Огонь Черных лилий [Саша Ино] (fb2) читать онлайн

Саша Ино Огонь Черных лилий

Феникс

Мокрый блеск стекла, что еще заменит нам счастье?

Я закрываю глаза, и шум проснувшегося города становится более резким, накатывая волнами, словно мировой океан готовый меня поглотить.

Город проснулся, а я нет.

Я уже давно сплю, хоть и существую, вполне успешно выполняя простейшую деятельность взрослой человеческой особи. Странно. Мне всегда казалось, что жизнь меня не покинет, что я постоянно буду ощущать себя на земле. Ошибка. Наивное заблуждение.

Я открываю глаза.

Их немного режет от яркого солнца, пробивающегося сквозь изморозь, покрывающую мое окно. Холодно.

Я касаюсь стекла, кажется, оно плачет, оставляя на моей ладони талую воду.

А вы знали, что стекло это жидкость и оно медленно и плавно стекает вниз по каркасу рам?

Это правда… В детстве меня очень обрадовало, что в каждом доме у каждого ребенка есть по маленькому фонтану. Сказка! А сейчас… Волшебство перестало быть таковым, став всего лишь законами физики, и мне уже безразлично.

Все безразлично.

Мы — город механических человечков, спешим куда-то, бежим к чему-то, любим кого-то, но это лишь механика, нас завели и мы идем по инерции все дальше и дальше от детства, все ближе и ближе к смерти.

Смерть.

Должно быть это единственное, что осталось реальным.

Я много раз бывал от нее в двух шагах, но словно Феникс возрождался из пламени ада вновь и вновь, снова и снова. Может, поэтому я потерял вкус жизни…

Даже моя любовь, она тоже приобрела серый блеклый цвет продуманного плана. Мы уже не горим, не прилипаем сердцами к горящей лаве, разлитой по груди от каждого прикосновения, взгляда, слова… Где-то в глубине души я, конечно же, храню ценность, родство, близость, но так глубоко, что, пожалуй, скоро не смогу отыскать. А ведь когда-то мы были счастливы… Нарушали догмы, ходили по грани, шокировали всех и даже самих себя. Мы любили, так остро и пламенно… так болезненно и так ярко, словно ненавидели. Вкус крови и чужого любовного сока до сих пор щиплет мои губы. Я ненавидел, и я любил, я страдал и смеялся. Боль и стыд приносили наслаждения. Белое и черное, огонь и лед, бинарные противоположности в вечном взаимодействии. Черт…Мое тело обвивали острые шипы терновника, но я смеялся, как больной, отражая в глазах улыбку наслаждения моего мучителя и в то же время спасителя.

Мы были счастливы.

Как давно это было…

Вечность прошла и застыла в пустоте. Скоро все решится.

Музыка, я опять ее слышу.

Не знаю, откуда, может соседи включили. Какая-то знакомая опера, где же я ее слышал…? Не помню. Но эта мелодия меня всюду преследует. И в машине, и на работе, и дома и даже, в те редкие дни, когда я ухожу в рейд, а ведь там нет соседей, и на них не спишешь такое вероломное преступление. Эта мелодия… Тысячи скрипок поднимают свой тревожный голос, все как одни, по мановению палочки великого мастера. А потом каждая струна уходит в каскад звуков, от низкого к высокому и обратно. Волнами. Моя душа отвечает, кажется, мне все время что-то кажется, но с этой мелодией нет сомнений, она про меня. Может, мне пора домой?

Дом.

Я и так дома.

Но я имею ввиду другой дом. Место, где моя душа будет в покое спать и видеть сладкие сны радужных мечтаний, так и не сбывшихся здесь, на земле. Там не будет моего огня, пламени испепеляющего меня изнутри. Сбитые звезды кричат от боли по той выси, с которой они сорвались. Мой первый шаг к мечте стал первым шагом в бездну…

Зачем мы разрушали?

Ради мечты, которой суждено было умереть еще в зародыше, задохнувшись в вакууме шелка ложа любви.

«Я построю новый мир для тебя» — в моей голове звучит хриплый и в то же время мягкий голос. Я невольно закрываю уши, хотя и знаю, со мной говорит моя память. Но я не хочу слышать этот голос, Его голос, такой далекий и такой близкий.

Я потираю руку. Старая рана на плече опять болит. Нет. Не она, это я… я как нерв, и Его голос меня сводит с ума. Толкает с острия, по которому я давно уже бегу, но вот только куда толкает? Я не сомневаюсь, теперь не сомневаюсь.

В пустоту.

Мы ведь знали, что все так закончится. Мы выстроим новую реальность надежд, а она окажется миром чужих притязаний. А мы? Мы исчезаем, даже Эдо, этот вечный прагматик и плут, он просто утонул, под грузом не прощеных обид. Жаль. Он этого так и не понял. Но все же он опасен… Я так думаю, чувствую. Печально, что Ясмин глух к моим словам. Пожалуй, его заботят лишь мои дела, но и на них он откликается лишь телом, ведь его душа давно превратилась в мертвый айсберг. Но это следствие нашего поражения, пускай каждый в этом городе назвал его оглушительной победой.

Винсент Тиаро. Партийное имя «Феникс», главнокомандующий армией Черных Лилий

29.02, год неизвестен, 8:30

Гвардеец чинно склонился в приветствии своего командира. Но тот словно боевой корабль, прошел мимо него на полном ходу, не обращая никакого внимания на привычный предмет интерьера гостиной.

Главнокомандующий сегодня был… как обычно спокоен, ни одна эмоция не просачивалась сквозь мраморную маску его лица. По всем канонам красоты, он был на высоте. Серые бесцветные глаза, скандинавская выточенность черт лица, длинные белые почти серебряные волосы, высокий рост вкупе с атлетическим телосложением, и аура ледяной пустоты, сковывающая всех, куда бы главнокомандующий не являлся. Говорят даже когда он не был лидером революционеров и не сидел в совете Пяти, его все равно отличала дворянская стать и ледяной холод, окутывающий окружающих людей.

Гвардеец чуть заметно усмехнулся.

Он подумал, что скорее всего главнокомандующий очень гротескно смотрелся, когда был простым юнцом с окраин, вынужденным жить в «городах-помоинах». Вся его стать, весь его образ и помойка со смрадными глотками отходных рвов еще то сочетание, как белое и черное. Забавно.

Парень снова усмехнулся, но, поймав на себе пристальный взгляд мертвой линзы камеры слежения, быстро одернулся и прекратил лыбиться.

Только проблем с главнокомандующим ему не хватало. Все говорили, что эта ледяная глыба, остов ядерной зимы, был скор на расправу и долго не церемонился. Между прочим, справедливо говорили.

— Сволочь, — вслух подумалось гвардейцу.

Его мысли ушли в глубокую крамолу, выводя алгоритмы жизненного существования столь нелюбимого командира.

Ясмин Иоганте. Партийное имя «Кай».

Казалось, он был скульптурой из древней эры античности. Один из революционеров, подаривших новый мир. Он стал одной из самых значимых фигур совета Пяти, главнокомандующий армией черных лилий (отдел «белых лепестков»). Кроме него страной управляют еще четверо: Кармелиус Маркус, партийное имя «Цербер», глава внутренней карательной полиции черных лилий (отдел «черных лепестков»), Аргос Фарадей, партийное имя «Опиум», глава счетных дел черных лилий (отдел «сиреневых лепестков»), Ирвин Буонаро, партийное имя «Император», глава разведки черных лилий (отдел «зеленых лепестков»), Сарг Жвинниц, партийное имя «Игла», глава информационного отдела черных лилий (отдел «лепестков индиго»).

Все они были прославленными людьми революции, возглавившие пять основных армий атаки лепестков черных лилий.

Черные лилии… Романтика убийц.

Идеология заключалась в том, что прежний мир был назван затхлым прудом, на котором из глубин черного небытия, с просторов многоярусных «городов-помоин» поднялись дети нового времени, черные цветы смерти — лилии. Когда пришло время, цветы рассыпалисьна миллионы лепестков, и, ведомые порывистым ветром перемен, начали свое наступление.

Ясмин Иоганте был самым заметным из них, бескомпромиссный и верный революции. Именно его армия первой вторглась в столицу, разрушая опоры старого мира. Что странно, в распределении власти и ресурсов он не участвовал, а довольствовался тем, что ему отписали в счет прежних заслуг и уважения перед подвигами. Хотя, состоять в правящем совете и быть главнокомандующим армией совсем уж неплохо. Но из-за пассивности Ясмина в вопросах власти и денег, его верные люди получили гораздо меньше, чем могли. Однако, никто не мог сказать, что Ясмин как-либо переживал сей факт, наоборот, людская молва решила, что у него друзей быть просто не может.

Гвардеец задумался.

Действительно, главнокомандующий предпочитал одиночество, не любил шумных банкетов и празднеств, со всеми держался холодно и безразлично, казалось, ничего не могло сорвать с его губ улыбку. Люди для него были лишь мусором, средством достижения цели…

Хотя были и исключения. Этот мальчишка Винсент Тиаро, по прозвищу «Феникс», и плутоватый полукровка мулат Эдо Гарак, по кличке «Карнавал». Эти двое находили с главнокомндующим общий язык. Их трио было непобедимо в бою, про них даже сложили легенды. Холод огнемета Иоганте, жар свинцовых пуль пистолетов Тиаро, ветреный поток кинжалов и мачете Гарака. Разве подобное сочетание не могло не захватить умы? Разве им возможно было не подражать?!

Гвардеец поморщился. Он завидовал, но признаться в чувствах был не готов, даже самому себе, тем более самому себе.

Парня бесил его командир за холод и безразличие, он его не замечал, а значит, повышения можно и не ждать. Зато Ясмин замечал своих товарищей, особенно Феникса. Говорят, он на своем горбу вынес его раненным из боя, хотя днем ранее издал указ о том, чтобы изувеченных бойцов бросали на поле боя. Подобные меры позволили снизить процент санитарных расходов и избавили от проблем перевозки больных, рационально и безжалостно. Но все же ледяной Ясмин сделал исключение для своего друга. Слухи объясняли все благодарностью, Феникс как-то спас главнокомандующего от неминуемой смерти. Возможно, так оно и было… Удачливый мальчишка… Гвардеец снова разразился ругательствами. Конечно же, и Феникс, и Карнавал были его старше, но если мулат хоть выглядел солидно, то первый был заядлым раздолбаем, не чтившим законов Республики Черных Лилий.

Гвардеец тяжело вздохнул, жалея, что был слишком молод и не получил шанса поучаствовать в революции и спасти кого-нибудь из нынешних шишек.

Ясмин Кай Иоганте

Ясмин Иоганте сидел за своим столом, подпирая голову руками. Он был спокоен, но негативная энергия из-за закрытой двери заметно колебала его ауру. Он устал, устал быть настолько спокойным, что мог почувствовать о чем думают остальные люди. Превосходство давало власть, но в то же время лишало друзей.

Вот и сейчас, его слуга, гвардеец нещадно ругал своего командира. «Наверное, он меня ненавидит», — пронеслось в голове у главнокомандующего, и он скомкал бумажный приказ.

— С повышением придется повременить, — шепнул он, уже давно решив, что охранник, находясь на рабочем месте, постоянно ругает власть или думает о сексе с женой, а значит, не достоин петиции на повышение. Хотя и сам Ясмин частенько ловил себя на мысли, что о работе он тоже не думает.

Главнокомандующий устало обвел глазами стол, и остановился на фотографии.

Всего на его столе стояло два посторонних от рабочего обихода предмета. Фото и рисунок, изображающий маленькую девочку.

Однако фото занимало Ясмина больше.

На выцветшей фотобумаге было изображение двух его друзей. Темнокожий и коротко стриженный Эдо в зеленом жилете на голое тело с автоматом на плече, и Винсент в черной водолазке, с пулеметной лентой, надетой крест на крест, и синем холщевом берете, венчающем голову.

Фотография была сделана на заре революции.

Как давно это было?!

Ясмин вздохнул.

Лукавый Эдо специально позировал с автоматом, который вроде принадлежал усатому полковнику из минерного батальона. Эдо всегда любил красоваться на публике, то чужой орден оденет, то огнемет Ясмина утащит. Но в бою мулат пользовался всеми дарами предков, он был ловок, быстр и, что немаловажно, бесстрашен. Его любимчиком стало мачете, и в умении управлять холодным оружием у него не находилось конкурентов.

Винсент…

Он всегда выглядел младше своих лет, а ведь они были ровесники, ну почти, он был всего на два года младше Ясмина. Странный мальчик с вечно бледной кожей, не поддающейся испепеляющему солнцу, и шелком черных волос, которые не портила даже ядовитая вода «городов-помоин». Он всегда был скорбно печален, что отражалось в блеске его бездонных синих глаз. Эта печаль покоряла и завораживала. Когда они с Ясмином впервые встретились, он сначала решил, что в глазах Винсента заключена вся боль старого несправедливого мира. Но шло время, а его глаза не менялись, наоборот печаль становилась глубже и страшнее, переходя в обреченность.

«О чем ты грустишь, призванный возродиться?» — много раз спрашивал Ясмин.

Но его друг лишь пожимал плечами.

Взгляд этих глаз менялся только в исключительных моментах. В пылу сражений и когда он иронизировал по поводу превратностей жизни, тогда и только тогда взгляд Винсента становился лукавым и озорным. Перекидывая кольт из одной руки в другую, выпуская во врагов обоймы патронов, он смеялся как ребенок, радуясь сокрушению старых цепей.

И, правда, как давно это было.

Ясмин перевел взгляд на маленький портрет девочки, стоявший в золотой рамке, выбиваясь из общего серебра кабинета.

— Бранжень, — шепнул главнокомандующий, — Ты одна имеешь право меня ненавидеть.

Белокурая девочка на портрете ответила укором серых акварельных глаз. Это была дочь Ясмина, малышка никогда не знала отцовской любви. А мир ничего не знал о малышке. Когда она родилась, Ясмин ушел, навсегда ушел, оставив опротивевшую супругу и еще грудную дочь. В те далекие времена, когда они впервые встретились с ее матерью, он был слишком юн, чтобы понять, страсть — не любовь. Его избранница происходила из более высокого сословия, но опьяненная вкусом любви, она пошла за избранником, спускаясь на самое дно, чтобы быть брошенной, как только ее чадо издало первые звуки, наполненных жизнью легких. Ясмин знал, он бесконечно виноват. Он уводил жену к границам любви, а привел в клоповник, и все, что досталось его невинной дочери в наследство — серая грязь мокрых улиц. Ясмин ничего не мог предложить взамен. Они даже не общались, да и не о чем было говорить.

Он просто ушел.

Навсегда.

И внезапно.

Встретил однажды на улице избитого до полусмерти шайкой воров парня с грустными синими глазами, который говорил о революции, как о поцелуе первой женщины, и понял, что жил зря. Ясмин принял решение идти за яркой звездой надежды к долгожданной заре нового дня.

Его семья ни в чем не была виновата. Но страдала лишь за то, что он их разлюбил, предпочтя Революцию.

— Когда-нибудь мы за все заплатим, — один раз сказал Винсент.

— Да, но я хочу, чтобы наше забытье продолжалось как можно дольше… — ответил тогда Ясмин.

Винсент засмеялся и лукаво облизнулся.

— Продолжай, — шепнул Ясмин.

Воспоминание рассеял телефонный звонок назойливого аппарата.

Ясмин со слабой надеждой сорвал трубку с сонного покоя на рычагах.

— Слушаю, — сказал он своим хриплым, но в тоже время мягким голосом.

На другом конце провода кто-то отрывисто заговорил.

— Я понял, Цербер, — безразлично произнес Ясмин, — Я не против подобных мер, если нужна санкция на расстрел, я выпишу…

Собеседник выплюнул наспех скомканные слова и заменил себя протяжными гудками.

Ясмин откинулся в кресле.

«Хм, — сказал он сам себе, — Даже на работе я думаю о его нежных губах, наполняющих меня сладкой влагой и озорном языке, который дарит столь острую негу ласк. Унизительно для меня, хотя и возбуждает до безумия. Жаль, что он обо мне никогда не думает…».

9:00

— Я думаю о тебе постоянно, Ясмин, — сказал чуть слышно Винсент, неотрывно следящий за сменой картины города из окна правительственной машины, — Не думаю, что ты платишь мне взаимностью. Кто я для тебя, — слова медленно перетекли в мысли, — Тряпичная кукла. Я ненавижу тебя за то, что ты со мной сделал. Ненавижу и обожаю. Ты бесчувственный айсберг, снежный король, а я твой Кай. Странно, что так назвали тебя… Знаешь Ясмин, сначала мне было больно, но потом, потом я стал испытывать наслаждения от твоих обжигающих прикосновений. Но больше всего…я возбуждаюсь, когда я побеждаю тебя. Когда от моих ласк ты едва ли не кричишь и еле сдерживаешься, а в конце, прежде чем ты испытаешь пик наслаждения, твои зрачки расширяются, а уголки губ чуть заметно сводит, вот тогда я по-настоящему ликую. Я ломаю твою маску бесчувственности, я топчу твою гордость и надменность, тогда я владею тобой и я твой господин. Ледяной король… убивший и воскресивший меня. И все же я каждый раз жду нашей встречи, хотя никогда тебе не признаюсь в этом.

— Генерал, — робко заговорил шофер.

— А? — Винсент оторвал взгляд от запотевшего стекла.

— Мы уже прибыли…

— Уже?

— Пять минут как… Я просто не решался вас побеспокоить…

— Правильно, я о государственных делах думаю, — взгляд Винсента стал лукавым, он улыбался.

— Во имя черных лилий! — по заученному крикнул водитель, похожий на пса ждущего награду за выполненную команду.

— Во имя черных лилий, — Винсент отблагодарил его мягкой улыбкой, и, поправив темно-синюю шинель, вышел из машины.

Перед его глазами возвышалось здание министерства. И в туже секунду под стать древним готическим стенам тишину двора прорезала клокочущая мелодия скрипок.

Винсент невольно сжал уши белым мехом перчаток, стянувшим его ладони.

— Опять эта мелодия… Черт, — он остановился и огляделся, электромобиль из чьих окон донеслось пронзительное скрипичное страдание, промчавшись мимо, унеслось вдаль.

— И ездят же в такой холод с открытыми окнами… Психи, — фраза обветренных губ и внезапная смена мысли, — Ясмин, я решил, что все еще страдаю и наслаждаюсь, — прошептал Винсент, всматриваясь в резкую серость утреннего неба, — Я соврал, это лишь агония моей души, я затягиваю, стараюсь продлить себе жизнь… Жаль, в этом механическом мире мне все безразлично, даже твой оргазм.

Через некоторое время он вошел в свой кабинет, легким движением скинул утепленную шинель с белым меховым воротом, под которой скрывалась темно-синяя форма: пиджак с высоким горлом, уходивший чуть ли не в пол и просторные синие штаны, небрежно заправленные в черные сапоги.

Винсент ухмыльнулся. Из всего окружающего его на рабочем месте, форма ему хотя бы нравилась. Именно из-за нее он поступил сюда на службу. Конечно же, проще было пойти под начало Ясмина, но, во-первых, белая форма главного штаба была ему не к лицу, он так искренне считал, а во-вторых, лишние пересуды были бы излишними.

С каким же трудом Ясмину удалось пристроить Винсента в министерство информации на одну из руководящих должностей. Он должен был быть благодарным, но Винсент ненавидел свою работу, не считая ее за таковую.

Сидеть и целыми днями ставить подпись на документах, протянутых в ожидании благоволения дрожащими руками. Как скучно… Винсент никогда не читал этих бумаг.

Он бесцельно просиживал время день за днем. А ведь кто-то в этот момент отчаянно боролся за жизнь и лучшую долю. А у него была и работа, и статус, и имя, и большие апартаменты, любезно предоставленные правительством. Но ничего своего, по сути, у него не было.

Винсент сел на дубовое кресло и закурил.

Курить в министерстве не дозволялось, но ему было решительно наплевать.

Он вытянул ноги на столе и откинул голову на спинку кресла.

Во рту клубился насыщенный и душный привкус ладана.

Сигареты с ладаном, что может быть ужаснее? Но сейчас только такие, ладан мешают с чаем, и получается почти табак, сильный запах убивает вкус. А сигареты — легкие…

Но людям стало безразлично.

Они научились выращивать искусственные органы: легкие, почки, сердце. Вот только с печенью и мозгом вышел какой-то косяк.

Винсент тихо рассмеялся.

Забавно. Забавно, что мозг и печень уникальны, это единственные органы, которым нельзя найти замену.

— Наверное, у людей там душа, — рассудил Винсент, внезапно его глаза из печальных стали лукавыми, — Правда мысль о том, что душа человека живет в ливере не слишком греет.

И тут же Винсент пришел к мысли, что души, пожалуй, и нет. Он уставился на пепельницу, где умирал окурок.

— Но раз души нет, что же так мучительно болит, — спросил он сам себя.

Его перебил телефонный звонок, словно схвативший своим мелодичным треском за самое сердце.

Винсент знал, кто звонит, поэтому, сняв трубку, он спокойно поприветствовал:

— Привет, Ясмин…

Что-то ответили.

— Да я догадался, кто же мне еще позвонит.

Накатила тоска.

— Я нормально.

Тоска стала сильнее.

— Скучал? Возможно. Здесь нельзя не скучать.

Тоска стала раскачиваться на натянутых нервах, сводя все мышцы единым спазмом.

— Что-то срочное?

Тоска вытворяла немыслимые пируэты, и нервы стали провисать, щипая глаза.

— Ничего особенного? Тогда зачем? А… Приказ…

Выстрел из одного слова добил несчастные нервы. Винсент готов был плакать.

— Хорошо, я приеду.

Он усыпил трубку, положив на рычаг.

— Бедный Ясмин, тебе опять приспичило, — сказал он сам себе, и, стукнув рукой по белизне листа, покоившемся на письменном столе, направился к вешалке.

Через каких-то десять минут он снова ехал в машине, но теперь уже в совсем другую сторону.

10:45

— Ясмин… ах, простите, главнокомандующий, — после получасового ожидания в приемной, Винсент все же вошел в кабинет и теперь старательно кланялся, иронизируя над старинным другом.

— Проходи, генерал Феникс, — Ясмин холодно поприветствовал товарища и жестом руки пригласил сесть на стул напротив своего письменного стола.

Винсент проигнорировал дозволительные пределы и бесцеремонно уселся на край стола, скидывая шинель на пол.

Ясмин остался равнодушным.

Белое и синее.

Как небо и земля далекой Арктики.

— Мне нужна твоя подпись, — произнес главнокомандующий своим низким голосом и поднял перед глазами бумагу с печатными буквами.

— Что это? — Винсент попытался заглянуть в текст.

— Указ, я вношу его на обсуждение в совет Пяти, чтобы он прошел мне нужны подписи.

— Как глупо…

— Таковы правила.

— Мы боролись против правил, а в итоге создали кучу своих.

— У тебя есть шанс сформулировать свои претензии на ежегодном форуме, твой статус позволяет.

— Смешно. Что за указ?

— Поддержание демографического положения.

— Путем?

— Ты знаешь сейчас рождаемость на нуле, города отравлены, вот наше наследство от старых империй животного страха.

— Путем? — чуть настойчивее повторил свой вопрос Винсент.

— Охранная политика. Запрет нетрадиционных союзов, — отчеканил Ясмин.

Винсент с секунду молчал, а потом разразился хохотом.

— Ясмин, ты сядешь в тюрьму? — спросил он, наконец, отсмеявшись.

— Нет, — его собеседник был невозмутим.

— Ясмин! — Винсент был преисполнен иронией, — Меня всегда поражало… ты издаешь указы, требуя строгого подчинения, а сам никогда им не следуешь. Они тебя не касаются. Помнишь, издав указ о запрете спасения раненых на поле боя, ты сам же его нарушил…

— Мне надо было тебя бросить? — Ясмин блеснул сталью своих глаз.

— Возможно, так было бы даже лучше. Я вообще жалею, что не подох маленьким, а ведь в «городах-помоинах» предоставлялось столько возможностей исчезнуть раз и навсегда. Гораздо труднее было умудриться выжить.

Винсент бросил печальный взгляд на невозмутимого собеседника и продолжал:

— Я искренне удивляюсь себе, я выживал при самых серьезных ранениях, когда врачи разводили руками. Просто поразительно.

— Феникс, — спокойно ответил Ясмин.

— И все же я забавляюсь от твоего цинизма. Хочешь запретить то, чем сам грешен. Комплексы… Зачем, Ясмин? Неужели ты не знаешь, запретный плод всегда слаще!? Да, людям будет труднее, но намного приятнее. Демография — бред, ты ничем не спасешь положение. Отрава в воде, отрава в воздухе, в земле, вот проблема. Причем здесь однополая любовь?

— Секс… — поправил его Ясмин.

— Ты хочешь и чувства инквизировать? Ты не бог. Ясмин, ты прекрасно знаешь, проституция процветает как рябина в «городах-помоинах» и срединных районах. Отнимешь у людей хлеб, отнимешь еду, и они умрут. Почему бы тебе тогда самому себя не казнить… Запрещай — не запрещай, ты не заставишь не любить, и не сможешь удержать голодных парней, готовых рискнуть всем за кусок лепешки. Они и так обречены упасть и разбиться, терпеть отвращение, но жить. К чему ты добавляешь груз к гире непосильных страданий?

— А может, я хочу проверить истинность их чувств. Отсеять мразей и похотливых тварей, подонков и негодяев, отчистить эти чувства. Наши с тобой чувства… только наши.

— Скажи, хоть какой-то закон когда-нибудь остановил негодяя?

— Винсенте, — Ясмин на свой манер произнес имя, прибавляя таинственное звуковое «э», — Я не создал ничего неестественного, я лишь закрепил общественную мораль, то, что и так витает в воздухе.

— Бред, я начинаю злиться. Разве не против морали овец мы бунтовали?

— Бунт окончен, Винсенте, мы победили и построили новый мир. Очнись, мальчик мой.

— Новый мир… это? — с презрением произнес Винсент, разводя руками, — Посмотри за окно, мир манекеновых толп и шеренг. Ты этого жаждал?

— Как бы то ни было, ты подпишешь, — Ясмин положил указ на стол и пододвинул к собеседнику.

— Нет, — крикнул тот и с силой ударил всей пятерней по листу.

Дежавю.

— Подпишешь, — одними губами произнес Ясмин и с превосходством посмотрел на Винсента.

— Никогда я не подпишу этот бред, — зло произнес тот, — Потому что закон для всех один, я верил в это и боролся за это, а ты выносишь себя за рамки…

— Ты так хочешь, чтобы я сел в тюрьму? — Ясмин подсел ближе к Винсенту.

Парень опустил глаза.

— Тогда и тебя посадят, Феникс, — продолжал шептать главнокомандующий, — Тебя будут пытать, твое тело подвергнут нечеловеческим мукам… Разве я могу это допустить?

Его пальцы в белых перчатках скользили по легкой ткани синей формы. Ясмин выписал на груди Винсента узор, и, дойдя до соска, чуть ущипнул его, легонько сжав пальцы.

По щекам Винсента разлился румянец, но он не шелохнулся.

— Я же знаю, тебе так нравится, — Ясмин привстал, и оказался у самой мочки уха парня.

— Оставь меня, — неожиданно взорвался Винсент и оттолкнул своего любовника, — Я не твоя вещь, не твоя собственность, не твой зверек, которого можно потрошить, как и когда тебе удумается. Хватит. И еще, я не буду подписывать!

— Будешь, — Ясмин вскочил с места, его длинные волосы, расплетясь из хвоста, рассыпались по спине.

— Нет!

— Да, помни ты мой, и только мой, — Ясмин, обхватив парня за талию, прижал к себе, — Поэтому, сучка, ты подпишешь.

— Сам ты, сука! — с ненавистью в голосе произнес Винсент.

Ясмин улыбнулся, и одним движением перевернул парня к себе спиной. Винсент оказался лицом на столе и заговорил, отчаянно дрыгая ногами:

— Ясмин, не надо, я серьезно, я не хочу. Правда!

— Не ори! — гаркнул Ясмин, рывками стягивая с Винсента штаны.

— Ясмин, правда, я не хочу, не хочу, не сейчас! — Винсент пытался отбиться, но Ясмин не прекращал. Он и сам успел разоблачиться, сняв с себя перчатки и спустив штаны.

Винсент оглянулся на своего мучителя, и закричал:

— Ясмин, ты сволочь!

После этого последовал удар головой об стол, Ясмин просто вдавил своей рукой голову парня в кожаную обивку.

— Я же сказал, не ори. Не компрометируй меня.

Не обращая более никакого внимания на своего Винсента, Ясмин облизнул пальцы и смочил заднее отверстие парня. И он вошел, нарушая границы чужой телесной защиты.

Агония.

Пожар разлился по груди невозмутимого главнокомандующего. Когда он был внутри этого мальчишки, его тело все горело и содрогалось от сладкого блаженства. Было что-то великое в их борьбе и их соединении. Никто бы на свете не смог заменить ему Винсента.

Агония рвалась наружу.

Ясмину стоило трудов, чтобы не застонать. Винсент в такой подчиненной позе был просто прекрасен, а еще он ему полностью принадлежал.

Ясмин чувствовал приближение оргазма, сладкого пика, острого как стрела, горячего, как раскаленное железо. Последний раз он всадил свой член глубже и замедлился, давая своему семени остаться внутри любовника.

Он ликовал. Побеждая Винсента, он побеждал себя. Он был в шаге от потери контроля, но сдерживался. Ясмину это и нравилось, рядом с Винсентом он балансировал на грани. Его борьба с собой бывала тяжелой, но после, победа казалась чарующе сладкой.

Реальность закружилась вокруг, приводя Ясмина в чувства.

— Черт, — выругался он, на столе была разбрызгана кровь. Ясмин отдернул руку от шеи Винсента, которую так и сжимал на протяжении всего этого времени. Белая кожа отделалась красными полосами в контур пальцев мужчины.

— Винсенте, ты в порядке? — Ясмин поднял парня со стола и прижал к себе.

— Да, — тихо ответил тот, вытирая разбитый нос.

— Я сделал тебе больно, извини. Почему ты не сказал?

— Ты же просил тебя не компрометировать, поэтому я молчал.

— Дурной! Я разбил тебе нос, сильно?

— Обычно.

— Ну, прости, — Ясмин крепче прижал к себе Винсента.

— Я не злюсь, — ответил тот, отводя печальные глаза.

— Прости, прости, — Ясмин погрузил свой нос в шелк волос парня, и шептал ему в самое ухо, едва касаясь губами мочки, — Простишь?

— Да… — отозвался Винсент.

Ясмин стал покрывать его шею нежными поцелуями.

— Я подпишу, — прошептал парень, запрокидывая голову.

— Не надо, если не хочешь, я не буду заставлять.

— Я подпишу, — Винсент уже выводил крючкообразную змейку на залитом кровью листе.

— Я обожаю тебя, — Ясмин целовал грудь парня, стягивая с него пиджак, — Обожаю, я сделаю тебе приятно, как ты любишь.

— Нет, — задыхаясь, простонал Винсент, — Я буду кричать, я же тебя скомпрометирую.

— А я хочу, чтобы ты кричал, — прошептал Ясмин, лаская живот любовника, — Пускай слышат все, как надо сгорать от страсти.

Винсент прикрыл глаза и застонал. Теперь его возбужденный член был во власти Кая, мальчика выросшего в настоящего снежного короля. Он словно змей заглатывал несчастного кролика, который ведомый природным инстинктом был не в силах противостоять сладкому соблазну смерти. Винсент вскрикнул.

Ясмин обожал эти минуты, когда Винсент, переставал сдерживаться, и начинал кричать, закидывая голову, заламывая руки, хватаясь за край стола или сжимая простыни, когда он упирался ногами и трепетал, почти как женщина. У Винсента была одна черта, которая отличала его от всех, он отдавался любовнику до конца, выкладывая перед ним все эмоции и все чувства. Ни одна эмоция не была поддельной, Винсент был натурален в своем наслаждении, он полностью принадлежал Ясмину. Именно в эти секунды он становился таким беззащитным, таким невинным и таким соблазнительным, и Ясмин сам сгорал от страсти, доводя Винсента до предела, когда не понятно от чего он так истошно кричит от наслаждения или от боли.

И он кричал, теряя контроль. Разбрызгивая свою чистую белоснежную страсть по серой реальности.

Ясмин поднялся и, взяв со стола салфетку, протер губы, наблюдая как тяжело дышащий Винсент, распластанный страстью на столе, приходит в себя.

Парень сначала открыл один лукавый глаз, потом второй. Он поднялся и вздохнул, на его бледных щеках горел румянец.

— Ты как? — с долей нежности спросил Ясмин, проводя рукой по голове Винсента.

— Все супер, — ответил он и улыбнулся.

— Ты всегда так смачно кончаешь…

— Только в твоих руках…

Ясмин провел пальцем по мягким губам парня, и застыл пойманный ими врасплох. Винсент закусил его палец зубами и легонько поиграл языком, его глаза хитро светились.

— Винсенте, — прошептал Ясмин.

Парень погрузил палец в рот и, посасывая его, специально громко причмокнул. А потом кинулся на Ясмина, бросая его в кресло и оказываясь головой у колен.

— Может, ответить тебе тем же? — иронично начал мальчишка, — Ты уже готов снова?

— Да.

Винсент легким движением скользнул к промежности партнера и погладил ладонью.

— Какой большой… — прошептал он.

— Я в курсе, — Ясмин терял самообладание.

— Я так заработаю вывих челюсти, — продолжал издеваться Винсент.

— Ты всегда болтаешь вздор. Давай же, начинай.

Вместо ответа Винсент слегка подул на возбужденный лаской орган и облизнул один раз.

— Винсенте… — Ясмин почти умолял.

— Ты просишь меня?

— Да.

— Проси…

— Прошу.

Винсент улыбнулся.

Он ждал такие моменты, моменты, когда он ломает ледяное спокойствие Ясмина и становится его хозяином. Когда этот атлант, падает к его ногам и умоляет. А самое приятное, вытачивая языком узоры, наблюдать, как меняется лицо бесстрастного истукана, как нервно дергается его бровь и губы сжимаются, как он борется с собой, чтобы не застонать и не признаться перед Винсентом в своей слабости. Настоящая месть, доводить Ясона до состояния, когда он теряет контроль. Теперь Винсент его хозяин.

Борьба окончена, исполин повержен. Талый лед растекается по губам и скатывается по подбородку…

Ясмин хватает Винсента и прижимает к себе. Он кажется таким маленьким на фоне грудных мышц главнокомандующего, а ладони Ясмина чуть ли не больше его головы.

— Я обожаю тебя, — шепчет Ясмин, прижимая к себе.

— Горькая, — Винсент облизывает губы, — Ты опять много курил… или пил кофе…

— Ты мой, навсегда, — отзывается Ясмин, вытирая подбородок парня своими пальцами.

— Ты хочешь меня поцеловать? — спрашивает Винсент.

— Да, я хочу тебя целовать. И только тебя.

— Ты не брезгуешь, я же только что…

— Нет, — носы любовников встречаются, — Я буду тебя целовать даже, если ты изваляешься в чужом дерьме.

— Я не собира… — Винсент не договаривает, потому что Ясмин впивается в его губы.

Через полчаса они уже выходят из главного штаба. Рядом друг с другом, плечом к плечу в тайной близости душ. Ясмин снова невозмутим, а на щеках Винсента все еще играет румянец удовлетворения. Скоро он исчезнет, и его щеки снова станут болезненно белыми.

— Ты без шапки, — замечает Ясмин, поправляя свой белый меховой тюрбан.

— Мне не холодно, — Винсент пожимает плечами.

— Пойдем куда-нибудь?

— Мне надо на работу.

— Не надо, — в воздухе мигает голографическая картинка, Ясмин уже отправляет сообщение.

— Опять?

— Ты на срочном совещании, Игле наплевать.

— Наши хитрости очевидны, ты видел лицо гвардейца? А говорил, двери звуконепроницаемые.

— Ты так кричишь, что никакие новинки техники не в состоянии тебя заглушить. Хочешь, я расстреляю гвардейца?

— Нет, он был смущен больше нашего. Решит, что ты меня избивал… — Винсент смеется.

— Как скажешь. Мы идем?

— Да. Давай пойдем в навесной ресторан, будем смотреть на город сверху вниз и пить шампанское.

— Шампанское, — Ясмин хмурит брови, — Женский напиток.

— Пускай. Помнишь, еще, будучи в банде, мы захватили склад, но, к нашему сожалению, там ничего полезного не было. Ни металла, ни еды. Только шампанское и апельсины, покрывшиеся коркой от мороза. Кажется, тогда была зима…

— Да, этот же день, 29 февраля, — кивнул Ясмин.

— И как ты все запоминаешь?! — изумился Винсент, — Да, точно. Февраль. Мы тогда от отчаяния устроили себе праздник. Сидели на ящиках и пили шампанское, закусывая холодными апельсинами.

— Хочешь повторить?

— Да, — Винсент кивает. В его глазах все та же печаль, но теперь в ней есть доля радостной ностальгии.

— Хорошо, повторим. Винсенте, неужели ты так скучаешь по тому времени полному опасностей и борьбы? Чем же тебе не угодил мир, который я построил для тебя? Почему ты так несчастлив?

— Глупости, я не знаю, о чем ты. Все супер! — Винсент хитро улыбается, и, едва удержавшись, чтобы не ухватить главнокомандующего за руку, произносит, — Пойдем же, а то мало времени останется. Завтра опять на работу.

— Идем, ты нравишься мне особенно, когда полон жизни.

Винсент не отвечает.

Он так старался выудить из памяти хоть одно живое воспоминание, что теперь едва ли мог придумать ответ на незамысловатый комплемент любовника. Жаль, что сейчас он лишь играет в счастье, но когда-то ему действительно было весело. Самое страшное, что вскоре и сам секс потеряет остроту, что тогда останется? Что останется от них с Ясмином?

Страшно.

Поэтому Винсент молчал. Ему хотелось прижаться к сильным рукам Ясмина, и ощутить пламя борьбы вновь, но он не мог… Его сковывали правила мирного времени, установленные ими же самими. Поэтому Винсент желал просто напиться шипучим и легким напитком, а потом забыться, потонув в этой дурманившей пустоте.

Всего лишь забыться.

Эдо Карнавал Гарак

Магазин «Жареные пауки» прятался на первом этаже среднестатистического жилого дома. Здесь продавалась всякая живность опасного и не очень опасного характера, которая к жареному состоянию отношения никакого не имела, ну разве что в далеком своем будущем.

Хозяина магазинчика звали Саян Савинкофф, с виду обычный неприметный авантюрист, как и все предприниматели старого и нового времени.

Саян был пухл и бородат, хотя высокий рост и выразительные глаза все компенсировали. На этом его достоинства заканчивались, и начинались одни недостатки. Хозяин магазина был скуп, даже жаден, к тому же жесток с близкими и подчиненными людьми, в делах жутко нетерпелив, а в довершении ко всему являлся шпионом старой системы, ныне отчаянно борющимся за существование и сохранение своей «тайны».

Эдо, по прозвищу «Карнавал», поднял воротник своей естественно дорогой, сшитой на заказ, дубленки с меховыми помпезно пышными отворотами, и направился в сторону магазинчика, с которым его связывала давнишняя особая любовь.

Дело в том, что Эдо когда-то здесь работал. Он был простым продавцом, и день ото дня терпел оскорбления и унижения со стороны хозяина, окликавшего его не иначе как «обезьяна». Эдо ненавидел Саяна, даже после стольких лет в его душе юношеская ненависть и ущемление лежали глубокой желчной бороздой. Теперь Карнавал поднялся и располагал достаточными силами, чтобы уничтожить своего обидчика.

И Эдо давно придумал, как преподнести свою месть, смешав с терпкостью кориандра и пикантной остротой перца.

Он усмехнулся и почесал свою голую грудь.

Несмотря на ужасный климат, созданный густыми серыми облаками, сковавшими навсегда небо города, Карнавал постоянно ходил нараспашку.

Дверь податливо звякнула китайским дождем и отворилась.

— Привет, Валентина, — насмешливо махнул рукой Карнавал.

— Эдо, — сорвалось с пухлых губ стройной негритянки.

— Как непривычно видеть тебя за прилавком, — еще сильнее усмехнулся посетитель.

— Что тебе надо? — тревожно спросила девушка.

— Как невежливо ты говоришь с любовником, к тому же полковником армии черных лилий.

Валентина вздрогнула.

— Я понял, — кивнул Эдо, — Саян здесь, раз ты боишься, что он услышит. Брось, ему плевать. Его не пронять нашими тихими шалостями, он больше боится за свою задницу. Его напрягает не наша связь, а скорее ее отсутствие, ибо так есть хоть какая-то гарантия безопасности его шкуры…

— Эдо, дорогой, тебе нужны шкуры? — послышался приятный баритон, — Я рад, что ты к нам зашел, давно не виделись.

Из подсобки вылез хозяин магазина, облаченный в белый поварской фартук.

Эдо обвел глазами магазинчик, и, наткнувшись на террариум с пауками, где висела табличка «пауки редкие на сувениры, бесплатно», ухмыльнулся.

— Смотрю, ничего не меняется, Саян, даже это убожество осталось, — Карнавал сверкнул глазами на бывшего хозяина, — Все-таки ты маркетинговый выкидыш.

— Конечно я не такой талантливый, как ты, — притворно улыбнулся Саян, делая очередной лживый комплемент со скрипом в сердце.

— Естественно, я даже не обсуждаю это, — отрезал Карнавал.

— Пришел проведать старика, давшего тебе путевку в жизнь?

— И юморист из тебя никудышный, — Эдо облизнул губы, — Как живешь, старый шпион?

— Какой же я шпион, я обычный торговец… — Саян почуял неладное, обступившее его липким привкусом прокисшего ананасового сока, который он по глупости и жадности осушил из пакета в холодильнике минут десять назад.

— Ну-ну, и как торговля?

— Неплохо, — дернул плечами Саян.

— Да не нервничай, — Карнавал хлопнул заклятого товарища по плечу, — Если б я хотел раскрыть твой секрет, я пришел бы не один. Ты же знаешь…

— Полагаю…

Карнавал посмотрел на Валентину, стоявшую серым призраком за спиной мужа. Она была хороша, чертовски хороша.

Эдо облизнулся.

Ему искренне нравилось ласкать ее прекрасное тело, она была подобно пантере, блестя в лунные ночи развратных ласк шелком упругой кожи. Поджарая и стройная девушка не могла не возбуждать воображение ценителя женской красоты, проникая под самую кору головного мозга и вгрызаясь в центр удовольствия невидимыми крючками соблазна. Эдо владел миром, когда опрокидывал и насаживал ее на себя, заставляя стонать в такт толчкам. Чужая жена — прекрасное средство самоутверждения.

К тому же Валентина была просто красавица.

Щекотало нервы.

Но когда речь шла о выгоде, Карнавал становился непробиваемым для тонкого мира чувственности, тем более, ни одна женщина в мире не могла заставить его изменить богине Пользе, чей культ мулат активно исповедовал почти с пеленок.

Эдо спешно отвел от Валентины взгляд.

— У меня предложение, — Карнавал ухмыльнулся и пригладил колючий ежик стриженой головы, — Саян, очень дельное предложение.

— Какое? Я слушаю с радостью.

— Я сдаю тебя тайной полиции, Цербер как раз план закрывает по году, ему срочно нужно увеличить показатели.

Саян аж взвизгнул от неожиданности, в его груди оборвалась тяжелая сфера полная желчи и противного страха зимнего дня. Все кончено? Этот мальчишка его обыграл. Без сомнений, ему были известны некоторые подробности деятельности Саяна, предприниматель знал это наверняка. Он всегда замечал, как черные вороньи глаза мелкого хитреца неусыпно следила за каждым его действием из-за мрака угла под лестницей магазина. Саян уже тогда предвидел, придет день и Эдо ему отомстит за все, за побои и оскорбления, за протухшую еду и испорченный сон, да и вообще, за превосходство над ним, пусть зыбкое и канувшее в Лету, но зато отпечатанное обожженным рубцом в глубокой памяти полковника черных лилий.

Прошла секунда в размышлениях, и Саян ответил, нервно поглаживая свою бороду:

— Зачем?

— За шкафом. Хочется мне так.

— Тогда какого ты пришел?

— Тебя помучить. Чтобы ты ждалполицаев и содрогался от каждого хлопка входной двери.

— Сводишь счеты?

— Да.

— Я, — Саян вынимал припрятанный козырь, — Я могу быть вам полезен. Ты прав, я бывший шпион. Но у меня сохранились наметки…

Карнавал рассмеялся, обнажая оскал своих белых зубов.

— Я серьезно, — торговец даже обиделся, — Ваш главный штаб находится в здании старого дворца правительства, вы, конечно, перерыли и обшарили его вдоль и поперек, но вы вынули не все жучки и камеры. Намеренно или нет… не мне судить.

— Да ладно! Гонишь, — Эдо скинул с себя дубленку и продемонстрировал всем присутствующим свои замечательные мышцы.

— Нет, я уже нарыл компромат на некоторых членов правительства.

— Каких-нибудь никому ненужных лейтенантов?

Эдо был скептичен.

— Бери выше, гораздо выше.

— Брехня.

— У меня есть кассета…

— Показывай.

— Не здесь и не сейчас.

— Не понял.

— Сначала договор, потом товар, — Саян был непреклонен.

«Сволочь, а он ведь знает, что я чертовски любопытен» — Эдо скривил рот.

— Ты тут не диктуй, я приду и заберу, если мне надо будет, и тебя не спрошу!

— Несомненно, — подтвердил Саян, — Но моя польза общему делу очевидна, я пока не замазанный игрок и не знаком основным фигурам нового мира. К тому же, если ты придешь с ревизией, то кассеты изымут, и тогда ты ничего не получишь… никому и ничему не помешаешь. А жаль, ведь на кассете те люди, которые могли бы тебя заинтересовать.

— Что ты несешь? Какие еще люди?

— Я говорю, что лучше будет, если пленка попадет к тебе в руки… Во-первых, даст шанс выдвинуться, во-вторых, ты сам решишь, что с ней делать.

А он был прав.

Эдо прекрасно понимал, что в случае привлечения полиции, он остается не у дел. Если, как говорит Саян, на пленке действительно грехи столь высокопоставленных чиновников, то это 100 % бомба, которая может его вывести чуть ли не в совет Пяти. Но ведь, достанься кассета полицаям, то особистам и весь куш перетечет. Нет, он, Эдо, слишком долго шел к своей цели, чтобы упускать эксклюзивные подарки судьбы.

Главное не продешевить.

— И что же за должностное преступление там запечатлено?

— Карающееся смертью.

— Убийство друга по черным лилиям без санкции?

— Нет, в стенах главного штаба убивают исключительно по лицензии, — с насмешкой отозвался Саян.

— Тогда что? Говори, — Карнавал притянул торговца за фартук прямо носом к сжатому кулаку.

— Помнишь последний бредовый указ Ясмина?

— Да…

— Ну вот, как ни крути, даже высшие чиновники грешны.

— Гонишь…

— Нет. Я покажу, в подсобке все есть.

— Ах ты проныра, вот, значит, где твое логово!

— А вы всеми лилиями дома и на даче шмонали? — улыбнулся Саян, — Здесь и людно и публично, а, значит, безопаснее. Под носом никогда не видно простых истин.

— Хватит умничать. Показывай.

— Договор, — твердо сказал Саян.

«Главное не продешевить» — подумал Эдо.

— Договор, — ответил он, — Я тебя не трогаю, ты мне сливаешь информацию. И, главное, — Карнавал задумался, надо было попросить что-то еще, — Магазин переходит ко мне.

Саян выдохнул.

Их интересы совпали, никто не попросил больше, чем мог позволить второй. А что касается магазина… Он все равно был убыточным, поэтому инвестиции государства лавке явно не помешали бы.

— Я согласен, — улыбнулся торговец.

— Ты и твоя жена, кстати, моя любовница, остаетесь управляющими, — Карнавал решил все же напоследок напакостить.

Валентина вздрогнула и насколько это возможно побледнела.

Но Саян и бровью не повел.

— Показываешь? — поторопил Эдо.

— Идем.

Не прошло и мгновения, как Эдо уже сидел напротив допотопного динозавра электроники, сверлившего мрачное помещение голубоватым экраном. Но, не смотря на старость и обшарпанность, динозавр был жив и вполне способен уничтожить кого-то из сильных мира сего, транслируя компроматное изображение.

Пуск.

Кассета пошла.

Помехи.

Взгляд и иголки испуга.

Пленка плохая, звука нет, но изображение различимо.

Белое и синее, сплетение и жар, бросающийся в глаза непрошенным зрителям.

Отвращение.

— Свежак, — гнусное подсипывание Саяна.

Отвращение сильнее.

Эдо поморщился, ему стало противно оттого, что он так бесцеремонно влез в чужую хрупкую близость.

Два его старых друга.

Непредусмотрительность.

— А генеральчик симпатичный… — Саян облизнулся.

Эдо хмыкнул.

Злоба под кожу.

И он все больше ненавидел бородатого мерзавца, сидящего рядом с ним. Нет, не за то, что он шпион, и не за то, что готов предложить ему подставить товарищей, а за то, что наглым своим рылом влез в сплетение, которое он никогда не будет способен даже на секундочку осмыслить.

Да, Эдо сам вздрагивал от омерзения, когда представлял, что они делают друг с другом, но все же его товарищи были недосягаемой высотой для овцеподобной публики. Каждый грешен, и у героев есть страсти простых обывателей, но то, что эти двое сделали для Революции, их силу и величину сложно было переоценить. Никто не был вправе прикасаться к легендам и бередить лавровые грезы новой империи.

Эдо нервно пригладил стриженые волосы.

Белое и синее.

Бледная рука, обвитая зрелостью серебра волос, синие глаза за полусомкнутыми черными ресницами. Страдание и наслаждение. Унижение и возвышение на пике страсти. Немой стон, отзвучавший в мозгу даже без звука телепередатчика. Кай ласкал своими поцелуями птичку Феникса, заставляя пылать в окружении строгого интерьера штабного убожества.

И это надо предать огласке?

Растянуть как горячий ирис, разжевать и плюнуть толпе на радость?

Омерзение.

Эдо вскочил и резко вытянул кассету из пасти наглого динозавра.

— Я беру себе, — уничижительно бросил он.

— Конечно.

— Тварь.

Эдо выскочил из магазина, оставляя за собой шлейф сомнений и сожженных мыслей.

Он жадно захватил ртом морозный воздух.

— Фух, — выдохнул Карнавал, — Как же мерзко… Даже я вспотел, а ведь меня гнусностями не удивишь. Меня! Мастера интриги!

Ему срочно захотелось позвонить Фениксу и спустить на него всех собак, выговорить желательно матом за всю неосторожность и неосмотрительность.

Так попасть.

Нужно особое везение.

Эдо отпустил шофера.

Он брел по улице, и, остановившись на верхней точке моста, замер на мгновение уносимый в даль потоком под ногами. Бескрайние воды серой и отравленной реки пестрели крупными слезами бензинных пятен.

