Сферы влияния [Екатерина Коновалова] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Сферы влияния

Пролог

— Гарри!

В длинной душной комнате не было эха, звук как будто впитался в стены и исчез. — Гарри! — Гермиона позвала громче и до боли в суставах сжала рукоятку волшебной палочки в кармане куртки. На неё никто не смотрел.

Возле стен в ломаных, неестественных позах, скрючившись, лежали мужчины и женщины в грязных, помятых одеждах. Воняло потом, рвотой, мочой и чем-то сладким, о чём Гермиона даже думать не хотела.

Тенью скользнул мимо, прижимая к груди узкую стеклянную колбу, бледный тощий парень со злыми глазами. — Гарри! — повторила Гермиона, но уже значительно тише. И её снова никто не услышал.

Казалось бы, она, выпускница факультета отважных, не должна была бояться, но она боялась до стука зубов, до потных ладоней. Это место, эти больные люди, эта вонь пугали её больше Волдеморта и всех Пожирателей вместе взятых.

Неожиданно её взгляд выхватил в массе тел, конечностей и голов как будто знакомую вихрастую чёрную макушку.

Она на цыпочках пробралась в глубь комнаты, присела перед лежанкой и осторожно повернула Гарри на спину — и выдохнула сквозь стиснутые зубы. Это был не он.

Гермиона хотела было подняться и пойти искать дальше, но на несколько мгновений застыла, вглядываясь в незнакомое лицо и чувствуя, как подступают злые слёзы отчаяния. Парень, которого она со стороны приняла за Гарри, был, кажется, их ровесником. На нём был явно дорогой костюм, лицом он напоминал какого-нибудь учёного или художника, как их любят описывать в романах. И при этом от него несло рвотой, грязью и сладкой дрянью.

Два десятка опустившихся бродяг производили меньшее впечатление, чем один этот красивый парень, уничтожавший свою жизнь. — Иди нахер, Майк, — пробормотал парень, и Гермиона отскочила в сторону, сглатывая горько-солёный ком. Опять позвала слабым голосом: — Гарри!

За её спиной кого-то тошнило, в другом углу кто-то неожиданно запел на испанском. Худой парень с колбой снова проскользнул мимо, зыркнув на Гермиону с подозрением. — Гарри? — прохрипел снизу старик в зимней куртке с жёлто-серой бородой. — Слева был Гарри. Га-а-а-ри…

Он зашлёпал губами и затих, а Гермиона обернулась и прошла туда, куда указал старик.

Гарри она узнала не сразу.

На нём была маггловская одежда, старая, мешковатая, на несколько размеров больше. Очки он где-то потерял, и без них было очень заметно, что он сильно похудел за прошедшие два дня. Лицо напоминало обтянутый кожей череп. — Гарри, — прошептала Гермиона, касаясь руки друга. Его кожа была ледяной, на прикосновение он не отреагировал.

Гермиона достала палочку и сделала короткое, почти неощутимое движение, наводя лёгкие магглоотталкивающие чары. Плотнее сжала руку Гарри, но прежде, чем аппарировать, бросила ещё один взгляд на того парня.

Он теперь был не один. Рядом с ним на коленях стоял ещё один такой же, как Гермиона, гость в аду. Темноволосый полный мужчина в неуместно-светлом костюме-тройке пугающе спокойным, привычным, отработанным до автоматизма движением поднял парня за подмышки и прислонил к стене, вытащил из кармана шприц.

Мгновение — и они с Гарри рухнули на жёсткое каменное крыльцо особняка 12 по площади Гриммо.

Дверь открылась, и Рон тут же подхватил Гарри под мышки и втащил внутрь.

Гермиона зашла сама, закрыла за собой дверь, наложила дополнительные защитные заклинания и тут же оказалась в объятиях Джинни. — Ты нашла его…

Она всхлипнула, но быстро взяла себя в руки и спросила: — Что делать?

Гермиона прошла в гостиную, на полу которой Рон уложил Гарри, и сдержала честное, но постыдное: «Я не знаю». У неё не было ни одной идеи, что именно Гарри принял — и как его лечить.

Рон и Джинни смотрели на неё со спокойной надеждой. Они не сомневались, что Гермиона что-нибудь придумает. Она ведь знает всё на свете.

Тот мужчина в светлом костюме точно знал, как помочь своему родственнику или другу, знал, что делать.

Гермиона отогнала лишние мысли и, решительно направив в лицо Гарри волшебную палочку, произнесла: — Энервейт.

Гарри дёрнулся, задрожал всем телом, на губах выступила серая пена. Джинни бросилась к нему, схватила за голову, Рон растерянно шагнул назад. — Энервейт, — повторила Гермиона, надеясь, что стук зубов не собьёт заклинания.

Они не могли отвезти Гарри в больницу св. Мунго. Не могли позволить хоть кому-то узнать о том, что герой волшебной Британии, великий Гарри Поттер, победитель Волдеморта — наркоман.

На третьем заклинании Гарри открыл глаза, закашлялся, его тут же стошнило, но он сумел произнести очень слабо: — Джин?

Выдержка Джинни оказалась превосходной: ни обвинений, ни объятий. — Что болит? — спросила она спокойно. — Всё, — ответил Гарри неразборчиво.

Гермиона трясущимися руками открыла волшебную сумочку и, порывшись, достала кроветворное зелье. Она не знала ни одного способа избавить друга от той дряни, которую он в себя закачал, но могла помочь его организму бороться.

Через два часа, после ещё одного «Энервейта» и двух порций зелья, Гарри стало легче. На щеках выступил румянец, зрачки снова стали реагировать на свет, кожа потеплела. Рон заклинанием перенёс его в спальню на втором этаже и уселся на табурет возле постели, всем своим видом показывая, что с этого места его не сдвинет и горный великан. — Я посижу, — сказал он сухо.

Джинни отпустила руку Гарри и первой вышла из комнаты — на каких бы тайных ресурсах ни держалась её выдержка, эти ресурсы подходили к концу.

Гермиона колебалась ещё некоторое время, потом сказала: — Если что — «Энервейт». И сразу зови меня, — и вслед за Джинни спустилась вниз. — Я здесь.

Джинни ждала её в столовой, сжавшись в комочек в кресле у окна. Гермиона подошла к ней, и Джинни жалобно спросила: — Зачем он это сделал?

Гермиона села на подлокотник кресла, но ничего не ответила.

После войны их жизнь была сказочной, даже как будто карамельно-пряничной. Все были счастливы. Солнце светило ярко. Они победили. Спасли свой мир. Выжили. Уничтожили врага раз и навсегда.

Они имели и право, и повод гордиться собой и праздновать победу.

Наверное, это было самое счастливое время — год после победы. Гермиона, Гарри, Рон, Джинни и многие другие вернулись на последний курс в Хогвартс и с головой погрузились в обычную школьную жизнь. Никогда ещё не было так приятно учить новые заклинания, ходить в Хогсмид, смеяться вместе с друзьями. Гарри, как и остальные, жил обычной жизнью школьника. Трансфигурировал столы в свиней, воевал с кусачими тентакулами и шипастыми раффлезиями, а в свободное время играл в квиддич или утаскивал куда-нибудь Джинни под недовольное бурчание Рона.

А второго мая тысяча девятьсот девяносто девятого покончил с собой Джордж Уизли.

Пришёл на празднование дня победы в школу, сказал, что хочет немного побыть один, а потом прыгнул с Астрономической башни.

Его нашли спустя два часа — бездыханного, похожего на сломанную куклу — и на своего брата-близнеца. Фред выглядел в смерти точно так же и точно так же едва различимо улыбался навсегда застывшей улыбкой.

Гермиона взяла на себя организацию похорон — потому что больше было некому. Миссис Уизли едва держалась на ногах и постоянно плакала, мистер Уизли за час постарел на пятнадцать лет, сгорбился и всё повторял: «Они снова вдвоём». Билл, Флёр, Перси, Чарли — остальные Уизли тоже были разбиты. Рон, кажется, держался крепче всех, монотонно исполняя поручения Гермионы вместе с Гарри. Похоронили Джорджа на кладбище в Оттери-Сент-Кэчпоул, недалеко от Норы, рядом с Фредом, под одним могильным камнем на двоих.

На следующий день исчез Гарри.

Гермиона сглотнула, потому что совершенно не хотела даже пытаться ответить на вопрос Джинни о том, зачем он это сделал.

Он начал «это» делать ещё тогда, три года назад. Просто в этот раз он зашёл дальше обычного и дошёл до жёстких наркотиков в грязном притоне на окраине Лондона. Раньше он ограничивался тем, что сам называл «травкой», и уверенно заявлял, что он просто расслабляется и отдыхает. Глупо, но только теперь, через три года, Гермиона смогла признаться себе: её лучший друг — действительно наркоман. — Он мне пообещал… — сказала Джинни, так и не дождавшись от Гермионы ответа на свой бессмысленный вопрос (и, возможно, думавшая о том же). — Пообещал, что прекратит всё это. Мы говорили на прошлой неделе, и он обещал, что всё изменится. Он…

Голос Джинни дрогнул и сорвался, она закашлялась, и Гермиона сжала её холодную ладонь. — Он сделал мне предложение, — после долгой паузы закончила Джинни.

Гермиона выдохнула и напомнила себе, что не имеет никакого права заплакать — если ещё и она лишится последних капель выдержки, они не справятся с этим. — Ты согласилась? — спросила она, не в силах повернуться и посмотреть на Джинни.

Её ответ был едва различим, но очевиден — конечно, согласилась и, конечно, поверила в то, что всё будет хорошо. — Я хочу убить этого жирного борова, — прошипела она, резко переходя от полной апатии к гневу. — Ты зря меня остановила тогда. — Это был выбор Гарри, а не… кого-то ещё. Его не заставляли. И ты не можешь просто… — Стоило бы.

Гермиона не стала говорить о том, что если бы Гарри не нашёл лёгких наркотиков у своего маггла-кузена Дадли Дурсля, он нашёл бы их где-то ещё и у кого-то ещё. И этот кто-то, возможно, не стал бы о нём заботиться, как это делал Дурсль.

Тогда, после похорон, Гермиона, Рон и Джинни искали Гарри почти три дня. Она уже точно не помнила, кому из них принадлежала идея заглянуть в дом его родственников, в дом номер четыре по Тисовой улице, город Литтл-Уингинг.

Гермиона была здесь однажды и запомнила типичный опрятный домик, отделанный белыми панелями, с кирпичным крыльцом и ровным газоном. После визита Пожирателей он превратился в обугленные развалины. Обойдя их кругом и позаглядывав в тёмные провалы, раньше бывшие комнатами, они уже собрались отправиться на дальнейшие поиски, как услышали шум подъехавшего автомобиля и увидели выбирающегося из него бритоголового здоровяка. — Это же его кузен, — воскликнул Рон и первым рванул к машине.

Здоровяк при виде Рона как-то сжался, втянул голову в плечи и протараторил на одном дыхании: — Круто-что-вы-здесь-его-бы-забрать-надо. — Что? — переспросил Рон, Гермиона быстро уточнила: — Где Гарри?

Здоровяк (Гермиона всё-таки сумела тогда вспомнить его имя — Дадли) коротко выдохнул и повторил раздельно: — Его бы забрать надо… Он, эта, там.

Аппарировать «туда» было невозможно, поэтому пришлось садиться в машину Дурсля. Полчаса неспешной езды — и они остановились возле старого каменного дома с запущенным газоном и грязными стёклами в узких окнах. — Там он.

Гарри сидел на кухне, в обшарпанном кресле, и странно, нездорово улыбался. Напротив него на табурете сидела очень худая, с длинным и неприятным лицом женщина в выцветшем халате. — Они его заберут, — сказал Дадли женщине. Та поджала губы, встала с табурета и скрестила руки на груди: — Уж постарайтесь. Нам хватает проблем и без него.

Джинни кинулась к Гарри, Рон растерянно затоптался на пороге, а Гермиона спросила: — Что с ним?

Дадли опустил глаза и снова вжал голову в плечи, пряча и без того очень короткую шею. — То, что и должно было произойти, учитывая его наклонности, — отчеканила женщина. — Он всегда был… всегда обладал порочными наклонностями. — Да как вы смеете?.. — начал было Рон в ярости (он, кажется, тоже догадался, что женщина — ненавистная тётушка Гарри), но Гермиона его прервала: — Где он взял это?

Не нужно было уметь читать мысли, чтобы понять ответ по лицу Дадли. — Ты дал?

Женщина схватилась за сердце и осела на табурет. — Дадличка…

Пока Джинни, как умела, приводила Гарри в чувство, Гермиона и Рон вытрясли из «Дадлички» информацию о том, что произошло. Запинаясь и то и дело закусывая язык, он рассказал, что использует старый дом на Тисовой улице как точку встречи с людьми, у которых покупает наркотики. Что сегодня утром он вместо дилера встретил там Гарри. И что после долгого разговора предложил ему расслабиться («Я не давал ему ничего серьёзного! Это же просто…», — оправдывался он). Что Гарри стало очень плохо, и он потерял сознание.

В конце концов, стоило сказать Дурслю спасибо за то, что он не бросил Гарри на улице, а привёз к своей матери, а потом ещё и вернулся на Тисовую улицу — посмотреть, не придут ли за ним волшебники.

После этого был долгий, очень долгий перерыв — и новое исчезновение. Гарри то снова становился самим собой: успешно сдал экзамены в школу авроров, отлично учился, признавался Джинни в любви, шутил и смеялся, то вдруг, в выходной, пропадал, возвращаясь вечером на негнущихся ногах и с пустыми, ничего не выражающими глазами.

Джинни, с которой они жили вместе на площади Гриммо, боролась, спорила, просила и плакала — и Гарри обещал, что всё прекратится, что это был «последний раз».

А этот «последний раз» привёл его в притон — Гермиона понятия не имела, что произошло накануне, но, очевидно, это было слишком сложно для него, и он с этим не справился. — Я пойду сделаю чай, — сказала Джинни. Гермиона кивнула.

Она осталась на площади Гриммо до следующего утра, после чего вернулась в свою небольшую квартиру в Белгравии, одном из самых тихих и приятных районов Лондона — её зарплаты министерского работника вполне хватало на то, чтобы оплачивать аренду.

Они с Роном так и не съехались и не начали жить вместе, предпочитая встречаться то у неё, то у него. Гермиона с трудом воображала себя в роли примерной жены, а Рон не настаивал — в конце концов, у них была уйма времени, можно было не торопиться.

До вечера она почти ничего не делала, а потом рано легла спать — прошлой ночью ей так и не удалось заставить себя закрыть глаза хоть на несколько минут. Во сне, разумеется, пришли кошмары. Старые — поместье Малфоев, безумная Беллатриса, вырезающая у неё на предплечье слово «грязнокровка», битва за Хогвартс. И новые — душная, отвратительная комната, заполненная человеческими телами, Гарри с пеной на губах и тот красивый юноша, которого пытался привести в чувство мужчина в слишком светлом костюме.

Часть первая. Границы дозволенного

Глава первая

Утро понедельника встретило Гермиону шелестом дождя за окном, горячим Роном, который по обыкновению перепутал её с плюшевым медведем и прижал к себе посреди ночи, и отвратительным настроением.

Будь её воля, она в этот момент спрятала бы голову под подушку, отодвинула бы Рона, чтобы не было так жарко, и заснула бы до вечера.

Выходные вымотали её морально и совершенно не дали возможности подготовиться к новой неделе. — Рано ещё, — пробормотал Рон в полусне.

Гермиона с сожалением посмотрела на часы и поняла, что это ему рано, а ей — как раз пора вставать. — Пять минут полежи, — Рон открыл глаза, несколько раз сонно моргнул и улыбнулся. — Или десять.

Гермиона вздохнула, потёрлась лбом о его плечо и с сожалением сказала: — Даже две не полежу.

Чтобы не попасться в давно знакомую ловушку, она не стала целовать Рона, ограничившись чмоканьем в курносый нос, и вывернулась из-под его руки.

Сразу же стало холодно, но Гермиона, преодолев искушение влезть в тёплый халат, отправилась в душ.

После прохладной воды и трёхминутной чистки зубов сознание прояснилось, настроение улучшилось, а погода за окном показалась уже не такой отвратительной.

Рон, который уходил на два часа позже неё, уже снова уснул, и она тихо собралась. — Причешись, — посоветовало зеркало в прихожей.

Гермиона критически оглядела завязанный на скорую руку пучок, поправила одну прядь и сообщила: — Сойдёт.

Зеркало помутнело, похоже, от стыда, а Гермиона направилась к камину и переместилась в Министерство.

И едва не наткнулась на дежурного аврора Поттера. Он вздрогнул и сделал шаг назад. Гермиона поджала губы. Не будь он сейчас на службе, она, наверное, не удержалась бы и высказала бы всё, о чём думает, но сейчас вынуждена была ограничиться коротким: — Позже.

Гарри кивнул — разумеется, он догадывался, что его ждёт выволочка от каждого из друзей.

В кабинете Гермионы было тихо и солнечно — зачарованное окно работало исправно, показывая нежаркий летний день. — Привет, Гермиона, — улыбнулась её соседка и коллега Пенелопа Кристалл, — как выходные?

«Вытаскивала одного идиота из задницы мира», — мрачно подумала Гермиона. Начавшее было подниматься настроение снова рухнуло вниз, едва она вспомнила притон. — Неплохо, — ответила она нейтрально. — А твои?

Вместо ответа Гермионе под нос сунули блюдо с домашними пончиками — Пенни питала слабость к сладкому и к процессу его приготовления. Гермиона незаметно попыталась ощупать талию — её пугала мысль о том, что сочетание сидячей работы и сладостей приведёт к тому, что она растолстеет. Пенни подобным не заморачивалась, говоря, что лучше быть толстой и счастливой, чем тощей и грустной. Толстой она не была. А счастливой — однозначно.

Гермиона предпочла бы работать одна, но не имела такой возможности, и Пенни была лучшим вариантом напарницы. Они обе работали в Отделе борьбы с неправомерным использованием волшебства, одном из ключевых отделов Департамента магического правопорядка. Что бы ни происходило в мире магии, магглы не должны были о нём узнать. Детское баловство или мошенничество с использованием магии — каждый случай требовал внимательного изучения, расследования и ликвидации последствий.

Параллельно с основной работой Гермиона добровольно вызвалась разбирать архив ДМП и классифицировать законодательные акты, по которым жила Волшебная Британия. Это было муторное, скучное, но необходимое дело — чтобы общество функционировало, оно должно регулироваться понятными, доступными, прозрачными законами, а тысячелетней давности акты, написанные на латыни, под определение «доступные» или «понятные» не подходили.

Первые годы после победы новый Министр магии Кингсли Шеклболт был занят восстановлением страны: нужно было не только выявить приспешников Пожирателей и определить им меру наказания, но и отстроить разрушенные объекты, обновить защитные чары, убедить волшебников, что они снова могут спокойно спать в своих постелях и что за попытку поесть мороженого в кафе на Косой аллее больше не убивают.

Поэтому после окончания Хогвартса Гермиона занялась не тем, к чему стремилась, — правами угнетённых магических существ, — а аналитической работой в одном из отделов Департамента магического правопорядка. Кингсли лично объяснил ей, что не может сейчас позволить себе разбрасываться кадрами и отправлять заведомо умную волшебницу в бесперспективный и пока не слишком важный отдел контроля за магическими существами.

Гермиона хотела было спорить, объяснить, что домовые эльфы, вейлы и оборотни — это отнюдь не «бесперспективно», что они угнетены и страдают, но Кингсли протянул ей свиток пергамента. Гермиона развернула его и увидела длинный список имён. — Что это? — Дети, — ответил Министр. — Дети, оставшиеся без родителей или близких родственников, не связанные с миром магглов и лишённые минимальной социальной защиты, потому что в нашем мире нет и никогда не было приютов.

В списке было более ста пятидесяти имён. — Магические существа имеют крышу над головой, знают, где добыть еду или как на неё заработать, у них есть поддержка общин или кланов. В отличие от этих детей. Учись расставлять приоритеты, Гермиона.

Детьми Гермиона и занялась тогда. Не ими самими, правда: у неё было подозрение, что она едва ли справится с ролью няньки для ста пятидесяти магически одарённых ребят в возрасте от полугода до пятнадцати лет. Она занялась организацией приюта и подобия социальной службы, поставила на уши всё магическое сообщество и за год сумела найти семьи для всех ста пятидесяти детей, а также организовала систему контроля за их благополучием.

В то время у неё появился неожиданный, временами неприятный, но полезный соратник — Нарцисса Малфой. Она появилась на пороге крошечного кабинетика Гермионы в один из дней, прошла внутрь, поджав губы, без спросу взмахом палочки освободила себе место на стуле и села на краешек. — Миссис Малфой, у нас не назначена встреча, — холодно сказала Гермиона, чувствуя, как по позвоночнику стекает холодная капелька пота — она смотрела на узкое холёное лицо, а видела перекошенную гримасу страха и отчаянья, как тогда, в поместье Малфоев. — Простите за вторжение, мисс Грейнджер, — уронила миссис Малфой с таким видом, словно делала Гермионе большое одолжение, начиная разговор. — Но у меня к вам деловое предложение, от которого вы вряд ли захотите отказаться.

Гермиона не позволила себе резко ответить: «У меня нет общих дел с Пожирателями Смерти», — хотя ей этого очень хотелось. Но миссис Малфой была оправдана судом, а значит, нельзя было бросать ей обвинения в лицо. — Прошу вас высказаться кратко, миссис Малфой, у меня мало времени. — С удовольствием, — миссис Малфой улыбнулась короткой, закрытой улыбкой, не показывая зубов, и заговорила: — Вы занимаетесь сиротами сейчас, мисс Грейнджер. Позвольте сказать, что у вас ничего не выйдет. Вы… пытаетесь навязать волшебникам точку зрения магглов, строите приют, — на этом слове она едва заметно поморщилась, — но мы не магглы, мисс Грейнджер. Наши дети не растут в приютах. — Это не деловое предложение, — заметила Гермиона. — Скоро будет. Позвольте мне помочь вам… в этой работе. Помочь детям. Я знаю всех наиболее влиятельных британских и зарубежных дельцов, всех, кто готов оказывать вашему делу поддержку. Я знаю представительниц всех женских клубов. Всех ассоциаций. И знаю, как с ними обращаться. С моей помощью вы найдёте семьи для всех своих подопечных, и потребность в приюте исчезнет.

Гермиона сомневалась. Даже если от миссис Малфой мог быть толк, она не хотела её помощи. Она не хотела находиться в одном здании с кем-нибудь по фамилии Малфой. И точно не с теми её представителями, которые смотрели, как её пытает Беллатриса. — Что взамен?

Миссис Малфой прикрыла рот маленькой ручкой с отполированными почти прозрачными ноготками. — Мисс Грейнджер, разве мы можем говорить об обмене услугами, когда на кону стоят жизни сирот-волшебников? — если бы не её совершенно холодный взгляд, Гермиона бы ей поверила. — Миссис Малфой, не тратьте моё время попусту. Я с трудом верю в ваше бескорыстие. Вас интересует восстановление репутации, не так ли?

Гермиона отвела взгляд, почувствовав, что от этой женщины её начинает тошнить — причём дело было не в её поведении и не в том, что она сейчас пытается влезть в доверие к новому правительству, в то время как её муж сидит в Азкабане, а сын под домашним арестом. Возможно, причина была в слишком густых духах. Или в совершенной уверенности в своей правоте. — Ваше предложение кажется мне слишком обременительным.

Миссис Малфой на полдюйма опустила подбородок и произнесла тихо: — Дайте мне знать, если измените своё решение, мисс Грейнджер. Спасибо за то, что уделили время.

Гермиона думала две недели, прежде чем написать ей короткую записку — её гриффиндорский дух восставал против того, чтобы жертвовать интересами дела ради заботы о собственном комфорте. Да, ей была неприятна миссис Малфой, но если она хотела и могла помочь детям — ей нужно было дать такую возможность.

Миссис Малфой, несмотря на уничтоженную репутацию, сумела сдвинуть с мёртвой точки неповоротливую машину и запустила процесс, над которым так билась Гермиона. В том, что все дети нашли новые семьи, как минимум наполовину была именно её заслуга.

Когда последний ребёнок обрёл новый дом, а Гермиона закончила отладку системы контроля за приёмными родителями, казалось, что их общение с миссис Малфой должно было закончиться. Но этого не произошло. Гермиона всё ещё не любила её, но по-своему уважала, хотя бы за острые зубы и несгибаемую волю.

Несмотря на то, что серьёзных происшествий не было, Гермионе в этот день так и не удалось обрести хорошего расположения духа. И только после обеда она позволила себе задуматься о причинах своей нервозности.

Да, выходные прошли ужасно, да, Гарри напугал и разозлил её, но дело было отнюдь не в этом.

Вечером ей предстояла встреча, которой она и ждала, и страшилась.

В шесть она закончила дела и, попрощавшись с Пенни, вернулась домой. Тщательно расчесалась, переоделась в маггловскую одежду, выбрав обычные джинсы и клетчатую рубашку, и аппарировала на задний двор небольшого опрятного двухэтажного коттеджа на южной окраине Лондона. Задняя дверь сразу же открылась, и Гермиона очутилась в маминых объятиях, спрятала лицо на плече и замерла, вдыхая самый родной запах на свете. — Всё хорошо, милая, — прошептала мама и погладила её по волосам, как делала в детстве.

Гермиона отстранилась, вытерла непрошенные слёзы и вошла в дом. Она бывала у родителей очень редко, и каждый её приход был и праздником, и наказанием. Ходить по комнатам родного дома, зная, что она в них — всего лишь гостья, было больно.

Мама усадила её за стол в гостиной, налила чаю, порезала на кусочки лимонный пирог. — Хорошо выглядишь, — сказала Гермиона, адресуя реплику скорее столу, чем маме. Та рассмеялась, не поверив комплименту, и спросила: — У тебя всё в порядке?

Она начинала с этого вопроса все их разговоры последние три года, с тех пор как снова обрела память. — Да, мам, — так Гермиона отвечала каждый раз.

Потом — набор обычных тем. Работа («Как обычно, её много»). Рон («Балбес!»). Здоровье («Ты похудела», — «Я только и делаю, что ем»).

Отвечая, Гермиона позволяла своему взгляду скользить по комнате, выхватывая мелкие детали и подробности быта родителей: папин любимый томик Шекспира на подлокотнике кресла, мамины записи и наброски для статьи, свежие цветы на верхней крышке фортепиано, вчерашняя газета. — Он на конференции, да? — рискнула спросить Гермиона.

Вместо ответа мама сжала её руку и сказала тихо: — Он отойдёт, вот увидишь. — За три года не отошёл…

Стирая родителям память, Гермиона не сомневалась в своём решении — она должна была так поступить. И она спасла их — меньше чем через месяц их дом разрушили Пожиратели Смерти. Восстановить память было труднее, но и с этим Гермиона справилась, однако она не рассчитала одного — того, что её не простят. Мама была слишком рада её видеть тогда, а папа…

Твёрдый, спокойный, надёжный папа, обретя вновь воспоминания, посмотрел на Гермиону тяжёлым взглядом и сказал: — Я не так тебя воспитывал.

Гермиона начала было свою хорошо продуманную речь о безопасности, но не сумела договорить и первое предложение — щёки опалило стыдом. — Очевидно, ты не зря училась на факультете безрассудных авантюристов, Гермиона, — он сделал паузу и добавил: — Я разочарован в тебе.

Это были самые неприятные и самые страшные слова, которые можно было представить, как тогда показалось Гермионе. Но она ошиблась, потому что последовавшие за ними были ещё страшнее: — Ты можешь оставаться в моём доме. Можешь приходить, если пожелаешь. Но не обращайся ко мне. У меня дочери нет.

Первое время она пыталась выпросить прощение, взывала к логике, к чувствам, плакала. А потом стала приходить реже, подгадывая дни, когда папы не было дома, как сегодня. — Иногда нужно больше времени, — мама снова сжала её руку, Гермиона кивнула.

Они разговаривали ещё час — всё так же ни о чём.

К себе Гермиона вернулась поздно, к ночи. Рона не было — он не так уж часто оставался у неё на ночь, предпочитая свою берлогу в конце Косой аллеи.

Обычно она радовалась одиночеству, но сегодня ей больше всего на свете хотелось, чтобы её кто-то обнял и пожалел. Однако она не успела поддаться унынию — в окно влетела сова и бросила ей в руки конверт с министерской печатью. Внутри оказалась короткая записка:

«Зайди ко мне завтра с утра, есть важный разговор. Кингсли».

Глава вторая

К Кингсли в кабинет Гермиона перешла через камин. Он сверкнул белозубой искренней улыбкой, от которой так и не смог избавиться за три года в политике, и размашисто махнул рукой, указывая на удобное кресло для посетителей (для желанных посетителей — Гермиона знала, что для нежеланных Министр трансфигурирует кресло в жёсткий табурет). — Здравствуй, Кингсли, — с обычной осторожностью произнесла Гермиона, расправляя мантию.

На самом деле, ей было непросто общаться с Министром магии так, запросто, но иного обращения Кингсли не принимал и не понимал, всякий раз напоминая: «Мы же члены Ордена». — Что-то случилось? Я поняла из записки, что дело срочное…

Кингсли задумчиво потёр ухо, где раньше блестела знаменитая серьга, от которой пришлось избавиться ради министерского кресла, и ответил: — Не срочное. Но важное.

Он замолчал, что-то обдумывая, снова потёр мочку уха, выдохнул и произнёс: — Однажды ты уже сумела блестяще воплотить в жизнь план Дамблдора. Ты знаешь, о чём я говорю. Мне нужно, чтобы ты сделала это снова. — Помогла уничтожить крестражи? — уточнила Гермиона и тут же добавила: — Извини. Нервное. — Мы не скоро ещё сможем спокойно говорить об этом. Все мы, — помрачнел на мгновение Кингсли. — Нет. В этот раз план более… — Жизнеутверждающий?

Гермиона сглотнула — её до сих пор бросало в дрожь при воспоминании о том, как, сидя в палатке, она до изнеможения листала книги, вглядывалась в символ на странице «Сказок барда Бидля», вновь и вновь стискивала цепочку медальона Слизерина и пыталась понять, что хотел сказать великий волшебник Альбус Дамблдор, какой оставил намёк троим перепуганным недоучившимся подросткам. — Однозначно, — Кингсли поднялся со своего места и отошёл к камину, стукнул по нему палочкой, блокируя вход, и начал говорить: — Альбус Дамблдор был великим волшебником и удивительным мыслителем. Если бы он пережил войну, наш мир стал бы ещё лучше, чем он есть сейчас. Боюсь, в нашем времени уже не будет такого мощного ума и такой искренней души, какими был наделён он.

Гермиона опустила глаза вниз, на собственные сложенные на коленях руки — слышать такие слова от хитроватого, азартного, храброго и немного взбалмошного Кингсли Шеклболта было непривычно, и ещё непривычней был его тон — наверное, когда-то таким тоном христианские апостолы рассказывали об Иисусе. — На собраниях Ордена мы часто говорили о том, каким видим мир после победы над Волдемортом. Дамблдор надеялся, что наступит новая эпоха — расцвет волшебного сообщества, настоящее возрождение из пепла косности и ограниченности. Три года мы делали всё возможное, чтобы выйти хотя бы на тот уровень, на котором были до начала войны. Нам это удалось. И пришло время начать делать то, чего хотел Дамблдор.

Гермиона нахмурилась — она не могла сказать, в чём дело, но в груди что-то неприятно сжалось. Её способности к прорицаниям были отвратительны даже на общешкольном уровне, но сейчас она была уверена, что испытывает очень нехорошее предчувствие. — Кингсли, я ошибаюсь, возможно, но разве профессор Дамблдор говорил не о всеобщем равенстве и любви? — И о них тоже, — Кингсли грустно улыбнулся. — Он не сомневался в том, что любовь спасёт мир, но мы едва ли можем что-то сделать с этим на законодательном уровне, — он хмыкнул, разом избавляясь от грусти и мрачной задумчивости, развернулся, снова сел за стол и опять улыбнулся, в глазах его блеснул радостный, озорной огонёк. — В первую очередь Дамблдор говорил о вреде изоляции. Сейчас мы — дикое племя, запертое среди немагического сообщества. Если бы мы были частью всеобщего мира, Волдеморта и его сторонников не было бы. Если бы не было идеи превосходства над магглами, Статута о Секретности, нелепых переодеваний в магглов и постоянной работы команды обливиаторов, мы не переживали бы одну за другой две страшные войны.

— Мерлин, — пробормотала Гермиона, — ты же не хочешь сказать, что… — Конечно, нет, — он откинулся на спинку кресла, — мы не пойдём к магглам и не объявим о своём существовании. Но мы начнём сотрудничество — более активное, чем сейчас.

Гермиона ничего не ответила. Она сама разбиралась в старых законах, составляя архив, и знала, что волшебникам нужно было многое изменить. В конце концов, у них так и не было отменено рабство! Но в то же время она помнила свой шок, когда впервые услышала о волшебстве. И шок своих родителей. Это было и радостно, и страшно. Родителям, наверное, даже скорее страшно. Сейчас она вполне могла понять, как тяжело им было поверить в то, что совсем рядом есть невидимый мир, полный волшебства, населённый диковинными и опасными существами, мир магов, способных перемещаться мгновенно на огромные расстояния, читать и менять чужие мысли, открывать любые замки, в конце концов. Очень хотелось напомнить, что в истории было немало примеров, когда волшебники пытались обнаружить себя, но она понимала, что, раз Кингсли вызвал её, значит, он уже принял какое-то решение. И ей как сотруднику Министерства придётся подчиниться — даже притом, что пока сохранялась видимость доверительной беседы. — Я понимаю твои сомнения. Скажу честно, я бы предпочёл поручить это дело кому-то из старшего поколения Ордена, тому, кто… — Слышал всё от самого профессора Дамблдора, да? — предположила Гермиона.

— Но таких почти не осталось. Не Флетчеру же поручать. Ты знаешь маггловский мир, и при этом — одна из лучших волшебниц своего возраста, и не красней, это правда. К тому же, у тебя аналитический ум, и ты умеешь работать над трудными задачами.

Гермиона встретилась с Кингсли взглядом, но неприятное ощущение никуда не исчезло, хотя в его глазах она прочла уверенность и спокойную решимость. «Успокойся», — велела она себе и бодро спросила: — И что нужно сделать? — Всего лишь создать сказку.

Разумеется, профессор Дамблдор не оставил своим последователям точного плана или советов — только намёки. Но Орден Феникса, точнее, старший его состав, почти не сомневался в том, что понял их правильно. На первый взгляд идея показалась Гермионе бредовой, но стоило ей задуматься, как она поняла её гениальность.

Да, магглы боятся магии, не верят в неё, она им враждебна. Но есть возможность изменить их отношение. Как убедить магглов в том, что магия безопасна? Нужно помочь им поверить в неё, полюбить её. Сделать магию частью их жизни. И начать с детей, которые так легко верят в сказки. — Я не смогу, — произнесла Гермиона. — Нужен писатель, сказочник… — Я и не заставляю тебя писать. Автор есть. Ты должна просто помочь ему — и не допустить, чтобы он нанёс нашему миру вред, узнав его тайны, — Кингсли передохнул после долгого рассказа, а потом сказал: — Подумай над этим. В отделе тебя ждать не будут, отдохни и подготовься — ты нужна будешь мне в шесть вечера, на встрече с нашим автором.

Из кабинета Кингсли Гермиона вышла с полным сумбуром в голове. За сорок минут она узнала слишком многое — и теперь должна была слишком обо многом подумать. Она планировала выйти через общие камины в Лондон и немного пройтись по городу, проветриться и попытаться осознать, во что только что ввязалась, но неожиданно заметила в толпе знакомую чёрную макушку и, на мгновение отложив все размышления о будущем волшебного мира, прибавила шагу и ухватила Гарри за рукав мантии. — Закончил дежурство? — прошипела она зло.

Гарри попытался было вырваться, но тщетно — Гермиона держала крепко. — Привет, Гермиона, — он улыбнулся, снова подёргав рукой. — Честно говоря, у меня ещё есть дела. Увидимся на выходных? — Ты шёл к выходу.

— Я… — Гарри никогда не умел особенно хорошо врать, поэтому не придумал оправдания и покорно пошёл рядом с Гермионой.

На улице они трансфигурировали мантии в маггловские костюмы и неспешно пошли вдоль улицы, выводящей на шумную Тоттенхэм-корт-роуд. Гарри нарушил молчание первым: — Слушай, я понимаю, как это выглядит для вас с Джинни и Роном, но всё по-другому. — То есть ты — не чёртов наркоман? — уточнила Гермиона.

Гарри плотнее сжал губы и выдавил: — Хорошего же вы обо мне мнения. — Я вытащила тебя из притона. Грязного, вонючего, жуткого притона. А Джинни и Рон почти день приводили тебя в чувство. — Премного благодарен! — выплюнул Гарри. — Правда, не помню, чтобы я просил о таких услугах.

Гермиона сделала глубокий вдох, потом несколько коротких выдохов и напомнила самой себе, что наркоманы часто злятся на тех, кто пытается помочь им побороть зависимость. Это было нормально. Не стоило из-за этого обижаться. — Гарри, послушай, — начала она мягко, но он не дал ей возможности договорить: — Не хочу. Слышал триста раз, — он судорожно сжал руки в кулаки, — только почему-то никто из вас не желает понимать, каково жить в моей шкуре.

Он остановился, пытаясь успокоиться, но, когда Гермиона положила руку ему на плечо, отпрыгнул в сторону. — Мы понимаем, Гарри. Ты пережил ужасные вещи, мы все это знаем… — Знаете? — выкрикнул он так, что магглы начали оборачиваться на них. — Знаете? — повторил тихо, но очень угрожающе: — Вы. Нихера. Не знаете. Переживёшь парочку «Авад» и похоронишь почти всех близких — тогда и поговорим.

Гермиона всхлипнула как от боли от его слов, а он, бросив магглоотталкивающее заклинание, с хлопком аппарировал.

Машинально Гермиона развеяла чары, спрятала палочку и побрела вперёд, пытаясь не думать о том, что именно ей только что сказал лучший друг. Очень захотелось, чтобы наступил вечер — чтобы можно было обнять Рона, прижаться к его плечу и всё ему рассказать. Если бы он был рядом, ей было бы проще.

Да, именно об этом и стоило подумать — что вместе, с Роном и Джинни, они смогут помочь Гарри. И что она когда-нибудь сумеет забыть его слова, сказанные в запале.

Увы, до этого было ещё нескоро — прежде её ждала встреча с будущим автором сказки о волшебном мире для магглов, а она даже не могла сосредоточиться на предстоящем разговоре.

К счастью, она умела владеть собой и сосредотачиваться на важном, поэтому в половине шестого волевым усилием задвинула Гарри с его проблемами на дальнюю полочку в своей голове, переоделась в строгий маггловский костюм, набросила на плечи мантию и переместилась в кабинет Министра.

Кингсли, тоже в мантии поверх маггловской одежды, уже ждал её, вертя в руках серебряную ложку. — Я всё ещё плохо понимаю, что от меня требуется, — произнесла Гермиона, где-то в глубине души надеясь, что Кингсли передумает. — Ты справишься, — пожал плечами Кингсли, взглянул на часы и добавил: — Берись за ложку.

Гермиона коснулась пальцами прохладного металла, и спустя несколько секунд её под рёбра подцепило огромным крюком, мотнуло в сторону, дёрнуло вверх и мягко отпустило, позволяя обрести равновесие посреди небольшой комнаты.

Если бы не отсутствие кровати, Гермиона сказала бы, что попала в спальню к студенту — по стенам были развешаны полки с книгами, на столе стопкой лежали карты, тетради и учебники, у стены стояла тканевая сумка с британским флагом, над ней — плакат с изображением четверых взлохмаченных мужчин на чёрном фоне.

Впрочем, всё было очень аккуратным — ни разбросанных и смятых бумаг, ни одежды.

Дверь бесшумно открылась, и в комнату заглянула голова и спросила: — Уже можно, да?

Вслед за головой появился и её владелец. Гермиона подозрительно покосилась на Кингсли — когда он говорил об авторе, Гермиона представляла себе пожилого седого мужчину в твидовом костюме, похожего на Толкиена. Вошедший же, если уж на то пошло, больше напоминал Льюиса Кэрролла со старой фотографии или Оскара Уайльда, современного и очень юного.

Его чёрные волосы опускались до плеч (точно как у одного из мужчин с плаката на стене), лицо было открытое, очень приятное, а в глазах блестели задорные огоньки. — Здравствуйте, мистер Брук, — серьёзно сказал Кингсли. — Познакомьтесь с мисс Гермионой Грейнджер, вашим Вергилием на ближайшие полгода. — Здравствуйте, эм… — он тряхнул головой, взглянул на Гермиону и добавил: — Привет. Я думал, вы подберёте кого-то солидного, вроде старой тётушки. Но я не жалуюсь, не думайте. К тому же, я предполагаю, что путешествие у меня будет приятней, чем у Данте.

Он улыбнулся светлой улыбкой. — Гермиона, мистер Джеймс Брук — весьма необычный маггл, — продолжил Министр, — он сам нашёл наш мир. В другое время его ждал бы «Обливиэйт», но так совпало, что мистер Брук как раз мечтает о литературной карьере. Если книга удастся, он прославится и сохранит все воспоминания. — А если нет, меня убедят в том, что я — осьминог, и отправят жить на дно морское, — пробормотал мистер Брук, но без страха, а с едва сдерживаемым весельем. — Точное понимание ситуации. Гермиона, оставляю тебя с твоей работой. Завтра до четырёх часов буду ждать от тебя отчёт о вашей беседе.

Гермиона твёрдо ответила: — Хорошо, сэр.

Пожалуй, ей нравилась идея о том, что её работу будет курировать Кингсли лично. Во всяком случае, есть шанс, что он хоть немного представляет себе, чего хочет достичь.

Кингсли исчез в сиянии портала. Брук присвистнул, дёрнул себя за длинную прядь и спросил: — А можно я пиджак сниму? А то тут жарко.

Гермиона кивнула, и он с видимым облегчением стащил пиджак, оставшись в светлой футболке с надписью: «Остаться в живых».

Необходимо было что-то сказать, начать работу. — Мистер Брук, — произнесла она. — Если не трудно, зови меня Джимом. Кажется, нам придётся много общаться.

Гермиона улыбнулась: — Тогда я — Гермиона. И я должна сразу признаться, что ни разу в жизни не написала и строчки, если не считать школьных сочинений и писем. — Тебе и не нужно. Я же тут — писатель. Как насчёт того, чтобы наколдовать нам тут пару кресел?

Гермиона трансфигурировала в кресла два тетрадных листа. Джим потыкал в кресла пальцем и плюхнулся в то, которое стояло ближе к столу. Гермиона опустилась во второе. Пожалуй, было всё-таки лучше, что автор не похож на профессора Толкиена — в этом случае она нервничала бы ещё больше. Она открыла было рот, чтобы начать говорить о волшебстве — ей пришла в голову идея повторить ту речь, которую однажды произнесла профессор МакГонагалл, объясняя её родителям, что их дочь — волшебница, но не успела. Джим с азартом спросил: — А бургер наколдовать можешь?

Она сначала моргнула, а потом вдруг неожиданно для себя рассмеялась — она понятия не имела, что её так развеселило: не то воспоминания о Роне, цитирующем исключения из закона трансфигурации Гэмпа, не то крайне комичное выражение лица нового знакомого, показавшегося ей сейчас похожим на третьего близнеца Уизли в альтернативной цветовой версии.

Во всяком случае, нервозность как рукойсняло.

Глава третья

Гермиона перевела дух и наколдовала себе стакан воды — от долгого рассказа в горле пересохло.

Джим потянулся в кресле и отложил блокнот и ручку. — Это будет бомба, — сказал он, кивая в сторону записей. — Придумать такое нереально.

Гермиона пожала плечами и спросила: — Ты уже писал книги? Раньше? — Кое-что, — неопределённо ответил парень, — сказки в основном. Я не известный писатель, если ты об этом. Правда, — он хмыкнул, — в детстве я написал сказку, которая имела большой успех. С тех пор и решил стать писателем. — Про что? — Про Христа и ослика, — Джим снова засмеялся, и Гермиона не могла не присоединиться — у него оказался очень заразительный смех. И ещё смешнее было оттого, что он меньше всех походил на человека, способного сочинять рождественские истории.

Отсмеявшись, Джим мгновенно сделался серьёзным и спросил: — Когда продолжим?

Гермиона задумчиво потёрла переносицу. Кингсли ясно дал понять, что считает эту работу приоритетной, а значит, придётся отодвинуть в сторону не только архив, но и все дела в ДМП. — Завтра с утра? Думаю, имеет смысл показать тебе нашу главную торговую улицу — Косую аллею, — чтобы ты представлял, как мы живём. — Тогда буду ждать тебя… во сколько волшебники встают? — Джим поднялся из кресла сразу, как только Гермиона встала из своего — не то боялся, что она сейчас превратит их обратно в бумагу, не то просто был хорошо воспитан. — В девять могу быть здесь.

На том они и договорились, после чего Гермиона действительно вернула креслам их первоначальный вид мятых тетрадных листков, махнула на прощанье и аппарировала домой.

День оказался долгий и непростой. Она всё ещё с дрожью вспоминала то, что ей в сердцах сказал Гарри, и эта дрожь ещё усилилась, когда от Рона прилетел патронус с сообщением о том, что он сегодня работает допоздна и переночует у себя.

Именно сегодня засыпать в пустой кровати было тяжело и неприятно — как никогда хотелось, чтобы рядом был хоть кто-то живой. Снова, в который раз за последние три года, мелькнула мысль о том, что стоит завести домашнее животное вместо оставленного родителям и пропавшего где-то в Австралии Живоглота, но она сомневалась, что кто-то сможет заменить ей этот ужасный ком рыжего меха.

Завернувшись в одеяло, она привычно выровняла дыхание и очистила сознание — у неё было не слишком много времени, чтобы заниматься самостоятельно, но на окклюменцию она по часу в день находила.

Когда посторонние мысли исчезли, а перед глазами прочно установилось изображение спокойного безмятежного моря, Гермиона сделала первое мысленное усилие, приподнимая едва заметную плёнку воды и превращая её в прозрачную стену. Шум прибоя стал глуше. Из воды показались водоросли, неспешно они словно вырастали вверх, покрывая водяной щит более прочным, сплетённым из миллионов тёмно-зелёных узких полосок. Поверх них проросли твёрдые пористые кораллы, ощетинившиеся узкими каменными иглами.

С грохотом щит рухнул обратно в море, Гермиона выдохнула, успокоила колотящееся сердце — и принялась возводить его вновь. Строить и рушить, а потом снова строить — только так можно было научиться создавать ментальные щиты. У неё не было педагога и наставника, который проверил бы их на крепость, поэтому оставалось только усиливать их раз за разом, сверяясь с рекомендациями в книгах.

Через час у Гермионы не осталось сил не то что на переживания, а даже на то, чтобы поднять голову, и она, вновь очистив сознание, провалилась в крепкий сон без сновидений.

Утром, набросав на скорую руку план отчёта для Кингсли и одевшись в мантию (зеркало сообщило, что она выглядит «почти не похожей на инфернала»), переместилась в комнату Джима.

Тот уже ждал её с блокнотом под мышкой. Он выглядел всё таким же лохматым, но глаза горели ещё большим энтузиазмом, чем вчера, а надпись на футболке теперь гласила «Это магия». — Я подготовился, — заметил он.

Гермиона вытащила палочку и взмахом скрыла надпись со словами: — Волшебники могут не понять. И знаешь, наверное, будет лучше не афишировать то, что ты маггл…

Ещё одним взмахом палочки она превратила всё ту же футболку в мантию. Джим подпрыгнул на месте и воскликнул: — Эй, это моя любимая футболка! — Я верну ей прежний вид, как вернёмся. Итак, запоминай: держись ко мне как можно ближе, поменьше болтай и не слишком крути головой по сторонам. Да, и… — она заколебалась, но всё-таки сказала: — Не удивляйся, если у меня будут просить автограф. — Знаменитость? — Джим картинно поднял брови и сделал большие глаза. — Немного. Готов?

Он кивнул, Гермиона взяла его за руку и аппарировала, услышав краем уха, как Джим тонко ойкнул.

«Дырявый котёл» был, как всегда, шумным и полным народу. Сразу несколько рук замахали ей, и несколько голосов наперебой закричали: «Привет, Гермиона» и «Доброго утра, мисс Грейнджер!».

Гермиона ответила общим, нейтральным: «С добрым утром» и, не отпуская Джима, повела его за собой, ко входу.

Она помнила, как была шокирована сама, впервые войдя на главную торговую улицу волшебного Лондона, и теперь, глядя на раскрывшего рот от изумления Джима, едва удерживалась от улыбки. Пусть ему было не одиннадцать, он был точно так же заворожён открывшейся ему сказкой.

Они бродили по улице два часа, причём будущий автор-сказочник разрывался между желанием записать как можно больше в своём блокноте и поглазеть по сторонам.

Наконец, когда они расположились в кафе Фортескью и Гермиона заказала им по мороженому, он выдохнул: — Это и правда сказка. Столько волшебства. Столько возможностей… — на мгновение он как будто погрустнел, во всяком случае, задорный уизлевский огонёк в глазах потух, но тут же вспыхнул снова. — Нам нужен сюжет. Знаешь, что-нибудь простое, но важное. В сказке обязательно должен быть герой. И, разумеется, злодей — ни одна сказка не может обойтись без старого доброго злодея. И много чудес, конечно.

Гермиона нахмурилась — при словах о герое и злодее нельзя было не вспомнить о Гарри и Волдеморте.

— Ты о чём-то подумала? Есть подходящая история? — тут же подался вперёд Джим. — Вообще-то…

Она не была уверена, стоит ли об этом рассказывать. Самой ей отнюдь не хотелось становиться сказочной героиней, да и Гарри с Роном едва ли придут в восторг от такой перспективы. С другой стороны, историю магической войны она Джиму всё равно собиралась рассказать — без этого он не сумел бы понять мира волшебников. — Не думаю, что это подойдёт в качестве сказки, — протянула она, — но три года назад у нас закончилась война, и там было немало героев и злодеев. — Так ты поэтому знаменита? — уточнил Джим.

Гермиона кивнула и скупо пояснила:

— Тёмный волшебник, Волдеморт, хотел захватить власть в магическом мире. Мой друг остановил его. Дважды.

Слово за слово, Джим постепенно вытащил из неё если не подробный, то, по крайней мере, точный рассказ о событиях, свидетелем и участником которых была она сама. Каждый раз, слыша про пророчества, силу любви и победу, он делал пометки в блокноте и, наконец, сказал: — Это то, что нам нужно. Выйдет милая сказочка.

Вернув Джима домой и оставив его думать над будущей книгой, Гермиона отправилась в Министерство, наскоро просмотрела бумаги, которые ещё не успела разобрать Пенни, дописала отчёт для Кингсли, разве что не упоминала о том, что у Джима появилась идея писать историю о Гарри — надеялась, что они найдут другой сюжет.

Кингсли отчётом был удовлетворён. Перед тем, как отпустить Гермиону, он сказал: — Я понимаю, тебе сейчас сложно понять важность этого дела. Надеюсь, постепенно ты осознаешь, почему Дамблдор так этого хотел. — Наверняка. Он всегда был прав, — ответила Гермиона и отправилась домой.

Рона не было снова — вместо него на столе стоял небольшой шоколадный тортик и лежала записка: «Прости, совсем зашиваюсь. Люблю. Р».

Она улыбнулась — у Рона была дивная привычка извиняться не цветами, а сладостями. — Да вы сговорились, — пробормотала она себе под нос, но не удержалась и отрезала кусочек.

Заварила чаю и уже почти устроилась в кресле с книгой по ментальному волшебству, как камин вспыхнул, и в огне показалась голова Джинни. Гермиона отложила книгу и опустилась на колени на ковёр. — В чём дело? — Гермиона, прости меня, — прошептала Джинни, — но я не справлюсь без тебя. Это снова… Он снова пропал.

Гермиона закусила губу и беззвучно застонала. Вдруг очень захотелось прогнать Джинни, сказать, чтобы она сама искала Гарри и не просила её снова ходить по грязным притонам и всматриваться в лица опустившихся подобий людей. Но следом за этим желанием волной накатил стыд. — Я сейчас приду к тебе, и мы что-нибудь придумаем, — сказала она решительно и, едва Джинни исчезла, шагнула в камин. — Прости, Гермиона, — Джинни, очевидно, едва держалась, но не позволяла себе плакать. — Ты не должна делать этого. — Замолчи, — велела Гермиона, — Гарри — мой лучший друг, а ты — ближайшая подруга.

Наверное, она сказала это не столько для Джинни, сколько для той малодушной себя, которая так хотела сбежать обратно в уютную квартирку. — Он был сегодня на дежурстве? — Нет. Он дежурил позавчера ночью и большую часть дня вчера, сегодня у него выходной. И его нигде нет, я всё обыскала. Даже у Дурсля была, — Джинни тяжело выдохнула и тихо добавила: — Я подумала, что, может, и не нужно его искать. Мы не можем помочь ему, а только злим. И он отдаляется от нас. Возможно, если бы мы попробовали его понять… — Джинни, — Гермиона положила подруге руки на плечи, — перестань. Он болен. Ему нужна помощь. Мы найдём его, а потом… Будем искать варианты. Возможно, зарубежный целитель. Или кто-то из Мунго, кто готов будет дать Непреложный обет и молчать. Мы найдём способ вытащить его, и у вас всё будет хорошо. — Я пойду с тобой в этот раз, — Джинни выпрямила спину. — Ни в коем случае. Приготовь всё, что может потребоваться, я вернусь так скоро, как смогу.

Гермиона развернулась и, больше ничего не говоря, аппарировала из дома Блэков. Она едва ли могла бы точно сказать, почему так категорически отказалась от предложения Джинни пойти с ней. Возможно, берегла её нервную систему. Возможно — свою. Кажется, одной с этим справиться было легче.

Она помнила тот притон, где однажды нашла Гарри, и решила начать с него.

За полгода в нём ничего не изменилось — стоял тот же тошнотворный запах, люди поломанными куклами всё так же лежали вдоль стен. Только красивого парня в углу не было — его лежанку занимал грязный старик. Не было и Гарри.

Она ходила между тел, трясла их, наконец, достала палочку и начала заглядывать в сознания. Больные, горящие в наркотической агонии умы было читать почти невозможно, но всё-таки спустя время в череде фантастических видений она сумела отыскать адрес и внешний вид ещё одного места, где собирались наркоманы.

Аппарировать в незнакомое место было слишком опасно, и Гермиона добиралась маггловским способом, проклиная медлительность машин и опасаясь… чего-то. Того, что не успеет.

«Другое место» оказалось обычной квартирой в подвале старого дома на углу Бересфорд-роуд. Снаружи было тихо, но едва Гермиона, набросив на себя дезиллюминационное заклятие, пробралась мимо одинокого парня на входе и вошла внутрь, как её оглушил ор десятков голосов.

В притоне, из которого она недавно ушла, люди походили на сломанных кукол. Здесь — на марионеток, которых сумасшедший кукловод дёргает за все ниточки разом. Они прыгали, дрыгались, кричали. Гермиона метнулась в угол, чтобы не быть затоптанной. В воздухе висели клубы едкого сладкого дыма.

Она закашлялась и попыталась разобрать хоть что-то в шуме и разглядеть лица за дымовой завесой.

Оказавшуюся рядом девушку стошнило на пол, и Гермиона почувствовала, что её тоже начинает мутить. Дав себе слово, что она сейчас пройдёт в толпу и отыщет Гарри, едва только отдышится, она толкнула дверь за спиной и скользнула в маленькую кухоньку.

И едва не заплакала от облегчения, увидев в ней Гарри — он сидел в кресле в расслабленной позе, запрокинув голову на спинку.

Он был не один — возле стола, склонившись над микроскопом, стоял тот самый красивый парень из притона. — Продолжай описывать ощущения, — произнёс парень. — Х… — ответил Гарри. — Хорошо. — Точнее. Мне нужно больше данных для анализа. Ты чувствуешь изменение мыслительного процесса? — Них… — Заторможенность речи, я понял. Это пройдёт — у меня прошло через три с половиной минуты, но твой организм более вынослив, так что… — Нихрена себе штука, — пробормотал Гарри. — Две пятьдесят, отлично.

Гермиона закусила ладонь, чтобы не вскрикнуть. Её парализовало от страха — то, что она видела, было чудовищно. — Продолжай говорить, — велел парень, всё ещё не поднимая головы от микроскопа и одной рукой делая какие-то пометки в блокноте. — Мне нужно следить за всеми реакциями, частоты сердечных ритмов недостаточно. — Джин меня убьёт, — заметил Гарри. — Шерк… Мерлин, я забыл… Шес-с-ахаш, — он вдруг перешёл на парселтанг, вернее, на его подобие. — Вспоминай. Я говорил тебе своё имя не так давно. — Не помню, — Гарри закрыл глаза, а парень с незапоминающимся именем на «Ше» записал в блокнот, проговаривая вслух: — Сбои кратковременной памяти, — потом спросил: — Что насчёт истории из детства? — Я жил в чулане половину грёбаного детства. А потом меня забрал великан. В волшебную школу… — Галлюцинации и бред, — прокомментировал парень и оторвался от микроскопа, и Гермиона увидела, что зрачки у него неестественно маленькие, похожие на спичечные головки.

Больше ждать было нельзя, она сбросила маскировку и рявкнула: — Что ты ему вколол?

Парень посмотрел на неё, моргнул и сообщил: — Ты живёшь в небольшой квартире на солнечной стороне дома, у тебя есть камин, который ты часто разводишь, а одежду, которая на тебе надета, купила только сегодня.

Его голос, в отличие от голоса Гарри, был твёрдым и спокойным, и, если бы не зрачки, он выглядел бы совершенно нормальным. — Что ты ему вколол? — повторила Гермиона. Ей было плевать, откуда он узнал про камин и солнечную сторону. Ей было необходимо узнать, как лечить Гарри от приёма этой дряни. — Маникюр аккуратный, но простой. Офисный работник. В долгих отношениях. Скука, — парень опять развернулся к Гарри, но прежде, чем Гермиона успела достать палочку и применить легилименцию, дверь кухни распахнулась, впуская ещё одного знакомого Гермионе персонажа.

В этот раз он был не в белом, а в тёмно-сером с искрой костюме. В тесной грязной кухне он выглядел неуместно. Слишком здоровый и слишком благополучный. Наверное, Гермиона и сама выглядела так же. — Какая встреча! — сообщил парень вошедшему. — Решил развлечься, братец? — В этот раз ты перешёл все границы, — медленно сказал вошедший. — Ты можешь пойти со мной добровольно. Или тебя отволокут ко мне домой, но тогда я гарантирую, что родители узнают обо всём. — Стойте, — произнесла Гермиона. — Он должен сказать, что именно вколол моему другу. Это не обычный наркотик, а что-то экспериментальное.

Мужчина перевёл на Гермиону взгляд, и она в который раз за вечер испытала приступ ужаса — на этот раз необъяснимого. Брат парня на «Ше» не был уродом и не показывал клыков. У него была весьма заурядная внешность, ранние залысины на висках и явные проблемы с лишним весом. Но его глаза пугали. Невольно у Гермионы мелькнула ассоциация с дементором — от взгляда мужчины веяло таким же могильным холодом. — Я не сразу заметил вас, мисс, — произнес мужчина. — Что бы мой брат ни использовал, это не слишком опасно. Он блестящий химик. Думаю, вашему другу стоит дать рвотное и обеспечить покой и наблюдение. Брат, я жду.

Парень бросил на Гарри взгляд, полный сожаления, схватил со стула пиджак, пошатнулся и подошёл к мужчине. Сфокусировал взгляд на Гермионе и сказал: — Она не входила в комнату.

— В машину, — прошипел мужчина и последовал за братом, как конвоир.

Дверь закрылась, и Гермиона подошла к улыбающемуся сумасшедшей улыбкой Гарри. — О, Гермиона! — воскликнул он. — Слушай, я наговорил тебе чуши. Я не имел этого в виду.

Он попытался было встать, но не сумел, и Гермиона пробормотала: — Я не сержусь уже. Пойдём домой? К Джинни?

Гарри сглотнул. — Она меня убьёт. Она клялась, что убьёт. Но в этот раз всё не так. Я в порядке, видишь? Я снова тот самый Гарри, которого она любит. И я…

Вдруг он всхлипнул и зарыдал навзрыд.

Гермиона обняла его и неловко погладила по жёстким волосам. — Мне так стыдно. Я подвожу вас. Я не справился. Он победил.

Он начал заговариваться и, трясясь от рыданий, всё повторял, что Волдеморт победил, что он, Гарри, не справился, что Дамблдор ошибался, потом начал извиняться.

Гермиона и сама чувствовала, что сейчас заплачет — от жалости и всё от того же страха, который не отпускал её в течение всего вечера.

«Ну же, Гарри. Всё хорошо. Ты справился», — попыталась сказать она, но не сумела выдавить из себя ни звука, поэтому просто обнимала друга, пока он не затих и не провалился в нездоровый сон, вызванный неизвестным веществом.

Глава четвёртая

Гермиона ещё раз коснулась губ Рона и отстранилась с улыбкой. — У тебя глаза в крапинку, — заметил Рон и фыркнул — этот факт показался ему крайне смешным. — У всех глаза в крапинку, бестолочь, — она ткнула его пальцем в нос, — это связано со строением радужки. — У тебя крапинки заметней, — пожал плечами Рон.

Гермиона расхохоталась и откинулась на подушку — понятное дело, что спорить было бесполезно. Если Рон вбил себе что-то в голову, он не отступится, пусть даже это «что-то» — мелочь вроде крапинок в глазах.

Некоторое время они лежали молча, потом Гермиона спросила: — Как думаешь, что делать?

Рон отлично понимал её (если только речь не шла о теории магии или нюансах законодательства), и ответил, не уточняя, о чём она говорит: — Я всё ещё думаю дать ему в морду. — Боюсь, что это не поможет.

Рон и правда рвался вытрясти из Гарри «эту дурь», если надо, вручную, без применения палочки. Учитывая, что он был на полголовы выше и значительно массивней друга, не приходилось сомневаться, что ему это удастся. Но Гарри это помочь не могло. — Знаю. Но всё равно больше ничего придумать не могу, а за то, что он творит с Джинни, хочется ему врезать. И за тебя. — Это мой выбор, — резко возразила Гермиона.

Рон примирительно приобнял её за плечи. Гермиона видела, как тяжело ему было оставаться простым наблюдателем. Бездействие — это то, чего горячий, импульсивный Рон Уизли не переносил на дух. А в случае с Гарри он действительно ничего не мог поделать. — Я пыталась найти целителя, — сказала Гермиона после минуты молчания, — всю эту неделю искала. Но я как будто в стену тычусь. Нельзя просто подойти к уважаемому человеку и предложить ему подпольную работу под клятвой о неразглашении. — Может, Билл и Флёр могут кого-то найти? Ну, я имею в виду, за границей.

Гермиона задумчиво накрутила на палец длинную прядь волос. Она тоже думала о заграничных контактах и о Билле и Флёр. Но было соображение, которое останавливало её. — Флёр сейчас и без таких новостей непросто. А у Билла связей меньше. Разве что через гоблинов, — озвучила она свои сомнения. — Точно, я забыл, — пробормотал Рон и покраснел. Почему-то факт беременности его смущал.

Продолжая наматывать прядку волос, Гермиона пыталась поймать мелькнувшую было мысль. Это было что-то крайне простое и банальное, лежащее на поверхности. Но, увы, мысль уже исчезла в глубинах подсознания. — Мы что-нибудь придумаем, — сказала Гермиона, потом повернулась на бок и тише добавила: — Давай спать.

Рон заворочался, обнял её со спины и мягко поцеловал в плечо.

Наутро Гермиона погрузилась в сумасшедший рабочий водоворот. Джиму она дала пару дней подумать и теперь, освободившись от своей роли экскурсовода по миру магии (стоило отметить, что роль оказалась приятней, чем она ожидала), пыталась разобраться с ворохом скопившихся дел.

Пенни отлично справлялась, но не успевала разобраться со всеми запросами, жалобами и отчётами.

До четырёх часов дня Гермиона прыгала по Британии, разрешала конфликты, проверяла работу обливиаторов, а потом считывала показания с артефакта, следящего за жизнью приёмных детей в новых семьях.

Она уже выходила из кабинета с артефактом, как вдруг её осенило. — Нарцисса!

Нарцисса Малфой обладала множеством связей по всему миру и имела выходы на самых разных людей в магической Британии. Кроме того, их связывали достаточно крепкие партнёрские отношения и несколько взаимных услуг. Едва ли что-то изменится, если к этому списку добавится ещё одна.

Не тратя времени, Гермиона сочинила короткое, но предельно вежливое письмо с предложением встретиться.

Чёрный филин принёс ответ всего через час.

Нарцисса выглядела так, словно украла или раздобыла философский камень: в свои сорок шесть — едва ли на тридцать. Заключение мужа в Азкабан, пошатнувшееся влияние семьи, пытки Волдеморта — ничто не оставило следа на её красивом породистом лице и не согнуло гордую спину.

Как и всегда при встрече с этой женщиной, Гермиона на секунду устыдилась своей непослушной гривы волос, веснушек на носу, обстриженных «под ноль» ногтей и слишком широкого шага. Но эта слабость быстро прошла.

Гермиона опустилась за столик в кафе напротив Нарциссы и первой поздоровалась. — Добрый вечер, Гермиона, — Нарцисса улыбнулась краешками губ. — Я позволила себе заказать нам обеим чаю, я думаю, это не повредит. — Спасибо, Нарцисса, — Гермиона тоже улыбнулась, хотя отлично знала, что ей в жизни не изобразить настолько же холодную, но светскую улыбку. — Это очень кстати.

На столе сам собой возник чайный сервиз, и Нарцисса отточенным движением разлила крепкую ароматную заварку по чашкам и разбавила её несколькими каплями молока. — Вы хотели видеть меня, Гермиона. Что-то случилось?

Если бы Гермиона умела, в этот момент она завела бы пространный разговор о погоде, припомнила бы все услуги, которые когда-либо оказывала своей собеседнице, вскользь упомянула бы, что сейчас находится в некотором затруднении…

Но она так и не освоила искусства плести кружево из слов, соединяя факты, туманные намёки и предположения. Поэтому сказала: — В некотором роде да. Мне… — она не позволила себе прикусить губу, чтобы сдержать оказавшиеся такими непростыми слова, — нужна ваша помощь. — Я сделаю всё, что в моих силах, Гермиона, дорогая, — Нарцисса опять улыбнулась льдистой улыбкой, и Гермиона не сомневалась, что рано или поздно аристократка вспомнит об этом.

— Мне нужен целитель, готовый работать под клятвой о неразглашении. И готовый наблюдать пациента длительное время.

Нарцисса соединила кончики холёных пальцев, её взгляд скользнул с лица Гермионы вниз, но тут же поднялся обратно. Гермиона почувствовала неприятный холодок в груди — кажется, Нарцисса решила, что Гермиона беременна, но по каким-то причинам нуждается в особом наблюдении. Что ж, это была не худшая версия. Через год она будет опровергнута сама собой, из-за отсутствия ребёнка, а Гарри получит необходимую помощь. — Я думаю, что это несложно устроить. Мой личный целитель не слишком обременён работой — и я, и сын, к счастью, здоровы. И, разумеется, он согласится дать клятву о полной конфиденциальности.

Гермиона прищурилась. Какова вероятность, что целитель найдёт способ сообщить своей прямой работодательнице, чем занимается? Кажется, всё же меньше, чем у Гарри — сойти с ума или погибнуть в ближайшее время. — Это отличный вариант, — кивнула Гермиона. — Когда я смогу с ним встретиться?

Нарцисса предложила: — Возможно, вы согласитесь посетить моё поместье завтра с утра? Вы ведь не работаете в субботу?

Они договорились о времени и, допив чай, распрощались. Нарцисса удалилась первой, а Гермиона осталась сидеть за столиком и размышлять о том, сумеет ли она завтра пережить визит в Малфой-мэнор. Гостиная, где безумная Беллатриса пытала её, до сих пор являлась ей в кошмарах.

Рону о своём плане она ничего говорить не стала, только предупредила, что должна будет по делам отправиться к Малфоям. Разумеется, она не думала, что ей угрожает что-то, кроме панической атаки, но, как и все, кто пережил войну, не могла отделаться от лёгкой паранойи.

Без двух минут одиннадцать она подошла к камину, напомнила себе, что ей нечего бояться, и шагнула в трубу, бросила щепотку летучего пороха и произнесла: — Малфой-мэнор.

Полыхнуло зелёным, её закружило в дымоходе, но почти сразу отпустило. Пошатнувшись, она шагнула на белоснежный ковёр в гостиной и тут же была подхвачена под руку. — Аккуратней! — отступив на шаг, сказал ей Драко Малфой.

На узника он не был похож — пребывание в родном доме его, похоже, не слишком тяготило. Во всяком случае, он выглядел таким же избалованным блестящим принцем, как во время учёбы в Хогвартсе, только старше. Волосы он теперь, по примеру своего отца, завязывал в хвост тёмной лентой, изумрудная мантия была, очевидно, сшита из ткани баснословной цены.

Только презрительное выражение с лица исчезло. — Добрый день, — начала было Гермиона, но осеклась. Называть хозяина дома, в который её пригласили, по фамилии, было бы грубостью. Выговорить «мистер Малфой», не вспоминая о Люциусе Малфое, она бы не сумела. А обратиться по имени мешали годы школьной вражды. — Здравствуй, Гермиона, — вежливо сказал он. От звука собственного имени её покоробило, но она была вынуждена ответить: — Здравствуй, Драко.

Потом оглянулась и взмахом палочки очистила свою мантию и ковёр от следов сажи. Малфой если и имел что-то против, то промолчал. — Вообще-то, я к миссис Малфой. — Да, я знаю, — кивнул Малфой, — она предупредила. Ей очень жаль, но она вынуждена задержаться на несколько минут — кажется, её срочно вызвали в банк. Позволь предложить тебе чаю, пока ты её ждёшь?

Гермиона с сомнением оглядела гостиную. Там, возле античной статуи, стояли все трое Малфоев. У дверей, отброшенные заклинанием Беллатрисы, лежали егеря. Сивый был рядом с ними.

Те короткие полчаса Гермиона и сейчас могла вспомнить до мельчайших подробностей, но, к своему удивлению, не испытывала страха. Гостиная была просто гостиной. Человек, который пытал её и вырезал на её руке слово «грязнокровка», три года как мёртв. Война закончена, злодеи наказаны. Можно просто жить дальше. — Да, спасибо, — ответила она.

Малфой проводил её к креслу, вызвал домового эльфа (заставив Гермиону поморщиться и пообещать самой себе, что рано или поздно она займётся их освобождением), а потом собственноручно, как вчера его мать, разлил чай по чашкам. — Ты отлично выглядишь, Гермиона, — заметил он спустя минуту-другую. — Не думаю, что тебе стоит расточать мне комплименты, — заметила она прохладно. — Понимаю, — кивнул Малфой, — детские обиды. Я и правда так и не извинился за всё. Но я был плохо воспитанным мальчишкой, повторявшим за взрослыми вздор. Я не раз оскорблял тебя, и мне очень жаль.

Он говорил спокойно и очень проникновенно. Так, словно и правда жалел о том, кем был раньше. Дамблдор говорил, что любой человек заслуживает второго шанса. Возможно, Драко Малфой и правда сожалеет обо всём, что сделал?

Гермиона не знала этого и не могла понять, как ей реагировать на его извинения. Принять их — значило подать руку одному из Пожирателей смерти, своему врагу. Отвергнуть — возможно, толкнуть его снова на неверный путь.

От необходимости делать выбор её спасла Нарцисса, появившаяся в дверях гостиной. Она не выглядела утомлённой после срочных дел в банке, напротив, улыбалась непривычно тепло и приветливо. — Простите меня, Гермиона, — сказала она, тоже располагаясь в кресле, — надеюсь, Драко встретил вас, как подобает.

Она бросила на сына короткий взгляд, и Гермиона даже подумала о том, что все извинения Малфоя — лишь выполнение её требований. Впрочем, это сейчас было неважно, и после непродолжительной беседы о том, что сегодня исключительно ясный день, Нарцисса предложила Гермионе перейти в небольшую комнату возле гостиной, где её уже ждал целитель.

Прежде чем заговорить с ним — седым серьёзным мужчиной в голубой мантии, — Гермиона наложила на комнату все доступные ей защитные заклинания, в первую очередь те, которые глушили все прослушивающие артефакты. — Здравствуйте, мисс Грейнджер, — произнёс целитель чуть надтреснутым хрипловатым голосом, — судя по чарам, разговор предстоит серьёзный.

Он представился Гербертом Смеллвудом и протянул Гермионе свиток пергамента, заверенный печатью больницы св. Мунго, в котором находилось подтверждение его мастерства.

Рассмотрев пергамент, Гермиона вернула его обратно и сказала: — Дело действительно серьёзное, целитель Смеллвуд. Но мне нужно, чтобы вы дали клятву о том, что имя пациента, заболевание и все подробности лечения останутся в тайне. — Я полагал, что пациент — вы, мисс Грейнджер, — заметил целитель, — вероятно, я ошибся. В любом случае, я готов поклясться.

В отличие от Непреложного обета, простые чары конфиденциальности не требовали свидетелей и ритуалов. Целитель произнёс все требуемые слова легко и без колебаний. С палочки Гермионы сорвался тонкий золотистый луч, который обвил его запястье. — Итак, теперь я могу узнать, кто мой пациент?

Гермиона выдохнула и произнесла: — Гарри Поттер.

Они условились о встрече в «Дырявом котле» в тот же день — Гермиона не собиралась рассказывать подробности проблем Гарри там, где была хотя бы минимальная вероятность того, что её могут услышать. Из паба будет проще простого аппарировать на площадь Гриммо, двенадцать, и целитель сможет увидеть всё своими глазами.

Нарцисса ждала Гермиону в гостиной, Малфоя уже не было. — Надеюсь, вы обо всём договорились? — она поднялась со своего места. — Да, спасибо за помощь, — сказала Гермиона и прибавила: — Надеюсь, что недолго буду у вас в долгу.

Нарцисса рассмеялась очень вежливым смехом: — Не идёт речи ни о каком долге, Гермиона. Впрочем, — она пожала плечами, — я буду рада, если вы посетите в следующую субботу званый ужин в честь дня рождения Драко. Министерство в этом году пошло на уступки и разрешило нам собрать небольшое общество.

Подумав, что Рон её убьёт, Гермиона ответила согласием сразу же. Ей не хотелось быть в долгу у Нарциссы, а принимая её приглашение, она оказывала ей очень большое одолжение — авроры не станут устраивать рейд на праздник, на который пришла героиня войны. — Буду вас ждать и в ближайшее время пришлю письмо с приглашением и порт-ключ, — сказала ей на прощание Нарцисса. — Нет ничего хуже, чем пачкать парадную мантию в саже, не так ли?

Переместилась Гермиона сразу в «Дырявый котёл», где её уже ждал целитель. Она отправила патронуса с предупреждением Джинни и вместе с ним аппарировала к дому. Теперь щиты держались на нём крепко, и гость в доме оставался только гостем, никак не угрожающим безопасности — Гермиона даже не говорила Смеллвуду адреса, а просто провела за собой по крыльцу, открыла дверь и впустила в коридор.

Он осмотрелся и произнёс: — Не ожидал я снова попасть в дом Блэков.

Джинни уже ждала их, как и Гарри. Последний сидел в кресле на кухне, насупившийся и злой. Было видно, что ему очень хотелось сбежать из дома и не попадать в цепкие лапы целителя, но он держался.

— Дамы, оставьте меня с пациентом наедине, — не то попросил, не то велел Смеллвуд, и Гермиона и Джинни вышли в коридор. Сразу за ними закрылась дверь и опустился звуковой барьер. Джинни оглянулась и кинулась Гермионе на шею.

Она погладила подругу по потускневшим от постоянных волнений волосам, а потом отстранилась. Кажется, можно было вздохнуть спокойно — по крайней мере, Гарри теперь под присмотром целителя и может рассчитывать на большее, чем неумелая экстренная помощь.

Гермиона чувствовала, как гора на плечах становится чуть легче. Конечно, ей и без Гарри хватало забот, но, по крайней мере, теперь она сможет не переживать ещё и за него. — Останешься на обед? — спросила Джинни. — Не сегодня, — отказалась Гермиона.

Она, возможно, и была голодна, но предпочла бы зайти в кафе и немного отдохнуть, разобраться в своих мыслях.

На улице действительно стояла отличная погода. Гермиона заранее превратила мантию в неброские джинсы и тёмный джемпер и, повесив на плечо бездонную сумочку, спокойно зашагала по улице. От дома Блэков было не более пяти минут до Пелл-Мелл, а оттуда — рукой подать до оживлённой Трафальгарской площади с кафе и ресторанчиками на любой вкус.

Решительно подняв окклюментный щит, Гермиона отгородилась от переживаний и волнений и велела себе расслабиться — она жила в постоянном напряжении, и избавление (пусть даже частичное) от одной из проблем было поводом для праздника.

Но несмотря на окклюменцию и позитивный настрой, расслабиться не удавалось — как будто спину ей сверлил чей-то чужой взгляд.

Глава пятая

Чужой взгляд жёг спину и как будто скрёб острым когтем между лопатками. Очень хотелось резко обернуться или просто аппарировать прочь, но Гермиона не сделала ни того, ни другого.

Кто-то смотрел на неё сзади, и она не могла оставить это без внимания. Едва ли это просто поклонник — адреса дома на площади Гриммо никто не знает, к тому же, поклонники ведут себя иначе. Они не прячутся где-то вдали, они подбегают с приветствиями. Следят недоброжелатели. К сожалению, Гермиона не могла быть уверенной в том, что за три года Аврорат и ДМП изловили всех Пожирателей Смерти и сочувствующих, а значит, сейчас в паре десятков футов от неё мог скрываться враг.

«Постоянная бдительность», — некстати вспомнилась любимая присказка покойного Грозного Глаза Грюма. Гермиона заставила себя продолжать неспешно идти в сторону оживлённых улиц, лихорадочно пытаясь придумать, что делать. Если за ней действительно следит кто-то из Пожирателей, его необходимо поймать. Аппарировать сейчас — значит, упустить его. А кто знает, сможет ли она почувствовать слежку в другой раз?

Нужно было заставить того, кто следит за ней, обнаружить себя. Зайти в укромное, тихое место, где нет маггловских видеокамер и случайных прохожих. В любом другом районе Лондона это сделать было бы проще простого, но аристократы Блэки выстроили свой особняк в самом сердце города, в районе Сент-Джеймс. Здесь не было ни пустых двориков, ни узких проулков, ни тупиков. Так и не свернув на Пелл-Мелл, Гермиона шла вперёд по параллельной с ней улице, а взгляд всё не пропадал и, кажется, почти протёр в ней дырку.

Решение было простым до смешного. Не меняя темпа, Гермиона скользнула в один из проходов, прошла мимо нескольких дорогих бутиков и вывернула в Сент-Джеймс парк.

Оживлённый, но в то же время достаточно кулуарный, он подходил как нельзя лучше. Гермиона замедлила шаг и постепенно отдалилась от туристов и спортсменов, заполнявших главные дорожки.

Когда в пределах видимости не осталось ни одного человека, Гермиона крепко сжала палочку в кармане джемпера, остановилась, как бы в задумчивости перевела взгляд на копошащихся в пруду уток и с резким разворотом ударила.

Голубоватый луч невербального заклятия ударил в кусты и, затрепетав, вспыхнул и погас. Быстро оглянувшись и убедившись, что её никто не увидел, она бросилась к кустам, раздвинула колючие ветви и встретилась взглядом с юношей-наркоманом, чьё имя начиналось на «Шэ». Он успел увернуться от прямого попадания луча, но волной его накрыло, и теперь он злобно моргал, не в силах пошевелиться или заговорить. Пожирателя Смерти рядом не обнаружилось.

Гермиона зло закусила губу. Самой себе штраф вроде как не выпишешь, а стоило бы — за применение магии, не несущей вреда жизни и психическому или физическому здоровью, к магглу. И за нарушение Статута о Секретности, разумеется.

Юноша продолжал злобно моргать, стараясь выразить своё недовольство, а Гермиона пыталась придумать, как поступить.

Наконец, решение было принято, и она быстро сотворила небольшой щит, который скрыл её и её незадачливый «хвост», после чего осторожно, не делая резких движений, сняла чары помех. — Это противоречит законам логики и элементарной физики, — произнёс юноша, едва только обрёл способность говорить, — но подтверждается эмпирическими выводами. Ваша одежда, неестественно новая, и появление из ниоткуда — всё сходится. Правда, мне пока не совсем ясны некоторые аспекты.

Он взглянул на неё с каким-то вызовом, и Гермиона прервала его вопросом: — Зачем вы следили за мной?

Юноша прищурился, лицо его приобрело неприятное выражение, и Гермиона подумала, что, пожалуй, он — её ровесник или парой лет старше. — Вы — последний человек, который видел Гарри, а он мне нужен, — ответил он. — И всё ещё нужен. Где он? — Как вы узнали, где именно меня ждать? — Гермиона проигнорировала его вопрос, потому что у неё было всего несколько идей, зачем ему мог бы понадобиться Гарри, и ни одна из них ей не нравилась. — Идиотский вопрос, — отмахнулся её собеседник. — Это был простейший ребус, мне хватило нескольких часов. Итак, где Гарри? — Хотите продолжить свои эксперименты? — Да, — равнодушно ответил он. — Так где он?

Гермиона выдохнула, вытащила палочку, направила её в лоб человеку, чьё имя так и не удосужилась узнать, и почти без сожалений, которые испытывала обычно, произнесла: — Обливиэйт.

Как у любого офицера ДМП, у неё была лицензия обливиатора — чтобы подчищать из памяти магглов незначительные происшествия, не вызывая каждый раз бригаду. Заклинание забвения она не любила и всегда чувствовала угрызения совести, применяя его, но не в этот раз. Даже если бы он не увидел её колдовства — она всё равно не колебалась бы. Гарри только получил специальное лечение. Нельзя было допустить, чтобы кто-то считал его подопытной крысой для тестирования наркотиков.

Вместо мягкого вторжения в разум Гермиона сначала почувствовала вязкую преграду, а потом словно бы с размаху, на большой скорости впечаталась в кирпичную стену.

Её выбросило из чужого разума, и заклинание с тихим «пшик» рассыпалось искрами. Парень отскочил в сторону и напрягся, глаза блеснули сталью. — Не советую этого делать, — сказал он громко.

У Гермионы не было выбора, и она ударила обездвиживающим заклинанием. Парень рухнул на землю, извернулся и пропустил луч над головой, но следующий достиг цели.

Гермиона почувствовала, что руки у нее подрагивают. Не хотелось даже думать о том, что она только что сделала: напала на маггла. Обездвижила. Разумеется, позднее она об этом подумает. И в голове будет звучать папин укоряющий голос, говорящий о разочаровании. Но сейчас было дело важнее. — Не переживайте, — сказала она мягко, — я не причиню вам вреда. Обливиэйт.

В этот раз она подсознательно была готова к удару, поэтому выдержала его, но что толку, если вместо сознания она видела глухую тёмную стену — ни единого просвета, ни единой лазейки. Идеальный окклюментный блок.

Она прервала заклинание и встретилась со злым, раздражённым взглядом феномена — маггла-окклюмента, — который только что слишком много узнал о магии.

Как специалист ДМП Гермиона была обязана в случае внештатной ситуации вызвать команду обливиаторов. Скорее всего, вместе они расковыряли бы блок и подправили бы воспоминания или, возможно, нашли бы подходящее зелье, ослабляющее силу воли и снижающую степень сопротивления. Но было важное «но».

Парень на «Шэ» знал Гарри, знал о его болезненном увлечении наркотиками, к тому же, сумел почти найти дом на площади Гриммо. Какова вероятность, что в приступе откровенности Гарри рассказал ему больше, чем следует? И какова вероятность того, что обливиаторы найдут эту информацию?

Гермиона так сильно сжала левую руку в кулак, что короткие ногти болезненно впились в кожу. Решение нужно было принять как можно быстрее — она не имела ни малейшего понятия, ждут ли этого парня дома, когда начнут искать и где. Он должен вернуться в свой мир, к своей жизни как можно быстрее.

В голову не приходило ни одной стоящей мысли, и тогда она тихо шепнула: — Экспекто Патронум, — сопроводив слова воспоминанием о первом поцелуе с Роном. Из кончика палочки выскочила сияющая серебристая выдра и ткнулась носом ей в ладонь. — Рону Уизли. Аппарируй по следу Патронуса, это срочно.

Выдра понятливо кивнула головой и скрылась из виду, а спустя минуту, во время которой Гермиона успела навернуть несколько кругов по небольшому огороженному чарами пятачку земли, возле границы защитного контура появился Рон.

Гермиона тут же пустила его под купол и восстановила защиту, а потом в нескольких словах рассказала, что произошло.

Рон задумчиво поскрёб в затылке и опустился на корточки перед парнем. — Эм… Здорово, приятель, — сказал Рон, судя по всему, просто чтобы что-нибудь сказать.

Парень презрительно прищурился. — Ты уверена, что не можешь стереть ему память? — спросил Рон.

Гермиона кивнула. Она не была уверена в том, зачем вызвала Рона. Скорее всего, просто чтобы чувствовать поддержку. Какое бы решение она сейчас ни приняла, оно будет непростым, и справиться с ним при помощи Рона будет легче. — Я попробую ещё раз, — сказала она и действительно ещё раз попробовала, в этот раз коснувшись разума парня не заклятием забвения, а тонкой ниточкой легиллименции — но всё так же безрезультатно. Более того, почувствовав касание, парень ответил ментальным ударом — не оформленным, интуитивным и страшным, как удар молота. Гермиона едва успела прервать контакт, прежде чем её собственный блок задрожал.

Вынырнув в реальный мир, она пошатнулась, и Рон едва успел вскочить и придержать её за плечи. Гермиона посмотрела на его руки на своих плечах, на маггла, по вискам которого градом катился пот, и приняла решение: — Мы идём к Кингсли.

Несмотря на то, что был выходной, Министр и не думал отдыхать. Гермиона застала его в кабинете, в компании двух секретарей, которым он по очереди надиктовывал письма. — Привет, Гермиона, — улыбнулся он как всегда и сделал секретарям знак прерваться и выйти. Когда они остались одни, он спросил: — Проблемы?

Гермиона сглотнула, прогоняя волнение, и призналась: — Да.

Кингсли нахмурился и быстро велел: — Рассказывай.

Гермиона сглотнула ещё раз — ложь застревала в горле. Она никогда не умела как следует врать. Но сейчас на кону было благополучие и карьера её лучшего друга. Поэтому она рассказала — но только то, что не могло навредить Гарри. Ни слова о зависимости — только о разовой ошибке, вызванной любопытством и тягой к приключениям. — Я не могу доверить этуинформацию обливиаторам, — закончила она. — И не могу стереть ему память сама.

Министр цокнул языком и сказал: — Паршиво. Где вы только откопали этого маггла?

Вопрос был риторическим, поэтому вместо ответа Гермиона спросила: — Что делать? — Думать, — резко сказал Кингсли и добавил спокойней: — Надо поговорить с этим магглом и понять, насколько большую угрозу он представляет и нельзя ли его убедить молчать. Плохо, что ты его заколдовывала — он наверняка зол.

Гермиона нервно поднесла руку к губам, но удержалась от того, чтобы прикусить ноготь. Кингсли в это время о чём-то раздумывал и принимал какое-то решение, постукивая костяшками пальцев по полированной поверхности стола. — Я поговорю с ним сам, — наконец произнёс Министр. — Вспомню аврорское прошлое. И попробую стереть память. Если не выйдет — будем думать, что делать.

Он взглянул на Гермиону, и она безошибочно прочла в его глазах причину этого решения — Орден Феникса не оставлял своих.

Кингсли отдал несколько распоряжений и вслед за Гермионой по камину перешёл к ней в квартиру, куда Рон уже оттащил обездвиженного парня. — Финита, — первым делом сказал Кингсли, и парень тут же обрёл подвижность и встал с дивана. Вид у него был напряжённый, но отнюдь не испуганный, скорее, настороженный и очень сосредоточенный. — Добрый день, сэр, — проговорил Кингсли и протянул парню руку, — меня зовут Кингсли Шеклболт, я действующий Министр магии Британии.

Парень некоторое время критически смотрел на протянутую руку, потом резко шагнул вперед и сдавил ладонь Министра, практически выплюнув: — Шерлок Холмс. Очевидно, вы действительно крупный чиновник, пять совещаний с утра, два секретаря. Было бы проще, владей вы французским. Вам проще. Тогда переговоры прошли бы успешней. Но меня интересует не это…

Кингсли разжал руку и потёр переносицу, а потом перебил Шерлока Холмса, спросив: — Где я слышал вашу фамилию?

Холмс пожал плечами и, кажется, хотел продолжить задавать свои вопросы, но Кингсли поднял руку, требуя тишины, а потом пробормотал: — Холмс… — и спросил вслух: — Кем вам приходится Рудольф Холмс?

По тому, как исказилось лицо Холмса, можно было предположить, что этот Рудольф — как минимум его лютый враг. — Дядя, — выдохнул он.

На лице Кингсли на короткое мгновение промелькнула целая гамма эмоций, и он быстро, без предупреждения сделал рубящий взмах волшебной палочкой: — Усни.

Шерлок Холмс рухнул обратно на диван. Не обращая больше на него внимания, Кингсли развернулся к камину и велел: — Рон, проследи за гостем. Гермиона, со мной.

Когда они снова оказались в его кабинете, он прошептал: — Ты только что поймала золотую рыбку, Гермиона. — О чём ты?

Кингсли в несколько шагов пересёк кабинет, вытащил из деревянного шкафа папку с бумагами, искоркой магии подтвердил свою личность и протянул Гермионе.

Она взяла папку, положила на стол и вытащила из неё один-единственный лист бумаги, к углу которого была прикреплена чёрно-белая мутная колдография, на которой мужчина с узким худым лицом кривил губы.

«Рудольф Холмс, дата рождения — приблизительно 1948 год», — было подписано возле фотографии, а следом шёл короткий список из дат и аббревиатур. — Кто это? — спросила Гермиона, пробежав список глазами несколько раз. — Наша самая большая головная боль в том, что касается выстраивания отношений с маггловским миром. Формально он — глава Секретной разведывательной службы, но на деле у него гораздо больше полномочий, — Кингсли дёрнул щекой и сел за стол, некоторое время молчал, потом продолжил: — Садись и слушай. Раз так сложилось, будем играть по новым правилам.

Гермиона аккуратно опустилась в кресло. — Дамблдор хотел не только популяризации магии, он хотел осторожных контактов с маггловским правительством в тех сферах, которые могут быть засекречены. Соединение магии и науки, как он считал, может дать невероятный эффект. Я попробовал продвинуть эту идею и почти заручился согласием премьер-министра магглов, но неожиданно переговоры были прекращены.

Гермиона пододвинула к себе лист и снова взглянула в лицо Рудольфу Холмсу, но так и не нашла в нём ничего необычного — разве что очень волевой подбородок и излишне чувственные подвижные губы. Он чуть повернул голову, и Гермиона ощутила неприятный холодок — глаза у него оказались совершенно рыбьи, холодные и пустые. — Рудольф Холмс в курсе всех секретов Британии, в том числе и существования волшебников. Но он настроен решительно против нас. — Но премьер-министр… — начала было Гермиона и прикусила язык — нельзя быть такой наивной, в конце концов.

Кингсли считал так же, потому что хмыкнул:

— Не принимает решений единолично. Тогда как мистер Холмс обладает весьма обширными возможностями. — И ты хочешь…

Это было очевидно и просто. И очень… не по-гриффиндорски. Впрочем, Гермиона уже успела понять, что честность и благородство в политике не приветствуются. И даже гриффиндорец Шеклболт готов был идти на низость. — Это единственный выход. Мне давно нужно было прижать Холмса, и если его племянник подставился — тем лучше для меня и хуже для него. Я займусь этим сам. Мистера Холмса-младшего заберут мои люди. За Гарри можешь не переживать. Возвращайся к своим делам. И… — он забрал у неё бумагу — единственную в досье на Рудольфа Холмcа, — постарайся не забыть о том, что сегодня узнала.

Гермиона вышла из кабинета с чётким ощущением того, что она, сама того не желая, влезла в очередную неприятную историю. И в этот раз рядом не будет Гарри и Рона, которым можно будет довериться, потому что политика дружбы не признаёт.

Глава шестая

Вместо ожидаемых неприятностей наступила очень мирная и спокойная неделя, в которой не было ни срывающегося с катушек Гарри, ни особых заданий от Кингсли. Гермиона снова погрузилась в привычную работу, чередуя разбор дел по неправомерному использованию магии с каталогизацией архива и встречами с Джимом, который почти убедил её в том, что нужно писать историю именно про Гарри и его победу над Волдемортом. — Люди любят героев, — заметил он в одну из их бесед, — настоящих героев, которые всегда одерживают победу над злодеем. И я люблю.

Большую часть времени Джим шутил не переставая, но в этот раз был предельно серьёзен. — Героям очень нелегко приходится, — негромко ответила Гермиона, вспоминая их с Гарри и Роном приключения. — Им и не должно быть легко. Легко другим. Людям нужны герои, Гермиона, чтобы не думать о собственном ничтожестве. И злодеи — чтобы оправдать свои ошибки и преступления. Это ведь так здорово — говорить не «Я украл деньги», а «Меня соблазнили и увлекли на неверный путь». Кстати, ваш Волдеморт в этом плане — отличная штука. И имя у него запоминающееся, легко оправдываться: «Это Волдеморт заставил меня…», — Джим рассмеялся.

Гермиона покачала головой: — Нерадостная картина.

Но Джим уже растерял остатки серьёзности и принялся сооружать в вазочке с мороженым сложную конструкцию из вафель и фруктов с крайне сосредоточенным выражением лица. Как раз когда последняя виноградинка заняла своё место на вершине пирамиды, сзади раздалось: — Что за чёрт? — В кафе Фортескью широким шагом вошёл Рон и мрачно опустился на свободный стул. Взгляд его стал очень тяжёлым и устремился на Джима. Гермиона сдержала улыбку — да, было не слишком-то хорошо заставлять его ревновать, но, пожалуй, это было приятно (чуть-чуть). — Привет, Рональд, — улыбнулась она, — это Джеймс Брук, моя, как сообщил Кингсли, основная работа. Джим, это Рон Уизли. — Твой парень? — тут же оживился Джим и протянул руку: — Круто! Третий волшебник!

Нахмуренный лоб Рона тут же разгладился, из углов губ пропали жёсткие складки, он тоже улыбнулся и с энтузиазмом тряхнул руку Джима. — Здорово, — сообщил он и, понизив голос, уточнил: — Ты действительно маггл?

Через пару минут Гермиона отчётливо ощутила себя лишней — потому что Джим и Рон нашли общий язык на почве спорта и теперь увлечённо обсуждали квиддич — Джиму он был крайне интересен, как и всё, связанное с миром магии, а Рон о любимой игре мог говорить часами.

— Слушай, — хлопнул его по плечу Рон, — ты просто должен это увидеть. Гермиона, а мы можем… ну, пригласить Джима в «Нору»? Или в «Ракушку»?

Гермиона задумалась — у неё было основное условие: Джим не должен знать выходов в магический мир, у него не должно быть ни одного способа найти его самостоятельно. Никаких ограничений на общение с другими волшебниками Кингсли не ставил. Разумеется, она не собиралась представлять его широкой общественности, но Уизли — самые надёжные люди в мире. Едва ли возникнет проблема, если он проведёт вечер в «Норе». К тому же, он наверняка немного взбодрит мистера и миссис Уизли. — Джим, что скажешь? — спросила она. Джим просиял.

Договорились на пятницу — в субботу Гермионе предстояло праздновать день рождения Малфоя, а в воскресенье у Рона была запланирована рабочая встреча.

Миссис Уизли ответила на письмо с просьбой сразу же, сообщив, что будет рада видеть всех, и приписав, что собирается заодно позвать Лавгудов: «Ксено совсем зачах в последнее время, пусть взбодрится».

Рон скривился — к Луне он, как и все члены Отряда Дамблдора, относился очень тепло, но её отец вызывал раздражение. Трудно было забыть, как он едва не выдал их Волдеморту. — Не люблю этого типа, — проворчал он, откладывая в сторону письмо. Гермиона поцеловала его в нос и сказала:

— Это только на один вечер. И ты всё равно утащишь Джима смотреть на мётлы. И… — она замолчала, чувствуя, как в груди поднимается напряжение, — признайся, что ты заревновал сегодня. Немного?

Они стояли на кухне в квартире Гермионы и пили чай из одинаковых синих кружек — Гермионе всегда нравился синий цвет. Рон отставил свою на стол с тихим стуком, почему-то прозвучавшим очень отчётливо, и чуть надтреснутым голосом возразил: — Не немного.

Во рту пересохло, Гермиона рефлекторно облизнула губы и тоже отставила чашку — неуклюже, едва не уронив на бок. Рон осторожно провёл по её щеке и продолжил линию вниз, по шее — чуть щекотно и очень горячо. Остановился на ключице и отнял руку. Гермиона подняла голову, чтобы поймать его взгляд и увидеть, как карие глаза (1) темнеют. — Гермиона, — шепнул он и наклонился вперёд, коснулся губами её губ. — Гермиона! — посреди кухни материализовалась крупная сияющая рысь и голосом Кингсли продолжила: — Ты нужна мне немедленно. — Мордред! — прошипел Рон, отстраняясь. Гермиона скрипнула зубами — в этот раз её работа решила напомнить о себе крайне не вовремя. — Рон, — сказала она почти жалобно, но он только махнул рукой, сделал глубокий вдох, медленно выдохнул и сказал уже спокойно, даже немного с насмешкой: — Иди давай. А то Кингсли расстроится.

Гермиона заклинанием призвала рабочую мантию, натянула поверх джинсов и футболки, наскоро завязала волосы и шагнула в камин, поборов искушение поцеловать Рона на прощанье.

В кабинете Кингсли был один, и выглядел он весьма недовольно. — Спасибо за оперативность.

Гермиона очистила мантию от пепла и остановилась, ожидая пояснений. Вызов поздним вечером был необычен и слишком поспешен, чтобы не заподозрить, что те самые неприятности, которых она опасалась, всё-таки наступили. — Возникли сложности, — сказал Кингсли после короткой паузы, — которые касаются нашего с тобой общего знакомого с врождённым окклюментным щитом.

В груди неприятно кольнуло — её совесть решительно протестовала против того, чтобы оставлять беззащитного человека, пусть даже весьма неприятного, среди недружелюбно настроенных волшебников, которые собирались использовать его как средство давления на его дядю. Не будь он тем самым человеком, который без колебаний проводил сомнительные химические эксперименты на её лучшем друге, Гермиона сразу же начала бы кампанию по его спасению. Но — не в этом случае. — Что с ним? — спросила она с подозрением. — Всё в полном порядке. Сидит себе в одном из помещений Аврората, питается трижды в день, требует книги в огромных количествах — читает со скоростью аппарации. Выводит из себя авроров в охране. Жалуется на скуку, — с иронией ответил Кингсли и прибавил очень недовольно: — А вот с его дядей — проблемы.

Ситуация оказалась простой, но крайне неприятной как для волшебников, так и для Шерлока Холмса, очень некстати оказавшегося между двух миров. Рудольф Холмс внимательно выслушал информацию о том, что его племянник перешёл все дозволенные и недозволенные границы и поставил под угрозу секретность существования магического мира, а также о том, что отпустить его, не стерев ему память, безо всяких гарантий, не представляется возможным. И совершенно спокойно сообщил, что в таком случае они могут делать с Шерлоком Холмсом ровно то, что посчитают нужным, и даже заверил, что это никак не отразится на дальнейших дипломатических отношениях.

Гермиона проглотила рвущееся на язык ругательство — потому что это было категорически за гранью её понимания. — Он швырнул мне это «всё, что вам угодно» в лицо, — зло сказал Кингсли. Впрочем, он негодовал скорее из-за сорвавшегося плана, а не из-за крушащейся веры в человечество. — И, Мерлин, — он с силой шваркнул кулаком о стол, — мне действительно придётся либо выжечь парню его гениальные мозги, либо каким-то образом обвешать клятвами и взять под полный контроль, потому что у него самого тормозов нет вообще — с понятием инстинкта самосохранения он знаком разве что по книжкам. — Кингсли, — сказала Гермиона, — это неправильно. Он не виноват… Нельзя просто… — она пыталась подобрать слова, — ему же лет двадцать. Нельзя просто взять и поломать ему жизнь из-за того, что он оказался слишком любопытным, а его дядя — беспринципный подонок. Если бы Рудольф согласился, ты же отпустил бы его, да?

Кингсли вздохнул: — Дядя… Я бы отпустил его под чужую ответственность. А люди вроде Рудольфа Холмса очень хорошо умеют брать на себя ответственность. По-родственному он объяснил бы парню, что тому следует направить свою энергию в другое русло.

— А если я буду за ним присматривать? — в голове Гермионы билась мысль о том, что сейчас она пытается взвалить себе на плечи непосильный груз и влезть в кабалу, но иначе было нельзя поступить. — Я его привела сюда, меня он выследил, — быстро продолжала она, — так что и ответственность моя.

Кингсли смотрел почти насмешливо, и под этим взглядом Гермиона покраснела. — Я почему-то не сомневался, что ты это предложишь. — То есть ты… — она сглотнула, — специально подтолкнул меня к этому?

Кингсли мотнул головой: — Не совсем. Потому что это все равно не решение проблемы. Рудольф не должен допустить мысль о том, что я слишком, как он выражается, сентиментален. По сути, это — проверка. Если я после угроз отпущу парня, он поймет, что на крайние меры я не способен. — И что делать?

— Для этого я тебя и позвал, — ответил Министр, — чтобы ты подумала, что делать. Я помню твои ЖАБА и знаю, что у тебя шикарный аналитический потенциал. Вот тебе задача — реши, что делать с Шерлоком Холмсом.

Это было болезненно — она не ожидала от Кингсли такой проверки. Но он был прав — с этой задачей она справится. Обязана будет справиться, потому что иначе никогда не простит себе, что со слишком умным парнем-наркоманом произошло что-то страшное. — Я тебя не тороплю. Шерлок Холмс никуда не денется. И… — он покачал головой, — я действительно не знаю, что с ним делать, — это прозвучало почти примирительно.

Гермиона вернулась домой — Рона уже не было, поэтому она налила себе чаю и попыталась сходу решить проблему. Но безрезультатно.

Компромисс никак не находился. Нужно было одновременно отпустить Шерлока Холмса на свободу, не причинив ему никакого вреда, и не скомпрометировать Министерство магии в лице Кингсли.

Пятница прошла в напряжённых размышлениях и бесплодном переборе вариантов, а вечером пришлось отвлечься ради ужина в «Норе».

Они с Джимом прибыли первыми, сразу за ними — Рон, и их тут же встретили мистер и миссис Уизли. Смерть сыновей отразилась на них очень сильно — оба уже не были огненно-рыжими, глаза уже не горели огнём. Мистер Уизли полностью поседел и как будто сгорбился. Миссис Уизли потускнела и похудела. Но их улыбки были по-прежнему солнечными, а объятия миссис Уизли — крепкими. — О, Гермиона, дорогая, ты прекрасно выглядишь, — улыбнулась она и тут же обхватила за шею Рона. Толком поздороваться с Джимом ей не дал муж, который пришёл в детский восторг, услышав, что его гостем стал «настоящий маггл». — Я помогу вам накрыть на стол, — сказала Гермиона, и они с миссис Уизли ушли в дом, в то время как трое мужчин устремились к сараю, отчаянно жестикулируя и обсуждая одновременно мётлы, машины и граммофоны.

Под ворчливое: «Пустяки, милая, я всё сделаю сама», — Гермиона несколькими заклинаниями накрыла на стол, заварила чай и расположилась в низком кресле рядом с креслом-качалкой миссис Уизли. — Я не немощная, — заметила она недовольно, но это недовольство было скорее наигранным — Гермиона знала, что ей нравилась эта небольшая помощь по хозяйству. — Я и не думала этого говорить, — ответила она. Миссис Уизли тихо рассмеялась, а потом ещё тише спросила: — Всё так же?

Гермиона отвела взгляд и ответила: — А что могло поменяться? — Он мог понять. — Он вряд ли поймёт. Он слишком точно знает, что правильно, а что нет.

Гермиона всё смотрела куда-то в пространство, поэтому не увидела, как миссис Уизли подошла к ней, но почувствовала, как тёплая рука сжимает плечо. — Милая, когда речь идёт о наших детях, правильное и неправильное становится неважным.

Гермиона точно знала, что миссис Уизли думает сейчас о Перси, который хоть и вернулся в семью, всё-таки сильно отдалился ото всех — кроме родителей. Мистеру и миссис Уизли было всё равно, заблуждался он когда-либо или нет.

А её папе — не всё равно. — Я не думаю, что он простит меня. Во всяком случае, пока… — она осеклась, сомневаясь, стоит ли заканчивать мысль, но миссис Уизли сказала вместо неё: — Пока ты в порядке.

В воздухе разлился мелодичный звон, и миссис Уизли подскочила со своего места, Гермиона встряхнулась и поспешила вместе с ней встречать Лавгудов.

Они выглядели, пожалуй, ещё чуднее прежнего. Оба облачились в салатовые мантии, Ксенофилиус вплёл в свои длинные светлые волосы голубые цветы, а Луна гордо несла на голове корону из одуванчиков и полыни. — Привет, Гермиона, — пропела Луна, обращаясь к воздуху за плечом у Гермионы. — Папочка, мне кажется, или у Гермионы теперь новые мозгошмыги?

Категорически не желая слушать ответ Ксенофилиуса, Гермиона бодро сказала: — Очень красивый венок. — Ты думаешь? — с сомнением спросила Луна и обратилась к миссис Уизли с вопросом о разведении садовых гномов.

Воспользовавшись этим, Гермиона послала патронуса за Роном и остальными — в компании с Лавгудами было общаться значительно проще, во всяком случае, Гермионе — Гарри понимал Луну и наедине.

Рон, мистер Уизли и Джим пришли крайне довольными. — Ты не поверишь, дорогая, — с искренним и давно казалось бы утраченным энтузиазмом воскликнул мистер Уизли, — оказывается, магглы могут носить с собой музыку в небольших коробочках (2) — и безо всякой магии. Просто поразительно! — Опять ты о своём. — Привет, Луна! — махнул рукой Рон, игнорируя Ксенофилиуса, — А это Джим, он тебе понравится.

Луна повернула голову, перевела свои крупные навыкате глаза на Джима, начала было: — Привет, Джи… — но не закончила фразы и несколько раз повернулась вокруг своей оси.

— Эм… — произнёс Джим, — привет, Луна.

Вместо ответа Луна резко схватила Гермиону за руку и сказала: — Гермиона, мне нужно немедленно с тобой поговорить.

Гермиона кивнула — на Луну порой снисходили странные озарения, но она редко в чём-либо ошибалась.

Оставив миссис Уизли усаживать всех за стол, Гермиона отошла с Луной на задний двор «Норы». — Что случилось? — Гермиона, я не сяду с ним за один стол, — прошептала Луна нервно. — Он… неправильный. Не просто другой. — Ты о Джиме? — Гермиона нахмурилась. — Луна, он отличный парень, поверь мне. — Он сломанный, — оборвала ее Луна. — Совсем сломанный. И ненастоящий.

Это звучало бредово. — Луна, поясни, — спокойно попросила Гермиона. Возможно, подруга переутомилась или плохо себя чувствует. Или перечитала «Придиру». Наткнулась на неудачный гороскоп. — Я не могу, — Луна начала нервно теребить волосы, — но его нарглы совершенно не в порядке. Я его боюсь. — Ты сейчас выглядишь как профессор Трелони, — против воли голос Гермионы прозвучал холоднее, чем прежде: — И говоришь, как она. И это не комплимент. — Я знаю, — Луна опустила взгляд, — но я не сяду с ним за один стол. Он как картонная маска. Никогда не любила маски.

Если бы речь шла о другом человеке в других обстоятельствах, то Гермиона прислушалась бы к словам Луны — в конце концов, её голова работала как-то иначе, нежели у большинства людей, и она порой замечала то, чего другие не видели. Но Джим был искренним и открытым человеком. К тому же, Кингсли лично применял к нему легиллименцию, прежде чем начал проект со сказкой. В Джиме она была полностью уверена. — Луна, — попыталась она объяснить, — Джим — не картонная маска. Он действительно очень приятный человек и…

Гермиону внезапно озарило, и она рассмеялась: — Я поняла, в чём дело. Он маггл, видимо, их нарглы выглядят как-то иначе.

Луна наморщила лоб, а Гермиона почувствовала, как у неё камень с души упал — подруга могла быть жуткой, когда хотела. Судя по всему, она воспринимает людей на ещё одном уровне, возможно, на ментальном — это объясняет, как она видит сквозь мантию-невидимку и под оборотным зельем. Выросшая в волшебной семье, она никогда не встречала магглов, поэтому Джим показался ей странным и даже опасным. — Я всё равно не хочу… Я боюсь. Мы с папой уйдём, — упрямо сказала Луна.

Лавгуды действительно ушли, и вечер был бы напрочь испорчен, если бы не Джим, который вдруг сообщил, что тоже хочет показать магию и, немного порывшись в сарае у мистера Уизли, затеял фокусы. Сначала миссис Уизли смотрела скептически, хотя Рон, мистер Уизли и даже Гермиона (казалось бы, готовая к представлению), хохотали от восторга, но после угадывания карт тоже присоединилась к веселью.


Примечания:

1. По книге у Рона голубые глаза, но у меня есть веская причина поменять их цвет.

2. Речь о кассетных портативных плеерах (например, марки Walkman), которые выпускались с конца 1970-х.

Глава седьмая

На следующий день, собираясь на «проклятую вечеринку», как обозвал день рождения младшего Малфоя Рон, Гермиона не переставала думать о проблеме Холмса. Мелькнула нездоровая идея найти его родителей (пойди, Гермиона, отыщи двух магглов в Соединённом Королевстве, и скажи спасибо, что фамилия у них всё-таки не Смит, не Браун и не Эванс). Увы, даже если она из-под земли достанет мистера и миссис Холмс (это при условии, что они оба здравствуют), это ни к чему не приведёт — Кингсли они не интересны. Ему нужен рычаг воздействия на Рудольфа Холмса, Шерлок, в сущности, ничего не значит.

Не для Гермионы. Чем больше она думала о сложившейся ситуации, тем острее чувствовала свою вину и свою ответственность. — Выглядишь… — отвлёк её от размышлений недовольный голос Рона, — излишне здорово.

Гермиона бросила взгляд в зеркало, в кои-то веки хранившее довольное молчание, и пожала плечами: — Синяки под глазами придают мне особого шарма.

Рон закатил глаза, подошёл и осторожно, словно боясь сделать ей больно, коснулся губами её виска. Гермиона погладила его по щеке и с трудом выбросила из головы идею наплевать на обещание и провести день с Роном. — Мне пора, — вздохнула она. Рон скорчил недовольную рожицу, потом рассмеялся и шутливо, но не без тревоги напомнил: — Если хорёк будет слишком сильно пялиться, ты всегда можешь снова разбить ему нос. — Так и поступлю, — серьёзно пообещала Гермиона и наконец активировала порт-ключ, присланный вместе с официальным приглашением.

Мир завертелся, Гермиона пошатнулась, но удержала равновесие, и ей тут же подал руку Драко Малфой. Сейчас он был ещё больше похож на отца — в тёмно-зелёной мантии, с забранными в хвост светлыми волосами и вежливо-отстранённым выражением узкого худого лица. Впрочем, почти сразу же отстранённость сменилась улыбкой. Малфой поцеловал кончики её пальцев, сообщил, что рад её видеть, и поблагодарил за подарок — она отправила его заранее, ещё с утра. — Здравствуй, М… — Гермиона осеклась и тут же исправилась: — Драко, прими мои искренние поздравления с днём рождения. — Спасибо, Гермиона, — Малфой не отпустил её руку и со странным нажимом продолжил: — Мне очень приятно получить поздравление от тебя.

Дверь в небольшую комнату, куда Гермиону перенёс портал, открылась, и вплыла Нарцисса в синей парадной мантии. Изобразив дружеский поцелуй, но так и не коснувшись губами щеки Гермионы, она радостно защебетала: чудесный день, она очень рада, что Гермиона нашла время заглянуть на их скромное празднование, жаль, конечно, что Министерство не позволило устраивать вечерний приём, но она надеется, что дорогая гостья будет чувствовать себя комфортно.

Гермиона терпеть не могла эту сторону характера Нарциссы, но стиснула зубы и улыбнулась — слово нужно было держать. Её проводили в гостиную, где собралось не более двадцати человек, причём многих — Панси Паркинсон, сестёр Гринграсс, молчаливого Блейза Забини и насупленного Захарию Смита, — Гермиона узнала сразу. Взрослые были ей не знакомы. — Расслабься, Гермиона, — неожиданно сказал ей Малфой почти что на ухо, — мы все меньше всего на свете хотим скандалов и ссор. — Рада это слышать, — пробормотала Гермиона себе под нос, предчувствуя очень долгие несколько часов.

У неё всегда было плохо с прорицаниями.

Праздник прошёл если не идеально, то очень и очень хорошо. Слизеринцы как будто сговорились и не произнесли ни единого резкого слова, не бросили ни единого гневного взгляда на неё, и почти сразу же Гермиона оказалась вовлечена в достаточно приятный разговор на тему разработки новых заклинаний, подбора вербальной формулировки и возможных погрешностях в нумерологических расчётах. Вскоре к ним присоединилась темноволосая женщина с резкими чертами лица — миссис Перье, мать Блейза Забини, — и постепенно перевела тему на зельеварение.

К тому моменту, как миссис Малфой пригласила всех за стол, ещё раз извинившись, что вынуждена ограничиваться чаепитием, потому что устраивать парадный обед днём недопустимо, а министерские чиновники не пожелали войти в их положение, Гермиона уже чувствовала себя в этой заведомо враждебной компании относительно свободно. Во всяком случае, она могла смотреть на них как на новых знакомых, а не как на потенциальных врагов и Пожирателей Смерти.

Только Малфой напрягал — галантностью. По каким-то только ему известным причинам он настоял на том, чтобы сидеть рядом с ней, подливал ей чай, угощал сладостями и подавал руку, когда она вставала. Это настолько не вязалось с его типичным поведением, что начинало серьёзно нервировать. К счастью, праздник длился недолго — через три часа первые гости начали прощаться, и Гермиона поспешила присоединиться к ним, мягко, но настойчиво отклонив предложение Нарциссы «взглянуть на её прекрасный розарий».

Она трансфигурировала парадную мантию в обычный маггловский костюм, аппарировала в центр Лондона и уже собиралась вернуться оттуда домой, но вместо этого глянула на часы, убедилась, что её никто не видит, и переместилась на задний двор родительского дома. После встречи с Малфоями ей отчаянно захотелось увидеть маму. Что до папы, то в субботу в четыре часа вечера он, вероятнее всего, на встрече с друзьями.

Хотя она и не предупреждала о своём приходе, мама открыла заднюю дверь почти сразу же. — Ты меня как будто ждала, — тихо сказала Гермиона, обнимая маму и пряча лицо у неё на плече. На грани слышимости она ответила: — Я тебя всегда жду, Гермиона.

Гермиона почувствовала, что в глазах предательски защипало, и так беззаботно, как только могла, заговорила о работе, Малфоях и Роне. Последняя тема показалась маме интересней всего, и именно её они продолжили обсуждать, зайдя в дом и расположившись в гостиной. — Обычно матери боятся, что их дочери слишком рано выйдут замуж, — улыбнулась мама, — а я опасалась, что ты так и не покажешь носа из книг, и настоящая жизнь пройдёт мимо. Я рада, что ошиблась. — Я не такая уж зубрилка, — рассмеялась Гермиона, потом бросила взгляд на домашнюю библиотеку, которую перечитала целиком, не считая разве что «Анжелики», которая показалась ей слишком легкомысленной, и подумала, что стоит взять свои слова обратно. — Хорошо, что у тебя есть Рон, — мама подхватила её смех, точно угадав направление взгляда и ход размышлений.

Гермиона хотела было ответить, но не успела — раздался телефонный звонок.

Мама подошла к аппарату и, взяв трубку, деловито представилась, заставив Гермиону вспомнить своё детство, наполненное звонками от пациентов, свои первые попытки подражать взрослым, неуверенно говоря в трубку: «Гермиона Грейнджер слушает», — и улыбки родителей.

Впрочем, долго ностальгировать ей не пришлось. Мама нахмурила брови и обратилась к ней: — Гермиона, это тебя, — потом прикрыла рукой микрофон и добавила: — Я забыла сказать, тебя всю неделю кто-то ищет, сегодня в пятый или в шестой раз звонят.

Гермиона подошла к телефону, ощущая непривычную робость — она не пользовалась им уже очень давно. Но ещё в детстве отработанное: — Гермиона Грейнджер слушает, — сорвалось с языка сразу же. — Мисс Грейнджер, — раздался с той стороны прохладный голос, — ваш отец сейчас находится в полиции. — Что? — переспросила она. — У него обнаружены некие вещества. Запрещённые в нашей стране.

Гермиона похолодела. Что из лекарств у папы в аптечке могли вдруг признать запрещёнными? И зачем его обыскивали? Есть ли в полицейском участке камеры видеонаблюдения? Если нет, она может сейчас же аппарировать туда и подправить память всех свидетелей и полицейских. Если есть… Она не работала с маггловской техникой, для этого в ДМП были отдельные специалисты. — Кто вы такой? — спросила она, чтобы потянуть время и придумать выход из ситуации. Задействовать ресурсы Министерства нельзя — это незаконно и классифицируется как вмешательство в маггловский мир без необходимости. — Мисс Грейнджер, уверен, вы хотите решить эту проблему, — продолжил голос. — Максимально безболезненно.

Было очевидно — голос хотел от неё что-то получить. Гермиона сунула руку в карман пиджака и сжала рукоятку волшебной палочки. — Что вам нужно? — Помочь вам в трудной ситуации. Думаю, мы можем обсудить это лично. Возле вашего дома стоит машина. Садитесь в неё.

За окном действительно послышались шум двигателя и шуршание колес. Гермиона медленно положила трубку, повернулась к маме и сказала спокойно: — Мне нужно уехать, возникло важное дело. — Гермиона? — мама была слишком проницательным человеком, чтобы не заподозрить неприятностей. И вялое «Всё в порядке» её категорически не убедило. — Это проблема, которую я могу решить, — сказала Гермиона, понадеявшись, что говорит правду.

В конечном счёте, волшебники, которые могли бы хотеть навредить ей, вряд ли стали бы пользоваться маггловскими технологиями. А с магглами, даже вооружёнными, она сумеет справиться.

Она засомневалась, стоит ли отправить патронуса с предупреждением Рону, но отказалась от этой идеи — скорее всего, за ней сейчас следят, если увидят вспышку — будут лишние проблемы.

Определить марку машины Гермиона не смогла бы при всём желании — но она была чёрной и с тонированными стёклами и напомнила машины из фильмов про Джеймса Бонда, которые они смотрели с папой по выходным. Правда, Гермиона не верила в существование суперагентов и суперзлодеев, но ощутимо напряглась.

Шофёр — мужчина в чёрном костюме с непримечательным лицом, — открыл перед ней дверцу, и она села на заднее сидение.

Они тронулись.

Гермиона ничего не говорила и ничего не делала — можно было бы расспросить водителя или даже применить к нему легиллименцию, но это было бесполезно. Едва ли он что-то знал.

Ехали около получаса. За дорогой Гермиона не пыталась следить — она не настолько хорошо знала Лондон. Вместо этого сжимала и разжимала пальцы, чтобы они не отказали, если придётся колдовать без палочки — она не могла быть уверенной в том, что её не станут обыскивать.

Мимо мелькали ряды домов. Гермиона сунула руку в сумочку и попыталась оценить степень полезности её содержимого. Книги, зелья, сменная одежда — это было важно, но сейчас едва ли помогло бы. В отличие от нескольких ровных шариков — старых запасов. Она переложила один из шариков в карман. И, едва она успела закрыть сумочку, раздалось: — Приехали, мисс, — водитель остановился посреди просторного полутёмного ангара. — Пройдите, вас ожидают.

Не дожидаясь, пока ей откроют дверь, Гермиона выбралась сама и пошла по направлению к самой освещённой части ангара, где тёмным пятном едва различалась человеческая фигура. Гермиона слышала вокруг шорохи — в темноте были ещё люди. Поддержка. Наверняка вооружённая. К счастью, аппарация не требует палочки и занимает доли секунды. «Расслабься», — велела себе Гермиона, выпрямила спину и волевым усилием заставила себя ставить ноги точно по одной линии и в одном темпе. Ей нечего было бояться. А человек, который решил угрожать её семье, сильно об этом пожалеет.

Резкий направленный свет бил в глаза, но Гермиона сумела загородиться от него и разглядеть человека, который её ждал. Он был знаком ей.

Тёмные волосы, намечающиеся залысины, колючие небольшие глаза, кривоватый рот. Костюм в этот раз чёрный — жилет и пиджак явно тесны, но тщательно застёгнуты. Родственник Шерлока Холмса, дважды на памяти Гермионы забиравший его из притонов, стоял в расслабленной позе, опираясь рукой о длинный чёрный зонт-трость. Это был однозначно не Рудольф — его фотографию она хорошо запомнила. Напряжение вдруг спало. Она искала выход из ситуации с Шерлоком — и, кажется, выход нашёл её сам. — Добрый день, мисс Грейнджер, — мужчина улыбнулся настолько неприятной улыбкой, что рядом с ней даже знаменитый оскал покойного профессора Снейпа показался бы дружелюбным. — Добрый день, мистер Холмс, — ответила Гермиона спокойно. Она была уверена, что не ошиблась. — Не могу сказать, что рада знакомству.

Мистер Холмс как будто снял улыбку и убрал в карман — лицо тут же стало серьёзным и непроницаемым, а глаза опять напомнили о дементорах. — Прискорбно слышать, — сообщил он. — К сожалению, у нашей встречи есть повод. Так вышло, что, по моим данным, вы — последний человек, в чьём обществе видели Шерлока Холмса.

Гермиона промолчала. Умей она, как та же Нарцисса, поднимать одну бровь, она бы сделала это, но увы — оставалось просто ждать продолжения.

Мистер Холмс достал из внутреннего кармана пиджака небольшую, величиной с ладонь, записную книжечку, раскрыл её на середине и прочёл: — В прошлую субботу, около трёх часов дня, в районе Сент-Джеймс-парка. После этого его никто не видел, — книжечка вернулась в карман, и Гермиона подумала, что не так уж она и нужна была мистеру Холмсу. — Что вы хотите от меня узнать? — Где Шерлок Холмс.

«Думай, Гермиона!».

Мистер Холмс-безымянный организовал проблемы с полицией для её отца. Разыскал её (что было непросто), следил за Шерлоком, точно знает, где его видели в последний раз. Это гарантировано означало, что он так или иначе связан с маггловскими секретными службами. Возможно ли, что он работает под началом Рудольфа? — Этот вопрос нужно задавать не мне, а мистеру Рудольфу Холмсу, — ответила Гермиона жёстко. Голос прозвучал громче, чем она хотела, отдался эхом и вернулся обратно — искажённый и совсем несерьёзный.

Мистер Холмс умел приподнимать одну бровь. — Ему сообщили, что Шерлок Холмс попал в неприятности и объяснили, как ему помочь, — продолжила Гермиона. — Но он не счёл нужным утруждать себя. Возможно, — она посмотрела в глаза своему неприятному собеседнику, — вы взглянете на ситуацию иначе. — Поясните… — мистер Холмс сделал паузу, — свою мысль.

Гермиона вдохнула и попыталась убедить себя, что просто проводит допрос нарушителя и сообщает ему его права и обязанности. И что совсем не боится этого человека. — Она предельно ясна. Ваш… — она подстегнула свой мозг, заставляя работать быстрее. На вид этому мистеру Холмсу не больше тридцати, значит, он не может приходиться Шерлоку отцом, а степень беспокойства показывает, что отношения между ними близкие, — ваш брат, — судя по тому, как дёрнулось веко мистера Холмса, Гермиона угадала, — попал в серьёзные неприятности, отчасти связанные с наркотиками, отчасти — с его любопытством. Чтобы избавить его от этих неприятностей, потребовалась помощь вашего дяди. Но он посчитал оказание этой помощи… затруднительным.

В глазах мистера Холмса мелькнуло что-то очень пугающее. — Боюсь, мисс Грейнджер, — произнес он, — что этой информации недостаточно для того, чтобы я мог оценить ситуацию. — Я предлагаю вам встретиться ещё раз, — Гермиона опустила руку в карман, — завтра, в шесть часов вечера, на этом же месте. К этому моменту мой отец должен быть освобождён от всех обвинений и подозрений. В свою очередь, я предоставлю вам исчерпывающую информацию о судьбе вашего брата и о том, как именно вы можете ему помочь.

Несогласие Гермиона прочла в глазах мистера Холмса за мгновение до того, как он едва заметно кивнул — не ей, а тем, кто обеспечивал его охрану. Гермиона и не думала, что он согласится сразу. Пальцы разжались, и на пол выскочил чёрный упругий шарик. Громыхнуло, и ангар погрузился в кромешную тьму. Не дожидаясь, пока созданный Перуанским порошком мгновенной тьмы мрак рассеется, Гермиона аппарировала к себе домой, а оттуда бросилась в Министерство. Она точно знала, что делать.

Глава восьмая

Спать в эту ночь Гермионе не пришлось — до следующей встречи с мистером Холмсом было меньше суток, а подготовка требовалась колоссальная. Ближе к полуночи к ней в кабинет зашёл Кингсли и сгрузил на стол несколько папок. — Кингсли? Я думала… — «что твоя должность — Министр магии, а не младший секретарь», — что ты не в Министерстве. — Я и не был, — он отряхнул руки от пыли и подвинул себе свободный стул, — заглянул на пару минут, потом увидел твою записку и решил остаться. У меня уже, кажется, условный рефлекс на фамилию Холмс выработался. Итак, рассказывай.

Гермиона рассказала — то, что уже знала. Потом пододвинула к себе принесённые Министром папки, раскрыла первую и произнесла: — Майкрофт, значит.

Собирать досье на магглов всегда было сложным делом — волшебникам не были нужны их базы данных, поэтому запросы делались точечно и не всегда выполнялись качественно. Рудольф Холмс, например, был человеком-призраком без биографии, без семьи и привязанностей. С его племянником Майкрофтом дела обстояли чуть лучше.

Гермиона пробежала взглядом первые несколько листов.

Майкрофт Холмс поздно пошёл в школу — в тринадцать лет его отдали в Итон, в младшей школе он, судя по всему, не учился (или министерские чиновники решили не копаться в его детстве). В Итоне проявил себя в различных областях, получил несколько наград, особо отмечались его успехи в изучении математики и истории, а три его работы были сохранены в архиве (2). После школы поступил в Оксфорд и с отличием окончил Бейлиол-колледж (2), отделение политики и международных отношений.

На этом список фактов заканчивался, и только в конце стояла приписка, что на данный момент он занимает некую должность в отделении Британской военной разведки магглов.

Также в папке обнаружилось несколько фотографий. Гермиона вдумчиво изучила каждый из снимков. Подросток лет пятнадцати в итонской форме — выглядит нелепо, чёрный фрак кажется слишком узким, а белый воротничок и белый галстук придают ему сходство с пингвином. Молодой человек в строгом тёмно-сером костюме — заснятый возле здания Парламента, как будто случайно. Фото с каких-то документов — анфас, неудачное. И, наконец, относительно недавнее — в небольшом обезличенном кабинете за письменным столом.

Помимо этого, Гермионе принесли всю доступную информацию о Рудольфе Холмсе, Шерлоке Холмсе, о структуре британского маггловского правительства и заодно инструкцию по ликвидации информации с маггловских информационных систем.

Последнее — на тот случай, если Майкрофт решит не выполнять её требования и не избавит её отца от всех неприятностей с полицией.

Кингсли, вслед за ней просматривавший все бумаги, наконец сказал:

— Это хороший план. Но он не сработает.

Гермиона подняла голову и спросила, надеясь, что её голос прозвучит спокойно: — Почему ты так думаешь?

Она пока не озвучивала своего плана Кингсли, но обдумала его в деталях и считала вполне осуществимым.

— Ты собираешься заручиться помощью этого, — он кивнул в сторону папок, — чтобы воздействовать на Рудольфа, но у тебя не получится. От второго племянника он отмахнётся так же легко, как и от первого. — Не думаю. Смотри сам. Он устроил Майкрофта к себе на работу, наверняка помогает в продвижении по службе. К тому же, сам Майкрофт обладает определённым влиянием — сомневаюсь, что парень с улицы может разыскать меня, не имея ничего, кроме описания внешности и какой-нибудь случайной фотографии. А он сделал это меньше чем за неделю.

Гермиона ущипнула себя за подбородок. — Ты… — Кингсли вздохнул, — говоришь, как человек. А Рудольф думает и поступает, как политик. Положи на одну чашу весов жизни обоих его племянников и ещё пары сотен людей, а на другую — политические интересы, — он не будет колебаться, делая выбор.

Но прежде чем Гермиона успела почувствовать подступающее отчаянье, он продолжил: — Однако мы можем поступить иначе.

Кингсли снова забрал себе папку с личным досье Майкрофта, ещё раз просмотрел фотографии и щёлкнул пальцами — его осенила идея. — Пойдём.

Гермиона не стала спрашивать — куда, просто последовала за ним. Впрочем, они шли недолго — до второго этажа, на котором располагалась штаб-квартира Аврората. Пока дежурный делал отметки об их визите, Гермиона закончила складывать паззл и поняла, зачем идёт Кингсли — и чего хочет получить.

По требованию Министра дежурный выдал им небольшую фотокамеру и указал путь.

Шерлока Холмса содержали вотсеке А — в комфортных, но очень хорошо защищённых комнатах. Ему отвели сразу три — гостиную, спальню и столовую. Аврор на входе при виде Кингсли и Гермионы вытянулся в струнку, потом расслабился и сообщил: — Господин Министр, мисс Грейнджер, всё спокойно. — Спасибо, Томас, — наклонил голову Кингсли, — отойдите пока в сторону.

Когда аврор ушёл, Кингсли коснулся палочкой стены и скомандовал: — Перлацио (3).

Стена сделалась прозрачной, и Гермиона увидела, что Шерлок Холмс, несмотря на глубокую ночь, не спит, а сидит в гостиной, обложившись стопками книг.

Кингсли, сделав несколько фотографий и убрав камеру в карман, уточнил: — Хочешь с ним поговорить?

Гермиона кивнула. В отличие от её собственного, план Кингсли был невероятно сложен и казался едва ли осуществимым — настолько, что по степени рискованности, пожалуй, близился к побегу из Гринготтса на драконе.

Разумеется, она и не надеялась на то, что Шерлок поможет ей и расскажет подробности жизни своего брата. Напротив, скорее всего, он не захочет говорить ни слова. Судя по всему, они любят друг друга — во всяком случае, ради Шерлока Майкрофт совершил практически невозможное. Так что, вероятнее всего, Шерлок не скажет ничего, что может быть потенциально опасно для брата.

Но опыт общения с человеком, чьим благополучием придётся шантажировать Майкрофта, был бы нелишним. — Иди, — предложил Кингсли, — я верну авроров на пост. Буду ждать у себя.

Гермиона ещё некоторое время изучала комнату и собиралась с силами, потом сказала себе: «Ты сможешь, Гермиона!», — и дала вернувшемуся аврору знак — тот осторожно открыл перед ней дверь, как будто впускал её в клетку к волшебной твари высшего класса опасности.

На деле же Шерлок не производил впечатление твари — он выглядел просто как уставший и немного напуганный мальчишка, который пытается убедить себя в том, что всё будет хорошо, но не слишком в это верит. — Ваши наблюдения показали, что я настолько не опасен, что можно входить ко мне без охраны? — спросил он резко, и Гермиона подавила желание обернуться — она точно знала, что стена за её спиной непроницаема. — Бросьте, — словно угадав её мысли, заметил Шерлок, — человеку нужно несколько секунд, чтобы сориентироваться в незнакомом помещении, вы даже не огляделись. К тому же, логика подсказывает, что за заключёнными установлен контроль.

Вместо того чтобы похвалить его аналитические способности, Гермиона сказала: — Вы выглядите значительно более вменяемым, мистер Холмс. — Разумеется, — согласился он, — я уже шесть дней обхожусь без стимуляторов, что отрицательно сказывается на умственной работе и положительно — на моторных реакциях.

Гермиона взяла стул и села напротив Шерлока. В сущности, у неё не было тем для беседы — только несколько смутных идей, поэтому ей бы хотелось, чтобы он спросил, что ей нужно. Но он молчал. Несколько секунд потратил на то, чтобы внимательно осмотреть её с ног до головы, кивнул каким-то своим мыслям и снова уткнулся в книгу. — Что читаете?

Не отвлекаясь, он ответил: — «Окисление кислорода» Бартлетта (4). Вы не знаете.

Снова повисло молчание, и Гермиона с трудом сдерживалась, чтобы не заговорить — опыт её работы в ДМП подсказывал, что в этом случае он и слова лишнего не скажет.

Потребовалось более получаса, чтобы Шерлок дочитал последнюю страницу, захлопнул толстенный том в глянцевой обложке и сказал быстро: — Вы ждёте, когда я спрошу, что вам нужно или когда меня отсюда выпустят. Я бы мог посмотреть, что вы будете делать, если я не заговорю, но мне слишком скучно. К тому же, по вашей правой руке и подбородку я вижу, что вы достаточно упрямы, так что вполне можете просидеть здесь и до утра. Итак, что вам нужно?

Он рывком поднялся из кресла и отошёл к стене, сложив руки на груди. — А когда вас отпустят, вы не хотите спросить? — Бесполезно.

Гермиона осталась сидеть на стуле, только закинула ногу на ногу, и негромко произнесла: — Видите ли, мистер Холмс, у нас возникла серьёзная проблема.

Он никак это заявление не прокомментировал, поэтому Гермиона продолжила: — Ваше любопытство привело к тому, что вы увидели то, чего видеть не должны были. — Вроде исчезновений, появлений из ниоткуда, летающих предметов и огненных змей? — Вроде того, — кивнула Гермиона, мысленно пообещав себе оторвать голову Гарри, который, похоже, умудрился продемонстрировать магглу парочку чудес. — Обычно в таких случаях мы корректируем людям память, но в вашем случае это невозможно — у вас сильная природная защита разума. В теории… — она сделала небольшую паузу, давая Шерлоку осознать услышанное (хотя, похоже, голова у него работала очень быстро), — в теории мы могли бы отпустить вас, взяв с вас слово не лезть в мир волшебников, и приглядывать за вами, как приглядываем за всеми магглами, посвящёнными в наш секрет. — Но?.. — Но ваше пристрастие к наркотикам, излишнее любопытство и очевидная склонность к авантюрам, — Гермиона встала, — делают это невозможным. Мы не можем быть уверены в вашем благоразумии. Нам нужны гарантии.

Появилась шальная мысль — заставить его хоть несколько слов сказать о брате. Иногда даже скупая характеристика, данная правильным человеком, помогает понять характер лучше, чем десяток досье. — Остальные члены вашей семьи также подвержены… пагубным привычкам?

По лицу Шерлока прошла тень — ему явно не понравилась идея вовлечь в эту историю свою семью. Он бросил коротко и зло: — Нет. — Отлично, — кивнула Гермиона, — что насчёт вашего… брата? Он надёжный человек?

Шерлок ощутимо напрягся, его взгляд быстро скользнул по рукам Гермионы, потом по мантии, как будто в попытке определить, вооружена ли она. Видимо, не найдя того, что искал, он немного расслабился и ответил: — Да. — Насколько? Ему можно доверять? — Хотите отпустить меня под его ответственность? — Ему можно доверять? — повторила Гермиона. — Я бы не стал, но раз даже Британское правительство ему доверяет, то, наверное, и вам сойдёт.

Атмосфера в комнате ощутимо накалилась — Шерлок явно ожидал какого-то подвоха, поэтому Гермиона выдохнула и спросила очень спокойно и даже как будто рассеянно: — Какой он человек, ваш брат?

Это был однозначно не тот вопрос, которого ждал Шерлок — в нём не было ни намеков, ни скрытых угроз. — Почти такой же умный, как я, — Шерлок повернулся спиной к Гермионе.

Она задумалась, не спросить ли про Рудольфа, но отказалась от этой мысли: всё равно она не знала, о чём спрашивать. — Он… — она прикусила губу, — на сколько лет он вас старше?

На семь — она помнила из досье. — На шесть с тремя четвертями, — последовал ответ. — Он заботится о вас?

Вопрос ещё не был произнесён до конца, но Гермиона уже ощутила, насколько неверным он был. До сих пор достаточно спокойный, разве что немного волнующийся Шерлок крутанулся на каблуках и рявкнул: — Ему плевать, — и прибавил спокойно: — Так что можете не пытаться повесить на него ответственность за меня. Спокойной ночи.

Не дожидаясь ответа, он прошёл в смежную комнату и громыхнул дверью. — Я бы хотела, чтобы эта ситуация разрешилась удачно и без потерь, мистер Холмс, — сказала Гермиона в пустоту и вышла из камеры.

Аврор уже почти закрыл за ней дверь, когда изнутри раздалось:

— Маловероятно.

За то время, что Гермиона общалась с младшим Холмсом — в общем-то, безрезультатно, — Кингсли составил примерную схему предстоящей беседы с его братом. — Может, пойдёшь ты? — спросила Гермиона, изучив длинный пергаментный свиток, исписанный широким твёрдым почерком Министра. — Я сильно сомневаюсь, что действительно смогу это сделать… — Не стоит светить лишних людей. И — нет, оборотное зелье даже не предлагай, эта беседа не на час. Гермиона… — он чуть прищурил небольшие чёрные глаза, плотно сжал губы, и Гермионе стало не по себе — словно она в чём-то виновата, — ты уже в этом деле. И ты сама решила попытаться разрешить ситуацию так, чтобы не пострадали невиновные люди.

Гермиона сглотнула, вспомнив один из озвученных ранее планов Кингсли: взять Шерлока под «Империус», заставить играть полную потерю памяти и сдать в таком виде заботливому дяде, как намёк на то, что волшебников злить не стоит. Или же действительно жёсткими зельями выжечь парню сознание — даже очень сильный блок не помешает. — Как минимум один пострадает, — заметила она, но без дрожи в голосе. — Я сказал — невиновные. А Рудольфа Холмса я к таковым однозначно не отношу, — Кингсли тяжело поднялся из-за стола. — Советую пойти и немного поспать. Завтра обсудим всё ещё раз — подумай, какие вопросы для тебя не ясны. И… — он задумался, потом добавил: — Я пошлю завтра ребят проследить, чтобы твоего отца отпустили. Будет плохо, если ты будешь думать о нём, а не о работе.

Ещё до того, как Гермиона успела ответить «спасибо», Кингсли скрылся в зелёном пламени.

Она же ещё почти час читала составленный план, пытаясь понять, каким образом она — в сущности, девчонка с вечно растрёпанными волосами, состриженными под корень ногтями и сомнительной уверенностью в себе, — сумеет оказать моральное давление на Майкрофта Холмса, человека с ледяными глазами, взгляд которого похож на дыхание дементора.

Наконец, поняв, что уже несколько минут бездумно смотрит в одну точку, она собрала бумаги, заперла документы в сейф, открывающийся только ей, и вернулась домой.

Вопреки её ожиданиям, в квартире не было темно — в гостиной горел свет, возле окна сидел, листая журнал, встрёпанный Рон. Услышав её, он тут же отбросил журнал в сторону, подскочил и сделал было шаг, чтобы обнять, но остановился и сказал: — Ты, наверное, жутко голодная?

Гермиона рассмеялась и кивнула — действительно, после чая у мамы дома она ничего не ела и не пила, а время шло к пяти утра.

Рон всё-таки обнял её, потом, подумав, подхватил на руки и понёс на кухню, где под едва заметными куполами чар стояли небольшие тарелки с едой. — Был у миссис Уизли? — уточнила Гермиона. — Ага, — Рон аккуратно сгрузил её на стул, снял чары и пододвинул к Гермионе тарелку с мясным рагу. — Настроил ей радио на новом приёмнике, а она попыталась загрузить в меня всё содержимое погреба. Едва сбежал. — Впервые слышу, чтобы ты отказывался от еды, — хмыкнула Гермиона, отдавая должное кулинарным талантам миссис Уизли. — Даже я не могу есть в таких количествах, — ответил Рон, потом нахмурился и спросил: — Это ведь не в хорьке и его семействе дело, да?

Гермиона редко рассказывала ему о своей работе — интересные дела обычно шли под грифом «Секретно», а пересказывать историю про то, как парень испугался маггловского автобуса и начал швыряться заклятьями в центре Кардиффа, не слишком хотелось. Но Рон отлично умудрялся угадывать, что и в какой момент её волнует — точно как сейчас. — Не в них, — рассеянно ответила она. — Рон, как думаешь, я могу быть угрожающей? — Можешь. Если выпьешь оборотку с волосом Беллатрисы Лестрейндж, — Гермиона едва не запустила в него салфеткой и закашлялась. — Дурацкая шутка. — Ну, прости. Других вариантов не вижу. Хотя… Знаешь, тогда, на первом курсе, помнишь, как ты Невилла заколдовала? — Рон на всякий случай отодвинулся на стуле подальше. — Вот тогда ты была офигенно угрожающей. И… — он осёкся, — в общем, когда едва не избила меня в лесу. Знаешь, я передумал. Можешь.

Гермиона тяжело вздохнула — едва ли ей это поможет на приближающейся встрече.

Примечания:

1. Три его работы были сохранены в архиве — по Итонской традиции лучшие работы учеников сохраняются в особом архиве — это большая честь и очень высокое признание. 2. Бейлиол-колледж — один из старейших колледжей Оксфорда, также известный как колледж политиков: из него выпустилось больше всего премьер-министров и политических деятелей. 3. Перлацио — от лат. perlucidum, «прозрачный». 4. «Окисление кислорода» Бартлетта — книга «Окисление кислорода и химические связи», автор Нейл Бартлетт, издана в 2001 году.

Глава девятая

Ни перед одним экзаменом Гермиона не нервничала так сильно. Наверное, потому что ожидавшая её встреча была важней любого экзамена. Волнение, которое она испытывала сейчас, было сродни тому, которое охватывало её всякий раз, когда они с Гарри и Роном очертя голову бросались в очередную смертоубийственную авантюру.

Сердце гулко колотилось в районе горла, и она то и дело сглатывала, опасаясь, что просто не сможет говорить. Было бы проще, если бы встреча проходила в уютном кабинете, за чашкой чая. Но Гермиона не собиралась демонстрировать ему магию без необходимости и сверх необходимого, а подогнать министерскую машину — значило привлечь нездоровое внимание людей, которые будут Майкрофта охранять.

Им предстояло беседовать всё там же, в тёмном ангаре, в единственном луче света, слишком яркого и режущего глаза.

Кингсли заглянул к ней за пятнадцать минут. — Уверена, что не хочешь взять авроров? Человек пять под мантиями-невидимками и дезиллюминационными заклятьями… — Я уверена, — прервала его Гермиона.

Это было совершенно иррациональное решение, но она не сомневалась в его правильности. Если что-то пойдёт не так, пять авроров за спиной помогут ей ровно так же, как собственная палочка и заготовленный порт-ключ в Министерство. Даже меньше, потому что они будут далеко. Если же переговоры пойдут успешно, будет лучше, если у разговора не будет свидетелей. — Тогда удачи! — Кингсли коротко сжал её запястье и вышел из кабинета — у него хватало своих дел. Гермиона выдохнула, отложила в сторону свиток пергамента и приказала себе расслабиться. Не то чтобы это действительно помогало, но, во всяком случае, придавало немного смелости. Она обычно представляла, что кто-то большой, сильный и очень хорошо знающий, как поступить, ободряюще сжимает её плечо и говорит тихо: «Расслабься, Гермиона, и сделай то, что должна».

Стрелка на часах приблизилась к отметке «шесть», и Гермиона шагнула в камин, переносясь к себе домой, а оттуда сразу, только набросив дезиллюминационные и заглушающие чары, на место встречи.

Её уже ждали.

Майкрофт Холмс, как и вчера, стоял в самом освещённом месте ангара, сложив руки на груди и являя собой образец бесстрастности. Гермиона не могла сказать точно, кроются ли в темноте снайперы, и решила пока не думать об этом.

Она осторожно сняла оба заклятия, поправила пиджак и твёрдым шагом направилась к Майкрофту. — Впечатлён, мисс Грейнджер, — сказал он вместо приветствия, даже не утруждая себя тем, чтобы изображать улыбку. — Ваше исчезновение вчера было обставлено весьма эффектно. Во всяком случае, для вашего возраста и уровня подготовки.

Было очевидно, что весь смысл сомнительной похвалы был в том, чтобы произнесли эти слова: «для вашей подготовки». Гермиона перешагнула через эту простую ловушку, чувствуя, что впереди будут и другие, куда более сложные. — Рада, что такой человек, как вы, это оценил, — ответила она. — Также весьма впечатлён скоростью, с которой вы… — он сделал паузу, — решили проблему.

Гермиона вежливо улыбнулась — об отце она говорить не собиралась. Любое лишнее слово могло бы повредить.

Майкрофт тоже замолчал, только соединил перед грудью кончики пальцев — точно так же, как это делал в недавнем разговоре Шерлок. Два брата были мало похожи. Шерлок — худой как жердь, с вытянутым лицом и очень острыми скулами, с нервными движениями, со скользящим взглядом, не имел, кажется, ничего общего с грузным, основательным Майкрофтом. И лицо у него было скорее квадратное, с тяжёлым подбородком, крупным носом и небольшими, но очень колючими глазами. Из общего — разве что руки. Одинаково худые запястья, одинаково длинные нервные пальцы с явно видимыми костяшками. И ещё манера кривить рот — во всяком случае, лёгкая гримаса Майкрофта сейчас напоминала гримасу Шерлока. — Я весь внимание, — он первым нарушил тишину, но это не было даже крошечной победой Гермионы — он заговорил не потому, что ожидание стало его нервировать, а потому что захотел заговорить. — Мистер Холмс, вчера вы весьма невежливо пригласили меня на разговор, — произнесла Гермиона, — что вы хотели узнать?

Гримаса стала чуть более явной — повторяться Майкрофту не хотелось. Но сейчас у Гермионы было преимущество — она владела информацией, которая Майкрофту была нужна позарез. — Вы сообщили, мисс Грейнджер, что мой брат оказался в… неприятной ситуации. И что его безопасность зависит от моего дяди. Или же от меня. Думаю, вам стоит выразиться ясней, — он медленно стукнул указательными пальцами друг о друга. — Шерлок стал свидетелем того, что не должен был видеть. Чего-то крайне опасного, — медленно ответила Гермиона, — в первую очередь для него. Отпустить его сейчас — значит поставить серьёзное дело под угрозу. К сожалению, доверять его слову нельзя — он… — она намеренно сделала вид, что подыскивает слово, — психически нестабилен. Нам нужен гарант его благоразумия. И гарантии.

У Майкрофта едва заметно дёрнулась щека. — Я так понимаю, что за гарантиями вы обратились… — К мистеру Рудольфу Холмсу. Но он не счёл нужным нам их предоставить.

Хотелось добавить, что он предложил делать с Шерлоком Холмсом всё, что они сочтут нужным, но делать этого было нельзя — нельзя было, чтобы Майкрофт решил, будто цель разговора — поссорить его с дядей. — Нисколько в этом не сомневаюсь, — холодно заметил Майкрофт. — Однако Шерлок Холмс в некотором роде нужен Британии, пусть сейчас он и не в лучшей форме. Я готов выслушать ваши условия его освобождения… в целости и в здравом уме.

Сказано это было так, словно речь шла не о его горячо любимом брате, а о чиновнике или агенте. Гермиона дорого дала бы за то, чтобы научиться быть настолько же бесстрастной. — Мы не требуем ничего невыполнимого. Немного лояльности. Совместные научные разработки. Помощь в затруднительных ситуациях.

Это был план Кингсли и его слова. Озвучивая их, Гермиона не могла отделаться от мысли о том, что сейчас Майкрофт даст сигнал, и ей в затылок упрётся дуло пистолета — как если бы она представляла преступную организацию.

Дула не было.

Майкрофт растянул губы в очень неприятной улыбке и спросил: — То есть вы имеете в виду пособничество некой организации с невыясненными целями? Боюсь вас разочаровать — жизнь Шерлока Холмса этого не стоит.

Этим блефом нельзя было не восхититься. Майкрофт как будто готов был развернуться и уйти, и, чтобы остановить его, Гермиона должна была бы сказать хоть что-то: назвать цели, пояснить мотивы, — лишь бы удержать его.

Гермиона готова была уступить, но не успела. От дверей ангара прогрохотало: — Всем лечь на пол, руки за голову! Это полиция. Руки за голову!

Даже такой актёр как Майкрофт не сумел бы так достоверно сыграть изумление. Он к этому был непричастен. — Двое в центре, лечь на пол, руки за голову. — У вас есть здесь люди? — быстро спросила Гермиона.

Майкрофт качнул головой — он тоже пришёл один, чтобы у разговора не было свидетелей. Что с охраной снаружи — непонятно, но сейчас было не до неё. — Двое в центре, — продолжило грохотать, — лечь на пол, руки за голову!

Со света в темноту смотреть было очень сложно, на фоне вечернего неба люди в дверях были едва различимы. Времени на раздумья не было. Обливиаторам сегодня прибавится работы.

Не думая ни об играх, ни о политике, Гермиона ухватила Майкрофта за лацкан пиджака и потянула вниз. Шепнула: — Живо!

Он понятливо рухнул на пол, и прежде, чем голос повторил свой приказ уже для одной Гермионы, она на выдохе произнесла: — Иммобилус!

Волна магии устремилась вперёд и ударила в грудь того, кто стоял первым, задела соседних. Гермиона согнулась и почти встала на колени, пропуская над головой что-то быстрое, свистящее (пуля!). — Протего! Иммобилус! Остолбеней! Репелло магглетум! — Несколько заклятий на максимальной скорости сорвалось с её палочки, обездвиживая магглов и тут же отсекая ангар от их мира, делая его невидимым для радаров и неинтересным для любопытных.

Поднявшись снова на ноги, она уже спокойней сказала: — Экспекто патронум. Кингсли, пришли к месту встречи обливиаторов. У меня всё в норме. Работаем.

Выдра понятливо кивнула и исчезла, а Гермиона подошла к уже вставшему и отряхивающему брюки Майкрофту и заметила: — Кажется, всё идёт не по плану, — и, не дав ему ответить, коснулась плеча и аппарировала.

Местом она выбрала одну из приёмных Министерства — ту, куда можно было перемещаться извне. В воскресенье вечером она была свободна. — Располагайтесь, мистер Холмс, — Гермиона указала на ряд удобных кресел и, сдержав нервный смех, предложила: — Чаю? — Благодарю, — наклонил голову Майкрофт и сел в одно из кресел с такой лёгкостью и таким изяществом, словно только что не аппарировал в первый раз в жизни.

Ещё одна выдра ускакала к секретарю с просьбой подать чай. Спустя пару минут, которые прошли в полном молчании, чайник, молочник, сахарница и две чашки сами собой возникли на низком столике. Гермиона села напротив Майкрофта и заметила: — Во всяком случае, теперь мне не придётся тратить время на то, чтобы доказать свою непричастность к преступным группировкам.

Майкрофт поднял одну бровь, невозмутимо сделал глоток самого по себе налившегося в чашку чая и сообщил: — Ваши выводы в корне ошибочны. Теперь ваш статус вызывает у меня ещё больше сомнений, мисс Грейнджер. Я подозревал, что вы… не совсем законопослушны, ещё когда просматривал ваше досье. — Что в нём не так, мистер Холмс?

Он поставил чашку на блюдечко. — Информация. Точнее, её отсутствие. Ни образования, ни даже средней школы. — Дело в том, — Гермиона тоже поставила чашку, — что вы искали не там. Ваше досье тоже не поражает полнотой. Кажется, что у вас и не было детства, и вы существуете ровно с момента поступления в Итон.

Сообщение о том, что она знакома с информацией о нём, Майкрофту явно не понравилось, но это зелье он проглотил. — Могу заверить вас, что к преступлениям мы не имеем никакого отношения. Равно как к террористическим группировкам, советскому шпионажу и… — Российскому, — вдруг перебил её Майкрофт. — Советов не существует уже десять лет, мисс Грейнджер.

Гермиона нахмурилась, пытаясь понять, о чём он говорит. Она хорошо помнила географию в школе, без труда ориентировалась на карте и легко могла показать крупнейшие государства мира. И то, о чём сказал сейчас Майкрофт… — В самом деле? — нейтрально спросила она. Распад крупнейшего государства в мире, крайне опасного и закрытого, просто не мог пройти мимо её внимания… — С тысяча девятьсот девяносто первого года, — взгляд Майкрофта из почти скучающего стал очень острым, — и вы впервые слышите об этом от меня, мисс Грейнджер, — он снова соединил перед собой кончики пальцев и спросил: — Итак, чего вы от меня хотите? — Вы уже не подозреваете меня? — уточнила Гермиона. — Вы провели последние годы в изоляции. Это, а также оставшийся пока невыясненным факт перемещения в пространстве без временных затрат убеждает меня в том, что наш разговор может стать… любопытным. — Мы хотим сотрудничества, мистер Холмс, — произнесла Гермиона спокойно. — Мы — это магическое сообщество Великобритании.

Майкрофт не выглядел удивлённым. Он даже не выглядел сомневающимся. Он кивнул своим мыслям и ровно спросил: — Беспорядки девяносто шестого и девяносто восьмого года в Лондоне и в нескольких областях на севере Шотландии — ваших рук дело? — Мы пережили войну. Это — отголоски.

Некоторое время Майкрофт молчал, потом спросил: — Каким образом здесь замешан мой брат? — Он увидел то, чего не должен был видеть. И многое узнал. К сожалению или к счастью, его мозг устроен не совсем так, как мозг большинства людей, и не допускает вмешательства, — Гермиона прервалась и внимательно посмотрела на Майкрофта. Тот понял, что от него ожидается небольшая порция откровенности, и сказал: — Мой брат обладает парадоксальным умом и выдающимися способностями. Как ни жаль, вместе с тем он несдержан, порывист и чересчур любопытен. Наиболее вероятный исход событий для него — смерть от передозировки наркотиками или от употребления незарегистрированного вещества собственного изготовления в течение ближайших двух лет и пяти месяцев. Однако его способности могут быть полезны Британии, поэтому по мере сил я контролирую его. — В наших силах вылечить Шерлока Холмса. Притупить зависимость, — Гермиона отвела взгляд в сторону. — И это возвращает нас к вопросу условий. Вы напрасно обратились ко мне, мисс Грейнджер, — Майкрофт встал из кресла, обошёл его и опёрся руками о спинку. — Я не обладаю полномочиями. — А ваш дядя — обладает, — как ни хотелось Гермионе тоже встать, чтобы не смотреть на собеседника снизу вверх, она себе этого не позволила. — Я не оказываю влияния на него. — Этого и не требуется. Мы хотим, чтобы вы заняли его место, мистер Холмс. — Это условие? — Майкрофт едва ощутимо напрягся. Если бы не побелевшая кожа над верхней губой, Гермиона не увидела бы его волнения — внешне он оставался спокоен. — Это предложение, — она всё-таки встала и прибавила: — Майкрофт.

Он думал больше минуты, не двигаясь, даже не переводя взгляда с места на место, прежде чем вышел из-за кресла, протянул руку и сообщил: — Будем считать, что мы заключили сделку, Гермиона.

Рукопожатие у него было неприятным — очень холодным, как будто он был рептилией, а не человеком, — но в то же время крепким.

Невольно Гермиона подумала, что, кажется, из этой игры ей уже не выйти.

Глава десятая

Дальнейший разговор был отнюдь не легче, наверное, даже сложнее. Гермиона далеко не каждый день предлагала людям намеренно серьёзно навредить их близким родственникам, а в том, что Рудольф пострадает в этой игре, сомнений не было ни у неё, ни у (очевидно) Майкрофта. Пожалуй, она нервничала больше него, он выглядел совершенно равнодушным и с нечитаемым выражением лица делал пометки в небольшой записной книжечке. В тот момент, когда Гермиона дошла до сообщения о том, что на мистера Рудольфа Холмса специалисты начнут оказывать ментальное влияние, которое повысит его тревожность и сделает менее внимательным, ей самой захотелось, чтобы, вопреки интересам дела, её собеседник подскочил со своего места, грохнул кулаком по столу и рявкнул, что этого он не допустит.

Но он этого не сделал, только добавил ещё строчку в книжечку и выжидательно посмотрел на Гермиону. Она подумала, что он тоже ждёт её реакции. На самом деле, она держалась с трудом. Каждое её слово было горстью земли на крышку гроба, в котором покоилась прежняя Гермиона Грейнджер — справедливая, честная гриффиндорка.

— Ещё до того, как начнётся… — она замялась, подбирая слово, и Майкрофт подсказал ей:

— Процесс.

— Процесс. До этого вам нужно определить, кто из влиятельных людей будет готов поддержать ваше продвижение. Нам нужно, чтобы ваша власть была основана не только на магии и внушении.

Майкрофт какое-то время помолчал, крутя в пальцах тонкую ручку в серебряном корпусе, потом сказал:

— К концу следующей недели я смогу предоставить вам эту информацию.

А Гермиона неожиданно подумала, что ей всё-таки повезло — если бы Майкрофт был так же гениален, как его брат, обладал бы такой же памятью (а Кингсли говорил, что у младшего Холмса феноменальная фотографическая память) и такой же наблюдательностью, то она бы не справилась с этими переговорами. Дрожащие руки выдали бы её. Ей повезло, что он просто умён. С гением ей было бы не справиться.

Обговорив ещё несколько деталей, они оба одновременно поднялись со своих мест.

— Желаю вам плодотворной недели, Майкрофт, — произнесла Гермиона. Майкрофт наклонил голову и спросил:

— Надеюсь, вы сможете вернуть меня в… немагический Лондон.

— Разумеется.

Он вдруг поднял ладонь, открыл книжечку, пролистал и уточнил:

— Полицейские, которые прервали нашу… встречу, сейчас не помнят об этом?

— Верно.

— В таком случае, Гермиона, — он с каким-то нажимом произнёс её имя, — не вмешивайтесь в расследование. Я предпочёл бы разобраться с тем, каким образом они вышли на это место, самостоятельно.

Гермиона согласилась — в любом случае, волшебными методами уже узнать ничего не выйдет: обливиаторы почистили людям память.

Но Майкрофт до сих пор не задал главного вопроса — и это и удивляло, и настораживало. Гермиона облизнула пересохшие за время беседы губы и произнесла:

— Ваш брат будет оставаться под нашим наблюдением до конца… этого процесса. Но мы займёмся снижением его тяги к наркотикам.

— Я в этом не сомневался, — ответил Майкрофт. Гермиона не рискнула уточнить, что именно он хотел этим сказать, и просто протянула руку.

Снова касаться ледяной ладони было неприятно, но избегать прикосновения было бы невежливо.

— Ощущения вам не понравятся, — предупредила она.

— Я помню.

Она аппарировала в один из закрытых антимаггловскими чарами закутков на Пэлл-Мэлл, за руку вывела Майкрофта на улицу и, больше не прощаясь, снова аппарировала в переговорную, а оттуда камином прошла в кабинет Кингсли.

Она была выжата досуха, не осталось ни сил, ни нервов. Кингсли посмотрел на неё почти сочувственно и вместо того, чтобы требовать рассказа, попросил поделиться воспоминаниями.

Когда серебристая нить упала в омут памяти, Гермиона поняла, что не желает погружаться в него вместе с Министром: с неё на сегодня хватило.

— Я тебе ещё нужна? — спросила она.

— Иди домой. Завтра с утра — сразу ко мне.

Дома ждал Рон — снова с ужином от миссис Уизли. Увидев её, он заметил:

— Ты похожа на инфери — такая же зеленовато-серая.

Хотелось ответить едко: «Ну, спасибо», — но даже на это сил не было. Рон закатил глаза, прошипел что-то себе под нос и, подняв её на руки, спросил:

— Душ, еда или сон?

Вообще-то хотелось и того, и другого, и третьего, но сообщить об этом Гермиона не сумела. Казалось, что, вернувшись домой, она просто сдулась. Необходимость держаться отпала, и она чувствовала себя как человек, которому на мозги наложили заклинание ватных ног. И на тело — тоже. Всё было ватным, едва двигающимся.

Рон уложил её в кровать, раздел и укрыл одеялом. Где-то на грани сознания мелькнула мысль о том, что она очень сильно его любит, а вместе с тем появилась потребность ему об этом сообщить. Гермиона потянулась было к нему, попыталась поцеловать, но он решительно повернул её на другой бок, обнял со спины, шепнул на ухо:

— Извини, но инфери меня не возбуждают. Спи.

Проснулась Гермиона от звона волшебного будильника, который уже наворачивал круги над подушкой, пытаясь её разбудить. — Умолкни, — пробормотала она, вяло щёлкая пальцами.

Почувствовав волну магии, будильник успокоился и вернулся на тумбочку, спрятав полупрозрачные крылышки. — Я уже встаю, — сообщила Гермиона и будильнику, и себе. Рон спал рядом, обхватив её за талию горячей рукой, и не обратил на звон никакого внимания. Когда она осторожно освободилась из его объятий, он заворочался, но не проснулся, и Гермиона на секунду замерла, вглядываясь в его открытое лицо, необычно спокойное и мирное сейчас. Без вечной дурашливой улыбки он выглядел непривычно серьёзно и даже как будто задумчиво. Она опёрлась руками о кровать, наклонилась и поцеловала его в висок и ушла в душ.

Сумасшедшая нагрузка не уменьшилась, а как будто возросла. Гермиона носилась от кабинета Кингсли к себе и обратно, в какой-то момент перестав очищать мантию от сажи и превратившись в форменную Золушку. Около полудня к ним присоединилось двое безликих невыразимцев, похожих друг на друга как два семечка, и пожилой сутулый маг из Отдела по урегулированию проблем в маггловском мире. Отдел, по сути, не функционировал в полной мере с конца семидесятых: в военное время все проблемы решались командой обливиаторов. Однако мистер Тревис работал уже больше пятидесяти лет, и опыта ему было не занимать. При планировании будущего переворота в правительстве Британии он оказался незаменим.

Придя на совещание, мистер Тревис смерил Гермиону недовольным взглядом, как будто сам факт её существования оскорблял его чувствительную натуру, изучил наброски Кингсли и сообщил: — Чушь и бестолковщина.

После чего почти на сорок минут выпал изо всяких обсуждений, что-то чёркая на листе и шепча себе под нос гневное «Мерлиновы панталоны!».

Впрочем, и панталоны, и взгляды ему легко можно было простить — потому что в плане, вышедшем из-под его пера, было на восемь пунктов меньше, он требовал в четыре раза меньше ресурсов, а главное — выглядел реализуемым.

