Невозможное [Vivian MB] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Невозможное

1

«Каждый Великий теряет своё дитя

и затем стремится найти ему замену.

Треть пуповины ускоряет встречу

с бледной луной, что приманивала охотников

и питала их мечты.»


Bloodborne. Описание одной трети пуповины,

найденной в Старой заброшенной мастерской


«О, добрый Охотник… Спасибо, спасибо тебе. Я так рад, что ты не забываешь о моей просьбе…»

Больше не трясёт и не качает, не впивается что-то жёсткое под рёбра. Чьи-то руки принимают её и осторожно укладывают на ледяной пол. В нос бьёт запахами пыли и ладана.

Эмили звонко чихает и окончательно приходит в себя.

Дымный полумрак, рассеиваемый множеством свечей. Кругом статуи с искаженными страданием лицами и протянутыми в безмолвной мольбе руками. Часовня Идона… Своды теряются в туманной выси, торжественную тишину разрывает, как ветхую ткань, потрескивание пламени свечей.

Эмили торопливо садится, стараясь поменьше касаться ледяных плит пола. Бросает испуганный взгляд вперёд. У стены на ветхом покрывале сидит существо, от вида которого девушка судорожно дёргается, стараясь отодвинуться как можно дальше. Укрытое пыльным малиновым плащом создание напоминает изображения птумерианских старейшин — только изуродованных еще больше, чем они есть, и сломленных, раздавленных, втоптанных в пыль. Морщинистые веки опускаются, скрывая незрячие глаза-бельма, впалые губы кривятся в гримасе скорби — неужели этот странный обитатель часовни как-то чувствует, что незваная гостья смотрит на него с ужасом и отвращением?

— Не бойся. Это Агата. Он хороший, — раздается сзади усталый мужской голос, в котором слышна дружеская, необидная насмешка. Эмили оборачивается и, задрав голову, встречается взглядом с Охотником. С тем, кто вырвал ее из зубов и когтей ликантропов на мосту и принёс на плече сюда — в последнее безопасное место в Ярнаме.

Эмили торопливо поднимается на ноги, все еще слабые от усталости и пережитого страха, и замечает, что одежда на ней порвана во многих местах и пропитана кровью. Нет сомнений, раны были смертельными. Но она жива. И даже боли не чувствует. А это означает…

Спасти её от неминуемой смерти могло только одно — чрезвычайно редкий и ценный препарат Древней крови, которым исцеляют себя Охотники. И её спаситель потратил на неё то, что могло бы когда-то спасти жизнь ему самому.

Стиснув руки перед грудью, девушка кланяется Охотнику.

— Я бесконечно благодарна вам за помощь. Меня зовут Эмили Лейтер, я дочь Сэмюэля Лейтера, книгопечатника. Могу я узнать ваше высокочтимое имя?

— Ферн, — отвечает охотник. Коротко, четко, будто щелкнула при трансформации рукоять пилы-топора. Эмили украдкой внимательно разглядывает своего спасителя, желая запомнить лицо, но оно полускрыто матерчатой повязкой, такой же, какие носят все Охотники; встретишь на улице — не узнаешь. Видны только глаза — и их девушка точно не забудет: радужки такого редкого изумрудного цвета… А взгляд обжигает холодом металла на морозе. Охотник едва заметно кивает Эмили и проходит вглубь часовни, на ходу таким же сдержанным наклоном головы приветствуя сидящую возле перил бледную женщину в красном платье.

— Бедное дитя, — со вздохом говорит этот Агата — странный и пугающий, но, по словам Охотника Ферна, хороший. — Я слышал о твоем отце. Проклятое время… Но скажи… Ты ведь не держишь зла на Охотников?

Сэмюэль Лейтер в прошлую Ночь Охоты обратился в чудовище и напал на жену. Эмили, по счастью, в этот день была в гостях у подруги. Подоспевший отряд Охотников не успел спасти женщину, а обезумевшего отца семейства упокоил на месте — по словам соседей, быстро и почти безболезненно. С чего бы Эмили держать на Охотников зло?

А сегодня Охотник спас ее саму — когда она, оглядываясь и сжимая в ледяной и влажной от страха руке бесполезный нож, пересекала старый мост, на нее набросились сразу два ликантропа. Она даже понять ничего не успела — а уже гудел от удара о брусчатку затылок, горели живот и бедра, располосованные когтями, блестели прямо перед лицом длинные белые зубы, обдавало горячим зловонным дыханием…

Нож в первый же миг отлетел в сторону — зачем она вообще его взяла?.. Руки скользили по шерсти на горле чудовища, не справляясь с яростным напором голодного зверя, чующего свежую кровь. И всё должно было закончиться быстро, с дикой болью и… Насовсем. Но закончилось хоть и не безболезненно, но все же как-то не так, неправильно: боль в груди, в животе и ногах, от которой хотелось кричать в голос, срывая горло, но почему-то выходило только жалобное поскуливание; укол в бедро, жжение в ранах, в момент, когда казалось уже невыносимым, сменившееся успокаивающей прохладой; и темнота. И только потом — чувство покачивания и неудобно болтающейся на весу головы; запах ладана; холодный пол и скрипучий голос Агаты.

«Я не умерла, хотя должна была. Это что-то означает…»

Пропал мешочек крупы, купленный на последние деньги. Больше Эмили в ту часть города — ни ногой. Дом? Разве это теперь её дом? С брызгами крови мамы и папы на стенах…

А где и на что жить, чем питаться здесь?

— Ты могла бы остаться, — внезапно говорит Агата. — Здесь безопасно. Если ты не против, конечно. — Он застенчиво улыбается, словно не делает одолжение незваной гостье, а просит об одолжении её саму. Потом поясняет: — На самом деле… Мне не помешала бы помощь. Иногда Охотники приводят раненых… Или маленьких детей. И мне бывает трудновато ухаживать за ними. — Изломанное, бесформенное, как тот Великий, чьим именем названа часовня, существо с растерянной и жалобной улыбкой разводит костлявыми руками с длинными — нечеловечески длинными! — пальцами. Да, такими руками, наверное, не очень-то удобно пеленать младенцев…

— А можно?.. — Эмили, нервно оглянувшись на Охотника, опускается на холодный каменный пол рядом с Агатой. — Я… Я умею лечить. Немного. Я была бы рада быть полезной. А где мне можно поселиться?

— При часовне есть несколько келий для служителей. Займи ту, какая больше понравится. И… Добро пожаловать. Я очень рад, что ты согласна остаться со мной. — Агата робко тянет к девушке руку, дрожащие пальцы нерешительно замирают в воздухе — он ведь её не видит, а на ощупь дотронуться не решается. Эмили сама ободряюще пожимает сухую и тонкую, как птичья лапка, кисть нового знакомого… Нового друга?

— Мы будем друзьями? — Агата застенчиво улыбается. Эмили кивает, улыбаясь в ответ. Спохватывается — всё же непривычно разговаривать с незрячим, — и говорит как можно мягче и приветливее: «Да, конечно».

Поднявшись на ноги, девушка замечает, что Ферн уже исчез.


***
Так для чудом выжившей дочери книгопечатника началась новая жизнь.

У этого спасительного чуда, конечно, было вполне конкретное имя — Ферн, — но девушка в не меньшей степени была благодарна смотрителю часовни Идона — и за приют, и за то, что позволил снова ощутить себя нужной и полезной, за то, что благодаря работе в часовне у её жизни снова появился смысл.

Днём это было просто одно из множества полузаброшенных зданий, напоминающих о пышности Ярнама во времена расцвета, но во время ночей Охоты, полнящихся рёвом чудовищ и запахами крови и пороха, часовня Идона превращалась в прибежище для выживших и сохранивших рассудок. Запах ладана обволакивал вошедших, тёплый свет свечей изгонял из души и из памяти черноту, царящую снаружи, а тихий дрожащий голос смотрителя часовни отпугивал призраков, цепляющихся за сознание усталого путника.

Агата был хотя и незрячим, но бесконечно внимательным к тем, кто приходил в часовню в поисках укрытия, а Эмили стала глазами, руками и ногами слепого служителя Идона. Его крыльями. Крыльями ангела-хранителя уцелевших ярнамитов и Охотников.

Девушка поселилась в крошечной комнатке без окон на втором этаже, рядом с библиотекой. Смела паутину в углах, отмыла закопчённые стены. Из старого соломенного матраса и пары плащей соорудила постель. Обиталище было сухим и безопасным. Только вот в нём не было почти ничего, чем можно было бы утолить голод и согреться холодными ночами. А это означало, что, как ни боялась Эмили мира за порогом часовни, без вылазок в город прожить не удастся.

Агата уговаривал её не рисковать, передавать просьбы Охотникам — те никогда не отказывают в помощи простым горожанам. Но Эмили, насмотревшись на этих усталых, зачастую покрытых кровью и копотью вооружённых мужчин и женщин, которые с суровыми и отрешёнными лицами проходили сквозь часовню в Соборный округ и обратно, никак не могла решиться обременить их ещё и своими просьбами. Охотники часто появлялись здесь ранеными, едва держащимися на ногах от кровопотери и истощения. Агата делился с ними флаконами с исцеляющей кровью и скудными припасами, но они были не бесконечны. Иногда те, кто отдыхал здесь и залечивал раны, через какое-то время возвращались и с благодарностью оставляли доброму смотрителю часовни добытые съестное, снадобья, масло для лампад. Но чаще Охотники исчезали бесследно, и Эмили уже перестала спрашивать у новоприбывших их имена — всё равно память уже не могла удержать их все, и новые ужасы стирали из воспоминаний предшествующие.

Расчистив от хлама ещё несколько келий, девушка устроила при часовне что-то вроде лазарета. Охотники часто приводили и приносили раненых и больных горожан, исцеляющей крови на всех не хватало, да и не все соглашались на инъекции. Опасались. И Эмили хорошо их понимала.

В своём «лазарете» она лечила раны, лихорадку, простуды и прочие хвори обычными средствами: отварами, настоями и мазями, которые готовила сама из лекарственных трав. Запасы сухих целебных растений, талька и жира в часовне имелись, но всё же и они были не бесконечны. В любом случае рано или поздно придётся покинуть безопасное убежище.

— Тебе нужно хоть какое-то оружие, — тихим дрожащим голосом говорил Агата, держа обеими руками кисть Эмили и поглаживая её подрагивающими ледяными пальцами. — Хоть что-то, что поможет продержаться, пока не подоспеют Охотники. А лучше бы… Лучше бы попросила сопровождать тебя. Они не откажут… Брендон… Альфред… Они — добрые Охотники, они бы защитили…

— Агата, — Эмили мягко высвободила руку и сама погладила узловатые пальцы друга. — Я не хочу быть обузой. У Охотников и без меня забот хватает. А мне всего-навсего надо сходить через две улицы в лавку. И не ночью же я пойду! Ничего со мной не случится.

— Но оружие-то ты можешь взять? — буркнул Агата.

— А что мне с него толку? — горько усмехнулась девушка. — Всё равно я не умею с ним обращаться.

— Так попроси хотя бы, чтобы тебя научили! — встрепенулся хранитель часовни. — Это уж точно никого не обременит чрезмерно!

— Зря ты так думаешь. — Эмили вздохнула. Она сильно сомневалась, что способна выучиться орудовать всеми этими жуткими приспособлениями для Охоты, которые видела в руках приходивших сюда людей. Тяжёлыми мечами, жуткими складывающимися пилами, коварными хлыстами…

А вот это, кстати, неплохая мысль.

— Знаешь, Агата, я тут подумала… — задумчиво протянула девушка. — Я могла бы взять трость-хлыст. Как думаешь? Это всё-таки лучше, чем ничего.

— Вот! — Агата явно обрадовался и даже слегка приподнялся над полом. — Да, да, хотя бы трость возьми! У нас тут есть одна, только её неплохо бы почистить и смазать. Придётся тебе всё-таки попросить помощи у кого-то из Охотников — оружейного масла и инструментов у меня нет. Пусть они возьмут трость к себе в мастерскую да приведут в порядок.

— Да, придётся попросить, — вздохнула Эмили и нахмурилась. Она очень не любила кого-то о чём-то просить, но в этом случае другого выхода и вправду не было. Ради того, чтобы Агата не волновался так, не стискивал в отчаянии костлявые руки, ради того, чтобы разгладились эти горестные складочки вокруг рта её единственного друга… Так нужно. Она это сделает.

Вот только к кому обратиться с просьбой? Охотники редко задерживались в часовне подолгу, кроме тех, кого Эмили приходилось лечить в лазарете. Да и с теми, кому она бинтовала раны и ставила уколы, она говорила почти исключительно о лечении. Не хотела навязываться с пустой болтовнёй, да и занята была постоянно — и помощь прибывающим раненым надо оказать, и еду на всех обитателей приготовить, и порядок навести, и масла в лампады долить… Тут не до разговоров. И выходило так, что ни к кому из Охотников Эмили не могла обратиться как к знакомому — легко и без стеснения. Глупо… Но пересилить себя будет очень непросто.

Однако время шло, припасы заканчивались, выйти из часовни было необходимо, а Агата так нервничал, так переживал, что Эмили всё-таки улизнёт, не вооружившись, что девушка наконец набралась решимости и как-то раз поутру, потупившись, отчаянно покраснев и глядя в пол, обратилась к первому же вошедшему в часовню Охотнику:

— Доброго дня вам, сэр… Не могли бы вы мне помочь?..

— С радостью, мисс Лейтер, — отозвался Охотник. Таким знакомым голосом… Эмили испуганно вскинула взгляд — и резко вдохнула. Её словно обдало горячим паром и колкой изморозью одновременно.

Те самые зелёные глаза, тот самый острый взгляд из-под густых бровей…

На пороге часовни стоял Охотник, который спас её десяток дней назад. Ферн.

Он стянул с лица матерчатую повязку, снял шляпу и поклонился.

— Рад видеть вас в добром здравии. Я так понимаю, вы остались жить в часовне? Это очень хорошо, Агате тут скучно одному. Так чем я могу помочь?

— Я т-тоже рада видеть вас в добром здравии, господин Ферн, — запинаясь, пролепетала девушка. — Я… Мне… Не могли бы вы помочь мне с оружием? — выпалила она и снова опустила взгляд в пол, отчаянно ругая себя за косноязычие и глупость.

— С каким оружием? — удивился Ферн. — И чем я могу помочь?

— Мне нужно хотя бы какое-то оружие, чтобы выходить на улицу, — зачастила Эмили, не поднимая взгляда и мучительно преодолевая стеснение. — Агата сказал, что у нас тут есть трость-хлыст, но… Скорее всего она заржавела, и мы сами её…

— Трость-хлыст? — перебил её Ферн. — Для вас?.. Хм-м… А впрочем, почему бы и нет? Вы ведь умеете с ней обращаться?

— Нет… Откуда мне…

— А зачем она вам тогда вообще? Вы разве не знаете, что это оружие требует изрядной ловкости и мастерства в обращении, иначе вы скорее сами себя пораните, чем отобьётесь от чудовища?

— Ну вот… — прошептала Эмили, чувствуя, что на глаза наворачиваются слёзы. Зачем он говорит с ней так насмешливо? Она ведь не виновата, что родилась дочерью владельца мануфактуры, а не кейнхёрстского рыцаря-аристократа… — Я Агате то же самое говорила, а он… — Её голос предательски задрожал, и она замолчала, сжав губы и часто моргая.

— Ну что вы, не расстраивайтесь так, — Охотник неожиданно шагнул ближе и дотронулся до предплечья Эмили. Всего на мгновение коснулся и снова отступил. — Я научу вас с ней обращаться. Хотя бы в форме трости, в этом нет ничего сложного. Да и не тяжёлая она, вполне будет вам по руке. А без оружия и вправду в наше время лучше не ходить на улицу. Прекрасно понимаю Агату — я бы и сам вас никуда так не выпустил.

— Ох, — Эмили с коротким вздохом подняла голову и заставила себя посмотреть в лицо собеседнику. — Я так вам благодарна, сэр, но… Я не хотела бы обременять…

— Да не обремените вы меня. — Ферн тряхнул головой, отбрасывая падающие на лоб тёмные волосы, и улыбнулся. Эмили заворожённо уставилась в его блеснувшие чистыми изумрудами глаза — какой всё-таки необычный цвет! — Я буду рад немного отдохнуть от Охоты. Позанимаюсь с вами да пойду дальше, по своим делам. Вы пока сами потренируетесь. Потом я вернусь и покажу ещё пару приёмов, так и обучитесь постепенно. А если меня всё-таки кто-нибудь сожрёт, — при этих словах он улыбнулся чуть шире, — то с вами ещё кто-нибудь из наших поработает. Я поговорю с ребятами в мастерской, они не откажут. Так где ваша ржавая трость?

— Я… Сейчас принесу, — пробормотала Эмили и почти бегом бросилась к лестнице, ведущей на второй этаж.


— М-да, придётся повозиться, — Ферн покачал головой, разглядывая старую трость-хлыст, и в самом деле слегка заржавевшую, с затупившимися лезвиями и местами заклинившим механизмом трансформации. — Проще принести вам новую, мисс. Вы не будете возражать? Да и конструкция у нас там уже более удобная. И вес меньше. Давайте я эту заберу в мастерскую, мы её там постепенно починим… Если захотим. А вам я завтра принесу новенькую, изящную, готовую к бою. Идёт?

— Д-да, конечно, — Эмили закивала, — как вам будет угодно. Я с благодарностью приму… Если вас не затруднит.

— Не затруднит, — решительно отозвался Ферн. — Нисколечко. Вот только… Мисс Лейтер… Прошу простить меня за бестактность, но… Вы что, меня боитесь?

— Б-боюсь? — Эмили с отчаянной решимостью вскинула взгляд на собеседника. — Нет, господин Ферн, не боюсь… С чего бы это мне вас бояться?

— Ну, вы почти не смотрите на меня, говорите таким испуганным голосом… Простите ещё раз, но… Может, я что-то говорю или делаю не так? Мне хотелось бы понять — и больше не допускать ошибок. Не хочется, знаете ли, прослыть монстром, пугающим юных девушек. Монстров и ужаса мне и на улицах хватает. — Ферн хмыкнул, но глаза его не улыбались. Эмили робко заглянула в них — и вместо весенней зелени увидела мрачность лесного мха, напитанного болотной сыростью.

И что-то ещё она увидела там… Что-то, к чему её озябшая душа потянулась — не как к согревающему огню, а как к чему-то родственному, близкому, созвучному…

Всепоглощающее одиночество. Потерянность. Затоптанные угли надежды.

Боль. Там было отчаяние, но сейчас оно сменилось удушающей тоской.

Но не пустота. Не пустота!

— Простите, господин Ферн. — Голос больше не дрожал. Эмили протянула руку и вернула собеседнику тот успокаивающий, подбадривающий жест — легко коснулась пальцами предплечья и тут же убрала руку. — Я просто стеснительная. И тяжело схожусь с новыми людьми. Я не боюсь вас, конечно же нет. Можно сказать, что я боюсь вообще всех людей, и это не относится конкретно к вам, к вашим словам или действиям. Прошу, просто не обращайте внимания.

— О… — Улыбка Ферна потеплела и стала… Смущённой? — Понимаю. Простите за этот бестактный вопрос. Больше такого не повторится. Но я искренне надеюсь, что вы всё же перестанете так меня стесняться, иначе мне будет довольно-таки затруднительно обучать вас применению трости. Знаете, — и он улыбнулся иначе — по-настоящему весело, с каким-то мальчишеским озорством, — у нас в мастерской наставники на учеников нередко покрикивают. И даже с употреблением крепких выражений! Конечно, я в присутствии девушки такого себе не позволю, но всё же… Поверьте, это весьма оживляет процесс! Возможно, даже ускоряет.

Эмили засмеялась, чувствуя невыразимое облегчение.

— Понимаю, догадываюсь! — сквозь смех проговорила она. — И сразу же заявляю, что согласна на ругань, если она поможет мне быстрее научиться! Обещаю, что не буду сердиться на вас за это. Можем даже составить с вами соответствующий контракт!

При слове «контракт» Ферн отчего-то немного помрачнел, но тут же снова заулыбался — легко и заразительно. Эмили смотрела на него и удивлялась метаморфозе, произошедшей с ним за какие-то четверть часа — вошёл в часовню мрачный, смертельно уставший, почти сломленный человек, а в том, кто сидел сейчас напротив неё с заржавленной тростью в руках, сила и энергия бурлили, как весенние соки в стволе дерева.

«А может, он так же, как и я, просто рад оказаться нужным?..» — мелькнула у девушки мысль. Охотник одинок на улицах Ярнама. У него нет семьи, его товарищи по оружию гибнут так быстро, что не успевают стать друзьями. А ведь каждому человеку нужно тепло. И так важно — жизненно важно! — не только ощущать его, но и дарить.

2

Ночь Охоты длится долго. Вернее, не так. Время будто бы останавливается, когда кроваво-красная Луна застывает в зените, оценивающе глядя на то, как на улицах Ярнама совершаются кровавые жертвоприношения в её честь.

День после такой ночи тоже кажется бесконечным. Для тех, кто пережил Охоту и увидел рассвет, день этот становится символом новой жизни. Очередной жизни… До следующего восхода красной Луны.

Жизнь, разорванная на клочки. А из разрывов кровью сочится алый лунный свет.

Ферн уже семь лет жил… такими обрывками. И в каждой новой жизни находил всё меньше и меньше себя самого — такого, каким он был до приезда в Ярнам. И, пожалуй, был только рад этому.

Впрочем, тот угрюмый, смертельно уставший молодой человек, который семь лет назад буквально сполз с коня перед воротами Соборного округа Ярнама и назвал страже своё имя: «Корнелиус Ферн», в любом случае уже не являлся тем, кто двадцать лет прожил в поместье Ламотт — любящим сыном и братом, окружённым любовью родных.

В каждом из этих кровоточащих «разрывов» терялась часть памяти о безвозвратно ушедших временах. И Ферн смиренно ждал, когда эти воспоминания исчезнут совсем. Ему и без них хватало тоски — в его теперешней жизни тоска была единственным чувством, за которое судьба не наказывала.

Остальное…

Поводов для радости и так было слишком мало. Познакомиться с приятным человеком да найти новую интересную книгу — больше ничего и не осталось, пожалуй.

Дружба… Какова цена? Сегодня ты привязываешься к человеку… а завтра стоишь у его могилы на Хемвикском кладбище. Чаще всего — у пустой могилы. И хорошо если это не тебе самому пришлось упокоить друга, обратившегося в зверя.

Любовь? Об этом даже подумать было страшно. Конечно, женщин в мастерской было немало. И многие из них были не только умны и прекрасно воспитаны, но и весьма хороши собой. И все они… Ведь все они тоже были Охотницами! А это означало, что их тоже часто приходилось хоронить.

В первый год Ферн ещё тянулся к людям. Привязывался к наставникам, проникаясь глубоким уважением к их терпению, отваге и мастерству. Заводил приятелей и друзей среди Охотников, тайком заглядывался на симпатичных Охотниц.

Сколько похоронных процессий ему пришлось сопроводить, чтобы избавиться от иллюзий по поводу того, что для него — для ярнамского Охотника — ещё возможна нормальная человеческая жизнь, неотъемлемой частью которой являются тёплые и дружеские отношения с другими людьми?

Не так уж много. Удары, особенно самые первые, оказались слишком болезненными.

И Ферн отдалился от людей. Никогда больше он не участвовал в дружеских посиделках в мастерской, никогда не соглашался после патрулирования прогуляться в компании молодых Охотников, провожающих Охотниц по домам. Его друзьями стали книги, которые, хоть и могли сгореть, рассыпаться на листы или прийти в негодность от сырости и плесени, всё же не кричали и не стонали, умирая.

Резкую перемену в его поведении в мастерской заметили не сразу, но после очередного, пожалуй, чересчур резкого отказа присоединиться к компании, направляющейся в пивную, чтобы расслабиться после тяжёлой ночи, один из недавно появившихся в отряде Охотников, приезжий, как и почти все они здесь, недоумённо вскинув бровь, смерил его взглядом и произнёс: «Farouche»[1]. Ферну понравилось это слово, хотя тогда он и не знал, что оно означает. Потом выяснил… И нисколько не возражал, когда оно пристало к нему как прозвище.

Почему он так резко ответил? Почему стал иногда казаться и заносчивым, и высокомерным, и грубым?

Он говорил себе, что его просто раздражают эти смешные попытки сделать вид, что они, Охотники, — обычные люди, которым доступны простые обывательские радости. Глупо! Глупо и опасно.

А на самом деле…

Нет, в этом он не мог, никак не мог себе признаться! Это ведь больно. И, пожалуй, даже стыдно.

Да, душа его отчаянно жаждала тепла. Но Нелюдимый Ферн уже слишком хорошо знал, что в Ярнаме тепло почти всегда означает близость погребального костра.


Агата, смотритель часовни Идона, был единственным существом, к которому Ферн позволял себе испытывать что-то вроде дружеской привязанности. Впрочем, к Агате невозможно было относиться иначе. Уродливый слепой служитель Незримого был самым хрупким и беспомощным существом из всех, кого Ферну доводилось встречать в Ярнаме, кроме разве что младенцев, и при этом очень добрым, очень робким и стеснительным — и, как ни странно, при всём этом бесконечно дружелюбным и оптимистичным. Ферн, как и многие другие Охотники, проходя через часовню, при любой возможности останавливался поболтать с Агатой, выслушивал новости и делился своими, подбадривал смотрителя и оставлял припасы и пузырьки крови. Агата оставался островком человечности в теряющем человеческий облик Ярнаме, и неудивительно было, что к нему со всего города стекались те, кому удалось сохранить рассудок.

Ферн несколько раз отправлял найденных в городе выживших в часовню Идона. Далеко не все из них, впрочем, в итоге появлялись там. Мало знать о безопасном месте — до него нужно ещё добраться по заполонённым чудовищами улицам. Поэтому Охотник больше не отделывался подробным объяснением дороги, а предлагал проводить горожанина до часовни, если не слишком торопился куда-то. Так он привёл сюда не меньше десятка испуганных мужчин и женщин, которые, переждав Ночь Охоты под незрячим «присмотром» Агаты, снова куда-то уходили — кто знает, долго ли они ещё жили после этого?

Ферн приучил себя не задумываться об их дальнейшей судьбе.

Но вот та девушка…

Он буквально выдрал её из пастей двух ликантропов. Разделался с чудовищами, вернулся к их жертве, безжизненно замершей на залитой кровью брусчатке моста, опустился на колени и, холодея, коснулся горла, где должна была биться жилка… Без надежды — слишком страшными выглядели раны, слишком много крови растеклось по истёртым камням.

И отдёрнул руку, задохнувшись. Уловив биение жизни — и на миг поверив в чудеса…

Но лишь на миг. Если девушка пока ещё не умерла от потери крови, это не означает, что она доживёт до лечебницы или другого места, где могут хотя бы как следует перевязать эти жуткие раны.

Ферн стиснул зубы и выпрямился. Глянул вдаль, поверх перил старинного моста, туда, где шпили зданий Соборного округа царапали пасмурное небо. Церковь Исцеления… Где же твои милосердные боги?

Девушка вдруг слабо застонала. Едва слышно, тоненько, как больной ребёнок. И стон этот словно стегнул по сердцу зубастым охотничьим хлыстом. Ферн, не давая себе времени задуматься о последствиях, выхватил из сумки на поясе шприц с исцеляющей кровью и вонзил иглу в бедро спасённой.

Заживление ран Древней кровью — неестественный для человеческого организма процесс. Это очень мучительно, отнимает много сил и само по себе вполне может убить. Ферн удерживал девушку, кричащую и корчащуюся от невыносимой боли, до тех пор, пока она не обмякла в его руках и не затихла, и только тогда по-настоящему испугался того, что сделал — если она умерла от инъекции, значит, это он убил её, даже не попытавшись отнести в лечебницу и лишив последнего шанса на выживание. Если же она выжила…

Древняя кровь. Это не тот препарат, который распространяла среди ярнамитов Церковь Исцеления. Кровь из лабораторий Хора, по слухам, тоже была не вполне безопасна, но всё же… Та кровь, которую применяют Охотники, — добытая в птумерианских подземельях испорченная, проклятая Древняя кровь — для простого человека опасна безусловно. Тот, кому сделано хотя бы одно переливание, уже не может обходиться без неё. Он становится рабом Древней крови и чаще всего не имеет иного пути, кроме как стать Охотником. И как итог — жизнь его обычно заканчивается в пасти и когтях очередного чудовища.

Ферн вгляделся в бледное лицо спасённой девушки. Тонкие черты лица наводили на мысль о кейнхёрстском происхождении, но тёмно-каштановые, отливающие рыжиной волосы были не свойственны потомкам благородных господ из Ледяного замка. Такая хрупкая… Зачем она вышла на этот мост? Неужели она всерьёз надеялась отбиться от ликантропов этим смешным ножичком?

А ведь её, возможно, ждут дома… Волнуются, прислушиваются к шагам за порогом. Ферн поднялся с мостовой и взял девушку на руки. Придётся причинить ей немного неудобств — понести на плече. Хотя бы одну руку нужно держать свободной. Охотник подобрал меч и направился к лестнице, ведущей с моста в переулок. Ему предстоял долгий путь в часовню Идона, стоящую на окраине Соборного округа.


По дороге девушка очнулась, и Ферн со смесью облегчения и раскаяния передал её на попечение Агаты. И, как всегда, покинул часовню, мимоходом поздоровавшись с постоянными обитателями: с красивой и печальной «женщиной из тени» Арианной, с ворчливой старушкой по имени Флоренс, потерявшей во время Охоты сына и слегка повредившейся в уме, и даже с хмурым пожилым мужчиной, который никогда не отвечал на приветствия, враждебно косился на приближающихся к нему людей и что-то недовольно бурчал под нос.

Всех их, как и много десятков других горожан, когда-то привели в это безопасное место Ферн и другие охотники. Но на сегодняшний день в живых осталось лишь несколько человек, и теперь они возвращались сюда каждый раз перед началом Ночи Охоты, приветствовали друг друга, подбадривали, делились новостями и припасами. А сколько их товарищей по несчастью покинуло часовню на рассвете, чтобы пропасть на улицах Ярнама и никогда не вернуться! Что с ними сталось? Никто не смог бы ответить, но предполагать можно было лишь самое худшее.

Ферн уже давно не спрашивал имён и не запоминал лиц спасённых ярнамитов. К чему обременять память лишними ничего не значащими сведениями? Всё равно слишком высока вероятность того, что с этим человеком уже никогда не придётся встречаться и здороваться. А вот та девушка… Дочь обратившегося и убитого Охотниками книгопечатника, кажется, его фамилия была Лейтер. А её имя — Эмили. Верно ведь запомнил?

Конечно, верно. Эмили! Это имя не так-то просто забыть. Слишком сильно оно напоминает…

Нет! Нельзя об этом думать. Нельзя вспоминать!

Столько сил затрачено на то, чтобы уничтожить и похоронить воспоминания, и нельзя позволить какому-то незначительному эпизоду вновь выпустить на волю этих призраков.

Нет больше на свете Корнелиуса Ламотта. И Элис Ламотт тоже больше нет. А может, её и не было никогда?..


Довольно долго после этого Ферн не появлялся в часовне Идона — вспышка чумы Зверя в Хемвике, где и без того проблем хватало, вынудила фактически переселиться в тот район. О спасённой девушке он не вспоминал, как и о десятках тех, что были до неё. И сам удивился, какой радостью отозвался в сердце звук знакомого (неужели всё-таки запомнил?) голоса, встретившего сразу за порогом часовни: «Доброго дня вам, сэр…»

Она совершенно оправилась от ран. Похудела, лицо заострилось. Одежда хранила следы аккуратных, но многочисленных штопок. Ферн смутно удивился сам себе: к чему он подмечает такие детали в облике малознакомого человека?

Наивная просьба. Помочь привести в порядок трость-хлыст, чтобы Эмили могла выходить в город за припасами. Трость-хлыст… Ферн мысленно выругался. Он и сам не слишком хорошо умел обращаться с этим хитроумным инструментом для Охоты. Но никакое другое оружие из арсенала Охотников не подойдёт Эмили — по меньшей мере пока она не станет хоть чуточку сильнее: и пилы, и мечи слишком тяжелы для её тонких изящных рук. А значит, надо принести ей из мастерской трость, которую когда-то сделал Герман для подруги леди Марии — аристократки Генриетты: лёгкую и изящную, но от этого не менее смертоносную. Впоследствии Генриетта отлично управлялась с молотом-мечом…


Эмили оказалась старательной ученицей. Хотя приёмы давались ей не без труда, но всё же уже после первого полуторачасового занятия Ферн убедился, что вполне может оставить её на несколько дней без присмотра — пусть практикуется, оттачивает навыки, а он потом придёт и проверит. И ушёл — вновь нырнул в кровавый водоворот Охоты за порогом часовни.

А там почему-то не выходило полностью сосредоточиться на выслеживании и истреблении чудовищ. Неотвязно царапалась в сознании мысль: а не решила ли его новая ученица, что уже достаточно запомнила, чтобы вооружиться тростью и выйти на улицу?

Нет, не так уж она глупа. Никуда она не пойдёт.

А вдруг?.. Если у них с Агатой закончатся припасы… Насколько Ферн успел понять характер Эмили — она не задумываясь выйдет на улицу даже ночью, если ей нечем будет накормить укрывшихся в часовне детей или вылечить больную старушку. А это значит…

Не мог, никак не мог он позволить себе бросить всё и помчаться в часовню Идона! В кварталах, примыкающих к Соборному округу с противоположной стороны, творился настоящий кошмар. Ферн потерял счёт времени, убитым чудовищам… И погибшим товарищам. Судя по всплеску числа заражённых чумой Зверя, близилась Ночь Охоты. А она… а эта блаженная, возможно, в одиночку бродит сейчас где-то по улицам Ярнама!

Опасно, опасно… Во время Охоты нельзя отвлекаться на посторонние мысли. Ферн едва не пропустил несколько ударов, после которых он уже точно не смог бы добраться до часовни. Нет, надо как-то проведать, проверить…

Но не бросишь же товарищей!

Чудовищ на улицах ещё слишком много. А Охотников — с каждой минутой всё меньше и меньше.

Ферн с коротким рычанием бросился в очередную тёмную подворотню, где мелькнул силуэт ликантропа.


Когда всё было кончено, он сначала помог раненым товарищам добраться до мастерской. Сам он был невредим, даже шприцы с кровью ни разу не пришлось применять — всё раздал другим Охотникам, которым крепко досталось. Но на лечение всех раненых крови не хватило, и пришлось тащить нескольких человек на себе, то ругаясь, то молясь милосердным Великим, чтобы товарищи не умерли по дороге.

Убедившись, что все члены отряда в безопасности, Ферн, отмахнувшись от вопросов дежурного по мастерской, бросился по лестнице к переходу в другое здание, при помощи лифта связанное с самой часовней. Слава Идону, что тут недалеко!

И даже не подумал, какое впечатление произведёт его вид на обитателей часовни. Впору оказалось порадоваться, что Агата слеп — его, обладающего такой силой сострадания, точно хватил бы удар, когда Ферн, с головы до ног покрытый кровью, в разорванной и опалённой одежде вывалился из прохода, ведущего к лифту, и заозирался как безумный, тяжело дыша.

— Ферн! — зазвенел в гулкой тишине часовни отчаянный крик. Охотник с трудом сфокусировал взгляд на несущемся к нему силуэте — в дрожащем свете и дыму свечей перед глазами всё плыло. — Вы… Вы ранены? Вам нужна кровь? Сейчас, сейчас… — Эмили, резко остановившись перед Ферном, протянула к нему руки, но тут же крутнулась на месте и бросилась в угол, где стоял сундучок с запасами крови.

— Нет, нет, я не ранен! — поспешно сказал Охотник. — Это всё… Это просто кровь чудовищ. А вы… С вами всё в порядке?

Эмили так же резко развернулась в обратную сторону.

— А со мной-то что сделается? — тихим звенящим голосом спросила она. — Я сижу в часовне, носа дальше порога не высовываю, жду вас… А вы… Вы вваливаетесь сюда, больше похожий на разодранный в клочья труп, и спрашиваете меня, в порядке ли я?! — Она отступила на шаг, прижав ладонь ко рту. Её карие глаза вдруг загорелись почти оранжевыми огоньками.

Ферн смутился — он только сейчас начал соображать, как его появление выглядело со стороны.

— Простите, — сокрушённо пробормотал он. — Я… Я просто спешил. Хотел убедиться, что у вас тут всё хорошо.

— У нас тут всё как обычно, — напряжённым голосом проговорила Эмили. — У вас, как я понимаю — тоже.

— Да, верно. — Охотник с беспомощной улыбкой развёл руками. — Я прямо с Охоты. У нас… Был тяжёлый день. И ночь. И предыдущие сутки. Простите меня великодушно, мисс Лейтер. Я что-то плохо соображаю. Пойду в мастерскую — приводить себя в порядок. — Он поклонился, развернулся и направился назад в проход к лифту.

— Ну и куда вы пойдёте в таком виде? — Девушка цепко ухватила Ферна за пропитанный кровью рукав. — Вы на ногах еле держитесь! Вам не кажется, что разумнее будет сначала отдохнуть здесь, у нас, а потом уж возвращаться в мастерскую? Всё равно вы сейчас, уж простите, мало на что годны. — Она тихо вздохнула. — Когда я вас только увидела, то подумала, что вы смертельно ранены и сейчас умрёте прямо у меня на глазах. Я так испугалась… — Она отпустила руку Охотника и отвернулась. — Вы… Я знаю, что вы каждый день по много раз рискуете жизнью, это служба Охотника. Я всё это время гадала, увижу ли вас снова. И вот увидела… В таком состоянии. — Эмили замолчала, на мгновение плотно сжав губы, затем сделала приглашающий жест. — Идёмте, я дам вам сменную одежду, а пока вы отдыхаете, я почищу ваш костюм.

— Благодарю, мисс Лейтер. Не хочу вас обременять. Я сам позабочусь о своём костюме, покажите только, где и во что можно переодеться. — Ферну было нестерпимо стыдно — да в самом деле, как он мог заявиться сюда в таком виде?! А если бы тут сейчас находились дети? Они бы до смерти перепугались! Мало им ужасов за пределами часовни?

Вот что значит — потерять разум…

Ферн вдруг замер на мгновение и ошеломлённо уставился на девушку, которая вернула ему непонимающий взгляд.

— Что такое, господин Ферн?

— Н-ничего, — стряхнув оцепенение, Охотник через силу улыбнулся. — Ведите, я готов.

Он шёл за ней и едва заметно покачивал головой. Как же так вышло?

Он только сейчас осознал, что это всё может означать. И его жгучее беспокойство, мешавшее сосредоточиться в смертельно опасных ситуациях. И её волнение, когда она подумала, что он вот-вот умрёт… Точнее, её волнение как раз вполне объяснимо. Она — такой же добрый и сопереживающий человек, как Агата, она душой болеет за всех, кто приходит в часовню и затем возвращается на залитые кровью улицы. Это вполне объяснимая, нормальная реакция с её стороны.

А вот его собственная реакция на её реакцию…

Как забилось сердце, как потеплело в груди! Она ждала его, она беспокоилась…

«Так. Ферн, ты что, решил принять желаемое за действительное?»

«Стой-стой, погоди-ка. Какое ещё желаемое?!»

Нет уж. Ничего такого он не желает! Ему давно и хорошо известно: цена привязанности в их жизни — боль. Боль и смерть. Поэтому нельзя ни привязываться самому, ни допустить, чтобы она…

Ох, проклятье!

«Нет, нет, ничего страшного. Мне показалось. Она просто беспокоилась обо мне — так же, как и о любом из моих товарищей. А я… А что со мной не так? Был рассеянным, ошибался на Охоте? Ну и что, это просто усталость, я уже так давно не отдыхал как следует. Высплюсь — и всё пройдёт».


Эмили проводила его в комнатку под самой крышей, где стояли сундуки с одеждой. Ушла и вернулась минут через десять, постучала в дверь: «Могу я войти?»

— Да, входите, пожалуйста, — отозвался Ферн, который уже переоделся и разглядывал свой плащ, прикидывая, как отчистить с него кровь.

Эмили боком протиснулась в дверь, неся на дощечке миску, кружку и ломоть хлеба.

— Вот, перекусите, — сказала она. — Простите, у нас закончилось всё, кроме крупы.

— Спасибо огромное, — Ферн с благодарностью принял дощечку. — Умираю от голода.

— Когда поедите, оставьте посуду здесь, а сами можете отдохнуть в моей комнате, — сказала девушка. — Дверь напротив. Боюсь, это единственная комната, где есть что-то вроде постели, кроме лазарета, но там все тюфяки заняты…

— В вашей? — ошеломлённо переспросил Ферн. — А это… Удобно?

— А что такого? — удивилась Эмили. — Я всё равно до позднего вечера туда не пойду. Столько дел! Я или внизу, с Агатой, или в комнатах лазарета. Ох, — она развела руками, — я вот только сейчас сообразила: надо будет освободить ещё пару комнат для тех Охотников, кто захочет здесь отдохнуть. Горожане-то предпочитают не спать всю ночь, разговаривают, подбадривают друг друга…

— Я могу просто лечь на пол, — слабо возразил Охотник. Его и так уже давно клонило в сон, и он понимал, что после еды усталость просто свалит его с ног на месте.

— Не выдумывайте! — строго сказала девушка. — Здесь распоряжаюсь я — по крайней мере, по хозяйственной части. Так что, если я велела вам лечь спать в моей комнате — вы, как воспитанный человек, должны подчиниться! — Она нарочито сердито нахмурилась, улыбаясь глазами. — Послушаетесь же, не обидите хозяйку?

— Хорошо, хорошо, — Ферн не выдержал и с улыбкой поднял руки в жесте смирения. — Раз вы приказываете… — Тут он улыбнулся ещё шире. Это было так странно! Стеснительная Эмили, которая глаза на него поднять боялась — как она заговорила, когда речь зашла о его удобстве и безопасности!

«Нет, нет, это просто забота об усталом Охотнике. Ничего относящегося лично ко мне тут нет…»

«То есть она могла предложить переночевать в своей комнате любому?!»

«А что тут такого? Не в её же присутствии… Ох, проклятье! Хватит уже забивать голову всякой чушью. Есть, спать и возвращаться в мастерскую!»


Осторожно приоткрыв дверь комнаты напротив, Ферн увидел, что окон в ней нет, а на грубо сколоченном столике в углу горит кривоватая чадящая свеча. Выходит, Эмили не сомневалась в том, что он послушается её и придёт спать сюда, иначе не стала бы зажигать свет. Прикрыв за собой дверь, Охотник огляделся. Похоже, Эмили выбрала для себя самую маленькую из келий служителей часовни, размером примерно три на четыре шага. Здесь помещались только тюфяк на полу, стол, табурет и сундучок в изголовье постели.

Тюфяк был аккуратно застелен ветхим, но чистым и заштопанным одеялом. Ферн несколько мгновений нерешительно постоял рядом, затем всё же уселся на него. Погасил свечу и ещё некоторое время сидел, глядя на алый огонёк остывающего фитиля, пока тот не погас, оставив после себя запахи дыма, горячего воска и ладана.

Вытянувшись на постели, Ферн с наслаждением вздохнул, расслабляя мышцы. От постели пахло травами. Лавандой и чем-то, чему Охотник не знал названия. Не сладкий запах, не цветочный… Как сама хозяйка комнаты — чистый, тонкий, нежный… Но сильный.

Ферн соскальзывал в сон и видел себя лежащим на пригорке, поросшем душистыми травами. Запахи туманили голову, пригревало солнце, и чья-то рука лежала на лбу Охотника, прикрывая глаза, не давая рассмотреть, кто же сидит рядом с ним. Он хотел было убрать с лица чужую тёплую ладонь, но не мог поднять руки — они вдруг налились такой тяжестью, такой непреодолимой усталостью, что Ферну ничего не оставалось, как лежать неподвижно и вдыхать ароматы трав.

«Сон… Этот сон лучше, чем явь. Хотел бы я остаться в нём навсегда…»

3

Оставив Ферна одного, Эмили заглянула в библиотеку и, взяв пару книг, спустилась на первый этаж. Когда все срочные делабыли закончены, она обычно усаживалась рядом с Агатой и читала тому вслух. Часто вокруг собирались послушать и другие временные обитатели часовни.

Привычно и быстро наведя порядок, девушка приступила к чтению. Прошло около двух часов с тех пор, как она проводила Ферна наверх. Эмили надеялась, что Охотник всё же послушался её и отдыхает как следует, а не лежит, завернувшись в плащ, на холодном каменном полу в кладовой. Странный он всё-таки… Неужели в такие жуткие времена кому-то есть дело до этих так называемых «правил приличия»? Да в конце концов, Эмили уже давно живёт здесь, в часовне, в окружении мужчин, как полковая сестра милосердия на войне. Что здесь такого? Она же не ложится спать с ними рядом, и даже не в одной с ними комнате! Впрочем, то, что Охотника, похоже, всерьёз заботили её репутация и комфорт, оказалось весьма приятно. Эмили улыбалась неведомо чему, иногда делая при чтении лишние паузы и прислушиваясь, не доносятся ли сверху шаги или скрип двери.

Ферн появился в зале совершенно неслышно. Эмили смотрела в книгу и не видела его приближения, поэтому, когда он внезапно оказался прямо перед ней, наклонился и заглянул в открытую страницу, девушка от неожиданности вздрогнула и едва не выронила тяжёлый том.

— Ох, простите, я не хотел вас напугать! — Ферн отпрянул и виновато склонил голову. — Собирался сердечно поблагодарить вас — давно я так отлично не отдыхал! А тут увидел у вас в руках… Разрешите? — Он снова наклонился и вгляделся в текст на пожелтевших листах. — Это случайно не «Тридцать два ветра моря»? Это же такая редкость! — Он в волнении выпрямился. — Я всего однажды видел эту книгу, но запомнил на всю жизнь. Это ведь она?

— Да, — Эмили улыбнулась и протянула Ферну книгу — трактат о морских путешествиях. — Это она. Вы любите книги?

— Не то слово, — прошептал Охотник, бережно принимая старинный том в кожаном переплёте с тиснением. — Да я дышать люблю меньше, чем читать! Вот это да… Первое издание! Это же настоящая драгоценность! Каким чудом она уцелела?

— Здесь, в библиотеке часовни, много редкостей. Если хотите, я вам её покажу.

— Спрашиваете! — Глаза Ферна загорелись.

— Хорошо, пойдёмте. Агата, я скоро вернусь и продолжу, хорошо?

— Конечно, конечно, иди, моя дорогая, — с улыбкой проскрипел смотритель.

— Идёмте! — Эмили едва не вприпрыжку направилась к лестнице, ведущей наверх. — Я сама, когда впервые вошла в эту библиотеку, едва чувств не лишилась от восторга! Там… Там столько всего! И там есть такое!..

— Ох, мисс Лейтер, если всё так, как вы говорите, я ведь здесь у вас поселюсь! — с улыбкой сказал Ферн. И Эмили отозвалась неожиданно тихо и грустно:

— Я была бы рада.


Достав из кармана ключ, девушка отперла одну из дверей в том же коридоре, где располагалась её спальня. Ферн с благоговением переступил порог и замер, обводя взглядом просторную комнату, все стены которой были заставлены стеллажами с книгами. Библиотеку освещали неяркие солнечные лучи, приглушённые цветными стёклами в витражных окнах. На столе посреди комнаты лежала стопка чистых листов, стояли письменный прибор с гусиным пером и керосиновая лампа. Четыре старинных стула с вытертой бархатной обивкой словно приглашали немедленно достать книгу из шкафа и погрузиться в чтение. От этой обстановки вдруг пахнуло уютом и теплом из далёкого детства, когда десятилетний Корнелиус тайком пробирался в отцовскую библиотеку, встав на табурет, не без труда доставал с полки тяжёлую книгу о морских путешествиях и читал, восхищённо разглядывая изображения изящных парусных кораблей.

Он хотел стать корабельным инженером… И отправился в далёкий чужой город, чтобы поступить в университет и осуществить свою мечту. Как же так вышло, что теперь от мечты остались только ледяной комок в груди да картинки в старинной книге?..

— Вот. — Эмили обвела рукой библиотеку. — Смотрите, читайте, только, к сожалению, взять книги с собой я не могу вам разрешить. Во всяком случае, не все. Тут есть очень редкие и ценные экземпляры. А ваша жизнь, она…

— Я понимаю, мисс Лейтер. Я не собираюсь утаскивать собственность часовни Идона на улицы. — Ферн слегка поклонился. — Я буду благодарен, если вы позволите мне иногда читать эти книги здесь.

— Конечно. — Девушка кивнула, отчего-то слегка порозовев. — Простите, что вам придётся тратить время и задерживаться в часовне. Книги не мои, но я за них отвечаю. И мы оба понимаем, что носить по улицам такие ценные вещи сейчас не стоит.

— Тратить время… Если у меня будет свободное время, то провести его здесь, с вами — это самый приятный способ его потратить! — выпалил Ферн — и тут же смутился, отвернулся к шкафу, принялся нарочито внимательно водить взглядом по корешкам. Ну вот зачем было сказано это «с вами»? Ведь можно так неправильно понять…

Или же правильно?

Очень, очень неосторожно!

Да, Ферн очень любил книги. И был рад, что ему удалось попасть в такую богатую библиотеку.

Но не меньше он был рад ещё одному поводу наведываться в часовню Идона.

А впрочем, не надо забывать и про главный повод…

— Мисс Лейтер, не желаете ли позаниматься фехтованием? — спросил Охотник, обернувшись. — Если у вас сейчас есть время, конечно.

— Да, давайте! — Эмили всплеснула руками и заулыбалась. Радуется, как ребёнок, которого позвали поиграть, подумал Ферн. Чему тут радоваться — тому, что её обучают пользоваться смертоносным оружием?

Она просто не понимает. Слишком светла и чиста её душа, чтобы видеть кровь, боль и ужас за этими упражнениями, во время которых она охает, смеётся и смешит учителя, хмуря брови и морща лоб, ворча сама на себя и делая вид, что вот-вот расплачется.

Она ведь не так давно потеряла родителей. Едва не умерла сама. Страдания и смерть окружают её и здесь, в часовне, куда постоянно приходят раненые и приносят умирающих… Почему же она до сих пор способна улыбаться и смеяться, дарить свет и тепло?

Ферн внимательно посмотрел на Эмили. Видимо, выражение лица у него при этом было странноватым, потому что девушка вопросительно глянула в ответ, слегка нахмурившись. Ферн хотел что-то сказать… и не смог придумать слов. Он вдруг прочитал в её глазах то, что было скрыто ото всех, кто нуждался в её тепле и поддержке. Бесконечную усталость. Обречённость и страх. Тоскливое осознание тщетности своих усилий. Всё это было, было заперто там, за лучистым взглядом тёпло-карих глаз. Но заперто оно было надёжно — потому что слабая, сломленная Эмили не способна никому помочь. Для всех, для всего мира она — сильная и стойкая, дарящая свет надежды. А внутри — она живёт в мире памяти, среди картин, написанных кровью и изображающих сцены смерти и страдания. Так же, как и сам Ферн.

Сердце захлестнуло острое чувство сопереживания. Охотник сдержал вздох. Не в его силах защитить Эмили от кошмаров прошлого, но он сделает всё, чтобы её настоящее стало хоть немного светлее.

— Идёмте, мисс Лейтер. — Он улыбнулся, отчаянно надеясь, что улыбка вышла естественной, а голос не дрогнул. — Я приготовил несколько интересных приёмов. Правда, они весьма непросты, и, возможно, для их лучшего усвоения мне всё же следует применить те способы, которые используют наши наставники в мастерской… — Он хитро прищурился.

— Вы имеете в виду — употреблять крепкие выражения? — Эмили засмеялась. — Что ж, знаете, а я не против… Когда ещё доведётся почувствовать себя если и не настоящей Охотницей, то хотя бы учеником вашей знаменитой мастерской! Идёмте вниз, а потом, если не торопитесь, посидите здесь, почитаете. Мне любопытно, с какой книги вы захотите начать. Совпадают ли наши вкусы?

— Обязательно будем обсуждать прочитанное, — сказал Ферн. — Если вы не против.

— С удовольствием! — донеслось уже из-за двери — Эмили торопилась приступить к тренировке. — Так, спускайтесь, а я сейчас… Только переоденусь и трость возьму!

Ферн с улыбкой покачал головой, не без сожаления покинул библиотеку и зашагал по лестнице вниз, в главный зал часовни.


***
Слишком хорошо, чтобы длиться долго.

Слишком хорошо, чтобы оказаться явью?

Сны быстротечны…


Эмили делала заметные успехи в фехтовании. Конечно, ругаться непотребными словами Ферн так и не начал, но тренировки всё равно проходили задорно и живо. У наставника появился повод гордиться ученицей… И ещё больше переживать.

Если она сама видит свой прогресс — она ведь не преминет сунуться на улицу! Посчитает, что уже готова встретиться с чудовищами. И тогда…

Ферн, конечно, давно уже хитрил: постоянно приносил в часовню и еду, и пузырьки с кровью, и лекарства, какие удавалось найти, чтобы у девушки было поменьше поводов рваться наружу. Но вот с лечебными травами он помочь не мог: не разбирался он в них, да и где их взять — понятия не имел. В конце концов он предложил Эмили вместе сходить в лес за окраиной города, чтобы она могла набрать нужных трав. Девушка смутилась и начала, по своему обыкновению, лепетать что-то вроде «Не хочу вас обременять», но Ферн решительно пресёк эти отнекивания.

— За пару часов Ярнам без меня точно не пропадёт, — сказал он строго. — В конце концов, на наши с вами тренировки каждый раз уходит примерно столько же времени. Отпускать вас одну, как вы сами понимаете, ещё очень рано — вам не хуже меня известно, что там, в этом лесу, водится. А запасы трав у вас, полагаю, заканчиваются. И вы всё равно туда пойдёте — выбора-то нет.

— Н-ну да, — пробормотала девушка, опуская взгляд. — Вы правы, запасов у меня почти не осталось. Но сейчас всё равно ещё рано собирать травы — они не вошли в полную силу. Дней через десять… Когда начнётся цветение.

— Хорошо, — кивнул Ферн с облегчением. Значит, хотя бы десять дней можно не волноваться… Не слишком волноваться.

Просто волноваться за неё он, похоже, обречён теперь постоянно.

Вот ведь угораздило… Да, конечно, Эмили — не Охотница, она не рискует жизнью так часто, как женщины и девушки из мастерской. Но в Ярнаме теперь даже просто пройти по улице — риск. Глупо, конечно, рассчитывать на то, что девушка будет сидеть взаперти всю жизнь. Хотя, будь воля Ферна, он бы…


А воля была, увы, не его. Зайдя в часовню через семь дней, Ферн обнаружил там Эмили с забинтованной от кисти до локтя левой рукой. Девушка виновато улыбнулась:

— Простите, но сегодня я не смогу тренироваться. Рука ещё побаливает.

— Что случилось? — Ферн нахмурился, стиснув зубы, чтобы не выпалить что-нибудь ещё. Например, какое-нибудь выражение из арсенала наставников мастерской.

— Ну, я выходила за продуктами, — девушка потупилась, — и наткнулась на ликантропа. Царапнул. — Она слегка приподняла забинтованную руку.

— Царапнул… — Охотник шумно выдохнул. — Хорошо формулируете, мисс Лейтер! Могло ведь быть и «руку оторвал»! Вы же обещали никуда не выходить!

— Я обещала не ходить в лес, — поправила его Эмили, и глаза ее потемнели. — К нам пришёл отец с детьми, один ребёнок совсем маленький, грудной, ему было нужно молоко. Мать погибла, и…

— Молоко? — Ферн задохнулся. Он знал, что молоко в городе можно раздобыть в единственном месте — и до него добираться через весь город! Через лабиринт узких улочек, где едва ли не каждый второй горожанин уже лишился рассудка или покрылся шерстью. — Да вы с ума сошли! — произнёс он сипло, изо всех сил стараясь не повысить голос до крика. — Как вы вообще вернулись живой — я не понимаю! Если бы вы умерли ради этого ребёнка — скольким людям вы уже не смогли бы помочь? О чём вы думали? — Он отвернулся, сжав кулаки и тяжело дыша.

— Корнелиус… — испуганно пролепетала Эмили, шагнув ближе. Ферн отшатнулся, коротко глянул на неё и снова отвернулся.

— Не называйте меня так. Никогда. В этом имени каждая буква сочится кровью. Я Ферн. Запомните это. Или, если угодно, — Охотник с жёсткой усмешкой покосился на заинтересованно прислушивающегося Агату, — Фаруш. Но то имя — забудьте. Никогда не зовите по имени моё прошлое, если не хотите увидеть меня таким, каким я был раньше. А вы… не захотите, поверьте.

— Но я всего лишь… — Эмили прижала здоровую руку ко рту. В глазах её заблестели слёзы. — Я не могла иначе. Он так плакал…

— Я понимаю, — ледяным тоном отозвался Ферн. — Я прекрасно знаю, что вы, мисс Лейтер, — ангел милосердия. Я благодарен вам за это. Весь проклятущий Ярнам благодарен вам за это! И что ж теперь поделать, если… — Он сам уже не понимал — и даже предположить не мог, что скажет или сделает в следующее мгновение. Поэтому просто развернулся и выбежал из часовни.

Забинтованная рука… «Царапнул»! Эмили и ликантроп. Лужа крови на брусчатке моста, неподвижное тело у перил… Как теперь перестать видеть внутренним взором эту картину?..

Никак. Надо просто вспомнить о долге Охотника. И отправляться истреблять чудовищ. Очищать эти улицы от скверны. И тогда, возможно, тот самый ликантроп, который мог бы в следующий раз напасть на Эмили, будет убит Ферном раньше.

«Почему она не применила кровь и не залечила руку?.. А впрочем, глупый вопрос. Запасы крови в часовне невелики, и, конечно же, эта блаженная решила, что кровь нужнее тем, кто придёт с более тяжёлыми ранами, а её «царапина» — пустяки, заживёт само! Что за безрассудная, глупая девчонка! Запер бы её где-нибудь и не выпускал… Никогда. И никому не позволял бы обидеть её. И никому не позволил бы…»

Мысли вдруг приняли какое-то странное, неожиданное направление, и Охотник поспешил отвлечься, заметив в темной подворотне слева какое-то движение и услышав подозрительные звуки.

Неважно, с кем вступить в сражение — только бы не с собственными мыслями и чувствами…


***
Эмили, стараясь не расплакаться, растерянно смотрела вслед выбежавшему из часовни Охотнику. Она впервые видела его таким… Всегда спокойный, ироничный, снисходительный — он вдруг впал в настоящую ярость, и то, что именно Эмили спровоцировала эту вспышку, напугало её не меньше выскочившего накануне из подворотни ликантропа.

Вчера она справилась… И даже без особого труда. Трость свистнула раз, другой… зверь отскочил, и Эмили нажала кнопку трансформации: хотя она и не очень хорошо освоила размашистые удары хлыстом, трость была слишком короткой для того, чтобы достать прижавшееся к стене чудовище. Удар — зубья хлыста вцепились в чёрную шкуру, разрывая её и разбрызгивая тёмную остро пахнущую кровь.

Ликантропа это только разозлило: согнув передние лапы, выставив вверх могучие плечи и припав брюхом к мостовой, он пружинисто оттолкнулся и прыгнул вперёд. Эмили едва успела увернуться от удара длинных изогнутых когтей. Ни в коем случае не позволять противнику оказаться позади… Это Ферн заставил её запомнить накрепко. Развернувшись на месте, девушка снова сложила трость и встретила атакующего зверя серией быстрых ударов. Ликантроп взвизгнул, снова отскочил и, припадая к земле, стал подбираться к неудобной жертве боком, рыча и роняя пену из оскаленной пасти. Эмили, выбрав момент, прыгнула вперёд и в сторону, сама оказавшись за спиной чудовища, и принялась хлестать его тростью, стиснув зубы до боли в челюстях. И не сразу осознала, что обрушивает удар за ударом на уже не движущуюся чёрную мохнатую тушу…

Тяжело дыша, она опустила оружие и огляделась. По мостовой вокруг трупа зверя растеклась большая лужа крови, стены домов были забрызганы красным на высоту больше человеческого роста. В воздухе висел тяжёлый металлический запах. Голова закружилась, Эмили пошатнулась, опёрлась о стену… И, вскрикнув от боли, выпрямилась и глянула на свою левую руку.

Рукав плаща от локтя до запястья был разодран и пропитан кровью. С кончика мизинца на брусчатку сбегал алый ручеёк. Резко, как шквальный ветер, ударила притуплённая яростью схватки боль. Эмили на подгибающихся ногах отошла к стене, прислонилась к ней спиной и обессиленно села-сползла на тротуар. Значит, при самой первой атаке ликантроп зацепил её когтем, а она даже не заметила…

В ушах звенело, мир застилал желтоватый туман. Только не терять сознание… Девушка, закусив губу, поднялась на ноги. Надо отойти подальше, а то здесь от одного запаха можно упасть в обморок. Сунув трость за пояс и держась правой рукой за стену дома, она добралась до угла и вышла на другую улицу, по которой гулял свежий ветерок, быстро отогнавший душный запах смерти.

Усевшись на брусчатку у стены, Эмили достала из поясной сумки лоскут чистой ткани и перевязала руку. Повезло, что зверь зацепил левую… Рана вроде бы неглубокая, заживёт быстро. А ликантроп мёртв… Она справилась — сама, без чьей-либо помощи!

Эмили усмехнулась. Она своими руками убила чудовище, применив оружие Охотников. Она когда-то получила инъекцию охотничьего препарата Древней крови. Выходит, она теперь тоже Охотница. И Ферн может даже взять её с собой в мастерскую.

…Что ж, после той сцены в часовне она поняла, что последнего уж точно не случится — никогда.

4

Ферн даже предположить не мог, что окажется таким слабаком.

Что, оказывается, он не профессионал, а жалкий сопляк, не способный сохранять концентрацию и отрешаться от посторонних мыслей на Охоте.

Что он может позволить себе в разгар преследования отвлечься от цели, потому что ему просто показалось, что в боковом переулке мелькнул какой-то силуэт, напоминающий женский…

Что ж, ещё один штрих к портрету Нелюдимого Ферна, и без того непривлекательному. Ладно за свою жизнь нет поводов волноваться, своей шкурой не дорожишь — но так ведь и товарищей можно серьёзно подвести!

С этим нужно было что-то делать. Быстро и решительно.

А что делать, с какого боку подступиться к проблеме — Ферн понятия не имел. Просто прекратить все контакты с объектом его внезапной одержимости — вряд ли поможет. Точно не поможет, даже врать самому себе не стоит. Если правду говорят, и время лечит, то в данном случае до исцеления, вероятнее всего, просто не доживёшь — с такой-то «внимательностью» на Охоте!

В последнее время Охотник разрывался между желанием чаще посещать в свободное время часовню Идона — библиотека-сокровищница, безусловно, того стоила! — и обоснованными опасениями в целесообразности этих посещений: он прекрасно понимал, что сила, влекущая его туда, уже давно приняла опасное направление, не так уж много общего имеющее со страстью к чтению. Но что было поделать, если, не видя Эмили по несколько дней, он с ума сходил от беспокойства и начинал вести себя на Охоте как пугливый новичок, стреляющий глазами в сторону любого движения на краю поля зрения и холодеющий от страха.

Хорошо, что пока обходилось без серьёзных последствий, и товарищи по мастерской ничего не замечали. Ферн представлял, какие варианты решения проблемы от них немедленно посыпались бы: от «Сходи в «весёлый квартал», отвлекись!» до «Пойди да женись на ней, чего трусишь!» Ферн опасался, что, выслушав любую из этих простых и воистину гениальных идей, просто не сдержится и двинет доброжелателю в челюсть, а это было бы уж совсем непорядочно, потому что у товарищей наверняка и в мыслях бы не было насмехаться — для себя они такие варианты сочли бы наиболее подходящими.

Для большинства людей эти способы годились. А для Ферна — нет. Так уж вышло.

Что ж, закономерного результата долго ждать не пришлось…


***
Со стороны бокового входа в часовню послышались шум и негромкие голоса. Эмили, вытиравшая пыль со статуи, обернулась, торопливо положила тряпку на угол постамента и без лишних вопросов бросилась к сундучку с пузырьками крови.

Такие картины она видела здесь нередко, но привыкнуть к этому было невозможно: каждый раз дыхание перехватывало, а сердце стискивала ледяная рука. А что ещё можно было чувствовать, когда в часовню врывалась смерть, по пятам преследующая измученных и израненных людей?

Трое Охотников, с головы до ног покрытых кровью, пошатываясь, втащили на плаще кого-то, кто не мог идти сам. Но был ещё жив — это девушка мгновенно поняла по сосредоточенным лицам и напряжённым позам его товарищей, да по тому, как они озирались, ища взглядами кого-то, кто может помочь. Не теряя времени, она выхватила из сундучка несколько шприцов с кровью, бросилась к раненому и привычным движением вонзила иглу ему в бедренную мышцу. И только потом разглядела, кто лежит перед ней на пропитанном кровью плаще.

Лицо раненого исказилось от боли, из горла вырвался хрип, переходящий в стон. Тело изогнулось в судороге — Древняя кровь начала свою работу. Глаза Охотника на мгновение широко распахнулись — и сверкнули в свете свечей глубокой зеленью.

В ушах зашумело, губы будто бы закололо мелкими иголками. Эмили попыталась подняться на ноги, покачнулась… Кто-то подхватил её под мышки, осторожно опустил на ледяные плиты пола.

— Мисс, что с вами? — как сквозь воду пробился к сознанию мужской голос. — Вы нездоровы?

— Сейчас, сейчас, — девушка глубоко вздохнула, стараясь не обращать внимания на тяжёлый запах крови. — Просто голова закружилась. Вот, возьмите. — Она подняла руку с зажатыми в ней шприцами. — Я сейчас, только отдышусь немного…

— Вам самой-то не нужна помощь, мисс? — спросил незнакомый Охотник уже гораздо более бодрым и уверенным голосом — видимо, успел применить кровь. — Если нет, то мы пойдём. Надо торопиться — Ферн, кроме ран, ещё и отравление схватил, кровь его не вылечит…

— Оставьте его здесь, — решительно произнесла Эмили, поднимаясь на ноги. В ушах противно запищало, и она потрясла головой, отгоняя дурноту. — У меня есть противоядие. А вам самим пригодятся ваши запасы. Только помогите донести его до лазарета.