— Хорошо, — произнес Эдо, жмурясь и выдыхая пар разочарований, — И все же… Феникс, ты идиот.

Теперь Карнавал ощутил себя в тисках сложного выбора.

С одной стороны ему надо было выйти на старт, чтобы достичь высот, о которых он так мечтал, и которых он был лишен из-за пассивности Ясмина в вопросах раздела сфер влияния. Эдо был всего лишь полковником… и это учитывая его заслуги! С другой стороны ему предлагалось предать друзей, не раз закрывавших его собой от пуль.

Он глянул на черное тело прямоугольника кассеты.

— Дикая штучка, — ухмыльнулся Эдо, думая как маленькая неприглядная вещица может изменить жизни людей, да не просто людей, а звезд революции черных лилий.

Он закурил.

Карнавал был сволочью, редкой и циничной, и сам охотно это признавал, почитая за достоинство. Но он никогда не мог назвать себя ренегатом, тем более по отношению к тем, кому был бесконечно должен. Он жил в долг, сколько раз Феникс спасал его и приходил на помощь в пылу сражения, сколько раз Ясмин отмазывал от проблем, вызванных взрывным характером Эдо.

Но отступить сейчас, значит, потерять шанс выбиться в люди на заслуженное место. Неужели жертва друзьями не окупит приобретения ценой в мечту?!

— Твою ж мать, — от души выругался Карнавал и быстрым движением выдернул пленку из кассетницы. Она повисла в морозном воздухе зимы коричневой загогулиной знака вопроса и полного непонимания.

— Я, конечно, все понимаю, но Феникс мне жизнь спас, — хрипло хмыкнул Эдо, его голос сел от холода, — Придурок Феникс… Как же тебе везет, везет быть моим другом. Ты даже не представляешь, что я для тебя сделал. Как я отмазал твою испорченную задницу! Думаешь, Ясмина бы тронули? Фиг! Ты бы один ответил за грехи нашего главнокомандующего. Кхе…

Карнавал скорчил злую морду и зашвырнул черный квадрат подальше с моста.

Кассета скрылась под водой, унося чужую тайну в пучину кислотной реки.

— Жаль, что договор нельзя порвать, — отметил Эдо, — Торгаш наверняка сделал кучу копий. Но я не позволю гиене завалить льва, — Карнавал сплюнул, ладан слишком сильно прилип к небу, держась своими тлетворными лапками за незащищенную плоть, — Ладно, не было еще проблем, которые Эдо не решил.

Смертельно хотелось отомстить Саяну, причем за все, за само его существование, и Эдо спешными движениями начал набирать на галлографе номер Валентины. Пусть так, зато тоже месть.

Конечно же, полковник мог рассчитать недруга и по-другому, скажем, засадить в тюрьму, устроить ревизию торговых дел, но сейчас ему было невыгодно поступать по сценарию, а, значит, нерационально прибегать к обычным штабным штучкам по устранению недоброжелателей.

— Хай, Валентина? — Карнавал прислонился к перилам моста.

В наушник потекли мелодии звучного женского голоса, а воздухе трепетало ее изображение.

— Хочу тебя, жду, где обычно.

Ответ.

Уязвленность.

— Мне наплевать. Я тебя жду.

Ответ.

Удовлетворенность.

Эдо уже давно не знал отказов, и этот день не стал исключением.

Хотя он и сам понимал, что в душе пассии глубоко ненавидели его, но все же падали к его ногам, не смея отказать легендарному полковнику, способному сминать горы и империи.

— Страх, великий двигатель революции, — пошутил вслух Эдо, и вызвал личного водителя. Более оставаться на воздухе продрогшего и больного чахоткой города-бедняка ему не хотелось.

Глава 3

0:00

Черная машина бороздила плотное сопротивление ветра, неся ее пассажиров c водителем в сторону башен Пяти, стоящих отдельными свечами в черноте городской ночи.

Винсент поежился и приподнял воротник, он никак не мог согреться. Ледяной, обжигающий мартини сделал свое дело. Ясмин, сидевший рядом с ним, не реагировал на холод, который явно был курортным рядом с его арктической душой.

— Холодный месяц, — произнес Винсент, покосившись на своего водителя.

Тот был сосредоточен на мраке дороги.

— Да, — тихо отозвался Ясмин, кладя свою ладонь поверх руки Винсента, и мгновенно утяжеляя серую кожу сиденья.

— Весна-1. Глупое название месяца…

— Март…

— Это по-старому. И зачем надо было переделывать!? Глупо.

— В цифрах удобнее вести расчеты.

— Они перевели весь мир в цифры, — с досадой проговорил Винсент, — А получилось какое-то тухлое рагу из жажды нового и реалий старья. Заменив название ветхому прогнившему каркасу, эрозию так и не вылечили. Расчет на механических кукол. Я не прав?

— Называй месяцы, как тебе удобно. Не запрещено, в разговорном языке ты волен выбирать. А официальные бумаги ты все равно не составляешь.

— Мне за красивые названия обидно.

— Ты придираешься, — Ясмин вдохнул знакомый аромат шинели Винсента. Он любил его запах, запах его тела, предвкушение которого столь волновало душу.

— Они еще и дни недели поменяли, глупость глупая, — продолжал ироничные стенания Винсент.

На самом деле он просто забивал эфир. Когда они с Ясмином были так близко, всегда существовала опасность сорваться в объятия страсти, наплевав на условности окружающих заповедей.

Винсент лавировал, ставя блоки из словесных преград.

— Я подписывался под новшеством, — напомнил Ясмин, — Критика твоя неуместна, в данный момент времени она лишена конструктива.

— Ты всегда так говоришь.

Винсент поправил свою белую каракулевую шапочку. Это оказалось последней каплей для воли Ясмина, с трудом наблюдающим за красотой и очарованием своего любовника. Винсент был так прекрасен: синяя форма, подчеркивающая огромные синие глаза, белая шапка, которую он все же одел на контрасте с черными волосами, и, наконец, его юное опьянение, утонувшее в мартини. Тело главнокомандующего изнывало, желая одного — обладать всем существом Винсентом.

— Винсенте, — прошептал Ясмин.

Тот вздрогнул.

— Я прошу.

— Но…

— Меня не смущает.

— Я…

— Прошу.

— Вот как… — Винсент выдавил улыбку и несмело дотронулся до горящей промежности своего попутчика, начиная массировать рукой его член. Когда Ясмин достаточно возбудился, Винсент высвободил скованный условностями и тканью половой орган и нырнул головой вниз.

Зрачки водителя расширились, пульс участился.

То, о чем он подумал в первую минуту, когда голова генерала исчезла из вида зеркала, не могло уложиться в системе ценностей старого цепного пса системы. Он глянул на каменное лицо главнокомандующего и отдернул взгляд, ужаленный холодом стальных зрачков.

Все в порядке.

Он подумал полную чушь.

Водитель поругал себя за гнусные мысли и сто раз окрестился недостойным сыном революции черных лилий.

Ну, действительно. Как он мог предположить, что генерал, этот закаленный сражениями мужчина, припадет к коленям своего боевого друга, чтобы сделать ему…кхм…минет.

Водителя аж пробил озноб.

Ну, наверняка такому поведению есть какое-нибудь объяснение. Например, генерал Тиаро что-нибудь обронил и теперь ищет.

Долго.

Слишком долго.

Водитель попытался приподняться и посмотреть в зеркало, но снова поймал спокойный айсберг глаз главнокомандующего Иоганте, и остался недвижим, скованный ледяными цепями.

Он рассудил, что чтобы то ни было, оно скоро найдет себе достойное и рациональное объяснение.

И точно.

Генерал поднялся, он был бледен и казался вымотанным. Он стер что-то с губ рукавом и покосился на спутника.

Смущение.

Водитель выдохнул, конечно же все оказалось гораздо проще. Генералу стало плохо, укачало по ходу заноса петляющей дороги, бывает. И как он, верный пес революции, мог вообразить немыслимые и крамольные картины?!

На смену радости пришла злоба. Водитель выругался, опять ему придется убирать машину. Эти чертовы шишки понятия не имеют о приличиях и манерах. И как они только смогли выбиться в первые ряды и пользоваться всеми благами революции?! А он должен за ними убирать, хотя не меньше отдал общему делу!

Тем временем Ясмин покачал головой, смотря, как Винсент отчищается от брызг его истомы.

— Что? — непонимающе спросил Винсент.

— Свинья, — тихо шепнул Ясмин, вовсе не преследуя цель оскорбить товарища.

— Я из народа. Ты все никак не приучишь меня к салфетке.

— Бесполезно. Мне лучше купить тебе слюнявчик.

— Самый лучший способ — не заставлять меня питаться белками, особенно после принятия спиртного.

— Я просил, ты был не обязан, — равнодушно подметил Ясмин.

Он, не церемонясь и не спрашивая разрешения, запустил свою руку, предусмотрительно освобожденную от белоснежной перчатки, в штаны его обожаемого мальчишки.

Винсента тряхнуло, словно удар тока прошел по его телу.

— Прекрати, я же…

— Мне плевать, — Ясмин повернулся профилем к обескураженному парню, продолжая невозмутимо следить за дорогой впереди, одновременно лаская уже налитый кровью половой орган товарища.

Когда Винсент был достаточно возбужден, Ясмин упал вниз к источнику сладострастия, рассыпая свои длинные волосы по сиденью и коленям парня.

Водителя пробил холодные пот. И дрожь растеклась по венам.

Ему не показалось. Самая первая и бредовая мысль оказалась правдой.

Не может быть!

Ладно, Генерал, но Главнокомандующий, этот стальной человек, этот герой и опора империи, неужели он совершает столь отвратительное и противное природе действо?!

Жареная соя, съеденная на обед, подступила к самому горлу человека. Он нервно сглотнул, сжимая зубы и вцепляясь в руль.

Раздался громкий стон.

Генерал сидел, заложив руки за спинку кресла и запрокинув голову назад, из его груди вырывались сладострастные вопли. Бедный водитель от неожиданности подскочил и отпустил руль. Машину чуть не занесло, но опытный водитель все же удержал свою ласточку на дороге. Человек был напуган.

Нет ничего хуже, чем быть посвященным в секреты властителей мира.

Вот поэтому-то все оставшееся время водитель усиленно вспоминал имена мертвых богов, ища у них защиты.

Винсент протяжно и сдавленно застонал, знаменуя завершение очередного цикла страданий от наслаждения.

Ясмин поднялся и протер губы заранее заготовленной салфеткой, роняя вскользь:

— Сдерживался.

— Да, — вымученно ответил Винсент.

— Напрасно.

Винсент промолчал, он был занят восстановлением дыхания, сбитого ритмами жарких волн.

Водитель затормозил. В пучине кружащих хлопьев снега скрывалась башня — «логово» главнокомандующего.

Пассажиры вышли.

Выдох.

На секунду водитель подумал, что о нем забыли.

Укол — резкий стук пальцами по стеклу.

Страх схватил за горло.

Рядом с окном замерла синяя шинель.

Стекло поехало вниз.

Генерал заглянул в лицо испуганного пса.

— Ты видел? — спросил он, смотря на водителя большими грустными глазами, казавшимися сейчас безжизненно равнодушными.

— Я не помню, — выпалил человек.

— Оставь его, — сталью прозвучал голос Ясмина.

— Ты расскажешь? — Винсент продолжал допрос.

— Нет, нет, что вы! — водитель замахал руками.

Генерал медленно извлек из серебристой кобуры, болтающейся на поясе, свой знаменитый кольт, который судя по царапинам, побывал не в одном сражении.

Винсент наставил дуло на омертвевшее лицо слуги, перекошенное природным страхом.

— Скажешь? — повторил вопрос Винсент.

— Нет.

— Брешешь!!! — истерично бросил Винсент и спустил курок.

Страх забрызгал лобовое стекло красными лепестками тромбоцитов.

Ясмин резко потянул за рукав своего генерала, привлекая к себе.

— И зачем? — холодно спросил он.

— Не знаю.

— Тебе очень надо было?

— Не знаю.

— Последствия?

— Вызову бригаду, зачистят, — Винсент дрожащими руками поправлял шапку.

— У него двое детей.

— Вдова получит компенсацию и пожизненное довольство. Я устрою, его семья ни в чем не будет нуждаться, — глаза Винсента прыгали в нервическом шоке, — Скажем, он попал в аварию, проверять не будут, кремируем сразу…

— Ты слетаешь с катушек, мой неистовый мальчик, — произнес Ясмин, внимательно смотря на смятение своего любовника.

Едва уловимый ответ обветрившихся губ:

— Мне показать виновника?

Тишина, лишь ветер завывает, толкая потоки снежинок, обсыпающих холодным бархатом черные ресницы Винсента.

— Агония, моя душа плавится в раскаленной лаве, — тихо произносит он, — Я не знаю, что происходит. Я как будто сгораю в своем же огне. Сгораю… Языки пламени поглощают мои крылья, и нет больше надежд, и нет больше веры… Агония. Что со мной? — Винсент поднимает свои глаза на Ясмина, — Мне страшно…

Главнокомандующий заключает растерянного парня в объятья, даже сквозь толстую зимнюю одежду можно почувствовать, как тот дрожит.

— Я не отпущу тебя из своих рук, — шепчет он Винсенту, — Я обещаю тебе, мы построим свой мир, как ты захочешь. И тебе больше не будет страшно и холодно. Клянусь.

Ясмин приподнимает голову Винсента за подбородок, и, оказываясь в плену глубоких синих глаз, нежно целует губы.

Свет окон пяти башен вспыхивает. Перед неведомыми зрителями, откинув страх и осторожность, поправ свой закон, главнокомандующий раскрывается, не боясь возмездия за свою страсть.

Они целуются, а ветер качает фонари в порывах пышного снега.

00:57,

02, то есть уже 03.03, год неизвестен.

Я сижу в ванной.

Мои ноги в горячей воде, я специально налил кипяток. Но я его не чувствую.

Черт.

Я убил человека, но мои мысли словно заторможены. Что должен чувствовать убийца? Смятение, страх, радость. Что? Мое сердце равнодушно. Я останусь безнаказанным, за мной Ясмин и куча бумажек на особые полномочия.

Но это не изменит истины…

Я убийца. Когда я выкашивал ряды врагов во имя революции, я не сильно волновался на сей счет.

А сейчас? Тоже.

В ванной невыносимо душно. Халат насквозь пропитался паром, с меня падает градом пот, но я не могу и пошевелиться. Кажется, я разучился двигаться. Волосы стали мокрыми… Я не могу заставить себя выйти. Нет чувств, нет мыслей.

Я умер.

Я только что убил человека, который мне ничего не сделал, просто ему не повезло увидеть мою связь с Ним. В чем вина обычного человека? Водитель… Добрый был малый. А я оборвал его жизнь… я, а не кто-то другой. И как я еще имею наглость так спокойно вспоминать об этом человеке?!

Мой мозг все ясно осознает.

Я виноват в его смерти, я это прекрасно понимаю.

Господи!!! Осудите меня, осудите и добейте камнями! Я хочу что-нибудь почувствовать. Ну, хоть что-то…

Может быть, еще накатит? Я не знаю. Я убийца в законе. Ужасно. Какую кровавую реальность мы вырастили из прекрасной мечты о всеобщем благе! Я боюсь. Я боюсь, что не расплачусь по счету за все поступки, что совершил и еще совершу.

Накатывает? С надеждой. Да? Прислушиваюсь к себе.

Нет.

Безрезультатно.

Зато в плеске воды мои уши улавливают примеси чуждых кранам нот. Я понимаю, что поют трубы. Хорошо понимаю, я узнаю ее… музыка… Она несется вместе с водой, вырывается на свет с брызгами раскаленных капель…Она…

Мелодия, что я всюду слышу… Теперь она тихая, очень.

Пар кругом, а мне все равно холодно. Душа умирает…

Черт.

Я уверен — накатит, я же не чудовище. Спадет анестезия от огня, последнее спасение организма от меня самого, и накатит.

Мелодия все никак не затихнет. Может, Ясмин включил галлограф?

Ясмин. Фу…

Не хочу выходить. Нет. Представляю его сильные руки на моем теле — обжигает отвращением, сдавливает тошнотой, проникает омерзением и целует желчью.

Я его ненавижу.

Или… Люблю.

Уже нет, проблема в том, что я уже ничего не чувствую. Только секс. Наша близость еще проходит острым клинком по венам, заражая кровь. Но я теряю контакт, провода рвутся, и ток между нами перестает бежать. Медленно. Страшно. Он выпил меня до остатка, опустошил и осушил.

У меня нет ничего внутри.

Мое тело полностью принадлежит ему, и он безраздельно властвует в нем.

А сознание. Оно пока держится, бедное, никак не умрет, а лучше ему было бы сдохнуть.

Сознание пульсирует болью от мыслей. Но я живу от встречи к встрече.

Почему?

Я хорошо знаю ответ. Ясмин мое последнее сокровище, привезенное с поля боя за революцию. Последняя память о том времени, о том живом и динамичном мире. Пока мы сражались, мечта была жива и чиста, сейчас я не узнаю своих слов, лежащих на бумаге основных постулатов Черных Лилий. Не мое. Маски. Маски. Ложь. Разочарование.

Мы были овцами, а стали манекенами. Не слишком успешный прогресс.

Поэтому я связан нитями крови с Ним, разорву и погибну. Мой огонь испепеляет всех, а главное меня, своего хозяина, Феникса. Нет выхода, врагов не осталось и теперь я борюсь с собой.

Стук в дверь.

Сейчас он только просит выйти.

Потом потребует.

Потом придет сам, нарушая мои пределы.

А дальше…

Целую ночь терзать мое бедное тело. То пули, то его поцелуи, одинаково больно и одинаково почетно. Такова мораль.

Требует выйти.

Нет, я не овца, я не иду спокойно на убой. Закрываю уши руками, не хочу ничего слышать. Сам приходи и бери раз так надо!

Я генерал. Смешно же.

Я смеюсь.

Он заходит.

Опять в белом, как смерть. Мой крест…

Берет меня на руки. Он сильный, гораздо сильнее меня. Даже, если я попытаюсь вырваться, он не пустит. Доминант.

Он вытирает мне щеки, оказывается, по ним лились слезы.

Я плакал. Значит, я жив, хотя и не замечаю.

Выносит из ванной в спальню.

Целует.

Его губы нежны, но я не чувствую тепла. Я путаюсь в его серых, почти металлических, волосах, и он ставит меня на постель.

Я покорно снимаю халат, стараясь не думать о следующем мгновении. Его взгляд прикован ко мне. Я выучился соблазнять и мне от этого тошно.

Усмешка.

Значит, он уже возбужден.

Меня сейчас вытошнит.

Но я повторяю заученные движения. Становясь на карачки, упираясь руками в шелк простыней, смиренно жду.

В воздухе повисает густой запах горячего кофе. Кофе-брейк? Издеваетесь. Было бы неплохо. Нет, это запах его любимой смазки. Сейчас он нанесет ее себе на член, а потом моя очередь.

Я знаю точно, что будет дальше, но это не показатель интеллекта.

Черт, она холодная. Или мне кажется? Но я не двигаюсь.

Он обвивает меня за пояс. Я чувствую его гениталии сзади. Сейчас будет мучить. Конкретно так. Никогда не церемонюсь со словами.

Он притягивает меня к себе.

Боль.

1:03

Ясмин улыбнулся, он стоит позади своего «мальчика», и его лица не видно, Винсент изгибается, как кот. Парень покрыт гусиной кожей и, как обычно, совсем не возбужден. Ясмин делает пару рывков, и кидает своего безропотного любовника боком на простынь. Сам он пристраивается сзади, снова входя в тело Винсента.

Пожар.

Ясмин закусывает кожу под лопаткой парня, там, где у него соблазнительная родинка в виде контуров Африканского континента. Он обожает и сходит с ума от нее. Кажется, вся их страсть началась с родинки. Ясмин увидел ее, когда Винсент и еще пара солдат купались в грязной реке под столицей. Он увидел ее и влюбился. Родинка в форме Африки, точь-в-точь. Африка — сердце планеты, Винсент — сердце и смысл его жизни.

Ясмин садится на колени и насаживает Винсента. Теперь тот не будет сопротивляться, теперь он полностью его. Даже, если Винсент захочет высвободиться, то не сможет. Крепкий захват рук, да и бежать некуда, только глубже, глубже и быстрей.

Ясмин закрывает глаза, утопая в запахе тела Винсента.

Его дыхание сбивается.

— Я обожаю тебя, — Ясмин шепчет в пустоту, — Мой Феникс, я обожаю тебя.

— Не называй, — тихо произносит парень в ответ, — Не называй меня так в такие моменты.

— Я обожаю тебя, Феникс…

— Хватит, я воевал под этим именем. Солдаты кричали мое имя, идя в бой и погибая. Не оскорбляй. Я все же был воином.

— Много болтаешь, — шепотом отвечает Ясмин. Он скидывает с себя любовника, запрокидывая его на спину. Винсент так красив и невинен.

Ясмин задирает его ноги себе на плечи, так, что бы он мог проникнуть в его тело, минуя все естественные преграды.

Винсент изгибается и упирается пяткой в плечо Ясмину. Ему больно, он сжимает в руках простыни, брови сдвигаются в линию страдания. Но Ясмина не остановить, все сильнее и сильнее он вдавливает в него свой возбужденный член, так надо. Любовник должен потерпеть еще чуть-чуть, а потом, он подумает и о нем.

Винсент поднимает плечи, но руки Ясмина его останавливают, парень пытается изогнуться, но Ясмин лишь прибавляет темп. Винсент вскрикивает.

Финал.

Ясмин отпускает его, ослабляя хватку и вынимая свой член, пропитанный его же собственным ядом, теперь сочащимся из тела Винсента.

Выдох.

Винсент медленно поворачивается на бок и подбирает под себя ноги. Его дуратская прическа разбросана длинным хвостом на затылке, а передние короткие пряди закрывают глаза. Он дрожит, его плечи отрывисто содрогаются.

— Что с тобой, мальчик мой? — Ясмин подползает к любовнику.

Он отвечает всхлипыванием.

— Ты плачешь? Почему? Я сделал тебе больно? Прости…

Винсент трясет головой.

Из его глаз градом сыпятся слезы.

Ясмин тяжело вздыхает, у Винсента иногда случаются приступы истерики, о причинах которых бессмысленно спрашивать. Он отводит от любовника глаза, внешне Ясмин спокоен, но его душа раскалывается от пронзительной остроты картины.

— Не плачь, мальчик мой, — более нежно повторяет Ясмин.

— Я заслужил эту боль. Я убил человека, — отзывается Винсент и поднимает голову, его глаза печальны и обижены, — Понимаешь, я сегодня убил человека! Ни за что, взял и пристрелил, поступил, как те ненавистные фигуры из прошлого, с которыми я яростно сражался. Я отнял жизнь и ничего не почувствовал. Посмотри, что ты со мной сделал? — он срывает голос на крик и снова падает на постель.

— Прости, — отзывается Ясмин и ложится сзади, обнимая парня. Он весь покрыт когтистыми лапками дрожи.

— Ты сотворил со мной это, мне так больно… — произносит Винсент.

— Прости, — шепотом говорит Ясмин, и сильнее прижимает его к себе, — Сейчас тебе не будет больно, потерпи. Сейчас, я все сделаю.

Он начинает нежно целовать родинку под лопаткой Винсента, а его рука ползет вниз по телу любовника к горящему половому органу. Лаская его, Ясмин добивается тихого стона благодарности. Его вторая рука, нащупав сосок парня, вдавливает его в грудь и резко тянет обратно, Винсент дергается. Он обнимает Ясмина за шею, ему уже не холодно и он дрожит уже не от слез. Его организм возбужден и дает об этом знать, растекаясь сладким соком наслаждения.

Ясмин переворачивает любовника на спину, и принимается ласкать его живот, а потом член, пульсирующий струной удовольствия.

Винсент кричит, как обычно отдавая все свои чувства партнеру.

Когда он вознагражден за мучения липким оргазмом, Ясмин поднимает голову.

Винсент победно водружает ногу на его плечо и надменно произносит:

— Работай, сучка!

— Я просил так меня никогда не называть, — реагирует Ясмин.

— Похотливая сука, — повторяет парень.

Ясмин подскакивает, подминая под себя наглое создание.

— Заткнись, — хрипит он.

Винсент хватается за волосы любовника, и с сарказмом предлагает:

— А давай теперь я тебя поимею, а?

— Нет.

— Почему?

— Я сказал нет.

— Что же так? Меня можно, а тебя нет?

— Да, именно.

— Нет уж, давай-ка, работай, — Винсент бесцеремонно сжимает в руках накаченную ягодицу партнера.

— Этого не будет, — металлическим голосом отзывается Ясмин, — Я хозяин, ты раб. Ты мне подчиняешься, ты мой и я тобой владею.

— Пошел ты, — Винсент облизывает высохшие губы, — Ты всего лишь главнокомандующий, который сосет у своего генерала.

Парня распирает смех.

Ясмин спокоен, только злая ухмылка едва искривляет его губы.

Он срывается с места и вытаскивает из глубины кровати давно заготовленный ошейник с кольцом, к которому прилажена цепь.

В один момент незамысловатое украшение оказывается на шее у Винсента.

— Ты мой, — блестя глазами, произносит Ясмин.

Он хватает цепь и перекидывает Винсента на живот.

— Птичка на цепи? — печально смеясь, спрашивает парень, — Какая оригинальная придумка. Она оставит следы…

Винсент встает на колени, и снова упирается руками в постель в щенячье преданной позе.

— Обожаю тебя, — раздается нежный шепот Ясмина.

Он резко входит во влажное от прошлых ласк отверстие любовника. Теперь его рука сжимает цепь, которую он все сильнее и сильнее тянет к себе, сдавливая горло Винсента. Через короткий промежуток времени, тот начинает стонать. Его рука нетерпеливо ласкает промежность. Впервые за все время ему нравится быть принимающей стороной, Ясмин возбуждается сильней и сжимает цепь, печатающую синяки на нежной коже партнера. Парень сжимается, Ясмин спешно выходит.

Он проводит рукой по животу Винсента. Оставшийся на ней любовный нектар, заставляет сжать цепь свыше допустимых пределов.

Винсент сладко стонет, и падает на постель в бессильной истоме.

Ясмин догоняет любовника и опускается рядом с распластанным мальчишкой.

— Ты получил удовольствие, — он скорее подводит итог.

— Асфиксия обостряет чувства, — устало произносит благодарный Винсент.

Ясмин хватает его за руки и тянет вверх за собой, заставляя встать на колени.

В лунной ночи, они сидят на коленях друг напротив друга. Их жаркое дыхание касается вспотевших тел. Они близки как никогда. Ясмин берет руки Винсента, погружая пальцы в замок.

Отражение.

Он словно опирается на зеркало.

Но схожести нет.

С одной стороны античный атлант со скандинавским выточенным лицом и длинными белыми волосами, с другой юный хорошо сложенный парень с огромными синими глазами и черными, мокрыми от пота, волосами, на его шее и теле видны следы неаккуратной страсти атланта.

Они смотрят друг на друга.

Вечно далекие, теперь они ближе.

Связанные одной тайной и одной болью, натянутой цепью кожаного ошейника, сейчас они принадлежат друг другу.

А впереди целая ночь, обласканная пышным снегом и кровью несчастного водителя, принесенного в жертву сладкому духу незаконного соития.

Глава 4

6:15

Ясмин медленно просыпается. Как хорошо засыпать рядом с дорогим человеком, а потом просыпаться вместе. Главнокомандующий открывает глаза, в рассветной синеве окна хорошо очерчены контуры спящего Винсента, которого он заключил в объятия и не отпустил до самого утра.

— Просыпайся, соня, — необычно нежный Ясмин целует любовника в веки.

Винсент распахивает глаза.

— Уже? — спрашивает он.

— Да.

— Все тело ломит.

— Нас ждет работа.

— Я не пойду…

— Надо.

— Форма грязная… Ты ее вчера усиленно пачкал.

— Запасная в шкафу.

— Черт…

Ясмин едва заметно улыбнулся.

— Ты все предусмотрел… — протягивает Винсент, — Ладно. Я в душ.

Он невольно кладет руку на спину партнера, но тут же ее отдергивает, как будто коснулся раскаленной конфорки.

— Все хорошо? — отзывается Ясмин.

— Конечно, все супер, — врет Винсент и убегает в ванную.

7:20

Потом в полном молчании они завтракают на просторной кухне, скорее напоминающей зал дворца. Ясмин, облаченный в чистейшую белизну формы с золотыми отворотами на рукавах и воротнике, пьет сок и аккуратно сворачивает в треугольники ломтики сыра. Винсент курит, запивая вред ладана отравой искусственного кофе. Все попытки Ясмина приучить его к правильному питанию пошли прахом.

После трапезы они спешно одеваются.

— Я вызвал тебе водителя, — торопливо кидает Ясмин.

— Я поеду басом, — отказывается Винсент.

— С гражданами? Прекрати. Они тебя разорвут.

— Сегодня ночью ты уже сделал это за них.

— Водитель в пути.

— Я не хочу… Опять на твоей машине заявлюсь.

— У тебя было ночное совещание.

— Ага, — Винсент приспускает воротник, — Ты на это глянь. Хорошее совещание, однако.

Шея окрашена в лилово-бордовые цвета страстных поцелуев и тугого ошейника.

— Ты воротник не тереби, и тогда никто ничего не увидит, — невозмутимо отвечает Ясмин.

— Может, я останусь.

— У меня?

— Дома.

— Нет.

— А у тебя?

— Я бы хотел, чтобы ты каждый день ждал меня с работы.

— Как жена?

— Ты и есть моя жена.

— Может мне начать носить женские платья? — язвительно бросает Винсент.

— Нет, мне нравится стягивать с тебя грубую ткань блеклой формы, под которой прячется нежный бархат твоего тела.

Винсент покрывается пунцовыми пятнами.

Бессильная злость.

— Обожаю тебя, — шепчет Ясмин и целует любовника в губы.

— А я тебя ненавижу.

— Мне наплевать. Пойдем.

Винсент кивает.

— Все же мы мужчины и должны работать, — продолжает Ясмин, закрывая дверь на код. — Так ведь, Винсенте?

— Ненавижу тебя.

— Позвони сегодня.

— Ладно, я позвоню, — отвечает Винсент, хотя знает, что не выполнит обещания.

Ясмин еще раз жадно впивается в губы спутника и выходит навстречу машине. Через какие-то десять минут своего транспорта дождется и Винсент.

Он сплевывает на снег и закуривает.

Глаза останавливаются на сером небе. Хочется вырвать, но нечем, поэтому надо курить.

9:30 Феникс

Крепкий кофе горчит на языке, прогоняя тени сонных грез.

Люблю кофе.

Ненавижу сливки, они разбавляют истинный вкус, как и все полутона в нашей жизни. Люди придумали кучу замен подлинным истинам. Сегодня по пути на работу в разукрашенном морозом окне я видел толпы зомби. Они серым роем безмолвных осколков великих надежд эпохи торопились в муравейник, чтоб отдать дань иерархии. Зомби — теперь так называется социум.

Эй! Винсент! И чем же кукольный генерал недоволен?

Генерал. Смешно.

Когда мы покидали «города-помоины» и шли за звездой, мысль о чинах и погонах меня никогда не посещала. В том-то и беда. Я не задумывался о выгоде и последствиях. Бой — только в нем истина. После войны следует мир, бесцеремонно крадущий мечты у своих вдохновителей.

Что делать дальше?

Скучная работа с бумажками. День за днем, проклятая спираль полной бессмыслицы. Я устал от этого ненужного бега в никуда. Я бы мог работать в штабе, но и там, чем мне заняться? Строить карательные бригады по ровной линии дисциплины. Зачем? Скучно. Моим именем и так названы книги по практикам использования огнестрельного оружия. Пожалуй, все, что я умею — хорошо стрелять. Просто жить я не могу, не приучен.

Пресный кофе.

А я умер… Ла-ла-ла.

Пустота. Грех даже иронизировать.

Я лезу в карман пиджака, тянущего упругостью кожаной полоски. Извлекаю ее на свет.

Ошейник с кольцом.

— И зачем ты его сюда сунул, Ясмин, — шепчу я и поигрываю садисткой штуковиной, механически раскручивая ее на пальце за металлическое кольцо.

Интересно, во что превратилась моя шея?

Срываюсь с места. Зеркало в шкафу встречает меня отражением бледной физиономии.

Это я?

Никак не привыкну к своему лицу без налета серой пыли с пустырей окраины.

Опускаю ворот.

Какой вернисаж!

Моя шея окрашена в разные оттенки сине-красных подтеков. Причудливое сочетание бардового удушья ошейника и лиловых засосов, оставленных нежностью Его холодных поцелуев. Да если так разобраться все мое тело одна сплошная карта обжигающей страсти Ясмина.

Я начинаю истерически смеяться, ощущая, как тянет кожу под лопаткой. Укус оказался значимым, и кто просил так впиваться мне в кожу?

Бравые революционеры…

Если бы те зомби на улице видели меня сейчас, чтобы они сказали?

Настоящий генерал Великой Революции всего лишь кукла в руках еще одного Легендарного Персонажа новейшей истории.

И на нас ровнялась эпоха!? Как забавно.

Но нет, люди молились на наши бледные тени, призраки ненастоящих нас, затмившие своих живых прототипов.

Я сажусь на место и жадно закуриваю.

Ладан лучше поцелуев.

Я устал.

В моем кабинете нет даже окон. Я обязан трудиться на благо общества, и ничто человеческое не должно меня отвлекать, поэтому все предусмотрено, чтобы я погряз в работе. Все должно быть рационально. Серая коробка министерства скрывает, словно спичечный коробок, суетливую деятельность своих муравьиных обитателей. Работайте-работайте, пока двигаются и шумят ваши шестеренки.

Никогда не думал, что моя мечта прозвучит фальшивой струной. Она была так прекрасна, а теперь, читая сухие буквы на страницах уставов и книг революции, я едва ли могу узнать свои мысли. Это не мое. Я так никогда не мог бы сказать. Слова сплетаются в предложения, от того становясь еще непонятнее и чужероднее. Кто-то намеренно извратил смысл прямотою и грубостью слога. Мои творения отделились от меня и стали жить своей жизнью. Скучной и чужой, даже враждебной моему сознанию.

Я идиот.

Неутешительный итог моей бесполезной жизни.

Хотя я еще не умираю.

Стоп. По состоянию моего внутреннего мира, могу констатировать полную и бесповоротную смерть. Безоговорочную капитуляцию перед лицом действительности.

Невосполнимая потеря.

Сарказм.

Я физически жив, а морально истоптан.

Ясмин…

Мой убийца и мой спаситель.

Почему я не могу избавиться от его удушающих объятий?

Бессильно кладу голову на стол. Выхода нет. То есть он есть… Я могу послать все к черту и стать условно свободным. А что дальше?

У меня есть апартаменты в элитной части города, выбитые Ясмином из мертвой хватки людей Цербера. У меня есть кабала в виде кресла начальника в министерстве. И здесь мне опять помог Ясмин. Везде его следы, и в окружающих реалиях, и на моем теле, и в внутри него. Мой мир построен его руками. Послать все, означает автоматом лишиться того немного, что я получил за кровь, пролитую во имя революции.

Ладно. Решаем детскую задачу. Пусть, я все послал…

А что дальше?

Что я умею кроме войны?

Ничего.

Уйду в оппозицию и буду сподвигать народ на новый цветочный бунт ярости?

Смешно.

У манекенов нет ярости, они пусты и бездушны.

Люди отчаянно пытаются наладить свою жизнь, зализывая раны недавнего противостояния. Они никогда не сорвутся на новую авантюру крови. К тому же я совсем потерял организаторскую хватку, и нет былого запала. Я, наверное, старею.

Да и оппозиции нет, ее давно расстреляли. Я сам командовал расстрельным отрядом и лично уничтожил недовольных властью.

Всех.

До одного.

Собирать новых слепцов не желаю, нет больше веры.

Я даже не могу завести девушку. Завести… Глупое слово, отображающее истинный факт презрения к ближнему. Девушка… Какая-нибудь продажная шлюха-зомби, мечтающая сделать партию, захомутав выгодного кавалера. Девушка… Как только она узнает, что я ничего не стою, она отравит мое существование словами о вине за ее поломанную жизнь. К тому же Ясмин может подло отомстить за измену. Рисковать другим человеком, пусть даже продажным и тупым, я не хочу.

Слишком много на мне следов чужого предсмертного крика.

Девушка… Ну, какой из меня любовник, одна насмешка. После Ясмина я стал сломанным человечком с переставленными верх ногами мыслями и чувствами, которых уже практически нет и нет желания меняться… Бедная абстрактная девушка, я и, правда, сломаю ей жизнь своим убожеством.

А раньше…эх… Но это было так давно, сейчас-то я ничего не хочу.

Все ушло. Остался только горький привкус артиллерийского пороха. Я так хотел бы хоть на минутку вернуться в прошлое. В палящее солнце придорожных пустырей разбитых засадами, в мокрые водостоки твердынь, которые мы штурмовали без страха. В тихие вечера, полные стонами раненных товарищей, отдающих свою жизненную силу тем, кто еще здоров и способен продолжать путь к мечте.

Мне хочется крикнуть «Ура», но голос срывается.

Некому и не о чем кричать.

Больно.

Мне наплевать на блага сего мира. Я никогда не был расчетлив. Я мог бы порвать нить болезненной связи. Но ледяной Кай, это все, что напоминает мне о том времени. Пусть оно было полным несправедливости, боли, отчаянья и борьбы, но оно было и времен веры в мечту.

Однако время неумолимо. Все ушло…

Дым от тяжелых орудий рассеялся, остался пепел. Единственное мое живое воспоминание — Ясмин, каким бы оно едким и горьким не было. Мой крест, моя память, мой свет. Живой ветер изпрошлого в этом сером безлюдном мире пластмассового одиночества среди зомби.

Кай! Отпусти меня из своих объятий…

Дай упасть в пустоту. Я уже слышу ее голос в сладких и протяжных звуках смычкового оркестра.

Мне так страшно… Я опять слышу каскадные перепады скрипок. Окон нет, значит, не с улицы. Неужели кто-то в министерстве терзает галлограф?

Как же.

Они не посмеют.

Запреты, табу, рамки.

Запрограммированные человечки никогда не нарушат установок.

Я схожу с ума. Кукольный генерал слетел с катушек.

Слышу музыку, хотя ее нет. Галлюцинации. Может, я пью много кофе?

Мой мозг, алло! Не надо рационализировать поступки, мозг. Ясное дело — кофе тут не причем. Я тупо сдался. Перестал видеть будущее и смысл в дальнейшем движении, вектора сбиты градом реальности, а я еще устоял. Наверное, напрасно.

Музыка.

Музыка уносит меня в другое измерение, открывая врата в пустую бездну, где ничего нет, даже расколотых мечтаний. Я скоро заплачу за все свои грехи.

Музыка, опять…

Напеваю вслед за мелодией. Красиво.

Наверное, я растворяюсь, сгораю и обращаюсь в пепел. Пора. Я же Феникс. У меня это в крови.

Печальный итог столь яркого взлета.

Мне даже немного грустно.

Сарказм.

Смех.

Винсент Феникс Тиаро. Ясмин Кай Иоганте

03. 03, год неизвестен.

В глазах главнокомандующего все утро трепетал образ — юная роза, рассветный лучик, весенний побег. Заряд молодости и новизны, украденный у Винсента, окутывал волнами ледяное спокойствие Ясмина.

Редко, так редко, он стал прикасаться к зыбкой чувственности нетленной юности своего нежного любовника. Главнокомандующий улыбнулся.

Огни ночи еще не успели погаснуть, растворившись в свете скучного дня. Сладость поцелуев и стонов еще не выветрилась из крови… Но оставался липкий осадок чего-то лишнего, противного и выбивающегося из невинности Винсента.

Ну, да.

Убийство водителя.

Ясмин быстро проверил, решился ли вопрос с нечаянным проступком огненной птички, и, удостоверившись, что водитель погиб в аварии, врезавшись на полном ходу в бетон мостовой, снова стал спокоен.

Главнокомандующий был доволен. Он сегодня испил эликсир молодости и чувствовал себя гораздо бодрее обычного. Он механически отбарабанил пальцами в снежных перчатках по столу и посмотрел на телефон.

Звонок не срывался в густой свет кабинета.

Ясмин вздохнул, конечно же, Винсент не позвонит, напрасно даже ждать, их отдаление стало вновь ощутимым.

Главнокомандующий развернул кресло и оказался лицом к огромному арочному окну, возвысившему его над падшим городом. Обзор раннего утра был прекрасен.

Солнце ласкало пики башен, окна золотились отблесками, переполненные басы и электромобили суетливо сновали по широким улицам, но их суета была такой ничтожной рядом с полным, похожим на мягкий яичный желток, солнцем.

Еще чуть-чуть и его свет перестанет радовать глаз, затмленный серыми облаками безжизненного яда, выпускаемого городом.

Ясмин прикрыл глаза, но тут же распахнул вновь свои серые пустые зеркала, отражающие умирающее солнце. Его привлек еще один исток света, яркая искра ледяного голубоватого камня, венчающего центр серебряной лилии на его безымянном пальце.

Кольцо.

Подарок на день Революции.

Интересный дизайн. Феникс всегда умел находить оригинальные и неординарные вещи. Откуда он выкопал это чудо?

Может, на заказ?

Сомнительно. Не в его стиле шевелиться по направлению к эксклюзиву.

Другое дело Ясмин. Он специального выискал самого умелого мастера ювелирных дел, который из платины выплавил небольшой кулон в виде двух дельфинов кружащихся вокруг синей бусины сапфира, символизировавшей земной шар.

Несмотря на красоту и уникальность, кулон не произвел должного впечатления. Дерзкий мальчишка никогда не надевает дорогой подарок, ни в честь революции, ни для показного великолепия, ни ради поощрения Ясмина. Винсент не чувствует желания сделать приятно своему покровителю. Он даже не проявил интереса, когда дар перекачивал в его руки. Фыркнул, обозвал украшение женским и сунул в карман.

— Все же, почему ты его не носишь? — спросил Ясмин у фотопленочного Винсента, — Так сильно оскорбляют дорогие подарки или только мои? Думаю, ты просто ерепенишься, прикидываясь колючим ежом. Глупая маска. Слишком явная. Ты так и не смог принять моего превосходства.

Ясмин был спокоен и невозмутим, как обычно, хотя в глубине души вибрировали потоки сомнений и страстей. Кто бы мог догадаться, посмотрев на холодное безэмоциональное лицо главнокомандующего!

Телефонный рев обнулил ледяное спокойствие кабинета.

Ясмин на мгновение сорвался и с нетерпение вырвал трубку из оков аппарата.

«Я позвоню» — отпульсировал в висках знакомый голос.

— Цербер, что опять? — устало произнес Ясмин.

Слова медленно повернулись в предложение.

— Я присутствовал.

Стальной нажим.

— Во дворе моей башни, — озадаченно проговорил главнокомандующий.

Усмешка.

— Не проявил уважения…

Странно, перебили.

— Я знаю, что тишайший и верный пес, но в тихом омуте, — Ясмин сохранял хладнокровие.

Ироничный смех.

Поддевка.

— У генерала Тиаро особые полномочия, подписанные тобой. И он их не превышал, — главнокомандующий откинулся в кресле и заложил ногу на ногу, что означало высшую степень его озабоченности.

В трубке продолжали вежливо высмеивать равного по команде.

— Да, я в этом абсолютно уверен.

Наигранное непонимание.

— Я там был, мое слово. Достаточно?

Пауза.

Нога снята с газа, снижение градуса напряжения.

Ясмин повесил трубку и закусил губу, он злился. Церберу уже не достаточно покровительства главнокомандующего, он сгущает тучи над Фениксом. Пока пусть незримо, но для хорошего стратега Ясмина тайная игра расцветкой в шахматную клетку слишком ощутима. Пока шла война, Винсент был нужен, сейчас же, когда совет Пяти пытается закрутить гайки в развалившейся системе регулирования, он со своей тягой к всеобъемлющей революции стал скорее преградой. Пелена очарованности революцией спадает, надо думать о будущем. Сильным мира сего надоедает терпеть безнаказанные шалости товарища по команде, творимые под защитным крылом главнокомандующего. Когда в стране бушуют грозы, сильнее всего раздражают собственные элементы неподчинения, и плевать, что они являются символом победы. От них рано или поздно неминуемо избавятся.

Ясмин быстро набрал номер.

Его ждали.

— Как ты?

И не были рады.

— Я, как обычно. Винсент, повесь на кобуру замок.

Неуместная ирония.

— Я серьезно. Это не просьба, приказ.

Наплевать.

— Цербер всерьез интересовался. Теперь ему недостаточно моего участия.

Сарказм.

— Зато слова ему хватило.

Снова ирония.

— Полномочия? Как дали, так и отберут.

Смех.

Ясмин прикрыл глаза. Его опечалило несерьезное отношение любовника, поэтому он перевел тему.

— Ты не выполняешь обещаний. Я скучал.

В ответ лишь обреченные нотки в голосе.

И перед глазами Ясмина невольно встало его недавнее видение — крест, обвитый терновником, на котором в огненном вихре мучается птичка.

К чему оно? Дважды.

Может предвидение.

Нет.

Ни за что!

Ясмин вздрогнул.

Он не допустит этого. Никогда! Или он не главнокомандующий армии черных лилий.

Он совершил революцию, победил старость смрадной тысячелетней твердыни, и он ни за что не проиграет бой за самое дорогое и светлое в его бесцветной жизни — за Винсента. Пускай даже это станет последним боем на его пути.

Эдо Карнавал Гарак

Карнавал развалился на своем кресле, стоявшем на огромном расстоянии от стола, неизвестно как вмещающего столько хлама. За все время работы под началом Опиума, Эдо умудрился захламить стол разноперой чепухой в виде пепельниц из костей убитых правителей, держателями для спортивных тараканов, маркерами с содержанием экстракта желез гамадрилов, кстати, весьма вонючая вещица, ну, а про разные бумажонки не было и речи.

Гарак ненавидел официоз и дресс-код, хорошо, что в Палате Счетных Дел царила не военная атмосфера чинного поклонения погонам, а дружественно-натянутая игра в творчество. Но все же этикет требовал определенной строгости в выборе одежды, поэтому Эдо носил шелковые черные штаны и красную рубаху, неизменно расстегнутую до самого живота.

О вкусах не спорят, особенно о вкусах полковника черных лилий.

Карнавал мусолил во рту сигару, но закуривать не решался, беспокоясь об утрате в счет штрафа доли столь драгоценных тугриков.

Полковник скучал.

Сделав доброе дело, он, как обычно чувствовал себя обделенным судьбой, ощущая кожей, что упустил последний шанс.

«Меланхолик» — говорил он про себя.

— Может позвонить компаньону? — Карнавал вслух спросил у портрета великого совета Пяти.

Изображение на потускневшей стене сохранило чинное молчание.

Эдо жамкнул на галлограф.

В воздухе повисло испуганное лицо Саяна.

— Привет, баклан, — поздоровался Эдо.

— Здравствуй, — менее радостно отозвался торговец.

— Ты все бумаги подписал?

— Да, не волнуйся.

— Ха! — мулат приподнял брови, — Это тебе надо беспокоиться.

— Почему?

— По определению, — хмыкнул Карнавал.

— Как твоя часть договора? — осведомился Саян.

Эдо поморщился.

Признаться, плохо. Он как всегда поспешил и уже заранее стукнул на Саяна в отдел гражданского регулирования. Правда был один нюанс, он не написал имени шпиона, представляя информацию в виде домысла на тему оппозиционного притона в стенах неприметного и бесполезного магазинчика. Теперь надо было выкручиваться, и главное Ясмин тут не помощник. Ледяная глыба никогда не станет покрывать и содействовать шпиону, причем шпиону старого мира, тем более, если прознает о существовании кассеты. Упс… Сразу расстреляет, без суда и следствия. Даже разбираться не будет.

Так дело не пойдет.

— Какие-то проблемы? — сразу отреагировал на повисшую паузу торговец.

— Да, нет, никаких. Просто я тут кое-что забыл, — Эдо замахал руками, — Ну, вылетело из головы. Столько работы.

— Что случилось? — Саян вытер со лба внезапно проступивший пот.

— Да, так, мелочь, просто, я уже подал рапорт в Отдел. Но не ссы, я не называл твоего имени.

Повисла тревожная пауза.

— Что делать? — скомкано выдавил из себя торгаш.

— Застрелиться… Искать, и еще раз искать.

— Что?

— Очевидно же. Человека, который мог орудовать в твоем магазине, прикинувшись в личину овечки и воспользовавшись доверием доброго старика хозяина.

Пауза.

Раздумье, сменяющееся быстрым и циничным решением.

— Валентина, — сухо произносит Саян.

— Что Валентина? — сначала не доходит до Эдо.

— Человек.

Карнавал от неожиданности чуть не подавился сигарой, но быстро пришел в себя и гадко засмеялся.

— Она же твоя жена, — в шутку укорил он.

— Еще лучше, — бесстрастно рассудил Саян, — Все поверят, что от любви к ней я был слеп, а она расчетливо мной манипулировала. Разве нет? Может, ты видишь альтернативные варианты?

Действительно вариантов было — 0.

Девушка идеально вписывалась в роль наглого врага революции.

Конечно, Эдо стало немного жаль красавицу, она ему нравилась, и секс с ней был отменный, но, замаячившая на горизонте выгода перечеркнула все сожаления.

— Нет, — ответил полковник, — И не жалко?

— Нет, — равнодушно буркнул Саян, — Моя жизнь мне дороже. К тому же, Валентина мне изменяла…

— Ах ты, мститель херов.

— Чувства не на первом месте, они скорее приложение.

— Тоже мне плагиат на Кая.

Саян слабо улыбнулся.

— И как все решим? — обеспокоено спросил он.

— Как, как. Как обычно. Сейчас протокол состряпаю, и заедим к тебе.

— Когда? Зачем?

— Как только состряпаю, подписи поставлю, печати там всякие, тогда и заявлюсь с группой. А что зачем? Арестовывать твою благоверную. Кстати… самое главное забыл спросить. Она в магазине?

— Да.

— Вот и приедем. Готовься изображать безутешного и обманутого мужа.

— Она у меня строптивая и острая на язык, учти. Орать о любовных счетах будет на всю улицу.

— Пускай, — протянул Эдо, — Я, может, с собой возьму другана, героя революции из информационного отдела. При нем Валентина испугается панику нагонять! Он же и пристрелить может, сам понимаешь, чрезвычайные полномочия, такие дела.

— Было бы неплохо.

— Я не обещаю, но постараюсь уговорить. С героями нынче тяжело, они ленивы и нерасторопны.

— По тебе не скажешь.

— А я последний уникальный экземпляр, — захихикал Эдо, и, глянув на часы, присвистнул, добавляя, — Ну, ладно, бывай, а то совсем с тобой заговорился. Много тебе чести.

— Как скажешь, — пожал плечами Саян.

— А! — неожиданно вспомнил мулат, — И смени надпись на террариуме. Поставь: «жарим пауков по 12 тугриков за лапку». Учись маркетингу, баклан.

