Васильки [Василий Ворон] (fb2) читать онлайн

Предисловие от автора

Автор считает себя прозаиком и бывшим поэтом. Писать стихи для настоящего поэта это как дышать. Для бывшего поэта Ворона это кожа змеи, с которой он расстался когда-то. Однако удобно, когда писатель кроме прозы владеет еще и стихосложением. В остальном же автор полагает стихи именно что васильками, то есть сорной травой. Хоть и красивой.

Василек на хлебной ниве – вредитель. Так же и в жизни. Сочинять заклинания, которыми автор полагает стихи, занятие опасное. Прежде всего для самого сочинителя. Автор знает, о чем говорит, потому что проверил их действие на собственной судьбе.

Поэт в России меньше чем никто. Сегодня поэзия никому не нужна. Автор не испытывает иллюзий на этот счет, но предлагает читателю просто проследить на примере этого сборника этапы становления автора как поэта. Стихи в этом сборнике бесхитростно следуют в хронологическом порядке. Занятно наблюдать, как из пылкого юноши автор превращается в обожженного жизнью человека.

Как слёток становится Вороном.

Записка на столе

Я вырванный лист из учебной тетради.

По мне скачут буквы в неровном параде.

Прошу, не спеши превратить меня в клочья —

Он выбрал меня и обязан помочь я.

Он утром к постели твоей тихо крался,

Но медлил. Будить он тебя не решался.

Сказать самому не хватило силёнок:

Он взрослый уже, но душою – ребёнок.

Он просит простить, но не ставит здесь точек —

Он скоро вернётся и сам всё закончит

1990

Колыбельная

Наташе

День уехал за границу —

Завтра должен возвратиться.

Словно выпорхнув из клетки,

Звёзды прыгают по веткам.

И Луна взялась за дело —

Даром, что ли, потолстела? —

Норовит в окно взглянуть.

Нет, Наташе не уснуть.

…Тучка в лес по небу катит.

Здравствуй, Тучка, как ты кстати!

Поиграй с Луною в прятки.

Заодно полей нам грядки.

Повиси у нас немножко.

Покажи свою ладошку,

По окну побарабань —

Без тебя грустит Герань.

…Из травы под мокрый звон

К нам залез пропавший Сон.

Кошка хвост на кресле сушит

(А потом его распушит).

Мыши спят и дремлют птицы,

Только Фонарю не спится.

Лишь к утру уснёт, потухнет.

Нам Сверчок поёт на кухне…

Спит Наташа до утра —

Значит, Тучке в путь пора.

6-11 сентября 1990

Запахи трав

Смотри, уже под ноги лёг листопад

Исписанных школьных страниц.

И зябнет душа, как покинутый сад,

С тоской провожающий птиц.

Десятками лиц безнадёжно немых,

Забытым мерцанием глаз,

Сквозь рамы окон фотографий слепых

Былое взирает на нас.

Оно не поможет – о чём не проси.

Лишь редко, на снимок взглянув,

Подумаешь: хватит ли время и сил,

Чтоб встретить вторую весну?

Ты главное что-то сказать не успел,

Друзей проводив на вокзал —

Лежат средь бумажного вороха дел

Забытые их адреса.

…Крошились мелки в детских тёплых руках,

Асфальт превращался в мольберт.

Но лили дожди, отражаясь в глазах,

И в лужах топили рассвет…

На серые дни не ищите мелков,

Раскрасить их вновь не дано.

Исчезли друзья, и не видно врагов —

Приятели все мы давно.

Взгляни на толпу в переходе метро —

Нам в лица вглядеться пора.

Бывают средь пресных тоннельных ветров

Заблудшие запахи трав.

26 сентября-9 октября 1990

Притча о доброй неволе

В квартире просторной и светлой вполне,

где было на что посмотреть,

стояла на вечно открытом окне

с лесными певуньями клеть.

И вот оказалась вдруг утром одним

дверь в клеть эту не заперта́.

И птица сказала другой: «Улетим!»

«Зачем? – ей ответила та. —

Взгляни за окно – тучи в небе кружат,

дождь яростно бьёт по стеклу.

А здесь – равнодушные кактусы в ряд

и кот мирно дремлет в углу.

Здесь кажется вежливым шёпотом гром —

гроза не страшна и на треть.

Зачем мне свобода с пургой и дождём,

когда есть уютная клеть?

Куда ни взгляни и ни сунь здесь свой клюв,

уткнёшься в кормушку свою.

За это неволю я нашу люблю,

и вольные песни пою.

Не вечно на улице будет весна

и тёплое лето пройдёт.

Я лучше отсюда взгляну, из окна,

на стаи и их перелёт».

«Не много увидишь за нашим окном, —

другая ответила ей. —

Ты видела мир лишь за мутным стеклом,

копаясь в кормушке своей.

Здесь вряд ли увидишь закат и восход:

бетоном простор взят в тиски;

здесь клеткою скован свободный полёт,

а вместо ветров – сквозняки.

Конечно, на воле есть злые ветра.

Но выбрать нам время пришло.

Довольно жить в клетках – вить гнёзда пора

и ставить птенцов на крыло».

…Забытая клетка стоит у окна.

Давно уж кормушка пуста.

Но птица поёт всё в той клетке одна,

а дверца ещё отперта.

15 декабря-4 января 1993-1994

Труженик и Осень

В ресторане на Арбате

Протекает жизнь моя.

Если счастье не в зарплате,

Значит вы – мои друзья.

Как-то раз тружусь на гриле,

Отгоняя аппетит.

Сзади слышу вдруг: «Василий!» —

Осень рядышком стоит

В сарафанчике багряном.

(Я уж думал, что, видать,

Был вчера я сильно пьяным.)

Тут она давай вещать:

«Что ты, Вася, расстарался?

Глянь-ка в зеркало. Поди,

Козырёк один остался,

Да значок, что на груди.

Где румянец, бодрость в теле?

Где веселье? Ты сердит.

Остаётся, в самом деле,

Лишь заправский внешний вид.

Так давай – хватай корзину

(Ведь такое раз в году!) —

Запастись пора на зи́му

Тем, что вызрело в саду.

Вся земля в наряде спелом:

Оглянись – увидишь сам!

Так что, брось ты это дело

И айда со мной в леса».

Посыпая солью с перцем

То, что Бог нам в гриль послал,

Я в ответ с обидой в сердце

Из-под кепки отвечал:

«Что ты, Осень, в самом деле!

Недосуг в лесу гулять.

Весь в работе на неделе.

Мне семью бы повидать!

Утром пну будильник строго,

Нахлобучу козырёк,

Подремлю в метро дорогой —

Вот и на́чался денёк.

Ночью еду я с работы,

Козырёк мой – набекрень.

И прохожих до икоты

В страх вгоняет моя тень».

Отвечает Осень бойко,

Подавая мне скребок:

«Ну и жизнь: с работы – в койку.

Не годится так, дружок!

Выходные как же, Вася?

Позабыл?» Я ей в ответ:

«Есть возможность – отсыпайся.

Не проспать бы лишь обед».

Осень звонко рассмеялась:

«Милый Вася, это – бред.

Видеть в жизни лишь усталость,

Сон, работу и обед?!»

Я задумался, не скрою,

Ковырять давай в носу.

Да, осеннею порою

Хороши деньки в лесу.

Зреет алая рябина,

Сохнут листья на дубах,

Серебрится паутина.

Вот грибник увяз в грибах.

На полянах горожане

Жарят мясо на кострах.

Что-то плещется в стакане,

Чей-то храп дрожит в кустах.

Лето женское буянит…

Бабьим, что ль, его зовут?

Всё вокруг оно багрянит

И кидает листья в пруд.

Козырёк швырнуть в окошко,

Возвратясь едва домой,

И скорее в лес с лукошком —

Ведь на то и выходной!

Так и сделал я, ребята.

Взяв корзину поутру,

От рассвета до заката

Я бродил в грибном бору.

Хоть я парень с детства прыткий,

Всё же дождь меня накрыл.

Вымок весь, как пёс, до нитки,

Словно я свалился в Нил.

Нет, не слыл я недотрогой,

Но с грибами оплошал —

Мухоморною изжогой

Всю дорогу я страдал.

Из-за клюквы на болоте

Утопил я сапоги.

Лучше б я был на работе,

Пусть в леса идут враги.

Для себя решил я лично,

Слушать женщин или нет:

Всю неделю на больничном

Просидел, напялив плед.

…За рабочими деньками

Жду теперь я выходной

(Пусть Зима гремит коньками,

Стоя за моей спиной).

октябрь 1994

Туман на дорогах

Словно грома раскат,

Среди чистого синего неба,

Вдруг напала тоска —

Не хочу, как назло, ничего.

Всё не в радость, а в грусть,

Будто сохнет средь зелени верба.

И подумалось: пусть.

Нету радости – нет и тревог.

Я стихов не писал,

А лелеял лишь те, что на полке.

Я, наверно, устал —

Голос тихий и словно не мой.

Грифель стёрт

Карандашный как зубы у старого волка.

Он уткнулся в блокнот,

Где на каждой странице – бельмо.

Нет, довольно дремать.

В самом деле, я сделал немного.

Нужно веки разжать,

Душу студит ленивый сквозняк.

Я вперёд бросил взгляд:

Утопает в тумане дорога;

Обернулся назад —

Оказалось, что пройден лишь шаг.

Я всю ночь чутко спал,

Чтобы сонную Лень одурачить.

Чуть забрезжило – встал,

А постылая, вижу, храпит.