Повторив: «Мерлиновы панталоны!», он удалился, а Кингсли заметил: — Остаётся всего пять человек, от которых, по сути, зависит всё. Вопрос в том, скольких из них Холмс сумеет подкупить или уговорить сам.

Гермиона придвинула к себе досье на людей, от которых зависел исход всей операции. Двое не вызывали никаких сомнений: лорд Риверс и мистер Оливер занимали свои должности уже давно и показали себя верными официальной власти. Им неважно, кто будет собирать тайный совет и отдавать приказания, — лишь бы они были официальными и законными. Также не должно было возникнуть сложностей с миссис Кидс: она планировала уйти в отставку и не стала бы оказывать существенного давления на коллег.

Мистер Грейвз, напротив, вызывал опасения. Будучи всего на пять лет старше Майкрофта, он пробился на самый верх благодаря протекции Рудольфа Холмса и был ему безусловно предан. Более того, в досье от руки было приписано, что, по неподтверждённым данным, он состоит с Рудольфом в отношениях сексуального характера. При одной мысли об этом Гермиона испытывала приступ отвращения, но не могла не понимать: если это так, то он будет всеми силами защищать своего… возлюбленного.

Головной болью была и леди Смолвуд — женщина амбициозная и стремящаяся добраться до самых вершин власти. Для неё смена власти невыгодна: она предпочла бы подождать, пока немолодой Рудольф уйдёт в отставку, и попытаться занять его место самостоятельно.

Проблема была в том, что именно на этих двоих было нельзя воздействовать магически: им предстояло работать вместе с Майкрофтом долгие годы, а значит, их поддержка должна быть реальной.

Решения пока не было.

После короткого обеда совещание пришлось закончить: Кингсли ждали неоконченные дела в Департаменте международных отношений, а Гермиону — общение с Джимом.

Она аппарировала к нему в квартиру — и почувствовала, как против воли на лице возникает улыбка. За прошедшее с их последней встречи время он украсил свою комнату простыми, но яркими рисунками магического мира, зарисовками, в которых Гермиона не могла не узнать их с Гарри и Роном приключения. — Когда ты успел?

Джим вылез из-за письменного стола, сдвинул в сторону кипы бумаг и довольно сообщил: — Я решил не спать! И стараюсь не есть — вот и весь секрет.

Гермиона оглядела его, не обнаружила никаких признаков истощения и рассмеялась. Джим скорчил обиженную рожицу, но тут же снова улыбнулся и спросил: — Кого покажешь мне сегодня?

От его энтузиазма становилось тепло на душе — особенно после стылой, бездушной политики.

В этот раз Гермиона решила не вести его в очередное волшебное место, а расположилась в его комнате, зажгла несколько негорячих волшебных костерков, чем привела Джима в бесконечный восторг, и продолжила свой рассказ. Джим снова конспектировал, и его глаза блестели лихорадочным возбуждением, — особенно когда она, как-то забыв о проблемах, рассказывала ему о схватке с троллем, а потом — о пути к философскому камню.

Именно события их первого курса Джим решил сделать основой первой книги, поэтому требовал всё больших подробностей — о замке, об учениках, о профессорах и о заклинаниях. Когда Гермиона продемонстрировала ему чары левитации, он вдруг резко погрустнел. Перемена выражения на его лице была настолько заметной, что Гермиона сразу спросила: — В чём дело, Джим? — Какая жалость… — сказал он негромко, — что я не владею магией.

И вдруг резко снова улыбнулся шальной улыбкой и спросил: — Можно подержать твою волшебную палочку? Пожалуйста?

Гермиона вздохнула и ответила: — Нет. Не могу, прости. Это… не знаю даже, как объяснить, но это очень личное. Мы не даём свои волшебные палочки другим.

Джим пожал плечами: — Я так и думал. Но попробовать стоило.

Морщинка между его бровей разгладилась, и он уже собирался задать новый вопрос, как Гермиона неожиданно для себя сказала: — Давай после выхода книги. Я морально подготовлюсь, а ты… — Это будет ещё одной наградой, — серьёзно сказал Джим. — Договорились.

Больше к этой теме они не возвращались, а спустя час Гермиона почувствовала, что больше не может рассказывать: даже несмотря на чай, в горле пересохло, а удачные формулировки закончились.

Условившись встретиться в следующий понедельник, они попрощались, и Гермиона уже собралась домой, но передумала, и аппарировала на крыльцо дома номер 12 на площади Гриммо.

Гарри не появлялся на работе уже неделю: взял отпуск. Ничего не писал и никак не выходил на связь. О том, что лечение идёт успешно, Гермиона знала из двух коротких записок Джинни, но не переживать всё равно не могла.

Дверь ей открыл старый эльф. — Госпожа подруга хозяина, — сообщил он, беззубо осклабившись. — Здравствуй, Кикимер, — прохладно сказала она.

С Кикимером у них был нейтралитет — он не оскорблял её, а она взамен не проявляла к нему никакого лишнего интереса и даже не пыталась завести разговор об освобождении, улучшении условий жизни и зарплате. — Гарри и Джинни дома? — Хозяин Гарри и хозяйка Джинни дома. Кикимер проводит вас в гостиную, госпожа подруга хозяина, — он отвесил ей нарочито низкий поклон и пошаркал босыми ступнями по деревянным полам.

Дом Блэков всё ещё не был образцом уюта и комфорта, но и особняк из старого фильма ужасов больше не напоминал. Во всяком случае, теперь по нему можно было ходить, не опасаясь того, что половик отгрызёт ногу, а дверная ручка оставит без пальцев. — Гермиона! — едва она вышла в гостиную, как оказалась в объятиях Джинни. — Я — свинья. Прости, что ничего не писала.

Гермиона высвободилась из цепких рук подруги и спросила: — Смеллвуд помог? — Он даже не волшебник. Он — бог. Во всяком случае, мозги Гарри он поставил на место, а это… — Не так-то просто, если учесть, что он согласен с покойным Снейпом в том, что мозгов у меня нет, — Гарри тоже обнял Гермиону, потом отстранился и тихо сказал: — Прости за всё, что я тебе наговорил. И за то, что тебе из-за меня пришлось делать.

«И за то, во что ты меня втянул, показывая фокусы магглам», — подумала Гермиона, но у неё не хватило духу сказать это вслух: Гарри впервые за последние годы выглядел счастливым, здоровым и живым. Он снова был тем Гарри Поттером, который мог радоваться квиддичным победам и переживать из-за того, что Джинни встречается с Дином Томасом. Он снова был цельным — и это было видно сразу.

Отказаться от обеда Гермионе не удалось: Джинни не позволила. За столом они втроём снова, как до войны, шутили, смеялись, Джинни исподтишка колдовала, то отращивая любимому небольшие красные рожки, то рисуя у него на лбу простенькие картинки. Пока это были летучие мыши, василиски, львы и единороги, Гермиона молчала, но когда пошла очевидная похабщина, сняла все эффекты одной «Финитой» — и заставила обоих друзей ополчиться против неё.

Срочно вызванный на подмогу Рон сначала смёл со стола половину еды, а потом со словами: «Не сметь обижать мою девушку!» — окатил Гарри и Джинни потоком холодной воды, которая, едва коснувшись пола, превратилась в клейкие зелёные пузыри, сразу же прилипшие к лицам и волосам зачинщиков.

— Ты попался, братец, — угрожающе зашипела Джинни — и волосы Рона окрасились в голубой цвет. Тем временем столовые приборы перед Гермионой ожили и запрыгали. Судя по тому, что сразу снять чары не удалось, наложил их Гарри: у него силы было много.

Отбросив в сторону решившую плясать канкан вилку, Гермиона трансфигурировала стул под Гарри в желе, которое тут же попыталось его поглотить — но сама пропустила удар Джинни и взлетела под полоток, как воздушный шарик. Рон попытался ухватить её за ногу, но безуспешно — и сам поднялся следом.

Гарри и Джинни праздновали победу (пытаясь отчиститься от желе), но недолго: освоившись в воздухе, Рон первым начал метать небольшие сгустки краски. Гермиона идею подхватила и дополнила: пол превратился в большую палитру, и противники увязли в красной краске. Джинни сумела выскочить — и угодила в зелёную.

И в этот момент заклятье облегчения веса перестало действовать, и сначала Гермиона, а за ней и Рон плюхнулись вниз, оказавшись с ног до головы в сиреневой краске.

На этом было решено объявить ничью — гостиная приняла свой прежний вид, невозмутимый Кикимер подал чай. А когда все отсмеялись и отдышались, Гарри сообщил: — Я оставляю Аврорат.

Глава одиннадцатая

Джинни первой нашла в себе силы спросить: — В каком смысле?

Гарри и Аврорат ассоциировались друг с другом у всех очень прочно: он стремился к карьере аврора с пятого курса, подтянул ради этого ненавистное зельеварение, пропадал на работе сутками — и вдруг решил всё бросить? — Почему, дружище? — осторожно спросил Рон, словно опасаясь, что Гарри сейчас обратится в чудище и начнёт крушить гостиную.

Он ни в кого не обратился, а спокойно пояснил: — Потому что это не моё. Я хочу спасать людей, а не волочь их на допросы, — поймав удивлённый взгляд Гермионы, он стушевался и добавил менее уверенно: — Я не сам догадался. Только после разговоров с Дереком. С целителем Смеллвудом. — Это его идея? — спросила Гермиона. — Нет, — тут же покачал головой Гарри, — он только спросил меня, доволен ли я результатами своих трудов, а потом… Я уже сам думал об этом. Я… мне лучше не пользоваться непростительными заклятьями, не встречаться с дементорами и не… — он попытался подобрать слова, — в общем, я и так — тот ещё псих. Лучше не усугублять.

Пока Рон и Гермиона осмысливали новость, Джинни взяла Гарри за руку и сказала: — Ладно. Думаю, не худшая идея. Чем займёшься? Может, отдохнёшь немного? Мы могли бы заняться ремонтом этого дома… — Не сейчас, — он сжал её руку в ответ, и, хотя жест был совершенно невинным, Гермиона почувствовала желание отвернуться, словно увидела что-то слишком личное, — мне нужно дело, которое как следует загрузит мой мозг. И я… — он вздохнул, — я уже подал прошение принять меня на курсы целительства в больнице Святого Мунго. Дерек согласен лично заниматься со мной зельями и ментальной магией, а с чарами уменя всё отлично. И… я получил от них ответ сегодня. С понедельника я начинаю учёбу. — Целитель… — протянул Рон. — Офигеть.

Гермиона выдавила только: — Здорово, Гарри.

Она была поражена — и не была уверена в том, что ей самой хватило бы мужества на подобное. Пять лет отдать любимому делу, а потом резко бросить его — и начать учиться чему-то новому. Согласиться на занятия теми науками, которые даются хуже всего. — Думаю, это надо отметить! — заметил Рон, и с ним бурно согласились.

Кикимер подал соки, от огневиски дружно решили отказаться, как и от любого другого спиртного: Гарри, пока не закончено лечение, были запрещены стимуляторы любых видов, а пить без него было бы невежливо.

Обед постепенно перешёл в поздний ужин — разошлись они только к часу ночи.

Рон аппарировал их с Гермионой в центр её гостиной и, не говоря ни слова, жадно поцеловал. Гермиона всхлипнула, прижимаясь к нему изо всех сил — она соскучилась по нему. По их близости. Она быстро, даже торопливо дёрнула ворот его мантии, а потом одним желанием, сырой магией расстегнула все пуговицы. Рон выругался сквозь зубы и схватил её за запястья, прижался губами к ладоням и отпустил, зарылся пальцами в волосы, освобождая от заколки, и привычным движением расстегнул её мантию. Прохладный воздух заставил Гермиону вздрогнуть — а жаркие губы Рона вырвали тихий стон. Он постепенно опускался на колени, целуя губы, шею, грудь, живот. Жёсткие волосы щекотнули кожу. Гермиона вцепилась в них, потянула на себя. Рон запрокинул голову назад, и Гермиона опустилась к нему на колени и требовательно поцеловала, прикусила нижнюю губу. — Я скучал, — шепнул ей Рон на ухо, подхватил под бедра и аппарировал в спальню, уронил на заправленную постель, навис сверху, чуть улыбнулся, пальцем провёл по застёжке бюстгальтера спереди и скомандовал: — Алохомора.

Гермиона тоже улыбнулась, подумав, что, наверное, эта их шутка никогда не потеряет актуальности, но почти сразу забыла об этом, потому что вслед за мгновением боли — ей всегда вначале было немного больно, — пришло всё нарастающее чувство близкого восторга. Рон зажмурился и ткнулся лбом ей в плечо, она прижалась виском к его виску, закусила губу, чтобы сдержать вскрик — и шумно выдохнула, достигая оргазма одновременно с Роном.

Он снова поцеловал её, передвинулся в сторону и обнял. Гермиона откинулась на подушку, пощёлкала пальцами, пытаясь призвать палочку, но не сумела — не хватало сосредоточенности. Рон без слов протянул ей свою, и она направила её себе на живот, проговорив противозачаточное заклинание, после чего расслабленно положила голову Рону на плечо. — Если ты и дальше продолжишь работать сутками — о долгом и медленном сексе мы можем забыть, — заметил он с насмешкой. — Я подыщу тебе подходящее зелье, — ответила Гермиона. Рона на долгие словесные игры не хватало никогда, поэтому без лишних разговоров он схватил её за нос — и тут же отпустил и состроил очень умильную физиономию. И Гермиона, уже собравшаяся сообщить, что сейчас завяжет ему уши бантиком на затылке, только щёлкнула его по лбу и прикрыла глаза.

Вообще-то, нужно было подняться и сходить в душ. Или хотя бы вернуться в гостиную, забрать из кармана мантии волшебную палочку и наложить очищающие чары. Но совершенно не хотелось этого делать. Она пообещала себе, что полежит ещё минутку — и сделает всё, что нужно, но через минуту уже не сумела разлепить глаза. Где-то в полусне услышала тихое: — Я тебя люблю, — и, кажется, скрипнула кровать и стало прохладней, а потом снова — тепло и спокойно.

Проснулась Гермиона по будильнику, как и всегда. Рон дрых, не обращая на писк никакого внимания, а мантия и палочка Гермионы лежали на стуле возле кровати.

После непростого понедельника понеслась ещё более безумная неделя. Нужно было решать проблему маггловского правительства и воздействия на него. Для встречи с Майкрофтом ей требовалось максимум сведений — поэтому, сцепив зубы, она решила начать с мистера Грейвза.

Как и у всех членов тайного совета — для себя Гермиона решила называть эту группу, стоящую во главе маггловской Британии, именно так, — у него было мало информации в досье. В основном — сухие биографические факты по типу «родился-учился-женился». Хотя, нет — последнего пункта как раз не было, а в графе «Отношения» красовалась рукописная пометка о возможной интимной связи с Рудольфом Холмсом. Мистер Тревис, когда Гермиона пришла к нему за консультацией, только пожал плечами и сообщил: «С семидесятых годов у магглов это не запрещено. За это больше не сажают в тюрьму». Будь на то воля Гермионы, она предпочла бы не думать об этом ни одной минуты: в её картине мира отношения между мужчинами остались где-то во временах Древнего Рима и исключительно в книгах вроде «Золотого осла» — и никак не в реальной жизни. Но её предпочтения не играли никакой роли — нужно было понять, что из себя представляет мистер Грейвз и может ли он помешать смещению Рудольфа Холмса с его места. А заодно определить возможные способы давления на него. Этого врага требовалось знать в лицо, поэтому, сцепив зубы и проклиная всё на свете, и в первую очередь — соображения секретности, из-за которых в операцию было посвящено минимальное количество людей, она отправилась на разведку самостоятельно.

Мистер Самюэль Грейвз занимал три этажа в доме номер двадцать на Орчард-стрит — и если бы не новейшие видеокамеры у входа и возле окон, ни за что нельзя было бы предположить, что здесь живёт один из влиятельнейших людей в стране. Гермиона аппарировала почти за милю до нужного дома и шла к нему пешком, чтобы не привлечь внимания возможной охраны. Вживую дом выглядел даже скромнее, чем на фото — только цветы на балконах придавали ему нарядный и мирный вид. Камеры были на месте: две над крыльцом и по одной возле каждого окна.

Вообще, видеонаблюдение было большой проблемой для магов: никогда нельзя было быть уверенным в том, что на месте аппарации не окажется следящего устройства. К счастью, специалисты Отдела тайн уже разработали комплекс чар, позволявших редактировать записи, а на прошлой неделе Кингсли поручил им создать чары помех, которые бы воздействовали на видеотехнику.

Пока же Гермиона просто прикрылась дезиллюминационным заклинанием и подошла к двери. Обнаруживающее заклятие показало, что внутри сейчас только три человека — вероятнее всего, охранник, домработница и ещё кто-то из обслуги. Едва ли Грейвз настолько свободен, что может позволить себе сидеть дома в двенадцать часов дня.

Гермиона уже хотела наложить «Алохомору» — но замерла с вытянутой рукой. Что подумает охранник, увидев через камеру, как дверь сама собой открывается? Разбить камеры — тоже неподходящий вариант. И пропажа изображения, и открывшаяся сама собой дверь послужат поводом включить сигнализацию или вызвать полицию. В растерянности Гермиона отошла в сторону. Можно было дождаться, пока кто-то сам откроет дверь. Но сколько придётся ждать? Она не обладала терпением авроров и не готова была сидеть в засаде часами.

Стрелка часов между тем подползла к отметке двенадцать тридцать. Гермиона пожалела, что так и не стала анимагом: превратилась бы сейчас, как Рита Скитер, в жука, и влезла бы в любую щель. Или в кошку, как МакГонагалл, — и залезла бы в форточку.

«Кошка!», — подумала Гермиона и едва не рассмеялась над своей медлительностью. Движение палочки — и булыжник на газоне превратился в симпатичную полосатую кошку. Она потянулась, зевнула и бодро потрусила к крыльцу. Остановилась на верхней ступеньке и протяжно мяукнула. Не дождавшись никакого ответа, обнюхала дверь и весьма красноречиво сообщила, что вовсе она никакая не кошка, а самый настоящий кот, пометив дверь.

Видимо, охранник или отвлёкся, или не слишком дорожил дверью, потому что на этот произвол не отреагировал, тогда кот, поскребя лапами, устроился посреди крыльца с очевидно грязным намерением — и в этот момент дверь распахнулась, и крепкая рука одетого в тёмный костюм мужчины сцапала зверя за загривок. Кот зашипел и попытался вырваться, а охранник лёгонько встряхнул его и начал осматривать в поисках ошейника.

Спросил в пустоту:

— Ты чей? — и вдруг задумчиво уставился в пространство, поймав себя на том, что размышляет о том, могут ли кошки быть инопланетянами и следить за людьми. Размышления оказались настолько глубокими, что он даже не сразу заметил, что кот, чуть царапнув его за руку, вырвался из захвата и шмыгнул за дом, где снова превратился в булыжник. Впрочем, лёгкая боль отрезвила, охранник встряхнул головой, закрыл за собой дверь и вернулся на пост.

Гермиона же перевела дух и вышла из закутка в коридоре. Трансфигурация в сочетании с «Конфундусом» забрала много сил, немало их шло и на поддержание невидимости. Вытерев вспотевший лоб, она набросила сверху глушащие звуки чары и начала осматривать дом.

Самюэль Грейвз был сибаритом и любителем показной роскоши — во всяком случае, все три этажа были устланы дорогими коврами, в коридорах и на лестницах — с коротким жёстким ворсом, в комнатах — с длинным и пушистым. На полу в гостиной стояли две глиняные вазы в половину человеческого роста, на стенах в вычурных рамах висели картины, причём две из них манерой письма подозрительно напоминали полотна ван Дейка*.

В центре столовой размещался круглый стол на четыре персоны, частично сервированный, чтобы хозяин мог сесть обедать сразу же, как придёт. Отдельная комната выделялась под библиотеку, в углу которой было оборудовано удобное читальное место — с дополнительным освещением и мягким креслом, а также письменным столом, покрытым алым сукном.

Спальня занимала почти всё пространство третьего этажа и была действительно роскошной — даже слишком. Невольно при взгляде на неё Гермиона вспомнила комнаты профессора Слизнорта, где проходили встречи «Клуба Слизней». Здесь также было слишком много подушек и пуфиков, кружева, плюша и ламбрекенов. Ноги буквально утопали в густом ворсе светло-персикового ковра, а кровать под балдахином напоминала кровати королей и богатых дворян из исторических фильмов или музеев. В спальне почти наверняка не было камер, поэтому Гермиона сделала точный выверенный жест и шепнула:

— Акцио, бумаги с именем Рудольфа Холмса.

Почти минуту ничего не происходило, а потом Гермиона услышала тихое постукивание, доносящееся из-за стены позади кровати. Отменив заклинание, она приблизилась к тому месту, где только что стих шум, и провела палочкой сверху вниз по стене. Невербальная «Алохомора» сработала, и в стене открылась небольшая ниша. Провод сигнализации дёрнулся было, но сразу же затих под ещё одним заклинанием.

— Акцио, бумаги с именем Рудольфа Холмса, — повторила Гермиона, и в этот раз ей улыбнулась удача: почти сразу ей в руки прыгнула стопка разрозненных разномастных листов и листочков. Запечатав входную дверь, Гермиона опустилась на ковёр и разложила добычу перед собой.

Сверху были счета на имя Грейвза, оплаченные Холмсом — Гермиона на всякий случай запомнила суммы и даты и отложила их в сторону.

Следом шли многочисленные копии государственных бумаг — их Гермиона просмотрела по диагонали.

Стопку писем, обвязанных красной лентой, она открывала дрожащими пальцами и с очень большим сомнением в душе. Впрочем, отступать всё равно было поздно, и чтение личной переписки — это далеко не худшее, что ей придётся делать, ввязавшись в политические игры.

Вопреки её опасениям, в письмах не было ничего интимного, как не было и зашифрованных посланий, только короткий текст и личная подпись Рудольфа. «Самюэль, подготовь бумаги № 357i». «Договор в целом корректен. Проверь подпункты 7В и 8А.1 — я сумел бы оспорить». «Вечером жду на ужин в ресторане на Б.-п. Фрак». Обычные деловые записки, какими обмениваются сотрудники Министерства по многу раз в день. Единственное, что вызывало удивление — это способ хранения. И сам факт хранения. Гермиона сжигала такие записки, чтобы не погрязнуть в них — они прилетали десятками каждый день. А Самюэль бережно прятал в тайник.

Отложив письма в сторону, Гермиона взяла в руки последнюю бумагу, оказавшуюся сложенной пополам чёрно-белой фотографией. На первой её половине (той, которая оказалась наверху) были запечатлены Рудольф Холмс — лет на десять моложе, чем сейчас — и совсем ещё молодой Грейвз. Рудольф обнимал Грейвза за плечи и почти довольно улыбался в камеру. С другой стороны оказались загнуты братья Холмс. Майкрофт узнавался легко: Гермиона видела его фото примерно того же периода, и отметила только непривычно мягкую улыбку на лице. А вот Шерлок был мало похож на себя: не высушенный скелет, обтянутый кожей, а вполне здоровый и полный жизни подросток с румянцем на щеках и с непослушными вихрами, которые ерошил старший брат. Сверху фотография была надорвана — словно кто-то хотел разорвать её по линии сгиба, но передумал. Сзади узким косым почерком Рудольфа была надпись: «На память о прекрасном летнем дне. Руди». Собственно, надпись, видимо, и была той причиной, по которой фото не стали рвать: она шла через всю фотографию и наверняка пострадала бы.

Кроме этих записок, в тайнике за кроватью было ещё несколько бумаг, пистолет и стопка фотографий — на всех был запечатлён Рудольф Холмс. Гермиона просмотрела их, отмечая, что досье теперь можно будет пополнить за счет её воспоминаний, и убрала обратно — фото не были компрометирующими и практически ни о чём не говорили, хотя косвенно и подтверждали предположение о том, что Грейвз так или иначе заинтересован в своём наставнике — иначе не стал бы хранить записки и фото. Значит, едва ли будет приветствовать его смещение.

Гермиона направила палочку на разложенные по полу листы, указала на тайник и произнесла:

— Пак.

Листы послушно разложились по местам, фото собрались в стопочку и заняли прежние места. Ещё один взмах палочкой — и отпечатки её пальцев исчезли, на их место вернулся едва различимый слой пыли.

Убедившись, что не оставила никаких следов, Гермиона закрыла дверцу, вернула работоспособность сигнализации и вышла из спальни. Ничего нового осмотр кабинета не дал — ей не нужны были оборонные планы или дипломатические проекты, а личных бумаг он там не хранил.

До конца дня Гермиона завершила осмотр дома и осторожно пошарилась в головах охранника, горничной и повара, перекусила пирожком с мясом, который предусмотрительно положила в сумку заранее, и несколько раз мысленно повторила, что будет делать дальше. А к девяти вечера домой вернулся хозяин.

От волнения на миг все планы вылетели из головы, и Гермиона бестолково заметалась, но наконец взяла себя в руки и спокойно зашла в спальню. Ей нужно было поймать его в максимально расслабленном состоянии, тогда удастся прочесть мысли без напряжения — и он сам не заметит вторжения.

Через два часа, очевидно, поужинав и завершив дела, он действительно поднялся в спальню, запер дверь на ключ, расстегнул пиджак и швырнул на пол, а потом бессильно упал спиной на кровать, раскинув руки. Гермиона направила на него палочку и мысленно произнесла: — Легиллименс!

Усилие с её стороны было совсем небольшим, поэтому Грейвз только потёр рукой глаза, не ощущая проникновения в сознание. А Гермиона окунулась в расплывчатый мир его мыслей и воспоминаний.

Примечание * полотна ван Дейка — Антонис ван Дейк — фламандский художник, долгое время бывший придворным живописцем сначала у короля Якова I, а позднее у короля Карла I. У него много замечательных работ, но больше всего он знаменит как мастер придворного портрета. В частности, его кисти принадлежат все самые знаменитые портреты Карла I.

Глава двенадцатая

Человеческий мозг — как неоднократно отмечали мастера легиллименции и авторы работ по ментальной магии, — не походил на книгу, он не был организован линейно, у мыслей не было начала и конца. Скорее, он напоминал город с сотнями запутанных улиц, тоннелями, домами, подвалами и мостами, и сориентироваться в нём было непросто. Мозг магглов читался легче — но только благодаря тому, что у них не было природной магической защиты. Попав в разум Грейвза, Гермиона привычно сделала серию глубоких вдохов и коротких выдохов, увеличивая концентрацию, и словно бы пошла по главной улице — вслед за теми мыслями, которые сейчас обдумывал сам Грейвз.

Его сегодняшний день был непростым: перед глазами Гермионы мелькали отчёты, звонящий мобильный телефон, расплывчатые строчки текста на экране компьютера, на границе восприятия слышалось жужжание какой-то техники и тонкий беспокойный голос. Но он недолго предавался воспоминаниям — почти сразу их сменили едва различимые образы. Чёрный шейный платок — шёлковый, заколотый золотой булавкой. Шея — со светлой кожей. Манжет рубашки. Запонки с рубинами. Стук металлического о деревянное. Грейвз дёрнулся — и Гермиона едва удержалась в его сознании. Он поднялся с постели, подошёл к шкафу и быстро переоделся, особое внимание уделив сочетаемости галстука и пиджака и ровности стрелок на брюках. Гермиона пыталась отвернуться — при мысли о том, что она подглядывает за человеком, её охватывало чувство стыда, — но это было невозможно: ей нужно было остаться в его сознании, поэтому ослаблять концентрацию было нельзя. Она была вынуждена вместе с Грейвзом осмыслить и оценить, насколько приятно прикосновение ткани рубашки к голому телу, вдохнуть аромат духов, уловить тянущее беспокойство, возникшее, когда он застегивал брючный ремень.

Одевшись и внимательно вглядевшись в зеркало, Грейвз счёл свой вид удовлетворительным и поспешно покинул комнату. Гермиона шмыгнула следом за ним сначала по лестнице вниз, потом — наружу через дверь, и, наконец, в машину.

Это было страшно — забираться на сидение, где на неё в любой момент могли наткнуться, — но упустить шанса было нельзя. Если она правильно уловила ход его мыслей, он собирался на встречу с Рудольфом, и на этой встрече можно было попробовать переменить ситуацию в их пользу.

Грейвз — целиком и полностью человек старшего Холмса и предан ему до мозга костей, но его преданность основана не на уважении и даже не на благодарности, а на любви. Сцепив зубы и надеясь не выдать своего присутствия, одновременно с этим не покидая сознания Грейвза, Гермиона напряжённо размышляла. Идея лежала на поверхности, буквально крутилась под носом.

Шофёр слишком резко затормозил на переходе, Грейвз прошипел сквозь зубы:

— Болван! — а Гермиона едва сдержала восклицание. Кажется, она только что поймала идею за хвост. И это, безусловно, была худшая идея на свете.

Если Грейвз поддерживает Холмса из любви — надо было разрушить эту любовь, вызвать в нём жажду мести. Но Гермиона приходила в ужас при мысли о том, что должна будет сделать это. Да, ей не нравилось даже думать о том, что мужчина может испытывать к мужчине романтическую привязанность, однако любовь, какой бы она ни была, всегда казалась Гермионе очень важной, ценной. Она не успела вполне ощутить угрызения совести — тихо качнувшись, машина остановилась на Мерилебоун-роад. Грейвз вышел на улицу, и Гермиона выскочила следом и, не обращая внимания на мелкий дождь, пошла за ним — к дверям роскошного ресторана. Швейцар чуть поклонился Грейвзу, впуская его внутрь, и едва не прищемил невидимой Гермионе плечо.

Это был ресторан того уровня, который Гермионе всегда казался недоступным. Даже имея достаточное количество денег, чтобы заплатить за ужин здесь, она едва ли осмелилась бы зайти внутрь: её пугали швейцары, богатая обстановка, бокалы из тонкого хрусталя и официанты во фраках.

Грейвз, напротив, чувствовал себя здесь очень комфортно — он, почти не останавливаясь, скинул на руки подлетевшему к нему мужчине тяжёлое и успевшее немного намокнуть пальто и сообщил: — Меня ожидает мистер Холмс.

Возможно, Гермионе показалось, но на лице мужчины — по-видимому, метрдотеля или администратора, — промелькнуло странное выражение, близкое к испугу, и он, споро передав пальто одному из официантов, жестом предложил Грейвзу следовать за ним — по широкой лестнице в небольшой уютный кабинет, отделанный красным деревом. За накрытым на две персоны столом уже сидел Рудольф Холмс.

Вживую этого человека Гермиона видела впервые и была удивлена — он не производил сильного впечатления. В нём отсутствовала пугающая холодность Майкрофта, не чувствовалось и обаяния гениальности, присущего Шерлоку. Рудольф выглядел совершенно обычным — ничем не лучше и не хуже нескольких сотен, а то и тысяч офисных работников, обитающих в Лондоне и носящих чёрные костюмы.

После того как администратор впустил Грейвза и, деликатно прикрыв за собой дверь, ушёл, Рудольф встал из-за стола, аккуратно промокнул рот салфеткой — и в тот же момент Грейвз преодолел разделявшее их расстояние в несколько футов и прижался губами к его губам. Гермиона едва не охнула и была вынуждена закусить руку, чтобы не быть услышанной. Нужно было принимать решение — прямо сейчас. Воздействовать на самого Грейвза было не только бесполезно, но и опасно: Рудольф умён, если он поймёт, что его возлюбленный ведёт себя неестественно, он легко догадается о магическом вмешательстве. Воздействие на своё сознание он тоже, вероятнее всего, сумеет разгадать — особенно существенное. Но вот едва ощутимое — вряд ли.

«Мордред, — пробормотала она беззвучно, — хватит уже. Сделай то, что должна!».

Лёгкий «Конфундус» ударил в висок Рудольфу, и тот отшатнулся в сторону, на лице его возникло неприятное брезгливое выражение, и он спросил резко: — Новые духи? Чудовищный запах.

Брови Грейвза приподнялись вверх, и он уточнил: — Ты нездоров? — Я в полном порядке, — Рудольф опустился обратно и предложил: — Пообедаем?

Грейвз сел напротив него, явно удивлённый, но быстро взял себя в руки и принялся отдавать должное обеду, демонстрируя при этом великолепные манеры и ни на мгновение не сомневаясь, куда положить чистую льняную салфетку, как брать винный бокал и как достать устрицу из раковины. Рудольф, некоторое время сидевший всё с тем же недовольным выражением лица, которое появилось у него после заклинания, вскоре пришёл в себя и тоже приступил к обеду, а Гермиона коснулась пальцами кулона-портала и перенеслась ко входу в Министерство, откуда со всех ног, едва успев сбросить дезиллюминационное заклятие, кинулась в кабинет к Тревису, у которого обосновались и работающие над проектом невыразимцы.

Ей повезло — оба были на месте, в отличие от хозяина кабинета. — Мисс Грейнджер? — спросил тот, который казался чуть выше и как будто плотнее своего коллеги. — Всё в порядке?

— Не совсем. Срочно нужна Амортенция. Универсальная. Не более пяти процентов крепости.

Раздобыть полузапрещённое зелье было несложно, но долго. Гермиона могла бы сварить его сама или обратиться к профессору Слизнорту — но это заняло бы две недели. Купить Амортенцию на рынке тоже было можно — но под заказ. Никто из торговцев не рискнул бы выставить её на прилавок. У Отдела тайн таких ограничений не было. Невыразимцев не интересовала степень разрешённости зелья или препарата — и никому бы в голову не пришло проводить обыски в их лабораториях.

Второй невыразимец — более худой и даже, кажется, сливающийся с фоном, медленно кивнул и спросил: — Для маггла?

Гермиона кивнула.

Невыразимец задумчиво кивнул и растворился в воздухе — безо всякого хлопка, оповещающего об аппарации, и без портального свечения. Второй снова опустил голову к бумагам, с которыми они оба работали. — Позже подготовьте расписку о получении и использовании, мисс Грейнджер, — донеслось сзади: невыразимец уже вернулся и, стоя у порога кабинета, протягивал ей флакончик.

Гермиона схватила флакончик и порталом вышла наружу и, вновь скрывшись под чарами, переместилась к дверям ресторана.

За те десять минут, что она отсутствовала, Грейвз и Холмс не успели даже закончить обед — судя по еле слышному разговору и едва различимому стуку вилок о тарелки и бокалов друг о друга. Гермиона вытащила палочку и приготовилась. Амортенция была опаснейшим зельем — и не случайно. Она не создавала любовь — это не под силу никакому волшебству, — но вызывала весьма сильное увлечение. И, в отличие от обычных любовных напитков, не требовала никаких дополнительных приготовлений. Не нужно было готовить её на основе крови или волос того, кого требовалось приворожить, не нужно было её определенным образом заготавливать — только подать, собственноручно, желаемому объекту. К счастью, Грейвз и Холмс встречались в ресторане — то есть именно там, где люди подают еду и питьё людям. Не заходя внутрь, Гермиона дождалась официанта, на подносе которого стояла бутылка вина и два бокала, и, уже не колеблясь, скомандовала: — Империо.

Волна чужой воли прошла вверх по руке до ума, обожгла, но тут же растворилась приятным теплом, едва заметно кольнув кончик языка.

Гермиона вложила официанту в руку флакончик и приказала: — Капни в один бокал.

Официант подчинился совершенно спокойно. Капля зелья была почти незаметна на самом дне бокала. — Замени бокал мистера Холмса, старшего из двух мужчин, на этот. Его бокал уже испачкался. — Надо заменить бокал мистера Холмса, он уже испачкался, — послушно проговорил официант и открыл дверь кабинета. Гермиона прошла внутрь и притаилась в углу.

Официант аккуратно и почти незаметно заменил бокалы и разлил вино, оно смешалось с Амортенцией, едва заметно вспыхнув, и Холмс как-то рассеянно, пребывая в задумчивости, взял бокал за ножку и сделал глоток.

Повернул голову к официанту. Со своего места Гермиона видела, как расширились его зрачки, а лицо, до сих пор невыразительное, стало почти приятным, приобретя мягкость и выражение сдерживаемой нежности. Поставил бокал на стол, протянул руку и одним пальцем коснулся запястья официанта. Грейвз выдохнул сквозь зубы, а Гермиона во второй раз за вечер коснулась портала и вернулась в Министерство.

Теперь оставалось только ждать.

Неделя до встречи с Майкрофтом для Гермионы слилась в один кошмар.

Она думала, что переступила через свои принципы ещё шесть лет назад, когда стёрла родителям память. Или, в конце концов, пару недель назад, когда осознанно согласилась начать игру в политику под руководством Кингсли.

Но, как выяснилось, до сих пор её совесть спала крепким сном — потому что никакие сомнения не могли сравниться с теми угрызениями, которые она испытывала сейчас. Ей казалось, что именно теперь она совершила нечто непоправимое: вторглась в личную жизнь двух людей и магией начала её разрушать. Не для спасения чьих-то жизней и не для достижения общего блага, а для того, чтобы добиться своей цели — причём в этот раз цель была крайне далека от спасения человечества.

Рон ничего не знал о её работе, но чувствовал, что ей непросто, поэтому поддерживал, как мог. Почти каждую ночь проводил с ней, не появляясь в своей квартире, старался вечерами вырваться раньше, приносил с собой ужин — то из кафе, то от миссис Уизли, а однажды — даже от Кикимера.

В пятницу, накануне встречи с Майкрофтом, Гермиона никак не могла заснуть и ворочалась очень долго. Рон, обычно спавший очень крепко, вдруг проснулся, проморгался и хрипло спросил: — Что у тебя случилось такое? Ты сама не своя.

Гермиона подвинулась к нему совсем близко, спрятала лицо на плече и прошептала: — Меня зря Шляпа отправила на Гриффиндор. — Ты с ума сошла? — кажется, Рон едва не подпрыгнул на кровати. — Ты — самая храбрая девушка, которую я знаю. Да ты… — Гриффиндор — это не только храбрость, Рон. Честность, справедливость — тоже. — Ты — несправедливая? — Он хмыкнул и поцеловал её в висок, — ты не заболела? А кто воевал на четвёртом курсе за права эльфов? Уж точно не я.

Гермиона слабо улыбнулась и вздохнула: — Это другое. Я сейчас делаю вещи… которые не должна. То есть, должна, но они отнюдь не правильные. Я… — Ты ведь делаешь так, чтобы нам всем было лучше жить, да? В Министерстве вы работаете над этим? — Рон повернулся так, чтобы заглянуть Гермионе в глаза.

Его взгляд было спокойным, ровным и очень уверенным — он не сомневался в ней ни одной минуты. — Да. Над этим, — кивнула она. Рон улыбнулся: — Тогда и нечего переживать. Ты молодец, — он поцеловал её в кончик носа, — спи, ладно?

Хотя Рон совершенно ничего не знал об её действиях, почему-то он сумел её успокоить, и она действительно заснула.

На следующий день началась подготовка к встрече с Майкрофтом. Тревис лично отправился к Грейвзу и сообщил, что он действительно в ярости и злится на Рудольфа — подробностей он не сумел уловить, так как считал его мысли в пути, не дожидаясь, пока он расслабится.

Со своей стороны, Кингсли проработал линию леди Смоллвуд и принёс информацию о том, что на неё есть отличный рычаг давления — некие письма её мужа, весьма противозаконные и скандальные. В случае если она решит чинить Майкрофту препятствия, ему достаточно будет намекнуть на эти письма — и она не рискнёт ничего предпринимать, опасаясь навредить себе и мужу. — Кингсли? — Перед тем, как отправиться на встречу, Гермиона задержалась у него в кабинете. — Сколько это будет длиться? Не забывай, у нас Шерлок сидит в камере и наверняка сходит с ума от скуки.

Кингсли поморщился: — Извини, но скука Шерлока Холмса меня интересует в последнюю очередь. Сейчас всё зависит от Майкрофта — и от того, будет ли он готов действовать быстро. Мы можем подготовить ему взлётную полосу — но основную партию придётся играть ему. — Мы хотим, чтобы он своими руками убил или… сделал что-то худшее с родным дядей, — Гермиона оправила свой костюм. — Он принял решение сам. И счёл, что благополучие брата и собственное возвышение стоят этого, — Кингсли нахмурился и добавил: — Хватит этого, Гермиона. Ты тоже уже приняла решение. Мне не нравится твоя рефлексия.

Гермиона почувствовала себя так, словно её окатили ледяной водой. — Прости, Кингсли, — сказала она тихо.

Он отошёл от стола, подошёл к ней и неожиданно коснулся пальцами её подбородка и поднял её голову вверх. — Ты сильная волшебница и умный человек, Гермиона. Ты станешь хорошим политиком — если только будешь думать о цели, а не о средствах.

Она покачала головой: — Про Макиавелли говоришь? Не знала, что волшебники читают его… — Образованные волшебники и Платона читают. И Маркса, — хмыкнул Кингсли. — Передавай наилучшие пожелания мистеру Холмсу. И…

Он задумчиво закусил губу, а потом добавил: — И его брат очень просил передать ему, что совсем рядом восточный ветер. Это, очевидно, их внутренний код. Сообщать эти слова Майкрофту или нет — решай сама. — Ладно, — ответила Гермиона, зачерпнула из стоящей на столе вазочки горсть пороха, вошла в камин и внятно произнесла: — Оксфорд-стрит, шестьдесят четыре, «а».

Глава тринадцатая

Майкрофт Холмс, очевидно, готовился к их встрече, потому что заранее расчистил пространство перед камином (как Гермиона и просила), на небольшом столике у окна расставил чайный сервиз и опустил плотные шторы. И всё-таки он явственно вздрогнул, когда Гермиона вышла из камина и взмахом палочки очистила мантию от пепла и сажи. — Майкрофт, — она приветственно наклонила голову.

Он встал из кресла, тоже кивнул и ответил: — Гермиона, добрый день. Чаю?

Она согласилась и даже не стала использовать магию, позволив Майкрофту собственноручно разлить чай и молоко по чашкам. Отказалась от сахара. Отметила, что в свою чашку он насыпал три ложки. Сделала несколько глотков. И только после этого заметила: — Ваш брат просил вам передать, что совсем рядом восточный ветер. Очевидно, вы понимаете, что это значит.

Майкрофт ощутимо напрягся, и никакая выдержка не помогла ему скрыть это напряжение, но быстро взял себя в руки, улыбнулся дежурной неприятной улыбкой и ответил: — Разумеется. Мой брат весьма впечатлителен. В детстве он боялся истории про восточный ветер и ассоциировал с ним все свои страхи. В его послании нет тайного кода — только сообщение о том, что он… напуган. — Мне жаль, что он оказался втянут в эту историю, — произнесла Гермиона и неожиданно услышала в ответ тихое:

— Мне тоже. Впрочем, — голос Майкрофта снова стал резким, — это не имеет большого значения. По всей видимости, у вас есть некая… информация, которая может быть мне полезной.

Гермиона открыла было рот, чтобы начать рассказывать, но вместо этого спросила: — Вы выяснили, как полиция нашла наше место встречи?

За неделю она почти забыла об этом инциденте, но вдруг вспомнила и подумала, что он может быть важен. Судя по лицу Майкрофта, она попала в точку. — Выяснил, — ответил он сухо. — Сочетание прозорливости и неуместной инициативности. Не думаю, что вас это может заинтересовать. Во всяком случае, это никак не влияет на нашу… совместную работу.

Гермиона помолчала несколько мгновений, ожидая, не скажет ли он чего-то ещё, а потом произнесла: — Наши аналитики считают, что проще всего достичь этого — ввести вас в тайный совет. Чтобы добиться этого обычным путём, вам потребуется несколько лет, но есть более простой способ…

Майкрофт сложил перед собой ладони, соединив кончики пальцев, и внимательно наклонил голову набок, показывая, что весь внимание. — Вы сообщите своему дяде некоторое количество… сведений. О нашем мире. И о том, каким образом воздействовать на нас. — Каков будет источник этих сведений? — спокойно спросил Майкрофт. — Человек из нашего правительства, на которого вы вышли, разыскивая своего брата.

Майкрофт улыбнулся кончиками губ: — Очень близко к правде. — В этом смысл качественной лжи, разве нет? Мы подготовили всю необходимую информацию, — Гермиона достала из своей маленькой сумочки с чарами незримого расширения подготовленную Тревисом и невыразимцами папку и положила её на стол. Майкрофт не двинулся и даже не попытался коснуться документов, хотя глаза его блеснули — ему было любопытно. — Это почти наверняка обеспечит вам место в совете: сейчас маги для Британского правительства не меньшая проблема, чем террористы. — Что потом? — Потом мы передадим вам… — Гермиона сглотнула, — подробные досье всех членов совета. Не только биографии, но и болевые точки, зоны воздействия. А как использовать их… — она очень надеялась, что её голос не дрогнет, — решать вам. — Смерть моего дяди будет расследоваться самым тщательным образом, — Майкрофт взял свою чашку и отпил немного с самым равнодушным видом, так, словно всё уже решил и не испытывает по этому поводу ни малейших сомнений или колебаний, хотя Гермионе показалось (наверное, действительно показалось), что у него едва заметно подрагивали руки. — В отличие от отставки.

Чашка стукнулась о блюдце. — Если выявится его связь с террористическими группировками, отставка будет неизбежна, но тень падёт и на меня. — Если только вы его не разоблачите. Сами.

Гермиона не рискнула взять чашку, потому что не сомневалась, что у неё руки будут трястись очень сильно и заметно.

Майкрофт отвёл взгляд в сторону и замолчал. Его спина была всё так же выпрямлена, а губы — плотно сжаты. После долгой минуты тишины он сказал: — Это позволит объяснить исчезновение Шерлока. И даст совету отличный способ влияния на меня. Но вы правы, — быстрым движением поправив галстук, он спросил: — Как мне с вами связаться?

Гермиона сунула руку в карман и уже собиралась достать оттуда галеон, который легко можно было заколдовать, но передумала. Незнакомая монета, да ещё и такая крупная, будет заметна, особенно если вдруг кто-то решит обыскать карманы Майкрофта. Нужен был небольшой и незаметный предмет, который не привлечёт ничьего внимания, но при этом достаточно важный, чтобы не потеряться среди мусора.

Она всё-таки вытащила из кармана галеон, направила на него палочку и сосредоточилась. Под действием заклинания монета поплыла, словно плавясь, но ещё до того, как раскалённый металл успел повредить поверхность стола, превратилась в неширокое кольцо без камня и печатки — обыкновенный металлический ободок. Майкрофт никак не прокомментировал её действия, только скрестил руки на груди.

Коснувшись кольца, Гермиона убедилась в том, что оно остыло, сняла с шеи любимую цепочку — мамин подарок, — положила возле кольца и произнесла: — Уном оминиум, — оба украшения засветились ровным зелёным цветом и постепенно погасли. — Единое действие? — спросил Майкрофт. — Неточная формулировка. — В нашем сообществе латынь использовалась в науке, так же как и в мире магглов. И, как и в мире магглов, она подвергалась существенным изменениям. Думаю, можно говорить о существовании отдельной магической латыни, — ответила Гермиона, а потом пояснила: — Кольцо связано с моей цепочкой. Если вам понадобится передать мне информацию, кончиком ручки или пера напишите на внешней стороне время встречи. Я приду сюда.

Майкрофт взял кольцо, внимательно осмотрел его и уточнил спокойно: — Функция прослушивания встроена по умолчанию, так же как и датчик перемещения?

Гермиона скривилась и быстро возразила: — Нет. Только связь. — Напрасно. Я бы поставил GPS, — он надел кольцо на мизинец правой руки, покрутил, убедился, что сидит крепко.

— Не вижу ничего хорошего в слежке, — Гермиона надела на шею цепочку. — Она… экономит время, — скорее своим мыслям, чем ей ответил Майкрофт, а Гермиона подумала, что, возможно, он когда-то хотел поставить маячок в телефон младшего брата — и сейчас жалеет, что не сделал этого. — Не в случае долгого партнёрства. А наше с вами партнёрство обещает быть долгим, — сказала она вслух. — Сообщите, если вам понадобится помощь или информация.

Майкрофт кивнул, и Гермиона протянула ему руку. Она была бы рада избежать этого рукопожатия, но это было бы грубым. А им, если только Майкрофт выполнит свою часть работы хорошо, действительно предстояло долгое партнёрство.

Он без нажима коснулся её руки, и она едва сдержала дрожь: его ладонь в этот раз не была холодной (возможно, согрелась от чашки с чаем). — До свидания, Гермиона, — Майкрофт изобразил улыбку и опустил руку.

Гермиона вытащила из сумочки мешочек с летучим порохом, вошла в низкий камин и произнесла: — Мой кабинет.

С этого момента потянулось время ожидания. Она больше ничего не могла сделать — разве что попытаться ещё раз поговорить с Шерлоком и подбодрить его. Но на это ей не хватило мужества, поэтому она просто убедилась в том, что у него всё в порядке, и вернулась к повседневным делам. Рон вздохнул с облегчением, потому что она перестала выпадать из камина за полночь, еле живая от усталости.

Гарри и Джинни затеяли ещё одну вечеринку — на этот раз с приглашением Невилла и Луны, — на которой по большому секрету сообщили, что решили пожениться. — Мы пока не говорили маме — иначе она сведёт нас с ума подготовкой к свадьбе, — со смехом пояснила Джинни. — Правда, Гарри пытался всё им с папой рассказать вчера на ужине…

Гарри отчётливо покраснел, а Джинни довольно закончила: — Но его почему-то разобрала страшная икота. — Икотный сглаз? Ну, ты даёшь, сестрёнка, — расхохотался Рон, а Луна, подняв глаза к потолку, заметила: — Хорошо, что он не поперхнулся мозгошмыгом.

Все переглянулись и ничего не сказали — всё равно комментировать высказывания Луны было себе дороже.

Однако, похоже, долго держать помолвку в секрете они не стали — во всяком случае, всего через неделю после вечеринки Гермиона получила приглашение на большой обед в Нору. Миссис Уизли порхала, как на крыльях, и выглядела бесконечно счастливой. Джинни казалась менее радостной — но стойко улыбалась. А Гарри просто спрятался с мистером Уизли в гараже и не попадался никому на глаза. — Я не видел такой маму уже несколько лет, — шепнул Гермионе на ухо Рон. — Если бы знал, что её это так порадует… — Заставил бы их пожениться под «Империусом»? — хмыкнула Гермиона.

Рон с деланой задумчивостью почесал в затылке и кивнул, потом хотел было что-то ещё сказать — но в этот момент прибыли Билл и Флёр с маленькой Мари-Виктуар на руках, и разговор прервался.

Вечеринка в Норе длилась до позднего вечера, и казалось, что именно сейчас война действительно осталась в прошлом. Никто из членов семьи не вздыхал украдкой и не замирал вдруг, ожидая, что кекс на тарелке вдруг позеленеет, а волшебная палочка превратится в игрушку, никто не прислушивался к несуществующему шуму наверху — все праздновали искренне. И даже миссис Уизли ни разу не погрустнела за вечер, вместо этого тихо и с улыбкой сказала: — Вдруг у вас двоих будут близнецы… — Это будет здорово, — искренне ответил Гарри и обнял Джинни за плечи, — я всегда хотел иметь большую семью. — О, дорогой, — миссис Уизли растроганно обняла его и тут же засуетилась, подавая крыжовниковый пирог.

Когда гости постепенно начали расходиться, а посуда сама собой отправилась в раковину, Рон утянул Гермиону на улицу. — Мы давно не собирались так — все вместе, — сказал он задумчиво. — Это было здорово. — Знаешь… — он вдруг замялся, — я хотел спросить… Давно хотел, но всё не находил удобного времени. Ты занята работой и всё в этом роде. Просто… Ты бы вышла за меня?

Гермиона почувствовала, что у неё перехватило дыхание. — Я не говорю — сейчас же. Мы обсуждали с тобой… сначала — карьера. Но потом? Когда построишь свою карьеру и… — он улыбнулся, — защитишь права всех эльфов?

Гермиона сжала его руку. Она действительно не думала о замужестве и всегда откладывала его на будущее, на то самое отдалённое будущее, которое описал Рон. А сейчас поняла, что напрасно. Она сможет строить карьеру и потом, а для Рона это действительно важно. И… ей казалось, что и для неё это важно. Вспомнилось, как здорово было приходить домой, зная, что её ждут. Как здорово просыпаться в одной постели — каждое утро. — Я ведь всё время работаю… — пробормотала она. — Я к этому как бы привык, — пожал плечами Рон. — Ты с первого курса то учишься, то работаешь. — Рон, я… — она закусила губу, — я действительно хочу построить карьеру. И эльфов освободить. Но я подумала… что не обязательно ждать, пока я всё это сделаю.

Она повернулась к нему, заглянула в его глаза, совершенно чёрные в свете узкого серпа луны. — Ты серьёзно? — он приоткрыл рот, как будто ему не хватало воздуха для дыхания. — Не когда-нибудь в будущем? — После свадьбы Гарри и Джинни — устроит? — она улыбнулась, а Рон резко поцеловал её, сжимая в объятиях.

И за последние пару месяцев это было лучшее из принятых ею решений.

Глава четырнадцатая

— Ты сегодня слишком счастливая. Где усталый вид? Гдегруз ответственности? — голос Джима выдернул Гермиону из размышлений — действительно, весьма приятных, — она вздрогнула и улыбнулась:

— А вот ничего нет. Ни усталого вида, ни груза, ни-че-го.

— Интересно, что произошло? — Джим в какой-то почти птичьей манере наклонил голову на бок и сделал большие глаза: — Наступил конец света?

Гермиона фыркнула и, не сдержавшись, сообщила:

— Я выхожу замуж. Летом.

Джим присвистнул:

— Вот это я понимаю, счастливый конец сказки.

— Кстати о конце, — она постаралась стереть с лица улыбку и настроиться на рабочий лад. — Когда ты покажешь мне черновик?

— Скоро, — ответил Джим с улыбкой. — Совсем скоро. Мне нужно закончить кое-что, прежде… Не хочу портить тебе сюрприз.

— Это работа, а не сюрприз. Моя тоже, — напомнила она, но Джим только пожал плечами:

— Не переживай, я всё равно не опубликую и слова без твоего разрешения, мамочка.

Гермиона едва сдержалась, чтобы не швырнуть в него наполовину обгрызенным яблоком. Как ни странно, Джим оказался в числе очень немногих друзей и знакомых, которые знали о будущей свадьбе. Вместе с Роном они решили подождать с торжественным объявлением до тех пор, пока не пройдёт свадьба Гарри и Джинни. Иначе от них будут ждать, что они захотят праздновать в один день. Гермиона была бы не против, но Рон не хотел этого категорически — как он сказал, ему хотелось, чтобы этот день принадлежал только им двоим и больше никому.

Так что и от семьи Уизли, и от широкой общественности помолвку решили сохранить в тайне — знали Гарри и Джинни, Луна (которая поняла всё сама), а вот теперь, неожиданно, Джим.

Гермиона не успела задуматься о том, как вышло, что немного сумасшедший паренёк-маггл оказался в числе близких ей людей за какие-нибудь пару-тройку месяцев, как он сказал непривычно серьёзно:

— Поздравляю, Гермиона. Надеюсь, свадьба будет незабываемой.

Черновик романа он показал ей на следующей неделе — в простых, но ёмких предложениях оживали их с Гарри и Роном приключения первого курса Хогвартса, и это было захватывающе. Джим сказал, что назовёт работу «Мальчик, который выжил».

— Почему не просто «Гарри Поттер»? — спросила Гермиона, когда закончила читать.

— Скучно. Кто захочет читать про человека с таким банальным именем?

Гермиона фыркнула:

— Кто бы говорил о банальности, — не то чтобы она считала имя Гарри оригинальным, но за друга было немного обидно.

— Да, я тоже не понимаю, почему меня назвали просто Джимом, — ответил он, приняв очень важный и самодовольный вид. — Лучше бы выбрали Эдуарда. Или, ещё лучше, Ричарда. Весьма по-королевски.

— Джеймс — тоже королевское имя. Кроме того, не считая Львиного сердца, короли-Ричарды оканчивали не слишком хорошо, — заметила Гермиона. — Даже не знаю, кто хуже — Ричард Второй, которого убили в Тауэре, или…

— Ричард Третий, которого через три года после коронации закололи в бою и зарыли в общей могиле, — закончил за неё Джим. — Ладно, ты меня отговорила от идеи немедленно превратиться в Ричарда Брука. Но имя Гарри от этого необычней не станет.

Гермиона вернула ему черновик текста и пожала плечами. В конце концов, он — автор, так что выбирать название ему.

На самом деле, книга заботила её куда меньше того, что происходило в маггловской политике — она не могла не думать о том, что, пока они все играют в делёж власти и контроля, совершенно случайно оказавшийся в эпицентре этой истории Шерлок Холмс сходит с ума, сидя в четырёх стенах.

Выпустить его на свободу было не в её силах, но она понимала, что должна сделать для него хотя бы что-нибудь. Решение подсказал ей Гарри, причём совершенно случайно, — упомянув как-то во время встречи, что по-прежнему раз в неделю встречается с Дереком, целителем Смеллвудом, и тот выправляет ему мозги.

Она ведь обещала Майкрофту, что найдет специалистов, которые уменьшат тягу его брата к наркотикам — почему бы не сделать этого сейчас? Как бы ни повернулось дело, она не собиралась позволять Кингсли поить Шерлока зельями, одурманивающими разум. А значит, не важно, когда именно целитель начнёт с ним работать.

Гермиона не любила откладывать исполнение задуманного надолго, потому встретилась со Смеллвудом так скоро, как это было возможно. Целитель выслушал её внимательно, снова без колебаний дав клятву о неразглашении, и блеснул глазами.

— Непробиваемая защита? — пробормотал он. — У маггла? Это будет очень интересная работа…

— Целитель Смеллвуд, — Гермиона кашлянула, — не забывайте, что он — пациент, а не подопытный.

— На самом деле, это почти всегда — одно и то же, — заметил Смеллвуд, но, увидев на лице Гермионы сомнение, успокоил её: — Я не причиню ему вреда, вы можете не сомневаться.

Если учесть, что он давал магическую клятву спасать жизни, его словам можно было верить смело.

Они отправились к Шерлоку в тот же день — Кингсли дал разрешение на лечение, хотя и неохотно.

Шерлок обнаружился там же, где и в прошлый раз: в гостиной, в кресле, в окружении груды книг на пяти языках и как минимум на двадцать различных тем. Не приходилось сомневаться в том, что те книги, которые лежали ровными высокими стопками, ему только недавно принесли. Те, которые были свалены кучей возле кресла, он прочёл и посчитал полезными или интересными; а всё бесполезное валялось у дальней стены сзади — похоже, он просто закидывал их за спину.

— Доктор, больше пятнадцати лет стажа, не клиника и тем более не неотложка — частная практика. Мой ответ — нет, — вместо приветствия, не поднимая головы от книги, скороговоркой выплюнул Шерлок, когда Гермиона и Смеллвуд вошли в комнату.

— Здравствуйте, мистер Холмс, — произнесла Гермиона.

— Повторяю — нет, — сказал он раздражённо. — Предупреждая следующие пять вопросов, которые вы хотите задать: цель вашего визита легко угадывается по рукаву вашей мантии, меня не интересует сеанс психотерапии, название книги, которую я читаю, вам ничего не скажет, потому что вы не сможете даже понять его, а…

— Заткнитесь, — неожиданно для себя резко сказала Гермиона. Как ни странно, Шерлок послушался и приподнял голову от тома с большим удивлением.

— А разве профессиональная этика не предписывает обращаться со мной вежливо? — поинтересовался он.

Гермиона сжала губы — она понимала, что у Шерлока есть все основания злиться и психовать, но позволять ему себя оскорблять не собиралась.

— Мистер Холмс, всё, что я обязана сделать — это не выпускать вас наружу. А Женевскую конвенцию в магическом мире никто не знает.

— «Окклюмеция, собирательные теории и практики», — сообщил Шерлок.

— В восьмой главе серьёзная технологическая ошибка, — отозвалась Гермиона. — В описании медитативной техники «Океан» пропущено описание того, насколько важна аудиальная составляющая, из-за чего новички, занимающиеся по этой книге, часто допускают ошибки.

Книга громко захлопнулась. Отложив её на подлокотник, Шерлок ловким движением поднялся из кресла, взлохматил волосы, смахнул с чёрных брюк пылинку, провёл пальцем по пуговицам рубашки и спросил:

— Как вы собираетесь уговаривать меня? — А потом, не дождавшись ответа, скользнул взглядом по Смеллвуду и добавил: — Интересно. Почему вы думаете, что я соглашусь на роль подопытной крысы?

Гермиона не успела ответить, а Смеллвуд мягко улыбнулся и сказал:

— Вам здесь слишком скучно. А я буду приходить к вам как минимум дважды в день, и, поверьте, я не худший собеседник из возможных.

— Собеседники меня не интересуют, — Шерлок нервно дернул плечом, — меня интересует выход отсюда. И сигарета. И кофе.

— Я надеюсь, что скоро вы будете свободны, — произнесла Гермиона.

Шерлок прищурился и сказал в пустоту:

— Майкрофт не спешит.

— Он делает то, что в его силах.

— Разумеется, — Шерлок кивнул с каким-то странным выражением лица, а потом обратился к Смеллвуду: — Начнём прямо сейчас?

Гермиона осторожно вышла из комнаты, заперев магические двери, и дала указание одному из авроров на страже проверять ситуацию в комнате не реже раза в десять минут, а позже выпустить Смеллвуда — тот, как закончит, пошлёт ей патронуса.

Было бы логично отправиться к себе в кабинет и поработать, но почему-то Гермиона нервничала и предпочла выйти в Лондон и расположилась в маленькой пекарне почти напротив входа в Министерство, зажатой с двух сторон маггловскими магазинами элитной одежды. Разумеется, для магглов пекарни с вывеской «Белый колпак» не существовало вовсе. Это было недешёвое место, куда предпочитали ходить министерские служащие и аристократы в перерывах между рабочими встречами — её владелец, пожилой волшебник, создал на небольшом пространстве нечто большее, чем просто кафе: он создал своеобразный клуб, где никто никому никогда не мешал, где не было никаких шансов встретиться с неприятными или назойливыми людьми, где можно было обсудить в безопасности любые секреты. И где, в конце концов, подавали лучший кофе в магическом Лондоне.

Гермиона нечасто бывала в пекарне: сначала её отпугивали цены, потом — слишком высокая репутация. Но, однажды встретившись здесь с Нарциссой Малфой, Гермиона влюбилась и в атмосферу, и в выпечку, и в кофе. Поэтому время от времени заглядывала.

Едва она села за столик, владелец безо всяких вопросов поставил перед ней небольшую чашечку капучино и её любимый миндальный бисквит, после чего взмахом палочки создал вокруг неё едва различимую завесу, мгновенно отгородившую её от остального мира и прочих посетителей. Она разложила на столике отчёты, которые давно надо было сдать, и погрузилась в цифры и факты, небольшими глотками отпивая горячий кофе из неостывающей чашки.

Её прервали полчаса спустя: почти беззвучно рядом возник домовой эльф и шёпотом сообщил, что молодую мисс хотят видеть. Гермиона глянула на часы. Слишком быстро. Неужели Смеллвуд не сумел уговорить Шерлока начать лечение? — Пригласи, пожалуйста, — ответила Гермиона эльфу, а спустя несколько мгновений под магическую завесу вплыла Нарцисса.

Гермиона скрипнула зубами — нужно было спросить эльфа, кто именно хочет её видеть! — Нарцисса, — Гермиона изобразила счастливую улыбку. — Приятный сюрприз.

Женщина тоже ответила улыбкой и приветствиями и даже коснулась щеки Гермионы неощутимым поцелуем. — Поразительная удача — встретить вас здесь, Гермиона, — Нарцисса, дождавшись приглашения, присела на стул напротив, перед ней моментально возник высокий бокал глинтвейна.

Гермиона сложила бумаги и убрала их в сумочку, заверяя нежданную собеседницу в том, что та её ни от чего важного не отвлекла, а потом, как и всегда, почувствовала, что её способности играть в словесные игры иссякли, и спросила: — Вы хотели со мной о чём-то поговорить?

Нарцисса чуть поджала губы, намекая на то, что такой быстрый переход к теме беседы показался ей грубым, но ответила: — Я бы выразилась иначе: хотела посоветоваться. Видите ли, Гермиона, вчера заседанием малого суда Визенгамота было решено досрочно оправдать моего сына и освободить из-под домашнего ареста, а также полностью восстановить в правах. — Поздравляю, — произнесла Гермиона и попыталась понять, злит ли её эта новость. По идее говоря, должна бы: Драко Малфой, может, и вёл себя безупречно, но оставался потенциально опасным человеком. Однако, на деле, никакой злобы не было — скорее, облегчение от того, что одним свободным человеком, который может строить свою жизнь так, как захочет, стало больше. — Спасибо, — почти искренне улыбнулась Нарцисса. — Но вы хотели спросить совета… — Верно, — она чуть наклонила голову, — пока новость не стала достоянием общественности, но уже завтра она будет во всех газетах. На нас снова обратят внимание — во всех смыслах этого слова. Снова начнут вспоминать ужасные вещи о моём муже, попробуют утопить Драко в грязных голословных обвинениях, — её голос дрогнул. — Гермиона, — Нарцисса ещё наклонила голову и как будто подалась вперёд, — боюсь, мне не к кому пойти за советом, кроме вас.

Гермиона была поражена — за все годы знакомства с Нарциссой она не слышала от неё и трети подобной искренности и не видела на её лице и десятой доли подобной боли. — Какой совет вы хотите от меня получить? — Как поступить, — Нарцисса взяла себя в руки, успокоилась и снова заговорила с привычной прохладцей, — стоит ли уехать из столицы на время, дать слухам улечься?

— Думаю, — медленно произнесла Гермиона, — что именно этого от вас и ждут. Что вы бросите всё и спрячетесь. Это не остановит потока порицаний, но вы не сможете от него защититься.

— Вы полагаете, что лучше остаться? — голос Нарциссы снова дрогнул.

— Вы будете на виду и сможете отразить ложные обвинения. Но… — Гермиона сглотнула, — Нарцисса, я не рискну давать советы. Мне кажется, вы разбираетесь в этом лучше меня. — Не в этот раз, — она грустно перевела взгляд на сложенные на столе ладони. — Я так добивалась освобождения Драко, а теперь, когда он свободен, я совершенно потерялась. Я понимаю, вы опасаетесь давать советы… Просто выскажите своё мнение. Как бы вы поступили? — Я бы…

Она никогда не представляла себя в подобной ситуации. Но она не стала бы прятаться. Она бы… Когда-то на четвёртом курсе она стала объектом насмешек, почти травли — из-за мерзостей, который написала в «Ежедневном Пророке» Рита Скитер. Тогда она очень хотела спрятаться в комнате и никогда не выходить наружу, но понимала, что это не поможет — во всяком случае, находившемуся в таком же положении Хагриду не помогло. Поэтому она решила бороться с клеветой, а насмешки встречать так, как подобает настоящей гриффиндорке.

Драко Малфой сейчас в иной ситуации. Он был под арестом, с него сняли тяжёлые обвинения — это не обиды из-за внимания популярных мальчиков, а серьёзные проблемы. Но, как и она тогда, он может либо спрятаться от насмешек, либо принять их. — Я всё-таки гриффиндорка, — сказала Гермиона, — так что я бы не стала прятаться, а пошла бы на самую шумную вечеринку. И в лицо сказала бы, что невиновна, любому, кто решил бы меня оскорбить.

Нарцисса улыбнулась кончиками губ: — Значит, мы тоже поступим по-гриффиндорски. Даже если в нашей семье это всегда означало «неблагоразумно». Я… — она задумалась, — устрою в Малфой-мэноре большой приём. Приглашу чиновников, торговцев, репортёров, друзей Драко — всех, кого смогу. Пусть мальчик снова почувствует себя свободным. — Я… — Гермиона произнесла это до того, как успела как следует обдумать, — я тоже могу прийти, если вам это поможет.

Глаза Нарциссы влажно блеснули. — О, Гермиона, я не думала даже просить об этом… Вы не побоитесь за свою репутацию? — Моей репутации не причинит никакого вреда вечер в доме людей, которые ни по каким законам не обвиняются ни в одном преступлении, — твёрдо сказала она. — Я не знаю, как смогу отблагодарить вас, Гермиона.

Она не успела ответить, едва сдержав вскрик — цепочка на шее резко и сильно накалилась. — Позже, — пробормотала она. — Пришлите приглашение, — и, бросив на стол несколько галеонов, выскочила из-за завесы и бросилась в туалетную комнату, где сдёрнула с себя все еще горячую цепочку и с трудом, с помощью «Энгоргио» прочла: «Важно. 17–00». У Майкрофта произошло что-то из ряда вон выходящее, очевидно, раз он просит о встрече через десять минут.

Глава пятнадцатая

Гермиона аппарировала в кабинет, огляделась и недоумённо нахмурилась — он был пуст. Её никто не ждал.

Часы уверенно показывали ровно пять часов после полудня, а Майкрофт раньше казался Гермионе человеком болезненной пунктуальности, из тех, для кого опоздание на пять-шесть секунд — уже серьёзное преступление. Он написал, что ждёт её срочно, и сам не явился на встречу. Она осторожно прошла по кабинету и приблизилась к столу, на котором лежало несколько бумаг — возможно, произошло что-то из ряда вон выходящее…

Она не успела заглянуть в бумаги и закончить мысль — шею больно обожгло, как от укуса крупного насекомого, в глазах потемнело, и она кулем рухнула на пол. Последнее, что мелькнуло в гаснущем сознании, было «Хорошо, что на ковёр».

Из угольной липкой черноты она вынырнула резко, проморгалась и огляделась — это был уже другой кабинет, но похожий на кабинет Майкрофта, разве что богаче обставленный. Мир шатался, но всё-таки спустя несколько мгновений Гермиона сумела сфокусировать взгляд на единственном человеке в кабинете. Он был ей знаком.

Облокотившись на дубовый стол, в расслабленной позе стоял Рудольф Холмс. Гермиона дёрнулась и поняла, что привязана к чему-то вроде стула, причём руки связаны особенно тщательно — явно для того, чтобы она не могла колдовать без палочки. Постепенно к телу возвращались ощущения, и она смогла почувствовать, что её рот заклеен чем-то липким. — С пробуждением, мисс Грейнджер, — улыбнулся Рудольф, и Гермиона дала себе слово, что, если выберется из этой истории, в жизни больше не подумает ничего плохого об улыбке Майкрофта. — Не трудитесь говорить до тех пор, пока я не обращусь к вам с вопросом.

Гермиона пошевелила плечом. Нужно было хотя бы немного разогнать кровь, чтобы руки обрели подвижность. Увы, запястья были перетянуты очень туго. Об осознанном колдовстве речи быть не могло. Гермиона выдохнула — у неё оставалась надежда только на стихийную магию, но на неё нельзя было полагаться. Возможно, Рудольф захочет произнести речь — злодеи любят речи, а он, безусловно, относился к категории злодеев.

Он не собирался говорить речей, вместо этого в два шага приблизился к Гермионе, больно дёрнул клейкую ленту и спросил: — Кто в правительстве страхует Майкрофта?

Гермиона сглотнула, и лента тут же вернулась на место, на её рот. Рудольф повторил вопрос и добавил: — Ты называешь имя. Быстро. Ни единого постороннего звука.

Он опять дёрнул ленту, давая Гермионе возможность говорить, и она тихо выдохнула: — Никто.

Глаза Рудольфа сузились, превратившись в щёлочки, он прошипел: — Он не такой идиот, чтобы выступать против меня без поддержки. Имя, — без лишних эмоций он наотмашь ударил Гермиону по лицу — коротко и очень больно. Если бы не заклеенный рот, она бы вскрикнула от неожиданности.

«Соберись, Грейнджер!», — велела она себе и закусила щёку. Она же гриффиндорка. Они ничего не боятся. За первым ударом последовал второй — тоже по лицу, а потом Рудольф снова дал ей возможность говорить. — Никто из магглов, — быстро сказала она. Это было правдой, и скрывать её было бессмысленно. Если удастся переиграть Рудольфа, его знания уже будут не важны. А если выиграет он, то смысл потеряют любые её слова.

Рудольф ругнулся и спросил: — Что вы решили сделать со мной?

Гермиона ничего не ответила — в отличие от первого, это был опасный вопрос. Нужно было что-то придумать. Сейчас же.

Она всего раз в жизни чувствовала такую же беспомощность — когда в Малфой-мэноре её пытала сумасшедшая Беллатриса Лестрейндж, в то время как Гарри и Рон были лишены палочек и заперты в подвале. Но они все-таки были рядом, а сейчас — никого. Рудольф снова ударил её, в этот раз так, что массивным кольцом оцарапал щёку. Против воли из глаз брызнули слёзы. — Что. Вы. Решили. Сделать. Со мной? — по слову медленно повторил Рудольф.

Пальцы холодели от нехватки крови, оцарапанная щека горела, а голова гудела после снотворного. Магия совсем не чувствовалась. — Мисс Грейнджер, — вздохнул Рудольф, — я все равно получу эту информацию. Возможно, на магов не подействуют психотропные вещества маггловского производства, но это не значит, что я не смогу сделать вам больно. Например, обеспечить героиновую ломку. Поверьте, очень неприятно. — Волшебники этого так не оставят, — со всей имеющейся твёрдостью произнесла Гермиона, но её голос всё равно дрожал.

Сил колдовать всё ещё не было, а Рудольф, устало вздохнув, опять ударил её по лицу. — Мы найдём способ договориться, — заверил он её таким тоном, словно они пили чай на террасе.

Гермиона подняла глаза наверх и начала судорожно осматривать стены. Картин было несколько: портрет королевы Елизаветы, двое каких-то сановников во фраках, пастораль с двумя пастухами и улыбчивой пастушкой, — но ни на одной не различалось даже малейшее шевеление. Потом бросила быстрый взгляд на камин — но он оставался пустым. Если Рудольф узнал о времени встречи, значит, Майкрофт так или иначе обезврежен и тоже не придёт на помощь. Кингсли начнет искать её не раньше, чем через два-три дня. Рон спохватится уже на следующий вечер, но переживать не будет: подумает, что она заработалась или на задании.

Повторившийся вопрос совпал с ещё одним ударом, Гермиона сглотнула и вдруг почувствовала знакомое с детства раздражение и впивающиеся в кончики пальцев невидимые иголочки. С неё было довольно. Когда Рудольф снова замахнулся, волна яростной стихийной магии вырвалась из-под слабого контроля и ударила его в грудь, он нелепо взмахнул руками, пошатнулся и рухнул на спину, что-то сухо треснуло.

Дверь открылась рывком, впуская троих людей в чёрной форме вневедомственной охраны, один из них рявкнул: — Всем на пол!

А потом из-за их спин донеслось: — Отставить.

Майкрофт вошёл в кабинет спокойной походкой, поигрывая зонтом-тростью, остановился, взглянул на Гермиону, хотел было что-то сказать, но вместо этого быстро приблизился к Рудольфу. Он всё ещё лежал на полу, глупо раскинув руки в разные стороны. — Проверьте, — велел Майкрофт тихо. Стоящий ближе всех к нему мужчина убрал пистолет в кобуру, наклонился к Рудольфу, тронул шею и сообщил: — Мёртв.

Гермиона почувствовала, что в лёгких кончается воздух. В ушах зашумело, словно эхом отдалось: «Мёртв».

Тот же мужчина, который касался кожи трупа, подошёл к ней и снял со рта липкую ленту, аккуратно развязал руки и ноги, а потом отошёл в сторону.

Майкрофт коснулся рёбер дяди кончиком зонта и произнёс в пустоту: — Нелепо и не вовремя.

У Гермионы зуб на зуб не попадал. — Уберите его в соседний кабинет. Инцидент должен оставаться тайным до моих особых распоряжений, — велел Майкрофт, а когда тело унесли, повернулся к Гермионе и заметил: — У вас слишком слабые нервы и слишком жёсткие моральные принципы для политических игр, Гермиона.

Она нервно хмыкнула и спросила не своим голосом: — Почему вы не пришли на встречу? — Меня… задержали, — это слово Майкрофт произнёс с каким-то особым нажимом, словно давая намёк, но Гермиона не сумела его понять.

Она убила человека. Да, он схватил её и бил, но ответная реакция была не пропорциональной. Она убила его. Собственным волшебством. Она прошла войну, ни разу не убив разумное существо, а теперь, в мирное время, просто защищаясь, лишила человека жизни.

Все мысли о том, что нужно держать лицо, исчезли. Они были совершенно не важными рядом с этим осознанием.

Майкрофт что-то ещё сказал — кажется, о том, что теперь придётся перестраивать всю схему, а Гермиона никак не могла отвести взгляда от того места, с которого унесли Рудольфа. Неожиданно в нос ударил запах алкоголя, и Гермиона почувствовала, что ей в руку вкладывают холодный гранёный стакан. Нервным движением она поднесла его к губам и выпила содержимое одним глотком, закашлялась, выпустила стакан из пальцев и вытерла с лица слёзы — виски оказался слишком крепким, — а потом выдохнула. — Когда вы успокоитесь, — произнёс Майкрофт, — мы перейдём в мой кабинет и обсудим сложившуюся ситуацию.

Она подняла взгляд и сделала над собой нечеловеческое усилие, чтобы ответить: — Разумеется.

Что бы ни произошло, у неё всё ещё были её обязанности. Если она сейчас разревётся, об уважении Майкрофта Холмса можно будет забыть, а значит, придётся забыть и о сотрудничестве, подвести Кингсли и провалить всю операцию. Позже. Она поплачет позже.

С этой мыслью она поднялась со стула, к которому ещё недавно была привязана, и последовала за Майкрофтом через открывшийся в стене проход в его кабинет, где на столе обнаружились её вещи: сумочка с заклятием незримого расширения, волшебная палочка, порт-ключ из Министерства и горсть галеонов. Она быстро схватила палочку, которая потеплела, словно радуясь встрече с хозяйкой, и только после этого забрала всё остальное.

Майкрофт занял место за столом, а Гермиона расположилась напротив. У нее всё ещё тряслись руки и стучали зубы, но она твёрдо решила оставить рефлексию на потом и спросила: — Что произошло? Мне хотелось бы понимать всю картину.

Майкрофт соединил кончики пальцев перед собой и ответил негромко: — Нас опередили. Мой дядя всегда был… проницательным.

Гермиона на этих словах прикрыла глаза, надеясь выбросить из головы картину того, как под воздействием её магии спотыкается и падает назад, разбивая голову, Рудольф. — Он верно предположил, что, потерпев неудачу в переговорах с ним, вы так или иначе постараетесь найти ему… замену. Если бы не Шерлок, он поставил бы на леди Смоллвуд, но, с учётом всех обстоятельств, выбор был достаточно очевиден.

Майкрофт достал из внутреннего кармана пиджака маленькую записную книжечку, пролистал её, освежая в памяти события, прикрыл и продолжил: — Его подвела старомодность. Не стоило доверять моё устранение фрилансерам. — Он пытался… — начала было Гермиона, а Майкрофт закончил за неё: — Получить у вас информацию? Это в его духе. Я думаю, что ему бы это удалось — так или иначе.

«Главное, что ситуация разрешилась: так или иначе», — почти дословно повторил слова Майкрофта Кингсли несколькими часами позднее. Гермиона сумела выслушать сообщение Майкрофта о том, что вопрос получения контроля над государственным аппаратом можно считать решённым, заверила его в том, что Шерлока выпустят в течение ближайших нескольких дней, попрощалась, рассказала Кингсли обо всём, что произошло — и на этом её силы закончились.

Полночи она рыдала, пряча голову у растерянного, не понимающего, в чём дело, Рона на груди, а когда сумела уснуть, провалилась в тёмный скользкий кошмар, наполненный кровью, болью, криками и едва различимыми, но бьющими по нервам обвинениями в чём-то смутном, но страшном.

А наутро всё стало как будто хорошо.

Она оставалась всё той же Гермионой Грейнджер, из зеркала на неё смотрела та же самая молодая женщина, уставшая, но в целом успешная. Возле губ не появилось злых складок, на руках не было крови, даже глаза оставались прежними — как будто их обладательница не совершила вчера убийства.

С этой мыслью — «всё хорошо», — она заставила себя пойти в Министерство, оттуда — к Джиму, который как-то странно посмотрел на неё и вдруг заметил: — В этом есть определённая притягательность. Даже сексуальность.

Когда она спросила его, о чём речь, он пожал плечами и невнятно ответил, что рассуждал о смерти и её культе, после чего перевёл разговор на моду на вампиров, но вскоре оставил эту тему. Он взялся за доработку черновика, и публикация книги всё приближалась — работоспособность Джима поражала. А его жизнелюбие поднимало настроение и заставляло улыбаться.

Майкрофт действовал с точностью до наоборот. Каждая встреча с ним ложилась на душу Гермионы тяжёлым грузом — с ним было тяжело даже говорить. Но, как ни странно, общение с ними обоими стало для Гермионы почти потребностью.

После тяжёлой недели она как на крыльях летела в захламлённую квартирку Джима, ела с ним пиццу, запивая вредной для зубов «Колой», и смеялась, помогая шлифовать предложение за предложением, главу за главой.

К Майкрофту она не летела, а шла как на плаху — его кабинет давил на плечи, угнетал, а аромат крепкого очень сладкого чая сбивал с толку. Но, если бы в какой-то из дней запланированная встреча с ним сорвалась бы, Гермиона, пожалуй, почувствовала бы себя раздосадованной. Как ни тяжело ей было, она привыкла к их холодным деловым беседам, действовавшим на неё лучше любых окклюментных техник, очищающим сознание от посторонних мыслей и оставляющим кристальную ясность мышления.

В рутине прошла осень, за ней — Рождество и Новый год, которые встретили весёлой шумной толпой в «Норе».

А в конце января Джим дописал книгу, окончив её словами: «Надеюсь, у тебя будут весёлые каникулы, Гарри» (1).


Примечания:

1. «Надеюсь, у тебя будут весёлые каникулы, Гарри» — цитата из книги «Гарри Поттер и философский камень» Джоан Роулинг, только там это не самое последнее предложение.

Глава шестнадцатая

Тот январь перед выходом книги Джима был удивительно спокойным — но это было не пугающее спокойствие, предвестник бури, а расслабленность, свойственная месяцу после шумного Рождества и Нового года.

Гермиона не слишком любила январь — сырой липкий снег за окном, так непохожий на пушистый снег в горах, где когда-то они с родителями катались на горных лыжах, навевал тоску. Но в этом году погода как будто решила преподнести ей сюрприз — зима была настолько мягкой, что снег лежал не дольше нескольких дней, и даже затяжного дождя, естественного при такой высокой температуре, не было.

Она стала много и с удовольствием гулять — аппарировала куда-нибудь в центр города, в Грин парк или на Трафальгарскую площадь, и направлялась к любой достопримечательности, которая приходила в голову. Путь до Парламента, осаждённого вездесущими магглами-туристами, нравился ей тем, что проходил мимо Вестминстерского аббатства, — и она всякий раз, сколько бы ни ходила, останавливалась перед двумя башнями над центральным входом и чувствовала, как прерывается дыхание от восторга.

Зато дорога до Тауэра — в добрых пять раз длиннее пути до Парламента — привлекала спокойствием. Мало кто из приезжих знал, как пройти через Сити, не заблудившись в искривлённых улочках.

Именно на такой прогулке Гермиона однажды встретила человека, которого не рассчитывала когда-либо встретить снова.

Шерлок Холмс подошёл к ней неожиданно, словно вырос из-под земли, и со странным выражением лица помахал рукой.

— Эм, — произнесла Гермиона неуверенно, — здравствуйте, мистер Холмс.

— Шерлок, — поправил её он, — я думал, что вы перемещаетесь менее прозаичными способами. Например, пуф — и уже на месте. Вы же прошли пешком не менее полутора миль, судя по состоянию вашей обуви.

Вне стен камеры, пусть и уютной, и после долгого времени без наркотиков Шерлок выглядел младше своих лет: хорошо если на восемнадцать. Его глаза быстро перебегали с её лица на ноги, на маленькую сумочку, потом на руки — и снова на лицо. — Перемещаемся, — согласилась Гермиона, — но я сейчас гуляю. — Идёте к Тауэру. Не советую — полно туристов. — С чего вы взяли?

Шерлок закатил глаза так, словно она сморозила чушь. — Вы прошли полторы мили, причём сегодня полдня провели в офисе. Вы гуляете — а учитывая ваш характер, прогулка запланирована. Вы не стали бы идти от работы, опасаясь, что кто-то может навязаться к вам в компанию. Вывод: вы переместились куда-то от дверей офиса. Стереотипность вашего мышления гарантирует, что вы не остановили бы свой выбор на чем-то действительно интересном. Думаю, вы идёте от площади Виктории. В этой стороне только две крупные достопримечательности, но собор значительно левее, а вы собрались повернуть прямо на набережную. Очевидно.

Он говорил так быстро, что иногда сложно было разобрать слова. Гермиона хмыкнула и сказала: — Угадали. — Я не угадываю, а вижу. Счастливого вечера, — он махнул рукой и, не дожидаясь ответного прощания, пошёл дальше своей дорогой.

А Гермиона порадовалась, что у него всё хорошо. Впрочем, она об этом и так знала, пусть и косвенно: Майкрофт сообщил.

В один из дней, через неделю после того, как Шерлока отпустили на все четыре стороны, Майкрофт заметил посреди прохладно-отстранённого разговора о том, как рост популяции карликовых драконов может отразиться на экономической ситуации в Северной Корее: — Работа ваших специалистов заслуживает уважения, Гермиона.

Погружённая в вопрос драконов, она не поняла, о чём он говорит. — Простите? — О, — Майкрофт коснулся пальцами губ, — прошу меня простить. Я имел в виду моего младшего брата. Ваши специалисты качественно поработали с ним. Во всяком случае, он вернулся к учёбе и пока не проявляет интереса к приёму нежелательных веществ. — К сожалению, всё зависит от него, а не от наших специалистов, — сказала Гермиона тихо, — с ним работал опытный целитель, благодаря курсу зелий Шерлок не будет испытывать физической потребности в наркотиках, но… — Но остаётся психологическая зависимость. Я понимаю, — Майкрофт дёрнул бровью. — Но сейчас он в порядке, — не зная зачем, сказала Гермиона. — Разумеется, — кивнул её собеседник и собирался вернуться к вопросу о драконах, но Гермиона почему-то продолжила: — Возможно, ему понадобится поддержка. Дружеская. Вы его любите, я знаю, и…

Он не дал ей договорить, его лицо исказила удивительно неприятная гримаса. — Моя забота о Шерлоке Холмсе не имеет ничего общего с любовью, уверяю вас. Долг и необходимость. И едва ли я подойду на роль… поддержки.

Больше Гермиона об этом не заговаривала. В конце концов, это было очень глупо — упоминать какие-либо чувства, братские или дружеские, в присутствии этой глыбы арктического льда. Правда, однажды она ещё попробовала с ним пошутить — и тоже решила этого больше никогда не делать, во избежание. Возможно, конечно, что шутка была не слишком удачной. Или именно в тот день настроение Майкрофта Холмса не отличалось радужностью. Но, вероятнее всего, он просто был начисто лишён чувства юмора в любых его проявлениях. — Гермиона! — раздалось у неё за спиной. Она вздрогнула и обернулась. Из камина вышел пыльный, уставший Рон. — Ты о чём так задумалась?

Он некоторое время мялся посреди гостиной, но Гермиона разрешила его сомнения — подошла, поцеловала в щёку и сказала: — Хочешь большего — прими душ.

Рон кивнул: — А как же. Извини, весь день возились с калибровкой, я себе все бока отбил, пока обкатывал её — и ничего. Ведёт в левую сторону, хоть убейся. — Не хочу лезть не в своё дело, но, может, стоит попробовать «Перфекто Эквилибриум»? Это высшие чары, достаточно сложные, но настолько надёжные, что используются даже в артефактах. — Я могу попробовать, но, мне кажется, мастера бы его использовали, если бы оно работало.

Гермиона пожала плечами — она знала, что Рон не слишком любит получать от неё советы в области магии, и не собиралась настаивать, вместо этого махнула палочкой в сторону кухни, запуская сложную цепочку бытовых чар, позволявших готовить, почти не прикасаясь руками к продуктам. Какую-нибудь сложную фаршированную индейку или французский луковый суп таким образом она вряд ли смогла бы приготовить, но на овощи и тушёное мясо этой магии хватало вполне.

Рон вышел из душа через двадцать минут — уже в чистой одежде и с влажными волосами. Гермиона собралась было высушить их заклинанием, но вместо этого откинула чёлку с его лба и растрепала. Рон поймал её руку, коснулся губами запястья — и вдруг скривился. — Нет, — пробормотал он. — Только не говори, что на ужин снова тушёная индейка. С картошкой. Мерлин, Гермиона, я их уже видеть не могу.

В душе Гермионы взметнулся яростный вихрь. — Знаешь, что, Рональд, — прошипела она, — я не домовой эльф и не домработница. И у меня тоже есть работа, на которой я устаю. Так что готовлю то, что могу. А ты вполне можешь сказать спасибо и есть.

Как будто она целыми днями только и сидела дома, думая, чем бы себя занять. Он хотел что-то ответить, но она продолжила: — Я не твоя мама, у которой полно свободного времени. — А я больше не могу есть эту индейку! — рявкнул Рон. — Она же у тебя сухая, как башмак. И одинаковая — день за днём. Как будто ты её из табуретки трансфигурируешь! — Неужели. За столько лет. Нельзя. Запомнить, — медленно произнесла Гермиона, — что я не могу трансфигурировать еду?! Я её готовлю! Впрочем, — ярость как будто улеглась, и она добавила очень тихо: — Можешь не есть вовсе.

Развернувшись, она ушла в спальню и бросила запирающие чары на дверь, упала на кровать. Сердце бешено колотилось.

Рон умудрялся выводить её из равновесия мгновенно всего парой слов. Да, конечно, она не была идеальной хозяйкой, как миссис Уизли. Но и Джинни не проводила целые дни на кухне — тем не менее, Гарри и в голову не приходило упрекать её в том, что еда скучная или надоевшая. Более того — и Гермиона это точно знала — в те дни, когда они жили не в особняке на площади Гриммо, Гарри и сам часто вставал к плите, вооружившись волшебной палочкой и старой книгой рецептов миссис Уизли. А вот Рона никакими силами нельзя было заставить готовить. Правда (об этом напомнил мерзкий внутренний голосок), когда она разрывалась между проблемами маггловского правительства и задачами ДМП, Рон стабильно находил где-то ужин к её приходу. С другой стороны, и она, когда он задерживался на работе, не морила его голодом.

Раздался стук в дверь. — Гермиона!

Она не ответила. Рон постучал ещё какое-то время и ушел. Мама как-то говорила, что ссоры — это естественная часть любых отношений. Наверное, она была права. Во всяком случае, спустя пару часов дверной замок тихо щёлкнул под невербальной «Алохоморой», и Рон проскользнул в спальню, лёг на кровать и обнял Гермиону сзади. Шумно дохнул в ухо. Шепнул: — Не такая уж сухая она была.

Гермиона ткнула его локтём в живот — на всякий случай, но очень скоро забыла о своей обиде.

А на следующий день снова началось безумие: пришло время готовить презентацию книги Джима в маггловском мире. Её отпечатали огромным тиражом в маленькой частной типографии, владельцу которой заплатили хорошую сумму. Но нельзя было просто выложить книги в магазины — нужно было представить их, ярко и громко, чтобы их начали покупать сразу же.

Полгода назад для организации подобного события Гермиона не колеблясь привлекла бы Нарциссу Малфой — под клятвой о неразглашении, разумеется, а то и под Непреложным Обетом. Но они не общались с середины июня — со злополучной вечеринки в честь дня рождения младшего Малфоя, о которой Гермиона старалась забыть почти с той же настойчивостью, с какой изгоняла из памяти видение мёртвого Рудольфа Холмса.

На самом деле, можно было предположить, что всё обернётся именно так — огромным грандиозным провалом. Ей, Гермионе Грейнджер, нечего было делать возле Пожирателей Смерти, пусть и оправданных: она была чужой в их обществе, а они стремились к ней только ради шанса, даже призрачного, на восстановление своих репутаций.

Как Рон говорил позднее, «ничего другого и ожидать от скользких хорьков нельзя было». В сущности, он был прав. Нельзя было пытаться заставить слизеринцев играть по-гриффиндорски, даже если очень хотелось.

Она до сих пор не могла поверить в то, что это произошло на самом деле — и если бы не интуиция и хорошо развитое обоняние, она могла бы и не отделаться лёгким испугом. Только чудом она распознала в бокале, поданном ей именинником, лёгкий запах мятной зубной пасты, который смешивался с ароматом свежескошенной травы и пыльного пергамента. Так для неё всегда пахла Амортенция.

Едва не швырнув Малфою бокал в лицо, она немедленно аппарировала прочь — ей было мерзко даже выслушивать оправдания.

Поэтому теперь занималась презентацией сама.

Маггловские книжные магазины не желали принимать в продажу непонятную книгу от непонятных людей — даже изучение правовых кодексов в библиотеке Министерства не помогло ей понять, какие именно документы нужно наколдовать, чтобы обеспечить своим действиям легитимность.

С несколькими частными лавочками договориться удалось — щедрый взнос и лёгкая легилименция сделали своё дело. Но к сетевым — огромным, заполненным книгами в глянцевых нарядных обложках, полным покупателей, которым нужно было начать рассказывать о волшебном мире, подхода не было.

Помощь пришла оттуда, откуда Гермиона её не ждала.

Как-то вечером цепочка на её шее нагрелась, и Гермиона считала со звеньев написанную косым почерком с наклоном влево: «Адрес: Уайтхолл, 12, клуб "Её Величество", 8 pm».

Несмотря на то, что был восьмой час, Гермиона ещё и не думала собираться домой: хотела дочитать многостраничный доклад, весь смысл которого пока сводился к тому, что надо напоить два десятка магглов зельем временного помрачения рассудка и обрызгать магазины, в которых будет продаваться книга, амортенцией. Не то чтобы она надеялась найти в докладе хоть сколько-нибудь осмысленную идею, скорее, она читала его от бессилия.

Надеясь, что Майкрофт не подкинет ей новых проблем, едва часы показали без пяти восемь, она встала, убрала бумаги в стол и покинула Министерство.

Дом № 12 по Уайтхолл Гермиона знала: проходила мимо него несколько раз, но никогда не замечала на углу небольшой вывески «Её Величество» — настолько неприметной она была.

У дверей дежурил рослый хмурый швейцар. Гермиона приблизилась к нему, и, к её удивлению, он сразу же распахнул перед ней дверь, не задав ни единого вопроса. Небольшая уютная гостиная была пуста, не считая нескольких пожилых мужчин, которые молча играли в карты за столом у окна. Гермиона огляделась в поисках Майкрофта, но к ней подошёл мужчина в вычурном костюме дворецкого или важного слуги позапрошлого века и жестом предложил следовать за собой.

Гермиона подчинилась и по лестнице прошла на второй этаж. Комната представляла собой точную копию гостиной снизу, только меньше. Несколько столиков, огромный камин, мягкие глубокие кресла. На стене — портрет королевы в молодости.

Майкрофт стоял возле одного из столиков и постукивал ручкой зонтика о серебряный поднос. — Добрый вечер, Майкрофт. Что-то случилось?

Он, как и всегда, поздоровался — вежливо и медлительно. А после протянул Гермионе новенький томик книги «Мальчик, который выжил». — Топорная работа для могущественных магов, Гермиона. Не слишком изящно. К тому же, слог откровенно слаб. — Не знала, что вы специализируетесь на литературе, — Гермиона забрала книгу. — Издержки образования. Чаю?

Гермиона отказалась. Майкрофт дёрнул углами губ и налил себе чашку. Поколебавшись, положил три ложки сахара — Гермиона сделала вид, что в этот момент увлеклась книгой. Она замечала много раз, что ледяной рептилоидный Майкрофт Холмс обожает сладкое, но почему-то всякий раз старалась сделать вид, что не замечает ни сахара в чае, ни печенья на блюдце — как будто она подмечала что-то неприличное. — Это необходимая акция, — сказала она. — Часть запланированной Министерством программы. — И одна из причин, я полагаю, — ответил Майкрофт не столько ей, сколько каким-то своим мыслям.

Гермиона догадалась, о чём онговорил — о своём дяде. — Я не собираюсь препятствовать продаже этого… — он чуть скривился, — опуса. Но я не могу допустить ваших методов. — Мы действуем щадяще. — Грубо. Передайте мне тираж не позднее завтрашнего утра. Я думаю, The Sun заинтересуется продвижением этой темы. — Вы собираетесь… — Координировать процесс, который не в силах остановить, — согласился он.

Вместо того чтобы спорить и возражать, Гермиона поблагодарила. Почему-то ей казалось, что при поддержке Майкрофта книга станет сенсацией быстрее, чем с помощью амортенции на порогах магазинов.

Она пообещала переслать ему тираж, попрощалась и уже собиралась аппарировать домой, но остановилась в полуповороте и спросила: — Почему здесь, а не в вашем кабинете?

Майкрофт пожал плечами, отставил чашку и сказал: — Там стены слышат слишком много.

Глава семнадцатая

Майкрофт не был волшебником. В нём вообще не было ничего — ни капли! — сверхъестественного. Тем не менее, за два дня он сделал то, с чем Гермиона не справилась за месяц. Как по мановению волшебной палочки по всему Лондону и ещё в нескольких крупных городах Британии появились гигантские билборды, буквально кричащие о «Мальчике, который выжил». Позавчера книгу не хотели брать в продажу даже мелкие лавочки, а теперь за право организовать презентацию начали драться книжные магнаты. Телефон в специально отведённом кабинете Министерства разрывался от звонков с приглашениями для автора.

Они могли выбрать для презентации лучшую из имеющихся площадок. Гермиона остановила свой выбор на трёхэтажной громаде «Книги в любых количествах» на Чаринг-Кросс-Роуд, в двух зданиях от входа в «Дырявый котел».

Навес над входом украсили изображением черноволосого мальчика со шрамом на лбу. Он был неподвижен, как любая маггловская картина, и мало походил на настоящего Гарри, но улыбался так заразительно, что прохожие невольно останавливались возле него.

До презентации оставалось несколько часов, по сути — одна ночь, и неожиданно Гермиону обуяли сомнения.

— Улица будет оцеплена аврорами, они будут в маггловской одежде, но наготове, — как будто прочитав её мысли, сказал Кингсли. — Максимальный контроль. Любая попытка провокации со стороны волшебников будет подавлена раньше, чем магглы что-нибудь заметят.

— Ты ожидаешь провокации? — нервно спросила Гермиона.

— А ты — нет? — Кингсли мягко улыбнулся: — Ты выглядишь такой нервной, словно завтра тебе предстоит встреча с драконом, а не презентация книги, над которой ты работала последние полгода… Постой, — его улыбка стала ещё шире, — ты из-за этого переживаешь?

— Что? — переспросила Гермиона и тут же воскликнула: — Ерунда! Конечно, нет. Я просто…

В конце концов, это было просто смешно. Нужно было расслабиться и закончить последние приготовления, а после этого хотя бы четыре часа поспать. Между тем её снедало непонятное, болезненное, коловшее кончики пальцев волнение. Если бы не её полная неспособность к прорицаниям всех видов, она назвала бы это предчувствием. Дурным, к тому же.

— Я просто должна немного отдохнуть, — сказала она вслух. — Несмотря на помощь Холмса, я провела на ногах последние два дня.

— Не задерживаю, — доброжелательно кивнул ей Кингсли. — И, Гермиона… Спасибо за работу. То, что мы делаем — профессор Дамблдор одобрил бы это.

— Спасибо, Кингсли, — ответила Гермиона.

Увы, вероятное одобрение профессора Дамблдора никоим образом не уменьшило её беспокойства, и она провела ужасную ночь: ей снилась война, пытки Беллатрисы, а потом глубокая мутная вода, из которой невозможно было выплыть.

Следующее утро начисто развеяло все сомнения, а дурные предчувствия — как и любые предчувствия человека без капли дара предвиденья — обратились в дымку и развеялись. Словно в подарок волшебникам погода была неожиданно приятной для второго февраля: синее небо и яркое солнце вместо тянувшихся последние пять дней дождей. Погодное заклинание с утра показало пятьдесят три градуса, и Гермиона по уже давно сложившейся привычке пересчитала их на привычную систему — почти плюс двенадцать.

Рон с утра подскочил раньше неё, крепко поцеловал и исчез в каминной трубе, бросив напоследок обещание прийти пораньше и поздравить её с успехом.

— И я дочитаю книгу, если «Хвосторога-1» не взбесится в очередной раз после стрижки прутьев, — донеслось до неё из взметнувшегося зелёного пламени.

Гермиона улыбнулась и занялась сборами. Конечно, главный герой дня — Джим, но и ей надлежало выглядеть хорошо. Она переоделась в строгий маггловский костюм, тщательно (так, что даже зеркало одобрило) расчесала волосы и после пятнадцати минут мучений собрала их в пышный низкий узел.

— Почти на женщину похожа! — сообщила стекляшка. Гермиона показала ей язык и по очереди коснулась кончиком палочки внешних уголков глаз, создавая тонкий контур подводки. Помаду использовала обычную — от заклинания у неё трескались губы.

— Совсем похожа! — восхищённо присвистнуло зеркало, что можно было считать наивысшей степенью одобрения.

Она аппарировала к Джиму и застала его уже полностью готовым. Как в их первую встречу, он был в строгом костюме, а волосы собрал в высокий хвост.

— Ещё бы клык в ухо — и выглядел бы чёрной версией Билла Уизли, — заметила Гермиона. Джим хмыкнул:

— У него драконий, — сверкнул глазами и жалобно попросил: — Может, ты мне подаришь такой?

— Ну уж нет, — тут же отозвалась Гермиона, — я не ношу их в кармане связками.

Джим сделал умильное лицо, и про себя она подумала, что, возможно, всё-таки раздобудет ему клык. Конечно, магглам иметь таких вещей не положено, но они всё равно решат, что огромный зуб — пластмассовая подделка.

— И вообще, — вслух сказала она, — нам пора.

Джим уже привычным жестом взял её за руку, и Гермиона переместила их в тёмный проулок за решёткой, из-за которой открывалась шумная Чаринг-Кросс-Роуд. Магглы этот проулок упорно не замечали и скользили взглядами с огромного книжного на паб. Обычно из этого проулка Гермиона шла на Косую аллею, но сегодня, поправив пиджак и убедившись, что Джим выглядит достойно, она вышла из-за решётки и уверенно пошла к чёрному входу книжного магазина.

— Ого! — воскликнул Джим. — Вот так размах. Прямо-таки волшебный, — он подмигнул ей.

Гермиона не стала разубеждать его и объяснять, что «волшебный размах» создан исключительно руками магглов.

В книжном их уже ждали: улыбчивая рослая директриса Аманда Перридж с мужскими крепкими ладонями и ямочками на щеках крепко пожала руку сначала Джиму, потом Гермионе, и сообщила зычно:

— Магазин осаждают с утра. Книги разлетаются. Мистер Брук, вы — феномен.

Джим смущённо покраснел и что-то тихо ответил — Гермиона не услышала что, отвлёкшись на нагревшийся в кармане галеон: это Гарри передавал ей пожелание удачи. Миссис Перридж тоже покраснела и хихикнула.

— Я молчу, — быстро сказал Джим, когда Гермиона строго на него взглянула.

И началось.

Джима никто не знал, его имя впервые услышали два дня назад, но, чтобы увидеть его, собралась толпа, и все — с книжками в ярких фотообложках, с которых улыбался, держа волшебную палочку, Мальчик, который выжил.

Гермиона была уверена, что придётся помогать Джиму: он бывал застенчив и не слишком любил толпы, но, выйдя на сооружённый для него помост, он преобразился, на его губах сама собой появилась широкая и даже как будто сумасшедшая улыбка.

Гермиона отошла в тень, прислонилась спиной к стене и расслабилась. Презентация шла великолепно.

Спустя час читатели ещё не готовы были отпустить Джима — но он шутками, улыбками и взмахами рук освободился от поклонников и сбежал обратно в подсобное помещение.

— Это было блестяще! — тут же сказала Гермиона. Джим хлопнул в ладоши и тряхнул головой:

— О, да. Я просто чудо, правда? — он захохотал, и Гермиона не могла не рассмеяться вместе с ним: из него фонтаном била сумасшедшая энергия.

— Несомненно.

— Ну, что же, мавр сделал дело — мавр может уходить? — он вдруг стал очень серьёзным. Гермиона, не успев подстроиться под его изменившееся настроение, всё ещё улыбалась. Он переспросил: — Так что, Гермиона?

— Ты — мой друг и уже часть этого мира, Джим, — ответила она мягко. — К тому же, ты же не думал ограничиться одной книгой, правда? Мавру уходить рановато.

— Знаешь, — произнёс он, переводя взгляд куда-то за её плечо, — я долго думал, что это из Шекспира. Отелло тоже сделал своё дело, и недурно. Был разочарован, когда узнал, что это не про него.

— Можешь успокоить себя тем, что добрая половина моих знакомых вовсе не знает этой фразы. И с трудом поймёт, почему ты решил, будто она из «Отелло».

— Ограниченность человеческого сознания. В мире очень много глупых и скучных людей, Гермиона, — он опустил глаза и вдруг этой интонацией и ставшей напряжённой позой напомнил Гермионе Шерлока Холмса. — Ерунда. Это всё адреналин, — он снова тряхнул головой и опять заулыбался.

— Как насчёт небольшого праздника? У нас с Роном?

— Отличный план, — не дожидаясь приглашения, Джим взял её за руку и прибавил: — И я жду свою награду. Не забыла?

— Оу.

— Забыла.

— Нет, я не забыла. Просто… из головы вылетело.

Она действительно успела забыть, что обещала ему после выхода книги дать подержать волшебную палочку.

— Но я всегда держу своё слово, — продолжила она и аппарировала вместе с Джимом к себе домой.

Рона пока не было — оставалось надеяться, что новая метла, которой он сегодня собирался стричь прутья, не выкинет какого-нибудь фортеля, и он придёт, как и обещал, пораньше.

— Чаю?

Джим согласился, но нервно пощёлкивал пальцами в явном нетерпении. Гермиона взмахом палочки наколдовала чай, налила две чашки, а потом, вздохнув, протянула палочку Джиму. Руку закололо — она не желала расставаться с инструментом.

Джим принял палочку с видом совершенного восторга, даже рот чуть приоткрыл. Он бережно осмотрел её со всех сторон, провёл пальцем по рукояти, обрисовал узор в виде двух переплетённых стеблей плюща. Потом робко взмахнул — разумеется, безо всякого результата. Указал на чашку на столе:

— Вингардиум левиоса!

Конечно, чашка и не шелохнулась — но его восторг ничуть не убавился.

Гермиона села в кресло и взяла свою чашку, не желая мешать Джиму — он заслужил это маленькое развлечение. На мгновение ей стало грустно: она представила, каково ему, — так много знать о волшебстве, быть к нему так близко, но не владеть им ни на йоту.

В камине полыхнуло, и на ковёр вышел пыльный, весь в саже Рон. Джим направил на него палочку и довольно сообщил:

— Бу!

Рон инстинктивно подпрыгнул, а когда понял, что направленная на него палочка не представляет никакой угрозы, рассмеялся.

— Ну, как прошло? — спросил он, руками отряхивая мантию: бытовые чары никогда не давались ему. Гермиона решила, что, когда Джим вернет ей палочку, сама очистит его мантию.

— Блестяще, — ответила она. — Джим был бесподобен.

— Да-да. Я прочитал, кстати. И всерьёз хочу тебя стукнуть за сцену с грязным носом, — Рон хмыкнул, забрал себе нетронутую чашку Джима и упал в соседнее кресло.

— Достоверность — первое правило хорошего писателя, — Джим шутливо раскланялся, подошёл к окну и выглянул на улицу.

— Я понимаю, — ворчливо ответил Рон и честно добавил: — Вы классно сработали, ребята.

— Это было несложно, — отозвался Джим несколько рассеянно.

Разумеется, это было сложно. Но Джим вполне имел сегодня право немного покрасоваться.

— Предлагаю отметить в «Норе». Мама будет рада. И Гарри с Джинни смогут прийти. Все герои будут в сборе, — предложил Рон, осушив чашку и отставив её обратно на стол.

— Джим? — позвала Гермиона, потому что он никак не отреагировал на приглашение и, похоже, не услышал его.

Он ответил невпопад:

— Это было очень легко.

Рон понимающе хмыкнул: он бы тоже сказал так после триумфа, а Джим продолжил:

— Слишком легко. Я думал, это будет вызов. Игра. Драйв. Столкновение со сверхчеловеком. Но в итоге всё оказалось слишком просто и скучно.

— О чём ты? — Гермиона ощутила волнение: что если признание плохо повлияло на Джима? Или он переутомился и теперь бредит? Или (она похолодела) волшебная палочка наносит ему вред? Никто и никогда не давал волшебных палочек магглам.

— Ты понимаешь меня, Гермиона? — он всё ещё стоял спиной к ним, глядя в окно. — Тебе бывает скучно? Нет, не понимаешь. Ты умна, очень умна, но… посредственна. Не будь у тебя магии, ты была бы такой же, как все. И ваш Кингсли. И даже Гарри, — почему-то это имя прозвучало у него очень зло.

— Джим, ты бредишь, — она встала из кресла, но Джим тут же предупреждающе поднял руку. — Может, это палочка на тебя так влияет? — ласково предположила Гермиона. — Положи её, и станет легче.

Джим рассмеялся, но впервые Гермионе не понравился его смех: те высокие нотки, которые ей всегда казались задорными, прозвучали визгливо и как будто нездорово.

— Рон — полнейшая бездарность, прости, приятель. Вы живёте в своем маленьком мирке. Если бы я захотел, я сумел бы уничтожить его за пару дней. Я был в самом его центре. В самой сердцевине. Хрупкий, как грёбаный карточный домик. Я могу дунуть — и он рассыплется. Но это тоже скучно. Как же мне… — он сделал глубокий вдох, а потом рявкнул на выдохе, резко оборачиваясь: — Скучно!

— Джим! — повторила Гермиона твёрже. — Успокойся и положи палочку!

Рон рядом тоже поднялся на ноги и сунул руку в карман. Гермиона кивнула ему — пожалуй, вырубить Джима сейчас было бы отличной идеей.

Он не успел меньше чем на секунду. Он был дома, среди друзей, чувствовал себя в безопасности и никуда не спешил.

Джим улыбнулся очень широкой белозубой страшной улыбкой, опустил руку в карман брюк, вытащил небольшой блестящий чёрный пистолет и без предисловий, без предупреждений и угроз нажал на курок. Стало тихо.

Глава восемнадцатая

В этой тишине щёлкающий звук выстрела прозвучал неестественно громко. Рон закашлялся, всхлипнул, нелепо взмахнул руками и повалился на спину, Гермиона почувствовала, что ей нечем дышать.

— Я мог бы убить и тебя, Гермиона. Но это тоже скучно. Может, так с тобой станет чуть интересней, — произнес Джим.

С треском сломалась пополам её волшебная палочка, обломки упали на пол. Гермиона рухнула на колени рядом с Роном, попыталась руками зажать небольшую дыру в его груди, поверх которой надувался пузырь тёмной крови. В дурацкой нелепой надежде на чудо кинулась на четвереньках за сумочкой, где лежал экстракт бадьяна, попыталась трясущимися пальцами открыть крышку, потом просто вытащила её зубами.

Прозрачная жидкость шипела и пенилась, вступая в реакцию с кровью, которой было мало — слишком мало. Гермиона судорожно дёрнулась, попыталась найти на шее пульсирующую артерию, но не сумела. Дышать всё ещё было нечем, но она пыталась хотя бы прохрипеть: «Рон», — чтобы он услышал её голос, чтобы не произошло чего-то страшного.

За спиной с грохотом упал на пол пистолет.

— Надеюсь, мы ещё встретимся.

Она обернулась, в глазах стояла красная пелена. Лицо Джима виделось как в тумане и казалось нечеловеческим. Резко отпустило лёгкие, и Гермиона заревела и по-звериному бросилась вперёд, на Джима, в слепой безумной попытке уничтожить.

— Счастливо оставаться, — спокойно ответил он, открыл окно и легко выбрался наружу.

Оконная рама с хлопком опустилась вниз, и Гермиона, с трудом поднявшись на ноги, прижалась лицом к холодному стеклу. Джима уже не было видно, и она разрыдалась.

Патронус палочкой Рона оказалось создать почти невозможно — после сотой попытки ей удалась едва различимая слабая выдра.

— Г-гарри. Пусть идёт сюда немедленно и приведёт целителя Смеллвуда, — прошептала она.

Выдра растаяла в воздухе, и Гермиона опять опустилась перед Роном на колени и взяла его за руку. Бадьян сделал своё дело — рана в груди закрылась. Но пульса так и не было. И в открытых глазах не было ни единого признака жизни.

Гарри пришёл так скоро, как только мог, с ним был целитель Смеллвуд. Но как Гермиона ни старалась, она не могла вспомнить ни одного слова из разговоров с ними. Наверное, она что-то пыталась объяснить. Целитель осматривал Рона — тело Рона, — и что-то бормотал себе под нос, наколдовывая носилки, а Гарри бесполезно и глупо обнимал её за плечи и шептал утешающую чушь.

Рона забрали — портключом переместили в св. Мунго. Гермиона хотела вместе с ним, но её не пустили. Сначала удерживал Гарри, потом пришла Луна.

Какое-то время в квартире мельтешили одинаковые, как братья-близнецы, хмурые авроры, но к вечеру все ушли. Только Луна осталась — Гарри отправился в Нору, а Гермиона не могла заставить себя последовать за ним.

— Он всё равно с тобой, — в пустоту сказала Луна, подсела к Гермионе на подлокотник кресла и погладила её по голове. Достала расчёску и начала очень медленно распутывать пряди. — Они нас не оставляют. Никогда.

Гермиона закусила губу, но это не помогло — из глаз всё равно потекли слёзы.

— Ты предупреждала, — с трудом выдавила она, — предупреждала меня, что он — зло.

— Ты не виновата, — Луна всё так же методично разбирала её волосы.

— Виновата, — Гермиона попробовала заставить себя улыбнуться, — я убила Рона. Почти своими руками. Я привела его в дом…

— Он убил. Не ты.

Гермиона в это не верила. Ночью она не заснула, хотя слёзы высохли достаточно быстро. Луна сидела рядом, пыталась поить её чаем.

На кресле лежала газета Рона. В коридоре стояли ботинки Рона. Его носки валялись под кроватью. На столе стояла пустая чашка — тоже его. Когда рассвело, Гермиона встала и механически начала убирать со стола — руками, по-маггловски. Луна дёрнулась было помочь, но Гермиона рявкнула:

— Не трожь! — и она вернулась на подлокотник кресла.

Первым делом Гермиона подобрала обломки палочки — ирония судьбы. За время бесчисленных приключений её палочка всегда была с ней. Рон ломал свою, Гарри — свою, а она — никогда. Было глупо сейчас плакать из-за палочки, но ей хотелось разреветься от обиды при виде этих коротких обломков. Пистолет унесли ещё вчера авроры, но Гермиона не сомневалась, что он оставил след на ковре — чёрную, выжженную проплешину. Ошиблась: ковёр был нетронут.

Понесла мыть посуду — чайник, молочник, её чашка и — конечно — чашка Рона. Свою разбила по дороге на кухню. Молочник треснул в раковине. Чайник уронила уже сухим. Чашка Рона осталась, и Гермиона неловко поставила её на полку, где ей теперь не было места.

Пятно крови в гостиной она тёрла почти полчаса, то и дело заходясь сухими рыданиями, глотая на вдохах старый, непонятно откуда взявшийся в доме маггловский чистящий порошок, а потом отбросила щётку и завыла.

Луна обняла её сзади за плечи и снова усадила в кресло — теперь Гермиона не сопротивлялась и просто смотрела, как под плавными взмахами её палочки раскладываются по местам вещи, исчезает кровавое пятно, очищаются давно немытые стёкла.

— Луна, — прошептала она сорванным голосом.

— Видишь, уже всё хорошо, — как ребенку сказала ей Луна, — уже ни следа. Когда мама умерла, я тоже сначала плакала, — продолжила она, — а потом мы с папой пошли в её лабораторию и навели порядок — стало всё так, словно она вот-вот вернётся домой. Не совсем, но очень похоже.

Под тихий монотонный голос Луны чудовищно медленно ползла минутная стрелка на новеньких часах. Гермиона чувствовала, что состарилась на двадцать лет с того момента, как, объятая сумасшедшим приливом сил, бросилась уничтожать следы присутствия убийцы, а на деле часы только-только показались восемь утра. Пора было собираться на работу.

Она боялась, что Луна станет её отговаривать, но подруга только помогла одеться, несколькими заклятиями коснулась её опухшего лица и сунула в трясущиеся как у старухи или алкоголички пальцы волшебную палочку. Рона.

Аппарировать Гермиона не решилась — пошла камином, онемевшими губами сумела произнести: — Министерство Магии.

Атриум был оживлён, как и всегда: волшебники в тёмных рабочих мантиях приходили порталами и каминами и разбредались по отделам, то тут, то там слышались привычные до оскомины: «Доброе утро, Сэм, уже читал новости?», «О, мистер Тревис, я забегу к вам за подписью?», реже: «До встречи на обеде, дорогой». Ухали совы, шумели камины, журчала вода в фонтане дружбы народов. Точно так же, как позавчера, когда Гермиона была здесь последний раз.

Её никто не окликал — напротив, когда она шла, толпа расступалась и давала ей дорогу. Секретарь Кингсли хотел было поздороваться, но осёкся на полуслове и пробормотал: — Министр вас ожидает, мисс Грейнджер.

От этого обращения на глаза снова навернулись слёзы. Ещё немного — каких-нибудь полгода, — и она была бы миссис Уизли. Они хотели пожениться, но не спешили, думали, ещё успеют.

Кингсли в кабинете был один, и по его лицу Гермиона поняла, что он уже ознакомился со всеми докладными записками по делу, всё уже знает. — Гермиона, — начал он, — прими мои глубокие соболезнования.

От этих слов в душе поднялась слепая дикая ярость. — Это большое несчастье и большая утрата, — продолжил Кингсли, но Гермиона его перебила резко, давая себе слово, что ни за что не заплачет перед министром: — Ошибка. Это не просто несчастье и утрата, Кингсли, это ошибка, — она не заплакала, но голос задрожал и сорвался на шёпот. — Я понимаю, — согласно опустил голову Кингсли, — сейчас ты винишь меня…

— Нет, я виню себя. За то, что позволила тебе уговорить себя, что поверила твоим бредням! — Мы действительно ошиблись, — он примирительно поднял руку, — доверились… не тому, кому следовало. — Скажи мне одно, как? Ты поклялся, что проверил его всеми возможными способами, что считал его память послойно. Как ты не заметил этого? — выкрикнула Гермиона, хотя понимала, что должна обвинять в этом себя. Это она проводила дни напролёт с Джимом, она слушала его шутки и страшные рождественские сказки, она ловила его сумасшедший смех. — Я считал, клянусь. Вывернул его воспоминания наизнанку, все намерения, все мысли. Мы проверяли его, Гермиона.

Она рассмеялась, сама не понимая, как эти звуки вообще могут вырываться из её горла. Но от этих слов хотелось смеяться. Вот она — вся хвалёная сила Министерства Магии и ДМП в одной короткой и банальной фразе: «Мы проверяли». Как будто от самого факта проверки что-то меняется, если она не дала никакого результата. — Я найду его, — сказала Гермиона, отсмеявшись и вытерев всё-таки брызнувшие из глаз слёзы, — и только попробуй мне помешать, министр. — Гермиона…

Она не знала, что он хотел ей сказать, но её это не интересовало. — Я найду его как сотрудник Департамента магического правопорядка, а потом выпотрошу его мозги, а заодно покажу, как выглядит проверка.

Кингсли обошёл стол, подошёл к ней и коснулся запястья. Гермиона отдёрнула руку. — Послушай, Гермиона, мы найдём его. Аврорат уже работает — его ищут всеми доступными способами. Тебе нет нужды заниматься этим самой. — А чем мне заниматься? Играть в твои игры? Проверять, кто ещё из магглов способен обставить нас, даже не напрягая воображения? Спасибо, нет, — она выдохнула. — С меня хватит. Никакой политики, никакого объединения миров, никаких магглов. Без меня. Пусть великие идеи Дамблдора воплощает кто-то другой — мне они уже обошлись слишком дорого.

Кингсли задохнулся. — Не говори так. Сейчас ты в состоянии шока. Послушай… — он снова коснулся её руки, — как твой начальник, я дам тебе отпуск. Две, нет, три недели. Проведи их с близкими. Займись…

Слово «похороны» произнесено не было и повисло в воздухе. — А после мы поговорим.

Гермиона покачала головой: — Не о чем говорить. Я готова посетить Майкрофта Холмса и сообщить, что с этого дня с ним будет сотрудничать другой человек. Назначить их встречу. После этого я возьму отпуск, а когда вернусь… Я вернусь к делам и архивам, Кингсли. Больше ни к чему. И если то, что мы — члены Ордена Феникса и когда-то сражались вместе, для тебя что-то значит, ты услышишь мою просьбу и больше никогда, никогда не предложишь участвовать в своих политических играх!

Эта тирада оказалась для Гермионы слишком длинной, горло сдавило спазмом, она закашлялась. Кингсли молчал долго: сначала ждал, пока она восстановит дыхание, а потом думал о чём-то. Наконец, сказал: — Сообщи Майкрофту Холмсу, что завтра в четыре часа вечера в его кабинете с ним встретится новый куратор. И ещё раз: прими мои глубокие соболезнования.

Гермиона зашла к себе в кабинет. Пенелопы не было, зато на её столе стоял пышный букет тюльпанов. Заперев дверь, она упала за рабочий стол и уронила голову на руки. Голова была тяжёлой, глаза словно превратились в свинцовые шары. Под закрытыми веками полыхало красным. Вспомнилось, что она почти не спала в позапрошлую ночь из-за кошмаров и дурных предчувствий, а в эту и вовсе не закрыла глаз. Но мысль о том, чтобы вернуться домой и лечь в ту постель, в которой они с Роном так часто занимались любовью, а потом засыпали, крепко обнимая друг друга, была отвратительна. Лучше уж жёсткий стол. Но — позже.

Она с трудом подняла голову, вытащила из-под мантии цепочку, коснулась её кончиком палочки Рона и криво, слабо вывела: «Срочно». Заклинание шло через силу, палочка не слушалась. И всё же спустя пять минут пришёл ответ, написанный уже знакомым аккуратным почерком с наклоном влево: «Клуб, через полчаса. МХ».

Получаса ей едва хватило, чтобы заставить себя подняться, расправить складки на мантии, выйти из министерства и аппарировать ко входу в клуб на Уайтхолл, 12. Как и в прошлый, её ждали — гостеприимно встретили и проводили наверх.

Майкрофт сидел в кресле возле камина, поигрывая зонтиком-тростью. Перед ним стоял столик с чайным сервизом, который Гермионе захотелось расколотить. Когда она вошла, он поднялся, как обычно, с нетипичной для своей комплекции скоростью и грацией. Гермиона изнутри закусила губу, потому что чувствовала, что, если он сейчас, по своему обыкновению, заговорит о погоде или предложит чаю, она всё-таки разобьёт сервиз. — Примите мои соболезнования, Гермиона, — сказал он ровным тоном.

Она беззвучно схватила ртом воздух. — Откуда вы знаете? — спросила она.

Майкрофт пожал плечами, наклонился, достал с нижней полки столика два квадратных стакана и бутылку, налил понемногу, на два пальца. Один протянул Гермионе. Она взяла машинально. — Информация слишком важна, чтобы пренебрегать ею, — ответил он.

Гермиона поставила стакан на каминную полку. — Не хочу пить.

Майкрофт тоже отставил стакан и развёл руками, сел в кресло, закинул ногу на ногу и наклонил голову чуть на бок, как будто чего-то ждал. Действительно, Гермиона сама вызвала его. Нужно было просто озвучить информацию о завтрашней встрече с новым человеком и уйти из этой полутёмной комнаты. Но здесь было значительно лучше, чем дома или в «Норе» — по крайней мере, здесь она не плакала. — Майкрофт, — произнесла она, — я хотела бы попросить вас о… об одолжении.

Едва закончив фразу, она поняла, что совершила большую ошибку: этого человека нельзя было просить об одолжении. Она была готова услышать условие, требование, намёк на оплату услуги — информацией или влиянием. Вместо этого Майкрофт вытащил из кармана пиджака маленькую записную книжечку, с которой не расставался, и сообщил:

— В официальный розыск его объявить едва ли удастся. Но есть вероятность отследить его перемещение по… другим каналам. Мне потребуется имя и максимально точный словесный портрет. — Джеймс Брук. Рост около пяти футов и семи дюймов, чёрные волосы, длинные, до лопаток, — начала Гермиона. Лицо Джима вставало перед ней как наяву, но теперь она не могла понять, почему находила его приятным. Как могла обманываться этим изгибающимся жёстким ртом, этим прищуром карих глаз.

Устав говорить, она коснулась виска палочкой и пробормотала: — Пиктатура мемориум, — на несколько секунд посреди комнаты вспыхнуло лицо Джима, но быстро погасло — чужой палочкой колдовать было очень сложно.

Майкрофт что-то строчил в книжке, потом убрал её в карман и уточнил: — Это не основная причина встречи, я полагаю. — Нет. Нет, — повторила Гермиона. — Основная причина в том, что я… выхожу из игры. Завтра в четыре часа с вами хотел бы встретиться волшебник, который меня заменит. В вашем кабинете, если это удобно. — Разумеется. Я предполагал… что наше сотрудничество будет недолгим, Гермиона, — кивнул Майкрофт. — Почему? — Я уже говорил как-то… вам не место в политике. Как и мой брат, вы подвержены… сантиментам. Испытываете привязанности. — Это нормально. Любить, — ответила она резко. — Любовь — это несложные химические процессы. Легко моделирующиеся искусственным путём, при необходимости. Но это не повод для… дискуссии.

Гермиона напомнила себе, что ни за что не должна разреветься здесь. Не перед ледяным Майкрофтом Холмсом. — Не повод, — не отдавая отчёта в том, что делает, она резко схватила стакан и залпом выпила содержимое. Рот и горло обожгло: виски был крепким. Желудок предательски сжался, напомнив, что она не ела почти сутки. Ноги задрожали, но она устояла.

Майкрофт снова встал и медленно, в несколько небольших глотков выпил свою порцию. Достал из кармана белоснежный платочек и отёр губы. Он остался стоять, а Гермиона опустилась в кресло и закрыла глаза. Голова отозвалась болью. С закрытыми глазами она особенно отчётливо ощущала, где именно стоит Майкрофт: от него веяло холодным спокойствием. Подумалось, что, если захочет, он может сейчас её убить одним движением, а она даже и не подумает защищаться. Холод шелохнулся — Майкрофт приблизился к ней, ненадолго заслонив жар камина. Кажется, он протянул к ней руку. Он может и не убивать. Вколоть снотворное. Оглушить и забрать на допрос. Гермионе было всё равно. Виски сделал своё дело — дикое напряжение отступило, и ему на смену пришла сонная вялость и безразличие.

Когда она открыла глаза, Майкрофта в комнате уже не было. Из-за плотных штор пробивался яркий свет. Огонь в камине почти потух, и, судя по затёкшей шее и сухости во рту, она проспала до утра. Её (Рона) палочка лежала на чайном столе — вчера Майкрофт забрал её у неё из рук.

Конец первой части

Часть вторая. Уровни доступа

Глава первая

8 лет спустя

Гермиона Грейнджер была безусловно, неоспоримо и однозначно счастлива. Так, как может и должен быть счастлив человек, у которого есть всё. У неё был собственный маленький коттедж немного севернее Дувра — расположенный на холме таким образом, что из окон спальни были видны древние стены знаменитой крепости, а из окон столовой — Британский пролив. В коттедже она собрала замечательную библиотеку редких книг — не слишком обширную, но уникальную в своём роде.

Её работа была невероятно захватывающей, но оставляла множество свободного времени на самосовершенствование, научные исследования и отдых. У неё были лучшие друзья, с которыми она виделась под Рождество и старший сын которых был её крестником. Кроме того, в Дувре у неё было полдюжины хороших приятелей, недостаточно близких, чтобы приглашать их к себе домой, но вполне подходящих, чтобы иногда по пятницам пить с ними сливочное пиво в закрытом от магглов пабе «Одноглазая рыба».

За несколько лет она выстроила свою жизнь и наладила её, как налаживают тончайший часовой механизм: никаких сбоев, никаких погрешностей, идеальная точность и безупречная надёжность. Даже регулярные перемещения в Лондон, которых от неё требовала работа, не могли нарушить её душевного равновесия — она просто аппарировала на задний двор больницы св. Мунго, делала своё дело и возвращалась обратно в Дувр. Иногда её пациенты или клиенты просили о визите на дом — в таких случаях она настаивала на двустороннем порт-ключе и старалась не выглядывать из окна. Вид лондонских улиц до сих пор вызывал боль.

Семь месяцев. Столько времени она лично прочёсывала Лондон закоулок за закоулком, без колебаний выворачивая наизнанку умы встречных людей в поисках случайно мелькнувшего лица, названного имени или услышанного голоса, но тщетно. Джеймс Брук исчез.

Его искали и вне Лондона: маггловские спецслужбы и аврорат тайно, но очень тщательно перерыли всю Британию, следили за границами, но тоже безуспешно. Казалось, что он был просто тенью, призраком: он не оставил ни следа, ни зацепки, не считая оборванной жизни, разломленной надвое волшебной палочки и написанной книги.

Гермиона верила, что будет искать его столько, сколько потребуется, возможно, всю жизнь, но через семь месяцев резко остановилась.

Она больше не могла искать. В конце концов, это было бесполезно.

В тот же день, как только она это поняла, она положила на стол Кингсли заявление с просьбой об отставке. Кингсли читал короткий документ почти пятнадцать минут, прежде чем спросил: — Ты уверена?

Гермиона не стала даже отвечать. — Ты могла бы возглавить ДМП. Искать таких ублюдков, как Брук.

Беда была в том, что это было бесполезно. Найди она Джеймса, она ничего не смогла бы с ним сделать. По маггловским законам его не в чем обвинить, по волшебным — его преступление нельзя афишировать и выносить на рассмотрение суда. Всё, что ей оставалось бы, — это личная месть, которая сделала бы преступницей уже её саму. А эту месть она сможет совершить и не нося синего с серебром значка.

Она отказалась от предложения, даже не раздумывая. Она не желала иметь с ДМП никаких дел, равно как и с Министерством Магии. С неё хватило — на всю жизнь.

В тот же день, передав все дела, которых и так было немного, безликому заместителю, она покинула Британию.

Её спасла учеба. Неплохой ещё с младшей школы французский и документы о сдаче одиннадцати ЖАБА с отличием обеспечили ей место на первом курсе факультета ментальной магии Парижской академии высших магических наук. Вместо положенных четырёх лет она проучилась полтора года — именно столько времени ей потребовалось, чтобы освоить всю программу и написать свою первую исследовательскую работу. Она работала на износ, отводила на сон не больше четырёх часов, не позволяла себе ни минуты отдыха — и это помогло излечиться.

И вот теперь, годы спустя, она была признанным лучшим специалистом по ментальной магии Британии, а по некоторым оценкам — и всей Европы. Она отработала в больнице всего год, после чего стала ограничиваться разовыми заказами и частными контрактами. Она лечила шизофрению, восстанавливала повреждения склеротического характера, возвращала память людям, подвергшимся действию тёмных зелий или проклятий. Иногда — где-то совсем в глубине сознания, — проскакивала мысль о том, что, попадись ей в руки Брук, она сможет нашинковать его мозги на тонкие лоскутки, но она старалась об этом не думать. Мысли о Бруке были заперты в надёжный тайничок в её сознании вместе с воспоминаниями, от которых становилось слишком больно.

Она была успешной, молодой, привлекательной ведьмой, открытой для жизни и получающей искреннее наслаждение от каждого мгновения. Должна была наслаждаться.

Примерно об этом она думала, практически выпадая из воронки порт-ключа на коврик в собственной прихожей. Правда, почему-то эта простая мысль формулировалась исключительно через обороты, содержащие в себе имя Мерлина, названия некоторых частей его тела и пикантные подробности его взаимоотношений с целым рядом объектов действительности.

Стукнувшись плечом о дверной косяк, Гермиона зашипела и прорычала вслух: — Мерлиновы яйца! — после чего стянула через голову мантию и швырнула её на пол. Следом полетели лифчик и трусы, и она, пошатываясь, прошла в ванную и влезла под душ.

Ей хотелось не просто вымыться, а каким-то образом отмыть собственные мысли и воспоминания — ей всегда хотелось сделать нечто подобное после общения с психопатами. Психопатия была единственным психическим заболеванием, которое Гермиона не могла излечить. Каждое погружение в сознание психопатов вызывало почти физическую боль. Теперь она могла только смеяться (или плакать) над собственным былым невежеством. Встреться ей сейчас милый парнишка по имени Джим, он был бы переправлен в специальную клинику менее чем за минуту. Ни с чем нельзя было спутать этот сладкий аромат и эти чуть подёрнутые серой плёнкой мысли, в которых воображаемое мешается с реальным.

Сегодняшний случай был особо неприятным: её вызвали, чтобы она присутствовала на допросе подозреваемого в серии убийств. Она не любила вызовы из ДМП, но в этот раз не смогла отказать, потому что допрос проводила Джинни. Если бы не присутствие Гермионы, парень вышел бы сухим из воды: он под сывороткой правды подтвердил, что невиновен. Без особого заключения менталиста этого было бы достаточно, чтобы выпустить его и принести извинения. Джинни страшно повезло, что Гермиона там была. А ублюдку — страшно не повезло.

Гермиона вылезла из душа, тщательно вытерлась и завернулась в сухое полотенце. Босыми ногами прошлёпала в гостиную, упала в кресло и запрокинула голову к потолку, пообещав себе приятный вечер: с книжкой по психиатрии и кружкой какао. Или с томиком Бодлера и бокалом вина — на выбор.

Посреди комнаты возникла сияющая статная кобыла с пышной гривой и произнесла голосом Джинни: — Гермиона, ты мой спаситель. Люблю, целую. Зайдёшь к нам сегодня на ужин?

Джинни зазывала её на ужин так часто, как могла — ей казалось, что в одиночестве Гермионы есть что-то нездоровое, болезненное. Особенно сейчас, когда с того страшного дня прошло больше восьми лет. Оценив собственные запасы душевных сил, Гермиона пришла к выводу, что не готова сидеть в протопленной гостиной Поттеров и слушать маскирующиеся под заботой нотации друзей. Она и так неплохо знала, что они ей скажут: что они пережили общую потерю, но пора двигаться вперёд, что одиночество — не лучший способ прятаться от действительности и так далее в сотне вариаций.

Лошадь растаяла, а Гермиона наколдовала собственный патронус и продиктовала ему бодрым голосом: — Джинни Уизли. Обращайся. И спасибо за приглашение, но сегодня никак — есть планы на вечер, а возможно, и на ночь. Привет Гарри и мальчишкам.

Выдра послушно мотнула головой и выскочила в окно, унося послание, которое гарантирует, что Джинни прекратит читать ей лекции по домашней психологии как минимум на месяц.

Гермиона с наслаждением, до хруста в спине потянулась и вдруг подскочила на месте, схватилась за грудь. Тонкую кожу обжёг раскалившийся металл. Она сорвала с шеи золотую цепочку, уже почти остывшую, поднесла её к глазам, прищурилась и увидела возникшие символы. Коснулась палочкой, увеличивая, а потом едва не отбросила, как ядовитую гадину. На тонких звеньях выступила короткая фраза, написанная косым почерком с наклоном влево: «Сегодня в 7:30 pm. Клуб. Важно».

Она была уверена, что забыла этот почерк, но нет — узнала мгновенно до последней точки.

Артефакт молчал восемь лет. Ни единого сообщения, никаких посланий. В конце концов, их дела с Майкрофтом Холмсом были давно закончены. И, в отличие от своего неугомонного брата, который то и дело возникал у неё на горизонте, он ни разу не пытался связаться с ней с тех пор. Она не забрала у него кольцо только потому что…

Потому что в тот момент ей было всё равно. Она меньше всего на свете думала об артефакте, Майкрофте и маггловском правительстве. Не так давно, чистя цепочку, она вспоминала о том, что нужно бы разорвать протеевы чары, но так и не разорвала — это требовало значительных усилий и было бесполезно: всё равно каналом больше не пользовались.

Она перевела взгляд на часы, показывающие без двадцати семь, и невольно вздрогнула. Она не хотела знать, зачем её решил позвать Майкрофт. Она не хотела снова вспоминать о том, чем занималась раньше, пока был жив Рон. У них не осталось ничего, что можно было бы обсудить и что вообще имело смысл обсуждать.

Но слово «Важно» пульсировало у неё перед глазами и не позволяло просто отмахнуться от послания, даже если очень хотелось.

С другой стороны, что важного могло произойти? Она не интересовалась политикой, не касалась отношений магов и магглов, у старшего Холмса наверняка был координатор со стороны Министерства. Но он написал ей, сейчас. Зачем?

Ответ был слишком очевиден, и Гермиона почувствовала, как сердце скакнуло к горлу и затрепыхалось там. Единственное, что могло заставить Майкрофта написать ей, — это появление Джеймса Брука.

Она оделась так быстро, как смогла, и, только бросив взгляд в зеркало, заметила, что выбрала не мантию, а костюм с юбкой — по той, старой привычке.

Клуб на Уайт-холл не изменился: всё та же дверь, всё такой же швейцар. Так же, как восемь лет назад, едва она вошла внутрь, к ней приблизился солидный мужчина, похожий на дворецкого прошлых веков, и жестом предложил следовать за ним.

Кабинет располагался в том же месте, на втором этаже. Остановившись перед дверью, Гермиона поняла, что у неё стучат зубы. За дверью было то, от чего она бегала восемь лет. И она очень хотела по-детски забиться в истерике, замахать руками и закричать: «Не хочу!». Она не хотела снова видеть Майкрофта Холмса и снова слышать о Джеймсе Бруке.

Но дворецкий уже распахнул перед ней дверь, с поклоном пропустил внутрь. Со щелчком дверь закрылась.

Кабинет был теперь обставлен несколько иначе — правда, портрет молодой Елизаветы висел на прежнем месте, но глубокое кресло осталось только одно, второе больше напоминало жёсткий стул. Под портретом расположился широкий стол красного дерева, а возле растопленного камина расположился маленький журнальный — тоже деревянный.

Но если предметы и обстановка претерпели весьма незначительные изменения, то хозяин кабинета изменился настолько, что в первое мгновение Гермиона не узнала его.

Она запомнила Майкрофта Холмса грузным молодым человеком, намеренно старающимся казаться старше своих лет, в отпаренном до скрипа костюме-тройке чёрного цвета и с мёртвыми холодными глазами.

За прошедшие годы он, на глаз, потерял не меньше двух стоунов. Лицо тоже похудело, и стало очевидно их сходство с братом. Надо лбом окончательно сформировались высокие залысины, губы стали ещё тоньше, зато глаза приобрели совершенно новое — тёплое и добродушное выражение, почти напугавшее Гермиону: настолько оно не подходило тому человеку, которого она помнила.

Одет он был, как и раньше, в костюм, но теперь уже не чёрный, а светло-серый сискрой. Галстук был повязан свободнее и уже не старался его удушить. В одной руке он по-прежнему держал простой чёрный зонт.

Когда дверь закрылась, он обернулся, расплылся в улыбке и воскликнул так, словно был искренне ей рад: — Гермиона! Приятно видеть вас в добром здравии.

Гермиона закусила губу изнутри, надеясь подобрать какой-нибудь не менее учтивый и доброжелательный ответ, но не сумела и спросила: — Что случилось?

Безо всякого перехода выражение глаз Майкрофта изменилось — он словно снял неудобную маску, и от него как раньше повеяло холодом, глаза сделались ледяными, а взгляд — страшным. — Я посчитал… необходимым сообщить вам о том, что он вернулся в Лондон.

Гермиона подошла и взяла из рук Майкрофта тонкую картонную папку, открыла и не сумела сдержать дрожи в пальцах, когда увидела смотрящего прямо на неё Джеймса Брука.

Глава вторая

Узнать его было непросто, но Гермиона, конечно, узнала. Вместо длинных волос, которые он то собирал в хвост, то распускал, становясь похожим на солиста группы «Ведуньи», теперь была короткая стрижка — такая же, как у большинства маггловских офисных работников. Футболки и джинсы сменились строгим костюмом. Для кого-то он очень сильно изменился, но Гермиона, глядя в глаза неподвижному изображению, видела того же парня Джима. — Как давно… — начала было она, но голос отказал. — Вчера, — ответил Майкрофт. — Мы искали его всё это время, а вчера он просто появился в Лондоне, даже не пытаясь прятаться от камер видеонаблюдения. Правда, он больше не Джеймс Брук.

Гермиона не могла отвести взгляда от фотографии. Её хвалёная выдержка блестящего менталиста давала трещину. Казалось, стоит ей выпустить из рук папку — и её охватит бесполезная жалкая истерика.

«Океан. Океан, Грейнджер! — сказала она себе. — Мир — океан. События в мире — его воды». Старая медитация помогла — истерика отступила, так и не проявив себя, и Гермиона сумела спросить почти спокойно: — И как его зовут теперь? — Джим Мориарти.

Гермиона протянула папку Майкрофту, сглотнула и спросила, обращаясь к его светло-синему с невнятным рисунком галстуку: — И что вы собираетесь делать? А главное — зачем?

Галстук, что характерно, отвечать не спешил, зато его владелец прошёл к креслу, сел и предложил: — Чаю?

Гермиона машинально превратила жёсткий стул в такое же кресло, как у Майкрофта, и опустилась в него.

— Пожалуй, — разговаривать с галстуком в этом положении было неудобно, поэтому Гермиона обратилась к рукам своего собеседника.

В принципе, она бы и с ботинками согласилась бы поболтать — только бы не встречаться с Майкрофтом взглядом. За восемь лет она выстроила очень хорошую и спокойную жизнь и, как она думала, обзавелась неплохой душевной и ментальной бронёй. Но от взгляда Майкрофта Холмса ей было плохо и страшно. Она не могла не вспоминать ту себя, которая пыталась играть в политику и которая — пусть невольно — убила человека ради этой игры.

Руки Майкрофта тем временем задвигались и аккуратно, с какой-то зельеварческой точностью разлили крепкую ароматную заварку, добавили кипяток, в одну чашку насыпали сахару, в другую долили полтора пальца молока. При виде этого действия Гермиона вздрогнула — стало не по себе оттого, что он точно помнил, какой чай она пьёт. Как будто это была значимая мелочь. Или как будто его память была настолько цепкой.

Пододвинув к себе чашку, Гермиона всё-таки нашла в себе силы поднять глаза и спросила: — Что вы будете делать, Майкрофт? Для вас он — никто. Он не нарушил ни одного вашего закона, не совершил ни одного преступления… — Хотите просить… отдать его под вашу ответственность? — спросил Майкрофт беря свою чашку и откидываясь на спинку кресла. — Моей ответственности в том смысле, который вы вкладываете в это слово, больше нет, — ответила Гермиона.

Майкрофт молчал некоторое время, потом поставил чашку на подлокотник и вытащил из кармана знакомую записную книжечку. Возможно, не ту же самую, но точно такую же, и заметил: — Я знаю. Вы теперь — частное лицо. Живёте… — он заглянул в книжечку, — в тупике Оуквел, в Дувре. — Ваш брат не удержался и сообщил вам, где он меня нашёл? — Шерлок? — бровь Майкрофта взлетела вверх. — Полагаю, он не имел желания сообщать мне эту информацию. Но если даже он сумел вычислить ваш адрес…

Гермиона посмотрела на книжечку в руках Майкрофта, на собственную чашку и спросила, чтобы отложить ещё ненадолго разговор о Джеймсе Бруке: — Зачем вы скрываете свою блестящую память?

На мгновение Майкрофт показался несколько растерянным, но быстро взял себя в руки и уточнил: — Что вы имеете в виду? — Записная книжка, множество оговорок… Мерлин, я была удивительно ненаблюдательна, — она невесело хмыкнула, вспомнив своё давнее облегчение от осознания того, что в семье Холмсов только один гений, причём не тот, с которым ей приходится работать изо дня в день.

Майкрофт поджал губы и явно собирался сделать вид, что не понимает её, но передумал и спрятал книжку во внутренний карман пиджака, после чего ответил: — Слабость — отличное оружие. К тому же, я не частный детектив, так что мне совершенно не обязательны… особые способности. Они скорее могут навредить. — Шерлоку его страсть к демонстрации тоже не всегда идёт на пользу, — отозвалась Гермиона. Майкрофт кивнул, а потом вернулся к прежней теме: — Значит, вы не будете просить у меня адрес Джима Мориарти и спешить к нему, горя пламенной местью?

Это прозвучало на редкость неприятно. — Я бы могла, — сказала Гермиона резко. — Более того, если бы вы мне отказали, я вполне могла бы получить эту информацию напрямую.

Лицо Майкрофта не поменялось, но подбородок дёрнулся и закаменел. — Но я догадываюсь, что вы вызвали меня не для этого. Так зачем вам нужен Джеймс Брук?

Напряжение спало. Майкрофт пружинисто поднялся из кресла и подошёл к большому столу, бросил взгляд на портрет королевы. — О существовании Джима Мориарти я знаю уже около года — именно столько этот человек демонстрирует нездоровую активность в пределах Великобритании. Первым о нём услышал мой брат. К сожалению, ему не достало… здравого смысла сообщить мне эту информацию, поэтому на протяжении долгого времени он сражался с ветряными мельницами, вместо того чтобы заниматься делом, — Майкрофт сделал паузу и продолжил: — Именно поэтому мы не сумели предотвратить череду взрывов и убийств, организованных им.

Взрывы и убийства. Милый паренёк Джим полностью потакает своему безумию, как любой психопат с его диагнозом. — Вы арестовали его? — Нет.

Гермиона тоже встала и подошла к Майкрофту, её снова начала бить дрожь, но теперь её причиной был не страх, а гнев. — Посчитали полезным оставить его на свободе для очередной политической игры?

Майкрофт молчал почти минуту, прежде чем ответил: — Нет. Не совсем. Он был бы полезен для того, что вы называете игрой… Но в первую очередь он для нас пока недосягаем. Разумеется, мы его найдём, но на это уйдёт время. — За которое он может выкинуть что угодно? Но в таком случае я ещё меньше понимаю, зачем вы пригласили меня, Майкрофт. Зачем вам нужна я?

Он повернулся к ней очень резко, и Гермиона была вынуждена встретить его взгляд. Появилось искушение заглянуть за эту ледяную завесу. Один лёгкий толчок — и его сознание будет перед ней как на ладони. Сделай она так с Джимом — и Рон был бы жив. В конце концов, она проникала в сознания сотен людей, в этом была её работа. Коснуться поверхностных мыслей — даже не вторжение. Но она будет точно знать мотивы Майкрофта. Одно прикосновение к сознанию — тем более, что он облегчал ей работу, глядя прямо в глаза, не моргая.

У Гермионы были принципы — всегда, с детства. Часть была привита родителями, остальные формировались год за годом. И чтение поверхностных мыслей людей, ни в чём не подозреваемых и не находящихся у неё на излечении, этими принципами категорически запрещалось. Меньше всего она хотела вести себя как покойный профессор Снейп, который частенько проходился по детским головам и, не найдя в них ровным счётом ничего для себя приятного или хотя бы полезного, злился ещё больше на жизненную несправедливость, напоминая змею, кусающую себя за хвост ядовитыми клыками.

Поэтому она не позволила себе сделать то, чего так хотела, и холодно попросила: — Не смотрите мне так пристально в глаза. Если бы мы играли в «гляделки», вы бы, возможно, и победили, но я могу не сдержаться и покопаться у вас в голове — очень уж велико искушение.

Ледяной взгляд сместился в сторону. — Боюсь, Гермиона, что информация относительно планов и намерений мистера Мориарти есть только у одного человека. И именно для этого я пригласил вас. Чтобы вы эту информацию получили. — Прочитать поверхностные мысли может любой образованный волшебник. Почему именно я, а не ваш коллега из Министерства Магии?

По губам Майкрофта скользнула едва заметная едкая улыбка: — Потому что чтение мыслей не требуется и не поможет. О вашем Джеймсе Бруке больше всего знает Шерлок Холмс.

Это звучало нелепо. — Может, вы пригласите его сюда, и он поделится с нами своими ценными сведениями? — предположила Гермиона. — Или вы его за чашкой чая дома спросите?

Он выдернул её из приятного, тёплого, уютного мирка ради того, чтобы она поговорила с его собственным братом? — Это невозможно. Едва ли Шерлок сочтёт нужным… делиться со мной какими бы то ни было сведениями, ценными или не очень. В его голову прочно забилась мысль о том, что я — его страшный враг, видите ли. Именно поэтому я пригласил вас. Продиктовать адрес?

Гермиона собиралась отказаться от этой дурацкой миссии. Но на столе лежала фотография Джима. И где-то в глубине души шевелилась горькая боль. Она не могла позволить себе уйти — сейчас, когда появилась возможность достать его. Если бы жизнь повернулась иначе, Рон ради неё вытащил бы Брука из-под земли. — Да.

Побуждение сразу же аппарировать на Бейкер-стрит, шумную фешенебельную улицу в трёх минутах ходьбы от Риджентс-парка, Гермиона задавила в зародыше и, коротко пожелав Майкрофту хорошего вечера, вернулась домой.

Как и всегда, в нём было тихо и пусто. Обычно Гермиона радовалась этому — ей нравилось быть хозяйкой своей жизни, не зависеть ни от кого. Но сегодня безумно хотелось, чтобы в гостиной её кто-то ждал. Мордред, можно было обойтись без заранее приготовленного ужина, без разожжённого камина — это всё мелочи.

Раздевшись, Гермиона завернулась в большой пушистый халат, прошла в гостиную и устроилась в кресле. Меньше двух часов назад она планировала просидеть весь вечер с книгой и бокалом вина. Но не вышло.

Неожиданно сама для себя она заснула — видимо, организму не понравилось совершать за день четыре аппарации на большие расстояния, работать на пределе сил, а потом ещё и нервничать. Снилась какая-то тёмная муть: серая вода, густая, как бульон, закипала и окрашивалась в бордовый цвет старой крови. Пытаясь выплыть из неё, Гермиона подняла голову и увидела на близком, но недостижимом берегу два изломанных тела. Подкинутая на гребне волны, она сумела рассмотреть их — это были Рон и Рудольф Холмс. Губы попытались выкрикнуть «нет», но из горла не вырвалось ни единого звука. Шевельнувшись, мёртвый Рон поднялся на ноги и с пустым тупым лицом инфернала шагнул в воду. Гермиона забилась отчаянней, уже не понимая, хочет она добраться до берега или уплыть как можно дальше от Рона. Он уже почти дотронулся до неё ледяными пальцами смерти, как по груди резануло болью от ожога. Гермиона схватилась за цепочку — и проснулась.

Кошмар. Всего-навсего обычный кошмар, вызванный усталостью и неудобной позой в кресле.

Добравшись до постели, она потратила пятнадцать минут, чтобы полностью очистить сознание, и после этого смогла заснуть снова — здоровым и крепким сном.

Разбудил её звон будильника и стук в окно.

Заклинанием устранив надоедливый звон, она впустила в комнату сову — крупную полярную, чем-то похожую на Хедвиг. Сделав круг под потолком, сова опустилась на подоконник и протянула лапу.

Гермиона прочла письмо и скривилась. В нём ей не нравилось всё: от вежливого «Здравствуй, Гермиона» до подписи: «Драко Люциус Малфой». А его содержание вполне могло бы занять отдельную строку в книге «Двадцать одно неудачное утро Гермионы Грейнджер».

Глава третья

На следующее утро Гермиона почти пятнадцать минут потратила на то, чтобы определить, к кому отправиться сначала. Несколько раз она тянулась то к мантии, то к маггловскому костюму, но в конце концов решила отложить разговор с младшим Холмсом на вторую половину дня. Хотя бы потому, что пережить день, зная, что вечером придётся рассматривать эту белобрысую рожу, она вряд ли сумела бы.

К письму прилагался порт-ключ — как она и любила. И, набросив мантию, она решительно активировала его, мысленно давая себе вдохновляющий пинок. «Давай, Грейнджер. Просто сделай свою работу», — велела она себе, и её затянуло в воронку портала. Мгновенный рывок, удар по барабанным перепонкам — и она мягко опустилась на ровный безупречный газон перед величественным Малфой-мэнором. Несомненно, защитные чары оповестили владельца о её прибытии, потому что в тот же момент высокие двери распахнулись, и Драко Малфой быстро спустился по мраморным ступеням. — Мне сложно высказать, как я признателен тебе за то, что ты приняла приглашение, Гермиона, — проговорил он излишне торопливо. Возможно, прими он обычный свой светский тон, Гермиона удержалась бы в рамках приличий, но эта порывистость в сочетании с обращением по имени взбесили её. Борясь с побуждением достать палочку и приложить его болезненным заклинанием, она выдохнула: — Здравствуй, Малфой. И сразу — никаких «Гермион». Напоминаю, «мисс Грейнджер», в условиях работы — «мастер».

Малфой нахмурил ровные бровки, поджал губы и заметил: — Я не думал, что вы так злопамятны, мисс Грейнджер. Но в любом случае, я благодарен за то, что вы согласились откликнуться на мою просьбу.

О своей злопамятности Гермиона многое могла бы сказать. Особенно о злопамятности по отношению к Малфоям. Но вместо этого резко спросила: — Мы будем стоять здесь?

Малфой коротко поклонился и жестом предложил пройти в дом. Гермиона несколько раз была здесь, видела особняк Малфоев страшным, наполненным криками боли и страха, когда в нём господствовал Волдеморт, видела его запущенным — в то время, когда Нарцисса ещё не прибрала семейное состояние к рукам, теперь он процветал. Большой холл наполнился светом, проникавшим через искусные живые витражи, портреты на стенах горделиво вскидывали головы и прислонялись плечами к начищенным до блеска рамам, драгоценный мрамор пола закрывали тёмные ворсистые ковры. — В гостиную, прошу, — сказал Малфой, открывая перед Гермионой боковую дверь.

Она ещё не вошла внутрь, но уже увидела, зачем именно вызвал её Малфой. И понимала, что, несмотря на то отвращение, которое она испытывает к нему лично и ко всей этой семье, она не сможет отказаться и не выполнить его просьбу.

В гостиной на низком, обтянутом шёлком диванчике сидела элегантная, по-прежнему стройная, моложавая Нарцисса Малфой. Как и раньше, её худую, хрупкую фигуру облегала мантия из лёгкой ткани, губы были тронуты розовой помадой, роскошные волосы были убраны назад, в низкий тяжёлый пучок. Но глаза стали совсем другими. В них не было ни огня, ни пронзительной силы, ни даже презрительности или насмешки — ровным счётом ничего. Как будто сама Нарцисса ушла, оставив собственное тело. Подняв голову, она взглянула пустыми глазами чуть выше плеча Гермионы, улыбнулась и спросила: — Люциус, дорогой, выпьешь чаю?

Кажется, ей был дан какой-то ответ, потому что она пододвинула к себе чайник и наполнила две чашки, бормоча про себя: — Ты поздно вернулся с собрания, дорогой, а ведь сегодня такой важный день, — оборвав себя на полуслове, она вдруг схватилась за плоский живот, прислушалась к себе, погладила его и улыбнулась.

Гермиона наблюдала, не мешая, улавливая все оттенки голоса и все особенности движений. Здесь и сейчас её уже не интересовало отвращение к Малфоям и собственные обиды. Всё, что было важно, — это женщина, заблудившаяся в своём сознании.

Посмотрев некоторое время, Гермиона подошла к Нарциссе. Та взглянула на неё, улыбнулась и спросила: — Почему вы к нам давно не заходили, Гермиона? — Рада вас видеть, Нарцисса, — ответила ей Гермиона, присела на краешек дивана возле неё, поймала её взгляд и без заклинания толкнулась в сознание. Окклюментный блок сработал, но не до конца: окклюменция не выдерживает безумия, особенно такого. — Как вы поживаете, Нарцисса? — спросила она, мягко отодвигая покосившийся щит в сторону и заглядывая в повреждённое сознание.

Ответ слушала вполуха, фиксируя только ключевые слова: «Люциус не приходит», «неспокойное время» и, наконец, «ребёнок». Аккуратно сдвинув в сознании Нарциссы этот разговор в область давних воспоминаний, она снова спросила: — Как вы поживаете, Нарцисса?

И опять: «Люциус», «неспокойное время» и «ребёнок». Повторив свой вопрос в третий раз, Гермиона отправила в её разум первое слово-триггер: «Люциус».

Память отозвалась сияющей картинкой — тонкокостный юноша в чёрной мантии, со слизеринским шарфом, идёт по внутреннему двору Хогвартса. Рядом есть и другие люди — но у них нет лиц, тогда как юноша виден с невероятной чёткостью, до узкой трещинки на верхней губе и теряющихся в платиновых волосах снежинок.

Следом — этот же юноша склоняется к руке Нарциссы: не видно ни комнаты, ни окружения — только его лицо с узкой поперечной морщинкой между ровных бровей. Зато ощущается жар его прикосновения — как вспышка молнии, почти болезненно. Руку обжигает, когда его губы касаются кожи.

Ещё одно усилие — и перед глазами картинки замелькали быстрее. Поцелуи, разговоры, ночи вместе — а потом вдруг темнота. Как будто само имя мужа вдруг исчезло из её сознания.

Аккуратно, не желая напугать, Гермиона запустила второй триггер — «неспокойное время». Разум Нарциссы отозвался картинами тёмной гостиной, где гаснет камин, тенями, резкой болью в животе, бешеным страхом — не за себя и не за мужа, а за ребёнка. И снова темнота.

Протянув руку, Гермиона коснулась запястья Нарциссы, сосчитала пульс и выскользнула из её сознания: нужен был перерыв. Нарцисса всхлипнула и обмякла — заснула. Создав сигнальные чары, Гермиона вышла из гостиной в холл, где её ждал Малфой. Он дёрнулся вперёд, но взял себя в руки.

— Надеюсь, мы можем говорить здесь, при твоих портретах? — спросила Гермиона. — Лучше в кабинете. Это недалеко.

Кабинет у Малфоя был роскошным, но скучным, как кабинет любого человека, почти не занятого никаким делом. Гермиона расположилась в кресле для посетителей, соединила перед собой кончики пальцев в том жесте, который она когда-то невольно переняла у Холмсов, дождалась, пока Малфой сядет, и спросила: — Как давно она не в себе? — Думаю, около года. И… — он поднял ладонь, прося не перебивать, — прежде чем ты спросишь, почему мы не начали лечение раньше, я поясню: я говорю, около года, вспоминая все странности. Но до вчерашнего дня она была практически в норме. Были… моменты, когда она называла меня Люциусом, но я не придавал этому значения.

Гермиона слушала его рассказ внимательно, но достаточно отстранённо — типичная история. Болезнь была спровоцирована незначительным фактом, но не проявляла себя сильно. А когда произошло ещё одно событие — активизировавшее травму — сознание оказалось повреждено уже очень серьёзно. — Ты сказал, это началось вчера. Как именно?

Малфой прикрыл рукой глаза. — Я не знаю. Она просто спустилась к завтраку — вот такая. Не узнавала меня, ничего не понимала, всё общалась то с отцом, то со своим старым домашним эльфом. Это излечимо? — В его голосе послышалась паника, и Гермиона искренне понадеялась, что она вызвана беспокойством за мать, а не боязнью ответственности за семейные дела и бизнес. — Излечимо, в большинстве случаев. Но не мгновенно. Мне понадобится время, несколько сеансов. А тебе придётся точно выполнять все мои инструкции, даже если они покажутся тебе бредовыми.

Он о чём-то задумался, потом кивнул со словами: — Понятно, мастер.

Наверное, раньше это обращение из уст Малфоя Гермионе бы польстило. — И первое из них — отобрать у неё всё острое, горячее, режущее, колдующее. Включая шпильки, фарфоровые тарелки и волшебную палочку. Но мягко. Всё заменить иллюзиями — надеюсь, на это твоих знаний хватит.

Малфой скривился, но заверил, что хватит. — Дальше. Никаких гостей, никаких визитов. Каждый день не меньше трёх раз — прогулки по саду. Либо с тобой, либо с эльфом. Никаких зелий без моего разрешения, даже снотворного и бодроперцового. Я… — она поднялась, — вернусь завтра утром, порт-ключ пришлёшь. — Завтра? — Его лицо вытянулось. — Я думал… — Не занимайся этим впредь, Малфой. Не твоя сфера, — прервала она его. — Её разум повреждён, легилименция его может просто выжечь. А аккуратная работа через активизацию памяти выматывает её, даёт нагрузку на сердце.

Какое-то время он молчал, но потом нацепил на лицо улыбку, поднялся и рассыпался в благодарностях. От них тянуло фальшью — или Гермионе так казалось, — но они были лучше бесполезных вопросов.

До границы защитных чар они шли молча, но почти у ворот Малфой вдруг остановился и спросил: — Гермиона, возможно, мы можем снова попробовать построить отношения… Не вспоминая о том, что было в прошлом. У меня большие связи, я мог бы быть тебе полезен, — он улыбнулся почти искренне, но Гермиона невольно вспомнила лучистые, тёплые глаза маски Майкрофта и сразу же признала попытку Малфоя провалившейся: ему до такого мастерства ещё расти и расти. Поэтому вместо того, чтобы огрызнуться, спокойно ответила: — Малфой, в прошлый раз ты едва не споил мне амортенцию. Догадаешься сам, почему я видеть тебя не желаю?

По бледному лицу пошли некрасивые розовые пятна. — Ты, конечно, тот ещё змей — куда угодно протиснешься. Но не набивайся мне в друзья, иначе я откажусь от работы, и ты будешь искать по Франции и Швейцарии сумасшедшего менталиста, который потащится в твою глушь. — Ты выразилась предельно ясно, Гермиона, — он снова улыбнулся, демонстрируя не змеиную, а носорожью твердокожесть. Впрочем, Гермиона не сомневалась в том, что он не забудет ей ни слова. — Завтра к восьми утра пришлю порт-ключ. — И аванс, — сделав шаг за ворота, Гермиона крутанулась на месте и переместилась к себе домой.

Теперь нужно было готовиться к встрече с Шерлоком, но она сначала завела отдельную карточку на Нарциссу, внесла в неё полученные сегодня сведения и сделала пометку завтра провести полную диагностику, чтобы добавить параметры тела и состояние магии.

Странно, но визит к Шерлоку она почему-то откладывала. Казалось бы, в этом не было никакого смысла — да, ей придётся говорить о том, о чём говорить не хочется, но, как ни крути, Шерлок Холмс значительно приятнее Драко Малфоя. Почти как нюхлер в сравнении с соплохвостом. Или с флоббер-червём.

Поймав себя на этих явно нездоровых магозоологических сравнениях, Гермиона запрятала лишние мысли под блок и постаралась набросать в голове схему разговора.