— Ты теперь хозяин, твои законы, — с трудом согласился торгаш.

— Завидуй, — брякнул Эдо и отключил галлограф.

Жизнь стремительно налаживалась.

Осталось уговорить Винсента…

Винсент Феникс Тиаро

12:36

Пищит телефон. Я удивляюсь.

«Неужели снова Ясмин?» — проносится в мыслях. Я жду и не спешу снимать трубки, как-то не охота выслушивать очередные лекции о морали и дисциплине государственных служащих.

Кто бы говорил! Но только не Ясмин…

Он меня вчера не останавливал, он знал, что я убью водителя. Черт… Телефон орет, словно грудник без матери. Рву на себя трубку…

— Да, Ясмин… — остервенело кидаю в пространство и тут же повисаю в стопоре.

— Какой я тебе, Ясмин, — громко ржет Эдо, — Командор, тебя совсем штормит!

— И шпорит, — продолжаю логику.

— А вот подробностей из твоей личной жизни мне не надо.

Смеюсь.

— Пошел ты, что тебе надо, черный?

— За черного вздрючу, — шутит Карнавал, он давно не обижается на мои шутки.

Мы так много всего прошли вместе, хотя сейчас его звонок кажется неожиданным.

— Не надо, с меня хватает, — говорю я, — Что хотел?

— Тебя увидеть!

— Соскучился?

— Не дай бог, — язвит Эдо, — Я тут с Ясмином пересекался, напились спирта от души. Точнее я напился… Он потягивал свой любимый абсент и остался как стекло.

Виделись? А меня не позвали и даже не анонсировали… Обида колит желудок. Хотя какая мне разница…

— Молодцы, — на автомате отвечаю я.

— Зацепило?

— Нет…

— Ревнуешь?

— Нет! — раздражаюсь.

— Вот поэтому я тебя не позвал, мне нужно общение, а не бесплатное кино вашего междусобоя.

Издевается.

— Иди в задницу.

— Давай я не буду шутить про то, кто в задницу?

Мне становится дико смешно. Стучу кулаком по столу и заливаюсь смехом. Надо следить за своей речью, теперь меня легко можно подловить, особенно старинному товарищу, скажем, такому как Эдо. Секретов у меня от него нет, да и шила в мешке не утаишь, когда приходится общаться по 24 часа в сутки. А раньше мы так и общались…

— Ладно, — Карнавал становится серьезнее, — У меня дело есть.

— Говори.

— Я организовал бригаду. Арест надо провести…

— И что? Я тут причем? — удивляюсь я, — Может, ты забыл, но мы в разных министерствах.

— Свечку подержишь, — хохмит Карнавал, — Да, просто дело деликатное. Долгая история, если вкратце то, был у меня старый должок одному шпиону. Но так сложились обстоятельства, что я передумал. А заявку в отдел написал…

— Как обычно, ты сначала делаешь, потом думаешь… — замечаю я.

— Кто бы говорил, — протягивает Эдо, — Помнишь, как мы языка ловили? Скольких ты пристрелил, прежде чем пытать?

— Не напоминай, я машинально, — отсмеиваюсь я.

Да, хорошее было время.

— Ближе к телу, то есть к делу, в общем, есть у шпиона жена. Мы на нее и скинем вину.

— Ну, разумно, а в чем проблема?

— Да, она моя любовница…

— Интересно…

— Эта дура поднимет вопль, а я светиться не хочу. При тебе она постесняется, производишь впечатление звучностью имени! Ты же у нас этот, типа герой!

Я начинаю истерически гоготать, повергая собеседника в легкое замешательство.

— Эй, Винсент, ты в порядке? Че ты постоянно ржешь??? Ты там случайно головой не бился о бетон? Ты же мог интереса ради. С тебя станется!

— Все супер, — отвечаю я.

Эдо даже не знает, как хлестко он дал мне определение. «Типа герой» — в точку!

— Ну, так, что? — заискивающе интересуется он.

— Сволочь ты, Карнавал, и методы у тебя топорные.

Неожиданно дверь в мой кабинет приоткрывается и в него входит серая девушка в синей форме, смущенно сжимая лист бумаги в руках.

Опять надо оставить автограф.

— И что??? — в нетерпении вопрошает Эдо.

— Ничего, — официальным тоном отвечаю я.

— К тебе пришли?

— Да, так точно…

— Сосать сочно, — армейский юмор, который тут же мешается с гражданским этикетом, — Извини, я не про тебя.

Эдо приглушенно ржет.

Мне тоже смешно.

Я на него не злюсь. Пусть он меня нещадно чмырит, но он-то прав, по сути.

— Ладно, поеду, — я тороплюсь прервать беседу, иначе прысну от смеха.

Меня не поймут. Опять пойдут сплетни про больного головой генерала.

— Спасибо, дружище, — лопочет Карнавал, — Тогда жду тебя у министерства, твоего министерства, в 13–00. Не перепутай! Да?

— Два. Хорошо. Буду.

Я кладу трубку и вопросительно смотрю на девушку.

Она смущенно отводит взгляд и протягивает дрожащей рукой какую-то санкцию.

Я рисую свою подпись.

Интересно, о чем она сейчас думает? Наверное, трепещет от близости к моей «легендарной» персоне. Мечтает, чтобы я ее заметил и оттрахал где-нибудь в туалете. Вот ведь везение для простого винтика системы.

А что?

Так многие пробиваются. Ведь всегда соблазнительно возвыситься не за заслуги, а через постель. Да, и я с виду не так ужасен. Ну, конечно, не такой желанный для девичьих сердец, как скажем, Ясмин. Но тоже ничего…

Моего любовника поистине считают секс-символом всей страны. Все женские таблоиды, к слову их всего три, признали главнокомандующего самым сексуальным мужчиной века. Как же, наверное, девушки детородного возраста мечтают его окучить. Кстати, я тоже есть в рейтинге, где-то на месте восьмом-десятом, сразу после совета Пяти, разных других значимых персон, и конечно же Карнавала. Но мне же лучше…

Я смотрю на девушку, она быстро начинает моргать, покрываясь румянцем.

Наверное, возбудилась, обмочив трусы своими юными выделениями… Прости, девочка, я слишком груб на слово, черт, но это тупая привычка, я всегда говорю так, как оно есть, без стеснений и приукрашивания. Видела бы ты меня вчера ночью, в ошейнике, слезах и чужой сперме… Ты бы меня так сейчас страстно не желала. Извини, милая, у нас ничего не выйдет. Твой генерал повержен на простынях главным секс-символом эпохи.

Какой я грубый.

Всегда был таким.

И когда же я успел стать кукольным генералом?

Неужели, это мое… Моя судьба?! Как низко и грязно помещен я злым роком. Разве я думал когда-нибудь, что стану рабом чужих желаний? Или потерплю крах, добившись всех целей?! Одни вопросы невидимым знатокам на небе, которые помимо бестелесности страдают еще и немотой.

Верно, говорят, надо быть осторожными в своих мечтах.

Я хотел сломать старый порядок, я хотел быть рядом с вождями, управляющими новым временем.

Все свершилось… только в причудливом искажении линзы судьбы.

Я идиот.

— Можно, идти? — робко спрашивает девушка, пылающая под моим взглядом.

Черт, а я и не заметил, что неотрывно на нее пялюсь.

— Конечно, — отвечаю я, даря ей обворожительную улыбку.

Девушка вылетает пулей, едва контролируя подкашивающиеся ноги. Наверное, будет сегодня мастурбировать, грезя обо мне.

Я смеюсь, невольно бросая взгляд на часы.

Уже 13:00.

Опоздаю, но это проблемы Эдо.

Надеюсь, чертова цифра не принесет мне неудачи. Хотя, я бы поспорил с судьбой.

Надо собираться.

13:13

Эдо посмотрел на часы. Винсент опаздывал.

— Неужели так сложно прийти во время, или в лифтах уже тоже пробки, — пробубнил Карнавал, скручивая пальцами сигару.

Наконец, в окне авто показались очертания знакомой фигуры в синей шинели.

Эдо фыркнул, отмечая про себя, что походка старого товарища из уверенной и быстрой превратилась в более нерасторопную, что по его мнению добавило женоподобные черты. Связав изменения с образом жизни Винсента, Карнавал недовольно потер переносицу.

Винсент ввалился в салон мобиля.

— Опоздал, — крякнул Эдо.

— Извини, — пожал плечами Винсент.

Машина тронулась.

— Паршиво выглядишь, — заметил мулат, рассматривая друга.

— Спасибо, — улыбнулся тот.

— Я серьезно. Осунулся, побледнел еще сильнее, глаза не горят.

— Не выспался… Всю ночь…

— Я не желаю этого слушать, — перебил Эдо.

— Пошел ты.

— Я тоже рад тебя видеть, — усмехнулся Карнавал. Полковника и, правда, напрягли и огорчили изменения в облике Винсента. На языке так и вертелся острый как мачете вопрос: «Что он с тобой сделал?».

— Эдо, ты просто давно меня не видел. Я всегда был худым и бледным… — начал Винсент, уязвленный правдой.

— Да ничего подобного! — рявкнул Карнавал, — Раньше ты весь горел идеями революции, шел к чему-то, в твоих глазах я видел надежду. Да, ты всегда выглядел болезненным, но то была зараза перемен.

— Они осуществились. Все супер!

Эдо хмыкнул.

— Так, что за шпион? — поинтересовался Винсент.

— Саян Савинкофф, владелец магазина «Жареные пауки».

— Ты же у него работал?

— Точно.

— Что заставило тебя изменить планам мести? Ведь за ней ты к нему шел…

— Не спрашивай, — засмеялся Карнавал, — Он предложил мне вещи, от которых невозможно отказаться.

— Платину?

— Нет. Чувак, слушай, тебе лучше не знать, ага?

— И ты делаешь все, чтобы я сгорал от любопытства?

— Вот же блин, — Эдо хлопнул себя по колену, — Ты же не отстанешь теперь.

— Конечно, нет, — Винсент засмеялся.

«Недолго тебе смеяться в неведенье» — подумалось Эдо.

Он собрался с мыслями и уверенно заявил:

— Саян был шпионом старой системы, ну, в общем, у него сохранилась пара рабочих камер в главном штабе.

— Чего? — шок поглотил Винсента.

— Рано, — цыкнул Карнавал, — Я думал потрясти тебя чуть позже. Да, камеры рабочие, и изображение вполне приемлемое. Наши строители полные удоды.

— И в правду…

— Короче Саян нарыл бесценный компромат, который мог бы возвысить меня до совета Пяти.

— Твоя мечта?

— Конечно. Я вот вообще не понимаю, почему ты не заявил свои права.

— Тогда был бы совет Шести…

— Какая к черту разница?

— А зачем мне? Лишняя головная боль.

— Ясмин мешает? — язвительно произнес Эдо, — На твоем месте, я бы его убрал…

Винсент помрачнел и перевел тему.

— Так и что там за компромат?

— Действительно интересно? — Эдо с усмешкой поднял брови.

— Конечно.

— Да на тебя красивого и твоего драгоценного Ясмина.

— В смысле? — зрачки Винсента лихорадочно пульсировали непониманием с примесью интуитивной догадки.

— В прямом. Все, как на ладони. Раскладывает он тебя на столе, как девочку, а ты орешь, хотя там звука нет, но мурашки реально бегут по телу. Как тебе?

— Что? — шепчет одними губами Винсент, его всего трясет, и он становится еще бледнее, хотя, казалось, что дальше некуда.

— Ты слышал.

— И ты видел? — нервно восклицает скомпрометированный генерал.

— Естественно, раз описываю.

— Где? — слова даются Винсенту с большим трудом.

После бледности его бросает в краску, но дрожь отчаянья и отвращения его не покидает.

— Что где? Кассета что ли? — Эдо с интересом рассматривает друга.

— Да, — на одном дыхании отвечает Винсент.

— В реке, должно быть расщепилась уже на атомы.

— Ты…

— Да, я ее выкинул. Успокойся.

— Правда? — Винсент все еще не может прийти в себя.

— Да.

— И ты упустил возможность выехать с выигрышным делом? — генерал потухшим взглядом сверлит товарища.

— А ты хотел, чтобы сейчас тот event смотрел и обсуждал весь совет? — усмехается Карнавал, — Если да, то стоило предупредить заранее.

— Я просто не думал, что ты откажешься от выгоды… ради нас с Ясмином.

— Скажешь тоже, — растянул Эдо, хитро щурясь.

— А что с камерой?

— Я ее отключил, не парься. Но все же не советую сношаться на рабочем месте…

— Хватит, — Винсент закрывает уши.

— Да, расслабься, я же давно все о вас знаю. Нашел перед кем девку нецелованную строить. Забыл, как вы меня из палатки выгоняли?!

— Спасибо, — тихо произносит Винсент.

— Да, пожалуйста. Все равно я ничего не потерял. У него еще есть парочка камер, которые я и не собираюсь выключать. А там компромат посерьезнее, чем ваш с Ясмином детский сад «голубые горшки».

Винсент истерически засмеялся, запрокинув голову.

— А я думал, небеса свалились на землю, раз Эдо отказался от выгоды, — произнес он, откашливаясь.

— Размечтался. Карнавал своего не упустит. А ты не парься так, я все решил. Правда, оставались копии, но я успешно разрулил. Похоже, все сгорело вместе с загородным домом старого торгаша. Ты меня знаешь, для меня нет неразрешимых задач.

— Я знаю, ты всегда таким был, — улыбнулся Винсент, — Помнишь, как ты прорвал кольцо обороны?

— Да, как же тогда я ловко придумал. Выползли по канализации и пустили едкий газ, крысы республиканской армии вчистую потравились.

Эдо широко улыбнулся, вспоминая о подвиге, а его товарищ от души засмеялся.

— Что? — Эдо шутливо хлопнул друга кулаком по плечу, — Скучаешь по прошлым денькам?

— Да, очень.

— Я вижу. А действительно хорошо было. Хотелось бы снова почувствовать себя одной командой.

— Непобедимое легендарное трио, — Винсент лукаво улыбнулся, — Ясмин извергает пламя из огнемета, я палю из двух кольтов, прикрывая его спину справа, а ты слева рубишь врагов острым, как наша воля к победе, мачете.

— Великая троица! Как я тоскую по вкусу пороха, — Эдо закатил глаза.

— А шутки у бензинного костра? Веет сплоченностью и истинной преданностью.

— Сантименты, ты стал романтиком? А ведь был всегда законченным циником.

— Просто, когда бы ты еще смог сказать Ясмину, что его оружие выглядит смешно.

— Стоп, стоп, — Эдо замахал руками, — Я что-то упускаю?

— Ты забыл просто. Помнишь, у нас был парень, такой блондин, вечно играл на какой-то фигне типа свистка.

— Помню, его еще блоком бетонным расплющило!

— Да, но это неважно. Так он вечно говорил, мол, огнемет оружие хорошее, но больно смешной формы. А у Ясмина действительно старая модель, там еще на конце набалдашник такой округлый.

— И что? — не понял Эдо.

— Ну, на член смахивает, представь в бою причинным местом махать перед рожей врага.

— Господи, — иронично протянул Карнавал и взялся за голову, — Феникс, у тебя одно на уме!

— Что я-то сразу? Это тот парень придумал, я лишь согласился!

— Ой, кто бы говорил, у самого-то кличка будь здоров, как пошло рифмуется, — Карнавал подмигнул.

Винсент секунду соображал, а потом залился новой волной смеха.

— Ну, хоть ожил немного, — буркнул Эдо.

Его друг отсмеялся и лукаво посмотрел на полковника.

— Ты становишься прежним, только когда вспоминаешь прошлое, — замечает Карнавал.

— Правда. Я там жив…

— А здесь?

Пауза.

— Скажи, мы боролись за такой мир?

— Нет. Но надо привыкать. Знаешь, что я думаю? — Эдо становится серьезным, — Каждый из нас мечтал о своей собственной революции, когда 5 армий сплелись воедино, соединились и мечты, приняв столь извращенные формы. А иначе быть и не могло, мы привнесли свои прекрасные стремления, которые в сумме дали уродство. Но надо жить дальше, изменять под себя нашу общаковую реальность.

— Да, про уродство ты прав… — Винсент снова стал печален.

— И уясни, у меня нет интереса подставлять тебя или Ясмина. Вы мне очень многим помогли, и я был обязан. Не люблю быть должным, поэтому сейчас мы квиты.

— Ты никогда не был нашим должником. По крайней мере, я тебя таковым не считал. Так что… Спасибо тебе, Эдо.

Винсент с грустью обводит взглядом товарища.

— Опять щенячий взгляд! — отзывается тот, — Винс, дружище, вот скажи честно, почему ты не пошлешь Ясмина куда подальше? — наконец, Эдо не выдержал, дав волю потоку накопившихся вопросов, — Я достаточно тебя знаю, чтобы поверить, что тебе действительно нравится, то, что он с тобой делает!

Винсент вымученно улыбнулся.

— Да, несомненно, было забавно видеть Ясмина в таком интересном положении на той кассете. Божество на коленях! Вот бы никогда не подумал, хотя я вообще старался не думать о ваших взаимоотношениях, — Эдо хмыкнул, — Но факт в том, что этот козел тебя убивает.

— Наверное, — рассеянно отозвался Винсент.

— Не наверное, а точно. Винс, он сделал тебя рабом, а ты никогда ни перед кем не пресмыкался. В чем дело?

— Не знаю…

— Не закрывайся, лучше слушай, — Эдо с каждым новым словом входил в раж, — Из вас двоих места в совете Пяти ты был достоин гораздо больше. Это первое. Да, несомненно, Ясмин великий человек, но его не любили солдаты так, как тебя. Он холоден и безразличен, ты же горел верой. Его холод убивает окружающих, в Ясмине нет близости к миру, к реалиям простого человека. Он сверхчеловек, его же слова. Ты же, Винс, всегда стоял рядом с людьми и все замечал. Бездушный человек сделает мир по своей выкройке, а именно, таким же бездушным, как и он сам. Пошли Ясмина, освободись от ледяного плена. Я серьезно. Нет ничего проще для тебя, чем сместить Ясмина из совета. Ты сможешь занять его место. Я бы помог… Говорю ж, из вас двоих ты мне лично ближе. Друг детства. Я даже не понимаю, как так вышло, что ты лег под него… В уме не укладывается.

— А я сам…не понимаю, — Винсент печально улыбнулся.

— Дурак. Ты хоть понял, как Ясмин тебя подставил?

— А?

— Блин. Своим тупым указом.

— Меня?

— Конечно, тебя. Видеозапись! Попади она в руки полиции, и все, песец тебе, пташечка. Думаешь, Ясмина бы тронули? Нет. А тебя да, еще как тронули бы. И он бы тебя уже не отмазал, тут бы пришлось выбирать между собственной шкурой и тобой. Да своим указом он подставил под удар именно тебя.

— Ясно.

— Что тебе ясно?

— Что ты спас мою шкуру, — Винсент устало откинулся на сиденье.

— Разруби узел, Винс, иначе ты труп, — Эдо покачал головой.

— А я уже. И в совет я не хочу, они извратили мои слова и идеи. Ясмин там один за трезвость мысли и хладнокровие в принятии решений.

— Винсент, Феникс, как еще там тебя, ты идиот.

— Да, я знаю.

— Я тебя не понимаю…

— Я вижу.

— Тебе и правда нравится быть его подстилкой?

— Было дело, — честно признался Винсент.

— Нравится, когда унижают? Тогда, почему ты протестовал против прежней системы? Одна фигня.

— Уже не помню…

— Дело дрянь.

— Да. Эдо, спасибо.

— Мы приехали.

— Уже?

— Да, — раздраженно крякнул Эдо, — Напоминаю, торгаш — Саян Савинкофф, его жена — обвиняемая.

— Твоя любовница, — добавил Винсент.

— Да.

— Нерационально, — отозвался генерал.

— Тупое слово Ясмина. Он его в каждом предложении лепит, наверняка, самое любимое.

— Нет, другое… — Винсент хотел было рассказать, но его грубо оборвали.

— Я не хочу знать ничего про ваши отношения, — раздраженно крикнул Эдо, — Ваше болото кормите эмоциями сами. Посмотрим, куда оно вас выведет. А я умыл руки. Единственное, чего мне жаль, это то, что ты оказался полным идиотом.

— Ясно…мне тоже.

— Пошли.

— Да.

13:30

Эдо основательно промыл мне мозг, и был прав. Конечно, был прав. Я завидовал ему. Зависть? Наверное, жгучее чувство боли, давящее грудь, именно так и называется. Хотя уже неуверен.

Он был свободен… Он смог успешно перестроиться в послевоенном мире.

Пускай.

Мы вышли на улицу, снег под ногами хрустел костями снежинок. Был март, а все еще падал снег. Не удивительно. Весна-1 давно перестала быть весной. Климат на отравленной планете столь же гадок, как и ее пластиковые обитатели.

Мы двинулись к магазину.

Впереди замельтешили черные комбинезоны полицаев. Типичная группа захвата гремела автоматами и распугивала прохожих.

На улице почти никого не осталось. Люди предпочли воровато прятаться у окон, удовлетворяя свое любопытство и усыпляя инстинкт самосохранения.

Однако, проходя мимо угла дома, я заметил двух мальчишек, застывших в полной оторопи. Они смотрели на нас, как на двух богов, вышедших с иллюстрированных страниц мифов.

Я остановился.

Один из них держал в руке деревянную шпажку с печеными яблоками. Любимое лакомство простых граждан. Мальчишка был одет достаточно прилично, его белокурую голову покрывала шапка, явно сотворенная заботливыми руками матери. Второй паренек был помладше своего товарища и явно беднее. Он неприятно поражал худобой и бледностью. Несмотря на мороз на нем даже не было головного убора, поэтому черные волосы совсем намокли от инея. Он восхищенно затаил дыхание, ловя мой взгляд, но приятный сладкий запах яблок, заставлял его изредка коситься на более счастливого друга. Бедняга, у его семьи, наверняка не было денег даже на еду, что уж говорить о популярном лакомстве.

— Что завис? Детей давно не видел? — ерничал Эдо.

Любит он подкалывать.

— Да погоди ты, — бросил я в сторону товарища.

Меня потянуло подойти к малышам.

И я это сделал.

— Привет, — сорвалось с моих губ.

Мальчишки испугались и робко поклонились.

Я засмеялся и присел на корточки, чтобы быть ближе к их возрасту. Плевать, что я изваляю шинель в снегу.

— Что рты разинули?

— Это вы? — восхищенно протянул блондин.

— Да, это я. Хотя, не знаю, кого ты имеешь ввиду.

— Вы наш герой?! — пискнул нищий брюнет.

— Наверное, а как ты считаешь?

— Да! — оба мальца откликнулись.

Я посмотрел на яблоки.

— Что с другом не делишься? — мой взгляд скользнул на богача.

— Это мое…

— Ясно, — я усмехнулся.

— А я не хочу, — вступился брюнет.

— Вижу, наверняка, аллергия на мед, — я иронично подмигнул.

Нет, они точно меня забавляли. В них было столько жизни, столько радости, столько надежд.

Я полез в карман и достал тугрик номиналом в сто. Небывалое богатство для трущоб окраин.

— Держи, — сказал я и протянул деньгу брюнету, — Купишь себе яблок.

Его глаза вспыхнули, и мальчишка не смог сдержать бурной радости. Бедный, он никогда не видел столько денег. А для меня золотая сотка была всего лишь бесполезной монеткой.

Мальчик дрожащей рукой схватил тугрик, тут же хороня его где-то в глубине обносков. Он был похож на волчонка, чудом отхватившего огромный кусок добычи.

Блондин старательно сделал равнодушное лицо, но зависть читалась строчными буквами на его холеной физиономии.

Странно.

Два сорванца напомнили… меня и Ясмина.

Я снова улыбнулся. Вышло криво.

— Как тебя звать? — спросил я у брюнета.

— Винсент, — тихо ответил он, пряча смущенно восхищенные глаза.

Я вздрогнул.

Тихо подступила тоска и взяла цепкой лапой за горло.

Винсент… Неужели мои призраки меня атакуют…

Хотя, что это я?

Ничего удивительного, что мальчишку назвали в честь меня. Каждый второй ребенок получает звонкое имя в честь революционеров. Нормальная практика. Я не удивлюсь, если блондин окажется Ясмином, а того хуже Эдо…

Тезка поймал мой взгляд и, тыкнув в друга, выпалил:

— А это Янгель.

Я не угадал.

Что ж, тоже неплохое имя.

Я улыбнулся детству, и собирался идти, но маленький Винсент попытался что-то сказать.

— Ты хотел что-то спросить? — я помог ему.

— Мне мама говорила, что вы жесткий и невозмутимый вершитель революции, а вы не такой… Вы добрый, — мальчишка улыбнулся беззубым ртом, — И добрый… — повторил он, — Я пою в церковном хоре…

Потише, парень, церкви запрещены. Деятельность твоих родителей незаконна. Мне ничего не стоит уничтожить твою семью.

Я приложил палец к губам, делая знак безмолвия.

Мальчишка понял все с детской наивностью и перешел на шепот:

— Я спою о вас ангелам, они мои друзья — он закивал, — Вы добрый.

Я похлопал его по плечу, и резко сорвавшись с места, пошел вперед.

— Ну, ты даешь… — смеясь, говорил Эдо, едва успевая за мной, — Мальчик теперь на тебя молиться будет. Такие деньги! Пацаненку!

— Эдо, — я серьезен, на душе тиски печали давят и выкручивают сердце, — Возможно, именно молитва этого ребенка, — все, что еще может меня спасти. Хоть я и не верю в эту чушь.

13:40

Группа захвата заняла огневые позиции, врываясь в многолетнее спокойствие непопулярного в народе магазина.

Валентина взвизгнула и отпрянула от прилавка. Из подсобки вылез на свет и сам хозяин. Он казался совершенно спокойным, что немного покоробило жену. Саян больше всего на свете боялся быть арестованным, а сейчас вел себя так, как будто сто раз уже переживал подобное мгновение.

— Что это? — пискнула негритянка, закрывая лицо руками.

Муж не ответил, наблюдая за расстановкой сил тайной полиции, хищно скалящейся дулами автоматов.

Они явно чего-то ждали.

Это что-то внезапно появилось из входной двери, раскрашивая помещение красками уверенности и силы.

В магазин ввалился Карнавал.

У Валентины екнуло в груди. Неужели он пришел арестовывать ее мужа? И что это все могло значить? Он смотрел так дико, как волк, загоняющий свою жертву. Его черные глаза впивались в ее фигуру, разрезая тонкий шелк самообладания женщины.

За полковником вошел еще один мужчина.

Он был в длинной синей шинели Министерства Информации.

Информационный отдел! Валентина задрожала, просто так они не появляются. К тому же в спутнике нежданного визитера она узнала вполне прославленную личность. Хотя он особо и не походил на свои портреты, но сходство было очевидно, что не оставляло простора для фантазии.

Генерал Винсент Феникс Тиаро.

Вот, значит, как он выглядит.

Белая кожа, болезненная худоба, огромные грустные и в тоже время холодные глаза. Нет, он точно не напоминал себя в рассказах современников. Где стать и жесткость фигуры, которые ему так усиленно приписывают? Ничего подобного. Наоборот, в этом человеке было что-то надломленное, запрятанное глубоко внутрь души, но в тоже время, рвущееся наружу в мелких деталях: повороте головы, жесте рук, взгляде. Валентина опустила глаза. Холодность и бесчувственность синих глаз, с которыми генерал посмотрел на девушку, заставил Валентину поверить, что он, Винсент Феникс Тиаро может уничтожить ее одним щелчком своих пальцев.

Сила и опасность, затравленность и обреченность, неистовство и страсть, вот гнетущий микс ауры легендарного человека.

От ощущений, передавшихся Валентине, ей стало еще хуже, еще страшней, еще более ясно она почувствовала приближение неминуемой катастрофы всей своей жизни.

Винсент Феникс Тиаро

13:45

Магазин оказался затхлой норой кишащей разнообразной живностью, выставленной в железных клетках на суд редких зрителей.

«Жарим пауков по 12 тугриков за лапку» — значился текст на террариуме.

Какое убожество. Генератор бреда от Эдо, который явно успел приложить свою руку к кричащей рекламе заведения. Значит, старый жук, нажился на истории шпиона. Что ж, он имеет на это право.

Полиция ждет нашего решения.

А я жду речи Эдо.

Даже худшие преступления надо делать по протоколу.

Усмехаюсь.

Меня интересует только две вещи, именно вещи, — старый шпион, так мастерский подставивший жену, и наша новая жертвенная овечка.

Они стоят за прилавком.

Я встречаюсь глазами с Саяном. Он смотрит на меня с голодным интересом, затаенной причастности к моей тайне.

«Значит, это ты сделал кассету» — несется в моей голове.

Вот как… Я не отвожу взгляд. Пусть знает свое место. Сволочь. Думаешь, если ты знаешь мой секрет, я автоматически встаю с тобой в один ряд? Нет, барашек, ты был и останешься пылью, отходом нашего смрадного города. Ведь ты так и не научился поступать по-человечески. Моя тайна была оглашена и раскрыта тобой, но от этого я не стал хуже. Для меня нет разницы, знаешь ты про меня что-то или же спишь сном неведенья.

Мне наплевать.

Саян спешно потупил глаза.

Правильно. Не думай, что ты можешь дотянуться даже до мизинца моей ноги. Мразь.

Колебания в воздухе — энергетитка страха.

Ищу источник. Точно. Жена торговца.

Стройная негритянка с пухлыми, как подушечки для иголок, губами. Она красивая, а у меня нездоровые ассоциации с игольницей… Девушка напугана, на фоне спокойного мужа, это выглядит вызывающе, обнажая справедливость мнимых подозрений.

«В следующую секунду тебя подставят» — думаю я, нагло оглядывая бедную девушку. Она прекрасна, хоть и дрожит от страха, сотрясая голову-одуванчик из миллионов завитушек кудрявых волос.

— Валентина, — начинает свою обвинительную речь сволочь Эдо.

Валентина… Вот значит, как ее звать. Красивое имя. Имя мученика. Теперь и ты, Валя, пойдешь по его стопам. Жаль. Мир не церемонится даже с красотой, наказывая за яркость и непосредственность.

Карнавал старательно разжевывает буквы, и чем дальше он заходит в своем бесстыдстве, тем сильнее теряется Валентина.

— Вы обвиняетесь, — отбойный молоток голоса Эдо содрогает последние основы ее выдержки.

— Саян, да что же это? — непонимающе спрашивает она у мужа.

— О, змея, пригревшаяся на моей груди! Вот как ты отплатила за все добро, что я тебе сделал!!! — начинает стенать торгаш.

Переигрывает.

Я морщусь, как от кислого вкуса городских дождей.

Слишком все постановочно, только боль Валентины реальна. Слишком реально для моих глаз, привыкших к скованной механике соплеменников.

— Саян, что ты говоришь? Что происходит? — девушка срывается на беспомощный крик.

Полиция начинает толпиться, щелкая затворами электро оков.

Валентина… Дикая кошка каменных джунглей. Тебя предали оба твоих мужчины. Мне жаль тебя, действительно жаль… Слезы текут ручьем по щекам негритянки, она задыхается от ужаса и несправедливости. Она совсем одна… Одна против всего мира…

Боль.

Валентина… Мир отдал тебя на откуп выгоде двух отпетых мерзавцев. Она опускает голову, и кажется такой маленькой, хрупкой и беззащитной. Девушка уже готова принять на себя бичующий удар революции. Но разве мы сражались за это?

Нет.

Напротив, мы воевали за невозможность повторения извечных сценариев жертвоприношений рациональному выбору. Мы прорезали световыми крыльями молодости устои старины, бунтуя против несправедливости мира, обещая на крови товарищей, что не допустимстраданий невинных и унижения бессильных. И что же?

Теперь и мы сами вершим инквизицию истины?

Революция не закончена…

13:48

Валентина вздрагивает, смотря, как рой в черных костюмах окружает ее. Но прежде, чем на ее запястьях щелкает застежка наручников, опрокидывающая мир в темноту, неожиданно всех поглощает огненное пламя прямого вмешательства.

— Достаточно цирка! — резко говорит генерал, тот самый холодный и печальный человек в синей шинели Информационного отдела.

Что? Почему он вмешивается? Валентина с изумлением поднимает на него свои глаза, но он даже ее не замечает.

— Винсент, я что-то не понял? — выступает Эдо под звуки растерянного и разочарованного бурчания Саяна.

Тайная полиция останавливается, замедляя свою тягу к терзанию жертвенной плоти.

— Ты все понял, — Винсент спокоен, его глаза блестят искрой азарта, — Ложь и бесчестность переходят все допустимые границы. Ты состряпал дело, чтобы извлечь выгоду, зная, что эта несчастная девушка ничем не сможет тебе ответить. Ты ухитрился взять меня с собой, чтобы заткнуть ей рот страхом. Эдо, даже для тебя, это слишком.

— Винсент, ты перегрелся? — оробев от неожиданности, выдавливает Карнавал.

Его сигара падает на пол, вырвавшись из всегда цепких, а сейчас непривычно растерянных рук хозяина.

— Я просто устал смотреть столь жалкое представление, — надменно ответил Генерал, — И… Я не позволю тебе этого сделать.

По толпе рядовых полицаев проносится шепот.

Винсент Феникс Тиаро

13:48

Я хватаю Валентину за руку и буквально вырываю из объятий прилавка. На ее руке наверняка останутся синяки. Ну и что? У меня же их полно.

Ей страшно.

Бедняга. В мире не было никого, кто мог бы ее защитить, кто бы просто ее любил. Должно быть, она приехала сюда из «города-помоины», беззащитная малышка в поисках лучшей доли. Что может быть наивнее?

Обычное дело.

Ей не повезло. Муж оказался беспринципной сволочью, а еще и педофилом… Она была уже его женой, когда Эдо здесь работал. Сколько ей тогда было? 13? 12? Заурядная история для нашего времени.

Карнавал… Он стал для нее действительно праздником. Полковник Черных Лилий. Надежда. Ха, не с тем связалась. Хотя, что Карнавал, Эдо вполне в своем репертуаре. Я не удивлен, я просто отказываюсь ему потворствовать.

Мое право.

Что же я делаю?… Немой вопрос. Я не успеваю на него ответить.

Механически тащу Валентину к выходу. Смиренные моими полномочиями солдаты расступаются. Верный шаг, я здесь старший по званию. Иногда полезно быть кукольным генералом.

Но Эдо преграждает путь.

Валентина вздрагивает.

Не бойся, я уже принял решение.

— Винсент! — кричит мне Эдо, он такой сейчас растерянный, — Что ты творишь? Прекрати фарс.

— Отвали, Эдо, — я не ослабляю хватки и не выпускаю Валентину.

— Оставь эту дуру, она того не стоит! Винсент, подумай, чем ты рискуешь!? Ты осознаешь, что на кону?! Я вижу твою ярость, но поверь, сейчас нет повода бунтовать. Оставь ее. Подумай о себе!

— Мне наплевать. Я осознаю, что стоит на кону и мне решительно безразлично. Можете подавиться своим знанием.

Я перевожу свой взгляд на Саяна, он боязливо втягивает голову в узенькие плечи.

— Жаль, что я оставил свою кобуру дома, — говорю я, — Обещал одному человеку. А так я бы с радостью пристрелил эту мразоту.

— Винсент, Феникс, уймись, прошу!!! — Эдо уже орет, — Ты ставишь меня в безвыходное положение. Мне придется решать проблему кардинальными методами. Винс, я не хочу, мне придется! Не доводи до предела!!! Не подставляйся. Мы с тобой квиты, и я больше не обязан…

— Отвали, делай, как хочешь! — я отодвигаю его рукой и увожу Валентину.

— Ты точно псих, — кидает мне в след шокированный Карнавал.

Бывает.

Ну и пусть…

Мне все равно. Я просто не мог поступить иначе. Прости, друг. Ты вправе меня уничтожить. Я не обижусь.

Мы садимся в служебную машину Эдо.

Пренебрежительно сую бумажку об особых полномочиях водиле в нос, и он затыкает свое недоумение сдавленным покашливанием.

Валентина рыдает в голос.

Шок уже отходит, но она по-прежнему дрожит.

— Тебе есть куда идти? — равнодушно спрашиваю я.

— Нет.

— Тогда можешь остаться в моих апартаментах…

— Правда? — девушка еще не верит своему везению.

— Да.

— Почему, — шепчет она, смотря на меня жалобным взглядом, — Почему вы меня спасли?

— Какая теперь разница, — более тепло отзываюсь я, — Прекрати трястись…

— Но… А как же вы? Вам ничего не будет?

— Мне? — я ухмыляюсь, — Я же герой революции, пусть только попробуют тронуть.

Валентина улыбается, но в ее глазах все равно сияет чернотой сомнение. Не удивительно.

Я и сам себе не верю.

— Не бойся, — вытираю рукой ее заплаканную щеку, — Я все улажу.

Она успокаивается.

Хорошо.

Потому что ни черта я не улажу. Я даже не представляю, как можно это сделать. Да, и в целом, что можно вообще сделать. А главное как?

Я пошел против системы меня же кормящей. Плюнул в лицо правилам и постулатам, моя бумажка об особых полномочиях больше ничего не значит. Я умудрился зайти даже за грань неограниченных возможностей. Из простого раздражителя совета Пяти я стал врагом революции.

Они еще этого не знают.

Но я уверен, потому что здесь нет компромиссов, и я не намерен отступать, идя на сделки с собственной совестью. Валентина… Я не оставлю тебя, клянусь. Пусть даже придется заплатить высокую цену… Ха, тюрьма, срывание пагонов, прилюдное развенчивание легенды, осмеяние, у меня еще такого никогда не было. Забавно.

Что меня ждет?

Позор.

Я точно псих. Прав Эдо.

Но я не хочу думать об этом… Иначе сойду с ума.

Мои глаза останавливаются на том месте, где я встретил ребят. Жаль, их уже нет, а мне так хотелось взглянуть на них в последний раз, удостовериться, что мир окончательно не умер.

Дети. Новая надежда пустого мира. Но они меня не дождались… Пой, маленький Винсент, в своем хоре. Быть может, тебе повезет с моим именем…

Музыка.

Я опять ее слышу…

Пускай.

Она уносит меня в бездну, но мне уже не страшно.

Пускай…

Я велю водителю трогаться, и он срывает нас с места, увозя прочь от не поспевающих за техникой мыслей.

14:24

Валентина впервые находилась в доме элитного типа, где жила верхушка руководства, знать города, сливки общества. Хоть квартира была огромной, с монументальными колоннами, уходящими вверх, но выглядела необжитой. У Винсента начисто отсутствовало стремление приукрасить и преобразить жилье. Фактически квартира встретила девушку голыми стенами и скудным количеством простой, но дорогой мебели.

Валентина обошла просторы первого уровня, нашла кухню, гостиную с камином и целых три ванные комнаты. Аккуратная лестница вела на второй ярус в спальню, которую всецело занимал матрац, небрежно брошенный на пол и куча вещей, разбросанных по всем углам.

— Я привык к палаточной жизни, а не комфорту харомов, — пояснил угрюмый Винсент.

Он усиленно о чем-то думал… Валентина не хотела его беспокоить и скромно устроилась в кресле возле камина.

Вскоре к ней присоединился и сам генерал. Винсент демонстративно вел себя по-домашнему просто, вальяжно разваливаясь на скамье и закуривая сигарету.

— Вы здесь недавно живете? — осмелилась спросить девушка.

— Нет, — качнул головой Винсент, — Давно, почти сразу после революции переселился. Не похоже, да?

— Ну, да, не очень, — призналась Валентина.

— Хоть честно, — генерал улыбнулся натянутой улыбкой, — Откровенность за откровенность… Я дома редко бываю. И, вообще, раз пошла такая пьянка, давай на «ты». Зови меня Винсент, без всяких генералов… Ладно?

— Хорошо, — Валентине сразу стало комфортно.

Винсент оказался простым человеком, без пафоса высокопарной легенды. Его даже можно было назвать мальчишкой, он совсем не выглядел солидно и не тянул на статус великого революционера, особенно с сигаретой в зубах и в вальяжной позе заправского хулигана. Наверное, решила девушка, именно так и должен выглядеть истинный борец за идеалы свободы.

— Сколько тебе? — небрежно бросил Винсент.

— 23… А вам…тебе?

— Угадай.

Ухмылка.

— Я бы сказала, что столько же, — Валентина прибавила три года, — Но знаю, что это не так. Тогда ты не мог бы участвовать в революции пять лет назад.

— Все началось гораздо раньше…

— Я знаю.

— В 16 лет я был уже в банде. Банда, слишком сильно сказано… так, общество забитых жизнью парней, обладающих жгучим желанием быть свободными.

— А я в 15 лет замужем была…

— Когда поженились?

— В 13…

Винсент хмыкнул, по его выражению лица было ясно, он так и предполагал.

— По любви?

Валентина поморщилась.

— По расчету. Мне было некуда идти.

— Откуда ты?

— Содо…

Винсент присвистнул.

— Затхлый «город-помоина», далековато. Я слышал уже вымершая зона…

— Да.

— Ясно. А я из Дего-3. Как раз тот Дего, который затонул. Так что мне тоже некуда возвращаться.

Оба собеседника уставились на синее пламя искусственного, как и все в их современном мире, огня.

— Я… — скованно пропела Валентина.

— Не бойся, я никогда не нарушаю обещаний, — твердо ответил Винсент.

Волнение отступило. Спокойствие.

— Просто…

— Все просто супер! — перебил Винсент.

— Я верю, с тобой рядом мне не страшно, ведь ты сделал великое дело, Революцию.

— Ты, правда, считаешь эту авантюру великим делом?

— Когда все начиналось и идеи были чисты словно новорожденный ребенок — да… Я смотрела на ее зарю с надеждой и верой в новый день. Но старый груз не стал легче, наоборот, тяжесть прибавилась. Зачем вы создаете столь жесткие законы? Разве не против обреченности и предопределенности вы боролись?

— Ты права, — глаза Винсента вспыхнули, — Мы погрязли в словах «должны» и «обязаны»… Замкнутый круг чертового колеса.

Валентина воодушевилась. Неужели генерал армии Черных Лилий думает, как и она, простая женщина с улицы нищих имен?!

— Я ничего не могу с этим поделать, — добавил Винсент, затягиваясь сладкой отравой.

— Понимаю. Но ты хотя бы можешь на что-то влиять, ты же генерал…

Смех. Истерический и неконтролируемый.

Он иронично смотрит на девушку:

— Я всего лишь кукольный генерал… Я ничего не знаю и ничего не стою. Меня держат как живой памятник, как трофей, символизирующий великие свершения над трухлявой покойницей историей. Я лишь живой миф, используемый для макияжа на мозге наивных механических людишек.

— Странное у тебя мнение о себе…

— Ты думала, я буду блестеть всеми молекулами своей уникальности? Я четко знаю, кто я. И понимаю, для чего меня держат… Иллюзий по поводу себя у меня нет, я всегда был слишком рационален и прямолинеен. Так уж вышло…

— А почему Феникс?

Винсент нервно дернулся.

— Просто так сложилось. Долгая история, сложная. Я и сам в ней не разобрался… Только кличка, данная за поразительную способность выживать в нечеловеческих условиях и при опаснейших ранениях, приобрела несколько более глубокий и сакральный смысл, чем планировалось раньше… Девушка удивленно хлопнула глазами, не понимая, что хотел сказать ей именитый собеседник.

— Как я могу тебя отблагодарить? — тихо спросила она.

— Никак. Я тебя спас не за твою исключительность, а потому что мне так захотелось…

— Все равно, я в неоплатном долгу.

— Ну, раз неоплатном, тогда тем более, поскорей выкинь из головы стремления к потрошу.

— Чему?

— Возврату дара…

— Знаешь… Ты не такой, как все эти шишки из правительства.

— Альянса… Правительство — это из прошлого. Не нарывайся на штраф, я ведь и обвинение могу тебе предъявить, — Винсент смеется, — Альянс черных лилий.

— Ну да… Извини.

— Почему не такой? Ты многих знала?

— Только Эдо, но вы столь отличны…

— Естественно, мы разные.

— Слишком.

— Да. Иначе бы нас не назвали легендарное трио. Мы и должны были быть разными, чтобы дополнять друг друга, а во время боя необходимо прикрывать слабые стороны союзников.

Валентина с интересом посмотрела на своего спасителя.

Теперь не было никаких сомнений, именно его исключительность стала гарантом успеха борьбы. Он — центр революции, ее основа, если угодно, сердце.

— Эдо приземленный и расчетливый, — подметила девушка.

— Да, не злись на него. Его натура не видит ничего плохого в том, что он сделал. Он был таким всегда. Буйный, веселый, предприимчивый, поэтому, кстати, и Карнавал, а еще он расчетливый, и всегда знает, чего хочет. Он как вода бушующий, и как вода везде проникнет, под любой камень затечет…

— А ты?

— А я дурак, — Винсент опять нервно посмеивается.

— Я доставила тебе много проблем, так ведь?

Генерал машет рукой.

Такая простецкая манера.

— Мне проблемы доставил мой характер и мой больной мозг.

— Ты не производишь впечатление сумасшедшего…

— Хорошо шифруюсь, — шутит, — Я-то нормальный, просто мир сошел с ума. Так то! А разве они все не параноики? Ради выгоды мои собраться по оружию сразу отказались от всех принципов. И сворой голодных псов рванулись к богатству, как только почуяли духан власти, маячащей на горизонте. Всеобщая сделка с совестью, общественный договор и лживое утверждение, что все идет по плану. Супер!

— Если это говоришь ты, значит, так оно и есть…

— Я могу ошибаться.

— Не в таком вопросе… Я поняла, если Эдо вода, то ты — пламя, зажигающее сердца, и факел надежды.

— Как высокопарно!

— Признаю… Но… Неужели все сдались вкусу власти?

— Должно быть…

— А третий…

— Кто третий?

— Ну, из легендарной тройки, Ясмин Иоганте, Кай?

Винсент вздрогнул.

Валентина заметила, как тень пробежала по его лицу, словно натягивая нервы в металлические струны. Почему?

— Не знаю, — буркнул Винсент, — У него свои заморочки.

— Он мне казался самым строгим и непробиваемым из вас.

— Так и есть… Лед.

— У вас с ним конфликт?

— С чего ты решила?

— Ты помрачнел, когда я задала вопрос.

— Я всегда плохо скрывал свои чувства…

— Значит конфликт? Лед и огонь никогда не сойдутся характерами.

Винсент закрыл лицо руками и начал истерически хохотать, уже в третий раз за сегодня.

— Так я права? — Валентина чувствовала себя смущенной.

— Вроде того, — подтвердил Винсент, на секунду его взгляд стал лукавым, — У нас с ним извечное противостояние…

— Ясно. Наверное, он тебя допекает.

— Еще как! — воскликнул Винсент и опять залился смехом.

Окурок полетел в камин.

— Грязнуля…

— Да, убралась бы что ли… — предложил Винсент.

— Чего это?

— Трудотерапия после стресса.

Подмигнул.

— Ладно, и ужин приготовить?

— Давай… только продуктов нет. Ну, можешь вызвать слуг. У нас всего 10 квартир, не обломятся меня впервые в жизни снабдить провиантом.

Валентина улыбнулась.

— Поможешь?

— Из меня повар, как из Эдо проповедник. Я привык к обжаренным в костре зернам и отмоченным в воде корешкам.

— Тогда научу!

— Не получится. Я скоро отъеду… — устало произнес Винсент, — Сегодня праздничное заседание совета Пяти, надо всем быть. Ну, не всем, а чинам не младше генерала. Будем устраивать торжественное построение…

— Ясно, — чуть расстроено сказала девушка и обеспокоено посмотрела на Винсента.

Он понял ее взгляд и твердо произнес:

— Ничего не бойся, никто тебя здесь не тронет. Я скажу больше, мой друг Эдо пока ничего не сообщил в управление, дал мне время подумать до завтрашнего утра. Видишь, он еще не самый плохой человек. Даже предупредил меня по галлографу о своей доброй подачке…

— Ты вернешься?

— Конечно, обязательно. Я же сказал, пока все не уладится, я тебя не брошу. Не думай, я своих решений не меняю.

— Спасибо…

— По сути, не за что. Я ничего еще не уладил. А ты хорошая девушка, жаль, что я не знал тебя раньше… Мы бы о многом поговорили.

Винсент вымученно улыбнулся.

Валентина ответила взаимностью. Было в этом человеке что-то особенное, что-то располагающее к себе и в тоже время сломленное, оставляющее горький привкус сожаления и печали. Взгляд на раненного льва оставляет точно такой же след.

Винсент Феникс Тиаро

03.03, год неизвестен, 20:00

Мраморный коридор, бордовые дорожки торжественных ковров, светильники в форме свечей. Все дышит помпезным праздником.

Сегодня заседание совета Пяти. Просто формальное торжество в честь начала новой государственности.

Все генералы должны выстроиться в шеренгу по направлению к Круглому Залу заседаний, чтобы отдать дань памяти дню Революции.

Что мы делаем?

Имитируем солдат, встречающих 5 победных армий революции.

Я стою в широком кулуаре возле самых дверей Круглого зала. Благодаря либеральности Эдо, о моем проступке никто еще ничего не знает, поэтому мне отвели почетную роль быть ближе всех к сакральному месту.

Какая честь!

Кругом одни холенные и важные от своей замечательности генералы. Все они, как истинные сыны революции, блестят лоском парадных форм.

А я, как обычно, забыл привести ее в порядок. Черт…

Мятая синяя ткань, немного облезлая серебреная окантовка рукавов и воротника придают форме потрепанный вид.

Ну и ладно…

Наплевать.

Все, натянув свои лучшие, а поэтому неестественные, улыбки, с нетерпением ждут появления великого совета Пяти. Они пройдут под наше звонкое «ура» и засядут на всю ночь. Почти… То есть для всех на всю ночь, но я-то знаю, наши лидеры разбегутся по домам через какой-нибудь час, выскользнув из потаенного хода.

Сколько раз Ясмин так поступал, стремясь ко мне.

Ясмин…

Я нервничаю, мне передается всеобщая праздничная тревога. Скоро мой главнокомандующий появится… В торжественном великолепии помещений он всегда смотрится гармонично.

Почему я так дрожу?

Я скоро увижу Ясмина, и мне придется посмотреть ему в глаза.

Что я ему скажу? Прости, Ясмин, я тебя подвел…

Нет. Но это правда.

Я такой идиот, но я не мог поступить иначе. Ясмин, возможно, потом ты от меня отвернешься, возможно, ты потратишь кучу сил и времени, чтобы отмазать меня, но я не сожалею. Девушка заслуживала снисхождения и сочувствия.

Ясмин, мой угрюмый любовник, берущий все, что пожелаешь без церемоний и разрешений. Откуда тебе знать, что такое быть жертвой?

Слышу протяжное «ура».

Значит, первый главнокомандующий появился.

Быстро…

Он стремительно приближается. Вокруг взрываются грудные клетки в бурном приветствии.

Цербер невозмутим и как всегда пренебрежителен.

Хорошо очерченные скулы, черные раскосые глаза, красные, поднятые кверху языками пламени, волосы — слишком яркое пятно на белой парадной форме, слишком пошло смотрится золото окантовки рядом с кучей орденов, которые начальник полиции сам себе выдал…

Все приветствуют великого человека.

