Ла Брава [Элмор Джон Леонард] (fb2) читать онлайн

Элмор Леонард Ла Брава

Эта книга посвящается Свони, благослови его Боже

Глава 1

— Он уже три года занимается фотографией, посмотри на его работы, — уговаривал Морис. — Вон тот тип. Ты глянь, как он стоит, с каким выражением лица! На кого, по-твоему, он похож?

— На сводника, — ответила женщина.

— Он и есть сводник, сутенер вообще-то. Но я не о том: вот еще та фотография. Исполнительница экзотических танцев, он щелкнул ее за кулисами. Кого-нибудь тебе напоминает?

— Девушка?

— Прекрати, Ивлин. Не девушка, а стиль. Атмосфера. Девушка старается подать себя получше, выставляет напоказ свои прелести— все при ней, это да, но ты посмотри на гримерную: вся эта мишура блестящая, дешевые побрякушки…

— Хочешь, чтобы я сказала: «Диана Арбю»?

— Если б ты сказала «Диана Арбю», это было бы неплохо. Еще можешь сказать: «Дуэйн Майклc», «Дэнни Лайон». Можешь сказать: «Вайногрэнд», «Ли Фридлендер». Хочешь вернуться еще на несколько лет назад? Я был бы очень рад, если б ты сказала: «Уолкер Эванс».

— Твой старый приятель.

— Еще какой старый. Мы с тобой тогда еще и знакомы не были.

— А как тебе вон те? — Ивлин неторопливо обводила взглядом разложенные на столе черно-белые снимки формата восемь на десять дюймов, переливающиеся в свете флуоресцентной лампы.

— Занятно, — признала она.

Морис удовлетворенно вздохнул. Ему удалось пробудить ее интерес.

— У парня верный глаз. У него есть инстинкт, Ивлин, и он не боится подойти вплотную и сделать свой снимок. Я тебе вот что скажу: у него от природы больше таланта, чем я нажил за шестьдесят лет работы. Он всего года четыре как взял в руки фотоаппарат.

— Погоди-ка, Морис, так сколько же тебе лет? — полюбопытствовала Ивлин. — По-прежнему семьдесят девять или…

— Сколько есть — все мои, — ответил Морис.

Морис Золя имел рост пять футов и пять дюймов, вес около ста пятнадцати фунтов, акцент южанина, городского человека, уверенную интонацию знатока. Многие годы опыта и сменявшие друг друга стили смешаны воедино и поданы— кстати или некстати — с небрежным превосходством. Тридцать пять лет назад эта рыжеволосая красотка работала на него, а он тогда был штатным фотографом в нескольких крупных гостиницах и ночных клубах в Майами-бич. Ивлин Эмерсон— ему нравилось ее имя, и он пел его на разные лады, укладывая рыжеволосую в свою постель. Теперь у нее собственное дело — галерея Ивлин Эмерсон на Коконат-гроув, и весит она на добрых полсотни фунтов больше, чем Морис.

— Чего мне не надо, так это «ар деко», этих импрессионистских ракурсов. Молодежь это любит, но денег у них нет.

— При чем тут «ар деко»? — Схватив со стола один из снимков, Морис помахал им перед ее носом. — Он снимает людей. Вот здесь богатые еврейские старухи сидят на веранде гостиницы— разумеется, гостиница тоже попала в кадр. А как же иначе, это ведь часть атмосферы. Кажется, будто время прошло мимо них. А эти, в парке Луммус, — смахивают на стайку птиц, правда, а? Носы кривые, точно клювы.

— Старые еврейки из Нью-Йорка и кубинцы, — подытожила Ивлин.

— Это наш город, детка. Он запечатлел Саутбич таким, каким мы его видим сегодня. Он передает его драму, его пафос. А посмотри на того парня, с татуировками…

— Кошмар!

— Он хотел разукрасить свое тело, сделать себя привлекательнее. Но ты присмотрись как следует: у него есть свои чувства, это личность. Он встал утром, и у него свои мечты, как у каждого из нас.

— Ничего общего с теми людьми, которых я знаю, — возразила она, имея в виду фотографа.

— И претензий таких нет, — отрезал Морис — Посмотри: никакого дерьма. Обнаженные факты.

Он чувствует атмосферу и заставляет тебя ее почувствовать.

— Как его зовут?

— Джозеф Ла Брава.

— Ла Брава? Что-то знакомое.

Морис склонил голову, выставив на обозрение загорелую лысину, поглядел на хозяйку гостиницы поверх очков и пальцем подвинул их повыше к переносице — этот жест заменял ему галантное прикосновение к шляпе.

— Ты, как всегда, в курсе всего. Следишь за событиями. Думаешь, почему я пришел к тебе, а не в какое-нибудь заведение на Кейн-Конкурс?

— Потому что ты меня по-прежнему любишь. Полно…

— Некоторым людям приходится годами рвать задницу, чтобы добиться признания, — развивал свою мысль Морис, — а другие становятся известными за один день. Второго сентября 1935-го я оказался на Исламораде, работал на ветке Ки-Уэст железнодорожной линии Флорида Ист-Коаст, так?

Ивлин была осведомлена об этом во всех подробностях: как ураган обрушился на мост и Морис успел сфотографировать самую страшную железнодорожную катастрофу за всю историю штата Флорида. Двести восемьдесят шесть рабочих, укладывавших в тот день полотно, погибли или пропали без вести. Два месяца спустя Морис уже делал снимки для министерства сельского хозяйства, портрет Америки, сотрясаемой Великой депрессией.

— Кто такой Джозеф Ла Брава, а, Мори? — промурлыкала она.

Морис прикрыл глаза и открыл их, возвращаясь в настоящее, вновь поправил очки в тяжелой оправе, словно переключаясь с их помощью.

— Это Ла Брава сфотографировал того парня, которого сбросили с моста.

— О боже! — выдохнула Ивлин.

— Он ехал со стороны Семьдесят девятой улицы в сторону Хайалиа. Приближаясь к I-95, увидел наверху у самого ограждения троих парней.

— Повезло, только и всего, — прокомментировала Ивлин.

— Погоди. Тогда ничего еще не было. Эти трое парней вроде бы просто стояли на мосту. Но Джозеф что-то почуял и съехал на обочину.

— Все равно, ему повезло, — настаивала Ивлин— У него оказалась с собой камера.

— Он всегда берет с собой фотоаппарат. Он ехал в Хайалиа, чтобы там снимать. Он поднимает голову, видит тех парней и сразу вытаскивает линзы для дали. Ты послушай: он успел сделать два снимка еще до того, как они схватили того парня, потом сфотографировал момент, когда они подняли его и, наконец, как он падал, растопырив руки и ноги, словно летел, — тот самый снимок, который напечатали в «Ньюсуик» и во всех газетах.

— Должно быть, неплохо заработал.

— Примерно двенадцать штук за один снимок, — сказал Морис. — Ты еще его выставила в витрине— первая персональная выставка Джозефа Ла Бравы.

— Не знаю, — повторила Ивлин. — Я торгую в основном всякой экзотической чушью. Нынче в моде сюрреализм. Крылатые змеи, цветная дымка…

— К твоему товару надо бесплатно давать слабительное. Ивлин, этот парень— настоящий талант, он своего добьется, я тебе гарантирую.

— Как он выглядит?

— Симпатичный парень, ближе к сорока. Волосы темные, среднего роста, худощавый. Не то чтобы стильный, но вполне ничего.

— Сколько их тут перебывало— сами без носков, зато портфолио битком набито «социально-значимыми» работами.

— Нет, он не хиппи. Этого я не говорил. — Морис набрал в грудь побольше воздуху, решившись открыть ей тайну. — Представляешь себе парней, которые охраняют президента? Секретная служба. Он был одним из них.

— Правда? — Похоже, это произвело впечатление. — Ну, эти-то всегда подтянутые, в костюмах, при галстуках.

— Да, раньше он тоже был таким, — подтвердил Морис— Теперь он не ходит в парикмахерскую, одевается, как ему удобнее. Но видела бы ты, как Джозеф идет по улице, — он подмечает все, что происходит, выхватывает из толпы лица, людей, которые привлекли его внимание. Привычка, он уже не может от нее отделаться. Знаешь, кем он был до Секретной службы? Следователем в налоговой полиции.

— Господи, — вздохнула Ивлин. — Нечего сказать, приятная личность.

— Да нет, он парень что надо. Он сам говорит, что раньше занимался не своим делом, — заступился Морис. — Теперь, если он видит кого-нибудь подозрительного или опасного, ему надо только одно: щелкнуть этого типа.

— Похоже, он и сам тот еще тип, — буркнула Ивлин.

— Можно сказать и так, — кивнул Морис. — Он из тех тихонь, про которых никогда не знаешь, что они выкинут в следующую минуту. Но парень хорош, а?

— Ничего себе, — сказала Ивлин.

Глава 2

— Я открою тебе секрет, которым ни с кем тут не делился, — сказал Морис, и стекла его очков, его дочиста выскобленная загорелая лысина таинственно заблестели в свете фонарей. — Я не просто управляющий, я владелец этой гостиницы. Я купил ее в 1951-м, за наличные. Сразу после Кефавера.

— А я думал, гостиница принадлежит той женщине из Бока, — сказал Джо Ла Брава. — Ты же вроде сам так говорил?

— Ну да, женщина, которая живет в Бока, владеет частью гостиницы. В пятьдесят восьмом она подыскивала, куда вложить денежки. — Морис Золя запнулся, вспоминая. — В пятьдесят восьмом или в пятьдесят девятом. Они тогда тут кино снимали с Фрэнком Синатрой.

Они вышли из гостиницы, оставив позади опустевшую веранду, уставленную металлическими стульями, перешли через пустынную улицу на другую сторону, ближе к пляжу, где Морис оставил машину. Ла Брава старался быть терпеливым, имея дело со стариком, но, придерживая распахнутую дверь автомобиля, молился про себя, чтобы эта история не затянулась. Старикан мог в любой момент остановиться посреди улицы, если собирался сказать, на его взгляд, важное. Остановившись в проходе в «Вулфи» на Коллинс-авеню, он собрал позади целую очередь желающих выйти или войти, которые вынуждены были выслушивать его повесть о славных местечках, где можно было оттянуться в былые дни, или о том, как раньше отличали на пляже среди пестро одетой толпы букмекера.

— Знаешь, как его отличали?

— Как? Как? — переспрашивал кто-нибудь из собравшихся, и тогда Морис разъяснял:

— У всех рубахи были расстегнуты до пупа — у всех, кроме «буки». «Буки» всегда засупонивались вплоть до верхней пуговицы. Такой вот опознавательный знак. — И уже в ресторане, дожидаясь, когда его проводят к столику, Морис еще несколько раз повторил: — Да, «буки» никогда не расстегивали верхнюю пуговицу.

— В той картине играл Эдуард Робинсон, франт, каких поискать. — Морис потуже затянул узел галстука, провел рукой по бледно-голубой куртке спортивного покроя, разглаживая едва заметные морщинки. — Они собирались в «Кардозо», эти киношники из Голливуда, все как на подбор, и еще на собачьих бегах, что шли внизу, у мола, на Первой улице — или нет, не там, а между Бискайн и Харли.

— Ясно. Садись в машину.

— Я говорю этим старухам, что я тут всего-навсего управляющий, чтобы они меня не доставали. Им же делать нечего, сядут себе на веранде и давай ворчать. То им цветные не угодили, теперь кубинцы или гаитяне — дескать, шумят под окном, того и гляди, выхватят кошелек, если выйдешь на улицу. «Грауберы», — говорят они про них. «Момзеры», «лумпс». «Гони отсюда этих момзеров, Морис. Не пускай их сюда, и „набкас“ тоже». «Набкас» — это шлюхи. Я скоро уже сам заговорю по-ихнему, как эти «альмунас» с крашеными волосами. Я зову их райскими птичками, они это любят.

— Я вот что хотел спросить, — прервал его Ла Брава в надежде удовлетворить наконец свое любопытство. — Та женщина, за которой мы едем, — твой партнер?

— Я так понимаю, у леди, которой мы нынче спешим на помощь, какие-то неприятности, — сказал Морис, оглядывая свою гостиницу, картинно опираясь рукой на свой автомобиль— «Мерседес» старой модели со сдвоенными вертикальными фарами спереди. Когда-то он был кремового цвета, но теперь краска облупилась. — Я потому и заговорил об этом. Если она начнет говорить насчет гостиницы, ты хоть будешь представлять, о чем речь. Соседний отель тоже принадлежал мне, но я его продал в шестьдесят восьмом. Почему только никто не догадался запереть меня в туалете, чтобы я дождался, когда цены на недвижимость взлетят до небес?

— «Андреа»? Она тоже принадлежала тебе?

— Она раньше называлась «Эсфирь». Я переименовал обе гостиницы. Иди-ка сюда. — Морис потащил Ла Браву за руку прочь от машины. — При свете фонарей толком и не прочтешь. Смотри, видишь названия наверху? Прочти их вместе, как одно. Что получится?

Целый квартал тесно прижавшихся друг к другу отелей— оштукатуренные здания, выкрашенные в пастельные тона, авангард давно устаревшей моды на берегу Атлантического океана. Каждая гостиница на свой лад воспроизводит декорации тропического курорта: взмывающие вверх стены, скругленные углы, кирпич и стекло, барельефы с пальмами и русалками.

— «Андреа», — прочел Ла Брава. — А там — «Делла Роббиа».

— Нет-нет, не «Андреа» и «Делла Роббиа». — Морис покрепче ухватил Ла Браву за локоть, тыча указующим перстом. — Прочти вместе.

— Темно совсем.

— Раз я могу прочесть, значит, и ты можешь. Читай подряд: «Андреа Делла Роббиа». Был такой знаменитый итальянский скульптор пятнадцатого или шестнадцатого, не помню точно, века. Эти гостиницы назывались «Эсфирь» и «Дороти» — ну что это за название для отеля в Саут-Майами-бич? Особенно в те времена— сейчас-то никто и внимания не обращает. Наш юг превращается в Южный Бронкс.

— Красивое название— «Делла Роббиа», — похвалил Ла Брава. — Так мы едем?

— Делла Роббиа, — поправил его Морис с ударением на первом слоге, раскатывая «р» на мягкий средиземноморский манер, смакуя звук этого имени, явно наслаждаясь им. — А тот сукин сын, которому я ее продал, — представляешь, что натворил? Раскрасил «Андреа» в белый цвет, буквы вывески написал другим шрифтом, разрушил стиль. Обе гостиницы были раньше такого приятного бледножелтого цвета, буквы темно-зеленые, и роспись тоже темно-зеленая, и оба названия читались вместе, как и было задумано.

— А разве кто-нибудь смотрит туда, на вывеску? — перебил его Ла Брава.

— Считай, что я тебе ничего не рассказывал, — обиделся Морис. Они вернулись к машине, но тут старик снова приостановился. — Погоди, ты взял с собой фотоаппарат?

— В багажнике.

— Который?

— «Лейка Си-Эл».

— А вспышка?

— В футляре.

Морис все еще медлил.

— Ты прямо в этой рубашке и поедешь?

Белая рубашка, вся в бананах, апельсинах и ананасах.

— Новехонькая, — похвастался Ла Брава. — Первый раз надел.

— Ну и расфуфырился. Тоже мне, дамский угодник.

Они снова заспорили, когда Ла Брава свернул за угол, с Оушн-драйв на Коллинс, и поехал на юг в сторону Пятой улицы, чтобы оттуда попасть на шоссе Мак-Артура. Мы же на север едем, ворчал Морис, с какой стати ты повернул на юг? Почему не поехал на Сорок первую, а оттуда по Джулия Таттл? Ла Брава отбивался: вдоль берега больше всего пробок, сезон ведь еще не кончился. Это в одиннадцать-то вечера, изумился Морис. Разве сейчас так много машин, как бывало прежде? Прекрасно мог поехать к северу, проскочили бы по Семьдесят девятой. Кто ведет машину, я или ты, не выдержал наконец Ла Брава.

Им не удалось слишком продвинуться по I-95: все четыре полосы были забиты на подъезде к развязке на 112-м километре, то и дело справа и слева вспыхивали задние огни, насколько хватало глаз. «Мерседес» продвигался ползком, то останавливаясь, то трогаясь с места, дважды отрубалось зажигание.

— При твоих-то деньгах, что бы тебе не купить новую машину? — попрекнул Мориса Ла Брава.

— Ты соображаешь, что говоришь? — возмутился Морис. — Это же антик, коллекционный экземпляр.

— Сделай тюнинг.

— О каких, собственно, деньгах идет речь?

— Ты же сам говорил мне, что нажил миллионы.

— Ну нажил, — признал Морис— Я потратил бабло на баб, бутылки и битье баклуш, а прочее просадил.

Они умолкли и возобновили разговор, только проехав Форт Лодердейл. Когда они ехали молча, Ла Браву это нисколько не смущало, он не испытывал потребности все время поддерживать беседу. Очередной вопрос он задал лишь потому, что действительно хотел узнать ответ:

— Зачем ты просил меня взять фотоаппарат?

— Возможно, понадобится сделать снимок.

— Той женщины?

— Может быть. Сперва надо посмотреть, в каком она состоянии.

— Она твоя подруга?

— Я что, помчусь посреди ночи выручать незнакомого человека? — съязвил Морис— Весьма близкая подруга.

— Почему ее отвезли в Делрей-бич, если она живет в Бока?

— Там находится это заведение. Его содержат местные власти — мэрия Палм-бич.

— Что-то вроде больницы?

— Чего ты пристал? Я там никогда не был.

— А что та девица сказала по телефону?

— Сказала, что ее доставили на основании акта Мейера.

— Значит, она была пьяна.

— Этого-то я и боюсь.

— Если в этом штате человека задерживают на основании акта Мейера, значит, он шатался по улице с подбитым глазом или типа того, — разъяснил Ла Брава. — Если берут на основании акта Бейкера, это значит, что человек странно вел себя в публичном месте— вероятно, псих. Я помню это еще с тех времен, когда тут работал.

Он провел полтора года в местном отделении Секретной службы Соединенных Штатов— одном из пяти мест его работы за девять лет.

О своей службе он рассказал Морису в одну из суббот, когда они ехали на Исламораду. Ла Брава собирался порыбачить, а Морис хотел показать ему место, где он в 1935-м стоял в тот момент, когда на берег обрушилось цунами. Та поездка запомнилась Ла Браве как единственный случай, когда Морис расспрашивал его, проявив хоть какой-то интерес к его прошлой жизни— по крайней мере, к некоторым ее подробностям.

О службе в департаменте налогообложения ему почти ничего не удалось поведать: Морис не хотел ничего знать о чертовом департаменте, налогах и о тех трех годах, когда Ла Брава, молодой и полный энтузиазма— «молодой и глупый», по мнению Мориса, — работал там следователем.

И про его брак, пришедшийся на эти же годы, Морис тоже не хотел слушать. Про девушку, с которой Ла Брава познакомился на бухгалтерских курсах при университете Уэйна, — ее звали Лоррейн. Лоррейн не желала пить, курить, задерживаться допоздна, посещать вечеринки— ничего этого не желала, хотя раньше ей все это вроде бы нравилось. Странно, да? Ничего странного, сказал Морис. Девица всегда окажется потом совсем не той, за которую ты ее принимал. Можешь это опустить. Насчет супружеской жизни никто не расскажет ему ничего нового. Пропусти эту часть и переходи сразу к Секретной службе.

Они проходили тренировку в Белтсвилле, штат Мэриленд. Ла Брава научился стрелять из «смит-и-вессона», «магнума», «М-16», «узи»-полуавтомата и много чего еще, научился разоружать террористов и— теоретически— выбивать из них дерьмо двумя-тремя точно направленными ударами. Он научился держать ухо востро, сканировать взглядом толпу, отмечая любой необычный жест, любую странность — зажатые в руках большие пакеты, зонтик в ясный день и все такое прочее.

Пятнадцать месяцев он провел у себя на родине в Детройте, выслеживая фальшивомонетчиков, работал под прикрытием, добираясь до главных фигур. Сперва было интересно, он брал товар якобы на проверку, но потом должен был выступать свидетелем в федеральном суде. Он занимал свое место для дачи показаний и видел, как вытягивается лицо бедняги, — Господи, это же мой новый приятель, это он сейчас утопит меня! В скором времени он намозолил глаза всему Детройту, становилось горячо, и его послали в другое место — «проветриться».

Ла Браву направили в Отдел превентивных расследований в Вашингтоне. Там он протирал штаны, читая злобные послания, адресованные «яйцеголовому Картеру, криворотому сукину сыну из Джорджии». Или еще более распространенное приветствие: «Негролизу, президенту Еврейскоштатов». Авторы этих посланий расписывали, что они собираются сотворить с президентом США, с этой «Главной Задницей Страны, верящей в собственное вранье». В одном письме, припомнил Ла Брава, президента сулили «пронзить праведным мечом Пророка как проклятого Богом лицемера». Жестоко, хотя и не столь практично, как другое предложение: «Привязать бы тебя к крылатой ракете и запулить в небеса твою воинственную задницу».

— Люди любят писать письма, — прокомментировал Морис. — И как вы на них отвечали?

Обычно письма приходили без обратного адреса. Их авторов выслеживали, изучая марки на конверте, особенности почерка или машинописного шрифта, используя другие улики. Их допрашивали и вносили их имена в список заочных «друзей президента» — там значилось около сорока тысяч человек, в основном чокнутых. Лишь примерно за сотней из них было установлено наблюдение.

Потом Ла Брава охранял всяких важных шишек—Тедди Кеннеди, например, когда тот в 1980-м баллотировался на пост президента. Ему пришлось выработать этакий стальной немигающий взгляд, до боли таращить глаза, точно в них песку насыпали, выслушивая все эти длинные, господи, до чего же утомительные, на хрен, речи!

— Ты бы слышал, как Уильям Дженнингс Брайан, Несравненный Мастер Английской Риторики, распинался насчет чудес Флориды, когда его пригласили сюда торговцы недвижимостью!

Ла Брава сказал, что после избирательной кампании Тедди Кеннеди он чуть было не ушел в отставку, но выстоял, и его снова отправили искать фальшивомонетчиков— на этот раз в Майами. Он снова делал свою работу и наслаждался ею. Его новый метод заключался в том, чтобы брать с собой «Никон» с 200-миллиметровыми линзами и использовать его при наблюдении. Ему это было в кайф. Он снимал агентов, работавших под прикрытием, в тот момент, когда они заключали сделки с оптовиками, когда посредники выкладывали свои разноцветные фантики. И он продолжал щелкать в свободное время, бродил по Восьмой Саутуэст-стрит, самому сердцу Маленькой Гаваны, а еще ездил с городскими копами фиксировать уличные правонарушения. Жизнь города завораживала его. Удивительное чувство охватило Ла Браву— словно он попал домой, знал этих людей, видел больше странных физиономий, поз, движений, чем мог запомнить, и эти люди в своих жестах и гримасах открывали ему свою сущность — Морис ведь понимает, о чем речь, верно? — навеки становясь пленниками его камеры. Он снова давал показания в суде, и опять пришлось сменить место работы, «проветриться». На этот раз он получил назначение— только не падай — в Индепенденс, штат Миссури.

— Искать фальшивомонетчиков?

— Нет, охранять миссис Трумэн.

Команда состояла из двенадцати человек. Некоторые сидели в домике охраны перед мониторами, некоторые отбывали восьмичасовую смену в самом доме Трумэнов на Норт-Делавар. Иногда он оказывался в гостиной, своеобразном президентском музее, где висел портрет Маргерит с двумя детьми и стояли напольные часы — в них установили электрический механизм, так что их не надо было даже заводить; хоть какое-то было бы занятие, а так сиди и прислушивайся к голосам в дальних комнатах. Бывал он и в малом зале, где стояло пианино Гарри Трумэна и где можно было часами смотреть телевизор, дожидаясь единственного события за день — визита почтальона.

— Пойми меня правильно: миссис Трумэн — вполне любезная дама, очень внимательная. Мне она нравилась.

Начальник сказал ему:

— Тут полно ребят, которые дали бы себе кишки вырвать, лишь бы попасть на такую работенку. Если тебе она не по душе, так и скажи.

Он глянул на Мориса — тот сидел на соседнем сиденье, такой серьезный, напряженный. Коротышка Морис Золя появился на свет в этих краях, когда еще и дорог-то не было— одни заросшие грязью проселки да рельсы Флорида Ист-Коаст. Опрятный маленький старичок щурит глазки на залитое светом шоссе федерального значения со светящимися зелеными щитами через каждые несколько миль, указывающими, где ты находишься и куда едешь, — и все это его нисколько не удивляет. Он застал болота на месте нынешних городов, видел, как с берега перекинули мост к покрытому зарослями мангового дерева островку в Атлантическом океане и появился Майами-бич. Великие перемены не были для него чем-то особенным — они происходили своим чередом, а Морис жил сам по себе.

Один из висящих наверху зеленых указателей известил их, что до Дайтона-бич осталось двести пятнадцать миль.

— А мне какое дело? — проворчал Морис — Я жил когда-то в Дайтона-бич. Первый раз я женился в Майами, 10 октября 1929-го— тоже мне, выбрал время! — а второй раз в Дайтона-бич, 24 октября 1943-го. Октябрь— плохой месяц для меня. Пришлось платить кучу алиментов, пока не похоронил их обеих. Тупые бабы. В тридцать втором я работал на очистке водоемов и еще по выходным охотился на аллигаторов — еще бы, первая жена меня закалила будь здоров.

— А та леди, за которой мы едем?

— Что «та леди»?

— У тебя с ней были серьезные отношения?

— В смысле— хочешь знать, спал ли я с ней? Она не из тех женщин, с кем можно переспать.

— Я имею в виду, не подумывал ли ты жениться на ней.

— Она была чересчур молода для меня. То есть с девицей ее возраста очень даже приятно было бы запрыгнуть в постель, но жениться и жить вместе… У меня в то время было полно баб. А уж за несколько лет до того, до Кефовера¹, когда у меня была лицензия на фотографирование в гостинице да еще букмекерская контора… Я тебе раскрою один секрет: знаешь, какую курочку я в ту пору щупал? Ивлин, ту, у которой галерея. Она была влюблена в меня по уши.

— Как и все дамы, которым ты меня представляешь.

— Что поделаешь, — вздохнул Морис.

— А сколько лет этой леди, к которой мы едем?

— Джини? Не так уж много. Погоди-ка, в пятьдесят восьмом я уступил ей часть гостиницы— в пятьдесят восьмом или в пятьдесят девятом? Они тогда как раз снимали фильм на побережье, с Фрэнком Синатрой, Эдвардом Робинсоном… Джини пригласили участвовать в картине, потому-то она и приехала, но роль ей так и не досталась.

— Минуточку…— попытался прервать его Ла Брава.

— Они позвали ее, а затем решили, что она чересчур молодо выглядит. Ей было едва за двадцать, и она должна была играть даму из высшего света.

— Джини?

— Да, красивая девушка, очень стильная. Потом она вышла замуж— познакомилась здесь с этим парнем и вскоре вышла за него. Адвокат, очень богатый, работал на крупнейшие отели. Они купили дом на Пайн-Три-драйв — не просто дом, особняк— по ту сторону Индиан-Крик, напротив Элен Рок. Знаешь это место? Возле Артур-Годфри-роуд. А потом у Джерри — его звали Джерри Брин — вышли неприятности с департаментом налогообложения, и дом пришлось продать. Уж не знаю, что он там намудрил с налогами — спасибо, в тюрьму не загремел, — но выпотрошили его основательно. Он лет десять как умер. Джини была актрисой, но когда они поженились, она бросила это дело и ушла из кино.

— Как ее звали до замужества?

— Я чувствую в последнее время с ней в самом деле что-то творится. На прошлой неделе она позвонила мне, начала было рассказывать, что, дескать, у нее неприятности, но тут же сменила тему. Не знаю, что она имела в виду — запой или еще что.

— Ты сказал, она снималась в кино?

— Она была звездой. Ее фильмы и сейчас показывают по телику.

— Она известна как Джини или как Джин?

— Как Джин. Джин — как бишь ее? Черт, я привык называть ее Джини Брин, и все тут. Атлантик-бульвар, — всполошился Морис, тыча пальцем в окно. — Осталось полмили. Перестраивайся. — Он опустил стекло, приготовившись давать указания.

— Джин Симмонс?

— Нет, не Симмонс. — Морис отвернулся, следя за машинами, катившими в крайнем правом ряду. — Я скажу, когда будет можно.

— Джинн Терни? — «Лаура». В этой роли он видел ее, просиживая перед телевизором в гостиной миссис Трумэн. — Как пишется ее имя?

— Джин. Как еще оно может писаться? Д-ж-и-н. Джин Харлоу умерла.

Ла Брава поглядел в зеркальце заднего вида, следя за фарами чуть приотставшего от него, видимо никуда не торопившегося автомобиля.

— Джин Крейн?

— Нет, не Джин Крейн. Приготовься, — предупредил его Морис— Не сразу, а после вон той машины, через одну. Надеюсь, у тебя получится.

Глава 3

Они припарковались в Делрей-бич позади одноэтажного здания на Норт-Ист-стрит, обошли его кругом и вышли к главному входу. Снаружи заведение смахивало на стоматологическую клинику: перекрытия из темного дерева, штукатурка— все по дешевке. С виду прочно, но пуля пробьет насквозь, а ламинированная дверь не задержит взломщика. Ла Брава, бывший охранник президентов и прочих важных шишек, по привычке автоматически прикинул на глазок безопасность этого убежища. Ох, как же его достала эта привычка! В оранжевом свете фонаря они с трудом разобрали прикрепленную к двери карточку размером три на пять дюймов:

Кризисный центр

Скорая психотерапевтическая помощь

округа Саут

Они позвонили в дверь и стали ждать. Морис пофыркивал от нетерпения. Дверь открыла длинноволосая блондинка лет двадцати, и Морис с порога заявил:

— Я приехал за миссис Брин.

— Вы мистер Золя? Здравствуйте, я — Пэм. Девушка впустила их, заперла дверь и повела, плавно поводя широкими бедрами, стянутыми тесными джинсами, через пустую приемную по коридору. Ла Брава, оглядевшись по сторонам, вынес окончательный приговор этому заведению, сироте окружного бюджета: кругом было столько пятен и копоти, словно люди являются сюда только за тем, чтобы извергать на стены свою блевотину и тушить о них сигареты. На грязно-желтой стене виднелись трещины и вмятины, следы ударов. Ла Брава легко мог представить, как пациенты яростно прокладывают себе путь на свободу. Они подошли к двери в палату и чуть приоткрыли ее — внутри было темно.

— Она здесь. Спит.

Морис сунул голову в щель:

— А почему она на полу?

— На матрасе, — поправила его Пэм. — С ней все в порядке, вела себя хорошо. Копы, которые ее доставили, описали ее состояние как «шатается, речь невнятная». Похоже, она не понимала, где находится.

— Были какие-нибудь проблемы? Нарушение общественного порядка? — уточнил Морис.

— Нет-нет. Никаких обвинений выдвинуто не будет. Просто она шла по улице с выпивкой в руках.

— С выпивкой? По улице? — хмуро переспросил Морис.

— Копы сказали, она вышла из бара на Палметто. Они заметили ее на обочине со стаканом в руке,

а когда подошли к ней, она запустила в них этим — в смысле, выплеснула на них спиртное, а не бросила стакан. Похоже, она была вдрызг пьяна, потомуто они и привезли ее сюда. — Пэм махнула рукой в сторону двери. — Вы бы зашли к ней. Проснется и увидит знакомое лицо.

— Лучше поскорее забрать ее отсюда, — откликнулся Морис, но в комнату все-таки прошел.

Ла Брава отправился дальше вслед за Пэм. Они оказались в помещении, залитом флуоресцентным светом, площадью примерно пятнадцать на двадцать футов. На полу два матраса, между ними металлическая парта, вдоль стены ряд металлических стульев, противоположная дверь заперта на двойной засов. Пятен и следов от сигарет здесь было в десять раз больше. Ла Брава заметил тощие щиколотки с подсохшими волдырями— молодая светлокожая негритянка спала на матрасе перед столом. Чуть подальше, на одном из металлических стульев сидел пьяница, наклонив голову набок, точно цыпленок, — грязный от жизни в подъездах, давно знакомый ему тип уличного бродяги с мягким беззубым ртом. Рядом с пьяницей вытянулся, точно оцепенев, немолодой мужчина: рубашка застегнута на все пуговицы, ладони плоско прижаты к костлявым бедрам.

— Вы когда-нибудь видели орла? — окликнул он Ла Браву.

— Уолтер! — остановила его Пэм, устроившаяся за металлической партой и перебиравшая там какие-то бланки и кое-как нацарапанные записки.

— Да, видел, — вежливо ответил Ла Брава.

— У него были волосы?

— У того, которого я видел, были перья.

— О! — буркнул тот и повернулся к Пэм. — А вы когда-нибудь видели орла?

— Прошу прощения, Уолтер, но мне сперва надо закончить с Эрлом, — сказала ему Пэм. — Договорились? Ведите себя хорошо. — Она снова уставилась в свои записи и спросила:— Эрл, если я позвоню этой Эйлин, она приедет за вами?

— Она не умеет дом в чистоте держать, — заворчал пьяница. — Вы бы видели, что творится на кухне… Я ей говорю: Господи Иисусе, ты бы хоть порошок какой купила. Не могу я в такой грязи жить.

Пэм оглянулась на Ла Браву, который так и стоял в проходе:

— Садитесь. Чувствуйте себя как дома.

Он выбрал последний стул в ряду, через два сиденья от пьяницы, который бессильно согнулся, упав грудью на скрещенные ноги. С трудом сфокусировав взгляд, пьяница спросил его:

— Мы знакомы?

— Не уверен, — ответил Ла Брава. — Может, когда и встречались. Что у вас за проблемы?

— Понимаете, не хочется идти в суд пьяным. Мало ли что — войду, и вдруг мне станет нехорошо.

— Я уже сказала вам, Эрл: против вас нет никаких обвинений, — напомнила ему Пэм. — Вы когда-нибудь пили лосьон для бритья или что-нибудь в этом роде?

— Никогда в жизни. Только самогон, иногда винишко. Эйлин, когда я живу у нее, она умеет пунш готовить— бурбон, кубик льда, а потом насыпать сахару, примерно чайную ложечку, и…

Из соседней комнаты донесся вопль, переросший в поток непристойностей, — он нарастал, угасал, вновь усиливался, и Ла Брава вопросительно посмотрел на Пэм, ожидая ее реакции.

— Все в порядке, — заверила его Пэм. — Это одна из наших клиенток. Она проходит через катарсис, отрабатывает все сама. Не беспокойтесь, она под присмотром.

— Клиенток? — повторил Ла Брава.

Девушка улыбнулась очень естественно и мило. Слишком уж она молода и отзывчива для такой работы. Вероятно, не больше года как окончила курс психологии.

— Так мы называем тех, кого к нам доставляют. Они не являются пациентами до тех пор, пока их не направят в то или иное заведение. У нас они пребывают лишь временно.

— В таком случае я пошел. — Пьяница приподнялся с места, наткнулся на вновь впавшего в ступор соседа, оттолкнулся от него, едва не наступил на лежавшую на матрасе девушку, однако успел восстановить равновесие. Подойдя к дальней двери, он принялся греметь засовами.

— Будет вам, Эрл, сядьте и ведите себя хорошо, — попросила его Пэм. — Вам придется побыть тут, пока вы не протрезвеете и не придете в себя.

Эрл отвернулся от двери, тяжело привалившись к ней спиной:

— Пока не приду в себя? Черт, я разве не в себе, нет?

— Не совсем, — сказала Пэм, строго поглядывая на него из-за парты, точно молоденькая учительница на свой класс. — Садитесь, закончим нашу работу.

Пьяница двинулся в обратный путь, спотыкаясь о стулья, едва не упал на оцепеневшего соседа, но тот даже не шевельнул руками, все так же плоско лежавшими на его бедрах. Девушка со стертыми ногами легонько застонала, перевернулась на спину, свет ударил ей в глаза, веки ее затрепетали, но не разомкнулись.

Ла Брава посмотрел на девушку, и Пэм пояснила:

— Гаитянка. Напилась и вышла на федеральное шоссе. Водитель заметил ее, свернул в сторону и врезался в другой автомобиль, одному из водителей — ему или другому, не знаю точно — наложили на голову шов в двадцать стежков.

— Черт, а мне в госпитале ветеранов Луисвилля шестьдесят четыре стежка наложили, — вмешался пьяница. — Один парень схватил бутылку, разбил ее и осколок вонзил прямо мне в ногу. Во, видали? Прямо вот сюда. Шестьдесят четыре стежка, а потом док перестал считать, как он сказал.

— Здорово, — подхватил Ла Брава. — Сильно он тебя порезал, а? — Он видел, пьяница уже заглотил наживку.

Он ощутил чье-то присутствие за спиной и обернулся — это Морис пришел за ним.

— Тащи сюда фотоаппарат.

Понизив голос, Ла Брава переспросил:

— Ты уверен? Им это может не понравиться.

— Сделай одолжение, лапочка, — обратился Морис к девушке за партой. — Отопри еще разок дверь — мой приятель сбегает за фотоаппаратом.

Пэм проводила его к задней двери— пусть потом постучит, и она снова откроет, пообещала она.

Значит, Морис все-таки хочет сфотографировать свою приятельницу— теперь Ла Брава знал это наверняка, — запечатлеть ее с опухшими глазами и отекшей физиономией, а наутро предъявить ей снимок: «Вот так ты выглядишь, красотка, когда напьешься». Думает, от стыда она бросит пить. Однако, если женщина и впрямь склонна к запоям, это напрасная трата времени. Лучше уж сфотографировать Эрла, когда он демонстрирует свой шрам. Снять его снизу: Эрл сидит, закинув ногу на ногу, подтянув вверх одну штанину и выставив лодыжку с блестящим шрамом в форме полумесяца, тычет в него грязным ногтем, усмехаясь беззубым ртом — пьяный, расплывшийся в счастливой, самодовольной усмешке.

Открыв багажник, Ла Брава наклонился, нащупал внутри футляр с камерой, вытащил «лейку» и поставил широкоугольный объектив.

Тут на миг его ослепила вспышка фар. Оглянувшись, Ла Брава успел заметить, как вновь прибывшая машина развернулась параллельно зданию и ее темный капот остановился под самым фонарем, висевшим над задней дверью. Ла Брава снова сунул руку в футляр, отыскал вспышку, выпрямился и захлопнул багажник.

Из второй машины выскочил молодой парень — крупный, хорошо сложенный, в серебристой спортивной куртке, под которой была синяя униформа. Он забарабанил в дверь своим увесистым кулаком, с трудом запихнув другую руку в карман джинсов. Ла Брава подошел к нему. Парень ухмыльнулся, вновь занося кулак, из уголка его рта торчала зубочистка.

— Как тебе вечерок? — Его речь звучала невнятно.

Крепко сбитый, с хорошо развитыми мускулами, рост по меньшей мере шесть футов и три дюйма, вес где-то двести тридцать фунтов. Светлые волосы в свете фонаря отливали зеленым— все спутанные, пробора не видно, клочьями прилипшие к голове, словно парень искупался и кое-как продрал свою растительность пальцами. Вблизи Ла Брава разглядел, что этот тип не так уж и молод, ему хорошо за тридцать, однако он из тех — это подсказывал и его облик, и запах, и выработанное бывшим охранником чутье, — кто вечно толчется в барах, ищет, с кем бы потягаться в армрестлинге. Деревенский тупица, выставляющий напоказ мускулы и демонстрирующий силушку, не выпуская изо рта зубочистки.

— Вечерок как вечерок, — сказал ему Ла Брава. — А у вас как?

— Ну, отдых не задался, но я еще на ногах. — Провинциальный, деревенский акцент делал его речь не совсем разборчивой. — Карточки, что ли, сделать решил?

— Подумываю насчет этого.

— Чего— этого отхожего места? Я бы в таком хлеву коз не держал.

— Вероятно, у них мало денег, их ведь содержит округ, — заступился Ла Брава и сам удивился тому, как резко прозвучал его голос. С этим парнем он, разумеется, ни в чем не сойдется, но и ссориться с ним ни к чему.

— Округ Палм-бич, черт бы их подрал, — да у них денег больше, чем у любого округа в штате Флорида. Нет, только посмотришь на эту засранную хибару, куда они людей сажают— хороших людей, между прочим, — и подумаешь, будто и впрямь денег нет. Небось из Палм-бич сюда ни одного чувака не привозят. Они могут нагадить на патрульную машину, а коп только и скажет: «Садитесь, сэр. Я отвезу вас домой, сэр». Вот дерьмо… Эй, не хочешь меня на карточку снять? Давай-давай, я не возражаю.

— Спасибо, — ответил Ла Брава.

— Из какой ты газеты?

Ла Брава выдержал небольшую паузу.

— Что? — сказал он любезным, слегка удивленным тоном— отнюдь не выдавая тем самым в себе уличного фотографа, но и ни за кого иного себя не выдавая. — А почему вы приняли меня за репортера?

— По мне, все вы, сволочи, с лица одинаковы, — пробурчал здоровяк и отвернулся от него, услышав металлический звон — замок отперли, и дверь распахнулась.

Ла Брава подметил, как у Пэм изменилось выражение лица, какой хрупкой она показалась на фоне гиганта в серебристой куртке.

— Эй, что это вы? — пискнула она, когда гигант, ввалившись в помещение, мимоходом подхватил ее под руку.

— У меня официальное поручение, милка. Как жисть? Ты тут новенькая, да? Что-то я тебя раньше не видал.

Ла Брава проскользнул мимо них с фотоаппаратом в руках, прошел в холл, слыша, как за спиной вновь запираются засовы и как этот здоровенный придурок пускает в ход свое дешевое обаяние:

— Поздоровкаемся, я— Ричард Ноблес, из полиции тут поблизости.

А Пэм переспрашивает:

— Погодите, из какой такой «полиции поблизости»?

Еще он услышал, как оцепенелый «клиент» поинтересовался:

— Вы когда-нибудь видели орла?

И Ричард Ноблес ответил ему:

— Шутишь, папаня? Я сварил и слопал твоего орла!

Морис ждал его у самого входа в палату.

— Заходи, сфотографируй ее. Что тут у тебя, «лейка»? Отлично, давай.

— Она проснулась?

— Я увожу ее отсюда. Снимай сверху. Сколько у тебя выставлено?

— Пока не знаю. — Ла Брава прошел к комнату. В полосе света, проникавшей из холла, он разглядел сандалии на средних каблуках, а в них — босые ноги. Тонкие, изящные ноги, одну она подтянула к себе, легка на боку. Платье какого-то светлого оттенка, обнаженные плечи, вытянутая рука отчасти прикрывает лицо. Морис склонился над спящей и осторожно убрал руку с лица. Ла Брава снова вышел в холл, настроил фотоаппарат, вернулся, наклонился над спящей, поймал ее в рамку видоискателя, темные волосы составляли удачный контраст с бледной кожей.

— Сколько ты выставил? — повторил Морис.

— Шестнадцать на восемь.

— Ну, не знаю…

Не дожидаясь новых указаний, Ла Брава прижал фотоаппарат к правому глазу, щелкнула вспышка, фотограф большим пальцем слегка подправил объектив, сделал второй снимок, и еще раз — подправил и нажал на кнопку.

— Опусти пониже и сфотографируй еще раз.

— Достаточно, — сказал Ла Брава.

— Чтобы наверняка получилось.

— Получится, — заверил его Ла Брава. — Веди ее к главному входу, я подгоню машину.

В приемной находилась теперь другая девица, немного постарше Пэм, но явно более взрослая, главная тут. Входя в комнату, Ла Брава услышал, как она втолковывает Ноблесу: она-де начальник и, пока не увидит его удостоверения, ни о чем с ним говорить не станет. Ла Брава восхитился ее отвагой, ему понравилась тонкая фигурка в джинсах— так уверенно стоит, расставив длинные ноги, сложив руки на груди, темные волосы падают на плечи. Красивая девушка, и знает свое дело.

Ноблес извлек из заднего кармана бумажник — при этом он повернулся боком и отвернул полу серебристой куртки, так что и Ла Брава, и девушка могли заметить деревянную рукоять револьвера, торчавшего у него за поясом джинсов.

— Полиция Бока привезла сюда эту леди, она моя приятельница. Я позвонил им, они сказали — о'кей, я могу забрать ее под свою ответственность. Они сказали — все в порядке, ясно? — Он на миг приоткрыл бумажник, предъявив золотой значок, а с другой стороны — удостоверение со своей фотографией. — Вот, видите? Округ Палм-бич.

Стройная девушка сделала шаг вперед, требовательно протянув руку, но парень уже захлопнул бумажник.

— Округ Палм-бич — и что дальше? — уточнила она. — Если бы полиция Бока дала вам добро, они бы позвонили и предупредили нас. Мы работаем только так.

Ноблес утомленно покачал головой:

— Слушайте, я же вам одолжение делаю. Передайте эту леди мне, мы скажем друг другу «байбай», и можете дальше заниматься своими чокнутыми.

— Отсюда без санкции никто не уезжает, — покачала головой девушка. Она бесстрашно стояла вплотную к здоровяку.

— Я только что дал вам санкцию. Господи Иисусе, я же показал вам удостоверение.

— Прошу прощения, — вмешался Ла Брава, — не могли бы вы открыть переднюю дверь?

Ноблес холодно, безо всякого интереса, оглянулся на него. Девушка продолжала настаивать:

— Покажите мне удостоверение или уходите отсюда. Только так, и никак иначе, вамясно?

Ноблес вздохнул, покачал головой— пьян, но еще вполне способен прикидываться, отметил Ла Брава, — и снова раскрыл свой бумажник:

— Видите, что здесь написано? Вот тут— «Лицензия округа Палм-бич». — Официальную формулу он произнес скороговоркой и поспешно закрыл бумажник.

Это вовсе не полицейский, готов поспорить, подумал он.

Девушка сказала:

— Это не удостоверение помощника шерифа, я вообще раньше таких не видела.

Ноблес снова покачал головой:

— Ну чего вы всполошились? Разве я говорил, будто работаю на шерифа? Слушайте внимательно, ладно? Я предъявил вам удостоверение, кто я есть, и полиция Бока дала добро. Так в чем проблема, киска? Скажи мне, а то я никак не пойму, на хрен.

Немного пьян, но не алкоголь придал ему развязности— парень не может долго сдерживать свою буйную натуру, его рост, его шея в восемнадцать дюймов обхватом дают ему право вести себя как вздумается. Сколько таких Ноблесов повидал на своем веку Ла Брава!

Он не из полиции.

Может быть, и служил в свое время— приобрел на службе казенный револьвер и скучающий взгляд копа из маленького городка, однако теперь он не в полиции, это точно.

Худенькая девушка поняла, что к чему, и приказала Пэм:

— Звони в полицию Делрей, 276-4141.

— Эй, погоди-ка, — проворчал Ноблес, но Пэм уже набирала номер. — Эта леди, которая у вас, моя приятельница. Коп из Бока, Гленн Хикс, сказал, что они привезли ее к вам. Я был с ней вечером, пропустили по паре стаканчиков. — Стройная девушка подошла к столу и взяла из рук Пэм трубку. — Спросите ее сами, ну же!

Стройная девушка проговорила в телефон:

— Кризисный центр, Четвертая улица. У нас здесь человек, который отказывается покинуть помещение. Будьте добры, пришлите кого-нибудь, чтобы его вывели к чертовой матери, прямо сейчас… Большое спасибо. Отопри заднюю дверь, — велела она Пэм.

Пэм обошла стол, прижимаясь к нему и не сводя глаз с Ноблеса, который загораживал ей путь.

— В полиции Бока действительно есть офицер Гленн Хикс, — нерешительно сказала она. — Он тут бывал.

— Плевать мне, с кем он там знаком, пусть хоть в ФБР работает, — возразила стройная. — Здесь ему делать нечего.

Ла Брава готов был влюбиться в эту девушку. Как она глянула в упор на Ноблеса!

— У вас осталось примерно две минуты, чтобы убраться подобру-поздорову, не то окажетесь по уши в дерьме.

— Вот как, киска? — пробурчал Ноблес и попытался схватить ее за руку. Стройная девушка быстро убрала руку, но не отступила, вызывающе глядя ему в лицо.

— Полегче, а?! — окликнул его Ла Брава, стараясь, чтобы его голос прозвучал спокойно, как стороннего наблюдателя, но уже понимая, что впутался в историю.

Ноблес, стоящий возле пьяницы и оцепенелого, обернулся к Ла Браве и занес кулак, для пущей убедительности выставив из него указательный палец. Клок белобрысых волос прилип к его глазу.

— Я тебя по стенке размажу, будешь мне тут яйца крутить, сукин сын недоношенный!

Пьяный урод. По глазам видно — урод, привыкший, чтобы люди прогибались, ставили ему выпивку, лишь бы он заткнулся. Вон как форма на плечах трещит, а ручищи-то, Господи Иисусе, — такими ручищами только сваи забивать. Ла Брава оглянулся по сторонам, чем бы ему вмазать. Ничего подходящего, да еще фотоаппарат болтается на шее.

Стройная девушка снова взялась за телефон. Ноблес протянул руку и, едва она начала набирать номер, вырвал трубку из ее рук, грубо встряхнув ее. Девушка вскрикнула. Ноблес занес телефон над головой, то ли собираясь ее ударить, то ли просто забавляясь — Ла Брава не мог понять.

Он шагнул вперед, окликнув здоровяка, а когда тот обернулся, щелкнул вспышкой, ослепив Ноблеса пламенем сотен тысяч свечей, остановив его на мгновение, — этого оказалось достаточно, чтобы с размаху всадить плечо ему в подреберье и отшвырнуть скандалиста на металлические стулья, где сидели пьяница и оцепенелый. Ла Брава опрокинул Ноблеса на спину, хорошенько стукнул головой о стену и сел сверху ему на ноги. Затем вытащил вороненый револьвер, торчавший за поясом его джинсов— знакомый на ощупь «смит-и-вессон». Одной рукой за волосы приподнял его голову, сунув дуло в раскрытый рот. Задыхающийся Ноблес попытался высвободиться.

— Пососи, — посоветовал ему Ла Брава, — успокаивает.

Ноблеса отвели в комнату. Он все потирал затылок, растерянно оглядываясь. Когда они уже захлопывали дверь, он спросил:

— Да кто ты такой, на хрен?

— Задница с фотоаппаратом, — ответил ему Ла Брава и запер дверь.

Револьвер они спрятали в стол. Ла Брава сказал стройной девушке, что, скорее всего, Ноблес не опомнится до приезда полиции и не будет буянить, однако, если надо, он останется и подождет. Девушка ответила, что буянов она повидала немало — посмотрите, что это за место, господи боже мой! Она благодарна Ла Браве, но пусть он лучше уедет прямо сейчас, а то застрянет на всю ночь, пока полицейские будут разбираться. Кто их знает, может, они с этим типом корешки. Она нисколько не удивится, если они тут же выпустят забияку и посмеются вместе с ним. Эти копы — забавные ребята, особенно некоторые из них. Она все время болтала, сказывалось нервное напряжение— но как она справилась с ситуацией! Считается начальницей, но отрабатывает смену наравне со всеми. Звали стройную девушку Джил Уилкинсон.

Он спросил ее, где, по ее мнению, работает Ноблес. Она ответила: скорее всего, служит в частной охранной фирме, судя по его манере держаться.

Она оказалась права: прежде чем сесть в «мерседес», Ла Брава обследовал темно-синий «плимутседан», припаркованный у заднего входа. На дверце красовалась золотая звезда и надпись: «Охранная служба „Стар секьюрити“, округ Палм-бич, Флорида».

Ла Брава подъехал к главному входу и встретил там Пэм и Мориса, выводивших на улицу Джини Брин. Даже с опущенной головой бывшая актриса, бледная, как воротник ее платья, возвышалась над Морисом. Морис поддерживал женщину, обхватив ее рукой за талию. Они забрались на заднее сиденье.

— Что ты там возился — пьяниц фотографировал, что ли? — проворчал Морис.

Он предупредил, что нужно заехать в Бока, забрать вещи миссис Брин. Она поедет в Саут-бич, поживет некоторое время в гостинице.

Морис сменил интонацию и заворковал так нежно, что Ла Брава невольно глянул в зеркало заднего вида, проверяя, он ли сидит на заднем сиденье. Маленький лысый старичок в поблескивающих на свету очках и бледная женщина в бледном платье, свернувшаяся клубочком в его объятиях. «Голубка, — доносится до Ла Бравы, — переезд пойдет тебе на пользу, поговори со своим старым другом, расскажи, что тебя тревожит. Начнем все заново». Тут женщина, слегка приподнявшись, пробормотала:

— Черт возьми, Мори, что со мной происходит? — Голос усталый, но не бессильный, в нем слышится дыхание жизни, сквозь жалость к себе пробивается гнев.

Живет в роскошных апартаментах с видом на океан, вроде бы ничем не больна, не облысела преждевременно — какие у нее могут быть проблемы?

Может, все дело в том, что она живет в роскошных апартаментах с видом на океан одна-одинешенька?

Только когда они отъехали уже довольно далеко, Ла Брава прибавил скорость до семидесяти миль в час. В машине было темно и тихо, и тут до фотографа дошло, что женщина, дремавшая на заднем сиденье, — вероятно, и есть та, за которой явился в вытрезвитель Ноблес. Та самая, с которой он в начале вечера «пропустил пару стаканчиков».

Глава 4

Ла Брава работал в небольшой нише, примыкавшей к холлу гостиницы «Делла Роббиа», — раньше, по словам Мориса, здесь располагался бар, а теперь альков отделялся от холла крепившейся к стенам высокой ширмой из тростника и свисающими с потолка глиняными горшочками с папоротниками.

В то утро Ла Брава работал «лейкой» с широкоугольным объективом и стробоскопическим окуляром, снимал молодую кубинскую пару, Пако Бозу и Лану Мендоза, разместив их возле старого, грубого занавеса— нулевой фон. Пако сидел в кресле-каталке, сбив набок соломенную шляпу, с одной стороны слегка загнув поля кверху, с другой опустив, словно собирался рубить сахарный тростник. Лана встала позади каталки, натянув на груди хлопчатобумажный, оставляющий открытым весь живот, топик, так чтобы сквозь тонкую материю проступали соски. Ла Брава не сомневался, что в скором времени девица и вовсе задерет майку и выставит голые грудки, с надеждой поглядывая на него. Эти двое знай себе веселились, блаженно-пьяные в одиннадцать часов утра.

— Может, хотя бы повернетесь друг к другу лицом? — устало предложил Ла Брава.

— К нему-то? — переспросила девица. — Стоит мне посмотреть на него, как я сразу пожалею, что уехала из Хайалиа.

— Так поезжай домой, — парировал Пако, задрав подбородок кверху.

— А кто тогда будет толкать твою каталку? — поинтересовалась девица. — Так и будешь сидеть день-деньской?

Сняв затвор, Ла Брава опустился на колени, поднял фотоаппарат на уровень глаз.

— Ну, ребята, мы же снимаем портрет влюбленной парочки. Вы сходите друг по другу с ума.

— Как в «Голубой лагуне», что ли? — уточнил Пако. Холодный и равнодушный, он словно и не замечал, как девушка невзначай щиплет его сзади за шею.

— Он-то уж точно сошел с ума, — проворчала она.

— Ты видел «Голубую лагуну», чувак? Чего они так долго возятся, пока дойдут до дела? Ты видел — они почти весь фильм ровным счетом ничего не делают.

Девушка ущипнула посильнее.

— Они же еще дети. Откуда им знать, как это делается, им же никто не показывал.

— Я-то знал, — ухмыльнулся Пако, великий любовник. — Мужик— он от рождения знает, как это делается.

— Чудовище из Голубои лагуны, вот ты кто, — сказала девушка и потянулась, зевая. Ей стало скучно.

Ла Брава успел сфотографировать ее в этот момент— руки подняты, зевок сексуальный, призывный.

И все-таки работа не клеилась, он щелкал уже на авось. Он приступал к работе полный надежд, этот портрет мог бы попасть в десятку лучших, если бы получилось, но провозился чересчур долго и чувствовал себя теперь как модный фотограф, который покорно выжидает, пока модель так и эдак перебрасывает через плечо волосы, втягивает щеки, потом успевает снять неплохой кадрик в тот момент, когда модель решит изобразить из себя девицу, жаждущую переспать с фотографом, с его лампой или с первым попавшимся на глаза предметом. Ла Брава не хотел, чтобы Боза и Мендоза принимали заученные позы, разве что они будут для них естественными, то есть они сами захотят подать себя таким образом, но пока что они просто кривлялись перед ним.

— Ладно, сойдет, — сказал Ла Брава.

— Да мы же только-только разогрелись, — посетовал Пако.

— У меня идея, — подхватила девушка. — А что, если… вот так?

В холле гостиницы «Делла Роббиа» у большого овального окна пожилые дамы покачивали головами и переговаривались друг с другом на идише, а затем вновь сосредоточивали свое внимание на юной курчавой девушке, внимая ее советам.

— Как это грустно, — сказала она, и в голосе ее прозвучала искренняя печаль, — как грустно, когда кожа стареет от отсутствия заботы. Все вы знаете, что естественный процесс старения лишает нашу кожу упругости и блеска. — Кому же знать об этом, как не им? — Но зачем ускорять этот процесс собственной небрежностью? Требуется не так уж много усилий, чтобы наша кожа выглядела хорошо и при этом на много-много лет моложе.

Девушке недавно исполнилось двадцать три, а самая младшая из дам, устроившихся в расставленных полукругом плетеных креслах, прожила на свете уже почти полвека до ее рождения. Но что они смыслили в уходе за кожей? Натирали лицо сырой картошкой от загара?

Она поведала им, что формула «Спринг Сонг» использует экстракты редких растений для активизации и пополнения запасов амниотической жидкости, которая питает кожу. Старухи закивали, притрагиваясь пальцами к покрытым пятнами щекам, прослеживая глубокие морщины, с надеждой подставили свои лица свету, лившемуся из овального окна, когда девушка сообщила им, что женщина в любом возрасте сохраняет потенциал красоты. Ей будет так приятно, сказала девушка, снабдить почтенных дам необходимыми ингредиентами, которые помогут им активизировать этот потенциал. Именно ради того чувства удовлетворения, которое она испытывает, помогая женщинам любого возраста обрести такую кожу, какой они смогут гордиться, она и поступила на работу в «Спринг Сонг».

Она задорно улыбнулась старушкам, расставляя в ряд на мраморном столике пластмассовые бутылочки и баночки — ее учили не стоять на месте, двигаться, занять свои руки, — и продолжила:

— Для начала я познакомлю вас с философией «Спринг Сонг», а в следующий раз проведу наглядную демонстрацию, чтобы вы убедились сами, как это действует.

Чей-то голос произнес:

— Пока что вы не сказали нам, сколько стоит эта ваша философия-шмилософия.

— Доберемся и до этого, — пообещала девушка. — Мне нужно поговорить с управляющим. Как бишь его зовут?

— Мистер Золя, — ответила одна из старух. — Симпатичный человек. Утонченный.

Последовало краткое обсуждение на идише, причем одна из дам именовала Мориса «кнокером», «важной шишкой». В холле послышался какой-то новый звук— это подошвы теннисных туфель громко скрипели на плиточном полу. Девушка оглянулась через плечо:

— Это и есть мистер Золя?

— Нет, это мистер Ла Брава, локш. Тощий как жердь.

— Тоже симпатичный, — заступилась другая дама, и вновь последовал обмен мнениями на идише, кое-кто из дам говорил на повышенных тонах.

— Знаете что, давайте я пока покажу вам упражнение, — предложила девушка. — Хорошо? Положите кончики пальцев вот сюда— да, точно, во впадину под скулой…

Ла Брава проверил свой почтовый ящик, висевший на стене позади столика регистратора. Пусто. Очень хорошо. Обернувшись, он увидел девушку, направлявшуюся ему навстречу через холл. Вот так прическа! Дикая какая-то: на макушке волосы разделены на прямой пробор и прилизаны, а по бокам резко закручены. Однако симпатичная девочка, даже большие круглые очки с тонированными стеклами ее не портят.

— Привет. Вы тут работаете или как? — спросила она.

Фиалковые глаза. Россыпь веснушек. Умненькая еврейская девушка.

— Вам нужен Морис, — откликнулся Ла Брава. — Скоро он спустится. Навещает больного друга.

— Не знаете, есть свободные номера?

— По-моему, кто-то только что съехал.

— В смысле— помер? — уточнила девушка. — Мне нужна комната, только не на всю жизнь.

— Одноместный номер или студия? Студия всего три с четвертью. — Ла Брава недоуменно покосился на старух: те дружно раскрывали рты, округляя их в беззвучном «о», и круговыми движениями массировали свои щеки.

— Студия — это гостиничный номер с плитой, — проворчала девушка. — Это я уже проходила. По правде сказать, только что сбежала из такого. Я живу в «Елисейских полях» и просто задыхаюсь от тесноты.

— Что это они делают, эти дамы?

— Разрабатывают жевательный мускул. Тот самый, который участвует в пережевывании пищи.

— Думаете, это пойдет им на пользу?

— Почему бы и нет? Славные старушки. Я так понимаю, тех из них, кого не изнасиловали казаки, потешили пуэрториканцы. Им уже ничто не причинит вреда.

— Вы из «Спринг Сонг», — угадал Ла Брава, — Я видел вас на улице с фирменной сумочкой. Как идут дела?

— По уши в косметических тюбиках, одного только крема девять разновидностей, а еще у меня комната битком набита красками, блокнотами с набросками, мольбертами. Освещение отвратительное, и места не хватает.

— Прошлым летом я провел неделю в «Елисейских полях», — сказал Ла Брава. — Это место гораздо лучше. Опрятнее.

— Что, тараканов нет?

— Во всяком случае, не так много. Наткнешься изредка на одного-двух. Назовите его пальмовым жуком, и вам будет не так противно. Стало быть, вы рисуете?

— Маслом, а по большей части акриловыми красками. Выбираю перспективу, хочу запечатлеть Оушн-драйв, пока его не уничтожили.

— Кто не уничтожил?

— Прогресс. Глобализация доберется до нас, дружище, вся планета превратится в гигантский крытый супермаркет. Разве вы не замечаете — нас загоняют в кондоминиумы и супермаркеты. Все серое, темное, землистого цвета. Люди, которые строили эти гостиницы, обладали вкусом, воображением, они чувствовали цвет: посмотрите, какие краски, какие четкие линии! Боже, да эти гостиницы— словно корабли!..

— Как хорошо, что вы это сказали! — обрадовался Ла Брава. — Я всегда любил эту улицу, но только теперь понял, за что.

Она поглядела на него искоса, подозрительно — не издевается ли? Прическа у нее и впрямь нелепая, но он начал проникаться к ней симпатией.

— Я серьезно. Мне тут нравится, но я не знал почему.

— Потому что дешево, — фыркнула девушка. — Не бывает никакого «почему». Вам тут хорошо — слава богу. Почему людям мало просто чувствовать, нужно непременно докапываться до причин? Кстати, вы ведь фотограф?

Его узнали. Ла Брава небрежно оперся локтем на прохладную мраморную стойку— художник, застигнутый в редкий миг досуга.

— Да, типа того.

— Что, сами не знаете?

— Только-только начинаю привыкать к этому статусу.

— Я видела вашу выставку в галерее Эмерсон. Просто динамит. Но как же краски — почему вы делаете черно-белые снимки?

— Я не умею пользоваться цветом. С черно-белыми снимками мне проще.

— Удается что-нибудь продать?

— В основном уличные сцены, не портреты.

— Что они понимают?! Верно я говорю? Ну их к черту! Человек должен делать то, что делает.

— С ума сходить, например?

— Если с пользой для дела, почему бы и нет? Голодать тоже неплохо — работается лучше.