С Шерлоком у неё были странные отношения. Расставшись с ним после того, как его выпустили из Министерства, она была уверена, что больше его не увидит. Но он встретился ей посреди Лондона через несколько месяцев. Потом она случайно наткнулась на него у Майкрофта в кабинете.

Но гораздо удивительнее было то, что, спустя год после смерти Рона, он вдруг вломился к ней в лондонскую квартиру с каким-то дурацким вопросом. Она выставила его вон очень грубо, потому что одним своим видом он вызывал у неё неприятные воспоминания.

Спустя несколько лет он снова пришёл к ней — просто зашёл в её дуврский домик, немыслимым образом обойдя все защитные чары и пояснив, что «дом должен был здесь быть с точки зрения логики, а эмпирические источники информации нельзя считать достаточно надёжными». В этот раз выгонять его Гермиона не стала, слишком шокированная тем, как он прошёл через заклинания, а потому была удостоена чести выслушать его глубокие умозаключения относительно какой-то там кражи. Они утомляли её неимоверно ровно до тех пор, пока не прозвучало слово «по волшебству». Не то чтобы её беспокоили проблемы ДМП и их обязанностей — но она всё-таки отправила патронус Джинни, которая только начинала делать карьеру в Аврорате, а позднее узнала, что Шерлок наткнулся на грубое нарушение Статута.

С тех пор то и дело он объявлялся у неё на пороге с каким-нибудь вопросом. Иногда — криминального характера, иногда — по химическому составу магических ингредиентов, но чаще — по работе с сознанием.

И если первые два направления её не интересовали, то отказаться от возможности залезть в настолько уникальную голову Гермиона не могла. Заглянуть глубоко за щит ей так и не удалось, как она ни пыталась. Но понаблюдать за работой его сознания, организованной в виде безупречных чертогов разума, сумела. И даже написала на этом материале две научные статьи, вызвавшие большой резонанс среди менталистов и позволившие ей завязать переписку с двумя крупными специалистами из Стокгольма.

В общем, у неё не было никаких причин переживать перед встречей с Шерлоком Холмсом. Но она всё равно переживала.

Глава четвёртая

Место обитания Шерлока можно было назвать берлогой, складом или кладбищем ненужных вещей, но никак не квартирой. Посреди гостиной высились кривые, норовившие обрушиться стопки хлама, рядом валялись всевозможные справочники, некоторые — очень редкие. На низком столике пять или шесть грязных чашек соседствовали с заплесневелым тостом и колбой с чем-то, подозрительно напоминавшим мозги. Пахло соответственно — пылью и беспорядком.

Гермиона переместилась на балкон, сняла дезиллюминационные чары и осторожно заглянула в окно, убеждаясь, что Шерлок один.

Он сидел перед потухшим камином и мучил скрипку, заставляя её выдавать чудовищно-омерзительные звуки. Не оборачиваясь и не прекращая своего занятия, он достаточно громко сказал: — Мой ответ: «Нет».

Гермиона вошла в гостиную, стряхнула с рукава пиджака несуществующую ворсинку и уточнила: — Ответ на что?

Вой скрипки оборвался, Шерлок отложил инструмент, залез в кресло с ногами и оглянулся на Гермиону. Несмотря на состояние своего жилища, он был причёсан, умыт и тщательно выбрит — впрочем, как и всегда. — На твой вопрос. А теперь уходи — я занят, — и он для убедительности указал пальцем на окно.

Гермиона взмахом палочки освободила себе стул, села, закинула ногу на ногу и принялась ждать. Переспорить Шерлока не представлялось возможным, но она и не собиралась. Нужно было просто подождать.

Детектив сдался через двадцать минут, за которые едва не порвал струны на скрипке в попытках извлечь как можно более невыносимый звук. Скрипка опять была отложена, он опустил ноги на пол, сложил перед грудью руки, соединив ладони, и пояснил: — Ты пришла от Майкрофта с вопросом, на который я не собираюсь давать ответ. Мориарти — моё дело, Майкрофту не стоит в него лезть, а тебя оно и вовсе не касается. — Я не сказала ни слова про Мориарти, — заметила Гермиона, невольно вздрогнув от этого нового имени Джима. — И о Майкрофте. — Это очевидно по твоим рукам, — пожал плечами Шерлок, — и по туфлям.

За время общения с этим человеком Гермиона в совершенстве овладела техникой игнорирования укусов любопытства и ничего не спросила. Руки и туфли — значит, руки и туфли. Шерлок едва заметно дёрнул бровью, что свидетельствовало о недовольстве. — Я уже сказал, чтобы ты уходила. Скоро вернётся Джон, у меня дело, — скороговоркой выдал он. — Мориарти, — произнесла Гермиона, откидываясь на спинку стула, — и я сразу же уйду.

Раздражение, обречённость, удивление и азарт — эмоции сменились на лице Шерлока с огромной скоростью. Он подскочил из кресла, сделал несколько широких шагов по комнате и пробормотал: — Всё не так, — а потом, коршуном подлетев к Гермионе, резко спросил: — Как ты с этим связана?

Искушение рассказать о том, как сильно ей хочется свернуть Мориарти шею, Гермиона подавила и ответила ровно: — Он неудачно перешёл дорогу Министерству. И мне лично. Так что с ним? — Не знаю, — Шерлок отошёл в сторону, повернулся к Гермионе спиной, но даже спина его выражала недовольство. — Он не просто преступник, он злодей-консультант. В его руках очень мощные рычаги давления, а ещё ему скучно — и чтобы развлечься, он пойдёт на что угодно.

«Как же скучно!», — Гермиона содрогнулась от воспоминания об этом крике. Никакая окклюменция не помогала забыть тот ужас, который обуял её при виде искажённого злобой лица Джима. Ему снова скучно, и он развлекается. Майкрофт сказал про взрывы, но это — только начало. — Где его найти? — Он сам находит тех, кого нужно. — Ты видел его? — Дважды, — Шерлок забарабанил пальцами по подоконнику. — Первый раз он разыграл меня как ребёнка.

Играть он умел, это Гермиона знала. — А во второй мы едва не убили друг друга, но его отвлекли — и он ушёл, — он развернулся: — Не лезь в это, это моё дело. Тебя не интересуют магглы, кажется. — Меня интересует Мориарти.

Светло-серые глаза с очень цепким взглядом прищурились, Шерлок спросил: — Что ты о нём знаешь? Он связан с вашим миром?

Было бы логично ответить, рассказать о смерти Рона и о книге, которую Джеймс писал. Но Гермиона этого не сделала. Шерлок был гением и мог бы поймать Джима, но он был непредсказуем и неконтролируем, опаснее нестабильного зелья. — Он не волшебник, если ты об этом, — отозвалась Гермиона. — Дай мне знать, если он выйдет с тобой на связь. — Послать сову? — хмыкнул Холмс. — Отправь сообщение Майкрофту, этого хватит.

Гермиона огляделась, не без удовольствия направила палочку на плесневелый тост, произнесла: «Эванеско» и уничтожила его, а потом аппарировала домой.

Она узнала немного — но Шерлок немного и знал. Он позволил ей (именно позволил, она не обольщалась) считать поверхностные образы из своего сознания: игра, которую затеял Джим, его попытка познакомиться с Шерлоком, изобразив из себя неуклюжего гея, а потом встреча в бассейне, едва не унёсшая три жизни. Джим передумал, но его глаза блестели сумасшедшим интересом, и теперь Гермиона легко могла трактовать его. Он был одержим, но на этот раз не Гермионой и не волшебным миром, а Шерлоком. В Шерлоке его помутнённый рассудок увидел сосредоточие всего самого интересного в жизни, поэтому убрать детектива из этого уравнения не выйдет.

Гермиона коснулась палочкой своей цепочки, отправляя Майкрофту просьбу о встрече, и почти сразу получила ответ: «У меня в кабинете, сейчас».

Несмотря на разгар рабочего дня, в кабинете Майкрофта никого постороннего не было — только неподвижная королева надменно взирала с парадного портрета. Хозяин кабинета сидел за столом в весьма вольной позе, закинув на лакированную крышку ноги в начищенных ботинках, но тут же убрал их, едва увидел Гермиону. Поднялся, опираясь на зонт, сухо улыбнулся углами губ и сообщил, что на улице стоит неплохая погода для этого времени года. Глаза были тёплые, ласковые — откровенно жуткие. — Как поживаете, Майкрофт? — произнесла Гермиона, быстро переводя взгляд на его плечо: это было лучше, чем смотреть в глаза. — Вы виделись с Шерлоком, я полагаю, — заметил он, жестом предлагая присаживаться. — О чём вы узнали по моим рукам и туфлям, — нервно сказала себе под нос Гермиона, но Майкрофт ответил спокойно: — Вообще-то, по правому рукаву вашего пиджака, он слегка испачкан в побелке. Подозреваю, вы переместились на балкон и прошли в дом моего брата через окно.

Гермиона сочла за благо не отвечать, только машинально коснулась пиджака кончиком палочки, очищая. Вместо этого сказала: — Он знает очень немного. Но Брук им… заинтересован. — Неужели? — одна бровь взметнулась вверх. — Джеймс Брук — психопат, страдает диссоциальным расстройством личности и, возможно, ещё целым комплексом психических заболеваний, — произнесла Гермиона, — в частности, — она сглотнула, потому что говорить вдруг стало тяжело и неприятно, — он увлекается людьми. Так он был увлечён мной и всем волшебным миром, возможно, кем-то до этого и кем-то после. Но сейчас его идея-фикс — это ваш брат.

Только очень сильная выдержка удержала Гермиону от того, чтобы в этот момент не коснуться сознания своего собеседника и не попытаться понять, о чём он думает, потому что его лицо осталось совершенно таким же, на нём не дрогнул ни единый мускул, ни на мгновение не пропала фальшивая теплота взгляда. По лицу Шерлока можно было читать, как по раскрытой книге. А Майкрофт был из тех томов на древних рунических письменах, которые, овеянные тёмными проклятиями, хранятся в глубинах старых библиотек в цепях.

Но профессиональная этика всегда была для Гермионы слишком важна, поэтому она не позволила себе даже короткого легиллиментного посыла. А Майкрофт произнёс равнодушно: — В таком случае, Шерлока стоит привлечь к этому… делу. Я дал категорический отказ, но, полагаю, мой старый друг будет рад, если я изменю своё решение. — Что за дело? — уточнила Гермиона, но сразу же пожалела об этом вопросе. Теплоты как ни бывало, Майкрофт окатил её ледяным взглядом, растянул губы в улыбке и ответил: — Пустяк, который, возможно, позволит нам приблизиться к господину Мориарти.

А потом снова надел свою добродушную маску. — Полагаю, — продолжил он, — что в ближайшее время нет… необходимости в вашем участии, Гермиона. Я дам вам знать, если дело сдвинется с мёртвой точки или если мне потребуется… специфическая помощь.

Гермиона кивнула и коротко заверила Майкрофта в своей готовности сделать всё необходимое для поимки Джима Брука. А потом аппарировала к себе домой — и вдруг кулем рухнула посреди спальни и разрыдалась.

Её колотила истерика — затяжная, как любая отложенная истерика, руки тряслись, из горла вырывались хриплые, надсадные всхлипы, она закусывала запястья, но не могла заставить себя успокоиться и в конце концов сдалась этому потоку.

Она не хотела этого, не хотела участвовать в этом, слышать об этом. Она желала бы стереть себе воспоминания о Бруке и о всём, что с ним связано, убрать себя из памяти братьев Холмсов. Хотелось, чтобы всего этого не было.

С губ сорвалось тихо: «Рон».

Столько лет прошло — она уже не помнила запаха его волос, его прикосновений и его редких признаний в любви. В душе жил мальчишка, с которым они добывали философский камень и сражались бок о бок в Министерстве Магии. И Гермиона хотела, чтобы так оно и было — чтобы была эта дружба, чтобы их по-прежнему было трое.

Гарри был рядом — но очень далеко. После смерти Рона они продолжали общаться. Гермиона стала крёстной матерью его старшего сына Джеймса (только никогда и никому не позволяла сокращать его имя до «Джима», настойчиво день за днём выстраивая в своём сознании ассоциативную цепочку: «Джеймс» означает «Джеймс Поттер», и никак иначе). Она часто бывала на их с Джинни семейных обедах. Но прежней дружбы, прежнего тепла уже не было, словно его забрал с собой солнечный, тёплый Рон.

Мысли путались, сознание меркло.

Но в тот момент, когда Гермиона стала надеяться на обморок, способный прервать раздирающую её душевную боль, посреди комнаты возникла серебристая пышногривая лошадь. Голосом Джинни она произнесла: — Гермиона, нужно с тобой серьёзно поговорить. Ты зайдёшь к нам вечером? — Да, — быстро сказала Гермиона, — ответ: «Да».

Лошадь понятливо кивнула крупной головой и выскочила в окно, а сердце Гермионы сжалось от неприятного предчувствия. Ей казалось, что спасительная тихая гавань, которую она нашла несколько лет назад, сдалась под натиском стихии, и утлое судно её жизни было выброшено в открытое бушующее море.

«Отлично, Грейнджер, — сказала она себе, — ты бредишь. Давай-ка, встряхнись». Мысленный приказ сработал, и она поднялась на ноги и поплелась в душ. Нужно было привести себя в порядок, поработать с материалами Нарциссы Малфой и начать собираться на обед к Поттерам — Джинни не стоит видеть ни синяков под глазами, ни красного носа.

Контрастный душ оказал спасительное действие, а последующая работа и вовсе заставила убрать в дальний ящик сознания все переживания и сомнения. Гермиона закончила составлять комплекс зелий и заклятий для Нарциссы, когда волшебный планировщик приятным мужским голосом сообщил о необходимости заканчивать работу. — Спасибо, милый, — отозвалась Гермиона с улыбкой, и ежедневник замолчал. Она погладила его по кожаной обложке и быстро переоделась в светлую мантию, тронула лицо лёгкими косметическими чарами и аппарировала в особняк на площади Гриммо, где так и остались Гарри и Джинни.

Тролльей ноги на входе уже не было, портрет миссис Блэк тоже отсутствовал: его убрали вместе со стеной, превратив узкий сумрачный коридор в приветливую прихожую. Гермиона едва переступила через порог, как едва не рухнула под двойным натиском: в неё с разбегу врезался сначала Джеймс, а следом — маленький Ал. — Гермиона! — выкрикнул Джеймс. — Ты бы видела, что я сделал. А Ал не смог. И не сможет — потому что он ещё маленький! — А вот и не маленький! — выкрикнул зло пятилетний Альбус. — А я сказал, что ма-аленький! — Джеймс хотел было показать брату язык, но вдруг понял, что не может произнести ни слова больше и вообще открыть рот. Перевёл на Гермиону большие обиженные глаза. — Финита, — сказала она, и Джеймс тут же спросил: — Как ты это сделала? — Если ты сойдёшь с моей мантии и извинишься перед Алом, я покажу, — сказала Гермиона и, дождавшись, пока мальчики помирятся, взяла обоих за руки и прошла с ними в столовую, чтобы тут же оказаться в объятиях Джинни. — Прекрасно выглядишь, дорогая! — сообщила та, на всякий случая окидывая сыновей грозным взглядом и заставляя обоих отчаянно покраснеть. — Хорошо, что ты пришла. — У тебя что-то случилось? — спросила Гермиона тихо, отпуская детей.

Джинни кинула быстрый взгляд в сторону и ответила: — Не здесь. После обеда, — а потом громко скомандовала: — Мыть руки и за стол, живо! — и уже Гермионе: — Гарри сейчас подойдёт, его задержали на операции.

Гермиона расположилась за столом и приготовилась к приятному обеду в компании самых близких (наверное, даже ближе родителей) людей. Но под ложечкой неприятно сосало: у Джинни произошло что-то серьёзное, иначе она не была бы так обеспокоена.

Глава пятая

Гарри присоединился к общему застолью уже после того, как Джинни подала десерт, быстро поцеловал её, потрепал по волосам сыновей и широко, радостно улыбнулся Гермионе. — Как твоё неотложное дело на весь вечер? — спросил он, сверкая зелёными глазами. — Неотложное… — Гермиона нахмурилась, а потом вспомнила свою давешнюю отговорку и быстро проговорила: — Ничего интересного, даже нет смысла обсуждать. — Что обсуждать? — тут же встрепенулся Джеймс. — Работу, — отрезала Джинни и поинтересовалась: — Джеймс, ты не разучился пользоваться часами? — Я понял, — тут же подскочил он, тыкая в плечо Ала, и они вдвоём исчезли из столовой: спорить с Джинни по поводу режима было бесполезно и даже опасно. — Так в чём дело? — спросила Гермиона, когда за детьми закрылась дверь. Джинни взмахнула палочкой, создавая завесу против подслушивания. — Мы взяли в Министерстве парня… — сказала она медленно, — с совершенно вычищенной памятью и одним единственным сообщением, которое он повторяет раз за разом. Его дело ведёт не Аврорат, так что у меня полномочий нет, а ДМП не хочет привлекать тебя или любого другого внештатного специалиста к расследованию.

Гермиона нахмурилась: — В таком случае, это меня не интересует. Я не стану гоняться за делами ДМП, это им нужна моя помощь, а не мне — их задания. И если они предпочитают возиться сами… — Постой, — прервала её Джинни. — Я тебе просто скажу, что нашли при этом парне и что он повторяет, а потом ты повторишь, что не желаешь в этом участвовать, идёт?

Гермиона почувствовала, что у неё по позвоночнику прошёл холодок. Она готова была поставить сотню галеонов против кната, что ей очень, очень сильно не понравится то, что скажет Джинни. — У него была книга, та самая. «Мальчик, который выжил». И он говорит: «Игра началась». — Книгу изъяли из обращения восемь лет назад, — проговорила Гермиона, едва заставляя губы шевелиться. — Тираж был уничтожен. — Очевидно, не до конца.

Только два человека на памяти Гермионы любили это слово — «игра». Шерлок и Джим Брук. И едва ли гениальный детектив решил пошутить над Министерством Магии. — Это ведь он, да? — спросил Гарри, и его яркие глаза потемнели. — Джим? — Он снова в игре. Но теперь у него другие партнёры — я так думала, — Гермиона поднялась на ноги. — Мне нужно осмотреть того парня. Кто бы ни помогал Бруку, он вряд ли вычистил парню всю память, скорее — просто заблокировал, создал эффект чистого листа. Его трудно снять, но это возможно. Надо понять, как он пересёкся с Бруком и… — Я попробую получить разрешение, — сказала Джинни. — Но думаю, что есть более простой путь. — В смысле? — Зайди к Кингсли. Тебе он не откажет. — Исключено, — отрезала Гермиона. — Наши дела закончены, а если я обращусь к нему с просьбой, он непременно ввяжет меня… — В расследование, — Джинни поднялась, гневно взметнув рыжей гривой, — разумеется. А ты хочешь от него сбежать? Это Брук, напоминаю, тот самый, который… — Не надо говорить, что он сделал! — резко сказала Гермиона. — Надо. Ты спряталась в свою скорлупу, подруга. В сожаления. А ты не единственная, кому было тяжело. И тяжело до сих пор. Я потеряла брата, а Гарри — лучшего друга. Но мы не бегаем от реальности. — А я бегаю? — Гермиона тоже встала из-за стола и крепко сжала руки в кулаки. — Бегаешь. — Хватит! — оборвал их обеих Гарри, и вовремя — по комнате уже начали носиться первые всплески стихийной магии. — Хватит, девочки, — он поднялся, положил руку жене за плечо и чуть приобнял её. — Мы переживаем по-разному. Гермиона отрешается от боли, и это её право. Гермиона, — он перевёл на неё взгляд, — ты не обязана влезать в то, что тебе неприятно. И никто, — он сделал ударение на этом слове, — не станет тебя за это осуждать. — Обязана, Гарри, — Гермиона улыбнулась, — Джинни права. Я спряталась. Дувр, Французская Академия, частные заказы. Рон не понял бы этого никогда.

Никто не ответил, и показалось на минуту, что рыжий солнечный Рон где-то рядом, возле них: в пламени камина привиделась его огненная вихрастая макушка, в тёмном оконном стекле —белозубая улыбка, в полированном боке заварочного чайника — карие счастливые глаза. — Я отправлю Кингсли патронуса и договорюсь о встрече, — произнесла Гермиона спустя несколько минут тишины. — Ты права, будет лучше, если я приму участие в расследовании этого случая. Если Брук действительно снова интересуется волшебным миром, его нужно остановить, и у меня шансов больше, чем у других.

Невысказанным, но понятым осталось: «И я никому не отдам право уничтожить его».

Кингсли согласился принять её сразу же, похоже, сдвинув все свои многочисленные дела и встречи. Они не виделись давно — лет пять точно. Министр немного располнел, а в кудрявых чёрных волосах появились перья седины. В целом же он был всё тем же Кингсли — в той же тёмной рабочей мантии, покроем напоминавшей мантию аврора, с тем же лучистым живым взглядом. Он встретил Гермиону, как старого друга, заключил в объятия вопреки всем правилам приличия и разразился пространной речью о том, как счастлив её видеть. Гермиона отвечала улыбкой и сдержанными кивками — пожалуй, холодное: «Как поживаете? Чаю?», — понравилось бы ей больше, но Министр никогда не был сторонником британского этикета.

Наконец, когда с приветствиями и восторгами было покончено, Кингсли нахмурил брови и очень твёрдо, сразу перестав походить на доброго дядюшку, спросил: — Что случилось? — Парень со стёртой памятью и той книгой. Дело забрали в ДМП. Он мне нужен, — коротко ответила Гермиона. — Зачем тебе? — вопрос был задан так искренне, что только опыт общения с учёными помог Гермионе угадать подвох. Кингсли точно знал, зачем, но хотел услышать это от неё самой — чтобы предложить сделку. Восемь лет назад она, возможно, не представляла особой ценности для Министерства, но теперь как крупный специалист в области магии разума была крайне лакомым куском. И если раньше Кингсли пытался удержать её из дружеских чувств, то в этот раз он попытается посадить её на собственный шёлковый поводок для общего блага.

На поводок Гермиона не хотела, но данное самой себе слово было необходимо сдержать. Она найдёт Брука, а потом навсегда перевернёт свою страницу отношений с Министерством. — Ты знаешь, Кингсли, — ответила она, — что мне нужен Брук. И я не сомневаюсь, что это его сова. Я не могу действовать напрямую, дело забрали в ДМП. — Так что ты пришла ко мне за разрешением осмотреть этого парня? — понятливо кивнул министр. — Не вижу смысла. Дело Брука закрыто, этот парень может не иметь к нему никакого отношения. А если имеет, — улыбка, — то тебя это не может касаться. Прости, но ты уже не сотрудник ДМП. И если Департамент не привлёк тебя как внешнего эксперта, значит, в твоих услугах нет нужды. В любом случае, следить за ходом дела тебе бы никто не позволил, так зачем травить душу?

Прежняя Гермиона начала бы возмущаться и давить на дружеские чувства, на справедливость, в конце концов. — Твои условия? — О каких условиях может идти речь, — махнул рукой Кингсли, — я слишком дорожу твоим спокойствием, чтобы предлагать работу на Министерство. — На должность я не соглашусь, сам знаешь, — как бы между делом заметила Гермиона. — Сложные случаи, но есть и рутина. А ещё необходимость ставить ментальную защиту послам — утомительно. При твоей занятости — не знаю, станешь ли ты даже думать об этом, — тоже между делом произнёс министр. — Но полномочия должны быть достаточно широкими, — она поймала взгляд Кингсли. — С доступом не только к текущим делам, но и, если понадобится, к архиву. — Зачем тебе может понадобиться архив ДМП? — неплохо сыгранное удивление. — ДМП? — Гермиона подняла бровь, — Весь архив, включая Мунго. Менталистика — тонкая материя, завязанная на многих сферах. Кто знает, что может мне понадобиться? — И Майкрофт Холмс, — словно бы не в тему добавил Кингсли. — Или без архива.

— Идёт, — Гермиона первой протянула руку и скрепила договор рукопожатием.

Но увы, в тот же день осмотреть безымянного и беспамятного посланника Брука ей не дали: Кингсли сослался на какие-то формальности, и Гермиона не сумела его пересилить. Зато у неё было другое дело, менее важное в ходе расследования, но существенное — Нарцисса Малфой. По её подсчетам, пациентка уже должна была оправиться от прошлого чтения воспоминаний, и можно было продолжить работу. В прошлый раз она нашла три триггера и отработала два из них. Оставался третий — возможно, ключевой. Возможно, напротив, ключ ещё предстояло найти.

Патронусом Гермиона предупредила Малфоя о своём визите и аппарировала недалеко от мэнора.

Малфой встретил её у входа, галантно поклонился, даже попытался было, кажется, подать руку, но вовремя передумал, ограничившись замечанием о том, что она, Гермиона, отлично выглядит.

Гермиона с трудом подавила желание оглядеть себя в поисках каких-нибудь изъянов. — Она всё в том же состоянии, — сообщил он, пропуская Гермиону в небольшую светлую комнату, насквозь пропитанную магией — похоже, Малфой позаботился о том, чтобы заменить все опасные предметы безвредными иллюзиями.

У Нарциссы были такие же пустые глаза, как и в прошлый раз, а на губах играла лёгкая потерянная улыбка. Гермиону она узнала — а потом заговорила с Люциусом. — Я так беспокоюсь, дорогой, — произнесла она и рефлекторным жестом положила ладонь на плоский живот, защищая несуществующее дитя.

Гермиона присела рядом с ней на невысокий диванчик, осторожно, без палочки считала основные показатели, отметив лишь слегка замедленный пульс, а потом мягко проникла в её сознание, задавая посыл: «Ребёнок».

Она ожидала увидеть младенца Драко, но ошиблась. Снова был Люциус, собственнически прикасающийся к округлившемуся животу Нарциссы, была она сама, гордо и довольно разглядывающая себя в зеркале, а потом пришла боль, кроваво-красная, затяжная, остро-солёная. Нарцисса всхлипнула, и в её сознании воцарилась чернота. Ещё раз: «Ребёнок» — и тот же набор. Драко как ребёнка в её сознании не было, даже имени не звучало. На пробу Гермиона активировала триггер «Драко», и перед ней встал темноволосый улыбчивый парень лет пятнадцати. Память Нарциссы подсказала, что его зовут Драко Октавий, он учился на Гриффиндоре на два года младше Нарциссы. Но других людей с этим именем она не знала. Очевидно, она не помнит ничего с момента родов — боль, вероятнее всего, была именно от них.

Гермиона вышла наружу — женщина тяжело дышала, её зрачки расширились от боли и страха. Гермиона послала в её разум картину тихого пляжа, белого песка и едва различимых тёплых волн, успокаивая и убаюкивая.

— Ну, что? — спросил Драко нервно.

Гермиона нахмурилась. Амнезия Нарциссы была не механического, а исключительно эмоционального характера. Что-то причинило ей такую боль, что она заблокировала воспоминания о половине своей жизни. Но это не были сами роды — что-то произошло совсем недавно. Что-то, что напомнило Нарциссе то, что она испытала, когда рожала Драко… Кажется, верная мысль была где-то рядом, но для того, чтобы её сформулировать, сведений не хватало.

Будь она крепче и менее возбудимой, Гермиона попробовала бы прямой контакт с разумом, но пока это было слишком опасно.

Она наложила на Нарциссу лёгкие сонные чары и вывела Драко в коридор. — Я пришлю тебе названия зелий, закажешь у проверенных зельеваров и будешь давать ей на протяжении пяти дней, схему пришлю. Одно — успокоительное, другое помогает очистить разум. В нашем случае это облегчит проникновение в сознание, сделает его менее болезненным.

Драко думал, что сказать, наконец, остановился на верном варианте: — Спасибо, мастер.

Гермиона вернулась к себе домой — готовиться к завтрашней встрече с человеком, принёсшим послание от Джима.

Глава шестая

Рабочая суета утренних часов в Министерстве магии была непреходящей. Вероятнее всего, двести лет назад ровно в девять-ноль-ноль точно так же оживали камины, выпуская из зелёных всполохов пламени ведьм и волшебниц в тёмных строгих мантиях, а разносчики «Ежедневного пророка» начинали свою вечную песню: «Покупайте! Покупайте!».

Гермиона прибыла камином, как и остальные, и попыталась смешаться с толпой, но всё-таки поймала несколько удивлённых взглядов, и один — алчный. Тони Голдстейн возглавлял подразделение обливиаторов и давно мечтал задать ей несколько профессиональных вопросов, а Гермиона до сих пор достаточно ловко его избегала. — Гермиона! Какая встреча! — Тони каменными тисками сдавил её руку повыше локтя. — Привет, Тони, — улыбнулась Гермиона и попыталась сказать, что ей некогда, но обливиатор и бывший однокурсник выразил готовность сопровождать её куда угодно, вот только не могла бы она ответить на такой-то вопрос?

Штатных обливиаторов Министерства Гермиона не любила — это было профессиональное, взращенное мэтрами Академии. Они работали очень грубо, чаще всего знали ровно одно заклинание — собственно, «Обливиэйт», и вторгались в разумы своих подопечных с деликатностью варваров в захваченном городе.

Отвечать на вопросы Тони Гермиона совершенно не хотела — они были стабильно грубыми, дилетантскими и не имели смысла. Но, смирившись, прочла краткую лекцию о тонкостях использования ментальных чар на детях до пяти лет, на чём с Тони и распрощалась.

В ДМП её уже ждали. По крайней мере, ничуть не изменившаяся за восемь лет Пенелопа Кристалл, ныне — Пенелопа Уизли — только крепко обняла её, радуясь встрече, а потом безо всяких вопросов предложила следовать за собой. — Тебя не хватало, Гермиона, — заметила Пенни, когда они вышли из кабинета. — Я всё надеялась, что ты вернёшься. Ты была здесь… на своём месте, как я думаю. — Мне нравится быть менталистом, — ответила Гермиона. — Я тоже иногда скучаю по делам и по работе в архиве, но, наверное, это не совсем моё. Ты осталась работать с противозаконным использованием магии? — Не совсем, — женщина улыбнулась, — я возглавила отдел детского случайного колдовства. Но меня попросили тебя встретить сегодня. Я согласилась, очень хотела тебя увидеть. — Детского колдовства? — переспросила Гермиона.

— Это идея Кингсли. Когда у детей магглов проявляется волшебство, мы сразу объясняем родителям, что к чему, исправляем последствия спонтанного выброса. — И постепенно приучаете ребёнка жить с мыслью о магии, — кивнула Гермиона. Она сама думала о том, что это необходимо. Что это неправильно — просто оставлять магглорождённых в непонимании и страхе до одиннадцати лет. — Хорошо, что этим занимается Министерство, а не школа. — Думаешь? — Ребёнок и его родители сразу понимают, что волшебный мир — это не только Хогвартс, и что школа — не последняя инстанция в решении проблем. Да, думаю, это очень хорошо.

В этот момент они завернули за угол, вспыхнули защитные чары, и они оказались в коридоре с изоляторами. Пенни остановилась возле первой камеры, коснулась волшебной палочкой двери, и та открылась.

Гермиона вошла внутрь и наложила свои заклятия, оставаясь наедине с арестованным.

Мужчина был непримечательным. Худой, едва ли тяжелее одиннадцати стоунов, светлокожий. Его подбородок был покрыт жёсткой трёхдневной щетиной, волосы спутались и выглядели грязными. Он сидел на кровати, обхватив себя руками за плечи, и смотрел в одну точку. Гермиона наклонилась и поймала его взгляд. Как и говорила Джинни, совершенно пустой, ничего не выражающий. — Здравствуйте, сэр, — произнесла Гермиона, следя за реакцией на звук голоса. Реакции не последовало. — Эй, приятель, привет! — позвала она громче, но мужчина даже не моргнул.

Тогда Гермиона осторожно коснулась его сознания.

Первый слой был кристально чист: белый лист безо всяких воспоминаний, чувств и мыслей. На краю обнаружилась закладка — фраза «Игра началась», но больше ничего. Рефлекторно-моторный уровень был совершенно цел, речевой центр тоже не пострадал, но памяти не было.

Отправив его в сон, Гермиона принялась за более серьёзную работу. В нынешнем состоянии навредить ему было сложно, поэтому она действовала достаточно решительно — рискнула сдвинуть белый лист в сторону, запускала разнообразные посылы, активизировала различные мозговые центры — всё было глухо.

Ему стёрли память, но сделали это слишком старательно, слишком сильно — как в своё время профессор Гилдерой Локхарт стёр память самому себе неисправной палочкой. Воспоминания не были повреждены или спрятаны в глубине сознания, не были превращены в набор бессвязных образов или другим способом закодированы — их просто не существовало.

Министерские специалисты могли не тратить времени и сил и отправить парня либо в Мунго, если он маг, либо в клинику для душевнобольных, если он маггл — лечить здесь было решительно нечего.

Гермиона нахмурилась. Джеймс Брук был психопатом и маньяком, безусловно. Но едва ли за прошедшие годы он внезапно научился колдовать. Когда Джинни сказала про посланца от него, Гермиона заподозрила просто маггла с амнезией, но следы магического вмешательства в сознание были весьма заметны. Парню стёрли память. Магией. И сделал это точно не маггл Брук.

Гермиона коснулась цепочки на шее. Видеться с Майкрофтом лишний раз не хотелось — каждая встреча с ним забирала слишком много душевных сил. Но, возможно, ему стоит знать, что Брук-Мориарти нашёл сообщника среди волшебников.

В тот момент, когда Гермиона почти приняла решение поговорить с Холмсом «как-нибудь в другой раз» (что, разумеется, значило «никогда»), ей в руки влетела сложенная служебная записка. Рукой Кингсли на бумаге было выведено:

«Пожалуйста, свяжись с М.Х. и напомни, что мы не будем бесконечно ждать его ответа по космической программе. И заодно запроси у него все документы по этому вопросу». Гермиона почувствовала подступающее раздражение — она не нанималась в курьеры, в конце концов! Записка среагировала, под первой надписью выступила вторая: «Ты пообещала забрать контакты с М.Х., а космос сейчас — наш ключевой интерес». Гермиона стукнула по бумажке палочкой, проявляя оставшееся. В конце было подписано: «Всё равно тебе нужно с чего-то начать общение. Вы не виделись восемь лет».

Сунув записку в карман, Гермиона вышла из изолятора, убедилась, что стандартные чары надежно опутали дверь, и все-таки отправила Майкрофту сообщение о встрече.

Обычно он отвечал моментально, не позднее чем через пять минут, но в этот раз прошло больше пяти часов, прежде чем цепочка нагрелась, и на ней появились слова: «Завтра до девяти утра в моём кабинете. Сожалею за задержку. МХ».

Это было необычно и почему-то тревожно. Майкрофт не казался человеком, у которого могут быть личные дела или проблемы, а политическая обстановка в стране казалась достаточно стабильной, так что подобный ответ настораживал. Что могло случиться в маггловской Британии такого, что старший Холмс не может выделить нескольких минут на потенциально важный разговор?

«Грейнджер, хватит себя накручивать, — осадила она себя резко, поняв, что начала размышлять о возможных действиях магов в случае начала ядерной войны с Японией. — Может, у человека зубы разболелись». Она хихикнула себе под нос, вообразив Майкрофта Холмса в стоматологическом кресле, после чего твёрдой рукой свернула нездоровые фантазии и занялась тем, что давно следовало сделать — села за письмо родителям.

Они так и не помирились, во всяком случае, до конца. Папа, правда, уже не выставлял её из дома и не делал вид, что её не существует. Если они сталкивались, они могли поговорить о погоде или соседях. Но никогда — больше. Она не рассказала им о смерти Рона, они не знали о том, как проходит её учеба во Французской Академии. Мама пыталась найти золотую середину, но с каждым годом становилось всё ясней, что она устала от этого.

Гермиона не винила их за это — она своими руками разрушила их семью. Но ей было слишком больно, поэтому она всё реже бывала в их маленьком уютном доме и всё чаще ограничивалась письмами и поздравительными карточками — обычными, неволшебными.

Как обычно, письмо было ни о чём: набор шаблонных пустых фраз о здоровье, работе и хорошем настроении. Не приходилось сомневаться в том, что в ответ она получит не менее шаблонный ответ.

А на следующее утро её ожидала встреча с Майкрофтом. Гермиона появилась у него в кабинете в половине девятого и застала его перед остывшим камином, в состоянии глубокой задумчивости — настолько глубокой, что он даже не сразу среагировал на звук аппарации. Быстро взяв себя в руки, он поднялся, выдал положенное по этикету приветствие и сообщил, что погода сегодня «относительно сносная».

Услышав это, Гермиона не удержала улыбки — со своего места через не до конца задёрнутые шторы она видела ясное голубое небо и слепящее солнце.

Майкрофт вопросительно поднял одну бровь, явно прося пояснить неуместную на его взгляд весёлость. Гермиона тут же снова сделалась серьёзной, но зачем-то ответила на незаданный вопрос: — Когда я училась в Париже, мои однокурсники готовы были часами говорить о британской сдержанности, а слово «андерстейтмент» (1), пожалуй, звучало даже чаще, чем «когнитивный диссонанс» и «фрейдизм». Когда вы сказали о сносной погоде, подразумевая тепло и солнце… — она замолчала и не стала развивать тему, вместо этого произнесла: — У меня к вам два дела, Майкрофт. Первое касается Брука. Мориарти.

Лицо Майкрофта стало совершенно нечитаемым — то есть ещё более нечитаемым, чем обычно. Он сказал словно бы самому себе: — Мой брат полагает, что нет ничего глупее, чем равнодушно сообщать, что тебя лишь немного присыпало пылью, тогда как на самом деле ты попал под лавину и камнепад. Что это препятствует установлению истины, — он моргнул, явно окончательно приходя в себя, и уточнил: — Вы узнали что-то о Мориарти? — В некотором роде. На днях в Министерстве магии появился человек с чудом сохранившимся экземпляром книги о волшебном мире, написанной Бруком. С совершенно чистой, стёртой памятью. И с посланием: «Игра началась».

Пальцы Майкрофта несколько раз в рваном ритме ударили по рукоятке зонта. — Удалось выяснить, откуда он пришёл? — Через вход для посетителей. Его мог провести любой волшебник. И это значит… — Что среди ваших коллег у Мориарти есть сообщник. У вас есть предположение, что именно ему нужно? — Одно, — Гермиона перевела взгляд на портрет королевы, но не смогла долго выдерживать внимательного взгляда гордой Елизаветы и сосредоточила своё внимание на спинке кресла за спиной Майкрофта. — Бруку скучно. При его психических отклонениях драйв — единственное, что имеет для него смысл. И, возможно, ещё власть. — Гермиона, — Майкрофт так произнес её имя, что она была вынуждена посмотреть ему в глаза — и содрогнулась от того, насколько тяжёлым и властным оказался его взгляд, — моих ресурсов недостаточно для решения внутримагических конфликтов. Я буду весьма вам признателен, если вы… устраните эту проблему. — Пока это и не в моих силах, — сказала она, опуская сильнейший окклюментный щит и отгораживаясь от его мыслей, так настойчиво пытавшихся прорваться к ней в сознание. — Но я буду контролировать ситуацию по мере возможности. Скажите… то дело, которое вы собирались поручить Шерлоку, он взял? — Он его провалил, — неприязненно заметил Майкрофт. — Потерпел поражение в самой простой из существующих сфер. — В любви? — пожалуй, была только одна сфера, в которой Шерлок Холмс мог провалиться с таким треском, чтобы вызвать у своего старшего брата ощутимое недовольство и даже разочарование. В любви он не смыслил ровным счётом ничего и даже чуть меньше.

В глазах Майкрофта мелькнуло удивление, сменившееся холодной злобой. Он поджал губы и уточнил спокойно: — Есть ли способ определить, когда вы читаете мои мысли, Гермиона? — Я не читаю ваших мыслей. Считайте, что это профессиональная этика. Про любовь было догадаться нетрудно — ваш брат в вопросах чувств полный профан.

Злоба исчезла, и Майкрофт спросил нейтрально: — Вы говорили о втором деле. Сожалею, но у меня не так много времени, чтобы продолжать нашу, несомненно, увлекательную беседу.

Часы показывали без пяти девять, так что слова про «не так много времени» тоже были существенным преуменьшением. — Я снова ваш куратор от Министерства Магии. И у министра есть ряд вопросов по космической программе. Но их я готова отложить… на более подходящее время.

Холмс обошёл стол, опёрся рукой о бархатное покрытие и тихо заметил: — Вам не стоило возвращаться в политику, Гермиона. Это неразумно. — Стоит нам обезвредить Брука — и ноги моей не будет ни в вашем кабинете, ни в Министерстве, — резко ответила Гермиона. — Я наигралась в игры по горло, но Брук мне нужен. — Замечательно, — как-то странно ответил Майкрофт, и Гермиона, вежливо попрощавшись, аппарировала за мгновение до того, как часовая стрелка коснулась девятки.


Примечание:

1. Словом «андерстейтмент» (understatement) можно выразить весь классический британский менталитет. Когда в один день человека уволили с работы, бросила девушка, а потом обрызгала проезжавшая мимо машина, он может описать своё состояние как «небольшие трудности».

Глава седьмая

Сидеть сложа руки было не в правилах Гермионы. Она могла долго собираться с мыслями, долго искать в себе силы и мужество, но решив что-то сделать, бросалась вперёд с истинно гриффиндорским бесстрашием. К сожалению, в поисках Брука она не могла помочь ровным счётом ничем — он уже однажды доказал, что умеет отлично прятаться, так что оставалось надеяться, что люди Майкрофта будут успешнее Аврората, или же что Брук сам решит прийти и поиграть.

Однако заняться чем-то было необходимо — поэтому Гермиона сосредоточила своё внимание на парне со стёртой памятью, которого пока обозвали Джоном Смитом (шутка Джинни про то, что его бы назвали Джоном Доу (1), но побоялись спутать с недавно доставленным трупом, Гермионе показалась кошмарной).

Смит не помнил о себе ничего, а подробный анализ рефлексов показал, что память ему стирали очень грубо и топорно, делал это не специалист. Гермиона провела с ним больше восьми часов, пытаясь заклинаниями и даже психотропными зельями найти хотя бы какие-то лакуны в сознании, но добилась только того, что её собственная голова разболелась нещадно.

Хотелось опустить руки и всё бросить — но, конечно, она этого не сделала, поэтому, выспавшись после слишком долгого и непрерывного сеанса легиллименции, она села сочинять письмо одному из своих наставников в Академии — и всего спустя сутки после того, как сова улетела с конвертом, принимала у себя сухонького, невысокого и очень живого профессора Вагнера, который, представляясь коллегам или студентам, всегда добавлял: «Не тот самый». Собственно, студенты его так и звали: «Нетотсамый», — но не зло, а скорее любя.

Он вылез из камина, смешно встряхнулся целиком, от макушки до длинных фалд старомодного сюртука, который он носил вне Академии, и тут же энергично затряс Гермионе руку. — Моя дорогая, как рад, как рад! — пробормотал он на беглом, но очень грубом французском, который, впрочем, все его студенты давно приучились понимать без труда. — Вы не представляете, как кстати! Не будь я материалистом, усмотрел бы в этом божественное провидение! — он рассмеялся, дёрнув узкой опрятной бородкой, и Гермиона наконец-то смогла вставить слово и сказать: — Спасибо, что откликнулись на мою просьбу, профессор Вагнер! — Пустяки, пустяки! — он отпустил её руку, цепким взглядом обежал корешки книг, удовлетворительно крякнул и спросил: — Когда можно будет его осмотреть? — В любую минуту, профессор, у меня к нему постоянный допуск, — ответила Гермиона, — но, может, сначала выпьете чаю? Всё-таки перемещение… — Глупости! Всё потом — я, моя дорогая, как раз пишу статью по необратимым насильственным изменениям психики. Мой коллега, целитель Ойстерман, уверяет, что существуют пределы, после которых восстановить порванные нейронные связи невозможно, видите ли, — Вагнер снова дёрнул бородкой, но в этот раз возмущённо, — я же убеждён, решительно убеждён, что относительную дееспособность можно восстановить даже после выжигания воспоминаний, не то что от банального «Обливиэйта». Какой адрес? — он отработанным жестом извлёк из кармана пакетик с собственным порохом и произнёс: — Да-да, конечно. Атриум Министерства магии, — и исчез в зелёном пламени.

Гермиона последовала за ним. За минуту, которая потребовалась ей на перемещение, профессор успешно трансфигурировал сюртук в тёмно-фиолетовую мантию в пол, обзавёлся высокой остроконечной шляпой без тульи. — Полнейшая безвкусица, — сообщил он. — Я и забыл, что он здесь всё ещё стоит, — и указал узловатым пальцем на фонтан дружбы народов, восстановленный после войны в неизменном виде. Гермиона вспомнила стоявший на его месте монумент «Магия — сила», и с чувством возразила: — Он очень концептуален.

Слово «концептуален» относилось к нелюбимым словам профессора Вагнера, поэтому он тут же выбросил из головы фонтан и заговорил о сущности понятия «концепт» и его неверной трактовке современными учёными и, пуще того, неучёными — о чём и продолжал говорить по дороге до места содержания Джона Смита.

Гермиона слушала с интересом, хотя классическая маггловская психология и лингвистика, к области которых относились рассуждения профессора, никогда не были её профильными предметами — говорить Вагнер не только любил, но и умел.

Впрочем, едва Гермиона сняла последний слой защитных чар и отворила двери камеры, профессор споткнулся на Абеляре и его универсалиях (2) и умолк. Выхватил волшебную палочку, сделал сложный росчерк — быстро считал основные биологические показатели. Потом в два широких шага приблизился к лежащему на кровати и никого не замечающему Смиту, наклонился над ним, коснулся век, нажал на виски и, наконец, приставил к его лбу палочку и замер.

Гермиона даже не дышала — боялась сбить концентрацию и искренне жалела, что не может следить за тем, как профессор работает с сознанием: случай был отнюдь не учебный и слишком сложный.

Вагнер стоял неподвижно почти час, наконец, отошёл в сторону, убрал палочку и дёрнул себя за кончик бороды. Потом ещё раз. Достал палочку. Убрал. Вытащил платок, промокнул блестящий от пота лоб, очистил платок беспалочковым заклинанием… — Профессор? — рискнула позвать Гермиона. — А? — переспросил Вагнер. — Да, вы, кажется, говорили о чае, моя дорогая? Кажется, самое время.

Гермионе крайне не понравилось, как это прозвучало.

Они расположились в небольшом кафе недалеко от Вестминстера, на Эбби-Орчад-стрит (3), где помимо основного зала с длинной, заваленной свежей выпечкой витриной и узким проходом, где всегда не хватало места, чтобы развернуться, был ещё один крошечный зальчик на восемь столов — тихий и почти пустой. Туда не долетало частое: «Кофе с собой», — не доносилось стука двери, а единственная официантка подошла только однажды — принести заказанный чай.

Вагнер, уже сменивший мантию на старомодный маггловский костюм, неодобрительно покосился на молодого человека с ноутбуком, пристроившегося в самом углу, у розетки, незаметно махнул палочкой, создавая полог тишины, и быстро пробарабанил пальцами по столу какой-то сложный ритм. В студенческие годы Гермиона вместе с однокурсниками верила, что барабанит он обычно «того самого» Вагнера. В хорошем настроении — из «Зигфрида», в плохом — из «Парсифаля». Но сейчас вдруг поняла, что больше всего ритм напоминает одну из первых песен «Ведуний». — Ну и задачка у вас, моя дорогая, — произнес, наконец, Вагнер. — Ну и задачка, — отхлебнул чая, откусил кусочек от миндального слоеного пирожного. — Конечно, вы и сами поняли, что ваш пациент — маггл. — Конечно, профессор, — кивнула Гермиона. Вагнер прищурился и велел: — Ну-ка, расскажите сначала, что вы нашли у него в сознании.

Гермиона почувствовала себя студенткой, сдающей экзамен, вспотели ладони, по телу пробежала дрожь — но она взяла себя в руки. В конце концов, она уже далеко не студентка. — Я считаю, что он попал под воздействие очень мощного, но непрофессионально наложенного «Обливиэйта». Полностью стёрты воспоминания — даже детские, даже пренатальные (4). При этом практически не повреждены остальные зоны. — А угнетение рефлексов? — Вагнер свел к переносице кустистые брови. — Стресс и последствия грубого вмешательства в память. Это не зелье — совершенно не повреждено белое вещество. Зелье в первую очередь оставило бы отпечаток на нём. Все повреждения, если смотреть на физическую сторону, касаются височных долей. А если на ментальную — то долговременной памяти. Кроме того, мы можем исключить физическое воздействие и травмы — вмешательство очевидно, в сознании пациента записана установка, у него есть якорная мысль.

— «Империус»? — с явной насмешкой предположил профессор. — Невозможно, — вздохнула Гермиона, — согласно последним исследованиям, применение заклинания «Империус» и ему подобных неизменно оставляет след в лобных долях, на физическом уровне — это скопление белкового вещества с магической составляющей, на выведение которых требуется больше полугода. — Хорошо, что вы продолжили читать научную литературу, — кивнул Вагнер. — Вы правы, моя дорогая, но дело вовсе не в этом. Да, — протянул он, — не в этом.

От экзаменационного волнения не осталось и следа — но Гермиону охватило другое, рабочее. Вагнер увидел что-то, чего не увидела она, и ему это так не понравилось, что он пьёт уже вторую кружку горького чая без молока и сахара, лишь бы потянуть время. — Профессор, — сказала она, — что именно вы нашли?

Чашка стукнула о блюдце. Профессор поддернул чуть длинноватые рукава пиджака и выставил перед носом Гермионы пятерню. Схватил себя за мизинец, загнул и сообщил: — Раз. Ему стёрли память не просто мощным, а невероятно мощным заклинанием. Не-ве-ро-ят-но, — подчеркнул он. — Два. Это сделал человек без малейших знаний о технике наложения ментальных чар, однако весьма успешно. Три. Вы верно заметили, что рефлексы повреждены в результате стресса. А причина стресса в том, что команду в сознание ему вложили совершенно варварским способом, без капли волшебства. Четыре. Команда сработала, значит, была отдана достаточно близко от вашего Министерства. И пять, — большой палец тоже был загнут к остальным, — перед наложением «Обливиэйта» этого человека сильно напугали. — То есть вы хотите сказать, профессор, — задумчиво произнесла Гермиона, — что он увидел что-то, что его испугало, потом ему стёрли память, а потом, чтобы… — она прикусила губу, — чтобы не тратить появившийся ресурс впустую, его отправили к нам? — В точку, моя дорогая, в точку.

Гермиона вздохнула и сжала ручку чашки. В том, что Джим мог напугать любого, она мало сомневалась. Но где он нашёл мага, да ещё и невероятно сильного? — Как вы считаете, есть ли возможность вернуть ему память?

Вагнер пожевал сухими губами, задумчиво причмокнул: — Учитывая тематику моей статьи — безусловно. Но мне понадобится время для расчётов. Оставьте мне открытым камин, чтобы я мог с вами сразу связаться, — он порывисто поднялся с места.

Гермиона тоже встала, профессор тряхнул её руку на прощанье. — Спасибо, что согласились помочь, — сказала она. — Пустяки, пустяки, — по своему обыкновению отозвался профессор, но его мысли уже были не здесь, а где-то дома, в таблицах и расчётах. Не допив чай, он исчез с тихим хлопком.

Гермиона развеяла заклинания тишины и незаметности и вышла на улицу. Ей нужно было немного прогуляться.

Великолепный Вестминстер поражал воображение всякий раз, когда она подходила к нему, особенно со стороны западных башен, неповторимо-узнаваемых и подавляюще-грациозных. Гермиона не гуляла по Лондону восемь лет и сейчас краем глаза отмечала небольшие, но всё-таки ощутимые изменения, новые стеклянные фасады, новый асфальт на шоссе. Но Вестминстер не изменился ничуть — всё также башни Рена (5) увлекали за собой вверх, в бездонное небо, а узкие витражные окна справа от центрального входа сияли таинственным светом.

Гермиона остановилась, опёрлась на ограду, стараясь не мешать крутящимся вокруг туристам с фотокамерами, и вдохнула влажный воздух с запахами чистого снега и горячего масла.

«Хватит бояться, Грейнджер», — сказала она себе. Холодало, и как-то отстранённо Гермиона подумала, что скоро Рождество — через каких-нибудь две недели. Нужно будет озаботиться подарками и открытками — не забыть о Молли и Артуре, которых она так ни разу и не видела со дня похорон Рона, стыдясь смотреть им в глаза, обязательно составить список знакомых и коллег в научных кругах — учёные были удивительно сентиментальны в этом вопросе. И нарядить дом, конечно же. В этом году она может повесить гирлянду. И наколдовать еловый венок над камином. И закупить побольше хорошего огневиски — потому что без него она не выдержит рождественский вечер.

Гермиона очнулась от своих мыслей, когда рядом громко загудело. На шоссе прямо напротив нее стоял черный автомобиль, длинный, как министерские заколдованные машины, с такими же черными стеклами. Дверь открылась, водитель вышел на тротуар, подошел к Гермионе и произнес: — Мисс Грейнджер, прошу вас сесть в машину. — Зачем и от кого вы? — жестко спросила Гермиона. Впрочем, вопрос был явно излишним — очевидно, она попала под видеонаблюдение Майкрофта Холмса, который ненавязчиво решил ей напомнить, что у него тоже есть определённые способности. — Не отвечайте, — Гермиона дёрнула плечом, — поедем.

Она села на заднее сидение, перекинула через плечо ремень безопасности. Машина плавно тронулась с места.

Примечания: 1. Джонами Доу называют в Британии неопознанные трупы мужского пола. Джейн Доу — соответственно, женского. 2. Пьер Абеляр — французский учёный, чьему учению об универсалиях мы обязаны существованием концептуализма и теории концептосферы. 3. Это кафе реально существует, его легко найти, если от Западных башен Вестминстера идти прямо и немного свернуть налево во второй поворот. 4. Воспоминания о пребывании в утробе матери. 5. Кристофер Рен построил Западные башни Вестминстера после Лондонского пожара (собственно, он восстанавливал и перестраивал город, и стиль его строений крайне узнаваем. Настолько узнаваем, что на его могиле нет памятника, только надпись: «Если ищете памятник — оглянитесь вокруг»).

Глава восьмая

Ехали недолго — не дольше пятнадцати минут, но за это время Гермиона как следует успела разозлиться. Это была глупая и нелепая шутка — предлагать ей ехать на машине вместо того, чтобы назначить встречу и указать место. Единственное, что могло бы в некотором роде оправдать Майкрофта — это какая-нибудь резкая смена дислокации.

И действительно, автомобиль остановился возле дома, менее всего на свете подходившего Майкрофту Холмсу. Это был дом номер сорок четыре по фешенебельной Белгрейв-роад, совсем недалеко от Итонского сквера: тихое место, где не вершатся судьбы государств и не меняется ход истории. «Причуда», — пробормотала себе под нос Гермиона, но ощутила безотчётное волнение. Она совершенно не могла себе вообразить Майкрофта поднимающимся по пяти белым ступеням и толкающим изящную дверь с золотой отделкой и круглой ручкой в центре. И назначить ей встречу в таком месте — для этого требовалось слишком уж хорошее чувство юмора, а Майкрофт был его лишён напрочь.

Однако кому бы ни принадлежала машина, он захотел с ней, Гермионой, встретиться. Неприятная горечь подкатила к горлу — подумалось, что есть человек, у которого чувство юмора, пусть и чёрное, развито превосходно, и какими ресурсами он обладает, неизвестно.

Водитель остановился и помог Гермионе выйти из машины, после чего жестом указал на дверь. Волнение усилилось ещё больше, когда над дверью Гермиона не увидела ничего похожего на глазок камеры видеонаблюдения, зато явственно ощутила холодок магической защиты. Машина отъехала, а Гермиона, опустив руку в карман пальто и нащупав палочку, открыла дверь.

Холл был странным — слишком большой для типичного лондонского дома, в два этажа высотой, широкий и просторный. На полу лежал толстый тёмный ковёр, светильники-рожки были чуть приглушены и давали совсем немного света. — В гостиную! — раздался женский голос, достаточно низкий и смутно-знакомый, словно из сна.

Не отпуская рукоятки палочки, Гермиона прошла в единственную приоткрытую дверь — и едва не ослепла от белоснежной симфонии. В комнате всё — и мебель, и ковёр на полу, и занавески с ламбрекенами — были светлыми, от кипенно-белого до мягкого бежевого.

Но ещё до того, как Гермиона приняла хоть какое-то решение, в гостиную впорхнула — иначе и не назвать эту легкую, плавную походку — женщина. Ей могло быть от тридцати до сорока двух — на первый взгляд. Тёмные, но не чёрные, а с каким-то рыжеватым отливом волосы были тщательно уложены в замысловатую улитку, а на лоб спадали мягкими завитками. Тонкая шея с узкой, выдающейся вперед трахеей держала гордо посаженную голову. Кремовое платье с маленьким рукавом, никакой обуви… На мгновение окклюментные щиты прогнулись под давлением — но быстро восстановились, и Гермиона смогла разглядеть женщину под природными чарами вейлы.

За прошедшие годы её черты изменились. Исчезли последние остатки девичей мягкости, линия подбородка из плавной стала жёсткой, хотя и сохранила привлекательность. Кожа была всё такой же белоснежной и чистой, хотя возле глаз уже наметились морщинки — слишком ранние для её лет. — Когда мы виделись в последний раз, Габриэль, — произнесла Гермиона, — ты, кажется, собиралась в Штаты. — Я там была, — ответила Габриэль, некогда носившая фамилию Делакур, но с тех пор как минимум дважды сменившая её законным путем. — Но мне не понравилось. Их демократия — не больше, чем слова. Меня поставили на учёт, — она сморщила хищный нос, — как сказали, для моей безопасности. А потом начали контролировать. Спасибо, я сыта по горло.

Габриэль Делакур, маленькую французскую девочку, Гермиона впервые увидела в тот страшный год, когда вернулся Волдеморт — она поддерживала на Турнире Трёх волшебников свою старшую сестру, красавицу Флёр. Рядом с ней это был сущий гадкий утёнок — большеротая, с бесцветными волосами (у её сестры они казались серебряными), тихая и незаметная.

Собственно, до тех пор, пока Рон вместе с Гарри не вытащил её из озера, Гермиона её и не замечала.

Во второй раз они встретились в «Норе», на свадьбе Билла и Флёр, где Габи блистала и затмевала Джинни. Тогда Гермионе было не до гостей — слишком близко была опасность.

По-настоящему они познакомились в Париже, в Академии. Хорошенькая, с нежным овалом лица и какой-то странной, на грани с нечеловеческой, грацией девушка специализировалась на истории искусств — и почему-то прибилась к компании студентов-менталистов.

Гермиона никогда её не любила — из всех возможных сочетаний характеров именно их, пожалуй, было самым некомфортным. То, что нравилось Габи, раздражало Гермиону, а то, что Гермиона считала важным, Габи отвергала с презрением. И подругами они не были — в общем смысле слова. Но они общались полтора года, часто, плотно. И, пожалуй, именно ей Гермиона была обязана тому, что снова научилась улыбаться. Она не меньше, а порой и больше однокурсников, тонких знатоков человечески душ, заставляла её вновь и вновь оживать, раздвигать плотную скорлупу отчаянья и безразличия. Она же научила её пить огневиски и разбираться в винах.

И всё же, когда Габи, так и не окончив программы, собралась в Америку и исчезла, Гермиона вздохнула с видимым облегчением, равно как и все её знакомые. — Что ты здесь делаешь? — спросила Гермиона резче, чем хотела бы.

Габи прикусила нижнюю губу ровными белыми зубами, её лицо стало внезапно очень неприятным и злым: — Пытаюсь выбраться. Мне нужна твоя помощь, Эрмини (1), — она по обыкновению исковеркала её имя на свой манер — не потому что плохо говорила по-английски, а из каких-то личных соображений.

Гермиона опустилась на белоснежный диван и вздохнула, а потом заметила: — У тебя своеобразный способ просить помощи у человека, с которым не виделась лет семь. — Я не могла с тобой связаться. За мной в некотором роде следят, — Габи присела в кресло у камина. — Мой камин контролируют. И сов тоже. Я не отважилась бы появиться в Косой аллее — на меня очень плохо действует Оборотное зелье. Так что найти тебя маггловским способом оказалось проще. И то, ты не представляешь, сколько сил я вложила во временные заклятия ненаносимости для дома и незаметности — для машины, — женщина ещё раз вздохнула, опустила плечи, и Гермиона решительно, как плотоядного слизняка, раздавила поднимающуюся в душе жалость. Жалеть Габи она будет потом. — Прости за это шоу, но я попала в большие неприятности, — она сделала паузу. — Мне нужен международный и неотслеживаемый портал.

Гермиона едва не подавилась, но удержала спокойное выражение лица и нейтральным тоном уточнила: — А луны с неба тебе не нужно?

Габи наклонила голову ниже и добавила: — Двухсторонний. — Исключено, — отрезала Гермиона. — Даже не хочу знать, в какие неприятности ты влезла…

На самом деле, она хотела. То неубитое детское чувство справедливости, стремление защитить обиженных и угнетённых, прорывалось сквозь заслоны здравого смысла. Габи — весёлая, жизнерадостная, ищущая приключений и любви — сейчас была олицетворением всех угнетённых в этом мире, несмотря на дорогое платье, хорошо уложенные и окрашенные заклинанием волосы. — Выслушай! — негромко, но с чувством воскликнула она, и Гермиона так и не встала с дивана. — Я думала, что в Америке мне будет хорошо. Но я почти сразу попала в резервацию. Это было ужасно, — она сжала руки в кулаки, — хотя, не важно. Я вернулась сюда и решила, что хочу жить для себя. Но… я заигралась. Влезла в то, во что не должна была лезть. — Это я поняла, — пробормотала Гермиона, но жестом показала, что не перебивает и внимательно слушает. — Я бы выбралась сама, но в последнее время у меня не хватает сил. Я всего лишь полукровка, чары вытягивают слишком много, — она грустно хмыкнула и добавила: — знаешь, что мне сказали недавно? «Не обижайтесь, но вы явно родились в восьмидесятые», — кого-то передразнила она, — Восьмидесятые! Я выглядела на двадцать пять до последнего года! Осёл! — она мотнула головой. — Но он прав, я стала стремительно стареть. В общем, мне нужно закончить здесь всё — и исчезнуть как можно раньше.

Гермиона откинулась на спинку дивана с мыслью о том, что ни за что не позволит себя в это втянуть. Габи и раньше играла — с мужчинами и женщинами, поддавшимися её чарам. Волшебников онатаким способом разве что иногда пугала, а вот богатые магглы часто становились её добычей: осыпали её деньгами, одевали в роскошные наряды. Похоже, теперь игра стала не интересной, а опасной.

Здравый смысл требовал сейчас встать, коротко попрощаться, аппарировать домой и выбросить Габриэль с её проблемами из головы. Ей вполне хватало Джима, беспамятного Джона Смита, Нарциссы Малфой и, в конце концов, незаконченного исследования для монографии о прямом ментальном воздействии на сознание пациента с маниакально-депрессивным психозом в маниакальный период. А ещё была космическая программа, которую требовалось обсудить с Майкрофтом, предстоящее Рождество — вполне достаточно.

Но, похоже, именно из-за этой неспособности отказывать в помощи Распределяющая Шляпа некогда отправила Гермиону в Гриффиндор. Потому что, вместо того, что было необходимо сделать, Гермиона спросила: — Почему ты не обратишься к Биллу? У него связи не хуже моих.

Габи, конечно, не покраснела, но что-то мелькнуло в её глазах, когда она ответила ровно: — Мне лучше не показываться на глаза ему и Флёр. Я… перешла черту, когда была у них в последний раз.

Объяснений не требовалось — очевидно, она решила очаровать Билла, а Флёр категорически не поняла этого желания — и указала дражайшей сестрёнке на дверь. Причём в такой форме, что Габи не обратилась к ним даже в экстренной ситуации.

Гермиона сложила перед собой руки, повторяя излюбленный жест обоих Холмсов. Габи нахмурилась каким-то своим мыслям — но ничего не сказала. — Давай ты расскажешь всё по порядку, — произнесла Гермиона после минутной паузы. — А я решу, что с этим делать.

Облегчение собеседницы было заметно невооружённым глазом, и Гермиона уже могла не добавлять, что она ещё ни на что не согласилась — это было бесполезно. — Я вернулась три года назад, — проговорила Габриэль, — и решила обосноваться в Британии. Во Франции стало неуютно. После того, как наше Министерство начало политику всеобщего равенства, страну заполонили нелюди всех мастей, в том числе и чистокровные вейлы. Ты знаешь, как волшебница я не очень сильна, а пользоваться своими чарами рядом с чистокровками — себе дороже. В Лондоне было… спокойней.

Гермиона задумчиво кивнула, как-то отстранённо думая о том, что никогда не интересовалась положением нелюдей в Европе после принятия в две тысячи девятом году Европейской конвенции о правах. И тем, каково им жить в обновленной свободной Европе — тоже. А ведь когда-то она собиралась делать карьеру в области международного права. — Я нашла себе место, профессию, — она усмехнулась, и стало ясно, что профессия так или иначе была связана с сексом — областью, в которой вейлы были безусловными специалистами. — В маггловском мире. — Тебе повезло, что я уже не работаю в ДМП, — заметила Гермиона, — иначе твоя профессия продержалась бы недолго. Продолжай. — Но около года назад заметила, что чары меняют меня, иссушают. Я не смогла бы продержаться долго — и решила ухватить побольше прибыли. Нашла человека, который дал несколько ценных советов… — По вымогательству или по шантажу?

— И то, и то, — дёрнула плечом Габи. — Не важно. Я передумала. Эрмини, мне стало страшно.

От её слов по телу Гермионы прошёл странный холод. Она спросила осторожно, наугад: — Что за человек давал тебе советы? — Профессор один (2). Преподаёт информатику в какой-то частной школе — а заодно даёт советы, — это было сказано так спокойно и беззаботно, что безотчётный страх исчез без следа, и Гермиона уже не смогла бы сказать, что насторожило ее и что заставило задать этот вопрос. — Я привлекла внимание магглов — из полиции и спецслужб. А кроме них, на меня вышли американцы — и магглы, и маги, из МАКУСА.

В этот момент Гермиона встала и сказала твердо: — Всё, на этом история заканчивается. Не хочу знать, что ты там натворила. И очень рада, что не мне выпроваживать этих фанатиков из страны. — Ты поможешь с порт-ключом? — тихо спросила Габи.

В комнате потеплело, прошла едва ощутимая волна магии — это спали чары ненаносимости. Гермиона закусила губу — но всё-таки ответила: — Да. Помогу. Мне понадобится неделя, отправка будет не раньше Рождества.

Габи подскочила из кресла, заключила Гермиону в объятия, обдав терпким запахом духов, потом отстранилась и с чувством произнесла: — Спасибо.

Гермиона, не прощаясь, аппарировала к себе домой, пытаясь понять, каким же образом она в очередной раз ввязалась в чужую авантюру.

Примечания: 1. Так любимое русскоязычным фандомом «Герми» в природе не существует. Габи использует вариант, наиболее близкий к греческому — откуда имя и заимствовано. 2. Вы же узнали отсылку, правда? У Конан Дойла мистер Мориарти был именно профессором, правда, не информатики, а математики, причем выдающимся. Но времена, как известно, меняются.

Глава девятая

Пытаться раздобыть порт-ключ через каналы в Министерстве было бы также глупо, как положить голову в пасть дракону: департамент магического транспорта не зря ел свой хлеб и хорошо отслеживал все незаконные перемещения по стране и особенно — за её пределы.

Не лучше были и научные сообщества — большая часть коллег Гермионы так или иначе были связаны с Международной конфедерацией магов, которая, в промежутках между поиском философского камня и постижением смысла жизни, зорко следила за тем, чтобы игравшие в своих странах-песочницах волшебники не слишком-то заигрывались.

Откровенно говоря, выполнить просьбы Габи было бы нереально, если бы не одно «но» — Малфои. Какими средствами и какими силами эта семейка с истинно змеиной ловкостью выкручивалась из всех проблем и пробивалась в любые щели, даже думать не хотелось. Поэтому, не загружая голову лишними размышлениями, Гермиона просто объявила младшему Малфою стоимость лечения Нарциссы: один порт-ключ со свободным временем активации, не отслеживаемый никакими ведомствами.

Малфой, к его чести стоит сказать, просто кивнул и деловитым тоном уточнил: — Какая нужна точка выхода?

Гермиона задумалась. Габи ничего не говорила про страну назначения — словно ей было не важно, куда бежать. Но едва ли она захотела бы снова оказаться в Штатах. Канада — немногим лучше. Европу даже рассматривать не имело смысла. Австралия лично у Гермионы вызывала плохие ассоциации. Поэтому она ответила: — Китай, где-нибудь недалеко от центра Пекина.

Малфой сообщил, что всё устроит, а Гермиона вошла к Нарциссе.

После приёма назначенных зелий она стала спокойней и как будто веселей, в глазах не было прежней живости, но и тусклыми они больше не были. Она сидела на низком диванчике, сложив руки на коленях, ровно выпрямив спину, и улыбалась чему-то своему, словно прислушивалась. Гермиона поздоровалась, Нарцисса улыбнулась шире и предложила присаживаться. Налила чай, не пролив ни капли, ни разу не перепутав сахарницу и молочник. Гермиона внимательно следила за её моторикой, машинально считывая основные показатели. Пальцы не дрожали, руки действовали очень уверенно. Показатели полностью пришли в норму — та слабость, которая была раньше, ушла.

Само собой запустилось заклинание для определения давления — и в тот момент, когда вполне подходящие для женщины старше сорока лет показатели возникли перед глазами Гермионы, её вдруг посетила неприятная мысль. А откуда была эта слабость? Нарцисса была явно не в себе — не только на ментальном уровне, но и физически. И хотя температура и давление были в норме, назвать её здоровой две недели назад вряд ли кто-нибудь смог бы. — Спасибо, Нарцисса, — произнесла Гермиона, забирая из её рук чашку чая, и осторожно применила сонные чары. Женщина тихо выдохнула и обмякла, откинувшись на спинку дивана. Гермиона отставила чашку, подошла к Нарциссе и остановилась в задумчивости. С одной стороны, алгоритм лечения был прост и понятен, ещё несколько сеансов работы с триггерами — и воспоминания начнут возвращаться, мозг сумеет обнаружить пустоты и начнет заполнять их, задействуя внутренние ресурсы. С другой, в этом заболевании было что-то, что ускользало от внимания Гермионы. Что-то важное.

По своему опыту и по опыту многих коллег и преподавателей Гермиона знала: от интуиции отмахиваться нельзя, особенно в том, что касается здоровья и жизни людей. Поэтому, коснувшись палочкой виска Нарциссы, Гермиона произнесла более сложное диагностирующее заклинание, которое показывало более детальное состояние организма. Конечно, это стоило бы сделать до укрепляющий зелий — но и сейчас имело смысл посмотреть на остаточные явления.

Впрочем, всё было чисто — никаких отклонений и изменений, разве что… Гермиона тихо щёлкнула пальцами, и поднимавшиеся перед её внутренним взором цифры замерли. Разве что не слишком хороший гормональный фон. Явно повышенное содержание андрогена (1), а вместе с тем — нехватка прогестерона (2). Гермиона в задумчивости коснулась пальцем губ. Формально эти показатели её не интересовали — они не имели никакого отношения к работе мозга. Но в этом сочетании было что-то знакомое и напрягающее.

Она простояла в задумчивости почти десять минут — но так ничего полезного и не обнаружила в своей копилке знаний, поэтому наклонилась к Нарциссе и проникла в её сознание. В прошлый раз триггер «ребёнок» не дал почти никакой информации, поэтому Гермиона ухватилась за образ, который часто мелькал в сознании Нарциссы: тлеющий камин. Он именно не горел, а тлел, ему не хватало жара — и он постоянно появлялся в сценах её жизни. Не формируя его в слова, так и оставив образом, Гермиона активировала его.

Нарцисса сидела в свободном светлом платье на диване возле тлеющего камина. Одной рукой она придерживала округлый тяжёлый живот — она была на последних месяцах беременности. Она чего-то ждала — того, что придёт из камина. В гостиной тикали старые часы, камин всё остывал, но она не звала домового эльфа, чтобы он подложил свежее полено, которое наполнило бы комнату свежим смолистым запахом и вернуло словно бы ускользающий сквозь пальцы уют. Из своего положения Нарцисса не видела окна, но Гермиона предположила, что за ним темно. Камин вдруг ожил, вспыхнул ярким зелёным пламенем. Нарцисса подскочила — и тут же отпрянула. В её глазах потемнело, как будто в её гостиную ступил не человек, а само воплощение зла и ужаса. У него не было лица, только серебряная маска, не было тела — только чёрный плащ. Его руки были руками Смерти, а улыбка — ухмылкой Бездны. Нарцисса закричала — и воспоминание оборвалось.

Гермиона выскользнула в реальный мир, посылая женщине спокойные, безобидные видения, и с трудом уняла дыхание. Страх Нарциссы был очень велик. Настолько, что, возможно, в нём могла крыться причина произошедшего. То, что напугало её тогда, вернулось за ней сейчас — и сломило её волю.

Успокоив свою пациентку, Гермиона вышла из гостиной и спросила праздно шатающегося по коридору Малфоя: — Какие потрясения она переживала в последнее время? Любые эмоциональные всплески — что угодно.

На лице Малфоя отобразилась работа мысли, к тому же, весьма напряженная. Наконец, он произнёс: — Она вела спокойную жизнь. Волнения, конечно, бывали, — он чуть дернул плечом, — но несущественные. Правда…

Гермиона вопросительно приподняла одну бровь, и Малфой решил все-таки закончить: — Я думал, что у неё кто-то есть, если ты… если вы понимаете, что я имею в виду.

Гермиона прищёлкнула языком.

Любовная связь вполне могла быть тем шокирующим фактором, который повредил разум Нарциссы. Особенно если эта связь оборвалась. Но в этом случае скорее можно было бы ожидать депрессии и потери воли к жизни, а не амнезии и дезориентации. — Это может быть как-то связано? — уточнил Малфой. — Всё может быть связано с её состоянием. Психика — механизм очень хрупкий, — отозвалась Гермиона. — Постарайтесь узнать, мистер Малфой, действительно ли у неё были отношения с мужчиной и, по возможности, отыщите этого мужчину. Нам необходимо найти отправную точку — то событие, после которого она решила забыть свою жизнь. — Решила? — ухватился за слово Малфой как-то потерянно.

Гермиона неосознанно сложила руки шпилем, подражая Холмсам, и ответила: — Такие состояния, если они не вызваны травмой, чаще всего — именно последствия решений. Когда человек не хочет помнить — он забывает. Физически миссис Малфой здорова — поэтому мы должны понять, что её потрясло в эмоциональной сфере.

Возможно, Гермиона добавила бы что-то ещё — но в этот момент кожу обожгла разогревшаяся цепочка. Гермиона коснулась её поверх мантии — и, коротко простившись, аппарировала к себе домой, где прочитала появившуюся надпись: «После семи в моём кабинете. МХ».

Времени на то, чтобы приводить себя в порядок, не было — поэтому она просто трансфигурировала мантию в маггловский костюм, наспех записала в журнал информацию о сегодняшней работе с Нарциссой, провела по волосам щёткой и переместилась в кабинет Холмса.

Про воздух нельзя сказать, что он твёрдый. И даже «густой» — плохое определение. Но именно оно пришло Гермионе на ум, едва она, чуть качнувшись на квадратных устойчивых каблуках, оказалась посреди кабинета.

Воздух в нём можно было резать ножом, и не только из-за не выветрившегося запаха сигаретного дыма (здесь курили — много, долго), сколько из-за физически ощущаемого напряжения.

Майкрофт Холмс не сидел за столом — он стоял возле него и, в светлом костюме-тройке с распахнутым пиджаком, внешне являл собой образец спокойствия и благополучия, только глаза метали молнии — не было никакой тёплой маскировки. Он постукивал кончиками пальцев по полированной крышке, но звука не было слышно — несмотря на раздражение, он делал очень мягкие удары подушечками пальцев. По спине Гермионы прошёл холодок — как будто она была школьницей, что-то натворившей и ожидавшей наказания.

Из всех возможных психологических состояний это было самым её нелюбимым, поэтому, покрепче возведя окклюментные щиты, Гермиона коротко поздоровалась и деловито спросила:

— Что вы хотели мне сказать, Майкрофт? У меня достаточно много дел.

Майкрофт еще несколько раз стукнул по столу, после чего сложил руки на груди и заметил нейтрально: — Очевидно, действительно много. Ваша работа наверняка отнимает и силы, и время, Гермиона, — он изобразил на лице подобие улыбки, едва показав отбеленные зубы, с чуть повёрнутыми вокруг своей оси и оттого выделяющимися клыками, — а ведь вы ещё и наукой занимаетесь, как я знаю. И это если не считать ваших дел со мной и Министерством, — он так выделил это слово, что сразу стало ясно, что речь идёт о Министерстве Магии. — К чему это перечисление, Майкрофт? — спросила Гермиона ровно, чувствуя, что напряжение становится, если это вообще возможно, ещё сильнее. — Я удивлён, и только, — он развёл руками, — что такая занятая женщина как вы находит время и силы на беседы с фигурантками по делам государственной важности, — и вдруг улыбка, вернее, заменяющий её оскал, пропала, Майкрофт подался вперёд и отчеканил, почти по слову, почти шепотом: — Что вы делали в доме сорок четыре по Белгрейв-роуд?

Гермиона не позволила этому вопросу и тону, каким он был задан, ошеломить себя и сбить с толку. Она была ошеломлена — бесспорно, — но не показала этого. Дыхание не участилось, пульс не стал быстрее, даже губы не побледнели — она это чувствовала. — Вероятно, у меня там были дела, Майкрофт, — ответила она спокойно. — В любом случае, я не думаю, что наши деловые отношения позволяют вам допрашивать меня.

Кажется, это было ошибкой.

До сих пор Гермиона думала, что не зря опасается этого холодного и неприятного человека. Но в этот момент она впервые, пожалуй, сумела увидеть, чего именно нужно бояться. Не было крика, не было ни одного движения, ни одного резкого слова. Только огромное эмоциональное давление извне — на сознание, на щиты, на что-то ещё глубже, сокровеннее. — Неразумно, — произнёс он медленно, пробуя каждый слог, — Гермиона, влезать в те сферы, в которых у вас нет ни влияния, ни возможностей действовать.

Отвечать было трудно — как будто она выдерживала легиллиментную атаку мастера, не имея при этом возможности ударить в ответ. Щиты держались — но дрожали, вибрировали, заставляли зубы постукивать от напряжения. — Неразумно, — выдавила она из себя, — Майкрофт, запугивать волшебницу. — Даже ваши способности не безграничны, — оборвал он. — Если я ещё раз замечу ваш интерес к Ирэн Адлер, я гарантирую вам…

Что именно — Гермиона так и не узнала. Еще одно грубое сторонее нажатие — и выпестованный в Академии контроль слетел, она хрипло выдохнула и одним почти неощутимым усилием отмела эту слепую, инстинктивную, неосознанную атаку. От ментального удара Майкрофт пошатнулся, схватился за край стола, с лица исчезли все краски. Еще выдох — и без заклятия, почти без концентрации Гермиона ворвалась в его сознание.

Она контролировала себя, но лишь отчасти. Она знала границы, за которые нельзя переступать, но не могла остановиться и не причинить боли в ответ на испытанный страх. Недавние воспоминания всколыхнулись, мелькнули павлиньим хвостом — и ушли назад как ненужные, а вперед, отвечая призыву, выплыли старые — там, где была боль.

Это был триггер, и он подгружал образ за образом. «А что такое боль?», — спрашивает маленькая девочка с двумя смешными хвостиками, и следом приходит ответ — в виде маленького черноволосого кудрявого мальчика, который не по-детски кривит губы и заявляет: «Я тебя ненавижу!». Новая картинка — новый всплеск. Здесь боль физическая, она приходит отовсюду, но главное — сверху. Там, наверху, много боли и много тех, кто её причиняет, а он, Майкрофт, слишком неуклюж, чтобы от них закрыться.

Картинки сменялись калейдоскопом. Мельтешили разноцветными точками лица: та же девочка с хвостиками, Шерлок — старше или младше, злой, больной или под дозой. Мужчина и женщина, словно единое целое — разочарованные родители.

Гермиона прервала контакт мгновенно, будто ей дали пощёчину.

Дышать было нечем.

Майкрофт едва стоял на ногах, по его лицу градом катил пот, который он не имел сил стереть. Просто вдох и выдох — это всё, что нужно.

Гермиону трясло не от усталости — что ей был этот минутный сеанс легиллименции. Её трясло от ужаса и отвращения к самой себе. То, что она сделала, было недопустимо. Это было даже хуже того, как она поступила когда-то с родителями. Тогда она могла отговориться незнанием, желанием защитить близких, в конце концов, а здесь не было ничего, кроме злости и эгоцентрического желания одержать верх.

Майкрофт первым нашёл в себе силы выдавить почти спокойное: — Занимательный опыт.

Гермиона схватила воздух и пробормотала в ответ: — Я не должна была этого делать.

Переступая через стыд, она заставила себя поднять голову и снова встретиться со своим собеседником взглядом. Как ни странно, в льдистых глазах Майкрофта не было осуждения — разве что сдержанное любопытство, словно он видел перед собой интересную, неизученную ранее, но не слишком привлекательную форму жизни. — Верно, — согласился он легко. — Думаю, не стоит обсуждать этот… инцидент, — он ещё не восстановил дыхание, но уже снова взял ситуацию под контроль. И интонация звучала почти нормально, почти как если бы ничего не произошло. — Пожалуй, — эхом отозвалась Гермиона и спросила: — так что вы хотели обсудить со мной? — нужно было сделать вид, что действительно ничего не произошло.

Майкрофту понадобилось меньше секунды, чтобы перестроиться и деловым, спокойным тоном сказать: — Извините, Гермиона, что оторвал вас от дел. Но вопрос космической программы стоит решать сейчас, пока политическая ситуация для нас удачна. — Разумеется, — кивнула Гермиона и с необычным энтузиазмом углубилась в тему.

Но чтобы восстановить в памяти дальнейший разговор о целях, средствах и формах сотрудничества, ей понадобился омут памяти.

Примечания: 1. Андроген — общее название мужских половых гормонов (а точнее, их группы), помимо ряда задач они также отвечают за формирование мужских вторичных половых признаков у обоих полов. 2. Прогестерон — очень важный гормон, который, помимо прочего, оказывает большое влияние на менструальный цикл, беременность и развитие эмбриона.

Глава десятая

Рождество стремительно приближалось. В Лондоне окончательно лёг мягкий влажный снег, залепивший узкие окна жилых домов, разукрасивший крыши резными узорами льда и придавший городу какое-то особое очарование. В Дувре, напротив, стало неуютно — с Британского пролива (1) поднялся резкий холодный ветер, вместо снега сыпал то дождь, то град, роскошный замок потонул в туманной пелене, и выглядывать из окна стало неприятно.

Письменный стол Гермионы завалило поздравительными открытками (2) — их пачками приносили каждый день совы. В ящике для маггловской почты тоже скопилось немало: двадцать второго пришло поздравление от родителей, а ещё до того — несколько открыток от маггловских учёных, с которыми Гермиона поддерживала связь.

Двадцать четвертого в том же ящике обнаружилась лаконичная поздравительная карточка: «Весёлого Рождества и счастливого Нового года. МХ». Конечно, такой педант, как Майкрофт, не мог не поздравить её. Гермиона ответила волшебной почтой и, когда сова унесла её не менее краткое поздравление, вдруг ощутила сожаление, что не присовокупила к открытке бутылку огневиски — в качестве запоздалого извинения за ментальную атаку.

Впрочем, на самом деле, на сожаления и рефлексию было слишком мало времени — нужно было очень многое успеть сделать до Рождества.

В первую очередь она встретилась с Габи и передала ей порт-ключ в Пекин. В этот раз вейла выглядела ещё хуже и, пожалуй, даже жалко — волосы потускнели, под глазами виднелись тёмные круги. Не выдержав, Гермиона спросила:

— Что с тобой такое? Это из-за природных чар?

Габи взглянула удивлённо, а потом хмыкнула и ответила:

— Нет, это от плохого настроения и недосыпа. Помнишь, Эрмини, я всё говорила, что Флёр — дурочка, раз верит в любовь? Беру свои слова обратно.

Гермиона хотела было спросить, как так вышло и, главное, в кого так сильно и, очевидно, безответно влюбилась Габи — но не стала, здраво рассудив, что ей хватит собственных проблем. Габи тоже решила не откровенничать и, в обычной своей манере прижавшись на мгновение к щеке Гермионы в имитации дружеского поцелуя, забрала порт-ключ и ушла. Пешком. Гермиона аппарировала, мысленно желая ей удачи в том, что она решила сделать — что бы это ни было.

Нужно было закончить, наконец, лечение Нарциссы — но в планы вмешался случай. Слишком долго задержавшись у открытого окна, она подхватила простуду. А так как давать ей Бодроперцовое зелье в её состоянии было опасно, о быстром выздоровлении пришлось забыть — а следовательно, и отложить сеансы. Малфой выглядел расстроенным — похоже, надеялся, что Рождество будет встречать в компании любящей матери, — но быстро ободрился и даже спросил:

— А как вы проведете Рождество, мисс Грейнджер? Только не говорите, что будете сидеть одна у камина.

Гермиона поджала губы — слишком уж точным оказалось это попадание. Ответила категорично:

— В компании друзей. Не переживайте, мистер Малфой.

Эта ложь едва не стала правдой — когда утром двадцать пятого к Гермионе домой заявилась Джинни с сообщением, что она не уйдёт отсюда без Гермионы.

— Не позволю тебе сидеть одной! — заявила она. — У тебя даже ёлки нет. Что там — даже венка или гирлянды.

Гермиона и правда так и не озаботилась украшением дома, но в ответ на слова Джинни махнула палочкой, разом создавая праздничную атмосферу. Конечно, до виртуозности профессора Флитвика, превращавшего Большой зал Хогвартса в нечто сказочное, она не дотянула, но выглядело весьма неплохо.

— Я не собираюсь сидеть одна, — сообщила она твёрдо. — У меня есть планы. И, прости, они не включают вас с Гарри и мальчиками.

Джинни весьма выразительно приподняла одну бровь:

— И что ты будешь делать? Не смотри на меня так, мы знакомы столько лет, что я могу позволить себе любую бестактность.

— Я проведу вечер с мужчиной, — решительно сказала Гермиона. Она знала, что это — единственный аргумент, который убедит Джинни и заставит её успокоиться.

— Кто он? — к несчастью, аврорская интуиция её не подвела.

Гермиона изобразила на лице задумчивость, которая, при большом желании, могла бы быть принята за признак влюблённости, и пояснила:

— Ты едва ли его знаешь. Он маггл. И… — она чуть поколебалась, но всё-таки добавила: — он не знает о магии. Так что не вздумай влезть ко мне в камин.

На лице Джинни было чётко написано, что она не верит ни слову — но и поводов усомниться у неё не было. Помолчав немного, она словно на удачу спросила:

— Как его зовут?

Гермиона перевела взгляд ей за спину, на книжную полку, и почти сразу ответила:

— Алан, — а потом прибавила: — Алан Тьюринг, — у Джинни за спиной очень удачно оказалась полка с маггловской научной литературой (3), кроме того, можно было не сомневаться в том, что с исследованием интеллекта машин она не знакома.

И действительно — имя не вызвало и тени узнавания, и Джинни наконец-то расслабилась, улыбнулась и искренне сказала:

— Я рада за тебя. Надеюсь, ты хорошо проведёшь время, — после чего крепко обняла её. Гермиона ответила:

— Спасибо. И передавай Гарри и мальчикам, что я их очень люблю и обязательно навещу завтра — с подарками.

На этом они расстались, а Гермиона, отправив последние поздравления, уничтожила рождественские украшения — они отвлекали, раздражали и даже злили. Она давно выучила рецепт: чтобы пережить рождественскую ночь, нужно просто весь день делать вид, что Рождества не существует — а потом выпить два стакана огневиски.

С первым пунктом плана она справилась неплохо. На серьёзную работу ее мужества не хватило, поэтому она потратила несколько часов на статью для «Вестника магической науки» — журнал был простоват для научной аудитории, но Гермионе скорее нравился — возможно, именно своей простотой и ориентацией на широкий круг читателей. Важное исследование публиковать в нём она бы не стала, но каких-нибудь побочных наблюдений для него было не жалко. К девяти вечера материал о сущности обсессивно-компульсивного расстройства (4) и его проявлениях у волшебников был готов к отправке в редакцию. Пришло время переходить ко второй части рождественской программы.

К ней Гермиона подготовилась. Она приняла душ, переоделась в свободную домашнюю мантию, зажгла камин, поставила на столик тарелку с двумя видами сыра и гроздью винограда, рядом — бутылку старого «Огденского». Потушила свет, забралась с ногами в кресло — и сжалась в комочек, как она делала из года в год.

Весь груз боли, страхов и сомнений навалился на неё, придавил. Первый глоток, огневиски обжёг рот и гортань, но кусочек сыра притушил жжение. Гермиона всхлипнула и опустила все окклюментные щиты, представая перед самой собой без защиты, без барьеров. Это было неприятно и тяжело — смотреть на настоящую себя. Где та маленькая девочка с вороньим гнездом на голове, которая верила в авторитеты и справедливость жизни? В то, что добро всегда победит? Гермиона похоронила её восемь лет назад — скоро будет девять. Но каждый раз на Рождество вспоминала её, пила за её покой и отчаянно ей завидовала.

Ещё глоток — в этот раз виски не обжёг, только чуть пощекотал небо, а пряный вкус винограда освежил и успокоил.

Гермиона улыбнулась — но далеко не радостно. Какое счастье, какое благо, что ни среди технологий магглов, ни среди волшебных заклинаний нет ничего, что было бы способно, подобно кистям художника Бэзила, создать её волшебный портрет, который отразил бы все несовершенства её души. Подобно Дориану, Гермиона бежала бы в ужасе от этого портрета, спрятала бы его на чердак, заперла бы на семь замков. На этом портрете была бы изображена изможденная старуха с жёлчным жёлтым лицом, проваленными в глазницах глазами и бескровными губами (5). Она была бы похожа на ведьму из маггловских сказок. Гермиона иногда чувствовала себя этой ведьмой — молодой и привлекательной снаружи и высохшей, дряхлой внутри.

Вспомнился Майкрофт Холмс — и его воспоминания, так грубо считанные во время последней встречи. После того, как она проникла в его сознание, по тому несуществующему портрету должны были пойти трещины.

Гермиона закрыла глаза и пробормотала: «Хватит, Грейнджер». Налила ещё. Голову чуть повело кругом — но недостаточно сильно. Бредовая мысль о портрете отошла на задний план, но не исчезла, зависла полтергейстом где-то над ухом. Поэтому Гермиона выпила ещё немного, уже без закуски.

Стало немного легче. Укоряющие взоры множества людей, блестевшие из полутьмы комнаты, потухли и растаяли.

Огонь в камине разгорелся жарче, а может, это огневиски растёкся по телу, согрел и обволок сознание жирной густой плёнкой, которая лучше любых щитов защищала от болезненных, гнетущих мыслей и воспоминаний.

Просто прошёл ещё один год. Просто прошёл — ничего странного или необычного. В сущности, это даже глупо — то, что волшебники празднуют Рождество. Наверное, потому что британские волшебники не могут его не праздновать — равно как не пить чай или не говорить о погоде. Хотя европейские праздновали тоже. А на востоке отмечали и Рождество, и Новый год, и Новый год по лунному календарю. Вполне вероятно, что волшебники, как и магглы, просто любят праздники, отдых и веселье, и повод для них не так уж и важен.

Ещё немного огневиски. Сыр закончился, но добавки не было, так что пришлось ограничиться виноградом.

Гарри и Джинни сейчас наверняка в «Норе» — вместе со всей многочисленной семьёй Уизли. Мальчишек скоро отправят спать — время десятый час. А взрослые будут праздновать ещё долго. Тедди Люпину, наверное, разрешат посидеть подольше, и он, как когда-то его мама, будет смешить всех, меняя форму носа по заказу. Мари-Виктуар, наверное, будет сидеть рядом с ним, но ни за что не улыбнётся, когда он изобразит свиной пятачок. Зато все остальные будут покатываться со смеху, и только изредка замирать и прислушиваться к чему-то: не раздастся ли взрыв волшебного фейерверка, не превратится ли чья-то палочка в резинового утёнка, не скажет ли кто-то: «Я голодный!» неподражаемым тоном? Ничего этого не произойдёт — и все снова вернутся к празднику, только с немного погрустневшими лицами.

По лицу Гермионы скатилась пьяная слеза, она отёрла её без раздражения — знала, что рано или поздно расплачется.

Второй стакан огневиски подходил к концу, но она плеснула себе ещё — на два пальца. Отпила и тихо, но не боясь своего голоса, проговорила:

«Но вспомните: и вы, заразу источая, Вы трупом ляжете гнилым, Вы, солнце глаз моих, звезда моя живая, Вы, лучезарный серафим» (6).

В итоге всех итогов, все они — магглы, волшебники — не просто ли падаль, ждущая конца своего существования и в разной степени нарушающая порядок мироздания своими нелепыми, суетными телодвижениями?

Гермиона вздохнула, краем сознания отмечая, что больше пить не стоит — если уж дошло до декаданса и Бодлера.

Она отставила стакан, закрыла бутылку и откинулась на спинку кресла. В голове крутились строки французских стихов, мешались и переплетались друг с другом. Щёки всё ещё были мокрыми от слёз, но плакать больше не хотелось. «Слишком долго я плакал» (7), — прошептала Гермиона. Она сама слишком долго плакала. И ей так надоело метание по океану жизни, так надоели её бури, её воистину «бездомные дни».

В ушах шумел прибой и, утомлённая этим днём и той болью, которую он принёс, Гермиона постепенно погружалась в сон, где видела себя тем пьяным кораблем, потерянным «Летучим голландцем», метущимся в волнах.

Очнулась она мгновенно, подскочила на ноги, не сразу поняв, в чём дело, но быстро пришла в себя и вытащила из-под мантии цепочку. Коснулась её палочкой и прочла надпись: «Срочное дело. Касается вашей знакомой. Жду в своём кабинете немедленно. МХ».

Несколько секунд она не могла понять, в чём дело и о чём идёт речь — но потом вспомнила последний разговор с Майкрофтом, его обвинение в общении с Ирэн Адлер (ещё тогда стало ясно, что именно так называла себя Габи в маггловском мире), и картинка сложилась.

С Габриэль что-то произошло или она что-то натворила, причём это «что-то» настолько существенное, что Майкрофт решился выдернуть её в половине второго ночи в Рождество.

Ноги чуть подрагивали, но Гермиона не позволила себе поддаться слабости. Призвала и осушила пузырёк антипохмельного зелья, трансфигурировала домашнюю мантию в костюм и аппарировала в кабинет Майкрофта.

Рождество закончилось — пора было за работу.

Примечания: 1. Британский пролив — так называют англичане Ла-Манш. 2. До сих пор британцы обожают письма и открытки. Особенно открытки. Что интересно, поздравительные открытки они посылают даже тем, кого поздравляют устно. В этой страсти задокументировать факт поздравления их, кажется, только японцы обогнали. 3. Алан Тьюринг — физик и математик, которому мы обязаны самим фактом появления компьютера. Его самая, пожалуй, знаменитая статья называется «Могут ли машины мыслить». Небольшая пасхалка для тех, кто не знал (ну, а вдруг?): в фильме «Игра в имитацию» Алана Тьюринга сыграл Бенедикт Камбербэтч. Почему такое подробное пояснение? Потому что Тьюринг возник здесь не совсем случайно и ещё будет упоминаться в следующей главе. 4. ОКР — синдром навязчивых состояний, которые человек осознанно или неосознанно пытается приглушить, выполняя навязчивые и повторяющиеся действия. Добрый братец-Шерлок уверяет нас, что этим диагнозом страдает Майкрофт. 5. Художник Бэзил Холлуорд — один из главных героев романа Оскара Уайлда «Портрет Дориана Грея». 6. Шарль Бодлер, «Падаль», одно из самых, наверное, известных и знаковых стихотворений французского декаданса. 7. Артюр Рэмбо, стихотворение «Пьяный корабль». Целиком эта строчка звучит так: «Слишком долго я плакал! Как юность горька мне». Собственно, всё стихотворение — символический рассказ о тяжкой жизни потерянного «пьяного» корабля, возможно, того самого «Летучего голландца».

Глава одиннадцатая

В кабинете Майкрофта было холодно и едва уловимо пахло чем-то горьковато-едким. Не сразу Гермиона поняла, что это запах маггловской сигареты.

После антипохмельного координация была нарушена и, оказавшись посреди кабинета, Гермиона пошатнулась и едва не упала, но всё-таки удержалась на ногах. Майкрофт сделал странный жест, будто бы собирался протянуть ей руку и помочь, но потом передумал.

Гермиона провела ладонью по наспех трансфигурированной юбке и спросила:

— Что случилось?

Майкрофт — в безупречном костюме, но сам какой-то серый и помятый — ответил:

— Учитывая ваш интерес к Ирэн Адлер, я думаю, вы захотите узнать, что сегодня ночью мы обнаружили её.

Гермиона непонимающе качнула головой, и Майкрофт пояснил:

— Её тело.

— О, — только и смогла выдавить Гермиона, пытаясь утихомирить разбушевавшиеся мысли. Действительно ли Габи мертва? Или тело — искусная трансфигурация, призванная обмануть тех, кто за ней следил?

— Я хотел бы, чтобы вы осмотрели тело и сообщили, не является ли оно… — Майкрофт сделал паузу, — подделкой.

Гермиона хотела было уточнить: «В Рождество?», — но передумала. Она отлично представляла себе, как проводит праздничную ночь семья Поттеров и Уизли, что делают другие её друзья, родители, коллеги. Что там — даже Шерлок Холмс наверняка, изобразив на лице постную мину, провёл несколько часов в компании своего друга-маггла и приятелей. Но вот вообразить себе Майкрофта в одной комнате с ёлкой и подарками не получалось.

Если бы он вырвал её с весёлого празднества, она рассердилась бы. Но приходилось признать, что его сообщение было прислано как нельзя более кстати. И значительно лучше было заняться делом, чем сидеть в слезах у камина и глушить огневиски. Поэтому Гермиона ответила:

— Хорошо.

Одна бровь Майкрофта чуть приподнялась, но потом снова опустилась, углы губ дрогнули, но без улыбки — он просто закончил свои наблюдения и прочитал по красному воспалённому лицу, по запаху и по ещё сотне неразличимых обычным глазом деталей все подробности её специфического досуга.

— Где она? — спросила Гермиона.

— В госпитале Святого Варфоломея. Так… было нужно.

Гермиона нахмурилась — где-то на периферии сознания мелькнула и тут же пропала какая-то мысль. Какая-то идея или догадка — но о чём? Оставив бесплодные попытки, Гермиона сказала:

— Я перенесу нас. Дайте руку.

Майкрофт явно колебался — это было видно по тому, как медленно и неохотно он перекладывал зонт из правой руки в левую и как неторопливо делает шаг вперёд. Ему не хотелось перемещаться в пространстве с помощью магии. Но Гермиона не желала трястись в машине — не сегодня и не сейчас, поэтому у него не осталось выхода.

Ладонь Майкрофта была ледяной — как и обычно. Это было неприятное прикосновение, неживое и действительно нечеловеческое. Однажды Гермиона жала руку русалоиду — у него были похожие ладони, только с перепонками и склизкие.

Отбросив эту ассоциацию, Гермиона достала палочку и крутанулась на месте, утягивая Майкрофта за собой в воронку аппарации.

В госпитале св. Варфоломея Гермиона не бывала, но этот район — недалеко от собора святого Павла — знала хорошо. Позади главного здания больницы был небольшой закуток с мемориалом шотландскому воину, не перекрывающийся камерами видеонаблюдения — туда она и переместилась.

Майкрофт качнулся и опёрся на стену, с трудом выравнивая дыхание. Гермиона спрятала палочку и уточнила:

— Вы в порядке?

— Весьма… эффективный способ, — сообщил Майкрофт ровно, отпустил стену, выпрямился и поправил галстук, и без того завязанный идеально.

В отделении морга было тихо и пусто, только очень холодно. Гермиона повела плечами и пожалела, что заранее не наколдовала себе пальто — творить волшебство в охраняемом государственном учреждении было бы глупо. Майкрофт тоже был без пальто, но ему, похоже, холодно не было, и шагал он весьма бодро — что с биологической точки зрения достаточно странно: рептилии от холода становятся вялыми.

«Завязывай со спиртным», — подумала Гермиона. Мысли и правда были совершенно сумасшедшие. И явно неподходящие для того места, где она сейчас находилась.

По длинному пустому коридору, освещаемому только узкими тусклыми лампами под потолком, они шли несколько минут: Гермиона — почти бесшумно, Майкрофт — чеканя каждый шаг крепкими каблуками ботинок.

— Это здесь, — Майкрофт открыл перед Гермионой дверь с непрозрачными стеклянными вставками, и яркий белый свет тут же ослепил и сбил с толку. Комната была небольшой и тоже холодной — явно не основное помещение морга. На столе, укрытое белой простынёй, лежало тело. В углу за компьютером сидела девушка в линялом свитере, поверх которого был накинут белый медицинский халат, и с небрежным хвостом, но очень ярким макияжем. Она подскочила сразу же, нервно оглянулась и, как показалось Гермионе, из-за чего-то расстроилась, но проговорила бодро:

— Здравствуйте, мистер Холмс, мисс..?

— Грейнджер, — произнес Майкрофт прежде, чем Гермиона успела представиться. — Мисс Хупер, будьте любезны, покажите нам ещё раз труп.

— Но ведь… — начала было она, но не договорила и торопливо убрала с тела простыню.

Лицо было сильно изуродовано — нос сломан, кожа испещрена сухими и чистыми, кажется, уже посмертными ссадинами, зато багровые синяки появились еще при жизни. Гермиона, не доставая палочки, изучила труп — особенно волосы — и отошла в сторону, показывая, что увидела всё, что было нужно.

Мисс Хупер прикрыла тело и снова вернулась к компьютеру.

За дверями кабинета Майкрофт спросил:

— Вы обнаружили следы магии?

Гермиона их, конечно, обнаружила. У Габи получился весьма достоверный двойник, детально проработанный и очень натурально-мёртвый. Судя по всему, она позаботилась даже о химических процессах и молекулярном составе крови. Но всё-таки эта кукла создавалась для магглов, а не для волшебников — иначе Габриэль поменяла бы структуру волос на более подходящую для вейлы. У этого тела волосы были обычные, человеческие.

Майкрофт, очевидно, хотел знать наверняка, не появится ли на его горизонте Ирэн Адлер в дальнейшем. Но Гермиона не затем искала порт-ключ, чтобы тут же выдать Габи маггловским спецслужбам. Она ответила:

— Никаких. Обычное тело.

Если бы они сейчас стояли друг напротив друга, то Майкрофт, со своим взглядом, подобным рентгеновским лучам, наверняка сумел бы различить ложь. Но они шли обратно по коридору, голос Гермионы звучал ровно и твёрдо. Поэтому старший Холмс кивнул своим мыслям — и только.

Гермиона перенесла их обоих обратно в кабинет и уже собралась было возвращаться к себе, как услышала:

— Прошу простить, что оторвал от праздника.

Ни капли иронии, ни единой насмешливой интонации — но Гермиона понимала, что это был намек на её попытку напиться в одиночестве, почти издёвка.

Она встретилась с Майкрофтом взглядом и сказала:

— Веселого Рождества, Майкрофт.

Задела.

Разумеется, он не подал виду, но Гермиона его задела — это было видно по чуть расширившимся зрачкам и ощущалось по тому, как словно бы на градус похолодало в кабинете.

Какое-то глупое, детское чувство требовало добавить что-то ещё, что-нибудь про семейный праздник — но это было бы низко и недостойно. Несмотря ни на что, Майкрофт был её партнером — не врагом. Возможно, именно поэтому Гермиона спросила совсем другим тоном:

— Что сделала Ирэн Адлер?

Ей показалось, что Майкрофт не хочет отвечать, но это ощущение было недолгим. Он произнёс:

— В её личном деле много… занятного. В том числе шантаж, вымогательство и сотрудничество с террористическими организациями.

— Террористическими организациями? — чуть севшим голосом уточнила Гермиона. — Вы уверены?

— Она была замешана в нескольких крупных политических скандалах, в том числе с первыми лицами государства. И, по неподтверждённым данным, имела связи как минимум с тремя террористическими исламистскими группировками, которым поставляла информацию за деньги, — сказал Майкрофт тоном ведущего «ВВС-News», сообщавшего погоду на завтра. — Она имела отношение к вашему миру?

Гермиона чувствовала, что у неё медленнее стало биться сердце. С одной стороны, она достаточно знала Габи, чтобы быть уверенной — она никогда непричинит никому вреда намеренно, просто из удовольствия или для наживы. С другой стороны, Майкрофт был информирован весьма хорошо.

Нужно было решить, что ответить. Один раз она уже сегодня солгала — потому что должна была, потому что нельзя делать дело наполовину. Но множить ложь смысла не имело.

— Да, — ответила она, — имела. Она была на четверть вейлой — это существа, обладающие очень сильной сексуальной притягательностью. Немногие мужчины могут противостоять магии вейл.

Майкрофт поджал губы и обронил:

— В таком случае, она выбрала правильную профессию.

— В каком смысле?

— Секс был её профессией. И она была, очевидно, достаточно успешна, — на какое-то мгновение Гермионе стало интересно (дикий, странный интерес), встречался ли Майкрофт когда-нибудь с Габи, и если такая встреча имела место быть — то чем она закончилась. Гермиона хмыкнула про себя: скорее всего, ничем.

— Не думаю, что кто-то из человеческих женщин мог создать ей конкуренцию на этом поприще, — зачем-то заметила она и хотела было, свернув этот бесполезный разговор, всё-таки аппарировать домой, но Майкрофт произнёс задумчиво:

— Вы ведь не виски пьёте, верно?

Конечно, он почувствовал запах спиртного — как только Гермиона оказалась в его кабинете.

— Огневиски. Не знаю, почему… — она собиралась добавить «почему так называется», но Майкрофт вдруг сделал приглашающий жест, указав на стул для посетителей.

Гермиона вытащила палочку и, не понимая, зачем это делает, превратила его в кресло. Потом, подумав, сделала то же самое с рабочим креслом Майкрофта. Он никак не прокомментировал подобное обращение с мебелью и, когда оба кресла, взлетев в воздух, опустились перед камином, молча достал из одной из выдвижных панелей книжного шкафа тёмную бутылку и два стакана.

Гермиона села в кресло, магией разожгла в камине огонь и приняла предложенный стакан. Это, конечно, был не огневиски.

Майкрофт расположился в соседнем кресле и отсалютовал ей своим стаканом. Сложно было сказать, за что именно они пили — не то поминали якобы умершую Габи-Ирэн, не то отмечали Рождество.

Спустя, наверное, полчаса Майкрофт заметил:

— Любопытный… огонь.

— Одно из первых заклинаний, которое я выучила, — пробормотала Гермиона, — горит сам по себе, не боится воды и ветра, греет, но не обжигает.

Майкрофт наклонил голову, чуть щурясь на пламя.

Гермиона почти не пила — не хотелось даже думать о том, как её организм отреагирует на спиртное после антипохмельного. Но сидеть в кресле у огня и молчать было, пожалуй, неплохо — во всяком случае, при Майкрофте нельзя было расплакаться, да и упиваться жалостью к себе, читая то про себя, то вслух французскую поэзию, не вышло бы.

— Вы всегда празднуете Рождество в одиночестве? — уточнил он, но мягко и почти приветливо.

— Последние годы, — почему-то ответила Гермиона. — А вы?

— Я не сторонник… семейных праздников, которые так любит мама.

Гермиона едва не засмеялась на этой фразе. То есть, конечно, она знала, что у Майкрофта и Шерлока Холмсов были родители, более того, даже вскользь знакомилась с их биографиями. Но одно дело — заполненные графы «отец» и «мать» в документах, а другое — очень живое «мама», да ещё и с уточнением, что она любит семейные праздники.

К счастью, Гермиона удержала улыбку и сказала, не столько желая сказать, сколько из необходимости ответить на откровенность откровенностью:

— Я, похоже, учусь предсказывать будущее, — Майкрофт достоверно изобразил на лице интерес, и Гермиона пояснила: — утром я солгала подруге, сказав, что в рождественскую ночь буду с мужчиной-магглом. Правда, в моей версии его звали Алан Тьюринг.

Может, Гермионе показалось, но Майкрофт улыбнулся почти нормально, не надел маску, а действительно отреагировал как живой человек.

— Неожиданный выбор, — сказал он.

Гермиона тоже улыбнулась, соглашаясь, что выбор, в сущности, и правда странный.

— Очевидно, с развитием информационных технологий ваша подруга не знакома.

— Очевидно. Равно как и деталями биографии мистера Тьюринга, — Гермиона улыбнулась шире, — иначе не сочла бы его подходящей компанией для меня.

— Потому что он работал на британскую разведку или потому что был гомосексуалистом? — теперь не вызывало сомнений то, что Майкрофт действительно улыбался.

— Пожалуй, оба пункта.

— Оба, — повторил Майкрофт и замолчал.

Было что-то невыносимо-странное в том, чтобы сидеть со старшим Холмсом вот так — как с обычным человеком, с хорошим знакомым, и обсуждать какую-то ерунду. Впрочем, вероятно, ему нечасто выпадает такая возможность. Он никогда не производил впечатления общительного человека, а если верить коротким эпизодам из воспоминаний, то друзей у него не было и в детстве. У него, конечно, был брат — но Шерлок мало подходил на роль человека, с которым можно приятно поговорить или, тем более, помолчать.

Когда через несколько минут также тихо и всё тем же живым тоном Майкрофт спросил:

— Вы ведь солгали мне в морге, не так ли? — Гермиона не успела выставить щиты и принять этот удар. Ещё до того, как с её губ сорвался хоть какой-то ответ, голова машинально опустилась в кивке.

Из кресла Гермиона подскочила рывком. Майкрофт остался сидеть и смотреть в огонь. Хотелось обвинить его в чем-то, оскорбить. Но не было повода. Он мастерски сыграл человечность — она поверила. Она солгала — он узнал правду. Больше ничего. Ничего личного, просто политика, работа, от которой зависит слишком многое.

Стакан стукнулся о крышку письменного стола. У Гермионы дрожали руки — мелко и очень неприятно. Если бы Майкрофт сейчас что-нибудь сказал: спросил бы, где сейчас Габриэль, заметил бы, что она, Гермиона, слишком доверчива — грянула бы буря. Гермиона не сдержала бы раздиравшей душу злобы.

Но он просто молча смотрел в огонь и выглядел по-прежнему как человек, а не как рептилия. Гермиона тяжело выдохнула и, не говоря ни слова, аппарировала домой и тяжело опустилась на ковёр. Подняла глаза и невольно выхватила из рядов заголовков на книжных полках тот самый: «Могут ли машины мыслить?» — тонкая брошюрка, стоящая обложкой вперед.

Если бы Майкрофт проходил тест Тьюринга (1), он бы, наверное, его провалил. Наверняка провалил бы.

Примечания: 1. Тест Тьюринга — эксперимент, который призван определить, кто участвует в некой игре — человек или машина. Задача машины, соответственно, убедить задающего вопросы в том, что она человек.

Глава двенадцатая

В отличие от Рождества, новый год прошел спокойно и без лишних эмоций, а уже на следующий день вихрь дел захватил Гермиону целиком. Второго января в её камине появилась голова профессора Вагнера, а потом и он сам целиком. Оттараторив положенное поздравление, он яростно дёрнул себя за бороду и сообщил: — Мне нужно немедленно ещё раз осмотреть вашего Смита, немедленно. Целитель Ойстерман высказал замечательнейшее по своей нелепости предположение — я должен немедленно его опровергнуть! — и, не дожидаясь ответа Гермионы, переместился в Министерство. Гермиона последовала за ним.

Кроме дежурного и двоих авроров им никто не встретился — и вскоре Вагнер уже склонялся над спящим Смитом с крайне сосредоточенным выражением лица. В этот раз он не проникал в его сознание, зато изучал мозговую активность и замерял скорость прохождения нейронных импульсов. В какой-то момент Гермиона поняла, что он хочет выяснить, и начала ассистировать, аккуратно поддерживая и направляя магические потоки. Смит не шелохнулся, разве что несколько раз дёрнул правым веком.

Спустя полчаса Вагнер отстранился, промокнул лоб платочком и произнёс: — Целитель Ойстерман совершенно спятил, заявляю вам это совершенно авторитетно. — Что он предположил, профессор? — спросила Гермиона. — Всплеск, спонтанный всплеск, ненаправленное, стихийное волшебство.

Гермиона наморщила лоб. О таком варианте она даже не думала — была уверена, что у Джима есть сообщник-маг, который помог ему стереть Смиту память. Предположить, что Брук нашёл маггла со стёртой спонтанным всплеском магии памятью случайно — немыслимо. Но жизнь любит бессмыслицы и нелепицы. — Вы уверены, что он ошибся? Это объяснило бы состояние всех связей, — проговорила Гермиона, но тут же возразила сама себе: — впрочем, это должен был бы быть волшебник очень большой силы. — Именно, — кивнул Вагнер, — и совершенно не владеющий собой. Ребёнку это не под силу. Что ж, я ещё подумаю над вашим случаем. Очень, очень интересно, — он уже собрался было исчезнуть в каминной трубе, но в последний момент остановился и сказал: — читал вашу статью в «La Conscience», весьма достойно, моя дорогая, весьма.

От этой похвалы Гермиона невольно покраснела — признание старого профессора значило для неё много. — Хотя для полноценной научной работы не хватает статистики, — тут же добавил он, и Гермиона улыбнулась: кто бы сомневался, что Вагнер найдёт, к чему придраться. — Да, я ещё подумаю. Возможно, Целитель Ойстерман захочет взглянуть на вашего Смита. Но не раньше весны.

Гермиона не стала говорить, что к тому времени надеется закрыть вопрос Брука раз и навсегда, и просто поблагодарила Вагнера за помощь и содействие, после чего, не заходя домой, отправилась к Малфоям.

После простуды Нарцисса была ещё слаба, зато гормональный фон восстановился почти полностью, а вместе с этим у женщины улучшилось настроение и снизилась тревожность. Гермиона провела два часа, аккуратно распутывая клубок противоречий и страхов в её голове, но, к сожалению, не сумела найти главную точку — собственно, ту причину, которая привела к потере памяти.

От Малфоя толку было немного — он не сумел разыскать предполагаемого любовника своей матери, но предположил, что он был магглорождённым и жил в маггловском мире. Во всяком случае, около года назад миссис Малфой стала значительно чаще появляться в немагическом Лондоне, среди её вещей даже нашлось два чека за такси — но по ним никого найти не вышло.

На минуту Гермиона даже задумалась о том, чтобы привлечь Шерлока Холмса — но быстро признала идею бредовой и отказалась от неё. Он детектив, а не агентство по поиску пропавших людей. К тому же, даже живя в маггловском мире, волшебник остаётся волшебником — так что искать его нужно было по магическим каналам.

Джинни сделать ничего не смогла — за перемещением Нарциссы Малфой никто не следил, её камин не находился под наблюдением, порт-ключей она не заказывала.

Это, кажется, был тупик. Вернее, он был тупиком до середины января.

В этот день погода стала еще хуже, чем раньше, и Гермиона, завернувшись в плед, устроилась в кресле с книгами по женской психологии и гендерной менталистике. Рядом она сложила стопку листов с вопросами по делу Брука, которые сама же и составила накануне, но посматривала на них косо, словно они были ядовитыми, и браться за них не спешила.

В книгах не было ровным счётом ничего нового, и Гермиона пролистывала их лениво и без удовольствия. Про зависимость силы окклюментных щитов от менструального цикла и вовсе читать не стала — слишком хорошо помнила, как в первые месяцы учёбы оказалась втянута в научный проект по этой теме. Перелистнула к началу следующего раздела — и едва не подпрыгнула на месте. Потому что раздел назывался «Беременность, прерывание беременности и возможные последствия для магического и психического состояния женщины».

Картинка сложилась безупречно. У Нарциссы, очевидно, и правда был мужчина, они были близки — и она забеременела. Но что-то произошло, и она потеряла ребёнка, возможно, сделала аборт, и… и вспомнила, как потеряла ребёнка много лет назад. Поэтому ассоциация «ребёнок — Драко» не выстраивалась. Она забыла всю свою жизнь после того выкидыша — а Драко появился уже позднее.

Плохая погода уже не расстраивала — Гермиона бросилась к столу и начала составлять схему восстановления памяти. Теперь и гормональный дисбаланс объяснился, и все триггеры стали понятны — можно было догадаться уже давно!

До вечера Гермиона просидела за схемами и личной карточкой Нарциссы. По всему выходило, что за два-три месяца осторожной работы удастся полностью восстановить её память и вернуть дееспособность.

Отправив Малфою список необходимых зелий, Гермиона пришла к выводу, что полностью удовлетворена результатом дня и, взмахом палочки отправив книги по местам, снова вернулась в кресло, потянулась, зевнула — было уже за полночь.

Раздался тихий стук в стекло, и в приподнятую форточку (1) влетела некрупная серая сова. Бросила Гермионе на колени конверт и улетела обратно в ненастье.

Конверт был плотный, из дорогой бумаги, но запечатанный обычным способом, без магии. Ни имени отправителя, ни адреса не было. Проверив его на злые чары, зелья и яды, Гермиона осторожно вскрыла его. В нос ударил сильный аромат терпких тяжёлых духов.

На белом листе угловатым ровным почерком по-французски было написано длинное послание:

«Дорогая Эрмини, ещё раз благодарю за помощь. Мне неловко, но я вынуждена снова просить тебя об услуге. Если бы не твоя страсть спасать людей, я ни за что не попросила бы тебя об этом — но ты никогда не откажешься протянуть руку помощи тому, кто стоит на грани гибели. Извини за многословье, дорогая. К сожалению, благие намерения привели меня туда, куда обычно они и приводят, и я оказалась между двух огней, будто между Сциллой и Харибдой, как любили говорить у нас на кафедре. Я покидаю страну, теперь уже окончательно, и специально не пишу, куда направляюсь. Но в Британии остаётся человек, которому нужна твоя помощь. Я заигралась и втянула его в большие неприятности — по сути, поставила под удар маггловской преступной группировки. Он достаточно самостоятельный мальчик, но мне будет спокойнее, если я буду знать, что есть волшебник, который при случае защитит его. Его имя Шерлок Холмс, он живёт в Лондоне, по адресу Бейкер-стрит, 221б», — на этих словах Гермиона прервалась, с трудом веря в совпадение. Как из всех магглов Лондона Габи умудрилась наткнуться на Холмса? Как это возможно? И в какие именно неприятности она его втянула? Хотя, зная Шерлока, можно было предполагать что угодно, даже самое невероятное — он был мастером по поиску неприятностей на свою голову, наверное, даже превосходил в этом Гарри: на последнего проблемы сыпались сами, в то время как первый стремился с ними встретиться намеренно.

«Если ты не захочешь помогать ему из человеколюбия, ты сделаешь это из профессионального интереса — у него полный иммунитет к магии вейл, а это из твоей области. К сожалению, у него нет иммунитета к пулям и ядам, а люди, которым он перешёл дорогу, владеют и тем, и другим. Не упоминай меня ни в коем случае — мы расстались не лучшими друзьями. Верю, что ты не откажешь мне в этой — последней, обещаю! — просьбе. Береги себя. Целую, Г.».

Гермиона отложила письмо в сторону и тяжело выдохнула.

Майкрофт говорил, что Габи связалась с террористами — Гермиона не поверила ему. Но это письмо было доказательством его правоты. Она была преступницей. А Гермиона помогла ей сбежать. Порт-ключ позволит ей переместиться так далеко, что спецслужбы её не найдут. И, кто знает, чем она займётся дальше?

«А что ты могла сделать?», — вздохнула Гермиона мысленно. Собственно, ничего. Даже знай она заранее, что Габи натворила множество неблаговидных поступков, она помогла бы ей. Эмоциональный контекст — так это называется. Габи носила фамилию Делакур, была сестрой Флёр Уизли — и таким образом неразрывно была связана со всей семьей Уизли, а через них и с Роном. Гермиона не сумела бы отказать ей, бросить её в беде.

И, конечно, она не откажет в новой просьбе — узнает, во что ввязался Шерлок. Правда, она не сомневалась, что об этом позаботится Майкрофт.

В тёплом кресле Гермиона постепенно пригревалась, мысли текли всё медленнее и несвязнее (2), но вместо кролика с часами перед её внутренним взором появился Майкрофт Холмс. Оправил пиджак, перехватил другой рукой неизменный зонтик и примостился где-то посреди комнаты. Сквозь полуприкрытые веки Гермиона разглядывала его задумчиво и спокойно, как никогда не разглядывала живой прототип. Всё-таки на рептилию он был не похож. Но и харизмы красавчика-Шерлока у него не было. В отсутствие ледяной, пугающей ауры он был, пожалуй, заурядным. Среди англичан таких — шесть штук на дюжину. Обычные залысины — признак раннего облысения по мужскому типу. Обычные серо-голубые глаза — кстати, такие же, как у брата. Жёсткий подбородок, как у всех Холмсов. Небольшие праздные руки, никогда не знавшие физического труда и не поднимавшие ничего тяжелее зонта или портфеля. Ничем не выдающаяся фигура — ни излишней полноты, ни атлетической стройности. Разве что безупречная осанка — но у кого из выпускников Итона или Харроу, или еще десятка элитных школ её нет?

Двойник Майкрофта чуть прищурил глаза, подражая себе-реальному, и Гермионе опять стало неуютно — даже двойник видел её насквозь. На самом деле, это был интересный феномен. Два брата-маггла, один с непрошибаемой окклюментной защитой, а другой со способностью к спонтанным ментальным атакам, поверхностной легиллименции и, почти наверняка, эмпатии. Как знать, не было ли магов у них в роду? Или магических существ — только не вейл, чьи светлые волосы закрепляются в генофонде и передаются до десятого поколения включительно, а, например, русалоидов или вампиров? На полноценное обучение магии их сил не хватило, но интересные способности остались.

Двойник нахмурил брови, и Гермиона, зевнув, выбросила из головы бесполезные мысли. На самом деле, нужно было встать и принять душ, а после лечь в постель, но не хотелось. Майкрофт всё не исчезал, но, молчаливый и спокойный, он почти не раздражал. Сейчас было видно, что никакая он не машина — просто человек. Существо с психическими и физиологическими потребностями, способное получать удовольствие, испытывать эмоции, любить. От этой мысли дрёма едва не сбежала прочь: вообразить себе Майкрофта Холмса в роли любящего мужчины было не проще, чем представить на том же месте айсберг или остывающую далёкую звезду. А вот от подтянувшейся следом ассоциации «любовь — секс» Гермиона и правда проснулась окончательно — потому что её фантазия протестовала против применения термина «сексуальность» к старшему Холмсу. Это было противно природе.

Протерев глаза, Гермиона хмыкнула вслух — сон без предварительной очистки сознания был делом весёлым, но опасным для психики. Широко зевнув, она всё-таки вылезла из кресла и направилась в душ — но не дошла нескольких шагов.

Кажется, Майкрофт каким-то образом почувствовал её мысли — потому что цепочка нагрелась, а сообщение гласило: «Срочно. Клуб. Касается Дж. М.». И, конечно, подпись: «М.Х.».

Сон как рукой сняло. Мгновенно трансфигурировав домашнюю одежду в костюм, Гермиона аппарировала в кабинет Майкрофта, пытаясь унять бешено бьющееся сердце.

Брук снова сделал свой ход — а цель его игры до сих пор оставалась загадкой, леденящей душу и заставляющей кровь в жилах густеть.

Примечания: 1. У нас форточки открываются. В большинстве английских окон они поднимаются. Даже в новых стеклопакетах. 2. Отсылка к «Алисе в стране чудес» Л. Кэррола.

Глава тринадцатая

Первое, что Гермиона увидела, был небольшой аппарат — мобильный телефон. Он почему-то притягивал. Майкрофт сидел за столом, одна его рука лежала возле телефона, и он задумчиво постукивал указательным пальцем.

Гермиона с трудом отвела взгляд от телефона и спросила: — Что сделал Брук? — и только после этого поняла, что что-то не так. Майкрофт был не таким, как обычно. Чтобы понять, в чём дело, Гермионе потребовалось несколько секунд.

Холмс был без пиджака, только в рубашке и жилетке. Верхняя пуговичка на горле была расстегнута, манжеты — закатаны, а лоб блестел от пота. Гермиона ощутила странное смущение, которое на короткое мгновение отвлекло её от проблемы Брука, но быстро взяла себя в руки и добавила: — В чём дело?

Майкрофт снова стукнул пальцем по столу и медленно сказал: — Добрый вечер, Гермиона. Садитесь. Извините, что прервал ваш… сон. Но дело срочное.

Гермиона опустилась на стул. — Знакомая вам мисс Адлер решила снова вернуться на политическую арену Британии. К сожалению, она выбрала для этого неподходящее время и неподходящих союзников, — ещё один удар пальцем — как нажатие невидимой клавиши на фортепиано. — Она собиралась покинуть Британию, — прошептала Гермиона почему-то глухим голосом.

Майкрофт растянул губы в оскале: — Очевидно, она так и сделала. Но этим утром вернулась. Чтобы забрать это, — интуиция не подвела — Майкрофт действительно указал на телефон. — Любопытный предмет. Очень простой… не считая четырёх модулей со взрывчаткой, разумеется — но это предсказуемо. Непредсказуемо то… — от улыбки вдруг не осталось и следа, а растрёпанный, вольный вид Майкрофта вдруг показался Гермионе очень страшным — так потемнели его глаза от едва сдерживаемого гнева, — что его взлом стоил нескольких миллиардов долларов и едва не поставил под угрозу дипломатические отношения с американцами, — последнее слово Холмс выплюнул. Кажется, он хотел ударить ладонью по столу — но не стал.

Мягко положил телефон обратно, сам поднялся, застегнул манжеты и поправил воротничок. — Ваша мисс Адлер с вашей же, Гермиона, помощью передала очень ценную информацию Джиму Мориарти и сорвала операцию, которую я готовил два года.

«Дыши, Грейнджер!», — подумала Гермиона. Окклюментный блок прогибался, но не от прямого воздействия, а от физически ощущаемой злобы Майкрофта. Нужно было противостоять ему — но не переходить черту, как в прошлый раз. И нужно было узнать, что сделал Брук — думать о том, что Габи провела её как ребёнка, сыграв на глупой гриффиндорской вере в добро, сейчас не хотелось, да и было нельзя. Позднее она сможет предаваться самоистязаниям и ругать себя — но пока дело было важнее.

Вдох-выдох, она тоже встала, намеренно подходя к своему неприятному партнеру ближе, чем допускал этикет, нарушая границы его личного пространства.

Если он поймёт, что способен напугать её и подавить силой своей воли — он её уничтожит.

Вдох-выдох.

Глаза у Майкрофта, обычно льдисто-голубые, сейчас казались чёрными из-за расширившихся в полутьме зрачков. Он был выше Гермионы на полторы головы.

Она преодолела искушение шире развернуть плечи и вскинуть голову — нельзя было показать неуверенности и слабости. — Видите ли, Майкрофт, — проговорила она спокойно, — волшебное сообщество слишком невелико, чтобы мы имели возможность легко… жертвовать людьми, — она специально сделала паузу в середине предложения, как это делал обычно Майкрофт. — Я вас понимаю, — отозвался он очень холодно. — Расстановка приоритетов.

Не нужно было быть легиллиментом, чтобы прочесть невысказанное: «Тогда я вовсе не обязан делиться с вами информацией». И это было плохо. — Вопрос информированности, — мягко сказала Гермиона.

Он тоже прочитал непроизнесённое: «Если бы вы с самого начала рассказали, что Габи-Ирэн натворила, я бы сразу дала вам информацию, ваша скрытность привела к тому, что я защищала её и помогла ей скрыться».

Глаза немного посветлели — стал заметен тонкий голубой ободок. Давление тоже ослабло, но не исчезло. — Вопрос доверия, — заметил Майкрофт.

— Обоюдного, — согласилась Гермиона и первой протянула руку. Им нельзя враждовать, если они хотят взять Брука.

Рукопожатие в этот раз не было ледяным — у Майкрофта оказалась тёплая ладонь. Как будто он нагрел её перед камином. Или — догадка была безумной, но, похоже, верной, — ледяную кровь Холмса сегодня согревал алкоголь.

Майкрофт задержал руку Гермионы в своей дольше, чем следовало — и во время рукопожатия смотрел ей в глаза очень пристально, выискивая мельчайшие отголоски мыслей, препарируя каждый с педантичностью молодого лаборанта. Но проникнуть в её сознание не пытался. Чем бы ни была его легиллименция, она, очевидно, не поддавалась контролю — что-то вроде стихийного волшебства, только у маггла, — и, как любое стихийное волшебство, требовала очень сильной эмоциональной подпитки.

Когда рукопожатие распалось, Гермионе вдруг стало холодно. Она чуть сжала зубы и уточнила деловым тоном: — Какова судьба Ирэн Адлер? — Полагаю, о ней не стоит беспокоиться, — Майкрофт отвернулся, подошел к камину и щипцами поворошил угли. — Она не представляет для нас интереса, однако, вероятно, её скоро потянет на восток.

Гермиона опустила голову. Глупая Габи, бездумная вейла — мало ей было американского гетто. Террористы, пусть и магглы, будут, пожалуй, опасней МАКУСА. Она говорила, что волшебство плохо её слушается. Без него она обречена. — Однако есть предположение, что некое частное лицо будет заинтересовано в её благополучии, — продолжил Майкрофт.

Гермиона нахмурилась — это был намек, уловить который она не сумела. Частное лицо — Брук? Едва ли. Волшебников Майкрофт не знает, остаются магглы — но их слишком много. Стоило сузить круг. «Частное лицо» — кого так назвал бы Майкрофт на своем эзоповом языке? «Очень старым другом» он именовал королеву Елизавету, например. «Частное лицо» — кто-то, о ком может догадаться Гермиона.

Загадка оказалось простой. Вспомнилось письмо Габи с просьбой присмотреть за магглом с Бейкер-стрит. Шерлок Холмс — вот кто заинтересован в благополучии сумасшедшей вейлы. — Очевидно, частному лицу потребуется страховка, — как бы невзначай намекнула Гермиона. — Единственное, что может вызвать у него затруднение, это транспортные расходы, — Майкрофт улыбнулся одними губами. — Но полагаю, что эта проблема может быть решена без привлечения дополнительных средств.

Что ж, с этим просто приходилось смириться: Габи Холмсы вытащат, но Гермиона останется в долгу, пусть и в очень небольшом. Ей поучаствовать в спасении не дадут — потому что Майкрофт не станет отдавать такую карту ей в руки. — Надеюсь, у частного лица не возникнет проблем, — кивнула Гермиона, а потом безо всякого перехода быстро спросила: — что с Бруком?

Майкрофт помрачнел: — Мы можем вычислить его местоположение и ликвидировать.

Сердце Гермионы пропустило удар. — Что вам мешает… — Телефон, — прервал её Майкрофт. — Информация в телефоне. — Я не понимаю…

Холмс коснулся пальцем подбородка и сказал так тихо, что Гермиона едва разобрала его слова: — Есть информация, что Брук создал компьютерный код — идеальную отмычку к любой системе безопасности. — Мерлин… — пробормотала Гермиона, — это возможно? Блеф… — Блеф или нет — мы не можем рисковать. Если ключ существует…

Майкрофт не договорил, Гермиона поняла: он хотел этот ключ себе. Если у британского правительства появится идеальный ключ, способный взломать любую систему, вопрос мирового господства решится в течение нескольких дней. Даже не интересуясь политикой, тем более маггловской, можно было сказать, что такой инструмент поставит на колени не только восточную Европу во главе с Россией, но и союзников из НАТО.

Одна короткая демонстрация того, что Британия способна подключиться к любому оборонному комплексу любой страны — и переделы сфер влияния закончатся навсегда. Блеф или нет — Майкрофт сделает всё, чтобы вытрясти из Брука этот код.

Гермионе показалось, что у неё закончилось дыхание. Она снова барахталась в политическом океане, и течения сносили её прочь от берега. Она хотела поймать Брука, чтобы расквитаться с ним за Рона и — в конечном счёте — чтобы обезопасить от него других.

До сих пор Майкрофт поддерживал эту цель. Но теперь… — И что вы будете делать, Майкрофт?

Он молчал очень долго, прежде чем ответить: — Мы изолируем его. Для общей безопасности. После этого с ним поработают наши специалисты.

Майкрофт снова встретился с Гермионой взглядом, и она, едва понимая, что говорит, произнесла: — После чего попросите меня вскрыть его память и извлечь оттуда код?

Он чуть усмехнулся: — Вы всегда были прямолинейны. — Да, — согласилась Гермиона, — поэтому мне и не место в политике. — И именно поэтому… — Майкрофт сделал паузу, — я поделился с вами информацией о коде. А также потому что надеюсь на ваше… благоразумие. — Волшебников это не заинтересует, — покачала Гермиона головой. — Техника ломается от воздействия магии, так что код будет для нас бесполезен. К тому же, мы не вмешиваемся…

Она не договорила, неожиданно подумав, что Кингсли, пожалуй, не отказался бы от такой отмычки. С её помощью он сумел бы органично вписать волшебников в маггловский мир, уничтожив Статут о Секретности. — Держите меня в курсе дела, — проговорила Гермиона и, едва сумев выдавить вежливое прощание, вернулась домой.

Кингсли, заполучив код Брука, уничтожит Статут. Майкрофт с его помощью уничтожит терроризм и все угрозы Британии. Британское правительство уничтожит финансовое давление остальных стран ЕС, страны НАТО — военную мощь России… Эту цепочку можно продолжать бесконечно.

Гермиона прижалась лбом к стеклу, почти не видя того, что происходит за окном, только краем сознания замечая косые росчерки мелкого дождя. Код Брука приведёт к уничтожению мира.

Но сам Майкрофт его не достанет — едва ли Джим решит поделиться своим оружием. Майкрофту будет нужна её, Гермионы, помощь.

И когда придёт время, она просто сотрёт Бруку память — так, чтобы ни один легиллимент мира не сумел её восстановить.

Глава четырнадцатая

Нарцисса Малфой озиралась вокруг, пытаясь осознать, где она находится и что происходит. Гермиона осторожно покинула её сознание, позволяя женщине полностью обрести контроль над своим телом и умом. — Где мой сын? — спросила Нарцисса хрипло, неуверенно коснулась тонкими пальцами почти прозрачной кожи на горле, кашлянула. — Сейчас подойдёт, — ответила Гермиона. — Он ждёт за дверью.

Нарцисса откинулась на подушки и прикрыла глаза. Гермиона осторожно вытерла со лба выступившие капельки пота: она сделала почти невозможное, вернув Нарциссе большую часть воспоминаний в очень короткий срок.

Помогло принятое решение: не восстанавливать события беременности и выкидыша. Это были очень травмирующие воспоминания, которые Нарцисса отторгала не только на ментальном, но и даже на физическом уровне. Возможно, в последствии, полностью оправившись от пережитого, Нарцисса вспомнит о потерянном ребёнке сама, но Гермиона заранее порекомендовала Драко делать всё, чтобы этого не произошло: миссис Малфой была уже не так молода, её психика давно утратила гибкость и пластичность, присущие юности. Боль утраты будет червём подтачивать её силы и рано или поздно уничтожит. Забвение в этом случае было предпочтительней. — Как вы себя чувствуете?

Нарцисса открыла глаза, несколько раз моргнула, прислушиваясь к себе, и произнесла: — Неплохо, только слабость. Но я не помню, как вы здесь оказались, Гермиона. — Вы потеряли память, — мягко сказала Гермиона. — Ваш сын вызвал меня, и после нескольких месяцев лечения мне удалось вас исцелить. Позвольте… — она палочкой коснулась запястья Нарциссы, проверила основные показатели и удовлетворенно наклонила голову. Все было хорошо. Теперь оставалось только ждать — время и восстанавливающие зелья, а также прогулки на свежем воздухе и отсутствие стрессов сделают своё дело. — К сожалению, я ничего не могу об этом вспомнить, — сказала Нарцисса после паузы, — и мне тяжело долго говорить. Но когда я полностью оправлюсь, позвольте мне навестить вас, Гермиона, или же примите приглашение поужинать у нас.

Гермиона вздохнула.

Она не хотела иметь с Малфоями никаких дел. Но Нарцисса была её пациенткой и старой знакомой — резко отвергнуть это предложение было бы, во-первых, неправильно, а во-вторых, невежливо. — Я навещу вас ещё как минимум дважды в течение ближайших двух недель, а после этого мы обсудим ужин и выберем подходящее время, Нарцисса. Простите, сейчас вам необходим сон. Когда вы проснётесь, сможете немного поговорить с сыном.

Нарцисса послушно выпила предложенное зелье сна без сновидений и мгновенно заснула, а Гермиона вышла из её спальни. Малфой её, конечно же, ждал. — Она в порядке, — не дожидаясь его вопроса, сказала Гермиона. — Пока спит. Через пять-шесть часов разбудите её и проследите, чтобы она поела. И прошу вас не закрывать для меня камин — мне понадобится ещё около двух недель наблюдать её. — Гермио… мисс Грейнджер, позвольте поблагодарить вас. Я… — Мистер Малфой, — оборвала она его, — выскажете благодарность позже, когда поговорите с матерью. А сейчас прошу меня извинить, — произнесла Гермиона и собиралась аппарировать домой, но внезапно Малфой схватил её за руку и сжал ладонь.

Это было неприятное прикосновение. Скользкое. И оно не было рукопожатием. — Мисс Грейнджер! — Малфой сверкнул глазами. — Гермиона, я понимаю, что мой поступок с зельем был омерзителен. Но я был молод и глуп.

Какое прекрасное, в сущности, оправдание. Сколько ему тогда было? Двадцать пять? До этого он принял метку Волдеморта — потому что был молод и глуп. И вёл себя как последняя дрянь в школе — потому что был ребёнком и не понимал, что делает. — Малфой, — Гермиона тряхнула рукой, освобождаясь от его хватки: он не был её пациенткой и щадить его чувства она была не обязана, — ты мне должен быть благодарен за то, что я взялась за Нарциссу. Сильно благодарен. И в качестве благодарности ты мог бы немного уважать моё нежелание иметь с тобой никаких отношений, исключая сугубо-деловые.

Малфой чуть опустил голову, узкий подбородок уткнулся в грудь. — Я благодарен. Но всё, о чём я прошу, это один шанс. Я наводил справки — ты одинока. У тебя никого нет. Что тебе мешает провести со мной один вечер?

«Ты одинока», — больно резануло по сердцу, отдалось кислым во рту. Она не была бы сейчас одинока, если бы подонок по имени Джеймс Брук не убил Рона. Ему не могло быть замены. И его никак не мог заменить скользкий тип Драко Малфой. — Мистер Малфой, — холодно проговорила Гермиона, чувствуя, что еще немного, и у неё получится неповторимый стылый взгляд Майкрофта Холмса, — моя личная жизнь не должна входить в сферу ваших интересов.

Хотелось ещё добавить что-то про пожелание идти к Мордреду, но подумалось, что Майкрофт на этом бы закончил, оставил бы всё остальное невысказанным — и уж конечно, не опустился бы до ругани. А в деле унижения оппонентов взглядом и словом Холмсу, пожалуй, не было равных — даже его младшему брату это давалось тяжелее. Вероятно, как раз потому что Шерлок редко мог остановиться вовремя.

Малфой ничего не сказал, только опустил голову ещё ниже, но ни на дюйм не сгибая выпрямленную спину. — Я ясно выразилась? — уточнила Гермиона.

— Абсолютно, мисс Грейнджер. Позвольте пожелать вам хорошего дня и ещё раз…

Гермиона аппарировала домой, не давая ему закончить предложения.

Дом не был пустым.

Посреди комнаты стоял, покачиваясь с носков на каблуки, Шерлок Холмс собственной персоной — взлохмаченный, в безупречно выглаженном пиджаке поверх несвежей рубашки. От него отчётливо пахло табачным дымом, хотя в одну из прошлых их встреч он говорил, что бросает курить.

Увидев Гермиону, он резко развернулся, поджал губы, оставляя при себе какие-то выводы относительно её сегодняшних дел и визитов, и протараторил на одном дыхании:

— Дело Мориарти более сложное, чем мне казалось с самого начала, он оказывает влияние не только на британский преступный мир, у него есть рычаги давления на крупнейшие террористические группировки, в том числе и на востоке, полагаю, его можно считать косвенно причастным как минимум к трём крупным терактам последних двух месяцев, и в этом случае мне необходимо знать… — он сделал паузу и добавил раздельно, по слову: — как он связан с твоим миром? — Он вышел с тобой на связь? — спросила Гермиона, игнорируя прозвучавшую тираду и вопрос в конце неё.

Детектив раздул ноздри и повторил: — Как он связан с твоим миром?

Гермиона пожала плечами и указала на кресло. Взмахом палочки призвала с кухни чайный прибор. Налила две чашки — себе с молоком, Шерлоку — чёрный, но с сахаром (забавное наблюдение она сделала однажды: оба брата питали тайную, тщательно скрываемую слабость к сладкому). Села сама, зажгла в камине огонь. И только когда Холмс был вынужден подчиниться и тоже сесть, ответила: — Он много знает о волшебниках и нашем мире. — Он попытался провести меня и напомнил о своём существовании, сильно испортив Майкрофту настроение на несколько дней, — тут же сказал Шерлок.

Гермиона кивнула — об этом она уже знала. Поэтому, вместо того, чтобы выяснять подробности истории с Габи, она уточнила: — Почему ты решил, что он связан с нами?

Шерлок уже спрашивал об этом — но тогда Гермиона не придала этому значения. Однако в этот раз Холмс потрудился выйти из своей берлоги, оставил любимого друга и по совместительству верного раба в одиночестве, взломал одному ему известным способом охранные чары — он не пошёл бы на это просто так. Слишком много усилий.

Вместо ответа Шерлок сложил руки перед собой и задумался, взгляд потерял осмысленность. По привычке Гермиона коснулась его поверхностных мыслей и даже сумела разглядеть мелькающие в воздухе с огромной скоростью списки и цифры, незнакомые лица, но больше ничего не увидела. Шерлок моргнул и произнёс, возвращаясь в реальность: — Это было предположение, не больше… — сказал он негромко, — одна фраза, произнесённая больным человеком перед самой смертью. «Есть имя, которое не называют». Это напомнило мне вашу историю… ту, — он неопределенно мотнул головой. — Это может быть совпадение — или же нет, — Шерлок порывисто вскочил с кресла, прошёлся по комнате и спросил: — что он знает и может ли использовать эти знания? Если у него есть хоть какая-то связь с вашим миром… о, — он вдруг улыбнулся сумасшедшей улыбкой и повторил: — О! Какие возможности. Всё интересней и интересней.

От Шерлока заболела голова. Гермиона выдохнула и сказала: — Он знает больше, чем ты. Однажды я помогла написать ему о волшебниках книгу. Он знает наши закрытые улицы, знаком с моими друзьями.

Шерлок быстро вернулся в кресло и наклонился к Гермионе, ничего не говоря, но, очевидно, весь обращаясь в слух. — У него не должно быть связей с нашим миром, но…

Рассказать или не рассказать? Гермиона не хотела говорить Шерлоку о том, что сделал Джим — но сейчас всё поменялось. Еще недавно основной задачей было, собственно, найти Брука, прячущегося с лёгкостью невидимки. Но Майкрофт уже знал, где его найти — оставалось только схватить. Но оставался код, идеальный ключ.

Как он действует? Можно ли его разгадать? И кем и чем уже управляет Джим Брук с его помощью? Гермиона не была детективом и не могла найти ответов на эти вопросы. А вот Шерлок Холмс — мог. И ему можно было ничего не говорить про ключ — он будет искать Мориарти и его людей просто так, потому что иначе ему скучно.

И Гермиона коротко рассказала, стараясь абстрагироваться от эмоций, всю историю своего знакомства с человеком, который решил взять себе звучный псевдоним «Мориарти».

По ходу рассказа лицо Шерлока становилось всё более довольным, а глаза разгорались всё ярче, он постукивал пальцем по колену, явно не упуская ни одного слова и ни разу не произнеся своего любимого «Скучно!».

Закончила Гермиона на появлении в Министерстве человека с книгой Брука и без памяти. О коде не произнесла ни слова. — Блестяще, — пробормотал Шерлок, когда она договорила. — Я напишу или зайду через пару дней — мне надо подумать, — и, не говоря более ни слова, он подхватил с письменного стола шерстяное пальто и направился к выходу.

Гермиона останавливать его не стала — машина гениального ума была запущена, оставалось только ждать результатов.

Глава пятнадцатая

Несколько дней было тихо.

От Шерлока не было никаких вестей — но Гермиона и не ждала быстрого результата. Майкрофт тоже не напоминал о себе, из чего можно было сделать вывод, что арест Брука пока не состоялся.

Гермиона начала бы нервничать, если бы не получила от одного из своих коллег из Брюсселя письмо с просьбой написать рецензию на работу по влиянию физических состояний на магические процессы. Дело было кропотливым и непростым — собственно, от менталистики в работе было немного, больше физиологии, — так что Гермиона ушла в него с головой.

Первые семьдесят страниц читать было не слишком интересно — но на третьей главе Гермиона вдруг почувствовала, что у неё затряслись пальцы. Это был «Краткий обзор состояний, усиливающих магическую мощь волшебника». Джон Смит лишился памяти весьма необычным способом — и профессор Вагнер считал, что причиной была очень мощная вспышка магии. Магия по сути своей была показателем практически стабильным: да, были сильные и слабые волшебники, и да, слабые, при упорных тренировках, могли стать немного сильнее, но резкие скачки силы были редкостью. Они случались у беременных женщин при стрессах, были постоянным признаком аутизма и… чаще всего наблюдались у необученных волшебников.

Не научившиеся владеть своими силами волшебники не могли себя контролировать, их магия походила на магму в жерле готового вот-вот проснуться вулкана. Детей старательно собирали в школы — именно поэтому. Но во время прихода к власти Волдеморта магглорождённые не получили приглашений в школу. На следующий год многих разыскали, но как знать — всех ли? Что, если Брук нашёл такого волшебника, рассказал ему о мире магии?

Гермиона отложила перо, чтобы не закапать свой лист пергамента чернилами.

Брук обладал невероятной наблюдательностью — иначе ни за что не отыскал бы магический мир и не вышел бы на Кингсли. Что ему стоило разыскать нужного ему мага?

Гермиона потянулась было к цепочке — послать Майкрофту сообщение — но так и не написала ни слова: случайно провела пальцем по шее и почувствовала, как её охватывает смущение. Вспомнился Майкрофт в их последнюю встречу — в рубашке с расстёгнутым воротником. И с обнажённой шеей, на которой отчетливо выделялся кадык.

«О, Мерлин», — пробормотала она вслух. Это было однозначно не то, о чём она собиралась думать. Майкрофт и сексуальность — это противоестественное сочетание. Существа вроде него (если только предположить, что в мире есть кто-то, подобный Майкрофту Холмсу) должны жить только разумом — никак не чувствами и не телом. Но это не мешало ему обожать сладкое — очень человеческая слабость. И если предположить, хотя бы на минутупредположить, что он человек… То можно было бы допустить, что и остальные человеческие потребности и желания ему не чужды. И он мог — наверняка мог — в какой-то момент избавляться от обличия рептилии, его глаза могли темнеть от страсти, губы могли не только кривиться в неприятной презрительной улыбке, но и приоткрываться от желания. И где-то могла существовать женщина, которую он когда-либо желал и которой обладал. Смотрел ли он на неё так же холодно, как на остальных? Или для неё был в его арсенале припрятан особый взгляд — глубокий, внимательный и тёплый?

Гермиона встряхнула головой и усилием воли собрала все эти безумные мысли и запрятала поглубже. Она решительно не станет размышлять о Майкрофте Холмсе в подобном ключе. Во-первых, потому что потом не сможет спокойно смотреть ему в глаза. Во-вторых, потому что, на самом деле, ровным счётом никакого интереса он у неё не вызывал и вызвать не мог. И в-третьих, потому что это был симптом давно известного недуга, от лекарства к которому Гермиона отказывалась вполне сознательно. И этому недугу потакать было нельзя.

Любой своей пациентке Гермиона авторитетно заявила бы, что отказ от секса вредит женскому здоровью, и не в последнюю очередь — психическому. И настоятельно посоветовала бы так или иначе привнести в жизнь эту важную составляющую.

Но сама собственных советов не слушала.

Ей никто не был нужен — она это знала. После Рона — никто.

Она отложила свою работу, закрыла чернильницу и направилась в душ — прохладная вода помогла привести мысли в порядок. Стало стыдно за то, о чем она думала: даже при том, что она не позволила своему воображению нарисовать сколько-нибудь нескромную картинку. Чтобы не идти на поводу у безумия, Гермиона нащупала цепочку и твёрдой рукой написала в воздухе: «Есть новая информация о Дж. Б. Назначьте встречу».

Послание было отправлено, цепочка вернулась на своё место и, к счастью, Гермиона не ощутила никакого трепета и спокойно вернулась к рецензии.

Когда спустя двадцать минут пришёл ответ, содержащий предложение встретиться немедленно, она уже полностью успокоилась — и даже нашла в работе существенную ошибку, которую автору стоило бы поправить до защиты.

В этот раз ничто ни в кабинете, ни в облике его хозяина не выбивалось из рамок привычного. Майкрофт — с любезной улыбкой на губах и с абсолютно мёртвым, стылым взглядом — предложил чаю и ровно две минуты уделил разговорам о погоде. И только после этого, перехватив поудобней рукоять зонта, как бы между делом спросил:

— Какого рода ваша информация, Гермиона?

Гермиона отставила чашку — она звякнула о блюдце почему-то неприятно — и произнесла: — Есть большая вероятность, что Брук имеет связь с волшебником или волшебницей, скорее всего… — она хотела было добавить «необученным», но осеклась. Майкрофту лучше не знать о том, что где-то в Британии можно найти людей с магическими способностями, пусть и достаточно неразвитыми, не подчиняющихся Министерству. — Скорее всего..? — переспросил Майкрофт. Не стоило и надеяться, что он пропустит оговорку. — Скорее всего, это человек из его ближайшего окружения, — поспешила сказать Гермиона наобум, и вдруг поняла, что это весьма неплохая идея. Брук не захотел бы лишиться такой поддержки. Так что расследование Шерлока и его попытки выявить связи Джима будут очень кстати.

Майкрофт подумал, кажется, о том же, потому что спросил: — И с этим связано ваше посещение Бейкер-стрит и общение с моим братом, я полагаю? — Именно, — была вынуждена согласиться Гермиона. — Вы следите за контактами Шерлока? — Разумеется, — таким тоном, будто Гермиона задала глупый вопрос, ответил Майкрофт и отпил ещё чаю. — Это вопрос национальной безопасности, во многом.

Он отвёл взгляд в сторону и на короткое мгновение перестал напоминать василиска. Если не видеть его глаз, подумалось Гермионе, то можно решить, что он просто успешный чиновник или бизнесмен, добродушный, образованный и умный (об этом говорит высокий лоб), с хорошим, пусть и несколько язвительным чувством юмора (видно по складкам у губ).

Очевидно, приступ безумия ещё не прошёл.

Гермиона начала поднимать дополнительный слой окклюментного блока — чтобы закрыть не только мысли, но и эмоции, но не успела совсем немного — Майкрофт как-то слишком быстро обернулся и взглянул Гермионе в глаза.

Однозначно, легиллиментного удара не было — она бы почувствовала. Не было даже прикосновения. Мерлин, он и не мог прочесть её мысли — он был магглом!

Но он прочитал.

Его зрачки мгновенно расширились, а потом сузились снова, едва заметно (настолько слабо, что, возможно, Гермионе это показалось) дрогнули крылья крупного носа и также почти неуловимо напряглись тонкие губы.

Блок поднялся и тихонько звякнул. Гермиона хотела коснуться своих щёк — казалось, что они пылают, но, конечно, не сделала этого. И не облизнула разом высохшие губы. И не сглотнула солоноватый ком. — Непросто быть вашим родственником, Майкрофт, я полагаю, — произнесла она ровно.

Майкрофт, конечно, и не думал терять нить беседы. Чуть повёл плечом, давая понять, что эта тема не подлежит обсуждению, а потом зачем-то сказал: — Его необходимо контролировать — для всеобщего спокойствия.

В сущности, Гермионе было не так уж важно, контролирует ли один из братьев Холмсов другого — но она заметила: — Не уверена, что мужчина в возрасте тридцати с лишним лет действительно нуждается в… — она прервалась, выбирая слово, — столь пристальном внимании старшего брата.

Майкрофт чуть улыбнулся одними губами: — Он не просто взрослый мужчина, он гений с существенными психическими отклонениями и тягой к саморазрушению. Правда… я не могу не признавать того, что после вашего вмешательства его страсть к наркотикам вошла в разумные границы. — В разумные? — переспросила Гермиона. — Умеренные, — кивнул Майкрофт. — Во всяком случае, теперь его вероятность дожить до сорока пяти лет возросла значительно и составляет, по моим подсчётам, более двадцати восьми процентов.

Сложно было сказать, почему от этой цифры и от этого тона Гермионе стало настолько не по себе — но нельзя было отрицать того, что по спине прошли мурашки. Недавний приступ безумия показался смешным и отвратительным. — Оптимистично, — сказала она вслух и поднялась из кресла.

Больше общаться не хотелось.

Вечер Гермиона решила, вопреки обыкновению, провести вне дома — в одном из переулков, выходящих на набережную, скрывался отличный волшебный паб. Он был заколдован так, чтобы из окон всегда был виден Британский пролив в лучах утреннего солнца — с мягкой ласковой водой и едва различимым в дымке Кале на другом берегу.

По вечернему времени в пабе было достаточно людно — на весь Дувр было всего два волшебных заведения, поэтому выбор у местных магов был невелик. Но Гермиону знали, поэтому хозяин — одноглазый волшебник по кличке Джо, — нашёл ей место и, не дожидаясь заказа, принёс пузатую кружку светлого эля и порцию рыбы с овощами.

За соседним столом переговаривались три кумушки — все только недавно отправили детей в Хогвартс в первый раз и теперь обсуждали, как им там живётся и предавались воспоминаниям. Из угла Гермионе помахало рукой семейство Барнсов — муж, жена и пятилетняя темноволосая малышка. Гермиона вежливо махнула в ответ, и на этом её общение со знакомыми закончилось.

Люди то приходили, то уходили. Одноглазая, как и хозяин, рыба под люстрой лениво помахивала плавниками и время от времени снимала с вытянутой башки треуголку и приветственно ею махала. Пламя свечей подрагивало, когда в очередной раз распахивалась дверь, и от этого на стенах начинали плясать тени.

Гермиона допила эль и закрыла глаза.

Она хотела, чтобы это всё закончилось. Под «этим» хотелось бы подразумевать проблему Брука и общение с Министерством и Майкрофтом, но в глубине души Гермиона знала — на них всё не кончится. Оно закончится позднее, вместе с жизнью.

Родители пришли бы в ужас, если бы узнали, что Гермиона допускает подобные размышления. Пусть они и не были строгими приверженцами церкви, они жили сами и растили Гермиону с верой в то, что жизнь — прекрасный дар. Но Гермиона от этого дара устала изрядно.

И, в отличие от многих других людей, она не боялась того, что будет там, в той стране, откуда нет возврата (1) — Гарри дважды встречал своих родителей, однажды — Сириуса, а значит, там что-то есть. Это главное.

Она провела ладонью по лицу, даже не пытаясь сделать над собой усилие и избавиться от этого потока мрачных и тяжёлых мыслей — пусть себе текут. Если верить календарю, приближается менструация — так что потеря сил и энергии естественны. Нужно просто переждать, пережить эти несколько дней — и всё снова будет хорошо, она снова будет собой.

«Кому ты врёшь, Грейнджер?». Она перестала быть собой уже давно. Все эти годы она жила по инерции, безо всякой цели. Её работа, дом, выбранный город, даже этот паб — это были атрибуты жизни фальшивой Гермионы Грейнджер, которая не могла показать всем, что на самом деле давно сдалась и отчаялась.

«Авада Кедавра». Милосердная смерть. Гермиона снова потёрла лицо, сдавила виски.

Гарри и Джинни будут в ужасе, разумеется. Джеймс Сириус, Альбус и Лили поплачут, но недолго — им пока слишком мало лет. Родители, наверное, узнают поздно — им будет больно, но это пройдёт. И это всё. Больше никого её смерть не встревожит. — Гермиона! — раздалось у нее над ухом. — Привет!

Она вздрогнула, подняла глаза — и встретилась взглядом с Тони Голдстейном. В списке людей, которых она не желала бы сейчас видеть, он опережал даже Майкрофта Холмса со своим неугомонным братом. — Привет, Тони, — ответила Гермиона, — что ты здесь делаешь? — Была работка недалеко — один олух упустил огненную саламандру. Мы замучились, пока стёрли память всем очевидцам. А ты… — он чуть наклонил круглую голову, — что ты здесь делаешь?

Говорить, что она живёт неподалеку, Гермиона не хотела — жаждущего знаний Голдстейна ей хватало и в Лондоне, — поэтому сказала: — Ужинаю. — Разрешишь присоединиться? — получив в качестве согласия вялый кивок, он бодро сделал заказ и широко улыбнулся.

Примечания: 1. Цитата из классического монолога Гамлета «Быть или не быть»: «…But that the dread of something after death, The undiscovere’d country, from whose bourn No traveller returns…».

Глава шестнадцатая

— … так что сам понимаешь — другого пути не могло быть. Отрицание — это естественная защитная реакция, свойственная как психике отдельного человека, так и обществам, — проговорила Гермиона. Тони почесал нос и возразил горячо: — Отрицание не подразумевает переход в пошлость и пародийность, во что в итоге всё и выливается. Я не говорю тебе о серьёзных произведениях, а говорю о массовости. Ты считаешь, что музыкальная группа «ВолдеПорт» — это защитная реакция? — Разумеется, — кивнула Гермиона отпивая эля, — попытка высмеять то, что пугает, убедить себя в том, что кошмар не повторится. Разве не то же самое мы делаем с пугающим нас боггартом? Обращаем страх в смех. — Это уже не смех, — Тони тоже приложился к кружке, — это мерзость. Если бы эти дети пережили хотя бы четверть того, что пережили мы… — Не желай им этого, — оборвала его Гермиона. Тони, кажется, смутился.

Разговор, как ни странно, не был неприятным. Вопреки обыкновению, Голдстейн не стал терзать Гермиону своими вопросами из области элементарной менталистики и базовой психиатрии, а вместо этого завел лёгкий разговор об общих знакомых, который постепенно перешел на играющую в пабе музыку, а с неё — на искусство в целом и современное искусство в частности. И спустя полтора часа Гермиона обнаружила себя допивающей третью кружку эля и увлечённо толкующей о концепции отрицания в постмодернистском обществе.

Нельзя сказать, что Тони был бесподобным и интеллектуальным собеседником — о том же постмодернизме Гермиона, пожалуй, предпочла бы спорить с Майкрофтом, наверняка знакомым с наиболее значимыми произведениями и почти наверняка имеющим по этому поводу весьма нестандартное мнение. Но, в отличие от Холмса, Голдстейн был приятен в общении и искренне получал от беседы удовольствие. И сама Гермиона, пожалуй, тоже.

Через некоторое время они вышли из паба и не сговариваясь направились к набережной. Было достаточно тепло и ясно и на удивление тихо — ни влюблённых парочек, ни родителей с детьми. Кале скрывался в тёмной дымке — от воды поднимался туман. Гермиона подошла к самому ограждению и остановилась, всматриваясь вдаль. Она однажды стояла точно так же на другом берегу — и думала о возвращении в Британию и о том, что найдёт здесь.

Тони остановился в стороне, и Гермионе стало от этого неуютно — хотелось остаться наедине с побережьем, удивительно чистым звёздным небом и собственными мыслями, а Голдстейн — пусть и приятный собеседник — был лишним и чужим. — Это был отличный вечер, да? — некстати заметил он. Гермиона рассеянно кивнула и повела плечами — вдруг подумалось, что Тони может воспринять её согласие неправильно, подумать, что она хочет провести с ним время снова. В сущности, почему бы и нет?

Джинни много раз говорила (а Гарри ничуть не реже думал), что Рон не хотел бы для Гермионы такого одиночества. И в её целибате нет ровным счётом никакого смысла и никакой пользы.

Она обернулась на Тони — круглоголового, с внимательными крупными глазами. В сущности, он ничем не хуже любого другого мужчины. Даже лучше в некотором плане — достаточно умён, во всяком случае.

Тони перехватил её взгляд и отчётливо покраснел — никакой окклюментный щит не помог. Гермиона хотела было что-то сказать, но не нашла слов и в задумчивости дотронулась до цепочки на шее.

Прохладный металл обжёг пальцы. — Приятный вечер, — произнесла она ровно. — Но завтра много работы. Счастливо, Тони.

Он успел пробормотать что-то вроде пожелания доброй ночи, но предложить встретиться снова уже не сумел — она аппарировала с набережной к себе домой.

А потом всё стало не важно.

Потому что на следующий день Гермиона впервые за долгие восемь лет встретилась с Джеймсом Бруком, ныне носившим имя Джим Мориарти.

Он изменился куда сильнее, чем Гермионе показалось по фотографии. Болезнь прогрессировала, и его глаза теперь были очевидно безумными — с тёмными мелькающими искрами в самой глубине. Остриженные и залитые гелем волосы, строгий костюм — это всё была мишура, не более. На стуле в очень просторной и абсолютно пустой железной камере сидел не человек, а монстр.

Гермиона вошла к нему в сопровождении троих охранников в тёмной форме и с одинаковыми каменными лицами, при ней была волшебная палочка, Джим же был безоружен и, к тому же, плотно связан полупрозрачным жгутом.

И всё-таки при виде него Гермиону охватила дрожь, животная дрожь, порождённая ужасом. Однажды Гермиона испытывала нечто подобное — когда вживую видела Волдеморта в страшный день битвы за Хогвартс. У Джима был такой же взгляд — скользящий, с пустотами, с кровавыми отблесками.

При виде Гермионы он широко улыбнулся, как доброй знакомой, и медленно, с ласковой интонацией произнёс: — Привет, Гермиона. Как мы давно не виделись.

Она задержала дыхание и попыталась удержать выступившие на глазах слёзы. Он просто психопат, больной человек, её пациент — не монстр! Его заболевание было серьёзным, возможно, неизлечимым, но оно не могло заставить её, опытного специалиста, бояться.

Джим пугал до мурашек по коже, до едва сдерживаемого визга, до рези в глазах. Она смотрела на него — и видела перед собой лицо парня, которого считала хорошим приятелем, почти другом, и который у неё на глазах застрелил её любимого. — Здравствуй, Джим, — ответила она с большим запозданием.

Он улыбнулся, показывая белые зубы, словно собирался сниматься в рекламе стоматологической клиники.

— Ты получила мой подарок? Прости, совсем забыл про парадную упаковку, — он тихо засмеялся.