Знаю, нужно успеть,

Чтобы в мире хоть что-нибудь значить,

И себя одолеть,

Ведь туманами путь мой закрыт.

Слышишь, Ложь? Я иду

И туман раздвигаю собою.

И я Правду найду —

Пусть реальность страшней, чем обман.

Одного я боюсь,

Что дорога вдруг станет стеною,

И что я обернусь,

А за мною – всё тот же туман.

19 июня 1994

Сам не свой

Я какой-то сам не свой —

Я меняться стал.

Самому себе порой

По лицу б я дал.

Неприветлив я хожу

Словно сто гиен.

Зубы сжав, слова цежу

Нехорошие.

Я не радуюсь давно —

Злобен стал и груб.

Нет улыбки, лишь одно

Искривленье губ.

Для того причины нет,

Все добры со мной:

Друг, приятель и сосед…

Ну, а я вот – злой.

Словно грязная рука,

Торопясь извне,

Как в карман исподтишка

В душу лезет мне.

Показалось как-то раз,

Что рука – моя,

И себя за часом час

Обираю я.

Всё скуднее мой багаж —

Больше всё улов.

Затупился карандаш

Мой от этих слов.

В это верится едва.

Может ли так быть?

Как теперь найти слова,

Чтоб всё объяснить?

Оглянулся я кругом:

Рядышком идёт

Кто-то, но – с моим лицом;

Что украл несёт.

«Эй, куда? – кричу ему. —

Отдавай назад!»

Он глядит, таща суму,

Прямо мне в глаза.

«А зачем тебе добро? —

Отвечает он. —

Всем вокруг ты платишь злом.

Что ж ты огорчён?

Гнев уйми же глупый свой,

Мне отдай добро.

Хочешь денег за него?

Тридцать, серебром».

Злобный видел я оскал

У того хмыря,

Но добро своё забрал,

Слов не тратя зря.

Только хмырь не отстаёт,

Сзади семенит.

Ухмыляется и ждёт,

Де́ньгами звенит.

И теперь к себе я строг,

И к своим словам;

Даром всё своё Добро

Людям я отдам.

15-17 октября 1994

Ода еде

В эпоху Расцвета, и в Каменный век —

От древних до наших времён —

Бродил невесёлым любой человек,

Когда бывал голоден он.

Работа не клеится будто назло,

В мозгу негде мысли блеснуть.

Поел и глядишь – дело сразу пошло́,

Хоть, всё-таки, клонит ко сну.

Вздремнёшь и сквозь сон понимаешь – нашёл!

Мол, эврика! Что-то открыл.

Проснулся, и вот – колесо изобрёл,

И что-то из глины слепил;

Поэму загнул, выбиваясь из сил,

Мудрёно раскрасил горшок,

Остатками мамонта перекусил,

И снова в работу ушёл.

А тот, кто не ел почему-то с утра,

До ночи ругался с женой,

Чужое бельё непросохшее крал,

И шёл на соседа войной.

Должно́, Бонапарт, занимая свой трон,

С желудком бывал не в ладах.

И часто изжогою мучился он,

И всё вымещал на врагах.

Давясь, принимал поутру рыбий жир,

Прислугу ругал и затем,

Нахмурившись, шёл завоёвывать мир.

А зубы не чистил совсем.

Давайте посмотрим скорее вокруг,

Накормим голодного. Тот

В момент переделает пушку на плуг,

А может быть, даже уснёт.

Голодным и злым быть, конечно, нельзя,

Себе и другим на беду.

Приятного вам аппетита, друзья.

Обед! Я, пожалуй, пойду…

ноябрь 1994

Сказка о Бумажном рыцаре

Не средь безлюдных диких троп,

Не в веке грубых сил —

В панельном замке у метро

Бумажный рыцарь жил.

Он долго тщательно кроил,

И шил внахлёст и встык

Доспехи странные свои

Из разных умных книг.

Он неуклюж был и смешон,

Терпел от всех тычки,

И под забралом прятал он

Обычные очки;

Картонный щит носил с собой,

А вот меча не брал:

Кого-нибудь, коль грянет бой,

Он защитить мечтал.

И дама сердца у него

Была при этом всём,

Но, жаль, не знала ничего

О рыцаре своём.

Он по законам книжным жил

И потому порой

Помятым сильно панцирь был,

И щит бывал с дырой.

Но он, чудак, не унывал

И щит латал, как мог,

И зонт с собою в дождь он брал,

Чтоб шлем вдруг не размок.

Он перечитывал порой

Доспехи из страниц,

Чтоб вновь увидеть как герой

Дерётся у бойниц,

Чтоб снова сердцем ощутить,

Что правда – лишь одна,

И невозможно отступить,

Коль за спиной она.

О даме сердца он мечтал

И так, не зная сна,

Покой любимой охранял

Ночами у окна.

И снился шёпот ей сквозь сон

Листаемых страниц;

И ей во сне являлся он

В толпе плывущих лиц.

А как-то раз, когда луна

Висела над Москвой,

Она брела домой одна

По улице пустой.

Что было нужно тем двоим,

Что вышли поперёк,

Она не знала и самим

Им было невдомёк.

Закончу очень скоро я

Наивный свой рассказ.

Здесь, безусловно, рыцарь встрял

И даму сердца спас.

Но мне, поверьте, не смешно

От сказки сей простой.

Смеяться, всё-таки, грешно

Над чистой добротой.

…Он в жизни смысл давно нашёл

И многое узнал,

Но сквозь картон легко прошёл

Заточенный металл.

Я доскажу, хоть всё равно,

Быть может, вам сейчас.

Финал счастливый, как в кино,

Имеет мой рассказ.

Там был средь корешков из книг

Прочней других – один,

И нож неглубоко проник,

Царапнув по груди.

Не защитить от зла подчас

Открытого лица.

Железный панцирь вряд ли вас

Спасёт от подлеца.

Пусть наковальней для добра

Нам станет книга, друг.

И мы поймём: важней наград —

Тепло дающих рук.

…Завьёт в кольчугу кольца слов

Правдивая строка,

И станет вдруг бессильным зло

На кончике клинка.

5 марта-24 апреля 1995

Белый плен

Пришёл художник в дом ко мне

И кисть свою достал.

И разукрасил, как во сне,

Всё в яркие цвета.

Он превратил мой потолок

В лазурный океан,

А холодильник я не мог

Найти среди лиан;

Он кафель в ванной заслонил

Лугами спелых трав,

А в спальне тёплый дождь пролил,

И в реку канул шкаф.

На склонах гор торшер исчез

И вместе с ним диван.

Шумел в дому сосновый лес

И звал простор саванн.

Но как-то раз кошмарным сном,

Загнав в чулан рассвет,

Вдруг маляры пришли в мой дом

В пилотках из газет;

Всё белым выкрасили в нём

И выкрали цвета.

Мой дом ослеп и стал бельмом,

Стал вновь куском холста.

Без цвета стал я видеть сны

В молочной тьме ночей.

Я пленным стал у белизны.

Я растворился в ней.

В халате белом вновь с утра

Она войдёт ко мне,

И облака, схватив за край,

Задёрнет на окне.

Я снежным тут лежу пластом

На белых простынях.

Я слился с ними и никто

Здесь не найдёт меня.

Цветные дни вернуть назад,

Седые сбрить виски,

Не даст смирительный наряд,

Пошитый из тоски.

На белом письменном столе

Я белый лист нашёл,

И исписал в туманной мгле

Его карандашом.

Он белым резал мне глаза,

Покуда я писал.

Но я хотел ему сказать

Про то, что думал сам.

Я написал на нём про то,

Что я люблю цветы,

И пожалел слепых кротов

В их царстве темноты.

Я написал, что зе́лен лес —

Он должен быть таким!

А голубой – есть цвет небес:

Ему не быть другим.

Должна нам радуга сиять,

Лишь только дождь прошёл.

В конце ещё добавил я,

Что это – хорошо.

Но не нашёл с утра листок

И карандаш свой я.

Бездарен, скучен и жесток

Мир «маляров», друзья.

Мне холодильник стал врагом

За подлый свой колор.

И кафель белый утюгом

Я в ванной расколол.

Настанет день и я решусь

Прервать постылый плен.

Я кровью стены распишу

Из бледных тонких вен.

13-17 мая 1995

Командировочные страдания

1: Ностальгия

Эх, постылая эта чужбина!

Нет размаха для русской души.

Здесь тоску надо мерить аршином,

Только вот не отыщешь аршин.

Заскучал по рублям, Чебурашке,

По крикливой кукушке в часах,

По расшитой цветами рубашке

И, конечно, берёзке в лесах.

Здесь как жаркою ночью мне душно —

Не забыться спасительным сном.

Небоскрёбы мне застили душу

И скребутся холодным стеклом.

Дуня! Мне бы котлет и картошки,

И борща – наяву, не в бреду.

Я, роняя от сандвича крошки,

Здесь поспешно жую на ходу.

Часто снятся цветы полевые,

Бабы русские… Вот где тоска!

Здесь же womanы сплошь деловые,

Словно классная, в школе, доска.

Заработала – думай про тело,

Как дешевле всего похудеть.

До икоты мне, Дунь, надоело

В их контактные линзы смотреть.

Наполняя действительность смыслом,

Русских женщин я видел во сне:

В ярко красном платке, с коромыслом

И в очках. Очень редко – в пенсне.

Нет их краше. И – верю я! – шире

Никого не найдётся душой.

Их признали уже в целом мире,

Да и нам грех пройти стороной.

2: Возвращение

Срок пришёл – мне распахнута дверца.

Как же много значенья в словах

Для ранимого русского сердца

Вдруг слилось в «шереметьево-два».