Здоровая, крепкая на вид девушка, загорелые руки, темный пушок. На глазок— фунтов сто двадцать, не сказать, чтобы сильно отощала, тоже мне, голодающая художница. Золотая цепочка, кольца. Белая блуза простого покроя— скорее всего довольно дорогая, впрочем, тут не угадаешь.

— Как насчет ланча? — предложил он. — Можно перейти через улицу и перекусить в «Кардозо». Отличный салат с моллюсками, вкусный хлеб.

— Знаю-знаю, я вас там видела. Нет, сперва мне нужно найти новое жилище. Ни за что не вернусь в свою чертову каморку. Мне в нее боком приходится протискиваться.

Ла Брава поднял голову, услышав звук движущегося лифта — заскрипели тросы, загудел электромотор.

— Авось повезет, — подбодрил он девицу, кивком указывая ей через холл на дверь лифта с золоченым изображением солнца. — Точно, — подтвердил он, когда дверь распахнулась. — Вот он, управляющий.

Даже не подойдя к столику, Морис крикнул ему:

— Ну и где снимки? Не получились, я же говорил! Просил же тебя вчера— опусти аппарат пониже!

— Есть предложение, — перебил его Ла Брава. — Позаботься об этой юной леди— она ищет приличный номер, без тараканов и шума, а я посмотрю, как там мои негативы.

— Что получилось?

— Ты мне только скажи — на глянцевой бумаге или на матовой?

— Плевать. Главное, чтобы были готовы прямо сейчас, пока она еще мучится с похмелья, терзается угрызениями совести.

— Славный старичок, я же говорил, — подбодрил Ла Брава девушку.

— Это и так видно, — откликнулась она, улыбаясь Морису. — Рада знакомству, мистер Золя. Я — Фрэнни Кауфман.

Две утопленные в потолке тусклые желтые лампочки лишь придавали кладовке форму, намечали очертания предметов— и только. Выдержав негатив в закрепителе, Ла Брава вставил его в увеличитель, немного поколебался и, испытывая сочувствие к той даме из 304-го номера, гостевого люкса, добавил желтый фильтр и установил выдержку на двенадцать секунд.

Перейдя к более длинной стороне L-образной раковины из нержавейки, он погрузил первый лист форматом восемь на десять дюймов в ближайшую из трех ванночек.

Начал проступать образ: свет и тени, изгиб женского плеча, рука, слегка прикрывающая нижнюю часть лица. Через видоискатель он не успел разглядеть ее как следует, только мельком, в тот момент, когда сработала вспышка. Он не знал, как выглядит его модель, и теперь испытывал острое любопытство, как и накануне, когда в машине расспрашивал о ней Мориса.

Ла Брава вынул фотографию из раствора, положил ее во вторую ванночку, промывочную, побултыхал там и выложил изображением вверх в третью ванночку, с закрепителем. Облокотившись на узкий край раковины, низко, неудобно наклонившись, он всматривался в лицо, в глаза, таращившиеся на него сквозь слой воды и янтарного света.

Он где-то раньше ее видел.

Он не был уверен. Возможно, что-то во взгляде, в выражении лица показалось обманчиво знакомым. Он не мог как следует рассмотреть лицо.

Вынув отпечаток из ванночки, он продолжал смотреть на него, а вода сперва стекала со снимка потоком, потом ручейком и, наконец, капельками. Он слышал звук капели в темноте и испытывал странное ощущение: ему хотелось поскорее включить свет и наконец увидеть лицо, но он медлил на пороге открытия, узнавания, боясь чего-то, ему хотелось еще и еще продлить это мгновение. И он нашел способ: отложив снимок форматом восемь на десять в сторону, напечатал второй, а затем третий — лицо женщины и ее рука на фоне матраса, на этот раз без щадящего желтого фильтра. Окунул и эти снимки в фиксажную ванночку, и лишь когда все три бледные фотографии тремя парами глаз уставились на него, Ла Брава подошел к двери, включил свет и вернулся к раковине…

Запнувшись, он остановился в растерянности, глядя в знакомые глаза, и понял наконец, почему еще в темноте, едва проявив первый снимок, он ощутил трепет узнавания.

Потому что он привык видеть ее в темноте. Как часто он наблюдал за ней, ловил каждое ее движение среди черно-белых теней на экране кинотеатра.

Джин Шоу.

Темные волосы разделены на прямой пробор, взгляд цепкий, даже сейчас, когда она едва очнулась. Почему вчера, в машине, ему не пришло на ум ее имя? На миг ему представился ее образ, без имени, но тут они принялись разыскивать Четвертую Норт-Ист-стрит.

Она переменилась— еще бы, за четверть века все люди меняются. Но не так чтобы уж очень сильно — прическа немного другая, но все такая же бледная на черно-белом снимке, как когда-то на экране, все те же глаза— незабвенные глаза.

Джин Шоу. В номере 304, прямо сейчас.

Кинозвезда, в которую он был влюблен, первая любовь его жизни — ему тогда исполнилось двенадцать лет.

Глава 5

— Позволь тебя спросить, — обратился Кундо Рей к Ноблесу. — Доводилось ли тебе видеть, как змея пожирает летучую мышь? Крылышко еще торчит у нее изо рта, еще трепещет, мелко так подергивается, словно пытается взлететь, — а змее по фигу. Знаешь почему? Потому что другой конец летучей мыши уже переваривается у нее в брюхе. Змее — той даже шевелиться не надо, лежит себе и заглатывает, никуда не торопится. Даже жевать не надо, — так рассуждал Кундо Рей, наблюдая, как Ричард Ноблес пожирает биг-мак, закидывая в рот жареную картошку, сразу по нескольку кусочков, предварительно окунув их в кетчуп. — М-м-м-м… вкусная, сочная летучая мышь!

Они сидели в «Макдональдсе» на федеральном шоссе в Делрей-бич. Набилось много местных, время ланча. Ноблес был в своей синей двухцветной униформе охранника, но без шляпы. В его семье мужчины, привыкнув проводить жизнь на свежем воздухе, даже дома ходили в шляпах— Ноблес с детства ненавидел эту манеру. Он любил давать волю своим золотистым волосам, время от времени приглаживая их рукой — этакий небрежный, вальяжный вид.

Набив гамбургером рот, Ноблес похвастался:

— Мне доводилось есть змей. Несколько разновидностей отведал. Посыпаешь мукой, жаришь на большом огне, так чтобы мясо потрескалось, — ничего, сносно. Вот летучих мышей не пробовал. Сдерешь с нее шкуру— и что останется?

Вот так-то— если кубинец рассчитывает, что его стошнит от подобной муры, зря тратит время, а если у него что другое на уме и он к этому ведет издалека, так пусть говорит яснее.

А тот, прихлебывая кофе (жрать ничего не стал), и говорит:

— Понимаешь, к чему я веду?

Значит, сейчас наконец перейдет к делу. Чертов кубинский пижон, волосы волнистые, в ухе золотая серьга. Кундо Рей — единственный знакомый Ноблесу чернокожий с длинными, до плеч, локонами. Пробор справа, косая прядь падает на лоб и левый глаз. Эти волосы, эти золотые цепи и шелковые рубашки придают Кундо такой щегольской, изнеженный вид. Они познакомились прошлым летом, десять месяцев тому назад.

Вот как это вышло: Ноблес совершал патрульный объезд на казенном «плимуте» со звездой охранной компании «Стар секьюрити» на дверце, проезжал мимо супермаркетов и магазинов, направляя свет фар в темные уголки парковочных площадок в надежде наткнуться на какого-нибудь подозрительного ниггера, чтобы было с кем поразмяться. Так он доехал до автосалона «шевроле» на Глейд-роуд и там вышел из машины. Полагалось войти в магазин и осмотреться: ему выдавали специальный ключ для временного отключения сигнализации. В тот вечер, когда он вышел из магазина, возле «плимута» его поджидал этот тип.

— Не оставите ли дверь открытой, сэр, чтобы я мог забрать ключи от моей машины?

Он сказал Ноблесу, что якобы собирался сегодня взять машину на пробу (пять тысяч миль бесплатного пробега!), да не успел до закрытия. Ему всего-то и нужно, что забрать ключи. Все это черный прохвост излагал Ноблесу со смешным кубинским акцентом, словно принимал его за идиота. Ноблес пару раз нетерпеливо хлопнул себя ладонью по обтянутой кожей заднице, но потом невольно ухмыльнулся, и негр явно воспринял это как поощрение и предложил:

— А если вы мне не верите, сэр, можно сделать так: вы кладете в карман пять сотен и отваливаете отсюда.

Ноблес всегда уважал храбрых людей, а этот кубинец к тому же знал вежливое обхождение, в глазах у него черти плясали.

Обычно Кундо Рей, ловко соединив проводки, угонял с парковки у магазина новехонькую машинку, ставил ворованные номера, ехал в Саут-Майами или в Хоумстид, в знакомые круглосуточно работавшие гаражи, и там продавал автомобиль на запчасти. Две вылазки в месяц по две с половиной штуки за авто. А еще он два раза в неделю выступал в стриптиз-шоу— попотеет хорошенько, оторвется на все сто, да еще и подзаработает.

Это поначалу озадачило Ноблеса. То есть как — стриптиз?!

Да, Кундо Рей был профессиональным стриптизером, он отплясывал в набедренной повязке, пятнистой, как шкура леопарда. Дамочки вскакивали на высокие стулья бара, совали деньги ему за повязку, он приостанавливался, давал им пощупать, легко уворачивался и грозил пальчиком — ни-ни, — если какая из них пыталась его пожмыхать. Грязные танцы, прыжки и ужимки в ритме сальсы, порой под металлический грохот барабана — прекрасное времяпрепровождение во всех клубах от дамского на Уэст-Палм до гей-бара «Чики» на Саут-бич, где Кундо тоже появлялся порой, хотя это, как он сам говорил, трудная работенка. Приходилось до отказа набивать нос кокаином, чтобы не сдали нервы, опасное местечко, и шоу только для сумасшедших.

Может, он и сам был из этих? По первости, когда они вместе усаживались в «плимут», высматривая подходящий автомобиль, Ноблес с тревогой ожидал, как бы Кундо не ухватил его за предмет его гордости, но кубинец на него не покушался, а насчет задниц рассуждал с видом знатока, и в конце концов Ноблес решил, что его приятель не столько извращенец, сколько похабник.

Но с какой стати мужик, пусть даже и кубинец, станет разыгрывать из себя извращенца, если он нормальный мужик?

— Зачем тебе это? — спросил он Кундо Рея, и Кундо Рей ему ответил:

— Я ворую машины в темноте, а танцую при полном освещении.

Только однажды Ноблес зашел посмотреть на его пляски, в заведении на обочине шоссе Майами Интернешнл. Он и сам возбудился, когда все эти леди начали жадно тянуться к паху Кундо, к его набедренной повязке, а тот крутился, извиваясь перед ними под эту странную музыку, сверкая белыми зубами, причмокивая, присюсюкивая. Господи Иисусе! С него хватило одного раза. Ноблес решил, что для таких вот безумных плясок кубинцу требуется больше наглости, нежели для ночного грабежа.

Они наладили дело. Ноблес заходил в магазин и доставал ключ, Кундо Рей заводил им машину, и Ноблес вешал ключ на место, чтобы потом вместе с остальными полицейскими озадаченно почесывать затылок, скосив взгляд, пинать ногой гравий на стоянке и всем своим видом выражать недоумение, как же это новенькая машинка исчезла из магазина. Несколько минут работы в потемках приносили ему штуку ежемесячно.

— Эта змея, которую я видел, она примерно вот такой длины, — продолжал Кундо Рей, широко расставив руки и переводя взгляд с левой ладони на правую. — Сколько это получается? И двух метров не будет. Она лежала на песочке и заглатывала летучую мышь три часа подряд, пока не остался только кончик крылышка, торчащий у нее изо рта. Она никуда не торопилась… змеи никогда не торопятся.

— Ну? — поторопил его Ноблес.

— У змеи что есть? Терпение. К чему ей спешить? Вот и насчет этой леди— ты считаешь, что набрел на золотую жилу? Прекрасно, остынь, пусть все идет само собой.

— Знаешь, что я делал, когда мне дарили подарок? — сказал ему Ноблес. — Я хотел скорее узнать, что там в коробке, я хватал ее и тряс изо всех сил. Я делал так, когда был маленьким. Будешь испытывать мое терпение, партнер, я и тебя потрясу.

Кундо Рей отпил глоток кофе — скверный кофе, вода водой, — наблюдая, как Ноблес вытирает широкие толстые ладони о туго накрахмаленную золотистую салфетку, посасывая больной зуб. Трущобный монстр. Шея такая красная, что водители могут принять ее за сигнал светофора. Кундо Рей всего несколько лет тому назад сошел на берег в округе Дейд — приплыл из Мариэля после отсидки в тюрьме «Камбинадо дель Эсте». Ему пришлось попотеть, чтобы освоить английский, он просил девочек поправлять его речь, а те не хотели — говорили, он так мило болтает. Ричард Ноблес вылез из Диких зарослей всего в нескольких часах езды отсюда, и все же Кундо Рей с уверенностью называл себя американцем, настоящим городским щеголем, а Ноблеса считал чужаком, который небось так и не научился мыть ноги. Здоровенный, светловолосый, вечно готовый все крушить, уверенный в своих силах— глаз не оторвать. Чудище болотное, вырвавшееся на волю.

— Ты мне угрожаешь? — весело переспросил Кундо Рей. Да, ему нравилось наблюдать за Ноблесом, порой даже поддразнивать его, главное— не заходить чересчур далеко. — Не стоит, право.

— Я пошутил, — сказал Ноблес— Ты же мой маленький помощник, верно?

Пусть себе тешится.

— Если твоя идея так хороша, почему бы не дождаться, когда она вернется домой? — предложил он.

— Потому что я хочу сделать это сейчас, хочу сбросить эту чертову униформу, напялить что-нибудь модное, спортивное. В смысле — навсегда, а не только в выходные. Этот вечно пьяный засранец на которого я работаю, в любой момент может разориться, совершенно не умеет вести дела. Нанял молокососов, только вчера из колледжа, у них мозгов не больше, чем у кактуса. Я вкалываю день и ночь точно ломовая лошадь, этому придурку на выпивку.

Кундо Рей покосился на своего напарника, подергал золотую серьгу:

— Не пойму, к чему ты клонишь.

— К тому, что хочу покончить с этим прямо сейчас, ясно тебе? Прочисти уши и заодно сними свок девчачью побрякушку, с тобой стыдно на люди показаться.

— Хорошо, но плана-то у тебя пока нет, — возразил Кундо Рей, нисколько не смутившись. Он осторожно забрасывал удочку, ожидая, пока партнер клюнет на приманку. — Говоришь, у этой бабы большая квартира, очень дорогая, ты был там несколько раз, да?

— Один раз, прошлой ночью.

— Ладно, большая квартира, машина…

— «Кадиллак Эльдорадо».

— Может быть, драгоценности…

— К черту все это, я не собираюсь ее грабить.

— Нет? А что же мы с ней сделаем?

— Подвесим и заживо сдерем шкуру.

Кундо Рей вновь принялся играть со своей серьгой:

— Подвесим и сдерем шкуру. Заживо?

— Только сперва надо выяснить, куда она подевалась.

— Не хочешь подождать, пока она вернется домой?

— Когда еще это будет? Ее наверняка увезли в больницу или в какой-нибудь пансион.

Ноблес примолк, сощурив глаза в щелочки, усмехаясь, демонстрируя кубинцу свою изобретательность и вместе с тем искреннее расположение к нему.

— Ты легко разузнаешь. Такому хитрецу, как ты, это ничего не стоит. Заодно развлечешься. Можно подумать, ты сейчас очень занят.

Мимо шли три молоденькие девушки с подносами. Кундо Рей — теперь он дергал себя за кончики черных как воронье крыло локонов, напряженно размышляя, но не упуская из виду все, что происходит вокруг, — рассеянно посмотрел им вслед. Ноблес же и слова не сказал телкам, даже не попытался щипнуть за задницу. Сосредоточен он нынче, делом занят.

Надкусив первый гамбургер, Ноблес пустился разглагольствовать насчет парня, которому он выпустит кишки. Как его зовут, Ноблес не знает, тот был одет в рубаху с бананами и еще какими-то фруктами. Этот парень— как его бишь— «вырубил» Ноблеса. Он хотел узнать, где тот живет, но главное — хотел найти ту женщину, которая раньше снималась в кино.

— Ты что, на нее запал? — поинтересовался кубинец.

— Чтоб я на нее запал, ей надо быть лет на двадцать помоложе, — огрызнулся Ноблес. — Старуха. Выглядит неплохо, знаешь ли, но ее время вышло. — Он навис над столом и добавил мрачно: — Что поделаешь, все мы не молодеем.

— Знаешь, почему я против, — сказал ему кубинец, — не хочу напиваться допьяна.

— Пропустишь пяток бокалов рома с колой, чтобы глаза малость остекленели, и хватит. Главное, чтобы выглядело правдоподобно. Я тебя арестую, отвезу туда, ты первым делом разыщешь журнал, выяснишь, куда ее отвезли. Гленн сказал, такой большой синий блокнот. Валяется на столе, но не в дальнем кабинете, а в главном, в западной части здания. Как войдешь, сразу поворачивай направо. Синий блокнот, в нем записано, кого куда отвезли — на дезинтоксикацию, в приют или передали кому-то на поруки, в таком случае записывают имя поручителя и его адрес.

— Если Гленн знает, где у них этот журнал, пусть сам и посмотрит, — предложил Кундо Рей. — Заглянет к ним и спросит, куда ее увезли.

— Не, Гленн не тот человек. Они спросят его, с какой стати ему это понадобилось, он начнет потеть, точно его какая муха укусила, начнет дергаться, как бы они не позвонили в полицейский участок Бока и не вычислили его. Нет, у Гленна для такого дела маловато наглости.

— Но ведь ты уже вовлек его…

— Нет. Ничего подобного. Я вышел из бара прошлой ночью, огляделся по сторонам, и тут Гленн сказал мне, что они ее загребли, вот и всё. Гленн из Уматиллы, как и я, мы с ним давно корешимся, но старина Гленн для этого дела не подходит. — Ноблес подмигнул и осклабился в усмешке. — У меня ведь есть такой напарник, как ты, зачем мне кто-то еще?

— Не хочу напиваться допьяна, — проворчал Кундо Рей.

— Да и не надо — так, разогрейся малость.

— Есть идея получше, — сказал Кундо Рей. — Ты доел наконец?

Они вышли из «Макдональдса» и уселись в казенный темно-синий «плимут» со звездой на Дверце.

— Однажды меня повязали, — сказал Кундо Рей, — в округе Волюсия— странное место, долен сказать. Не знаю, какого лешего меня туда понесло, спецзаказ, один парень хотел «корветт», помоему, он торгует виски. Там все говорят на твой манер.

Ноблес снова усмехнулся:

— Еще бы, это мои родные места. Я знаю ребят, которые гонят виски. — Тут он заметил, что Кундо неторопливо расстегивает рубашку и сбрасывает ее с плеч. — Эй, что ты надумал?

— Я попал в тюрьму, мне посоветовали признать себя виновным, дескать, посадят на год в «Апалачи» — так, кажется, называется это место.

Господи, да он уже и брюки стянул со своей тощей задницы! Ноблес переводил взгляд с полуобнаженного кубинца на федеральное шоссе, продвигаясь на север. Машин вокруг было мало.

— Исправительная тюрьма «Апалачи», — кивнул он, прикидываясь, будто его не колышет, чем там занят ниггер. — По-моему, она для малолеток, но такого шкета, как ты, вполне могли туда отправить.

— Я разорвал на себе одежду, — продолжал Кундо Рей.

— И что?

Он уже разделся догола, сложил брюки и шелковую рубашку, остались только красные трусики. Отстегивает золотые цепочки.

— Я сказал, будто у меня по всему телу ползают какие-то мелкие твари-невидимки, я стал орать и чесался аж до крови.

— Мелкие твари? — засмеялся Ноблес— Boт черт.

— Тогда они послали меня в «Чатахучи», слыхал о таком местечке?

— Еще бы. Сумасшедший дом на самой границе с Джорджией.

— И вот однажды ночью вышел я из сумасшедшего дома, пересек границу и оказался на свободе. Туфли я снимать не стану.

— Правильно. — Ноблес свернул на Четвертую Норт-Ист, направляясь к оштукатуренному зданию кризисного центра. Вдали у заправки виднелись автомобили, но поблизости не было ни души.

— Придется доверить тебе мои сокровища. Не вздумай их продать.

— Я присмотрю за ними. Слышь, я не хочу заходить туда с таким голожопым.

— И не надо, они и так меня впустят. Синяя записная книжка, говоришь?

Ноблес затормозил и пальцем указал на здание центра:

— Вон там, в том крыле.

— Ладно, я выйду на связь, — сказал Кундо Рей, распахивая дверцу.

— Минуточку, — остановил его Ноблес— Там такая девка работает, она вроде как главная. Темные волнистые волосы, ноги длинные-предлинные, задница неплохая, высоко посажена. Проверь, где она живет, работает ли в ночную смену, ясно?

— Не много ли хочешь? — Кундо Рей вышел из машины, снял красные трусы и бросил их в открытое окно на сиденье. — Спрячь их где-нибудь. чтобы я мог их найти.

— Я суну их в бумажный пакет и спрячу в кустах позади парковки. Пройдешь отсюда на городской пляж, на тебя никто и внимания не обратит.

— О'кей. До встречи.

Вы только посмотрите на этого сукина сына! Ноблес разинув рот наблюдал, как Кундо обходит машину— не считая темных носков и белых туфель, голенький, как в тот день, когда он появился на свет на какой-нибудь плантации сахарного тростника, — пересекает улицу и направляется прямиком к кризисному центру. Ягодицы, словно две половинки бледной луны, светлее, чем его смуглое тело, — почему-то это удивило Ноблеса. Идет себе, словно на прогулке. Обернулся, сделал приятелю ручкой— этого Ноблес уже не смог вынести, нажал на газ и был таков.

Глава 6

Ла Брава застал Мориса в номере 304, гостевом люксе с видом на океан, в комнате, залитой солнечным светом и уставленной зачехленной старой мебелью. Морис молча взял из его рук снимки и направился к закрытой двери спальни, на ходу изучая фотографии. Ла Брава поплелся за ним. Он дрожал от возбуждения, но заставил себя понизить голос:

— Почему ты не сказал мне, кто она такая?

— Я же сказал.

— Джин Шоу.

— Знаю, что Джин Шоу. Я тебе так и сказал вчера вечером.

— Якобы твоя старая знакомая — а ты даже не мог толком вспомнить ее имя.

— Вот этот хорош, посмотри, какое выражение у нее на лице — понятия не имеет, где она, на хрен, очутилась. — Морис оторвал взгляд от снимков, глаза его казались огромными за линзами очков. — что за чушь, как это я забыл ее имя? Она уже двадцать лет как Джини Брин. Я ведь говорил тебе: она ушла из кино, вышла замуж за своего Джерри Брина. Совершенно отчетливо помню, как рассказывал тебе.

— Как она сегодня?

— Не так плохо, как хотелось бы.

— Ты заказывал ей завтрак?

— Можно подумать, это гостиница! — Морис вошел в спальню, приостановился, взявшись за дверную ручку. — Подожди тут. — Он захлопнул за собой дверь, и Ла Брава успел разглядеть лишь какое-то бледно-розовое одеяние, свисавшее с края кровати.

«Подожди тут». Он подошел к окну, остановился, опершись на кондиционер. Ему-то казалось, он и время— старые знакомые. Тянущееся время. Время ожидания. Время на дежурстве. Он с точностью до минуты знал, сколько просидел в гостиной миссис Трумэн. Но теперь время шутило с ним странные шутки, сбивало с толку.

Он видел из окна пейзаж вне времени, открытку с видом штата Флорида. По ту сторону улицы — узкая полоса парка, пальмы— каждая точно на своем месте, за ними море. Низкая стенка— можно присесть на нее— из обломков кораллов и серого бетона. И пляж— огромное, словно пустыня, пространство песка, заполненное отдыхающими. Они сидят на подстилках под зонтиками, купаются в зеленой прибрежной воде, не отваживаясь заплывать в синюю глубину. Крошечные фигурки вне времени. Можно изменить перспективу, усесться на эту стену из коралла и бетона, посмотреть с нее на гостиницы вдоль Оушн-драйв и увидеть тридцатые годы. Глядя на эти гостиницы или на фотографии, украшавшие покои Мориса, Ла Брава вспоминал картинки из старых номеров «Лайф», которые коллекционировал его отец, и мог живо представить себе эпоху за десять лет до собственного рождения — тяжелые были времена, но облик всего и всех должен был соответствовать стилю «модерн».

И словно наплыв — иная эпоха, иные кадры, реальные и подсказанные памятью. Кинозвезда 50-х годов— темные волосы, разделенные на прямой пробор, чистая бледная кожа, очень черные зрачки, пристальный и спокойный взгляд, знающий что-то, редкая улыбка, скрывающая опасную тайну. Он вновь стал подростком, которому казалось, что герой фильма не в своем уме: почему он выбрал другую девушку — плаксу, утирающую глазки подолом фартука, а не эту, не Джин Шоу?!

Из соседней комнаты не доносилось ни звука. Никакого предупреждения. Его застали врасплох— дверь распахнулась, Морис вышел из спальни, а за ним по пятам— она, в голубом халате, все те же темные волосы, разделенные на пробор, правда, не такие длинные, как ему показалось. Ла Брава не был готов к ее появлению, не мог выдавить из себя ни слова, чтобы дать понять, что узнал ее.

Морис и не думал помогать ему.

— Я на минутку, — сказал Морис и ушел, оставив его наедине с Джин Шоу.

Джин прошла мимо дивана, покрытого чехлом с цветочным узором, подошла к другому окну, ни словом не перемолвившись с Ла Бравой— словно его и не было в комнате. Он мог любоваться ее профилем, все таким же, все той же изящной линией носа, припоминая, как выглядели эти тонкие черты, этот подернутый таинственной дымкой профиль, когда она стояла у окна в Сан-Франциско, глядя на залив. За кадром завывали сирены— «Западня», так назывался фильм. Там в начальной сцене парень падает с моста, и все принимают это за самоубийство, кроме его приятеля, Роберта Мичема. Мичем выясняет, что на мосту в ту ночь, в тот самый час был кое-кто еще — женщина…

Прошло двадцать пять лет с тех пор, как он посмотрел этот фильм— точно, двадцать пять, он тогда учился в девятом классе школы «Святого искупителя», гонял мяч в «Американском легионе», а после матча отправился на фильм, они пошли тогда целой компанией. Джин Шоу выглядела теперь старше, но не намного. Все такая же стройная, черты нисколько не изменились, изящные, четкие, немного скучающее выражение лица. Он припомнил, как она привычным жестом поправляла волосы, спокойно, даже хладнокровно глядя прямо в лицо тому парню, слегка раскрыв губы. Роберт Мичем был не дурак, в «Западне» он укладывал ее в постель всякий раз, как только ему предоставлялся такой шанс, но в итоге предпочел ей вдову своегопогибшего дружка. В том-то и беда во всех ее фильмах: герой успевал перепихнуться с ней пару раз, а потом уходил к Арлин Вейлен или к Джоан Лесли. Ей сейчас по меньшей мере пятьдесят. На двенадцать лет старше его, а то и больше. Ла Брава не хотел предстать перед ней идиотом. Тоже мне, председатель фэн-клуба. «Мисс Шоу, я смотрел все фильмы с вашим участием».

Не оглядываясь, она спросила:

— У вас наверное не найдется сигареты?

Ее голос: мягкий, но с хрипотцой, легкий, ненапряженный и ненапрягающий тон. Немного похоже на Патрисию Нил, но Джин Шоу больше подходит роль таинственной женщины. Ее героини, как правило, появлялись ночью, их редко удавалось увидеть при свете дня, вне помещения. Она не смогла бы сыграть ту роль в «Скорлупке», которая досталась Патрисии Нил. Но какое-то сходство между ними есть.

— Пойду куплю, — предложил Ла Брава, припоминая, как она держала между пальцами сигарету, а потом вертикально втыкала окурок в пепельницу — всегда один-единственный окурок.

— Мори обещал принести. Подождем.

— Я так понял, вы давние друзья.

— Были друзьями. Посмотрим, как обстоят дела теперь. Не знаю, зачем он привез меня сюда — разве что посмотреть на океан. — Отойдя от окна к дивану, она наконец оглянулась на своего собеседника и сказала:— Я могла бы делать это и дома. Я смотрю на этот океан вот уже… не помню точно, скажем, последнюю сотню лет.

Патетично, но без перебора— и этот мягкий, насыщенный голос, ее особая примета.

— В «Западне» вы все время смотрите на океан. Я думал, это вас мучит совесть. Вроде как высматриваете, где теперь этот парень, а его уносят волны.

Тем временем Джин Шоу уселась, положив на колени номер «Майами геральд», извлекла из кармана халата очки— круглые стекла в тонкой металлической оправе — и пристроила их на переносице.

— Не «Западня», а «Ночная тень».

— Вы говорите точь-в-точь как ваша героиня.

— Почему бы и нет?

— По-моему, все-таки «Западня»: это там вы заманили парня на мост. У вас был роман, потом вы попытались его шантажировать… В «Ночной тени» вы отравили мужа.

Помедлив, она всмотрелась в него и проговорила очень медленно:

— Знаете, кажется, вы правы. Кто играл в той картине, с мостом?

— Роберт Мичем.

— Да, вы правы. В «Западне» играл Мичем. Погодите-ка — в «Ночной тени» играл Джиг Янг.

— Он работал следователем в страховой компании, — подхватил Ла Брава, — а еще увлекался цветоводством.

— В том фильме все только и делали, что выращивали цветы. Диалоги порой звучали так, точно это страница из каталога семян. — Она уткнулась взглядом в передовицу «Геральда», но спустя несколько мгновений вновь взглянула на него: —Вы так хорошо помните эти фильмы?

— Держу пари, я пересмотрел все картины с вашим участием. — Ну вот, он сказал это, и вышло не так уж глупо. Она все еще глядела на него.

— В самом деле? — переспросила она и, опустив очки на кончик носа, принялась изучать его— наверное, проверяла, не разыгрывает ли он ее. — По телевизору? Старое кино?

— Нет, в кинотеатрах, все премьеры. — Ему не хотелось вдаваться в подробности, уточнять свой возраст, поэтому он поспешил сказать: — Многие я потом смотрел повторно. Насчет «Западни» и «Ночной тени» я так уверен потому, что видел оба фильма в Индепенденсе, штат Миссури, в прошлом году.

— И что же вы делали в Индепенденсе? — Все та же легкая, неназойливая интонация.

— Длинная история. Когда-нибудь расскажу, если вам будет интересно. Я одного никак не могу понять: почему вам в картине никогда не доставался главный герой?

— Я— женщина-вамп, разве нет? — живо возразила она. — Моя задача— вклиниться между главным героем и мисс Добродетель, но в конце концов он должен вернуться к своей крошке Джун Эллисон, а я, если останусь в живых, скажу им: «Салют!»

— Когда я смотрел «Западню», я все думал: на месте Роберта Мичема я бы предпочел вас, а не жену того парня, то есть его вдову.

— Но ведь я — убийца. Я заманила того парня — как бишь его, Том Дрейк? — на мост.

— Да, наверное. Но вам всегда доставалась невыигрышная роль. Почему вам никогда не удавалось заполучить героя — хотя бы изредка?

— Нельзя иметь все сразу. Я играла роковую женщину, еле успевала сниматься, а куда лучше обеспечить себе роль, чем заполучить героя.

— Понимаю.

— Кто-то сказал: мои героини ни на миг не могут позволить любви одолеть алчность. По-моему, я только один раз оказалась на кухне— в «Ночной тени», когда готовила мужу пирожки. Помните, какой там был бардак? Никто даже не удивился, когда я положила в пирожки белладонну — у хороших жен и честных девушек на кухне царит идеальный порядок.

— Да, это точно подмечено, — подтвердил Ла Брава. — Он прихватил пирожки и стакан молока с собой в оранжерею, а потом в агонии повыдирал все свои любимые растения, цепляясь за них руками. У Джига Янга это здорово вышло. А в другом фильме, в «Некрологе», действие начиналось на кладбище…

Услышав эти слова, она вновь взглянула на него в упор и с минуту не отводила взгляда:

— Когда вы смотрели «Некролог»?

— Давно. Я помню эту первую сцену — кажется, там играл Генри Сильва, он был вашим приятелем.

Она все еще смотрела на него, словно в некотором недоумении.

— Вы были замужем за таким представительным мужчиной, с сединой на висках. Его лицо я помню, а вот имя забыл.

— Ну-ну.

— Еще я помню— только не уверен, в этом фильме или в другом, — как вы застрелили плохого парня. Он так посмотрел сперва на свою рубашку, потом на свои руки — всё в крови, а он никак не может поверить в это. Забыл, что там было в фильме, и кто играл детектива, не помню— в «Некрологе», я имею в виду. Но ведь не Роберт Мичем, нет?

Джин задумчиво покачала головой:

— Сама толком не помню, кто там играл.

— Симпатичный с виду парень Роберт Мичем.

— Мы с ним давно не виделись. Последний раз, кажется, на похоронах Гарри Кона. — Немного помолчала и добавила:— Сукин сын был этот Гарри Кон, но я его любила. Он заправлял киностудией «Коламбиа пикчерз» — ох, как он ею заправлял! — Снова взглянула на Ла Браву: — И интервью я тоже давно не давала.

— Разве это похоже на интервью?

— Отчасти. Сижу в номере гостиницы в халате и провожу экскурсию по себе. Помню, Гарри наставлял меня: «Держись вежливо, не говори „дерьмо“, сдвинь свои чертовы ноги и не соглашайся, когда репортеры предложат тебе выпивку— они только того и добиваются, чтобы залезть тебе под юбку». Куда, черт побери, подевался Морис?

Ла Брава оглянулся в сторону двери:

— Сказал, на минуточку.

Повисло молчание. Ла Брава не раз оказывался возле крупных политиков и знаменитостей мирового масштаба, он на несколько секунд, а то и минут оставался наедине с Джимми Картером, Нэнси Рейган, Барбарой Буш, с Розалин Картер и Эми, не с Садатом, так по крайней мере с Менахемом Бегином в Кэмп-Дэвиде, неоднократно с Тедди Кеннеди, с конгрессменами, чьи имена он не знал или забыл, с Фиделем Кастро, когда тот приезжал в Нью-Йорк, и с Бобом Хоупом, и все же никогда он не смущался так, как в эту минуту, стоя перед Джин Шоу, облаченной в голубой махровый халат.

— Я все пытаюсь припомнить, как назывался ваш последний фильм, — пробормотал он.

Она снова оторвала взгляд от газеты:

— Погодите, на «Коламбиа» я снималась в «Поехали», а потом в «Лунных танцах» — это уже RKO. Полный провал.

— Это где действие происходит в сумасшедшем доме?

— Сразу после этого фильма я и ушла. Я пробовалась на роль в той картине, которую снимали в этих местах, большей частью в отеле «Кардозо». Мне уже почти пообещали роль богатой вдовы, убежденной девственницы— мой единственный шанс сыграть положительную героиню, — но потом роль отдали Элинор Паркер. На самом деле не такая уж завидная роль.

— Там снимались Фрэнк Синатра и Эдвард Робинсон, — сказал Ла Брава, желая произвести впечатление знатока.

— Вот именно, — кивнула она. — «Дырка в голове». Фрэнк Каира снимал свой первый фильм после, помнится, семилетнего перерыва. Я хотела работать с ним. Я приехала сюда за свой счет, присмотреться к этим богатым вдовушкам в Майамибич.

— Но вы оказались чересчур молоды для этой роли.

— Потому-то Фрэнк и отдал ее Элинор Паркер. А до меня сценарий читала Джейн Грир — оставила свои отпечатки на всех страницах. Нет, «Лунный танец» был не последним, — спохватилась она. — Я еще раз вернулась на «Коламбиа» — да, да, точно— снималась в «Сокровище ацтеков».

— «Сокровище ацтеков», — закивал Ла Брава. Он понятия не имел, о чем идет речь.

— Ферли Грэнджер играл внебрачного сына Монтесумы. В последней сцене меня хотят принести в жертву богам на вершине пирамиды, вырвать у меня сердце, но младший брат Кортеса спасает меня. Припоминаете?

— Я забыл, кто играл главную роль, — признался Ла Брава.

— Оди Мерфи. Я вылетела из Дуранго первым рейсом, на какой только смогла раздобыть билет, и больше никогда не снималась.

— Думаю, многим зрителям этот фильм все-таки понравился.

— Ведь вы же его не смотрели, верно?

— Да, его я, похоже, пропустил. В скольких картинах вы снимались?

— В шестнадцати. С пятьдесят пятого по шестьдесят третий.

Он мог бы с ходу назвать от силы четыре-пять.

— Похоже, пару самых ранних я тоже пропустил, — покаялся Ла Брава. — Но все остальные смотрел, и должен вам сказать — может, вам это и безразлично, но вы были просто прекрасны..

Джин Шоу посмотрела на него в упор таким знакомым, слегка высокомерным взглядом.

— Ну и какая картина — ваша любимая? — поинтересовалась она.

Глава 7

В 8 часов 10 минут вечера Джил Уилкинсон заявила Робу и Пэм, ночным дежурным кризисного центра, что лично она намерена убраться отсюда, пока больше ничего не стряслось. Три бессонные смены подряд— вот и вся награда, на которую может рассчитывать добросовестный медработник Южного округа. Если в ближайший час она не доберется до постели, то загремит в Мемориальный госпиталь «Бефизда», чтобы подвергнуться интенсивной терапии в связи с острым нервным истощением, заработанным на службе обществу. Пусть тогда Южный округ ищет себе другого преданного делу и вечно бодрствующего работника, готового работать семьдесят часов в неделю, — одна беда, никто не способен оставаться вечно бодрствующим. За последние сутки они тут получили по полной программе.

Сперва заявился этот здоровенный блондин со своим игрушечным значком и отнюдь не игрушечным револьвером. Копы из Делрея оказались славными ребятами: они, конечно, малость похихикали над этой заварушкой, но сперва предупредили мистера Ричарда Ноблеса: если он еще хоть раз покажется в кризисном центре и будет приставать к Джил, они ему с обеих сторон челюсть переломают, чтобы не разевал пасть, мать его.

Потом посреди ночи Эрл закурил сигаретку и поджег свой матрас — а ведь они тщательно обыскивали его и не нашли при нем ни сигарет, ни спичек. Уолтер продолжал изводить всех и каждого своими вопросами про орла, пока его наконец не увезли в больницу. Девушка, наголо обрившая себе голову и сбрившая брови, заперлась в туалете и просидела там все утро, и двум алкоголикам пришлось блевать в мусорное ведро. Клиент, ожидавший своей очереди, наткнулся на ящик туалетной бумаги, хранившийся в кабинете (а где его еще держать?), и размотал рулоны по всему помещению. В довершение всего, улыбчивый кубинец, откликавшийся на имя Джеральдо Ривера, вошел прямо в приемную в чем мать родила, не считая сетчатых спортивных туфель и темных шелковых носков. Вот симпатяга.

Сперва он заявил, что не знает английского, но когда Джил взялась за телефон, чтобы вызвать переводчика из полиции Делрея, он сказал — погодика, погоди, что-то такое забрезжило, и предположил, что страдает временной потерей памяти. Он собирался на хай-алай, да вот одеться-то и забыл. Это ведь здесь на веранде играют в хай-алай? Джил ответила, тут много во что играют, только не в хай-алай. Она на минуту оставила кубинца одного, и тот принялся шляться по всему заведению со своей длинной свисающей штучкой. Новенькая, Мери Элизабет, аж присвистнула: надо же, никогда такого не видела, такой темный, гораздо темнее, чем все тело. Пьяницы приоткрыли свои опухшие глазки и тоже поглядели на кубинца, но от комментариев воздержались. Что дальше? Уолтер — его тогда еще не забрали — спросил кубинца, видел ли тот орла, и кубинец сказал— еще бы, его воспитала орлица, его-де еще младенцем похитили орлы, унесли в свое гнездо и вскормили, отрыгивая ему полупереваренное кроличье мясо. Кубинца кое-как укрыли простыней, и это ему понравилось, он заворачивался в нее и так и этак, пока не изобрел нечто вроде тоги, выставив наружу одну руку. После этого он малость успокоился.

Двадцатилетний парень, страдающий маниакально-депрессивным психозом и пытавшийся совершить самоубийство, залез на шкаф, где хранились бумаги, сорвал жалюзи и разбил окно под самым потолком в приемной. Его сняли со шкафа: весь в крови, стена забрызгана кровью— он разрезал себе руку от запястья до локтя. Пока они сопровождали незадачливого самоубийцу к машине «скорой помощи», голый кубинец исчез.

Они позвонили в полицию Делрея и сообщили об исчезновении клиента, который, скорее всего, курсирует по их территории, завернувшись в простыню с печатью Южного округа, возможно откликаясь на имя «Джеральдо», — как бы то ни было, пусть его доставят обратно.

Полиции ничего не удалось выяснить.

Около пяти часов, когда Джил уже представляла себе, как вернется домой в нормальное человеческое время, как пройдется босиком по комнате, прихлебывая ледяное пиво из бутылки, она обнаружила, что из ее сумки пропал бумажник и ключи. Кто мог их украсть, кроме голого кубинца?

В 6.45 Мери Элизабет сдала вахту. Пару минут спустя она вернулась и принесла ключи и почти пустой бумажник Джил. Она нашла их на парковке, сказала Мери Элизабет. Споткнулась о ключи, когда шла к своей машине.

Странное дело: пару часов назад Джил искала свои ключи и у переднего, и у заднего входа. Тогда их там не было, откуда же они взялись теперь?

Если у этого парня помрачение сознания и он способен голым войти в казенное заведение Южного округа, приняв его за место, где играют в хайалай, а потом, завернувшись в простыню, удрать с ее бумажником и ключами, — кто знает, может быть, в момент просветления он сообразил, что ей понадобятся ключи, водительские права, и, будучи по сути своей хорошим, заботливым парнем, проскользнул сюда и…

Сойдет на первый случай.

И только на пути домой, в Бойнтон-бич, под приглушенную, успокаивающую музыку Джил начала соображать, что за всем этим может скрываться какая-то угроза.

А что, если вся эта история, этот разгуливающий голышом парень — лишь уловка, трюк, разыгранный с целью похитить ее ключи и выяснить, где она живет? Что, если голый, страдающий амнезией кубинец на самом деле— хитроумный взломщик? Может такое быть?

Вряд ли.

И все же она продолжала мысленно рассматривать такую возможность, поднимаясь по бетонной винтовой лестнице на второй этаж, проходя по коридору и отсчитывая оранжевые фонари над задними дверями квартир, пока не дошла до номера 214.

Что, если ее квартиру обчистили?

Открывая дверь, Джил затаила дыхание. Господи, она выложила почти семь сотен за стереопроигрыватель с колонками, более трехсот за цветной телевизор, а там, на балконе, велик за двести…

В квартире было темно. В полосе оранжевого света, пробивавшегося сквозь кухонное окно, она видела очертания раковины и стола. Джил прошла через кухню и маленький холл в гостиную, всмотрелась в стеклянную дверь, выходившую на ее личный балкон, в тусклом свете наружного фонаря различила очертания своего велосипеда, нащупала выпирающий из книжного шкафа телевизор и испустила глубокий вздох облегчения и усталости. «Спасибо тебе, Господи», — подумала она — это была не молитва, а оставшаяся с детства привычка — и тут же снова вдохнула— резко, испуганно— и произнесла вслух: «Господи Иисусе!» — и это тоже не было молитвой.

— Что вам нужно? — спросила она, чувствуя, как горло сводит судорогой. Она лишь отчасти могла разглядеть этот силуэт на фоне окна, она лишь угадывала присутствие этой фигуры в кресле, но уже знала: там, поджидая ее, затаился мужчина.

Она повернулась, хотела убежать. Выскочила в коридор.

И тут за ее спиной вспыхнул свет. Эта проклятая лампа обманула ее, заставив остановиться и обернуться — Джил убедила себя, что все в порядке, вон и свет зажегся, и угрожающая фигура в кресле сейчас окажется давним знакомым, который скажет ей: «Слушай, извини, я тут ждал тебя», — и всему найдется удивительное, почти неправдоподобное объяснение…

Да уж, она сразу узнала его, даже в этой синей с голубым униформе. Одни эти светлые волосы чего стоят… В маленькой комнате он казался крупнее, чем ночью в приемной. Он приближался к ней, двигаясь неторопливо, — все равно она не могла убежать.

— Вы совсем заработались! — посочувствовал ей Ноблес. — Они загоняли вас, точно негритянского мула, столько времени там просиживаете. Я подумал, вам не понравится, если я буду дожидаться вас в машине, вот и зашел. Ждал тут, ждал, аж проголодался… — Он потянулся, зевая. — Я уж было собрался в спальню пойти, забраться в постель. Каково, а? Вы пришли бы домой, а тут я у вас под одеялом, сплю сном младенца.

Этой патоки в голосе ему хватит ненадолго.

Джил постаралась собраться с силами и удержать рвавшиеся с языка крики, проклятия, все грязные, непристойные слова, которые она знала.

Она видела, как Ноблес ухмыляется, произнося эту чушь, и понимала, что его ничем не прошибешь. Она сосредоточилась на том, чтобы наладить дыхание, постепенно расслабить сведенные судорогой мышцы, а главное — ничего не говорить. Нужно выждать. Ждала же она почти полчаса полицию, когда психопат разносил в клочья ее кабинет, рвал папки… Джил умела терпеть.

— Да-да, вы очень устали, — гнул свое Ноблес. — Идите сюда, садитесь. — Он подвел ее к дивану и подтолкнул, чтобы она села. — Принесу вам попить холодненького. Я видел, у вас там в холодильнике стоит зеленая бутылка, а в ней что-то типа мочи, но если вам это нравится…— Он стоял вплотную, нависая над ней. — Идет?

На уровне ее глаз находились бедра, обтянутые плотной темно-синей материей, вытертой до блеска, пояс с патронами, револьвер в кобуре. Джил молчала.

— Язык прикусили? — съехидничал Ноблес — Или злитесь на меня? Слушайте, это я должен обижаться. Как вы со мной обошлись сегодня ночью? Ну перебрал маленько, но я же вам ничего не сделал, а? Так, подурачился малость, удостоверением помахал у вас перед носом. Да я бы его открыл и предъявил вам, но этот парень, знать не знаю, кто он такой, вдруг прыгнул на меня, так неожиданно. Бах! — и перед глазами точно молния взорвалась. Я так и не понял, чем он меня треснул. Стулом, что ли?

Ноблес умолк, выжидая. Повисло молчание. Сунув большие пальцы за пояс с оружием, Ноблес лениво оглядел комнату, потом снова неторопливо обернулся к Джил:

— Что это был за парень? Ваш приятель?

Она промолчала.

— Он сказал, что работает в газете. Хотел бы я знать, в какой именно.

Она промолчала.

— Эй, я вас спрашиваю!

Джил откинулась к спинке дивана и поглядела снизу вверх на Ноблеса. Жесткие линии по обе стороны носа, губы поджаты, лицо лоснится. Психопат, того и гляди слетит с катушек.

— Вам известно о нем больше, чем мне, — осторожно произнесла она.

— Как его звать?

Отсутствует самоконтроль.

— Не знаю, он не представился.

— Что ему там понадобилось?

Низкий порог гнева: локтем ткни— прорвешь.

— Право, не знаю. Кажется, пришел вместе с кем-то.

— С кем именно?

— Люди целый день то приходят, то уходят. Я не могу запомнить всех. Со многими из них я даже не пересекаюсь.

— Вы видели, чем меня треснул этот подонок?

Она ответила, не подумав:

— Ничем не стукнул, он бросил вас на пол и сел сверху. — Она готова была откусить свой болтливый язык.

Лицо Ноблеса вспыхнуло от гнева. Джил видела, как он достает револьвер, как выпирают костяшки его пальцев, как приближается к ее лицу дуло— приближается вплотную, почти упираясь ей в лицо.

— Открой рот! — приказал он.

— Зачем вы это делаете?

— Открой рот, стерва! — повторил он. Наклонился, ухватил ее за волосы, когда она попыталась отвернуться, и с силой прижал к спинке дивана. Она задохнулась от боли, хотела крикнуть, и тут он засунул ствол револьвера в ее раскрытый рот.

Выражение его лица вновь изменилось, опять появилась ухмылка.

— Эй, киска, ты подала мне хорошую идею! — сказал он.

Глава 8

Они поужинали в «Пиккиоло» на Саут-Коллинс. Морис рассказывал им, как тут все было раньше, пока этот край Майами-бич не пошел вразнос, а Ла Брава следил, как Джин Шоу отпивает из бокала вино, подносит ко рту вилку, и пришел к выводу, что сейчас она стала еще привлекательней, чем была в своих черно-белых фильмах.

В разгар сезона к «Пиккиоло» было не подъехать, говорил Морис, машины выстраивались в очередь. А теперь — хоть из пушки стреляй, авось попадешь в официанта. Они все еще надевают здесь черные галстуки, вы заметили? Ла Брава любовался профилем актрисы: она быстро окинула взглядом пустые столики, приподняла голову, чистые и четкие линии лица, хорошо различимые даже в сумраке отдельного кабинета, стилизованного под гондолу. Иной раз поворачивает голову к сидящему рядом Морису — да, ее надо фотографировать в профиль, обе стороны лица кажутся при искусственном освещении одинаково безупречными. Эта леди играла роковых женщин, обрекавших на смерть второстепенных персонажей и не сумевших заполучить главного героя. «Пиккиоло» и «Джой Стоун Крэб» — больше на южной оконечности берега не осталось приличных местечек, жаловался Морис, все захватили бандиты, головорезы, извращенцы и прочие темные личности. Кубинцы, добирающиеся сюда на лодках, гаитяне — те спасаются вплавь, их суденышки разваливаются еще по пути, старые евреи из Нью-Йорка — у этих людей нет ничего общего, даже английского языка. По ночам разгуливают вампиры, люди запирают дверь на три замка и ждут не дождутся утра. Это уже не Майами-бич, а дырка в заднице, вот что это такое.

Помните, каким раньше был пирс? Вы только посмотрите на него. Хорошее было место. А теперь там продают наркотики, всякие таблетки, какие только пожелаете, ап-энд-даун (во как он владеет уличным сленгом!). А вон в том баре за углом — парни, переодетые девчонками. Ну и ну!

— Я вам говорю, — говорил им Морис, проводя для своей давней знакомой Джин Шоу экскурсию по старым местам в то время, как они медленно преодолевали тринадцать кварталов от ресторана до гостиницы «Делла Роббиа».

Все трое уместились на переднем сиденье «мерседеса», Ла Брава жадно вдыхал, стараясь не издавать при этом ни звука, наполнял свои легкие ее ароматом, соприкасаясь бедром с ее бедром.

— Помните, какие люди приезжали сюда раньше в сезон? Теперь у нас три сотни бродяг, все пересчитаны, ровно три сотни бездомных являются сюда каждую зиму. Вон, смотрите, там, на скамейке, дамочка с пластиковыми пакетами — это Мэрилин. Говорит, она играла в кино, была певицей, а потом поваром для гурманов. Посмотрите на нее — обзавелась тележкой, набила ее пластиковыми пакетами, бутылками, старыми номерами «Уоллстрит джорнэл» и толкает ее перед собой по Линкольн-роуд. Мэрилин ее звать — может, ты была с ней раньше знакома.

— Подрулите поближе, — попросила Джин. — Где она живет?

— Где видишь — на скамейке. Они живут в переулках, забираются в пустые дома. Приличные люди, проработавшие сорок пять лет, торгуя одеждой, приезжают сюда, вкладывают свои деньги в кооператив и ставят на дверь тройные замки. Даже из окна выглянуть боятся. Десять лет назад они собирались тут все переделать, прорыть каналы — типа, Венеция. Людям запретили ремонтировать дома— надо, мол, ждать общей реконструкции, только эта общая реконструкция так и не произошла, сюда явились бродяги и наркоманы, половину этой местности уже загадили. Знаю одного парня, он живет в Бичвью, на Коллинс. Ты представь, он живет на Коллинс-авеню и платит за жилье четыреста семьдесят пять долларов в год! Знаешь почему? Комнатка семь на десять футов, душа нет, вместо мебели газеты на полу, ни кондиционера, ни печки. Верно, Джо? Джо снимал этого парня в его комнате, он тебе покажет фотографии. Смахивает на цыганский фургон, чего только там не навалено. Четыреста семьдесят пять долларов в год за комнату на Коллинс-авеню — вот до чего дошло! Покажи ей «Ла Плайа».

Какой ей интерес смотреть на сомнительную гостиницу с клопами и блохами?

— Только что проехали.

— Покажи ей! — повторил Морис. —Вон она, на углу Коллинс и Первой, в двух кварталах от полицейского участка Майами-бич, и в этой гостинице только за прошлый год было более двухсот ограблений, случаев применения огнестрельного оружия и поножовщины, изнасилований, краж и тому подобного. Можешь в это поверить? Смотри-смотри. Где мы сейчас? На Вашингтон-авеню? На каждом столбе установили видеокамеры, мониторы для наблюдения, чтобы копы могли следить за продажей наркотиков, не выходя из участка. Смотрите— прямо у нас на глазах две девчонки посреди улицы колотят друг друга насмерть. Каково? Я вам говорю…

Но зачем он говорит все это своей давнишней знакомой, бывшей киноактрисе? Хочет запугать ее, чтобы она сидела в номере и не решалась выходить одна?

Нет, сообразил Ла Брава, это он старается произвести на нее впечатление. Старик выпендривается перед ней: пусть, мол, знает, что это крутое, опасное место, но он-то приспособился тут жить. Лысый коротышка восьмидесяти лет от роду. На самом деле Морис обожал Саут-бич.

Джин Шоу пообещала присоединиться к ним через несколько минут, как только переоденется. Ла Брава смотрел ей вслед, когда она пересекала холл, направляясь в гостевой люкс.

Длинные тонкие ноги, фигуру она сумела сохранить. Когда-то фотографу нравились блондинки с медным загаром, но теперь он понял, что предпочитает темные волосы, разделенные на пробор, и бледную кожу.

Он скинул с плеч спортивную куртку и прошел вслед за Морисом в его номер, превращенный в частную галерею: три стены почти сплошь покрыты снимками, запечатлевшими все достопамятные события из жизни Мориса. В комнате стояли казенные кресла и диван-кровать, лично Морису принадлежал только шезлонг. Подойдя к бару, маленькому шкафчику возле большого обеденного стола, Морис принялся смешивать напитки на ночь — готовил «общеукрепляющее». Ла Брава повесил куртку на спинку стула и по привычке принялся рассматривать фотографии, а Морис, как это было у них заведено, притворялся, будто не замечает его любопытства: обычно Ла Брава прохаживался вдоль ряда оправленных в рамки черно-белых снимков, Морис же, словно ни к кому не обращаясь, говорил:

— Лагерь смолокуров. Густой дым, огромные чаны, мужчины возятся в этой липкой массе за доллар в день, а по вечерам танцуют со своими женщинами на поляне посреди соснового бора — «патио под звездами». Ты принюхайся — прямо-таки пахнет керосинками, видишь, как горят их глаза, и эти грязные пятна на шее красивой женщины…

Ла Брава делал шаг вперед, полностью сосредоточившись на снимках, не глядя по сторонам, и Морис продолжал:

— Банда грабителей из Джорджии, тридцать восьмой. Отсидели до сорок второго. А это капитан Юджин Талмадж, начальник тюрьмы. Он говаривал: «Если вам нужен человек, умеющий обращаться с заключенными, нанимайте того, кто хлебал баланду». Он и сам сидел в свое время. Юджин Талмадж верил в кнут и пряник.

Ла Брава делал еще шаг, и Морис комментировал:

— Это Аль Томани, великан, второй по росту человек в мире. Его жена безногая от рождения, их объявили самой странной парой в мире. Около 1936-го.

Ла Брава продвигался дальше, слушая рассказы о мужчинах, копавших оросительные каналы вдоль плантаций тростника, об эмигрантах, срезавших с пальм листья-опахала, о мальчиках под тунговым деревом и об индейцах-миссуки, попивавших сафки — кукурузное пиво.

Так бывало в другие вечера, но не в этот.

Морис сходил в кухню за льдом, вернулся, приговаривая на ходу:

— Прибытие «Орэндж Блосс Спешиал», январь 1927-го, — и запнулся.

Ла Брава стоял спиной к снимкам Флоридской железной дороги.

— По-моему, у нее нет никакой проблемы, — сказал он Морису. — Она выпила пару рюмок скотча перед обедом, и то вторую не допила, а за едой — всего один бокал вина.

Морис бросил кубики льда в ведерко.

— Ты о чем?

— Вчера в машине, когда мы ехали за ней, ты сказал, у нее какие-то проблемы.

— Ну да, она звонила мне.

— Ты сказал, она как-то странно разговаривала.

— Ну да. Она сказала, у нее проблемы, я спросил, в чем дело, а она сменила тему, так что я не в курсе, дело в выпивке или в чем-то другом.

— Но ты решил, что в выпивке.

— Скорее всего. Если человек выплескивает спиртное из стакана прямо в копов, похоже, он не контролирует ситуацию, а? Но сегодня она в полном порядке.

— Ты не спрашивал, с какой стати она так себя вела?

— Она говорит, была не в настроении, зря вышла из дому. Коп вылез из машины, сказал ей какую-то гадость, она и облила его.

— А что она делала на обочине со стаканом в руках?

— Может, проветриться вышла, почем я знаю. Она же кинозвезда, Джо. Они все малость чокнутые.

Она сидела с ними в номере Мориса в слаксах, белом хлопковом свитере и сандалиях, прихлебывая разбавленный скотч. Очень любезная, прекрасный слушатель— впрочем, что ей еще оставалось, раз Морис завел свою пластинку?

Ну он нынче и распустил хвост!

— Неога, Эспаньола, Баннел, Дюпонт, Корона, Фаворита, Харвуд, Нейшнл-Гарденз, Уиндл, Ормонд, Фломич, Холи-Хилл, Дайтона-бич, Блейк, Порт-Орэндж, Харбор-пойнт, Спрус-Грик, НьюСмирна, Хьюкамер, Ариэль, Оук-Хилл, Шилоу, Скоттсмур, Уили, Джей-Джей, Титусвилль, Индиан-Ривер-Сити, Делеспайн, Фронтенак, Хардиз, Шарпе, Сити-пойнт, Спраттс, Диксонз, Иве, Кокоа, Рокледж, Уильяме, Пахтонз, Бонавентура, Пинеда…

Он твердо вознамерился перечислить все станции Флорида Ист-Коаст от Джексонвилля до КиЛарго, без запинки выпаливая названия, заученные в начале тридцатых годов.

Однако на Веро-бич ему пришлось прерваться и выйти в туалет. Ла Брава и Джин Шоу переглянулись.

— Когда мы с ним впервые познакомились, у нас была вечеринка, кажется, у «Гатти», — сказала Джин Шоу.

— Да, это тут недалеко.

— Там он тоже перечислял эти станции — в точности как сегодня, в том же темпе.

— Почем нам знать, может быть, он что-то пропустил, — сказал Ла Брава.

— Какая разница? — пожала она плечами.

Небольшая пауза. Ла Брава оглянулся на дверь туалета и снова посмотрел на Джин Шоу:

— Я хотел кое о чем вас спросить — не идет из ума.

— Пожалуйста. Что-нибудь насчет кино?

— Нет, насчет парня по имени Ричард Ноблес. Вы знакомы с ним?

Точно, знакома. Он видел, как что-то промелькнуло в ее глазах, но она по-прежнему молча смотрела на фотографа. Ла Брава почувствовал себя неловко, но все же продолжил:

— Здоровенный блондин, примерно шесть футов два дюйма.

— Шесть и три с половиной, — поправила его Джин Шоу— Работает в охране и твердо верит, что перед ним не устоит ни одна женщина.

Ла Брава испытал облегчение. Этот разговор каким-то образом сблизил их.

Джин чуть заметно нахмурилась:

— Откуда вы его знаете?

— Прошлой ночью он явился в клинику в Делрее, вы как раз были там.

— В самом деле? — Она не была удивлена.

— Довольно поддатый, — намекнул Ла Брава, надеясь, что она разговорится, но это не слишком помогло.

— Охотно верю, — вот и все, что она сказала в ответ.

Ла Брава испробовал другой заход:

— Он утверждал, что провел вечер с вами— в смысле, он говорил о даме, за которой он приехал, не называя никаких имен.

Она задумчиво кивнула:

— Я ушла из бара, чтобы отделаться от него. — И поглядела в упор на фотографа. — Вы ведь слышали, что я натворила?

— Немного повздорили с полисменом.

— Все из-за этой мигалки. Мне не требовалась их помощь, я просто хотела побыть одна, но они не желали отваливать, даже не выключили эту свою чертову мигалку.

— Да, она здорово действует на нервы, — признал Ла Брава. — Я просто хотел выяснить насчет этого парня, Ноблеса. Он говорил, вы друзья.

— Еще бы он так не говорил! Странно, что не претендовал на большее.

— Милитари-парк, Мельбурн, Хопкинс, Шерс, Пал-бей, Малабар, — бубнил Морис, выходя из туалета. — Валкариа, Грант, Микко, Роузленд, Себастьян… остановка по требованию. Кто желает еще стаканчик? Никто не желает?

— Мори, почему ты не сказал мне, что тот парень меня разыскивал прошлой ночью? — перебила его Джин Шоу. — Ричард Ноблес.

— Какой еще Ричард Ноблес?

— Морис его не видел, — пояснил Ла Брава. — Он все время был с вами.

— Он буянил? Грозился кого-нибудь избить?

— Дежурная вызвала полицию, и он немного присмирел. Я просто хотел знать, вас он имел в виду или нет. Может, мне показалось.

— Да кто он такой?!

— Сядь, Мори, дай своему мотору отдохнуть, — попросила его Джин Шоу. — Мы говорим о парне, с которым я познакомилась несколько месяцев назад, об охраннике из Бока.

— Ты связалась с охранником? — проворчал Морис и, тяжело опустившись в шезлонг, словно его тело отказывалось гнуться, почти слился с креслом, виднелась только склоненная на плечо голова, повернутая так, чтобы видеть Джин и острые кончики собственных туфель. — А как же бармен и тот парень, который работал в Хайалиа?

— Ни с кем я не связалась. Я просто познакомилась с ним и вела себя любезно. А что, я должна была прогнать его? Впрочем, лучше бы я так и сделала, — добавила она, взглянув на Ла Браву.

— Погоди-ка, погоди, — остановил ее Морис — Как ты с ним познакомилась?

— Он работает в охранной фирме, которая обслуживает наш дом. Я наткнулась на него однажды вечером, когда вышла погулять. Он делал обход, или как там это называется. Мы разговорились. — Она явно взвешивала каждое слово.

— И что? — подозрительно переспросил Морис.

— Прежде всего, уясни себе, — предупредила его Джин, — он— парень обходительный. Дружелюбный, с простодушным таким, деревенским обаянием. Ну, ты знаешь этот тип.

— Любуется особняками, разинув рот, — предположил Морис, — и чешет себе задницу.

— Он смотрит собеседнику прямо в глаза и ухмыляется, — уточнила Джин Шоу. — Все время ухмыляется. К тому же он на голову возвышается над любым собеседником. Он вроде бы старается быть приятным, дружелюбным, но есть в нем что-то устрашающее. Я его слегка побаиваюсь.

— Господи, да я тебе сразу скажу, на что он нацелился, хоть я его в глаза не видел! — возмутился Морис.

Ла Брава внимательно слушал.

— Все эти богатые телки, которые живут на побережье, одинокие, скучающие…

— Большое спасибо, — поблагодарила его Джин.