Подарком был Джон Смит с книгой. — Не паясничай, Джим, — сказала Гермиона, доставая волшебную палочку из кармана мантии. — Так вышло, что я имею полное право взломать твой мозг и вывернуть его наизнанку.

Он знал о возможностях магии и должен был растеряться — хотя бы на мгновение. Но он был спокоен и даже как будто доволен.

Гермиона направила волшебную палочку ему в лицо и произнесла властно: — Легиллименс! — с ним не было нужды церемониться.

Заклинание сорвало те хлипкие естественные барьеры, которые были в его сознании, и Гермиона вошла внутрь безо всяких преград.

Если она оставалась в реальном мире, она рухнула бы, лишившись чувств — но здесь у неё не было тела, только ум и воля, но им был нанесён сокрушительный удар. За всю свою практику Гермиона никогда не видела такого сознания. Ни у одного психопата, ни у одного маньяка — ни у кого. Это был живой лес, лес двигающихся трупов и деревенеющих мертвецов. Воспоминания обращались в сучковатые стволы, но потом, подчиняясь какой-то извращённой логике, словно бы перетекали в уродливейших людей с несоразмерными руками и ногами, с серой кожей, похожей на кору. Не успевая ожить, они вновь обращались в деревья, издавая при этом крики боли. Это был седьмой круг (1), созданный кистью гениально-безумного художника.

Вдох-выдох.

Какую бы форму ни придал человек внутренней организации своего сознания, учили в Академии, это только внешний образ. Менталист должен проникнуть за него и получить доступ к сознанию напрямую.

Гермиона делала это тысячи раз.

Стараясь не смотреть на деревья и блокируя все эмоции, Гермиона устремилась вглубь сознания Джима, к ядру его личности.

Деревья орали и цеплялись за неё, пытались разорвать на части, но нужно было помнить, что это только иллюзия. Никакого леса нет — только два полушария мозга, функционирующие с перебоями.

Ядра не было.

Лес кружил, петлял, но не пускал к своему сердцу. Нужен был триггер. Гермиона попробовала наугад то, что должно было так или иначе интересовать Брука: «Смерть». Её потянуло к одному из деревьев, и оно раскрылось воспоминанием. Джим лежал обнажённым на кровати, на его лице читалось однозначное удовлетворение. Рядом как будто спал юноша с темными волосами — но изнутри пришло понимание, что он не спит, а мёртв. — Так ты намного сексуальней, — произнес Джим-из-воспоминания, проводя пальцами по волосам.

Гермиона вырвалась прочь и сразу же запустила новый триггер: «Мама». Сознание Джима не отозвалось. «Друг» — неясное лицо сквозь оптический прицел. «Магия» — и Гермиона едва сумела вырваться из воспоминания о смерти Рона.

Ядро нащупать не удавалось. Личность Джима словно бы множилась, нигде не воплощаясь целиком.

Силы Гермионы начали слабеть, и она попробовала напоследок: «Ключ». Одно из деревьев изогнулось и извергло из себя невнятную картинку, больше похожую не на воспоминание, а на работу воображения: Джим в кресле, сидит нога на ногу, держит в руках яблоко, на столике стоит прозрачный чайник. Рядом в комнате кто-то есть.

Больше ничего.

Гермиона вышла из его сознания и только силой воли устояла на ногах.

Джим не выглядел истощенным. Он казался ещё более довольным. И хотя он был под арестом, а на стороне Гермионы были все силы магглов и волшебников, это он был тем, кто спокойно и с достоинством сказал: — До скорой встречи, Гермиона. Передавай привет мистеру Снеговику.

Гермиона вышла из камеры, стуча зубами. Охрана ничего не говорила и также молча проводила её к кабинету Майкрофта.

В нём было тепло.

Жарко горел огонь в камине, на столике возле него стоял хрустальный графин с янтарной в свете пламени жидкостью и два стакана. Майкрофт сидел за рабочим столом и что-то писал. — Впечатляет, не так ли? — спросил он, не поднимая головы от бумаг.

Гермиона, проигнорировав все правила приличия и нормы вежливости, молча прошла к камину, рухнула в кресло и налила себе виски. Сделала два глотка, отставила стакан и только после этого сказала: — Впечатляет.

Майкрофт встал из-за стола, тоже подошёл к камину и, за неимением второго кресла опустился на стул. Налил себе выпить — на два пальца, не больше, — но к стакану не притронулся. — Очевидно, допрос не принес результатов.

Гермиона закрыла глаза.

Она бы дорого дала сейчас за то, чтобы на месте Майкрофта был кто-то, способный на минимальное проявление дружеской поддержки, даже Кингсли подошёл бы. Чтобы можно было честно рассказать о том, какой ужас она только что пережила, всего на несколько минут соприкоснувшись с разумом Джима Брука.

Но Майкрофт едва ли оценил бы подобное эмоциональное излияние.

Сглотнув и ещё отпив немного из стакана, Гермиона нашла в себе силы сказать: — Его разум повреждён больше, чем я предполагала. Понадобится время и зелья, чтобы исправить наиболее существенные дефекты и получить доступ ко всей памяти, а не к её фрагментам. — Мы можем поступить… проще, — сказал Майкрофт. — Насколько мне известно, у вас есть вещества, способные принудить человека к откровенности. У нас также есть подобные разработки. — Не выйдет, — прервала его Гермиона, — это всё равно, что проверять его на детекторе лжи. Он — социопат (2), для его сознания не существует понятия правды и лжи как моральных категорий. Что бы он ни сказал под действием веритасерума или ваших веществ, мы не сможем этому верить.

Майкрофт сложил руки в излюбленном жесте и вдруг спросил: — Что вас так потрясло? — а потом чуть склонил голову на бок и обозначил что-то вроде улыбки. — Его разум. «Там бурых листьев сумрачен навес, там вьётся в узел каждый сук ползущий…», — проговорила она. — «… там нет плодов, и яд в шипах древес»(3). И громкие стоны повсюду, я полагаю. — Чудовищные.

Некоторое время они молчали, Гермиона с помощью окклюменции восстанавливала душевное равновесие, а о чём думал Майкрофт, сказать было невозможно.

Но спустя полчаса или чуть больше он произнёс: — Нам необходим код-ключ из его сознания, и мы его получим — тем или иным способом. — Я подготовлю зелья, — сказала Гермиона.

Майкрофт ещё немного помолчал и заметил: — Вы уже не хотите ему мстить, как я вижу.

Гермиона дёрнулась. Да, он был прав — больше в её сердце не горела жажда мщения. Мстить сумасшедшему, пусть и жуткому Бруку, было бесполезно — он не способен был ощутить боль и страдания. — Это как мстить стихии. — Ксеркс высек море, когда оно уничтожило переправу через Геллеспонт (4). — Он жил в Персии две с половиной тысячи лет назад. Было бы странно, если бы с тех пор ничего не изменилось, — Гермиона отставила стакан с виски и спросила: — вы уже обедали?

Нельзя сказать, чтобы она действительно хотела принимать пищу в компании Майкрофта, но оставаться сейчас одной было попросту страшно.

Примечания: 1. На седьмом круге Данте Алигьери в своей «Божественной комедии» разместил самоубийц. В наказание за то, что они отказались от собственных жизней и тел, они до Страшного суда вынуждены жить в обличье деревьев, листья и ветви которых постоянно терзают ненасытные гарпии. 2. Социопаты без труда проходят тест на полиграфе. 3. Данте Алигьери, «Божественная комедия», «Ад», песнь 13. Собственно, именно так лес самоубийц и выглядит. 4. Персидский царь Ксеркс вёл войну против Эллады. Однажды он построил переправу через пролив Геллеспо́нт (совр. название — Дарданеллы), но поднялся шторм, и все постройки были уничтожены. В ярости Ксеркс велел наказать море — выпороть его плетьми и закидать цепями (якобы заковать в кандалы за непокорность). Нельзя точно сказать, что именно подумало море — но шторм скоро утих.

Глава семнадцатая

Почти полминуты Майкрофт молчал, глядя куда-то поверх левого плеча Гермионы, и она почти с облегчением решила, что сейчас прозвучит что-то вроде: «Да, я уже обедал» или «Я не обедаю». Однако он ответил совершенно иное: — Ещё нет. Буду рад… составить вам компанию.

Он поднялся со стула и, не выпуская из рук зонтик, жестом предложил покинуть кабинет и даже вежливо придержал дверь.

Идя сюда, Гермиона едва ли сознавала, что её окружает, но теперь смогла оценить обстановку: британское правительство располагало поистине роскошным зданием. Стены были отделаны светлым деревом и увешаны картинами — портретами государственных мужей разных эпох и изображениями батальных сцен. Гермиона узнала только часть сюжетов — например, смерть адмирала Нельсона, реставрацию монархии при Карле II и коронацию королевы Виктории.

Пол был застелен плотным ковром с тёмно-зелёным ворсом, основательно потёртым множеством ног. Людей почти не было видно — только дважды мимо прошмыгнули секретари с кипами бумаг и однажды прошёл важный седовласый мужчина в круглых очках почти на кончике носа. Они с Майкрофтом прохладно раскланялись, не произнося и слова.

Лифт — старый, но с парадной золотой отделкой, тоже был пуст. Майкрофт вошёл первым, рукоятью зонта ткнул в кнопку нулевого этажа (1).

Двери закрылись, и Гермиона вдруг пожалела о том, что вообще предложила пообедать вместе — лучше было бы в одиночку пережить последствия общения с Бруком, чем хотя бы минуту провести вот так, в тесном замкнутом пространстве наедине с Майкрофтом Холмсом. Когда между ними не осталось спасительных четырёх-пяти футов пространства, его давление стало ощущаться физически. Гермиона не позволила себе зажмуриться, но прикусила изнутри губу — Холмс подавлял её, буквально вжимал в стенку лифта этой невидимой, но ощутимой силой.

Нельзя было сказать, замечает он это или нет — он смотрел на потолок с крайне задумчивым выражением лица и, похоже, решал какие-то свои вопросы, во всяком случае, взгляд был расфокусированным.

Гермиона тяжело выдохнула, укрепила окклюментный щит и чуть отстранилась от стенки лифта, постаравшись сосредоточиться на деле. Она сегодня попробовала заглянуть в сознание Брука — и ей этот опыт не понравился. Однако выбор у неё не велик — код-ключ нужно было уничтожить, а значит, в безумном лесу самоубийц придётся искать дорожки.

Она не успела додумать эту мысль до конца — звякнув, лифт остановился. Двери медленно разъехались в стороны, и Гермиона, пожалуй, чуть поспешнее, чем следовало, вышла наружу, в светлый просторный холл.

Майкрофт последовал за ней, и они беспрепятственно вышли на улицу, на Уайт-холл, шумный и полный туристов, стремившихся либо от Трафальгарской площади к Парламенту, либо в обратном направлении. — Где вы предпочитаете… обедать? — спросил Майкрофт медленно.

В данный момент Гермиона предпочла бы голодовку. Но протянула ему руку, намекая, что хочет переместиться в более подходящее место.

Он, кажется, колебался, но потом едва ощутимо дотронулся до её пальцев своими, ледяными. Гермиона не сдержала дрожь, но заставила себя схватить его за руку крепче и аппарировала в самый конец Мерилебон-роуд, где, в одном из тупиков, располагался дорогой, но очень приятный ресторан — из тех, куда редко заглядывают зеваки.

У него было и ещё одно достоинство — здесь принимали галеоны, а на заднем дворе располагался удобный закуток для аппарации.

Майкрофт никак не прокомментировал её выбор, только наклонил голову чуть на сторону и с интересом взглянул на кончик зонта, будто проверяя, не испачкался ли он.

Внутри было тихо и практически пусто — только пожилая пара обедала за столиком возле окна. Гермиона и Майкрофт расположились на максимальном удалении от них, причём, кто бы сомневался, Майкрофт сел так, чтобы оказаться в тени, предоставив Гермионе, казалось бы, более удобное, но и значительно лучше освещаемое кресло. — Вы часто посещаете подобные… заведения? — проговорил он, когда официант принял заказ и удалился. — Время от времени, — ответила Гермиона. — А вы — редко? — Время от времени, — процитировал он её же слова. — У меня нечасто бывает желание… бывать в обществе.

Почему-то невольно Гермиона вспомнила фотографии Майкрофта из досье — того толстого и закомплексованного ребенка, каким он был, а ещё — те подсмотренные воспоминания, за которые ей до сих пор было стыдно.

Под влиянием этих мыслей она сказала: — Вы не любите людей.

Майкрофт приподнял одну бровь в недоумении. — Отчего же… достаточно любопытная форма организации жизни.

Гермиона хмыкнула. Пожалуй, он действительно должен был считать себя существенно отличающимся от остальных людей — так же, как и его брат. И как их дядя.

Сердце болезненно кольнуло, улыбаться расхотелось. Гермиона отвела взгляд и постаралась сосредоточиться на изучении потёртостей и царапин на добротном деревянном столе. — Что заставило вас… — проговорил Майкрофт задумчиво, — влезть в политические игры, Гермиона?

Она сглотнула.

Что заставило… Она влезла в них очень давно — ещё до того, как научилась понимать, что мир не делится на чёрное и белое, что он весь серого цвета и похож на трясину, затягивающую и не позволяющую выбраться. — У меня не было особого выбора, — сказала она наконец.

Майрофт скривил губы, став на короткое мгновение очень похожим на Шерлока. — Хотите сказать, что выбор есть всегда? — Гермиона попробовала улыбнуться. — Нет, — коротко ответил Майкрофт. — Что вас заставило влезть в политику?

Вопрос был глупым — Гермиона поняла это ещё до того, как последний слог сорвался с губ. Кем мог бы быть Майкрофт еще? Разве что учёным? — Очевидно, тот факт, — заметил он ровно, — что я недостаточно усидчив для науки.

«А ещё тот факт, что младший брат нуждается в постоянном присмотре», — подумалось Гермионе, и она, не до конца отдавая себе отчёт в том, что делает, произнесла это вслух. Только на миг закаменевшая челюсть выдала его напряжение. — Сантименты мне чужды, Гермиона, — сказал он очень холодно, — в том числе и по отношению к Шерлоку Холмсу. Не стоит приписывать мне эмоций, которые я не способен испытывать.

Яснее намекнуть на то, что это нежелательная тема, было нельзя — и Гермиона заговорила о погоде. Когда принесли обед — Майкрофт отдал предпочтение постному мясу с овощами, но Гермиона видела, что он долго разглядывал разворот с десертами, — беседа прервалась. Гермиона заказала рыбу и постаралась сосредоточить все внимание на ней, однако то и дело кидала короткие взгляды на своего собеседника. Разумеется, он ел с невероятной аккуратностью, очень изящно обращаясь с вилкой и ножом — так, словно находился на приёме в Букингемском дворце. Он не прикасался к телефону, ни разу не отвлёкся на разглядывание интерьера и, не считая пожелания приятного аппетита, не произнёс ни слова до тех пор, пока его тарелка не опустела. И только промокнув тканевой салфеткой губы и отложив приборы, он сказал: — В моей семье никогда не было принято потакать сантиментам и действовать под влиянием чувств. В отличие от вашей, я полагаю, — и тонко улыбнулся.

Это был виртуозный, тонкий и точный удар — маленькая месть за то, что она заподозрила в нем искру человечности. Гермиона проглотила последний кусочек рыбы, тоже вытерла губы и ответила с вызовом: — У нас действительно всегда была принята искренность. — Искренность сродни несдержанности.

Официант убрал тарелки и поставил чайный прибор. Гермиона потянулась было к чайнику, но Майкрофт опередил ее со словами: — Я разолью (прим. в оригинале эта фраза звучала бы как «I'll be mother», что дословно переводится как «Я буду матерью» — от старой английской традиции, по которой чай разливает самый авторитетный человек в доме, чаще всего — мать (2), — Гермиона чуть улыбнулась этой старомодной фразе, но не стала спорить и внимательно наблюдала за тем, как он наливает чай, как придерживает крышечку заварочного чайника и как точно отмеряет количество молока — действительно, как на приёме. Излишне официально.

Гермиона взяла себе чашку и ответила на реплику, поданную несколько минут назад: — В нашей школе есть четыре факультета. И только один из них считает хитрость и скрытность достоинством. Характерно, что наибольшее число тёмных магов вышло оттуда. — Полагаю, это не ваш факультет. Вам присуще некоторое… безрассудство. — «Гриффиндор славен тем, что учатся там храбрецы, сердца их отвагой и силой полны», — нерадостно процитировала Гермиона строку одной из многочисленных песен Распределяющей Шляпы. — Храбрость… — Майкрофт качнул головой, — храбрыми называют людей в том случае, когда не хотят назвать глупыми. Эвфемизм в некотором роде. Уму присуща осторожность. А вы… вполне умны. — Вы спрашивали, как я попала в политику, — Гермиона отпила чаю, — мне было двенадцать, когда передо мной встал выбор: не дать волшебнику, десять лет назад чуть не уничтожившему и магическую, и маггловскую Британию, обрести силы, или быть разумной и осторожной.

Боковым зрением она видела, что Майкрофт поставил чашку на блюдце и чуть наклонился вперёд, опирая локти в стол. — В вашем выборе сомневаться не приходится.

В углу стояла кадка с пальмой.

У нее были тёмные листья — на них падало слишком мало света, чтобы они были свежими и яркими, — и шероховатый ствол. Гермиона смотрела на пальму, не находя в себе сил смотреть на Майкрофта. — Вы похожи на моего брата. Несдержанны, импульсивны, безрассудны, берёте на себя ответственность за то, за что ответственности не несёте, игнорируете советы, — казалось, он должен был сделать какой-то вывод, резюме — но он только откинулся на спинку стула. Гермиона резко повернулась к нему и сказала то, что никогда не думала сказать ему вслух: — А вы похожи на василиска, короля змей. Не испытываете эмоций, сострадания, жалости, зато способны убивать взглядом.

В этот раз нанесённый удар оказал на Майкрофта влияние — с его лица схлынула краска, губы побелели, но улыбка осталась — только теперь в ней не было даже наигранного добродушия. — Верное впечатление, — сказал он тихо. — Постарайтесь сохранить его в памяти…

Он не договорил: «Когда в следующий раз задумаете пообедать со мной», — но Гермиона это поняла. Вежливо, корректно, не произнеся ни единого жёсткого слова, Майкрофт Холмс заставил её вспомнить о том, что он не столько человек, сколько аналитическая машина.

Возможно, Гермиона сказала бы что-то ещё — что-то, что сгладило бы впечатление от этого разговора, может, извинилась бы за свои слова, пусть и правдивые, но излишне жестокие, но не успела — в тёмном углу ресторана засеребрился патронус. Гермиона едва успела наколдовать над собой и Майкрофтом барьер, скрывший их от взглядов магглов, как патронус обрёл форму рыси и низким голосом Кингсли произнес: — Гермиона, ты мне нужна. Жду тебя в кабинете в течение часа.

Обед был окончен.

Примечания: 1. Как и в ряде стран Европы, в Британии первый этаж — это тот, который находится над уровнем земли (для нас — второй). 2. Эту фразу Майкрофт произносит в «Скандале в Белгравии», разливая чай в Букингемском дворце. В переводе она звучит как «Я поведу», но, как вы понимаете, смысл несколько иной.

Глава восемнадцатая

Министр был мрачен, его кустистые густые брови сошлись к переносице, и между ними залегла глубокая складка, губы были сжаты плотнее, чем у статуй.

Гермиона испытывала волнение — но это была только минутная слабость, почти сразу же прошедшая. Она могла простить себе иррациональный страх перед Майкрофтом Холмсом и вполне обоснованный — перед Джеймсом Бруком. Кингсли она бояться не станет. — Я думал, — проговорил он своим низким, тяжёлым голосом, — что мы договорились о сотрудничестве, Гермиона. А сотрудничество предполагает доверие.

Захотелось малодушно отвести глаза, увлечённо начать рассматривать ковёр или бумаги на столе — однако Гермиона не позволила себе этого. Она понимала, что рано или поздно Кингсли узнает о произошедшем — и была готова к этому. Удар был ожидаем. — Я не доверяю тебе и Министерству, — отрезала она. — И сохраняю за собой свободу действий и решений. — Твоя свобода не должна, — он опустил ладонь на стол, — вредить Министерству. Ты играешь… — Кингсли, — Гермиона опустилась на стул с высокой спинкой, — я уже давно не играю. Игры кончились. Всё, что я хочу… — Хочешь? — министр выдохнул. — Ты так и не повзрослела, Гермиона. Я позволил тебе влезть в это дело из уважения к тебе, надеялся, что… Как тебе вообще в голову пришло скрыть от меня поимку Брука? Код.

Ответ был в коде. Кингсли нельзя было знать о нём — и он же был единственный причиной, которую Кингсли принял бы в качестве оправдания. — Откуда ты узнал о Бруке? — спросила Гермиона вместо ответа. — У меня есть связи в мире магглов. И это не ответ. Брук — это не только твоя проблема, и не тебе решать… — Кингсли! — прервала его Гермиона. — Послушай.

Она всегда была плохой лгуньей, но должна была попытаться — если Кингсли прямым приказом запретит ей работать с сознанием Брука, её место займёт другой окклюмент. И рано или поздно он вытащит из безумной головы злого гения код, который может уничтожить мир. — Брук что-то замышляет, у него есть доступ к волшебному сообществу — я предполагаю, что он вышел на кого-то из потерянных детей восемьдесят девятого года рождения, но это не точно. Если он связан с кем-то большим, с кем-то, кто имеет вес — он может создать нам множество проблем, даже сидя за решёткой. Он совершенно безумен, с его сознанием почти невозможно работать, но я пытаюсь. Я не сказала тебе о его поимке… — вдох-выдох, глаза опускать нельзя, но и ловить прямой взгляд тоже не стоит, — потому что его сообщник может быть в Министерстве.

— Сообщник? — прорычал Кингсли. — Ты бредишь Бруком. Он спятивший маньяк, а ты хочешь меня убедить, что… — Его человек совершенно без памяти прошёл в Министерство. И принёс книгу.

Кингсли чуть наклонил голову, сложно было сказать, какие мысли бродили в его голове, но широкий лоб оставался нахмуренным. — Я запретил бы тебе приближаться к Бруку, — сказал он наконец, — но не буду этого делать. По двум причинам — и усвой их как следует. Первая — это то, что ты остаёшься членом Ордена Феникса, и эту связь между нами всеми не порвать никаким разногласиям. Вторая — ты очень хороший менталист и можешь расковырять содержимое черепушки Брука быстрее, чем кто-либо другой.

Гермиона медленно кивнула. Кингсли мог бы и не договаривать — его мысль она уловила полностью, но он всё-таки сказал: — Однако если будет ещё хоть что-то, хотя бы одно движение за моей спиной, я как старший товарищ по Ордену, беспокоясь о твоём благополучии, удалю тебя от Брука как можно дальше. И как Министр магии, вышвырну вон из страны, если ты начнёшь представлять угрозу её интересам.

Это было грубо.

Гермиона невольно подумала, что Майкрофт Холмс себе такого не позволил бы — эту мысль он выразил бы иначе. Но Кингсли оставался бывшим аврором, жёстким и прямолинейным, дубиной британской власти. — Я поняла, — произнесла Гермиона. — Хорошо бы, — вместо прощания произнёс министр.

А дальше начался ад.

День за днём, раз за разом Гермиона атаковала ум Джеймса Брука, но всякий раз терпела поражение. Она комбинировала разные зелья, воздействовала на его разум на разных уровнях, меняла триггеры — и всё равно терялась в лабиринтах его воспалённого сознания.

Он жил среди разрушения — более того, он сам разрушал себя. Гермиона не знала, когда он начал это делать, но он своими руками вырастил лес самоубийц, он поливал его кошмарами и бредовыми фантазиями, удобрял деревья страхами, корежил их стволы болью, а потом имитировал лечение, создавая искусственное удовольствие, которое только усугубляло агонию.

Гермиона стала бояться этого леса. Её стало трясти при одной мысли о Бруке. Ночами она просыпалась в ледяном поту, потому что даже совершенный окклюментный щит не сдерживал подступающих кошмаров.

Раз или два хотелось малодушно всё бросить.

Ещё трижды — сбежать в дом к Поттерам, устроиться на кухне у Джинни, прижать к себе брыкающегося Сириуса (она не могла бы сейчас даже в мыслях назвать старшего из детей Поттеров по первому имени), и просто разреветься.

Но она не чувствовала себя в праве взвалить этот ужас на плечи лучших друзей. И она не имела права всё бросить. Поэтому она снова и снова приходила в здание на Уайт-холл, в комнату с белыми стенами, и погружалась в ад.

Пока самым перспективным триггером оказалось слово «магия». Гермиона не увидела ни одного воспоминания, связанного с волшебниками, зато были рукописи — множество исписанных от руки и набранных на компьютере страниц текста книги, которая должна была стать первым камнем того моста, который мечтал построить Кингсли между волшебниками и магглами.

Рукописи из воспоминаний были настоящими, живыми, почти не искажёнными бредом — поэтому Гермиона возвращалась к ним, вдумывалась в них, надеясь найти подсказку.

Тщетно.

К концу второй недели Гермиона начала терять надежду, а вместе с тем подходило к концу и терпение Майкрофта.

До сих пор он предоставлял Гермионе право самой работать с Бруком так, как она сочтёт нужным, не появляясь в камере — или же нанося арестованному визиты в то время, когда Гермиона отсутствовала.

Однако рано или поздно он должен был поинтересоваться, как идут успехи, и он это сделал. Просто появился в комнате, сделал двоим боевикам, которые всегда сопровождали Гермиону к Бруку, непонятный знак, повинуясь которому они быстро поставили напротив Брука раскладной стул, а потом исчезли за дверью. — Продолжайте, — сообщил Майкрофт, располагаясь на стуле с явным намерением просидеть долго: откинулся на спинку, опёрся на зонт, закинул ногу на ногу.

Гермиона почувствовала, что его внимательный взгляд жжёт ей спину. Брук ухмыльнулся и подмигнул, сказав:

— А, дорогой мистер Холмс, решили присоединиться к вечеринке? — рассмеялся своим обычным, высоким смехом, так похожим на смех Волдеморта. — Вас тут и ждали. — Легиллименс! — выдохнула Гермиона почти беззвучно, в который раз врываясь в ненавистное сознание.

Пейзаж уже не угнетал — просто утомлял. Говорят, человек привыкает ко всему. Как менталист, Гермиона могла добавить к этому комментарий о пластичности человеческой психики, способной подстроиться практически под любые обстоятельства. Деревья привычно потянули к ней голые колючие ветви, но она отмахнулась от них. За этот день она планировала использовать несколько сокровенных триггеров — «дом», «мама», «поцелуй». Но вместо этого произнесла: «Мистер Холмс», — словно повинуясь какому-то наитию.

Перед ней был Биг-Бен, склонённый в сторону, будто бы заваливающийся на здание Парламента, но весьма узнаваемый. Сам Джим — герой воспоминаний — любовно коснулся губами стеклянного экрана своего телефона и набрал сообщениеиз нескольких несвязных слов: «Джамбо Джет. Дорогой мистер Холмс, мой дорогой».

Воспоминание прервалось, но оно было настолько живым и неискажённым, что Гермиона не могла не уцепиться за него, и повторила: «Мистер Холмс». В этот раз её втянуло в чёрный провал между корнями деревьев и выплюнуло в смутно-знакомой, но как будто видимой сквозь толстое стекло комнате. Груды бумажного мусора, грязные чашки на журнальном столике, череп на каминной полке, два несоразмерных кресла — Гермиона узнала это место. Гостиная Шерлока Холмса на Бейкер-стрит. Джим прошёлся по комнате, погладил пальцем обивку чёрного кресла, приблизился к каминной полке, снял череп и вдруг поцеловал его в обнажённые костяные десны. Череп задрожал и рассыпался прахом, а сам Джим улыбнулся — и улыбался всё шире, всё отчётливее показывая зубы. Мгновение — и Гермиона поняла, что это не улыбка. Он сам обращался в череп, словно кислота съедала его лицо, открывая белоснежные ровные кости. Нужно было вырваться назад — но воспоминание было слишком сильным, слишком болезненным и цепким. Оно держало Гермиону щупальцами чужой воли, и она билась в них, силясь освободиться. От губ и подбородка уже ничего не осталось, на очереди были щёки — они кипели, плавились и стекали, и уже можно было видеть, как бьётся в смертельной агонии подвижный по-змеиному язык.

«Очистить сознание», — повторяла себе Гермиона, но не могла отгородиться от жуткого видения. Собственный щит плавал и шатался, грозя разлететься на куски. А превращение всё длилось, и щёк уже не было, и уже нижние веки становились мягче, как свечной воск от пламени. Гермиона хотела закрыть глаза, но не могла этого сделать — и всё продолжала смотреть в лицо Джима, ловить его безумный, счастливый взгляд. — Гермиона! — позвали её сзади.

Джим щёлкнул зубами, намереваясь что-то сказать. — Гермиона! — раздалось настойчивее.

Веки потекли, новые капли расплавленной кожи потекли на некогда безупречный синий пиджак. И вдруг запястье обожгло холодом, таким реальным, что Джим из воспоминаний показался только бредом. Гермиона дёрнулась и вырвалась из его сознания — но только для того, чтобы, пошатнувшись, рухнуть на пол и отключиться. Боли от падения она уже не почувствовала.

Пришла в себя она в тепле. Голова болела, как и всегда после перенапряжения в работе с чужим сознанием, но зубы не выбивали дрожь, перед глазами не мелькали кошмарные образы. Всё прошло.

Она сглотнула густую вязкую слюну и открыла глаза, пытаясь понять, где находится.

Кабинет Майкрофта нельзя было не узнать. Камин жарко полыхал, на столике перед ним стоял чайник, а возле него — одна чашка, сахарница и вазочка с печеньем. Гермиона пошевельнулась — и поняла, что сидит в кресле и укрыта пледом. Оранжевым, почти как у скорой помощи.

Она была по-прежнему в своём маггловском костюме, но босиком — туфли обнаружились на полу, чуть в стороне от столика, кто-то поставил их идеально ровно, как на прилавке в магазине, и параллельно камину.

Она снова сглотнула — было немыслимым даже подумать о том, что Майкрофт Холмс собственноручно разувал её. Конечно, это сделали его люди — те же, кто принёс чай и плед. Однако не приходилось сомневаться в том, что из разума Брука её вытащил именно Майкрофт. Он догадался как-то, что ей нужна помощь, и своим ледяным прикосновением и окриками помог ей вернуться в реальность.

Гермиона осторожно обернулась, почти не сомневаясь в том, что кабинет будет пуст — и вздрогнула. Она была не одна.

Майкрофт сидел за своим столом и смотрел на неё очень внимательно, будто ожидая, когда же она повернётся. — Надеюсь, вы чувствуете себя лучше, Гермиона, — произнес он отстранённо. — Да, Майкрофт, — сказала она, но вышло очень хрипло и натужно. — Переутомление, я полагаю. Я не стал вызывать к вам врача, полагаю, что ваши специалисты справятся значительно лучше. — Это не переутомление, — Гермиона откашлялась и смогла нормально говорить, — это была схватка. Брук пытался убить меня, затянув в кошмар, я… — она резко втянула носом воздух и добавила очень тихо: — Я благодарю вас за своевременную помощь.

Кажется, Майкрофту эта благодарность пришлась не по душе, во всяком случае, он отвёл глаза в сторону.

Гермиона мысленно укорила себя за несдержанность — пожалуй, короткого: «Спасибо за заботу о моём здоровье», — было бы более чем достаточно. Но это было не слишком важно. Да, она пережила кошмарные мгновения в разуме Брука — но кажется, она нашла тот триггер, который поможет разобраться в его уме. В следующий раз она не допустит такой ошибки и не потеряется.

Она потянулась за чаем, налила себе немного — и замерла, едва не пролив заварку на стол. Чайник и чашку принесли работники, равно как и плед, но вазочка — была ей знакома. Она обычно пряталась за глобусом и настольным календарем на столе Майкрофта. И она стояла строго в центре стола, идеально ровно — совсем так же, как туфли.

Глава девятнадцатая

Холмс. Только не «мистер Холмс»-старший, а Шерлок — вот что оказалось отмычкой к сознанию Джима. Одно слово: «Шерлок», — открывало перед Гермионой огромный пласт извращённых, страшных, запутанных, но очень важных мыслей, образов и фантазий. Воспоминаний — реальных — почти не было. Те мгновения в пустой квартире да две короткие встречи, подробности которых было сложно разобрать за пеленой жаркого бреда — вот и всё. Но зато Гермиона больше не вязла в искусственно созданном болоте ложных образов, она видела настоящего Джима — и надеялась, что рано или поздно доберётся до информации о коде.

Джим, конечно, знал, что именно она ищет — то и дело он явно нарочно подкидывал ей обрывок мысли о взломе, информации и власти, но не позволял за него уцепиться.

Майкрофт стал присутствовать на каждом сеансе легиллименции. Гермиона попыталась было возразить, что предпочитает работать без наблюдения, но он просто проигнорировал её слова, только чуть приподнял бровь, как бы намекая на то, что однажды ей потребовалась помощь.

Он усаживался у неё за спиной на чёрном раскладном стуле, закидывал ногу на ногу и опирался одной рукой на свой вечный чёрный зонт — и сидел неподвижно на протяжении полутора часов. Как он находил это время в своем графике и чем ради этого жертвовал — Гермиона не знала. И дорого дала бы, чтобы избавиться от его наблюдения.

Почти неделю она изучала мысли Джима о Шерлоке. Иногда ей казалось, что разгадка совсем близко — остаётся протянуть руку и схватить. Но сделать этого не удавалось.

К концу недели Гермиона начала терять вспыхнувшую было надежду. Она в очередной раз вышла из сознания Брука, оттёрла со лба капельки пота, проигнорировала больной, измученный взгляд, которым Брук её одарил, и вздрогнула от раздавшегося за спиной:

— Выглядишь неважно, Джим.

Брук тоже вздрогнул — всем телом, нервно, и вдруг расплылся в широкой улыбке:

— Мистер Холмс, решили поболтать?

Скрипнул стул — Майкрофт поднялся на ноги и приблизился к Бруку. Гермиона сделала шаг назад, не понимая, что он задумал.

— Ты знал, что мой брат в детстве мечтал стать пиратом?

В глазах Джима загорелся безумный фанатичный огонек, губы раздвинулись в широком оскале улыбки.

— Я знал, — засмеялся он. — Знал, что вы догадаетесь, дорогой мистер Холмс. И ждал.

Гермиона поняла, что он задумал, и похолодела. Этого было нельзя делать — ни за что. Джим и так одержим Шерлоком Холмсом, если дать ему новую информацию…

Он ничего с ней не сделает, потому что едва ли когда-нибудь выйдет из белой камеры в подвале фешенебельного здания на Уайт-холл. Майкрофт сложил руки на груди с откровенно скучающим видом. Джим ещё шире улыбнулся и проговорил:

— А вы знаете, что та скверная девочка не погибла в Карачи?

На лице Майкрофта не отразилось и малейшей заинтересованности, но Гермиона почувствовала, что это были полезные сведения. И Джим почувствовал, потому что устало закрыл глаза и по возможности расслабился, всем видом давая понять, что больше говорить не собирается.

Гермиона вышла первой, Майкрофт проследовал за ней.

— Это опасно, — сказала она через несколько минут, когда они почти дошли до лифта.

— Оправданный риск, — безэмоционально ответил Майкрофт. — Нам нужна информация. Что с вашим расследованием?

Гермиона покачала головой. Ничего. Ровным счётом ничего. Шерлок не сумел отыскать даже крошечных следов сети Мориарти, хотя и отлично понимал, что она существует. Найти необученного волшебника тоже не удавалось — Гермиона даже обратилась к Невиллу за школьными списками, но он разочаровал её, сообщив, что большая часть бумаг сгорела во время Битвы, и восстанавливать их в общей послевоенной суматохе не стали. В Министерстве же был только реестр тех, кто поступил в Хогвартс.

Майкрофт никак не прокомментировал эту неудачу — но, очевидно, сделал какие-то выводы.

Допросы Джима пошли живее, за крупицу сведений о личной жизни Шерлока он выдавал своих агентов, каналы связи с террористами, а ещё сообщал множество мелких, на первый взгляд ничего не значащих деталей, от которых у Майкрофта на лице то и дело появлялась едва различимая хищноватая улыбка.

Гермиона подозревала, что присутствует далеко не на всех допросах, но не находила в себе мужества задать вопрос напрямую. Она продолжала проникать в сознание Брука, но почти не надеясь на результат — код был спрятан слишком надёжно, и становилось понятно, что Джим не даст увидеть его. Почти в отчаянии Гермиона пробовала экспериментальные методы. Читала его разум во сне, насылала намеренно ложные видения.

Это не помогало.

После очередного изматывающего дня Гермиона вернулась домой, в Дувр, позднее обычного, по привычке аппарировала в закрытый от магглов палисадник и направилась было к двери, но замерла на полпути. На крыльце сидела, обхватив себя за плечи, Джинни.

Она выглядела откровенно неважно — обычно яркие рыжие волосы словно бы потускнели и поблекли, макияжа не было, рабочая аврорская мантия сильно помялась.

— Что случилось? — спросила Гермиона вместо приветствия. Почему-то она была уверена, что сейчас Джинни кинется ей на шею или разрыдается — но нет, подруга пробормотала:

— Пойдём в дом. И налей выпить что ли…

Удержавшись от дальнейших расспросов, Гермиона сняла охранные чары и предложила войти. Не раздеваясь, достала бутылку старого «Огденского» и стаканы, щедро плеснула в оба.

Джинни уселась на подоконник, сдвинув книги, дёрнула ворот мантии, а потом быстрым движением опрокинула в себя половину стакана, и только после этого сказала спокойно:

— Твой Смит умер.

«И всё?», — едва не спросила вслух Гермиона, но промолчала. Да, парня с временным именем Джон Смит было жалко, но его разум был в плачевном состоянии, личность не восстанавливалась — его смерть не могла стать для Джинни таким потрясением. Она ведь была мордредовым аврором! Сколько преступников умерли у неё на глазах? Сколько ещё — от её рук?

Но она сидела здесь, на подоконнике, хлестала огневиски и готова была разрыдаться. Как будто что-то в ней сломалось — от известия о смерти незнакомого парня?

Сделав еще глоток, Джинни продолжила — таким же отстранённым тоном, едва ворочая языком: — Кингсли отдал приказ на устранение Брука. — Мерлин… — пробормотала Гермиона и почувствовала, что тоже хочет выпить — но не позволила себе этого сделать.

В одной фразе Джинни скрывался долгий рассказ, но Гермионе не нужны были подробности. Смерть Смита заставила Кингсли снова вернуться к проблеме Брука, а вернувшись к ней, он решил, что она нуждается в более радикальном разрешении. — Мы должны проникнуть в маггловское учреждение, где его содержат, и устранить «Авадой», — продолжила Джинни. — А что это за учреждение… — Я должна узнать у тебя, — Джинни истерически хихикнула, — вот за это мы сражались, понимаешь? За то, чтобы этот, мантикора ему в зад, политикан велел мне «вытрясти любым способом» информацию из моей лучшей подруги и крёстной матери моего сына! — Нет, — быстро сказала Гермиона, подходя к окну. — Что?

— Не так. Слишком примитивно и глупо. Джинни, Кингсли не идиот — он знает, как ты отреагируешь на такой приказ. Не может не знать… — Что ты имеешь в виду? — стакан стукнул о подоконник, Джинни соскочила на пол. — Бессмысленно требовать от тебя, чтобы ты вытрясала из меня информацию. Ты не станешь этого делать — а расскажешь мне обо всём, как ты и сделала, — Гермиона прикусила губу.

Она сказала Кингсли, что хочет найти в сознании Брука информацию о том недоучившемся волшебнике, который стихийной магией стёр память Смиту. И Кингсли согласился, что это нужно сделать. А теперь приказывает Джинни убрать Брука, причем таким способом, чтобы непременно её, Гермиону, об этом оповестить.

Из этого следует то, что он не поверил в эту ложь.

Он понял, что Брук нужен для чего-то другого, и хочет знать, для чего именно. Хочет знать про код. — Мне надо к Кингсли, — сказала Гермиона вслух. — Голову ему снимешь? — поинтересовалась Джинни, разом возвращая себе хорошее расположение духа. — Ну, тогда я с тобой. Давно не практиковала свой Летучемышиный сглаз.

Гермиона хмыкнула, хотя ей было совсем не до веселья, и покачала головой: — Справлюсь сама. Министр нам ещё нужен, а ты можешь наломать дров в гневе.

Джинни явно колебалась — ей хотелось присоединиться к тому, что в её воображении рисовалось горячей схваткой двух взбешенных сильных волшебников.

— В случае чего, меня он уволить не сможет, — напомнила Гермиона. — А ты без своей работы загнёшься моментально.

Кажется, этот аргумент подействовал, во всяком случае, Джинни расположилась в кресле у камина и сообщила: — Я тебя подожду.

Гермиона достала летучий порох и вошла в каминную трубу, на ходу превращая костюм в мантию. — Приёмная министра магии! — отчётливо произнесла она, бросая горсть пороха, и зелёное пламя подхватило её и потянуло прочь из дома.

В приёмной было тихо и пусто, если не считать секретаря, который мгновенно встрепенулся и вскочил с места, едва Гермиона шагнула на тёмный плотный ковёр. — Мисс Грейнджер, вам назначено? — Передайте господину министру, что я хотела бы с ним поговорить, — отозвалась Гермиона.

Секретарь наколдовал патронуса, и тот исчез за дверью, а спустя минуту вернулся, кивнул и растаял в воздухе.

Гермиона вошла в кабинет.

Кингсли, кажется, ждал её — стоял возле волшебной карты Британии, но смотрел куда-то в пустоту и едва ли до этого занимался делами. — Добрый вечер, Кингсли.

Он повернулся к ней и без приветствия или другого вступления произнёс: — Я думал, мы обсудили с тобой вопрос доверия, Гермиона. В прошлый раз. — Ты специально наговорил всю эту чушь Джинни? Почему было просто не вызвать меня?

Лицо Кингсли ещё потемнело, хотя, казалось бы, это было невозможно. — Решил напомнить, что ты не окончательно свободна от влияния Министерства.

Грубо. Как же грубо.

Но приходилось признать, что действенно. Да, сама Гермиона не имела никакого отношения к Министерству Британии, но под его началом работала Джинни. Ему подчинялся Невилл. От него зависел Гарри, в конце концов, не говоря уже о других членах семьи Уизли. — Не пытайся меня шантажировать, — сказала она спокойно, стараясь абстрагироваться от эмоций. Сложила руки на груди — по примеру Майкрофта. И так же, как это делал обычно он, чуть наклонила голову на бок с вежливым равнодушием. У Холмса, конечно, получалось достоверней и весомей. — Это не шантаж, — отозвался Кингсли. — Ни в коем случае. Я просто напоминаю тебе о наших договорённостях. Итак, Гермиона, зачем тебе Брук?

В кабинете было очень тихо, даже часы не тикали. Огонь в камине не разводили сегодня, и треск бревен не нарушал холодного молчания.

Гермиона понимала, что придётся сказать правду, не только потому что Кингсли мог навредить её друзьям — он мог угрожать сколько угодно, но никогда не пошёл бы против Гарри Поттера и близких ему людей, — но и потому что новая ложь закроет ей возможность работать с маггловским правительством и пытаться разгадать Брука. А ей было необходимо опередить Майкрофта и найти проклятый код. Его нельзя было оставлять в руках политиков — ни магов, ни магглов. — Я не лгала, когда говорила о волшебнике. — Его можно найти и после смерти Брука. — Я знаю, — согласилась Гермиона. — А вот то, что есть у него в голове, можно вытащить только из него живого.

Кингсли улыбнулся так, словно выиграл в лотерею. — Почему-то я так и думал, — сообщил он. — Садись.

Гермиона подвинула к себе стул и начала рассказывать, в душе понимая, что ещё пожалеет об этом.

С другой стороны, всё, что ей нужно — это чтобы Кингсли не мешал ей. Когда код будет получен, она сможет позаботиться о том, чтобы его не узнал никто посторонний.

Глава двадцатая

— Что ты сделал? (1) — прошептала Гермиона, чувствуя, что у неё земля уходит из-под ног. Майкрофт сидел на своём обычном месте и совершенно никак не изменился за прошедшие два дня, но лучше бы он отрастил себе вторую голову или покрылся ядовитой чешуёй — было бы достоверней! — Если вы успокоитесь, Гермиона, — сказал он, — то сумеете… здраво взглянуть на произошедшее. — Здраво? Вы выпустили на свободу психопата, способного уничтожить наш мир одной строчкой компьютерного кода, и, кроме того, одержимого вашим братом! Не говорите мне о здравых суждениях, — она так и не села, стискивая до боли в пальцах край стола.

Майкрофт устало прикрыл глаза, помолчал какое-то время, а потом проговорил: — Для меня очевидно, что ваша магия бессильна в этом случае. Бессильны также и наши методы допроса. — Майкрофт… — Гермиона сглотнула, — Брук не будет тихо сидеть в уголке. Он придумает что-то, отомстит и вам, и нам. Неужели вы не понимаете…

Двадцать две секунды тишины — столько отмерили часы. И только по их истечении Майкрофт произнёс: — Он уже придумал. У него есть план, разумеется. Только мы с вами его не интересуем. Он был бы рад доставить… скажем, неприятности магическому миру и едва ли откажет себе в удовольствии разрушить очередную операцию британского правительства, но это не главное для него. Вы ведь и сами понимаете…

Гермиона понимала. Она ведь сама нашла ключ к его сознанию, и этим ключом был Шерлок Холмс. — Он уничтожит вашего брата.

— Полагаю, — Майкрофт сменил положение в кресле и чуть подался вперед, — что в этом его цель. — Вы рассказали Бруку… — Многое, — согласился он. — Достаточно, чтобы его план стал реализуем.

Это был абсурд. Наверное, если бы сейчас старший Холмс обратился в носорога (2), Гермиона была бы меньше испугана и ошарашена. — Вы же не хотите сказать…

Майкрофт тяжело выдохнул: — Разумеется, Шерлок не пострадает. Возможно, ему придётся пережить несколько неприятных минут, но результат в этом случае важнее. Мориарти расскажет ему о коде или же даст возможность его найти самостоятельно. Но Шерлоку этот код не нужен. Решив загадку, он передаст его… — Вам?

Что-то странное произошло с лицом Майкрофта, как будто между бровей яснее обозначилась складка, под глазами проступили тени, у губ наметилась жёсткая складка. — Вам, разумеется.

Гермиона собиралась переспросить, что он имеет в виду, но почему-то не смогла. Горло как будто сжала невидимая рука, и не удавалось выдавить: «Я вас не понимаю». Где-то в глубине сознания брезжила уверенность в том, что она всё понимает, только не может сопоставить воедино разрозненные факты.

В целом, сейчас это не важно. — Вы знаете, что он будет делать?

Майкрофт вытащил из кармана записную книжку — кажется, всё ту же, скорее всего, с чистыми страницами: при его памяти не было нужды записывать информацию. — Могу предположить… Не стойте, Гермиона, прошу, садитесь, — Гермиона машинально повиновалась, — что у нас есть около недели спокойствия, — он почему-то рассмеялся на этом слове, — после чего он открыто заявит о себе. Думаю, это будет что-то весьма публичное и незаконное. Он должен показать Шерлоку, что снова… в игре.

Гермиона сморщилась — по спине прошёл противный холодок от этого слова — «игра». Кажется, Майкрофт это заметил, потому что сказал задумчиво: — Это всё — большая игра. — Лучше бы вы играли в бисер (3), — выплюнула Гермиона. Замутило. Наверное, позднее она сумеет понять решение Майкрофта и оценить его здравость, но пока от мысли о том, что Брук снова на свободе, корежило.

Майкрофт опять рассмеялся: — Боюсь, мне не хватит творческих способностей для этого. Моему брату она подошла бы больше, но он слишком эмоционален.

Гермиона сглотнула.

Мерлин, она сидела и болтала об игре в бисер, пока Джим, безумец с почти уничтоженным, но почему-то гениально-точно работающим разумом, готовит смерть.

В этот раз он не станет полагаться на случай. Рон подвернулся ему под руку, был убит из рисовки, напоказ.

Шерлока Холмса он хочет не просто убить, уничтожить, растоптать. И вместо того, чтобы помешать ему, Гермионе придётся отстраненно наблюдать, выжидать, как… как это делают стервятники. — Это слишком опасно, — наконец, сказала она. — Я не могу допустить…

Тяжёлый, протяжный скрип кожаного кресла. Майкрофт поднялся на ноги, расправил складки на светлом пиджаке, отошёл к камину. Ему не нужно было ничего говорить, Гермиона понимала его молчание. Это не её дело. И она не сможет в него вмешаться. А если вмешается — только навредит. Партия уже началась, зелье уже поставлено на огонь.

В пятницу, закончив разговор с Кингсли, Гермиона приняла волевое решение — отвлечься от дел и отдохнуть. Силы были на исходе, ей было необходимо немного развеяться. Поэтому, аппарировав домой, она объявила Джинни: — Ни слова о работе.

Подруга её поняла, отправила домой патронуса с просьбой не ждать, и они вместе переместились сначала в Лондон, а оттуда, не сговариваясь, в Париж — к счастью, для перемещений во Францию не нужны были международные порт-ключи.

Когда-то при первом знакомстве с Парижем Гермиона была очарована им. Ей не было дела до туристов или мусора под ногами — она чувствовала только, что идёт дорогами Дюма, Гюго и Бальзака, дышит их воздухом.

Будучи студенткой, она увидела другой Париж — шумный, полный тусовок. Он был ей тогда чужим, злил каждым взрывом смеха.

В этот раз Париж был необходим. Никаких лувров и эйфелевых башен — вместе с Джинни они устроились в маленьком волшебном ресторанчике на берегу Сены, заказали белого вина и морских деликатесов и попытались сделать вид, что они беззаботные, весёлые студентки. Что им снова восемнадцать, Волдеморт пал, а жизнь радужна и прекрасна.

Из окна были видны проезжающие мимо теплоходы, забитые маггловскими туристами, а под потолком под мягкие звуки невидимого рояля расцветали волшебные цветы. За соседним столиком молодой темноволосый волшебник самозабвенно целовал вейлу. Улыбчивая колдунья разносила на подносах заказы.

Гермиона давно не пила вина, и оно почему-то сильно ударило в голову, раззадорило, взбудоражило. Джинни тоже раскраснелась и то и дело заливалась хохотом.

Ночевали у Гермионы дома, причём аппарировали с трудом — и даже удивительно, что обошлось без расщепа.

Потом было похмелье — такое, какого никогда не бывает после огневиски. И два сказочных дня в доме у Поттеров, в компании маленьких Сириуса, Альбуса и Лили.

Гермиона сейчас дорого дала бы, чтобы этих двух дней отдыха никогда не было. Сердце болезненно сдавливала мысль о том, что, не реши она отвлечься от дел, не пусти всё на самотек, Майкрофт не рискнул бы отпустить Джима. Он не пошёл бы на прямую, намеренную конфронтацию. — Майкрофт… — начала было Гермиона, но спросила совсем не то, что собиралась: — Какие вы можете дать гарантии, что ситуация не выйдет из-под контроля?

Она хотела спросить: «Вы не боитесь за Шерлока?», — но, конечно, не нашла в себе на это сил.

Как и всегда, Майкрофт без легиллименции угадал незаданный вопрос. На короткое мгновение опустил глаза, чуть сильнее сжал правой рукой пальцы левой, и ответил: — Все ресурсы будут направлены на то, чтобы этого не произошло. Все доступные мне ресурсы.

«Я сделаю все, что в моих силах, чтобы он не пострадал», — вот что это значило.

Гермиона кивнула и коротко простилась — нужно было рассказать Кингсли об изменившейся ситуации и постараться убедить его в том, что Шерлок Холмс действительно передаст код в руки правительства волшебников.

Она уже собиралась аппарировать, как на ум пришла та фраза: «Вам, разумеется». И прежде, чем здравый смысл удержал вверх над глупой эмоциональностью, она резко спросила: — Почему вы думаете, что ваш брат передаст мне код?

Одна бровь Майкрофта медленно приподнялась, губы дрогнули в странной гримасе, как будто презрительной: — Очевидно, мой брат в некотором роде заинтересован в вашем… контакте. Код для него — не более, чем награда за решение очередной задачи, а к наградам он весьма равнодушен. Так что вам будет легко убедить его поступить… благоразумно.

Гермиона непонимающе нахмурилась — если до этого ей казалось, что она почти поняла намёк Майкрофта, то его пояснение совершенно её запутало.

Контакт.

Разумеется, Майкрофт следит за перемещениями младшего брата и знает, что тот с определённой регулярностью бывает в Дувре. Также ему известно, что дом Гермионы защищён заклинаниями, однако Шерлок регулярно проходит мимо них. В другой ситуации Гермиона расхохоталась бы своему собеседнику в лицо, а потом ещё долго напоминала бы об этой провалившейся попытке построить логическую цепочку. Но не в этот раз. Стало совершенно не смешно.

Майкрофт был убеждён, что она имеет на его младшего брата определённого рода влияние, и на основании этого построил свой план, выстроил стратегию игры. Только влияния не было.

Гермиона сглотнула.

Нужно было сказать об этом. Сейчас же. Шерлок не передаст ей код, потому что у него нет ни единой причины делать это.

Гермиона чуть прикрыла глаза, отгораживаясь от посторонних мыслей. Разум Шерлока закрыт даже лучше, чем разум Джима. Вытащить нужные сведения из его головы не удастся, как ни старайся. Что сделает Майкрофт, если узнает об ошибках в своих расчётах? Гермиона не знала этого, но была уверена в одном: он сделает всё возможное, чтобы исключить её из игры, потому что она станет в ней бесполезна.

Значит, говорить правду было нельзя.

Так или иначе, Джим захочет встретиться с Шерлоком, рано или поздно. Гермиона открыла глаза и улыбнулась якобы понимающей улыбкой. Если она будет в курсе дела, она сможет присутствовать во время этого разговора и, возможно, сумеет на него повлиять.

Кроме того, Шерлок код использовать не станет. Получив его, он положит его на полочку в своём странном сознании, не более того. И если Гермиона сумеет удостовериться в том, что он навсегда останется в Чертогах Шерлока — она будет спокойна. Майкрофт ничего больше не говорил, кажется, он и не ждал ни подтверждения, ни опровержения своих слов. — Министр должен узнать о том… что случилось, — произнесла Гермиона. — Разумеется, — согласился он.

Гермиона приготовилась переместиться к Министерству — и снова остановилась. С её места стала отчётливо видна наполовину пустая вазочка с печеньем, спрятанная за глобусом и стопкой бумаг. И почему-то стало стыдно.

Примечания: 1. Не помню, писала уже или нет, но пусть будет. Как вы знаете, в английском языке нет обращения «ты» и «вы» (в современном английском, во всяком случае), однако существует множество способов показать степень близости — за счёт использования тех или иных синтаксических конструкций, например. 2. К пьесе Эжена Ионеско «Носорог», где в маленьком городке люди один за другим начали превращаться в носорогов, и изначально эти превращения вызывали ужас, шок и удивление. Закончилось, правда, совсем другим, но это уже другая история. 3. Игра в бисер — своеобразная интеллектуальная игра на стыке «музыки и математики», придуманная Германом Гессе и описанная в романе «Игра в бисер». В эту игру могут играть только выдающиеся учёные и творческие люди, она требует не только эрудиции, природных способностей, но и внутренней чистоты.

Глава двадцать первая

Это был эффект дежавю. Гермиона всегда находила его забавным — как будто воспользовалась маховиком времени и уже видела тот или иной миг собственной жизни.

Сейчас дежавю пугало.

Гермиона могла поклясться, что уже сидела вот точно так же на кухне, в особняке на площади Гриммо, 12, пила холодный горький чай и смотрела на заплаканное лицо Джинни. Правда, тогда, тысячи, кажется, лет назад по кухне ещё ходил сутулый насупленный Рон, а у Джинни вместо короткой стрижки были длинные волосы, висевшие безжизненными тусклыми сосульками.

Так же тикали часы.

Так же гудел огонь в камине.

Так же не было Гарри.

Джинни уже не плакала и даже не всхлипывала, только изредка шмыгала носом — слёзы закончились. — Когда начались эти отлучки, — проговорила она, — я подумала, что у него кто-то на стороне. Была в ярости, конечно, но не могла найти следов. Я…

Она не договорила, и Гермиона, потянувшись через стол, сжала её руку, совершенно ледяную.

Гарри пропал два дня назад, в самом начале отпуска, не оставив ни записки, ни предупреждения. И если бы не волшебные часы Молли Уизли, указывающие на отметку «в пути», можно было бы начать думать худшее. — Лучше бы это была любовница, — сказала Джинни тихо после долгого молчания. — Лучше другая женщина.

Гермиона ненадолго задержала дыхание. Ей нужно было собрать всё своё мужество, а его было так постыдно мало. Снова, как годы назад, хотелось развернуться и убежать, и пусть Джинни решает эту проблему сама. И снова Гермиона задавила в себе этот жалкий, трусливый порыв и сказала: — Я найду его.

На этот раз Джинни не пыталась напроситься в сопровождающие — у неё не осталось на это сил. Пропажа Гарри подкосила её, сломала этот мощный ствол, который не могли согнуть никакие невзгоды и волнения. — Я его найду, — зачем-то повторила Гермиона и заставила себя встать из-за стола.

Когда-то она знала адреса всех злачных заведений Лондона и окрестностей. И пусть за прошедшие почти уже девять лет многие наверняка закрылись, а вместо них возникли новые, это ничего не значило. Гарри не стал бы искать что-то новое. Он пошёл бы туда, где уже находил когда-то освобождение от проблем.

Первая аппарация привела Гермиону в грязный вонючий двор, совсем не изменившийся с тех пор, когда она была в нем в последний раз. Даже мусорные баки, сильно переполненные и зловонные, стояли в том же месте. Только на двери в обшарпанный подвал не красовалось вывески «Зеро». Дверь была забита и опечатана. Мимо.

Гермиона почувствовала волну облегчения от того, что встреча с поджидавшим её ужасом откладывается хотя бы ненадолго.

Но уже следующее перемещение было удачным. «Одноглазый пират» — так называлась эта дыра. Гермиона набросила дезиллюминационные чары и проскользнула внутрь невидимой. Запах блевотины, мочи, пота и чего-то невыносимо-сладкого наполнил лёгкие, Гермиону замутило. Вдоль стен почти от порога на грязных лежаках валялись люди — вповалку, как сваленные ненужные игрушки, поломанные, разбитые. Одни стонали, другие смеялись, третьи не подавали признаков жизни.

Гермиона до боли вонзила короткие ногти в ладонь и пошла вперед, вглядываясь в каждое лицо. Мужчины и женщины, старики и совсем ещё подростки, одинаковые в своем безумии. К глазам подступали слёзы, в горле стоял комок. Если бы можно было, Гермиона вызвала бы сейчас адское пламя, и пусть бы оно пожрало это место вместе с его обитателями, пусть бы от страшной вони не осталось даже воспоминания.

Гарри не было.

Новое перемещение — новый притон. Здесь стоял гвалт, по ушам била музыка, дикие ритмы, от которых по всему телу шла вибрация. Гермиона на миг ослепла и оглохла, но сумела прийти в чувство — и первым, что она увидела, была занимающаяся сексом парочка в углу. Рядом, почти вплотную к ней — вторая.

«Держи себя в руках, Грейнджер», — пробормотала Гермиона вслух, не слыша собственного голоса. Не нужно было думать об этом — о том, как похожи эти люди на животных. Когда ей попались двое парней, отсасывающих друг другу посреди коридора, она почувствовала, что её сейчас вырвет. — Гарри! — позвала громко, но не сумела перекричать музыку.

В бьющем сине-розовом свете лиц было не разглядеть. Кто-то под дозой лежал без чувств, кто-то дёргался в такт музыке на танцполе. — Эй, детка, иди сюда! — её дёрнули за юбку снизу, и Гермиона не выдержала — аппарировала прочь.

Следующий адрес не дал ничего — притон закрылся.

Гермиона всхлипнула и опустилась без сил на каменный порожек одного из домов, спрятала лицо в руки и попыталась очистить сознание, стереть из него увиденное. Глаза щипало, но слёзы не шли, и она знала, что, пока не найдёт Гарри, заплакать не сможет — не имеет права.

Коротко, резко обожгло кожу на груди, и Гермиона вытащила цепочку. Коснулась её палочкой, даже не думая о том, какую новую проблему ей решил подкинуть старший Холмс. Надпись была лаконичной: «Ваш адрес — Брикфилд-клоуз, 9–1. МХ» (1).

Пальцы дрогнули и разжались, цепочка выскользнула и упала на колени. Палочка задрожала. Спас оклюментный щит. Он встал плотной стеной и отгородил все эмоции, не позволил им захлестнуть Гермиону с головой.

Она машинально надела цепочку, убрала палочку и аппарировала в тупик, где уже когда-то бывала.

На стене появилось новое граффити — огромный глаз, поверх которого было написано чёрным четырёхбуквенное пожелание всему миру. Асфальт остался старым, потрескавшимся. Окно на втором этаже, слева, занавесили новой занавеской. Окно справа недавно разбили.

Нужная дверь была приоткрыта, Гермиона толкнула её и вошла внутрь.

Стояла тишина, нарушаемая только редкими стонами боли и тихими вздохами наслаждения. Короткий прохладный коридор был пуст, а за ним начиналась большая комната, наверное, бывший склад. Теперь это был склад людей.

Гарри не нужно было искать долго. Он лежал недалеко от окна на матрасе, без очков, и смотрел куда-то перед собой. Гермиона приблизилась и опустилась возле него почти без сил. Он перевёл на неё взгляд, лишь частично осмысленный, и, как бы недоумевая, спросил: — Гермиона? Который час?

Он выглядел совсем здоровым, только лицо похудело и осунулось.

Зелёные глаза горели неестественно ярко — наверное, из-за того, что зрачки сузились до булавочных головок. — Гарри, — сказала Гермиона тихо, но продолжить не сумела. Её душили злые слёзы, и она боялась показать их. — Отличная погода, да? — уточнил Гарри несколько невнятно и снова откинулся на матрас, закрыл глаза. Гермиона огляделась, убеждаясь, что её по-прежнему никто не видит и что она не привлекает внимания. Взяла Гарри за ледяную руку и хотела было аппарировать на площадь Гриммо, но в последний момент передумала, и после короткого рывка вместе с другом упала на пол в собственном доме.

Гарри застонал и повернулся на бок, прижимаясь к паркету щекой. Гермиона поднялась на ноги и почти не осознавая, что делает, прошла на кухню. Достала сумочку с целебными зельями, изучила флаконы один за другим. Голова сделалась вдруг совершенно пустой — ни единой мысли, ни единой эмоции. Обычная механическая работа.

Когда она вернулась в гостиную, Гарри не сменил позы, даже не открыл глаз, но дышал резко и часто, шумно, с присвистами. Его начинала колотить дрожь, означавшая, что действие препаратов сходит на нет.

Гермиона приподняла его левитацией и перенесла на диван, а потом медленно и спокойно, почти совсем равнодушно влила в рот одно за другим очищающие и кроветворные зелья.

Дрожь усиливалась, к ней добавились судороги, на лице друга выступили капли пота, рот искривился в гримасе. Гермиона закусила губу, направляя ещё сил на окклюментный щит, и отошла к окну. Спустя несколько минут послышались характерные звуки. Зелья действовали, выводя отраву из организма. Гарри начало рвать. Гермиона вернулась к нему, очистила заклинанием и снова принялась ждать. Чтобы отвлечься, перекатывала пальцами цепочку на шее, тонкий золотой жгутик. Потом она обязательно подумает, как Холмс узнал о её поисках и как сумел обнаружить Гарри раньше неё, но пока это было не важно. Просто цепочка была прохладной, несмотря на то, что ей передавалось тепло тела, и очень настоящей, обычной. Маленькие звенья были шершавыми — приятное тактильное ощущение. Съехавший замочек царапался — не больно. Расстегиваясь и застёгиваясь обратно по нажатию ногтя, издавал тихий щелчок. Щёлк-щёлк. Очень хороший звук. — Гермиона…

Она отпустила цепочку и склонилась к Гарри. Он открыл глаза, и стало ясно, что наркотик почти вышел — зрачки снова были нормального размера. И взгляд был обычный, ясный.

У Гермионы снова задрожали губы. От этого взгляда всё её самообладание рассыпалось прахом.

— Как ты мог? — спросила она.

Гарри с трудом приподнялся на локте, сел ровнее, тяжело выдохнул и пробормотал: — Я не мог иначе. — Всё закончилось… ты клялся, что всё закончилось, когда Смеллвуд… — К Мордреду Смеллвуда! — рявкнул Гарри. — Лучше бы он меня прикончил тогда! — Он тебя вылечил! Дал тебе…

С неожиданной для своего состояния резвостью Гарри вскочил на ноги, по комнате прошла густая, тяжёлая волна стихийной магии, звякнула, покачнувшись, люстра. — Дал мне мою замечательную нормальную жизнь? — прошипел он. — Это ты хотела сказать?

Магия Гарри гуляла по комнате, ударялась о стены, его самого трясло, но уже не от наркотика, а от ярости. — Помог тебе, — прошептала она.

Магия улеглась мгновенно, словно и не вырывалась из-под контроля. Гарри рухнул на диван и спрятал лицо в ладонях. Потом хрипло сказал: — Меня тошнит от этого. От моей нормальной жизни. Я живу, как будто сломал долбаный маховик времени. День за днём — ничего не меняется. Целитель Поттер, — он выплюнул эти слова с такой злобой, словно хотел уничтожить сам себя. — Каждый день без изменений. Как проклятая белка (2). — Гарри, — произнесла Гермиона очень мягко и осторожно, — ты не в себе. Да, у нас у всех есть рутина, но она даёт тебе главное. Твою семью.

Она опустилась на колени возле дивана и осторожно погладила Гарри по плечу. — Подумай о Джеймсе, Альбусе и Лили. И о Джинни.

Последнее было лишним. При упоминании детей Гарри как будто начал расслабляться, но имя жены вызвало новую вспышку ярости. Гермиона отшатнулась. — О, да, Джинни, конечно, — проговорил он ядовито. — «Гарри, дорогой», — он передразнил её зло, — пишется в одно слово. Она меня иначе и не называет. Может наорать на детей, на коллег, на гребаного Кикимера, но я у неё «Гарридорогой», знаешь, с улыбочкой ещё. Тошнит.

По лицу Гермионы всё-таки побежали слезы, она закусила губу и попыталась унять их, зажмурилась и почувствовала, как Гарри касается её щеки. — Прости, — сказал он совсем без злобы, как сказал бы нормальный, прежний Гарри. — Не надо было тебе этого знать. Гермиона открыла глаза и покачала головой. Она не знала, что делать. Не было ни одной идеи.

Брак Гарри и Джинни был идеальным, если не считать самого начала, тех срывов. Их дом был самым уютным местом на земле, а их дети — умные, способные, живые, — вызывали всеобщее восхищение и умиление.

Гермиона завидовала им. Иногда, совсем-совсем редко, но всё-таки завидовала. Если бы Рон был жив, они бы, наверное, тоже имели такой дом, и маленькие Уизли росли бы вместе с маленькими Поттерами.

И она сама (или Рон?) ненавидела бы эту жизнь, такую благополучную и комфортную. — Всё лучшее, — глухо продолжил Гарри, — что было в моей жизни, закончилось до того, как мне исполнилось восемнадцать. Всё, чего я достиг, было достигнуто в детстве. С тех пор — ничего. — Ты спас сотни людей…

Гарри только дёрнул плечом, тяжело встал с дивана и отошёл к окну, встал возле подоконника и скрестил руки на груди, совсем как недавно это делала сама Гермиона. — Я живой труп. А наркотики… они придают жизни смысл. Делают её ярче. Разница такая же, как между маггловским чёрно-белым снимком и цветной колдографией. — Это не так!

Гарри дёрнулся, в два шага подлетел к ней, Гермиона вздрогнула, но не успела испугаться, что он её ударит, потому что он наклонился и впился губами в её губы. Гермиона вскрикнула и отшатнулась — Гарри отскочил. Выражение лица стало совершенно нечитаемым.

Нужно было что-то сказать. Разъяриться. Но Гермиона так и сидела на полу, неподвижно и не говоря ни слова. Гарри посмотрел на неё странным взглядом, кажется, хотел что-то объяснить, но передумал. Достал из глубокого кармана джинсов волшебную палочку, привёл себя в порядок двумя заклинаниями. Провёл рукой по подбородку, проверяя, не появилось ли щетины. — Мне пора домой. Спасибо, что привела в порядок, — сказал он наконец. — Но не делай этого больше. Это не твоё дело.

И с тихим хлопком аппарировал.

А Гермиона качнулась, уткнулась лбом в диванную обивку и снова зарыдала.

Примечания: 1. Адрес в районе Хакни, одном из самых криминальных в Лондоне; 2. На английском он назвал бы себя… хомячком. «Как белка в колесе» переводится «hamster wheel». В другой ситуации это было бы забавно.

Глава двадцать вторая

Слёзы ещё не высохли до конца, когда Гермиона поняла, что должна встать, умыться и сделать то, что необходимо — понять, каким образом Майкрофт Холмс узнал о её поисках.

Не обращая внимания на трясущиеся руки, Гермиона достала из-под ворота блузки цепочку и написала в воздухе кончиком палочки: «Нужна встреча». В отличие от Майкрофта, она не подписывалась даже инициалами.

Ответ пришел почти сразу, как будто Холмс ждал этого вопроса. Впрочем, очевидно, так оно и было. Гермиона собралась быстро, разве что умиротворяющего бальзама не нашла, поэтому не сумела окончательно избавиться от дрожи в пальцах.

«Позже», — пообещала она сама себе. Позже она сядет и разберётся в том, что сотворил с её душой этот день, объяснит самой себе проклятый поцелуй. Найдёт способ помочь Гарри — она же, Мордред подери, менталист! И сольёт воспоминания об этом дне в омут памяти, а в своём сознании запрёт в самый дальний угол. Только позже.

Говорить о погоде и природе сил не было. Поэтому, едва завершив аппарацию, Гермиона твёрдо спросила:

— Кто дал вам право следить за мной?

Майкрофт — в светлом костюме-тройке, спокойный и невозмутимый, — вежливо спросил:

— Хотите выпить? Полагаю, у вас был не самый приятный день.

Только спиртного ей сейчас не хватало — чтобы окончательно потерять контроль над собой исорваться, накричать на кого-нибудь, опять заплакать. И если этим кем-то станет Майкрофт Холмс… Гермиона беззвучно истерически хихикнула. Если этим кем-то станет Майкрофт Холмс, это будет заслуженно.

— Вы не ответили.

Майкрофт улыбнулся самой неприятной из своих улыбок и перевёл взгляд на заранее поставленное для Гермионы кресло. Она колебалась почти минуту, прежде чем села и сказала:

— Виски.

Майкрофт поднялся со своего места и вышел из кабинета, оставив Гермиону одну. Наверняка у него был здесь мини-бар. Не могло не быть. Но он намеренно дал ей несколько минут, чтобы успокоиться и взять себя в руки. Было глупо предполагать, что он не видит следов подступающей истерики, и Гермиона не сомневалась в том, что ему это глубоко неприятно. Люди, в представлении Майкрофта, не должны обнаруживать эмоций.

Между тем, передышкой следовало воспользоваться с толком. Гермиона прикрыла глаза и волевым усилием перенеслась сознанием на побережье океана. Жёлтый песок, голубая прозрачная вода, полная тишина, ни ветра, ни птичьих криков — абсолютная безмятежность. Океан умиротворял, убаюкивал и скрывал в своих водах все страхи, переживания, волнения. Океан был велик и равнодушен. Гермиона открыла глаза и вздрогнула — Майкрофт уже вернулся, совершенно бесшумно, и теперь стоял возле стола с двумя стаканами и запечатанной бутылкой.

— Кажется, вы пьёте безо льда? — спросил он, но совершенно без вопросительной интонации, просто сообщая уже известный факт. Гермиона не стала отвечать и молча смотрела, как он разливает виски. Ей — почти полстакана, себе — буквально два глотка. Гермиона не притронулась к спиртному и, когда Майкрофт снова сел за стол, сказала:

— Несмотря на то, что ваша подсказка была своевременной, ваше вмешательство перешло все разумные границы, Майкрофт.

Ей бы хотелось верить, что эти слова прозвучали строго и жестко.

— Разумные границы? — Майкрофт приподнял одну бровь. — Бросьте, Гермиона, это была обыкновенная дружеская услуга. Мне бы не хотелось подвергать вас неприятной необходимости обшаривать все лондонские наркопритоны один за другим.

— Я вас об этой услуге не просила, — медленно сказала Гермиона. — И о своих поисках не уведомляла. Как вы узнали, где и кого я ищу?

Стакан, который Майкрофт держал в руках, со стуком опустился на стол. Майкрофт наклонился вперед, опираясь на руки, и быстро проговорил:

— Мой младший брат — наркоман со стажем, полагаю, что я знаю о наркобизнесе больше, чем кто бы то ни было в этой стране, а вы относитесь к группе наиболее опасных людей, все перемещения которых в немагическом мире фиксируются с особой тщательностью, — потом отклонился назад и продолжил медленней и спокойней: — Это вопрос национальной безопасности.

— Это слежка, — оборвала его Гермиона, чувствуя, что от злости у неё начинают пылать щёки.

— Это разумная предусмотрительность. К тому же, — он снова взял стакан, но не отпил, — вы взяли на себя ответственность за очень важный проект, провал которого мои эксперты оценивают в два миллиарда фунтов стерлингов. Значительный процент от государственного бюджета. В этой ситуации ваше появление в определённых… заведениях неприемлемо.

— За мою ответственность не переживайте, — сказала Гермиона резко. Майкрофт даже не собирался открещиваться от обвинений в слежке. — Того человека, которого я искала…

— Мистер Поттер также входит в список лиц, за которыми установлено наблюдение, поскольку ранее он вступал в контакт с моим братом, а также отличается большой силой и слабым уровнем самоконтроля.

Гермиона всё-таки взяла виски, глотнула и сморщилась — он оказался очень крепким. Она не знала, что ответить. В глубине души всё ещё бушевало желание проклясть Холмса каким-нибудь неприятным заклинанием или, на худой конец, швырнуть что-нибудь ему в лицо, но гриффиндорские порывы она давно научилась сдерживать. Пора было привыкнуть, что в политике ни о какой честной игре речи идти не может. Будь она умнее, давно догадалась бы, что Майкрофт следит за волшебниками в меру сил и возможностей. А если бы ей хватило самообладания, то вместо нелепых обвинений она могла бы сказать равнодушно что-то вроде «Спасибо за своевременную помощь. В ванной комнате мне тоже стоит поискать ваши камеры?». Это было бы достойнее и правильней, и не выдало бы её слабости.

Она хотела было перейти к обсуждению плана, касающегося Джима, но не успела. Майкрофт очень тихо, будто бы даже не ей, а себе, сказал:

— Мне стоило поставить вас в известность о наблюдении.

Гермиона подняла глаза и посмотрела на него очень пристально. Кажется, это было практически извинение. Майкрофт выглядел, впрочем, не извиняющимся, а просто уставшим.

— Стоило, — согласилась Гермиона. — Но вы не умеете играть честно.

— Честность в политике — самый опасный недостаток из всех, — кивнул Майкрофт.

— Когда это закончится, ноги моей здесь не будет, — пробормотала Гермиона.

Майкрофт улыбнулся, но в этот раз выбрал более приятную улыбку, почти человеческую и даже, кажется дружелюбную:

— Вам не удастся. Вы ведь уже пробовали…

— Думаете, я хотела ввязываться в это снова? — и добавила: — Вам это нравится?

— Что именно?

Разумеется, Майкрофт отлично её понял.

— Влияние. Вам нравится?

— Скажем так, — он задумчиво провёл пальцем по ручке зонта, — полагаю, что это отвечает моим склонностям.

— А я бы дорого дала, чтобы не нести ответственности за…

Кажется, едва ли не впервые в жизни Гермиона услышала смех Майкрофта — не наигранный, а настоящий (или очень похожий на настоящий). Он чуть запрокинул голову назад, на спинку офисного кресла, его плечи слегка подрагивали.

— Вы не сможете жить без этого. Ответственность, контроль, влияние, — сказал он через несколько мгновений, — вам уже от этого не уйти.

Гермиона сглотнула. Она надеялась, что Майкрофт ошибается. Нет, она знала, что он неправ. И когда код будет добыт, а Брук — уничтожен, она покинет Британию и посвятит свою жизнь науке, будет отвечать только за своих пациентов, может, займётся преподаванием. И всё. Не считая этих двух незавершённых дел, её здесь ничто не держит. Родители едва ли станут скучать, а что касается друзей… Гермиона прикусила губу. Едва ли она ещё раз заставит себя переступить порог дома Поттеров и просто сидеть у них в гостиной, болтать о том, о сём. Это осознание было внезапным. Она не станет лечить Гарри сама, найдёт ему менталиста, того же Вагнера, но не коснётся его разума. Что до Джинни, то она не найдёт в себе смелости взглянуть подруге в глаза.

Нервные переживания и виски несколько приглушили бдительность Гермионы, поэтому легкое касание чужого разума она почувствовала не сразу. Майкрофт смотрел в сторону, постукивал по ручке зонтика указательным пальцем и не производил впечатление неопытного легиллимента, проводящего атаку. Подавляя инстинкты, Гермиона немного сдвинула щит вглубь, вытаскивая на поверхность обрывки мыслей и едва различимые мелодии — отличный белый шум. Майкрофт не отреагировал. Магглы не владеют легиллименцией, это общеизвестный факт. Но Гермиона уже знала, что к Майкрофту Холмсу это не относится. Читал ли он чужие мысли сознательно?

Гермиона аккуратно вытолкнула на поверхность сознания картины, увиденные сегодня в притонах. Майкрофт дёрнулся и перевёл на неё взгляд. Контакт тут же прервался. Кажется, неосознанно. Спонтанная легиллименция.

— Брук, — сказала Гермиона вслух. — Сейчас важен Брук. Я обсудила с министром ваш план, и…

Гермиону от этого плана тошнило, а Кингсли он привёл в восторг. Не то, чтобы он так гнался за кодом, для него это была идеальная схема сотрудничества с магглами. Было очевидно, что, если план удастся, Майкрофт Холмс преисполнится к магам значительно большей симпатией, а главное, он будет им должен. А разработка плана позволит опробовать множество схем сотрудничества. Интеграция, которой грезил Министр Магии, была близка. — И он был одобрен, я полагаю, — сказал Майкрофт. — Я не сомневался.

— Мы подключимся только на финальной стадии, — качнула головой Гермиона. — до этого останемся в стороне. Мы не имеем права вмешиваться в законодательную систему.

— Этого будет достаточно.

Гермиона наклонила голову, а потом уточнила: — Вы поделитесь с братом… деталями? — Ни в коем случае. И настоятельно прошу вас также не посвящать его.

Как бы сильно Гермионе ни претила идея втягивать младшего Холмса в смертельно опасное для него дело, оставляя при этом в неведении, она была вынуждена согласиться с Майкрофтом. Шерлок был неуправляем. И совершенно им необходим.

Гермиона поднялась, собравшись уходить, и вдруг пошатнулась. Голова закружилась. Вспомнилось, что она ничего не ела с утра, сильно нервничала. Спиртное было не кстати.

Она вцепилась пальцами в край стола и сказала поспешно: — Прошу меня простить.

Замутило. Аппарировать в таком состоянии было бы безумием.

Майкрофт встал из-за стола, подошел к Гермионе и, немного поколебавшись, коснулся её запястья своими неприятными ледяными пальцами. Сосчитал пульс с сосредоточенностью врача. Лицо его было ещё более нечитаемым, чем обычно, но, чувствуй себя Гермиона чуть лучше, уже сгорела бы со стыда. Просто человеческие эмоции вызывали у него раздражение, а слабость должна была казаться отвратительной. — Пожалуй, ваш способ перемещения сейчас будет несколько неудобным, — произнёс он.

Становилось все хуже, и Гермиона была вынуждена присесть на подлокотник кресла. Если её стошнит, она сотрёт память об этом эпизоде сначала Майкрофту, а потом себе.

Перед глазами замелькали чёрные точки, руки стали ватными. В ушах шумело, но сквозь шум она расслышала какие-то несвязные обрывки фраз. С трудом сумела сообразить, что это телефонный разговор.

Дома есть антипохмельное. Нужно только до этого дома добраться.

Закусив губу, Гермиона заставила себя открыть глаза и встала на ноги. Разум работал почти без перебоев, а вот тело не желало слушаться. — Машина доставит вас домой за два часа, — сказал Майкрофт, заметив, что она пытается держаться на ногах, — не сомневаюсь, что у вас есть средства снять все симптомы. — Да, разумеется, — с трудом выговорила Гермиона, шумно сглатывая. — Извините…

Майкрофт ничего не ответил, а спустя несколько минут в кабинет вошли посторонние, чьи-то руки обхватили Гермиону за плечи, кто-то повел её по коридору вниз, к выходу.

В машине пахло еловыми шишками и было прохладно. Гермионе помогли устроиться на заднем сидении, она прижалась лбом к стеклу. Зашумел мотор, но машина не успела тронуться. Щёлкнула дверца.

Гермиона приподняла гудящую голову и повернулась — на сидении рядом с ней обнаружился Майкрофт.

Глава двадцать третья

Дорогу Гермиона почти не запомнила — ее настолько сильно мутило, что она старалась не открывать глаз, крепко стискивала зубы и то и дело сглатывала горькую слюну. Единственное, что утешало, так это мысль о том, что желудок совершенно пуст. Сомнительное утешение. Майкрофт за это время всего один раз раскрыл рот — для того, чтобы сказать: «На подъезде к вашему дому не возникнет проблем?». Гермиона не сумела ответить, только слабо кивнула: машина к ее дому приблизиться не сможет. Майкрофт, наверное, понял, но ответил что-то или нет, Гермиона не знала — задремала. Ей снились люди из притона, Гарри с трясущимися руками, который превратился в Майкрофта и посмотрел на нее очень строго и недовольно. Очнулась она от того, что потеряла опору — дверца, к которой она прислонялась, осторожно открылась. Гермиона часто заморгала, качнула гудевшей головой и вдруг почувствовала, что хмель проходит сам собой. Дверцу открыл не водитель, а Холмс, и он стоял сейчас с самым скучающим выражением лица и протянутой рукой, очевидно, предлагая на нее опереться. Если бы было возможно, Гермиона предпочла бы обойтись без этой весьма сомнительной помощи, но ей было слишком плохо, поэтому она, поколебавшись, взяла Майкрофта за руку и выбралась на воздух, покачнулась, пробормотала: — Мерлиновы кальсоны, — и добавила: — Спасибо. Майкрофт не ответил, но и руки ее не отпустил — так вместе они и шли до границ защитных чар, и только переступив их, Гермиона запоздало поняла, зачем Холмс все это затеял. Мерлин, как же глупо с ее стороны. Конечно, он не мог упустить возможности побывать у нее дома, осмотреться, понять, что именно скрывают заклинания от его камер видеонаблюдения. В душе шевельнулась злость, но она улетучилась разом, едва они вошли в гостиную. Несколько часов назад здесь, в этой комнате, на диване сидел Гарри и говорил чудовищные вещи о себе и своей семье, а потом совершил самую жуткую вещь, какую только мог вообразить. Гермиона снова пошатнулась, но уже не от того, что спиртное ударяло в голову, а от слабости. Гарри словно все еще был здесь, Гермиона была уверена, что увидит его, закрыв глаза. Она невольно всхлипнула. И как же кстати оказалась холодная ладонь Майкрофта. Гермиона вцепилась в нее как в спасательный круг, сдавила его пальцы — сильно, больно. Потом резко отпустила и заставила себя подойти к дивану, опуститься на подлокотник. — Чай на кухне, — произнесла она, и ей не понравилось, как прозвучал голос. Но было жизненно важно отослать Майкрофта прочь — хоть в Лондон, хоть на кухню, лишь бы он не видел, как она расплачется. Пелена уже стояла перед глазами, в носу заложило, как от простуды. — Это не было насилие, я надеюсь… — произнес Майкрофт. — Что? Он поджал губы, перехватил свой дурацкий зонт и выразительно обвел взглядом комнату. — Ваш… друг, мистер Поттер. Можно предположить, что он нанес вам обиду, в некотором роде, но я сомневаюсь, что это было сексуальное насилие. По моим предположениям, он на это не способен. Этот спокойный тон стал последней каплей, Гермиона хмыкнула и захохотала в голос, а потом зарыдала, закусив кулак. Не помогало, всхлипы вырывались из горла, как она ни давила их, слезы текли по щекам, жгли и стягивали кожу, в груди все пережало от боли и нехватки воздуха, в ушах звенело. Она не рыдала так со смерти Рона — ни разу с тех пор не плакала так, чтобы захлебываться, задыхаться, кашлять, чтобы перехватывало дыхание, до визга. — Нет, — сумела выдавить она сквозь слезы. Уже было все равно, что она окончательно потеряла лицо и только что лишилась последней капли уважения Майкрофта Холмса. Он может катиться к Мордреду со своей политикой. Все равно она нужна ему, чтобы претворить в жизнь проклятый план, а когда он будет выполнен — она исчезнет, и все. Двенадцать минут. Столько времени длится настоящая эмоциональная реакция, вызывающая боль, остальное — слезовыжимание и самообман. Гермионе хватило десяти, чтобы справиться с собой, постепенно океан — ее главный окклюментный щит — укрыл сознание толщей прозрачной чистой воды, дыхание выровнялось, слезы перестали течь, и она попыталась пальцами стереть влагу со щек. — Прошу, — она подняла глаза на Майкрофта, протягивавшего ей с нечитаемым выражением лица темно-синий носовой платок. Льняной, кто бы сомневался. Гермиона взяла его и принялась аккуратно вытирать лицо. Хотелось высморкаться, но было стыдно, и она несколько раз шмыгнула носом. — Спасибо, — наконец, сумела она сказать, — и прошу простить мне эту истерику. — Пустяки, — светским тоном сообщил Майкрофт и огляделся в поисках стула. Нашел, подвинул к потухшему камину и сел, закинув ногу на ногу. Гермиона вытащила палочку и направила на камин, проговорив негромко: — Лакарнум инфламаре, — и в нем вспыхнул теплый волшебный огонь, о который невозможно обжечься. Потом очистила невербальным заклинанием платок, но не вернула Майкрофту, а положила на диван. После этого сказала, понимая, что хуже уже не сделает: — Он поцеловал меня. Гарри Поттер. Вместо удивленно поднятой брови, значившей бы: «Почему вы полагаете, что мне интересна эта информация?», — Гермиона получила наклон головы чуть на бок, означавший: «Внимательно вас слушаю». Наверное, именно поэтому она продолжила: — Это было ужасно. Как инцест. После наркопритонов это было… это было слишком. — Я понимаю ваши чувства, — медленно, пробуя слова на вкус сказал Майкрофт. — Учитывая вашу… эмоциональность. — Несдержанность, вы хотели сказать? Неумение держать себя в руках? — она постаралась скопировать его интонацию, но, кажется, не преуспела, хотя он отлично понял намек. — Неравнодушие — не преимущество, — проговорил он задумчиво. Гермиона уже слышала от него эти слова однажды, поэтому просто отвела взгляд — и тут же заметила так и стоящую на полке тоненькую книжку, издание статьи Тьюринга «Может ли машина мыслить?». Негромко засмеялась — надо бы дать эту книжку старшему Холмсу в руки и сделать колдографию с подписью: «Доказано — могут». Майкрофт видеть обложку не мог, но никак не отреагировал на ее смех и сосредоточился на изучении огня. Гермиона призвала антипохмельное и выпила, хотя в нем уже не было необходимости, перебралась с подлокотника на диван и обхватила себя руками. Тихо тикали настенные часы, огонь, которому не нужны были дрова, горел беззвучно, только изредка выплевывал с шипением сноп разноцветных искр. За окном зашуршало — начался дождь, мелкий, кажется, затяжной, унылый. В комнате было прохладно, и Гермиона была уверена, что прохладу распространяет Майкрофт. Он сидел неподвижно, изображая из себя сфинкса, и, наверное, думал о не менее таинственных вещах, чем египетский любитель загадок. Может, размышлял, как будет использовать информацию, полученную от изучения ее, Гермионы, дома. Или строил план какой-нибудь сложной политической игры, на кон в которой будут непременно поставлены жизни многих людей. Гермиона ни за что на свете не хотела бы сейчас прочесть его мысли. Ее собственные отсутствовали. Ни одной. Сознание было совершенно пустым и легким, как после «Обливиэйта». Ни единого желания, ни единой эмоции. Стемнело, и комната погрузилась в желто-оранжевый от отсветов пламени полумрак, исказивший линии и контуры. Ровный книжный шкаф причудливо начал изгибаться и подрагивать, письменный стол почти целиком скрылся во мраке и стал прибежищем теней. Потолок пропал совсем, а стены расплылись и сделались нечеткими. Майкрофт, напротив, оказался высвечен ярко и сделался в этом свете очень похожим на младшего брата — только со значительно более тяжелым подбородком и более угрюмым лбом. Было даже что-то мефистофелевское в его лице — несмотря на то, что ни бородки, ни хищного длинного носа с горбинкой не было. Но красный отсвет на щеках и совсем потемневшие глаза придавали ему это пугающее сходство, пусть и не с гетевским, а с мильтоновским или булгаковским персонажем (1). Да, однозначно — в нем не было и капли живости и задора, вместо них с лихвой — гордой, надменной ледяной отстраненности. Едва ли он считает кого-то из людей ровней себе. Возможно (вряд ли, но кто знает?) он когда-то почти признал равной ее, Гермиону — но ненадолго. Она оказалась слишком слабой. Часы все тикали, и Гермиона понимала, что нужно встать с дивана, зажечь свет, предложить своему незваному и нежеланному гостю чаю, а после намекнуть, что его ждет в машине водитель. Но этот день забрал у Гермионы слишком много сил, чтобы она сумела хотя бы пошевелиться. И постепенно, под шум дождя и тиканье стрелок часов она уснула, и щит-океан затянул ее в свою пучину, защищая от кошмаров и болезненных видений. Когда Гермиона проснулась, уже было утро. Тело затекло от неудобной позы. Она пошевелилась — и обнаружила, что накрыта собственным пледом, который лежал еще вчера в спальне. — Мерлин, — пробормотала она вслух. Лучшего способа намекнуть на ее слабость Майкрофт и придумать не мог. Она слезла с дивана, потянулась до хруста в позвоночнике и раздраженно взмахнула палочкой, отправляя плед на место. Холмс ходил по ее дому, изучал ее вещи, в то время как она просто спала. Идиотка. — Гоменум Ревелио, — сказала она. Заклинание показало, что дома никого нет. Он ушел — к счастью. И хотелось бы верить, что не решил распихать по углам камеры видеонаблюдения или прослушивающие устройства. — Акцио, вещи Майкрофта Холмса. Слава Мерлину, в руки прилетел только забытый носовой платок, который Гермиона отбросила в сторону, словно он был ядовитым. В сущности, она не понимала, на что злится. Никто не уговаривал ее напиваться в кабинете Холмса, и то, что он довез ее до дома, а потом еще и укрыл пледом, предполагая, что огонь в камине рано или поздно погаснет, было весьма… любезно с его стороны. Сделай это кто-то вроде Тони Голдстейна или любого другого приятеля, Гермиона даже использовала бы слово «мило». Но «мило» и «Майкрофт» находились, безусловно, на разных полюсах и не сочетались между собой. Зная его, не приходилось сомневаться, что он сделал это нарочно, что-то задумав. И Гермиона была уверена, что это «что-то» ей совсем не понравится. Впрочем, ни в этот, ни на следующий, ни через день ничего не происходило, зато после вступил в силу сумасшедший план, и Гермионе стало не до рассуждений о потенциальной опасности, которая могла бы исходить от Холмса, получившего новые рычаги давления на нее. Несмотря на то, что волшебники не вмешивались в ход дела, следить приходилось пристально. Сначала за тем, как Джим взламывает самые защищенные места маггловской Британии, потом — за его арестом. Гермиона с головой погрузилась в детальную разработку плана спасения Шерлока Холмса — эксперты Майкрофта разработали семь сценариев, как именно Джим попытается убить его. Аналитики из Отдела тайн, почесав затылки, добавили восьмой — совсем уж невероятный. Но все восемь требовалось отработать, продумать и спланировать, причем задействуя минимум исполнителей. Кроме того, нужно было предусмотреть возможность подслушать рассказ Джима о коде — в том, что он захочет поделиться им с Шерлоком перед тем, как убьет его, не приходилось сомневаться. Гермиона не могла допустить, чтобы информация ушла не в те руки, поэтому не позволяла себе отвлекаться от работы над планом ни на день, ни на час, контролируя все этапы. Ей выделили кабинет в Министерстве, и она часто спала там, заскакивая камином домой только для того, чтобы принять душ и переодеться. Майкрофта в план посвятили только отчасти — ему пришлось довериться магам и гарантировать, что его людей на страховке не будет: лишних свидетелей не должно было быть. Он дал слово, хотя и неохотно, и Гермиона была вынуждена поставить в список задач еще и проверку местности на случай притаившегося спецотряда. Месяц до суда, после которого уже ничто нельзя будет отменить, пролетел бешеным гиппогрифом. Все было готово. На суде волшебники присутствовать не должны были, но Гермиона пренебрегла запретом Кингсли и, раздобыв по своим каналам оборотного зелья, все-таки пришла. Она знала, что суд будет фальшивкой. Угрозами или шантажом Джим заставит присяжных признать его невиновность. Но было что-то невероятно притягательное в том, чтобы видеть его на скамье подсудимых. Пока он находился, связанный и беспомощный, под наблюдением Майкрофта, Гермиона, приходя к нему каждый день, почти не чувствовала злобы и ненависти. Но увидев его в дорогом костюме, спокойного и улыбающегося, в зале суда, ощутила, как ярость растекается по венам. Его лицо в миг убийства Рона встало перед глазами со всей отчетливостью, а голос, которым он сейчас, на суде отказывался от адвоката, сливался с тем, каким он заявлял: «Какая же скука!». Обвинительную речь Шерлока Холмса Гермиона почти не слушала, пытаясь успокоиться. И чтобы отвлечься, коснулась разума одного из присяжных — было бы нелишним узнать, чем их запугал Брук. Поверхностные мысли читать было легко, словно страницы Гермиона перелистнула мелкие переживания и сиюминутные впечатления и нашла нужное воспоминание — как на экране телевизора в номере отеля появляется сообщение о том, что близкие будут убиты, если Джима Мориарти не оправдают. Как и предполагалось. Гермиона потянулась к разуму другого присяжного — и нашла ровно то же самое. У всех двенадцати. Как под копирку, один в один. Она нахмурилась, но не успела поймать за хвост нужную мысль, потому что судья объявил о том, что пора удаляться на совещание. Его выпустят, признают невиновным. Это была часть плана. Она знала об этом. Но была не готова услышать это лично. Воспользовавшись суматохой в зале, полном прессы и любопытных, Гермиона встала и вышла прочь, никем не замеченная и не остановленная. Прав был Кингсли, не стоило ей сюда приходить. Старые раны, давно превратившиеся в грубые шрамы, вскрылись и начали кровоточить.

Примечания: 1. Майкрофт и правда совсем не похож на Мефистофеля из «Фауста» Гете — веселого гуляку, хитреца и проныру. Зато на одержимого великой идеей, надменного, легко выбирающего меньшее из двух зол и очень умного Люцифера Джона Мильтона (трагедия «Потерянный рай») может походить, если посмотреть под определенным углом на пьяную голову. И на Воланда Михаила Булгакова — еще больше. Кстати, Булгаков наряду с Достоевским, Чеховым, Пушкиным и Тургеневым, пожалуй, самые известные за рубежом русские писатели. «Мастера и Маргариту» большинство образованных британцев читали, и Гермиона — уж точно не исключение.

Глава двадцать четвертая

План нёсся вперед, как набравший скорость Хогвартс-экспресс, и едва ли хоть что-то могло теперь его остановить.

Издалека Гермиона следила за тем, как Шерлок Холмс и Джеймс Брук разыгрывали как по нотам пьесу, давно продуманную и просчитанную лучшими аналитиками двух миров. Это было гадко и низко — потому что Холмс, в этом не было никаких сомнений, о плане не знал. Он играл с Бруком, не подозревая, что в это время за ним, как за насекомым под микроскопом, наблюдает его старший брат.

Если бы только было можно, Гермиона бы самоустранилась из этой игры — но она не могла себе этого позволить и только повторяла, как заговор, одно и то же: «Как только это закончится, я покину Британию и больше никогда не прикоснусь к политике». Это «больше никогда» стало для неё точкой опоры, живительным источником сил и энергии. Если бы не оно, ей не хватило бы мужества следовать плану.

Час Икс приближался — неотвратимо, решительно, с грубой жестокостью реальности, где нет места иллюзиям и надеждам. Гермиона почти спокойно читала в ещё не отпечатанной газете интервью Джеймса, назвавшегося — Мерлин, как выговорить? — Ричардом Бруком. «Я был бы рад, если бы меня звали каким-нибудь Генри или Ричардом», — кажется, так он сказал ей однажды. Чудовищная смесь правды и лжи — Ричард Брук.

Возможно, если бы в один из этих дней с каким-нибудь вопросом или уточнением к ней заглянул бы младший Холмс, она не выдержала бы и рассказала бы ему всё, а главное, заверила бы, что он не умрёт, что бы ни произошло, что его спасут. Но Шерлоку было чем заняться и без волшебных загадок, так что он не пришёл — к счастью.

И тот самый день наступил.

Рассчитать точное время начала операции было невозможно, поэтому невыразимцы дежурили во всех восьми точках возможного разрешения конфликта между Бруком и Холмсом. Гермиона сидела у себя дома — ждала патронуса, нервничала, пыталась не поддаться детской привычке грызть от волнения ногти, и ничего не делала. Читать не удавалось, о том, чтобы заняться научной работой, не могло быть и речи, маггловского телевизора или колдорадио у неё дома никогда не было, так что единственным, чем она могла себя занять, оказалось сосредоточенное созерцание огня в камине.

Было около девяти вечера, когда посреди гостиной возник крупный серебряный ворон и тусклым голосом кого-то из невыразимцев сообщил:

— Холмс в точке шесть, Брук направляется в точку два.

Точка шесть — госпиталь святого Варфоломея, точка два — квартира Холмса и его друга на Бейкер-стрит. Гермиона приманила к себе собственные листы с расчётами и задумчиво кивнула — Шерлок едва ли захочет разыгрывать финальный акт предполагаемой трагедии у себя дома, значит, Бруку придётся приехать в больницу. Наверное, это покажется ему даже более правильным вариантом: больница-морг-смерть. Эта ассоциация должна быть ему приятной.

Снова потянулось ожидание — нужно было получить точное подтверждение места и времени.

Около десяти огонь в камине позеленел, задрожал и практически выплюнул на пол профессора Вагнера. Гермиона вскочила на ноги и тут же подала учителю руку. Тот вцепился в неё, существенно надавил, поднимаясь на ноги, и быстро спросил, безо всяких приветствий:

— Дорогая моя, скажите, что вы не имеете отношения к этому делу!

— О чём вы? — спросила Гермиона.

Профессор выглядел всклокоченным и нервным.

— Очень рад это слышать. Да-да, если бы имели — вы бы сейчас были в Министерстве, конечно. Какое счастье. Я бы заскочил раньше, но и сейчас едва вырвался, — он все так же сжимал руку Гермионы, и она воспользовалась этим, чтобы усадить его в кресло.

— Профессор Вагнер! Успокойтесь, прошу. Чаю?

Он выдохнул и хмыкнул:

— А думаете, поможет? Какие же вы, британцы, потешные с этим чаем. Не надо. Лучше сядьте-ка рядом и повторите еще раз: вы не имеете никакого отношения к той чехарде, которая творится в вашем Министерстве?

— Что за чехарда? — Гермиона почувствовала, что её сердце начинает стучать сильнее. Что-то было не так. Что-то произошло.

Вагнер еще раз выдохнул и, кажется, попытался успокоиться. Вытащил платок и промокнул им лоб и шею, прокашлялся и сказал:

— Без подробностей только, дорогая. Вчера вечером мы с целителем Остерманом сидели у него дома и обсуждали возможности лечения ретроградной амнезии заклинаниями подавления воли — очень увлекательный вопрос, кстати, дорогая, если будет время, я вышлю вам одну статейку на эту тему, — он нахмурился, поняв, что сбился. — Да, мы были заняты, поэтому появление совы было очень неуместным. Остерман даже предлагал прогнать проклятую птицу, сбившую весь настрой! Тем не менее, он всё-таки вскрыл посылку, адресованную ему, — Вагнер облизнул тонкие губы, — там была книга. Маггловская книга о волшебстве на английском языке, дорогая. О вашем Гарри Поттере. Едва ли магглы могли бы получить эту информацию сами.

Окклюментный щит послушно изогнулся, скрывая все воспоминания о книге и выставляя вперед набор ложных воспоминаний. Даже если Вагнер захочет проверить её, он ничего не увидит.

— Целитель Остерман — член Международной конфедерации магов, как вы знаете. Он не мог не начать проверку. Сегодня собирался совет конфедерации, мы вспомнили, что эта же книга мелькала в воспоминаниях вашего беспамятного Смита. Кто-то из британских волшебников сознательно пошёл на нарушение Статута, а если учесть их панику из-за этого маггла… Не зря ведь вас пригласили как эксперта, правда? Кто-то в вашем Министерстве покрывает это нарушение, причем уже несколько лет. И я очень рад узнать, что вы…

— Я шокирована, профессор, — произнесла Гермиона, — не могу поверить, что кто-то…

— Главное, что вы не замешаны в этом, — лёгкое ментальное касание Гермиона не стала отбивать. Профессор должен был проверить ее. — Вам ещё писать диссертацию, вам нельзя вмешиваться в такие скандалы. Репутация может пострадать, сами понимаете.

— Профессор, в Министерстве много моих друзей, что будет… Что с ними будет?

Вагнер нахмурил брови:

— Завтра начнётся проверка. Ваш министр уже получил уведомление. И если он хочет сохранить пост, ему лучше не усугублять ситуацию и не пытаться затирать следы.

— Вы хотите, чтобы я, — голос у Гермионы подрагивал, но она не пыталась это скрыть, — намекнула ему на это?

Профессор протянул руку и сжал её пальцы дружеским жестом:

— Дорогая, я испытываю большую симпатию к вам лично и к британской научной школе. Мне бы не хотелось, чтобы этот скандал ударил по вашему Отделу тайн, например, или по Хогвартсу, или по колледжу Мерлина и Морганы в Оксфорде. Поэтому — да. Я прошу вас сказать министру, что он не должен ничего предпринимать, если не желает очень больших потерь, в том числе и репутационных.

— Профессор, вы ведь ненавидите политику.

Вагнер кашлянул, выпрямил спину и достойно сказал:

— Официально заявляю, что терпеть её не могу. Но целитель Остерман упросил меня участвовать в качестве эксперта-менталиста.

— Спасибо, что предупредили меня, — произнесла Гермиона после нескольких минут молчания. — Если вы не возражаете, я…

— Конечно! — он поднялся из кресла и подошел к камину. — Но учтите — я вам ничего не говорил!

Он скрылся в зелёном пламени, а Гермиона зачерпнула немного летучего пороха и вошла в трубу за ним следом.

— Атриум Министерства Магии!

Короткий полет — и она уже выходила из камина в тихом и пустом по вечернему времени Министерстве.

Окклюментный щит держался очень крепко, не пропуская ни единой сторонней мысли и отсекая посторонние эмоции. Превратив домашний костюм в мантию, она поспешила в кабинет Кингсли. Он был один — сидел за столом, обхватив седеющую голову руками, и бессмысленно таращился в пустой стол.

— Кингсли!

Он вздрогнул и поднял на неё глаза.

— Откуда ты узнала?

— Не важно.

— Я надеялся, ты не узнаешь, — вздохнул он. — Было бы проще.

Эти слова Гермиона пропустила мимо ушей и резко спросила:

— Что мы будем делать?

Он улыбнулся очень грустно, опустив углы губ.

— Ничего, Гермиона. Мы не будем делать ничего.

В первое мгновение она не поняла его слов, и только потом их смысл дошел до неё. Они не будут делать ничего, в том числе и для реализации сегодняшнего плана. Невыразимцы уже получили приказ оставить посты. Шерлок Холмс, лишний свидетель, знающий о магии и не подверженный «Обливиэйту», просто умрёт, а Брука найти не так-то просто — Аврорат не сумел этого сделать за восемь лет.

Не сходилось.

— Я возьму на себя всю ответственность. Уйду в отставку.

Не сходилось всё равно! Можно было отменить план, но тогда начнётся конфликт с британским правительством во главе с Майкрофтом Холмсом, который ни за что не простит гибели младшего брата и сделает всё, что в его силах, чтобы уничтожить магическую Британию. Как быстро на него выйдут проверяющие из МКМ? После того, как Кингсли пройдет добровольный допрос с Сывороткой правды под наблюдением Вагнера, к Майкрофту Холмсу обязательно придут, чтобы, в зависимости от того, что он знает, стереть ему память или устранить.

Едва Гермиона подумала об этом, как дверь распахнулась, и на порог влетел растрепанный Тони Голдстейн. — Министр, вызывали?

Кажется, на секунду Кингсли смутился, а потом бодро сказал:

— Да, Тони, заходи! Спасибо, что откликнулся. — Привет, Тони, — помертвевшим, чужим голосом сказала Гермиона.

Теперь всё сошлось. Чтобы обезопасить всех волшебников, включённых в программу внедрения магии в маггловский мир, нужно просто стереть память тому, кто знает о ней слишком многое. Майкрофту сотрут память не специалисты МКМ, а люди Кингсли — собственно, Тони Голдстейн. Ему аккуратно подотрут все воспоминания, связанные с Бруком, космической программой, а ещё с ней, Гермионой — потому что именно она вела те проекты, которые находились за гранью дозволенного.

Профессор Вагнер понятия не имел, что происходило в магической Британии, иначе не дал бы совета не усугублять положение. Усугубить его было невозможно. — Гермиона, — начал Кингсли, — ты должна понять… — Я понимаю, — ответила она резко. — Я всё понимаю, кроме того, что ты собираешься поручать это дело болвану вроде Голдстейна. Тони рядом охнул — и Гермиона почувствовала нечто вроде шевеления совести, но очень ненадолго. Нужно было держать лицо и не дать дрогнуть ни единому мускулу. — Я сама сотру Холмсу воспоминания обо всём лишнем, — продолжила она.

Кингсли категорически ответил: — Нет. Гермиона, я знаю тебя, и не подпущу к Холмсу. Твое гриффиндорство в этом случае недопустимо.

Гермиона позволила губам сжаться в тонкую линию и прошипела: — На кону благополучие моих друзей. Книга о Гарри. Первым пострадает он. За ним — Джинни, Луна, я знаю, что она давно у тебя в невыразимцах… Неужели ты думаешь, что я способна, — она сглотнула слёзы, которые безо всякого притворства встали в горле, — пожертвовать ими ради двух малознакомых мне людей? Мне жаль младшего Холмса, но… — слёзы уже душили, — но я давно научилась выбирать из двух зол. Что до старшего — то ему ничего не грозит. Только удаление лишних воспоминаний.

Кингсли покачал головой:

— Пойдёт Тони.

Гермиона встретилась с министром взглядом и зло спросила: — Что ваш Тони сделает? Выжжет ему мозги? Ваши недоучки из отдела обливиации только на это и способны. И это при работе с мозгами посредственными. В мозги старшего Холмса даже мне будет сложно влезть, а Тони…

Она видела краем глаза выражение его лица, видела обиженную гримасу, но сейчас ей не было до него никакого дела. — Хочешь — отправь со мной отряд авроров, пусть контролируют, — закончила она, — но дай сделать дело нормально, — а потом прибавила уже тише, спокойнее, мягче и почти жалобно: — Кингсли, всё-таки я работала с ним несколько лет. Качественный «Обливиэйт» — это то, чего он заслужил.

Кингсли задумался, лоб прорезала вертикальная морщина. Он колебался, очевидно, а Гермиона боялась выдохнуть, чтобы не сбить его с мысли.

Наконец, он проговорил: — Пожалуйста, не делай глупостей. С тобой пойдёт Тони. И… сделайте это сейчас.

Никаких глупостей — это она могла гарантировать. Только то, что нужно.

Вместе с молчаливым Тони они вышли из Министерства, и Гермиона протянула приятелю (наверное, уже бывшему) руку. Он колебался, прежде чем принять её.

«Прости, Тони», — подумала она, но ничего не сказала и аппарировала в кабинет Майкрофта в клубе. Разумеется, он был там — сидел у огня и ждал начала операции, от участия в которой его отстранили.

На звук аппарации он среагировал сразу, поднялся из кресла, обернулся — и его плечи напряглись, когда он увидел Тони. — Здравствуйте, мистер Холмс, — вежливо сказал он и встал за спиной у Майкрофта — чтобы не позволить ему сбежать. — Добрый вечер, Майкрофт, — произнесла Гермиона и поняла, что слёзы все-таки брызнули у неё из глаз. — Гермиона, — ответил он, уже поняв по её виду, по виду Тони и по ещё сотне мелких деталей, что именно произошло и что произойдёт вскоре, — рад визиту.

Немой вопрос: «Что касательно моего брата?».

«Мне очень жаль», — такой же немой ответ. — Я гарантирую, что не причиню вам вреда, — проговорила она глухо, — лишние воспоминания о мире магии будут заменены с большой точностью, ваш блестящий ум никоим образом не пострадает. — Рад это слышать, — с улыбкой ответил Майкрофт. Он улыбался не как василиск, а как осуждённый перед виселицей. Его голубые глаза потемнели, под глазами проступили тени, лицо как будто осунулось. Если можно стареть в один миг, то Майкрофт постарел. Но спину не согнул, голову держал так же высоко.

Очень медленно, как будто во сне она достала волшебную палочку и направила её в лицо Майкрофту. У него ещё сильнее расширились зрачки. Он всё-таки позволил себе слабость — облизнул губы.

Гермиона даже не пыталась унять слёзы, но они не мешали ей. Её рука не дрожала, а голос был очень спокойным и ровным, когда она произнесла:

— Обливийэт.

Глава двадцать пятая

Майкрофт пошатнулся и был вынужден вцепиться слабеющими пальцами в спинку кресла. Неловко выронил зонт, и тот громко стукнул деревянной ручкой по полу — ковёр не сумел поглотить звук, который эхом отразился от стен и только после этого стих. Гермиона не выдержала и зарыдала, глупо и жалко пряча лицо в ладонях и едва не потеряв палочку — она бы отлично смотрелась рядом с упавшим зонтом. — Мощная работа, — проговорил Тони, поднял собственную палочку и грубо вошёл в разум Майкрофта.

Гермиона почувствовала, что ей почему-то это неприятно. Даже так. Как будто у неё было исключительное право работать с его разумом. Она неприязненно, резко спросила: — Думаешь, я могла ошибиться? — но Тони, хоть и дёрнул плечами, не прекратил сканирования, и только убедившись, что в сознании Холмса не осталось ничего лишнего, сказал: — Министр снимет с меня голову, если что-то пойдёт не так, извини.

Гермиона поджала губы — неверно. Не после того, что она сказала ему несколько минут назад. После такого не извиняются, даже отходчивый Тони не смог бы этого сделать. — Министр снимет с меня голову, если что-то пойдет не так, — небольшая пауза на раздумья, на выбор слов, — Гермиона.

Лучше. Так звучало лучше, а в ее имя оказалось вложено достаточно раздражения. — Я — лучший менталист в Европе, едва ли что-то могло пойти не так, — она подняла голову и вытерла слёзы. — Не обращай внимания, эмоции никогда не мешали мне работать.

Едва эта фраза была произнесена, как Гермиона мотнула головой и сжала зубы — снова фальшь, снова не то. — Я — лучший менталист в Европе, — проговорила слабо, — и Кингсли это знает, — а слёзы все не высыхают, бегут по щекам, оставляя светлые блестящие дорожки. За её спиной — запертая деревянная дверь с металлической блестящей ручкой, нелепая напольная ваза с цветами и массивная вешалка для верхней одежды с единственным бежевым пальто.

Майкрофт не двигался — ментальный удар был для него слишком силён, его разуму требовалось время, чтобы адаптироваться к новым воспоминаниям. Но долго это продолжаться не могло — опять пошатнувшись, он слабо застонал, схватился рукой за виски и медленно опустился в кресло, не видя никого вокруг. — Сколько времени… — начал было Тони, и Гермиона ответила раньше, чем он договорил: — Около получаса. Ему будет казаться, что он слишком долго работал с бумагами и уснул. И он… — Тони недоумевающе наклоняет голову. — Скажи министру, что он будет знать о смерти брата. И что… — её голос задрожал, — он будет знать, что это вина магов. Никакой дальнейшей совместной работы, ни с ним, ни с кем-то из нас — передай.

Тони нахмурился, его ноздри широко раздулись — пусть он и признавал превосходство Гермионы, ему не нравилось быть у неё на побегушках. Неприятное такое свербящее чувство — как будто в душе завелась стая мелких насекомых. Но он прекрасно понимал, что выхода нет, поэтому ответил: — Я передам. А ты? — С меня довольно. Я возвращаюсь домой, заканчиваю дела в Британии и…

Она не договорила, но понадеялась, что министр, который наверняка захочет посмотреть на всё произошедшее в омуте памяти, поймёт её правильно и не попытается снова вовлечь в свои игры. Ему лучше уяснить, что она больше не готова платить слезами и болью за исполнение бредовых идей давно умершего мага.

Тони кивнул, и Гермионапервой направилась к камину, бросила горсть пороха и уже хотела шагнуть в пламя, как Тони её окликнул:

— Гермиона!

Она обернулась. — Я думал, мы хотя бы приятели.

Она ничего не ответила и переместилась домой. Тони задержался ненадолго, ещё раз посмотрел на приходящего в себя Майкрофта и тоже подошёл к камину. Достал летучий порох из кармана, кинул в огонь, взметнувшийся зеленым столбом, вошел в трубу и чётко произнёс:

— Атриум Министерства Магии!

Гермиона сглотнула и поняла, что силы оставляют её. На пол позади Майкрофта кулем рухнул Тони, а сама она начала медленно оседать. Палочка, еще недавно направленная Холмсу в лицо, выскользнула из пальцев и стукнулась о пол почти беззвучно, выплёвывая сноп безопасных разноцветных искр. — Гермиона? — Майкрофт позвал её, но как будто сквозь вату или толстое стекло. Свет в кабинете вдруг начал мигать и дрожать, или это замелькали тени у неё перед глазами. Тело стало совсем непослушным, мир сузился до узкой щели, сквозь которую едва можно было разглядеть голубые глаза Майкрофта, но потом исчезла и она.

Пришла в себя Гермиона почти сразу, рывком — и поняла, что сидит на полу, а Майкрофт поддерживает её за спину. Слабость во всём теле была очень сильной, но обращать на неё внимание было некогда. Гермиона поднялась на ноги, подошла к Тони и коснулась его разума, просматривая недавние воспоминания, а потом велела, не используя палочки и не применяя запрещенных заклинаний, только силой воли, на пределе возможностей: — Возвращайся к Кингсли. Мы всё сделали.

Тони открыл глаза — осоловелые, пустые, встал сначала на четвереньки, потом во весь рост и зашагал к камину. В тот момент, когда он договорил: «Атриум Министерства Магии», Гермиона ударила легким «Обливиэйтом», стирая воспоминания о последних нескольких секундах и восстанавливая в его памяти нарушенную череду событий. Искусная фальшивка. Даже Вагнеру её не распутать — если только он не будет знать точно, что Гермиона работала с его сознанием.

Когда пламя затихло в трубе, в комнате стало очень тихо.

Гермиона перевела взгляд на Майкрофта и хотела было что-то объяснить, но поняла, что в этом нет необходимости. Разумеется, он всё понял, а то, чего не понял, просчитал. — Это нерационально и… — Глупо? — уточнила Гермиона. — Я знаю, но я…

Она не договорила, потому что Майкрофту не стоило знать о том, что она однажды сделала со своими родителями и чего не желала бы делать снова — ни за что.

У неё тряслись руки. Не просто тряслись, а ходили ходуном — Гермиона отметила это как-то спокойно, краем сознания. Голова была ясной, несмотря на сильное переутомление. Если бы было можно, она отправилась бы домой и легла бы спать, чтобы восстановить потраченные силы. — У Брука код. И Шерлока никто не будет страховать магией, — сказала она ровно, и эти слова произвели на Майкрофта страшный эффект.

Его маска невозмутимости лопнула вдребезги, и из-под неё проступило лицо человека, напуганного до дрожи в коленях, до пота, до стука зубов.

У Гермионы всё ещё тряслись руки. — Если рядом с Бартсом появятся мои люди, Мориарти узнает об этом и может ускорить ход игры, не стоит даже пытаться, — сказал он и, несмотря на выражение ужаса на лице, голос его прозвучал очень обыкновенно, спокойно — таким голосом он обычно предлагал выпить чаю.

В воспоминаниях Тони Гермиона рыдала, захлёбывалась слезами. А в реальности у неё были совершенно сухие глаза. И во рту пересохло. — Невыразимцы уже позаботились о том, чтобы… — она кашлянула, прочищая сжавшееся горло, — всё подготовленное было уничтожено. — Включая фальшивый труп, я полагаю, — Майкрофт тихо засмеялся.

Гермиона за свою жизнь много раз слышала смех, от которого становится не весело, а жутко. Когда смеялся высоким холодным смехом Волдеморт, хотелось визжать и затыкать уши. Когда Брук смеялся над телом Рона, казалось, от его смеха остановится сердце. Смех психопатов всех мастей заставлял мурашки бежать по коже.

И всё-таки этот смех Майкрофта оказался страшнее. От него веяло арктическим холодом, он корёжил что-то в душе, что-то слишком важное.

Отсмеявшись — будто выключили звук — Холмс сел в кресло, потянулся, но так и не взял со столика газету, как собирался, а просто ухватил воздух, щёлкнул пальцами и положил руку на подлокотник.

Гермиона осталась стоять.

То, что она сделала несколько минут назад, было тем шагом, после которого нет и не может быть возврата. Она предала не только Кингсли — это можно было бы пережить, убеждая себя в том, что действовала из лучших побуждений, она предала себя, нарушила собственный запрет: работать с чужими сознаниями, но никогда не изменять памяти. Но если бы она стёрла Майкрофту Холмсу память, это было бы куда большим предательством. Ради общего блага не должны страдать невинные люди, а если ради блага Министерства Магии погибнет Шерлок Холмс, то…

«Логическая ошибка, Грейнджер», — подумала она зло, но знала, что ничего эта мысль не изменит. Она могла стереть память старшему Холмсу и вытащить младшего — но она не сделала этого, осознавая последствия. Если эксперты МКМ усомнятся в воспоминаниях Тони, они рано или поздно организуют проверку — и тогда множество мелких фактов сотрудничества между магглами и волшебниками всплывёт наружу. И первое, что станет известно комиссии, это степень вовлечённости её, Гермионы Грейнджер, специалиста с мировым именем, в то, что скоро станет самым грязным скандалом последнего десятилетия. Если кто-то прочтёт воспоминания Майкрофта, она сможет поставить на своей научной карьере жирный крест. А сверху подписать букву «Т» — «Тролль». — Вы могли бы спасти Шерлока уже после… удаления моих воспоминаний, — произнёс Майкрофт из кресла. Его лица Гермиона со своего места не видела.

Имея значительно меньше исходных данных, он пришёл к этому выводу почти с той же скоростью, что и она. Даже смешно теперь вспоминать, как она радовалась когда-то, что старший Холмс, в отличие от младшего, не гений. К счастью, у неё всё-таки была та одна секунда, на которую она выиграла в этой гонке, чтобы найти ответ. — Я втянула вас в эту историю, Майкрофт. Если бы я не попалась на глаза Шерлоку, вы не узнали бы о магии. И ничего этого не было бы. — Нет смысла говорить о том, что могло бы быть, — отозвался он. — И я виновна в смерти вашего дяди, — добавила она очень тихо. — Я не забыла.

Скрипнуло кресло, Майкрофт поднялся и подошёл к Гермионе, остановился в нескольких футах. Сжал рукоять зонтика, который так и не упал на пол этой ночью. Кажется, потянулся своей стихийной легиллименцией к ней, но каким-то образом удержался и не дотронулся до её сознания. Ненадолго, меньше, чем на мгновение, но всё-таки опустил глаза — словно это не она, а он жил с осознанием собственной чудовищный оплошности. — Вам не стоит… — произнёс он, — винить себя в этом.

Гермиона перевела взгляд на часы. Они показывали уже два.

Брук не начнёт игры раньше, чем взойдёт солнце, а значит, оставалось ещё как минимум три часа до начала. Нужно было просто подождать. — Шерлока никто не будет страховать, — сказала она. — Только я.

Майкрофт улыбнулся одними губами и, кажется, понял, что она имеет в виду: она должна будет одновременно услышать код и спасти Шерлоку жизнь, как бы именно Брук ни решил убить его.

Яд они уже давно убрали из списка вариантов — Майкрофт сообщил, что Брук уже однажды пытался отравить Шерлока, заставив сыграть в смертельную рулетку с выбором одной капсулы из двух, ядовитой и безвредной. Он не стал бы повторяться.

Оставался пистолет — возможный, но маловероятный. Это было бы грубо и не эстетично — и главное, Брук, одержимый Шерлоком, не захотел бы видеть его растекающиеся мозги.

И, конечно, прыжок с высоты. Крыша госпиталя св. Бартоломея была подходящим местом для этого.

Если бы не код, Гермиона ждала бы финала игры внизу, возле госпиталя, так, чтобы видеть и Джима, и Шерлока, или же на крыше одного из соседних зданий под дезиллюминационным заклинанием. Но был код, который нужно было узнать и надёжно спрятать в тайниках своего сознания, а для этого придётся находиться совсем рядом с Бруком — и почти наверняка упустить Шерлока.

Гермиона не знала, что в этот момент творилось в голове Майкрофта, и не хотела бы знать, но он сказал спокойно: — Неравнодушие — это не преимущество. Более того, это фатальный недостаток, ведущий к поражению. И концепция меньшего зла предполагает, что…

«Код, от которого зависят судьбы миллионов, важнее, чем жизнь одного человека, даже моего родного брата». — Поэтому я надеюсь, что вы примете верное решение, Гермиона.

Так не должно было быть — Гермиона это знала точно. Но Майкрофт был прав.

Она низко опустила голову.

«Мне очень жаль», — Майкрофт понял ее, опять. Еле слышно стукнул по полу кончиком зонта, сместил вес.

«Мне тоже».

Так не должно было быть.

От слабости не осталось и следа. Гермиона сунула руку в карман мантии и сжала горстку летучего пороха, кинулась к камину, опустилась на колени и почти прокричала: — Площадь Гриммо, двенадцать!

Её голова как будто отделилась от тела и завертелась в дымовой шахте.

Глава двадцать шестая

Гостиная дома на площади Гриммо была пустой — что и неудивительно, учитывая позднее время. Но не успела Гермиона позвать кого-нибудь, как из-за угла большой печи выглянул Кикимер и проскрежетал:

— А, нечистокровная подруга моих хозяев пожаловала. Чем Кикимер может услужить? — тон эльфа был скорее доброжелательным, несмотря на слово «нечистокровная».

— Кикимер, позови как можно скорее…

Гермиона осеклась — отправившись к Поттерам, она словно на мгновение забыла о том, что произошло недавно. Ее лучшие друзья оставались друзьями, но позвать их, вот так, сейчас — было немыслимо. Не после случившегося.

Но выбора у неё не было — больше было не к кому идти.

— Позови… — повторила она, и снова не договорила. Имя Джинни едва не сорвалось с её губ: Джинни Поттер, аврор и просто лучшая подруга была тем человеком, на которого можно безусловно положиться в любой ситуации. Даже в такой, как нынешняя. И всё-таки что-то не дало Гермионе назвать её имя.

Невыразимцы не будут ничего делать, весь план отменён. В частности, и та его часть, которая касается подготовки подходящего трупа на замену Шерлоку. Гермиона сможет сама подслушать код и удержать Шерлока от падения — возможно, успеет. Но она никак не сумеет создать достоверный труп, а значит, ей нужен не аврор, а целитель. Пусть даже этот целитель — неуравновешенный наркоман.

— Позови Гарри, — сказала она, отбрасывая в сторону эмоции. Сейчас было не важно, что он натворил с их дружбой. Позже. Она разберётся с этим позже, когда жизни одного Холмса и памяти другого не будет ничто угрожать.

Сердце застучало, когда спустя всего пару минут в гостиную почти вбежал Гарри — встрёпанный, но в наглухо застёгнутой мантии и с палочкой в руке.

— Гермиона? Что случилось? — голос у него был нервным, как у человека, который давно ждёт неприятностей.

— Гарри, — сказала Гермиона быстро, чтобы не дать себе передумать, — мне нужна помощь. Это…

Она не договорила, потому что Гарри перебил её:

— Что угодно.

Гермиона сглотнула и попросила: — Возьми мантию-невидимку и всё, что нужно, чтобы создать убедительный труп. Встретимся через двадцать минут на ступенях собора святого Павла, знаешь?

Гарри не задал ни единого вопроса, только коротко кивнул и рванул с места вглубь дома — собираться. Гермиона вытащила голову из камина — и почувствовала, что её лицо заливает краска стыда. Кинувшись говорить по каминной сети, она даже не подумала о том, что в кабинете оставался Майкрофт. И о том, как именно она выглядела, стоя на коленях возле камина, со стороны. «Мерлин», — пробормотала она, понимая, насколько же некстати этот проклятый стыд.

Решив, что, если Холмс позволит себе хотя бы намёк на насмешку, хотя бы мысль о ней, она всё-таки приложит его «Обливийэтом», Гермиона поднялась на ноги и обернулась.

Майкрофт стоял к ней спиной, склонившись над столом, и что-то сосредоточенно изучал. Гермиона приблизилась и увидела расстеленную карту Лондона. — Вы ведь знаете её наизусть, — сказала она негромко. Майкрофт не повернул головы и не отвёл от карты взгляда, но ответил: — Безусловно, — а потом коснулся пальцем широкого прямоугольника, обозначавшего главное здание Бартса.

Точно зная, что пожалеет о своих словах, Гермиона сказала: — С ним всё будет в порядке. — Все мы рано или поздно умрём, — равнодушно отозвался Холмс и повторил: — Рано или поздно. Вы посвятите меня в ваш план? — Ни в коем случае. Я постараюсь вытащить Шерлока, но после этого ему придётся исчезнуть. На всякий случай. — Вы успеете схватить Мориарти? Он не должен остаться на свободе.

Гермиона уже хотела было сказать, что постарается, но обещать не может, как вдруг в её сознании со щелчком встали на места разрозненные кусочки паззла. — Это не потребуется. Брук, Мориарти не уйдёт сегодня.

Кажется, это был единственный случай, когда Майкрофт пришёл к разгадке позже неё, но ведь он не бывал в сознании Брука. — Лес самоубийц, — проговорил он. — Лес самоубийц, — повторила Гермиона. — Он хочет закончить игру.

Некоторое время они стояли в тишине, а потом Гермиона взглянула на Майкрофта и буквально прочла по его лицу вопрос, который он никогда не позволил бы себе задать.

«Что будет с моими воспоминаниями?».

Она опустила глаза, и он наверняка понял ответ: «Я пока не знаю». Вслух она сказала: — У нас есть время до утра или немного больше. Постарайтесь… — она не сразу нашла подходящего слова, потому что «не делать глупостей» совершенно нельзя было адресовать Майкрофту. — Постарайтесь ничего не предпринимать пока. Так будет лучше.

Майкрофт ничего не ответил, и Гермиона, взмахом палочки превратив мантию в костюм, аппарировала к старому собору. До встречи с Гарри оставалось ещё несколько минут, и она опустилась на ступени, погладила холодный камень, и повторила свою мантру: «Когда всё закончится…». Но совершенно ей не поверила. Потому что теперь уже нельзя было убеждать себя в том, что, когда всё закончится, она просто уедет за границу. Даже если она выведет из-под удара Холмсов, сама пострадает. Кингсли выпьет сыворотку правды и рано или поздно расскажет, кто выполнял большую часть его поручений в маггловском мире. Этого ей МКМ не простит, равно как и научное сообщество.

Гермиона не успела додумать эту мысль, потому что в нескольких шагах от неё тихо хлопнуло, и из-под мантии-невидимки показался Гарри. — Я готов, — сказал он, и Гермиона, ничего не отвечая, зашагала в сторону госпиталя. Гарри пошёл рядом.

Было ещё темно, около четырёх утра, и совершенно пустынно. Даже служебные и уборочные машины ещё не выехали из гаражей. Ни прохожих, ни бездомных.

В желтоватой полутьме Гарри в своей чёрной мантии был почти невидим, но Гермиона ощущала его совсем рядом, и её это нервировало, раздражало. Если бы можно было как раньше чувствовать себя рядом с ним спокойно и беззаботно. Не получалось.

Главный вход Бартса уже показался за поворотом, когда Гарри произнёс: — Мне жаль, что я это сделал.

Гермиона зябко повела плечами. Она бы не хотела об этом говорить, но друг (бывший? настоящий?) не оставил ей выбора и продолжил: — Я не знаю, что на меня нашло. Нет, вру. Знаю. Слушай, — он сбился, но сумел продолжить: — Я не знаю, что мы сейчас будем делать, но прежде, чем мы начнём, я хочу…

Гермиона резко остановилась и обернулась. Гарри замер и осёкся на полуслове. — Я втягиваю тебя в противозаконную аферу с нарушением Статута Секретности, — сказала Гермиона. — И сейчас ты ещё можешь отказаться.

Гарри сложил руки на груди и выпрямил спину, обычно доброжелательные зелёные глаза потемнели. — Ни за что. — Остальное не важно. Я на тебя не сержусь.

Гарри покачал головой: — Ты в ярости, Гермиона. Я сам был бы в ярости. Но ты права — всё потом. Что делать?

Гермиона описала свой план коротко и максимально емко. Гарри привычным движением взъерошил всё такие же непослушные, как в детстве, но начавшие на висках серебриться волосы и уточнил: — Парня могут либо застрелить, либо столкнуть с крыши, а нам нужно сделать так, чтобы он выжил, но со стороны выглядело, будто он мёртв, да? — Именно, — подтвердила Гермиона, а Гарри нахмурил брови и спросил: — Зачем? — Что? — Зачем? Я спрашиваю: зачем? Ты хочешь ввести в заблуждение Брука, я понял, но это не имеет смысла. Почему бы нам просто не вырубить его заклинанием — и дело с концом. Стой… — уверенность пропала с лица Гарри, и он медленно проговорил: — Брук ждёт чего-то подобного и хорошо подстраховался, да? — Снайперы. Мы не можем просто убрать известных нам четверых, потому что всегда может оказаться… — Запасной игрок.

Гарри снова взъерошил волосы, поскрёб затылок и сообщил: — Муляж делать долго и бессмысленно. Проще на время остановить жизненные функции этого парня. Застрелят его или столкнут с крыши — я его соберу обратно за пару дней, не проблема. А муляж слишком опасен. Магглы отлично разбираются в генетике и делают очень качественный анализ ДНК, если я ошибусь хотя бы немного, они поймут, что труп — подделка.

Если бы только можно было этого избежать, Гермиона сделала бы это. Но Гарри был прав. И она согласно кивнула, стараясь не думать о том, каково будет младшему Холмсу знать, что он оказался просто пешкой, которую так легко сметают с доски, калечат, подставляют под удар ради…

Она рассмеялась бы в голос, если бы не Гарри. Ради общего блага. Когда-то она возмущалась тем, как Альбус Дамблдор подставил Гарри под удар Волдеморта ради победы над ним, а теперь делает практически то же самое. — Когда всё начнётся? — После рассвета.

Не сговариваясь, они аппарировали на крышу офисного здания, возвышавшегося над госпиталем. Гермиона наколдовала купол согревающих и дезиллюминационных чар, Гарри положил на колени мантию-невидимку, и они приготовились ждать.

Почти полчаса, как показалось Гермионе, они просидели молча, а потом Гарри произнёс: — Я всё-таки хочу извиниться за то, что сделал. Я не должен был. Знаешь… — он хмыкнул, но безрадостно, — я ведь раз или два едва не влюбился в тебя… в Хогвартсе. Когда ты помогала мне готовиться к бою с драконом, и потом, когда мы остались вдвоём искать крестражи — я едва не влюбился в тебя. И иногда я думаю о том, как всё повернулось бы, если бы я тебе об этом сказал.

Гермиона несколько раз моргнула, сгоняя неприятную пелену с глаз, и принялась изучать спящий город: мистическую жёлтую подсветку древнего Тауэра, огни блестящего Сити, тёмное широкое полотно реки. Она не хотела думать о том, что сказал Гарри. — «Мы не вправе знать, что могло бы быть» (1), — наконец, произнесла она, но Гарри, конечно, не узнал цитаты — он всегда мало читал. На самом деле, маховик времени доказывал, что Лев ошибался. В голову лезла какая-то ерунда — и Гермиона усилием воли очистила сознание от постороннего, а Гарри продолжил: — Всё могло быть иначе. Наверное.

К счастью, он не сказал вслух того, о чём наверняка думал: «И Рон был бы жив». Гарри живучий, его не так-то просто убить, и, кто знает, если бы Брук тогда стрелял в него, он выжил бы. И сейчас на крыше они сидели бы втроём. — У тебя не было бы семьи, — сказала Гермиона очень тихо. — А они не мучились бы со мной, — отозвался он ещё тише, вынуждая Гермиону практически читать по губам. — Они тебя любят.

Гарри замолчал, а потом как будто встряхнулся и бодро сообщил: — Впрочем, этот маггл тебе подходит больше, чем я.

Не сразу уловив смену его настроения, Гермиона недоумённо переспросила: — Что? — Он лучше тебе подходит, лучше меня и даже Рона, я уверен.

Гермиона нащупала в кармане палочку и собралась уже начать проверку — не под кайфом ли друг? — но всё-таки осторожно уточнила: — Прости, о ком мы сейчас говорим?

Гарри опять взлохматил волосы и пояснил так, словно удивлялся её недогадливости: — О твоём маггле.

По спине Гермионы пробежал холодок. Она не знала, о ком говорит Гарри, но зато точно знала, что Брук ни перед чем не остановится, чтобы развлечься. Мог ли он провести Гарри, рассказать ему что-то? Брук — мог. И тот план, который они с невыразимцами и Холмсом просчитали, мог быть не единственным. Или это могла быть только часть плана. — Гарри, — почти жалобно попросила она, — расскажи, о ком ты говоришь, потому что я не понимаю ничего.

Гарри враз отбросил весёлость и сделался серьёзным, после чего медленно начал говорить: — Это было чуть меньше месяца назад, почти сразу после того, как ты вытащила меня сама знаешь откуда. Со мной связался Дадли и попросил приехать, говорил, что дело срочное. Я не слишком люблю Дурслей, но отказать не мог, так что аппарировал к ним сразу.

Брук без труда мог вычислить новый адрес родственников Гарри, тем более, что знал их имена и фамилии. Гермиона сжала зубы. — Но едва я оказался у них на пороге, как к дому подъехала машина, чёрная, и водитель попросил меня сесть на заднее сидение. Не могу сказать, что меня это обрадовало, но палочка была при мне, так что я решил выяснить, в чём дело — просто не мог не попытаться. Мне этого не хватало… — он улыбнулся, но Гермионе не стало от этого легче. Гарри не знал Брука так, как знала его она. — Но приключения не вышло. Меня привезли в странное место, вроде ангара или гаража, где меня ждал этот человек. Он не представился, но ты-то точно его знаешь, — Гарри едва сдерживал смех, — он был не слишком разговорчив, но намекнул, что… для моего блага и блага моей маггловской родни мне следует держаться подальше от наркопритонов, поскольку моё попадание в них негативно сказывается на твоей, Гермиона, способности здраво мыслить. И пообещал, что если я ещё раз буду замечен в подобном заведении на территории Великобритании, то вытаскивать меня оттуда будут специальные службы, причём, цитирую, «максимально неприятным образом».

Что-то вроде сомнения мелькнуло в голове Гермионы. Это было не похоже на Брука — даже если бы он узнал о наркозависимости Гарри, он повёл бы себя иначе. «Максимально неприятным образом», чёрная машина, встреча в ангаре — у Гермионы был один знакомый маггл, способный на такое. — Гарри, — попросила она, — опиши мне его. — Повыше меня, тёмные волосы, на лбу залысины, одет был в серый костюм, а в руках… — Зонтик, — закончила за него Гермиона, но прежде, чем успела понять, какого Мордреда и, главное, зачем творит Майкрофт, на соседней крыше скрипнул чердачный люк.

Посторонние мысли скрылись в самых дальних тайниках разума.

На крышу Бартса поднялся Джеймс Брук, ныне — Джим Мориарти.

Примечания: 1. Цитата из «Хроник Нарнии» К.С. Льюиса, одной из самых популярных детских серий на английском языке. Наверняка маленькая Гермиона зачитывалась приключениями Питера, Сьюзен, Эдмунда и Люси в волшебной стране.

Глава двадцать седьмая

Гарри бесшумно поднялся и достал палочку. Гермиона осталась сидеть. Только занимался рассвет, и до финального акта спектакля Брука было не меньше часа. Джим, не зная (или, наоборот, точно зная) о том, что за ним наблюдают, снял пиджак и потянулся, сделал несколько махов руками, покрутил головой и снова оделся, уселся на край крыши и свесил ноги вниз. Он явно не боялся высоты. Впрочем, Гермиона подозревала, что он не боялся вообще ничего, кроме, разве что, скуки. Несколько минут он сидел неподвижно, потом запрокинул голову наверх, к светлеющему небу, и помахал ему рукой. Потом вытащил телефон и включил музыку — заиграло что-то смутно знакомое. — Queen слушает, гад, — сказал Гарри как-то обиженно, как будто злодей обязан был слушать что-то совсем другое. — Скажи спасибо, что не Селестину Уорлок, — нервно заметила Гермиона. Гарри прыснул и согласился: — Да уж, от «Котла горячей любви» я бы сам с крыши сиганул.

Гермиона улыбнулась, но настроения шутить не было совсем. Гарри это почувствовал и закрыл тему. Джим дослушал до конца одну песню и переключился на другую, ещё и начал качать ногой в такт, всем видом показывая, что ожидает не собственной смерти, а чего-то невероятно приятного.

Солнце поднялось достаточно высоко, город постепенно начал оживать, внизу засуетились люди. Снова сменилась песня, а Джим напрягся, подобрался. Это стало для Гермионы сигналом. Она вскочила на ноги. Гарри понимающе кивнул и набросил ей на плечи мантию-невидимку. — Я всё сделаю, — сказал он, и Гермиона аппарировала на крышу Бартса. Заклятие «Оглохни» скрыло хлопок аппарации. Джим лениво обернулся и посмотрел чуть левее Гермионы, прищурился, но ничего не увидел и, кажется, успокоился. Гермиона попыталась унять бешеное сердцебиение — тщетно. Знал ли Джим о том, что она где-то рядом? Он наверняка верно просчитал первоначальный план, поэтому и послал книгу-компромат накануне. Снайперы, державшие под прицелом мирных людей — друзей Шерлока — были поводком для Шерлока. Код удерживал Майкрофта. А книга — волшебников.

Снова скрипнул чердачный люк, и Гермиона тяжело выдохнула. Теперь все действующие лица были в сборе.

Шерлок, несмотря на то, что последняя неделя для него выдалась очень тяжёлой, выглядел безмятежным и довольным собой — как и всегда. Он расправил пальто и привычным жестом поправил непослушные волосы. Джим обернулся и расплылся в довольной улыбке маньяка, увидевшего жертву, и пропел вместе с солистами: — Остаться в живых, — ударил пальцем по экрану телефона, отключая музыку, и протянул: — какая скука. Что ж, теперь только мы с тобой, Шерлок. И наша проблема — остаться в живых.

«Только мы с тобой и наша последняя проблема». Для Джима это не было проблемой — он хотел умереть, и Гермиона это знала. Проблема была не в том, чтобы остаться в живых — не для него.

У него была другая проблема — неистребимая хроническая скука, и он жил ради того, чтобы развеять её любыми способами. Что он делал в детстве и в юности? Гермиона не знала, и даже лучшие люди Майкрофта не сумели раскопать ничего о том, откуда взялся Джеймс Брук. Возможно, он был всегда — как квинтэссенция зла. — Ричард Брук, — произнес Шерлок, и Брук рассмеялся. Для Холмса это имя было кривоватой отсылкой к делу о картине «Рейхенбахский водопад», но для Гермионы в нём заключался другой смысл. Ричард Брук, фальшивка, двойной блеф. Ложное имя, из прихоти так похожее на настоящее.

Двойной блеф.

Гермиона едва удержала тихий вскрик, потому что это словосочетание, вдруг пришедшее в голову, ударило по нервам больнее «Круциатуса». Джим любил двойные блефы и в конце жизни блестяще разыграл ещё один.

Шерлок несколько раз ударил по бедру пальцами: удар, пропуск, снова удар, два пропуска и два удара. Он разгадал код Мориарти, но Гермиона не пыталась уловить ритма и запомнить последовательности движений — потому что со всей ясностью поняла, что всё было напрасно. С самого начала. Никакого кода не существовало. Та же самая игра, что и с именем. Реальное представляется нереальным, а потом нереальность маскируется правдой. Он скрывал существование кода, которого не было. Никогда.

Но Шерлок этого ещё не понял — он ведь не знал об имени и никогда не бывал в голове Брука.

Он ещё горел своей идеей: — Я сотру Ричарда Брука и верну Джима Мориарти обратно.

Это был не просто момент истины, это был момент торжества. Джим захохотал — громко, истерически, совсем нездорово. — Ну, нет, — почти простонал он, — нет-нет-нет, это же так просто. Слишком просто! Никакого кода нет, болван! — последнее слово он выкрикнул так, что Гермиона едва не подпрыгнула на месте.

Вся игра была бессмысленной. Они с Майкрофтом допрашивали Брука часами день за днём, потом отпустили его на свободу, подставили Шерлока — впустую. А ведь это действительно было просто. Слишком просто. Но они все предпочли сложный и запутанный вариант с супер-кодом самому естественному и простому.

А Джим тем временем отыгрывал последний свой выход на сцену, причём делал это с блеском. Каждое слово, каждый жест были выверены до безупречности и оказывали на единственного зрителя спектакля задуманный эффект. Если бы Гермиона догадалась о коде раньше, всё ещё можно было бы отменить, а теперь уже поздно было тормозить взбесившихся гиппогрифов. Так что Гермиона просто наблюдала, откладывала где-то в подсознании детали разговора, но силы оставили её, от кипучей энергии не осталось и следа.

Когда Брук выхватил пистолет, мир на мгновение стал ярче, воздух как будто загустел, Гермиона направила на Шерлока палочку, готовясь произнести заклинание, которое сдержало бы пулю, но оно не потребовалось.

Громыхнуло, и Джим рухнул на нагревающуюся от солнца крышу с простреленной головой. Запахло ржавчиной. Шерлок отскочил назад и заметался, запаниковал. А Джим оставался лежать — мёртвый.

Гермиона подошла к краю крыши и заглянула вниз. Закружилась голова, но Гермиона не позволила себе отступить, пошатнулась и поймала равновесие.

Шерлок встал совсем рядом с ней и тоже взглянул вниз. Гермиона не слышала его мыслей, но чувствовала, как они бьются в его сознании — судорожно, нервно. Он достал телефон, набрал номер — и вовремя. Внизу из такси вышел его друг, доктор Джон Ватсон, одна из целей снайперов Брука.

Не своим, помертвевшим голосом Шерлок прощался с ним, просил выполнить пожелание Брука и рассказать всему миру, что он, гениальный детектив, всего лишь мошенник и позёр. Гермиона закусила губу. Было физически больно слышать это от самолюбивого Холмса.

«Твоих рук дело, Грейнджер», — сказала она себе, и внутренний голос прозвучал удивительно едко и неприятно.

И она не выдержала. Лёгким ментальным усилием она прикоснулась к разуму Шерлока, толкнула его. Он запнулся на полуслове и быстро велел другу: — Не двигайся!

Он понял всё правильно, почувствовал и увидел свой шанс выжить. — Прощай, Джон, — произнёс он спокойно и горько, и бросил телефон, раскинул руки в сторону, подобно крыльям, и шагнул вниз. — Аресто моментум! — беззвучно произнесла Гермиона, чувствуя, как руку с палочкой начала тянуть непривычная тяжесть чужого тела. Заклинание давалось с трудом.

Джон Ватсон охнул и кинулся вперёд, но запнулся и чуть не упал. Гермиона сняла заклятие — и Шерлок с едва слышным с высоты хрустом впечатался в асфальт.

Гермиона аппарировала вниз и прежде, чем Джон или зеваки успели подойти, коснулась пальцами шеи Холмса. Пульса не было. По асфальту растекалась настоящая, неприятно пахнущая кровь.

Выбежали из госпиталя медики в голубых халатах, упал на колени Джон. Гермиона почувствовала, как невидимый под дезиллюминационным заклятием Гарри коснулся её плеча, и вместе они отошли в сторону. — Всё в порядке, — сказал Гарри тихо.

Гермиона сжала его ладонь — и аппарировала обратно на крышу, склонилась над телом Джима и только после этого спросила в пустоту: — А он?

Гарри снял маскировку и направил в сердце Брука палочку, почти минуту сосредоточенно смотрел в одну точку и наконец сказал: — Мёртв.

Потом был маггловский морг — неприятное помещение, насквозь пропахшее формалином и ещё чем-то горьким. Была зарёванная женщина в белом халате. Как бы Гермиона ни хотела уйти, она была вынуждена оставаться до тех пор, пока медики не осмотрели тело Шерлока, не заполнили все документы и не пришли к выводу о том, что вскрытие не требуется.

Холмса поместили в морозильник, и морг на время опустел. Гермиона подошла было к морозильнику, но не открыла его — в помещении наверняка были камеры. Скорее интуитивно, нежели осознанно потянулась к сознанию Холмса и, к огромному облегчению, уловила едва ощутимые колебания. Не мысли — скорее, присутствие мыслей. Но они доказывали, что заклятие Гарри сработало так, как должно было — Холмс жив.

Морг они покинули пешком, невидимые, Гарри приобнимал Гермиону за плечо. Аппарировать изнутри госпиталя было бы опасно — кто знает, как отреагируют хрупкие медицинские приборы. Но едва они отошли из-под прицела камер, как в воздухе замерцало. Гермиона вскинула палочку — и сразу же опустила. Перед ней завис слабенький, неоформленный патронус. — Что… — начал Гарри, но патронус заговорил: — Гермиона, скажи мне, что он жив. Он же жив? Ответь.

Патронус растаял в воздухе, не договорив последнего слова — вложенная в него сила иссякла. Гермиона нахмурилась — в этот раз не требовалось долго гадать. Хотя телесной формы не было, а голос едва различался, она точно знала, кто послал патронуса. Но пока ответить не могла.

Невидимый Гарри ещё раз сжал её плечо и отошел в сторону, а Гермиона аппарировала в клуб Майкрофта.

Кажется, за прошедшие несколько часов старший Холмс так и не пошевелился. Гермиона застала его стоящим возле стола и смотрящим куда-то перед собой. Он резко обернулся на хлопок аппарации, но не успел задать вопроса. — Он жив.

На лбу Майкрофта отчётливо проступили капли пота, он достал платок и аккуратно стер их, промокнул губы и сказал ровно: — Полагаю, код вы получили, Гермиона.

Но взгляд достаточно красноречиво говорил: «Спасибо, что не дали моему брату умереть». — Брук провёл нас, и вас и меня — кода не существует, — ответила Гермиона тоже спокойно, надеясь, что он сумеет понять: «Ваш брат в относительной безопасности, не нужно переживать».

Майкрофт смерил её очень долгим, тяжёлым взглядом. Гермиона ощутила касания его спонтанной легиллименции, и, сморщившись, отгородилась щитом — вторжение в разум было неприятным и грубым. — Я не лгу вам.

Он молчал больше минуты, прежде чем согласился: — Не лжёте, — а потом достаточно легко заметил: — Что ж, если я верно понимаю ситуацию, проблема Мориарти устранена. — Не совсем, — они оба знали, что у Брука огромные связи с преступным миром, причём не только в Британии. Через него шла наркоторговля, продажа оружия, с ним связывались террористы. — О, — кивнул Майкрофт, — моему брату всё равно нужно будет чем-то заняться. Едва ли его немедленное… воскрешение было бы уместно. — Вы отправите Шерлока… — Гермиона осеклась на полуслове. Это не укладывалось в голове. Немыслимо.

Майкрофт повернулся к ней спиной и перенес вес на другую ногу, а потом уточнил: — Вы предполагаете, что Шерлок увлечётся вязанием? Видите ли, мой брат неуправляем и нестабилен. Он не способен жить тихо и незаметно. Даже для собственного блага. — Его просто убьют, — отрезала Гермиона. — Мы можем спрятать его в магическом мире. Едва ли у меня дома устроят обыск, так что…

Майкрофт снова развернулся и улыбнулся своей любимой улыбкой — той, которая походила на гримасу зубной боли. — Он сбежит. Или сойдёт с ума. Оставлять Шерлока без дела — всё равно, что приносить домой бомбу с заведённым часовым механизмом. А в… операции я сумею его в некотором роде подстраховать.

Гермионе не нравился этот план, совершенно. Но в чём-то Майкрофт был прав. Шерлок и правда неконтролируем, и держать его взаперти не выйдет. Он даже охранные чары взломает, не говоря уже об обычных замках.

Но отпускать его сражаться с сетью Брука, похожей на многоголовую гидру — значило просто послать на смерть. Правда, был выход. — Компромисс, — произнесла она. — Мы отправляем вашего брата на задание, но под наблюдением моего человека.

Губы Майкрофта сжались в тонкую линию, словно эта идея не нравилась ему с самого начала. — Вы её знаете. Экспекто Патронум! — серебристая выдра послушно выскользнула из кончика палочки, сделала несколько прыжков по кабинету, с любопытством обнюхала закаменевшего подобно статуе Майкрофта и приготовилась слушать задание. — Найди Габи, передай: «Он жив, и ты можешь ему помочь. Жди завтра возле библиотеки».

Выдра послушно кивнула и растворилась в воздухе, а Майкрофт произнёс: — Шерлок провёл меня. Впрочем, это не важно. Вы считаете, сумасшедшая секс-работница — это подходящий… кандидат?

Гермиона собиралась сказать, что вейла сделает многое для мужчины, которым увлеклась, но не успела, потому что вместо её собственного патронуса посреди кабинета возникла огромная сверкающая лошадь. Она всхрапнула, мотнула головой и голосом Джинни проговорила: — Кингсли принудительно отправлен в отставку и взят под стражу. Где бы ты ни была, беги. Визенгамот подписал ордер на твой арест, — и рассыпалась искрами.

Глава двадцать восьмая

Первым заговорил Майкрофт — очень ровно, спокойно и даже прохладно, глядя куда-то за спину Гермионы: — Мне нужно ваше фото и отпечатки пальцев, документы будут готовы в течение часа. Израильский паспорт (1). Полагаю, у вас есть способы отслеживать волшебные методы передвижения, поэтому лучше воспользоваться маггловским. Самолёт класса «стэлс» подадут в Хитроу. — Майкрофт, — Гермиона подняла ладонь, прося его остановиться. — Вам следует уехать из страны. — Я не сбегу.

Она отвернулась и сделала несколько долгих вдохов и выдохов. Мерлин, это было действительно страшно. Она, бесстрашная Грейнджер, оказалась той ещё трусихой, когда речь пошла о её собственной шкуре. Но она не собиралась бежать. — Алогично, — произнёс Майкрофт.

Гермиона стиснула кулаки и зажмурилась. Однажды она уже была в бегах — и пусть тогда они с Гарри и Роном на самом деле выполняли важную миссию Дамблдора, по факту это были бега. Они прятались, постоянно перемещались с места на место, следили за каждым своим шагом, взвешивали каждое слово и ежечасно, ежеминутно боялись, что их найдут.

Она не хотела бояться снова. — А вы бы убежали? — спросила она. Майкрофт не ответил, и Гермиона обвела взглядом ту часть кабинета, которую видела со своего места. Спинка кресла, камин, подставка под зонтик, ковёр на полу, а ещё, невидимые ей, журнальный столик, большой письменный стол — множество деталей, которые создавали особую атмосферу и своеобразный уют и сопровождали Майкрофта повсюду, будь то его комнаты в клубе или рабочий кабинет.

Он понял, о чём она думала, потому что заметил: — Зависит от ситуации.

Гермиона подошла к камину и заговорила максимально спокойно: — Вам придётся проследить, чтобы Шерлока вытащили из морга. Заклятие спадёт само собой к завтрашнему утру. Место встречи с Габриэль — ступени Французской национальной библиотеки. Шерлок должен быть там завтра. И…

Гермиона не могла точно объяснить, в чём дело, но чувствовала потребность поблагодарить Холмса за его специфическую заботу. То, что он готов был помочь ей выбраться из страны, причём сам, безо всяких просьб — это было ценно и неожиданно. — И спасибо за предложенную помощь.

Запиликал телефон Майкрофта. Он ответил, но всего двумя словами: «Да» и «Позже». И Гермиона всё-таки нашла в себе смелость сказать: — Майкрофт, если меня арестуют, то я уже не смогу вас прикрыть. Ваши воспоминания… — Должны быть удалены, — согласился он.

К горлу подступили горькие слёзы, в носу захлюпало. Она ведь почти победила, почти сумела разрешить эту проблему так, чтобы никто не пострадал — кроме Джима, разумеется, но он был не жертвой, а причиной всех бед и в защите не нуждался. — Вы сотрёте мне память? — уточнил Майкрофт светским тоном. — Лучше я, чем коновалы из отдела обливиации.

Она не хотела этого делать. Мерлин, она поклялась, что никогда больше не сделает этого, когда вернула память родителям и впервые после года разлуки посмотрела маме в глаза. А потом, когда папа отказался называть её своей дочерью, она повторила клятву. Любые магические манипуляции, лечение, работа с сознанием — но не стирание памяти, не уничтожение самого сокровенного.

К сожалению, выбора не было. Если Кингсли рассказал о её роли, то рассказал и о Холмсах, а также о том, что Майкрофт знает куда больше о мире магии, нежели ему полагается. Ему сотрут память — так или иначе. Но сделают это грубо, вырвут воспоминания с корнем, повреждая хрупкие нейронные связи, обрекая Холмса на кошмары, фантомные головные боли и постоянные состояния дежавю. Такого Гермиона не пожелала бы и врагу.

Она обернулась и направила кончик палочки Майкрофту в лицо. Рука дрожала очень сильно, ходила ходуном, но Гермиона не сомневалась в том, что заклятие ей удастся. Она ведь была лучшим менталистом Европы.

Майкрофт стоял очень ровно, выпрямив спину и вскинув голову, и выражением лица был очень похож на брата — это сходство между ними проявлялось очень редко, а потому особенно бросалось в глаза. — Гарри Поттер рассказал мне, что вы… угрожали ему, — сказала она, не опуская палочки. Майкрофт изобразил что-то вроде улыбки: — Конечно, рассказал. — Зачем?

Пусть это было эгоистично, глупо и несвоевременно, но она хотела знать — зачем? Какое дело Холмсу до проблем одного волшебника-наркомана? — Считайте это… — он тихо засмеялся, — дружеской услугой. — А вы верите в концепцию дружбы? — Разумеется, нет, — он сложил руки на груди. — А вот вы верите.

Постепенно дрожь проходила, и, хотя мышцы руки начали ныть, палочка уже не тряслась. Её конец был устремлён Майкрофту точно в лоб. «Давай, Грейнджер», — велела она себе, но вместо заклинания произнесла: — Я сохраню ваши воспоминания. Запечатаю во флакон. И если ситуация повернётся так, что… — она не сказала вслух: «Что с меня снимут обвинения и разрешат вернуться к обычной жизни», — повернётся благоприятно, то я верну их вам. — Что именно вы сотрёте? — Всё, что касается сотрудничества с магическим миром, оставлю только общие знания о существовании магии. Пробелы заполню ложными образами. Разумеется, вся информация о спасении Шерлока останется — я скорректирую только источник.

Майкрофт поджал губы и как будто с раздражением спросил: — Воспоминания будут храниться у вас? — У вас. У меня будет обыск, а ваш кабинет наверняка оснащен подходящими тайниками. Разумеется, воспоминание о его расположении я вам сотру. — У меня дома… есть подходящее место для хранения информации подобного рода.

Гермиона взглянула на часы, показывающие начало одиннадцатого. Ей стоило бы поскорее вернуться к себе домой и там ждать вызова в Министерство или прихода авроров. Но Майкрофт был прав — воспоминания не стоит прятать в клубе, пусть даже и в личном кабинете.

Она опустила палочку и протянула Холмсу руку, тот сразу же сжал её ладонь, заставив уже привычно поморщиться от ледяного прикосновения.

Местоположение дома Майкрофта Гермиона знала, аппарировала недалеко от дверей небольшого, отдельно стоящего кирпичного дома в тупике на Роберт-стрит. Вопреки ожиданиям, вокруг не было решётки с колючей проволокой, а на крыше не затаилась охрана. Если бы не отделённость от остальных домов, жилище Майкрофта показалось бы ничем не примечательным.

Майкрофт поморщился, явно борясь стошнотой после аппарации, и первым подошёл к дверям дома, остановился на пороге — и дверь распахнулась сама собой. — Распознавание лица? — Сетчатки. Прошу, — он посторонился, приглашая Гермиону войти.

Если снаружи дом был заурядным, то изнутри — ничуть. Тот, кто создавал убранство дома, вдохновлялся викторианскими особняками, спроектированными в подражании лучшим образцам английской готики. Деревянная обшивка, на стенах — подсвечники, очень искусно оборудованные электрическими лампами, на полу — тёмный узорчатый ковёр.

Майкрофт провёл Гермиону вверх по лестнице, открыл ещё одну дверь прикосновением руки (Гермиона предположила сканирование отпечатков пальцев) — и они оказались в рабочем кабинете, как две капли воды похожем на кабинет Майкрофта на Уайт-холл. Даже портрет Королевы висел на том же месте, над столом, и глобус также стоял по правую руку, закрывая — Гермиона не смогла удержаться и не проверить — такую же вазочку с печеньем.

Будь у неё больше времени, она, возможно, и сказала бы что-нибудь про обстановку. В конце концов, изучение личности Майкрофта Холмса с целью выяснить, где в нём заканчивается машина и начинается человек, было её давним и привычным занятием. Но сейчас это было неважно. — Где тайник?

Предсказуемо, он размещался в стене, но открывался последовательным нажатием шести невидимых глазу кнопок. Гермиона запомнила расположение и уточнила: — Вам он не понадобится?

Майкрофт пожал плечами, показывая, что у него есть и другие хранилища, так что потеря одного его не расстроит, а потом сказал: — Не стоит откладывать.

Что чувствовал Шерлок Холмс, делая сегодня утром шаг с крыши, навстречу гибели, даже зная о том, что его страхуют? Наверное, что-то подобное тому, что чувствовала сейчас Гермиона. Шаг в пропасть. И пусть будет страховка — пропасть реальна, падение будет реальным. Она малодушно зажмурилась, надеясь утихомирить разбушевавшиеся нервы, унять бьющееся о рёбра сердце и успокоиться.

Океанская волна поднималась постепенно, накрывая её сознание плотной пеленой воды. И под этой водой не было ни волнений, ни сомнений. Где-то в глубине души Гермиона хотела сказать что-то ободряющее или хотя бы поблагодарить за совместную работу и за… да, за своеобразную заботу, которую Холмс проявлял. Но окклюметный щит позволял мыслить здраво: Майкрофт не вспомнит этих слов, так зачем попусту сотрясать воздух? — Это будет не больно и не причинит вам никакого вреда, — произнесла она вместо: «Я рада, что работала с вами».

Холодные глаза Майкрофта, кажется, чуть-чуть потеплели, в них мелькнуло странное выражение, которое было легко расшифровать: он понял именно то, что она хотела сказать, проигнорировав сказанное. — Благодарю за содействие в разрешении проблемы Мориарти, — ответил он обычным своим тоном, но в этот раз понять второй смысл Гермиона не сумела.

Океан поглотил её чувства, сомнения и метания, на поверхности остался только трезвый разум, который знал, что нужно сделать. — Обливио, — прошептала Гермиона и оказалась в сознании Майкрофта. Ей не нужно было просматривать воспоминания — да она и не хотела этого делать. Она просто собирала их, как собирают ягоды, тщательно, не пропуская ничего, никакой малости. Краем глаза она видела, как в реальном мире от головы Майкрофта отделился пучок сияющих нитей, и взмахом палочки создала подходящий сосуд. Нити втекли в узкое горло и улеглись, заполняя флакон почти до краев. С тихим скрипом встала на место деревянная пробка.

А в разуме Майкрофта тем временем заполнялись лакуны. Мозг человека несовершенен, но гибок — он помогал восстановлению, сам сращивал разрывы, выдавал ложные воспоминания, чтобы только закрыть ноющие дыры. И вскоре лакун не осталось.

Гермиона прервала контакт — и вовремя. Майкрофт пошатнулся и начал заваливаться на спину, но она успела поймать его левитацией и усадить в кресло.

Он проспит не дольше получаса, а когда проснётся — новые воспоминания уже займут свои места.

Гермиона убрала флакон с воспоминаниями в тайник и закрыла его, проверила код — всё работало. На всякий случай наложила поверх стены заклинание, отводящее взгляд — чтобы Майкрофту или его любопытному братцу и в голову не пришло её рассматривать.

Она уже собралась уходить, но вспомнила о важной детали. Достала цепочку, сняла с пальца Майкрофта кольцо и начала осторожно распутывать собственные чары. Не стоило оставлять подобных улик. Сначала цепочка, потом кольцо вспыхнули красноватым светом, ненадолго нагрелись, но тут же остыли. Протеевы чары развеялись.

Гермиона вернула кольцо обратно, спрятала цепочку в карман и аппарировала домой.

Конечно, её уже ждали — двое авроров, которых она знала только в лицо, а не по именам, умело и достаточно деликатно снимали сеть защитных заклинаний. — Не стоит, — окликнула их Гермиона. — Я здесь.

Оба аврора тут же бросили свое занятие и взяли её под прицел палочек. — Мисс Грейнджер, — сказал тот, что моложе, — мне жаль, но у нас ордер на ваш арест, подписанный малым советом Визенгамота.

Аврорам было лет по двадцать пять. Для них Гермиона была не только и не столько признанным учёным с мировым именем, сколько героиней Той войны, подругой Гарри Поттера. Так что сожаление было искренним.

Окклюметный щит-океан пока не пропал, поэтому Гермиона совершенно спокойно, не испытав даже намёка на страх, протянула волшебную палочку. Её убрал в специальную кобуру тот, который пока молчал.