Уложив товарища на тюфяк в комнатке лазарета, Охотники поблагодарили Эмили и ушли. Девушка достала флакон с противоядием и уселась на пол рядом с постелью больного. Ферн так и не пришёл в сознание. Он дышал тяжело и рвано, мертвенно-бледное лицо блестело от пота. Глаза были полузакрыты, глазные яблоки дёргались, будто Охотник спал и видел кошмарный сон. С помощью специального валика приподняв голову Ферна, Эмили медленно, по капле вливала ему в рот противоядие, пока флакон не опустел. Она знала, что лекарство подействует не сразу, и пациент вполне может умереть, если яда было слишком много, да ещё и организм сильно ослаблен кровопотерей и исцелением тяжёлых ран с помощью Древней крови. Но теперь оставалось только ждать.

Девушка подтянула поближе второй тюфяк и улеглась на него, сжавшись в комочек. Она неотрывно смотрела на лицо Ферна, следила за движениями его глаз под полуприкрытыми веками, вслушивалась в дыхание… И молилась.

«О, Незримый Идон, всемогущий Великий! Снизойди до просьбы слабого существа, дрожащего под твоим всевидящим взором! Я отдаю себя без остатка служению тебе, я вся в твоей воле. Помоги, прошу. Спаси этого Охотника, благословлённого Древней кровью и проливающего свою ради других».

Сколько прошло времени — она не знала. Наверное, не слишком много — всё же противоядие начинает действовать в течение часа. Но вот дыхание Ферна участилось, он беспокойно заметался на тюфяке. Эмили вскинулась и села, напряжённо вглядываясь в лицо Охотника. Кризис… Здесь ничем не помочь — только ждать.

Примерно через четверть часа судорожные движения прекратились, но Ферна начал бить озноб. Эмили с облегчением перевела дыхание: всё шло как надо. Оставалось только переждать лихорадку. Она укрыла Охотника покрывалом со второго тюфяка, потом принесла ещё и одеяло из своей комнаты. Ферна трясло так, что слышался стук зубов, при этом Охотник по-прежнему оставался без сознания, и Эмили испугалась, что он прикусит себе язык. Как его согреть? Она принесла жаровню с углями, раздула, набросала сверху щепок. В комнате стало чуть теплее. Но этого недостаточно…

Что ещё можно предпринять? Девушка решительно улеглась рядом с Охотником, оставив между ним и собой самое тонкое из одеял и укрывшись вместе с ним двумя оставшимися. Обхватила его одной рукой, прижавшись к боку.

«Простите, господин Ферн, мне сейчас не до мыслей о приличиях».

Дрожь постепенно утихала. А Эмили лежала, прижавшись щекой к груди Ферна, слушала стук его сердца и горько размышляла о том, какими чудовищными путями иногда сбываются мечты.


***
Обычная ночная вылазка в Старый Ярнам. Улицы, знакомые до последней подворотни и последнего выщербленного камня мостовой. Обычные ликантропы, одичавшие собаки и заражённые горожане. Обычные кошмары, ставшие для Охотников реальностью.

Нет, именно в этот раз нельзя было сказать, что он попался по глупости, по рассеянности, что вёл себя неосмотрительнее, чем обычно. Если бы всё было так — от чего бы каждую ночь гибли Охотники по всему Ярнаму? Нет, это просто Охота. Её правила, которые меняются на ходу, и если не угадаешь — проигрываешь жизнь.

Ферн угодил в засаду. И такое бывает, и с опытными Охотниками тоже… В тумане не разглядел притаившегося в узком проходе заражённого. Нет, он не сунулся в ограниченное пространство, преследуя ликантропа. Занятый схваткой, он просто не заметил, как позади из белёсой пелены бесшумно выскочила закутанная в бесформенное тряпьё сгорбленная фигура.

Противный визг заражённой раздался совсем рядом за спиной, отвратительно пахнуло падалью, острые когти впились в плечо, рванули назад, у самого уха противно зачавкало… Безумная женщина рычала и визжала, стремясь впиться Охотнику в горло. А впереди готовился к прыжку раненый разъярённый ликантроп.

Ферн отбился. Сам не понял как, помнил только, что товарищи подоспели уже тогда, когда он лежал поперёк трупа чудовища и силился подняться на ноги. Плечо горело огнём. Наваливалась дурнота. Это яд. У этих тварей под когтями — трупный яд…

Шприцы с кровью закончились. У товарищей, судя по всему — тоже. Взволнованно переговариваются, ругаются. Сплёвывают. Подхватывают, укладывают на спину. Тело взмывает вверх, опора прогибается и раскачивается.

Зря… Не донесёте. Бросьте, спасайтесь лучше сами… Со мной всё…


***
…Ферн лежал на знакомом пригорке, вдыхая тонкий цветочный аромат. Едва слышно шелестели стебли травы, качаясь под лёгким ветерком. На лбу Охотника, как и прежде, лежала чья-то тёплая, нежная рука, не давая оглядеться. Но сейчас он твёрдо намеревался наконец-то выяснить, где находится — и кто так бережно хранит его сон в этом исполненном безмятежности и покоя месте.

Он попытался поднять руки — и, как обычно, встретил мягкое, но непреодолимое сопротивление, будто кто-то хотел дать ему понять, что здесь его тело ему не принадлежит. Но Ферн был полон решимости побороть это оцепенение и в полной мере обрести себя в этом мире сна.

Закусив губу от напряжения, он собрался с силами и слегка приподнял руки над землёй — сначала казалось, будто он пытается разорвать стальные цепи, но довольно быстро стало легче. Ферн медленно поднёс руки к лицу и коснулся прикрывающей глаза ладони.

— О, Флора луны и снов. О, малютки, о, мимолётная прихоть древних… Да пребудет Охотник в безопасности и найдёт он утешение, — раздался совсем рядом мягкий и печальный женский голос. Ладонь без сопротивления отодвинулась от лица, и Ферн зачарованно уставился на склонившуюся над ним девушку, которая показалась ему смутно знакомой.

Она была красива, но какой-то пугающей, неестественной красотой. Тонкие черты лица, маленький рот с печально опущенными уголками, большие глаза с радужками холодного светло-серого оттенка. Лицо незнакомки обрамляли пряди светлых волос, выбивающиеся из-под старомодной шляпки.

Ферн приподнялся и сел, повернувшись к девушке. Та не двигалась, только молча печально смотрела на него. В уголке глаза её что-то блеснуло… Слезинка?

— Приветствую вас, миледи, — сказал Охотник и почтительно наклонил голову. — Моё имя Корнелиус Ферн. Могу я узнать ваше? И позвольте спросить — что это за место?

— Добро пожаловать домой, добрый Охотник, — отозвалась девушка. Губы её шевелились, а зрачки оставались неподвижными, и это почему-то напугало Ферна до холодка по позвоночнику. — Отныне я буду беречь твой сон. А имя… Возможно, ты дашь его мне?

Ферн, холодея, вгляделся в лицо загадочной незнакомки. Оно казалось… Нет, оно в самом деле было неживым! Он слышал голос, печальный и дружелюбный, видел, как шевелятся губы девушки, но не замечал никаких иных подтверждений тому, что эти слова произносит она. Лицо оставалось абсолютно неподвижным, немигающие глаза смотрели в одну точку. Не бывает у людей таких бесстрастных, безжизненных лиц…

Кукла? Ожившая кукла?.. Сон, воплощённый во сне?

Не может быть. У неё мягкая и тёплая ладонь!

Рука незнакомки как-то вывернуто, неудобно лежала на её коленях, укрытых чёрной узорчатой тканью юбки. Охотник машинально потянулся к ней, взял двумя руками и легонько сжал. Тёплая, настоящая, человеческая кисть… Что же с ней не так?

— Я помогу тебе поддержать твой слабый дух, — мягко сказала девушка и положила вторую ладонь поверх его рук. — Возвращайся ко мне всякий раз, как тебе станет одиноко, тоскливо или тяжело на душе. Я превращу твою боль в твою силу. И не будет никого сильнее тебя — ни в мире яви, ни в мире снов…

Ферн невольно опустил взгляд на их сплетённые в нежном пожатии руки, а когда снова глянул в лицо загадочной хозяйки этого места — задохнулся и отшатнулся в ужасе. Очертания точёного кукольного личика расплылись, явив нечто напоминающее порождение самого жуткого кошмара. На миг Охотнику показалось, что вместо головы у девушки — огромный уродливый ком из чьих-то сплетённых между собой крошечных телец, и между их тонкими синюшными конечностями проглядывают болезненно-желтые глазные яблоки и жуткие кроваво-красные сферы, разламывающиеся пополам зубастыми ртами…

Содрогаясь от отвращения, Ферн попытался вырвать руки из цепких пальцев этого существа, но оно (она?) неожиданно тихонько засмеялось, тряхнуло уродливой головой, и наваждение рассеялось. Вот только лицо у девушки стало другим.

Губы упрямо сжаты в линию, глаза не такие большие и не серые, а тёпло-карие. Слегка вьющиеся длинные волосы связаны в «хвост», шляпка исчезла. Да и волосы больше не белые, а каштановые с рыжиной… Только лицо осталось таким же безжизненно-неподвижным.

— Кто вы? — помертвевшими губами выговорил Охотник. — Я вас знаю…

— Я вижу, ты хочешь покинуть меня, — холодно произнесла знакомая-незнакомая девушка. — Что ж, добрый Охотник, не смею тебя удерживать, хоть мне и придётся тосковать в одиночестве. Иди же. Найди своё предназначение в мире яви, — и она отпустила руки Ферна. Вдруг резко стемнело, на тёмно-синем бархатном небе вспыхнули мириады звёзд… А затем, словно сметённые с небосвода неведомым космическим смерчем, небесные огоньки взвихрились вокруг Охотника, закружились сверкающей метелью, запорошили глаза кристаллами льда… Ферн, теряя ориентацию в пространстве, протянул руки вперёд, сквозь серебристые вихри, и притянул к себе сидящую совсем близко девушку. Обнял её, прижал к груди, поглаживая по волосам и бормоча:

— Я никуда не уйду. Я останусь с тобой. Эмили…


— Господин Ферн… Ох, как я переволновалась! Слава Великим… — Шёпот и тёплое дыхание щекотнули ухо. Ферн вздохнул и крепче прижал к себе незнакомку… И вдруг отпрянул, с ужасом уставившись на ту, кого на самом деле только что сжимал в объятиях.

— Мисс Лейтер?! — Он ошалело огляделся по сторонам, смутно узнавая комнату, затем с отвращением покосился на собственные руки, как на нечто чужое, непонятно как к нему приросшее. — Я… Ох, как же так вышло… Простите меня великодушно. Я не должен был… — Он осознавал, что лепечет какую-то чушь, отчаянно при этом краснея, но ничего не мог с собой поделать — он и в самом деле не понимал и не помнил, как оказался здесь, в лазарете при часовне, да ещё и в объятиях мисс Лейтер! Под одним с ней одеялом! Это же… Его охватила паника: а что если в результате ранения он частично потерял память — и, пока был не в себе, успел натворить чего-то неподобающего? С его-то болезненной одержимостью в последнее время… Он в замешательстве оглядел девушку — вроде бы следов вероломного нападения не видно. То есть он не пытался… Ох, ну и положение! Что же делать, как теперь себя вести? Как просить прощения, особенно когда не понимаешь — за что именно?

…Да ещё и сердце, подлый предатель, колотится так, что, кажется, его слышно в соседних комнатах, где лежат другие раненые.

Она так близко. Она обнимала его. Сама обнимала его! И шептала ему на ухо, что рада, что волновалась…

Да что же происходит-то?!

Ферн, путаясь в одеялах, попытался подняться на ноги — и понял, что сил у него на это пока что не хватает. Старый Ярнам, вспомнил он. Ликантроп, заражённая, яд. Лазарет часовни. А он не помнит, как здесь очутился. Наверное, его принесли товарищи. Он оглядел себя — ну конечно, одежда изодрана и в крови. Снова он напугал милосердного ангела часовни, очутившись на её пороге в полумёртвом состоянии. А она… Она плачет?

Ферн, с трудом дыша сквозь застывший в груди комок, протянул руку и коснулся щеки Эмили, по которой сбегала слезинка. Девушка молча смотрела на него, кусая губы. Неподвижно… Вдруг студёным ветром налетело воспоминание: он так же сидит, поджав ноги, и смотрит в прекрасное и печальное лицо… Но — то лицо было неживым. А это — хотя и такое же застывшее, плакало сейчас каждой своей чёрточкой. Плакало от боли. От боли, причинённой им…

— Я так больше не могу. — Губы шевельнулись, но Ферн не услышал ни звука. Прочитал, услышал сердцем? Неважно. Понял. Понял совершенно точно. — Ещё один такой случай, господин Ферн, и я…

— Мисс Лейтер! Эмили… — Ферн хотел просить прощения, говорить что-то успокаивающее, глупое, бессмысленное и лживое вроде «Этого больше никогда не повторится»… Но вместо этого он, отчаявшись найти хоть сколько-то подходящие слова, просто взял руку девушки и, низко склонившись, поцеловал. И застыл так, задыхаясь счастьем от того, что она не отнимает руку.

— Я тоже, кажется, больше уже так не могу, мисс Лейтер, — сказал он глухо. — Если бы я не был тем, кем являюсь, я смиренно просил бы вашей руки. А так… Я не знаю, что делать. Это моё наказание, это мне должно быть больно, не вам! Как мне искупить свою вину? Если бы я знал… — И замолчал, ощутив нежное прикосновение. Рука девушки погладила его по волосам, легко коснулась щеки и мягко надавила на подбородок, вынуждая поднять голову и встретиться с Эмили взглядом.

— Кем же вы таким являетесь, что не можете просить руки безродной нищенки из ярнамских трущоб? — горько спросила Эмили. — Ваш род слишком знатен, чтобы допустить такой мезальянс? Или ваши родители уже устроили ваш брак с дочерью знатного соседа? — В её глазах льдинками блеснули обида и непонимание.

— Нет, нет, всё совсем не так, — пробормотал Ферн, чуть сильнее сжимая пальцы девушки в безотчётном страхе, что вот сейчас она отнимет у него руку — и что-то драгоценное рухнет, рассыплется, пропадёт безвозвратно. — Наоборот, мисс Лейтер. Я — человек без рода, без имени и без чести, и я не осмелился бы предложить такому чистому созданию, как вы, связать со мной жизнь.

— А я бы согласилась, — тихо сказала Эмили, опуская взгляд. Так тихо, что Ферн даже не сразу поверил, что действительно услышал это. А когда осознал, когда смирился…

Он-то думал, что уже знает, что такое боль.

Эти простые слова так полоснули по сердцу, что пришлось до крови прикусить губу, чтобы никак себя не выдать. Вот оно, заслуженное проклятие. Вот оно — исполнение мечты по вывернутой логике кошмара. Ты желал этого? — что ж, бери. Не можешь? — так зачем просил, ничтожество?..

Честь. Для Ферна, отказавшегося от родового имени, это не было пустым словом.

5

— Не говорите так, мисс Лейтер, — Ферн с трудом заставил себя поднять на девушку взгляд. — Вы меня совсем не знаете.

— Так расскажите. — Её голос дрогнул. — Или я… Не имею права просить об этом?

— Я… Я не хотел, чтобы вы знали. Да, я трус. Я боялся, что вы перестанете… — Ферн снова опустил голову и посмотрел на руку Эмили, которая всё так же спокойно и доверчиво лежала в его ладонях. Нет, она должна узнать всё! Пусть он увидит в её взгляде заслуженные презрение, отвращение, ужас… Но это будет честно. Он не может быть нечестным с ней.

— Вы меня тоже совсем не знаете, господин Ферн, — с горькой иронией сказала девушка. — Но это не мешает вам делать выводы о моём характере и… О моей наивности, и о степени высокомерия, скажем так.

— О чём вы? — пролепетал Охотник, снова вскидывая взгляд на бледное и строгое лицо собеседницы.

— Возможно, вы удивитесь, но я не из тех наивных мечтательниц, которые способны потерять голову от таинственного мрачного облика и зелёных глаз. — Эмили снова усмехнулась, но уже теплее. — Я многое о вас узнала. Я слушала, что рассказывали другие Охотники, я говорила о вас с Агатой. Я знаю, скольких горожан вы спасли и привели в часовню, рискуя жизнью. Я знаю, что ваши товарищи уважают вас за то, что вы всегда в первую очередь думаете о других и надёжно прикрываете им спины. Кем бы вы ни были в прошлом, сейчас вы уже не тот человек. Никто из тех, кто вошёл в Ярнам, не остаётся тем же, кем был за его пределами. И вам это известно лучше, чем мне — я-то здесь родилась. Так вот, я не боюсь вашего прошлого. Вы сами боитесь его — и это отравляет ваше настоящее и лишает будущего. Зачем?

— Я не могу отрицать, что это прошлое — часть меня. — Ферн покачал головой.

— И не нужно. — Эмили слегка сжала его пальцы. — Просто позвольте мне самой судить, насколько это для меня приемлемо. Не решайте за меня — это всё, о чём я прошу. Возможно, вы приписываете мне намного большую чёрствость, или же трусость, чем я того заслуживаю.

— Хорошо, мисс Лейтер. — Ферн глубоко вздохнул, сел прямо и выпустил руку девушки. — Я всё вам расскажу. И будь что будет. — Он помолчал ещё немного, собираясь с духом. — Итак, моё настоящее имя — Корнелиус Ламотт. Я сын богатого землевладельца Фредрика Ламотта. До двадцати лет я жил в фамильном поместье с отцом и младшей сестрой. Когда мне было двенадцать, мама умерла при родах, и на свет появилась Элис. Отец очень любил маму, и после её смерти стал как-то безотчётно винить в случившемся дочь. Она стала для него символом горя, страшной потери. А я, напротив, видел в сестрёнке продолжение нашей матери, её тепло и свет… И я любил Элис, баловал её, защищал от недовольства отца. Мы были лучшими друзьями, хоть она и была совсем крошкой. А потом я уехал в университет. Элис не плакала, провожая меня, — она была настоящим стойким солдатиком! Только просила беречь себя и чаще писать письма.

Я проучился почти целый год. Каждые две недели я получал письма от отца, с приложением обязательной записочки от Элис. И вот однажды весной письмо не пришло в обычный срок. Я забеспокоился, но решил немного подождать — мало ли: весна, дожди, дороги раскисли, почтовый дилижанс задерживается… Но прошло ещё две недели, а письма всё не было. Я забеспокоился, испросил разрешения у ректора на короткий отпуск по семейным обстоятельствам и поспешил домой.

Чем ближе я подъезжал к нашему поместью, тем сильнее меня терзало какое-то зловещее предчувствие. И оно не обмануло…

В доме было как-то непривычно тихо, мрачно… По-похоронному мрачно. Слуги при виде меня испуганно кланялись и прятали глаза. Я нашёл отца в кабинете, мертвецки пьяным и заплаканным. Из его бессвязных слов я понял только, что моей сестрёнки больше нет…

Ферн замолчал, опустив голову и тряхнув ею, будто пытаясь прогнать отголоски привидевшегося кошмара. Эмили взяла его за руку. Он благодарно сжал её пальцы и продолжил рассказ.

— Я бросился к управляющему и потребовал рассказать, что случилось. И тут от услышанного я едва не лишился рассудка… А впрочем, не «едва ли». В самом деле лишился, теперь это для меня очевидно. Оказывается, Элис каким-то образом подружилась с сыном одного из соседей, мальчиком четырнадцати лет, и частенько сбегала в окружающий поместье лес, чтобы встретиться и поиграть с ним. Об этом узнал старший брат мальчика… Когда-то мы были приятелями, а потом наши интересы слишком сильно разошлись. И тот выследил детей, устроил им взбучку, и при этом как-то случилось так, что его лошадь ударила Элис… И убила. Свидетелей, кроме младшего мальчика, не было. Провели дознание, признали гибель ребёнка несчастным случаем. Сосед отослал сыновей к родственникам, подальше от пересудов. А Элис… Похоронили. Ей было всего десять…

Ферн говорил тихо и глухо, но больше не останавливался. Казалось, старая боль, изливаясь из сердца этими словами, обессиливает его, как кровотечение из незажившей потревоженной раны.

— Я случайно узнал… Ещё один мой приятель стал констеблем в тех краях. А быть там служителем закона — дело непростое. Места у нас дикие, люди склонны руководствоваться не столько законом, сколько обычаем… Так вот, Чарли, мой старый друг, рассказал, что на самом деле кто-то подкупил инспектора, чтобы дознание не проводили, а записали всё со слов соседа и его старшего сына. Ну а Чарли, изучив материалы дела и засомневавшись в сделанных заключениях, втайне от начальства сам побывал на месте трагедии… И следы там говорили совсем о другом.

Ферн перевёл дыхание и быстро взглянул на Эмили. Та слушала, чуть склонив голову набок и нахмурившись. Поймав взгляд Охотника, девушка ободряюще кивнула.

— Следы… — Ферн сглотнул. — Следы, по словам Чарли, — а я склонен верить ему, из него получился старательный и грамотный сыщик! — говорили о том, что не сын соседа приехал пресечь невинные игры детей и, желая напугать, направил на них лошадь, ранил мальчика и убил девочку… Это был мой отец. Следы указывали на это однозначно.

— Как следы в лесу, весной, в дождливую погоду могут быть истолкованы однозначно? — недоверчиво уточнила Эмили.

— Чарли всё мне объяснил. — Ферн покачал головой. — Следы лошадиных подков, направление этих следов, ещё кое-какие тонкости… Ему не позволили официально провести осмотр места происшествия, потому что дело сразу же было закрыто. И только потом Чарли выяснил, что подкупил инспектора вовсе не сосед, как он сперва предположил, а мой отец, и он же добился того, что старшему сыну соседа грозило обвинение в убийстве по неосторожности. Видимо, сосед понял, что ему не преодолеть влияние, которое имел мой отец на местные власти, и предпочёл отослать детей подальше. Как же хорошо, что он так поступил…

— Почему? — тихо спросила Эмили, побуждая вновь замолчавшего Охотника продолжить рассказ.

— А тут мы подошли к той части своего рассказа, к которой мне так страшно приступать. Я тот, кто я есть. И я совершил то, чтосовершил. Всё это я узнал от друга позже. А в тот момент я совершенно обезумел, вскочил на коня и помчался к соседям. Я… Что я там творил — я сейчас с трудом вспоминаю. Топтал конём людей, поджёг постройки во дворе… Пытался вломиться в дом, но, к счастью, у меня ничего не вышло. Я вернулся к отцу и… Мы пили с ним и плакали. Это, пожалуй, самое отвратительное в моих воспоминаниях. Понимаете, я рыдал на груди у убийцы Элис… Я рассказал ему о своём визите к соседу, и отец похвалил меня за то, что я сделал, и пообещал, что всё уладит, и у меня не будет неприятностей. Идон всевидящий, какая гадость!.. — Ферн провёл рукой по лицу. — И это ещё не вся гадость, мисс Лейтер. Жена соседа, а она была близкой подругой моей матери… Она не стала бы мне лгать! Когда началось неизбежное разбирательство… несколько дворовых и слуг соседей были сильно покалечены, двое умерли… Она прислала мне записку, в которой говорилось, что только в память о моей матери она не проклинает весь наш род до седьмого колена, ибо без присмотра ангела Элизабет — это имя моей матери, — у отца — убийцы и развратника мог вырасти только такой же омерзительный сын… Развратника! Тут мне впервые стало по-настоящему страшно, мисс Лейтер. Я был таким глупцом, я безоговорочно поверил отцу, который… Оказывается, он давно уже домогался внимания жены соседа, и вот, улучив момент, когда ее муж будет в отъезде, напившись, заявился к ней в дом и принялся умолять оставить мужа и… Я не буду продолжать, думаю, вы прекрасно всё поняли. Когда она с негодованием отвергла его гнусные предложения, он в ярости бросился прочь. И наткнулся на лесной дороге на мирно играющих детей…

Ферн замолчал и прижал ладонь к глазам. И вздрогнул и напрягся, как от удара, когда Эмили молниеносным движением оказалась рядом с ним и обняла его. Девушка, тихо всхлипывая, гладила Охотника по голове и бормотала: «Простите, простите, что заставила вас… Вспоминать это. Переживать это снова… Простите меня… Мне так жаль».

— Вам жаль меня? — безжизненным голосом спросил Ферн. — Погодите, мисс Лейтер, не стоит. Я ещё не закончил свой рассказ. Чудовище уже показалось, но не явилось во всей своей отвратительности.

— Я помню, вы говорили, что я не захотела бы встретиться с вами таким, каким вы были раньше, — тихо сказала Эмили. — Пока я не услышала ничего такого, чего следовало бы испугаться мне. Значит, было что-то ещё. Понимаю. Продолжайте, если без этого никак не обойтись. И заранее прошу прощения, если вам снова станет больно.

— Эту боль я точно заслужил, — твёрдо сказал Ферн. — Итак, я отрёкся от имени и отказался от наследства. Я взял имя Ферн — это название поместья, где выросла моя мать. Ферн-холл, там жили мои дедушка и бабушка… Я уехал из дома в чём был, не взяв ни денег, ни оружия, ни припасов. Мне было противно. Взял лишь коня, и того с ближайшей почтовой станции отправил назад. И чем я стал заниматься? Если уж жить дальше — надо как-то зарабатывать на жизнь. А я ещё и пил тогда… Я стал наёмником, вместе с бандой таких же беспринципных головорезов брал заказы на запугивание и шантаж, на погромы и грабежи… Только за убийства сам не брался, хотя наш отряд занимался и такими грязными делами. Так я прожил год. А потом узнал, что в Ярнаме набирают людей, умеющих обращаться с оружием, для патрулирования улиц и охоты на чудовищ. И очутился здесь. В Ярнаме, где списывают старые счёты в обмен на жизнь, которую надлежит принести в жертву Охоте.

Он замолчал и отвернулся, уставившись в самый тёмный угол комнаты.

— Понимаю вас, — помолчав, тихо проговорила Эмили. — Я бы тоже стала плохо думать о себе, будь на моих плечах груз подобных поступков. Но скажите, вам ведь не нравилось то, что вы делали? Это тяготило вас? — Ферн поморщился и сделал неопределённый жест рукой. — Вот, — девушка удовлетворённо кивнула, — вы даже не считаете нужным кивнуть, подразумевая, что это само собой понятно. Я думаю, вы делали это для того, чтобы наказать себя — или, вернее, чтобы сделать грядущее наказание неотвратимым. Упасть на самое дно, чтобы уже никто и никогда даже не подумал пытаться вытащить вас оттуда. А в чём ваша вина? Та, изначальная? Да, вы оказались виновны в смерти двоих ни в чём не повинных людей. Но уж то, что вы обезумели от горя по погибшей сестре и поверили любимому отцу, который до этого ни разу не давал вам повода усомниться в своей порядочности, — разве это повод считать себя законченным негодяем? В чём состоит ваше преступление? В том, что вы искренне любили и доверяли?

— Неважно, мисс Лейтер, — глухо сказал Ферн, по-прежнему глядя в сторону. — Это совершенно неважно. Я не склонен оправдывать свои поступки тем, что меня кто-то ввёл в заблуждение. Значит, я был недостаточно умён, чтобы распознать обман. Всё равно это только моя вина. Никто не заставлял меня всё это совершать. Я сам запятнал свою честь и не имею права на снисхождение по причине того, что…

— А вам не кажется, Корнелиус, — перебила его Эмили, интонацией подчеркнув имя — и кивнув с ироничной улыбкой, когда Ферн при этом слегка поморщился, — что ваши понятия о чести годятся исключительно для того мира, которого для вас более не существует? Вы приехали в Ярнам. Приняв Древнюю кровь, вы вступили на путь, с которого невозможно свернуть. Вы никогда не вернётесь домой, чтобы предъявить права на наследство и продолжить род. Вы больше не сын землевладельца Ламотта; теперь вы — ярнамский Охотник, и ваше имя — Ферн — с уважением и восхищением упоминают ваши товарищи и спасённые вами люди. Я с гордостью носила бы это имя… Но вы, как свойственно многим сильным мужчинам, уж простите за прямоту, предпочитаете носиться со своим чувством вины как со знаменем, чтобы его издали видели все — и враги, и друзья. Зачем лелеять в сердце презрение к себе и подпитывать старую боль, если это ранит тех, кто ни в чём не виноват? — Она стиснула руки перед грудью и заглянула Ферну в глаза. Тот смешался и отвёл взгляд.

— Вы такая мудрая, мисс Лейтер, — пробормотал он.

— Я читаю много книг, — с улыбкой ответила Эмили. — И учусь по ним, а не просто ищу развлечений.

— Я не хотел вас обидеть, — Охотник ещё сильнее поник головой. — Даже и в мыслях не было…

— В том и беда, — девушка покачала головой, — что вы как-то не научились думать о том, как ваши слова и поступки отразятся на других. И выходит, что иногда, желая сделать как лучше, вы напрасно руководствуетесь только своими представлениями об этом и не пытаетесь выяснить, как на самом деле видят это «лучше» другие.

— Неужели я и вправду настолько несносен? — горько прошептал Ферн. — Почему же вы тогда ко мне так добры?

— Да нет, не настолько вы несносны, конечно. — Эмили тихонько засмеялась и погладила Ферна по руке. — Вы неопытны в общении с людьми, вот и всё. Да ещё и самозабвенно упиваетесь самоуничижением. А я этого терпеть не могу — и вот сейчас, если можно так выразиться, надавала вам словесных оплеух, чтобы вы опомнились и огляделись по сторонам.

Ферн изумлённо покосился на девушку.

— Мисс Лейтер… Не ожидал от вас такого!

— И это всё о том же, — Эмили с улыбкой кивнула. — Вы меня совсем не знаете. А ведь могли бы узнать, если бы меньше грызли сами себя мыслями о том, как бы не причинить мне какой-то там мифический вред своим присутствием!

— Хорошо, хорошо, — Ферн не выдержал и тоже заулыбался — виновато, но искренне. — Убедили… Я дурак. Признаю. Правда, это в некотором роде только укрепило мою убеждённость в том, что я недостоин вас, но всё же… — Он вытянул из-за ворота рубахи серебряную цепочку с подвеской, снял её и с поклоном протянул девушке на раскрытых ладонях. — Прошу вас стать моей женой, мисс Лейтер. Кольца у меня нет, но… Может, эта подвеска подойдёт вместо него?

— Официально заявляю, господин Ферн, что я согласна выйти за вас, — сдерживая смех, ответила Эмили и подставила свои ладони «чашечкой» под руки Ферна. — Никогда бы не подумала, что мне придётся уговаривать мужчину жениться на мне! Какой позор, слышала бы меня мама! — И она рассмеялась с таким облегчением, что Ферн закусил губу от нахлынувших чувств — и стыда, и страха, и бесконечной радости одновременно.

Эмили взяла подвеску из рук Ферна и поднесла к глазам, разглядывая прихотливую ажурную вязь, изображающую переплетённые стебли роз с одним распустившимся цветком в центре.

— Какая красивая, — прошептала девушка. — Спасибо, Корнелиус.

— Это мамина подвеска, — тихо сказал Ферн. — Потом… её носила Элис, а когда я уехал в университет, она подарила её мне, чтобы мамина любовь хранила меня вдали от дома.

— Это большая честь для меня, — сказала Эмили, и глаза её наполнились слезами. Ферн взял подвеску и надел цепочку девушке на шею.

— Теперь можно объявить о нашей помолвке, — улыбаясь, сказал он, встал на ноги и протянул Эмили руку. Девушка ухватилась за неё, легко поднялась и вдруг порывисто обняла Ферна за шею, спрятав лицо у него на груди.

— Ты думаешь, мне не страшно? — прошептала она. — Мы — двое безумцев, пытающихся найти счастье в средоточии кошмара. А ведь мы даже не можем быть уверены, что не мерещимся друг другу. Понимаешь?

— Понимаю, — шепнул в ответ Ферн, обнимая Эмили так осторожно, будто боялся, что она исчезнет, растает в его руках…

Как уже не раз случалось во сне.


Постоянные обитатели часовни встретили новость о помолвке Ферна и Эмили бурной радостью и высказанным на разные лады «Ну наконец-то!», чем немало смутили Охотника, который до сих пор надеялся, что о его чувствах к девушке никто не догадывается. Агата бормотал что-то невнятно-счастливое, охал и всхлипывал, и его страшноватое лицо освещалось удивительно милой и обаятельной улыбкой; старушка Флоренс называла Ферна «сынок» и радовалась перспективе понянчить внуков, и даже недоверчивый мужчина из трущоб пробурчал из своего угла что-то умеренно приветливое.

Арианна пообещала, как только на улицах станет поспокойнее, сходить домой и принести Эмили красивое платье для свадебной церемонии.

— Ты же понимаешь, дорогуша, — сказала она, поправляя причёску Эмили, — этот день случается в жизни всего однажды. И, несмотря на все безобразия, творящиеся в нашей жизни, свадьба должна стать праздником, что бы твой угрюмый жених ни думал по этому поводу. — Добрый лучистый взгляд «женщины из тени» неожиданно напомнил Эмили о матери. Девушка закусила губу, прикрыв глаза, чтобы сдержать слёзы. «Мамочка, как же мне жаль, что тебя не будет со мной в этот день… Корнелиус понравился бы тебе, я уверена».

Ферн сходил в Главный собор Церкви Исцеления и договорился с викарием Амелией, уполномоченной свидетельствовать браки ярнамитов. Свадьбу решили назначить уже через два дня, чтобы внезапно начавшаяся Ночь Охоты не спутала их планы.

В мастерской к этому известию отнеслись как к грому среди ясного неба, что немного прибавило Ферну уверенности в себе: оказывается, ему всё же удалось скрыть свою влюблённость-одержимость от товарищей. Охотники скинулись, вручили Ферну приличную сумму денег «на обзаведение домом» и пообещали прийти в день свадьбы — проводить жениха и невесту до собора в качестве охраны.

Поселиться молодожёны решили тут же — в комнатке Эмили на втором этаже, потому что «ангел часовни» не хотела покидать свой пост, да и в городе всё-таки было намного опаснее. Агата горячо одобрил это решение, заметив, что и Идон явно не сочтёт такое положение дел чем-то недопустимым или святотатственным. Ферну было всё равно где жить, лишь бы вместе с Эмили — и лишь бы в его отсутствие Эмили была в безопасности.


В день свадьбы Эмили и Ферн стояли в огромном зале Главного собора, перед алтарём с черепом Первого Викария, и Амелия, немолодая женщина с добрыми глазами на усталом печальном лице, произносила слова клятвы, которым жених и невеста вторили слаженным дуэтом. Потом Ферн, сам не веря в реальность происходящего, впервые коснулся губами губ Эмили — и вдруг в сладком тумане счастья и волнения мелькнула когтистая лапа страха. Царапнула по сердцу — пока не до крови, а словно бы предупреждая: следует ли верить в то, что ты сейчас видишь и чувствуешь? Грань между сном и явью зыбка — уверен ли ты, что способен заметить, когда пересекаешь её?

Всё было хорошо. Неправдоподобно хорошо. Пугающе хорошо. Как в тех редких снах, в которых ты бываешь счастлив — и веришь, что сейчас ты наконец счастлив наяву. И что этот сон через мгновение не превратится в кошмар.

6

Стало ли легче?..

Обретя сокровище, Ферн начал ещё острее ощущать, что недостоин его — и что в любой момент судьба может осознать свою ошибку. И захочет исправить, отобрав у него Эмили, причём измученное страхом подсознание подкидывало варианты развития событий настолько дикие, что сознание отказывалось признавать, что это в самом деле его, Ферна, мысли.

Первым порывом было прекратить обучать Эмили обращению с тростью-хлыстом — теперь Ферн и слышать не желал о том, чтобы его жена покидала часовню, какая бы беда ни приключилась у кого бы то ни было в мире, даже у него самого. Но потом Охотник всё же заставил себя рассуждать логически: он не может сам оберегать Эмили постоянно, а жизнь в Ярнаме непредсказуема, и кто знает — не проберётся ли однажды опасность прямо в это убежище? И тогда Эмили некому будет защитить. Нет уж, пусть лучше она овладеет этим хитроумным оружием настолько хорошо, насколько Ферн будет в состоянии обучить её. Но вот по поводу выходов в город между молодыми супругами не раз и не два вспыхивали нешуточные споры.

— Я не могу позволить себе отсиживаться в укрытии, если у меня тут дети голодают! — тихо, но упрямо говорила Эмили, без страха глядя в лицо взбешённому Ферну. — Я, в конце концов, за тебя тоже переживаю каждый раз, когда ты уходишь на Охоту! И что, я могу потребовать, чтобы ты бросил мастерскую и сидел тут со мной взаперти?

— Ты не сравнивай! — кипятился Ферн. — Я — обученный Охотник, и я…

— А я не выхожу на улицы ночью и не суюсь в самые опасные районы, — спокойно парировала Эмили.

— Можно подумать, днём чудовище не встретить!

— Для этого я и обучаюсь управляться с тростью. Один раз уже отбилась — или ты забыл?

— Да Идон всевидящий!.. Эмили! Ты ведь девушка! Охота — не твоё дело!

— Вот как. — Во взгляде Эмили сверкнула сталь. — Девушка, значит… А леди Мария была мужчиной? А леди Генриетта, а Гратия? Зачем ты так, Кори?.. — Сталь подёрнулась дымкой обиды.

— Прости. — Ферн виновато засопел и привлёк жену к себе. Подышал ей в волосы, легко поцеловал в висок. — Я… Не в этом смысле, ты же понимаешь.

— Понимаю. — Эмили вздохнула и погладила мужа по колючей щеке. — Я очень хорошо тебя понимаю, Кори. Но… Я ведь не могу, став твоей женой, перестать быть тем человеком, каким была до этого. Я должна помогать выжившим горожанам. Должна лечить людей. А для этого мне нужно раздобывать разные припасы в городе.

— Лечить людей… Пусть к Йозефке ходят! — Ферн всё не мог успокоиться. — Им что тут — лечебница? Вообще-то это часовня!

— Ты не хуже меня знаешь, что с клиникой Йозефки что-то неладно, — возразила Эмили. — Пока я не советую горожанам ходить туда. И вообще, думаю, надо как-то разобраться, что там происходит. Я бы сама сходила, но…

— И думать забудь! — Ферн отстранил от себя жену и заглянул ей в глаза. — Ох, Эмили… — Он провёл рукой по лицу. — Надеюсь, ты это не всерьёз. Просто зачем-то пугаешь меня.

— Просто я постоянно думаю об этом. — Эмили взяла мужа за руку. — С тех пор, как в Главном Соборе начали проводить кровослужения, к Йозефке по большей части обращались те, кто по какой-то причине не желал применять целебную кровь Церкви. И в результате она собрала у себя пациентов, кровь которых… Понимаешь, о чём я?

— Нет, — Ферн удивлённо посмотрел на жену.

— Ходят слухи… — Эмили отвернулась, чуть крепче сжав пальцы мужа. — Ходят слухи, что она там проводит какие-то особые эксперименты, а для этого ей нужна чистая кровь. Многие из её бывших пациентов теперь опасаются ходить в клинику — говорят, что Йозефка… Как-то изменилась. Они будто с другим человеком говорят.

— Ерунда это всё! — заявил Ферн. — Я был там недавно. Йозефка как Йозефка. Просит приводить к ней выживших в Ночи Охоты. Может, кстати, так и начать поступать? Чтобы у тебя здесь поменьше работы было…

— Нет! — испуганно вскрикнула Эмили и с силой стиснула руку Ферна. — Не вздумай, Кори!.. Ты не представляешь, чем это может закончиться… — Она всхлипнула и отвернулась. — Я тут сижу как в клетке, — проговорила она с горечью. — Но люди-то ходят по Ярнаму, многое видят. И рассказывают.

— Ну-ка… Кто и что тебе рассказал о клинике Йозефки? — насторожился Ферн.

— Михаэль, — неохотно ответила Эмили после небольшой заминки. — Он несколько дней назад проходил со стороны Старого города. Просил наложить швы на руку, не хотел тратить кровь.

— Вот как? — ледяным тоном произнёс Ферн. — Кровь, значит, тратить не хотел? Надо же, как он заботится о сохранности запасов мастерской! — Он выдернул руку из ладоней Эмили и сжал кулаки, отвернувшись и уставившись куда-то в тёмный угол.

— Ты опять? — тихо проговорила девушка. — Кори… — Она осторожно погладила кончиками пальцев побелевшие костяшки его кулаков. — Неужели теперь всегда так будет?

— Пока ты работаешь в этом своём лазарете — да, — буркнул Ферн. — Думаешь, я не замечаю, что эти храбрые Охотники теперь с любой царапиной идут к тебе? И как они на тебя смотрят, когда ты с ними возишься? Раньше бы они на такие, с позволения сказать, увечья даже внимания не обратили! А теперь — погляди-ка на них! Швы им наложить!

— Знаешь что! — Девушка возмущённо тряхнула головой и поднялась на ноги. Ферн остался сидеть на тюфяке, глядя в пол и продолжая хмуриться и сжимать кулаки. — Сам бы видел эту рану — не говорил бы так! Для инъекции крови повреждение было слишком лёгким, а без швов заживало бы долго! И мешало! И что мне было делать?..

— Да я понимаю, понимаю… — горько сказал Ферн, тряхнув головой. — Умом-то понимаю. А вот здесь… — Он прижал правый кулак к груди. — Просто всё горит, когда вижу… — Он порывисто поднялся, подошёл к отвернувшейся к стене Эмили и обнял её за плечи. — Прости. Я же не хотел больше срываться. Сам вижу, как это глупо. И всё равно…

Эмили развернулась в кольце рук мужа и обняла его за шею.

— И я тебя понимаю, — шепнула она. — И ты меня прости. Я вижу, что тебе это всё неприятно. Но я же не могу их бросить. Как и ты не можешь бросить Охоту. Ты и твои товарищи защищаете ярнамитов на улицах, а я лечу вас, если вы получаете ранения. А как другие Охотники на меня смотрят… Уж не знаю. — Девушка усмехнулась. — Я-то на них смотрю как на людей, которым больно. И которым нужна помощь. Вот и всё.

Ферн коротко вздохнул и зарылся лицом в волосы Эмили, пахнущие душистыми травами.

— Так что тебе Михаэль рассказал про клинику Йозефки? — невнятно спросил он.

— Он сказал, что зашёл туда как-то раз очень рано утром: он был серьёзно ранен, а кровь закончилась. Боялся не дотянуть до мастерской. Йозефка ему даже не открыла, хотя она никогда не отказывала в помощи. И он услышал за запертыми дверями какие-то странные звуки… Будто бы звон какой-то. Очень неприятный. Такой, что даже зубы заныли. И стало очень страшно, будто услышал голос каких-то жутких потусторонних существ, которые пытались что-то ему приказать. Понимаешь? Не стоны больных, не человеческие голоса. Что у неё там происходит, если она раненого Охотника на порог не пустила? Да, и ещё он сказал, что и голос у Йозефки будто бы изменился. А может, её и вовсе там нет, кто-то занял клинику, прикинувшись хозяйкой, и творит там какие-то жуткие вещи? Вот, ещё и Ровена рассказала, что её соседка дней десять назад ушла в клинику Йозефки — и так и не вернулась. Мы предположили, что её могли убить ликантропы, но дядюшка Грант сказал, что самолично проводил соседку до ворот клиники. Вот так. А она была не настолько больна, чтобы Йозефка оставила её у себя.

— Возможно, ликантропы убили её по дороге домой? — предположил Ферн.

— Возможно. — Эмили поморщилась. — Но это не отменяет того, что говорят о клинике очень многие — там что-то не так. И сам не ходи туда, пожалуйста, Кори! — Эмили погладила мужа по щеке. — И никого туда не отправляй, пока мы не убедимся, что там всё в порядке, и всем просто что-то померещилось. Обещаешь?

— Обещаю. — Ферн поцеловал Эмили в лоб. — А ты мне пообещай, что, во-первых, не будешь одна выходить в город без особой необходимости — в конце концов, если этот Михаэль так любит на тебя пялиться, пусть помогает, провожает туда, куда тебе нужно! И во-вторых… — Он прерывисто вздохнул и крепче обнял Эмили, прижав её к себе и таким образом спрятавшись от её взгляда. — Обещай, что будешь смотреть на них только как на пациентов.

— Кори, — шепнула девушка. — Ты дурачок.

— Я знаю, — с сокрушённым вздохом отозвался Ферн. — И, между прочим, я тебя перед свадьбой честно об этом предупреждал.

Эмили хихикнула и вывернулась из рук мужа.

— Я уже говорила тебе, что никуда без необходимости не выйду. Но необходимость эта возникает чаще, чем мне самой хотелось бы. — Она посерьезнела и остро глянула Ферну в глаза. — Поэтому я при любой возможности тренируюсь с тростью и пистолетом. А тебя прошу об одном: будь осторожен не только на Охоте. Я знаю, что ты сам безупречно честен, но не ожидай того же от других. Не окажись слишком доверчив. Под масками хорошо знакомых тебе людей тоже могут скрываться чудовища.


***
Ферн знал, что его жену ни в коем случае нельзя назвать паникёршей, и, если её что-то обеспокоило — для этого точно есть основания. Закрыв глаза и настраиваясь на сон, он невольно снова и снова прокручивал в голове всё, что слышал о клинике Йозефки в последнее время. Да, он не так давно заходил туда — пополнить запасы крови для мастерской. И хозяйка, она же главный врач клиники, показалась ему вполне обычной, такой же доброй и усталой, такой же внимательной и отрешённой одновременно. Отсчитывая требуемое количество пузырьков крови, она с улыбкой сказала:

— Я слышала, вы недавно женились, господин Ферн. Мои искренние поздравления.

— Спасибо. — Ферн улыбнулся в ответ и слегка поклонился.

— Возможно, скоро я увижу вашу супругу на осмотре? — Йозефка с хитринкой глянула на посетителя. — По поводу будущего появления малыша.

— Госпожа Йозефка… — Ферн невольно поморщился. — Вы ведь лучше меня знаете, что это невозможно. У тех, кто давно применяет Древнюю кровь — не церковную, а специальные препараты для Охотников, — не бывает детей, если они не успевают обзавестись ими до того, как присоединятся к Охоте.

— Да ладно вам, господин Ферн. — Йозефка снова улыбнулась, на этот раз снисходительно и, как показалось Охотнику, с какой-то жалостью. — В жизни случается всякое, и Великие нередко снисходят к просьбам людей, если те обращаются к ним с искренними молитвами.

— Сейчас в любом случае неподходящее время для того, чтобы производить на свет детей, — сказал Ферн почему-то резче, чем собирался. — Благодарю вас. — Он забрал коробку со флаконами и быстро покинул клинику.

Странным образом этот безобидный разговор оставил в душе неприятный осадок. Жестоко… Жестоко со стороны доктора Йозефки было делать такие намёки. Конечно, Ферн многое отдал бы за возможность взять на руки их с Эмили общего ребёнка. От одной мысли об этом начинало щемить сердце — сначала сладко, а потом, когда осознание печальной правды развеивало сладкие грёзы, — невыносимо мучительно.

Невозможно! Этого не будет никогда.

Семь лет трансфузий. За всё время службы в мастерской Ферн не мог припомнить ни одного случая, когда у Охотника, проходившего переливания хотя бы год, родился ребёнок. Конечно, Охотники в принципе редко обзаводились семьями. Но всё же… И сама Йозефка, и врачи Белой Церкви не раз упоминали об этом побочном эффекте препаратов Древней крови — тех, самых старых, которые были получены ещё в Бюргенверте из артефактов, найденных в птумерианских лабиринтах. И Ферн уже семь лет проходил эти трансфузии. Он, строго говоря, уже не вполне являлся человеком — и, как следствие, не мог иметь потомства от человеческой женщины.

Тем более что… Ферн совсем забыл, что когда-то спас Эмили от смерти, вколов ей дозу своего препарата. Содержимое шприца крови из мастерской. Из клиники Йозефки!

Невозможно. И доктор Йозефка прекрасно об этом знает. Зачем она завела разговор об этом? Неужели она не догадалась, что этим причинит собеседнику боль?

Это на неё не похоже…


***
Ферн наконец заснул. Эмили некоторое время лежала в темноте, рассеиваемой только крошечным огоньком самодельной свечи, прижавшись к спине мужа и прислушиваясь к его дыханию — медленному и спокойному. Значит, сегодня Охотник проспит долго. Часто во сне он дышал рвано, со стонами, бормотал что-то и даже вскрикивал. Эмили обнимала его, нежно гладила по волосам, почти беззвучно шептала: «Я здесь. Я с тобой. Всё хорошо». Как ребёнку, которому приснился кошмар…

А иногда Охотник засыпал просто каменным сном и спал часов по шесть-восемь. Эмили каждый раз при этом почему-то охватывала необъяснимая тревога, будто чувствовала она, что душа её мужа сейчас путешествует по каким-то жутким мирам, наполненным ужасными чудовищами и мучительными видениями. Просыпался Ферн после такого сна, казалось, ещё более уставшим и разбитым, чем засыпал. А вот когда сон бывал беспокойным, он почему-то дарил отдых и обновление, и Ферн буквально за час мог прекрасно выспаться после пары суток на ногах. Это было странно.

Часто, затаив дыхание, девушка прислушивалась к тому, что её муж бормочет во время такого беспокойного сна — пыталась понять, что же за тревожащие видения посещают его, но при этом не утомляют, а придают сил и снимают усталость быстрее и полнее, чем долгий глубокий и спокойный сон. Пару раз ей казалось, что она слышит что-то вроде «Кровь… Добрая кровь…», да пару раз: «Нет, не могу!», но в основном нечленораздельные звуки, издаваемые Ферном во сне, не поддавались расшифровке.

Эмили осторожно отодвинулась от мужа и села на краешек тюфяка. Ей самой пока нельзя было засыпать, хотя тяжёлая дрёма настойчиво смыкала веки и путала мысли. В лазарете у неё лежали двое больных детей, и их нужно было проведать и напоить перед сном жаропонижающим.

Девушка беззвучно поднялась на ноги и шагнула к двери. Вдруг шорох за спиной заставил её замереть на месте и медленно обернуться. Всё-таки разбудила мужа, помешала отдыхать…

Но Ферн по-прежнему спал, только перевернулся на спину и задышал глубоко и неровно. Эмили похолодела, заметив, как под плотно прикрытыми веками быстро движутся глазные яблоки.

Снова эти странные сны. Похоже, будто спящий видит кошмар, но просыпается он отдохнувшим и в прекрасном настроении. И ничего из своего сна не помнит.

Во всяком случае, он так говорит.

Девушка, осторожно ступая, чтобы не скрипнуть половицами, вернулась к тюфяку, уселась на пол в полушаге от Ферна и замерла, прислушиваясь.


***
— Кто такой Герман? — спросила Эмили за завтраком.

Ферн удивлённо воззрился на неё.

— Первый Охотник, основатель мастерской, — ответил он. — Ты ведь и сама это прекрасно знаешь.

— А ты разве был с ним знаком? — удивилась девушка.

— Откуда? — Теперь настал черёд Ферна удивляться. — Он же исчез задолго до того, как я приехал в Ярнам. И все старые Охотники, его товарищи, давно мертвы. Разве что этот ненормальный Джура, который засел в Старом городе, мог его застать. Да Эйлин Ворона. Может быть, Хенрик. А больше-то никто из наших при той, старой мастерской не состоял. А с чего ты взяла, что я мог быть с ним знаком?

— Ты во сне его звал, — пояснила Эмили. — «Мастер Герман, где вы?» И ещё: «Понял, мастер Герман, отправляюсь немедленно». То есть говорил так, будто тебе снились времена, когда он был твоим командиром.

— Не помню ничего такого, — ошеломлённо пробормотал Ферн. — Это сегодня было? — Эмили кивнула. Глаза её потемнели, губы плотно сжались. — Я вообще не помню, чтобы мне что-то снилось… — Тут Охотник замолчал и с силой потёр лоб, пытаясь сосредоточиться.

А ведь действительно! Он уже давно не видел снов. Или же просто не запоминал их? Раньше после пробуждения можно было ухватить хотя бы какие-то обрывки смутных видений и образов, а в последнее время он, засыпая, словно бы проваливался в полные черноту и беззвучие, чтобы вынырнуть оттуда через один-два часа — или же через шесть-восемь, при этом за короткие периоды сна он отдыхал лучше, чем когда спал подолгу.

Что-то тут не так…

А эти его разговоры во сне? Эмили уже не раз спрашивала, что ему снится, от чего он так бормочет, стонет и вскрикивает. А вот сегодня он, оказывается, ещё и разговаривал с Германом, который умер Идон знает сколько лет назад, и Ферн даже портретов его не видел и понятия не имел, как тот выглядит!

Тут его посетила ещё одна тревожная мысль. Те сны-видения, где он обнаруживал себя лежащим на пригорке, поросшем ароматными белыми цветами… Где таинственная Хранительница снов молча сидела с ним рядом, прикрывая тёплой ладонью его глаза, чтобы рассеянный свет бледной Луны не мешал отдыхать. Эти сны тоже исчезли. А жаль… Он понял, что скучает по этой странной печальной девушке, похожей на прекрасную, совершенную куклу. И тут же сердце кольнули стыд и вина: значит, ему позволительно сожалеть, что прекратились его встречи с таинственной незнакомкой, пусть даже и случающиеся во сне, а на Эмили он без конца ворчит и смотрит волком просто за то, что она сочувственно улыбается раненым Охотникам, мягко и заботливо разговаривает с ними!

«Ох, как же всё сложно-то!»

Ферн опустил взгляд, будто опасаясь, что Эмили по его глазам догадается, о чём он сейчас думает. А ведь ему ни разу даже в голову не пришло рассказать жене об этих видениях! Почему? Неужели было стыдно? Неужели это голос нечистой совести?

— Кори… Ты что-то недоговариваешь? — Эмили с тревогой заглянула Ферну в лицо. Охотник с трудом выдержал её взгляд.

— Нет, с чего ты так решила?

— Я знаю тебя. — Жена мягко взяла Ферна за руку. — И я вижу твой страх. Что-то прячется в тёмных тенях в твоём сердце. Многие боятся темноты, но пугает ведь не она сама, а то, что мы не можем знать, кого или что она скрывает. Освети тёмные углы — и страх уйдёт. Проговори свои опасения вслух — и они исчезнут, как темнота от света свечи. Дай своим страхам имена — и ты сможешь приручить их.

— Я ничего не скрываю, — пробормотал Ферн, незаметно прикусив губу. Ему никогда ещё не было так плохо — с тех пор, как он узнал правду об отце и Элис.

— Хорошо, — Эмили тепло улыбнулась и погладила руку мужа. — Я верю тебе. Хотя… Знаешь, а ведь «Верю» в отношениях — штука опасная. Вера может быть слепой. И можно так обмануть самого себя, что потом вовек не определишь, где правда, а где твой собственный вымысел. Может, всё-таки лучше не верить, а знать, как думаешь? Вера — это туман, который, возможно, скрывает неприятную правду; а знание — яркий свет, прогоняющий страхи из углов. Давай просто договоримся, что не будем ничего скрывать друг от друга, хорошо?

— А тебе не кажется, что какая-то правда ранит не хуже зубьев пилы-топора? — хмуро отозвался Ферн. — Кровоточить будет потом очень долго…

— А если ты наткнёшься на врага с пилой-топором в темноте, рана будет намного серьёзнее, — с улыбкой возразила Эмили. — Тайна другого, которую ты раскроешь сам, ударит по чувствам в два раза больнее. Но всё же… Я понимаю тебя. Живи так, как подсказывает тебе сердце. Я же, со своей стороны, буду поступать так, как велит мне моё.

— Сразу же говорить всю правду? — Ферн горько усмехнулся. — Даже если будешь знать, что она может ранить, а пользы от этой раны никакой не предвидится?

— Раскрытая ложь в любом случае ранит сильнее, — твёрдо сказала Эмили. — Я бы не стала так рисковать.

Ферн молча обнял её. «Мы разные… Мы причиним друг другу — и сами себе — много боли. Что ж, остаётся только смириться с этим… Если уж не хватило духу просто оттолкнуть её, уйти и не возвращаться».

7

— Ты так долго спал, — сказала Кукла с нежностью, в которой сквозило беспокойство. — Прошлая ночь была тяжёлой?

— Да. — Ферн приподнялся на локтях, щурясь от неяркого, но всё же спросонья режущего глаза лунного света. — Чудовищ всё больше, и они становятся сильнее. Думаю, что-то изменилось. Возможно, уже совсем скоро снизойдёт Кровавая Луна.

— Спроси у Германа. — Кукла убрала со лба Охотника падающую на глаза прядь волос, и Ферн вновь мимолётно удивился нежности и теплу её фарфоровых пальцев. — По-моему, он в мастерской.

— Да, пойду поздороваюсь. — Ферн легко поднялся на ноги и неторопливо зашагал по искрошившейся каменной лестнице вверх, к гостеприимно распахнутым двустворчатым дверям небольшого дома с колоннами в виде шахматных фигур. Из мастерской доносился запах кофе и сладковатого древесного дымка.

— О, Охотник, ты как раз вовремя. — Герман, как всегда, сидел в своём кресле на колёсах возле кофейного столика. Заметив вошедшего, он приветственно кивнул и налил кофе во вторую чашку. — Давно тебя не было видно. Пододвинь скамью поближе, садись. Поговори со стариком. Как твои дела?

— Благодарю, мастер Герман. — Ферн послушался и, усевшись, с удовольствием вдохнул аромат горячего напитка. Да, кофе Первый Охотник умел варить не хуже, чем изготавливать оружие. — Я только что говорил Кукле о том, что в последнее время число чудовищ на улицах возросло, и они стали опаснее. Приходится слишком часто использовать кровь. Чувствую себя зелёным новичком. — Он смущённо хмыкнул и отпил кофе. — Возможно, что-то в мире меняется? Кровавая Луна готова взойти, как говорится в предсказаниях?

— Она не раз всходила и не раз ещё взойдёт, мой мальчик, — вздохнул Герман. — Но ты прав: что-то меняется. Мы можем не успеть… Нужно найти Бледную кровь до того, как Луна станет алой. Понимаешь? Иначе Кошмару не будет конца.

— Понимаю. Может, вы что-то подскажете, учитель? — Ферн почтительно наклонил голову.

— Попробуй отыскать Святую чашу, — ответил Герман. — По слухам, она спрятана в разрушенной церкви в Старом Городе. Но туда так просто не попасть. Старый Ярнам кишит чудовищами.

— Я был там. — Ферн кивнул. — И чуть не умер, и не раз. Понимаю. Будет непросто. Но я это сделаю. А что даёт эта чаша?

— С её помощью можно провести ритуал вскрытия печати подземного лабиринта птумеру. Ты ведь знаешь, что источник Бледной крови находится именно там, глубоко под Ярнамом. Исследование катакомб может помочь тебе в поисках на поверхности.

— Понял, мастер Герман. Отправлюсь немедленно. Только вот проверю, сгодятся ли новые кровавые самоцветы для моего меча или пилы-топора.

— Да, и ещё наведайся в Хемвик, — напомнил Герман. — Безумие всё сильнее охватывает тамошних ведьм, и кто знает, во что оно в итоге выльется. Говорят, когда-то Миколаш выкрал из Бюргенверта и передал им инструмент Кэрилла для запоминания рун. Надо вернуть его в мастерскую. Он слишком опасен в их руках… И слишком важен для нас.

— Сделаю. — Ферн кивнул, поставил на столик пустую чашку, поднялся и отошёл к оружейному верстаку. Достав из кармана несколько тёмно-красных камней, он стал разглядывать их на просвет.

— А как твои сны? — спросил Герман. — Хорошо ли ты отдыхаешь? Не нужно ли тебе ещё успокоительного?

— Всё в порядке, спасибо, мастер Герман, — с благодарностью отозвался Ферн. — Те сны больше меня не беспокоят. Последний был как раз про то, как я едва не умер в Старом Ярнаме. Та девушка выхаживала меня, а потом… — Он со стуком положил камни на столешницу и потёр виски. — Не могу вспомнить. Вроде бы было что-то ещё. Но память ускользает.

— Вот и хорошо, — с лёгким вздохом сказал старый учитель. — Мир снов не должен заменять собой мир яви и быть помехой реальной жизни. Ты — Охотник, от тебя и таких, как ты, зависит судьба нашего мира. Ты не должен терять рассудок, как бы тяжело тебе ни приходилось.

— Я понимаю, мастер Герман. — Ферн снова взялся за камешки и инструменты. — Я контролирую себя.

— Знаешь, а ведь все, за кем пришлось поохотиться нашей Эйлин, думали так же. — Герман развернулся вместе с креслом, старые колёса негромко заскрипели. — Не переоценивай себя и свой самоконтроль. Просто делай то, что должен, пока ты можешь это делать. А если случится беда…

— Охотница на Охотников придёт за мной, — подхватил Ферн. — Но моё дело не будет завершено.

— Совершенно верно. Поэтому — берегись своих снов. Не давай им себя обмануть. Не поддавайся на искушения. Не верь морокам. Найди своё предназначение в мире яви.


***
В Старом Ярнаме правят чудовища. Людей здесь больше не осталось — после того страшного дня, когда прославленный защитник простых ярнамитов Людвиг вдруг отдал тот приказ: «Очистим эти улицы от скверны!» И что в итоге? Улицы были очищены, но как раз от людей, а скверна расползлась по ним, ничем более не сдерживаемая.

Нет, один человек здесь всё же остался. Старый безумец Джура, который защищает чудовищ, утверждая, что они — всё те же люди, только обросшие шерстью… И что не желают они никому зла, а просто хотят, чтобы их оставили в покое. Конечно, конечно… Окажись на этих улицах ночью заблудившийся прохожий — эти «безобидные» местные обитатели его просто съедят. А что, им же тоже надо чем-то питаться…

Да уж, с Джурой лучше не связываться. Ферн уже не раз пытался поговорить с ним, объяснить что-то — бесполезно. Единственное, на что удалось получить согласие — так это на беспрепятственное перемещение по подконтрольной бывшему Охотнику территории — при условии, что ни одно чудовище не пострадает. Теперь Ферн старался просто обходить обитателей Старого города стороной, чтобы не получить в спину залп из пулемёта с крыши. Даже если кто-то нападёт первым — разве ненормального Джуру это волнует?

Ну ладно, главное — чтобы эта пакость не лезла на улицы Нового города, к уцелевшим мирным жителям. Все выходы из Старого Ярнама перекрыты, мост, соединяющий его с центром города, давно взорван. Так что теперь этими выгоревшими и обезлюдевшими улицами и в самом деле правят чудовища.

«Ярнаму конец…» — иногда жалобно хныкал Агата, когда Ферн заглядывал в часовню Идона. Да, здесь на это было особенно похоже. Весь Ярнам ждёт та же участь… если Охотник не успеет развеять Кошмар до восхода Красной Луны.

Шустрые заражённые шныряли в тенях, скрывались в затянутых дымом переулках и неожиданно выскакивали из выбитых окон и дверей. Прикрывая лица руками от света факела, они утробно урчали, бочком подбираясь ближе, а потом прыгали — да так быстро, с такой яростью, что новичок, не знающий их повадок, недолго прожил бы, вступив на мост, ведущий от старой церквушки в глубь квартала.

Ферн давно освоился здесь и теперь просто, размахивая факелом, отгонял поросших чёрной шерстью бывших людей и продвигался дальше, отшатываясь от раздающегося прямо над ухом пронзительного визга сгорбленных и замотанных в полуистлевшую мешковину старух, которые выскакивали из клубов дыма и норовили вцепиться в него когтями. Во сне он едва не умер, когда одна из таких исполосовала его и заразила трупным ядом. И та девушка…

Нет, не надо об этом вспоминать. Нельзя позволять снам затуманивать разум наяву. Забыть. Это просто сон. Вперёд, Охотник.

Вот и старая церковь. Свод её обвалился, стены сохранились только частично. Ферн поднялся по ступеням, сжимая рукоять пилы-топора. Он предпочитал сражаться мечом, который носил имя Людвига, легендарного Охотника и основателя мастерской Церкви Исцеления, но против некоторых чудовищ зазубренное полотно одного из старейших инструментов мастерской годилось лучше. Проверив, легко ли вынимаются из подсумка шприцы с кровью, Охотник вступил под полуразрушенную арку входа.


Да, если чаша и здесь, заполучить её будет непросто…

Чудовище родом из кошмаров, из ядовито-жёлтого тумана бреда, порождённого смертельной лихорадкой. Обитатель самых тёмных, сырых, запутанных птумерианских лабиринтов. Ненасытно жаждущий крови зверь, когда-то напившийся её до того, что кожа на нём лопнула, повиснув отвратительными лоскутами. Маленькая голова, почти не видная под лохмотьями окровавленной кожи. Длинные конечности с когтистыми пальцами. Распространяя отвратительное зловоние, кровоглот скакал по пустому залу церкви, что-то подбирая с пола и снова бросая: видимо, обнаруживая, что ничего съедобного тут не осталось.

Ферн спрятался за колонну и вгляделся в полумрак. В глубине зала виднелся алтарь — если чаша здесь, она стоит именно на нём. И незаметно не подобраться. Ну что ж, Охотник должен охотиться…

Вспыхнуло лезвие пилы-топора, натёртое огненной бумагой. Кровоглот вздрогнул и обернулся, заметив незваного гостя в своих владениях. Охотник шагнул в центр зала и приготовился к атаке.

