Крестоносец [Геннадий Борисович Марченко] (fb2) читать онлайн

Глава I

Пролог

— Сёма, красота-то какая! Вот он, тот самый Собор Парижской Богоматери!

— Какой-какой матери? — переспросил я, подражая герою Алексея Смирнова из любимой кинокомедии «Операция «Ы» и другие приключения Шурика».

— Парижской… Бога… Матери, — поддержала привычную игру супруга.

Я в своей жизни частенько использовал цитаты из известных фильмов, предпочитая картины Гайдая. Да, вот такой я мамонт, обожающий старые кинокартины, считающий, что современный кинематограф советскому и в подмётки не годится. Ольга была со мной солидарна. И у неё самой нет-нет, да и срывалось с языка что-нибудь нетленное типа «Не виноватая я, он сам пришёл!». Нет, это не по поводу интрижки на стороне, ни в чём подобном я пока благоверную заподозрить не мог. Как и она меня, как-то даже не возникало мысли изменить этой красавице. Она даже с годами не потеряла своей привлекательности, хоть картины с неё пиши.

А вот имя… Нет, с одной стороны, будучи Семёном, да ещё и Семёновичем, я почти полностью копировал Семён Семёныча Горбункова из знаменитой комедии Гайдая, разве что фамилия моя была другой, и куда более изящной — Делоне. Сразу вспоминался писатель-диссидент Вадим Делоне, которому, увы или наоборот, к счастью, я вроде бы как родственником не приходился. Как и знаменитому французскому актёру Алену Делону. Во всяком случае, батюшка так говорил.

Но с детства мне моё имя ужасно не нравилось, особенно когда кто-то звал меня Сёма. Однако, как я уже упоминал, от отца я получил отчество Семёнович, то есть его тоже звали Семёном, как и деда, который рано ушёл из жизни, и прадеда… По мужской линии в роду у нас все были Семёны, а если верить отцу, то сыновья рождались в каждом поколении, причём исключительно по одному. Случались и дочери, а вот продолжатель рода по мужской линии всегда был один. И каждый раз его называли Семёном.

Уважением к своему имени я проникся, когда по достижении мною 10-летнего возраста отец, видно, посчитав, что я созрел для серьёзного разговора, уединившись от матери, поведал мне семейную легенду. Вроде как это повелось ещё с незапамятных времён, с некоего Симона де Лонэ, ходившего чуть ли не в крестовые походы. Именно он якобы назвал своего сына тоже Симоном, и когда тот подрос, повелел ему назвать будущего внука тем же именем и впредь наследников мужеского полу называть исключительно Симонами. А во времена Ивана Грозного очередной де Лонэ оказался на Руси, да тут и осел, заодно сменив имя с Симона на Семён, а фамилию с де Лонэ на более удобную — Делоне.

Вот только в моём случае история, похоже, сделала исключение. Дочка была, Лизой назвали, а вот с сыном не получилось. Вернее, получилось, но тот родился недоношенным и умер в роддоме. Даже имя дать не успели. После этих родов у жены возникли проблемы по женской части, так что забеременеть она больше не могла. Не прибегать же к услугам суррогатной матери. Дочка два года назад выскочила замуж и стала Кузнецовой, так что я смирился с тем фактом, что ниточка, тянувшаяся с раннего Средневековья, оборвалась на мне.

Отец, кстати, даже составил некое подобие генеалогического древа, в котором, однако, хватало пробелов. Этот разрисованный цветным фломастерами кусок ватмана до сих пор хранился в свёрнутом виде где-то на антресолях, куда отправился несколько лет спустя после исчезновения родителя. Отец пропал в международной археологической экспедиции на Ближнем Востоке в начале 90-х. Да и мама его ненадолго пережила, ведь души в нём не чаяла, а сердцем слаба была.

Ну а я по какому-то, видимо, совпадению в школе изучал французский язык. Причём проявил даже некоторые способности к языку «лягушатников». Не сказать, что к выпускному бегло говорил и писал, но изъясняться мог вполне прилично. А потом ещё и самообучение помогло.

Что же касается крестоносцев, то после того, что узнал от отца, про них тоже прочитал немало, включая, само собой, Сенкевича. Ну и про все крестовые походы, коих случилось числом ровно девять, хотя многие историки считают девятый крестовый поход частью восьмого. Я рос довольно впечатлительным малым, и нередко воображение рисовало, как я сам, закованный в тяжёлые латы ну или хотя бы облачённый в кольчугу, передвигаюсь верхом по Аравийской пустые, высматривая с очередного бархана армию сельджуков, мамлюков и прочих сарацин.

А теперь вот выпал случай посетить историческую, если верить рассказам отца, родину. Жаль, конечно, что из-за автобусного тура по Европе не получилось в выходные с товарищами-коллегами по съездить на Невское озеро порыбачить. Давно собирались выбраться, теперь уже только по возвращении.

А коллеги — это Витька Дроздов и Толя Семчев. Тоже сотрудники питерского УГРО, как и я сам, майор Семён Делоне, за которым ещё во время первой чеченской командировки закрепилось прозвище Француз. В те две командировки (одна в конце 90-х, а вторая в начале нулевых) пришлось пострелять, даже пулю в плечо схлопотать, и по итогу получить «Орден Мужества».

Но школой жизни я считал срочную службу в Забайкальском военном округе, где тогда, на переломе эпох, процветала жуткая дедовщина. Вот там пришлось показать характер, не зря я до армии серьёзно занимался самбо. После очередной битвы с «дедами» те поняли, что ко мне лучше не приставать.

А после дембеля — школа милиции, ну и пошёл потихоньку по служебной лестнице вплоть до майора. Хотя в 45 годам многие уже и подполковниками, и полковниками становятся, но я не бежал за «звёздочками», ни в какие «академии» не стремился, честно делал свою работу и задницу никогда и никому не лизал.

С Витькой и Толяном мы периодически выбирались на рыбалку на Невское озеро, что возле посёлка Севастьяново. Катаясь по европам, я заскучал по нашим посиделкам с удочками на берегу. А заодно травок насобирал бы. В последние годы неожиданно для себя увлёкся травоведением. Тому способствовало знакомство с одним дедом, Алексеем Петровичем, чья хата стояла неподалёку от места нашей рыбалки. Мы на рыбалку ездили обычно с ночёвкой, и договорились с дедом, что будем ночевать у него. Алексей Петрович жил бобылём, жену он уже схоронил, а дети давно разлетелись по стране. Ещё он держал небольшую пасеку из десятка ульев. Деньги за постой дед брать с нас отказывался, а вот продуктами не брезговал, так что мы всегда перед выездом закупались и по его душу тоже.

Помнится, в первый раз водку на стол выставили, так Алексей Петрович велел её убрать, достав свою настойку на меду… Пилась легко и приятно, он нам ещё в дорогу бутыль с этой же настойкой дал, мы её потом в отделе на мой день рождения распили. А помимо того потчевал нас каждый раз чаем на травах, которые сам собирал в округе. Самое же главное, что подтолкнуло меня стать травником, это когда мочекаменная болезнь скрутила Толика в бараний рог. Камень пошёл по мочеточнику среди ночи, и наш товарищ со стонами буквально полез на стенку. Тогда-то Алексей Петрович и напоил нашего страдальца отваром из эрвы шерстистой (она же пол-пола). И поил так несколько раз в течение ночи, а к утру у Толика камень вышел уже в виде песка с кровью.

Вот с тех пор-то я и увлёкся травами, меня и Алексей Петрович просвещал, и в интернете я много чего полезного нашёл. Во время цветения и вплоть до осенних дождей начал и помимо рыбалки выбираться на природу. Жена поначалу смотрела на всё это как на придурь человека с кризисом среднего возраста. А потом привыкла и даже стала меня поощрять, особенно когда её эндометриоз сошёл на нет после регулярного употребления красной щётки. Это растение так называется, если что. А так мы и чай теперь пили только на травах, связки которой были развешаны по всей нашей квартире.

Просветил меня Петрович и относительно пользы мёда, но в первую очередь насчёт целебных свойств прополиса. Мёд я у него стал покупать, хоть деньги он сначала брать отказывался, так что дома мы теперь пили чай исключительно на травах и с мёдом. А прополис я тоже покупал, Петрович научил меня делать из него настойку. Флягу с этой самой настойкой я захватил с собой в турпоездку, умудрившись протащить её через таможню.

И вот мы с Ольгой уже почти неделю на автобусе колесим по Европе. Причём, что меня убивало, от нас везде требовали соблюдения масочного режима, особенно в автобусе. Схема же была такой… Приехав в очередной город, туристы заселялись в недорогой отель, а дальше каждый выбирал свой маршрут. Кто-то предпочитал гулять группками, я же с женой — сами по себе. Когда же прибыли во Францию, оказалось, что я не слишком-то и хорошо понимаю беглую речь французов, тем более если они говорят на каком-то местном диалекте. Но я решил рассматривать это как дополнительную языковую практику.

— Телефон держи, — сунула жена мне свой «Редми» в пёстром чехле из кожзама. — Давай на фоне Собора. Сначала я на переднем плане, а Собор сзади, чтобы весь вошел, а потом я сфотографируюсь у входа, только чтобы в кадр попала «Галерея королей».

— Ну всё, несколько дублей есть, — отрапортовал я минуту спустя. — Теперь дуем ко входу.

— Дай-ка посмотрю, чего ты там наснимал, а то вечно то глаза у меня закрытые, то рот открытый…. Та-а-ак, угу… Ладно, сойдёт.

Ольга поменяла диспозицию, встав поближе ко входу, я поймал её фигурку в экран смартфона… Однако позади супруги тут же нарисовались трое молодых арабов. На лицах — чёрные антиковидные повязки с белой арабской вязью, на вид лет по двадцать. Громко смеясь и выкрикивая что-то на своём гортанном наречии, они принялись приплясывать позади жены.

— Э, народ, отошли в сторону, — крикнул я арабам и махнул рукой, показывая, чтобы те свалили из кадра.

Ольга с недовольным видом обернулась, а я в ответ услышал какое-то изречение на их языке, в котором, как ему показалось, проскользнули оскорбительнее нотки. Будь это чеченцы — я кое-что из сказанного, наверное, понял бы, но чеченский и арабский языки, насколько я знал, принадлежали к разным языковым ветвям.

— Ах вы ж урюки долбаные, — пробормотал я себе под нос и уже громче, добавив в голос суровости, прикрикнул на французском. — Ну-ка свалили по-хорошему!

Арабы и не думали успокаиваться, ещё громче загомонили, помогая себе активной жестикуляцией, а один, совсем охреневший, щипнул Ольгу за ягодицу. Та взвизгнула, попыталась дать наглецу оплеуху, но тот со смехом отскочил.

Ах вы ж мрази! Сунув телефон в задний карман джинсов, я в несколько быстрых шагов оказался рядом, встретил летевший в моё лицо кулак раскрытой ладонью, сжал её, а в следующее мгновение вывернул запястье нападавшего, так что тому ничего другого не оставалось, как с воем, что-то крича на своём гортанном языке, опуститься на колени.

Надо было, пожалуй, на этом остановиться, но я почему-то не смог этого сделать, и закончилось всё мерзким хрустом лучезапястного сустава. В следующее мгновение краем глаза я уловил движение справа и, прежде чем нога второго араба врежется в мою печень, успел сделать шаг в сторону. Поймал его за эту самую ногу и крутанул стопу вокруг своей оси. Раздался такой вопль боли, что испуганно вспорхнули бродившие неподалёку голуби. Одновременно вскрикнула какая-то женщина.

Третий благоразумно не стал нападать, он стоял поодаль и что-то кричал. Может, своих земляков звал на помощь?

— Браво!

Какой-то прилично одетый немолодой мужчина несколько раз одобрительно ударил в ладоши. Раскшаркиваться я не собирался, и с пребывающей в лёгком шоковом состоянии женой мы решили покинуть место разборки. Не тут-то было, поскольку наконец-то нарисовались полицейские, причем один наставил на меня ствол пистолета, а второй тряс в воздухе наручниками, требуя подчиниться властям.

Я решил не ввязываться в конфликт с местной властью. Разберутся… Хотя, конечно, физический ущерб, что я нанёс этим подонкам, может мне аукнуться, но хотелось верить, что у того, кто будет рассматривать его дело, отношение к этим выходцам с Ближнего Востока не настолько толерантное.

На моих запястьях защёлкнулись наручники, а минут пять спустя прибыл вызванный по рации мини-фургон, куда поместили меня с Ольгой, поскольку она не желала со мной расставаться. К тому времени ажанам[1] пришлось выслушать кричавшего «Браво» мужчину, а также ещё нескольких свидетелей, чьи имена были записаны в обычный, казавшийся каким-то архаизмом в эпоху гаджетов блокнот.

В участке царила суета и было достаточно шумно. Коридор оказался наполнен в основном представителями Ближнего Востока. Здесь один из сопровождавших нас жандармов знаками попросил Ольгу остаться в коридоре, а меня препроводили в камеру предварительного заключения, в которой парились еще несколько ожидавших своей участи бедолаг. Только здесь с меня наконец сняли наручники, и я растёр затёкшие запястья.