— К тебе это не относится. Но и тебе стоит вести себя поосторожнее.

— Дамочки у нас в доме считают его симпатичным.

— Да? И ты тоже?

— Пожалуй, в некотором смысле. Он привлекателен… только уж очень большой.

По мнению Ла Бравы, в Ноблесе не было ни капли привлекательности ни в каком смысле. Он был опасен: стоит косо посмотреть на него, как он уже завелся. Однако фотограф предпочел промолчать и послушать.

— Они являются сюда толпами, ищут поживу, — продолжал Морис— В любом приличном квартале их пруд пруди.

— Мори, я разгляжу змею в траве раньше, чем ты, — заверила его Джин. — Не беспокойся за меня.

— К чему мы вообще завели этот разговор?

— Я бы не сказала, что у этого парня что-то на уме. — Выдержав паузу, она добавила: — Кроме того, за чем они все охотятся.

Ла Брава заметил, как взгляд актрисы обратился к нему и задержался на миг на его лице, пока она отпивала очередной глоток. Издавна знакомый уверенный взгляд карих очей. Заученный? Или свой, настоящий?

— Так в чем его цель? — настаивал Морис.

— Он немного… фамильярен. Только и всего.

— Звонил тебе? Приглашал куда-нибудь пойти?

— Я встречалась с ним пару раз. Немного выпили, только и всего.

— Господи Иисусе! — пробурчал Морис.

— Я нисколько его не поощряла, просто держалась по-дружески. Я же не зануда.

— Вот что я тебе скажу, — заявил ей Морис. — Ты не только не зануда, ты еще и дура. Как можно связываться с таким типом?

— Смотри на вещи проще, — предложила Джин. — У меня никогда не было проблем с мужчинами, потому что я не заигрываю с ними. Я не кокетка.

Ла Брава напряженно слушал. Ему не понравилось, как она произнесла: «проблемы с мужчинами», было неприятно думать о ней в связи с другими мужчинами.

— Но этого парня ты подпустила к себе чересчур близко, — настаивал Морис. — Поэтому ты звонила мне на прошлой неделе? Сперва сказала, что у тебя проблемы, а потом сменила тему. — Он оглянулся на Ла Браву, словно призывая его в свидетели.

— А! — сказала она и кивнула, будто признаваясь в чем-то. — Ну да, я начала чуточку его опасаться, вот и позвонила тебе, но потом, уже во время разговора, я подумала, не стоит тебе говорить, а то ты меня за дуру сочтешь. Опять заведешь ту же пластинку— дескать, я уже большая девочка и должна разбираться, что к чему. Я предпочла промолчать. В конце концов, это же не твои проблемы.

Прикрыв глаза, Ла Брава продолжал слушать, и ему казалось, будто этот монолог доносится с экрана. Четкая дикция, слегка хрипловатый голос, серьезная, но сдержанная речь, спокойное, чуть небрежное отношение к собственным проблемам.

— Что тебя напугало? — настаивал Морис.

— В тот день, когда я позвонила тебе, он зашел ко мне в квартиру— Словами она ухитрялась воссоздать картину. — Расположился, как у себя дома. Вот это-то мне и не понравилось: я словно перестала быть хозяйкой, все стало его.

— Погоди-ка, погоди, — перебил ее Морис — Как это — зашел к тебе? Ты что, его впустила?

Ла Брава слушал.

— Несколько месяцев тому назад, на первом или втором свидании, я обещала ему показать один из моих фильмов.

— Один из твоих фильмов? — повторил Морис.

— Понимаешь, когда мы познакомились, он и понятия не имел, что я актриса, даже не поверил. Мы разговорились насчет этого, и, поддавшись минутной слабости, я пообещала показать ему одну картину. У меня сохранилась пара видеокассет. Кажется, только два фильма и есть на видео.

Морис оглянулся на Ла Браву:

— Как тебе это нравится — «поддавшись минутной слабости»?

Ла Браву больше интересовало, какие фильмы у нее имеются.

— Я его не приглашала, — защищалась актриса. — Он сам пришел. Открываю дверь — а там он.

— Вломился силой.

— Уговорил меня.

— Наверное, ему понадобилось на это целых десять, а то и пятнадцать секунд, — неуклюже съехидничал Морис— Пока он упросил киноактрису показать ему один из своих шедевров. Что, скажи на милость, пересилило в тебе здравый смысл? Звездой прослыть захотела? А?

— Он стоял за дверью со шляпой в руке и ухмылялся.

— Ах, он стоял со шляпой в руке… Ты провела его в дом, усадила, вдвоем, наедине, в темноте…

— Средь бела дня.

— Ты показала ему фильм: вот она, кинозвезда, на серебристом экране, вдвое больше натуральной величины…

— На экране телевизора, Морис.

— Он смотрел, как ты флиртуешь с Робертом Мичемом, Робертом Тейлором или с кем там еще, с этим твоим сексуальным зазывным выражением лица… Кино кончилось, свет все еще не включен, парень набрасывается на тебя, а ты все недоумеваешь, что это на него нашло!

— Я вовсе не об этом говорю, — возразила Джин Шоу. — С этим я бы легко справилась.

Ла Брава слушал.

— Меня смутило другое: как он расхаживал по моей квартире, рассматривал вещи, словно свои собственные, не говоря при этом ни слова. Вот что напугало меня: он чего-то хочет, а я не знаю чего.

— Он хочет тебя, — пояснил Морис— У парня дыра в кармане. Какие еще у него могут быть планы? Хочет, чтобы ты взяла его на содержание, подарочки ему покупала.

— Не думаю, — возразила она. — Прошло много времени, он бы уже начал намекать насчет того, что не может на свое жалованье приодеться, новую машину купить или что у него сестра инвалид и нуждается в операции. — Она снова оглянулась на Ла Браву, словно намекая на что-то.

«Сьерра», — сообразил он.

— Старается втереться в доверие, — фыркнул Морис.

Хамфри Богарт и Ида Люпино, мысленно уточнил Ла Брава, тщетно пытаясь припомнить, кто играл девушку с изувеченной ногой.

— Он выжидает, боится все испортить, — продолжал Морис— Слишком туп, чтобы догадаться: ты-то давно поняла, откуда ветер дует.

— Какой ветер?

— Джини, — с преувеличенным терпением произнес Морис, — этот парень влюблен в тебя? Ты допускаешь такую возможность?

— Он влюблен в самого себя.

— Отлично. Значит, ему требуется поддержка — обед в клубе, новые шмотки, карманные деньги. Эти типы так и живут: они ошиваются вокруг Майами-бич с тех самых пор, как тут построили мост.

— Возможно, — признала она, — но мне кажется, у него на уме что-то другое.

— Мне тоже, — подхватил Ла Брава.

Джин и Морис уставились на него.

— Я не думаю, что он хочет сладкой жизни, — сказал Ла Брава. — Обед там в клубе и прочее. Если он вообще чего-то хочет, так это всех ваших денег.

— Тогда мне не о чем беспокоиться, — отмахнулась Джин. — У меня их нет.

Ла Брава ссутулился на стуле в темной комнате, склонившись над проявленными снимками той подвыпившей парочки кубинцев, которые позировали ему утром, медленно водил увеличителем над рядом миниатюрных снимков. Лана подала хорошую идею: «Как насчет этого?» Фотография, где она представала полуобнаженной, оказалась самой удачной— не потому, что она выставила на всеобщее обозрение свою грудь, а потому, что явственно проступало ее желание показать эту грудь, чересчур вялую, безжизненную для ее возраста, а еще потому, что Пако, сидевший в кресле-качалке к ней спиной, понятия не имел, что происходит над его головой. Ла Брава искренне пожалел девчонку: много амбиций, мало привлекательности — жить с ней непросто.

Он многое понимал в этой девушке, Лане Мендоза, хотя едва знал ее, однако мысленно все еще был там, наверху, с Джин Шоу, ломал себе голову, пытаясь разгадать ее.

Перед глазами у него стоял ее образ— черно-белый, из прошлого, и нынешний, окрашенный в мягкие тона: все та же фигура, те же черты бледного лица. Изысканная леди, обращающая к нему свой взгляд в щадящем свете настольной лампы. Она вроде бы и не стремилась к этому, но ее взгляд заводил фотографа с полоборота. Он готов был поверить, что она прекрасна, что она откровенна и беззащитна, что она смотрит на него не так, как на Мориса.

Он проводил ее по коридору до номера 304. На пороге она сказала:

— Хорошо, что я сюда приехала. — И поцеловала его в щеку. — Спасибо, — сказала она, продолжая смотреть на него, пока не захлопнулась дверь.

В этом было что-то знакомое — тот же взгляд, а потом дверь закрывается, заполняя собой весь экран. Он не мог припомнить.

За что она благодарила?

Он ведь ничем ей не помог, даже советом. Только слушал.

Он слушал, как она излагает свои обстоятельства Морису. Да, денег у нее нет. В самом деле. Конечно, в том смысле, в каком говорят: «У нее есть деньги». Разумеется, она живет не на пособие, но у нее всегда было туговато сденьгами. Нельзя сказать, чтобы Джерри обеспечил ее на всю жизнь. Налоговики выпотрошили его подчистую. Три аудиторские проверки подряд. Ла Брава выслушал и это. Лишили его всех налоговых льгот. Пришлось продать дом на Пайн-Три, потом и его акции полетели к черту. Ла Брава слушал. Правительство и биржа разорили Джерри, он умер почти что банкротом. Это-то его и доконало, вздохнула Джин. Морис почти ничего не говорил. Он слушал, печально поглядывая на давнюю подругу, кивая, повидимому, в знак сочувствия. Потом спросил, как же она справляется. Ничего, сказала она, есть доход от ее доли гостиницы, остались кое-какие акции, если что, можно сдать апартаменты и найти жилье подешевле. Когда и этот ручеек иссякнет, она может участвовать в рекламных кампаниях по продаже жилья в новостройках: «Звезда киноэкрана Джин Шоу собственной персоной», — один застройщик ей как-то предлагал. А уж когда будет совсем скверно, скооперируется с Мэрилин, леди-бродяжкой. Морис, помрачнев, велел ей прекратить рассуждать в таком тоне. И пусть она больше не тревожится насчет своих финансов, она может во всем на него положится. О Ричарде Ноблесе они больше не упоминали.

Сидя в темной комнате, Ла Брава гадал, какой же фильм она показала Ноблесу. И как-то она странно сказала: «расхаживал, рассматривал вещи». Такое впечатление, что Ноблес побывал у нее не только в тот раз, когда они смотрели кино.

А этот ее взгляд: похоже, она прибегает к заученным артистическим приемам. Дважды, когда Морис что-то говорил Джин, Ла Брава чувствовал на себе ее взгляд и, обернувшись, подмечал, что она за ним наблюдает. И взгляд, когда она отпила глоток из стакана… и потом, когда закрывала дверь.

«Хорошо, что я сюда приехала».

Девичий голос окликнул с порога:

— Что так поздно засиделись?

В коридоре стояла Фрэнни Кауфман. Ла Брава улыбнулся, обрадовавшись ее визиту. Девушка ему нравилась, она словно сразу же превратилась в старого друга.

— А, девушка из «Спринг Сонг»! Уже перебрались к нам?

— Почти. Мой приятель, у него большая машина, помог мне перевезти тяжелые вещи, коробки. Остались кое-какие мелочи, схожу за ними завтра.

— В каком вы номере?

— В двести четвертом. Неплохой номер. С самого утра солнце, и ни одного таракана пока не видела. — Она была в джинсах и в рубашке, какую носят работники заправочной станции, с вышитым над кармашком именем «Рой». На руках изысканные серебряные кольца. Повернулась и сказала, охватив быстрым взглядом помещение: — Я и не знала, что у вас такое оборудование.

— Это все его, старика.

— Любопытно, что тут да как. — Она подошла вплотную к его рабочему столу. — Можно мне посмотреть?

— Возьмите лупу, — посоветовал он, отступая и освобождая ей место.

Фрэнни сняла свои круглые очки и наклонилась, разглядывая отпечатки через увеличитель «Agfa».

Она подводила его к каждому кадру, останавливалась, затем двигалась дальше. Ла Брава рассматривал ее странную, почему-то нравившуюся ему прическу, эти крутые завитки по бокам головы — словно воплощение бурлящей в девушке энергии, — затем перевел взгляд на нежный изгиб шеи, на одинокие волоски, прилипшие к белой коже.

— Его я тут видела, но девушку что-то не замечала, — сказала Фрэнни. — Какой кадр вы выбрали? Подождите, не говорите мне. Спорим, я знаю, какой вам больше всех нравится, — вот этот, где девица показывает свои титьки. Я угадала?

— Пожалуй, да, — кивнул Ла Брава. — Я еще повожусь с ним, попробую проявить так и эдак. Посмотрим, что получится.

— Грустно, не правда ли? — вздохнула Фрэнни. — Она, конечно, динамистка, но мне ее жаль. Не то чтобы очень, но жалко. Это вы предложили такую позу?

— Нет, она сама.

— Как ее зовут?

— Лана.

— Замечательно!

— Да, Лана, можно сказать, соавтор.

— Но получилось совсем не так, как она себе представляла. Это ваша заслуга, Джо, а не ее. Вы здорово работаете.

— Большое спасибо.

— Вы снимаете обнаженную натуру?

— Иногда. Одна дама уговорила меня сфотографировать ее голой верхом на телевизоре.

— Заигрывала с вами?

— Нет, просто хотела сняться в таком виде.

— Ничего себе.

— Все было не так уж плохо. Сначала она позировала в меховой шубе. Потом сказала: «У меня есть идея», — сбросила шубу, а под ней ничего не было. Они всегда говорят «у меня есть идея» таким тоном, будто им это только что пришло в голову.

— У меня есть идея, — подхватила Фрэнни. — Щелкните меня нагишом, ладно? Я собираюсь рисовать автопортрет пастелью, пошлю его одному парню в Нью-Йорк. В натуральную величину, лежа, очень чувственный. Сколько вы берете за сеанс? За сеанс лежа?

— Можете при случае заплатить за мой ланч.

— В самом деле? Только обещайте не посылать фотографию в «Плейбой». Это должно быть произведение искусства, как у Штиглица, когда он фотографировал Джорджию О'Киф обнаженной. Вы видели эти снимки?

— Они в ту пору были женаты.

— Правда? — удивилась она. — Вы ведь всегда знаете, к чему стремитесь, да?

— Иногда.

— Вы устали? Я имею в виду— в данный момент?

— Не очень.

— Пойдемте прогуляемся. Посмотрим на океан. Это же единственное, ради чего стоит жить здесь, верно? Океан и эти старые, странные гостиницы, две гостиницы вплотную друг к другу. Это здорово.

Они прошли через опустевший вестибюль.

— Да, автопортрет лежа. Если только у вас нет другой «идеи».

— Рисовать-то вам.

— Я убавлю несколько фунтов и волосы нарисую прямыми. Посмотрим, удастся ли мне завести его.

Они пересекли улицу, по обе стороны которой стояли припаркованные, запертые на ночь машины.

— Мне и такая прическа нравится.

— Правда? Или вы говорите из любезности?

— Нет, в самом деле.

Они прошли по траве к невысокой стене из коралла и бетона. Девушка подняла лицо навстречу легкому ветерку, веявшему с невидимого в темноте океана.

— Хорошо, — сказала она, — я рада, что переехала сюда.

— Я только что слышал эти слова от другого человека. — Ла Брава уселся на стену лицом к «Делла Роббиа», поглядывая на верхний ряд окон. В 304-м еще горел свет. — Знаете, от кого? От Джин Шоу.

Фрэнни повернулась к нему, все так же приподняв лицо:

— Джин Шоу — это кто?

— Вы что, и вправду никогда не слышали этого имени?

— С чего бы я стала притворяться?

— Она была кинозвездой. Играла в фильмах вместе с Робертом Мичемом.

— Да, конечно, Роберта Мичема я знаю. Он мне нравится.

— И с другими она тоже играла. Моя любимая актриса.

— Bay! К тому же она ваш друг, да?

— Мы познакомились только сегодня.

— Это такая темноволосая, средних лет? Я видела, как вы выходили из гостиницы вместе с ней и мистером Золя. Мой приятель как раз подвез меня на своем микроавтобусе.

— Мы ходили ужинать. — Он запнулся, сомневаясь, стоит ли задавать вертевшийся у него на языке вопрос, и выпалил, не дав себе времени передумать: — Сколько, по-вашему, ей лет?

— Ну-ка, ну-ка, — прикинула Фрэнни. — Она выглядит удивительно хорошо для своих лет. Я бы сказала, года пятьдесят два.

— Она выглядит такой старой?

— Вы спросили меня, сколько, по-моему, ей лет, а не на сколько она выглядит. Скорее всего, она делала подтяжку и убирала мешки под глазами. Выглядит она на сорок пять или даже моложе. Удачная лепка лица, высокие скулы, прекрасная кожа — сразу видно, не бывает на солнце и, держу пари, оптом закупает протеиновые восстановители. Но на самом деле ей года пятьдесят два.

— Вы уверены?

— Как-никак, Джо, я— девушка из «Спринг Сонг».

— Хорошо, а мне сколько лет?

— Тридцать восемь.

— Точно, — признал он.

— Но выглядите вы на тридцать семь, и ни днем старше!

Кундо Рей возвращался на черном «понтиаке», который он купил за свои кровные— этакое черное чудище с темными стеклами, Ноблес утверждал, что ночью из него ни фига не разглядишь, даже свет фар кажется каким-то призрачно-желтым, дорожных знаков и то не видать. Кундо Рей не отвечал на его подначки— он любил свой «понтиак», ему даже больше нравилось ехать в нем плавно, медленно, как сейчас, нежели гнать, потому что так он слышал гудение и рокот мотора, чувствовал всю эту мощь, спрятанную у него под капотом. Кундо вырядился в один из костюмов, предназначенных для поездок на этой машине, голубую шелковую рубашку с белым шелковым галстуком. Ноблес остался в своей сине-голубой униформе с полуоторванными погонами и недостающими пуговицами. Кто-то пытался осложнить ему жизнь — так он выразился.

Кундо ответил:

— Похоже, ему это удалось.

Они ехали на юг вдоль Оушн-драйв, слева тянулся парк Луммус и пляж, справа как раз показались старые гостиницы и парковка, тесно уставленная автомобилями.

— «Нидерланды», — читал Кундо Рей, согнувшись над рулем и вглядываясь в вывески. — «Кабальеро»… Вон «Кардозо», видишь? Там еще эта сволочь выступает.

— Навес, — откликнулся Ноблес— Поезжай медленнее.

— Да куда уж медленнее. — Рей выжал сцепление и чуть добавил газку, вслушиваясь в фырканье мотора и выхлопы, вылетающие из задницы его крошки.

Мужчина и с ним девушка со странными, будто наэлектризованными волосами перешли через дорогу в свете фар, оглянувшись на автомобиль.

— Вон она, «Делла Роббиа», на углу. Номера отсюда не видно, но это она— сюда отвез ее дружок, — сказал Ноблес. И вдруг воскликнул, резко повернувшись на сиденье, обеими руками вцепившись в дверь: — Как открыть это чертово окно?

— Что с тобой? — удивился Кундо Рей.

— Скорее открой окно, на хрен!

— Кондиционер включен.

— Открой, блин, окно! Поворачивай обратно!

— Да что с тобой? — осклабился кубинец.

Этот парень точно сбесился, бьется, как тигр в клетке, скребет когтями дверь.

— Это тот тип, тот засранец, который мне вмазал.

— Кто? Который с девицей?

— Поверни назад, блин!

Им пришлось сперва доехать до Двенадцатой улицы, где Кундо развернулся и поехал на север по Оушн-драйв.

— Опусти окно!

— Я и так все вижу. Успокойся. Чего ты так возбудился?

— Я их потерял! — Ноблес прижался носом к оконному стеклу.

— Они там, — сказал Кундо. — На веранде.

Ноблес быстро глянул в ту сторону и еще сильнее вытянул шею.

— Парень отпирает дверь, — прокомментировал Кундо Рей. — Стало быть, он здесь живет. Это тот самый парень, ты уверен?

— Уверен, — сказал Ноблес, внезапно успокаиваясь, но все еще неотрывно глядя в заднее окно. Они подъезжали к «Кардозо». — Это он. — Только когда они добрались до Пятнадцатой улицы, где кончалась Оушн-драйв и нужно было сворачивать налево, на Коллинс, он наконец распрямился.

— Я не рассмотрел его толком в темноте, — сказал Кундо. — Но ты уверен?

Ноблес откинулся на спинку сиденья, глядя прямо перед собой.

— Да, — повторил он. — Это он. Тот самый парень.

— Хочешь вернуться?

— Нет. Пока не надо.

Поглядев на него, Кундо Рей сказал:

— Что-то ты как-то по-новому заговорил.

Глава 9

В окно ударил солнечный свет. Ла Брава схватил телефонную трубку возле кровати, и девичий голос быстро произнес:

— Разбудила вас, да? Извините, — Теперь он узнал этот голос— Не знаю, который теперь час, а сестра все не подходит, сколько я ни зову…

Он проскочил мимо больницы, приняв ее за мотель или авторынок— сплошные окна, — только развернувшись и подъехав поближе, прочел вывеску: «Мемориальный госпиталь Бефизда».

Джил Уилкинсон лежала одна в двухместной палате. Она выглядела моложе, миниатюрнее, но все равно мало походила на жертву. У нее обнаружили легкое сотрясение мозга и положили на сутки в больницу для обследования. Когда Ла Брава вошел в палату, Джил сосала кусочек льда.

— Мне со вчерашнего дня не дают никакой еды. Представляете? Отказываются меня кормить, пока мне не полегчает.

— Выглядите вы неплохо.

— Спасибо. Всегда мечтала выглядеть «неплохо».

Он наклонился над постелью, совсем близко к девушке, всмотрелся в ее чистое, без косметики лицо. Карие глаза смотрели на него в упор, словно чего-то ожидая.

— Вы выглядите замечательно. А чувствуете себя как?

— Спасибо, уже лучше.

— Напрашиваетесь на комплименты?

— Обычно мне не приходится их долго ждать.

— Голова болит?

— Еще как. Я очень устала. Будто мной попользовались и выбросили.

— Это он сделал с вами? Попользовался?

— Пытался. У него были кое-какие идеи. О господи, у него были идеи!

— Что ему помешало?

— Я сама. Я сказала: «Только сунь свою штуку мне в рот, я ее напрочь откушу, Богом клянусь!»

— Ну и ну!

— Тут он призадумался. Я его предупредила: он может меня убить, но ему придется всю оставшуюся жизнь присаживаться на унитаз, чтобы отлить.

— Ого!

— Он сунул мне в рот дуло револьвера — мы-то с вами знаем, кто подсказал ему эту идею, — и это навело его на другую мысль.

— Он вас ударил?

Они оба хорошо знали, что такое насилие.

— Он толкал меня, пинал. Я оторвала ему погоны, и он рассвирепел. Я попыталась удрать в ванную и запереться там, но он ворвался следом за мной, распахнул дверь, и я отлетела к краю ванной, треснулась головой о кафель.

— Он явился к вам в своей униформе?

— Ага.

— Вы потеряли сознание?

— Я потеряла ориентацию, мне было плохо, но я не вырубилась. Он отнес меня на кровать, сел рядом со мной — подумать только! — взял меня за руку и принялся извиняться, что, дескать, всего-навсего хотел пошутить.

— Он не был напуган?

— Не знаю, я к тому времени уже не соображала. — Она покатала кубики льда в бумажном стаканчике, поднесла стаканчик ко рту и приостановилась. — Да, он пытался снять с меня рубашку, якобы уложить меня в постель, а я схватила его за палец и изо всей силы отогнула его назад.

— И что потом?

— Ничего.

— Он вас трогал?

— Трогал ли он меня? Да, типа того. Пытался.

— Вы сказали об этом полицейским?

— Я им вообще ничего не говорила.

— Вы не вызывали копов?

— Я позвонила своему начальству в Южный округ. У меня было записано имя и номер телефона мистера Золя, я позвонила ему, но никто не ответил. Это было ночью.

— Где вы раздобыли мой номер?

— Я записала ваше имя. Подумала, что вы, вероятно, живете в Саут-бич, где-то недалеко от мистера Золя. Утром я позвонила в справочную.

— И вы ничего не сказали копам?

— Ничего.

Он выдержал паузу и спросил:

— Почему?

Джил тоже выждала несколько мгновений, прежде чем ответить:

— Он же ничего не сделал. В смысле, если сравнить, с какими выходками я каждый день имею дело на работе. Всего-навсего грубо приставал.

— Как он попал в вашу квартиру?

— Понятия не имею.

— Замок не был взломан?

— Нет.

— Его поведение подпадает под статью «попытка изнасилования». В нашем штате за это можно получить пожизненное.

— Откуда вы знаете? — удивилась она.

— А вы говорите, ничего такого не сделал. Что же он еще должен был сделать, по-вашему?

— Сказать вам правду?

— Да уж, пожалуйста.

— Я собираюсь в Ки-Уэст на десять дней. Я хочу убраться отсюда куда подальше, и ничто меня не остановит.

— Чего он добивался?

— Если я подпишу показания, вы сами прекрасно знаете, что будет дальше. Они устроят мне перекрестный допрос: а не сама ли я его пригласила и предложила выпить по стаканчику? И так далее, пока я не превращусь в незадачливую шлюху, а наш Мистер Мускул все равно уйдет безнаказанным. К черту! У меня и без того хватает проблем. — Она кинула в рот кусочек льда из бумажного стаканчика, помолчала и взглянула на фотографа. — Так о чем вы меня спрашивали?

— Чего он, по-вашему, добивался?

— В смысле — помимо покушения на мое целомудрие? Он искал вас, ну да, потому-то я вам и позвонила. «Кто этот парень, а? — Она попыталась изобразить деревенское произношение. — Из какой он газеты?» Тупой, как его дурацкая униформа. Типичный социопат, вот почему мы должны быть к нему снисходительнее. Что-то задержало его развитие. Вероятно, его самого следовало бы задержать.

— И тем не менее вы уезжаете в Ки-Уэст.

— Я должна поехать в Ки-Уэст, иначе не пройдет и недели, как я снова попаду сюда, буду сидеть и баюкать куколку. Я согласна с вами, этого подонка нужно остановить, но все-таки собственное душевное здоровье мне дороже. Вы меня понимаете?

Ла Брава кивнул в знак сочувствия, обдумывая следующую реплику.

— Он думает, вы ударили его чем-то тяжелым, — продолжала она.

— Не мешало бы, — вновь кивнул он, вспоминая мощную фигуру Мистера Мускула в серебристой ветровке. Широченные плечи, ручищи. — Да ничего не оказалось под рукой.

— Я так и сказала ему, что вы ничем его не били, просто свалили на пол и сели верхом.

— Ну да!

— И тут он взбесился. Зря я ему это сказала.

— В любом случае разозлить его ничего не стоило. Скажите, пожалуйста, не упоминал ли он миссис Брин? Ту леди, которую мы от вас забрали.

— Нет, кажется, нет… точно, не упоминал.

Ла Брава хорошо понимал эту девушку, он знал, что она сейчас испытывает, он мог говорить с ней на одном языке, и слова не заслоняли от них подлинные эмоции. Эта девушка столкнулась с жизнью лицом к лицу и приняла вызов. Просто она очень устала. Он бы и сам охотно отправился на пару деньков в Ки-Уэст пожить в «Питер-Хаузе». Но тут он вспомнил о Джин Шоу, и перед глазами вновь всплыло лицо Ричарда Ноблеса.

— Как он попал в вашу квартиру?

— Думаю, кое-кто снабдил его ключами, но это слишком долгая история. В ней замешан голый кубинец, который думает, будто его зовут Джеральдо Ривера.

— Что ж, сам Джеральдо Ривера тоже думает, что его так зовут, — откликнулся Ла Брава. — Или нет?

— У меня все в порядке с глазами?

— Восхитительные глаза.

— Мне мерещатся какие-то большие красные пятна у вас на рубашке.

— Цветы гибискуса, — пояснил Ла Брава. — Так что насчет голого кубинца?

— Думаешь, это нормально— вот так вот заваливаться в мою контору и приставать с вопросами? — сказал Джо Стелла, сидя в своем офисе «Стар секьюрити» на Лантана-роуд напротив государственной больницы «Эй Джи Холли», Джо Ла Браве. — Думаешь, я какой-то отставной коп, так и расстелюсь перед вами? Я семнадцать лет проработал в полиции Чикаго, восемь раз отмечен в приказах, а здесь я проработал еще семнадцать лет, так что пошел на хрен из моей конторы!

— У нас с вами есть кое-что общее, — заметил Ла Брава. — Во-первых, мы оба из Чикаго.

— Подумать только, встреча двух земляков на необитаемом острове! — фыркнул Джо Стелла. — Тоже из Чикаго, скажите пожалуйста! Тесен мир, а, черт его дери?! Я тут каждый день натыкаюсь на чикагцев, и, по правде сказать, большинству из них отнюдь не рад. Почем я знаю, откуда ты такой взялся — из лицензионного отдела или из госдепа — лезешь сюда, высматриваешь, где что не так.

— Я работаю не на штат, в смысле — не на штат Флорида, — возразил Ла Брава. — Меня интересует один из ваших людей, только и всего.

— Ты это видел? — спросил Джо Стелла, откидываясь на спинку кресла и указывая через плечо на панельную стену. Пружины в его кресле жалобно застонали.

Ла Брава подумал сначала, что начальник охранной фирмы указывает на плохо проявленную цветную фотографию— голубоватый Джо Стелла на фоне иссиня-черного марлина, висящего вниз головой. На вид марлин был длиной футов десять, чуть ли не вдвое длиннее рыбака, зато рыбак весил фунтов на сто больше.

— Вот моя лицензия на охранную фирму, — пояснил Джо Стелла. — Не далее как в прошлом месяце возобновил.

Взгляд Ла Бравы скользнул по документу в рамке, висевшему рядом с рыбацким снимком.

— Я внес залог, заплатил страховку и точно знаю, что не нарушал ни одно из ваших чертовых правил, поскольку у меня только что закончился испытательный срок, я тут целую неделю бегал с высунутым языком, наводил порядок, чтобы все выглядело тип-топ, чтобы проверяющие ни к чему не придрались… Я из кожи вон лез, чтобы доказать им: придурки они все, нечего было выносить мне предупреждение да еще назначать испытательный срок, я не виноват, что страховка была просрочена всего на одну неделю, и я предъявил им бумаги, что у каждого из моих парней имеется лицензия, у всех до одного. Отлично, они подмахнули мою бумажку, отпустили мне все грехи, которых я не совершал. Я снова в деле, я чист, ясно тебе? Так чего ты ко мне лезешь, можешь убираться на хрен, не то вот сейчас встану и все дерьмо из тебя вышибу, ох, как же я устал, всю ночь работал!

Пока Джо Стелла произносил свой монолог, Джо Ла Брава успел подготовиться. Хозяин охранной фирмы наконец умолк, застыв недвижно, точно каменное изваяние, Ла Брава сказал:

— Кроме Чикаго, между нами есть еще кое-что общее: мы оба предпочли бы не сердить директора налоговой службы. Разве не так?

— Чур, чур меня, — устало пробормотал Джо Стелла.

— Вам, безусловно, знакома форма SS-8?

— Понятия не имею, столько всяких бланков. — Голос Стеллы с каждой минутой звучал все более утомленно. — Что еще за SS-8?

Ла Брава почувствовал, как легко входит в давно, казалось бы, забытую роль налогового инспектора, из департамента сбора доходов. Навык не утрачивается, это как умение ездить на велосипеде. Пустой взгляд, снисходительная, но твердая интонация: я вам зла не желаю, но и своего не упущу.

— Вы подаете сведения о налоговых льготах и вычетах, F.I.C.A.?

— Разумеется, подаю.

— Вы никогда не нанимали охранников в качестве независимых субподрядчиков? В том числе с почасовой оплатой?

— Смотря что вы имеете в виду…

— Вы не в курсе, заполнял ли форму SS-8 кто-нибудь из ваших бывших служащих или независимых подрядчиков? К вам никогда не обращались с запросом?

— Погодите, погодите! Господи, вы себе не представляете, сколько этих бланков, за всеми разве уследишь! Бухгалтер приходит раз в неделю, я оплачиваю ей рабочий день, пусть она во всем этом и разбирается. Попробуйте завести нынче собственное дело — это же каторжный труд! Где я найду вам подходящих парней за четыре бакса в час?.. Выпить не хотите?

— Нет, спасибо.

— Знаете, кого приходится набирать?

— Ковбоев?

— Если бы только ковбоев. Разных мерзавцев, придурков, только и мечтающих, что напялить униформу и пройтись по торговому центру со здоровенным «тридцать восьмым» на поясе. По идее, они должны прикреплять на рубашку свое удостоверение в пластиковой корочке, как это делают водители, но если они нацепят эту карточку, всем станет ясно, кто они такие, — охранники, а не настоящие полицейские. Поэтому они «забывают» прицепить свое удостоверение, а парень из лицензионного отдела застукал их, а мне пришлось заплатить штраф — по сотне за каждого, и вдобавок мне назначили три месяца испытательного срока. Мало того, чтобы мой бизнес не прикрыли, я должен внести пять тысяч залога, застраховать ответственность на триста тысяч плюс сто тысяч за страхование имущественных рисков. Я просрочил страховку на неделю, потому что этот чертов инспектор целыми днями торчит в Хайалиа, так нет, это тоже, оказывается, моя вина, и мне продлили испытательный срок, пока я не докажу, почему штату Флорида не стоит размазывать меня по стенке, и это при том, что я создаю людям рабочие места. Против федерального правительства я ничего не имею, вы же понимаете. У вас, налогового департамента, важная работа — следить, чтобы поступало достаточно денежек, ведь надо же содержать правительство, посылать оружие в разные страны, туда, где оно нужно, чтобы защищать наши задницы… ну, вы знаете, о чем я говорю. Чертов Кастро всего в сотне миль от нас. А Никарагуа? Где Никарагуа? Тоже ведь недалеко, да?

— Ричард Ноблес, — произнес Ла Брава. — Он прежде подвергался аресту?

Джо Стелла выдержал паузу:

— Прежде чего? Господи Иисусе, так все дело в нем? В Ричи Ноблесе? Да берите его со всеми потрохами!

— Где я могу его найти?

— По-моему, он ушел с работы. Я уже три дня его не видел. Бросил машину, ключей не оставил, кретин тупорылый. У этих здоровенных смазливых тупиц волосы внутрь проросли, для мозгов места не хватило. Так что, Ричи не уплатил налоги? Это меня не удивляет.

— Меня интересует вот что: когда парень устраивается к вам на работу, вы спрашиваете его, не подвергался ли он прежде аресту, верно?

— Если бы я это делал, я бы нарушал ваши драгоценные федеральные законы— покушение на частную жизнь. Я не вправе даже спрашивать, не лечился ли он у психиатра. Я могу спросить, был ли он осужден за уголовное преступление и совершал ли он преступления, в которых не был уличен, но я не могу задать вопросы насчет ареста.

— Вы выдаете им оружие?

— Они покупают его сами.

— Значит, у них есть лицензия.

— Человек, поступающий на работу, заполняет анкету: он-де желает служить в вооруженной охране. Его проверяет ФБР и госдепартамент по уголовным делам. На это уходит несколько месяцев, после чего парень получает либо лицензию, либо казенное письмо с отказом. Меня об этом не извещают.

— Вы видели его лицензию?

— Да, он мне ее показывал.

— Выходит, он чист? Его же проверили.

— Не пора ли выпить? — повторил Джо Стелла.

— Пора, — кивнул Ла Брава.

Джо Стелла оттолкнулся руками от стола, с явным усилием поднялся, достал из шкафа с папками бутылку бурбона и стакан, а из морозильника, который Ла Брава принял было за сейф, — банку «Фреска» и лед. Налив двойной бурбон и слегка его разбавив, Джо Стелла сказал:

— Это первый глоток за сегодняшний день. Который час? Пол-одиннадцатого? В самый раз, коли вы позавтракали.

Он протянул стакан Ла Браве и уселся, поставив бутылку на стол:

— Как вам выпивка?

— Хорошо.

— Освежает и чуть-чуть горчит. — Джо Стелла поставил наполовину осушенный стакан, подлил в него немного бурбона, потом подумал и плеснул еще. — Э-эх, — выдохнул он удовлетворенно.

— Держу пари, он подвергался аресту, — продолжал Ла Брава, — но осужден не был, так?

— Ричи родом из глубинки, — откликнулся Джо Стелла. — Когда он в хорошем настроении, парни зовут его «Лесорубом» или «Большим членом», а он знай себе усмехается. Но только когда он в хорошем настроении, иначе с ним никто и заговаривать не станет. Представляете себе этот тип?

— Я с ним знаком, — сказал Ла Брава.

— Вы угадали, как-то раз его замели за уничтожение государственного имущества. Этот сукин сын подстрелил орла.

— Я слыхал, он его съел, — вставил Ла Брава.

— Не исключено. Ричи способен съесть все, что угодно, и выпить тоже. Когда я взял его на работу, он подарил мне полгаллона самогона с целыми грушами, здоровенные такие груши… Неплохо, да?

— Вполне.

— Он подстрелил орла, когда жил возле Окалы, в этом своем краю лесорубов. Ричи работал проводником, возил по болотам на лодочке группы орнитологов и школьных учителей, показывал им красоты природы. Они плавали до реки СентДжон и обратно, а в свободное время он снабжал провиантом пару самогонщиков, доставлял по нескольку сот фунтов сахара за раз. Эти братья-самогонщики прятались на болоте. Когда его повязали из-за орла, он пошел на сделку и выдал федералам обоих братьев, они получили от двух до пяти лет в Чиликоте. Я спросил, не тяжко ли ему было заложить друзей, а он ответил: «Так это ж не в гору лезть». — Джо Стелла отхлебнул глоток и снова долил бурбона, напиток в его стакане приобрел в лучах солнца оттенок светлого янтаря. — Прямо так и сказал. Он не провел тут и десяти минут, как почувствовал себя списанным со счетов старикашкой. — Джо Стелла отпил очередной глоток и уселся поудобнее. — Слыхали такое название— «Стейнхачи»?

— Вроде да.

— Река Стейнхачи, довольно далеко отсюда, впадает в Залив. Сонное местечко, народ там рубит дрова для «Джорджия-Пасифик», рыбачит в реке. Плавают на своих лодчонках-плоскодонках— «собачьи будки», так они их называют, — зарабатывают штук десять в год, это в лучшем случае. А когда им предлагают перевести груз марихуаны, они делают те же десять штук за день. Берут с контрабандных судов и перепродают оптом. И вот эти упертые баптисты ни с того ни с сего разбогатели на травке. Сами они ее в рот не берут, только торгуют. Так вот, у Ричи Ноблеса имелся в тех краях родственник, он и прослышал про эти дела. Как вы думаете, что сделал Ричи?

— Если он разбогател на этом деле, налоги платить он не стал, в этом я уверен, — сказал Ла Брава.

— Нет, Ричи считает, марихуана не для крутых парней, но его заело, что его родичи вдруг стали делать деньги. Он донес на них, и ему предложили поехать к дядюшке, попробовать войти в дело.

— Профессиональный доносчик, — фыркнул Ла Брава.

— Вы же таких прикармливаете, — напомнил ему Джо Стелла. — У него получилось, его приняли в дело, феды снабдили его микрофоном и всем прочим, он привез им достаточно улик, чтобы отправить за решетку всю компанию, дал показания против них в федеральном суде Джексонвилля, дело перевели в другой судебный округ, чтобы спасти его задницу, так он навесил на своего родича, этого злосчастного Бастера, как его там, столько, что его упекли в «Огайо» на тридцать пять лет. Это за рецидив, первый раз он отсидел три года.

— А что с этого поимел Ноблес?

— Врагов. Если он чего и умеет, так это доводить людей. — Джо Стелла словно сомневался, следует ли ему сделать еще глоток. Глянул на своего собеседника поверх ободка стакана. — Вам это знакомо?

— С какой стати?

— А вы не говорили со стариканом по имени Мини? Мини…— Перебрав листки у себя на столе, он нашел это имя: — Мини Комбс. Отец Бастера Комбса, которого Ричард отправил за решетку.

— Нет, я его не знаю, — сказал Ла Брава.

— Просто вы не первый, кто является сюда в поисках Ричи. Он пользуется популярностью, можно сказать.

— Это меня не удивляет.

— Этот старикан приходил сюда, выговор у него в точности как у Ричи. Он-то и рассказал мне всю историю. Я спросил Ричи — всего неделю назад это было, — правда ли это. Он сказал: «Да, я оказал кое-какие услуги дядюшке Сэму».

— Выходит, он оставил родные болота, приехал сюда в поисках работы… — подхватил Ла Брава.

— Поехал в Дейд с рекомендациями от федералов, хотел работать в полиции. Говорит, ни в Майами, ни в Дейде с ним даже беседовать не стали. Какое-то время работал участковым в Опа-Лока, Свитуотер, Хайалиа-Гарденз, вышибли за взятки или за что-то в этом роде, пришел ко мне.

— Где он живет?

— Вот-вот, и старикан о том же спрашивал. Не знаю. Он оставил мне телефон, но я ни разу не застал его там. Отвечают женщины: «Нет, его тут нет, надеюсь, я никогда в жизни больше не увижу этого сукина сына». Все они говорят что-то в этом роде и бросают трубку.

— Никто из этих женщин, судя по голосу, не показался вам старше Ноблеса? Могла среди них быть образованная, богатая женщина?

— Откуда мне знать, кто из них богат. Злые все до озверения, это да.

— Почему вы его не уволили?

— Господи, я же объяснял! Где я вам возьму парней, чтобы и не подонки, и не отставники, из которых песок сыплется?! Еще налить? Я, пожалуй, еще выпью.

— Спасибо, с меня хватит.

Стелла привстал и потянулся за очередным кубиком льда и банкой «Фресна», чуть было не своротил стол, усаживаясь на место.

— По-моему, вы мне пыль в глаза пускаете. Вы же не из налоговой инспекции, а? Да еще эта чушь насчет Чикаго. Держу пари, вы и не бывали в Чикаго.

— Почему же, был как-то проездом в Индепенденс, штат Миссури, — возразил Ла Брава. — Вполне симпатичный городишко.

— Ах проездом… Знаете что, — предложил Джо Стелла, наливая себе бурбон, — ради такого парня, как вы, я мог бы уволить троих своих тупиц, платил бы вам двенадцать долларов в час, предоставил бы вам самую лучшую работу, взял бы вас заместителем. Что вы на это скажете?

Глава 10

И вновь на него нахлынуло странное ощущение времени. Он обедал на большой веранде отеля «Кардозо» с кинозвездой времен своей юности. Кинозвезда была в темных очках в круглой оправе и широкополой панаме, слегка надвинутой на глаза. Фотограф наблюдал за ней.

Он смотрел, как она откусывает крошечные кусочки маринованного моллюска, приподнимая вилку левой рукой — зубцы повернуты вверх — плавными, неторопливыми движениями. Смотрел, как она отламывает кусочек от французского батона, подносит его ко рту, изящно опираясь локтем на стол и изогнув запястье, как поглядывает из тени на солнечные блики, играющие на поверхности океана, как медленно, не глядя, кладет кусочек хлеба в рот, как ее губы раскрываются навстречу этому кусочку и смыкаются снова, а потом начинает работать жевательный мускул кинозвезды — Ла Брава не знал в точности, где располагается жевательный мускул, Фрэнни ему не объяснила. Фрэнни сказала ему, что актриса пользуется каким-то специальным кремом, вытяжкой из тканей плаценты, что она, скорее всего, каждый день старательно повторяет перед зеркалом «кью-у», «икс, икс» и не снимает солнечные очки до самого заката, чтобы не щуриться и не наживать лишних морщинок. На мгновение взгляд Ла Бравы скользнул в сторону от Джин Шоу, и он увидел Фрэнни, которая сидела на стене на другой стороне улицы под сенью узкой парковой аллеи, ведущей к океану, и фотографировала «Поляроидом» старые гостиницы. Фрэнни была в джинсах, обрезанных так высоко, что края их, вероятно, впивались в ее бедра.

Женщин из «Делла Роббиа», полулежащих в шезлонгах и обсуждающих животрепещущие подробности медицинской и пенсионной страховки.

Мориса, идущего по Оушн-драйв с сумкой, набитой покупками, его тощие ноги в выцветших желтых шортах, болтающихся чуть выше колен.

Медленно проезжающие автомобили с приникшими к окнам туристами.

Вот молодой кубинец разговорился с Фрэнни, теребя свою серьгу, и Фрэнни смеется. Парень позирует перед ней, упершись рукой в бедро, необычный, странный, притягательный. Фрэнни направляет на него объектив «Поляроида».

И снова взгляд Ла Бравы, скрытый темными очками, скользит по лицу кинозвезды, такому бледному, но эта бледность отнюдь не кажется худосочной. Кожа гладкая, без видимых следов подтяжки, пластической операции. Если даже она и делала что-то в этом роде, это не важно. Похоже, он влюблен в это лицо.

Актриса повернула к нему голову и слегка улыбнулась. Она привыкла, что ею любуются. Он хотел бы увидеть ее глаза, но с этим придется подождать.

— Симпатичная рубашка, — похвалила она и неожиданно сдвинула очки на самый кончик изящного носа, позволив фотографу увидеть при свете дня небольшие мешки под глазами, — он почему-то обрадовался этому незначительному изъяну, нарушавшему совершенство. Возвращая очки на переносицу, она добавила:— Не припомню, чтобы мне случалось делать комплименты по поводу мужской рубашки, но ваша мне и вправду нравится. Люблю цветы гибискуса. Однажды я едва не вышла замуж за человека, носившего только темно-коричневые рубашки и притом с темно-коричневым галстуком. Вам это кажется странным? Ничуть. Он зарабатывал три тысячи долларов в неделю, писал киносценарии, жил в отеле «Шато Мармон» и умер от недоедания. — Переведя дух, она сказала: — Я была бы рада посмотреть еще какие-нибудь ваши работы, у вас просто замечательно получается. Вы мне покажете?

— Я бы хотел сфотографировать вас, — сказал он.

— Спасибо, уже сфотографировали, — усмехнулась она.

— Ну ладно вам…

— Привет, привет, привет, — прервал их беседу Морис, появившись снаружи, за каменным ограждением веранды и привстав на ступеньку, чтобы дотянуться до их столика. — Что это вы едите, моллюсков? А вы когда-нибудь видели их без ракушек? Вы бы их в рот не взяли. Дайте-ка попробовать. — Опустив на каменную стенку сумку с продуктами, он перегнулся через ограждение и приоткрыл рот, дожидаясь, чтобы Джин Шоу наколола кусочек моллюска на вилку и протянула ему.

— Еще? Можешь доедать, с меня хватит.

— Не собираюсь портить себе аппетит. Сегодня мы ужинаем дома, жареные стейки с луком, как на железной дороге. Дайте-ка глотнуть— что там у вас?

— Старый добрый скотч, — отозвалась она, протягивая ему стакан.

— Сколько вы выпили?

Она подмигнула Ла Браве:

— Шесть? А? Или семь?

— Три часа дня! — возмутился Морис.

— Две порции, Мори. Не доводи себя до инфаркта. — Это было сказано ее обычным спокойным тоном. Морис покинул их, и она заметила вслед ему: — Как тебе его шорты? Им как минимум лет двадцать. Он, пожалуй, самый эксцентричный человек среди моих знакомых, а я повидала всяких, можешь мне поверить.

— Да, он особенный, — согласился Ла Брава.

Фрэнни шла вниз по берегу, теперь она была одна. По тротуару в кресле на колесиках ехал Пако Боза, пристроив на коленях смахивавшую на аккордеон магнитолу.

— Согласитесь, Джо, если у человека столько денег, сколько у Мори, а он живет в «Делла Роббиа», это иначе, как чудачеством, не назовешь.

— Он говорил, что прежде у него водились деньги, но осталось вроде бы не так много.

— О! — сказала она и примолкла.

— Во всяком случае, я понял так. Нажил и прожил. — Магнитола Пако взвыла громче, заглушая вокруг все звуки. — Пару дней назад он как раз говорил мне, что не может себе простить, что поторопился продать вторую гостиницу, «Андреа», сделал это раньше, чем выросли цены.

— Он доверяет вам? — уточнила она.

— Я бы так не сказал.

— Но вы достаточно близки. Он хорошо к вам относится, не так ли?

— Да, мы с ним сошлись. Все время спорим, но делу это не мешает.

— Джо, он прирожденный актер. Изображает из себя замшелого, но симпатичного букмекера в отставке, болтается в «Вулфи», «Пиккиоло» и в прочих ностальгических местах…

— Все дело в его возрасте: Морис живет прошлым.

— Он— хитрая лиса, Джо. Не попадайтесь на его уловки.

Ла Брава готов был переспросить: стоп, о чем мы, собственно, толкуем, но Пако Боза уже наехал на них со своей магнитолой, включил ее на полную мощность, повесив ее на ремне через плечо, чтобы звук проходил через руки, вращавшие в такт напеву серебристые колеса каталки, — вот уж кто не суетится, не беспокоится ни о чем.

— Привет, фотограф. Когда будут готовы наши фотки?

Через несколько дней, посулил ему Ла Брава. Скоро. Заглядывай, когда будет время.

Пако Боза поехал дальше, унося за собой вдоль по улице шлейф громкой музыки. Что-то екнуло у Ла Бравы в груди: вот он сидит на веранде отеля «Кардозо» в солнечных очках, в обществе кинозвезды, прислушиваясь к удаляющимся звукам блюза и потягивая скотч.

— Бедняга. Такой молодой, — вздохнула Джин, но Ла Брава пояснил, что Пако вовсе не инвалид: он украл каталку в «Истерн Эрлайнз», велел своей подружке выкатить его в кресле из аэропорта Майами, потому что ему лень было идти, и вообще он решил, что это будет клево, придаст ему индивидуальность.

— Чем же он занимается? — поинтересовалась актриса, и Ла Брава сообщил ей о ежедневной дозе кокаина стоимостью двести долларов.

— Вы являетесь частью этого мира, вы чувствуете его, — сказала она. — Мне нравится смотреть, как вы наблюдаете за всем, вы же ничего не упускаете, верно?

Он не мог вымолвить ни слова. Ее голос звучал совсем рядом:

— Вы думаете, вы спрятались в своей скорлупе, но я вижу вас насквозь, мистер Ла Брава. Покажите мне свои работы.

— В галерее Ивлин они цедили вино и рассматривали мои фотографии.

Джин Шоу наклонилась над его работами, разложенными на столе в номере 201 на втором этаже «Делла Роббиа». Она брала в руки каждый снимок и пристально вглядывалась в него. Ла Брава жил в этом номере вот уже восемь месяцев, но не наложил никакого отпечатка на это помещение, остававшееся безликим гостиничным номером. Он не привык расставлять вокруг свои работы в рамочках или развешивать их по стенам, он не был уверен, что захочет все время смотреть на них. Они хранились на полке в конвертах, лежали в куче журналов на столике. Он рассказал гостье о журнале «Апертура», предлагавшем ему подготовить книгу «Саут-бич», с портретами стариков, со всей этой уходящей натурой. Этим он сейчас и занимается, правда, не столько работает над книгой, сколько думает о ней. Было бы неплохо создать нечто в этом роде, чтобы на столике у изголовья лежал его авторский альбом, и все же это странно: неужели люди будут платить по тридцать—сорок долларов за книгу с фотографиями других людей, которые никогда не увидят своих фотографий в альбоме, поскольку им не по карману купить его?

— В галерее они пили вино и рассматривали мои картины, приговаривая: «Он подходит к акту искусства как к акту возмездия, как к беспощадной войне против завоеваний технократического общества». Или: «Его творчество — это летопись поражения человечества от рук хищнического капитализма». Еще они говорили: «Очевидно, он воспринимает свое творчество как экзорцизм, как сорок дней в пустыне». А кто-то сказал: «Это автопортреты. Он видит себя нищим, маргиналом, не вписавшимся в общество». В газетном обзоре писали: «Эстетический подтекст его творчества заключается в постоянном обнажении всех приемов искусства». Хм, а я то думал, что просто занимаюсь фотографией.

— Просто. Что есть, то есть, — сказала Джин Шоу и после небольшой паузы добавила: — И чего нет тоже. Вы это хотите сказать?

Он не требовал от нее таких интеллектуальных усилий.

— Один парень в галерее — это его не то жена, не то приятельница заявила, что я нищий и маргинал, — сказал: «По-моему, он фотографирует, чтобы зашибить деньгу, а все остальное— детали». Я готов был расцеловать этого малого, но побоялся, что он меня неправильно поймет.

Всматриваясь в очередной снимок, Джин Шоу сказала:

— Они стараются принять позу, но не умеют и в этой попытке открываются нам.

Это ему понравилось. Это было неглупо.

— Ваш стиль заключается в отсутствии стиля. Вы согласны с этим?

— Главное, никаких сложных ракурсов, — сказал он, раздумывая, есть у него стиль или нет. — С ракурсами у меня не слишком хорошо выходит.

— Кое-кто из них похож на актеров. Я имею в виду грим, костюмы.

— Я понимаю, о чем вы.

— О чем вы думаете, когда делаете эти снимки?

— О чем я думаю? Я думаю о том, что фотографирую, прикидываю, достаточно ли освещения или, наоборот, не слишком ли резко.

— Скажите честно.

— Я вижу «образы, суть которых выходит за пределы локальных обстоятельств, в которых они предстают перед нами».

— Кто это сказал?

— Уолкер Эванс. Или тот человек, который приписал ему эти слова.

— А о чем вы думаете, когда смотрите потом на свои работы?

— Думаю, почему у меня не получается, как у Штиглица.

— Как давно вы этим занимаетесь?

— Почему у меня никогда не получится, как у него. Почему у моих персонажей не такой взгляд, как на фотографиях Огэста Сэндера. Я прикидываю, может быть, надо было подойти на шаг ближе, отклониться вправо или влево.

Короткая пауза.

— Что еще вы видите?

— Это не то, что я вижу. Это то, о чем я думаю, когда смотрю на свои работы. Я думаю, обрету ли я когда-нибудь профессионализм, уверенность в себе.

— Вот как? О чем еще вы думаете? — настаивала она.

— О чем я думаю? Чаще всего о том, что теперь делают эти люди. Изменились ли они или остались такими, какими я их сфотографировал.

И тут в тишине гостиничного номера он услышал, как она спросила:

— А что вы видите, когда смотрите на меня?

Он начал было отвечать, поворачиваясь к ней лицом, спиной к столу, заваленному черно-белыми снимками, но, едва обернувшись, прикусил язык, поняв, что нельзя нарушать тишину, это отбросит их назад, а они как раз очутились там, где им обоим хотелось быть, — уж это, по крайней мере, онмог почувствовать. Он притронулся кончиками пальцев к лицу, которое он столько раз видел на экране, потянулся к нему сперва одной рукой, потом обеими и лишь затем прижался губами к ее губам, почувствовал, как ее ладони скользнули по его бедрам.

Все так же молча они перешли в спальню и разделись в полусумрачной тишине и, едва рухнув на кровать, занялись любовью, Джин Шоу сразу же раздвинула ноги, впуская его, а Джо Ла Брава все никак не мог поверить в невероятное: господи, он занимается любовью с Джин Шоу, он занимается любовью с реальной Джин Шоу в реальной жизни. Он не хотел наблюдать со стороны за самим собой, он хотел целиком отдаться этому чувству, отдаться Джин Шоу, заняться с ней любовью, и не просто заняться, а так, чтобы всепоглощающее чувство волной накрыло их обоих, но ее глаза были закрыты, и он не был уверен, что она тут, вместе с ним, хотя она и двигалась в такт ему, он не знал, быть может, она сейчас очень далеко от него, она не открывала глаза. Он хотел заглянуть ей в глаза и чтобы она увидела его лицо, его глаза над ее лицом, он видел ее волосы, ее кожу, безупречную кожу, без всяких шрамов… Нет, он должен перестать думать, он должен отдаться этому чувству… да-да, отдаться ему…

Он никому не сможет рассказать об этом. Никому, никогда. Это из тех тайн, которые можно поведать лишь незнакомому попутчику в поезде, разумеется, не называя имен. Попутчику в поезде? Похоже, он превращает все это в старое кино, уже придумывает, как подать свой рассказ. Может, еще и дневником обзавестись? Правда, Ла Брава никогда, ни при каких обстоятельствах, даже оказавшись в одиночном заключении, не мог бы беседовать сам с собой или писать для себя.

Нет, он никогда никому не сможет рассказать, что заниматься любовью с кинозвездой — это нечто большее, чем просто заниматься любовью. Нет, надо уточнить. Скажем так: впервые заниматься любовью с кинозвездой— это нечто большее, чем просто заниматься любовью. Мысль об этом, предчувствие и свершение захватывали больше, чем сам акт. Он не мог, однако, утверждать, что так бывает с любой актрисой.

Когда она спросила его: «Что вы видите, когда смотрите на меня?»— он чуть было не ответил: «Первую женщину, в которую я влюбился, когда мне было двенадцать лет».

Но что-то уберегло его — должно быть, интуиция: этим он рисковал все испортить. Он сумел сделать и все последующие шаги, прислушиваясь к ритму ее и своего дыхания, они перешли в спальню, в постель, к самому акту. И все же, когда человек полон предвкушения, когда его отбрасывает на четверть века назад, к тому моменту, когда впервые увидел ее, был ею покорен, и вот, наконец, оказаться вместе в кровати и делать это, — практически невозможно не удивляться тому, насколько невероятно все происходящее, предвосхищать, как потрясающе сейчас все будет, невозможно делать это, не наблюдая за самим собой, делающим это.

Потом кинозвезда закурила. Да-да, она курила сигарету в постели, а он вышел в кухню, налил им обоим скотча, основательно разбавив, и вернулся в комнату. Кинозвезда потягивалась, как котенок. Без одежды она выглядела гораздо моложе, наивнее, словно позабыла о своей роли. Она загадочно поглядывала на него, улыбалась краешком губ, и это выражение лица казалось ему знакомым. Были ли у нее тайны? Сейчас, в эту пору ее жизни? Она спросила, в каком виде он хочет ее сфотографировать. Он сказал, что ему надо подумать.

Но думал он о другом — о чувстве, которое испытал в ту минуту. Это было похоже на те ощущения, которые приходили к нему, когда он смотрел на свои снимки.

Лежа в постели с Джин Шоу после этого, он ощущал облегчение. Все, он сделал это.

Стал ли он лучше разбираться в собственных иллюзиях с тех пор, как ему исполнилось двенадцать и он влюбился впервые?

Были и другие ощущения, которые он предпочел приберечь на потом, чтобы вернуться к ним. В общем и целом ему было хорошо. Кинозвезда оказалась вполне обычной женщиной. Да, в глубине души она — самая обыкновенная. Вот только она недолго бывает такой.

— Мне хорошо с тобой, Джо. Ты словно создан для меня, — пробормотала она.

Тоже что-то знакомое. Только он не помнил следующую реплику, которую должен был произнести в ответ, а слова, приходившие к нему в голову, были чересчур неуклюжи. Он предпочел устало улыбнуться ей, похлопать по бедру— два раза, не более и не менее. Рука его так и осталась лежать на ее бедре.

— Мне кажется, ты — лучшее, что было в моей жизни, Джо, — продолжала она.

Где-то он это уже слышал! Он отпил глоток скотча, поглядел на потолок, и знакомая сцена из «Западни» словно наяву предстала перед его глазами. В начале фильма Джин Шоу говорит Роберту Мичему:

— Мне кажется, ты — лучшее, что было в моей жизни, Стив.

А Роберт Мичем, вот так же утомленно поглядев на нее, отвечает…

Глава 11

Они проехали мимо бара «Вечерний закусон», мимо «Игорного дома» и «Турфа», мимо «Чики» — «Не ходи туда без меня, — предупреждал Ноблеса Кундо Рей. — Они тебя разорвут на части, подерутся из-за тебя».

— Извращенцы, — проворчал Ноблес— Ох уж эти мне извращенцы, Господи Иисусе!

Парк возле пирса. Пойдешь туда ночью— купишь все, что тебе требуется, чтобы просветлело в мозгах.

— Да у этих парней полно наркоты, они ею торгуют, — дошло до Ноблеса.

— Вот именно, — ответил ему Кундо Рей. Низко склонившись над рулем своего «Транс Ама» и чувствуя себя возницей, укрощающим скакунов, он предупредил: — У них и пушки есть.

— А у кого их нет? — огрызнулся Ноблес.

Они объезжали Коллинс-авеню и улицу Вашингтона, держась южнее торгового центра на Линкольн-роуд, Ноблес изучал через тонированное окно кипевшую на этих улицах жизнь — все эти укромные закусочные, магазинчики и маленькие гостиницы с рядами раскладных металлических стульев перед каждой из них.

— Ты где-нибудь видел столько иностранцев? — вслух подивился он. Проехав так еще несколько кварталов, Ноблес заявил: — Кажется, у меня есть идея.

Кундо Рей научился не говорить о важных вещах, не убедившись предварительно, что Ноблес его слушает— Ноблес далеко не всегда был внимательным слушателем. Иногда Кундо испытывал желание привязать напарника к стулу и приставить ему нож к горлу: «Выслушай меня, наконец!» Прямо в ухо ему заорать.

Он ограничился тем, что сказал:

— Я думал, у тебя уже была идея.

— У меня их полно.

Вот сейчас он слушает. Потому что речь зашла о нем самом.

— Эта женщина все еще там, — сказал Кундо Рей. — Я опять видел ее. И парень тоже там. Я толком не разглядел его, но он там— где же ему быть, раз он снимает номер в гостинице?

— Я жду вдохновения, которое будет направлять меня. Это тебе не машины угонять, Хосе. Тут нужно настроиться. — Он даже нос расплющил о боковое стекло. — Видишь, что делается вокруг? Что написано на вывесках? Будто мы за границей.

— Хочешь выслушать мою идею? — предложил Кундо Рей.

— Я бы предпочел перекусить, напарник. Брюхо подсказывает мне: давно пора.

— Все-таки выслушай меня.

— Валяй, говори!

— Пристрели этого парня, — посоветовал Кундо Рей. — Хочешь выстрелить ему в спину, прикончить его— давай. Можно зарезать его ножом, столкнуть с крыши — по мне, все методы хороши.

— Да, малыш, это идея.

— Это еще не сама идея. Его нужно убрать с дороги, чтобы заняться женщиной.

— Следи за дорогой. Нам только аварии не хватало.

— Итак, тебе ведь нужна женщина? Знаешь, как можно заполучить ее?

— С удовольствием послушаю.

— Спаси ей жизнь.

— Спасти ей жизнь? Типа — если она будет тонуть?

— Ты послушай, что я говорю. Ты меня слушаешь?

— Продолжай.

— Скажем, ей звонят по телефону или присылают письмо: «Заплати мне столько-то, а не то убью». Сто тысяч, двести тысяч — сколько у нее наберется? Сам реши, сколько с нее потребовать. А потом ты якобы находишь того парня, который прислал ей письмо, и убиваешь его. Ты — герой, она без ума от тебя. Возьми меня, скажет она, возьми мои деньги, возьми все, что только пожелаешь, дорогой, — я твоя!

— Я найду парня, который послал ей письмо?

— Именно.

— Какого парня?

— Любого. Какая разница? Сходи в гостиницу «Ла Плайа», в конце этой улицы, там полно подходящих парней. Подставишь его— будто ты не знаешь, как это делается. В смысле, чтобы все выглядело так, будто это он и есть. Скажешь ему, чтоб зашел к ней в номер в гостиницу — мол, у него там пушку хотят купить. Он заходит, и ты его убиваешь. Она говорит: «О мой герой, ты спас мне жизнь!» Она отдаст тебе все, что ни пожелаешь.