Неимоверно быстрая тварь. Отскочить, уклониться, ударить… Не попал. Ещё раз… Зверь спрятался за колонной, не достать — надо выманить на открытое пространство. Перекат. Удар. Ещё ударить. Пока не опомнился…

Кровоглот встаёт на дыбы, оглашая гулкий зал клокочущим рёвом. Во все стороны разлетаются брызги вонючей жидкости, попадают на одежду, шипят, прожигая и добираясь до кожи. Больно… Смрад становится ещё отвратительнее, голова кружится, накатывает дурнота. Нужно противоядие… Успеть! Флакон отлетает в сторону, звона Ферн не слышит: он уже на другой стороне прохода, укрывается за колонной, нащупывает шприц с кровью… Получил удар и не заметил, в голове туман от отравления, а как оно отступило — с ног едва не свалили боль и слабость от кровопотери из раны в боку. Скорее… Так, отлично, ещё немного поживём. Тварь беснуется за колонной, не может сообразить, как достать назойливого Охотника. Ядовитая вонь забивает лёгкие — одной дозой противоядия не обойтись…

Достал! Один удар цепляет за бок сквозь плащ, не даёт отскочить, второй сбивает с ног, и боль выбивает из груди дыхание… Третьего удара Ферн уже не чувствует, только видит, как с бешеной скоростью проносится перед глазами что-то красное.


***
Охотник лежал, расслабив все мышцы, медленно вдыхая и выдыхая, не веря собственным ощущениям. Ничего не болит. Не кружится голова, не мутит от яда. Он же только что умирал в когтях кровоглота! Или это смертный сон?

Ферн осторожно приоткрыл глаза — и вместо свода старой церкви увидел над собой… Тоже свод, но намного ниже, и нигде не обвалившийся. Пошевелил руками — слушаются, не болят; в правой зажата рукоять пилы-топора. Не потерял оружие — отлично.

«Где я?» Онприподнялся, опираясь на локти. Осмотрелся. Охнул.

Он лежал на полу той самой церквушки, в которую из часовни Идона вёл в старый Ярнам потайной ход, известный только Охотникам Церкви. Именно отсюда он некоторое время назад, петляя и отмахиваясь от заражённых факелом, начал свой путь в глубь старых кварталов. Вот только…

Ферн сел и уставился на появившийся посреди небольшого зала церкви изящный фонарь, испускавший неяркое, приятное лиловое свечение. Фонарь едва слышно звенел, и казалось, что в его свете танцуют крошечные существа, похожие на частички звёздной пыли, и напевают песенки на языке забытых богов.

Охотник осторожно коснулся цепочки, обвивающей корпус и стекло фонаря. Вокруг того места, где изогнутая ножка лампы вырастала из брусчатки, заклубился серо-фиолетовый туман, из него показались тоненькие белые, как кость, ручки и головки странных и жутких существ с разинутыми в жалобных гримасах ртами. Ферн испуганно отдёрнул руку — видение исчезло. Однако он успел заметить, что в клубах тумана проступили очертания знакомой лестницы, знакомого домика с украшениями в виде шахматных фигур по углам… И даже знакомый силуэт в шали и шляпке у подножия лестницы удалось разглядеть.

«Что это?»

Он снова, уже смелее, коснулся лампы — и не убрал руку, когда туман вновь поднялся, взвихрился вокруг, и крошечные цепкие ручонки неведомых существ ухватили его и втянули в серое марево, в забвение, в ничто…

«Вот она — смерть?»


…Он осознал, что стоит на нижних ступенях лестницы, ведущей к мастерской. Ошеломлённо уставился на Куклу, лёгким поклоном приветствующую его.

— Добро пожаловать домой, добрый Охотник, — сказала она. — Что случилось?

— Я… Я сам не знаю, — пробормотал Ферн, сделав шаг к ней. — Я дрался с кровоглотом, потом он… Он меня… Я же умер! — воскликнул он, с ужасом уставившись на хозяйку этого места.

— О, нет, ты не умер, — успокаивающе произнесла Кукла и взяла ледяную руку Охотника в свои — как всегда, тёплые и нежные. — Ты просто вернулся домой отдохнуть перед новой схваткой. Сейчас ты наберёшься сил и вернёшься туда, где тебя ждут незаконченные дела.

— Но… Как это? — Ферн потряс головой. Происходило что-то странное — дикое даже по меркам безумного Ярнама.

— Во сне смерть — это лишь повод проснуться, — нараспев произнесла Кукла. — Теперь для тебя нет смерти, добрый Охотник. Есть лишь пробуждение… Из яви в сон.

— Я ничего не понимаю, — пробормотал Ферн, смутно желая высвободить руку из ладоней Куклы — и не находя сил сделать это. — Сон? Явь? Где я сейчас?

— Этот сон — единственная явь для охотников, плутающих в лабиринтах кошмаров, — тихий нежный голос Куклы убаюкивал, обволакивал, как туман, как предрассветная сонная нега. — Не бойся, добрый Охотник. Здесь ты в безопасности. Отдохни. Ты нужен нам сильным и бодрым. Тебя ждёт Охота.

Ферн опустился на ступени у её ног и привалился спиной к шершавому камню. Веки сомкнулись, и Охотник задремал, не в силах противиться странной сонливости.


***
— Кори! Кори, проснись! — Эмили изо всех сил тормошила мужа. Хотя она никогда не позволяла себе будить его, что бы ни случилось, но происходящее сейчас явно требовало его вмешательства.

— Что… Что такое? — Ферн моргнул пару раз — и тут же одним движением вскочил на ноги, подхватив лежащие рядом с тюфяком ножны с мечом. — Напали?

— Нет… Не здесь. — Эмили махнула рукой куда-то в сторону Центрального Ярнама. — Там, на кладбище…

— Что там? — Охотник бросился из комнаты.

— Хенрик сошёл с ума, — дрожащим голосом проговорила девушка, с трудом поспевая за мужем. — Он заглянул в часовню, я с ним поздоровалась… Но он не ответил, а как-то странно посмотрел на нас с Агатой и пробежал мимо — в сторону прохода к гробнице. А потом я услышала какие-то жуткие звуки. Решила посмотреть, что там… Нет, я была осторожна, никто меня не видел! — Она едва успела остановиться, потому что Ферн резко развернулся и свирепо уставился на неё. — Я не вышла, только послушала. Но там… Судя по всему, там драка. Причём Хенрик рычит, как… — Она замолчала и прижала руку ко рту.

Ферн, больше не тратя времени, развернулся и побежал к выходу, ведущему в город.


Во дворе гробницы Идона и вправду шла драка. Выкрики и рычание мужчины, звон стали, выстрелы, свист метательных ножей… И тяжёлое, хриплое дыхание — женское.

Ферн, похолодев, помчался вперёд со всей возможной скоростью.

Эйлин! Она выследила обезумевшего Охотника и пришла исполнить свой долг. Но Хенрик слишком силён, он вполне может одолеть уже немолодую Охотницу на охотников.

Спрыгнув с верхней площадки лестницы на крышу пристройки, Ферн мгновенно оценил обстановку. Среди надгробий мелькали две фигуры — одна в рыже-песочном плаще, вторая — будто вихрь языков чёрного пламени. Одеяние из перьев. Точно Эйлин… Обезумевший Охотник теснил её к ограде, то метая ножи, то стреляя из пистолета и сбивая атаки. Мелькали лунным серебром клинки Милосердия, но всё реже… реже…

Прыжок за спину обезумевшего Охотника — удар — невероятным, звериным чутьём тот замечает внезапную опасность сзади и уклоняется — Ферн едва успевает остановить клинок, летящий к той, кого он любой ценой должен защитить. Эйлин замечает нежданного союзника, коротко кивает и прыжком уходит вбок, выхватывая пистолет и стреляя в Хенрика, за спиной Ферна уже изготовившегося к броску ножа. Попала… Но старый Охотник только взрёвывает и с лязгом трансформирует пилу-топор. Атакует в рывке, задевая Ферна. Левую руку обжигает болью. Всё, пистолет не поможет…

Меч летает как молния, сидеритовые клинки ещё быстрее… но пила-топор в руках одного из опытнейших Охотников — страшное оружие, с которым вынуждены считаться все. Даже топор могучего Гаскойна не всегда был эффективнее.

И всё же двое на одного — исход предрешён. Старый Охотник в изодранном плаще, залитом кровью так, что уже не различить его первоначальный цвет, оседает на землю у ограды. Пистолет выпадает из руки, но пилу-топор умирающий прижимает к груди, как руку друга. Будто представляет, что умирает не в одиночестве.

Эйлин, тяжело дыша, приближается к Хенрику и опускается на одно колено.

— Да примут твою душу милосердные небеса, — говорит она низким хриплым голосом.

Глаза Охотника, уже закрытые, вдруг широко распахиваются. Ферн, стоящий за спиной Вороны, заглядывает в них — и каменеет от ужаса.

Не безумие в них, не жажда крови — бесконечная тоска и боль. И — понимание?

— Да будет проклята эта Охота… — шепчет Хенрик, заваливаясь на бок. — Спасибо, Эйлин. И тебе… того же… Гас… Прости, я… Мы встретимся ещё у… Umbasa…

Охотница на охотников осторожно укладывает обмякшее тело Хенрика на спину. Застывает на мгновение, глядя тому в лицо. Сняв перчатки, осторожно закрывает остановившиеся глаза. И снова молчит, не двигаясь, нахохлившись, как настоящая ворона.

Ферн стоит неподвижно, боясь нарушить тишину даже шорохом.

— Спасибо, — говорит Эйлин глухо. — В этом не было нужды, но… Спасибо. — Она тяжело поднимается на ноги и поворачивается к Охотнику. Снимает свою знаменитую маску-клюв, держащую в страхе весь Ярнам. Ферн впервые видит лицо Вороны — высокие скулы, смуглая кожа, вокруг усталых чёрных глаз — сетка морщинок. В гладких смоляных волосах — густая изморозь седины. Немолода… Но взгляд обжигает ледяной лунной сталью. — Он терял рассудок. Уверена, что так и следовало поступить. Однако старайся не запятнать свои руки. Охотник должен охотиться на чудовищ… А охотников оставь мне…

— Да, госпожа. — Ферн кланяется, отступая на шаг. Терял ли Хенрик рассудок? Безусловно. Но вот что это было? Опьянение кровью? Или…

Горе? Такое, которое застилает глаза и разум и лишает воли к жизни? Заставляет проклинать то, что рассудок ещё до сих пор не покинул тебя?

Ферн покосился на крышу пристройки, на которой он когда-то, кажется, целую вечность назад, нашёл труп растерзанной женщины с красной брошью на платье. Здесь, на этом кладбище, он упокоил её несчастного мужа, обратившегося в зверя — и не узнавшего любимую жену. Он вспомнил надпись на клочке бумаги внутри музыкальной шкатулки, которую ему вручила испуганная маленькая девочка. «Виола и Гаскойн». Дочь и зять Хенрика. Родители его внучек, которых тоже, скорее всего, больше нет… Как можно было жить дальше и не сойти с ума? Никак. И подтверждение этому они с Эйлин только что видели собственными глазами.

— Вы не ранены? — спросил Ферн. Боль в левой руке, притуплённая горячкой боя, вернулась резким ударом, заставив закусить губу. — В часовне есть небольшой лазарет.

— Знаю. — Эйлин улыбнулась одним уголком губ. — Твоя знаменитая жена. Ты знаешь, Охотник, что о её доброте и самоотверженности уже легенды в Ярнаме слагают? Гордись. — Она снова повернулась к Хенрику и едва заметно покачала головой. — Со мной всё в порядке. А ты… Иди. Нам со старым другом нужно побыть вдвоём. — И она уселась прямо на залитую кровью брусчатку перед телом бывшего товарища.

Ферн неслышно отступил ещё на шаг, развернулся и покинул кладбищенский двор, стараясь ступать беззвучно.

Хотя рука болела и кровоточила, он не пошёл сразу в часовню, а свернул под арку на широкую лестницу, ведущую на кладбище Идона со стороны Центрального Ярнама. Постоял, глядя на крыши города, залитые последними лучами заходящего солнца. Ярнам, Ярнам… А где на твоих улицах сейчас — не кладбище?..

Был ли безумен Хенрик? Был ли он более безумен, чем сама Эйлин? Чем любой из них, вовлечённых в эту безумную круговерть Охоты?

Кто знает…

8

Эмили уже почти час сидела, поджав ноги, на краю тюфяка и вслушивалась в дыхание спящего мужа. Пока ей не удалось понять, в какой именно сон погрузился Ферн — в глубокий и обессиливающий или в поверхностный и беспокойный, но приносящий отдых?

В последнее время ей много чего не удавалось понять, когда дело касалось Ферна.


После случившегося с Хенриком прошло две недели. Рука Ферна зажила, но вот на душе, судя по всему, появилось несколько новых глубоких ран. Охотник стал реже появляться в часовне: по его словам, в мастерской шла подготовка к Ночи Охоты, и часто требовалось оставаться там на дежурство даже во время дневного отдыха.

Эмили только вздыхала и складывала в подсумок Охотника лекарства и шприцы с кровью.

Тренировки с ней Ферн больше не проводил, и даже в библиотеку почти не заглядывал. Возвращаясь в часовню полуживым от усталости, часто раненым, он с трудом перекусывал или просто выпивал чаю и отправлялся спать. Эмили, у которой в это тревожное время прибавилось работы, даже не всегда успевала забежать к мужу, поцеловать и пожелать спокойного отдыха до того, как он засыпал.

Спал Ферн всё так же: или глубоко и подолгу, или беспокойно по два-три часа. Причём длительность периодов крепкого сна всё увеличивалась, и Эмили уже несколько раз сталкивалась с тем, что не могла разбудить Охотника, а когда он просыпался, то зачастую выглядел ещё более усталым, чем перед отходом ко сну.

Эмили это страшно беспокоило; она считала, что Ферну надо бы показаться врачу, но муж только отмахивался и говорил, что с ним всё в порядке, а так крепко засыпать его заставляет банальная усталость.

— Ночь Охоты близится, — говорил он, обнимая жену, гладя по волосам и целуя в висок. — На улицах сейчас очень опасно. Обещай мне, что никуда не будешь выходить!

— Да, конечно, — шептала Эмили и кивала, не решаясь посмотреть ему в глаза.

Когда-то она сама объявила мужу, что ничего не будет от него скрывать. А вот сейчас окончательно убедилась, что не сможет сдержать это слово…

Покидать часовню ей, конечно, приходилось. Ярнам затопили липкие и вязкие, как свинцовый эликсир, тревога и предчувствие ещё более тяжёлых бедствий. Уцелевшие и сохранившие разум горожане искали укрытия на предстоящую Ночь, и в часовне Идона всё прибавлялось обитателей. Ярнамиты приходили сюда целыми семьями; некоторые, переждав ночь — пока ещё обычную, но от этого не менее тёмную, не менее жуткую и точно так же наполненную запахами гари и рёвом чудовищ, — уходили в свои покинутые дома, чтобы вернуться через несколько дней — или не вернуться уже никогда. А другие оставались, с горечью или со слезами объясняя, что им просто некуда больше идти. И им требовались и еда, и лекарства, и кровь. А раздобыть это всё могла только она, Эмили, ангел часовни, как её называли благодарные спасённые горожане.

Сейчас на попечении Эмили находились четыре ребёнка в возрасте от двух до десяти лет, чьи родители погибли в стычках с ликантропами или обезумевшими соседями, и двое стариков, которые были уже не в состоянии сами о себе позаботиться. Остальные обитатели часовни, шесть человек, по мере сил помогали девушке по хозяйству и с уходом за ранеными, которые, хотя и не задерживались в лазарете подолгу, но всё же часто требовали постоянного присмотра во время действия противоядий или других лекарств, кроме крови.

Пора было возвращаться к работе. Тихонько вздохнув, Эмили осторожно поднялась на ноги, но вдруг покачнулась и едва не упала на лежащего Ферна: голова закружилась, в ушах противно запищало. Девушка испуганно замерла, глубоко дыша, затем сделала несколько осторожных шагов и оперлась о стену. Переждав приступ головокружения, она вышла из комнаты и начала спускаться по лестнице, цепляясь за перила.

— Что с тобой, дорогуша? — с беспокойством окликнула её Арианна, откладывая в сторону плащ, который зашивала. — Ты такая бледная!

— Не знаю, что-то голова закружилась, — пробормотала девушка, помахав рукой перед лицом. — Душно здесь. Агата, ты что, какой-то новый ладан раздобыл? Почему запах такой сильный?

— Ладан тот же самый, что и вчера, милая, — проскрипел смотритель часовни. — Может, на улице гроза собирается, оттого и душно?

— А может, это в твоём состоянии дело, а? — с лукавой улыбкой спросила Арианна. — Ты ничего не хочешь нам рассказать, душечка?

— О чём вы? — недоумённо спросила Эмили.

— Дорогая моя, ты уже три месяца замужем. — Бывшая «женщина из тени» хитро прищурилась. — Ты похудела, хотя ешь не меньше обычного. У тебя бывают приступы головокружения и дурноты, особенно после пробуждения, так? — Эмили растерянно покивала. — А ещё и… — Арианна поманила девушку пальцем, и когда та наклонилась, прошептала ей на ухо пару слов. — Не замечала?

— Я… Но… — Эмили выпрямилась, побледнев ещё сильнее, и уставилась на собеседницу округлившимися глазами. — Но это невозможно! Кори столько раз говорил мне, что… У Охотников, которые давно принимают Древнюю Кровь, не бывает детей!

— Может, и так. — Арианна с улыбкой развела руками. — Но на самом деле на свете не так уж много невозможного. Особенно в Ярнаме, да… А впрочем… — Она поморщилась и прижала руку к груди. — Здесь и в самом деле жуткая духота. Мне тоже немного не по себе, по правде говоря. Можно тебя попросить чуть-чуть проветрить?

— Да-да, конечно… — Эмили торопливо направилась к дверям. Распахнув одну из створок, она застыла на пороге, глубоко и размеренно дыша и унимая испуганно колотящееся сердце.

На улице и вправду собирался дождь: по небу рывками неслись, распадаясь на клочья и без конца меняя форму, свинцово-серые облака. Они будто торопились, спасаясь от надвигавшейся с запада тяжёлой тёмно-синей тучи, решительно захватывающей небосвод и постреливающей по краям короткими вспышками молний. Ветер закруживал на мостовой маленькие смерчики из мусора и пыли.

И выли где-то чудовища. И металось между каменными стенами в отдалении эхо выстрелов.

Ярнам одновременно жил и умирал, как всегда в последние годы. И где-то на улицах каждый день совершалось то, что ещё совсем недавно казалось невозможным.

«Нет, не может этого быть! Не может!..»


Пусть Эмили и не обучалась медицине, ей поневоле пришлось стать хотя бы в какой-то степени врачом. И сейчас она недоумевала: как это она могла пропустить, не заметить у самой себя симптомы, которые однозначно истолковала бы у другой женщины? Вот Арианна намётанным глазом распознала их, даже не расспрашивая и не проводя осмотра.

Но всё же…

Как это может быть?!

А может, Ферн ошибается насчёт этого свойства Древней Крови? Может, его кто-то обманул, намеренно или невольно ввёл в заблуждение?

Или же…

Или же это он сам зачем-то ввёл в заблуждение свою жену?

«Ну нет, зачем бы это могло ему понадобиться?»

«Ох… Не надо забывать: Кори — Охотник Церкви Исцеления. А что Церковь говорит о детях?»

«Каждый Великий теряет своё дитя и затем стремится найти ему замену».

Эмили прижала руку ко рту.

Тот день, когда Эмили чуть не погибла на мосту, а Ферн спас её…

Инъекция Древней Крови. Её кровь была чистой — Эмили ни разу не проходила кровослужений и не лечилась кровью в клиниках Церкви.

А потом? Часовня. Незримый Идон, под чьим всевидящим космическим оком она живёт с тех пор. Почти постоянно — не зря же Ферн запрещает ей выходить на улицу. А что если это он потерял своё дитя?..

А что если всё это — эксперимент, заранее спланированный и безупречно проведённый? И она — просто…

Подопытная?

Эмили безотчётно шагнула за порог. Остановилась, обхватив себя руками; подняла взгляд к грозно потемневшему небу.

Не может этого быть… Невозможно. Слишком много совпадений, такое невозможно запланировать!

«Особенно в Ярнаме, да…» — ироничный голос Арианны снова зазвучал в ушах.

Первые тяжёлые капли дождя упали на лицо. Покатились по щекам, как слёзы.

И слёзы — тоже…

«Неужели я подозреваю Кори… В этом?»

«Не окажись слишком доверчив. Под масками хорошо знакомых тебе людей тоже могут скрываться чудовища».

Это ведь она сама говорила ему! И теперь, выходит, ей надо повторить это самой себе, имея в виду любимого мужа?

«Идон, ты не можешь быть таким жестоким…»

С оглушительным треском небо разорвалось серебряной ветвящейся раной.

Дождь упал отвесной стеной, и Эмили едва нашла вход в часовню за непроницаемой пеленой небесной воды.


«Надо рассказать ему…»

Эмили с тревогой ждала, когда Ферн проснётся. Новость жгла её изнутри, мысли метались от солнечной радости (о, как она мечтала о ребёнке от Кори — и как больно ранили его слова о том, что этого не будет никогда!) к давящему страху и едва ли не панике (а вдруг всё же эксперимент?..)

Как минимум — она знала, какова будет первая реакция мужа.

«Я семь лет принимаю Древнюю Кровь… Это не может быть мой ребёнок!»

И снова — этот взгляд, яростный, словно обжигающий подозрениями и обидой.

«Думаешь, я не замечаю, что эти храбрые Охотники теперь с любой царапиной идут к тебе?»

Вот что он подумает в первую очередь. Да, Эмили знала, что муж любит её и верит ей. Но — она прекрасно знала и его характер. И понимала, что он снова сорвётся и будет кричать, а потом просить прощения… Или не будет. Возможно, в этот раз и не станет извиняться. Просто не поверит. Окончательно и непоправимо.

«Нет… Я не могу сказать ему. Только не сейчас. Я просто не могу».

Эмили дрожала от холода в промокшей одежде, но никакие силы не заставили бы её сейчас подняться наверх, в их с Ферном комнату, чтобы переодеться.

Увидеть лицо родного человека, в глубине души сомневаясь, что перед ней под его личной не чужой, не враг? Это выше её сил.

Только не сегодня…


***
Ферн снова и снова перечитывал странную записку, найденную между книг на полке в библиотеке часовни. Что за бессмыслица?

«Паук Бюргенверта скрывает всевозможные ритуалы и разлучил нас с хозяином. Ужасно досадно, у меня от этого голова трещит».

Что за паук? Какие ритуалы? У кого трещит голова?

Аккуратный почерк. Учёный? Студент Бюргенверта?

Охотник бережно сложил пожелтевший клочок бумаги, убрал его в карман и покинул библиотеку, решив наведаться в мастерскую и расспросить Германа.

Кукла, как обычно, радушно приветствовала посетителя, но Ферн, хорошо знавший хозяйку этого старого дома и тихого сада, безошибочно уловил в её лице какие-то напряжение и озабоченность.

— Что-то случилось? — Он нежно взял Куку за тонкую фарфоровую кисть, в очередной раз мимолётно удивившись мягкости и теплу там, где пальцы, веря глазам, ожидали встретить холод и безжизненную гладкость фарфора.

— Нет-нет, всё в порядке, дорогой Охотник, не беспокойся. — Кукла улыбнулась и с благодарностью легонько сжала руку Ферна. — Просто устала. Сегодня было особенно много дел.

— Сколько раз я предлагал — давай помогу тебе! — уже привычно возмутился Ферн: он нередко предлагал помочь хозяйке ухаживать за садом или наводить порядок в доме, но та всегда отказывалась, благодарила тихим нежным голосом и добавляла, что Охотник здесь — желанный гость, и он должен отдыхать и набираться сил перед Охотой. — Но ведь дело не только в усталости? — Он пытливо вгляделся в лицо Куклы — на первый взгляд неподвижное, но для Охотника уже давно не менее выразительное, чем лицо любой живой, настоящей девушки. — Тебя что-то беспокоит, я же вижу! Что случилось?

Кукла высвободила руку, отвернулась вполоборота, помолчала, покусывая губу и глядя в сторону.

— Герман, — неохотно и словно бы через силу проговорила она наконец. — Я беспокоюсь за него. Он опять плакал во сне. Звал Лоуренса. А ведь Первый Викарий давно умер…

— Я знаю, — мягко сказал Ферн, ободряющим жестом касаясь предплечья Куклы. — Учителю просто снятся тяжёлые сны. Особенно в такие ночи… — Он выразительно глянул на небо, где, словно намертво прибитая к небосводу, всегда в одной и той же точке висела огромная серебристая Луна. — Скоро Ночь Охоты. Воспоминания просыпаются и жаждут хоть ненадолго обрести подобие жизни. А их живая кровь — это наши слёзы…

— Да, ты прав, милый Охотник. — Кукла печально кивнула. — И всё же… Мне так жаль его, просто сердце разрывается… — Она закусила губу и замолчала. Собственное сердце Ферна вдруг словно бы стало очень тяжёлым и неповоротливым, ударило изнутри в рёбра, как катящийся с горы большой камень. И замерло, как камень, налетевший на стену.

Как всегда от таких оговорок Куклы.

«…Однако любят ли боги свои творения? Я — кукла, созданная вами — людьми. Могли бы вы полюбить меня? Конечно… Я действительно люблю тебя. Разве вы не создали меня такой?»

— Пойду, проведаю его. Он в саду?

— Да, я отвезла его в «верхний сад», — кивнула Кукла. — Но, скорее всего, он задремал.

— Я не буду его будить, — пообещал Ферн.

— Знаешь… Пожалуй, разбудить его, когда ему снятся такие сны — благое дело, — задумчиво сказала Кукла. — Вспомни собственные кошмары. Думаю, ты был бы рад, если бы твой сон каждый раз прерывали. Но ты лучше многих знаешь — это не так-то просто сделать.

— Попробую. — Охотник коротко поклонился Кукле и направился за дом.

Старый учитель действительно спал, неудобно изогнувшись в своём кресле на колёсах. Ферн уселся на землю у ног наставника и стал вслушиваться в сиплое старческое дыхание. Герман время от времени судорожно вздыхал и слегка покашливал, но не бормотал и не вскрикивал, а это означало, что сейчас он видит какой-то более-менее безобидный сон.

Ферн и сам уже едва не задремал, когда старый учитель вдруг встрепенулся и выпрямился в кресле. Заметив сидящего перед ним Охотника, он сначала испуганно дёрнулся, потом улыбнулся с облегчением.

— А это ты, — сказал он приветливо. — Я, кажется, задремал. Совсем стар стал, уже не могу ни на чём сосредоточиться: хочу просто посидеть, послушать птиц, поразмышлять о том, о сём — а вместо этого засыпаю. — Он засмеялся старческим кашляющим смехом. — Как твои дела? Ещё не проводил ритуал вскрытия печати?

— Нет. Сначала я планировал разобраться с Хемвиком, — пояснил Ферн.

Ритуальную чашу он, конечно же, раздобыл, одолев поселившегося в старой церкви кровоглота. Правда, пришлось пережить ещё несколько «ложных смертей», которые по ощущениям, казалось, были не менее мерзкими, страшными и мучительными, чем оказалась бы настоящая, окончательная.

— Такую плату мир снов требует за возможность исправить ошибку, за второй шанс, который даётся тебе в мире яви, — пояснила Кукла, когда Ферн в очередной раз, задыхаясь и дрожа всем телом, рухнул к её ногам, не находя в себе сил сразу же вернуться к незавершённой схватке. — Отдохни, милый Охотник. Ты обязательно справишься, я верю в тебя.

Ферн, закрыв глаза, погружался в исцеляющее тепло её тихого голоса. Пальцы Куклы нежно перебирали его волосы, гладили по вискам, осторожно касались прикрытых век. И страх уходил, а боль забывалась, слабость и дрожь покидали тело, и невесть откуда взявшиеся силы и решимость уже нетерпеливо звенели в каждой мышце, струились по венам горячей Древней Кровью и победной песней Луны. И Ферн поднимался и, с благодарностью коснувшись губами тёплой кисти его доброго ангела, шагал к одному из надгробий, у подножия которого терпеливо дожидались малютки-Посланники, обитатели Снов, обладающие особой силой переносить его в те места, где он желал оказаться.

В конце концов кровоглот был повержен. Ферн, торопливо вколов себе последний шприц крови и морщась от боли и жжения в заживающих ранах, подошёл к полуразрушенному, засыпанному пылью, обломками и черепками алтарю и осторожно взял в руки древний артефакт исчезнувшей цивилизации птумеру — потемневшую серебряную чашу на длинной ножке, покрытую причудливыми узорами. Чаша оказалась неожиданно тяжёлой — будто была наполнена не пылью и мусором, а густой кровью; ножка ритуального сосуда обожгла руку холодом, как если бы Ферн взял эту чашу не с алтаря в разрушенной церкви, а извлёк из самой глубокой, стылой и сырой заброшенной гробницы птумериан…

«Пусть чаша укажет гробницу богов, пусть кровь послужит охотнику пищей».

Безумный шёпот ворвался в мысли Охотника, как сквозняк в пролом в стене церкви. Ферн едва не выронил чашу, отскочив от алтаря и испуганно заозиравшись. Никого…

Но снова ледяным ознобом по нервам — тихие голоса, будто бормотание сонма призраков. Пространство старой церкви словно бы само заговорило с Охотником, зашептало надрывно и настойчиво, не просто раскрывая некие жуткие тайны, а умоляя принять их, выслушать, разделить это знание с самим измученным Чумой и кошмарами, обескровленным и обезумевшим Ярнамом.

Знание безумца…

Ферн, пошатнувшись, опустился на залитый едкой кровью чудовища пол и закрыл лицо левой рукой. Из правой он так и не выпустил резную ножку чаши.

Так приходит озарение…


***
— Ты уверен, что готов отправиться в Хемвик? — в который раз переспросил Герман. — Тамошние ведьмы очень сильны. Не один Охотник сгинул в этом проклятом поселении, пытаясь отобрать у них наследие Кэрилла.

— Я ни в чём не уверен, учитель. — Ферн развёл руками. — Но, поскольку смерть для меня — всего лишь пробуждение из яви в сон, как говорит Кукла…

— Она так сказала? — вдруг перебил его Герман, нахмурившись. — Что это ещё за чушь?

— Ну, я ведь не раз умирал от когтей и яда кровоглота. — Ферн удивлённо глянул на наставника. — А потом просто оказывался у фонаря, живой и здоровый. И мог вернуться к схватке. Так и победил. А если бы Посланники не уносили меня сюда, в мир сна…

— Мы не в мире сна! — Герман неожиданно рассердился, подался вперёд и даже немного приподнялся над своим креслом. — Мы — в мире яви! Мир снов — это место, где обитают иллюзии! Вспомни свои сны о несуществующей жене и осознай разницу!

— Я понимаю, понимаю, — торопливо проговорил Ферн. — Но это ведь так похоже на сон, согласитесь! Во сне мы тоже умираем «не по-настоящему»…

— Это дар Луны, — сурово пояснил Герман. — Великого, покровительствующего Охотникам. Да, он властен и над снами, но нас это не касается! Мы обитаем в мире яви, а по ту сторону пелены сна нашли своё пристанище безумцы, которым вздумалось нарушить естественный порядок вещей. Например, Миколаш и его проклятая школа Менсиса.

— Кстати, — спохватился Ферн, доставая из кармана записку. — Я как раз о Миколаше хотел вас спросить. Как думаете — не о нём ли тут говорится?

Герман взял записку, развернул и поднёс к самым глазам, щурясь и смешно оттопырив нижнюю губу.

— Возможно, возможно, — пробормотал он, бросив взгляд на Охотника поверх края листка. — Миколаш занимался изучением мира снов, как путешественники изучают другие страны и континенты. Он мечтал научиться проникать туда по собственной воле, полагая, что именно там, за гранью мира яви, скрываются все тайны и все ответы, поиску которых они с Виллемом и Лоуренсом посвятили свои жизни. Но увы, в мире снов обитают только наши собственные искажённые воспоминания о мире яви. Истины там нет. А глупец Миколаш, соблазнившись иллюзией, связался с такими силами, с которыми не мог совладать и даже просто договориться. И к чему это привело? Он создал свой собственный мир снов. И в нём он, безусловно, получил такие желанные ответы, но, как истинный безумец, он больше не способен отличить реальность от грёзы. Он живёт в мире, сотканном из его собственных иллюзий, и полагает этот мир реальным. Бедняга… А ведь когда-то он подавал большие надежды. Был одним из лучших учеников Виллема… — Герман вздохнул.

— А если речь о нём, то почему он — паук? — уточнил Ферн.

— Нет, я не думаю, что паук — это Миколаш, — покачав головой, ответил Герман. — Скорее, Миколаш — это тот хозяин, с которым разлучили кого-то из его учеников. Хотя… Кто знает? Где ты её нашёл?

— В библиотеке часовни Идона.

— Хм-м… Это по-настоящему странно. Миколаш давно разорвал связи с Бюргенвертом, а вот с Церковью и с Лоуренсом они какое-то время общались и даже сотрудничали, насколько мне известно. А Виллем остался в Бюргенверте и продолжал свою работу, которая могла, как я полагаю, идти вразрез с планами обоих его учеников. А что если Виллему удалось каким-то образом отрезать Миколаша от его школы? Запереть в его собственном кошмаре, запретить выходить в мир яви? Вот, кстати, — Герман поднял палец и строго глянул на ученика. — Запомни накрепко, мой мальчик: хоть сны и эфемерны, неясны и сотканы из иллюзий, но они могут влиять на мир яви, и влияние это тем заметнее, чем тоньше грань между сновидениями и реальным в нашем сознании.

— Так, выходит, что мир снов, который Миколаш искренне полагает явью, вполне может изменять, искажать нашу реальность? — Ферн похолодел от пугающей догадки. — Раз уж в сознании его создателя они практически неразделимы…

— Возможно. — Герман скорбно покивал. — Мы не можем оценить могущество тех сил, с которыми Миколаш заключил сделку. Наши знания ещё слишком скудны. Наша воля слаба, разум молод…

— Что? — встрепенулся Ферн — эти слова, произнесённые нараспев, вдруг отозвались в душе чувством смутного узнавания — приятным и тревожным одновременно.

— Это молитва Церкви Исцеления, — пояснил Герман. — «Наша жажда крови направляет нас, успокаивает наши страхи. Ищи Древнюю кровь… но бойся бренности человеческой. Их воля слаба, разум молод». Ты вряд ли мог слышать её. Кровослужения в Главном соборе давно уже прекратились.

— Да, вряд ли… — Ферн потёр лоб, поморщился — виски сдавило, кольнуло короткой болью. Что-то, что-то…

Он не мог слышать этих слов. Но почему-то он их помнил. А может, это было во сне?..


…Он поднимается по бесконечным ступеням Главного собора. Причудливые, а может, уродливые статуи неведомых существ по бокам широкой лестницы застыли в поклонах, держа фонари, льющие под ноги липкий жёлтый свет. Пахнет ладаном. И страхом.

От ряби мозаичных кругов на полу начинает немного кружиться голова. Ферн поднимает взгляд к своду собора и смотрит на галерею, опоясывающую зал на головокружительной высоте. Показалось, или там мелькнула чья-то тень?

Показалось…

У алтаря, на котором покоится уродливый, одним своим видом заставляющий усомниться в реальности происходящего череп зверя, в которого когда-то обратился Первый Викарий, молится какая-то женщина. Её сбивчивый голос едва слышен в давящей тишине мёртвого собора. Ферн медленно подходит ближе, силясь разобрать слова.

А шёпот всё быстрее, в нём — и слёзы, и стоны, и хрип…

Хрип? Рычание?..

Треск ткани, хруст костей… Мучительный стон, переходящий в вой. Падающая на мозаичные плиты тень дёргается — и уродливо искажается, будто человеческий череп Лоуренса прямо здесь и сейчас обращается черепом чудовища.

Узкая собачья голова, увенчанная ветвистыми рогами, оборачивается на звук шагов. И бывшая викарий Амелия, увидев перед собой вооружённого Охотника на чудовищ, издаёт пронзительный визг и бросается на него, стремясь защитить то, что осталось от её жизни, от её памяти, от её Церкви…

Было это или нет?


— Что с тобой, парень? — озабоченно окликнул ученика Герман. Уже не в первый раз окликнул, похоже.

— А? Нет, нет, всё в порядке. — Ферн надавил на виски указательными пальцами, шумно выдохнул. — Просто голова заболела. Сейчас я отправлюсь в Хемвик. Не знаю, как много времени мне понадобится, но без инструмента Кэрилла не вернусь.

— Удачи на охоте, мой мальчик, — сказал Герман и устало откинулся на спинку кресла, прикрыв глаза.

Ферн поклонился и начал медленно спускаться по дорожке, сбегающей мимо ряда ритуальных алтарей-надгробий к подножию лестницы, ведущей в мастерскую. Было или не было? Он вспомнил ещё одну записку, найденную им на крыше здания в Соборном округе. «Хранитель Бюргенверта сторожит ворота и требует пароль — священное изречение». Он долго ломал голову, где же раздобыть этот пароль. А потом…

Нужные слова будто бы сами появились в голове.

«Бойся Древней Крови».

Почему он так уверен, что это и есть таинственный пароль от запертых много лет назад ворот, ведущих в лес, окружающий заброшенный университет?

Виски снова кольнуло холодом и озарением.

«Наследник кровавого ритуала, проповедник служения. Положи руку на священное покрывало алтаря и отпечатай в своей плоти изречение Мастера Лоуренса».


Ферн опустился на каменную ступеньку, сквозь трещины в которой пробивалась трава.

Было?..

Вихри из мозаичных плит, витражных окон, белой шерсти и крови. Молитвенно сжатые лапы чудовища, золотое сияние, алые брызги. Свист клинка, визг зверя, звон разбившейся склянки с Мглой оцепенения. Боль, укол, жжение, снова боль. Усталость, обречённость… Снова белая шерсть и кровь. И — недоверчивая радость, когда чудовище, издав последний агонизирующий вопль, падает на плиты пола, на которых уже не разглядеть мозаичных узоров — под ногами всё сплошь красное, блестит в свете свечей. По алой глади рябью проходит угасающее эхо жизни.

«Спасибо…» — слышит Ферн в этом эхе. И не верит, что слышит это.

Чудовища не умеют говорить.

Особенно мёртвые чудовища.


«Если бы не страх, смерть никто бы не оплакивал».

9

— Почему ты не переодеваешься? — с тревогой спросила Арианна, укутывая дрожащую Эмили заштопанным плащом. — Простудишься, а в твоём положении…

— Всё в порядке, мне не холодно, — стуча зубами, прошептала девушка. — Не хочу… Не хочу случайно разбудить Кори. Пусть отдохнёт.

— Но ты скажешь ему? — Улыбка мигом пропала с лица бывшей «женщины из тени», когда Эмили от этого вопроса дёрнулась, как от пощёчины. — Что такое, милая? Не хочу лезть не в своё дело, но… У вас что-то не так?

— Нет, нет… — Эмили вцепилась в края плаща, словно пытаясь спрятаться в его складках от неудобных вопросов. — Просто… У него сейчас и без того забот хватает. Вы же знаете, как он за меня переживает. А если он ещё узнает… — Она, не сдержавшись, всхлипнула.

— Понимаю, — мягко сказала Арианна, заботливо обнимая девушку, чтобы согреть побыстрее. — Что ж, это ваше семейное дело. А твоё самое важное дело сейчас, милая, — беречь здоровье. Теперь оно принадлежит не только тебе. Давай, садись поближе к огню. Я принесу тебе чаю. И чего-нибудь поесть.

Согревшись, Эмили сама не заметила, как задремала.


«Что это… Я заснула?»

Эмили, отбросив плащ, резко поднялась со скамьи — и, беззвучно охнув, снова села, чтобы не упасть: голова закружилась, в ушах противно запищало. Да, надо быть осторожнее…

Дождавшись, пока туман перед глазами рассеется, девушка огляделась по сторонам и охнула снова. Похоже, проспала она довольно долго: в часовне не осталось никого, кроме задремавшей на своём стуле Флоренс и, конечно, Агаты, который, услышав шорох, испуганно обернулся и уставился на Эмили незрячими глазами.

— Милая… Это ты?

— Да, это я, не беспокойся. — Эмили снова поднялась, на этот раз осторожно, и подошла к смотрителю часовни. — Долго я спала?

— Да. девочка, — проскрипел Агата. — Уже вечер. Я даже начал волноваться.

— А Кори? — Эмили встревоженно оглянулась на лестницу, ведущую на второй этаж. — Он уже ушёл?

— Да, кажется, я слышал его шаги. Спроси у Флоренс. Тут была какая-то суета, но мне никто ничего не объяснил… — Агата жалобно всхлипнул и сложил костлявые руки перед грудью в молитвенном жесте.

Эмили осторожно приблизилась к скорчившейся на стуле старушке: ей не хотелось будить её, если та действительно забылась недолгим сном. Но Флоренс, почувствовав её приближение, вскинулась и подняла голову. На Эмили глянули покрасневшие, припухшие глаза.

— Что случилось, матушка Флоренс? — испуганно спросила девушка, наклоняясь и беря старушку за руку.

— Ох… Как же так, как же так… — забормотала пожилая леди, закрывая лицо второй рукой. — Как же так получилось… — И она тихо и горько заплакала. Плечи её тряслись, голова склонялась всё ниже и ниже. Эмили опустилась на колени и попыталась заглянуть Флоренс в глаза.

— Что случилось? Расскажите мне…

— Ох, — старушка ненадолго убрала руку от лица. Взгляд её был полон горя и тоскливого непонимания. — Наша викарий… Наша заступница… Ох, дитя… — И старушка снова безутешно зарыдала.

— Викарий? — переспросила Эмили, поднимаясь на ноги. — Амелия?..

При звуке этого имени Флоренс заплакала ещё горше и замотала головой, сжимая виски ладонями, будто пытаясь не впустить в мозг страшное известие.

Эмили ещё немного в нерешительности постояла рядом с пожилой дамой и, покачав головой, вернулась к Агате.

— Флоренс, кажется, пытается сказать, что с викарием Амелией случилось что-то плохое, — сказала она.

Агата скорбно опустил голову.

— Да, я слышал что-то такое от Охотников, которые проходили сквозь часовню. Но они говорили слишком тихо, потому что видели, что ты спишь. И я… — Агата испуганно глянул на Эмили снизу вверх. — Я боюсь, что случилась беда.

— Пойду разузнаю, что там такое. — Эмили решительно направилась к лестнице на второй этаж.

— Куда ты? — испуганно окликнул её смотритель. — А как же…

— Кори ушёл, сейчас вечер, он до утра не появится, — коротко проговорила девушка, не оборачиваясь. — Я быстро.

Через пару минут она спустилась в зал уже в охотничьем плаще, с тростью-хлыстом в правой руке и с пистолетом в левой и, не замедляясь, пробежала через часовню до выхода в Соборный округ, чтобы Агата не успел окликнуть её.


Багровый шар солнца дрожал над шпилями Соборного округа, как наполненный кровью пузырь; казалось, ещё немного, и остроконечные крыши проткнут его, и улицы Ярнама зальют потоки остро пахнущей алой жидкости…

Эмили, держа трость наготове, быстро поднималась по лестницам, ведущим к Главному собору. Всё выше, выше… Величественное здание увенчивало этот район города, как корона. И каждый из здешних обитателей знал, что алтарный зал Главного собора, где проводятся кровослужения, куда сотни ярнамитов ежедневно приходят за своей порцией исцеления и благословения Великих, — это ещё не «голова» Церкви. Все тайны скрывал Хор — верхний ярус собора, куда не было доступа горожанам и даже простым служителям Церкви. И где-то рядом находился таинственный Приют — место, куда церковники забрали многих маленьких временных подопечных Эмили. Ни одного из них она с тех пор больше не видела. Оставалось надеяться, что с ними всё хорошо…

Усталый закат заливал все закоулки чернильными лужами глубокой тени. В них мог скрываться кто угодно… Эмили зажгла висящий на поясе охотничий фонарь, но с него было мало толку: он, казалось, только сгущал темноту там, где она до сих пор оставалась полупрозрачной.


А вот и собор. Вход охраняют мрачные церковные стражи с лицами белыми, как фарфоровые маски (а может, это и есть маски, скрывающие их истинные лица — нечеловеческие лица?..) Эмили проскальзывает мимо них, надеясь, что они пока ещё в своём уме и не решат напасть, приняв её за врага.

Под неживыми и незрячими, но почему-то ощущаемыми всей кожей взглядами статуй с уродливыми миндалевидными головами, застывших по обе стороны широкой лестницы, Эмили медленно поднимается в алтарный зал. И запах — такой знакомый резкий, горький запах заранее готовит её к тому, что откроется её взору через пару мгновений…

Пусто. И только кровь, кровь кругом — на полу, на стенах, на алтаре. И вроде бы клочья…

Эмили осторожно наклоняется, разглядывая на мозаичных кругах каменного пола…

…клочья белой шерсти? Пропитанные кровью, но цвет всё ещё кое-где различим…

А на алтаре…

— Викарий? Госпожа Амелия! Где вы?

…а на алтаре — череп того, кто был Первым Викарием, но стал далеко не первым чудовищем.

А где же нынешняя викарий?

Или… Где чудовище?

Эмили пятится от алтаря, но жуткий череп ни на дюйм не отдаляется. Он словно бы следует за ней, привязанный к девушке её же взглядом, как невидимой нитью. Рука сама тянется вперёд, и чем ближе дрожащие пальцы к серо-жёлтой, покрытой сеткой мелких трещин кости, тем громче где-то внутри собственного черепа Эмили звучат голоса. Сбивчивые молитвы, горестные стенания, торопливый шёпот — всё наперебой, всё спутанно, невнятно, неразборчиво.

А понять нужно, обязательно нужно, Эмили знает: её спасение здесь.

«Наша жажда крови направляет нас, успокаивает наши страхи. Ищи старую кровь… но бойся бренности человеческой. Их воля слаба, разум молод.»

«Дитя, бойся жажды крови. Бойся жажды знаний. Бойся тени, что твой разум отбрасывает на твоё сердце.»

«Грязные твари будут искушать нектаром и заманивать все глубже. Всегда помни о бренности человеческой. Их воля слаба, разум молод.»

«Верь сердцу. Мозг человеческий слеп. Мы стремились… Мы жаждали. Мы боролись. Мы были теми, кто отважился. Но мы теперь чудовища. Не поддавайся нам.»

«Если бы не страх, смерть никто бы не оплакивал.»

«Ищи ответы, но не радиответов. Ищи бледную кровь, но лишь для того, чтобы отвергнуть её. Ищи отца своего ребёнка, но не здесь. Не в церкви.»

— Что… Что это значит? — бормочет Эмили, почти теряя сознание, оседая на пол перед алтарём, но не отрывая пальцев от ледяной поверхности черепа. — Куда?.. Где мне искать?

— Иди к мастеру Виллему, — произносит череп Лоуренса усталым голосом Викария Амелии. — Он спрячет тебя.

— От кого? — Пальцы скользят, контакт с черепом разрывается, голоса стихают. — Помогите мне, прошу…

— «Когда красная луна висит низко, грань между человеком и чудовищем размывается. И когда снизойдёт Великий, в чреве появится дитя». Снизойдёт Великий… Снизойдёт…

— Не понимаю… — Эмили тихо плачет, цепляясь за скользкий от крови край алтаря.

Голоса снова взвиваются вихрями в голове, их бормотание накатывает как шум прибоя, обволакивает серыми каплями прибрежного тумана… и вот уже Эмили — не в гулком зале собора, а в пропахшей старыми книгами и едкими реактивами комнатке без окон, где в скрипучем кресле-качалке брошенным бесформенным обрывком былого величия застыл учитель, а за его спиной — натянутой тетивой, взведенным курком, подожжённым фитилём — готовый взорваться негодованием и нетерпением ученик. Сдерживает себя — он слишком уважает учителя, чтобы выказать сейчас все эти чувства, но Виллем всё видит — уже давно, чтобы видеть самое важное, ему не нужны глаза.

«Мастер Виллем, я пришел попрощаться с вами.»

Учитель молчит несколько мгновений, потом, не поворачивая головы, отвечает любимому ученику. В голосе — и горькая ирония, и понимание, и затаённый страх за него, такого горячего и наивного; хоть Лоуренс и сам давно уже профессор, окружённый сонмом учеников, но для Виллема все они навсегда остаются студентами…

«О, я знаю, знаю. Ты тоже собираешься предать меня?»

«Нет, но вы никогда ничего не слушаете. Говорю вам, я не забуду нашу поговорку.»

Виллем качает головой. Не забудешь? Запомнить не значит понять. Понять — не значит принять. Бойся её, Лоуренс…

«Мы рождаемся из крови, воспитываемся кровью, погибаем от крови. Нам надо открыть глаза… Бойся древней крови.»

«Я должен идти.»

Шаги удаляются. Виллем неслышно вздыхает. Вот и всё. Древняя Кровь неудержимым потоком выплеснется на улицы Ярнама и затопит их смертью и ужасом. И старый ректор никак не может предотвратить это. Он не сможет спасти своего самого любимого, самого талантливого… и самого безумного ученика. Остаётся только надеяться на то, что сам Виллем и его последователи преуспеют в своих исследованиях раньше.

Шаги стихают.

«Во имя богов, бойся ее, Лоуренс…»


Эмили глубоко и размеренно дышала ртом, чтобы от запаха крови не мутило и не кружилась голова. Видения отступили, шепоты стихли, и она чувствовала, что голова её будто бы стала чуть тяжелее — так приходит озарение, так раскрываются тайные знания, которые могут свести с ума. Что ж, остаётся надеяться, что её рассудок справится с этим бременем…

Дождавшись, пока пройдёт дурнота, она осторожно поднялась на ноги, отвернулась от алтаря и побрела к выходу, стараясь не задерживать взгляд на лужах и брызгах темнеющей крови. Из обрывков видения ей стало ясно: что бы ни случилось здесь, в соборе, совсем недавно, викария Амелию они точно больше не увидят. А это означает…

Эмили медленно обернулась к алтарю. Череп Лоуренса испытующе смотрел на неё пустыми глазницами.

Церкви Исцеления больше нет.

Смерть ли это для Ярнама — или шанс на спасение?..


***
В часовне рассказ Эмили вызвал у всех обитателей шок и слёзы. О видении, в котором ректор Виллем разговаривал со своим учеником Лоуренсом, она рассказывать не стала, но и описания увиденного в алтарном зале хватило, чтобы старушка Флоренс зашлась в рыданиях, монахиня Аделла забилась в самый угол и горько заплакала, а Агата застыл будто в кататоническом ступоре, с расширенными от ужаса незрячими глазами.

Эмили с колотящимся сердцем поднялась в свою комнатку. А что если за время её отсутствия муж вернулся, обнаружил, что она покинула часовню, и теперь устроит ей взбучку? Но Ферна там не оказалось. Агата, когда к нему вернулся дар речи, охая и всхлипывая, сообщил, что никто из Охотников за это время здесь не появлялся, но с наступлением ночи постоянные обитатели часовни вернулись и привели с собой ещё нескольких уцелевших горожан. Эмили тут же закружил водоворот рутинных дел: обогреть, накормить, дать лекарства, найти для всех тюфяки и одеяла… На размышления о случившемся, на переживания и страхи не осталось сил. И, когда все новоприбывшие были устроены на ночлег, Эмили едва доплелась до своей комнаты, буквально рухнула на постель и мгновенно заснула.


***
Деревушка Хемвик в старые времена была весьма оживлённым поселением и славилась, кроме выращиваемых по подворьям на продажу овощей и скотины, ещё и своими знахарками и травницами, которых в городе не без оснований считали ведьмами. Через деревню проходила дорога на Кейнхёрст, кроме того, между границей Ярнама и Хемвиком располагалось городское кладбище. Ферн не раз бывал здесь на похоронах товарищей по мастерской.

Сейчас же поселение превратилось в рассадник безумия и кровожадной алчности. Ведьмы, вооружённые вилами, раскалёнными кочергами и склянками с воспламеняющейся смесью, кружили по улицам, рыскали по заброшенным домам, время от времени разражаясь утробным смехом и дикими воплями. На появление чужаков все они реагировали одинаково — немедленно бросались в драку, не вступая в разговоры.

Ферн с трудом пробился через обезумевшую деревушку к самому высокому строению, стоящему на краю обрыва. Это место навевало какие-то смутные воспоминания, будто бы из прошлой жизни или из забытых снов. Над серыми скалами возвышались башенки с остроконечными крышами, наводящими на мысли о ядовитых грибах. По обе стороны вымощенной булыжником дорожки стояли столбы с подвешенными и распятыми на них высохшими трупами. В небе кружили вороны, и их хриплое карканье рождало удивительно гармоничное созвучие с истошными воплями местных ведьм, сплетаясь в симфонию упадка и безумия.

Просторное помещение на первом этаже дома было завалено обломками деревянных кроватей. Некоторые сохранились чуть лучше, и Ферн, задержав дыхание, чтобы не вдыхать отвратительную пыль, которая, казалось, состояла из рассыпавшихся в прах мертвых тел, с ужасом разглядывал привязанные к дощатым щитам мумифицированные трупы с вырезанными глазными яблоками. Чем эти мерзкие старухи тут занимались?..

Спустившись по скрипучей деревянной лестнице на подвальный этаж, Ферн мигом понял: он пришёл куда надо. На него тут же набросилась отвратительная карга, сгорбленная и уже мало напоминающая человека, вся покрытая наростами, в которых Охотник с ужасом узнал множество глаз… тех самых, вырванных у жертв?.. Ведьма выпустила несколько светящихся шаров, которые закружились вокруг Ферна, обездвижив его, а тем временем к Охотнику из углов, угрожающе подняв серпы, с пронзительным визгом кинулись тощие чёрные фигуры с горящими глазами и змеевидными выростами на головах вместо волос.

Вырвавшись из колдовских пут, Ферн взлетел на полуразрушенный мостик непонятного назначения, пристроенный к стене зала, и огляделся. Мерзкая ведьма то показывалась, то снова исчезала, а её слуги-нежить бродили по усыпанному мусором и костями полу, выискивая непрошеного гостя. Что ж, Охотник должен охотиться… Всё, что было известно Ферну о ведьмах Хемвика, делало их в его глазах отвратительнее и опаснее большинства чудовищ Ярнама.

Схватка была недолгой. Нежить двигалась медлительно и неповоротливо, зато сама ведьма, с виду неуклюжая и беспомощная, оказалась опасной противницей. Она пропадала из виду и появлялась снова в самых неожиданных местах, швырялась в Охотника сферами космического сияния, сковывающими по рукам и ногам и обжигающими холодом. Однако всё было кончено довольно быстро. Уродливая карга, издав душераздирающий визг, исчезла в последний раз и больше не появилась, оставив после себя зловоние палёной плоти. Её мрачные слуги — смотрители могильника — лишившись колдовской поддержки, попадали на пол где стояли, умерев уже окончательно.

Ферн тщательно вытер меч, убрал его в ножны и направился к невысокой арке в конце зала, под скульптурной группой, изображающей ведьму с прислужницами, вершащую ритуал над кем-то, распростёртым на алтаре. Короткая лестница привела к дверце в небольшое помещение, вдоль стен которого стояли шкафы и столы с разными ингредиентами для ритуалов. Пол был завален мусором, вырванными из книг листами, обломками и черепками. А в центре комнаты…

Ферн сняв шляпу, склонил голову и замер перед телом замученного ведьмами Охотника, привязанного к грубому стулу. Костюм несчастного был изорван, порезан и залит кровью, и нетрудно было догадаться, что ведьмы творили с ним…

У ног мертвеца лежал странный предмет, похожий на приспособление для выжигания клейма. Ферн поднял его, удивившись необычной тяжести, нашёл на одном из столов потёртый футляр с застёжками, бережно запаковал тайный инструмент Кэрилла и покинул обитель ведьмы, поклонившись мёртвому Охотнику и шёпотом пообещав вернуться в ближайшее время, чтобы подобающим образом похоронить его тело.


***
— Отлично, мой мальчик, — улыбнулся Герман, — я и не сомневался в тебе. Теперь ты сможешь пользоваться тайными знаниями, которые Кэрилл сумел получить у Великих и передать нам. Его способность понимать их речь была воистину удивительна. Много десятилетий люди думали, что язык Великих для нас непостижим. А Кэриллу это удалось…

— Я предполагаю, что это стало возможно лишь потому, что Великие сами захотели вступить в контакт с человечеством, — заметил Ферн. — Вот только зачем им это могло понадобиться? Мы ведь для них всё равно что букашки.

— Возможно, и так… — Герман пожал плечами. — И всё же, как бы там ни было, эти знания весьма полезны во время Охоты. Советую тебе поскорее освоить этот инструмент. Наступила ночь, и вот-вот поднимется Кровавая Луна. И ты сам знаешь, что тогда произойдёт.

— Настанет Ночь Охоты, — кивнул Ферн. — Чудовища пробудятся даже в мирных горожанах. А те, кто уже обратился в монстров, станут во много раз сильнее.

— Именно так, — кивнул учитель. — Поэтому тебе надо спешить, Охотник. Времени почти не осталось. Тайна кошмара, питающего Кровавую Луну, может быть известна мастеру Виллему, ректору университета Бюргенверт. Отправляйся туда. Найди ответы. Ты ведь знаешь пароль для прохода в Запретный лес?

— Думаю, что знаю, — осторожно ответил Ферн.

— Поспеши. Да пребудет с тобой благословение Великих.

Ферн поклонился учителю и направился по садовой дорожке в мастерскую — упражняться с Алтарём Памяти, заучивать руны Кэрилла и постигать их тайные значения.

10

Та поговорка мастера Виллема и в самом деле оказалась паролем: услышав её, привратник с усталым, каким-то будто бы пыльным голосом отпер ворота. Когда Ферн протиснулся между тяжёлыми створками, он не обнаружил за ними никого, кроме сидящего на стуле высохшего мертвеца. Впрочем, он ничему уже не удивлялся…


Запретный лес встретил душными испарениями ядовитых болот в низинах, терпкими ароматами трав — и почему-то вездесущими запахами гари и мокрых угольев, как будто здесь совсем недавно сгорело целое поселение. Эта атмосфера до странности напомнила Старый Ярнам, и сердце зашлось в недобром предчувствии…

Продвигаясь в глубь леса, Охотник убедился, что недалёк от истины: в чаще скрывалась небольшая деревушка, частично разрушенная и населённая обезумевшими и наполовину обратившимися крестьянами, которые встречали чужаков «очищающими» кострами, факелами и склянками с зажигательной смесью. Ферн с трудом прорвался через «кордон» на подступах к деревушке, получив множество ожогов и использовав почти половину запаса шприцов с кровью.

В самой деревне незваного гостя поджидало то же самое: местные жители, уже не осознавая себя, продолжали яростно защищать свои дома. Что ж, Ферн мог их понять… Но от этого они не переставали быть чудовищами, которых Охотнику надлежало уничтожить.

На заброшенной мельнице ему встретился единственный выживший в здравом рассудке. Во всяком случае, так Ферну показалось на первый взгляд. Незнакомец, голый по пояс, трясущийся от холода и забрызганный кровью, охая, сбивчиво благодарил судьбу, что свела его с настоящим Охотником, и спрашивал, не знает ли тот безопасного места, где можно переждать Ночь Охоты. Ферн уже открыл было рот, чтобы рассказать о часовне Идона… Но что-то его удержало. Какие-то подозрительные детали… И то, как незнакомец старался незаметно оттеснить Охотника от края крыши, где он сидел, сгорбившись и в чём-то копаясь, пока Ферн не приблизился; и то, что глаза нищего были закрыты повязкой, а это означало как минимум косвенную связь с Церковью Исцеления; и что в таком случае этот бывший церковник делает в месте, которое сама же церковь объявила запретным, да ещё и в таком жутком виде?..

Отвлекая нового знакомого расспросами и ловко избегая отвечать на его собственные, Ферн незаметно продвигался к тому месту, где впервые заметил нищего. И наконец разглядел, чем тот там занимался…

Три мёртвых тела. Мужчина, женщина и ребёнок. Родители — с разорванными глотками. А дитя…

«Нет, нет. Я не хочу этого видеть. Пусть станет так, что я этого не видел… Я не хочу…»

Ферн, не делая резких движений, сжал рукоять меча и медленно повернулся к нищему. Тот на полуслове оборвал поток сбивчивой речи и застыл, «глядя» на Охотника снизу вверх повязкой из окровавленных тряпок. По затылку Ферна пробежал холодок — Охотник отчётливо осознал, что людоед видит намного лучше, чем если бы у него имелись настоящие глаза…

— Понял, значит? — с весёлой яростью прошипел нищий. — Умные нынче пошли Охотники. И где вас только таких делают? Впрочем, я знаю где. Там же, где когда-то и меня… Превратили в чудовище! — На последней фразе голос его пугающе изменился: стал словно бы двоиться, будто интонациям человека вторило рычание зверя. — А я всего-то хотел выжить! Я не хотел становиться таким!

Ферн, похолодев, отступил на шаг. Он впервые наблюдал трансформацию человека в чудовище очень давно — на кладбище Идона, в первую и последнюю свою встречу с бывшим Охотником Церкви отцом Гаскойном. Теперь же его взгляду предстало нечто совсем другое, но не менее ужасающее: тело нищего будто взорвалось изнутри, вывернувшись наизнанку, как зимний плащ — мехом наружу, а по меху этому бегали, искря и постреливая, маленькие молнии.

— Ты… Из группы Арчибальда? — помертвевшими губами выговорил Ферн. Он вспомнил несчастного Паарла и историю его обращения в чёрное электрическое чудовище, которую ему когда-то рассказывал Герман. Учёный-энтузиаст, а скорее — помешанный, Арчибальд не гнушался использовать в качестве подопытных тех, кто доверял ему и готов был во всём помогать…

— Да, верно, — выдохнул нищий… Уже не человек, а электрический зверь, и из голоса окончательно пропали человеческие интонации. — Я был Охотником, как и ты! И посмотри, чем я стал! Смотри внимательно!..

Чудовище прыгнуло, Охотник уклонился и атаковал. Всё было как обычно. Охотник должен охотиться. И всё же…

Всё было не так. Всё было как-то… Неправильно.

— Будь проклята эта Охота! — рычал зверь в перерывах между атаками. — Ты думаешь — я виноват, я?! Ты называешь меня чудовищем? Чудовищем?! Да что ты знаешь? Я этого не хотел!

Ферн кружил по крыше, уворачиваясь от ударов когтей и молний и следя за тем, чтобы не свалиться с немалой высоты. Сам атаковал редко и выверенно, понимая: на узкой крыше вернее убьют собственные перекаты, чем прыжки и размашистые удары чудовища.

Что ж, отточенная за семь лет Охоты тактика в очередной раз принесла нужный результат.

— Я просто хотел выжить! — прохрипел бывший Охотник, ныне чудовище-людоед, когда Ферн зажал его в углу надстройки на крыше, готовясь нанести последний удар. — Но не таким… — прошептал он, когда серебряный клинок, носящий имя первого Охотника Церкви, вошёл в его грудь. Повязка на голове нищего разорвалась в клочья ещё во время трансформации, и сейчас глаза чудовища, встретившись взглядом с охотником, вспыхнули алым — и, если бы кто-то мог видеть эту схватку со стороны, он заметил бы, что огненно-красные точки отразились в глазах человека — и, возможно, решил бы, что зрачки Охотника просто полыхнули таким же кровожадным огнём?..

Ферн медленно вытащил клинок из бессильно опустившегося на гнилые доски тела чудовища. Мелкие электрические разряды, пробегающие по шерсти, слабели и исчезали. Бывший Охотник вдруг оскалился, и Ферн с ужасом понял — тот улыбается.

— Спасибо, Охотник… Пока ещё добрый, — прошептал нищий. — Меня зовут… Звали Георг. Я просто… — На тонких звериных губах выступила пена, в пробитой груди клокотало и свистело. Зверь с трудом сделал ещё один вдох и уже почти беззвучно произнёс: — Я просто… хотел… жить. Если бы я знал, что… Цена будет… Такой…

Алые точки в зрачках погасли, словно уголья пожарища остыли и подёрнулись пеплом. Ферн осторожно уложил тело бывшего Охотника на дощатый настил. И поклонился ему, как кланялись в мастерской павшим товарищам.

«Это тоже работа для Охотника, но нет в ней чести…»


***
Трое стражей, одетых в чёрные балахоны со скрывающими лица капюшонами, высоких и болезненно худых, но тем не менее поразительно сильных и выносливых, не раз и не два заставили Охотника бежать через весь лес от лампы, появившейся возле лачуги на краю обрыва перед мостом. Хорошо ещё, что удалось найти пару старых, чудом сохранившихся лифтов, позволивших хоть немного сократить путь.

…Смерти были разными — то катана одного из Теней со свистом рассекала тело, то огненное дыхание другого испепеляло заживо, то вызываемая откуда-то из-под земли огромная змея просто перекусывала Охотника пополам. И какая из этих смертей была легче прочих — Ферн уж точно не смог бы сказать.

Одна ошибка — чудовищная боль — в глазах темнеет… И снова лампа. Отдышаться, отдохнуть. Собраться с духом. Вспомнить о цели. И снова — лифт, мост, мельница, змееголовые местные жители. И снова — свист катаны, рёв и шипение огня, отвратительный свист, призывающий чудовищных змей. И снова — маленькая ошибка…

И снова…


Когда наконец последний из заклинателей чудовищных змей пал, Ферну почудился дрожащий в воздухе нечеловеческий звук. Охотник, с головы до ног покрытый кровью врагов, вдруг ощутил чистую эйфорию от её тепла — и сам испугался этого странного, будоражащего чувства. «Ещё не хватало начать получать удовольствие от убийств…» Он поёжился, вспомнив несчастного Георга, сорвал пучок пожухлой травы и начал яростно стирать кровь с подола плаща. Безуспешно, конечно, но всё же это простое действие помогло немного успокоиться и унять дрожь в руках.

Пора было двигаться дальше. Это место, которое охраняли трое стражей-Теней, ростом и телосложением поразительно напоминающих выродившихся птумериан, которых Ферну доводилось встречать в подземельях под городом, называлось «Запретные могилы». Кто был здесь похоронен — Охотник не знал, но впечатляющий размер могильных плит и вырезанные на них полустёртые надписи на незнакомом языке наводили на мысль о том, что это точно не люди. Что ж, присутствие тут стражей, напоминающих потомков вымершей расы птумеру, вполне согласовывалось с предположением о том, что эти надгробия воздвигнуты в память о неких нечеловечески могущественных существах, которых это могущество всё же не смогло уберечь от смерти…

А за оградой этого кладбища начиналась дорога в университет Бюргенверт, и это тоже наводило на определённые мысли, если вспомнить мрачную репутацию старинного, ныне заброшенного учебного заведения.