Я молчу и усмехаюсь.

Из лидера банды в первые лица страны… Не слишком ли?

Думаю, нет… Мы все здесь облезлая чернь с грязных улиц. Только не каждый называет себя эталоном.

Я кривлю губы в сарказме.

Он ловит мою иронию за хвост и отвечает презрительным уколом черных хищных глаз.

Мы недолюбливали друг друга еще со времен великих походов на вторую столицу.

Что будет, когда они все узнают о Валентине? Ставлю 100 тугриков, что Цербер ни за что не простит мне сегодняшней проделки.

Его меч падет на мою голову.

Печально… Иронизирую.

Цербер скрывается за золотой дверью Круглого зала.

Снова салют из многоголосного «Ура!».

Шаги, столь знакомые…

Ясмин.

Мое сердце бешено стучит.

Наконец, я вижу его. Он самый высокий и самый статный из всей пятерки лидеров. И, конечно же, самый красивый. Я должен радоваться, вроде как. Мой любовник первый среди равных… Мне типа повезло…

Ясмин… В отличие от Цербера ему идут бело-золотые одежды, гармонирующие с его серебряными волосами, связанными у самых кончиков золотой кружевной лентой. Длинный белый плащ, надетый в честь знаменательной даты, похож на крылья ангела. Суровый он ангел. Небесный воин, без страха и упрека карающий недостойных входа в рай.

Ясмин…

В моей груди нет воздуха, чтобы закричать «ура», но волна воодушевления все же пробегает по моему телу.

Как давно мы воевали вместе?

Я хочу снова повторить тот азарт, то сумасшествие и отчаянность, с которой мы бросались в бой.

Ясмин, холодное сокровище, невозмутимый палач… Его взгляд как сталь, его лицо, как маска. Мне хочется присягнуть на верность своему главнокомандующему. Я снова простой солдат…

Он смотрит на меня.

Я тоже не отвожу глаз.

Если Цербер — карающий меч, то Ясмин мой щит.

Он проходит мимо, отдавая мне в нос терпким ароматом кофейного парфюма.

Я знаю, ты специально для меня оставил на себе жаркий запах зерен… Ты хотел мне напомнить прошлую ночь.

По моему телу разливается жар, а сердце сжимается от боли. Какое странное, пьянящее сочетание ненависти и обожания, унижения и возвеличивания. Мне не выстоять… Ясмин, убей меня, иначе я сойду с ума в твоей ледяной пустоте… Ты питаешься мной, а я сгораю дотла…

Выдох…

Контроль.

Я в норме.

Очнулся.

Как раз вовремя.

Мимо меня проходит одноглазый «Опиум», сжимающий трубку в руке. Его кличка уходит корнями в начинку этой самой трубки. Говорят, с потерей глаза Опиум испытывал дикие боли, вот и пристрастился к дурманящей отраве.

Что ж… У всех героев свои грехи…

Однако Опиум действительно отличный воин. Сколько раз его армия крошила бронебойную защиту правительственных войск, спасая всех нас и наше общее дело от неминуемой гибели!

Длинные черные волосы распущены, оскал одурманенного волка, солнцеворот на глазной повязке… Опиум тлеет неистовством в белых торжественных одеждах.

Я ору «Ура!». Мне нравится!

Когда проходит «Император» я храню молчание. Он самый старший из пяти вождей, и самый нетерпимый к Ясмину… Личная вражда, личные обиды, личная зависть. Все, что я могу сказать об Императоре хорошее — он шатен, он без видимых уродств, он носит тонкие усы, скрывающие шрам над губой, все плохое — он похож на пингвина.

После него появляется мой непосредственный начальник — «Игла».

Он почти одного роста с Ясмином, но все равно проигрывает ему. Так же, как и в росте, он не сравнится с ним и в комплекции. Игла худой и вытянутый. Его возраст не далеко ушел от моего… Самый младший из лидеров в совете Пяти. Наверное, поэтому он не потерял юношеского озорства, блестящего линзами очков, скованных тонкой золотой оправой. Зеленые глаза, белые короткие волосы и нечто вроде длинных пейс, которые Игла часто заплетает в косы, довершающие облик моего шефа.

Я не слишком рьяно его приветствую. И то, исключительно из вежливости…

Поясню… Для меня не совсем очевиден его вклад в революцию. Ну, повезло парню возглавить армию в последний день войны. Да, уж, как не вовремя погиб Бульдог, подарив могучее наследие штабной крысе!

Когда последний из вождей скрывается за дверью, генералы начинают спешно разбредаться.

Я один торчу посередине кулуара, в ожидании неизвестно чего.

Что я здесь делаю…

Ясмин… Я должен ему сказать. Или нет?

Мне безразлично. Я просто тупо стою, покинутый мыслями и чувствами.

Внезапная звуковая волна.

Я оборачиваюсь.

Воздух качнулся от аромата кофе… Ясмин.

Он идет ко мне.

Я смотрю в его глаза. Мои слова разбегаются по пространству и мне никак их не собрать…

— Ты подождешь меня? — он убирает прядь волос с моего лба, вторгаясь перчатками в мое личное пространство.

— Нет, — еле выговариваю я, — Я домой поеду…

Дыхание до сих пор сперто в груди.

Нервное возбуждение.

Да что со мной?

— Хорошо, увидимся…

Ясмин… Прости, я не смогу. Ты даже не представляешь, насколько сегодня торжественный день. Завтра все изменится. Точно. Ты чувствуешь это? Я да. Более того, я уверен, ты сильно расстроишься. Прости. Еще раз прости.

За все сразу! За то, что я так и не стал тем, кем ты хотел меня видеть, за то, что я перестал быть тем, кого ты всегда знал. И еще, я решил порвать нашу кровную тягу. Так надо… Слишком долго я был твоим кукольным генералом.

Глупое слово. Хотя точное. Ты ведь играл со мной. А значит, я кукла. Но, знаешь, я никогда не был марионеткой. Спасибо Валентине она мне напомнила это…

Ясмин, не спасай меня больше.

Отпусти.

Твое лицо столь бесстрастно, что оно, как статуя великого мастера, просто прекрасно, настолько, насколько может быть красива ледяная гора в бликах северного сияния.

Ясмин… Феникс должен сгореть.

Ты убил меня. Выпил все живые соки.

А теперь отпусти.

Быть может, Валентина и ее боль вернут меня к жизни.

Хотя бы на час… Я хочу снова почувствовать вкус борьбы и смысл движения вперед. Это мое последнее желание!

Ясмин Кай Иоганте

Он смотрит на меня странным взглядом своих синих глубоких глаз. Такое впечатление, что мой мальчик видит меня впервые в жизни. Что он хочет мне сказать?

Неожиданно он бросается на меня, вцепляясь своими губами в мои.

Такая внезапная страсть, такое жгучее желание.

Как на него не похоже! Что с ним?

Он с такой жадностью впивается мне в губы, с такой силой обвивает шею и держит мое лицо в своих руках. К чему столь бурные эмоции… Как странно!

Сегодня он первый сделал шаг. Он тянется ко мне, становясь на цыпочки, хотя обычно наклоняюсь я. Его неистовство и порывистость бросают меня в жар.

Как сладок миг.

Я отвечаю ему. Прижимаю рукой к себе, держа за пояс. Глажу его спину по шелку формы, проходя вскользь по моей Африке. Он так близко, он так страстен…

Этот поцелуй…

Мне внезапно начинает казаться, что Винсент целуется, как в последний раз. Настолько жадно он дарит свою страсть. Винсент.

Я отдаляю его от себя и смотрю в глаза.

Он как будто боится чего-то, как будто прощается.

Я глажу его волосы, цепляя черные пряди хвоста.

— Зачем ты их отращиваешь? — спрашиваю я.

— Хочу быть похожим на тебя, — механически отвечает Винсент, сосредоточенный на впитывании глазами моего образа.

Я снова привлекаю его к себе. Теперь я склоняюсь над ним, держа за подбородок. Я целую его как можно медленнее и нежнее, передавая смысл моего существования. Пусть знает, мы никогда не расстанемся, я не позволю.

Мой поцелуй шепчет: «не бойся», вселяя изворотливостью языка, уверенность в нашем времени.

Мы не прощаемся, ты не должен так думать.

Винсент как никогда легко и покорно поддается моим губам. И мне снова начинает казаться, что я больше никогда его не увижу.

Бред.

Мы настолько поглощены друг другом, настолько одурманены силой безумной нежности, что забываем обо всем на свете. Впервые меня не волнует публичность и откровенность. Мне наплевать, что здание кишит людьми. Наплевать, когда краем глаза я вижу, как в помещение, где мы так обнажены чувствами, врываются люди, и, обезумев от увиденного зрелища, спешат оставить нас в покое.

Мне наплевать.

Сейчас я наслаждаюсь мягкими губами Винсента, так неаккуратно изрезанными первым неистовым касанием. Он обнимает меня, а я прижимаю его к своему сердцу. Мы едины, и я отчаянно гоню ощущение глухой тоски.

Мы не расстанемся. Я обещаю.

Винсент Феникс Тиаро

23:32

Валентина сидит у огня. Кажется, она спит.

В доме непривычно чисто. Она, что и правда убралась? Как интересно…

Должно быть, восприняла мои слова серьезно, а я как обычно просто шутил.

— Спишь, — не то утверждаю, не то спрашиваю я.

— Нет, — негритянка открывает глаза, — Хорошо, что ты пришел.

— Я же обещал, да, и куда бы я делся.

— Наверное, туда же, где обычно проводишь время…

Улыбается.

Что она имела ввиду…

— В смысле? — осторожно интересуюсь.

— Сам говорил, что дома редко ночуешь…

Глупенькая. Ну, нельзя же меня так пугать.

— Работа часов и дней не считает.

— Конечно, — она улыбается, — У тебя были такие испуганные глаза… О чем ты подумал?

Наблюдательная…

— Ни о чем важном.

— Как прошло мероприятие?

— Все супер!

Как-то нерадостно прозвучало.

— Понятно, а что у тебя с губой?

— Где? Что?

Она кивает.

Я провожу рукой, на пальцах остается чувственный след тусклой крови.

— Треснула на морозе.

— Я так и подумала, — издевается Валентина.

— Вообще, какое твое дело?

Раздражаюсь.

— Прости. Я не хотела тебя обидеть. Просто не знаю, зачем ты скрываешь, что встречался с любовницей. Разве я имею какое-нибудь отношение к твоей жизни, разве я могу вообще быть судьей твоим поступкам? Ты так усиленно скрываешь наличие девушки… как будто делаешь что-то ненормальное! — она просто безобидно шутит.

Хм… Валентина, если бы ты только знала насколько ненормально то, что я делаю, и насколько ты проницательна. Даже завидую твоему таланту…

Я пожимаю плечами и ухожу в спальню. Надо переодеться… Белая рубаха и черные штаны. Да, я именно так хожу дома. Ну, не всегда же носить форму!

— А тебе идет! — подмечает Валентина, когда я спускаюсь.

— Должно быть, будешь?

Открываю абсент. Ненавижу его, но это единственное спиртное у меня дома. И то…купленное Ясмином. Но поскольку хочется напиться, залив до краев пустоту внутреннего мира обманом алкоголя, сойдет и абсент.

Валентина смущенно отказывается.

— Что было на совете? — спрашивает она.

— Не знаю… Я видел торжественное прохождение лидеров мимо шеренги генералов… А на совете я не присутствовал, не вышел мордой для подобных высот. Но думаю, разбежались через несколько часов. Ведь это всего лишь дань традиции… В день революции, после безоговорочной победы Черных Лилий, мы и, правда, заседали всю ночь, решая будущее подвластных нам территорий. А сейчас… так, фальшивая радость и возможность покрасоваться в парадной форме.

— Правда? А я думала что-то серьезное…

— Ты и обязана была так думать. Народ должен видеть мощь и силу государства! И, что немаловажно, для усиления чувства овечьей покорности народ должен забыть, что его лидеры простые люди и верить, что они боги…

— Я хотела бы увидеть совет Пяти воочию… — восторженно говорит девушка.

Странно, несмотря на ее мучительные страдания, она все еще благоговеет перед мифами, так старательно выстроенными Черными Лилиями.

— Ничего интересного. Люди, как люди…

— Если бы у тебя был выбор, то кого бы ты поставил единоличным правителем?

— Я бы застрелил того, кто мне этот выбор предлагает.

Я проглатываю травяной эликсир грез зеленой эссенции под названием Абсент. Мир чуть-чуть качается, искажаясь под напором дурманящего вихря. Тихие звуки мелодии, так настойчиво преследующей мою душу, падают с потолка, словно плавящийся пластик. Я закуриваю…

— Ну, а если…

— Без «если»… Монархия и единоличная диктатура никогда себя не оправдывали.

— А что власть закрытой элиты лучше? Была ли она справедливее?

И в самом деле… Конечно же, нет… Но, почему-то избавляясь от тирании прошлых режимов, мы воздвигли свой кровавый диктат. Парадокс.

Забавно.

— Не была, — признаюсь я, — Но, если тебе интересно знать, то лучшим правителем был бы… — я задумываюсь, сложно, — Опиум… хотя нет, он буйный и его часто перемыкает. Тогда Цербер… Стоп, тоже нет. Если его не ограничивать, он может устроить всемирный коллапс. Император — никакущий, Игла — придурок. Да, что-то не густо.

— А Ясмин?

Ясмин… Я невольно касаюсь своих истерзанных губ.

Мой убийца… Мой единоличный властелин… Мой палач, снисходительно карающий меня своей нежностью.

— Не знаю, — растерянно отвечаю я.

Валентина подхватывает тени моих раненных сомнений и не расспрашивает, помогая мне:

— Ты прав, он слишком холоден, чтобы чувствовать биения сердца страны.

— Да, конечно.

Прикасаюсь к абсенту, делая жадный глоток. Теперь терпкость трав, проникая в ранки на губах, течет во мне вместо крови, наполняя слабостью все тело.

— Ты всегда так много пьешь? — интересуется Валентина.

Мой взгляд падает на бутылку… Она на половину полна или пуста?

— Я? — машинальный вопрос, — Нет, я не помню…

— Ты точно хорошо себя чувствуешь?

Переживает.

Верно.

Переживай! Если со мной что-то случится, ты останешься без защиты. Я твоя последняя надежда. А ты моя… Надежда почувствовать себя снова живым, сражающимся за убитую мечту. Хотя бы на миг… на один маленький, но яркий всполох…

— Все хорошо, Валентина, — я усмехаюсь, — Просто супер. Иногда Феникс сгорает. Со мной как раз тот самый случай…

Валентина долго не отвечает, наблюдая за игрой лепестков огня в камине.

Я на секунду отключаюсь. Абсент уносит меня в вихревые потоки измененного сознания. Мне уже не больно и не страшно, мне уже не пусто. Есть только музыка моих убитых иллюзий.

Наверное, на моем лице сейчас отпечатаны черные крылья отчаяния.

— Кто с тобой такое сотворил? — тихо спросила Валентина. Ее голос дребезжит сочувствием.

Сотворил?

Сочувствие… На черта мне ее сочувствие?!

Сотворил… Мое тело отзывается волной душного томления по прикосновениям Ясмина. Хочется прошептать его имя… Мне становится жарко и пропадает воздух, я ловлю кислород, непроизвольно дергая за рубашку. Податливые пуговицы расстегиваются, обнажая мою истерзанную шею.

Валентина вздрагивает.

Мне все равно. Пусть видит распятого Феникса во всей красе. Пускай смотрит на ожоги от нежной ненависти Ясмина…

Тебе нравится, Валентина?

Тебя пугает их острота?! Меня, признаться, тоже. Кто со мной такое сотворил… Хороший вопрос. Думай, девочка, думай… Наверное, ты решишь, что я хожу в квартал Роз к какой-нибудь Мадам Богомол, пускай… Все лучше, чем правда.

— Он ведь с тобой не слишком осторожен? — Валентина чуть смущена, но все равно давит своим вопросом.

Он? Как она догадалась… Шок и абсент, абсентовый шок. Срываюсь с небес вместе со звездным дождем. Я чувствую, как краснею.

— Ты… С чего ты решила… Кто он?

— Ясмин…

Я выплевываю глоток травянистого яда.

— Ты удивлен, что я поняла?

— Мне интересно, каким образом? — прихожу в себя, но мои руки реально трясутся.

Так быстро раскололи… Меня, заядлого революционера, проверенного сына великого таинства.

— Я же женщина, я многое замечаю. Твой страх, когда произносят его имя, будто ты боишься себя выдать… Твоя шея. Слишком сильный след, женщина не способна настолько затянуть ошейник, тем более любимому мужчине. Наконец, следы от его поцелуев… слишком велики и насыщены краской для женских губ. Эти следы мужских прикосновений.

Какая проницательная девушка… Должно быть она опытна в вопросах любви.

— Ты ведьма, — шепчу я, подавляя глупое смущение.

— Я просто внимательная. Скажи, тебе нравится?

— Нет… — я думаю, — Хотя, да. Бывает, бывало.

— Ты извращенец.

Мне смешно. Что ж, я не спорю. И даже готов доказать!

Я стягиваю с себя рубашку и поворачиваюсь к ней спиной, измученной укусами и шрамами от его ледяной страсти.

— Как тебе?

От Валентины исходят волны скорби.

К чему бы…?

— Должно быть, тебе было очень больно.

— Конечно, нет, — признаюсь я, — Когда насилуют плоть, не так чувствуется знойный ад в душе.

— А что у тебя с рукой? Тоже он?

— В каком-то смысле. Старая рана.

— Он что идиот?

Обида за меня и злость. Как трогательно.

— Нет. Он мой спаситель, — я поглаживаю сморщенную кожу шрама, — Давно… Мы попали в клещи, не в прямом смысле… Нас окружили. Надо было прорываться. Ясмин положил роты солдат своим огнеметом, Эдо исполосовал тела сотни ребят, а я… Я не успевал менять обоймы, превращая чужую плоть в сплошной свинец. Когда подключили тяжелое оружие, стало совсем не продохнуть. Нас оставалось все меньше и меньше. И я ринулся на пулемет, как камикадзе на вражеский крейсер. Мне удалось убить пулеметчика, потом его зама, и каждого, кто подходил на смену, обеспечивая своей смертью наше спасение. Но я не рассчитал, чутка. Залп, и моя рука повисла на одной только мышце. Болевой шок меня прибил. Ясмин вынес меня из боя, нашел лучшего врача, чтобы тот сохранил мне руку. Спасибо ему, я не остался калекой. Если хочешь знать, он рисковал своей шкурой, спасая меня. Ведь существовал приказ…

— Ужасная рана…

— Ага. У меня вместо раздробленного участка кости стоит инплант из какого-то дорогущего метала. Доктор меня оперировал под дулом пистолета. Бедняга, он тоже рисковал лицензией. Причем трижды… Моя рука никак не хотела заживать.

— Ты рассказываешь это с таким восторгом! Но ведь тогда царил хаос природного ужаса.

— Прекрасное было время, как я хочу туда вернуться! Ты отметила, что мне идет мой наряд? Знаешь, когда мы начинали, мы так и ходили…в рубашках и штанах. Было в этом что-то от романтической эпохи. Ясмин в голубой рубахе и черных джинсах, Эдо в красной атласной блузе и таких же черных штанах. А я… в брюках и зеленой холщевой куртке.

— Зеленой?

— Ага.

— Не твой цвет…

— Поэтому я и ходил в ней, нонконформизм даже по отношению к дизайну. Зато потом мы преобразились… Эдо нацепил военную жилетку цвета хаки и защитные штаны, Ясмин одевался в белые одежды бедуинов. Кстати очень удобно. Правда, когда холодно, тонкая ткань совсем не греет. Но во время морозов он обходился длинной овечьей дубленкой…

— А ты?

— А я носил черную водолазку с короткими рукавами и черные военные штаники, они так классно заправлялись в сапоги. Да, еще у меня был синий берет. Не помню, откуда я его выкопал… Забавно. Мой берет так гротескно смотрелся с зимним кожаным пиджаком с шерстяными вставками… Я выглядел, как… — я осекся, — Не важно.

— Ты был счастлив…

— Да, — лезу в карман брюк, — Смотри, таким я был раньше.

Протягиваю выцветший снимок, который всегда храню под рукой.

Валентина с интересом вглядывается.

На снимке наше великое трио.

Я сижу по центру на земле и с дикой ухмылкой чищу кольт. Рядом устроился Ясмин в своих белых одеждах, и как обычно сосредоточенно смотрит в камеру. Эдо располагается справа от меня на старом ящике и мешает жижу отвратительного цвета, кипящую в котле.

— Ты такой смешной, — улыбается Валентина, — И без дурацкого хвоста.

— Тебе тоже не нравится моя придумка?

— Нравится… — Валентина подвигается ко мне ближе и гладит по щеке, — Ты мне сам нравишься, ты настоящий. И я хочу отблагодарить тебя… Я спасу и залечу твою израненную душу.

Она пытается меня поцеловать, но я мешаю. Выставляю ногу вперед, упираясь ей в живот, не больно, но она не сможет придвинуться.

— Не так, — говорю я, — Мне не нужна такая благодарность. Я не Саян.

— Извини, — Валентина смущена и расстроена, — Но…

— Если хочешь быть полезной, подстриги меня, — я горазд на спонтанность.

— Подстричь? — она удивлена.

Я показываю пальцем на снимок:

— Хочу стать снова собой.

— Хорошо, я все сделаю, — Валентина целует мою руку.

Зачем?

Высвобождаюсь из ее влажных губ, и снова накидываю рубашку.

Я не хочу ее жалости…

Через какое-то мгновение мои волосы раскиданы по полу. Я снова стал собой.

— Спасибо, — говорю я.

— Это я должна тебе быть благодарна.

— Забудь.

— Не забуду. Моя жизнь продолжается благодаря тебе. Как я могу выбросить из головы бесценность твоего поступка?!

— Ты такая смешная. Жаль, что я не знал тебя раньше.

— Почему?

— Я бы подарил тебе замечательный подарок на день святого Валентина. Помимо умения убивать, у меня есть еще один талант — выбирать безупречные подарки.

— Ты мог бы организовать свое ремесло, не стань революционером.

Смеюсь.

— Не думаю. Но у меня есть кое-что для тебя…

Не дожидаюсь ответа и лечу в спальню. Нахожу черный мешочек, перевязанный синей лентой. Возвращаюсь и передаю бархатный дар Валентине.

— Что это?

— На память.

Она достает блестящий кулон в виде двух дельфинов вокруг крупного сапфира. Подарок Ясмина.

— Я не могу принять… Слишком дорогой.

— Значит, помимо светлой памяти, он сможет прокормить тебя в тяжелое время…

Подмигиваю.

— Но?

— Прошу, возьми. Мне он не понадобится.

Она бережно прячет подарок в своей леопардовой куртке и на ее глазах появляются слезы.

— Глупая, почему ты плачешь?

— Я не плачу…

Валентина смущенно обманывает.

— Не верю, — стираю рукой ее слезы, — Не плачь, все хорошо. Ты в безопасности со мной.

— Я знаю.

Она такая чудная.

— Еще немного и я влюблюсь, — иронично произношу я.

Пищит галлограф.

Несколько минут пропадаю в душном разговоре с Ясмином.

Как он не вовремя.

Как он надоел…

Нет сил скрывать от него мои возвышенные стремления. Окутываю его правдой, и, пойманный его ревностью, спешу вернуться к Валентине.

Прощай, Ясмин.

Я не хочу помнить твой театр. Я хочу стать собой… а не оставаться твоим кукольным генералом.

Когда я сажусь рядом с девушкой, Валентина кладет свою голову мне на плечо, тихо произнося:

— Я так устала… Я хочу спать…

Улыбаюсь.

Простая задачка.

Беру ее на руки и несу на свой матрац. Она так беззащитна, так стройна и рядом со мной она кажется такой маленькой. Забавное ощущение, я уже привык чувствовать себя слабым. Но с ней я обретаю силу и высоту. Хочется ее защитить и приласкать, как много лет назад хотелось позаботиться о стране.

И я выполню свое обещание, данное Валентине. Раз у меня есть цель, значит, я жив!

Мы лежим, обнявшись, как брат с сестрой. Она засыпает, а я проваливаюсь в сладкий плен абсентовой дремоты.

Ясмин Кай Иоганте

Лежать в постели, где еще сегодня утром был Винсент и не чувствовать рядом тепла его тела слишком трудно и тяжело.

Я не могу заснуть. Бессонница наполняет глаза стекольной прочностью, раскрашивая стены в причудливые полуоттенки ночи. Сегодня мы окончательно потеряли всякий стыд.

Никто не может себе позволить целоваться в холле торжественного зала. Кроме, разумеется меня. Сегодня я позволил себе все, и, думаю, напрасно. Но рациональность ушла на второй план, оголенный ток нервов Винсента и мое желание обладать им превыше даже вселенского разума.

Нас видели.

Пускай.

Я не смогу забыть поцелуя. Он был болезненным, как будто наша любовь умирала, и Винсент со мной прощался. К тому же он сам меня поцеловал… Сломал привычность — оборвалось внутри. Я не понимаю, почему после столь жадного касания мы сейчас не вместе. Я скучаю, хотя я не готов признаться в этом.

Хочу его.

В этом я легко признаюсь. Мои желания — закон.

Не в силах сладить со своим порывистым ветром вожделения, тормошу сонные кнопкигаллографа.

Жду целую вечность.

Наконец-то.

Аудио режим? Как хочешь, родной мой. Не видеть твоего лица, а лишь ощущать незримую сексуальность голоса в двойне приятно.

— Ясмин? — голос Винсента.

Холоден и печален.

— Как ты?

— Все супер.

— Я скучаю.

— Ясно…

Как далеко от меня…

— Приезжай, я пришлю машину.

— Дела, я не могу.

— Можешь, приезжай. Я сделаю тебе вкусный чай и зацелую до пяток. Я хочу тебя.

— Я не приеду. Ясмин, дела. У меня дела, я занят.

Слишком уверен в отказе.

— Я высылаю машину.

— Нет!

На заднем плане фонит певучий голос. Что это? Кто? Женщина? Женский голос? И вправду.

Сжимаю кулаки, хорошо, что Винсент не видит меня сейчас.

— У тебя гости?

— Да.

Он немного нервничает.

— У тебя женщина? — я готовлюсь к длинному калейдоскопу вранья.

— Да, — неожиданно легко и спокойно признается Винсент.

Как странно!

— Кто?

— Женщина.

Иронизирует, пронзая мое сердце огненным лезвием ревности.

— Кто она тебе?

— Ясмин, — так равнодушно произносит, — Очевидно, что знакомая. Посторонних я в дом не вожу.

— Что она у тебя делает?

— Живет… — просто отвечает Винсент.

Что… Я леденею. Решил меня позлить?

Нет. Я слишком тебя хорошо знаю. Ты сейчас всерьез.

Пауза.

Закусываю губу. Я уязвлен…

— Интрижка?

— Нет.

— Ты что ее любишь?

Пауза. Он усиленно думает, чувствую, как копается в своих чувствах, выуживая нужную нить ощущений. Если не нащупал сразу, значит, мне не стоит волноваться.

— Не знаю, — наконец, отвечает он, — Возможно.

Честно…

Желчь накидывается на меня лисицей, пряча мои мысли в свой пушистый хвост.

— Удачи тебе, — шепчу я, — Увидимся завтра. Обожаю тебя.

Последние слова дались тяжело, упав в обнимку с гранулами злости во мрак комнаты.

— Прощай, — отрывисто говорит Винсент.

— Ты помнишь театр? — я удерживаю его.

— Спасибо, — неожиданно слетает с губ моего собеседника.

— Винсенте?

— Мелодия, что я слышу, она из той оперы… Опера в театре, что может быть пошлее. Но все равно, теперь я вспомнил, откуда я знаю ноты, что день за днем звучат в моей голове.

Что он несет с таким умным видом? Какие ноты?

Да, что же это с моим мальчиком?!

— Винсенте, ты ведь не забыл…

— К сожалению нет. Прощай… — отвечает он.

Его пальчики уже вдавили кнопку сброса.

Винсент! Такой холодный далекий голос такого родного для меня мальчика.

Я повторяю свой вопрос вслед за погасшим экраном галлографа:

— Ты помнишь театр, Винсенте?

Конечно, он помнит. Более сладостного унижения он никогда не испытывал, тот день стал ключевым моментом в нашем окончательном сближении.

В тот день он мне отдался не только телом, а так, как я и хотел, к чему подводил его все время, он стал моим душой. Ненадолго, но мне хватает. Хватает обрывающихся минут, когда я владею им, как бог своим творением.

Я помню театр.

Опера.

Гаснет свет.

Сотня скрипок начинает переливистый каскад сладостного многострунья, знаменуя собой начало представления.

В президентской ложе сижу я, мой Винсент и какая-то барышня, которая так просилась к нам в спутницы, что Винсент не смог ей отказать.

Меня снедает ревность. Почему он ее не прогнал? Хочу выставить ее вон, она явно нам мешает, но не делаю этого, я спокоен. Я всегда спокоен.

Музыка ласкает уши, а я прислушиваюсь к дыханию и запаху моего мальчика.

Он прекрасен.

Я не прощу, если он думает о той белокурой актриске. Она никто.

Мне хочется его унизить, унизить, чтобы он понял, кто полновластный хозяин его никчемной жизни. Моя рука опускается на его ногу, и трепетная волна смущенного страха быть застигнутым врасплох прилюдно, проходит по всему его телу.

Не бойся, тебе понравится.

Мне не нужно спрашивать позволения воспользоваться его телом, пусть Винсент еще не знает, но оно уже давно принадлежит мне. С тех самых пор, когда я спас его руку, я получил право на распоряжение и всей плотью. Вечная кабала.

Я расстегиваю ему ширинку и ласкаю пока еще дремлющий и отдыхающий от моих притязаний член. Винсент испугано смотрит мне в глаза, понимая борьба бесполезна, и, за что я так его обожаю, быстро придумывает оптимальное решение. Он захватывает голову сидящей рядом актрисы и одним движением швыряет девушку на пол. Она утыкается носом в бархатное основание парапета, а Винсент ставит ногу на ее шею.

Я знаю, как бы он не возбудился потом, он не расслабит захвата.

Винсент спасает свою репутацию наперекор моим планам. Я знал, он справится, но его непокорность возбуждает меня сильнее. Конечно же, я не подаю виду, ничто, даже веление богов мира не потревожит моего внешне ледяного спокойствия, ни одна мышца моего лица не дрогнет.

Я сверхчеловек.

А рядом мой избранный любовник.

Винсент уже возбужден и я интенсивнее ласкаю его член, массируя большим пальцем влажную от обжигающей нежности головку.

— Твоему розовому пяточку нравится? — срывается шепот с моих губ.

Но Винсент не отвечает, его нервы напряжены до предела, цепная реакция… Тело моего мальчика подкидывает от наслаждения и бьет волнами страсти о спинку кресла. Он поддается моим ласкам, моим рукам, как маленький щенок поддается командам умелого воспитателя. Подчинение…

Беспокойное и томное мучение на глазах тысячи зрителей!

Его дыхание становится прерывистым и громким. Скоро он начнет кричать, я постараюсь, чтобы как можно громче. Наконец из глубины его груди доносится первый стон, а может быть громкий вздох.

Волны накатывают одна за другой. Винсент еще сильнее прижимает ногу к шее несчастной девушки. Бесконтрольная защита.

Горжусь тобой, мой мальчик.

Он начинает вздрагивать и стонать еще громче, потом переходит на крик.

Да, как я и хотел. Его возбуждает откровенность и прилюдность, но он не признается, зато тело само выдает секрет души. Люди оборачиваются и перешептываются, даже певица старается на сцене не так рьяно. Все слушают моего чудесного Винсента.

Он унижен и от этой сладкой боли возбужден на максимум. Я знаю, его щеки сейчас горят. Хочется посмотреть, обернуться в сторону моего пульсирующего и привязанного к моей руке соблазна, но я не могу.

Мое бесстрастное лицо направлено на сцену.

С каким же презрением я гляжу на тех, кто внизу. Они и не догадываются, в моих руках трепещет птичка, истекая липким и жарким удовольствием.

Винсент давно потерял контроль, бедный мальчик, как он стонет… Кажется, он не в силах выдержать ледяного огня моей ладони. Сладкий мой.

Я сжимаю его член сильней, но не даю сразу кончить. Винсент знает, что я его еще помучаю чуть-чуть, и он начинает, нет, не просто кричать, а вопить, глотая раскаленными губами терпкий воздух, в котором витает наше общее наслаждение.

Интенсивность моих движений опять учащается. Я снисходительно позволяю Винсенту достичь наслаждения, и он наконец-то кончает, освобожденный от мук сладкого унижения.

Я не отпускаю его все еще налитый кровью и удовольствием член, дожидаясь, когда семя страсти, коснется моей руки.

В этот день благодарность особенно обильна.

Спасибо.

Хочется коснуться его возбужденных криком губ.

Не должен. Я по-прежнему невозмутим.

Винсент в изнеможении падает на парапет, кладя руки и голову на мягкий синий бархат. Он тяжело дышит. Какое блаженство сейчас его поглощает. Но мой мальчик умен и предусмотрителен, он не забывает отпустить девушку.

Актриска вскакивает, и, зажимая в ужасе рот рукой, уносится пулей из нашей ложи.

Как удобно. Теперь все уж точно решат, Винсента ублажала белокурая бестия. Я горжусь тобой, мой мальчик, тобой и твоим везением. Я обожаю тебя.

По залу прокатывается еще одна волна шепота — в девушке узнали восходящую звезду сцены. Кто-то хвалит моего Винсента, кто-то от зависти клеймит бесстыдством. О девушке уже все забывают…

Девять к десяти она никому не скажет. А если она жадная до минутной славы курица и все же решит создать шумиху, то ей никто не поверит, а я ненароком устрою ей сердечный приступ с летальным исходом.

Я все могу.

Наконец-то поворачиваюсь к своему мальчику. Он отдышался. Поднимая голову, Винсент смотрит на меня лукавым взглядом и одаривает озорной улыбкой.

— Хулиган, — шепчет он, — Сегодня твои руки были особенно умелыми.

— Я обожаю тебя, — шепчу я, находясь во власти горящих волн его удовлетворенности.

— А почему пяточек? — спрашивает мой Винсент.

— Цвет.

— Ты видишь в темноте?

Ирония.

— Я просто хорошо знаю свои вещи.

Он откидывается в кресле, спешно заправляясь. Хочет отдалиться, не дам. Сегодня мой сценарий. Всегда мой…

Я беру его за руку. Легкая неожиданность. Он отвечает: поглаживает мою руку своим пальчиком в благодарность за приятные мгновения. Как хорошо, это сводит с ума.

То был особенный день…

А потом… вдвойне особенная ночь. Он отдается мне без остатка. Мы ласкаемся, как в первый и последний раз в жизни, жарко и трепетно, душно и влажно. Я переворачиваю Винсента вниз головой, держу за бедра, и бесконечно долго целую его розовый пяточек. А мой Винсент, упираясь руками в постель, обильно и щедро смачивает сладкими слюнками мой слишком большой для его рта член. Мы ближе обычного, мы синхронные отражения, инь и янь новой эпохи.

Я обожаю его, обожаю смотреть на его контуры в лунном свете. Впиваться глазами в нежные черты его лица, когда Винсент вот-вот кончит. Его подбородок вздернут кверху, губы полуоткрыты, глаза сомкнуты, из его груди раздаются жадные вздохи безумной услады.

А потом он резко срывается вниз, падая опаленный моей нежностью. Он распластывается на кровати без сил, головой к моим ногам, словно падая ниц. Да, так оно и есть. В эти минуты Винсент перестает сопротивляться, он признает мою власть над собой, и, мне хотелось бы думать, получает от этого болезненное удовольствие.

После таких мгновений я сажаю птичку на себя, чтобы он мог ощутить мой раскаленный кол в своем нутре.

Винсент… Ты меня намного меньше, твоя рука на моей груди похожа на перо из подушки, упавшее на шелк нашего ложа.

Винсент всегда так незащищен перед моей силой. Я знаю мой член для него слишком большой, надеюсь, я не поврежу его организму. Но мне так нравится проникать в отверстие, не предназначенное для меня, нарушая законы природы. Самое приятное, что даже с томительными паузами между встречами напряжение не ослабевает. Между нами циркулирует постоянное возбуждение, звонкое, как самая глубокая тишина…

Мой мальчик, мой Винсент терпит мои проникновения и всегда так ярко страдает от удовольствия, бедный. Винсент, ты ведь терпишь ради меня? Как сладостны моменты твоего страдания, но ты счастлив, когда кончается насилие над твоей природой. Счастлив испытать унижение и стать свободным. Винсент, ты Феникс во всем…

В ту ночь я был в его душе, даже отдалившись потом, я все время стремился очутиться там снова.

Ради таких секунд я и живу, ради тебя Винсент…

Ты свел меня с ума, ты мое единственное и самое слабое место. Только ты можешь поколебать мои сверхчеловеческие установки…

Винсенте… Нет сил быть без тебя.

Почему ты сегодня целовал меня, как будто в последний раз?

Ты пеняешь на женщину. Я никогда не поверю, что приземленное создание может стать между нашей возвышающей страстью. Винсент, ты был холоден со мной.

Я ревную. Почти обезумел, хотя и незаметно со стороны.

Ты ускользаешь от меня, хочешь жить своей жизнью вне моей системы. Но, Винсент, ты ее центр. Я не отпущу тебя. Я ведь живу тобой, пусть ты и не догадываешься. Винсент, только я способен легко разобраться с твоей болью и сделать тебе по-настоящему приятно, так, как ты любишь.

Кровать источает запах любовного сока моего мальчика. Если попробовать его на вкус, то он отдает кислинкой, поэтому ассоциируется у меня с весной.

Белый шелк… Я запретил горничным менять простыни. Они останутся на своем месте, сохраняя тепло Винсента, пока я точно не буду знать времени, когда он в них вновь окажется.

Почему ты прощался? Не понимаю, но я разберусь.

Прижимая простыни к себе, я мечтаю о своем Фениксе. Скоро, совсем скоро наваждение спадет, ты прекратишь капризничать, и вернешься. Я уверен. Мы связаны с тобой судьбой. Винсент, ты всегда был со мной рядом, прикрывал тылы от вероломства врагов, спасал жизнь, и шел параллельно с моим плечом к одной цели. Такое единство не могло быть нарушено, поэтому надо было сплестись глубже, как не все могут себе позволить. Мы революционеры во всем, и я подожду, когда ты, Винсенте, наконец-то примешь мои истины.

Завтра я тебя верну, обещаю. А сегодня наслаждайся своей женщиной и смотри на огромную разницу, играющую не в ее пользу. Познав сверхчеловека, коим я стал ради тебя одного, ты не сможешь быть с простыми существами, вроде людей…

Спокойной ночи, мой непокорный мальчик.

Винсент Феникс Тиаро

5:07

Подскакиваю ночью в холодном поту.

Что я натворил? С каких пор меня заботят овцы… Сегодня утром я еще считал поступок Эдо разумным. Я ведь даже согласился поехать вместе с ним. Мне было решительно наплевать на справедливость.

А сейчас?

Сейчас я просто вспомнил себя много лет назад, и нацепил призрак прошлого как маску. Но как так вышло? Как случилось, что мы перестали видеть свои же следы на пути к высоким идеалам? Мы продались жалкому миру серой реальности, похоронив в словах «рациональность» и «обязанность» единственную и неделимую истину. Теперь я так ясно вижу наши заблуждения… Чем выше мы взбирались, тем меньше мы смотрели на себя со стороны.

Черт… Как остро и оголенно проступил страх. Я никогда не шел против Черных Лилий, а сегодня… Что теперь будет со мной?

Смогу ли я в одиночку исказить прямоту доктрин?!

Я боюсь, что не выполню обещания, данного девушке.

Ясмин, где же ты? Спаси меня из этого огня сомнений и спутанных чувств, остуди мое пламя, иначе я сам себя спалю…

Ясмин!

Ты не услышишь…

Кругом сплошной мрак и тишина. Валентина спит.

Ее дыхание ровное и расслабленное. Эта девушка сейчас здесь, в мягкой постели уютного дома. А могла быть несправедливо брошена в каменные и сырые казематы тюрьмы. Я не простил бы себе равнодушия. Теперь бы не простил.

Я спас ее.

Значит, я прожил жизнь не зря. И, значит, есть ради чего жить дальше. Вроде как…

Но… Тоска разливается по сердцу вместе с аккордами сумеречной музыки. Почему мне так одиноко и страшно?! Почему я весь горю в объятиях печали, словно минута моей смерти совсем близко?

Ясмин… Что ты со мной сделал…

Ясмин Кай Иоганте

04.03, год неизвестен, 9:00

Ясмин подошел к двери своего кабинета и остановился. Она была чуть приоткрыта, а привычный часовой отсутствовал.

Гость.

Ясмина явно ждал посетитель, который взял на себя смелость отпустить охранника. Мелькнула слабая надежда. Главнокомандующий прислушался к своему внутреннему голосу — тишина. А значит, в кабинете его ждал отнюдь не Винсент. Своего любовника Ясмин чувствовал за добрую дюжину метров.

Он вошел в кабинет.

За высоким белым креслом сидел Игла, ожидающий в умиротворенном молчании. Он все еще не снял парадную форму и выглядел бессонным.

— Что ты здесь делаешь? — холодно спросил Ясмин.

Хозяин и посетитель поменялись местами.

— Я пришел поговорить об одном важном деле, — спокойно ответил Игла, присаживаясь напротив главнокомандующего.

— О чем же?

— О Винсенте…

Главнокомандующий слегка поднял бровь.

— И что с ним не так?

— Все, признаться, абсолютно все.

— Вот как…

— Да. Ты ведь знаешь последние новости?

Ясмин блеснул сталью холодных глаз.

— Какие?

— О том, что учудил Феникс вчера на задержании…

— Задержании?

Игла снисходительно улыбнулся и кивнул.

— Я не знаю, — устало ответил Ясмин.

Казалось, его не волновало, столь важное для Иглы событие.

— Сегодня весь совет уже на ушах. Ну, как весь… Цербер… А я случайно узнал.

— Твои шпионы случайно не работают.

— Ну-у! Не в них дело! В общем, Винсент вчера сорвал операцию.

Ясмин, оперся локтями на стол и положил голову на скрещенные кисти рук.

— Какую? — равнодушно прозвучал его вопрос.

— Эдо должен был задержать шпионку, по неосторожности взял Винсента с собой, думал, товарищ поможет. Вышло все не так.

— Значит, Эдо, — задумчиво произнес Ясмин.

— Он не информатор, ты ошибаешься. Карнавал-то как раз молчал, пока Цербер не тряханул его как следует. Видишь ли, группа выезжала по адресу, а ареста не было, что не могло не вызвать подозрений. У нас же все записывается в реестр. Думали, Эдо опять темнит и проворачивает свои делишки, но оказалось, что главный фигурант Феникс.

— Карнавал явно что-то замышлял.

— Речь не об это…

— В этом причина. Так в чем проступок Винсента?

— Твой товарищ увел шпионку с места задержания. Не дал группе сработать. Подставил Эдо. Фактически полностью препятствовал работе полиции. А сейчас скрывает ее у себя. Серьезное нарушение. Рядового солдата за такое отдали бы под трибунал.

— Винсент не рядовой солдат, — невозмутимо отозвался главнокомандующий, — Он герой революции и у него есть право на особые полномочия.

— Уже нет, — Игла развел руками, — Цербер сегодня ночью аннулировал его полномочия.

— Вот как… — Ясмин обвел глазами собеседника, и того неприятно обожгло ледяным блеском, заставив поежиться на стуле.

Главнокомандующий продолжал.

— С каких пор подобные решения принимаются неполным составом?

— Как тебе сказать, «за» высказалось трое из пяти, твой голос ничего не решал, — Игла виновато пожал плечами.

— Ясно. И кто был «за»? Цербер, Император и Опиум?

Игла побледнел, но, растянув губы в подобии улыбки, ответил:

— Да, только Опиум был «против».

Ясмин снова поднял на мгновение брови, но в ту же секунду стал спокоен. Он откинулся на спинку кресла, и устало прикрыл глаза.

— Видишь ли, — начал оправдываться Игла, — Феникс из такой породы людей, которые никогда не находят покоя, а вечно всем недовольны. Им важен сам процесс борьбы, свершение извечного бунта. Винсент был настоящим революционером, но сейчас нечего свергать. Сейчас надо строить. А ему неинтересно созидание. Он жаждет разрушений, и не успокоится, пока не сломает то, что сам так усердно воздвигал. Всем уже надоело его прикрывать. Они с Эдо похожи, только если Карнавал ведется на выгоду и ради нее готов на любой компромисс, то Феникс давно перестал держать в голове картинку мира. Его несет. Знаешь, он ничерта не делает для укрепления нашей власти, он лишь критикует и нарушает правила. Мне чудовищно надоело разгильдяйство на работе. Мы даже наняли специального человека, который за него правит документы, ведь Винсент не удосуживается элементарно прочитать то, под чем подписывается. Он бесполезен…

— Все сказал? — холодно спросил Ясмин.

— Ну…

Запнулся Игла.

— Если тебя не устраивает работа Винсента, уволь его. Мне как раз нужен помощник.

— Господи, Ясмин, — Игла покачал головой, — Неужели ты ничего не видишь!

— Я вижу, что вам не нравится Винсент. Вы его боитесь, дрожите от одной мысли, что он решит вас свергнуть, — Ясмин холодно ухмыльнулся, — Ты вот говоришь, что Винсент сорвал вам операцию. Напомню, на тот момент его действия были легитимны, что подтверждало разрешение на особые полномочия.

— Да ни одна бумажка не разрешает идти против системы!

— Если он препятствовал аресту, значит, был уверен в правильности своего решения. Я готов поспорить, Эдо совершил что-то противозаконное. Винсент этому помешал, его действия носили превентивный характер.

— Возможно, но и для таких случаев есть отлаженный алгоритм действий. Винсент в любом случае нарушил устав Черных Лилий. Он фактически дал всем понять, что мы не единый лагерь, что наши законы можно трактовать по-своему. Он должен был подумать о том, что подставляет не только своего товарища, но и всю систему!

— Система сама себя подставила, если повелась на хитрые уловки Эдо.

— Кай! Да, очнись ты, наконец! — Игла вскочил, ударив по столу ладонью, — Прекрати его защищать. Он же тянет тебя на дно. Оглянись вокруг! Ты защищаешь человека, который не хочет быть спасен. Он все дальше и дальше заходит в своей жажде бунта, провоцируя систему на адекватный ответ. Вот и сейчас, он не выходит на связь, его нет еще на работе, девку он не вернул… Чего он добивается? Скоро система устанет спускать все на тормозах за счет его прошлых заслуг и твоего покровительства. Чего он хочет?

— Справедливости. Я разберусь с этим.

— Ты ни с чем не разберешься, — Игла кричит, — Все зашло слишком далеко. Цербер рвет и мечет…

— Мое слово, что я все улажу, — тихо отзывается Ясмин.

Он, как всегда холоден и бесстрастен.

Но Игла начинает нервно смеяться.

— Ясмин, тебе удается улаживать все, кроме вопросов связанных с Винсентом. Поверь, уже ни для кого не секрет, в каких вы отношениях.

Провокация не удается.

Ясмина не трогают слова его соратника. Он не считает нужным отвечать.

— Кай, — уже более спокойно произносит Игла, — Пора бы отказаться от своего больного наваждения. Мне сложно это признавать, но Феникс свел тебя с ума. Тебе уже 27 лет, а ты все еще бездумно гонишься за своим любовным желанием. Из-за этого человека ты теряешь свое уникальное самообладание и чувство реальности. Очнись, очень тебя прошу. Ты ведь один из важнейших людей Черных Лилий. Мы не можем тебя потерять. Но в своей безудержной страсти к Винсенту ты обнуляешь свою силу. Отпусти его, пусть погибает один. Это его выбор, разве ты не видишь?

— Наваждение? — Ясмин улыбается одними уголками губ, — Твои эмоции тебя захлестывают, ты несешь чушь.

— Это тебя захлестывают эмоции! Ясмин, — Игла качает головой, он содрогается от нервного возбуждения, — Пойми, ни для кого не секрет, что вы любовники. Это знают уже абсолютно все в городе.

— Да, это так, — без тени смущения заявляет главнокомандующий, — Твои шпионы вчера особенно часто сновали мимо нас.

— Я говорю даже не про вчера. Нет, конечно, то, что ты и Феникс устроили в торжественном соборе Черных Лилий, не поддается разумному осмыслению. Это было верхом бесстыдства и неуважения. Но… Я говорю о другом. Вы же не заботитесь о репутации, вам наплевать…

Ясмин бегло осматривает фигуру собеседника и прищуривает холодные глаза.

По всему видно, что его заинтересовывают слова Иглы.

— Пойми, — сразу оговаривается глава информационного отдела, — Мне все равно кого ты трахаешь, и как. Главное, чтоб это было в укромном месте, и никто не видел, а в вашем случае особенно важно, чтобы ко всему прочему еще никто и не слышал. Делай с Винсентом все, что хочешь, но только не на глазах всего сообщества.

— Ты переживаешь так, как будто роботам есть до нас дело.

— Боже мой! — Игла хлопает себя по щеке, — Вот о чем я и говорю — когда речь заходит о Фениксе, ты совсем не можешь соображать здраво. Видишь ли, о вас уже давно ходят слухи. Тот видел вас вместе, там вы неаккуратно взялись за руки, сям вы поцеловались и вас заметили случайные свидетели. Молва-то ползет, люди шушукаются, что главнокомандующий с генералом, самые главные герои революции, того… голубых оттенков. Понимаешь? А нас напрягает каждый раз из тебя секс-символ делать, приписывая несуществующие романы с известными тетками. И, знаешь, я тебе напомню… Ваша связь незаконна.

— Хорошо, я отменю закон.

Равнодушие.

— Д-а-а-а, — протягивает взбудораженный Игла, — Плевать на твой закон! Не самое главное. Хоть я его и не понял… Смысл? Ты ведь сам себя под монастырь подвел? Ты же нарушил и закон, и устав Черных Лилий.

— Не переживай, не ты один его не понял. Я не сомневался.

— Ах, да. Мы же все идиоты. Скажи, а Винсент тебя понял? Или он тоже так, пыль рядом с твоим величием?

— Игла, говори либо по существу, либо никак.

Надменность.

— Хорошо, — Игла присел на край стола, — Ты действительно совсем не понимаешь? Кай, вы публичные фигуры. От вас зависит лицо всей системы. А вы только и делаете, что бросаете тень на всех нас и на свои светлые имена. Ты и Феникс — символы революции, но ваша связь — ее позор. Когда вы взяли ответственность за революцию, вы подписались под тем, что будет дальше. Молва давно вас прозвала революционерами «голубых» лилий. Ясмин, это оскорбление для всех нас… Но вам наплевать и на Черные Лилии, и на систему, и на революцию. Ваша безудержная страсть стоит нам слишком дорого, пора бы подумать не только о себе. Ясмин, ты болен этим парнем. Он просто губительно на тебя влияет, почти как экология на демографию. Ты и твое величие обнуляются рядом с ним. Феникс, конечно, много отдал Лилиям, но он не сможет жить в нашем мире. Посмотри, ему не нужны улицы без звуков выстрелов, воздух без запаха пепла, дома без траурных венков на дверях. Он все еще воюет, хотя давно победил. Такие люди, как он, заканчивают одинаково — на самом дне, либо спиваются, либо нарываются на нож в пьяной заварухе. Винсент не будет исключением.