Здравствуй, чистое русское поле!

Жаль, забыл прихватить сапоги…

Сле́пит очи родное приволье.

Или это не видно ни зги?

Многодневная тяжесть разлуки

Глиной липнет, висит на ногах.

Вековые граниты науки

Мелкой пылью скрипят на зубах.

Вот уже с запылённой сумою

Замер я у знакомых ворот

И, с чужою помадой, рукою

По щекам я размазывал пот.

«Евдокия Петровна! Родная!

Ты ль встречаешь меня у двери?

Поворкуем за чашкою чая!

Только скалку – прошу – убери».

14-15 июня 1995

Крылья ангела

Как небу – листу это выскажу я.

Так будет стройней мой рассказ.

Есть ангел-хранитель теперь у меня,

Как есть он у многих из нас.

Он вовсе не старец, проживший века

На древних седых образах.

Мой ангел, держа погремушку в руках,

Из люльки мне смотрит в глаза.

Она не умеет пока говорить

И что-то лепечет едва,

Но скоро сумеет она повторить

Мои, раз услышав, слова.

Я ей то отдам, что у мира прошу,

Что копится в сердце пока.

Она – белый лист, на котором пишу

С себя же, как с черновика.

Она сохранит мою душу от лжи,

Того, что себе не прощу,

Поможет мне честно на свете прожить,

И то обрести, что ищу.

Мне нужно её научить и себя

Как правду от лжи отличать,

Как спорить со мною, не прав если я,

И как научиться прощать.

И утром не будет орать вороньё,

Пугая цветенье зари;

И мир я увижу глазами её —

Таким, как Господь сотворил.

Чтоб в дыме и смраде, и рёве машин

На многие мили окрест,

Услышать, почувствовать, словно в тиши

Призывный, живой благове́ст.

Тревожь мою совесть – ей вреден покой —

Буди её ангел, буди!

Заставь своей нежной и чистой душой

Мой колокол биться в груди.

…И как-то, от райских воро́тин засов

Спиною своей заслонив,

Господь взгромоздит вдруг на чашу весов

Грехов моих каменный риф.

Лишь спросит меня Бог-Отец или Сын:

«В чём жизни твоей была суть?» —

Мой ангел двукрылый вспорхнёт на весы

И стрелка укажет мне путь.

Листками блокнотов мелькнутся года,

Вновь пущены стрелы часов.

А Пётр святой – я надеюсь – тогда

Откинет тяжёлый засов.

Я с новой надеждой и верой в любовь

Войду в тот заоблачный дом.

А ангел на землю опустится вновь

С одним белоснежным крылом.

июнь-август 1996

Письмо

Андрею

Я мусолю в руке карандаш.

Мне из были прорваться бы в небыль.

Я пишу тебе – пусть это блажь!

Не идут, жалко, письма на небо.

Сколько с неба воды утекло.

Сколько тверди вдруг стало болотом.

Нужно выжить кому-то назло,

И добром отплатить за кого-то.

Кто сказал, что нам жить надоест?

Есть в нас вера не только на чудо.

На России поставленный крест —

Он над храмом. Ты видишь оттуда?

Если б время сместилось назад —

Ты бы смог, отдышался, остался…

Как же я не успел тогда, брат?

Как меня ты тогда не дождался?

Ты как пахарь упрямый устал,

Но ронял в душу мне свои зёрна.

Лишь сейчас я прозрел, осознал.

А посевы всё всходят проворно.

Ты искал, и – я верю! – нашёл.

Сто вопросов тобою задеты.

Неужели затем ты ушёл,

Чтоб я сам находил им ответы?

Есть у каждого крест, говорят.

Не у всех есть Голгофа, как видно.

Как Христос ты был тоже распят —

Крест коляскою стал инвалидной.

За тебя мой назначен реванш,

Быть мне там, где и ты, верно, не был.

Я пишу тебе – пусть это блажь.

Не идут, жалко, письма, на небо.

октябрь-ноябрь 1998

Письмо в газету

Здравствуй, милая газета!

Вот, пишу, унять чтоб зуд.

Наша песенка не спета,

если мне тебя несут.

Телевизор мой сломался:

есть картинка – звука нет.

Я ремонта не дождался —

Узнаю́ всё из газет.

Ведь строчат корреспонденты

в свой блокнот для нас строку;

не прошляпить чтоб момента,

фотокоры начеку.

Мне про всё они расскажут —

разукрасят белый свет —

что там в ихних штатах даже

отчебучил президент.

Я полдня читал и ахал.

Вы представьте, каково:

Билл на Монику накапал,

та, скорее, на него.

Их крутые спецагенты,

все пробирки расхватав,

изучают экскременты,

из шкафов бельё изъяв.

Так, глядишь, всплывёт, забрезжит,

если вдруг не там прольёшь.

Вот ведь, сколько тайн содержит

это грязное бельё!

Понял я – в газете правы.

Начал тоже замечать:

у моей соседки Клавы

постирушек не слыхать!

Замышляет Клава что-то:

дремлет «Вятка-автомат».

Это значит на кого-то

будет вскоре компромат.

Я газету аж глотаю

словно хитрый детектив.

Всех вокруг подозреваю,

двери тщательно закрыв.

Наш Бориска – то бишь Ельцин —

хоть летает высоко,

может выкинуть коленца

в синем выцветшем трико;

то на корте с кем-то дружит,

то снимает всех с постов,

то вдруг «свинкой» занедужит,

чтобы выявить врагов.

Мне болезнь – что прут калёный.

Мне никак хворать нельзя,

потому что почтальона

поутру встречаю я.

Тут очки разбил. Неловко!

Не могу без них читать.

Я из крупных заголовков

всё старался понимать.

Я в газетный лист таращусь —

он названьями кричит

(хорошо, хоть телеящик

у меня пока молчит):

«Эпидемия запора»,

«Рыбе нужен водопой»,

«Крот-шатун задрал шахтёра»,

«Президент проспал запой»,

«Из батонов зачерствевших

был построен дачный дом»,

«Полк мутантов озверевших

захватил аэродром».

Не отнять у нас уменья

видеть то, что между строк.

Я своё имею мненье,

а к чужому мненью – строг.

Я не ем теперь помногу,

пью слабительное, бром.

Жду, когда пришлют подмогу,

чтоб отбить аэродром.

Дайте нам кирпич с цементом —

чёрствый хлеб нам ни к чему!

И ещё – жаль президента.

Я сочувствую ему.

Скоро мастер звук починит,

телевизор будет петь.

Только – есть тому причины —

я боюсь его смотреть.

Вдруг про тот захват покажут

мне ужасный репортаж?

Вдруг на стройке в доме каждом

из батонов есть этаж?

Напишите мне в газете,

покрупней статью набрав,

происходит что́ на свете —

может, в чём-то я и прав?

Ночью снятся мне кошмары.

Вот, письмо пишу, не сплю.

В дверь стучатся. Санитары

рвутся в комнату мою.

Или то мутанты злые,

съев родные закрома,

тащат врозь на составные

наши вкусные дома?!

Дописал письмо. Прощайте.

Да! Совсем забыл сказать:

аккуратней сочиняйте

заголовки.

Вашу мать!

17 ноября 1998

Валентинка

В далеком краю, куда нету дорог,

Где лес тишиною объят,

Растет заповедный чудесный цветок,

Который достоин Тебя.

И нам не увидеть с Земли никогда

То небо чужое, где есть

Горящая светом надежды звезда,

Что я бы назвал в твою честь.

Я бьюсь над загадкою день ото дня —

Нельзя мне решать сгоряча —

За что же Господь так приветил меня,

Что я вдруг Тебя повстречал.

…Увы, не нашел я тот дивный цветок

И к звездам во сне лишь летал.

Возьми же взамен эти несколько строк,

Что я для Тебя написал.

февраль 2001

Двери

М.

Вот чем я болен – тоской по пониманию

братья Стругацкие «Улитка на склоне»

Мне опять не по себе и душа тоскует —

Поднимает кто-то пыль Млечного Пути.

Параллельные миры все же существуют,

Даже двери есть туда. Мне бы ключ найти.

Сквозь окно луна глядит, не мигая, строго

И похож на океан старый спящий пруд.

Манит зыбкостью своей лунная дорога.

Просто я хочу узнать, для чего мы тут.

Я укладываюсь спать в трепетном волненьи,

Будто бы спортсмен-прыгун замер, встав на край.

Доктор Фрейд – простой маньяк. Ни к чему сомненья.

Сон – экскурсия для всех ненадолго в рай.

Но одно смущает тут средь церковных сказок:

Что, мол, рай – волшебный сад. Знай себе, ленись.

Мол, захочешь что-нибудь, – получи все сразу.

Вряд ли станешь там творить и стремиться ввысь.

Что-то здесь не так. А что – мне пока не видно.

У меня вопросов – тьма. Дайте мне свечу!

Много должен я понять. Но порой обидно.

Я боюсь: вдруг этот груз мне не по плечу?

Лишь одни доступны нам потайные двери.

Их открыть совсем легко. Трудно – закрывать.

Параллельный разум там – я уже проверил.

Это книги. Их давно следует читать.

Там мой прииск, мой тайник, золотая россыпь.

Я могу закрыть глаза и увидеть свет.

В них порой ответы есть на мои вопросы,

А порою – лишь вопрос. А ответа нет.

До чего нас доведет тяга к постоянству?

Как увидеть новизну в том, к чему привык?

Нам знакомы лишь слова «Время» и «Пространство».

Две далекие звезды отделяет миг.