Ферн не без труда открыл старые ворота под каменной аркой. Створки с резким жалобным скрипом повернулись на ржавых петлях. Да, сколько же десятков лет здесь никто не проходил?


Здание университета, насколько знал Охотник, пустовало уже не один десяток лет, но, как ни странно, не выглядело совсем уж заброшенным. Двор, конечно, зарос бурьяном, но вот ступени и плиты террас, кладка старинных стен, крыша здания — всё выглядело так, будто кто-то по мере сил заботился о покинутом храме науки.

Главные ворота были заперты. Ферн со смешанным чувством восхищения и отвращения ступил на брусчатку дорожки, ведущей в обход здания. Это место навевало мысли о величии человеческого разума — и о чудовищах, которые он способен породить. Во времена расцвета Бюргенверта достижения здешних учёных — фармацевтов, врачей-исследователей, археологов — были хорошо известны далеко за пределами Ярнама. Здесь совершались открытия, которым было суждено перевернуть ход истории человечества. И кто тогда мог предположить, чем закончится эпоха славы и процветания старейшего учебного заведения и самого выдающегося научного центра Ярнама, а возможно, и всей страны?

Мастер Виллем, последний ректор Бюргенверта… Без преувеличения — он отдал университету всю жизнь. И, по слухам, он до сих пор остаётся где-то здесь — покинутый всеми, разочаровавшийся и в соратниках, и в учениках, доживает последние дни среди руин своих лабораторий и идей, среди превратившихся в бесполезный мусор книг, статей, монографий… и надежд.

В сердце шевельнулось сочувствие… Но Ферн заставил себя отбросить эти мысли. Подобная слабость сейчас непозволительна. Ведь в конечном итоге именно мастер Виллем в ответе за то, что происходит сейчас в Ярнаме. Его ученик, воспользовавшись результатами исследований, начатых в университете — и наверняка под руководством самого ректора! — нашёл способ призвать в мир яви созданий из мира снов, разрушив границу, и без того зыбкую. И теперь все они — все Охотники и все ни в чём не повинные ярнамиты — балансируют на грани реальности и кошмара, ожидая пришествия Кровавой Луны, провозвестницы Ночи Охоты.

А Ночь Охоты — это и есть кошмар наяву.

И Ферн пришёл в покинутый университет, чтобы найти ответы — пройдя по следам учёных, призвавших в мир безумие Чумы Зверя, добраться до первоисточника и уничтожить его.


Очень быстро стало понятно, что университет отнюдь не пустует, только вот его обитатели отнюдь не рады гостям — Ферна атаковала стайка отвратительных созданий, похожих на очень худых людей, претерпевших жуткие мутации: головы их раздулись и покрылись множеством тускло светящихся жёлтых глаз, на спинах топорщились выросты, напоминающие недоразвитые крылья, на которых эти существа могли ненадолго взлетать и атаковать Охотника с воздуха. Твари издавали отвратительный писк, от которого ныли зубы, ломило в висках, а через некоторое время начали путаться мысли. Безумие… Что ж, неудивительно. Местные обитатели — скорее всего, бывшие учёные или студенты, которых мастер Виллем сделал подопытными для своих бесчеловечных экспериментов… А может, они согласились на эту трансформацию добровольно, следуя самонадеянному и эгоистичному стремлению возвыситься до уровня Великих и, возможно, даже превзойти их. Наивные… Отчасти их тоже жаль, но от этого они не перестают быть отвратительными и опасными чудовищами, которых Охотнику надлежит истребить.

Когда последний из «мухо-людей», треща изломанными крыльями, свалился в бурьян у каменной ограды, Ферн наконец смог подняться по каменной лесенке на террасу, с которой открывался великолепный вид на озеро Лунного отражения. Он даже задержался на несколько мгновений, любуясь серебром бликов на гладкой поверхности воды… И едва успел увернуться от летящих к нему шаров космического сияния, таких же бледно-голубых, как лунный свет.

Мозгосос! Опасный противник. Бывший учёный, который оказался настолько одержим охотой за знаниями, что даже после трансформации в чудовище всё, что его интересует, — это содержимое человеческих голов. Эти отвратительные твари обездвиживают зазевавшуюся жертву при помощи особых тайных приёмов, а потом запускают ей внутрь черепа жуткий хоботок и высасывают мозг. В буквальном смысле. Будто бы это помогает им получать новые знания…

Схватка была короткой — Охотник уже не раз встречался с подобными тварями и без особого труда справился с нападавшим. Вытер меч, содрогнулся от отвращения, разглядывая лежащий у ног труп мозгососа. Пожал плечами и двинулся дальше.

В вестибюле главного корпуса его ждал крайне недружелюбный приём.

Некто в белых одеяниях — похоже, учёный Хора — без предупреждения атаковал Охотника с верха длинной изгибающейся лестницы, ведущей на второй этаж. Ферн едва успел увернуться от слепящих «звёзд» Зова вовне. А вот это уже по-настоящему опасно… Этот тайный инструмент способен убить всего лишь одним попаданием.

Вспомнив наставления старших товарищей, Ферн постарался сократить дистанцию и вынудить противника перейти в оборону. Обезумевший учёный выхватил трость-хлыст и начал теснить Охотника вниз по лестнице, время от времени пытаясь сбить с ног «призываемым авгуром Ибраитас». А через пару мгновений его окутал серебристый туман, в котором словно бы поблёскивали искры далёких звёзд, от резкого пряного запаха сознание помутилось, и Ферн едва не скатился с лестницы. Задержав дыхание, он собрал все силы, отскочил назад, хватаясь за перила, и вгляделся в силуэт противника. Тот держал в левой руке какой-то баллон с раструбом, направленным на Охотника. Розмарин! Тайное оружие высокопоставленных клириков Церкви, отнимающее жизнь всего за несколько глотков сияющего космического тумана. Вот тут Охотник окончательно понял, что и в ближнем бою у него немного шансов…

И всё же победа осталась за ним, хотя и ценой множества болезненных ран и почти всех шприцов с кровью, для использования которых ещё надо было исхитриться улучить момент. А когда поверженный противник, пошатнувшись и обрушивая в падении лежащие на полу высокие стопки пыльных старинных книг, издал короткий предсмертный стон, Ферн обомлел: голос был женским…

Что ж, она сама виновата…


Налегая всем весом на тяжёлые створки дверей, ведущих на террасу-лунарий мастера Виллема, Ферн ожидал услышать оглушительный скрип и встретить сопротивление заржавевших петель. Однако створки распахнулись на удивление легко — неужели эта странная женщина-учёный ухаживала за петлями? Совершенно безумная, могла ли она?.. Да и зачем ей это? Судя по одеянию, она в самом деле принадлежала к высшей ступени иерархии Церкви Исцеления, а значит, вряд ли могла хранить преданность мастеру Виллему. Хотя… Кто знает, кто знает…

Старый ректор сидел в кресле-качалке и незрячими глазами, закрытыми узорчатой серебряной маской, «смотрел» на серебристую гладь воды. Казалось, он не заметил пришельца, погружённый в свои мысли. Возможно, он дремал — или вообще давно уже пребывал в беспамятстве. Ферн осторожно приблизился — и едва не отскочил, невольно схватившись за рукоять меча, когда мастер Виллем, прошипев что-то не размыкая губ, вдруг поднял свой посох и указал его ветвистым набалдашником на озёрную гладь.

Что это означало? Ректор показывал Охотнику направление — куда? К неминуемой гибели или же к средоточию тайн, которые хранит это озеро? Ферн слышал разные предположения о том, что же это за тайны. Собственно, он и пришёл сюда за тем, чтобы раскрыть их. И теперь у него не было иного выхода, кроме как последовать молчаливому приказу ректора, шагнуть с террасы и пробить серебристое зеркало воды.

Короткое ощущение полёта — всплеск — дыхание перехватывает от холода — и тут же давление воды исчезает. Охотник, не веря собственным глазам и ощущениям, поднимается на ноги и озирается по сторонам. Он — одновременно под поверхностью воды и на ней, и текучее лунное серебро под ногами — внезапно твёрдое, и по нему можно идти, и даже плеска не слышно, и не холодит ступни через кожу сапог ледяная озёрная вода…

Что это? Сон… Сон об озере? Но чей?

Ответ приходит почти сразу же. Невдалеке серебристым облачком над поверхностью воды парит она.

Паук Бюргенверта.

Несчастная Ром, любимая ученица мастера Виллема, возжелавшая стать равной богам. Стремившаяся возвыситься до Великих, чтобы прикоснуться к их знаниям и принести их к ногам учителя.

«Мастер Виллем… Что же вы наделали?»

Ром неуклюже крутится на месте, поворачивая к Охотнику покрытую серой, будто каменной коркой голову. Множество круглых глаз, похожих на вкрапления обсидиана в серой магматической породе, следят за Охотником, с какой бы стороны он ни приблизился. И кажется, что взгляд их молит: «Оставь! Не тронь меня!»

«Тайна! Ритуал, запечатавший проход к средоточию кошмара! Я должен…»

Ром беспомощна, бесполезна, неуклюжа — но за неё есть кому вступиться. Водяная твердь над головой вдруг разражается «дождём» из пауков — крупных, величиной с собаку, шустрых, агрессивных. Ферн едва успевает уворачиваться, бьёт пауков сзади по незащищённым брюшкам — от каменных голов меч отскакивает, почти не причиняя вреда; а Ром, их мать, наконец выходит из себя и в ярости взывает к глубинам вод, что сродственны бескрайнему простору космоса. И летит град ледяных глыб снизу вверх, из воды — к воде, из неба — в небо.

…И снова и снова бьёт по покрытому трогательным серебристым пушком боку Ром серебряный клинок, носящий имя Людвига. И вздрагивает несчастное, потерянное создание, и снова и снова брызжет во все стороны бледная кровь. Кровь Сородичей. Ледяная, как озёрная вода, как лунный свет, как сердце мастера Виллема…


Всё кончено. Ферн остаётся один рядом с неподвижным телом паука. Несколько бесконечно долгих мгновений смотрит в погасшие глаза, усеивающие уродливую голову. Кровь Сородичей стекает по плащу, капает на застывшую поверхность озера и… питает его?

Вдруг за спиной Охотника раздаётся тихий плач. Женский, горький, жалобный… А затем — плач младенца. Ферн резко оборачивается — и застывает, поражённый.

В отдалении, на зыбкой и вместе с тем твёрдой поверхности воды стоит женщина в пышном белом платье с потёками крови на животе и по подолу спереди. Кровь красная — это не кровь Сородичей, не кровь Ром… Женщина тихо стонет и плачет, стиснув руки перед грудью и глядя куда-то вверх. Охотник поворачивает голову, чтобы проследить за её взглядом, и…

Водяная твердь над головой проламывается под чудовищной тяжестью. Из кровавых облаков, как из хлопьев пены, выплывает кровавая Луна. Она огромна, она занимает весь небосвод (и мелькает в голове мысль, отдающая безумием: неба здесь нет, так что это тогда — водосвод?), она давит на затылок, так, что голова едва не лопается. Ферн роняет меч и падает на колени, сжимая виски ладонями. И слышен сквозь шум крови в голове и сквозь звон разлитого в воздухе безумия жалобный женский голос, снова и снова повторяющий одну фразу на незнакомом языке. И вторит ему сначала едва различимый, но становящийся всё громче надрывный плач младенца.

Чудовищная луна спускается ниже, заполняет собой всё пространство, поглощает и женщину, и озеро, и сознание Ферна. А внутри луны, оказывается, — полная тишина, холод и непроглядный мрак.

11

Эмили, как это часто случалось в последнее время, проснулась совершенно разбитой. Её мутило, и, чтобы поскорее подавить это неприятное ощущение, девушка, не поднимаясь с постели, быстро съела заранее припасённую посоленную корочку хлеба. Надо было скорее приводить себя в порядок и приступать к обычным утренним делам.

Когда сон окончательно прошёл, Эмили вдруг в замешательстве резко села на тюфяке, от чего голова закружилась, в ушах зашумело. Сердце зашлось не только от резкой смены позы, но и от осознания… В комнате было темно. Значит, за время недолгого отдыха Эмили короткая самодельная свеча догорела и погасла, а новую никто не зажёг…

Выходит, Кори так и не появлялся.

Поднявшись на ноги, девушка подождала, пока пройдёт лёгкое головокружение, и поспешила вниз, к Агате.

Смотритель сидел в зале часовни в одиночестве. Услышав шаги Эмили, он с несчастным видом обернулся ей навстречу.

— Девочка моя… Как ты?

— Вроде бы неплохо, — Эмили уселась на подстилку рядом с Агатой и коснулась его руки. Смотритель почему-то дрожал. Девушка внимательнее вгляделась в лицо друга — в уголках его незрячих глаз поблёскивали слезинки. — Агата… Что-то случилось? Ты почему плачешь? И где все? — она нервно огляделась. — И… Ферн не приходил?

— Ох… Нет, не приходил, моя девочка. Во всяком случае, я не слышал его… И его запаха не чувствовал. И… Ночь настала, верно? Я чувствую… — Агата замолчал и обхватил себя иссохшими руками.

— Что такое? — Эмили успокаивающе коснулась его плеча.

— Выгляни наружу, если тебе не трудно, — словно бы через силу попросил смотритель. — Посмотри на небо.

Эмили подошла к дверям, ведущим в Соборный округ, приоткрыла створку, выглянула…

— Нет! — вырвалось у неё.

— Что там? — встревоженно спросил Агата.

Эмили, двигаясь неуверенно, словно ощупью или сквозь толщу воды, вернулась к нему и без сил опустилась на пол, не обращая внимания на пробирающий до костей холод, исходящий от древних каменных плит.

— Ночь, да… — прошептала она. — Кровавая Луна… Ночь Охоты началась, Агата!

— Ох… — Смотритель горестно всхлипнул. — Я так и знал! Но… Куда же все ушли? Там ведь опасно, чудовища правят улицами! Я слышал шаги, но никто ничего…

— Погоди. — Эмили поднялась на ноги и шагнула к возвышению в центре часовни, на котором в старинном жёстком кресле любила сидеть Арианна. — Агата, что тут произошло? Почему на полу… — Она быстро оглянулась на незрячего смотрителя, будто опасаясь, что он наблюдает за ней, опустилась на одно колено и коснулась бурого пятна на каменном полу. Ещё пятно… И ещё. Цепочка пятен, и они ведут к тайному проходу на кладбище Идона. Девушка поднялась и медленно двинулась в ту сторону, стараясь не наступать на пятна.

«Это ведь не…»

Вдруг на лестнице, ведущей от тайного хода, послышались шаги. Эмили вздрогнула и отступила, затем развернулась и бросилась к Агате, то ли стремясь защитить его, то ли пытаясь спрятаться за ним. Обнявшись, девушка и смотритель со страхом ждали появления визитёра. Почему-то у Эмили даже не мелькнуло мысли взять трость или пистолет.

Шаги приближались, но всё медленнее… Медленнее. Эмили стиснула руку Агаты.

И наконец в дверном проёме показался…

— Кори! — вскрикнула Эмили и бросилась к мужу. Ферн в забрызганном кровью плаще остановился на пороге, вцепившись в дверной косяк и глядя в пол. В левой руке он держал обнажённый меч — почему-то отведя далеко в сторону, будто бы с отвращением. Клинок алел оттенком сегодняшней Луны.

— Ты ранен? — Эмили схватила мужа за плечи, заглядывая в лицо. Ферн отстранил её правой рукой, продолжая неловко держать левую с мечом на весу. В глаза жене он так и не посмотрел, не отрывая взгляда от каменного пола под ногами. — Что случилось? Может, тебе успокоительное нужно? Кори, не пугай меня, ответь…

Ферн, по-прежнему не реагируя на слова и присутствие жены, наконец шагнул с порога, обошёл Эмили и побрёл сквозь часовню к противоположному выходу, почему-то упорно не поднимая взгляда и смотря прямо под ноги. Девушка бросилась за ним.

— Кори, да что с тобой?..

— Со мной? — Ферн резко остановился и обернулся. Смотрел он по-прежнему куда-то в пространство. Эмили заглянула ему в глаза и обмерла: зелень радужек полностью утонула в черноте зрачков. — Со мной всё хорошо. Я — Охотник, я слуга Луны. Что она может мне сделать?..

— С тобой точно не всё хорошо, — Эмили настойчиво потянула мужа за руку. — Присядь, выпей успокоительного, чаю, вина… Чего хочешь. Только расскажи наконец, что с тобой случилось!

Ферн безвольно поплёлся за Эмили. Та усадила его на скамью у стены, укутала старым покрывалом и опустилась перед мужем на колени, заглядывая тому в лицо.

— Чего тебе принести, родной? Чаю?

Охотник покачал головой.

— Красная Луна висит низко, — глухо сказал он. — Она заглядывает в окна… Она смотрит в душу. Она разглядит там мельчайшую крупицу скверны. И взрастит из неё чудовище…

— О чём ты? Не пугай меня… — Эмили, обхватив ладонями голову Ферна, попыталась вынудить того поднять взгляд, но он только дёрнулся и оттолкнул её руки.

— А Великий Идон даже в сердце скверны видит чистоту, — пробормотал он дрогнувшим голосом. — И желает возвысить падшее создание и сделать равным себе… Милосердные Великие, как же вы не понимаете? Ваши щедрые дары неподъёмны для нас…

Эмили решительно поднялась на ноги и бросилась к сундучку с лекарствами. Достав пузырёк с успокоительным, она, на ходу откупоривая его, вернулась к мужу и, не обращая внимания на его слабые попытки сопротивляться, насильно влила препарат тому в рот. Ферн глотнул и закашлялся. Лицо его исказилось страданием, но через несколько мгновений гримасу боли сменило выражение апатии и тоски.

— Не ходи на кладбище Идона, — едва слышно пробормотал он. — Не ходи, любовь моя. Там…

— Что там? — Эмили снова опустилась перед Ферном на колени.

— Там смерть… — прошептал Охотник и закрыл глаза.


***
Да, он до собственной смерти не забудет то, что предстало перед его взором в сыром и тёмном подземелье часовни. И то, что ему пришлось сделать…

— Не может быть… Это кошмар…

И — рыдания, переходящие в смех. И смех, неотличимый от рыданий.

И режущий слух писк, мучительно неестественный, на грани слышимости, воспринимаемый уже даже не слухом, а всем телом, рассудком… Видимый внутренними глазами?..

Безумие…

Ферн убил это существо, ползающее у ног Арианны — своей матери, — покрытое её кровью, такое невыносимо уродливое и такое жалкое в своей уродливости, такое чуждое этому миру и такое несчастное от того, что вынуждено было родиться в этот мир… Оно содержало в себе зерно безумия Арианны — и искру её жизни; когда серебряный клинок прервал обманное, фальшивое существование этого ненастоящего, подменного ребёнка Великого, бедная женщина издала жуткий крик и безжизненно обмякла на старом подгнившем стуле…

«Зачем… Зачем?»

Зачем он поднял и опустил меч? Что заставило его так поступить?

Сострадание? Кому? Матери или… Этому отвратительному и несчастному созданию?

Или…


Ферну было плохо. Он не мог смотреть в лицо жене, едва терпел её прикосновения. Его физически мутило от нежной заботы, которой милосердный ангел часовни окружила его…

Его, убийцу!

«Мы, Охотники… Поганые твари, все мы…»

Охотник вскочил со скамьи, оттолкнув руки жены, и бросился к выходу, не обращая внимания на горестный вскрик Эмили. Подальше отсюда… Подальше от этого постамента, от этого кресла, от этих пятен на полу… От тяжёлого взгляда незримого божества, которое в ответе за случившееся… Ферн очень хотел убедить себя, что во всём виноват Идон, а не он сам, Охотник, у которого стремление уничтожать чудовищ превратилось уже в бездумный рефлекс…

Прочь, на улицы, залитые кровавым светом Луны, Владычицы безумия. Ночь Охоты… Нужно взять себя в руки, нужно вернуться в мастерскую, наверняка там объявлен общий сбор… Нужно…

Мысли путались, Охотник никак не мог сосредоточиться и упорядочить в голове события предыдущего дня: так, сначала он спал… Проснулся, куда-то отправился… С кем-то сражался… Потом обнаружил себя на тюфяке в их с Эмили комнатке, свеча погасла… Решил, что видел сон. Но руки почему-то были в крови. И снова — провал, и снова — серое небо, отдалённые детский плач и тихое пение, будто нянька убаюкивает младенца; и несущие смерть чёрные тени, скользящие по старинным лестницам из серого камня, и…

Ферн резко остановился и сжал виски пальцами правой руки — в левой он по-прежнему держал меч. Что-то… Какое-то воспоминание обожгло, как брызги едкой крови-кислоты кровоглота. Там был кто-то… Что-то…

Снова эти шёпоты, врывающиеся в сознание, как шипящие волны прибоя. Они несут с собой знание. Знание безумца.

Так приходит озарение.

…Да, он видел их и раньше. Эти чудовищные головы, будто бы слепленные из бледных бескровных телец крохотных существ, покрытые мутными глазными яблоками и зубастыми кроваво-красными ртами. Эти длинные руки, стремящиеся обнять, прижать к себе… Подарить забвение в безумии. Окровавленные одежды, так странно и страшно напоминающие…

Да! Та девушка из сна. Она… Она напомнила ему Куклу, а потом — черты её исказились, и перед Ферном предстал этот монстр, воплощение самых жутких кошмаров.

А потом Охотник отправился за помощью к наставнику — рассказать о своих видениях и попросить совета, как избавиться от них.

Герман, конечно, помог. И та девушка больше не посещала его сны; и сами эти сновидения, которые так легко превращались в кошмары, с тех пор прекратились. И даже имя забылось… А ведь Ферн точно знал его раньше!

«Так мир снов играет с нами злые шутки, — сказал ему учитель. — Он заставляет нас страдать наяву от невыразимого и невыносимого чувства потери, хотя мы не можем вспомнить, что именно потеряли. Берегись зова снов, мой мальчик. Грань между миром яви и миром сновидений зыбка, проницаема — но лишь с одной стороны. Ты понимаешь меня? Пути назад у тебя уже не будет».

И снова Охотник оказался в том странном месте, сумрачном и сером, будто бы затерянном во времени. Луна там была огромной, серебристо-белой, такая никогда на памяти Ферна не украшала собою ярнамский небосвод… И нежные печальные голоса пели колыбельную невидимому младенцу, и плакала королева Ярнам, умоляя вернуть ей отнятое дитя…

А перед этим? Ферна будто затягивало в водоворот собственных воспоминаний, которые были, возможно, и не воспоминаниями вовсе, а кошмарами… Или воспоминаниями о кошмарах? Там был какой-то щуплый человек с головой, заключённой в странную решётчатую конструкцию. Он так быстро бегал — как только не ломалась его тощая шея под тяжестью этой металлической клетки?.. Ферн гонялся за ним по комнатам и коридорам, по металлическим, гудящим под ногами лестницам, по галереям и каменным ступеням, по тёмным залам, где в полу зияли провалы, ведущие в непроглядный мрак… А хозяин этого места, хозяин Кошмара, был словно бы рад гостю, хотя и сетовал на то, что Охотник не желает вступить с ним в научную дискуссию…

«Поболтаем до утра о… Новых идеях, высоких материях!»

Этот человек в студенческой мантии словно бы забавлялся, убегая от Охотника по бесконечным лабиринтам своегозамка — истинного храма науки, как он себе его представлял. Ферн знал, что хозяин этого Кошмара, Миколаш, был когда-то учеником мастера Виллема и покинул Бюргенверт примерно тогда же и по той же причине, что и другой ученик ректора — Лоуренс: оба молодых учёных стремились начать работать самостоятельно, без оглядки на старого профессора, которого они считали закостеневшим в своих убеждениях, чрезмерно осторожным, а скорее — трусливым. Наставник мешал им обоим двигаться к цели. Но если Лоуренс искал чудодейственное лекарство от всех болезней, стремясь облагодетельствовать человечество, то Миколаша интересовало лишь чистое знание — и собственное возвышение. Постижение Космоса, незримого для несовершенных человеческих глаз. Раскрытие тайн и поиск ответов, которые не способен вместить слабый, глупый, молодой человеческий разум.

«Вставь глаза в наши мозги, чтобы мы очистились от нашего чудовищного слабоумия».

А может, вера Лоуренса в то, что Великие готовы приблизить к себе человечество, и в то, что Ибраитас в самом деле бескорыстно хотела помочь людям, делясь своей кровью, и есть «чудовищное слабоумие»?

И Миколаш был прав?..

Но… Если деяния Первого Викария можно было хоть как-то оправдать, то у Школы Менсиса никаких благих намерений не было изначально. И ценой охоты за истиной для Миколаша оказались сотни замученных, лишённых глаз, живьём вмурованных в стены людей в Яаар’гуле. Непомерно высокая цена, которую заплатили за него другие.

И Ферн, стиснув зубы, продолжал преследовать заливающегося безумным смехом учёного. И, конечно, догнал, и без колебаний прервал его посмертное существование — да, он знал, что тело Миколаша в мире яви давно мертво и превратилось в мумию, восседающую на кресле-троне в часовне на Площади Пришествия в проклятом Яаар’гуле. Осталось умертвить его спящее сознание…

Однако, вопреки ожиданиям, со смертью хозяина Кошмар не рассыпался. А это означало, что дела Охотника здесь ещё не завершены.


Ферн опустился на одно колено перед лампой и позволил цепким ручонкам посланников утянуть его в лиловый туман, обещающий отдых и покой. День был тяжёлым, можно будет и поспать немного… И только фраза, которую выкрикнул умирающий Миколаш, неприятно цеплялась, липла к сознанию мутными обрывками кошмара:

«О, теперь я просыпаюсь, я забуду всё…»

«Я проснулся… И забыл?»

Охотник выпрямился, поморгал, будто бы стряхивая с ресниц последние клочки сна-тумана, и бросился по ступеням наверх, в мастерскую.

Германа там не оказалось. Ферн выбежал в боковую дверь, заглянул в «верхний» сад — старого учителя не было и там.

— Где Герман? — чуть резче, чем собирался, спросил он у Куклы, которая, преклонив колено, молилась у неприметного надгробия слева от двери и теперь неторопливо поднималась на ноги, поправляя платье.

— Не знаю… Был здесь. — Кукла растерянно оглянулась. — Я не знаю, правда. Куда бы ему подеваться?

— Вот и я не знаю, — выдохнул Ферн и снова направился в мастерскую. Постоял, сжав кулаки и озираясь. Куда мог исчезнуть старый человек, передвигающийся только в кресле на колёсах? Отсюда нет выхода, кроме как…

Охотник, вздрогнув, как от внезапного укола, бросился наружу через парадные двери, сбежал по выщербленной лестнице до самого низа, опустился на одно колено перед старинным надгробием и протянул руку посланникам.


***
Эмили, кусая губы, чтобы не расплакаться, проводила взглядом мужа, который, шатаясь как пьяный или раненый, прошёл сквозь часовню и скрылся в дверях, ведущих в Соборный Округ. Ферн напугал её так, как уже давно ничего не пугало — с тех самых пор, как она вернулась домой в тот злополучный день и увидела перед крыльцом гомонящую толпу, расступающуюся перед группой Охотников, выносящих из дома…

Тело её матери. И труп зверя. Она не сразу сообразила, что это за зверь и как он попал к ним в дом. А когда до её сознания наконец дошло, что именно она видит…

Подобный ужас сейчас охватил её при виде удаляющегося неверной походкой мужа. Древняя Кровь… Чума Зверя не щадит ни простых горожан, ни опытных Охотников, ни высокопоставленных церковников. А что если…

А что если это уже не Кори?..

Эмили порывисто обернулась и бросилась к Агате. Рухнула перед ним на колени, больно ударившись о каменный пол и не заметив боли.

— Ох, Агата… Что же мне делать? Кори… Я… — Она всхлипнула и уткнулась в костлявое плечо друга.

— Ты — что, девочка моя? — Агата осторожно обнял её и погладил по голове. — Боишься мужа? Ты это хотела сказать?

— Да, — Эмили тихо заплакала. — Я боюсь чудовищ… Я боюсь Ночи Охоты. Но Кори… Почему-то он пугает меня сильнее. Что случилось там, на кладбище Идона? Почему он вернулся оттуда в таком состоянии?

— Ты вспомнила отца Гаскойна, — тихо проговорил Агата.

— Да, верно… А что если… Ох, Агата, как я буду жить… — Эмили тихо зарыдала. — Как мы будем жить… — Она прижала руку к животу.

— Тебе надо искать новое укрытие, моя радость, — горько вздохнул смотритель часовни. — Здесь больше не безопасно.

— Но куда я пойду? — Эмили вскинулась и уставилась в незрячие глаза друга. — Во всём Ярнаме негде больше укрыться…

— Я не знаю, что тебе посоветовать, моя милая, — печально сказал Агата. — Есть только одна мысль: если Древняя Кровь так опасна, иди туда, где она не в почёте.

— О чём ты?

— Бюргенверт, — словно бы через силу выговорил смотритель. — Ты ведь знаешь, что мастер Виллем предостерегал Лоуренса: «Бойся Древней Крови!» И эта поговорка, по слухам, стала паролем для пропуска церковников на закрытую территорию вокруг университета. Запретный лес… Там, конечно, тоже опасно, ох, да… Но с чудовищами ты справишься, моя маленькая Охотница, я в тебя верю. За своего ребёнка ты будешь сражаться как сто настоящих Охотников.

— Ты предлагаешь мне… — Эмили отшатнулась и с ужасом уставилась на Агату. — Ты предлагаешь мне пойти в Бюргенверт? Но там же…

— Там никого нет, — мягко прервал её Агата. — В самом университете сейчас нет ни чудовищ, ни Охотников. По слухам, там обитает в одиночестве старый мастер Виллем, но он, думаю, для тебя не угроза. Если я правильно понимаю происходящее, тебе нужно укрытие не столько от чудовищ, сколько от Охотников… — Агата многозначительно «глянул» в сторону прохода к кладбищу Идона. — Бедняжка Арианна… Она, похоже, тоже ждала ребёнка. Ты ведь слышала об этом пророчестве? «Когда снизойдёт Великий, в чреве появится дитя». Дитя Крови ищут многие. И они не будут разбираться, беременна ты от простого Охотника или…

— Ох, Агата… Что-то мне дурно, — прошептала Эмили, цепляясь за руку друга. В ушах запищало, перед глазами заклубился серно-жёлтый туман…

И всё исчезло.


***
— Во всём городе не слышно и звука… Сомневаюсь, что там есть ещё хоть кто-то… Боги, спасите нас… Ярнам обречён…

— Агата! — Ферн бросился к стенающему и всхлипывающему смотрителю часовни. — Что случилось? Где все? Где Эмили?!

— Что?.. — Агата будто бы очнулся, жалобно засопел и поднял мокрое от слёз лицо. — Все? Кто все, добрый Охотник? Тут никого не было… А кто такая Эмили?

Ферн похолодел.

— Агата… — Он пытался что-то сказать, но не мог подобрать слов. Неужели несчастный смотритель сошел с ума?.. Как это выяснить? И, если так и есть — что с ним тогда делать?

— Что, добрый Охотник? — Агата жалобно улыбнулся сквозь слёзы.

— Ты… С тобой всё в порядке? — Ничего умнее в голову так и не пришло. Как же, сумасшедший должен сам признать, что с ним что-то не в порядке, конечно…

— Ох, о чём ты… С кем сейчас в Ярнаме «всё в порядке»? Это плохая шутка… — Агата горестно вздохнул. — Уже давно я не слышу ни шагов, ни голосов. Кровавая Луна взошла, ведь верно? Боюсь, никто не выжил. Ярнаму конец…

— Где моя жена? — не сдержавшись, рявкнул Ферн.

Агата вздрогнул.

— Добрый Охотник… — пробормотал он испуганно. — Ты… Ты в своём уме? Какая у Охотника может быть жена? Вы снова и снова являетесь сюда из крови, огня и ужаса — и туда же возвращаетесь. У вас, Охотников, не бывает семей, жён, детей… Тебе приснился сон о старых добрых временах, бедный мой друг?..

— Агата!.. — в отчаянии закричал Ферн, хватая смотрителя за плечи и чувствительно встряхивая. Тот жалобно вскрикнул и втянул голову в плечи. Ферну мгновенно стало стыдно. — Ох, прости, прости, пожалуйста, — забормотал он, отпуская несчастного калеку. — Я просто… Нервы… Я беспокоюсь об Эмили, я давно её не видел…

— Если у тебя и есть жена, Охотник, — печально сказал Агата, — то я с ней не знаком. Здесь её нет и никогда не было. Если ты уверен, что она тебе не приснилась, то ищи её, — дрожащая костлявая рука высунулась из-под ветхого покрывала и указала в сторону выхода в Соборный Округ, — где-то там. На улицах города.

12

То и дело оглядываясь на дверь, Эмили связывала вещи в узелок. Смахивала слёзы, катящиеся из глаз, шмыгала носом — сердито и жалобно. С какой-то непонятной злостью скручивала в тугие валики пару платьев, лёгкий плащ, бельё… Переодеться в охотничий костюм, взять шляпу, повязку на лицо… Трость, пистолет. Патроны. Несколько пузырьков с кровью, пару флаконов противоядия… Что ещё? Как же трудно сосредоточиться…

За дверью послышался какой-то шорох. Эмили вскинулась, оглянулась и замерла, неудобно вывернув шею. Несколько долгих мгновений она со страхом и надеждой смотрела на дверь, ожидая, что в неё войдёт Ферн — и то ли нападёт на неё, то ли развеет страхи.

Ни того, ни другого не произошло. Шум за дверью стих, и девушка вернулась к сборам. Плотно уложив вещи в заплечный мешок, она осторожно поднялась на ноги, чтобы не свалиться от головокружения, и огляделась по сторонам.

Слёзы снова хлынули из глаз. Эта комната… Сколько счастливых часов они с Кори провели здесь! Они были настолько безрассудны и храбры, так сильно любили друг друга и так хотели сберечь эту любовь и друг друга, что осмелились создать островок счастья в самом сердце кошмара — в Соборном округе умирающего Ярнама.

А теперь ужас и безумие внешнего мира проникли сюда, и больше не живёт здесь счастье, и больше не будет покоя…

Всё закончилось. Время, украденное у проклятия Чумы Зверя, у бесконечной Охоты, у кровавой Луны, закончилось…

Давясь слезами, Эмили выбежала за дверь.

Прощание с Агатой будто зазубренными клинками вспороло сердце. Смотритель часовни плакал, тихонько охал и стонал, как больной ребёнок, и Эмили никак не могла заставить себя разомкнуть объятия, оставить старого друга одного, покинуть свой настоящий дом… Здесь она снова обрела жизнь. Здесь она почувствовала себя нужной — и это помогло вновь ощутить себя живой.

И вот пришла пора покидать дом… Снова.

— Ты справишься, девочка моя, — всхлипывая, бормотал Агата, поглаживая Эмили по спине костлявой рукой. — А потом… Ночь Охоты закончится, Красная Луна зайдёт, настанет рассвет… И ты вернёшься к нам. И всё станет как прежде. И даже лучше…

— Да, да, Агата, обязательно… — сдерживая слёзы, шептала девушка. — Всё так и будет. И даже лучше.


Странности начались уже с самого входа в Запретный лес. Ворота оказались открыты, пароль никто не спрашивал, за тяжёлыми створками обнаружился только сидящий в кресле давно иссохший мертвец. Эмили боязливо обошла его и двинулась по винтовой лестнице вниз — туда, откуда тянуло запахами сырой почвы и травы.

Дальше странности продолжились. Вопреки ожиданиям, лес не кишел чудовищами и обезумевшими людьми. Спускаясь по тропинке, идущей по краю обрыва, Эмили вслушивалась в звуки ночного леса — и не слышала ничего страшнее тихого шипения. Она знала, что в Запретном лесу полно змей, и шагала осторожно, внимательно глядя под ноги и по сторонам, высматривая движение в траве.

Лес рассекало несколько глубоких оврагов, через которые были переброшены мостики. Дорога вилась между глинистыми обрывами, из которых торчали извивающиеся корни деревьев, и Эмили опасливо вглядывалась в их переплетения, боясь не заметить змею.

Сжимая рукояти трости и пистолета, Эмили шла по давно не езженной, заросшей травой дороге. Сердце колотилось так, что, казалось, она не размеренно шагает, а бежит со всех ног, задыхаясь и судорожно хватая ртом воздух. Руки вспотели, привычная трость вдруг стала казаться тяжёлой и громоздкой.

Дорога привела к разрушенным воротам, за которыми виднелись лачуги заброшенной, вымершей деревни. Эмили, двигаясь перебежками от дома к дому, почти миновала улицу… Как вдруг из заколоченного окна одной из лачуг, казалось, такой же заброшенной, как и остальные, раздался негромкий голос:

— О, ты — Охотница на чудовищ? Хвала небесам. Ты не осознаешь своей ценности. Но тем хуже… Ночь долгая, а чудовищам нет числа.

Эмили отскочила, подняв трость и пистолет и приготовившись защищаться.

— Не бойся, храбрая Охотница, — проговорил невидимый обитатель заброшенного дома с добродушной иронией. — Я — не чудовище, я не собираюсь нападать. Наоборот, я хотел бы помочь тебе. Что ты ищешь в этом погибельном лесу? Уж не дорогу ли в ещё более погибельный университет?

— П-простите, но я вам не доверяю, — сказала Эмили, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Я не знаю вас и не знаю ваших намерений. Я не рискну принять помощь от незнакомца в таком месте.

— Похвально, весьма похвально, юная леди, — невидимый собеседник довольно хмыкнул. — Так и надо! В наше время излишнее доверие убивает вернее пули. А какую степень доверия считать в наше время излишней? Да любую, хе-хе… И тем не менее, я действительно не собираюсь причинять тебе вред. Ты ведь… На самом деле ты не Охотница, верно? Ты не видишь снов, ты не знакома с Куклой?

— Каких снов? С какой куклой? — пробормотала Эмили, медленно пятясь от заколоченного окна. Неужели там, в доме, — просто сумасшедший?..

— Неважно. Ох, юная леди, это совершенно неважно! — Странный обитатель лачуги вдруг разразился неприятным, визгливым смехом. — Раз ты не понимаешь, о чём я говорю… Тем лучше. Что ж, если тебе нужно в Бюргенверт, следуй тропинкой до заброшенной мельницы, там найдешь лифтовый механизм, а дальше… — За стеной завозились, зашуршали, и через некоторое время тот же голос, только будто бы слегка простуженный, закончил: — А дальше сама разберёшься, не маленькая. Чудовищ не бойся — незадолго до тебя тут проходил бравый Охотник, он расчистил тебе путь. Настоящий Охотник, из тех, кого хранит моё божество… — Собеседник хрипло кашлянул. — Ступай. Не трать время зря.

— Погодите… — Будто что-то кольнуло в сердце. Эмили невольно сделала шаг ближе к заколоченному окну. — Тот Охотник… А как он выглядел, не можете сказать?

— Как, как… — ворчливо отозвался голос из лачуги. — Для меня все Охотники одинаковы. Не разглядывал я его! Ну же, ступай, хватит болтать!

Эмили коротко кивнула невидимому собеседнику и зашагала в заваленный гнилыми досками проход между домами. Её догнал сдавленный шёпот, прервавшийся нездоровым смехом:

— О, Амигдала! О, Амигдала! О, пощади бедняжку… ха-ха-ха!..


В лесу за мельницей змей было больше, и выглядели они воистину устрашающе: некоторые клубки извивающихся змеиных тел, состоявшие, казалось, из сросшихся хвостами десятков пресмыкающихся, размером превосходили взрослого человека. Эмили обходила их стороной, прячась за деревьями, и не раз едва не наступила на клубки змей поменьше. С этими приходилось расправляться несколькими ударами трости.

Девушка продвигалась всё дальше в глубь отравленного леса, сама удивляясь собственной храбрости — или же безрассудству. Она ведь не была Охотницей, что бы там ни подумал этот странный обитатель заброшенной деревни. Да, она умела обращаться с тростью и пистолетом, но она никогда не проходила трансфузий, которые делали охотников такими сильными и выносливыми, обостряли их чувства…

Внезапная мысль выбила дыхание, как удар в солнечное сплетение. Эмили остановилась и огляделась по сторонам.

В лесу было темно. Конечно, кровавая Луна заливала открытые участки багровым светом, но он не слишком-то помогал отыскивать дорогу и видеть препятствия и опасных тварей под ногами — скорее наоборот: тени становились глубже, очертания искажались, и трудно было отличить реальные предметы от игры воспалённого воображения, подстёгнутого страхом.

А Эмили без труда ориентировалась в чаще, отличала извивающиеся змеиные тела от колышущихся ветвей, безошибочно находила тропинки в кромешной темноте под сомкнутыми кронами деревьев…

«Неужели это последствия всего лишь одной инъекции Древней Крови?..»

Вот теперь ей стало по-настоящему страшно. Девушка, закусив губу, согнулась и прижала к животу локти и предплечья, не выпуская оружия из рук. Нет, нет…

«Это не то, это не…»

Медленно и глубоко подышать. Унять сердцебиение. Глотнуть воды из фляжки на поясе. То или не то — какая теперь разница? Нужно двигаться дальше.

Спасать себя. Спасать своего ребёнка.

Ребёнка Кори, даже если он и не поверил бы в то, что это его ребёнок.

Эмили выпрямилась, опустила руки с оружием вдоль тела. На губах проступила жёсткая улыбка.

Что ж, пусть до этого времени она и не была Охотницей — теперь настало время стать ею. Другого пути нет.

«Древняя Кровь…»


Лес дышал сыростью и ядовитыми испарениями болот, стонал и бормотал шорохами, скрипами, свистом ветра в ветвях. Но, кроме змей, Эмили так и не встретила никаких враждебно настроенных обитателей. Лес пугал, но не нападал, будто испытывал новую Охотницу на храбрость… Перед решающим испытанием?

…Вымощенная грубо обтёсанными камнями дорожка вела куда-то вниз, к проходу между покосившимися исполинскими надгробиями. Эмили осторожно заглянула в затянутый лёгкой дымкой проход…

И едва успела отскочить, принимая боевую стойку. На неё неслись три чёрных тени — высокие худые фигуры в истрёпанных одеяниях с капюшонами. Первый воин почти достал её длинным изогнутым мечом, следующий за ним по пятам уже замахивался, обходя своего напарника…

— Благослови нас кровью…

Над небольшой площадкой, окружённой огромными надгробиями и уставленной могильными плитами поменьше, разнеслись нечеловеческие звуки. Эмили обмерла — звуки были настолько чужеродными, что, казалось, проскребли по мозгу через барабанные перепонки. И ещё сильнее сердце стиснуло холодом, когда девушка осознала, что эти звуки произнесла она сама…

«Похищение крови». Зов-приказ-благословение королевы птумеру, обращённый к подданным, рыцарям её крови, Хранителям Наследника Крови. Звуки нечеловеческого языка, безмолвной речи тех, кого люди вслед за несчастными птумеру стали именовать Великими Древними.

Как она смогла воспроизвести этот зов? Откуда он вообще взялся в её памяти?..

Но эти вопросы пришли позже. Сейчас же оцепеневшая от ужаса Эмили широко раскрытыми глазами смотрела на приближающихся к ней стражей королевы Ярнам — Теней, неведомо как очутившихся здесь, посреди Запретного леса, на кладбище нечеловеческого рода. Надписи на надгробиях давно стёрлись, и разобрать их было невозможно, но Эмили уже поняла, что они не были сделаны ни на одном из человеческих языков.

Первый из Теней, убрав в ножны саблю, остановился перед девушкой и коротко поприветствовал её наклоном головы. Эмили всмотрелась во тьму под капюшоном — и ничего не разглядела. Сзади к предводителю подошли второй и третий стражи-Тени; убрав оружие, они тоже коротко поклонились, затем опустили левые руки вдоль тел, а правые слаженно, будто по команде, подняли ладонями вперёд. Эмили вгляделась и увидела на бледной коже узких рук будто бы нарисованные запекшейся кровью символы: сияющий глаз с расходящимися от него лучами-ресницами…

«Благослови Дитя Крови, благословенна будь кровь Матери…»

Тройной шёпот на нечеловеческом языке морозом продрал по позвоночнику, не слышимый, а воспринимаемый нервными окончаниями, посылающими импульсы прямо в мозг. Эмили поёжилась и слегка поклонилась.

— Я скоро стану матерью, — сказала она, не рассчитывая на то, что Тени — птумериане по происхождению — поймут её. — Мои сородичи хотят забрать моего ребёнка. Так же, как забрали дитя у вашей королевы. Я ищу укрытие. Вы поможете мне?

Предводитель Теней кивнул, обернулся и указал тонкой рукой на каменную арку в дальнем конце кладбища. Его товарищи расступились, открывая девушке проход.

— Спасибо, — прошептала Эмили. — Мне очень жаль, что с вашей королевой случилось такое. Если бы я могла помочь… Поверьте, я сделала бы всё, что возможно.

Все трое снова поклонились, Эмили показалось — чуть ниже, чем до этого.


Предводитель Теней проводил нежданную гостью до арки, ведущей на территорию заброшенного университета. Эмили поднялась по каменным ступеням и обернулась. Страж-Тень стоял, сложив руки перед грудью и низко опустив голову.

— Ваша королева там? — тихо спросила девушка. Тень вскинулся, но снова наклонил голову, и Эмили только успела заметить две алые искры там, где у людей находятся глаза. Затем предводитель стражей медленно покачал головой — не отрицательно, а демонстрируя неуверенность.

— Вы сами не знаете, там ли она, — догадалась Эмили. — Вы ищете её, потому что не смогли выполнить свой долг? Вы здесь уже много веков, верно?

Короткий кивок.

— Вряд ли я могу помочь хоть чем-то, — печально сказала девушка. — Но… Просто знайте — мне очень жаль. Я не знаю, какой была ваша королева, злой или доброй, но… Никто, ни одна женщина в мире не заслуживает такого. Ну что ж… Прощайте. Я постараюсь что-то разузнать, и, если найду хоть какие-то следы вашей королевы, — она махнула рукой в проём арки, — обещаю, я вернусь и расскажу вам всё.

Она развернулась и шагнула под арку. Вдруг её плеча коснулась рука — и тут же отдёрнулась, будто её обладатель обжёгся о человеческое тело. Эмили изумлённо обернулась — и ахнула: Тень протягивал ей на раскрытой ладони небольшой пузырёк с тёмно-красной жидкостью.

— Что это?.. Кровь? — Эмили осторожно взяла пузырёк двумя пальцами и поднесла к глазам. В переливающейся за стеклом густой жидкости поблёскивали голубые искры, будто в крови растворилось звёздное небо. — Чья она? И что мне с ней делать?

— Чистая Кровь Рода, — прозвучал в сознании безмолвный ответ. — Пропуск.

— Пропуск? — растерянно переспросила Эмили. — Но куда? Кому её показывать?

Тень едва заметно покачал головой, развернулся и пошёл к ожидающим его товарищам.

— Что ж… Спасибо, — пробормотала Эмили, пряча пузырёк в отдельный кармашек поясной сумки. — Надеюсь, я сама пойму, как использовать эту кровь. Прощайте! — повысив голос, обратилась она к стражам и наконец решительно шагнула под арку.


Здание университета будто бы выпрыгнуло на незваную гостью из-под прикрытия деревьев и камней у дороги. Вот Эмили пробиралась по лесу, не похожему на обычный дикий лес единственно только мощёной тропинкой под ногами, — а вот она уже стоит на просторной террасе, выложенной искрошившимися, но всё ещё надёжными квадратными плитами, и, затаив дыхание, восхищённо разглядывает величественное здание, колыбель ярнамской науки — и ярнамского проклятия.

Главные ворота оказались распахнуты настежь, и Эмили сразу же прошла во внутренний двор, выходящий на набережную озера Лунного Отражения. Залюбовавшись серебристыми бликами на спокойной поверхности воды, она не сразу сообразила, что не так в этой умиротворяющей картине: луна, низко висящая в небе, была кроваво-красной и висела низко, как ей и полагалось в Ночь Охоты; а отражение её в воде озера было самым обычным, молочно-серебристым, мирным…

Пожав плечами, девушка направилась к дверям, ведущим в корпус университета, но раздавшиеся справа тихие звуки заставили её подобраться и замереть на месте, стиснув рукоять трости. От перил террасы с видом на озеро раздавались какие-то поскрипывания, постукивания и… Эмили застыла, вслушиваясь: так и есть. Тихие стоны.

Кто-то ранен! Возможно, кому-то нужна помощь!

Мигом забыв свой страх, девушка бросилась на звуки… и едва успела остановиться на верхней ступени террасы, разглядев, кто или что их издаёт. В углу у самых перил лежало, истекая желтоватой жидкостью, похожей на сукровицу, жуткое создание с огромной головой, усеянной десятками жёлтых глаз, с тонкими руками, похожими на лапки насекомого, и с недоразвитыми крыльями на спине. Эти крылья, неудобно подогнутые под тело, и издавали шуршание и постукивание, когда раненое существо пыталось расправить их.

Эмили, не раздумывая ни мгновения, подбежала и помогла уродливому обитателю университета принять более удобное положение. Многочисленные жёлтые глаза, помутневшие от боли, уставились на нежданную помощницу, как ей показалось, с испугом и недоверием… Но затем странное создание расслабилось и откинуло раздутую голову. Эмили услышала тихий прерывистый вздох. Существо умирало.

Быстро осмотрев раны, девушка тоже не сдержала горестного вздоха. Нанесены они были явно оружием Охотников, скорее всего, длинным мечом. Сердце сжала тоска: а не Кори ли побывал здесь?.. Эмили тряхнула головой: нечего тут выдумывать, многие Охотники пользуются клинками, изготовленными в мастерской Людвига, не только Ферн…

И раны эти клинки наносят обычно смертельные. Вот и сейчас, обречённо покачав головой, Эмили выпрямилась и опустила руки. Она ничем не могла помочь умирающему созданию, чей вид наводил на мысль, что, возможно, смерть для него — не самая горькая участь…

Эмили осторожно коснулась головы существа между россыпью глаз — будто щеки или лба умирающего человека, утешая и делясь теплом. Она слышала о «садах глаз» — учениках мастера Виллема, добровольно согласившихся участвовать в эксперименте по «выращиванию дополнительных глаз для мозга». Несчастные, знали ли они, на что соглашаются? Были ли они готовы?.. Эмили не могла считать их чудовищами, хотя не раз слышала, как её отец, Сэмюэль Лейтер, который когда-то давно имел тесные связи с Бюргенвертом, именовал их «проклятыми дураками, ради своих дурацких идей готовыми родную мать заживо сожрать». Она не верила в то, что учёные могли руководствоваться какими-то корыстными целями. Целью мастера Виллема было возвышение человечества до уровня богов без применения Древней Крови. Он и его ученики пошли по пути совершенствования себя, укрепления связи собственных глаз с мозгом. Они соглашались на это добровольно и, конечно же, были готовы к последствиям… Или не были?..

Но, если вспомнить Церковь Исцеления, возможную связь кровослужений с распространением Чумы Зверя… Если вспомнить викария Амелию…

Может быть, мастер Виллем всё же был прав?

Да, они были готовы. Они добровольно шли на риск.

«Эволюция без отваги станет погибелью нашей расы». Откуда в голове всплыла эта фраза?.. Эмили потёрла лоб. Что-то многовато на сегодня озарений. Язык птумеру, непонятные воспоминания-видения о словах, которых она не могла слышать или читать…

Задумавшаяся Эмили встряхнулась, когда лежащий перед ней бывший ученик мастера Виллема издал долгий прерывистый вздох. Тонкая рука с уродливо вытянутыми пальцами поднялась и опустилась на предплечье девушки. Жест благодарности? Или мольба о сострадании?.. У Эмили сжалось сердце. Она накрыла жуткую кисть «сада глаз» своей ладонью и слегка сжала. Умирающий медленно выдохнул — и грудная клетка будто бы ввалилась и больше не поднялась. Жёлтые глаза помутнели. Пальцы уродливой кисти судорожно напряглись — и расслабились. Эмили осторожно сняла со своего предплечья руку существа, отяжелевшую так, как бывает только у мертвецов. Всё было кончено.

— Да примут твою душу милосердные небеса… — прошептала девушка, вытирая глаза тыльной стороной ладони. Почему-то ей было нестерпимо жаль это несчастное создание. Бывший учёный, сохранивший разум, жил все эти десятилетия в покинутом университете, осознавая, что все его жертвы, все усилия, все мучения не привели ни к чему… Кроме такой вот жуткой жизни и ужасной смерти. Что ж, он хотя бы умер не в одиночестве…

Уняв слёзы, Эмили поднялась на ноги и направилась к дверям корпуса. Створки распахнулись с громким скрипом, и девушка снова замерла на месте, вслушиваясь: жалобный вскрик потревоженного здания словно бы эхом повторил тихий человеческий стон.

Ещё раненый? Эмили буквально взлетела по скрипучей винтовой лестнице на второй ярус двухуровневого зала. По второму этажу шла галерея, уставленная книжными шкафами и какими-то приборами для астрономических наблюдений. Стон донёсся из угла за сундуком, задвинутым в угол между стеллажами. Эмили пробралась между стопками пыльных книг и вгляделась в темноту.

У подножия шкафа что-то белело. Это не «сад глаз», догадалась девушка, а человек в светлом одеянии — у служителей Белой Церкви какие-то подобные…

— О… Ещё одна… Охотница, — послышался из угла прерывистый голос. Женский. — Ты пришла завершить то, что не доделал твой товарищ? Что ж… Много сил тебе не потребуется. Давай…

— Я не Охотница, — пролепетала Эмили, отшатнувшись.

— Как это не Охотница? — Несмотря на то, что женщина говорила с трудом, ехидство в её голосе угадывалось без труда. — Если человек одет как Охотник, вооружён как Охотник, да ещё и пробился в университет мимо стражей королевы Ярнам, как его ещё назвать, если не Охотником, а?

— Это… Долго объяснять. — Эмили, совладав с собой, снова приблизилась и демонстративно опустила трость на пол, разглядев наконец лежащую женщину: залитые кровью белые одеяния, на глазах повязка, треугольный колпак валяется рядом. Хор?.. — Я не собираюсь вас убивать, наоборот… Я немного врач, я могу помочь… Если это ещё возможно.

— Вот как… — В голосе собеседницы прозвучало плохо скрываемое сомнение. — Это очень странно, но… Я не откажусь от помощи, я же не сумасшедшая. Если вправду можешь помочь… Буду очень благодарна. Ох… — Она помолчала, явно пережидая приступ боли, потом медленно выдохнула. — А если… Не получится… Я прошу тебя, будь милосердна к мастеру Виллему. Он и так настрадался… Если этот ненормальный не убил старика, конечно.

— Какой ненормальный? Что тут произошло? — Эмили опустилась на колени перед женщиной и сняла со спины заплечный мешок с припасами. Она задавала вопросы, а руки будто бы сами по себе выполняли привычную работу: разрезать окровавленную одежду, осмотреть раны, обработать, прикинуть, нужны ли швы…

— Ну, тот Охотник, который… А-а-а… Ничего, ничего, потерплю. Тот, который меня так отделал. Он решил, что убил меня… обшарил… А-а! Ох… Обшарил мои карманы и пошёл дальше. В лунарий, к мастеру Виллему. И не вернулся. Ох, боюсь… М-м-м…

— Всё, уже всё, — пробормотала Эмили, обрезая нить, которой зашивала рану. — Вы очень сильная. Многие мужчины, которым я накладывала швы, вопили и брыкались так, что мне приходилось звать на помощь, чтобы их кто-то подержал.

— Ну, у нас тут всегда было… Скажем так, не очень легко. — Женщина подняла руку и стянула с лица повязку. Эмили уставилась ей в лицо: немолодая, серые глаза обведены тёмными кругами, волосы то ли светлые, то ли совершенно седые. — Я привыкла к боли. А почему ты лечишь меня… Так, по старинке? У тебя нет крови?

— Есть… — Эмили растерялась. Она совершенно не была уверена в том, что этой странной женщине в одеяниях высших иерархов Церкви Исцеления следует рассказывать о её сомнениях насчёт целительной Древней Крови. — Просто я…

— Просто ты решила не тратить её на незнакомку, да ещё и, возможно, на врага. — Женщина устало прикрыла глаза. — Что ж… Понимаю.

— Нет, не в этом дело! — запротестовала Эмили. — Просто вы… Вы из Хора, верно? Вы ведь знаете, что творится в Ярнаме?

— А… — Женщина снова открыла глаза. — Вот ты о чём. Ты не хотела… Опасалась оказаться наедине со зверем. Боялась, что я обращусь в чудовище так же, как… Наш глава когда-то. Как Лоуренс.

— Н-ну… Примерно так, — пробормотала Эмили, пряча взгляд.

— Примерно? То есть дело всё-таки не в этом? А в чём же?

— Просто… — Эмили глубоко вздохнула и стиснула руки перед грудью. — Я… Не доверяю Древней Крови. Меня ни разу не лечили ею, я ни разу не проходила кровослужения. И, возможно, только благодаря этому я…

— Благодаря этому ты — до сих пор человек, — закончила за неё бывшая служительница Хора. — Что ж, понимаю тебя. О Идон всевидящий, я как никто понимаю тебя! — Она прерывисто вздохнула. — Я стольких коллег и друзей потеряла… Я вернулась сюда, надеясь, что мастер Виллем за эти годы нашёл хоть какие-то ответы… А нашла только… Нескольких бывших однокурсников, почти лишившихся рассудка от одиночества и отчаяния. Мастера Виллема, беспомощного, неподвижного… И мою малышку Ром… В таком состоянии… — Женщина прикрыла глаза и закусила губу. — Я помогала им чем могла. Ректор уже совершенно не способен позаботиться о себе. А Ром… Ей уже ничего и не требовалось. Она уже не принадлежит… Не принадлежала миру яви.

— Не принадлежала?..

— Да. Тот Охотник… Я знаю, зачем он явился. Кто-то сказал ему, что Ром охраняет врата в Кошмар. Кто-то, кому нужно, чтобы кошмар стал явью…

— А что делает… делала Ром на самом деле?

— Ром осталась вершить ритуал, сдерживающий Кровавую Луну. Только она одна могла… Скажи мне, добрая не-Охотница… Луна на небе… Она красная?

— Да, — прошептала Эмили, уже зная, что будет произнесено дальше.

Служительница Хора закусила губу сильнее. Из уголка ее глаза к виску покатилась капелька, блеснувшая в свете факела.

— Это означает, что моя милая Ром погибла, — прошептала женщина. — И… Это означает, что миру пришёл конец. Кошмар вырвался в мир яви. Тот Охотник… Да, он не знал, что творит, он хотел спасти всех, но… Он погубил всех нас. Ярнаму конец. Всему нашему миру — всему тому, что мы знали и любили, теперь настанет конец.

13

Неужели явь обернулась кошмаром?..

Или она всегда им и была?


Ферн метался по часовне, не решаясь выбрать направление. Куда бежать, где искать Эмили? Что вообще происходит, почему Агата ведёт себя так, будто…

Внезапное озарение обожгло космическим холодом. Он… Во сне? И как же теперь проснуться?

Выбежав из дверей часовни, Ферн бросился вверх по лестницам Соборного округа — зачем-то ноги сами несли его к Главному собору. Поднимаясь по его широкой лестнице, Охотник вдруг увидел у перил на самом верху какую-то тёмную кучку то ли тряпья, то ли…

Ползли по ступеням тоненькие ручейки крови, срывались каплями всё ниже и ниже, и следом за ними будто бы липким туманом стелилось по каменным плитам хриплое тяжёлое дыхание…

Охотник несколькими прыжками взлетел на верх лестницы и бросился на колени рядом с нахохлившейся, как настоящая ворона, Эйлин.

Старая Охотница дышала рвано и тяжело, с присвистом, опущенная голова её бессильно покачивалась в такт дыханию. Ферн положил ей руку на плечо.

— Госпожа Эйлин… Что с вами? Кто это вас так?.. У вас кровь закончилась? Сейчас я… — Он потянулся к подсумку, но Эйлин покачала головой.

— Не волнуйся, мальчик… Есть у меня кровь, всё будет хорошо. Просто надо… Отдохнуть, да… А ты… Берегись, не ходи в собор, там… — Она кашлянула и тихо застонала. — Там засел один… Он — моя добыча, уходи, это мой счёт.

— Кто там? — Ферн с тревогой оглянулся на распахнутые двери собора. — Это он вас ранил? А почему он не выходит, не… — Он хотел сказать «добивает», но не смог произнести этого. Эйлин выглядела… Умирающей. А Ферну очень не хотелось верить в то, что он видел.

— Затаился и ждёт, — выдохнула Эйлин. — Не знаю, чего… Он… Он безумен, разве он будет действовать логично? Уходи, пока он тебя не заметил.

— Вы точно подлечите себя? — с сомнением спросил Ферн. — Давайте я вколю вам кровь…

— Иди-ка ты отсюда! — сердито выдохнула старая Охотница. — Не заставляй меня… Ещё и за тебя переживать.

— Ну уж нет. — Ферн решительно помотал головой. — Я вас тут одну не оставлю. Давайте я отнесу вас в часовню. Тут недалеко, да вы и сами знаете. — Он поднялся на ноги и, не обращая внимания на шипение и слабые попытки сопротивляться, взял на руки старую Ворону. Она оказалась лёгкой, будто перья её костюма поддерживали её тело в воздухе, как у настоящей птицы.

«Ох, как бы сейчас мне пригодилась помощь Эмили…» — мелькнула горькая мысль. Ну что ж, раз они с женой оказались по разные стороны барьера, отделяющего сон от яви, придётся справляться самому.

Уложив Эйлин на тюфяк в комнатке, служившей Эмили лазаретом (и мимолётом удивившись: почему здесь так затхло и пыльно, будто бы комнату не открывали и не проветривали уже очень давно?), Ферн, несмотря на протесты, вколол раненой Охотнице пару шприцов крови. Дождавшись, пока она перестанет тихо постанывать от боли и расслабленно откинется на набитую соломой подушку, он помог «пациентке» улечься поудобнее и накрыл ветхим одеялом.

— Так-то лучше, — пробормотал он. — Давайте-ка снимем с вас маску, и вы отдохнёте. Здесь безопасно. Сейчас принесу вам поесть.

— Неугомонный ты, парень, — проворчала Эйлин, стягивая свой «клюв». — Такие долго не живут, ты знаешь?..

— Сколько надо, столько и проживу, — отмахнулся Ферн и вышел из комнаты.

В часовне всё было не так… Охотник с трудом отыскал скудный запас еды, налил в надколотую кружку чистой воды и вернулся в лазарет. Эйлин дремала, но при звуке шагов вскинулась и сжала рукоять сложенного Клинка Милосердия, которую так и не выпустила из руки.

— Это я, — успокаивающе произнёс Ферн. — Простите, что так долго. Тут всё как-то поменялось… Без Эмили.

— Без Эмили? — удивлённо переспросила Эйлин. — А куда она делась? Мальчик мой… Неужели… — Она приподнялась на постели и посмотрела на Ферна с таким сочувствием, что у Охотника сжалось сердце.

— Значит… — Он с надеждой и страхом вгляделся в лицо старой Охотницы. — Значит, вы её помните?

— Ещё бы мне её не помнить, — усмехнулась Эйлин. — О ней весь Ярнам говорит. Так что — с ней что-то случилось? Бедный ты мальчик, вы ведь так недавно женаты…

— Я… Ох, госпожа Эйлин… — Ферн обессилено опустился на пол рядом с тюфяком и провёл рукой по лицу. — Я ничего не понимаю. Я пришёл сюда сегодня — и не нашёл Эмили. Спросил у Агаты, не знает ли он, куда она ушла — а Агата сказал, что вообще понятия не имеет, кто такая Эмили… И что я никогда не был женат, и моя жена мне просто приснилась. Я бы подумал, что бедняга сошёл с ума, но… — Ферн тоскливо оглядел комнату. — Всё тут изменилось. Все вещи не на своих местах. Грязно, пыльно… Эмили ни за что не допустила бы такого. Что произошло? Я не понимаю…

— Ох, сны… — Эйлин приподнялась на локтях и сочувственно вгляделась в лицо Охотника. — Это такая странная штука, мальчик. Я больше не вижу снов. А ты видишь? Ты знаком с Куклой? Ты разговариваешь с Германом, когда он не спит в своём саду? Малютки-Посланники протягивают тебе тонкие бледные руки, чтобы перенести туда, куда ты желаешь попасть? — Она мечтательно улыбнулась. — Прекрасный сад, чудесный аромат белых, похожих на звёзды цветов… Лестница ведёт мимо ряда надгробий к дверям мастерской. А внутри… Горит камин, пахнет кофе, на верстаке разложены инструменты… Я скучаю по тем временам, — призналась она тихо. — Но… Я рада, что эти сны отпустили меня. Теперь я хотя бы знаю, где заканчиваются сны и начинается явь. А ты, похоже, только что потерял эту границу.

— Я… Я действительно запутался, — прошептал Ферн. — Потерялся… Погодите! — Он с силой сжал виски ладонями. — Я вспоминаю, что… Герман предупреждал меня, что опасно доверять снам, что они могут подменить собой реальность. Он сказал тогда, что… Да, он сказал, что я должен избавиться от снов о девушке, которая стала моей женой! — Он с ужасом уставился на строгое и печальное лицо Эйлин. — Так, выходит… Эмили просто мне приснилась?

— Не так всё просто, парень. — Охотница невесело усмехнулась. — Я ведь тоже была с ней знакома. А я давно уже не вижу снов, я ведь сказала.

— И как это понимать?! — Ферн потряс головой. В мозг вползали ледяные щупальца безумия. — Где моя Эмили, если она реальна, если она не приснилась мне? Куда она пропала и почему всё здесь так изменилось?

— Красная Луна взошла, — медленно проговорила старая Охотница. — Грань между человеком и чудовищем тонка, но окончательно размыть её Луна может только на границе сна и яви. Я не знаю, мальчик, что с тобой приключилось. Я бы предположила, что ты видишь меня во сне, но я-то тебя тоже вижу, а я точно не могу видеть снов… Ищи ответы, пробирайся в глубь мира снов, коснись самих Кошмаров. Возможно, твоя Эмили где-то там.