Неожиданно жесткий металлический захват Ясмина, сжимает руку Иглы, и тот летит через весь стол на пол. Однако глава Информационного Отдела не так прост, ему удается вовремя сгруппироваться и удержаться на ногах.

— Ты чуть не сломал мне руку! — Игла поправляет очки, сползшие на нос.

— Мне думается, ты слишком много болтаешь, — холодно кидает ему Ясмин.

— Ты лишний раз доказал то, что стоит только зайти речи об этом мальчишке, всем известный Ясмин Иоганте растворяется и исчезает. Неужели ты не видишь, правда? Феникс тебе портит всю жизнь, он твое проклятие, твой манипулятор. Как я его ненавижу! Ненавижу за то, что он отнял тебя у Черных Лилий. Тебя! Кая! Лучшего из равных детей революции!

— А вдруг все наоборот, — Ясмин снова садиться за свой стол.

— В смысле?

— Я один во всем виноват. Своими собственными руками уничтожил Феникса.

— Значит, моя теория все равно верна. Твоя воля слабеет, когда ты рядом с Винсентом. Не важно, кто из вас ведет. Но я сам видел твое лицо, когда ты на него смотришь. Твой взгляд, твои движения, — все меняется. И чем он заслужил? Ты ведь забываешь обо всем на свете. Почему?

— Я всегда держу руку на пульсе.

— Да ни черта!!! — Игла опять кричит, — Хочешь сказать, ты отдавал себе отчет в национальной опере, когда мастурбировал его член, а твой любовник визжал как резаный поросенок на глазах у тысячи человек?

Лицо Ясмина чуть дернулось от нервного прострела.

— Да ты ведь и не знал, что вас застали! Ты даже не удосужился проверить. Думал, все списали на актрису?! — усмехается своей победе Игла, — Знаешь, мы тоже списывали на нее. Винсент сообразительный малый, признаю. Но поползли упорные слухи. Мы потратили два месяца, два долгих месяца, пытаясь найти источник словесной заразы. Знаешь, кто им оказался? Старуха-осветительница. Она божилась, что застала вас за неприглядным занятием. Мы ей, конечно, не поверили. Нам и в голову не могло прийти такое. Но, понимаешь ли, что странно, она даже под пытками клялась, что видела вас. Пришлось удавить. А потом, я стал присматриваться. И, правда… Между вами явно было нечто большее, чем дружба. Я думал, у меня начался бред больного воображения, но и Цербер заметил. А потом он разговорил Эдо, и тот признался, не считая за большой секрет.

— У тебя проблемы, — вдруг совершенно невозмутимо ответил Ясмин.

— Какие?

Игла удивился.

— Ты дурак.

— Ясмин, пусть я не сверхчеловек, как ты, и не понимаю твоих возвышенных отношений с Винсентом…

— Пусть, — жестко перебил его главнокомандующий, — Поэтому убирайся, ты все сказал.

— Кай, ну открой глаза, — с печальным разочарованием бросил Игла, — Я тебе не враг. Я пришел тебя предупредить. Пока есть время, уговори Феникса выдать шпионку властям. Если до вечера она не попадет в руки тайной полиции, за ней пошлют группу захвата. Зная Феникса, могу сказать, прольется кровь невинных людей, да и сам он может быть ранен. Нам не нужны проблемы, поэтому, Кай, вразуми его. А вообще, готовься к тому, что Феникс не будет больше офицером Черных Лилий…

— Посмотрим, — железным тоном ответил Главнокомандующий, — Уходи, мне надо работать.

Игла вздохнул и снова укоризненно покачал головой.

Он ничего не мог поделать, пришлось спешно ретироваться.

Как только закрылась дверь за нежданным гостем, Ясмин дал волю столь редким для него эмоциям.

Он, стиснув зубы, одним движением руки скинул со стола все фотографии. Портреты смешались с битым стеклом. А Ясмин, припав лицом к влажному от зимнего холода окну, стал набирать на галлографе до боли знакомый номер.

Но галлограф Винсента был выключен, убивая главнокомандующего тишиной.

— Винсент, что с тобой?! — сорвалось с искривленных подобием испуга губ главнокомандующего.

Винсент Феникс Тиаро

11:30

Сегодня утром я встал на час позже обычного, так как никуда спешить не собирался. Потратил час на убийство одной сигареты, потом нацепил на себя парадную форму и ошейник Ясмина. В таком виде я пошел на работу.

Я снова должен был стать кукольным генералом. Поэтому решил не скрывать своей натуры. А что скрывать?

Вчера я признался Валентине, что мне нравится мое место, а потом ночью я думал о Ясмине и звал его. Ну, разве после этого я не его бездушная кукла, всегда стремящаяся к хозяину?

Как печально.

Но раз так, нечего и скрывать. Пусть знают и злорадствуют. А я пойду в такт побрякиванию металлического кольца, которое напоминает мне, чей я щенок. Ошейник до сих пор хранит запах рук Ясмина… Как я его ненавижу!

Сегодня утром я поехал электро басом. Давно хотел оказаться среди народа. Люди… Кругом восковые маски человеческих лиц. Должен признаться, они были шокированы. А то! Живой генерал, известный и прославленный Винсент Феникс Тиаро среди них собственной персоной.

Ради такого случая люди даже не толпились и не набивались в басы. Я же щедро раздавал улыбки и махал руками, хотя все эти манекены, скованные восторгом и смирением, вызывали у меня рвотные позывы.

И ради них я творил революцию?!

А была ли она им нужна? И понимали ли они хоть один постулат моей светлой мечты?

Уверен, что нет.

Как забавно, я сгорел ради тех, кому было наплевать на это. Я верил в то, что другим казалось незначительным. Смешно.

Люди видели мой ошейник и синяки под ним, но они молчали. Ведь я генерал, почти бог, спустившийся в их помойный мирок прямо из своего тонированного электромобиля.

Идиоты.

Они готовы рукоплескать только от одного моего взгляда или звука имени. Хотят приблизиться к легенде. Неужели они не видят, что у их героя просто сорвало крышу?!

Хотя, если они ездят в такой давке каждое утро ради тугрика на хлеб и хлеба ради тугрика, то они еще хуже меня, они амебы.

В общем, я добрался до работы без особых приключений.

Когда я зашел к себе в кабинет, то сразу увидел записку, бросающуюся в глаза белизной важности.

Я прочитал:

«Феникс бусь умным, вирни приступницу в главное упровление. Подумай об Ясмине».

Вместо подписи диагональная линия — знак Иглы.

Я засмеялся. Такой большой начальник, а грамотности не обучен. Я сел и исправил в записке все его ошибки, для особого сарказма, вывив слово «игла» и дописав фразу «учи алфавит».

Зачем?

Все очень просто. Отдам секретарю, пускай вернет адресанту. Хоть посмеюсь от души.

Писк.

Галлограф подлизывается тонкими нотками официальной мелодии. Я даже не берусь угадывать, кто это мне звонит. Сейчас я готов ожидать любого.

— Привет, вы позвонили в секс по телефону, — говорю я.

— Феникс, псих чертов! Цербер меня подловил! — орет Эдо.

— Кто это?

— Придурок!!! Гони бабу в штаб, говорю, так лучше будет.

— Пошел ты!

— Мне выписали группу захвата. Ведь отправят к тебе, если ты не выдашь эту суку властям. Феникс не сходи с ума, ты крупно рискуешь всем, что у тебя есть. В конце концов, если тебе наплевать на себя, подумай о Ясмине, который так тебе важен.

Разводка не прокатывает.

— И почему все так усиленно просят меня думать о Ясмине? Я что его мозг? Или он волшебная Фея, в которую надо верить и тогда она обязательно появится?

— Прекрати иронизировать. Все очень серьезно. Уже собирали совет — обсуждали тебя.

— Какая честь… Сейчас расплачусь от умиления.

— Винсент, брат, мы обязательно решим все твои проблемы, я обещаю. Если понадобиться, я сам лично кастрирую Ясмина, только прекращай сейчас глупить. Ладно?

Смешно.

Я трогаю ошейник и закусываю кольцо.

— Не надо членовредительства, а то мне и правда придется о нем думать…

— Винс, ты согласен?

— Выйти за тебя замуж?

— Дьявол! Отдай бабу. Ты пойми, мне придется возглавить группу, я не хочу, но придется. Иначе меня заподозрят, и все… Тогда узнают о кассетах, о том, что я вас покрывал и пошел на сделку со шпионом. Но ты, Винс, проиграешь в обоих случаях. Не порти себе жизнь, себе и другим, твоим друзьям. Пойми, меня… Я так долго шел к своей цели, что не могу, позволить себе потерпеть неудачу. Причем, в моем случае я сяду в тюрьму. Нет, моя жизнь не может так кончиться! Но сейчас… Мы с тобой квиты, и я не смогу пожертвовать своей жизнью ради твоей прихоти. Все равно знай, я меньше всего хочу столкновения…

— Да все нормально, брат, иди к своей мечте. Не парься, со мной все супер!

— Винс! Винсент! Они меня прижали, я реально в безвыходном положении, ну отдай ты эту бабу, что она тебе всралась так?! Нам всем будет лучше. А так твой бред зацепит слишком многих, и меня, и Ясмина… Нас всех ждет позор. Подумай, мы заслужили твоего милосердия. Феникс, прошу, одумайся…

— Ты меня утомил, Карнавал. Где же твои веселые фейерверки?

Он еще что-то орет, а я отключаю галлограф. Не хочу слышать писк противной машинки.

И слушать нравоучения тоже не хочу. Чувствую, что мне может позвонить весь совет Пяти, и Ясмин тоже обязательно позвонит… Не хочу я их пыльных и предсказуемых слов.

Ничего не хочу.

Куклы вообще не имеют желаний, они мертвы.

А я не кукла, потому что похоже у меня истерика.

Смеюсь.

Я кукла-истеричка. А что? Волшебно!

Открывается дверь — какой-то лейтенант пришел за подписью.

— Тебе нравится мой ошейник? — спрашиваю я, демонстрируя свою шею и поигрывая кольцом.

Парень вздрагивает и испуганно озирается.

— Да, — нагло врет он.

— Тогда раздевайся, — приказываю ему я, а сам сажусь на стол, закидывая ногу на ногу.

— Как? — робко спрашивает он.

— Полностью, — уверенно продолжаю я.

Интересно, насколько далеко он зайдет в своем глупом подчинении.

Парень начинает расстегивать пиджак. Я чувствую вибрации его слабой ауры. Она источает страх и ужас, мне даже льстит. Когда он остается в одних трусах, несмело ужимаясь от своей наготы, он, запинаясь, произносит:

— У меня жена…

Я заливаюсь смехом.

Какой же он идиот.

— Пошел вон, — с презрением бросаю я.

Он мгновенно одевается и пятится к двери, но неожиданно останавливается и смотрит на меня странным блуждающим взглядом.

— Уходи, — повторяю я, — Ты мне противен. Ты был готов отдаться сумасшедшему генералу только потому, что тебе это приказали. Бездушный манекен.

— Простите, — шепчет парень, — Но мне вас жаль.

Вот как…

Я срываюсь на хохот, а парень исчезает за дверью.

Да, докатился я. Меня теперь жалеют роботы, знающие только слова «обязанность» и «рациональность». Забавно.

Просто супер!

Так смешно, что хочется удавиться. Но я не имею права, меня ждет малышка Валентина.

Я закуриваю.

Валентина, я выполню свое обещание, чего бы мне это не стоило. Даже уже объятый внутренним пожаром, пропадающий в океане испепеляющей меня лавы, я все еще могу думать. Все будет хорошо. У меня хватит сил, чтобы спасти тебя, жаль, что только одну тебя…

Больно.

Я чувствую, как подхожу к краю, но, Валентина, я тебе клянусь, ты будешь жить…

Резко разворачиваюсь, беру записку Иглы и ухожу из кабинета.

Мне больше нечего тут делать.

Я свободен.

Ясмин Кай Иоганте

16:32

Главнокомандующий, будучи не в силах найти себе место, метался волком по кабинету. Галлограф Винсента не отвечал. Дома его не было. Он точно знал, Винсент где-то рядом, носится по зимней звенящей реальности едва уловимым ароматом.

Ясмин лихорадочно соображает, что ему предпринять.

— Где же ты, мой мальчик… — шепчет он.

На его слова откликается галлограф, вымотанный от утомительной работы с самого утра.

Ясмин вздрагивает, но, смотря на радужный экран механизма, устало отводит глаза. Он не чувствует энергию Винсента.

— Кто? — холодно спрашивает главнокомандующий.

— Дьявол, хоть до тебя дозвонился! — рвет тишину Эдо, — Где Винсент?

— Я не знаю…

— Он отключил галлограф, маленький поганец.

— В курсе.

— Ясмин, что нам делать?

— Делай, что хочешь.

Ясмин злится: если бы не Эдо, проблем бы не было. Полковник качнул хрупкое равновесие пораненной души Винсента, заставив лишиться баланса и сорваться в одну из сторон.

Карнавал продолжает нервно бурчать хриплым простуженным голосом:

— Видишь ли, мне впарили группу захвата. Если я откажусь — конец моей карьере, тебе наплевать, конечно же, но я и так слишком много сделал для вас и общего дела. Кай, я не хочу проблем. Если ты можешь повлиять на Винса, сделай это, он сейчас в шаге от катастрофы. Если его изгонят, ты понимаешь…

— Да, — перебивает его Ясмин, — Я сделаю все, чтобы помешать им.

— Кай, я говорил с Винсентом…

— Когда? — внезапно кричит в трубку главнокомандующий.

— Неожиданно, — тихо произносит Эдо, — Я не думал, что он для тебя действительно столько значит…

— Отвечай!

— Три часа назад. Потом он отключился и тишина. По своим каналам я узнал, что с работы он ушел часа два назад. И еще, он категорически отказался отдавать эту бабу.

— Эдо, я разберусь в этой истории. Вижу, ты там тоже принял горячее участие, чую след твоей хитрой лапы. Если я узнаю, что Винсент пострадает из-за тебя, что он всего лишь предотвращал твое преступление, я тебя уничтожу!

— Ладно-ладно! — скептически отмахивается Карнавал, — Лучше найди его. Уговори прийти в себя. У тебя есть время, пока к его дому не отправили группу захвата…

— Я понял. Не задерживай меня.

— Ясмин, прошу сердцем, спаси Феникса! Не хочется признавать, но сейчас только ты можешь это сделать, только ты один мог на него влиять…

— Только я, — отстраненно отвечает Ясмин, выключая галлограф и переставая существовать для всего мира, сосредотачиваясь лишь на одном только Винсенте.

Винсент Феникс Тиаро

18:26

Аллилуйя! Аллилуйя! Бог послал кусочек… сыра.

Мое истерическое настроение переходит в параноидальное спокойствие.

Я даже смог немного прогуляться по шумным улицам холодного и безжизненного города. Утром я так сильно ощутил вкус весны, что мне захотелось жить. Даже такой мертвой кукле как я передалось радостное возбуждение блестящих капелек весенних радужных слез, застывших на пиках тающих сосулек. Хочу увидеть вновь весну, хочу вдохнуть воздух свежего года. И почему новый год отмечают зимой… Глупо. По-настоящему год заканчивается с первыми лучами весеннего солнца.

Самое удивительное… Только весной в этом смрадном городе можно жить. Только весной я готов выносить механичное течение времени. Я страстно жажду весну…

Но сейчас опять ударил мороз. Зима отчаянно сопротивляется смерти ее ледяного королевства. Однако вкус солнца уже витает в самом воздухе, обжигая снежинки и заставляя умирать в талых каплях их собственных тел. Наверное, сегодня последний день зимы.

Почему я так жажду весну? Как будто мне не суждено ее увидеть.

Как глупо. Кто мне может помешать?!

Смеюсь.

Прогулка оказалась недолгой. Я вспомнил о Валентине.

Хоть вероятность того, что в мое отсутствие нападут на мой дом, не слишком велика, я все же тороплюсь назад. Эдо говорил, что пришлют группу… Что ж, пускай, в любом случае они обязаны вручить мне ордер. Хотя, признаться честно, я так часто поступался нашими законами, что мне не престало ждать справедливости от системы. Цербер вполне может санкционировать вмешательство в мои частные владения пока меня там нет. Избежит проблем… Но пускай только попробует так поступить.

Потираю руки.

Что ж… тогда они увидят мою ярость.

Я возвращаюсь.

Но ничего подобного не происходит. Мое жилище нетронуто гневом великих командиров. Валентина встречает меня нежной улыбкой. Такое странное чувство, когда тебя кто-то покорно и благодарно ждет. Спасибо ей, она возвращает меня к жизни, как весна оживляет этот вонючий и мертвый мир.

Стараюсь воскресить в душе утерянное чувство радости.

Не получается.

Жаль.

Иду в спальню и переодеваюсь.

Матрац непривычно аккуратно заправлен. Валентина позаботилась. Мне это не нравится. Не хочу, чтобы она прикасалась к моим вещам, они все насквозь пропитаны душным обожанием Ясмина. Ясмин… Он либо сейчас дико зол, либо ему абсолютно все равно. Скорее второе… Мое сердце стучит, кажется, я начинаю скучать по нему. Точь-в-точь, как перед долгой разлукой. Такое гнетущее чувство!

— Как прошел день? — Валентина улыбается мне, напоминая о реальном времени.

— Валька…

Я смотрю на нее, изучая.

Она так красива в своих черных лосинах, обтягивающих ее крепкие ноги, так соблазнительна в искренней улыбке, очерченного пышными волосами лица.

Мне хочется прикоснуться к ее женственному очарованию, хочется ощутить себя вновь, как раньше, сильным. Интересно, смогу ли я собрать свою разорванную обгоревшую душу и склеить обратно?

Привлекаю ее к себе. Она поддается.

Я касаюсь ее мягких губ в поцелуе. Валентина… Она как огонек весны согревает и ласкает, маня цветочными ароматами. Но мне, опаленному своим же пламенем, лишь больнее от ее доброжелательной простоты. Она не способна заглушить мою тоску… Ее чистая, женственная энергетика лишь подчеркнула мои изломы, наполнив привкусом кровоточащих грехов.

Я не заслуживаю Валентины. Я не хочу…

Резко отталкиваю ее от себя и отворачиваюсь. Мне тяжело дышать, но я смеюсь. Что еще мне остается делать?!

— Винсент, все хорошо, — она так милосердна и внимательна ко мне, аж противно.

Я, наверное, мазохист. Вне всякого сомнения, истина!

Ее губы плетут слова, как паук плетет паутину.

Я не хочу отвечать.

Слишком добра ко мне эта девочка. Глупая… Она даже не представляет, с кем говорит. Скольких я лишил жизни и надежды! Она не знает, что ее жалость здесь неуместна.

— Винсент, видишь ли, любить женщину не тоже самое…

— Я в курсе, — мои глаза наполняются злорадным сарказмом, — У меня было много женщин, пока я не встретил Ясмина. Ему я не изменял, думается, он мне тоже.

— Прости, я не хотела тебя обидеть!

Боится за меня. Ха!

Меня буквально захлестывает ярость.

— Если ты такая умная, то объясни, почему, почему!? — кричу я, срывая голос, — Почему я не могу ничего поделать с…

Осекаюсь.

Черт… Как же больно. Когда же мое сердце не выдержит?

— Просто ты очень сильный… — шепчет Валентина.

— И что? — я перевожу дух.

— Ты подсознательно стремишься к тем, кто сможет тебя подавить. Тебе, как истинно великому человеку, хочется испытать унижение. Комплекс. Ведь все в этом мире тебе было по плечу… Мир казался скучным и податливым. А ты жаждешь вечного соперничества. Только Ясмин мог предоставить тебе столь великую силу. Но вместе с удовольствием, которое так жаждал, ты оказался растоптанным. Плата за желания. Тебе нравится… И в тоже время, от этого ты и страдаешь. Ты не хочешь больше испытывать столь болезненную привязанность, но это выше твоих сил…

Я закидываю голову и смеюсь.

Маленькая проницательная девочка! Как же она меня мастерски препарировала. Вынув всю душу, устроила представление в костюмах, сшитых из моих чувств. Черт!

Я злюсь. Злюсь, что она права.

Валентина честная и сейчас такая беззащитная, один я могу ее защитить. Я и только я. Я ее хозяин. Жгучие чувство жестокости ползет по моей коже. Чувствую, как сердце сжимается и орет «не надо», но я уже давно во власти огня.

Я швыряю Валентину на стол и срываю с нее всю одежду. Мне не хочется, но я снова ее целую, попутно стягивая свои штаны. Я почти не возбужден, но ничего. Помогаю себе рукой.

Девушка меня тоже не хочет, она совершенно сухая. Как-то даже оскорбительно, ведь по идее героев должны хотеть все. Грубо вхожу в нее, она вскрикивает, но терпит и даже не пытается отбрыкиваться или сопротивляться. Валентина вот твоя благодарность… Ты терпишь, чтобы отдать долг. А чего я ожидал? Любви?

Черт. На душе мерзко и тлетворно.

Что я делаю?

Ненавижу себя сейчас. Я ничем не лучше Эдо или Ясмина.

Ясмин…

Когда-нибудь мы заплатим за свои грехи, я уже тебе говорил, но сейчас как никогда остро чувствую истину своих слов! Скоро совсем скоро… все закончится.

Меня обуревает тоска, которая во стократ сильнее приглушенного возбуждения. Не пойму никак, мне морально больно или физически приятно. В душе пожар, языки пламени касаются моего воспаленного мозга, я разрываюсь отчаяньем и одновременно кончаю.

Как же противно на душе…

Выхожу из девушки и спешно натягиваю свои штаны, будто кругом меня много народу и я стесняюсь своего нагого поступка. Меня шатает в сторону, и я сползаю на пол, успев схватить со стола сигареты.

Закуриваю.

Ладан полнит легкие тяжелым спертым дыханием. Я кашляю и смеюсь. Смех продлевает жизнь… Нафига? Ведь сигареты все равно ее отнимают. Как-то все смешно вышло, как-то глупо… Все: и моя борьба, и моя Революция, да и вся моя жизнь…

— Ты в порядке? — вспотевшая Валентина гладит мою щеку.

— Уйди от меня! — я в исступлении срываюсь на крик.

Она отпрыгивает, повергнутая в ужас неожиданностью.

Как? Как она после всего может быть такой доброй ко мне!?

Я тяну руки к бутылке абсента, которая валяется на полу. Достаю. Здесь мало, почти на донышке, но мне хватит.

Глоток.

Отпускает.

Я закрываю лицо руками. Мне так больно… Я попытался стать нормальным, вернуться в прошлое, но ничего не вышло. Даже прическа не помогла. А было весьма наивным полагать, что поможет… Слишком глубоко во мне яд страсти, слишком глубоки раны наслаждения, оставленные Ясмином багряными порезами.

Ясмин… Я горю. Ты чувствуешь это?

Если да… Спаси меня!

Я так отчаянно его призываю, что на мой зов приходит первый аккорд уже знакомой мне музыки. Она сегодня особенно громкая. Она подводит меня к черте. Зачем?

Скрипки поют о вечности, скорбно потягивая упругостью струн. Где-то в глубине их плача я улавливаю визг тормозов.

Меня ударяет реальностью, как молотком по пальцу.

Эдо же говорил, он приедет с группой захвата. Я чувствую — это они. Музыка, как будто со мной соглашается, и звучит еще громче. Я вскакиваю, меня немного ведет.

Черт!

Не надо было пить абсент. Реакции заторможены…

Я несусь наверх, в спальню, достаю две кобуры со своими, всегда готовыми к бою, кольтами. Беру их в руки. Как давно мы не были столь близки! Пристегиваю к ногам ремни с запасными обоймами и лечу обратно вниз.

Они уже близко.

По сердцу проходит стук их ног.

Я хватаю Валентину, наспех прикрывшуюся моей формой, и толкаю ее за стену в кухню. Толстый бетон защитит девушку от пуль. Сам становлюсь напротив двери и жду. Все чувства обостряются, но я ничего не слышу, вокруг меня лишь музыка. Теперь я только в ее власти.

Да, так и надо.

Теперь я готов.

Я выполню свое обещание. Я буду защищать Валентину. Неужели они думали, что Феникс испугается группы захвата?!

Ха! Нет!

Серые крысы из штаба так старательно и рьяно обучали новый выводок хладнокровных ассасинов, сотворив из них моих клонов по моим же методам. Что ж, так даже интереснее. Посмотрим, кто кого. Я реальный или мои блеклые отражения, старающиеся держать пистолеты как я.

Система, сочтемся?!

Я все решил. Я буду делать то, что у меня лучше всего получается. Я буду стрелять, умирая за свободу. Таков выбор Феникса.

Ха! Все просто супер!

Ясмин Кай Иоганте

20:54

Винсент… Все мысли о тебе. Что ты творишь, мой мальчик?

Женщина. Я уже и, правда, решил, что ты хочешь меня бросить, разорвать на кусочки тонкий шелк нашей общей судьбы. А оказывается, ты всего лишь защищаешь попранную истину, получая удовольствие от вызова системе. Горжусь тобой. Всегда гордился. Твоей смелостью, твоим бесстрашием и твоим сумасшествием…

Ты пошел ва-банк, зачем?

Неужели эта женщина заслуживает твоего пламени?! Феникс, ты просто до сих пор не хочешь принять меня. Мне неприятно от этого, хотя я привык ждать.

Но только не сейчас и не в этом вопросе.

Машина так медленно едет, объятая ветром холодного дня. Снова идет снег, хотя еще днем я чувствовал явное приближение весны. Странно ощущать себя в плену эмоций, беспокойно оцепляющих мое тело.

Лечу к тебе, Винсенте.

Я буду совсем скоро. Только дождись меня и ничего не предпринимай. Ты же разумный мальчик. Я не хочу, чтобы тебя судили за убийство солдат и невинных людей, ставших случайными очевидцами твоего пламенного бунта.

Феникс, моя строптивая птичка.

Почему у меня на сердце дремлет невыносимым грузом тяжесть всего мира?

Что ты натворил? И почему я так отчетливо предчувствую излом всей системы моих ценностных координат. Винсент… только дождись меня, я уже иду.

Целую осколок синей звезды, потерянной в серебряной лилии моего кольца. Только так я могу прикоснуться хотя бы к частичке тебя, мой упертый мальчик. Мне так хочется сейчас целовать твои сладкие губы, закрывая своим телом твою трепещущую огнем душу, защищая тебя от гнева мира, который я так опрометчиво для тебя строил.

Я лечу к тебе.

Винсент, мальчик мой, не делай ничего непоправимого. С остальным я справлюсь сам, даже если придется все сломать. Я сделаю это для тебя. Я принесу тебе любую жертву, если хочешь, даже свою жизнь.

Твое кольцо всегда со мной, ты и не предполагал, когда дарил, каким драгоценным оно для меня станет. Ты никогда не предавал особого значения подобным вещам, а жаль. Ты так отчаянно от меня открещивался, вспарывая мои чувства и оголяя все нервы, что не заметил, как невольно становился ближе. На моих простынях, в моих заботливых объятиях, когда я нависал над тобой, питаясь твоей юной невинностью, ты ведь был собой, сдирая с души все защитные печати, так дотошно установленные против жестокости мира. Наши тела познали друг друга, и теперь мы навечно соединены одной кровью.

Я не отпущу тебя.

Никогда.

Водитель так медленно едет. Он не может прочесть по моему холодному лицу того безумного волнения, которое меня снедает. Жалкий дурак!

Видишь, Винсент, здесь нет равных мне, и нет никого равного тебе, никого, кого я бы мог так отчаянно и страстно обожать.

Приказываю остановиться.

Машина сопротивляется визгом колес.

Выкидываю глупого слугу и сам сажусь за руль.

Только я могу поспорить со временем, только мне это по силам.

Я иду, Винсент, я уже близко.

Не бойся, я все исправлю…

Винсент Феникс Тиаро

20:58

Музыка вибрирует тревожным воздухом. Шаги уже у самых дверей. Я резко разворачиваюсь и бросаюсь к стене, а затем отталкиваюсь от нее ногами.

Моя дверь летит на пол. В комнату вваливаются черные бронежилеты с золотыми крыльями вышивки. Я узнаю в камуфляже «12 Ангелов смерти». Это отборный отряд лучших стрелков Черных Лилий, обученных по моим учебникам моему же стилю стрельбы.

Отлично!

Я разворачиваюсь в прыжке, отдаляясь от стены, и сразу открываю огонь, укладывая за один раз сразу двоих из 12 человек. Они отвечают стрельбой. Мир искажается. Я ничего не слышу, лишь только каскады скрипок несуществующей музыки. Она прорывает мои уши своими заупокойными стенаниями.

Почему ты меня терзаешь?! Что хочешь донести в мистерии тревожных звуков?

Я укладываю еще двоих.

Огневые всполохи прорезают реальность, окутанную дымкой. Вихри свободных пуль кружат в причудливом воздушном танце. В глазах расползается стеклянный туман. Черт. Почему я ничего не вижу… Не надо было пить абсент.

Минус один.

Мои руки работают четко и быстро, как отлаженный механизм. Крест-накрест, прямо, наискосок, с поворота. Хлещу захватчиков свинцовыми кнутами. Восхитительно! Я давно не был так счастлив!

Меняю на ходу обоймы. Я успеваю, они нет…

Два минуса — работу усложняют их бронежилеты и то, что они успели рассредоточиться, а я перестаю их видеть, помещенный музыкой и спиртным духом в вакуум пустоты. Ладно, справедливая фора.

Неожиданно дико режет возле виска, я замечаю краем глаза, как отлетают мои волосы. Черт. Задели… Удар по самолюбию. Легкое удивление. Но я привык быть раненным. Когда дерешься не на равных, это нормально. Я предпочитаю исключительно неравные бои.

В любом случае, я не собираюсь здесь умирать.

Не собираюсь проигрывать своим блеклым клонам, я не так щедр.

Одно плохо, что задели голову. Из-за ранения меня немного ведет в сторону, и я пропускаю пулю. Ничего. Фигня. Откашливаюсь разорванным легким. Мои пули достают еще двоих, один орет, он ранен — добиваю его.

Их остается пять.

Неожиданно меня простреливают справа. Бедная печень… Действительно неожиданно, я и забыл, что рядом нет Эдо, и никто не прикрывает тылы. Поворачиваюсь и стреляю. Убиваю ублюдка. Но его смерть стоит мне слишком дорого. Я пропускаю целый шлейф пуль. Черт… как больно!

Они меня обманули, достав ценой жизни товарища. Видимо ангелам из-за меня было не жалко пожертвовать коллегой.

Пули режут тело. Я остаюсь на ногах. Думаю, что прорвемся…

Но меня обдает холодом и бьет горячий озноб. Причудливое сочетания противоположных понятий.

Музыка… она становится еще громче, бросая меня в пустоту. И я лечу в никуда, объятый жаром еще неостывшего во мне свинца. Моя спина ударяется об стену. Я выставляю вперед руку и стреляю в своих обидчиков, выбивая одному мозг.

Они отвечают.

Слишком скоро и много…

Больно.

Слишком много пуль для меня одного. У меня никогда такого не было. Странное ощущение. И почему так слезятся глаза? Я сползаю на пол. Хочу пошевелиться, но не могу. Значит, дело действительно дрянь. Давно так решил… Если смогу ходить, как бы меня не ранили, то все в порядке. А сейчас… Черт. Я даже не могу сосчитать, сколько во мне пуль. Я прислушиваюсь к себе. Боль. Мое тело похоже на растерзанное хищником мясо.

Печально.

Но почему? Почему я весь горю, в темном пламени тоски??!!

Черт…

Я не хочу умирать в последний зимний день. Я так хочу увидеть весну, хотя бы краем глаза.

Голова гудит. Больно…

Бедные пробитые легкие они все еще не отказываются работать.

Все плывет в вихрях кровавого дыма.

Я вижу очертания моих убийц, трое из 12, негусто, но надо признать, я проиграл своим ученикам. Делать скидку на их превосходящее количество и экипировку я не хочу. Их хорошо учили. Я потерпел поражение.

Как жаль.

Но я заслужил. Закономерный финал для перманентного раздражителя системы. Для меня… Даже смешно. Кукольные генералы тоже умирают. Теперь осталось подохнуть, как бешеному псу, с пулей в голове, ставящей точку в дергающейся агонии моего земного существования.

Почему они ждут! Почему не добивают выстрелом в голову?

Идиоты.

Я бы давно уже в себя выстрелил, будь я на их месте. Но они не решаются.

Жду. Но так странно, я не хочу умирать. Сейчас мне так отчаянно хочется жить, хоть я и понимаю всю невозможность моего наивного желания. Феникс сгорел…

Мне так больно и меня уже ничто не спасет.

Ясмин… прости. Ясмин…

Я шепчу его имя.

Но его нет рядом.

Где же ты, когда так нужен?

Как же больно… Ясмин, спаси меня!!! Только ты это можешь… Я не хочу умирать!!! Сейчас я один перед лицом пустоты и мне страшно!

Один из полицаев достает пистолет.

Наконец-то, дошло, что надо быть милосердным к своим врагам.

Я прикрываю глаза, ожидая пули, которая раздробит черепную коробку и разнесет мой воспаленный мозг по стене. Давай же! Стреляй!

Но неожиданно морозным воздухом последнего дня зимы в место моего последнего пристанища врывается Ясмин. Его глаза безумны и горят животным бессознательным страхом. Он растрепанный и загнанный. Почему ты так испуган?

Кашляю. Даже сейчас мое тело откликается на его столь родной и трогающий за живое запах.

Ясмин… Мой палач и мой спаситель! Моя больная страсть, моя нежная боль! Почему же ты так долго?

Видишь, ты опоздал! Времени не вернуть назад. Но почему ты так взволнован?

Разве тебе не приятно мое страдание… Смотри, что ты со мной сделал. Смотри!

Ты так безумен сейчас. Мне даже льстит.

Я перевожу взгляд к углу. Надо же, я сразу не заметил Эдо. Он был здесь, пока меня убивали, нашпиговывая тело пулями, как иглами разноцветную бабочку для коллекции. Странно… Я его не узнал в черном камуфляже и очках. Он тоже испуган, его лицо белое, хотя он мулат.

Усмехаюсь.

Эй! Карнавал!

Неужели я так паршиво выгляжу? Или ты отвык от вида трупов на поле боя? Эдо, я не понимаю твоего сожаления, ты ведь шел за этим. Ты знал, я не отдам Валентину, знал, что я приму бой. Слишком хорошо меня знал. И привел «12 Ангелов смерти», дюжину смертей для меня одного… О чем же ты теперь жалеешь? Разве ты не этого добивался…

Ясмин что-то кричит.

Я смотрю на своего ласкового убийцу, поджегшего мою душу. Красиво его неистовство. Неожиданно между нами всплывает лицо малыша Винсента, того самого, которому я отдал золотую монетку. Что он здесь делает? Разве не пошел тратить свои 100 тугриков?!

Смотрит на меня с таким испугом.

Я ничего тебе не сделаю, малыш, я лишь сломанная кукла, чья смерть почему-то затягивается. Чертов организм, он должен был уже давно умереть. Почему я жив… Почему я должен терпеть эту боль… Почему я?

Голова… Больно.

Присматриваюсь. Нет, это не малыш-тезка, это какой-то юнец из «Ангелов смерти». Испуган. Я побеждаю скованность своей руки и наставляю на него кольт.

Он трясется и робеет, наверняка обмачивая штаны. Новичок…

Давай, мальчик, возьми свой пистолет и выстрели в меня, оправдай звание лучшего. Давай. Иначе я тебя убью. Воспользуйся своим превосходством. Ты молод, ты полон жизни, тебя ждет дома мать и ты не ранен.

Но парень окоченел и стоит не двигаясь. Такой молодой, а лишен тяги к самосохранению… Вот так и погибали ребята на поле боя, не в силах победить смущения перед смертью. Глупое комнатное растение, не познавшее полевой бури.

Я убью тебя.

Смеюсь.

— Живи, — плюю слова вместе с кровью. Моя рука, налитая свинцом, бессильно падает на пол, выронив пистолет. Кольт с грохотом скользит по полу.

Парень скулит. Мне не нужна его никчемная жизнь.

Больно.

Мальчишку грубо откидывают. Ясмин… Он снова со мной. Как хорошо. Он так нежно вытирает мои щеки от слез. Я что плакал? Нет, я не плакса, просто от дыма слезились глаза.

Ясмин… Меня охватывает его пронизывающий холодом испуг, его сильное тело рядом со мной. Как хорошо умереть на его руках. Но в том-то и загвоздка, мне отчаянно хочется жить…

Ясмин Кай Иоганте

21:15

Главнокомандующий сел на колени рядом со своим раненым любовником. Ясмин не мог поверить своим глазам, он вообще не верил в происходящее, отвергая саму возможность такой реальности.

— Винсент, мальчик мой, — своим тихим голосом произнес Ясмин, вытирая слезы с лица Феникса.

Парень был истерзан пулями, бывшая белая рубашка превратилась в красную, насквозь пропитавшись кровью. Ни один бы человек не выжил после таких ранений, но Винсент все еще дышал и был в сознании.

«За что тебе такие страдания…» — пронеслось в голове Ясмина. Ему захотелось кричать, но он сдержался. Ведь рядом находился Винсент, и он должен был верить, что все будет хорошо.

— Ясмин, — прошептал Феникс, — Ты так спешил, жаль, что опоздал. Превратности судьбы…

Он усмехнулся.

Винсент оставался в своем репертуаре. Даже сейчас он умудрялся шутить над судьбой и своей собственной смертью.

— Что ты натворил, дурной, — Ясмин ласково поправил ворот рубашки парня.

— Скоро весна?

— Да, — глаза Ясмина наполнились болью.

— Я так хочу увидеть весну…

Винсент закашлял.

— Увидишь, — как можно тверже отвечает Ясмин, но он не может себя сдерживать. Щека главнокомандующего нервно дергается.

— Обещаешь?

— Да. Ты же Феникс. Ты будешь жить.

Винсент усмехается.

— Так болит голова… — отстраненно шепчет он.

— Скоро пройдет.

Ясмин наклоняется и легонько касается губами лба Винсента. Двигается он очень аккуратно, чтобы не задеть пулю, застрявшую в черепе любовника. Странно…черная рана совсем не кровоточит.

Ясмин вздрагивает и стискивает зубы. Он ловит себя на мысли, что желает Винсенту быстрой смерти, чтобы он больше не испытывал чудовищных мук.

Главнокомандующий берет руку парня и погружает его пальцы между своих. Липкая кровь скрепляет их ладони. Осторожно склоняясь над Винсентом, Ясмин заключает его в объятия, опасаясь за свои движения, чтобы не сделать ему еще больнее.

Сердце рвется на части, и Ясмин впервые в жизни понимает, что он ничего не может поделать. Ему безумно хочется унести своего мальчика в прошлое, чтобы тот жил. Но время Ясмину все же не подвластно… И нет путей сопротивления.

Винсент Феникс Тиаро

21:20

Ясмин, спасибо, что ты обнял меня. Гораздо лучше. Так мне хорошо… Только больно.

— Надеюсь, у меня не вытек мозг, — чуть слышно спрашиваю я.

Ясмин так смотрел на мой лоб, что я уже нарисовал себе страшные картины. Я и не думал, что он начнет столь бурно реагировать.

— Нет, не переживай. Все будет хорошо, — шепчет мне Ясмин.

Ясмин… Твой голос, столь волнующий и нежный. Как жаль, что нам придется расстаться. Ты сжег меня. Черт… Я тоже в этом виноват. Феникс должен сгореть по определению, и я сгорел. Мое пламя меня не пощадило. Жаль, что так рано…

Обещание.

Я неожиданно вспоминаю о Валентине.

— Валентина, — шепчу я, задыхаясь. Теряю воздух, но тут же побеждаю разорванное легкое, заставляя его работать.

— Она жива, — отвечает Ясмин.

— Хорошо, я выполнил свое обещание.

— Горжусь тобой. Отведу тебя за это в наш любимый навесной ресторан. Закажем шампанское и апельсины…

Ясмин, что ты несешь? Ни один кукольник не сможет скроить меня обратно.

Смешно. Я зло улыбаюсь.

— Я умираю, Ясмин, разве ты не видишь… — специально давлю я.

— Глупости говоришь, — Ясмин хочет верить себе, — Ты же Феникс, ты всегда выживаешь.

— Феникс обречен умереть… — шепчу, — Я нашпигован свинцом, от моих органов не осталось живого места. В печени пуля, легкие пробиты, пуля со смещенным центром тяжести прошла внутри меня через грудь и вышла через паховую артерию. По-моему она разорвала мне селезенку, а может не только ее… Ясмин, я превращен в фарш. И почему мне так везет? Почему все норовят что-нибудь в меня засунуть… Какое у судьбы удивительное чувство юмора.

Я шучу, потому что я умираю… Зачем расстраиваться? Слезами не поможешь.

— Ты мой глупенький, мой огненный Феникс, ты возродишься, какие бы раны у тебя не кровоточили, — Ясмин сейчас так нежен.

— Будь ты хоть на один процент уверен, что у меня есть шанс, ты бы уже вез меня к лучшему врачу…

Кажется, я его задеваю. Что-то холодное падает мне на руку. Что это? Слеза?!

— Мой снеговик тает? — вымученно улыбаясь, спрашиваю я.

Пытаюсь дотронуться до его щеки, но меня сдавливает кашель. Что-то разрывается в груди, и я на несколько секунд падаю в черноту. Нет, нет и нет! Я не готов сейчас умереть!!! Мама!!

Только не сейчас!!!! Страшно… Смерть так реальна.

Я открываю глаза. Я знаю, это был последний приступ, следующий я не переживу. Как печально… И я звал свою родительницу — глупый инстинкт неразумного дитя. Дышать… Надо продолжать…

Ясмин целует меня в губы. Приятно… Его обжигающий холод сплетается с железным привкусом моей крови.

Ясмин Кай Иоганте

20:31

Он умирает у меня на руках. Я вижу, как жизнь оставляет его тело, Винсент угасает на глазах. Невыносимое зрелище. Я не могу поверить… Он же всегда лучше всех стрелял. Почему… Почему сейчас…

Мой мальчик, почему ты так страдаешь?! Я уничтожу судьбу, которая дарит тебе столько мучений. Даже насквозь пробитое тело все равно продолжает бороться за жизнь, заставляя тебя томиться в адских мучениях. Никто такого не заслуживает…

За что?

Почему ты должен это испытать… И почему я ничего не могу сделать!!!

Прижимаю Винсента к себе. Он такой беспомощный. Прикасаюсь к его спине, там, где моя Африка, и тут же струи крови начинают стекать с пальцев.

Винсенте… Моя белая форма теперь пропитана твоей кровью. Подожди меня там… Я предъявлю эти пятна, как пропуск в вечность с тобой…

Мой мальчик. Я не в силах выпустить тебя из своих объятий. Это немыслимое предложение от судьбы… потому что я не хочу оставаться один без тебя. Не уходи…

— Прости меня, — шепчу ему я, прикасаясь к его губам, — Прости…

Он смотрит на меня печалью синих глаз. В них столько бессильного страха смерти.

Неожиданно он распахивает глаза еще шире, и в них горят предсмертные ужас и отчаяние. Винсент сжимает мою руку и быстро отрывисто произносит:

— Ясмин, не отпускай меня. Прошу! Я не хочу. Не хочу умирать!!! Я боюсь! Ясмин, я так не хочу уходить, спаси меня. Ясмин! Жить хочу…

Он рвет мое сердце своей предсмертной дрожью. Я прижимаю его к себе ближе, желая забрать его боль. Мой мальчик, моя душа, моя жизнь и ее смысл, моя вселенная… Как только уйдешь ты, я исчезну.

Винсент Феникс Тиаро

20:35

Мне так отчаянно захотелось жить. Наверное, это нормально, находясь на пороге в другой мир, из последних сил цепляться за этот. Неизвестность сводит с ума. Я попросил Ясмина меня не отпускать. И я действительно не хочу с ним расставаться.

Но больше всего я хочу жить! Черт…

В последнее время я думал, что я мертв. Постоянно торопил вредную косматую старуху, я клял судьбу, называя себя бездушным и умершим. Какой же я дурак… Ведь сейчас мне просто хочется жить.

Я смеюсь, тихо, настолько насколько позволяет мое тело, расползающееся на куски. Ангелы — исполнители воли богов. Они меня выпотрошили…не оставив надежду.

Кай… Я просил меня спасти. Молил Ясмина не отпускать. Но что он может сделать, ведь он не бог и, вопреки его желаниям, даже не сверхчеловек.

— Какое наивное желание, — шепчу я, — Я должен умереть, это очевидно. Черт…но почему так больно…Голова гудит…

— Я люблю тебя… — срывается с губ моего хладнокровного властелина.

Я вздрагиваю и смотрю ему в глаза.

Сколько боли в тебе, Ясмин. Умеешь чувствовать? Не верю.

Меня трясет. Неужели и, правда, он меня любил… Я не был для него всего лишь куклой? Ясмин… Почему только сейчас? Почему раньше ты мне никогда не говорил этих слов? Любил меня…

— Я безумно люблю тебя, — повторяет он и целует меня в губы.

Ясмин… Ты убил меня, мой ледяной любовник. Хотя…я и сам себя поджег. Ты лишь бросил искру, а я сам ее раздул до пламени Феникса. Это я не смог смириться со своей любовью и со своими предрассудками. Я решил жить в огне, и я сгорел… Мое пламя было столь же великим, сколь и желание совершить Революцию. Мой подвиг оказался никому не нужен, а пламя… Оно опалило своего хозяина, и теперь я рассыпаюсь в пепел… Я больше никогда не воскресну. Никогда — какое страшное слово! Неужели я умру? Исчезну окончательно и бесповоротно, потеряв навсегда связь с тобой, Ясмин.

Я умираю… Я не верю… Как это…

Знаю одно, что безумно больно.

Досадно. Я так глупо растратился.

Печальный итог…

Меня начинает уводить в сторону, легкое сдается и лишает меня дыхания. Я силюсь выговорить слова. Так хочется жить! Но, к сожалению, надо признать, что это невозможно.

— Я тоже… — из последних сил шепчу я.

Прощай, мой любимый Ясмин. Сейчас я готов тебе признаться. Да, я люблю тебя, Ясмин. Мы, вся твоя армия, тебя любили, как командира, как старшего брата, как друга. Зачем ты все смешал с грязью? Не знаю. Но даже теперь, я могу сказать, я все равно люблю тебя.

Спасибо за чувственную дуэль. Я не злюсь… Просто ее, как и бой с «Ангелами», я тоже проиграл.

Боль и наслаждение — Ясмин, ты приучил меня к этому. Вот и сейчас, я чувствую сладость от твоих поцелуев и страшную боль, потому что ранен не совместимо с жизнью. Ясмин… Мой вечный командир.

Прощай…

Я теряюсь в пустоте.

Музыка затихает, оказываясь реквиемом по моей жизни. Забавно, я раньше не замечал. Все… Винсент Феникс Тиаро должен умереть. История генерала революции Черных Лилий окончена. Бедный мальчик из трущоб Дего-3 прекратил свой бег к так и никогда не сбывшейся для него мечте. Винсент, прости меня, я такой идиот. Я сам себя испепелил.

Свет гаснет, и больше ничего нет. Срываюсь, — страх, боль, чернота, одиночество…

21:53 время моей смерти. Я так и не дожил до весны.

Ясмин Кай Иоганте

21:53

Винсента ведет в сторону, я ловлю его в объятия и прижимаю к груди. Из его рта тянется струйка крови. Он не успел договорить, но смысл его последнихслов я понял.

Винсент.

Мой Винсент. Прости… Прощай.

Теперь я тоже мертв.

22:00

Главнокомандующий нежно закрывает стеклянные глаза умершего Феникса, в чьих синих зеркалах души уже ничего нет, ни печали, ни лукавства, ни боли… лишь только пустота. Великий Генерал революции мертв.

Ясмин наклоняется к лицу Винсента и целует потяжелевшие веки мертвого любовника. Он кажется разбитым и потерянным. Даже слабым…

Поцеловав своего любимого в последний раз, Ясмин резко встает. Никто не смеет сказать и слова, только Валентина протяжно воет около двери в кухню. Ясмин осматривает комнату пустым и застывшим взглядом.

— Пойдем, — командует он Валентине, и она покорно следует за ним.

Никто, ни шокированный Эдо, ни остатки хваленого отряда, ни один живой человек не смеет им мешать. Ясмин ступает по полу как призрак, лишенный тела. Кажется, он ничего не видит вокруг.

Но, неожиданно, поравнявшись с Эдо, он бросает на него взгляд ледяной ненависти, отчетливо произнося:

— Я убью тебя.

И тут же исчезает в снежной ночи, окутанной скорбью умирающей зимы. Главнокомандующий оставляет каменный саркофаг своего возлюбленного, уводя за собой Валентину и обрывки печальных воспоминаний. Сейчас, это лучшее, что он может сделать для Винсента.

Ясмин Кай Иоганте

22:34

Мы едем в машине убийц моего мальчика.

Винсент… Я уже устал задавать вопрос «почему?», на него нет рационального ответа. Зато теперь я знаю, как сходят с ума. Никогда не понимал матерей, убивающихся над трупами своих детей, отдавших жизнь революции. Мне всегда казалось, что если они отпускали своих детей на войну, то должны были быть готовы к разлуке… К тому же, когда кругом хаос беззакония, надо понимать, без потерь не выйдешь на свет нового дня.

Я не понимал матерей… А сейчас я вижу их боль. Вижу, как смерть отсекает часть пуповины, связывающих их с драгоценностью всей жизни, и она кровоточит, скорбя о своем дитя. Не знаю, какими нитями мы были связаны с Винсентом, но они порвались… И моя душа теперь истекает кровью, желая только одного — сплестись обратно с теплотой моего родного мальчика.

Почему он не умер от пули в голову?

Он должен был мгновенно освободиться… Но судьба решила его мучить. Винсент…

Я не могу думать о нем сейчас.

Не хочу думать.

Я заглушаю в голове трепет его голоса и слова: «Я не хочу умирать! Ясмин, не отпускай меня!». Слишком тяжело даже для меня.

Рядом скулит Валентина, закутанная в его шинель, на ее шее блестит мой кулон, подаренный Винсенту. Почему он отдал его ей? И какие у них были отношения?

Меня не должно это волновать.

Но я его ревную! Даже мертвый он вызывает у меня жгучие приступы желания обладать всем, что с ним связано и не отдавать никому.