Кто безумец – кто поэт; тот злодей – тот гений.

Только тонкая черта отделяет их.

Кто я – ищущий свой путь или раб сомнений,

Или просто я чужой посреди своих?

Зарешечено окно из моей палаты.

И замо́к надежный есть на моих дверях.

Трудно будет вам достать здесь меня, ребята.

Я – свободен. А понять не пытайтесь зря.

апрель 2002

Как лёд

Отключите приборы шальные:

Я не слышу сквозь них тишину.

Я здоров. Это вы все больные —

Вы у вашего мира в плену.

Как же вы заблуждаетесь сильно!

Человек – он отнюдь не «венец».

Всё вокруг – декорации к фильму.

Скоро выплывет надпись «конец».

Как полет ощутить в самолете?

Самолеты не могут летать!

Вы Вселенной умом не поймете,

Ну, нельзя ее этим понять.

Не спросив – не получишь ответа,

Получив – вдруг неверно поймешь?

Но ведь кто-то увидит луч света —

Луч ударит по сердцу. Как нож.

Как жить дальше с немыслимой раной?

Как подняться, как действовать вновь?

Стало то, что привычно – вдруг странным,

Утекая в песок словно кровь.

Вы по миру на ощупь идете.

Вам приснилось что вы – наяву.

То, что жизнью вы гордо зовете,

Я совсем по-другому зову.

Эта истина слишком простая

Чтоб ее, не пугаясь, понять.

…Я как лед на руках ваших таю.

Не держите – прошу вас! – меня.

Я взлечу, уносимый надеждой

И помчусь на рассвет через мглу.

И останется тесной одеждой

Мое тело лежать на полу.

6 мая 2002

Кто-то изнутри

Это вновь произошло, взмыли с веток птицы.

Сердце с ними норовит – бьется, что есть сил.

Заворочался во мне тот, кому не спится,

И пока он там не спит – белый свет не мил.

Он и мне спать не дает – мучает, изводит,

Заставляет меня лезть в этот переплет.

По ночной квартире он вслед за мною бродит.

Мне совсем невмоготу – я ищу блокнот.

Лишь одно лекарство есть успокоить душу

(Вы не трогайте меня, я сейчас больной).

Если я не подчинюсь – он меня задушит,

Этот кто-то изнутри, экзекутор мой.

Я терзаю свой блокнот и перо кусаю.

Ночь мелеет, дождь шуршит, сладкий чай остыл.

Словно жилы на кулак строчки я мотаю —

Я тяну их из себя из последних сил.

Ядом капаю на лист будто змей – из пасти.

Или это только кровь черная моя?

У чернильницы есть дно – к горю или к счастью?

И бумага стерпит все. Хватит ли меня?

Задремал мучитель мой. Только мне не спится.

Закурил бы – вот беда, не курю ведь я.

И, забытый до поры, словно крылья птица,

Расправляет мой блокнот мятые края.

Для кого я написал эту рифмо-повесть?

Может быть, ее прочтет только тишина.

Что-то есть внутри меня. Видно, это Совесть.

Мне теперь не по себе, если спит она.

16 мая 2002

Разбавленное солнце

Прорвались весны отголоски

Сквозь бельма немытых окон.

Две влажных соленых полоски

Терзали лица полигон.

Мне солнце – не ярче лучины,

Земля – как дыра, а не шар.

Болит за решеткой грудины

Прижатая сердцем душа.

Я крылья сложил в миг экстрима —

Их склеила липкая ложь.

Упал я в глазах у любимой

На правды отточенный нож.

Борясь за любовь и за дружбу,

Я душу в боях расплескал.

И сил нет собрать эту лужу.

И смотрит оттуда тоска.

Я лужу души попытался

В граненый стакан собирать.

Но понял, как только проспался:

Мне заново всё начинать.

Я множил пустые попытки,

Но ясно мне стало как снег:

Нет истины в горьком напитке,

Есть истина в личной вине.

Мне выходом стало забвенье,

Блеснули зрачки из-под мглы.

И остановилось мгновенье

На скошенном зубе иглы.

Запутались нервы как стропы,

Звенели, рвались тетивой.

Я вены иллюзией штопал —

Сочащейся черной иглой.

Наверно, я должен вернуться

И вновь попытаться начать.

Мне надо скорее проснуться —

Иначе мне больше не встать.

Мне нужно ни много, ни мало —

Как воздух, как память, как кровь, —

Чтоб верила мне, доверяла,

Избитая мною любовь.

Верни меня, я умоляю!

Мне руку свою протяни.

Я свет твоих глаз ожидаю,

Как аэродрома огни.

Брыкается сердце устало,

Пульсирует дурь в голове.

Я помню, что мне надо мало —

Кусочек Вселенной моей.

Я замер. Я страхом стреножен.

Я много, видать, попросил.

Мурашками бродят по коже

Остатки разрозненных сил.

Мне снится, что я поднимаюсь,

Что пыльные шторы сорвал.

Я маюсь… Я с треском ломаюсь!..

Но я все лежу, как лежал.

Нависла тоска надо мною,

Как будто стеклянный колпак.

Сейчас я дорогу открою,

Сейчас… Я сжимаю кулак…

Зима заглянула в оконце,

Сквозь битые стекла дыша.

Застыла разбавленным солнцем

В замерзшем стакане душа.

25-27 июня 2002

Покинутым скворечням

Говорят, на земле лишь любовь будет вечно.

Только ей будоражить сердца вновь и вновь.

Но подобно скворцам, что бросают скворечни,

Улетает куда-то из сердца любовь.

Ведь весна как ручей снеговой – быстротечна.

Очень редко случается наоборот.

Никому не дано запереть свой скворечник,

Потому что в неволе любовь не живет.

Что останется в сердце, покинутом ею?

Только веры лоскут и осколки надежд.

Не всегда мы любовь бережем и лелеем,

Не меняем на ней обветшалых одежд.

Не держите сердца́ в запустеньи унылом,

Пусть там будет тепло – ведь еще не конец.

Чтоб дождаться весну, пусть отыщутся силы

И вернется опять в ваше сердце скворец.

Пусть меняет любовь словно птица скворечни,

Затевая в сердцах волшебства круговерть.

Ведь доступно любви лишь понятие ВЕЧНО

И совсем не доступно понятие СМЕРТЬ.

19-20 июля 2002

Разговор

Поэту Александру Башлачеву

Я не сплю. Нет, не сплю. И все это не бред.

Я пишу – хоть и нет, вроде, сил —

Потому что стихами к поэту поэт

Обращался всегда на Руси.

Я с тобой не знаком был до этой поры —

Не заметил свечу на ветру.

Я недавно совсем твои песни открыл

И твой голос на лезвиях струн.

Потолкуем, земляк! Нам найдется о чем.

Нереальность беседы – не в счет.

Сядем рядом, Сашок. Пусть мы оба не пьем:

Ты – уже́, а я, видно – еще.

Я, наверное, все до конца не пойму

И не вправе я так донимать.

Не легко на душе и не ясно уму…

Но мне многое нужно понять.

Почему своей кровью ты точку в строке

Сам поставил, вдруг встав на краю?

Ну, зачем колокольчик ты сжал в кулаке?

Ведь они в кулаках не поют!

Ты писал и не верил, что будут и те,

Кто услышит тебя и поймет.

Неужели ты по́нятым быть расхотел,

Не желая пойти через брод?

Пережить равнодушия ты не сумел

Потому что неровно дышал.

Ты от боли кричал, а все думали – пел…

Так рвалась на свободу душа.

Ты рогов дорисованных трогать не стал

На иконе своей все равно.

Почему ты нашел этот выход не там

И за двери вдруг принял окно?!

…Ты поешь мне в ответ о терзаньях своих —

Я кассету кручу взад-вперед,

И надеюсь понять через песни твои

Своей жизни кривой переплет.

Как сорваться с насиженных мест, как с креста,

Чтобы ближнему делом помочь?

Как догнать – но не вплавь! – в море злобы Христа,

Босиком уходящего прочь.

Есть у всех рубежи. У меня – в тридцать три.

Будто умер. С креста уже снят.

Только чудится мне – воскресает внутри

Кто-то лучше и чище меня.

Мне так много всего еще нужно нагнать,

Чтобы чувствовать так же, как ты.

Мне собою самим предстоит еще стать,

Изводя меловые листы.

Вот такой разговор. Ты меня уж прости,

Что я душу бере́дил твою.

Я ищу, как в себе еще сил наскрести,

Чтоб найти снова душу свою.

Я опять сам не свой. Но все это – не бред.

Я пишу, хоть и нет, вроде, сил.

Мне, наверное, просто был нужен совет.

И его я уже получил.

1-8 июля 2002

Рельсы

Помнишь, рельсы к горизонту мчались,

Отражая солнце золотое?

То, что вдалеке они встречались

Лишь иллюзия, как зеркало кривое.

А они бегут, друг к другу жмутся,

Шпалы между ними словно строфы.

Вдруг они и, правда, так сойдутся?

Это значит – будет катастрофа.

26 августа 2002

Сердцебиение

Что-то в мире не так.

Отчего-то тоска.

Сердце бьется не в такт

В поседевших висках.

От настигшей весны

Я уйти не сумел.

Мне б вдохнуть тишины —

Я от слов захмелел.

По кругам от шагов

Не успею я вплавь.

От пьянящих стихов —

Беспробуднаяявь.

Я себя разливал

На ладони листов.

Проливая, листал

Эти пригоршни слов.

Нет бы, мучился сам

И себе бы пенял —

Я же близким, друзьям,

Свою брагу вливал.