— Ладно, буду искать, — пробормотал Ферн. Голова у него шла кругом. — А что мне ещё остаётся?.. — Он поднялся на подгибающиеся ноги. — Отдыхайте, госпожа Эйлин. А я пойду осмотрюсь — выясню, что ещё изменилось в Ярнаме.

— Береги себя, — сказала ему вслед старая Охотница. — Если ты пропадёшь, то кто же отыщет Эмили и вернёт её домой?

Ферн рассеянно покивал, прикрывая за собой дверь лазарета. Первым делом он собирался отправиться по другому делу, но Эйлин об этом говорить не стоило…


Главный собор после смерти викария Амелии пустовал. В живых (или хотя бы в здравом рассудке) не осталось ни одного служителя Церкви Исцеления, кто мог бы поддерживать там порядок, зажигать свечи и читать молитвы перед алтарём с черепом Первого Викария. Ферн несколько раз заглядывал внутрь, но входить не решался: гулкая пустота под величественными сводами дышала холодом и пахла смертью.

Охотник медленно поднимался по лестнице, ведущей в алтарный зал. Прислушивался: не раздадутся ли какие-нибудь звуки, которые могли бы подсказать, что за враг притаился в соборе. Но было совершенно тихо, и только где-то словно бы что-то медленно капало.

Достигнув вершины лестницы, Ферн остановился и вгляделся в полумрак. Сквозь витражные окна проникало совсем мало лунного света, и простой человек, чьё зрение не было усилено инъекциями Древней крови, вряд ли смог бы что-то разглядеть.

Охотник же успел увидеть, что от алтаря к нему метнулась тень.

Мелькнул в тусклом лунном луче размытый, туманный силуэт. Исчез там, появился здесь… Взглядом не уследить! Что это за существо?

Почти невидимый противник вдруг возник совсем рядом, и Охотник едва успел вскинуть пистолет, чтобы выстрелом сбить тому атаку. Враг отступил на пару шагов, и Ферну наконец удалось рассмотреть его чуть более отчётливо: в руке изогнутый меч, на голове металлический шлем, тускло поблёскивающий в лунном свете. И… Одеяние из перьев, такое же, как у Эйлин.

«Ворон?.. Не может быть…»

Сам Кровавый Ворон Кейнхёрста.

Ферн слышал о нём, но никогда несталкивался, и уже привык считать его историю чем-то вроде мрачной легенды. Когда-то давно отряд Охотников Церкви под предводительством мастера Логариуса напал на замок Кейнхёрст, желая истребить всех подданных королевы Аннализы, последней носительницы крови птумерианской королевы Ярнам. Безумный фанатик Логариус ненавидел кейнхёрстцев, которых называли Нечистокровными, до такой степени, что без малейших колебаний организовал и возглавил настоящее избиение. В замке тогда погибли все: и рыцари Аннализы, и их жёны и дети, и слуги… Только саму королеву Палачам не удалось умертвить: Запретная кровь королевы Ярнам сделала её бессмертной. Но Логариус поклялся прервать кейнхёрстский род раз и навсегда, поэтому сделал всё, чтобы отрезать Аннализу от мира: заперев её в тронном зале, он добровольно надел на себя Корону Иллюзий, позволяющую скрыть эту часть замка от любого нежелательного визитёра. И только его смерть развеяла морок, явив миру мрачные тайны Ледяного замка.

А убил бывшего мастера Логариуса, предводителя и вдохновителя банды Палачей, не кто иной, как Охотник Ферн…

Он помнил ужас и отвращение, охватившие его, когда он узнал жуткую правду. Да, Нечистокровные отнюдь не были безгрешными, невинными мучениками. Да, они похищали ярнамитов для того, чтобы добывать из их крови сгустки и преподносить своей королеве, потому что только так она могла выносить и родить новое Дитя Крови. Но в глазах Ферна никакие злодеяния и прегрешения королевы и её двора не стоили ужасной мучительной смерти детей, жён рыцарей и простых слуг, никоим образом не ответственных за проводимые в замке ритуалы.

Ферн убил Логариуса без сожалений и угрызений совести, развеял иллюзию и вошёл в тронный зал последней из Нечистокровных. Конечно, он не стал присягать ей на верность, но преклонил колено, проникнувшись уважением к стойкой королеве, в одиночестве хранящей память, честь и кровь своего рода в пустом и мёртвом, продуваемом ледяными ветрами замке. И пообещал себе иногда наведываться к Её одинокому величеству и… Просто приветствовать и выслушивать ответное приветствие, произнесённое холодным и усталым голосом.

Он думал, что Аннализа — и в самом деле последняя из Нечистокровных. А оказалось…

Думать ему, впрочем, сейчас было некогда. Уже в следующее мгновение он кружил по залу собора в смертельном танце, будто невидимой нитью связанный с нечеловечески быстрым и ловким противником. Ворон, казалось, не ступал по мозаичным плитам пола, а исчезал в одном месте и появлялся в другом, атакуя внезапно и молниеносно. Вдруг он вонзил свой изогнутый меч в собственное тело. Клинок охватило тусклое багровое сияние, казалось, впитавшее свет красной Луны, льющийся в окна. Ферн, поражённый этим зрелищем, на мгновение потерял концентрацию… И через мгновение дымящийся алым туманом Чикаге с жадностью напился его крови.

Бедро и бок вспыхнули жуткой болью, дыхание перехватило. Охотник вскинул пистолет и не целясь выстрелил несколько раз, пытаясь разорвать дистанцию и улучить момент для использования шприца с кровью. Но с этим противником привычный манёвр оказался бесполезен: с лёгкостью увернувшись от пуль, Ворон выстрелил в ответ. Чудовищный удар в плечо — и левая рука Ферна онемела и бессильно разжалась, пистолет упал на пол и отлетел в сторону.

Глаза застилал кровавый туман. Мелькнула мысль: «А проснусь ли я?..» Ферн из последних сил попытался отразить мечом удар изогнутого клинка Ворона. Не получилось…


…Сколько их было, этих «ложных смертей»? Пробуждения возле ламп, с колотящимся сердцем и затухающей пульсацией боли в том месте, куда пришёлся смертельный удар. Тающие в сознании отголоски дикого, животного ужаса: возможно, разум и привык к тому, что эти смерти — не настоящие, а вот тело и инстинкты так и не смогли поверить в то, что больше нет для Охотника смерти, пока его хранит Сон…

Счёт шёл на десятки, а возможно, и на сотни. Но привыкнуть к такому невозможно. И каждый раз, умирая, Охотник умирал по-настоящему. Навсегда. Не веря, что проснётся.


— И кто из нас опьянён кровью? — пробился сквозь гул в ушах свистящий, как клинок, голос. Такой же холодный и бесстрастный, как голубоватая оружейная сталь. — Вы — церковные убийцы, вы целиком состоите из крови, почему же вам её всё мало?

Милосердная тьма не спешила обнимать Охотника. От онемения в руке не осталось и следа, теперь плечо словно бы драли когти ликантропа. Бок и бедро горели, и эта боль не давала сознанию покинуть тело, несмотря на то, что от потери крови в ушах всё усиливался противный писк, а глаза застилал тошнотворный жёлтый туман.

Ферн не почувствовал, как упал на пол, не ощущал холода каменной мозаичной плиты под собой. Весь его мир сейчас состоял из боли и горечи.

«Неужели я не проснусь?..»

«Эмили… Я не найду тебя…»


Раз уж сон не желает забирать Охотника…

— Логариус… Мёртв, — выдыхает Ферн. Или ему только кажется, что выдыхает? Ни звука не слышно. — Ты можешь… Пройти… К ней.

— Что?! — А ведь казалось, что боль уже не может стать сильнее — что ж, оказывается, это только казалось. Ворон бесцеремонно и безжалостно встряхивает раненого, точнее, умирающего Охотника. — Что ты сказал?

— Я сам… — Уже не слова, не шёпот, не дыхание — кровавые пузыри вырываются изо рта. Только так может Ферн договорить то, что он должен договорить перед смертью. — Убил… И развеял… Иллю…

И это ещё не предел боли. Тело Охотника выгибается, бьётся в судорогах. Спустя наполненную невыносимыми страданиями вечность Ферн вновь осознаёт себя — и недоверчиво прислушивается к собственным ощущениям: боль ушла… И вот что странно: эти ощущения, эти судороги хорошо знакомы Охотнику — так действует Древняя Кровь, когда исцеляет смертельные раны. Значит, Ворон вколол ему кровь. Удивительно — хотел убить, а вместо этого вылечил. Зачем?

Итак, Ферн всё ещё жив. Лежит на холодном полу собора, смотрит на его теряющийся в багровом полумраке свод. И сбоку, на краю поля зрения тускло поблёскивает металлический шлем.

— Ты убил Логариуса? — спрашивает знакомый и незнакомый голос. Неживой, холодный — но сквозь этот холод рвётся пламя. В ледяных интонациях, как в железной клетке, яростно бьётся… Надежда?

— Да, — слабым, но твёрдым голосом подтверждает Ферн. — Я собственноручно умертвил этого мерзавца и засвидетельствовал своё почтение её величеству Аннализе, королеве Кейнхёрста. Я… Сочувствую вашим потерям, — добавил он, чуть вывернув шею, чтобы посмотреть на Ворона — заглянул бы в глаза, но они скрыты шлемом.

— Вот как, — тихо произносит Ворон. Шлем исчезает из поля зрения Охотника и через некоторое время появляется — уже выше. Кейнхёрстский рыцарь, встав на ноги, смотрит на Охотника с высоты своего немалого роста. — Что ж. Я, Альбер де Кейнхёрст, благодарю тебя, неизвестный мне Охотник, за то, что ты отомстил за наш род, хотя, полагаю, цель твоя состояла в другом. Ты можешь встать? — Он протягивает руку в латной перчатке. Ферн хватается за неё и поднимается на ноги. Мгновение они стоят так — рука в руке, маска Охотника к металлу кейнхёрстского шлема — затем отступают на шаг друг от друга и коротко кланяются.


***
— А почему ты напал на Эйлин? — спросил Ферн. — Она уж точно не принимала участия в нападении на Кейнхёрст. И явно не одобряла действий Логариуса.

— Знаю, — с лёгким вздохом отозвался Ворон. — Эйлин… Всегда была справедлива. Несмотря на то, что у неё есть… — Он замялся. — Скажем так, её взгляд немного заслоняют некоторые убеждения, и нередко они бывают ошибочными. На самом деле это не я напал на неё, а она на меня. — Последний рыцарь Кейнхёрста обхватил себя руками и отвернулся. — Решила, что я безумен. Что опьянён кровью. А я просто… Делал то, что должен был. — Он хотел ещё что-то, добавить, но замолчал, глядя на алтарь с черепом Лоуренса.

— Ты… Так это ты истребил всех Палачей? — догадался Ферн. — Я слышал о том, что их не осталось, что все Охотники из того отряда погибли загадочным образом. Ты выслеживал их и убивал, так? И Эйлин решила, что ты безумен… Странно.

— Я же говорю — иногда её суждения бывают странными, — сказал Ворон… Альбер. — Она видит то, что укладывается в её картину мира. Понимаешь, она не из тех, кто видит смысл в мести.

— Понимаю. И теперь понимаю, почему ты её не убил.

— Я вообще не хотел с ней драться. Но защищаться всё же пришлось, иначе она убила бы меня, а это, как бы сказать, не входило в мои планы. — Альбер усмехнулся. — Я видел, что ты унёс её куда-то. С ней всё в порядке?

— Надеюсь. Я вколол ей два шприца крови. Когда я уходил, она засыпала.

— Это хорошо. — Голос рыцаря стал… Ещё чуть менее холодным. — Я… уважаю её. В своё время она очень мне помогла. Но это было давно.

— Хорошо, что всё так разрешилось… А на меня ты почему напал?

— Ну, я подумал, что Эйлин наговорила тебе всякого, и ты пошёл меня убивать, — Альбер с сухим смешком развёл руками. — Оно ведь так и было, верно?

— Да, именно так. А вот мне интересно… Если бы ты меня всё-таки убил, я проснулся бы у лампы?

— У какой лампы? — удивлённо переспросил рыцарь.

— Неважно, — Ферн махнул рукой. — Главное — что мы всё-таки разрешили это… Кхм, недоразумение, ты можешь отправиться к своей королеве, а я жив и могу продолжить свои поиски.

— А кого или что ты разыскиваешь? — заинтересовался Альбер.

— Жену, — угрюмо отозвался Ферн. Ему не очень-то хотелось пускаться в объяснения того, что с ним происходит — раз уж Альберу ничего не известно о лампах (кстати, в соборе ведь была лампа, куда она подевалась?..), то вряд ли он поймёт все эти сложные хитросплетения снов и яви, в которых запутались Охотник и его жена…

— Ох… Сочувствую тебе, — сказал Альбер. — В наше время, если кто-то потерялся… А как она выглядит? Возможно, я смогу помочь.

Ферн как смог подробно описал внешность Эмили. Мало ли что, а вдруг…

— Трость-хлыст, говоришь?.. — Рыцарь задумался, постукивая пальцами левой руки по предплечью правой. — Не часто в наше время можно встретить Охотниц с таким оружием. Может, я её и видел… Погоди, погоди… Возможно… Я не уверен, — он поднёс руку к шлему, будто бы намереваясь снять его, но всё же опустил. — Мне кажется, я видел кого-то похожего в Старом Ярнаме. Ты как, ладишь с Джурой?

— У нас… Вооружённое перемирие, — невесело усмехнулся Ферн. — Я не трогаю его драгоценных чудовищ… Пока они не трогают меня. А они… Трогают меня всякий раз, как я там оказываюсь. Я защищаюсь, Джура на меня орёт, расходимся крайне недовольные друг другом… Но живые. И на том спасибо.

— Прекрасно, — хмыкнул Альбер. — Я-то туда лишний раз не суюсь, не хочу нервировать старикана. Но иногда… Приходилось. И вот перед тем, как прийти сюда, я заглянул в Старый город. Надо было… Проверить кое-что. И видел там Охотника с тростью. Щуплого такого Охотника, невысокого и очень шустрого. Возможно, женщину. Сходи, расспроси Джуру, может, он что-то знает.

— Спасибо, — Ферн поклонился Ворону-Альберу так, как было принято среди старых Охотников — отведя правую руку за спину, а левую подняв к груди. — Я раз познакомиться с тобой. И вдвойне рад, что никто из нас сегодня не умер.

— И Эйлин тоже, — ворчливо добавил Альбер. — Поговори с ней… Потом. Может, всё-таки поймёт. И отстанет от меня.

— Честно говоря, сильно сомневаюсь, — вздохнул Ферн. — Но, как минимум, я приложу все усилия.

— Спасибо тебе. — Альбер неожиданно склонился в церемониальном рыцарском поклоне. — За то, что ты сделал для моей королевы и нашего рода.

— Не за что, — пробормотал Ферн. — Я — Охотник. Я охочусь на чудовищ. И если этим чудовищем вдруг оказывается человек… — Он не договорил. Альбер понимающе кивнул — и будто бы растворился в воздухе. Мелькнули черные перья, похожие на подхваченные ветром хлопья пепла. Только запаха гари они после себя не оставили…

14

Проведав Эйлин в часовне (старая Охотница спокойно спала, впрочем, не выпуская из руки Клинок милосердия), Ферн отправился в Старый Ярнам. Ночной город казался вымершим; где-то в отдалении трещало пламя, но ни человеческих голосов, ни воя чудовищ, ни выстрелов Охотников слышно не было. Это спокойствие пугало намного сильнее обычного шума: Ферна преследовала мысль о том, что он в одиночестве очутился на изнанке мира яви, в его собственном Ярнаме-кошмаре…

Огромная красная Луна заливала улицы тревожным светом, делая тени ещё резче, а темноту в подворотнях и арках — ещё глубже. Кровавый шар, казалось, завис над городом в неустойчивом равновесии, и любой громкий звук или неосторожный шаг приведут к тому, что Луна скатится со свинцовых облаков на Ярнам, ломая шпили величественных зданий, кроша и обрушивая стены, мосты и лестницы, — и разобьётся, а точнее, лопнет, как раздутое брюшко гигантского кровососущего насекомого; и небесная кровь затопит улицы, смешавшись с уже пролитой на мостовые кровью людей и чудовищ.


По тайному ходу Ферн спустился на окраину Старого города, в церквушку, к двери которой неугомонный Джура прикрепил покрытую копотью и бурыми пятнами записку: «Этот город давно покинут. Охотникам тут не место». Протиснувшись между тяжёлыми створками, он шагнул на небольшую площадку-террасу, с которой когда-то открывался прекрасный вид на нижние кварталы — лабиринты узких улочек, ведущих к церкви Доброй чаши и старому кладбищу. Сейчас нижний город тонул в сизом дыму, окрашенном багровыми оттенками лунного света.

Вот и мост, знакомый до последней выщерблины в брусчатке. Ферн ступил на него, как всегда, сжимая рукоять меча и напряжённо вглядываясь вперёд, в затянутое дымом пространство по другую сторону горбатой каменной «спины». Оттуда обычно, как ни готовься, как ни всматривайся, внезапно и резко выскакивали местные жители — заражённые и обратившиеся горожане. Они до судорог боялись огня, что было неудивительно, если вспомнить, сколько их сородичей погибло здесь в «очищающем пламени» Охотников Церкви Исцеления, — и поэтому Ферн обычно брал с собой зажжённый факел, чтобы отпугивать чудовищ: тогда имелся шанс пробраться вглубь старых кварталов невредимым, ни разу не пустив в ход оружие и, соответственно, не разозлив Джуру.

Ферн никогда не замечал в поведении местных обитателей признаков человечности — для него они были просто чудовищами, дикими зверями, алчущими крови. А сейчас, шагнув в клубы едкого дыма и не дождавшись уже привычной атаки, Охотник, щуря слезящиеся глаза, разглядел удивившую и поразившую его сцену: у стены здания сидели двое поросших шерстью, наполовину обратившихся горожан, и один каким-то тряпьём перевязывал второму руку чуть выше локтя, время от времени наклоняясь к уху раненого и бормоча что-то явно успокаивающее. Рядом стояла закутанная в серые лохмотья заражённая, держа в одной костлявой руке помятый и закопчённый котелок, в другой — какой-то бесформенный комок. Когда её сосед закончил перевязку, она протянула этот комок раненому. Тот закивал, что-то пробормотал и впился в непонятный кусок зубами. Ферн догадался, что это какая-то еда, но по цвету явно не мясо, а значит, местные обитатели питались не только лишь случайно забредающими сюда людьми…

А ещё они, оказывается, обладали состраданием и помогали друг другу. Совсем как люди?.. Ферну невольно вспомнился лазарет в часовне Идона. А может, Джура в чём-то прав?

Охотник медленно приблизился. Заметив его, заражённая дёрнулась и пронзительно завизжала. Сидящие на тротуаре раненый и его «лекарь» вскинулись и уставились на Ферна, с опаской косясь на факел и заслоняя лица покрытыми жёсткой шерстью руками.

Ферн отвёл руку с факелом назад.

— Я вас не трону, — сказал он медленно и внятно, вглядываясь в лица заражённых и пытаясь определить, понимают ли они его. — Мне просто надо пройти к башне и поговорить с Джурой. Я… Я пришёл не охотиться. У меня важное дело. Пропустите меня… Пожалуйста.

Тот заражённый, что бинтовал руку товарищу, несколько мгновений внимательно разглядывал Охотника из-под нахмуренных косматых бровей, затем медленно кивнул. Ферн кивнул в ответ и двинулся дальше, к короткой широкой лестнице, ведущей на террасу с обрушившимися во время давнего пожара перилами. Все чувства Охотника были обострены: он не доверял обратившимся и, пройдя мимо них и удаляясь, подсознательно ожидал нападения, но его так и не последовало. Однако за спиной послышались осторожные шаги, и Ферн обернулся, едва сдержавшись, чтобы не вскинуть оружие. Но заражённый, следовавший за ним в нескольких шагах, развёл руками, демонстрируя, что не собирается нападать, а потом указал вперёд, где в клубах сизого дыма двигались сгорбленные силуэты. Ферн догадался, что его «сопровождающий» хочет убедиться, что Охотник действительно не собирается причинять никому вреда, а заодно предупредить местных жителей, чтобы не нападали первыми и не нарушали хрупкое «перемирие».

Ферн шёл по знакомым улочкам, переходам и лестницам со всё усиливающимся чувством нереальности происходящего. Старый Ярнам, одно из самых опасных мест в городе, встречал его хотя и насторожённой, но всё же тишиной. Никто не рычал, не визжал, не скрежетал когтями по камням, стремясь впиться Охотнику в глотку. Обитатели полуразрушенных домов и захламлённых улочек опасливо оборачивались, провожали взглядами Охотника и его сопровождающего и возвращались к своим занятиям. Ферн только сейчас смог разглядеть, как же на самом проводят время жители Старого города: одни пытались чинить постройки, пострадавшие от пожара, другие готовили какую-то еду, причём на мясо она не походила, во всяком случае издали; Ферн серьёзно озадачился вопросом, чем же питаются здесь эти бедолаги, если, вопреки распространённому мнению, они не пожирают друг друга и не нападают на людей. Впрочем, люди здесь появлялись крайне редко, и, как правило, это оказывались Охотники — отнюдь не лёгкая «добыча».

Значит, горожане как-то приспособились, размышлял Ферн. Все старые запасы круп, овощей и прочей снеди должны были давно закончиться. Выходит… Выходит, обратившиеся ярнамиты продолжают каким-то образом вести нехитрое хозяйство; возможно, что-то выращивают и собирают урожай?..

Это просто в голове у Охотника не укладывалось. Он решил поподробнее расспросить Джуру, если ненормальный старикан вообще соблаговолит вступить с ним в беседу, а не раскричится сразу же и не прогонит незваного гостя, угрожая своим пулемётом.

Ну вот, стоило только вспомнить…

— Эй! Охотник! Что ты тут забыл? — раздался с вершины башни скрипучий голос, которому вторил скрежет поворачиваемой заржавевшей турели. — Сколько раз я должен повторять — Охотникам тут не место! Убирайся, пока я…

— Я пришёл поговорить! — выкрикнул Ферн, поднимая руки с мечом и факелом. По основанию шеи пробежал холодок: Охотник отчётливо понимал, что в любое мгновение может раздаться пулемётная очередь. Джура не отличался терпением и сдержанностью в общении с незваными гостями.

Из-за спины Ферна вдруг раздалась серия жутких звуков, и Охотник от неожиданности взвился на месте и обернулся, подняв меч. Но оказалось, что это всего-навсего его провожатый что-то сказал Джуре на невообразимом местном диалекте, напоминающем одновременно и рычание с короткими взвизгами, и неразборчивую речь, будто у сильно пьяного человека.

Скрип турели затих. Старый Охотник с высоты внимательно разглядывал Ферна — тот прямо-таки ощущал тяжесть его взгляда. Потом Джура негромко сказал:

— Поднимайся. Быстренько. И чтобы без фокусов.

Ферн заторопился к лестнице, ведущей на крышу башни, но, спохватившись, обернулся и коротко поклонился заступившемуся за него местному жителю. И снова будто бы морозом прихватило волосы у основания шеи: как это может быть — Охотник не просто общается с чудовищем, но и благодарит того за помощь? Мир сошёл с ума?..

А впрочем, удивляться было нечему. Мир ведь действительно сошёл с ума, одновременно запутался в тенётах сна и застрял в монолите яви. И Ферна охватило противное, тоскливое чувство, какое бывает в сновидении, когда знакомый предмет вдруг оказывается совсем не таким, каким ты привык его видеть наяву; например, подушка оказывается каменно твёрдой и неподъёмно тяжёлой. Охотник тряхнул головой и начал подниматься по металлической лестнице.

Бывший Охотник Джура стоял у своего драгоценного пулемёта, скрестив руки на груди и сверля внезапного визитёра колючим взглядом единственного глаза. Ферн перелез через невысокое ограждение крыши, выпрямился и слегка поклонился.

— Чему обязан? — буркнул Джура. — И что это ты сегодня такой миролюбивый, а?

— А вы видите сны? — вырвалось у Ферна. Джура отнюдь не был похож на человека, заблудившегося между сном и явью. Напротив, казалось: уж если кто-то в этом проклятущем городе и понимает, что реально, а что — обрывки кошмара, неведомым образом проникшие в реальность, так это он, старый Охотник и защитник ярнамских чудовищ.

— Сны? — Джура опустил руки и шагнул вперёд. — Нет, я больше не вижу снов, но когда-то и я был Охотником. Нет ничего ужаснее, чем Охота. Если ты ещё не понял… Существа, на которых ты охотишься, не чудовища. Они — люди. Ты ведь видел? — Джура взглядом указал туда, откуда пришёл Ферн. — Они такие же, как ты и я. Они просто хотят жить.

— Я, кажется, начинаю что-то понимать, — осторожно сказал Ферн. — Но я не уверен, что… — Он замялся. — Похоже, я перестал различать явь и сон, — выдохнул он обречённо. Других слов подобрать не удалось.

Джура задумчиво покивал.

— Понимаю, — сказал он. — Это случается со всеми рано или поздно. Проклятущая Луна никого не оставляет в покое… Так зачем ты ко мне-то заявился? Я не вижу снов, я тебе ничем не помогу.

— Я не поэтому пришёл. — Ферн шагнул ближе к старому Охотнику. — У меня… Случилась беда. Я потерял… Одного человека. И не знаю, как искать, если уже сомневаюсь, что она мне не приснилась… И не понимаю, по какую сторону барьера между сном и явью нахожусь я сам.

— Она? — Джура прищурил глаз. — Кто это — она?

— Жена. — Ферн стиснул зубы и отвернулся.

— Во-от даже как… Значит, Эмили пропала, — протянул старый Охотник. — А она не из тех, кто может просто взять и сбежать, например, с любовником… Значит, что-то неладно. Но при чём тут я?

— Просто мне сказали, что у вас тут видели Охотника… Небольшого роста, щуплого, с тростью-хлыстом. Это могла быть она.

— Так она тоже Охотница? — удивился Джура.

— Нет, она… Я просто научил её использовать оружие Охотников, чтобы защищаться.

— Как бы там ни было, я тут не только Эмили, но и никаких женщин-Охотниц давно не видел, — заявил Джура. — А я за всеми, кто сюда забредает, наблюдаю очень внимательно! — Он многозначительно похлопал по дулу пулемёта. — Так что… Кто бы ни сказал тебе это, он ошибся. Или соврал, что вернее. Никому в наше время нельзя верить. Особенно Нечистокровным. — Старый Охотник остро глянул на молодого.

— Да с чего вы взяли… — онемевшими губами проговорил Ферн. Он вдруг отчётливо понял — надежда найти здесь хотя бы какие-то следы Эмили изначально была совершенно пустой и ничтожной. Просто он готов был схватиться за любую ниточку, даже самую тонкую и истлевшую.

— Неважно. — Джура махнул рукой. — А ты, как я погляжу, очень любишь жену. Ишь как побледнел. Жаль тебя ещё сильнее расстраивать парень, но… Если в наше время кто-то пропал, то шансов найти его, скорее всего, нет.

— Понимаю… — пробормотал Ферн, отворачиваясь. Ему вдруг стало как-то очень пусто, холодно, беспросветно. Как-то очень всё равно.

Всё равно, что с ним будет. Всё равно, что будет с Ярнамом. Ничего больше не имеет значения. Он сам больше не имеет значения.

— Пойдём-ка вниз. — Из тоскливого оцепенения его вывел увесистый хлопок по плечу. — Выпьем по капельке да поговорим. Ко мне уже лет десять не заходили нормальные собеседники. С местными я, конечно, общаюсь, но… Слышал, как они теперь разговаривают? Пока поймёшь — мозги закипят. А если ещё и отвечать на их языке… — Он усмехнулся. — Ты знаешь, что в основе их нынешнего наречия лежит язык птумеру?

— К-как это? — Ферн так удивился, что даже на мгновение ощутил что-то помимо своей удушающей тоски — вялое, но всё же живое любопытство. — Откуда?..

— Да вот кто бы знал, — усмехнулся старый Охотник, примериваясь поставить ногу на первую ступеньку железной лестницы. — Я думаю, сам язык птумеру в том виде, в каком он до нас дошёл, — это уже не язык самих птумеру, а тех чудовищ, которыми они стали. Ты бывал в катакомбах? — Ферн кивнул. — В Лоран спускался? Вот, если будет возможность, полюбопытствуй. Великая цивилизация, с таким необычным и богатым наследием… И где теперь это всё?.. Возжелали большего, связались не с теми силами… — Он замолчал и, кряхтя, начал спускаться.

Ферн последовал за ним. Машинально переставляя по ступеням ноги и перехватываясь руками, он размышлял о словах старого Охотника. А ведь в этом что-то есть… Язык птумеру. Он сам сталкивался с ним только один раз — когда однажды в неурочное время заявился в клинику Йозефки, услышал, как она зачитывает вслух что-то непонятное, звучащее диковато и пугающе, и успел заметить через неплотно прикрытую дверь странного вида книгу, которую доктор Йозефка, услышав шаги в коридоре, торопливо спрятала в ящик стола…

Он тогда, помнится, ещё обсуждал этот случай с Эмили. Жена заинтересовалась и сказала, что хотела бы изучить язык птумеру, потому что ей очень жаль этот народ, обладавший такими знаниями и могуществом — и всё потерявший в погоне за чем-то большим.

То же самое сказал сегодня и Джура. А ведь Лоран, мёртвый город, в котором исследователи Бюргенверта нашли множество артефактов, послуживших источниками тайных знаний, в те старые времена мог бы явиться для учёных недвусмысленным предупреждением о смертельной опасности Древней крови…


Ферн полагал, что в Старом Ярнаме, среди полуразрушенных домов с выбитыми окнами и дверями, с обвалившимися крышами и потрескавшимися стенами не найдётся уже ни одного, в котором можно было бы обосноваться хотя бы с той малой толикой удобства и уюта, какой могло похвастаться их с Эмили скромное жилище в часовне Идона. Но Джура, разумеется, за столько лет изучил здесь все закоулки и ухитрился устроиться весьма неплохо.

В его каморке на первом этаже здания, снаружи выглядевшего таким же разрушенным и заброшенным, как и все соседние, нашлись и целые дверь и окно, и вполне добротная мебель, и множество книг, и даже музыкальная шкатулка. Указав гостю на скамью у стола, Джура полез в буфет и вытащил два стакана и пузатую бутылку.

— Да, как видишь, тут вполне можно жить, — сказал он, наливая себе и Ферну тёмно-красного, терпко пахнущего вина. — Мои здешние… друзья помогли мне обустроиться. Натащили всякой всячины… — Он махнул рукой куда-то за спину, где виднелась дверь, судя по всему, в кладовую. — Конечно, с головами у них явный непорядок, да… И всё-таки они соображают достаточно, чтобы прикинуть, какая вещь может мне пригодиться. Ты знаешь, — старый Охотник сел напротив гостя, снял свою знаменитую шляпу и положил на край стола, — они ведь как дети. Одновременно пугливые и очень храбрые, любопытные и ленивые. И при этом, — Джура поднял палец и глянул на гостя, прищурив единственный глаз, — они совершенно не способны на хитрость, подлость, обман. Вот за это я их и люблю. Они лучше тех, кто называет себя людьми. — Джура презрительно скривился и мотнул головой, указывая острой бородкой куда-то в сторону кварталов Нового города. — Ты ведь знаешь, что тут произошло? — Ферн помотал головой. — Давай-ка выпьем по глоточку, да я тебе расскажу. По правде говоря, — он отсалютовал Ферну стаканом и отпил, — я об этом и не хочу разговаривать на трезвую голову.

Ферн отхлебнул вина — густого, терпкого… Но нисколько не напоминающего кровь.

Джура заглянул в свой стакан, нахмурился и допил всё залпом.

— Ну вот, теперь можно и поговорить, — вздохнул он. — В последний год жизни Лоуренса я был командиром группы в отряде Охотников мастерской Людвига. Чудовищ становилось всё больше и больше. Мы уже не справлялись… А тут, в Старом городе, ситуация стала просто катастрофической. Люди боялись выходить из домов… Даже днём. Но люди тут изначально были… Как тебе объяснить-то… И до этой напасти, я имею в виду Чуму Зверя, тут гуляла эпидемия. Бледная кровь… Врачи Церкви так и не поняли, что это за болезнь. Пытались лечить её, раздавали пилюли… Всё без толку. Люди стали выглядеть так, что Церковь дала негласное распоряжение не пускать жителей Старого города наверх, в новые и богатые кварталы. Из этого ничего не вышло — как можно запретить горожанам свободно передвигаться по городу? Но здешние обитатели и сами не стремились выходить в Новый город. Они неодобрительно косились на чужаков, которых полным-полно понаехало тогда в Ярнам в поисках исцеления чудодейственной кровью; они шарахались от Охотников, считая их заразными, потому что те принимали непонятно чью кровь, найденную в птумерианских гробницах — кровь мертвецов, да ещё и не своей расы; а уж как они относились к кейнхёрстским аристократам… В общем, жители Старого Ярнама попрятались по своим норам, но Охотники Людвига продолжали патрулировать кварталы. И однажды, накануне очередной Ночи Охоты, сюда забрёл Саймон, шпион Лоуренса… Гхм, то есть наблюдатель Белой Церкви. И увидел тут такое… В общем, он прибежал в мастерскую и доложил Людвигу о том, что Старый Ярнам захватили чудовища. Мы выдвинулись сюда облавой… Мы много людей спасли в ту ночь. Просто вырвали из лап ликантропов… Чудовища будто слышали зов Луны и подчинялись ему, совершая кровавые жертвоприношения. Так мне тогда казалось…

Джура замолчал и подлил себе ещё вина. Ферн нетерпеливо побарабанил пальцами по столешнице.

— Да не стучи ты, — буркнул старый Охотник. — Сейчас всё объясню. Так вот, мы сгоняли чудовищ на площадь, чтобы окружить и перебить всех разом. Прочесали все улочки, все подворотни, все дворы… И уцелевшие люди благодарили нас. А потом… — Джура покачал головой и отпил вина. — Потом случилось то, что мне до сих пор в кошмарах снится. Людвиг приказал поджечь город… Просто сжечь все старые кварталы вместе со всеми обитателями. А ведь чудовищ мы по большей части согнали на площадь! В домах оставались люди… Ну и что, что они походили на чудовищ! — Джура повысил голос. — В конце концов, по чьей вине они стали такими?.. — Он закашлялся и замолчал.

— По чьей вине?.. Что вы имеете в виду? — удивился Ферн. — Вроде бы виновата была эпидемия Бледной крови…

— Да, верно. — Джура больно ткнул в него взглядом, как скальпелем. — Бледная кровь. Но откуда она взялась?

— Это ведь так и не удалось выяснить.

— Вот именно. Церковь Исцеления хорошо умела прятать свои… Неблаговидные секреты.

— Церковь… Секреты… Что?!

— Саймон, как я понимаю, что-то разузнал, — рассеянно продолжил Джура, не обращая внимания на изумлённый вскрик Ферна. — Но не всё. И отправился к Первому Викарию… Видимо, хотел в лицо задать все интересовавшие его вопросы. А Лоуренс то ли уже обратился к тому моменту, то ли начал обращаться. Я сам этого не видел, да и узнал о том, что тогда творилось в Соборе, уже очень много времени спустя. В общем, Саймон ушёл из Собора и отправился искать Людвига. Ему тоже хотел пару вопросов задать… А оказалось, что Людвиг тоже уже обратился, и его забрали в лаборатории Белой Церкви. На опыты… Саймон как-то пробрался туда, и вот тогда, думаю, Людвиг рассказал ему всё, что знал сам. И Саймон спятил. Вернулся в Главный собор и напал на Лоуренса. Или тот первым на него напал, потому что уже никого не узнавал… Я точно не знаю, по правде говоря. Я тогда уже тут сидел и наверх не выбирался. Но так рассказывали.

— Я слышал, что Лоуренса убил Охотник по имени Брадор, — осторожно вставил Ферн.

— Так и есть. — Джура покивал. — Брадор был одним из приближённых, а скорее, даже другом Лоуренса и уж точно знал о делах Церкви больше нас, простых Охотников. И всё равно конец один — ему пришлось сразиться с чудовищем, в которое обратился его друг. И, по слухам, в его жизни это был не первый случай, когда ему приходилось убивать близких, обратившихся в монстров. Потом поговаривали: неудивительно, что он спятил. А я думаю, что как раз они-то с Саймоном до последнего оставались в полном рассудке. И именно поэтому я не могу проклинать их так же, как прочих моих бывших товарищей. — Джура скривился. — Они прозрели. Хоть перед самым концом, но всё же прозрели…

— А что с ними стало потом? — Ферн почти ничего не знал об этих людях, кроме пары упоминаний в дневниках старых Охотников, которые иногда перелистывал в мастерской. — Они погибли?

— Этого никто не знает, — медленно проговорил Джура. — В один день, далеко не прекрасный, как и все прочие дни в Ярнаме, все Охотники разом исчезли. Просто исчезли, понимаешь? Никто не находил их трупы, нигде не было следов сражений. Ярнам будто бы сбросил, стряхнул их с себя, как кровососущих насекомых. А на самом деле… Думаю, они оказались заперты в мире снов. Но не в том, куда уходят отдохнуть усталые Охотники… Сны — опасная штука, ты ведь уже понял, верно?

— Я ничего не понял… — пробормотал Ферн. Терпкое вино неожиданно сильно ударило в голову, навалилась тяжёлая сонливость. — Я и сейчас-то не понимаю, сплю или бодрствую. — Он сжал виски ладонями. — Как же это всё…

— Похоже на обман, верно? — подхватил Джура. — Тебе кажется — нет, ты уже совершенно уверен! — что тебя водят за нос. Вот только понять, кто лжец, а кто желает помочь тебе выпутаться из паутины обмана, ты никогда не сможешь.

— И что мне делать? — прошептал Ферн, сжимая голову ещё сильнее.

— Следовать своим путём. — Джура со стуком поставил стакан на столешницу, и от этого звука у Ферна едва не раскололся череп. — Если я сейчас скажу тебе, что делать, как ты определишь, обманываю я тебя или нет?

Ферн медленно опустил руки и уставился на старого Охотника. Тот усмехнулся.

— Напугал? Что ж, это хорошо. На это я и рассчитывал. Не верь никому и ничему — но всё запоминай. Всё, что видишь и слышишь; всё, что мерещится и снится. Всё может оказаться правдой. Однажды ты найдёшь способ её открыть.

— Так, выходит, все Охотники одновременно исчезли из мира яви? — Ферн с трудом ухватился за обеспокоившую его мысль. — Это… Выглядит так, будто кто-то их туда забрал, что ли…

— Вполне возможно, — кивнул Джура. — Например, Амигдалы — божества, обитающие во всех мирах одновременно, — наверняка способны перенести в любой мир кого угодно.

— Погодите, погодите! — Ферн вскинулся и даже вскочил со скамейки. — То есть… То есть вы хотите сказать, что моя Эмили угодила в подобную ловушку Амигдал? Что она теперь тоже заперта в Кошмаре Охотников?..

— И это вполне вероятно. — Джура глянул на подскочившего Ферна строго и с лёгкой досадой, как учитель на расшалившегося ученика. — В конце концов, ей тоже наверняка доводилось убивать чудовищ.

— А как вы поняли, что они — не чудовища? — вырвалось у Ферна. — На меня они всегда нападали, когда я заходил в Старый Ярнам…

— Естественно, они на тебя нападали, — усмехнулся Джура. — Если бы в твой дом вломился вооружённый враг, ты бы тоже предпочёл напасть первым, не дожидаясь, пока он ясно выразит свои намерения. Они просто хотят жить, понимаешь? Они не хотят истребить всех людей, не хотят сделать людей своими подопытными, не хотят за счёт людей возвыситься да Великих… Они — лучше людей. И я буду защищать их право на жизнь. Пока жив я сам.

— А почему вы поверили мне? Почему не стали стрелять? Ведь я всё тот же самый вооружённый до зубов Охотник, который пришёл в ваш дом с непонятными намерениями.

— Ну, во-первых, Рик сказал, что ты попросил у них позволения пройти. — Джура пожал плечами. Ферн догадался, что это имя заражённого, который сопровождал его до башни Джуры. — А во-вторых… Я уже сказал — я знал… Ох, кхм, знаю твою жену. Она не вышла бы за человека, способного нарушить данное однажды слово. Понимаешь, о чём я? Она — очень хороший человек. И ты должен найти её, где бы она ни очутилась. И даже в Кошмар за ней последовать, если понадобится. Готов ты на такое?

— Конечно, готов. — Ферн выпрямился. Хмель в голове мгновенно улетучился, будто туман смело с дороги порывом ветра. — За ней я готов пойти куда угодно.

— Что ж, я рад, что она в тебе не ошиблась. — Джура кивнул. — И вот ещё что… Если окажешься в Кошмаре — поищи там моих старых знакомых. Саймона, Брадора, Людвига… Может, сможешь помочь и им. Освободить от незавидной участи.

— Каким образом?

— Помоги им обрести покой, — неожиданно жёстко ответил старый Охотник. — Освободи от необходимости на протяжении вечности видеть один и тот же кошмарный сон.

— Что это значит?

— В реальности они уже давно мертвы, — чуть понизив голос, с горечью произнёс Джура. — Убей их сознание в Кошмаре, подари им истинное небесное погребение. Прошу тебя как Охотник Охотника. Сделай это для них. Они уже достаточно страдали за свои прегрешения… и наши.

— Сделаю, — кивнул Ферн. — А вы не подскажете, как попасть в Кошмар?

— Не знаю точно, — покачал головой Джура. — Ищи Амигдал. Не сиди на месте, двигайся. И не бойся засыпать. Может, во сне увидишь путь яснее.

— Спасибо вам. — Ферн поднялся и шагнул к двери. — За подсказку и за доверие. Пойду искать дальше. Обещаю, больше я вас и ваших соседей не потревожу.

— Спасибо за то, что избавил нас от кровоглота, — вдруг сказал Джура. — Я уже слишком стар, чтобы справиться с такой тварью в одиночку, а местные обитатели к нему и на пушечный выстрел боялись подходить.

— Кстати, — Ферн обернулся у самого порога. — Откуда он тут вообще взялся? Что он за тварь такая?

— Выполз из катакомб, откуда же ещё. — Джура махнул рукой в сторону окраины города. — Там, в скалах, полно лазов из подземелий. Кровосос ненасытный, в катакомбах-то поживиться уже нечем… Некем. Вот он и вылез на поверхность — поохотиться. И зачем только люди вообще туда полезли, в эти города-гробницы… Вот как же часто такое бывает — хотят как лучше для человечества, а получается… — Он не договорил и махнул рукой. — Ну ладно, бывай, Охотник. Может, свидимся ещё. Жене привет передавай.

Ферн поклонился, как было принято в мастерской, и бывший Охотник кивнул в ответ.

За порогом дома Ферна вновь поглотила тревожная, залитая кровавым лунным светом ночь. Но здесь, в Старом Ярнаме, для него эта ночь больше не являлась Ночью Охоты.

15

В холле главного корпуса Бюргенверта пылал камин, тепло волнами растекалось от него к стеллажам со слегка отсыревшими книгами, к лестнице со скрипучими ступенями и к старому кожаному дивану, на котором лежала последняя ученица мастера Виллема. Рядом с ней на скамеечке сидела бледная усталая девушка в охотничьем одеянии.

— Расскажи о себе хоть немного, — тихо попросила Юри. Эмили поправила свёрнутый валиком плащ, который подложила под голову бывшей служительницы Хора, в очередной раз коснулась лба той — не начинается ли лихорадка, и, тяжело вздохнув, обхватила себя руками.

— Не знаю, что рассказывать, — проговорила она с горечью. — И зачем… Мне кажется, вся моя прежняя жизнь рассыпалась, как башня из высохшего песка. И впереди — только пустыня… Из этого самого песка.

— Мы все так себя ощущаем, — отозвалась Юри. — Все, кто сохранил рассудок в обезумевшем Ярнаме. В наши времена — кто может сказать о себе что-то другое? И всё же… Ведь какой-то путь привёл тебя сюда, к нам с мастером Виллемом. Так почему бы тебе не рассказать об этом пути? Боишься меня?

— Не знаю, — честно сказала Эмили. — Я теперь боюсь всех, наверное. Если уж даже мой любимый муж пугает меня до дрожи…

— Почему? — Юри нахмурилась. — Он обезумел? Поддался опьянению кровью?

— Нет, нет… То есть… — Эмили провела рукой по лицу. — Не знаю… — прошептала она с отчаянием. — Он стал совсем не похож на себя. И вообще, всё это так странно, так запутанно…

— Вот и расскажи мне, — мягко попросила Юри. — Возможно, я смогу помочь тебе хотя бы отчасти разобраться в этой путанице.

— А вы знали Сэмюэля Лейтера? — неожиданно спросила Эмили. — Он какое-то время работал в Бюргенверте.

— Лейтера? — Юри нахмурилась. — Вроде бы вспоминаю это имя, а что?

— Я его дочь, — пояснила девушка. Бывшая служительница Хора едва заметно вздрогнула. — Папа… обратился в зверя и убил маму. А я… Была в гостях у подруги. Вот с этого, наверное, и стоит начать… — Она прерывисто вздохнула.

Юри с трудом подняла руку и успокаивающе коснулась предплечья девушки.

— Я поняла тебя, — сказала она. — Не надо об этом вспоминать. А что было потом? Тебя взяли к себе Охотники?

— Не совсем. — Эмили справилась с нахлынувшими эмоциями, глубоко вздохнула и села прямо. — Так вышло, что я стала помогать Охотникам. Но сначала я едва не умерла… — И она начала рассказывать всё по порядку: как она впервые встретилась с Ферном, как оказалась в часовне Идона, как решила научиться защищаться от чудовищ на улицах… и к чему всё это привело.

— Ты боишься за ребёнка, — кивнув, подытожила её рассказ Юри. — И ты пришла туда, куда Охотники уже не заявятся, потому что полагают, что Бюргенверт окончательно опустел. Тот, кто пришёл сюда последним, напал на меня и убил Ром, — сам того не понимая, открыл врата Кошмара. И теперь никто из Охотников и подавно не поверит, что ты носишь не дитя Великого.

— Но это точно случилось до восхода Красной Луны, — взволнованно проговорила Эмили.

— Если ты уверена в этом, значит, так и есть. Ну что ж, твой страх вполне понятен, и я помогу тебе, так же, как ты помогла мне. Мне доводилось в жизни принимать роды, да и вообще, все служители Хора отчасти врачи, и умеем мы не только проводить эксперименты с кровью, уж поверь. Так что, можно сказать, мне повезло с тобой — ты появилась здесь вовремя, чтобы помочь мне, а я помогу тебе, когда придёт срок. Ты можешь остаться здесь, а можешь уйти — и вернуться, когда понадобится.

— Я пока не знаю, — растерянно сказала Эмили. — Мне некуда идти…

— Ты не хочешь разыскать мужа?

— А… Как я могу его разыскать, если он, возможно, находится по другую сторону барьера между явью и миром сна?

— Существует только один способ проникнуть туда — найти Амигдалу. Это божество, обитающее во множестве миров одновременно. Амигдала перенесёт тебя в мир снов — или кошмаров, это уж как повезёт! — и там ты сможешь попытаться отыскать своего Кори, и, если будет на то воля Великих, вернуть его в мир яви в полном рассудке.

— Вы думаете, это возможно? — пролепетала Эмили, обхватив себя руками.

— Не знаю. Но ты ведь хочешь попробовать, верно?

— Это опасно? — девушка прижала руки к животу в жесте защиты.

— Конечно, опасно. Но ты ведь Охотница.

— Я не Охотница! Я… Мне всего лишь один раз ввели препарат Древней Крови…

— Этого вполне достаточно, поверь, — с неожиданной горечью сказала Юри. — И для того, чтобы стать необычайно сильной и ловкой… И для того, чтобы попасть в Кошмар.


***
Хотя над Ярнамом и окрестностями царила озарённая кровавой Луной бесконечная ночь, по ощущениям Эмили, с момента её прихода в Бюргенверт прошло не меньше пяти суток. Юри быстро поправлялась; она уже почти уверенно поднималась с дивана и прохаживалась по галерее, держась за перила, но спускаться по лестнице всё ещё опасалась. Эмили ухаживала за мастером Виллемом, которого, к большой радости Юри и к собственному облегчению, нашла в лунарии невредимым; старому ректору не требовалось почти ничего, кроме воды. Юри пояснила, что иногда ей удавалось уговорить Виллема немного поесть, но, казалось, он совершенно не нуждался в пище.

За это время Эмили навела порядок на первом этаже корпуса, где царил беспорядок после произошедшего там сражения Юри и неизвестного Охотника. Но первым делом она, как смогла, выкопала в тенистом углу университетского двора могилу и похоронила умершего у неё на руках несчастного бывшего учёного, превратившегося в «сад глаз». Юри сказала, что его звали Виктор…

Собирая с пола разбросанные книги и расставляя их по полкам, Эмили часто раскрывала то одну, то другую, усаживалась на ступени, на сундуки или прямо на пол и принималась жадно читать, забыв об уборке и вообще обо всём на свете. Бюргенвертская библиотека, как и ожидалось, содержала огромное количество сведений о народе птумеру, об их истории, культуре и письменности. Эмили была просто очарована тайнами вымершей цивилизации, а особенно их связью с Великими и искусством применения дарованных древними божествами сил. Она читала об исследованиях найденных в подземных лабиринтах фантомов, или фамильяров Великих, и о тайнах, которые они раскрывали тем, кому удавалось проникнуть в их сущность, а после жадно расспрашивала Юри о том, что той удавалось применить на практике.

— Ну, например, Зов Вовне — это мощное оружие, — поясняла бывшая служительница Хора. — Он призывает частички небесного сияния и позволяет обрушить их на противника. Глаз Чёрного неба поражает врага пронзительным взглядом космического Ока. Даже пустая раковина фантома содержит в себе остатки мощи Великих, и с её помощью можно усилить оружие космической энергией.

Эмили слушала с горящими глазами, делала пометки в найденной чистой тетради и по указанию Юри обшаривала ящики столов, сундуки и полки шкафов в кабинетах и лабораториях корпуса в поисках сохранившихся артефактов. Наконец ей повезло, и в одном из сундуков обнаружилась пустая раковина фантома. Юри показала девушке, как пользоваться этим средством для усиления оружия, и Эмили сразу почувствовала себя намного увереннее. Она и так постоянно тренировалась с тростью-хлыстом, и бывшая служительница Хора, которая тоже пользовалась этим хитроумным оружием, наблюдая за упражнениями Эмили, одобрительно кивала и давала дельные советы.

— Ещё немного отлежусь — и покажу тебе несколько приёмов, которым Охотники из церковной мастерской тебя точно не научили бы, — улыбалась она.

Эмили улыбалась в ответ — и продолжала тренироваться, читать, наводить порядок и навещать мастера Виллема. Через какое-то время она с удивлением поймала себя на мысли, что чувствует себя здесь почти так же, как бывало в часовне Идона, — в безопасности и в кругу друзей. И так же, как в часовне, она ощущала, что нужна местным обитателям, что она полезна — и от этого на сердце становилось теплее, и жизнь наполнялась новым смыслом.

А ещё в этой жизни было множество новых знаний. Юри учила Эмили расшифровывать тексты птумеру; девушка призналась новой наставнице, что однажды тайком от Ферна сбежала из часовни и пробралась через крыши окрестных зданий в лечебницу Йозефки, чтобы попытаться выяснить, что же там происходит. Саму хозяйку клиники она так и не увидела, зато нашла шкаф с книгами на языке птумеру и, недолго поколебавшись, утащила с собой один из обнаружившихся там двух одинаковых словарей птумерианского наречия. Именно это, видимо, и помогло ей понять речь Теней Ярнам в запретном лесу, хотя чтение словаря, конечно, не объясняло внезапно открывшегося умения ещё и говорить по-птумериански. Этот феномен Юри объяснила вмешательством незримого Идона, который то ли хотел помочь, то ли, по своему обыкновению, проводил какие-то эксперименты.

— Язык птумеру вряд ли дошёл до нас в своём истинном виде, — задумчиво сказала бывшая ученица Виллема, листая одну из книг. — Эдгар, помнится, утверждал, что в самых поздних из найденных птумерианских текстов можно распознать влияние речи Великих — во всяком случае, символы, которые записывал мастер Кэрилл, у птумериан тоже были в ходу.

— Кто такой Эдгар? — спросила Эмили. — О мастере Кэрилле я, конечно, слышала.

— Эдгар — мой однокурсник. — Юри улыбнулась, как показалось собеседнице, немного мечтательно. — После окончания университета мы оба остались здесь — продолжали начатые во время учёбы исследования, затем начали преподавать. А потом… Всё рухнуло. — Она прикрыла глаза и замолчала.

— Вы можете мне рассказать? — тихо попросила Эмили. — Даже если это и было секретом… Сейчас он вряд ли имеет значение.

— Да, ты права, — вздохнула Юри. — Секреты больше не важны… Даже те, которые стали причиной смерти сотен людей. Так вот, мы, недавние студенты, только осваивались в роли младших исследователей и начинающих преподавателей… А в университете зрела катастрофа. Сначала Лоуренс разругался с мастером Виллемом из-за того, что учитель запрещал ему расширять эксперименты по исследованию Древней Крови. Потом Миколаш со всеми своими учениками в одночасье собрался и покинул университет. Ну а экспедиция в Рыбацкую деревню просто добила мастера Виллема… Ты слышала о том, что там произошло?

— Немного. — Эмили поморщилась, как от мимолётной боли. — Там вроде бы нашли тело мёртвого Великого… И ещё знаю, что местные жители напали на экспедицию, и Охотники, которые сопровождали учёных, всех там перебили.

— Да, это очень краткое… и очень сухое изложение основных событий, — грустно кивнула Юри. — Но было и кое-что ещё. И, похоже, именно это «кое-что» и породило тот Кошмар, в котором сгинули все Охотники.

— Что это было? — Эмили поёжилась и обхватила себя руками.

— Тут в двух словах не объяснишь. Сначала надо дать тебе хотя бы какое-то представление о том, чем занимались ведущие учёные Бюргенверта и какие цели ставили перед собой. Лоуренс — о, мастером Лоуренсом я всегда восхищалась больше, чем другими… За исключением самого мастера Виллема, конечно. Он, только узнав о свойстве Древней Крови исцелять все человеческие недуги, сразу же загорелся идеей о создании совершенного лекарства, истинной панацеи для человечества, и все силы бросил на её поиски. Прослышав, что Мария, которая тогда ещё жила в доме Германа, помимо обучения искусству Охоты так же увлечена изучением исцеляющих свойств Древней Крови, он лично явился к Герману и пригласил Марию на обучение в Бюргенверт, хотя она была ещё слишком молода для поступления. Она согласилась… И этим, возможно, подписала себе такой смертный приговор…

— А что с ней случилось? — робко спросила Эмили. — Я слышала, что она умерла молодой, но и только.

— Многие Охотники умирают молодыми… — Юри покачала головой. — Служба у них такая. Но с Марией всё вышло… Проще и трагичнее. Я расскажу тебе, но давай не будем забегать вперёд. Итак, Лоуренс покинул Бюргенверт и перебрался в Ярнам, чтобы открыть там клинику с исследовательским центром. И я… Я не могла не последовать за ним.

Юри замолчала, глядя в огонь камина. Эмили терпеливо ждала — она понимала, что сейчас та в сотый, а скорее в тысячный раз переоценивает свой тогдашний выбор. И понимала: своего мнения Юри за все эти годы не изменила.

— Я восхищалась им, — тихо сказала бывшая служительница Хора. — Я готова была поддержать любое его начинание, сделать всё от меня зависящее, чтобы помочь ему развить любую его идею. Он казался мне… Святым. Понимаешь? Он всего себя, все силы отдавал поиску лекарства от всех болезней человечества. Не щадил себя… И кого тогда беспокоило то, что он так же не щадит и других?.. — Она надолго замолчала, прижав пальцы левой руки ко рту.

— И всё оказалось не так, как выглядело поначалу? — едва слышно проговорила Эмили.

Юри быстро глянула на неё.

— Да, — сказала она глухо. — Нас всех постигло… Это нельзя даже назвать разочарованием. Это была просто катастрофа. Крах всего. Но Лоуренс боролся до последнего. Он ставил эксперименты на себе, работал сутками напролёт. Он не покидал бы своей лаборатории вовсе, если бы… Если бы его прихожанам не требовался в те жуткие времена свет его слов.

— И он выходил к ним…

— Да, и говорил с ними, вселял в сердца надежду на то, что вскоре всё изменится, что Чума Зверя обязательно будет побеждена, а чудодейственное лекарство останется с нами навсегда, и человечество достигнет небывалого расцвета… Я думаю, он мог бы добиться своей цели. Если бы не ушёл так рано… — Юри судорожно вздохнула — скорее, всхлипнула.

— А остальные ученики мастера Виллема? — Эмили решила попробовать сменить тему беседы. — Насколько я поняла, они шли другим путём?

— О, да. Миколаш и школа Менсиса. Они, в отличие от Лоуренса, преследовали, пожалуй, более эгоистичные цели. Они искали способ стать на один уровень с Великими, обрести их знания и могущество. Они жаждали личного возвышения, если можно так выразиться. Хотя Миколаш и был уверен, что всему человечеству это тоже пойдёт на пользу. И школа Менсиса, и последователи самого мастера Виллема двигались в одном направлении: они стремились излечить человечество от его чудовищного слабоумия, считая, что нашему мозгу недостаточно той информации, которую нам дают наши слабые, слепые глаза. Они искали способ вырастить глаза прямо на мозге, и группе мастера Виллема это почти удалось… ты же видела Виктора? В итоге Ром, моя младшая подруга — она училась тремя курсами младше, — сумела возвыситься до Великих, получив достаточное количество глаз. Но, увы, этот эксперимент закончился совсем не так, как планировал мастер Виллем. Ром сама по себе ни на что не была способна. Она стала лишь проводником тайной силы, беспомощным существом, застывшим на пороге между явью и сном. А Миколаш… Он шагнул дальше. Он и его сновидцы сумели призвать Амигдал в мир яви и заручиться их поддержкой. Их жуткие эксперименты в Яаар’гуле доказывают, что и Миколаш мог бы добиться успеха… Но Великим не нужны сравнявшиеся с ними люди, им не нужны конкуренты, если угодно. Мастер Виллем понял это раньше прочих. И его путь закончился здесь. — Юри кивком указала на дверь лунария. — В отличие от Миколаша, чьи методы до сих пор вызывают у меня содрогание… А я многое повидала там, в Хоре, уж поверь… Мастер Виллем никого ни к чему не принуждал. Все его ученики — и Ром, и те, кто стали «садами глаз», и многие другие, кто не дожил до первых относительно успешных результатов экспериментов, — все шли на эти жертвы с радостью, понимая, что так они получают пусть ничтожный, но всё же реальный шанс возвыситься до Великих и принести человечеству новые, чудесные и могучие знания. Но они не преуспели, как ты видишь.

— А что всё-таки произошло в Рыбацкой деревне? — спросила Эмили. — Насколько я понимаю, экспедицию туда организовал как раз мастер Виллем. Что они искали? Вы были там?

— Нет, я в этой экспедиции не участвовала, слава Великим, — вздохнула Юри. — К тому времени Лоуренс и его группа уже покинули Бюргенверт, и я вместе с ними. А в Рыбацкой деревне… Учёные отправились исследовать тело мёртвого Великого, которое, по слухам, море выбросило на пляж. Оказалось, что жители деревушки поклонялись этой Великой — Матери Кос, матери Моря, — как божеству. И, естественно, когда на побережье заявились чужаки с намерением потревожить мёртвое тело… Жители деревни встали на защиту своей богини. И её нерождённого ребёнка.

— Ребёнка?.. — Эмили побледнела ещё сильнее и прижала руку ко рту.

— Да. Кос была беременна. И учёные решили… Просто потому, что мать всё равно была уже мертва… Они решили извлечь плод и забрать в университет для исследований. Такого надругательства над телом своего божества жители деревни уж точно не могли стерпеть — и напали на членов экспедиции. Охотники едва сумели отбить первую атаку — а потом перешли в наступление. Местные жители использовали какие-то жуткие проклятия, которые мгновенно убивали сильных, натренированных Охотников. Это разозлило пришельцев ещё больше, и в итоге они перебили всех жителей деревни — включая стариков и детей. Для Охотников эти уродливые рыболюди были просто чудовищами… А они ведь не были виноваты в том, что сила матери Кос так видоизменила их тела. Они просто защищали свой дом и свою богиню от посягательств чужаков.

— А откуда вы всё это знаете, если сами не были там?

— Мне рассказал… Один из Охотников, — после небольшой паузы сказала Юри. — Сведения об этой экспедиции были строжайше засекречены — ни Виллем, ни Лоуренс не хотели, чтобы правда о тамошних событиях выплыла наружу. Но вышло так, что… В общем, один из Охотников спустя какое-то время оказался у нас в Зале исследований. Он сошёл с ума и бредил… Или наконец-то обрёл рассудок, кто знает… — Она коротко вздохнула.

— И что было дальше?

— А дальше… Герман разругался с Виллемом и отказался помогать Бюргенверту. Остался в своей старой мастерской. А через год Мария покончила с собой.

Эмили охнула.

— Да, она не смогла жить с таким грузом на совести. — Юри печально кивнула. — И ушла, и оставила приёмного отца с удвоенным, да что там говорить — удесятерённым грузом вины.

— Ужасно, — прошептала Эмили, вытирая глаза.

— Все те времена были полны ужасов, — горько сказала Юри. — Я могла бы много рассказать тебе, но… Ни к чему в твоём положении слушать такие вещи.

— Скажите только… Лоуренс обратился, и его убил бывший друг, Брадор; это правда?

— Да, так и было. — Юри судорожно вздохнула. — Брадор убил Лоуренса в Главном соборе, сдался служителям Чёрной Церкви и был заключён в камеру в подземелье нашего Зала исследований, где содержали самых буйных… пациентов. И через какое-то время, по слухам, умер там. Во всяком случае, больше я ничего о нём не слышала, хоть и работала в то время в клинике.

— Значит, Зал исследований — это клиника Хора? — уточнила Эмили. — А какая работа тогда там велась? И как с Хором связана лечебница госпожи Йозефки?

— А ты была знакома с Йозефкой? — спросила Юри. — Ты ведь правильно поняла — сейчас клиникой заведует уже не та Йозефка, а её двойник, если можно так выразиться, — учёный из Хора, выполняющая задание по «полевым исследованиям». После смерти Лоуренса работу врачей-исследователей в Верхнем Соборном Округе возглавил его старший помощник — Морроу, а ассистирует ему моя старая знакомая — Агнета. — При упоминании этого имени лицо Юри окаменело. — И то, что они там делают… Да, Лоуренс не очень-то вникал в то, что происходило в Хоре. Я так думаю… Просто Приют был… Нет, я пока не готова говорить об этом. — Она закрыла лицо руками.

— Хорошо, — мягко сказала Эмили. — Не будем говорить о Хоре. Расскажите ещё о Лоуренсе, если можно. Я хочу понять, насколько опасна Древняя Кровь — и та, которую раздавали горожанам во время кровослужений в Церкви, и та, которую Охотники применяют для быстрого лечения ран.

— Опасна любая кровь! — Юри вскинулась и глянула на собеседницу сверкнувшими глазами. — «Бойся Древней Крови!» Ох, зря Лоуренс всё-таки забыл эту поговорку…

— Я боюсь. — Эмили прижала руки к животу. — Мой ребёнок — не какой-то там плод экспериментов Великих, но, тем не менее, если мне когда-то сделали инъекцию Древней Крови, да ещё той самой, старой крови, полученной из фантомов, то он может родиться с какими-то отклонениями, а возможно, тоже уязвимым к Чуме Зверя!

— Да, ты не зря опасаешься. — Юри сочувственно покивала. — Это весьма вероятно. И отчасти поэтому я предложила тебе остаться здесь, у нас… Если что-то пойдёт не так — я постараюсь тебе помочь.

— Спасибо, — прошептала Эмили. — Хотя я боюсь даже вообразить, в чём может заключаться помощь в таком случае.

— Давай не будем заранее настраиваться на плохое. В конце концов, сейчас ты в безопасности, и это уже хорошо.

— Но мне всё-таки придётся уйти. Я должна попытаться найти Кори.

— И ты готова рискнуть здоровьем будущего ребёнка? — Юри с сомнением глянула на бледную девушку.

— Я, в конце концов, тоже немного Охотница, вы сами сказали. — Эмили взглядом указала на трость и пистолет, лежащие на полу у стены. — Кори учил меня защищать себя, а я сама научилась защищать других. Мне ведь не раз приходилось пускать оружие в ход… Только он об этом не знал. Я не хотела пугать его.

— Вот как. — Юри с ироничной улыбкой покачала головой. — Да у тебя накопилось немало тайн от мужа, как я погляжу. Чего стоит только твоё проникновение в клинику Йозефки! Если бы она заметила тебя — ты бы уже не вернулась домой.

— Вот, я же говорила… — прошептала Эмили. — Я предупреждала его! А он мне не поверил. Почему… Почему он доверяет не тем, кому следовало бы? Почему он верит этому Герману, которого видит во сне, а мне, реальному человеку, не верит?

— Герману? — вскинулась Юри. — Он во сне разговаривает с Германом? Вот как… — И она снова закрыла лицо рукой. — Значит, это правда…

— Что — правда?

— Что сознание старых Охотников продолжает жить в Кошмаре… — прошептала бывшая служительница Хора. — И это значит… Значит, я могла бы…

— О чём вы?

— Я хочу найти Эдгара, — решительно сказала Юри. — И, если удастся, то и… Ещё кое-кого. Я пойду с тобой в Кошмар.

16

«Как это странно — стремиться по своей воле оказаться в Кошмаре, когда именно это в последнее время больше всего страшило тебя наяву!»