Ну и рожи. Опять же, негры и арабы, ни одной белой физиономии. Если не считать, конечно, меня. Надо же, обычно сам других в камеру сажаю, а теперь вот на собственной шкуре узнаю, что это такое. Ирония судьбы…

Местные обитатели тут же начали проявлять к моей персоне нездоровый интерес. Вернее, к моим спецназовским часам «Профессионал» с российским гербом на циферблате, на которые два года назад мне скинулись на день рождения коллеги. Однако одного угрожающего взгляда хватило, чтобы этот интерес тут же испарился. Не сказать, что я обладал внушительными габаритами, но исходящая от меня уверенность в своих силах, о которой я был прекрасно осведомлён, делала своё дело. В крайнем случае пригодились бы навыки боевого самбо, не зря я два раза в неделю посещаю занятия в «Динамо».

В камере пришлось провести почти два часа, прежде чем меня соизволили отконвоировать к следователю, и почти тут же в кабинете появился прибывший после звонка в российское консульство его сотрудник, представившийся Алексеем Борисовичем Князевым. Князев предложил свои услуги ещё и в качестве переводчика, но я сказал, что пока и сам справляюсь благодаря своему небольшому, но всё же багажу знаний французского языка. В протоколе меня, кстати, записали как Симон Делоне. Следователь ещё заинтересовался фамилией, спросив, нет ли у меня предков из Франции? На что я честно пересказал семейную легенду, вызвав у следователя некую заинтересованность. Оказалось, по части любви к средневековью Семён нашёл в лице следователя родственную душу, к тому же как-никак коллега, а посему тот отпустил меня под подписку о невыезде.

Когда я расписался во всех бумагах, и мы с сотрудником консульства покинули кабинет, Князев с укоризной в голосе произнёс:

— Семён Семёнович, зачем же конечности этим марокканцам нужно было ломать? Теперь их адвокаты вас по судам затаскают и, уверяю, вам придётся заплатить крупную сумму на лечение покалеченных. Хорошо если срок не впаяют, а то могут на год-полтора закрыть, да ещё и в камере с такими же арабами.

— Вообще-то они сами начали. Да ещё жену мою за задницу щипать вздумали, это не нарушение личного пространства? Могу и встречный иск впаять.

— Ну-ну, — усмехнулся тот, — попробуйте. Ну дали бы по шее, так увечить зачем было? А лучше бы обратились к полицейским… Хотя в последнее время полицейские сами боятся трогать этих мигрантов, те в ответ и пострелять могут, и не факт, что им за это что-то будет. В общем, завтра ваша тургруппа уезжает без вас… Вот за что мне это? Теперь думай, как вас вытаскивать. А адвокаты в Париже недёшевы.

— Тогда откуда у арабов адвокаты? Они же вроде как все безработные нищеброды.

— Да им тут правительство такое пособие платит, что они могут вообще не работать, — понизив голос, сказал Князев. — И адвоката им бесплатно предоставят, да ещё и с радостью. Толерасты, мать их…

— Сёма, ну что?! — спросила Ольга, которая всё это время сидела неотлучно в коридоре.

— Отпустили под подписку, — вздохнул я и кивнул на консульского. — Алексей Борисович вон говорит, что за покалеченных марокканцев я теперь не расплачусь.

Ольга помрачнела.

— Что же теперь делать?

— У вас отель оплачен ещё на сутки, завтра ваша группа уезжает без вас. Отель хоть и недорогой, но тридцать евро за двухместный номер вынь да положь. Сколько у вас наличных и на карточке?

Выяснив, что порядка полутора сотен евро, Князев поморщился:

— М-да, негусто. Это вам только на пять дней хватит, учитывая, что в проживание включен только бесплатный завтрак.

— Когда вы всё узнать-то успели?

— Да уж успел… Ладно, время уже позднее, ночь на улице, хотя Париж летом гуляет до утра, всё же давайте я вас подброшу до отеля, а там с утра на свежую голову будем думать.

Полчаса спустя мы с Ольгой выбрались из консульского «Пежо» возле «Hotel Ekta Champs Elysées», расположенного в 200 метрах от Елисейских полей и в 400 метрах от Триумфальной арки. Князев укатил, а мы, посмотрев вслед красным стоп-сигналам его машины, двинулись было к отелю, но Ольга дёрнула меня за рукав:

— Семён, стой.

— Что?

— Смотри.

Наперерез нам, преграждая путь в отель, из сумрака ближайшей подворотни появились пять теней, при ближайшем рассмотрении оказавшиеся парнями арабского происхождения. Двое были вооружены битами, ещё один поигрывал увесистой цепью. И хоть совсем рядом находился отель, пусть даже и скромный, отличавшийся от стоявших рядом домов лишь неоновой вывеской, их это нисколько не смущало. Тем более что и прохожих поблизости не наблюдалось.

«Мстить будут», — мелькнула у меня мысль.

— Оля, давай-ка беги отсюда, — сказал я негромко жене.

— Нет, я тебя не брошу!

— Беги, я сказал, — добавил я в голос металла. — Беги и кричи, может, встретишь полицейских.

В каких-то делах дома Ольга была главнее, но в данный момент она поняла, что здесь от неё помощи практически никакой, она будет лишь обузой, поэтому, благо что на ногах кроссовки, резвой ланью кинулась прочь. Убежавшая женщина подонков, кажется, ничуть не заинтересовала. Они взяли меня в полукольцо, а затем один из арабов, что-то крикнув на своём, резко прыгнул вперёд, замахиваясь битой.

Я к такому повороту событий был готов, былые навыки и здесь не подвели. Шаг навстречу, сокращая дистанцию, перехват биты у основания, а затем спортивный снаряд, в данном случае исполнивший роль дубины, перекочевал в мои руки. Короткий замах — и вот уже опешивший араб с подломленной ногой валится на брусчатку.

Дальше мне пришлось крутиться, словно белка в колесе. Бита, цепь, тесак… Удары сыпались со всех сторон, но до поры до времени они не наносили мне серьёзного ущерба: Я либо уворачивался, либо принимал удары битой, либо в тело, но так, что они получались скользящими. И сам не забывал отвечать, так что вскоре ещё один смуглолицый соперник катался по брусчатке, баюкая сломанную руку.

В какой-то момент подсознание нарисовало мне картину, словно бы я в латах крестоносца сражаюсь с неверными. Бита представилась мне боевым мечом, а враги — сарацинами, захватившими гроб Господень, и это словно бы добавило мне сил. И, вполне вероятно, побоище могло бы завершиться в мою пользу, не направь на меня один из нападавших пистолет.

Хлопком прозвучал выстрел, тупой удар в грудь заставил меня покачнуться. Перед глазами всё поплыло, я сделал несколько шагов вперёд, а затем бита выпала из ослабевшей руки, и я осел сначала на колени, а затем ничком рухнул на остывшие булыжники мостовой улицы Галилея.

Глава I

— Симон! Симон, хватит спать, вставай.

Странно, вроде как на французском к кому-то обращаются, но на каком-то чудном французском. Это даже не диалект, а что-то… Что-то похожее на старофранцузский, который я одно время честно пытался освоить, но в итоге плюнул. При этом, однако, я прекрасно понял, что говорит чей-то молодой голос.

Тут кто-то потряс меня за плечо, я разлепил веки и увидел над собой пронзительно голубое небо, обрамлённое кронами деревьев. В тот же миг я вспомнил всё, что со мной произошло, вплоть до того момента, когда принял в грудь выпущенную из пистолета пулю. Кажется, подонок стрелял из пластикового «Glock-17». Где только раздобыл такую игрушку? Хотя на подпольном рынке оружия в этой превратившейся в Вавилон стране чего только не найдёшь.

Главное, что живой. Но почему не в больничной палате, а на опушке какого-то леса? И кому принадлежит эта веснушчатая физиономия с пробивающимся над верхней губой пушком?

— Ты кто?

Удивился про себя, потому как без особой натуги задал вопрос на том же языке, на котором говорил этот парень. А ещё тому, что собственный голос показался мне слишком уж юным. Или просто сиплым спросонья?

Незнакомец удивлённо приподнял брови, затем улыбнулся:

— Симон, хватит дурачиться. Вставай, сегодня нам нужно добраться до Клермона.

— Клермон[2]? — переспросил я.

Опять слишком тонкий голос. Я попытался откашляться и спросил, что это ещё за шевалье Бремонт, но голос ничуть не изменился.

— Ты что, пока спал, у тебя память отшибло?

— Симон, хватит прикидываться дурачком, солнце уже высоко, давай завтракать и седлать лошадей.

Поодаль и впрямь паслись две стреноженных лошадки, одна серой масти, вторая рыжая.

— Постой…

Я принял сидячее положение, взглянул на свои руки. Чёрт, это были не мои руки! Мои запястья толще, пальцы более короткие и узловатые, а эти руки куда как изящнее, такими пальцами хоть на пианино играй. Сжал пальцы правой руки в кулак… Хм, ну, так-то крепость в них всё же чувствуется.

А во что я, собственно говоря, одет? На теле сорочка, сверху которой льняная, сшитая из нескольких лоскутов рубаха до колен с длинными рукавами. На ногах, если я правильно разбираюсь в тканях и старинной одежде, льняные штаны длиной до середины икр (брэ — словно бы подсказал кто-то спрятавшийся внутри моей черепной коробки), из которых торчат босые ступни. Причём штаны оказались с гульфиком в виде тряпичного треугольничка, который без проблем можно было приподнять для отправления малой нужды. Рядом на травке валяются шерстяные ноговицы, они же шоссы. Крепились они к поясу, похоже, при помощи ремешков, типа чулок у дам в далёком будущем. На поясе нож в ножнах, я вытащил его… М-да, этой перочинной хренью только хлеб резать.

Рядом на траве валялись кожаные башмаки на мягкой подошве, со шнурками из тонко нарезанных кожаных ремешков, причём непонятно, где левый и где правый башмак, оба шились словно на одну ногу. Впрочем, эта традиция будет существовать ещё не одно столетие, если память не изменяет, в Европе лишь в XVI веке начнут шить обувь отдельно на правую и левую ноги.

Подушкой мне служил большой и, как показалось, тяжёлый мешок. По левую руку я обнаружил меч в изрядно потёртых ножнах, копьё диной порядка двух метров, перетянутый металлическими полосами крест-накрест, слегка выгнутый, с заклёпками по всей их длине миндалевидный щит из ясеневого дерева без умбона, с идущей по ободу проклёпанной металлической полосой. Ещё арбалет с ножным взводом, обтянутый кожей колчан, из которого торчали хвостовые оперения… Болтов, словно бы подсказал мне внутренний голос.

На широком проклёпанном поясе помимо невразумительного ножа — полная фляга и небольшой, не слишком увесистый мешочек. Подкинул его на ладони, внутри что-то звякнуло. Похоже, деньги.

Бред какой-то… Я провёл пальцами по лицу и не обнаружил привычной щетины. Да и кожа какая-то слишком уж нежная. Что вообще происходит? В чьём теле я нахожусь? И, самое главное, в каком времени?

— Друг, у меня и правда память отшибло, — пробормотал я своим новым голосом. — Богом клянусь, сам себя не помню, а тебя уж и подавно. Не знаю, что со мной случилось во сне, не иначе дьявольские козни… Как тебя звать?

Парень некоторое время со смешанным чувством страха и недоверия смотрел на меня, затем медленно, с расстановкой, словно говорил с несмышлёнышем, произнёс:

— Симон, тебя звать Симоном де Лонэ, а меня — Роланд дю Шатле. Неужели ты совсем меня не помнишь?

В его глазах застыла такая мольба, что я соврал:

— Так, отдалённо что-то припоминаю… Но ты рассказывай, может, пока говоришь, я что-то ещё вспомню.

— Нам по восемнадцать лет, — со вздохом продолжил он. — Мы с тобой друзья детства, феоды наших отцов, которые вместе ходили у неверных Иерусалим и Гроб Господень, граничат друг с другом. А сейчас вот на этих лошадках едем в Клермон, столицу провинции Овернь. Там мы должны встретиться с шевалье Кристофом Бремонтом, другом наших с тобой отцов, они вместе молодыми ходили в тот самый поход под началом Гильома VI. Старый боевой друг наших родителей обеспечит нас едой и ночлегом. А завтра епископ Эмерик нас благословит на поход против неверных. Под началом Его Сиятельства графа Гильома VII Молодого, два года назад принявшему титул от покойного отца Роберта III, святое воинство провинции Овернь выдвинется в Париж. А уже оттуда армия Людовика VII отправится мстить сарацинам за Эдессу.

— А что с ней не так, с этой Одессой?

— Эдессой, — поправил меня Роланд. — Эдесса была оплотом христиан в тех землях, а сельджуки взяли город и завоевали всё Эдесское княжество. Папа Евгений III издал буллу с призывом к крестовому походу, а Бернард Клервоский на государственном собрании надел крест на короля и произнёс речь, в которой приглашал вооружиться на защиту Гроба Господня против неверных.

— Та-ак, — протянул я, слегка охреневая от услышанного.

В памяти всколыхнулись прочитанные когда-то сведения о крестовых походах, и кажется, как раз Людовик VII со стороны Франции возглавил Второй крестовый поход. Закончившийся, кстати, полным провалом, как и все последующие.

— А раз мы опоясаны мечами, выходит, уже являемся рыцарями? — спросил я, вспомнив кое-что из когда-то прочитанного.

— Да ты что, не помнишь акколаду[3], которую мы прошли с тобой год назад в главном соборе Клермона? Как ты ещё выругался, когда епископ Эмерик треснул тебя по шее, и за что потом стоял на коленях до тех пор, пока не прочитал тысячу раз «Pater noster»[4].