Я верил, мы никогда не умрем. Или предвидел, что погибнем рано. Но все равно не так… только не так… Я не хотел ни минуты оставаться без него. Я верил, что погибну первым, а Винсент закроет мои глаза и пойдет мстить, сокрушая все преграды огненными выстрелами кольтов.

Именно так и должно было случиться. Я для этого жил.

Валентина ловит мой взгляд, сконцентрированный на кулоне.

— Он мне подарил его… — тихо произносит она.

— Я догадался, — отвечаю и отворачиваюсь.

Моя форма высыхает его кровью, оставляющей уже потухший алый цвет.

— Ваше? Я могу отдать…

— Нет.

Что их связывало? Винсент…

«Я хочу быть нормальным» — звучит в моей голове его звонкий голос. Мой мальчик, неужели я сделал тебе так больно?! Неужели твоя страшная мучительная смерть была лучше моих любящих объятий… Не верю. Никогда не поверю, потому что тогда получается — в твоей смерти виноват один я. А эта мысль для меня невыносима.

Валентина — серая женщина, разве она могла тебя привлекать? Конечно же, нет. Я тебя понимаю, ты воплотил в ней все свое стремление вернуться назад, где был так счастлив. Мой милый, ты всегда был изобретателен.

Но раз ты хотел, чтобы она жила — хорошо. Я спасу ее, сделаю это для тебя. Я привык делать, как ты любишь.

Мы едем ко мне домой, точнее, к нам домой, в наше любовное гнездо, тобой, Винсент, так призираемое. Уже виднеются башни. На секунду мне кажется, что рядом сидит мой мальчик. Но нет, я лишь страстно желаю этого. Однако мои чувства не обмануть. Его больше нет… И нет больше его ауры, звенящей чистотой и искренностью. Винсент был похож на весенний день… И почему он был обречен умереть в последний день зимы?!

«Я хочу увидеть весну» — так шептали его губы. Я пообещал. Но я не Винсент, я не умел выполнять все свои обещания. Обманул его. Но я отдал бы все на свете, только, чтобы его желание сбылось. Однако судьбе ничего от меня не надо, ей хотелось крови моего единственного сокровища — Винсента.

Какая злая судьба.

Чем ты ее разозлил, мой вечный любовник?

Башни. Машина тормозит.

Я не хочу возвращаться домой без тебя, зная, что ты больше никогда там не окажешься. Слишком давит тоска, слишком сильно сжимается сердце.

Я начинаю слышать отдаленные звуки мелодии, о которой так часто говорил Винсент. Теперь я ему верю. На границе сна и реальности слышу дивные скрипки. Я рад. Значит, совсем скоро я смогу прикоснуться к своему мальчику, чтобы соединиться навсегда в вечности.

Растерзанная птичка на объятом пламенем кресте.

Прости, что не придал значение своему видению… Клянусь, я отвечу за это. Ты только жди меня там.

Я приду.

Не скучай и не бойся. Просто знай, я приду… Приду, потому, что люблю тебя.

22:42

Валентина вошла в огромный зал квартиры Ясмина. Даже в полной темноте улавливались блики дорогих материалов, сковавших стены дома. В своих самых смелых мечтаниях, она и не надеялась оказаться на столь недосягаемой вершине.

Сколько людей ей бы сейчас позавидовало!

Но Валентине было решительно наплевать на чужое мнение. Теперь ее давили воспоминания о недавнем ужасе. Винсент, человек, спасший ее, поплатился за это своей жизнью и теперь мертв, чудовищно разорван пулями. Валентина еле сдерживалась, чтобы не кричать и не биться в истерике.

И только присутствие Ясмина этому препятствовало.

Что надо холодному истукану от нее?

Девушка легко могла предположить, что он во власти мести. Ведь с Винсентом он явно не церемонился, пускай и любил его, но такой извращенной и больной любовью, что становилось страшно. А Валентину он может спокойно обвинить в смерти своего любовника, и тогда его ничто не остановит.

Винсент. Человек, отнесшийся к ней так, как никто на свете… Он подарил ей вторую жизнь. Зачем он жертвовал собой? Разве она была его достойна? Его величия?

Винсент был причастен к революции, он парил на самом верху, и он, такой далекий, спустился в ее грешный мир, как Прометей, подарив огонь жизни, оторвав от себя… Феникс… Птица, теряя крылья, зажгла трепещущими искрами чужие сердца.

Валентина закусила губу, чтобы не разреветься.

В квартире Ясмина стало совсем очевидным, что Винсент проводил здесь большую часть своего времени. Все комнаты были пропитаны его запахом, и в них царила его юная и легкая энергетика. Винсент здесь жил…

Ясмин провел девушку на кухню. На столе стояла чашка с недопитым кофе, а рядом лежал окурок знакомых сигарет с ладаном. Валентина вздрогнула и закуталась в теплый пиджак, еще днем принадлежавший Винсенту.

— А я все гадал, как ты выглядишь, — безразлично кинул Ясмин, прислоняясь спиной к окну и закрывая тем самым почти весь свет, падающий с соседней башни во мрак квартиры.

Девушка ничего не ответила. Она стояла перед главнокомандующим, как раба перед господином, давая оглядывать себя с головы до ног.

— В принципе, у моего мальчика оказался не такой уж дурной вкус, — наконец снова заговорил главнокомандующий.

— Мы не… — хотела оправдаться Валентина.

Не позволили.

— Мне не интересно. Винсент хотел, чтобы ты жила, значит, я обязан выполнить его последнее чаяние. Причины его желаний мне знать не обязательно.

— Вы любили его? — осмелела Валентина.

— Да.

— Тогда зачем так мучили…

Девушка была тверда в намерениях задать этот вопрос.

Ясмин замер. Казалось, он решает, как поступить. Но все же главнокомандующий остался верен себе.

— Тот факт, что Винсент привел тебя в свою квартиру и наверняка трахнул, не дает тебе права так разговаривать с главнокомандующим Черных Лилий, — спокойно заметил он.

Валентина потупила глаза, но не оставила реплику без ответа:

— Холод… Он умирал от него, его собственный огонь сжигал, но не грел…

Ясмин улыбнулся.

— Не думай, что могла понять его. Тебе не дано. Но Винсент умер за тебя… Помни каждый божий день своей никчемной жизни, помни, что живешь в долг. Ты обязана Винсенту всем. Он отдал тебе свою жизнь, распорядись ей как следует.

Главнокомандующий дотронулся до своего лба и странно посмотрел на кухонный стол с чашкой и сигаретой Винсента.

— Я помню, — отозвалась Валентина, — Я всегда буду его помнить.

— Кажется, что он вот-вот сюда придет. Винсент и смерть — плохо сочетаемые звуки.

Ясмин закинул голову и завис на несколько секунд в полном замешательстве силуэта, окутанного длинными серебряными волосами.

— Тебя будут искать, — сказал он после паузы, приходя в себя, — Уже не как преступницу, а как лишнего свидетеля расправы над национальным символом. Винсент хотел, чтобы ты жила… Я не позволю, чтобы он умер напрасно. Чтобы мы оба умерли напрасно. Я помогу тебе…

— Я благодарна вам, — Валентина учтиво поклонилась.

— Благодари его, молись ему, — холодно кинул ей Ясмин и, сорвавшись с места, исчез во мраке квартиры.

Валентина не знала, как долго она ждала главнокомандующего, но ее ноги успели затечь, прежде чем он вновь появился.

Ясмин с каким-то погребальным лицом вынес небольшую деревянную коробку и протянул ее девушке.

— Что это?… — робко спросила она.

— Ящик, в нем платина. Я копил ее для нас с Винсентом, но она нам больше не понадобится, — Ясмин перевел свои серые глаза на Валентину, в них читалось нечто похожее на зависть, — Теперь она твоя. Живи…

— Благодарю.

Ясмин усмехнулся.

— Я вызвал своего верного водителя, он тебя отвезет, куда я прикажу. Сядешь в машину и поедешь до отчужденной зоны. На заставах с номерами главнокомандующего не остановят. Как только выедешь за границу, отпустишь моего водителя. Дальше идешь сама. Выживай, как можешь. Вне города и страны, я ничем тебе не могу помочь.

— Спасибо, — Валентина снова поклонилась, — Я не забуду вас с Винсентом.

— А мне хочется тебя забыть, как будто тебя никогда не было, — равнодушно ответил Ясмин, добавляя, — Тебе пора.

Главнокомандующий заострил свой взгляд на синей форме.

— Я могу оставить его форму вам… — девушка угадала его задумчивость.

— Нет, просто уходи.

Валентина кивнула головой, но неожиданно без тени страха вплотную подошла к главнокомандующему. В ее руках блеснул черный ошейник с металлическим кольцом.

— Лежало в кармане… Он ваш. Винсент ходил в нем по улицам. Наверное, это что-нибудь да значило.

Ясмин осторожно взял вещицу из рук негритянки и поднес к лицу. Ошейник источал запах терпких прикосновений Винсента, его любви и печали.

— Ходил по улицам? Так? — машинально выпалил Ясмин, — Неужели я настолько сильно сделал ему больно…

— Намного сильнее, чем вы думаете! — произнесла Валентина, и, не оборачиваясь, покинула дом главнокомандующего.

Она уезжала в пустоту, начиная жизнь за другого человека и искренне не понимая, что могло так привязать Винсента к этому холодному и бесчувственному монументу, Ясмину. А, может, просто не хотела понимать.

Ясмин Кай Иоганте

05.03, год неизвестен, 04:13

Первая ночь без Винсента.

Я лежал на простынях, хранящих его тепло, его ласку, и обнимал форму, оставленную Винсентом у меня. На ней был разбрызган его вкус… Его наслаждение, его страсть. Это все, что осталось у меня от моего мальчика.

Моя форма берегла его кровь. Невыносимое осознание полной пустоты. Даже, когда мы были не вместе, когда он становился далекой искрой моего неба, я все равно чувствовал счастье от осознания его присутствия в этом мире. А сейчас… Винсент, ты слышишь? Обрывки твоих слов, твой образ, расплывающийся у меня в мыслях. Ты так дорог мне, что я не в силах собрать твои черты, настолько люблю каждую из них, настолько необъятно мое обожание.

Винсенте…

Они расправились над тобой так жестоко… А ты смеялся над их бесчеловечностью. Мой мальчик, маленький мой… Почему…

Я, наверное, схожу с ума, раз задаю такие вопросы, не вписывающиеся в рациональность нашего бытия. Я должен был быть готов к твоей смерти. Но никогда не был. Я и не мог помыслить, что ты уйдешь, причем так тяжело. Твои муки отпечатались в моем сознании. И я не знаю, что мне делать, чтобы тебе помочь… Впервые в жизни не знаю.

«Мы заплатим за свои грехи» — слышу твой голос.

Ты платил болью, я плачу потерей тебя.

Слишком жестоко. Ты не заслуживал. Мой Феникс… Даже твой организм не справился со столь чудовищными ранами. Винсент, я не верю, что больше не услышу твой смех, не дотронусь до твоих сладких губ, не буду ласкать твоего тела. Мой розовый пяточек, моя Африка… Весь мой мир в тебе, Винсент… И теперь он потерян.

Холодный ветер завывает, а луна прорезает своей полнотой густые тучи тяжелых атмосферных газов. Я чувствую сегодня полнолуние, а я волк, воющий на него и взывающий к призраку.

«Мне страшно! Ясмин, спаси меня!» — кричишь ты, объятый смертным пламенем в руках косматой старухи.

Как я мог тебе помочь?

Если бы можно было умереть вместо тебя, я бы умер. Моя больная страсть, ты свел меня с ума. Ну, возродись же… лукавство у тебя в крови, я прощу такую шутку… Однако все слишком реально. Смерть стала впервые реальной.

Ты мертв.

Я должен признать, но не верю.

Мой мальчик не мог умереть! Я не мог его потерять!

«Моя душа в агонии» — помню твои слова.

Винсент, прости, что не понял. Но отпустить тебя было выше моих сил. Я не хочу думать, что ты страдал рядом со мной, ведь когда я целовал тебя, ты открывался в своем наслаждении. Почему же ты умирал от боли?

Я убивал тебя… Разве…

Почему твои глаза стали такими удивленными, когда я сказал, что люблю тебя. Что здесь удивительного! Ну, конечно же, любил, иначе, зачем бы я так безумно стремился к тебе… Винсент, ты что, не чувствовал этого? Или я никогда не говорил?

Да. Не говорил. Я много болтал лишнего. Ну, прости, я был слеп. Но в моей обжигающей страсти от одного только твоего присутствия я забывал все на свете. Винсент, я воскрешаю в памяти наш первый раз. Величие и блаженство обладать тобой, как никто никогда не обладал.

Я помню, как все начиналось.

На меня накатывают картинки из моего прошлого, из нашего с Винсентом общего прошлого.

Казалось, я сразу почувствовал особенность Винсента. Его глаза захватили меня в безропотный плен, а потом добила родинка под лопаткой. Но я не мог приблизиться к Винсенту так, как мне хотелось. Война мне помогла. Мой мальчик поклялся отдать мне долг. Он всегда был слаб на искренность и честность. Когда его ранил пулемет, он, лежа на хирургическом столе, просил меня сделать все, чтобы сохранить его руку. Я нашел лучшего врача, я привел старика и под угрозой смерти заставил работать. Терпя без анестезии, Винсент сражался за свое право дальше участвовать в революции. Он победил, а вместе с ним и я.

«Что ты хочешь? Проси. Я твой должник» — в шутку бросил Винсент.

И я попросил.

Винсент не пошел против своего слова, смешно, он всегда выполнял свои обещания.

Мы лежали тогда на кровати, объятые волнующим трепетом. Я весь горел, ведь Винсент был невинен для подобных ласк. А он испуганно прижимался к одеялу, как будто зыбкий лен мог его спасти. Моему мальчику тогда было всего 18 лет, он дышал юностью, делая меня безумным зверем. Я привлек его к себе и, взяв за подбородок, впервые поцеловал. Чудесныйсладкий поцелуй. Он изогнулся, и дрожь прокатилась по его телу, но он не отступил полный решимостью рассчитаться за спасенную мечту. Я обнимал его одной рукой, а второй дотрагивался до запретных границ, проходя пальцами глубже и глубже в заднее отверстие. Он был напуган, он поджимал ноги, но я не ослаблял своих проникающих ласк.

Мой невинный мальчик дарил мне себя. Мой самый счастливый день. Его лицо искажалось сладкой болью, и он начинал стонать. Боль… это так естественно. Мои пальцы были в нем, а его юная нежность перетекала в меня. Жадный вздох, он упирался в мою грудь руками, желая оттолкнуть… Вечное бегство от меня. Но главное вовремя было напомнить о долге, и он сдавался, вспоминая, что сам согласился прочувствовать мои ласки, мои крепкие объятия, мои поцелуи.

Я взял его, он не сопротивлялся.

А потом мы нежились в кровати, одурманенные откровенностью поцелуев. Когда он поднял на меня свои глаза, я понял, что это навсегда. Я знал, он привыкнет, даже, если сначала он не признавал того безумного удовольствия, что получал.

Но именно тогда он впервые захотел бежать. Сославшись на необходимость принять душ, вылетел из кровати и тут же застыл, смотря на меня печалью всего мира. Слезы текли по его щекам, и он упал без сознания на пол, объятый своим разгорающимся пламенем. Я взял его на руки и вернул в уютный плен своей постели. И больше никогда не выпускал…

Пронеслись два чудесных года, пронеслись как карусель, почти мгновенно. Винсент сначала меня сторонился, потом привык, он не мог сопротивляться моему нежному нажиму. В пылу войны наша страсть уходила на второй план, и Винсент был счастлив, считая, что маленькие походные романы — естественное приложение к тяжелым условиям жизни. Он шел к заветной мечте. Ради его мечты я стал сильным, чтобы он мог всегда на меня положиться.

Когда он падал, изнывая от жажды во время перехода по великой пустыни, я закрывал его ослабленное тело от палящих лучей, когда он уставал от изнуряющих сражений, я привлекал его к своим коленям и, гладя по голове, снимал напряжение. Я проходил все преграды, стал сверхчеловеком, и это только для одного — чтобы быть подле Винсента. Быть его опорой и защитой. Быть всегда рядом с ним.

Ради него я первым вторгся в город, знаменуя падение старого мира.

Все ради Винсента и его мечты.

Винсента, который должен был стать самым счастливым человеком во всей вселенной, и который так страшно погиб. Мой мальчик, отдавший мне все… Я не хотел забирать у тебя самое дорогое, не хотел, что бы ты страдал в пустоте. Прости. Так вышло.

Я слишком тебя любил.

Накидывается и душит чувство вины.

Я убил Винсента. Или нет… Глотаю горький воздух. Ночь за окном и в моей душе темнота. Мальчика больше нет… Возможно, ли это?!

Включаю галлограф, нажимаю на последние новости. Мой мозг все еще не утратил способность к рациональному осмыслению. Я не удивлен. Пробегаюсь глазами по основным темам часа. Две газеты напечатали черную для всей империи новость. В воздухе виснет портрет моего Винсента. Такой родной образ. Теперь от него веет смертью и холодом, за ним больше нет моего лукавого мальчика.

Боль давит сердце.

Читаю статью. Пишут, что герой Революции и легенда нашего века, прославленный генерал Винсент Феникс Тиаро погиб в аварии. Какая ложь…

Листаю на другую страницу.

Второе издание. Уже ближе к истине. Пишут, что по сообщению доверенного источника, полковника разведки, перечисление регалий моего мальчика, Винсент Феникс Тиаро погиб в перестрелке. Подробности не сообщаются.

«Погиб в перестрелке» — рядом с именем Винсента это звучит, как анекдот. Он был лучшим стрелком. Как так вышло, что он проиграл… Что я говорю? Я же сам видел состав и расстановку сил. Невыгодное положение у стены, как при расстреле. Он защищал Валентину, и скорее всего не успел даже занять удобное положение. Просто не успел…

Ангелы, самый разрекламированный отряд. Одетые в бронежилеты, с новейшими пистолетами, почти все сломались от ярости моего Винсента. Они были напуганы. Иначе, я не могу объяснить столь непредусмотрительную трату такого огромного количества пуль, выпущенных каскадом в его тело.

Феникс… Кто поверит, что тебя застрелили? Скажи кому-нибудь, что огонь сгорел, и это будет самой нелепой тавтологией. Так и с тобой…

Зато из статей я понял главное — совет еще не знает, как будет врать народу. А им придетсяа как-то объяснять твою смерть. И они запутались, застопорились. Завтра нас ждет тяжелый день. Эти пустые ублюдки будут решать, кто мой Винсент, герой или ренегат.

Винсент. А ведь он просто мой мальчик, и я хочу, чтобы именно так объявили во всех новостях.

Я провожу по его электронному портрету пальцами. Галлограф недовольно мигает цветным изображением.

Мой мальчик, где ты?

Осознание проходит лихорадкой по позвоночному столбу.

Я подскакиваю.

Как я мог бросить его одного!

Нет времени ждать, я должен добраться до него, пока эти мясники из штабного морга не успели дотронуться до моего малыша своими острыми и холодными безразличностью инструментами. Я не позволю никому резать Винсента.

— Потерпи, любимый, я уже иду, — шепчу в пустоту квартиры.

Не думая больше ни о чем, вылетаю пулей по направлению к моргу, где спит вечным сном моя откровенная замученная любовь.

7:20

Штабной врач усердно массирует виски бледного, как снег, Кармелиуса Маркуса. Главнокомандующий тайной полиции выглядит устало, его лицо стягивает нервная полоса боли, подчеркнутая нескольким днями бессонницы.

В кабинет входит Игла, на лице министра нет и тени озабоченности. Наоборот, его волосы, заплетенные на висках в косички, смотрятся весьма задорно.

— Цербер, что с тобой?! — спрашивает он усталого главнокомандующего.

Кармелиус нехотя открывает один глаз и обмеривает коллегу презрительным черным светом.

— Мигрень, — встревает доктор.

Цербер делает знак рукой, и врач с виноватой миной мгновенно исчезает за дверью.

— Совсем ты себя не щадишь, Цербер, — хмыкает Игла.

— Как спалось? — вкрадчивым голосом отвечает главнокомандующий.

— Неплохо…

— Надо же, а я вообще не спал.

— Ах, ты про это! Да, печально, — Игла старательно изображает озабоченность.

— Игла, мне вот интересно, как так получилось, что в штабе не оказалось свободных групп, кроме «12 Ангелов смерти»?

— Действительно, интересно. Тебе следует разобраться с этим, — соглашается тот, поправляя свои очки.

Цербер хмыкает и отводит взгляд.

— Слышал про Ясмина?

— Да.

— Я ожидал чего-то подобного…

— Ты же министр информационного отдела, ты должен предвидеть.

— Как объясним?

— Я не министр информационного отдела, — тихо вывел Цербер.

В воздухе повисла напряженная пауза.

— Да, — Игла потер затылок, — Надо было видеть глаза людей, когда Ясмин решил развеять прах Винсента с парапета навесного ресторана. Хоть ветер был не в их сторону, и на том спасибо…

Цербер покачал головой.

— Представляешь, — усмехнулся Игла, — Мне тут донесли, что он вчера вторгся в штабной морг, отогнал от тела Винсента всех врачей и предал его огню… Кто знал, что Ясмин сможет потерять самообладание?!

— Жвинниц, — презрительно бросил Цербер, подчеркнуто обращаясь к коллеге по фамилии, — Я не вижу повода для такого воодушевления.

— Я и не воодушевлен, ты что? Я просто поражаюсь, что у Ясмина оказалось столь болезненное отношение к этому парню…

— Винсенту, — перебил его Кармелиус, — Его звали Винсент Феникс Тиаро.

— Я думал, ты вздохнешь с облегчением, когда его не будет?

Цербер зло блеснул глазами.

— Я не идиот, Игла. Винсент первый шаг к Ясмину, а он в свою очередь основа совета Пяти. Кто-то очень расчетливый мог воспользоваться отношениями Ясмина и Винсента, чтобы развалить совет.

Игла наигранно рассмеялся, заставляя Цербера подозрительно прищуриться.

— Цербер, у тебя одни шпионы кругом. Кто может желать распада совета Пяти?

— Например тот, кто намеренно оставил видеокамеры в главном штабе, — заключил Цербер и дотронулся до своих пульсирующих висков.

— Что? В штабе камеры? — Игла иронично присвистнул, — Цербер, прекрати терзать свою голову, у тебя уже бред начинается.

Цербер красноречиво промолчал.

— Как думаешь, Ясмин придет на совет? — серьезно спросил Игла.

— Да, я уверен. Ведь сегодня решается судьба имени Винсента… У меня будет к вам дельное предложение.

— Какое?

— Узнаете. Кстати, — Цербер приподнял бровь, — Ты уже, должно быть, в курсе, что Император наплел газете?

— Про перестрелку… — протянул Игла.

— Да.

— Конечно, теперь даже не знаю, что делать. Наверное, придется признать.

Цербер усмехнулся.

— А ты подумай, хорошо подумай, тем более что газета твоя.

— Моя? — удивился Игла.

— Не утомляй, отрицая давно известное. Вы с Императором, прячась за правами разведки, давно подмяли под себя все печатные издания.

— Ну, не мы лично! — решил поспорить Игла, — Все газеты и любые источники информации служат интересам Черных Лилий.

— Разве я не так сказал? — хитро переспросил Цербер.

Игла открыл рот, чтобы ответить, но не успел. В кабинет зашел Опиум. Он как обычно потягивал свою длинную трубку со сладковатым дымом терпкого дурмана, и опирался на палку с набалдашником в виде песьей морды.

— О чем речь? — спросил вновь прибывший. Он старался казаться беззаботным, но печать печали лежала на его единственном и сонном глазе.

— О Винсенте.

— Да, — вздохнул Опиум, садясь, — Печально. Он был отличным парнем, хорошим воином и верным революции…

— Когда-то давно, — дополнил Игла.

Опиум цыкнул.

— Не когда-то, а постоянно! — буркнул он.

— Только нарушил закон…

— Тьфу, — скептически сплюнул одноглазый министр, — Какой там закон он нарушил. Ну, подумаешь… Как будто мы ничего не нарушаем. Я вот наркотой балуюсь, Цербер с сестрой сожительствует…

— Двоюродной! — поспешно вмешался Цербер.

— Ага, истина, как и 100 % зрение на моем правом глазу, — хмыкнул Опиум и постучал пальцем по черному наглазнику, — Сожительствует и всем доказывает, что они двоюродные родственники. Он даже ей фамилию поменял по такому случаю. Короче, у всех у нас свои пороки…

— Но мы ими не афишируем! — раздался голос нового фигуранта, и в кабинете появился Император. Он выглядел умиротворенно, блестя аккуратно уложенными каштановыми волосами.

— Ну, да, — кивнул Опиум, — Феникс. Он был таким…искренним. Поэтому его либо обожали, либо ненавидели.

— Я его не ненавидел, — встрял Цербер, уловивший нотки обвинений в свой адрес, — У нас были споры, но я всегда его уважал. Ровнялся на него и его страсть к революции. Я даже завидовал его бесстрашию и тяге к перманентному бунту. К сожалению, его плюсы на поле боя превратились в минусы в мирной жизни. Я смог заняться рациональной деятельностью, а он нет… Жаль.

Игла закатил глаза.

— Ну, не знаю, — произнес он, — Я в нем ничего особенного не видел.

— Потому что ты дурак, — буркнул Опиум.

— А оскорбления нынче у нас нормальная форма общения между членами совета Пяти? — с вызовом встрял Император.

— Тихо, — скомандовал Цербер, — У нас сейчас нет времени для пререканий.

— Начнем совещание? — предложил Игла.

— Ты забыл о Ясмине, — напомнил Цербер.

— Давайте без него, он может и не появиться вовсе, учитывая…

— И его галлограф не отвечает, — перебив, согласился Император.

Цербер нервно скривил губы.

Но, именно в тот самый момент, несмотря на всеобщий скептицизм, пришел Ясмин.

Он был в своей белой форме, уже не стиранной несколько дней. На ней оставались багровые пятна крови, а на рукаве виднелась полоска растертого пепла. Бледное лицо Ясмина ничего не выражало, его растрепанные серебряные волосы, хаотично спадали вниз, подчеркивая общую потерянность фигуры главнокомандующего.

— Ясмин, ты… — Опиум попытался вскочить.

Но Ясмин остановил его рукой и тяжело упал на кресло.

— Кажется, вы собирались совещаться, — своим ледяным тоном произнес главнокомандующий.

— Типа, — удалось выговорить Игле.

Ясмин посмотрел на него бесцветными серыми глазами, как будто что-то усиленно просчитывал, и Игла покрылся испариной, скрывающей неведомый секрет в глубине его души.

— Вот и совещайтесь, а я послушаю, — Ясмин отвел глаза.

Он положил локти на стол и закрыл руками лицо.

Цербер и Опиум обеспокоенно переглянулись, но ничего не ответили, Игла опустил голову, а Император остался совершенно спокойным.

Ясмин Кай Иоганте

07:37

Как же мои вчерашние товарищи испугались моего вида, их лица выражали природный бессознательный испуг. Глупцы. Я смотрел на них сверху вниз. А мой мозг усиленно работал, просчитывая, кто же из них разыграл столь богомерзкую комбинацию. В любом случае, кто бы ни оказался серым кардиналом, я его прощаю. Я сам проворонил стратегию.

Непростительный просчет.

Из-за меня Феникс мертв.

Кофе из его чашки и сигарета с ладаном показали мне, насколько мой мальчик стремился себя разрушить. Кто-то воспользовался его стремлением.

Как бессмысленно.

Его кровь на моей форме начинает источать тлетворный запах. Как хорошо, что я не позволил его телу превратиться в гниль. Я сжег его. Этой ночью моего мальчика не стало ни душей, ни телом.

Холод морга, лица озадаченных врачей…

— Не трогайте его, — говорил мне беззубый рот санитара.

Размечтался.

Винсент мой и только мой, я не позволил дотрагиваться до него острым лезвием скальпеля. На этот раз я успел вовремя.

Винсент лежал такой бледный и одинокий на жестком металле стола штабного морга. Его никто не согревал. Я сдернул белую грубую простыню, обнажая его тело, изрезанное глубокими кратерами от пуль.

Мой мальчик… Ангелы его просто растерзали.

Пустота. Боль хватала за сердце и вытаскивала через глаза талый лед моей души.

Все, что я смог для него сделать — переодеть в форму, которая ему так шла.

Проводя рукой по его белой шее, на которой остались следы от моей страсти, я обещал вернуться за ним. На лице Винсента лежала тень муки и долгожданной свободы, а я ласкал его уже синие губы, его кожу, его заспанную нежность. Мое любимое лицо было мертвым, но я все равно хотел прижимать его к себе.

Я переложил Винсента на конвейер, ведущий в огненные объятия печи крематория. Фениксу — огонь, возврат в родную стихию.

Болезненный прострел всех нервов… Ускользая от меня в языки пламени, Винсент высвободил свою руку, и белоснежная кисть, свесившись с конвейера, повисла в воздухе, зовя меня за собой.

Я так сильно захотел лечь с ним рядом, обнять моего Винсента и сгореть. Но мне опять пришлось оставить его одного.

— Прости, — сказал я, — Я снова тебя покидаю, но я приду, обязательно. А пока у меня есть одно дело.

И я его завершу.

Я поклялся в этом на прахе Винсента, когда развеивал его по ветру под взгляды зевак в нашем любимом ресторане.

Все эти люди… Они были так беззаботны, набивали рты едой, обнажали свои желтые зубы в пластиковых улыбках, а мой Винсент был мертв… Они были недостойны его, они были недостойны жить, когда мой мальчик умер.

Винсент, мне так не хватает твоей лукавой гордости, твоего податливого язычка, твоих глаз и твоей нежности, твоих стонов и твоего голоса. Вспоминаю твой серьезный взгляд, под которым мир вдруг останавливается, и между нами нет преград, вспоминаю твой смех, когда ты смотришь на первые снежинки новой зимы. Закрываю глаза и слышу твое холодное «я тебя ненавижу» и твои благодарные вздохи. Мне не хватает тебя всего…

Теперь только ветер знает, где ты, мой Винсент. Только он хранит частички твоего юного задора, нося его по земле в вечной свободе. Надеюсь, когда придет время, он подхватит и мое тело, соединяя с тобой.

Я снова таю, из глаз катится вода. Но я не плачу, я просто умираю.

«Снеговик тает» — кажется, ты так сказал. И был как обычно прав, ты всегда умел хлестко описывать действительность.

Да, моя снежная пустыня теперь в огне. Ты умер, я убил тебя, но ты забрал меня с собой… Спасибо. Твой огонь прошел языками пламени по моим льдам, и теперь я ощущаю мелодию смерти. Как хорошо… Как хорошо, что скоро мы снова окажемся вместе!

Верю в это, мой мальчик.

07:42

— Я собираюсь ввести Эдо в совет, — тихо произнес Цербер, рисуя пальцем на столе зыбкие узоры, — Никто не против?

Все уставились на Ясмина.

Главнокомандующий не отвечал. Его глаза были устремлены сквозь скованное стеклянным пленом окно в холодную пустоту серого неба.

Сегодня был первый день весны.

— А зачем такие меры? — смущенно поинтересовался Игла.

— Я вижу в этом смысл, — отчеканил Цербер.

— Я, в общем-то, особых возражений не имею, — хитро прищурился Опиум, — Если Ясмин не…

— Не возражаю, — металл его голоса упал в пустоту реальности.

Главнокомандующему было абсолютно наплевать на столь мелкие суетливые вопросы, занимавшие его коллег.

— Как остальные? — кивнул Цербер.

— А есть выбор? — Игла хмыкнул, — Трое против двух.

— Значит, ты не поддерживаешь мою идею? — с вызовом осведомился Цербер.

— Ну…

Запнулся.

— А я вот не вижу смысла в подобном решении… — протянул Император.

— Трое против двух. Эдо в совете…

Цербер не счел нужным дослушивать, противореча своему предыдущему вопросу.

— Я думаю, теперь надо обсудить положение Винсента… — опасливо косясь на Ясмина, произнес Игла.

— Надо, — кивнул Опиум и затянулся духотой дурмана в своей утонченной трубке.

Цербер кашлянул, приводя голос в равновесие.

— Я не хочу разбирать причин вчерашнего карательного мероприятия…

— Брось, никто его не карал, — крякнул Опиум, — Феникс прихлопнул почти весь твой хваленный отряд…

— Я знаю, — тихо отозвался Цербер, — И я не буду озвучивать своего мнения… Феникс снова меня поразил. Ладно, не об это сейчас говорим. Извини, Опиум, но вчерашняя перестрелка выглядела как расправа… Поэтому…

— Он первый открыл огонь, — пискнул Игла.

И снова покосился на бесстрастного Ясмина. Но хладнокровный атлант даже бровью не повел, напоминая собой задумчивость мрамора, схваченного в статую.

— Надо было плохо знать Феникса, чтобы предположить, что он останется в стороне и отступит от своего решения, — едко прошипел Опиум.

— Что с той девушкой? — неожиданно поинтересовался Цербер.

Игла потупил голову, выдавая свою осведомленность.

— Так, что? — голос Цербера потревожил тишину, воцарившуюся от паузы.

— Ушла…убежала, — ответил, наконец, глава информационного отдела.

— Куда?

— В зону отчуждения…

— Ясно.

— Она уезжала…

— Мне не интересно, как она ушла, и кто ей помогал, — грубо перебил Цербер, — Главное, чтобы она не болтала.

— Не будет, — Ясмин разбил границу своего молчания.

Цербер с интересом глянул на своего товарища по совету, и, кивнув, сказал:

— Значит, все в порядке.

— Что будем делать с газетами…, - Опиум покрутил в руках трубку, что означало его полное замешательство.

— Я слушаю ваши предложения, — Цербер откинулся в кресле.

— Сказать правду. Винсент нарушил закон, и пусть народ это знает, — Император усмехнулся, бросая торжествующий взгляд на Ясмина.

— Ты уже сказал репортерам, — протянул Опиум, — Вот теперь думаем, что нам с этим делать.

— Вы просто хотите, как обычно, отмазать Винсента. Но если разобраться, он получил по заслугам. Сколько можно было провоцировать систему?! То водителя застрелит, то шпионку возжелает, — Император специально ударил голосом последнее слово, — В конце концов, он никогда не уважал наших правил…

— И мы избавились от него, — закончил предложение Цербер. Неожиданно его глаза стали приглушенно обиженными, и он нервно засмеялся.

— Мигрень сводит людей с ума, — заключил Игла.

— Придурки, — выпалил Цербер, — Мы сами так усиленно создавали Фениксу репутацию лучшего из детей революции, что… — он снова засмеялся, — Да почему создавали? Он таким был. Народ продолжал его уважать, даже, теряя к нам доверие, Винсента любили. Напомнить какой пожар разгорелся в нищенском районе, где действуют подпольные церкви? Напомнить? Какой-то мальчишка прославлял Феникса, чуть ли не как божество, утверждая, что тот, мол, спас его мать от болезни, дав как раз нужную сумму денег на лечение…

— И что? Легенд много ходит, — буркнул Император.

— Только про тебя их что-то не слагают.

— Почему легенда? — удивился Игла, — Это правда. Ну, конечно, все было не так, как ты слышал, Цербер. Знаете, я давно заметил, Винсенту всегда патологически везло. Вот и в истории с деньгами так совпало… Феникс по своим каким-то причинам дал малышу 100 тугриков. Кто ж знал, что у того болеет мать и ей необходима на лечение сумма именно в 100 тугриков. А еще, мальчишка происходил из уважаемого в подполье рода церковников… Никто и помыслить такого не мог.

— Тем более, тем более, — задумчиво повторил Цербер, — В этом весь Феникс… Он никогда не думал о последствиях. И вы хотите сделать из него мученика?

— В плане? — Император с Иглой одновременно не поняли.

— Не секрет, что доверие к нам падает, — тихо посмеиваясь, отозвался Опиум, — Феникс со своей непосредственностью отличался от других представителей системы. Он недавно пустился в прогулку по улицам… Здоровался за руки с людьми, да чуть ли не целовался… Странное поведение для генерала, слишком простое и приближенное к улицам…

Цербер перебил:

— Скажем правду, и люди увидят в нем нового мученика, погибшего за справедливость, кинув вызов системе. Учитывая его репутацию, заработанную во время революции, мертвый Винсент легко сможет стать искрой для нового пожара, но пожара направленного уже против нас.

Цербер победно откинулся в кресле.

Все молчали.

В гнетущей тишине, казалось, можно было услышать, как неохотно переворачиваются мысли в головах сильнейших умов Черных Лилий.

— Что ты предлагаешь? — наконец, спросил Игла, ставший за одно мгновение серьезным и несколько разочарованным.

— Самое разумное, — Цербер ухмыльнулся, — Будем настаивать на том, что Винсент погиб в аварии. Отдадим ему все почести и воздвигнем мемориал в его честь.

— Так, как он и заслужил! — буркнул Опиум.

— Газетчиков, что написали про стрельбу, посадим, обвинив в клевете на светлую память великого человека, — продолжал Цербер.

— Похоже, так, и правда, будет лучше, — равнодушно произнес Император.

Игла поперхнулся и выпучил на сотоварища удивленные глаза. Однако под пристальным взглядом Цербера он снова пришел в себя и, натянуто улыбнувшись, проговорил:

— Да, все верно…

— Вот и хорошо, — ледяной голос Ясмина заставил всех вздрогнуть.

Главнокомандующий поднялся, пятна крови на его форме смотрелись особенно зловеще и печально в лучах новорожденного солнца первого весеннего дня.

— Я все услышал, — продолжал Ясмин, — Меня устраивает. Сложно придется тебе, Цербер… Желаю удачи. А мне пора, у меня срочные дела.

— Ясмин, — окликнул Цербер и нервно дрожащей рукой поправил свой воротник.

Главнокомандующий обернулся.

— Что, правда, такая любовь? — хриплым голосом проговорил Цербер.

— Да, — твердо ответил Ясмин и, не медля ни секунды, вышел из кабинета.

— Что он имел в виду? — сорвалось с губ Императора.

— Да, мало ли, совсем тронулся, — улыбнулся Игла, — Любовь бывает так жестока.

— Не позволю, — крикнул Опиум и засадил палкой по столу прямо рядом с рукой Иглы.

Глава информационного отдела взвизгнул.

— Ты что идиот? — сорвалось с губ Императора.

— Не позволю говорить про них гадости и смеяться над горем! Уясните, я не шучу! — Опиум был более чем серьезным.

— Остыньте, — приказным тоном произнес Цербер.

— Я спокоен, — сплюнул сквозь зубы одноглазый революционер.

— Вот и хорошо, у меня тоже срочные дела… Прошу, оставьте меня в покое, — Цербер прикрыл глаза, стараясь унять нервное подергивание брови.

Его соратники послушно выполнили просьбу хозяина кабинета. Все, кроме одного.

— Цербер, — Опиум задержался в дверях.

— Что? — главнокомандующий дрожащими руками ослаблял тугой захват воротника.

— Я немного не понял, зачем ты сделал из совета Пяти, совет Шести…

— Эдо заменит Ясмина, — тихо произнес Цербер, его голова тряслась от внутреннего напряжения, и он еле себя контролировал.

— Что? Ясмина? Как?

— Ты разве не видишь? — завопил Цербер, и его сломало пополам, вынудив опираться на кресло.

Говорил он с трудом, стараясь отчетливо произносить каждое слово пропадающим голосом:

— Слезы Ясмина еще блестят на деревянной поверхности стола. Когда такое было…? Он не сможет спокойно жить дальше, он выведен из игры.

— М-да, — Опиум потер подбородок, — Похоже на то.

— Расчет, — тяжело дыша, продолжал Цербер, — Расчет был на него. Эдо последний, кто мог бы его заменить. Феникса убили, Ясмина деморализовали, как бы это смешно не звучало. Остался Эдо. Но боюсь, ничего не выйдет. Все слишком грамотно расставили. Я тупо провафлил… Наша империя рассыпается на глазах… Только не понимаю, как Ясмину удалось все понять раньше меня…

— Цербер? — Опиум с ужасом покосился на жуткие конвульсии главнокомандующего.

— Оставь меня! — заорал тот, — Сейчас начнется приступ! Пошел вон…

Опиум закрыл дверь, из-за которой в тот же миг раздались душераздирающие крики Цербера.

Министр нервно дернул плечами. Больше эпилепсии товарища Опиума приводило в ступор осознание необратимости наступления скорых и неминуемых перемен, которые после удачной победы над старым режимом он ужасно не любил.

Эдо Карнавал Гарак

05.03, год неизвестен, 12:45

Я сижу в своем кабинете, смолю сигарой и запиваю горе водкой.

Передо мной фотография моего друга Винсента.

Чертов идиот!

Ну, разве можно быть таким придурком…

Спешно запиваю горькую мысль спиртом. Взял специально самую плохую марку, чтобы было некомфортно. А то какой смысл страдать, если пьешь любимый напиток?

Все равно… Винсент — идиот.

Чувствую ли я свою вину? Ха! Эдо Гарак никогда не бывает виноват… Дьявол! Ну что я мог поделать?! Я смотрел, как убивают Винсента, но я ничего не мог изменить. Я не мог приказать Ангелам прекратить перестрелку, они лишь защищались. Я не мог поддержать Винсента. Я не взял с собой мачете, а пистолет, застывший железной загогулиной в руке скорее принес бы больше вреда, начни я палить.

Я хотел прийти другу на помощь и не сумел. История не знает сослагательных наклонений… Но, черт возьми! Как же красив был его последний танец. Выветренность движений, легкость и скорость завораживали взгляд. Винсент смеялся и плакал. А мне оставалось только молиться, чтобы с ним было все в порядке. Я боялся, что он умрет?

Ничего подобного. Я боялся, что его ранят, и он потом оторвет мне голову!

Про умрет не было и речи…

Опустошаю очередную рюмку и хватаюсь за голову.

Все, все с самого начала показалось мне странным. Ну, как может не быть свободных групп в управлении? Это нереально. И эти проклятые «12 Ангелов смерти»… Отборный отряд, натасканные на хладнокровные убийства с помощью тактики Винсента. Я уже давно предвидел их неминуемое столкновение. Сразу почувствовал, что дело здесь нечистое. Дьявол!

Но как же красиво Винсент их укатал. Да, он всегда был лучшим! А теперь он мертв. Никогда бы не подумал, что он уйдет первым из нас. Хотя… Все верно. Лучшие уходят первыми. Одно радует, по моей философии, я буду жить долго…

Ха!

Что-то смеяться не хочется.

Дьявол… Я не прикрыл друга, и он пропустил пули. Теперь он мертв.

— Прости, брат. Но, не сваливай все на меня!

Я щелкаю по фотографии пальцем, отвешивая изображению Винсента щелбан.

— Ты сам начал пальбу, да и Валентина зачем-то тебе понадобилась… Ну, да… Бунт. Вечный бунт. Решил показать Ясмину, что ты свободен. Как умно…

В этом весь Феникс. Он всегда был таким. Первым лез в любую заваруху, первым нарывался на неприятности, никогда не делал скидку на силу противника или рациональность действий. Одним словом, идиот.

Но такой крутой!

Я смотрю на его фото. Глупое выражение лица. Рядом стоит Ясмин и пялится на Винсента своими волчьими холодными глазами. Я тогда долго ругался, что он отвернулся от камеры… А этот белобрысый козел специально так поступил.

Фото. Как давно это было!

Вспоминаю… Жаркое лето, палящее солнце, засуха. Ха! Нам тогда крупно повезло. Накрыли грузовик с журналистами и штабными крысами правительства. У одного очкарика был фотоаппарат с тремя свободными кадрами. Винсент предложил сфотографироваться на память…

Три фотографии… у меня, у Винсента, у Ясмина…

М-да. Наливаю еще спирта.

Винсент…

Я только сейчас понимаю, что ты должен был умереть еще в первый день мирного времени. Мир не для тебя — ты был воплощением революции. Без войны и бунта ты не мог жить. Неудивительно, что твое тело перестало развиваться… Революция свершилась, ознаменовывая конец эпохи, тогда тебе было 20 лет. А когда через пять лет ты погиб, тебе едва ли могли дать 23. Я был старше всего на год, а выглядел стариком рядом с тобой…

Винс. Ты козел.

Ты так меня подставил, если бы ты знал. Я теперь чувствую себя виноватым, хотя никаких причин для этого нет.

Вот, по такому случаю даже закусывать не буду.

Опрокидываю стопку. Морщусь.

Винсент, блин. Я помню, как мы с ним впервые познакомились. Друзья детства… Не каждый день теряешь их.

— У вас новичок, — звучит в моей голове блеклый голос воспитательницы детдома. Я поднимаю глаза и вижу мальчика лет восьми. Он выглядит веселым и лукавым, только его синие глаза пронизаны печалью.

— Эй, голубоглазка, как тебя звать? — презрительно кричу я.

— Винсент, — смеясь, отвечает мне паренек, — А ты, черный, кто будешь?

Да. В первую нашу встречу мне пришлось его побить. Нечего было оскорблять меня! А потом, как ни странно, мы подружились. Он оказался жутким хулиганом, с которым было отчаянно весело. Всегда впереди всей планеты, всегда главный зачинщик всех детских бунтов. То еду предложит своровать у воспитателей, то побег устроит из детдома, то тапочки дежурного к полу приколотит. Идиот. Иначе не назовешь…

Всегда попадало из-за него, нам на пару попадало. Но, кажется, это его никогда не огорчало. Чертов неунывающий мазохист. Я тогда и подумать не мог… Ладно.

Лучше выпью.

Что за жизнь? Пей не пей, все равно мерзко.

— Винсент. И почему тебе изменило твое адское везение? Нет цензурных слов, чтобы выразить все негодование!

Ему всегда везло. Мальчик, спасшийся из ушедшего под воду Дего-3, уже одним фактом своего существования вызывал удивление. Насколько я слышал, в том потопе никто не выжил. А Винсент остался целым и невредимым. Он никогда не рассказывал о случившемся, замалчивал о семье, отвечал всегда очень уклончиво. Казалось, он заключил сделку с самой смертью и боялся выдать тайну.

Дурак.

Феникс… Он со своим везением допрыгался до того, что его обозвали Фениксом. Конечно, а как еще назвать парня, чудным образом выживающего в страшных катастрофах?! Помню, нас повезли на работы в очистительную станцию.

А вы думали, чем воспитатели промышляют? Да, рабским трудом воспитанников.

Так вот… По дороге бас с Винсентом попал в аварию. Ну, как в аварию… под гидравлический пресс. Без комментариев, да?! В общем, погибли все… Я успел оплакать своего друга, а на следующий день он, как ни в чем не бывало, заявился в детдом. Нормально?

Да, я тоже был в шоке. Он объяснил, что выпал из окна и провалялся без сознания в какой-то канаве. Доктора, которые его обследовали не нашли никаких повреждений… Было в Винсенте что-то мистическое. Феникс… Не так. Фениксом он стал позже. Когда полез в старый завод по производству взрывчатки. Даже я, Эдо Гарак, испугался… А этот идиот полез. Ну конечно рвануло там что-то, ручонки ж он свои никогда не контролировал.

Я наблюдал за пожаром, расправляющим свои огненные крылья до края небес, и снова прощался с Винсентом. Но, о чудо. Он выжил, оказывается, упал в резервуар с водой, который вывел его из здания по канализации. Винсент тогда сказал, что он «так просто не погибнет».

— Да, Винс, ты действительно слишком тяжело и долго умирал…

Ты ведь гас с первого дня свершения революции.

Но твой чертов организм боролся за жизнь. Долгих пять лет он держал тебя в агонии и страсти, сопротивляясь судьбе. И даже когда ты был расстрелян яростью «12 Ангелов Смерти», ты цеплялся за жизнь… Твой глупый организм не давал тебе свободы, ввергая в пучину мук. Бедный Винсент…

Пройти всю революцию… чтобы так никчемно погибнуть.

В этом весь ты.

М-да, спирт закончился. Ничего. Эдо Гарак запасливый!

Достаю еще одну бутылку.

Меня, наверное, ввели в совет. Круто. Цербер обещал лоббировать… А если Цербер что-то обещает, значит, можно считать дело сделанным. Я так этого ждал. Моя мечта исполнилась. Но мне как-то невесело. Почему меня не покидает мысль, что Феникс умер за мою мечту… Идиот. Я ни в чем не виноват.

Если кто и виноват, так это Кай. Ясмин…

Меня аж передергивает, как вспомню кассету. Никогда бы не поверил, что мой друг детства окажется… Дьявол, да не был он ненормальным! Сколько его помню, у Винсента всегда было много баб. Нет, пусть он и не влюблялся ни в кого без памяти, но когда давали, всегда охотно брал.

Это все Ясмин. Всегда недолюбливал его.

Я все думаю, что было бы, не встреться Винсент и Ясмин?

Ну, предположим, не совершилась бы революция… Ну и здорово. Мы бы с Винсентом сейчас торчали в какой-нибудь банде на задворках страны. Проводили бы время в местечковых битвах и столкновениях за территорию и сферы влияния и были бы счастливы, варясь в котле вечного сопротивления.

Но приперся Ясмин и все испортил.

И как у меня, такого гипер мега гетеросексуального мачо, могли быть голубые друзья?! Тьфу… А ведь как Ясмин шифровался, даже дочку наплодил. А Винсент… Нет, он не был голубым. Ну, я же видел его с девушками, к примеру, Валентина, пускай и месть Ясмину, но все-таки…

Понял. Все в законах физики.

Я супер бабник, поэтому, по закону равновесия рядом со мной должны были появиться враждебные природе элементы типа Ясмина.

А с виду и не скажешь…

Дьявол, о чем я думаю… Это все спирт.

И все же, почему Винсент… Чертов мазохист!

Винсент, ты всегда жаждал соперничества. Ясно, что такому замечательному деятелю, как ты, конкуренцию мало кто мог составить. Даже я… Я всегда был ведомым тобой к светлой мечте.

Воспоминание — яркий всполох в сознании…

«Эдо, видишь ту звезду?!» — Винсент стоит на вершине свалки и разглядывает небо, — «Моя мечта так же далека, но я иду за ней. Я так сильно хочу ее схватить за хвост, что пойду на все! Я клянусь, Эдо, я достигну мечты, чем бы ни пришлось заплатить!».

Да, да… А платить пришлось. Однако Винсенту больше нравилась дорога, нежели конечная цель… По сути, он получил, чего желал.

Дьявол.

Но все же… Если бы не Ясмин, все было бы нормально. И как я проглядел начало всего безобразия. Когда же это началось?

После штурма вертолетной площадки? До перехода по Великой пустыне? Или во время осады второй столицы…? Когда же Винсент попал в руки этого взрослого ублюдка?!

Должно быть, после ранения, когда он чуть не потерял руку. Да, точно. Именно тогда произошло наше отдаление, и Винсент сблизился с Ясмином. Я наивно полагал, что это, потому что белобрысый спас его руку…

Дьявол!

Винсент, ты всегда был психом! Я помню, как ты мог кружиться до одури на одном месте, а потом падать на землю и смеяться, как младенец или обкуренный. Тебя всегда было трудно понять. Интересно, а Ясмин понимал?