Ферн бесцельно бродил по часовне, избегая только двух направлений: в сторону лестницы наверх и выхода на кладбище Идона. Ему всё ещё мерещилась цепочка пятен крови на полу, уводящая от кресла Арианны…

Ему не было нужды искать Амигдалу. Он точно знал, где его можно найти. Озарения давно уже сделали для него реальность достаточно прозрачной, чтобы видеть незримое. И для того, чтобы отыскать этого странного Великого, обитающего во всех мирах одновременно, далеко идти не требовалось. Достаточно было выйти за порог часовни, пройти немного по её двору и посмотреть наверх.

Ферн поймал себя на том, что уже просто-напросто тянет время, в сотый раз перепроверяя содержимое подсумка, мысленно обругал себя ничтожным трусом и решительно зашагал к выходу.

— Да пребудет с тобой благословение Идона! — догнал его скрипучий голос Агаты. Ферн поморщился: по правде говоря, он бы предпочёл, чтобы его путешествие осталось не замеченным никем из Великих, за исключением того, к кому он вынужден был сейчас обратиться.

Впрочем, упрашивать Амигдалу не пришлось: едва Ферн подошёл к ограждению небольшой площади перед входом в часовню, как в мозг словно впился, как хоботок мозгососа, отвратительный звон. В глазах всё поплыло, голова закружилась, и Охотник почувствовал, что ярнамская брусчатка уходит из-под ног.

Что-то обхватило его поперёк туловища и рывком подняло в воздух. Ферн попытался приоткрыть глаза, которые рефлекторно зажмурил, когда пространство вокруг смазалось и поплыло цветными полосами, но тошнотворная пляска разноцветных пятен только усилилась, и рассмотреть всё равно ничего не удалось. Ферн закрыл глаза и приготовился к болезненному падению на брусчатку — он успел разглядеть, что нечто подняло его почти до крыши часовни Идона.

Однако падения или удара не последовало. Голову затопила, как расплавленный металл, жгучая боль. Виски сдавило, и где-то в самой черепной коробке нечеловеческий голос на незнакомом, но отчего-то понятном языке грозно и печально проговорил:

«Да будут прокляты изверги истинные, и их дети, и дети их детей».

Ферн вскрикнул от неожиданности и резкой боли… А в следующее мгновение и боль, и давление на ребра, и чувство подвешенности в воздухе исчезли, и Охотник обнаружил себя стоящим возле тускло горящей лампы в часовне Идона.

— Как это понимать?.. — растерянно спросил он вслух, озираясь. И не сразу сообразил, что знакомая часовня выглядит как-то странно.

Во-первых, тут не было Агаты. А ведь смотритель часовни передвигался с таким трудом, что за столь короткое время вряд ли мог уползти и скрыться из виду, к тому же не оставив следов на пыльном полу. Кстати, пыли вокруг было намного больше, чем когда Охотник несколькими минутами ранее покидал часовню. И остальное… Всё здесь выглядело знакомым, но… каким-то неправильным. Одного входа с улицы не было вовсе — вместо него в стене темнела глухая ниша. Проход к лифту, ведущему в Верхний Соборный округ, был закрыт, а Ферн точно помнил, что эта низкая двустворчатая дверь постоянно оставалась распахнутой. Всё было не так…

Охотник бросился к единственному оставшемуся выходу и… Резко остановился на пороге, будто открывшаяся взгляду картина наотмашь ударила его по лицу.

Это был Ярнам, несомненно, — но Ярнам искажённый, как в кошмаре. По лестницам и переулкам, казалось, когда-то стекали потоки лавы, застывшей уродливыми наплывами серого базальта. Здания будто бы качались, как пьяные, пока не вросли в эти базальтовые монолиты и не застыли наклонёнными под разными углами. И на всё это с болезненно-жёлтого неба, заляпанного рваными облаками, будто грязной мокрой корпией, взирало жуткое больное светило, не похожее ни на солнце, ни на луну, — тускло-жёлтый круг, будто бы подёрнутый по краям серой плесенью.

Ферн застыл на месте, глубоко дыша, чтобы успокоиться и унять сердцебиение — и тут же отметил, что воздух здесь пахнет совсем по-другому: не было знакомого дыма печных и заводских труб, не пахло горящей смолой факелов и уличных фонарей. Воздух был… Мёртвым. Он вообще не имел запаха. Как во сне, мелькнула мысль. Ферну никогда не снилось, что он чувствует запахи — кроме разве что сна о мастерской Германа и окружающем её саде с белыми цветами.

Пора было двигаться вперёд. Ферн понятия не имел, куда ему нужно попасть, и решил наугад пробираться вглубь искажённого Ярнама, надеясь, что город хотя бы отчасти сохранил черты настоящего, и это поможет сориентироваться. Он предположил, что неплохо было бы добраться до Главного собора, крыша которого возвышалась над городом там же, где она находилась в реальном мире. Однако пройти туда обычным путём не получилось — лестницу перегораживали запертые ворота; пришлось карабкаться по округлым глыбам серого пористого камня и искать обход.

Находиться в этом потустороннем Ярнаме оказалось очень тяжело: виды искажённых знакомых улиц и зданий вызывали приступы настоящей паники, точно такой же, как бывает, когда в кошмарном сне знакомые места или люди вдруг на глазах превращаются во что-то совсем иное, уродливое и пугающее, и самым страшным как раз и является то, что в этих порождённых подсознанием монстрах всё ещё можно узнать то, чем они были в реальности. Желание поскорее проснуться и убедиться, что это всего лишь дурной сон, становилось почти нестерпимым. Ферн остановился было, чтобы достать из подсумка пузырёк с успокоительным, но его отвлекло какое-то движение чуть впереди, на тропинке из каменных натёков, прилепившихся к стене здания. Охотник бесшумно шагнул в сторону, укрывшись за выступом. Через мгновение из-за угла дома показался… Охотник.

Ферн оцепенел. Да, он знал, что наверняка встретит здесь неприкаянные души старых Охотников, которые, по слухам, за свои прегрешения обречены вечно бродить в Кошмаре и бесконечно проживать раз за разом самые жуткие мгновения своих жизней. Но почему-то он оказался не готов к тому, что эти «призраки» будут выглядеть настолько реальными: он видел истрёпанную кожу обычного плаща Охотников старой мастерской и старомодную шляпу, подобную которой тоже можно было найти на складе обмундирования. Он видел запавшие глаза, горящие лихорадочным блеском поверх матерчатой повязки, прикрывающей нос и рот; он слышал хриплое дыхание и приближающиеся тяжёлые шаги.

Старый Охотник остановился и повёл головой, прислушиваясь или принюхиваясь, как зверь. Ферн затаил дыхание. Он помнил просьбу Джуры — по возможности освободить от Кошмара его бывших товарищей по мастерской, но пока ещё не был готов вступить в бой — слишком был ошеломлён увиденным.

Охотник Кошмара между тем, видимо, учуял чужака и с нечленораздельным криком бросился вперёд, с громким лязгом трансформируя оружие. Ферн выскочил из своего укрытия, на ходу соединяя меч с ножнами и превращая его в тяжёлый двуручный: сражаться обычным длинным клинком против старинного хитроумного и жестокого орудия Охоты — Убийцы чудовищ — он не рискнул бы.

Впрочем, схватка в любом случае не могла оказаться простой: старый Охотник бросался на пришельца с нечеловеческой силой и яростью, рычал и визжал как зверь, выкрикивал что-то нечленораздельное, ловко стрелял из какого-то старого огнестрельного оружия и с удивительной лёгкостью размахивал тяжёлой режущей цепью.

Зубья Убийцы чудовищ не раз и не два свирепо вгрызлись в тело Охотника сквозь плотный плащ, и Ферн уже не надеялся победить в этом бою, но всё же после очередной атаки противника из последних сил отскочил, потом прыгнул вперёд и ухитрился нанести сокрушительный удар, вложив в него вес своего тела. Охотник Кошмара хрипло закричал и рухнул на залитый кровью каменный уступ.

Ферн, едва держась на ногах, торопливо вколол себе шприц крови, а потом долго стоял на месте боя, согнувшись и опершись на меч, дожидаясь, когда стихнет боль в затягивающихся ранах, успокаивая дыхание и сердцебиение. Потом тщательно вытер клинок подолом плаща поверженного противника и двинулся дальше.


Охотников здесь обнаружилось великое множество — Ферн никогда не видел их столько в настоящем Ярнаме. Они угрюмо бродили между зданий и камней, явно стараясь не сталкиваться друг с другом, и с жуткими криками гонялись за заражёнными, которые здесь выглядели так же, как и в мире яви. Ферн сначала удивился: за что Охотники попали в Кошмар, ему вроде бы было понятно, а вот почему здесь же заперты и обычные обратившиеся горожане, которых можно назвать скорее жертвами, чем виновными? Потом он сообразил: скорее всего, эти чудовища — порождение памяти самих Охотников, неотъемлемая часть их бытия в мире яви, волей Амигдал материализованная и здесь, в Кошмаре. Но, воображаемые или нет, чудовища и заражённые люди бросались на Ферна точно так же, как и в настоящем Ярнаме, вынуждая защищаться ещё и от них.

На ступенях лестницы Главного собора обосновалась такая внушительная толпа заражённых, что Ферн решил пока отложить попытку проникнуть в здание до того времени, пока он хотя бы мало-мальски не сориентируется здесь. Он не сомневался, что смерть его здесь будет такой же «временной», как и в мире яви, и, погибнув, он придет в себя у лампы в Кошмарной версии часовни Идона. Но всё же нетерпение гнало его вперёд — он подозревал, что цель его находится дальше, глубже в хитросплетениях закоулков искажённого Ярнама.

С боем прорвавшись мимо целого кордона из безумных горожан через мост, на котором валялся высохший труп одного из Амигдал, Ферн через окно покосившегося здания пробрался на широкую «улицу» — что-то вроде ущелья между домами и нагромождениями камней. По дну ущелья текла — Ферн даже отшатнулся, поначалу не поверив глазам, — настоящая река крови. Под мостом, нависающим над этой рекой, сгрудилась стайка отвратительных существ, знакомых Охотнику по короткому и неприятному визиту в Покинутый Кейнхёрст — кровопийц, людей, превратившихся во что-то вроде гигантских блох с огромными, уродливо раздутыми брюшками. Кровопийцы толкались возле самых глубоких лужиц и ручейков крови, омерзительно чавкали и хлюпали, всасывая кровь. Ферн решил обойти их и бросился вверх по лестнице, ведущей на мост, но там его неожиданно встретил залп из мушкетона. Притаившийся за перевёрнутой каретой полуобратившийся горожанин будто бы дал сигнал своим товарищам, и на Ферна набросились ещё несколько таких же зверолюдей и двое Охотников, вооружённых странными изогнутыми мечами с длинными рукоятями. Один из них взмахнул оружием, трансформируя его, и вместо меча в его руке оказался топор, напоминающий привычную пилу-топор из мастерской, но без зазубрин на лезвии.

Ферн едва успел уклониться от выстрела, и не совсем удачно: пуля зацепила левую руку выше локтя. Пистолет сразу стал казаться очень тяжёлым, но Охотник на него и не рассчитывал: в бою с таким количеством врагов можно было полагаться только на размашистые удары двуручного меча и на короткие тактические отступления.

Однако всё это не слишком помогло: противников было много, и действовали они, так же, как и самый первый из встреченных здесь Охотников Кошмара, с нечеловеческими силой, ловкостью и злобой. Ферн, истекая кровью и уже почти ничего не видя — от боли в глазах потемнело, — едва не скатился по лестнице под мост, где его уже поджидали алчно хлюпающие хоботками кровососы… Но в последний момент теряющего сознание Охотника кто-то подхватил за шиворот и дёрнул вверх. Ворот плаща впился в горло, но Ферн этого уже почти не ощутил. Душная темнота сомкнулась над ним, поглотив жуткое заплесневелое светило Кошмара. Покой


***
— Эй, Охотник!

Ферн широко распахнул глаза — и тут же зажмурился, закусил губу и глухо застонал. Тело разрывала хорошо знакомая боль — похоже, кто-то вколол ему кровь, и раны затягивались, а было их так много, что болевой шок грозил снова отправить Охотника в беспамятство. Но всё же сознание не покинуло его, боль отступила, и Ферн, тяжело дыша, наконец снова открыл глаза и посмотрел на своего спасителя.

Перед ним сидел бродяга. Во всяком случае, одежда на нём выглядела так, будто её нашли на помойке и после этого ещё долго носили, не утруждаясь стиркой и штопкой. Голова незнакомца под рваным матерчатым капюшоном была обмотана грязной тряпкой, скрывающей глаза. Ферн смутно припомнил, что где-то уже видел подобный головной убор.

— Очнулся, — довольно констатировал бродяга. — А это значит — ты не здешний. В смысле, не из Кошмара. На нас, местных, кровь не действует.

— А ты кто? — хрипло выговорил Ферн.

— Нет уж, — бродяга кривовато улыбнулся. — Это я тебя спас, так что я имею право первым задать вопросы и получить на них ответы. Ты кто? Что ты забыл в Кошмаре? Ты, наверное, просто не туда повернул? Ты вообще в своём уме?

— Меня зовут Корнелиус Ферн, — медленно и чётко проговорил Охотник. — Я в своём уме. Во всяком случае, я не потому здесь оказался, что спятил в мире яви.

— А, так ты понимаешь, что это за место. — Незнакомец кивнул. — Отлично. Только вот… Никто из тех, кто в самом деле спятил, не осознают, что они спятили. Так что грош цена твоему заявлению, ясно? Ну да ладно, я и так вижу, что ты не безумен. Тогда расскажи: как ты сюда попал? Если ты не пленник Кошмара, значит, ты пришёл сюда по своей воле. Вот мне и хотелось бы знать: зачем?

— Я ищу свою жену, — ответил Ферн.

Собеседник развёл руками в жесте удивления.

— Ты хочешь сказать, что твоя жена — Охотница, и она поддалась опьянению кровью?!

— Нет. Я думаю, что Кошмар теперь забирает не только тех, кто впал в кровавое безумие, но и всех, кто балансирует на грани яви и сна. И моя жена, похоже, как раз и оказалась на этой границе… Из-за меня, — закончил Ферн почти шёпотом и опустил голову.

— Как это? — заинтересовался странный бродяга. — Расскажи!

— Может, всё-таки сначала скажешь, кто ты? — устало пробормотал Ферн. — В конце концов, я никуда от тебя не денусь, всё расскажу. А мне ведь надо как-то к тебе обращаться.

— Меня зовут Саймон, — сказал бродяга, сел прямо и уставился завязанными глазами куда-то вдаль. — Я был Охотником-наблюдателем Церкви Исцеления.

— Тот самый Саймон? — удивлённо выдохнул Ферн, приподнимаясь на локтях и садясь. — Мне совсем недавно о тебе Джура рассказывал!

— О, этот старый дурень ещё жив! — Саймон явно обрадовался этой новости. — И как он там? Всё так же торчит в Старом Ярнаме и нянчится с чудовищами?

— Именно. — Ферн улыбнулся. — Палит из пулемёта во всех входящих и ругается. А вообще устроился он неплохо. Я был у него дома.

— Ого! — Саймон с весёлым изумлением покачал головой. — Как это ты ухитрился втереться в доверие к старикану?

— Ну, он просто поверил, что я понял, почему он защищает чудовищ, — туманно пояснил Ферн.

— А ты и вправду понял? — Саймон неожиданно посерьезнел и подался вперёд. Ферн поёжился — он не думал, что можно так явственно ощущать на себе тяжёлый взгляд завязанных глаз.

— Думаю, да. Просто… Они ведь и в самом деле не чудовища. Они — хоть и странные, страшные… Но всё-таки люди. Я видел, как они живут. Я слышал их речь. Они не звери, просто выглядят как звери.

— Вот, — выдохнул Саймон и расслабился, привалившись спиной к стене. — Это я и надеялся услышать. Теперь я точно знаю, что ты не опьянён кровью. Но вот слегка помешанным, уж прости, мне тебя хочется признать. Ты вообще понимаешь, во что ввязался? Даже если ты и найдёшь здесь свою жену… Кстати, ты должен мне рассказать, как она могла тут очутиться и почему это могло произойти из-за тебя, — так вот, даже если ты её и найдёшь, как ты собираешься покинуть Кошмар сам и вывести её? Если бы это было так просто…

— Понятия не имею. — Ферн тряхнул головой. — Я знаю одно — без неё я не уйду.

— Я же говорю — безумец… — Саймон снова развёл руками. — Ну, тогда рассказывай, как так вышло. Слушаю тебя.


— Ну и дела, — протянул Саймон, когда Ферн закончил рассказ. — Выходит, мир яви всё больше погружается в мир снов, и нащупать границу между ними уже сложно… Ох, сдаётся мне, вашему миру скоро конец. Тебе ведь тоже так кажется, да? — Он повернул к Ферну лицо, и тот снова ощутил на себе тяжёлый взгляд.

— Может, и кажется, — осторожно отозвался он. — Но я всё равно хочу попытаться найти Эмили. Даже в Кошмаре мне с ней рядом будет спокойнее.

— Это я понимаю, — кивнул Саймон. — Но не знаю, чем тебе помочь. Здесь главенствует единственное правило: «Кошмар у каждого свой». Поэтому, если даже ты найдёшь кого-то, кто будет выглядеть и говорить как твоя жена, это может оказаться всего-навсего порождение твоего собственного кошмара. Попросту говоря, ты встретишь не Эмили, а материализовавшиеся страхи и подозрения, связанные с ней. И кто знает — не захочется ли тебе после этого убить её?

— Н-надеюсь, что всё же смогу отличить настоящую Эмили от поддельной, — процедил Ферн сквозь зубы.

— Надейся, надейся, — хмыкнул Саймон. — Ты пока ещё не понял: надежда — непозволительная роскошь в Кошмаре. Но тем не менее, я от всего сердца желаю тебе удачи — и готов помочь чем смогу. Ты знаешь, хотя бы примерно, куда тебе следует идти?

Ферн помотал головой.

— Я так и думал. Что ж, подсказка первая: вот за этой дверью, — Саймон указал на инкрустированную растительным узором дверь в конце ответвления коридора, — находится то помещение, которое в нашем мире называлось часовней Идона. Если ты, как ты утверждаешь, видишь сон Охотника, то после смерти ты будешь возвращаться к жизни там, у лампы, так что открыть двери будет полезно: в случае чего быстрее доберёшься до места, где тебя остановят. А дальше… Дальше попробуй добраться до церкви — той, в которой в нашем мире был тайный ход в Старый Ярнам. Я немного провожу тебя, но мне нельзя проходить слишком далеко в ту сторону.

— Почему?

— Там меня ждёт мой собственный кошмар, — медленно и явно нехотя проговорил Саймон. — Рано или поздно он… Доберётся до меня и здесь. Но я не хочу торопить события.

— Понял. Тогда ты вообще не ходи — я сам доберусь.

— Не сомневаюсь. — Саймон снова хмыкнул — но уже совершенно не весело. — Ты всё-таки весьма напоминаешь одержимого, уж прости. Ты ищешь жену, и я понимаю твои резоны, — но тебя легко может увести в сторону зов тайн. Ты ведь чувствуешь, что Кошмар скрывает какую-то тайну, верно? И не сможешь остановиться, пока не разгадаешь её. Но будь осторожен: тайны неспроста являются тайнами. И некоторые из них не желают быть раскрытыми. Особенно если они весьма неблаговидны…

— О чём ты? — Ферн нахмурился.

— А, не обращай внимания. — Саймон тонкими пальцами коснулся обмотанного повязкой лба. — Это я, если угодно, разговариваю сам с собой. За вечность в одиночестве ещё и не такими дурными привычками можно обзавестись…


***
Распахнув тяжёлые створки в конце коридора, Ферн убедился, что за ними действительно часовня Идона, или, вернее, часовня Кошмара. Саймон дал ему ещё несколько дельных советов: например, как незамеченным миновать площадь, по которой бродят двое церковных палачей, и где поискать камни-кровавики для заточки оружия.

— Да, и вот ещё, — сказал Саймон в спину Ферну, когда тот, попрощавшись и поблагодарив, направился к выходу. — Не советую тебе драться со всеми подряд — где можно обойти, лучше обойди. Но вот если вдруг случайно увидишь… — Он на мгновение замялся, словно подбирая слова. — Если увидишь такую Охотницу… Девушка лет двадцати с небольшим, очень светлые волосы, голубые глаза. Вооружена Убийцей чудовищ… Постарайся убить её, хорошо? По возможности быстро, без мучений. Это моя… Личная просьба.

— Хорошо, понял. — Ферн обернулся и кивнул. — А кто она?

— Приёмная дочь моего друга, — глухо сказал Саймон и отвернулся.

— Какого друга? Его я тоже могу найти здесь?

— Скорее всего да. — Бывший наблюдатель Церкви Исцеления вдруг откинул капюшон и стянул с головы грязную повязку. На Ферна глянули глубоко запавшие серые глаза, обведённые тёмными кругами постоянной усталости и беспредельной боли. — Он много грешил в своей жизни. Он служил тем, кто залил Ярнам кровью и пытался похоронить следы своих злодеяний в очищающем пламени. Так же, как и я сам. Но… Он всего лишь делал то, что должен был. Он был человеком слова. Человеком чести, насколько это можно вообще сказать о нас, слугах Церкви Исцеления.

— Опиши мне его. — Ферн развернулся и шагнул к Саймону. В сердце толкнулось болезненное предчувствие — он уже догадывался, о ком идёт речь.

— Его зовут… Звали Брадор. — Лицо Саймона оставалось невозмутимым, но голос едва заметно дрогнул. — На его долю выпали такие испытания…

— Я слышал, — осторожно вставил Ферн. — Джура рассказывал. Лоуренс…

— Лоуренс, да, — вздохнул Саймон. — Но это только окончание его истории. А что было до того… Рита. Его напарница, его ученица… Она поддалась опьянению кровью. И ему пришлось… — Он замолчал и глянул в сторону.

— Так он сам… — Ферн сглотнул. Окончание фразы просто застряло в горле.

— Да. — Саймон кивнул. — Это была его работа — устранять… Последствия применения Древней Крови. Той самой крови, которой я только что вылечил тебя. Мы сражались с чудовищами, порождёнными кровью, и этой же кровью залечивали раны, которые они нам наносили. И то, что ни он, ни я всё же не обезумели и не обратились, — теперь я понимаю: это и есть наше наказание, наш кошмар, который начался ещё при жизни и продолжается здесь. Мы до самого конца оставались в полном рассудке, мы понимали, что происходит… И перед смертью мы полностью осознали, что творили всю жизнь. Мы это заслужили. — Он жёстко глянул на Ферна. — Бойся Древней Крови. Бойся её голоса в своей голове. Бойся мыслей, которые могут показаться чужими. Знаешь молитву Церкви? «Грязные твари будут искушать нектаром и заманивать все глубже. Всегда помни о бренности человеческой. Их воля слаба, разум молод. Если бы не страх, смерть никто бы не оплакивал».

— Я помню, — прошептал Ферн. — Я проклят, я это знаю. Я семь лет проходил переливания.

— Семь лет — это много. — Саймон сочувствующе покивал. — Следи за собой. Будь внимателен. Иначе… Ты рискуешь причинить вред тем, кто тебе дорог. Как Людвиг.

— А что с ним случилось?

— Он обратился и напал на товарищей по отряду. Его трансформация была настолько ужасна, что именно его облик преследовал меня в кошмарах постоянно, пока я не умер, а теперь… — Саймон глянул куда-то в ту сторону, в которую намеревался отправиться Ферн. — Теперь он здесь. Мой собственный кошмар… Я очень надеюсь, — он хрипло кашлянул, скрывая судорожный вздох, — что это действительно просто мой кошмар. Он обитает там, в здании, примыкающем к Залу исследований. Отчасти поэтому я не могу пройти дальше. Я знаю, что мне его не одолеть.

— Если Кошмар у каждого свой, это означает, что для меня его там не будет? — уточнил Ферн.

— Я не знаю. Законы этого места неподвластны нашему пониманию. Есть только один способ выяснить это — пойти и проверить. Но, если ты найдёшь его там… — Саймон снова отвернулся и обхватил себя руками. — Если ты сможешь убить его и освободить его сознание от Кошмара… Я буду тебе очень благодарен. Я бы сказал — я буду у тебя в долгу, но… Вряд ли тебе нужны какие-то услуги от призрака, обитающего в Кошмаре.

— А ты сам… — Ферн хотел задать совсем другой вопрос, но в последний момент передумал и спросил: — А сам ты как умер?

— После того, как Брадора забрала Церковь и заперла в камере для особо опасных прест… подопытных, я взялся выполнять его работу. И, конечно, первый же обратившийся высокопоставленный клирик убил меня. Я никогда не был и вполовину так же силён на Охоте, как Брадор или Рита.

— Так зачем ты тогда вызвался?.. — вырвалось у Ферна. Саймон глянул на него так, что слов больше не понадобилось.

— Я думаю, что те, кто принял меня на эту службу, верно оценили ситуацию, — глухо сказал бывший наблюдатель Церкви. — Они понимали, что я слишком много знаю, но не могли отдать прямой приказ о моём аресте или ликвидации. За мной не было никакой вины, а Церковь… Милосердная Церковь не убивает людей без причины. — Он испустил хриплый смешок. — А так… По сути, я оказал им услугу — им не пришлось думать, как деликатно избавиться от пронырливого шпиона, намерения которого после смерти Лоуренса никто не взялся бы предугадать.

— Понимаю, — пробормотал Ферн, хотя на самом деле понимал всё очень смутно, и всё-таки задал тот самый вопрос, который вертелся у него наязыке изначально: — А ты не хотел бы, чтобы кто-то… Освободил от Кошмара тебя самого?

— Я ещё не выполнил свою задачу, — твёрдо сказал Саймон. — Я не трус и не сдамся без сражения. Знаешь… Когда Людвиг обратился, он очень мучился. Трансформация была просто ужасной. И я пробрался в подвал Зала исследований и предложил Людвигу… Помочь с этим. А он отказался. Сказал, что хочет даже в таком состоянии принести как можно больше пользы человечеству. Согласился, чтобы церковные врачи испытывали на нём разные новые препараты. Он был… Настоящим героем.

— Понимаю, — после короткого молчания сказал Ферн. — Если я найду его здесь — обязательно постараюсь сделать то, о чём ты просил. Ведь, в конце концов, я — Охотник мастерской Людвига. — Он коснулся рукояти Священного клинка над плечом. — Я сражался с чудовищами, веря в то, что продолжаю его дело. И пусть, возможно, он во многом ошибался — и мы вслед за ним, — тем не менее его намерения были благородны, и он был и остаётся для нас примером храбрости и самоотверженности. И я горжусь тем, что сражаюсь этим мечом, носящим его имя.

— Спасибо, Охотник. — Саймон поклонился. — Желаю тебе удачи. Да воссияет над тобой рассвет. — Он резко развернулся и скрылся в коридоре, ведущем в часовню.

Ферн постоял ещё мгновение, глядя ему вслед, а потом начал неторопливо взбираться на гребень каменного наплыва, наполовину поглотившего здание с плоской крышей.

Вдали, на отвратительно искажённых, таких знакомых и незнакомых улицах, раздавались дикие крики обезумевших Охотников, визг заражённых, выстрелы и лязг трансформируемого оружия.

Кошмар продолжался.

17

Вид зданий и надгробий, вросших в землю и камень под самыми разными углами, вызывал головокружение — через некоторое время начинало казаться, будто они все раскачиваются в разные стороны и не в такт между собой. Отсутствие запахов (даже кровью здесь почему-то не пахло, хотя она текла и хлюпала под ногами) ещё усиливало ощущение нереальности происходящего. Да, Ферн осознавал, что он и так находится не в мире яви; но всё же опасности здесь были вполне реальны, и свойственная путешественникам по миру сновидений беспечность могла обойтись очень дорого.

Скрытый за нагромождением камней проход напоминал скорее не двери, а пещеру в скале. Ферн вошел под каменный свод недлинного коридора и медленно двинулся вперёд, вглядываясь в багровый полумрак.

Неширокий дверной проём вёл в огромное пустое помещение с фальшивыми колоннами, на которых в кольцах горела пара тусклых факелов, почти не дающих света. В дальнем конце пустого пыльного зала виднелась широкая лестница. Судя по всему, это и было место обитания обратившегося Людвига из кошмара Саймона — вот только оно ничем не напоминало логово ужасного чудовища.

Охотник переступил порог — и перед ним будто прорвалась почти неосязаемая, как паутина, завеса. В нос ударили резкие запахи крови и горелой плоти — уже отвыкший от запахов Охотник буквально подавился воздухом и закашлялся; стало намного светлее — на стенах вспыхнуло несколько новых факелов, да в разных местах прямо на полу что-то испускало неяркий свет, будто там валялись оброненные ручные охотничьи фонари.

Ферн шагнул под высокий свод величественного зала — и застыл на месте, услышав под ногой характерный хруст. Наклонившись, он вгляделся… И его одновременно опалило жаром и тряхнуло ознобом.

Весь пол огромного помещения был устлан мёртвыми телами. В лужах крови плавали обгорелые остовы и полуразложившиеся трупы вперемешку с голыми костями — без сомнений, человеческими.

Задержав дыхание, Ферн быстро натянул на нос и рот матерчатую повязку и, стараясь не наступать на останки, медленно двинулся к центру зала. Вдруг откуда-то справа, будто бы из недр кучи беспорядочно наваленных трупов, раздался дрожащий стон. Охотник от неожиданности отскочил и поднял меч, но это оказался всего лишь один из мертвецов, который вдруг ожил, приподнял верхнюю часть туловища и потянулся к Ферну окровавленными тощими руками.

— Ах, пожалуйста… Помоги нам… — проскрипел он полным страдания голосом. — Безобразное чудовище… Грядёт великий ужас! Людвиг Проклятый идёт!

Ферн в смятении попытался обойти мертвеца, тянущегося к нему обугленными руками… Но тут же в подол плаща вцепились пальцы другого несчастного, поодаль зашевелился, зашлёпал ладонями по неподвижным телам своих товарищей по несчастью третий…

— Смилуйся, смилуйся над нами! — стонали они нестройным хором, с мольбой протягивая к Охотнику руки и жалобно разевая провалы беззубых ртов.

Охотник, озираясь, пятился назад, пока и без того жуткое лицо ближайшего к нему мертвеца не исказилось совсем уж нечеловеческим ужасом, и он с хриплым воплем указал куда-то за спину Охотника.

Ферн молниеносно развернулся, принимая боевую стойку… И пошатнулся и едва не потерял равновесие, увидев, что несётся на него по широкой лестнице.

— Идон всевидящий!..

Ни разу за все семь лет Охоты Ферн не видел даже приблизительно похожих трансформаций. На него с диким воплем летел скорее конь, чем человек, но с двумя уродливо искажёнными человеческими ногами, торчащими из лошадиных боков, с двумя когтистыми звериными лапами и с двумя головами, ни одна из которых не напоминала человеческую. Но самыми страшными в облике чудовища были не жуткая пасть одной из голов, усеянная отвратительно поблёскивающими то ли пузырями, то ли глазами, и не выводящий зрение из фокуса немыслимый переход человеческого лица в лошадиную морду на второй голове, а ужас, обречённость и страдание, которые горели в глазах несчастного бывшего командира отряда Охотников Церкви Исцеления. Ферн только на мгновение заглянул в них — и с утроенной решимостью бросился в бой.

Да, он просто обязан победить. Он должен прекратить мучения Людвига. Это… Это слишком, даже по меркам Кошмара слишком!..

Но Людвиг был безумен. Он не собирался позволять Охотнику поступить с ним так, как он сам много сотен раз поступал с чудовищами.


…Не раз, и даже не один десяток раз Охотник приходил в себя у лампы в небольшой церквушке, медленно и ровно дышал, прогоняя отголоски боли после очередной смерти, и снова бежал по кровавому ручью, текущему по дну неглубокого ущелья, ко входу в место последней Охоты главы церковной мастерской.

Людвиг вёл себя как неразумный зверь, защищающий свою жизнь: с дикими воплями беспорядочно скакал, бил и лапами, и копытами, пытался укусить Охотника, как делают рассерженные лошади. Но вдруг после очередной удачной атаки, когда полуконь-получеловек споткнулся и едва не упал, опершись о пол правой лапой, он вдруг поднял левую и потянулся к рукояти меча, который каким-то чудом держался за его спиной.

Ферн изо всех сил рванулся вперёд, стремясь довершить начатое, пока противник ошеломлён; но сбился с шага и остановился, услышав, как безумное чудовище произносит усталым человеческим голосом:

— Ах, ты с самого начала был на моей стороне… Мой истинный наставник. Моя путеводная звезда…

Охотник с надеждой шагнул вперёд — ему показалось, что Людвиг хотя бы частично обрёл разум. Но чудовищный полуконь, издав вопль, одновременно напоминающий истерический человеческий крик и конское ржание, поднялся на задние конечности, сжав в лапах (руках?..) рукоять меча, клинок которого засиял голубым пламенем, разбрасывая вокруг искры светящейся космической пыли.

Легендарный Клинок лунного света, найденный юным Людвигом в птумерианских гробницах, и в Кошмаре не покинул своего хозяина. Впрочем, Людвиг ли был хозяином меча, или же меч управлял Людвигом? Ферн в своё время слышал обе версии, но считал легенду о лунном мече всего лишь легендой. Ему и в голову не приходило, что однажды эта «легенда» будет раз за разом всевозможными мучительными способами отправлять его к ближайшей лампе.

Частично разумный Людвиг оказался гораздо более опасным противником, чем Людвиг-зверь. Он начал намного лучше «читать» действия Охотника: и оборонялся эффективнее, и атаковал вернее. Ферн, несмотря на то, что обычно возвращение к жизни у лампы дарило ощущение долгого полноценного отдыха, после стольких болезненных смертей чувствовал себя и в самом деле полуживым. Пожалуй, стоило сделать перерыв и перевести дух.

Расположившись в углу церквушки, Охотник достал из мешка нехитрые припасы, перекусил и выпил воды. В церкви было довольно холодно, но ничего, что могло бы сгодиться на дрова, поблизости не обнаружилось, и пришлось обойтись без костра; Ферн сидел на полу, привалившись к стене, и уговаривал себя немного поспать. Но, едва он закрывал глаза, как перед внутренним взором начинали мелькать обрывки образов, заставлявшие сердце сжиматься от тоски.

Ферн вспоминал счастливые часы, которые они с Эмили проводили под крышей гостеприимной часовни Идона; попеременное чтение вслух редких книг, найденных в библиотеке, бурные обсуждения прочитанного, переходящие в шутливые потасовки, а затем — уже во вполне серьёзные тренировки с оружием; полные нежности ночи в крошечной каморке на втором этаже часовни, ставшей настоящим домом для влюблённых. С горечью вспоминал и собственные безобразные вспышки ревности, после которых долго ещё чувствовал на себе расстроенный и недоумевающий взгляд Эмили, слышал её молчаливый вопрос: «Неужели ты и вправду мне не доверяешь?..»

Ферн стиснул зубы и беззвучно застонал. Как же ему сейчас было стыдно за своё тогдашнее поведение! Как он мог оскорбить Эмили недоверием — он, человек без чести, бывший бандит и убийца! Как мог он вести себя так несдержанно с ней, настоящим ангелом, согревающим своим теплом всех, кому было одиноко и холодно в жуткие ярнамские ночи, не жалеющей сил на помощь страждущим! Сейчас он понимал — он всё отдал бы, только бы эти отвратительные сцены каким-то образом отменились, исчезли из прошлого, и не смотрели бы ему сейчас из воспоминаний прямо в душу полные слёз, потемневшие от обиды тёпло-карие глаза…

Мысленно он поклялся себе, что, если сможет найти Эмили, и они вдвоём сумеют покинуть Кошмар, он никогда больше не позволит своим диким эмоциям вырваться наружу, не оскорбит жену подозрениями, будет сдержан и терпелив… И тут же в памяти всплыло недавно услышанное:

«…если даже ты найдёшь кого-то, кто будет выглядеть и говорить как твоя жена, это может оказаться всего-навсего порождение твоего собственного кошмара».

А что если он встретит здесь Эмили, которая не захочет иметь с ним дела, с презрением отвергнет его предложение помощи, откажется вместе с ним покинуть Кошмар? Ферн похолодел. Он понял, что действительно сомневается: может ли настоящая Эмили всерьёз обидеться на него, отказаться иметь с ним дело?

«Нет, нет, это невозможно!»

«А ты уверен, что хорошо её знаешь?..»

— Хватит! — вскрикнул Ферн, вскакивая на ноги.

Действительно, хватит. Хватит праздно рассиживаться. Надо идти и сражаться. Надо продвигаться к средоточию Кошмара, чтобы разрушить его.

Иначе Ферн никогда не сможет победить Кошмар в собственном рассудке.


***
Ферн обратил внимание, что с каждым его возвращением атаки чудовища становятся чуть менее точными, чуть менее быстрыми: ведь, в отличие от Охотника, у Людвига силы не восстанавливались между «раундами» боя. Раны, которые Ферну удавалось нанести, впрочем, каким-то образом затягивались, но, судя по всему, боль вдобавок к усталости обессиливала несчастного бывшего капитана Охотников Церкви Исцеления. А это давало шанс победить, измотав противника.

Однако всё оказалось не так просто: Людвиг компенсировал усталость новыми хитрыми приёмами, причём не ожидавший изменения тактики боя Охотник первые несколько схваток проиграл очень быстро, не среагировав на неожиданные атаки. Но дальше стало проще. Людвиг продолжал уставать, Ферн продолжал изучать его поведение.

В очередной, не поддающийся счёту раз Охотник вошёл под своды устланного мертвыми телами зала. Людвиг, заметив непрошеного гостя, в очередной раз немного потоптался на площадке лестницы и с ржанием и визгом ринулся в атаку. Движения его стали какими-то рваными и скованными, и Ферн без особого труда уклонился от первой атаки и, перекатившись, оказался прямо перед головой Людвига.

С чудовищной морды полуконя-получеловека на него мельком глянули огромные человеческие глаза — помутневшие от нечеловеческой усталости. Полный тоски и безысходности взгляд ударил больнее тяжёлого копыта.

«Даруй мне честную смерть, Охотник… Ты ведь можешь… Ты — мой достойный наследник. Помоги… во имя всего того, во что мы верили».

«Хватит! Пора заканчивать с этим!»

Ферн словно обрёл второе дыхание, будто не было этих десятков битв и смертей. Меч, носящий имя Людвига Священного Клинка, вдруг показался Охотнику легче кинжала. Древняя Кровь, исцеление и проклятие, вспыхнула в венах яростным пламенем. Это не безумие, не опьянение кровью, нет… Это — сила, решимость и отвага Охотников мастерской Церкви Исцеления.

Уйти от атаки, развернуться, ударить…


…Всё было кончено. Ферн стоял на коленях в луже крови, нашаривая в подсумке последний шприц с кровью — и не находя. В шаге от него — он видел смутно, будто сквозь подрагивающую пелену горячего воздуха или через струи воды, розовой от крови, — лежала отрубленная голова чудовища, которое когда-то было Людвигом, капитаном мастерской Церкви Исцеления и его, Ферна, примером, заочным наставником… Путеводным светом.

Оставив попытки найти какой-нибудь завалившийся за подкладку шприц, Ферн попытался подняться на ноги, но едва не упал ничком. Тогда он подполз на коленях ближе к лошадиной голове Людвига и заглянул в его мутнеющий глаз.

— Покойтесь с миром, мастер Людвиг, — хрипло выговорил он. — Я выполнил свой долг. Да воссияет над вами рассвет.

Веко, наполовину прикрывшее глазное яблоко, вдруг дёрнулось, и Охотник невольно отпрянул. Людвиг тяжело и горестно вздохнул. Ферн сквозь пелену подступающего беспамятства ещё удивился — как это голова может вздыхать, у неё ведь нет лёгких, — и боком повалился в лужу крови.


«Добрый Охотник, ты видел луч света? Просто вспышка, мимолётное видение, но я, весь пропитанный запахом крови и чудовищ, цеплялся за него. Я не хотел знать, что это было на самом деле. Действительно не хотел».

«Нет, мастер Людвиг, я не видел этого света, но я шёл по вашим стопам. Вы во многом ошибались, но вы желали ярнамитам добра, и вы искренне верили в то, что поступаете правильно и во благо людей. Вы были истинным героем, а все грехи вы искупили страданиями здесь, в Кошмаре. Теперь вы свободны. Покойтесь с миром».


Первым ощущением, вернувшимся вместе с сознанием, был тяжёлый запах крови. Охотник приоткрыл глаза и увидел прямо перед собой глянцево блестящую алую лужицу. Поверхность её едва заметно подрагивала, словно кровь ещё струилась из чьей-то свежей раны.

С трудом приподнявшись, Ферн огляделся. Он лежал на полу того самого зала, где сражался с Людвигом, но теперь здесь снова было пусто и пыльно; кучи трупов и лужи крови куда-то исчезли, и только под Охотником по каменным плитам расплылось большое кровавое пятно, да в нескольких шагах виднелось чьё-то тело в изодранных и пропитанных кровью одеждах, похожих на униформу Чёрной Церкви.

Подняться на ноги не удалось, и Ферн пополз к лежащему человеку, отталкиваясь локтями. Собрав все силы, перевернул того на спину… И замер, вглядываясь в его лицо — измождённое, иссечённое шрамами, покрытое кровью, но до странности умиротворённое лицо первого Охотника Церкви Исцеления.

— Надеюсь, вы уже видите рассвет, — прошептал Ферн, закрывая остановившиеся глаза Людвига.

— Ты всё-таки сделал это… — произнёс кто-то над головой Ферна. Охотник вскинулся и снова попытался подняться, но в голове зашумело, и он едва снова не потерял сознание. — Тише, тише, не дёргайся так. Что, крепко отделал тебя наш капитан? — Рядом с Ферном на пол опустился Саймон, снял с плеча мешок и принялся в нём рыться. — Да, он хорош. И при жизни был лучшим, и после смерти… Так, лежи тихо, сейчас… Крови у меня нет, но бинты найдутся.

— Ты тут… Откуда? — Ферн поморгал, пытаясь сфокусировать зрение, но голова закружилась сильнее, и он просто зажмурился.

— Так, погоди, давай я с тебя плащ стяну, чтобы не резать. Смотри, сознание только не теряй, договорились? — Саймон принялся ловко перевязывать его раны. — Откуда, откуда… Это же Кошмар. Тут пространство вытворяет что хочет, нет прямых путей или постоянных проходов. Вот ты победил Людвига — и я смог пройти чуть ближе к цели. Я очень тебе благодарен. И за себя, и за него. — Саймон завязал концы последнего бинта на руке Ферна, легко поднялся на ноги и шагнул к телу Людвига. Опустившись на одно колено и прижав правую руку к груди, он склонил голову и ненадолго застыл.

— Спасибо. — Ферн пощупал повязку на груди и поморщился. — А как ты думаешь… Я правда освободил его? Или Кошмар просто играет со своими пленниками?

— Думаю, теперь с ним точно покончено, — глухо ответил Саймон, не поворачивая головы. — Трагичная судьба. Но ему больше нечего стыдиться. Он был истинным героем и заслужил это. — Бывший наблюдатель Церкви поднялся на ноги, обернулся к Ферну и поклонился ему. — Ещё раз благодарю тебя за то, что ты помог моему другу. И за то, что помог мне продвинуться дальше. Во всяком случае, я надеюсь, что смогу пройти… — Он глянул на дверь в левой стене зала. — Там меня ждут не менее жуткие кошмары. А ты… Я бы посоветовал тебе вернуться в церковь и отлежаться. Раны затянутся быстро, не так скоро, как от крови, но всё же это мир снов, и здесь всё не так, как в реальности… Давай помогу. — Он подхватил Ферна под мышки и поставил на ноги. — Вот так, опирайся на меня, и пойдём. Ох… Я просто глазам своим не поверил, когда заглянул сюда. Ты точно достоин носить меч Людвига, парень.


***
Короткий сон и вправду принёс исцеление и восстановил силы, будто Охотник побывал у Куклы. Проснувшись, удивлённый Ферн размотал с себя бинты и не нашёл даже шрамов от жутковатых ран, нанесённых когтями и зубами чудовища. Что ж, можно ведь сказать, что эти раны он получил во сне…

Проверив подсумок, Охотник с удивлением обнаружил там несколько шприцов с кровью, хотя он точно помнил, что в бою с Людвигом истратил все до последнего. Странно… Будто бы и в самом деле наведался в Сон, и заботливая Кукла пополнила его запасы. Что ж, откуда бы ни взялись эти шприцы, это определённо оказалось очень кстати.

Пора было двигаться дальше.

К знакомому входу в здание Ферн приближался с опаской: а что если по законам Кошмара после пробуждения из сна во сне всё, что происходило до этого сна, каким-то образом отменилось, и сейчас на верху лестницы Охотника снова встретит чудовищный страдающий Людвиг? Но зал был пуст, и даже кровь на полу и тело погибшего капитана исчезли. Ферн медленно поднялся по ступеням, повернул налево и шагнул на узкую лестницу, ведущую на следующий уровень подвала клиники-лаборатории Церкви Исцеления.

Поднимаясь, он вслушивался в густую тишину, которая давящим колокольным звоном забивала уши, и не сразу уловил увязшее в этой тишине сбивчивое бормотание:

— В сумраке ночи… Идёт шагом ровным… Обагрённый кровью, в рассудке… полном… Гордый… Охотник Церкви…

Горячечный шёпот, сопровождаемый какими-то ритмичными гулкими ударами, доносился сверху глухо, будто через преграду. Так и оказалось: осторожно выглянув в коридор, Ферн увидел слева дверь с зарешеченным окошком, из-за которой и доносились эти звуки.

— Чудовища — это проклятье, а проклятье — это оковы… — продолжал невидимый узник дрожащим больным голосом. Ферн осторожно заглянул в оконце и увидел человека в восточных одеждах и с всклокоченной непокрытой головой. Незнакомец ритмично ударялся головой о стену и повторял будто в бреду:

— Только ты — настоящее оружие Церкви. В сумраке ночи идёт шагом ровным…

Ферн попытался открыть дверь — она ожидаемо оказалась заперта.

— Кто ты? — спросил он, заглядывая в окно. — Эй! — Он стукнул по двери кулаком.

Узник не обратил на него ни малейшего внимания, продолжая биться головой о стену и повторять свою странную молитву или гимн.

— Я тебя вытащу, слышишь? Держись… — выдохнул Ферн, отвернулся от двери и двинулся по коридору, тускло освещённому факелом. По обе стороны в стенах виднелись такие же двери с зарешёченными окошками. Охотник дёргал и толкал каждую, но все были заперты, кроме одной, где в углу лежал скорчившийся мертвец. Приглядевшись, Ферн понял, что это труп женщины-Охотницы. Значит, кому-то здесь как-то удалось умереть и покинуть Кошмар…

За забранным решёткой дверным проёмом в левой стене коридора обнаружилась лестница, ведущая вниз, к очередной запертой двери. Заглянув в оконце, Охотник отметил, что эта камера намного больше всех предыдущих: судя по всему, она была рассчитана на нескольких узников — или пациентов, как их здесь называли. По всему полу валялись обломки коек и пучки полуистлевшей соломы, видимо, из матрацев. А посреди комнаты сидело, сгорбившись, какое-то странное существо — Ферн даже сначала не сообразил, человек это или зверь. Косматая шкура, ветвистые рога… Но непонятное создание, словно почуяв на себе взгляд чужака, вдруг подняло голову. Из-под клочьев окровавленной шерсти скальпа чудовища сверкнули человеческие глаза.

— Ты — Охотник? — глухо сказал Брадор — а это, без сомнения, был он. Ферн со смесью ужаса и благоговения смотрел на рога, которые когда-то увенчивали голову Первого Викария Церкви — как корона, которую тот заслуживал… — О, это очень странно. Ты слышишь звон колокола?

— Н-нет, — от неожиданности Ферн отпрянул от окна, но тут же снова приблизился. — Какого колокола?

— Вот и хорошо. Здесь нет чудовищ, которых ты ищешь. Возвращайся к своей охоте и постарайся забыть эту ночь. — Почему-то Ферну в усталом голосе Брадора послышалась… мольба? — Есть места, куда не стоит ходить, и тайны, которые не стоит раскрывать.

— Я здесь, чтобы развеять Кошмар, — сказал Ферн.

Брадор хрипло засмеялся.

— Да ты безумен, — сказал он с неожиданной горечью. — Ещё один несчастный безумец. Что ж, я предупредил тебя. А дальше… Каким он станет, твой собственный Кошмар? Мне не дано знать, это зависит лишь от того, какие грехи ты принёс сюда в своём сердце. Ищи свои секреты, если такой храбрец. Ну же, вперёд. Но не говори потом, что я тебя не предупреждал. — Бывший убийца Церкви поднял руку, и Ферн увидел, что тот держит небольшой колокольчик. Брадор потряс им, но не раздалось ни звука. — Не слышишь? Что ж, возможно, тебе повезёт… Хотя… — И он опустил голову, показывая, что не намерен продолжать разговор.

— Я вернусь за тобой, — выдохнул Ферн, развернулся и бросился вверх по лестнице.


***
«Тот, кто хоть раз побывал в Зале исследований, уже не сможет с прежним почтением относиться к милосердной Церкви Исцеления». Эта мысль горела внутри черепа, будто выжженная-вырезанная на кости раскалённым хирургическим инструментом, пока Ферн бродил по этажам знаменитой клиники-лаборатории Белой Церкви, заходил в разгромленные, залитые кровью палаты, где, привязанные к койкам, стонали, бились и кричали пациенты с уродливо раздутыми головами. Другие, видимо, наиболее сильные, разорвав ремни или разломав кушетки, с потерянным видом бродили по галереям, будто бы ища что-то; заметив Охотника, они с истерическими воплями бросались на него и начинали драться чем попало: руками, штативами от капельниц, обломками кроватей, книгами и бутылями с кислотой. Ферн уворачивался и сносил с плеч их жуткие головы, напоминающие набитые чем-то мягким окровавленные мешки. В одной из комнат он нашёл привязанную к стулу женщину, которая поначалу показалась ему разумной, но потом её речи стали такими же бессвязными, как у прочих пациентов, которые то слышали, как капает в их головах океан, то утверждали, что они — птицы… Оставив в покое несчастную пациентку, назвавшуюся Аделиной, Ферн двинулся дальше.

На балконе одного из этажей он нашёл тело, отличающееся от прочих. Этот пациент, судя по всему, от чего-то умер, находясь только на первой стадии эксперимента. В вене локтевого сгиба у него торчала игла с обрывком катетера (приглядевшись, Охотник понял, что трубка не оторвана, а перегрызена). Голова мертвеца была ещё почти нормальных размеров, хотя и начала уже уродливо бугриться. Рядом с рукой несчастного лежал какой-то ключ. Ферн подобрал его и осмотрел. Судя по форме бородки, он мог подойти к замкам камер в подвале. Охотник сунул ключ в карман и двинулся дальше.

Он сам не знал, что ищет здесь. Точнее, он, конечно, помнил, что пришёл в Кошмар искать Эмили, но всё чаще ловил себя на том, что с азартом обдумывает очередную загадку этого странного места и размышляет, куда следует направиться, чтобы найти там подтверждение или опровержение своей теории.

«Неужели Саймон был прав, и я поддамся зову тайн и забуду, зачем пришёл сюда?»

Эта мысль так испугала Ферна, что он резко остановился и сел прямо на ступени винтовой лестницы. Не выпуская из руки рукоять меча, другой рукой он потёр лицо, будто пытаясь разогнать остатки сна после пробуждения.

— Не возьмёте, — со злой усмешкой вслух сказал он неизвестно кому. В подробностях — таких милых, согревающих сердце подробностях! — вспомнил лицо Эмили, её голос, смех… Поднялся и двинулся дальше. На верху лестницы виднелась большая двустворчатая дверь, не похожая ни на одну из найденных Ферном на всех этажах Зала исследований. Охотник был уверен — за этой дверью скрывается настоящая тайна этого места.


Существа, встретившие его за порогом, и вправду оказались необычными — то ли люди, то ли небесные Посланники — но и для тех, и для других эти гротескные, одновременно слабые и могущественные создания были одинаково уродливы. Они бросались на Охотника, размахивая длинными руками, или пытались ударить головами, не такими раздутыми, как у пациентов Зала исследований, но всё же и не похожими на человеческие. Время от времени они дружно воздевали руки к небу, призывая глыбы небесного льда, подобные тем, какими Космос защищал взывавшую к его помощи несчастную Ром. Но всё же Ферн без особого труда справился с ними, и, когда последний из этих плодов неудачного эксперимента рухнул к подножию растущего посреди круглой площадки дерева, из его бессильно разжавшейся руки выпал странный ключ с тремя штырьками вместо бородки. Ферн подобрал его и шагнул к дверям, ведущим в здание, которое он узнал с первого взгляда, хотя здесь, в Кошмаре, оно выглядело немного иначе, нежели в реальности Ярнама, — в Астральную часовую башню.

«Поднимись на Астральную часовую башню и убей леди Марию», — сказал ему Саймон в одном из снов. Или это было наяву? Что здесь сон, а что — сон во сне?

Впрочем, для Ферна это сейчас было совершенно не важно. Он точно знал, что должен сделать: любой ценой освободить от Кошмара леди Марию, любимую ученицу мастера Германа. Он видел её портрет на столе у старого учителя; он видел отражение боли в глазах Германа, когда тот смотрел на этот выцветший картонный прямоугольник.

«Леди Мария, вы не заслужили такой участи».


Огромный зал был пуст, лишь вдоль стен были расставлены пыльные стеллажи, да в дальнем конце, под самым Астральным часовым механизмом, навеки остановившимся в месте, где время для узников Кошмара не течёт, виднелось кресло с высокой прямой спинкой. А на нём, бессильно свесившись через подлокотник, сидела она. На круглом столике рядом стоял бокал с остатками красной жидкости и лежал картонный прямоугольник вроде того, который Ферн видел на столе у Германа, только здесь разглядеть изображение ему не удалось. Впрочем, он и так знал, чей портрет Мария взяла с собой даже в посмертие, в Кошмар…

Мария выглядела мёртвой, и Ферн с надеждой, затаив дыхание, прикоснулся к её запястью: а вдруг она, как та безымянная Охотница в камере в подвале, нашла способ вырваться из Кошмара?.. Но тут же на его собственном запястье сомкнулись ледяные пальцы.


— Не стоит тревожить мёртвые тела, — шепчет леди Мария прямо в ухо Ферна, и от её спокойного голоса всё тело будто бы покрывается инеем. Дыхания на щеке Охотник не ощущает. — О, я-то знаю, как сладостно манят тайны… Ты ведь за тайнами сюда пришёл, Охотник?..

Она поднимается с кресла, гибкая и грациозная. Прекрасная, как сон, и опасная, как Кошмар. Щелчок трансформируемого оружия — и лучшая ученица мастера Германа готова сразиться с тем, кто намерен посягнуть на тайну, когда-то погубившую её саму.

Ферн каменеет, не в силах отвести взгляд от бледного лица, от сверкающих холодной наточенной сталью глаз. Это ведь она…

Это девушка из его сна. Это Кукла!

Но взгляд Куклы всегда немного печален и отрешён. Здесь же — сразу и ярость, и хладнокровный оценивающий прищур опытного бойца; весёлая злость, боевой азарт — и глухая тоска и безмолвный плач о чём-то безвозвратно потерянном.

— Теперь только честная смерть принесёт тебе исцеление…

Ферн отступает на шаг и кланяется, как принято в мастерской приветствовать старших по званию Охотников.

«Я подарю вам честную смерть, леди Мария. Обещаю».

18

— Главное — не бойся, — напутствовала Юри испуганную Эмили, которая, судорожно вцепившись в рукоять трости, выглядывала из-за угла часовни Идона. Заходить внутрь она не рискнула, хотя ей до слёз хотелось увидеть Агату, обнять, успокоить… Но что толку успокаивать друга и говорить, что с ней всё в порядке, если прямо сейчас она собирается по собственной воле погрузиться в Кошмар?..

Жуткого божества сновидений, которое, как утверждала Юри, облюбовало в качестве «сторожевой башни» часовню Идона, Эмили не видела, да и была этому только рада. Ей и так было страшно до тошноты и звона в ушах, а если бы она ещё и увидела, что именно схватит её и утащит в мир снов, — она боялась, что сердце не выдержит. Боялась, конечно, не за себя, а за ребёнка.

Юри приблизительно описала ей, как выглядит Амигдала, и видеть такое существо воочию в мире яви Эмили решительно не хотелось. Поэтому, глотнув успокоительного, она с замирающим сердцем последовала за новой напарницей к ограде площади, возле которой воздух будто бы немного дрожал, как над огнём.

— Дыши медленно, ровно и глубоко, — негромко сказала Юри, не оборачиваясь. — Запомни главное: он не сделает тебе ничего плохого. Будет неприятно, но и только. Он не убьёт и не покалечит.

— Так ты уже переносилась в Кошмар? — дрожащим шёпотом спросила Эмили.

— Да, — так же шёпотом ответила Юри. — Один раз было. Я пыталась разыскать там Эдгара. Но… Я попала не в тот Кошмар, судя по всему. И меня очень быстро выбросило назад, в явь. Ох! — Бывшая служительница Хора вдруг прижала руки к бокам и странно запрокинула голову, а потом… Взлетела в воздух и исчезла.

Эмили невольно попятилась — она поняла, что Юри схватила невидимая огромная рука и перенесла в мир снов. Теперь её очередь…

«Ну же! Ты ведь любишь Кори, ты хочешь его найти!»

Глубоко вдохнув, девушка шагнула вперёд и зажмурилась.

— Да будут прокляты изверги истинные. Да будут прокляты их дети и дети их детей. Во веки веков.

«Что они сделали вам? Почему вы их проклинаете?»

Этот голос — женский, полный горечи и тоски, голос матери, уже давно оплакавшей своё потерянное дитя, — звучал в сознании так явственно, будто кто-то говорил девушке прямо в ухо. Жуткие интонации наполнили сердце такими тоской и сопереживанием, что Эмили даже не успела испугаться того, что невидимая рука обхватила её поперёк туловища и подняла в воздух. А через несколько мгновений над ней развернулось свинцовое небо Кошмара.

Что это не мир яви, она догадалась мгновенно. Здесь ничем не пахло, воздух был абсолютно неподвижен, не слышалось ни единого звука. Смертный сон мёртвого существа. Только вот что это за существо?..

Дождавшись, пока пройдёт головокружение, Эмили открыла глаза и огляделась по сторонам. Она стояла на ступенях часовни Идона, только эта часовня Идона и в самом деле будто бы вынырнула из её кошмаров. Эмили точно знала: в этой часовне никогда не укрывались выжившие семьи ярнамитов, не было в ней хранителя Агаты, и их с Ферном счастливых дней там тоже не было — и быть не могло.

— Идём. — Юри, бледная и какая-то потерянная, взяла Эмили за руку. — Поторопимся. Кошмар… Нестабилен. Мы можем заблудиться и остаться тут навсегда, если задержимся надолго.

— Ох, погоди… — Девушка покачнулась и села-упала на ступеньку, обхватив себя руками. — Что-то мне нехорошо… Тут всё… Как будто постоянно качается, как волны, понимаешь? — Она махнула рукой в сторону вросших в наплывы камня построек. — Они как будто… Колышутся, они будто бы мягкие, а я при этом знаю, что они каменные, твёрдые… Ох, как же противно!

— Понимаю. — Юри наклонилась и бережно подхватила Эмили под мышки. — И тем более давай поторапливаться. Вот так, вставай, я тебе помогу. А ведь нам наверняка придётся драться с местными обитателями. И ты нужна мне в хорошей форме. Ну же, взбодрись! — Она легонько хлопнула Эмили по спине. — Ты ведь Охотница. Хоть и не принадлежала к мастерской. Ты справишься.

— Хорошо, сейчас… — Эмили поднялась на ноги и сжала рукоять трости-хлыста. Да, она Охотница, хотя стала ею не по доброй воле, а по воле случая. Но сути это не меняет. Охотник должен охотиться…

Заметив, как выпрямилась спина и развернулись плечи Эмили, как сверкнул её взгляд, обращённый на шпили Соборного Округа, пронзающие свинцовое небо, Юри одобрительно кивнула и отпустила руку девушки.


***
— Это очень опасные враги, — шепнула Юри, торопливо хватая Эмили за руку и буквально втаскивая обратно под арку входа в церковь Кошмара. — Они и в мире яви были известны жестокостью и буйным нравом. А уж здесь… Это палачи Церкви Исцеления.

— Палачи? — удивилась Эмили. — Но зачем Церкви были нужны…

— Ты уверена, что хочешь это знать? — Юри снисходительно покосилась на младшую напарницу.

Эмили решительно помотала головой и отступила ещё дальше от дверного проёма.

— Что будем делать? — жалобно спросила она. По дороге к этой церкви им не раз приходилось пускать в ход оружие, но и трости, и Розмарин, и даже Зов Вовне вряд ли могли помочь справиться с двумя палачами-гигантами, вооружёнными переносными церковными пушками.

— Просто подождём, когда они отвернутся, и пробежим у них за спинами, — пожала плечами Юри. — Нам надо попасть вон туда, — она махнула рукой в сторону небольшого возвышения, на котором стояло вросшее в скалу частично обвалившееся здание. — Там мы сможем спрятаться, если я правильно понимаю, что это за место.

— А что это за место? — уточнила Эмили — ей совсем не понравились неуверенные интонации напарницы.

— Это чёрный ход в клинику-лабораторию Белой Церкви, — будто бы через силу выговорила Юри. — Я… когда-то работала там.

— Ох… Понимаю. И ты боишься, что там тебя ждёт твой Кошмар?

— Конечно, он ждёт меня там. — Юри строго глянула на напарницу. — Как же иначе? И я очень надеюсь, что у Амигдал хватит совести, или что у них там вместо неё, чтобы не показывать ни в чём не повинной беременной женщине мои кошмары… Но, если совести у них всё же не обнаружится… Что ж, мне останется только сказать: мне очень жаль.

— Ничего, как-нибудь переживу, — пробормотала Эмили, покусывая губу. — Ладно, чего тянуть время… Смотри, этот отвернулся, а второй в другом конце двора. Бежим!


В огромном пустом зале было темно; пара факелов на стенах не разгоняла полумрак, а только делала тени глубже. Эмили и Юри зажгли охотничьи фонари и прикрепили к поясам.

— А что там? — Эмили указала на дверной проём слева от широкой лестницы.

— Там содержали… Особенно опасных буйных пациентов, — нехотя ответила Юри. — Надеюсь, сейчас там никого нет.

Они медленно двинулись через зал к лестнице. И вдруг от входа им в спины, как залп из мушкетона, ударил резкий окрик:

— Стойте!

Юри мгновенно развернулась и приняла боевую стойку с тростью и Розмарином. Эмили, которой ещё далеко было до такой реакции, запоздала на несколько мгновений, но тоже быстро сгруппировалась для отражения возможной атаки.

Вглядевшись в полумрак, она рассмотрела застывшую в паре шагов от входа невысокую фигуру. Лица видно не было, но, судя по смутно знакомой одежде, перед ними был Охотник.

Точнее, Охотница.

— Кто вы? — спросила обитательница Кошмара резким и хриплым, будто бы сорванным голосом. — Я слышала, что вы говорили между собой, значит, вы не безумны. Откуда вы взялись… здесь? — На последнем слове её голос дрогнул.

— Мы ищем кое-кого, — осторожно сказала Юри, не опуская оружие. — Мы не намерены нападать или другими способами причинять вам неудобства. Мы просто хотим пройти в Зал исследований.

— Вы не похожи на безумцев, — девушка нервно усмехнулась. — А кто в здравом уме отправится в Кошмар, чтобы кого-то разыскать? Не верю я вам. — Она шагнула ближе, но разглядеть её лицо по-прежнему не удавалось. Эмили увидела только, что незнакомка одета в поношенный, истрёпанный понизу охотничий плащ и старую шляпу, каких Охотники не носили уже много лет. — Кто вы такие и что тут ищете на самом деле?

— Я — Юри из Бюргенверта, — сказала бывшая служительница Хора. — А это Эмили, жена… — Она не договорила. Незнакомая Охотница с резким вдохом-стоном бросилась вперёд. Юри и Эмили вскинули оружие, но обитательница Кошмара остановилась в нескольких шагах и отвела руку с оружием за спину.

— Ты — Юри? — голос незнакомки дрогнул. — Так ты… Из Хора?

— Откуда ты меня знаешь? — Теперь настала очередь Юри говорить резко и хрипловато.

— Я… Слышала о тебе. От хорошего знакомого. Там, снаружи. — Девушка неопределённо махнула рукой. — Так кого ты здесь ищешь, Юри? И как вы сюда попали? — Она обернулась к Эмили. — Ты тоже из Хора?

— Нет, я из часовни Идона. Я не Охотница, — торопливо добавила Эмили, заметив, что незнакомка, скептически хмыкнув, наклонила голову к плечу.

— Не Охотница, но попала в Кошмар Охотников. Интере-есно, — протянула девушка. — Ладно, это не моё дело. Мне важно другое: кого вы всё-таки тут ищете?

— Я ищу мужа. Он Охотник, — сказала Эмили. Девушка быстро глянула на неё и повернулась к Юри.

— А ты?

— Я ищу… Всех, кого смогу найти, — медленно проговорила та. — Я знаю, что в Кошмаре оказались заперты многие из тех, кого я знала.

— И что ты сделаешь, когда найдёшь их?

— А ты как думаешь? — с горькой усмешкой сказала бывшая служительница Хора.

Девушка молча кивнула.

— Понимаю, — сказала она после паузы. — И… Я благодарна тебе за это. Заранее. Наверняка у нас с тобой здесь… Много общих знакомых.

— А ты сама? — недоуменно спросила Эмили. — Ты в здравом уме, но ты не по доброй воле очутилась здесь? Там, в мире яви, ты… — Она не смогла заставить себя закончить фразу, но девушка поняла её.