— Я и латынь знаю?

— А как же! Тот Симон, которого я знал, владел ею вполне сносно. Скажи хоть что-нибудь на латыни.

Немного подумав, я выдал:

— In vino veritas.

— И всё? Негусто, — покачал головой Роланд.

Я пожал плечами:

— Надеюсь, со временем ещё что-то вспомню. А за что епископ мне въехал по шее?

— Ну как же, это часть церемонии посвящения. Когда тебя опоясывают мечом, посвящающий наносит новоиспечённому рыцарю удар ладонью по затылку, шее или щеке с кратким наставлением: «Будь храбр». Это единственный в жизни рыцаря подзатыльник, который он может получить, не возвращая. А ты выругался, хоть и обошёлся единственным словом «чёрт», за что и был наказан. По правде сказать, епископ и меня, и тебя огрел прилично, от души, хотя мог бы ограничиться символическим похлопыванием.

Я невольно потёр шею, словно бы та ещё помнила чувствительный удар епископа.

— Так вот просто, не совершая подвига, выходит, можно стать рыцарем?

— Ну, это своего рода аванс к будущим подвигам во имя Христа, к тому же наши отцы как следует подмазали епископа, чтобы он провёл обряд акколады, подарив святой церкви по десятку овец. Так-то рыцарь должен владеть семью рыцарскими искусствами: верховой ездой, плаванием, стрельбой из лука, кулачным боем, соколиной охотой, игрой в шахматы и сложением стихов. Плавать я не умею, в стихах и кулачном бою не слишком силён, да и соколиная охота — удел состоятельных дворян, но епископ якобы поверил на слово моему отцу, что я овладел всеми семью искусствами.

— А я овладел?

— Всеми, кроме соколиной охоты и плавания. С соколами у нас дело обстоит плохо, это ж целая наука для состоятельных дворян. По большому счёту, многие рыцари о соколиной охоте знают лишь понаслышке.

— Ну а плавать-то я почему не умею?

— Увы, редко кто может похвастаться этим умением. Зачем лишний раз лезть в воду? Церковь запрещает купаться без одежды, и вообще предписывает совершать омовение всего два раза в жизни — при крещении и перед свадьбой. Опять же, можно простудиться и умереть.

Надо же, я не умею плавать… В прошлой жизни я плавал если и не как рыба, то весьма прилично, то же Невское озеро переплывал на спор, а там ширина была метров двести. Причём, переплыв на тот берег, я отдохнул всего минут пять и вплавь же добрался обратно.

— Ладно, проехали… А вот скажи мне, почему же у нас с тобой, раз уж мы рыцари, нет оруженосцев?

— Отцы дали нам всего по сотне денье, этого нам хватит если только на пропитание по пути в Святую землю. Так что с оруженосцами придётся повременить.

— Ясно… А скажи-ка, милый друг, какой нынче год от… от Рождества Христова?

— И этого не помнишь? — грустно вздохнул Роланд. — Одна тысяча сто сорок седьмой. Если же по-византийски, то они исчисляют время от сотворения мира в пятницу 1 марта 5508 года до нашей эры, и соответственно…

— Византийское летоисчисление меня сейчас не интересует, — отмахнулся я. — А число какое?

— 12 день Юниуса.

— Юниуса?

— Ну да, Юниуса, согласно Юлианскому календарю.

Я откинулся на плотный мешок и зажмурился. Карабкавшееся вверх солнце светило сквозь опущенные веки, но я не хотел открывать глаза. Нашествие на Русь татаро-монгол, выходит, ещё не началось, Чингисхан ещё даже не появился на свет. Сейчас главные враги русичей — половцы и печенеги.

Бред, всё это самый натуральный бред. Я в реанимации, в отключке, вот и мерещится в бессознательном состоянии всякая ерунда. Начитался в детстве книжек — оно всё и всплыло. Но так реалистично! Разве так может быть в галлюцинациях?

Я снова сел и сильно ущипнул себя за руку. Ойкнул, а на месте щипка кожа моментально покраснела. Похоже, всё-таки не бред. А что, если… Я даже в лёгкий транс впал от такой мысли. Если я в теле Симона де Лонэ, то почему этот Симон не мог быть моим пращуром, тем самым, из семейного предания, ходившим в крестовые походы? И вот волею случаю (хотелось верить, что не посмертно) сознание Семёна Делоне из века 21-го переместилось в тело предка Симона де Лонэ из века 12-го. Это было единственное более-менее правдоподобное объяснение тому, что со мной произошло. Как в компьютерной игре про ассасинов, в которую играл на работе один из моих коллег, отвлекаясь от бумажной работы. Там тоже сознание нашего современника переместилось в его далёкого предка, как раз в эти времена. И тут же словно тисками сжало сердце. А как же Ольга, как же наша дочь, внук… Увижу ли я их ещё когда-нибудь?

Так, ладно, не время распускать нюни. Голова — предмет тёмный и исследованию не подлежит, а посему не будем себе лишний раз компостировать мозги. Сделав несколько мощных вдохов и выдохов, которые помогли справиться с внезапно нахлынувшими чувствами, я спросил:

— Роланд, есть где-нибудь поблизости водоём?

— Умыться хочешь? Да, вон там, из той скалы вытекает ручей, мы вечером к нему ходил. Всё-то ты, несчастный, забыл.

Натянув и зашнуровав башмаки, я бросился в указанном направлении, на ходу привыкая к новому телу. Привык к прежнему, коренастому, с низкой посадкой, которая помогала в единоборствах, а этот какой-то долговязый дрищ, на полголовы выше своего стройного, но казавшегося менее худым спутника.

А вот и вытекающий из скалы ручей, наполнявший углубление в земле почти округлой формы в диаметре около полутора метров и глубиной где-то полметра, и текущий дальше по небольшому склону. На дне сквозь кристально чистую воду просматривался белый песок. Прямо-таки готовая купальня. Вот только вода холодная, видимо, ручей берёт начало вон у той далёкой горы, вершина которой виднелась над кронами деревьев и была увенчана белой шапкой.

Я под небольшим углом, чтобы на поверхности воды получилась своего рода зеркальная плёнка, всмотрелся в своё отражение. Ничего так мордашка, симпатичная. И зубы белые, все вроде на месте. Над верхней губой пробиваются тёмные усики. Вместо щетины пока ещё пушок, но через несколько месяцев, видимо, придётся подумать о бритве. Если я, конечно, не надумаю отпускать бороду. Глаза голубые, что доказывало родство этого де Лонэ с Семёном Делоне, у нас в роду все были голубоглазыми. Не иначе предки пришли из Скандинавии. Русые волосы вьются до плеч… У меня-то к тридцати годам уже стали появляться залысины, а к сорока пяти я стал бриться наголо, предпочитая лысину ветхим кустикам волос по бокам головы. Да и брутальнее я с лысиной выглядел. А тут вон какой красавчик!

Почувствовав зуд в голове, запустил туда пятерню, почесал, и тут периферийным зрением увидел, как по моему свисавшему у правой щеки волоса что-то медленно ползёт вверх. Сдавил ногтями — послышался едва различимый щелчок, а кончик давно, кстати, нестриженого ногтя окрасился красным.

Только вшей мне не хватало… Хотя ничего удивительного, в эти тёмные времена вши и постельные клопы считались чем-то в порядке вещей. Вшей даже называли «божьи жемчужины». Но всё же это напасть, и напасть страшная. Например, король арагонский Фердинанд II, прозванный Католиком, если верить легенде, умер ужасной смертью: вши заели его заживо.

Однако терпеть сих насекомых на своей голове я не намеревался. Но что делать? Побриться наголо, как и в прежней жизни? Хм, жаль было бы расставаться с такой красивой шевелюрой. Помнил, что из народных рецептов против вшей действенны керосин и чемеричная вода. Керосин — продукт перегонки нефти. Нефть уже известна, а вот насчёт керосина не уверен. Да и где тут эту нефть искать? В святой земле её навалом, но до неё ещё добраться надо.

Другое дело — чемерица. Уверен, она и в средневековой Франции не редкость, обязательно рано или поздно встретится. А пока придётся потерпеть, обходясь гребнем. Если он у нас с Роландом, конечно, имеется.

Стянул с себя рубаху. В воде отразилось вполне поджарое тело, но мышечной массы, на мой взгляд, недоставало. Нательный крестик отсутствовал. У Роланда, кажется, его тоже не было. По нательным крестам я был не большой специалист, значит, носить их в Европе пока не принято.

Ладно, Бог с ними, с крестиками, посмотрим, что у меня внизу творится. Развязав тесёмку на штанах, оценил своё мужское достоинство. Как раз возбудившееся, потому как после сна очень хотелось отлить. Не сказать, что это самое достоинство внушало священный трепет своими размерами, но и скромным его назвать язык бы не повернулся. Примерно как у меня… в моём прежнем теле.

Покончив с гигиеническими процедурами и посетовав на отсутствие зубной щётки с пастой, я вернулся на полянку, где мой товарищ уже раскладывал на относительно чистой тряпице нехитрую снедь. Вяленое мясо, твёрдый, как камень, и попахивающий не слишком аппетитно сыр, оказавшийся на вкус вполне ничего, краюха зачерствевшего хлеба и разбавленная вином вода из фляги — вот и весь завтрак. Вино у нас у каждого было в виде сухого экстракта, выпаренное, как пояснил Роланд, по римской технологии. Чтобы употребить его в дело, экстракт нужно было развести в тёплой воде и процедить. Вино служило своего рода дезинфицирующим средством, так как от простой, набранной в речушке или озерце воды, куда могло нагадить стадо коров или где могли плавать разлагавшиеся трупы животных, мог случиться понос, а то и что похуже. Ладно, прокатит, тем более что на вкус немного напоминало виноградный сок.

Эх, картошечки бы, огурчиков с помидорками… Но о картошке и томатах можно забыть, их только в конце XV века попробуют европейцы, отправившиеся с Колумбом в Индию, а приплывшие на новый, неизведанный континент. Может, пораньше смотаться? За картошечкой-то? Я представил, как она шкворчит на сковороде с салом и грибами и, несмотря на то, что уже вроде как подкрепился, сглотнул набежавшую слюну.

Роланд пояснил, что обедать или, скорее даже, ужинать мы уже будем в Клермоне. По его словам выходило, что во Франции и вообще в Европе было принято вкушать пищу дважды в сутки: обед ближе к полудню и лёгкий ужин вечером, так как церковь выступала против обжорства и прочих плотских слабостей. Кроме длительных постов, согласно постановлению римской католической церкви, по пятницам, субботам и средам запрещалось употреблять молочные продукты, яйца, мясо. Мужчинам считалось завтракать неприличным. Но так как мы находились в походе, нам не считалось зазорным с утра слегка подкрепиться и вообще игнорировать посты.

— Кто ест мало — живёт долго, ибо ножом и вилкой роем мы могилу себе, — прокомментировал я, и Роланд заявил, что сей тезис он обязательно постарается запомнить.

Также я узнал, что мы с ним происходим из относительно молодых дворянских родов. За проявленную храбрость нашим отцам, бок о бок сражавшимся в Первом крестовом походе, их сюзереном графом Оверни Гильомом VI были пожалованы титулы рыцарей и скромные земельные наделы — феоды, граничащие друг с другом. К феодам прилагались по деревеньке с людишками. А заодно они получили приставки «де» и «дю» к своим фамилиям, став шевалье Франциск де Лонэ и шевалье Винсент дю Шатле соответственно. Для выходцев из низов подобную карьеру можно было считать успехом.

На своих феодах прославившееся в походе родители могли построить родовые имения, хоть высоченные замки, обнесённые крепкими каменными стенами. Однако и у того, и у другого денег едва хватило на более-менее приличный с виду двухэтажный каменный дом с невысокой каменной же оградой. Крестьяне, конечно, платили дань, но мизерную, так как сами едва сводили концы с концами. Так что наши отцы, подумав, спустя какое-то время заделались виноградарями, тем более что почва в общем-то позволяла выращивать виноград, хотя местные больше внимания уделяли зерновым и скотоводству. Благосостояние домов дю Шатле и де Лонэ несколько выросло, но не настолько, чтобы с гордостью поглядывать на более зажиточных соседей.

Бенефиций[5] наши отцы получили на условиях несения военной службы. То есть по первому зову графа провинции Овернь они должны были либо сами выступить в поход, либо отправить на военную службу кого-то из своих родственников. Поэтому, когда Людовик VII объявил о подготовке очередного крестового похода, нас с Роландом, не дожидаясь вестового от графа, и сбагрили с глаз долой.

Поскольку оба мы были младшими сыновьями в своих семьях, то лелеять надежду на хоть какую-то часть наследства можно было даже не надеяться. Вот и благословили нас отцы на войну, якобы в надежде, что сыновья завоюют не только славу своим родам, но и вернутся не с пустыми руками.

— А что насчёт жалованья от короля или кто там будет нашим военачальником? — спросил я товарища.

— Мы же не наёмники, а исполняем условия бенефиция, за который наш род и должен выставлять рыцаря, когда намечается очередная заварушка. Ничего, сами всё в походе добудем копьём и мечом, — уверенно заявил Роланд.