Так как она пока была только обвиняемой, а не преступницей, её не заковывали в кандалы — просто аппарировали в Министерство, придерживая за запястья. По Атриуму и коридорам, полным нервных, взбудораженных сотрудников, прошли, не привлекая внимания — со стороны Гермиона пока не походила на арестантку. — Мисс, вас до суда будут содержать в камере в аврорате, — сообщил тот же аврор, которому было жаль ее арестовывать. — Она вполне комфортабельна, заверяю вас.

Гермиона это знала. Это была одна из тех камер, в которую когда-то помещали Шерлока, где позднее держали множество подозреваемых, где до недавнего времени жил безымянный Джон Смит.

У дверей камеры дежурил ещё один аврор, он привычным движением провёл сверху вниз палочкой, проверяя, нет ли у Гермионы при себе оружия или зелий, а потом снял запирающие чары.

Дверь распахнулась, Гермиона прошла внутрь — и за её спиной задвинулась стена. Изнутри — белоснежная. Снаружи — прозрачная.

Примечания: 1. Израильский паспорт «Даркон» — очень удобная штука, он дает право на безвизовый въезд примерно в 150 стран. Если сбегаешь — самое то.

Глава двадцать девятая

— Гермиона Джейн Грейнджер, — в огромном зале суда голос председателя, старичка малого Визенгамота, разносился равномерно, чуть гулко и совсем без эха, — вы стоите перед Визенгамотом, верховным судом магической Британии. Вы осознаёте это? — Осознаю, — она сидела в кресле посреди зала, живые цепи тихо, почти неслышно покачивались, свисая с ручек, и Гермиона пальцами ощущала их лёгкую вибрацию.

Людей было много — полный состав Визенгамота, наблюдатели от Международной Конфедерации Магов, сторонние эксперты, авроры, пресса. Самый интересный процесс уже прошёл — бывший министр магии Кингсли Шеклболт признался в осознанном, регулярном и намеренном нарушении Статута о Секретности, подтвердил желание провести интеграцию с миром магглов и, по итогам слушания, был осуждён на три года Азкабана и три года домашнего ареста. Также ему навсегда запретили занимать руководящие должности, преподавать и работать в структуре Министерства Магии. Но и дело Гермионы вызывало интерес — по старой памяти, как и всё, что так или иначе связано с Гарри Поттером и прошлой войной.

Пульс гулко стучал в ушах, во рту горчило, но Гермиона была спокойна — кажется, уже ничто не могло её напугать или выбить из равновесия, ничто не могло потрясти. Она была готова ко всему, включая перелом палочки, Азкабан, ссылку.

Это спокойствие пришло не сразу, разумеется. Сначала, немного выйдя из прострации и придя в себя в камере предварительного заключения, она расплакалась — глупо, по девчачьи, размазывая по щекам сопли и слёзы и отчаянно жалея себя. В голове набатом била мысль: «За что?». Почему именно она? Почему всё это досталось ей?

Потом слёзы закончились, здравый смысл взял верх над эмоциональностью, и Гермиона сумела хотя бы внешне успокоиться, но внутри её трясло от страха и напряжения. Спасение Шерлока, уничтожение воспоминаний Майкрофта, общение с Гарри и его непростые признания, потом арест — всё это тяжело было даже осознать.

До вечера она приходила в себя, немного поспала, но не прикоснулась к хорошо сервированному обеду, доставленному домовыми эльфами. А около десяти — часы в камере были — к ней пришёл профессор Вагнер.

Он словно похудел и уменьшился за день, лысина ярко блестела от пота, морщины вокруг глаз стали глубже и темней. Он пожевал губами, пощелкал пальцами и только после этого спросил: — Как же вы так, дорогая моя?

Гермиона не ответила, но улыбнулась профессору максимально бодро. Не хотелось даже думать о том, что он сейчас чувствовал. Она была его гордостью, его студенткой, потом лаборанткой, ещё позднее — коллегой.

— Как же вы? — повторил он, огляделся и неловко пристроился на деревянном табурете из светлого дерева. — Зачем вы в это впутались?

Гермиона опустила голову со стыдом. — Я впуталась ещё в детстве. А потом просто не нашла, — она кашлянула, прочищая горло, — не нашла сил уйти. Мне это показалось нечестным.

Вагнер постучал носком запыленного ботинка по полу. — Зачем же так? — конечно, он и не ждал ответа, и заметил: — Вас будут судить, моя дорогая. Я, конечно, ходатайствовал за вас, и целитель Ойстерман написал прошение. Он читал вашу статью о лечении маниакальных расстройств методом глубокого погружения в память пациента. Да, сильная работа, такой потенциал… — Как вы вошли, профессор?

Он оглянулся с удивлением: — Я же эксперт-менталист, у меня допуски. На время расследования я у вас в Министерстве как дома. Эх, — он махнул рукой. — Почему вы не пришли ко мне? Я бы вам контракт с лабораторией сделал, никакой суд бы не призвал. — У меня было приглашение от МАКУСА, — прошептала Гермиона. — Пришло несколько дней назад. Работа в штате, в исследовательском центре, полная секретность.

Вагнер выдохнул сквозь сжатые зубы — свистяще, тяжело, и пробормотал: — Британцы с честной игрой, какие же вы сложные. — Что меня ждёт, профессор?

Вагнер привычно промокнул лицо платочком, скомкал его, спрятал обратно в карман пиджака и только после этого сказал: — Пока никто не знает, большинство членов Конфедерации настроены очень решительно, и вашему Визенгамоту придётся учитывать их требования.

Гермиона ощутила лёгкое прикосновение к сознанию и подавила желание закрыться щитом. Все нужные воспоминания уже были надёжно спрятаны в таких тайниках, до которых даже Вагнер не доберётся, а обязательного сканирования ей не избежать. Перед глазами калейдоскопом закрутились воспоминания. Вагнер работал профессионально, не задевая почти ничего личного (разве что пару раз мелькнула её гостиная в Дувре), только связи с маггловским миром, разговоры с Кингсли, работу с Бруком. Вагнер просмотрел и самоубийство Брука на крыше, и гибель Шерлока — это воспоминание было нечётким, Гермиона смотрела на то, как он летит с крыши, сквозь слёзы и едва осознавала, что видит. Последним был разговор в кабинете Майкрофта Холмса, дрожащая палочка в руках и тот самый «Обливиэйт». — Ваш министр намеренно втянул вас в историю, дорогая, — проговорил наконец профессор. — Скверно, скверно.

Это слово — «скверно» — профессор тогда повторил еще несколько раз, дважды покачал головой и ушёл, прекрасно понимая, что сделать ничего нельзя, да и не нужно.

Следствие шло два месяца. Два месяца одиночества в камере с белоснежными стенами. Почти отдых: сколько угодно книг, три раза в день — качественная и вкусная еда, и только изредка — допросы. Допрашивали её мягко и вежливо — и как героиню войны, и как незаменимого помощника Аврората и ДМП.

Гермиона больше не плакала и постепенно пришла к тому блаженному состоянию покоя, в котором и отправилась в зал суда. Она не боялась наказания — она его желала. На её совести было много преступлений, из которых разглашение тайны магического мира — далеко не самое тяжёлое. Она убила человека. Кровь Рудольфа Холмса была на её руках. Но даже если списать ту смерть на политическую необходимость или даже несчастный случай — разве то, что она сотворила с родителями, не заслуживает кары? Разве смерть Рона — не её вина? И разве не она нарушила клятву самой себе, забрав у Холмса воспоминания?

У Достоевского был блестящий момент — когда герой, еще недавно скрывавшийся от полиции, начинает прилюдно каяться в надежде на то, что кто-то его услышит и дарует ему заслуженное наказание. Гермиона давно не перечитывала того романа и не могла вспомнить названия, кажется, совсем очевидного, но этот эпизод не раз приходил ей на ум во время двухмесячного ожидания.

Суд был долгожданным. — Продолжается слушание по делу восемьсот сорок четыре «цэ». Гермиона Джейн Грейнджер, — произнес председатель, вырывая её из собственных мыслей, — вам вменяется в вину сознательное нарушение Статута о Секретности на протяжении восьми лет. Что вы можете сказать в свою защиту?

Это была формулировка, которую в протокол допроса включила сама Гермиона ещё лет десять назад. Тогда, молодая, полная энтузиазма и веры в свои силы изменить мир, она не могла подумать, что окажется той, кому этот вопрос задают. И уж тем более не могла подумать, что действительно ответит: — Ничего. — Ваши воспоминания были изучены, и было установлено, что на нарушение Статута о Секретности вас толкнул непосредственный начальник, бывший министр магии. Это правда?

Можно было сейчас кричать, что это Кингсли виноват. Но она никогда не любила перекладывать свою ответственность на других. Если бы рядом был Майкрофт Холмс, он сказал бы: «Глупо и нелогично», — и был бы прав. Мысль о Майкрофте оказалась неприятной — Гермиона была виновата перед ним. Если бы не она, он никогда не оказался бы втянут в проблемы магического мира. — Есть ли те, кто желает свидетельствовать против Гермионы Джейн Грейнджер и за неё?

Конечно, были. В основном, свидетельствовали в её пользу. Выступил Гарри, который добрых двадцать минут распинался о том, как несправедливо судить Гермиону за то, что она выполняла приказы своего начальника. Он приходил к ней несколько раз — безо всякого на то права, просто потому что он Гарри Поттер. Сообщил, что Шерлок выжил, выбрался из морга и скрылся где-то, а потом извинялся, хотя так и не сумел внятно объяснить, за что.

Выступила Джинни, но больше говорила о незаменимой помощи Аврорату в допросах особо сложных преступников. Выбрался из хогвартских теплиц Невилл, не имевший к делу никакого отношения, но пылавший праведным гневом. На какой-то миг Гермиона испугалась, когда вышел Тони Голдстейн. Она не боялась его обвинений, но в глубине души опасалась, что он сковырнул созданный ею блок, раскопал настоящие воспоминания. Но он только подтвердил, что она при нем стёрла память магглу, который знал о магии слишком много.

Наконец, все, кто желал высказаться, сделали это, и председатель суда стукнул молоточком по деревянной доске. — Волшебники и волшебницы Визенгамота, вина Гермионы Грейнджер не подлежит сомнению, — ещё бы, она ведь призналась, — кто за то, чтобы определить для неё мерой наказания заключение в Азкабане на верхнем уровне сроком на год и на три года запретить занимать административные или преподавательские должности?

Вверх поднялось совсем немного рук, и Гермиона перехватила недовольный взгляд мужчины в мантии МКМ — видимо, он подозревал, что более жёсткого наказания для неё никто не потребует. — Кто за то, чтобы приговорить ее к двухгодичному домашнему аресту с запретом на занятие административной или преподавательской работой на тот же срок?

В этот раз голосовали многие — больше половины.

Снова ударил молоток — приговор был определён.

Гермиону проводили домой под стражей, авроры сняли её чары полностью и наложили собственные, с дополнительным внутренним контуром, и настоятельно посоветовали не пытаться его взломать, чтобы не навредить себе. Гермиона и не собиралась. После суда на неё навалилась апатия. Хотелось спать, и она, только бросив несколько очищающих заклинаний, устраняя накопившуюся за два месяца пыль, повалилась на постель и заснула тяжёлым, неприятным сном, полным смутных и нечитаемых видений.

Проснулась она рывком от ощущения чужого взгляда. В тёмной комнате кто-то был. Сжала рукоятку палочки, затаила дыхание. Она не была бойцом и не могла понять, где притаился враг, но чувствовала его. Нужно было включить свет, использовать «Люмос», но она не могла. Сердце сковал ужас. Она не ожидала нападения, никому уже не была нужна — но кто-то пробрался к ней в защищённый аврорами дом и стоял в комнате, дожидаясь её пробуждения или готовясь нанести удар.

Свет вспыхнул сам, по глазам ударило, Гермиона вскрикнула и выпалила «Иммобилусом», но человек в углу мягко ушёл от удара и быстро сказал: — Успокойтесь!

Она выдохнула, приоткрыла слезящиеся глаза и увидела ночного гостя. Он был ей незнаком. В темной мантии, худощавый, высокий и с совершенно незапоминающимися чертами лица. Невыразимец. — Что Отделу Тайн нужно у меня дома? — спросила Гермиона, садясь на кровати и набрасывая на голые колени край одеяла. — Приятно, что вы по-прежнему хорошо мыслите, мисс Грейнджер. Моя фамилия Эванс, — как и у всех остальных невыразимцев, разумеется. Они все были Эвансами, Джонсонами или Смитами, изредка попадались Брауны, Скотты и Грины. — Здравствуйте, мистер Эванс. Что вам нужно? Я больше не работаю на Министерство, как вы знаете.

Эванс улыбнулся американской улыбкой — у невыразимцев всегда были белоснежные зубы: — Конечно, я знаю о ваших трудностях. Но мы предполагаем, что они временные и, скажем так, принесут вам исключительно благо.

Можно было не спрашивать, что они имели в виду. Почти наверняка родной Отдел Тайн сейчас сделает ей то же предложение, что и американский МАКУСА незадолго до ареста: работа в закрытой лаборатории. И если американцам можно было отказать, то Отдел Тайн так просто не отстанет.

Гермиона сделала вид, что увлеклась изучением облупившегося маникюра. Она осуждена — и рада этому. Но ей досталось очень лёгкое наказание. Всего лишь домашний арест, жизнь среди книг, в родных стенах на короткие два года. Она не сможет заниматься любимой работой, но может продолжать писать монографию или систематизировать исследования. Это наказание — не более чем принудительный отпуск.

Невыразимец Эванс предлагал ей другой путь, значительно менее приятный и больше похожий на наказание. Ведь наказание — это делать то, чего не хочешь, верно? Она не хотела работать на правительство и, особенно, на секретную службу. Она не хотела заниматься проектами Отдела Тайн. Поэтому не колебалась, прежде чем сказать: — Я согласна на ваше предложение.

Эванс хмыкнул: — Я вам его ещё не сделал.

Гермиона повторила его ухмылку и сказала тоном, который про себя определяла как «майкрофтовский»: — Достаточно того, что вы его обдумали, мистер Эванс. Я согласна.

Конец второй части

Часть третья. Сферы влияния. Глава первая

В прошлый раз дом Майкрофта Холмса Гермиона почти не рассмотрела, зато теперь изучила каждый кирпич отделки стен внизу, каждую трещинку в старых планках тюдоровской отделки первого этажа (1), каждый блик на тонированных стеклах.

Совершенно обычный, этот дом внушал опасение — он был спящим хищником, чьё чуткое ухо в любой момент могло уловить дыхание незваного гостя. Разбуженный, он уничтожил бы любого. Однако пока он спал, лишь изредка мигала красная точка камеры видеонаблюдения над дверью.

Гермиона закуталась в зимнюю мантию и зябко повела плечами, но не подняла палочку, чтобы применить согревающие чары, позволяя снегу падать на плечи, путаться в волосах и постепенно вытягивать из её тела те крохи тепла, которые ещё оставались.

Вечер был неожиданно холодным для середины декабря, порывы стылого колючего ветра проносились по улицам и устремлялись прочь в проулки, оставляя после себя только снежную крошку, клоки прелых листьев и ощущение опустошённости. Ветер вытягивал из души всё самое светлое. Как один большой невидимый мордредов дементор.

Она стояла у дома старшего Холмса уже сорок минут. Сорок три, если верить наручным часам — и всё не решалась переступить порога, хотя слова сбивающего следящую технику заклинания вертелись на языке. У того, чтобы работать на спецслужбы, есть и плюсы — например, заклинания, которые ещё не скоро опубликуют в «Новейших чарах и проклятиях» или в «Трансфигурации сегодня».

Но никакие чары не могли придать ей смелости и заставить сделать этот шаг, совсем короткий шаг через порог. Куда делась бесстрашная девочка, которая не колеблясь прыгнула в тёмный люк ради спасения мира от абстрактного зла? Где та девушка, которая бросила семью и всё, что было дорого, чтобы отправиться в смертельно опасное путешествие ради общего блага? Где она, та Гермиона Грейнджер?

Гермиона посмотрела на свои закоченевшие руки — даже в темноте было видно, что они трясутся, причём не только от холода. Они тряслись давно, чем бы она ни занималась. Хорошо, что она была мастером менталистики, а не зельеварения, не то с карьерой пришлось бы проститься.

«Давай, Грейнджер!», — велела она себе, стискивая немеющие пальцы в кулаки. Это понукание сработало, как и всегда, и вынудило её подойти к двери и провести палочкой снизу вверх, творя сложное заклинание. Камера ещё раз мигнула, и огонёк погас. Гермиона сглотнула горькую слюну и прошептала:

— Аллохомора.

Дверь открылась бесшумно, а Гермиона невольно вспомнила о том, что «Аллохомора» — заклятие воров. Она сейчас была вором, только собиралась не уносить, а возвращать похищенное. Раскаявшийся вор.

Всего раз Гермиона была в этом доме, но хорошо запомнила застеленный плотным ковром пол, канделябры и картины на стенах, широкую деревянную лестницу, а ещё, почему-то, полное отсутствие запахов. Дом был богато обставлен, красив, но стерилен и пуст. Наверное, на него накладывался отпечаток личности холодного владельца.

Ещё одно заклинание против слежки, и Гермиона беспрепятственно поднялась на второй этаж, где, как помнила очень хорошо, располагался кабинет. Толкнула дверь, вошла внутрь — и тут же услышала тихий щелчок, которые очень сложно было с чем-то спутать: так возводится курок.

Гермиона вскинула палочку наугад, но не рискнула колдовать, только вслушивалась в более ничем не нарушаемую тишину.

А потом по глазам ударил жёлтый свет, Гермиона зажмурилась, отшатнулась в сторону и услышала:

— Рад, что вы пришли, Гермиона.

Она чуть приоткрыла слезящиеся глаза.

Майкрофт сидел в своём кресле, закинув ногу на ногу, в руке у него был странный предмет, в котором Гермиона почти сразу узнала рукоятку зонтика. Только вместо самого зонтика располагалось вполне различимое пистолетное дуло.

Внимательно смерив Гермиону ничуть не изменившимся за прошедший год прохладным взглядом голубых глаз, Майкрофт кивнул своим мыслям, отложил пистолет на стол и поднялся на ноги.

Для него этого года словно не было — он был таким же, как в тот день, когда Гермиона забрала его воспоминания, даже две поперечные складки на лбу не стали глубже. Только костюм был другой, светло-бежевый. Гермиона несколько раз открыла рот и закрыла снова, силясь глотнуть воздух, но лёгкие как будто сжала стальная рука. Наконец, она сумела выдавить из себя:

— Откуда вы знаете моё имя?

Его воспоминания о ней и о мире магии лежали в сейфе, надёжно запечатанные ключом, но, тем не менее, он сказал ей: «Рад, что вы пришли, Гермиона», — как будто только что назначил встречу через кольцо с протеевыми чарами. Кто-то вернул ему память и, Гермиона не сомневалась в этом, этот кто-то был ей не друг.

Одиннадцать месяцев — столько времени прошло с памятного суда и ещё более памятного вечера после него. Одиннадцать месяцев Гермиона официально сотрудничала с Отделом тайн. Обвинение с неё сняли через два месяца, но огласки не было — просто в один из дней она получила извещение о том, что более ни в чём не обвиняется и вольна распоряжаться своей судьбой по своему усмотрению.

Конечно, это была ложь, ни о какой свободе речи не шло, но груз обвинения больше не давил на плечи. Взамен же Гермиона была вынуждена взвалить на себя могильную плиту под названием «работа на спецслужбу».

В первый же день Гермионе показали заклинание сокрытия внешности, которое и делало всех невыразимцев безликими существами с голливудскими улыбками, а потом проводили к начальнику подразделения, в кабинет, дверь которого была превращена в дверь синей телефонной будки. Начальник, такой же человек без лица, энергично встряхнул руку Гермионы и представился:

— Кто, мистер Кто.

Несмотря на подавленное состояние, Гермиона хмыкнула и спросила:

— Это «Тардис»?

Комната была тоже безликой и типичной. Мистер Кто тусклым голосом невыразимца сообщил:

— Разумеется. Добро пожаловать на борт. Не переживайте, мы все здесь немного безумцы. И раз уж у нас нет лиц, имен и голосов, мы можем позволить себе маленькие причуды. Ну-с, как вы назоветесь?

— Почему так много Эвансов и Браунов? — вместо ответа спросила Гермиона, тщетно пытаясь разглядеть истинный облик мистера Кто.

— Это представители, — как-то пренебрежительно отозвался мистер Кто. — Учёные не бегают по министерству, сами понимаете.

— Значит, вы учёный, — протянула она задумчиво.

— Если мир, мисс без имени, театр, то на этой сцене я пусть и не режиссёр, но хотя бы дирижёр оркестра. Правда, мы с музыкантами не всегда знаем, ставим ли оперу, балет или и вовсе пишем картину.

Мистер Кто прошёлся по кабинету — смахнул со стола несуществующую пылинку и спросил, словно и не прерывал своей странной мысли:

— Так что мы ставим?

В другой ситуации Гермиона посмеялась бы от души. Неудивительно, что где-то здесь нашла себя Луна Лавгуд — место безумное, ей под стать. Но сейчас Гермионе было совсем не до веселья, так что она ответила вяло:

— Я менталист. Но вы и сами это знаете.

Мистер Кто нарочито довольно потер руки:

— Конечно, знаем. Если бы вы так удачно не попали в неприятности, клянусь Мерлином, мы бы вам их организовали — так нам вас не хватало.

На это Гермиона улыбнулась. На самом деле, она была бы рада обвинить во всех своих проблемах загадочных злодеев, а не собственную безмозглость, но не выходило.

— У вас для меня конкретное дело?

Лицо мистера Кто, конечно, не изменилось, но Гермиона почувствовала, что он стал серьёзен.

— И да, и нет. Да — потому что есть проблема, которую нужно решить уже сейчас, и с которой не справляются остальные. Нет — потому что проблема вторична, она — всего лишь верхушка большого айсберга. И чтобы изучить то, что таится под водой, потребуются многие годы.

Так Гермиона впервые в жизни увидела, пусть и не в живую, а только в Омуте памяти, существо, называемое «обскуром» — ребёнка, психику которого дотла выжгла дикая, неконтролируемая, подавляемая магия.

Эти одиннадцать месяцев дались ей непросто, но здесь, в кабинете Майкрофта Холмса, так похожем на его кабинет на Уайт-холл, легко было представить, что ничего не было.

— Откуда вы знаете моё имя? — повторила Гермиона, не получив ответа. Майкрофт улыбнулся своей обычной кислой улыбкой:

— Ваше имя, пожалуй, было ключевой зацепкой при восстановлении воспоминаний. Вы оставили мне немного — только общие сведения о существовании магии, несколько моих собственных записей в блокноте и это, — он поднял правую руку, демонстрируя кольцо.

Возможно ли это? Мог ли Холмс действительно восстановить воспоминания самостоятельно?

— Объясните, — сказала она твёрдо, не опуская палочку. Сердце колотилось часто и глухо в предчувствии опасности. Будь её воля, она не возвращала бы Майкрофту воспоминания, которые могли легко его уничтожить, но недавние происшествия заставили её передумать. Но если Майкрофт сам вспомнил обо всем произошедшем (что невозможно, немыслимо!), то всё в корне меняется.

Майкрофт поджал губы и жестом предложил Гермионе сесть в кресло напротив его стола. Гермиона отказалась, и он негромко заговорил, сложив перед собой ладони в истинно холмсовской манере:

— Разумеется, я помню не всё, более того, сведения, которые мне удалось получить, это не воспоминания как таковые, а ряд логических цепочек. Это кольцо… — он чуть приподнял одну бровь, — не снималось много лет, остался след. Однако то, что я помнил о его происхождении, было… абсурдно.

Воспоминание о кольце было одним из тех, которые создавал разум Майкрофта самостоятельно, Гермиона только проверила, как оно прижилось.

— Почему?

— Я не мой брат. Мне не свойственно привязываться к вещам. Чтобы проносить кольцо десять лет, не снимая, у меня должна была быть… причина.

Гермиона опёрлась рукой о кресло. Воспоминания, реальные воспоминания Майкрофта были в этом кабинете, за стеной, и нужно было немедленно вернуть их, но как специалист и ученый, она никогда бы себе этого не простила. Маггл восстановил память после «Обливиэйта» — и она не могла не попытаться понять, как он это сделал и что именно вспомнил.

— Что вы помните?

Майкрофт прищурился, его глаза потемнели от сдерживаемого раздражения, но он не позволил себе проявить его и мгновенно вернул на место маску добродушия, после чего медленно сказал:

— Очевидно, мы с вами сотрудничали достаточно часто и по большому ряду вопросов. Полагаю также, что именно вы были причастны к спасению моего брата с крыши госпиталя святого Бартоломея. Объяснение, которое у меня было, не удовлетворяло меня до конца.

— Что ещё?

Майкрофт говорил почти пятнадцать минут, аккуратно, метко разнося в пух и прах каждое поддельное воспоминание. Его мозг работал с невероятной скоростью и поразительной точностью, улавливал мельчайшие детали. Ошибка в порядке предметов на столе, одно-два неподходящих слова, мышечные реакции — он словно просматривал воспоминания в омуте памяти. Он уничтожал её работу, а Гермиона не могла смотреть на это без восхищения.

— И наконец, это, — он перевёл взгляд на закрытую дверь слева.

— Что там?

— Тренажёрный зал. Я нашёл у себя в голове всё, кроме мотивации. Очевидно, она так или иначе была связана с вами и с вашим миром.

Гермиона опустила голову, мысленно выписывая себе в классном журнале огромного жирного «Тролля». Если бы она так сильно не спешила, она предусмотрела бы и такие детали, но времени было слишком мало, чтобы разыскивать все мелочи. Мотивации и решения не были связаны с памятью в полном смысле этого слова, только косвенно, и с ними требовалось работать отдельно. Она прописала Майкрофту ряд базовых мотиваций, но ей и в голову не пришло искать следы влияния магического мира на что-то вроде занятия спортом. Она невольно спросила:

— Вы… нашли эту мотивацию?

Ей показалось, что на долю секунды доброжелательная маска пропала, открывая настоящее лицо настоящего Холмса — нечто похожее на ярость промелькнуло в его глазах, губы сжались плотнее, ноздри раздулись, но потом все исчезло, он снова мягко заулыбался.

— В некотором роде. Тем не менее, я буду признателен, если вы всё-таки вернёте мне память.

— Конечно, — кивнула Гермиона, с опаской обошла Майкрофта сзади и прикоснулась к стене. Шесть нажатий в строго определённом порядке, априори случайном. Сейф открылся, и Гермиона достала флакон с воспоминаниями.

— Будет неприятно и, возможно, даже больно, — предупредила она. — Нейронные связи будут восстанавливаться очень быстро.

Майкрофт сел за стол и положил руки на подлокотники, а Гермиона вдруг почувствовала что-то, очень похожее на смущение. Она стояла в футе от Майкрофта и смотрела на него сверху вниз, и это было ужасно неловко. Обычно он держался на расстоянии двух вытянутых рук от неё, не меньше, и почти всегда смотрел сверху. Не вовремя и некстати из глубин памяти всплыла мысль о том, что Майкрофт Холмс — не просто политическая фигура, а живой человек, мужчина. «Мерлин, Грейнджер, мы это уже проходили», — мысленные шпоры в бока привели её в чувство, а опустившийся следом мощный окклюментный щит отсёк всё ненужное. Она направила палочку на флакон, из него со скрипом выползла пробка. Первая серебряная нить воспоминаний взлетела в воздух и потянулась к виску Майкрофта, ненадолго замерла в миллиметре от кожи, а потом, повинуясь невербальному заклинанию, втянулась внутрь. Майкрофт стиснул зубы и тихо зашипел от боли, зажмурился, на лбу выступили капли пота, но Гермиона не остановилась. Одна за другой нити возвращались на место, в его сознание. Когда флакон опустел, Гермиона выронила его и скользнула в разум Майкрофта. Нужно было удалить фальшивки и фантомы и убедиться, что реальные воспоминания приживутся.


Примечание:

1. Первым этажом в Британии называется наш второй этаж. Наш первый у них нулевой.

Глава вторая

Прошло почти полчаса, прежде чем Майкрофт, тяжело выдохнув, открыл глаза. Гермиона наклонилась к нему и перехватила его тяжёлый, мутный взгляд. Она осторожно коснулась его разума, убеждаясь, что воспоминания расположились на местах, потеснив фальшивки, и только после этого спросила:

— Как вы?

Она и сама видела, что плохо — нагрузка на организм была очень серьёзной, без магии усвоить такое количество информации в такой срок не удалось бы вовсе, но даже с её помощью сил у Майкрофта ушло очень много. Гермиона сунула руку в карман, достала флакончик с умиротворяющим бальзамом, сотворила стакан воды и накапала три капли, протянула.

Вместо того, чтобы спросить, что это, Майкрофт только приподнял одну бровь и взял стакан, принюхался и медленными глотками осушил.

— Финита, — произнесла Гермиона, и стакан растаял в воздухе.

— Лучше, — сказал Майкрофт, вытащил из нагрудного кармана безупречно сложенный платок и протёр лицо от пота, убрал его в боковой карман и только после этого уточнил деловым тоном: — Что произошло в вашем мире, Гермиона?

Этого вопроса Гермиона ждала — было бы глупо думать, что Майкрофт не соотнесёт её приход и возвращение собственных воспоминаний с проблемами в магическом мире. Но вместо того, чтобы ответить, она уточнила:

— Насколько вы были правы в построении логических цепочек? Насколько верно вы…

— Относительно, — оборвал он её почему-то очень неприязненно. — Так в чём дело?

— Это долгая история.

Майкрофт жестом указал на пространство перед столом, и Гермиона почувствовала себя очень неловко. Когда она стирала Майкрофту воспоминания, это была вынужденная мера, необходимость которой понимали они оба, но сейчас смотреть ему в глаза было очень стыдно. Почти так же, как когда-то было стыдно выдержать взгляды родителей.

Вспоминать об этом не хотелось, поэтому Гермиона встряхнулась, спрятала в недрах сознания лишние переживания и наколдовала себе кресло. Идя к Майкрофту сегодня, она дала себе слово, что не поддастся чувству вины, ни за что. Пора было выполнять обещание.

Едва она об этом подумала, как по позвоночнику прошел неприятный холодок. Гермиона едва успела проверить крепость ментальных щитов, как Майкрофт тихо сказал:

— Вы испытываете иррациональное чувство вины, и оно, очевидно, мешает вам сосредоточиться.

Гермиона с трудом сглотнула и всё-таки села в наколдованное кресло.

— Стирание памяти защитило вас. С чего бы мне… — она не закончила фразы: «испытывать чувство вины?». Майкрофт улыбался углами губ и однозначно знал, что она чувствует себя виноватой. И для этого ему не требовалось владеть легиллименцией.

— Вероятно, это застарелое чувство вины. Учитывая поспешный переезд ваших родителей в Австралию…

«Мерлин», — беззвучно прошептала Гермиона. За одиннадцать месяцев она успела забыть, насколько тяжёлый и неприятный человек Майкрофт Холмс. И насколько трудно выдерживать общение с ним. Впрочем, сейчас речь шла не об общении. Была проблема, и решить её без помощи маггловского правительства не представлялось возможным. «Рано или поздно это всё закончится», — повторила Гермиона новый вариант своей любимой мантры и сказала вслух:

— Это не имеет отношения к делу.

Майкрофт поднялся из кресла и подошел к портрету королевы, остановился возле него, коснулся кончиками пальцев тяжёлой деревянной рамы. На миг Гермионе показалось, что сейчас он качнёт картину, открывая тайник, но нет — он просто опустил руку, повернулся к Гермионе и кивнул, давая понять, что готов её слушать.

Гермиона поборола детское желание тоже встать, чтобы не запрокидывать голову при разговоре, и быстро произнесла:

— В Лондоне живет обскур.

Майкрофт чуть наклонил голову, призывая продолжать.

— Это существо… волшебник, потерявший контроль над магией. Тасман-роуд.

При этих словах Майкрофт резко утратил невозмутимость, нервным жестом сжал руки в кулаки и сказал резко:

— Взрыв бытового газа по официальной версии. Мы подозреваем теракт.

— Не то и не другое. Это обскур, вернее, его сила.

— Взрыв в жилом квартале. Двадцать пять погибших, сорок два человека доставлены в больницы.

— Когда в последний раз обнаружили обскура такой силы, Нью-Йорк едва не был разрушен целиком.

Майкрофт тяжёлым шагом вернулся за стол и снова сел в кресло, а Гермиона продолжила рассказывать — уже не чувствуя и сотой доли того волнения, которое испытала, впервые узнав о нападении обскура.

— Обскур — нечастое явление в нашем мире, к счастью, но не настолько редкое, как думают волшебники-обыватели. Это существо — воплощённая волшебная сила, бездумная и разрушительная.

— Как… оно выглядит?

Гермиона опустила глаза и ответила:

— Как ребёнок. Ребёнок младше одиннадцати лет.

Она была уверена, что Майкрофт промолчит, но он пробормотал:

— Боже правый.

— Если ребёнок подавляет магию, намеренно или нет. Так бывает, если родители — священники, например. Или учёные. Ребёнок впитывает их картину мира и отвергает магию в себе, и она начинает его разрушать изнутри.

Майкрофт молчал, но его дыхание стало чаще, словно он был испуган. Гермиона заставила себя взглянуть на него и поняла, что не ошиблась.

— Как… это можно вылечить?

Это был тот вопрос, ради которого её пригласили в Отдел тайн. Годы назад существовала теория, что обскур — инородное существо, некий паразит, которого необходимо извлечь из тела ребёнка, но практика показала, что это не так. Нельзя извлечь из волшебника его магию, не уничтожив его — это всё равно, что извлечь душу. В семидесятые обскурами начали заниматься специалисты по иллюзиям, было придумано множество заклинаний, в том числе и гипнотических, чтобы «заговорить» обскура, успокоить, как взбесившуюся змею — только он не был змеёй. Это было явление проще — и куда сложнее, чем казалось на первый взгляд. И для его изучения Отделу тайн понадобился менталист. Правда, разбирая накопленные сведения и развивая теоретические догадки, Гермиона и не предполагала, что будет вынуждена встретиться с обскуром лично. И тем более, что ей придется ловить его на улицах Лондона.

— Пока, — проговорила Гермиона невнятно, — нет ни одного случая излечения обскура. Дети умирают, редко достигая одиннадцати лет, или же сходят с ума, а их магия постепенно слабеет и истощается.

В кабинете повисла очень неприятная, колючая тишина. Гермиона не знала, о чём думал Майкрофт, но его мысли были тяжёлыми, свинцовыми. Несмотря на окклюментный блок, Гермиона ощущала их почти физически, они давили на неё, причиняли боль. Стало тяжело дышать.

— Таким образом, — сказал он отрывисто, — мы ищем ребёнка до одиннадцати лет, обладающего силой, способной разрушить город. А когда мы его найдём — вы ведь не в состоянии этого сделать, верно? — когда мы его найдём, он станет вашим… — Майкрофт растянул губы в жуткой улыбке, — подопытным кроликом.

«Мерлин», — снова повторила Гермиона, и не смогла сдержать брызнувших из глаз слёз. Судорожно попыталась схватить ртом воздух, но не сумела — лёгкие перехватило. Это было очень больно, так больно, как мог бы сделать только Майкрофт Холмс — он в этом деле отличался виртуозностью. Одна фраза, несколько слов, и поцелуй дементора начинает казаться благом.

Словно не замечая её состояния, а может, видя его очень точно, он продолжил:

— Пожалуй, вы несколько… повзрослели, Гермиона.

«Политика — не ваша сфера», — так он говорил ей несколько раз, и в глубине души Гермиона гордилась этим. Она была рада, что не годится для этого. В слово «повзрослели» Холмс вложил столько презрения, смешанного с уважением, что стало очевидно — теперь он считает её «немного более» подходящей для политики.

А это значило, что в ней стало ещё немного меньше той Гермионы Грейнджер, которая могла не стыдиться своих действий и слов.

Но не Майкрофту было об этом судить. Он не имел на это права. Не имел права осуждать её, давать оценку её поступкам. Он не был лучше неё ни на йоту. Слёзы высохли мгновенно, но воздух в лёгких так и не появился.

— Я хочу помочь этому ребёнку, — сказала она глухим голосом.

Майкрофт развёл руками:

— Разумеется. Что вам потребуется для его поимки? Записи с камер видеонаблюдения? Доступы к личным делам? Привлечение полиции?

— Вы осуждаете меня.

Майкрофт коротко и сухо рассмеялся.

— Конечно же, нет.

Гермиона спрятала лицо в ладони. Если бы у неё был маховик времени, она использовала бы его и не дала бы себе-нынешней войти в дом Майкрофта. Можно было привлечь полицию, надавить на премьер-министра, нанять частного детектива — и неважно, что единственный толковый детектив Лондона сейчас неизвестно где, в бегах — по её, Гермионы, вине. Всё, что угодно, было бы лучше, чем сидеть сейчас в кабинете Майкрофта и слушать его вежливые уточнения относительно того, какая помощь ей понадобится в поимке обскура.

Потому что, Мордред побери, Майкрофт был прав в главном: ребёнка будут изучать, и она — первая. Его мозги вывернут наизнанку, и сделает это она.

Говорят, благими намерениями вымощена дорога в ад. Волшебникиредко веруют в Евангелие, но Гермиона не сомневалась, что ей до ада несколько шагов, несколько камешков ещё положить на широкую булыжную дорогу.

— Печально, что вы так и не научились сдерживать эмоции.

Тук-тук-тук. В висках молотом застучал пульс. Гермиона выпрямила спину и убрала руки от лица. От бушующего пожара в её душе осталось только пепелище. Майкрофт сознательно, намеренно выводил её из себя последние полчаса. Начиная со слов об Австралии — и до сих пор.

Она встала из кресла и развеяла его взмахом палочки.

Ещё мгновение — и она бы аппарировала прочь из этого кабинета, разнеся по дороге стол в щепки, но ведь этого Майкрофт и добивался. Он хотел вывести её из себя, и, точно зная о её эмоциональности, давил на больное, колол в самые уязвимые места тончайшей иглой — зачем? Ответ был один: чтобы выставить её вон, избавиться от неё… на некоторое время. В том, что она вернётся, он мог бы не сомневаться — из-за дела. Но её уход дал бы ему — что?

«Думай, Грейнджер!», — рявкнула она на себя мысленно, и словно бы вонзила самой себе шпоры в бока.

Он начал это делать до того, как узнал об обскуре, и не передумал — значит, это что-то важное, очень важное, но никак не связанное с ребёнком-монстром.

Воспоминания — поняла она. Воспоминания, которые не подтвердили его выводов о чём-то очень существенном.

По тому, как изменилось выражение лица Майкрофта, Гермиона поняла, что он угадал её мысли: он перешёл черту, перегнул палку.

— Не злите меня, Майкрофт, — почти по слогам выплюнула она. Он ничего не ответил, даже не поменял позы, не попытался нащупать лежащую на столе ручку зонтика, в которой был спрятан пистолет.

— Легилименс, — сорвалось с губ Гермионы, и она не просто не сумела, не захотела удержаться.

Она видела саму себя чужими глазами — всего несколько мгновений, а потом воспоминание сменилось на более ранее и более глубокое — Майкрофт сидел в кресле у камина и рассматривал снятое с пальца кольцо под лупой, то и дело оставляя пометки в лежащей на коленях записной книжке. Гермиона попыталась заглянуть в неё, но не поняла ни слова, ни знака — Майкрофт писал чем-то вроде арабской вязи. Ещё одно ментальное усилие, и следующее воспоминание — Холмс стоял возле велотренажёра, но не в спортивном костюме, как можно было бы предположить, а в своём обычном, и рассматривал аппарат с сомнением. Открыл свою книжку, сделал ещё одну запись — на этот раз Гермиона смогла опознать знаки катаканы, почему-то перемежающиеся с кириллицей, но всё равно не поняла ни слова.

Потом были камеры видеонаблюдения — Майкрофт просматривал видео на бешеной скорости, то и дело останавливая кадры. Это были записи из уличного движения, на которых то и дело появлялась сама Гермиона. Дважды или трижды Майкрофт увеличивал кадр и приближал её лицо, щурил глаза — и снова что-то писал в книжке. По-немецки.

Он что-то искал и, не надеясь на память, которую могли отнять снова, писал сообщения, которые смог бы расшифровать только такой же полиглот, да и то, наверняка, не до конца — это была его версия «Поминок по Финнегану»(1), и оставалось только надеяться, что языков меньше семидесяти.

Новое воспоминание — комната Гермионе была незнакома, это была спальня, обставленная очень сдержанно, в бежево-коричневых тонах. Небольшой платяной шкаф, возле него книжные полки, узкая, безупречно застеленная кровать, рядом — тумбочка с ночником.

Картина подёрнулась рябью, словно Майкрофт попытался вытолкнуть Гермиону из своего сознания, но она отмахнулась от этих усилий. Майкрофт из воспоминаний между тем подошёл к кровати, задумчиво наклонился и заглянул под неё, провёл рукой по полу, что-то ища, посмотрел на пальцы и нахмурился. Отряхнул руки, поднялся и подошел к книжным полкам, быстро пробежал пальцами по рядам корешков (Гермиона увидела нескольких античных авторов, Диккенса и Честертона), и нахмурился ещё сильнее. Что бы он ни искал, он этого не находил.

Гермиона ждала, что он достанет свою книжку и внесёт в неё очередную пометку, но вместо этого он расстегнул пиджак, убрал его в шкаф, к ряду других пиджаков, начал развязывать галстук — и Гермиона резко вынырнула из его сознания.

Её словно ледяной водой окатило. На дорогу в ад со скрипом встал ещё один камень — на нём красовалась надпись: «Несдержанные обещания». Уже в который раз.

Понимая, что это глупо, она все-таки прошептала:

— Простите меня…

Майкрофт улыбнулся почему-то почти дружелюбно и заметил:

— Вот как это работает, — а после сделал приглашающий жест рукой и уточнил: — так что, вы говорите, нужно для поимки обскура?


Примечание:

1. «Поминки по Финнегану» — весьма своеобразный роман Джеймса Джойса, написанный в технике «потока сознания». Джойс был полиглотом, и этот роман написал, используя более чем семьдесят языков, причём не только реальных, но и им же сочинённых.

Глава третья

Гермиона не успела даже окончательно успокоиться и приступить к рассказу — в одно и то же время у Майкрофта звякнул телефон, а посреди комнаты возникло неясное светящееся пятно замаскированного патронуса и прошелестело тусклым голосом:

— Он снова проявил себя. Обрушение здания на Нельсон-роуд. Обливиаторы уже работают.

Патронус растаял, а Майкрофт медленно сказал:

— Нельсон-роуд, дом девять. В двух кварталах от Тасман-роуд.

Гермиона сглотнула и заставила себя спросить:

— Жертвы… есть?

Майкрофт как будто лениво опустил взгляд на экран своего телефона, прежде чем отметить:

— Из-под завалов вытащили девять трупов, но спасатели еще работают. Возможно, жертв будет больше. Ночь, все жители были дома.

— Мерлин… — она встала. Нужно было немедленно отправляться туда и попытаться найти следы обскура как можно скорее.

— Сядьте, — велел ей Майкрофт и открыл крышку лежащего на столе ноутбука.

— Что вы делаете?

Майкрофт поднял на неё взгляд и повторил жёстче:

— Сядьте, Гермиона!

Гермиона не могла сказать точно, почему подчинилась — наверное, потому что в глубине души очень хотела найти причину, по которой ей не надо было немедленно аппарировать к разрушенному дому и смотреть на то, как из-под завалов вытаскивают раздавленные, покорёженные трупы. Отсрочка — пусть и на несколько минут — была слишком желанна. Она опустилась обратно в кресло и больно закусила губу, чтобы не позволить сорваться глупому или неуместному вопросу.

Холмс полностью сосредоточился на своем ноутбуке: едва слышно постукивали клавиши, изредка мигал экран. Гермиона со своего места не видела изображения — единственное, что ей оставалось, это следить за лицом Майкрофта, на котором, как и всегда, почти не было видно эмоций: только раз или два чуть выше приподнятая бровь и чуть плотнее сжатые губы свидетельствовали о том, что поиски успешны.

Спустя некоторое время (Гермионе показалось, что очень долгое) он закрыл ноутбук и сказал:

— Вашего обскура зовут Джейн Райт, девять лет, дочь Джона и Хелены Райт, родители в разводе. Адрес — Нельсон-роуд, одиннадцать.

— Девять лет, — повторила Гермиона. Для того, кто уже отнял почти двадцать жизней, слишком мало, а для обскура, которого можно ещё попытаться спасти — почти непозволительно много.

— Спасибо, Майкрофт, — сказала она, в глубине души жалея, что он нашёл информацию так быстро. Если бы можно было задержать время и отсрочить необходимость действовать — она бы дорого за это заплатила.

Кажется, Майкрофт очень точно угадал, о чём она думает, по крайне мере, его взгляд стал жёстче и строже; и он был прав — промедление непозволительно.

Нельсон-роуд была очень тихой улицей, больше похожей на улицу пригорода — двух-трёхэтажные дома, небольшие садики, ряды машин — и громада кирпича и обломков на месте девятого дома. Вокруг, таращась в ночь жёлтыми фарами, сгрудились спасательные машины, над головой низко и трубно гудел вертолёт, и где-то там, среди маггловских служб, наверняка вертелись обливиаторы. Они едва ли помогали разбирать завалы — это было бы слишком подозрительно. А ведь пара взмахов волшебной палочкой подарила бы, как знать, жизнь кому-то из тех, кто ещё оставался внутри.

К сожалению или к счастью, принцип невмешательства Гермиона затвердила хорошо, поэтому сумела отвернуться от завала, убрать поглубже мысли о людях, которые мирно легли спать этим вечером и уже никогда больше не проснутся, и поднялась на крыльцо дома одиннадцать.

Заклинание определило внутри всего двоих, и Гермиона, не колеблясь, вскрыла старый замок и вошла внутрь. Опрятная светлая прихожая, маленькая обувная тумбочка у двери, зеркало в пластиковой раме — если бы на полу ещё лежал ковёр, Гермиона могла бы подумать, что попала в прошлое и зашла в дом своих родителей. И пахло очень похоже — чем-то цветочным, мягким и уютным.

— Тише, — донёсся до Гермионы ласковый женский голос, — это просто дурной сон, дорогая.

«Это просто дурной сон, дорогая», — мама так говорила Гермионе много лет назад.

— Я правда сделала это. Это всё я, — послышалось следом.

«Я это видела, мама. Это правда», — говорила маленькая Гермиона.

— Ты ничего не делала. Иди сюда, — Гермиона толкнула ближайшую дверь и оказалась в чистой и хорошо обставленной гостиной, где на диване сидели двое: женщина в свободном домашнем костюме, чуть полноватая, тридцати с небольшим лет, и слишком маленькая и хрупкая для своих девяти девочка Джейн, обскур.

Они обе подскочили на ноги, увидев Гермиону, которая тут же вскинула руки вверх в жесте капитуляции и быстро, но негромко сказала:

— Я не сделаю ничего плохого!

— Кто вы, — резко спросила женщина, — и что вам нужно в моём доме?

Джейн поняла, в чём дело, раньше, чем её мама — её глаза расширились, и из них потекли крупные слёзы.

— Вы меня накажете? — спросила она трясущимися губами.

Гермиона опустилась на корточки и покачала головой.

— Ты не виновата, Джейн, — произнесла она почти беззвучно, — ты не хотела этого.

— Моя дочь ничего не делала! — рявкнула миссис Райт. — Вон отсюда!

Но Гермиона не обратила на неё внимания, всё, что имело сейчас значение, это маленькая Джейн. Она горько плакала, а Гермиона осторожно, едва ощутимо касалась её сознания, успокаивая и утешая.

— Мы всё исправим, Джейн, — продолжила Гермиона, — я тебе обещаю. И это больше никогда не произойдёт.

На лице девочки проступило выражение незамутнённого восторга, она приоткрыла рот, чуть всхлипнула и, словно не веря, переспросила:

— Никогда?

— Никогда, — повторила Гермиона, невербально запуская проверку основных медицинских показателей. — Иди сюда.

Миссис Райт уже ничего не говорила, просто стояла посреди комнаты, раскинув в стороны руки, и боялась шелохнуться. Джейн сделала шаг вперёд, потом ещё один. Гермиона улыбнулась ей, и получила ответную улыбку. В отличие от Гермионы, Джейн была светловолосой, с двумя аккуратными косичками, но у нее были очень похожие выпирающие вперёд зубы. Гермиона протянула ей руку, и Джейн вложила в неё свою маленькую ладошку, слишком холодную для здорового ребёнка. Температура тела — тридцать четыре с половиной градуса по Цельсию (заклинание, конечно, отобразило девяносто четыре и одну десятую по Фаренгейту, но Гермиона привыкла к пересчёту), пульс — сорок три удара в минуту. Вырываясь из-под контроля, магия буквально высушивала детей-обскуров, выпивала из них всю энергию.

— Вы знаете, почему разрушился дом? — спросила Джейн.

— Мы узнаем.

— Я знаю, — возразила Джейн. — Потому что я хотела, чтобы он разрушился.

— Джейн! — начала было мать, но осеклась.

— Я хотела, чтобы он упал, чтобы… — слёзы потекли ещё сильнее, девочка захлюпала носом, — чтобы противного Генри никогда больше не было… И его больше не будет. Никогда. Я… — Гермиона подалась вперед и крепко прижала Джейн к себе, и услышала гулкое: — Я чудовище.

Сколько записей об обскурах Гермиона изучила за эти месяцы — и везде авторы рано или поздно приводили эти слова: «Я чудовище».

«Я могла стать чудовищем», — невольно подумала она, стискивая Джейн в объятиях. Она боялась своей магии и не понимала её. Кто знает, как близка она была к тому, чтобы стать обскуром?

Сейчас это было не важно. Джейн колотила крупная дрожь, которая всё усиливалась — и было ясно, что её трясет уже не от слёз и не от страха: магия снова рвалась наружу. Гермиона вошла в разум девочки и попыталась унять бурю чувств и страхов, но понимала, что ей не хватит сил. Живая, чистая, природная магия была сильнее и, как вода под давлением, она готова была прорвать любые преграды.

«Джейн! — позвала её Гермиона из глубины. — Джейн, смотри, какие цветы!». Сознание девочки заполнили образы луговых цветов, запахло мёдом и травами, но картинка тут же подёрнулась пленкой и лопнула, как мыльный пузырь.

И тогда Гермиона решилась и скомандовала: «Усни!», выныривая обратно в реальный мир. Тело Джейн обмякло в её руках, дрожь стихла.

— Господи, — прошептала миссис Райт, не понимая, но чувствуя, что происходит что-то страшное.

Гермиона тихо выдохнула. Если удастся переместить Джейн в лабораторию Отдела тайн, можно будет попробовать стабилизировать её состояние. Никому не удавалось ещё вылечить обскура — но группа талантливых учёных могла попробовать это сделать, пока не стало слишком поздно. Гермиона перехватила Джейн поудобней и подняла на руки, не обращая внимания на тяжесть. Достала палочку, чтобы аппарировать, но поняла, что опоздала.

Розовые щёчки побледнели и пошли мелкими трещинами, как лица старых фарфоровых кукол. Все краски исчезли, губы посинели, и прежде, чем Гермиону успела хотя бы придумать подходящее заклинание, от тела Джейн отделился едва различимый тёмный сгусток силы и растаял в воздухе. Заклинание проверки было пустой формальностью — не нужно было проверять пульс, чтобы определить остановку сердца.

— Энервейт, — вяло пробормотала Гермиона, но заклинание не помогло. Потом еще раз и еще — снова формальность. Тело Джейн не выдержало давления собственной магии — и никакая реанимация уже не поможет. Детей-обскуров даже пробовали поить слезами феникса когда-то…

Гермиона опустила девочку на пол и погладила по потускневшим волосам. Рядом беспомощно завыла миссис Райт, Гермиона ощутила мощный толчок в плечо и отшатнулась, давая женщине обнять дочь, и наложила на неё заклятие сна.

Патронус-выдра ускакал в Отдел с требованием прислать людей за телом и дать обливиаторам команду на работу с миссис Райт, и Гермиона, едва переставляя ноги, шаркающей походкой старухи вышла на улицу.

У дома номер девять уже почти закончилась суета, уехали машины, улетел вертолёт, и теперь можно было различить едва заметные вспышки заклинаний — кто-то проверял, не осталось ли под обломками живых.

Нужно было куда-то аппарировать, но Гермиона не знала, куда, и не думала, что сумеет это сделать, поэтому просто побрела вперёд, но прошла совсем немного — перед одиннадцатым домом стояла черная машина, возле которой, прислонившись к капоту, стоял Майкрофт.

Мерлин, с каким наслаждением Гермиона обвинила бы его сейчас в чём-нибудь, в чём угодно — только вот повода и причины не было. Если кого-то и можно было обвинять в произошедшем, так это её саму: она не справилась.

Майкрофт открыл переднюю дверцу и сказал:

— Садитесь.

Общество Холмса не было приятным, но оно было предпочтительней отсутствия общества, поэтому Гермиона села, и только когда машина тронулась с места, заметила, что они едут без водителя — Майкрофт сам сидел за рулём.

— Я думала, у вас есть шофёр и охрана, — заметила она, правда, не из интереса, а чтобы что-нибудь сказать.

— Есть вопросы, в которых не стоит доверять даже проверенным людям. Можете не беспокоиться, в отличие от Её Величества, я не страдаю тягой к нарушению правил движения (1).

Кажется, это была шутка, но Гермиона ничего на неё не ответила, и разговор, едва начавшись, смолк.

Однотипные улицы с похожими поворотами и одинаковыми оранжевыми фонарями мелькали за окном, навевая своего рода транс, позволяя очистить сознание от всех мыслей и чувств, задвинуть боль куда-то очень глубоко, закрыть их за надёжной дверью, в темнице кошмаров. Покойся там, Джейн, рядом со многими, кого гриффиндорская всезнайка и умница Гермиона Грейнджер не смогла спасти, потому что оказалась слишком трусливой, слишком глупой или слишком нерасторопной. Как и они, ты не станешь являться в страшных снах, потому что хороший мастер менталистики никогда не видит кошмаров.

Когда машина остановилась, Гермиона вздрогнула и очнулась. Майкрофт вышел первым и открыл ей дверь, но, по счастью, не стал играть в галантность и подавать руку. Гермиона вышла сама и поняла, что снова стоит перед злополучным домом Майкрофта.

Он открыл дверь прикосновением руки и пригласил приказным тоном:

— Заходите.

Гермиона подчинилась.


Примечания:

1. Королеве Великобритании не нужны водительские права, но они у неё есть. Более того, Её Величество — страстный автолюбитель и мастер по части экстремального вождения и нарушения ПДД.

Глава четвёртая

Странным местом была гостиная в доме Майкрофта Холмса, и всё-таки она подходила ему больше, чем парадные кабинеты с королевскими портретами и большими каминами. Небольшая и очень скромная комната, в которой из обстановки было всего одно кресло, низкий стол с графином воды. Три стены были обшиты деревянными панелями, а одна осталась белой: где-то в глубине памяти Гермионы шевельнулось подходящее воспоминание, но так и не всплыло на поверхность, и назначение белой стены осталось для неё загадкой.

Не говоря ни слова, Майкрофт указал на кресло, предлагая садиться, и Гермиона повиновалась, потому что очень хотела сейчас повиноваться. Было что-то жуткое, но благодатное в том, чтобы на время лишиться собственной воли и довериться чужой.

Кресло было не кожаное, как рабочие кресла Майкрофта, а с тёплым шерстяным чехлом. Гермиона села на край и обхватила себя руками за плечи. Когда-то она очень боялась показать Холмсу свою слабость, но теперь это было безразлично. Он уже знал, насколько она слабая, и новое доказательство ничего не изменит.

Гермиона не заметила, как Майкрофт вышел, но сразу почувствовала, что он вернулся — по коже пробежали мурашки. Майкрофт протянул ей стакан с мутноватой прозрачной жидкостью. Гермиона принюхалась, но не уловила даже слабого призвука алкоголя.

— Что это?

Майкрофт поджал губы, и на мгновение Гермиона подумала, что сейчас он пошутит: конечно же яд. Но вместо этого он просто отошёл к белой стене и прислонился к ней плечом, сложив руки на груди, и только оттуда ответил:

— Успокоительное. Небольшая доза, снотворного эффекта быть не должно, полагаю, что я верно определил ваш вес и рассчитал дозу.

Гермиона сглотнула и выдавила из себя неуверенное:

— Спасибо, — на самом деле, она предпочла бы сейчас напиться до потери сознания, отключиться, чтобы не думать о произошедшем, не видеть разрушенного дома номер девять, а главное, мёртвой, похожей на сломанную игрушку Джейн.

По обыкновению, Майкрофт угадал ее мысли и заметил, впрочем, без неприязни:

— Крепкий алкоголь вам противопоказан, Гермиона. Вы не умеете пить.

Вспомнилось, как он отвозил её, пьяную, домой, и стало стыдно. Но это чувство не смогло побороть той боли, которая терзала её, и быстро сошло на нет. Гермиона медленно выпила лекарство, почти не чувствуя его вкуса, как воду.

Некоторое время прошло в молчании. Успокоительное делало своё дело, постепенно страшные видения отступали, Гермиона ощущала, как выравнивается её дыхание и как на смену оцепенелому ужасу приходит томная, мягкая апатия. Но спать и правда не хотелось.

Майкрофт демонстративно посмотрел на наручные часы и заметил:

— Должно быть, вам стало лучше.

Гермиона кивнула, а потом, точно понимая, что ещё будет жалеть об этом, сказала:

— Джейн умерла у меня на руках.

Если бы ей предложили выбрать конфидента, из всего населения планеты Гермиона, в здравом уме и твёрдой памяти, ни за что на свете не сделала бы им Майкрофта Холмса. Но сейчас она не могла удержать слов, и забормотала, невнятно, тяжело:

— Она была слишком слаба после приступа, и я думала, что смогу удержать её. Еще немного, и я, наверное, нашла бы… Я видела её магию, чувствовала её, и, если бы было время, я смогла бы её успокоить, — она шумно вдохнула, хлюпая носом, — мне просто не хватило времени. Если бы я пришла к вам раньше, а не тянула бы до последнего… Я убила её.

Она собиралась пойти к Майкрофту, как только узнала об обскуре, но всё колебалась, сомневалась, чего-то ждала, надеялась, что Аврорат или невыразимцы разыщут ребёнка. Не затяни она с поисками, Джейн была бы жива.

— Её мать никогда не узнает, как потеряла ребёнка, — продолжила она тише, — ей сотрут память и внушат что-нибудь безопасное. Про автокатастрофу или несчастный случай. Или убедят, что Джейн вообще никогда не существовало.

А ещё ей не дадут похоронить дочь — тело Джейн заберут в Отдел тайн, и уже завтра невыразимцы препарируют её мозг, чтобы попытаться найти патологию, которая делает из ребёнка чудовище.

Несколько дней — вот и всё, чего не хватило Гермионе. Несколько дней промедления убили Джейн.

— Вы выбираете удобную, но непродуктивную позицию, Гермиона, — отстраненно сказал Майкрофт. — Самообвинение кажется людям очень выгодной стратегией ухода от действительности.

Гермиона закрыла глаза, стакан выпал из её ослабевших пальцев и почти бесшумно упал на мягкий ковёр.

— Вы понятия не имеете, о чём говорите, — прошептала она. — Иначе никогда не назвали бы это удобным. Вы не знаете, каково это — понимать, что твоя собственная глупость, нерасторопность, трусость, слабость привели к смерти других людей.

Она заставила себя открыть глаза и посмотрела на Майкрофта, но не увидела на его лице смятения или стыда, разумеется. Он улыбался углами губ, глядя на неё ледяными и казавшимися сейчас, в слабом боковом свете, очень светлыми глазами. Гермиона отвернулась, чтобы не видеть этой жуткой улыбки, а Майкрофт медленно произнёс:

— С вашей стороны наивно полагать, что, учитывая занимаемую мной должность, я не несу ответственности за жизни и смерти людей.

Такую ответственность Гермиона тоже знала — когда сердце сжимается при мысли о том, что где-то там, далеко, в эту самую минуту кто-то гибнет, чтобы торжествовало правое дело. Они с Гарри и Роном год прятались по лесам от Волдеморта, вслушиваясь в редкие сводки на колдорадио и пытаясь удержать в памяти многочисленные имена погибших и пропавших без вести. Это было больно, тяжело и страшно, но совсем иначе. С этим можно было жить, потому что тоску и душевную боль уменьшало осознание того, что правда победила.

— Вы хорошо знаете моего брата, — между тем, продолжил Майкрофт. Гермиона снова перевела на него взгляд, потеряв нить разговора. — Однако вам неизвестно, разумеется, что у моих родителей было трое детей.

Рот Гермионы наполнился горькой слюной. Она ещё не знала, что ей собирается сказать Майкрофт, но какая-то часть её очень хотела этого не слышать.

— Я старший, Шерлок на семь лет младше меня. И самая младшая… — на долю секунды Гермионе показалось, что Майкрофт прервёт рассказ и сменит тему, но он этого не сделал, только его губы побелели. Если бы Гермиона верила в то, что он способен испытывать человеческие чувства, она сказала бы, что эти слова причиняют ему страдания. Однако он справился с собой и заговорил снова: — Сестра. Она была другой с самого начала, и дело не только в гениальности.

— Три гения в семье? — Гермиона слабо улыбнулась, но Майкрофт, кажется, не заметил этого.

— В сравнении с ней и я, и Шерлок были полными идиотами, уверяю вас. Но она была действительно другой. Одной из вас, наверное.

Гермиона была вынуждена смотреть в холодные и пустые глаза Майкрофта, отвернуться было невозможно.

— Мы не знали ничего о магии. Но я понимал, что её способности противоестественны и опасны, поэтому пользовался своим авторитетом старшего брата, чтобы убедить её… — он почти беззвучно выдохнул, — убедить её контролировать себя, сдерживаться.

«Пожалуйста, хватит», — подумала Гермиона с отчаяньем.

— Но у неё это не получалось. Я… не следил за ней достаточно тщательно, она была достаточно самостоятельной, в отличие от Шерлока, поэтому не смог её остановить. Ей было пять, когда она убила ребёнка. Потом сожгла наш дом. И наконец…

Он всё также не отворачивался, и глаза оставались такими же пустыми.

— Где она сейчас, — спросила Гермиона, точно зная ответ. Лицо мёртвой Джейн виделось ей как наяву.

— Она мертва. И это моя вина и моя ошибка.

— Вам было одиннадцать, — едва шевеля губами, сказала Гермиона.

Он отвёл взгляд и отошел куда-то в сторону, и уже оттуда добавил:

— Очень удобно упиваться жалостью к себе и самобичеванием, но, повторюсь, непродуктивно. В этом доме есть гостевая спальня, из этой двери по лестнице, первая дверь направо. Советую вам занять её, а утром вернуться к своей работе.

Тихо стукнула дверь, Майкрофт ушёл, а Гермиона ещё долго сидела, глядя перед собой на пустую белую стену, и вдруг вспомнила, как ещё ребёнком была вместе с родителями в гостях у их знакомых, и там была оборудована отдельная комната для просмотра фильмов, напротив белой стены стоял старый кинопроектор. Она резко обернулась, но, разумеется, никакого кинопроектора не увидела — было бы глупо думать, что Майкрофт мог вечерами в одиночестве смотреть старые фильмы, сидя в кресле с шерстяным чехлом.

Как ни странно, боль в груди стала как будто чуть тише, и именно поэтому Гермиона не стала аппарировать к себе домой, а поднялась на второй этаж, открыла первую справа дверь, вошла в комнату и, не раздеваясь, упала на кровать, краем сознания отмечая, что она застелена белым чистым и даже чуть хрустящим бельем. В общем-то логично предположить, что в таком большом доме есть работники — представить себе Майкрофта, занятого приготовлением еды, не удавалось.

Бельё пахло свежестью и хвоей, и этот запах успокаивал. Подумалось, что нужно отыскать ванную или хотя бы использовать очищающее заклинание, но на это не было сил. Гермиона с трудом перевернулась на спину и уставилась в белый потолок. Скосила глаза в сторону — комната была практически безликой, в углу стоял небольшой платяной шкаф, возле него висели книжные полки, но разобрать названия на корешках не удавалось.

— Нокс, — пробормотала Гермиона, и ночник потух. Океан в её сознании мягко зашумел, волны поднимались всё выше, и вскоре все воспоминания, волнения и тревоги поглотила голубая прохладная вода.

Когда Гермиона проснулась, в незанавешенное окно уже било солнце. «Темпус» показал половину десятого, и это заставило Гермиону подскочить на месте. Несколько очищающих заклинаний, и она аппарировала ко входу в министерство, набросила на себя личину невыразимца и поспешила вниз, к себе в отдел.

Рассказывать мистеру Кто о том, что вчера произошло, оказалось на удивление не так тяжело — Гермионе всё ещё было до слёз жалко маленькую Джейн, но груз вины уже не так отчаянно придавливал её к земле. Почему-то вспомнилось, что, не возвращая Майкрофту воспоминания, она руководствовалась соображениями безопасности — только очень тяжёлая ситуация послужила причиной того, что глава Отдела тайн дал разрешение на посвящение маггла в проблемы волшебного мира и гарантировал его неприкосновенность. Таковой ситуацией стало первое нападение на жилой дом — и после этого Гермиона действовала так быстро, как могла. Недостаточно быстро, к сожалению — но на пределе возможностей.

— Досадно, — заметил мистер Кто, — и девочку жаль.

Гермиона догадывалась, что ему не жаль — мистера Кто интересовали исключительно открытия в разных областях магической науки, сострадание было ему, наверное, даже более чуждо, чем…

Она осеклась на этой мысли. По привычке она собиралась додумать: «… чем Майкрофту Холмсу», — но не сумела этого сделать. Вчера Майкрофт помог ей, по сути — спас от глубочайшего, чёрного отчаяния. Он сделал это не так, как нормальный человек — не наливал чаю, не успокаивал и не подбадривал, но Гермиона по своему опыту знала: далеко не всегда человеку требуется такой тип утешения. Майкрофт дал ей именно то, что было необходимо: поддержку. Ощущение того, что она не одна. Возможно, у него для этого были свои мотивы и причины, но это не имело значения.

— Мисс Ата? — позвал её мистер Кто, и она, услышав свой псевдоним, очнулась от размышлений и переспросила:

— Да?

— Я сказал, отдохните до понедельника.

Гермиона поблагодарила его и вышла из кабинета, почти неприязненно посмотрев на синюю дверь — она давно жалела о выбранном имени, но менять его было поздно. Мистер Кто несколько раз назвал её «мисс без имени», прежде чем она в раздражении выдохнула: «Ата». Ей тогда хотелось наказать себя побольней за всё совершённое, и назваться именем богини глупости, помутнённого разума и безрассудства показалось… подходящим. Едва произнеся это имя, она пожалела о нём, но было поздно. Мистер Кто и не подумал её отговаривать, только равнодушно пожал плечами и сказал: «Ата, значит Ата. Добро пожаловать в Отдел тайн».

Гермиона аппарировала к себе домой — в лондонскую квартиру. Домик в Дувре она продала — он уже не был надёжной крепостью, не дарил ощущение безопасности, а потому не был нужен. Удивительно, но, собирая вещи, она не чувствовала ни малейшего сожаления, наоборот, и стены, и мебель, и вид из окна на старый замок стали раздражать. Небольшая квартирка на окраине Лондона оказалась удачной заменой, она была безликая и унылая, зато её не наполняли воспоминания. Вида из окна не было вовсе — только крошечный дворик, пожарная лестница, трубы и стена.

Дома Гермиона первым делом залезла в душ и двадцать минут мылась, терла мочалкой кожу, полоскала волосы, но полностью чистой себя не почувствовала. Стало вдруг до боли под ребрами грустно и одиноко.

Одиночество не тяготило её уже много лет, и вдруг сейчас захотелось, чтобы квартира не была пустой, чтобы был кто-нибудь живой за стеной. Кошка, домохозяйка, какой-нибудь сосед, клиент — кто угодно.

Она выключила воду, насухо вытерлась, влезла в чистую мантию и вышла из ванной — и едва не вскрикнула. На подоконнике сидел, болтая ногой, Гарри.

Глава пятая

— Что ты здесь делаешь? — едва сумела выговорить Гермиона. Друг соскочил с подоконника и быстро проговорил: — Извини за вторжение, просто я не был уверен, что ты меня пустишь, так что… вошёл сам.

Гермиона тряхнула головой и пробормотала: — Знаешь, на секунду, когда я увидела тебя на подоконнике, я подумала…

Она замолчала, а Гарри недоуменно взлохматил волосы. Он не отличался способностью читать мысли, поэтому она была вынуждена закончить: — Джим Брук часто сидел на подоконнике, я испугалась.

Гарри виновато опустил голову и сказал ещё раз: — Извини.

Гермиона улыбнулась и задвинула непрошенные мысли поглубже. Гарри не был частым гостем в её доме, но она была рада его видеть — несмотря ни на что. Взмахом палочки она призвала чайник и чашки, Гарри уселся на диван, доставшийся Гермионе от прошлых владельцев квартиры, рыжеватый и потрёпанный, налил обе чашки и только после этого спросил: — Ты в порядке?

Почему-то Гермиона сразу поняла, что он знает о произошедшем. — Кто тебе рассказал?

На лице Гарри отразилось что-то похожее на смущение, сделавшее его очень похожим на того мальчишку, которого Гермиона очень хорошо помнила. От него давно ничего не осталось — наркотики или что-то другое сделали лицо целителя Поттера узким, длинным и излишне худым, в волосах уже виднелась седина, а пронзительные зелёные глаза потемнели и как будто потускнели. Но, неловко уставившись в пол, он стал похож на нескладного, доброго и отважного подростка, её лучшего друга, за которым она готова была идти без колебаний куда угодно. «Вместе с Роном», — не вовремя добавил противный голосок изнутри. И она согласилась с ним: «Вместе с Роном».

Мерлин, из них троих Рон был самым счастливым. Он так и остался молодым солнечным парнем, не ведающим сомнений и угрызений совести. Побег во время поисков крестражей был самым тяжёлым его преступлением. Ей и Гарри повезло меньше.

Гарри поднял голову и, чуть улыбнувшись, проговорил: — Как насчёт небольшой прогулки? Выберемся в маггловский Лондон, покатаемся на «Глазе»?

Гермиона нахмурилась — это предложение было странным, а жизнерадостность друга выглядела едва ли естественной. Когда они в последний раз виделись, он был мрачен и зол, не на неё, а на собственную жизнь. И это было два или три месяца назад. И вот, он сидит здесь, как будто заходит к ней на чай каждые выходные. — Гарри, — резко сказала она, — в чём дело?

Он изобразил удивление: — Ни в чём. Я просто зову тебя погулять и развеяться.

Гермиона подошла к нему и достаточно бесцеремонно взяла за подбородок, Гарри было дёрнулся, но безуспешно. Его глаза за стеклами очков были совершенно здоровыми — зрачки обычного размера реагировали на свет, как и полагается, белки только по краям чуть покраснели, но не отливали болезненной желтизной. — Эй! — он мотнул головой и все-таки вырвался. — Гермиона! Я ничего не принимал!

Он тяжело выдохнул и буркнул под нос: — Это была плохая идея.

После чашки чая и короткой, но действенной угрозы применить легиллименцию Гарри рассказал о причинах вдруг нахлынувших дружеских чувств — и этот рассказ Гермионе совершенно не понравился.

— Ночью твой… не знаю, как его зовут, позвонил мне на мобильный телефон. — Кто мой? — едва спросив, Гермиона и сама догадалась об ответе — потому что только одному человеку, после смерти Брука, могло бы прийти это в голову. — Ты знаешь, — пожал плечами Гарри, подтверждая её догадку, — тот маггл. Он рассказал про вчерашнюю ночь и… Слушай, я и сам пришёл бы, если бы знал! — он раздражённо хлопнул себя по коленке, резко перестав походить на мальчика Гарри и превратившись в нервного, дёрганного и нездорового целителя Поттера, под носом и возле губ которого обозначились угрюмые складки. — Но я не знал. Твой… я всё ещё не знаю, как его зовут, сказал, что тебе нужно отвлечься и не быть одной.

— Зачем тебе телефон? — невнятно спросила она. — Дурсли. Старуха Фигг. Приятели. Сигнал ловит плохо, в интернет выходить получается не всегда, но связь есть. Правда, этому человеку, — с нажимом заметил он, — я номера не давал. — Ему и не нужно. Сомневаюсь, что в Британии есть хоть что-то, о чём он не осведомлён, — Гермиона подняла голову и подумала, что эти слова произносит совершенно таким же тоном, каким их произнёс бы сам Холмс.

Майкрофту ничего не стоило найти в базе данных нужный номер и по сигналу сети или ещё каким-нибудь техническим деталям определить, что он принадлежит именно Гарри — кажется, в Британии никто не мог иметь тайны от старшего Холмса. Но Гермиона не понимала другого — зачем было это грубое и бесцеремонное вмешательство? Гарри сказал, он позвонил ночью — скорее всего, сразу после того, как ушёл из гостиной. А ещё до этого он приехал за ней на Тасман-роуд, сам, без водителя.

Гермиона устало опустилась на диван рядом с Гарри и беспомощно уткнулась лбом в его костлявое жёсткое плечо. Поколебавшись, Гарри обнял её, погладил по голове и устроил подбородок у неё на макушке.

Минуты шли, а логическая цепочка так и не выстраивалась. Иди речь о другом человеке, Гермиона назвала бы эти поступки своеобразной заботой, и вчера ночью она почти примирилась с мыслью о том, что это была действительно забота. Но звонок Гарри — уже слишком.

Каждое действие и каждое слово Майкрофта Холмса имело двойной смысл — Гермиона привыкла к этому за годы вынужденного общения с ним. И она научилась эти смыслы разгадывать. — Гермиона! — позвал её Гарри.

Она ничего не ответила, вслушиваясь в мерный стук его сердца, и он продолжил: — Он прав, я говорю тебе как целитель. После такого стресса тебе необходимы положительные впечатления, иначе… — он сбился, а Гермиона вдруг подумала о том, что Гарри как никто другой знает, каково это — знать, что из-за тебя погибли люди. Он много лет винил себя в смертях тех, кто пал от руки Волдеморта — и Гермиона много лет твердила ему, что в этом нет его вины, что он сделал всё, что было в его силах. Почти то же самое, только совсем другими словами, говорил ей вчера Майкрофт. Возможно, у Холмса были свои причины играть в заботу, и позднее с ними придётся разобраться. Но сейчас Гермиона разрешила себе о них не думать. — Значит, «Глаз»? — спросила она, поднимая голову и заставляя себя улыбнуться. Гарри ответил ей широкой мальчишеской улыбкой и кивнул: — «Глаз».

Они не ограничились колесом обозрения — тем более, что оно оказалось ужасающе медленным, и почти половину всего времени пришлось любоваться на ремонт и стройку, а наверху Гермионе стало почему-то страшно. Они побывали у мадам Тюссо, и Гермиона едва удержала Гарри от оживления огромного зелёного антропоморфного существа, пытавшегося кого-то схватить, потом аппарировали к Букингемскому дворцу, но развода караула не застали, правда, честно постояли возле ограды и посочувствовали парням-гвардейцам в тяжёлых меховых шапках.

Сначала Гермионе было неловко — она не чувствовала никакого желания веселиться, среди толпы хохочущих детей, восторженных туристов и влюблённых парочек она ощущала себя древней старухой без капли жизни и радости.

Но Гарри был упрям, и вдруг, в какой-то момент, измазавшись в фисташковом мороженом, Гермиона поняла, что не просто смеётся, а искренне хохочет. Гарри неприлично заржал и ткнул в неё пальцем, и она в порыве ребячества мазнула начавшим таять зеленым пломбиром ему по лицу и с трудом выдавила сквозь душащий и почти истерический смех: — Цвета Слизерина!

Гарри обиженно хрюкнул — и мороженое на его лице окрасилось в красный цвет. Магглы шарахались в сторону, но без злобы или настороженности, а с добрыми улыбками. Магию они не заметили, видели только двух дурачащихся взрослых. Наверное, их принимали за влюблённых — это было совершенно не важно.

Когда мороженое начало подсыхать липкой коркой, Гермиона сумела успокоиться и беспалочковым заклинанием очистила и себя, и Гарри. Он шумно выдохнул, запустил пальцы в волосы и сказал: — Тебе идёт смеяться.

Начало темнеть, и Гарри, не слушая возражений, перенёс их на сияющую огнями Пикадилли, полную художников, музыкантов и зевак. Лондон Гермионы был тихим, величественным и древним, а Лондон Гарри рассыпался разноцветными мозаичными осколками, как картинка в калейдоскопе. — Смотри! — Гарри ткнул пальцем куда-то в сторону, и Гермиона увидела огромное здание, напомнившее (нет, нельзя было позволить воспоминаниям отравить этот день!) магазин близнецов Уизли. — Я в детстве иногда таскал у Дадли пакетики «M&M’s». Это такие драже. Ничто в сравнении с «Берти Боттс», но… — Я всё-таки магглорожденная, — напомнила Гермиона, и Гарри, осёкшись, фыркнул. — Забыл. Джинни и детям всё нужно объяснять. Не только про «M&M’s» или «Сникерс», даже про «Битлз».

Он опустил голову и отвернулся, как будто засмотрелся на девчонку с разноцветными волосами, рисующую на влажном блестящем асфальте светящимися красками портрет Фредди Меркьюри.

Гермиона не рискнула его окликнуть и приблизилась к огромному стеклянной стене «Мира «M&M’s», прижалась носом к стеклу. Было ещё не поздно, и у стендов и витрин толпились дети и подростки. Звуки стали как будто тише, отступили, остались только картинки. Две девочки с одинаковыми розовыми рюкзаками, на которых нарисованы уже незнакомые Гермионе герои новых мультфильмов, рассматривают плюшевые игрушки. Трое мальчишек в школьной форме, в пиджаках и коротких бриджах, о чём-то яростно спорят у огромной стены, составленной из прозрачных колб, заполненных разноцветным драже — издалека кажется, что это сотни факультетских часов из Хогвартса. Скучающая девочка лет четырнадцати с нарочитым недовольством отмахивается от актёра в костюме красного драже — она уже совсем взрослая, ей всё это неинтересно, но её взгляд нет-нет обращается к полкам со сладостями.

Гарри сзади приобнял её за плечи, Гермиона вздрогнула и отвернулась от витрины. — Зайдём? — широко, но уже не так искренне, как раньше, улыбнулся Гарри, но Гермиона покачала головой. Ей больше не хотелось веселиться, она устала и хотела только одного — оказаться дома, под тёплым одеялом, и спать, спать, спать до тех пор, пока не выспится окончательно.

На углу торгового центра мигала красным видеокамера — кто-то посчитал, что на одну милю в Лондоне таких камер как минимум четыре. По статистике Департамента магического правопорядка, их было куда больше — от пяти до восьми на милю. Полиция не имела доступа и к половине из них, что там, даже к трети — в отличие от спецслужб. Майкрофт Холмс, при желании, мог контролировать каждую камеру в стране, включая эту, которая сейчас чёрным и обманчиво-слепым глазом таращилась на них с Гарри.

Было странно и глупо думать, чтобы он вдруг решил уделить внимание именно ей, едва ли на Пикадилли сейчас происходило что-нибудь, заслуживающее его внимания, но всё-таки было неуютно. — Что там? — спросил Гарри — он не заметил камеры, когда он начинал служить в Аврорате, они ещё не стали всеобщей проблемой, а целителю не было нужды от них прятаться. — Ничего, — Гермиона волевым усилием отвела взгляд от камеры, но тут заметила движение. Корпус чуть наклонился вперёд, роняя с козырька несколько капель дождевой воды, а потом повернулся, обращая взор на выход из подземки.

Гермиона с трудом проглотила вязкую густую слюну и повернулась к Гарри. Он выглядел притихшим и чем-то удручённым. Возможно, думал о Джинни и об их браке — таком идеальном со стороны и таком тяжёлом изнутри. — Я хочу развестись с Джинни, — словно вторя её мыслям, сказал Гарри. — Мальчики уже достаточно большие, они поймут. Лили только… тяжело это воспримет. Но мы по-прежнему будем видеться, и со временем она тоже… — Гарри, — прервала его Гермиона, — ты ведь любишь Джинни. Помнишь, мы говорили с тобой, — она чуть замялась, подбирая слова. — О нас? — Гарри грустно покачал головой. — Да, но ты правду тогда сказала — никто не знает, что могло бы быть.

Джинни и дети были теми якорями, которые — Гермиона верила, что это так! — удерживали Гарри на плаву эти годы, не допускали срывов. Если он останется один, он раноили поздно вернётся к наркотикам. Что до Джинни — почему-то о подруге Гермиона подумала не в первую очередь, — то ей развод разобьёт сердце, но не в метафорично-романтическом ключе, а в самом настоящем. Джинни жила своей семьёй, вернее, даже не так — она жила Гарри, дышала им с того момента, как впервые увидела. — Она меня убивает, — проговорил Гарри, — прощением, заботой, всем, что делает. Ты не позволила бы мне и десятой доли того, что позволяет она. И, — Гермиона не видела его взгляда, но была уверена, что он сдерживает слёзы, — и моя мать не позволила бы. Знаешь, кого я видел в нас с Джинни?

Гарри мог бы этого не говорить, все вокруг повторяли, что они вдвоём — точно как ожившие Джеймс и Лили Поттер. — А мой отец, — продолжил он, — не сделал бы и сотой доли того, что я делал.

Наверное, Гермиона ещё нашла бы какие-то слова — о Джинни или об ошибках, но воздух перед ними замерцал. Она быстро прошептала маскирующее заклятие — и вовремя. Мерцание стало отчётливей, и спустя секунду или две из него появился серебристый сверкающий гигант — внешне неуклюжий медведь-гризли. Маленькие глаза уставились на Гарри с пристальным вниманием, пасть раскрылась и пророкотала низким, хрипловатым голосом профессора Лонгботтома: — Гарри, я нигде не могу тебя найти. Ты читал вечерний «Пророк»? Я назначил всему Отряду Дамблдора встречу после одиннадцати в «Кабаньей голове». Нам необходимо это обсудить.

Гермиона старым механическим движением опустила руку в карман, но, конечно, не нащупала там фальшивого галеона — монетка валялась где-то среди вещей, так и не разобранных после переезда из Дувра. — Приходи, — почему-то жалобно закончил медведь и исчез.

Гарри вытащил из-за шиворота маленький мешочек, сунул в него руку и достал галеон, повернул — на ребре действительно светилась новая дата и новое время. — Когда они поменяли управляющий объект? — зачем-то спросила Гермиона. Её заклинание позволяло назначать собрания только лидеру, Гарри. — Они не меняли, — отозвался друг, — я отдал Невиллу свой ещё тогда, — не было нужды пояснять, когда именно. — Что в «Пророке»?

Было время, когда газету Гермиона выписывала и читала каждый день — тогда от её осведомленности зависели жизни. Потом она делала это по привычке, но со временем «Пророк» сменился научными журналами. Она не держала ежедневную газету в руках уже несколько лет — всё равно там не было новостей, способных её заинтересовать. — Не знаю, — ответила она.

Гарри взял её за руку, готовясь переместиться куда-то, а Гермиона бросила взгляд на камеру видеонаблюдения — она всё также записывала людей, выходящих из метро.

Глава шестая

В «Кабаньей голове» было темно, грязновато и мрачно, как и в то далёкое время, когда здесь впервые собрался «Отряд Дамблдора», маленький и, в сущности, смешной — не менее смешной, чем другая её, Гермионы, затея, ГАВНЭ в поддержку домашних эльфов. Что горстка школьников могла сделать с государственным устройством, со всеобщей несправедливостью или мировым злом? Горько было думать, что те школьники сделали куда больше, чем нынешние взрослые.

Гермиона поддерживала связь далеко не со всеми бывшими боевыми товарищами — после смерти Рона видеть их стало больно, и она прекратила посещать общие сборы и праздники. Она не видела их такими, сидящими вокруг стола в трактире старика Аберфорта, уже очень давно.

Гарри сбросил с них троих — себя, Гермионы и подхваченной по дороге Джинни — мантию-невидимку, и разговоры тут же стихли, а потом друзья бросились обнимать своего обожаемого предводителя, а с ним и Джинни. Гермиона сделала полшага в сторону — и оказалась избавлена от участия в этих нежных приветствиях. Только Луна подошла к ней, едва махнув Гарри рукой, прищурила свои огромные серые глаза и сказала задумчиво:

— То, что ты ищешь, у тебя за спиной. Главное, не забудь посмотреть.

Гермиона удержалась от того, чтобы оглянуться, и с уверенностью в голосе ответила:

— Я ничего не теряла. Но спасибо.

Луна улыбнулась, поправила прядь длинных, кажется, ни разу не стриженых волос, и заметила:

— Не обязательно терять, чтобы искать.

В этот момент их окликнул Невилл — высокий, грузноватый, очень похожий на своего патронуса-медведя, и Луна обернулась к нему — что несказанно обрадовало Гермиону. Пророческие высказывания Луны с давних пор пугали её до мурашек по коже, а особенно страшно становилось оттого, что было очевидно — она не использует легиллименцию, однако видит человека насквозь, и заслониться от неё невозможно. Или же это нужно делать на принципиально ином уровне.

— Гермиона! — позвал Гарри, и она всё-таки подошла к общему столу, обменялась рукопожатием с Невиллом, кивнула Чжоу и её молчаливому спутнику, общим взмахом руки поприветствовала тех, с кем не встречалась уже многие годы: худую, похожую на загнанную лошадь Алисию, располневшего короткопалого Дениса Криви, улыбчивую розовощёкую Ханну и остальных.

Ей ответили общим, доброжелательным:

— Привет, Гермиона.

Гермиона чуть прикрыла глаза и, когда Невилл попросил у Аберфорта одиннадцать кружек сливочного пива, ей вдруг показалось, что она вот-вот услышит в общем гуле звонкий дуэт Фреда и Джорджа и вторящего им недавно сломавшимся до конца баском Рона.

— Друзья! — пророкотал Невилл, разговоры смолкли, и наваждение рассеялось. Гермиона открыла глаза. — Было бы здорово собраться, чтобы просто увидеть друг друга.

Гермиона почти машинально вытащила из сумочки свежую газету, которую забрала с площади Гриммо и уже успела пролистать. Невилл заметил её движение и удовлетворенно покивал:

— Я знал, что ты уже в курсе, Гермиона. Поделишься?

Она протянула номер остальным, и те, кто ещё не успел прочесть его, по очереди начали перелистывать помявшуюся бумагу.

Когда Гермиона услышала сообщение Невилла, она испугалась, по-настоящему, и в газете ожидала найти всё, что угодно: новость о возрождении Волдеморта, сообщение о массовых смертях, преступлениях. Не ожидала только увидеть на первой полосе серебряную «В» на чёрном фоне и строгим шрифтом набранные слова: «Скончался Амос Диггори, верховный чародей Визенгамота. Вечная память».

В сравнении с тем, к чему она готовилась, эта новость показалась почти что благом. И всё-таки она встревожила Невилла и остальных — и Гермиона догадывалась, почему. Будь она сильней, она сказала бы об этом Гарри и не пришла бы.

— Амос Диггори был тем, на кого мы могли положиться в грядущих выборах, — оправдывая ожидания Гермионы, произнес Невилл. — Пока он возглавлял Визенгамот, мы могли не бояться, — он перевёл взгляд на Гермиону, и ей стало вдруг неуютно, словно она была причиной смерти волшебника, — что созданный нами после победы мир окажется в неподходящих руках.

Члены «Отряда Дамблдора» были с ним согласны и поддержали единым вздохом. Гермиона опустила глаза и сосредоточила внимание на поверхности выщербленного старого стола. Мерлина ради, она не хотела находиться здесь, не хотела слушать этого обсуждения. Она покончила с политикой, на этот раз навсегда, и не собиралась влезать в нее снова. С нее было довольно.

— Пока Диггори был жив, я мог смеяться, читая про выдвинувшего свою кандидатуру Малфоя, или Забини, или Гринграсса, — продолжил Невилл, — но теперь мне не смешно. Мы все пожертвовали слишком многим, чтобы спасти Британию от им подобных.

На своём посту Диггори оставался «орденцем», человеком Дамблдора, борцом за справедливость и светлую магию. И в грядущих выборах Министра Магии он отдал бы свой решающий голос за либерала Тиверия Маклаггена или кого-то из бывших членов «Ордена Феникса». И тогда благополучному послевоенному мирку ничто не угрожало бы.

Всего раз или два Гермиона думала о том, что Невилл — тот, каким он стал, — больше подходил на роль спасителя волшебного мира, чем Гарри. В нём не было надломленности, он не знал сомнений и не сомневался в том, что правильно. Едва ли он когда-нибудь притрагивался к наркотикам — даже выпившим его было трудно представить. И сейчас он говорил так, словно не сомневался — все присутствующие, если потребуется, пойдут за ним в бой, даже если биться было не с кем.

— Что ты предлагаешь? — спросила Гермиона куда резче, чем собиралась.

На ней скрестились колючие взгляды, и она почувствовала их осуждение: не за этот вопрос, конечно, а за то, что была причастна к позорной отставке и аресту Кингсли, за то, что была замешана в его делах, замарана. Только Луна смотрела безмятежно и куда-то поверх её плеча, как, впрочем, и всегда — наверное, изучала мозгошмыгов.

— Делать то, что должно. В рамках закона или за его пределами. После того, что сделал Кингсли, Визенгамот с радостью выберет и в Верховные чародеи, и в Министры кого угодно из консерваторов, — жёстко ответил он, не сомневаясь, что его слова не вызовут возражений.

— И что? — повторила Гермиона, поднимаясь. — Пойдёшь на митинг, как делают магглы? Подкупишь редакцию «Пророка»? Убьёшь Малфоя?

Они не понимали главного — эпоха злодеев прошла, а значит, минули и времена героев. Гермиона это уяснила слишком поздно, по горло провалившись в вонючую политическую жижу. Только на мгновение по лицу Невилла прошла тень сомнения, но тут же исчезла, и он сказал:

— Если потребуется, Гермиона.

Гарри открыл было рот, и Гермиона почему-то понадеялась, что он сейчас тоже встанет и скажет спокойным тоном человека, который уже выиграл все свои войны: «И правда, ребята, давайте расходиться по домам. Или закажем пару бутылок старого «Огденского». Хватит с нас битв».

Конечно, он не сказал, а запустил пятерню в волосы и проговорил:

— Я не допущу, чтобы Пожиратели смерти пришли к власти, — что было подхвачено дружным «ура».

Гермиона с грохотом отодвинула табурет, и снова оказалась под прицелом взглядов.

— Простите, друзья, — сказала она, расправляя недавно трансфигурированную мантию, — но я не могу в этом участвовать.

Джинни отвела глаза, Гарри принялся изучать стол, зато Невилл смотрел прямо и мрачно.

— Ты готова была пожертвовать жизнью, чтобы не позволить им уничтожить наш мир. А другие — Ремус, Фред и Джордж, Тонкс и десятки наших друзей погибли ради этого.

Как изящно он объединил смерти Фреда и Джорджа! Тонко, почти незаметно. Он мог бы ещё добавить Рона, но, слава Мерлину, не сделал этого.

— Я не с вами, — ответила Гермиона тихо.

— В таком случае, — его пальцы сжались в кулак, но быстро расслабились — он оставался благородным гриффиндорцем, — тебе стоит уйти.

Никто не попытался остановить её, никто даже не потребовал вернуть галеон. Гермиона вышла из-за стола, ещё раз поправила мантию и аппарировала в оглушающей тишине.

Дома тоже было тихо, а ещё темно и пусто. Зажигать свет она не стала, просто забралась на подоконник с ногами и прижалась лбом к стеклу, вглядываясь в мутные из-за снова начинающегося дождя силуэты на улице. Раз или два её рука тянулась к палочке, а губы почти проговаривали: «Акцио, огневиски», но в голове звучал холодный голос Холмса: «Вы совершенно не умеете пить крепкий алкоголь», — кажется, он говорил как-то так? — и от желания выпить не оставалось и следа.

Предсказуемо, спустя два или три часа в комнате с хлопком появился Гарри — Гермиона не сомневалась в том, что он придёт. То, что в нём осталось от справедливого Гарри Поттера, требовало объяснений.

— Они разочарованы, — проговорил он обиженно.

Почему-то она так и думала. Гарри подошёл к окну, опёрся рукой о раму, нависая над Гермионой, и всё так же обиженно пробормотал:

— Гермиона, которую я знал, не ушла бы.

В другое время этот упрёк её разъярил бы, но, кажется, в последние дни она исчерпала запасы душевных сил, и на эмоциональные реакции была не способна, поэтому просто ответила:

— Гарри, которого я знала, умер пятнадцать лет назад в вонючем наркопритоне.

Он отшатнулся, и она почувствовала что-то похожее на постыдное удовольствие от осознания того, что сумела сделать ему больно. Кисловатая ядовитая волна прошла по телу, ударила голову, и Гермиона продолжила:

— А та Гермиона осталась с Роном в одной могиле, знаешь ли. С меня довольно политики. И если кресло министра каким-то чудом получит Малфой… — она выдохнула, — мне плевать.

Гарри отошёл от окна, почти скрылся в темноте комнаты, и оттуда сказал:

— Я надеялся, что… — Гарри сделал долгую паузу, настолько долгую, что Гермиона уже хотела было переспросить, что он имел в виду, но он заговорил снова: — Что с ним тебе будет легче.

— С ним?

— С твоим… магглом.

Несколько секунд смысл его слов не доходил до Гермионы, а потом стали понятны его прошлые оговорки, и в душе закипела ярость. Подумать, что её с Майкрофтом Холмсом могли связывать чувства — это было оскорбительно. Почти. А ещё очень глупо, потому что Майкрофт — не тот человек, который позволит себе подобную сентиментальную чушь.

— Меня и Майкрофта, — отчеканила она, — связывают сугубо деловые отношения.

Ей даже трудно было объяснить, почему предположение Гарри, высказанное так уверенно и безапелляционно, настолько сильно её взбесило, но её начинало трясти.

Лица Гарри видно не было, но тон из просто обиженного стал холодно-оскорбленным:

— Мне ты могла бы не врать. Я же не осуждаю тебя. Наоборот, этот Майкрофт тебе подходит… больше, чем Рон. И, тем более, чем я.

— Замолчи, — велела Гермиона и спрыгнула с подоконника. У неё начали чесаться ладони — магия буквально искрила, пытаясь вырваться из-под контроля. Гарри напрашивался на заклинание.

Гарри действительно замолчал, виновато опустил голову, сцепил пальцы замком — и Гермиона пожалела о том, что вспылила. В конце концов, в самом его предположении не было ничего оскорбительного. А если учесть, при каких обстоятельствах он встречался с Майкрофтом, ошибка была простительна. Далёкому от политики Гарри тяжело представить, что существуют люди, стремящиеся к тотальному контролю над всем и всеми.

— Мне правда жаль, что ты не поможешь нам, — сказал Гарри после минутного размышления, — Но я настаивать не буду, учитывая все обстоятельства, — он не упомянул ни суда, ни обвинения, но намекнул на них весьма прозрачно.

— Даже если бы их не было, — зачем-то добавила Гермиона, — я бы отказалась. Мы уже попытались построить новый мир, и, как видишь, не преуспели. Как знать, может, какой-нибудь Забини или Гринграсс справятся лучше.

— Или Малфой? — поджал губы Гарри.

Представить себе Драко Малфоя, облеченного реальной властью, было трудно, даже, пожалуй, немного смешно — он был для этого слишком мелким и слишком зависимым. Стань он министром, и страной править будет Нарцисса. Что-то внутри — та самая «правильная» Гермиона Грейнджер, если только от неё хоть что-то осталось, — противилось этой идее. Но настоящая Гермиона сказала вслух:

— Или Малфой, — потому что дала себе слово: никакой политики.

— Ты так не думаешь, — вздохнул Гарри, но без убежденности в голосе. Гермиона пристально вгляделась в его худое лицо и вдруг подумала о том, что ему тоже плевать на Министра магии и Визенгамот — все, что его интересует, это шанс вырваться из собственной надоевшей жизни, снова почувствовать себя национальным героем, тем самым Гарри Поттером, который одолел одного из самых опасных темных магов последнего столетия, а не посредственным целителем, мучительно борющимся с пристрастием к маггловским наркотикам.

Хотелось сказать, что она не станет желать удачи, но это прозвучало бы жестоко, так что она промолчала. Гарри кашлянул и повел плечами, как будто замерз:

— Мне пора, наверное. Джинни ждёт.

«Джинни, которая ещё не знает о скором разводе», — повисло в воздухе. Как знать, может, Джинни развод пойдёт на пользу. Она всю жизнь была зависима от Гарри, любила его не просто сильно, а даже как будто болезненно. Если она справится с разбитым сердцем — она справится, — то наконец-то начнёт жить для себя, а не для него.

— Пока, — неуверенно махнула она рукой. Гарри ответил похожим жестом и с тихим хлопком исчез, оставив Гермиону в пустой тёмной комнате.

За окном продолжал накрапывать дождь, мелкие капли расчертили стекло узкими штрихами. Гермиона обняла себя за плечи и зажмурилась, отчаянно желая перестать думать, но внутренний монолог не прекращался, и болезненные темы: мёртвая Джейн, замыслившие политический переворот друзья, а ещё зачем-то Майкрофт, — крутились в сознании, как какой-то проклятый перпетуум-мобиле, причиняя физическую боль.

Становилось душно, квартира как будто давила со всех сторон, стены словно ожили и начали сдвигаться к центру. Не открывая глаз, Гермиона резко крутанулась на одном месте и аппарировала прочь. Прохладный влажный воздух обжёг лёгкие, по коже тут же прошли мурашки, но сознание прояснилось. Она оказалась на севере Лондона, на окраине Ридженс-парка, глухого и тёмного в это время, без единого работающего фонаря (1). Проходить за живую изгородь не хотелось, и она неторопливо побрела вдоль неё, даже не пытаясь заклинанием защититься от холодных дождевых капель — наоборот, подняла голову и подставила под них лицо. Было неприятно, но странным образом успокаивало и очищало сознание. Только это было непривычное очищение — не попытка скрыться за толщей океанской воды, а предельное обнажение собственных мыслей.

Первой из них была о Джейн. «Ты не виновата в её смерти», — мысленно очень твёрдо сказала сама себе Гермиона, но совершенно не поверила. Она была единственной, кто имел небольшой шанс спасти девочку, и она не смогла воспользоваться им — и всё, больше даже не о чем было говорить.

Гермиона медленно опустила голову и сосредоточила взгляд на мелькающей под ногами мокрой плитке тротуара. «Самообвинение кажется людям очень выгодной стратегией ухода от действительности», — сказал ей вчера Майкрофт. Имел ли он в виду только Джейн — или что-то большее?

Плитка была новой: идеальные квадратики, которые так удобно считать и по которым так сложно делать ровные шаги, всё время норовя поставить ступню точно в расстояние от щели до щели и из-за этого сбиваясь с шага.

Ещё вчера утром Гермиону возмутило бы подобное нравоучение от Холмса, человека без души и сердца. Вот только прошлой ночью, говоря о своей сестре, он не был человеком без сердца. Он казался живым, и единственное его отличие от неё, Гермионы, было в том, что он не сломался.

Её уничтожила смерть Рона и сознание своей вины, а он нашёл в себе силы жить, похоронив сестру. Возможно, дело было в Шерлоке, которому требовались помощь и поддержка. Гермиона очень точно помнила свою первую встречу с Майкрофтом, состоявшуюся задолго до того, как они начали играть в политику: в наркопритоне, где она искала Гарри, а он, толстый неповоротливый молодой человек в белоснежном костюме, приводил в чувство своего брата. Он выглядел так, словно точно знал, что делать — сколько раз он делал то же самое до того? И сколько раз — после?

Гермиона запнулась о выщербинку в плитке, вздрогнула и остановилась — её мысли соскочили на Майкрофта, хотя она собиралась подумать совершенно о другом, разобраться, наконец, в собственной голове. Позади раздался гул мотора и шуршание колёс по асфальту. Гермиона нервно обернулась — мимо парка ехала чёрная машина, чуть освещая себе путь приглушёнными фарами. Сердце в груди пропустило удар, а горло сжалось от гнева — неужели она не могла просто погулять по Лондону, не попав под пристальное внимание старшего Холмса? Она сжала рукоятку палочки и приготовилась проклясть водителя или самого Холмса — любого, кто предложит ей сесть в мордредову машину.

Мигнули фары, и машина тихо проехала мимо, а потом, ускорившись, скрылась за поворотом. Это был не Майкрофт или его люди, а просто припозднившийся водитель. Гермиона выдохнула, но совершенно не почувствовала облегчения, наоборот, в груди сжалось что-то, странным образом напоминающее обиду.


Примечание:

1. Занятная особенность английских парков — в них нет подсветки. Даже в крупнейших центральных лондонских, например, в Ридженс или в Гайд-парке. Ночью выглядит устрашающе.

Глава седьмая

Стены комнаты были светлыми, но не белыми, а с лёгким персиковым отливом. На полу лежал пушистый ковёр с длинным белым ворсом, в нём утопали ножки двух низких маленьких кресел и одного стеклянного столика между ними. За окном шумел океан, омывая бирюзовыми волнами мягкий белый песок. Изредка мимо пролетали маленькие пёстрые птички с длинными зелёными хвостами. Вместо ламп по потолку расползлись светящиеся полупрозрачные лианы, между которыми неторопливо порхали крупные тропические бабочки.

— Садись, дорогая, — ласково произнесла улыбчивая женщина у окна. У неё были длинные волнистые волосы, приятные черты лица, свежая кожа — всё в ней дышало здоровьем и излучало гармонию. По её одежде не получалось определить, принадлежала она к миру магглов или же была волшебницей — просторное длинное платье напоминало одновременно и кимоно, и причудливую мантию. Впрочем, сомнения разрешились в тот момент, когда женщина достала из складок одеяния волшебную палочку и взмахнула ею, развеивая оконное стекло и впуская в комнату аромат бриза.

Гермиона долго разглядывала комнату и её хозяйку, прежде чем сесть в одно из кресел. Женщина тут же расположилась в другом, положила руки на колени, чуть подалась вперёд и спросила:

— Что тебя привело сюда, Гермиона? Я ведь могу тебя так называть?

— Можешь, разумеется, — пробормотала Гермиона, но на вопрос не ответила. Женщине это было и не нужно. Она немного прикрыла глаза и проговорила:

— Ты пришла за советом, милая?

Гермиона отрицательно покачала головой. Совет ей был не нужен, иначе она обратилась бы к кому-то другому, а не к этой благополучной, счастливой женщине с неисковерканной душой и лёгкой судьбой.

— Тогда зачем?

— Тебе обязательно нужно, чтобы я говорила вслух? — спросила Гермиона недовольно. Ей было неуютно в своей слишком глухо застёгнутой мантии, с остриженными волосами, обычно такими удобными, а здесь удивительно неуместными.

— Это тебе нужно говорить вслух, иначе ты не пришла бы, — пожала плечами женщина.

— Я запуталась, — произнесла Гермиона наконец. Стены комнаты пошатнулись, потолок задрожал, но не рухнул. Свет мигнул, но остался гореть. По океану прошла рябь, но так и не превратилась в шторм. От того, что она произнесла эти слова вслух, ничто не рухнуло.

— Видишь? — развела руками женщина. — И стоило бояться?

— Я запуталась, — повторила Гермиона громче, и в этот раз не произошло ровным счетом ничего. — Всё время… я делала то, что должна была. И теперь я не знаю, что делать дальше.

Гермиона чувствовала, что сейчас расплачется, но ей было стыдно лить слёзы. Женщина не стыдилась. Её глаза увлажнились, и по щекам побежали ровные струйки. Нос покраснел, губы затряслись, но это не сделало её глупой или уродливой — просто плачущей.

— Я хотела, чтобы всё было хорошо, — пробормотала Гермиона, всё ещё не давая себе заплакать. — Всё началось с родителей, я знаю. Я должна была спасти их, если бы они остались, они бы погибли. Значит, в итоге я была права, да? — она всхлипнула и попыталась найти в глазах рыдающей женщины одобрение, но не находила. — Я была права! — она вскочила на ноги, а женщина осталась сидеть. Её слёз было очень много, они уже собирались лужицами на пушистом ковре, вымочили насквозь платье, так, что оно стало почти прозрачным и начало липнуть к телу — стала видна ничем не стянутая грудь с крупными сосками. Смотреть на это было неприятно, в душе поднималась смесь отвращения и раздражения. Гермиона отвела глаза и продолжила говорить, обращаясь теперь скорее к бабочкам, нежели к своей собеседнице:

— Потом Министерство. Ты думаешь, я хотела заниматься этим? Происшествиями, контролем, магглами, в конце концов? — говорить вдруг стало тяжело, разговор вытягивал силы, на лбу выступил пот. Гермиона моргнула, и окно с океаном исчезло, превратившись в глухую стену — стало немного полегче.

— Я знаю, что не хотела, — без единого намёка на слёзы в голосе ответила женщина. Гермиона скосила на неё глаза и увидела, что она снова улыбается, а платье и ковёр полностью высохли.

— У нас тогда не было выбора, либо я, либо никто. Помнишь историю с сиротами?

— Кажется, кто-то другой справился без твоей помощи, — отозвалась женщина.

— Без моей помощи Нарцисса даже не повернула бы голову в их сторону. Не важно, — подступила головная боль, начало резать в висках и тянуть в затылке. — Зато я могла не влезать в аферу с Бруком. И тогда Рон был бы жив.

Посмотреть после этих слов на женщину было очень сложно, но Гермиона заставила себя сделать это, правда, бабочками тоже пришлось пожертвовать, как и светящейся лианой — теперь на столике стояла одинокая светодиодная лампа.

— Если бы он не пришёл к тебе в тот день, он тоже был бы жив. Или не был бы, потому что не справился бы с управлением метлой, или потому что отравился бы аконитом, — сказала женщина. — Мы не можем знать, что могло бы быть, зато в нашей власти изменить то, что будет.

— Если бы я хотела слушать глупые цитаты, то не пришла бы к тебе, — оборвала её Гермиона.

Женщина пожала плечами:

— От того, что кто-то когда-то что-то уже говорил, это что-то не перестает быть правдой.

— «Моё сочинение уже существует в одном из тридцати томов одной из пяти полок одного из бесчисленных шестигранников — так же, как и его опровержение», — нетвёрдо, как в бреду ответила не ей, а себе Гермиона. И правда, если все слова в мире повторяются, какая разница, говорить своими или чужими? (1)

— Можно сказать и так. Главное, не отвлекайся. Времени у нас немного. О чём ты хочешь спросить?

Гермиона уставилась на собственные руки с подпиленными под корень ногтями. Даже если бы у неё была вечность, она не успела бы задать женщине всех вопросов. Из носа потекла кровь, буро-бордовые капли закапали на сцепленные пальцы, образуя полосы, пятна и разводы.

— Майкрофт Холмс, — сказала она хрипло. — Ещё Майкрофт Холмс.

Она не видела лица женщины, но физически чувствовала её разочарование.

— Так просто? — спросила она насмешливо, но без злобы. — Для этого я тебе не нужна, все кусочки паззла у тебя есть.

— Что мне с этим паззлом делать?

Гермиона вскинула голову. Женщина начала таять, её тело, окутанное истончающимся полотном, стало рассыпаться на мельчайшие бесцветные частицы. Ни комнаты, ни кресел уже не было, только они вдвоём в некоем пространстве.

Гермиона протянула руку и встретилась с рукой женщины, как будто та была её отражением, а разделяла их зеркальная гладь. Гермиона попыталась улыбнуться, и женщина улыбнулась в ответ, причём стало видно, что у неё точно такие же зубы с едва заметной щёлкой между верхними резцами, такие же губы, а ещё — очень похожий подбородок, знакомый овал лица. И, разумеется, глаза: женщина смотрела на Гермиону её собственными карими глазами, только вокруг них виднелись совсем другие, лучистые морщинки, а переносицу не прорезала угрюмая вертикальная складка.

— Собирать, — еле слышно ответила женщина и добавила: — Удачи, Гермиона.

— Спасибо, Гермиона, — ответила она и провалилась в черноту.

В себя пришла резко, рывком. Сердце бешено колотилось, руки тряслись, из носа действительно хлестала кровь.

— Мордред! — прошипела Гермиона, с трудом нащупывая волшебную палочку и останавливая кровотечение. На большее колдовство сил не было, поэтому флакончик с восстанавливающим зельем она нашарила руками, едва не смахнув при этом с тумбочки. Пробка не хотела выходить и застревала, но Гермиона все-таки вытащила её, опрокинула в себя содержимое флакончика, тяжело выдохнула и повалилась обратно на кровать. Склянка от помрачающего разум зелья лежала рядом, больно впиваясь в бок.

«Вагнер убил бы меня», — вяло подумала Гермиона, закрывая глаза, но не испытывала ни капли сожаления. Подобного рода самотерапию менталисты не одобряли, считая занятием опасным и неразумным, но Гермиона знала, что не найдёт в себе силы на визит к другому специалисту. Не сможет сесть в кресло напротив чужого человека и впустить его в свой разум. Забавно, что даже наедине с собой она предпочла разговор ментальному сканированию.

Конечно, сейчас стоило бы встать с постели и записать весь разговор, но на это явно не было сил, поэтому она просто очистила сознание и погрузилась в крепкий, хотя и не очень здоровый сон.

Утро наступило неожиданно поздно, когда в окно уже ярко било солнце, а «Темпус» показал половину второго. Так долго Гермиона не спала, наверное, уже много лет.

Голова казалась тяжёлой, но после прохладного душа слабо заработала. Вспомнился вчерашний опыт, за который любого студента Академии засадили бы за строчки, как первокурсника, а потом отправили бы писать горы рефератов о недопустимости самолечения с использованием зелий без наблюдения второго менталиста. Вспомнились и результаты: странная встреча с самой собой и разговор, напоминавший что-то среднее между визитом к маггловскому психологу и чаепитием в компании Болванщика (2) и Мартовского Зайца.

Как бы то ни было, об этой встрече Гермиона не жалела. Что-то глухое, давящее в груди, как будто стало легче. Она подошла к зеркалу и вгляделась в своё отражение, так, словно никогда раньше его не видела.

Где-то в глубине души Гермиона представляла себя девчонкой с неуправляемой копной кудрей, раздражавших ежесекундно, с тощими коленками и огромными синяками под горящими очередной безумной идеей глазами. Женщина в зеркале напоминала её только отчасти: синяки были на месте, как и худые колени, и узкие плечи, и длинная шея. От копны давно ничего не осталось, но короткая модная стрижка не выглядела опрятной — сверху волосы торчали дыбом, у висков — топорщились. Ранние мимические морщины уже обозначили на её лице все тонкости характера, и Гермиона легко могла представить себя в старости: на диво непривлекательная получалась картина.

В юности упрямый, подбородок стал тяжёлым, углы рта уже опускались вниз, а узкие складки возле них показывали, как мало и редко она улыбается. Морщины вокруг глаз тоже были некрасивыми, от середины каждого века наружу шли тонкие тёмные стрелки, отчего всё лицо приобретало унылое выражение. Цвет лица довершал картину: землистый, бледный, отдающий зелёным, нездоровый. Глаза уже не горели ничем, в их глубине потух (как давно?) огонёк жизни.

— Может, причешешься? — спросило зеркало, давно уже не подававшее голоса.

Вместо того, чтобы последовать этому совету, Гермиона сделала шаг вперёд и прижалась к стеклу носом, всматриваясь в самую глубину глаз зазеркального двойника. Она не знала, чего хочет в них найти, возможно, ту самую искру.

А потом, не давая себе времени передумать, метнулась к шкафу, вытащила омут памяти и принялась сливать, одно за другим, десятки воспоминаний. Это нужно было сделать сию же секунду, до тех пор, пока решимость не оставила её. Логика подсказывала, что начать следовало бы с наиболее трудной из определённых проблем — с вины за смерть Рона, — но Гермиона знала, что не справится с ней, во всяком случае, не сейчас. И пусть это было глупо: браться за самое простое и безболезненное, отодвигая в сторону то, что день за днём разрушает изнутри — в этом был смысл. Пусть хотя бы один вопрос не свербит в сознании.

Когда воспоминания были погружены в Омут, Гермионой вдруг овладела нерешительность. Нельзя сказать, что она боялась того, что может увидеть (в конце концов, воспоминания о смерти Джейн или о последней ссоре с отцом, или о гибели Рона остались надёжно заперты в самом надёжном из ее ментальных тайников), скорее, она испытывала сомнения. «Не щекочи спящего дракона», — эта мудрость была написана на гербе Хогвартса, и Гермиона натыкалась на неё взглядом всякий раз, когда открывала «Историю…». Как знать, может, слитые в Омут воспоминания — и есть тот самый дракон, которого лучше не щекотать? «Не воспоминания, а тот, кому они посвящены», — подумалось ей. Драконов лучше обходить стороной. Смертельно опасные, редкие рептилии не интересовались людьми иначе, как добычей, и, до того, как были изобретены специальные сдерживающие заклинания, погубили множество безрассудных волшебников. Гермиона видела драконов всего дважды в жизни: сначала на Турнире трёх волшебников, издалека, а потом в «Гринготсе», вблизи, и более встречаться с ними не желала. Ах да, конечно, на самом деле, трижды — был ещё Норберт, питомец Хагрида, но Гермиона плохо помнила его. Зверь размером с собаку хоть и угрожал спалить хижину лесника вместе с половиной территории, всё-таки не вызывал особого трепета.

Сейчас Гермиона стояла перед Омутом, содержавшим воспоминания о настоящем, взрослом драконе. И взглянуть в его холодные, слишком светлые глаза было жутковато, а еще более жутким представлялась возможность отыскать в этих глазах то, о чём ненароком обмолвился Гарри и о чём весьма доходчиво промолчала Гермиона-из-подсознания, вызванная медитацией и зельем.

«Я хочу убедиться, что это бред, фантазии, не более того», — твёрдо сказала себе Гермиона-настоящая и, как ни странно, сказала искренне. Волнение тут же прошло, дышать стало легко. Простая проверка покажет, насколько нелепы предположения Гарри, и она сможет перестать думать о них, занявшись куда более важными вещами.

Гермиона взялась пальцами за холодные края артефакта, наклонилась над ним и замерла в дюйме от переливающейся субстанции, смеси из мыслей и проявляющего их зелья, без которого Омут — просто каменная чаша.

На поверхности плавали обрывки образов: лицо Майкрофта Холмса, мелкие детали интерьера разных его кабинетов, светящаяся изнутри тёплым светом бутылка огневиски, гостевая комната с книжными полками.

Это были бытовые воспоминания, совершенно обычные. И даже если в какой-то момент в разговорах всплывёт что-то болезненное, оно будет просто повторением того, о чём Гермиона знает уже давно.

Набрав в лёгкие воздух, как перед прыжком в воду, Гермиона погрузила лицо в Омут памяти. В районе солнечного сплетения что-то сжалось, потянуло — и Гермиона упала посреди кабинета Майкрофта, рядом с самой собой на добрые пятнадцать лет моложе.


Примечания:

1. Гермиона цитирует «Вавилонскую библиотеку» Борхеса, где в аллегорической форме представлена модель постмодернистской вселенной: в библиотеке бесконечное число книг, представляющих собой бессчётное число комбинаций двадцати пяти букв, пробелов и запятых, и каждая из комбинаций что-либо значит на каком-нибудь из бесчисленного количества языков. Помимо прочего, Борхес высказывает ключевую для постмодернизма мысль: всё, что мы пишем или говорим, уже было написано или сказано до нас, невозможно создать ничего оригинального, при этом каждое творение имеет право на существование и занимает место в бесконечной библиотеке, даже если лишено смысла и логики.

2. Не могу удержаться и не рассказать вам (может, вы и знаете?) о том, что, хотя для нашего уха имя «Шляпник» героя «Алисы в стране чудес» куда благозвучней (и, конечно, больше подходит харизматичному Джонни Деппу из фильма Тима Бертона), однако перевод «Болванщик» куда точней. В 19 веке при изготовлении шляп использовали пары ртути, поэтому шляпных дел мастера (hatters) были вечно не в себе. Даже была поговорка «Безумен, как шляпник», да и само слово hatter вызывает мощную ассоциацию с человеком «не в своем уме». У русского слова «шляпник» такой коннотации нет, зато она есть у «болванщика», однокоренного не только с «болванкой», но и с «болваном».

Глава восьмая

Настоящая Гермиона устало прислонилась к иллюзорной, но, наверное, шершавой кремово-белой стене, пытаясь сосредоточиться на тактильных ощущениях, негромко вздохнула и сумела перевести взгляд на саму себя, спящую на узкой кровати. Вырваться из воспоминаний о мутных снах в этот, относительно реальный, мир было непросто, но она справилась. Гермиона-из-воспоминаний лежала на боку, крепко и даже как будто отчаянно обхватив руками тонкую подушку. Она не разделась до конца, и из-под лёгкого одеяла, чуть сползшего с плеч, виднелась белая футболка.

Та Гермиона спала крепко, но это был нездоровый сон, тот, от которого просыпаются разбитыми и уставшими, как будто и не спали вовсе. Собственно, такой она и проснётся через несколько часов — воспоминание было свежим, и Гермионе, в сущности, не требовалось пересматривать его, в отличие от многих других.

Её память, как оказалось, хранила сотни мельчайших подробностей о каждой встрече с человеком-василиском Майкрофтом Холмсом, начиная с самой первой, когда Гермиона (Мерлин, тощая растрёпанная девчонка, не умеющая ходить на каблуках) пыталась шантажировать его жизнью и благополучием брата. Майкрофт тогда продемонстрировал просто ошеломляющую выдержку. Возможно, он был слишком взволнован пропажей Шерлока, возможно, ещё не набрался опыта ведения политических игр — во всяком случае, он не вколол ей какого-нибудь транквилизатора и не отволок на допрос, а был почти по-джентльменски вежлив.

Трижды Гермиона пересматривала воспоминание, связанное с одним из самых страшных моментов её жизни — со смертью Рона. Тогда она пришла к Холмсу с деловым разговором, а в итоге напилась и отключилась в кресле. Как она ни всматривалась в тёмную пелену, она не сумела разглядеть, кто же тогда забрал у неё волшебную палочку из рук и укрыл пледом.

Худшим из воспоминаний стало то, после которого Гермиона решила перестать лечить нервы огневиски — в котором она выпила столько, что Майкрофт был вынужден везти её домой. В тот момент ей, в сущности, было всё равно — разве что мучило чувство стыда за потерянную репутацию. Иначе она, конечно, спросила бы себя: почему Майкрофт поехал сам? Почему не послал водителя или одного из своих безмолвных и безликих, почти как невыразимцы, агентов? Не то, чтобы она сумела тогда дать ответ на этот вопрос, но, может, хотя бы задалась им?

А теперь она стояла здесь, в этой якобы гостевой спальне, куда её отправил Майкрофт после смерти Джейн. Если бы не усталость, она сразу узнала бы эту комнату — и узкую кровать, и платяной шкаф, и даже нелепейшую подборку книг на полке.

Призрачная Гермиона нахмурилась и крепче вцепилась в подушку, а реальная подошла к полкам и коснулась пальцами потрепанного Диккенса. Пальцы прошли сквозь книгу, ухватив лишь воздух, но она помнила «Оливера Твиста» едва ли не наизусть, так что едва ли нашла бы в книге что-то новое. Майкрофт был не из тех людей, которые делают на полях пометки. И не из тех, которые читают Диккенса. Невозможно было представить себе его сидящим в кресле, положившим на американский манер ноги на журнальный столик и листающим художественный роман.

И всё-таки он держал его здесь, как и несколько томиков античной поэзии. Гермиона слабо улыбнулась. Она могла сразу догадаться, что никакой гостевой комнаты в этом доме нет. Майкрофт не любил людей, отгораживался от них толстыми стенами кабинета, секретарями и агентами, мобильным телефоном, громадным письменным столом и рептилоидным взглядом — ради кого он стал бы заводить гостевую спальню, да ещё и с расстеленной кроватью и книжной полкой? Может, для Шерлока? Но он уже почти год как в бегах. Да и вряд ли для него имелась здесь спальня — почему-то Гермиона не сомневалась в том, что Майкрофт скорее отвезёт брата к тому домой, на Бейкер-стрит, и там будет сидеть у его постели, нежели пустит к себе, в свою крепость.

«Меня он тоже мог отвезти домой», — спокойно подумала Гермиона. Разумеется, мог, однако не сделал этого из каких-то своих побуждений.

— Мерлин, — пробормотала она вслух, — Грейнджер, перестала бы ты нести чушь.

Почему-то её внутренне «я» на обращение «Эй, ты, Грейнджер» реагировало куда лучше, чем на ласковое «Гермиона, дорогая», вот и сейчас послушно убрало в сторону все иносказания и расплывчатые формулировки. В конце концов, это было очень просто — сказать самой себе, что Майкрофт Холмс… заботился о ней.

Гермиона застонала и пожелала прижаться лбом к стене или к прохладному окну, чтобы остудить бушующий в голове пожар. Эта мысль: «Майкрофт Холмс заботится обо мне», — полыхала, воспламеняя все прочие мысли и воспоминания, окрашивая мир перед глазами в ало-оранжевый с чёрными прожилками цвет.

Вынырнув из Омута памяти, Гермиона бессильно упала на колени и спрятала лицо в ладонях. Мерлин, ей было стыдно от этой мысли, как будто в ней содержалось что-то неприличное. На самом деле, так и было — даже допустить в Майкрофте что-то похожее на человеческие чувства казалось неприличным, а признать, что эти чувства направлены на неё саму — немыслимо! Нелепо!

Гарри всё угадал быстрее и точнее, с первого же взгляда, с первой же встречи с Майкрофтом. Носорогоподобный, нечуткий Гарри понял это раньше неё, менталиста со стажем, человека, для которого все порывы человеческой души должны быть понятны и очевидны.

Гермионе очень хотелось вскочить сейчас, аппарировать к Майкрофту в кабинет и накричать на него, обвинить его… в чём? Она, пожалуй, не могла этого сформулировать, но обвинение вертелось на языке и сорвалось бы, как только представилась бы возможность.

«Как вы смели?», — начиналось оно, но чем его закончить, Гермиона не знала. Все варианты звучали одинаково глупо и жалко. «Как вы смели заботиться обо мне?» «Как вы смели влюб…», — нет, даже в мыслях она не могла этого произнести. «Как вы смели испытать ко мне романтические чувства?» — на этом Гермиона сложилась пополам и засмеялась: громко, надрывно и однозначно нездорово. Мерлин, как ей только в голову пришла эта формулировка? Из каких глубин подсознания? Из каких недочитанных в детстве романов она её выкопала?

Не было сомнений в том, что Майкрофт в ответ смерит её своим обычным взглядом и спросит что-то вроде: «Вы пьяны?» Хотя нет, не спросит. Ему хватит ледяного взгляда и приподнятой брови, и Гермиона сама аппарирует прочь вместе со всеми своими дурацкими обвинениями.

Она не знала, сколько времени просидела на полу, обхватив себя за плечи и всхлипывая то и дело, но в конце концов колени затекли, и она заставила себя встать и отправиться в ванную. Из зеркала на неё глянуло чудовище, но Гермиона не стала уделять ему внимания, а просто пустила холодную воду и как следует умылась, так, что кожу начало пощипывать.

Стало легче, во всяком случае, никуда бежать и никого обвинять уже не хотелось. Гермиона бросила короткий взгляд на отражение — там по-прежнему было чудовище, но ужеменее страшное. Журчание воды успокаивало, и Гермиона вслушивалась в него почти минуту, прежде чем завернуть кран и вернуться в гостиную.

Омут памяти стоял на столе и казался свидетелем преступления. Или уликой. Гермиона аккуратно вернула воспоминания себе, а Омут — на место, в шкаф, и решительно села за стол. Идея разобраться в себе и своих проблемах её уже не слишком привлекала, а думать о Майкрофте было тошно, поэтому она подвинула к себе папку с материалами об обскурах и принялась за уже сотню раз перечитанную главу из «Фантастических тварей и мест их обитания» Скамандера — самое полное описание явления обскура из существующих в британской научной школе.

Хотя текст был знаком, буквы не желали складываться в слова. Смысл ускользал. Джейн уже не было, а значит, некуда было торопиться с исследованием. Обскуры — явление действительно редкое, хвала Мерлину и всем богам. Она могла хоть двадцать лет выводить новые теории, строить предположения, писать научные работы — от этого не зависела ничья жизнь. Уже нет.

Но если когда-нибудь ей вновь доведётся встретить обскура — она должна знать, как его спасти. Потому что вторую Джейн она не переживёт. Значит, нужно было работать — несмотря ни на что.

Гермиона никогда не получила бы не то, что научной степени, даже бакалаврского диплома, если бы не умела отключаться от посторонних мыслей и эмоций. Когда она писала первые статьи, ей от тоски выть и на стены лезть хотелось, однако же она стискивала зубы, глотала слёзы, сгрызала до мяса ногти, но продолжала перерывать горы книг и выполнять свою работу.

Сейчас было проще, её душило не глухое отчаянье, а просто раздражение, и спустя несколько минут она сумела его побороть. Текст обрёл смысл, Гермиона подчеркнула ещё несколько предложений и подвинула к себе стопку книг, которую ей подготовили архивариусы Отдела тайн — всё, где так или иначе упоминались обскуры, обскури или обскурусы. С первыми двумя томами Гермиона разделалась быстро — это были старые справочники по магическим аномалиям, и нужной информации было всего несколько абзацев в каждой. И хотя одна из книг была написана на староанглийском, это не составило значительного труда: в определённый момент Гермиона поставила перед собой цель научиться понимать Шекспира целиком без адаптаций и сносок, и успешно её достигла, так что слог и лексика образца тысяча пятьсот девяносто второго года не могли её напугать.

Зато разбор третьей книги в стопке — с перспективным названием «Магия: сущность или энергия?» — отнял добрых четыре часа. Гермиона свободно читала на французском, но здесь столкнулась с очень тяжёлым, громоздким слогом, отдалённо напоминавшим слог Николаса Фламеля, и едва пробралась сквозь него, зато подготовленный для конспекта свиток пергамента покрылся короткими заметками и выписками.

О самих обскурах автор писал преступно мало, зато привёл обширное исследование того, как магия влияет на сознание носителя. Не реализуясь в заклинаниях и стихийных выбросах, она накапливается, давит на психику. Либо подробно и дотошно расписывал, как, не высвобождаясь, магия начинает изменять носителя, искажает его память, сбивает физиологические процессы.

«Я знал мальчика, который отказывался колдовать, — писал автор (в вольном переводе на английский), — но сила его не вырывалась из тела, как у обскури, а сохранялась внутри. Этот мальчик поразил меня тем, что совершенно не чувствовал боли и даже не осознавал её, однако его разум был способен фиксировать наличие телесных повреждений».

Гермиона подчеркнула жирной линией: «… не вырывалась из тела», — и закусила кончик пера. Похожая формулировка была в переведённом корейском трактате о запертой магии. Может, где-то совсем рядом и крылась разгадка? Обскуры не справляются с магией, и она вырывается из их тела. А если помочь ребёнку расслабиться и не сопротивляться? Потечёт ли магия по сосудам, как кровь? Пусть такой ребёнок и не сможет полноценно колдовать, но он хотя бы будет жив.

В любом случае, кажется всё упиралось в принятие, то есть в основную проблему обскуров. Нужно было заставить ребёнка, отрицающего всё магическое, принять магию в том или ином виде.

«Как будто это так легко — принять то, о чём не хочешь даже думать?», — едко спросила Гермиона у самой себя и поёжилась, но попыталась возразить: «Я и принимаю», — однако отлично знала, что это наглая и неприкрытая ложь.

Даже она, взрослый человек опытный менталист, не могла принять того, что её пугало. Детям, теоретически, это должно быть проще, но на деле… Как им сделать это, где найти сил? Гермиона раздраженно захлопнула книгу и отложила в сторону пергамент, тут же свернувшийся в свиток.

По всему выходило, что требуется не ментальное влияние и не психологическая поддержка — этого не хватит. Сознание человека обладает отличными защитными механизмами и не подпускает то, что может его ранить. Если ломать эту защиту, то можно нанести непоправимый урон, в сравнении с которым смерть будет благом.

Гермиона прикрыла уставшие от непрерывного чтения глаза, потёрла веки, под которыми, кажется, набился песок, и пробормотала: «Это невозможно».

Наверное, кто-то другой получит Геттингенскую премию по менталистике в следующем году и кто-то другой сможет с гордостью сказать самому себе и всему миру: «Я спас обскуров». И этот другой посмотрит в глаза ребёнку, еще недавно обречённому, у которого теперь впереди вся жизнь.

Это будет не она, потому что, в сущности, как она может вылечить других, если сама — больна и разломана на кусочки?

Будь она не одна, сейчас встала бы из-за стола и ушла бы в спальню, где оказалась бы в надёжных, сильных объятиях человека, который шепнул бы ей: «Ты со всем справишься». Была у неё давным-давно такая фантазия: воображать в те минуты, когда особенно тяжело и страшно, что некто обнимает её сзади за плечи. Так делал папа — много лет назад. Когда Гермиона шла в первый класс, одновременно мечтая о новых знаниях и отчаянно боясь новых людей, папа просто встал у неё за спиной, положил ей на плечо свою небольшую, но крепкую ладонь, и сказал: «Не бойся, я рядом». И то же самое он повторил, провожая её впервые на «Хогвартс-экспресс».

Гермиона дотронулась до своего плеча и обернулась, но разумеется, комната была пуста. Ни папа, ни еще кто-нибудь не стоял позади. Впереди же был исписанный пергамент, папка с переработанными материалами и стопка непрочитанных книг, которые сейчас пугали хуже дементоров, потому что сулили неудачи, разочарование и отчаянье.

Корешки книг скалились золотыми зубами. Гермиона вытащила из стопки одну, написанную арабской вязью, и поморщилась. Эта книга была как насмешка: лежала здесь, ухмылялась, кричала о том, что хранит в себе ответы на все нужные вопросы, но не желала быть прочитанной.

В Отделе тайн, разумеется, работали переводчики-полиглоты, а также специалисты по редким и мертвым языкам, а недавно лингвистический отдел представил артефакт для письменного перевода текстов на любые языки мира. Но Гермиону злило именно то, что она сама не может прочесть этой книги.

Она встала из-за стола, трансфигурировала домашнюю одежду в деловой костюм, схватила книгу и резко крутанулась на месте, возникая с негромким хлопком в самом тёмном углу кабинета на Уайт-холл.

Майкрофт если и был удивлён, то не показал этого — словно она заранее предупредила о визите. Вежливо поднялся, сухо поприветствовал, сопроводив своё «Добрый вечер, Гермиона, чему обязан?» наклоном головы и приглашающим жестом.

— Извините за этот визит, Майкрофт, — ответила Гермиона, с неудовольствием понимая, что голос её плохо слушается. Она мгновенно пожалела об этом безумном, импульсивном поступке. Зачем она пришла? Просить главу британских маггловских спецслужб перевести ей пару абзацев из старой книги? Поболтать с ним за чашечкой чая?

В кабинете, как и всегда, свет был приглушен — почему-то Майкрофт всегда выбирал неяркое освещение и однозначно избегал резкого белого света. В этом жёлтом сумраке рассмотреть лицо Холмса было невозможно, особенно нечитаемым оставался взгляд: за коркой ледяного спокойствия и вежливого интереса нельзя было рассмотреть и намёка на какое-либо чувство. Нет, на самом деле — можно было. Даже не требовалось заклинания — одно усилие, одно движение, и мысли Холмса будут у неё как на ладони. Но от одного подобного предположения Гермиону замутило. Она делала это дважды и поклялась себе никогда не повторять, ни за что на свете.

— Майкрофт, я хотела бы обсудить вашего брата, — сказала она, понимая, что должна нарушить эту затянувшуюся паузу. На самом деле, обсуждать Шерлока ей не хотелось совершенно — она так и не придумала, под каким предлогом можно будет вернуть его на родину, и можно ли вообще это будет сделать. Но лучше строить несбыточные теории, чем стоять и молчать, пытаясь разобраться в собственной голове, похоже, совершенно съехавшей с катушек.

— Прошу, — Майкрофт подарил ей самую неприятную из своего арсенала улыбок, сам снова опустился в кресло, закинул ногу на ногу и только после этого мягко и негромко спросил: — полагаю, это вы для обсуждения судьбы моего младшего брата захватили книгу «Сущности магии и отрицание её неразумными…» вы закрываете часть названия.

— Не знала, что вы читаете на арабском, — солгала Гермиона.

— Это фарси, — улыбка Майкрофта почему-то стала менее неприятной, он наклонился к столу и протянул руку, явно требуя дать ему книгу.

Гермиона заторможено, как во сне положила книгу на раскрытую ладонь, искренне понадеявшись, что Майкрофт читает книги всё-таки перелистывая страницы, а не сканируя их взглядом сквозь обложку.

Глава девятая

Гермиона боялась пошевельнуться, хотя с самого начала выбрала неудобную позу, и правая нога начала затекать. Это было неважно — она слишком боялась, что случайный скрип, шорох, покашливание собьёт Холмса, он захлопнет книгу, даже не заложив закладкой и не взглянув на номер страницы, и скажет что-то вроде: «Прошу простить, Гермиона, государственные дела не терпят отлагательств». Разумеется, в его словах не будет и намёка на то, что ей пора убираться из кабинета и не мешать работать — просто вежливая констатация того факта, что больше он ей времени уделить не может, а книгу с фарси переведёт любой специалист.

Однако прошло три, пять, пятнадцать минут, а взгляд Майкрофта ни разу не соскользнул со строчек текста на наручные часы, голос не дрогнул, в размеренный темп речи не закралось ни единой лишней паузы.

Гермиона не сумела бы так читать даже английский текст, не то, что иностранный, переводя с листа — у неё обязательно где-нибудь поменялись бы местами слоги, пережало бы связки, перепутались бы строчки. Майкрофт читал так, как будто долго репетировал.

Научный труд оказался практически сказкой, полной иносказаний, затейливых метафор и неожиданных оборотов, и каждый из них Холмс подчёркивал интонацией. Один раз он, не глядя в сторону, протянул руку, взял со стола телефон и несколько раз коснулся экрана, вслепую набрал какой-то текст, отправил — и отложил аппарат в сторону.

«Наверняка в Итоне он занимался риторикой», — подумала Гермиона и невольно вспомнила, что в маггловских британских школах до сих пор популярны театральные кружки. Мама пыталась убедить её ходить в подобный ещё в начальной школе, но Гермиона воспротивилась этому. Скорее всего, Майкрофт тоже, тем более, что (она сумела на этой мысли даже не улыбнуться) в школах для мальчиков, насколько она знала, женские роли играли тоже мальчики. Впрочем, разумеется, Майкрофт в подобном участвовать не мог — это должно было слишком оскорблять его вкус.

Конечно, он не мог прочесть её мысли — Гермиона уловила бы чужое присутствие в сознании! — но он как будто их почувствовал, потому что остановился, закончив предложение, провёл пальцами вдоль страницы, как будто погладил её, но книгу не закрыл, вместо этого поднял на Гермиону взгляд и сказал:

— Если это научная литература, то я впечатлён тем, что вы получили учёную степень.

Ещё вчера Гермиона решила бы, что это завуалированное оскорбление, но сегодня, просмотрев все воспоминания в Омуте, она могла с уверенностью сказать, что это комплимент. Только ответить на него она всё равно не могла. Что отвечают на комплименты? «Спасибо», — кажется? Она не сумела бы произнести: «Спасибо», — глядя Майкрофту в глаза. Точно не в этой ситуации.

— Это не совсем научная литература, — произнесла она неловко, потому что больше ничего не придумала, — и я защищалась по другой теме.

Майкрофт посмотрел на неё очень пристально, как будто пытался прожечь её насквозь ледяным взглядом слишком светлых глаз. Холод может жечь не хуже пламени — это Гермиона помнила из курса высших зелий в Академии и из маггловской химии. Жидкий азот, к примеру, легко обжигает плоть, хотя имеет температуру почти минус триста градусов по Фаренгейту.

Этого взгляда хватило, чтобы понять — лучше было бы улыбнуться и сказать с долей иронии в голосе: «Благодарю за высокую оценку моих способностей».

— Я знаю, читал… кое-что, — ровно заметил Майкрофт, и у Гермионы запылали кончики ушей не то от смущения, не то от явного раздражения.

— Мои работы попадают под действие Статута о Секретности, — резко сказала она, но её тон ничуть не задел Майкрофта и не заставил его даже на миг усомниться в своем праве лезть в её жизнь и…

И читать её научные работы, находящиеся в открытом доступе для всех волшебников, опубликованные в десятке журналов и совершенно не представляющие из себя никакой тайны. Разве что для магглов, но Майкрофт и так знал о волшебном мире, так что от него скрываться не было смысла.

— Равно как и эта книга, — он улыбнулся уголками губ, но глаза оставались холодными и почти равнодушными. Почти, потому что (или это был бред разгорячённого воображения?) где-то в их глубине едва теплился огонёк интереса и даже внимания, куда более пристального, чем то, которым Майкрофт обычно удостаивал объекты действительности.

— Могу я узнать, кто, — она поджала губы, но тут же вспомнила, какая неприятная складка возле рта образовалась у неё от этого жеста, и провела по ней пальцами, надеясь разгладить, — кто снабдил вас моими работами. Если выяснится, что это…

— Нет, — не дождался он окончания предложения, — это был один мой знакомый, который попытался развернуть бизнес в нашем мире и подделать документы. К счастью, я был осведомлён о его возможностях и принял соответствующие меры.

— В вашем — маггловском? Вы должны были поставить меня в известность! — зло прошипела Гермиона.

Майкрофт чуть качнул головой — нет, не должен был. Вот уже почти год она не курирует связи с маггловским миром, Майкрофт вообще ничего не должен ей.

— Он, по моей просьбе, принёс мне ту литературу, которая меня интересовала. В том числе и вашу монографию… — он дотронулся до виска, как будто вспоминая, — «Устранение изменений психики, вызванных магическим воздействием», автор Г. Дж. Грейнджер. Мои предположения оказались верны.

— Предположения о чём? — растерянно переспросила она.

— О том, что политика — не ваш профиль, наука даётся вам значительно лучше. Вы… — он сделал паузу, но не для того, чтобы подобрать слова или собраться с мыслями, а нарочно, заставляя Гермиону чуть податься вперёд, — в этом вы похожи на моего брата.

— Зная вас, — проговорила она тихо, — это не комплимент.

На самом деле, это был комплимент — что бы Майкрофт ни говорил вслух, Гермиона точно знала: Шерлок — единственный человек, которого он любит искренне, всей душой, слепо. На словах он мог пророчить брату смерть от передоза или в очередной авантюре, плеваться ядом, рассуждать о том, что жизнь Шерлока — ничто рядом с государственными интересами, но на деле он готов был на всё, чтобы Шерлоку ничего не угрожало.

— Но я всё-таки польщена таким сравнением, — продолжила она спокойно.

— Я поясню, — Майкрофт отложил книгу на стол и задумчиво дотронулся до нагрудного кармана пиджака, — как и мой брат, вы импульсивны, хотя и умеете это скрывать, ненавидите бездействие, ставите достижение цели выше общественного признания. Как и Шерлок, вы склонны скорее к философским рассуждениям, нежели к руководству людьми и ответственности за чужие судьбы. И, как и он, вы… — в этот раз он осёкся, словно едва не сказал лишнее, и Гермиона почувствовала, что ей необходимо знать, что именно он не договорил.

— Я?.. — переспросила она.

— Травмированы, — выговорил он почти по слогам.

Если бы по щелчку пальцев Гермиона вдруг оказалась голой посреди огромной толпы, она и то почувствовала меньший стыд, чем сейчас. Одним словом, не оскорбительным ни разу, банальным термином маггловской психологии, он показал её незащищенность и слабость. Это был болезненный удар. Захотелось ответить таким же, но этот порыв угас так же стремительно, как взметнулся в душе.

Она делала это с Майкрофтом раньше, когда проникала в его сознание, выхватывая самые ранящие, тяжёлые воспоминания.

Майкрофт смотрел на неё как учёный на ход любопытного эксперимента, даже немного склонил голову набок, интересуясь результатом.

«Вдох-выдох, Грейнджер», — приказала она себе и подчинилась. Вдох-выдох — и напряжение отпустило. Она могла сейчас огрызнуться в ответ, найти десяток, нет, сотню способов задеть Майкрофта так сильно, чтобы пробить даже его ледяной панцирь, и она хотела это сделать. Но та женщина, другая Гермиона из подсознания, так не сделала бы никогда. И мысль о ней заставила Гермиону спросить нейтральным тоном:

— Что произошло с Шерлоком?

Если Майкрофт и был удивлён этим вопросом, то не показал этого, снова коснулся нагрудного кармана и ответил:

— Его сестра, наша сестра убила человека. Кажется, я упоминал об этом.

Гермиона кивнула.

— Это был лучший друг Шерлока, пятилетний ребёнок. Она не просто убила его, она его спрятала так, что никто не сумел найти. Ни родители, ни полиция, ни Шерлок, ни… — «даже я» повисло в воздухе, и Гермиона готова была благодарить всех богов за то, что он не сказал этого вслух. — Она только смеялась и повторяла песенку-загадку, которую никто не сумел разгадать. Шерлок пытался, безуспешно. После пяти дней поисков он слёг с тяжёлой простудой, которая очень быстро перешла в пневмонию.

Майкрофт замолчал, и взгляд обычно ясных глаз затуманился, кажется, он снова видел события тех дней.

Что проносилось перед его внутренним взором в этом момент? Какие картины? Гермиона не знала и ни за что на свете не отважилась бы узнать. Впрочем, догадаться было можно. Он видел не поиски пропавшего мальчика и не обезумевшую сестру, а Шерлока, за жизнь которого боролись врачи.

— Он поправился, — почти беззвучно сказала Гермиона, и ей удалось не нарушить хода его мыслей, не вывести из этой нехарактерной задумчивости.

— Не до конца. Не думаю, что он когда-нибудь полностью излечится от этого, — так же беззвучно отозвался Майкрофт.

А потом зазвонил мобильный телефон. Майкрофт вздрогнул, и тут же снова стал бездушной рептилией, обращающей взглядом людей в камень. Он ответил, несколько секунд слушал, что ему говорят, потом приказал жёстко:

— Значит, отмените все рейсы и перенаправьте самолёты в другой аэропорт, — ему снова что-то сказали, он процедил: — меня это не интересует. Выполнять.

Ещё до того, как он сбросил вызов, Гермиона встала, а когда он договорил, произнесла:

— Кажется, я злоупотребляю вашим служебным временем.

Почти секунду Гермиона думала, что он ответит: «Да, злоупотребляете», — настолько неприязненно он на неё посмотрел. Но ответ был другим:

— Боюсь, что мои подчинённые злоупотребляют моим терпением, — он тоже встал из-за стола, вышел, привычным жестом одёрнув полы пиджака, и остановился, скрестил руки на груди. — Я дорасскажу вам историю, — сказал он, подумав, — чтобы ваше любопытство не толкнуло вас на действия, о которых вы будете позднее сожалеть.

«Я дорасскажу вам историю, чтобы вы не вздумали снова покопаться у меня в голове», — переводился этот пассаж.

— Я могу подождать.

— Не стоит. После выздоровления, на которое ушло почти два месяца, Шерлок потерял память, выборочная амнезия. Он не помнит ничего о своей сестре и о смерти друга.

— Естественная защитная реакция психики, — пробормотала Гермиона.

— Именно. Тем более, что было принято решение изолировать сестру. К сожалению, это не помогло.

— Как она погибла? — Гермионе не слишком это было интересно, но казалось, что Майкрофту важно об этом сказать.

— Подожгла сначала дом, а позднее — спецприют, в который её поместили. Второй пожар оказался сильнее, чем она, вероятно, рассчитывала.

Майкрофт замолчал, а тиканье больших напольных часов, до сих пор неслышное, стало вдруг оглушительным. Часы явно намекали, что Гермионе пора убираться прочь, и, Мерлина ради, она хотела это сделать, но не доставала палочку, а Майкрофт не пытался её поторопить, просто смотрел куда-то поверх её плеча. Если бы он смотрел ей в глаза, она аппарировала бы молча или сказав: «Надеюсь, ваши трудности разрешатся. Хорошего дня». Но он смотрел на стену, и его взгляд не подавлял. Наверное, именно поэтому Гермиона нашла в себе силы произнести:

— Я была бы рада забыть о Бруке и о смерти Рона, стереть все воспоминания об этом.

— Незнание не защищает, Гермиона. Оно даёт только иллюзию безопасности, — отозвался Майкрофт.

— И вы никогда не хотели забыть о чём-нибудь? — это был глупый и грубый вопрос. Он ведь уже забывал, причём не по своей воле. Она сама лишила его воспоминаний и вернула их совсем недавно.

— С рациональной точки зрения забывание важных деталей — опасно, ставит забывшего в уязвимое положение. Что до желаний… — он улыбнулся неприятной улыбкой, — то они не должны приниматься в расчёт.

Он перевёл взгляд на Гермиону, и она сказала (вовремя):

— Мне пора, до свидания, — а потом зачем-то добавила: — спасибо, что рассказали мне эту историю.

И мгновенно аппарировала обратно в квартиру. И только возвращая трансфигурированной в костюм мантии её исходный вид, она поняла, что книга осталась у Майкрофта.

Глава десятая

По подоконнику расхаживала незнакомая пёстрая сова, спокойная, как все птицы из почтовых отделений. Увидев Гермиону, она громко ухнула, распахнула крылья, взлетела и бросила ей в руки конверт, после чего скрылась в форточке, не дожидаясь угощения. Гермиона машинально проверила послание на яды и взрывающиеся вещества, после чего развернула и достала лист тонкой бумаги. Он был влажным от не до конца высохших слёз, и в нём твёрдой несмотря ни на что рукой Джинни были написаны короткие сухие фразы: «После стольких лет…» «Никогда не понимала…» «Не знаю, что делать…», и короткое: «Ушёл».

«Бедная Джинни», — подумала Гермиона отстранённо, пытаясь найти в душе хоть каплю злости за подругу или немного сочувствия, но обнаруживая только спокойствие. Что, в сущности, произошло? Развод? Развал семьи? Разве семья Поттеров в последние годы не существовала на честном слове и внешних приличиях? Гарри лгал Джинни, лгал в глаза ежеминутно, говоря, что любит, извиняясь после очередного наркотического срыва, а она — Гермиона чувствовала это сердцем — она знала, что ей лгут, но делала вид, что верит.

Единственные, кого было жалко, это детей — развод родителей принять непросто, и если Ал и Сириус уже достаточно большие, чтобы принять случившееся, то маленькая Лили Луна ещё долго не сумеет уложить в голове, почему мама с папой больше не живут вместе.

Гермиона вдохнула, вызвала патронуса-выдру и отправила с сообщением: «Как ты, дорогая? Мне прийти?».

Сияющая, хотя и какая-то понурая лошадь вернулась с ответом почти мгновенно и резко велела: «Не надо. Мне пока лучше побыть с мамой». Что сказала миссис Уизли на это известие? Гарри всегда был ей как сын.

Гермиона не успела ответить самой себе на этот вопрос, как в камине вспыхнул изумрудный огонь, и на ковёр не вышел, а выпал Гарри — пьяный в хлам, с больными красными глазами и бутылкой огневиски под мышкой, в какой-то мятой маггловской одежде.

Обретя равновесие и засыпав ковер золой, он очень внятным голосом сказал:

— Я это сделал, — и приложился к бутылке, но неуверенным жестом. Сделал два глотка, сморщился и пробормотал: — какая же дрянь.

Учитывая обстоятельства, наверное, надо было радоваться, что больную душу он пошёл лечить алкоголем, а не чем-нибудь похуже.

— Дай-ка, — как можно мягче сказала Гермиона и попыталась забрать у Гарри бутылку, но он удивительно ловким для пьяного движением перехватил её «Акцио» и снова приложился к горлу, а потом посмотрел на Гермиону и пояснил:

— Я пытаюсь держаться. Не хочу вызывать недовольство твоего Майкр… — на длинном имени он всё-таки споткнулся и добавил: — Не хочу.

Гермиона облизнула пересохшие губы и огляделась. Она не ожидала такого визита и не знала, что с ним делать. Возможно, стоит дать Гарри выпить столько, сколько он хочет, а потом уложить в постель. Да, ей будет неприятно возиться с его бесчувственным телом, но ради друга, пусть и такого, откровенно говоря, паршивого, можно потерпеть. Или же правильнее будет отобрать у него спиртное и насильно привести в чувство. Антипохмельное — мерзкая штука, но действует сразу.

В душе Гермиона больше всего хотела, чтобы сейчас из камина вышел кто-нибудь вроде Невилла и забрал у неё Гарри вместе с ответственностью за него. Разумеется, никто не появился ни в эту же секунду, ни спустя еще несколько, а Гарри добрался до половины бутылки и переместился в кресло у камина.

— Извини, что завалился к тебе, — удивительно, но у него была по-прежнему совершенно ясная речь — язык не заплетался, буквы не менялись местами.

— Хочешь поговорить об… этом? — спросила Гермиона, толком не зная, что спрашивать ещё. Хороший маггловский психолог, пожалуй, справился бы с ситуацией легко, а вот ментальные практики были бесполезны — лезть в затуманенную алкоголем или наркотиками голову можно только в случае крайней нужды и лучше — со страховкой.

Она неловко прислонилась к столу напротив кресла и сложила руки на груди. Настенные часы показывали начало десятого, и Гермиона решила, что подождёт до десяти ровно, даст Гарри выговориться и напиться до того состояния, до которого он хочет, а в десять применит к нему сонные чары и… Что за «и» такое, она не знала. Ещё вчера это было бы «и сдаст его на руки Джинни», но теперь это было невозможно. Вдруг болезненно сжалось сердце, а все злые мысли о неуместности его появления исчезли.

Гермиона сделала полшага в сторону и увидела человека, которого искренне любила — как брата и как лучшего друга, за которого шла в огонь и в воду не задумываясь. Гарри выпил ещё и закрыл глаза, откинувшись на спинку кресла. Гермиона вздохнула, приблизилась к нему и сняла с него очки. Без них он тут же помолодел лет на семь и стал выглядеть на свои тридцать пять.

Без Джинни и остальных Уизли он остался совсем один — ни семьи, ни действительно близких друзей, кроме неё и Отряда Дамблдора. Но Невилл со своими революционными стремлениями не сойдёт за надёжную поддержку, так что остаётся только она.

— Я рад, что сказал ей, — тихо произнёс Гарри, не открывая глаз, — это было слишком… так жить, понимаешь? Как будто влез в драконий навоз, а потом попал в приличное общество и пытаешься делать вид, что это не от тебя воняет, — он хмыкнул, а Гермиона хихикнула — трезвый Гарри такую конструкцию не завернул бы.

— Да, — угадал он её мысли, — меня последний раз так под «Феликсом» штормило. Под «Феликсом Фелицисом» на шестом курсе, когда я у Слизнорта воспоминания добывал, — пояснил он, — и заодно поссорил Джинни с Дином Томасом — случайно, мне просто повезло.

Он помотал головой из стороны в сторону, как китайский болванчик или маггловская игрушка-собачка в автомобиле. Гермиона видела такую пару раз, когда выбиралась в Лондон — тело игрушки плотно приклеено под лобовым стеклом, а голова болтается, и собачка как будто ни с чем не согласна, всё спорит и будет продолжать делать это до тех пор, пока голова у неё не сломается.

— Я раньше боялся, что она станет как Молли, растолстеет, засядет дома с детьми, и я её разлюблю, — продолжил Гарри свою мысль, едва ли понимая, что Гермиона его слышит, — а она ведь только ещё красивей стала. И работает постоянно, чуть ли не больше меня. У неё бешеная хватка, знаешь ли. Её в Аврорате боятся как огня. А я всё равно… — он отпил ещё виски и скривился, но бутылку не отдал, хотя Гермиона и попыталась мягко её забрать. — Знаешь, что мне Сириус однажды сказал?

Гермиона осторожно взяла его свободную от бутылки руку, разжала стиснутые в кулак пальцы и начала осторожно растирать ладонь.

— Что?

— Что я не плохой человек, а хороший, просто со мной случилось много плохого… Ошибся. Он вообще много в чём ошибался, Бродяга.

— Ты не плохой человек, — осторожно произнесла Гермиона, — после того, что ты прошёл… Люди ломались на меньшем. Рядовые солдаты возвращаются с войны и не могут спать ночами, бросаются из окон, сходят с ума, потому что война их преследует. А ты был больше, чем рядовым.

— Дамблдор говорил про генеральский мундир, — Гарри горько улыбнулся и открыл глаза, прищурился, вглядываясь Гермионе в лицо, — я не рассказывал, что встретил его в ночь битвы?

«Мерлин», — подумала Гермиона, но ничего не ответила.

— Когда Волдеморт убил меня… убил крестраж во мне, я встретил Дамблдора. Он хвалил меня и объяснял, что делать дальше.

В сущности, не важно было, какой образ сознание Гарри создало, чтобы дать ему сил на последний бой с Волдемортом. Теперь Гермиона знала, что это был образ Дамблдора. Правда, в волшебном мире всё было возможно — даже встреча с умершим.

— Я никогда не рассказывал вам с Роном и Джинни — не знаю, почему, — огневиски вдруг кончился, и Гарри в миг рассвирепел, вскочил на ноги и грохнул бутылку об пол. Гермиона вскрикнула, отшатнулась, и в этот момент раздался дверной звонок.

Гарри замер, Гермиона вскинула палочку. Звонок снова затрещал, но деликатно, без надрыва.

— Подожди здесь, — велела Гермиона, надеясь, что друг её услышит и поймёт — на ногах он уже стоял совсем плохо, да и говорил скорее с собой, а не с ней.

Звонок снова ожил, Гермиона вышла, спустилась на первый этаж и открыла дверь. На крыльце стоял последний человек, которого она готова была увидеть, тот, кто сейчас предположительно должен был заниматься срочными переговорами по террористическому вопросу — Майкрофт Холмс.

Он держался безупречно, как всегда, словно в его визите в почти десять вечера не было ничего странного или экстраординарного, только его пальто и ботинки слегка намокли — накрапывал дождь, а он вышел из машины, не раскрыв зонта.

Что-то из глубины подсознания заставило Гермиону, не опуская палочки, спросить:

— Книгу на каком языке вы мне сегодня читали?

— На персидском, — ответил Майкрофт и учтиво уточнил: — Если бы ответ был неверным, я получил бы заклятием в лоб?

— «Постоянная бдительность» — так говорил один мой покойный учитель, — отозвалась Гермиона.

Соображения приличия требовали пропустить гостя, пусть и незваного, в дом, но там был пьяный и неизвестно, насколько вменяемый Гарри, поэтому выбора не было, и Гермиона спросила максимально светским тоном:

— Случилось что-то срочное?

Сзади загрохотало, раздалось крепкое «Б*ядь!», от которого у Гермионы покраснели кончики ушей, она дёрнулась было — но не кинулась наверх. Майкрофт медленно приподнял одну бровь. Грохот повторился, громче и ближе.

— Очевидно, да, — произнёс Холмс, отвечая на её вопрос, крылья его носа затрепетали, губы превратились в одну тонкую бескровную линию. Он был не зол, он был в ярости — это было бы очевидно для любого, кто немного знал Майкрофта. Гермиона полагала, что немного знала его, и ей стало жутко.

— Непредвиденные трудности, — пробормотала она, не понимая, почему оправдывается за нечто, происходящее в её собственном доме.

Майкрофт сделал шаг, даже полшага, явно желая войти, но замер, так и не поставив ногу за порог, посмотрел на Гермиону и спросил:

— Могу ли я предположить, что для разрешения этих трудностей вам понадобится помощь?

Если бы он не задал этого вопроса, Гермиона остановила бы его хоть магией, не позволила бы распоряжаться у себя дома, но он спросил, и ей отчаянно, до слёз захотелось ответить: «Да-да-да, мне нужна помощь!» Это было бы постыдной слабостью. Гарри не был драконом, от которого ей требовалась бы защита. И в конце концов, разве она, взрослая волшебница, не справится с подвыпившим другом? Справится, и сделает это куда лучше, чем маггл, пусть и мужчина.

Она оглянулась через плечо и уловила вспышку заклинания, шум и грохот продолжались, трещало дерево.

Нужно было пойти туда и успокоить Гарри — немедленно. Ударить его сонными чарами, а потом влить флакончик антипохмельного — и дело с концом. Что-то бахнуло особенно громко.

«Нет, спасибо, я держу ситуацию под контролем. Так что привело вас сюда в столь позднее время?», — именно так нужно было ответить, Гермиона открыла рот и выпалила:

— Понадобится.

Ей показалось, что Майкрофт был удивлён, но это удивление было очень недолгим, он повесил зонт на сгиб локтя и прошёл в дом, коротким взглядом охватил коридор, ведущую на второй этаж лестницу, кивнул своим мыслям, достал телефон — и убрал обратно, после чего с проворством, которого трудно было ожидать от человека его положения и облика, взлетел по ступеням, открыл дверь гостиной — и закрыл. Грохот моментально стих. Гермиона поняла, что дрожит, заперла входную дверь, из которой задувало капли ледяного дождя, а потом волевым усилием заставила себя тоже подняться наверх. В гостиной было пугающе тихо. Гермиона толкнула дверь.

Кажется, Гарри искал, чего бы выпить, потому что разворошил ящики и опрокинул стеллаж с книгами — всё вокруг было засыпано листами бумаги, обрывками и щепками — одна полка треснула пополам.

— Репаро максима, — сказала Гермиона, обводя гостиную волшебной палочкой и устраняя следы разрушений.

Гарри и Майкрофта в гостиной не было, а из запасной ванной, которой Гермиона обычно не пользовалась, раздались вдруг характерные звуки рвоты. Потом снова.

Гермиона нетвёрдым шагом подошла к ванной, заглянула внутрь — Гарри стоял на коленях возле унитаза и опорожнял желудок, а Майкрофт наблюдал за процессом без капли брезгливости, как за ходом научного эксперимента. Его зонт стоял в углу, на ручке висели кожаные перчатки. Он не заметил или сделал вид, что не заметил Гермиону, повернулся к раковине, взял старый грязный стакан, оставшийся, наверное, ещё от прошлых хозяев квартиры, набрал в него воды и вылил Гарри на голову. Тот зашипел, но тут же скривился — его опять вывернуло.

Майкрофт посмотрел на наручные часы, кивнул своим мыслям, наклонился, подхватил Гарри под руку и заставил встать. Гермиона тут же кинулась на помощь.

— Гер-ми… — заговорил было Гарри, но Майкрофт оборвал его жёстким:

— Молчать, — и сгрузил его на диван, сам опустился на подлокотник и сказал:

— Полагаю, у нас около двадцати минут.

— До чего?

— До того, как его снова начнет тошнить, — пожал плечами Холмс, вытащил из кармана платок и тщательно вытер руки. — Впрочем, если у вас есть более действенное волшебное средство…

Гермиона произнесла:

— Акцио, «Антипохмельное», — давно пора было это сделать. Но ничего не произошло.

Она нахмурилась и повторила заклинание — безуспешно. Не то «Антипохмельное» закончилось, не то осталось в дуврском домике. И она понятия не имела, где его взять поздним вечером.

— Видимо, нет.

— Значит, подождём.

Гермиона опустила голову, но увидела бледное, с кругами под глазами лицо Гарри и поспешно подняла — лучше уж смотреть на Майкрофта. На язык просилась какая-нибудь очень глупая благодарность: «Спасибо за…», — ведь не скажешь, что за спасение. А если и скажешь, то Холмс этого не поймёт.

— Спасибо за своевременную помощь, — нашла Гермиона подходящий вариант на доступном Майкрофту языке полунамёков и иносказаний. Хотя, в сущности, ей сейчас было всё равно, что он забыл у неё дома.

Майкрофт пожал плечами, как бы говоря, что не за что благодарить и начисто проигнорировав незаданный вопрос.

— Как вы справились с ним?

Лицо Майкрофта не изменилось и снова было таким же спокойным и доброжелательным, как обычно, а вот тон голоса похолодел на добрый десяток градусов:

— В семье Холмсов много увлечений. Разнообразных. Пожалуй, до сих пор трансвестизм дяди Руди наносил всем наименьший ущерб.

— Вы о Шерлоке?

Гермиона была уверена, что он ничего не скажет больше, но ошиблась. Спрятав платок в карман, он сказал:

— Отчего же. Шерлок — всего лишь продолжатель старых традиций. Пиромания, алкоголизм, суицидальные наклонности… На общем фоне нездоровая тяга к введению в свою вену опасных химических соединений не так уж разрушительна.

Пироманом была его погибшая сестра, волшебница — догадалась Гермиона. Алкоголиком? Суицидником? Она когда-то изучала личное дело Майкрофта Холмса, но почему-то мало помнила о его родственниках. Кажется, кто-то из родителей был учёным.

— В общем, — продолжая незаконченную мысль, сказал Майкрофт, — справиться с алкоголиком нетрудно, тем более, что реакция у них хуже, чем у наркоманов.

Гермиона не смогла сдержать короткой улыбки, хотя ситуация была не из весёлых.

— Не могу представить себе вас с Шерлоком дерущимися.

Майкрофт тоже ответил ей улыбкой, но такой кислой, что она пожалела об этих словах тут же.

— Шерлок одно время был страстным почитателем бокса, знаете ли, и увлекался им до тех пор, пока не понял, что неосторожный удар может вышибить ему мозги. К счастью для его профессии, некоторые навыки он всё-таки приобрел, — недосказанным осталось: «К несчастью для меня, под дозой он тоже вполне бодро махал кулаками». Разве что Майкрофт, наверное, выразился бы изящнее.

Пока Гермиона придумывала корректный ответ, Гарри завозился. Двадцать минут истекли, и его действительно снова скрутило. Гермиона наколдовала ведро и подставила его, а потом сразу же очистила.

Потянулись долгие и неприятные часы.

Глава одиннадцатая

Часы показали два, когда Гарри, наконец, уснул почти здоровым сном.

— Теперь он может проспать до утра, — отвечая мыслям Гермионы, сообщил Майкрофт, поднялся и ушёл в ванную.

Полилась вода, и Гермиона легко могла представить, что он тщательно моет руки, сняв кольцо, уже не нужное для связи. Она предполагала, что он вообще не любит прикасаться голыми руками к чему-либо постороннему, неважно, вещь это или человек. И тем более, возня с пьяным должна была вызвать в нём отвращение, хотя он и перенёс её с поистине ледяным спокойствием.

Спустя несколько минут он вернулся, и Гермиона применила очищающее заклинание и к себе, и к нему. Прошёл лёгкий свежий ветерок, и с рук и шеи пропал липкий пот, одежда очистилась.

— Благодарю, — чопорно сказал Холмс.