Больно ранят листы —

В них срифмованный яд.

Тихо тлеют мосты,

Да гореть не хотят.

Я в бреду – через брод.

Я ведь грешен – не свят!

И никак не берет

Меня собственный яд.

Сердце, все же, болит

Если – ниже травы.

Но ведь совесть – не спиД.

Это лечат – увы.

Вот и чувства не в новь —

Сам себе стал чужой —

Если вместо «любовь»

Написал вдруг «любой».

Будет мир как тюрьма,

Если жить не любя.

Так не сходят с ума —

Так теряют себя.

Осень – жизнь вполсвечи

Или яркая смерть?

Выбирать научись —

Падать или лететь.

Сердцем все не понять,

Не достанешь до дна.

Если жалость не смять,

Станет жалом она.

Звук бумаги вразрыв

Я теперь не терплю.

Будто нож, будто взрыв,

Рвет он душу мою.

…Откричался, устал.

Строчек пульс поутих.

Сердцем я отстучал

Этот кардиостих.

Мне б язык подвязать,

Что-то стал я речист.

Надо б яду принять —

Перечту этот лист.

12-19 августа 2002

…за миг до…

Опадает листва, поседевшая золотом —

Иногда предстоит умереть, чтобы жить.

Вот молчанье уже стуком сердца расколото.

Где мне взять тишины – стон души заглушить?

Сквозь чужие слова и бессилие губ немых,

Сквозь бетон колеи безупречных невежд,

Ты глядишь на меня и в глазах твоих ливневых

Тонет лодка моих сумасшедших надежд.

Что услышу в ответ на свое откровение?

Что отвечу я сам, услыхав приговор?

Растворятся ль в судьбе ледяные мгновения

Или жизнь разметают лавиною с гор?

…Опрокинется мир вдруг часами песочными —

Станет снегом вода, станет прозою стих —

Коль засыплют меня прописные и строчные

Буквы страшного НЕТ с губ дрожащих твоих.

Поплывут берега вдоль реки обездвиженной,

Отпирая замки́ бесполезных мостов.

Запрокинет свой зоб в небо месяц обиженный,

Чтоб оплакать медведицы звездный остов.

…На ресницах твоих искры солнца нанизаны —

Нить надежды прочней для меня, чем канат —

Над нависшими в жизни глухими карнизами

Будет радугой мне твой теплеющий взгляд.

Я за миг до беды или счастья заветного.

Нет дороги назад, все решается здесь.

Недостоин, боюсь, я чего-то ответного.

Мне, наверное, много того, что ты – есть.

11-16 сентября 2002

Не бойся, не верь, не проси

Свободную душу схватили

и два белоснежных крыла,

взяв ножницы, укоротили —

чтоб больше летать не могла.

И в тесное тело впихнули,

как будто надев кандалы,

и с Неба на Землю швырнули —

в тюрьму из рассветов и мглы.

И память о Небе отняли,

и страшный отмерили срок.

Надежды немного ей дали

и Веры горячий глоток.

И в страхе потерянно бродит

ушедшая в пятки душа.

Нигде не укрыться – находят

и всё испытанья вершат.

Рискуя душевным здоровьем,

инъекции делают в кровь

и травят великой Любовью,

коль выдохлась просто любовь.

И рвут, если струны не прочны,

и бьют – да туда, где больней, —

и освобождают досрочно

любимых и близких людей.

А время то медлит жестоко,

то пустится с места бегом.

Считая мгновения срока,

стучится в груди метроном.

Тоскует душа на планете

у звездной колючей стены

и светит, безжалостно светит

тюремный прожектор луны.

…Не бойся – не вечно все это.

Не верь, что оставят без сил.

Попросишь – и включат рассветы.

Но ты все равно не проси.

23-25 сентября 2002

Променял

Вот и осень опять.

Я любил эту женщину-Осень.

Золотистая прядь

чуть скрывает заплаканный лик;

как забывшийся шут,

ветер трогает снежную проседь.

Я стихов не пишу —

это просто обычный дневник.

Шел, да будто упал.

Может, шаг не с ноги нужной начал.

Кто я был, кем я стал —

не пойму заболевшей душой.

Я грущу по Весне,

ну а Осень безудержно плачет,

прислонившись ко мне

своей мокрой, холодной щекой.

Что на что променял?

Разлюбил? Или, все-таки, предал?

От себя ли устал,

на ладони упав головой?

Что же я натворил?

Не предвидел, не думал, не ведал?

Без руля и ветрил

кораблем дрейфовал за волной.

Подарила Весна

аромат позабытой свободы,

пробудила от сна

и дала путеводную нить.

Закружилась душа,

растеряла всю ржавую одурь.

Стало ближе на шаг

то, что я называл словом «жить».

Осень бьет по щеке

на ветру изогнувшейся веткой,

отражая в реке

хмурый взгляд дождевых облаков,

и подолгу стоит,

глядя в окна на лестничной клетке,

тихо рамой скрипит

и вздыхает волной сквозняков.

А когда-то она

синим взглядом своим волновала,

за собою звала

в расписную, с туманами, даль,

и в ладони мои

щедро яблоки с веток роняла,

и, росой напоив,

мне дарила святую печаль.

И осталась со мной

та печаль – не везде ее примут, —

обернулась тоской,

поседела, согнулась как тень,

и сосватала мне

злую, глупую, длинную Зиму,

и с приданым – как снег —

равнодушие, жадность и лень.

Я сполна получу,

не забыл я о скорой расплате.

Я надежды хочу,

да мечты превратились в золу.

И невеста Зима

в белоСнежном завьюженном платье

на колючих губах

принесет ледяной поцелуй.

8-14 октября 2002

Междустрочье

Понять я все время силюсь:

Откуда ты вдруг такая?

Иль правда – скажи на милость —

Отбилась от птичьей стаи?

Груз стольких противоречий

К земле тебя тянет, Птица.

Он давит хрупкие плечи,

Мешая крыльям раскрыться.

Не смей смаковать отраву,

Не смей в себе зло лишь видеть!

Кто дал тебе это право —

Так себя ненавидеть?!

«Оставьте меня, – просила, —

Под мягкой ленивой пылью».

А могут оставить силы.

А где их возьмешь для крыльев?

Не сверху ли суть увидеть

Стремятся на небо птицы?

Прежде, чем ненавидеть,

Нужно любить научиться.

Эхо в моем междустрочье

Нарочно или невольно?..

Любовь – это вены в клочья.

Любить – это очень больно.

Так в муках детей рожают,

И крест несут на Голгофу.

Бывает, что умирают.

И льют на бумагу строфы.

Но сердце в песок не спрячешь

И стук его не умеришь.

Ты плачешь… Я знаю, плачешь!

И, значит, любить умеешь!

Любовь не дает поблажек,

Но ей не «жестокость» имя —

Она тебе правду скажет

И в небо опять поднимет.

Стань с ветрами снова вровень.

Не бойся начать сначала.

Влюбиться нужно до крови,

Чтоб сердце сильней стучало.

Пробьюсь ли к тебе строкою,

Достану ли глубже, выше?

Оставить тебя в покое?

Нет, не дождешься!

Слышишь?!

14-16 декабря 2002

Проводник

фантастический рассказ в стихах

АБС

Шум вокзала растаял как сбивчивый сон.

Как секунды мелькали столбы.

Сердца стук, дрязг колес – все слилось в унисон

как шаги по дороге Судьбы.

Я в холодном купе был совсем одинок,

и в окно надоело глазеть.

Вдруг в раскрытую дверь проводник мне: «Сынок!

Хочешь чаю – чтоб душу согреть?»

Вроде бубна вагон грохотал во всю мочь,

и в углу притаился ночник.

И глотал из стакана беззвездную ночь

мой попутчик – седой проводник.

Он молчал и кивал, ну а я говорил,

остужая язык в кипятке,

о семье, что своими руками разбил

и любви – как воде на песке.

«Я Иуда, отец!» – так рассказ о своем

я закончил, сорвавшись на крик.

«Что ты знаешь о нем?» Я не понял: «О ком?»

«Об Иуде», – ответил старик.

Сбитый с толку, в смущеньи, я медленно стал

ворошить ту Заветную мглу:

про Пилата, про вечерю и про Христа,

и предательский тот поцелуй.

Дотерпев мой нескладный рассказ, проводник,

постарев, что ли, больше, налил

чаю – мне и себе – и, уставясь в ночник,

хриплым голосом заговорил:

«Всё – как будто вчера, хоть прошло столько лет,

но не всё обрекают на тлен.

Так и было – почти… Только – все-таки, нет! —

я не умер в пеньковой петле».

…Поезд в завтра летел, я за чаем поник,

свою вечную глупость кляня,

а напротив меня полоумный старик

не то бредил, не то сочинял…

«Из дурманящей мглы Он их вел на Огни,

оставляя всем ищущим нить.

Притчи им говорил – не слыхали они

то, что Он так хотел объяснить.

Лишь один ученик из двенадцати душ

видел те путевые Огни,

не дрисливый гусенок, не мальчик, не муж —

я чужой был, наверно, для них.

Я ведь тоже всё знал – наперед, как и Он,

надо двигаться было след в след:

Ему – крест, мне – позор и – да будет спасен,

кто уверует в Новый Завет.

Не бывает героев, когда нет врага;

а на должность врага – вот беда! —

не найдется героя – так ноша туга.

Дураков лишь найдешь без труда.

Фарисеев и книжников много вокруг,

кто их там различит, разберет?

А предатель – один. И сужается круг:

вот Иуда, что Искариот!