Его бы слова да Богу в уши… Может, ну их на фиг, эти крестовые походы? Свалить под шумок, да и заняться более безопасным ремеслом. С моими-то знаниями будущего могу открыть оружейную мастерскую, пусть не АК, но какую-нибудь фузею смастерю, даже примерно представляю, как порох делать, ежели его тут ещё не знают. Ну или на худой конец электричество изобрету, а заодно и телеграф с телефоном, как Хэнк Морган[6]. Но в то же время понимал, что не смогу бросить Роланда, и малодушно сбежать.

Позавтракав, я решил покопаться в содержимом своего мешка. Там у меня нашлась кольчуга длиной до середины бедра с разрезами спереди и сзади, рукава были длиной до локтей. По разнородности колец было ясно, что кольчугу не раз латали, и местами не очень качественно. Весила навскидку порядка 5–6 кило. Там же — маслёнка, чтобы натирать маслом кольчугу и меч. Дальше — сероватого оттенка длинная накидка, которую Роланд назвал сюрко. На ней спереди немного коряво был нашит крест из чёрной материи.

Роланд пояснил, что кресты мы вышивали на своих накидках сами, после того как приняли «заморский обет». Этот обет предоставляет «воинам Христовым» целый ряд преимуществ, называемых привилегией Креста. Благодаря своему статусу крестоносец и его семья, а также их имущество находятся под защитой церковного суда. Участнику похода прощаются все грехи, к тому же он получает отсрочку в выплате долгов и процентов и прочие льготы, которыми наши родители с радостью воспользуются. А когда будем возвращаться из похода, то обязаны перешить крест на спину.

В мешке также обнаружилась не очень толстая стёганка под названием гамбезон, которую должно носить под кольчугой. Вот только и в этом климате в нём жарковато будет, что уж говорить про североафриканский… Ну да ладно, поживём — увидим.

Следом за мотком бечёвки (довольно крепкой, между прочим, и вроде бы конопляной), мешочком соли, кремнем, огнивом и трутом я вытащил на свет божий кольчужные рукавицы с отдельным чехлом для большого пальца, кольчужные чулки, и конический каркасный шлем с приклёпанным наносником, ремешком, чтобы крепить его под подбородком, и бармицей. М-да, имелась небольшая вмятина на лобной части, неужто выправить было нельзя? Я примерил его, тот оказался слегка великоват, наползая на глаза. Роланд подсказал, что вон та шапочка, также обнаруженная в мешке, надевается под шлем. С ней и впрямь тот сидел как влитой. Но опять же, пот то и дело будет стекать в глаза. Или ткань шапочки будет его впитывать? Ладно, и тут по ходу дела разберёмся.

Извлёк меч из ножен. Однако… Не Экскалибур и даже не Дюрандаль[7], но в целом могло быть и хуже. По виду классический романский меч, хват можно было делать только одной рукой. Тут же кто-то внутри меня подсказал, что если во второй щит — то сойдёт, а по идее для верхового больше подошёл бы полутораручный и более длинный и массивный. Но стоит он больших денег, а у отца их едва хватило, чтобы построить скромный замок, больше похожий на сарай из кое-как пригнанных друг к другу каменных плит.

Стоп! Откуда эта мысль про отца сейчас появилась? Блин, я что, уже голоса слышу? Хотя это не то что голос был, а так, промелькнувшая мысль, но тем не менее… Эдак и до шизофрении недалеко. Лучше никому об этом голосе говорить не буду. В эти времена, догадываюсь, с внутренними голосами дело обстояло просто — либо их изгоняли из тела «больного» особенными методами, в результате которых несчастный мог и коньки отбросить, либо его и вовсе сжигали на костре. Даже Роланду ничего говорить не буду, поскольку лично я его знаю всего ничего.

Что же касается меча, то ржавчины нет, видно, что за мечом ухаживали, но на клинке помимо шедших вдоль дола сильно затёртых букв, которые всё же сложились в слова «Nomine Domini Christi»[8], по обеим краям виднелись зазубрины, хоть их, видно, и пытались загладить точильным камнем. Видно, прежний обладатель не раз рубил этим мечом недруга. Ну а какие варианты, не дрова же!

— С ним твой отец ходил в тот самый крестовый поход, — подсказал Роланд.

Его меч тоже не поражал воображение, доставшись ему также от родителя. Да и наши с ним шлемы и кольчуги когда-то принадлежали нашим отцам. В общем, экипированы мы были скромно, если не сказать больше. Опять же лошади… Скорее, их можно было назвать клячами. По словам Роланда, родители выдали нам в качестве транспортного средства если и не самых лучших лошадок, то хотя бы более-менее выносливых. Вот только скакать галопом на них рекомендовалось не слишкомдолго, а лучше и вовсе идти шагом или рысью.

— Оно ведь как, галоп — он в атаке хорош или, когда, наоборот, приходится удирать, — рассуждал Роланд, седлая свою рыжую кобылу. — А так всё больше шагом да рысью. Для боя нам бы пригодились жеребцы, но стоят они дорого, да и слишком своенравны. Может, возьмём в бою как трофей, хотя, я слышал, арабы предпочитают кобыл опять же за их выносливость, чем жеребец похвастаться не может. Кстати, твоего мерина звать Аполлон.

— Серьёзно? Что-то он не очень смахивает на Аполлона.

— Ну моя-то кобыла вообще Матильда, и у моей старшей сестры такое же имя. Подозреваю, в честь неё и назвали. Тем более что если к ней, я имею в виду к сестре, присмотреться, то некое сходство с кобылой угадывается, — хохотнул Роланд. — С грехом пополам этой страхолюдине мужа нашли из купцов средней руки, и то на приданое кое-как наскребли.

— А у меня семья большая?

— Да уж немаленькая, наши папаши постарались, чтобы парой детишек дело не ограничилось, да ещё померло сколько при родах и во младенчестве… У меня сестра и два брата, а у тебя три брата и две сестры. Честно скажу, младшенькая Жозефина у тебя ничего, вернёмся из похода — я предложу ей руку и сердце.

— Вон оно как… А у тебя были женщины?

Тот смутился и на его щеках проступил румянец.

— Знаешь, Симон, я никому об этом ещё не рассказывал, даже тебе… В общем, этой весной я переспал с девушкой…Ну как с девушкой, уже с женщиной, из нашей деревни. Она сказала, что в будущем я буду с женщинами более опытен.

— Ничего не подцепил? В смысле, заразу?

— Бог миловал! — перекрестился Роланд католическим манером, слева направо.

— А у меня случались… хм… амурные похождения?

— Вроде бы нет, если только ты сам от меня их не скрыл.

— И никто из нас ни с какой девицей не обвенчан, никто нас не дожидается?

— Увы, а может быть, и к счастью, но суженых у нас нет.

— Ясно… Кстати, а ты точно знаешь дорогу до этого, как его, Клермона?

— Симон, мы же в прошлом году там и на ярмарке были с братьями, а потом еще и на церемонии акколады!.. Ой, я и забыл, что у тебя память отшибло. В общем, я тебя приведу, куда надо.

По ходу дела я развязал тесёмки на своём кошеле, весившем навскидку грамм сто. Внутри обнаружилась солидная горсть мелких серебряных монет далеко не идеальной округлой формы. Я вытащил одну из монеток, она весила что-то около грамма. Роланд объяснил, что нам обоим отцы ссудили по сотне серебряных денье. Но так как вчера, на второй день пути, у моего мерина отлетела подкова и пришлось обращаться за помощью к деревенскому кузнецу, то пришлось отдать ему три денье. Так что у меня оставалось 97 монет. Ему же батюшка ссудил также сотню денье, из которых он пока ничего не потратил.

— А с золотом у нас что, туго?

— Это да, наши отцы не богачи, — вздохнул Роланд. — С десяток безантов на двоих могут наскрести, но не нам же их отдавать. А у владельцев соседних феодов, что побогаче, золотишко, пожалуй, что и водится не только в виде чеканных монет.

— Что это за безанты?

— Византийские золотые монеты, они имею хождение во всех христианских странах. А ещё есть золотой парижский ливр, и су, которых в одном ливре насчитывается двадцать, но ливры и су хождение в народе не имеют, так как применяются только при казначейском учёте. А в свободном обращении используется только серебряный денье. Их в одном золотом ливре двести сорок.

М-да, это ж, получается, ещё даже эпоха экю не наступила[9].

— Как-то грустно у вас всё, в этой средневековой Франции, — пробормотал я.

— В средневековой? Что значит в средневековой? Послушай, Симон, может, тебе лучше вернуться домой? — с участливой физиономией спросил Роланд. — Скажешь, что ударился головой и память отшибло, может быть, никто тебя в трусости не обвинит. А я уж буду биться с нехристями за себя и за тебя.

— Вот уж дудки! Во-первых, я и дорогу-то домой не помню, а во-вторых, именно в трусости меня и обвинят. Я стану позором нашего рода. Оно мне надо, всю жизнь ловить на себе презрительные усмешки? Опять же, вместо меня отцу придётся отправить в поход кого-то из сыновей, вряд ли их это порадует. Да и память, может быть, восстановится, а если и нет — ничего страшного. Руки-ноги при мне, здоровья хоть отбавляй, так что не брошу я тебя, мой друг.

Роланд расплылся в улыбке, было заметно, что он переживал, вдруг я и впрямь поверну обратно, и как неохота ему было бы продолжать дальнейший путь без меня. После этого он принялся седлать свою кобылу, а я, глядя на товарища, стал повторять его действия.

В прежней жизни Семёну Делоне кататься верхом пришлось лишь однажды, было это в Чечне. Подвели мне самого смирного конька, пять минут я на нём покатался шагом, да и сполз кое-как. Как-то будет в этот раз? Хотя бы седло имеется, пусть и несколько отличающееся от сёдел будущего, но не сказать, что критично, даже имелась передняя лука. И стремена были, хотя и тоже немного другой, архаичной конструкции. Тут бы пригодились сапоги со шпорами, подумалось мне, а придётся обходиться неудобными башмаками. С другой стороны, шпоры, если сильно ударить, ранят бока животного, зоозащитникам такое бы не понравилось. Но в экстремальной ситуации хороший удар шпор иногда спасает жизнь не только седоку, но и лошади.

Сапоги, насколько я помнил из истории, получили распространение на Руси и Ближнем Востоке от кочевников. В Византии вроде как в них вовсю уже ходили. Может, в Европе сапоги появились позже? Знал бы, где окажусь — провентилировал бы и эту тему, и многие другие. Да и фехтовать бы научился на мечах, связался бы с какими-нибудь реконструкторами.

— Роланд, а как я мечом владею, сносно?

Тот, только что закончив приторачивать копьё к седлу с правой стороны, удивлённо посмотрел на меня.

— Неплохо владеешь, даже получше меня, в состязаниях на деревянных мечах ты чаще одерживал победу.

— Да? Может, проверим?

Тот, пожав плечами, согласился, с условием, что это не займёт много времени. Мы выбрали в лесочке подходящие палки, чтобы по длине они напоминали наши мечи, кое-как обстругали их при помощи ножей (у Роланда нож был не лучше моего), срезав сучки и изобразив какое-то подобие рукояти, после чего приступили к тренировочному бою. Поначалу Роланду без особых проблем удавалось то выбить «меч» у меня из рук, то изобразить попадание в разные части тела, в последний момент гася силу удара. Но всё равно было больно, и я морщился и шипел, но, несмотря на увещевания товарища, который предлагал мне хотя бы надеть кольчужку, требовал от него продолжения «банкета».

В какой-то момент я постарался отключить голову, чтобы избавиться от некоей заторможенности и, такое ощущение, словно тут же сработали заложенные в это тело его предыдущим владельцем навыки. Я стал рубиться на автомате, и вскоре с удивлением обнаружил, как моя палка замерла в миллиметрах от шеи Роланда, вытаращившего на меня глаза.

— Дьявол меня возьми, узнаю прежнего Симона! Дружище, ты как, не обрёл память?

— Память не обрёл, а вот кое-какие движения вспомнил. Ладно, пошли к ручью смоем пот да поехали, сам говорил, нам нужно успеть в Клермон сегодня.

Что ж, думал я, когда раздетый по пояс смывал пот у естественного водоёма, если отключать голову и доверяться инстинктам, то, пожалуй, есть шанс не быть зарубленным соперником в первом же поединке. Интересно, насколько ловок Симон де Лонэ в обращении с копьём? По идее, тут вроде как вообще ума особого не надо — держи ровно и целься в противника. Копьё навскидку весило порядка трёх килограммов, в том числе за счёт усиления в передней части полосами железа.

Когда по примеру Роланда приторачивал арбалет слева от седла, подумалось, как из него вообще стрелять? И попросил товарища не спешить с отъездом, показать, как управляться с этой штукой.

Тот был в шоке, почему-то считая, что уж стрелять из арбалета я не мог разучиться. Но показал. Конструкция работала просто: зацепил — потянул — взвел. Взводился арбалет с помощью так называемого «самсонова пояса» — широкой кожаной полосы. Сила натяжения тетивы из толстого, свитого из сыромятных ремешков шнура, на мой взгляд, составляла более 100 кг.

Сделал несколько выстрелов. Если после первого болт улетел куда-то в кусты, то следующие попали точно в ствол выбранной в качестве мишени сосны. Вот только скорострельность этого приспособления оставляла желать лучшего, о чём я и сказал Роланду.