— Да, я умерла, — тихо сказала она. — Но я не помню, как это было. Помню только, что… А, какая теперь уже разница! — Она нервно махнула рукой. — Раз я в Кошмаре — значит, я это заслужила. Остальное неважно. Важно то, почему я здесь в полном рассудке. Значит, я должна что-то сделать… Кого-то найти, кому-то помочь! — Она шагнула ещё ближе, и Эмили наконец разглядела её лицо: бледное, осунувшееся и перепачканное сажей и кровью. Из-под полей потрёпанной и обожжённой шляпы сверкнули голубые глаза. — Скажите… Могу я пойти с вами? Я уже неплохо здесь ориентируюсь. Кошмарный Ярнам — всё-таки не совсем Ярнам, тут с непривычки легко заблудиться. Я пригожусь вам. А вы, возможно, поможете мне, раз уж наши цели схожи. Вы не против? — Она протянула руку Юри, как старшей напарнице.

— Не против. — Бывшая служительница Хора повесила трость на пояс и ответила на рукопожатие. — Как твоё имя, Охотница?

— Маргарет, — после небольшой паузы ответила девушка.

— Так кого в первую очередь ты хотела бы найти? — спросила Юри. — И почему ты не прошла дальше без нас?

— Здесь… Не было возможности пройти, — тихо сказала Маргарет, отвернувшись. — Это же Кошмар. Тут творятся невообразимые вещи. Я много раз пыталась… Но он меня не узнавал. — Она стиснула руки перед собой и наклонила голову, пряча лицо.

— Кто — он? — Юри шагнула ближе к новой знакомой и заглянула той в лицо. — Кто здесь был, скажи…

— Людвиг, — сквозь стиснутые зубы проговорила Маргарет. — Капитан отряда Охотников Церкви Исцеления. Точнее, чудовище, которое когда-то было им.

— А ты служила в мастерской Церкви? — догадалась Юри. — И он был твоим командиром?

— Да… Да, — Маргарет судорожно вздохнула. — Он стал таким… Ох, я даже представить себе не могла подобного ужаса! Я столько раз пыталась… Я хотела освободить его! Но он — великий воин. Где уж мне было справиться с ним… Да и вообще, мне кажется, пленники Кошмара не могут… помочь друг другу. — Она отвернулась и уставилась на тускло горящий факел. — Но кто-то пришёл и… Кто-то снаружи, кто так же, как и вы, попал сюда по своей воле! — Она резко обернулась и уставилась на Эмили. — А может, это и был твой муж?

— Хорошо бы, если так, — выдохнула Эмили. Сердце сжалось от предчувствия — только вот дурным оно было или добрым, девушка уловить не смогла.

— И вот в очередной раз я пришла сюда, чтобы снова попытаться… И увидела вас, как вы спокойно входите в этот зал, — продолжила Маргарет. — Я предположила, что это вы убили его. Но, выходит, вы его даже не видели?

— Людвиг, герой времён пожара в Старом Ярнаме, — пробормотала Эмили. Она много слышала о легендарном командире отряда Охотников Церкви Исцеления — Ферн восхищался им, говорил, что для него это огромная честь — носить меч и значок мастерской Людвига… Но было в его истории что-то настолько жуткое, что Ферн никогда не рассказывал её до конца, отделываясь туманными и односложными ответами на расспросы. — Что с ним случилось?

— Я… Не знаю, — глухо проговорила Маргарет и закрыла лицо рукой. — Я умерла раньше. Я помню, что он едва не погиб в Старом Ярнаме, но Саймон спас его. А после… Всё будто в кровавом тумане. А потом я пришла в себя уже здесь.

— Скорее всего, ты тоже погибла в Старом Ярнаме, — мягко сказала Юри. — Там был страшный пожар. Многие Охотники так и остались там, не погребённые, неупокоенные…

— Возможно… — Маргарет тихо всхлипнула. — Я ни о ком ничего не знаю. Где они, что с ними стало… Мой учитель, мой друг…А если с ними… Если они здесь в таком же обличье, что и Людвиг? Я не знаю, как это можно выдержать… —И она замолчала, хрипло дыша.

— Что стало с Людвигом здесь? — продолжила расспрашивать Юри.

— Он превратился в ужасное чудовище, — прошептала Маргарет. — Я… Мы с наставником… Ты ведь знаешь, должна знать, если служила в Хоре, — была такая специальная тайная служба среди Охотников — «устранители досадных недоразумений». Мы быстро и без лишнего шума… ликвидировали последствия долгого применения Древней Крови среди высокопоставленных служителей Церкви. Понимаешь, о чём я?

— «Устранители»… — ошеломлённо проговорила Юри. — Так ты была… Напарницей Брадора?!

— Да, — едва слышно ответила Маргарет. — Его ученицей, а потом и напарницей. И мне на службе приходилось видеть такое… Я ведь совсем недолго пробыла Охотницей Церкви и почти никого из церковников лично не знала. А мастер Брадор… Ему приходилось устранять… И хороших знакомых, и друзей, обратившихся в таких чудовищ, что я просто не понимала, как он после этого вообще может заснуть. Меня и то кошмары постоянно одолевали, а уж каково приходилось ему… И вот здесь я встретилась с таким кошмаром, с его самым жутким воплощением… — Она вздохнула-всхлипнула и ненадолго замолчала, унимая слёзы. — Людвиг… Я так им восхищалась, хотела быть на него похожей. Да что там, я… А, неважно. И тут я увидела его таким, что… Ох, я думаю — перед смертью я сотворила что-то совсем уж отвратительное, раз меня наказали таким кошмаром… — Из её горла всё же вырвалось рыдание, и девушка резко отвернулась и отошла на несколько шагов.

Эмили оцепенела. Из сбивчивой речи Маргарет она поняла всё — поняла скорее сердцем, чем разумом. Маргарет любила Людвига — а здесь, в посмертии, раз за разом обречена была сражаться с отвратительным чудовищем, в которое тот обратился. Так хозяева мира кошмаров наказывали Охотников за то, что те творили при жизни — заставляя их снова и снова переживать события прошлого в искажённом, вывернутом виде. Служба Маргарет и Брадора заключалась в пособничестве Церкви в сокрытии страшной правды о свойствах Древней Крови, которой был уже заражён и буквально пропитан весь Ярнам. И здесь, в Кошмаре, на протяжении вечности она должна была смотреть в лицо одного из таких «досадных недоразумений», в которое обратился тот, кем она так восхищалась и кого искренне любила… от ужаса, сострадания и сожаления балансировать на грани безумия — и никогда не переступить эту грань. Их наказание здесь — оставаясь в полном рассудке, в полной мере осознавать последствия своих прегрешений.

— И всё же тебе не пришлось… Самой делать это, — осторожно проговорила Эмили. — Кто-то освободил Людвига от Кошмара. И тебя, выходит, тоже, хотя бы отчасти.

— Да! — девушка вздрогнула и обернулась к ней. — И правда, я так благодарна этому Охотнику, кем бы он ни оказался! Я надеюсь, что кто-то подарил Людвигу честную смерть, и он обрёл покой. Так и мне станет спокойнее. И я могу пройти дальше… Поискать мастера Брадора.

— Идём с нами, — кивнула Юри. — Я тоже не прочь встретиться со старым пьяницей. Мы с ним друг друга никогда особенно-то не любили, но… Плохим человеком он точно не был, а в наше время это было уже немало.


Маргарет, как «старожил» Кошмара, вызвалась идти в авангарде отряда. Первой поднявшись по широкой лестнице и шагнув в проём в левой стене, она замерла на месте, подняв левую руку в жесте: «Тишина!» Несколько мгновений Охотница стояла, будто вслушиваясь, а потом с коротким вскриком бросилась вверх по узкой лестнице.

Юри и Эмили с оружием наготове побежали за ней. Однако пускать трости в ход не пришлось: ведущий куда-то вправо полутёмный коридор был пуст. Маргарет стояла у двери слева от входа, прижавшись к ней всем телом и вцепившись в прутья, которыми было забрано маленькое тюремное окошко.

Эмили шагнула ближе… И только сейчас расслышала доносящееся из камеры сбивчивое бормотание:

— В сумраке ночи… Идёт шагом ровным… Обагрённая кровью…

— Тору, — почти с рыданием выдохнула Маргарет. — Это ты?..

— В рассудке полном… Гордая Охотница Церкви, — продолжил невидимый Тору, и из камеры послышался глухой звук удара. — Ну вот ты и пришла. Ты — мой кошмар в кошмаре, ты — кровь из моего обескровленного тела. Зачем ты здесь — ещё сильнее мучить меня?

— Тору! — выкрикнула Маргарет, до побелевших костяшек вцепляясь в прутья решётки. — Перестань, прошу! Посмотри на меня!

— Чудовища — это проклятье, а проклятье — это оковы… Почему ты ушла? Почему ты поддалась этому? Почему ты… Оставила меня? Я остался совсем один… Я больше не мог так… Я не мог, прости…

Снова глухой удар. И ещё, и ещё один.

— Тору!.. — закричала Маргарет, всем телом бросаясь на дверь. Тяжёлая створка даже не дрогнула. Девушка, захлёбываясь рыданиями, сползла на пол по рассохшимся доскам, в кровь обдирая руки о металлические полосы, которыми была обита дверь, скорчилась перед порогом, вцепилась в голову и тихо завыла.

Это выглядело так жутко, что у Эмили подкосились ноги. Борясь с дурнотой, она шагнула ближе, опустилась рядом с Маргарет на пол, обняла содрогающуюся от рыданий девушку и замерла, пытаясь успокоить своим теплом, как часто делала в часовне с испуганными плачущими детьми. Это всегда помогало, помогло и сейчас: рыдания становились всё тише, и наконец через некоторое время Маргарет осторожно высвободилась из объятий Эмили, села прямо и подобрала с пола упавшую с головы шляпу. Пока она поправляла волосы, стало заметно, как дрожат её руки.

— Это твой друг? — шепнула Эмили. Маргарет кивнула.

— Его зовут Ямамура Тору, может, ты слышала о нём, — так же шёпотом ответила она. — Мы дружили. Он был нелюдимым, сторонился других Охотников, а со мной хотя бы понемногу разговаривал. Ведь человек не должен быть всегда совсем один…

Она сердито вытерла глаза и поднялась на ноги. Бросила один короткий взгляд на дверь камеры, сжала губы и отвернулась.

— Я вернусь за тобой, Тору… — произнесла она одними губами.

— Пойдёмте скорее дальше, — обратилась к ней Юри. — Кажется, я слышу чьи-то шаги.

— Да, идём. — Маргарет уже окончательно пришла в себя, и только покрасневшие глаза напоминали о недавнем всплеске эмоций. — Там, кажется, лестница. — Она зашагала по коридору мимо таких же дверей камер и вдруг остановилась, прислушиваясь.

— Вы слышите? — спросила она, не оборачиваясь. — Колокол. Охотничий колокол. Кто-то зовёт на помощь?..

— Нет, я ничего не слышу, — растерянно отозвалась Эмили.

— И я тоже не слышу, — добавила Юри. — Может, тебе показалось?

— Кошмар у каждого свой, — со странной усмешкой сказала Маргарет. — Если вы не слышите колокола, это не значит, что он не звонит для меня. Но вы правы, нам надо торопиться. Нет времени разбираться. Идёмте.


В конце коридора узкая лестница вела куда-то наверх. Теперь уже Юри, на мгновение застыв, прислушалась, а затем решительно отстранила Маргарет и первой шагнула на ступени. Поднимаясь вслед за старшей напарницей, Эмили всё явственнее слышала женский голос, нараспев произносящий смутно знакомые слова:

— Наша жажда крови направляет нас, успокаивает наши страхи. Ищи старую кровь… но бойся бренности человеческой. Их воля слаба, разум молод.

Лестница привела в смутно знакомый зал, напомнивший сразу и алтарный зал Главного Собора, и общую палату городской лечебницы, только вместо кушеток здесь в два ряда стояли роскошные кровати под балдахинами. Перед алтарем молилась женщина в одеянии Белой Церкви.

— О, кого я слышу, — с какой-то злой радостью проговорила Юри, с сухим щелчком трансформируя трость. — Вот и довелось свидеться… Со старыми недобрыми знакомыми.

— Какая встреча! — раздался откуда-то сбоку холодный и насмешливый женский голос. — Я всегда говорила: мы с тобой, Юри, и по ту сторону жизни не разлучимся! У нас ведь общее задание на эксперимент, как ты могла забыть!

— Агнета, — с нескрываемым отвращением выговорила-выплюнула Юри. — Как же я рада видеть, что ты попала в Кошмар!

— А ты-то сама будто бы не в Кошмаре, — презрительно парировала немолодая женщина в одеждах Чёрной Церкви, вооружённая серебряным мечом из мастерской Людвига. — Грехов-то на твоей совести не меньше, чем на моей, а то и больше, не так, что ли?

— Я здесь по своей воле, — спокойно ответила Юри. Агнета вздрогнула и вопросительно уставилась на старую знакомую, судя по всему — бывшую коллегу. — И смогу уйти, когда захочу. А вот ты… Останешься здесь, и никто не подарит тебе исцеление честной смертью…

— Ты что, и вправду… — Агнета растерянно заглянула в лицо Юри. — Но… Как это возможно?

— Это цена наших грехов. — Тон Юри чуть смягчился, когда она увидела, как побледнела её собеседница. — Просто я ещё жива — там, во внешнем мире, — а когда я умру, думаю, я тоже окажусь здесь. И мы с тобой закончим наш эксперимент. — Она криво улыбнулась. — Я не собираюсь нападать на вас с сестрой Анной — я и мои спутницы просто хотим пройти дальше, в Зал исследований.

— Но это невозможно! — Агнета повысила голос, отступая на шаг и демонстративно кладя руку на рукоять меча. — У тебя-то есть нужный уровень допуска, а у них — точно нет! Они даже не из Чёрной Церкви!

— Откуда ты знаешь, кто они? — устало поинтересовалась Юри. — Ты тут прозябаешь уже целую вечность, за это время в мире яви могло многое измениться…

— Вот её я знаю, — Агнета ткнула пальцем в Маргарет. — Она — простая неотёсанная Охотница, напарница этого пьяницы Брадора. Поделом им обоим досталось: воспитал кейнхёрстского змеёныша — а потом она спятила, и ему пришлось своими руками её убить, чтобы она не перекусала всех в мастерской и не заразила своей проклятой кровью!

— Что?.. — Маргарет, отстранив Юри, шагнула вперёд, едва не вплотную приблизившись к Агнете и не обращая ни малейшего внимания на угрожающе поднятый пистолет. — Что ты сказала насчёт меня и Брадора? Повтори…

Видимо, в глазах у неё горело в этот миг нечто такое, от чего Агнета растерянно моргнула и отступила на шаг, отводя взгляд. Но через пару мгновений самообладание вернулось к ней, и она, вздёрнув подбородок, с презрением проговорила:

— А, так ты не помнишь, как умерла, да, девочка? Ты обезумела, поддалась опьянению кровью, напала на своего наставника, и ему пришлось тебя убить. О, это была такая громкая история! Сразу же после этого всё покатилось в преисподнюю… Брадор исчез на какое-то время, и мы думали, что он спился и сдох в какой-нибудь канаве. Но он вернулся — и очень вовремя, надо сказать. Наш обожаемый Первый Викарий, — Агнета обернулась к алтарю, — как раз в это время обратился, и Брадор пришёл и отлично выполнил свою работу. Как, впрочем, и всегда. Убийцей он был отменным…

— Заткнись! — выкрикнула Маргарет, выхватывая из-за спины тяжёлый топор-тесак. — Не смей так говорить о нём!..

— А то — что ты сделаешь, белая кейнхёрстская мышка? — насмешливо проговорила Агнета, вытягивая из ножен меч. — Убьёшь меня? Ничего не выйдет, дорогая. Пленники Кошмара не могут освободить друг друга. Думаешь, мы с Анной не пробовали?..

— Я бы и не стала освобождать тебя, — с ненавистью сказала Маргарет. — Ты заслужила этот Кошмар. Впрочем, и я сама тоже… — Она коротко вздохнула, отвернулась и шагнула в сторону. По подбородку у неё ползла алая капля из прокушенной губы.

— Так вы дадите нам пройти? — ледяным тоном осведомилась Юри.

— Да идите куда хотите, коллега, — с неподражаемым ехидством ответила Агнета. — Там, дальше, твоих спутниц ждут незабываемые впечатления. Ты-то бывала в Зале исследований и готова к тому, что там увидишь. А вот девицы… И особенно вот эта, беременная. — Она ткнула пальцем в Эмили. Та удивлённо уставилась на старую сотрудницу клиники-лаборатории — как это она с первого взгляда догадалась, пока ведь ещё ничего не заметно?.. А на саму Эмили не менее удивлённо уставилась Маргарет, которая даже немного ожила, вынырнув из тумана тоски и ужаса.

— Ты беременна? — растерянно спросила она. — А как же ты… Ты ведь рискуешь потерять ребёнка, даже если останешься жива!

— Там, в мире яви, мне было намного опаснее находиться, — с горечью пояснила Эмили. — Все Охотники, и даже мой муж, узнай они о моей беременности, решили бы, что Кровавая Луна подарила мне благословение Великого. А это не так! Всё… произошло раньше, чем началась Ночь Охоты.

— Во-от, значит, как, — протянула Агнета. — Что ж, я бы с удовольствием тебя поизучала, девочка. Но, конечно, твоя новая напарница мне этого не позволит, — и она ехидно глянула на Юри. — Идите уже… С миром, так сказать. Хотя какой уж тут мир… злая ирония получилась. Лифт работает отлично, мы недавно смазали механизм.

19

— Я должен был это сделать. Простите, леди Мария… Так будет лучше, и для вас тоже.

Ферн стоял на коленях перед лежащей на полу Марией, протягивая к ней руки, но не решаясь прикоснуться. Кровь, которой был залит пол, казалась обжигающе горячей. А может, в жилах ученицы Германа и в самом деле тёк огонь? Когда леди Мария, поняв, что рискует проиграть в сражении, напоила свой клинок собственной кровью, бой превратился в прекрасный и смертельный танец в вихрях алого пламени. Оно и обжигало до костей, и рассекало плоть, будто поток из тысяч крошечных острейших лезвий. Ожоги накладывались поверх ран, останавливая кровь — и заставляя едва не терять сознание от боли. Шприцы с кровью ещё оставались… Только вот воспользоваться ими прекрасная стражница средоточия Кошмара не позволяла, и теперь Ферн даже стоя на коленях с трудом удерживался от падения на залитый кровью пол. Но о собственном лечении он сейчас даже подумать не смел.

Мария смотрела на него снизу вверх глазами, полными боли, ужаса и… благодарности? Погружаясь в её взгляд, Ферн будто бы погружался в её Кошмар: в её предсмертные мгновения он каким-то образом смог увидеть и понять, как и чем она жила, и это понимание отзывалось в сердце не менее мучительной болью, чем раны и ожоги.

С самого детства жизнь Марии была неугасимым и неуправляемым пожаром эмоций: сначала — горе по погибшим родителям, переплавившееся в ярость и жажду мести; маленькая Мария до изнеможения тренировалась с оружием в мастерской Германа, мечтая истребить всех чудовищ в городе, чтобы… Чтобы никому, никому и никогда больше не пришлось плакать по своим маме и папе!.. Затем, несколькими годами позднее, пришло время истинной и всепоглощающей страсти — страсти к знаниям. Девочка открыла для себя науки — химию, археологию, медицину. В доме Германа было множество книг, но юной Марии этого было мало, и она упрашивала приёмного отца привозить ей новые книги, монографии и статьи учёных Бюргенверта, и проводила за чтением долгие часы, делая выписки, размышляя, беззвучно что-то проговаривая, будто бы споря сама с собой, хмурясь и покусывая кончик пера.

Герман наблюдал за приёмной дочерью снисходительно, но с затаённой тревогой: он-то знал, чем чревата подобная странная одержимость

А потом… Потом приехал Лоуренс. Он сказал, что прочитал эссе Марии о свойствах Древней Крови, которое она, ни на что особенно не надеясь, передала в Бюргенверт через Германа. И Мария не задумываясь приняла предложение одного из ведущих учёных — поступить в университет, на факультет медицины и фармации.

Герман возражать не стал. Но тревога в его взгляде уже не была затаённой.

И причин для этого было несколько.

Страсть к учёбе, страсть к тренировкам… А была ли в жизни молодой девушки страсть иного рода? Та, которой нередко поддаются те, у кого увлечение каким-то предметом или искусством переносится на наставника в этом предмете?

И Марию эта беда не миновала. Или не беда, а счастье — это как посмотреть. Всё же жизнь, в которой не нашлось места и времени для сердечной привязанности, выглядит тусклой и серой. Сильные чувства, даже если они приносят боль, — будто брызги ярких красок, оставляют неизгладимый след в памяти.

Годы спустя Мария вспоминала это время со снисходительной самоиронией: такая «книжная мышка», как она, малообщительная и выросшая в уединении, не могла не поддаться очарованию наставника, блистательного учёного, чья личность к тому же была окутана ореолом тайны… Но то была, конечно, просто полудетская влюблённость, которая ярко вспыхнула и быстро угасла; тем более что учитель явно выделял талантливую студентку среди сокурсников, а во все времена лучшим средством от подобных «напастей» был любой самый лёгкий, самый смутный намёк на возможность ответных чувств; так дикий зверёк может долго с наивным любопытством наблюдать за человеком — но мигом исчезает в чаще леса, стоит только сделать шаг в его сторону.

А потом — как и должно было случиться — чувство это переродилось в безусловную преданность, в уважение и восхищение, в желание следовать тем же путём, быть достойной называться последователем.

Церковь Исцеления…

Верили ли прихожане в милосердных Великих?

Или они просто верили Лоуренсу?..

Мария сполна поплатилась за эту веру. Рухнувшими идеалами, рассыпавшимися в прах надеждами. Жутким ощущением бессилия. Убийственным осознанием собственной причастности к отвратительным деяниям, которым нет оправдания. И самым невыносимым оказалось то, что Мария умом понимала, кто истинный виновник тех ужасных вещей, что все они творили, но сердцем всё равно оставалась на его стороне…

Именно это и привело её в Кошмар. Бесконечная борьба с собой, борьба разума и чувств. Она продолжала верить. И её Кошмаром стала защита тайн Церкви и старого Бюргенверта — колыбели, в которой Церковь была взращена, напоена кровью и выпущена на улицы Ярнама. Мария отчаянно, всем сердцем желала уничтожить само средоточие этих тайн — но не могла покинуть пост. Она оберегала тайны Церкви и Лоуренса, и при этом сердце её разрывалось от сострадания Герману, который — она точно это знала — где-то в других слоях мира снов тоже видел этот Кошмар. В его Кошмаре Мария умерла — но это случилось наяву, и именно это сделало его явь Кошмаром.


— Не… Трогай… Мёртвые тела… Кошмар не прощает любопытства…

— Леди Мария… — Ферн всё же осмелился коснуться руки умирающей Охотницы — и, более не колеблясь, взял её ледяную кисть и сжал в ладонях. — Я… Не знаю, что сказать. Мне так жаль… Я сожалею, что мне пришлось… Причинить вам боль. Но так будет лучше. Вы теперь свободны, а я смогу пройти дальше. Я найду его источник и разрушу Кошмар.

— Ты… наивный и глупый мальчик. — Мария улыбнулась, хотя улыбка больше походила на гримасу боли. — Прямо как… Людвиг, когда он только… Где он сейчас? Ты видел его?

— Мастер Людвиг, да… он был здесь. — Ферн сильнее сжал руку Охотницы. — Он тоже свободен от Кошмара.

— Да? Значит, он был где-то рядом… И снова не смог… подойти ближе. Что ж, я… благодарна тебе. Я умираю, это… Так странно. Мне совсем не страшно, не горько… не жаль. Я будто бы… — Мария говорила всё медленнее, всё тише, и наконец глаза её остановились, глядя сквозь Ферна на что-то, к чему устремилась её душа, отныне свободная.

— Вы просыпаетесь… — шепнул Ферн, осторожно опуская отяжелевшую руку Охотницы и укладывая ей на грудь. — Да воссияет над вами рассвет. — Он осторожно прикрыл глаза умершей и на несколько мгновений застыл, вглядываясь в заострившиеся черты бледного лица. Сердце вдруг стиснула жуткая тоска — Охотник отчётливо понял: только что его мир, пусть даже это и мир Кошмара, пошатнула огромная потеря. Он не мог отделаться от ощущения, что случившееся каким-то образом касается его в большей степени, чем он мог даже предположить.

«А что если…»

«А что если это моя Эмили? Кошмар затуманил мой разум, я принял её за леди Марию и убил собственными руками? Не зря ведь Мария показалась мне похожей на девушку из моего сна… Я уверен — во сне я мог видеть только Эмили, и никого другого!»

В ушах зашумело, перед глазами всё поплыло. Заваливаясь на бок, Ферн едва успел привычным движением выхватить из подсумка шприц с кровью.


***
Дождь…

Здесь вечный дождь оплакивает умерших. Небо плачет, а море шепчет слова утешения и ловит падающие слёзы.

Те, кто умер здесь, — обрели ли они покой? Их ли тени скитаются по улицам, прячутся в полусгнивших постройках, молятся покинувшей их Матери Кос в пещере, ведущей на побережье? Или это лишь тени совести и страха их убийц?..

«Если бы не страх, смерть никто бы не оплакивал».

Рыбацкая деревня. Обитель горя, обитель страха.

Средоточие Кошмара находится именно здесь. И путь Охотника закончится здесь.


Это место могло свести с ума кого угодно: через какое-то время начинало казаться, что в твоей жизни никогда и не было ничего иного, кроме этого низкого неба, затянутого серыми тучами, непрерывного монотонного шороха дождя и поскрипывания сгнивших досок, запахов сырости, гнилого дерева и рыбы. И с неба на тебя всегда смотрело словно бы подёрнутое серой плесенью бледно-жёлтое светило, не похожее ни на солнце, ни на луну.

Видя человека, одетого как Охотник и вооружённого как Охотник, местные обитатели не раздумывая бросались в бой. Они даже в посмертии пытались защитить свои дома, свой маленький мир, который столько веков берегла Великая Мать Кос, Мать Моря. Ферн убивал их, но меч его направляли не ненависть и отвращение, а сострадание и желание хотя бы отчасти восстановить справедливость: он не хотел причинять им боль, он уже не видел в них чудовищ — лишь иных людей; но всё же надеялся, что сможет подарить покой их неприкаянным душам.


…Здесь пахло солью, рыбой и гниющими водорослями. Кровью — не пахло.

Ферн медленно шёл по главной улице деревушки, заваленной трупами рыболюдей и их питомцев — рыбоголовых псов, отважно бросавшихся на защиту хозяев. С клинка Охотника капала бледная кровь. Кровь Сородичей космического Рода. Мать Кос вскормила жителей деревни своей кровью, признала своими детьми, и они породнились с Космосом. А Великие, в отличие от людей, не убивают, а защищают тех, кто им родня по крови…

То и дело, взвихряя застилающую сознание пелену ужаса и безысходности, порывами стылого ветра налетали чужие эмоции: злоба и едва ли не ненависть, азарт, пьянящее чувство эйфории от вида разбрызгивающейся крови…

Ферн остановился, покачнулся и рухнул на колени. С неожиданным для себя отвращением отбросив меч, он схватился за голову и застонал.

— Это неправда… Неправда!


— Богохульные убийцы… Изверги, одуревшие от крови… — вторил ему шёпот волхва, последнего из сохранивших разум обитателей деревушки. Этот тихий хриплый голос будто въелся в сознание, как пронизывающая сырость и запах моря впитались в одежду и, казалось, даже в кожу и кости.

— Милосердия для бедного, сморщенного дитя… — молил волхв, протягивая к Охотнику тощие руки с искривлёнными пальцами, будто поросшими кристаллами соли. — Искупление для грешников… Гневом Матери Кос…

— Что я должен сделать? — в ужасе спрашивал Ферн, но волхв, более не обращая на него внимания, ковылял дальше вдоль кромки воды, что-то бормоча, вздыхая и всхлипывая.


— Дитя Кос… Все вы здесь были её детьми… — глухо бормотал Ферн, изо всех сил стискивая голову — ему казалось, что стенания и шёпоты убитых жителей деревни, как извивающиеся паразиты, вползают в его мозг через уши, глаза, ноздри… — Милосердия для несчастного дитя… Вернуть его морю, вернуть его матери… Ярнам… Они и с тобой это сделали… Идон, почему?.. Как ты мог допустить?

Пошатываясь, Охотник поднялся на ноги, подобрал меч и двинулся дальше.

«Не у каждого свой Кошмар. Этот — общий для всех Охотников. Жажда крови, жажда знаний. Так ли велика разница?..»


***
В покосившейся хижине у маяка Ферн нашёл старую потускневшую от сырости лампу и так обрадовался ей, как привету от Куклы, что не сразу заметил груду тряпья у стены.

Очень знакомого тряпья…

В луже крови. Красной человеческой крови.

— Саймон?! — Охотник бросился к этой груде и упал на колени. Прогнившие доски жалобно скрипнули. Лежащий на полу человек слабо пошевелился.

— А, это ты… — едва слышно проговорил он. — Ох, боюсь… Я всё испортил…

Ферн осторожно перевернул Саймона на спину — и оцепенел. Грудь и живот бывшего наблюдателя Церкви будто бы рвали когтями несколько ликантропов разом — сплошь кровавая мешанина из плоти и обрывков ткани.

— Кто тебя так?.. — выдохнул Ферн, борясь с дурнотой. Он многое повидал за семь лет Охоты, но раньше всегда под рукой была исцеляющая Кровь, которая могла заживить и не такие раны. Но не здесь, не в Кошмаре…

— Убийца… В шкуре чудовища. Он идёт за мной… — уже почти беззвучно выдохнул Саймон. — Мой Кошмар… И его. Добрый… Охотник, помоги… Сними с меня… Повязку. — Он попытался поднять руку к лицу, но не смог. Ферн осторожно стянул с глаз Саймона окровавленные тряпки.

Затуманенный болью взгляд говорил яснее и громче онемевших бледных губ.

— Он был… Убийцей. Он должен был убивать тех, кто… Вольно или невольно мог… раскрыть мерзкие тайны Церкви. Он убивал… Друзей. Я был… Его другом.

— Так это Брадор? — ошеломлённо уточнил Ферн. — Но он же… Заперт в камере в подвале!

— Он спит в этой камере… И видит свой Кошмар. Снова и снова… Я много раз пытался… Хотел освободить его. Но он… Его неупокоенный дух не давал мне пройти. Вот. — Рука Саймона слабо шевельнулась и подвинулась чуть ближе к Ферну. — Возьми. Это ключ от его клетки. Сделай это… Ради меня, ради того, во что мы верили, ради того… Что в нас осталось… человеческого.

— Сделаю. — Ферн забрал ключ и сжал руку умирающего. — Прости, я ничем не могу тебе помочь…

— Можешь. — Саймон вдруг чуть приподнял голову и глянул на Охотника с надеждой и мольбой. — Только ты и можешь. Пленники Кошмара не способны… Освободить друг друга, я говорил… Сейчас я умру и… Снова окажусь там, у лампы. И всё повторится снова, как уже… Вечность. И для меня, и для него… А если ты… — Он перехватил руку Ферна и сжал из последних сил. — Прошу тебя… Пожалуйста…

— Ты хочешь, чтобы я… — Ферн сделал над собой нечеловеческое усилие, чтобы не отшатнуться и не выдернуть руку из ледяных пальцев Саймона.

— Это… Не сложно. Нож… У тебя есть? Я ведь врач, — Саймон слабо улыбнулся. — Я знаю, как и куда… Чтобы это было мгновенно и безболезненно. Давай, Охотник… Ты ведь знал Эйлин?.. Клинки… Милосердия… Пожалуйста…


«Брадор, Брадор… Как ты мог жить с этим… Как ты не сошёл с ума?..»


…Ферн долго, очень долго сидел рядом с телом Саймона, глядя на торчащую у того из груди рукоять охотничьего ножа. Старый Охотник умер всё же не мгновенно, но очень быстро, и, судя по умиротворённому выражению навеки застывшего лица, действительно безболезненно. А Ферн всё не мог уговорить себя подняться и уйти из хижины. Будто ждал, что его мимолётный знакомый, проводник в мире Кошмара, снова пошевелится, откроет глаза и скажет насмешливо: «Ну же, вперёд! Ты же ищешь кошмары и тайны, которые они хранят?..»

— Да воссияет над тобой рассвет, — сглотнув комок в горле, проговорил Ферн и наконец поднялся, разминая затёкшие ноги. Кошмар звал его дальше в свои глубины.


***
…Когда Ферна впервые атаковал странный воин — окутанный алым сиянием, одетый в звериную шкуру и скальп чудовища, Охотник не успел ничего сообразить: он просто защищался, стараясь не попасть под удар жуткой шипастой палицы, наконечник которой напоминал застывший кровавый взрыв, и при этом не свалиться со скользкой крыши. И лишь после того, как побеждённый алый призрак, издав мучительный крик, растаял в воздухе, смутное воспоминание ударило запоздалой болью.

«Брадор… Это же Брадор!»

«Я в кошмаре Саймона… Но как это может быть? Саймон ведь свободен!»

«Выходит, теперь я в кошмаре самого Брадора».

И потом, когда звон колокола настиг его среди почерневших осклизлых свай строения на берегу, Ферн, уклоняясь от атак, попытался воззвать к рассудку бывшего церковного убийцы:

— Меня не интересуют тайны Церкви! Я не угроза для тебя!

Но призрак, казалось, не слышал или не понимал его. Ферн вынужден был защищаться, а затем и атаковать, и вскоре этот снящийся сам себе несчастный Брадор тоже пал под ударами серебряного клинка. Ферн, отдышавшись, решительно повернул назад и зашагал к выходу из Рыбацкой деревни.


— Так-так, посмотрите-ка, кто тут у нас, — насмешливо сказал Брадор, когда Ферн шагнул в его камеру. Замок открылся со скрежетом и громким щелчком, дверь противно заскрипела, но узник даже не поднял головы. — Добро пожаловать в моё жилище. Я никогда прежде не принимал гостей. Ты собираешься убить меня?

Ферн вошёл в камеру и молча остановился напротив сидящего на полу узника. Он не знал, что сказать, и просто смотрел на едва заметно покачивающиеся рога на скальпе. Рога Лоуренса, лучшего друга Брадора

— Что молчишь? — с горькой усмешкой спросил бывший убийца Церкви. — Ты явился сюда с какой-то целью, так ведь? Так действуй, чего ждёшь? — Он наконец поднял голову и посмотрел на неожиданного гостя. Из-под слипшихся от крови клочьев шерсти скальпа глянули пронзительные больные глаза. — О… Так это ты. Я узнал тебя, — прошептал Брадор. — Ты пришёл сюда искать секреты, я должен был остановить тебя… — Он снова опустил голову и потряс колокольчиком, который держал в руке. — Ты… Слышишь звон?

— Нет. — Ферн сделал шаг вперёд. — Но там, в Рыбацкой деревне, я его слышал.

— Странно… Это очень странно. Но это и не важно. Так зачем ты пришёл? — Брадор говорил так устало, что Ферн вдруг явственно осознал, всем существом почувствовал, сколь тягостно посмертное бытие узников Кошмара. Грехи прошлого возвращаются, снова и снова, без надежды на избавление. И у грехов этих такие знакомые лица…

— Ты видишь кошмар о том, как преследуешь каждого, кто приходит в Рыбацкую деревню, — тихо сказал Ферн. — Верно ведь? Ты вынужден убивать их снова и снова. Сколько раз ты уже убил своего друга Саймона?

— Не сосчитать. — Брадор тряхнул головой. — И столько же ещё впереди. Вечность, знаешь ли, длинная…

— Саймон свободен от кошмара, — перебил его Ферн. — Он был ещё жив, когда я нашёл его. И я…

— Ты убил его? — Брадор резко поднял голову и пронзил Охотника взглядом — как ледяными копьями. — Ты, пришелец из мира яви?.. Значит…

— Я очень на это надеюсь, во всяком случае, — медленно сказал Ферн.

— Так ты пришёл, чтобы… Убить и меня тоже? — Глаза Брадора засветились надеждой. — Ох… Погоди, — вскинулся он. — Ты не встречал здесь такую Охотницу… Молодая девушка, лет двадцати с небольшим. Волосы очень светлые, кейнхёрстская порода. Глаза голубые. Сражается Убийцей чудовищ…

— Рита? — тихо спросил Ферн.

— Ты знаешь её? Видел?! — Глаза Брадора вспыхнули яростным огнём.

— Нет… Прости. Саймон мне рассказал. Сам я её не встречал.

Брадор поник и будто бы разом ссохся, как мумифицированный труп.

— Я постоянно… Вынужден делать это снова и снова, — глухо проговорил он. — Я понимаю, понимаю, что это всего лишь кошмар! Но, будь всё проклято… Сколько же можно… — Он замолчал и застыл, низко опустив голову.

Ферн шагнул вперёд и молча уселся на пол напротив Брадора. Бывший церковный убийца исподлобья глянул на него и едва заметно кивнул.

Сколько они так сидели молча, слушая неслышный звон старого охотничьего колокола, Ферн даже примерно не представлял. Он ни о чём не думал, только смотрел на покачивающийся колокольчик в руке старого Охотника и иногда коротко вздыхал.

— Что ты ищешь в Кошмаре? — вдруг спросил Брадор. Ферн вздрогнул от неожиданности.

— Теперь уже — сам не знаю, — с горечью ответил он. — Ищу сон во сне, грёзу в кошмаре… Может, в моей жизни и не было ничего, а я следую за иллюзией.

— Иллюзия — намного лучше, чем пустота. Я верил в дело Церкви, верил в гений Лоуренса, хоть и узнал потом, чем всё это было… Но в то время моя жизнь определённо чего-то стоила. Потом… Я обрёл дочь. Я не заслужил этого дара, но всё же получил его. А потом потерял… Таково странное милосердие Великих.

— Разве это милосердие? — Ферн покачал головой.

— Пусть это лишь иллюзия, зато она светит нам в самые тёмные ночи… Ты не согласен?

— Но куда можно прийти, если следовать во мраке за иллюзией? Не к обрыву ли?

— А разве жизнь любого человека не заканчивается… обрывом?

— Возможно, ты прав. Но всё же я хотел бы знать, где заканчивается явь и начинается сон.

— Ты никогда этого не узнаешь. Поэтому — просто научись жить в обоих мирах. И принимать как должное всё, что они тебе предлагают.

— Если жизнь превращается в кошмар, я не хочу это принимать как должное! — Ферн упрямо замотал головой.

— Но ведь это — всего лишь то, что ты заслужил своими деяниями, — укоризненно заметил Брадор. — Космос кладёт на одну чашу весов твои хорошие поступки, на другую — дурные. И соразмерно наделяет тебя либо грёзами, либо кошмарами.

— Высший судия?.. Но кто дал ему это право?

— Неважно, кто дал — важно, что отобрать у него это право мы не в состоянии. Остаётся только смириться. И жить. Даже в посмертии, даже в Кошмаре.

— Так, значит, ты не готов умереть… Окончательно? — Ферн внимательно посмотрел на собеседника.

— Я приму любой исход, — после небольшой заминки ответил Брадор. — Но… Я слаб, и я слишком устал. Я просил бы тебя… — Он снова обжёг Ферна чёрным огнём взгляда. — Пожалуйста, сделай это для меня… Добрый Охотник.

— Но… — Ферн растерянно уставился на собственные руки. — Я не могу… Людвиг — он напал на меня, я вынужден был защищаться. Саймон… Он просто уже и так умирал. А ты… Как я смогу?..

— Не можешь поднять руку на безоружного и не сопротивляющегося, — усмехнулся Брадор. — Как я тебя понимаю… Саймон как-то раз спросил, почему я… не разбираюсь с нашими «недоразумениями» во сне. Я не помню, что я тогда ответил. Но… Ты только представь: подойти к спящему, ничего не подозревающему человеку и… — Он сжал свободную руку в кулак и ударил по полу.

— Да, что-то в таком роде, — пробормотал Ферн.

— Что ж, — с какой-то весёлой злостью произнёс Брадор, садясь прямо. — Думаю, я смогу помочь тебе с этим. Ох, Рита, девочка моя… Как многому ты меня научила… — В руках его непонятно откуда вдруг возникла уже знакомая Ферну кровавая булава. Бывший церковный убийца прямо из сидячего положения взвился в воздух и с яростным, каким-то ликующим криком атаковал Охотника.

Рефлексы сработали безотказно…


Пошатываясь, Ферн вышел из залитой кровью кельи Брадора и остановился в дверном проёме. Споткнувшись, хотел было уцепиться за косяк, но обе руки оказались заняты: правая сжимала рукоять верного меча, с клинка которого капала кровь; а в левой Охотник держал, неуверенно и будто бы с опаской, странного вида булаву: короткую, на вид не слишком-то опасную. Кровопускатель не внушает ужаса… До тех пор, пока не напьётся проклятой, горящей крови хозяина.

Ферн постоял несколько мгновений, невидяще глядя вперёд, и медленно зашагал вверх по лестнице. У него здесь оставалось ещё одно незавершённое дело. Запертая камера в начале длинного коридора… И доносящиеся из-за двери глухой ритмичный стук и сбивчивое горячечное бормотание:

— Обагрённый кровью… В рассудке полном…

«Это моя судьба. Я приму её как должное. Все вы будете свободны. А для меня Кошмар только начинается».

20

— Идон всевидящий… — пробормотала Эмили, заглядывая в очередную палату Зала исследований, где, привязанные к кушеткам, корчились и страшно кричали пациенты с уродливо раздутыми головами. — Юри… Это всё так и выглядело? На самом деле?..

— Ещё и не так, — мрачно ответила бывшая служительница Хора. — Тут всё ещё весьма… Благопристойно. Похоже, Амигдалы и вправду решили пощадить твои нервы.

— Да уж… Мне и этого достаточно, чтобы больше не думать о Церкви Исцеления ничего хорошего.

— Вот и не думай… — Юри выпустила в дверь палаты облако Розмарина, и бьющиеся и стонущие пациенты через несколько мгновений затихли. — Надеюсь, для них всё закончилось, — пробормотала она. — Идёмте дальше. Нам надо попасть в Астральную часовую башню.

— Так ты знаешь, куда здесь идти? — спросила Маргарет. — Ты бывала здесь раньше?

— Нет, не бывала, — отозвалась Юри. — Я просто иду туда, где, как я думаю, может лежать путь к источнику этого Кошмара.

— А откуда ты знаешь, что является его источником?

— Я могу только предполагать. — Юри мимоходом расправилась с буйным пациентом, который выскочил на них из очередной палаты, угрожающе размахивая штативом от капельницы. — Одним из самых постыдных деяний Церкви и Бюргенверта было истребление жителей Рыбацкой деревни и надругательство над трупом Великой Матери Кос. И, думаю, я не ошибусь, если скажу, что это и есть Кошмар того, кто после этих событий оставил Охоту и мастерскую и присоединился к исследованиям Белой Церкви. Точнее, вернулся к ним.

— Леди Мария? — взволнованно спросила Маргарет.

— Думаю, да. А её кабинет в то время, когда она перешла работать в клинику-лабораторию, находился как раз в Астральной башне.

— Я много слышала о ней, — глухо сказала Маргарет. — Она была… Наставницей Людвига, когда он только поступил в мастерскую. Сама я не была с ней знакома, но догадываюсь, что она — очень искусная Охотница, и я вряд ли справлюсь с ней, если она захочет помешать нам пройти дальше.

— А она захочет, почему-то я не сомневаюсь, — усмехнулась Юри. — Ну что ж, будем действовать по обстановке. Вдвоём, думаю, справимся.

— Втроём, — вставила Эмили.

Юри грозно глянула на неё.

— Вот уж без беременных мы как-нибудь обойдёмся! Держись за спиной и не лезь в заварушки!

— Ладно, ладно, — буркнула Эмили, отставая на шаг от старшей напарницы. Маргарет поравнялась с ней, легонько толкнула локтем и скорчила сочувствующую гримаску — «Ох уж эти тётушки!» Эмили благодарно улыбнулась ученице легендарного церковного убийцы. В последние пару часов Маргарет наконец немного ожила, начала реагировать на реплики спутниц и иногда даже отвечать. После разговора с Агнетой она ещё долго выглядела не просто подавленной, а раздавленной, разбитой, уничтоженной. Шагала молча, сжав в линию бледные бескровные губы, сухие холодные глаза смотрели прямо и колко — но Эмили видела, какое пламя бушует за этой ледяной маской.

Узнать о себе такое — и само по себе ужасно. А вдобавок узнать, какую боль это причинило наставнику-напарнику, которого Маргарет любила как отца — вот это истинный Кошмар… Сердце Эмили разрывалось от сопереживания, но подойти и попытаться как-то поддержать новую знакомую девушка не решилась — Маргарет и так едва сдерживала слёзы, и проявление сочувствия могло разрушить с трудом возведённую стену самообладания. Эмили не хотела смущать Охотницу — та явно стыдилась прилюдных проявлений чувств, — и только время от времени перехватывала её взгляд, пытаясь хотя бы так выразить то, что не могла высказать словами.

— Можно предположить, что тот Охотник, который упокоил Людвига, сделал то же самое и для леди Марии, — тихо заметила Маргарет. — И мы просто пройдём дальше по его следам.

— Хорошо бы, если так, — со вздохом ответила Юри. — Но здесь не так всё просто. Кошмар у каждого свой, но они так переплетены между собой, что никогда нельзя быть уверенным в том, что событие, которое произошло для одного, окажется свершившимся и для другого. Возможно, если бы твой Кошмар по причудливой воле Амигдал не пересёкся с нашим — причём я склонна думать, что это именно Кошмар Эмили, в котором я оказалась случайной гостьей, — то для тебя Людвиг был бы всё ещё жив. И ты вынуждена была бы продолжать сражаться с ним.

— И я не узнала бы о том… — прошептала Маргарет и замолчала.

— Смотрите! Что это там? — Эмили первой заметила высокие двустворчатые двери на верху одной из лестниц, изгибающихся вокруг центрального столба. — Похоже на выход из здания, только вот куда — на такой-то высоте…

— А это и есть переход в Астральную башню. — В голосе Юри почему-то зазвучали нотки разочарования.

— Что-то не так? — обеспокоенно спросила Эмили.

— Да просто… — Юри остановилась и оперлась на перила. — Я надеялась всё-таки найти Эдгара. Но его, похоже, в этом Кошмаре нет. Если мы перейдём в башню, то вынуждены будем двигаться дальше, в Рыбацкую деревню. А Эдгар не ходил с этой… экспедицией, значит, его там точно не окажется.

— Но, с другой стороны… — с сомнением протянула Эмили. — Это ведь хорошо, разве нет? Ваш старый друг не видит Кошмар, в появлении которого он не виновен.

— У него свой Кошмар, и он нисколько не менее страшен, думаю, — горько сказала Юри. — Ну что ж, в любом случае, я обещала помочь Эмили, а своими делами займусь позже. Идёмте, девочки. — И она решительно зашагала вверх по лестнице.

— «Девочки!» — шёпотом фыркнула Маргарет, нагоняя Эмили и толкая локтем. — Хорошо хоть не «барышни»!

— Ну не бабушки же, — ехидно заметила прекрасно всё расслышавшая бывшая служительница Хора.


Юри и Маргарет вдвоём не без труда открыли тяжёлые створки. Двери вели на круглую террасу, в центре которой росло дерево, усыпанное крупными цветами, напоминающими обрамлённые серебристыми лепестками луны. Эмили зачарованно шагнула к нему… И вдруг из-за переплетения стеблей ей навстречу качнулось, протягивая длинные тонкие руки, странное существо с большой головой, сросшейся с плечами. Девушка отскочила и подняла трость, готовясь защищаться. Но существо, растерянно поворачиваясь из стороны в сторону всем телом, нападать не спешило, будто чего-то ожидая. Из-за дерева справа и слева шагнули ещё два таких же создания, встали рядом с первым, и все трое воздели руки к небу в безмолвной мольбе.

— Сюда! — закричала Юри, хватая Эмили за руку и дёргая к себе, под прикрытие арки входа. На террасе разом стемнело, воздух заискрился россыпями космической пыли… и в то место, где только что стояла Эмили, с шипением обрушился град синих кристаллов небесного льда.

— Что вы творите?! — закричала Юри, выпустила руку Эмили и бросилась к существам. — Разве так леди Мария учила вас встречать гостей?..

Услышав имя великой Охотницы прошлого, первый из уродливых «близнецов» вздрогнул и опустил руки. Остальные, помедлив несколько мгновений, последовали его примеру. А Юри, бесстрашно шагнув вплотную к троице «живых неудач» экспериментов Зала исследований, взяла двоих из них за руки и негромко заговорила. Эмили вслушалась — и поняла, что та говорит по-птумериански, но девушка не умела воспринимать этот язык на слух и поняла только то, что старшая напарница говорила о завершении исследований леди Мариии о важности сведений, которые она, Юри, должна ей передать. Наконец первый из «неудач» неуклюже кивнул своей «головогрудью» и развёл руки в стороны.

— Они пропустят нас, — обернувшись к девушкам, сказала Юри. Она тяжело дышала и почему-то кривилась, как от боли. — Идёмте.

Предводитель «неудач» что-то протянул бывшей служительнице Хора на раскрытой ладони. Юри церемонно поклонилась и взяла этот предмет.

— Идёмте, — она оглянулась на Эмили и Маргарет, стоявших плечом к плечу с оружием наготове. — Хехе, смотрите-ка, а из вас получился бы отличный дуэт Охотниц! Да не приведи Великие, чтобы так оно и вышло…

По другую сторону террасы виднелась ещё одна высокая двустворчатая дверь, к которой вели несколько истёртых каменных ступеней. Над головами непрошеных гостей нависала громада Астральной башни с замершим, уже целую вечность неподвижным часовым механизмом.

Ключом, который дал ей предводитель «неудач», Юри отперла сложный старинный замок и первой шагнула в зал Небесного Циферблата. Эмили вошла следом, замыкала отряд Маргарет.

Просторное помещение с высокими потолками было абсолютно пустым, если не считать нескольких сломанных стеллажей вдоль стен и небольшого столика и кресла с высокой спинкой, стоящих у самого часового механизма в дальнем конце зала. В кресле кто-то сидел, скрестив ноги и низко опустив голову.

— Это она, — шепнула бывшая служительница Хора; она, конечно, во времена работы в клинике-лаборатории была знакома с леди Марией.

— Спит, что ли? — так же шёпотом растерянно проговорила Маргарет.

— Или мёртвая, — добавила Эмили.

— Сейчас узнаем. Стойте тут. — Юри, держа трость наготове, медленно двинулась через зал к хозяйке-узнице Астральной башни.

Рассохшиеся доски скрипели под ногами, при каждом шаге в воздух поднимались облачка пыли. Шаг, ещё шаг… Эмили затаив дыхание наблюдала за старшей напарницей. Вот та склонилась к сидящей в кресле Марии, протянула руку, чтобы пощупать у той пульс на запястье…

И вдруг — неуловимое движение, и «мёртвая» Мария уже на ногах, левой перехватывает руку пришелицы, а правой сжимает рукоять невесть откуда взявшегося изогнутого двойного клинка.

— Тайны? — бархатным голосом говорит леди Мария. — О, конечно… вино и воздух служителей милосердной Церкви… Но кровь, и ты это знаешь лучше меня, не так ли? — кровь опьяняет сильнее вина. — Когда Мария произносит слово «кровь», бархат в интонациях сменяется сталью — голос будто царапает, как зазубренная кромка старого клинка. — И куда ты так стремишься, неутомимая исследовательница Древней Крови? Какие тайны ты надеешься раскрыть?

Щёлкает трансформируемый клинок. Теперь в руках Марии — изогнутый кинжал и сабля.

— Теперь только честная смерть принесёт тебе исцеление…

Юри отступает, едва заметно кланяясь и снимая с пояса трость-хлыст.

— Освободит тебя от твоего неимоверного любопытства…


— Стойте!

Эмили бросилась вперёд, отмахнувшись от Маргарет, которая попыталась было остановить её.

Мария перевела взгляд с Юри на приближающуюся девушку, и презрение и жалость в её взгляде сменились недоумением.

— А это ещё кто?

— С ума сошла? — вскрикнула-выдохнула Юри, оглядываясь на приближающуюся Эмили и при этом пытаясь не выпустить из поля зрения стражницу тайн Кошмара. — Куда тебя несёт, девчонка?!

— Отойди, Юри. — Эмили встала перед Марией, заслонив старшую напарницу, и прямо и спокойно посмотрела в глаза легендарной Охотнице прошлого. — Это моё дело.

— Какое ещё дело?! Ты ведь…

— Ни слова больше. — Эмили в останавливающем жесте отвела в сторону левую руку. Правая, хотя и сжимала рукоять трости, была свободно опущена вдоль тела. — Я сама. Юри… Просто отойди назад, прошу. Дай нам с леди побеседовать.

— Храбрая девочка, — удивлённо проговорила Мария, пристально глядя на Эмили. — И ты не похожа на пленницу Кошмара. Как ты тут оказалась? Получается, секреты Церкви были разоблачены?

— Я ищу здесь не секреты церкви, — твёрдо сказала Эмили, глядя Марии прямо в глаза. — У меня другая цель.

Мария прищурилась и опустила оружие.

— Добрая Охотница, затерявшаяся в Кошмаре… — с печальной усмешкой сказала она. — Другая цель, говоришь? И что ты думаешь? Об этой чудовищной легенде и об этих церковных палатах с пациентами? Я знаю, что ты с ними сделала. Это не твоя вина. Кошмар удерживал их, и теперь они свободны. Но что насчёт тебя? Ты получила что-нибудь со всего этого?

— Мне ничего не нужно, я ведь сказала. — Эмили чувствовала, что кровь отхлынула от щёк, в ушах зашумело. Она до дрожи, до оцепенения боялась — понимала, что стоит произнести лишь одно неверное слово — и хрупкое перемирие будет необратимо нарушено. Мария бросится в бой — защищать секреты своих старых наставников.

— Ох, неужели? Какое облегчение. — Мария иронично улыбнулась. — Теперь ты можешь покинуть этот Кошмар. Тебе здесь нечего искать, я так понимаю.

— Я ищу мужа. Он Охотник, и так же, как и я, пришёл сюда не в поисках секретов, а для того, чтобы освободить всех пленников Кошмара. — Эмили внимательно наблюдала за Марией. — В том числе и Людвига… И вас.

— Меня?.. — ошеломлённо переспросила Мария, и вдруг выражение лица её сменилось с высокомерно-ироничного на растерянное. — Я… Что… Но как?.. — Стражница Кошмара сделала короткий неуверенный шаг назад и провела по глазам тыльной стороной левой кисти, не выпуская из руки кинжал. — Что это значит? Как это может быть?..

— Что? Вы что-то вспомнили? — Эмили подалась вперёд.

Мария бессильно опустилась в своё кресло и соединила рукояти меча и кинжала.

— Я видела… Сон, — глухо сказала она, не глядя на Эмили. — Здесь появился… Необычный Охотник. Он… Смог победить меня. О, он был хорош. Я бы сказала — я давно не встречала таких искусных Охотников. И, когда я уже лежала у его ног и умирала, он… Попросил прощения за то, что причинил мне боль, но сказал, что для меня так будет лучше. Он должен был освободить меня! — Она вскинулась и уставилась на Эмили полными ужаса глазами. — Значит… Всё это неправда? Это был просто сон?..

— Кошмар у каждого свой, — тихо сказала Эмили. — В кошмаре Кори вы увидели рассвет. Но сейчас вы — в моём Кошмаре. И теперь я должна освободить вас.

— Так ты тоже Охотница? — Мария взглядом указала на трость-хлыст в руке Эмили.

— Нет. Я была… Кем-то вроде сестры милосердия в часовне Идона. Лечила горожан, Охотников… Заботилась о детях и стариках. И мне нужно обязательно вернуться назад. Я нужна им. А трость… Муж просто научил меня защищаться от чудовищ. Защищать себя и других. Я никогда не была Охотницей и не собираюсь ею становиться. Я… Боюсь Древней Крови. Я жду ребёнка. И не хочу, чтобы он стал чудовищем.

— Вот как… — Мария с новым интересом глянула на собеседницу. — И ты не побоялась шагнуть в Кошмар? Тут, мягко говоря, не безопасно.

— Конечно, я боюсь, — тихо сказала Эмили. — Если бы не страх, смерть никто бы не оплакивал.

— Понимаю, — после небольшой паузы сказала Мария. — Значит, тебе и в самом деле очень нужно пройти дальше. Что ж, отважная не-Охотница, я пропущу тебя и твоих спутниц. Только… Ты ведь сказала… — Она подалась вперёд и с мольбой заглянула в глаза Эмили.

— Конечно, я сделаю это для вас, — мягко сказала девушка. — Вы готовы?

— Я… Да, — Мария растерянно огляделась по сторонам. — Но как ты это сделаешь? Я не хочу с тобой сражаться. Медик Хора, — она поверх плеча Эмили глянула на Юри, — не справится со мной. А та юная Охотница, как я вижу, родня мне по крови… Она тоже пленница Кошмара, она не сможет освободить меня.

— Мастер Людвиг вас любил, — внезапно сказала Маргарет. — Вы это знали?

Мария перевела на неё взгляд,

— Конечно, знала, — невесело усмехнулась она. — А что, как ты думаешь, мне следовало с этим делать? Да, и с этим знанием, и с самим Людвигом. Мы, первые Охотники мастерской, никогда не были уверены, что доживём до следующего утра. К чему нам было обзаводиться привязанностями?

— Зато, возможно, и его, и ваш Кошмар был бы не таким жутким, — прошептала Маргарет и отвернулась. — А, возможно, и мой… — добавила она уже совсем неслышно.

Мария внимательно посмотрела на неё и ничего не сказала.

— Так что? — снова обратилась она к Эмили. — Ты и вправду сможешь… Сделать это для меня? Но как?

Эмили повесила трость на пояс и достала охотничий нож.

— Я тоже прошу прощения за то, что вынуждена причинить вам боль, — тихо сказала она, делая шаг ближе к креслу Марии. — Но… Я всё-таки немного врач, я знаю, куда и как… Чтобы было быстро и безболезненно. Доверьтесь мне, леди Мария. Скоро вы увидите рассвет.

— Что она творит… — прошептала потрясённая Юри, когда Эмили оказалась совсем близко к прекрасной стражнице Кошмара, склонилась над ней, положила левую руку той на плечо и крепко сжала. Правую руку с ножом видно не было, но локоть с силой двинулся вперёд. А через несколько мгновений Эмили, бледная, но совершенно спокойная, повернулась к спутницам, загородив спиной кресло и сидящую в нём Марию.

— Идёмте. — Она вытянула вперёд правую руку. На окровавленной ладони лежал странный предмет, похожий на циферблат часов.

Маргарет сорвалась с места и бросилась к креслу Марии. Остановившись в шаге, она резко вдохнула и застыла на месте.

Мария бессильно свесилась вбок, опершись на подлокотник. Из груди её торчала рукоять ножа. Кровь пропитала белоснежную рубашку и охотничий жилет, капала на рассохшиеся доски пола, собираясь в тёмную, почти чёрную лужицу у ног любимой ученицы Германа. Лицо Марии было таким умиротворённым, будто она задремала в своём любимом кресле в доме приёмного отца после долгой и трудной, но интересной работы…

— Эмили… — потрясённо прошептала Маргарет, поворачиваясь к напарнице. Та стояла неподвижно, всё так же вытянув руку с ключом-циферблатом. Глаза её, огромные и тёмные, смотрели куда-то сквозь Охотницу, сквозь стены, сквозь время — будто бы за пределы этого Кошмара, туда, где под первыми лучами утреннего солнца сейчас просыпалась леди Мария. — Эмили! Ты меня слышишь? С ней что-то не так? — встревоженно обратилась бывшая Охотница к подошедшей Юри.

— А ты как думаешь? — шёпотом отозвалась та, осторожно забирая с ладони Эмили ключ. — Пойдём-ка отсюда, моя дорогая. — Заботливо обняв девушку, Юри увела её от тела Марии и от лужи крови и усадила на полку сломанного стеллажа у стены. — Вот так. Сядь, отдышись. Вот, выпей этого. — Она достала из поясной сумки флакон с каким-то эликсиром. — Немного отдохнёшь — и пойдём дальше.

Эмили послушно выпила эликсир и уронила руку с зажатым флаконом, как неживую. Юри забрала склянку и уселась рядом с девушкой, обняв ту за плечи.

— Ничего, ничего… — бормотала она, слегка покачиваясь вместе с Эмили. — Всё хорошо, всё пройдёт. Ты умница, ты храбрая девочка, ты всё сделала правильно…

Веки Эмили тяжелели, и скоро она положила голову на плечо старшей напарницы и закрыла глаза. Юри прерывисто вздохнула и крепче обняла её.

— Тот, кто способен на такой акт милосердия, никогда не поддастся опьянению Кровью, — едва слышно шепнула она, глянув на Маргарет.


***
Дождь…

Здесь небо плачет вечным дождём — и по невинно убитым здесь, и по тем, кто пришёл сюда с оружием, ведомый искренней верой в правильность своего пути — и эта вера привела их на грань Кошмара, а потом за грань.

Рыбацкая деревня, которой больше нет в мире яви, готова раскрыть настойчивым пришельцам, странникам Кошмара, свои жуткие секреты, вот только исправить они уже ничего не смогут…


В груди скребло и жгло, будто Эмили вдохнула раскалённый воздух пожарища со взвесью сажи и пепла. Глаза казались отвратительно сухими и горячими. Сводило скулы, мутило, время от времени по телу пробегала дрожь.

«Добро пожаловать, ты только что создала свой собственный Кошмар».

Теперь Эмили до конца своих дней будет жить в нём — в мире, где она, глядя в глаза пусть и давно умершей, но всё же живой — здесь, в посмертии, — леди Марии, вонзила нож в её сердце. Убийство человека из милосердия — тоже убийство; убийство безоружного и не сопротивляющегося — отвратительное преступление; и на душе у девушки было намного тяжелее, чем если бы Мария защищалась и угрожала убить саму Эмили или её спутниц.

«У меня не было другого выхода, это нужно было сделать, так лучше для неё», — как молитву повторяла она про себя, шагая вслед за Юри по усыпанной обломками деревяшек и ракушек кромке берега. Песок под ногами скрипел-шуршал-шептал: «Ссссон, ссссон…» Накатывающие на пустынный берег волны вторили ему: «Сссныыы… Сссныыы…»

Кошмары. Вечные, как этот прибой, как этот песок, как само море и Космос, который — то же море, но над головой…

Под ногу подвернулась мокрая скользкая галька. Эмили пошатнулась, едва не подвернув ногу. Рядом мгновенно возникла Маргарет, цепко ухватила за локоть.

— Держись за меня, — шепнула она.

Эмили с благодарностью оперлась на руку нежданной напарницы. С горечью подумалось вдруг: живи они в мире яви в одно время, непременно стали бы подругами… А теперь остаётся только рассчитывать на то, что сама Эмили после смерти попадёт в кошмар, который будет иногда пересекаться с кошмаром Маргарет…

— Зови меня Ритой, — будто услышав мысли Эмили, негромко сказала Маргарет. — Для друзей… Так проще и короче.

— Хорошо. — Эмили чуть повернула голову и благодарно улыбнулась. От этих слов сразу стало как-то теплее…

…И тут же — следующим вдохом — она будто захлебнулась ледяным ветром с секущими горло кристаллами снежной крупы: «Рита… Она ведь тоже пленница Кошмара. Когда придёт время… Ты сможешь сделать то же самое для неё?»

21

Ферн сидел на полу в хижине рядом с телом Саймона и пытался заставить себя двигаться дальше. Он знал, куда ему следует идти; он знал, что ему осталось сделать в этом Кошмаре. Он не мог понять одного: почему он это делает? Как так вышло, что он смог убедить себя в том, будто погружается в Кошмар по своей воле и по своим причинам? Как он мог оказаться настолько наивным, чтобы хоть на мгновение поверить, что он сможет отыскать Эмили в мире снов?

«Кошмар бурлит и кружится без остановки!» — кричал, заливаясь смехом, один из добровольных пленников сна, Миколаш. Тогда Ферн не обратил внимания на его слова. А вот сейчас он вспомнил их, и смысл этой фразы открылся ему с безжалостной ясностью.

Кошмар нестабилен, он постоянно меняется, он — как река, в которую нельзя войти дважды. Полотно мира снов — не гладкий холст, а множество перевитых, перепутанных и как попало сшитых лоскутков. И если ты вошёл в один слой Кошмара, даже если кто-то ещё проник в него же прямо следом за тобой, — он попадёт уже совсем в другой Кошмар.

Окончательно убедиться в этом можно было только побывав здесь, но сейчас Ферн понимал: он всегда знал это. Знал с того самого момента, как осознал себя во сне, хозяйкой которого была Кукла, а добровольным пленником — Герман. И именно с тех пор для него не существовало мира яви: он будто бы постоянно жил внутри сновидений, засыпая то по одну, то по другую сторону барьера между реальностью и миром снов. И то, что Эмили слышала, как он разговаривал с Германом, тоже подтверждало догадку Охотника: просыпаясь в саду рядом с Куклой, он часто слышал от неё вопросы: «Как спалось, добрый Охотник? Те сны о девушке больше не беспокоят тебя?»

А Герман всё это прекрасно знает и понимает. В реальном мире он давно умер, и его сознание живо только в мире снов, а это значит, что он так же, как и Миколаш, вполне способен отличить сон от яви. И зачем ему понадобилось морочить голову Охотнику, утверждая, что он сам, мастерская и Кукла реальны, а всё остальное, о чём рассказывает Ферн — всё, что связано с его женитьбой и Эмили, — это сон, да ещё и вредный и опасный сон, грозящий разорвать связь Охотника с реальностью?..

Ферн потряс головой. В это мгновение он отчётливо понял: он больше не может доверять Герману. Ни в чём. И его просьбе развеять Кошмар — в том числе.

Но сейчас Ферн в ином Кошмаре. Возможно, в своём собственном. Поэтому ничего не остаётся, кроме как поднять себя на ноги и отправиться завершать начатое дело. В память о Саймоне, который, как Ферн надеялся, всё же увидел рассвет. В память о леди Марии, Людвиге, Брадоре, Ямамуре…

Кошмар должен быть повержен.

Ферн решительно поднялся на ноги, проверил снаряжение и шагнул из низких дверей хижины под вечный дождь Рыбацкой деревни.