Я всё сделал как надо в ту страшную ночь,

блеск мечей изуродовал мглу.

И ничем я уже был не в силах помочь.

И был искренним мой поцелуй…

Я сломался потом, я хотел умереть,

задушив свою трусость в петле.

Вот за это Всевышний отсрочил мне смерть —

до сих пор я на этой земле».

Проводник помолчал, глядя в ночь за окном,

по щекам покатилась вода:

«Я не предал Его! Я был с Ним заодно:

у весов ведь две чаши всегда».

Он ушел. Ну а я до утра не сомкнул

воспаленных, испуганных глаз.

На платформу как будто бы в небыль шагнул,

вспоминая полночный рассказ.

…Часто сон вижу я – не уходит он прочь,

не давая забыть про Огни:

в полутемном вагоне пьет горькую ночь

молчаливый седой проводник.

16-20 февраля 2003

Притча о Ненависти и Любви

Рядом с нами, всего в двух шагах (неспроста),

В доме многоэтажном и длинном,

Проживала Любовь – и скромна, и чиста,

Простодушна, и, даже, наивна.

Остается добавить единственный штрих:

Так случилось – скажите на милость! —

Повстречалась ей Гордость – завидный жених,

И Любовь (извините) влюбилась.

Гордость к ней снизошла, завязался роман

(Ненадежное, броское слово:

Он дурманит как ром и читающий пьян,

Дочитал – и рассеялся сладкий туман,

Не устал – перечитывай снова).

Ну а Гордость устала, роман надоел

И к Любови – увы! – охладела.

А Любовь – что поделать, таков, знать, удел —

Разлюбить и забыть не сумела.

Жизнь имеет свой план, и роди́лось дитя,

Ворвало́сь в этот мир, иль прокра́лось.

И, быть может, отцовские чувства так льстят,

Только Гордость осталась – играя ль, шутя, —

Превратившись из Гордости в Жалость.

Что ж, семья так семья. И Любовь зацвела,

И в заботы, и в быт окунулась.

Но, хоть Жалость бездельницей и не слыла,

Равнодушием вдруг обернулась.

Повздыхала Любовь, погрустила тайком,

Да подушкою вытерла слезы.

«Значит, это мой крест, жить с таким мужиком», —

Размышляла она и мечтала о том,

Что воскреснут увядшие розы.

И Любовь пуще прежнего холила дом,

Свое чувство сверяя с терпеньем.

Ну а муж лишь совсем изменился лицом —

Равнодушие стало Презреньем.

«Ей ну все нипочем, – думал муж о жене, —

Ей в лицо наплюешь – улыбнется».

Хоть не мерился он добродетелью с ней,

Не хотел для нее выше быть и сильней —

Все равно был ей светом в оконце.

Все усилья Любви унеслись в пустоту —

Ведь мелодия гибнет без такта.

А Презренье последнюю стерло черту,

Превратившись вдруг в Ненависть как-то.

Так Любовь и с ней Ненависть вместе живут

Как в иссушенном зноем колодце.

И вы спросите: как же дитя их зовут?

Он Цинизмом с рожденья зовется.

Оставайтесь собою всегда, до конца,

И не потчуйте ближнего ядом.

Не скрывайте под маской живого лица,

Лучше пусть ваш ребенок растет без отца,

Чем с Презреньем иль Жалостью рядом.

От Любви и до Ненависти только шаг;

Не петляйте, коль чувство не прочно.

Будьте честным во всем – ложь первейший наш враг,

А иначе пойдет все неверно, не так,

Если первый ваш шаг был неточным.

15-17 мая 2003

Пишите письма

На крыльях снов качается рассвет,

И снова тает звезд холодных россыпь.

Зачем мы здесь? – кто может дать ответ,

И почему нас мучают вопросы?

Нам не поможет созданный кумир.

Пойдем след в след за добрым верным другом.

И прежде, чем объять пытаться мир,

Себя познать придется. Круг за кругом.

Спроси́те – и услышите ответ.

Лишь только СЛУШАТЬ нужно научиться.

Нельзя бояться вдруг услышать «нет» —

Такой ответ нам тоже пригодится.

Глаза и уши нам, бывает, лгут.

Нельзя терять терпенья и упрямства.

Пишите «Письма» – и они дойдут,

Преодолев запретное пространство.

Пусть тишина натягивает нерв,

Пусть только эхо нам в ответ смеется.

Вдруг на другой, неведомый манер,

Когда-нибудь нам Вечность отзовется?

23 июня 2003

Всерьёз

Андрею

Жил на свете чудак не от мира сего.

Я всю жизнь с ним, наверно, дружил.

Чудаком не считал он себя самого,

И как думал, так, в общем, и жил.

Он картины писал – он художником был —

И раскрашивал мир за окном.

Он был занят всегда, но совсем не спешил,

Успевая везде и во всем.

Кукол он мастерил и куда-то девал —

Может, просто раздаривал всем.

«Оживают они, – подмигнув, объяснял. —

Оживляют и нас. Но не всех».

Идя следом за ним, отставал вечно я,

Пот ронял и дышал горячо.

Он всегда поджидал терпеливо меня,

Улыбаясь мне через плечо.

И не мог я понять, как он Время провел

Вокруг пальца, как кольцами дым.

Словно это не он вдоль по времени шел,

А оно семенило за ним.

Как-то раз его тайну я все же узнал

(Будто вспышка блеснула во мгле) —

Он ручные часы из кармана достал

И забыл, положив на столе.

Целый день за часами следил я тайком,

Часто пряча испуганный взгляд:

То стояли они, то пускались бегом,

То вращали вдруг стрелки назад.

Он вернулся, и встретились наши глаза.

Он не стал напускать мне туман.

«Торопись повзрослеть», – он всего лишь сказал

И часы снова спрятал в карман.

Он от этого мира порой уставал

И чудил, упиваясь мечтой.

А однажды он красками пририсовал

Два крыла за своею спиной.

Я смеялся над ним до икоты, до слез,

К крыльям тем прикасаясь рукой.

Он шутил мне в ответ, только взял и всерьез

В небо взмыл над моей головой.

Я смотрел ему вслед и не верил глазам,

А он крыльями рвал облака.

Я рукою блуждал в забытьи в волосах,

Не заметив, что в краске рука.

…Жил на свете чудак с беспокойной душой,

Пряча тень от рисованных крыл.

И однажды, задумавшись, в небо ушел.

И дверей за собой не закрыл.

Он все делал всерьез, даже если шутил,

И смеялся как будто навзрыд.

Он воздушные замки из ветра кроил,

Сам имея монашеский скит.

Я чуть-чуть не дошел, не догнал, не доплыл…

Вот и время теперь как зола.

Вдруг все то, что он мне не всерьез говорил,

Это чистая правда была?..

Я ощупывал спину, у зеркала встав,

И примеривал кисти в руках.

И я понял теперь: был во многом он прав.

И не запер ту дверь в облаках.

10-15 июля 2003

Ощущенье полета

Над головой перелетные птицы

Взмахами крыльев приветствуют ветки.

Мне же твое одиночество снится

С небом чужим, разлинованным клеткой.

Книги сорвались с насиженных полок,

Лестницей в Вечность натянуты строки.

Где тот непонятый мной орнитолог,

Окольцевавший тебя ненароком?

Облаком рваным прикрыто бездонье.

Звезды – застывшие капли мгновений.

Ветер своею щекотной ладонью

Ласково треплет твое оперенье.

Я, закрывая глаза, тебя вижу,

Как наяву. А когда засыпаю,

Ты словно ветер становишься ближе —

Ведь у надежды не может быть края.

Ты мне даешь ощущенье полета;

Пусть я, проснувшись, летать и не стану.

Я тебя слышу звенящею нотой

В струнах столбов – строках нотного стана.

Ты окунешься крылатою кистью

В мира палитру – от грусти до счастья —

В теплое море, в осенние листья,

В радугу, влажную после ненастья.

И это небо, промокшее синью

Ты, лишь на вдох в высоте замирая,

Ярко распишешь. И будет полынью

Пахнуть картина. Ты сможешь, я знаю.

Сжалось на лапке кольцо из металла.

Не поддаются стремленья учету.

Птица, конечно, бывает усталой,

Но на земле она ждет только взлета.

Птица в руках – как корабль на суше.

Дайте ей небо, смотрите – ей больно!

Сломаны клетки, распахнуты души —

Птица лишь в сердце останется вольной.

Прячешь напрасно ты взгляд под ресницы,

Ведь твоих глаз я уже не забуду.

Важно поверить в пугливую птицу

Как в окрыленное, светлое чудо.

2003

Пути

Кто в этой жизни Свет, а кто – лишь Тень?

И выбрать нам дано: решить или решиться.

И чей-то путь Голгофой завершится,

А для кого-то и Голгофа – лишь ступень.

2003

Звёздная соль

Что родится в строке, зашифрованной ноющей болью?

Чем закончится день – неужели молчаньем опять?

Значит, надо терпеть, задыхаясь, как ветром, любовью,

И стихами стонать, и надежду лелеять, и ждать.

Я боюсь не понять, что мне шепчет подсказчица – Совесть.

Я считаю шаги, пробираясь тропою Судьбы.

Я от страха устал, к неожиданным битвам готовясь,

И твержу слово «быть», и гоню роковое «не быть».

Нет покоя душе: ни в заоблачном мире, ни в этом;

То смеется она, то от боли стихами кричит.

И вокруг никого, кто помог бы мне мудрым советом —

Самому все решать, глядя в строгое око свечи.

Что творится со мной, мне порою не кажется странным.