— Согласен, лук стреляет быстрее, но из него не пробить доспех. А он зачастую имеется даже у сарацинов, хоть и не такой надёжный, как у воинов Христовых. Только против них и разрешено использовать арбалеты.

— Это почему?

Оказалось, Второй Латеранский собор в 1139 году от Рождества Христова запретил употребление арбалетов против христиан как смертоносного оружия и разрешил применять их только против неверных. А так как мы собирались воевать именно с неверными, то наши родители вручили нам арбалеты. И вообще арбалеты считались оружием черни или, на крайний случай, оруженосцев, но ввиду отсутствия последних нам приходилось рассчитывать лишь на себя.

Ладно, взбираемся, помолясь, в седло… В общем-то я скорее считал себя атеистом, нежели религиозным человеком. Последний раз в церкви довелось бывать года два назад, по делу о краже иконы XVIII века. Икону мы нашли, вернули в храм, за что настоятель от лица господа Бога благословил весь наш отдел.

Я вставил ногу в стремя, ухватился обеими руками на луку и подтянул себя наверх. Так, я в седле! Самая лёгкая часть дела сделана. Теперь берём поводья в руки, легонько бьём мерина с гордой кличкой Аполлон в бока, и… И едем!

Интересно, через какое время у меня начнёт болеть задница? Я и тогда-то после пяти минут катания слез с коняшки враскоряк, а сейчас предстояло трястись в седле полдня. Правда, когда перед завтраком, умывшись, недалеко от ручья справлял нужду и подтирался лопушком, заметил, что частично ягодицы и внутренняя сторона бёдер у моего нового тела не то что достаточно мозолистые, но кожа достаточно грубая, ещё подумал, с чем это может быть связано? А теперь дошло — Симон активно упражнялся в верховой езде. Будем надеяться, что эти самые «недомозоли» помогут мне избежать болезненных ощущений. Пока, во всяком случае, ничего не болит, тьфу-тьфу.

Между тем мы выехали на дорогу, от которой, оказывается, ночевали всего в паре сотен метров. Кстати, любопытно, какая в это время существует метрическая система для определения длины? Этот вопрос после некоторого раздумья я всё же задал ещё больше охреневшему Роланду (Симон, ты даже этого не помнишь?!!), и получил ответ, что большие расстояния измеряются в льё. Ага, если память не изменяет, длина одного льё или более привычного моему слуху лье составляет 4444,4 метра, или длину дуги 1/25 градуса земного меридиана. Дальше выяснилось, что есть ещё туаз, длина которого около двух метров. А один туаз равен шести пье (один пье — это размер ступни короля), или двум вержам, или полутора онам, то бишь локтям. За эталон принят так называемый парижский туаз, а есть ещё академический и контрольный. М-да, может, ввести в Европе общую систему мер в виде сантиметров, метров, километров? Вот только как создать эталоны? Я ведь даже свой рост не знаю.

То же самое и со временем. Роланд, окончательно смирившись с моей мнимой амнезией, поведал, что в городах и поселениях, где есть церкви, время обычно определяется с помощью колокольного звона. Отзванивались первый, третий, шестой и девятый часы и так далее, вплоть до «завершающего часа» — «kompleta hora». А так время определялось по солнцу, пусть и примерно, но служившее всё же постоянным ориентиром.

Слева и спереди возвышались не столь уж и высокие, но всё же горы. Роланд припустил свою лошадку рысцой, легонько вдарив в бока, я повторил его маневр, и мой Аполлон тоже прибавил ход. Я постарался абстрагироваться от мыслей о том, как комфортнее держаться в седле, и в какой-то момент понял, что на поверхность вылезли навыки верховой езды настоящего обладателя этого тела.

Вскоре нам пришлось миновать довольно-таки широкую реку под названием Сьюль, через которую нас за пару монет переправил старый паромщик, который, как оказалось, помнил нас ещё по прошлогоднему визиту. На том берегу, прежде чем забраться на лошадь, я увидел заросли чемерицы, и сразу же рванул к ним. При помощи меча отсекал стебли и отделял их от корневищ, в которых и содержится наибольшая концентрация алкалоидных веществ. Так-то лучше их собирать ранней весной, а лучше осенью, когда содержание алкалоидов достигает максимума, но на крайний случай и так сойдёт.

— Симон, зачем тебе эти корни? — удивлялся Роланд, наблюдая, как я впихиваю свою добычу в притороченную к седлу дорожную суму.

— Полезные они, — буркнул я, не вдаваясь в подробности.

Роланд перекрестился сложенными вместе большим и указательным пальцами.

— Симон, ты что, хочешь, чтобы тебя обвинили в колдовстве?!

Та-ак, началось… С этим нужно что делать.

— Понимаешь, Роланд, — начал я с задумчивым и, даже, пожалуй, одухотворённым видом. — Я ведь не всё тебе сегодня утром сказал. А был мне этой ночью сон, скорее даже видение, в котором явился мне святой Януарий…

— Святой Януарий?! — воскликнул Роланд, и глаза его, казалось, вот-вот выскочат из орбит. — И что дальше-то, дальше-то что…

Он аж приплясывал на месте от нетерпения, желая услышать продолжение истории. Что ж, вы просите песен? Их есть у меня, хе-хе.

— А дальше он грозно посмотрел мне в глаза и произнёс: «Симон де Лонэ, Господом нашим тебе предначертано стать великим воином, который придёт в Святую землю и обратит врагов в позорное бегство. Будь отважен — и оружие неверных не причинит тебе вреда. А я стану твоим заступником и буду подсказывать тебе решения, которые многим будут казаться необычными». Что-то ещё хотел сказать, а тут ты меня разбудил.

— Ох, что же я наделал…

— Да ладно, может, святой Януарий уже всё и сказал, что хотел сказать, а может, ещё как-нибудь навестит меня во сне. Так что в любом случае имеется у меня теперь там свой заступник.

И я воздел очи горе, а Роланд, сцепив пальцы в замок, с благоговейным видом тоже уставился в небо. Простояв так с полминуты, я решил, что достаточно.

— Вот и тут, только я подумал, как мерзки все эти насекомые в моей голове, как тут же святым Януарием мне было ниспослано откровение, что я должен содрать вот эту траву, сварить её и полученным отваром покрыть голову, чтобы насекомые в волосах упокоились навсегда. После останется лишь вычесать их мелким гребнем. Кстати, у тебя нет гребня? Жаль, надо будет в городе купить.

Моё объяснение Роланда вроде бы удовлетворило, и мы продолжили наш путь. Но он так и продолжал что-то бормотать про святого Януария, то и дело косясь в мою сторону.

Однажды дорогу перебежал заяц, причём, остановившись на обочине, повернул к нам свою мордочку и вперился бусинками маленьких чёрных глаз.

— Может, подстрелим? — предложил я, трогая арбалет. — А потом на костерке поджарим, тем более соль у нас есть.

— Было бы неплохо, — сглотнул слюну Ролан. — Но, во-первых, пока ты будешь заряжать арбалет, ушастый сто раз убежит… О, уже убежал, так что забудь.

— А во-вторых? — спросил я, легко ударяя пятками в бока Аполлона.

— А во-вторых, это же лес графа Гильома VII Молодого, и вся живность в нём — его собственность. Если нас поймают за этим занятием, то придётся заплатить кругленькую сумму, а мы и так с тобой не сказать, что сильно богаты. А простолюдина так и вовсе вздёрнули бы на суку.

Раза два нам попались бредшие куда-то понурые крестьяне, сначала втроём, затем впятером, во втором случае среди них оказалась и женщина, тащившая тяжёлую, накрытую тряпицей корзину. На некоторых из них были деревянные башмаки. Как они в этом вообще ходят? Не иначе кожа у них на подошвах дублёная, я бы моментально сбил ноги в кровь. И Симон тоже, потому что я видел его ступни. Они хоть и не были такими нежными, как у Семёна Делоне, но тоже вряд ли бы долго вынесли ходьбу в сабо или как там у французов называются деревянные башмаки.

Потом встретился небольшой обоз, во главе которого ехали несколько вооружённых людей и ещё один верховой, толстый и в богатых одеждах, удостоивший нас в ответ на наши поклоны небрежного кивка. Как объяснил Роланд, этот обоз едет с ярмарки, которая сегодня в Клермоне последний день, а толстяк, похоже, купец.

Обогнали мы и гружёную телегу со свежескошенным сеном, правивший лошадкой мужик снял свою войлочную, похожую на ту, в которой я не раз парился в бане, шляпу, и сидя изобразил поклон. По внешнему виду всех этих людей, да хотя бы и по отсутствию следов от протектора на этой просёлочной дороге я окончательно удостоверился в том, что оказался в середине XII века.

Что ж, придётся привыкать к отсутствию элементарных удобств. Ни ванны тебе с тёплой водой в любой момент, когда захочется, ни унитаза с туалетной бумагой. Зубную щётку, можно, наверное, изобрести, использовать вместо пластиковых волокон свиную щетину. Но всё это капля в океане свалившихся на меня проблем, и хочешь не хочешь, а придётся адаптироваться к этой жизни. Если она к тому же преждевременно не закончится.

Судя по тому, что Симон де Лонэ произвёл потомство, а пока он ещё даже не женат, значит, не сгинет в Крестовом походе, вернётся домой. А кто знает, вдруг Семён Делоне, оказавшимися в теле предка, будет не столь удачлив? Если морду набить я в этом времени смогу многим без особых проблем, то в битве с применением холодного оружия у меня шансов выжить значительно меньше. Вся надежда на заложенное в это тело навыки его предыдущего владельца.

— Смотри! — вывел меня из раздумий голос Роланда.

Я поглядел в указанном направлении и увидел возле растущего у дороги дуба небольшую группу спешившихся верховых. Один, постарше и с небольшим брюшком, был одет прилично, в берете торчало яркое перо, одна рука покоилась на навершии меча, висевшего на поясе в красивых ножнах, в другой он держал арбалет. Оказывается, не только нам, рыцарям, отправляющимся в поход на неверных, позволено носить арбалеты.

Двое других по виду являлись солдатами, один из которых, взобравшись на сук, ладил верёвку с петлёй на конце. Не иначе ладил виселицу для того бедолаги с длинной, гусиной шеей, который стоял со связанными за спиной руками.

— Давай подъедем, узнаем, что происходит, — предложил я.

— Скорее всего, браконьера поймали. То, о чём я тебе и говорил, когда ты собирался подстрелить зайца. Я, кажется, даже вижу тушу оленя.

Он показал чуть в сторону, и действительно, там лежал упокоенный олень.

— Всё равно давай разузнаем, что случилось.

Когда мы приблизились, тот, что понаряднее и постарше, посмотрел на нас со смесью неудовольствия и лёгкого пренебрежения. Мол, чего этим молодым господам нужно? Ехали бы себе и ехали.

— Доброго дня! — приветствовал я собрание. — Похоже, у вас намечается экзекуция. Могу я поинтересоваться, в чём вина этого человека?

— А вы, простите, сударь, кто будете, чтобы задавать вопросы подобного рода?

— Это Симон де Лонэ, — опередил меня Роланд. — он сын шевалье Франциска де Лонэ, а я Роланд дю Шатле — сын шевалье Винсента дю Шатле. Наши отцы воевали под началом Роберта III в составе армии под предводительством графа Гильома VI. А теперь мы идём в Клермон, чтобы принести присягу сыну Роберта III — Гильому VII Молодому, дабы отправиться под его началом в крестовый поход, отвоёвывать у сельджуков Эдессу.

— Так и езжайте себе, не задерживайтесь.

Он поджал губы, высокомерно оглядывая наряд молодых господ.

— А вы так и не потрудились назвать своё имя, сударь, и не ответили на мой вопрос, за что собрались вешать этого бедолагу? — заметил я.

Толстяк подбоченился, выставил вперёд левую ногу в синем чулке, и с вызовом в голосе произнёс:

— Бастиан Фернье, старший егерь Его Сиятельства графа Гильома VII Молодого. А этого нечестивца мы вешаем за то, что он застрелил оленя в лесу нашего графа. С браконьерами у нас разговор короток: коль ловим — приговор пишем на месте и тут же от имени Его Сиятельства приводим в исполнение.

Читал я про такие дела. Вот же ведь, буржуины проклятые, из-за какого-то оленя готовы человека жизни лишить. Нет что бы подвергнуть хотя бы административному наказанию в виде штрафа или исправительных работ.

— А зачем ты, глупец, подстрелил графского оленя? — спросил я приговорённого ради проформы.

Тот поднял на меня печальный взгляд, в котором читалась обречённость, и снова опустил глаза долу.

— Так неурожай был в том году, зерна нет, семью кормить нечем, — пробормотал он. — А у меня пятеро… уже четверо детей, месяц назад младшенький умер с голоду. Да ещё жена на сносях. С одного оленя мы бы кормились неделю…

— Ну всё, хватит болтовни! Эй, Рене, всё готово? Спускайся уже.

Крестьянина поставили на чурбачок и накинули на шею петлю. Фернье снова подбоченился и начал размеренно зачитывать приговор:

— Жан Периньяк по прозвищу Гусь, крестьянин из деревни Эстен. Ты обвиняешься в незаконном умерщвлении оленя, принадлежащего его Сиятельству графу Гильому VII Молодому. За сей проступок Жан Периньяк по прозвищу Гусь, не имеющий возможности заплатить штраф, приговаривается к смертной казни через повешение.

— Постойте!

Егерь с неудовольствием пострел на меня.