— Ну у тебя и приемчики!

— Слушай, можно даже использовать того парня, которого ты так и так хотел пристрелить. Он, случайно, наркотиками не балуется?

— Встречусь с ним, вот они ему и понадобятся — выть будет от боли, сука.

— А самое главное…

— Если я разом не избавлю его от страданий.

— Ты слушаешь?!

— Я думал, ты закончил.

— Самое главное, — повторил Кундо Рей, — что женщина испугается, понимаешь, она заплатит. Подкинет деньги в то место, которое ей укажут в письме. Соображаешь? Парня ты пристрелишь после этого. Он мертв, полиция обыскивает его логово—и ничего. Денег нигде нет. Как тебе это?

— Комиксов начитался, что ли? — проворчал Ноблес. — Смешно слушать, как мелюзга вроде тебя рассуждает — «подставить», «пристрелить». Господи Боже, словно ты не раз проделывал это и удирал ночным поездом. Слышь, парень, пошли лучше подзаправимся.

Местечко под названием «Каса Бланка» устраивало Кундо как нельзя лучше. Ноблес заявил, что не желает жрать мексиканскую еду. Кундо попытался убедить его, что это кубинское заведение, совсем другое дело, однако Ноблес уперся: это для даго, а не для белых людей. Он предпочел «Стар Дели Эли» возле Коллинс, четырнадцать: дескать, никогда прежде не пробовал еврейской пищи, самое время отведать.

Они сели. Ноблес уплел «Хенни Янгмен» на ржаном хлебце, одобрительно поворчал, посасывая зуб, и заказал «Дебби Рейнольдс» на булочке. Кундо, ковырявшемуся в тарелке с квашеной капустой, он заметил, что тот ест точно сова какая — знай себе ковыряется, когда же он есть-то начнет?!

Кундо Рей в очередной раз решил пощекотать нервы Ноблеса:

— Представляешь, они все сидели во дворе посольства Перу— тысячи людей, пытавшихся удрать из Гаваны, как только все это началось, когда Фидель им разрешил. У них не было с собой еды. Знаешь, что они ели? Они съели папайю, приятель, — все дерево целиком. Потом съели собаку. И знаешь, что еще? Они ели кошек, дружок! Ловили их, убивали и ели.

— Да? — переспросил Ноблес, наслаждаясь толстым куском мяса и втягивая в себя жирные края «Дебби Рейнольде», свешивавшиеся с булочки.

Ничем его не пронять, он даже есть не перестанет, не поморщится. Вот он сидит, посасывая зуб, и подает рукой знак человеку за стойкой бара — теперь он надумал полакомиться картофельным салатом.

— Ты бы мог заплатить тридцать долларов за цыпленка? — поинтересовался Кундо. — За готового цыпленка?

— Жареного или запеченного?

— Если бы ты умирал с голоду?

— Как насчет соуса и булочек?

— В Мариэле у берега собрались все лодки, готовые к отплытию, около тысячи, битком было набито всяких-разных лодок. Мы сидели там много дней, у всех кончилась еда и вода. И одна лодка приплывала к нам вроде столовой. Такая синяя. Хозяин предлагал нам готовых цыплят по тридцать долларов. Черные бобы по десять долларов фунт. Бутылка рома — восемьдесят.

— Где это было?

— Я же сказал — в Мариэле. Ты что, никогда не слыхал про Мариэль? — Вот и поговори с этим парнем! Кундо заскрежетал зубами. — Это название ничего тебе не говорит?

— Ну слыхал. Ты говоришь о том, как ты переправился сюда три или— сколько там? — четыре года назад, когда всю вашу компанию прибило к нашему берегу. Черт, будь тогда у меня лодка, я бы тоже сплавал на юг денежку заработать.

— Знаешь, сколько стоило выбраться из Гаваны? Сколько они брали с человека? Тысячу баксов. Хуже того: если они знали, что у человека есть деньги, могли и десять тысяч запросить.

— В том-то и дело. Мог бы купить по дешевке рыбацкую шхуну, набрать сотен пять смуглячков вроде тебя — черт, да после этого можно и на пенсию уходить, весь век сидеть сложа руки.

— Ага, если только не попадешься на обратном пути береговой охране и не отправишься в тюрьму, — уточнил Кундо Рей. — Так вот, нас было двадцать человек на чартерном судне, симпатичный такой кораблик, десять метров в длину, с надписью «Барбара Роуз» на корме. Из Ки-Уэста.

— «Барбара Роуз», придурок.

— Капитан, весь из себя крутой парень, сказал, что возьмет только пятерых, за которых ему заплатили. У него был список, его наняли их родственники в Майами. Специально ездили в Ки-Уэст, чтобы нанять лодку. Так все делали, выручали своих родственников, но тут парни Фиделя сказали капитану: ничего, возьмешь четверо к одному, двадцать вместо пяти. Все остальные, кто попал в лодку с тем семейством, которое оплатило дорогу, были из «Камбинадо». Нас привезли на грузовике в Мариэль.

— Что еще за «Комбинато»?

— Господи Иисусе, да тюрьма же! «Камбинадо дель Эсте». Я же тебе рассказывал, как попал туда: увел из гостиницы чемодан какого-то русского. Продал его здоровенные русские ботинки за девяносто баксов — на Кубе это целое состояние — и рубашку с крокодильчиком. Где он только такую достал? Понятия не имею. Она пошла за пятьдесят долларов. Меня приговорили к пожизненному.

— Ах ты, бедолага, я-то думал, тебя как извращенца загребли.

— Таких тоже сажали в «Камбинадо». Многие из них сбежали сюда.

— Пошли, поищем их, — предложил Ноблес — Выбьем из них дерьмо. — Он слизал с пальцев горчицу и повторил: — Да, вот бы мне тогда лодку!

— Капитан «Барбары Роуз» вовсе так не думал, — возразил Кундо. — У него на борту оказалось двадцать человек, без провианта, впереди — сто с лишним миль пути, а если и доплывет, в перспективе всего пять штук.

— Интересно, была бы у меня морская болезнь? Думаю, нет, но точно не знаю. Не поверишь, я никогда не плавал ни на чем больше каноэ.

— Ты слушаешь, о чем я тебе рассказываю? Капитану, этому крутому чуваку, эта история пришлась не по нутру. Он знай себе ныл и ворчал.

— А еще я плавал на плоскодонках по Стейнхачи. Но они размером с каноэ.

— Слушай, капитан ворчит, приговаривает: «Меня посадят в тюрьму. Меня оштрафуют. Я могу потерять свое дело, свою чудную шхуну за шестьдесят тысяч баксов, а все из-за вас. Зачем я сюда приехал? Вы только посмотрите на море, вон какие валы идут». Ворчал и ворчал.

— Но он все-таки перевез вас в Ки-Уэст, не так ли? Он свое дело сделал?

— Пришлось запереть его в трюме, пока мы дожидались разрешения отплыть.

— Вы его заперли?

— А когда пришло время отправляться, он сказал: бунт на корабле, он не поплывет, вызовет по рации береговую охрану и свалит с корабля. Тем не менее мы отплыли.

— Он передумал?

— Ага, когда ему нож к почкам приставили. Мы отплыли из Мариэля, а он все ворчал, все жаловался. Никак не мог заткнуться. Он ворчал, пока нам не надоело, — подвел к развязке Кундо Рей. — Сбросили его в море, доплыли на его шхуне до берега, неподалеку от Хоумстеда, и сели на мель. Нам пришлось идти метров сто по воде, чтобы выбраться на сушу, — невелика беда.

— Ну, проныра, ты и впрямь меня зацепил, — признался Ноблес.

Кундо спокойно таращился на него своим равнодушно-сонным взглядом.

— Как по-твоему, за что я угодил в «Камбинадо дель Эсте»?

— Ты сказал, что украл у русского чемодан.

Кундо удалось наконец завладеть вниманием собеседника. Ноблес проглотил наживку и прочно сидел на крючке, ожидая продолжения.

— Верно, я унес чемодан из его комнаты.

— И русский успел хорошенько разглядеть тебя, да?

— Разумеется. Иначе с какой стати я бы его пришил?

Щегольски одетый недомерок кубинец все так же спокойно смотрел на него, женственно поигрывая своей серьгой и поводя носиком, точно красотка на выданье.

Ноблес не сразу смог переварить сказанное. Погоди-ка, хотелось крикнуть ему, что за чертовщина! Но тут его осенило.

— Стало быть, тебе и тут не требуется лицензия, чтобы пристрелить человека? А теперь послушай, какая идея у меня. Мы с тобой перехватим малость по-быстрому, покуда готовимся к большому делу, идет?

Глава 12

Когда Фрэнни подошла к веранде, волоча за собой сумку с продуктами, Ла Брава, улыбаясь, придержал для нее дверь.

— Что вы тут делаете? — поинтересовалась она. — Просто так торчите?

— Запираю заведение.

— Так рано?

Было начало восьмого. Ла Брава закрыл стеклянные двери, соединив их ручки висячим замком. Фрэнни, войдя внутрь, задержалась, оглядывая опустевший вестибюль. Последний луч солнца догорал на кафельном полу, который напоминал Ла Браве пол в правительственных зданиях. Он включил резную стеклянную люстру, но на Фрэнни светильник не произвел особого впечатления.

— Этого недостаточно. Гостинице недостает кое-чего другого.

— Цвета? Картин?

Фрэнни подождала, пока он зажжет еще несколько ламп и подойдет к ней.

— Ей не хватает тел, молодых, теплых. Я вовсе не против старушек…

— Боже благослови их, — вставил Ла Брава.

— Знаете, я надеюсь дожить до того времени, когда сама стану старушкой, — сказала Фрэнни. — Но здесь должна кипеть жизнь, а тут только вы, я да кинозвезда, а этого маловато. Джо, там, за стойкой портье, лежит коробка с моим именем. Достаньте ее мне, ладно? У меня руки заняты. — Ожидая, пока Ла Брава исполнит ее просьбу, она весело приговаривала:— Посмотрим-посмотрим, — однако, увидев посылку, сникла:— Черт, так я и думала, очередной набор биоэнергетического крема для груди. Втирать, осторожно массируя грудь круговыми движениями, для придания тонуса и упругости. — Войдя в лифт, она продолжила: — Как вы думаете, много упругости это снадобье придаст здешним ископаемым? Оно содержит коллаген и экстракт розовых лепестков, но, боюсь, телам давно минувших дней это не поможет. Они свое прожили, верно? — И дальше, по пути к номеру 204:— Я могла бы предложить пару баночек вашей кинозвезде… Что же вы приумолкли? Я видела, как вы с ней обедали, разве что с ложечки друг друга не кормили. Надеюсь, с такого расстояния вы заметили маленькие шрамы у линии волос?

— Нехорошо с вашей стороны, — упрекнул он Фрэнни, не обидевшись, но и не заступаясь за Джин. С Фрэнни он чувствовал себя словно со старым приятелем.

— Но вы хоть пригляделись? Заходите, Джо. И не надо мне врать. — Она перешла в кухню, он остался оглядывать комнату, дивясь, сколь обжитой вид она приняла всего за два дня. Этот эффект создавали цветные пятна. На стенах яркие картины без рамок— дерзкие аляповатые пейзажи, переливающиеся золотом, синевой и охрой, столь же необычного цвета и формы подушки, разложенные на полу и на диване, который она превратила в софу. На плетеных креслах — стопки книг и журналов. Ла Брава озирался по сторонам, а из кухни доносился голос Фрэнни:

— Честно говоря, я ревную. — Жалюзи подняты, в окна свободно проникает насыщенная голубизна вечернего воздуха, кажущаяся блеклой на фоне картин. — Вы вроде как пригласили на ланч меня, а сами отправились со своей кинозвездой.

Коробки с карандашной надписью «Спринг Сонг», переносной телевизор. Она вышла из кухни с двумя бокалами вина на высоких ножках.

—Садитесь, посмотрите мои снимки.

— Когда вы беретесь фотографировать, вы не отлыниваете!

— Сегодня вышло около сорока снимков. Я сложила их по порядку, как шла, от Первой улицы. Здешние окрестности мне не понравились, так что я поднялась до Пятнадцатой, решив двигаться оттуда, чтобы сначала снять что покрасивее. — Она уселась рядом с ним на разложенных на полу подушках, бокалы стояли на стеклянном столике для коктейлей. — Я люблю фотографировать все подряд, делать серию уличных видов. Может быть, я нарисую весь район на холсте шириной футов в тридцать. Лики Саут-бич.

— Типа этих? — кивнул он на картины, украшавшие стену.

— Это мой иерусалимский период. Свободное пространство. Я хотела передать дух местности, энергию сабров, а в итоге что бросается в глаза? Мечеть Омара, золотые купола. Теперь я занялась эко-деко: розовый с зеленым, фламинго, пальмы, изогнутые линии, скругленные углы. Буду класть краску жирными мазками, вкусно, чтобы прямо съесть захотелось. Кстати, не хотите поужинать у меня?

— Меня уже пригласил Морис.

— И эта звезда киноэкрана— как бишь ее? Джин Шоу? — она тоже намерена присутствовать? Ничего, я еще доберусь до вас, Джо!

— Продадите мне свою новую картину?

— Я поменяюсь с вами на ту фотографию Ланы, где она показывает свои унылые сиськи. Бедная девочка не идет у меня из головы.

Ла Брава взял в руки очередной снимок.

— Она живет за углом, в «Чикен Шэк». — Он разглядывал витрины магазинов и вывески баров, тянувшихся вдоль южной оконечности Оушндрайв. «Турф паб». «Игорный дом»— старинный паб, на стенах которого висят увеличенные фотографии Джека Демпси и Джо Луиса. «Поляроид» запечатлел и велосипедистов, отправившихся в тот день на прогулку. Ла Брава узнавал некоторых персонажей на этих снимках: пьяницу Уимпи, смазливого пуэрто-риканского торговца по имени Гилли. Он видел, как стоят, как двигаются эти фигуры, угадывая их жесты в застывших кадрах. А вот еще кто-то в тени, вроде бы знакомый— он внимательнее присмотрелся к снимку. На переднем плане, залитом солнечным светом, стоял некий человек, повернувшись лицом к камере, приподняв руку в знак приветствия.

— Это вам он машет?

— Дайте-ка взглянуть. Да, я несколько раз в тот день натыкалась на него.

— Это не тот парень, с которым вы разговаривали, сидя на стене?

— Надо же, вы меня заметили! А я-то думала, вы поглощены своей кинозвездой.

— Это тот парень?

— Да, общительный такой. Малость легкомысленный, конечно. Ему бы все хиханьки да хаханьки. — Для пущей выразительности она прищелкнула пальцами. — Не поймешь, когда он шутит, а когда говорит всерьез.

— Чем занимается?

— Торгует недвижимостью. В каком смысле — чем занимается? Деньги делает, как и все. Одни торгуют, другие воруют.

Ла Брава посмотрел на другой снимок — отель на северном конце улицы:

— А вот и «Елисейские поля».

Он передал фотографию Фрэнни, и та прокомментировала:

— Здание держится на десяти миллионах тараканов, которые подставили под него свои маленькие спинки.

Ла Брава просмотрел снимки еще нескольких гостиниц, затем принялся перебирать фотографии, которые уже видел, отыскивая ту, что особенно его заинтересовала — снимок южной части улицы.

— Видите того парня, который направляется в «Игорный дом»? Он не весь попал на снимок, ваш приятель отчасти прикрыл его.

— Тот парень, в проходе?

— Нет, другой. На нем вроде бы белая шелковая рубашка.

— А, охранник! — сообразила Фрэнни. — Да, его я помню. Не знаю, на самом ли деле он работает охранником, но здоровый как конь — что правда, то правда.

— Он был вместе с вашим приятелем-шутником?

— Не знаю. Дайте взглянуть еще раз. — Она принялась перебирать снимки, приговаривая: — По-моему, я щелкнула его еще раз. Ага, вот. Видите парня, с которым я разговаривала? Тут он повернулся спиной, но это он. Стоит рядом с мотоциклистом. А позади справа — тот здоровяк.

— Я его тут и не заметил.

— Еще бы, вас отвлек мотоциклист со своим пивным брюхом.

— И рубашка здесь кажется не белой, а серебристой.

— Вот именно, серебристая. И не рубашка, а тонкая куртка, провинциалы такие любят. Теперь припоминаю: волосы светлые-светлые, парень так и бросается в глаза. Вы бы сфотографировали его, Джо!

— Неплохая идея, — кивнул Ла Брава. — А где фотография вашего приятеля, когда вы снимали со стены?

— От вас ничего не укроется, верно? — Фрэнни нашла снимок и передала его Ла Браве. — Вот он.

Ла Брава всмотрелся в похожего на кубинца парня, в его позу: рука поднесена к уху.

— Что это он делает?

— Не знаю, у него такие беспокойные руки. Покажите… А, да. С серьгой играет. Я подумала было, что он голубой, но нынче не разберешься.

— Как его зовут?

— Он мне не представился. Болтал все время, но толком так ничего и не сказал. Спрашивал, где я живу, нравится ли мне это место, не соглашусь ли я выпить с ним — спасибо, нет, — и так далее.

— Он, случаем, не говорил, что он — Джеральдо Ривера?

Фрэнни замерла, едва оторвав от столика свой бокал:

— Вы что, издеваетесь надо мной, Джо?

— Просто спросил. Мне показалось, я его знаю.

— Разве он похож на Джеральдо Риверу? Ничего общего. Что за шутки, Джо? Вы работаете на полицию?

Обед у Мориса, в картинной галерее; жаркое из филе с луком при свете свечей в стиле «Марго» 69-го года.

— Если это обед по-железнодорожному, должно быть, имеется в виду «Восточный экспресс», — сделала комплимент Джин.

Морис пояснил, что все дело в сковороде— чугунной сковороде, бывшей некогда собственностью «Флорида Ист-Коаст», которой как минимум сто лет.

После обеда, устроившись в гостиной с рюмкой коньяку, Морис заметил:

— Бог и впрямь любит троицу. Взять хоть этих— Артур Годфри, Мейер Лански и Шепперд Струдвик, актер. Помнишь его, Джин? Ему было семьдесят пять, когда он умер.

— Да, я читала в газете, — подтвердила Джин. — Умер в Нью-Йорке. Мы один раз снимались вместе.

Ла Брава узнал это имя, он вспомнил и лицо актера, его снежно-белые волосы, сцену на кладбище.

— Шепперд Струдвик играл вашего мужа в «Некрологе». Помните? Мы все пытались понять, кто же это был.

Она оглянулась на него то ли с удивлением, то ли пытаясь припомнить, о чем он говорит, потом кивнула:

— Вы правы, он был моим мужем.

— Шепперд Струдвик, — подхватил Ла Брава. — Вы хотели избавиться от него, сговорились с Генри Сильва… Вы наняли его убить вашего мужа, не так ли?

— Что-то в этом роде.

— Точно, Генри Сильва играл плохого парня, — продолжал Ла Брава. — Я запомнил его, потому что в тот год я еще видел его в вестерне, а потом снова смотрел этот фильм в Индепенденсе— «Высокий Т.», с Ричардо Буном и этим, как его, Рэндолфом Скоттом. Но я не припомню, кто играл в «Некрологе» хорошего парня.

— Об Артуре Годфри писали на первых страницах все газеты страны, — гнул свое Морис, — Мейер Лански удостоился двух колонок в «Нью-Йорк таймс», он мог купить и продать Годфри. В честь Артура Годфри назовут улицу. А что достанется Мейеру Лански? Помнится, один парень из ФБР говорил, что Мейер Лански мог бы стать председателем совета директоров «Дженерал моторс», если бы занялся законным бизнесом. — Поднимаясь из шезлонга, Морис подытожил: — Вот что я вам скажу: держу пари, Мейер Лански получил от жизни куда больше удовольствия, чем Альфред П. Слоун и другие парни из «Джи Эм».

Обращаясь к Джин, Ла Брава сказал:

— Нет, ваш план заключался не в том, чтобы убить Шепперда Струдвика, а в чем-то другом. Помнится, ему все время присылали вырезки из газеты с сообщением о его смерти, запугивали…

— Мейер Сучовлянский, родился в России, — сказал Морис. — Это его настоящее имя. — Кончиком пальца он задумчиво обводил линию горизонта на фотографии с видом Майами-бич.

— Никак не могу припомнить, кто же все-таки играл хорошего парня, — сокрушался Ла Брава.

— Может, там и не было хорошего парня, — ответила Джин.

— Он жил тут годами, в «Империал-Хаус», — сказал Морис. — Его жена, наверное, все еще живет там — Тельма, его вторая жена. Работала маникюрщицей в какой-то гостинице в Нью-Йорке. Познакомилась с Лански, они влюбились…

— Виктор Мейчер, — припомнил Ла Брава.

Джин, однако, слушала не его, а Мориса.

— Ты был знаком с Лански?

— Был ли я знаком с ним? — переспросил Морис, переходя к другой фотографии. — «Макфадден-Довиль»… здесь Лански тоже бывал. Там бывал весь свет. Знаешь, сколько мне приходилось платить за кабинку у пруда, чтобы принимать ставки у гостей прямо на месте? Хозяйка присылала ко мне своего парнишку, он делал ставки. Я платил сорок пять штук за сезон, за три месяца, не считая того, что с меня брала «Эс-энд-Джи» за телеграфную линию.

— Зато ты заработал, — вздохнула Джин.

— Все было тип-топ, пока Кефовер, сукин сын… Знаешь, кто эта красотка в купальнике? Соня Хени². Мы, бывало, звали ее Соня Хейни. А вот еще, Мейер Лански на собачьих бегах, он бывал там время от времени. А это — «Игорный дом»…

Ла Брава заглянул ему через плечо.

— Тут бывало битком набито любителей собачьих бегов, и бокса тоже. Один малый — кажется, из Филадельфии, — Джон Савино «Мороженое», он раньше торговал в парке пломбиром, лет двадцать назад купил это заведение. Не знаю, что там теперь стало с ним, все так переменилось.

— Но ты ведь не уедешь отсюда, — проговорила Джин Шоу. — Ни за что.

— С какой стати? Мне принадлежит эта гостиница — большая ее часть — и лучший пляж во всей Флориде.

— Мори, а если у меня обстоятельства, скажем так, более стесненные, чем я дала понять…

— Более стесненные?

— Если я окажусь совсем без средств, ты мог бы выкупить мою долю?

— Я же тебе сказал: насчет денег не беспокойся.

Ла Брава молча слушал, наблюдая, как Морис вновь усаживается в кресло.

— Мори, ты меня знаешь. — Джин выпрямилась, вид у нее был напряженный. — Я не желаю оказываться в зависимости от кого бы то ни было. У меня всегда были собственные средства.

— Весь наш район, начиная с Шестой улицы, входит в Национальный реестр исторических памятников, — заявил Морис— На покупателей это действует, Джини. Если мы не пустим сюда застройщиков, цена будет только расти.

— Ну а если мне нужны деньги…

— Если цены пойдут вниз, тогда другое дело.

Ла Брава прислушался. Сейчас Морис рассуждал отнюдь не как патриот здешних мест, твердо намеренный жить здесь до самой смерти.

— Пять лет назад «Кардозо» продали за семьсот тысяч, — продолжал Морис. — Сделали ремонт и теперь могут перепродать по двойной цене— во всяком случае, около того.

Джин откинулась на спинку дивана, сдаваясь.

— Сколько, по-твоему, стоит «Делла Роббиа»?

— Четыреста пятьдесят— пятьсот. Но запомни, — сказал ей Морис, — я хочу, чтобы ты даже и не думала о деньгах. Ты поняла?

Ла Брава слушал. Морис заговорил как человек, располагающий средствами, причем немалыми.

Он проводил ее до комнаты.

— Как насчет стаканчика на ночь? — предложила она. — Или чего другого?

Тоже реплика из фильма?

Было что-то такое в ее интонации, в едва уловимом движении глаз. Как разобраться, что в ней настоящее, а что — из кино?

И все же она застала его врасплох. Они сидели рядом на покрытой чехлом софе, держали в руках стаканы — просто чтобы занять руки, пока не придет время их отставить, — и вдруг она тихо, почти жалобно попросила:

— Скажи мне, что для старушки я еще очень даже ничего, и я буду любить тебя вечно.

Он ответил— автоматически, его так воспитали, что поддакивать даме стало условным рефлексом:

— Да ладно, чего там, ты же всего на два-три года меня старше.

Глядя ему прямо в глаза, она сказала:

— Джо, мне сорок шесть лет, и с этим не поспоришь.

Быстро подсчитав в уме, он прикинул, что в «Некрологе» она должна была играть еще несовершеннолетней— в этом черном платье сговаривалась с Генри Сильвой, чтобы совместными усилиями затравить своего надоевшего супруга.

Но он отбросил вычисления, сказав себе: «У нее нет возраста. Она — Джин Шоу». Он вгляделся в ее лицо, в небольшие округлые припухлости под карими глазами— они-то и привлекали его больше всего. Если она продолжает играть роль, что в этом плохого? Будем играть. Может, он и сам бы стал актером, если б не отправился в Белтсвилл, штат Мэриленд, где научился обращаться с оружием и принес присягу защищать жизнь президента и других важных шишек вроде Боба Хоупа, малыша Сэмми Дэвиса, Фиделя Кастро…

— Джин! — позвал он.

Глаза ее затуманились немного печальным светом.

— Ты впервые произнес мое имя. Пожалуйста, повтори!

— Джин!

— Да, Джо?

— Ты должна быть очень осторожна.

— В самом деле?

— У меня есть предчувствие, что тебе грозит опасность.

— Ты это серьезно? — усомнилась она.

Да, он говорил серьезно— во всяком случае, пытался, но и его слова стали звучать как реплики из кинофильма.

— Джин! — сказал он. — Пошли в постель.

— Меня так просто не получишь, Джо, — возразила она. — Меня надо попросить.

Все это казалось игрой.

Глава 13

«У меня есть предчувствие, что тебе грозит опасность», — весь следующий день он будто слышал эхо этих слов.

Он выбрал верную интонацию, не сгущая краски, и он действитльно полагал, что Джин находится в опасности, и все же эти слова звучали как-то странно, неестественно, поскольку люди, постоянно подвергающиеся риску, так не говорят, они не употребляют само слово «опасность».

Он вспомнил парня, сбывавшего фальшивые двадцатки, как тот поднялся в федеральном суде, встал, держась рукой за горло — а судья знай себе стучал молоточком, — и сказал:

— Господи Иисусе, Джо, я всю жизнь был в дерьме вот по это место, но мне и в голову не могло прийти, что ты, именно ты, утопишь меня с головой.

Патрульный из Майами, которого перевели на бумажную работу, подняв голову от печатной машинки, сказал:

— Надо бы мне вернуться обратно, заняться нашими засранцами, не то я со скуки начну порошок нюхать.

Неделю спустя тот же полицейский, все еще сидя за машинкой, вздыхал:

— Что, больше не проламывают черепушки, не выбивают из засранцев дерьмо? Кончились забавы или потеха еще продолжается?

В Дейде такой же патрульный, допивая из пластикого стаканчика «Пепси», рассказывал:

— У парня была пушка, он воткнул ее мне под ребра, прямо вот сюда. Нажимает на курок — щелк. Нажимает на курок— щелк. Нажимает на этот чертов курок, и тут я разворачиваюсь, и вот так ему локтем, со всей силы. Пушка стреляет— на этот раз без всяких «щелк», — парень, который стоял возле бара рядом со мной, подняв руки, брык с копыт. Мы припаяли ему покушение и убийство второй степени— все вместе. — Допив колу, полицейский спросил: — Ты замечал, если провести пластиковым стаканчиком по стеклу, выйдет похоже на сверчка? Послушай.

— Кто этот парень? — спросил Бак Торрес. — Старый знакомый? Привет из прошлого?

— Это-то мне и хотелось бы узнать, — пояснил Ла Брава. — Есть ли у него прошлое. Проверьте его по компьютеру, и мы все выясним. Я уверен: что-нибудь за ним числится.

Бак Торрес носил униформу столичного полицейского в те времена, когда Ла Браву направили в Майами, в отдел Секретной службы Соединенных Штатов. Ла Брава уже тогда фотографировал и на работе, и в часы досуга, а Торрес показывал ему жизнь города. Вместе они опрокинули не одну кружечку пива. Потом сержанта Гектора Торреса перевели на другую работу. Теперь он возглавлял отдел преступлений против личности в полиции Майами-бич, всегда являлся на работу в пиджаке и при галстуке и требовал того же от своих людей, ведь нельзя же общаться с родственниками жертвы, будучи в рубашке с закатанными рукавами.

Они вышли из отдела расследований— одноэтажного флигеля без окон на углу Первой и Меридиан— и перешли на другую сторону, к штабу полиции Майами-бич — кирпичному зданию, украшенному флагом и выглядевшему вполне официально. Набрав на клавиатуре компьютера Национального информационного криминального банка имя «Ричард Ноблес», они получили пустую страницу.

— Значит, он чист, — решил Торрес.

— Нет, — возразил Ла Брава. — Это хитрый сукин сын, которому нравится причинять людям боль. — Вот он и заговорил снова как полицейский.

— Но пока он ничего не сделал.

— Думаю, его прикрыли, позволили начать с чистого листа. Он доносчик, давал показания в федеральном суде. Нормальный человек на такое не пойдет, разве что его крепко схватят за яйца. Наведи-ка в свободную минутку справки в Джексонвилле.

— Ты хочешь, чтобы я присмотрел за этим парнем? Чего ты вообще от меня хочешь?

— Ничего. Сам справлюсь.

— Постой, — сказал Торрес. — Ты хочешь, чтобы я заступился за тебя, когда тебя поймают на том, что ты изображал из себя офицера полиции?

— Может, я поймаю этого парня. «Болтаться без определенной цели» все еще считается правонарушением? Это на случай, если он меня заметит и начнет нервничать. Понимаешь, я вот что хочу сделать: попробую держаться на шаг впереди него, чтобы, когда это случится, не быть захваченным врасплох.

— Случится что?

— Пока не знаю, но мой опыт мне подсказывает: что-то должно произойти.

— Твой опыт, подумать только! Ты ведь охранял миссис Трумэн.

— Верно, и с ней ничего дурного не произошло, не так ли?

— Ты это всерьез?

— Всерьез.

— Тогда расскажи мне поподробнее о своем хитром засранце, — посоветовал Торрес.

Пако Боза уверял, что кресло-каталка гораздо лучше велосипеда. Мало того, что катишься на колесах, так еще и руки тренируешь, накачиваешь бицепсы, девчонкам это нравится. И потом, с некоторыми людьми гораздо лучше общаться, сидя в кресле-каталке, нежели стоя. Они уважают тебя, когда ты сидишь в инвалидном кресле, некоторые даже как-то пугаются, отводят взгляд. Пако был в восторге от кресла, украденного у «Истерн Эрлайнз».

Однако оно не пошло на пользу его рукам и плечам. Руки его превратились в тощие плети, и, выбравшись из кресла, он с трудом протащил его пару шагов от тротуара до входа в гостиницу. Он попросил разрешения оставить кресло в отеле, под присмотром, а сам на денек-другой собирался в Хайалиа.

— Услуга за услугу, — сказал Пако, лукаво ухмыляясь. — О'кей?

Ла Брава понял, о чем речь, и улыбнулся в ответ:

— Ты его видел, да?

— Знаешь, его ни с кем не спутаешь. Вдвое больше любого мужика, и эти волосы…

— Зайдем вовнутрь, — предложил Ла Брава. Он подхватил кресло, и Пако проследовал за ним через вестибюль. Ла Брава зашел за стойку портье, пристроил там кресло и пообещал Пако, что его имущество будет в полной сохранности. Затем он взял с полки большой конверт и протянул его Пако.

— А, мои фотки.

— Теперь я знаю, почему ты влюбился в Лану.

— Эту телку я тоже ищу. — Пако вытащил из конверта три фотографии размером одиннадцать на четырнадцать и вновь расплылся в улыбке. — Ты глянь, как выставляется!

— Где ты видел этого парня?

— На Коллинс-авеню, на Вашингтон-авеню. То и дело на него натыкаюсь.

— Он любитель тусоваться, — прокомментировал Ла Брава. — Серебряный мальчик.

— Че-че? О, вот эта мне нравится. Я тут красавчиком вышел, да? Тебе нравится?

— Моя любимая. Ты говорил с кем-нибудь из «Игорного дома»?

— Ага. Может, он туда заходил, они не помнят. Но там он не живет. Ищи другое место. Тот парень, с которым я говорил, советовал проверить «Парамаунт» на Коллинс.

— Кто?

— В смысле парень? Гилли, который из ПуэртоРико. Зашуганный такой, но он в полном порядке, ему можно верить.

— Я его знаю. Так ты проверил?

— Я смотался туда, но его не видел.

— «Парамаунт» — это где?

— Около Двадцатой улицы. Я видел его на Вашингтон и на Коллинс-авеню. Два дня назад. Нет, три — время-то как летит!

— У тебя все в порядке?

— Ясное дело. Шутишь, что ли? Эта фотка Лане понравится, где она выставилась. Я так понял, она направилась в Хайалиа повидаться с матерью. Не знаю, где сейчас живет ее мать, придется поискать. Ох, вечно с ними хлопот полон рот.

— Женщины всегда норовят нас провести, — согласился Ла Брава.

— Че? — переспросил Пако.

— Так говорил один киногерой.

— Неужто?

— Послушай— а этот парень, что он делал?

— Ничего. Шел себе по улице. Зайдет в магазин, выйдет из магазина. В другой магазин зайдет, потом выйдет.

— Ты имеешь в виду аптеки?

— Не, обычные магазины. Бакалея там. Или зайдет в отель, потом выйдет.

— Он покупал что-нибудь с рук?

— Насчет этого я не в курсе. Гилли принял его за копа, но ты же знаешь Гилли: он и того парня, который разъезжает на черном «Понтиаке Транс Ам» принял за копа. Да черт с ним, Гилли любого чужака примет за копа.

— Тот парень — кубинец?

— Да. Откуда ты знаешь?

— Кажется, я его видел. У него черный «понтиак», да?

— Ага, он живет в гостинице «Ла Плайа». Знаешь это место? Ближе к концу Коллинс-авеню. Там еще живет Давид Вега, знаешь его?

— С ним я не знаком.

— Давид Вега сказал Гилли, что знает этого парня, они вместе приплыли в наши края, и никакой он не коп, он из Мариэля. Его посадили на шхуну вместе с другими урками, их привезли прямо из тюрьмы. Говорит, он запомнил его, потому что тот носил булавку в ухе.

— Это что-то значит?

— Для прикола. Модно, одним словом. А теперь у него золотая серьга, говорит Давид Вега.

— Как его зовут?

— Этого он не помнит, только узнал его в лицо.

— В «Ла Плайе»?

— Ты послушай: в первый же день, когда он поселился в гостинице, одного парня ограбили. Он возвращался с мола, его стукнули по голове и обчистили, забрали четыре сотни зеленых.

— Такое случается сплошь и рядом, разве нет?

— Еще бы — когда поблизости оказываются ребята вроде этого кубинца. Об этом-то я и говорю.

— Почему Гилли решил, что кубинец заодно с тем здоровым блондином?

— Просто он видел, как они толковали друг с другом, вот и все. Почем знать?

— Увидимся через пару дней, да?

— Да. Я поеду в Хайалиа. Поболтай с Гилли или с Давидом Вега, если тебя интересуют подробности. Можешь прокатиться в моем кресле, если захочешь. Тебе понравится, это уж точно.

В здешних гостиницах нечасто увидишь бассейн. В розовато-зеленой гостинице «Шарон апартментс» напротив парка Фламинго, на пересечении Меридиан и Двенадцатой, имелся небольшой бассейн, но он пустовал. Симпатичный водоем, явно чистенький, так и сверкает от хлорки. В прошлый раз там тоже никого не было— Ноблес явился в «Шарон апартментс» во второй раз, и на этот раз он шутить не собирался.

— Ну как, сэр, вы обдумали мое предложение? — спросил он у мистера Фиска, щуплого еврея, любителя сигар, которому принадлежало это заведение.

У мистера Фиска были тощие руки, покатые плечи, огромный живот и кожа темнее, чем у большинства негров, которых Ноблесу доводилось видеть.

— Выйдите отсюда, поверните налево и идите прямо, — посоветовал ему мистер Фиск. — Во что вы упретесь через десять минут — я имею в виду, пешком?

— Дайте подумать, — сказал Ноблес. — Значит, выйти, повернуть налево…

— Отделение полиции Майами-бич, — пояснил мистер Фиск. — Вон у меня телефон на стене записан. Я даже наизусть помню: 673-79-00. Я снимаю трубку, и они приезжают прежде, чем я успеваю ее положить.

— Да, но к тому времени дело уже будет сделано. — Ноблес извлек из кармана бумажник и приоткрыл его, предъявляя мистеру Фиску удостоверение. — Видите, что тут написано под «Стар секьюрити»?

Мистер Фиск перегнулся через разделявшую их стойку и вперился взглядом в открытый бумажник:

— «Частная охрана предохраняет от преступлений». По-вашему, это остроумно? У меня сын занимается рекламой, он бы за такой слоган даже денег не взял.

— Предохраняет, — повторил Ноблес— Вот о чем вам следует подумать. Копов вы зовете, когда что-то уже произошло, так? А нас вы приглашаете, пока еще ничего не случилось, и тогда с вами ничего не случится.

— Минутку, позвольте, — перебил его мистер Фиск. — Что, собственно, вы можете сделать такого, что не под силу копам,которые прибудут сюда через минуту?

— Черт, да за это время они ваше заведение в щепки разнесут.

— Они — это кто?

— Чертовы даго, у вас в округе их полным-полно. Даго, наркоманы, извращенцы, кто хотите— их тут пруд пруди. Платите пятьсот долларов аванса и можете ни о чем не беспокоиться. Получаете защиту на весь год с гарантией.

— С гарантией? — протянул мистер Фиск. — Гарантия — это мне нравится. Только объясните мне, что конкретно может случиться с моей гостиницей, если я не стану платить за вашу охрану?

— Ну, — начал Ноблес, — например…

Наружное наблюдение, насколько Ла Брава помнил со времен своей работы в Майами, заключалось в том, чтобы сидеть в машине напротив какого-нибудь сомнительного заведения на Бриквелл-авеню или напротив «Мьютини», «Бамбу Лодж» на Саут-Дикси. Сидеть в машине, превратившейся в простую коричневую жестянку на колесах, настолько незаметной, что в подобных местах она сразу же бросалась в глаза. В тот день, когда некий оптовик вышел из «Бамбу», пересек улицу, наклонился к окошку машины и предупредил: «Джо, мы с дамой едем в Калдер на последние Два забега, потом в Палм-бич, поужинаем в „Чак энд Харрис“ с друзьями», — для Джо настала пора перебираться в Индепенденс.

Но Индепенденс, названный в честь Дня независимости, не предоставлял Джо такой свободы действий, какую он имел ныне, охраняя свою кинозвезду, прячась в кустах на восточной окраине парка Фламинго, ловя в настроенный на даль объектив Ричарда Ноблеса, выходящего из мотеля «Шарон». Щелк!

Ричард Ноблес подошел к бассейну. Щелк! Ноблес обернулся и что-то сказал коротышке, стоявшему у дверей гостиницы. Щелк! Коротышка упер руки в боки, принял воинственную позу, потом вытянул руку в сторону Ноблеса, приказывая ему уйти. «Вот он, голубчик», — пробормотал Ла Брава, приникнув к «лейке».

Хозяин направился в свою гостиницу, снова обернулся и что-то крикнул вслед Ноблесу. Ноблес остановился, готовый повернуть обратно, но коротышка поспешно юркнул в дом.

Ла Брава сел в машину, взятую у Мориса, потихоньку поехал вслед за Ноблесом по Двенадцатой улице до самой Коллинс, там снова припарковался, вышел, вооруженный камерой, и пошел за Ноблесом по Коллинс. Серебристая куртка и золотые волосы — такого трудно упустить из виду. Вон он, словно на картинке. Серебряный мальчик. Не оборачивается, даже через плечо не глянет.

С восточной стороны Коллинс Ла Брава запечатлел Ноблеса в тот момент, когда тот входил в «Стар Дели Эли». Минут пятнадцать спустя он щелкнул его на выходе. Потом сфотографировал Ноблеса, входящего в химчистку и выходящего из нее. Наконец, он сфотографировал его в тот момент, когда блондин входил в гостиницу «Парамаунт» возле Двадцатой улицы. Возле гостиницы Ла Брава пришлось болтаться около часа. Это самое неприятное в такой работе, но все лучше, чем сидеть в машине среди пустых пластиковых стаканчиков и скомканных бумажных пакетов. Тут хоть ноги разомнешь.

Он подошел к стоянке такси на юго-западном углу Коллинс и Двадцать первой и простоял чуть ли не двадцать минут в ожидании красной машины. Шофер-нигериец, Джонбуль Обасанжо, хмуро взирал на мир, сидя за рулем.

— Что случилось?

— Нича не случилась. — Акцент его родного племени наложился на британский прононс.

— Вечно у тебя такой вид, словно ты злишься.

— Это ты так видишь, а не я так выгляжу.

Широкое лицо африканца пересекали два параллельных шрама— зарубки, несколько десятилетий назад оставленные ножом. Джонбуль, родич нигерийского генерала, уверял, что это знак воинской касты племени йоруба. Может быть.

— Во всяком случае, у тебя разочарованный вид.

— А, — откликнулся Джонбуль. — То, что ты видишь, — это презрение.

— Вот как?

— В понедельник пассажир говорит мне: «Вы здесь научились английскому?» — «Нет, — говорю, —

в Лагосе, еще мальчишкой». — «О! — говорит он. — А где этот Лагос?» — Ритуальные шрамы отчетливей проступили на лице Джонбуля, подчеркивая белый пламень злобно горевших глаз. — Господи Иисусе, да я еще ребенком в школе мог нарисовать карту Соединенных Штатов, я бы тебе и Майами показал, и Кливленд, а здесь ни одна собака не знает, где Лагос, хотя Штаты получают оттуда чуть ли не половину своей нефти!

— Я ищу одного парня, — сказал Ла Брава, — так он не сообразил бы даже, где его собственная задница. Здоровенный блондин, остановился в «Парамаунте». — Ла Брава протянул Джонбулю десять долларов. — Еще проследи, пожалуйста, за черным «Понтиаком Транс Ам». Если большой блондин сядет в него, поезжай за ним, а потом позвони мне. Я оплачу твое время. Если тебе придется уехать по вызову, передай мою просьбу другим парням.

— Сделай снимок для моей матери, — попросил Джонбуль. — Чтобы я на нем улыбался.

— Раскрой рот пошире, — сказал Ла Брава, поднимая камеру, и сфотографировал нигерийца в окне машины, словно в рамке, со всеми его белыми и золотыми зубами.

Женщина в офисе мотеля «Шарон апартментс» взмолилась:

— Скажите мне, что вы его арестовали и мистера Фиска вызывают на опознание! Нет такого счастья? Ну, что ж поделаешь. Мистер Фиск прилег, он очень расстроен. Он слег сразу после того, как уехали те, другие полицейские. Знаете, он очень переживает, что вы его так и не найдете и он вернется.

Ла Браве пришлось подождать.

Мистер Фиск вышел, настороженный.

— Не очень-то вы похожи на копа, в такой рубашке да еще с фотоаппаратом. У вас что, отпуск?

— Обычно мы стараемся сделать снимки на месте преступления, мистер Фиск, — пояснил Ла Брава. — Разве вы не беседовали с сержантом Торресом?

— Откуда мне знать? Приезжала какая-то машина с мигалкой. Знаете, сколько времени они добирались? Двадцать пять минут.

— Они составят рапорт, — сказал Ла Брава, — а потом делом займется детективный отдел. Он вам представился, этот здоровенный блондин?

— Он показал мне золотую звезду, там еще было название фирмы и какой-то лозунг типа «Частная охрана предотвращает преступление», и его имя тоже было напечатано, но я не запомнил. Надо было записать.

— Вы можете повторить его слова дословно?

— Я уже говорил тем двум копам. Я им все рассказал.

— Пожалуйста, повторите еще раз, вы могли пропустить существенные детали.

— О'кей, он предлагал мне защиту. Что тут особенного? Я сказал ему, мол, мне это не нужно, полицейские приедут сюда за одну минуту, отделение в какой-нибудь паре кварталов. Вот дурак-то!

Я же не знал, что патрульная машина на полной скорости и с включенной сиреной будет добираться с Первой улицы до Двенадцатой ровно двадцать пять минут!

— Сколько он запросил?

— Пятьсот. Авансом, разумеется. Сказал, гарантирует защиту на год. Можно подумать? Через месяц он явился бы опять и потребовал еще столько же. Я вырос в Кроун-Хайтс, прожил там сорок лет, неужели я в этом деле не смыслю?

— Он вам угрожал? Объяснял, что будет, если вы откажетесь платить?

— Лучше сядьте. Вы хотите, чтобы я дословно повторил вам, что он сказал?

В разговор вмешалась миссис Фиск:

— Мы не можем доказать, что он вообще что-то говорил. Полицейский сказал, только если и в других местах он делал то же самое и они это подтвердят, тогда — может быть…

— Повторите, что он вам сказал, мистер Фиск.

— Он предлагал мне сделку, гарантированную защиту за пятьсот долларов в год. Я спросил: защиту от чего? Что может случиться с моей гостиницей? Он говорит: «Ну, например…» Подходит к двери, выглядывает наружу и говорит буквально: «Кто-нибудь может повадиться каждый вечер гадить в ваш бассейн». Слушайте, не перебивайте. И еще он говорит: «Вам это будет не очень-то приятно, верно?» Нет, он не грозился разбить мне все окна или бросить бомбу и разнести все вдребезги, как они обычно делают. Он даже не станет ломать мне ноги. Нет, этот здоровенный блондин, этот сукин сын будет гадить в мой бассейн!

Ла Брава только головой покачал. Поразмыслив, он попросил хозяина:

— Вы не могли бы выйти на улицу, мистер Фиск? Большое спасибо. Придвиньтесь поближе к бассейну. Ага, вот так. А теперь посмотрите на меня эдак сердито, разочарованно, как вы сейчас смотрели. Очень хорошо.

— И тут является еще один коп, — проворчал мистер Фиск, — и что же он делает? Он меня фотографирует. Куда катится мир?!

Ла Брава отказался от ужина с Джин и Морисом и провел вечер в темной комнате, глядя, как проступает в ванночке с проявителем лицо Ноблеса, и потирая руки— снимки вышли четкими, лицо в фокусе. Ему особенно нравились те снимки, где на переднем плане ощущалось движение, виднелся смазанный автомобиль, контрастирующий с уверенным, мальчишеским, таким в высшей степени американским обликом Ноблеса. Первый парень на деревне— золотистые волосы, зубочистка, слегка покачивающиеся плечи, обтянутые серебристой курткой. Ну и сволочь!

Почему эти парни так уверены в себе, хотя сами знать ничего не знают? Да он прочел в жизни хоть одну книгу?

Развесив фотографии просыхать, Ла Брава ушел в номер к Джин Шоу, и следующие два с половиной часа они провели вместе.

Речь зашла о Ноблесе, он рассказал ей, чем нынче занят блондин, и пообещал утром показать снимки, доказательства. Актриса слушала, как зачарованная, она уселась на диване так, чтобы смотреть ему прямо в лицо, задавала вопросы, интересовалась всеми деталями, впитывала их в себя. Да, это просто потрясающе— она так и сказала, — что он умеет следовать за человеком по пятам, фотографировать его за тайными делишками, а тот даже ничего не замечает. Она задавала вопросы и о Секретной службе и слушала его, пока…

Пока не вспомнила, что в одном из ее фильмов побочный сюжет был связан с фальшивыми деньгам, и тут разговор свернул на кино, она рассказала Ла Браве, что ее больше всего отвращало в работе киноактрисы: когда снимались кадры во весь экран, лицом к лицу с кем-нибудь из мужчин, ей часто становилось дурно. Только на съемочной площадке людям приходится разговаривать, стоя друг к друг вплотную, и если у партнера воняет изо рта или перегар после ночной попойки… А они тем временем сидели на софе, склоняясь друг к другу все ближе, ближе и ближе, и это было прекрасно, они оба знали, что их дыхание свежо, от них приятно пахнет, с легчайшей примесью естественного аромата возбуждения, и Ла Брава почувствовал, что он вновь готов к восхитительному приключению, и, быть может, на этот раз он сумеет раствориться в нем. Он сказал Джин, что хотел бы посмотреть вместе с ней какой-нибудь из ее фильмов. Она пообещала привезти кассету: на следующий день она собирается домой за своей одеждой и заодно прихватит кассету. Ла Брава сказал, что охотно отвезет ее, поглядит, где она живет.

— Проведи со мной ночь, — попросила она. — Эту ночь.

Это его тронуло.

Печально поглядев на него, она прибавила:

— Ты мне нужен, Джо.

И это уже не так сильно тронуло его, потому что опять-таки прозвучало знакомо, и Ла Брава вынужден был напомнить себе, что нет ничего дурного в такого рода лицедействе, они же просто развлекаются. Только она чересчур старается.

— Обними меня! — попросила она.

Он повиновался, он крепко прижал ее к себе, и это было хорошо. Прежде чем стало совсем хорошо, Ла Брава успел бросить взгляд на часы.

Он уже был в своей собственной постели, когда около двух часов ночи позвонил Джонбуль Обасанжо.

— Я тебе звоню-звоню, а тебя нет дома!

— Прости.

— Ты ведь хотел получить информацию!

— Приношу свои извинения.

— Извинения принимаются, — снизошел нигериец. — Итак, ты хотел знать, куда они поехали на черном спортивном «понтиаке», и я тебе это скажу: они поехали в местечко под названием «Чики». Я знаю одного парня по имени Чики, из племени ибо, он мужик неплохой, однако это место, насколько я понимаю, к ибо не имеет никакого отношения. Там собираются мужчины, которые любят переодеваться женщинами. Туда-то они и направились.

— Ты видел, кто был за рулем «понтиака»?

— Да, кубинец.

— Как он выглядит?

— Кубинец как кубинец. Так и выглядит.

Интересно, подумал Ла Брава, умеют ли нигерийцы рассказывать анекдоты, и насколько смешные?

— Он хоть чем-нибудь отличается от других?

— Знаешь, приятель, чтобы пойти в такое местечко, надо здорово отличаться от других. Я же тебе сказал.

— Приношу свои извинения. — А может, чувство юмора у нигерийцев все же имеется, надо только сойтись с ними поближе? — Ты, случайно, не записал номер «понтиака»?

— У тебя есть ручка? — поинтересовался Джонбуль Обасанжо. — Если уж ты задаешь такие вопросы, ты приготовил заранее бумагу и ручку?

Чертыхаясь, Ла Брава включил свет и выбрался из постели. Надо отдать нигерийцу должное — он выполнил поручение.

Через пять с половиной часов, когда Ла Брава все еще лежал в постели, телефон, пристроенный на подушке, зазвонил снова. Едва он снял трубку, как Бак Торрес обрушил на него результаты, выданные полицейским компьютером:

— Имя владельца — Кундо Рей. Возьми карандаш, продиктую.

— Валяй.

— Ты готов?

— Диктуй, черт побери!

Торрес произнес по слогам имя кубинца и прокомментировал:

— По утрам с тобой лучше не связываться, верно?

— Что еще?

— Уроженец Кубы, незаконно проник в страну на судне из Мариэля, однако судебному преследованию не подвергался. Был арестован за угон автомобиля в округе Волюсия— это к северу отсюда, осужден не был, направлен в «Чатахучи» на психологическую экспертизу, откуда бежал.

— Ордер на его арест выдан?

— Никто его не ищет, у нас и без того полно кубинцев.

— Фотография имеется?

— Могу получить через пару дней, — предложил Торрес. — На мой взгляд, безобидный парень. Просто беженец, попавший в дурную компанию…

— Добудь его фотографию, — посоветовал Ла Брава. — У меня предчувствие: она скоро тебе пригодится.

Глава 14

Ноблесу оставалось прикончить половину «Дебби Рейнольдс» и поковыряться в плохо прожаренной картошке. Малыш Эли делает отличные сэндвичи, черт бы его побрал, но картофель-фри — просто дерьмо. Обернувшись к Кундо, который скромненько помешивал ложечкой кофе, Ноблес поинтересовался:

— Как вчерашние успехи? — и откусил здоровенный кусище от сэндвича.

— Там я получаю меньше, чем в дамском клубе. Все дело в том, что эти ребята знают: я трахаюсь по-другому. Я имею в виду — ну, ты знаешь, что я имею в виду.

— Приятно слышать, — проворчал Ноблес. — Господи, у меня от этого заведения мороз по коже. Все эти извращенцы, разодетые точно девки. Не чаял, как поскорее выбраться.

— Я думал, может, ты присмотришь кого подходящего, выманишь его на улицу и почистишь. Разве плохо?

— Ну да, только мне пришлось бы трогать руками этого засранца. Ни за что на свете! Мерзость, говорю тебе! Как ты только терпишь?

— Я получил за вечер две сотни. Мне нужны деньги. Хочу вернуться домой при деньгах.

— Уже скоро, — посулил Ноблес, заглатывая остатки «Дебби Рейнольде». — Ты готов?

— Чего?

Ноблес прожевал и произнес отчетливее:

— Готов, спрашиваю? Прочисти уши!

— Я был готов еще до того, как ты начал жрать.

— Тогда иди отсюда. Ни к чему Эли видеть нас обоих, когда я буду говорить с ним.

— Он уже видит нас вместе прямо сейчас.

— Да, но он тебя не запомнит— все вы, латиносы, на одно лицо. Иди, подожди в машине.

— Ничего не получится.

— Сказано, проваливай!

Ноблес подошел к прилавку, положил свой счет на резиновый коврик возле кассы, взял с подноса пару зубочисток. Хозяин закусочной, малыш Эли, подошел к нему, на ходу вытирая руки о передник. Лицо то ли печальное, то ли озабоченное. Если б этот жид почаще мылся и брился, это пошло бы ему на пользу, подумал Ноблес.

— Как идут дела, приятель?

Эли не ответил, отвел взгляд. Выбил чек, снова потянулся рукой к резиновому коврику и только тут поднял глаза, чтобы убедиться: денег на коврике нет.

— Запиши на мой счет, — посоветовал ему Ноблес. — Скажи лучше, ты обдумал мое предложение?

Этот парень словно оцепенел от страха— не двигается, молчит.

— Эй, очнись!

Да что с ним такое? Больной какой-то на вид, молчит в тряпочку, трясет головой, моргает. Отошел на другой конец прилавка, что-то там перебирает, сдвинул в сторону телефонную книгу— да чего он там копается, недоумевал Ноблес. Хозяин вернулся с большой фотографией в руках, высоко поднял ее, заслоняя свое лицо, так что Ноблес видел только снимок и побелевшие от напряжения костяшки пальцев, сжимающих фотографию.

— Где ты это взял, на хрен?!

Яркий черно-белый снимок запечатлел Ричарда Ноблеса в тот момент, когда он выходил из «Стар Дели». Снимок был настолько контрастным, что видна была даже зубочистка, зажатая в уголке рта.

Из-за дрожавшей фотографии послышался дрожащий голос, потребовавший, чтобы Ноблес убирался прочь.

— И никогда сюда не приходите, не то я вызову полицию!

Это уж чересчур. Сидя в черном «понтиаке» рядом с Кундо, укрывшись от уличной жары и от всего человечества за тонированным стеклом, Ноблес повторял:

— Нет, это просто немыслимо!

— Я говорил тебе, это не сработает.

— Этот парень показал мне мою собственную фотографию! Сперва тот засранец, у которого бассейн, теперь этот. Что происходит, на хрен?! Кто-то меня фотографирует… Надо попробовать в другом месте. В той химчистке напротив.

— Я тебе говорил, — повторил Кундо Рей.

— Ты мне говорил? Что ты мне говорил? Что кто-то ходит за мной по пятам с камерой?

— Я говорил, что это не сработает.

— Так и будешь твердить?!

— Если хочешь провернуть такое дельце, нужно сначала побить окна, — наставлял Кундо Рей. — А потом уже предлагать покровительство. Вот как это делается.

— Я хочу знать, кто меня фотографирует!

— Они кого-то наняли. Нашли себе защиту получше, чем ты думаешь.

— Нет, эти людишки— почему их называют «жиды», как ты думаешь? Потому что они ни цента просто так не дадут. Они не стали бы нанимать фотографа.

— Но это не та девчонка, — пробормотал Кундо Рей. — Нет, это точно не она.

— Какая еще девчонка?

— Она живет в той же гостинице, где и твоя дамочка.

Ноблес слушал вполуха, глазея на прохожих, идущих мимо по тротуару. Кундо забарабанил пальцами по рулю, и Ноблес резко обернулся к нему:

— Прекрати!

— А что я такого делаю?

— Я думаю. — Минуту спустя он воскликнул: — Господи, какой же я идиот! Этот придурок, которого я ищу, он же фотограф. Корреспондент несчастный!

— Ты же его не видел, верно?

— Я-то его— нет, но, выходит, он меня видел. Черт, это он, кто же еще?!

— Откуда ему знать, что ты тут бываешь?

— Он видел нас. Откуда же еще, как ты думаешь? Главное, он нас видел. Черт бы его подрал!

— Какая разница? Поехали, навестим его, отнимем снимки. — Кундо умолк на мгновение, глядя, как Ноблес молча таращится в окно. — Что ты распсиховался? Возьми у него фотографии. Вернись, забери снимок у парня с «Дебби Рейнольде». Отними фотку у парня с бассейном, собери их все…

— Не знаю, не знаю, — бормотал Ноблес. Кундо присмотрелся к нему внимательней. Как правило, он легко угадывал настроение Ричарда по его лицу, но сейчас это лицо было тупым, неподвижным, точно Ричард обкурился небесно-голубым дымком травки из Санта-Арты, от которого человек впадает в оцепенение.

— Знаешь что? — сказал ему Кундо. — Я ни разу не видел, чтобы ты кого-нибудь ударил. Я даже не видел, чтобы ты разбил что-нибудь. Как бы ты умом не тронулся, парень! — Он повернул ключ в замке зажигания, с удовольствием прислушался к урчанию мгновенно ожившего мотора, потягивающегося, расправляющего мощные мышцы. Даже радио включил, наполнив машину громкими звуками — пусть все работает!

— Поехали! — сказал он. — Навестим нашего приятеля.

Ла Брава вытащил из почтового ящика новый номер журнала «Апертура» и начал листать его на ходу, направляясь к стойке регистратора, пока не застыл, наткнувшись на серию цветных фотографий, сделанных художником, тонким мастером, снимавшим отражение в зеркале и получившим поразительный эффект.

Он положил конверт с фотографиями на стойку, сверху пристроил журнал, облокотившись обеими руками на прохладный мрамор, и стал читать статью, сопровождавшую иллюстрации: дескать, неподвижный снимок производит большее впечатление, нежели кадр из кинофильма, он лучше запоминается, да и образы из кинофильма остаются в нашей памяти застывшими. С этим Ла Брава готов был согласиться, поскольку именно такими неподвижными отпечатками застыли в его сознании различные образы Джин Шоу. Джин Шоу в черно-белом костюме, бросающая взгляд — он лишь сбоку мог перехватить его взгляд — Виктору Мейчеру.

Другой образ Джин Шоу, в иной цветовой гамме, в юбке и топе с узеньким пояском, с плетеной сумкой в руках предстал прямо перед ним— реальная Джин Шоу вышла из лифта не улыбаясь, с трудом растянув губы в улыбку при виде него.

— В котором часу ты ушел? — осведомилась она.

— Около половины второго. Не мог заснуть.

— А почему ты не попытался меня разбудить? — кокетливый голос, подходящий для спальни, но не для гостиничного вестибюля утром следующего дня. А что было бы, попытайся он начать заново с сонной, еще не очнувшейся Джин? Может быть, ее реакция не оказалась бы столь заученноавтоматической?

— Я не мог уснуть, потому что ждал телефонного звонка. — Это он зря сказал. Сбил ее настроение.

— А! — протянула она, и ее взгляд погас.

— Это было очень важно. Он позвонил мне около двух.

— Меня отвезет Морис, — сообщила она. — Вам нет нужды тратить время. — Нельзя сказать, чтобы она говорила ледяным тоном, но и теплым он не был.

— Я был бы рад помочь.

— Мне просто нужно забрать кое-какие вещи, в основном одежду. Морис настоял. Должно быть, хочет поговорить со мной по дороге. — Ее голос слегка оттаял. — А где же фотографии?

— Вот они. — Он отложил в сторону журнал, вынул из конверта черно-белые снимки Ноблеса размером восемь на десять и разложил их на стойке перед Джин.

— Да, — задумчиво протянула она. — Это Ричи. Ты уверен, что он тебя не заметил?

— Я снимал с другой стороны улицы. Видите, тут, на переднем плане, смазано? Это проехала машина. А эту я сделал в парке, напротив мотеля «Шарон». Нет, он вряд ли мог меня заметить.

Джин не сводила глаз с фотографий:

— И ты уверен, что он замешан в чем-то незаконном?

— Он больше не работает на «Стар секьюрити», — пояснил Ла Брава. — Стало быть, никакого легального прикрытия у него нет, а даже если б он и оставался на фирме, их лицензия не распространяется на округ Дейд.

— Но ведь нет никакой возможности уличить его, верно?

— Если только его поймают с бомбой-вонючкой или он примется разбивать окна. Тогда ему предъявят умышленную порчу имущества, но пока что он ограничивается вымогательством, а это доказать очень трудно.

— Если б Ричи знал, что ты делаешь…— Джин тихонько покачала головой и едва не улыбнулась.

— А если он подумает, что его фотографии есть и в полиции? Это его не остановит?

Джин поглядела Ла Браве в лицо, ее карие глаза на миг расширились.

— Его разыскивает полиция?

— Я пока не отдавал им фотографии, но, по-моему, это имеет смысл сделать. Пока он никого не покалечил. — Он аккуратно сложил фотографии в стопку и убрал в конверт. — Вот такой он, ваш знакомец Ричард Ноблес.

— Американская мечта, — подхватила Джин — Не дадите мне? — Ла Брава не знал, что ответить, и она пояснила: — Мне тоже может понадобиться защита, если Ричи доберется до меня. — Она поспешно оглянулась через плечо, услышав, как отрывается дверь спустившегося на первый этаж лифта. — Мори пока не говорите, ладно? А то мы сегодня так и не уедем.

Проходя через вестибюль, Морис снял с себя пиджак из буклированного шелка. Под ним оказалась желтая спортивная рубашка, застегнутая на все пуговицы, вплоть до воротничка с длинными острыми уголками.

— Пиджак, наверное, не стоит надевать?

— Надень, если хочешь, — ответила Джин, опуская конверт с фотографиями в соломенную сумку.

— Да нет, мы же в ресторан не собираемся? — Сложив жакет наизнанку, он бережно положил его на стойку. — Убери его в кладовку, Джо, если не трудно. Мы едем в Бока забрать вещички Джин.

— А кассеты? — напомнил ей Ла Брава. — Вы обещали показать свои фильмы.

— Вы и в самом деле хотите их посмотреть? — усомнилась она.

— Шутите?! В обществе главной героини?

— Только обещайте, что не уснете перед телевизором. Придется еще тащить видеомагнитофон и подключать его к телевизору Мориса.

— Что такое? — всполошился Морис— О чем речь?

— О фильмах Джин, — пояснил Ла Брава. — Какие у вас есть?

— Те два, что вышли на кассетах, — «Ночная тень» и «Поехали».

— Жду не дождусь, — сказал Ла Брава, пытаясь сообразить, видел ли он эти фильмы. — Я давно их не смотрел.