Только, все же, течет по щекам, как нарочно, вода.

И луна, над листом наклонясь, как над свежею раной,

Сыплет звездную соль.

И не спрятаться мне никуда.

2003

Хватит

А у вас еще всё

будет —

У меня лишь в глазах

лужи.

Отпустите меня,

люди!

Ну, зачем я теперь

нужен?

Отчего сединой

крашен —

Я ли радостен был

часто?

Что же я не разбил

чашу,

Из которой хлебнул

счастья?!

Первый был, да вдруг стал

крайний.

Облетели мои

крылья.

Стал могилой мне ход

тайный,

Что к тебе, дурачок,

рыл я.

Сыпьте комья – уже

хватит.

Отсмеялся за всех,

видно.

Пусть Земля без меня

катит.

Как же мне за себя

стыдно.

Заберу я с собой

всю боль,

Чтоб она не зашла

с тыла.

Вам добуду Любви

вдоволь,

Чтобы счастья на всех

было.

Там мне будет не так

ново,

Мне ль бояться еще

круга?

Два крыла мне дадут

снова.

И еще – мне вернут

Друга…

2003

ПОЭТому

Опять тишиной чьи-то чуткие струны задеты,

Из дома зовет неподвластное что-то уму.

И бродят по миру – как звезды по небу – поэты,

И бредят стихами, тревожа безмолвную тьму.

Под этим исписанным небом иссиня-чернильным

Поэтов находит Любовь, не давая им спать.

Поэтому есть у поэтов волшебные белые крылья,

Поэтому пишут поэты стихи, и умеют летать.

И тянут из крыльев чудесные перья поэты,

И, в душу макая, терзают листы облаков.

Вот так и живут – между былью и небылью где-то,

Вдыхая Любовь, выдыхая узоры стихов.

И стаи щемящих стихов поднимаются в небыль,

И острыми крыльями рифм рассекают эфир.

Понятным становится путь, кем-то пройденный в небе.

И чуточку лучше становится этот запущенный мир.

А крылья всё тают – не сразу заметишь подвоха, —

Распущены перья на строчек неровную нить.

И воздуха меньше для каждого нового вдоха —

Уходит Любовь, ведь не вечно поэтов любить.

Привычно шагнув из окна, и с обрыва, и с крыши,

Растерянно видит поэт все растущую твердь.

Иссякла Любовь, и поэт уже больше не дышит.

Его подбирает с земли равнодушная Смерть.

…Уходит поэт, в ослепительном солнце растаяв,

Плиту над могилой как дверь за собой затворив,

И тотчас сорвется стихов беспокойная стая,

Мгновенье – как вдох – в небесах за него покружив.

2003

Подарок для друга

С.

Такую открытку не стыдно

На полке в квартире держать.

Ее хорошо будет видно

И в руки захочется взять.

…Вот вечером, прямо с порога,

Усталый от многих забот,

Посмотрит на полку Серега,

Глазами открытку найдет

И кейс позабытый уронит,

И эту открытку возьмет,

И друга (меня, то есть) вспомнит,

И от умиленья всплакнет.

Средь путаных жизненных лоций,

В бессонницу и в холода,

Столь щедрую долю эмоций

Приятно доставить всегда.

Полдня я не спал и не кушал

(Потея, заметьте, при том).

Вложил я в открытку всю душу,

Бумагу вложил, и картон,

Фломастеров пачку истратил

(И нажил на пальце мозоль),

И после – а ну-ка, приятель! —

Принять сей шедевр изволь.

…Пока же в открытку Серега

С дурацкой улыбкой глядит,

Скажу по секрету вам строго

И чур! – чтобы все без обид.

Вы в спешке подарок искали

И тратили деньги. А я…

Слова здесь уместны едва ли.

Дарите открытки друзьям!

24-25 декабря 2007

***

То ли в дреме, то ли в грёзе,

В ветку будто врос,

Черный ворон на березе

Мерз, повесив нос.

«Чем ты, Ворон, опечален? —

Я его спросил.

– Иль завьюженные дали

Вдруг лишили сил?»

Еще пуще леденея,

Ворон глаз открыл:

«Есть тоска еще чернее

Моих черных крыл».

«Что случилось, Ворон черный?» —

Снова я спросил,

Но остался он безмолвен,

Как я ни просил.

И ни слова больше Ворон

Не ответил мне.

Снялся с ветки черным вором

И исчез во тьме…

30 ноября 2007

Возвращение в Иерусалим

М.

И снова здравствуй, Иерусалим.

Я в северных лесах надолго задержался,

Где твой двойник средь страшных русских зим

Мне островом надежды оставался.

В тени твоей Стены всё видится ясней:

Звучит негромкий плач – то Храм скорбит по людям.

Не так уж, верно, плох суровый мир теней,

Где Храм уже давно, а мы лишь только будем.

Печальный Моисей меня от рабства спас

Коварного тельца покоя и достатка.

Твоих пророков здесь все явственнее глас.

Пойму ли их теперь – в прозренья вспышке краткой?

Крепки ли рубежи обещанной Земли?

Ведь где-то фараон лелеет час расплаты.

Терзаем всеми Иерусалим

И вновь сюда идут его врагов солдаты.

Он всем найдет приют: ему ли привыкать?

На Ма́сличной горе иные в землю лягут,

Другие – не сыскать, где до́лжно им лежать.

Они еще идут. И не сбавляют шагу.

Вот я уже брожу по улицам его,

И тщусь постичь язык сих каменных скрижалей.

Здесь правил царь Давид. А мудрый Соломон

Вплетал в свои псалмы тугую нить печали.

И лишь один восстал из сей земли сухой,

И гроб его пустой все стерегут безумцы.

Он всех благословит усталою рукой

Пробитою гвоздем несчастных скудоумцев.

Голгофы грозный лик сокрыт здесь все еще,

Глаза ее полны животным черным страхом.

Голгофы хватит всем: обрезан ли, крещен.

И я свой крест несу, запрятав под рубаху.

…Незримый птицелов к губам поднес манок,

Мне родина опять в кормушку яд насыплет.

Я все еще с трудом читаю между строк.

Бродяга и изгой – я вновь бегу в Египет.

2-8 июля 2009

Про Иваново

В Иваново едут по разным причинам:

Во-первых здесь есть первоклассные ситцы,

Еще, во-вторых, неженатым мужчинам

Здесь можно невесту найти. И жениться.

Ведь очень неплохо, подумайте сами:

Во-первых, с товаром домой возвратиться,

А также (конечно же, к радости маме)

Приехать с красивой женой-мастерицей.

И кто его знает: а может ведь статься

Совсем в этом городе взять да остаться…

2014

Заграничная ода

За границей солнце ярче,

Зеленей трава.

И прохожие не прячут

Лица и слова.

Улыбаются навстречу,

Долго машут вслед.

Упоительные встречи,

А разлуки нет.

Дольше там живут, конечно,

Радостней живут.

Льется в кружки бесконечно

Бо́чковый верму́т.

Утомившись на прогулке,

Ляжешь на скамью —

Горожане свежей булкой

Рот тебе набьют.

Поистратишь денег всуе —

Сядь на мостовой:

Всяк прохожий евро сунет

В твой карман пустой.

Иностранцы сердобольны,

Щедры и просты.

Вечно всем они довольны,

Мыслями чисты.

Бабы страшные в Европе —

В этом лишь беда!

То ли рожа, то ли жопа —

Ясно не всегда.

Дяди местные, однако,

Ухом не ведут —

Сочетаться можно браком

Даже геям тут.

Не грустят там и не плачут,

Счастлив весь народ.

Там и дышится иначе

И душа поет.

А на родине тоскливо,

Тучи да туман.

Позаброшенные нивы,

Ветхие дома.

Пруд заросший в ряске, тине,

Камыши да муть.

Соловей поет, скотина,

Не дает уснуть.

Ждет в лесу погибель злая

Промысловый люд:

Леший морок насылает —

Норовом он крут!

То потоп, то полыхает —

Ах, унылый край!

Пес безродный где-то лает

Да вороний грай.

То сугробы за оконцем,

То идут дожди.

Не выглядывает солнце,

Хоть все лето жди.

Комары размером с утку

По дворам кружат.

Унесут собаку в будке

Да и пир вершат.

Дым Отечества приятным

Быть не может, нет!

Вызывает он невнятный

И опасный бред.

Петр Первый ведь не зря же

Прорубил окно.

Но поныне стекла в саже —

И не мудрено!

Поднажмем! А ну-ка, други!

Пусть услышит всяк:

Надо выставить фрамуги

И создать сквозняк.

…Я окно что было силы

Распахнул тогда,

А внизу чадит уныло

Проклятый майдан…

2014

Заграничная ода-2

Плохо стало за границей,

Смех веселый стих.

Кутежей не слышно в Ницце —

Нынче не до них.

Улыбаться стали редко,

Пахнет здесь бедой

И паскудничает едко

Лишь Charlie Hebdo.

Гениталии попрятав,

Геи разбрелись:

Здесь теперь не до парадов,

Пенисов и сись.

И пустынны перекрестки

По ночам совсем:

Без блядей в чулках и блестках

Очень грустно всем.

Еврофлаг теряет звезды

Словно зубы дед.

Вместо звонких «Happy birthday»

Слышно только «Death!»

А на берег алчным скопом

Следом за волной

Члены будущей Европы —

Мухамед с Зухрой.

Как прекрасен и уютен

Был Евросоюз!

Всё испортил лично Путин,

Негодяй и трус.

Путин гений злых талантов,

Дьявол он, точь-в-точь!