***
…Она была здесь. Неописуемо уродливое и невыразимо прекрасное, болезненно гармоничное существо из морских глубин. Мать Кос, Великая с нежным и грустным человеческим лицом. Она лежала на песке, вытянув руки вперёд, к воде, словно звала живущих в пучинах сородичей на помощь.

«Спасите моего ребёнка!»

Но никто не пришёл…

И он был здесь. Тощий и сморщенный младенец-старик, родившийся сразу в Кошмар, не увидевший свою мать живой, одинокий и страдающий. Он хныкал и стонал, озираясь по сторонам, обхватив себя тонкими руками, будто пытаясь согреться. Но кровь его была холодной, и согреть сам себя он не мог…

И снова это было сражение отчасти с собственной совестью: Ферну было искренне жаль беднягу, жаль причинять ему боль — тот и так настрадался за одинокую вечность на этом берегу; хотелось поскорее завершить дело, подарить несчастному покой, но сирота сопротивлялся отчаянно, носился по всему берегу, отмахиваясь от Охотника чем-то вроде окаменевшей плаценты, извлечённой из тела матери. И не раз и не два приходилось возвращаться от лампы, и снова так же, как в бою с Людвигом, Ферн замечал в движениях противника всё больше признаков усталости.

Но рано или поздно всё должно было закончиться…


Мёртвое тело младенца Кос исчезло, будто его смыл с песка в море непрекращающийся дождь, а волны подхватили и, баюкая, унесли туда, где его ждал покой.

Ферн сидел на мокром песке и смотрел на Мать Моря. Великие, оказывается, так же бессильны, когда смерть разлучает их с детьми…

Над телом Кос вдруг поднялся столбик чёрного дыма. Он дрожал и изгибался, напомнив Ферну о том, как Сирота, пока ещё не видел Охотника, растерянно озирался по сторонам, будто ища кого-то взглядом.

«Это — душа Сироты?..»

Ферн поднялся на ноги и, пошатываясь, подошёл ближе к телу Великой. Столбик дыма качнулся в его сторону.

«Заверши начатое».

Один взмах меча — и дымок оторвался от бледного тела Кос и растаял в сыром солёном воздухе. Разом стало светлее, будто Ферн до этого смотрел на мир через эту чёрную дымку.

«О, милое дитя Кос, оно возвращено морю. Бездонно проклятье, бездонны моря. Они примут всё, ни на что несмотря», — зазвучал в голове чей-то усталый умиротворённый голос. Кто это? Тот волхв, что призывал проклятия на головы всех Охотников, извергов и убийц?..

«Надеюсь, я сделал всё правильно».

Ферн опустился на одно колено перед телом Матери Кос и склонился, будто в молитве. А поднявшись, глянул на небо — и увидел только невнятную размытую дождём голубизну, без жуткого порченого светила и без тяжёлых туч, мрачных и беспросветных, как судьба Охотников.

«Кошмар повержен».

Пора было возвращаться к Герману. И задать ему вопросы, которых у Ферна накопилось уже очень много.


***
— О, добрый Охотник… Я слышу, как спит Герман. В любую другую ночь он не находил бы себе места. Но сегодня он кажется таким умиротворённым. Возможно, что-то облегчило его страдания… Не буди его, если можно, прошу. Пусть отдохнёт. Он заслужил это.

Кукла умоляюще смотрела на Ферна, держа его за руку и нежно перебирая пальцы. Охотник едва сдерживался, чтобы не вырвать руку и не отойти на шаг.

— Хорошо, — сказал он наконец, избегая смотреть Кукле в лицо. — Я зайду позже. У меня есть ещё одно незавершённое дело.

Ещё одно дитя Великого обрело покой. Осталось последнее. Во всяком случае, о других Ферну известно не было.


И снова навстречу скользят безмолвные Тени, стражи птумерианской королевы. Что они делают здесь, в Кошмаре, выстроенном Амигдалами из обрывков сознания великого безумного учёного Миколаша? Чей покой они стерегут, так яростно атакуя пришельца?

Ответ нашёлся почти сразу. Призрак королевы, стиснув руки перед собой, поверх залитого кровью белого подвенечного платья, плакал перед башней с лифтовой шахтой, ведущей куда-то вверх.

В лунарий.

Ну конечно. Там отец может видеться с ребёнком. Небо и Космос едины.

Плач младенца звучал не так, будто дитя страдало от боли, голода или холода. Это был просто жалобный призыв: «Мама, где ты? Почему ты покинула меня?»

Но Великие не могли оставить ребёнка без присмотра. Они всегда заботятся о детях, которых находят взамен своих, потерянных.

Лишь только Ферн приблизился к коляске, стоящей посреди лунария, как с неба спустилось сотканное из тьмы существо и, угрожающе звеня десятками изогнутых клинков, двинулось на чужака. Охотник отступил к стене, ошеломлённо разглядывая кошмарную кормилицу, которую Идон приставил к своему ребёнку — Мерго. То ли сабли, то ли когти, по форме до странности напоминающие оружие Германа — Клинок погребения; чёрное одеяние покрыто перьями, как у Эйлин; под капюшоном — тьма, как у Теней Ярнам.

Настоящая Великая? Или всего лишь иллюзия, порождение Кошмара, зародившегося в воспалённом мозге Миколаша?

«Ночные ритуалы алчут дитя Крови. Найди ребёнка и прерви его истошные вопли», — вспомнилась найденная в Яаар’гуле оставленная неизвестно кем записка. Какие ритуалы Миколаш собирался проводить с ребёнком королевы Ярнам и Великого Идона? Или же гений-безумец, как и сам Ферн, как и многие, многие другие, оказался всего лишь марионеткой, и Великие его руками создавали такую реальность, в которой могло бы выжить хотя бы одно их истинное дитя?

Кормилица защищала ребёнка как настоящая мать, самоотверженно и бесстрашно. Ферн сражался немного рассеянно, пребывая в изрядном замешательстве — он понимал, что рано или поздно одолеет это странное существо; но что делать дальше? Убить младенца, лежащего в колыбели?! Нет, на такое он точно не способен, пусть хоть все люди и все Великие разом начнут убеждать его в том, что так нужно для блага самого ребёнка. Просто рука не поднимется, и ничего с этим не поделать. Он невольно вспоминал Элис и своего отца… Содрогался от ужаса и отвращения и пропускал удары свистящих клинков Кормилицы. И умирал, и приходил в себя у лампы, и снова бежал к лифту, возносящему его в лунарий, мимо плачущей королевы Ярнам, которая с мольбой протягивала руки ему вслед…

«Что же делать? Как будет правильно?»

К счастью, ему не пришлось делать этот ужасный выбор. Когда поверженная кормилица рассыпалась мириадами светящихся точек, будто бы развоплотилась иллюзия, сотканная Амигдалами из звёздной пыли, плач младенца сразу же смолк. Ферн, помедлив несколько мгновений, подошёл к коляске и с замирающим сердцем заглянул в неё.

Там было пусто.

Либо Мерго был незримым, так же, как и его отец, Идон, либо он исчез, как только развеялась иллюзия его кормилицы. Ферн в нерешительности застыл над коляской — и вдруг заметил краем глаза, что все окружающие предметы стали светлее, будто с них стряхнули тонкий слой сажи. Так было на побережье Рыбацкой деревни, когда развеялся Кошмар.

Охотник заторопился назад к лифту. Он чувствовал, что нужно спешить. Тот, кто видел этот кошмар, просыпается — и скоро эта реальность растает, как чёрный дым над телом Кос…

Королева Ярнам больше не плакала. Она с благодарностью поклонилась Охотнику и исчезла. Ферн в ответ поклонился её тающему силуэту и побежал к лампе.


Вернувшись в сад мастерской, Ферн не сразу нашёл Куклу: она прогуливалась по «верхнему саду», куда обычно не уходила, поджидая Охотника у ступеней лестницы или у вторых дверей домика. Услышав шаги, Кукла порывисто обернулась, но Ферн заметил, что в первый момент она вздрогнула и на мгновение застыла.

— О, добрый Охотник, — улыбнулась она… Чуть скованно, чуть неискренне… или это просто померещилось Ферну, который окончательно запутался в своих подозрениях? — Ты пришёл… Скоро настанет рассвет. Эта ночь и сон закончатся.

— Сон? — переспросил Ферн, подходя ближе. — Так, значит, всё-таки я сейчас в мире сна? Так почему и зачем вы с Германом до сих пор морочили мне голову?!

— Герман ждёт тебя у подножия Великого древа, — не обращая внимания на слова и резкий тон Охотника, сказала Кукла, и снова Ферну почудилось что-то странное в её интонациях… Сожаление?

Прощание?

— Это там, за калиткой? — уточнил Ферн, взглядом указывая в сторону кованой дверцы в углу сада, которая обычно оставалась закрытой. Кукла не ответила, только сложила руки на животе и наклонила голову.

— Вперёд, добрый Охотник, — наконец едва слышно проговорила она. — Не заставляй Германа ждать слишком долго. Он очень устал.

Ферн молча развернулся и зашагал по тропинке вдоль ряда ритуальных надгробий.


Он впервые оказался в этой части сада, хотя не раз поверх кованой ограды любовался колышущимся морем белых цветов. По сути, это было старое кладбище Охотников. Когда-то леди Мария ухаживала за пустыми могилами Охотников, которые находили смерть в птумерианских лабиринтах. Она сажала белые цветы, очищала от мха и опавших листьев надгробия. Этот сад был местом памяти — и местом, где для Германа его дочь была всё ещё жива.

Ферн заметил сгорбленную фигуру учителя в кресле на колёсах у подножия старого дерева, но не пошёл к нему, а медленно двинулся вдоль ряда надгробий, читая выбитые на них полустёршиеся надписи — имена, даты, простые слова памяти… И вдруг остановился и наклонился ниже, вглядываясь… Не может этого быть!

«Маргарет Мэйз. Тебя звали Рита, и ты была лучше, чем я».

Буквы выцарапаны неровно, будто не инструментом камнереза — мастера по изготовлению надгробий, а просто чем-то острым, но не слишком подходящим для такой работы. Ферн словно воочию увидел похудевшего, потемневшего Брадора, который, скорчившись у камня, раз за разом проводит по уже намеченным бороздкам утащенным из мастерской инструментом. Терпеливо, по несколько часов подряд, пока не стемнеет или пока сзади неслышно не подойдёт Эйлин, которую совершенно невозможно ослушаться, и нарочито сердито велит сделать перерыв, подняться в мастерскую и составить компанию ей и Герману за кофе…

«Брадор, Брадор… Надеюсь, ты увидел рассвет. И как было бы хорошо, если бы твоя ученица тоже проснулась под тем же самым утренним небом… Но я не нашёл её в Кошмаре, прости».

Ферн постоял у надгробия, развернулся и начал медленно подниматься по пологому склону к подножию Древа. Ароматное море белых цветов волновалось у ног. Мелькнула мысль: «Как красиво, наверное, выглядят на этих лепестках брызги крови…»

— Ты отлично справился, добрый Охотник, — приветливо сказал Герман, когда Ферн приблизился и остановился в нескольких шагах. — Близок конец ночи. Теперь я окажу тебе милость. Ты умрёшь, позабудешь этот сон и проснёшься в лучах утреннего солнца. Ты будешь свободен… От этого ужасного сна.

— А как же вы? — вырвалось у Ферна, хотя спросить он собирался совсем о другом. — Вас никто не освободит?

— Я — не пленник сна, — посуровев, ответил Герман. — Я — его хозяин.

И когда Ферн научился так хорошо распознавать ложь?..

— Вы такой же узник Кошмара, как и все старые Охотники, — сказал он, внимательно глядя на учителя. — Просто ваш Кошмар выглядит как уютное сновидение, похожее на грёзу. Но это лишь иллюзия, не так ли?..

— Что ты можешь об этом знать? Не рассуждай о том, о чём понятия не имеешь! — Герман повысил голос и закашлялся.

Ферн продолжал внимательно смотреть на него.

— Вы ведь не хотите, чтобы я принимал ваше предложение, — сказал он и удовлетворённо кивнул, отметив, как изменилось выражение лица Первого Охотника. — Вы надеетесь, что я откажусь. И тогда вы вынуждены будете…

— Ты согласен или нет? — Герман прожёг его взглядом.

— Нет, конечно. — Ферн был абсолютно спокоен. Он знал, что случится дальше. И был готов к этому.

«Я заслужил Кошмар. А вы все… Заслужили увидеть рассвет. Довольно этой несправедливости. Пора всё изменить».

— Ну и ну, что это было? — усмехнулся Герман, выпрямляясь в кресле. — Охота, кровь, а может, дурной сон? О, это не имеет значения. Наставнику Охотников постоянно приходится улаживать подобные дела. — Сухие старческие руки с узловатыми пальцами, лежащие на подлокотниках кресла, сжались с неожиданной силой. — Сегодня Герман поучаствует в Охоте!

Ферн, оцепенев, наблюдал за тем, как немощный старик, поднимаясь из кресла, преображается в уверенного в своих силах, опытного Охотника, готового вступить в бой с любым противником. Щёлкнул механизм, и изогнутый меч — Клинок погребения — превратился в длинную смертоносную косу. Первый Охотник Герман выпрямился и насмешливо и оценивающе глянул на ученика: «Не передумаешь?»

— Ну что ж — если так нужно… — сказал Ферн. И атаковал первым.


Да, бой с учителем не мог оказаться лёгким. Ферн просто не успевал отследить движения старика с деревянным протезом вместо ноги — это было неправдоподобно, нереально; такое могло происходить только во сне.

Ферн сражался так, как никогда и ни с кем не бился. Он понимал, что шанс у него только один: если Герман одолеет и убьёт его, то Ферн утратит связь со Сном и проснётся где-то под рассветным небом. А Первый Охотник продолжит коротать тихую тоскливую вечность в мастерской, ожидая новых Охотников и молчаливо беседуя с надгробиями со знакомыми именами…


Победа ученика над учителем — бесспорное свидетельство того, что этому ученику достался лучший из учителей. И проиграть в схватке означает опозорить наставника. А этого Ферн допустить не мог.

— Ночь и сон были долгими… — прошептал Герман, падая на примятый и забрызганный кровью ковёр из белоснежных цветов. Ферн рухнул на колени рядом и взял учителя за руку.

— Да воссияет над вами рассвет, мастер Герман, — сказал он и склонился в жесте почтения и скорби. А когда поднял голову, свет вокруг приобрёл багровый оттенок.

С трудом поднявшись на ноги, Охотник ошеломлённо уставился в небо. Здесь, в этом сне, всегда царила тихая ясная ночь, и полная серебристая Луна заливала сад молочно-белым светом. А сейчас с неба скатывалась, как огромная капля крови, жуткая кровавая сфера. И из её чрева, будто из скорлупы, на свет выбиралось нечто отвратительное, очертаниями похожее на порождение самых диких кошмаров.

Значит, Красная Луна всегда присутствовала здесь, в этом сне, внимательно наблюдая за Германом и его подопечным. А Кукла — на самом деле служанка этого странного существа с голым позвоночником вместо туловища и обрамлённой пучками щупалец маленькой головой. И это существо — Великий. Юный Великий, которому нужна кровь, чтобы питаться, расти и набираться сил.

И Охота — это выкармливание младенца

Ферн с отстранённым спокойствием наблюдал, как существо неуклюже спускается на поляну, покрытую белыми цветами, как ковыляет к Охотнику, как тянет к нему тонкие руки, обхватывает, будто стремясь обнять…

«Добрый Охотник! Ты… ты ведь не бросишь меня одного? Ты останешься со мной?»

«Ночь Охоты никогда не закончится…»

— Конечно, я останусь с тобой. — Ферн осторожно высвободил руку из цепких, но не жестоких объятий юного Великого и осторожно коснулся странного безглазого «лица». — Не бойся, малыш. Всё будет хорошо.

Лунный ребёнок счастливо вздохнул, совсем как человеческое дитя, согревшееся в заботливых руках няни. И прижал Охотника к себе. Сильно, но осторожно.

Алый свет померк.

22

— Как же тут… Ужасно, — бормотала Эмили, разглядывая покосившиеся, почерневшие от сырости и соли, полусгнившие и полуразвалившиеся постройки Рыбацкой деревушки. — Всё такое… Испорченное. Как они тут жили, бедняги?

— А может, мы видим эту деревню такой, какой увидели её напыщенные учёные из Бюргенверта и высокомерные Охотники-церковники, — задумчиво сказала Юри. — А их взгляды были затуманены алчностью и жаждой крови, и они не были способны отличить простую жизнь простых людей от нищеты и разрухи.

— Может, и так. — Эмили в очередной раз поскользнулась на тухлой рыбине и поёжилась. — Но всё равно — безрадостное место.

— Здесь всё пропитано горем, — тихо сказала Рита. — И знаете что? Дело тут не только в том, что Охотники перебили всех жителей. Мне кажется, Великие были очень расстроены, когда поняли, что из себя представляют люди. А ещё пытаются возвыситься до них…

— Ну, что думали Великие, мы до сих пор не можем даже предполагать, — заметила Юри. — Мастер Кэрилл, который понимал их и умел говорить с ними, так и не смог провести параллели между человеческими эмоциями и отношением Великих к разным явлениям и событиям. Хотя, с другой стороны… Любому — ну, возможно, почти любому, — виду живых существ свойственно заботиться о детёнышах. И не только о своих — в природе известны случаи, когда самка одного вида подбирала и выкармливала оставшихся без матери детёнышей другого вида. Но известны и противоположные примеры… — Юри продолжала что-то бормотать себе под нос, будто бы уйдя в себя. Эмили рассеянно слушала её рассуждения, продолжая шагать по мощёной грубо обтёсанными камнями скользкой дороге. Куда они идут — девушка не имела ни малейшего представления, полагалась лишь на то, что Юри виднее, где может оказаться их цель.

Улица была пуста — нигде ни движения, ни звука. С опаской заглянув в несколько домишек, Эмили и Рита убедились, что и там нет ни живых, ни мёртвых обитателей деревни. Куда же все подевались?

— А может, здесь тоже побывал твой муж и упокоил всех жителей, — тихо сказала Рита, когда Эмили с растерянным видом вышла из очередной пустой лачуги.

— Может, и так. А это значит, что нам нечего бояться — на нас никто не нападёт. Но всё же — куда мы идём?

— Всё глубже в Кошмар, всё темнее кошмары… — нараспев произнесла Рита. — Мне кажется, мы здесь мало что решаем. Нас ведут хозяева мира снов — ведут туда, где мы должны будем что-то увидеть или что-то сделать. Поэтому просто идём и не сомневаемся.

— Так, значит, это всё только иллюзия — то, что я решила прийти сюда по своей воле, чтобы найти Кори? — Эмили наконец произнесла вслух то, что вертелось в мыслях уже много часов. — Кто-то поймал меня на крючок моей привязанности и вынудил пойти по пути, который нужен не мне, а ему?

— Скорее всего, так и есть. — Рита печально кивнула. — Вся судьба Охотников, как мне кажется, — это такой путь. Путь обмана, путь манипуляции. Нам говорили: «Лоуренс святой, Древняя Кровь — панацея для человечества! Чудовища ужасны, они — наши истинные враги!» И мы верили, и шли по улицам с огнём и сталью. И чем всё закончилось? Для Ярнама… И для нас.

— Но это же… — Эмили в ужасе уставилась на подругу.

— Да, — кивнула та. — Это игра. Игра Великих, и мы — мы все, начиная от Лоуренса и заканчивая тобой и мной, — все мы в ней фигуры, только разной степени значимости. А правил игры мы не знаем, и цели тоже не знаем, и кто против кого играет и каковы ставки — и подавно не нашего ума дело. От нас требуется только делать то, для чего мы как фигуры предназначены. Кто-то занимается исследованиями, пишет научные труды, кто-то читает проповеди, кто-то под покровом ночи выслеживает чудовищ. Сейчас наш ход — пройти сквозь Кошмар. Так идём же, у нас всё равно нет выбора.

Эмили только покачала головой и тяжело вздохнула.


Заглянув в очередную хижину, стоящую на краю обрыва, Рита, как обычно, бегло осмотрелась и хотела было уже развернуться и выйти, но вдруг застыла, вскинув левую руку в предупреждающем жесте. Затем держа наготове оружие, медленно двинулась вглубь строения. Эмили и Юри затаив дыхание вслушивались в происходящее внутри… Как вдруг тишину разорвал горестный вскрик-стон:

— Саймон?..

И глухой удар. И снова тишина.

Эмили, решительно отстранив Юри, бросилась по скользким ступеням ко входу.


Сложенный Убийца чудовищ валялся на полу посреди комнатки с низким потолком. Рита стояла на коленях у стены, согнувшись и будто бы перебирая ворох каких-то тряпок.

— Что там? — шёпотом спросила Эмили, остановившись на пороге.

— Ну как же так, ну почему… — пробормотала Рита странным голосом, и Эмили поняла, что та плачет.

— Что случилось? — Девушка подошла ближе и опустилась на колени рядом с подругой. — Что это?.. Ох…

На полу лицом вниз лежал замотанный в какие-то лохмотья человек. Рита пыталась осторожно перевернуть его на спину, но почему-то медлила, то опуская руки на плечи лежащего, то снова отдёргивая. Ладони е ё были в крови.

— Ранен? — Эмили привычным движением потянулась к горлу лежащего человека — нащупать пульс.

— Не знаю… — прошептала Рита. — Я… Не знаю. Ох… — И она прижала ко рту тыльную сторону запястья, не испачканную кровью, но всё же не сдержала слёзы и судорожный вздох-рыдание. — Я… Боюсь. Проверь, пожалуйста… — И она отвернулась.

Эмили наконец нащупала то место, где бьётся на горле пульс, прижала пальцы к холодной коже и замерла на мгновение…

— Есть! — вскрикнула она. — Рита, он жив! Помоги мне… — И она начала осторожно переворачивать раненого.

Рита тихо охнула и принялась помогать. Уложив незнакомца на спину, Эмили не медля сняла со спины мешок с припасами, одновременно разглядывая незнакомца: многослойное одеяние, будто бы найденное на помойке уже рваным и после этого ни разу не штопанное и не стиранное; на голове — грязная матерчатая повязка, закрывающая глаза. А грудь и живот будто бы разворочены клыками и когтями ликантропа. Крови на полу немного, а от второго входа тянется бурый след. Значит, этого беднягу едва не разорвали где-то в другом месте, и он ухитрился как-то добраться сюда. Вот это воля — при таких ранах, при такой кровопотере…

— Так ты знаешь его? — рассеянно уточнила Эмили, доставая корпию, бинты и нитки с иглой. — Ты вроде бы кричала «Саймон»…

— Да, — едва слышно проговорила Рита. — Он… Это Саймон, друг моего учителя.

— О… Я слышала о нём, — вспомнила Эмили. — Он был врачом-исследователем Церкви и одновременно Охотником, так?

— Да, верно. Он и Брадор были доверенными лицами Лоуренса. Ты… Ты думаешь, это можно вылечить? — Голос Риты дрогнул. Эмили привычными движениями разрезала остатки лохмотьев на груди Саймона и принялась осторожно стирать кровь легчайшими касаниями куска влажной корпии.

— Сейчас осмотрю раны. Так-то ничего не видно… Ох! Да-а… — Девушка отбросила пропитанный кровью клочок. — Ну, я попробую. Если он не придёт в сознание, пока я шью — это даже хорошо. У него ещё и пара рёбер сломана… Минимум пара. Да, без крови это вылечить будет непросто…. Погоди-ка! — Она торопливо вытерла руки лоскутом чистой ткани и принялась рыться в сумке. — А если… Хотя не знаю… Но хуже-то быть не должно? — Она наконец извлекла из потайного кармашка и показала ошеломлённой Рите флакон, в котором плескалась какая-то тёмная жидкость.

— Кровь тут не действует, — с горечью произнесла Охотница.

— Это не та кровь, — пояснила Эмили. — Мне дали её стражи королевы Ярнам. Я обещала им поискать их повелительницу и, если смогу, помочь ей. А они взамен дали мне это. И ещё сказали, что это пропуск. Кстати, может, поэтому я и смогла сюда попасть? — задумчиво добавила она, откупоривая флакон и набирая в шприц немного тёмной, почти чёрной крови. — Если я не вижу снов, то как я ещё могла попасть в мир снов, если не по приглашению его хозяев?..

— О чём ты? — нетерпеливо переспросила Рита. — Что это за кровь, чья она?

— Чистая кровь Рода, — с торжественной интонацией сказала Эмили, поднимая на четверть наполненный шприц перед собой. — Кровь истинного Великого.

— Вот это да! — прошептала Рита, потрясённо наблюдая, как Эмили осторожно вводит иглу в вену на локтевом сгибе Саймона. — Но… Ты уверена, что это его не убьёт?

— У нас есть три возможных исхода, — горько проговорила Эмили, наблюдая, как поршень шприца медленно выдавливает истинную Древнюю Кровь в вену бывшего Охотника. — Или он выздоровеет. Или умрёт окончательно — то есть его сознание будет свободно от Кошмара, а это не самый плохой исход, как считаешь?.. Или же он умрёт по законам этого мира, то есть вскоре очнётся где-то у лампы, и Кошмар для него продолжится. Но мы ведь должны попытаться, верно? — Она вытащила иглу, осторожно сдвинула повязку с глаз Саймона ему на лоб и склонилась над пациентом, внимательно наблюдая за ним.

Через несколько бесконечно долгих минут веки Саймона дрогнули. Эмили торжествующе улыбнулась — и тут же озабоченно нахмурилась: бледное лицо Охотника в один миг стало багровым, глаза широко распахнулись, и девушка заметила, что белки покраснели. Саймон запрокинул голову и захрипел. Тело его выгнулось в судороге, руки и ноги задёргались как в припадке.

— Помогайте! — Эмили всем весом навалилась на Охотника. Рита и неслышно подошедшая Юри прижали к полу его ноги и руки.

— Типичная… Реакция… На лечение кровью… — выдохнула Рита. — Если выдержит… То всё хорошо.

— Погоди. Не всё так просто, — отозвалась Эмили, с трудом переводя дыхание.

Наконец Саймон перестал биться и обмяк. Эмили осмотрела и осторожно ощупала его грудь — раны затянулись, рёбра, похоже, срослись. Только вот глаза всё так же были широко раскрыты и смотрели в никуда — жуткие кроваво-алые белки с чёрными кругами затопивших радужки зрачков.

— Саймон… — Рита склонилась над бывшим Охотником и коснулась его руки. — Мастер Саймон! Вы меня слышите?

Саймон медленно моргнул. Его губы шевельнулись, и обе девушки, затаив дыхание, с надеждой вгляделись в его лицо и прислушались.

— Давно… Забытое… Ощущение, — хрипло проговорил бывший церковный наблюдатель. — Я уж… Думал… Больше никогда его не испытаю.

— Вы про боль после инъекции? — Рита улыбалась с таким облегчением и выглядела такой счастливой, что у Эмили перехватило горло и защипало в носу. Она до последнего мгновения не верила, что из её спонтанного решения применить подаренную кровь получится что-то хорошее. — Да уж, это не то, о чём с сожалением вспоминаешь, когда думаешь о прежней жизни! — И она засмеялась — и тут же заплакала. Саймон перевёл на неё взгляд — и резко вдохнул и приподнялся на локте, ошеломлённо вглядываясь в лицо Охотницы.

— Рита?..

— Да, это я, мастер Саймон, — Рита закивала, улыбаясь сквозь слёзы.

— Ох,девочка… — Саймон резко сел и заключил Риту в объятия. Та, спрятав лицо у него на груди, разрыдалась ещё сильнее. Старый Охотник поглаживал её по волосам и что-то шептал на ухо. Наконец девушка успокоилась и осторожно отстранилась.

— Я глазам своим не верю, — с улыбкой сказал Саймон, оглядывая бывшую соратницу по мастерской Охотников Церкви. — Откуда ты здесь? Я тебя ищу… Уже Амигдалы знают сколько, в общем! Я всё тут обшарил, везде забрался, во все дыры провалился! Где ты пряталась?

— Это же Кошмар, мастер Саймон, — улыбнулась Рита и всхлипнула. — Он постоянно меняется. Раньше, думаю, меня здесь и не было. Наверное, наши с вами Кошмары ненадолго пересеклись из-за моих спутниц. — Она глянула на Эмили. — Это Эмили, а это Юри, её вы… — При звуке этого имени Саймон вытаращил глаза и перевёл взгляд на лицо бывшей служительницы Хора.

— Вот это встреча! — сказал он весело. — Старые коллеги по лаборатории встречаются в общем Кошмаре, как это мило…

— Я пока ещё не в Кошмаре, — мягко перебила его Юри. — В смысле, я пока ещё жива в мире яви.

— Как это? — удивился Саймон. — Хочешь сказать, ты — как те Охотники, которые приходят сюда в поисках секретов? Погоди, — встревожился он, переводя взгляд с Эмили на Юри. — Вы обе живы в мире яви, так? Про Риту я знаю… А вы?

— Да, мы пришли сюда живыми по воле Амигдал, — кивнула Эмили.

— Тогда… Пока вы шли сюда, вы хоть раз слышали звон колокола? — спросил Саймон с явной тревогой.

— Н-нет. Не припомню. — Эмили помотала головой.

— И я не слышала, — добавила Юри.

— А я слышала, и не раз, — тихо сказала Рита, опустив голову. — И… Теперь я знаю, что это означает.

— Откуда знаешь? — Саймон впился в неё взглядом.

— Агнета рассказала, — ответила за девушку Юри, будто бы выплюнув имя бывшей коллеги. — Всё рассказала, понимаешь?

— Ах она… — Саймон задохнулся, не смог придумать подходящее по крепости ругательство и только махнул рукой.

— Но мне кажется — это и к лучшему, — заметила Рита. — Теперь я знаю о себе всё. И я готова… К тому, что ждёт меня дальше. Вас ведь тоже он… Убивает? Снова и снова.

— Да, он. — Саймон вздохнул. — Я пытался освободить его, но он… Его призрак не дает мне пройти. Вот. — Он достал из кармана ключ и протянул Эмили. — Он заперт в камере в подвале Зала исследований. И, раз уж вы меня подлатали, может… Кстати! — спохватился он. — Как это, интересно, вы меня подлатали? Если уж я узнал эти прекрасные ощущения… Как это возможно, если кровь не действует на пленников Кошмара?

— Это, скажем так, особая кровь. — Эмили вкратце рассказала Саймону о том, что это за препарат и откуда он у неё взялся. Саймон только изумлённо покрутил головой.

— Вот как, — хмыкнул он. — Любопытно. Но, как выяснилось, это к лучшему. У меня такое ощущение, что уже один тот факт, что я сейчас не умер, разорвал петлю Кошмара, в которой я застрял. А это значит, что можно шагнуть в разрыв… И наконец прийти куда-то ещё. А если бы я умер… — Он глянул на Риту. — Думаю, мы с тобой больше не встретились бы. Так что — большое спасибо тебе, — он перевёл взгляд на Эмили, — что решилась на эксперимент, да ещё и не пожалела этой уникальной крови.

— Не стоит благодарности, — сказала Эмили твёрдо. — Я хоть и не врач по профессии, но лечить людей — дело моей жизни. Хорошо бы теперь ещё найти и освободить вашего друга Брадора… Но сначала нам надо пройти на побережье.

— Зачем?.. А-а, — сообразил Саймон. — Так ваша цель — развеять Кошмар сироты Кос?

— Теперь — да, — кивнула Юри. — Изначально мы пришли сюда по другим причинам — это мы так думали; но, конечно, потом поняли, что нас заманили сюда с помощью иллюзий.

— Как всегда и действуют Великие, да, — Саймон рассеянно кивнул. — Так, выходит, мы пойдём дальше в деревню? Если да, то имейте в виду: вас там встретят… Очень неприветливо. — И он многозначительно коснулся груди, где совсем недавно зияли жуткие раны.

— Да мы понимаем, — с горечью сказала Рита. — Но… Это же Кошмар. Теперь, думаю, мой Кошмар. И мне ничего не остаётся, кроме как встретить его лицом к лицу. — Она поднялась на ноги, отошла в центр хижины и подобрала свой тесак.

— Давай, девочка, — тихо сказал Саймон. — Ты сможешь, я уверен. Теперь точно сможешь.


Рита первой ступила на хлипкий мостик из нескольких досок, переброшенный с одной крыши на другую. И, когда совсем рядом раздался звон колокола, а впереди прямо из почерневшей дранки начал вырастать дымящийся алым силуэт, Охотница остановилась, в запрещающем жесте отвела в сторону левую руку и не оборачиваясь сказала:

— Стойте тут. А лучше отойдите ещё немного. И не вмешивайтесь, что бы ни случилось. Пожалуйста…

— Удачи тебе, девочка, — тихо сказал Саймон.

Рита кивнула и зашагала по тонким прогибающимся доскам уверенно, будто по ярнамской брусчатке.

Алый призрак заметил непрошеную гостью и на мгновение замер. Эмили вгляделась в его лицо, надеясь заметить проблеск узнавания, но из-за кровавого свечения вокруг фигуры Брадора ничего разглядеть не удалось. Бывший церковный убийца и наставник Риты, сам свой собственный кошмар, молча перехватил булаву двумя руками, навершием к себе — и вдруг с размаху ударил ею себя в живот. Эмили ахнула, Рита едва не сбилась с шага и не поскользнулась на досках. Но Брадор как ни в чём не бывало перевернул в боевое положение оружие, которое, напившись крови хозяина, трансформировалось в жуткую шипастую палицу с длинной рукоятью, и медленно двинулся в сторону вторгшегося нарушителя… Медленно? Какое там! Эмили даже заметить не успела, как наконечник палицы обрушился на Риту… На то место, где только что стояла Рита. А она, перекатившись в сторону, уже стояла на ногах сбоку от противника, на самом краю крыши. Трансформируемый Убийца чудовищ драконьим хвостом хлестнул воздух — но только лишь воздух: Брадор без труда ушёл от удара тяжёлой режущей цепи. Совершил обманное движение, бросился в сторону, развернулся, ударил… Брызнули в разные стороны щепки. Рита уже стояла чуть выше на дощатом скате, и цепь летела к цели…

Эмили было страшно — до тошноты, до противного звона в ушах. Она понимала: если Рита сейчас погибнет, то вернётся к своей «жизни по ту сторону жизни» где-то у лампы — уже совсем в другом слое или витке Кошмара. И они потеряют друг друга навсегда…

Бой продолжался, казалось, уже очень долго. Противники определённо стоили друг друга: ещё никому не удалось нанести другому ни одной серьёзной раны. Рита, похожая на вихрь из сверкающих стальных пластин, двигалась быстро и непредсказуемо, каждый раз уходя из-под удара Кровопускателя, казалось, в последний момент и пользуясь большой инерцией тяжёлого оружия наставника, чтобы выгадать время для группировки перед атакой. И если бы её противником был не Брадор, который лучше других знал сильные стороны ученицы, схватка давно была бы завершена победой молодой Охотницы. Но юная энергия всё-таки постепенно начала уступать опыту и хладнокровию. Рита несколько раз едва не свалилась с крыши, перекатившись слишком близко к краю — у Эмили каждый раз едва не останавливалось сердце. Потом Брадору удалось крепко зацепить Риту шипами Кровопускателя — хорошо ещё, что по касательной. И тем не менее чёрная крыша расцветилась ярко-красными пятнами. Эмили стояла стиснув руки и кусая губы, и молилась Идону и всем неведомым богам, чтобы они позволили Охотнице выстоять.

Но Рита всё чаще ошибалась, движения её становились всё медленнее. Эмили уже с трудом заставляла себя смотреть на схватку, усилием воли запрещая себе отводить взгляд. И когда ситуация казалась уже почти безнадёжной, Саймон вдруг негромко сказал:

— В память о Людвиге.

Казалось, девушка в пылу боя никак не должна была услышать эти слова… И всё же, видимо, услышала. И это имя будто влило в неё новые силы. Рита с удвоенной яростью бросилась в атаку… И алый призрак, сломавшись, будто дерево под ударом топора, рухнул на залитые кровью доски.

Рита бросилась к нему, первым делом схватила Кровопускатель и отшвырнула подальше, потом упала на колени и протянула руки к наставнику, но тот уже таял, как клочок алого тумана, и подбежавшая Эмили скорее прочитала по губам, чем услышала:

— Нако…нец-то… Девочка моя… Я верил…

Рита сгорбилась и закрыла лицо руками. Сзади подошёл Саймон, опустился на колени рядом с девушкой и обнял её. Рита уткнулась ему в плечо и зарыдала.

— Всё уже, всё, — шептал Саймон, поглаживая её по голове. — Ты молодец, ты справилась, теперь этот старый пьяница ещё больше будет тобой гордиться…

— Вот что я думаю… — Эмили обошла Риту и Саймона так, чтобы перехватить взгляд бывшего церковного наблюдателя. — Может, всё-таки сначала вернёмся все вместе в подвал Зала исследований? А потом мы с Юри пойдём дальше. А то мало ли… Кошмар — штука нестабильная. А вдруг, пока мы идём к своей цели, что-то случится, и нас раскидает по разным слоям сна?

— Верно рассуждаешь, — согласился Саймон. Рита мгновенно перестала плакать, подняла голову и с надеждой посмотрела на Эмили.

— То есть мы сейчас… Пойдём к нему?

— Да, если никто не против. — Эмили оглянулась на Юри, но та только молча кивнула.

— Ох… Спасибо! — Рита вскочила на ноги и порывисто обняла подругу.

— Мне-то за что, — смутилась Эмили. — Как будто я у нас командир…

— Ты — проводник, — сказал Саймон, тоже вставая. — У тебя есть пропуск, поэтому у всех нас есть шанс попасть именно туда, куда нам нужно, а не туда, куда ведут нас Амигдалы.

— Ну… Может быть. Но всё равно, это не моя заслуга. Мне его просто подарили.

— Тени Ярнам подарили тебе эту кровь, потому что ты очень хороший человек, — странным голосом сказала Юри. — Думаю, ты — единственная из людей, кто удостоился такой чести.

— Как-то даже не думала об этом. — Эмили растерянно глянула на старшую напарницу. — Да это и не важно. Кровь есть у меня, значит, кровь есть у всех нас.

— По-моему, вот за такое отношение они тебя и выбрали, — усмехнулась Юри.


***
Холл Зала исследований с кроватями и алтарём был пуст: то ли Агнета и Анна просто куда-то ушли, то ли остались на другом слое Кошмара, который уже покинули Эмили со спутниками. Рита с Саймоном первыми нырнули в проход под саркофагом на лестницу, ведущую к камерам. Спустившись в полутёмный коридор, они услышали тихое неразборчивое бормотание.

— Тут ведь ещё и Тору, — дрогнувшим голосом сказала Рита, обращаясь к Саймону.

— Да, я видел его, — кивнул бывший наблюдатель. — Пытался поговорить с ним, но он меня не узнал.

— А меня вроде бы… — Рита коротко вздохнула и замолчала.

— Ну, это неудивительно, — усмехнулся Саймон.

— Что неудивительно… А, — Рита явно смутилась. — Так вы знали?..

— Я же наблюдатель, — Саймон добродушно хмыкнул. — А это означает что? — что я очень наблюдательный, да… Так что я знаю много чего и много о ком. Но иногда в этом знании… Слишком много печали.

— Я хотела выпустить его, — тихо сказала Рита. — Но не смогла открыть дверь.

— Мы ведь нашли в Зале исследований связку ключей, — напомнила Эмили. — Может, какой-то из них и подойдёт.

— Да, верно. Но сначала… Где мастер Брадор? — Рита глянула на Саймона.

— Ещё ниже. — Саймон указал на дверной проём, забранный решёткой. — Камера для особо опасных… Пациентов.

Рита, не говоря больше ни слова, бросилась в этот проём.

Эмили со спутниками последовали за ней.

— Кто там опять? — раздался из-за двери усталый раздражённый голос — видимо, узник услышал шаги, да ещё и не одного человека. — Что тут за нашествие в последнее… — Голос смолк, когда раздался скрип поворачиваемого ключа, а потом и дверных петель.

Саймон положил руки на плечи Эмили и Юри, молчаливо прося их чуть задержаться.

Из камеры раздался удивлённый, неуверенный тихий голос:

— Рита?..

И снова настала тишина.

Саймон первым медленно продолжил спуск и заглянул в дверь камеры.

Брадор и Рита стояли обнявшись, неподвижно и непоколебимо, будто собирались простоять так до скончания вечности. Скальп с рогами чудовища валялся на полу в шаге от них. Рита больше не плакала. Брадор больше не выглядел мёртвым заживо.

Наконец бывший узник заметил вошедших — и округлил глаза, узнав Саймона.

— Рита, дай нам с отцом поздороваться, — негромко сказал бывший наблюдатель.

Рита неохотно выпустила Брадора из объятий и обернулась.

— А вот обойдётесь, — сказала она, улыбаясь. У неё был такой ошеломлённый и счастливый вид, что Эмили едва не расплакалась, особенно переведя взгляд на лицо Брадора, который выглядел примерно так же.

— Старый шпион. — Брадор, улыбаясь, шагнул навстречу Саймону.

— Старый пьяница, — не остался в долгу тот и крепко обнял товарища.

— Как же мне надоело тебя убивать, ты не представляешь, — проворчал Брадор. — За такое время мог бы уже научиться хоть немного владеть оружием да давать достойный отпор.

— Как же мне надоело твое ворчание ещё при жизни, ты не представляешь! — Саймон картинно закатил глаза. — А теперь и после смерти его слушать на протяжении вечности. Убейте меня кто-нибудь, а?.. — Он обернулся к Эмили и Юри.

— Ишь чего захотел, — строго возразил ему Брадор. — От меня даже на тот свет не сбежишь. Буду тебя тренировать. Видел, какую Охотницу я вырастил из Риты?

— Видел, ещё как видел, — Саймон с энтузиазмом закивал. — Как она тебя отделала там, на крыше…

— Да, я помню этот сон. — Брадор посерьезнел, повернулся к Рите и положил ей руки на плечи. — Девочка моя… Я в полном восторге. Ты такая молодец! Горжусь тобой — ты просто не представляешь как!

— Спасибо, мастер Брадор. — Рита смутилась и опустила голову.

— И Людвиг гордился бы тобой, — тихо добавил Саймон. Брадор быстро глянул на товарища и кивнул.

— Пойдёмте пробовать ключи, — сказала Эмили. Ей было почти физически больно от того, что она знала — кто-то тут, всего в нескольких шагах, невыносимо страдает без малейшей надежды на прекращение своих мучений.

— Да, идёмте! — встрепенулась Рита. — Мастер Брадор, а вы знали, что Ямамура тоже здесь?

— Вроде бы я слышал его голос, — осторожно ответил Брадор. — Но, честно говоря, то, что я слышал… В общем, я надеялся, что мне это просто мерещится.

— Он там! — Рита выхватила у Эмили связку ключей и бросилась вверх по лестнице.

— Бедняга спятил, — вполголоса сказал Брадор Саймону. — И я понадеялся было, что он — часть моего личного кошмара.

— Нет, он на самом деле здесь. И Рита с ним говорила. Вроде бы он её узнал.

— Узнал? Ну, тогда всё может быть не так печально. Он, возможно, и не погрузился бы настолько глубоко в уныние, если бы не…

— Ну вот, может, она сможет его вытащить.

— Посмотрим. Хорошо бы если так. Хороший он парень.

— Хороший.


Всё разрастающаяся компания подошла к распахнутой двери в начале коридора. Эмили первой заглянула в камеру. Рита, что-то сбивчиво бормоча и тихо всхлипывая, куском ткани осторожно вытирала разбитый и поцарапанный лоб измождённого мужчины в восточном одеянии и круглых очках, а тот, неуверенно улыбаясь, время от времени поднимал руку и касался плеча, волос, щеки девушки, будто не в силах поверить, что она ему не мерещится.

— Ну вот почему ты такой глупый, Тору, — бормотала Рита. — Ну зачем ты так… Смотри, в царапины кирпичная крошка набилась, грязь… Глупый ты…

— Ещё какой глупый, — шептал Тору, закрывая глаза и улыбаясь уже мечтательно.

— Так, с этим всё в порядке, — заявил Саймон, отворачиваясь от двери. — Уф, по-моему, у меня на сегодня раз в сто превышена суточная норма сентиментальности. Пойдёмте, что ли, кого-нибудь побьём, развеемся…

— Давайте для начала познакомимся, что ли, — сказал Брадор. — С вами, госпожа, мы, кажется, были знакомы во времена Бюргенверта. Юри, если не ошибаюсь? — Бывшая служительница Хора кивнула. — А вы, юная леди, — тоже Охотница, как Рита? — Он слегка поклонился Эмили.

— Нет, — улыбнулась та. — И в самом деле, давайте найдём какое-нибудь более подходящее для бесед место, немного отдохнём, и мы вам всё расскажем.

— Хорошая мысль. — Брадор дёрнул Саймона за рукав. — Эй, церковный, с позволения сказать, медик, где тут у вас есть хоть что-то похожее на спокойное место?

— «Тут» — это не «у нас», — проворчал Саймон. — Вообще-то я никогда не работал в Зале исследований. И тем не менее, знаю тут пару подходящих кабинетов. Пойдёмте…


***
— Хм, ну что сказать… — протянул Брадор, выслушав рассказ Эмили. — Я очень сочувствую вам, мисс: вы сделали так много добрых дел для других, а ваша потеря так и осталась потерей. Но у вас ведь ещё есть шанс, вернувшись в мир яви, найти мужа там, живым и невредимым.

— Я уже не надеюсь, — тихо сказала Эмили, не поднимая взгляда. — За это время и за это путешествие я просто окончательно убедилась — пусть и в мире яви, и тем более в мире снов, возможно многое, но всё же… Остаётся и невозможное. И нужно смириться с этим. В конце концов, со мной уже и так случилось то, что считалось невозможным. — Она с улыбкой положила руку на живот. — У меня родится ребёнок. Я буду растить его, всеми силами оберегать от ужасов Охоты. И расскажу ему об отце. И тогда Кори будет жить вечно — в памяти нашего сына или дочери. И он всегда будет рядом со мной — я уверена, что наш ребёнок будет очень на него похож.

— Что ж, если бы могли хоть чем-то вам помочь, мы сделали бы всё, — сказал Брадор. — Даже невозможное. Но увы, от нас теперь мало что зависит. И в мире снов, и уж тем более в мире яви. Простите, мне очень жаль. Точнее, нам всем очень жаль.

— Вам ни к чему извиняться. Я понимаю, что вы обязательно помогли бы мне, если бы это было в ваших силах, — отозвалась Эмили. — По крайней мере, я рада, что у вас теперь всё хорошо — насколько это вообще возможно в Кошмаре.

— Кстати о Кошмаре, — вставил Саймон. — Знаете, у меня с недавних пор такое ощущение, что мы уже не в Кошмаре. То есть, по крайней мере, не в той реальности, в которой сидели запертыми уже Амигдалы знают как долго.

— А где же мы, в таком случае? — удивилась Юри.

— А ты не чувствуешь? — Саймон, прищурившись, уставился на бывшую коллегу. — Хотя… Ты же не пленница Кошмара, вряд ли для тебя это так заметно. В общем, в какой-то момент мне показалось, что… Мир как-то изменился, что ли… — Он поморщился и пошевелил пальцами, будто пытаясь нащупать в воздухе подходящую формулировку. — Не знаю, как объяснить. Чувство, какое бывает… Когда тебе снился кошмар, ты просыпаешься и в первый момент ещё не осознаёшь, что спал и видел плохой сон. А потом, через некоторое время, понимаешь… Знакомо это ощущение?

— Ох, да, — Рита закивала. — И правда… Что-то такое. А я и внимания не обратила. Очень уж обрадовалась. — Она покосилась на сидящего рядом Тору.

— Может, и так, — с сомнением протянула Эмили. — И что это означает?

— Что кто-то подарил покой хозяину этого Кошмара, ребёнку Матери Кос, — пояснил Брадор. — И я думаю, что не ошибусь, если предположу, что это и был ваш муж, который до этого освободил от заточения в Кошмаре Людвига и Марию.

— А куда же в таком случае подевался он сам? — спросила Эмили. — Почему мы не можем его догнать?

— Законы Кошмара известны только Амигдалам. — Брадор пожал плечами. — Думаю, ваши слои Кошмара всё же пересекались, и не раз, но вы не совпадали в одних и тех же местах по времени. И пытаться как-то предугадать поведение капризной материи мира снов — бессмысленная затея.

— Понимаю, — Эмили вздохнула. — Ну что ж, это означает, что нам пора возвращаться в мир яви. А вдруг вы правы, и я найду Кори там? Всё-таки наш мир более стабилен, хотя и на него уже влияет пространство снов, насколько я поняла.

— Надейтесь, мисс. Это всё, что вам остаётся, — вдруг тихо сказал Ямамура. — Иногда надежда преодолевает судьбу. — Он быстро глянул на Риту и снова опустил взгляд.

— Я так рада, что смогла познакомиться со всеми вами! — улыбаясь, сказала Эмили. — Только ради одного этого следовало бы погрузиться в Кошмар! И теперь так жаль с вами расставаться! Вряд ли мы ещё увидимся.

— Будем ценить то, что у нас было, — улыбнулась ей в ответ Рита. — Я тоже очень рада познакомиться с тобой. Знаешь… У меня ведь никогда не было подруг. В мастерской все женщины были старше меня, и скорее были для меня добрыми тётушками. Или не очень добрыми. — Она переглянулась с Брадором и хихикнула. — Удачи тебе, лёгких родов и здоровья ребёнку! От всего сердца.

— Спасибо, — прошептала Эмили, чувствуя, как на глаза снова наворачиваются слёзы.

— Ну вот, расстроили будущую маму! — нарочито сердито проворчала Юри. — Да, господа Охотники, нам и вправду пора. Вы, как я вижу, теперь прекрасно обойдётесь и без нас. Компания у вас тут подобралась отличная. Ну а если встретите Агнету — накостыляйте ей по шее. От моего имени.

— Да мы и от своего имени это с удовольствием сделаем, — улыбнулся Саймон. — Да, мы будем жить в этом новом мире и бесконечно благодарить вас и Амигдал за предоставленный второй шанс.

— Удачи вам, спокойных ночей и ясных рассветов! — сказала Эмили. — Пойдём, — повернулась она к Юри. — Не будем прощаться долго, а то… — Она шмыгнула носом.

— Да, идём. — Юри поднялась. — Господа, — она церемонно поклонилась троим старым Охотникам. — Мисс, — она улыбнулась Рите. — Всего вам наилучшего. Прощайте.

— Прощайте. — Уже не сдерживая слёзы, Эмили обнялась со всеми остающимися по очереди. — Я никогда вас не забуду. И ребёнку о вас расскажу. А это значит, что все вы будете жить вечно.

— Прощай, Эмили. Прощай, Юри.

Охотники встали и поклонились так, как было принято в старой мастерской.


— Ох, грустно… — вздохнула Эмили, идя следом за старшей напарницей по лестнице Зала исследований. — И страшно. А что если Амигдалы нас не выпустят?

— Мне тоже немного не по себе, — призналась Юри. — Но, думаю, всё будет хорошо. Тебе нужно только попросить их отправить нас домой. Думаю, они не откажут.

— Тогда это можно сделать прямо сейчас. — Эмили остановилась и вцепилась в руку Юри. — Ох, боюсь… А вдруг не получится? Ну да ладно, деваться-то некуда. — Она закрыла глаза и мысленно взмолилась:

«Пожалуйста, отпустите нас. Мы ещё не сделали всё, что должны были, в мире яви».

— О, смотри-ка, получилось, — довольно сказала Юри. — Открывай глаза, трусишка. Мы дома.

— Ой! — Эмили огляделась по сторонам. — Да ещё и сразу в Бюргенверте! Спасибо, спасибо! — Она, улыбаясь, подняла взгляд к небу, затянутому облаками. И ей почудилось, что в очертаниях одного из них она разглядела печальное женское лицо в обрамлении голубовато-белых извивающихся отростков — будто щупалец морского создания…

«Покойтесь с миром, Мать Кос и дитя. Надеюсь, Кори сделал всё как было нужно».

— Пойдём скорее. — Юри взяла Эмили за руку. — Кто его знает, сколько нас не было по времени мира яви! Мастер Виллем, наверное, уже начал беспокоиться. А может, даже проголодался. И согласится поесть. А что, почему бы и нет? Раз уж у нас невозможное стало случаться с такой завидной регулярностью…

Эпилог

Время во Сне текло странно — то тянулось, как долгая скучная зимняя дорога, то летело быстро, да ещё будто бы какими-то скачками, как панические мысли. Или же времени здесь не было вовсе, и ощущение его меняющейся скорости было вызвано скорее душевным состоянием Ферна?

…Обнаружив себя сидящим в кресле на колёсах, он даже не удивился. Он знал, что, освобождая Германа, тем самым предлагает на его место себя. Вот только кто примет его предложение, он не мог тогда даже предполагать.

«Безымянное Присутствие Луны, призванное Лоуренсом и его соратниками» — так вот какое ты на самом деле!

— Впрочем, почему это безымянное? Я буду звать тебя… Ну, скажем, Чарли. В честь моего старого друга. А почему бы и нет? Правда, я не знаю, какого ты пола… Но неважно. Если ты девочка — будешь Шарлоттой.

Лунный младенец (впрочем, узнав своего подопечного немного получше, Ферн перестал считать его младенцем — скорее, возраст его по аналогии с человеческим мог равняться восьми — десяти годам) никак не реагировал на своё новое имя. Ферн поначалу даже предполагал, что детёныш Великого не способен понимать человеческую речь, но постепенно убедился, что это не так: «Чарли» явно понимал, что опекун говорит ему, и демонстрировал некие реакции на его слова, только вот сам Ферн не мог понять, что же хочет сказать ему подопечный. Со временем он научился общаться с Чарли при помощи простых вопросов, на которые можно было ответить «Да» или «Нет», а подавать такие сигналы юный Великий научился довольно быстро.

Так о чём беседовали Ферн и неописуемое неземное существо, вольный или невольный виновник всех бед, творящихся в Ярнаме и в жизни самого бывшего Охотника?

О могуществе и его цене. О том, страшна или прекрасна истина. О жажде крови и жажде знаний. О слабости гнева и силе смирения. О щедрости нищих и алчности богачей. О неоднозначности всего, что существует в мире.

— Да, я понимаю — звериная сущность в человеке сильна, и жажда крови — очень сильное чувство. Но, знаешь, мне кажется, что такую же силу можно черпать и из других человеческих эмоций. Зачем тебе обязательно смерти и кровь? Питайся одержимостью музыкантов, художников, поэтов… Учёных, в конце концов, хотя это тоже, гхм, может быть опасно… Но всё равно — неужели вы, существа с разумом, стоящим на столь высокой ступени развития, не способны придумать способ растить детей, не проливая при этом реки человеческой крови, причём руками самих же людей? Некрасиво, друг мой, некрасиво…

Чарли слушал Ферна, лёжа перед ним на ковре из белых цветов, как огромный щенок; слабо шевелил щупальцами и иногда склонял голову набок, будто вслушиваясь внимательнее. Со временем Ферн научился улавливать исходящие от юного Великого волны настроения: любопытства, непонимания, несогласия… А иногда — смутного признания правоты человека.

Иногда бывший Охотник играл с Чарли на лужайке за кованым забором. Детёныш-Великий, как котёнок или щенок, прыгал по всей поляне за шляпой, которую ему бросал Ферн, или просто кувыркался среди цветов и выделывал различные кульбиты, а опекун подбадривал его взмахами рук. Тогда бывший Охотник впервые — нет, не услышал, конечно, а почувствовал всем телом, разумом, кровью в жилах и воздухом в лёгких, как смеются Великие… Это напоминало приятно отдающуюся во всём теле пульсацию, какую-то внутреннюю щекотку, будто Ферн хотел засмеяться сам, но никак не мог сосредоточиться на этом действии.

На что Ферн надеялся, ведя с юным Великим такие разговоры и пытаясь научить его просто радоваться жизни? Возможно, на то, что когда-нибудь, когда Чарли повзрослеет достаточно, чтобы покинуть заботливо сотканный для него старшими Великими кокон-Сон и выйти в мир яви, он вспомнит рассуждения наставника — и решит пойти каким-то другим путём?..

Пока же всё шло как всегда, с той лишь разницей, что хаос в Ярнаме теперь творился уже по другим, пока не понятным бывшему Охотнику причинам — Церкви Исцеления и кровослужений больше не было, но чудовищ на улицах почему-то не становилось меньше, и выглядели они, по рассказам нынешних Охотников, приходивших в мастерскую, совсем не так, как во времена Охоты Ферна, и становились всё опаснее.

Да, Охота продолжалась, и в мастерской постоянно появлялись новые Охотники. Ферн, который занял место и кресло Германа, и даже представлялся вновь прибывшим как Герман, давал новичкам советы и наставления, помогал с освоением нового оружия и инструментов Охоты. Роль наставника неожиданно пришлась ему по душе: ему нравилось беседовать с новобранцами, расспрашивать их о том, какими судьбами они попали в Ярнам и в мастерскую, рассказывать истории о старых Охотниках и былых Охотах…

Иногда в мастерской подолгу никто не появлялся, но и одиночество не тяготило Ферна: в наследство от Германа ему досталась библиотека — большая, но, к сожалению, не бесконечная; в конце концов Ферн перечитал все книги и от скуки принялся писать свою собственную. Он решил изложить на бумаге историю своей семьи, изменив имена и придав повествованию немного художественности. Иногда за работой над рукописью его заставали Охотники и интересовались, что же пишет их наставник; он отвечал, что задумал написать роман об истории семьи одного своего друга, Охотники уважительно качали головами и выражали робкую надежду когда-нибудь прочитать эту книгу. Ферн отшучивался, говоря, что пером владеет несравнимо хуже, чем пилой-топором.


Однажды очередная Охотница, войдя в мастерскую, рассеянно поздоровалась с Ферном и снова обернулась к дверям, что-то сосредоточенно высматривая в саду.

— Что там такое, моя дорогая? — спросил Ферн.

— А, ничего, — отозвалась девушка. — Просто показалось… Почему-то Кукла очень похожа на мою маму. Как будто её портрет в фарфоре.

Ферн оцепенел.

Кукла, его заботливая помощница и хранительница покоя в этом Сне, больше не походила на леди Марию: у его Куклы были тёмно-каштановые, отливающие медной рыжиной в свете свечей волосы и карие глаза…

Портрет… Чей портрет Ферн создал силой своего воображения, силой затаённой боли и глубоко спрятанной тоски по несбывшемуся и безвозвратно потерянному?

— Как… Как тебя зовут, дитя? — Ферн сам не узнал своего голоса.

— Элис, — с застенчивой улыбкой ответила молодая Охотница. Совсем юная… Ей ведь не больше восемнадцати, как она попала в этот кровавый водоворот Охоты?.. — Элис Ферн.


***
«Это невозможно. Невозможно!»

Когда Ферну удалось вновь обрести дар речи, он уточнил: «А маму как зовут?»

— Эмили, — охотно ответила девушка, подходя ближе. — Она заведует лечебницей в Старом Ярнаме. Она училась у последней из выживших учёных Бюргенверта и теперь применяет для лечения не кровь, а тайные знания в сочетании с традиционной медициной и народными средствами. К ней весь город ходит, — похвасталась Элис, — не только жители старых кварталов. Говорят, у мамы руки золотые.

«Ещё бы, — едва не вырвалось у Ферна. — А ещё — сердце. Сердце у неё золотое и горячее, как солнце».

Но он ничем не выдал своего волнения. Во всяком случае, очень хотел на это надеяться.

— А почему ты не помогаешь ей в лечебнице, а решила пойти в Охотники? — спросил он, надеясь, что голос звучит спокойно и естественно — не хрипло, не с дрожью. — Мать ведь наверняка за тебя переживает.

— О, мама, конечно, не в восторге, — грустно улыбнулась Элис. — Но она ведь и сама когда-то была Охотницей, пусть и недолго… После того как я родилась, мы с мамой несколько лет жили в Бюргенверте, и маме приходилось выезжать в город, чтобы раздобыть припасы. Бабушка Юри — это не родная моя бабушка, а просто мамина наставница по тайным знаниям, — к тому времени была уже старенькой, и мама запрещала ей ездить в Ярнам и оставляла сидеть со мной. А потом я подросла и стала тренироваться с оружием. И мама помогала мне. Она сказала, что я должна уметь сама за себя постоять… И других защитить, если понадобится. И подарила мне меч. В память об отце. — Элис коснулась рукояти Священного клинка над плечом. — Мама рассказывала, что папа был великим Охотником. Он пропал в конце одной из самых страшных Ночей Охоты. Мама даже в Кошмар погружалась, пыталась его разыскать. Но ничего не вышло. — Девушка скорбно наклонила голову. — Осталось нам с ней на память о нём только вот это. — Она сняла с шеи цепочку с кулоном и показала Ферну на раскрытой ладони.

Никогда за всю жизнь бывшему Охотнику не требовалось столько храбрости и самообладания, как в тот миг. Да, он уже понимал, что увидит, но всё же сердце будто бы взорвалось, и каждый нерв тела отозвался невыносимой болью.

На ладони Элис лежал серебряный кулон в форме переплетённых стеблей роз с одним распустившимся цветком в центре.

«Невозможно… Это ведь… Невозможно?..»

Он вскинул взгляд на лицо девушки — и тут же опустил, прикрыл веки, испугавшись, что Элис заметит в его глазах отсвет изумрудной зелени — точно такой же, какой сияли в полумраке мастерской её собственные.


Конечно, он ничего не сказал ей. Он был не готов. Пока не готов. Потрясение было так велико, что он даже не помнил, как распрощался с девушкой и какие советы дал по поводу использования нового кровавого самоцвета. В голове билась только одна мысль:

«Почему?»

Почему его дочь оказалась во Сне? Почему Великие призвали её на Охоту? Неужели Ферн недостаточно сделал для них?..

Почему она, невинное дитя, вынуждена нести груз грехов отца?

«Это нечестно, нечестно…»


Ферн не находил себе места. Он ездил в своём кресле взад-вперёд по мастерской, задевая стопки книг на полу и натыкаясь на стол и стулья. Камин почти погас, но бывший Охотник будто бы не замечал ни проникающей из сада зябкой сырости, ни тревожного запаха остывающих углей. Кукла несколько раз заглядывала в комнату и робко спрашивала, что случилось и чем она может помочь, но бывший Охотник даже не смотрел в её сторону.

Не мог. Просто не мог видеть знакомые черты на этом безупречно выполненном фарфоровом портрете. О, он-то полагал, что смертельные объятия юного Великого избавили его от былых чувств, присущих ещёживому Охотнику! Но сейчас всё вернулось с удесятерённой силой: любовь, тоска, жгучее беспокойство…

И ярость. Это пугало Ферна сильнее всего. Он снова злился на неё, на свою милую, нежную, бесконечно добрую Эмили. Да, он помнил клятвы, которые давал, сидя в Церкви Кошмара. Но оказалось, что никакими обещаниями, данными самому себе, невозможно сдержать эту жгучую обиду, эту подозрительность и лезущие в голову будто бы чужие мысли — предположения самых ужасных вещей.

«Почему она не сказала мне о ребёнке?»

Боялась, что младенец родится чудовищем? Ведь Ферн сам много раз говорил ей, что у Охотников не может быть детей. И вот она поверила и испугалась… Не понимала, что происходит, возможно, решила посоветоваться с кем-то… И пропала. А вскоре и сам он пропал, отправился в Кошмар, из которого вернулся уже не тем Ферном, которым был раньше. И именно тогда он принял решение, после которого у него уже не могло быть пути назад, в мир яви, где, возможно, его ждала Эмили.

Теперь он чувствовал себя мерзким подлым предателем, пусть и невольным. Он решил пожертвовать собой, чтобы освободить из плена Сна учителя, но оставил жену с ребёнком в разгар Охоты без помощи и защиты!

«О Великие, ну почему ваши игры столь жестоки?..»

А может, она боялась, что Ферн ей не поверит, не признает ребёнка своим? И дело даже не в его глупой ревности. Все Охотники знали это пророчество:

«И когда снизойдёт Великий, в чреве появится дитя».

Так вот в чём дело! Она боялась, что муж, как Охотник, всецело преданный делу Церкви, скорее отдаст её церковным врачам, чем станет прятать от них. Она наверняка узнала, что случилось с Арианной и её младенцем. Она боялась мужа!

Ферн схватился за голову и застонал.

Вот она, вывернутая логика Кошмара, его уродливо искажённая справедливость…

Его Эмили жива. У них родился ребёнок.

Но Ферн никогда не увидится с женой, потому что он — пленник Сна, а Эмили не имеет с ним связи.

И их дочь… Должна быть принесена в жертву? Искупительную жертву за прегрешения отца? Или это его, Ферна, расплата за украденные у судьбы мгновения счастья посреди проклятого умирающего Ярнама?

«Каждый Великий теряет своё дитя… И затем стремится найти ему замену».

Каждый Охотник теряет дитя. Несбывшееся, невозможное дитя.

Мария, Рита…

Элис.

Ферн торопливо выкатился на кресле из дверей мастерской и свернул в «верхний сад». Отсюда лучше всего было видно Луну — казалось, она висит в воздухе на расстоянии протянутой руки.

«Защити её, прошу, — молча взмолился бывший Охотник. — Я ведь забочусь о твоём ребёнке — позаботься и ты о моём. Пожалуйста… Памятью матери Кос».

По серебристому лику Луны пробежала тень, будто проплыло лёгкое облачко. Ферн моргнул несколько раз, будто бы в глаз попала пушинка. И между смыканиями век ему почудилось, будто он разглядел в причудливом рисунке лунных пятен лицо. Усталое и умиротворённое женское лицо в обрамлении извивающихся серебряных полос, то ли лент, то ли щупалец обитателя морских глубин…

«Невозможное может стать возможным, если не терять надежды. Иногда надежда преодолевает судьбу».


Примечания

1

Дикий, нелюдимый (фр.)

(обратно)

Оглавление

  • 1
  • 2
  • 3
  • 4
  • 5
  • 6
  • 7
  • 8
  • 9
  • 10
  • 11
  • 12
  • 13
  • 14
  • 15
  • 16
  • 17
  • 18
  • 19
  • 20
  • 21
  • 22
  • Эпилог
  • *** Примечания ***