Они медленно проехали мимо «Делла Роббиа», мимо «Кардозо» до самого парка, что напротив «Кавальер», продвигаясь по прибрежной стороне Оушндрайв. Ноблес, свернувшись в позе зародыша, уткнулся лицом в спинку переднего сиденья, уставившись в тонированное заднее стекло и не желая ни на миг упускать из виду «Делла Роббиа» и кучку старух, рассевшихся в ряд на веранде гостиницы.

— Слушай, мы так задохнемся, — предупредил его Кундо Рей. — Я приоткрою немного?

Ноблес не удостоил его ответом. Он протянул руку за спину и на несколько дюймов опустил окно со своей стороны. В следующее мгновение соленый ветерок коснулся его лица, и это было приятно. Да, так намного лучше.

— Пока я не хочу ее видеть. Сперва надо подготовиться, понимаешь?

— Конечно, — подтвердил Кундо. И хотя он ничего не понимал, но остерегался задавать лишние вопросы. Очень уж странно вел себя нынче напарник.

— Я что имею в виду: если я пойду туда, я увижу ее и меня увидят с ней. Понимаешь? Лучше дождаться, пока он сам выйдет.

Они припарковались и прождали более получаса. Кундо не мог поверить: Ноблес стал таким осторожным, не спешил войти в гостиницу, отнять у парня снимки, придушить его, выбросить из окна, если это окно окажется достаточно далеко от земли. Кундо и сам хотел бы посмотреть на этого парня, как следует разглядеть его при свете дня. Не то чтобы ему удалось запугать Ноблеса, но эти фотографии что-то изменили в нем, он словно споткнулся, не помнил больше, что собирался делать.

— Если парень работает в газете, с чего ему сидеть в это время дня у себя в номере? — спросил Кундо, однако Ноблес не ответил. Что толку его спрашивать, он сам ничего не знает.

— Мне не нравится жить в этой «Ла Плана», — заявил Кундо. — Хочу переехать.

Они поселились в разных гостиницах, потому что Ноблес не хотел лишний раз вместе показываться на глаза. Почему? — спросил его Кундо. Потому, отрезал Ноблес. «Потому» — вот и весь ответ.

— Вот найду подходящее местечко и перевезу свои вещички с Уэст-Палм. А ты? Не хочешь переехать?

Ноблес не слушал, он еще теснее вжался лицом в спинку сиденья, напряг шею:

— Это она, Господи Иисусе!

Кундо тоже пришлось прижаться лицом к боковому стеклу, даже вывернуть шею, вглядываясь.

— Это и есть кинозвезда? — поинтересовался он. — Неплохо смотрится. А кто этот старикан?

— Должно быть, тот, у которого она живет, который забрал ее. — Ноблес следил, как они переходят улицу. Похоже, они собрались на пляж в таких нарядах, но нет, остановились, старик распахнул дверцу машины и сел за руль, Джин Шоу обошла автомобиль с другой стороны. Намыливаются куда-то вдвоем, она и этот старикан.

В голове Ноблеса родилась идея.

— Как только они проедут, вылезешь из машины, — распорядился он. — Я сам поведу, встретимся позднее.

— Ты возьмешь мою машину?

Ноблес повернул голову, следя, как мимо проплывает «мерседес»:

— Пора, выметайся.

— Это моя машина, приятель.

— Ах ты, падла мелкая…. — Больше Ноблесу ничего говорить не пришлось. Едва заметив выражение, проступившее на его лице, Кундо поспешно вылез, приговаривая:

— Пожалуйста, конечно, бери, — и, уже стоя на обочине, добавил:— Поезжай с Богом. — И долго смотрел вслед, пока этот гад, тварь болотная, не свернул налево на Пятнадцатую улицу.

Фрэнни вынырнула из волн океана, точно на рекламной картинке, — блестящее тело с двумя полосками лиловато-розовой материи, легкая походка, бедра вращаются словно сами по себе. Она вышла на пустую, вплоть до самого парка, полоску пляжа.

Куда это подевался Джо Ла Брава, когда он нужен?

Она увидела его на другой стороне улицы, он вынес из «Делла Роббиа» принадлежавшее Пако кресло-каталку, поставил его на тротуар, уселся, проверил ход, что-то говоря старым дамам, свешивавшимся из своих кресел, — должно быть, успокаивал их. К тому времени, как Фрэнни ступила на траву, Ла Брава, нахлобучив на голову пляжную панамку со смятыми бесформенными полями и повесив на шею фотоаппарат, помахал леди ручкой и поехал прочь.

Фрэнни громко окликнула его по имени. Ла Брава оглянулся, неуклюже развернул каталку и, вращая руками колеса, начал пересекать улицу.

— Как же вы заберетесь на тротуар?

Она забежала сзади, чтобы подтолкнуть его, потом обошла спереди и увидела, что «Никон» уже направлен на нее. Щелк!

— Я не готова…

— Готовы-готовы. Отлично выглядите. Первая девушка в купальнике в моей профессиональной карьере.

— Смахивает на рекламу.

— Может, так ее и следует снимать. — Он пожал плечами.

— Купальник на фоне чего-то там. Как насчет сидя на телевизоре?

Он улыбнулся, полез в болтавшийся за спиной чехол от фотоаппарата, переложил его поудобнее на колени, склонился над ним — поля панамы почти полностью скрыли его лицо, — снял широкоугольный объектив, поставил объектив для дали и навел его на устроившуюся под пальмами группку пожилых людей.

— Решили снять завсегдатаев?

— Да, захвачу их врасплох.

— Могли бы и меня… врасплох захватить.

То ли говорит всерьез, то ли шутит. Да какая разница!

— У меня нет цветной пленки, — отговорился он.

— С вами я на все согласна, Джо, — ответила она.

Он еще не забыл, как болели ноги, когда приходилось часами дежурить перед входом в гостиницу, на митингах, на сборах средств, обводя толпу стальным взглядом, охраняя очередную важную шишку. Как сплющивалась задница после нескольких суток сидения в машине на наблюдательном посту. Как уставали глаза от просматривания писем, которые направляли президенту его «поклонники». А уж воспоминания о ежедневных дежурствах в гостиной миссис Трумэн не навевали ничего, кроме скуки.

Его жизнь сильно изменилась за последнее время.

Он проехал по парку Луммус в каталке, похищенной у «Истерн Эрлайнз», снимая с помощью 250-миллиметровых линз гостиничных постояльцев, устроившихся по ту сторону Оушн-драйв, запечатлев целый ряд морщинистых лиц, крутые волны перманента, сверкающие на солнце очки, оскал искусственных зубов — он снимал старух одну за другой, осторожно проникая в их жизнь. Потом, в янтарном сумраке темной комнаты, он увидит, как их лица проступают из-под слоя проявителя, он останется с ними наедине и попытается спросить, откуда они, что повидали. То ли казаки их насиловали, говорила Фрэнни, то ли приголубили кубинцы.

Его окликнул кубинского вида парень:

— Чего делаете, фотки снимаете?

Наискось спадающая на лоб челка, в ухе золотая серьга, но и без этих примет Ла Брава догадался бы, кто перед ним, стоило увидеть пластику его движений, привычный жест, которым рука скользнула под кончики волнистых волос, коснувшись уха.

Ла Брава так обрадовался при виде этого типа, что широко улыбнулся и подтвердил:

— Ага, фотки снимаю.

— В отпуск приехали?

— Просто радуюсь жизни, — ответил Ла Брава.

— Везет вам.

Свободная черная рубашка, скорее всего шелковая. Костлявый, легонький, с высоко посаженным задом, в кремовых слаксах, ботиночки белые, с дырочками.

— Симпатичный у тебя аппарат.

— Спасибо на добром слове. Можно тебя снять, не возражаешь?

— Не-а, ради бога.

— Люблю снимать местных.

— По-твоему, я из местных?

— В смысле— людей, которые живут здесь, во Флориде.

Кубинец сказал:

— Дорогой, должно быть, аппарат-то? — Он глаз с него не сводил.

— С линзами примерно семьсот— семьсот двадцать.

— Семь сотен баксов?

— Один только аппарат обошелся мне в пятьсот.

— Здоровский аппарат, а? Можно посмотреть?

— Только аккуратно. — Ла Браве пришлось снять панаму, иначе не удалось бы скинуть с шеи ремень, на котором висел аппарат.

— Не бойсь, не уроню. Тяжелый, а?

— Повесь себе на шею.

— Ага, так лучше.

Ла Брава следил, как парень поднимает фотоаппарат — можно подумать, он умеет с ним обращаться, — нацеливает объектив на океан, как легкий бриз колышет его длинные иссиня-черные волосы.

Опустив фотоаппарат и внимательно посмотрев на него, парень пришел к выводу:

— Он мне нравится. Пожалуй, возьму его себе.

Ла Брава следил за тем, как парень поворачивается и идет прочь, как легко, с некоторым вызовом, покачиваются его бедра.

Кубинец сделал четыре шага, пять, шесть, хотел шагнуть в седьмой раз и остановился. Ла Брава знал, что парень непременно остановится, потому что призадумается: а что это ограбленный не зовет на помощь? Сейчас он прикидывает, стоит ли ему обернуться, не упустил ли он какую-то важную деталь, которая может все испортить. Ла Брава видел, как недоуменно приподнялись плечи кубинца.

Никак не может решить, повернуться посмотреть или обратиться в бегство.

Но он не мог не оглянуться.

Он обернулся.

Ла Брава спокойно сидел в кресле, панама чуть сдвинута на глаза. Парень успел отойти футов на пятнадцать—двадцать. Вытаращился на него.

— В чем дело?

Снова приподнял фотоаппарат, словно собираясь сфотографировать Ла Браву.

— Хочу спросить тебя кое о чем, — произнес кубинец.

— Валяй.

— Ты можешь ходить?

— Да, могу.

— Ты ничем не болен?

— Хочешь знать, смогу ли я догнать тебя, если ты попытаешься удрать, и размазать твои мозги по тротуару? Еще как смогу, даже не сомневайся.

— Ты что, решил, будто я хочу стащить твой фотоаппарат?

— Конечно. Однако ты передумал, да?

— Я не собирался его красть. Просто подшутил над тобой.

— Ты хочешь вернуть его мне?

— Конечно. Само собой.

— Давай.

Парень начал стаскивать ремешок через голову.

— Я могу оставить его тут, — предложил он, подходя к приземистой бетонной стенке. — Как насчет этого?

— Лучше передай мне его из рук в руки.

— Конечно-конечно. — Он осторожно приблизился, протягивая ему на вытянутых руках фотоаппарат. — Замечательная штука… вот, держи. — Он боком подал ее Ла Браве и поспешно отступил, ускользая.

— В чем дело?

— Ни в чем. Ни в чем.

— Хочу тебя сфотографировать. Что скажешь?

— Ну, сейчас я малость занят. Как-нибудь в другой раз.

— У меня в студии. — Ла Брава ткнул большим пальцем себе за плечо, словно хотел остановить машину— На этой улице, в гостинице «Делла Роббиа».

Парню почти удалось скрыть свою реакцию — почти, но не совсем: что-то промелькнуло в его глазах, и рука привычным жестом потянулась к курчавым кончикам волос.

— Ты там живешь?

— У меня там студия, в холле. Когда тебе удобно? Парень заколебался:

— Зачем тебе понадобилась моя фотка?

— Мне нравится твой стиль, — ответил Ла Брава, пытаясь сообразить, во скольких фильмах уже звучала эта реплика — в десятках, сотнях?

Парень сказал еще что-то, но это уже не имело значения. Ла Брава поднял «Никон» и нажал на спуск. Щелк!

Глава 15

Морис вышел на балкон, тянувшийся вдоль всех апартаментов Джин Шоу на десятом этаже. Внизу — Атлантический океан. Морису померещилось, что вода простирается от самого основания лестницы так далеко, насколько хватает глаз. Слишком близко, прямо как на корабле.

— Если б мне пришлось сидеть тут по вечерам и слушать прибой, я бы тоже запил, — пробормотал он. — Этот шум может с ума свести.

— Ничего такого со мной не происходит, ты же прекрасно знаешь, — возразила она, не выходя из гостиной.

— В самом деле? Полагаю, я на своем веку выпил куда больше твоего, но никогда не швырялся стаканами в патрульный автомобиль, — попрекнул ее Морис.

— Не швырялась я стаканами. Я тебе уже объясняла: было веселое настроение.

— Ну и как, они очень развеселились? Да будь ты мужчиной, копы бы тебе голову проломили за неуважение. Знаешь, в чем проблема? Плохо жить в таком месте. Тут нет атмосферы. Один только вид на океан. — Морис переместился к двери, заглянул в серебристую, украшенную зеркалами гостиную. Джин занималась сборами, две сумки уже свисали на длинных ручках со спинки обтянутого белым шелком кресла. — Не надо путать класс со стерильностью. Чистота бывает классной, но она может нагнать смертную скуку.

— Ты сам построил этот дом, — возразила она.

— Я его не строил.

— Ты знаешь, о чем я. Ты вложил в строительство больше денег, чем кто-либо из моих знакомых. А сам живешь в гостинице, как вахтер.

— Как управляющий. Что ты меня терзаешь?

— На что ты тратишь деньги?

— Я их вкладываю главным образом в не облагаемые налогом облигации. Вот вернутся демократы, и их стоимость пойдет вверх.

— По-прежнему жертвуешь семинолам?

— Миссуки. В жилах многих из них течет кровь беглых рабов-негров. Это находит отклик в моей душе.

— И в твоем кошельке.

— У меня среди них есть друзья. Буффало Тайгер, Сонни Билли — они научили меня пить кукурузное пиво. Мы много смеялись, я сделал неплохие снимки. И я не даю деньги, как ты выразилась, — это фонд, мы посылаем каждый год нескольких ребят в колледж, не всем же возить туристов на лодочках и стрелять в лягушек. Что тут плохого?

— Джерри говорил, что ты сумасшедший, — припомнила Джин. — Мне нравилось слушать ваши споры. Он никак не мог в это поверить — столько денег отдавать просто так.

— Я и на китов кое-что жертвую. Что бы сказал по этому поводу Джерри, а? Ему бы понравилось, если бы я создал фонд поддержки преследуемых юристов.

— Джерри был не самым умным из моих мужей, — со вздохом признала Джин. — А я-то поставила на него.

— Он слишком долго был связан с плохими ребятами, — пояснил Морис. — Мы с тобой оба понимаем это, Джини. Они сожрали его заживо, использовали его самого, забрали его денежки. Кто мог ему помочь? ФБР? Он не от сердца умер, он умер куда более страшной смертью: все ломал себе голову, как бы выкарабкаться. До Кефовера всякий мог действовать на свой страх и риск, можно было иметь дело с этим парнями, с Фрэнко Эриксоном, Адонисом, с любым из них, но после Кефовера — все, они никому больше не доверяют.

— Джерри был тупицей, — вынесла свой приговор Джин. — Иначе и не скажешь.

— Пусть покоится себе с миром.

— Как бы то ни было, он помер и отправился в ад. Моих проблем это не решило.

— Джини, — попытался вразумить ее Морис, — любая женщина с радостью поменялась бы с тобой местами. Все при тебе, мужики западают на тебя — иногда, правда, не слишком подходящие. У тебя устроенная жизнь…

— Ну-ну.

— В чем дело, Джин? Знаю, знаю, можешь не говорить. А кроме денег, что еще? Тебе нужны деньги? Я дам тебе денег. Скажи мне, что тебе нужно?

Она подошла к телевизору, встроенному в черный книжный шкаф.

— Не забыть бы видеомагнитофон. — Она сняла две коробки с кассетами. — И кассеты. Хочешь посмотреть?

— Разумеется, хочу. Ты же знаешь.

— Мори, сколько я тебе уже должна? Тысяч шестьдесят? — сказала она.

— Если говорить точно, дошло уже до семидесяти двух с половиной, — поправил он. — Но разве я просил их вернуть?

— Если б я могла вложить деньги, получать доход… — вздохнула она.

— Джини! Я что, просил вернуть долг?

— Или если б ты выкупил мою часть гостиницы, Мори. Тогда бы я вернула тебе долг, сбросила этот груз.

— Какой груз? Сколько раз тебе повторять: нет денег и ничего ты мне не должна. Смотри, все просто: я выкупаю твою долю за сто тысяч, ну, за сто двадцать пять, ты вернешь мне долг, и с чем ты останешься? Когда меня не станет, вся гостиница будет твоей. Ни о чем не беспокойся, все предусмотрено. Пока этого не произойдет — я пока об этом не думаю, я не боюсь, это в порядке вещей, но не могу сказать, чтобы я уже начал об этом задумываться, — пока этого не произойдет, ты всегда можешь обратиться ко мне, если тебе понадобятся деньги. Все просто.

— Типа я на содержании.

— Иногда я просто не понимаю тебя, Джин, — развел руками Морис.

Она положила кассеты, вся ее поза выражала беспокойство, хотя она застыла неподвижно.

— Извини, Мори. Извини, я не хотела. Не сочти меня неблагодарной, я просто устала. Мори, ты мой лучший друг, лучший в жизни. Я люблю тебя, мне с тобой хорошо…

— Но?

— Я чувствую себя такой никчемной, меня это просто сводит с ума.

— Займись чем-нибудь. Можешь снова играть.

— Полно, Мори. Играть мамашу героини? Вернуться в заштатный театр, в какой-нибудь сарай, заламывать руки в «Скрипаче на крыше»? Я все это уже проходила.

— Звезда экрана или никто, — кивнул Морис — Знаешь, чему научил меня восьмидесятилетний опыт общения с преуспевавшими людьми, которые ныне мертвы или отбывают срок? Такое честолюбие ничего не стоит. Деньги и успех нисколько не помогают нам решать повседневные проблемы, а только они и имеют значение.

— Смешно слышать подобные сентенции от богатого старикана, у которого проблем и вовсе нет.

— Перестань, Джин, — устало попросил он. — Ты же не дура. Хватит усложнять, начни что-нибудь делать. Такая умная, талантливая женщина. Говорю тебе, не в деньгах счастье.

— Джо думает, что ты почти разорен.

— Пусть себе думает. Какая ему разница, он художник. Он сам пока об этом не знает, но он станет знаменитостью.

— Что ж, желаю ему удачи, — сказала она.

— Не нервничай, а то морщины появятся.

— Какой ценный совет.

— Тогда слушайся. Готова?

— Кажется, да.

— Чемодан и две сумки. Все?

— Возьми их, — распорядилась Джин, — а я понесу видеомагнитофон. Я поеду на своей машине. Она мне там понадобится.

— Зачем?

— Морис, могу я сохранить хоть каплю независимости?!

Солнечный свет ударил Ноблесу в глаза, едва он вылез из «понтиака», заставил его болезненно сощуриться. Господи, ну и жарища! Подходя к высокому крыльцу главного входа, он ощущал, как плавится асфальт под его ковбойскими ботинками и проваливаются каблуки.

Чего-то он не рассчитал, но план все равно должен сработать. Он-то думал, что старикан отвезет Джин Шоу домой, оставит ее, а сам свалит, но старикан застрял в ее квартире, по крайней мере, на час, черная машина тем временем накалялась на солнце, а потом вышел с вещами, похоже, ее шмотками, положил их в машину и отъехал.

Значит, она возвращается в Саут-бич. Вот черт!

Но если она и не остается здесь, по крайней мере, сейчас-то она у себя в квартире. Будет ли она ему рада? Уж он-то точно радовался при мысли, что она сейчас одна. Еле дождался.

В лифте с воздушным кондиционером Ноблес нажал кнопку «10», заранее прикидывая, какое выражение будет у нее на лице, когда она откроет дверь.

Фрэнни все еще оставалась в лиловом бикини, из одних тесемочек. Глубокая впадина между грудями, обнаженные округлые бедра, голый живот — просто вылитая танцовщица-стриптизерша на каникулах, вот только круглые дымчатые очки и завитушки волос нарушали образ, эти волосы принадлежали Фрэнни и никому другому.Она нисколько не напрягалась, налила вина, оставив бутылку на стеклянном столике, спросила Ла Браву, не хочет ли он снять свою шляпу— если хочет, пусть остается в ней, ей это нравится, немного напоминает Ван Гога. После этого она примолкла. В тот день она почти не болтала.

Ла Брава слышал гудение усердно работавшего кондиционера. Он тоже не напрягался, хотя и немного нервничал, ему хотелось держаться с той же естественностью, что и его натурщица, но он понимал, что в смысле раскованности она даст ему сто очков вперед, ей не пришлось, как ему, избавляться от заученных в детстве понятий о приличиях. Он ожидал, что Фрэнни начнет с ним заигрывать, давать ему авансы, и вдруг ему, парню, только что переспавшему с кинозвездой, приходится держать себя в руках, вести себя естественно, стараться не думать о кинозвезде. Нет, это не обман, какой же тут обман, он же почти незнаком с той актрисой, у него было такое ощущение, словно с Фрэнни он знаком гораздо дольше, если уж на то пошло. Он пришел, потому что она его пригласила. А Фрэнни отнюдь не лезет вон из кожи. Видимо, решила: либо это случится само собой, либо нет. И какая-то молчаливая сегодня.

Сперва она о чем-то думала. Раскладывала подушки на софе, целую гору подушек. Выпрямилась, пробормотала: «О!»— ушла в спальню и вернулась через минуту в белом халате из мягкого хлопка, очень простом, спереди на пуговках, доходившем до ее загорелых босых стоп. Фрэнни спросила, положить ли фотографу лед в стакан, и только после этого перешла на личные темы, спросила, как долго продлился его брак.

— Тридцать восемь месяцев.

— Когда так говорят, кажется, что это очень долго.

— Это и впрямь долго.

— Дети есть?

— Нет. Откуда ты знаешь, что я был женат?

— От Мориса, — пояснила она. — А что произошло?

— Не знаю. — Поразмыслив, он добавил: — Женщины всегда норовят нас провести.

— Это из фильма, в котором снималась твоя приятельница?

Он покачал головой:

— Это из «Лауры».

— Твоя приятельница трижды побывала замужем.

— Откуда ты знаешь?

— Поболтала с ней. Предложила свой товар. Она пользуется кремом из вытяжки пчелиной матки, черепашьего жира и морских водорослей.

— Ты с ней болтала?

— Она считает, что это замечательное средство. У меня есть одна брошюра, там десятки врачей высказывают свое мнение о вытяжке из пчелиной матки: никакой пользы, никакого эффекта, чистой воды мошенничество и надувательство. Она делала подтяжку, Джо. И пластическую операцию— меняла нос, перед тем как стать кинозвездой.

— Это она сама тебе рассказала?

— Конечно. Почему бы и нет? Она милая, мне понравилась.

— В самом деле?

— С ней легко общаться, никакого дерьма. С удовольствием посмотрела бы какое-нибудь из ее киношек. Угадай, — предложила ему Фрэнни, с трудом сдерживая улыбку, — что я ей продала?

— Неужели?!

— Богом клянусь!

— Биоэнергетический крем для груди?!

— Слушай, я ей только показала, и она чуть слюной не изошла: «Энергия и упругость— правда?!» Еле сдерживалась, как ни пыталась разыгрывать из себя недотрогу. Пользы от него столько же, сколько от экстракта пчелиной матки и черепашьего жира. Упругость либо есть, либо ее нет, вот так-то, Джо. Погоди, у меня для тебя есть сюрприз. — И она снова ушла в спальню.

Оттуда послышалось пение, мужской голос солировал на фоне хора, старая, знакомая мелодия. Фрэнни вернулась, и он спросил:

— Кто это?

— Ты что, смеешься надо мной? — возмутилась она. — Ты же слышал это сто раз. — Очки она тоже успела снять.

— Смоки Робинсон?

— А то кто же? И «Мираклз». «Ты владеешь моей душой». — Она подошла к софе, на которой ей предстояло позировать. — Хит времен твоего детства, верно?

— Я в то время уже оканчивал школу.

— Ага. Вот видишь, я все знаю о тебе, Ла Брава. Спецагент Джо Ла Брава, Секретная служба Соединенных Штатов. Я чувствовала, что ты в свое время занимался чем-то таким тайным, вот и спросила Мориса. Он сказал, ты теперь приличный обыватель. Я-то думала, тебя сносит в сторону Игги Попа, но ведь не угадаешь. В тихом омуте… Поделись со мной секретами, Джо.

— В доме экс-президента Трумэна плохая проводка, — поведал он. — Смотришь кино, а оно то включается, то выключается, то включается, то выключается…

— Непыльная работенка! — хмыкнула она.

— И свет тоже— включается-выключается.

Она кивнула головой, соглашаясь на такую информацию, и спросила:

— Ты готов? — И принялась расстегивать свой халатик, стоя у заваленной подушками софы, пристально глядя на фотографа.

Он сидел в плетеном кресле, их разделял только стеклянный столик. На столе рядом с бутылкой лежала запасная пленка. Ла Брава взял в руки «Никон», что-то подкрутил, опустил фотоаппарат и снова посмотрел на девушку.

Фрэнни слегка раздвинула ноги, уперлась руками в голые бедра, широко развела руками полы халата, открывая ему свою наготу.

— В каком виде ты предпочитаешь? — спросила она.

Она забавлялась. По крайней мере, Ла Брава надеялся, что это все шутки и от него требуется лишь остроумная ответная реплика. Забавляется девочка, развлекается. «В каком виде ты предпочитаешь?» Вот только глаза цвета лаванды глядят серьезно, и столь же серьезно глядит на него округлый свод животика над самой густой порослью черных волос, какую он когда-либо видел. Впрочем, можно ведь сочетать серьезность с весельем, более того, Ла Брава именно в этом видел рецепт счастья, если у счастья есть рецепт. «В каком виде ты предпочитаешь?» А он, тонкий художник, должен подать свою реплику тихим, задушевным голосом:

— В натуральном виде, дорогая!

Почти незаметная пауза:

— Ты будешь меня фотографировать?

И Ла Брава ответил искренне, уже совсем всерьез:

— Боюсь, что нет.

Как только Кундо Рей вспоминал про того парня в кресле-качалке, у него перед глазами вновь возникала картина, как Ричард отъезжает в его прекрасной черной машине, а об этом кубинцу вовсе не хотелось вспоминать. Но этот парень и Ричард неразрывно связаны. Придется что-то сделать с этим парнем.

Кундо сидел в вестибюле отеля «Ла Плайа» и ждал Хавьера, поигрывая сережкой. Хавьер тоже побывал в «Камбинадо», теперь у него свое дело. Он уже предлагал снабдить Кундо всем необходимым.

Ну и местечко— плитки пола потрескались, раскололись, некоторых недостает. Отель напоминал Кундо «Камбинадо дель Эсте», постояльцы сильно смахивали на заключенных. Однако в «Камбинадо дель Эсте» было почище, тюрьму только недавно построили.

Сравнивал Кундо гостиницу и с «Отель Националь» в Гаване. «Отель Националь» не уступал этой дыре в запущенности, но люди там не были похожи на заключенных, там жили пропахшие чесноком русские, громко болтавшие, вечно жалующиеся, — они хныкали, точно дети, оставшиеся без обеда, ворчали не по делу. Что они смыслили в жизни? Им бы поработать на стройке в Аламаре, по двенадцать часов в день вдыхая цементную пыль. Тот русский был не то инженером, не то каким-то техником, у него водился шоколад, целые плитки, и водка, в номере валялись пачки презервативов, порнографические открытки из НьюЙорка. Русский ненавидел Кубу. Скажет, бывало, с растяжечкой, обдавая чесночной вонью: «Кууба», — и сплюнет на пол. Кундо Рей томился, мечтая поскорее уйти, из ненависти к русскому он решил вступиться за свою страну и поздно ночью вернулся в его комнату. Его чуть было не приговорили к смерти из-за этого русского, которого он пристрелил из его же собственного пистолета.

Ладно, что сделано, то сделано.

И вновь его мысль вернулась к парню в креслекаталке: это дело еще не было сделано.

Много ли парней, проживающих в гостинице «Делла Роббиа», фотографирует людей исподтишка, с большого расстояния, используя телескопические линзы? Все ясно: это тот самый парень, который сфотографировал Ричарда, о черт, снова перед глазами возникла картина, как Ричард отъезжает в его «понтиаке»!

И тут в холле появился некий Давид Вега. Давид Вега все поглядывал на Кундо, словно пытаясь вспомнить его, но заговорить с ним не решался, так что Кундо предпочитал краем глаза следить за этим типом.

Когда пришел Хавьер, Давид Вега все еще торчал в холле, пил кока-колу из автомата. Кундо не стал приветствовать Хавьера, притворился, будто не замечает его. Хавьер все понял и поступил точно так же.

Выждав несколько минут, Кундо поднялся к Хавьеру в номер. Он взял из его рук непременный стакан рома, вежливо выслушал Хавьера: тот-де намерен перебраться в Южный Майами. Спешить обоим было некуда. Слушая Хавьера, он хотя бы отвлекся от мыслей о своей машине, попавшей в лапы этого чудища болотного. Допив ром, Хавьер выволок из кладовки здоровенный металлический кейс, набрал нужную комбинацию и открыл крышку, показывая товар.

— Пушки на любой вкус, — похвастался Хавьер. — Для парня из Мариэля — все по оптовой цене. Автомат— со скидкой тридцать процентов. «Мак— 10» за восемьсот.

— Что-нибудь поменьше, — уточнил Кундо Рей.

— Пожалуйста, вот малютка тридцать восьмого калибра, ствол всего два дюйма. Такими пользуются «Ангелы Чарли».

— Да?

— И Барни Миллер.

— Заверните, — сострил Кундо Рей.

Глава 16

Ноблес заготовил улыбку. Дверь открылась, и он сказал:

— Смотрите, кто пришел!

Он-то рассчитывал, что она обалдеет и вытаращится на него, но она ничуть не была удивлена, а если и была, то не подала виду. Стоит и смотрит на него так, словно решила не пускать за порог.

— Лапочка, не хотелось бы тебя отпихивать, но я чуть ли не весь день проторчал в машине. Мне так хочется пи-пи, того гляди лопну. Приспичило мне.

Ей пришлось подвинуться, а то бы он и впрямь сгреб ее да и отодвинул— она отошла, и он резво промчался по коридору прямиком в туалетную комнату.

Ему нравилось тут: полно всяких баночек с притираниями, соли для ванн, пудра в коробочках пастельного цвета, и все так здорово пахнет. Он был бы не прочь заглянуть в шкафчик, порыться, обнаружить самые заветные ее тайны. У нее в уборной было так чисто — никаких тебе ржавых пятен, ни на унитазе, ни в раковине. Пустив струю и постанывая от облегчения, Ричард осмотрелся по сторонам, жадным взглядом вбирая все эти женские штучки, и закончил с судорогой наслаждения. О-о!

Она оставалась в гостиной — присела на диван, положив на колени соломенную сумку и скрестив ноги так, что колено торчало над хромированной поверхностью кофейного столика. Она смотрела на него уже не так сердито, не буравила его взглядом, но и ласковым выражение ее лица отнюдь не было.

— Ты хоть рада мне? — спросил он.

Не похоже.

— Ричард, — заговорила она, — Ричард, что ты здесь делаешь? — Голос спокойный, размеренный, точно ребенка воспитывает.

— Я скучал по тебе, — сказал он. — Ты когда-нибудь скучала?

— Что же мне с тобой делать, Ричард? — вздохнула она.

Это уже лучше.

— Например…— многозначительно усмехнулся он.

— Ты большой симпатичный мишка, и все тут! — подытожила она.

Он не привык думать о себе в таких выражениях. «Мишка» — что за черт!

— Найдется чего-нибудь холодненького попить? Жажда замучила, столько сидел в машине! — Он двинулся в столовую — сплошь стекло да серебро, — намереваясь проникнуть оттуда в кухню.

— Ричи! — окликнула она, когда он проходил мимо нее. Оглянувшись, он увидел, что перед ней на столе разложены его фотографии, и резко затормозил. Уперся руками в бока. Первое, что вырвалось у него, было:

— Черт, что тут происходит, почему этот тип меня фотографирует?

Подумал, скосил глаза на Джин и спросил:

— Погоди-ка, откуда у тебя мои фотки?

— Ричард, ты неподражаем! — сказала Джин.

— Я хочу знать, где ты их взяла.

— Он сам дал их мне, разумеется.

— Кто он такой — из газеты, что ли?

— Нет, он работает не на газету. Он сам по себе, фотографирует людей. — Она призадумалась, словно была не вполне уверена, и кивнула утвердительно: — Да, именно этим он и занимается.

— Разве на это не требуется разрешение? — искренне возмутился Ноблес— Берешь себе и щелкаешь кого вздумается?!

— Попробуй подать иск. Вторжение в личную жизнь или что-то в этом роде.

— Черт, должен же быть какой-то закон!

— Обратись в полицию, — предложила она.

А что, это идея. Кто-нибудь из его приятелей-полицейских, например, Гленн Хикс из Бока задал бы этому типу.

— Только полицейским и так все известно. Он собирался передать им снимки.

Ноблес снова скосил глаза, пытаясь осознать ситуацию. Неприятное ощущение: кто-то следил за каждым его шагом, щелкал его каждый раз, когда он вылезал из тьмы черного автомобиля на солнечный свет. Он услышал, что снова твердит:

— Что за чертовщина тут происходит? Кто он такой?

— Не важно, кто он такой— его зовут Ла Брава, — важно, кем он был раньше. Джо Ла Брава девять лет проработал в Секретной службе. Он умеет наблюдать, от него ничто не ускользнет.

Слегка успокоившись, Ноблес ответил:

— Черт, с агентами правительства я умею ладить. Ты им услугу, они тебе услугу— одним словом, сделка.

— Ричи, ты просто не понимаешь, о чем речь, — отмахнулась она.

Ему не понравился ее тон— скучающий, высокомерный. Это ей даром не пройдет. Пока что он сдерживался и слушал, что она говорит:

— Этому человеку все про тебя известно. Он знает, что ты докучал мне. Он знает, что я пыталась отвадить тебя, но не сумела.

Просто потрясающе!

— Погоди! Это ты сама ему сказала?!

Глаза ее вспыхнули.

— Не было другого выхода, идиот! Он же видел тебя! Он спрашивал о тебе!

Это его задело, однако Ноблес сумел промолчать, и Джин тоже взяла себя в руки, притихла. До них доносился шум океана.

— Зачем ты явился в клинику? — заговорила она. — Господи, на тебя ни в чем нельзя положиться!

— Хотел вытащить тебя оттуда.

— Ричард, — теперь она говорила своим обычным спокойным голосом. — Как ты думаешь, зачем я напилась? Зачем вышла из бара? Знаешь, как долго мне пришлось дожидаться полицейской машины? Господи, я думала, придется куда-то идти ее искать. Ричард, что я сказала тебе перед тем, как уйти?

— В смысле — из бара?

— Перед тем, как я вышла оттуда со стаканом в руках.

— А что ты сказала? Ты много чего говорила.

— Я просила тебя поменьше пить.

— Пил наравне с тобой, только и всего.

— Я сказала: доверься мне. Это, надеюсь, ты помнишь?

— Само собой, помню.

— Я на салфетке написала: «Доверься мне», — и велела тебе убрать эту салфетку в карман. Доверься и жди, я свяжусь с тобой. Копы отвезли меня в Делрей, я попросила позвонить Морису, он тут же примчался, чтобы помочь мне.

— И?..

— Сейчас я живу у него. Мы много разговариваем. Сблизились еще больше, чем раньше. Он взял на себя ответственность за меня. Готов меня выручить, чтобы ни случилось.

— Но ты ничего не говорила о том, зачем тебе понадобился этот старикан.

— Если б ты доверял мне, Ричард, не надо было бы обо всем тебе рассказывать, правда?

— Кое-что ты могла бы не рассказывать. Черт, я запутался. — Он снова ощутил нежность и восхищение. Эта малышка сама все продумала, такой план составила, просто обалдеть.

— Что ты устроил той ночью в клинике, драку затеял? — укорила его Джин. — Я боялась, как бы ты не влип в историю.

— Это тот парень, про которого ты говорила. Подонок, вырубил меня, когда я с девкой толковал.

— Ты напал не на того парня, Ричард.

— Это не я, это он, — защищался он.

— Слушай внимательно, — сказала она. — Ты слушаешь?

Как только она ухитряется всегда сохранять спокойствие, говорить таким тихим, чуть хрипловатым голосом? Слушая этот голос, глядя на нее, Ноблес так и таял, забыв, сколько ей лет, — она прекрасно выглядела, прекрасно пахла, а ноги какие красивые, это приподнятое колено, и даже бедро немного виднеется…

— Ты втянул в это дело человека, который умеет наблюдать, — продолжала она его отчитывать, — умеет следить за людьми. Он снимал тебя несколько дней подряд, а ты ничего не заподозрил, верно?

— Я же не знал!

— Что ж, с этим ничего не поделаешь. Все равно полиция рано или поздно должна была вмешаться, это ничего не меняет. Ты — главный подозреваемый, тем более теперь. Ты не только мне докучал, ты, можно сказать, открыто зарекомендовал себя в качестве рэкетира — фотографии это подтверждают.

— Я просто предлагал свои услуги…

— Ричард!

— Проехали.

— Фотографии ничего не доказывают. Они должны поймать тебя на месте преступления, когда ты угрожаешь, портишь чужую собственность. Сами по себе фотографии не причинят нам вреда. Нам нужен подозреваемый, и ты, Ричард, как нельзя лучше подходишь на эту роль.

— Рад это слышать, — проворчал он.

— Тебя будут допрашивать.

— Ясное дело.

— Они будут уверены: это ты.

— Так что же?

— От тебя зависит, удастся наш план или нет. Тебе отводится главная роль.

— Неужто?

— На тебя будут давить.

— Я бывал и не в таких переделках. За меня не волнуйся.

— Тот парень, который будет нам помогать, должен кое-что знать, — продолжала Джин. — Вернее, он должен думать, будто знает.

— Это я уже понял.

— Кто-нибудь имеется у тебя на примете?

— Имеется. Есть один маленький засранец, который сделает все, что я скажу. Чокнутый малость, отсидел на Кубе. То, что надо, — когда ты его увидишь, сама поймешь: это он, его нельзя упускать!

— Кубинец?

— Чистокровный. Слышь, он мне— мне! — говорит: план малость примитивный, но не то чтобы уж вовсе хреновый. Шустрый такой засранец. Жаль, нельзя тебя с ним познакомить.

— Я жертва, Ричард!

— Знаю-знаю. Я ему так и сказал. Просто подумал, он бы тебе приглянулся. Занимается стриптизом, когда ему охота повыставляться. Носит в ухе серьгу. Кундо Рей, маленький красный перчик с Кубы. Знаешь, как у них называется такая погода, как сегодня? «Чили» или «острый тамали».

Он ухмыльнулся, надеясь, что теперь-то она оттает, однако Джин сосредоточилась на какой-то мысли, и Ричард вновь услышал, как внизу шумит океан.

Тишину нарушил ее вопрос:

— Почему он сфотографировал только тебя, а его — нет?

— Услуги охраны предлагал я. Кундо я приберегаю для более грязной работенки.

— Его это устраивает?

— От восторга он не прыгал. По его понятиям, сначала надо побить окна в лавочке, а уж потом предлагать защиту. Почем знать, на Кубе, наверное, они так и делают.

— Ричард, это похоже на то, что мы собираемся сделать, — сказала она. — Верно?

Он призадумался, потом кивнул:

— Вроде того.

— Ты уверен, что он все сделает так, как ты велишь?

— Без проблем. Денежки он любит.

Она снова пристально уставилась на него. Ноблес выждал, но она так ничего и не сказала, и он взял инициативу на себя.

— Что тут у тебя, лапонька? — спросил Ноблес, но она не ответила, молча развернула упаковку и протянула ему. Господи Иисусе, это был небольшой автоматический пистолет из вороненой стали.

— Это еще зачем? — На рукоятке пистолета были выдавлены буквы и цифры: «Вальтер PPK/S. 9 мм» и еще несколько слов на иностранном языке. Маленькая игрушка, дуло едва ли длиннее трех дюймов.

— Покажешь мне, как с ним обращаться, — распорядилась Джин. — Я знала прежде, но подзабыла.

— Где ты его взяла?

— Это мужа. Аккуратнее, он заряжен.

— Уж я-то умею обращаться с оружием, — заверил ее Ноблес. — На что тебе эта игрушка?

— На всякий случай.

— Мы же не собираемся грабить банк, детка!

— Смотри фильм, — напомнила она. — С пистолетом после разберемся.

Голос ее вновь стал мягким, обволакивающим, многообещающим. Она то вроде злится, а то — словно кобылица в охоте. Ноблес осторожно притянул ее к себе, и Джин тесно прижалась к нему. Да, видать, она тоже возбудилась, оттого что видит саму себя на экране, а у него мурашки по коже, когда она так на себя глядит, почти не мигая, чуть приоткрыв рот.

Склонив голову, Ричард зашептал ей на ухо:

— Что за красотка, м-м, я бы такую поимел!

— Ш-ш, — прошептала она, но ее рука уже подкрадывалась к его бедру, покрытые красным лаком ноготки проникли в пах, заскребли внутренний шов джинсов. Она принялась чесать его, поскребывать. Ох, до чего он это любил. Она здорово умела чесать в этом месте.

— Может, нам с тобой чуток пошептаться, — намекнул он, обходя журнальный столик и усаживаясь рядом с ней. — Уладить все подробности.

Едва он опустился на диван, Джин вскочила и отошла к телевизору, прихватив с собой соломенную сумку.

— Сиди, где сидишь, я сейчас вернусь, — распорядилась она.

Судя по голосу, она вовсе не сердилась, просто вожжа под хвост попала. Она схватила пару видеокассет и запихнула их в свою сумку— довольно большую, вместительную. Бросила сумку на стул в проходе — чтобы не забыть взять с собой. Потом наклонилась, отперла дверцу под полками, и Ричард получил возможность полюбоваться ее попкой, пока она доставала третью кассету. Эту кассету она сунула в видеоплеер, включила телевизор, предупредив Ричарда, что потом ему предстоит оттащить плеер в машину.

— Потом? Мы ща кино будем смотреть?

— Кусочек.

Ноблес положил руку на спинку дивана, поджидая свою подругу, но она осталась стоять, глядя на экран, где под музыку выплывала заставка «Коламбиа пикчерз». Музыка смолкла. Экран почернел на мгновение, потом вновь вступила музыкальная тема, как бы предвещая неотвратимость судьбы, экран сделался белым, и на нем появилось название фильма, одно-единственное слово, обведенное черной рамкой: «Некролог».

— Я это видел.

— Посмотри еще раз. Только первую часть.

— Я только ее и видел, примерно половину фильма. Чем дело-то кончилось?

— Тс-с! — прошипела Джин.

— А вот и ты, — сказал Ноблес, читая титры. — В главных ролях Виктор Мейчер, Джин Шоу. Виктор Мейчер— ага, помню, который играл копа. А Шепперд Струдвик кто такой?

— Мой муж.

— Генри Сильва. Он кого играет?

Ноблес поднял глаза — Джин уже выходила из комнаты.

— Принеси холодненького попить! — крикнул он ей вслед. Он бы и перекусил с удовольствием, сообразил он, и крикнул еще громче: — Ты «Дебби Рейнольде» умеешь делать?

Она не отзывалась.

Может, готовит ему сюрприз? Точно, этот фильм он смотрел. Начинается с похорон. Джин Шоу вся в черном стоит рядом с мужем, который ей в отцы годится, а он все губу закусывает, нервничает— такой богатый, а смерти боится. Так и припустился с кладбища, спрятался в своем лимузине, а Джин Шоу смотрит ему вслед из-под опущенной на глаза вуали, что-то прикидывает, судя по глазам — отнюдь не о здоровье драгоценного муженька печется.

Джин вернулась в комнату, осторожно неся обеими руками какой-то сверток в оберточной бумаге. Хоть бы жратва какая-нибудь! Она села рядом с ним на диван, совсем близко.

Глава 17

— Господи! Господи! Господи! — твердила Фрэнни. Потом она сказала: — Держу пари, сейчас этот парень в Бостоне— забыла, как называется этот институт, — в общем, он смотрит на сейсмограф и говорит: «Вот это да, вы только гляньте», — у него там семь с половиной по шкале Рихтера, значит, где-то началось землетрясение или извержение вулкана типа Монт-Сент-Элен, у него сейсмограф зашкаливает, что-то экстраординарное происходит во Флориде, они настраивают прибор точнее, еще точнее, и наш парень говорит: «Ага, это в Саут-бич, угол Оушн-драйв и Тринадцатой. Так-так, номер 204, гостиница „Делла Роббиа“. Что же там такое?» Знаешь, как это было? Все слилось воедино— я не о том, но и это тоже, верно? — вообще все слилось, краски и свет, эта комната, наши сердца, Смоки с его «Мираклз» и Марвин Гэй, а потом — ничего, тишина, абсолютная тишина. Ты заметил?

— Я так понимаю, тебе понравилось?

— Когда мои чресла пожирал раскаленный поток жидкого пламени? Да, это было неплохо.

— Ты такие странные звуки издаешь.

— Знаю. Ничего не могу с собой поделать.

— Еще и болтаешь.

— Да, зато связно и логично.

— И по существу.

— А ты рожи корчишь.

— Теряю власть над собой.

— И перед этим тоже. Ты часто улыбаешься. Смотришь мне прямо в глаза и…

— Будешь допивать вино?

— Чертов валик. Прямо впился мне в бок… Такто лучше. В следующий раз…

— Что?

— Не подумай, что я навязываюсь.

— В следующий раз в спальне.

— В следующий раз ты меня сфотографируешь.

— Могу и сейчас, если не возражаешь.

— Я должна тебе кое в чем признаться, Ла Брава. Мне нравится твое имя. Так и буду тебя теперь называть. Я должна признаться: нет никакого парня в Нью-Йорке, не собиралась я никому посылать автопортрет. Я солгала.

— Это не важно. Женщина хочет, чтобы я сфотографировал ее обнаженной, — что в этом такого?

— Не в том дело. Я хотела переспать с тобой. И знаешь почему?

— Почему?

— Я знала, что у нас получится. В смысле— я знала, что это будет классно, по первому разряду.

— По первому?..

— У каждого есть свой тип, женщина чувствует это с первого взгляда. Ты же понимаешь, о чем я? К тому же мне нравятся мужчины постарше. Ты, конечно, не старик, но все-таки намного старше меня. Ты побывал в постели у кинозвезды, верно?

— Это запрещенный вопрос.

— Само собой, но я вот почему спрашиваю — нет, ты точно переспал с ней, иначе бы так и сказал: «Нет», — но спросила я вот почему…

— Придумай причину поубедительней.

— Если это только ради забавы, а не всерьез, в смысле, если ты не влюблен в нее, а я так не думаю, иначе ты не был бы сейчас со мной — кто другой мог бы, но не ты, — словом, если с кинозвездой у тебя было только для удовольствия, ты не то чтобы разочаровался, но все оказалось не так потрясающе, как ты себе представлял. Откуда я это знаю? Потому что тебе нравится это под настроение — пошутить, повеселиться, чтобы было хорошо вместе. Я это сразу поняла, всего лишь поговорив с тобой, но она так не может, она чересчур в себе— не в смысле чересчур сдержанная, как настоящая леди, а просто сразу переходит к делу. Это больше похоже на то, что вы зарядку вместе делаете, а не любовью занимаетесь. Понимаешь, о чем я говорю? Еще бы не понимаешь.

— Ты так уверена?

— Черт побери! Теперь ты будешь на меня злиться.

— Чего ты хотела?

— Ты что, обиделся? Господи!

— Ничего я не обиделся.

— Ну прости. Я думала, мы друзья.

Он немного помолчал.

— Друзья. Держи свой бокал.

— Спасибо.

— Ты сказала, она тебе понравилась.

— Да, она славная.

— Но ты считаешь, она чересчур погружена в себя.

— Мне кажется, она всегда играет роль.

— Не вполне искренна?

— Нет, я не думаю, что она притворяется. Просто ее самой как бы и не существует. С актерами ведь как? Они либо сходят на нет, либо сгорают, как Джеймс Дин, а Джин, похоже, сыграла столько разных ролей, что уже и сама не знает, какая она на самом деле.

— Она всегда играла одну и ту же роль.

— Вот видишь. Ничего-то я не знаю.

— Тем не менее она тебе понравилась.

— Послушай, ты иногда так въедливо, исподтишка подбираешься к сути— знаешь, на кого ты тогда похож?

— На копа?

— Точно. Ты смахиваешь на копа.

Ноблес сказал, что хотел бы при случае досмотреть кино до конца, ему только-только стало интересно. Джин спросила, не показалось ли ему скучным начало. Нет, сказал он, просто середина уж очень увлекательная. Хорошая картина, честное слово. Забавно наблюдать, как она надевает на лицо эдакую сексуальную улыбочку и начинает осуществлять свой план.

— Ты мне одно скажи, — потребовал он, — тебя в конце концов поймали или нет?

— Нет, — ответила Джин, — но случилось кое-что другое, чего я никак не ожидала.

Потом они снова во всех подробностях обсудили свой план. Джин усадила Ноблеса за стол в комнате, которую она именовала кабинетом, там было полно книг, а на стенах портреты в рамочках — знаменитые кинопродюсеры и режиссеры, так сказала ему Джин. Ноблес понятия не имел, что это за люди, и не мог разобрать их автографы. Джин сказала, один из этих парней, Гарри Кон, был владельцем киностудии, но гораздо больше смахивал на гангстера, чем любой из известных ей гангстеров. Она кое-что рассказала Ноблесу о людях из Синдиката, на которых работал ее муж, однако Ноблесу они показались не такими уж крутыми: обыкновенные даго, напялившие костюмы и фетровые шляпы и сорившие напоказ деньгами. Нет, крутые парни не такие: они сызмала выполняют мужскую работу, ввязываются в драку субботним вечером и пьют, пока не свалятся замертво. Они отправляются в подозрительные места, прихватив с собой пушку и жратву, и молятся, чтобы какой-нибудь ниггер отважился напасть на них. Крутые парни не станут тыкать кончиками пальцев в печатную машинку, с виду, черт бы ее побрал, похожую на игрушку.

Ноблес сказал Джин, что понятия не имеет, как работает эта хреновина. Она ответила: он научил ее обращаться с пушкой, а она покажет ему, как печатать на машинке. Она скажет ему, что писать, но он должен изложить это своими словами.

Очень медленно, отчетливо она стала наговаривать ему:

— «Ты знаешь, что с тобой будет. Ты умрешь, если не…»

— Погоди, — остановил он ее. Никак не мог приспособиться нажимать клавишу слева и удерживать ее, чтобы получилась большая буква. Джин велела ему напечатать большую букву прямо поверх маленькой. Выйдет грязно, но это не беда.

— Грязное дельце, а? — пошутил Ноблес.

— «Если не оставишь деньги…» — Она остановилась и сказала: — Нет, давай сначала. Все большими буквами. Нажми клавишу, которая над ней, и она защелкнется. Вот так. — Она сделала это сама, перегнувшись через Ноблеса, обдав его ароматом своих изысканных духов. — Теперь первую строчку, большими буквами: «Твоя жизнь стоит шестьсот тысяч долларов». Вперед.

ТВОЯ ЖИЗНЬ СТОИТ $:))))), — вышло у него.

— Черт! — обозлился Ноблес. — Не умею я печатать.

Джин нисколько не рассердилась. Вытянула страницу из каретки, вставила чистый лист, самую обычную линованную бумагу — ему она запретила прикасаться к ней. Заговорщикам приходится быть аккуратными, чтобы чего не напутать, сообразил Ноблес. Склонившись над столом, Джин принялась печатать, набивая слова на линованной бумаге быстрее, чем Ноблес успевал бы писать ручкой.

— Вот что должно говориться в письме, — заявила она, поставив точку, — примерно так, но ты должен переписать своими словами.

Он прочел то, что она напечатала, и сказал:

— По мне, тут все нормально.

Она ответила:

— Прислушайся к себе. Это должно звучать так, как ты говоришь.

На его взгляд, писанина вовсе не должна была «звучать», как разговор: бумага есть бумага, а не живая речь, но он подчинился, вновь набросился на эту чертову машинку и добил записку.

— Отлично, — сказала Джин. — Теперь прочти вслух.

— «Твоя жизнь стоит шестьсот тыщ долларов, — начал Ноблес, подкручивая колесико, чтобы бумага сама вылезала из каретки, — он крепко усвоил, что не должен притрагиваться к ней. — У тебя есть три дня на то, чтобы собрать деньги старыми купюрами не мельче, чем по двадцать, и не крупнее, чем по сотне долларов, и не говори, будто тебе негде их взять. У тебя бабла куда больше». Это я от себя вставил, — похвастался Ноблес.

— Отлично, — похвалила Джин. — Продолжай.

— Так. «Добудь четыре тыщи сотенных, три тыщи пятидесяток и две с половиной тыщи двадцаток». — Ноблес призадумался. — А мешок-то выдержит?

— Выдержит, — успокоила его Джин. — Дальше.

— «Положи деньги в двойной тридцатигаллонный мешок для мусора, а его запихни в другой мешок для мусора такого же размера и стяни проволкой. Проволка для упаковки сена будет в самый раз. Тебе сообщат, куда отнести деньги. Если не сделаешь, как сказано, ты умрешь». Это мне нравится. «Ты умрешь» подчеркнуто. «Если попробуешь выкинуть какой-нибудь номер, ты умрешь. Если сообщишь полиции или кому-нибудь еще, ты умрешь. Посмотри на свою машину и увидишь: это не пустые угрозы. У тебя есть два дня на то, чтобы добыть деньги и привести машину в порядок. Я слежу за тобой» — подчеркнуто. Я написал, чтобы он перетянул мешок проволкой, а то как бы он не раскрылся. О'кей?

— Неплохая мысль, — сказала Джин, перегибаясь через него и вчитываясь в записку. — Ты неправильно пишешь слово «проволока».

— Черт! — смутился Ноблес.

— Ничего, оставь так, — снизошла Джин, — только учти, полицейские обратят на это внимание, и если они будут тебя допрашивать, то захотят узнать, как ты пишешь это слово.

— А как надо?

— Проволока. Не «проволка».

— Главное, чтоб без проволочек, — заулыбался Ноблес с намеком. — Слышь, киска…

— Ричард, у нас полно дел, а мне скоро ехать обратно.

Склонившись, он тоже уставился на свою записку:

— А как подписаться?

— «Искренне ваш» будет в самый раз, — съязвила Джин. — Да ладно, и так сойдет. Теперь напишем, что ты будешь говорить, когда позвонишь, и чтобы ты выучил это наизусть. Ты назначишь время, когда я должна буду прийти в телефонную будку, и позвонишь мне туда.

Ноблес отрицательно покачал головой.

— В чем дело? — удивилась она.

— Они поставят жучок на телефон. Черт, уж это-то я знаю. Я видел, как феды работают, когда помогал полиции Опалока выслеживать наркоторговцев. Они не смогут доказать, что это написал я, но наверняка запишут по телефону мой голос. Ты же должна будешь им сказать, куда ты направляешься, чтобы все выглядело по-настоящему, верно?

— Ты прав.

— Пока ты доберешься до Бока, они уже поставят жучок в телефонную будку и сразу узнают, с какого номера я звоню. Это тебе не в кино. У копов теперь хватает всяких примочек. Такое просто невозможно проделать. С тем же успехом я мог бы сразу назвать им номер своего телефона.

— Ничего страшного, — решила Джин, — обойдемся без звонков. Я могу получить в гостинице записку, в которой будет указано, куда мне идти.

— Скажем, найдешь ее на веранде.

— Я поеду в Бока, а в телефонной будке найду еще одну.

— Постой. Раз за мной будут следить, как же я смогу подложить в будку записку?

— Я прихвачу ее с собой, — ответила Джин. — Сделаю вид, будто нашла ее там. Ну как?

— Годится.

— В записке мне будет велено идти к себе домой. — Она подмигнула своему сообщнику. — Соображаешь?

— А то.

— Я найду тут еще одну записку, ее просунут мне под дверь.

— Ты и ее привезешь с собой?

— Можем написать ее прямо сейчас и тут оставить.

— Ну-у, — призадумался Ноблес. — И что потом делать, ты тоже знаешь?

— Разумеется.

— Продумала все от начала до конца?

— Каждый шаг. Мы только заменим звонки записками. Это мне нравится— тут им никакая электроника не поможет.

— Феды любят всякую техническую дребедень. А что должен делать мой малыш-кубинец?

— Это следующий шаг.

— За тобой будет следовать хвост, имей в виду.

Джин кивнула, затянулась и неторопливо выпустила струйку дыма. Господи, она ничуть не волнуется.

— Мне понадобится отвязаться от него всего на двадцать секунд.

— У тебя готово местечко?

— Готово. Я уверена. Но я все-таки загляну туда еще раз сегодня на обратном пути.

— Кундо должен силой вырвать у тебя мешок.

— По-другому не получится, — подтвердила Джин, — но я ему помогу, можешь не сомневаться. У него есть оружие?

— Он не любит связываться с такими вещами. Болтает много, а сам сопляк, на девчонку смахивает.

— О'кей, — сказала Джин, — давай писать записки. Нужно три штуки. — Приумолкла, соображая: — Когда закончим, заберешь машинку с собой.

— Да, так будет лучше.

— Брось ее на обочине Прибрежного шоссе. На подъезде к Хиллсборо как раз есть подходящее место, где полным-полно деревьев.

— Жаль, хорошая машинка.

— Ричард!

— Не волнуйся, я от нее избавлюсь. Можно ее продать.

— С ума сошел! — нетерпеливо вздохнула она.

— Шучу-шучу. Не волнуйся, считай, дело уже сделано.

Она уже беспокоилась о чем-то другом. Вот хитрюга — залюбуешься!

— Твой приятель Кундо знает, где ты живешь? — спросила она.

— В смысле — здесь или там?

— В Лейк-Ворте.

— Никто не знает, кроме тебя.

— Ты не сможешь туда уехать, пока за тобой будут следить.

— Ясное дело.

— Обещаешь?

— Ты что, за дурака меня держишь? — оскорбился Ноблес.

Она припомнила, как в кино пользовались носовыми платками, как просто все это выглядело: Генри Сильва звонил по телефону и говорил через платок в те времена, когда еще не знали электроники, а полицейский платком хватал орудие убийства. Генри Сильва печатал свое послание на подержанной машинке, а потом сбросил ее за борт своей лодки, когда они вместе плыли на Каталину— последний раз, на счастье, они решили провести время вместе перед тем, как ее муж получит письмо: «$150 000, или ты умрешь». До инфляции это было довольно внушительное требование; сегодня такая сумма не стоит хлопот и риска. Джин припомнила свою реплику: «Даже близко не подходи к лодке, пока копы за тобой следят. (Пауза.) Обещаешь?» И Генри Сильва отвечает: «Ты что, за дурака меня держишь?»

Что-то пришлось изменить, что-то совпадает в точности. В одном Джин была уверена: конец у этой истории будет не такой, как в кино.

Глава 18

Старик сказал, этот адрес ему дал Джо Стелла с Лантана-роуд, вот он и приехал сюда на своем пикапе. Пикап стоял на другой стороне улицы, покрытый пылью, похожей на слежавшуюся соль. Вымыть его негде и некогда, сперва нужно разыскать Ричарда Ноблеса, племянничка, сына сестры. Самого-то его зовут Мини Комбс, сказал старик.

Он припарковал свой пикап вплотную к элегантному белому «эльдорадо» Джин Шоу.

Ла Брава сказал Мини, что действительно слышал его имя от Джо Стеллы.

Старик выглядел так, словно всю свою жизнь провел под открытым небом, похоже, он как свои пять пальцев знал места для рыбалки и места для рытья колодцев, умел обращаться с топливным насосом и чинить грузовик. Крепко сложенный пожилой человек с брюшком, в мягкой шляпе, в серой рабочей одежде с подтяжками поверх рубашки, из-под которой выглядывало нижнее белье. Вокруг него облаком стоял кисловатый запах застарелого пота.

Они сели поговорить на веранде «Делла Роббиа», в углу, ближнем к Тринадцатой улице. Старые леди наклонились вперед, чтобы получше разглядеть собеседников: старикан баловался жевательным табаком, а такого они никогда в жизни не видывали, впрочем, не видывал и Ла Брава: Мини Комбс словно чистил зубы специальной палочкой, размером как раз с зубную щетку, мягкой на одном конце. Он окунал эту палочку, приобретшую густой, коричневый оттенок, как у крема для обуви, в табак, а затем натирал ею свои десны, порой оставляя ее во рту, и тогда она торчала будто сигара. Ла Брава сбегал в «Кардозо» за четырьмя бутылками холодного пива. Старик вздохнул в унисон со скрипом своего железного стула, устроился поудобнее, закинув ноги в тяжелых рабочих ботинках на перила.

— По нашим болотам пройдет разве только Иисус Христос, — заговорил Мини. — Но Ричарду они пришлись по душе. Ему там было лучше, чем в родном доме. Мой зять, тот ведь как его воспитывал? Он из тех, кто считает: парней надо лупить, чтобы научить уму-разуму. Скрутит шесть кусков проволоки и дерет что ни день. А сестра моя— она мельничку держала для овса, приделала к мельничке старый мотор от трактора и молола на ней корм для мулов, твердый, что тебе гравий, но мука из него выходит неплохая, она ее и продавала, свеженькую. Ричард работал у нее на мельнице, а потом решил сам промышлять, болтался у нас на болоте, нанимался проводником к горожанам, которые хотели понаблюдать за птицами. Представляете себе? Я спрашиваю миссис Комбс: «Чече понаблюдать?» Может, думаю, они заплатят, чтобы понаблюдать, как я поле пашу? Первый раз он понадобился дяде Сэму, когда подстрелил орла. Зачем он это сделал? Я-то знаю Ричарда: небось захотел посмотреть, как тот издыхает. Ну вот, а потом были те два парня, которые самогон гнали из сахарного тростника, из очисток, так мне говорили, только я не думаю, чтобы из очисток, потому что когда их первый раз привели в суд, судья сказал, просто стыд и позор сажать людей, которые делают такое отличное виски. Во второй раз Ричард дал показания против них, и их упекли в Огайо. То же самое и с моим мальчиком, в том же суде. Мой мальчик один раз уже отсидел. Ну да, он покупал травку с корабля и продавал ее студентам, но самто он не курил ни единого раза. Ричард донес на него и других тоже сдал дяде Сэму — одному Богу известно, зачем ему это понадобилось, — и моего мальчика заперли в тюрьму на тридцать пять лет.

— Что вы хотите сделать с Ричардом? — спросил Ла Брава.

— Что я хочу сделать? — переспросил старик. — Что я хочу? Я бы в него пулю загнал, прямо вот сюда. — Мини ткнул себя в переносицу корявым, точно древесный сучок, пальцем. — Но я сделаю вот что: заверну его в грязную подстилку, закину в свой грузовичок и отвезу его домой. Там мы рассудим по справедливости. Может, запрем его в погреб на тридцать пять лет — как вам это? — пусть сидит, пока не выпустят Бастера.

Ла Браву это вполне устраивало.

— Думаете, вы с ним справитесь? — уточнил он.

— Он у нас здоровенный, как двухместный сортир, а я мелковат, — признал Мини, — но я справлюсь с ним, если сначала тресну его топорищем по башке.

— Он остановился в отеле «Парамаунт» на Коллине-авеню, — сказал Ла Брава.

Ноблес вошел в холл, чувствуя, что голова у него прямо-таки трещит от мыслей о том, что ему предстоит сделать, от всех этих мелочей, которые нельзя упускать. Например— Господи, машинка! Вот уже и позабыл. Он же должен был избавиться от нее на обратном пути. Ричард представил себе, как он отнесет ее в темноте в переулок Мак-Артура… И тут он увидел своего дядюшку Мини. Мини спал сидя прямо в холле «Парамаунта», табачная палочка торчала у него изо рта. Из заманчивого будущего Ноблеса рывком отбросило в прошлое, в зал суда в Джексонвилле: Мини вытягивает руку, указующий перст направлен на Ричарда, суля ему суд и расправу… Ноблес попятился, задом выбрался из гостиницы. Помчался к «Волфи» на угол Двадцать первой звонить Кундо.