Это он прислал мигрантов

И придумал ночь.

И Обама не поможет:

Полон Старый Свет

Тех, кто ходит с черной рожей.

Только толку нет.

Ну, а вдруг необходимо

(Ох, и резкий шаг!)

Всей Европой вслед за Крымом —

Под Российский флаг?..

2016

Беспокойная ночь

Не становятся ближе друг к другу столицы.

Не видать с колокольни взведённых мостов.

Мне в не спящей Москве непременно приснится

Перестук уходящих во тьму поездов.

Вновь знакомой дорогой – от двери до двери —

Фонари я увижу, бегущие прочь.

Я не раз и не два расстоянье измерил:

Между нами опять беспокойная ночь.

Древний сфинкс по-кошачьи уснул на граните —

Верный страж, охраняющий наш поцелуй.

Вместо солнца сияющий ангел в зените:

Здесь с погодой не ладно – горюй, не горюй.

Да, не часто от солнца случаются тени

И луной редко щурится небо порой.

Достоевский и Пушкин, царь Пётр и Ленин —

Вот такие здесь «тени» плывут над Невой.

А в полуденном выстреле – эхо набата.

Мне всё слышится этот суровый набат!

Отразятся в Неве как два берега-брата

Петербург и сберегший Москву Ленинград.

Здесь теченье Невы, дождь и снег – всё неспешно.

Штора белой ночи́ на окне замерла.

И всё штопает небо – да всё безуспешно —

Золотая, с фрегатом на шпиле, игла.

Мне твой город опять не случайно приснится,

Укрепляя надежду, лелея мечты.

Я сумел в Петербург безоглядно влюбиться

Потому что в нём есть чудо-чу́дное – ты.

2017

Коллекционер слов

Видит бог – мне нумизматом

Быть не суждено.

Нет, не чахнуть мне над златом:

Больно мудрено!

И над кляссером потертым

С лупой не корпеть.

Не скакать в трусах по корту

И в Большом не петь.

Щедр для каждого Создатель.

Мой талант таков:

Я ловец и собиратель

Самых разных слов.

Раньше в строфы их сгребал я,

Рифмами крепил.

Был и ловок, и удал я,

Было много сил.

Лишь потом пришло прозренье,

Словно с гор вода.

Стало горьким вдохновенье,

Голова – седа.

Не бросай слова на ветер

Ни единый раз!

Не луна на небе светит —

Это чей-то глаз.

Коль в стихах не то словечко —

Лыко не в строку.

Это если за уздечку

Лошадь на скаку.

У Судьбы сурова нитка:

Все бежим по ней.

Режет пятки нитка прытко

Прямо до костей.

То, что пишется поэтом

Может явью стать.

У стихов есть свойство это —

Всё овеществлять.

Это – ядерный реактор

И Пандоры ларь.

Этим пользовались фактом

Все шаманы встарь.

Ну а я набаловался

Рифмами навек.

Хорошо, что жив остался,

Глупый человек.

Я устал лить кровь и слезы.

Долго ль до греха?

Перешел теперь на прозу

С жуткого стиха.

Но пою не то, что вижу

Из окна подчас,

И не то, о чем предвижу:

Слеп мой третий глаз.

Я пишу о том, что снится

Мне ночной порой.

И о том, что вдруг не спится,

От чего больной.

Потому что сердце ищет

Тропы в никуда,

Потому что троп тех – тыщи

Убегают в даль.

И в конце любой из этих

Неизвестных троп

Нечто манит, ждет и метит

Непременно в лоб.

Метит в душу, в разум, в совесть,

Не дает уснуть

Нерассказанная повесть,

Непройдённый путь.

5 февраля 2018

***

Со Спасской башни канула звезда,

Порвав огней тугое ожерелье.

Стучат пустые метропоезда,

Ведя свой чат в ребристом подземелье.

Куда-то разом делся весь народ —

Туристы, москвичи, иногородцы.

Остановился вечный хоровод

И время не бежит, и не крадется.

Затих Арбат, мой говорливый друг:

Стал молчалив, просторен, пуст и гулок.

И как покойник выпрямился вдруг

Родной Кривоколенный переулок.

Исчез поток машин, гудёж и смрад,

И в пустоту мигают светофоры.

Исчезло всё. Но что-то я не рад,

Что всё вернулось вновь в ларец Пандоры.

Так что стряслось, за что не стыдно слёз?

И отчего здесь так безлюдно стало?

Всё потому, что в ночь Тебя увез

Состав от Ленинградского вокзала…

29-30 октября 2018

Мостик

Было дело – Мир творил Создатель.

Твердь и воздух, свет и тьмы чернила,

А еще пилу, топор и шпатель —

Чтоб творить сподручней Ему было.

А потом, склонившись над волною,

Он, решив, что стоит освежиться,

Зачерпнул натруженной рукою

Воду, чтоб попить и чтоб умыться.

Расплескал водицу. Наземь споро

Пали капли, чтобы здесь навеки

Оказались чу́дные озёра,

Озерки, ручьи, а также реки.

Человек, чтоб в мире этом выжить,

Переправы норовит расставить:

Чтоб друг к другу оказаться ближе,

Берега скрепляет он мостами.

В Петербурге влаги не убудет —

Речки и ручьи, и ливни льются.

А мосты, как ветреные люди

Сходятся и снова расстаются.

Мне бы тоже мостик перебросить

От меня к тебе, такой желанной.

У меня же только буквиц русских россыпь —

Матерьял для возведения престранный.

Будет ли по нраву моей гостье

То, что оказалось мне по силам?

Выходи, любимая, на мостик

Что из слов к тебе я перекинул.

30-31 октября 2018

Беспокойные строки

А. С. Б.

Что нам бард пропоёт, взяв гитару привычной рукою?

Что-то грустно ему, и заныла, как сердце, струна…

Он, конечно же, знал, что не может быть в жизни покоя.

Все покойники там, и не нужно уж им ни рожна.

Потому и писал он свои беспокойные песни,

Чтобы нам их пропеть, и напомнить, что жизнь коротка,

И что жить – беспокоясь и радуясь – всё ж, интересней.

И вилась, словно пульс, торопливою вязью строка.

Жизнь покатит вперед, отмеряя всё новые вёрсты.

Мы остались одни, и гитара стоит сиротой.

Всё, что дорого нам – то устроено мудро и просто,

И ложатся слова на мотив совершенно простой.

И прощальную песню ничто не уймёт, не нарушит.

Он споёт ещё раз, и, конечно, опять про Любовь.

И не взять сатане, нет, не взять отлетевшую душу:

Не по нраву ему ленинградца особая кровь.

14-16 января 2019

Две чашки

В чашку кофе Петербурга

Вновь плеснули молока.

Это время драматурга

И поэта-чудака.

Закипела как в кастрюле

От судёнышек волна,

Чтоб туристы отхлебнули

Кофе этого сполна.

Никому не спится этой

Белой ночью на Неве.

Драматургам и поэтам

Это, в общем, не внове.

А в Москве другой напиток,

Черный, как и небосвод,

Через звёздчатое сито

Льётся вниз, бодрит народ.

Но под этим крепким душем

Мирно спит один поэт.

Убаюкивая душу,

Видит ту, что рядом нет.

Ведь она в молочной дымке,

Мимо уличных огней,

Не спеша идет тропинкой

До парадной до своей.

И она поэту снится

Не нарочно, невзначай…

Словно в чайнике, в столице,

Ночь заваривает чай.

Над Москвой луна крадется —

В чашку брошенный лимон.

Чёрным чаем ночь прольется,

Тает чуткий летний сон.

…Чашка латте, чашка чая.

Лето грустное в окне.

По Тебе поэт скучает,

Забываясь лишь во сне.

26-28 июня 2019

Белая бессонница

В Петербурге закат

Подмигнул растворённым оконцем.

Задремал Летний сад

Словно в клетке пернатый певец.

Ветер крылья сложил

И улёгся в дворовом колодце.

Здесь так много чернил

В сине-чёрной, холодной Неве.

Вновь мосты возведут

Переправу на зыбкое небо.

И по ним перейдут

Чьи-то души, идущие вспять.

И захватят – как знать? —

Все земные моленья и требы,

Чтобы там передать:

Вдруг найдется, кому их принять?

Не уснуть мне опять

Под распахнутым небом белёсым.

Мне б его исписать,

Чтоб расставить слова в нужный ряд.

Как назло есть ответ,

Но опять не хватает вопроса,

И я вижу: в Неве

Отражается мой Ленинград.

Этот древний гранит

Повидал и изведал немало.

И лишь он подтвердит

Что выносливей, строже, сильней.

Шли дожди, падал снег,

И стальная пурга завывала,

class="book">Но простой человек

Оказался сильнее камней.

Я здесь крайний певец:

Ну куда мне за Пушкиным с Бродским?

Мне б решить, наконец,

Где гнездится железный «Сапсан».

Вот опять марш-бросок

Меж духовным и ноющим плотским —

На стене как курок

Вопросительным знаком стоп-кран.

Ночь бела, чёрен день

И никак не сшивается проза.

Строчек зыбкая тень

Неохотно ползет по листу.

Мой экранный курсор

Ускользает и жжёт как заноза.

Лишь сквозь тесный зазор

И достигнешь свою высоту.

Пара капель Невы

Утекла в невеселые вирши.

Неизвестно, увы,

Долго ль буду стихи писать я.

В Петербурге рассвет

Золотит заповедные крыши.

Отзвучал мой сонет

И дрожат у листочка края.

лето 2019

Для подготовки обложки издания использована художественная работа автора