Ваша дуэль была великой, надо думать, но оценить я не могу. Просто я всегда видел ваше вечное соперничество. Он, ледяная глыба, в которой все признавали командира, и ты легкий огонек, который может стать пожарищем. Тебя обожали солдаты, Ясмина боялись. Ты никогда не стремился быть главным, но тебя почитали за такового, и Ясмин взял твои полномочия себе. А ты, Винсент, слепо ему доверял… И солдаты, смотря на тебя, стали доверять ему, подарив победу в революции!

Ты вывел его на вершину мира, а он тебя уничтожил. Винс, и почему ты никогда не хотел быть командиром? Ты должен был составлять совет… Но что бы это изменило…

Ясмин… Он шел за Винсентом, всегда был рядом. Пытался прикоснуться к его силе и величию. Дьявол… Извечное соперничество огня и льда. Я думал, Винсент заткнет за пояс этого ледяного монстра, ну, не мог Винс проиграть… Однако Ясмин сломал Феникса, оторвал его крылья, прожевал и выплюнул. Даже больше… он положил его под стекло и пронзил иглой, как бабочку, чтобы поставить на видное место в коллекции своих побед. Да, так и есть… Сука.

Надо выпить…

Хорошо одно, что Винсент, умирая, взял Ясмина с собой… Меня это радует. Огонь, разгоревшись в последнюю секунду жизни Феникса, опалил Ясмина, и теперь его душа превращается в кипящий водяной простор. Вот и славно… Винсент отомстил за себя.

Но лучше б они никогда не встречались.

До сих пор не понимаю, зачем Винсент поперся в Орфею. «Город-помоина» обычнее обычного.

— Хочу прогуляться по окрестностям, один, — сказал мне тогда Винсент и ушел.

Идиот.

Как обычно влип. Подрался с шайкой воров — ну он же не мог просто гулять, ему надо было с приключениями. Догулялся… Встретил Ясмина — еще одно приключение, только длиной в жизнь. Судьба?

Как же погано об этом думать.

Винсент и Ясмин…

Никогда не понимал Винсента до конца… Наверное, так и должно было быть. Ладно, кто я таков, чтобы его судить.

— Покойся с миром, брат… теперь ты свободен.

Я допиваю стопку водки и переворачиваю фотографию лицом вниз.

Надо признать, мой единственный друг мертв. Прощай…

15:21

Звонок галлографа заставляет меня поднять голову и шариться в поисках механизма. Дьявол, я отрубился… Спирт знает свое дело. Всегда уважал его за это!

— Да, — говорю пропитым голосом.

— Ты что там нажираешься? — хрипит Цербер.

— Да, фигово мне как-то…

— Ясно. Я тебя поздравляю…

— Одобрили?

— Конечно.

— Круто, — ржу, но тут же осекаюсь, — А Ясминбыл?

— Да.

— И?

— Он не возражал…

— Что???

Я в легком изумлении.

— Это меня и напрягло. Чувствую, он затевает что-то. Будь осторожен, я приставил к тебе телохранителей.

Час от часу не легче.

— Я что малохольная наследница миллионов, чтобы меня охранять?

Язвлю.

— Если хочешь так думать, пускай, — Цербер пожимает плечами, в галлографе его волосы кажутся фиолетовыми, — Но… Прошу не лезь в драку…

— Ладно-ладно, — отмахиваюсь.

С чего бы мне драться с Ясмином… А неплохая идея-то! Надрать бы козлу зад!

— Ты просто не представляешь, насколько важно сейчас быть осторожным…

— У меня скудная фантазия, куда мне!

Глаза Цербера становятся заинтересованно пристрастными.

— Эдо, ты ничего странного не заметил во всей этой истории?

— Заметил, странно, что мои друзья «гномики»… Очень странно…

— Черт, — Цербер приглушенно и несколько истерично ржет, — Шутки у тебя такие же глупые, как у Винсента.

— Были…

— Что были?

— У Винсента больше нет шуток.

Взгрустнулось.

— Мне жаль его, правда…

Цербер выглядит вполне искренне.

— Ты же его недолюбливал!

— Гарак, как вы меня достали, — Цербер злится, — Я нормально относился к Винсенту. Просто у нас были творческие разногласия… Я вот никогда не считал нужным палить дома вместе со всеми жильцами.

Вспомнилась война и штурм столицы.

— Ну, Феникс решил, что они все там предатели.

— Конечно, по-моему, ему просто хотелось большого красивого костра.

— В любом случае, его больше нет…

— Да, — Цербер как-то болезненно вздрагивает, — Все же, тебя ничего не напрягло в ситуации…?

— По чесноку, — я потираю ежик на голове, — Скажи мне, брат Кармелиус, какого хрена в вашем штабе не было свободных групп?

— Мне тоже интересно, — признается Цербер.

— То есть?

— То есть они должны были там быть по определению. Ангелы никогда не выезжали на рядовые случаи… А Валентина на другую категорию не тянула.

— Тогда как?

— Хороший вопрос. Что думаешь?

— Постой-ка, постой-ка, — меня прошибает холодный пот, и я стремительно трезвею, — Тот парень, что выдавал мне квиток на группу, он же… он же раньше в информационном отделе работал.

— В яблочко…

— Ты хочешь сказать, что «12 Ангелов Смерти» и Винсента намеренно столкнули…

— Да.

— Но кому выгодно? Кому-то в информационном отделе?

— А ты подумай. Выгодно тому же, кто напечатал в газете про перестрелку. Все очевидно, Винсент и Ангелы сталкиваются, происходит бой. Не знаю, рассчитывали ли наши серые игроки на то, что Винсент погибнет, но это им даже на руку. Получается, что совет Пяти убил своего верного соратника. Причем из-за участия Ангелов, подозрение падает на меня… Я же их отец-основатель. Меня хотели подставить…

— Дьявол… — протягиваю я и встаю с кресла.

— Скажу больше, это лишь часть огромного пазла.

— Стой, Цербер, но как можно было рассчитать, что Винсент пойдет против системы, спасая Валентину?

— Надо было просто хорошо его знать, очень хорошо. А кто мог наблюдать за ним каждый день?

— Ясмин?

— Придурок, — Цербер усмехается, — Я тоже сначала не понял. Я даже заработал мигрень на нервной почве. Но на совете Ясминневольно натолкнул меня на мысль…

— Какую?

— Помнишь, ты мне говорил про Саяна Савинкоффа?

— Ну да… Конечно.

— Скажи, с чего ты решил ему отомстить?

— Не помню, он мне много плохого сделал…

— Но все это время, ты о нем и не вспоминал, а сейчас захотел заставить платить по счетам. С чего бы?

Я усиленно соображаю.

Ничего не приходит на ум. Просто решил отомстить и все… Сидел вот у себя в кабинете, перебирал почту… Дьявол!

Я подскакиваю уже во второй раз.

— Я почту перебирал, и мне в руки выпала реклама магазина Саяна. Буклет…

— Он никогда не выпускал рекламу… — тихо отвечает Цербер.

Его слова стучат в моих висках.

— Как… Тогда…

— Да. Кто-то специально напомнил тебе о Саяне. Значит, тебя тоже хорошо знали, раз были уверенны, что ты станешь сводить счеты.

— Получается…

— Дальше, — Цербер явно с удовольствием делится своей теорией, — Кто мог оставить камеры в штабе?

И зачем я ему сказал про камеры… Хороший был козырь.

— Ну тот, кто имеет абсолютную власть… — я силюсь с мыслями, — Тот, кто входит в состав совета Пяти, на пример.

— В яблочко…

— Что ты хочешь сказать? Кармелиус, ты намекаешь, что кто-то в совете хотел столкнуть Ангелов и Винсента, тем самым подставить тебя?

— Нет. Я тоже сначала решил, что объект нападения исключительно я, — Цербер массирует виски и выглядит при этом очень болезненно, еще раз доказывая, что много думать вредно, — Но тут расчет был многоступенчатый и направленный сразу на несколько целей…

— Но кто?

— Думай…

— Прекрати играть в загадки! Я уже все нити потерял!

— Напомню, — Цербер ухмыляется, — Кто мог приказать солдату выписать квиток на участие Ангелов Смерти? Кто мог санкционировать появление статьи о перестрелки? Кто мог хорошо изучить Винсента? У кого было достаточно полномочий оставить камеры в штабе? И, наконец, кто мог знать Саяна, чтобы разыграть шоу с кассетами?

— Кассетами? — осторожно переспрашиваю я.

Цербер посмеивается.

— Тоже мне секрет полишинеля. Думал про камеры сказал и нормально, я не стану капать глубже? Наивный. Ну, а все-таки кто?

— Это, я не знаю… А ты?

— Я тоже пока не уверен, — Цербер вновь потирает виски, — Даже приступ схватил, пока думал.

— Не уверен? А не похоже. Так все-таки идеи есть?

— Возможно…

— Цербер!

Я готов его прихлопнуть.

— Ты лучше меня знаешь Саяна…

— Знал…

— В смысле?

— Я его шлепнул…

— В смысле??? — Цербер багровеет.

— Я решил, что он виноват в смерти Винсента и намедни свернул торгашу шею. На душе легче не стало, зато греет мысль, что на одного ублюдка в мире стало меньше.

Цербер демонстративно делает глубокий вдох.

— И кого мы теперь будем допрашивать? — вкрадчиво спрашивает он.

Вопрос дня викторины в тоталитарном государстве!

— Не знаю… Я не подумал. Я же всего не знал.

— Кругом одни козлы, — устало произносит Цербер.

А я думаю о Саяне. Что мне о нем известно? Ругаться не буду, а больше сказать про него нечего.

— Кармелиус, я ничего о Саяне не знаю. Жил себе торгаш и жил, в «городах-помоинах» никогда не бывал, революцию пережил в столице, выходец из рабочего района Серамид.

— Как ты сказал? — буквально заорал Цербер, его глаза нервно дергались, расширяясь до предела.

— Выходец из рабочего района Серамид… — повторяю я, и медленно начинаю оседать в кресле от ударяющей током мысли.

— Так, значит… — шепчет не менее шокированный Цербер.

— Игла… — озвучиваю я.

— Они могли быть знакомы, Сарг вырос в Серамиде. Более того, я сейчас почти уверен.

— Но…

— Все сходится, — Цербер погружается в сложную мыслительную деятельность, — Игла мог поставить своего верного шпиона ко мне в штаб, причем на законных основаниях и без лишних подозрений. Обмен кадрами между министерствами дело привычное. Игла владеет сферой печатных изданий, которые способны писать под его указку… Игла обладает достаточными полномочиями, чтобы оставить камеры. Игла и Саян соседи по району, и только Игла имел достаточно времени и возможности изучить личность Винсента. Игла, Игла и снова Игла…

— Брось, он не мог предположить, что Винс решит спасать Валентину, даже я не знал так хорошо Феникса…

— Значит, это плюс Игле, раз он его так грамотно раскусил.

— Мне не верится…

— Твои проблемы, — Цербер не желает слушать критики, уж больно ему нравится его теория, — В любом, случае с Винсентом он рисковал. Действовал на удачу, и она его не подвела.

— Игла желал смерти Фениксу? — еле выговариваю я, — Зачем?

— Смерти… Нет, скорее всего, он и не загадывал настолько позитивно для себя. Но все сложилось, как нельзя лучше для нашего серого кардинала.

— Но зачем? Тебя можно было подставить проще… Куда проще, чем полагаясь на авось…

— Я не был центром удара, — ухмыляясь, отвечает Цербер, — Меня удачно зацепило попутным ветром.

— А кто тогда?

— Совет, сама революция… Черные Лилии…

Мой собеседник нервно поправляет воротник.

Я вижу, он серьезно озабочен, и я его понимаю, хоть пока мысли в моей голове судорожно стараются навести порядок.

— Но каким образом, смерть Винсента…

— Ясмин.

— А?

— Кто основа совета Пяти?

— Не знаю…

— Ясмин.

— Почему?

— Все просто, если убрать Ясмина равновесие пошатнется. На замену ему годятся только двое — ты и Винсент… Винсент мертв, а с тобой…

— Что со мной?

— Ты до сих пор не понимаешь?

— Нет, — честно признаюсь я. Однако пятой точкой чую, что за всем этим скрывается какая-то пренеприятная «шляпа».

Цербер посмеивается. Нервное.

— Итак, начнем с конца, — главнокомандующий хлопает по столу, — Разрушить империю Черных Лилий можно одним способом — развалив совет. Нанести урон совету можно, если обезглавить его и лишить возможности принимать решения. А сделать это можно, лишь убрав кого-то, и не оставив замены… Четыре человека никогда не договорятся — закон социометрии.

— Стоп, стоп. Но есть же я, есть же другие…

— Другие? Кроме легендарного трио и тех, кто уже в совете больше нет ни одного столь же прославленного человека. Поставим какого-нибудь генерала, и другие тут же завопят, почему не они избраны. Пойдет чехарда, кулуарные войны, ударяя по империи и постепенно ослабляя ее…

— Ясно. Но почему именно Ясмин?

— Думай…

— Не понимаю…

— Пить меньше надо, — Цербер презрительно морщится, — Ну, смотри, из совета можно убрать четырех человек, вычеркивая естественного нашего манипулятора. Убираешь, скажем, Опиума и ему на замену приходит Феникс, убираешь меня и опять Феникс, ну, а если не он, то ты… Тогда вместе с Ясмином это получается двухголовое чудовище, фактически принимающее совместные решения.

— Это еще почему?

— Потому что вы сработавшаяся команда и вам легче договориться. Особенно это касалось Ясмина и Феникса… Сам знаешь причины. Так вот, совершенно очевидно, что наш черный стратег не хотел сотворить непобедимую команду. У него цели как раз противоположные…

— И?

— Эдо, я серьезно, заканчивай с выпивкой, мозг разжижается.

— Карме, заканчивай сожительствовать с сестрой — дети уродами будут, — лихо парирую я.

Цербер покрывается пунцовыми пятнами и орет:

— Она мне кузина! — и немного успокоившись, добавляет, — К тому же демографическая обстановка тяжелая и я могу жить с кем хочу. Я специально закон принял, по которому мои действия легитимны. Я же не Ясминсам себя под монастырь подводить.

— Закончил оправдываться? — язвлю я.

— Сволочь! — кричит Цербер, но он не в серьез.

— Итак, почему же Ясмин… То есть, почему как раз ясно. Но…

— Слабое место у Ясмина было только одно, — хмыкает Цербер, — Его отношения с Винсентом. Они стали неизлечимой болезнью, со всеми вытекающими. А Винсент был неадекватен, уж прости, но с его стремлением и умением нарываться, много ума не надо, чтобы его подставить…

— Да, это все верно, но причем тут Ясмин?

Я знаю, что я туплю, но мне хочется докопаться до правды. Поэтому я все равно мучаю Цербера расспросами.

— Единственным, чем можно было зацепить Ясмина — Винсент. Точнее «кем», ладно, не важно…

— Но откуда, Игла мог знать, что Винсент погибнет?

— Он и не знал! Сколько раз можно повторять!!! Не перебивай! — почти визжит Цербер, — Но все равно как не повернись ситуация, Винсент в любом случае попадал бы в западню. Лишение звания, тюрьма, изгнание, и естественно Ясминне оставался бы равнодушным, он бы действовал, падая на дно вслед за любовником. Убрать из игры Феникса, означало автоматически вывести из строя и Ясмина. Равновесие колебалось. Кай никогда бы не смерился, что Винсента хотят наказать… Все это привело бы к жутким последствиям.

— Но чего Игла этим добивается? Пусть уходит Ясмини Винсент, но есть еще я…

— Именно, он тоже это знает.

— Он что захочет меня убить? — ржу я.

Цербер тоже начинает смеяться.

— Эдо, следи за игрой света и тени. Ему не надо хотеть это сделать…

— Почему? — я немного ужален.

— Он уже все просчитал и аккуратно вписал тебя в общий алгоритм пьесы.

— Это еще как?

— Проще, чем может показаться. Игле не надо ничего делать, схема работает за него.

— Да не темни ты! — я начинаю нервничать.

— Еще не догадался?

— Нет…

— Жаль, что ты сегодня не видел Ясмина.

— Все так плохо?

— Можешь и не спрашивать, печальное зрелище.

— А причем тут я…

Чещу затылок.

— А кто втянул Винсента в авантюру со шпионами?

Екает сердце.

— Я… — тихо отзываюсь я, — Но я же не знал…

— А Игла предполагал. А кто возглавил группу «12 Ангелов Смерти»?

— Я… — мысли мрачнеют и перестают прыгать в хаотическом порядке, теперь они тупо зависают ощущением надвигающейся бури.

— Ну и кто сейчас выглядит предателем своего друга, фактическим виновником его гибели, получившим должность и привилегии на пролитой крови?

— Дьявол… — шепчу я.

— Именно, Эдо, — кивает Цербер, он кажется расстроенным, — Игла все отлично рассчитал. Я видел сегодня Ясмина, и скажу тебе одно — не отказывайся от телохранителей. Эдо, подумай о Черных Лилиях, о революции и обо всех тех, кто погиб за нее. Ты единственная наша надежда, случись, что с тобой — наш порядок пошатнется. Убит Винсент, фактически нет Ясмина, и если не будет еще и тебя…

— Я тебя понял, — отзываюсь я, омерзение подступает к горлу, — Неужели Ясминне понимает, что это всего лишь продуманная партия Иглы…

— Понимает, он догадался раньше меня. Но это ничего не значит. Ты для него главный виновник. Я, конечно, предполагаю, что Сарг мог ему специально намекнуть, чтобы усилить представление.

— Но… Каким боком я во всем виноват-то?

Обидно аж до слез. Мало того, что принесли дурные вести, так еще и в смерти друга обвинили.

Что за жизнь?!

— Для Ясмина ты расчетливый ублюдок, который вместо того, чтобы отказаться сопровождать группу захвата, ее возглавил. У тебя был выбор, взять самоотвод и ничего не получить кроме проблем с руководством или предать друга и, тем самым стать на шаг ближе к мечте. Ты выбрал второе…

— Эй, Карме, я не думал, что все так получится!!! Не смей меня обвинять! — ору я, — Какого хрена я один во всем теперь виноват?! Думаешь, мне приятно знать, что моего друга изрешетили пулями! А? В конце концов, Винсент первый начал стрелять… По всем правилам мы должны были вручить распоряжение… Кто знал-то, что так выйдет?!

Цербер смотрит на меня презрительно.

— Ты знал… — шепотом произносит он.

— Но я был уверен, что он завалит этих ангелов и любых других!!!

— Правда?

— Да! Да, да! — я ударяю кулаком по столу, — Конечно, я задумался, когда выяснилось, что группой захвата идут Ангелы. Но в Винсенте я был уверен на 100 %, и в Ясмине тоже… Он обещал разобраться.

— Да, — скептически кивает Цербер, — На это и рассчитывал Игла. Самонадеянность каждого из вас сыграла определяющую роль. Вы перестали быть великим трио, превратившись в самоуверенных индивидуалистов. Поэтому вы проиграли.

— Я ничего не сделал! — дико хочется разбить галлограф.

— Именно. Из-за этого Ясминвидит в тебе главного виновника, несмотря на то, что ты всего лишь бессознательно шел по заготовленному Иглой пути. По сути, Ясминправ. Откажись ты от выгоды, подумай о Винсенте, и ты бы сорвал коварные планы нашего серого манипулятора. Но нет… Ты решил, что Винсент выкрутится. Так и было задумано. Я тебя не обвиняю. Наоборот, ты добился своего, поздравляю!

— Пошел ты…

— Угу. Эдо, одного прошу, не делай всем нам хуже. Ладно?

— Пошел ты!

— Не начинай с Ясмином конфликта, даже избегай его.

— Знаешь, Карме, если кто и виноват в смерти Винсента, то это не я, и даже не Игла, а Ясмин. И только он один! Пока он не появился рядом с нами, Винсент был вполне себе адекватным!

— Я тебе верю.

— Это он виноват…

— Эдо, забудь о Ясмине. Ладно? Винсенту уже все равно не помочь. Сконцентрируйся на совете и том, как нам обхитрить Иглу.

— В карцер его!

— Не могу, нет доказательств. Ни одного…

— Так найди! — гаркаю я и вырубаю галлограф.

Я взбешен. Кулаком об стол разбиваю стакан из-под водки.

Никто и никогда так не унижал Эдо Гарака. Я клянусь, я отомщу!

Свет меркнет…

18:20

Похмелье застало меня неожиданно и в рабочем кабинете. Ну, как застало, я проспался, укутавшись на диване в плед, и встал с опухшей мыслями и алкоголем головой.

Чувствовал я себя препаршиво.

Ничего не изменилось за три часа моего сна, и алкоголь не помог, — Винсент по-прежнему был мертв, а я зол…

Во-первых, Цербер не имел права ни в чем меня обвинять, жалкий инцестник. Я и без него с этим прекрасно сам справляюсь. Во-вторых, просто бесило осознание того, что ты марионетка в чьих-то руках, что следуешь заданному плану, не имея шансов сойти с проложенной чужим коварным разумом, тропы. В-третьих, получилось, что я к общей радости еще и крайний.

Никогда, никогда в жизни Эдо Гарак не был козлом отпущения!

Никогда меня так не смешивали с грязью…

Странное душное и желчное чувство осознавать, что все произошедшее со мной, Винсентом и даже Ясмином было частью чужого плана. Плана этого мальчишки Иглы.

Мы стали жертвами… хотя привыкли быть волками!

Меня допекало это чувство.

И я злился… Нет, не на Иглу. Тут все честно, он воспользовался нашим скудоумием и провернул финт ушами. Я бы тоже так поступил, да и чего греха таить, поступал много раз. Все справедливо и я не обижаюсь.

Я сам дал повод, и им воспользовались.

Одного не могу понять, как я оказался таким тупым и не заметил очевидного. Я же мастер интриги! Дьявол…

Ладно, Винсент, этому вообще не было дела до подковерных игр, он их и не замечал, воспринимая всю реальность с природной искренностью и простотой. Он никогда не придавал особого значения кулуарным войнам, предпочитая заслуживать и добиваться всего собственными силами за счет личностных талантов. И, что самое удивительное, Винсенту это удавалось… Далекий от нашего мира, Феникс освещал нам путь.

Винсент попался, но я… тем более Ясмин… Как он, сидя на самом верху пирамиды, не углядел столь очевидной партии Иглы?! Лучше б он глядел в оба, нежели издавал тупейшие указы против самого себя. И меньше бы приставал к Винсенту, мучая его и без того израненную душу.

Ясмин! Как он мог не заметить… Или наш холодный стратег сделал это преднамеренно, желая еще сильнее привязать к себе Винсента? Я могу только догадываться.

Непростительный просчет.

Для Ясмина дважды непростительный. Кем он себя возомнил? Сверхчеловеком? Ха. Он просто бессердечный надутый индюк, который дальше своего носа не видит и только и знает, что петь себе дифирамбы, восхищаясь собственным величием… и лапать Винсента, прижимая к столу своей грубой силой.

«Я все могу» — бла-бла-бла.

По сути, он ничего не может! Его обвели вокруг пальца на раз-два-три. Именно из-за него пострадал Винсент, из-за его слепоты, из-за его мнимого величия. Тьфу. Он довел Винса до такого плачевного состояния, что у него снесло крышу, а Ясмин его не спас, когда должен был.

Мерзавец…

Только он один во всем виноват!

Теперь я вижу это отчетливо и ясно.

Мои мысли подбадривает писк галлографа.

— Да, — грубо отвечаю я, переходя в аудио режим.

Кто бы мне сейчас не звонил — он не должен увидеть меня помятым с бодуна. Я работаю на реноме. Молчание…

Кхм, что за придурок так может прикалываться над полковником Черных Лилий?! Неужели штрих моего галлографа уже ходит по рукам!

Что за гребанная система…

— Эй, ты, — говорю я, — Или говори или отваливай. А-то я, Эдо Гарак, найду тебя и сотру в порошок. Мне не составит труда.

— Я видел, — металлический голос Ясмина прорезает клинком спокойствие моего кабинета.

Я чуть не падаю с кресла, но вовремя беру себя в руки. Самообладания мне не занимать, но все же звонок весьма неожиданный. Да, что говорить, такого развития событий я ожидал меньше всего.

— Что тебе надо? — как можно спокойнее спрашиваю я.

— Хотел спросить, как тебе живется.

— Фигово.

— С чего бы? Исполнилась твоя давняя мечта, ты в совете, с чего же горевать.

Сволочь.

— Ты знаешь, с чего!

— Нет, не представляю.

Издевается.

Странный разговор. Хочу свернуть ему шею.

— Я, между прочим, друга детства потерял!!! — ору я.

— И как ты себя чувствуешь?

— Ты что записался в штабные доктора? Какое твое дело?

— Мне интересно, как себя чувствует убийца моего мальчика. Ты празднуешь?

— Ты идиот, Ясмин. Я и не предполагал, что так получится… Игла все рассчитал. А ты хочешь списать всю вину на меня. Меня тоже развели, как девочку.

— Не придумывай столь нелепых отговорок. Ты еще жальче, чем мне казалось.

— Ну, да, куда мне до тебя! Но я тебе вот что скажу… Ты слишком задираешь нос, Ясмин. А сам не больше, чем грязный извращенец. И это именно ты виноват в смерти Винсента, не я и не Игла… Ты его сломал и заставил страдать!

— Ты все еще наивно полагаешь, что нападение — лучшая защита? Ты не изменился, Эдо Гарак.

— Зато ты стал тупее… Раз не понимаешь, что мы были лишь пешками в большой игре!

— Я все понимаю. Но это уже неважно…

— Конечно, проще же на меня все списать, чем признать свою вину. Тебе так легче, да? Ясминчик?

Противостояние лицом к лицу.

— А ты не чувствуешь за собой ответственности? Эдо, ты меня даже не удивил. Но из нас двоих именно ты пытаешься оправдаться, из кожи вон лезешь, чтобы не оказаться для всех виновным. Тебе, конечно, это удастся. Но я знаю правду.

— Правда в том, что виноват ты и только ты. Потому что ты совратил Винсента. Сколько ему было тогда? 18? 17? Твои грязные руки утопили Винса в темной воде отторжения происходящего. Убегая от тебя, он стремился подальше из этого мира!

Мне нравится говорить с Ясмином на чистоту. Мне нравится испытывать его на прочность. Сила, с которой не справился Феникс, завораживает одной только возможностью состязаться с ней. И я бросаю вызов, не будь я Эдо Гарак!

— Не я привел с собой «12 Ангелов Смерти», и не я пошел на захват, зная, что мой друг обязательно ответит выстрелами, — выдержка Ясмина поражает, — Не я поставил личную выгоду выше дружбы. Так в чем же моя вина? В том, что показал моему мальчику истинные чувства, которые ты, жалкое отродье обезьяны, не поймешь?! Так что Эдо, придется тебе признать — твои руки в крови Винсента, ты его застрелил… Не ангелы и не Игла. Как на тебя похоже, предать дружбу ради лишней тряпочки на погонах.

Дружба. Из его уст это слово особенно смешно звучит.

В ответ говорю:

— Я верил в Феникса. Но этот самонадеянный идиот решил, что он легко справиться с элитным отрядом полиции. Он даже не счел нужным выбрать выгодную позицию.

— И ты его расстрелял…

— Я? Кто бы говорил. Ясмин, ты и твои грязные прихоти заставили Винсента искать смерти.

— Грязные прихоти… — Ясмин усмехнулся, — Я же уже сказал, такой зашоренный таракан как ты, не поймет высших отношений, дарованных двум сильным личностям.

— А, ну да. Куда мне… Я и забыл, что ты бог. Какая досада, — зло иронизирую я, — Но только когда Винсент связался с тобой, он стал несчастным. Тебя надо прибить за такое… Как паршивую овцу.

— Остынь, — Ясмин преисполнен презрением, — Если ты хочешь, мы можем решить наш спор при личной встречи. Правда, если ты не испугаешься…

Эдо Гарак никогда ничего не боялся, особенно лживых извращенцев, повинных в смерти друга. Как он смеет обзывать меня трусом!!!

— С чего мне тебя бояться, ты жалок. Я согласен. Дуэль?

— Я убью тебя, но ты можешь называть это дуэлью, если так хочется потешить свое самолюбие.

— Совет — не говори гоп.

— Я не нуждаюсь в советах. Знаешь, где заброшенный парк?

— Конечно.

— Там есть засыпанный пруд. Буду ждать тебя там, сегодня ночью в три. Если приведешь с собой полицию, это меня не остановит. Я все равно тебя убью, и тех несчастных которым выпадет участь прийти с тобой.

— Я приду один. Можешь не трястись от страха.

— Не суди по себе.

Он отключается.

Дьявол…

Эдо Карнавал Гарак

06.03, год неизвестен, 02:38

Мачете! Что может быть лучше, чем почувствовать тяжесть закаленной стали в руках?! Я так давно был разлучен с железным привкусом ярости холодного оружия, что, кажется, никогда и не было волнительных минут сражений с врагом и с самим собой на границе жизни и смерти.

Доставая мачете из ящика, я с радостью в голосе сказал ему «Привет, брат!» и гладкая поверхность смертоносного острия ответила мне задорным поблескиванием.

Я или Ясмин?

Какая разница.

Главное, я смогу ощутить вкус боя, настоящего, не пресной тренировки с чахлыми юнцами из штаба, а настоящего противостояния на смерть. Защита своего естества и наследия крови от бездонного мрака вечности. О, как это завораживает и манит!

Цербер должно быть огорчится. Но если я убью Ясмина, не будет поводов для беспокойства, а если погибну сам, то мне будет решительно наплевать, на все что сделает Цербер… Таков Эдо Гарак, карнавал крови и ярости у меня в жилах.

Смерть, очарованная танцем войны, — моя вечная муза.

Смеюсь.

Перемахиваю через ограду, пленяющую рассыпчатым бетоном здание управления счетных дел. Мои телохранители расслабленно курят возле парадного входа. Глупцы. Для полковника Черных Лилий не составит труда покорить расстояние в пять этажей. Мачете в зубах, цепкие руки и сбалансированные движения. Иногда я начинаю верить, что произошел от обезьяны.

Проскальзываю мимо невнимательной охраны, сливаясь с темнотою деревьев, таких редких в наше время. Да, вздрючит же их Цербер, когда узнает, что они меня так легко упустили. Охраннички… С такими щенками как они еще страшнее за себя.

Простите, ребята, но я ни за что не пропущу столь захватывающую авантюру. И мне не нужны свидетели вроде вас.

Бай-бай!

Ухожу в сторону и теряюсь в смрадных джунглях каменного города. Людей на улицах немного, еще большая часть в респираторах. Беречь легкие, когда вся сущность мира пропитана ядом, как глупо… Снова усмехаюсь, прижимая мачете к груди.

Как хорошо… А я и забыл сладость предвкушения единственной истины — сражения. И как я мог забыть, как мог потерять ценность сумасшедшего урагана поединка за жизнь? Феникс, ты ведь не забыл… Вот почему ты так стремился в прошлое. Теперь я понимаю твой смех и твои слезы, когда пули прошивали твое тело, а ты отнимал жизни в счет своей.

Я ржу… Меня переполняет восторг и возбуждение в преддверии карнавала! Кожа покрывается щекочущими пупырышками и кажется, волосы начинают шевелиться.

Мой противник самый сильный из всех, с кем меня когда-либо сводила судьба.

Как я счастлив!

Феникс ведет меня в бой! Привычка следовать за ним…

Мне не нужен ни совет долбанных Пяти, ни революция, ничего из того, к чему я раньше стремился. Сейчас я желаю только одного — победы над Ясмином. Хочу сокрушить его ледяной покой, его невозмутимость и божественность… Как же меня бесит, что после всех своих поступков, он все равно продолжает чтить себя за господина бытия. Бесит!

Эдо Гарак заставит его спуститься на землю, потому что Эдо Гарак решает любую проблему и всегда добивается поставленной цели, как и все истинные герои революции, стершие с лица земли старые условности бесцветных догм.

Карнавал крови! Я в неистовстве ветра!

Ясмин, я сокрушу тебя, во имя Феникса я стану твоим палачом.

Сколько у меня шансов? Я не должен думать сейчас рационально, я должен полностью отдаться природным биениям сердца во власти инстинкта охотника, переданного мне предками.

Дьявол! У меня почти нет шансов победить эту глыбу, этого холодного истукана, Кая, воина, пропитанного ледяной ненавистью северных вод и бесстрастностью равнин многовекового снега. Я видел его в бою… Нет чувств, нет сомнений, нет колебаний, есть только установка убивать, неся свою мерцающую льдом правду.

Ты меня сильнее, Ясмин. Но я дикий, а значит непредсказуемый. Посмотрим, как ты весь такой скованный силой, справишься с моим бушующим негодованием. Ты, ребенок северных морей а я, дитя природы в ее бурлящем и бесконтрольном естестве. Сойдемся!

Ясмин, подмял под себя страсть Феникса и обратил его внутренний огонь против него самого. Прискорбно. Но я, Эдо Карнавал Гарак буду тебе не по зубам!

Ха! Сам Дьявол меня охраняет.

Парк уже близко.

Радостное волнение усиливается, и волны безжизненной энергетики Ясмина уже касаются моей кожи. Я злюсь и зверею. Мой враг здесь.

Парк встречает меня разломанными решетками оград и высокими пластиковыми деревьями — жалкая попытка архитекторов оживить этот богом проклятый город. Пластик и яд воздуха, соприкоснувшись, подарили кислотную прелесть старинного готического стиля.

Фонтан впереди…

Его острые пики возвышаются над землей и, упираясь обломками в облака, протыкают небо, из которого как из раны течет лунный свет.

Я спешу туда, где под многотонным цементом бодрствуют едкие воды пруда, грозящие вырваться наружу, стирая мостовые нашей твердыни, доставшейся нам в наследство от чумных королей прошлых веков.

Там впереди Ясмин. Я должен его ненавидеть, и я ненавижу. Пусть ярость моих предков сегодня выльется лавиной дикости. Я буду шаманом Вуду, буду вождем племени каннибалов, я буду львом… я порву врага на куски, и во славу победы мой громогласный клич ознаменует приход нового дня!

Вижу моего врага. Он стоит у фонтана. Белый парадный плащ, форма с багровыми пятнами крови Винсента, серебро волос и огнемет, дремлющий на руках, вот каков мой противник.

Где-то в небе на севере разгораются белым огнем пять точек. Я знаю, это электропланы Черных Лилий. Дьявол, неужели они заметили мое отсутствие?! Быстро. Но мне хватит. Нам с Ясмином достаточно минуты, чтобы уничтожить друг друга.

Я готов убивать!

Ясмин Кай Иоганте

06.03, год неизвестен, 03:00

Он явился вовремя, а вместе с ним и небесная полиция Черных Лилий. Но не он привел ее с собой. По лицу Эдо можно было догадаться, их визит для него полная неожиданность. Я всегда мог читать его физиономию, как открытую книгу, особенно в минуты его неистовой ярости. Эдо сбрасывает свою куртку, обнажая накаченный торс. Кто бы сомневался в его театральности, я и не мечтал, что он удержится от привычного эксгибиционизма и самолюбования.

Как глупо.

В отличие от своего врага, я решил не разоблачать тела. Зачем? Я хочу умереть при параде главнокомандующего с пятнами бурой крови Винсента на форме и его легким пиджаком на шее, вместо шарфа.

Я хорошо придумал, так мой мальчик будет со мной. Я мщу за тебя Винсент… Моя нежная любовь, мой строптивый щенок.

— Явился и гостей привел, — я намеренно задеваю Эдо.

Моя тактика. Хочу видеть его ярость.

— Они не со мной, — скалясь, бросает мне Эдо.

Карнавал весь мокрый от пота и обуревающего желания свести со мной счеты, его глаза бешено горят, а рука сжимает верный мачете, готовый разить во имя своего хозяина. Настоящий ангел мести.

— Эдо, ты готов умереть?

— А ты Ясмин?!

Наши энергетики сталкиваются. Буря. Он всегда был сильным, и мне хотелось с ним посоревноваться в бою, узнать, кто из нас доминант. С Эдо мне хотелось соперничества, так же, как и с моим мальчиком, Винсентом… Только другого, исключительно в споре оружия и силы. С Винсентом у нас был более глубокий и прекрасный бой… Винсент… Я знал, что ты сильнее меня, но я почти тебя настиг, почти. Обожаю тебя! Еще сильнее, чем прежде.

— Я давно готов, только сначала отомщу во имя Винсента! — выскакивает с моих губ.

Ничего не имею против их самодеятельности.

— Это я мщу за него! — орет Эдо, и его стриженые волосы встают на голове дыбом.

— Убийца мстит за жертву, парадокс.

Карнавал начинает неистово смеяться.

— Да, Ясмин, это действительно парадокс. Ты жалок, белобрысый, ты слишком жалок. Ты даже не представляешь что такое дружба, любовь… У тебя эти чувства сплетаются в уродливые метаморфозы, на которые в мире способен только ты.

— Эдо, это тебе никогда не понять, что такое настоящая дружба и любовь, — Я улыбаюсь, вспоминая лукавые глаза моего Винсента, — Ты слишком глуп, чтобы выйти за грани вложенных в тебя норм и правил. Дружба… Интересно, что ты подразумеваешь под этим словом? Приземленное общение между двумя мужчинами, смех, пошлость, обсуждение женщин. Как глупо. А любовь? Секс и разговоры о луне под луной же. Сопли. Тебе никогда не достичь того возвышенного блаженства, того величия, что окутывало и связывало нас с Винсентом. Ты просто животное, ничего не знающее кроме приземленных инстинктов и страха.

— Ты закончил? — Эдо еще сильнее скалится и то и дело посматривает на свой мачете, — Я понимаю. Я понимаю, что твоя жизнь пошла прахом. Ты так хотел победить Винсента. Шел за ним, старался ухватиться за огненный всполох божественной искры. Но ты никогда не мог… Даже извратив его, фактически изнасиловав его душу, ты не смог победить Винсента. Ты доволен собой? Ты проиграл. Феникс предпочел умереть, нежели подчиниться тебе…

Мне смешно, он с умным лицом несет такой вздор.

— Ясмин, ты смеешься? — Эдо сплевывает, — Смейся, ты уже в огне. Винсент, умирая, воспламенил и тебя…

— Я знаю и я счастлив. Счастлив, слышать музыку, тихую песнь истлевших Фениксов, она зовет меня к ним. И я иду, скоро мы будем вместе с моим мальчиком.

— Он никогда не был твоим. Да, он любил тебя как друга, как отца… А ты воспользовался этим, подонок. Я убью тебя!

— Попробуй, попробуй. Ты просто ревнуешь. Тебя бесит, что Винсент послал к черту ординарность вашей дружбы и ушел ко мне.

Эдо ржет, по-другому нельзя назвать его истерические сотрясания и конвульсии. Но я знаю, как довести до точки кипения моего эмоционального противника.

— Эдо, ты не можешь простить судьбе, что твой друг стал любовником другого мужчины? Ты его хотел сам?

— Что? Что ты сказал, гнус?

Я так и думал. Ортодоксальная мораль не дозволяет говорить на откровенные темы и Эдо начинает багроветь. Его должны уязвить мои подозрения, и чем дальше я от правды, тем сильнее он разозлится.

Холодный расчет.

— Не меряй всех по себе! Акселерат хренов! — Эдо ловит мою хитрость и отвечает обратной колкостью.

Жаль, что все затягивается.

Винсент, потерпи еще чуть-чуть. Я скоро приду.

— Акселерат, — тихо повторяю я, мои волосы шевелит холодный ветер весны, — Вот значит, чего ты никак не можешь пережить. Тебя злит, что я сумел стать сверхчеловеком. Бесит, что я довел свой организм до совершенства, и при этом мой IQ превышает и твой и Винсента месте взятые…

— Да мне насрать на твой интеллект. Всем известно, что извращенцы бывают умными и изворотливыми. Я вот только одного не понимаю, — Эдо снова сплевывает яростью, — На фига ты закон издал, по которому обязан был сесть в тюрьму! Наверное, проявление гиппер ума!

Ухмылка.

— Я же говорил, что ты никогда не осилишь моей морали. Быть может, я хотел показать Винсенту, насколько я его люблю, насколько готов жертвовать всем на свете. Доказать, что готов рисковать жизнью и положением в обществе только чтобы быть рядом с ним, обнимать и целовать его вкусное тело…

Эдо передергивает. Какой же он типичный…

— Не надо подробностей, мне наплевать, к чему ты принуждал Винсента. Он все равно был моим другом, спасавшим меня не один раз.

— Наплевать? Не верю. Неужели тебя не трогает, что, когда мы воевали за революцию, Винсент был уже со мной, что я уже тогда пользовался его телом, ложась на бархатную кожу и входя…

— Заткнись! — орет Эдо.

Я специально довожу его. Хочу увидеть подлинную ненависть, так мне будет интереснее биться за своего малыша.

— Эдо, помнишь, когда Винсент вытащил тебя из водопада при переходе через Помойную заставу? Неужели тебя не коробило, что он делал тебе искусственное дыхание рот в рот, будучи моим любовником, приученным к минету? Мой Винсент был тогда неопытен, и я часто заставлял его брать у меня в рот, чтобы научить моего мальчика сложной науке доставлять радость. Зато потом, ты не представляешь, насколько он приноровился дарить блаженство. Каким умелым стал его рот, его губы, его шаловливый язык… Эдо, тебя не смущает, что ты касался его губ, познавших мое тепло и мою сперму?

Карнавала буквально сводят судороги, он кривит губы и наконец-то взрывается.

— Сволочь! Я отомщу тебе за все, что ты сделал с Винсентом!!!

Он орет и кидается на меня.

Мы сходимся.

Лицом к лицу в огненной ненависти за тебя, Винсент! Я бьюсь за тебя, мой мальчик. Твоя кровь на моей форме и твой запах на пиджаке — они придают мне силу. Кажется, что мы снова вместе.

Эдо неистов, его мачете скользит в воздухе быстрее песчинок, поднятых нашими ногами с сухой земли. Он оставил мне несколько порезов, но мне совсем не больно.

Я лишь хватаю его клинок рукой, и выпускаю пламенный плевок из огнемета. Эдо изворачивается, отпрыгивая в воздухе. Он ловок, как пантера. Я же обеспечиваю себе превосходство, четко рассчитывая каждый его шаг.

Пот катится с нас градом, но мы не прекращаем наш бой.

Я перевожу свой огнемет в режим синего пламени, так он оставит более страшные раны.

Звуки сирен электропланов усиливаются.

Полиция уже близко.

Вот и хорошо…

Цербер не успеет, я ему сочувствую. Но пускай сам спасает свою Империю, он слишком долго закрывал глаза, безропотно пропуская, как Игла прикрывается его именем и плетет паутину.

Эдо проскальзывает сбоку, ударяя мачете по моему сухожилию на ноге.

Глупец.

Я все равно не лишусь движений, я же сверхчеловек. Откидываю его в сторону, оставляя бардовую дымящуюся полосу на смуглом животе.

Мы замираем.

Мы оба устали.

В счет старой дружбы и тысячи совместных сражений под флагами одной команды, я разрешу отдохнуть моему противнику.

Эдо тяжело дышит, его руки обожжены, но он не сдается, по-прежнему сжимая мачете. В глазах бывшего друга я читаю наслаждение и азарт, он все еще хочет меня убить.

Однако, к сожалению, этого не произойдет, я понял его тактику. Он слабее меня. Никто и никогда не сравнится по силе с Винсентом… Только я.

— Хочешь сдаться? — спрашивает меня Эдо страшным голосом.

— Нет. Хотя мне уже скучно. Ты слабее… А я жажду истинного соперничества.

— Ты как обычно самоуверен, — Карнавал посмеивается, — Ты хоть понимаешь, что совершаешь преступление, карающееся позором и смертью?

— Вот и хорошо. Хоть в чем-то есть смысл. Тебе страшно?

— Нет. Я счастлив, счастлив, что надеру тебе задницу за Винсента! Ты так и не смог бросить ему вызов на поле боя…

— Я бы никогда не направил огнемета на его трепещущую красоту. Я его слишком любил, и не сделал бы больно.

Эдо хохочет.

— Не сделал бы больно? А что ты делал все это время?

— Любил его.

— Ага, смешивая с грязью. Ты не умеешь любить, Ясмин, и ты не достоин жить.

— Так убей меня! — велю ему я, расправляя руки. Я знаю, сейчас мои глаза безумно распахнуты в одном лишь желании встретить смерть.

— Легко! — выкрикивает Эдо и кидается на меня.

Я тоже иду на него. Мы встречаемся. Его мачете находит на ствол огнемета и ломается пополам. В глазах Эдо искреннее удивление.

Я просто подчиняюсь энергии ветра и сваливаю противника на землю, придавливая коленом его шею. Как жаль, что последний заряд ярости Эдо был недолгим…

— Ты готов, Эдо? — спокойно спрашиваю я, навешиваясь над его лицом.

— Будь ты проклят, Ясмин! Ты не человек, но ты сдохнешь. Клянусь, ты помрешь, как позорный пес за все, что ты сделал!!!! — неистово кричит мне Эдо, но на его губах остается довольная улыбка.

— Гордись собой, Эдо. Раз ты воплотил свою мечту в жизнь, значит, ты можешь спокойно умереть. Смотри, Карнавал, ледяной огонь моего превосходства будет последним, что твои глаза увидят в этой жизни. Прощай.

Я зажигаю свой огнемет и направляю в лицо своего поверженного врага.

Эдо даже не кричит и не вырывается, улыбка так и застывает на его обожженных губах. Он умер довольным… Завидую.

Так скучно быть самым сильным.

Винсент, с тобой никто не сравниться. Любимый… Прости, что не успел сказать о главном… Но не тоскуй. Я скоро приду, я чувствую и слышу мелодию скрипок.

?

Ясмин Кай Иоганте

06.03, год неизвестен, 04:50

После того, как главнокомандующий убил своего бывшего друга и соратника, он знал, что бежать некуда. Но Ясмину и не хотелось бежать…

Черные тучи электропланов затянули небо, сереющее клубнями кислотного газа, отравителя всего живого. Сирены тревожили тихий шепот весеннего воздуха, заставляя вздрагивать и разбегаться редких пресмыкающихся обитателей пластикового парка.

Главнокомандующий быстро прикинул силы.

— Цербер нагнал сюда почти весь свой штат… Большая честь для меня, — усмехнулся Ясмин, внешне оставаясь спокойным.

Он резко качнулся и нырнул во мрак переплетений синтетических деревьев, туда, где снующий по сторонам свет навязчивого прожектора не мог бы его обнаружить. Главнокомандующему не хотелось быть пойманным врасплох, это было бы слишком унизительно. У него зрел иной план, и пока все происходящее вполне вписывалось в его рамки.

По старинному парку, двигаясь пятнами тьмы, перебегали маленькие группы полицейских, отборных и натренированных бойцов штаба Черных Лилий. Но они и не знали, как пристален взгляд серых стальных зрачков, следящий за каждым их шагом.

Главнокомандующий поправил волосы, слипшиеся кровью, Эдо нанес глубокую царапину на мраморную кожу Ясмина, и она откровоточив, оставила в волосах насыщенный цвет яркого сражения.

— Жаль, что мои раны слишком быстро затягиваются, — как-то отстраненно произнес Ясмин, рассматривая наследие, полученное в бою от покойника Эдо.

Его ничего не терзало, только мелодия скрипок пульсировала в голове, заставляя сердце биться в такт сладким воспоминаниям о ярком полете Феникса. Где-то рядом бегали выдрессированные охотники, имеющие только одну установку — найти и уничтожить. С момента убийства Эдо, Ясмин мгновенно превратился во врага системы. Он отступил от норм и рациональности, поставил свои личные желание превыше общего блага революции. Он вынес себя за скобки, как того достоин сверхчеловек, но теперь он противоречил жизненному сценарию империи Черных Лилий. Поэтому система должна была избавиться от враждебного и чуждого ей микроба, пусть даже он в прошлом великий герой революции и легендарный главнокомандующий армии, основавший совет Пяти.

— Цербер, тебе придется очень трудно, — шепнул Ясмин, — Извини, соратник, но мне наплевать.

Он понимал, что ввергает Черных Лилий в смуту и суету. После его падения и смерти Эдо, совет лишиться возможности принимать решения, оставшись в четном и непримиримом составе. Игла и Император замыслили передел власти и теперь разворошат основы зыбкой государственности своими длинными лапами, которые окутали все столпы, на которых зиждется закон Черных Лилий. Чья это была идея?

Скорее всего Иглы. Хотя слишком круто даже для него… Но больше некому. Мальчишка замыслил поставить Императора единоличным правителем, а самому встать рядом за кулисами и дергать за веревки самовлюбленную куклу, не видящую простых вещей. Ясмин разгадал его замысел, но после смерти Винсента ему стало все равно… Не было смысла охранять новый мир, некого было в нем защищать. Его единственный вдохновитель и катализатор, заставляющий гореть действиями, был мертв… Жестоко убит и разорван на радость системы, под снисходительные кивки друзей и сотоварищей.

Больше ничего не имело смысла.

Жизнь превратилась в серую пустыню без ветра и без воды… Без чувств и без мыслей.

Ясмин принял решение умереть, умчаться за своим Фениксом в черную пустоту. А значит, надо было раздать долги и уйти, желательно схлестнувшись в последней битве за красоту воинской смерти.

Рядом с Ясмином промелькнула тень гвардейца с огнеметом.

Главнокомандующий насторожился и сжал в руках свое оружие.

— Открой глаза, придурок, я здесь и я жду тебя… — шепнул он.

Но гвардеец, смешно тараща глаза, прошмыгнул мимо.

Ясмин ухмыльнулся.

Впереди был открытый пустырь — земля, выжженная химическими пожарами.

— Идеальное место, — рассудил главнокомандующий и, щелкнув переключателем огнемета, абсолютно не таясь, побрел к пустырю.

Яркий всполох синего пламени.

Он словно ночной костер привлек мотыльков вооруженных до зубов разномастным оружием. Первыми шли огнеметчики из второй ударной бригады штаба. За ними тянулись автоматчики и каты, новоявленный элемент солдат гвардии. Пластмассовые стволы застывших деревьев укутывали мраком не более светлые фигуры метателей, а с электропланов следили в оба жадные глаза еще одного элитного отряда — рукопашников.

Ясмин вдохнул свежий весенний воздух и подставил омертвевшее лицо струям ветра, неторопливо ласкающим землю.

«Все супер!» — в ушах послышался знакомый голос, отдающий печальной нежностью прожитых минут.

— Ты всегда так говорил, мой мальчик! — прошептал Ясмин, — Всегда, даже когда твое сердце разрывалось от боли. Теперь моя очередь повторять за тобой. Все супер…

— Господин Главнокомандующий, — тревогой сирены разлился механический голос громкоговорителя, — Сдавайтесь. Вы обвиняетесь в убийстве новоявленного главнокомандующего Эдо Гарака, входящего в совет Пяти, и объявляетесь вне закона до принятия решения о вашей последующей судьбе. Сдавайтесь, или группы захвата получат приказ атаковать.

— Паршивые псы! — железный голос Ясмина окрестил пустырь зовом бога войны, — Смотрите, смотрите же, как главнокомандующий армии Черных Лилий будет умирать за свою любовь!