Маленького засранца на месте не оказалось.

Идти к нему в гостиницу Ноблесу не хотелось. Неприятное местечко, полно иностранцев ошивается. Он убил пару часов, перекусывая сэндвичами с мясом и время от времени заглядывая через окно в свой отель, убеждаясь, что Мини по-прежнему сидит все в том же кресле, словно собрался сидеть тут, пока мхом не обрастет.

Стемнело. Ноблес подъехал к отелю «Ла Плайа», спросил, вернулся ли Кундо— оказалась, его еще нет, — и остался сидеть снаружи в машине, праздно прислушиваясь к болтовне проходящих мимо даго. Всех этих засранцев следовало бы выслать обратно, туда, откуда приехали.

И Кундо тоже, когда они закончат свое дельце.

Он услышал Кундо прежде, чем увидел его, — услышал его бессвязный вопль, молитву даго, обращенную к небесам: Кундо только что не обнимался со своей машиной, гладил ее, осматривал в свете фонаря и все спрашивал, не разбил ли Ричард чего в дороге, не сорвал ли тормоза, не испачкал ли. Ни словечка не вставишь по делу. Ноблесу пришлось подождать — и это пошло на пользу: убедившись, что его машина в порядке, маленький засранец так возрадовался, что закивал, с готовностью соглашаясь на все, что велел ему Ноблес.

Он сходит к дядюшке Мини, навешает ему лапши на уши. Скажет ему, мол, Ричард переехал, никто не знает куда. «Он должен поверить, иначе наше дельце сорвется, ты понял?» Да-да-да, кивал Кундо. «Добейся, чтобы он убрался восвояси, а то у нас ничего не выйдет». О'кей-о'кей, кивал головой Кундо, не сводя глаз со своего черного«понтиака».

— Ее машина здесь, возле отеля. «Эльдорадо», стоит на улице.

— Да-да.

— Разбей в ней окна. Все стекла побей: и ветровое, и фары, а главное— стекло со стороны водителя.

— О'кей.

— Вечером я расскажу тебе весь план, что ты должен будешь делать, а потом какое-то время нам нельзя будет видеться. Понял?

— Да-да.

— Будешь скучать по мне?

— Само собой.

— И вот еще что. Черт, чуть было не забыл. У тебя в багажнике печатная машинка, ее надо выбросить в океан, в Бискейн-бей. Ясно? Не в мусорный ящик где-нибудь в тупике, а чтобы пошла на дно.

Само собой, само собой. Он ни о чем не спрашивал, этот маленький засранец, до того обрадовался, что его машина вернулась целая-невредимая.

Усевшись посередине дивана, Ла Брава на какое-то время весь отдался этому странному ощущению: он видел Джин Шоу на экране телевизора и чувствовал ее тело рядом со своим. Он мог, слегка повернув голову, разглядеть ее профиль, мог видеть ее одновременно и тут, и там. В темноте обе Джин Шоу казались одинаковыми, тускловатыми, чернобелыми, но Ла Брава не мог вполне раствориться, забыть обо всем, потому что с другой стороны рядом с ним сидела Фрэнни Кауфман, и ее присутствие он ощущал с не меньшей остротой, он слышал ее дыхание, она что-то бормотала, переживая происходящее на экране, время от времени касалась соседа рукой или ногой. Фрэнни оказалась здесь потому, что Джин Шоу сама пригласила ее. Морис сидел в шезлонге и комментировал фильм, не обращая внимания на тихие просьбы Джин помолчать: если ему есть что сказать, он непременно выскажется.

— Вот что я тебе скажу: парни, устроившие игру в кости, ничего общего не имели с этим Диком Пауэллом.

— Тс-с!

— В жизни не видел, чтобы такой красавчик держал притон для игры в кости. Я тебе рассказывал про парня по имени Пи-Нат?

— Мори!

— Эдмунд О'Брайен уже тогда начал толстеть, видишь?

В какой-то момент в темноте послышался голос Фрэнни:

— Знаете, Джин… — с искренним удивлением. — Я уже видела вас раньше. Только не припомню, в каком фильме.

Повисло молчание, которое вновь прервал Морис:

— Джини, а ты с тех пор не разучилась сдавать карты?

Кундо Рей сказал старику, дескать, тот парень у стойки, ну, в регистрации отеля, сказал ему, что старик ищет Ричарда. Дядюшка Мини вытащил изо рта табачную палочку, и Кундо чуть не стошнило, когда он увидел обсосанный коричневый кончик.

— Ты что, приятель Ричарда?

Это прозвучало как обвинение. Судя по голосу и по выражению лица этого человека, еще одного чудища болотного, утвердительный ответ давать не стоило. Он сказал, что просто знаком с Ричардом, видел его тут поблизости.

— Где? — прохрипел старик. — Проводите меня, покажите скорее, где этот сукин сын.

Они вместе сели в пикап, и старик принялся рассказывать про Ричарда, мол, тот «отпал от благодати, когда повернулся задом к честной работе». А теперь, мол, Ричард стал дешевкой, подонком, готовым продать друзей и родных, чтобы спасти собственную шкуру, а то и просто для забавы. Кундо отнюдь не все понимал, но то, что он разобрал, весьма его заинтересовало, так что он постарался разговорить старикана. Мини намекнул, что и сам в свое время был «дикий, как бычок», и за бабами бегал, и выпивал, но наступает для человека такая пора в жизни, когда все это надо оставить. А Ричард ненасытный, «как прорва». Он сказал, что Ричард никогда никого не уважал, вот в чем беда.

— А вы кого за героя почитаете? — спросил он Кундо. — У себя на родине, я имею в виду.

Кундо поразмыслил. Фидель? Нет. И да, и нет. Тони Перес? Естественно. Роберто Рамос, если б он еще играл в первой лиге. Но он сомневался, слыхал ли старикан про Тони Переса и Роберто Рамоса, а потому ответил:

— Президента Соединенных Штатов.

— Этого пройдоху? — скривился Мини. — Да если даже мы все будем жрать болотную тину, ему наплевать.

Кундо спросил, зачем он ищет Ричарда, а Мини ответил:

— Загони его в угол, об остальном я сам позабочусь.

Похоже, Ричард был прав: старикан мог доставить кучу неприятностей им обоим. Кундо подсказывал ему, куда ехать: налево. Еще раз налево. Они выехали на Оушн-драйв, подбирались к «Делла Роббиа» с юга.

Кундо притронулся к локтю старика:

— Видите вон тот белый «кадиллак»? Это его машина.

Джин поднялась с дивана и включила свет. Она настояла на том, чтобы ее фильм шел в темноте. Морис, будучи не в силах выкарабкаться из шезлонга, протянул свой пустой стакан, и Ла Брава поднялся, чтобы приготовить напитки. В голове крутилась реплика Богарта в ответ на вопрос: «В каком виде вы предпочитаете бренди?» Богарт (в роли Сэма Спейда) отвечал: «В стакане». Это он после фильма с Джин Шоу стал думать актерскими репликами. Фрэнни заговорила:

— Мне очень понравилось. Особенно ваша героиня, Лайла. Она просто великолепна. Такая сложная ситуация: если она выиграет деньги, потеряет своего парня, но она готова к этому. Повторите еще раз свою реплику.

— «Поехали»? — переспросила Джин.

— Ага. Повторите, как в фильме.

— Поехали!

— Замечательно! Мне очень понравилось.

Ла Брава разливал напитки, повернувшись спиной ко всем остальным и прислушиваясь к голосам, похожим на голоса из фильма.

— Не знаю, мне показалось, Лайла слегка ненормальная, — это Фрэнни.

— Нет, нет, вовсе нет, — возражает Джин. — Скорее, она одержима своей идеей. Она попала в безнадежную ситуацию, она разочарована, но ей приходится играть свою роль до конца.

— И это освещение, вся сцена… — Фрэнни.

— Да, это тоже важно, зловещая мизансцена, — подхватывает Джин.

— Если она не сумасшедшая, значит, все дело в обстановке, в экспрессивном реализме, который заставляет нас это почувствовать.

— Вы хоть сами себя понимаете? — проворчал Морис.

— В ней ощущается перемена, — сказала Джин. — В начале она была самой обычной молодой женщиной, вполне довольной жизнью.

— Не уверена, — усомнилась Фрэнни. — Мне кажется, она уже тогда подсознательно искала приключений. Как в том, другом вашем фильме…

Пауза.

— В каком фильме? — спросила Джин.

— Я видела только вторую часть, — призналась Фрэнни, — но героиня была похожа на Лайлу. Ваш муж должен был вскоре умереть, он знал об этом, знал и о вашей интрижке с тем детективом…

— А, этот.

— И он убивает себя, совершает самоубийство так, чтобы казалось, будто это вы его прикончили. Потрясающе! Он был намного вас старше.

Ла Брава принес Фрэнни и Морису их стаканы. В это мгновение с улицы донесся звон бьющегося стекла, и Ла Брава поспешил к окну.

Обратной стороной топора Кундо Рей разбил ветровое стекло «эльдорадо», ударил по нему трижды, рассчитывая, что стекло треснет и развалится на куски, но вышло по-другому: он пробил в нем дыры, трещины разбежались во все стороны, но стекло устояло, только выглядело так, словно покрылось инеем. Он разбил фары— каждую с одного удара, и тут припомнил, что Ричард велел разбить стекло со стороны водителя — почему-то его непременно, хотя и не объяснил почему. Кундо размахнулся топором, хорошенько прицеливаясь, и это стекло ему удалось разнести вдребезги.

— Поехали! Поехали!

Ему пришлось хорошенько встряхнуть старика, так и прилипшего к заднему окошку пикапа, чтобы тот наконец тронулся с места.

— Налево. Налево, вон туда. Езжай, езжай! Проедем по Коллинс-авеню. Езжай, не останавливайся.

Старик не понимал, что происходит.

— Кто-нибудь вызовет полицию.

Подумать только!

— Надо убираться поскорее!

— Это машина Ричарда?

— Ага. Понимаешь, теперь-то он от тебя не уйдет. Займется ремонтом.

— А где он сам?

— Мы едем за ним в одно местечко.

— А что ж он машину-то бросил?

— У него там подружка живет поблизости.

— Ну, раз его машина там стоит, стало быть…

— Он просто оставляет ее там. — Черт, что же придумать? — Там машина в безопасности, не то что возле его берлоги. Он ее всегда тут оставляет.

— Мы едем обратно в хотель?

— Не, в другое место, где он должен быть. — Господи, старикан уже доконал его своими вопросами. — Он туда часто заходит. Придется поискать его там.

Старик снова сунул табачную палочку в рот и поехал дальше. По Тринадцатой улице они добрались до Альтон-роуд, что на том конце Саут-бич, который выходит к заливу, потом свернули налево и ехали в молчании, пока Кундо не распорядился сбавить ход, свернуть направо на Шестую, а затем налево на Уэст-авеню.

— Вот тут. Тормози, — сказал Кундо. — Отель «Бискайя». Годится.

Старик прищурился, рассматривая строение, огороженное цепями, натянутыми на столбики:

— Чтой-то там темно.

— Там сейчас никто не живет, — пояснил Кундо. — Развалины. Бродяги забираются сюда и разрушают. Был отель «Бискайя», а теперь — поминай как звали.

Они вышли из машины, Кундо указывал дорогу—через открытые ворота, в кромешной тьме, оскальзываясь на булыжниках — в такие же дома он забирался на Кубе во времена революции, — сквозь заросли кустов и сорняков, скрывавших от глаз дорожку, некогда пролегавшую по саду вдоль стены гостиницы. Заржавевшие пивные банки, крысы. Они вышли на открытую площадку перед гостиницей, Кундо разглядел свет фар от машин, проносящихся неподалеку, слева по шоссе Мак-Артура, машины вылетали из тьмы, а вдали, на горизонте мерцали огни Майами. Старик ничего этого не видел, он запрокинул голову, всматриваясь в темные окна большого нежилого здания. Если он войдет вовнутрь, то увидит руины, как после бомбежки.

— А че, здесь никто не живет?

— Все разрушено.

— Да, но с какой стати его закрыли?

Кундо ответил, что об этом ему ничего не известно, может, плохо работали, постояльцы жаловались.

— Пошли, — предложил он, — осмотримся. Смотрите под ноги, не ушибитесь. — И повел старика дальше сквозь заросли сорняков, мимо пустого здания, которое, казалось, таращилось на них всеми своими темными окнами, вывел его на дорожку к молу, и старик снова обернулся посмотреть на девятиэтажное здание из светлого камня, на его черные окна, он таращился так, будто в голове у него не укладывалось, как это такое большое здание люди могли забросить и не использовать.

— Тут иногда селятся бродяги, — сообщил ему Кундо.

— А че тут Ричард делает?

— Я ж вам говорил: у него есть лодка, — напомнил Кундо. — Он любит выходить в море ночью, чтоб никто не мешал. Когда возвращается, причаливает здесь. Привязывает ее вон там, у мола.

— Ричард плавает на лодке?

— Неплохая такая лодчонка. Приглядитесь — видите светлые пятна на воде?

— Да, штук пять-шесть.

— Это лодки. В одной из них должен быть Ричард.

— Откуда ты знаешь?

— Ну, его же не было там, где мы искали, и лодки у мола нет, вот откуда. Да, наверняка Ричард там. Следите за огоньками, может, какой движется в нашу сторону. Ричард обычно рано возвращается.

Кундо выдернул из брюк подол шелковой рубашки, засунул руку в штаны сзади, нащупал рукоять револьвера — той самой пушки, которую Хавьер продал ему за полторы сотни. Ох, и намяла она ему позвоночник, так и помереть недолго.

— Там впереди Майами, да? — поинтересовался Мини.

— Прямо впереди — остров, — сказал Кундо, — а чуть в стороне — знаменитый город Майами, штат Флорида. Там, где много огней.

— А вон самолет, — сказал Мини, — погляди-ка вверх.

— Можно улететь далеко, — сказал Кундо, поднимая специальный револьвер тридцать восьмого калибра и стреляя Мини в затылок. Он стоял почти вплотную к нему. Выстрел прозвучал чересчур громко. Кундо не ожидал такого грохота. Грохот ошарашил его, он успел всего лишь еще один раз выстрелить Мини в голову, пока его тело падало в залив Бискейн.

Что-то еще надо было выбросить в залив, о чем-то Ричард говорил ему, но, стоя у самой кромки воды, Кундо так и не смог вспомнить, о чем речь.

Глава 19

Человеку, умевшему ждать почтальона в гостиной миссис Трумэн и целыми днями сидеть в неприметной машине, усыпанной пустыми бумажными стаканчиками, торчавшему в малом зале миссис Трумэн перед телевизором, а потом, снова и снова, — в неприметных машинах, Бак Торрес сказал в трубку:

— Погоди, я поговорю с майором.

Ла Брава терпеливо ждал, стоя у телефона и косясь на фотографию слонихи по имени Рози, которая катила бетоноукладчик по полю для гольфа в Майами-бич в двадцать каком-то году.

Джин Шоу и Морис тоже ждали, сидя в гостиной Мориса у стола, на котором лежала записка и вскрытый, смятый конверт— его сжали с такой силой, что он уже не мог плоско опуститься на стол.

Бак Торрес поговорил со своим начальством, майором, возглавлявшим отдел расследований в полиции Майами-бич. Когда Торрес вернулся, он сказал:

— Письмо пришло не по почте, так? Она нашла его в машине?

— Сегодня утром, — подтвердил Ла Брава. — Стекла в машине разбили вчера вечером в десять минут одиннадцатого, я посмотрел на часы. Однако записку мы обнаружили только сегодня утром.

— Вчера вечером вы выходили к машине?

— Мы услышали звон бьющегося стекла. Мы вышли, но записки тогда не видели. Она лежала на переднем сиденье. Машина была заперта, им пришлось разбить стекло со стороны водителя, чтобы подбросить записку. Сегодня утром, когда дама подошла к своей машине, она увидела в ней записку.

— По почте ничего не приходило?

— Я только что вам сказал, — повторил Ла Брава. — Она была в машине.

— Это первая записка?

— Да.

— Ничего не приходило по почте, не было никаких междугородных звонков?

— Послушайте, это ваш случай, — предупредил его Ла Брава. — Хотите обратиться в ФБР— я не против.

— Майор пока не решил.

Ла Брава переступил с ноги на ногу, глядя на слониху Рози, которая катила бетоноукладчик. Вокруг нее и на заднем плане теснились маленькие фигурки в блейзерах и белых брюках. Он сказал:

— Было бы неплохо, если бы кто-нибудь взглянул на эту записку. Вы меня понимаете? Если б кто-нибудь приподнял свою задницу, — тут он заговорил резче, — поскольку требование денег сопровождается угрозой убийства. — Он должен был держать себя в руках, говорить спокойно, но ему это удавалось с трудом. Он догадывался, что смущает Торреса.

— Сколько они потребовали? — переспросил Бак Торрес.

— Шестьсот тысяч, я тебе уже говорил.

— Мне послышалось, шесть, — возразил Торрес все тем же спокойным тоном и внезапно умолк.

— Ты чем-то подавился? — осведомился Ла Брава. — Скорую вызвать?

— Полегче, — огрызнулся Торрес, — сейчас я приду в себя. — Помолчал еще немного и добавил: — И пусть никто не притрагивается к записке.

— Спасибо за напоминание, — буркнул Ла Брава, вешая трубку. Завелся с полоборота, вот что значит отсутствие практики. А может, он так реагирует потому, что это дело затрагивает и его самого, что это глубоко личное дело. И все же не следовало дразнить полицейского, ни к чему все эти тупые шутки насчет «подавился» и прочее. Глядя на Джин, он сказал ей и Морису:

— Они еще не решили, стоит ли обращаться в ФБР.

— А я уже решила, — выпрямившись, отрезала Джин.

— Они не решили даже, приедут сюда сами или вызовут вас к себе, — продолжал Ла Брава, подойдя к столу. — Это серьезное дело, и оно застигло их врасплох. Вполне понятно, что они хотят взять тайм-аут и все хорошенько обдумать. Я знаю Гектоpa Торреса, он большой мастер — можно сказать, рекордсмен, раскрывает убийства даже через год. Он должен посмотреть и определить, нужно ли обращаться в ФБР. Строго говоря, это не федеральное дело — во всяком случае, пока. Насколько я понял, Торрес предпочел бы сам приехать сюда — без всякой помпы, без сирен и прочего, — нежели вызывать нас в участок. Кто знает, а вдруг за вами наблюдают.

— Совершенно очевидно, кто за этим стоит, — произнесла Джин. — Это он, больше некому.

— Прошлой ночью я подумал— это подростки, обкурились травкой. А утром видел в газете, в Бейруте опять взорвали машину — на этот раз начинили взрывчаткой «мерседес», причем белый. Неужели не могли выбрать «форд» или «шевроле»? — Морис оглянулся на Ла Браву и спросил растерянно: — Ты никого не видел?

— Было темно.

— Это Ричард Ноблес, — твердила Джин. — Мне достаточно было взглянуть на записку: это его манера выражаться.

— Проволока для сена, — кивнул Ла Брава. — Его дядюшка Мини Комбс — я говорил с ним вчера — тоже упоминал проволоку. Рассказывал, как папаша Ричарда складывал ее вшестеро и лупил его, когда тот был мальчишкой, чтобы дурь из него выбить.

— Не помогло, — вздохнула Джин.

— Когда я увидел записку, это слово сразу бросилось мне в глаза, — продолжал Ла Брава. — Он не знает, как оно пишется.

Перегнувшись через спинку стула, он взглянул на машинописный листок. Ла Брава умел ждать, он прочел несколько тысяч угрожающих посланий, сидя за столом в Отделе превентивных расследований, Вашингтон, округ Колумбия. Послание было напечатано через один интервал на разлинованной странице из большого блокнота, вертикальная красная черта делила страницу пополам, край растрепался, когда страницу отрывали от спирали блокнота. Шрифт — стандартный для портативных машинок. Кое-какие характерные приемы, в словах «проволка», «посмотри» большие буквы набиты поверх маленьких. Только одно слово написано неправильно — «проволока». Печать четкая, нет замазанных, стертых букв, каких-либо особых примет; тот, кто печатал, работал неумело, нажимал то сильнее, то слабее, одни буквы почти черные, другие едва видны. Эксперты по идентификации сфотографируют эту записку, сделают увеличенные копии, а потом, чтобы найти скрытые отпечатки, пропитают оригинал раствором йода, от которого бумага станет твердой и бледно-лиловой.

Ла Брава представил себе Ноблеса, склонившегося над портативной машинкой и медленно, с трудом, двумя пальцами набирающего букву за буквой. Послание выглядело так:

Твоя жизнь стоит $ 600 000.

У тебя есть три дня, чтобы собрать деньги старыми купюрами не мельче, чем по двадцать, и не крупнее, чем по сотне долларов, и не говори, будто тебе негде их взять. У тебя бабла куда больше. Добудь 4000 сотенных, 3000 пятидесяток и 2500 двадцаток. Положи деньги в двойной тридцатигаллонный мешок для мусора, а его запихни в другой мешок для мусора такого же размера и стяни проволкой. Проводка для упаковки сена будет в самый раз. Тебе сообщат, куда отнести деньги. Если не сделаешь, как сказано, ты умрешь. Если попробуешь выкинуть какой-нибудь номер, ты умрешь. Если сообщишь полиции или кому-нибудь еще, ты умрешь. Посмотри на свою машину и увидишь: это не пустые угрозы. У тебя есть два дня на то, чтобы добыть деньги и привести машину в порядок. Я слежу за тобой.

Торрес явился в сопровождении эксперта-дактилоскописта, оба в рубашках без галстуков. Пиджак Торрес держал при себе под мышкой. Эксперт, юный и почтительный, вытащил из черной спортивной сумки два револьвера в кобуре, и оба копа прицепили орудие к поясу у правого бедра, прежде чем приблизиться к записке, лежащей на обеденном столе. Они подбирались к ней медленно, можно сказать, вкрадчиво.

Ла Брава, стоя в нескольких шагах от стола, следил, как полицейские, не притрагиваясь к записке, читали ее. Джин и Морис наблюдали за ними из-за двери, оставаясь в гостиной. Торрес, белый латиноамериканец сорока трех лет с жесткими чертами решительного, красивого в своей решительности лица, сегодня выглядел старше обычного. При свете свисавшей с потолка гостиной люстры его неподвижное лицо казалось деревянной маской, оно застыло, словно он заглянул в открытый фоб. Из бокового кармана брюк он извлек записную книжку и слово в слово скопировал послание. Потом негромко отдал приказ эксперту, и тот обратным концом карандаша столкнул и записку, и конверт в раскрытую папку. Затем дактилоскопист взял свой черный кожаный портфель, и Торрес предупредил Джин:

— Мисс Шоу, нам придется, если вы не против, взять у вас отпечатки пальцев. Разумеется, если вы притрагивались к записке…

— Джо предусмотрел это, — откликнулась Джин.

Торрес оглянулся на терпеливо ожидавшего Ла Браву:

— Я рад, что вы были рядом.

Ла Брава тоже был рад, и не только этому: он был доволен, что все предусмотрел и заранее сделал снимки Ноблеса и того мокроспинника. Он был доволен, что дело находится в руках Торреса, но он хорошо знал, что последует дальше, и ожидание напрягало его.

Однако не было никакой возможности ускорить процесс. Невозможно было вытащить Ноблеса из номера гостиницы и запихать его в полицейскую машину. Пока что Ла Браву беспокоил только Ричард Ноблес. Он был уверен: как только они заполучат Ричарда, мокроспинник из Мариэля также окажется в их руках.

Дактилоскопист удалился. Они подождали, пока Джин отмыла руки, потом снова ждали, пока она варила кофе на кухне у Мориса. Ла Брава знал, что ему придется держать рот на замке, пока будут обсуждать давно известные ему вещи.

А потом Джин почти час рассказывала Баку Торресу о Ричарде Ноблесе, Торрес выдерживал долгие паузы, прежде чем задать очередной вопрос, он говорил очень мягко, негромко, не перебивая, почти ничего не записывал. Джин держала наготове фотографии Ноблеса, те самые, которые отдал ей Ла Брава. Торрес внимательно рассмотрел фотографии и обернулся к Ла Браве:

— Это тот самый парень?

— Он живет на Коллинс, в отеле «Парамаунт», — сообщил Ла Брава. — Вернее, жил.

Торрес пошел позвонить, Ла Брава тем временем спустился в темную комнату и вернулся с черно-белыми снимками Кундо размером восемь на десять: кубинец стоял на тротуаре у пляжа, одна рука взметнулась к лицу, почти касаясь подбородка, глаза живые, немного испуганные— он смотрел прямо в камеру, которую направил на него фотограф, сидевший в кресле-каталке и укрывший свое лицо под старой соломенной шляпой.

— Он живет на Коллинс в «Ла Плайа», — сказал Ла Брава. — Вернее, жил. Вчера я чуть было не сфотографировал его, когда он бил стекла, но я не стану давать об этом показания в суде. Мы же хотим взять его не за разбитые стекла, верно? Я передам вам снимки обоих парней и негативы.

Бак Торрес снова позвонил по телефону, вернулся и принялся расспрашивать Джин о кубинце.

Она сразу отрицательно покачала головой. Потом долго рассматривала фотографии, но в итоге снова покачала головой. Наконец, Торрес задал вопрос, которого давно ожидал Ла Брава:

— Почему именно шестьсот тысяч?

Джин промедлила с ответом.

— Какая разница? — возмутился Морис. — Просто симпатичная круглая цифра со множеством нулей.

— То же самое можно сказать и о пятистах тысячах, — возразил Торрес, — и о миллионе.

— Я уже думала об этом, — призналась Джин. — Мне только одно приходит на ум: примерно столько стоит моя квартира. — Она запнулась, оглянулась на Мориса, словно ожидая от него поддержки, затем в упор посмотрела на Торреса и сказала: — Мне неприятно говорить об этом, но как-то раз я упомянула, что пай за мою квартиру полностью выплачен. Ричард очень… очень домашний, понимаете…

«Неужели?» — про себя подивился Ла Брава.

— Этакое провинциальное обаяние.

Он хорошо помнил, как Джин произнесла эти же самые слова, в этой же самой комнате, когда впервые зашла речь о Ричарде Ноблесе.

— Сразу создается впечатление, что ему можно доверять, — продолжала Джин. — Кажется, я говорила ему, что вся моя собственность сводится к этой квартире, я хотела подчеркнуть, дескать, внешность обманчива и часто в здешних краях за признак богатства принимают лишь видимость, голливудские декорации. Да, теперь я припоминаю, как это вышло. Я случайно наткнулась на него в тот день на парковке, он сказал, что супруги, живущие в нашем доме, выставили свою квартиру на продажу и запросили четыреста пятьдесят тысяч, а я ответила, что цена варьируется от четырехсот до шестисот тысяч в зависимости от этажа, — чем выше, тем дороже. Ему прекрасно известно, что я живу на верхнем этаже, с видом на океан.

Ла Брава внимательно слушал ее тихую повесть. Джин Шоу казалась опечаленной, словно признавалась в совершенной ошибке. По-видимому, ей нелегко давался этот рассказ.

— Я неверно судила об этом человеке. Я уже говорила Мори— ты тоже слышал, Джо, — быстро оглянувшись на него, добавила Джин, — я говорила, что Ричард разыгрывал из себя дружелюбного, честного парня, и мне не хотелось обижать его, обращаться с ним как с прислугой.

— Но он стал запугивать тебя, — вмешался Морис. — Дай ему палец, и он откусит всю руку. Что я тебе сказал, как только услышал про этого парня? Я тебе сказал: у него что-то на уме, он постарается выжать из тебя все, что сможет.

— Да, ты меня предупреждал, — кивнула Джин.

— Я говорил тебе: такие парни ошиваются в Майами-бич с того самого дня, как построили этот мост. Теперь они отправились дальше — в Бока, в Палм-бич.

— Он когда-нибудь что-нибудь просил у вас в открытую?

Джин ответила, что не просил.

— Но он считал себя вправе заглянуть ко мне, когда ему вздумается. А спустя какое-то время стал вести себя по-хозяйски — точнее не скажешь.

Ла Брава припомнил, как в тот первый вечер Джин рассказывала им о Ноблесе, с каким видом он ходил по ее квартире, рассматривал ее вещи. Сейчас она не стала вдаваться в подробности.

— Вы виделись с ним после того, как переселились в отель? — задал следующий вопрос Торрес.

— Нет.

— Однако ему известно, что вы здесь.

— Очевидно, — пожала плечами Джин.

Торрес призадумался, мысленно перебирая полученную информацию, и подытожил свои размышления следующим образом:

— Шестьсот тысяч — большие деньги.

Ла Брава вспомнил, как в первый вечер Джин заявила:

— Беспокоиться не о чем, денег у меня все равно нет.

Теперь она уже не могла так сказать.

Днем Ла Брава проехался в машине Мориса мимо отелей «Парамаунт» и «Ла Плайа». Детективы в Майами-бич предпочитали использовать для работы конфискованные машины, а не простые «незаметные» «доджи» и «плимуты», которые им выдавали на время дежурства. Ла Брава сфотографировал копа, занимавшегося наружным наблюдением в красном такси-«шевроле» с номером 208. У настоящих такси номера начинались с 1100. Когда Ла Брава вернулся в «Делла Роббиа», он обнаружил припаркованный перед входом в гостиницу грузовик «Саузерн Белл».

Торрес четко придерживался инструкций: он получил добро от прокурора штата на прослушивание телефона Мориса и вызвал рабочих телефонной компании, чтобы установить жучки. Кроме того, им предстояло установить в комнатах Мориса второй аппарат: как только кто-нибудь позвонит Джин, Морис со второго аппарата позвонит в службу безопасности «Саузерн Белл», и те проследят, откуда исходит звонок В операторской телефонной компании к коммутаторам «Парамаунта» и «Ла Плайа» подключили регистрирующее устройство, так что номера всех исходящих звонков будут зафиксированы — для этого не требуется санкция суда. В уголке кухни в «Делла Роббиа» впритык к темной комнате выгородили закуток для полицейского поста, снабженного телефонами и магнитофоном. Ла Брава был уверен, что все эти жучки и звукозаписывающие устройства не принесут ни малейшей пользы.

В начале седьмого в его дверь постучал Торрес. Он сообщил, что с «эльдорадо» сняли отпечатки пальцев и отогнали машину в ремонтную мастерскую вставить стекла. Они распили по банке пива. Торрес казался усталым, угнетенным, Ла Брава все еще терпеливо ждал. Он твердо решил, что, будучи теперь лицом гражданским, не станет лезть с вопросами и высказывать свое мнение, пока его не спросят, и все же, когда Торрес сказал: «Теперь нам остается только ждать», — Ла Брава не удержался:

— Как долго?

— То-то и оно, — промолвил Торрес— Чтобы сделать все как следует, надо задействовать половину личного состава отдела, по три смены в день в трех стратегических пунктах — они должны сидеть в машинах и в вестибюлях гостиниц. Все плохие парни, которые ошиваются в городе, были бы просто счастливы. Если бы все разрешилось быстро, прямо сейчас — за два дня собрать деньги, на третий доставить, — мы бы справились, в противном случае придется вызывать федералов.

— Он не станет звонить по телефону, — предупредил Ла Брава.

— Ты уверен?

— Он служил в полиции. Он знает про жучки и распознавание голоса.

— Какой-то он странный, — возразил Торрес. — В жизни такого не видал. Требует полный мешок денег, пакет из-под мусора замотать проволокой — замечательно! Только что из навоза вылез. А как он пытался наладить рэкет, все эти старые приемчики— запугивание, покровительство! Можно подумать, он прямо-таки сам напрашивается, чтобы его схватили.

— Где он сейчас?

— В гостинице. Сходил к «Волфи» и вернулся. Больше никуда не выходил.

— Вы установили жучок в его номере?

— Его честь судья сказал «нет». Остается только самописец на коммутаторе. Если он позвонит ей, мы будем знать.

— А что наш мокроспинник?

— Его нет на месте.

— Съехал?

— Нет, просто куда-то пропал. Один парень — за ним имеется должок — заглянул в отель и спросил.

— Почему вы не обыскали его номер?

— Его честь судья сказал «нет».

— А где его машина?

— Неизвестно. Такая машина должна бросаться в глаза, но ее не видели ни в Дейде, ни в Броварде, ни в Палм-бич.

— Что тебя напрягает больше всего?

— В смысле?

— Во всем этом деле. Что не так?

— Не могу поверить: неужели он так глуп? Все время задаю себе этот вопрос. Ты говорил, он служил в полиции, был агентом, потом охранником за четыре бакса в час. Он получил лицензию на автоматическое оружие— это наводит на размышления. Но я не знаю, он и в самом деле хочет получить выкуп или происходит что-то иное.

— Что же еще?

— Я не уверен, что парень продумал свои действия.

— Тебе остается только молиться и ждать. Господи, сделай так, чтобы он зарвался, да побыстрее. А если ничего не произойдет?

— Майор сказал: через три дня вызываем ФБР. Пусть студентики поработают. Заберут это письмо в Вашингтон, изучат его вдоль и поперек и сообщат нам: судя по шрифту, послание напечатано на машинке «Смит-Корона» через черную ленточку на листе из блокнота. В самом деле? Спасибо огромное! Ребята, все на поиски чертовой «Смит-Короны»! Джо, этот парень должен сделать следующий шаг, а если нет— значит, он струсил и ничего не будет.

— Или решил выждать.

— У меня есть только три дня.

— Хорошо, допустим, он выйдет на связь— и что дальше?

— Она понесет деньги, а мы будем ее сопровождать.

— Шестьсот тысяч долларов?

— Без вариантов.

— Можно просто нарезать бумагу.

— Джо, что в записке сказано? «Выкинешь какой-нибудь фокус— умрешь». Мы должны принять это на веру. Что, если мы скажем: «Полно, парень просто дурачится, не обращайте внимания», — а парень возьмет да и прикончит ее? Мы все окажемся не в лучшем положении, особенно сама леди. А может, получится так, что придется дать ему увидеть деньги, прежде чем мы сумеем его схватить. Нужно, чтобы все выглядело по-настоящему. Ты сам это знаешь. Главное, не выпускать из виду актрису и сумку с деньгами. Все зависит от него — насколько он ловок. Только так не бывает, чтобы парень был ловок и при этом настолько туп.

— Ты смотрел ее фильмы?

— Наверное, точно не помню. Имя вроде бы знакомое и лицо тоже, но как-то смутно. Она была звездой?

— Не первой величины, но хороша. Очень хороша.

— Посмотрю при случае.

— Откуда она возьмет деньги? Шестьсот тысяч наличными.

— Издеваешься? В банках Майами такие суммы лежат в каждом сейфе. Парни из отдела по борьбе с наркотиками все время их выгребают.

Ла Брава задумался, потом спросил:

— Она считает, что сумеет раздобыть деньги?

— Я задал ей этот вопрос. Дескать, прошу прощения, но сможете ли вы собрать такую сумму? Она сказала «да». Сказала, поскольку нам известно, кто за этим стоит, особой опасности она не видит. В смысле, поскольку парень — идиот.

— Так прямо и сказала?

— Что-то в этом роде. По-видимому, она совершенно уверена, что Ричард завалит дело.

— Но сперва ей придется собрать деньги, — уточнил Ла Брава.

— Мне все равно, где она их возьмет, — отозвался Торрес. — Может, под кроватью хранит, ее личное дело.

— Нужно переписать номера банкнот.

— Сфотографируй их. Я проконсультируюсь в банке. Но если парень уйдет с деньгами, они пропали.

Ла Брава умолк. Отхлебнул глоток пива, выглянул из окна — небо сливалось с океаном, огромное пространство таяло в сумраке надвигавшейся ночи, мир первозданной чистоты, где нет места преступлениям. Дурные идеи зарождаются в замкнутом пространстве. Торрес тоже поглядел в окно, но не нашел там ответа на свои вопросы и вновь обратился к Ла Браве:

— А что у тебя на уме?

— То же, что и у тебя: неужели он так туп?

— Придется с этим смириться.

— Может, он только прикидывается идиотом?

— Не похоже, чтобы он очень старался.

— А если главный — не он?

Теперь пришлось призадуматься Торресу:

— А кто, мокроспинник?

— Кундо покрутился тут несколько дней, осмотрелся, — развивал свою мысль Ла Брава, — а теперь, когда записка попала по назначению, он смылся. Оставил Ричарда на виду для отвода глаз. Отвлек нас, а сам пока готовит дело.

— Хорошо бы собрать сведения о нем, узнать, чем он занимался на Кубе.

— Сидел в тюрьме — информация от Давида Беги, получена с помощью Гилли и Пако Боза.

— У тебя осведомителей больше, чем у меня.

— Я их не сдаю.

— Может, разузнаешь побольше о мокроспиннике, что он за человек?

— Может, вам надо взять Ричарда, — предложил Ла Брава. — Вы-то хоть умнее, чем он?

— Хотелось бы надеяться.

— Разыграйте спектакль— типа, у вас все улики. Предложите ему сдать мокроспинника. Ричард обожает сделки с полицией. Возьмите мокроспинника и заприте их в одной комнате. Кто выйдет живым, получит от десяти до двадцати пяти лет.

— Или оба уйдут.

— А что, идея!

— Знаешь, какое впечатление у меня складывается, когда я тебя слушаю? — спросил Торрес. — Интуиция, понимаешь.

— Какое?

— Не слишком-то ты переживаешь за свою кинозвезду. Не принимаешь близко к сердцу ее интересы.

Ла Брава промолчал.

— Я не хочу предъявлять этим парням покушение, я хочу взять их с мешком денег в руках. Вот что я собираюсь делать: следить за ней и за мешком. Не спускать с них глаз. Мне только это и остается. Во-первых, я не хочу, чтобы ее убили из-за меня, во-вторых, и не хочу подвести свой отдел, — подытожил Торрес.

Глава 20

Похоже на какой-то из ее фильмов.

Эта мысль все время крутилась в его мозгу, а причиной была та фраза, которую обронил Бак Торрес: «Не слишком-то ты переживаешь за свою кинозвезду».

Ла Брава, хорошенько все обдумав, вынужден был признать, что это правда. А коли так, значит, в его голове смешались два образа Джин Шоу: реальной Джин и той, что на экране. За ту, которая на экране, он никогда не волновался, поскольку она и сама могла о себе позаботиться или же потому, что ее героиня не заслуживала особого сочувствия — она часто играла преступницу и никогда — жертву. Сейчас же Джин попала в историю, смахивающую на кино, однако здесь она была жертвой, а не паучихой, разлучницей или алчной девицей. На этот раз именно она — хорошая девочка. Только вот хорошими девочками, как правило, бывают блондинки, ясноглазки, хранящие свое целомудрие для Роберта Мичема, Дика Пауэлла или… Виктора Мейчера.

Ему вспомнилась сцена с Виктором Мейчером в комнате с зарешеченными окнами. Она выдыхает ему в лицо струю сигаретного дыма (хорошие девочки никогда не выдыхают дым, а тем более кому-то в лицо). У Виктора Мейчера играют желваки на скулах, но он даже не моргнул, когда дым попал ему в глаза. Он не сердится на нее, скорее, он разочарован. Близится конец. Она выпускает еще одну струю дыма, ее уводят в зал суда и приговаривают к пожизненному заключению за убийство.

Она кричит судье: «Я не делала этого! Клянусь, я не делала этого!» — и ее уводят, газетчики разбегаются по своим делам, поспешно нахлобучив шляпы, Виктор Мейчер стоит в дальнем конце зала рядом с хорошей девочкой, рядом с мисс Целомудрие, крепко стиснув челюсти, и в глазах его печаль.

Ла Брава представил, как после просмотра этого фильма Фрэнни Кауфман попыталась с помощью Джин Шоу припомнить другой: «Ваш муж кончает с собой… Потрясающий тип, сделал так, чтобы подставить вас». А Джин ответила… Джин ответила:

— А, вы об этом.

Он в тот момент отошел от бара Мориса, держа в каждой руке по стакану, и услышал звук бьющегося в машине Джин стекла.

Как в одном из ее фильмов?

Зрителей не волнует участь Лайлы в «Поехали» и той женщины, которая отравила мужа в «Ночной тени», а в «Западне» устроила так, чтобы ее любовника сбросили с моста Золотых ворот.

При желании можно переживать за героиню, хотя и так ясно, что ее ждет хеппи-энд. Герой обнимет ее и скажет: «Ах ты, глупышка, неужели ты с самого начала не догадалась, что для меня существуешь только ты? Чтобы я запал на такую, как она?!» А «она» за кадром язвительно восклицает: «Салют!»

Ла Брава вынужден был себя одернуть: в реальном сюжете героиня— Джин. И вообще это не кино, и каков будет конец — неизвестно. Вот стоило только ему подумать о настоящей Джин Шоу, как ему уже мерещилась та же вкрадчивая настороженность и спокойная уверенность в себе, которую он наблюдал у нее на экране. Требовалось как-то отделить один образ от другого, чтобы начать понастоящему волноваться за Джин. Жаль, что в жизни не слышится закадровая музыка, позволяющая определить, кто есть кто.

И вновь та сцена с Виктором Мейчером. Она выдыхает дым ему в лицо. Еще кое-какие эпизоды фильма встали на место. Точно, это тот самый фильм, который упоминала Фрэнни.

Наступило утро следующего дня после того, как была получена записка. Ла Брава еще не виделся с Морисом и Джин. Он постучался к Фрэнни, подождал, спустился в холл и обнаружил там девушку в окружении старух постоялиц «Делла Роббиа». Сперва он решил, что Фрэнни проводит очередную демонстрацию чудодейственного биокрема, используя в качестве модели одну из старых дам — миссис Хеффель, — которая неподвижно застыла перед ней в неудобной позе.

Однако оказалось, что Фрэнни занята не рекламой «Спринг Сонг», а рисунком: она набрасывала пастелью портрет пожилой дамы.

Посмотрев на него, Фрэнни спокойно спросила:

— Что ты об этом думаешь, Джо?

Он ответил слегка удивленно:

— Я думал, ты рисуешь только гостиницы.

— Садись, я все тебе объясню.

В этот момент Ла Брава поймал на себе взгляд полицейского, появившегося в холле с другой стороны: молодой приятного вида парень в гражданской одежде стоял возле двери в небольшой коридор, ведущий к темной комнате и закутку, выделенному в кухне отеля для полицейского штаба.

— В чем дело, Джо? — удивилась Фрэнни, но он уже повернулся к ней спиной.

Молодой полисмен оглянулся по сторонам и сказал:

— Сержант Торрес просил передать вам, что хочет встретиться с вами в морге больницы «Джексон мемориал».

— Зачем?

— Он хочет, чтобы вы опознали утопленника.

— Почему именно я?

Этого молодой человек не знал.

Тело Мини Комбса, раздетое, со следами вскрытия, накрытое простыней, лежало на выдвижной металлической полке в трейлере-холодильнике.

Морг округа Дейд при больнице «Джексон мемориал» был постоянно переполнен, с тех пор как в Майами прибыло сто двадцать тысяч эмигрантов из Мариэля и в городе произошел демографический взрыв. Мокроспинники часто убивали друг друга. Полицейскому патологоанатому пришлось арендовать для сверхплановых трупов трейлер-рефрижератор. Трейлер стоял позади здания морга; раньше на его борту можно было прочесть надпись «Бургер Кинг», но затем надпись догадались закрасить, и газетчики перестали смаковать столь пикантную ситуацию.

Ла Брава смотрел в изувеченное, до неузнаваемости разбухшее лицо. Бак Торрес что-то говорил о двух отверстиях в затылочной части головы: одна пуля прошла навылет, другая, тридцать восьмого калибра, с облегченным наконечником, застряла в передней доле мозга — до чего крепкая у старика башка! Береговая охрана выудила покойника на границе территориальных вод, его вынесло приливом. Тело пробыло в воде около суток. Ла Браву вызвали на опознание, поскольку в бумажнике старика обнаружили листок из блокнота со штампом «Стар секьюрити, частная охрана предохраняет от преступления», на котором было имя и адрес Ла Бравы. Пикап, принадлежавший старику, так и стоял у входа в заброшенный отель «Бискайя».

Серая рабочая одежда, тяжелые башмаки, ключи, банка пива, бумажник с водительским удостоверением и тридцатью восемью долларами — все это было упаковано в бумажный пакет, покоившийся между раздувшихся, похожих на мраморные колонны ног. На большом пальце правой ноги висела бирка. Нет, сказал Торрес, табачную палочку они не нашли. Какая еще палочка?

Ла Брава смотрел на утратившее формы тело, на грубый разрез от ключицы до паха, на изуродованное лицо.

— Это дядя Ричарда Ноблеса, — сказал он. — Я направил его к Ричарду в гостиницу. — И, чуть помолчав, добавил: — Теперь вам есть за что привлечь его, верно?

Он сам удивился тому, как спокойно звучал его голос. Этот голос не соответствовал его внутреннему состоянию. Ожидание закончилось.

Ла Брава вернулся домой. Машина Джин стояла на улице, ее уже починили. Ему хотелось повидать Джин, но вместо этого он направился в темную комнату и подготовил снимки Ричарда Ноблеса размером восемь на десять дюймов. Посидел в одиночестве в гостиной, рассматривая бывшего охранника, которого Фрэнни окрестила «здоровенный ломоть». Ломоть чего? Он хотел предупредить Фрэнни: присмотрись к нему повнимательней. Вглядись, как он движется. Вслушайся в его речи.

Можно ли надавить на такого, как Ричард? Запугать его? Обратить в бегство?

Ближе к вечеру позвонил Торрес, попросил зайти.

Ла Брава прошелся по Коллинс. Действительно ли Ричард так глуп? Дойдя до гостиницы «Ла Плайа», он заколебался. Стоит ли за всем этим мокроспинник или он просто вовремя смылся? Он прошел дальше, до оштукатуренного здания без окон, похожего на блокгауз, на пересечении Первой улицы и Меридиан — там располагался детективный отдел.

Внутри помещение ничем не отличалось от того, что Ла Брава привык видеть в полицейском участке: разномастные столы и парты, сдвинутые рядами, чтобы сэкономить место, за столами сидят мужчины атлетического сложения или же неприметные чиновники в гражданской одежде. Наплечную кобуру уже не носили, теперь «смит» или «магнум» с коротким стволом и тяжелой рукоятью подвешивали на бедре. В углу находилась камера для задержанных— вот она-то как раз отличалась от всего, что доводилось Ла Браве видеть раньше, поскольку решетка была сделана из изогнутых переплетенных прутьев и больше напоминала орнаментальную ограду какого-нибудь испанского патио.

Стол Бака Торреса располагался напротив камеры, у двери в коридорчик, по которому можно было попасть в уборную, к автомату с кофе или в комнату для допросов размером четыре с половиной фута на пять с половиной. Ла Брава сел, и Торрес пододвинул к нему протокол допроса Ричарда Ноблеса. На первой странице излагались права задержанного.

— Мы допросили Ричи.

Ла Брава убедился, что на первой странице после каждого пункта стоит подпись Ричи. Бак Торрес всегда заботился о том, чтобы всуде не было неприятных сюрпризов: допрашиваемому вначале предлагали вслух зачитать свои права, расписаться после каждого пункта и внизу страницы. «Ричи Ноблес» — так подписывался этот тип.

— Вы показали ему тело Мини?

— Мы с этого начали, потом повезли его сюда. Пока мы везли его в Майами, он приговаривал: «Ребята, вы совершаете большую ошибку. Может, вы думаете, что у вас на меня что-то есть, — тут он назвал меня „напарник“, — но вы ничего на меня не повесите».

Ла Брава внимательно слушал.

— Мы завели его в трейлер. И вот что я тебе скажу: он был в шоке. Он не притворялся, он был искренне потрясен.

— Он очень глуп? — спросил Ла Брава.

Торрес запнулся.

— Он не настолько умен, чтобы это сымитировать, — решил он наконец.

— Чтобы разыграть шок, нужен особый ум?

— Джо, он не притворялся. Он просто глазам своим не поверил, когда увидел старика.

— Он опознал его?

— Безусловно. Его дядюшка Мини. «Как это дядюшка Мини оказался тут?» — удивился он.

— А потом вы сели с ним в той маленькой комнатке и пощупали его.

— Он сказал, что понятия не имеет, зачем старикан сюда явился. Клянется, что не встречался с ним. Регистратор в отеле Ричи показал, что старик провел в холле пару часов накануне вечером, но Ричарда он с ним не видел. Он видел с ним латиноамериканца, невысокого, щеголеватого…

— Похожего на нашего мокроспинника?

— Вероятно, с волнистыми волосами и серьгой. Но Ричи он с ним не видел.

— Вы спросили Ричи, видел ли старика кто-нибудь из его знакомых?

— Само собой. Он говорит— «нет». Предположим, латиноамериканец и есть наш мокроспинник. Хорошо, я могу доказать, что он был со стариком, но не могу увязать его с Ричардом. Хотел бы, поверь мне, но не могу.

— Знаешь Джонбуля, таксиста из «Центрального»?

— Это тот, что вечно чем-то недоволен?

— Он самый. Он может увязать Ричарда с мокроспинником. Выясни, не видел ли Джонбуль «понтиак» кубинца возле отеля в то время, когда регистратор видел своего латиноамериканца, и не уехали ли они оба на этой машине.

— В любом случае они уехали на грузовике старика, поскольку грузовик остался стоять у «Бискайи», а ключи от него в кармане у старика. В грузовике полно отпечатков. Если это тот самый кубинец, Кундо Рей, мы получим его отпечатки из округа Волюсия, там его задерживали за вождение краденого автомобиля. Если нам удастся доказать, что он побывал в грузовике, — уже хорошо. Ричард клянется, что в глаза не видел этот грузовик.

— Может, и не видел, — кивнул Ла Брава, — но он знал, что старик охотится за ним. Поговори с Джо Стеллой из «Стар секьюрити» на Лантана-роуд, Ричард работал на него. Он не отвертится от этого дела. Вы убедитесь, что это он послал мокроспинника отделаться от дяди. Что скажешь на это?

— Поручил убить его?

— Например.

— Ричи был в шоке, Джо. Поверь мне.

— А сколько утопленников он видел в жизни, да еще с пулей в башке? Даже если тебе заранее известно, что человека убили, такое зрелище… Сам понимаешь.

— Джо, он позволил нам обыскать свою комнату.

Ла Брава впервые услышал разносившиеся по общему помещению голоса, звонок телефона.

— В комнате чисто, — продолжал Торрес. — Можно подумать, там каждый час прибирает горничная.

— Он предъявил вам свою пушку?

— И лицензию на нее тоже. Протянул мне и сказал: «Вот, наверное, вы захотите проверить».

— И при этом смотрел тебе прямо в глаза.

— Это не он прикончил старика, Джо.

Снова повисло молчание, потом Ла Брава сказал:

— Можно кое-что предложить?

— Что?

— Вызовите Давида Вега — он тоже из Мариэля, живет в гостинице «Ла Плайа» — и расспросите его о нашем мокроепиннике. Может быть, выяснится, что Кундо покупал пушку как раз тридцать восьмого калибра и пули в стальной рубашке с облегченным наконечником. Там, в гостинице, один парень торгует пушками и боеприпасами на любой вкус.

— Откуда ты знаешь?

— Я сфотографировал его. С обрезом в руках.

— Господи Иисусе! — пробормотал Торрес.

— Я спросил его: «Можно тебя сфотографировать?» Он почти все время под кайфом. Он сказал — пожалуйста, это только на пользу бизнесу.

— Господи Иисусе! — повторил Торрес.

— Давид Вега вам поможет. Он наведет вас на торговца оружием, и делайте с ним, что хотите, только сперва расспросите его о Кундо. Если не найдете Давида Вега, поищите парня по имени Гилли, он фарцует на пирсе.

— Откуда ты знаешь всех этих ребят? — изумился Торрес.

— Они любят фотографироваться. Однако вернемся к Ричи. Он хоть раз занервничал?

— Здесь он вел себя совершенно спокойно. Разыгрывал удивление по всякому поводу.

— Разыгрывал? — переспросил Ла Брава.

— Хлопал глазами: «Кто, я?!» Они все так себя ведут. По-моему, он выжидал, не упомяну ли я о записке, о шестистах тысячах долларов или о его знакомстве с кинозвездой.

— Но ты ведь этого не сделал.

— Я тоже умею прикинуться дурачком. Тем не менее он знает, что мы в курсе. Вчера вечером и сегодня утром он бродил по Коллинс-авеню и по Линкольн-молл. Зайдет в магазинчик, а выйдет через черный ход или вдруг перебежит улицу на красный свет. Приставал к девицам, начинал заигрывать, а сам все время оглядывался— проверял, на месте ли зрители. Разве что ручкой моим парням не махал. Когда я закончил разговор о старике, он сам спросил: «Вас интересует что-нибудь еще?» Так что он знает. Он демонстрирует нам, что знает.

— И ты его отпустил?

— А что у меня есть на него? Если я начну арестовывать всех подозрительных типов вроде него, я так пол-округа пересажаю. Велел ему не пропадать из виду.

— Это его никак не обеспокоило?

— Нет, он понес обычное дерьмо: дескать, будет рад, если вам удастся найти негодяя, который это сотворил.

— Неужели он так глуп? — в сотый раз повторил Ла Брава.

— Он любит выпендриваться.

— Но глуп ли он?

— Я думаю, ты, вероятно, прав. Руководит делом мокроспинник, а Ричард — только ширма.

— Укрылся за его спиной, — задумчиво прикидывал Ла Брава, — подставил его нам, а Ричи ничего не сообразил? Ты так считаешь?

— Вполне возможно.

— Если только он достаточно глуп, — подчеркнул Ла Брава. — Все упирается в этот вопрос.

— Да, и если мокроспинник умнее.

— А что, если есть кто-то третий, умнее их обоих? — сказал Ла Брава. — Такая возможность не приходила тебе в голову?

— Нужно еще разок побеседовать с кинозвездой, — встрепенулся Торрес. — Выяснить, с кем она общалась с тех пор, как овдовела.

— Да, это не помешает, — согласился Ла Брава.

Глава 21

Пако Боза зашел за своей каталкой, довольный-предовольный: Лана вернулась, Хайалиа пришлась ей не по душе: деревня деревней, а она ведь городская девочка. Фотография ей понравилась, она упрашивала Ла Браву послать ее в какой-нибудь журнал, может, ее возьмут моделью. Вечер еще только начинался, они стояли на тротуаре, движение на улице почти замерло. Пако сдвинул соломенную шляпу на ухо и собирался отъехать на своей каталке.

— Помнишь того здоровенного блондина? — спросил его Ла Брава.

— Серебряного мальчика? — переспросил Пако. — Ну конечно.

— Мне нужно послать ему записку в отель.

— Давай.

— Напиши ты.

— Что написать?

— Чтобы он пришел сегодня в час ночи в парк напротив бара «Игорный дом».

— Подписать твоим именем?

— Нет, поставь инициалы «К. Р.».

— К. P.?

— Это тот парень из Мариэля, с серьгой.

— А, — откликнулся Пако, — припоминаю.

— Нужно, чтобы это письмо попало в руки большого блондина, а не полиции.

— Ты что-то затеваешь, — сообразил Пако.

— Еще я хотел бы разжиться бейсбольной битой, — продолжал Ла Брава. — Но магазин, наверное, уже закрыт.

— Собираешься играть с ним в мяч в потемках? — усмехнулся Пако. — Нет, ничего мне не говори. У меня валяется бита для софтбола, можешь ее взять.

— Верну ее в целости и сохранности, — пообещал Ла Брава.

Ноблес пожалел, что у него нет машины. Хорошо бы протащить копов по всему округу Дейд, проверить, удержатся ли они на хвосте. А еще лучше заманить их в болото, они бы там в два счета заблудились. Ему уже надоело болтаться на улице, заглядывать во все бары подряд. Еще один день, и можно сматываться. Завтра ночью.

В гостиницу он вернулся около десяти. Регистратор подозвал его и протянул белый конверт, на котором печатными буквами было надписано его имя. Мало того, что конверт был запечатан, вдобавок еще и склеен розовой жевательной резинкой. Брови у регистратора так и ходили ходуном; он сказал, конверт принесла девушка, такая роскошная южанка. «Девушка?»— хмыкнул Ноблес. Он прошел через холл, всматриваясь в надпись на конверте — какой еще недоумок изобразил тут его имя большими печатными буквами? На клочке простой белой бумаги внутри конверта такими же печатными буквами была изложена просьба явиться в парк. И предупреждения: «Не приводи полицию», «Не звони». Подписано: «К. Р.»

Чушь какая-то. Кундо давно должен был залечь на дно, отсиживаться, пока не наступит его черед действовать. Может, с ним что-то случилось или же он попал под наблюдение?

Но ведь копам ничего не известно про Кундо. Откуда им знать?

Может, засранец тяжело заболел?

Наконец Ноблес принял решение: он потихоньку выскользнет из гостиницы и постарается оторваться от хвоста. Что-то вроде репетиции — завтра ему предстоит то же самое, с той лишь разницей, что он смоется окончательно. Может, уплатить по счету в гостинице, прежде чем исчезнуть? Черт, денег-то нет. Его осенила идея: раз уж он все равно намылился идти на прогулку в парк, можно по дороге прижать какого-нибудь извращенца, вытрясти из него деньжат. Извращенцам почему-то всегда достается денежная работенка — хотел бы он знать почему. Он прокрадется ловко, как Зорро, в маске и с саблей— чик-чик охренительно здоровенный знак «Z» на стене. Прибегают солдаты, старина Зорро сидит себе у камелька, прикидываясь, будто он— такой же извращенец. В южной части парка таких тьма, вполне можно отловить одного. Почему он не сделал этого раньше? У Ричарда прямо руки чесались что-то сотворить наконец.

В 1.05 ночи Баку Торресу домой позвонил один из копов, державших под наблюдением выход из отеля «Парамаунт»: Ноблес временно скрылся из виду.

— Временно? — переспросил сержант, лежа в постели и не включая свет. — В смысле, он пообещал вам вернуться?

Нет, просто он ничего не прихватил с собой, никаких пожитков.

— Вот как? — удивился Торрес. — А в номер он что, въехал с большой поклажей? — И, нетерпеливо пресекая путаные объяснения подчиненного, добавил: — Оставь это, рассказывай, что случилось.

Он взял себя в руки и спокойно выслушал нудный отчет: в 12.32 Ричард вышел из гостиницы, вел себя как и в прошлый раз, все время оглядывался через плечо, пошел по Коллинс до Шестнадцатой, оттуда к отелю «Сен-Мориц», через вестибюль отеля вышел на пляж и растворился. Двое полисменов никоим образом не могли уследить за объектом на пляже, на огромном пляже в темноте. Чтобы не упустить его из виду, им пришлось бы держаться на расстоянии не более двадцати футов от объекта, да и это не помогло бы, ведь их было всего двое. Светила луна, но на нее часто набегали облака, назавтра обещали дождь, переменные осадки в первой половине дня. Торрес выслушал все, включая прогноз погоды — проштрафившийся полицейский старался вместить в свой рапорт как можно больше информации, — и посоветовал «хвосту» вернуться в «Парамаунт» и подождать. Он позвонил на пост в «Делла Роббиа» и велел быть в полной боевой готовности: Ричард ушел от наблюдения.

Всего-то делов— дождаться очередного облака, спрятаться за длинную дюну— вылитый кабанчик, — что тянулась вдоль берега у самой кромки воды, пройти по утрамбованной дорожке, на которую накатывал прилив, и устремиться на юг. Как нечего делать. В районе Десятой улицы он пересек пляж и вышел к парку Луммус. Здесь было больше растительности— панданус и что-то похожее на бальзамическое, оно же обезьянье, яблоко, но это, скорее всего, был подстриженный хвощ, который тут зовут «морским виноградом». Темное, пугающее местечко, но Ричард к таким привык. Людей почти нет, лишь кое-где на скамейках парочки — Ричард проходил мимо, не оглядываясь. Первое правило в охоте на извращенца— прикинуться, будто тебя ничего не волнует. Пусть милый мальчик сам начнет: «Привет, как дела?» — «Прекрасно, а у тебя?»— «Чудная ночь, не правда ли?»— «Не слишком». — «Устал? Хочешь, разомну тебе плечики?»— «Нет, но можешь размять старину Джона, если есть охота». Пусть парень опустится на колени и поработает язычком, а когда старина Джон хорошенько набухнет соком, тут-то и огреть извращенца хуком справа, обчистить, пока он будет не бежать. Извращенцы много чего берут в рот, но только не полицейский свисток.

Вон и он.

Симпатичный мальчик, сидит на низкой стене, сложив ручки на груди.

Нет, сперва надо разобраться с Кундо. Ноблес вышел на улицу. Бар «Игорный дом» располагался через дорогу почти напротив этого выхода из парка. Маленького кубинца нигде не было видно. Ладно, еще нет и часу. Можно пока обтяпать дельце и вернуться. Ричард, лавируя между деревьями, двинулся обратно, к тому месту, где парень поджидал любовничка. Черт, да для такого кто угодно сойдет.

Что это за пестрые пятна у него на рубашке — цветы, что ли? Ноблес разглядел их, подойдя ближе. Э нет, не цветы, пальмы и яхты— вот что это такое. Этот парень носит спортивную рубашку, разукрашенную лодками и деревьями!

Когда до стены оставалось всего несколько футов, парень поднял голову и поприветствовал его:

— Как дела, Ричи?

Ричи не сразу опомнился.

— Гос-споди Боже, так вот это кто! — пробормотал он. — Я-то все думал, куда ты, к черту, запропал! Надо же, где снова встретились! — Он украдкой взглянул вправо и влево. Все чисто.

Времени навалом. Он забыл, как зовут этого парня — Джо и какая-то смешная фамилия, вроде итальянской. Во всяком случае, на агента он не похож. Ричард хотел было отпустить шуточку на этот счет, но вовремя сообразил, что этого нельзя делать: он же не должен ничего знать ни об этом парне, ни о фотографиях, ни о его закадычной дружбе с полицией. Пришлось просчитать все быстро, в момент: надо разыгрывать из себя дурачка, но держать ухо востро.

И в ту самую минуту, как он принял такое решение, парень спросил его:

— Ричард, ты в самом деле дурачок или прикидываешься?

Он растерялся. Парень не обзывал его дураком, он задал ему вопрос, причем так, словно действительно надеялся услышать ответ. Вторая реплика окончательно сбила его с толку:

— Проволока для упаковки сена — в самый раз. Гос-споди Иисусе!

— Дядюшка Мини говорил, твой отец имел обыкновение пороть тебя такой проволокой. Вышибать дурь.

Ноблес молча таращился на фотографа.

— Но этот урок тебе вряд ли пошел на пользу, а? Если ты так ловок и заставишь кого-то раскошелиться на шесть сотен штук, выходит, дурь тебе не во вред пошла, верно?

— Ишь ты, — проворчал Ноблес, — а ты очень умным себя воображаешь, да?

— Ты же понятия не имеешь, о чем я говорю.

— Мистер, — сказал ему Ноблес, — дайте-ка я вас ощупаю. Найду на вас проводок, на том и расстанемся. Не найду— ну, тогда посмотрим. Подымайтесь и поворачивайтесь ко мне спиной.

Ла Брава медленно поднялся, разводя руки в стороны, сделал полуоборот; Ноблес вплотную приблизился к нему, пробежался пальцами по его плечам, сомкнул их на шее и сдавил. Ла Брава попытался наклониться вперед, чтобы вырваться, однако Ноблес одной рукой схватил его за волосы, а другой толкнул сзади в шею, с силой вонзив в него костяшки кулака.