— Что ещё?

— Вы сказали, что приговорённый не имеет возможности заплатить штраф?

— Конечно, откуда у него сотня денье?

— А если я за него внесу эти деньги — вы его отпустите?

Повисло молчание. Фернье и его подручные смотрели на меня как на умалишённого. Я покосился на Роланда — тот тоже раскрыл от удивления рот. А вот в глазах Периньяк загорелся огонёк слабой надежды.

— Симон, ты что, с ума сошёл? — услышал я шёпот Роланда.

Но, не обращая на него внимания, повторил:

— Господин Фернье, так вы согласны взять у меня сто денье в обмен на жизнь этого несчастного?

— Э-э-э… Хм…

Егерь откашляю и почему-то вопросительно посмотрел на своих солдат, словно спрашивая у них подсказки. Но те молчали, сами пребывая в лёгкой прострации, поэтому он выдавил из себя:

— По закону за виновного в браконьерстве любой может заплатить штраф. Если у вас есть лишние деньги, господин Симон де Лонэ, — с плохо скрываемой издёвкой назвал моё имя егерь, — то я согласен их принять.

И совсем не лишние, думал я, отсчитывая монетки на ладонь егерю, который по десятку ссыпал их в свой кошель. Когда мой мешочек опустел, я вопросительно посмотрел на Роланда, и тот, правильно истолковав мой взгляд, добавил три денье. Может я и совершил по меркам моих нынешних современников несусветную глупость, однако поступить по-другому я не мог. Вступать в драку и отбить браконьера — это не выход, последствия могли бы оказаться весьма серьёзными. Тем более что вряд ли бы обошлось без жертв, и одной из них мог оказаться я сам. Даже если бы мы с Роландом (который вряд ли бы вписался в эту авантюру) положили егеря и его подчинённых, спасённый крестьянин рано или поздно проболтался бы, и наказание настигло бы нас задним числом.

Получив своё, егерь громогласно объявил:

— Поскольку нашёлся добрый человек, уплативший за тебя штраф, ты, Жан Периньяк по прозвищу Гусь, можешь быть свободен. А арбалет мерзавца я конфискую, дабы неповадно больше было охотиться на собственность Его Сиятельства.

Оказывается, егерь держал в руках арбалет браконьера, с шеи которого уже сдёрнули петлю, развязали руки, и он тут же кинулся ко мне, бросившись передо мной на колени. Из тёмных глаз его текли слёзы.

— Шевалье, — лепетал он, цепляясь грязными пальцами за мою штанину, — вы спасли мою семью от голодной смерти! Без меня они бы все пропали. Храни вас Господь!

— Ну ладно, ладно, — смутился я. — Считай, что это было божье провиденье. Но впредь подобных глупостей не совершай.

— Симон, ты явно не в себе, — бормотал Роланд, когда мы продолжили наш путь. — Сто денье! И ладно бы на что-то дельное потратил! Так нет, заплатил за какого-то виллана[10], который завтра же смастерит лук и снова будет охотиться на собственность графа. А нам ещё жить в походе нужно на что-то, эдак мы, прежде чем доберёмся до Иерусалима, с голоду своих лошадей съедим. Нам придётся рассчитывать теперь только на моё серебро.

Так и ныл, пока пока мы не миновали небольшую оливковую рощу, и на горизонте не появились стены расположенного в небольшой впадине Клермона. А городок-то ничего, думал я, разглядывая с холма расстилавшийся перед нами пейзаж, по местным меркам, наверное, считается большим. Недаром столица округа. С ходу насчитал десятка два увенчанных крестами башен, тут и с религиозными настроениями, похоже, всё в порядке.

Вокруг городка расстилались виноградники, изредка разбавленные пшеничными полями, где уже наливались силой желтеющие колосья. Лепота!

— А вон там, в тридцати полётах стрелы за Клермоном, находится Монферран, — пояснил Роланд. — Монферран поменьше, там правит граф Оверни Гильом VII Молодой, а в Клермоне власть вот уже 36 лет принадлежит епископу Эмерику. Овернь и Клермон давно враждовали, и четверть века назад дед нынешнего графа Гильом VI, основав Монферран, заодно захватил и Клермон. Епископ пожаловался королю Франции Людовику VI Толстому, тому пришлось вводить армию, чтобы освободить город от войск непокорного вассала. Король даже хотел сжечь Монферран, но вмешался Вильгельм IX Аквитанский, выступивший на стороне графа. В общем, Клермон был возвращён епископу. А в прошлом году Гильом VII Молодой и Эмерик подписали мирное соглашение, положившее, как многие хотели бы верить, конец многолетней вражде. По случаю крестового похода сбор войска назначен в Клермоне, где епископ должен благословить рыцарей Христовых, и сам граф отсюда поведёт нас в Париж.

Хм, помимо льё они тут ещё и в полётах стрелы измеряют расстояние. Хотя в целом можно понять, сколько это, в среднем пущенная из лука стрела летит вроде бы 200 метров.

— А далеко ли отсюда до Парижа?

— Около шестидесяти льё. Верхом, если не спешить, дней пять пути. Не бойся, не загоним мы наших кляч, с войском Гильома пойдёт и пешее ополчение, поэтому можно добираться хоть целую неделю.

Вот же, снова попаду в Париж, теперь уже средневековый. Как раз примерно в эти годы будет заложен Нотр-Дам-де-Пари, в который нам с Ольгой так и не удалось попасть. Воспоминание о супруге, оставшейся в далёком будущем, заставили меня грустно вздохнуть. Вывел из раздумий голос Роланда, предложившего натянуть кольчугу с накидкой и въехать в город при параде.

Да уж, одно название, что парадное одеяние. Ежели разбогатею — закажу себе самые крутые доспехи, оружие и прочие аксессуары, достойные настоящего рыцаря. Но пока эта перспектива виделась довольно туманной. Учитывая почти полное отсутствие навыков для выживания в этом мире, я особо-то и не надеялся, что мне предстоит долгая и счастливая жизнь. Скорее всего убьют в первой же стычке. Интересно, куда дальше тогда отправится моя душа?

Облачившись в кольчугу с накидками (у Роланда тоже теперь на груди красовался аналогичный крест), мы спустились с холма, миновали мост надо рвом и охраняемые двумя стражниками ворота. Над стеной реял флаг с гербом провинции Овернь — перевёрнутый красный трезубец на жёлтом фоне. Но трезубец был изображён схематично, ещё и с тремя кружками поверху. Может, это вообще часть крепостной стены, непонятно почему только вверх ногами. Тогда уж, скорее, это какой-то акведук.

Товарищ направлял наше движение, учитывая, что со мной якобы случилась амнезия. Вот он какой, средневековый город… В общем-то, не сильно увиденное отличалось от того, что я читал в книгах и видел в фильмах, посвящённых эпохе средневековья. Узкие, мощёные булыжником улочки, дома в большинстве своём двухэтажные, деревянные или фахверковые, вспомнилось мне что-то из немецкой архитектуры средневековья. Такие дома имели деревянный каркас, а промежутки между балками были заполнены камнями, кирпичом и другим строительным материалом. Большинство окон слюдяные, затянуты бычьим пузырём или промасленной тканью, но изредка глаз цеплял и застеклённые оконца.

Вонь, однако, стояла страшная. Однажды из распахнутого окна второго этажа дома, мимо которого мы проезжали, прямо под ноги моему мерину вылили целое ведро помоев.

— Эй, дура, смотри, куда льёшь! — заорал я бабе, пялившейся на нас сверху.

— Вот уж господа какие, — парировала та и затворила ставни.

На самых бедных улочках, кои нам тоже пришлось миновать, мусор возле стен лежал кучами, также источая зловоние. Копошившиеся в этих кучах жирные крысы не обращали на прохожих ровно никакого внимания, как, впрочем, и те на грызунов.

Встретились нам и двое монахов, о чём-то жарко спорящих и размахивающих при этом торчащими из широких рукавов ряс тонкими ручонками. Причём спорили между собой на латыни, так что ни единого слова из их диалога понять не удалось.

Мы двигались в сторону далёкой ещё Базарной площади, отданной нынче под ярмарку. Была ещё и Соборная площадь, на которой, как объяснил Роланд, располагался собор Нотр-Дам-дю-Порт, перестроенный после разграбления норманнами.

Из очередного проулка послышались детские голоса. Минуя его, мы увидели, как на небольшом пятачке типа перекрёстка, путаясь у прохожих под ногами, мальчишки увлечённо гоняют тряпичный мячик. Выходит, в это время не только в Англии пользовалась популярностью игра, ставшая предвестником футбола. Вот именно что предвестником. Мальчишки не гнушались хватать мяч в руки, да ещё отвешивать друг другу тычки и оплеухи, так что эта игра больше походила уже на регби.

На одной из узких улочек совсем уже недалеко, по словам Роланда, от Базарной площади, навстречу нам показалась конная процессия, которую возглавляли два богато одетых рыцаря, а следом верхом двигались их оруженосцы. Увы, даже они выглядели солиднее, чем мы с Роландом. Один из шевалье лет тридцати с выбритым подбородком и висячими, как у шляхтича, усами, сидел верхом на крепком вороном жеребце в холке чуть ли не на полметра выше моего мерина. Дестриэ — всплыло откуда-то из глубин подсознания название этой породы. Накидку незнакомца украшал искусно вышитый герб с изображением сидящего на каплевидном щите синего цвета орла с чем-то вроде короны на голове, скрещённых позади щита копий, и разного рода узоров в виде завитушек. Рыцарь имел при себе сразу два меча. Один, длинный, двуручный, был приторочен к седлу, а второй, поменьше, свисал в ножнах с его широкого пояса.

Разъехаться не было никакой возможности, единственный вариант — сдать либо нам назад, либо им до ближайшего переулка. Тем более им это сделать было быстрее. Так как переулок располагался в десятке метров позади верховых. Однако они, похоже, уступать не собирались, ожидая, пока мы дадим задний ход. Роланд, судя по выражению его лица, был не против уступить дорогу, даже начал было поворачивать свою Матильду назад, но я придержал его лошадь за поводья.

— Господа, не будете ли вы так любезны уступить дорогу рыцарям, проделавшим неблизкий путь, чтобы под началом Его Сиятельства отправиться воевать с неверными?

Моя фраза заставила усатого рыцаря удивлённо приподнять брови, а его выбритый до синевы товарищ грозно нахмурился.

— Кто вы, наглец, посмевший требовать от нас уступить вам дорогу? Назовите своё имя, чтобы я знал, кого собираюсь проучить.

В смысле проучить? На дуэль, что ли, вызвать меня собрался?

— Имя моё Симон де Лонэ, я младший сын храброго шевалье Франциска де Лонэ, ходившего с отцом моего друга под началом графа Гильома VI освобождать Иерусалим и Гроб Господень от неверных. Извольте назвать своё имя.

Во как, сам от себя не ожидал столь выспренней фразы, а от волнения даже кровь, кажется, к лицу прилила.

— Маркиз Альфонс Лиможский, — процедил тот сквозь зубы. — Видать, вы настоящая деревенщина, раз не знаете моих цветов и родового герба. Итак, вы уступите дорогу или мне всё же придётся продемонстрировать крепость своего клинка?

— Симон, не будь упрямым, как осёл, это всё-таки маркиз, — прошептал мне на ухо Роланд.

Но я уже был на взводе. Ишь ты¸ маркиз… Проходил у меня, кстати, как-то подозреваемый в ограблении ювелирного магазина по кличке Маркиз. Старый медвежатник, ещё советской закалки, когда я его поймал, получил семь лет строгача как рецидивист. Это воспоминание заставило меня невольно ухмыльнуться.

— Вам смешно, сударь? — нахмурился вероятный противник. — Ну сейчас вам станет не до смеха. Я вызываю вас на поединок!

— С удовольствием!

Я обнажил свой меч, при виде которого соперник, его дружок и их оруженосцы не смогли сдержать ухмылок.

— И этим куском железа вы собираетесь биться? — приподнял бровь маркиз. — Ты видел это, Жоффруа? Да Пётр Пустынник со своим разящим евреев и неверных посохом и то был бы не в пример опаснее! Да и лошадь ваша… Мне кажется, она старше меня. Удивляюсь, как она не издохла по пути в Клермон. И где ваши оруженосцы? Неужто сбежали от таких рыцарей?

— А вы, я смотрю, только языком молоть горазды, — выдавил я из себя, не зная, как ещё ответить на столь язвительный выпад.

Соперник усмехнулся и, глядя на меня сверху вниз, высокопарно бросил:

— Что ж, дабы уравнять наши шансы, я выбираю меч для пешего поединка, так что предлагаю спешиться.

— Симон! — дёрнул было меня за кольчужный рукав Роланд.

Но я отмахнулся и, пусть и не очень ловко, но всё же спрыгнул с Аполлона на мостовую, устояв на ногах. От удара о камни ступни засаднило. Что есть башмаки, что нет, одно название, неужто трудно было пошить их с нормальной подошвой? Если сегодня выживу и когда-нибудь вдруг появятся деньги — закажу нормальные сапоги, с крепкой подошвой и на правую и левую ногу отдельно.

Маркиз, в отличие от меня, спрыгнул это не в пример изящнее, стёк буквально с седла, невзирая на вес своего более тяжёлого, нежели у меня, одеяния. Его спутник и оруженосцы сдали назад, освобождая пространство для поединка, а Роланд продолжал что-то бормотать, типа призывал образумиться и принести извинения.