— Майкрофт, я ещё раз должна выразить вам признательность за помощь, — в тон ему произнесла Гермиона и не сумела удержаться: — И всё-таки, что вынудило вас…

— Арифметика и логика, — ответил Майкрофт, — вы оставили книгу, которая однозначно подпадает под «Статут о Секретности», в руках у маггла, — в том, как он произнёс это слово, была и насмешка, и ещё что-то неясное, — я дал вам десять минут на то, чтобы это заметить, ещё десять — чтобы справиться с сомнениями о том, стоит ли возвращаться. Так как через двадцать и даже через двадцать пять минут вы не появились…

— Сколько камер направлено на двери и окна моей квартиры? — поинтересовалась Гермиона ровно.

— Три в общей сложности, — невозмутимо сообщил Майкофт, — входная дверь, балкон и окно в гостиной. Частную камеру из соседнего дома, направленную на окна вашей спальни, я позволил себе выключить.

Одно дело — подозревать, что в Лондоне от внимания Холмса не укрыться, и другое — слышать о точном положении камер. Гермиона почти потеряла дар речи — почти, потому что всё-таки смогла сказать спокойно:

— Очень предусмотрительно с вашей стороны.

Майкрофт ничего не ответил и занялся расправлением манжет рубашки. Гермиона встала, потёрла затёкшую шею и опёрлась на край стола. От усталости — денёк выдался тот ещё — её слегка пошатывало, а по телу бегали искорки искусственной бодрости, из-за которых кровь бурлила, как шампанское. Холмс снова бросил взгляд на часы, перехватил трость и однозначно собирался сказать что-то о том, что ему пора, пожелать доброй ночи и, возможно, отдать-таки книгу.

В сущности, это было совершенно верное решение, и Гермиона его одобряла, во всяком случае, настоящая, обычная Гермиона. А вот та, с которой она встретилась в подсознании, была против. Она стояла не в домашней мантии, а в свободном платье до середины икр, и волосы у неё были не остриженные, а длинные, лежащие удивительно мягкими локонами на плечах. И в тот момент, когда Гермиона сказала бы: «Доброй ночи», она говорила совершенно другое.

Гермиона мотнула головой — Мерлин, что за бред? Она не станет идти на поводу у своего взбесившегося подсознания, не станет делать ничего, о чём потом пожалеет.

Но вот любопытный вопрос: о чём именно она пожалеет? О нехватке пары часов сна? О том, что лишилась очередной ночи в гулкой, пустой темноте — сомнительной альтернативе ночных кошмаров? Или об уязвлённой гордости?

— Вы ужинали? — этот вопрос сорвался с её губ прежде, чем она успела его удержать. К счастью, она владела собой в достаточной мере, чтобы не пробормотать следом весь тот поток неловкого бреда, который просился на язык.

Лучше было выдержать эту паузу, вытерпеть молчание, чем выдать себя неуверенными оправданиями. «Молчи, Грейнджер», — велела она себе и выполнила приказ, крепко сжав зубы и плотно сомкнув губы.

Какие мысли пронеслись в этот момент в голове Майкрофта, она угадать не решилась бы, его взгляд не изменился, каменная маска не спала, обнажая истинную сущность. Он просто размышлял о её вопросе, как размышляют, прежде чем сказать, хороший ли был кофе.

— Давно, — ответил он наконец, — но, к сожалению, ни в одном из ночных ресторанов Лондона мне лучше не появляться без… дополнительных мер предосторожности.

Слова «к сожалению» он выделил особо, как будто ему и правда было жаль, и, наверное, именно это придало Гермионесмелости, чтобы пожать плечами и невозмутимо уточнить:

— Даже в магических?

— Если только о них не знают иностранные шпионы, — ответил он. — Впрочем, если даже я не знаю…

«Грейнджер, зачем?», — простонала она мысленно. Что ей делать на ужине в компании Майкрофта Холмса, тем более с учётом недавних открытий?

Перспектива ужина в компании Холмса-рептилии, для которого она — всего лишь неуспешный политик и только по недоразумению — деловой партнёр, страшила и угнетала. Но как отправиться ужинать с Холмсом-человеком, видящим в ней (Мерлина ради!) женщину, Гермиона не представляла.

Однако идти на попятную было поздно, поэтому она повыше вскинула голову и взмахом палочки трансфигурировала пиджак Майкрофта в чёрную мантию, а свою призвала из шкафа.

В образе волшебника Майкрофт смотрелся чуть хуже, чем ужасно — в бесформенной мантии он напоминал узкий важный шкаф. Но догадался ли об этом он сам, определить было нельзя — у него на лице не дрогнул ни один мускул.

Едва Гермиона застегнула собственную мантию и расправила подол, он протянул ей руку. Она осторожно взялась за его холодные пальцы, помянула Мерлина и аппарировала в магический квартал Кардиффа, одно из немногих мест, где хорошим заведением управлял не кто-то из её близких знакомых и бывших приятелей.

Впрочем, это не помогло — официанты её узнали и тут же засуетились вокруг знаменитости. Майкрофт сразу же после аппарации отпустил её руку и теперь опирался на зонт, оглядывая интерьер со смесью отвращения и любопытства.

«Высокая магия», так назывался ресторан, была отделана со вкусом, в испанском стиле. Столы были убраны скатертями, по которым то и дело протекали волны живой вышивки, а узкие квадратные свечи под потолком парили так, чтобы одновременно создавать приятный полумрак, но оставлять достаточно света. Несмотря на глубокую ночь, пять или шесть столиков были заняты и, очевидно, именно люди за ними вызвали недовольство Холмса.

— Мисс Грейнджер, — повторил администратор, сменивший рядового официанта, — большая честь, большая честь. Вам и вашему спутнику по душе место у окна?

— Вот там, — Майкрофт кончиком зонта указал на столик недалеко от запасного входа, и Гермиона кивнула, соглашаясь.

Администратор если и удивился, что почётная гостья не желает любоваться роскошным видом на город, то ничего не сказал.

— Извините, — произнес Холмс, едва официант оставил меню и ушел, — я нечасто обхожусь…

— Без охраны?

— Без некоторых мер предосторожности.

Гермиона покачала головой: она не хотела даже думать о том, каково это — постоянно ходить в компании телохранителей. После войны Кингсли подумывал приставить к ней, Гарри и Рону по паре авроров, но, к счастью, тогда слишком не хватало людей.

Если бы были авроры, Рон остался бы жив… Если бы они не были так беспечны, всё вышло бы совсем иначе. Эта мысль ножом полоснула по сердцу, оставляя очередную зазубрину рядом с незаживающей открытой раной

— Возможно, мою нервозность оправдывает то, — Майкрофт чуть поджал губы, вырывая Гермиону из невесёлых размышлений, — что женщина, которая в прошлый раз приглашала меня на ужин, позднее попыталась меня убить.

Он сказал это настолько серьёзным и спокойным тоном, что Гермиона не сдержалась и рассмеялась.

— Я не шучу, — сказал Майкрофт, но вместо обычной ледяной пустоты в глазах у него вспыхнули искорки веселья, — она была весьма изобретательна.

— Судя по тому, что вы живы — не слишком, — заметила Гермиона, всё ещё посмеиваясь.

— Ей не хватило сущей безделицы, — Майкрофт развёл руками, а потом пододвинул к себе меню, раскрыл и спросил нейтрально: — надеюсь, вы не будете возражать, если счёт оплачу я?

— Я бы, может, и не возражала, — сказала Гермиона, — но здесь вряд ли принимают к оплате фунты. Или, тем более, банковские карты.

На самом деле, ей почему-то было приятно, что он это предложил — может, потому что ей не предлагали этого уже очень давно?

— Галеоны, я помню. Не думаю, что с этим возникнут проблемы.

Будь она ещё сотрудником ДМП или агентом Кингсли, она задала бы пару уточняющих вопросов, но менталисту Отдела тайн до оборота денежных средств дела не было, так что она сочла за благо тоже начать изучать меню, тем более, что оно заслуживало внимания.

Его создавал большой любитель своего дела, может, даже владелец заведения, а заколдовывал мастер чар. Каждое блюдо можно было рассмотреть в деталях, от тарелок, кокотниц, горшочков и сковородок поднимался лёгкий пар, страницы с винами пахли свежим виноградом и чем-то сладким, а страницу с мороженым Гермиона сочла за благо перевернуть поскорее, настолько аппетитно выглядели прозрачные запотевшие вазочки с шапками сливок и фруктов поверх разноцветных шариков пломбира.

Желудок тихо заурчал, напоминая о том, что владелица питается духовной пищей как минимум с утра, и Гермиона понадеялась, что Майкрофт этого не услышал — напрасно, конечно. Как и Шерлок, Майкрофт обладал неприятным талантом подмечать детали, правда, в отличие от брата, имел достаточно такта, чтобы не сообщать о своих наблюдениях.

Снова подошёл администратор, и Гермиона первой сделала заказ, заодно попросив унести бокалы под вино и шампанское — после общения с Гарри пить ей как-то не хотелось. Майкрофт размышлял чуть дольше, поддержал решение о напитках, ограничившись водой, и заказал в итоге ростбиф с овощами и картофелем. Как будто ради этого стоило читать меню!

— Я британец до мозга костей, — сказал он, чуть дёрнув углами рта и явно угадав её непритворное возмущение.

— Хвала Мерлину за европейскую кухню, — отозвалась Гермиона, и на душе у нее потеплело.

Точно такие же беседы они иногда вели в Академии, где пара британцев упорно питалась пудингами, ростбифом и пирогами с почками. Француженки притворно хватались за сердца и норовили упасть в обморок, сообщая, что эта еда слишком для них тяжела, а остальные просто по-доброму подшучивали, не забывая напомнить, что есть рыбу с картошкой, когда вокруг такие вкусные круассаны, не говоря уже о пасте, рататуе и многом другом, просто преступление.

— Всё дело в происхождении. Ваша прабабушка была француженкой, кажется? — Майкрофт сказал это так, словно уточнял давно знакомую информацию. — Иностранная кровь не даёт вам по-настоящему оценить блюда британской кухни.

Он смотрел чуть в сторону от неё и выглядел совершенно невозмутимом, но, Мерлин, Гермиона могла поклясться, что это была шутка.

— Боюсь спросить, сколько поколений британцев в вашей родословной, — проговорила она. — И тем более, откуда вам известно о моей прабабушке. Не говорите, что из моего личного дела.

— Практически, — Майкрофт чуть наклонил голову на бок и дотронулся изящными пальцами до виска, — в архивах. Как вы понимаете, едва наше сотрудничество стало носить постоянный характер, как я… ознакомился со всеми доступными документами, начиная с аттестата начальной школы и заканчивая…

— Подробностями интрижек моей прабабушки, — фыркнула Гермиона.

— Если вам интересно, то она была весьма выдающейся женщиной, — и всё так же его взгляд был устремлён чуть в сторону, только в глазах играли уже не искорки, а костры веселья.

— Даже интересно послушать, — Гермиона прикусила губу изнутри. Майкрофт бросил короткий взгляд на неё, потом отвёл в сторону и сообщил:

— Художница, держала собственный салон. В начале войны её обвинили в шпионаже в пользу Британской империи, и она была вынуждена скрыться из Франции. Поселилась в пригороде Глазго.

Гермиона не выдержала и тихо засмеялась:

— Я, может, и поверила бы вам, если бы вы обвинили её в шпионаже в пользу Германии.

— А вы считаете, союзники не шпионят друг за другом? — удивился Майкрофт, и только после этого сказал: — Впрочем, вы правы — в архивах этих сведений нет, — и всё-таки улыбнулся.

Улыбка Холмсу не шла — было в ней что-то змеиное, холодное и даже скользкое, но взгляд это искупал. Он был живым, внимательным и заинтересованным. Возможно, Майкрофт усовершенствовал одну из своих масок или даже добавил новую, но Гермиона твёрдо решила, что сейчас, на протяжении ближайших нескольких часов, она не станет об этом думать и сыграет в игру: «Притворись, что просто ужинаешь с мужчиной». Сейчас, когда он не пытался напугать её или манипулировать ею, игра казалась нетрудной.

Принесли заказ, причем ризотто с морепродуктами Гермионы, на ее взгляд, выглядело куда аппетитней куска прожаренного мяса с гарниром в тарелке Майкрофта.

Он пожелал приятного аппетита, расстелил салфетку на коленях и принялся за еду с таким видом, словно находился на приеме в Букингемском дворце.

— Интересно, — проговорила Гермиона, надеясь, что её манеры хотя бы в половину соответствуют его, — я ведь читала ваше личное дело и даже запоминала его, но вы почему-то знаете об мне куда больше, хотя… — она сделала глоток воды, смачивая горло, — хотя волшебник, при желании, может получить доступ к любым сведениям, влезть в любой архив.

— Мелочи, — ответил Майкрофт, — нет ничего важнее мелочей, как любит говорить мой брат, имея в виду, разумеется, пустяковые детали своего очередного дела. В политике незначимых мелочей не существует, любая деталь может… — он сделал долгую паузу, — иметь значение.

— Даже прабабушка из Франции? — хмыкнула Гермиона.

— Даже альбом, подаренный на одиннадцатый день рождения, — отозвался он и отрезал кусочек мяса, а Гермиона едва не выронила вилку — руки ослабели.

Она помнила тот альбом так, словно получила его в подарок только вчера: его желтоватые плотные страницы пахли свежей типографской краской и бумагой, а как будто нарисованные от руки бордовыми чернилами рамки и подписи под ними просили, чтобы их очертили пальцами.

Мама сопроводила подарок запиской, и ее Гермиона до сих пор могла воспроизвести по памяти: «Дорогая Гермиона, желаю, чтобы рядом с тобой всегда были настоящие друзья». Она надеялась, что когда-нибудь Гермиона заполнит страницы фотографиями друзей, но она этого так и не сделала. В маггловской школе друзей у нее не было, а в Хогвартсе было не до альбома. Где-то он сейчас лежит?

— Вы не имели права… — сказала она резко, потому что вспомнила, где он, вернее то, что от него осталось, лежит — под развалинами старого родительского дома, уничтоженного Пожирателями во время войны. Но это Майкрофт вряд ли знал, и как бы ни хотела она сейчас накинуться на него с оскорблениями, он их едва ли заслужил.

«Особенно если учесть, что ты знаешь о нем значительно более личные вещи», — напомнил ей внутренний голос, и она скривилась. Вспоминать о подсмотренном моменте из школьной жизни Майкрофта ей было неприятно.

— Извините, — она перехватила вилку и вернулась к еде, а спустя минуту-другую сказала: — Я не запоминаю таких деталей и не ищу их. Поэтому мне нет места в политике, наверное. Почему… — Майкрофт, кажется, едва сдерживал смех, — почему вы улыбаетесь?

Да, это был глупый вопрос, но он был умнее попыток обвинить Холмса в том, что он хорошо делает свою работу.

— Почему нет. Поверьте, это, — он сделал короткий жест, указывая не то на стол, не то на обстановку ресторана, не то на саму Гермиону, — приятное разнообразие среди решений о начале бомбардировок, поисков русских шпионов, минимизации террористических угроз и чаепитий в компании моего старого друга и трёх её собак.

— Собаки вас, кажется, раздражают больше всего остального, — легко уточнила Гермиона, чувствуя себя странно — её втягивали в какую-то игру слов или намёков на тонком льду недоговорённостей, но ей не было страшно.

— Шерсть, всё дело в ней, — копируя её тон, пояснил Майкрофт, — у вас же был кот, вы должны знать, как непросто убрать шерсть с одежды.

— Волшебникам проще, — Гермиона вытащила палочку, указала на свою вилку и сказала: — Экскуро, — вилка засияла, как будто ее только что вымыли и отполировали.

— Обычным людям приходится довольствоваться химчистками.

Майкрофт взял графин с водой, налил сначала Гермионе, потом себе, промокнул губы салфеткой и сделал несколько глотков. Ход был на стороне Гермионы и, как в шахматах, пропустить его было нельзя.

— Забавно, но, прожив всю жизнь в Британии, я ни разу вживую не видела, — она хотела сказать «Королеву», но вместо этого произнесла: — вашего старого друга. Только по телевизору в детстве. Вы знали, что раньше волшебники служили при королевском дворе и имели официальные титулы?

— До какого года?

— До тысяча шестьсот восемьдесят девятого. Не удивлюсь, если Статут о Секретности был…

— Одним из важных положений «Билля о правах»(1)?

— И аргументом за признание Вильгельма королём в дальнейшем.

— Пожалуй, с этой точки зрения мне не доводилось рассматривать события Славной революции.

Официант унёс опустевшие тарелки и снова принёс меню, а Гермиона попыталась не рассмеяться, глядя на то, с какой явственной болью Холмс рассматривает страницы с десертом и заказывает, в итоге, фрукты.

Говорить об истории было необычно, но приятно — разговор тёк легко и плавно, Майкрофт по памяти цитировал куски из крупных историографических работ или старых законов, а Гермиона так же легко вспоминала историю магии, некогда крепко выученную в Хогвартсе, а потом как следует уложенную в Академии.

Гермиона едва ли могла вспомнить, когда с кем-нибудь общалась подобным образом — не о делах, не о проблемах, требующих решения, а о чём-то отвлечённом и интересном. Они углублялись всё дальше во тьму веков, постепенно от «Билля о правах» отходя к временам Вильгельма Завоевателя и подмечая, как важнейшие события в жизни маггловского сообщества пересекались так или иначе с событиями в мире магов. Возможно, сравнивать эти же процессы было бы интересней на современных примерах, но тогда пришлось бы говорить о Гриндевальде и Гитлере, о Волдеморте, о войнах на Ближнем Востоке, то есть о том, о чём не хотелось даже думать.

Они как раз обсуждали, какую роль сыграли чистокровные волшебные семьи в Войне Алой и Белой розы — если бы не Майкрофт, Гермиона вряд ли догадалась бы, что Джон Гонт (2) был так или иначе дальним родственником Меропы Гонт, матери Волдеморта, — как раздался тихий звонок телефона.

Жестом извинившись, Майкрофт ответил, коротко, твёрдо, буквально одной фразой:

— Ничего не предпринимать до моего возвращения, — но магия ночи рассеялась, и Гермиону охватил тягучий мучительный стыд.

Перед ней снова сидел неприятный и опасный политик, и говорить с ним о ерунде, о собаках и химчистках, о Ланкастерах и деяниях Мерлина, было глупо и даже жалко.

Он убрал телефон в карман, взглянул на Гермиону, но его глаза снова были холодными, и бездонные чёрные зрачки казались пустыми бесконечными тоннелями, обрамлёнными тонкой линией светло-голубой сияющей радужки. К этим тоннелям было жутко приближаться, от них хотелось бежать прочь, отвернуться, чтобы их не видеть — но Гермиона не могла.

Она много раз читала, что змеи гипнотизируют свою жертву, так, что та не может двигаться. А ещё в глубине её подсознания жила память о взгляде василиска. У короля змей было такое же выражение глаз, только радужка была жёлтой, зато светилась так же.

Нужно было просто посмотреть куда-нибудь ещё, на скатерть с живыми узорами, на пламя свечей, на то, как за окном загорается новый день, расцвечивая небо рассветными красками, но она была вынуждена смотреть в глаза Майкрофту Холмсу, видеть каждую розовато-красную прожилку на его белках, и собственное отражение в его зрачках.

Маленькая зазеркальная Гермиона довольно вскинула голову, отбрасывая на спину длинные волосы, и захохотала — беззвучно, но явно и отчётливо, как ведьма на шабаше. А реальная не могла заставить себя пошевелиться.

Мгновение, и глаза-тоннели, глаза-пустоты пропали — Майкрофт моргнул, провёл пальцами по векам к переносице и сказал:

— Боюсь, дела требуют моего вмешательства.

— А мне стоит проверить Гарри, — согласилась Гермиона, сглотнув.

Она чувствовала себя как после ментального удара — в ушах шумело, мир покачивался, — но постепенно приходила в себя. Вытерла совершенно чистые губы и пальцы, встала из-за стола. Майкрофт тоже поднялся.

Официант подлетел и мгновенно принял расчёт, причём Холмс действительно платил галеонами — тяжёлыми и круглыми.

— Перенести вас в кабинет? — спросила Гермиона, борясь с першением в горле.

— Если вас не затруднит. Мою машину заберут позднее.

Гермиона протянула ему руку, он едва ощутимо коснулся её пальцев. Миг аппарации — и они уже были на Уайт-холл.

— Благодарю вас за вечер и приятную беседу, — сказал Майкрофт очень официально.

— Это я должна вас благодарить за помощь… — покачала головой Гермиона, — и за ужин. И извините — из-за меня вы не спали.

Майкрофт так встал у стола, что теперь рассмотреть выражение его лица было невозможно, но в игре света и тени, которую создавал торшер с плафоном, ей почудилась улыбка.

— Это не такая уж большая редкость, — фраза показалась Гермионе крайне двусмысленной, но уточнять она не решилась, вместо этого коротко попрощалась и переместилась обратно домой.

Она устало опустилась в кресло у камина, расстегнула мантию, и вспомнила о двух вещах сразу. Рука Майкрофта, когда он дотрагивался до неё перед аппарацией, была тёплой, почти горячей.

И он так и не вернул ей книгу.


Примечания:

1. «Билль о правах» — акт о правах и свободах британских подданных, принятый в 1689 году. Был принят после окончания Славной революции в 1688 году. В сущности, это один из первых документов о правах человека в истории. Любопытно, но именно в 1689 году в мире магии принимают «Статут о Секретности». Совпадение?

2. Джон Гонт — первый герцог Ланкастер, его сын — Генрих Болингброк — захватил британский трон, свергнув короля Ричарда II Плантагенета. Споры о троне между потомками Ричарда и Генриха и стали тем растянутым во времени конфликтом, который мы знаем как Войну Алой и Белой розы. Курьёз в том, что мать Волдеморта Меропа Гонт (мой любимый «Росмэн» её почему-то обозвал Меропой Мракс, но это — мрак и ужас какой-то) происходит из обнищавшей семьи Гонтов, некогда очень знатной. Опять-таки спрошу вас: совпадение?

Глава двенадцатая

Гарри дома уже не было, только записка, накарябанная на клочке пергамента с рабочего стола Гермионы: «Прости за всё. Г.», напоминала о его тяжёлом визите.

Оставив её на диване, Гермиона прошла в спальню и, не раздеваясь, упала на постель, зажмурилась — но не заснула. Сон не шёл, а перед внутренним взором тут же предстали бездонные глаза Майкрофта Холмса, искрящиеся сдерживаемым весельем. Кажется, они ей пригрезились, как вся эта ночь. Может, и не приходил к ней Гарри, не напивался в хлам, и Майкрофт не возникал неожиданно на пороге её дома?

Мерлин, как же сладостно было думать, что ей всё примерещилось!

Но она не могла допустить подобного самообмана. Напротив, нужно было самой себе в лицо сказать: «Да, это было». И прибавить для уточнения: «Да, я ужинала в половине третьего ночи с Майкрофтом Холмсом. И мне понравилось».

И он так и не вернул ей книгу, а значит, новая встреча будет совсем скоро. И придётся разговаривать с ним самостоятельно, без помощи той внутренней безумной Гермионы.

Завтра, уже завтра к ней вернётся трезвость мысли и восприятия, и то, что сейчас кажется удивительно важным, покажется несущественным. Воспоминания поблёкнут, волнение пройдёт, и краска радостного смущения больше не будет заливать щёки. Всё потонет в огромном, спокойном океане, которому чужды тревоги. Ему неведома суета, и он скроет в своих водах всё, что беспокоит сердце. Из-под толщи прозрачной воды ей не будет никакого дела до Майкрофта Холмса.

Перед глазами действительно заплескался океан, запахло бризом, пульс замедлился, шум в ушах прошёл. Гермиона повернулась на спину, скинула туфли, накрылась одеялом и начала следить за дыханием: грудь оставалась неподвижна, воздух набирался в живот и выходил через нос, обогащая кровь кислородом.

Только океан, только ленивое шевеление его волн — и никакого Майкрофта Холмса.

Бум! В голове с треском лопнул шарик наигранного спокойствия, дыхание сбилось, Гермиона распахнула глаза и уставилась в потолок — сердце бешено колотилось под ребрами, его стук отдавался в горле.

Она с трудом села на кровати, поставила ноги на прохладный пол и попыталась отдышаться. Медитация и привычная окклюментная техника не помогали — она не могла избавиться от наваждения, выбросить из головы Холмса, не слышать его голоса, не вспоминать каждое мгновение беседы.

За окном уже давно рассвело. По всему было ясно, что нужно выпить зелье сна без сновидений, раз уж окклюменция не спасает, и лечь снова, а проснувшись, оценить произошедшее здраво и спокойно, после чего признать, что, в сущности, и оценивать нечего. Двое взрослых людей, давно знакомых, после совместного разрешения проблемы поужинали и приятно поболтали немного об истории — было бы о чём переживать!

«Давай, Грейнджер», — привычно подхлестнула себя Гермиона и действительно встала, дошла до шкафчика с зельями, сняла нужный флакон с полки, вытащила пробку, поднесла ко рту, но глоток сделать не успела.

В окно постучали.

Почему-то от этого стука стало страшно до темноты в глазах, и почти полминуты Гермиона не могла пошевелиться и обернуться, а когда сделала это, увидела крупную незнакомую сову. Она била клювом в стекло и смотрела немигающими желтыми глазами.

Гермиона отставила флакончик и впустила птицу, та влетела, сделала большой круг под потолком комнаты, уронила на стол письмо и уселась на подоконнике в ожидании ответа.

Было что-то жуткое в этом пухлом конверте, подписанном знакомыми квадратными буквами: «Гермионе Грейнджер». Пожалуй, это был самый нестрашный почерк, который вообще можно было представить, но она не сразу нашла в себе силы сломать печать и достать из конверта лист бумаги и сложенную вчетверо газету.

Для начала она отложила газету и раскрыла письмо. В нём не было ни приветствия, ни формул вежливости — сразу к делу. «Гермиона, это всё-таки произошло. Я надеюсь на лучшее, но думаю, что, если бы мы боролись до конца, как раньше, этого не случилось бы. Твой всё ещё друг, Невилл».

Это его «если бы мы боролись до конца» эхом отдалось в голове Гермионы. Она положила записку на стол, взяла газету, спокойно, без тени прежнего волнения полюбовалась громадной колдографией на первой полосе и прочла помпезную, полную торжественных оборотов статью о назначении на пост Министра Магии мастера гильдии Зельеваров, алхимиков и травников, мецената и члена Визенгамота Блейза Забини.

Статья была озаглавлена: «Стабильность возвращается в Британию» и занимала в общей сложности три полосы.

«Мы просили Визенгамот подарить нам стабильность и безопасность — и Верховный суд пошёл нам навстречу!». «Блейз Забини многократно показывал себя как осторожный политик». «Господин министр ещё на посту члена Визенгамота не раз заявлял: «Сохранение традиций и бережное отношение к основным законам, регулирующим жизнь магического сообщества уже многие века — вот та сила, которая позволит Британскому волшебному сообществу оставаться непобедимым», — и на верховном посту собирается продолжить следование этому принципу».

Гермиона прочла статью целиком и внимательно изучила колдографии, с которых новый Министр сдержанно махал рукой британским волшебникам. В основном это были официальные снимки — Забини, на лицо — типичный британец, хоть и с итальянской фамилией, был достаточно высоким, страдал лёгкой полнотой, носил наглухо застегнутые чёрные мантии и зачесывал тёмные волосы, скрывая намечавшуюся лысину. Ни дурацких котелков, ни серьги в ухе — образец респектабельности и благопристойности.

Его жена Гермионе была не знакома — маленькая скучная женщина с постным лицом опиралась на локоть мужа, устойчиво стоя на крепких низеньких каблучках тупоносых туфель. Типичные консерваторы, победа которых предсказывалась легко всяким, кто хоть что-то знал о политической ситуации в волшебной Британии. После скандала с Кингсли никто из псевдо-демократов не мог надеяться на пост, и Забини — пожалуй, не худший выбор. «Если бы это был Малфой, Невилл и остальные подняли бы вооружённое восстание», — вдруг подумала Гермиона и, едва эта мысль пришла в голову, поняла, что угадала точно.

«Если бы мы боролись до конца».

Слава Мерлину, что они не стали этого делать. А ведь если бы они отважились на бунт, то вчерашний вечер был бы совсем другим. Невилл входил в состав Визенгамота и присутствовал вчера на заседании, а значит, точно знал, кто именно получил главный пост в стране, и мог бы среагировать очень быстро. Тогда сегодня в газете писали бы о другом — о том, как Лонгботтом, супруги Поттер и многие другие атаковали избранного Министра Магии и были взяты под арест. Или о том, как они же убили Министра — с тем же результатом.

Гермиона сложила газету, слабо улыбнулась и невольно подумала об играх судьбы. Если бы Гарри не порвал вчера с Джинни, если бы он не напился или пришёл бы не к ней, а к Невиллу, то всё могло бы пойти совсем иначе.

Слава М… Гермиона осеклась на полумысли, оборвала себя и медленно села за стол, сжала виски. Что-то смутное мелькнуло и тут же скрылось в глубинах подсознания, какое-то предположение, которое она не успела схватить за хвост. Голова начала кружиться от усталости, сосредоточиться было тяжело, но Гермиона преодолевала сонливость — чувствовала, что упущенная мысль была крайне важной.

Вчера состоялись закрытые выборы Министра Магии в Визенгамоте. В то же самое время Гарри решил разобраться со своей личной жизнью. Ушёл из дома. Напился где-то и ввалился в её, Гермионы, гостиную.

Гермиона помотала головой — казалось, она пыталась строить карточный замок на зыбучих песках: тяжело и бессмысленно. Эти события не объединялись в единую цепочку, потому что не являлись ею. Развод Гарри был давно предрешён, и то, что он совпал с выборами Министра — совпадение, не более того.

Она устало вздохнула и опустила голову на стол. Сон, который всё никак не шёл к ней в постели, сморил её в неудобной позе за столом, мысли отошли на задний план и сменились сновидениями.

Ей виделось, что она снова работает в Министерстве, в ДМП. Выложенный мелкой плиткой коридор, форменная мантия, тяжёлая папка в руках — всё это было совершенно настоящим. Как и раньше, она быстро шла к кабинету Кингсли, копна тяжёлых волос оттягивала голову, от шпилек, которые были бессильны справиться с непослушными кудрями, болел затылок и ломило в висках.

Изредка безликие сотрудники окликали её привычным: «Добрый день, Гермиона» или «Здравствуйте, мисс Грейнджер», и она отвечала им.

Секретарь беспрепятственно пропустил её к Министру, услужливо открыл дверь, Гермиона вошла. В кресле за столом сидел, положив ноги на низкий пуфик, Майкрофт Холмс.

Ничуть этому не удивившись, она положила на стол папки и спокойно произнесла:

— Здравствуйте, Майкрофт.

— Садитесь, прошу, — Майкрофт указал на стул для посетителей, достал волшебную палочку и наколдовал чайник с чаем и две чашки, из-за глобуса достал вазочку с печеньем и жестом предложил угощаться.

Гермиона села, но печенье не взяла, Майкрофт тоже к нему не притронулся, вместо этого соединил кончики пальцев перед собой и сообщил:

— Меня беспокоят логические связи, Гермиона. Вы невнимательны, а это недопустимо для человека, который собирается делать карьеру в политике.

— Я не собираюсь, — пробормотала Гермиона, — мне не нравится политика, я не хочу… я не хочу и не могу в ней участвовать.

Майкрофт улыбнулся улыбкой ядовитой рептилии:

— Вы уже забыли про Брука?

Сзади раздался дикий смех безумца-Джима, Гермиона вскочила, попыталась выхватить волшебную палочку — но пальцы схватили пустоту, палочки не было. А Брук стоял позади неё, живой, невредимый, с горящими яростью глазами, и хохотал.

Гермиона обернулась к Майкрофту, однако тот не шелохнулся, продолжая смотреть, причем на неё, а не на Брука.

— Привет, Гермиона! — издевательски произнёс Джим, и она закричала:

— Прочь! Ты мёртв!

— Логические связи, Гермиона, — удивительно мягко напомнил Холмс, — думайте о них. Не отвлекайтесь.

Это было невозможно — Брук подошёл к ней совсем близко, Гермиона чувствовала свежий аромат его парфюма и гнилостную вонь его безумия. Смешиваясь, они давали запах, похожий на трупный — холодный, формалиново-сладкий, выхолощенный.

— Это длинная цепочка, запутанная нить, — добавил Майкрофт, и Гермиона не увидела, но почувствовала, что он встал и подошёл к ней совсем близко, ближе, чем Брук. — Однако всё, что нужно, это найти конец и потянуть.

Брук улыбнулся белыми зубами, его лицо начало корчиться и сжиматься, как под действием Оборотного зелья, и он превратился в ещё одну Гермиону, только коротко стриженную и взрослую. Она презрительно хмыкнула и сказала неприятным голосом:

— Всё слишком очевидно.

Гермиона собиралась что-то ответить, но уже не могла. Не было ни второй Гермионы, ни Майкрофта, всё исчезло, и на смену пришёл тёмный парк в английском стиле. Он был пуст, тяжёлое осеннее небо низко нависало над кронами деревьев, холодные капли падали на лицо и скатывались за шиворот. Гермиона почувствовала, что её преследует что-то страшное, и бросилась бежать. Ноги едва касались земли, она летела вперёд, но вдруг запнулась и кубарем покатилась вперёд, под откос. Парк резко закончился, и она оказалась перед большим старым домом. У него не было ни крыши, ни окон — всё унёс бушевавший здесь когда-то пожар. Он был похож на Торнфилд-холл (1) — такой же опустевший и забытый.

Погоня прекратилась, и, хотя сердце всё ещё громко стучало, Гермиона понимала, что ей уже не нужно никуда бежать. Она стояла, вглядываясь в тёмные глазницы окон, и ей казалось, что она уже когда-то видела этот дом. Не похожий, а именно этот, но до пожара, в то время, когда его ещё наполняла жизнь.

Вдали заухала сова, и этот звук естественно вплёлся в окружающую тишину.

Дождь стал сильнее, влажные капли ударили по голым рукам, Гермиона вздрогнула — и проснулась.

Рядом сидела сова Невилла и ухала, настойчиво требуя ответа. Голова была тяжёлой, как всегда после такого короткого неглубокого сна. Гермиона протёрла глаза, которые щипало, словно в них насыпали песку, взяла чистый лист и быстро написала:

«Невилл, здравствуй! Я рада, что вы не наделали глупостей. Твоя подруга, — она обвела это слово, — Гермиона Грейнджер». Сунула бумагу сове в клюв, выпустила птицу в окно и вернулась в спальню, где заснула, едва её голова коснулась подушки.

Больше ей ничего не снилось.


Примечание:

1. Торнфильд-холл — дом мистера Рочестера из романа Шарлотты Бронте «Джейн Эйр». Торнфильд — сначала цветущий, а потом сожжённый, — один из самых ярких образов произведения.

Глава тринадцатая

Если ночь была нереальной, призрачной, полной видений и сомнений, то день встретил Гермиону гудящей головой и ворохом проблем настолько материально-банальных, что и о снах, и о Майкрофте Холмсе думать стало некогда, равно как и о политических проблемах магической Британии.

Передышка, данная мистером Кто, закончилась, и к девяти утра Гермиона прибыла на свое рабочее место, чтобы продолжить исследование. Только прежнего азарта не было — казалось, что после смерти Джейн проблема потеряла значение. Какой смысл что-то искать, если Джейн мертва?

К счастью, у Гермионы всегда было то, что позволяло выполнять работу точно в срок и с максимальным результатом — самодисциплина. Поэтому, сдвинув все постороннее в сторону, она погрузилась в таблицы и схемы, попутно отмечая, что так и не забрала у Майкрофта книгу на персидском.

Впрочем, едва ли в ней было хоть что-то полезное.

Она не отрывалась от записей до тех пор, пока дверь ее кабинета не распахнулась, впуская мистера Кто с вечной наклеенной улыбкой и двумя сэндвичами на тарелке и словами: «Обед».

Он уселся на стол, поболтал ногой в лакированном ботинке и чем-то напомнив отсутствием манер Шерлока Холмса, порассуждал о погоде, и только когда сэндвичи были съедены, сообщил, обрывая сам себя на середине фразы о том, что снег в этом году выпал рано:

— Птички-невелички притащили мне интересные сведения, мисс Ата, — зажмурился от удовольствия и повторил: — Очень интересные.

«Птичками-невеличками», «мудрыми воронами», «помойными крысами» и ещё десятком иносказательных имен мистер Кто называл агентурную сеть Министерства, не имеющую отношения к Отделу тайн, но поставлявшую ему информацию из мира волшебников и магглов — не очень обширную, но хотя бы достоверную.

— Если это второй обскур, мистер Кто, — заметила Гермиона ровно, — то я увольняюсь.

Мистер Кто засмеялся и даже задрыгал ногой.

— Как будто я приму ваше заявление, драгоценная мисс Ата. Ни за какие блага в жизни. Но вам и не придется трудиться и писать его — никакого обскура. Всего лишь маленькие волшебники, которые так и не пошли в Хогвартс. Вопрос — почему? Вам не любопытно?

Брук.

Никакой окклюментный щит не защитил бы ее от первой же возникшей ассоциации — Брук, который пользовался помощью так и не найденного волшебника. Но Брук был мёртв, достоверно и давно, он был прошлым и не имел к делу никакого отношения.

Не переставая улыбаться безупречной улыбкой, Гермиона спросила:

— Причём здесь я? Кажется, сыщики сидят этажом выше.

— Вы совершенно правы, мисс Ата, — закивал, уподобившись китайскому болванчику, мистер Кто, — только они, тупицы эдакие, совершенно бесполезны. Говорят, что все следы зачищены. Мне нужны ваши феноменальные способности менталиста, ваше терпение и такт. Мы считаем, что знают об этих детях то, что нам важно узнать.

«Феноменальные способности, терпение и такт». Мистер Кто был мастером лести, грубой и неприкрытой.

— Зачем вам вообще это нужно?

Улыбка пропала с лица мистера Кто, и оно тут же сделалось похожим на бесформенную восковую массу, из которой незадачливый художник так и не вылепил подходящих черт.

— Потому что мы наблюдаем, мисс Ата, смотрим и слушаем. И кое-что слышим. Кое-что, имеющее некоторое касательство до вашей темы. Посмотрите на родителей, мисс Ата.

На её стол упал листок — адрес, имена, такие же невыразительные, как Брауны и Эвансы, координаты для портала.

Гермиона взглянула на свою таблицу, потом на листок с именами и решительно поднялась на ноги.

Зачаровать портал было делом пары минут, а вот трансфигурировать мантию в маггловскую одежду, причем не в привычный деловой костюм, появлявшийся по одному движению палочки, а во что-нибудь неброское и каждодневное, оказалось трудно. Она провозилась почти полчаса — так долго, что быстрее было бы, пожалуй, сходить домой и переодеться, — но теперь на ней были джинсы, свитер, теплая куртка с большим капюшоном и кроссовки. А волосы чуть удлинились и посветлели — просто на всякий случай.

— Портус, — произнесла она, касаясь клочка бумаги. Портал вспыхнул, ее подцепило под ребра, рвануло вверх и резко вышвырнуло за какими-то гаражами в грязный сырой проулок.

Кроссовки тут же намокли в луже подтаявшего снега, ветер дернул капюшон и насквозь прошил ледяными иглами куртку, добираясь до кожи. Гермиона выдохнула, но не рискнула накладывать водоотталкивающие или согревающие чары — это те мелочи, которые магглы могут заметить.

Выйдя из-за гаражей, Гермиона оказалась на небольшой улице, вдоль которой стояли однотипные невысокие домики с низкими оградами. Сердце кольнуло: они были очень похожи на ее родной дом.

Несмотря на раннее время — не было и пяти — на город уже спускались серые густые сумерки. Людей было немного — кто-то парковал автомобиль возле дома, кто-то шел с пакетами из магазина, трое ребят лет двенадцати-тринадцати неспешно возвращались из школы с портфелями на спинах.

Нужный ей дом номер девятнадцать оказался вторым от того места, где ее выбросил портал. В окнах дома горел свет, на деревянной двери уже висел рождественский венок.

Гермиона поднялась по ступенькам и нажала на кнопку звонка.

Раздался звонкий лай, добродушное:

— Тише, Нил, тише! — после этого дверь приоткрылась, и из-за нее выглянул нестарый еще мужчина в теплом шерстяном жилете. У него были густые седые волосы, забавные бакенбарды и добрая улыбка.

— Вечер добрый, мисс. Вам чего?

— Простите, мистер Фостер, — произнесла она, припоминая фамилию, — боюсь, разговор будет достаточно долгим.

Доброжелательный взгляд в мгновение сделался подозрительным.

— Если вы что-то продаете…

— Это касается вашего сына.

Из мистера Фостера словно выпустили воздух, он сдулся, постарел на глазах, тявкающий, но пока невидимый из-за двери Нил замолк.

Гермиона вошла в дом и прошла вслед за хозяином на небольшую опрятную кухню. Нил оказался маленьким и, наверное, породистым песиком, меньше и крепче таксы, с подвижными чуткими ушами и любопытным носом. Он обнюхал Гермиону со всей тщательностью, а потом зарычал и отошел в сторону — возможно, с непривычки испугался неуловимого аромата волшебства.

— Мой сын умер десять лет назад, мисс, — сказал мистер Фостер, и, поймав направление его взгляда, Гермиона увидела на подоконнике большую фотографию: женщина и мужчина, в котором трудно было узнать нынешнего мистера Фостера, обнимали серьезного мальчика лет девяти или десяти на вид. Гермиона из документов знала, что ему едва исполнилось восемь. — Его уже ничто не касается.

Мягко коснувшись сознания мужчины, Гермиона спросила:

— Что с ним случилось?

Сознание мистера Фостера тут же выдало пропитанную болью картину: автокатастрофа, за рулем — сосед, который подвозил мальчика и своих двух дочерей из школы до дома, потом — нетронутое огнем, но потемневшее, потрескавшееся как старый фарфор лицо сына, ощущение его мягких черных волос под дрожащей ладонью, белоснежный узкий гробик в церкви, цветы у могильной плиты.

Мистер Фостер говорил о том же — тихо, грустно, а Гермиона пыталась нащупать так, чтобы он не заметил, место, где начинались ложные воспоминания.

— Мы с Мэгги смогли это пережить с помощью Господа, но мне все еще тяжело говорить о нашем мальчике.

Легкое, почти неощутимое заклятие, и вспыхнувшее было недоверие, желание выгнать назойливую посетительницу взашей стихло.

— Каким он был? — этот вопрос активировал новый ворох воспоминаний, то радостных, то тяжелых. Гермиона почти не слышала мистера Фостера, погрузившись в его память, и только мелькающие перед мысленным взором образы-картинки отмечали ход его рассказа.

Это была обычная история родителей и ребенка-обскура — настолько, насколько такая история вообще могла бы быть обычной. Мистер Фостер — викарий, человек добрый, но набожный. Странности сына сначала не замечал, а потом начал их бояться. Отчаянная любовь к единственному ребенку совмещалась со страхом за его жизнь и здоровье, поэтому в ход шли и молитвы, и святая вода, и исповеди, реже — строгие выговоры, пару раз — визиты к детскому психологу.

Патрик — так звали мальчика — рос умным ребенком и быстро понял, что делает что-то плохое, что-то, что расстраивает маму и папу, и попытался запретить себе магию. Он действительно пытался, но не мог. В день, когда по его воле вспыхнуло мамино выходное платье, оставив на ногах миссис Фостер страшные ожоги, Патрик возненавидел волшебство в себе, а в семь лет стал обскуром.

Он прожил еще год после этого, и точно так же, как мама малышки Джейн, как мама самой Гермионы, миссис Фостер обнимала Патрика и говорила ему: «Ничего, ничего, все в порядке. Это просто дурной сон».

В один из дней Патрик отправился к соседям, играть с другими детьми. Мистер Фостер не знал, что произошло, но магия вырвалась из-под контроля. Две девочки умерли мгновенно, а Патрик еще успел выбежать на улицу с воплями ужаса, прежде чем упал, чтобы больше никогда не подниматься.

Тонкая пленка ложных воспоминаний, созданная дилетантом, скрывала истинные воспоминания, но слишком неплотно. Гермиона кивала головой в такт рассказу мистера Фостера, но видела не его лицо и даже не его воспоминания, а снова Джейн. Возможно, она будет видеть ее теперь всегда, до конца жизни.

Мистер Фостер проговорил:

— Господь помог нам с женой справиться с этим. И не знаю, зачем вам нужен Патрик, но надеюсь, что он счастлив на небесах, — и вдруг прибавил: — Если ему туда не закрыта дорога.

— Почему ему может быть закрыта дорога? — спросила Гермиона. — Едва ли в свои восемь лет…

Взгляд мистера Фостера сделался чуть стеклянным и сфокусировался где-то над головой Гермионы.

— Мой сын был чудовищем, — сказал мистер Фостер. — Порождением Ада. Или я не уберег его от демонов, и это они терзали его с самого рождения.

«Ненавижу обливиаторов», — пробормотала Гермиона еле слышно, приблизилась к мистеру Фостеру и снова проникла в его сознание, уже не таясь.

Пленка ложных образов чувствовалась очень явно, и она не стала ее заменять, только укрепила, а настоящие воспоминания — о магии, обскуре и о смерти Патрика — спрятала в мешанину детских воспоминаний самого мистера Фостера, заплела их в расплывающиеся, неважные образы, пыльным грузом хранящиеся в подсознании, и приглушила.

Уже на выходе изменила воспоминание о сегодняшнем разговоре, превратив его в неприятный диалог с продавщицей сомнительных товаров.

Мистер Фостер осоловело захлопал глазами, попытался понять, кто такая Гермиона и что она здесь делает, но легкий «Конфундус» мгновенно успокоил его. Гермиона собралась уходить, но потом остановилась, наклонилась к зарычавшему на нее Нилу и изменила его память тоже — не то, чтобы это было важно, просто на всякий случай.

И только после этого спокойно аппарировала прочь — на новый адрес.

Глава четырнадцатая

До семи вечера Гермиона побывала еще в трех семьях, и история каждой была как две капли воды похожа на историю семей Фостеров или Райтов.

Священники или ученые — других вариантов пока Гермионе не встретилось. Родители были либо священниками, либо учеными, и магия пугала их, вызывала отторжение.

Дети перенимали это отношение и начинали ненавидеть свою суть. Потом следовала череда катастроф и, наконец, неизбежный страшный финал.

В списке оставалось еще две фамилии, но их Гермиона решила отложитьна следующий день — не потому что становилось поздно, а потому что даже с мощным окклюментным щитом было до слез, до с трудом сдерживаемой истерики больно просматривать воспоминания родителей, потерявших своих детей, видеть за слоями грубых фальшивок настоящие истории.

Объявив себе, что заслуживает отдыха, она переместилась на Косую аллею — совершенно намеренно. Отправься она домой, и не миновать вечера перед камином с бутылкой вина, воспоминаний обо всех своих ошибках, мельтешащего на краю сознания образа Рона… Она хорошо себя знала и не собиралась позволять себе ничего подобного. Говоря совсем откровенно, она боялась, что к обычным ее кошмарам примешаются те, которые она увидела сегодня. А еще могла привидеться та женщина из подсознания. И хотя на фоне прочего она не казалась такой уж страшной, меньше нее Гермиона хотела бы думать разве что о Майкрофте Холмсе.

Ноябрьская Косая аллея была тихой и уютной. Ее уже украсили к Рождеству, в воздухе то тут, то там мелькали заколдованные крошечные Санты, позвякивали от дуновения ветра огромные шары на козырьках крыш, а гирлянды принимались мурлыкать рождественские гимны, стоило кому-нибудь приблизиться к ним на расстояние в пару-тройку футов.

О Рождестве еще рано было и думать, но на душе посветлело. Вернув мантии привычный вид и плотнее закутавшись в нее, Гермиона неспешно двинулась вдоль магазинов, никуда не заходя, только скользя взглядом по витринам. Изредка с ней кто-нибудь здоровался, хотя и без того восторга, который сопровождал ее повсюду, куда бы она ни пошла, несколько лет назад. Популярность Гарри Поттера и его друзей сильно упала после громкой отставки Кингсли и его очень тихой смерти в Азкабане.

Она все-таки заглянула в несколько лавок, бросила в безразмерную сумочку бутылку молока и немного овощей, вспомнив, что дома еды нет давно, а потом завернула в кафе Фортескью, где теперь заправлял сын Флориана, Филипп.

Улыбаясь и рассыпаясь в комплиментах, он принял заказ и исчез за стойкой, а Гермиона откинулась на спинку кресла, почти полностью скрываясь за высокой колонной. В кафе было практически пусто, не считая двух семей с маленькими детьми, но, если бы кто-нибудь вздумал зайти, Гермиона не желала бы быть увиденной.

Креманка с мороженым появилась на столике, Гермиона потянулась за ложечкой — и замерла, так и не сомкнув пальцы на ручке. Возле ее столика стоял Драко Малфой. Захотелось выхватить волшебную палочку и проклясть его немедленно, но вместо этого Гермиона процедила сквозь зубы:

— Столик занят.

— Мисс Грейнджер, — он улыбнулся ей как давней знакомой, — разрешите присесть?

— Не разрешаю. Всего доброго, мистер Малфой, — он отодвинул стул и сел напротив, после чего сообщил:

— Вы прекрасно выглядите сегодня, мастер, — это не была лесть, это не была даже вежливость. Вежливое и уважительное «мастер» неприятно царапнуло.

Возраст сделал Драко Малфоя непривлекательным. У него было худое лицо из тех, которые обычно называют «типично британскими», а то и «лошадиными», длинный, но не выдающийся вперёд подбородок. Начавшие уже редеть волосы он тщательно зачёсывал назад, открывая высокие залысины. Зато к его одежде не могло быть никаких претензий — мантия явно была не трансфигурирована наспех из первой подвернувшейся под руку тряпки, а сшита на заказ в дорогом магазине, на праздных руках поблёскивали перстни из светлого металла. Гермиона почему-то была уверена, что это белое золото, а не серебро.

— Я совсем не встречаю вас в Министерстве после… того ужасного скандала с бывшим министром, — произнёс он с улыбкой, а Гермиона попыталась прикинуть, что ему могло бы понадобиться.

Раньше, пока она была человеком, близким к главе британского магического сообщества, его интерес был объясним. Можно было понять его и тогда, когда Нарцисса страдала от потери памяти. Но теперь Гермиона не была ни успешным политиком, ни практикующим менталистом, в сущности, она была никем — просто учёный из Отдела Тайн, с подпорченной репутацией и сомнительными при новом министре связями.

— Я там и не бываю, — ответила она.

Малфой снова улыбнулся, причём не одними только губами, а глазами, каждой морщинкой на лице, как будто загорелся изнутри:

— А как же ваши проекты в Отделе Тайн?

Очевидно, её должность не была секретом, тем не менее, Гермиона приподняла одну бровь и сделала вид, что не понимает, о чём это он, как делали все невыразимцы.

В вазочке начинало таять мороженое, но один его вид сделался неприятен. Тем не менее, Гермиона решительно зачерпнула ложечку и положила в рот.

— Что вам нужно, мистер Малфой? — повторила она, когда мороженое растаяло на языке и прохладой обдало пищевод.

— Нужно? — он всплеснул руками. — Мерлин, только ваше общество, мисс Грейнджер, — и с омерзительной искренностью он принялся болтать об ошибках молодости, глупой вражде и старых счетах.

— Я никогда не желал враждовать с тобой, Гермиона! Мной двигала только симпатия и постыдное… да, признаюсь, постыдное высокомерие.

Гермиона едва сдержалась, чтобы не рявкнуть, чтобы он не смел обращаться к ней по имени, сжала руки в кулаки, отбрасывая ложечку на стол и разбрызгивая белые капли по выскобленной столешнице.

«Досадная потеря контроля», — не столько услышала, сколько придумала самой себе Гермиона. В глубине сознания это было сказано голосом Майкрофта. Она выдохнула и вместо того, чтобы дальше вжиматься в спинку, выпрямилась, заставляя отпрянуть Малфоя.

— И в тот раз, когда ты подлил мне «Амортенцию»? — спросила она тихо.

Его лицо пошло фиолетовыми пятнами.

— Это была идея моей матери, — бросил он резко, — она считала, что немного приворота тебе не повредит, зато поможет нам вернуть всё, что мы потеряли.

— А ты права голоса, разумеется, не имеешь.

— Все изменилось!

Гермиона бросила на стол три галеона за мороженое и встала, собираясь уходить, но услышала:

— Есть информация, которую ты захочешь узнать!

Повернулась. Смотреть на Малфоя сверху вниз было приятней, чем прямо — с этого ракурса было видно, насколько он слабый и жалкий, несмотря на все свои перстни и баснословно-дорогие мантии. Она прошлась взглядом и по узкому подбородку, и по гладкому лбу, и по губам, возле которых время проложило капризные глупые складки, после чего спросила:

— Почему ты так решил?

— Я теперь — правая рука Министра Магии.

— Политика меня не интересует, — она не собиралась играть в эту игру. Положим, Малфой раскопал что-то действительно стоящее — о чем? Об обскурах? Смешно даже думать — этой проблемой занимаются лучшие специалисты Отдела Тайн. Тогда о чем? — Как и все, что ты можешь рассказать.

— Ты захочешь знать, что наш общий знакомый из маггловского правительства находится в большой опасности. В опасности такого рода, предотвратить которую может только заинтересованный волшебник.

Если бы Гермиона начала аппарацию, то рисковала бы расщепиться. Она замерла на полужесте, полуповороте. Медленно села обратно за столик и спросила:

— Почему ты считаешь, что я захочу этим заниматься? Я давно не работаю с маггловским правительством.

— Потому что министр в курсе того, что, прекратив работу, ты не прекратила контакты. И нет, я не шантажирую тебя, — Малфой оперся локтем о стол. — Я тоже не хочу, чтобы этот человек пострадал. Поэтому мне нужно твое содействие.

Гермиона подняла палочку, чтобы наколдовать защитный барьер, но Малфой движением руки остановил ее:

— Не сейчас. Мне нужно собраться с мыслями, подготовить документы. Завтра вечером, если тебя устроит. Я открою тебе доступ в Малфой-мэнор.

— Ресторан «Визенгамот», семь часов вечера, — категорично сказала Гермиона. Она не сошла с ума настолько, чтобы отправляться в Малфой-мэнор. Ни за что.

Она была уверена, что Малфой начнет возражать, но он только кивнул и повторил за ней:

— Ресторан «Визенгамот», семь часов вечера, завтра. Я закажу столик, — после чего поднялся и, кратко пожелав ей всего доброго, вышел из кафе.

Гермиона подвинула к себе креманку с подтаявшим мороженым и глубоко задумалась.

Малфой говорил завуалированно, но для нее — вполне ясно. Видимо, у него были контакты с Майкрофтом, и теперь он узнал, что ему грозит опасность. Или же сам собирался угрожать ему, выбрав такую занимательную форму шантажа.

Майкрофт упоминал о том, что у него есть знакомые в мире волшебников, она даже помнила эту фразу про человека, неудачно попытавшегося вести бизнес в маггловском мире, но едва ли думала о том, что им окажется Малфой.

Лучше бы это был кто-нибудь еще. Несмотря на слабость характера, Малфой мог быть большой проблемой — если действительно хотел устроить проблему. Вообразить его альтруистом, спасающим других, не выходило никоим образом.

С другой стороны, если с Холмсом их связывают общие дела, Малфою может быть выгодно, чтобы тот оставался жив, здоров и на своем посту.

Почему-то Майкрофт Холмс представлялся ей не тем человеком, которому можно навредить. Он напоминал скорее каменную глыбу, нежели человека, а между тем, он был уязвим, как любое живое существо.

«Последняя женщина, которая приглашала меня на ужин, пыталась меня убить», — так он, кажется, сказал. Эта история и многочисленная охрана свидетельствовали о том, что Майкрофт в свою бессмертность не верил и от угроз защищался. Во всяком случае, от маггловских. Однако Малфой едва ли что-нибудь знал бы о теракте, скорее всего, источник его информации относился к миру магии.

Еще ложечка мороженого.

Можно немедленно аппарировать к Майкрофту, но что это даст? «Аваду» ему не остановить, да и отследить зелье в пище не удастся.

Всё, что он сможет сделать, это удвоить охрану, но от неё не будет никакого прока, если волшебник решит, например, использовать «Империус» и заколдовать кого-то из ближайшего окружения Холмса.

— Мерлин, — вслух прошептала Гермиона. Она понятия не имела, что делать. И ей было не с кем посоветоваться, кроме (вот ведь ирония!) самого Майкрофта.

В другой ситуации она пошла бы к Гарри не колеблясь, но только не после того, что он устроил ночью. Звать Джинни сейчас казалось подлостью — она еще наверняка не оправилась после разрыва с мужем, которого боготворила. А других друзей у неё не было. Не считать же, в самом деле, другом Луну, с которой они виделись раз в полгода и расходились, ограничиваясь короткими: «Привет, как дела?».

Встреча с Малфоем могла обернуться проблемой, да и видеть его лицо лишний раз не хотелось. И просто проигнорировать его слова, не прийти на встречу было немыслимо.

Майкрофт не был для неё чужим человеком, они были знакомы много лет, он неоднократно выручал её и…

Мерлинова борода, да, сейчас Гермиона была готова признаться: и между ними начинало складываться нечто большее, чем просто рабочие отношения. Она не могла просто послать Малфоя к Мордреду, так же, как Майкрофт, наверное, не мог не остаться с ней, когда у неё дома бушевал Гарри.

«Услуга за услугу», — подумала она и хмыкнула: это был тот подход, который Холмс, пожалуй, понял бы куда лучше соображений про «нечто большее».

— Еще мороженого, мисс Грейнджер? — выбил ее из размышлений голос Филиппа.

Отодвинув от себя остатки теплой сладкой жижи, она покачала головой:

— Не сегодня, — и, наконец, аппарировала домой.

Решение было принято, и колебаться она не собиралась.

Глава пятнадцатая

Первое, что увидела Гермиона утром на своем рабочем столе, была служебная записка от мистера Кто, написанная стандартным почерком Прытко Пишущего Пера: «Вот вам еще одно имя, начните с него», — гласила записка, а под ней нашелся тонкий файл с досье на Кристиана Адамса, умершего восемь лет назад. На момент смерти ему было девять.

По плану, Гермиона собиралась побывать в этот день у других семей, но мистер Кто был не тем человеком, который дает бесполезные распоряжения.

Убрав поглубже в подсознание волнение по поводу благополучия Майкрофта и предстоящей гарантировано неприятной встречи с Малфоем, Гермиона переоделась в предусмотрительно захваченную с собой маггловскую одежду, превратила сломанное перо в портал и оказалась почти зажатой между кирпичной стеной и мусорным баком.

Она скривилась, очистила заклинанием одежду и выбралась на небольшую площадь, весьма оживленную по утреннему времени. В стороне высился громадный замок, даже снизу можно было разглядеть увитые красно-желтым плющом стены и помпезные вывески про славу Королеве повсюду.

Впрочем, Гермионе нужно было не в Виндзор, куда устремлялись группы туристов, а в один из жилых домов недалеко от железнодорожной станции — в тот самый, с мусорными баками которого она завела близкое знакомство.

Здесь она не стала звонить в дверь или изображать коммивояжера, а просто открыла замок и прошла внутрь — еще вчера она на своем опыте поняла, как редко городские жители готовы впускать в дом незваных гостей.

Поднявшись по лестнице на первый этаж, она вдруг запоздало подумала, что зря пришла с утра — хозяева дома наверняка на работе, и…

«И» значения не имело — в темной комнате, пахнущей благовониями и травами, похожей на кабинет профессора Трелони, только отделанной в красных тонах, за мольбертом стояла рослая женщина в одной только свободной тунике, с голыми босыми ногами. Ее черные густые волосы водопадом кудрей стекали по плечам и спине, а рука быстро, нервно, дергано металась по холсту, заполняя его отрывистыми линиями и фигурами.

Она услышала, что Гермиона вошла, вздрогнула, но не оборачивалась до тех пор, пока не довела до конца зигзаг алого цвета. И только после этого положила кисть, отставила в сторону палитру и посмотрела на Гермиону.

Остальные родители, которых она встречала, выглядели благополучными. Менталисты, пусть и бездарные, помогли им принять смерти детей, смириться с ними.

Миссис Адамс, если это только была она, не выглядела благополучной. У нее оказалось очень худое лицо, практически череп, обтянутый кожей, и огромные темные глаза, казавшиеся еще больше из-за черных кругов. Губы были не красными, как можно было бы ожидать, а почти желтыми. И хриплый, прокуренный голос:

— Тебе тут что надо?

Гермиона коснулась ее сознания и едва не прервала контакт сразу же — ее обдало волной отчаянья и ужаса. Она редко работала с такого типа травмами. Ее специализацией были проблемы клинического характера, излечение расстройств, аномалий. А миссис Адамс находилась в глубокой, черной депрессии, кислой, как протухшая тыква.

— Миссис Адамс, — проговорила Гермиона.

Женщина сделала странное движение, словно пытаясь кивнуть и покачать головой одновременно, и выдохнула:

— Мисс Сток теперь. Не миссис Адамс. И ты можешь проваливать, я не покупаю пылесосы.

— У меня нет с собой ни одного пылесоса, мисс Сток, — Гермиона послала ей волну спокойствия, которая провалилась как в черную дыру. — Мне нужно с вами поговорить.

С минуту мисс Сток разглядывала Гермиону то под одним, то под другим углом, а потом по ее щекам побежали слезы, она улыбнулась и сказала:

— Кристиан. Вы хотите поговорить про Кристиана. Я знала, что кто-нибудь захочет. Это вы, да?

— Да, мисс Сток, — согласилась Гермиона, и женщина кинулась вперед, Гермиона вскинула руку с палочкой, чтобы остановить ее, но ничего не сделала.

Мисс Сток обняла ее за шею, ее обдало запахами чужого тела, каких-то таблеток и тех же благовоний, которыми пахло в комнате. Женщина возбужденно зашептала:

— Я знала, что кто-то придет. Хорошо, что вы. Вы такая хорошая.

— Усни, — прошептала Гермиона, обнимая ее в ответ и перехватывая осевшее тело.

Мисс Сток была тяжелой и плотной, но магией Гермиона усадила ее в кресло у плотно зашторенного окна и мягко проникла в ее сознание.

В нем было темно, холодно, и кое-где плясали языки пламени.

Первым делом Гермиона потянулась к закладкам — видимо, тот, кто создавал их, был полной бездарностью, раз позволил женщине практически сойти с ума.

Разум мисс Сток — Эллы — был нашинкован на лоскуты и много раз перешит, но не с помощью окклюменции. Закладок не было, как не было корректировок и фальшивых воспоминаний. Ее сознание самостоятельно перекраивало историю, чтобы защититься от правды.

Собрав волю в кулак, Гермиона попыталась отыскать первый лоскут.

Он был светлый и счастливый, окрашенный в белоснежные тона, свадебный. Несколько раз в воспоминаниях мелькнуло зеркало, и отражающаяся там девушка совсем не походила на изможденный скелет с гривой черных волос — она была настоящей красавицей.

Все началось, когда на свет появился Кристиан.

Воспоминания о нем не были скрыты ничем, никакой пеленой, и воспринимались так ярко и остро, что несколько раз Гермиона едва не прервала контакта. Но, в конце концов, она была мордредовым менталистом. Она не могла просто сбегать от памяти пациента, пусть и такой болезненной. Она ведь выдержала бесконечные блуждания по разуму Брука — неужели пропитанное отчаяньем сознание мисс Сток окажется хуже?

Конечно, оно не было хуже — в нем не рос лес самоубийц, воспоминания буквально рвались вперед, жаждали быть увиденными, но их обрывочность, незавершенность причиняли почти физическую боль. Каждый раз, когда в памяти мисс Сток всплывало лицо Кристиана, оно тут же начинало покрываться рябью и расплываться — женщина хотела забыть, отчаянно, страстно. Но, при этом, она хотела вечно помнить. Это сводило ее с ума.

Кристиан был необычным ребенком, разумеется. Очень умный, хорошо развитый, он начал читать в два с половиной, к пяти легко считал в уме сложные арифметические примеры, отлично говорил, зачитывался детскими энциклопедиями и говорил, что станет ученым. Он был бы идеальным ребенком, сплошным источником радостей для родителей, если бы только не те случаи. «Те случаи», — так мисс Сток называла все необъяснимое в своем сыне. «Он урод или мутант, Элла», — так говорил ей муж. Она хотела бы всякий раз кричать на него, чтобы он не смел называть их сына уродом, а потом, лежа в постели спиной к нему, думала, что он прав.

Кристиан старался исправиться. Он действительно был умным мальчиком, и для него не было тайной отношение родителей к его странностям. Он пытался сдерживать себя, запретить себе делать «уродства», чтобы не огорчать маму и папу, он давал громкие обещания, что «больше так не будет». Но потом магия вырывалась снова.

Гермиона знала с поразительной точностью, что именно произойдет дальше, но не позволяла себе прерваться.

Она смотрела, как Кристиан постепенно рос, и, наконец, дошла до того рокового дня. Это был (мисс Сток помнила очень ясно) воскресный день, июль, стояла жара. Их маленькая семья отправилась в Лондон. Кристиан все сорок минут в поезде читал что-то, изредка отвлекаясь на пейзаж за окном, для того, чтобы тихо сказать: «Смотри, там лошади, мама!». Кажется, он немного стеснялся того, что ему это интересно.

Первые два часа в городе прошли спокойно — семья гуляла вдоль Темзы, Кристиан рассказывал вычитанные истории про Биг-Бен, а его отец отвечал рассказами о Черчилле и о Маргарет Тэтчер. Миссис Адамс только качала головой, обзывая их занудами, и пыталась переключить беседу на детективов, шпионов и прочие «более интересные вещи».

Погуляв по центру, они собрались в зоопарк, но не добрались до него. Смазанными кадрами замелькали: лицо полицейского, решившего проверить у мистера Адамса документы, вопль Кристиана и черный смерч, вырвавшийся из его тела. Простой вопрос полицейского совпал с рассказами матери о работе полиции — и мальчик испугался, что его родителей в чем-то подозревают.

Когда смерч исчез, полицейский лежал мертвым, деревья вокруг вырвало с корнем, телефонную будку отбросило и смяло. Кристиан задрожал и заплакал, а потом вдруг осел на землю.

Скорая, врачи, снова полиция, пытавшаяся выяснить, что произошло, и, наконец, человек с невыразительным лицом в строгом черном костюме-тройке, который сказал, что никто и ни в чем их не винит.

Мальчик скончался в больничной палате. Родителям дали обнять его, после чего вывели их прочь. Тот же мужчина в черном выразил соболезнования от лица Британского правительства и пообещал заняться похоронами.

Сами похороны — очень пышные и торжественные — женщина помнила слабо. Мир для нее постепенно погружался в черноту, но вдруг в ней вспыхнул огонек надежды. Она решила, что ее сын может быть жив.

Гермиона пролистывала как страницы обрывки лихорадочных записей, диалоги с мужем: «Они забрали его, чтобы изучить! Он жив! Наш мальчик жив и вернется к нам, надо только найти…» — «Ты бредишь!», — отвечал ей муж резко.

Потом развод, миссис Адамс стала мисс Сток. Картины стали ее спасением, якорем, который удерживал ее на поверхности жизни. И, конечно, она верила: ее сын жив.

Гермиона покинула ее сознание с тяжелым сердцем.

Чаще всего обскуров находили волшебники, но, видимо, это был один из случаев, когда он привлек внимание магглов. Человек с бесцветным лицом Гермионе не был знаком, но она узнала его манеру держаться и костюм — это был один из многочисленных агентов внутренней разведки, МИ-5. Она встречала их достаточно, чтобы опознать. Кристиана похоронили быстро, свидетелям заплатили за молчание — потому что такие случаи никогда не афишировались.

Странно, что об этом не сообщили волшебникам: тогда Гермиона еще работала на Министерство, и Майкрофт мог бы рассказать ей о произошедшем, хотя бы для того, чтобы команда обливиаторов стерла память тем, кому необходимо.

Но потом Гермиона прикинула даты и поняла, что в это время она не столько работала с Холмсом, сколько гонялась за Бруком по всей стране. Она могла пропустить этот инцидент.

Она посмотрела на спящую тревожным сном миссис Адамс и невольно ощутила укол вины. Если бы восемь лет назад она лучше выполняла свои обязанности, у этой женщины сейчас была бы нормальная жизнь, не отравленная бесплодной надеждой и не наполненная пустыми сожалениями.

Снова вернувшись в ее разум, Гермиона осторожно поправила ее память, не убирая воспоминания, а приглушая их, и покинула дом, возвращаясь в Министерство.

У нее было еще две семьи, которые требовалось посетить, но она позволила себе малодушие — отложить их на завтра, занявшись документами. Все увиденное требовалось занести в рабочий журнал, а все воспоминания о детях-обскурах — продублировать в Омут памяти. На это ушел весь остаток дня.

Она заработалась настолько, что едва не забыла о том, что ей предстояло вечером. К сожалению, вспомнила.

После непростого дня видеть Малфоя хотелось еще меньше, чем с утра, но Гермиона напомнила себе: «Услуга за услугу», — и стало легче.

Она провела почти час перед зеркалом, приводя себя в порядок — зеркало кривилось и отпускало ехидные комментарии, но, кажется, все-таки одобряло. В сущности, ей было все равно, как выглядеть — для встречи с Малфоем, пожалуй, защитный комбинезон из кожи дракона подходил куда лучше вечерней мантии, но был нюанс: она не собиралась выглядеть ни жалкой, ни слабой, ни глупой, а ей грозило и то, и другое, и третье, заявись она в один из самых дорогих ресторанов волшебной Британии в неподобающей одежде.

— Губы накрась, — мрачно посоветовало зеркало, убежденное, что темно-синий ей категорически не идет и сильно ее старит.

— Тебя забыла спросить, — огрызнулась она, но все-таки добавила косметических чар и отвернулась от зеркала — а потом медленно повернулась обратно.

Из-за стекла на нее смотрело собственное отражение, совершенно обычное, а между тем она была уверена, что на мгновение оно изменилось на отражение Той Гермионы.

«Кажется, у меня едет крыша», — подумала она, но не со злобой, а скорее тревожно. В конечном счете, ее ментальный эксперимент по погружению в подсознание был опасным и безрассудным, и то, что последствия его то и дело проявляются в реальном мире, вызывало естественные опасения.

Отражение не двигалось и не менялось.

Гермиона снова отвернулась, но с нехорошим предчувствием. Впрочем, учитывая ее полную бездарность в прорицаниях, нехорошее предчувствие значило только одно — встреча с Малфоем принесет целый ворох ожидаемых проблем.

Оборвав себя на мысли о том, что можно еще минут пять побыть дома и, например, посмотреть в окно, Гермиона переместилась ко входу в ресторан, под купол защитных чар, скрывавших крыльцо и площадку для аппарации.

Глава шестнадцатая

«Визенгамот» был рестораном из тех, куда не попадёшь просто так — людей с улицы в нём не бывало, столики бронировались заранее совиной почтой, а неопрятно одетому визитёру могли отказать на входе. Никаких домовых эльфов, официантами служили исключительно волшебники, зарплатам которых (Гермиона точно знала) могли бы позавидовать многие министерские работники.

Разумеется, её пустили сразу — несмотря на скандалы и арест, она всё-таки оставалась «Той самой Гермионой Грейнджер». Портье в белоснежных перчатках и чёрной строгой мантии распахнул перед ней дверь и пригласил внутрь, метрдотель во фраке проводил к нужному столику.

Малфой уже ждал её — сидел у окна, закинув ногу на ногу, и листал меню. В этом антураже, среди барочной лепнины, мраморных столешниц и белых цветов в фарфоровых вазах он смотрелся куда эффектней, чем в кафе Фортескью, но вызвал у Гермионы еще большее отторжение. Увидев её, он подскочил и, опередив официанта, отодвинул ей стул.

— Добрый вечер, мисс Грейнджер, — сказал он, улыбаясь бледными губами. Гермиона села и жестом отослала официанта — её подташнивало, есть не хотелось. Едва увидев Малфоя, она начала жалеть, что согласилась на встречу. Возможно, правильнее было бы сначала посоветоваться с кем-нибудь, с кем угодно — может, даже с самим Майкрофтом. Но отступать было поздно — она уже пришла.

Официант исчез, Малфой сел напротив, и Гермиона велела:

— Рассказывайте, мистер Малфой.

— Разговор предстоит достаточно долгий, — проговорил он. — И я позволил себе заказать вино и закуску.

Гермиона как-то отстранённо, краем сознания отметила, что нервничает — слегка подрагивали пальцы. Она чувствовала себя так, словно вернулась в прошлое, в бытность свою работником ДМП, в то время, когда она только начинала узнавать грязный мир волшебной и маггловской политики. Тогда ей часто приходилось беседовать с неприятными людьми, вытягивать из них правду, рассматривать её под микроскопом.

Впрочем, Малфой был не спокойней — хотя воспитание и заставляло его ровно держать спину и не суетиться, глаза у него бегали, а дыхание казалось сбитым.

— Мистер Малфой, — сказала она твёрдо, так, словно Майкрофт Холмс мог её услышать и оценить каждую интонацию, каждую модуляцию голоса, — я не связана никакими служебными или этическими запретами, поэтому ничто не мешает мне поковыряться у вас в мозгах и достать ответ на нужный мне вопрос. Уверяю вас, я это сделаю, если вы будете морочить мне голову.

Конечно, это была ложь — даже не работая с клиентами, она оставалась мастером менталистики, а значит, помнила все положения этического кодекса и не собиралась от него отступать, но Малфою об этом знать было не обязательно. Трусливый хорёк должен был осознавать, что она не станет играть в дурацкие игры. Он бросил неуверенный взгляд в сторону, потом чуть расправил плечи, улыбнулся и спросил лёгким тоном, отбрасывая официальные обращения:

— Ты знала, что Майкрофт Холмс весьма интересовался выборами Министра Магии?

Гермиона сжала одну руку в кулак, но больше ничем себя не выдала и уточнила:

— Откуда у тебя информация?

— Значит, не знала, — Малфой умолк, потому что официант подошёл и разлил по бокалам вино, а потом продолжил: — В отличие от твоего приятеля Лонгботтома. Удивительно, все семь лет учёбы я подозревал, что у него вообще нет мозгов.

Короткие ногти впились в ладонь. Что затеял Малфой, а главное, зачем? Мысли носились в голове Гермионы с бешеной скоростью, сотни вопросов, десятки предположений, но она не позволила себе выдать любопытства. Взяла бокал, понюхала — вино пахло приятно, яркий букет раскрывался необычным сочетанием сладкой патоки и горящих поленьев. Хорёк умел выбирать лучшее, вне всяких сомнений — и ресторан, и вино, и даже одеколон: он был Гермионе знаком — точно таким же пользовался Холмс.

Она поставила бокал, не сделав глотка — вдруг вспомнила, как Малфой однажды подлил ей «Амортенцию», и её замутило. Тогда она угадала приворот благодаря запаху мятной зубной пасты — пунш никак не мог ею пахнуть.

Снова взяла бокал и принюхалась тщательно, уже не наслаждаясь ароматом, а анализируя его: по-прежнему что-то сладкое, немного древесное, мягкое. Никаких оттенков мяты, равно как ни малейшего намёка на запах библиотеки — пыльных книг и свитков. Конечно, в мире существовало множество других приворотов помимо «Амортенции». Они не обладали характерным индивидуальным ароматом, но зато подпадали под уголовную статью и могли обеспечить незадачливому поклоннику, прибегнувшему к ним, до трёх лет сомнительного отдыха в Азкабане.

«Амортенция» запрещена не была, хотя в своё время Гермиона раздумывала о том, как подвести её под статью. Не успела.

— Думаешь, я стал бы подливать тебе приворотное или, того хуже, яд? — спросил Малфой негромко.

— С тебя сталось бы.

— На глазах у полного ресторана уважаемых людей?

Гермиона оглянулась — действительно, людей было много, причём все — из лучшего общества магической Британии. Кроме того, у Малфоя было к ней дело, видимо, куда более важное, чем старые сомнительные привязанности.

Вместо того, чтобы выпить, она спросила:

— Откуда ты вообще узнал о Майкрофте Холмсе?

Малфой издал странный звук, похожий на сдерживаемое хихиканье:

— Лучше спроси, откуда Майкрофт Холмс узнал обо мне, — потом стал серьёзным и наклонился вперед: — Слушай, Холмс ведёт со мной несколько дел в маггловском мире, на нём завязана часть моего капитала, которую я не хочу потерять, поэтому мне очень невыгодно, чтобы Лонгботтом с дружками его нашли.

— С чего ты…

— Взял, что они вообще его ищут? Извини, но источник информации — моё дело. Важно, что он достоверный.

Гермиона облизнула губы. У неё не было никакого повода доверять Малфою, но у него, с другой стороны, не было повода ей намеренно врать. Не расскажи он ей, она вовсе не узнала бы о его знакомстве с Майкрофтом.

«Здесь принимают только галеоны. — Это не проблема», — всплыл у неё в голове недавний диалог. Галеоны, волшебные книги — интересно, насколько тесно Майкрофт сотрудничал с Малфоем? И какие рычаги давления на него имел?

Но магглы не могут вмешиваться в дела волшебного сообщества, не рискуя ежеминутно жизнью и сознанием. Если Майкрофт, точно осведомлённый о возможностях магии, всё-таки общался с Малфоем, значит, у него были на то серьёзные причины. Часть капитала едва ли могла бы его заинтересовать, зато влияние на члена Визенгамота, а теперь, косвенно, и на Министра Магии — да, ради этого Холмс-старший, пожалуй, рискнул бы.

Мордред! Она предпочла бы вернуться в Отдел тайн, к своему исследованию. У нее остались еще две семьи, потерявших ребенка-обскура. Она не хотела, отчаянно не хотела снова влезать в политику.

Малфой не торопил её, спокойно потягивал вино, изредка любуясь игрой света в бокале, и размышлял о чём-то своём. На стол поставили тарелку с разнообразными сырами и вазу с фруктами, но Гермиона не прикоснулась ни к чему.

Если предположить, что Малфой не врёт, то ситуация может оказаться весьма неприятной. Невилл способен натворить дел, особенно во имя справедливости, а Майкрофт… Она уже решила, что разберётся в этой странной истории. И хватит рефлексии.

— Рассказывайте, мистер Малфой — только без тумана, — сказала она, снова взяв бокал за тонкую ножку, — что именно угрожает Майкрофту Холмсу и что вам от меня нужно.

— Разумеется, мисс Грейнджер, — подхватив её тон, согласился Малфой. — Иначе я бы не просил вас о встрече.

Он выдохнул, отпил вина, Гермиона откинулась на спинку стула, про себя отметив, что одеколон Холмса Малфою всё-таки не идёт — слишком сильный и резкий запах. У Майкрофта он едва различим, почти не осознается, а здесь, несмотря на хорошую систему очищающих воздух заклинаний, буквально душит. Хорёк на себя вылил половину флакона?

Пока она размышляла, Малфой собирался с мыслями, тёр переносицу и пытался, похоже, решить, с чего начать. Гермиона отпила вина и покачала головой. Огневиски, конечно, был бы лучше, пусть и не таким изящным, но вино Малфой выбрал отменное. Напиток чуть обжёг язык, но очень мягко обволок горло, раскрываясь в богатом послевкусии.

— Как вино? — спросил Малфой.

— Неплохо, — оценила она и улыбнулась.

— Прежде чем перейти к делам, — проговорил Малфой, — разрешите поднять бокал за доброе сотрудничество.

В сущности, это был неплохой тост, особенно в свете того, что они, кажется, ненадолго станут союзниками, поэтому она отсалютовала Малфою бокалом и сделала ещё глоток и прикрыла глаза.

Странно, что такая ничтожная доза алкоголя привела её в такое замечательное расположение духа, однако результат был налицо. Она чувствовала, как тугой узел проблем, переживаний и сомнений в груди развязывается сам собой, и, пожалуй, человек, сидящий за столом напротив, был не последней тому причиной.

Она чуть наклонила голову на бок, изучая его как будто впервые: Драко Малфой не был красив, но только кто-то начисто лишённый вкуса назвал бы его непривлекательным. У него была особая харизма, которой обладали немногие знакомые Гермионы.

— Ты сегодня прекрасно выглядишь, — сказал он ей, и Гермиона почувствовала, как теплеют её щеки. Комплимент оказался удивительно приятным.

— Благодарю, — ответила она.

— Разреши мне сказать еще один тост. За Гермиону Грейнджер, — внутри что-то затрепетало, и Гермиона выпила за саму себя.

Малфой протянул ей руку, и она с удовольствием вложила свою ладонь в его — тёплую, мягкую, изящную. Малфой поцеловал её пальцы и отпустил, а Гермиона подумала, что готова была бы весь вечер просидеть, держась за руки.

Голова стала лёгкой, от гнетущих мыслей не осталось и следа. На грани сознания мельтешил какой-то вопрос, который она планировала обсудить с Малфоем, но он не имел особого смысла — это была шелуха, скрывавшая главное. То, что они рядом. Вместе.

— Мы хотели обсудить Майкрофта Холмса, — напомнил ей Малфой, и она рассмеялась:

— К Мордреду Холмса. Не хочу о нём ничего слышать.

В самом деле, какое ей было дело до Майкрофта Холмса и прочих политических дрязгов? Она никогда не хотела участвовать в политике, не хотела быть к ней причастной — и сейчас, в вечер, который она проводит с самым приятным из знакомых ей мужчин, она точно не собиралась забивать себе этим голову.

— Как скажешь, — подхватил её смех Драко, — я тоже не слишком-то хочу о нём говорить. Тем более, что есть темы интересней.

Как-то незаметно он немного придвинулся к ней, и теперь сидел не напротив, а рядом, и под столом их колени соприкасались.

Вино, сыр, кажется, устрицы — Гермиона едва ли могла бы назвать точно, что она ела и пила, потому что с каждым мгновением все больший смысл приобретал находившийся рядом Драко.

До сих пор она спала, а теперь очнулась: мир, серый и тусклый, расцветился яркими красками. Всё вокруг было воистину прекрасным: и ресторан, и стол, и искусно расписанные плафоны, — но центром вселенной был Драко. Это из-за него сердце Гермионы стучало чаще, благодаря ему ей хотелось смеяться от счастья.

— Я никогда не надеялся, что ты будешь смотреть на меня так, как смотришь сейчас, — прошептал он ей на ухо, обжигая дыханием тонкую кожу. — Ты ведь всегда меня презирала.

Презрение было забыто: оно осталось где-то там, в далёком прошлом, а в настоящем ему не было места — в Драко не было ни единой черты, заслуживающей порицания. Она попыталась вспомнить, из-за чего они враждовали, но на ум приходила только ничего не стоящая ерунда, детские ссоры, обиды, о которых было стыдно вспоминать.

— Это было глупо, — тоже шёпотом ответила она, — мне никогда и ни с кем не было так хорошо, как сейчас.

Мерлин, она говорила правду. Никогда за всю свою жизнь она не испытывала ничего подобного. Даже когда…

Внутренний ментальный удар был сокрушительным, голова взорвалась болью такой силы, что Гермиона вскрикнула и едва не лишилась сознания. Окклюментный щит осыпался крошевом мыслеобразов, и её захлестнул поток воспоминаний, имя которым было «Рон».

Там, в воспоминаниях, он целовал её, обнимал, прижимался головой к её плечу, а здесь, в реальности, Драко Малфой придерживал её за спину и что-то говорил как будто обеспокоенным тоном.

— Глоток вина, и тебе станет лучше, — с трудом сумела она расслышать.

В воспоминаниях Рон был живым, настоящим, близким, а Малфой — далёким и омерзительным, но постепенно она выплывала в реальность.

Край бокала коснулся её губ, она машинально глотнула, и ей стало легче. Шум в ушах пропал, в сознании прояснилось, она выдохнула и пробормотала:

— Извини, не знаю, что произошло.

Драко выглядел обеспокоенным и предложил:

— Давай пройдёмся, тебе лучше подышать свежим воздухом.

Он рассчитался, и они вышли на улицу. Прохладный осенний воздух и правда подействовал, и к Гермионе вернулось прекрасное расположение духа. Она улыбнулась Драко и взяла его за руку, наслаждаясь прикосновением и близостью. Он покачал головой и спросил:

— Не окажешь мне честь быть гостьей в моем доме?

Как ни странно, Гермионе, хотя она и всем своим существом стремилась быть ближе к Драко, эта идея не понравилась: в ней было что-то ошибочное, ложное, даже порочное. Она нахмурилась, пытаясь разобраться, в чём дело — почему она не желает отправиться в дом к мужчине, которому целиком и полностью принадлежит её сердце?

Потому что Майкрофт Холмс этого не одобрил бы.

Она расхохоталась, понимая, что хохот слегка истерический, но не находя в себе сил сдержаться. «Грейнджер, что за бред?», — одёрнула она себя. Майкрофт Холмс не имел никакого влияния на ее решения и поступки ни в прошлом, ни, тем более, в настоящем.

Она обернулась и встретилась взглядом с чёрным глазом камеры, направленном прямо на неё. Она почти не сомневалась в том, что защитные чары ресторана всё ещё действуют, но нервно сглотнула — камера смотрела слишком пристально.

Рука Драко легла Гермионе на талию, его губы коснулись её щеки, и этот почти невинный поцелуй оказался решающим. Она выдохнула и первой нашла губами губы, он обхватил ее за плечи и ответил на поцелуй. Мир вокруг плыл и качался, в ушах звучала волшебная музыка.

Гермиона крепко зажмурилась, чтобы не упустить ни одной ноты этой симфонии. Она ни с кем не целовалась уже слишком давно, ощущения были забытыми, поэтому ещё более яркими. Губы Драко — влажные, горячие, — были сладкими на вкус, и каждое их прикосновение усиливало и без того едва выносимое желание.

Гермиона зарылась пальцами в его волосы, тут же запуталась в длинных прядях, стянутых шёлковой лентой, прижалась к нему всем телом — и оказалась втянута в воронку аппарации. Мир потемнел, лёгкие сдавило, а когда перемещение закончилось, они оба оказались в хорошо знакомом Гермионе месте — гостиной Малфой-менора.

Глава семнадцатая

Едва тяжесть аппарации спала, Гермиона выдохнула и ещё крепче прижалась к Драко, чувствуя, как его руки начинают движение по её телу, расстёгивают и отбрасывают в сторону мантию. Она неловко нащупала узел его шейного платка и попыталась распутать, но пальцы дрожали слишком сильно. Драко помог, развязал платок и скинул мантию, оставшись в брюках и белоснежной рубашке.

— Гермиона, — прошептал он, покрывая быстрыми влажными поцелуями её шею, и Гермиона задрожала — Мерлин, сколько времени она не думала ни о чём подобном, не думала о желании. Но теперь она чувствовала его, горела им. Имя Драко сорвалось с её губ неосознанно, в ответ на чувства, которые он пробуждал.

Когда платье упало к её ногам, Гермиона тихо охнула, но стыда не было. Рубашку Драко она развеяла магией и жадно прижалась к его обнажённой белоснежной коже, закрыла глаза, вдохнула в лёгкие его запах.

Не тот.

Запах был как фальшивая нота в звучащей в душе симфонии. У Драко был тяжёлый цветочный одеколон, совсем не похожий на тот, которым… Боли не было, но душу Гермионы как будто разорвало надвое, сознание расщепилось.

Она видела саму себя, жадно целующую Малфоя, выгибающуюся под его ласками. Они оба уже были практически без одежды, на Малфое оставались старомодные до истерического хохота панталоны по колено, а на ней самой — скромные трусики из маггловского магазина, едва ли более эротичные, чем панталоны.

Та Гермиона сходила с ума от желания и готова была отдаться проклятому хорьку прямо на полу в гостиной, но она, настоящая Гермиона Грейнджер, была к этому непричастна. Она не чувствовала ничего, похожего на желание — напротив, её сжигала едва контролируемая дикая ярость. Поздно было размышлять о том, что за зелье подлил ей Малфой, нужно было избавиться от наркотических грёз — потому что это будет непоправимо. От такой грязи не отмыться.

Малфой действовал активно и напористо, а Гермиона, точнее, её тело, охотно поддавалось ему. Настоящая Гермиона мысленно рявкнула: «Очнись, Грейнджер», — но, разумеется, не была услышана.

Ум Гермионы заработал с огромной скоростью — переживать она будет потом! — ища возможные выходы. Приворот — не «Конфундус» и не «Империус», его не сбросить просто усилием воли. Любое приворотное зелье действует, в первую очередь, на гормональном уровне, и только потом — на психологическом. Так что, как ни ужасно это признавать, в настоящий момент Гермиона Грейнджер считает Малфоя самым привлекательным человеком на земле. Химия, ничего больше.

Мордред!

Паника всё-таки подступала, хотя Гермиона гнала её прочь и пыталась не думать о том, что именно творит сейчас Малфой с ней и её телом, на котором уже не осталось ничего из одежды и которое явно было не против этого.

«Думай, Грейнджер», — велела она себе, но привычное заклинание не работало: мозг отказывался выдавать сколько-нибудь действенные способы выйти из ситуации, потому что их попросту не было. Приворот можно снять антидотом или же дождаться, пока его действие закончится — никак иначе.

Даже если сейчас ей кто-нибудь надаёт отрезвляющих пощёчин, она проклянёт доброхота чем-нибудь мерзким ипродолжит плыть от внезапно нахлынувших чувств.

Эта мысль заставила Гермиону мысленно вздрогнуть: пусть пощёчины и не были выходом, если бы рядом появился кто-то, кто захочет помочь, проблема будет решена. Но из своего пограничного состояния она не могла не то, что Патронуса вызвать, даже слова сказать. Вдох-выдох. Дышать, не ощущая собственного тела, было странно, но помогало обрести хотя бы иллюзию контроля. Предположим, что сейчас предварительные ласки закончатся и перейдут в более решительные действия — что тогда? Гермиона подозревала, что тогда она при первой же возможности самым прозаичным образом прыгнет с моста в Темзу, чтобы не жить с воспоминаниями о произошедшем.

Она постаралась отрешиться от реальности, надеясь, что найдётся какой-нибудь выход, и отчаянно желая закрыть глаза. К сожалению, безвольная, накачанная зельем дурочка не собиралась выпускать из виду объект своего обожания.

Времени оставалось всё меньше. Возможно, кто-то видел, как она уходила? В ресторане было полно народу, в том числе и знакомых, и они… Подумали, что её свидание завершилось весьма удачно. Она жила вдали от прессы и светских сплетен, о её личной жизни никто ничего не знал, так что близость с Малфоем если и вызовет пересуды, то уж точно не насторожит.

Тогда, возможно…

Камера видеонаблюдения, направленная на них с Малфоем, заставила сердце Гермионы дрогнуть от бешеной, безумной надежды — если Майкрофт Холмс видит решительно всё, что происходит в Лондоне, может, он увидел и её исчезновение в компании Малфоя? В подсознании время текло медленнее, чем в реальности, и, по субъективным ощущениям, Гермиона радовалась этой мысли долгих две минуты, прежде чем с болью осознала, насколько надежда бесплодна. Холмс, конечно, знал обо всём в Лондоне, но едва ли он следил ежеминутно за её, Гермионы Грейнджер, перемещениями. И даже если предположить, что именно в этот вечер он решил поинтересоваться, что она делает и где находится, если предположить, что камеру не сбивали магглоотталкивающие чары, если принять множество «если» за правду, то это ничего не изменит. Если Майкрофт смотрел через камеру на то, как Гермиона выходила из «Визенгамота», то он увидел также её страстный поцелуй с Малфоем и прочитал по её лицу неподдельное желание скорее остаться с ним наедине. И не нужно было быть ясновидящей, чтобы угадать, какие чувства вызвала в нём эта сцена. В лучшем случае, ревность (правда, Гермиона не была уверена, что он способен ревновать), а в худшем — отвращение.

Момент был неподходящий, но Гермиона внутренне содрогнулась, представив, что прочтёт в глазах Майкрофта брезгливость. В любом случае, надеяться на помощь с его стороны было бы глупо и наивно.

Малфой, тяжело сопя, уже укладывал Гермиону на ковёр перед камином, не встречая с ее стороны никакого сопротивления, а только горячее содействие.

«Ты менталист или нет?» — рявкнул ей откуда-то из глубины голос, страшно похожий на Ронов. Конечно, она менталист, но разве это поможет? Она не могла из этого «полусознания» воздействовать даже на саму себя, не говоря уже о том, чтобы выжечь мозги Малфою. Значит, требовалось снова слиться с телом, почувствовать его — и тут же оказаться в плену препарата. Если бы Гермиона могла, она в кровь искусала бы себе губы, борясь с ужасом и пытаясь сделать хоть что-то, но она не могла. Она была меньше, чем мыслью, узницей отравленного тела и взбесившихся желаний.

А потом её пронзила резкая боль, когда Малфой вошёл в неё. Было почти так же больно, как в далёкий первый раз, она вскрикнула и вместе с тем осознала, что чувствует боль. Сама. Боль собственного тела.

Вверх уже начинала подниматься сладкая, жуткая истома, но разум еще был ясен и чист. Вместо страстного вздоха с ее губ сорвалось:

— Иммобилус!

В это беспалочковое заклинание она вложила всю силу, всю злобу, и Малфой отлетел в сторону, с грохотом ударился о стену и стёк по ней — голый, потный и жалкий.

Гермиона осталась лежать на полу, балансируя на грани и желая только одного: не расколдовать опоившую и решившую её изнасиловать тварь. Разум мутился, сердце бешено стучало не то из-за пережитого, не то из-за нежности к Драко. Он выглядел несчастным, лежа на полу, светлые, почти пепельные волосы выбились из хвоста и закрывали покрасневшее лицо. Он тяжело, надсадно дышал и быстро моргал, в голубых глазах читалось удивление и ещё что-то невыразимое. С трудом поднявшись и почему-то шатаясь, Гермиона приблизилась к нему, опустилась на колени и погладила по лицу.

Она должна была снять с него ужасное заклятие, лишавшее его возможности двигаться и говорить, но, вместе с тем, отчётливо ощущала, что не должна этого делать. Что-то ей запрещало, заставляя просто сидеть и ласково гладить мужчину по щеке, утешая и даря надежду на то, что рано или поздно всё будет хорошо, и они обязательно будут вместе.

В гостиной не было часов, или же Гермиона их не видела — во всяком случае, она не могла бы сказать, сколько времени просидела совершенно обнажённой рядом с парализованным Драко Малфоем, бездумно касаясь кончиками пальцев его лица и не думая совершенно ни о чём. Но постепенно ощущения вернулись, она почувствовала, что мерзнет, от холода начали неметь пальцы, зубы стали выбивать дробь. Вместе с тем, совершенно прошло опьянение любовным напитком — она снова была собой, и её чувства и желания принадлежали только ей.

С трудом, с болью во всём теле, она поднялась на ноги. Кожа была липкой от пота, а на бёдрах еще оставалась смазка — от этого Гермиону затошнило, и она поспешила разыскать свою палочку и применить очищающее заклинание. Повеяло свежестью, стало ещё холоднее, но значительно легче.

Совершенно машинально, бездумно она оделась, очистила платье, чтобы на нём не осталось даже следа чужих рук, частиц чужого запаха, привела в порядок слегка надорванный воротник парадной мантии, и только после этого обернулась к Малфою.

У неё вышло очень мощное заклятие, потому что он всё ещё не мог шевельнуться, но смотрел с откровенной ненавистью и, бесспорно, страхом. Гермиона сглотнула, избавляясь от горечи во рту, приблизилась к нему и, не задавая вопросов и не сотрясая воздух попусту, скомандовала:

— Легиллименс!

Разум Малфоя был отнюдь не открытой книгой — Гермиона ударилась о жёсткий барьер, с виду непроницаемый. Кто бы ни учил его окклюменции, он не жалел на занятия ни сил, ни времени. Изменяя силу нажима, Гермиона попыталась не лезть напрямик, а пойти через ассоциации, и к Мордреду моральные принципы. После того, что он сделал (едва не сделал) с ней, она имела полное право выпотрошить его башку.

«Гермиона», — запустила она самую очевидную цепочку. Сегодняшняя постыдная едва не состоявшаяся близость, Гермиона, входящая в кафе Фортескью, её рука, и дальше туман.

Отдышавшись, она продолжила.

«Майкрофт», — стопка галеонов, газета, обрывок фразы: «…вызывать моего любопытства», — сказанной голосом Майкрофта, и снова густой туман защиты, в глубине которого таился барьер.

Гермиона не собиралась сдаваться. До сих пор был только один человек, разум которого она так и не сумела постигнуть — Джеймс Брук, хорёк ни за что не станет вторым.

«Встреча», — вечер в ресторане «Визенгамот», белые перчатки, бутылка огневиски, лакированный ботинок.

— Гермиона?

Она дёрнулась и резко покинула сознание Малфоя, обернулась и встретилась взглядом с Нарциссой. Сколько лет они не встречались? Она не постарела ни на день, только волосы стали окончательно седыми, но это была не серая блёклая седина, а благородная, белоснежная, с оттенком серебра. Кожа её по-прежнему была ровной, разве что у самых углов глаз и у кончиков губ залегли маленькие тонкие морщинки, которые можно было заметить, только присмотревшись.

— Гермиона, дорогая, доброе утро, — произнесла Нарцисса легко и доброжелательно, как будто за окном не стояла ночная темень, а её сын не валялся на полу в самой жалкой из возможных поз.

— Здравствуйте, Нарцисса, — отозвалась Гермиона, почему-то невольно крепче сжимая рукоять волшебной палочки, словно опасаясь нападения.

— Не ожидала увидеть вас здесь, — продолжила Нарцисса, разводя руки в стороны, не то демонстрируя радость от встречи, не то показывая, что безоружна.

— Это ошибка Драко. Он, видимо, не предупредил вас о том, что пригласил меня.

— Он, к сожалению, не унаследовал и половины разума Блэков, в полной мере получив присущую Малфоям гордость.

Гермиона смотрела на Нарциссу и явственно читала в её лице и в её словах: «Я знала, что задумал мой сын, и советовала ему другой план, но он сделал по-своему. Если бы он слушался меня, всё было бы иначе».

— Полагаю, что он унаследовал от отца знаменитую осмотрительность, без которой ему пришлось бы непросто, — Гермиона посмотрела Нарциссе в глаза, предупреждая, что просто так этого не оставит.

— Да, к счастью, — Нарцисса кивнула, — как и нелюбовь к проигрышам. Малфои — все такие, поверьте.

«Он ещё продолжит игру», — вот что она говорила.

Гермиона так сдавила рукоятку палочки, что было странно, как это дерево не треснуло.

— Главное, чтобы игра была честной, — отрезала Гермиона.

— Гриффиндор, — тонко улыбнулась Нарцисса, — честь и благородство. Очень… похвальные качества, я всегда ценила их, особенно в вас, дорогая.

От этого её «дорогая» у Гермионы мурашки прошли по коже. Нужно было уходить, так и не откопав в голове Малфоя причины, заставившие его подлить ей приворотное зелье. На войну с Нарциссой она была не готова.

— Да, благородство и преданность, — добавила Гермиона, — жаль, что их недооценивают.

Гермиона не сомневалась в том, что Нарцисса поняла намёк: она не одна, и Гриффиндор не бросает своих, и у неё ещё хватит влияния, чтобы защитить себя и заставить Драко заплатить за сделанное.

— Я никогда не была из числа тех, кто о них забывает, — Нарцисса, кажется, хотела приблизиться и поцеловать Гермиону, как делала это раньше, но она отпрянула, выставляя вперед палочку, после чего извинилась и аппарировала в свою лондонскую квартиру.

Она была не пуста.

Глава восемнадцатая

Гермиона не успела даже вскрикнуть от неожиданности, как её незваный и нежеланный визитёр вскинул руки вверх и торопливо выпалил:

— Это я!

Она выдохнула, радуясь, что не успела запустить заклинанием, и нахмурилась — последним, кого она ожидала застать в своём доме, был Гарри.

— Как сломалась твоя палочка с пером феникса? — спросила она, не опуская собственной палочки, готовая атаковать мгновенно: после приворота Малфоя она не собиралась быть беспечной.

— Ты сломала её, когда мы отбивались от змеи Волдеморта в Годриковой впадине, — внятно и быстро ответил Гарри, а потом нервно спросил: — Что случилось?

Гермиона спрятала палочку и практически без сил рухнула в кресло. Ей очень хотелось закрыть лицо руками и разрыдаться, но при Гарри она не могла себе позволить этого. Вернее, не при нынешнем Гарри — тому, с кем она когда-то бежала от змеи Нагайны, она доверяла безоговорочно. Возможно, Гарри каким-то образом угадал ход её мыслей или подумал о том же, потому что, вместо того, чтобы занять место в кресле напротив, он опустился на колени рядом с Гермионой и пробормотал:

— Знаю, из меня неважное доверенное лицо.

Гермиона ничего не ответила, опасаясь, что, если откроет рот, всё-таки разревётся, и Гарри продолжил:

— Я не знаю толком, в чём дело, но со мной связался твой… Холмс и потребовал немедленно тебя найти, не сказал ни слова. Я уже думал аппарировать в Дувр или в Министерство, но… Хорошо, что ты дома.

Она все-таки истерически всхлипнула, и Гарри быстро спросил:

— Так что случилось? — Гермиона понадеялась, что он не заметит, насколько она не в себе.

«Вдох-выдох, Грейнджер, — велела она, понимая, что рыдания начинают её душить, — Вдох-выдох!».

— Эй, ну… — надежда умерла, не успев возникнуть, потому что рука Гарри легла ей на лоб, охлаждая горящую кожу, потом он уверенно взял её руку, считая пульс, и мягко сказал: — Всё хорошо, всё…

На этом его непонимающем, но заботливом «хорошо» выдержка Гермионы дала трещину, самоконтроль улетел в тартарары, и она разрыдалась, истерично всхлипывая, размазывая по лицу слёзы и сопли, отбиваясь от пытавшегося её успокоить Гарри.

— Не хорошо, Гарри, — с трудом сказала она, но подавилась слезами и закашлялась почти до рвоты, — совсем не хорошо.

Придя в себя в гостиной Малфоев, она была спокойна, действовала и говорила, как заведённая, и уверенно начала считывать разум хорька. Потом пикировка с Нарциссой — и у неё даже голос не срывался от ужаса и отвращения.

Зато теперь от этого неестественного спокойствия не осталось и следа. Она вцепилась пальцами в руку Гарри, краем сознания отмечая, что стискивает слишком сильно, наверняка причиняя боль.

Когда слёзы закончились и перешли в сухой надсадный кашель, Гарри сунул ей под нос стакан воды — холодной и горьковатой, и, осторожно погладив по голове, сказал:

— У тебя истерика. Ну-ка, тихо… Попей, а потом всё расскажешь…

Гермиона не хотела рассказывать. Ей казалось, что никакие силы в мире не заставят её признаться в том, какой она была непроходимой дурой, раз позволила Малфою себя обмануть, и тем более, в том, что именно он с ней сделал. «Едва не сделал», — тут же одёрнула она себя.

Но, при этом, где-то в сердце горело злое, бешеное, безумное: рассказать Гарри, рассказать Джинни, рассказать… да, рассказать Холмсу, ничего не преувеличивая и не преуменьшая, так, как все было на самом деле, а потом посмотреть, что будет. Если бы ей было восемнадцать, и она не растеряла бы еще юношеского максимализма, то представила бы, как все, кому она немного важна, уничтожают Малфоев. Пожалуй, её лучшие друзья Гарри и Рон так и сделали бы, только их, к сожалению, давно не было рядом. Тот Гарри, который гладил её по голове и пытался говорить утешающую дребедень, не был на такое способен.

— Нечего рассказывать, — отрезала она, сама понимая, что говорит с трудом и что горло сорвано.

— Мне так не кажется, — мягко сказал Гарри. — И Холмс — не тот человек, чтобы…

— Гарри, — Гермиона вырвала свою ладонь, которую он начал ободряюще пожимать, из его рук, — Майкрофт Холмс не моя нянька, а мои дела и проблемы его не касаются.

Пожалуй, это было слишком грубо, но ей нестерпимо хотелось, чтобы Гарри ушел, унес с собой свои утешения и оставил ее наедине с собой.

— Мне так не показалось, — Гарри качнул головой.

— Что? — она как будто не расслышала его слов.

— Мне так не показалось, — Гарри поднялся на ноги и расположился в кресле, привычно начиная ерошить и без того лохматую голову. — Я, конечно, был сильно пьян, но кое-что все-таки помню. Он ведь пришёл сразу и…

Та ночь, пьяный Гарри и приводящий его в порядок Майкрофт были невероятно далёкими. Гермиона потёрла переносицу — в носу мерзко хлюпало — и прервала его:

— Это была случайность!

— Дважды, — напомнил Гарри. — Он уже дважды просил меня присмотреть за тобой, и, кажется, в прошлый раз не ошибся.

Она ответила тихо, но зло:

— Майкрофт не имеет права лезть в мою жизнь. Так же, как и ты.

Гарри замолчал. Он ещё долго колебался — то порывался встать, то опять усаживался в кресло, дёргал себя за волосы, пытался заговорить, но не закончил ни одного слова.

За окном уже светало, когда он пробормотал, что ему нужно в госпиталь, и аппарировал прочь. Гермиона осталась одна, но долгожданное одиночество не обрадовало её, а напугало. Она обхватила себя руками за плечи, как будто это кто-то другой, надёжный и сильный, её обнимает, и сама не сразу заметила, как начала раскачиваться из стороны в сторону.

В голове плескался пустой безжизненный океан. Он не был прозрачным и чистым, как обычный окклюментный щит, его затянуло грязной липкой плёнкой, даже не радужной нефтяной, а серой, пыльной, глухой.

Казалось бы, слезы уже закончились пару часов назад, но нет — потекли снова, а вместе с ними к горлу подступила тошнота. Мгновение Гермиона ещё боролась с ней, а потом вскочила и едва успела добежать до туалета и склониться над унитазом — её начало рвать остатками того забытого шикарного ужина и ядовито-жёлтой желчью.

Сил не осталось, и она упала на колени на кафельный пол, больно стукнулась, вскрикнула и то ли застонала, то ли захныкала. Мерлин, это было жалко. Она чувствовала себя жалкой и… грязной.

Липкая плёнка покрывала не только океан её сознания, а её всю, всё тело, волосы, даже, похоже, проникла в кровь и теперь отравляла её. Шатаясь, Гермиона встала и заставила себя дотащиться до ванной комнаты. Бортик душевой кабины оказался очень высоким, переступить его было не проще, чем забраться на вершину горы. Сделав это, Гермиона поняла, что забыла раздеться и снова разрыдалась от обиды, прислонившись к прохладной стенке, но стягивать одежду уже не было сил. О магии даже думать было страшно.

На то, чтобы включить воду и не обжечься, ушла вечность, но всё-таки тёплые струи потекли, застучали по спине и плечам, промочили мантию и волосы, однако не причинили никакого вреда грязной пленке на теле и на душе. Гермиона села на пол кабинки, уткнулась лицом в колени и замерла, где-то в глубине души желая, чтобы вода растворила её и унесла прочь её мельчайшие частицы, развеяла её разум, уничтожила, тем самым очистив.

Было темно, но спокойно и безопасно.

Сознания не было, только ощущение бытия, не гнетущее и не радостное. Бытие находилось в темноте и покое, а покой означал отсутствие беспокойства. Пока не было беспокойства, не было и тревог. Тревоги не существовали в действительности и оставались неким концептом, означающим, что покой не вечен и может быть нарушен. Он мог быть нарушен, если бы закончилась темнота. Но темнота выступала абсолютом, во всяком случае, на первый взгляд. При более внимательном рассмотрении вопроса, однако, абсолютность темноты должна была бы вызвать сомнение. Если бы темнота была вечна и незыблема, то самого понятия темноты нельзя было бы вывести, поскольку темнота есть отсутствие света. Если же темнота — отсутствие света, соответственно, возможно и его присутствие. И если возникнет свет, то не будет темноты, следовательно, темнота тоже может быть нарушена.

В темноте мелькнул узкий луч света. Потом ещё один и ещё, всё более яркие и слепящие. Гермиона заморгала и приоткрыла чугунные веки, однако увидела только высокий белый потолок с лепниной в углу. От белого стало больно глазам, поэтому она осторожно закрыла их и попыталась вспомнить, что произошло и где она — в её доме лепнины никогда не было.

Обращение к памяти ударило больнее резкого света, Гермиона застонала, вернее, застонала бы, если бы её слушалось горло — а так, издала невнятный булькающий звук. Намеки Малфоя, ужин в ресторане, приворот, так бездарно не замеченный ею, якобы умнейшей ведьмой своего поколения, и всё, что последовало за принятием зелья — события ночи (этой? прошлой? Гермиона не знала, какой сейчас день и час) ожили перед её глазами с мучительной натуралистичностью. Следом за Малфоем — растерянный и сам не знающий, зачем пришёл, Гарри, ванная, душ, а потом темнота.

Вслед за памятью вернулись ощущения — не смея шевельнуться, Гермиона попыталась почувствовать своё тело и поняла, что лежит на чем-то мягком, видимо, в кровати, под одеялом. Кто переложил её и как это сделал, она не помнила, но почти с ужасом подумала о том, что знает, кто это мог быть. Пожалуй, только одному человеку хватило бы бесцеремонности и, вместе с тем, наблюдательности, чтобы это сделать.

Всё ещё не открывая глаз, она почти беззвучно просипела:

— Майкр… — на полное имя её не хватило, она закашлялась и едва снова не потеряла сознание.

На лоб легла крепкая ладонь. Тёплая. Сверху раздалось:

— Не совсем. Всего-навсего я.

По щекам Гермионы без причины потекли слёзы, которые она не могла и не хотела унимать. Гарри осторожно начал их стирать, а потом сказал:

— Не пытайся разговаривать или двигаться. Зелья действуют, но им нужно время.

Несмотря на это указание, Гермиона всё-таки попыталась спросить: «Что со мной было?». Вышло только:

— Чт…

— Как минимум, непроникающая открытая черепно-мозговая травма и сотрясение мозга.

Она не помнила, когда могла получить травму, но, к счастью, Гарри не стал держать ее в неведении и пояснил:

— Когда я вернулся с «Умиротворяющим бальзамом», ты лежала в луже крови в душе. Не найдя тебя в комнате, я подумал, что ты ушла спать, но услышал звук льющейся воды и… В общем, хорошо, что я вернулся. А сейчас тебе нужно ещё поспать — «Костерост» закончил работу, но…

Что именно «но» Гермиона уже не узнала, потому что действительно провалилась в сон, мутный, бессмысленный и страшный. За ней гнались чудовища, а она была слишком слаба, чтобы прогнать их. Их зубы впивались в её плоть, рвали из неё куски и хохотали жуткими голосами, похожими на голос Брука. Она как будто снова очутилась в его жутком сознании, похожем на седьмой круг Дантова Ада, только деревья не стонали и не плакали, а бросались на неё, кололи, мучили, и каждый норовил отхватить себе как можно больше её плоти.

Когда она заорала от боли, то как будто проснулась, только не в той комнате с белым потолком, а в спальне Майкрофта, в которой ночевала однажды. Она села на постели, огляделась. Всё было как тогда — и книги, и узкий шкаф с одеждой. Хозяин комнаты был здесь же — стоял, прислонившись к стене и опираясь на неизменный зонт. Увидев, что она проснулась, он наклонил голову и вежливо предложил:

— Чаю?

Гермиона ответила что-то, и сразу же перед ней возник чайный сервиз, кровать превратилась в кресло, а комната была уже не спальней, а кабинетом Холмса на Уайт-холл. Портрета королевы на стене не было, вместо него колыхался театральный занавес. Гермиона поглядывала на него с опаской, опасаясь, что за ним, как за шторами в покоях несчастной Гертруды, притаился кто-нибудь покрупнее крысы. Впрочем, даже если какой-то Клавдий и стоял за ними, его преданность принадлежала Майкрофту. И вздумай она, уподобившись датскому принцу, проткнуть занавес шпагой, то вышло бы, что она заколола своего же сторонника (1).

— Вы знали, что я всегда был неравнодушен к театру? — спросил Майкрофт, разливая чай по чашкам и кладя себе не менее пяти ложек сахара.

— Учитывая то, как вы меняете маски, — сказала Гермиона, продолжая коситься на занавес, — меня это не удивляет.

— Настоящее страдание — смотреть на бездарную игру посредственных актеров, — продолжил Майкрофт свою мысль. Его занавес не смущал.

— Все вокруг играют, — невнятно произнесла Гермиона. Собственный голос отдался в ушах эхом.

— И делают это посредственно, Гермиона.

Она оставалась в кресле, а Майкрофт, не шевелясь, начал вдруг расти, перекрыл собой занавес, потом и всю стену, потеснил потолок и превратился в глубокую темноту.

Снова проснулась Гермиона куда более здоровой и живой — в конечностях не чувствовалось онемения, а язык, кажется, был способен шевелиться во рту. Она приоткрыла глаза — разумеется, наверху была лепнина, значит, и Майкрофт, и занавес были просто сном.

— С возвращением, — бодро сказал ей Гарри и наклонился так, чтобы она смогла увидеть его обеспокоенное лицо. — Ты как? Сколько пальцев видишь?

Она прислушалась к себе, избегая касаться притаившихся мыслей о том, о чём не стоило думать, и сказала всё ещё хрипло, но внятно:

— Жива. Пять.

Она действительно чувствовала себя живой.


Примечание:

1. Сон Гермионы — отсылка к сцене мышеловки из «Гамлета».

Глава девятнадцатая

Гарри оставил её одну, и Гермиона ещё несколько минут лежала в нагретой постели, прислушиваясь к собственным ощущениям. Ни боли, ни дискомфорта не было, голова полностью очистилась от последних остатков дурмана, из чего следовало, что Гарри неплохо сделал свою работу. А ещё, что он наверняка знает о том, что с ней произошло.

«Да, Грейнджер, — повторила она про себя, — произошло, и ты не станешь выдумывать дикие эвфемистические конструкции, чтобы скрыть это». Прикрыв глаза, она глубоко вдохнула, прислушалась к окружавшим её запахам: пахло лекарственными зельями, чистым бельём, лавандой, тыквенным соком — и более ничем. Ничего даже отдалённо напоминавшего проклятый одеколон Холмса, который теперь в её голове прочно соединялся с овладевающим ею Малфоем.

Негромко прозвонили часы, Гермиона открыла глаза, села на постели и охнула — было уже десять утра и, если только она не ошиблась в течении времени, она вчера так и не появилась на работе, а сегодня — однозначно опаздывала, и мистер Кто наверняка будет недоволен — как минимум тем, что она так и не завершила работу со списком.

Мерлин, каким далеким показалось ей собственное исследование. Дети, их родители, чужие воспоминания, еще недавно составлявшие самое важное в ее жизни дело, показались пустой тратой времени.

Какая разница, найдет она способ вылечить обскуров или нет? Сделает ей мистер Кто выговор или нет? Какое вообще это может иметь значение?

Что-то подобное Гермиона чувствовала только однажды, когда, войдя в разрушенный Большой зал Хогвартса после битвы, вдруг вспомнила, как в том же зале волновалась из-за экзаменов. И ей захотелось тогда смеяться, хохотать, едва ли не падая на пол от осознания собственной глупости: здесь лежат тела ее погибших друзей, а еще недавно здесь же она боялась потерять балл на экзамене.

Гермиона накрылась одеялом с головой, призывая на помощь окклюменцию, но не успела очистить сознание — внизу что-то громыхнуло, и она решительно поднялась с постели.

На ней была длинная голубая рубаха из тех, в которые одевают пациентов в Мунго — похоже, Гарри не стал изменять целительским привычкам. Её палочка лежала на тумбочке, а вот парадной мантии нигде не было, и к счастью — Гермиона её сожгла бы, пожалуй.

С негромким хлопком, заставившим её подскочить на месте, посреди комнаты — светлой и совершенно безликой — появился старый морщинистый эльф, Кикимер. Он смерил Гермиону недовольным взглядом и проскрежетал, шамкая беззубым ртом:

— Мой хозяин просит свою нечистокровную подругу спуститься к завтраку.

— Спасибо, Кикимер, — вежливо ответила Гермиона, встретив, как обычно, полный отвращения взгляд. Эльф исчез, а Гермиона наконец-то узнала комнату — это была палата, оборудованная на площади Гриммо, двенадцать. Точная копия больничных покоев, только с сохранившимся от прежнего интерьера роскошным потолком: мраморные барельефы восемнадцатого века изображали битву чародеев и драконов.

Зеркала в палате не было, поэтому Гермиона подошла к окну и хотела было навести на него иллюзию, но не сделала этого, замерев на середине движения. Стекло от незаконченного заклинания покрылось морозным узором.

Сейчас, в одиночестве, она чувствовала себя совершенно нормально, более того, в мозгу билось это сладкое осознание: она жива, она не марионетка и не труп, а живой человек с собственной волей. Но что будет, когда она переступит порог комнаты?

Гарри знает, что произошло. Он начнёт требовать правды, пылать жаждой мщения, может, отправится в Малфой-мэнор, но… что дальше? Да, ей было сладко представлять, как Драко Малфой обратится в жалкого гнойного слизняка, покрытого бурыми наростами, и как лопнет, демонстрируя всему миру свою омерзительную сущность, но это ничего не даст. В глазах магического мира Малфой ни в чём не был виновен. И даже если бы она сумела, преодолев стыд и отвращение, прийти в Визенгамот и рассказать о том, как он её изнасиловал, от чёртовых консерваторов она получила бы только одно — равнодушие и презрение. К тому же, «Амортенция» с её характерным запахом никогда не входила в список запрещённых зелий и…

Гермиона оборвала себя на этой мысли. Почему она решила, что это «Амортенция»? Если удастся доказать, что Малфой подлил ей «Слёзы любви» или «Пылающее сердце», Азкабан покажется ему раем — и в том, и в другом случае требовались запрещённые темномагические ингредиенты, использование которых каралось максимально строго.

Так и не наколдовав зеркала, Гермиона трансфигурировала рубаху в мантию, применила очищающее заклинание и почти бегом, не ощущая ничего, похожего на слабость, бросилась вниз.

Гарри ждал её в столовой — пустой и неуютной без Джинни и детей. Он сидел с краю большого стола и зябко обнимал себя за плечи, глядя куда-то в пустоту. Он не сразу услышал стук двери, мотнул головой, как бы отбрасывая посторонние мысли, обернулся и тут же вскочил на ноги.

— Выглядишь отлично! Как себя чувствуешь?

В его глазах было столько неподдельной заботы, что у Гермионы сжалось сердце. Точно такими же глазами он смотрел на неё, когда она в школе выходила из Больничного крыла после очередной неудачной авантюры.

— Гарри, — сказала она спокойно, — чем именно меня опоили? Ты ведь проверил?

От радостного выражения не осталось и следа, его словно стёрли. Глаза потемнели, лоб пересекла глубокая вертикальная морщина, у губ наметились жёсткие складки.

— Надеюсь, ты скажешь мне, кто это сделал, — проговорил он тихо и очень зло. — Потому что я этого так не оставлю.

— Что это было?

Гарри колебался, прежде чем ответить, и кажется, хотел солгать. Его мысли вихрем носились в голове, и Гермиона ощущала их почти физически. И, Мерлина ради, она хотела где-то в глубине души, чтобы он солгал, потому что эта ложь развязала бы ей руки, и ещё больше — чтобы она вдруг обратилась в правду и дала ей реальное право уничтожить Малфоя.

Он ещё не ответил, а Гермиона уже точно знала ответ.

— «Амортенция», всего месячной выдержки.

Она не почувствовала, не заметила, не предусмотрела и добровольно выпила разрешенное и совершенно легальное зелье из школьной программы.

Любой спросил бы её…

— Ты ничего не почувствовала? — спросил Гарри, и Гермиона готова была рассмеяться от предсказуемости этого вопроса.

Вино не пахло мятной зубной пастой и старым пергаментом, не пахло оно и свежескошенной травой — ароматом её раннего детства, когда она с родителями бывала на ферме у покойного дедушки Криса, маминого отца.

Вино пахло просто вином, у него был богатый, но тривиальный букет. Единственный лишний запах, который она отчетливо помнила, был одеколон Малфоя — точно такой же, как у старшего Холмса. Им пахло сильно, почти нестерпимо, и в нём была подсказка. Никто в здравом уме не стал бы пить вино с запахом одеколона.

Кроме неё, разумеется.

— Ничего, — пробормотала она и опустилась на стул возле стола. Тут же, как по команде, перед ней возникла расписная керамическая кастрюля со свежей овсянкой, тарелка, чайный прибор.

— Поешь, — велел Гарри тоном целителя, и Гермиона не стала отказываться — желудок и правда подводило от голода, тем более, что злосчастный ужин она выблевала ещё прошлой ночью, а Гарри, скорее всего, давал ей только питательные зелья.

Пока она ела, Гарри ходил из стороны в сторону у неё за спиной, почти бесшумно, только изредка шоркая подошвами старых кроссовок о мраморный пол. Его мысли по-прежнему были слишком навязчиво-ощутимыми, и Гермиона с трудом загораживалась от них окклюментным щитом.

Изредка она звякала ложкой о край тарелки, и тогда мысли Гарри сбивались, а потом снова начинали роиться с бешеной скоростью.

Когда овсянка была съедена, а чашка чая — выпита, Гермиона вытерла салфеткой губы и спросила:

— Что?

Гарри торопливо обошёл стол, сел рядом с ней, протянул руку и, похоже, собирался сжать её ладонь в своей, но передумал.

— Слушай, я понимаю, что формально прижать этого урода не выйдет, но я что-нибудь придумаю. Я же Гарри Поттер, в конце концов! — он хмыкнул. — Я вытащу его из-под земли и… — он оборвал сам себя и потребовал: — Скажи, кто это сделал.

Гарри кинется искать справедливости. Вернее, это сделал бы знакомый Гермионе старый добрый Гарри. Этот, нестабильный, поломанный, мог сделать что-то худшее, непоправимое.

— Я с ним разберусь, — произнесла она мягко. — Это… из-за моей новой работы, для давления на меня. Я сообщу своему боссу, и мы разберёмся с ним.

Она, конечно, никогда не говорила, что работает на Отдел тайн, но Гарри, как и многие другие, об этом знали.

Почти минуту ей казалось, что он согласился с этим вариантом, смирился с тем, что мстить обидчикам будет не он, и даже насладился фантазией о том, как ученые из Отдела тайн забирают злодея на опыты (нет, она не читала его мысли, только чувствовала отголоски), но потом он покачал головой и вдруг сказал:

— Я его всё равно достану. А если не я, то… — пожатие плеч, — твой Майкрофт Холмс.

Гермиона не поняла, что произошло, просто на этих словах внутри будто лопнула струна, и по её телу прошла волна стихийной магии. Запрыгали стулья, зазвенели какие-то статуэтки на полках, загудели напольные часы.

Пусть Майкрофт и знает что-то об инциденте, пусть он и отправил к ней Гарри, она не позволит ни ему, ни кому-то другому управлять своей жизнью. И она ни за что не позволит Гарри думать, будто имени Холмса достаточно, чтобы манипулировать ею.

Океан взметнулся и накрыл её с головой, магия вернулась под контроль, и только расшвырянные стулья и взъерошенный Гарри напоминали о недавнем всплеске. И ещё дрожащие руки, конечно.

— Что я сказал? — пожалуй, Гарри был напуган.

— Я не знаю, — проговорила она медленно, — что ты надумал об отношениях между мной и Майкрофтом, но тебе придётся услышать меня и понять: мы с ним деловые партнёры. И чем меньше он лезет в мою жизнь, чем меньше он знает обо мне…

Она не договорила, позволив Гарри додумать эту мысль. В сущности, это была гнусная ложь. Никакие деловые отношения уже не связывали её с Холмсом, более того, их общения, эпизодического и зачастую бесцельного, вообще могло бы не быть. Они уже не были партнёрами. Но, при этом, они никогда не были друзьями. Однако это его одеколоном пахла для неё теперь «Амортенция», и он был тем призраком из подсознания, который удержал её на грани падения прошлой ночью. Почему? Она не знала ответа и не была уверена, что хочет знать. Но не сомневалась в том, что не хочет вмешательства Гарри в эти странные отношения, а Майкрофта — в то, что едва не сломало её вчера.

— И ему лучше не знать, что у нас есть приворотные зелья, — произнесла она вслух.

Гарри отвёл глаза и ответил:

— Жаль. Я надеялся, если честно.

Пробило одиннадцать, Гермиона выпила ещё чаю, тепло, но формально поблагодарила Гарри за своевременную помощь, попросила не делать глупостей и ещё раз использовала трансфигурацию, обращая рубаху в рабочий костюм. Позднее, у себя в кабинете, она сможет переодеться.

Перед тем, как войти в камин, она подошла к Гарри и неловко обняла его за шею. Он стиснул её в ответ так крепко, что затрещали кости, и стал привычно-родным неуклюжим мальчишкой. Она потянулась встрепать ему волосы, но он уже ослабил хватку, извинился — объятия распались.

— Гермиона, — окликнул он её, когда она зачерпывала летучий порох, — мы ведь друзья. Если что-то случится, если тебе будет нужно…

— Конечно, — заверила она его и активировала заклятие скрытности. Зелёное пламя унесло её прочь, по адресу, который Гарри не услышал — в Отдел тайн.

Глава двадцатая

Кабинет встретил ее тишиной. Гермиона опустилась за рабочий стол, достала из стола свои записи и попыталась их прочесть, но не выходило. Голова казалась совершенно пустой, в ней что-то гулко постукивало, и ни одной внятной мысли нащупать не удавалось.

Работой это назвать было нельзя — пустое сидение за бумагами, — но Гермиона с упорством, достойным лучшего применения, сидела и смотрела в пустоту. Буквы расплывались перед глазами, чернила смазывались, а четкие линии таблиц переплетались клубком змей.

От стука в дверь Гермиона подскочила на месте, мгновенно выхватывая палочку — под ее прицелом оказался мистер Кто.

Не раз и не два за время работы в Отделе тайн Гермиона жалела о том, что сотрудники вынуждены скрывать свои лица и личности, но сейчас она впервые по-настоящему этому порадовалась. Что бы ни отражалось на ее лице, мистер Кто видел только дежурную улыбку белоснежными зубами и приветливый взгляд невыразительных глаз.

— Мисс Ата, — почти пропел он, закрывая за собой дверь и прислоняясь к ней спиной, — как отрадно вас видеть!

— Мистер Кто, — проговорила Гермиона, — вчера я…

— Тш-тш-тш! — мистер Кто вскинул руку и поднял палец. — Ни слова, дорогая мисс Ата. Ни слова. Вы отличная сотрудница, и ни за что не подвели бы свой Отдел без причины. Вот и не о чем говорить. Тем более, что ничего страшного не произошло, а теперь вы снова с нами.

— Спасибо, мистер Кто.

Он пожал плечами, хлопнул в ладоши и, сложив ноги на индийский манер, завис в воздухе.

— Ну-с, теперь о деле. Что вы обнаружили?

«Я обнаружила, что Гермиона Грейнджер — полная идиотка», — подумала Гермиона, но ответила, конечно, совсем другое.

— Ничего, что могло бы пролить свет на… сущность проблемы. Я опросила родителей, четыре из шести семей, изучила их воспоминания, укрепила им блоки. Только у одной женщины — миссис Адамс — не была стерта память. Ее история… несколько отличалась, — Гермиона говорила монотонно, даже не пытаясь добавить в слова немного живости — все равно мистер Кто слышал механический голос ее личины. А ей так было проще — сообщать информацию, как какой-нибудь маггловский механизм, как Патронус, которому надиктовали сообщение, и не чувствовать при этом ничего.

— Единственное, — продолжила она, — что меня удивило, так это количество. Только за период в пятнадцать лет у нас в стране — минимум шесть обскуров. Семь, считая Джейн Райт.

— Много, да? — даже как будто невпопад уточнил мистер Кто. Вернее, его вопрос был по делу, но прозвучал чужеродно и странно. Он не был выражением удивления или беспокойства, он был задан почти с азартом.

— И нет уверенности, что это все, — согласилась Гермиона осторожно. — Если исходить из моих исследований, их должно быть значительно меньше. Правда…

Она осеклась. Как маги узнавали о том, что магглорожденный стал обскури? Магия дошкольников не отслеживалась Министерством, так что найти их можно было только случайно. В случае с Кристианом Адамсом этого и не произошло. Волшебники просто не узнали о проблеме.

К тому же, обскуры были разными по силе. У одних детей это были чудовищные твари, способные разрушить полгорода, у других — слабые сгустки волшебства, по разрушительности не превосходящие обычный стихийный выброс. И тогда странные дети просто сгорали на руках у родителей, которые так и не узнавали, что именно произошло.

— Любопытно, правда? — заметил мистер Кто. — Ваше исследование принимает новый оборот, мисс Ата.

— Мое исследование остается тем же, мистер Кто. Я хочу найти способ лечить этих детей. Но я поговорю с оставшимися двумя семьями — возможно, у них будет что-то новое, что-то, что поможет.

Мистер Кто встал на ноги, отряхнул мантию и сказал, посмотрев Гермионе прямо в глаза:

— Идите сейчас домой и отдохните. В Отделе тайн надо появляться с чистой головой.

— Я не… — она не смогла договорить, потому что мистер Кто вышел из кабинета.

Она обернулась на свои таблицы, посмотрела на собственные дрожащие руки, подошла к камину и без колебаний ушла домой.

Напрасно.

Один вид гостиной остро напомнил о том, что произошло, и грудь сдавило болью, которую она даже как менталист не могла ни назвать, ни расшифровать. И стало до безумия жалко себя. За что? Почему именно с ней должно было это произойти?

Взмахом палочки включив свет во всем доме, Гермиона подумала: «Есть за что». И, чтобы не позволить жалости затопить сознание, взялась за домашнюю рутину. Немного уборки, долгий разбор скопившейся корреспонденции, сомнительного качества обед, собранный из того, что нашлось на полках.

Только один раз за этот день силы оставили ее — когда среди писем она нашла очередную открытку от мамы: аккуратную, вежливую и совершенно безэмоциональную. «Надеюсь, что у тебя все благополучно», — то был красивый синоним для «Мне нет до тебя дела». Гермиона положила открытку в шкатулку к еще нескольким таким же и проревела минут десять, после чего с остервенением принялась разбирать гардероб, вымещая все, что чувствовала, на старых мантиях, линялых свитерах и порванных ботинках.

Начинало вечереть, Гермиона подошла к окну, чтоб задернуть шторы и едва не вскрикнула от испуга.

На подоконнике с другой стороны, за стеклом, сидела незнакомая неприметная сова и рассматривала Гермиону огромными желтыми глазами. Стало страшно, голова закружилась. Как будто можно бояться совиной почты, живя в мире магии.

Сова не двигалась, и Гермиона все-таки впустила ее. Птица сделала по комнате круг, бросила на диван конверт и улетела прочь в открытое окно.

Гермиона посмотрела на конверт со злобой, хотя он и не был ни в чем виноват. Более того, в нем наверняка было что-то неважное и нейтральное. Например, письмо от кого-нибудь из европейских менталистов. Или от пациента, которому требовалась консультация.

Мерлина ради, стоило решительно покончить с этими паническими приступами и расслабиться!

Она бросила на конверт чары проверки — бумага вспыхнула ровным голубым сиянием, которое быстро сошло на нет. Просто письмо. Ничего более.

Вместо того, чтобы взять его в руки, Гермиона присела на подоконник и выглянула в окно, не заботясь о том, что может замерзнуть. Сегодня снова шел снег — мокрый, липкий и тающий на асфальте. По улицам суетливо спешили люди. Лиц разглядеть было нельзя, да и костюмы терялись за белой снежной пеленой — безликие, безымянные существа, населяющие Лондон и поддерживающие жизнь в его древнем теле.

Гермиона давно не чувствовала себя частью города, не сливалась с толпой, не гуляла по улицам. В сущности, она много чего не делала очень давно. Не читала книг для удовольствия — только по исследованиям. Не выпивала с кем-нибудь, в хорошей компании. Не была на море (уже семь? восемь лет? Больше — с окончания Академии). На краю сознания мелькнул образ Той Гермионы. Она гордо вскинула голову, тряхнув кудрями, и исчезла. А настоящая сильнее высунулась в окно, не замечая, что начинает дрожать от холода. Ей вдруг очень захотелось оказаться одним из прохожих — спешить себе по делам или домой с работы, кутаясь плотнее в пальто или натягивая на голову капюшон куртки, ругать погоду, составлять мысленно план дел на вечер или предвкушать встречу с друзьями.

Интересно, думает ли о чём-топодобном Майкрофт Холмс, сидя на заднем сидении своего чёрного автомобиля рядом с телохранителем? Разумеется, нет. Майкрофт Холмс точно знает, зачем живёт, и эта цель делает его жизнь осмысленной, куда более настоящей, чем у любого из прохожих. И, пожалуй, рутина обычных людей вызывала в нём отвращение. А Гермиона отчаянно её желала.

Она глубоко вздохнула. Нужно было выбросить из головы весь этот бред и прочесть письмо — в нём не могло быть ничего страшного. Она не станет бояться писем.

Конверт скользнул ей в руку. С сухим треском сломалась печать.

Внутри лежал сложенный вдвое лист плотной бумаги. Гермиона развернула его и с первого взгляда узнала почерк — этот безупречный наклон, старомодные завитушки над буквами. Но вместо страха её накрыла злость — безумная, нездоровая, словно бы рвущаяся наружу неконтролируемая сила, которую даже осознать не удавалось.

Если бы отправитель письма сейчас был рядом, от него не осталось бы даже головешек — злоба сожгла бы его быстрее любого заклинания. Края листа начали тлеть, руки Гермионы заходили ходуном, мебель вокруг задребезжала.

Если Драко Малфой решил запугать её…

Гермиона шумно выдохнула сквозь стиснутые зубы, принуждая себя успокоиться. Если Драко Малфой решил запугать её, то помоги ему Мерлин и все боги. Его жалкая писанина не заставит её бояться. Она просто прочтёт его письмо и, если в нём будет хотя бы одна оскорбительная строчка, хотя бы одна дерзость, она заставит Малфоя сожрать его целиком, с конвертом и печатью.

Не колеблясь более ни секунды, она почти с жадностью набросилась на ровные строки.

«Моя дорогая Гермиона, — писал Малфой, — надеюсь, это обращение не покажется тебе оскорбительным после ночи, которую мы с тобой провели, — океан затопил сознание, скрывая гнев, — к сожалению, охватившая нас обоих страсть…», — и злоба, и решимость покинули её мгновенно, прилив закончился, океан отступил, обнажая камни, покрытые водорослями и умирающими медузами.

Письмо вылетело из ослабевших пальцев и упало на ковёр, но Гермиона, окаменев, не наклонилась за ним. Кажется, она знала, что прочтёт. Наверняка где-то в гостиной была припрятана колдокамера, а если нет — Малфой мог получить неплохие кадры через Омут памяти.

Скандал получится великолепный. Прессе не будет важна правда, она поверит сплетне и раздует историю про то, как Гермиона Грейнджер легла в постель с Пожирателем Смерти. Гарри, конечно не отвернётся, скорее уж действительно постарается что-то предпринять, но остальные члены Отряда Дамболдора наверняка сочтут её любовницей Малфоя, сторонницей консерваторов и предательницей их идеалов. Она, по сути, останется одна — ни друзей, ни сторонников. Гарри — не в счет.

Простой такой, примитивный шантаж. И, конечно, в конце письма будет условие — требование сделать что-то особенное, чего не сделал бы никто другой. Взять под «Империус» Гарри Поттера, к примеру. Или исследовать чей-то разум. Может, раздобыть какие-то наработки Отдела тайн.

Захотелось смеяться.

Её репутация была уничтожена год назад, когда Визенгамот её осудил, а пресса растрезвонила на весь мир о преступлениях подруги Гарри Поттера. Все, кто хотел ее осудить — сделали это еще тогда. Малфой ошибся, думая, что парочка грязных снимков что-то изменит. Если хочет — пусть печатает их на плакатах. Пусть кричит об их связи на каждом углу, если захочет.

— Акцио, письмо, — беспалочковое заклинание сработало, и листок скользнул обратно в руку.

«… охватившая нас обоих страсть не позволила нам закончить разговор, который должен быть закончен. Майкрофт Холмс находится в серьёзной опасности, и она станет смертельной, как только Невиллу Лонгботтому станет известно его имя. Разумеется, Лонгботтом не способен узнать его самостоятельно, однако мне доподлинно известно, что доброжелатель с радостью поделится с ним маленьким секретом в том случае, если не получит информации по Шерринфорду. Я уповаю на то, что ты, благодаря вашим отношениям, сумеешь её раздобыть значительно быстрее, чем я. Целую тебя. Д.М.»

Затошнило.

Пожалуй, если бы Малфой снова одурачил ее зельем и изнасиловал бы, она и то не чувствовала бы себя настолько грязной, как после этого письма. И всё-таки в глубине души она не могла не признать, что это было красиво. Куда красивей, чем можно было бы ожидать от белобрысого хорька, и значительно умнее.

«Что будешь делать, Грейнджер?», — спросила она вслух.

Ответа не было, и она прочла письмо еще раз, уже совсем без эмоций. Повторила про себя. Потом еще раз, и еще, постепенно отсекая всё лишнее, пока не осталось только: «смертельно», «доброжелатель» и «Шерринфорд».

И снова: «Шерринфорд», «доброжелатель», «смертельно».

«Сколько камер следит за моим домом? — Три в общей сложности. Четвёртую, направленную на окна вашей спальни, я позволил себе отключить», — этот разговор был совсем недавно, и, стоя здесь, в этой самой комнате, Майкрофт говорил о слежке с таким видом, словно не сомневался — его власть абсолютна, а контроль над ситуацией полон. Он знал обо всем, что происходило в стране, от его глаз не укрывалась ни одна мелочь, так что ему доброжелатель-Малфой и угроза?

Гермиона дотронулась пальцами до цепочки на шее, но тут же отдёрнула руку — протеевы чары больше не связывали её с кольцом Майкрофта. Это был удобный предлог отложить разговор, но нельзя было воспользоваться им.

Майкрофт должен знать об угрозе даже в том случае, если ей придется рассказать о Малфое и о произошедшем.

Она сползла с подоконника, захлопнула окно, переоделась в маггловкий костюм и аппарировала к дому Холмса, отчаянно надеясь, что сумеет застать его дома.

На улице было неприятно — промозгло и сыро. Туфли мгновенно промокли, снег залепил лицо. Гермиона подошла к крыльцу, потянулась к кнопке звонка, но дверь распахнулась автоматически, перечеркивая опасения, что придется стоять на улице и ждать.

Сам по себе в коридоре включился свет.

Гермиона вошла и тут же увидела Майкрофта — он стоял наверху лестницы и совершенно не выглядел удивлённым.

— Прошу, — произнес он. Гермиона поднялась в кабинет. На столе стоял чайный сервиз на две персоны, от чайника поднимался пар. Майкрофт остановился у стола и задумчиво постучал пальцами по стопке бумаг. Потом мотнул головой, моргнул и сфокусировал взгляд на Гермионе.

В кабинете едва уловимо пахло одеколоном — тем самым. Гермиона думала, что не сможет выносить этот запах, но ошиблась — он по-прежнему был приятен.

— Добрый вечер, Майкрофт, — сказала она спокойно, жалея, что не может надеть маску невыразимца. Так разговаривать было бы легче.

— Добрый вечер, Гермиона, — отозвался он, медленно оглядывая её с головы до ног своими по обыкновению жутковато-холодными глазами. — К сожалению, ваши друзья не отличаются… проницательностью.

Гермиона вздрогнула. Она отлично умела переводить с языка Холмса на общедоступный английский и без труда поняла значение этих слов: «Я знал, что вы в опасности, и пытался вам помочь — к сожалению, ваш друг Гарри Поттер не догадался, где вас искать». А еще он явственно давал понять, что знает если не обо всём, то о многом.

Он отлично угадывал по почти неразличимым и заметным ему одному признакам всю историю той кошмарной ночи, и Гермиону охватил давящий тягучий стыд, который она гнала прочь от себя весь день — как видно, безуспешно. Если бы хоть раз в жизни Холмсу изменила его проницательность, она была бы рада. Чтобы справиться с собой, она заметила нарочито небрежно:

— Я не упрекнула бы их в нехватке проницательности, разве что в недостаточной информированности.

«Если уж на то пошло, то вы могли сказать Гарри, с кем меня видели, или показать записи», — означало это. Конечно, она не обвиняла его в произошедшем — Мерлин, нет! Она сама была виновата, только её глупость, невнимательность, наивность послужили причиной того, что Малфой обманул её, как школьницу. Однако Майкрофт, кажется, принял её слова как обвинение, во всяком случае, в его взгляде что-то поменялось, из сканирующе-холодного он стал отстранённым.

— Как вы узнали, что я… — она сглотнула, потому что слова вдруг застряли в горле, — что мне может потребоваться помощь?

Майкрофту потребовалась почти минута, чтобы дать ответ.

— Немногое на британских островах происходит без моего ведома. И тем более, в Лондоне.

— Ваши камеры?

Он согласно наклонил голову, а Гермиона произнесла, отводя взгляд и обращаясь к настольной лампе:

— Это невозможно. Невозможно следить сразу за…

Она не сразу поняла, что это был за звук, прервавший ее — Майкрофт смеялся. Негромко, но совершенно искренне, не в силах сдерживаться. Она глянула на него и нахмурилась, а он ещё раз хмыкнул и уточнил:

— Вы в самом деле думаете, что я сам просматриваю записи с камер видеонаблюдения в режиме реального времени? Разрешите, я покажу вам, как это работает.

Не дожидаясь её согласия, он подошёл к столу, снял трубку стационарного телефона, набрал несколько цифр и включил громкую связь. Гермиона затаила дыхание, вслушиваясь в ровные гудки.

— Мистер Холмс? — раздалось после четырех гудков на другом конце провода.

— Сообщите мне обо всех передвижениях Гермионы Грейнджер за сегодняшний день, начиная с шести утра.

Что-то защелкало и застучало, телефон издал еще один гудок, и уже другой голос бодро отрапортовал:

— Мистер Холмс, объект «А-сто шестьдесят пять-четырнадцать» сегодня отсутствовал в поле видимости до одиннадцати тридцати восьми минут утра, после чего появился дома. Большую часть времени никуда не выходил. Не имел контактов, не считая запущенной и выпущенной совы в семь-сорок три. В восемь-пятьдесят, очевидно, покинул дом закрытым путём. Спустя сорок секунд появился на Роберт-стрит между домами пять и семь.

— Благодарю, — Майкрофт опустил трубку, а Гермиона пробормотала:

— Объект «А-сто шестьдесят пять-четырнадцать»?

— Разумеется, если рутина каким бы то ни было образом нарушается, меня тут же ставят в известность. По каждому из… объектов высшего приоритета.

Без приглашения Гермиона села на стул для посетителей. Майкрофт налил ей чай и подвинул поближе чашку.

Нужно было рассказать ему об угрозе Малфоя или же попытаться выяснить что-то о Шерринфорде — она так и не приняла решения и не знала, как поступить.

Скрипнуло кресло — Майкрофт со своей чашкой тоже сел, подвинул к себе, не таясь, вазочку с печеньем и надкусил одно. Ей не предложил — видимо, агенты ему все-таки рассказали, что она с детства не ест сладкого.

— Сожалею, — сказал он после продолжительного молчания, и было очевидно, что это относится к событиям прошлой ночи. Почти сочувствие.

— Вы знаете Драко Малфоя? — спросила она торопливо.

— Сильный игрок, — отозвался Майкрофт. Гермиона посмотрела на него с удивлением.

«Сильный» — это слово никогда не подходило Малфою. Он всегда был слабым и жалким. Правда, он обвел ее вокруг пальца с легкостью, пользуясь дешевым и простым трюком. Возможно, прав был Майкрофт, а она всегда недооценивала хорька.

— Но слишком сентиментален и чувствителен, — теперь в голосе Майкрофта послышалось отчётливое презрение. Гермиона ничего не ответила, а Майкрофт прибавил очень тихо: — И допускает непростительные ошибки.

Это прозвучало бы почти музыкой для ее ушей, но Гермиона слишком хорошо понимала — Майкрофт себе не позволит сентиментальности. Что бы ни значили эти слова, они не имели того подтекста, который она желала бы обнаружить.

— У вас есть какие-то договорённости? — у неё едва не вырвалось: «Вы его чем-то прижали?», — но, конечно, Майкрофт бы такую формулировку не оценил.

— Были, в некотором роде.

Гермиона отпила чаю и прищурилась — было бы не только самонадеянно, но и опасно думать, что Холмс стал бы разрывать договоры с Малфоем из-за того, что хорёк сделал с ней. Было что-то ещё, что-то кроме проклятой «Амортенции» в бокале вина.

Она сказала наугад:

— Он вас чем-то решил шантажировать? — думая о письме, которое всё ещё лежало у неё в кармане.

— В некотором роде, — повторил Майкрофт и улыбнулся самой неприятной из своих улыбок, так что сомнений не осталось — шантаж не удался.

— Возможно, ещё удастся, — произнесла она и всё-таки решилась: — Он пытался узнать от меня… кое-что о вас, точнее о… — возможно, Трелони проглядела в ней дар к предвиденью? Гермиона ощущала, что от слова, которое никак не срывалось с её губ, веет чем-то ледяным и жутким. Но произнести его было нужно, Майкрофт ждал. Она закончила: — О Шерринфорде.

Ошибки быть не могло: одно это слово — название, или имя, или ключ, — нанесло сокрушительный удар. Зрачки Майкрофта расширились, будто бы от ужаса, дыхание на мгновение прервалось, рука с чашкой дрогнула, но тут же все прошло. Он отставил чашку и спокойно улыбнулся.

— Предсказуемо и грубо.

— Возможно, он считал, что я смогу вытащить нужные сведения из вашей головы.

Майкрофт снова коснулся чашки и покачал головой.

— Возможно, и нет. Могу я узнать, в какой форме он предложил вам поучаствовать в получении этих сведений?

— В письменной. И с угрозами в ваш адрес.

Майкрофт протянул руку ладонью вверх, молча требуя передать ему письмо. Гермиона резко отказалась. Она перескажет Майкрофту ту часть, которая необходима, но читать омерзительные лживые строчки не позволит.

Майкрофт ждал, его рука не дрожала на весу, и он не собирался ее убирать.

— Письмо адресовано мне. Вам… Я перескажу вам нужный отрывок, даже процитирую.

Рука не двигалась.

— Нет.

Майкрофт подождал еще некоторое время, потом убрал руку и встал, прошелся по кабинету.

— Иногда наклон букв и слишком сильный нажим могут сказать больше, чем текст всего письма. Впрочем, разумеется, тайна частной переписки неприкосновенна.

Он говорил совершенно серьёзно и спокойно, но Гермиона ощущала сквозящую в его словах злую иронию. В сущности, какая разница? Он видел её, страстно целующуюся с Малфоем посреди улицы — едва ли что-то изменит одно письмо, тем более, написанное не ею.

Она вытащила из кармана лист и протянула. Майкрофт взял его, развернул и начал читать — медленно, наверняка взвешивая каждое слово. Ещё прошёлся по кабинету, вернулся за стол, сел, и только после этого отложил письмо и посмотрел на Гермиону. Его губы были плотно сжаты и, если только это не было игрой света и тени, побелели. Глаза потемнели так сильно, что голубая радужка стала совершенно неразличима.

Глава двадцать первая

Тишина в кабинете стала звенящей и одновременно вязкой, у Гермионы от этой тишины заболели уши и заслезились глаза. Она подняла все окклюментные щиты, но почему-то не смогла закрыться целиком. Если бы Майкрофт Холмс был обычным человеком, подверженным эмоциям, то можно было бы сказать, что он в ярости. Это была ледяная сила, замораживающая, страшная. Несколько мгновений Гермионе казалось, что она не выдержит давления, но вдруг лёд исчез. Майкрофт взял себя в руки, зрачки чуть уменьшились, показалась голубая радужка. Взгляд из бешеного стал обычным, внимательно-спокойным, плотно сжатый рот расслабился. Как будто ничего не было.

— Мистер Малфой, — проговорил Майкрофт задумчиво, — полагает, что может оказывать давление на британское правительство.

Гермиона сказала бы, что в письме нет угрозы правительству, только лично Майкрофту Холмсу, но не сумела заставить себя произнести ни слова. На горле будто удавку затянули. Сердце защемило от детской, иррациональной обиды. Она не ожидала чего-то другого. Хотя нет, ожидала: увидеть хотя бы тень ревности. А если не ревности, то злобы на то, что Малфой сделал с ней. Даже отстранённого и почти равнодушного комментария о том, что Малфой перешёл черту, было бы достаточно.

Холмс встал из кресла, отложил письмо и сложил руки перед грудью в знакомом молитвенном жесте. Гермиона осторожно взяла чашку и сделала несколько глотков, смачивая совершенно высохшее горло. Думалось, что чай окажется ледяным, но нет — он по-прежнему оставался горячим.

Майкрофт прошелся по кабинету и остановился в шаге от Гермионы. Она сумела удержаться и не запрокинуть голову, но даже его тень, упавшая ей на колени, как будто подавляла. Чай закончился слишком быстро, она собралась отставить чашку, но Майкрофт перехватил её, удивительным образом умудрившись не коснуться её пальцев. Сам поставил на стол и налил свежего чаю. Гермиона сосредоточилась на том, как двигаются его руки, придерживая фарфоровую крышку или поднимая за витую ручку молочник.

Лёгкий аромат его одеколона был очень близко, но к нему примешивался какой-то ещё незнакомый запах. Ментол, лёгкая горечь — в тот момент, когда Майкрофт протянул ей чашку с чаем и отошёл к другому краю стола, она узнала этот запах и спросила нервно:

— Вы курите?

Чай был светло-бежевым, от настольной лампы по нему пробегал блик. Пожалуй, блики в чашке ещё никогда не казались Гермионе таким увлекательным зрелищем. Во всяком случае, она не могла от него оторваться.

— Я не замечал, что у вас настолько… тонкое обоняние, — проговорил Майкрофт сухо. — И нет, не курю.

Гермиона заставила себя поднять глаза от чашки, но лицо Майкрофта было совершенно нечитаемым. Слова про тонкое обоняние ударили больно, напомнив о том, что, пользуйся она этим обонянием лучше, она избежала бы «Амортенции».

— Недостаточно тонкое, — сказала она.

Знал ли Майкрофт о существовании любовных зелий? Гермиона никогда не упоминала их при нём, но она была не единственным источником его знаний о волшебном мире. И, увидев её с Малфоем, он вызвал на помощь Гарри, как будто знал, что помощь может быть нужна.

— Как вы узнали, что?..

«Что это было не добровольно?», — осталось непроизнесённым.

Бровь Майкрофта взлетела вверх. Он без слов уточнял: «Вы действительно желаете, чтобы я ответил на этот вопрос?». Она не желала. Более того, дорого дала бы, чтобы не знать его мотивов и хода мыслей. Но вместо того, чтобы дать ему это понять, решительно кивнула.

— Даже если не учитывать… магические факторы, — проговорил он, — ваше поведение было нехарактерно для вас и неестественно.

Это прозвучало почти оскорбительно. Так, словно она была объектом изучения, все реакции которого были достоверно известны.

Майкрофт всё так же стоял, но опёрся рукой о стол и начал выстукивать пальцами неровный ритм. Это, пожалуй, выглядело жутковато: только сейчас Гермиона поняла, что ни разу не видела, чтобы старший Холмс позволял себе настолько ослабить контроль.

— Если бы речь шла о мире обычных людей, — продолжил он, — я предположил бы действие химического афродизиака, но уверен, что у волшебников есть более… тонкие решения.

— Любовные зелья, привороты.

Пальцы замерли, пропуская несколько ударов и сбивая ритм.

— Разумеется.

Гермиона сглотнула, допила вторую чашку чая и спросила о том, с чего стоило начать разговор и с чего, конечно, начал бы сам Майкрофт:

— Что такое Шерринфорд?

— Не то, что входит в сферу вашей компетенции… или ответственности, — отрезал Майкрофт.

— Зато входит в сферу моих интересов, — Гермиона тоже встала из кресла — сидеть стало неудобно, её начало лихорадить, вся кожа зудела как от сильного напряжения, а в горле встал тугой солёный ком. — Ради информации о нём мистер Малфой пошёл слишком на многое.

Майкрофт пожал плечами:

— Вам не стоит думать о Шерринфорде. Это совершенно секретная информация. Мистер Малфой… — он поджал губы, — получит ответы на свои вопросы непосредственно от меня.

Гермиона хотела иронично усмехнуться, но вместо этого нервно всхлипнула и сказала:

— Он просто покопается у вас в голове, и всё, — и тут же поняла, какую сказала глупость. Мерлин, кажется, события последних дней не лучшим образом повлияли на её здравый смысл. Если бы Малфой мог влезть в голову к Майкрофту, он давно сделал бы это — и Гермиона не была бы нужна. Более того, если бы он мог взять Холмса под «Империус», то уже взял бы. Но он этого не сделал — почему?

Потому что у Майкрофта есть система защиты, наверняка завязанная на рассредоточении информации.

Майкрофт ничего не ответил, наверняка видя, что она уже и сама нашла нужные ответы.

— Я не советую вам… беспокоиться о моей безопасности, — заметил он.

Если только она не сошла с ума, это значило: «Я тронут вашей заботой, но с этим вопросом разберусь сам». Гермиона кивнула, хотя знала точно — она не оставит в покое ни Шерринфорд, ни Малфоя. Ей было плевать на Шерринфорд — но ради того, чтобы узнать о нем хоть что-то, Малфой рисковал собственными мозгами. А значит, эти сведенья ему дороги. И Гермиона скорее съест свою волшебную шляпу, которую не надевала курса со второго, чем позволит ему их получить.

Снова повисла опасная тишина.

— Полагаю, — сказал Майкрофт спустя некоторое время, — вам стоит отдохнуть. Если желаете… — он сделал длинную паузу, как будто сомневаясь в том, что хотел сказать: — Гостевая комната в вашем распоряжении.

Гермиона сжала пальцами спинку кресла, ища в ней опору, в которой так отчаянно нуждалась, и уточнила:

— В вашем доме ведь нет гостевых спален?

Губы Майкрофта дрогнули, в глазах мелькнул призрак настоящей улыбки.

— Тем не менее, — ответил он. Сейчас его взгляд не был ни холодным, ни пугающим. Он смотрел почти так же, как в ту странную ночь, когда они ужинали вдвоем в Кардиффе и смеялись над перипетиями маггловский истории.

Гермиона знала, что нужно отказаться. Она могла переместиться к себе домой в считанные секунды и как следует выспаться на своей кровати. Или хотя бы попробовать это сделать. В крайнем случае, если одиночество в собственном доме, с которым она, однако, справлялась на протяжении всего дня, станет совершенно невыносимым, она сможет отправиться к Гарри на площадь Гриммо — он поймёт и велит Кикимеру приготовить ей комнату наверху.

Майкрофт не был тем человеком, у кого дома стоило ночевать. Тем более, не стоило ночевать в его собственной спальне. Она ещё крепче вцепилась в спинку кресла.

— Меня это никоим образом не стеснит, — сказал он светским тоном, наверняка видя её растерянность и читая её сомнения так же легко, как если бы они были отпечатаны крупным шрифтом у неё на лбу, — учитывая ситуацию в Корее и перестановки в Белом доме.

Даже самой себе было страшно признаться в том, что она хочет согласиться. Комната Майкрофта была неприветливой, безликой, но безопасной. И если ночью, во сне, к ней снова придёт Малфой, а взбудораженное бессознательное пробьёт окклюментные щиты и выплюнет на поверхность проклятую гостиную Малфой-мэнора, она будет знать, что не одна. Да, Майкрофт будет на другом этаже, через много стен и комнат, но он где-то будет.

«Грейнджер, хватит», — Гермиона почувствовала, что задыхается, костяшки пальцев побелели, ком в горле стал ещё омерзительней. «Не смей реветь, ради Мерлина! Грейнджер», — шпоры не помогали, щиты трещали и плавали, дышать было нечем, а сердце гулко колотилось где-то в ушах. Просто приступ истерики, реакция на стресс— нужно взять себя в руки. Улыбнуться. Поблагодарить за предложение. Может, отважиться на шутку о пользе сна и преимуществах подушки перед письменным столом.

Она не могла. Было время, когда она очень боялась, что Майкрофт увидит её слабой и поймет, насколько она не подходит для сложных политических игр. Но это прошло очень давно.

Зажмурившись, она беззвучно плакала, и только в голове билась строчка откуда-то: «Сказать мне: «Не плачь», — было всё равно, что сказать огню: «Не гори». Слезы бежали по щекам, в носу хлюпало, но остановиться она не могла.

Звякнул фарфор, раздался плеск.

— Ваши эмоции понятны, — заметил Майкрофт. Гермиона полагала, что они понятны ему примерно так же, как взрослому — рёв ребёнка из-за отобранной игрушки, свысока. В который раз она рыдала перед ним? В третий? В четвёртый?

— Ваша нервная система продолжительное время испытывает значительные нагрузки, которые не могут не сказываться на физиологических реакциях.

Если бы не слёзы, она бы засмеялась. Он говорил тоном лектора, объясняющего простейшую тему.

— Тремор рук, слабость, слёзы, возможно, повышение температуры и артериального давления… — продолжил он, и Гермиона не выдержала и оборвала его:

— Хватит.

Говорить было тяжело, и голос звучал надсадно. Она закашлялась, несколько раз сглотнула и собралась вытереть слёзы руками, но Майкрофт потянул ей платок — точно такой же, как в прошлый раз, тёмный, льняной.

— У меня уже есть один такой, — сказала она, вытирая лицо.

— Я знаю, — согласился Майкрофт. Гермиона нашла в себе мужество посмотреть ему в лицо. Конечно, увидела только маску вежливого внимания.

— Комната вас ждёт. Думаю, за прошедшие… — он глянул на часы в углу, — семь минут её успели подготовить.

На столе стояла свеженалитая чашка чая. Под пристальным взглядом Майкрофта Гермиона выпила её небольшими глотками, практически не чувствуя вкуса, и спросила:

— Курение успокаивает?

Майкрофт потёр подбородок.

— Нет. Дает иллюзию спокойствия.

— Тогда зачем?

Она не была уверена, что он ответит, но он сказал:

— В иллюзиях есть своя прелесть, — а потом предложил: — Дать вам снотворного?

— Лучше не надо. Слишком много зелий в последнее время.

Майкрофт не стал настаивать и произнес:

— Доброй ночи, Гермиона.

Она пыталась найти подходящие слова, но тщетно. Поблагодарить? Едва ли она могла назвать благодарностью то, что испытывала. Извиниться за очередную истерику? Это была не та тема, которую вообще стоило обсуждать. Сказать, что ей неловко занимать его спальню? Она никогда не произнесла бы этого вслух.

Всё, что оставалось, это:

— Доброй ночи, Майкрофт, — и выйти из кабинета.

Дверь спальни она нашла безошибочно. Внутри пахло свежестью и чистотой — за те самые семь минут в комнате убрались. Гермиона сняла мантию, провела вдоль тела очищающим заклинанием и опустилась на постель, коснувшись хрустящего отпаренного постельного белья.

Здесь действительно было безопасно, хотя дом и не был защищён множеством охранных заклинаний. «Пусть так», — подумала она спокойно. Она просто устала. Ей нужно было только выспаться как следует, и уже утром она займётся тем, что действительно важно.

Она забралась под одеяло, натянула его повыше и закрыла глаза. Океан уже начал плескаться, как она встрепенулась, подскочила и все-таки бросила на окно мощные защитные чары. А потом, уже почти засыпая, закрыла дверь обычным «Коллопортусом», просто повернув замок.

Глава двадцать вторая

Просыпалась Гермиона тяжело: веки были совершенно свинцовыми, во рту стоял неприятный горький привкус, а всё тело так затекло, что она с трудом чувствовала руки и ноги, а мелодия заклинания-будильника вворачивалась в мозг длинным щупом. Непослушными пальцами нащупала палочку и пробормотала:

— Темпус, — в воздухе возникли цифры: «8:25», от их мерцания начало резать в глазах, и Гермиона поспешно развеяла заклинание, после чего зажмурилась и со стоном уткнулась в подушку. Она душу готова была продать за то, чтобы поспать ещё пару часов. А лучше пару суток.

Она не могла себе этого позволить.

— Вставай, дорогая, — сказала она себе, кажется, вслух, — давай, — но глаза так и не открыла. — О, Мерлин!

Она подскочила на постели — вспомнила, где именно находится и что было вчера. Повторила:

— О, Мерлин.

Ни Мерлин, ни Моргана, ни вся волшебная братия вкупе с христианскими святыми здесь были ровным счётом ни при чём, потому что Майкрофт Холмс вчера предложил ей занять его спальню. И она согласилась.

Сна не осталось ни в одном глазу. Сглотнув, она нервно оглянулась, не осознавая толком, что именно хочет найти, а потом поняла: следы того, что Майкрофт заходил в комнату ночью. Она не могла бы точно сказать, что сделала бы, обнаружив доказательства, наверное, разъярилась бы, но, не находя их, испытывала отчаянную и необъяснимую обиду.

Она встала и прошлась по комнате, радуясь, что не рискнула вчера раздеться, коснулась пальцами поверхности тумбочки (пустой и чистой). А чего, собственно, она ждала? Что он зайдёт ночью и будет смотреть на её сон?

Гермиона нервически хмыкнула и помотала головой, надеясь, что весь этот бред улетучится. Потом подошла к двери и дотронулась до ручки. Ночью она, уже засыпая, использовала «Коллопортус». Если он на месте, то от «Финиты» дверь откроется. Если нет, то потребуется «Аллохомора», открывающая замки. Простая проверка, основанная на элементарной теории магии. Заклинание можно развеять, а запертый на ключ замок только открыть — так же просто, как постулат о том, что созданный магически предмет можно полностью уничтожить, а объект физического мира — только перевести в иное состояние, испарить или распылить на атомы.

Гермиона направила палочку на замок, даже не сильно удивляясь тому, что руки ходят ходуном. Пусть она бредит. Пусть её психика не выдерживает свалившихся нагрузок. Но она проверит проклятую дверь и убедится, что её никто не отпирал и не запирал обратно ключом, и если это не так…

— Финита, — заклинание ударило в замочную скважину, мгновение ничего не происходило, и сердце Гермионы замерло, пропуская удар, а потом замок щелкнул. Дверь открылась.

Гермиона пошатнулась и ухватилась за стену, разом лишившись сил. Никто не входил в комнату, пока она спала, и её должно было это радовать. Но не радовало. Щелчок замка как выстрел — пулей прошил мозг.

Набросив на себя одежду и даже не думая о том, чтобы разыскать ванную комнату, она аппарировала домой, неловко споткнулась и упала на пол, больно стукнувшись коленями.

Зажмурилась, отдышалась и усилила щиты.

Рано или поздно ей придется снова взглянуть на то, что творится у нее в голове, но она однозначно не даст мистеру Кто во второй раз обвинить ее в отсутствии ясности ума.

Когда она аппарировала к очередному дому — пятому в списке — окклюменция уже действовала безупречно, и щит оказался настолько крепким, что историю очередного мальчика-обскури она просмотрела без тени волнения, даже без сочувствия.

То же произошло и с последней семьей.