— Шпионить за мной взялся? — сказал Ноблес, снова толкая его кулаком в шею. — Шпионить? — И опять дернул за волосы, сопровождая это движение ударом. Выпустил волосы и подтолкнул его плечом— Ла Брава упал ничком, ударившись о низкую стену из цемента и обломков коралла, едва успел повиснуть на ней, зацепиться бедрами, чтобы не перелететь на другую сторону. Он остался висеть на стене, аккуратно поворачивая голову, ощущая боль, волнами расходившуюся внутри черепа, по краям поля зрения все расплывалось, мерещились какие-то черные, подкрадывающиеся к нему твари. Ноблес у него за спиной продолжал твердить свое: — Лучше не поворачивайся спиной, шпион, а то те, за кем шпионишь, тебе же и вломят.

Ла Брава посмотрел вниз, на песок по ту сторону стены, у самого своего лица, усилием воли постарался прояснить мысли. У него над головой стремительно перемещались тучи, лунный свет все ближе сдвигался к стене, а Ноблес все бубнил, как приятно ему размазать шпиона, и тут Ла Брава увидел на песке биту для софтбола, она была того же цвета, что и песок, почти сливалась с ним. Руки, свешивавшиеся через стену, потянулись вниз и обхватили рукоять биты— сперва левая, поверх нее правая. Теперь он готов.

Он рывком поднялся, оттолкнувшись от стены коленями, развернулся, нанося удар слева, и увидел, как поспешно, словно в танцевальном па, отступает Ноблес, как его рука скользнула под серебристую куртку, успел еще подумать, что бить надо было с другой стороны, но все обошлось: Ноблес инстинктивно вскинул левую руку, защищая лицо, и Ла Брава обрушил на нее точный удар между запястьем и локтем, послышался хруст треснувшей кости, и здоровяк судорожно вздохнул от боли, правая рука выскочила из-под куртки, так и не успев достать оружие, подхватила на весу искалеченную левую. Ла Брава нанес с размаху второй удар слева, по диагонали, по плечу и мышцам — на этот раз Ноблес хрюкнул, прикрывая голову здоровой рукой. Ла Брава нанес третий удар, по голени, и Ноблес с воплем повалился в траву, подтягивая колени к животу и пытаясь защититься. Ла Брава отбросил ставшую ненужной биту, оседлал здоровяка, выхватил из-за его пояса «Смит-357» и в очередной раз запихал вороненую сталь дула Ноблесу в рот.

Он сказал ему— должен же кто-то предупредить парня:

— По-моему, ты занялся не своим делом. Рост у тебя подходящий и вид устрашающий, но храбрости не хватает. Открой глаза.

Ноблес зажмурился, явно страдая от боли. Ла Брава вытащил пистолет из его рта, но не до конца, прижал ему нижнюю губу, и Ноблес с трудом пробормотал:

— Черт, ты ударил меня, руку мне сломал, на хрен. — Повернув голову, он уставился на свою руку, согнутую под неестественным углом.

— Очень надеюсь, что сломал. Однако позволь сказать тебе кое-что поважнее для твоего здоровья и благополучия. Ты ведь любишь сделки. Советую тебе заключить сделку с полицией и сдать кубинца.

— Кого-кого?

— Твоего маленького дружка, Кундо Рея.

Ноблес уставился на своего противника, мысли в его голове крутились так быстро, как никогда в жизни, но мыслишки-то куцые. Вид у него и впрямь был идиотский, остекленевший взгляд выдавал его с головой.

— Сдай Кундо копам. Всех сдай, кого знаешь. Тебе предложат хорошие условия.

Крутятся шестеренки-то в башке. А сам пока прикидывается, что ему нестерпимо больно, надеется на сочувствие.

— Копы тебя прижали, Ричард. Сам знаешь, деваться некуда. Они докажут, что Кундо связан с твоим дядей, а ты сам — с Кундо.

— Я в глаза не видел дядюшку Мини. Я им так и сказал.

— Не важно, — возразил Ла Брава. — Не сдашь кубинца — они сами найдут его — этот малый прямо-таки бросается в глаза— и предложат сделку ему, и уж он-то точно сдаст мистера Ричарда Ноблеса. Дураком будет, если не сдаст.

Ричард напряженно вслушивался в каждое его слово.

— Ему светит от пяти до двадцати в Рейфорде, тебе— пожизненное. Отсидит три года из пяти и выйдет на свободу, если только ты не доберешься до него в тюремном дворе.

— Погоди, — остановил его Ноблес. — О чем это мы говорим?

— Выбирай. Убийство первой степени или угроза убийства из корыстных побуждений. В любом случае — пожизненное. — Ла Брава выдержал паузу, глядя на поверженного противника сверху вниз. Здоровенный светловолосый кретин. Выглядит страшновато, но что он может по большому счету? Доносчик, дешевка.

— Заключи сделку, и тебе дадут адвоката. Легко отделаешься.

Ричард затих, смотрит в небо, в глазах — отблески лунного света.

— Сходи утром, — посоветовал ему Ла Брава. — Что за охота с вечера в кутузку? — Он говорил негромко, успокоительным тоном, разыгрывая доброго полицейского. — Если хочешь, я передам леди, что она может забыть про деньги и про мусорный пакет. Допустим, ты передумал.

Молча таращится.

— Хочешь, чтобы я ей это сказал?

В лунном свете он видел, как меняется взгляд этих тупых глаз, как они вновь заблестели наглостью и хитростью — Ноблес что-то надумал.

— Знаю я, кто ты такой, — заявил он. — И тебя, и твоих драгоценных копов ждет такой сюрприз — мало не покажется. — Зловещая интонация проступала все явственнее, хотя он едва двигал губами. — А теперь слазь с меня, не то я на тебя в суд подам, засранец!

Ну вот. Попробовал поговорить с ним по-хорошему — и что? Не хватало еще, чтобы он заговорил о правах, помахал перед носом у Ла Бравы копией того уведомления, врученной ему в участке.

Ла Брава взвел курок «смит-и-вессона» — для пущей важности, просто чтобы услышать этот звук, — вставил дуло в рот Ноблесу, продвинув мушку за верхние зубы, так что Ричард судорожно сглотнул и блеск в его глазах померк.

— Ричард, ты вздумал мне яйца крутить? — спросил он равнодушным, спокойным тоном, как заправский коп. Пожалуй, из него бы вышел неплохой полицейский. —Ричард, у меня в руках пушка, — продолжал он. — У тебя нет пушки, а у меня есть. И ты еще пытаешься мне угрожать? Я тебя не понимаю. Что, по-твоему, я сейчас с тобой сделаю? — Он вытянул пистолет, прижимая дуло к нижней губе пленника. — А, Ричард?

— Не имеешь права, — пробурчал тот.

Вот, пожалуйста! Ла Брава снова засунул револьвер поглубже ему в рот. Опять это чертово уведомление о правах! Эти сволочи все себе позволяют, цепляются к людям, вымогают, запугивают до смерти, а потом прячутся за своими правами.

— Ричард! — сказал он, стараясь держаться внушительно, но так, словно ничего особенного не происходит. — Раз у меня в руках пушка, стало быть, все права у меня. — Точно так же мог бы произнести эту фразу городской коп. Он сидел на брюхе Ноблеса, прислушиваясь, как дышит распростертый под ним человек, он держал его жизнь в своих руках, сжимал ее ногами, но не испытывал злобы и готов был прийти к взаимопониманию. Странное, но совершенно естественное ощущение: он словно открыл в себе нечто, о чем прежде не подозревал. Ла Брава понял, что мог бы убить Ричарда, — в этот момент он мог бы его убить, нажав на курок, но он не знал, что почувствует в следующую минуту, когда затихнут отголоски выстрела и он вновь услышит шум прибоя. Что-то происходило в нем, давал о себе знать коп. После стольких лет, потраченных на ожидание. Девять лет ожидание было его профессией— стальной взгляд, умный вид. Однажды он слышал, как Бак Торрес ручался свидетелю, уговаривая его поделиться информацией: «Даю вам слово, как мужчина мужчине». Не как коп — как мужчина. Это не выходило у Джо из головы. И вот теперь он сам оказался в такой же ситуации: один человек против другого. И он сказал Ноблесу, как мужчина мужчине:

— Довольно этой ерунды. Ты придурок?

Он вытащил дуло изо рта своего пленника, всмотрелся в его такое американское лицо, бледное в лунном свете, искаженное болезненной гримасой.

— Не слышу ответа.

— Нет, я не придурок. Господи Иисусе!

— Откуда тебе известно, кто я такой?

— Ничего мне не известно.

— Ты сам только что сказал: «Я знаю, кто ты такой».

Поспешно соображает, прикидывает, как бы себя не выдать. Ла Брава провел дулом по его подбородку:

— При переломе челюсти рот скрепят проволокой, и разговаривать не сможешь. Выкладывай, пока цел.

— Ты мне и так руку сломал!

— Вот видишь! Так откуда тебе известно, кто я такой?

— Дошли всякие слухи.

— Какие?

— Обычные, уличные. Говорят, ты живешь в хотеле.

Теперь Ла Брава провел дулом револьвера по переносице Ноблеса, заглянул в симулирующие честный взгляд глаза.

— Говорят, ты был тайным агентом правительства. Слышь, я знаком кое с кем из ребят. Твоими друзьями. В Джексонвилле.

— Кто тебе сказал?

— Никто, просто я слышал. Какой-то парень в баре.

— А что за сюрприз?

— Какой сюрприз?

— Ты сказал: «Вас ждет сюрприз, мало не покажется». Что за сюрприз?

— Я просто— ну, просто болтал. Господи, как рука-то болит, на хрен!

— Какой сюрприз, Ричард?

— Никакой! Я просто так сказал.

Всегда наступает момент, когда приходится либо осуществить угрозу, либо отпустить допрашиваемого. Пригрозить ему можно только один раз. Повтори угрозу — и он тебя с дерьмом смешает. Упустишь момент — не вернешь. Ла Брава низко склонился над своим противником, глядя ему прямо в глаза, дулом револьвера приподнимая подбородок Ноблеса.

— Сюрприз — это исчезновение шестисот тысяч долларов? Смотри в глаза, Ричард! Сюрприз— это копы стоят вокруг и чешут в затылках? Ты развязываешь проволоку, открываешь мусорный пакет, вынимаешь все деньги… Смотри в глаза, Ричард!

Ричард посмотрел ему прямо в глаза и сказал:

— Я ниче не сделал.

— Что еще скажешь, Ричард?

Он проигрывает.

— Какой фильм она показывала тебе?

— Че?

— Она сказала, вы вместе смотрели фильм.

Может быть, еще удастся переломить. Может быть…

Ноблес снова призадумался:

— Она так сказала?

— Как назывался тот фильм?

— Не знаю. Не помню.

— Кто играл в нем?

— Издеваешься? Черт, понятия не имею.

— Где твой напарник?

— Не знаю. У меня нет напарника.

— А как же малыш кубинец?

— Встречался пару раз с этим засранцем, вот и все знакомство.

— Ты пришел сюда на встречу с ним.

— Черт, так это ты?! Хитер, сволочь.

Нахлынула усталость. Ла Брава знал: проигрыш неизбежен. Невозможно довести эту игру до конца, если не чувствуешь в себе готовности осуществить угрозу и, глядя парню прямо в глаза, сломать ему челюсть. Он может просидеть на нем хоть всю ночь, твердя угрозы и не переходя к делу, пока Ричарду это не надоест. Так кто же у нас в дерьме?

Он сделал последнюю попытку:

— Ричард, отмени все.

Услышав свой голос, он осознал: это поражение.

— Иначе что? — съехидничал Ричард.

Вот так.

— Мне нужно в больницу, — напомнил Ноблес. Вот так.

— Так что слезай с меня, на хрен.

Хана, все потеряно. Ла Брава многое бы отдал за способность раздробить челюсть этому мерзавцу, но сделать этого он не мог. Он ограничился тем, что врезал дулом револьвера по руке, по уже сломанной руке— бессильный жест, попытка отомстить за дядюшку Мини— она не принесла ему никакого удовлетворения, — и откатился прочь, спасаясь от Ноблеса, который с диким ревом вырвался из-под него, но вместо того, чтобы погнаться за ним, согнувшись, отбежал в сторону, плотно прижимая руку к телу, укрылся под ближайшими деревьями и оттуда, сочтя себя в безопасности, крикнул Ла Браве, который как раз успел подняться на колени:

— Сумасшедший! Совсем свихнулся, на хрен!

Глава 22

Бак Торрес тоже счел его сумасшедшим. Правда, он не сказал ему этого напрямую, но повторил недоверчиво:

— Ты сломал парню руку? — А после этого спросил, не сошел ли Ла Брава с ума, однако смысла это не меняло. В 7.30 он зашел к Ла Браве сообщить, что ночью Ноблес вышел из гостиницы и не вернулся.

Ла Брава посоветовал ему проверить амбулатории «Синая» и «Джексон мемориал» и искать парня с левой рукой в гипсе, после чего ему пришлось рассказать всю историю. Ла Брава долго ждал, пока Торрес подберет подходящий комментарий, — сперва он долго сидел на кухне, уставившись на Ла Браву, разливавшего по кружкам кофе, потом наконец спросил:

— Ты с ума сошел?

— Не думаю.

— Так в чем дело?

— Наверное, я малость не сдержался. Но чтобы чего-то добиться, чтобы им жизнь малиной не казалась, кто-то должен вести себя как чокнутый, — оправдывался Ла Брава. — Вот смотри: приходит записка с требованием денег. Джин идет в банк, берет деньги. Приходит вторая записка: ей приказывают отнести деньги в определенное место, и она выполняет это. — Ла Брава умолк на минуту, а потом спросил: — Неужели все так просто?

— Мы будем неотступно сопровождать ее.

— Они знают, что вы будете ее сопровождать.

— Поживем— увидим. — Торресу нечего было больше добавить. — А что еще мы можем сделать?

— Ты сталкивался с подобными случаями?

— Только с наркотиками, с наркоманами, пытающими свести счеты. Майор звонил в Бюро, они тоже ни о чем таком не слышали. Они говорят: «Что за дела? Ваш подозреваемый разве что табличку себе на шею не повесил!»

— Феды уже в деле?

— Отделение Майами. Они ищут каких-то шпионов Кастро— они предпочитают об этом не распространяться, — но согласились взять записку на исследование. Дали нам координаты своего агента в Уэст-Палм и пару советов — дескать, не упустите женщину и деньги, а то окажетесь по уши в дерьме.

И вновь Ла Браве представилась Джин Шоу — черно-белая, потом в цвете и опять черно-белая. Усилием воли он вернул цветной образ, глаза ее смотрели прямо на него. Ла Браве захотелось поскорее вернуться к Джин и поговорить с ней. Потом всплыло освещенное луной лицо Ричарда Ноблеса, и фотограф сказал:

— Он ждет не дождется, чтобы это произошло. Он посулил нам «такой сюрприз— мало не покажется».

— А что еще он мог сказать? — пожал плечами Тореес. — Ты же сидел на нем верхом. Любой ребенок на его месте сказал бы то же самое.

— Вся эта история смахивает на детскую игру, — проворчал Ла Брава. — «Дай-дай-дай деньги, а то убью». И ты будешь играть с ними? Ты считаешь, другого выхода нет? Все, что у нас есть, — этот несчастный блондин ростом в шесть футов и три с половиной дюйма в серебристой куртке, который машет нам ручкой, стараясь привлечь наше внимание.

— Уже нет.

— Он мог смыться гораздо раньше, но он торчал здесь, пока вы его не заметили. «Этот парень мне досаждает», — жалуется Джин, и вот вам, пожалуйста, собственной персоной. О чем это говорит?

— Если он сам затеял всю эту историю, он и впрямь идиот, — подытожил Торрес.

Ла Брава улыбнулся. Он чувствовал— они подобрались к самой сути дела. Подув на кофе, он осторожно отпил глоток.

— Или кто-то другой дергает за ниточки, а Ричарда только использует, — продолжал Ла Брава. — Думаю, дело обстоит именно так, потому что он действительно очень глуп.

— Кто его использует? Мокроспинник?

— Возможно. Или еще кто-то, о ком мы ничего не знаем, но кто умнее их обоих. — Ла Брава снова выдержал паузу и поинтересовался: — А что там с пикапом старика Мини?

— Отпечатков кубинца там нет, — покачал головой Торрес. — Я не понимаю, что происходит. Бюро готово было объявить его в розыск, но… данные лаборатории…

— Предположим, мокроспинник и кто-то еще, кого мы не знаем, используют Ричарда, — развивал свою мысль Ла Брава. — Они повесили ему на грудь табличку, выставили его напоказ. Что это означает?

— Если они получат деньги, то с ним делиться не станут, — пробормотал Торрес— Разумеется, если они хоть немного умнее, чем он.

— Точно, — подхватил Ла Брава. — Ричард теперь знаменитость. Как только разменяет первую банкноту, сразу окажется в тюрьме— во всяком случае, если он сделает это в ближайшей округе, а он не утерпит. Значит, они не возьмут его в долю…

— И им придется его убить, — закончил Торрес.

— Вот именно. — Ла Брава отхлебнул еще глоток. — Ричард — покойник, только сам еще не знает этого.

— Ты сказал ему об этом?

— Надо было бы.

— Его пистолет остался у тебя?

— Он добудет другой. Без пистолета ему не обойтись.

— Джо, да ты что!

— Лучше не задавай мне вопросов— тебе же будет спокойнее.

— Ты не можешь разгуливать с оружием, Джо, ты теперь штатский. Мне полезно посоветоваться с тобой, готов это признать, но когда дойдет до дела, держись в стороне. Ты понял? Я вовсе не хочу тебя обидеть, но закон есть закон.

— Я знаю.

— Нельзя позволять себе злиться, совершать опрометчивые поступки.

— Я ни на кого не злюсь.

— Да? А почему же ты сломал ему руку?

— Я не хотел. Он прикрыл ею голову.

— Джо! — вскрикнул Торрес. — Да ты что, шутить со мной вздумал?

— Ясное дело, — отозвался Ла Брава.

Прошлой ночью ему удалось быть отстраненным, он действовал без эмоций, выйдя из навязанной ему и ограниченной многими условиями роли. Сейчас Ла Брава вновь ощутил ту же отстраненность, и это ощущение ему понравилось — он понаблюдает еще какое-то время со стороны, хотя долго так не выдержит.

Миссис Хеффель, постоялица «Делла Роббиа», подобравшая письмо с пола и положившая его на мраморный прилавок, сообщила, что нашла его недавно и сразу же положила на прилавок, она его не читала, даже не открывала, и пусть к ней не пристают. Морис ответил, что никто к ней не пристает, просто джентльменам нужно знать, в котором часу это было и не видела ли она в холле человека, который мог оставить это письмо. Миссис Хеффель ответила, что она тут же положила письмо на прилавок, что она в чужие дела не лезет и пусть к ней не пристают, если сами не знают, чего хотят.

Около четырех часов дня Джин, а вслед за ней и Бак Торрес прочитали записку, лежавшую в раскрытом виде на прилавке. Она была отпечатана на таком же листе из блокнота, как и предыдущая, и гласила:

Итак, положи мусорный пакет с деньгами на переднее сиденье своей машины, и только туда. Поведешь машину ОДНА на север по 1-95 до бульвара Атлантик, Помпано-бич. Свернешь на шоссе AIA и поедешь к рынку на углу Спринг, там увидишь указатель «Коперстоун» (почти у поворота на Хиллсборо) и снаружи четыре телефонные будки. Жди у второй будки слева, если стоять лицом к улице. Будь там ровно в шесть ОДНА. Никаких копов. Никаких выходок. Не то пожалеешь. Я за тобой слежу.

Ла Брава прочел записку. Он превратился в наблюдателя, которому копы позволяли болтаться рядом.

Он видел, как суетятся копы в гражданской одежде и Джин с Морисом: надо сделать так, как требуется в записке, выполнить все указания. Он хотел поговорить с Джин, но сейчас такой возможности не было. Прочитав записку, Ла Брава поплелся в тот кухонный закуток, где полицейские разместили свои телефоны и прочее оборудование. Детектив звонил резиденту ФБР в Уэст-Палм, просил установить жучки в телефонных будках в Хиллсборо. Джин Шоу расстегивала на себе блузку. Ла Брава наблюдал за Джин, он видел, как Торрес, очень серьезный, сдержанный, закрепляет на ее груди записывающее устройство, прямо под белой чашечкой бюстгальтера, облегающей ее правую грудь. В коробочке размером меньше пачки сигарет были микрофон, батарейка и передатчик. Все нынче без проводов, никакой проволоки. Он перехватил взгляд Джин — пристальный, серьезный взгляд, все были очень сосредоточены — поверх темной головы Торреса, прижимавшейся к ее груди так, словно он хотел прослушать биение ее сердца. Джин ничего ему не сказала, лишь слегка приподняла брови, смиряясь с ситуацией, и все. Застегнула блузку. Вошел Морис в сопровождении полисмена, тащившего мусорный пакет, объемистый пакет был заполнен наполовину, аппетитно округлившись внизу, не тяжелый, детектив запросто нес его одной рукой, ухватив за горлышко, стянутое проволокой для сена. Эксперт закончил свою работу и вручил Джин и Торресу рукописные копии второго послания. Торрес поговорил по телефону с резидентом ФБР в Уэст-Палм, описал ему «кадиллак» Джин и приметы трех автомобилей прикрытия, которые последуют за ней. Другой детектив тем временем звонил в офис шерифа округа Бровард. Все такие серьезные, играют во взрослую игру. Эмоции прорвались лишь однажды: Торрес хотел спрятаться под задним сиденьем, за спиной Джин, лечь на пол в «кадиллаке», но Джин наотрез отказалась. Он попытался настаивать, но она заявила, что в таком случае она никуда не поедет:

— Речь идет о моей жизни, не о вашей.

И Торрес сдался.

— Слава богу, пора пить коктейль, — вздохнул Морис, словно уже перестал волноваться и теперь испытывал облегчение. Он достал из своего бара скотч, принес стакан Ла Браве, который по привычке рассматривал фотографию на стене превращенной в галерею гостиной, и расположился в любимом шезлонге.

Фотография полувековой давности запечатлела бородатого мужчину в черном деловом костюме, стоящего на заросшем кустами и ярко освещенном солнцем берегу реки.

— Этот парень утверждал, что здесь когда-то был Эдем, — сказал Морис. — На восточном берегу реки Апалачикола, между Бристолем и Чатахучи— ну ты знаешь, что за народ живет возле Чатахучи. Еще он говорил, будто Ной построил свой ковчег прямо тут, в Бристоле. Когда начался потоп, он проплавал пять месяцев, пока не высадился на горе Арарат, полагая, что попал в Западный Теннеси — обычная ошибка.

— Это ты дал ей денег?

— Я ей их одолжил. Было бы глупо оформлять закладную на ее квартиру. Этот парень ничего не умеет, его схватят. Растяпа.

Л а Брава опустился на диван:

— Ты зашел в банк и снял со счета шестьсот тысяч—так просто, да?

— Я передал ей кое-какие акции. Тебе охота выяснить, много ли у меня капитала? Не бери в голову.

— И ты можешь позволить себе потерять эти деньги?

— Джо, я был букмекером. Я знаю, что такое риск, не трудись объяснять мне, знаю, каковы ставки в этой игре. Да, это куча денег, но, в конце концов, это всего лишь деньги. Я знаю, на что иду.

— Копы думают, это деньги Джин.

— Естественно. Джин не собиралась никому объяснять, что я — ее спонсор, а то еще это наведет кого-нибудь на нехорошие мысли. И ты никому не говори, даже своему приятелю.

— Это идея Джин?

— Мы вместе договорились, как это лучше сделать. Я не работаю на публику, как некоторые, у меня не берут интервью для финансовых известий. Джо, если бы я захотел, я мог бы кое-чему поучить экспертов: куда лучше вкладывать денежки, когда правительство подрывает, на хрен, нашу экономику, вот только меня никто не спрашивает, и это к лучшему.

— Ты не слишком-то переживаешь за нее.

— Ну и что? Знаешь, что я думаю по этому поводу?

— Да и она не очень-то волнуется. Все вроде как делают свое дело, и точка.

— А как бы ты поступил, агент 007?

— Я не к тому. Не может все быть так просто. Тут какой-то подвох… — Ла Брава запнулся, подняв глаза на Мориса. — Ты настоящие деньги в пакет положил?

— А ты думал, мы бумаги нарежем? Надо исходить из того, что малый прежде всего захочет пощупать денежки, даже если на самом деле он этого не сделает.

— Он ведь может взять Джин в заложники, верно?

— Я боюсь, как бы он и в самом деле не наломал дров, если он псих, — откликнулся Морис. — Джин иногда попадает в такие переделки. Она умница, только вот в людях не разбирается, с какими только уродами не связывалась, с разными прохиндеями. Зато она — железная леди, всегда выпутается… Как Ной, — добавил Морис, поглядев на висевшую на стене фотографию. — Этот парень говорит, он построил ковчег из флоридского дерева гофер, а кто не верит, пусть приедет и проверит.

Ла Брава понятия не имел, что еще за дерево гофер.

— С ней такое уже случалось? — спросил он.

— Что?

— Кто-нибудь угрожал ей, пытался вымогать деньги?

— Нет, ничего такого не было. Пару раз она проигрывалась в пух и прах— она думает, что умеет играть, раз снималась в том фильме. Владельцы казино угрожали ей, было дело, но им не пришлось давить, она сразу же заплатила. Еще был случай, ей пришлось откупиться от женщины, которая хотела привлечь ее к суду, когда подавала на развод. Вечно она влипает в такие истории.

— Могла бы быть умнее.

— Она умна, но она— актриса, не забывай, Джо. Кинозвезда — совсем не такой человек, как ты или я.

Глава 23

Однажды она написала сценарий, вошла в офис Гарри Кона в студии «Коламбиа» и сунула ему в руки ярко-красную папку. Он швырнул папку на стол и предложил:

— Расскажи все в двух словах и не мудри.

Она рассказала: умной, красивой девушке богатый плейбой, который от нее без ума, предлагает все: меха, драгоценности, только скажи.

— Ну и?.. — поторопил ее Гарри Кон.

Девушка отказывает ему, потому что ей неинтересно получить все таким способом, чересчур легко.

— С ума сошла? — заворчал Гарри Кон. — Да ни одна девка никогда ни от чего не откажется, на хрен!

Погоди, попросила его Джин. Она обводит плейбоя вокруг пальца, выманивает у него кучу денег и довольна собой, потому что сама заработала эти деньги, сама все сделала.

— Стало быть, девка взяла верх? — уточнил Гарри Кон.

— Вот именно, — сказала она.

— Фигня, — вынес он приговор ее сюжету.

Четыре платных телефона выстроились в ряд— будки из плексигласа на металлическом основании. Джин остановилась у второго телефона, подождала. Еще немного. 6.12. Две полицейские машины из прикрытия остановились на другой стороне шоссе у бензозаправочной станции; третьей машины нигде не было видно, как и признаков присутствия местной полиции.

Она положила кошелек на металлическую полочку под телефонным аппаратом, раскрытой стороной к себе. Можно сделать это прямо сейчас. Упираясь носом ей в грудь, сержант Торрес пропыхтел, что говорить надо нормальным голосом, они ее услышат. Актриса выпрямилась, готовясь к выходу, чувствуя, как прижимается к телу записывающее устройство.

Как бы обращаясь к самой себе, Джин произнесла:

— Что же мне делать, если он не позвонит? Ведь это то самое место.

Подождав еще несколько мгновений, она вытащила из кошелька сложенный в несколько раз листок.

Готова? Сперва с легким любопытством, затем с изумлением:

— Что это? Похоже на… Боже, это опять записка, точно такая же, как те две… торчит из телефонной книжки. — Она развернула листок из блокнота и всмотрелась в текст, который сама же и продиктовала Ричарду. — Здесь сказано: «Езжай прямиком в свою квартиру. Прямо сейчас. Деньги вези с собой. Немедленно. Я за тобой слежу».

Она подняла голову и огляделась по сторонам, проверяя, какое впечатление произвела на публику. В окнах машин она различила фигуры полицейских, карауливших на заправочной станции. Они уже включили зажигание.

— Записку я оставлю здесь, — предложила она.

Жертва, добросовестно сотрудничающая с властями. Не надо задумываться, только играй свою роль.

Семнадцать минут спустя, на гостевой парковке возле дома Джин Шоу на Оушн-драйв, Бока-Ратон. Торрес сидел в черном «мерседесе», набитом аппаратурой для слежения, до конфискации использовавшемся для перевозки героина, и наблюдал, как Джин Шоу входит в здание, слегка наклонившись вперед и обеими руками придерживая мусорный мешок, бивший ее по ногам.

— Никого не видно, — произнес голос Джин Шоу. Звук слабый — то ли перекрытия заглушают, то ли накладывается рокот океана. — Почему тут никого нет?.. Надо проверить почту.

Торрес обещал, что полиция будет в здании, буквально в нескольких шагах от нее. Агент ФБР из Уэст-Палм, помощники шерифа округа Палм-Бич. Резидент из Уэст-Палм сидит в засаде на ее этаже.

— Вхожу в лифт.

Прошло тридцать секунд.

— Вхожу в коридор… Кажется, тут кто-то есть… Захлопнулась дверь на пожарную лестницу в конце коридора. Если это не кто-то из ваших, поднимайтесь скорее.

Торресу нравилось слушать ее голос — без паники, ровно течет из-под ее благоухающей груди. Записывающее устройство прилипало к пальцам, так чтосержант мог немного потянуть время, пока закреплял эту штуку на ее теле. Под левой грудью, примерно в дюйме от нее, у актрисы была родинка.

— Я в квартире, — продолжал ее голос— Мне ждать звонка? Записки нигде не видно.

Торрес схватил передатчик и сообщил агенту из Уэст-Палма по имени Джим Маккормик, с которым он только что познакомился на заправочной станции:

— Джим, она вошла. Дверь осталась открытой. Проверь ее.

Прошла почти минута. Ее голос произнес:

— Как вы думаете, он будет звонить?

Торрес услышал какие-то звуки, еще один голос. Прошло две минуты.

По передатчику послышался голос агента из Уэст-Палм:

— Сержант, мы обнаружили еще одну записку. Среди почты.

Торрес, скрывая облегчение, откликнулся:

— Теперь дело в ваших руках.

— Она пришла не по почте, — возразил агент, — ее засунули в ящик, ручная доставка.

— А! — протянул Торрес.

Агент из Уэст-Палм сказал:

— Ну и шутник! Теперь нам велено возвращаться. Миссис Шоу поедет в Форт Лодердейл, по 1-95 до Санрайз, далее на восток до Двадцать четвертой Норт-Ист, свернет направо на уровне «Бурдине» к супермаркету «Галлериа молл». Потом на Девятой налево и до конца. Вы запомнили?

— Ничего не понимаю, — возмутился Торрес.

— Так запишите, — посоветовал агент из УэстПалм.

— Уже записал. Что еще говорится в записке?

— «Я за тобой слежу».

Ей нравилось ехать впереди целого эскорта служителей закона — городские полицейские, помощники шерифа, федеральные агенты, одни отстают по пути, другие присоединяются, когда она покидает округ Палм-бич и въезжает в Бровард, и ни одна живая душа, ни один водитель или пассажир в растянувшемся на целые мили потоке транспорта не подозревает о том, что тут происходит… Все эти людишки тащатся по домам, в свои тесные оштукатуренные хибары, чтобы провести очередной пустопорожний вечер. Как приятно въезжать в городок Санрайз на романтическом закате дня, ехать на восток навстречу темнеющему небу, не торопясь подстраиваясь под темп транспортного потока, — пусть как следует стемнеет, в последнем акте ей требуется затемнение.

Сначала Джин сомневалась, хорошо ли, что в дело вмешался агент ФБР из Уэст-Палм, но потом решила, что это к лучшему, придает этой истории больше шика, а пользы— или вреда— от него не больше, чем от стороннего наблюдателя. По этой же причине ее устраивал Торрес— отличный типаж, настоящий коп из большого города, латиноамериканские корни только добавляют колорита. Джо Ла Брава тоже оказался вовлеченным в эту историю, пусть так, и все же хорошо, что он, с его способностью подмечать каждую деталь, не принимает участия в этой поездке: его Джин побаивалась. Работать с профессионалами — одно удовольствие, это стимулирует все твои способности, они подают точные реплики, порой из общения с ними рождается новая идея, а вот любители могут сбить актрису с толку, поставить в неловкое положение. Ла Брава ей нравился по множеству причин: у него отлично развитое воображение, он тоже играет роль, сам того не сознавая и не ломаясь, играет человека с улицы, очень сдержанного и вместе с тем естественного. Ла Брава был ей приятен, он проявлял понимание и сочувствие, он любил Мориса, что тоже достойно одобрения. Ум у него не шаблонный, острый, сам он в высшей степени талантлив — достаточно взглянуть на его работы. И наконец, — а может быть, с этого надо было начать— он ее поклонник.

Настоящие поклонники все понимают и все прощают— если есть что прощать. Джо— настоящий поклонник, он обожает в ней актрису.

И все же— Господи, помилуй! — мимо него и муха не пролетит. Он даже опознал и сфотографировал маленького кубинца, которого Ричард выбрал себе в помощники, — ей, кстати, вот-вот предстоит впервые в жизни с ним встретиться, так что пора уже настраиваться. Хоть бы он прихватил с собой что-нибудь тяжелое, чтобы разбить стекло. Хоть бы он проделал все быстро, не потерял головы и, бога ради, явился без оружия!

Справа показался торговый центр. Где-то тут торчат люди шерифа Лодердейла или Броварда. На стене магазина она прочла название — «Бурдине». Дальше начнутся «Нейман-Маркус» и «Сакс». Она подъезжала к светофору на Двадцать четвертой Норт-Уэст.

С этого момента инструкции умышленно становились расплывчатыми: «С Двадцать четвертой на Девятую и до конца» — она не собиралась ехать так далеко.

Сейчас она свернет на Двадцать четвертую улицу, проедет по обходному пути на уровне шоссе к дальней стороне супермаркета, и примерно на пятнадцать секунд полицейские потеряют ее из виду. Она может рассчитывать только на пятнадцать секунд, не более.

Зеленый свет. Джин свернула, проскочила под развязкой на Девятую улицу и свернула налево. Теперь— самый сложный момент во всем сценарии. Потом ей придется подробно и правдоподобно объяснить, с какой стати она внезапно свернула с Девятой на парковку, вместо того чтобы продолжить движение по улице, как требовалось в записке.

Пока что она ограничилась тем, что сказала в прикрепленный под грудью микрофон:

— Мне какой-то человек машет! — подбавила в голосе тревоги, сомнения, паники, наконец:— Это кто-то из ваших? — и умолкла.

В «мерседесе», приближающемся к Двадцать четвертой улице, услышали ее голос.

— Вперед! — скомандовал Торрес, и его водитель нажал на газ, но тут же был вынужден резко притормозить, чтобы вписаться в поворот.

— Где вы, Джин? — окликнул ее Торрес, когда они, выскочив из-под развязки, не увидели «эльдорадо». — Отзовитесь! — Но тишина продлилась еще с минуту, а потом донесся звон бьющегося стекла.

Кундо Рей видел, как «кадиллак» выскочил из тоннеля, грязновато-белая машина приближалась к нему. Точно, она самая, и стекла вставили. Повернувшись, он прошел по полупустому проходу к пандусу, куда сворачивали водители, выбравшие этот уровень парковки, и прислонился к колонне, держа наготове в левой руке кирпич, такой красный кирпич с прилипшей к нему известкой. Он надел для этой работы новые белые перчатки. Теперь «кадиллак» был уже внутри, он слышал его гул уровнем ниже.

Ричард предупредил, чтобы он не брал пушку: дамочка-де так напугана, что с радостью отдаст ему деньги, никаких проблем не будет, но он всетаки припрятал пушку под свободно свисавшей рубашкой. Он же не знает эту женщину: а что, если она сама прихватила с собой пушку? Кундо хорошо помнил, что надо делать: шаг вперед, правой рукой занести кирпич…

Ричард велел ему сделать все молча: дескать, на женщину наденут жучка. Разбирается кое в чем, чудище болотное, правда, далеко не во всем.

Судя по звуку, «кадиллак» торопится, шины визжат на поворотах. Вот он — уже показался нос, подымается по пандусу. Все громче и громче. Он шагнул вперед, вытягивая правую руку и останавливая машину, точно заправский супермен, она коснулась бампером его руки, легонько, бесшумно. Дамочка уставилась на него. Он поднял правой рукой кирпич — она поспешно отвернулась, заслонилась рукой, когда он обрушил кирпич на стекло со стороны пассажира, отпер дверь и распахнул ее. Да, красивая дамочка и очень хладнокровная, глядит на него во все глаза. Он не мог забрать пакет, не сказав ни слова, так что он поклонился ей: «Большое спасибо, мадам!» — и опрометью кинулся к запасному выходу на лестницу.

Теперь нужно спуститься на первый этаж и пройти позади магазина, чтобы выйти на Двадцать шестую авеню, где дожидается новенький, только что угнанный «бьюик». Плевое дело. Жаль, что нельзя рвануть сегодня же, отправиться прямиком в Джорджию, сперва нужно вернуться в Майами-бич за своей машиной. Он, конечно, мог бы купить себе другую, но уж очень Кундо любил свой автомобиль. В нем ему было вольготно.

— Ну? — спросил он самого себя. — Как тебе нравится быть богатым? — И сам себе ответил: — Смешно, да?

Она не могла ждать чересчур долго— не более двадцати секунд после того, как захлопнулась дверь на лестницу. Снова сосредоточилась, нарабатывая эмоции: страх на грани паники, но все же не срываясь в истерику. Громко крикнула:

— Он забрал деньги! Разбил стекло! — Передохнула, открыла дверцу автомобиля и услышала визг шин: несколько машин мчалось к ней на выручку. Поспешно захлопнула свою дверь:— Скорее, пожалуйста! Он уходит!

И при этом она «забыла» указать, в каком направлении скрылся преступник— потом она объяснит это упущение страхом, растерянностью, все произошло чересчур быстро, скажет она, ломая руки и беспомощно глядя на них. С третьего яруса поднимался черный «мерседес», уже выруливал на ее пандус, за ним вторая машина, третья. Снаружи доносился вой сирен. В зеркальце заднего вида она увидела Торреса — он бежал к ней, сжимая в руке радиопередатчик.

Сейчас она распахнет дверцу и выскочит ему навстречу, огромные карие глаза умоляюще распахнуты, блестят от невыплаканных слез. Может быть, она даже бросится в его объятия. Посмотрим.

Глава 24

Поздний час. Ла Брава сидит один на веранде гостиницы «Кардозо» и думает о зебре, которую он видел несколько часов тому назад по телевизору. Дикие собаки затравили зебру, одна удирает, зажав в челюстях верхнюю губу животного, другая вцепилась зебре в хвост, псы отталкивают друг друга, пробиваются вперед, их товарищи уже рвут снизу брюхо, вываливаются на землю внутренности зебры. Голос за кадром — обычно этот актер играл солидных героев, но в этот фильм его пригласили в качестве специалиста по поведению животных — утверждает, будто у зебры наступило состояние шока и она ничегошеньки не чувствует. Да неужели, усомнился Ла Брава. Поглядите в глаза этому животному и объясните нам, каково это, на хрен, — чувствовать, как у тебя заживо отъедают задницу.

Он никак не мог отвязаться от мыслей об этой зебре и об актере, который так хорошо ориентировался в переживаниях зебры и точно знал, каков ее болевой порог. А что при этом думала сама зебра?

Вышедший из «Делла Роббиа» Торрес устроился за его столом на границе уличного света и тени и открыл первую из шести банок пива, которые поставил перед ним официант, пожелав ему приятного вечера. Поставив на стол магнитофон, Торрес сообщил:

— Это из Хиллсборо. — И включил его.

Ла Брава слушал голос Джин Шоу, и перед глазами у него проплывал ее образ. Он видел ее очень отчетливо, большинство кадров были в новинку для него, но, как и раньше, они оставались чернобелыми.

— Это в ее квартире.

Ла Брава слушал, на кадры с актрисой накладывались черно-белые кадры с зеброй, и он не понимал, о чем думала та или другая.

— Это Маккормик, агент ФБР из Уэст-Палм.

Ла Брава внимательно слушал.

— Это супермаркет «Галлериа».

Ла Брава дослушал до конца, а когда пленка закончилась, остался сидеть в темноте, глядя на силуэты пальм по ту сторону полосы света, на звезды над океаном. Он больше не видел зебру. Дотянувшись до кнопок магнитофона, перемотал назад, вновь прослушал последнюю часть до слов: «Скорее, пожалуйста! Он уходит!»

Перемотал, нажал на «стоп», проиграл еще раз: «Скорее, пожалуйста! Он уходит!»

Он явственно видел ее, но не в белом «кадиллаке» на многоэтажной парковке, а в старом кадре: какая-то дорогая длинная черная машина, ночь, она с испуганным видом кричит: «Он уходит!»— а потом преспокойно откидывается на спинку сиденья.

Он перемотал пленку до середины, поискал, нашел заинтересовавшее его место и стал слушать, как она говорит: «Почему тут никого нет?.. Надо проверить почту». Пауза. Потом она сказала: «Вхожу в лифт». Ла Брава остановил пленку. На веранде показался Маккормик и сказал:

— Надеюсь, и для меня припасли баночку? Не мешало бы.

Крепко сбитый, увесистый, в шортах-хаки «Брук бразерс», в синей наглухо застегнутой рубашке с бежевым платком— резидент ФБР из Уэст-Палм.

— Очень красивая леди, очень умная, — нахваливал Маккормик. — Не прошло и пяти минут, как мне стало ясно, что я не узнаю от нее ничего такого, чего бы я уже не знал или не подозревал, и всетаки я проговорил с ней полтора часа. На ходу подметки рвет.

— Впервые вижу, чтобы парень из ФБР сам признался, что ничего нового не узнал, — съязвил Торрес.

— На то есть две причины, — отбрехался Маккормик. — Во-первых, это дело, строго говоря, не мое, так-то, мой бедный друг! Во-вторых, в конце этого месяца я ухожу в отставку и займусь игрой на бирже, так что мне по-любому наплевать. Это твое дело, дружище, и ты его упустил. Никаких улик, она не сумеет опознать парня, который вырвал мешок, и того, который помахал ей и направил в гараж — тоже. Никогда раньше не видела ни того ни другого. Я показал ей снимки тех парней, на которых ты ставил, Пата и Паташона, — нет, это не они. Я спросил, зачем ее понесло в гараж — говорит, она думала, что тот, который ей помахал, был из полиции, к тому же она была уверена, что мы следуем за ней по пятам, а мы где-то застряли, черт бы нас побрал!.. Кроме того, меня беспокоит одна мелочь. — Маккормик выдержал паузу и повернулся к Торресу. — Догадываешься, какая?

Торрес призадумался, глядя на океан.

Маккормик налил себе пива и с жадностью отхлебнул.

— Почему она решила заглянуть в почтовый ящик? — высказал свое предположение Ла Брава — то ли затем, чтобы опередить Маккормика, то ли чтобы выразить, наконец, обуревавшие его самого сомнения.

Маккормик отставил стакан:

— Вы не ищете работу? Дяде Сэму вы бы пригодились.

— Я свое отслужил, — сказал Ла Брава. — Так вы спросили ее об этом?

— Она сказала, привычка. Мол, всегда заглядывает в почтовый ящик, когда возвращается домой. Я спросил: даже когда у вас при себе шесть сотен кусков в пакете из-под мусора?

— Погоди-ка… — попытался остановить его Торрес.

— Может, это и так, — сделал уступку Маккормик. — Условный рефлекс: вошла— проверила почту. Итак, она поднимается в свою квартиру, проводит там несколько минут, я поднимаюсь вслед за ней из вестибюля. Она меня спрашивает: «Как вы думаете, он позвонит?» — и начинает просматривать почту. А если бы она не вынула ее из ящика? Вся схема полетела бы к чертям. И потом, эти минуты, когда она была дома одна…

— Черт, вы превращаете ее в подозреваемую, — упрекнул коллегу Торрес— Она жертва, вы что, забыли?

— На данном этапе расследования подозреваемыми являются все, — гнул свое Маккормик. — Мне плевать, жертва— не жертва. Кстати, интересно, откуда взялись шесть сотен грандов? Она говорит, что обналичила акции. Может, и так, а может, она одолжила деньги и не собирается их возвращать. Я ничего не знаю об этой женщине, но вам я скажу, что надо сделать для пущей надежности. Завтра же утром— я сам это сделаю, пособлю вам, поскольку это вне вашей компетенции, — завтра я загляну к ней домой и слегка осмотрюсь, нет ли где пакетов из-под мусора, может, печатная машинка завалялась. Такое случается сплошь и рядом, мы ничего не узнаем, пока не откроем ящик-другой, не пощупаем, что там лежит под бельишком, иной раз такое найдешь, чего и не думал. — Он быстро глянул на Ла Браву. — Что, я не прав? Ах да, я забыл, вы же работали в налоговой.

— Главное— прикрыть задницу, — процитировал Ла Брава.

— Прикрой ее, а уж потом вникай, кто что про тебя подумает, коли тебя это волнует. Так, дальше: пусть копы из Лодердейла прочешут супермаркет, может, найдут какие-то ниточки к этим парням. Само собой, они вам насобирают кучу деоьма. от которого никакого толку, зато совесть будет чиста. Дальше… Что дальше? Ничего. Не понимаю, как вписывается во все это дело ваш блондин.

— Ричард… — начал было Торрес.

— Если у этих парней хватило пороху украсть мешок, то с какой стати они должны делиться с Ричардом? Или он у них машинисткой работает?

— Насчет Ричарда я забыл тебе сказать, — обернулся Торрес к Ла Браве, — сегодня рано утром он обратился в «Бефизда мемориал» по поводу смещенного перелома руки. Сестра говорит, его доставил коп.

Какого черта он поперся за пятьдесят миль в Бойнтон-бич, удивился Ла Брава, но Маккормик сообразил быстрее него:

— Откуда коп?

— Сестра не знает откуда. — Торрес все еще поглядывал на Ла Браву. — Но коп настоящий, так она сказала, не из охранников. Мы обзвонили все городки вокруг Уэст-Палм. Никто ничего не видел и не слышал.

— У него есть друг в полиции, — припомнил Ла Брава и словно воочию увидел, как Ричард Ноблес стоит посреди кризисного центра округа Делрей, помахивая своим удостоверением, а изящная девушка Джил Уилкинсон не желает сдаваться, и тогда Ричард говорит, у него есть друг— то ли в полиции Делрея, то ли в Бока, — а другая девушка, Пэм, подтверждает— да, есть такой, она его знает. — Я постараюсь выяснить его имя.

Интересно, вернулась ли та стройная из КиУэста.

— Завтра я загляну к актрисе в квартиру, может, станет ясно, что нам делать дальше.

— Вы заручитесь ее разрешением? — предложил Ла Брава.

— Можно, — пожал плечами Маккормик. — А можно и так заглянуть, мимоходом. Увижу что интересное— получу ордер. Зачем зря беспокоить леди?

— Заручитесь ее разрешением, — настойчиво повторил Ла Брава.

Маккормик уставился на него, недоуменно улыбаясь:

— Что, вожжа под хвост попала?

— Заручитесь ее разрешением, — в третий раз повторил Ла Брава.

— В противном случае, боюсь, как бы и ты не получил перелом руки, как только отворишь ее дверь, — сообразил Торрес.

Ноблесу и без примерки было ясно, что форменную рубашку напялить не удастся. Чертов гипс начинался ниже локтя и доходил до самого плеча. В итоге ему пришлось отрезать левый рукав от своей любимой серебристой куртки— с форменными брюками и чертовой полицейской шляпой вид получится хотя бы полуофициальный. Кобуру надевать нет смысла, все равно пустая.

Новую пушку уже не раздобудешь, и за едой бежать поздновато, а как хотелось бы ему сейчас заправиться биг-маком и жареной картошечкой. Он припомнил историю о змее, сожравшей летучую мышь. Мораль: прояви терпение. Еще он размечтался о том, как подкрадется к этому шпиону сзади, похлопает его по плечу— «извините, молодой человек», — а когда тот обернется, влепит ему по морде чертовым гипсом. А когда он приляжет отдохнуть, он ему и скажет… скажет…

Уж он что-нибудь да придумает.

Выйдя из дому в 03.00, он пешком проделал две с половиной мили из своего медвежьего угла, прямо через местный аэропорт, где стояли частные самолетики всяких богатых жлобов, и по Лантана добрался до «Стар секьюрити» напротив государственной больницы. Не зря же он сохранил при себе набор ключей от патрульных машин— старая дружба не ржавеет.

Отправившись со стоянки в 04.00, Ноблес выехал на Оушн-драйв, Бока-Ратон, и принялся неторопливо курсировать между прибрежными кондоминиумами, словно настоящий охранник в патрульной машине, с той лишь разницей, что сейчас он высматривал не нарушителей, а представителей закона. Он не ожидал, что они тут появятся: с какой стати запирать конюшню, когда лошадь сбежала? Он поднялся на верхний этаж в чертовом тесном лифте, открыл дверь ее ключом и тут же ощутил ее аромат. Пошел отлить и почувствовал возбуждение. Как-то раз она крикнула ему: «Прикрой дверь, шуму, как от лошади!» — а он ей в ответ: «А ты поди сюда, киска, помоги справиться с моим кабанчиком!» Да уж, они позабавились. Пройдя в спальню, он с трудом поборол искушение порыться в ее комоде. Нужно по-быстрому забирать пакет и сваливать.

Пакет должен ждать его в кладовке. Господи помилуй, он впрямь ждал там его, круглый, толстый мусорный пакет, битком набитый деньгами, которые они собирались разделить два к одному, треть ему, две трети ей, и Ричард считал это вполне справедливым— черт, да за двести тысяч долларов он мог купить все, что ему приглянется, начиная с ковбойских сапог с отворотами из кожи ящерицы, которые он видел как-то раз на Берте Рейнольдсе. Купит сапоги, купит «корветт», пушечки, украсит ими горку в своем кабинете, отделанном узловатыми сосновыми досками…

Но пока что надо ехать в свой домишко о двух комнатах безо всякого кабинета, припрятать добычу. Черт, придется сперва вернуться в «Стар секьюрити», оставить машину и топать две с половиной мили до дому. Ладно, ничего страшного. Он прикинул, что будет говорить шпиону, когда тот будет валяться на земле:

— Шутить со мной вздумал, малый…

— Вы… со мной вздумал, малый…

— Вы… с огнем вздумал, малый…

Вот так-то лучше, только ему не понравилось это мычание: «вздумал, малый».

А если переставить:

— Малый, вздумал вы… с огнем… увидишь, какая участь тебя постигнет.

«Участь постигнет»? Выражается прямо как проповедник Вообразил себе, как шпион падает наземь, сраженный молнией.

Посмотри на него сквозь ветровое стекло — плющит колесами сукина сына.

А потом увидел Кундо Рея, прости господи, аж глаза от слез защипало, до того смешно! Маленький засранец открывает подмененный пакет. Он непременно его откроет, захочет удрать со всеми деньгами. Может, он даже сперва ударится в бега и только потом откроет, забьется в какой-нибудь мотель в районе Валдосты, откроет пакет… Несчастный маленький засранец! Он будет во всем винить полисменов, решит, что это они его провели, и ничегошеньки, ничегошеньки не сможет с этим поделать!

Кундо Рей проснулся на следующий день в шесть утра. Спал он плохо и, едва открыв глаза, почувствовал, как раскалывается голова. Ух, ну и мигренища! А все оттого, что не дал выхода злости.

Злость— хорошая штука, если можно дать ей выход, позволить ей подхватить тебя, понести, но если удерживать ее в себе, злость остынет и останется только боль в мозгах. Это как яйца болят, если ты уже готов был заняться любовью, но почемуто так и не сделал этого, к примеру, пришлось убираться по-быстрому. Ох, как же они тогда болят! А теперь вот точно так же болит голова. Кундо запил аспирин пепси-колой, и к нему вернулась способность соображать. Он попытался понять, отчего же он так разозлился.

Чудище болотное велело ему найти укромное местечко поблизости. Он знал одно такое, просто идеальное, — Бонита-драйв, переулочек дешевых домишек между Семьдесят первой и ИндианКрик-драйв. Прямо в десяти минутах от места основных событий в Саут-бич, за одну минуту можно выехать на шоссе Норт-Бей и потом по автобану на Майами. Он арендовал на месяц нижний из двух этажей. Тут даже гараж для его машины имелся.

Он назвал этот адрес чудищу болотному, и чудище болотное сказало: хорошо, вот что буду делать я, а вот что сделаешь ты, и изложило ему весь план, согласно которому он и действовал: на парковке выхватить пакет у женщины— туда ее направят в записке, — опрометью домой и припрятать пакет. Избавиться от краденой машины. Потом, неделю спустя или чуть позже, когда шум уляжется, чудище приедет, заберет свою долю, и больше они никогда не встретятся.

Однако чудище не соизволило предупредить, где оно само будет прятаться, чудище не обзывало его всякими словами и не предупреждало: не вздумай-де присвоить все денежки, не то разыщу тебя и прикончу. Это должно было бы послужить ему предостережением, но алчность ослепила Кундо, он только и думал о том, как запросто заграбастает себе весь пакет.

Накануне вечером, в 8.30, Кундо вернулся домой в половине девятого, избавившись от «скайларка» — кстати говоря, очень неплохая машина, — открыл мусорный пакет, вытряхнул его и долго любовался на груду аккуратно нарезанных газет — это был «Майами геральд» и, кажется, «Пост».

Наутро — замечательный начинался денек — он снова посмотрел на клочья газеты, которые он пинками раскидал по всей комнате, на осколки посуды и стаканов на полу и призадумался.

Почему чудище не пыталось его запугать: мол, присвоишь, деньги — умрешь?

Как чудище сумело подложить записку в машину и в гостиницу и остаться при этом незамеченным, ведь там было полным-полно копов? Как сумел проскользнуть невидимкой человек, который всегда и везде бросался в глаза?

Почему на стоянке не было копов, если записка велела ей отправляться туда? Он проверил все, заглянул в припаркованные машины, ни одной не пропустил.

А если в записке этого не было, почему она поехала на парковку?

Уже теплее.

Почему она остановила машину, шорох шин прекратился еще до того, как он вышел из-за колонны?

Почему она смотрела на него совершенно спокойно, нисколько не испугавшись, будто ожидала его появления?

Он опустился на стул, уставившись на листки газеты, вновь и вновь перебирая в уме, какие записки чудище якобы посылало этой женщине, гадая, как же чудище сумело их передать, и начиная понимать, что чудище подло обмануло, — и тут в его голове мелькнула еще одна мысль, заставившая Кундо подняться со стула.

Он прошел через кухню в гараж, представлявший собой пристройку к зданию, и заглянул в багажник своей машины. Там, в футляре— для пущей уверенности он расстегнул футляр и даже приоткрыл его, — лежала та самая машинка, которую он должен был утопить в заливе Бискейн, да позабыл. Кундо дотронулся до машинки, каретка сдвинулась в сторону и застряла в таком положении, вернуть ее на место он не сумел, а потому вынул машинку из футляра и перенес ее в комнату.

Машинка заставила его вновь призадуматься, он сел и какое-то время сидел неподвижно — пусть всякие мысли о Ричарде и о той женщине сами собой скользят в его мозгу, он видел их обоих, видел их вместе, видел их заодно. Вновь и вновь он видел, как женщина останавливает свою машину— она заранее знала, где он будет ее ждать, только что не улыбалась ему и была совершенно спокойна, ведь он не мог причинить ей ни малейшего вреда, ему должны были достаться только обрезки бумаги.

Он сидел неподвижно, соображая: Ричард не приедет за мной. Ясное дело. Ричард и та женщина обтяпали все это вместе. Как именно — этого он не знал, не знал, с какой стати она ворует у самой себя, хотя, может быть, Ричард и тут наврал, она вовсе не так уж богата и украденные деньги принадлежат не ей. Ричард лгал, все дело обтяпал он сам и эта женщина.

Кундо так долго сидел неподвижно, что когда наконец он стронулся с места, то решил, что не стоит медлить, не стоит больше торчать в этом доме. Чего ради? Он не сделал ничего особенного. Подумаешь, украл газету. Нет никакой необходимости прятаться, он может прямо сейчас отправиться куда пожелает.

Раз это сделали Ричард и та женщина, они не захотят, чтобы его схватили, чтобы он проболтался в полиции. Женщина не станет описывать его приметы, не станет опознавать его из страха, что тогда он расскажет полиции про Ричарда — а он непременно так и сделает.

О-хо-хо. Тут ему в голову пришла еще одна мысль— сперва он упустил ее из виду, точно так же, как позабыл о печатной машинке: что, если вовсе не Ричард и женщина заварили эту кашу, а женщина и фотограф?

Он совсем забыл про этого чертова фотографа.

Если б при нем была пушечка, когда этот фотограф щелкал его, сидя в инвалидном кресле!.. Но пушечку он купил потом, купил специально ради фотографа, да отвлекся на всякие дела, готовился к краже мусорного пакета, набитого газетными обрезками. Ох, черт! С ума можно сойти!

Тут он вспомнил, как вошел в ту психушку в Делрее, голышом, чтобы раздобыть нужную ему информацию. Кундо расплылся в улыбке. Всегда есть способ докопаться до того, что тебе нужно выяснить.

Позвонить этой бабе, да и дело с концом. Не важно, в доле фотограф или нет. Какая разница?

Позвонить бабе и спросить, не хочет ли она приобрести печатную машинку. По дешевке — всего за шестьсот тысяч долларов.

Интересно, что она ответит.

Глава 25

Маккормик сказал, что не хочет ее беспокоить: если она даст добро, управляющий впустит их в квартиру. Обычная полицейская рутина, положено осмотреть все места, где бывал подозреваемый. Джин ответила: никакого беспокойства — она сразу сумела попасть в тон, — с удовольствием подъедет и встретит их на месте. Разумеется, она не стала уточнять, кто подозреваемый. Пока ехала в машине, перепробовала несколько интонаций, от полной наивности с широко распахнутыми глазами до холодной сдержанности и кратких высокомерных реплик, однако пришла к выводу, что в телефонном разговоре с Маккормиком она уже нашла верный тон: жертва, пассивно подчиняющаяся официальным лицам, — так и надо играть эту роль.

Ее уже ждали внизу, Маккормик и еще два помощника шерифа из округа Палм-бич, прихватившие с собой снаряжение для дактилоскопии. Маккормик пояснил, что они хотят собрать полную коллекцию отпечатков Ноблеса и оглядеться тут получше — может, побывав у нее в гостях, он что-то забыл. Джин кивала, ловя каждое слово, старательно изображая на лице восторг. Маккормик пояснил, что улики порой обнаруживаются в совершенно неожиданных местах, и Джин снова закивала— дада, конечно, так оно и есть, — думая про себя: «Ах ты, сукин сын пронырливый!» Обе стороны были предельно корректны.

Джин играла свою роль, поначалу ощущая ком в желудке— до тех пор, пока Маккормик не покинул ее кладовку, — а потом лишь с легкой тревогой: вдруг она что-то недосмотрела, или скомканный лист из блокнота завалился за стол, или обрывок газеты остался в кладовке. Как только план был утвержден, она тщательно проверила всю квартиру. Нигде не лежали большие пакеты из-под мусора, не притаился в укромном месте автоматический «вальтер», старые газеты она на всякий случай выбросила…

Тревога отпустила ее, теперь она откровенно забавлялась, наблюдая за Маккормиком. Подтянутый, хотя и располневший, в легком полосатом костюме из синей ткани, застегнутом на все пуговицы, галстук в синюю и бежевую полоску — сколько ее знакомых одевалось точно так же! — он поглядывал на свое отражение в зеркалах и начищенном серебре, стараясь держаться вежливо, хотя и несколько небрежно, но все больше сбивался с этого тона по мере того, как, заглянув во все шкафы и за каждый предмет обстановки, так ничего и не нашел. Он, правда, откопал очки от солнца, которые Джин положила не на место, она рассыпалась в благодарностях, и эти излияния, да еще по такому пустяковому поводу, похоже, не на шутку задели ищейку. В его глазах проглядывало подозрение, в ее — тихая насмешка. Он непременно хотел извлечь хоть что-то, хоть какой-то намек на улику.

— Насколько я понимаю, эта квартира была куплена на ваше имя, — начал он.

— Совершенно верно, — отозвалась Джин. Ей скрывать нечего.

— Однако купил ее отнюдь не ваш супруг.

— Мой супруг умер, — ответила Джин. — Эту квартиру купил для меня мой друг.

— Близкий друг?

— Мой покровитель. — Это слово ей нравилось, такое старомодное. — Знаете, сколько ему пришлось заплатить? Меньше ста тысяч, в те времена цены на недвижимость еще не подскочили до небес.

— Насколько я понимаю, — все тем же невыразительным голосом, не спуская с нее глаз, точно подсматривая из засады, продолжал Маккормик, — он имел отношение к организованной преступности?

— В некотором роде, — усмехнулась Джин. — А кем еще он мог быть— независимым подрядчиком? — Улыбка становилась все шире. — О, это было так давно, — слегка вздохнув. — Все это так волнительно, и я, боюсь, — я просто, скажем так, уступила соблазну. Если вы примете такое объяснение, мистер Маккормик…

— Джим.

Он готов был добавить: «Тогда вы примете на веру все, что угодно».

— Но я уверена, никто из моих знакомых не имеет отношения к этой истории. Я имею в виду, никто из прошлого… Джим. — Главную роль играл Боб Мичем, а она так хотела сыграть роль, которая досталась Джейн Грир, — смотреть на него в упор широко распахнутыми карими глазами. — Разумеется, кроме мистера Золя. Он помогал мне советом, это он предложил продать часть акций, а не закладывать квартиру. Теперь у меня почти ничего не осталось. — Подбородок вздернут, на лице решимость, глаза слегка заволокло туманом. — Ладно, я справлюсь. Можно продать квартиру, вернуться на Побережье. — Опять эта ностальгическая улыбка. — Здесь, конечно, тоже побережье, но для человека, который снимался в кино, Джим…— внимание, трудная реплика! — существует только одно Побережье.

— Понимаю, — сказал Джим.

— Мне кажется, нужно сосредоточить все усилия на поисках Ричарда, — предложила Джин. — Хотя он, наверное, уже далеко. — Взгляд ее устремился в безбрежную даль, но внезапно возвратился оттуда, встретив взгляд фэбээровца. — Как-то раз он говорил, что хотел бы отправиться на Побережье, попробовать сниматься в кино. Сотни таких же, как он, парней отправляются туда каждый год, парочке из них удается попасть в вечерние новости, когда они начинают курочить чужие машины. Вот что я могу посоветовать, — устало, но все еще с готовностью помочь властям, — известите ваше отделение на Побережье, перешлите им фотографию Ричарда… Если тем временем мне еще что-то придет в голову, Джим, я…

Джим заверил ее, что с того момента, как Ричарда объявят в розыск, будет оповещено все ФБР, от центрального отдела до каждого агента на местах, делу придается первостепенное значение.

— Я польщена, — восхитилась Джин.

— Мы могли бы как-нибудь выпить вместе, — предложил Джим.

— С удовольствием, — ответила Джин. Пауза. — С огромным удовольствием.

Не сказать чтобы блестящее представление, но вполне сойдет. В общем, средне. Это было не так трудно, как придать достоверность любовной сцене в «Сокровищах ацтеков», — господи, твердить Эдди Мерфи, что ни жреческий кинжал Монтесумы, ни победоносный меч Кортеса не уничтожит дрожь желания в ее сердце, в ее языческом сердце, «о мой золотой господин», а Эдди, в кожаной куртке, в панталонах с набрякшим гульфиком жадно пожирает каждое слово. Может, стоит подправить текст и разыграть эту роль еще разок перед Ла Бравой — просто так, чтобы развлечься.