Ну уж нет, де Лонэ никогда не отступали! И Делоне тоже… Я с детства придерживался принципа, что если уж ввязался в драку — то либо со щитом, либо на щите. А сейчас был оскорблён не только я, но и весь мой род.

От охватившего меня возбуждения я чувствовал, как тело словно покалывает мириадом микроскопических иголочек. Последний раз подобное я испытывал очень давно, и отнюдь не в драке с парижскими арабами, а когда лет десять назад брал матёрого уголовника. Тогда пришлось безоружным, с голыми руками идти на нож, а владел он им неплохо. В тот раз я отделался порезанной курткой. В этот… Сейчас на мне была не куртка, а кольчуга, но я отнюдь не был уверен, что она поможет мне уберечься от увечий.

Меч соперника оказался длиннее моего примерно на ладонь. Да и выглядел богато, не в пример моему. Не удивлюсь, если выкован из какой-нибудь дамасской стали. Щит у соперника также смотрелся более солидно.

Фехтовальщик из Семёна Делоне так себе, если не сказать больше, а Симон де Лонэ может хоть что-то противопоставить сопернику. Но чтобы наработанные инстинкты вышли на первый план, мне нужно было постараться, как тогда в тренировочном поединке с Роландом, абстрагироваться от мыслей, как держать меч и какое движение сделать. Вот только будет ли на это время?

Не успел я об этом подумать, как маркиз шагнул вперёд, одновременно замахиваясь мечом. Я инстинктивно закрылся щитом, на который и пришёлся мощный удар. Окованный металлическими полосами щит, к счастью, выдержал, но у меня тут же онемела рука. С трудом удерживая щит в онемевшей конечности, я отскочил назад. А соперник уже наносил следующий удар, теперь Альфонс метил по незащищённой кольчужным чулком выставленной вперёд левой ноге, и снова мне пришлось делать скачок назад, иначе я мог подобно Джону Сильверу стать одноногим. А у соперника на ногах, между прочим, красовались кольчужные шоссы, подвязками крепившиеся к поясу. Для форсу, что ли, нацепил? Как знал, что придётся драться.

Третьего удара я не стал дожидаться и сделал резкий контрвыпад, рубя, как говорится, с плеча, однако мой клинок был встречен крепкой сталью. И так хорошо встречен, что… дзинь — сломался пополам.

Я с недоумением уставился на обломок меча в своей руке, а в следующее мгновение раздался смех. Обидный смех, хохотали и маркиз, и его спутник. К моему лицу прихлынула кровь, и я, не контролируя себя (не иначе на первый план вылезла горячностью Симона де Лонэ), швырнул обломком меча в Альфонса. Тот без труда отбил его щитом и, прекратив смеяться, заявил:

— Смотри, Жоффруа, как он раздувает ноздри, словно бык… Сударь, вы проиграли, но я великодушно сохраню вам жизнь. Помните о благородстве Альфонса Лиможского. А теперь всё же соизвольте уступить нам дорогу.

Он ловко, невзирая на достаточно тяжёлое обмундирование, вскочил на своего жеребца и, не дожидаясь, пока Роланд отведёт лошадей назад, двинулся на него. А за ним его товарищ и надменно насмехавшиеся оруженосцы. Моему напарнику пришлось резво разворачиваться, мне же — прижаться к стене, иначе затоптали бы. И вновь дала себя знать натура юного владельца этого тела. Ему от бессилия и испытанного только что унижения хотелось рвать и метать, как минимум крикнуть что-нибудь обидное вслед маркизу и его людям, но усилием воли я сдержал этот порыв. Матёрый опер не должен давать волю эмоциям. А земля… Она круглая, хоть этого сейчас никто и не знает, так что ещё, даст бог, мы с тобой, Альфонс, встретимся.

[1] Во Франции полицейских в народе называют ажанами и фликами. Ажан — менее обидное прозвище, переводится как просто «агент». Одно из обидных, и поэтому произносимых за глаза, прозвище французского полицейского — «флик». Сначала их назвали мухами (mouche), затем переименовали из французской «мухи» в нидерландскую fliege, а уже потом сократили до flic.

[2] Идея крестовых походов была впервые озвучена именно в этом городе, который в XVII веке, объединившись с предместьем Монферран, стал называться Клермон-Ферран.

[3] Посвящение в рыцари или акколада (от фр. accolade — объятие) — церемония, бывшая прежде в употреблении при приеме в рыцарский орден. Посвящение в рыцари знаменовало переход к зрелости и самостоятельности и делало юношу членом военно-аристократической корпорации рыцарей.

[4] «Pater noster» — тот же «Отче наш», только на латыни.

[5] В Средневековье и позже этим словом обозначалось земельное владение, передаваемое в пожизненное пользование на условии несения службы — придворной, административной, но главным образом — военной.

[6] Главный герой сатирической повести Марка Твена «Янки при дворе короля Артура».

[7] Экскалибур — меч короля Артура, Дюрандаль — меч Роланда.

[8] Имя Господа Христа (лат)

[9] Экю (франц. еcu — щит), старинная французская монета. Первая французская золотая монета была выпущена во времена короля Людовика IX Святого в 1266 году — это был золотой денье. По изображению на монете щита она получила название «экю».

[10] Вилланы — категория феодально-зависимого крестьянства в некоторых странах Западной Европы в период средневековья.

Глава II

— А я говорил, нечего было петушиться, — нудел Роланд, когда мы продолжили наш путь.

Из моих ножен торчала рукоять меча, вот только он был рассечён на две части. Может, какой-нибудь мастер сможет их как-то сварить… Интересно, Роланд займёт мне на это денег? Опять же расходы, но куда я без меча? А покупать новый… Более-менее приличный, по словам моего товарища, стоит от двухсот денье и выше. У меня и изначально-то столько не было. А Роланд всё никак не мог успокоиться, вздыхал:

— Если бы ты не заплатил за того крестьянина… Конечно, я тебя в беде не брошу, будем экономить, может, по пути, как войдём в чужие земли, удастся кого-нибудь пограбить, и даже разжиться золотишком.

Пограбить… Словно мы не рыцари, а мародёры какие-то. Хотя, читая о «геройстве» всех этих тамплиеров с госпитальерами, я не раз натыкался на свидетельства того, что пограбить они как раз были не дураки. Вот и отцы наши, небось, без задней мысли хвалились, что в чужих землях кое-что присвоили.

Улицы стали шире, по ним текли в обе стороны людские ручейки, иногда проезжали повозки с товаром. Уже на подходе к площади стали слышны музыка, смех, крики зазывал и продавцов. Вот уже виднеется над крышами домов шпиль городской ратуши, увенчанный флюгером в виде всадника с мечом и щитом, а вскоре, наконец, показалась и сама площадь.

Мы остановили наших лошадок, разглядывая открывшуюся перед нами перспективу. Площадь, в отличие от мощёных простым булыжником улиц выложенная брусчаткой, по периметру была окружена в большинстве своём узкими и высокими домами с черепичной крышей и красиво отделанными балками. Почти все трёх и четырехэтажные, со ставнями по обе стороны окон. Первые этажи многих домов рядом с ведущими внутрь дубовыми дверьми были превращены в лавки. Нижняя створка окна опущена, служа своего рода прилавком, а верхняя приподнята и закреплена, заодно защищая товары от солнца и возможного дождя. Внутри располагались мастерские, судя по выставленным товарам и периодически попадающимся гербам, отсылающим к цехам: оружейным, кожевенным, портняжным, сапожным, гончарным, ювелирным… Тут же брадобрей с помощью мыльной пены какого-то серого цвета и прообраза известной мне опасной бритвы в виде прямого клинка с закругленным концом и хвостовиком, на который насаживалась рукоятка, приводил в порядок лицо клиента. А рядом стоял, видимо, дожидаясь своей очереди, человек, баюкающий раздувшуюся щёку. Не иначе брадобрей тут и заместо зубодёра.

Вторым, более узким кольцом, под дощатыми навесами стояли лавки торговцев овощами, хлебом, вином, сыром, мёдом, мясом и рыбой. И тут же — лавки заезжих купцов, у которых можно было купить шёлк, фламандское и английское сукно, специи, орехи, сладости, сушёные и вяленые фрукты, фарфор.

Центральная часть площади была относительно свободной, если не считать толп снующих туда-сюда покупателей и просто зевак, пришедших посмотреть на бесплатные представления. Таковыми их обеспечивали жонглёр на ходулях, старик с переносным вертепом, в котором сейчас разыгрывалась какая-то библейская сценка, и трое музыкантов, то ли менестрелей, то ли трубадуров или вообще труверов. Я, честно говоря, таких тонкостей не знал, а спрашивать у Роланда постеснялся. Для себя решил всё же называть их менестрелями. Один из них играл на лютне, второй бил в квадратный тамбурин, а третий дул в какую-то странную флейту с длинным, загнутым в форме крюка деревянным стволом, извлекая из неё звук с помощью маленькой продолговатой пластинки [1].

— Нам с тобой вон туда.

Роланд указал рукой куда-то вперёд и влево. Я тронул мерина, который поплёлся следом за кобылой моего товарища. Стараясь никого не задавить, мы миновали площадь и в ближайшем проулке остановились возле двухэтажного дома с каменным забором высотой метратри, тянувшимся до соседнего строения. Лошадей привязали к торчавшему из стены кольцу, видимо, для этого и предназначенному. Ещё одно кольцо, более искусно выполненное, висело на крепкой, дубовой, окованной железными полосами двери, имевшей на уровне глаз маленькое оконце с задвижкой. Кольцо как бы торчало из пасти льва, и стучать предназначалось о его свисающую вниз бронзовую гриву. Роланд взялся за него, ударил дважды об эту самую «бороду». Спустя где-то полминуты задвижка сдвинулась в сторону, и на нас уставилась пара внимательных карих глаз. А ещё через несколько секунд послышался звук отодвигаемого засова, и дверь с едва слышным скрипом отворилась.

На пороге стояла чуть ниже меня ростом, крепко сбитая женщина в фартуке, при взгляде на руки которой меня посетила мысль, что она могла бы поучаствовать в кулачном поединке с мужчинами наравне. Неизменный в эту эпоху чепчик на её голове, завязанный под подбородком, смотрелся немного нелепо, ей больше подошла бы каска немецкого солдата. Но при этом от неё очень даже мирно пахло какими-то травами и жареным мясом.

— Доброго дня, молодые господа, — пробасила она, попытавшись изобразить что-то похожее на улыбку, хотя у неё это не очень-то и получилось.

— И тебе доброго дня, Бригитт, — с лёгким поклоном ответил Роланд.

— Шевалье Бремонт вас уже заждался, следуйте за мной.

Освещаемое пламенем очага помещение, где мы оказались, было не очень большим. Вроде лето на дворе, и весьма тёплое, подумалось мне, чего это хозяин очаг запалили? Хотя… Дом-то из камня сложен, когда мы переступили порог, то на меня сразу дохнуло лёгкой прохладой. А здесь, в помещении с очагом, было вроде как и не жарко, а достаточно комфортно. И дым, судя по всему, уходил через дымоход — редкая вещь для средних веков.

В центре комнаты располагался крепкий дубовый стол, за ним сидел плотного телосложения немолодой мужчина с густыми, прямо-таки будённовскими усами под мясистым, с красными прожилками носом, явно свидетельствовавшем о давней дружбе с Бахусом. Левую щёку его пересекал шрам, отчего одно веко было полуприкрыто. Редкие волосы длиной до плеч росли только по краям головы, образуя седоватый венчик. Похоже, это и был шевалье Бремонт.

Шевеля губами, при свете сальной свечи он что-то старательно выводил гусиным пером на желтоватого оттенка бумаге, на вид больше напоминающей кусок ткани[2], периодически обмакивая своё «стило» в чернильницу. При нашем появлении Бремонт оторвался от своего занятия, и тут же его широкое лицо расплылось в улыбке, которую можно было бы назвать добродушной, если бы не шрам, придающий этой самой улыбке немного зловещий оттенок. Да уж, умели они с этой Бригитт улыбаться.

— Роланд! Симон! Наконец-то добрались!

Он с неожиданной для своего несколько грузного тела прытью выскочил из-за стола и, слегка прихрамывая, подбежал к нам, принявшись хлопать нас по плечам.

— Письма от ваших отцов я получил ещё на прошлой неделе, вот и ждал вас со дня на день. А я гляжу, за минувший год вы ещё больше окрепли, выросли, настоящие шевалье… Как добрались, без приключений?

— Да, обошлось, — опередил я уже открывшего было рот Роланда.

Ни про непредвиденные траты в связи со спасением браконьера, которые Бремонт точно не одобрил бы, ни тем более про позорный поединок с маркизом я рассказывать не собирался, и пожалел, что заранее не предупредил об этом товарища. Но тот, видимо, и сам сообразил, что я не хочу излишней огласки, поэтому держал рот на замке.

— А меч-то, я смотрю, вроде как отцовский, — кивнул он на торчавший из ножен эфес меча и тут же хищно осклабился. — Помню, помню, как Франциск разрубил им голову здорового сарацина, и та треснула, словно спелый орех.

Я малость похолодел при мысли, вдруг Бремонт попросит вынуть меч из ножен. К счастью, он повернулся к своей помощнице.