Ясмин, ни минуты не колеблясь, врубил огнемет на полную мощность, и лавина синего пламени вырывалась наружу, освещая гневом огня истрескавшуюся и высохшую землю пустыря.

Ясмин Кай Иоганте

04:57

Мой нежный мальчик, я дерусь за тебя, ведь я так сильно хочу вновь прикоснуться к твоему телу. Эти недостойные рода человеческого даже в таком внушающем количестве слишком слабы, чтобы бороться со мной.

Огнеметчики… Да, половина из них даже не знает, как правильно пользоваться своим оружием. Разрезаю их бренные тела искрами синего пламени, орошая истосковавшуюся по влаге почву алой кровью… Хороший будет восход. Люди падают, дымя своей плотью, а мои мысли далеки… Я словно вижу контуры плеч моего Винсента, его глаза, вечно зовущие во внеземную даль.

Винсент… Твоя музыка прекрасна, я слышу каждую струну, а значит, скоро я снова смогу прижать тебя к себе. Хочу тебя Винсент, как никогда раньше. Скучаю по твоему жизненному воплощению. Но мертвый ты для меня еще более соблазнительный, потому что погоня затобой, мой мальчик, стала намного сложнее. Как я тоскую по очерченной линии твоих воспаленных моей любовью губ! Как я хочу услышать твои стоны… Обладать тобой и только тобой — вот мое единственное желание. Винсент, как ты далеко!

На смену распотрошенным солдатам идут новые бумажные человечки с аурами мотыльков. Кто на этот раз?

Пули? Значит, ребята заняли огневые позиции. Мое тело справится и с десятью смертельными ранами, слишком хорошо все заживает. Но вопреки своим способностям, хочу побыстрее растаять и встретиться со своим мальчиком. Ты ждешь меня, Винсент?

В ответ лишь выстрелы.

Они мешают мне говорить с моим чудным призраком.

Внезапно замечаю, если палить им в глаза, они не смогут прицелиться… Действую. Пламя проходит по рядам автоматчиков, приваривая насмерть железные клепки их перчаток к дулам автоматов. Так они и застывают с нечеловечески искривленными туловищами, сжатыми болью и безысходностью… Опавшие лепестки Черных Лилий.

Я, кажется, ранен. По крайней мере, моя форма в свежей крови, легшей алыми пятнами поверх пятен жизни Винсента. Хорошо… Наша кровь соединяется на самом деле.

Я счастлив от осознания этого факта.

Винсент, мой мальчик! Хочу снова любить тебя. Я не верю, что ты лишь бежал от меня… Нет, тебе нравилась наша игра. Тебе самому. И ты сам шел ко мне, как вот эти несчастные ребята-мотыльки.

Место автоматчиков занимают рукопашники, высадившиеся, словно пауки по канатам. Впечатляющее появление, но совсем простая задача.

А один даже меня задевает, прежде чем я обугливаю его лицо. Жаль, родители не узнают сына… Надо отдать им должное, он вырос смелым.

Винсент, ты тоже был смелым. Я таких никогда больше не видел… Даже я был слабее, поэтому ты предпочитал войну с самим собой. Но надеюсь, я не был лишним, потому что с ума схожу по тебе. Мне нравилось смотреть, как твоя плоть раздвигалась под моим нажимом, и на твоем лице краснели жилы, рассекречивая все твои попытки сопротивляться. Но разве тебе не нравилось? Ты и сам не замечал, как твои губы шевелились в словах: «Ясмин, глубже, еще..», и я вцеплялся руками в твои плечи и проникал в тебя так глубоко, что твои глаза расширялись от удивления. Ты дрожал, но снова непроизвольно умолял унизить тебя.

«Кончи в меня, я хочу ощутить» — повторял ты, зажмуривая напряженные сопротивлением глаза. И я делал, как ты хотел. Всегда делал… А потом наблюдал, как ты, лежа на коленях, часто и глубоко дышал в попытках сдержать слезы. Ты был убит болью, нанесенной не моими руками, а только с их помощью. Это ты бичевал себя! Ты сам не мог простить себе желания быть униженным, и вместе с этим не мог противостоять удовольствию от подобных ощущений. Разве нет, мальчик мой? Ты заставил себя платить за грехи, сам осудил на вечное страдание — самое страшное для сильных людей, такое, как унижение. И ты ненавидел это, но все равно испытывал жгучие желание вновь и вновь страдать, искупая только тебе ведомые проступки.

Винсент, мой нежный мазохист, я отдал бы все, чтобы помочь тебе. Думаешь, мне было приятно стоять под дверью в ванну, зная с каким остервенением, ты пытаешься смыть с себя мои следы, оставленное по твоим же мольбам?! Если бы ты позволил я бы сам отчистил тебя, ведь я всегда хотел обладать всем, что с тобой связанно. Но ты никогда не позволял этого сделать… Винсент, тебе нравилось чувствовать себя истерзанным. А мне оставалось лишь любить тебя своей ледяной и жестокой любовью.

Винсент…

Совсем забываю о бое. А что мне помнить о том, что я делаю почти с закрытыми глазами?

Рукопашники повержены. Метальщики обступают со всех сторон. Ножи, сюррикены и прочая пурга застилают небосвод, словно стая диких птиц. Как красиво, похоже на салют…

Отсутствие Эдо и Винсента сказывается, мои бока покрыты металлическим панцирем из врезающихся в кожу лезвий. Я стряхиваю их с себя, вырывая с частичками плоти. Кровь хлещет потоком, но тут же перестает. Раны затягиваются на глазах…

Случайно ловлю на себе взгляд одного парнишки, он обезумел от страха… Правильно, не каждый день выдается лицезреть настоящего бога. Я сверхчеловек… Я выше остальных. И таким я стал для тебя, мой непокорный Винсенте!

Так дико скучаю по твоим губам. Хочу почувствовать их тепло и танец на себе. Страстно желаю, чтобы ты с лукавым видом делал мне минет, подавляя в себе отвращение. А потом, когда ты с трудом проглотишь мой сок, хочу целовать тебя с особой жадностью, смакуя свой вкус на твоем языке в прочном сплетении атомов.

Винсент, побеждать и обладать одним тобой, вот истинное счастье.

И я возбуждаюсь от одной мысли, что мы скоро сплетемся в вечности.

Но пока… Каты… Опасные каты — палачи из богатой фантазии Цербера. Их лазерные секиры свистят в воздухе, напоминая звук лезвий сенокоса. Почему ты не стоишь сейчас рядом, Винсент?

Теперь и я лишаюсь руки… Жаль, родной мой, я не смогу ласкать тебя ею. Но, думаю, что там, куда я стремлюсь за тобой, все восполнимо.

Как же я безумно рад, что могу хоть чем-то обнулить твою боль, мой мальчик. Я потерял руку, теперь я знаю, что ты чувствовал. Узнать бы еще, о чем ты думал в последние минуты жизни. Надеюсь, ты был счастлив, надеюсь, ты получал удовольствие… Потому как, если нет, тогда…ты все затеял зря. Не хочу твоего разочарования. Люблю тебя, мой недосягаемый.

Феникс!

Феникс, решивший сам себя сжечь, и эгоистично спаливший все вокруг: и меня, своего жестокого любовника, и друга детства Гарака, и твое, вернее наше с тобой общее дитя- революцию Черных Лилий, хотя бы в том виде, в котором мы ее зачинали.

Ты всегда был эгоцентриком!

Но я все равно обожал тебя и твою Африку.

Хочу тебя тем сильнее, чем ужаснее моя боль.

Обрубок руки перестает кровоточить, а катов уже не остается. Я победил отряды Цербера. Как скучно. Бедняга Кармелиус, он остался без сильного прикрытия, которое ему бы понадобилось в предстоящей битве за власть… Удачи, Цербер.

Разочаровывает, что опять придется все делать самому. Воздух лихорадит. Почему «сегодня» никак не может закончиться?! А что я ждал, никому не совладать со мной. Я же абсолютная сила… Покидаю парк.

Прохожу по городу к нашему с Винсентом любимому месту, ставшему его последним пристанищем… маяком, с которого в бешеных порывах ветра развеивался пепел света огненных крыльев Феникса. Навесной ресторан… Кажется, «Город Мечты», какое глупое и человеческое название. Ничего эстетичного и звучного.

Люди оглядываются мне в след, издавая возгласы удивления и шока. Конечно, эти пустые мешки с мясом не поймут меня… И им странно видеть главнокомандующего всего в ранах, в замызганной окровавленной форме, со спутанными волосами и с жалким обрубком вместо левой руки. Я признаю, сейчас в моем образе нет никакой дворянской утонченности, к которой я всегда тяготел.

Но разве не так должен выглядеть воин, идущий на смерть?

Я поднимаюсь на открытую площадку, где сейчас полно народа: романтических парочек, торгашей за обсуждением важных по их меркам дел, и просто праздных богатеев, успевших урвать кусок со щедрого стола революции.

Винсенте… Мы любили здесь сидеть часами и смотреть на город. Вернее я любил, а мой мальчик всегда выглядел здесь печальным. Наверное, на самом верху, на самой высшей точки виднее все уродство и примитивность рода людского и его творений.

Люди начинают на меня оборачиваться, роняя вилки и выплевывая еду.

Я испортил аппетит ценой в сто тугриков. Как, должно быть, жаль напыщенным кавалерам, выгуливающим своих дам и рассчитывающих за пару золотых монеток получить божественный секс, а если получится и душу, ощутив себя героями.

Как смешно.

Я ухмыляюсь.

Глаза людей источают заинтересованную жалость. Я встаю на парапет. Вот отсюда я развеял по свету своего мальчика.

Скрипки поют свою заунывную песнь. Мне совсем не страшно.

Я возбуждаюсь от одной мысли, что мы с Винсентом будем рядом. Остался один шаг, и я прикоснусь к своей вечно ускользающей любви. Но теперь мы вместе навсегда.

Люди что-то кричат и тревожатся.

Бросьте.

Если я сейчас прыгну, вам будет что рассказать своим внукам, а им своим, как главное достижение их никчемной жизни. Поэтому… Смотрите, как падают звезды, смотрите и аплодируйте!

Винсент, я иду к тебе. Ты ждешь меня?

Я хочу, я жажду встречи. Но почему в тревожном воздухе моей смерти я вижу твой бледный призрак, то смотрящий злорадно, то закатывающийся смехом?

Не отвергай меня мой мальчик, моя единственная любовь, моя больная надежда.

На горизонте начинает плавиться ночь, предвещая восход нового дня.

Нет, я хочу умереть пока звезды… мои холодные братья.

И я кричу, сталкивая слова с горизонтом:

— Дикий, бушующий ветер, подхвати мое тело и унеси туда, где ты спрятал Винсента! Я хочу быть с ним!

Винсент, любовь моя, бери меня всего!

Шаг.

Скорость.

Земля несется навстречу сотнями пульсирующих огней.

А потом…

Бездна.

Тишина…

06:00

остановка

08:11

Опиум вошел в кабинет, где проходило собрание совета Пяти. Выглядел он несколько удрученным, но жалкий вид Цербера, заставил его приободриться.

Кто-то же должен был сохранить самообладание!

Цербер сидел за столом, обхватив голову руками. Его правый глаз нервно дергался, а под столом прятался зеленый пластиковый тазик.

Опиум присвистнул.

— Пил?

Цербер потряс головой с всклокоченными красными волосами и осмотрел коллегу блуждающим взглядом. Его черный длинный пиджак казался несвежим и помятым, что выдавала бессонную и беспокойную нервами ночь.

Опиум поежился, но предпочел занять привычное место по правую руку от Цербера. Он, как ни в чем не бывало, развалился в кресле и выставил в проход серебреную палку с драконом на набалдашнике.

— Почему ты не в белом френче? — решил начать издалека Опиум.

— Аргос, какой смысл носить отличительные знаки того, чего больше не существует… — прохрипел сорванным голосом Цербер и помотал головой.

— Ну, я же надел белую накидку… — Опиум спешно запахнул белый френч, закрывая родную сиреневую форму.

— Совет Пяти распался… — тихо произнес Цербер, его щека дернулась, — Ты знаешь, что сейчас начнется? Что уже началось…

— Да. Я знаю…

— И нет легендарного трио, просто нет, — Цербер протер глаза, — Ты веришь в это?

— Вполне. Я вчера был на кремации Эдо, блин, в 6 часов утра дернули… Я не выспался…

— А я выспался? — заорал Цербер, вскакивая, — Я потерял вчера все свои передовые отряды, а днем ранее загнулись «12 Ангелов смерти». Как я смогу оправдать всю эту кровь? Что мне врать их родителям!?

— Не знаю. Может, скажешь правду, — Опиум отстраненно пожал плечами.

— Дерьмо, — провыл Цербер и снова упал в кресло, — Легендарное трио. Кем они были?

— Смею заверить людьми…

— Как же! Один носится и прыгает с дыркой в башке, попутно укатывая лучший отряд моего подразделения, второй устраивает прилюдно самоубийство и… — Цербер запинается, — А Эдо вообще должен был умереть лет десять назад, такие долго не задерживаются на земле. А он еще умудрялся жить на полную катушку…

— Они были чуть больше, чем люди… Уникумы, над которыми природа не властна, — поправляется Опиум.

— Да уж, но теперь их нет. А это значит, символы нашей победы испарились, как и она сама. Как наш совет… Как Черные Лилии.

— Хватит нагнетать, — Опиум затягивается, блестя золотом трубки, — Еще пока не испарились. На грани, но…

— Открой глаза! То есть… Глаз! — Цербер стукает по столу трясущимися руками, — Игла и Император нас обыграют, им все карты на руки. И где тело Ясона?

— Я не успел… — Опиум потирает переносицу, — Как бы его забрали ребята из информационного.

— Нафига отделу информации трупы!!!! — орет Цербер.

— Трупы им не нужны. Цербер, у тебя тазик полный? Поделись, а?

— Чего? — Цербер вздрагивает и с удивлением смотрит на сотоварища.

— Меня сейчас от всей ситуации блеванет. Уж извини за подробности.

— Чего???

— Забей.

Звук шагов в коридоре перебивает диалог. Цербер мгновенно вытягивается по струнке ипринимает деловито-презрительную позу. Он предчувствовал новый аккорд их мрачной баллады. В кабинет входят Игла и Император, оба довольные и в своих цветах. Игла в синем длинном пиджаке, а Император, игнорируя необходимый белый френч, в зеленом костюме.

— Смотрю всем, кроме Опиума, ясно, что с сегодняшнего дня многое поменялось, — начинает Игла, садясь и деловито поправляя очки.

— Все же, Цербер, дай мне свой девайс. Я не могу на них смотреть, — Опиум морщится.

— Не можешь, вставай и уходи, — кидает Император, преисполненный величием.

— Я хотел спросить, что значить вот это? — Цербер швыряет в лицо Игле включенный галлограф с утренними газетами.

— А что? — издевательски не понимает тот.

— П-почему там написано, что Ясмин погиб, сражаясь с моим отделом?? Что он был загнан на крышу и предпочел умереть, нежели сдаваться в руки кровожадного узурпатора!?

— Там так написано? — Игла выпучивает глаза, — Честно, Карме, не знал.

— Честность и ты, Сарг, рядом не стояли, — буркнул Опиум.

— У наркоманов забыл спросить, — подмигивает ему Игла.

— Можешь не трудиться объяснять, — кривит рот Цербер, — Мне лично все понятно, решил развязать информационную войну? Да?

— А что там надо было написать? Что Ясмин решил отомстить за своего любовника и прикончил Эдо, который в свою очередь виновен в смерти Винсента, который вроде как погиб в аварии, но на самом деле увел цыпку из-под носа твоего отряда, который к нему наведался с последствиями. Так?

— Мы же…

— Ты, Цербер, всегда был только «ты»! — включается Император.

Игла цыкает. Он перехватывает словесную эстафету:

— Нет, мы могли написать правду. Но тогда, кем бы выглядела легендарная тройка? Да и мы тоже? Причем, я тебе напомню, похоронить Винсента как героя решил ты. Я не стал отступать от плана. Ясмин идет против твоих законов и гибнет, защищая память «друга». Эдо пытается снова возглавить карательный отряд, предав товарищей из-за тебя, но что-то происходит и он поддерживает Ясмина, погибая от огнеметов. И заметь, никаких намеков на голубую дружбу Винса и Ясмина, ничего про предательство Эдо. Герои! Ты решил, что они такие, вот пусть и остаются ими.

— Ты меня подставил… — губы у Цербера дрожат, его глаза полыхают ненавистью.

— Расслабься, ты и так во всем виноват. Слишком сильно хотел контролировать нашу общую собственность.

— Я только одного не могу понять, — начинает Опиум, затягиваясь и выпуская едкий дым в лицо Игле, — Сарг, чего ты добивался, выводя трио из игры? Власти в совете? Винсенту совет вообще был параллелен, Ясмину, по сути, тоже. А Эдо… Давай на чистоту, у вас с ним было больше общего, чем различного.

— И зачем эта эпопея с кассетами и старым плутом Саяном?! — орет Цербер.

— А это… — Игла задумчиво поправляет свои косицы, перетянутые золотыми резинками, — Я хотел показать вам ваших героев. Их ущербность и пошлость. Эдо, отдающий друга на смерть только за право сесть в совет безмолвной марионеткой Цербера. А ведь они с Винсентом через столько всего прошли… Как жестока судьба. Хорош герой!

— Судьба? — переспрашивает Опиум, — Сегодня ее имя Сарг.

— Тем более, — ухмыляется Игла, — Твои хваленые символы революции так легко повелись на мои провокации. Винсент, сама детская наивность, он сыграл блестяще, даже я так не загадывал. Прям, не верю, что это тот самый Феникс, который сжигал города и танцевал на лужах крови. А Ясмин… Ледяная глыба? Ум эпохи? О боже, какая глупость! Он как кабель на случке слепо бежал за Винсентом. Одно заветное имя и Ясмин уже не мог ничего анализировать…

— У всех великих людей есть свои пороки, — отозвался Опиум, с печальным видом слушающий монолог Иглы.

— Нет, это у простых людей есть пороки. А твое легендарное трио было кучкой неудачников, фанатичных и тупых, такие же как и ты, Опиум. Да, вы все — пережитки прошлого! Цербер, жри свою правду! Народ тебя разорвет, они винят только тебя. Ты убил их иконы, хотя в душе они были не больше чем ущербными калеками.

Цербер отвечает нервным подергиванием брови, кажется, он силится не кинуться на наглого коллегу.

— Куда ты тело Ясмина дел? — неожиданно вспомнил Цербер.

— Никуда никаких тел не девал, — Игла смеется, — А все же ловко я вас обвел вокруг пальца!

— Значит, ты даже не пытаешься скрыть своего прямого участия в интриге, своей вины в смерти наших товарищей? — тихо спросил Опиум, глядя из-под густых черных, как сама ночь прядей волос.

— А смысл? Вы и так все знаете, — хмыкнул Игла, — Но поделать ничего не можете. Вы растеряли свои позиции, и я вас обыграл. Цербер еще пытался трепыхаться, пошел на крайние меры: Эдо запустил в совет…

— С твоего согласия по умолчанию…

— Я не соглашался, я как умный человек промолчал.

— Как подлый…

— Опиум, не тебе меня судить. Мы все здесь не святые!

— Конечно, поэтому проигрывай достойно, — подмигнул Император.

Опиум засмеялся и неожиданно выбросил вперед руку с палкой, уперев железную морду дракона Игле в шею.

— Ты предал своих соратников, людей, которые совершили революцию и привели тебя к вершинам мира… Ты мне противен, никогда не любил ничтожеств.

— Поаккуратнее, ты сейчас в ударной позиции… — бросил Император, — Можешь и дальше гнуть пальцы, засыпаясь еще глубже вместе с этим неврастеником Кармелиусом, но я тебе не советую.

Игла, нервно сглотнув слюну, осторожно отстранил от себя палку.

— Вот видите, — начал он, — Вы чересчур невыдержанные, вспыльчивые ребята. Вы хороши для свершений, но непригодны для развивающегося, свободного мира. Вы заточены в своей страсти к войне и строевой дисциплине, а мир требует гибкости мышления. Я больше дипломат, а нынешнее время как раз для таких, как я. Поэтому подвиньтесь! Цербер, ты во всем сам виноват. Твоя отчаянная страсть все контролировать и быть везде первым сыграла с тобой злую шутку. Народ тебя не простит, особенно увидев мемориал Ясмина… Я бы сказал палату, где герой, восставший против деспотичного соратника, из последних сил борется за жизнь…

— Что? — глаз Цербера вспыхнули, — Ясмин жив?

— Черт, надо было сразу сказать, — Опиум покачал головой.

— Ну, я не могу поклясться, что он жив, — пожал плечами Игла.

— Учитывая его состояние, он, скорее всего растение, — ухмыльнулся Император, — Падение с большой высоты не оставило шансов. Даже его сверхсильное тело не выдержало, пришлось ампутировать нижние конечности, ну а сердце и легкие мы поддерживаем с помощью приборов. Естественно про «очнется» не может быть и речи, но народ пускай верит, нам глупые мечты и слепая вера только на руку.

— Зачем вам это надо? — раздраженно спросил Цербер, высвобождая шею из захвата тугого черного воротника. Он машинально схватил со стола простой карандаш и стал перебирать его пальцами, нервно мусоля в руках.

— Все просто, — Игла развел руками, — Мы создали мученика, ты, кстати, подал идейку. Сам подумай, какова будет степень восхищенного сочувствия народа, когда люди будут подходить к мавзолею, где подключенный к аппаратам и опутанный проводами, герой борется за жизнь. Он погиб от жестоких рук предателя, но сила воли и вера в революцию не позволяют ему сдаться вопреки всему! Звучит!

— У него же нет половины головы. Народ обкакается от страха, — фыркнул Опиум.

— Ну, подумаешь, тряпочкой прикроем, — буркнул Игла, — Не столь важно.

— Лучше сделаем гипсовую маску, белую под цвет его волос и как символ доброго начала, — едко произнес Император, — В любом случае, без разницы, как выставлять напоказ наш новый символ борьбы за справедливость. Народу нужна кукла, пусть играется.

— Нет, — прошипел Цербер и со всей силы вдавил карандаш в стол. Дерево треснуло пополам, и огрызок карандаша вошел под кожу в ладонь. Но Цербер не обратил никакого внимания на кровоточащую рану.

Он приподнялся на стуле, навешиваясь коршуном над коллегами.

— Я не позволю вам делать из Ясмина экспонат в музее, потеху для праздной публики, для этих жалких овец. Он прошел всю войну, он был моим товарищем, я не позволю вам так унижать и оскорблять его личность. Так мучить его тело, жаждущее только одного, уйти! Не сметь! — Цербер орал, что есть силы, — Не сметь, слышишь, выключи приборы, дай ему просто умереть!!!

— А ты карандашик из руки вынь и не надо так нервничать, — хмыкнул Император, косясь на свежую струйку крови, змейкой тянущуюся по огрызку деревяшки.

Цербер отрешенно посмотрел на свою ладонь и отвел взгляд.

— Я сказал, — приказным тоном бросил он, — Дайте ему умереть! Он вам не подопытный кролик, он герой революции…

— Которого ты убил, — Игла усмехнулся, — Он будет своим живым примером напоминать о твоем предательстве. Ответь, Цербер! Этого ты добивался?! Твой режим свергнут.

— У нас был совет, если кто забыл, — вмешался Опиум, — Жвинниц, Сарг. Ты совсем спятил от осознания своей безнаказанности. Еще не засохла кровь Феникса и не захоронен прах Эдо, а ты уже ликуешь… Ты должен заплатить за их смерти. А Ясмин. Отвратительно! Немыслимо, что великий главнокомандующий армии в своей слабости выставлен на обзор, как продукт питания на витрине супермаркета!

— Великие герои? Я вам показал, кем они были. Скажи спасибо, что я подрезал язык патологоанатому, который после изучения тела Винсента рассказывал всем, что наш золотой мальчик Феникс любил не всегда традиционное взаимодействие с коллегами. Так что молчи лучше про героев… Они так же великие, как и вся ваша мнимая империя. Тебе, конечно, не понравится, что я скажу, но эпоха достойна своих символов, поэтому не мешай мне и дай построить нормальное государство.

— Замешанное на крови и предательстве? — хмыкнул Опиум.

— По-твоему лучше такая вот революция? Любовь, братство и разврат? Вы жалки.

— Просто отпусти Ясмина, — прошипел Цербер, — Совет против!

— Я считаю, что совет окончен, — твердо произнес Император, поднимаясь, — Карме, два против двух, мы не смогли договориться. С этого момента совет перестает существовать. Ты знаешь, что дальше. Идем, Сарг.

Император кивнул и, триумфально смотря на Цербера, демонстративно медленно направился к выходу, за ним победно проследовал Игла, улыбающийся своей удаче.

10:35

— Что скажешь? — Опиум выпускает кольца дыма.

Цербер не отвечает, вместо этого он выплескивает свой гнев на руке, с силой выдергивая карандаш.

— Невротик, сердце посадишь… — подмечает одноглазый Опиум.

— Чушь! Разве ты не видишь, мы на краю бездны!

— Печально. Жаль, что Феникс не дожил до этого момента. Ему бы понравилось…

— Снова война, — протягивает Цербер, поворачиваясь лицом к круглому окну. Его руки заложены за спину и уже находятся в полном спокойствии.

— Ты же знал, что так будет?

— Конечно, я уже просчитал. Меня просто бесит ситуация, не обращай внимания. Вот твари!

— Они молодцы…

— Да… Информация в их руках, а значит, они смогут манипулировать мнением народа.

— Обидно, — с усмешкой произносит Опиум.

— Я предсказывал подобный итог. Нас выставят главными виновниками. Точнее меня… Я и, правда слишком страстно желал добра Черным Лилиям и слишком рьяно боролся за общее благо.

— Справедливо подмечено… слишком.

— Теперь я даже не смогу ответить силой, моя полиция обезглавлена. Лучшие люди…

— Думаешь, останься трио живо, они бы поддержали нас?

— Да. Я так думаю.

— Почему?

— Неважно. Ясмин бы не простил кассеты и попытку убийства Винсента…

— Наверное.

— М-да… У меня есть последний шанс. Я привлеку армию Ясмина, это единственный выход… Надеюсь, они присягнут мне на верность. И мой информационный отдел…

— Ого…

— Да, я создал альтернативу министерству Иглы, но слишком поздно. Хотя… Возможно, им еще удастся переменить расклад сил.

— Хочешь воевать?

— Конечно, я не отдам этим лживым ублюдкам своей революции…

— Охраняешь свою мечту?

— Да…

— Ясно. Моя мечта пала, вместе с советом. Я никогда не признавал единоличных правлений. А сейчас, похоже, нет другого выхода. М-да… Неужели все придумал этот дурак Игла, мне не верится.

Цербер взглянул на товарища, встав вполоборота. Его орлиный профиль высветили тускнеющие в облаках лучи пока еще утреннего света.

— И правильно, — зло хмыкнул он.

— Но… Император тоже не способен…

— Он тут не причем, — Цербер снова посмотрел в окно, — Он просто, как обрадованный баран, повелся за возможностью стать единоличным правителем.

— Тогда, как? — Опиум был заинтригован.

— У меня есть информация, что Иглу подтолкнули, сделали намек…

— Как? Его кто-то контролировал?

— Никто, просто придумали за него, а он воплотил.

— Но кому это под силу? — изумленно прошептал Опиум, — Кто мог знать нас настолько хорошо, что… Кто этот теневой игрок?

— Теневой? — Цербер пожал плечами, начиная болезненно нервно смеяться, — Только один человек мог такое придумать, потому что его больной мозг всегда изобретал нечто экстраординарное, не входящее в рамки простого понимания.

— О чем ты? И как ты вообще узнал, что Иглу направляли…

— А ты думаешь, мой информационный отдел просто так хлеб жрет? Поймали сигнал с галлографа.

— Иглы?

— Ну да, у меня есть коды…

— Жук, и мой есть?

— Конечно, — Цербер обернулся, демонстрируя презрительную ухмылку, казалось, он был спокоен, а от недавнего нервного приступа не осталось и следа. Помолчав несколько секунд, Цербер добавил, — Но я никогда не использую против тебя…

— Никогда не говори никогда, — Опиум пожал плечами.

— Правда. Но мы перехватили сигнал, там было сообщение типа: «Играй через Феникса на Ясмина, а Эдо делай свояком, тогда пробьешь в нужную лузу, и получишь красную тройку, вместе с партией. А сюда не звони, я уезжаю из страны. В отпуск. Пророк». Тройка — это я, партия — совет. Сообщение посылали Игле. Как мы видим, он воспользовался советом.

— Весьма абстрактно. А на кого был второй галлограф зарегистрирован?

— Сигнал шел с элитного дома, то есть…

— Не поддавался вычислению по месту нахождения, в таких домах сигналы блокирует местный коммутатор. А по хозяину, наверняка, был не зарегистрирован.

— Да.

— Умно.

— Элементарно. Но недавно один народный умелец из среды разрабов придумал, как вычислять галлографы вне зоны действия. Простой электрик, а такие изобретения… Теперь работает у меня начальником отдела. Хах… Так вот. О чем я?

— О том, что ты сразу проверил галлограф… — подшучивает Опиум.

— Не сразу, я не такой буйный. Так, через пару дней…

— И что? — с нетерпением в голосе спросил Опиум.

— Оказалось галлограф валяется в ящике для почты в элитном доме…

— Так кто его хозяин? Ты ведь знаешь…

— Предполагаю, исходя из того, что совпадений в нашем мире не бывает. И из того, что этот человек был способен на такое. Только он один с присущей ему простотой и открытостью миру грез и фантазий, которые он с легкостью претворял в жизнь…

— Ты на Винсента намекаешь? — Опиум вытаращил единственный глаз.

— Да, это был его дом…

— Но зачем Фениксу подставлять себя?

— Скука… Ему было чудовищно тоскливо жить в мирное время, хотелось приключений, от которых стыла бы кровь. И он создавал сам себе проблемы, конструировал неразрешимые задачи. Вот и в нашем случае… Решил науськать Иглу, заварить кашу, чтобы можно было снова действовать, идя к очередной великой цели, и разбивать преграды условностей нашей реальности… Ну, ты его знаешь…

— Хочешь сказать, что он намеренно довел себя до смерти? Бред!

— Хочу. Но Винсент мог вполне забыть о своей шалости. Он пошутил, придумав идею сокрушения Черных Лилий, а потом от нее же пострадал. В этом весь Винсент… Гений, псих, мазохист, болван и все вместе взятое.

— Забыл…

— Легко и просто. Мог взять второй галлограф, сам знаешь, ему не надо было регистрировать номер, взял да пошел… генерал. А потом он развлекался, посылая сообщения знакомым и товарищам. Сарг повелся, Винсент зацепился за это, развил тему и все… А наигравшись он выкинул из головы, как ничего не значащий факт. Интриган, хренов.

— А Иглу так легко развести?! Брось…

— Сарг не идиот, идея-то хорошая, тут грех не воспользоваться, особенно когда изначально падок на подлость. Винс здесь грамотно рассчитал, не ошибся в выборе.

— Я его не понимаю…

— Его нельзя понять, он абсолютно нелогичен, как истинная и бесконтрольная сила. Ведь только он мог зажигать идеей революции самые черствые и умершие сердца. Вспомни, на митингах люди слушали его с открытым ртом. Для Винсента не было ничего невозможного, и он устал… Ему хотелось игры, огня, борьбы. Вот он и создал себе достойного противника в виде самого себя.

— И проиграл…

— Да, если конечно в дуэли с самим собой есть победитель, — хмыкнул Цербер, — Надеюсь, он был доволен, когда умирал, иначе он самый большой и жалкий псих, которого я когда-либо знал…

— Ирония над самой жизнью и всеми сколь-нибудь значимыми ценностями, похоже, была его второй натурой.

— Именно. Человек-сфинкс. Знаешь, как-то он подарил мне двух хомяков, сказав, что, мол, они новорожденные от общей матери. Я подумал, зачем мне хомяки, лишний геморрой, особенно, когда они стали плодиться хуже кроликов… Я только недавно понял, на что Винсент тактично намекал…

— На тебя с сестрой?

— Сволочь, да? — улыбнулся Цербер.

— Дурак. Никому не прощал слабостей, даже самому себе. Враг своей натуры. Он разрушил все, — тихо произнес Опиум, — Все, к чему прикоснулся и что создал. Уничтожил всех, кого любил и уважал, Ясмина, Эдо… Черные Лилии. Он отдал все за одну только мечту о вечных сражениях… Циничный романтик.

— Да, ему было всегда наплевать на все и всех, кроме того разрушительного огня, который его съедал изнутри. Меня до сих пор интересует почему же…

— Ты сам сказал, — задумчиво произнес Опиум, — В этом весь Феникс…

— Да.

— Жаль.

— Да. Мне, как предрекал Ясмин, придется сложно. Привычный мир пал…

— Что ж, такова судьба.

— Нет, — Цербер обернулся, его глаза блуждали в сумасшедшем забытье, — Плата за грехи…

— О чем ты?

— Все так вышло, Игла, Император, Винсент и Ясмин, Эдо…

— Вышло? Не смеши, — Опиум скептически закатил единственный глаз, — Мы сами все упустили. Проворонили сумасшествие Винсента, дав ему особые полномочия, не доглядели за Иглой, а ведь он изначально был самым слабым и переменчивым звеном нашего совета. Был бы жив Бульдог, ничего подобного не произошло. Знаешь, мне кажется, он не мог просто взять и отравиться… Ну не мог, понимаешь. Игла явно уже тогда замышлял коварство. Он мог его подвинуть… Я хорошо знал Бульдога, он жрал стекла, запивая водой из кислотных рек, и ничего… А тут крысиный яд, попавший типа случайно в виски…

Цербер нервно рассмеялся, всклокочивая копну красных волос.

— Ты прав.

— Согласен?

— Конечно.

— Игла сволочь!

— Нет, — тихо прошептал Цербер, выпрямляя осанку, — Это моя вина… А сейчас я за нее расплачиваюсь.

— Твоя? — от неожиданности Опиум выронил трубку, рассыпавшуюся пепельной стружкой по дубовой глади пола.

— Помнишь, банду «Опавшие листья клена»?

— Да, конечно. Они долгое время конкурировали с бандой Бульдога «Меченые смертью». А потом он устроил резню, и уничтожил противников…

— Да. В «Опавших клиновых листьях» лидером был мой старший брат, а Бульдог его убил. Я мстил, не сумел простить. Какая глупая и досадная ошибка. Бульдог оказался адекватнейшим человеком, просто, как и все мы в то время, он заботился о своих интересах. Я научился с ним ладить, мы были даже похожи. Бульдог стал бы основой совета… Но я не смог простить ему крови родного брата.

— Цербер, ты не мог знать, — спокойно произнес Опиум, — Но сейчас ты ешь свой же пирог, так остро приправленный необдуманной ненавистью.

— Да, но это последняя битва. Ты со мной, Опиум?

— Я с Черными Лилиями… А они никогда бы не предали своих верных солдат и не сделали бы из боевых друзей выставочных кукол… Верх насмешки над природой.

— Дардан гордился бы своим верным сыном… Ты достоин своего великого города, исчезнувшего во имя революции.

— Цербер, мне наплевать на Дардан и на всю возню вокруг власти. Просто из двух зол я предпочитаю тебя. Ты никогда не надругался бы над трупом. А Сарг и Ирвин смогли… Для моей морали это неприемлемо. Но знай, я сразу уйду, как только увижу, что ты побеждаешь и память великой тройки будет нетронута.

— Опиум, а как же революция? Наши идеалы?

— Как я посмотрю, они умерли еще задолго до нашей победы, — Опиум кисло улыбнулся, — В любом случае, нас ожидает интересная игра. Спасибо, Феникс!

?Финито

Время

Городское мемориальное кладбище.

Молодая женщина стоит лицом к трем могилам с высокими белым камнями надгробных плит. Ее лицо скорбно счастливое, кажется, она вспоминает давнишние события, которые, несмотря на всю трагичность, вызывают в ее сердце благодарные чувства.

Женщина изредка промачивает глаза от наворачивающихся слез. В свете полуденного солнца ее темная кожа кажется блестящей восковой поверхностью. Она красива: стройная фигура, длинная точеная шея, открытая высокой прической из прибранных в пучок пышных завитушек. Руки женщины держат охапку черных лилий.

Она иностранка — платье заграничного кроя, дорогие духи, спокойные черты лица, столь несвойственные местному населению, привыкшему к постоянным войнам.

Аура вокруг незнакомки трепещет нотками сладкой ностальгии. Все шепчет одно, — наконец, женщина вернулась туда, где после длительных бушующих гроз, наступило долгожданное затишье.

Сейчас в стране действительно царило относительное спокойствие, уставшие от войны люди, наплевали на все и предпочли плохой мир, бурным конфликтам.

А пять лет назад все начиналось стремительно.

Сначала схлестнулись главнокомандующие. Они вели бой на всех направлениях, уничтожая друг друга и заставляя страдать свой народ. Потом Цербер и Опиум проводили рекрутские наборы, снижая до максимума возрастные рамки призывников, а Игла и Император устраивали бунты за «справедливость», ведомую только им. Страна раскололась на два, а то и больше лагеря, обжигая один народ как глину пламенем ненависти.

Общественная мораль не поддержала Цербера, обвинив в развале империи Черных Лилий. Опальный лидер ушел в оппозицию, сделав свою ставку в родном «городе-помоине» Сиракузы-1553, к нему примкнули все профессиональные вояки, скучающие по жесткости руководства, и разномастный сброд, желающий выбиться в люди.

Игла и Император сначала работали сообща, успешно давя бунтующих коллег, но потом между ними пробежала черная кошка. Они начали постоянно ссориться и делить власть. В какой-то момент, Император убил Иглу, точнее в сердцах приложил его ножкой стула по голове. Не обладая силой выживания Винсента, выносливостью Эдо и несокрушимостью Ясмина, бедный бывший главнокомандующий информационного отдела на месте отдал богу душу.

И был таков.

Сам Император не располагал должным умом и сообразительностью, поэтому стал совершать ошибки и стратегические просчеты. В итоге, через полгода, войска Цербера стояли у самых подступов к городу. И тут случилось невероятное, исчез Опиум.

Никто не знал, где он.

Но для народа это стало последнее каплей, людское терпение кончилось. Однако вожди не придали особенного значения общественным настроениям и продолжили свое священное противостояние.

В конечном итоге, Император и Цербер остались наедине друг с другом и своей разрушающей ненавистью. Их солдаты настолько устали умирать, настолько наелись душного пороху, что не помогали даже расстрельные приказы, они не хотели воевать. Армии таяли на глазах.

Главное сражение гражданской войны заключалось в том, что остатки армии Цербера добивали остатки армии Императора. Сам Император, предчувствуя проигрыш, решил застрелиться, но его опередил какой-то рядовой, по ошибке принявший потрепанного главнокомандующего за мародера и забивший его до смерти прикладом.

Когда Цербер сел на долгожданный «престол» его оставила армия. Просто перестала подчиняться. Начался пофигестичный апокалипсис власти последнего из пяти лидеров Черных Лилий. Церберу пришлось бежать. Но даже на чужбине он не утратил жажды вернуть утраченную мечту. Писал статьи и призывал народ к бою, пытался находить сторонников и устраивать акции протеста. В общем, он надоел всем. И надоедал бы так дальше, если б неожиданно у него не остановилось сердце… Да, так бывает, смерть не делает исключений ни для бродяги, ни для великого героя революции. Опиум был прав, его товарищ слишком много и часто нервничал.

В самой твердыне Черных Лилий, народ решил вернуть старую власть и отыскал десятого потомка последнего правителя, ошалевшего от упавшей на него благодати. Поскольку потомок ничего не мог, кроме мытья электромобилей, он не особо охотно правил страной, отдав все на откуп народившейся бизнес-прослойке. В городе поднялись флаги сделок, денег и вседозволенности.

Народ отдыхал от жестких рамок, убрав все законы и ограничения. Мир стал радужным и еще более пустым.

В тот самый момент объявился потерянный Опиум. Открыл свою лавку по росписи глиняных горшков, обозвав незамысловатым именем «Фарадашка». Сначала, его хотели судить, но, увидев безразличного ко всему чудака, довольствующегося курением опия и росписью горшков, оставили в покое. Чиновники рассудили, что народ любит блаженных, и люди не простят крови бедного раскаявшегося человека.

Не всем современникам Опиума так крупно повезло.

Большая половина генералов попали в тюрьмы или были по тихому незаметно расстреляны.

Что касается Винсента Тиаро, Ясмина Иоганте и Эдо Гарака, то с ними случилась полная неразбериха. Новая власть никак не могла понять, кем их считать. С одной стороны, они сотворили революцию, признанную проклятием и преступлением века, с другой они явно пострадали от режима, а значит, сражались против него. В итоге, всем было проще объявить их опомнившимися сыновьями своего отечества, рискнувших бросить вызов системе. Почести и мемориалы сохранили, бедного Ясмина было решено оставить, как символ. Но все же, после слухов о том, что по ночам в мавзолее главнокомандующий просыпается и ползает за сторожами, моля убить и отправить к «его драгоценному мальчику», его наконец-то отключили от аппаратов и захоронили подле давно мертвых друзей. Точнее подле Эдо, так как могила Винсента носила скорее символический характер и была пустой. Про такой интересный момент, как связь Ясмина и Винсента, все предпочли забыть, заменив на неопределенное, а значит постоянное, время слово «любовь» понятием «крепкая мужская дружба».

На этом и порешили.

Великой и легендарной тройке оказали честь — их оставили в покое и не ворошили прах бесцеремонностью слов и грубостью интереса.

К темнокожей женщине подошла высокая шатенка, держа за руку небольшую девочку лет десяти в пышном черно-белом платье с многочисленными бантиками и тесемками.

Девочка обводит кладбище скучающим взглядом холодных серых глаз. Она кажется флегматичной и слегка уставшей от жизни, несмотря на юный возраст и то, что ее белокурые волосы игриво переливаются на солнце, идя вразрез с образом обладательницы.

— Вы знали их? — спросила шатенка.

— Да, мне повезло, — ответила негритянка.

— Однако… — женщина улыбнулась, — Сейчас нечасто можно такое услышать. О них предпочитают тактично молчать. Власть так и не определилась враги они или герои.

— Мне достаточно того, что они сделали для меня.

— Хорошее или плохое?

— Сразу не скажешь!

— Мааам! Смотри, какой цветочек я нашел!!! — неожиданно раздался звонкий и веселый голос. Из-за соседней могильной плиты выбежал ребенок, мальчик лет пяти с ослепительным синим цветком в руках.

Он был подвижным нетерпеливым ребенком, совсем непохожим на мать, его волосы лежали черным шелком, а кожа была лишь чуть смуглой. Но по-настоящему мальчика выделял пронзительный и чуть лукавый взгляд, почти взрослых глаз.

— Ясент, — негритянка нежно улыбнулась своему чаду, — Веди себя прилично, ты же на кладбище.

— Ну, мне скучно! — весело закричал возбужденный ребенок, и, увидев девочку, с интересом спросил, щуря свои синие, как вечернее небо, глаза, — А ты кто? Как тебя звать?

— Бранжень, — отозвалась девочка и изобразила некое подобие улыбки.

— А! Круто, — Ясент засмеялся только по ему видимой причине, — Это тебе.

Мальчик протянул своей новой знакомой сорванный цветок.

— Красиво, — отозвалась девочка и благодушно приняла растение.

— Мы погуляем, — бросил ребенок своей матери, и, ухватив Бранжень за руку, потянул в сторону.

— Это его ребенок? — как-то грустно спросила шатенка.

— Да, — негритянка взглянула на среднюю могилу с выцветшим фото синеглазого парня в смешном берете, — Винсент Феникс Тиаро. Он стал моим спасителем, подарившим гораздо больше, чем просто жизнь.

— Не знала…

— Когда я отсюда уезжала, я тоже не знала. Это вышло случайно, меня задел бушующий огонь его души, и, как это ни странно, не причинил вреда.

— Почему Ясент?

— Меня поразила их история… Ясмин и Винсент — вечное противостояние душ. Я хотела, чтобы они хотя бы в одном слове, имени, были вместе, в согласии.

— Странно, слышать это от женщины… Ты же Валентина, та девушка, о которой так много писали. Елена прекрасная нового поколения. Так тебя окрестили газеты.

— Да, я Валентина. Я не читала вашу прессу. Но скажу честно, никогда не претендовала на место в сердце Винсента, — отозвалась Валентина, — Я знала, что бессмысленно биться в закрытую дверь, да и мне не хотелось.

— Ясно…

— А это дочь Ясмина? — Валентина кивнула в сторону девочки.

— Да, — на щеках шатенки появился легкий румянец, — А я его жена, Полина.

— Я возненавидела Ясмина, увидев, что стало с Винсентом в ту роковую ночь, — тихо произнесла Валентина, — Но, со временем… После того, как Ясмин помог мне, я поняла его. И знаешь, оправдала… В конце концов, они оба получили то, за что так долго сражались. Они были искренни в своих желаниях… В своей мечте. Даже сволочь Эдо, оказался лучше многих из тех, кого я знала. Он был предан дружбе и за нее погиб. Думаю, такой поступок его полностью обеляет.

— Я понимаю, о чем ты, — Полина чуть смутилась, — Я тоже ненавидела, но только Винсента. Он увел за собой моего любимого человека. Одного только взгляда синих глаз хватило, чтобы Ясмин забыло своей семье. Винсент звал его в революцию… Но если бы ты видела этих двоих, ты бы сразу поняла, нити судьбы сплетали их души воедино. Всегда холодные глаза моего Ясмина становились живыми, когда он смотрел на этого парня.

— Ясмин, — Валентина улыбнулась, кидая взгляд на крайнее правое надгробие с фотографией главнокомандующего. Это был фрагмент того самого фото, которое показывал ей Винсент много лет назад.

— Да, он любил его. Если только это слово подходило к личности Ясмина. Я так долго жила в ненависти, так долго проклинала Винсента, обвиняя во всех свои проблемах и желая ему гореть в аду, что когда он умер, я потеряла смысл существования. Тогда я испугалась, увидев до какого животного состояния я себя довела… В итоге, простила все, поняв, что Винсент не виноват, любовь Ясмина ко мне просто прошла… Обычная жизнь была не для него, не судьба. Его место было подле природного огня, каким являлся Винсент.

— Гореть в аду, — задумчиво повторила Валентина, — Как ты того желала, Винсент действительно горел в аду.

— Жаль мальчишку, — искренне произнесла Полина, — Бывает, и Фениксы не возрождаются.

— Наверное, к лучшему, но мне иногда страшно, — Валентина перевела взгляд на своего сынишку, беззаботно скачущего по тропинке, — Он его воплощение. Иногда мне кажется, что это один и тот же человек. Ясент впечатлительный мальчик, и, когда его душу что-нибудь трогает, он становится особенно задумчивым, тогда в его глазах появляется печаль отца, а слова приобретают странный смысл столетних приданий. Он говорит, как старик…

— Не переживай, он же его сын.

Дети подбежали к своим матерям, прячась за их спинами от пинков друг другу. Несмотря на разницу в возрасте им не было скучно друг с другом. Флегматичная натура Бранжени и не по годам острый ум Ясента уравнивали их между собой.

— Ребята, не хулиганьте, — отдернула чад Полина. — Здесь не шутят, здесь оплакивают.

— А я хочу, чтобы никто никогда не плакал, — лукаво улыбаясь, заявляет Ясент, — Особенно мамочка, и я сделаю все, все, чтобы так оно и было. Я пойду на все!

— Это твоя мечта? — с интересом спрашивает Бранжень.

— Да! — сходу отвечает ребенок и покатывается веселым смехом.

— Мне нравится, — отвечает девочка, тоже улыбаясь.

— Валентина, что с тобой, ты как будто весть дурную услышала?! — тихо произносит Полина, изучая переменившееся лицо случайно знакомой.

— Вот опять… Он говорит такие вещи, прямо, как Винсент. Я не хочу в наследство повторения человеческой трагедии. Только не с моим сыном.

— И, правда, как они похожи…

— Мам, — неожиданно Ясент замирает и серьезно смотрит на могилу Ясмина, впиваясь глазами в его фото, — Этот человек мне не нравится!!!

— Тогда пойдем отсюда, — отзывается Валентина.

— Не-а.

— Почему?

— Не хочу, хочу еще чуть-чуть постоять и посмотреть…

— Ясент…

— Мне, кажется, я… то есть, папа был с ним как-то связан. Я чувствую, только не знаю как, хорошо или плохо, любил он его, или ненавидел… Я еще не понял.

Валентина вздрогнула.

— Знаешь, Ясент, в этой истории до сих пор больше вопросов, чем ответов, — за серьезным тоном мать мальчика пытается скрыть волнение, вызванное словами сына, — Даже они сами, сомневаюсь, что смогли бы разрешить твои сомнения.

— Тревожишься? — Полина дотрагивается до ледяной руки Валентины.

— Да, боюсь повторения, боюсь, что Феникс вернется. Боюсь, что он украдет моего малыша, возродившись в нем обжигающим пламенем.

— Не бойся, — Полина переходит на шепот, — Даже, если он возродился, он сейчас уже другой человек. В нем есть часть тебя, а это немаловажно. Главное, чтобы у них, — женщина с любовью глядит на детей, — Все получилось, чтобы сбылись все их надежды. Пусть им повезет, и осуществятся все их мечты.

— Вот это меня и пугает больше всего… — тихо выговаривает Валентина.

Она опускает черные цветы на три надгробия.

Ветер ласково гладит лепестки, срывая и увлекая их за собой в воздушное бесконечное путешествие вокруг столь бренной земли, которое не имеет ни начала, ни конца. Мир, краски, движение все искажается под резкостью воздушных порывов, лишь ветер знает бездну мира, лишь он один здесь властвует.

2009

Оглавление

Феникс

Винсент Тиаро. Партийное имя «Феникс», главнокомандующий армией Черных Лилий

Ясмин Кай Иоганте

Эдо Карнавал Гарак

Глава 3

Глава 4

Винсент Феникс Тиаро. Ясмин Кай Иоганте

Эдо Карнавал Гарак

Винсент Феникс Тиаро

Винсент Феникс Тиаро

Винсент Феникс Тиаро

Винсент Феникс Тиаро

Ясмин Кай Иоганте

Винсент Феникс Тиаро

Ясмин Кай Иоганте

Винсент Феникс Тиаро

Ясмин Кай Иоганте

Винсент Феникс Тиаро

Ясмин Кай Иоганте

Винсент Феникс Тиаро

Ясмин Кай Иоганте

Винсент Феникс Тиаро

Ясмин Кай Иоганте

Винсент Феникс Тиаро

Ясмин Кай Иоганте

Винсент Феникс Тиаро

Ясмин Кай Иоганте

Ясмин Кай Иоганте

Ясмин Кай Иоганте

Ясмин Кай Иоганте

Эдо Карнавал Гарак

Эдо Карнавал Гарак

Ясмин Кай Иоганте

Ясмин Кай Иоганте

Ясмин Кай Иоганте

?Финито