Она выполнила свое дело, узнала то, что должна была узнать — и это не дало ей ничего. С тем же успехом она могла не мотаться по Британии, не проникать в чужие дома и в чужие воспоминания, потому что она не узнала ничего, разве что еще лучше изучила механизм возникновения обскура. Пожалуй, она могла теперь написать об этом статью. «Психологический механизм возникновения обскуров у магглорожденных волшебников и степени разрушения физической и магической оболочки у детей-обскури на основе исследований, проведенных на территории Великобритании». Не то, чтобы она собиралась писать об этом — но могла.

В кабинете она заполнила оставшиеся таблицы, глянула на часы — не было и четырех. У нее не было рутинных задач, так что она могла отправиться домой — никто не стал бы ее сильно искать, и уж мистер Кто точно не стал бы этого делать, получив многостраничный отчет об исследованиях.

Но вместо того, чтобы так и поступить, Гермиона вышла из кабинета и неторопливо направилась к круглой Комнате Дверей.

Это место она видела не раз в страшных снах после того, как побывала здесь с Гарри и Отрядом Дамблдора. Жуткая круглая комната, начинающая бешено крутиться, стоит только закрыть дверь, сводящая с ума, путающая — на деле она оказалась совершенно незаменимым и очень полезным местом, с которым умели работать, правда, только невыразимцы. Для работников Отдела тайн каждая из дверей (число их было произвольным и зависело от непростого соотношения между положением планет, погодой на улице и движением магнитных полей) вела именно туда, куда требовалось. Все, что было нужно — выйти из своей двери и войти в следующую.

Гермиона так и поступила.

Ее дверь распахнулась перед многочисленными рядами одинаковых деревянных стеллажей, заставленных книгами, подшивками газет и журналов, брошюрами, листовками и прочим. У Отдела тайн была громадная библиотека, с которой соперничали только библиотеки Хогвартса и Оксфорда. Художественной литературы здесь, конечно, не было — едва ли нашелся бы безумец, пришедший в Отдел тайн за свежим романом. Но только здесь можно было найти копии всех министерских документов, тиражи вышедших и невышедших газет, справочники по магии, которую считали утраченной или объявляли запрещенной.

Запоздало Гермиона вспомнила, что так и не вернула ту персидскую книгу — она осталась у Майкрофта. Но при мысли о Майкрофте вспомнилась дверь в его спальню — и Гермиона определила книгу на персидском в список тех вещей, от которых лучше отгородиться щитом.

В голове снова посветлело, и она, взмахнув палочкой и подтвердив свою личность, прошла к одному из множества столиков. Едва она отодвинула стул, ее накрыли чары конфиденциальности — теперь никто не мог увидеть ни ее, ни книги, которые она потребует.

По запросу перед ней очутилось несколько внушительных справочников. Она не знала точно, где искать, но нужно было начать с чего-то.

Шерринфорд мог оказаться чем угодно: заклинанием, замком, городом, артефактом. Ситуация осложнялась тем, что большинство действительно подробных справочников по магическим объектам были выстроены в семантическом, а не в алфавитном порядке. И Шерринфорд мог с одинаковым успехом оказаться рядом с Хогсмитом, Диадемой Рейвенкло или Веритасерумом.

Но его не было ни в одном из разделов.

Страница за страницей, фолиант за фолиантом — ничего. Шерринфорда не существовало в справочниках и каталогах, и поисковое заклинание по всей библиотеке не дало никаких результатов.

Гермиона вышла из библиотеки спустя несколько часов с ощущением жгучего, болезненного, едкого разочарования. Разумеется, было глупо думать, что информацию, ради которой Малфой подлил ей приворотное зелье, будет легко найти, но настолько сокрушительной неудачи Гермиона не ожидала.

И это была не последняя неожиданность в этот день. Вернувшись домой, Гермиона обнаружила на подоконнике сложенный пополам лист бумаги.

Последнее время письма приносили одни неприятности. Захотелось спалить листок, но она, конечно, развернула его. В этот раз там не было обвинений в нерасторопности от Невилла и завуалированных угроз от Малфоя. На белоснежной бумаге знакомым изящным почерком с заметным наклоном влево было написано буквально две строчки: «Если вы располагаете временем и возможностью, приглашаю вас на ужин. Автомобиль будет у вас в десять минут одиннадцатого». И, разумеется, подпись: «МХ».

Любопытно, как он поступил бы, если бы у Гермионы не было времени на встречу? Если бы она не вернулась с работы домой? Вероятно, письмо было бы изъято тем же способом, как и доставлено.

Гермиона поднесла листок почти к самым глазам, не зная, что именно хочет разглядеть. Было трудно представить, какие мысли владели Майкрофтом, когда он писал эту записку. Какая-то часть Гермионы (возможно, Та) хотела верить, что он испытывал волнение, но разум подсказывал, что он оставался безупречно-спокоен и прикидывал варианты реакции на записку, выстраивал стратегию предстоящего разговора.

Гермиона убрала листок в стол и направилась в спальню, к шкафу с одеждой. Она разобрала его буквально вчера, но совершенно не помнила, что в нем висит. Открыла.

Предсказуемо, ряды мантий на каждый день, пара парадных и несколько маггловских костюмов. Она не знала, что именно имел в виду Майкрофт, написав: «Приглашаю вас на ужин». Куда именно? Отвезет ее автомобиль к дому на Роберт-стрит или к какому-нибудь фешенебельному ресторану? Будет ужин уютным или торжественным?

— Умойся, — посоветовало зеркало, и Гермиона шикнула на него. Артефакт пошел рябью и обругал.

Гермиона прогнала рябь и уставилась на отражение. Не то, чтобы события последних дней добавили ей привлекательности. И не то, чтобы она выглядела так, словно готова отправиться на ужин с самым неоднозначным мужчиной, который ей когда-либо встречался. Если бы не окклюментный щит, она сейчас не выбирала бы наряд, а, вероятно, каталась бы с воем по полу — ей все еще было больно, плохо и до безумия страшно, тело казалось чужим, мысли — вязкими. Но у менталиста всегда есть преимущество перед остальными: даже если он будет сходить с ума, это будет очень контролируемое безумие.

— Улыбнись, и все наладится, — посоветовало зеркало, и Гермиона засмеялась. Если бы этот совет и правда помог — было бы здорово.

Так и не решив, в каких декорациях Майкрофт предпочитает ужинать, Гермиона выбрала спокойное каждодневное платье, только благодаря черному цвету имевшее право на перевод в категорию вечерних. Капля волшебного макияжа и пара взмахов палочкой, чтобы уложить волосы — и вот она, Гермиона Грейнджер, во всей своей сомнительной красе.

Автомобиль остановился под ее окнами ровно в десять минут одиннадцатого — в пунктуальности Майкрофта сомневаться не приходилось. Набросив на плечи теплую мантию (которая в темноте легко могла бы сойти за пальто), Гермиона спустилась вниз. Водитель открыл перед ней заднюю дверь, Гермиона села на сидение и увидела, что не одна.

У другой дверцы сидела незнакомая женщина пятью или семью годами моложе Гермионы — у нее были темные волосы, спускавшиеся ниже плеч, достаточно широкое лицо с крупными, выразительными глазами, и волевой подбородок.

Она не обернулась на Гермиону, полностью поглощенная своим мобильным телефоном, только сказала:

— Добрый вечер, мисс Грейнджер.

Гермиона не сумела ответить то же самое. Разумеется, не ревностью объяснялось то раздражение, которое поднялось в её душе, и не из-за ревности на кончиках пальцев заискрилась сырая магия.

Она отвернулась к окну и закусила губу так сильно, что, наверное, вот-вот должна была выступить кровь.

Раздался телефонный звонок, женщина сняла трубку, и через динамик Гермиона сумела расслышать голос Майкрофта.

— Вышлите все расшифровки с мобильного Грейвза, — сказал он без приветствия и добавил еще что-то, чего Гермиона не сумела разобрать. Кажется, там была еще фамилия «Ватсон» и что-то о Корее.

Женщина ответила коротко:

— В течение получаса.

— Двадцать минут. После можете быть свободны, — и в трубке раздались гудки.

За окном мелькали дома, яркие вывески магазинов и темные пятна скверов. Гермиона пыталась удержать магию под контролем, хотя и не могла гарантировать, что расстроится, если телефон в руках у женщины взорвется.

В сущности, не было ничего удивительного в том, что у Майкрофта могли быть сотрудники-женщины (судя по диалогу, отношения между ними были сугубо деловыми), и Гермиону это не заботило и заботить было не должно. Но эта женщина её шокировала. Всё в ней — от туфель на каблуках до густых, тщательно уложенных волос — вызывало в Гермионе едва контролируемую злость.

А еще от нее пахло омерзительно-хорошими цитрусовыми духами, очень легкими, но запоминающимися. Можно было аппарировать прямо из машины, но это было бы слишком трусливо. Можно было бы позволить магии вырваться наружу — но ей было уже не девять, чтобы не уметь держать себя в руках. А еще можно было затолкать эту злость, на которую у нее не было никаких прав, поглубже, под щит, захоронить в одном из сундуков на дне океана, и забыть о ней.

Гермиона подозревала, что рано или поздно ей придется спуститься на дно, вытащить из этих сундуков спрятанные в них сокровища и изучить их. Там много чего. Страхи, обиды, воспоминания, сомнения — так много, что они могут уничтожить ее. Поэтому, наверное, она не спустится к ним никогда.

Океан мягко лизнул сознание прохладной волной, и Гермиона сумела успокоиться, хотя бы внешне.

Когда машина остановилась, женщина произнесла, по-прежнему глядя в экран:

— Второй этаж, вас проводят. Хорошего вечера, мисс Грейнджер.

Гермиона сказала ровно:

— Спасибо, — ей понравилось, как прозвучал ее голос. И добавила: — Извините, не знаю вашего имени.

— Антея.

— Она плохо кончила.

Женщина отвлеклась от телефона, посмотрела на Гермиону долгим внимательным взглядом и заметила:

— Да, её утопили в море, кажется. Но об этом не все знают, — и снова принялась что-то строчить.

— До свидания, Антея (1).

Если она сумеет таким же тоном поздороваться с Майкрофтом, то, пожалуй, заслужит какую-нибудь награду от самой себя.


Примечание:

1. Антея — героиня мифа о Беллерофонте. Была супругой царя Прета и влюбилась в его воспитанника Беллерофонта. Юноша отверг её, и тогда она оклеветала его перед мужем. Прет поверил Антее и решил убить воспитанника. Впрочем, для Беллерофонта всё кончилось хорошо, в отличие от Антеи, которую он сбросил со скал в море.

Есть еще два варианта происхождения прозвища Антеи. Первый — от «Анфеи», псевдонима, которым пользовались некоторые из греческих богинь, когда являлись смертным. И второй — по имени непобедимого великана Антея.

Глава двадцать третья

Майкрофт предпочел ресторан — как будто стоило сомневаться в этом. Гермиона вышла из машины, кончиками пальцев опершись на руку шофера, который предусмотрительно открыл перед ней дверцу, и прошла вперед.

«Визенгамот», о котором было тошно вспоминать, поражал вычурностью, а этот ресторан, названия которого даже не было над деревянными дверями, сделанными под старину, выглядел, напротив, скромно. Но, в конце концов, Гермиона бывала во многих заведениях за свою жизнь, потому оценивала ресторан не по количеству позолоты в отделке. Это было, очевидно, одно из тех мест, куда человек вроде Майкрофта Холмса мог зайти и чувствовать себя комфортно.

Молчаливый метрдотель подошел к ней, едва она переступила через порог, чуть поклонился и жестом предложил следовать наверх.

Майкрофт ждал ее в достаточно просторном помещении, полностью изолированном от посторонних — что-то вроде частного кабинета. Стол уже был сервирован.

Он стоял у окна и негромко говорил по телефону — Гермиона не могла точно разобрать слов, но ей показалось, что он общается с Антеей. Увидев Гермиону, он приветственно кивнул, но не прервал разговора.

Она расслышала:

— В таком случае, мне придется участвовать лично, — пауза, какой-то ответ собеседника, и очень недовольное: — Это не подлежит обсуждению. Да, благодарю.

«Или не с Антеей», — подумала Гермиона и, на всякий случай, убрала Антею подальше, под щит.

Наконец, разговор завершился, и Майкрофтубрал телефон в карман, после чего окинул Гермиону внимательным взглядом и сообщил:

— Вам идет, — имея в виду не то платье, не то макияж, не то все вместе.

— Благодарю, — ответила Гермиона и принюхалась — ей показалось, что в комнате пахнет цитрусовыми духами, и она произнесла резче, чем ожидала от себя: — Необычные декорации для встречи.

Майкрофт пожал плечами:

— Не люблю быть должником.

Гермиона не знала, намек это на рассказ о Малфое или на то приглашение в ресторан ночью. Официант вошел, положил на стол меню, помог Гермионе сесть и бесшумно удалился. Майкрофт расположился напротив, и Гермионе снова почудился цитрусовый аромат. Захотелось сказать что-нибудь об этом, что-то едкое, и вместе с тем — отвернуться, видеть что угодно, кроме черного строгого костюма Майкрофта, его холеных изящных рук и его безмятежных ледяных глаз.

Антея не желала держаться под щитом, норовя выбраться в реальный мир, и Гермиона произнесла, желая уязвить даже не Майкрофта, а ее, почему-то болезненно похожую на Ту Гермиону, а оттого еще более неприятную.

— Вашим сотрудникам не позавидуешь, — а потом все-таки взглянуть Майкрофту в глаза. Ему не нужна была никакая спонтанная легиллименция — очевидно, он и так прочитал или угадал всё то, о чём она ещё даже не успела подумать.

— У моего ассистента много обязанностей.

— Включая сопровождение гостей?

— Разумеется, — сказал он, — а также включая доставку одежды в прачечную, покупку продуктов и слежку за премьер-министром. Она выполняет разного рода поручения, собственно, в этом смысл ее работы.

Если бы не это пожатие плечами и не тон — нарочито-спокойный, равнодушный — Гермиона никогда не произнесла бы того, что сорвалось с ее губ:

— Секс тоже входит в её обязанности? — и забрать назад эти слова уже было нельзя.

Взгляд Майкрофта из прохладного стал действительно ледяным, зрачки сузились, подбородок закаменел.

— Если это потребуется — безусловно, — сказал он.

Официант принял заказ, который Майкрофт озвучил с неожиданным дружелюбием. Но у Гермионы в ушах гремел отзвук бестактного вопроса. Она не могла о нем забыть — и Холмс, конечно, тоже.

Отстраненно и почти с насмешкой Гермиона подумала, что стоит благодарить судьбу, которая увела её в сторону от политики. С таким самоконтролем ей нечего там делать.

Принесли закуски, по бокалам разлили воду: Гермиону от одной мысли о вине все еще мутило, а Майкрофт, кажется, тоже предпочитал большую часть времени не пить спиртное. В комнате было тепло, но Гермиону потряхивало, а зубы едва слышно стучали. Мерлин, она была жалкой, воистину. Несдержанная, подверженная влиянию эмоций, неспособная справиться с собственными воспоминаниями, которые грудой проклятых сокровищ лежали на океанском дне.

А перед глазами стояла Антея — безупречная женщина с тонкими цитрусовыми духами.

Майкрофт Холмс никогда и ничего не делал просто так — и нужно было обладать удивительной наивностью, чтобы думать, будто это короткая встреча была случайной. Майкрофт нарочно отправил свою ассистентку за Гермионой. И она боялась думать о том, зачем он это сделал. Как же она жалка. Она боялась собственных мыслей, не говоря о мире вокруг.

Отлично сервированные блюда были совершенно безвкусными — Гермиона даже не понимала толком, что ест. Пальцы с трудом удерживали приборы, а в голове набатом гремел повторяющийся снова и снова вопрос.

Нужно было что-то сделать или что-то сказать: заговорить о погоде или поблагодарить за гостеприимство, похвалить ужин — что угодно, лишь бы перебить отзвук вырвавшегося вопроса. Она задала его, чтобы задеть Майкрофта, сделать ему больно. Кажется, сделала больно только себе.

— Простите, — сказала она, когда тишина, нарушаемая только тихим звоном приборов, стала действительно невыносимой, — за бестактность.

Майкрофт медленно отложил вилку и нож, вытер губы салфеткой, потом, не задавая уточняющих вопросов, долил в бокал еще воды, и только после этого заметил:

— Вы очень похожи на моего брата, вероятно, я уже об этом говорил.

— Да, — кивнула она, тоже откладывая приборы, — тогда вы назвали меня… «травмированной».

Он тонко улыбнулся, соединяя ладони шпилем перед грудью:

— У вас много общего. Вас объединяет также склад ума, безусловно, научный, склонность к самокритике там, где она не нужна, и решительная слепота к реальным своим недостаткам, излишняя эмоциональность и… — он сделал долгую паузу, за время которой Гермиона, однако, не успела осмыслить его слов — для этого ей бы не хватило и вечности, — стратегия поведения в конфликтных ситуациях. Иными словами, — его ноздри чуть раздулись, — если бы Шерлок желал меня оскорбить, как этого желали вы, он выбрал бы аналогичный способ сделать это.

Ни одна отповедь, никакие крики или обвинения не произвели бы на Гермиону столь сильного эффекта, как эта короткая речь, произнесённая ровным тоном с благожелательной улыбкой. Это было даже не ведро ледяной воды — её как будто нагой бросили в сугроб. Сердце сжалось, дыхание оборвалось.

— Я не желала вас оскорбить, — выдавила она сквозь силу, пальцы дёрнулись схватить бокал, но она сдержала порывистое движение — будет слишком заметно и очевидно.

— Разве? — уточнил Майкрофт. Гермиона не нашла ответа, и он снова заговорил: — От Шерлока вас отличает значительно более развитая эмпатия, — а потом добавил, отпив воды: — И вы меня не оскорбили.

Гермиона сжала ножку бокала, сделала несколько глотков и снова взялась за еду. Это будет долгий, воистину долгий ужин.

Индейка — у нее в тарелке была именно индейка — была нежной и пряной. Гермиона попыталась сосредоточиться на этом вкусе, но концентрация сбивалась. И тогда она осторожно спросила:

— Как вам это удаётся? — спросила она, скорее обращаясь к своим мыслям, чем к нему.

— Это?.. — он наверняка понял, что она имела в виду, но предпочёл сыграть недоумение. Гермиона отложила вилку и нож, отпила воды и пояснила:

— Просчитывать.

Он чуть наклонил голову, показывая, что оценил её наблюдательность и способность делать выводы. Если бы они играли, этот кивок означал бы, что его впечатлил ход соперника. Вот только Гермиона давно перестала играть.

— Это как, — проговорил он неторопливо, — играть в трёхмерные шахматы на сотне досок сразу, с завязанными глазами… с трёхлетними детьми, — он даже не улыбнулся, а Гермиона невольно хмыкнула. — Или с существами вроде аквариумных рыбок или каких-нибудь черепашек.

— Подразумевается, что в шахматы они играть всё-таки умеют? — ровно уточнила Гермиона.

— Конечно, нет, — уголки его губ дрогнули. — В этом и смысл.

Рыбки или черепашки, значит. Гермиона не была удивлена — братья Холмс были настолько умнее окружающих людей, что едва ли могли ставить себя с ними в один ряд.

— Я рыбка… или черепашка? — спросила она.

Майкрофт отодвинул пустую тарелку и, вопреки всем правилам этикета, опёрся локтями на стол, а подбородок положил на сцепленные в замок пальцы, устремив на Гермиону взгляд — сейчас он не был ледяным, но оставался колючим и неприятным, слишком цепким. Инстинктивно она укрепила окклюментные щиты, хотя не ощущала попыток проникнуть в сознание. Возможно, он пытался определить её видовую принадлежность, а может, просчитывал ходы на одной из сотен досок. А Гермиона, не выдержав его взгляда, принялась изучать его руки, и вскоре поняла, что рассматривает их с почти болезненной пристальностью.

У него были небольшие руки с длинными пальцами. Скорее всего, он не пренебрегал профессиональным маникюром — во всяком случае, ногти выглядели безупречно, значительно лучше, чем у неё самой. От крупных костяшек пальцев вниз, к запястьям, опускались тонкие жгутики сухожилий, а от косточек запястий под манжеты рубашки уходили полупрозрачные темные волоски. На правой руке поблёскивало бесполезное кольцо, наколдованное десять лет назад из галеона.

Молчание длилось почти минуту.

— Вам даже и не три года, — сказал он наконец, и Гермиона сумела взглянуть ему в глаза. В уголках появились едва различимые лучики-морщинки, те самые почти неуловимые признаки сдерживаемого веселья.

«Браво, Грейнджер, — едко подумала она, — ответ полностью соответствует твоему вопросу».

Майкрофт закончил с едой и чуть отодвинул тарелку, снова вытер салфеткой рот, и почему-то этот жест Гермиону смутил, воздух над столом сгустился до предела, и Гермиону, только что трясущуюся от холода, бросило в жар. Платье мгновенно прилипло к телу, по спине заструился липкий пот.

Она сделала глоток воды и бросила все силы на укрепление щита. Майкрофт Холмс не лишит ее твердости духа, и то, что сейчас происходит с ней — просто слабость, помрачение рассудка, последствия «Амортенции» и длительного стресса. Ничего более.

— Это пройдёт, — заметил Майкрофт, и на долю секунды Гермиона почти поверила, что он прочел её мысли, но потом поняла, что он говорит о ее дрожащей руке, в которой она держала бокал с водой. Почувствовав ее сомнения, он пояснил: — Тремор.

— Зелья и здоровый сон, — согласилась она. — Волшебники это лечат легко.

— Легко… — повторил Майкрофт. — Магия решает много проблем, — а потом сказал неожиданно: — Я рад, что это происшествие не нанесло вам… неизлечимых травм, — и отвел взгляд в сторону, на деревянные панели, которыми была отделана комната.

Если бы разговор тёк легко и плавно, как за ужином в Кардиффе, ей удалось бы преодолеть эмоциональные порывы, заглушить их, похоронить в глубинах океана, но в тихой, жарко протопленной комнате, в тяжёлом напряжённом молчании они не желали покоряться воле разума.

Все это волнение не имело смысла. В жизни Гермионы когда-то был мужчина, который вызывал подобные чувства, которого она искренне, всем сердцем любила. Но он был мертв, и заменить его не сумел и не сумеет никто — слишком болезненно-сладки воспоминания о нём.

Лицо Рона появилось перед ней мгновенно, стоило только подумать — смешливый, рыжий, в веснушках, с ясными голубыми глазами и немного растерянной улыбкой, он отгородил от нее задумчивого Майкрофта.

Гермиона вгляделась в него и вдруг дёрнулась, едва не выронив бокал.

Голубые глаза. У Рона глаза были карие, шоколадные, с тёплыми золотистыми искорками. И не было морщинки на лбу. Носогубные складки были, кажется, чуть жёстче, а щёки чаще всего покрывала рыжая щетина.

Разве это возможно?

Лицо Рона — незабываемое, родное, лучшее на свете — никак не вспоминалось достаточно точно. Память буксовала, отказываясь выдать достаточно подробностей, словно бы воспоминания о Роне подёрнулись какой-то плёнкой.

Пеленой времени.

Она похоронила его десять лет назад. И ни разу не была на могиле, потому что не могла вынести вида белого надгробия и траурных венков, а ещё, потому что точно знала: в могиле Рона нет. Тело, разумеется, лежит, но сам он, вечно голодный, временами нескладный, обидчивый, верный, любопытный — не там.

Обладатель голубых ледяных глаз сидел напротив, внимательно ее разглядывая.

«Номинация», — подумала она. То, у чего нет имени, не воспринимается сознанием. Но оттого, что монстр под кроватью не виден, он не становится менее страшен.

Рано или поздно ей придется дать имя этому монстру. А пока монстр произнес:

— По всей вероятности, завтра я буду вынужден на два-три дня покинуть страну. К сожалению, несмотря на все совершенства спутниковой связи, за пределами Британии мои возможности несколько… — его ноздри дёрнулись, — ограничены.

Это переводилось как: «Я уеду и не смогу, в случае чего, оперативно прийти вам на помощь». А ещё Гермиона чувствовала невысказанное, но подразумевающееся: «Постарайтесь сделать так, чтобы моя помощь в это время вам не потребовалась».

— Дипломатическая миссия? — спросила она почти без вопросительной интонации, показывая, что ни в коем случае не настаивает на подробностях.

— В некотором роде. Вам вряд ли что-то скажет название «Лиссабонский договор»…

Гермионе оно не говорило ни о чём, но она подозревала, что на политической арене маггловского мира игры ещё сложнее, чем в волшебном сообществе. Правда…

— Я думала, что вы в основном занимаетесь вопросами внутренней политики.

Майкрофт улыбнулся змеиной тонкой улыбкой:

— Считайте эту поездку… фрилансом, — и снова стал серьёзным, как будто снял улыбающуюся маску.

— Надеюсь, что в ваше отсутствие здесь не возникнет чрезвычайных ситуаций, — она едва ли могла бы другими словами заверить его, что будет избегать проблем.

— Мистер Малфой продолжит игру, — Майкрофт замолчал и нажал на кнопку звонка. Официант мгновенно убрал грязные тарелки, подал чай и десерт, после чего удалился.

Гермиона думала о его словах. Она и сама знала, что хорёк должен был продолжить действовать, осуществить свою угрозу или продолжить шантаж другим путём. Она не нашла о Шерринфорде ни слова в библиотеке Отдела тайн, но тоже не остановится на этом.

Она уточнила, пока Майкрофт разливал чай:

— Вы знаете, каким будет его следующий ход?

Почему-то ей показалось, что Майкрофт не хочет отвечать, но он сказал:

— Он привлечёт прессу, — и добавил: — Простите…

Гермиона постыдно зажмурилась, в горле что-то сжалось. Возможно, Малфой не станет разбрасываться компроматом так просто, сначала выдвинет ей какое-нибудь требование, поставит условие, расскажет о колдографиях…

На самом деле, она ещё не настолько забыла правила игры в политику, чтобы не понимать: повторяться Малфой не станет. Шантаж с его стороны уже был, теперь время действовать.

Захотелось очень по-детски заканючить: «Не надо!». Может, Майкрофт ошибается? Гермиона в это не верила, даже страстно того желая. Она открыла глаза и произнесла значительно бодрее, чем ожидала от себя:

— Меня это не затронет.

— Разумеется, затронет, — они снова встретились взглядами, Майкрофт чуть подался вперёд, и Гермиона без труда прочитала в его глазах сожаление. О чём? Может быть, о том, что он ничего не может сделать, или о том, что не будет в Британии в тот момент, когда в свет выйдет тот самый номер.

— Я — преступница по законам нашего мира, меня судили собранием самых влиятельных волшебников, — произнесла она медленно, — меня не затронет грязная статейка.

— У грязных статеек, — он даже не моргал, — есть свойство порождать сплетни, в которые люди любят верить.

— Я знаю, — она и правда знала. Сколько о ней писали? Гной бубонтюбера, присланный ей на четвёртом курсе злобной читательницей «Ведьмополитена» она помнила до сих пор. И если Майкрофт думает, что она сойдёт с ума, увидев себя и Малфоя на первой полосе какого-нибудь крупного издания, то он ошибается.

Десерт был, разумеется, приторно-сладким. То есть, конечно, он был самым несладким из всего, представленного в меню, но все равно лип на зубах и на языке. Гермиона запила его чаем и произнесла негромко:

— Спасибо за гостеприимство вчера. Вам… — она хотела бы спросить, удалось ли ему поспать, но понимала, что не произнесет этого даже под угрозой «Авады», поэтому замолчала.

— В случае необходимости, спальня по-прежнему в вашем распоряжении, — проговорил он спокойно, не отводя взгляда и без магии проникая в ее сознание.

«Номинация, Грейнджер», — напомнила она себе, и вдруг нашла ее, нашла подходящий оборот, достаточно мягкий, чтобы выдержать его, и достаточно честный, чтобы принять: «Если бы Майкрофт вчера ночью вошёл в спальню, ко мне, я не была бы против».

Ей показалось, или в его взгляде мелькнуло что-то? Она была уверена, что он не слышит ее мыслей, но он читал ее просто по лицу, по жестам, по тысячам невидимых ей признаков и деталей.

— Уже поздно, — сказал он, и Гермиона первой встала из-за стола. Майкрофт тут же поднялся, обошел стол — и вдруг оказалось, что вместо обычных восьми-десяти футов их с Майкрофтом сейчас разделяет не более трёх.

Она была вынуждена запрокинуть голову, чтобы видеть его лицо. Нужно было сказать что-то, что завершило бы этот странный вечер, но все, что ей пришло на ум, это:

— Удачной поездки.

Майкрофт улыбнулся почти живой улыбкой, и Гермиона, затаив дыхание, протянула ему руку. Он аккуратно сжал её ладонь всего лишь прохладными, а не ледяными, как всегда, пальцами. Сердце забилось бешено, нервно. У Майкрофта потемнели глаза. Рукопожатие распалось.

— Благодарю. Доброй ночи, Гермиона.

Она аппарировала, и только опыт помог ей избежать расщепа: вместо собственной гостиной перед ее внутренним взором стояло лицо Майкрофта Холмса.

Глава двадцать четвертая

Статья вышла на второй день после отъезда Майкрофта. И Гермиона поразилась тому, насколько равнодушно прочла статейку, озаглавленную: «Гриффиндор сдаётся». Кажется, с тем рукопожатием Майкрофт передал ей толику своего мертвенно-льдистого спокойствия, потому что, дойдя до конца текста, она только подумала: «Странно, что колдографии такие целомудренные». Автор (с незнакомым именем, но явно унаследовавший манеру незабвенной Риты Скитер) в красках живописал силу страсти, охватившую двух бывших неприятелей, и пространно рассуждал о том, на что мистер Малфой пойдёт во имя этой страсти и как к ней отнесутся друзья Гермионы Грейнджер. Миролюбивый, в общем и целом, тон настораживал.

Вернее, насторожил бы, если бы Гермиона не была занята целым ворохом дел.

Во-первых, мистер Кто ознакомился с ее исследованиями, дежурно поулыбался и неожиданно попросил заняться изучением слепков сознания Джейн Райт. Это была магия запредельного уровня, которой владели буквально несколько невыразимцев, и применять ее можно было в строго определенных условиях, но в случае с Джейн это удалось, и Гермионе предоставили для анализа субстанцию, в которой содержались все психические особенности девочки на момент смерти, а также все воспоминания, включая перинатальные.

Работать со слепками было настолько же неприятней, чем с живым сознанием, насколько препарирование трупа неприятней дружеского чаепития, и Гермиона делала перерывы едва ли не каждые пятнадцать минут.

О собственных проблемах даже думать не хотелось: сознание заполнили воспоминания Джейн и многочисленные параметры, по которым его требовалось проанализировать. Рабочая карта становилась все толще, цифр в ней было все больше, а толку по-прежнему никакого.

Во-вторых, ей так и не удавалось найти ни слова о Шерринфорде. Разделавшись с библиотекой Отдела тайн, она полезла в некаталогизированные хранилища, получив от мистера Кто разрешение на «проверку одной идеи». В хранилище не было вовсе никакой системы: проверенные и непроверенные магические теории, жуткие эксперименты и старинные фолианты чередовались с бессмысленными методичками, регламентами и какими-то инструкциями, с современными журналами и внутренними министерскими протоколами.

Гермиона все еще не знала, где искать — в настоящем или в прошлом (и спасибо, что не в будущем), среди предметов или среди строений. А может, даже, и среди людей — Шерринфорд с тем же успехом мог быть именем, кстати.

В день выхода статьи она засиделась в хранилище допоздна, и вышла только тогда, когда у нее разболелась голова от непрерывного чтения и от духоты. Чтобы не тратить время и не возвращаться в кабинет, она поднялась на лифте в Атриум и тут же увидела стоящего возле золотого фонтана Гарри.

Тот выглядел так, словно ждал её очень долго. Даже поклонники вокруг него уже не толпились — видимо, взяли желанные автографы и отстали. Не нужно было владеть искусством прорицания, чтобы угадать, зачем Гарри пришёл.

Гермиона легкомысленно помахала ему рукой и предложила выйти на улицу. Вокруг расступались и шушукались, разве что пальцами не тыкали, но Гермиона укрепила окклюментный щит и постаралась не обращать внимания. Закономерная реакция толпы — не более того.

— У меня разговор, — буркнул Гарри.

Гермиона сделала вид, что не поняла, и вскоре уже вдыхала холодный влажный воздух. Гарри вышел за ней следом из телефонной будки, привычно обогнул её, освобождая проход, а потом не выдержал и сказал:

— Нам надо поговорить… не на улице.

— Кафе подойдёт? — Гермиона видела, что у него губы побелели от гнева, но отчаянно не желала приглашать его к себе домой, а потом слушать: «Как ты могла?» Или: «Это правда?» Или даже, если Гарри хватит дедуктивных способностей: «Так это Малфой был… тогда?»

Она вообще хотела перевернуть этот эпизод, как страницу скучной книги, а потом закрыть, погребая под тяжестью других страниц, запереть в кожаном переплёте, спрятать на дальнюю полку и оставить там. И она не желала, чтобы Гарри ворошил эти страницы — ни обвинениями, ни сочувствием.

— Сегодняшний «Пророк», — начал он.

— Я читала. Не важно.

Малфою она отомстит сама, раздавит его. Или поймает в стеклянную банку, как однажды поймала Риту Скитер. И помощь Гарри ей для этого была не нужна. Все, что ей требовалось — это найти Шерринфорд, понять, что Малфой задумал, и ударить по этому плану.

Он некоторое время буравил её суровым взглядом и наконец решил:

— Пошли в кафе.

Они оба как-то удивительно синхронно обошли самое популярное среди министерских служащих заведение и прошагали два квартала, прежде чем поняли, что в это время все кафе уже закрыты, и в итоге зашли в небольшой паб, заполненный в основном туристами. Гермиона устроилась в углу, а Гарри ушёл делать заказ.

Гермиона соединила ладони шпилем и отключила все эмоции — что бы Гарри ни сказал, она объяснит ему раз и навсегда, что месть Малфою — её и только её дело, а потом посоветует заниматься своей жизнью, предварительно, конечно, поблагодарив за заботу.

Когда он вернулся с подносом, на котором стояло два высоких бокала с пивом и корзина чипсов (1) и ещё чего-то масляного, Гермиона полностью приготовилась к разговору, даже прокрутила в голове несколько сценариев. Но видимо, в шахматы она играла действительно на уровне… рыбки или черепашки, потому что Гарри, набросив маскировочные чары, застал её врасплох всего одним вопросом:

— Как там Майкрофт Холмс?

Несколько мгновений ей потребовалось, чтобы увязать в голове логическую цепочку.

— Он знает о произошедшем. В деталях.

— В таком случае, — Гарри ухмыльнулся недобро, — на Малфоя я и кната не поставлю.

Если он таким образом пытался разрядить атмосферу, то не преуспел, потому что Гермиона почувствовала, как сжимаются внутренности. Мерлин, да, она уже научилась быть с собой честной, поэтому могла признаться: она хотела, отчаянно, до зубной боли хотела, чтобы Майкрофт что-нибудь сделал с хорьком. Но, конечно, свою власть он с большей охотой употребит для общего блага, а не для превращения Малфоя в отбивную.

«Мистер Малфой ошибся», — так он сказал. Гермиона дорого дала бы, чтобы отнести это на свой счёт.

— Ты ошибаешься, — сказала она ровно. — Майкрофт, в первую очередь, политик, и ему не свойственны гриффиндорские порывы.

Ухмылка Гарри стала ещё заметнее:

— Конечно, по нему Слизерин плачет.

Гермиона улыбнулась и опустила голову, прижавшись лбом к ледяному боку пивного бокала. Гарри неловко погладил её по волосам и сказал:

— Но я этого тоже так не оставлю.

Она резко выпрямилась.

— А вот этого не надо. От того, что ты оторвёшь Малфою голову…

— Не оторву, — горько ответил он. — Я клятву давал. Я не могу причинить ему физического или ментального вреда, но…

Что именно «но» мог сделать Гарри, Гермиона так и не узнала, потому что завеса чар колыхнулась, и за столик упала Джинни. Взъерошенная, с красными глазами, в несвежей мантии — с дежурства.

— Как ты?.. — Гермиона собиралась спросить, как она их нашла, но Джинни не дала ей договорить:

— Я аврор. Магию этого… — она даже не взглянула на Гарри, — могу отследить за полсотни миль.

Гарри попытался что-то сказать, но на имени Джинни подавился, глотнул пива и замолчал. Джинни порывисто схватила Гермиону за руку, широко раздула ноздри и прошипела:

— Не думай, что я позволю Малфою распускать эту гнусь. Как бы он ни получил эти снимки — я засуну их ему в жопу. И ему, и автору этого художества.

— Они подлинные, — сказала Гермиона тихо. Пальцы Джинни сжались так крепко, что Гермионе стало больно.

— Ты спала с ним? — пробормотала она.

Гермиона не знала, что именно ответить, но ещё до того, как она что-либо решила, Гарри сообщил:

— Он подлил ей «Амортенцию».

Пальцы Джинни, кажется, превратились в тиски, и Гермиона тихо охнула — тиски разжались.

— «Амортенцию», значит… — проговорила Джинни раздельно, — похоже, забыв, что игнорирует Гарри. — А его дружок греет зад министерским креслом и покрывает его. А ты, — она обвиняюще ткнула пальцем в Гермиону, — сидишь здесь и жалеешь себя?

— Джинни, она не…

— Тебя я не спрашивала, — оборвала она бывшего мужа. — Жалеешь себя, вместо того, чтобы что-то сделать.

— Что именно? — Гермиона держалась на окклюменции и на майкрофтовом спокойствии. — Предлагаешь пойти и разнести Малфой-мэнор по камешку? Или заавадить самого Малфоя?

Джинни поджала губы:

— Оба варианта лучше бездействия. Вот, полюбуйся, — из заколдованного кармана был извлечен толстый журнал «Ведьмополитен», обложку которого украшала Гермиона, взасос целующая Малфоя. Эта статья была куда менее скромной, и Гермиона ее читать не стала. — Свеженький номер. Что ты решила?

Гермиона снова соединила перед собой кончики пальцев, выдохнула и тихо произнесла:

— Я не буду себя жалеть, как ты сказала. И я этого не оставлю. Но сделаю это…

— Не сделаешь. И никогда бы не сделала, — отрезала Джинни.

— Хочешь сказать, я слабая? — рявкнула Гермиона так, что магглы непременно начали бы оборачиваться, не будь вокруг защитного купола.

— Ты не слабая, — мягко, тоном целителя сказал Гарри. — И у меня до сих пор перед глазами стоит картина того, как ты разбила Малфою нос на третьем курсе, — он улыбнулся, но его попытка пошутить не удалась. Смешно не было.

— Так что ты решила? — повторила Джинни.

«Я разберусь с этим сама», — подумала Гермиона. «У меня есть план», — возможно, так лучше? В сущности, плана у неё не было — только бешеное желание отомстить и странная уверенность в том, что она сможет это сделать. Возможно, это уверенность была и не внутренней вовсе, а внешней — смотрела ледяными глазами, жала руку холодной рукой.

«Это как играть в шахматы на сотне досок в трёхмерном пространстве, с завязанными глазами, против рыбок и черепашек», — так он сказал.

Гермиона произнесла негромко:

— Я собираюсь отправить его гнить в Азкабан, откуда когда-то помогла вытащить.

Джинни молча зааплодировала. Гарри присвистнул. А Гермиона подумала, что только что сделала на этой доске первый ход. И вдруг неожиданно, не подготовившись, не продумав все до конца, совершила второй.

— Шерринфорд, — сказала она. — Ради информации об этом, чем бы оно ни было, Малфой подлил мне «Амортенцию», и я собираюсь найти его.

— А потом? — уточнила Джинни деловито.

— Потом я не позволю Малфою получить эту информацию, а параллельно найду что-то, за что его можно крепко прижать.

— Шерринфорд, — повторила Джинни. — Шерринфорд. Мордред его знает, что это. Никогда не слышала. Но могу осторожно поинтересоваться. Если это что-то незаконное, мои приятели из Лютного могут и знать.

Гарри на словах про «приятелей из Лютного» посмотрел на нее откровенно нервно, но не рискнул возражать, только добавил:

— Я тоже поищу… что-нибудь. И, слушай, я знаю, тебе это не понравится, но есть кое-кто, кто будет рад устроить Малфою проблемы. Большие такие проблемы.

Гарри еще не назвал имени, но Гермиона уже поняла, кого он имеет в виду. Кого-то, с кем ей тоже нужно было встретиться, правда, не для того, чтобы обсудить коварный план заговора против Малфоя, а чтобы убедиться, что он не кинется уничтожать Майкрофта.

— Невилл, — сказала Джинни и посмотрела на Гарри зло. Похоже, она тоже собиралась сказать о нем.

— Я не… — начала Гермиона, но остановилась. Гарри и Джинни оставались ее друзьями, но готова ли она была им рассказывать обо всем? Посвящать во все планы?

Гермиона Грейнджер из Гриффиндора так и поступила бы.

Та Гермиона, из подсознания, едва ли столкнулась бы с такой проблемой — в ее жизни все было естественно и гармонично.

А настоящая не знала, что ей делать, поэтому предпочла промолчать. В конце концов, разве не достаточно того, что она рассказала о Шерринфорде?


Примечание:

1. Забавный выверт: то, что мы называем чипсами (круглые кусочки картошки, зажаренные в масле) — у британцев «криспс». А то, что мы называем «фри» (длинные кусочки картошки во фритюре) — это чипсы.

Глава двадцать пятая

Шкаф сиротливо таращился полупустыми полками, а скелеты вешалок вызывали иррациональный страх. Гермиона чувствовала, что ей владеет нездоровое, лихорадочное возбуждение, но не предпринимала ничего, чтобы побороть его. Пусть её пугают лучше силуэты старых мантий и однотипных офисных костюмов, чем мысли о том, что она собирается делать.

Она собиралась так тщательно, словно ей предстояла дуэль, хотя её ждало просто чаепитие в тишине и уюте хогвартского кабинета со старым школьным приятелем и соратником. Мерлин, если бы кто-то сказал ей, что она будет нервничать перед встречей с Невиллом, она расхохоталась бы ему в лицо. Невилл — маленький, круглолицый, растерянный Невилл, не способный даже палочкой взмахнуть, ничего не напутав! Невилл — её невольный подопечный на протяжении долгих лет учёбы. Невилл — самый смелый член Отряда Дамблдора. Невилл сейчас был опаснее двух Малфоев и Волдеморта вместе взятых.

Гермиона расправила новую мантию, в кои-то веки не трансфигурированную на скорую руку, а сшитую на заказ, провела пальцами по отрастающим волосам, которые, кажется, требовалось подстричь снова, пока они из аккуратной причёски не превратились в воронье гнездо, кашлянула и сжала порт-ключ. Рывок под рёбра, мгновение удушья, и вот она уже приземляется, ловит равновесие, пытаясь при этом мгновенно оглядеться вокруг и оценить обстановку.

В комнате было слишком много красного для человека, посвятившего себя растениям. Красные с золотым тиснением обои, золотисто-жёлтая с алым узором обивка на стульях, на стене рядом с книжным стеллажом строгий официальный плакат — Гарри Поттер и его друзья, одолевшие Тёмного Лорда. Старый, но очень свежий и отлично сохранившийся.

Сам Невилл стоял у стены, сложив руки на груди.

— Привет, Гермиона! — сказал он, и на мгновение его лицо осветилось почти той самой мальчишеской улыбкой.

— Невилл, привет! — она тоже улыбнулась и заметила: — Кабинет истинного гриффиндорца.

— Я никогда не забывал о том, кто я есть, — сказал он с едва различимым упрёком в голосе.

Гермиона почти спросила, резко, отрывисто, оскорблённо: «Думаешь, я забыла?», — но удержалась. Потому что — да, она забыла. Она давно не была гриффиндоркой, и Невилл это знал. Он был из тех людей, которые не просчитывают и не анализируют, а просто понимают, априори знают, что правильно. Колебался ли он хоть когда-нибудь в жизни? Были ли у него хотя бы мгновения сомнений в верности своих убеждений?

— Располагайся. Хочешь чаю или травяного отвара? — спросил он дружелюбно.

— Давай отвар.

Невилл щёлкнул, и посреди кабинета возник домовой эльф в чистой опрятной наволочке. Ему были заказаны отвар, тосты и фрукты, которые появились на столе мгновением позже. Невилл бросил на Гермиону внимательный взгляд.

— Раньше ты протестовала бы.

Гермиона села на один из стульев, не став трансфигурировать его во что-то более удобное, разлила отвар по высоким глиняным кружкам и только после этого сказала:

— Сколько лет прошло.

Невилл тоже сел, взял кружку, какое-то время молча смотрел прямо перед собой и всё-таки сказал:

— Я не знаю, с кем разговариваю. Твоё письмо… Я был рад, что ты написала. Это было написано почти той Гермионой, которую я знал. Но та Гермиона никогда не приблизилась бы к Малфою. Раньше я сказал бы, что этот придурок тебя подставил, но теперь…

— Он помог мне, — произнесла Гермиона тихо. — Эти фотографии… Он получил их, опоив меня приворотным зельем, очень сильным.

Крупные черты Невилла исказила гримаса злобы, сильные мозолистые руки сжались в кулаки.

— И этим помог, — продолжила она. — Когда мы виделись последний раз, я сказала… — она сделала паузу и выдержала её достаточно долго, хотя внутри что-то зудело от напряжения, — я сказала, что меня это всё не касается. Теперь это не так.

И снова пауза. Этот разговор давался ей сложно. Она часто вела словесные игры и настоящие сражения, но с другими противниками — с теми, кто был точно осведомлён о ведущейся игре. Невилл никогда не играл ни во что подобное — он говорил прямо, действовал решительно, нёсся неумолимо вперёд, как разогнавшийся «Хогвартс-экспресс».

Её слова на мгновение притормозили его разгон, он отставил чашку и отрывисто спросил:

— Хочешь мстить?

Гермиона тоже поставила на стол кружку, крепко обхватила её ладонями и ответила, не отводя от Невилла проникновенного взгляда:

— Не мстить. Невилл, ты… Мне непросто это объяснить, но после смерти Рона я как будто выключилась, понимаешь? Погасла, — ей было больно об этом говорить и особенно больно было использовать смерть Рона как инструмент, но, в сущности, от её моральных принципов давно уже мало чего осталось. — Для вас он был другом, соратником, а для меня — всем, — лицо Невилла преобразилось мгновенно, только что явственно читавшееся на нем раздражение сменилось живейшим сочувствием. — Я не хотела жить и не жила эти годы. Помнишь, что случилось в прошлом году?

Конечно, он помнил отставку Кингсли и позор Ордена Феникса, помнил, наверное, лучше неё самой.

— Я не хотела этого, но это позволило покончить с ним. С ублюдком, который убил Рона.

— Ты отправила его за решётку?

Гермиона покачала головой, и глаза Невилла мрачно блеснули.

— Малфой помог мне очнуться. Ты говорил, что не хочешь отдавать ему и ему подобным страну — и ты был прав. Мне жаль, что я не услышала этого раньше, — Мерлин, ей было не жаль! — Но я поняла это сейчас, и ещё ничто не потеряно. Да, мы позволили им взять власть, но мы не потерпели поражение. Мы всё ещё вместе…

— Отряд Дамблдора? — спросил он.

— Отряд Дамблдора, — кивнула Гермиона и вдруг оказалась стиснута в медвежьих объятьях — Невилл просто вскочил, сдвинул стол и сгрёб её в охапку.

— Гермиона! — сказал он, отстранившись. — Как же тебя не хватало!

Он снова сел, придвинул стол и спросил нетерпеливо:

— У тебя уже есть план?

Она улыбнулась:

— У меня есть нечто лучше. Я знаю, что он незаконно связан с миром магглов, и я… — она не думала об этом раньше и не была уверена в своей правоте, но, если ей нужен Невилл, следует использовать аргументы максимальной силы. Шепотки и сомнения — не для него. — Я думаю, что он и Забини повлияли на прошлые выборы. И я знаю человека, у которого есть очень много информации.

— Кто это и как ее получить? — тут же спросил Невилл, от избытка эмоций поднялся и прошелся по комнате. — Если бы только доказать, что эта белобрысая дрянь шантажировала Визенгамот… Общественность придет в ужас, Забини отправят в отставку пинками.

— Я не знаю, был ли шантаж, — сказала Гермиона осторожно, а потом произнесла главное, то, ради чего пришла к Невиллу: — Но я знаю, что Малфой попытается убрать этого человека, и он хочет это сделать… — она сглотнула, — твоими руками.

Невилл выглядел как медведь-гризли, ужаленный пчелой.

— Моими? — переспросил он осторожно.

— Не знаю, на чем он хотел сыграть, но — да, — сказала Гермиона. Она, конечно, знала: Невилл был способен не убить человека, но устранить врага, однако не готова была говорить это вслух.

— Показать тебе часть документов, подать ситуацию в неверном свете. Это одна из причин, почему я сейчас здесь. Нам нельзя потерять Майкрофта Холмса, — она произнесла его имя совершенно спокойно, словно не думала о нем последние дни непрерывно. Гриффиндор получает десять баллов за превосходную окклюменцию.

— Никогда не слышал о нём…

— Он политик, — пожала плечами Гермиона, — не публичный.

— Ты уверена, что ему не нужна охрана? Одна «Авада» от Малфоя — и всё.

Вообще-то она была бы рада согласиться. Но Майкрофт давно выстроил систему своей защиты, в том числе и от волшебников. Кто-то или что-то держало Малфоя на коротком поводке, не позволяло использовать магию. Гермиона не знала, каким образом это происходило, но не отважилась бы добавить ни единой детали в этот безупречный механизм.

— Только привлечём лишнее внимание. Главное, что Малфой не сможет манипулировать нами.

— Так что мы будем делать? Если ты снова с нами, нужно созвать Отряд, — Невилл то садился, то вставал, но его движения не были суетливыми. Распирающая его энергия требовала выхода, но пока она не была враждебной.

— Ещё не сейчас. Я нашла ещё кое-что, но пока не поняла, что именно. Это очень важно для Малфоя и определяет добрую половину всех его действий. И я не рискну переходить к открытому противостоянию, пока не разберусь.

— Что это?

Вместо ответа Гермиона встала, взмахом палочки очистила чашки и серьезно сказала:

— Не удивляйся, если я напишу тебе и попрошу найти определенную информацию. И потом я всё объясню.

Невилл покачал головой — конечно, он помнил, как любимая им «та самая Гермиона» недоговаривала, не раскрывала планов, убегала в библиотеку, обещая всё объяснить позже. Он улыбнулся широко и открыто:

— Я всегда помогу.

— Спасибо, Невилл, — ответила она и снова оказалась сжата в каменных объятьях. Отпустив ее, Невилл уточнил:

— Прогуляешься по Хогвартсу?

Гермиона покачала головой и отказалась. Она любила замок всем сердцем, но не думала, что когда-нибудь снова сможет войти в него. Откровенно говоря, она не хотела этого делать.

— Может, в другой раз, — сказала она и камином ушла в Министерство, заперлась в кабинете и без сил уронила голову на стол.

Ее потряхивало, снова хотелось плакать, а еще почему-то было отчаянно одиноко. Почему? Как может быть одиноко и грустно, когда жизнь вокруг бурлит, как не бурлила уже давно, когда есть цель, когда друзья снова есть, снова готовы ее поддержать?

Ей было грустно, ей было одиноко. Она не хотела этого — всего, что происходило. Она хотела бы спрятаться в подвалах Отдела тайн, затеряться в его лабораториях и никогда не произносить слов «политика», «министерство» и еще пары десятков других, из того же семантического поля. Между тем, она сама, по собственной воле кидается снова в этот омут. Зачем?

Тихо тикали часы на столе, шуршала зола в почти потухшем камине.

Гермиона прислушивалась к этим звукам и шорохам, выверяя по ним собственное дыхание, в сознании легко плескались волны, и постепенно ее отпускало. На смену усталости и раздражению пришло что-то другое, что-то…

«Я буду вынужден на два или три дня покинуть страну», — прозвучало у нее в голове. Два или три дня — Майкрофт был слишком пунктуален, чтобы не вернуться сегодня.

Не то чтобы его присутствие в стране что-то меняло. Впрочем, Гермиона не настолько увлекалась самообманом, чтобы отрицать очевидное: ей было важно, что он здесь.

Гермиона достала из сумочки ежедневник, в котором еще вчера написала список задач. Он был коротким и не слишком вдохновляющим, и состоял всего из нескольких пунктов:

«Найти решение проблемы обскуров;

Уничтожить Малфоя;

Вернуть в страну Шерлока;

Майкрофт».

Последний пункт был вписан после долгих сомнений, и после этого Гермиона захлопнула ежедневник так, как если бы он был ядовитым. Так же она поступила и сейчас, но, к сожалению, список оставался висеть в памяти, и она видела его с ужасающей ясностью.

Майкрофт никак не дал понять ей, что вернулся, но ей предстоит встретиться с ним в любом случае — как минимум, чтобы попросить у него ту информацию о Малфое, которую она пообещала Невиллу. Однако при мысли об этой встрече ее сердце забилось сильнее, словно речь шла не о деловой беседе, а о…

Она решительно притормозила поток сознания, решив, что словосочетание «свидание с Майкрофтом Холмсом» не должно быть визуализировано ни за что и никаким образом. Хотя бы потому, что её воображение не сумело бы этого нарисовать. И тем более (Мерлиновы кальсоны!) её воображение не должно было нарисовать того, что может быть после свидания.

Выровняв дыхание, уняв не кстати разошедшуюся фантазию и убедившись, что лицо не сияет цветом гриффиндорского флага, Гермиона поменяла позу, убрала ежедневник обратно в сумочку и прикрыла глаза.

Если она была достаточно смелой, чтобы написать имя Майкрофта в списке задач, она будет достаточно смелой для того, чтобы решить: что именно он там делает? Все остальные пункты представляли собой глагольные конструкции, подразумевающие некое действие. Какой глагол она готова поставить рядом с именем Майкрофта?

Она не знала.

Старший Холмс всегда был загадкой, неизвестным в уравнении, которое изначально, от природы, не имеет решения. Машина и рептилия — вот две основные ассоциации, которые он вызывал. Безупречный вычислительный механизм с холодной кровью и замораживающим взглядом. И, собственно, только одно чувство делало его живым человеком в её глазах: любовь к младшему брату. Майкрофт никогда не признавался в ней, чаще всего отзываясь о Шерлоке в пренебрежительно-покровительственном ключе, но Гермиона помнила, на что он пошёл, чтобы спасти Шерлока из плена Министерства Магии. Она не сомневалась, что, если будет нужно, он пойдёт и на большее.

И, если только верить собственным воспоминаниям и ощущениям, он испытывал некое чувство к ней самой. Какое? Гермиона позволила себе остановиться на слове «увлечённость».

«Вы похожи на моего брата», — так он ей сказал уже дважды. Гермиона сглотнула. Если Майкрофт в принципе был способен на симпатию к постороннему человеку, то это, пожалуй, было выражением максимальной её степени, потому что переводилось на человеческий язык как «вы похожи на того, кого я люблю». И, конечно, сказанные им в конце их последней встречи слова о том, что его спальня в её распоряжении. Произнеси нечто подобное другой человек, Гермиона не сомневалась бы в подтексте. Но Майкрофт играл словами с большой виртуозностью, и, помимо прямого смысла, был ещё дополнительный, и ещё один, а иногда — два.

«В случае необходимости, спальня по-прежнему в вашем распоряжении», — у неё в ушах эта фраза звучала до сих пор.

Гермиона вздрогнула от стука в дверь и тут же сняла запирающие заклинания.

— Мистер Кто? — произнесла она удивленно. Она не ждала его, уж точно не сегодня, но вот он, стоял, улыбался, чуть пританцовывая и поскрипывая лакированными туфлями.

— Мисс Ата! Вы зарабатываетесь, дорогая моя мисс Ата — время позднее!

— Мне приходится делать перерывы при работе со слепками, — пояснила она.

— Они все равно никуда не убегут, — пошутил мистер Кто, но шутка вышла, на взгляд Гермионы, плохой. — Я ознакомился со всеми вашими воспоминаниями. Кошмар, просто кошмар, — он театрально всплеснул руками. — Особенно семья Адамсов. Тут самое время сказать про семейку, но ведь сердце разрывается — уже не до шуток.

— Плохо то, что у нас нет уверенности, всех ли обскуров мы обнаруживаем, — сказала Гермиона. — Если они слабенькие, то могут и не привлечь внимание Министерства.

Мистер Кто прислонился к двери, почесал подбородок и сказал уже совершенно серьезно:

— Да, мисс Ата. Это проблема. Я над ней подумаю, и другие умные головы подключу. А вы идите отдыхать — мне нужно, чтобы вы мыслили здраво.

— Хорошо, мистер Кто, — улыбнулась Гермиона и действительно ушла домой.

И, понимая, что еще об этом пожалеет, сказала:

— Экспекто Патронум.

Шустрая выдра — ее личный патронус, а не заглушка невыразимцев, — появилась посреди комнаты, повела любопытным носом, принюхалась. Гермиона протянула руку и погладила ее — как будто коснулась теплой сухой воды — и велела:

— Найди Майкрофта Холмса, если он в городе. И, если он будет один, передай ему: «Майкрофт, добрый вечер. Есть разговор — можем ли встретиться сегодня после одиннадцати вечера? Дайте знать, если я могу прийти к вам на Роберт-стрит». Но только если он будет один.

Выдра растворилась в воздухе, но ненадолго — вернулась буквально спустя пару минут.

— Нашла его? — уточнила Гермиона. Выдра кивнула. — Передала? — еще один наклон головы. — Что он ответил?

Выдра повернулась в профиль к Гермионе и медленно, важно кивнула в третий раз, после чего растаяла. Гермиона засмеялась, а потом резко замолчала, ругая себя отчаянно. Почему она решила заглянуть к нему в гости, а не назвала любое нейтральное место? Что угодно было бы лучше. Кроме, пожалуй, варианта, при котором она приглашала его к себе домой — но этого она бы не сделала: ей куда проще добраться в любую точку города, чем ему.

Напомнив себе, что это ни в коем случае не свидание, Гермиона надела самый скучный из своих маггловских костюмов. Зеркало покрылось мутной пленкой и отказалось отражать ее в «этом убожестве». Она ругнулась на мерзкий артефакт, а потом зло ткнула палочкой в костюм и пробормотала

— Линтеум верте, — благодаря словесной формуле костюм трансфигурировался сразу весь.

Зеркало сменило гнев на милость и сообщило:

— Еще надо голову замотать тряпками — и в монастырь, — но, судя по тому, что согласилось показать отражение, все-таки одобрило наглухо закрытое черное платье больше, чем костюм.

И Гермиона, сверившись с часами, аппарировала на Роберт-стрит.

Глава двадцать шестая

Кабинет Майкрофта не изменился ни единой деталью, а сам Майкрофт, в обычном своем рабочем костюме стоявший у жарко растопленного камина и говоривший по телефону, настраивали на рабочий лад куда лучше, чем все аутотренинги.

Мысли, бешено скакавшие в голове Гермионы, мгновенно унялись, она легким движением поправила ворот платья, трансфигурировала стул для посетителей в кресло и села, практически не вслушиваясь в его разговор. Тем не менее, до нее доносились: «не возникло», «разумеется» и «в течение месяца», — из чего следовало, что его миссия, в чём бы она ни заключалась, была выполнена успешно.

Она успела полностью успокоиться и прокрутить в голове сценарий предстоящей беседы, когда Майкрофт завершил вызов, обернулся и улыбнулся ей той из своих улыбок, которая больше всего придавала ему сходство с живым человеком.

Во имя здравого смысла, Гермиона предпочла бы привычный жутковатый оскал, но — да, Мерлин свидетель! — она была рада этой улыбке и мягкому:

— Добрый вечер, Гермиона.

— Добрый вечер, Майкрофт, — сказала она. — Извините за этот поздний визит. Надеюсь, ваша поездка была успешной.

— Весьма, — он наклонил голову, — что не сделало её более приятной. Я не люблю полевую работу… всех форматов.

— Почему? — Гермиона, в общем-то, знала ответ, но ей хотелось его услышать.

— Люди, — отозвался он в кои-то веки предсказуемо. — Не люблю их… суету.

— И глупость?

— И глупость. Достаточно того, что я вынужден общаться с премьер-министром и членами Кабинета.

Это прозвучало достаточно оскорбительно и для министра, и для членов кабинета. Гермиона хмыкнула, но не была уверена в том, как стоит отреагировать, а Майкрофт, расположившись за столом, произнес:

— Полагаю, газеты вышли.

— И с впечатляющим фоторядом, заверяю вас, — ответила она, понимая, что ее лицо все-таки заливает мерзкая краска стыда. Пусть Майкрофт не видел фотографий — одно то, что он знал об их существовании, причиняло ей дискомфорт.

— Разумеется, — сказал он, внимательно оглядел ее, однозначно замечая пылающее лицо, и вдруг предложил: — Чаю?

Гермиона кивнула. В этом было что-то стабильное: кабинет Майкрофта, портрет королевы Великобритании на стене, горящий камин и чай. Антураж не менялся — менялись люди, судьбы которых предстояло решить.

Майкрофт нажал невидимую со стороны кнопку звонка, и ненадолго установилась тишина. Майкрофт перевел взгляд на огонь, а Гермиона как будто изучала дорогую раму королевского портрета, но боковым зрением невольно видела лицо своего собеседника. Возможно, это был обман зрения, но ей показалось, что тени вокруг глаз стали глубже, а контур скул — четче. В тот момент, когда беззвучная, незаметная горничная принесла поднос, Майкрофт шевельнулся и мгновенно, с реакцией, которой позавидовал бы квиддичный ловец, перехватил взгляд Гермионы, удержал, изучил — и только после этого отпустил.

Во всяком случае, Гермиона с трудом сосредоточилась на чашке чая, и даже то, что на подносе вместо печенья сегодня были пирожные, не помогло ей вернуть восстановленное было спокойствие.

— Любопытным способом вы мне прислали сегодня сообщение, — проговорил Майкрофт. — Кажется, это была выдра?

— Патронус, — ответила Гермиона и добавила: — Личный помощник и защитник. У каждого свой… — этого Майкрофту более чем хватило, чтобы заметить:

— Похоже.

— Осторожностью? — уточнила она. Про себя добавила: «Или слабостью?» Во всяком случае, она была достаточно слабой, чтобы взяться за маленькую чайную ложечку, которой, конечно, не собиралась мешать сахар, и чуть крепче необходимого сдавить ручку.

— Сочетанием сильного ума и неразумной эмоциональности.

Комплименты Майкрофта часто имели тонкую грань с оскорблениями. Но это всё-таки был комплимент, и он льстил больше, чем те слова, которые кто-либо другой мог бы адресовать её глазам, голосу или чему-то в этом роде. Гермиона ощутила что-то вроде смущения, но оно было не похоже на тот стыд, который она испытала, говоря о фотографиях, оно не жгло кислотой, а поднималось снизу вверх мягкой волной, так похожей на волны ее любимого океана. Она подняла глаза от чашки — и встретилась с Майкрофтом взглядом. Он смотрел, вопреки обыкновению, без холодности. Уже знакомым образом его зрачки расширились, заполняя почти всю льдисто-голубую радужку и оставляя видимым только узкий светлый контур. У Гермионы в горле встал ком, не давая вдохнуть, лёгкие сжало, как при аппарации, пальцы задрожали так сильно, что она была вынуждена стиснуть в них злосчастную ложечку.

Губы Майкрофта были плотно сжаты, крылья крупного носа подрагивали. Медленно он перевёл взгляд на её пальцы, протянул руку через стол и едва ощутимо дотронулся до её запястья. Гермиона не могла пошевелиться, как будто её сковало цепенящее заклятие, и всё, что она чувствовала, было прикосновение Майкрофта. Он аккуратно разжал её пальцы, забрал ложку и как будто погладил ладонь, прежде чем откинуться назад на спинку кресла и сложить руки на коленях.

Гермиона с трудом выдохнула.

Взгляд Майкрофта оставался тёплым, но сделался совершенно нечитаемым, впрочем, Гермиона едва ли сумела бы прочесть сейчас даже раскрытую книгу, появись таковая у нее перед носом. Кожа в тех местах, где он дотрагивался, горела и словно бы пульсировала. Гермиона не видела, но была уверена, что на ней остались следы — какие-нибудь росчерки или символы.

А потом он осторожно разорвал зрительный контакт. Положил себе на блюдце пирожное и спросил:

— Неужели вы никогда не любили сладкое? Даже в детстве?

— А вы без него жить не можете? — отозвалась она.

Он рассмеялся, как если бы они играли в какую-нибудь глупую игру, и она выиграла раунд:

— Что ж, мы знакомы пятнадцать лет, не удивительно, что за это время вы узнали кое-что о моих вкусах. — и конечно, ему не было нужды договаривать очевидное: «…как и я о ваших».

— Пятнадцать лет — звучит пугающе, — сказала она искренне. Это пугало, потому что напоминало о том, что ей давно не двадцать. И даже не двадцать пять.

— Sed fugit interea fugit irreparabile tempus, — согласился Майкрофт, и у него, в отличие от многих знакомых Гермионы из научных кругов, латынь прозвучала очень естественно, без натужности.

А потом Гермиона поняла, что краснеет снова, в который раз за вечер, потому что, вспомнив источник, она вспомнила и продолжение строк: «Singula dum capti circumvectamur amore», или, если переводить: «В то время как я, плененный любовью, задерживаю внимание на частностях». И она готова была держать пари на крупную сумму, что Майкрофт знал не только отдельную цитату про время, но и весь стих.

«Но бежит между тем, бежит невозвратное время,

Я же во власти любви по частностям всяким блуждаю» (1).

Мерлин. Всемогущий.

— Вергилий, — сказала она.

— Волшебники учат латинских поэтов?

— Я готовилась к поступлению в Вайкомб Эбби (2) до того, как получила приглашение в Хогвартс. Латынь и французский были обязательным условием, — ей было приятно сказать об этом.

Майкрофт кивнул, показывая, что оценил, и заметил спокойно:

— Я вам в некотором роде завидую, — и пояснил: — Я о сладком.

«Ваша растерянность говорит о том, что вы так и не научились выстраивать достоверные сценарии развития событий», — вот что он хотел сказать. И, как бы пугающе это ни звучало, Гермиона подозревала, что сейчас он действительно этому завидует.

— Никогда не понимала, что люди находят в сладком, — ответила Гермиона. — Приторно, оседает на зубах, приедается. И вредно, — последнего, пожалуй, добавлять не стоило, но она тратила слишком много сил на то, чтобы держать себя в руках.

— Стимулирует работу ума, — пожал он плечами. — К тому же, я никогда не принимал концепции… — он замолчал, но не для подбора слов, а просто наслаждаясь паузой. Слова были подобраны давно — Гермиона это чувствовала. — Монашеского истязания плоти, которая так приятна моему брату.

Сердце Гермионы пропустило пару ударов, прежде чем застучать снова.

— Страшно позволить плоти взять верх над разумом, — сказала она тихо.

Майкрофт рассмеялся:

— Как я и отмечал, у вас много общего. Шерлок говорил как-то ровно то же самое.

— Думаете, он ошибается?

— Единственный способ преодолеть искушение… — Майкрофт тонко улыбнулся, и Гермиона эхом закончила:

— Поддаться ему. Оскар Уайлд. Вы так не считаете.

— Разумеется, — согласился он. — Я считаю, что лучший способ преодолеть искушение — не иметь искушений. К сожалению, иногда человеческая природа берёт своё, — он надкусил пирожное с явственным выражением удовольствия на лице.

Гермиона уставилась на свои руки. Сладкое. Они говорили о сладком — и более ни о чём.

Она едва ощутимо коснулась его разума, не пытаясь проникнуть, скорее опираясь на чужие ощущения, чтобы не утонуть в собственных. Верхний слой его мыслей был ровным и прохладным — таким, как будто он научился окклюменции.

— Пытаетесь прочесть мои мысли? — уточнил он без намёка на раздражение.

— Даже не думаю. Это прикосновение — не более. Проникновение вы бы почувствовали.

И не было никаких сомнений в том, что ключевые слова — «прикосновение» и «проникновение» — Майкрофт вычленил.

Их разделял письменный стол, на котором лежали ценнейшие документы во всей Британии, но что сталось бы, сдвинь Гермиона его левитацией в сторону? Не то, чтобы стол был существенной преградой — каких-нибудь пять футов. Можно наклониться и коснуться руки Майкрофта — со словами: «Не люблю оставаться в долгу». Он наверняка оценит. Это будет всего лишь частью игры, всё той же, интеллектуально-словесной, почти не выходящей на физический план.

Будто в ответ Майкрофт задумчиво дотронулся до кольца на правой руке. Кажется, когда-то он надел его на мизинец, а теперь носил на четвёртом пальце — его руки сильно похудели.

То, что он не снял его, говорило о многом — или же вовсе ни о чём. Простая привычка. И только это движение, мягкое касание — как намёк на то, что он позволяет себе некую… Гермиона прикусила губу. У нее было слово, которое описало бы это. «Привязанность».

Поднявшись непринужденным движением, он подошел к камину и жестом пригласил Гермиону в кресло возле него. Приходилось признать, что это решение было куда изящнее левитации стола. Между ними по-прежнему было пять футов — только это были футы пустого пространства, теплого воздуха, нагретого жаром пламени.

— Почему огонь? — спросила она, предчувствуя ответ — вспомнила его вечно ледяные руки.

Он вытянул вперед руку и пояснил:

— Сосудистая недостаточность. Руки всё время мерзнут.

С безумной смелостью Гермиона кончиками пальцев коснулась тыльной стороны его ладони — тёплой. Она не успела отдёрнуть руку прежде, чем снова встретилась с Майкрофтом взглядом. И отвела её с трудом, чувствуя, как румянец заливает ее лицо.

Майкрофт снова сцепил пальцы в замок и перевёл взгляд на огонь, снова улыбнулся и сказал:

— Что вы говорили о мистере Малфое?

Если бы чашка с чаем не осталась на столе, Гермиона выронила бы — так у нее задрожали руки. Но чашки не было, и она не позволила себе потерять равновесие, хотя это смена темы была как удар под дых, резкий, короткий и точный.

— Я хотела обсудить с вами некоторые ходы по его… устранению, — ответила она и мысленно себе поаплодировала — сам Майкрофт не сказал бы это так веско и холодно.

— Вот как? — бровь взлетела вверх. — Впрочем, я предполагал нечто подобное, — он снова посмотрел на неё, и Гермиона вдруг поняла, что его зрачки оставались всё так же расширены — и голубая кайма едва различимо мерцала. — К сожалению, моих ресурсов хватает только на то, чтобы не позволять мистеру Малфою… заигрываться.

«В противном случае, я бы его уже устранил», — подразумевалось.

— Мистер Малфой не только оскорбил меня, — сказала она, не отводя взгляда от этой мерцающей каймы и черпая в ней силы, — он показал, что новое Министерство будет закрывать глаза на злоупотребления аристократии.

— Достаточно естественная политика для консерваторов, — согласился Майкрофт таким тоном, что Гермиона на мгновение заподозрила его в сочувствии консерваторам. Учитывая, что он представлял власть лейбористов, это было немного дезориентирующе.

— Меня она не устраивает, — покачала головой Гермиона

— Снова политика? — уточнил он.

Майкрофт задал верный вопрос, и он был тем вернее, чем меньше нравился Гермионе. Но она уже приняла решение. Малфой использовал «Амортенцию» не для того, чтобы удовлетворить давнее желание. И первое, не выпитое, приворотное зелье, и второе, сработавшее, были не ради физической близости с ней. И статьи в газетах и журналах вышли не для того, чтобы её уязвить. Это было начало игры — она не знала, какой, но готова была сыграть.

«Мистер Малфой умён, но иногда почти по-женски эмоционален», — вдруг вспомнила она. Майкрофт редко удостаивал кого-либо эпитетом «умён». И вдруг его заслужил скользкий хорёк, жалкий и слабый? Почему?

Что-то, похожее на догадку, блеснуло в мозгу Гермионы, но тут же пропало.

— Мне почему-то кажется, — сказала она, — что выборы Министра магии прошли не совсем так, как считает общественность. Я ошибаюсь?

На лице Майкрофта возникла довольная улыбка — как будто она только что оправдала его ожидания.

— Магическое сообщество действует обособленно, — заметил он.

— Тем не менее, мистер Малфой нуждался в помощи — и получил ее, — то, что еще недавно было сомнением, превратилось в уверенность. — Несколько советов, немного информации…

В душе поднялось разочарование. Ей было бы приятно, если бы Майкрофт опроверг ее слова, но он не собирался этого делать.

— А взамен?

— Полное неучастие в делах не-магического мира, — ответил он.

Логично, но все равно неприятно. Это был тот случай, когда она хотела бы ошибиться. Некстати вспомнилось, что в день выборов в Визенгамоте Гарри пришел к ней совершенно пьяным, а потом вдруг появился Майкрофт. У него был весомый аргумент в виде книги, но, возможно, причина была другая.

Гермиона мотнула головой — это уже походило на паранойю.

— Значит, вам выгодно, чтобы Забини и Малфой оставались на своих местах? — спросила она.

Прежде чем ответить, Майкрофт съел кусочек пирожного, помолчал и сказал:

— Безусловно. Однако мистер Малфой показал себя ненадежным союзником, что полностью перечеркивает его… выгодность.

Гермиона ждала продолжения, и оно последовало:

— Иначе говоря, завтра мои люди доставят вам файлы, в которых вы найдете всю необходимую информацию. Я не располагаю возможностями что бы то ни было сделать с ней, но вы, вероятно, найдете, как ее использовать, — и добавил: — Главное, учитывайте, что месть — плохой мотиватор для успешной работы.

— Я не буду мстить ему, — Гермиона покачала головой. — Я его уничтожу — это разные вещи.

— Я дам вам информацию, которой обладаю, — произнес Майкрофт после непродолжительных раздумий. — И вы сами решите, каким образом её использовать.

Почему-то Гермиона думала, что Майкрофт захочет руководить планом и знать его в деталях. Впрочем, она вообще часто ошибалась в том, что касается Майкрофта Холмса.

Ошиблась она и ещё раз — когда ожидала услышать привычное отстраненное: «Доброго вечера». Вместо этого, когда она встала и собралась аппарировать, Майкрофт тоже поднялся, сразу заставляя её вспомнить об их существенной разнице в росте. Наклонил голову и сказал:

— Благодарю вас за приятный вечер, Гермиона, — и протянул ей руку.

В прошлый раз, каких-то несколько дней назад, его руки были прохладными, а в этот — по-настоящему теплыми. Он намеренно удержал её ладонь в своей, заставляя кровь, было остывшую, почти вскипеть в венах. Рукопожатие длилось очень долго, и Гермиона не готова была его разорвать. Совершенно сухими губами она ответила:

— И вас, — и добавила: — Майкрофт.

При звуке своего имени он едва заметно хмыкнул и разжал пальцы.

Гермиона аппарировала мгновенно.

Её чуть пошатывало от усталости и от пережитых ощущений. Но, во всяком случае, с одной проблемой из списка она разобралась. И этой проблемой был не Малфой. Однозначно.

Примечания:

(1) — Вергилий, «Георгики». Слова «tempus fugit» («время бежит») — устойчивое выражение во многих языках, но часто забывают о лирическом контексте продолжения. Впрочем, сильно обольщаться не стоит: сами по себе «Георгики» — книга сугубо приземленная, представляющая собой набор советов земледельцу, рассуждений о сущности природы и прочем, и прочем.

(2) — Wycombe Abbey School — элитная частная школа-пансион для девочек, действующая с конца XIX века Одна из самых престижных школ для девочек в Британии.

Глава двадцать седьмая

В этот раз отсидеться в кабинете не вышло — они с Невиллом встретились в Хогсмиде, и теперь неторопливо шли по практически пустой главной улице. Сегодня здесь было тихо и пусто — дети были в школе, а местные жители почти не выглядывали, прячась от плохой погоды. — Прости, — произнес Невилл, едва они встретились, — я не могу слишком часто открывать камин для посторонних, даже для тебя, — в его голосе действительно слышалось сожаление, и Гермиона в ответ махнула рукой: — Ерунда. Пройдемся и посидим в «Трех метлах». — Наше место — «Кабанья голова», — заметил Невилл. Гермиона, не замедляя шага, проговорила: — Мы больше не подростки, выдумавшие армию сопротивления, мы готовим политический переворот, и я предпочту обсуждать его там, где нас никто не услышит. Даже старые соратники вроде Аберфорта, — она говорила свободно, потому что их защищало бессмертное заклятие «Оглохни» из старого учебника Принца-полукровки. — Поверь, если мы с тобой засядем в «Кабаньей голове», любой догадается, что мы планируем что-то важное. А в «Трех метлах»… — она пожала плечами, — просто встреча старых друзей. Они действительно вошли в паб мадам Розмерты, в котором не изменилось ничего, кроме, разве что, внешности самой хозяйки — на нее уже вряд ли заглядывались старшекурсники. Впрочем, она не растеряла ни обаяния, ни живости, так что Гермиона и Невилл были встречены громкими приветствиями, засыпаны вопросами о делах и погоде и усажены в уютный тихий уголок. Принеся сливочного пива, Розмерта вернулась к себе за стойку, а Гермиона обновила защитное заклинание, добавила к нему несколько иллюзий и только после этого вынула из сумочки две пухлые папки, которые ей доставили люди Майкрофта. За три дня она изучила их вдоль и поперек, и только после этого решилась показать самому опасному, но самому нужному из своих союзников в этом деле. Невилл взял папки осторожно, пролистал быстро, и его глаза вспыхнули: если бы она дала ему в руки философский камень, на его лице и то, пожалуй, не отразилось бы такого страстного, почти алчного восторга. — Это немыслимо — произнес он восхищенно. — Откуда это, Гермиона? — Важно, что сведения достоверны. Шантаж, угрозы, даже заклятья — выборы Забини не были легитимными с самого начала. К тому же, посмотри, — она ткнула палочкой в папку, и та открылась на нужной странице, — это список членов Визенгамота, которые присутствовали на выборах. Невилл просмотрел список фамилий и закономерно обнаружил, что их ощутимо меньше, чем насчитывает полный состав, причем отсутствовали почти все представители либеральной партии. — Забини полетит, — уверенно сказал Невилл. — Подожди, — остановила его Гермиона, — есть кое-что еще. Она продумывала этот разговор с того момента, как получила от Майкрофта — он даже на время подвинул проблему обскуров, она возвращалась к нему раз за разом, выстраивая элементы диалогов. И она угадала — на словах «кое-что еще» Невилл напрягся, закрыл папки и чуть подался вперед. — Забини пошел на эти нарушения совершенно спокойно, как будто ничего не боялся. Я опасаюсь, что у них есть какая-то страховка. Невилл уловил ее мысль моментально, но отреагировал не сразу — только через пару минут его кустистые брови сошлись в переносице, ноздри раздулись, и он сказал: — То есть, что-то позволяет им думать, что им все сойдет с рук? — Нужно понять, не было ли у них поддержки извне, — сказала Гермиона решительно, — если окажется, что мы переходим дорогу МКМ… — Я не отступлюсь, — Невилл грохнул ладонью по столу, отчего кружки со сливочным пивом подпрыгнули и только чудом не опрокинулись, — я не позволю этим… этим упырям, Пожирателям, сидеть в Министерстве. — Конечно нет! — воскликнула Гермиона. — Нет… — повторил Невилл, мгновенно успокоившись — похоже, он думал, что она решила отказаться от затеи. — Нет, — мягко сказала она. — Я не позволю таким, как Малфой, оставаться безнаказанными. Но я не хочу, чтобы с нами случилось то же, что и с Кингсли. Мы не можем воевать с Международной Конфедерацией Магов, поэтому мы должны быть уверены, что не привлечем излишнего внимания. И я хочу попросить тебя… — она сделала паузу, как бы колеблясь, — проверить эти следы. Я знаю, у тебя есть, на кого положиться. Нам нужно точно знать, не было ли у Малфоя или Забини контактов с представителями Конфедерации. Невилл задумчиво потер подбородок: — Связи есть. Но даже если мы будем знать всех, с кем эти двое встречались и переписывались, нам это мало что даст. — Ошибаешься. Если у меня будут имена, проверить их — дело пары часов. Но, Невилл — она протянула руку и сжала его широкую мозолистую ладонь, — у нас не будет второй попытки. Отставка Кингсли обошлась нам слишком дорого, и мы не можем рисковать. Он сжал ее пальцы и сказал: — Я понимаю. Не переживай, мы ждали достаточно долго, еще пара недель или даже месяцев ничего не изменят, — в его глазах светилась уверенность и вера в то, что Гермиона обладает доступом к особым, тайным знаниям. И никаких сомнений. Они распрощались там же, в «Трех метлах». Невилл жадно поглядывал на папки, но Гермиона не отдала их. Документы были слишком ценны, чтобы передавать их кому бы то ни было — даже союзникам. — Я понимаю, — повторил он, когда папки скрылись в ее сумочке, поправил широкую мантию и вышел, впуская в паб порыв холодного воздуха и сонм снежинок. Гермиона тяжело выдохнула и провела ладонью по лицу. Сказать, что это было тяжело, значило бы пойти на существенное преуменьшение. Это было тяжелее, чем все, что она делала когда-либо в жизни: сидеть напротив другого человека и слышать не его голос, а только отзвуки фраз, которые из множества рассчитанных партий формируют одну. Майкрофт играл так все время. При этой мысли она содрогнулась — и потому что в ней фигурировало имя Холмса, и потому что было страшно это представить. Рассчитывать каждый ход — не то, что она хотела бы делать снова. Она подвинула к себе кружку со сливочным пивом, отпила немного и вернулась к размышлениям. Ее расчет оказался верным, и, если Невилл не переоценил свои способности и связи, через несколько недель у нее будет список тех, с кем контактировал Малфой. Конечно, он не будет полным — в мире магии существуют сотни способов скрыть свою личность и оставить любую встречу в тайне. Но он будет. МКМ Гермиона искать не собиралась, разумеется. В отличие от Невилла, она была неплохо знакома с этой структурой и знала, что Конфедерация не вмешивается во внутреннюю политику стран. Но любой знакомый Малфоя — особенно знакомый неожиданный, непредвиденный — мог быть ниточкой к Шерринфорду. Она так и не нашла его, хотя в начале недели пошла на отчаянный шаг. Это был конец ее рабочего дня, она собрала многочисленные бумаги, но, вместо того, чтобы камином отправиться домой, направилась к дверце синей телефонной будки — кабинету мистера Кто. Он пригласил ее заходить, засыпал пожеланиями хорошего вечера и уверениями, что погода на улице отличная, а станет еще лучше («Да, мисс Ата, Департамент метеорологии пообещал лично Министру, что на Рождество в Лондоне будет снежно и тепло»), и, наконец, спросил: — Чем могу вам помочь? Гермиона до последнего колебалась, но все-таки произнесла заветное, путавшее ее сознание название: «Шерринфорд». Она была готова к тому, что мистер Кто скажет, что это информация не ее уровня доступа, велит заняться делом — но он пожал плечами и с любопытством спросил: — А что это? И похоже, это название ему действительно ничего не говорило. Пока единственным человеком, кроме Малфоя, кто точно знал о Шерринфорде, был Холмс, но как раз его она спрашивать не хотела категорически, и на то было несколько причин. Первая была самой простой — однажды Майкрофт уже сказал, что это дело ее не касается, и повторять вопрос будет просто глупо. Он не станет делиться информацией, которую считает секретной. Вторая была чуть сложнее, но тоже звучала весомо и объективно — Майкрофт преподнес ей Малфоя буквально на серебряном блюде (1), и снова просить его об услуге значило бы оказаться слишком ему обязанной. То, что последняя их встреча едва не превратилась в нечто иное, непохожее на деловую беседу или даже общение старых знакомых, не меняло сути дела. И это приводило к третьей причине. Она откровенно боялась встречи с Майкрофтом Холмсом. Гермиона с радостью отдалась бы сладостному самообману, но она помнила — не могла забыть! — о том, что Майкрофт — ледяная машина. Однако он демонстрировал чувства — пусть едва различимые, скрытые за маской холодной вежливости, но живые эмоции. А проклятое «fugit irreparabile tempus» звучало у нее в голове, стоило ненадолго ослабить окклюментный щит и позволить собственным эмоциям вырваться на поверхность. И, Мордред побери, один стих Вергилия звучал привлекательней витиеватого признания или многословных восторгов. С изяществом джентльмена и насмешливой холодностью философа-стоика (при этом проповедовавшего гедонизм!) он, по сути, если отбросить все экивоки и словесные игры, признался ей в… любви? Гермиона могла отчетливо увидеть лицо Майкрофта, даже не закрывая глаз — оно было отпечатано в памяти с точностью, которой позавидовали бы многие фотоснимки. Она отчетливо видела его, сидящего в кресле у камина, опирающегося локтем на подлокотник кресла, закинувшего ногу на ногу и неспешно рассуждающего о чем-то. Она видела, как он протягивает вперед изящную небольшую руку, видела блеск золотого кольца на пальце, даже как будто своей рукой ощущала его прикосновение. Но она не могла даже в мыслях зайти дальше. Пожалуй, она могла бы на это решиться, но не находила сил представить. Мог ли это представить он сам? Гермиона не знала, но готова была ставить кнат против галеона, что в памятный ей вечер он резко сменил тему разговора не потому что испугался сделать следующий шаг. Просто этого шага не было на его мысленной доске. Или же, что более вероятно, он был запланирован в другой ход. Гермиона отставила кружку с остатками сливочного пива, еще раз провела ладонью по лицу и вышла из «Трех метел». Ледяной морозный воздух помог прийти в себя, Гермиона вдохнула его полной грудью, с наслаждением чувствуя, как замедляется сердцебиение и выстраиваются стройными рядами мысли, огляделась вокруг — и не смогла сдержать улыбки: за то время, которое она провела в пабе, буран закончился, и Хогсмид преобразился, сделавшись похожим на деревню с открытки. Крыши и деревья облепило снегом, дороги покрылись ледяной коркой, и все это белое, почти кружевное, одновременно искрило на выглянувшем солнце множеством цветов. Гермиона обхватила себя за плечи, задрожала, когда холод пробрал до костей, но не достала палочку, чтобы создать согревающие чары: почему-то ей казалось важным хотя бы несколько мгновений провести здесь, на крыльце, глядя на тихий заснеженный Хогсмид, так же, как она смотрела на него в первый раз, на третьем курсе. Себе она тогда говорила, что у них с Роном «почти как свидание» — и хотя ей было ужасно жалко, что Гарри не смог пойти, она не могла подавить в себе этой, как тогда казалось, недостойной гриффиндорки радости от того, что они с Роном идут куда-то вдвоем. Они тогда прошлись по магазинчикам, смеялись, болтали о чем-то совершенно несущественном, по молчаливому уговору не вспоминая о спорах и разногласиях, потом выпили сливочного пива в «Трех метлах», вышли на крыльцо и точно так же остановились, чтобы посмотреть на деревню. И Гермиона совсем не хотела говорить ничего об истории этого места или о знаменитых волшебниках, живших здесь. Ни слова. А потом Рон уронил пакетик лакричных конфет, и им пришлось ловить их, пока они не разбежались повсюду, очищать заклинанием и загонять обратно. Гермиона опустила глаза вниз, но под ногами были только заиндевевшие ступеньки — никаких конфет. А потом дни понеслись бешеными гиппогрифами. Помимо Невилла, Гермиона больше никому не показывала документы, но поделилась своими планами и с Гарри, и Джинни (правда, по отдельности и в разное время). Они были встревожены, но горели желанием помочь, впрочем, в отличие от Невилла, ими двигало не стремление к всеобщей справедливости и даже не жажда политической победы, а исключительно желание, по меткому выражению Джинни, «засунуть вонючего хорька в самую глубокую жопу, которую только можно отыскать в магической Британии». Гермиона никак не прокомментировала это экспрессивное высказывание, но мысленно согласилась. — Я помогу всем, что будет в моих силах, — сказал ей Гарри, виновато глядя куда-то в сторону, мимо. Гермиона не рискнула сказать ему, что он выглядит плохо, только все-таки попыталась поймать взгляд и удостовериться, что его зрачки адекватно реагируют на свет и не похожи на булавочные головки. Кажется, все было в порядке. Между тем, Невилл буквально заваливал ее совами: пусть и осторожно, он уже начал поднимать старые связи, зашевелил политическое болото, и только ради общего блага и соображений безопасности не переходил к активным действиям. В его представлении, все было просто — кампания в прессе должна была начаться вскоре после Рождества, до Февральской судебной сессии Визенгамота, чтобы к ее началу приобрести государственное значение. В случае, если общественные обвинения будут достаточно серьезными, у Визенгамота не будет иного выбора, как инициировать расследование, и тогда документы Гермионы уничтожат Забини и его партию не хуже Адского пламени. Гермиона видела в этом плане приличное число изъянов, но, пусть с корректировками, приняла его и начала искать тех журналистов, которые сделают первые вбросы. Кстати пришлось бы перо Скиттер, но увы, старушка отошла от дел и полностью посвятила себя написанию грязных полуправдивых романчиков. Разлетались они молниеносно, но на объективность уже даже не пытались претендовать. Пришлось знакомиться с новым поколением. К тому же, даже снова погрузившись в проклятый омут политических дрязг, она оставалась сотрудником Отдела тайн и каждый день с девяти до шести (а по факту — и позднее) проводила в лабораториях, пытаясь пробиться через стену непонимания и найти решение болезненной, навязчивой проблемы детей-обскури. Пару раз мистер Кто подключал ее к другим исследованиям, но потом снова возвращал к обскурам, хотя, во имя Мерлина, Гермиона даже иногда думала, что хотела бы закрытия проекта, чтобы кто-то другой (не она) признал, что волшебники не в силах разгадать эту загадку, составленную из оборванных детских жизней, таких же маленьких, пестрых и незавершенных, как кусочки паззлов, рассыпанных на поверхности стола. Паззлов из разных наборов, которые, как ни крути, никогда не могли бы образовать единой картинки. В этом водовороте дел и задач прошел, вернее, пролетел сумасшедший декабрь, настолько же непохожий на тягучий, болезненно-горький ноябрь, насколько она сама, охваченная почти нездоровой, лихорадочной энергией, не была похожа на ту Гермиону, почти уничтоженную, раздавленную Малфоем и его «Амортенцией».


Примечание: 1. Да простят мне эти лингвистические извращения все причастные. Но вот в чем фокус: в тексте про Британию чудовищно смотрятся русские фразеологизмы. Так что вот вам перевод: это «на блюдечке с голубой каемочкой».

Глава двадцать восьмая

Рождество в этом году и правда ознаменовалось отличной погодой — Отдел метеорологов сдержал слово, и с самого утра Лондон окрасился в бело-желтые, в цвет покрытого снегом песчаника и яркого солнца, тона.

У Вестминстера было на удивление тихо. Туристов вокруг не было — вероятно, они подойдут позднее, к вечеру, а пока аббатство стояло, одинокое, безупречно-костяное, лишь немного припорошенное снегом.

Гермиона, облокотившись на ограду, вглядывалась в очертания каменной громады. Где-то в стороне кричали про Рождество.

Удивительно, но в этом году она впервые за много лет забыла об открытках и заранее не отправила ни одной — Рождество навалилось на нее внезапно, ошеломило красной отметкой на календаре, вырвало из графиков, таблиц и газетных подшивок, отвлекло от работы и лишило обретенного спокойствия.

Она вспомнила о поздравлениях с утра — и отправила их сразу же. В основном совиной почтой, а одну — родителям — сама положила в почтовый ящик. Стоя возле их дома, она не почувствовала сегодня вообще ничего — словно ниточка, так долго связывавшая ее с родителями, надорванная, но, на первый взгляд, все еще прочная, окончательно разорвалась.

Была еще одна открытка, которую можно было бы отправить самой, но которая так и осталась лежать, испачканная в чернилах, на письменном столе.

Открытка Майкрофту Холмсу.

Вспоминала ли она о нем? Разумеется, нет. Просто в каждом ее письме Невиллу между строк читалась его расчетливость, в каждой ее научной статье звучал его ровный голос, переводивший с персидского книгу, в каждом ежевечернем упражнении на очистку сознания, в плеске океана чудилась холодная голубизна его глаз.

Возможно, его влияние было еще выше, как раз потому что они не встречались. Здесь, за прочной стеной из работы, исследований, редких, тщательно подавляемых и скрываемых в подводных сундуках кошмаров, он казался реальнее, чем на самом деле. И ближе.

Гермиона не думала о нем в полном смысле этого слова, более того, всякий раз, как в ее мыслях появлялись эти два слова: «Майкрофт Холмс», — она обновляла защиту сознания, но, похоже, допускала ошибку. Она прятала его вглубь себя, в самые дальние уголки подсознания, и там он постепенно обретал всю полноту власти, которую едва ли сумел бы получить, оставаясь снаружи.

Она действительно хотела надписать ему открытку, занесла перо над ней — и оставила только кляксу. Будь на ее месте Та Гермиона, она нашла бы, что написать. Она бы написала… Она бы написала, наверное: «В вас достаточно недостатков, чтобы простить вам ваш непревзойденный ум» (1). Она написала бы это, хотя бы чтобы вернуть ему злосчастного Вергилия.

Настоящая Гермиона только закрыла чернильницу и аппарировала из дома. И теперь она бродила по Лондону, скрываясь от разношерстных толп, точно не понимая, хочет она избежать их или присоединиться к ним.

На обороте не отправленной Майкрофту открытки была изображена заснеженная, похожая на Хогсмид деревенька, и блестящая золотом надпись: «Счастливого Рождества».

Майкрофт не хотел бы получить такую открытку, Гермиона это знала, а она не хотела ее отправлять, но это было бы хорошим предлогом. И нет, далеко не с первого раза Гермиона сумела хотя бы в мыслях, хотя бы самой себе признаться в этом.

В сущности, это было смешно. Поздравительная открытка в их ситуации — ничем не изящней знаменитого: «У меня в спальне хранится прекрасная коллекция гравюр. Не желаете взглянуть?» И оба, конечно, в курсе, что никаких гравюр нет и в помине.

А ведь у Майкрофта был куда более удобный предлог — книга. Вернуть ее лично или оставить в ее комнате с запиской — не важно. Но он им не воспользовался.

Гермиона догадывалась, почему. Этот Вергилий, то прикосновение — он остановился в нескольких шагах и теперь ждал, позволяя ей сделать собственные ходы.

В витражном окошке внизу, правее центральных ворот аббатства, мелькнула полоска света, потом еще — и разноцветные стекла замерцали изнутри: красным, зеленым и пронзительным, небесно-голубым. Этот цвет Гермионе был хорошо знаком — яркий, пронизывающий цвет.

Гермиона уверенно встретила его, не отвела взгляд, позволила его блеску ослепить себя до того, что на глазах выступили слезы, потом улыбнулась ему, подумала, что обойдется без открытки, и с тихим хлопком аппарировала на Роберт-стрит.

Ее не ждали.

Что бы ни рассчитывал Майкрофт Холмс, он явно просчитался, потому что она простояла несколько минут после того, как дотронулась до сенсорной панели звонка, прежде чем дверь открылась. Не автоматически.

На пороге стоял сам хозяин дома, совсем не такой безупречный, как в их последнюю встречу. На нем были светлые костюмные брюки, голубая рубашка и жилетка брюкам в тон — никакого пиджака. Галстук чуть ослаблен, волосы слегка встрепаны. Он явно не ждал гостей и намеренно демонстрировал это, и тем не менее, воскликнул, давая ей пройти:

— Гермиона! Добрый день!

— Здравствуйте, Майкрофт, — сказала она. Стоя у двери, она дважды, а то и трижды думала развернуться и уйти, проклинала себя за глупость, потом — за трусость, и опять за глупость. Но, оказавшись в небольшом холле, она почувствовала себя свободнее, словно легкий беспорядок в одежде делал Майкрофта чуть более уязвимым, а ей самой придавал сил. — Простите меня за неожиданный визит.

Майкрофт закрыл дверь и произнес:

— Пустяки. Полагаю, вы были так любезны, что пришли поздравить меня с Рождеством? — на слове «Рождество» он чуть скривился. — Проходите, прошу.

Он жестом указал наверх, и Гермиона, снова ощущая неуверенность, взмахом палочки превратила сапоги в туфли, сняла куртку и поднялась по лестнице.

Не было ничего удивительного в том, что в Рождество Майкрофт расположился в кабинете. В камине, разумеется, ревело пламя, а на столе лежали бумаги и стоял ноутбук. Гермиона на всякий случай спрятала палочку в сумку — не хотелось повредить технику случайным заклинанием.

— Располагайтесь, — предложил Майкрофт, поднявшись следом, захлопнул крышку ноутбука, убрал его куда-то в стол и быстрым движением поправил галстук.

— Кажется, у вас осталась книга по ментальной магии, — сказала Гермиона, обращаясь к камину, а вовсе не к Майкрофту. Камин промолчал. Майкрофт хмыкнул и заметил:

— Да, полагаю, мне следовало давно ее вам вернуть.

Гермиона осторожно оглянулась и посмотрела на Майкрофта. Он стоял, опираясь рукой на стол, и разглядывал ее с обычной вежливой внимательностью, и только едва различимые складки возле губ подсказывали, что у этих слов был и другой смысл: «Я знаю, что мы с вами не виделись месяц». Во всяком случае, продолжил он так, словно сказал об этом вслух:

— Декабрь был непростой. Двенадцать крупных террористических актов в мире… только за декабрь, — теперь в его словах не было никаких иных смыслов, а Гермионе стало неловко за свои размышления о чувствах и эмоциях. — Слава Богу, это не коснулось Британии, но среди пострадавших были также и наши подданные, а проблема мирового терроризма так велика, что не может считаться проблемой одной страны.

— Это так серьезно? — осторожно спросила Гермиона. Майкрофт медленно кивнул:

— Нас не успеет уничтожить глобальное потепление или обещанный мистером Хокингом метеорит, потому что мы неплохо справляемся с этой задачей сами.

— Почему нельзя их остановить?

Майкрофт отошел от стола, приблизился к камину.

Потому что они верят в свои идеалы, потому что их финансируют те, кому выгодна нестабильная политическая ситуация, потому что они находят поддержку то у одних, то у других, причем на самом высоком уровне.

— Вы занимались этим весь декабрь?

Майкрофт, конечно, ответил не на прозвучавший, а на подразумевавшийся вопрос:

— Увы, даже мои возможности не безграничны, и в отсутствие сна я едва ли мог бы считаться хорошим собеседником. Впрочем, — он перевел взгляд с камина на нее, — не будем об этом. Сегодня же Рождество.

— Вы терпеть не можете Рождество, — заметила Гермиона.

— Разумеется, — согласился Майкрофт легко.

— Почему?

Он негромко рассмеялся:

— Семейные праздники были чудовищны. Моей маме необходимо запретить праздновать что-либо, ее одной достаточно, чтобы устроить в гостиной локальный Армагеддон. А ведь был еще Шерлок. Чудовищные выходки каждый год. Он начал с того, что устроил короткое замыкание — тогда ему был год. И закончил тем, что пришел под кайфом и едва не довел маму до сердечного приступа — ему было шестнадцать. Больше мы не праздновали.

Гермиона невольно подумала, что декабрь и правда был для Майкрофта изматывающе-тяжелым, иначе он едва ли сказал бы так много.

— Я любила Рождество в детстве, мы с родителями сидели перед камином и… — она улыбнулась, — пытались увидеть Санту. А в Хогвартсе было просто волшебно. У Уизли — теплый, домашний праздник. А потом он просто закончился, — и спросила: — Вы скучаете по нему?

Он, конечно, догадался, о чем речь. Снова улыбнулся, но не искренне, а кривым кислым оскалом, и произнес:

— Боюсь, Гермиона, вы приписываете мне чувства и эмоции, на которые я не способен, — но вдруг осекся, отошел от камина и остановился посреди кабинета, скрестив руки на груди. — Удобная маска, не правда ли?

Сейчас на нем не было маски, или была, но другая — Гермиона замерла, пытаясь подобрать слова и не в силах отвести взгляда. Глаза Майкрофта, как много раз до этого, приковывали к месту, лишали сил и гипнотизировали.

— Не только удобная, но и достоверная, — ответила она совершенно сухими губами, — настолько достоверная, что я не раз и не два почти верила, что она и есть ваше настоящее лицо.

— Почти? — одна бровь взлетает вверх.

— Почти, — беззвучно согласилась она.

Майкрофт выдохнул и ровно попросил:

— Не говорите об этом Шерлоку, пожалуйста. Если он заподозрит, что у меня в груди вместо мотора, качающего кровь, располагается живое сердце, он не даст мне покоя.

— Вы не раз казались мне… — проговорила Гермиона. Майкрофт вопросительно наклонил голову, хотя точно знал, какое именно слово она с трудом удерживает на кончике языка. — Машиной.

— Могут ли машины мыслить, — без вопросительной интонации сказал он. — Да, кажется, мы однажды обсуждали это… В Рождество.

— Вы тогда были удивительно живым, Майкрофт, — Гермиона выдохнула: — Зато потом я иногда думала о том, могут ли машины… чувствовать.

— Жизнь и смерть Ирэн Адлер были делом государственной важности, — как бы извиняясь, сказал Майкрофт.

Гермиона продолжала, не отрываясь, смотреть в его глаза, где постепенно расширяющийся зрачок закрывал светящуюся радужку, и, словно действительно под гипнозом, нетвердо, почти не чувствуя тела, сделала шаг вперед и спросила тихо:

— А дело государственной важности значимее, чем сердце мистера Майкрофта Холмса?

— Что такое одно сердце в сравнении с жизнями и судьбами миллионов подданных Ее Величества? — пожал он плечами и тоже сделал шаг вперед.

Какие там пять футов! Между ними оставалось, кажется, не больше трех, чуть больше расстояния вытянутой руки.

— Они здесь ни при чём, — наверное, это сказала не Гермиона, а Та, Другая, потому что сама Гермиона не могла сказать ни слова.

Она кожей, бегущей по сосудам кровью ощущала, как расстояние в три фута уменьшается, сжимается, мучительно медленно, но неотвратимо. Она чувствовала аромат одеколона Майкрофта — сладко-древесные нотки ощущались отчетливее и реальнее, чем весь окружающий мир.

— Гермиона, — произнес Майкрофт, и, конечно, его голос не дрогнул, как будто они все еще говорили о семейных праздниках, — должен признаться, я испытываю отвращение не только к Рождеству, вообще ко всем подаркам и… увеселениям.

— В таком случае, — ее собственный голос был далеко не так тверд, — хорошо, что я не захватила открытку.

— Боже правый, очень хорошо! — совсем тихо согласился Майкрофт.

Гермиона протянула руку и коснулась его прохладной ладони. Указательным пальцем провела линию вниз, по костяшкам пальцев, потом по удлиненным фалангам, к ухоженным ногтям.

Майкрофт осторожно перехватил ее руку другой рукой, но не оттолкнул, а напротив, удержал.

— Полагаю, мне стоит спросить, — сказал он, и, слава Мерлину, в этот раз слова дались ему непросто, — не имеете ли вы возражений…

Уши и щеки Гермионы вспыхнули от стыда, горло перехватило, и в этот момент Майкрофт осторожно дотронулся до ее подбородка, удерживая ее голову, не позволяя отвести взгляда.

— Не имеете ли вы возражений против того, что наши отношения примут менее формальный характер, — его глаза были совершенно черными, на лбу и на висках виднелись капельки пота, пальцы, касавшиеся ее лица, слегка, но все-таки ощутимо подрагивали, однако он договорил эту в высшей степени чопорную, холодную, формальную фразу до конца, и что-то подсказывало, что ему действительно важно услышать ответ.

— Никаких возражений, — шепотом, сдавленно сказала она, не в силах даже моргнуть, не то, что закрыть глаза.

Майкрофт медленно наклонился, заставляя ее остро почувствовать их значительную разницу в росте, и осторожно, с той же сдержанностью, которая всегда отличала его рукопожатия, коснулся губами ее губ, удерживая ее руку в своей. Вторая ее рука безвольно повисла плетью, и Гермиона не могла даже шевельнуть ей.

Можно целовать со страстью, можно — с нежностью, со злобой, в конце концов, но, пожалуй, во всем мире один только Майкрофт Холмс мог поцеловать с математически-точным расчетом, выверяя каждое прикосновение и отслеживая внимательными черными глазами-тоннелями каждую ее реакцию, каждую эмоцию.

Гермиона была бы рада зажмуриться и отдаться чувствам, значительно более явным, чем любые слова, если бы только не эти глаза. Чудилось, что стоит ей прервать зрительный контакт хотя бы на мгновение — и партия будет проиграна, хотя на доску еще даже не поставили фигуры.

И все-таки именно она разорвала поцелуй, нервно облизнула губы и сказала:

— Однажды вы заверили меня, что, если потребуется, ваша спальня будет в моем распоряжении.

На лице Майкрофта проступило неприкрытое выражение довольства.

— Я не даю обещаний, которые не могу сдержать, — согласился он. — Она в полном вашем распоряжении.

От кабинета до спальни было идти совсем недолго, порыв страсти и вовсе мог бы смести всякие воспоминания об этом пути, но Майкрофт и порывы — не то, что могло бы действительно совмещаться. Они шли спокойно, он открывал перед ней двери с непринужденностью джентльмена, сопровождающего даму на светском мероприятии. И Гермионе невольно на ум снова пришли злосчастные гравюры, встали перед глазами с такой живостью, что она, не сдержавшись, всхлипнула от смеха.

Майкрофт распахнул дверь спальни и с любопытством взглянул на Гермиону, но она покачала головой и сказала:

— Как я могла всерьез принять эту комнату за гостевую спальню?

— Боюсь, что невнимание к деталям — явление, распространенное повсеместно и затрагивающее даже наиболее интеллектуальных представителей человечества, — заметил Майкрофт, закрывая дверь, и, словно внезапно утратив спокойную решимость, которая владела им еще недавно, отошел к книжным полкам.

— Вас это, конечно, не касается, — сообщила Гермиона.

— Конечно.

— Временами мне кажется, — сказала она, вынужденная, не имея смелости подойти к книгам, изучать спину Майкрофта, — что вы делаете мне комплименты.

— А потом?

— А потом, что утонченным образом пытаетесь меня оскорбить.

Спина дернулась.

— Комплимент и оскорбление имеют больше общего, чем кажется на первый взгляд. И первое, и второе по существу являются видами субъективной оценки личности.

Гермиона улыбнулась. Неожиданно ей стало спокойно и легко — здесь, в этой комнате, игры Майкрофта не могли иметь того же значения, что и в его кабинете. Здесь она была сильнее.

Она подошла к нему, положила руку на ощутимо теплое даже сквозь рубашку плечо и спросила:

— Как отличить одно от другого?

— Очевидно, — Майкрофт повернул голову, и теперь ей был виден его профиль, — по контексту.

Контекст не был рассчитан на воображаемых листах, не был разыгран на одной из сотни досок. Если маски и были, они расплавились, стекли восковыми дорожками на паркет, прожгли холодные простыни узкой кровати.

Галстучная булавка совсем неосторожно, непродуманно упала на пол, звякнула, заставляя их обоих вздрогнуть, но тут же была забыта, оставлена лежать без дела, потому что узкая полоска синего галстука змеей сползла по рубашке, потому что жилет был снят и (все-таки!) аккуратно отложен на тумбочку, а свитер Гермионы был отброшен за ненадобностью.

Поцелуй больше не был прохладным. Жар, который ощущала Гермиона во всем теле, передавался Майкрофту, он напитывался им, как если бы он (Мерлин, что за бред?) действительно был рептилией, оживающей от чужого тепла.

Еще дважды в комнате прозвучали голоса.

Первый раз, когда Майкрофт остановился, потянулся к тумбочке, и Гермиона, кажется, не столько угадала, сколько прочитала в его сознании причину, затем охнула:

— Я помню, что магглы… Мерлин, есть же магия!

И второй раз, когда она сама замерла, укоризненно взглянула на люстру и щелкнула пальцами:

— Нокс, — и комната погрузилась в темноту.

Остался единственный источник света — глаза Майкрофта. Его взгляд теперь светился, горел, и Гермиона не чувствовала уже, где заканчиваются ее обрывочные, разодранные в клочья силой обуревающих эмоций мысли, и где начинаются его. Она читала его мысли — потому что не могла не читать их, как не могла скрывать своих собственных. Но даже во благо всей Британии — магической ли, маггловской ли, — ни она, ни Майкрофт не смогли бы обнаружить в сознаниях друг друга ни единого государственного секрета.

Их там больше не было.

Были только они двое: два тела, два разума, два… да, в этом не было сомнений, два сердца, потому что сердце Майкрофта гулко колотилось совсем рядом с сердцем Гермионы.


Примечание: 1. Гермиона вспоминает Оскара Уайлда, сказавшего: «Женщины любят нас за наши недостатки. Если у нас их окажется достаточное количество, они готовы все нам простить, даже наш гигантский ум».

Глава двадцать девятая

Самое сложное при аппарации — сохранить ощущение целостности собственного тела. Это не то, что рассказывают на школьных занятиях, это приходит позднее, с опытом, и становится неотъемлемой частью любого перемещения. Гермиона никуда не аппарировала, и тем не менее, она дорого дала бы, чтобы ощутить вновь эту целостность, потому что она была разбита, раскромсана на множество мелких, блестящих осколков тончайшего стекла или, возможно, льда. Впрочем, все-таки, вероятнее, стекла — лед расплавился бы от окружающего жара, а она держалась — только дробилась раз за разом, раскалывалась снова и снова. Разумом она желала бы единства, но ее тело отчаянно жаждало быть разбитым, стертым, перестать существовать, раствориться, но не исчезнуть, а стать чем-то иным. Чем-то большим. Дыхание выравнивалось постепенно, сердце прекратило попытки вырваться из грудной клетки и забилось в привычном темпе. Легкие наполнял терпкий аромат мужского одеколона, смешанный с запахами пота, постельного белья и чего-то еще, на чем не хотелось концентрироваться. Глаза были закрыты. Гермиона не была уверена в том, что сумеет их когда-нибудь открыть, потому что это значило бы, что придется посмотреть Майкрофту в глаза, а она не чувствовала в себе достаточно смелости для этого. Возможно, аппарация — не худшая идея. Исчезнуть, оказаться у себя дома, и уже там, наедине позволить себе… расхохотаться, чтобы дать выход безумному восторгу, или разрыдаться, чтобы выплеснуть обуревающие эмоции. Жаль, не выйдет — иначе придется перемещаться вместе с Майкрофтом, а он едва ли это оценит. Гермиона чувствовала его руку под своей головой, ощущала тепло его тела сбоку. Слишком близко для аппарации. Малодушно захотелось уснуть. Утром ведь будет проще открыть глаза, правда? И будет, что сказать, если он останется рядом. Что-то вроде: «Доброе утро». Но по внутренним ощущениям, прошло не более полутора часов с того момента, как она переступила порог дома Холмса. А значит, время не больше половины шестого вечера. Рановато для сна. Сейчас «доброе утро» не скажешь. Майкрофт лежал рядом неподвижно и тоже молчал, и Гермионе пришла в голову мысль, что он, возможно, впервые в жизни тоже не знает, что сказать. Может, подбирает что-то, приличествующее случаю? Некстати вспомнилась его фраза про отношения, принявшие «менее формальный характер». Захохотать хотелось все сильнее. И, вместе с тем, ее захлестнуло желание укрыться одеялом с головой и совершенно осознанно, со вкусом начать отрицать происходящее. В конце концов, может, ей и не нужно ничего говорить? Рано или поздно Майкрофт подберет нужные слова, и тогда она сумеет подстроиться под его тон. Стоит только немного подождать. Подождать не удалось. Внезапно в жаркой тишине комнаты раздался чудный, посторонний звук — немелодичное навязчивое звяканье. Гермиона открыла глаза, дернулась — и увидела, как Майкрофт садится на постели и берет в руки телефон. Из динамика что-то затараторило, причем явно не на английском. Спина Майкрофта напряглась, и Гермионе подумалось, что это — самая укоряющая и недовольная происходящим спина, которую можно было бы себе вообразить. Она вся, от выступающего верхнего позвонка до едва различимой в темноте родинки под правой лопаткой, настолько ясно выражала глубокое недовольство своего владельца, что Гермионе стало неловко. Тем не менее, голос Майкрофта прозвучал достаточно спокойно, а Гермиона опознала язык — немецкий. Продолжая говорить по телефону, Майкрофт надел брюки, удивительным образом не помявшиеся, набросил рубашку, поднялся с постели, вдруг обернулся и произнес по-английски: — Гермиона… — она замерла, отчаянно радуясь, что успела укрыться одеялом, — я буду рад, если вы останетесь на завтрак. И вышел, продолжая разговор. Гермиона все-таки сделала то, о чем мечтала — накрылась одеялом с головой и почти на минуту отрубила все мысли, все намеки на внутренний диалог, пытаясь восстановить душевное равновесие и спокойствие. Окклюменция далась даже проще, чем обычно — потому что у нее сейчас не было мыслей, которые требовалось прятать. У нее вообще не было мыслей как таковых. Где-то на грани восприятия мелькали обрывки чувств: страхи, сомнения, с трудом отодвинутый в глубь подсознания флэшбек с Малфоем возле камина, целый ворох несвязных образов. Но сейчас они не имели над ней власти. Она отбросила одеяло, провела ладонями по лицу, прошептала: — Экскуро, — чувствуя, что даже без палочки заклинание сработало, тело обдала прохладная волна чистоты. Для другого заклинания палочка понадобится. «Я буду рад, если вы останетесь на завтрак». Эти слова вспыхнули в памяти Гермионы, рождая странные ощущения. И Гермиона не знала на них ответа — кроме, разве что, согласия остаться на завтрак, который будет только утром. По щелчку пальцев включился свет. Она оделась, провела рукой по взъерошенным волосам, но не предприняла ни единой попытки их уложить — проще было забрать палочку, и привести их в порядок заклинанием, разумеется. Подошла к книжным полкам, прочитала еще раз название на корешках, причем ее пальцы ненадолго замерли на томе Вергилия, но потом заскользили дальше. В спальне больше нечего было делать, но Гермиона все медлила. Наклонилась, подняла с пола галстучную булавку и рассмотрела. Она была золотой, с небольшим крокодилом сверху, несерьезная и не строгая. Конечно, нужно было просто выйти из комнаты, дойти до кабинета, взять палочку. Но Гермиона продолжала изучать булавку, а не будь ее, нашла бы себе, вероятно, другое занятие, лишь бы подольше оставаться здесь, за закрытой дверью. Чего она боялась? Мерлин, всего! Ее вновь одолевали сомнения. «Ну же, Грейнджер!» — одернула она себя, но это не помогло. Она отложила булавку на тумбочку и села на кровать, тяжело дыша. Мир покачивался, в ушах зашумело. То, что произошло, было логично и естественно. И, в то же самое время, дико, странно, невообразимо. Мир зашатался сильнее, и Гермиона едва ли понимала, отчего. Что-то смутное, на стыке вины и обиды, накатывало, как огромные штормовые волны, и в тот момент, когда оно захлестнуло ее с головой, наступил покой. Гермиона почувствовала на плече небольшую, но надежную руку. Не нужно было оборачиваться, чтобы узнать, чья это рука. — Все будет хорошо, Гермиона, — шепнула Та, Другая, и исчезла. Гермиона помотала головой, сбрасывая оцепенение, и повторила вслух: — Все будет хорошо. Собственный голос звучал слишком громко в закрытой комнате, и он не был похож на Тот голос, но все-таки он подействовал отрезвляюще. Мир уже не шатался, предобморочное состояние прошло. В сущности (Гермиона хмыкнула с наигранным спокойствием), что произошло? Только то, к чему она сама стремилась. Задвинув все, что не подходило под эту, бесспорно правильную, модель восприятия, поглубже в подводные сундуки, Гермиона почувствовала себя здоровой и даже бодрой. Решительно открыв дверь, она вышла в коридор, тихо сделала несколько шагов и заглянула в кабинет. Майкрофт уже не говорил по телефону. Он стоял спиной к приоткрытому окну и курил, параллельно читая какую-то бумагу. Он оставил галстук и жилет в спальне, но рубашку полностью привел в порядок, застегнул на все пуговицы, кроме верхней, расправил манжеты. Майкрофт едва ли мог услышать Гермиону — значит, он ее почувствовал, потому что ничем иным нельзя было объяснить то, что он сразу же поднял взгляд от бумаги, затушил сигарету о маленькую чистую пепельницу на подоконнике и изобразил на лице улыбку. Изобразил — потому что Гермиона несколько раз видела его улыбающимся искренне, и та улыбка выглядела иначе. Гермиона вошла в кабинет и остановилась, не зная, что сказать. Кажется, ее собственная улыбка выглядела ненамного более естественной. Но вдруг (невероятная метаморфоза) взгляд Майкрофта потеплел, уголки губ дрогнули, и натянутая искусственная улыбка превратилась в живую, настоящую. Гермиона вздрогнула. — Почему океан? — спросил он тихо. Значит, ей не показалось — он действительно читал ее мысли, пусть и поверхностно. — Кристально-чистая вода отгораживает меня от мира, скрывает мои тайны, страхи, сомнения глубоко на дне, — ответила Гермиона. — Это мой основной ментальный образ. Майкрофт отошел к столу, положил бумагу, открыл и закрыл какую-то папку, и только после этого заметил: — Вам бы больше подошла библиотека. — Это второй образ, — кивнула Гермиона, — он подходит для работы, но не для постоянного использования. Понимаете… — она задумчиво закусила губу, — даже если очень хочется, нельзя спрятаться от мира за книгами. Она знала это лучше многих — она пыталась. Майкрофт кашлянул и сказал задумчиво: — Вероятно, вам потребуется волшебная палочка. Гермиона резко отвернулась, схватила сумку, достала палочку и заплетающимся от нахлынувшего смущения языком пробормотала: — Фоэтос праседо. Ее окутала легкая золотая дымка, которая, впрочем, тут же рассеялась. Отложив палочку, Гермиона обернулась. Майкрофт что-то увлеченно печатал на ноутбуке, его глаза скользили по строчкам текста так натуралистично, что с легкостью можно было бы поверить, что он поглощен работой и не замечает ничего вокруг. Вот только Гермиона знала, что, он замечает абсолютно все. Спустя пару минут он закончил печатать и закрыл крышку аппарата. В кабинете было тепло, и, не сговариваясь, они расположились возле камина. Майкрофт расслабленно вытянул ноги к огню, и Гермиона носком туфли задевала его ботинки (1). Потом она переменила позу, сняла туфли и забралась в кресло с ногами — отчасти потому что так было уютней, отчасти чтобы увидеть реакцию Майкрофта. Он приподнял одну бровь — и заговорил о погоде. Гермиона поддержала этот разговор, и в нем было что-то сюрреалистическое, от чего на языке горчило, а сердце начинало стучать быстрее и громче. В шаблонных фразах про то, что «декабрь в этом году снежный», «обещают дождь в январе», «из-за снегопада будут проблемы с посадкой самолетов», «сегодня удивительно солнечно», и даже про то, что «из-за снега на неделю прекращала тренировки сборная Британии по квиддичу», — читались совсем другие смыслы. Огонь в камине постепенно гас, и тогда Гермиона направила на него палочку и сказала: — Инфламаре! И вместо обычного огня вспыхнул волшебный, сине-голубой. — Мне всегда был интересен… — Майкрофт замолчал надолго, но все-таки договорил: — Механизм создания заклинаний. Того, как именно магия понимает эту чудовищную латынь. Гермиона снова направила палочку на камин и сказала: — Фламаре эванеско, — и огонь исчез, после чего снова взмахнула палочкой, уже без вербальной формулы — огонь вспыхнул снова. — Магия понимает намерение. Но с формулами колдовать проще. И они замолчали, изредка перекидываясь какими-нибудь незначительными замечаниями. Разговаривать не хотелось, не хотелось даже думать. Океан отступил, и Гермионе начало казаться, что она вся — это аквамариновое пламя в камине, и более ничего в ней нет. Потом пламя начало оживать, расти, выползло за каминную решетку, протянуло к Гермионе свои синие пальцы, обхватило и начало сдавливать. Сначала просто теплое, оно постепенно становилось все более жарким, раскаленным, от него плавилась кожа и крошились кости. От боли Гермиона вскрикнула и проснулась. Теплый клетчатый плед съехал на пол, она стерла со лба пот, растерла шею. Она по-прежнему была в кресле, в камине играл волшебный огонь. Майкрофт сидел за столом, на этот раз однозначно не изображая сосредоточенность, а глубоко погрузившись в работу. За окном было светло — кажется, она проспала всю ночь, и уже утро. Тело болело от неудобной позы, но она не отважилась потянуться, потому что Майкрофт отвлекся от работы и теперь смотрел на Гермиону. Взгляд его был категорически нечитаемым. — Прошу меня простить, — произнес он, — вероятно, мне следовало разбудить вас и предложить вернуться в постель. Гермиона сглотнула и спросила чуть хриплым после сна голосом: — Вы не ложились вовсе? Майкрофт пожал плечами: — Нам удалось предотвратить взрыв на борту пассажирского лайнера и вычислить заказчиков. — В Рождество? — удивительно нелепо спросила Гермиона. — Террористы не отмечают Рождество, к моему глубокому сожалению. Бессонная ночь сказалась на Майкрофте — он выглядел уставшим, тени под глазами стали еще гуще, а складки на лбу и возле носа — еще глубже. Возможно, это уже не первая такая ночь. Гермиона встала, приманила к себе сумку и произнесла: — Акцио, Животворящий бальзам. Ей в руку выскочила небольшая склянка. В наколдованный стакан воды она капнула три капли и протянула Майкрофту. — Разве волшебные зелья можно пить… обычным людям? — Это можно. Он взял стакан и медленно выпил воду, после чего спросил: — Так вы составите мне компанию за завтраком?


Примечание: 1. Кажется, сейчас самое время для домашних тапочек, но в Британии они не приняты. Вернее, так: тапочки есть, но их мало кто носит, зато дарят в качестве стандартного сувенира на Рождество. Очень немногие британцы вообще используют домашнюю обувь, этого нет в культуре. По дому ходят в том же, в чем и на улице, а от кровати до душа и обратно — босиком или в носках.

Глава тридцатая

В кафе было прохладно, под потолком носились заколдованные рождественские ангелочки, то и дело осыпавшие посетителей искусственным снегом, а из радио негромко доносился голос Селестины Уорлок, в который раз призывавшей прийти и помешать ее варево. Гермиона сидела в углу, перед ней стояла кружка с кофе, к которой она ни разу не притронулась, а напротив расположилась Джинни. Она выглядела отнюдь не празднично, и все-таки Гермиона нашла в себе смелость спросить: — Как Рождество? Она поджала губы и процедила: — Ал и Джеймс очень интересовались, где носит их дорогого папочку, но в остальном, неплохо, — причем с таким видом, словно Гермиона была лично виновата в их с Гарри расставании. — Мне жаль, — пробормотала она. Джинни смягчилась и сказала: — Брось. Я сама виновата — была слишком слепой все эти годы. И потом, говоря откровенно, он никогда не был хорошим мужем. — Зато ты была идеальной женой, — Гермиона потянулась через стол и сжала пальцы подруги. — В этом, наверное, и проблема, — Джинни улыбнулась и спросила: — А как твое Рождество? Я звала тебя в Нору, но… — Я закрыла дом от сов, не хотела… — она кашлянула и легко соврала: — Не хотела получить поздравление от Малфоя. — О, Мерлин! — искренне воскликнула Джинни. — Я не подумала об этом, но это было бы логично. Хорек вполне мог выбрать это время, чтобы продолжить. Гермиона облизнула губы, все-таки глотнула кофе и произнесла: — Знаешь, меня напрягает то, что он больше не писал. Несколько мгновений Джинни недоумевала, но потом чутье аврора сделало дело. Ее глаза загорелись: — Пошел на столько проблем и нарушений, опоил тебя, написал одно письмо, опубликовал пару статеек — и все? — И все, — повторила Гермиона. Как ни странно, до сих пор она не думала об этом. Стоило признаться, что ее мысли занимало другое. Обскуры, Шерринфорд, Невилл с его заговором — и, конечно, Майкрофт. Даже сейчас, спустя несколько часов, сидя в кафе с нарочито волшебным антуражем, она не могла не думать о нем. Обо всем произошедшем, о странном вечере у камина, о спокойном, будто образцово-стереотипном английском завтраке и о коротком поцелуе после. Он длился несколько мгновений, несколько ударов сердца, но этого хватило, чтобы задать все необходимые вопросы, получить ряд ответов, выставить ультиматумы и прийти к соглашению. Без единого слова. — Он может что-то затевать, — произнесла Джинни, и Гермиона с трудом вернулась к мыслям о Малфое. — Я имею в виду, что-то крупное. — Зачем? Они обе замолчали. Джинни через трубочку тянула глинтвейн, Гермиона гипнотизировала взглядом кофе, укрепляя ментальный щит, чтобы не видеть на черной поверхности отблески внимательных голубых глаз. — Я почти ничего не нашла про Шерринфорд, — наконец, сказала Джинни. — Но это точно какое-то маггловское место. — Почему место? — уточнила Гермиона, внутренне подобравшись. — «Маггловский объект, вроде военный» — это все, что о нем знают в Аврорате и в ДМП. — В… — Гермиона хотела сказать: «В Отделе тайн», — но, конечно, не сделала этого: — У нас даже не слышали. Майкрофт ясно сказал, что Шерринфорд не должен интересовать Гермиону, что это не ее дело. Если это действительно военный объект, то все проясняется, кроме одного. И это сомнение Гермиона озвучила: — Зачем Малфою военный объект? — В жизни не поверю, что хорек увлекся маггловскими… как это? Технологиями, — покачала головой Джинни и принялась строить версии с таким жаром, что Гермионе стало больно. В каждом «возможно», в каждом «что если?..» отчетливо слышалось, что она с радостью кинется в любую авантюру, которая помогла бы ей не думать о Гарри, не возвращаться к их расставанию. Тем не менее, от разговора было мало толку — и спустя полчаса Джинни засобиралась домой, куда отчаянно не хотела сейчас идти, но где ее ждали дети и то, что она считала своим долгом. Гермиона осталась за столиком одна, и ее мысли невольно снова вернулись к Майкрофту. К тому, как она сама коснулась его руки перед тем, как аппарировать к себе, к звонку его телефона, к запаху одеколона, который она одновременно любила и ненавидела. Майкрофт точно знал, что такое Шерринфорд. Сочетание этих двух слов: «Майкрофт» и «знал», — в одном предложении заставило Гермиону замереть на месте. В ее сознании вспыхнула и тут же погасла какая-то ассоциация, яркая, значимая. Что-то… Она прикрыла глаза, погружаясь в глубину разума. Нет, это было не о Шерринфорде, о чем-то другом, о чем знал Майкрофт. Непослушное сознание отказывалось работать. Возможно, стоило отложить все, вернуться домой и поспать? Вместо нужных образов перед внутренним взором вставали то белые манжеты мужской рубашки, то галстучный зажим, то черный в тонкую полоску костюм. Гермиона открыла глаза и дернула рукой, едва не опрокинув злосчастную чашку. Ее сознание работало отлично, а вот она, кажется, совсем расслабилась: Майкрофт здесь был ни при чём. Он не носил белых рубашек и черных костюмов, и он предпочитал булавки для галстука, а не зажимы. Этот костюм принадлежал другому человеку — тому, которого Гермиона ни разу не встречала и который выглядел точь-в-точь как сотрудник британского маггловского правительства. Она сжала пальцами виски. Майкрофта испугал и разозлил ее интерес к Шерринфорду. Это естественно, если на нем производят какое-то оружие, да? На самом деле, нет. Маги не пользуются маггловским оружием, более того, оно не будет нормально работать в руках волшебника, если только какой-нибудь энтузиаст вроде мистера Уизли не разберет и не заколдует его. И Майкрофт знает (должен знать!), что Гермиона не станет влезать в военные технологии. Значит, Шерринфорд — это не военный объект, а что-то другое. Что-то, что британское правительство считает не только очень важным, но и держит в полном секрете от волшебников. Перед глазами Гермионы мелькали кусочки чужих воспоминаний: бледное, искаженное страхом и болью лицо умного мальчика Кристиана, вырвавшийся обскур, больничная палата, мужчина в черном костюме с белыми манжетами, похоронная процессия, закрытый детский гробик. Она открыла глаза и, взмахнув палочкой, выпустила сноп красных искр, вручила появившемуся эльфу девять сиклей за кофе и аппарировала из-за стола. Нужно было немедленно проверить эту безумную теорию, потому что, если она сложится, мотивы Малфоя станут ясны. Виндзор, куда она переместилась, был праздничным, ликующим, полным смеющихся туристов. Кое-где мелькали форменные фраки итонских студентов. Гермиона не обратила на них внимание, почти бегом взбежав по лестнице дома, где была однажды, и нажала на дверной звонок. В женщине, которая открыла дверь, было невозможно узнать сломленную сумасшедшую мисс Сток. Она, правда, все еще была слишком худой, но ее волосы и одежда были в полном порядке, а на губах играла теплая улыбка. — Здравствуйте, мисс, — сказала она приветливо, — чем могу помочь? Гермиона ответила на ее улыбку, а потом мягко скользнула в ее сознание. Женщина покачнулась, нахмурилась, вздрогнула всем телом, а потом расслабленно выдохнула и закрыла дверь. Она считала, что приходил навязчивый продавец пылесосов, а Гермиона вышла на улицу, точно зная, на каком кладбище похоронен Кристиан. Аппарировать не стала — благо, кладбище было недалеко, а память мисс Сток содержала точный маршрут до него. Женщина ходила на кладбище часто: сначала с мужем, потом одна. Носила цветы, но чаще — просто сидела возле роскошного надгробия и гладила камень, как если бы это могло вернуть ей сына, или как если бы он мог чувствовать ее ласку, лежа в могиле. Кладбище было небольшим, и хоронили на нем нечасто, так что сегодня, после Рождества, оно встретило Гермиону тишиной и запорошенными снегом надгробиями — скромными плитами или произведениями скорбного искусства. Гермиона плотнее закуталась в куртку, наспех трансфигурированную из мантии и практически не греющую, и, почти не оглядываясь, прошла к могиле Кристиана, как вела ее память его матери. Над могилой мальчика был установлен белоснежный, не успевший еще пожелтеть скорбящий ангел с хрупким детским лицом. Надпись гласила: «Кристиан Адамс. Покойся с миром, маленькое чудо», — и у Гермионы против воли защипало в горле. Она сморгнула выступившие слезы, достала палочку и осторожно обвела вокруг могилы контур магглоотталкивающих и маскирующих чар, и вдруг засомневалась. Она пришла сюда, точно зная, что ищет, и почти уверенная в том, что именно найдет, или, вернее говоря, не найдет, но сейчас, на кладбище, ей отчаянно захотелось вернуться домой и засесть за какие-нибудь пыльные книги, за таблицы и графики — за все, что, в ее представлении, составляло суть исследования. Быть здесь, на заснеженном кладбище, и разрывать могилу ребенка, умершего годы назад — было откровенно плохой идеей. Гермиона оглянулась через плечо. Ненадолго ей показалось, что она слышит шум мотора, похрустывание снега под колесами медленно едущей машины, и даже словно бы мелькнула эта машина — черная, узнаваемая. Она села бы в нее без колебаний, и уже потом, в кабинете Майкрофта, строила бы свои предположения, которые он, конечно, опроверг бы. «Давай, Грейнджер», — шепнула она себе, направила палочку на могилу, и, повинуясь ее воле, ангел отодвинулся в сторону. Могильная плита треснула, обломки гранита взвились в воздух, вместе с землей, и открылся поврежденный временем, начавший уже гнить деревянный гроб, некогда белый — а теперь черно-рыжий, потрескавшийся. Гермиону замутило, а воображение подкинуло точную картинку того, что она увидит, когда снимет крышку. За прошедшие годы тело мальчика не истлело полностью, но плоть должна была основательно прогнить, повиснуть ошметками на костях, стать пристанищем червей. Но если она не увидит этого, она будет продолжать сомневаться и рано или поздно вернется сюда. — Вингардиум левиоса, — проговорила она, и крышка поднялась в воздух, вылетела из могилы и замерла в стороне. Под ней были еще более гнилые доски.

Глава тридцать первая

Гермиона ненавидела кладбища. Она не видела ничего привлекательного в прогулках по старым некрополям, не говоря уже о действующих кладбищах. Она и на могиле Рона была только дважды — в день похорон и на следующее утро, и с тех пор не приходила, не видя смысла в том, чтобы лить слезы над мрамором. Тем не менее, она шла по огромному заснеженному кладбищу, которому не было видно конца — ни заборов, ни оград, только бесконечные ряды могил со всех сторон, да очищенные ровные дорожки. На ней была только тонкая ночная рубашка, она ступала на снег босыми ногами, но холода не чувствовала, разве что изнутри, откуда-то из сердца. Неожиданно за одним из надгробий она заметила какое-то шевеление, мелькнуло темное пятно. Пройдя несколько шагов вперед, она увидела сидящего рядом со статуей ангела мальчика лет десяти. Он был темноволосый, с живыми глазами и подвижным лицом. Завидев Гермиону, он приветливо махнул рукой, призывая подойти. Она приблизилась. Мальчик улыбнулся и сказал: — Давай играть в прятки. — Давай, — согласилась Гермиона, и мальчик, подмигнув ей, сказал: — Ты, чур, будешь искать. Смотри, я должен быть здесь, но здесь меня нет. Где я? — Это не прятки, — возразила Гермиона, — это загадки. Мальчик рассмеялся: — А вот и нет! Прятки! Ты ищешь — а меня нет! Ты еще ищешь — и вот, я есть! Готова искать меня, Гермиона? — почему-то последнее мальчик сказал совсем другим, взрослым, вкрадчивым голосом с мягкими переливами. И его лицо изменилось: подбородок стал тверже, глаза немного запали в глазницы, вокруг них появились резкие тени, губы искривились в знакомой усмешке. — Ты готова искать меня, Гермиона? — спросил Джеймс Брук, поднимаясь с колен и нависая над ней. Гермиона вскрикнула и отступила назад. — Ты ведь хочешь меня найти. — Ты мертв, — прошептала она и попыталась схватиться за волшебную палочку, но ее не было. Она осталась одна, безоружная, рядом с Джеймсом Бруком. Он спрыгнул с постамента, щелкнул по крылу ангела и сказал: — Какая скука быть живым, ты не находишь? Когда ты мертв, от тебя столько проблем. — От тебя больше нет проблем, — рявкнула Гермиона, из последних сил удерживаясь от паники. — Ты мертв, похоронен, и ты больше ничего не значишь. Джим замер и принялся дирижировать неслышимой музыке. Закрыл глаза, явно наслаждаясь процессом. Потом остановился и заметил: — Ох уж эти похороны. Большой брат в них не преуспел, ты заметила? Шерлок мертв — а могила пуста. Бедняжка Кристиан мертв — и могила пуста! О! — он подпрыгнул на месте и сделал большие глаза: — Но я ведь тоже мертв, что, если и моя могила пуста? Было бы крайне неловко, не так ли? Гермиону начинала колотить дрожь. Это был не холод, это был страх, животный ужас, с которым она не могла справиться. — Чем это пахнет, Гермиона? — спросил Джим. Она боялась принюхаться, и все-таки втянула носом воздух. — Что-то знакомое, не так ли? Дай-ка подумать… — он изобразил на лице мыслительное усилие, — что это может быть? Может, это труп бедняжки Кристиана гниет где-то рядом с могилой? Гермиона опустила глаза вниз и увидела, что могила действительно разрыта, но в ней по-прежнему не было тела — только гнилые трухлявые доски. — Нет? — переспросил Джим. — Тогда как насчет крови твоего дорогого мертвого дружка? Если бы только можно было зажмуриться! Но нет — она стояла на алом снегу, а рядом лежал Рон, еще живой, еще хватающий ртом воздух, но из раны от выстрела стремительно растекались потоки крови. — Не то? — внимательно уточнил Джим. — Как жаль! Ничего не приходит в голову, разве что… Идея! — он расплылся в безумной улыбке: — Что насчет одеколона? Ты так и не выяснила марку, правда? Действительно, воздух наполнился ароматом любимого одеколона Майкрофта, но сейчас этот запах душил. — Надеюсь, тебе нравится эта неопределенность, Гермиона, — сказал Джим, — мне бы понравилась. Гермиона отвернулась, потому что не хотела видеть того, что Джим ей покажет: не хотела видеть бокала с вином или Малфоя. Краем сознания она понимала, что это — просто сон, кошмар, из которого необходимо вырваться, но сила образов, окружавших ее, была слишком велика. Она все-таки зажмурилась, а Джим визгливо засмеялся. Она мастер менталистики, она не позволит кошмару уничтожить ее. Все, что нужно — это проснуться, найти якорь в реальности и проснуться. Выплыть из этого адского водоворота, а потом заточить его в самый темный из сундуков подсознания. — Давай поиграем в прятки! — повторил детский голос совсем близко. — Найди меня! Рядом зазвонил телефон, и этот навязчивый немелодичный звук перебил все прочие, заглушил голос Джима. Вслепую Гермиона рванулась вперед, к этому звуку, протянула руку — пальцы сжали чью-то небольшую теплую ладонь. Она открыла глаза. Рука хватала пустоту, в спальне было тихо, только тикали часы. Не обращая на них внимания, Гермиона пробормотала: — Темпус, — и со стоном закрыла лицо руками. Пять утра. Вчера она вернулась домой с кладбища и начала планировать разговор с Майкрофтом. Несмотря на то, что их отношения стали «менее формальными», она была не настолько наивна, чтобы думать, будто это изменит его отношение к государственной тайне. Но прошлая ночь, проведенная по большей части в кресле, все предшествующие ей волнения, а потом и непростой день, кажется, утомили ее слишком сильно. Она помнила, что собралась прилечь ненадолго, и выключилась, даже не приступив к окклюменции. Непростительная оплошность. Гермиона выбралась из постели, с неудовольствием понимая, что спала в одежде, и решительно отправилась в душ, надеясь горячей водой смыть с себя воспоминания о ночном кошмаре. Не то, чтобы действительно успешно — даже после трех чисток зубов во рту оставался кисловатый привкус паники. Зато удалось более или менее разобрать видение, разложить по полочкам, пережить его — и отправить в закрытый сундук на дне океана. Она посмотрела на свою руку. Интересно, что ее сознание выбрало именно такой якорь — крепкая прохладная рука и надоедливый звук телефонного звонка. Не требовалось обладать особыми аналитическими способностями, чтобы угадать в этом образе Майкрофта. Гермиона покачала головой и на всякий случай умылась в четвертый раз. Сегодня ей предстояла встреча с Майкрофтом, и увы, как бы ей ни хотелось думать, что это будет нечто вроде (насколько это вообще возможно в их случае) свидания, на деле встреча выйдет не из приятных. «Майкрофт, что вы знаете о смерти Кристиана Адамса, девяносто девятого года рождения?» Она резко мотнула головой. Даже если принести Майкрофту досье на Кристиана, этого будет недостаточно. «Майкрофт, в какой мере британское правительство интересуется обскурами?» Того хуже. Гермиона уже вышла из ванной, помахала палочкой, наводя порядок в квартире, а диалог с Майкрофтом все еще не строился, даже в воображении. Требовалось что-то достаточно шокирующее и весомое, чтобы вывести его на разговор и вытащить правду. Она замерла, да так неудачно, что поднятые в воздух книги рухнули на пол. Конечно, этот вариант выглядел притянутым за уши, нелогичным, абсурдным — и, тем не менее, он мог сработать как раз благодаря своей абсурдности. Расставаясь после того странного завтрака, одновременно неловкого настолько, что хотелось сбежать, и настолько естественного, что хотелось продлить его навечно, они с Майкрофтом ни слова не сказали о следующей встрече. Но Гермиона не была удивлена, обнаружив дома короткую записку с предложением увидеться. Без указания места и времени встречи, конечно же, словно все было очевидно. Впрочем, все действительно было очевидным. «Вы сказали, что Шерринфорд не должен меня интересовать, потому что ведете там исследования природы магии?» — вслух произнесла Гермиона, аккуратно убирая из сознания картину того, как могла бы выглядеть сегодняшняя встреча, если бы не необходимость поговорить о пропавшем теле Кристиана. «Вы сказали, что Шерринфорд не должен меня интересовать, потому что ведете там исследования природы магии?» — повторила она мысленно, прикрыла глаза и как наяву услышала: «Что за вздор!» — потому что бремя доказательной базы ложится на обвиняющую сторону. «Это документы… Свидетельство о рождении Кристиана Адамса, он стал обскуром, но слишком слабым, чтобы привлечь внимание Министерства. Зато его заметили ваши люди…» — в представлении это звучало неплохо, но Гермиона опасалась того, что любой ее аргумент будет разбит коротким отрицанием. Во всяком случае, она поступила бы именно так. Та, Другая, некстати мелькнула на грани восприятия, тряхнула длинными густыми волосами и лукаво подмигнула. Гермиона отмахнулась от нее — возможно, Она и могла бы играть не на логике, а на эмоциях, но настоящей Гермионе это было не под силу. Хотя сегодня был нерабочий день, Гермиона провела несколько часов в Министерстве. В прохладном тихом кабинете хорошо думалось, а визит в архив помогубедиться, что информация о том, что Кристиан Адамс был обскуром, поступила совсем недавно и не была передана маггловским правительством. А еще она записала на нескольких свитках пергамента пять или шесть вариантов разговора — на всякий случай. Она не была мастером игры в шахматы на воображаемых досках. Дописав последний вариант, она сожгла свитки — в них, в общем-то, не было больше нужды. Тем более, что Гермиона почти не сомневалась — Майкрофт найдет совсем другие слова, куда более изящные и точные, чем те, которые пришли ей в голову. Он обойдет ее вопросы и отобьет любые сомнения. Откровенно говоря, Гермиона этого хотела. Она хотела, чтобы он какими-нибудь двумя-тремя предложениями объяснил ей ошибочность ее логической цепочки, а потом предложил чаю. И, возможно, в тот момент, когда он начнет разливать этот вечный, неизменный чай по тонким фарфоровым чашкам, она протянет руку и коснется его пальцев. И все остальное станет неважным. Воображение подкинуло настолько живую и яркую иллюстрацию к этой мысли, что Гермиона покраснела. И ей показалось, что лицо стало буквально багровым от смущения в тот момент, когда вечером того же дня ощутимо реальный Майкрофт спросил с одному ему подвластной интонацией: — Чаю? Гермиона крепче схватилась за ремешок сумки, словно он мог помочь ей не потерять мысль, и сказала: — С удовольствием, но позже. Я вчера… — где там шесть продуманных вариантов развития беседы? Глядя в глаза Майкрофта, отмечая почти черные тени вокруг, полопавшиеся капилляры на помутневших от бессонных ночей белках, она не смогла вспомнить ни одного. — Да? — переспросил он вежливо. Гермиона опустила голову и продолжила: — Я вчера занималась эксгумацией трупа… — На винздорском кладбище, я полагаю, — сказал Майкрофт, улыбнулся одними губами и добавил: — Простите, не хотел вас перебить. — Знаете, что я нашла в могиле? Майкрофт подошел к столу, взял записную книжку, раскрыл, как будто в этом притворстве была хоть какая-то необходимость, и ответил: — Тело Кристиана Адамса, вероятно. — Пустой гроб, — в несколько шагов Гермиона приблизилась к столу и положила руку в дюйме от руки Майкрофта, так, что разделявшее их расстояние стало практически несущественным. По телу прошла волна тепла, но Гермиона сумела сохранить голову холодной. Майкрофт и вовсе не утратил своего обычного спокойствия, только перестал улыбаться и наклонил голову на бок. — Поразительно, — произнес он. — Кристианом Адамсом интересовались ваши службы, Майкрофт. И поэтому его родители получили только пустой гроб, а его тело забрали на изучение. И поправьте меня, если я ошибаюсь… — она задержала дыхание, как перед прыжком в ледяную воду, — но место, где в тайне от волшебников маглы изучают людей с магическими способностями, называется Шерринфорд. Гермиона ожидала любой реакции — удивления, отрицания, даже хорошо сыгранного непонимания, но только не тихого, однако вполне искреннего смеха. Нахмурившись, она отступила. Майкрофт смеялся с минуту, потом покачал головой и сказал: — Решительно, у вас богатое воображение, — он обошел стол, сел на свое место, сложил руки шпилем и продолжил: — Я догадывался, что рано или поздно мы вернемся к вопросу Шерринфорда. — Вы сказали, что это не должно меня касаться, — произнесла Гермиона. — Но, боюсь, все-таки касается. Кажется, Майкрофт собирался сказать что-то резкое, но передумал и неожиданно мягко заметил: — Мы не изучаем магические способности. Не производим, как считают многие, таинственных сывороток, не выводим неведомых чудовищ. В лабораториях Британии ведутся разнообразные исследования — в основном, связанные с обороной и с медициной. Шерринфорд — одна из таких лабораторий, полностью засекреченная, потому что занимается проблемами клонирования, расшифровки ДНК и психотропными веществами разного характера. Признаюсь, было время, когда я рассчитывал, что Шерлок возьмется за ум и будет применять свои таланты в области химии как раз в Шерринфорде. Правда, он предпочел раскрывать преступления. Гермиона прошлась по кабинету, в котором сегодня было непривычно холодно из-за остывшего камина, и сказала: — А Адамс? Кажется, это был действительно неудобный для Майкрофта вопрос. Он нахмурился, потер виски, снова соединил перед собой кончики пальцев: — Ошибка. Когда мне доложили о случившемся… кажется, взрыв с необычными последствиями, несколько трупов без следов насилия, обрушение здания, я достаточно быстро понял, что причина в магии. Поскольку Адамсом не заинтересовались ваши люди, я счел возможным дать разрешение на изучение его тела. — Что-то нашли? — спросила Гермиона. — Аномалии, отклонения? — Насколько мне докладывали, ничего существенного, ничего, что стоило бы потраченных усилий. Гермиона присела на подлокотник кресла, а Майкрофт добавил после долгого молчания: — Если вы считаете это… принципиально важным, я могу дать вам пропуск в Шерринфорд, отдам соответствующие распоряжения — вам покажут все, что вы посчитаете интересным. Она была поражена. Так просто? — Почему? — спросила она. Майкрофт пожал плечами: — Потому что, полагаю, для комфортного… — он снова сделал паузу, — сотрудничества требуется некоторая доля откровенности. А потом они действительно пили чай, крепкий, с молоком, и в какой-то момент их руки действительно соприкоснулись, и пальцы Майкрофта очертили замысловатый узор на ее ладони. Поцелуй был сладко-горьким, со вкусом все того же чая, ванили и ментоловой сигареты. Платье Гермионы — настоящее, не наколдованное, — мягко соскользнуло на пол, и в этом была определенная доля откровенности, как и в том, что рубашка Майкрофта в этот раз была просто брошена на пол, небрежно и почти бездумно. И только позднее, пытаясь отдышаться и прислушиваясь к дыханию Майкрофта, Гермиона поняла, что что-то изменилось. Кровать была шире, значительно.

Глава тридцать вторая

В Шерринфорд отправились на следующее утро, причем Майкрофт согласился составить компанию, хотя и предупредил, что у него не больше трех-четырех часов: к часу дня его ждала встреча с, как он выразился, «очень старым другом», и Гермиона не сомневалась, что этот друг живет в Букингемском дворце. Несмотря на нехватку времени, летели на вертолете. Гермиона, зажмурившись и вцепившись в подлокотники, пыталась убедить себя в том, что если вертолет начнет падать, она все-таки успеет достать палочку и что-то предпринять. Не получалось. Это было хуже полета на гиппогрифе, даже хуже полета на драконе! Если бы она знала координаты Шерринфорда, она бы аппарировала прямо из вертолета. Майкрофт (она заметила это, один раз приоткрыв глаза) выглядел совершенно спокойным и был полностью поглощен работой на ноутбуке. Они приземлились (слава Мерлину и Моргане вместе взятым!) очень мягко. Майкрофт подал Гермионе руку, помогая выбраться, а заодно избавиться от тяжелых наушников, и тихо заметил: — Думаю, обратно вам будет лучше добираться… привычным вам способом. Гермиону слегка пошатывало, поэтому она сочла за благо промолчать, вдыхая свежий воздух. Рядом с посадочной площадкой уже стоял автомобиль, но, когда Майкрофт спросил: — Может, вы желаете пройтись? — Гермиона благодарно кивнула. Автомобиль поехал следом, а они неторопливо пошли вперед. Шерринфорд располагался в живописном месте на севере Англии, в окружении холмов, в низинах между которыми виднелись полоски лесов. Сейчас заснеженные, летом они, должно быть, поражают разнообразием красок. — Странное место для научной лаборатории, — заметила Гермиона. — Больше похоже на курорт. Майкрофт на это ничего не ответил, только убрал руки в карманы пальто. Гермиона улыбнулась, достала палочку, приманила с земли камень и пробормотала: — Фера Верто, — и камень преобразился в пару кожаных мужских перчаток. Майкрофт ответил поднятием брови, однако перчатки надел, после чего заметил: — Могу я попросить вас… не применять магию на территории Шерринфорда? — Разумеется, — и Гермиона убрала палочку в сумку. Она и не собиралась пользоваться магией в научном учреждении — в конце концов, тот простой факт, что маггловские технологии плохо на нее реагируют, был известен с момента появления в Европе огнестрельного оружия, то есть примерно с середины четырнадцатого века. — К Шерринфорду они подошли через десять минут. Металлические ворота открылись тут же, и за ними показалась впечатляющая охрана. Более пятнадцати мужчин в военной форме, с оружием и собаками стояли на постах. К ним моментально подбежали. — Пропуск, пожалуйста. Майкрофт лениво протянул пластиковую карточку, ее взяли, отошли с ней на минуту или две и вернули с каким-то испугом в глазах. — Пожалуйста, сэр, мэм, — произнес один из военных, открывая внутренние ворота. — Вас встретят. Майкрофт кивнул, а Гермиона почувствовала все возрастающее напряжение. Она действительно находилась в… «Шерринфорд», — гласила свежая табличка недалеко от входа. И ниже красным: «Вход только по пропускам». За вторыми воротами оказалась громадная, но очень странная территория — более маггловское место было сложно представить. Низкие, в основном одноэтажные строения, кирпичные или бетонные, множество труб повсюду, мимо медленно проезжают грузовые машины, выкрашенные в цвет хаки. Не успели они сделать и двух шагов, как к ним подошли двое военных, оба с оружием, оба напряженные. — Капрал Джеферсон. — Капрал Стив, — по очереди назвались они. — Сэр, майор Берримор настаивает на том, чтобы сопровождать вас лично. — В таком случае, ему лучше поторопиться, — произнес Майкрофт, — капрал. У него две минуты. Оба военных замерли, не понимая, что делать. Майкрофт взглянул на часы: — Уже полторы. И тут один из них, Стив, бегом припустил к одному из зданий. На исходе второй минуты вместе с ним выбежал лысый, худощавый мужчина. Увидев Майкрофта, он замер и побледнел. — Мистер Холмс, — произнес он, шумно сглатывая, — простите, я опасался… — Вам лучше не утруждать себя напоминаниями о собственной оплошности, майор Берримор, — холодно заметил Майкрофт, — боюсь, после еще одной я могу решить, что вы не соответствуете должности начальника Шерринфорда. Даже без легиллименции Гермиона чувствовала, что майор напуган, причем, очевидно, боялся он именно Майкрофта. — Этого не повторится, мистер Холмс! — майор приложил руку к фуражке. — Надеюсь, — кивнул Майкрофт и распорядился: — Майор, вы проведете мисс Грейнджер по всем лабораториям и ответите на все ее вопросы относительно разработок. Говоря «на все», я подразумеваю… высший приоритет. Ультра. — Сэр, мы не… — Берримор осекся, коротко поклонился и уточнил: — Вы будете присутствовать? Майкрофт взглянул на Гермиону и спросил: — Вам потребуется мое участие? Гермиона вспомнила про ноутбук, с которым Майкрофт последнее время не расставался, и ответила: — Думаю, в этом нет необходимости. И пошла за майором. Если тот и был недоволен необходимостью показывать непонятной гостье секретные лаборатории, он никак это не выражал, напротив, очень любезно уточнил: — Что именно вас интересует, мэм? Гермиона достала из сумки личное дело Кристиана Адамса и протянула. — Это было восемь лет назад. Вы исследовали тело. Берримор внимательно изучил документы и сказал: — Я не помню всех проектов, которые здесь ведутся, но они есть в базе данных. Поднимемся в мой кабинет? Они поднялись, причем и на входе в лифт, и на выходе майор прикладывал пластиковую карту, такую же, как у Майкрофта. После третьей двери Гермиона спросила: — Что, если эту карту похитят? Берримор побледнел, и Гермиона подумала, что тот инцидент, о котором упомянул Майкрофт в начале разговора, видимо как раз и был связан с похищением карты. — Это исключено, — ответил майор, — объект находится под высшей степенью охраны. Гермиона не стала развивать тему, тем более они дошли до нужного кабинета, и Берримор ввел в базу запрос: «Кристиан Адамс», после чего отошел в сторону. Гермиона быстро прочла записи: доставлено тело, список проведенных исследований, тесты крови, плазмы, генетический анализ, результаты, утилизация объекта. Магглы ничего не нашли — никаких аномалий, после чего проект закрыли. — Кто этим занимался? — Доктор Фрэнклинд, по большей части, но… — Берримор нахмурился, — вы не сможете его расспросить, он скончался два года назад. — Как именно? — Несчастный случай. Если желаете, можете поговорить с его ассистентом. Ассистент — полный молодой человек в белом халате и маске, обнаружился в одной из громадных лабораторий. Это было очень светлое помещение, зонированное стеллажами. Несколько больших столов были заставлены закрытыми пробирками, у дальней стены стояли клетки с крысами, обезьянами и кроликами. — Доктор Рич, — произнес майор Берримор, — отвлекитесь ненадолго. Он поднял круглое лицо от микроскопа, снял маску, улыбнулся, как будто Гермиона была его самой желанной гостьей, и спросил: — Что такое, майор? У меня тут мышка в работе. И правда, у него на столе в закрытом контейнере сидела белая мышь. — Подождет ваша мышка, — недовольно объявил Берримор, — а вы пока поговорите с мисс Грейнджер. Она желает знать подробности исследований… — Тела Кристиана Адамса, — подсказала Гермиона, — проект семьсот двадцать три, индекс пять. Доктор Рич потер лоб. — Не помню такого. — Тело мальчика, вы и доктор Фрэнклинд… — А! — воскликнул Рич, привлекая внимания других работников лаборатории, — это же мой первый проект в… — он кашлянул, — в Шерринфорде! — Так расскажите о нем, — почти зло велел майор Берримор. Рич засмущался, замялся, а потом заговорил: — Мы с доктором Фрэнклиндом исследовали тело мальчика девяти лет, требовалось выявить все генетические аномалии. Мы их не нашли, совершенно здоровый ребенок. Умер от остановки сердца. Собственно… — Да? — Самое удивительное в нем было то, что он попал к нам. Мы ведь не… — он хихикнул по-девчоночьи тонко, — не судмедэксперты и не патологоанатомы. Гермиона еще какое-то время походила по Шерринфорду, но недолго. Майкрофта ждал «очень старый друг», а ей еще предстояло принять как данность мысль о том, что Шерринфорд, который так отчаянно искал Малфой, и над загадкой которого так долго билась она сама, оказался просто маггловской научной лабораторией. Но ведь Малфой искал его! Возможно, потому что тоже не знал, что ищет. Это было бы смешно, если бы ради совершенно бесполезной для магов лаборатории проклятый хорек не подлил ей «Амортенцию» и не сделал того, о чем она до сих пор не могла думать. Мерлин, спасибо за окклюменцию! Убрав хорька с его приворотным подальше, Гермиона вышла вслед за Берримором наружу, где их уже ждал Майкрофт. — Мистер Холмс, — Берримор щелкнул каблуками и снова вскинул руку к фуражке, — выполнено. — Благодарю вас. Распорядитесь пропустить мою машину. Машина въехала, водитель открыл двери. Гермиона обернулась: — Спасибо, майор Берримор. Он кивнул. Майкрофт ничего не сказал, садясь на заднее сидение. А Гермиона спросила, едва они тронулись: — Почему Малфой… Майкрофт привычно сложил руки перед собой. — Потому что он ошибся. Я думаю, вам стоит знать, что мистер Малфой был весьма обеспокоен судьбой Джима Мориарти. Наше сотрудничество строилось на информации о действиях Мориарти. Гермиона вцепилась в спинку переднего сидения. — Почему вы не сказали? Майкрофт пожал плечами: — Это не имело к вам отношения. Я посчитал, что вам… — он повернул к ней голову, — не будет приятно снова возвращаться к этому вопросу. — Малфой знает, что… Она не договорила, но Майкрофт, конечно, понял ее вопрос. — Последнее, что ему известно, это суд. Уже заходя в вертолет, Майкрофт добавил: — Я могу предположить, что мистер Малфой и Джим Мориарти были близки, так или иначе. Гермиона осталась стоять на площадке, пока огромная гудящая машина поднималась в воздух. Едва она взлетела, Гермиона аппарировала.

Глава тридцать третья

Есть решения, которые нужно принимать быстро и доверяясь только своему чутью. Это был явно не тот случай. Слова Майкрофта не оставляли Гермиону ни на мгновение. В течение двух дней, она спала только с зельем «Сна-без-сновидений», а просыпаясь, вновь возвращалась к ним, обдумывая снова и снова, будто от этого они могли приобрести новый смысл. «Я могу предположить, что мистер Малфой и Джим Мориарти были близки, так или иначе». Малфой искал Брука. Сама мысль о связи этих двоих, какой бы характер она не имела, была противоестественной. Малфой — трусливый жалкий хорек, бледная тень своего сволочного, но умного отца и жалкое подобие изворотливой, хитрой матери. Чем он мог заинтересовать Брука? Гермиона была бы рада забыть лицо Джима, но редкие кошмары, прорывающиеся через окклюментный блок, не позволяли этого сделать. Она помнила его совершенно отчетливо: его лицо, голос, манеры, сводящий с ума лес самоубийц в его голове. Тогда она посчитала, что до защиты Брук додумался сам, но, если они были знакомы с Малфоем, хорек мог подсказать ему несколько ходов. Это все равно не объясняет, зачем Малфою интересоваться Бруком, выходить на Майкрофта, пытаться выяснить что-то о его судьбе. Если только, разумеется (Гермиона скривилась от этой мысли), их отношения не носили интимный характер. Думать об этом было омерзительно, но приходилось, потому что тогда паззл складывался почти целиком. Брук ищет волшебника, который поможет ему провернуть аферу с отправкой книги в Министерство Магии, выходит на Малфоя. Они становятся близки, Малфой попадает от Брука в зависимость, дает ему нужную информацию, в том числе и о том, как послать компрометирующую книгу членам Международной Конфедерации Магов, а потом Брук пропадает. Малфой в растерянности, начинает искать его — но не находит. Ни в волшебном, ни в маггловском мире. Он начинает наугад бросаться от одной инстанции к другой, наверняка пользуется легиллименцией — тщетно. Его интерес не ускользает от внимания Майкрофта Холмса. Майкрофт на тот момент лишен подлинных воспоминаний, но его сведений хватает, чтобы распознать волшебника. Гермиона хорошо могла представить их первую встречу. Малфой одновременно злится, потому что вынужден общаться с магглом, пытается найти информацию у него в голове, но не преуспевает в этом. И тогда… «Я предлагаю вам сделку, мистер Малфой, — как наяву прозвучал в сознании Гермионы голос Майкрофта. — Нам обоим нужна информация, не так ли?» Майкрофт — единственный, кто может помочь Малфою в поисках, поэтому хорек соглашается на все условия. Приносит книги, рассказывает о волшебном мире, взамен получая крохи сведений о судьбе своего любовника. Майкрофт говорил, что не боится Малфоя — разумеется, ведь только он служит тонкой путеводной нитью между Малфоем и Бруком. Конечно, он говорит, что сбор сведений требует сил и времени. Кормит правдой вперемежку с ложью. Потом выборы. Малфой наверняка заверил Холмса, что, в случае избрания Забини, волшебники не будут вмешиваться в дела магглов, и Британское правительство это полностью устраивает. Все, что остается Майкрофту — рассказать о последних днях жизни Брука и о его смерти. Но он этого не делает, потому что… Гермиона складывала эту картинку, сидя в своем кабинете и не обращая внимания на то, что уже глубокая ночь. На этом «потому что» она вскочила с места и опрокинула кружку с кофе, заливая бумаги. Короткое: — Тергео! — и бумаги высохли. А она задумчиво прошлась по комнате, села обратно за стол и вслух произнесла: — Потому что Малфой решает шантажировать меня, чтобы найти Шерринфорд. Это был единственный фрагмент, который разрушал все. В нем не было никакого смысла. Майкрофт не стал бы говорить о ее участии в деле Брука, чтобы не потерять право на эксклюзивность информации, но почему-то Малфой решил, что Гермиона может знать больше. Сдвинув бумаги, Гермиона устало уронила голову на рабочий стол и закрыла глаза, только для того, кажется, чтобы снова увидеть жуткую ухмылку Брука. Малфою не было никакого смысла опаивать ее приворотным, но он это сделал. Сделал, потратив много сил, рискуя попасться и встретиться с разъяренным менталистом, способным выжечь ему мозг, в то время как все, что ему требовалось, у него уже было: и переворот, и источник информации о Бруке. В дверь постучали. Гермиона дернулась и снова уронила кружку, по счастью, уже пустую. — Войдите! В кабинет не вошел, буквально вплыл мистер Кто. Свой обычный костюм он решил украсить лентой мишуры, которую перекинул через шею на манер шарфа. — Дорогая мисс Ата! Все работаете? — Безуспешно, мистер Кто, — покачала она головой. — Я могу дать полный доклад о природе обскуров, но я не знаю ни одного способа им помочь. Разве что не допускать возникновения этой… аномалии. Мистер Кто всплеснул руками: — Так ведь и это хорошо, дорогая мисс Ата! Предупреждение болезни — ничуть не хуже ее лечения, а как по мне, — он подмигнул, — даже лучше. Гермиона покачала головой: — Я предоставлю вам подробный доклад по этому вопросу, но не думаю, что мы сможем что-то предпринять. Среди чистокровных или полукровок не бывает обскуров — только среди магглорожденных, которые растут в условиях неприятия магии. Боюсь, чем дальше будут развиваться маггловские технологии, тем их будет больше. Мистер Кто дернул за кончик мишуры, и вместо шарфа она теперь стала напоминать удавку. — Знание проблемы — половина пути к ее разрешению, мисс Ата, — сказал он без тени улыбки. — Сегодня Новый год, как насчет того, чтобы присоединиться к друзьям и выпить? — он подмигнул, как будто намекал на что-то, им обоим известное, развернулся на каблуках и взялся за ручку двери. — Мистер Кто! — окликнула его Гермиона. Он обернулся. — Еще одно. Магглы изучали тело Кристиана Адамса, провели полное исследование крови и ДНК. С точки зрения физиологии, он был совершенно здоров. Брови мистера Кто сошлись домиком, что в скудном эмоциональном диапазоне маски невыразимца выражало удивление. — Это означает, что обскур — проблема только ментального характера. — Хорошо, что у нас есть менталист. Жду доклада, мисс Ата, но только после того, как вы отметите Новый год, — и он скрылся за дверью. Гермиона взмахом палочки собрала бумаги и спрятала их в ящик. Она не собиралась ни праздновать, ни писать доклад. Если она хотела этой ночью заснуть без помощи зелий, ей нужно было разобраться с Малфоем. Она вышла из кабинета, поднялась в Атриум Министерства, подошла к камину, бросила горсть пороха и сказала: — Площадь Гриммо, двенадцать. Едва пламя вытолкнуло ее в гостиной, Кикимер подскочил и, поклонившись, сказал: — Добро пожаловать, нечистокровная подруга хозяина. — Здравствуй, Кикимер, — ответила она, избавляясь от сажи и пепла, — Гарри дома? — Хозяин Гарри дома, госпожа нечистокровная подруга хозяина. Хозяин изволит бить бутылки «Старого Огденского» в подвале. Ох, что бы сказала старая хозяйка, если бы видела… — голос Кикимера опустился до шепота и перешел в неразборчивое бормотание. — Кикимер, отведи меня к Гарри, — велела Гермиона. Эльф кивнул, так что его уши заколыхались, и засеменил вперед. Гермиона последовала за ним по коридору вниз, в подвал. Оттуда действительно доносились звуки бьющегося стекла и приглушенная брань. — Хозяин Гарри не велел старому недостойному Кикимеру показываться ему на глаза, — сообщил эльф и бесшумно растворился в воздухе. Гермиона подняла палочку и толкнула толстую дубовую дверь. Подвал был большим и, кажется, полностью оборудованным под хранение спиртного. От входа вглубь тянулись полки, на которых, донышками вперед, лежали бутылки. Посередине разливалась огромная лужа, от которой омерзительно воняло спиртом. Пол был усеян крупными и мелкими осколками. Возле лужи в замызганной мантии стоял Гарри. В руках у него была еще целая бутылка. Он изучил ее, щелчком пальцев извлек пробку, понюхал содержимое и, вдруг размахнувшись, грохнул бутылку об пол. — Арресто моментум! — скомандовала Гермиона, и бутылка, не долетев до пола двух дюймов, сначала зависла в воздухе, а затем неторопливо опустилась на пол. Гарри поднял голову и заметил Гермиону. — Привет, Гермиона, — спокойно сказал он. — Как дела? — У тебя странное развлечение, — заметила она вместо ответа. Гарри пожал плечами, брезгливо скривился, переступил через лужу, прошел по хрустящему при каждом шаге стеклу и пояснил: — Хочу пить. Но решил, что не буду. — Поэтому бьешь бутылки? Он снова пожал плечами, вытащил волшебную палочку и произнес: — Эванеско, — пол очистился. — Теперь только проветрить — и порядок. С Новым годом, кстати. — Ты, чувствуется, празднуешь. Третье пожатие плечами: — Успокаивает. Когда он подошел достаточно близко, Гермиона смогла разглядеть его лицо — оно было откровенно больным и даже (Мерлин!) старым. Он выглядел старше своих лет, а седина в смоляных волосах только усугубляла впечатление. Она не выглядела, как это бывает, импозантной, она была жалкой, так же, как и глубокие носогубные складки, и серо-черная многодневная щетина на щеках и подбородке. — Гарри, — сказала Гермиона, чувствуя, что вот-вот расплачется, — ты не… — Я мудак, Гермиона, — объявил он и бросил раздраженно: — Не смотри так, — отвел глаза и вдруг рявкнул: — Не смотри! — Гарри! Он пошатнулся, закрыл лицо руками и упал на колени — ноги перестали его держать. Его плечи сотрясались, голова мотылялась из стороны в сторону, как у китайского болванчика, но не было слышно ни единого всхлипа. На мгновение он вскинул голову — и, резко вытянув руки, схватил Гермиону в охапку, уткнулся лицом ей куда-то в живот и глухо, надсадно завыл, как смертельно раненый зверь. По лицу Гермионы потекли слезы. Она даже не пыталась их вытереть. Прикоснулась к немытым, спутанным, липким волосам, погладила трясущуюся голову. Вой стал на тон ниже, глуше. — Гарри, — прошептала она и осторожно, почти не размыкая его объятий, села на пол, поймала его метущийся, бешеный, воспаленный взгляд. Он попытался разорвать контакт, дернулся, но Гермиона его удержала и легко, без усилий скользнула в его сознание. Там полыхал огонь. Красный, похожий на адское пламя, он жег душу Гарри, облизывал каждую его мысль, каждое ощущение. Едва Гермиона оказалась внутри, огонь устремился к ней, намереваясь уничтожить. О, да, он был разумен, жив, отчаянно-зол. Вокруг Гермионы вспыхнул непроницаемый купол, и огонь забился об него, надсадно ревя. «Отойди, глупая девчонка!» — сказал огонь и превратился в рыжеволосую женщину, похожую и непохожую на Джинни. Она улыбнулась и начала гореть, на глазах Гермионы с нее постепенно слезала кожа, обнажались черные мускулы и, наконец, белые сияющие кости, которые рассыпались пеплом. «Я убью тебя, Гарри Поттер», — шепнул огонь, и мир вокруг разорвался зеленой кислотной болью, но лишь для того, чтобы снова вспыхнуть огнем. «Это поможет», — пообещал огонь, и по алым языкам пламени заструилась черная липкая отрава, обволакивая и снимая жар. Гермиона вышла из его разума, рыдая в голос. Гарри еще крепче обхватил ее, уткнулся носом в шею, зашептал: — Пройдет, все пройдет. И действительно, постепенно проходило. Она снова поймала его взгляд и осторожно послала образ своего любимого океана. Кристально-чистый, льдисто-голубой, он хлынул на пожар, туша его. Боль прошла. Гарри обмяк, уронив голову Гермионе на плечо. Она продолжила гладить его по волосам, шепча то же, что шептал ей он: — Пройдет. Это пройдет. Хотя как мордредов менталист понимала, что не пройдет.