Да, это просто игра. По автобану она за четверть часа доедет до убежища Ричарда, она наизусть помнила адрес. Они договаривались выждать по меньшей мере с неделю, пока полицейские не угомонятся, но отсюда так близко, и настроение как раз подходящее.

Захлопнулась дверь, лифт тронулся, увозя вниз Маккормика и двух полицейских из Палмбич.

Именно сейчас. Застать Ричарда врасплох. А то мало ли что ему в голову взбредет…

Отойдя от двери, Джин приостановилась и посмотрела на свое отражение в стеклянной стене позади дивана. Улыбнулась. Нет, это чересчур. Глядя на себя в зеркало, она воспроизвела на лице тревожное выражение с легким намеком на улыбку: «Ну как, Ричард, все обошлось?!» Нет, надо теплее: «Ричард, ты в порядке?» Или даже: «Ричард, я не утерпела, так спешила к тебе!» Пойдет— надо его сразу обезоружить, только не переигрывать.

Ла Брава стоял у окна с телефонной трубкой в руках. Внизу, в парке на той стороне улицы он видел Фрэнни — она сидела в тенечке у мольберта, творя портрет очередной постоялицы «Делла Роббиа», сидевшей лицом к океану. В трубке послышался голос той стройной девушки, Джил Уилкинсон, и Л а Брава спросил:

— Ну как там в Ки-Уэсте?

— Бесподобно, — ответила она. — Единственное место, где девушка может отдыхать, не боясь, что ее в любой момент могут треснуть по голове. Подождите минуточку. — Она отлучилась на несколько минут. Вернувшись, пояснила: — Простите, у нас тут один клиент разобрал часть потолка и заполз наверх. Не хочет спускаться — дескать, в приемной кишмя кишат аллигаторы. Знай себе твердит: «Лищ гаторы, лигаторы». Вообще-то он прав, но мы не должны это признавать.

Он спросил ее, как зовут того полицейского, дружбой с которым похвалялся Ричард, — Пэм еще говорила, что знает его.

— Не кладите трубку, — попросила Джил. Он слышал, как она окликает Пэм и переспрашивает у нее. Вернувшись, Джил ответила:— Гленн Хикс, служит в Бока. Расскажите мне про Ричарда. Что еще затеял этот кусок дерьма недоделанный?

В солнечном свете перед мольбертом Фрэнни казалась обнаженной, странная прическа превращала ее в маленькую девочку. Старуха из «Делла Роббиа» поднялась, зашла Фрэнни за спину, чтобы полюбоваться своим портретом. Не сводя с них глаз, Ла Брава набрал номер полиции и продиктовал сержанту Торресу данные о приятеле Ричарда, Гленне Хиксе.

Он пересек улицу, прошел от «Кардозо» до парка Луммус, держа в каждой руке по банке ледяного пива. До чего же она хороша: лиловатый топ от купальника в сочетании с обрезанными джинсами, художница, усердно рисующая под сенью пальм, прекрасный снимок, если суметь его сделать, если ты вообще что-то умеешь. Художница сосредоточивается, прикусив кончик языка, поднимает глаза — складной стул, где только что сидела ее модель, опустел. Диковинная прическа заколебалась — она поворачивает голову, выжидающе смотрит на него.

— Как дела?

— Как дела? — переспросила она. — Я на три дня уезжала домой на свадьбу, а ты даже не заметил моего отсутствия.

— Вышла замуж? А я-то тебя повсюду искал.

— Пылал страстью?

— В разумных пределах.

— Нельзя пылать страстью в разумных пределах, Джо, — ты либо пылаешь, либо нет.

— Я не просто пылал страстью, я скучал по тебе. — Он протянул ей банку пива, остановился на минутку, прежде чем занять освободившееся кресло, глянул на мольберт. — Очень здорово. Ты сама-то это знаешь?

— Кто это?

— Миссис Хеффель. Ты что, не знаешь, кого рисуешь? — Он безошибочно узнал миссис Хеффель.

— Я-то знаю. Думала, может, ты не знаешь.

— Я ее узнаю даже без нашлепки от солнца на носу. Знаешь, почему я ее узнал? Я ее фотографировал. Внутри нее прячется маленькая девочка, она выглядывает порой, когда не боится, что ее заругают. Ты заметила эту девочку и сумела ее нарисовать. Уловила. — Он сел и открыл банку.

— Ты так думаешь?

Он отдал ей открытую банку, взял другую из ее рук, открыл ее для себя.

— Да, я так думаю. А что же ты больше не рисуешь гостиницы?

— Гостиницы я люблю, но они не живые. Я решила, что люди меня интересуют больше. Твое влияние, Ла Брава. Я посмотрела твои работы, и мне захотелось увидеть то, что видишь ты.

— Ты это видишь. Ты многое видишь.

— Не знаю. Я вижу что-то на твоей фотографии, потому что ты это поймал — вот оно, в рамочке. Но я не уверена, что замечала это раньше. Не уверена, что у меня есть «глаз».

— Про миссис Хеффель ты все поняла.

— Я целую неделю изучала ее.

— У тебя есть «глаз». Весь секрет в том, чтобы не пытаться поймать все сразу, сосредоточиваться на каждой детали по очереди.

— Может быть, это у меня получается, — сказала она. — Надо это выяснить. — Отхлебнув пива, она поинтересовалась:— Чем же вы тут занимались, пока я торчала в Нью-Йорке с милыми родственничками?

— Да ничем особенным. Пытался припомнить один фильм, который я давно уже смотрел.

— Можешь не объяснять: в главной роли Джин Шоу. Ты все так же неровно к ней дышишь? Она чересчур стара для тебя.

— Это действительно фильм с Джин Шоу. Ты тоже его видела, ты упомянула о нем в тот вечер, когда мы смотрели «Поехали!».

— И как он называется?

— «Некролог».

— Это где ее муж знает, что скоро умрет от неизлечимой болезни, и кончает с собой, подстроив все так, будто это она виновата, в отместку за то, что она со своим дружком выманила у него кучу денег?

— Да, этот.

— Я смотрела его не весь.

— Но что тебе запомнилось?

— Кажется, я смотрела вторую часть.

— Она попала в тюрьму?

— Да, был суд, ее сочли виновной— но не в настоящем ее преступлении, а в убийстве мужа, которого она не совершала. Черный юмор.

— Кто там главный герой?

— Не знаю. У него такое чеканное лицо и желваки на скулах все время дергаются, губы влажные. Другая девушка— положительный персонаж — дочь мужа Джин Шоу от первого брака. Она сразу сообразила, что это Джин присылает ему его собственные некрологи, вырезанные из каких-то захолустных газет, но никто ей не поверил, даже коп.

— Виктор Мейчер.

— Точно, это он. Я вспомнила.

— Супруг боится смерти…

— До смерти. Как только заходит разговор о кончине, его выворачивает наизнанку. Но ближе к концу фильма, когда он узнает, что неизлечимо болен и скоро умрет, он смиряется с этим. Его дочка прочла ему лекцию насчет того, что смерть — тоже часть жизни, и он проглотил все это. Тупая картина.

— Они посылали ему вырезки с некрологами, чтобы запугать его, а потом потребовать деньги?

— Да, сперва некрологи, потом угрозы: заплати или умрешь. Джин, его супруга, не просто замешана в этом— это с самого начала была ее идея.

— Деньги отвозит она?

— Да, но там какой-то подвох… Погоди, я вспомню. Им позвонили и велели отвезти деньги в мотель, назвали даже номер комнаты. Она приезжает туда, ей снова звонят, велят ехать куда-то еще, но она успевает подменить чемодан с деньгами на другой, набитый газетной бумагой — он уже лежал в номере мотеля. Понимаешь?

— Да, продолжай.

— Она везет чемодан дальше, выскакивает какой-то парень, которого нанял ее дружок, такой чудик лупоглазый…

— Элиас Кук.

— Удирает с чемоданом, полным денег, как он думает, потом открывает его, видит газеты, сходит с ума и прыгает из окна своей комнаты.

— Он не знал, что жена — соучастница?

— Он понятия ни о чем не имел, был вроде статиста.

— Что дальше? Любовник…

— Любовник приезжает в мотель и забирает первый чемоданчик. Отправляется в горы, в какую-то хижину, открывает чемодан… Зрители думают, она и его надула, но нет, деньги на месте.

— Это Генри Сильва.

— Ага, тот самый, который играл в фильме «Полная шляпа дождя». Недавно его смотрела.

— И что дальше? Когда Джин приезжает в хижину?

— Выходит из машины со своим чемоданом, пустым.

— И что же?

«На запад по Лантана, возле местного аэропорта поворачиваешь направо и едешь напрямик, — так объяснил ей дорогу Ричард, — на развилке свернешь влево к Тауншипу, дорога грязная, но придется ехать по ней, пока не увидишь заросли пиний и одинокий домик — симпатичный такой, если б его еще побелить».

Телефона там не было, зато имелся баллон с газом, туалет в доме, печь, холодильник, и всего сотня в месяц. Всякий подумает: заброшенное место, разрушается себе потихоньку, никто даже носа туда не сунет. Идеальное убежище, считал Ричард.

Вот он, бедняжка, выглядывает из-за двери.

Джин припарковалась в тенечке под деревом, оставила ключ в замке зажигания, вышла и открыла багажник. В сторону дома она не смотрела, зная, что Ричард наблюдает за тем, как она открывает багажник и достает чемодан из светлой кожи. Невдалеке над маленьким аэродромом кружил самолетик, назойливое гудение, то затихает, то нарастает вновь. В воздухе разливается припахивающая пылью летняя жара, местность — запущенная провинция, ничего общего с охотничьими хижинами Большого Медведя. Ее знобило, она накинула легкую куртку, надела черный берет. Реплика была наготове:

— Ричард, я не утерпела!

Но когда Ричард появился в дверном проеме, Джин с ходу поменяла мизансцену:

— Что с тобой?!

— Руку сломал, на хрен!

— Я вижу. Как это произошло?

Он покосился на дорогу, в сторону аэропорта:

— Ты уверена, что за тобой никто не следил?

— Уверена.

— Я думал, ты явишься не раньше чем через неделю.

— Я не утерпела, Ричард. — Возвращаемся к первоначальному сценарию. И все же ей вновь пришлось от него отклониться. — Что у тебя с рукой? — Она прошла мимо него в дом— сумрачно, ставни закрыты, угнетающая обстановка, затхлый запах.

— Хочешь знать? Это твой чертов дружок фотограф, тот самый, который тогда вмазал мне в Делрее, когда тебяувезли в психушку.

Они отошли от сценария и не смогут так сразу к нему вернуться. Она села, во все глаза уставилась на Ричарда и выслушала от начала до конца его версию того, что случилось в парке: фотограф якобы ударил его сзади, он сломал ему руку прежде, чем он успел хотя бы разглядеть нападавшего, бил его по ногам, по голове, точно рехнулся.

Джин пробормотала:

— Он вызвал тебя в парк…

— Заманил меня!

— Он задавал вопросы?

— Я ничего ему не сказал.

— Как ты можешь быть в этом уверен?! — попрекнула она.

— Я же знаю, что я говорил. Проводов на нем не было, я проверил. Слушай, у меня только одна рука действовала, но я толкнул его хорошенько и сказал: «Тебя тот еще сюрприз поджидает, задница!» — вот и все, что я ему сказал, а больше ничего. Черт, надо же было мне как-то отделаться от этого подонка!

— Ах, Ричард, Ричард…— мягко, почти нежно пробормотала Джин. Она сидела в старом потертом кресле, откинувшись головой на подушку и теребя пальцами немного колючую обивку на подлокотниках. Она чувствовала, как вспотели ладони. Плетеная сумка лежала у нее на коленях. Она сунула руку в сумку, нащупала пачку сигарет, закурила, вдохнула дым и медленно выдохнула.

— Ладно, не беда, — сказала она.

— Ну конечно, — подхватил Ричард. — Мы сделали это— вот что главное. Ты даже не спросила, удалось ли мне забрать мешок. Готова взглянуть на него, пощупать деньжата?

— Готова, — кивнула ему Джин.

Ноблес проследовал в спальню, опустился на четвереньки. Из кресла Джин могла видеть его кровать, потертый матрас, кое-как накрытый одеялом. Он наверняка постарается заманить ее на это ложе, рассыпая липко-ласковые словечки и кривя в ухмылке рот. Она смотрела, как Ричард вытягивает из-под кровати мусорный мешок— медленно вытягивает, дразня ее каждым движением, — встает на колени, упирается одной ногой, распрямляется, поворачивается, выходит из комнаты… и вот он снова сидит перед ней на стуле с прямой спинкой, зажав мешок между колен. Джин следит, как он неуклюже, одной рукой, раскручивает проволоку.

— Ричард, как ты сюда попал? — спросила она.

— Я не знал, как добраться до больницы. Позвонил своему приятелю Гленну Хиксу. Помнишь, я говорил, он служит в полиции в Бока.

— Ну?

— Он отвез меня в «Бефизду», в Бойнтон, потому что он других не знал, только в самом Палм-бич.

— И как ты оттуда добрался сюда?

— Ну, Гленн меня привез.

— Ах, Ричард, Ричард…— повторила она с той же усталой интонацией.

— Гленн— хороший парень, что я скажу, то и сделает. Нечего из-за него себе кровь портить. — Он раскрыл мусорный пакет. — Ну-ка, взгляни! Хочется посмотреть, как ты обалдеешь.

— Ты считал?

— Ты еще спрашиваешь? — Он заулыбался во весь рот. — Я начал считать с той минуты, как приволок сюда пакет. Считать деньги— это одно удовольствие, а ты не знала? — Нахмурившись, он снова полез в пакет. — Одного только не пойму, какого черта ты сюда сунула эту штуку? — Его рука вынырнула из пакета с маленьким «Вальтером РРК», вороненым автоматическим пистолетом.

Джин лениво приподняла ладонь, оторвав ее от подлокотника кресла, и Ноблес, пожав плечами, почти нехотя дотянулся до нее и вложил ей в руку рукоять пистолета.

— Стоит на предохранителе. Славная игрушечка, только будь с ней поосторожнее.

Джин подняла пистолет на уровень глаз, словно изучая.

— Не хотелось оставлять его дома, вдруг кто-нибудь наткнется на него. Копы так и крутятся вокруг, я не могла вынести его сама, они могли взять у меня из рук мешок, удивиться, почему он такой тяжелый.

Ноблес склонился к пакету, зажатому между его ног.

— Раз уж леди разгуливает с мешком денег, ей и пистолет не помешает. Чтобы никто не привязался.

— Вот именно, — подтвердила Джин. Ричард сидел вплотную к ней; наклонившись, опустив на колени закованную в гипс руку, он оказался еще ближе. — Ты не предложишь мне выпить?

— Конечно, конечно. — Он поднялся на ноги. — Тебе какое пиво, холодное или теплое?

— Лучше холодное.

Ноблес прошел в кухню, на какой-то момент пропав из виду. Джин слышала, как хлопнула дверь холодильника, слышала щелчок— это он открывает банки. Генри Сильва разлил по стаканам скотч безо льда, обернулся со стаканом в каждой руке… Правой рукой Джин подняла «вальтер», шесть патронов в обойме и один в стволе, вытянула его, направив на дверной проем в ожидании, когда Ричард вернется из кухни.

Обе банки пива он нес правой рукой, левая, в гипсе, висела, прикрывая живот. Она прицелилась чуть повыше руки. Ричард поднял глаза, успев сделать один шаг в комнату, остановился, улыбнулся — по крайней мере, попытался улыбнуться — и сказал:

— Осторожней, киска!

Она попала в точности туда, куда целилась, выстрелила во второй раз, потом в третий, поспешно, грохот пистолета ее оглушил, она перестала воспринимать детали. Он уже умирал, его отбросило к двери, глаза остекленели, по загипсованной руке растекалась кровь. Сколько крови! А где эти банки с пивом? У нее было всего одно мгновение, чтобы запечатлеть эту сцену. Генри Сильва дотронулся пальцем до аккуратной дырочки в груди, посмотрел на свою руку, точно не веря своим глазам, поднял на нее глаза, и она вновь выстрелила в Генри Сильву, он умирал долго, по-киношному, в глазах его застыла боль от ее предательства. Она еще раз выстрелила в Ноблеса, тот уже сполз по косяку на пол и, скорее всего, был мертв.

Сидя в парке Луммус под сенью пальм, Ла Брава отпил холодного пива и спросил Фрэнни:

— Так что же было дальше?

— Дальше все пошло не так, как предполагалось, — ответила Фрэнни.

Глава 26

Он различал только ее глаза, их спокойный и нежный взгляд, и гадал, кто же она сейчас и собирается ли что-нибудь сказать. Прошло еще мгновение, и Ла Брава засомневался, произнесет ли она хоть слово. Она молча отошла от двери, отняла руки, прикрывавшие спереди халат, халат распахнулся как раз в тот момент, когда она зашла в ванную.

Ла Брава отправился на кухню, где дожидалась открытая бутылка скотча, а на раковине — ванночка с подтаявшими кубиками льда. Налив себе изрядную порцию, он решил предоставить главную роль Джин— он быстро к ней подстроится. Взял ванночку, собираясь поставить ее в морозилку, призадумался, стоит ли это делать, принял окончательное решение, засунул ванночку в морозилку и вернулся в спальню со стаканом в руках.

Джин вольготно расположилась перед туалетным столиком, подкрашивая глаза, классический носик высоко приподнят, глаза смотрят равнодушно, обнаженная грудь столь же бесстрастна, как и взгляд, бледные плечики приподняты, словно она хотела небрежно пожать ими, да поленилась. Среди флакончиков с косметикой Ла Брава заметил стакан с выпивкой. Актриса сделала передышку, потянулась за своим стаканом, груди приподнялись, и глаза тоже, уставившись на фотографа из зеркала. Он был уверен, что сумеет пересидеть ее. Только нужно устроиться поудобнее. Позвонить Морису, предупредить, что они опоздают на ужин, прихватить в спальню бутылку и усесться. Раньше он не играл в такие игры. Кинозвезда аккуратно обводила веки. Ее реплика застала Ла Браву врасплох:

— Ты уже поговорил со своим другом Маккормиком?

— О чем?

— Вероятно, он забыл тебе доложить, потому что докладывать было не о чем. Но ты мог и сам позвонить ему.

Она говорила в точности как его бывшая жена: якобы безучастным, невинным голосом, исподволь готовя нокаут.

— Я так понимаю, Маккормик провел у тебя обыск.

— По твоему совету.

Ла Брава едва удержался от улыбки:

— Это он так сказал?

— Джим воспроизвел твои слова так: «Почему бы тебе не попросить у нее разрешения оглядеться в ее жилище?» Разве это не совет?

— Странно, — протянул Ла Брава.

— Что странно?

— Оказывается, Маккормику не наплевать на то, что о нем подумают люди. Он хочет им нравиться. — Киноактриса принялась за второй глаз. — Но он ничего не нашел, верно?

— А ты надеялся, что он что-то найдет?

Наконец они дошли до сути. Ему не хотелось больше оттягивать разговор. Пора выложить все начистоту. Давно пора.

— Я особо не надеялся, но вероятность все же была.

Джин замерла, держа тушь в вытянутой руке и глядя на него в зеркало:

— Ты имеешь в виду, Ричард мог оставить следы? Отпечатки пальцев?

— Не знаю, — ответил Ла Брава. — Что-нибудь. Что-нибудь, что вы с ним проглядели.

Молчание. Он знал, что так оно и будет, и спокойно ждал, прислонившись к дверному косяку. Она не позволит себе сорваться, запустить в него баночкой с кольдкремом. Она уже оценила ситуацию и сейчас, глядя на него в зеркало, принимает какие-то решения, но глаза ее ничего не выражают. Вот она снова опустила глаза, потянулась рукой к туалетному столику, выбрала серьги с жемчугом, слегка склонила голову набок, и взгляд ее снова скользнул к лицу фотографа — совершенно новая Джин Шоу, в глазах ее мерцает какая-то искорка, предчувствие интересной игры.

— Как ты это ухитряешься? — удивился он.

— Как я ухитряюсь что, Джо? — уже другой тон, небрежный, чуть-чуть забавляющийся. — Как я ухитряюсь выжить, устроиться? Это непросто, малыш. Надо научиться приспосабливаться, использовать все, что попадается под руку. Мне толькотолько тут начало нравиться, как снова приходится возвращаться домой. Может быть, я поеду за границу… если кого-то волнует, куда я поеду.

— Если у тебя будут на это деньги.

Джин улыбнулась или почти улыбнулась. Она неторопливо повернула голову, продевая в мочку уха вторую серьгу и не сводя от него глаз.

— Что тебя гложет, Джо?

— Как ты могла так поступить с Морисом? Вот что меня больше всего огорчает.

— А как я с ним поступила?

— Это его деньги.

Она отняла руки от лица, выпрямилась, в упор поглядев на фотографа:

— Мы с Мори очень давно знакомы, не забывай об этом.

— И что?

— Он меня любит.

Ла Брава ничего не возразил.

— Он знает, что я ни за что не причиню ему вреда.

— Даже за шестьсот тысяч долларов?

Джин отошла от туалетного столика к кровати, взяла с нее простое белое платье из хлопка, с обычной тщательностью надела его через голову, расправила на бедрах. Выпрямилась, уперлась руками в бока:

— Как ты думаешь, не пора ли мне носить лифчик?

— Прекрасно выглядишь.

— Держится? Раньше я не отваживалась показываться на люди без бюстгальтера.

— Что-что, а отваги тебе не занимать.

— Значит, скромность брала верх. — Она взяла с туалетного столика стакан и приблизилась к Ла Браве, глядя ему в глаза. Он не трогался с места. Джин протиснулась в дверь мимо него, коснувшись его руки своим телом, свободной грудью, все так же глядя на него. — Приходится быть осторожной, чтобы у людей не сложилось неверное впечатление, а то еще сочтут меня распутницей.

— Ты не ответила на мой вопрос.

— А зачем ты его задал?

Она взяла стакан у него из рук, и Ла Брава последовал за нею в кухню, прикидывая, не следует ли ему сбить Джин с ног, усесться на нее, прижимая к полу ее руки, и так, лицом к лицу, допросить: «Признаешься?» Держать ее так, пока не сознается во всем.

Она вытащила из морозильника поднос со льдом и сказала:

— Я тоже хочу задать тебе вопрос. Ты в самом деле посоветовал Маккормику обыскать мою квартиру?

— Какая разница?

— Для меня есть разница, Джо. От этого зависит, как я должна к тебе относиться.

— Маккормик так или иначе собирался обыскать твою квартиру, даже если бы для этого пришлось выписывать федеральный ордер. Я посоветовал ему попросить у тебя разрешения.

— Зачем?

— Чтобы до тебя дошло, во что ты влипла, чтобы ты увидела: эти парни шутить не намерены, они — профессионалы и подозревают тебя.

— Уже нет.

— Джин! Выслушай меня!

Она налила им обоим по глотку скотча и снова подняла взгляд— внимательный, но не слишком заинтересованный.

— Это не кино, — сказал Ла Брава. — Эта история не закончится через полтора часа. — Он говорил спокойным, уверенным голосом, надеясь, что сумеет убедить ее. — Не закончится, поверь мне: когда эти ребята берутся за дело, они идут до конца. Рано или поздно они схватят того парня, он назовет твое имя, и они скажут: «Ага, Джин Шоу, бывшая кинозвезда, что это она себе вообразила, затеяла такую аферу? Пыталась выманить шестьсот тысяч долларов у такого славного старика, своего друга?» Поверь мне на слово, так оно и будет — непременно.

Она выдержала паузу, сделала глоток и спросила:

— Почему ты так уверен, что я в этом замешана? — В ее голосе прозвучало любопытство, но не более того.

— Я знаю, — все так же негромко ответил Ла Брава. — Не важно, откуда я это узнал, могу ли я это доказать. Я знаю, а раз я знаю, то и они докопаются. Вот что ты должна сделать: возьми эти деньги — сейчас же, как можно скорее — и отдай их Морису. Прежде всего, верни деньги Морису. Я всеми силами постараюсь тебе помочь, если еще не поздно. Может быть, нам удастся замять дело и копы не станут задавать слишком много вопросов.

— Ты готов сделать это для меня, Джо? — прошептала она. Глаза ее печально заблестели. — Как ты мил!

Ла Брава глубоко вздохнул. Он не знал, из какого фильма эта реплика, но она полностью соответствовала характеру Джин и по смыслу, и по интонации. Он потряс головой, чтобы вновь увидеть реальную Джин Шоу и вернуть себе спокойствие отстраненного наблюдателя. Она знает, что делает. Она играет свою роль и ни на миг не забывает о ней.

С той же легкой интонацией, скосив глаза на свой стакан, она продолжала:

— Какая прекрасная роль! Невинная женщина, которую обвинили огульно, все улики против нее. Как бы я хотела сыграть эту роль!

— Ты ее уже играла, — напомнил Ла Брава. — В «Некрологе».

Она запнулась, растерянно поглядев на него.

— Разве не помнишь? А я помню. Я могу рассказать тебе весь фильм от начала до конца. Я впервые посмотрел его, когда мне было двенадцать.

— Да-да, в «Некрологе», ты прав, — как-то неуверенно пробормотала она. — Меня не просто обвинили в том, чего я не делала, меня осудили. — Голос ее торжествующе взмыл:— Какая великолепная сцена в суде! Я голос сорвала от крика— мы сняли пятнадцать дублей, не меньше, но оно того стоило.

— Джин, где Ричард? — спросил он.

Она все еще смотрела на него, но взгляд был рассеянным, блеск его померк — неужели навсегда, подумал Ла Брава, — ушла надежда.

— Джо, тебе и вправду было всего двенадцать лет? — спросила она.

Он помедлил с ответом. Ей было важно услышать ответ, и он прикидывал, что ей сказать.

— Джин, ты до того ловка, что из запертого банковского сейфа выберешься

— Кто это сказал? — улыбнулась она.

— Кажется, Джеймс Гарнер в роли Филиппа Марло. Но это чистая правда: сейчас ты еще лучше, чем была, а ты была моей любимой актрисой, сколько я себя помню.

— Тебе было всего двенадцать, Джо?

— Всего двенадцать. Но возбудился я почище любого взрослого, если хочешь знать.

Морис отворил дверь с кухонным полотенцем через плечо, в руке поварешка.

— Возьми трубку, Джин, — распорядился он, — тебе звонят.

Она прошла мимо него к телефону, не спрашивая, кто звонит. Ла Брава прикрыл за собой дверь. Морис добавил в спину Джин:

— Этот парень и раньше тебя искал, я сказал ему перезвонить после восьми. — Обернулся к Ла Браве и торжествующе взмахнул поварешкой: — Чуешь запах? Будем есть суп из бамии. Ты приготовь напитки, а я пойду, помешаю в кастрюльке.

Джин стояла у стола в гостиной, одной рукой она поднесла к уху трубку, другой вынимала из ушей серьги.

— Кто это? — спросил Ла Брава у Мориса. — Торрес?

— Голос с акцентом. Мне он незнаком.

— Ты не спросил?

— Слушай, займись лучше напитками.

Ла Брава пытался разгадать выражение, проступившее на лице Джин. Теперь она сжимала трубку обеими руками, внимательно слушая.

— Что? — сказала она, резко выдохнув. Она стояла в пятнадцати футах от него. Смешать коктейль и отнести ей? Джин произнесла что-то еще, но Ла Брава не расслышал: Морис все заглушил своим предупреждением не открывать резко холодильник, там полно стручков бамии, не хватало еще рассыпать их на пол.

— Иди попробуй, — позвал его Морис, а Джин тем временем сказала в трубку несколько коротких слов. Он направился к ней, а Морис следовал за ним по пятам, подсовывая ему поварешку, тыча ее прямо под нос: — Попробуй, попробуй, самая настоящая креольская окра, рецепт мне дала одна дамочка, которая переехала сюда из Луизианы, из Гретны. Маленькая такая, Тодди ее звали, носила пенсне, весила едва ли восемьдесят фунтов, а готовила лучшую окру, какую я ел в жизни. Я готов был жениться на ней только ради ее стряпни… Куда это ты собралась, Джин?

Она приоткрыла дверь, потом захлопнула ее. Мужчины не сводили с нее глаз.

— Что такое? Кто это звонил?

— Ничего особенного. Из полиции.

— Это не Торрес. Его голос я бы узнал.

— Нет, кто-то другой. Проверял, все ли со мной в порядке.

— Да? И как, ты в порядке? Выглядишь что-то неважно.

— Пожалуй, мне и впрямь не по себе, — нерешительно произнесла она. — Нужно выйти проветриться.

— Еще бы ты хорошо себя чувствовала, после стольких неприятностей, — посочувствовал Морис. — Открой форточку.

— Нет, я лучше выйду на улицу.

— Я с тобой, — вызвался Ла Брава.

— Нет-нет, не надо. Я в порядке. Ты не обидишься, Мори? Я все равно пока есть не хочу.

— Ты не заболела? Может, дать тебе какое-нибудь лекарство? Алка-зельцер?

— Нет, все в порядке. Честное слово.

Они сели за стол. Морис сказал:

— Обычно я вместе с креветками кладу сюда крабов, но сегодня мне что-то крабы на рынке не приглянулись, и я положил устриц. Неплохо вышло с устрицами. Можно и курятины положить. Весь секрет в том, как готовить окру. Пока тушишь стручки, нужно все время помешивать, причем энергично, а уж когда они темнеют, тут надо мешать непрерывно, так, словно тебя сам черт под руку толкает. Понимаешь, о чем я говорю?

— Мори, — перебил его Ла Брава, — кто из нас сошел с ума, ты или я?

— Почем мне знать? — огрызнулся Морис — Может быть, мы оба. Не задавай мне трудных вопросов.

Зазвонил телефон, Морис неторопливо приподнялся, жестом приказав рванувшемуся было из кресла Ла Браве оставаться на месте. Он подошел к телефону, снял трубку и положил ее на стол:

— Зря я тебе помешал. Это твой приятель Торрес.

— Лучше б ты все сама мне рассказала, — мягко упрекнул он.

Он сидели на веранде «Делла Роббиа». Он поглядывал на ее лицо, а она — на пейзаж, стандартный пейзаж с залитым лунным светом пляжем, просвечивавшим сквозь ряды пальм, с океаном на заднем плане. Ни его, ни ее этот пейзаж не интересовал.

— Ладно, попробую сам, — продолжал он. — В кино тот парень, который украл пакет, выбросился из окна гостиницы, но наш парень не захотел последовать его примеру. Каким-то образом он догадался, что деньги у тебя, и он требует свою долю вместо кучи газетных обрезков, иначе он заложит тебя. — Ла Брава выждал еще минутку и добавил: — Уже не так весело? — Выждал еще чуть-чуть. — Просто признайся в этом, тебе же будет легче. Если ты так ничего и не скажешь, я не смогу тебе помочь.

По Оушн-драйв проехала машина, блеснула на миг в свете уличных огней и пропала из виду. Вновь перед ними пейзаж с открытки.

— Что ты можешь сделать? — приглушенным, но внятным голосом выговорила она.

— Избавлю тебя от него.

— Как?

— Пока не знаю. Сперва придется с ним потолковать.

— Ты знаешь, кто это?

— Мокроспинник. Кундо Рей.

Она повернулась к нему лицом:

— Откуда тебе это известно?

— Я же тебе показывал его фотографии, помнишь? Нужно было использовать человека, которого ты никогда раньше не видела. Вот твоя первая ошибка. Нет, это вторая. Первая ошибка — сам Ричард.

Она снова погрузилась в молчание.

— Сколько он требует?

После паузы она ответила:

—Все.

— Или?

— Он не сказал.

— Повтори, что он сказал.

— Он спросил меня, не хочу ли я купить печатную машинку.

Молчание.

— Твою машинку?

— Да…

— Можно доказать, что она твоя?

— Вероятно. На ней осталась наклейка ремонтной мастерской. Это я упустила из виду.

Все всегда что-нибудь упускают из виду.

— Как она попала в руки к мокроспиннику? Ведь не сама же ты отдала ее ему?

— Нет, кто-то другой.

— Ты отдала ее этому чертову придурку, велела избавиться от нее, а он вручил ее мокроспиннику, а тот, быть может, продал ее, а потом, когда сообразил, что к чему, пришлось ее выкупить… Что еще он говорил?

— Предлагал мне встретиться, поговорить.

— Где?

— В баре на Ле-Жене, «Скиппи Лонж».

— Господи Иисусе, «Скиппи Лонж»! И ты должна принести туда деньги?

— Нет, сначала мы должны все обсудить. Решить, где и как произойдет обмен.

— Где сейчас деньги?

Пауза.

— У меня дома.

— Ты думаешь, что после обыска это самое безопасное место?

— Джо, если ты хочешь мне помочь… — заговорила она.

Он не продолжил эту фразу за нее, и ей пришлось сделать это самой.

— Ты должен понять, — сказала она, — я люблю Мори, очень люблю, по-особому. Я знаю его гораздо лучше, чем ты или кто-либо другой, и он меня знает, он понимает меня. Джо, — сказала она, — даю тебе слово, никогда в жизни я не причиню ему вреда!

Она уже говорила это прежде, но на этот раз Джин воспроизводила свои собственные слова, а не реплику из фильма.

— Все это очень мило, — оборвал он ее, — но сейчас речь не об этом. Звонил Торрес: они нашли Ричарда.

Она смотрела прямо перед собой.

— Это была не хижина в горах. И даже не слишком уединенное место. — Он умолк, давая ей возможность вставить что-нибудь, но она промолчала. — Это я посоветовал Торресу связаться с приятелем Ричарда, Гленном Хиксом.

На лице Джин проступило изумление.

— Вот видишь, я знаю об этом деле даже больше, чем ты сама.

Она вновь отвернулась, созерцая пейзаж.

— Джо, насчет моего отношения к Мори ты должен поверить… — прошептала она.

— По-моему, сейчас мы говорим о Ричарде.

Она сказала очень тихо:

— Никто не докажет, что Ричарда убила я.

— А я ведь не сказал, что он мертв. Не бойся, я не донесу. Ты уже достаточно взрослая, чтобы самой обратиться в полицию.

— Кому есть дело до Ричарда? — сказала она.

— Лично мне нет до него никакого дела, но послушать прокурора, так можно подумать, что Ричард приходится ему младшим братом. Знаешь, если уж тебе вздумалось кого-то пристрелить, нашла бы для этого причину поважнее, чем мешок с деньгами.

— Ты сломал ему руку, — напомнила она. — Мог и по голове ударить.

— У меня была такая возможность, но я ею не воспользовался. Вот в чем разница. Ричард мог подать на меня в суд, если б захотел, и я был готов к этому. А ты хочешь отвертеться от убийства. — Он говорил совершенно спокойно, зная, что теперь он контролирует ситуацию и не важно, какую роль она возьмется играть. Бедняжка не знает, кем ей следует быть, так что на какое-то время ей придется придерживаться самой простой линии, не отклоняться от сценария, как позволяют себе звезды. Теперь она казалась ему старой.

А пейзаж все тот же. Никогда не меняется.

Она привстала.

— Куда ты? — поинтересовался Ла Брава.

— Покупать печатную машинку.

Отличная реплика, и подана со вкусом, — он не мог не восхититься актрисой.

— Надень лифчик и сиди спокойно дома, — посоветовал он. — Я сам поговорю с ним, может быть, сумею уговорить его сдаться.

— С какой стати ему идти на это?

— Все лучше, чем умереть. Мне нужны ключи от твоей квартиры, чтобы взять деньги.

— Вот уж спасибо! — сказала Джин.

— Оставь это на потом, — посоветовал Ла Брава. — Дело еще не сделано.

Глава 27

«Дамский вечер» в «Скиппи Лонж»: Только для дам. Два коктейля по цене одного до 9 вечера.

Ла Брава, повесив на шею «лейку» и футляр от фотоаппарата, сказал менеджеру, что готовит фоторепортаж для «Тропик», воскресного приложения к «Геральд», и обещал без особой необходимости не щелкать домохозяек, отпросившихся у мужа якобы в магазин и на вечерний сеанс в кино. В баре собралось около сотни дам всех возрастов, они толпились около круглой площадки, где выступали мужчины-стриптизеры.

— Пока мы тут стоим, я бы мог сфотографировать вас, Скиппи, — предложил Ла Брава менеджеру.

— По-вашему, я смахиваю на Скиппи? — возмутился менеджер. — Вон те задницы со шрамами от бритвы, с ног до головы лоснящиеся от «беби ойл», и есть Скиппи — все до одного.

Их там было пятеро, не считая Кундо Рея.

Пятеро танцовщиков в белых рубашках с черными галстуками-бабочками, с ярко сверкающими запонками в манжетах и в черных бикини, и Кундо Рей в пятнистом трико с кошачьими усиками, подрисованными на лице от носа до ушей. Кундо был «Кошачий князь», гвоздь программы, во время первого представления он держался позади, предоставляя пятерыми белым статистам разогревать публику. Это был их коронный номер— монотонный, механический, точно пляска роботов, каждый из танцовщиков погружен в себя, трое впереди, двое позади, изгибаются, прыгают под льющуюся из колонок песенку «Я это делаю», отбрасывая зрительниц на десять лет в прошлое.

Кундо танцует соло, волосы отливают вороньим крылом, серьга в ухе, подрисованные усики, западноафриканские ритмы, занесенные во Флориду из кубинского публичного дома, Кундо— гвоздь программы, мужчина мечты, Кошачий князь, явившийся пробудить, освободить этих женщин, тело блестит, в каждом движении таится намек, обещание, суньте пятерку за мою леопардовую шкуру, дамочка, это пойдет на пользу нам обоим.

Многие дамочки повиновались этому призыву, и когда Кундо вслед за официанткой подошел к столику Ла Бравы, в руках у него была плотная пачка влажных от пота купюр. Он поглядел на Ла Браву, улыбнулся, сморгнул от вспышки:

— Привет, фотограф!

— Привет, мокроспинник, — откликнулся Ла Брава, опуская камеру.

Кундо заказал слабоалкогольный напиток без сахара, скользнул на стул, тело его блестело, пахло одеколоном, кошачьи усики расплылись в улыбке.

— Стало быть, ты заодно с той женщиной? Какая разница. Я продам тебе машинку, очень хорошую. А ты отдашь мне в придачу фотоаппарат. Это тот самый?

— Еще лучше, — сказал Л а Брава. — Не такой новый, но более дорогой.

— Отлично, беру.

— Почему же ты не попытался забрать тот?

— Не знал, что это будет так просто.

— Так просто? — переспросил Ла Брава и подтолкнул к Кундо футляр от фотоаппарата. Кундо наклонился, чтобы заглянуть внутрь. Когда он поднял голову, Ла Брава снова подтянул футляр поближе к себе.

— Это пушка Ричарда?

Ла Брава кивнул.

— Что с ним сталось?

— Он убит.

— Охотно верю, — сказал Кундо Рей— Такого парня рано или поздно должны были пристрелить. Из этой пушки, да?

Ла Брава кивнул.

— Этот парень сам не понимал, что делает. Я тоже не понимал, что он делает, и вы с этой женщиной— тоже. Зато я знаю, что сделаю я, парень: я продам вам эту машинку, или женщина отправится в тюрьму, а может, и ты вместе с ней.

— Так значит, — спросил Ла Брава, — ты отдашь мне машинку и сдашься полиции?

— Сдамся полиции? — удивился Кундо. Он откинулся на спинку стула, дожидаясь, чтобы официантка, зажавшая между пальцами несколько долларовых бумажек, поставила перед ним стакан и налила в него шипучку из банки. Когда официантка отошла, Кундо снова подался вперед, озадаченно нахмурившись: — Я что, похож на сумасшедшего?

— Я ничего о тебе не знаю, — сказал Ла Брава. — Может, ты неудачник, у тебя провал за провалом — в таком случае для тебя же будет лучше сдаться властям, тебе скостят несколько лет. Отправят тебя в Рейфорд, будешь там заниматься стриптизом и прослывешь «Мисс Исправительная Колония».

— Слышь, я ни у кого ничего не крал. За что же меня сажать?

— За убийство старика Мини, дяди Ричарда.

— Это еще что? Что ты гонишь? Вообще, о чем речь — ты хочешь засадить свою бабу в тюрьму?

— Нет, не хочу, — ответил Ла Брава. — И вот почему: я ей не доверяю. Ей ничего не стоит повесить все на нас. Она затеяла эту историю ради забавы. Деньги ей не нужны, она хотела приколоться.

— Приколоться!

— Ты понимаешь, о чем я? Очень эмоциональная женщина.

— Да, еще бы.

— Она брала деньги взаймы у того старика, которому принадлежит гостиница…

— Ну?

— А потом решила обворовать его.

— Ну и баба!

— Очень решительная женщина. Упертая, понимаешь? Она сказала, что не станет покупать машинку.

— Не станет? Почему?

— Из принципа. Не желает подчиняться силе. Она считает, ты все равно не понесешь машинку в полицию.

— Почему?

— Потому что если ты заложишь ее — так она просила тебе передать, — она назовет им твое имя. У них есть твое фото, отпечатки пальцев… Верно?

— Верно.

— Значит, если она сядет, ты тоже сядешь.

— А ты?

— А что я сделал?

— А Ричарда не ты убил?

— Ничего подобного я не говорил. Но я тебя понимаю: кое в чем ты прав.

— Да?

— Да, она может повесить Ричарда на меня. Попытается, во всяком случае.

— Тебе надо ее убить. Хочешь, чтобы это сделал я?

— Не стоит заходить так далеко. Но лучше не пытайся продать ей машинку.

— Да?

— Если копы ее заподозрят, они обыщут ее квартиру и найдут машинку, так?

— Так.

— Она перепугается и заложит нас обоих.

— Хорошо, так что же нам делать?

— Отдай машинку мне. Я избавлюсь от нее.

— Отдать тебе? А что я с этого буду иметь?

— Половину денег.

Кундо прикусил нижнюю губу и призадумался:

— Триста тысяч долларов?

— Точно.

— Как ты это обтяпаешь?

— Без проблем. Она отдала мне деньги, чтобы я их спрятал. На случай, если у нее будет обыск. Я отдам тебе половину, а ты мне — машинку.

— А что она сделает с нами? Это же ее деньги.

— Какая разница? Денег нет, машинки нет, и доказать она ничего не сможет. Если она попытается свалить все на нас, ее слово будет против нашего. Что она докажет?

— Ничего.

— Итак, все, что от тебя требуется, — передать мне машинку.

Кундо снова призадумался. Потом сказал:

— О'кей, если ты дашь мне половину денег, я избавлюсь от машинки.

— Если б мы были знакомы поближе, — возразил Ла Брава, — если бы мы были друзьями, я был бы не против. Но я тебя не знаю. Ты понимаешь меня? Отдай мне машинку, возьми половину добычи, и мы оба будем жить спокойно. Что скажешь?

Кундо снова призадумался и закивал:

— Хорошо, половина так половина. Фотоаппарат можешь оставить себе, мне он не нужен.

— Когда?

— Может, сегодня. После танцев.

— Почему не прямо сейчас? С тремя сотнями тысяч у тебя уже не будет надобности трясти тут задницей.

— Мне это нравится.

— Ладно, значит, позже?

— Дай подумать.

Ла Брава не мешал. Присмотревшись к кошачьим усикам на лице кубинца, он произнес:

— Знаешь, однажды я видел Фиделя Кастро вот как сейчас тебя. В Нью-Йорке.

— Да? А что ж ты не пристрелил его? Может, я бы тогда не попал в тюрьму.

— За что ты сидел?

— Я убил русского.

— Пытался выжать из него пару баксов, что ли?

— Жизнь — жестокая штука. Все время приходится кумекать: кто хочет тебя пришить? И никогда не знаешь в точности.

Ла Брава вынужден был согласиться с этим утверждением:

— Как сказал Роберт Мичем: «Я не хочу умирать, но уж если умирать, то последним».

Кубинец с подрисованными кошачьими усиками вытаращился на него и спросил:

— Какой такой Роббер Мичем?

Кундо Рей вернулся в свое логово на Бонита.

Он успел кое-что обдумать. Первое: с какой стати брать у фотографа половину денег, когда можно взять все? Второе: понадобится свет, чтобы разглядеть добычу, убедиться, что под верхним слоем купюр не напихана бумага. Хватит с него газетной бумаги. Он не собирался заглядывать в квартиру этой бабы, где, как уверял фотограф, все еще лежат деньги в пакете для мусора, он не хотел идти в незнакомое ему место, не хотел встречаться с фотографом в баре, или кафе, или в какой-нибудь круглосуточной забегаловке, но не хотел и выходить на улицу, в парк, где вовсе нет освещения.

Он перебрал все варианты, пока не остановился на имевшемся у него убежище на Бонита. Идеальное место. В этом квартале никто его не знал, быть может, даже не видел его. Надо только сделать так, чтобы фотограф там и остался, а самому по Семьдесят девятой улице выехать на федеральное шоссе, и к утру он уже будет в Джорджии, штат Атланта. С полным мешком денег он сможет добраться, куда пожелает. Фотографа найдут только через неделю, а то и через две, когда он провоняет: соседи позвонят копам, и те взломают дверь.

Неужели фотограф так наивен, так доверчив? Впрочем, охранники в Аламаре были полными придурками, деревенщиной, и этот парень не умнее их. То ли он и впрямь решил, что сумеет выторговать машинку за половину суммы, то ли собирается выкинуть какой-то фокус, чтобы получить машинку, а деньги оставить себе, — в любом случае он полный идиот, если думает, что ему это удастся.

Кундо чувствовал, как впивается в спину пушка, спрятанная под свободной шелковой рубашкой. Скоро придет фотограф. Прежде всего, убедиться, что в сумке деньги, а не бумага. Потом— сделать это. Без глупостей, по-быстрому. Тело оставить здесь. Потом смотаться, скажем, в Голливуд, посмотреть, как там обстоят дела. Точно, купить новые шмотки и рвануть в Голливуд.

Он посмотрел сквозь щель в жалюзи на улицу, огибавшую с угла здание, и ощутил легкое волнение. Пусто. Здесь всегда безлюдно, даже днем. Ему уже не терпелось. Когда же приедет этот парень? Нос зачесался, Кундо поскреб его пальцем, потом поглядел на руку и увидел, что на ней остался отпечаток черного фломастера, которым он наводил усы — от волнения забыл их смыть. Ничего страшного. Делов на полминуты.

Кундо покинул свой наблюдательный пост и через гостиную и небольшой коридор прошел в ванную. Дуло револьвера неприятно упиралось в спину, он вытащил пушку из штанов, положил ее на бачок унитаза, смыл с лица усики и принялся заворачивать оружие в туалетную бумагу— может, через слой бумаги острые края не будут так впиваться Со стороны входной двери послышался какой-то звук.

Кундо побежал в гостиную, выглянул— улица по-прежнему пуста, но у него за спиной, всего в нескольких футах, вновь послышался какой-то шум. Кундо так и подскочил. Подкрался к двери, прислушался— теперь стучали словно прямо ему по голове.

— Кто там?

— Это я, — откликнулся Ла Брава. — Парень с деньгами.

Кундо открыл дверь, придержал ее, чтобы фотографу удобнее было пройти, и тут вдруг почувствовал, какая в нем произошла перемена: это был совсем другой человек.

Ворвался, точно морской десантник, в левой руке пухлый мешок для мусора, в правой — «магнум» покойного Ричарда Ноблеса, дуло пока смотрит в пол. Кундо просто глазам своим не поверил. Ему хотелось вновь ощутить холодок и давление своей пушки, упиравшейся ему в спину, — сейчас эти ощущения показались бы ему приятными, но он забыл ее в ванной. Старательно разыгрывая недоумение, он спросил:

— Зачем тебе пушка, приятель?

— Чтобы ты меня уважал, — пояснил Ла Брава. — А усики-то ты так и не смыл.

Ох и не нравился Кундо этот чертов здоровенный «магнум»!

— Слушай, ты бы его убрал куда-нибудь, — предложил он.

— Задрал сзади рубаху и сунул себе в штаны? — уточнил Ла Брава. — А твой где, за поясом? Я знаю, ты купил пушку у Хавьера, он мой друг. Повернись-ка.

— Что ты делаешь? — твердил Кундо, покорно поворачиваясь к нему спиной, всячески демонстрируя, какой он сговорчивый и послушный мальчик. Дуло «магнума» жестко упиралось ему в позвоночник, Ла Брава, не выпуская из рук оружие, прощупал пояс его штанов:

— Где пушка?

— Нет у меня никакой пушки!

— А из чего же ты пристрелил Мини?

— Ты имеешь в виду старика?

— Почему ты выстрелил ему в затылок, а?

— Почему? — Не выдержав, Кундо обернулся, уставился на фотографа, хмурясь в недоумении: неужели это тот самый парень? Нет, этого не назовешь наивным и доверчивым. Держится спокойно, ему вроде как на все наплевать, ноль эмоций. Разговаривает прямо как полицейский. — Кто сказал, что его пришил я?

— Где пушка?

— Я же сказал, нет у меня пушки.

Л а Брава быстро оглядел комнату:

— Беспорядок у тебя, однако. Ты что, всегда рвешь газету в клочья, если в ней плохие новости? — Еще раз окинул комнату взглядом и спросил в упор: — Где машинка?

— Ладно, пошли, — сдался Кундо и двинулся в сторону кухни.

Ла Брава бросил мусорный пакет промеж зеленых подлокотников обтянутого винилом кресла и последовал за Кундо в кухню, а оттуда в гараж. Кундо уже коснулся было рукой багажника своего «понтиака», и тут его осенило:

— Ключи-то я забыл. Сейчас сбегаю.

Ла Брава провел дулом «магнума» по бедру своего пленника, что-то нащупав в правом кармане сквозь жесткую ткань.

— А это что?

Кундо молча достал ключи и открыл багажник— совершенно пустой, если не считать печатной машинки в футляре.

— Неси ее в дом.

Они вернулись в гостиную, и, повинуясь жесту Ла Бравы, Кундо поставил машинку на кленовый журнальный столик. Ла Брава уселся на диван перед машинкой и снова подал знак. Кундо отступил на несколько шагов. Ла Брава опустил «магнум» на кофейный столик и раскрыл футляр. Футляр был пуст.

Кундо подождал, пока Ла Брава поднимет взгляд.

— Наверное, кто-то украл, — сказал он и начал поворачиваться, медленно, осторожно, извиняющимся голосом приговаривая: — Извини, я только схожу сделаю пи-пи.

Он прошел мимо мешка из-под мусора, лежавшего в кресле, он прошел по коридору в ванную и уже протянул было руку к своей распрекрасной пушечке, ожидавшей его на белом бачке унитаза…

— Брось в унитаз, — приказал Ла Брава, загораживая собой дверной проем, — и закрой крышку.

Кундо оглянулся через плечо:

— Я всего лишь хотел сделать пи-пи.

— Брось в унитаз, сделай пи-пи и закрой крышку, — смягчился Ла Брава, — так тебя устроит?

Опустив голову, Кундо поплелся обратно в гостиную. Ла Брава, подойдя к нему вплотную, ткнул его дулом «магнума» под подбородок, заставив приподнять голову, посмотрел на него утомленным и всезнающим взглядом копа, и Кундо сказал:

— Она в кладовке.

Ла Брава вытащил машинку. Убрал «магнум» за пояс, перенес машинку на кофейный столик, засунул ее в футляр, поправил каретку так, чтобы крышка футляра могла опуститься, и запер футляр. Посмотрел на Кундо — тот тем временем устроился в кресле, сбросив на пол мусорный пакет. Ла Брава сел на диван. Он думал над тем, как справиться с главной проблемой: надо уйти отсюда с машинкой, а Кундо и мешок с деньгами оставить до прибытия полиции.

У копов возникнут вопросы. Кундо расскажет им свою историю, и Ла Браве придется недоуменно пожимать плечами, когда Торрес начнет задавать вопросы: «Неужто ты ему веришь?» Копы вернут деньги Джин, она вернет их Морису, а потом ей придется отвечать копам на кучу вопросов, которые вызовет рассказ Кундо, а может, и прокурор пожелает задать ей кое-какие вопросы в суде. Сегодня Ла Брава еще может ее спасти, завтра же она будет предоставлена своей участи.

Когда Ла Брава поднял голову, Кундо спросил:

— Здесь половина?

— Нет, здесь все, — ответил Ла Брава. — Шестьсот тысяч долларов.

«Магнум» уперся ему в пах. Он достал револьвер из-за пояса и положил его на футляр машинки.

— Что-то подсказывает мне, что сделка не состоится, — вздохнул Кундо.

Голос его звучал устало и печально.

— Загляни в мешок, если хочешь, — предложил ему Ла Брава. — Представишь себе, как это могло бы быть.

— Почему бы и нет? — отозвался Кундо и принялся разматывать проволоку, которой был завязан мешок.

Можно запереть его в кладовке и вызвать копов, прикидывал Ла Брава. Но придется торчать здесь почти до самого их приезда, не то Кундо удерет.

Кубинец сунул руку в мешок, что-то нащупывая. Вытащил пригоршню купюр, посмотрел на них, покачал головой. Рука его вновь нырнула в мешок, раздвигая купюры, ушла в глубину по самое плечо — поиски продолжались. Вот глаза его слегка расширились, выражение лица изменилось. Кундо вытащил руку, сжимавшую маленький автоматический пистолет из вороненой стали, направил его на Ла Браву.

— Что скажешь? — спросил Кундо. — Клянусь святой Барбарой, этот день— мой. Так я решил с самого утра. Потом показалось — нет, не мой день. Потом снова — мой. Что скажешь на это, а?

Ла Брава кивнул. Он ничего не стал говорить, просто кивнул, подтверждая. Вовсе не такой уж он сдержанный, безучастный, когда задело за живое. Ему следовало сохранять хладнокровие в тот момент, когда маленький засранец схватился за припрятанный в ванной револьвер, но он почему-то пожалел его, дал ему шанс заглянуть в мешок… Он ведь и сам заглянул в этот мешок в квартире Джин, вытащил пригоршню купюр, но не догадался спросить у нее, как она распорядилась оружием. Он мог сколько угодно воображать себя полицейским, он даже выглядел как настоящий коп, с оружием в руках, но не смог довести дело до конца.

Но теперь все обернулось против него, теперь он должен был бороться за свою жизнь и имел полное право пристрелить кубинца, чтобы спастись самому, — полное право, если только сумеет сделать это, ведь «магнум» лежит на расстоянии вытянутой руки на печатной машинке, а кубинец стоит в восемнадцати футах от него, направив на него автоматический пистолет. Ла Брава на глазок прикинул расстояние— шесть шагов отделяют его от парня, который выстрелил сзади в голову старику, выстрелил дважды.

— Ты так смотришь на меня…— пробормотал Кундо. — Нечего сказать, да?

— У меня есть к тебе один вопрос, — заметил Ла Брава.

— Теперь ты готов заключить сделку?

— Я не о том: я хотел спросить, почему ты так уверен, что пистолет заряжен?

Кундо промолчал.

— Это что, «беретта»?

Кундо промолчал.

— Скорее всего, «вальтер». Молись святой Барбаре, чтобы он был не субботней сборки, а то непременно даст осечку. С ними всегда так.

Кундо, прищурив один глаз, пытался разглядеть свое оружие, не упуская при этом из виду Ла Браву.

— На «вальтере» должна быть надпись по-немецки, если только это не чешская версия 7.65.

Кундо скосил глаза, один совсем зажмурил, вытянул шею, наклонясь поближе к пистолету и слегка повернув его, чтобы прочесть надпись сбоку на дуле.

Господи Иисусе, подумал Ла Брава, надо сделать это прямо сейчас, прямо сейчас, пока он снова не начал жалеть этого парня, наставившего на него пистолет, надо сделать это прямо сейчас. Он потянулся за «магнумом», лежавшим на печатной машинке, сосредоточившись только на своем движении — схватить и сразу…

Кундо выстрелил, но Ла Брава уже разворачивался, направив на него «магнум»… Кундо выстрелил, но Ла Брава уже нажал на курок… Кундо падает в кресло, пуля его летит в потолок, а Ла Брава нажимает курок еще и еще раз, посылает три пули прямо ему в грудь. Наступает тишина, маленький кубинец, так и не смывший кошачьи усики с лица, таращится на него мертвыми глазами из зеленого кожаного кресла, голова его падает.

Ла Брава запер мешок с деньгами в багажнике «понтиака», позвонил в участок Майами-бич и сообщил о выстрелах на Бонита-драйв — так, на всякий случай — и ушел, унося с собой то, за чем приходил, — печатную машинку.

Глава 28

А теперь нужно держаться как можно дальше от всей этой истории, пока она не завершится.

Ла Брава проспал допоздна. На телефонные звонки не отвечал. Когда в коридоре слышались шаги, он замирал. Кто-то дважды стучал в его дверь. Он не выглядывал из окна посмотреть наокеан — насмотрелся уже. Перебрал фотографии и пришел к выводу, что все они никудышные: чернобелые, какие-то одинаковые, все персонажи позируют, из кожи вон лезут, чтобы стать персонажами.

— Ты тоже — персонаж, — вслух укорил он себя. Ближе к вечеру — каким долгим показался ему этот день! — в дверь снова постучали. Узнав голос Фрэнни, он отворил.

— Где ты был? — накинулась она на него. — Разве ты не знаешь, что я томлюсь и чахну по тебе?

Он улыбнулся. Это вышло само собой, независимо от его настроения. Он всегда улыбался при виде Фрэнни, с ней не приходилось ничего изображать.

— Что происходит? — потребовала ответа девушка. — К нам снова заявились копы.

Он сказал, что знать ничего не знает. Он не хотел ничего слышать от Фрэнни — с ее слов информация могла оказаться неверной, неполной или неточно истолкованной. Он бы предпочел, чтобы полицейские все уладили, а потом изложили ему все последовательно, в качестве установленных фактов.

— Что-то происходит, — настаивала Фрэнни. — Смерть как хочется знать, что именно. Наконец-то тут что-то зашевелилось. Обычно в таких местах считается событием, если забредет какой-нибудь турист и спросит, где тут «Джой Стоун Крэб».

— Или прибудет почта, — подхватил Ла Брава. — Давай сходим сегодня в «Джой Стоун Крэб», или в «Пиккиоло», или куда захочешь.

Фрэнни вышла, он накинул на себя рубашку с бананами и посмотрелся в зеркало. Симпатичная рубашка. Ла Брава перебрал свои снимки, и на этот раз кое-какие ему понравились, такие честные и лукавые лица, в этом что-то есть.

— А ты ничего, детка, — похвалил он себя.

Кто это сказал?

Какая разница.

Скинул рубашку с бананами, принял душ, побрился, спрыснулся «Аква Велва» — это Морис посоветовал, мол, ему не идет дорогой одеколон, — снова надел рубашку с бананами и прихватил футляр с машинкой. Семь часов вечера. Самое время.

Он поднялся на третий этаж, подошел к номеру Джин, минуя апартаменты Мориса, постучал, подождал— ответа не было. Он вернулся к номеру Мориса.

— Где это ты пропадал? — спросил Морис. Он нарядился в снежно-белую рубашку с длинным воротничком, с черным вязаным галстуком, черный шелковый пиджак висел на спинке стула в столовой.

Джин Шоу в облегающем черном платье, с жемчугами на шее, стояла у бара, смешивая напитки. Она твердила наизусть— это служило фоном:

— Орвис, Диннер Айленд, Неога, Эспаньола, Баннел, Дюпонт, Корона, Фаворита, Харвуд… Уиндл, Ормонд, Фломич… Холи-Хилл, Дайтонабич. Готово. Доехали до Дайтоны.

— Ты пропустила Нейшнл-Гарденз, — упрекнул ее Морис, подмигивая Ла Браве, который так и стоял с машинкой в руках.

Она обернулась.

— А где Нейшнл-Гарденз? — И тут увидела Ла Браву.

— После Харвуда, — напомнил ей Морис. — Смотри, кто пришел.

— Я вижу, кто пришел, — сказала Джин. — Принес мою машинку?

— Садись, устраивайся, — предложил Морис. — Джин, налей ему. Он любит со льдом.

— Я знаю, что он любит, — сказала Джин.

— Ну вот, дело закончено, — сказал Морис — Ты нынче утром разминулся с Торресом. Садись в мое кресло, я разрешаю. Более того, я настаиваю. — Он подождал, пока Ла Брава нехотя не опустился в его шезлонг. Выходит, он тут почетный гость. — У них не очень сходятся концы с концами, поскольку Ричард был убит из пушки кубинца, а кубинец из «магнума» Ричарда, только он был убит после Ричарда. — С этими словами Морис перешел на диван. — Пришлось копам почесать в затылке. Но это их проблемы.

Джин принесла бокалы на серебряном подносе.

— Копы нашли деньги и вернули их нам, — продолжал Морис, — так что, с моей точки зрения, дело завершено.

Джин протянула Ла Браве его бокал, и ему пришлось встретиться с ней взглядом, посмотреть в ее глаза, чересчур мудрые, чересчур знающие.

— Пусть себе копы делают, что хотят, — подытожил Морис.

Джин протянула бокал Морису, который тем временем успел удобно устроиться на диване, села рядом с ним, поставив поднос со своим бокалом на столик для коктейлей. Ла Брава следил, как она закуривает сигарету, как медленно подымает взгляд, выпуская изо рта длинную тонкую струю дыма.

— Нельзя иметь все сразу, — добавил Морис. — Я так и сказал твоему приятелю Торресу, и он со мной согласился. Он получил обоих парней, и хватит с него.

Взгляд Джин скользнул к машинке, стоявшей на полу возле шезлонга, задержался на ней и вновь обратился к лицу Ла Бравы.

— Торрес сказал, они с самого начала думали, что за этим стоит кто-то третий. Но тогда почему же он не забрал деньги? По-видимому, ему пришлось удирать со всех ног, когда он пристрелил кубинца, и не было времени поискать мешок. Знаешь, где был пистолет Ричарда? В туалете. Представляешь, они нашли в туалете еще один пистолет, из которого, как выяснилось, тоже кого-то убили!

— Может, этот третий еще появится и все прояснится, — предположил Ла Брава.

Джин не сводила от него глаз.

— Я сказал копам: довольно с вас и того, что вы получили, — сказал Морис— Этот третий вам, можно сказать, услугу оказал. Подумаешь, концы с концами не сходятся — а когда они сходились? Что касается меня…— Тут он легонько толкнул Джин локтем. — Как это называется у вас в кино?

— Снято, — подсказала Джин.

Он снова подтолкнул ее локтем:

— Скажем ему?

— Почему бы и нет, — откликнулась она.

Морис приподнялся повыше, опираясь на диванные подушки, закинул руки на спинку.

— В общем, прошлой ночью мы решили… мы с Джини решили пожениться. — Он опустил руку на плечо невесте. — Посмотри-ка, он ушам своим не верит. Ну да, мы решили это прошлой ночью, сами понять не можем, как это мы раньше не додумались. Так будет лучше для нас обоих… надоело жить в одиночестве.

Ла Брава промолчал: ему не хотелось произносить дежурные поздравления.

Бывшая звезда экрана, которой давно стукнуло пятьдесят, казалась моложе, намного моложе, сидя рядом с отставным букмекером, с этим жилистым старикашкой, который так и не заметил, что состарился.

— Я позабочусь о ней, — пообещал Морис.

— Я разрешаю ему позаботиться обо мне, — пообещала Джин. И добавила:— Это не кино, Джо. — И еще, все так же глядя на него своими глазищами: — Мори хочет, чтобы ты был у него шафером.

Он не хотел произносить лживые слова или скрывать свои чувства.

Наконец он выдавил из себя:

— Поздравляю!

И улыбнулся им обоим усталой, но вполне любезной улыбкой. В самом деле, почему бы и нет?

Примечания

1

Эстес Кефовер (1903—1963) —американский сенатор, в 1950—1951 гг. возглавлял комитет по борьбе с организованной преступностью.

(обратно)

2

Известная норвежская спортсменка, лыжница.

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

*** Примечания ***