Глава тридцать четвёртая

Когда они выбрались из подвала, Гарри уже улыбался и даже пытался шутить. Гермиона старалась не думать о том какой ценой ему даются эти шутки. Кикимеру было велено подать еды и тыквенного сока, и с полчаса разговора толком не было — Гарри ел почти молча, восстанавливая потраченные силы и, похоже, не чувствуя вкуса. Было уже за полночь, когда они расположились на подушках на полу в гостиной. Гарри закрыл глаза и растянулся во весь рост, Гермиона привычно обхватила руками колени. — Ты ведь не с Новым годом пришла меня поздравить, да? — спросил он. — Не совсем. Но это не так важно, и я… — она кашлянула, — Гарри, если ты хочешь поговорить об этом… — Я не хочу говорить об этом, окей? Давай, рассказывай. Гермиона не стала настаивать. Позднее она еще вернется к этому вопросу. — Я узнала кое-что о Малфое. Но не могу разобрать, что именно. Гарри заинтересованно поднял голову с подушки и посмотрел на Гермиону, явно предлагая продолжать. И тогда она рассказала все, разве что опуская детали своего визита в Шерринфорд и (разумеется) отношений с Майкрофтом. Гарри если и заметил, что она что-то недоговаривает, не стал акцентировать на этом внимание, а почесал в затылке, взъерошил волосы до боли знакомым жестом и уточнил: — То есть, ему вообще не надо было тебя в это втягивать, да? Гермиона кивнула и добавила: — Еще и… — задумалась, как объяснить, — еще и втянул странно. Они уже обсуждали это с Джинни, но она была далеко — в Норе, с детьми, а помощь Гермионе требовалась сейчас. Поэтому она повторила то, о чем уже говорила однажды: — Его шантаж ни во что не вылился, не считая пары дурацких статей. В нем не было смысла. — Разве что надавить на твоего Холмса, — заметил Гарри. — Шантажировать его твоей репутацией… Гермиона рассмеялась, правда, совсем невесело: — Едва ли на Майкрофта это подействует, и, к тому же, откуда Малфой мог узнать, что… Гарри снова поднял голову с подушки, прищурился и уточнил: — То есть, у вас все-таки что-то есть? Или будешь продолжать настаивать, что вы деловые партнеры? — В любом случае, Малфой не мог об этом узнать, — Гермиона упрямо поджала губы. — И к тому же, шантажировать Майкрофта моими фотографиями… Да, было не очень приятно думать об этом, но Гермиона понимала, что, если против государственного секрета Малфой или другой шантажист поставит ее, Гермионы, репутацию, Майкрофт колебаться не станет. Возможно, иди речь о ее жизни, он задумался бы, но несколько пикантных фото не стоили того, чтобы ставить под угрозу выверенную партию. — Он явно заинтересован в тебе, — сказал Гарри. — Если Малфой каким-то образом пронюхал об этом, он мог и попытаться… — Но зачем? — следуя примеру друга, Гермиона тоже легла на ковер, поправила подушку и уставилась на потолочный плафон, где по красной ковровой дорожке шествовал черноволосый мужчина в роскошной парадной мантии, а волшебники и магические существа склонялись перед ним. Гарри, поймав направление ее взгляда, скривился: — Блэковская мания величия. Я бы стер, но Кикимер кричит, что это историческая ценность, работа какого-то там мастера семнадцатого века. Оставил, чтобы не слушать его вопли. Гермиона не стала говорить, что как хозяин он мог в любой момент велеть домовику замолчать. — Хорек умом особо никогда не блистал, — продолжил Гарри, — одни его дементоры на третьем курсе чего стоят, да и потом… Может, он занервничал и решил ускорить события? И наконец Гермиона озвучила свое главное сомнение: — Знаешь, как Майкрофт охарактеризовал его? Очень умный, хитрый, изворотливый человек, достойный противник, разве что… — она осеклась. — Разве что?.. — переспросил Гарри. — Мерлин, так все проще… — она села, сцепила пальцы в замок. Гарри тоже поменял позу, напрягся. — Разве что чересчур, даже «по-женски» эмоционален. Гарри еще не понимал, это было видно по его нахмуренному лбу и поджатым губам, но для Гермионы стало очевидно все: и отношения с Джимом, и общение с Майкрофтом, и этот пресловутый ненужный шантаж. — Я не понимаю. — По-женски, Гарри, — повторила Гермиона. — Мы ведь знаем одного очень умного человека с фамилией Малфой. Я знаю, во всяком случае. Изворотливого, хитрого. И я знаю, что в то время, когда был еще жив Джим, она потеряла ребенка и была этим очень травмирована. Настолько, что забыла и лицо своего возлюбленного, и все обстоятельства их отношений, и даже сам факт выкидыша. Я лечила ее несколько месяцев, вернула почти все воспоминания, кроме воспоминаний об этих отношениях, но я думаю, они уже восстановились сами. — Получается… — протянул Гарри медленно, — что Нарцисса пользуется оборотным зельем и выдает себя за сына, чтобы… — Чтобы достичь двух целей — вернуть любимого мужчину и дать своему единственному сыну то, чего он хочет — власть и положение в обществе. Мерлин, это было просто и очевидно. Еще в тот момент, когда Майкрофт сказал про ум и женскую эмоциональность, можно было догадаться про оборотное зелье. И тогда выходит, что «Амортенцию» ей подливал настоящий Драко Малфой — либо чтобы помочь матери, но наверняка втайне от нее, либо по каким-то своим соображениям. Конечно, Нарцисса была в ярости — сын едва не разрушил ей всю тщательно отлаженную систему, поломал половину планов, подорвал расположение Майкрофта — и все ради того, чтобы унизить какую-то грязнокровку, которая давно не имела значения в британской политике. — И что мы будем делать? — спросил Гарри решительно и энергично, будто сама мысль о том, чтобы что-то делать, приводила его в восторг. — Мы… — протянула Гермиона, — мы сделаем так, что на первом собрании Визенгамота Малфоев уже не будет, и Забини придется одному разгребать все их махинации. Письмо Нарциссе было отправлено двенадцатого января, когда новогодняя лихорадка полностью схлынула. В это время, как и ожидалось, испортилась погода, зарядил нудный дождь со снегом, от которого так и веяло тоской и отчаяньем, как от дементора. Гермиона успела закончить доклад об обскурах, но мистер Кто, кажется, так пока его и не прочел. С Майкрофтом они виделись дважды. В первый раз Гермиона наговорила множество резкостей, в ярости от того, что он скрыл от нее интерес Малфоя к Бруку. Во второй они долго сидели у огня, и Майкрофт негромко с листа переводил сборник персидских сказок. После одной из них он сказал: — История, которую Шерлок всегда ненавидел больше всего на свете. Она встречается в разных интерпретациях и на разных языках, хотя смысл ее все время тот же. — Шерлоку не нравится идея о предопределенности смерти, да? Мне тоже. — Все мы умрем, — заметил Майкрофт. Но почему-то больше в тот вечер не читал сказок. И Гермиона не была этим расстроена. Пожалуй, именно о той ночи после персидских сказок Гермиона думала, когда писала Нарциссе письмо. Ровный голос Майкрофта звучал где-то в отдалении, и от этого становилось спокойно, строчки безупречно-ровно ложились на бумагу, будто Майкрофт стоял рядом, и его присутствие придавало сил и уверенности. Нарцисса не замедлила с ответом, куртуазно поприветствовала Гермиону и предложила встречу на следующий день в «том замечательном кафе». Гермиона, разумеется, знала, о каком кафе идет речь — они с Нарциссой не раз встречались там годы назад. Кафе стояло на месте. Волшебный мир куда стабильнее, чем маггловский, и, вернувшись куда-нибудь спустя пятнадцать лет, можно было с уверенностью утверждать, что там будет все по-старому. Нарцисса была облачена в изумрудно-зеленую мантию, подбитую серебристым мехом. Ее белоснежные волосы удерживала изумрудная заколка, на тонких пальцах блестели тяжелые дорогие кольца. Она не выглядела на шестьдесят. Она вообще не выглядела на какой-то возраст — застывшая, безупречно-прекрасная снежная королева, над которой время не имеет власти. — Гермиона, дорогая! — произнесла она ласково. — Нарцисса, добрый день, — содрогаясь от смешанных чувств, Гермиона позволила ей прикоснуться щекой к своей щеке в имитации дружеского поцелуя, улыбнулась и села за столик напротив. Официант принес кофе и сладости, Нарцисса некоторое время говорила о погоде, и Гермиона поддерживала эту беседу, ощущая, как заколотившееся было от волнения сердце постепенно выверяет свой темп. Не было нужды бояться. Эта партия уже выиграна. Гермиона уже победила, хотя фигуры еще даже не расставлены. Интересно, Майкрофт всегда играет так? Когда был выпит кофе, Нарцисса спросила внимательно: — Так что за дело у вас, дорогая? Гермиона положила руки на стол — они не дрожали. — Я могла бы сказать, что возмущена выходкой Драко с приворотным зельем и глупой, бездарной попыткой шантажа. Нарцисса блеснула внимательными глазами: — Но вы здесь не за этим. — Конечно, нет, — покачала головой Гермиона, открыла сумочку и достала из нее фотографию, которая, кажется, обжигала пальцы. Нарцисса протянула руку, взяла фотографию — и ее пальцы мелко, дробно задрожали. — Джеймс Брук, он же Джим Мориарти, он же Ричард Брук, и один Мерлин знает, какие имена он носил еще. Как вы его называли? Губы Нарциссы побелели, но она еще держалась, в глазах стояли слезы, но они еще не пролились. — Джим. Джим Брук — так я его знала. Имя Мориарти услышала уже позднее. Это его… зловещий псевдоним. — Вроде Волдеморта, — спокойно согласилась Гермиона, — да, думаю, он вдохновлялся этой историей. — Он обожал ее. Мог слушать бесконечно, — губы раздвинулись в болезненной улыбке. — Вас не смущало, что он маггл? Вы ведь таких как он никогда за ровню не считали. Она тихо рассмеялась: — Он больше, чем просто маггл. Больше, чем волшебник. Его кровь грязнее Темзы, но стоит для меня дороже галлонов чистой крови. Я заплачу вам тысячи галеонов, Гермиона, отдам золотом по весу, если вы скажете, где он. Слезы высохли, теперь ее глаза пылали страстью, и она чем-то — не чертами, а чем-то более неуловимым — стала похожа на жуткий портрет миссис Блэк на Площади Гриммо. Гермиона произнесла: — Я знаю о нем больше, чем кто-либо в мире. Я знаю каждый его шаг, каждую его мысль, — Нарцисса тихо всхлипнула, пальцы крепче сжали фотографию. — Но сначала… проясните мне несколько сомнительных моментов. Мгновение, кажется, женщина собиралась отказаться, потребовать правды о Бруке прямо сейчас, но сдержалась, положила фото и произнесла: — Задавайте вопросы, Гермиона. — Как вы встретились? Она изящно повела хрупкими плечами: — Случайно. Для меня, разумеется. Он меня караулил. Я едва не запустила в него «Круциатусом», но не смогла. Не думаю, что кто-то на моем месте смог бы, — ее взгляд затуманился. — Не считайте меня глупой, Гермиона, я знаю, что он чудовище. Но это, кажется, у нас семейное — любить монстров. Только Анди избежала этой участи. Белла любила Темного лорда. Страстно, самозабвенно и безответно. Он едва ли это замечал. Мне повезло больше. — Что произошло в тот день, когда вы… — профессиональная этика, вернее, ее ошметки помешали ей договорить, но Нарцисса закончила за нее спокойно: — Потеряла ребенка? Беременность с самого начала была риском, я уже не молода, и у меня слабое здоровье. Меня осматривал лекарь Джима, когда все произошло. Моя магия вступила в конфликт с магией ребенка, связь с плодом разорвалась. Я была в ярости, в отчаянии — и не сдержалась. Но я не могла навредить моему Джиму, поэтому вся сила обрушилась на лекаря. Когда я поняла, что делаю, было уже поздно, его разум был выжжен дочиста, но Джим, — она покачала головой, — не был расстроен. Он сказал, что найдет ему применение. Осознание произошедшего накрыло меня позднее, спустя несколько дней. Дальше вы знаете. Прошло несколько месяцев, пока я все вспомнила, и к тому моменту Джим исчез. Гермиона опустила голову. Идя сюда, она думала, что почувствует удовлетворение от того, что уничтожит Нарциссу и, вместе с ней, ее безвольного зависимого сынка, но сейчас ей было просто больно. — Он попал под арест, вы знаете? — Я знаю, что с ним делали страшные вещи, чтобы узнать его секреты. Знаю о суде. После этого — ничего. Единственная моя зацепка — Шерринфорд, может, лаборатория, а может — тюрьма. — Я видела его на следующий день после суда, — сказала Гермиона, — и знаю, что в Шерринфорде его нет. Он мертв, Нарцисса. Безупречно-ровная спина сгорбилась, словно из нее вырвали позвоночник. Лицо исказилось. Рот некрасиво открылся, но из него не вырвалось ни звука. Рука заскребла ногтями по столу. — Неправда, — проскрипела Нарцисса. — Я была там. Видела тело. Он вышиб себе мозги выстрелом из пистолета, потому что ему было слишком скучно жить. И если хотите, я дам вам воспоминания. Нарцисса тяжело подняла голову. За несколько мгновений она постарела. Больше она не походила на снежную королеву — просто на молодящуюся старуху в дорогом наряде. — Чего вы хотите взамен? — Я поклянусь, что владею этими воспоминаниями и что они правдивы. Взамен вы… Поклянетесь не вмешиваться в магическую или британскую политику, лично или через других людей, и… — она сделала паузу, — вы дадите мне гарантию неприкосновенности Майкрофта Холмса и его семьи. И в этот момент Нарцисса расхохоталась — страшно, как хохотала ее сестра, вырезая на коже Гермионы слово «Грязнокровка». Потом она наклонилась через стол. — Я поклянусь. Но вам лучше знать, дорогая. Когда мой безмозглый сыночек раздобыл ваши фотографии, я предложила их мистеру Майкрофту Холмсу, — это имя она произнесла с ядовитой злобой, — принесла их в конверте, позволила рассмотреть. И он рассматривал, не прятал глаза. А потом сказал, что, если это удовлетворит мои амбиции, я могу напечатать их на постерах и оклеить ими весь Лондон, включая подземку — будет все равно лучше бездарной рекламы. И швырнул их мне в лицо. Гермиона не знала, чего именно хотела добиться этим Нарцисса, но если она хотела всадить ей в сердце нож и пару раз повернуть его в открытой ране, то у нее получилось. — Он политик, вот и все, — одними губами произнесла Гермиона, и на долю секунды прочла в глазах Нарциссы не злобу, не ненависть, а сочувствие. А потом они переплели пальцы, достали палочки, и магия скрепила слова клятв.

Глава тридцать пятая

Мистер Кто жал руку и благодарил за проделанную работу, улыбаясь белоснежной улыбкой. Гермиона вымученно отвечала, что да, очень рада, что ее исследования пойдут на пользу обществу, да, благодарит за возможность… Пальцы второй день будто горели от невидимых следов принесенной клятвы, а в груди поселилось что-то холодное и склизкое, от чего никакие похвалы мистера Кто не могли помочь избавиться. Сегодня она официально представила полный отчет об исследованиях по проблеме обскуров, привела неутешительную статистику, обозначила ключевые причины возникновения у ребенка обскури. Мистер Кто, уже знакомый с докладом, только кивал, а остальные трое невыразимцев, занятых той же проблемой, возбужденно, хотя и тихо переговаривались одинаковыми механическими голосами. И вот теперь она стояла в кабинете главы Отдела тайн и принимала его поздравления, которых, как ей казалось, не заслужила. — Я просто счастлив, что именно вы занимались этим вопросом, мисс Ата! Как я и думал, приглашая вас, вы — настоящее сокровище! — повторил мистер Кто, отпустил ее руку и, подмигнув, спросил: — Чувствуете удовлетворение от проделанной работы? Гермиона посмотрела в его бесцветные глаза и честно сказала: — Нет, мистер Кто. Проблема не решена. Более того, кажется, она вовсе не имеет решения. Он перестал улыбаться и серьезно заметил: — Не все проблемы можно решить, мисс Ата. Ваши исследованияпомогут изменить политику в отношении магглорожденных. — Думаете забирать их из семей? — Мерлин с вами! — всплеснул руками мистер Кто. — Всего-навсего небольшие адаптационные программы, работа с родителями. Вы нашли причину возникновения обскури, определили возраст их зарождения — это громадная работа, вне всяческого сомнения! Гермиона все-таки улыбнулась: — Я рада, что… Мистер Кто прошелся по кабинету и сказал: — Вы ведь не захотите оставаться в Отделе тайн? — так, словно этот вопрос даже не стоило обсуждать, и поднял он его исключительно из вежливости. — А у меня есть выбор? — удивленно спросила Гермиона. — Полно, мисс Ата. Признаться, я воспользовался вашим бедственным положением. Мне отчаянно нужен был толковый менталист, а вы, я точно знал, не зря получили степень мастера. Но вы же не в тюрьме! Гермиона хмыкнула и сказала: — Вы ведь знаете меня, да? В… я имею в виду, не в личине невыразимца. О личности мистера Кто, как и о других невыразимцах, Гермиона обычно старалась даже не думать — это было бесполезно. Все, что она знала о мистере Кто — это то, что он полукровка или магглорожденный, большой фанат массовой культуры и гениальный ученый, работающий сразу в нескольких областях магической науки и по праву возглавляющий самое секретное учреждение в волшебной Британии. Тем не менее, сейчас (на мгновение, не больше!) ей стало интересно, кто он. Но увы, единственный известный ей невыразимец — это Луна Лавгуд, а она едва ли хоть раз слышала про «Доктора Кто». — Мир волшебников так тесен, мисс Ата. А Отдел тайн ведет настолько важные исследования, что с нашей стороны было бы безумством приглашать незнакомых. Даже с репутацией умнейшей ведьмы поколения. Мистер Кто подошел к столу, присел на край, подвинув миниатюрную «Тардис» и кольцо, издалека отчаянно напоминавшее Кольцо Всевластия. — Так что скажете, мисс Ата? Помешает работа в лаборатории вашим амбициозным планам по свержению власти? Гермиона вздрогнула. — Это вам ваши… птички напели? Мистер Кто развел руками: — Птички напели, крысы нашептали. Не мог же я, в самом деле, заткнуть уши? — А что еще они… напели вам? — спросила она нервно. Мистер Кто сделал большие глаза: — Дорогая мисс Ата! Да ведь весь мир — сплошные певчие птички, которые чирикают без устали! Не говоря уже о прочей… эм… живности. И я всех вынужден слушать! Но Отдел тайн не вмешивается в политику, и так будет до тех пор, пока табличка с надписью «Начальник Отдела тайн» висит на двери моей синей летающей телефонной будки. — Я буду рада остаться внештатным консультантом-менталистом, — произнесла Гермиона, не отводя взгляда от россыпи фигурок и безделушек на столе. Откровенно говоря, она знала, что будет скучать по Отделу тайн, своему кабинету и по мистеру Кто, чьего настоящего имени она, пожалуй, не сумела бы отгадать, даже если бы этот Румпельштильцхен (1) взамен пообещал бы ей все сокровища мира. — Как знать… — заметил мистер Кто, — возможно, нам и пригодится ваша консультация, если объявится новый обскур. Ну, а пока… Спасибо за работу, мисс Грейнджер, — и он подмигнул ей в очередной раз. У себя дома Гермиона вдруг почувствовала, что ей ничего не хочется делать. Склизко-липкое в груди не исчезало, наоборот, шевелилось, ползало под ребрами, и это было не столько больно, сколько гадко. Гермиона догадывалась, что это ползает, запуская в нее тонкие цепкие щупальца, бесполезная и напрасная обида, но ничего не могла с ней сделать. — Зато я переиграла Малфоев, — сказала она вслух. Впрочем, не то, чтобы это звучало как достижение достойной цели. Драко, поганый хорек, так и остался бегать на свободе, жалкий и не способный ни на что без указаний матери. А Нарцисса… Что ж, Гермионе не доставило удовольствия зрелище того, как в несколько мгновений ломается, бьется вдребезги сильная и красивая женщина, пережившая две войны и сохранившая поистине королевскую гордость. Она конечно написала Невиллу после разговора с Нарциссой, без подробностей сообщив, что Малфои не будут препятствовать снятию Забини. Тогда же отправила письма Гарри и Джинни: такие же общие и сухие. У нее внезапно оказалось много свободного времени. Можно было сесть и дописать отложенную год назад монографию, можно было показать профессору Вагнеру доклад о природе обскуров и механизме возникновения обскури (и понадеяться, что работа покажется ему достаточно интересной, чтобы простить глупую ученицу), в конце концов, еще раз перебрать гардероб. Только вот не хотелось. Хотелось спрятаться куда-нибудь в угол квартиры, накрыться пледом и временно перестать существовать. Или все-таки аппарировать к Майкрофту и разбить у него в кабинете пару фарфоровых чашек? «А вы ожидали, что я поддамся нелепым требованиям бездарного шантажиста?» Майкрофт никогда не говорил этого, но Гермиона слышала эти слова так отчетливо, словно они были произнесены в реальности. Конечно, нет. И более, она сама в разговоре с Гарри равнодушно отметила, что такая мелочь, как скандальные фотографии, не могла заставить Майкрофта поставить под угрозу государственную тайну. Но ведь Шерринфорд для волшебников был — ничем. Никому ненужной, неинтересной лабораторией, в которой велись исследования предметов, готовых рассыпаться на части от столкновения с сильной магией. Так неужели эта лаборатория была важнее ее, Гермионы, репутации? Она едва ли когда-нибудь сможет спросить Майкрофта об этом. Но невероятно легко представляла его, произносящего: «Если это удовлетворит ваши амбиции, можете напечатать фотографии на постерах и оклеить ими весь Лондон, включая подземку», — более того, Гермиона точно знала, что в этот момент он закинул ногу на ногу и на долю секунды перевел взгляд на что-то постороннее, например, на чашку чая или на часы, потому что, конечно, испытывал волнение. Но что такое волнение, когда речь идет о безопасности Британии? Почти неделю Гермиона провела дома — то действительно занималась монографией и мелкими бытовыми делами, то пыталась читать: никак не удавалось выбрать подходящую книгу, все казалось либо знакомым, либо скучным, либо сложным, либо простым. Это была суббота. Она отправила профессору Вагнеру многостраничное письмо, половину которого занимали извинения и за собственную глупость, и за последовавшее за ней молчание, а половину — выкладки научной работы. Вернувшись с почты, Гермиона почувствовала, что, хотя склизкое в груди никуда не делось, дышать ей все-таки легче, и устроилась в кресле с «Любовником леди Чаттерли»(2), книгой, которую она начинала уже трижды и так ни разу и не закончила. За окном уже начало смеркаться, а на страницах романа идиотка-Конни уже нашла иное удовольствие в лесных прогулках, нежели любование видами, когда в дверь позвонили. Звонок прозвучал неожиданно, а Гермиона, похоже, задремала, поэтому от испуга выпустила книгу из пальцев. Вскочила, потрясла головой, разгоняя остатки полудремы и спустилась. Звонок не повторялся, но в мире было слишком мало людей, которые звонили в ее дверь, чтобы сомневаться в личности визитера: либо молчаливый охранник-водитель в форменном черном костюме, либо Майкрофт Холмс собственной персоной. Гермиона открыла дверь и посторонилась. Майкрофт сложил черный, совершенно мокрый от льющего дождя зонт, отряхнул его и прошел в дом. Гермиона взмахнула палочкой, и зонт, а также пальто Майкрофта моментально высохли. — Благодарю, — сказал он, закрыв за собой дверь. И в коридоре разом стало очень тесно, хотя обычно он казался Гермионе довольно просторным. Злоба взметнулась, подняла в груди змеиную голову. Слова Нарциссы эхом звучали в ушах, но губы Гермионы словно склеило заклятием — она не могла выдавить из себя ни звука. — Прошу прощения за поздний визит без предупреждения, — сообщил Майкрофт, — то, что вы не можете пользоваться телефоном, в некотором роде создает… сложности. Гермиона развернулась и первой прошла по лестнице в гостиную, так крепко сжав руки в кулаки, что ногти впились в кожу. И только наверху, глотнув прохладного воздуха, она смогла сказать: — Мне давно стоило возобновить Протеевы чары. Майкрофт ничего не ответил. Гермиона обернулась и увидела, что он разглядывает ее комнату с таким интересом, как будто никогда ранее в ней не был, а особое внимание, разумеется, уделяет креслу, пледу и Лоуренсу на полу. — Кажется, я отвлек вас от… — Очень скучной книги, — Гермиона раздраженно взмахнула палочкой, и «Любовник леди Чаттерли» отправился на верхнюю полку, где ему и было самое место. — Понимаю, — согласился Майкрофт. — Вы читали? — с каким-то, даже самой себе непонятным вызовом спросила Гермиона. Он скривился: — Посредственный роман, вокруг которого было шума больше, чем он того заслуживает. Впрочем, было бы ошибочным отрицать его влияние на… умы, — Гермиона готова была пари держать, что он собирался выразиться иначе, например, сказать что-то о влиянии на понимание природы женской сексуальности, но, похоже, не счел нужным. — Я не дочитала его в четвертый раз, — сообщила Гермиона и спросила, копируя его обычную интонацию: — Чаю? Майкрофт, конечно, уловил незлую, но все-таки насмешку в ее голосе, как и заметил общее раздражение, даже если и не сумел догадаться о его причинах. — Да, благодарю вас. Гермиона сделала движение палочкой, может, чуть резче, чем требовалось, и в гостиной возник столик с чайным прибором. От чайника поднимался густой пар. Майкрофт сел в наколдованное для него кресло и спросил: — Мистер Малфой, я полагаю, более не проявляет интереса к судьбе Джима Мориарти? Гермиона поджала губы и сказала: — Мистер Малфой даже вас умудрился обвести вокруг пальца. Вы ведь верили, что общаетесь с Драко Малфоем? Майкрофт промолчал, что следовало воспринимать как согласие. — Однако на деле вашим деловым партнером все это время была женщина, Нарцисса Малфой, и у них с Бруком действительно были любовные отношения. Вам… — она сделала паузу, — думаю, вам повезло, что вы так и не сказали ей о том, что он мертв. — Полагаете, она могла бы… — Уверена, — оборвала его Гермиона. Майкрофт, после мгновения задумчивости, заметил: — Я понимаю причину вашего гнева, Гермиона. О, едва ли он понимал! Магия заискрила на кончиках пальцев, но Гермиона удержала себя в руках. — Вы считаете, — продолжил Майкрофт, — что мне следовало поделиться с вами интересом мистера… миссис Малфой. Однако на тот момент у меня даже не было полноценных воспоминаний, а позднее я посчитал… — Вы посчитали, что меня это не касается. Майкрофт сцепил пальцы и заметил холодно: — Именно. Гермиона встала и указала пальцем на начавший было остывать чайник. Он снова закипел. Она понимала, что ее самоконтроль летит к Мордреду, но она действительно была зла и — Мерлина ради! — все равно не могла вслух назвать причину этой злобы. Пусть лучше Майкрофт считает, что она злится из-за сокрытия принципиально важной информации, чем понимает, насколько она эмоциональна и несдержанна. Возможно, она сказала бы что-то еще, что-то резкое, категоричное, или не сказала бы ничего вовсе, но в этот момент Майкрофт вскрикнул и подскочил в кресле. Его пиджак задымился. Гермиона остолбенела. — А… Агуаменти! — вода окатила Майкрофта с ног до головы, но пиджак дымился только сильнее, он стянул его, отбросил в сторону… И тут же прогремел взрыв. Осколки и ошметки ударились в выставленный машинально щит, и осыпались. Майкрофт тяжело выдохнул и с трудом, трясущейся рукой схватился за спинку кресла. Гермиона опустила щит, подошла к тому, что осталось от пиджака и пробормотала: — Кажется, это был ваш… — Телефон, — кивнул Майкрофт. Гермиона взглянула на него: совершенно белый, челюсти напряженно сжаты, по вискам катится пот. — Если бы он взорвался на мне, — проговорил он с трудом. — Он не взорвался бы, — сказала Гермиона и опустила глаза на свои руки. — Боюсь, что это я… Моя магия. Мне так жаль… Я не хотела навредить вам, но я была зла, и техника… Запоздало ее тоже начало колотить от страха, к глазам подступили слезы. Майкрофт медленно опустился в кресло, и Гермиона не винила его за эту минутную слабость. Мерлин, она ведь действительно перестала себя контролировать! Из-за эпизода двухмесячной давности она разъярилась настолько, что техника начала взрываться! — Вы уверены? — спросил Майкрофт спустя некоторое время. — Что причина в вашей магии? Гермиону все еще трясло, но стихийной магии больше не чувствовалось. — Да, — кивнула она. — Я думала, что сбросила достаточно, нагревая чайник, но, кажется, он и так был горячим, и… Чинить пол в комнате, устранять подпалины и зазубрины пришлось уже с волшебной палочкой. То, что осталось от пиджака и телефона, сложили в наколдованный пакет — Майкрофт все-таки собирался уточнить причину взрыва. Чай пришлось наливать заново, но, в конечном счете, выпить его так и не удалось. Зато этой ночью Майкрофт не отстранился и не отодвинулся на край расширенной магией кровати, когда Гермиона положила голову ему на плечо. Она засыпала, чувствуя, что от склизкого в груди не осталось и следа, как будто оно вырвалось вместе со взрывом и в нем же и перегорело.


Примечание: 1. Румпельштильцхен — так звали персонажа немецкой сказки, эльфа, того самого, который помог девушке сплести золотую пряжу из соломы, а в награду потребовал ребенка. Девушка умоляла его оставить ей ребенка — и эльф согласился, если она угадает его имя. Она, конечно, ни за что не угадала бы — если бы не случайность.

2. «Любовник леди Чаттерли» — роман Дэвида Лоуренса, написанный в 1928 году и спровоцировавший громадный скандал в пуританском британском обществе. Роман был под запретом аж тридцать лет! Кстати, то, что история осознания женщиной собственной сексуальности кажется Гермионе невыносимо скучной… Показательно, что ли.

Глава тридцать шестая

Следующее утро ознаменовалось тем, что Гермиона вспомнила про Протеевы чары, но столкнулась с тем, что цепочку, некогда служившую якорем для них, она давно спрятала в шкатулку и больше не носит. — Кажется, проще сделать парное кольцо, — пробормотала она недовольно. Майкрофт, которому с утра доставили новый телефон, пребывал в хорошем настроении и заметил: — Я подарю вам, если желаете? — С функцией отслеживания перемещений и прослушивающим устройством? — уточнила Гермиона вежливо. — Разумеется. — И мне его придется снимать всякий раз, как я колдую, — с иронией заметила она. — Благодарю, но не стоит, — она нашла галлеон и действительно превратила его в точную копию кольца Майкрофта — простой ободок, на котором было бы удобно писать сообщения. Оба кольца окутало облако чар, они вспыхнули и погасли. Майкрофт надел свое на палец, а Гермиона, поколебавшись, убрала свое в карман — она не любила украшения, особенно на руках. С окончанием января немного улучшилась погода, но наслаждаться ей Гермионе было решительно некогда — первую сессию Визенгамота назначили в этом году на семнадцатое февраля, и к этому моменту скандал вокруг состоявшихся выборов должен был разгореться со всем возможным жаром. При этом он не должен был вспыхнуть слишком рано, чтобы Министр не успел уничтожить улики и подготовиться к защите. Возможно, если бы история со смертью Брука уничтожила Драко, а не Нарциссу, Гермиона самоустранилась бы из этого процесса, но хорек был бодр, весел, то и дело мелькал в Министерстве, явно наслаждаясь обретенной свободой от маминых решений. Поэтому Гермиона встречалась с журналистами, вела пространные разговоры с членами Визенгамота, переписывалась с начальниками отделов Министерства. Семнадцатое февраля, сначала такое далекое, надвигалось неукротимо. Невилл был собран и даже весел — он знал, что правда на их стороне, и этого было достаточно, чтобы придать ему абсолютной уверенности в победе. Гарри, лихорадочно-возбужденный, радовался, похоже, самой возможности участвовать в чем-то масштабном. Джинни ждала момента, когда и хорек, и раздражавший ее чванливый Забини отправятся в Азкабан под конвоем ее авроров. И только Гермиона металась от одного сомнения к другому. Ее собственный список того, что могло пойти не так, занимал добрых пять воображаемых свитков пергамента и грозился перейти на шестой. Не придавало уверенности и ответное письмо профессора Вагнера, который в свойственных ему выражениях сообщал, что счастлив возвращению любимой ученицы и рад тому, что она наконец-то оставила «всякие глупости». Ее работу об обскурах он признал «сверх меры выдающейся» и грозил Гермионе всемирной славой в научных кругах, если она решит опубликовать ее. При мысли о том, как он будет разочарован, когда прочтет в газетах об ее участии в очередном политическом скандале, на душе делалось мутно. Майкрофт, который, вероятно, мог бы развеять ее сомнения или, напротив, усилить их, не делал ни того, ни другого — собственно, они почти не виделись, потому что сначала в Ираке прогремел очередной теракт, потом случилась забастовка в Греции, а хуже всего (Гермиона не знала точно, что в этом настолько страшного), вот-вот должны были начаться Олимпийские игры в Ванкувере. «Боже правый, спасибо, что не в Британии», — прокомментировал это событие Майкрофт с выражением откровенного ужаса на лице. И хотя ни в Иран, ни в Грецию, ни в Канаду он лично не ездил, очевидно, разрешение всех этих вопросов отнимало множество времени, так же, как и какие-то «запланированные» трудности с Аргентиной. Гермиона, махнув рукой на воображаемые списки проблем, расписала девять сценариев того, как могут развернуться события в Визенгамоте, постаравшись учесть все возможные варианты, включая привлечение Министром дементоров. Пятнадцатого февраля пресса взорвалась скандальными подробностями выборов Забини. Со страниц каждого издания (даже про-Министерского «Ежедневного пророка»!) на действующую власть полились потоки грязи. Общественность была в шоке. Министр Забини заперся в своей резиденции и, по слухам, установил мощнейшие чары. Мистер Драко Малфой, обвинявшийся в запугивании членов Визенгамота и в насылании проклятий на представителей оппозиции накануне выборов, от комментариев отказывался. Источник, пожелавший остаться неизвестным, признавался, что лично находился под «Империусом» Малфоя, и только это помешало ему отдать голос более достойному претенденту. Герой войны Невилл Лонгботтом выступил с заявлением о том, что Британия заслуживает справедливых выборов и достойного человека во главе Министерства Магии. Знаменитый Гарри Поттер, победитель Того-кого-нельзя-называть и блестящий целитель госпиталя св. Мунго сообщил, что потерял покой, с того момента, как этот мир покинул честный, решительный, благородный волшебник Амос Диггори, достойно выполнявший свой долг на посту исполняющего обязанности Министра Магии. Осужденная по обвинению в нарушении Статута о Секретности героиня войны Гермиона Грейнджер, чьи фотографии с Драко Малфоем недавно потрясли Британию, дала эксклюзивное интервью «Ежедневному пророку» и призналась, что была опоена приворотным зельем. Пожалуй, никогда еще заседание Визенгамота не привлекало такого внимания. Все публичные места были моментально раскуплены, а аккредитацию запросили все британские издания и несколько зарубежных. — Им крышка, — ободряюще сказал Невилл Гермионе за несколько часов до начала заседания. Они были вызваны только как свидетели, но было ясно, что этим их роль не ограничится. — А если нет? — спросила она, понимая, что вопрос запоздал. Невилл искренне улыбнулся: — Никакого «если» не будет. Правда на нашей стороне. — Как будто этого когда-нибудь бывает достаточно, — почти неслышно сказала Гермиона. Невилл либо не услышал, либо сделал вид, что не услышал — в его прекрасной картине мира не существовало ситуаций, в которых правда могла бы проиграть. Небольшая комната, где они находились, вдруг окуталась дымкой, и прохладный женский голос сказал: — Невилл Лонгботтом, Гермиона Джейн Грейнджер, просьба пройти в Большой зал заседаний Визенгамота. Двери перед ними распахнулись, и Гермиона, почувствовавшая неожиданный прилив сил, первой направилась по коридору. Визенгамот уже был в сборе, красно-черные мантии и высокие шапки делили огромный зал на сектора, а сверху их придавливала разноцветная мешанина зевак. С края, у запасного входа, пестрой кучкой толпились репортеры — им сидячих мест не досталось, но они не выглядели разочарованными — камеры нацеливались на центр зала, пока пустой, прытко пишущие перья подрагивали над блокнотами. — Невилл Лонгботтом, Гермиона Джейн Грейнджер, — объявил секретарь суда, седой и располневший Перси Уизли, — приглашены на первую сессию большого собрания Визенгамота от семнадцатого февраля две тысячи десятого года. Председатель собрания — Верховный чародей Визенгамота Септимус Ридж. Гермиона скользнула по старику равнодушным взглядом — он был слишком древним и слишком безынициативным, чтобы как-то повлиять на сегодняшний скандал. Тех же, ради кого все затевалось, пока не было. Ридж прочистил горло и спросил слабым, дрожащим голосом: — Мистер Лонгботтом, мисс Грейнджер, вас вызвали в Визенгамот как свидетелей обвинения против Министра Магии Блейза Забини, — он замолчал, попил воды и продолжил: — Вам есть что сказать Верховному собранию? Невилл заговорил первым: — Я утверждаю и могу доказать, что выборы Блейза Забини на пост Министра Магии были нелегитимными, проводились с нарушениями, и их результаты должны быть аннулированы. Перси вскинул голову: — Это серьезное обвинение против действующей власти. Вы должны представить весомые доказательства, в противном случае Верховный чародей будет иметь основания, чтобы отдать приказ о вашем аресте. Верховный чародей покивал на манер болванчика. — Обвинения оправданы, — резко сказал Невилл. — Мистер Забини способствовал тому, что на выборах не присутствовало достаточно числа представителей оппозиции, не находящихся под воздействием заклятия. Это сообщение произвело эффект вырвавшегося из клетки дракона. Визенгамот заголосил, от красных к черным рекой потекли взаимные обвинения. Ридж стукнул молотком и вяло попросил: — Тишина! — но его не услышали, и только когда Перси пронзительным голосом рявкнул: — Тишина в Визенгамоте! — волшебники начали успокаиваться. Невилл достал папку и протянул ее Риджу. Работники зала подхватили ее, по указанию Перси раздали листы. И снова грянул гром, но на этот раз было еще шумнее, еще громче. До Гермионы долетали только обрывки фраз, от «Наглая ложь!» до «Возмутительно!». Одни верили документам, другие требовали немедленного ареста «зачинщиков этой безобразной провокации». Перси пришлось трижды орать свое «Тишина в Визенгамоте», прежде чем его услышали. Ридж снова выпил воды и сказал: — Пригласите Министра Забини! Стоило отдать ему должное, Забини выглядел великолепно и внушительно в черной расшитой мантии — образец респектабельности. Зал зашептался. Менее всего министр походил на мошенника. — Приветствую уважаемых членов Визенгамота, — с достоинством сказал он. — Правда, я несколько удивлен, что получил приглашения выступить как… обвиняемый. Мне казалось, что у Министра Магии Великобритании другая позиция в этом зале. Ридж заблеял что-то про основы парламентского права, Перси стушевался, и тут кто-то из зала выкрикнул: — Нам не нужен фальшивый министр! Снова было закричали, но Забини вскинул руку — и тут же стало тихо. Он повернулся к Гермионе и Невиллу и веско сказал: — Я полагал, что героям войны есть чем заняться помимо детских интриг. Разве мистер Лонгботтом не занимает должность профессора в уважаемой Школе Чародейства и Волшебства «Хогвартс», и разве мисс Грейнджер не работает в Министерстве Магии? — зал безмолвствовал. — Боюсь, вы были введены в заблуждение, и только поэтому затеяли этот… — он поджал губы, — балаган. Из уважения к вашим заслугам я не буду настаивать ни на каких санкциях против вас. «Далеко сердце Генриха от мысли Парламент этот в бойню превратить. Знай, Эксетер, угрозы, речи, взгляды Моим единственным оружьем будут, — не вовремя подумала Гермиона, — просто Шекспир, «Генрих VI», сцена первая, акт первый, те же и Плантагенет»(1). — Господин министр, — произнесла она, — доказательства того, что ваше избрание было незаконным и стало возможно только благодаря поддержке мистера Малфоя, применившего серию незаконных заклинаний к членам Визенгамота, составляющим оппозицию, безусловны и неоспоримы. Не говоря уже о том, что вы пользовались помощью магглов для проведения этой… — она, копируя его тон, сделала паузу, — безобразной аферы. Забини смерил ее холодным взглядом темных глаз: — Мисс Грейнджер, на выборах присутствовали, в нужном соотношении, представители всех партий. Если кто-то из ваших приятелей по каким-то причинам отсутствовал… — Помощью магглов? — похоже, это все, что услышал Ридж. — Магглы оказывали влияние на наши выборы? Гермиона коснулась своего виска волшебной палочкой, и в зале прозвучал (или она не мастер-менталист?) низкий мужской голос, который едва ли кто-то мог соотнести с голосом Майкрофта: — Нам было удобно, чтобы к власти пришли консерваторы. Взамен на помощь с выборами мы получили гарантию полной изоляции магического мира, — едва голос стих, Гермиона добавила: — Я готова предоставить воспоминание об этом разговоре по первому требованию. — Вы, мисс Грейнджер, специалист в области ментальной магии, и… — И вы можете пригласить любого менталиста-эксперта, — сказала она. — Думаю, — раздалось сверху, — что заключения двух экспертов в области ментальной магии, по совместительству членов Международной Конфедерации Магов, будет достаточно. Слова «Международная Конфедерация Магов» заставили содрогнуться весь зал. Сотни голов в едином порыве устремились туда, откуда доносился голос. Гермиона не верила своим глазам. С последнего ряда спускались, подхватив длинные мантии, чтобы не путались в ногах, профессор Вагнер и профессор Ойстерманн. Забини спал с лица на мгновение, но тут же взял себя в руки и сообщил: — Разумеется. Мы не были уведомлены о том, что МКМ будет присутствовать, но, конечно, вашу экспертизу никто не будет… — Да-да, — отмахнулся Ойстерманн. — Коллега, позвольте мне. Ну-ка, мисс Грейнджер, — у Ойстерманна был жуткий, царапающий слух акцент, но ему это явно не мешало. Он мягко проник в сознание Гермионы. Она открыла ему воспоминание. — Ай-ай, — сказал у нее в голове Ойстерманн, — вот она, молодость. — Воспоминание подлинное, мастер, — подумала Гермиона отчетливо. — Вы задолжали мне статью в соавторстве, мисс Грейнджер, — заявил Ойстерманн и покинул ее сознание, после чего объявил: — Воспоминание истинное. Где у вас тут расписаться? — и добавил себе под нос: — Британцы! На какое-то время в зале опять воцарился хаос, но ни Ридж, ни Перси Уизли, ни сам Забини даже не пытались ничего предпринимать, позволяя недовольству выплескиваться. Журналисты щелкали камерами без устали, перья строчили заметки, кто-то (Гермиона заметила краем глаза) даже менял блокноты. Заговорили о проклятиях, Вагнер, Ойстерманн и штатные министерские менталисты после объявленного перерыва увели всех, кто мог находиться под проклятием, на экспертизу. Гермионе, разумеется, работать не дали, и она была вынуждена все полтора часа сидеть в небольшой комнате одна, от волнения кусая губы. Невилла увели куда-то еще — видимо, в целях безопасности. Объявили, что Визенгамот возвращается в зал, заседание продолжается. И это был еще не конец. Когда Ойстерманн, помахивая жетоном члена МКМ, объявил, что основание подозревать использование заклятий в период выборов Забини действительно есть, члены Визенгамота едва не разнесли зал. Почтенные волшебники вскакивали со своих мест, потрясали кулаками, топали ногами. Красное и черное перемешалось, и весь зал казался сплошным бурлящим месивом мантий и шапок. Ридж махнул рукой на порядок и дергал себя за длинную жидкую бороду. Перси несколько раз поднимался со своего места, но молча садился обратно. А потом Забини объявил: — Я готов поклясться, что не был инициатором всех этих действий, и следовал только советам мистера Малфоя, который, из-за сомнительного прошлого, не решился выдвигать на пост Министра собственную кандидатуру. Также я под клятвой могу подтвердить, что не применял лично заклятий ни к кому из членов Визенгамота. Малфоя пригласили в зал под прицелом волшебным палочек. Авроры — нервные, напряженные — не сводили с него глаз. Зал замолчал. — Мистер Малфой, — устало спросил Ридж, — вы признаете выдвинутые против вас обвинения? Малфой встретился взглядом с Гермионой. Он выглядел бледным и испуганным, но, кажется, верил, что все обойдется. — Не признаю, — резко ответил он. — Это клевета. Если Забини что-то и делал, то… — Клевета? — прошипел Министр. — Малфой, кто как не ты пришел ко мне и сказал, что, раз от старой гвардии Дамблдора остались одни ошметки, нам нужно действовать? Кто как не ты сказал, что знамя света Гарри Поттер давно не в себе, Грейнджер под арестом, а остальные в одиночку ничего не стоят? Кто как не ты убедил меня, что я получу должность без труда? Потом были очные ставки, кто-то пил «Веритасерум», Драко кричал что-то про маму, которая все устроила, Забини давал клятвы, Визенгамот снова сходил с ума, а журналисты глотали каждую фразу как манну небесную. Следующую неделю шли повторные слушанья. Гермиону на них больше не приглашали, да она и не рвалась — достаточно было газет, печатавших едва ли не стенограммы вместо статей. Невилл стал главным героем, борцом со злом и спасителем Британии, его портреты украшали передовицы не реже, чем портреты опального министра. Сама Гермиона в кадр попадала редко — зато ее плотно взяли в оборот предприимчивые профессора. Вагнер, промакивая платочком лысину, сначала прочитал ей длинную лекцию о том, что ученый не должен лезть в такую ерунду, как политика, оборвал себя на полуслове, махнув рукой, и потребовал немедленно написать в его сборник работу про обскуров. Ойстерманн, более обходительный и воздушный, несмотря на добрых семнадцать стоунов живого веса (2), затеял с ней длительную дискуссию о качественном изменении сознания и самовнушении, после чего они действительно за вечер написали тезисы для доклада, который он отчаянно желал вместе с Гермионой представить на весенней Пражской конференции по проблемам психологии и менталистики. Невилл зашел один раз — чтобы сообщить, что дело почти сделано, но был выставлен гостившим в тот момент у нее дома Вагнером. Гарри тоже забежал — сказал, что Джинни была так счастлива взять Малфоя под стражу, что удостоила его приветственного кивка. Сама Джинни связалась с Гермионой через камин в пятницу и мрачно сообщила, что Малфой-таки отбрехался от ареста и освобожден под залог, но точно выкрутится, потому что он тот еще «мордредов хер». А арестовывать Забини удовольствия мало. Двадцать шестого февраля на закрытом заседании Визенгамота Невилл Лонгботтом был единогласно выбран исполняющим обязанности Министра магии. Гермиона подозревала, что на летней сессии в конце июля он будет избран следующим действующим министром, и была искренне этому рада. Это было бы логичное, разумное, хотя и несколько пугающее решение. Кристально-честный Невилл грозил перевернуть половину Министерства, очищая его от коррупционеров, лизоблюдов и подлецов всех мастей. Зато он едва ли пошел бы на нарушение Статута, даже ради исполнения идей Дамблдора, и, конечно, он никогда не применил бы заклятий к членам Визенгамота. Британии будет непривычно свыкнуться с настолько честным Министром. Но, Гермиона полагала, это пойдет всем только на пользу.


Примечание: 1. Сцена из драмы Шекспира «Генрих VI», Ричард Йорк со сторонниками приходит в Парламент и объявляет, что Генрих VI не имеет права на корону и должен быть свергнут. 2. 17 стоунов — около 110 кг.

Глава тридцать седьмая

Когда благополучно завершились Олимпийские игры в Ванкувере, Майкрофт сумел найти время и поздравить Гермиону с успехом. — Вам Гарри рассказал? — спросила Гермиона подозрительно. Майкрофт развел руками: — Право, Гермиона, у меня достаточно знакомых в мире магии, а процесс был громким. Неожиданно для себя Гермиона сказала эмоциональней, чем следовало бы: — Вы играете с огнем, общаясь с волшебниками! Майкрофт в ответ одарил ее внимательным взглядом, и Гермиона почувствовала себя неловко. Он мог бы и вслух сказать что-то вроде: «Позвольте напомнить, что я состою в отношениях интимного характера с волшебницей», — но и взгляда хватило. — Не хочу вас упрекать, — заметил Майкрофт, — но пока самый опасный волшебник в моем окружении — это вы, Гермиона. В общем-то, это заявление не было лишено оснований: она несколько раз вторгалась в его разум, стирала ему память, а не так давно взорвала его телефон. — И даже эта опасность значительно ниже, чем вероятность того, что какой-нибудь снайпер обойдет наблюдение и застрелит меня, — тем же тоном продолжил он. — Увы, политика — не самая безопасная отрасль. — Кем бы вы стали, если бы не политика? — спросила она тихо. Майкрофт рассмеялся: — У меня никогда не было… альтернатив. К сожалению, я совершенно не подхожу для полевой работы. В начале марта состоялась Пражская конференция, в которой Гермиона действительно приняла участие, причем не только с Ойстерманном, но и самостоятельно — представила свою гипотезу корреляции ранних детских травм и иммунитета к заклинаниям подавления воли и искажения сознания. Гермиона снова много и с удовольствием занималась наукой — благо, для этого теперь было достаточно времени. Дважды мистер Кто привлекал ее к проектам Отдела Тайн, тогда она снова надевала личину мисс Аты и, выполняя задания, опять возвращалась к своим размышлениям о том, кто же такой мистер Кто. Остальное время она проводила либо в библиотеках, либо в своей квартире, либо в лаборатории Вагнера в Цюрихе, куда ей настроили многоразовый портал — она была влюблена в его коллекцию артефактов, облегчавших ментальное сканирование, и всерьез думала о том, чтобы, когда Невилл станет министром, выбить и себе финансирование для чего-то подобного. Правда, была велика вероятность, что эта лаборатория будет располагаться на одном этаже с Отделом Тайн. Также она планировала сделать еще нечто важное после выборов — вернуть домой Шерлока Холмса. По сообщениям Майкрофта, он был жив, здоров и скакал по Европе, занимаясь зачисткой сети Брука и ввязываясь в смертельно-опасные авантюры, но Гермиона чувствовала свою вину перед ним. Кроме того (в этом она не призналась бы даже под «Сывороткой правды»), она хотела вернуть Шерлока ради Майкрофта. И пусть он назвал бы это глупым сентиментальным порывом, она хотела сделать ему подарок, который он, конечно, с раздражением отбросит в сторону, получив. Но он будет ему рад. Весна прошла почти незаметно, запомнившись разве что буйным цветением тюльпанов, магнолий и вишен, заполнявшим улицы Лондона сладким густым ароматом. Гермионе иногда казалось, что ее жизнь преодолела бешеные пороги, и наконец-то разлилась тихой ленивой рекой, неподвластной никаким штормам. Ее внутренний океан успокоился. Работа, прогулки по городу, который больше не вызывал ни боли, ни страха, редкие встречи с Майкрофтом, общение с друзьями — разве не было это той банально-естественной, спокойной жизнью, к которой стремится всякий человек? На политической арене Британии все было спокойно — Малфой оставался под следствием, хотя и на свободе, Забини доказал смягчающие обстоятельства и сумел отделаться крупным штрафом и пожизненным запретом занимать руководящие должности. Но Гермиону почему-то это почти не занимало. Иногда ее все-таки мучили кошмары — если она уставала слишком сильно и не успевала очистить сознание, и тогда к ней во сне приходили то родители, то Рон, то хохочущий Брук, то держащиеся за руки печальные дети-обскуры, которым она так и не сумела помочь. Заметив, что кошмары настигают с большей вероятностью, если она спит у себя, Гермиона без колебаний продала квартиру, выбрав новым местом жительства двухэтажный неприлично-дорогой особняк севернее Челси и оградив его всеми доступными заклятиями. Майкрофт, которому, конечно, был оставлен свободный доступ, под видом похвалы раскритиковал обстановку гостиной и сообщил, что, если Гермиона не потрудится сделать окна в доме непрозрачными, ему придется выключить две камеры видеонаблюдения, что было бы очень неудобно. С того момента, как она перебралась в новый дом, Майкрофт стал ее частым гостем — теперь он оставался у нее ночевать почти так же регулярно, как она — у него. Их отношения, пожалуй, не имели названия, во всяком случае, в обывательском смысле. В ее доме не было ни одной принадлежащей Майкрофту вещи, так же как ее вещей не было у него. Они никогда не договаривались о встречах, но никогда не наносили друг другу спонтанных визитов. Они ни разу не были вместе в театре, который Майкрофт презрительно называл «сборищем бездарностей» или «пустой тратой времени», и всего пару раз ужинали в ресторанах — Гермиону раздражала навязчивая охрана. Никто из знакомых Гермионы не знал о том, что у нее отношения с мужчиной — разве что Гарри, но он ушел с головой в работу, и ему было не до личной жизни Гермионы. И можно было спорить на что угодно, что никто из знакомых Майкрофта не знал о его отношениях с Гермионой. Разве что Антея (которую, ради ее же блага, Гермиона предпочитала не видеть) — но она не в счет. Было начало июня, когда в один день произошли два события, нарушивших ровное течение жизни Гермионы и вторгнувшихся в созданный ею мир спокойствия и благополучия. Все началось, разумеется, с совы. Крупный рыжий филин принес письмо в тот момент, когда Гермиона, устроившись на балконе, листала маггловский справочник по физиологии и сверялась с аналогичной книгой, написанной волшебниками. Письмо упало на стол, и птица, не дожидаясь ответа, улетела. Гермиона, которая в последнее время перестала ожидать неприятностей от совиной почты, привычно махнула над конвертом палочкой, проверяя его на наличие заклятий, перевернула и окаменела, будто взглянув в глаза Медузе Горгоне. Не нужно было напрягать память, чтобы узнать эту печать. Захотелось сжечь письмо. У нее не было никаких дел ни с одним из тех, кто мог поставить эту печать, она не желала иметь с ними дела. Разве недостаточно было того, что она позволила им… Позволила им просто быть, в экзистенциальном смысле. Ее ярость, ее месть перегорели в тот момент, когда согнулась спина Нарциссы, и пепел развеялся, когда она увидела Драко под конвоем авроров. И теперь — спустя несколько месяцев! — они пишут ей снова. Зачем? Разозлить? Умножить оскорбления? Что могут написать ей Драко и Нарцисса Малфой такого, что заслуживало бы прочтения? Тем не менее, Гермиона вскрыла конверт, достала сложенный вдвое лист плотной дорогой бумагии прочла короткий текст, написанный прытко пишущим пером. «Уважаемая мадам! Глава рода Малфой Драко Люциус Малфой с прискорбием сообщает о кончине своей дорогой матери, вдовствующей миссис Нарциссы Малфой (урожденной Блэк), и приглашает вас почтить его семью присутствием на похоронной церемонии, которая состоится в склепе Малфой-мэнора в ближайшую пятницу, в девять утра. Если вы посчитаете нужным принести цветы, просьба отдать предпочтение нарциссам. Для вашего удобства, это письмо будет служить разовым порт-ключом. С глубоким почтением, скорбящий Д.Л. Малфой». Гермиона положила письмо на стол и обхватила себя руками за плечи. Ей стало холодно, хотя на улице стояла удивительно теплая погода. Она не любила Нарциссу Малфой. Они были противниками, по сути. Нарцисса не колебалась, нанося Гермионе удар за ударом, и Гермиона без трепета уничтожила ее одной фразой. Тем не менее, от письма с приглашением на похороны делалось холодно. Нельзя было торжествовать, читая его. Нельзя было даже облегченно выдохнуть, понимая, что больше никогда интриги Нарциссы не потревожат ее. Было просто холодно. Наверное, не стоило идти на похороны — что ей там делать? Вновь рисковать получить заклятие или зелье от Малфоя? Вновь сидеть в гостиной Малфой-мэнора среди неприятных ей людей? Ей не было там места, и она не хотела идти. Читая на следующий день в «Пророке» уведомление о смерти, она была уверена, что не пойдет. Получив от Невилла записку со словами: «Я знаю, что радоваться смерти неправильно, но меня греет мысль о том, что одним Малфоем в Британии стало меньше», — она убедила себя в мысли, что на похоронах делать нечего. И все-таки в пятницу утром она уложила начавшие уже отрастать после последней стрижки волосы, надела черную мантию, наколдовала букет белых нарциссов и, когда лежащее на столе письмо окутало голубое свечение, взялась за краешек. И буквально за мгновение до того, как ее рвануло вперед и вверх, произнесла заклинание личины. Гермионе Грейнджер нечего делать на похоронах Нарциссы Малфой. Пусть идет мисс Ата. Мэнор был погружен в траур. Все окна были закрыты черными полотнищами, розарий у входа увили черными лентами. Маленький посредственного вида человечек стоял у дверей и принимал соболезнования, а Драко переминался с ноги на ногу рядом, бледный, напуганный, и то и дело поправлял воротник мантии, резавший шею. Минуя дом, всех приглашали в дальнюю часть сада, где располагался фамильный склеп. Возле него на украшенном белыми нарциссами постаменте уже стоял гроб, в котором лежала одетая в изумрудно-зеленую мантию Нарцисса. В смерти она снова обрела достоинство и твердость, которые утратила при жизни. Подкрашенные губы слегка улыбались, закрытые глаза, подведенные тонкими стрелками, делали ее похожей на спящую красавицу. Руки, сложенные на груди, казались молодыми, тонкими и прекрасными. По бокам, закрывая подушки, струились белоснежные льдистого оттенка волосы. Гермиона не пошла ближе, остановилась чуть в стороне от тех, кто подходил к гробу, и вдруг услышала: — Неожиданно видеть вас здесь, мисс Ата. Мистер Кто тоже был в черном и тоже в личине, только движения были непривычно спокойными, пальцы не летали, норовя что-то покрутить или потрогать, ноги не постукивали по земле. — Мистер Кто, — произнесла она. — Вы знали миссис Малфой. — Лучше, чем кто-либо еще из… выживших, я думаю, — ответил он. — Она была яркой женщиной, очень сильной. В его голосе, пусть и измененном, звучало столько горечи, что Гермиона спросила: — Вы ее любили? Он хмыкнул, на миг вернув обычную веселость: — Ну, вы скажете, дорогая моя мисс Ата! Нет, конечно нет. Хотя… — он потер подбородок, — нет, все-таки любил, как нищий любит принцессу, давшую ему объедки со своего стола. Впрочем, все они когда-то для меня много значили. Семья принцев и принцесс, — в механическом голосе прозвучал яд. — А вот вы, — он улыбнулся шаблонной улыбкой, — не думал, что вы придете. — Неужели ваши птички рассказали, что мы неладили? — Скорее уж это были осипшие вороны, но кое-что они мне действительно рассказали, — он замолчал и добавил: — Нарцисса всегда была не сдержана в страсти. Настоящая Блэк. Гермиона хотела спросить, многих ли Блэков он знал, но в этот момент принимавший соболезнования человечек подошел к гробу и пригласил всех гостей. Заговорили речи. Драко ограничился чем-то невнятным, почти бормотанием, зато дамы из благотворительных клубов разливались потоком хвалебных речей. — Вы сказали бы лучше, мистер Кто, — заметила Гермиона тихо. — Меня сюда даже не приглашали, — сказал он. Заиграла печальная, пронзительная музыка, в которой слышался плач, гости начали по одному подходить к гробу, и постепенно он оказался весь укрыт цветами. Мистер Кто пошел вперед Гермионы, остановился, смахнул с лица Нарциссы белые лепестки, наклонился и на одну короткую секунду, на один удар сердца снял личину. Мелькнули пряди черных с серебром волос, показалась желтоватая кожа, но, когда он выпрямился, он снова был невыразимцем мистером Кто. Гермиона молча положила цветы и отошла в сторону. Может, она и спросила бы мистера Кто, не почудилось ли ей, но его уже нигде не было видно. В тот момент, когда в гроб ударили заклинания, она тоже аппарировала домой. Там, на полу возле камина, ее ждала записка: «Не застал тебя. Сегодня или завтра тебя вызовут в Визенгамот, все в порядке. Невилл». Несмотря на оптимистичное «все в порядке», Гермиону прошиб пот, и, когда бурая сова действительно принесла официальный вызов на внеочередное заседание, у нее затряслись руки и застучали зубы. «Всё в порядке», — повторила она себе, мысленно проклиная Невилла. Он ведь знал, в чем дело! Почему не написал? Но искать его времени не было — заседание было назначено на этот же день, на три часа. Собственно, вероятнее всего, сегодня планировали закончить дело Малфоя — и, еще более вероятно, в его отсутствие. Пусть это и выглядело достаточно гадко, в этом была доля здравого смысла — вынести приговор заочно, аргументируя тем, что Малфой не явился на официальный вызов. А что он сегодня хоронит мать — досадное недоразумение, не больше. Главное, что он был проинформирован и не пришел. Как и в прошлый раз, зал был полон — помимо членов Визенгамота присутствовала пресса и сторонние зрители. Поскольку заседание было внеочередным, народу было несколько меньше — но все-таки достаточно, чтобы волнение Гермионы достигло пика. Невилл, сидевший рядом с трибуной председателя Риджа, подмигнул Гермионе и помахал рукой. Больше знакомых лиц видно не было. Бум. Молоток Риджа ударил по деревянной трибуне, и в зале наступила тишина. Перси Уизли сообщил протокольным голосом: — Открывается внеочередное заседание полного состава Визенгамота от четвертого июня две тысячи десятого года. Возглавляет заседание Верховный чародей Визенгамота Септимус Ридж, главный наблюдающий — и.о. Министра Магии Невилл Лонгботтом, секретарь — Перси Уизли, — и перевел дух. Гермиона дождалась приглашения и вышла в центр зала. Рядом возникло комфортабельное кресло — не чета тому, которое стоит в судебном зале, с лязгающими цепями на подлокотниках. Она села, расправляя мантию, сложила руки на коленях, чтобы не видно было дрожи, и вопрошающе взглянула, но не на Риджа, а на Невилла. — Здравствуйте, мисс Грейнджер, — проговорил Ридж, чуть присвистывая, — спасибо, что уделили время и пришли сегодня. Пришлось вцепиться в колени так, что побелели костяшки пальцев. Это не похоже на допрос о действиях Малфоя. Это вообще ни на что не похоже. — Мисс Грейнджер, — доброжелательно продолжил Ридж, — Визенгамот благодарит вас за все, что вы делали и продолжаете делать для магического сообщества Британии. Побелели не только пальцы, но и руки целиком. — Ваш вклад в дело победы над Тем-кого-нельзя называть, дальнейшая работа на благо Министерства и всех волшебников, ваша честность, следование тому пути, который вы считаете правильным, а также ваше самоотверженное стремление к тому, чтобы в Британии власть была честной и законной, позволяет мне, как председателю Визенгамота, от имени большинства моих коллег просить вас о том, чтобы вы выдвинули свою кандидатуру на выборы Министра Магии Британии… И где-то эхом, на грани сознания: «Назначенные на второй день летней сессии Визенгамота, девятого августа». Гермионе показалось, что она оглохла. Уши заложило ватой, в глазах потемнело. И все, что она видела — это удовлетворенно улыбающегося Невилла в первом ряду, возле трибуны.

Глава тридцать восьмая

Тихо потрескивал огонь в камине. Гермиона сидела в кресле, укрывшись пледом, и сжимала в руках чашку с чаем. Ее колотила дрожь. — Вам это так неприятно? — спросил Майкрофт задумчиво, словно мог что-то изменить. Гермиона сделала глоток и покачала головой: — Это шок. Майкрофт, вы ведь… — она отставила чашку и опустила голову. Волосы растрепались и начали лезть в глаза. — Вы ведь знаете, что я никогда не хотела заниматься политикой. Это… вам подходит. Не мне. Я ученый, а не… Скрипнул стул, Майкрофт поднялся, а Гермиона устыдилась своей несдержанности. Неужели она не могла найти иного места, где устроить истерику, нежели рабочий кабинет Холмса? Причем не дома, а на Уайт-холл. И она, пожалуй, ожидала от него отповеди на этот счет. Несколько шагов — он приблизился к креслу, остановился. Зашуршала ткань. Гермиона приподняла голову и увидела, что Майкрофт присел возле кресла, так что его лицо оказалось на одном уровне с ее. — Боже правый, иногда ваше сходство с Шерлоком просто пугает, — произнес он, — Слава Богу, что вы менее… несдержанны, чем он. — Шерлок сейчас пошел бы за наркотиками, я подозреваю, — сказала Гермиона глухо, понимая, что говорить этого не стоит. — Он вел себя точно так же, когда узнал, что поступил в Кембридж, хотя не подавал туда документов. — Разве так бывает? — спросила Гермиона. — Для гениев всегда бывают исключения. Она вздохнула: — Я не гений. — Нет, — просто согласился Майкрофт, — ко всеобщему благу. Но, думаю, в вашем случае репутация сыграла не меньшую роль, — он поднялся, но не отошел. — Мне кажется, это идея Невилла. С него бы сталось… Но зачем? Что я могу? Майкрофт молчал почти минуту, прежде чем ответить: — Думаю, вы можете отказаться. Это было заманчиво, Мерлин, как же заманчиво! И Гермиона едва не сделала этого прямо там, в зале заседаний. И она могла отказаться сейчас — если бы не короткий разговор с Невиллом, который сказал: «Я не стану Министром, меня ждет Хогвартс. Это не мое». «Но и не мое тоже!» — захотелось обиженно закричать Гермионе. Вот только кресло Министра — не мячик для жонглирования. Невилл отказался. Откажется она — его предложат кому-то еще, и, как знать, будет ли этот кто-то из их… партии. Она выразилась бы иначе, если бы нашла подходящее слово. Став Министром, она сможет сама заняться политикой по защите магглорожденных детей — мистер Кто будет рад этому. Она проследит, чтобы возвращение Шерлока Холмса прошло гладко. Она сумеет взять под контроль отношения с магглами — благо, хорошо знает само воплощение Британского правительства. Это было привлекательно. Но, став Министром, она будет вынуждена как минимум семь лет своей жизни — а то и дольше — потратить на то, что внушало ей здоровое отвращение. То, от чего она бегала добрых пятнадцать лет, настигло ее. Но кто, если не она? Гарри? Больной, нуждающийся в лечении и не принимающий его Гарри уничтожит страну быстрее, чем кто-либо поймет, что происходит. Это будет крах. Джинни — прекрасный аврор, отличная глава Аврората, разве она сможет играть в полунамеки, угадывать скрытые смыслы и искать компромиссы? Прямолинейная, твердая Джинни устроит в магической Британии военную диктатуру. — Если я откажусь, то кто… — она снова уронила голову и вдруг почувствовала… Едва ощутимо, почти невесомо Майкрофт провел ладонью по ее волосам, а потом отошел обратно к столу. Гермиона улыбнулась — ей стало немного легче. За следующий месяц ее посетил, пожалуй, весь состав Визенгамота, кроме самых радикальных консерваторов. С ней пили чай, говорили о погоде и о результатах весенней квиддичной Лиги, но каждый визитер подразумевал: «Я проверяю вас, мисс Грейнджер», — и каждый приходил к выводу: «Пожалуй, меня вы устраиваете». Вероятно, устраивала она именно в отсутствие альтернатив. После двух громких отставок подряд должность Министра не казалась такой уж привлекательной, а Гермиона не высказывала резких суждений и не грозилась полной сменой режима. За неделю до выборов к ней пришла Джинни — какая-то неуверенная, нервная. — Рада, что они выберут тебя, — сказала она, шмыгая носом. — Еще не факт. Я — только один из кандидатов, и… — Не мели чушь, — оборвала ее подруга, — даже Луна сквозь своих мозгошмыгов заметила, что ты будешь отличным Министром. После недолгой болтовни ни о чем Гермиона осторожно спросила: — Ты в порядке? Джинни помотала головой, отчего огненно-рыжие пряди рассыпались, и сказала: — Ни к мордреду я не в порядке! Я… — Гермиона оказалась в ее объятиях, — я скучаю по нему. Гермиона обняла ее в ответ и сказала: — Ему тоже плохо. Я заглядывала в его сознание — там что-то жуткое… Но нельзя лечить человека насильно, а сам он не хочет лечиться. — Может, просто оглушить его? — спросила Джинни, непонятно, серьезно или нет. — Ответственность возьму на себя. А ты… ты же менталист, ты сможешь. — Я не смогу, если он будет против. Он должен будет помочь. Да и все равно, я не возьмусь. Нельзя заниматься друзьями и родственниками. Менталист должен быть посторонним человеком, не имеющим к пациенту никаких особых чувств. Джинни потерла сухие воспаленные глаза и сказала: — Я ведь даже поговорить с ним не могу. Гермиона дорого дала бы, чтобы помочь ей. Но что она могла? Гарри изображал бешеное жизнелюбие, но поверхностная проверка не выявила ничего, похожего на наркотики или алкоголь. И он был одним из первых, кто жал ей руку, когда большинством голосов Визенгамота она была выбрана на пост Министра Магии Британии. Потом был Невилл, Джинни, Септимус Ридж и многие другие. От рукопожатий болели пальцы, от волнения и предчувствия чего-то плохого слезились глаза и болела голова. Поэтому, когда она оказалась в своем новом кабинете, она тяжело выдохнула, упала в большое кожаное кресло — и вздрогнула, потому что в дверь постучали. Секретарь — бывший секретарь Невилла — сообщил: — Госпожа министр, к вам глава Отдела Тайн, — и впустил в кабинет мистера Кто. Он улыбался. — Здравствуйте, мистер Кто, — кивнула она, внутренне напрягаясь. Мистер Кто всплеснул руками: — Дорогая мисс Ата! Как я рад! Великолепное назначение, просто великолепное! — Вы пришли, чтобы обсудить программу… — Что вы, Мерлин с вами! — он помотал головой. — Как можно в такой день отвлекать вас такой ерундой. Я пришел поздравить вас, а еще, — он подмигнул, — уточнить, не возражаете ли вы, если я продолжу возглавлять Отдел тайн. У нас, знаете ли, там идут исследования, если вдруг вы решите меня уволить, придется уничтожить половину. Она понятия не имела, шутит он или серьезен, но ответила: — Ваша должность остается за вами, мистер Кто, это даже не обсуждается. Отдел Тайн не справится без вашей «Тардис» и ее владельца. — Премного благодарен, — он поклонился. — Что ж, оставлю вас наслаждаться триумфом. Хотя я достаточно знаю вас, мисс Грейнджер, чтобы подозревать, что корона сильно давит вам на уши и немало раздражает. — Да, камень на шее был бы легче, — ответила Гермиона и спросила, не надеясь услышать правду: — Мистер Кто, как ваше настоящее имя? Улыбка сделалась еще шире: — У меня его давно нет, мисс Грейнджер. Но если вам так хочется, у вас есть все, чтобы разгадать нехитрый ребус. Правда, подозреваю, вам будет, чем заняться, и без такой глупости. Он вышел, а Гермиона провела пальцем по пустому чистому столу, проводив его долгим взглядом. Полукровка или магглорожденный, гениальный ученый, немного сумасшедший, хорошо и давно знает Малфоев, возможно, имеет черные с проседью волосы и желтую кожу (если у нее не было галлюцинаций), и у него нет имени… Да нет, быть такого не может! Майкрофт пригласил ее на ужин. В дорогой, превосходно оформленный ресторан, причем оставил всю охрану внизу. В его глазах светилась незлая насмешка — кажется, он ждал, что в последний момент она откажется от должности, и его откровенно забавляло то, что, спустя столько лет, они снова сидят друг напротив друга как политические партнеры. — Я думаю, — произнесла она, смакуя вино, — что Шерлоку пора вернуться домой. Майкрофт соединил перед собой руки шпилем. — Признаться, в Лондоне достаточно тревожная обстановка, и я был бы рад, если бы он снова взял на себя неприятную обязанность освобождать город от излишне активных криминальных элементов. Полиция совершенно потеряла хватку в его отсутствие. Это расшифровывалось, вне всяких сомнений, как: «Я буду рад, если он вернется». — Вы ведь знаете, где он? — Сейчас в Польше, но, по моим данным, скоро направится в Сербию. Его дело почти закончено. — Мы можем отправиться в любой момент, порт-ключ доставит до места, — сказала Гермиона, но Майкрофт покачал головой: — Я предпочел бы, чтобы сначала он закончил дело барона Мапертиуса. Грандиозная схема, огромные связи — и совершенный иммунитет против любых преследований. Было бы глупо останавливать Шерлока, когда он уже почти подобрался к нему. К тому же… — он отпил вина, — будет лучше, если он вернется в Британию уже оправданным в глазах общественности, иначе, боюсь, у него возникнут проблемы с этими его… частными расследованиями. Гермиона тихо рассмеялась: — Неужели вы признаетесь, что заботитесь о нем? — Признаюсь? — он картинно поднял брови. — Я никогда это не скрывал, равно как и то, что считаю его импульсивным, эмоциональным и… — задумчивая пауза, — немного глуповатым. — Вы… — произнесла Гермиона задумчиво, — часто говорите, что мы с ним похожи. Меня вы тоже считаете… глуповатой? Майкрофт улыбнулся: — К вам, Гермиона, неприменимы обычные стандарты. И, в отличие от Шерлока, вам простительна некоторая… эмоциональная вовлеченность и невнимательность. Вы ведь не носите фамилию Холмс. «Слава Мерлину», — невольно подумала Гермиона, а потом была вовлечена в медленную, долгую, многогранную игру пальцев, от которой постепенно все посторонние мысли покинули сознание, а вся жизнь сосредоточилась на оголенных нервах ладоней и запястий.

Глава тридцать девятая

Холод и дождь — вот чем их встретила Сербия, хотя сводки отдела метеорологии утверждали, что температурная разница между Лондоном и Белградом минимальна и составляет около двух с половиной градусов по Фаренгейту и около одного — по Цельсию. Они переместились на закрытую площадку, без охраны Майкрофта и без отряда авроров. Гермиона превратила свою мантию в неброское пальто, убрала порт-ключ, который должен был доставить их обратно, в карман и спросила: — Готовы? Я снимаю чары. Майкрофт, одетый, вопреки обыкновению, в куртку, кивнул. Гермионе показалось, что он нервничает, и тем не менее, именно он первым сориентировался в небольшом городке недалеко от Белграда, пока сама она нервно оглядывалась на пустынных и неприветливых улицах с одинаковыми многоэтажками. Неожиданно раздалось тихое звяканье. Майкрофт достал телефон, посмотрел на экран, поджал губы и сказал негромко: — Кажется, мы вовремя… — больше он ничего не добавил, но и этого хватало, чтобы предположить: Шерлок попал в неприятности. Не то, чтобы это было нехарактерно для Шерлока, насколько помнила Гермиона, но явно осложняло ситуацию. Еще в Лондоне они подробно обговорили план действий — и прибытие, и поведение, и ограничения. — У нас есть агенты в Сербии, разумеется, — сказал тогда Майкрофт, — но желательно не задействовать их. Это — крайний случай. Гермиона, в свою очередь, отметила: — Я почти не смогу аппарировать — места незнакомые. У меня есть несколько координат, но перемещать туда двоих, а то и троих, я не рискну. Также нежелательно привлекать внимание сербской службы безопасности волшебников — несанкционированное появление Министра Британии на их территории приведет к международному скандалу, — и добавила тихо: — У нас и так напряженные отношения с сербскими волшебниками. Майкрофт поднял бровь и холодно уточнил: — Неужели? Впрочем, в начале трудностей не возникло — на грязноватом пустыре Майкрофт нашел такси, сел на переднее сидение и, к удивлению Гермионы, вступил с водителем в невероятно оживленный диалог на сербском, активно помогая себе жестами и то и дело совершенно нехарактерно для себя громко смеясь. Таксист отвечал так же, а Гермиона, у которой через две минуты этого разговора заболела голова, уставилась в окно, где на трассе то и дело мелькали чудовищные по своему виду дорожные указатели, которые никак не желали складываться даже в подобие нормальных слов. Некоторое время спустя ее слух привык к языку, и она даже стала вычленять отдельные слова — они напоминали слова болгарского, который она когда-то начинала учить ради общения с Виктором Крамом. Впрочем, это не помогало ей понять смысл беседы, а когда таксист протянул пачку сигарет, и Майкрофт, взяв одну, открыл окно и закурил, она мысленно присудила ему десять очков за актерское мастерство и занялась более полезным делом — медитацией. Спустя полчаса такси остановилось, Майкрофт рассчитался с водителем, вылез из машины и даже не прикоснулся к задней дверце. Гермиона выбралась сама, и только когда таксист отъехал, Майкрофт перестал улыбаться, моментально сняв маску, достал платок и вытер губы со словами: — Омерзительно. Предположив, что это относится к сигаретам, Гермиона спросила: — Вы же курите? — Но не эту мерзость, — поморщившись, сказал он. — Пойдемте. Белград (а это, вне всяких сомнений, был он) оказался красивым старым городом. Несмотря на неприветливую серость, деревья поблескивали золотом крон, оттеняя величественные здания в классическом стиле. Гермиона шла вслед за Майкрофтом по широкой, выложенной плиткой дороге. Внезапно ее взгляд зацепился за темную массу. Поворот — и перед ними предстало тянущееся вдаль на добрых полмили кладбище: кладбище зданий. Покореженные, порушенные, поросшие жухлой травой и чахлыми деревьями, пробивавшими себе путь в проломах крыш, они скалились на город из-за глухого забора. Что бы здесь ни произошло — это произошло давно, и это было страшно. Гермионе стало неуютно, а Майкрофт, скользнув по зданиям взглядом, отвел глаза в сторону. Через пару минут они вывернули на пешеходную улицу и пошли вдоль магазинов с застекленными витринами — разительный контраст с тем запустением. Людей вокруг было мало — несколько туристов в сувенирных лавках и пара-тройка местных, но на всякий случай Гермиона прошептала: — Оглохни! — и спросила: — О чем вам рассказал таксист? — Место, которое нам нужно, находится буквально под столицей. — Вы говорили, что… — Что жилище барона Мапертиуса почти на границе с Румынией, — раздраженно сказал Майкрофт, — вот только мой дорогой брат решил привлечь внимание сербской полиции, так что теперь находится в местной тюрьме, — он кашлянул, — в некоем аналоге местной тюрьмы. Гермиона не успела спросить, что значит «аналог», потому что к ним подошли двое мужчин в черной форме с красными нашивками, и даже очень плохого знания кириллицы хватило Гермионе, чтобы понять смысл надписи «Полиција Србије» и суть требований. Майкрофт спокойно приподнял руку и полез в карман куртки, но Гермиона его опередила. На мгновение взгляды полицейских расфокусировались, а потом оба по очереди сказали то, что должно было означать: «Все в порядке, мэм, сэр, хорошего дня», — и отошли. Майкрофт подождал почти минуту, прежде чем спросил: — Как действует ваше… удостоверение? — Магглоотталкивающие чары в сочетании с легким направленным «Конфундусом». Говоря коротко, магглы видят именно те документы, которые оправдывают нахождение волшебника в конкретном месте, и перестают им интересоваться. — Что увижу я? — поинтересовался он светским тоном. — Лучше не проверять, потом будет болеть голова. Но думаю, что заграничный паспорт или что-то в этом роде. Почему-то Гермионе показалось, что Майкрофту не понравился ее ответ. Потом была поездка на автобусе, еще одно такси и снова автобус. Дважды, по изначальному уговору, Гермиона использовала заклинания, меняющие внешность, и еще раз — «Конфундус». Он достался последнему таксисту, который подвез их наконец-то к цели — даже на вид неприятному двухэтажному зданию с высокими серыми стенами, защищенными сверху колючей проволокой. Майкрофт остановился, кажется, на взгляд определяя местоположение камер и зону их действия, и сказал, впервые за день встречаясь с Гермионой взглядом: — Мне понадобится ваша помощь в… двух вопросах. Первое — это отвлечь охрану, а второе… — Майкрофт, — прервала его Гермиона, — давайте поступим проще. Под дезиллюминационными чарами я пройду внутрь, заберу Шерлока и… Он вздохнул как-то устало: — Сколько операций вы спланировали, Гермиона? Я делаю это каждый день, поэтому, Бога ради, просто поступите так, как я вас прошу, — хотя в его голосе не было упрека, Гермионе стало неловко за свою неосмотрительность. — Мне нужно, чтобы вы отвлекли охрану, — продолжил он, словно его и не перебивали, — в то время как я займусь Шерлоком. Еще я прошу вас под… дезиллюминационными чарами обойти это здание снизу доверху и проверить, чтобы здесь не осталось никого, кто помнил бы о его существовании. У вас будет, — он посмотрел на часы, — три с половиной часа, если управитесь быстрее — хорошо. Гермиона, поколебавшись, протянула Майкрофту карточку: — Держите. Главное, не смотрите сами. Майкрофт убрал удостоверение в карман, а Гермиона коснулась палочкой своих волос и произнесла: — Фраудис Висус, — поморщилась от ощущения разбитого над головой сырого яйца и сказала: — Удачи. — Вам также, — кивнул Майкрофт, глядя чуть левее нее. Место, которое Майкрофт назвал «некоторым аналогом тюрьмы», было омерзительным. Это была старая, годов пятидесятых, постройка с отсыревшей штукатуркой на стенах и скрипучими полами. «Гоменум ревелио» показало, что внутри около пятидесяти человек, несколько наверху, большинство — в подвале. Предположив, что Шерлока держат внизу, Гермиона начала со второго этажа, отводившегося, очевидно, под кабинеты. Ее шаги заглушали чары, а сама она была невидима, но все-таки сердце нервно колотилось где-то под горлом. Она волновалась и за себя, и — главное — за Майкрофта. Он не сказал ни слова, но сейчас Гермиона понимала — необходимость работать с людьми, вне кабинета, причиняла ему мучения. «Он справится», — сказала она себе решительно, и толкнула дверь первого кабинета. Один из двоих мужчин поднял глаза от компьютера и сказал что-то отрывистое, а потом замер, как и второй. Гермиона аккуратно коснулась их сознаний. Ее окунуло в мешанину чужеродных звуков. Она не понимала ни слова, но, к счастью, мышление хотя и связано с языком, все-таки не зависит от него, и через десять минут она увидела нужную картинку: сегодня с помощью четырех вертолетов и целого боевого подразделения взяли парня. Во время операции он вывел из строя троих. Лицо Шерлока разглядеть почти не удавалось из-за темноты и длинных спутанных волос, но Гермиона узнала характерный, хотя и заросший щетиной подбородок, и прищур голубых глаз. Она аккуратно подтерла воспоминания и вышла. Во втором кабинете ей повезло — никто из троих ничего не знал ни о Шерлоке, ни о его поимке. В целом, пока это было просто, разве что долго — из данных Майкрофтом трех с половиной часов час ушел на кабинеты верхнего этажа, где было всего девять человек в общей сложности. Вниз она спускалась осторожно. Какие-то склады, безликие комнаты со столами и стульями, вызывавшие ассоциации с камерами допроса, три настоящие камеры со стальными дверями. К арестантам Гермиона заглянула ненадолго, просто на всякий случай, но, как оказалось, не напрасно — один из них видел, как Шерлока выволакивали из соседней камеры. Гермиона видела за свою жизнь достаточно: допросные Аврората, камеры Азкабана (пусть и не лично, а в чужих воспоминаниях), коридоры с обитыми металлом стенами в зданиях маггловского правительства, всевозможные подземелья и подвалы. Но в такой дыре еще не бывала. В подвале «аналога тюрьмы» было холоднее, чем на улице, по стенам текла рыжеватая вода, всюду громоздились какие-то ящики грязно-зеленого цвета, деревянные короба, металлолом. Ступени были залиты бетоном много лет назад и уже раскрошились, обнажая арматуру. Пахло плесенью. В длинном узком коридоре на полу было мокро, по нему расхаживали безо всякого порядка четверо в серой военной форме и в надвинутых на глаза шапках. У каждого в руках было оружие — если память Гермиону не подводила, автоматы. Неожиданно один из них замер, вскинул оружие на плечо и прицелился как раз в то место, где стояла Гермиона. Раздался короткий лающий окрик: — Покажи се! Гермиона встретилась с военным взглядом. Его глаза блеснули янтарным, нечеловеческим. В них виделся отсвет луны. Оборотня простой «Конфундус» не возьмёт. Дрожащей рукой Гермиона направила палочку на его товарища и мысленно скомандовала: «Империо!» Волк еще смотрел на нее, а человек перехватил автомат и с силой опустил широкую рукоять, название которой от страха вылетело у Гермионы из головы, ему на шею. Остальные двое заметались, оборотень, пошатнувшись, упал на пол, и всех накрыли Чары Помех. Гермиона слабо стерла пот со лба, присела к оборотню, пальцам приподняла ему одно веко и вошла в сознание. Работать с ним аккуратно было невозможно — память пришлось рвать кусками на зависть министерским обливиаторам, и на него ушло слишком много времени. Поработав с остальными, Гермиона заторопилась. Камера за камерой, кабинет за кабинетом, голова начинала болеть, а люди все не кончались, словно их не пятьдесят, а все двести. Она уже знала, куда идет, где находится Шерлок и где должен был быть Майкрофт, и постепенно продвигалась туда. Оставалось меньше получаса, когда она приблизилась к скучающему охраннику с автоматом и с заткнутыми маленькими наушниками ушами. Даже сквозь них было слышно музыку. Гермиона направила на него палочку, и вдруг из-за его спины выскочил мокрый от пота лысый мужчина в одной только тонкой майке и растянутых штанах. В руках у него была металлическая палка. Он толкнул охранника и что-то рявкнул ему, а потом замер. Гермиона дотронулась до его сознания и увидела: маленькую камеру со влажными стенами, подвешенного за руки арестанта, льющуюся кровь, равнодушного наблюдателя в форме, возбужденный шепот пленника. «Ничего не было», — подсказала Гермиона его сознанию. И сознание согласилось. Мужчина выдохнул, бросил на пол свою палку и пошел куда-то прочь. С меломаном-охранником было еще легче. Оставалось буквально несколько шагов до нужной двери, когда в шею Гермионе уперлось что-то металлически-холодное. — Тшш, — раздалось над ухом. Нервы, напряженные до предела, едва не сдали. Она забыла, как дышать, и только пыталась понять, успеет ли? Что быстрее — движение палочкой или выстрел? Она уже приготовилась рискнуть и использовать беспалочковое, как металл отодвинулся, ощущение чужого тела за спиной исчезло. Гермиона резко обернулась. — Ты вовремя. Палочка опустилась. Резкий прищур, жесткая складка у женственно-изогнутых губ, волосы на этот раз выкрашены в медно-рыжий, а к ним — веснушки на лице и шее. Джокер из колоды, о котором она совсем забыла, непредсказуемый фактор по имени Габриэль. Секунда — и Габи бросилась Гермионе на шею, но тут же отстранилась и произнесла, чуть грассируя: — Ты ведь заберешь его обратно, правда? У Гермионы оставалось всего десять минут из данного Майкрофтом времени. Говорить с Габи было некогда. — Заберу, — произнесла она. Вейла не просто улыбнулась — расцвела вся, даже кожа засветилась изнутри. — Ты чудо, Эрмини, — она скрылась в одной из густых теней, а Гермиона вошла в камеру. В реальности, как и в воспоминаниях охранника, Шерлок действительно полустоял-полувисел: две длинные цепи спускались от потолка и удерживали его руки разведенными в стороны. Его голова упала на грудь, лицо закрывала копна нечесаных длинных волос, а тело покрывали многочисленные шрамы, ссадины, порезы и кровоподтеки. Рядом стоял Майкрофт — его нельзя было не узнать даже в серой форме и низко надвинутой на лоб шапке. Он отпустил голову Шерлока, которую придерживал за волосы, и сказал негромко: — Прости, но каникулы закончились, дорогой братец. Гермиона указала на цепи: — Редукто, — и они со звоном опали. Шерлок рухнул бы на пол, но Майкрофт его подхватил. Шерлок посмотрел на него, потом обшарил взглядом камеру, безошибочно нашел то место, где стояла Гермиона, и объявил, с трудом шевеля потрескавшимися губами: — Ну, наконец-то, я ждал вас три часа назад, — снова посмотрел на брата: — Теряешь хватку, дорогой братец, — и провалился в обморок.

Глава сороковая

С точки выхода порт-ключа Гермиона сразу перенесла всех троих домой к Майкрофту — это было, пожалуй, самое безопасное место, а Шерлоку срочно требовалась помощь. Придя в себя на несколько секунд после первого перемещения, он тут же отключился во время аппарации. Майкрофт делал вид, что все совершенно хорошо, даже ответил на рабочий звонок и десять минут разговаривал с кем-то о проблемах «подпольной сети», но то и дело бросал на лежащего на диване Шерлока короткие внимательные взгляды. Гермиона приманила из сумочки «Кроветворное» и дала Шерлоку два глотка. Потом направила палочку на длинный гноящийся порез через всю спину и произнесла: — Санентур, — повинуясь движению, рана очистилась и постепенно затянулась. Пришел черед более мелких. Конечно, Шерлоку еще предстоял визит к маггловскому врачу, но основное было проще и безопаснее залечить магией. В какой-то момент Шерлок открыл глаза, несколько раз моргнул, пытаясь сфокусироваться, и пробормотал, едва шевеля разбитыми губами: — Должность? Она промолчала, он сморгнул еще несколько раз, скривился, когда палочка ткнула его под ребра, залечивая синяки, и продолжил: — Высокая, судя по прическе и маникюру. И… о, любовник? Чиновник, — он закашлялся, выплевывая на пол сгусток крови, — борется с лишним весом, скрывает тягу к курению. Скука! Гермиона на мгновение замерла, не решаясь оглянуться. Майкрофт тоже не сказал ни слова, а Шерлок, снова закашлявшись и выпив следующее зелье, продолжил делиться тем, что казалось ему важным: — Ты сменил ковер, братец, напрасно, на этом пепел видно лучше. И Бога ради, перестань уже заедать стресс! — но тут начал действовать «Костерост» и, ко всеобщему благу, Шерлоку стало не до дедукции, потому что четыре сломанные кости начали разом восстанавливаться. Потерпев пару минут, он все-таки плюнул на гордость и застонал. — Прости, Шерлок, — сказала Гермиона, — но обезболивающего не дам, нельзя. Боюсь, тебе предстоит непростая ночь. Он вжался затылком в подушку и зажмурился. Гермиона осторожно превратила диван под ним в широкую кровать, наложила сигнальные чары и потушила свет. Майкрофт вышел первым, она последовала за ним, убедившись, что Шерлок не попытается сбежать из кровати при первой же возможности. Чтобы не отходить далеко от кабинета, они расположились в спальне, и, едва закрылась дверь, Гермиона рухнула на постель. Перед глазами все еще стояли картины сегодняшнего дня: Белград, режущий уши сербский, который заполнял разумы полусотни людей, желтые глаза оборотня, направленное на нее дуло автомата, ржавые потеки на стенах, избитый Шерлок Холмс, взволнованная Габриэль. Габи изменилась за последние годы — появились морщинки у глаз, складки у женственных губ. Даже странно, что она оставалась с Шерлоком все это время и даже рискнула одна влезть на маггловскую военную базу, почти не владея магией. Впрочем, наверное, не так уж странно. Когда Гермиона открыла глаза, то обнаружила, что Майкрофт стоит у книжных полок и как бы в задумчивости ощупывает пустой нагрудный карман рубашки. Она, конечно, не была Шерлоком и талантом к дедукции не обладала, но этот жест, направленный внутрь себя взгляд и напряженный подбородок подсказали ей, что Майкрофт не просто устал сегодня: он пережил серьезное потрясение. Как долго он ждал в камере Шерлока, прежде чем тот человек в майке вышел прочь? Как долго он смотрел на избиение собственного и (что бы он там ни говорил) горячо любимого брата? Гермиона села. Пусть ей сегодня было непросто, Майкрофту пришлось гораздо хуже. Пальцы продолжали мять рубашку. Поднявшись, Гермиона подошла к нему, остановилась сзади. Она понимала, что нужно его окликнуть и сказать что-нибудь, но на ум шли какие-то банальности вроде: «Все уже хорошо». Такой человек как Майкрофт не нуждался в них. Он знал, что все хорошо — но все-таки давал себе право теперь, после всего, быть немного слабым. Говорить про то, что Шерлок поправится, тем более не было смысла: Майкрофт наблюдал за лечением сам и был достаточно осведомлен о возможностях магии. Майкрофт не двигался, и тогда она, осторожно приблизившись, обняла его. Уткнулась лбом между лопаток, в напряженную и будто бы каменную спину, и замерла, только едва заметно поглаживая пальцами плечи. Они простояли так удивительно долго, прежде чем Майкрофт неуловимым движением высвободился из объятий, отошел в сторону и сказал: — Я вам благодарен за помощь, Гермиона. Полагаю, вам стоит это забрать, — и протянул волшебное удостоверение. — Оно мне помогло сегодня. Гермиона убрала карточку в карман и сказала, почти оправдываясь: — У маггла оно все равно долго не проживет. Майкрофт растянул губы в подобии улыбки: — Разумеется. Его пальцы снова коснулись кармашка, уже совершенно мятого, и тут Гермиона догадалась, снова достала палочку, взмахнула со словами: — Акцио, сигареты Майкрофта. Тонкая пачка влетела в комнату, просочившись под дверью. Гермиона поймала ее, протянула владельцу — и встретилась с очень странным взглядом. В нем было и уважение, и благодарность, и, на самом краю, что-то вроде раздражения. Тем не менее, он взял пачку, положил на тумбочку у кровати и спросил: — Вы не против, вероятно? Гермиона только кивнула и снова села на кровать, а Майкрофт подошел к окну, поднял жалюзи, открыл окно и закурил, и неожиданно заметил: — Некоторое время назад я полагал, что вас с Шерлоком связывают некие… — Отношения? — осторожно уточнила Гермиона. Майкрофт ничего не ответил, но, пожалуй, Гермиона сумела разобрать невысказанное: «Это один из тех случаев, когда я рад тому, что оказался неправ». Впрочем, она могла и ошибиться — но было приятно сидеть на кровати с ногами и смотреть, как холодный воздух поглощает серо-серебристые клубы дыма. На следующий день Шерлок был уже совершенно здоров, Гермиона вернулась к своим обязанностям Министра Магии, Майкрофт, вероятно, тоже занялся делами. А спустя неделю, аппарировав домой, Гермиона вместо привычной тишины услышала шум. Медленно, держа палочку наготове, она спустилась вниз, и вовремя — стоило ей подойти к входной двери, как та отворилась, а на пороге появился весьма довольный жизнью Шерлок Холмс с отмычкой в руках. Гермиона, не опуская палочки, спросила: — Где мы впервые встретились? Шерлок наморщил высокий лоб. — В притоне. Названия не помню — я был под очень большой дозой. Это что, проверка? — Да. И закрой дверь, — рявкнула она, убирая палочку. — Как ты вообще это делаешь? Шерлок снял пальто, повесил на крючок и прошел в гостиную, оставляя мокрые следы на белом полу. — Интуиция и логика, — объявил Шерлок, а потом крутанулся на каблуках ботинок и ткнул пальцем ей в грудь. — Ты! — обвиняющая пауза. — Спишь с моим братом. Гермиона кашлянула — и расхохоталась, не то от формы заявления, не то от тона, не то от общей абсурдности ситуации. — Во-первых, — сказала она, отсмеявшись, — мои взаимоотношения с Майкрофтом… — Боже, я даже представлять себе это не хочу! — заявил он, ураганом пронесшись по гостиной. — Тебя не касаются. — Брось, я мог угадать в тот же вечер, только голова болела, — махнул он рукой, прекратив трогать статуэтки на каминной полке и взявшись за изучение подоконника. — Во-вторых, — продолжила она, пытаясь не закипать, — твое понимание ситуации… Он замер, посмотрел на нее и с детской обидой в голосе сказал: — Я шутил над ним по поводу коротко стриженых женщин меньше недели назад. Как можно было быть таким идиотом? Воображаю, как он веселился. — Шерлок, — мягко сказала Гермиона, невольно проводя рукой по собственным остриженным волосам. Он заинтересованно наклонил голову, видимо, не в силах угадать, что именно она хочет ему сказать: — Тебе кто-нибудь говорил, что ты инфантильный, самовлюбленный, напыщенный придурок? Она не боялась его обидеть — скорее жаждала достигнуть такого эффекта, чтобы только стихийное бедствие под названием Холмс-младший покинуло ее дом. Но он не обиделся. Нет, он улыбнулся, подмигнул так, словно брал уроки красноречивого подмигивания у мистера Кто, и объявил: — Без магии жить скучнее! Если понадоблюсь — адрес прежний, Бейкер-стрит, два-два-один бэ. — Да ни за что на свете, — сказала она захлопнувшейся входной двери, устранила беспорядок и подумала, что Майкрофт решительно ошибается — она никогда не была похожа на Шерлока Холмса. Слава Мерлину. Ночь Гая Фокса волшебники пережили без происшествий — в отличие от магглов, у которых случилось что-то из ряда вон выходящее. А на следующий день сова принесла от Гарри письмо с просьбой увидеться, желательно — в доме на Площади Гриммо, по возможности — срочно. Гермиона перешла туда камином сразу, отложив дела, и первым, что она увидела, был бьющийся в истерике домовик. — Кикимер — говорил он, ударяясь головой о печную дверцу, — бесполезный, — еще удар, — глупый, — удар, — старый, — удар, — эльф, — серия ударов. — Кикимер не заслужить, чтобы его голова стояла рядом с головами предков, — хлоп! Печная дверца прищемила одно ухо. — Кикимер! — крикнула Гермиона, и этим спасла от той же участи второе ухо. Эльф замер, обернулся и сказал: — Добро пожаловать, госпожа нечистокровная подруга дорогого хозяина. Кикимер живет, чтобы служить благородному роду Блэков и его наследникам, а также своему благородному хозяину Гарри Поттеру. — Кикимер, — сказала Гермиона осторожно, — почему ты наказываешь себя? Эльф моргнул огромными круглыми глазами. — Кикимер должен наказать себя, потому что он недостойный эльф, который чуть не убил своего хозяина. Кикимер должен прожечь себе уши насквозь и изрезать себе кожу острыми ножами, но Кикимер — трусливый эльф. — Послушай, — она попыталась не воображать себе жуткие картины, — если ты искалечишь себя, то не сможешь служить своему хозяину. Поэтому расскажи мне сейчас, где он и как именно ты его чуть не убил. Вместо ответа эльф разразился рыданиями, высморкал длинный нос в белую наволочку и все-таки сказал: — Хозяин приказать принести ему ядовитого порошка. Кикимер отвечать, что хозяин Гарри не должен принимать порошка, но хозяин Гарри сказать Кикимеру, что Кикимер — просто глупый старый эльф, который не должен спорить с волшебником и своим хозяином. И тогда Кикимер… — его глаза снова наполнились слезами, — Кикимер сделать то, что требовать хозяин Гарри! И хозяин Гарри едва не умирать! Но потом он сказать… Дальше эльф говорить не смог, вновь зарыдав, а Гермиона поняла, что вот-вот присоединится к нему, и тоже будет биться головой об угол печки. — Где сейчас хозяин Гарри? — спросила она слабо. — В спальне, госпожа нечистокровная подруга хозяина. Гермиона выпрямилась и сказала: — Твой хозяин сейчас не в себе. Как его друг я запрещаю тебе наказывать себя до тех пор… — она видела в глазах эльфа недовольство, — пока хозяин лично не разрешит тебе наказать себя. Этот аргумент эльфу был понятен, и он кивнул, колыхая огромными ушами, одно из которых покраснело и покрылось волдырями. Гермиона еще не открыла дверь, как из комнаты сказали: — Спасибо, что пришла. Гарри был в одних джинсах, он сидел на кровати, поджав ноги, и было видно, что он даже более худой, чем голодавший и бегавший по лесам Шерлок. На столе действительно лежал «ядовитый порошок», несколько ложек и шприцев и волшебная палочка. Гермиона с трудом отвела взгляд от жуткого натюрморта и спросила: — Как давно? — Два с половиной года. После того срыва… ну ты помнишь? — Мерлин, — прошептала она. — Я думала, ты завязал, ты… — Я не могу остановиться. И мне… Мне нужно больше, понимаешь? Гарри мрачно улыбнулся, подошел к столу, взял шприц, уже наполненный прозрачной жидкостью, и вдруг, в каком-то остервенении, упер его острием в стол, сгибая иглу. Швырнул обратно. — Гарри, — сказала она, осторожно беря его за руку, — но ведь целитель Смеллвуд… И отшатнулась, потому что в глазах Гарри полыхнуло страшное, черное, с кровавой поволокой. — Не говори мне, — прошипел он, — про целителя Смеллвуда. Он вытащил меня первый раз. И он столкнул меня в ту же яму во второй. — В каком?.. — «смысле» повисло в воздухе. Гермиона ухватилась за стол, ощущая, что ноги ее больше не держат. О, Мерлин! Смеллвуд был целителем Малфоев. Он дал клятвы — и он же, когда стало нужно, сумел их обойти, когда это потребовалось. Если бы сейчас вернуться назад, на суд Визенгамота — она ногтями содрала бы с рожи Драко кожу и заставила бы ее сожрать! А Нарциссе… Нарциссе она вырвала бы сердце, и ничто, даже отдаленно похожее на жалость, не шевельнулось бы в ее груди. Но она оказалась слишком слабой, эмоционально-вовлеченной. То, что произошло с Гарри — ее вина. — Гермиона, — позвал Гарри. Она еще сильнее стиснула его пальцы. — Помоги мне. Я не хочу… этого всего. Я видел Джинни сегодня, — как будто невпопад, но так точно. — Я не могу к ней вернуться… так. Она и дети… Они заслуживают чего-то получше сбрендившего наркомана, да? Я просто… — он отошел от стола и вцепился пальцами в волосы в безумном жесте. — Просто хочу все вернуть. Чтобы все опять было хорошо, понимаешь? — Да, я… — Ничего ты не понимаешь, слава Мерлину! — без злобы прервал он ее. — Думаешь, я не говорил себе этого, да? «Это последняя доза в моей жизни!» «Все, хватит, больше ни разу!» «Прощай, приятель, я теперь свободен», — он говорил это с едкой насмешкой над собой, скаля пожелтевшие зубы. — Это нихера не работает. Потому что потом тебя кто-нибудь толкает в коридоре, или пациент умирает у тебя на руках, и ты думаешь: «Окей, это — особый случай, я заслужил того, чтобы немного расслабиться. Это не доза даже. Так, чтобы уснуть». И снова, и снова. Я докатился до самого днища, дальше уже некуда. Просто… просто помоги мне. Убирая чувство вины и ненависти в самый дальний из подводных сундуков, Гермиона протянула Гарри руку. Он схватился за нее, как за единственную опору в бурлящем океане этого мира. И порт-ключ рывком перенес их в цюрихскую лабораторию.

Глава сорок первая

Первое Рождество на посту Министра Магии Британии Гермиона провела почти полностью на ногах, как и неделю до него и ещё несколько дней после — праздничные мероприятия по всей стране требовали её присутствия. Рождество и раньше не было её любимым праздником в году, но теперь она его яро возненавидела и отчаянно завидовала Майкрофту, который мог провести его дома у камина, отдавая распоряжения подчинённым по телефону.

Зато Новый год, который волшебники традиционно почти не отмечали (разве что в Хогвартсе, но детям чем больше поводов для веселья — тем лучше), прошёл тихо и так, как Гермионе того хотелось бы: в гостиной на Роберт-стрит, в компании Майкрофта, перед камином.

Для Гарри она сделала все, что было в её силах — он попал в надёжные руки специалистов лаборатории профессора Вагнера, но те пока прогнозы давать отказывались. Ясно было одно — лечение займёт не один день и даже не несколько месяцев. И, вероятно, о карьере целителя Гарри придётся забыть очень надолго, если не навсегда.

Джинни рыдала у Гермионы на кухне — некрасиво, взахлёб, задыхаясь, заливая слезами и водой, которую не могла даже глотнуть, форменную мантию Главы Аврората, а потом сказала низким, сорванным голосом:

— Хорошо, что у нас есть ты. У него.

— Джинни, — начала было Гермиона, но не договорила. Джинни встала:

— Я все думаю, может, вышло бы иначе если бы тогда, когда это началось, я сама… Не на тебя взвалила, а сама взялась бы.

Гермиона хорошо, даже слишком, помнила, о чем речь. Протянув подруге носовой платок, она покачала головой:

— Было бы так же.

Джинни пожала плечами:

— Как знать, может, нужно было сделать больше…

Возможно, если бы удалось доказать вину Смеллвуда или причастность Малфоев, было бы проще, но без показаний Гарри это не представлялось возможным. Гермиона утешала себя мыслью о том, что однажды… О чем думала Джинни, оставалось загадкой.

После того разговора они не виделись, и, пожалуй, Гермиона хорошо понимала Джинни. Более того, она стала обустраивать свои визиты в Цюрих таким образом, чтобы с ней не столкнуться. Однажды, когда Гарри придёт в себя, а раны затянутся, Джинни сама пришлёт сову или зайдёт в гости.

Дела магической Британии находились если не в упадке, то, по крайней мере, в значительном беспорядке: сказалась нехарактерная для волшебников быстрая смена двух Министров и двух исполняющих обязанности Министра, относившихся, к тому же, к разным партиям и проводившим противоположную друг другу политику.

Гермиона в первые же дни на посту почувствовала постыдное желание отказаться от должности — это было не её, ей это было чуждо, тяжело, непонятно. Но как-то неожиданно на помощь пришёл Майкрофт.

Не то, чтобы он давал советы (Мерлин упаси!) или консультации, но двумя-тремя иногда на первый взгляд ничего не значащими словами он подсказывал выход из тех ситуаций, которые казались наиболее сложными и неразрешимыми.

И постепенно Гермионе стало казаться, что она понимает, куда именно ведёт Британию, и это было… неплохо. Она не видела своего призвания в политике — собственная лаборатория в Отделе тайн виделась ей куда более привлекательной, но она чувствовала, что просто не имеет права сбежать в неё — потому что, если сбежит она, кто останется?

Шла первая неделя января.

Гермиона снова заглянула к Гарри в Цюрих, принесла ему сканвордов (книги и газеты целители-менталисты пока запрещали), пирог с патокой из «Дырявого котла» и маггловский кубик-рубика. В него Гарри вцепился мёртвой хваткой.

— Я тут с тоски дохну, — пожаловался он, — может, хоть эту штуку научусь собирать. Какая-то польза.

Он выглядел румянее, здоровее и моложе, чем раньше, и Гермионе становилось тепло на душе, когда она смотрела на него.

— Ментальное спокойствие, — отозвалась она, устраиваясь на стуле для посетителей, — это основа любого лечения.

— Знаю, мадам министр, — проворчал он.

По молчаливому согласию они не пытались обсуждать сложные или спорные темы, новости Гермиона пересказывать не могла, так что болтали они в основном о погоде. И вспоминали Хогвартс — как-то к слову пришлось. Потом Гарри упомянул Джинни, и его лицо озарила слабая, но очень искренняя улыбка.

— Она приходит, — тихо произнёс Гарри, — не должна бы, но приходит.

— Она любит тебя. На самом деле, — ответила Гермиона.

— Она способна меня простить. Это куда больше, чем просто любовь, — совсем беззвучно заметил Гарри. Его пальцы, до сих пор крутившие части кубика, замерли, — я очень много думал об этом в последнее время. Раньше тоже, но сейчас — особенно. Ты не просто любишь, понимаешь? Ты пропускаешь злобу, даже ненависть через себя, ощущаешь их, а потом отказываешься.

Он отвёл взгляд в сторону, а Гермиону остро кольнула мысль, что Гарри не просто рассуждает, а говорит о чём-то, что пережил сам.

— Ты смог? — спросила она осторожно.

Гарри кивнул, отложил кубик на одеяло, взлохматил волосы, снова широко улыбнулся и спросил лёгким тоном, словно и не было этого разговора:

— Как там поживает мистер Холмс? Передашь от меня привет?

Гермиона закаменела. Конечно, она знала, что Майкрофт знаком с Гарри. Но что-то в тоне друга показалось ей странным. Как будто он говорил о человеке, которого видел больше одного-двух раз в жизни.

— Я передам, — произнесла она медленно. Гарри нахмурился и спросил:

— Что-то не так?

— Просто любопытство… Когда ты виделся с мистером Холмсом в последний раз, о чём вы говорили?

Ей показалось, что Гарри откажется отвечать, и это вызвало удивившую её саму злость. Они не должны были встречаться! Только не за её спиной.

— О Невилле, — после долгого молчания сказал Гарри, — и о совах.

Где-то на грани сознания зашуршал волнами океан. Гермиона сжала зубы, но сумела удержать на лице доброжелательное выражение и сказать, что это всё пустяки. Более того, зачислив мысленно двести баллов Гриффиндору, она просидела у Гарри ещё полчаса, поддерживая непринуждённую беседу, которую наверняка одобрил бы профессор Вагнер.

И только после этого, вернувшись в Британию порт-ключом, она немедленно вызвала к себе профессора Лонгботтома и произнесла два слова: «Майкрофт Холмс». Глаза Невилла блеснули злым, опасным огнём. Он сел в кресло, вытянул длинные ноги и спросил:

— Откуда ты знаешь?

Гермиона промолчала. Заняв пост министра магии, она овладела этим полезным инструментом, конечно, не в совершенстве, но на достаточном уровне. В конце концов, у неё очень часто перед глазами был безупречный пример.

— Я рад, — твёрдо продолжил Невилл. — Я дал клятву молчать и не отдавать воспоминания. Но я не давал клятву… не думать, — и он поднял на Гермиону взгляд.

Она колебалась. Мерлина ради, именно сейчас, когда Невилл сидел перед ней и смотрел ей в глаза, сняв, как она чувствовала, окклюментный блок, она меньше всего на свете хотела проникать в его память. Майкрофт, с присущей ему специфической заботой, предпочёл оградить её от этого знания, и она не желала получать его. Но, взяв палочку, она всё равно произнесла:

— Легиллименс.

Разум Невилла был здоровым. Ни боли, ни огня, ни кошмаров. Будто бы взяв её за руку, как друга, Невилл потянул её в нужное воспоминание, и она услышала холодный знакомый голос:

— Пожалуйста, снимите невидимость. Техника плохо реагирует на магию. Я давно хотел встретиться с вами, мистер Лонгботтом.

— Откуда вы знаете меня? — спросил Невилл из воспоминания.

— Наслышан. Полагаю, вас интересует моё знакомство с мистером Малфоем? Я передал все воспоминания и документы. Пока нам больше нечего обсуждать, поэтому рекомендую вам покинуть мой кабинет… тем же путём, которым вы воспользовались, чтобы в него проникнуть.

В другом воспоминании Невилл читал письмо. Оно было не очень длинным, и Гермиона даже во сне узнала бы руку, написавшую его. «Встретиться…», «обстоятельства, которые могут касаться вас и всего магического сообщества…», адрес, время. И конечно, в конце изящное: «Майкрофт Холмс».

Внутри головы Невилла Гермиона не могла зажмуриться, но как же ей хотелось! Перестать видеть, не воспринимать, не знать — вот что было бы благом! Они двинулись дальше. Помещение в воспоминании было незнакомым, но Гермиона не сомневалась, что это один из рабочих кабинетов Майкрофта, потому что присутствовал неизменный коронационный портрет Елизаветы и жарко горел камин.

Сам Майкрофт — в светло-сером строгом костюме, поигрывающий рукояткой зонта-трости, — сидел напротив Невилла за столом. Все в обстановке говорило о том, что здесь идут переговоры.

Несколько начальных фраз смазались — возможно, Невилл их неточно запомнил. — … благополучному разрешению этого конфликта, — проговорил Майкрофт, и Гермиона обратилась в слух. — Поздравляю с назначением.

Невилл из воспоминаний потёр ладони друг о друга и сказал:

— Мистер Холмс, я не понимаю, почему вы, маггловский чиновник, пригласили меня на встречу. И, говоря начистоту, мне это не нравится.

Майкрофт засмеялся притворно-добродушным смехом:

— Не переживайте, я достаточно осведомлеён о действиях волшебников.

Гермиона, знавшая его давно и неплохо, услышала в этих словах явную, неприкрытую угрозу, но Невилл её не почувствовал.

— Да, я понимаю, вас посвятили… — пробормотал он. — Но зачем…

Майкрофт чуть подался вперёд и сказал проникновенно:

— Послушайте, мистер Лонгботтом, вы ведь скверный политик, не так ли? Но, я знаю, вы обеспокоены судьбой магической Британии. Это нас сближает — я обеспокоен судьбой всей Британии.

Если бы на месте Невилла была Гермиона, ей было бы действительно страшно. На Майкрофте была жуткая маска — никогда она не видела ещё такой. В глазах не чувствовалось ни искры тепла, в полуулыбке виделся почти звериный оскал, каждое слово было пропитано сладким ядом.

— Я поясню, — снова заговорил он, — Британия, маггловская, выражаясь вашими словами, одно из самых экономически сильных и политически влиятельных государств мира, но даже она не всесильна. Боюсь, есть проблемы, которые можно решить только… — он улыбнулся, — во взаимодействии. Понимаете?

Невилл морщил лоб, но даже достань он волшебную палочку, он всё равно не сумел бы выиграть этого поединка. Гермиона не видела, но знала точно: что-то есть за спиной Майкрофта, что обеспечивает ему защиту от магических всплесков и от направленного колдовства. Во всяком случае, Майкрофт выглядел как человек, который полностью владеет ситуацией.

— Вы хотите предложить… — сказал он медленно, — нарушить Статут о Секретности и работать вместе? — едва он произнёс это, как смысл дошёл до него. Он вскочил и проревел: — Никогда! Вы с ума сошли! Магглы не должны знать о существовании… Он замер, потому что Майкрофт чуть приподнял руку. От этого жеста даже сквозь призму памяти веяло огромной силой.

— Достаточно того, что знают некоторые. Я не говорю о… — короткий смешок, — раскрытии всех тайн. Просто взаимодействие по ряду стратегических вопросов. Вы ведь, — маска сменилась, и теперь его лицо стало притворно-доброжелательным, — всю жизнь воевали за справедливость. Или я ошибаюсь?

— Мы говорим не о справедливости.

— Только о ней. Тысячи людей гибнут от рук фанатиков — разве это справедливо? Дети остаются без родителей и крыши над головой и гибнут от голода, женщин убивают и насилуют. Это справедливо? Вы полагаете, — Майкрофт отодвинул стул и встал, прошелся по кабинету, заложив руки за спину, — что это выдумки? Так живёт половина мира, четверть которого находится под защитой и покровительством Великобритании. Мы можем многое. Но мы не можем читать мысли, не можем перемещаться в пространстве, чтобы остановить тех, кто уничтожает мир.

Невилл выглядел сбитым с толку и ошарашенным, но Майкрофт ещё не закончил. Кашлянув, он снова сел и сказал:

— К делу, мистер Лонгботтом, у меня, к сожалению, мало времени. Я догадываюсь, что вы не захотите оставаться на должности министра магии, хотя меня бы устроил этот вариант. Скоро у вас будут новые выборы. Я думаю, и вы, и ваш… Визенгамот единогласно поддержите кандидатуру, скажем… — он задумчиво посмотрел вверх, как бы прикидывая, — Гермионы Грейнджер.

Гермиона судорожно вдохнула.

— Гермионы? — переспросил Невилл. — Почему?

Майкрофт пожал плечами:

— Она разбирается в проблемах обоих миров, не теряется, слыша слова «телефон», «Интернет» или «взрывчатка». Она умна, талантлива и человечна, что встречается в политике нечасто. Кроме того, я могу быть уверен в том, что её решения на посту не будут противоречить общим целям волшебной и маггловской Британии.

«Я могу быть уверен в том, что смогу диктовать ей решения под запись», — читала между строк Гермиона. Сухие глаза горели.

— От вас требуется только помочь мисс Грейнджер занять этот пост. Поверьте, дальше она справится сама.

Несколько ничего не значащих фраз, какие-то споры и уточнения, которые Гермиона слышала, как сквозь толщу воды. Затем Невилл поднялся со своего места, пошёл к камину, и тут Майкрофт его окликнул, словно в последний момент вспомнил о чём-то важном:

— Мистер Лонгботтом, возможно, вам понадобятся аргументы в пользу того, чтобы не пытаться стирать мне память. По счастливой случайности, один датский медиамагнат обладает исчерпывающей информацией о волшебном мире. Его газеты выходят более чем в тридцати странах. В случае, если со мной что-то случится или я вдруг покажусь ему или его помощникам… недостаточно вменяемым, он опубликует эту информацию, — Майкрофт перехватил зонт поудобней. — Но, конечно, этого не произойдёт, и вы дадите мне в этом клятву.

Гермиона открыла глаза, возвращаясь в реальность, и попросила сиплым голосом:

— Оставь меня.

Невилл ушёл беззвучно, не сказав ни слова, а Гермиона бессильно стекла на светлый ковёр и сжалась в комок. Она пыталась вызвать свой океан, растворить в нём все мысли, похоронить их там, но океан не желал принимать её боль. «И отдало море мёртвых, бывших в нем, и смерть и ад отдали мёртвых, которые были в них; и судим был каждый…». Откуда в её голове, забитой заклинаниями и рецептами волшебных зелий, этот обрывок? Из каких глубин памяти он всплыл? Из чего-то детского, забытого, в сущности, чуждого и совершенно ей не нужного.

Но вот оно — море, и вот они — мёртвые, восстающие из него, а смерть и ад кажутся близкими, и само море дышит ими, их привкус — в соли на губах, их чудовищная музыка — в рёве штормового ветра, их когтистые пальцы — у самого горла. Холодные, склизкие, как у утопленников, поднявшихся с самого дна.

Исчезнуть.

Гермиона хотела исчезнуть в самом полном смысле этого слова — не быть. То, что она узнала, в сущности, не меняло ничего.

То, что она узнала, изменило всё.

«… и судим был каждый по делам своим», — она вспомнила, когда в последний раз слышала эти слова. Эту главу выбрал для вечернего чтения дедушка, когда они с родителями в последний раз были у него.

Он был уже старый и немного пугал тогда Гермиону — у него дрожали руки и тряслась голова. Впрочем, она его плохо помнила — только тот вечер, когда он сел читать вслух из небольшой чёрной книжки.

Папа тогда оборвал его на середине фразы со словами: «Нечего ребёнку слушать эту жуть, — потом повернулся к Гермионе, поцеловал её в лоб и сказал: — Иди-ка спать, милая, завтра у нас поезд утром».

Но Гермиона все-таки дослушала из-под двери — как ей показалось, никакой «жути» не было. Дедушка читал как сказку, там даже была невеста, очень нарядная.

Тогда ещё всё было хорошо. Может, в последний раз — по-настоящему.

Уткнувшись лбом в колени, она рыдала беззвучно, судорожно и горько. Вот она кто. Министр-марионетка, вместо друзей — одни безумцы, вместо любимого мужчины — безупречная счётная машина, сумевшая даже чувство вписать в уравнение.

Она ведь должна была знать о том, что это возможно. Они с Майкрофтом были знакомы очень много лет. Он как-то считал… она забыла. И перед тем, как впервые поцеловать её, он сказал прямо: сердце одного человека ничего не значит, когда речь идёт о судьбах миллионов людей. Просто в своём эгоизме Гермиона почему-то не осознала, что её сердце тоже ничего не будет значить.


Глава сорок вторая

Майкрофт Холмс — машина, василиск, айсберг в человеческом обличье, человек с тысячью масок. Знала ли она когда-нибудь настоящего Майкрофта или даже тот, кто целовал её в темноте спальни, был всего лишь образом, фальшивкой?

У Гермионы не было ответа на этот вопрос.

Майкрофт отлично все придумал и рассчитал — его партия оказалась безупречной: пешка прошла по всем клеткам и стала королевой, и он теперь мог разыгрывать сложнейшие комбинации. Можно ли было его осуждать?

Магический мир был для Майкрофта угрозой с того момента, как его любимый младший брат так неудачно проследил за Гермионой. Майкрофт не желал знать о волшебстве, так плохо укладывающимся в его представления о порядке во вселенной, но его познакомили с ним насильно. Потом волшебный мир отнял у него дядю и заставил играть по новым, навязанным правилам. Когда он стал представлять для волшебников угрозу, они забрали у него память.

Гермиона не чувствовала себя виноватой, но раз за разом она обыгрывала его, пользуясь его двумя слабостями — привязанностью к брату и неспособностью использовать магию. В этой, финальной партии выиграл Майкрофт, использовав её слабости — наивную эмоциональность и веру в пресловутую любовь.

Можно сказать, ничья.

Только всё равно хотелось выть.

Гермиона не знала, сколько времени провела на полу кабинета, но она очнулась из зыбкого, тяжёлого, болезненного забытья, когда услышала скрип двери.

— Я удивлён, что тупице-Лонгботтому хватило мозгов отправить Патронус в Отдел тайн, — раздался сверху механический голос невыразимца. Гермиона подняла глаза и сквозь пелену слёз узнала личину мистера Кто.

Шурша мантией, он опустился на пол возле неё и спросил заботливо:

— Как вы, моя дорогая мисс Ата?

— Вы знаете… — задумчиво произнесла она, — на вашей могиле написано только два слова.

— «Вопреки. Всегда», — ответил он почти беззвучно, а потом улыбнулся коронной улыбкой невыразимца и подмигнул: — Неплохая попытка, мисс Ата! Может, у меня два сердца, а может, я просто сумасшедший с телефонной будкой. Как знать? Посмотрите на меня внимательно.

Гермиона подчинилась.

— Что вам сказал мистер Лонгботтом?

Мистер Кто не ответил, его невыразительные глаза внимательно осматривали её лицо.

— Я очень плохой министр магии. Может, худший в истории.

Он снова промолчал, но это не было согласное молчание. Скорее, он просто не считал нужным мешать её монологу.

— Неужели ваши птички не сказали вам ни слова, мистер Кто?

Он снова улыбнулся.

— Я всё думаю… когда он это задумал?

— Кто? — спросил мистер Кто, и Гермиона поверила бы ему, если бы не тон.

Какое-то время они сидели на полу молча, потом Гермиона встала, расправила мантию взмахом палочки и, опустив руку в карман, сжала небольшое золотое кольцо. Потом, не таясь, вытащила его и написала на ободке: «Клуб, 19:15».

Ему должно было хватить времени добраться туда из любой точки города.

Мистер Кто тоже поднялся, запрокинул голову и заметил:

— Занятый потолок у вас тут, мисс Ата. Вы обращали внимание?

Гермиона нервно хмыкнула — потолок был просто белым.

— Такие ровные мазки краски, — прибавил он, — я восхищён.

— Я подумаю, кому передать ваше восхищение, мистер Кто. Благодарю.

Он отлично понял, что поблагодарила Гермиона его не за комплименты потолку, и уже собрался было умчаться прочь в своей обычной манере, но Гермиона остановила его коротким окликом и прибавила:

— Возможно, скоро я поручу вам особенную миссию, мистер Кто. Подозреваю, вы с ней справитесь наилучшим образом.

— Почту за честь, министр, — мистер Кто отвесил ей шутовской поклон и оставил кабинет, а Гермиона рухнула на своё место, уронила голову на стол и зажмурилась. Она не знала, где взять силы.

Её ждала встреча с чудовищем. Любимым, главным в её жизни чудовищем, и она понятия не имела, что противопоставить ему. Смешно вспомнить… меньше года назад она писала варианты диалогов, пытаясь предугадать ход его мысли, опередить. Сейчас даже не приходило в голову притронуться к перу и пергаменту.

Хотелось, захлёбываясь слезами, спросить: «Как ты мог?».

Но у неё уже был ответ на этот вопрос, и никакого другого Майкрофт предложить ей не сумеет.

Гермиона зажмурилась, вслушиваясь в шум океана где-то вдалеке, и представила, как заманчиво будет уйти в него, погрузиться полностью, утонуть. Она была менталистом, причём хорошим, и отлично знала, что это возможно. Уйти туда, на самое дно, ничего не видеть и не слышать, разве что ласковые речи Той.

Но она не имеет права. Приняв должность министра магии, она взяла на себя обязательства, и их придётся исполнить. Британия не должна оставаться без лидера. Возможно, она плохой политик, но до следующих выборов она будет настолько хорошим министром магии, насколько это в её силах. Будет лично курировать проект Отдела Тайн по ранней адаптации магглорожденных. Обязательно проведёт поправку, вносящую «Амортенцию» в реестр запрещённых зелий. Проследит, чтобы, несмотря на все угрозы, тайна существования волшебного мира оставалась неприкосновенной. Наладит тесный контакт с Конфедерацией магов. А потом передаст этот пост другому, зная, что сделала все, что было в её силах. И всё это она сделает не потому что так хочет Невилл или Майкрофт, не потому что это нужно для спасения Гарри, Шерлока или кого-то другого — а потому что она, Гермиона Грейнджер, решила, что так будет правильно.

В 19:15, не переодеваясь и не тратя времени на трансфигурацию мантии в костюм, она аппарировала. Когда-то отдельный кабинет Майкрофта в элитном клубе на Воксхолл был частым местом их встреч, но Гермиона не сомневалась, что в этот раз Майкрофт оказался удивлён её решением. Тем не менее, в назначенное время он ждал её, сидя в кресле у камина.

Гермиона остановилась на пороге, разглядывая его так, словно никогда в жизни не видела. Никто не назвал бы Майкрофта Холмса красивым мужчиной — ничто в нём, от высоких залысин до слишком мягких, женственных, подвижных рук не соответствовало стандартам красоты и даже привлекательности, и сам Майкрофт, вне всякого сомнения, понимал это. Но то, как он себя держал, и то, что он из себя представлял, значило куда больше. Он подавлял, даже расслабленно вытянув ноги к огню и отдавшись во власть собственных мыслей.

Услышав хлопок аппарации, он повернулся, гибким, почти змеиным движением поднялся, оглядел Гермиону с головы до ног и внимательно посмотрел в глаза.

— Вы хорошо выглядите, Гермиона, — сказал он, и в этих словах ей послышалось искреннее, неподдельное беспокойство. Его действительно удивило желание встретиться в клубе, он опасался проблем.

Гермиона молча подошла поближе, остановилась возле камина, но не села в приготовленное кресло. Иначе это слишком походило бы на обычную их беседу. И Майкрофт, конечно, предложил бы чай, и разлил бы его точными, выверенными движениями.

Чая Гермиона не хотела.

Сейчас чай был для неё опасней яда.

Глядя в огонь, Гермиона спросила:

— Как давно вы выстроили эту партию? Разумеется, Майкрофт не опустился до возмущённых отрицаний или оправданий. Он (Гермиона видела боковым зрением) улыбнулся безжизненной улыбкой и сказал:

— Довольно давно.

Это могло значить как «около полугода назад», так и «едва вы вернули мне воспоминания». Или что-то ещё — не было смысла угадывать.

— Интересы Великобритании превыше всего? — произнесла она, не столько спрашивая, сколько утверждая.

— Разумеется, — согласился Майкрофт и напомнил: — Я ведь говорил об этом.

Да, Гермиона помнила. Он действительно говорил. Предупреждал. А ещё до этого — не раз демонстрировал, болезненно и точно.

Она поймала его взгляд, возводя самый мощный из возможных окклюментных щитов. Майкрофт смотрел прямо и спокойно.

Гермиона была не настолько глупа или рассержена, чтобы думать, будто его сердце не пострадало в этой игре. Возможно, оно первым было отдано на растерзание вражеским фигурам. Он швырнул его под копыта конницы и мучился, глядя, как его топчут литые подковы. Его сердцу тоже было больно, оно чувствовало, страдало и даже, в редкие минуты, быстрее билось от блаженства или почти замирало от беззвучной нежности. Просто это не имело никакого значения.

— Магическое сообщество не допустит угрозы своим интересам и шантажа в свой адрес. Как вы там говорили? Британия не ведёт переговоры с террористами, — проговорила она тихо. — Ваша попытка угрожать неприкосновенности нашей тайны…

Майкрофт рассмеялся, но холодным, неприятным смехом, ничего общего не имевшим с настоящим, который — о, она все же верила в это! — был так хорошо ей знаком.

— Гермиона, вы ошибаетесь, — произнёс он мягким тоном, — я не угрожаю Статуту о Секретности и не шантажирую вас. Я действую в интересах граждан страны и подданных Её Величества.

— То есть вашу фразу, — Гермиона прикрыла глаза и продекламировала: — «По счастливой случайности, один датский медиамагнат обладает исчерпывающей информацией о волшебном мире», — мне нужно расценивать как предложение о сотрудничестве?

Майкрофт сложил руки на груди. Сказал:

— Мистер Лонгботтом, очевидно, — так, словно были варианты. Впрочем, варианты действительно были, учитывая, что после фиаско Малфоев он не потерял возможность вести переписку посредством совиной почты. Едва ли у него на заднем дворе дома на Роберт-стрит стоит совятня, не правда ли? И вряд ли почтовые совы обитают в Букингемском дворце.

— Ваш союзник, — ответила она холодно, не сомневаясь в верности догадки, — отныне вне зоны досягаемости. Вам он больше не поможет.

Ни на миг не утратив спокойствия, Майкрофт заметил:

— Надеюсь, он пребывает в добром здравии.

— В наилучшем.

Они оба замолчали. Гермиона, проклиная себя за слабость и трусость, посмотрела в огонь. Очень тихо она спросила:

— А если бы я отказалась?

Майкрофт неплохо угадывал её мысли, справился и в этот раз.

— Я не раз говорил вам, Гермиона… Вы очень похожи на моего брата.

— Им вы тоже манипулируете? — резко спросила она.

— Разумеется, — последовал ответ. — Вы ведь не думаете, что он сам решил два года мотаться по Европе в поисках контактов Мориарти?

Огонь потрескивал и плевался искрами. Гермиона не моргала и чувствовала, что на нижних веках начинают скапливаться слёзы.

— Почему вы были уверены во мне? Я хотела отказаться.

Майкрофт совсем невесело рассмеялся, и Гермиона согласилась с ним: смешной вопрос. Она не видела альтернатив, она знала, что альтернатив не существует, поэтому согласилась.

Тяжёлая густая злость, как ей казалось, оставшаяся на полу в кабинете, поднялась внутри. Одним движением Гермиона сбросила её в камин. Обычное пламя потухло, и вместо него заиграл синий волшебный огонь.

— И в чём цель? — спросила она. — Потому что, клянусь Мерлином, лучше бы у вас была цель.

— Вы спрашиваете… — Майкрофт сделал паузу, — как обиженная женщина или как политик?

Гермиона подумала, что может его убить. И ей пришло в голову, что, возможно, этот расклад не показался бы ему совсем уж нежеланным. Как обиженная женщина она хотела разворотить безупречный кабинет. А ещё — вломиться в сознание Майкрофта и лично найти там каждую мысль, каждый мотив всех его действий и решений.

— Вы говорили Невиллу о спасении жизней…

— Магический мир веками существовал в изоляции, — проговорил Майкрофт, отлично понимая смысл её слов, — и это приемлемо. Теперь вас интересует мир обычных людей. Вы не можете оставаться сами по себе, свободно гуляя по маггловским городам.

— Вы полагали, что сможете управлять мной?

Она обернулась. Майкрофт покачал головой, опёрся локтем о высокую спинку кресла и заметил:

— Вы стихия. Я не могу управлять ураганом. Я могу…

— Минимизировать риски? Держать руку на пульсе? — Гермиона понимала, что эмоции выдают её с головой, но даже не пыталась их скрыть. Плевать. Майкрофт видел её несдержанной. — Больше не удастся. Наше сотрудничество… — она не была уверена, что её губы выговорят это обращение, но всё-таки справилась, — мистер Холмс, окончено.

Ей хотелось, чтобы Майкрофт остановил её, сказал, что она не права, протянул руку. В отличие от него, она никогда не ставила общее благо вперёд личного. Одно-два слова, и она уткнулась бы лбом в его плечо.

Майкрофт молчал.

Опустив щит, она коснулась его разума и ощутила горечь.

— Я полагаю, госпожа министр, — проговорил он тихо, — вы предпочтёте передать контакты с миром магглов в другие руки. Нам нужно обсудить планы на дальнейшее сотрудничество и зафиксировать договорённости. Информирую вас, что от имени правительства Её Величества я уполномочен вести переговоры с представителями магического сообщества Великобритании о разделении сфер влияния.


Глава сорок третья

Три года спустя Гермиона не отводила взгляда от собственных рук, а точнее — от тонкого ободка на безымянном пальце правой руки. Три года золото насмешливо блестело, оставаясь неумолимо-холодным, и, в общем-то, это было хорошо. Она привыкла к холоду и находила в нем источник спокойствия.

Три года назад мистер Кто подписал с Майкрофтом длинный запутанный «Билль о сотрудничестве», который получил статус официального приложения к Статуту о секретности. Гермиона не участвовала в процессе. Передав контакты с маггловским миром главе Отдела тайн и другим невыразимцам, она сосредоточилась на других делах. Занималась чем угодно, кроме магглов и их забот. Ей было известно, что документ составлялся в течение двух месяцев, и в его редактировании принимали участие члены Визенгамота и Парламента.

Когда всё было готово, Гермиона встретилась с премьер-министром в его резиденции на Даунинг-стрит, 10. Её сопровождал секретарь и два аврора. С премьер-министром был только Майкрофт, и Гермиона предпочла сделать вид, что не заметила его.

— Что ж, — заметил премьер, когда документ был подписан и скреплён клятвой, — я рад, мадам Грейнджер, что хотя бы мои последователи будут избавлены от того шока, который испытал я, когда прошлый министр выскочил из моего камина. Сколько нервов мы с вами сбережём будущим поколениям! — и он рассмеялся. Гермиона постаралась поддержать его смех, хотя ей было совсем невесело.

Перед тем, как аппарировать прочь, она не выдержала и бросила на Майкрофта взгляд. Майкрофт ответил ей слабой полуулыбкой.

Вечером того же дня Гермиона надела кольцо, с которого так и не убрала Протеевы чары. Она сделала это сразу после того, как закрыла свой дом чарами ненаносимости и «Фиделиусом», завязанным на саму себя. Тайна её дома оказалась запертой в сердце, а туда Майкрофту Холмсу пути больше не было.

Не то, чтобы Гермиона его осуждала. Она не была уверена в том, что не поступила бы так же, окажись на его месте. Вернее, нет: та девочка-гриффиндорка, которая когда-то впуталась в слишком трудную для неё игру ради спасения незнакомого ей человека, никогда бы на это не пошла. Но сейчас она понимала: в политике нет места… сантиментам. Любопытно: ни от кого в мире она никогда не слышала этого слова, его употреблял в двадцать первом веке, кажется, один только Майкрофт, и в его устах оно обретало особый смысл, наливалось соками его презрения, пропитывалось отвращением. Гермиона коснулась пальцами кольца. Оно оставалось молчаливо-холодным так долго, что можно было поверить, что оно остыло навсегда. Но теперь оно жгло кожу, а на ободке пылало единственное слово: «Шерринфорд».

И что ей делать в Шерринфорде? Это было место, где волшебникам не имело смысла находиться — тонкие приборы, сложные исследования, разработки, идущие вразрез с самой сутью магии и такие хрупкие перед её мощью.

Она решительно перевернула кольцо, чтобы не видеть надписи — если Майкрофт считает, что может по-прежнему влиять на неё, исподволь управлять её действиями, то он ошибается. Их отношения закончены.

А кольцо всё жгло, и золотистые буквы бросали блики на государственные бумаги. Гермиона сжала руку в кулак, чтобы не видеть даже бликов, но и тогда лёгкое жжение и едва различимый отсвет сквозь пальцы привлекал её внимание, заставляя думать о себе. О Майкрофте Холмсе. О Шерринфорде.

Она выпустила перо из пальцев и скрипнула зубами, и в этот момент сквозь дверь просочился бесформенный Патронус.

— Могу я просить вас об аудиенции, мисс Ата? — спросил тусклый голос, и Гермиона ответила согласием, даже при том, что не хотела сейчас видеть никого, даже старого союзника.

Мистер Кто зашёл почти сразу, по сложившейся привычке похвалил потолок и сказал лёгким тоном:

— Очень странную активность засекли мои птички, и я решил, что вы захотите узнать об этом в числе первых, мисс Ата.

Гермиона наклонила голову, и мистер Кто продолжил:

— Это выглядит как появление мощного обскура. Но… не совсем. Когда появляется обычный обскур, его сила бушует долгое время. А это была короткая вспышка. Если бы мы не следили за всеми подобными явлениями, мы бы её пропустили.

Опустив взгляд, Гермиона снова прочитала надпись на кольце: «Шерринфорд». Она могла сейчас аппарировать на военную базу Майкрофта. Вот только ей там нечего было делать.

— Но вы не пропустили, — произнесла Гермиона. — Где именно вы обнаружили вспышку?

— В Суссексе, на побережье. Тихое местечко.

Гермиона встала и спросила, точно зная, какой получит ответ:

— И вы желаете туда прогуляться в моей компании?

— Не могу устоять, — подмигнул мистер Кто.

Гермиона привычным движением набросила личину мисс Аты, сказала секретарю, чтобы её не беспокоили, и спустя несколько минут они с мистером Кто и ещё троими невыразимцами стоять на тёмном пустом побережье, на ледяном ветру. Как было заведено в Отделе тайн, они обошлись без представлений — всем было достаточно личин. Мистер Кто, закутавшись в мантию поплотнее, объявил:

— Нам севернее. Если мы ничего не найдём, то все поблагодарим мистера Бэггинса за чудесную вечернюю прогулку.

Против воли Гермиона фыркнула — похоже, мистер Кто набирал к себе в команду таких же сумасшедших, как и он сам. Но она не возражала.

Минут пять они шли по мокрому песку в тишине. Впереди чернели деревья, но вскоре за ними показался дом. Или, точнее, как оказалось, остов дома — остались внешние и часть внутренних стен, некоторые перекрытия, но более ничего.

— Гоменум ревелио, — послышалось рядом, и три тусклых бледных огонька устремились прочь.

— Нам к дому, — сказал мистер Бэггинс.

— В таком случае, — произнёс мистер Кто тихо и серьёзно, — мы с вами и мисс Атой проверим дом, а Рапунцель и мистер Дарси заглянут на третий огонёк.

Гермиона не знала, что именно их ждёт, но волнения не ощущала. Тёмным дом, побережье — ничто её не пугало.

Ведомые мистером Бэггинсом, который то и дело сверялся с наручными часами, они пошли в дом. Прямо в холле под лестницей стоял телевизор, на котором застыло изображение темноволосой бледной женщины в белой рубахе.

Взмахом палочки мистер Кто окутал их пологом тишины — по лёгкому гудению в ушах Гермиона опознала заклятье «Оглохни», которое когда-то Гарри вычитал в учебнике Принца-полукровки.

— Подождите, мистер Бэггинс, — сказал он, — ваше кольцо никуда не денется. Давайте посмотрим, что у нас тут за орки…

Сосредоточившись, он сделал палочкой сложный пас, потом кивнул, получив какую-то информацию, и уверенно направился по лестнице наверх. Гермиона не опускала палочку, вслушиваясь в звуки старого сгоревшего дома и пытаясь ощутить его обитателей.

Она с изумлением поняла, кого встретит, ещё до того, как мистер Кто толкнул закрытую дверь.

На полу сидели, обнявшись, двое — Шерлок Холмс и женщина с тёмными волосами, которую они видели на экране телевизора.

— Дайте мне, — тихо сказала Гермиона, и невыразимцы не стали останавливать её. Она подошла и опустилась на колени рядом с Шерлоком и незнакомой женщиной. Таким младшего Холмса она никогда не видела. Его ментальный барьер оставался непроницаем, но на лице было написано всё — боль, страх, отчаяние.

— Шерлок, — прошептала Гермиона тихо. Он вздрогнул, моргнул, а потом облегчённо выдохнул:

— Это ты… Мой друг где-то в колодце, вода прибывает, — его голос звучал хрипло и надорвано, а пальцы посинели, так крепко он стискивал женщину в объятиях.

— Его найдут. Твоего друга найдут, — пообещала Гермиона, и тут женщина открыла глаза.

Гермиона не была уверена, как она выдержала этот удар, потому что он был сокрушительным. На мгновение она думала, что закричит. С худого измождённого неведомой болезнью лица на Гермиону смотрели крайне знакомые голубые глаза. И всё встало на свои места, как по щелчку. Холмсы были аномалиями. Все. Шерлок с его непробиваемой ментальной защитой, Майкрофт, который восстановил воспоминания без магии и, кажется, почти научился читать мысли, оставаясь при этом стопроцентным магглом, и наконец, третий ребёнок в семье. Обскур, который дожил до взрослого возраста. Сестра, которую похоронили, как утверждал Майкрофт.

— Эвр, — произнесла Гермиона мягко, словно говорила с ребёнком, — теперь всё будет хорошо.

Кто-то из невыразимцев забрал Шерлока, хотя тот пытался удержать сестру в объятиях. До слуха Гермионы донёсся невнятный голос, который сообщил, что из колодца вытащили живого человека. Что-то прибавили про полицию. Гермиона почти не осознавала этого, потому что продолжала смотреть Эвр Холмс в глаза. Ей должно было быть около тридцати пяти, но, где бы она ни жила все эти годы, это не была счастливая и радостная жизнь. Бледная кожа как будто никогда не видела солнца. Длинные нечёсанные волосы могли бы быть очень красивыми, если бы не ломались на концах.

— Вы наконец пришли. Поздно, — сказала Эвр бесчувственным ровным голосом. — Я всё ждала. Сними это. Маску.

Гермиона подчинилась, не заботясь о репутации в глазах невыразимцев, и мягко коснулась сознания Эвр. Та дёрнулась как от боли, но Гермиона успела уловить знакомое ощущение, привкус обскури.

— Значит, это ты, — продолжила Эвр, и в окклюментный щит щит Гермионы толкнулось что-то жёсткое и грубое. — Странно, что ты здесь, а не ищешь свою принцессу. Впрочем, ему полезно посидеть там, куда он засунул меня.

Спрашивать, о ком речь, не было смысла. И точно так же не было смысла пытаться узнать больше.

— Не делай так, Эвр, — попросила Гермиона тихо. — Ты читала мысли людей, да? Всё это время?

— Я не могу прочесть твои! — рыкнула Эвр, и Гермиона почувствовала, как в комнате стал сгущаться воздух. Обскур пытался вырваться из тела, но Эвр держала его в узде, контролировала.

— Ты не сможешь, — ответила Гермиона, протянула руку и коснулась холодной руки Эвр. — До этого ты читала мысли магглов, это люди, которые не владеют магией.

— Я знаю. Он давал мне документы. Я смеялась. Он так завидовал вам всем. И даже мне. Это невыносимо для него — быть обычным. Он же самый умный.

— Он говорил о тебе. Когда он тебя описывал, то сказал, что они с Шерлоком оба идиоты в сравнении с тобой.

Эвр не повелась на лесть.

— А потом он добавил, что я мертва. О, я знаю его лучше тебя. Видела бы ты его лицо сегодня, когда он стоял под дулом пистолета, — вскинув голову, Эвр зло засмеялась, но Гермиона не пыталась перебить её. Она держала её за руку и говорила, задавала вопросы, слушала, и постепенно сознание Эвр открывалось.

Точного момента Гермиона не уловила, но она словно прошла сквозь плотную стену воды, и вокруг всё поменялось.

Это в реальности существовала комната, где Эвр сидела на полу в длинной бело-серой рубахе. В её сознании комнаты не было. Сознание Эвр находилось в самолёте. Маленькая девочка с волнистыми тёмными волосами и знакомыми голубыми глазами стояла в проходе шатающегося самолёта. На сидениях было множество людей, но все они спали. Здесь был и Майкрофт — взрослый, но моложе, чем сейчас, и Шерлок, только ребёнок. Тусклый свет мигал. И девочка со слезами на глазах пыталась растолкать хоть кого-нибудь.

— Вы не спите! — звонко закричала она, кинулась к Гермионе и крепко обняла её за талию.

— Нет, милая, — пробормотала Гермиона, гладя её по голове, — я не сплю. Расскажи мне, что здесь происходит?

Это был совершенный ментальный образ. Если бы не богатый опыт, Гермиона могла бы поверить, что самолёт реален. Его потряхивало от турбулентности, она слышала ровный гул двигателей, у всех людей были настоящие живые лица.

— Мы в самолёте, — уверенно ответила девочка, чуть разжимая объятия, — но все спят. И мама спит, и папа, и братик! Я пыталась кого-то разбудить, но никто меня не слышит! — в её голосе зазвучали слёзы.

Сделать полшага назад — и снова будет комната сгоревшего особняка. Но если Гермиона чётко ощущала грань, то для девочки в самолёте её не существовало вовсе.

— И Джим спит. А он обещал играть со мной!

Содрогнувшись всем телом, Гермиона заставила себя посмотреть на спящего и очень живого Джима Брука.

— Ты тоже уснёшь?

— Нет, милая, — пообещала Гермиона. Она не называла Эвр по имени — ведь у девочки его и вовсе могло не быть. И она не рисковала действовать силой. — Скажи, ты хочешь выйти из самолёта?

— Очень хочу. Только я не могу, он в воздухе.

Действительно, если посмотреть в иллюминатор, можно было увидеть проплывающие внизу огни городов. Едва ощутимо Гермиона коснулась плотной завесы за спиной. Потом мысленно дотронулась до стен самолёта.

Нет, не Нарцисса подсказала Джиму Бруку, как создать лес самоубийц.

Маленькая девочка, которая не понимает, что за сила терзает её. Гермиона уже это видела, когда держала в руках сознание и магию Джейн Райт. Но Джейн Райт была обычной девочкой, а Эвр — нет. Гениальная Эвр Холмс сумела сделать то, с чем не справлялись лучшие менталисты, потому что она смотрела на обскура не со стороны, а жила с ним.

Все действовали неправильно, и сама Гермиона — тоже. Они пытались запереть обскура. Эвр спряталась от него сама. Через образы людей в самолёте она контактировала с внешним миром, но сама оставалась в безопасности от разрушительной силы. Пока снаружи буйствовал обскур, она сидела в безопасном укрытии.

— Это не страшно, что он в воздухе, милая, —Гермиона взяла девочку за руку и посмотрела ей в глаза, — я волшебница. Я умею летать.

Девочка не испугалась, а засмеялась.

Так легко было бы вывести её из самолёта, просто потянув за собой. Но что её будет ждать там? У Гермиона задрожали руки, когда она представила, что маленькая темноволосая девочка умрёт у неё на глазах.

Самолёт трясло. Сначала Гермиона списала это на турбулентность, но теперь поняла — что-то не так. Девочка вскрикнула, когда самолёт особенно ощутимо подбросило в воздухе.

— Тихо, тихо, — Гермиона снова прижала её к себе, — всё в порядке.

— Он упадёт! Самолёт упадёт!

Он действительно падал. Медленно, но ощутимо. Что бы ни произошло сегодня, это пошатнуло безупречную защиту Эвр, вывело её из состояния равновесия — в прямом смысле слова. И самолёт не мог лететь дальше. И у Гермионы не было уверенности, что, если сейчас она выйдет из сознания Эвр и транспортирует её в лабораторию, драгоценное время не будет упущено. Ясно было одно: если самолёт упадёт, Эвр станет ещё одним погибшим обскуром.

— Милая, — Гермиона присела на корточки, чтобы смотреть на девочку снизу вверх, — давай сначала отвлечёмся? Давай поиграем? Ты любишь играть?

— Очень люблю! — звонко рассмеялась девочка, и в сознание Гермионы потекли образы весёлой игры.

Четверо мужчин в белой комнате. В костюмах, такие смешные. Бах — один умер. Так здорово упал с дырочкой в голове. А остальные засуетились. Странные взрослые — почему-то играют только в такие сложные игры.

Гермионе не было дела до того, что у неё лицо стало мокрым от слёз. Она сняла все барьеры, кроме базовых, позволяя Эвр показывать ей игру. А потом Шерлок громко кричал. Его так легко разыграть! А его друг плохой. Зачем ему нужен другой друг, если есть она, Эвр? Пусть его не станет, как не стало того, прошлого!

«Я где-то был потерян, Иди меня искать…», — запела Эвр вслух и опять засмеялась. Тёмный глубокий колодец, маленький мальчик на дне, который так глупо кричит. Зачем он кричит? Эвр же всё просчитала — его никто не услышит. И второго друга не услышат тоже. Они все исчезнут, и тогда Шерлок будет играть с ней.

Гермиона не должна была этого делать, но с её губ слетел триггер:

— Майкрофт!

Скучный, вредный Майкрофт, Майкроф-обжора. С ним не поиграешь! Но зато он так много всего знает! Эвр обожает забраться к нему на колени и дать книжку — пусть читает своим важным голосом. И она приходит к нему со всеми вопросами и проблемами. «Майкрофт, расскажи, как люди умирают?». «Майкрофт, больно — это что такое?». Майкрофт отбирает интересный ножик, опять мешает её играм, и кричит.

А ещё Майкрофт приходит к ней и стоит по другую сторону от толстого стекла, и плачет. Теперь он сам сидит за стеклом. Гермиона видела камеру, белые стены, металлическую дверь, тело в углу.

Игры помогли, но слишком мало. Самолёт шатался и нёсся вниз. Оставить Эвр здесь — она погибнет. Вытащить из самолёта — значит, столкнуть лицом к лицу с обскуром, который уничтожит её. Гермиона не чувствовала паники только потому что прошла очень долгое обучение и имела за плечами годы практики. Нельзя паниковать в сознании пациента. Нужно думать. Её собственный голубой спокойный океан поднимался ближе, забирая тревоги и волнения. С ясным, чистым сознанием Гермиона поняла, что ей нужно делать.

— Иди ко мне руки, милая, — позвала Гермиона.

Эвр из самолёта было лет семь, конечно, Гермиона ни за что не подняла бы такого взрослого ребёнка. Но в сознании вес не имел значения. Она обхватила девочку одной рукой, чувствуя, как маленькие руки обхватывают её за шею. Удерживая Эвр на руках, она вынесла её из самолёта, а потом сделала один точный, уверенный толчок. Обскур вместе со своей магией, со всеми накопленными воспоминаниями, злобой и болью влетел в самолёт. Пелена стала плотнее, повинуясь воле Гермионы. Но сквозь неё можно было слышать звуки крушения.

Самолёт упал. Обскур погиб.

Сначала Гермиона, а следом за ней — маленькая девочка Эвр в теле тридцатипятилетней женщины открыли глаза.


Эпилог

Первое, что Гермиона ощутила, придя в себя, это крепкие руки мистера Кто на плечах. Потом — ладонь Эвр в руке.

— Я на земле, — пробормотала Эвр. — Я на земле…

— У вас есть менталисты? — спросила Гермиона, с трудом выталкивая слова из горла. — Я… Она обскур. Ей тридцать пять.

— И она будет жить, — закончил за неё мистер Кто таким серьёзным тоном, которого Гермиона у него ещё не слышала. — Мистер Дарси, пожалуйста, вызовите сюда…

Гермиона перестала слушать его указания. Эвр озиралась по сторонам, она не понимала, где она и что делают все эти люди. В ней больше не ощущалось магии. Но главное, она была жива.

— Всё будет хорошо, милая, — сказала Гермиона, и на уставшем лице Эвр появилась светлая искренняя улыбка ребёнка, который верит обещаниям взрослых.

— Шерлок! — вдруг воскликнула она.

Гермиона обернулась, как и все остальные. Разумеется, как всегда, проигнорировав все магические защиты и ограничения, Шерлок влез именно туда, откуда его выгнали. Мистер Дарси направил было на него палочку, но Гермиона остановила его резким окриком, а потом и мистер Кто добавил:

— Нет-нет, пустите молодого человека к сестре. Как занятно…

— Прочь из моей головы, — буркнул Шерлок. — Что с ней, Гермиона?

— Шерлок! — Эвр встала, хотя ноги у неё подгибались, и потянулась к нему. Мгновение поколебавшись между тем, чтобы и дальше требовать объяснений, и объятиями, Шерлок неожиданно выбрал второе. Эвр доверчиво прижалась к его груди, положила голову ему на плечо, хотя роста они были примерно одинакового.

— Гермиона! — позвал Шерлок из-за копны волос Эвр. — Майкрофт… Он жив?

— Да, — ответила она. — Я пойду за ним. Мистер Кто…

Невыразимец подмигнул ей и сказал:

— Обойдёмся без нудных нотаций, госпожа министр. Детей ждёт горячее какао и тёплая постель.

— Джон пойдёт со мной! — объявил Шерлок, проигнорировав «детей». Неужели вырос?

— Найдём какао и для Джона, — пожал плечами мистер Кто. — Мисс Грейнджер?

Гермиона поймала его взгляд и поняла, что больше ей говорить нечего. Действительно, мистер Кто обо всём позаботится.

Она закрыла глаза, восстанавливая в памяти образ камеры: белые стены, металлическая дверь, стеклянная перегородка. И уже перед самой аппарацией мелькнули золотистые буквы, написанные на кольце: «Шерринфорд».

Она оказалась перед стеклом. Оно было настолько прозрачное и тонкое, что легко было представить, будто бы его и вовсе нет, если бы не потёки крови. К стене прислонялось тело в чёрном костюме. А в дальнем углу, сжавшись, обхватив голову руками, сидел Майкрофт.

Он заметил её. Медленно поднял голову, потом с трудом встал на ноги и, пошатываясь, подошёл к стеклу. Остановился, опёрся о него ладонями и прислонился лбом. На его лице отчётливо виднелись дорожки слёз.

Гермиона подошла еще ближе и коснулась стекла там же, где лежали его ладони. Полдюйма пуленепробиваемого стекла — вот и все, что их разделяло. Она медленно сжала пальцы, и они прошли сквозь стекло. Она чувствовала лёд его рук, их дрожь, слышала биение его сердца.

Очень осторожно она коснулась его сознания, передавая образ — Шерлок и Эвр, держащие друг друга в объятиях, и рядом — безликие невыразимцы, которые позаботятся о них. Это было главное.

Очень многое Гермиона хотела бы ему сейчас сказать. О Шерринфорде, с которым он так глупо и мелко её обманул, об Эвр. Но слова не находились. Ещё хотелось задать множество вопросов. Но на них на все был простой и очевидный ответ — мерцающий голубым светом, пронзительный, наполненный болью и отчаяньем, но все-таки твёрдый взгляд Майкрофта.

Больше книг на сайте - Knigoed.net


Оглавление

  • Сферы влияния
  •   Пролог
  •   Часть первая. Границы дозволенного
  •     Глава первая
  •     Глава вторая
  •     Глава третья
  •     Глава четвёртая
  •     Глава пятая
  •     Глава шестая
  •     Глава седьмая
  •     Глава восьмая
  •     Глава девятая
  •     Глава десятая
  •     Глава одиннадцатая
  •     Глава двенадцатая
  •     Глава тринадцатая
  •     Глава четырнадцатая
  •     Глава пятнадцатая
  •     Глава шестнадцатая
  •     Глава семнадцатая
  •     Глава восемнадцатая
  •   Часть вторая. Уровни доступа
  •     Глава первая
  •     Глава вторая
  •     Глава третья
  •     Глава четвёртая
  •     Глава пятая
  •     Глава шестая
  •     Глава седьмая
  •     Глава восьмая
  •     Глава девятая
  •     Глава десятая
  •     Глава одиннадцатая
  •     Глава двенадцатая
  •     Глава тринадцатая
  •     Глава четырнадцатая
  •     Глава пятнадцатая
  •     Глава шестнадцатая
  •     Глава семнадцатая
  •     Глава восемнадцатая
  •     Глава девятнадцатая
  •     Глава двадцатая
  •     Глава двадцать первая
  •     Глава двадцать вторая
  •     Глава двадцать третья
  •     Глава двадцать четвертая
  •     Глава двадцать пятая
  •     Глава двадцать шестая
  •     Глава двадцать седьмая
  •     Глава двадцать восьмая
  •     Глава двадцать девятая
  •     Часть третья. Сферы влияния. Глава первая
  •     Глава вторая
  •     Глава третья
  •     Глава четвёртая
  •     Глава пятая
  •     Глава шестая
  •     Глава седьмая
  •     Глава восьмая
  •     Глава девятая
  •     Глава десятая
  •     Глава одиннадцатая
  •     Глава двенадцатая
  •     Глава тринадцатая
  •     Глава четырнадцатая
  •     Глава пятнадцатая
  •     Глава шестнадцатая
  •     Глава семнадцатая
  •     Глава восемнадцатая
  •     Глава девятнадцатая
  •     Глава двадцатая
  •     Глава двадцать первая
  •     Глава двадцать вторая
  •     Глава двадцать третья
  •     Глава двадцать четвертая
  •     Глава двадцать пятая
  •     Глава двадцать шестая
  •     Глава двадцать седьмая
  •     Глава двадцать восьмая
  •     Глава двадцать девятая
  •     Глава тридцатая
  •     Глава тридцать первая
  •     Глава тридцать вторая
  •     Глава тридцать третья
  •     Глава тридцать четвёртая
  •     Глава тридцать пятая
  •     Глава тридцать шестая
  •     Глава тридцать седьмая
  •     Глава тридцать восьмая
  •     Глава тридцать девятая
  •     Глава сороковая
  •     Глава сорок первая
  •     Глава сорок вторая
  •     Глава сорок третья
  •   Эпилог