— Бригитт, ну чего ты встала, словно жена Лота при взгляде на Содом? Скажи этому бездельнику Полю, чтобы отвёл лошадей моих гостей в стойло, почистил и задал им овса. А сама принеси что-нибудь поесть, мои гости наверняка проголодались с дороги.

Бригитт с чувством собственного достоинства отправилась выполнять наказ хозяина, а Бремонт переключился на наших родителей.

— Ну как там поживают ваши отцы? Живы-здоровы? Давненько мы не виделись, почитай, лет пять, а то и шесть. Ну хоть вы вдвоём иногда появляетесь в Клермоне. Эх, были славные денёчки…

Он мечтательно вздохнул, погрузившись в воспоминания о далёкой, насыщенной бурными событиями молодости. Прождав секунд двадцать, я деликатно кашлянул.

— Э-э-э, хм… Что-то к старости я стал сентиментальным, особенно после кончины моей любимой жёнушки. Да и дети упорхнули, без них совсем заскучал… Так что, выходит, вам теперь предстоит исполнять бенефиций, — вернулся он к насущному. — Ну да вы уже парни крепкие, надеюсь, сумеете постоять за себя в битве с сарацинами. Первый бой — он самый важный, именно в нём проверяется крепость духа. Не дрогнете те, коль придётся с неверными в рубке сойтись?

И испытующе посмотрел на нас, переводя взгляд поочерёдно с одного на другого.

— Не посрамим честное имя наших отцов! — гаркнул я, словно на строевом смотре перед генералом МВД.

— Не посрамим! — чуть менее уверенно подхватил Роланд.

— Вот и молодцы! Вы теперь официально числитесь в армии графа Гильома VII, я вас лично представлю Его Сиятельству.

Тут Бригитт начала ставить на стол тарелки с едой. По моим ощущениям, время было уже часа четыре дня, так что этот приём пищи можно было назвать либо поздним обедом, либо ранним ужином. Вообще мне предстояло ещё долго привыкать к тому, что в раннем средневековье нет привычных мне часов, а время измеряется колокольным звоном или расположением светила на небосводе. Это если оно не закрыто тучами.

Перед трапезой нам пришлось прочитать следом за Бремонтом молитву, в которой мы возблагодарили господа за хлеб насущный. На обед нас потчевали густой похлёбкой с мясом, пшеном, какими-то травами и кореньями, а также холодной телятиной. Ели деревянными ложками, большой двузубой вилкой и ножом Бремонт лишь пользовался, отрезая от большого куска мяса небольшие кусочки.

В качестве питья предлагались вино в чистом виде, разбавленное до любой удобной консистенции и… молоко. По словам Бригитт, молоко утреннее. Принесла она его из погреба, а потому оно было прохладным, и я с удовольствием выпил две кружки кряду, надеясь, что желудок Симона де Лонэ так же крепок, как и желудок Семёна Делоне, способного без серьёзных последствий запивать молоком солёные огурцы.

За едой шевалье расспрашивал нас о жизни в родовых имениях, и мне не раз приходилось делать вид, что я прослушал вопрос, а вместо меня отвечал Роланд, так как сказать-то мне, собственно, было нечего.

Заморив червячка, я принялся ковырять в зубах тонкой щепочкой, компенсируя отсутствие зубной щётки. Ужин, за который мы должны были сесть после вечерни, по словам шевалье Бремонта, обещал быть более плотным.

— Бригитт, покажи молодым шевалье их комнату, — вытирая пальцы платком, попросил Бремонт. — Сегодня, друзья, можете отдыхать, или прогуляться по ярмарке, к закрытию многие товары дешевеют. А на завтра в соборе намечено богослужение, где Его Преосвященство благословит рыцарей Христа на поход против неверных. Ну а послезавтра под командованием Его Сиятельства вы отбываете в Париж. Я бы и сам с радостью отправился бить сарацин, но слишком уж стар для этого.

Он грустно вздохнул, и снова его взгляд затуманился, видимо, отсылая старика к временам, когда он разил неверных направо и налево.

Не успела Бригитт распахнуть дверь нашей опочивальни, как из-под её ног порскнула в угол мышь. Хорошо хоть не крыса, хотя, думаю, и эти грызуны в доме водятся, особенно в подвале. Где, кстати, хранятся продукты, и от этой мысли мне на секунду стало не по себе. Крысы — это главный резервуар возбудителей всякой заразы, неудивительно, что в средневековье то бубонная чума выкашивала половину Европы, то оспа, то холера. Гигиена и ещё раз гигиена, напомнил я себе.

Комнатушка была невелика и, судя по запаху затхлой пыли, давно не проветривалась. С разрешения Бригитт я тут же распахнул маленькое оконце, забранное четырьмя кусочками мутноватого, но всё же стекла. Оно выходило в небольшой внутренний дворик соток на десять, что меня несказанно удивило. Я-то думал, шествуя по узким улочкам Клермона, что дома здесь теснятся друг к другу не только фасадами, а оказывается, некоторые домовладельцы имеют в собственности ещё и придомовую территорию, на которую с противоположной стороны выходят «слепые» стены соседних домов. Да ещё и с каменной кладки колодцем, оборудованным воротом, и с двускатной деревянной крышей над ним, чтобы в воду не летела всякая ерунда.

Имелся во дворе и прямоугольный сарай с большими воротами, откуда послышалось лошадиное ржание. Ага, похоже, там располагалась конюшня. Также в дальнем конце двора стояла деревянная будка, в двери которой имелось небольшое ромбовидное отверстие. О предназначении этой будки я без труда догадался, тем более что мой вопрос вызвал бы у Бригитт недоумение, я же по легенде тут не впервые.

Две скромного вида кровати в нашей комнате были застелены вылинявшими, но всё же свежими простынями. А одеяла где? А подушки? Не успел я об этом подумать, как Бригитт открыла шкаф и вытащила из него два покрывала и две, сшитые из грубой холстины подушки, судя по запаху и на ощупь набитые соломой.

— Располагайтесь, молодые шевалье. А я пока скажу сыну, чтобы принёс вам воду для умывания.

Когда минут десять спустя Поль — проворный парнишка с хитрой физиономией — приволок деревянную лохань размером с небольшой тазик, наполненную чуть тёплой водой, я предоставил Роланду право умыться первым. После чего, глядя на замутнённую воду, крикнул Поля и попросил принести свежую.

Роланд посмотрел на меня удивлённо, мол, чего это я, брезгую что ли? Но я и в самом деле брезговал, тем более что мой товарищ, умываясь, ещё и высморкался в таз. Так что, обижайся, не обижайся — но я высунулся в окно, разглядел сидящего на завалинке Поля, и попросил сменить воду. Пришлось ждать ещё где-то четверть часа, прежде чем, обнажившись по пояс, я смыл с себя пот, напоследок так же высморкавшись. Ну а что, гигиена превыше всего, незачем разводить в носу всякую гадость.

Мы всё же решили сходить на ярмарку, чисто из интереса. Но сначала я измельчил до состояния порошка корни чемерицы и на куске материи разложил его под своей кроватью. Пусть сохнет, уже завтра можно будет сварганить отвар и помыть им голову.

На ярмарку мы с Роландом отправились, не надевая кольчуг (чего лишний вес таскать), лишь с мечами на поясах. Я свой мог бы вообще не брать, учитывая его состояние, но рыцарь, наверное, не должен показываться на людях, не опоясанным мечом.

Здесь было всё так же было шумно и людно. К уже имевшимся развлечениям в виде музыкантов, жонглёра на ходулях и вертепа добавилось ещё одно. Прямо на брусчатке был расстелен потёртый ковёр, на котором топтался здоровенный негр в одной набедренной повязке. Кожа его лоснилась то ли от пота, то ли была чем-то смазана, а мышцы бугрились, напоминая мне бодибилдеров будущего. Негр зловеще вращал глазами и скалил белоснежные зубы.

Возле ковра стоял зазывала — ярко разодетый невысокий мужичонка с физиономией прохиндея, который предлагал всем желающим побороться с Демоном Африки и в случае победы заработать десяток денье. Желающих пока не находилось, и мы с Роландом пошли дальше, глазея по сторонам.

Тут-то я и увидел её. Девице на вид было лет шестнадцать-семнадцать — по меркам средневековья вполне детородный возраст, по Шекспиру синьора Капулетти вообще родила Джульетту в 12 лет. Причём на это смотрят как на само собой разумеющееся, а в моём будущем родившая в шестнадцать долго будет слышать за спиной перешёптывания: вон, мол, дурочка пошла, залетела, а ещё даже школу не закончила, теперь с таким ярмом у неё никакого будущего.

На голове девушки красовался чепчик, верх платья был красным, с длинными, со шнуровкой, рукавами, плотно облегая девичьи выпуклости и талию, а снизу было что-то вроде белого передника. С кожаного пояска свешивался небольшой мешочек, по всей видимости, кошель. В руках она держала плетёную корзину, в которой уже лежали глиняный кувшин с заткнутым пробкой узким горлышком, вилок капусты, свекла, зеленовато-жёлтая морковь и что-то ещё, завёрнутое в грубую холстину.

— Ты чего? — вывел меня из раздумий голос Роланда.

— Да вон на девицу засмотрелся, — кивнул я в сторону объекта моего пристального внимания.

— Симпатичная, — согласился друг. — Наверное, дочка небогатого купца или ремесленника.

— Почему небогатого?

— Так одна ходит, без служанки, значит, на служанку нет денег.

— Угу, — кивнул я и задумчиво пробормотал как бы про себя. — Может, подойти познакомиться?

— Хо, братец, да ты никак влюбился с первого взгляда?

На лице Роланда расцвела широченная улыбка, отчего веснушки тут же расползлись в стороны.

— А что, по-твоему, я и влюбиться не могу в дочку, как ты говоришь, купца или ремесленника?

— Отчего же? Просто… Просто мы вроде как дворяне, и должны жениться на девушках соответствующего сословия. Или ты всего лишь хочешь с ней покувыркаться, как я когда-то с деревенской девкой?

— Всё бы тебе опошлить, — изображая обиду, покачал я головой. — А у меня, может, к ней самые светлые чувства…

— Ладно, ладно, Симон, не обижайся, я просто пошутил. Нет, девушка и в самом деле симпатичная. Давай подойдём, только это немного неприлично, вот так, без повода, знакомиться.

— Без повода… Хм, а повод-то, кажется, появился.

Я рванул вперёд, и буквально в несколько шагов оказался рядом с не ожидавшим от меня такой прыти юрким мужичком с лицом хорька, который, только что незаметно срезав кошель с пояса девушки, уже собирался затеряться в толпе.

— А ну стоять!

Тот попытался увернуться, но я уже крепко держал его за шиворот, да ещё и руку за спину завернул, взяв на болевой. Тут же стал собираться народ, и мне вдруг стало как-то неудобно находиться в эпицентре всеобщего внимания. Причём среди собравшихся я увидел и ту самую девицу с корзинкой.

— Давай сюда, что только что украл, — продолжая держать «хорька» за шиворот, сказал я.

— Я ничего не крал… Ой-ё-ёй, больно!

— Если не отдашь кошель — я сломаю тебе руку.

— Так он у меня в той самой руке…

Действительно, я как-то и не обратил на это внимания. Я ослабил хватку, и вскоре кожаный мешочек с деньгами перекочевал ко мне.

— То-то, — удовлетворённо сказал я, отпуская вора.

«Хорёк» собрался было тут же улизнуть, но кольцо любопытных уже сомкнулось, и его схватили сразу несколько крепких мужских рук.

— Госпожа, это, кажется, ваше?

— Спасибо, благородный рыцарь, чьё имя мне неизвестно, — тихо пролепетала она, краснея и опустив глаза.

— Этого благородного рыцаря звать шевалье Симон де Лонэ, — опередил меня Роланд.

— Спасибо, господин де Лонэ, — ещё раз поблагодарила меня девушка.

— Я запомню твоё имя, Симон де Лонэ, — процедил «хорёк».

— Я не понял, хорёк, ты мне что, угрожаешь?

Нахмурившись, я шагнул к нему, но в этот момент, раздвигая плечами народ, появилась городская стража.

— Что здесь происходит? — поинтересовался один из двух дюжих молодцев.

— Вора поймали, — послышались крики. — Заклеймить его! На кол! Уши отрезать!

— Спокойно! — прервал этот поток «добрых» пожеланий стражник. — Что и у кого он украл?

— Вон у той девицы срезал с пояса кошель. А вон тот шевалье вора поймал.

Стражник окинул меня оценивающим взглядом.

— Вы поймали, сударь?

Я молча пожал плечами, мол, не виноватый я, так получилось.

— От лица жителей Клермона объявляю вам благодарность. А вы, юная госпожа, — обернулся он к пострадавшей, — завтра после обедни подходите к ратуше, как раз состоится заседание суда, и вы дадите показания как пострадавшая сторона.

Преступника увели, народ стал расходиться, отправилась по своим делам и девушка, имя которой так и осталось для меня загадкой. А тем временем внимание публики вновь переключилось на зазывалу. Тот уже предлагал уже пятьдесят денье тому, кто одолеет темнокожего гиганта и десять денье получит проигравший.

— А какая ему выгода со всего этого? — спросил я Роланда.

— Ну как же, народ делает ставки, вон уже кучкой стоят желающие поставить на исход поединка. А зазывала оставляет себе с этого проценты.

— Понятно, тотализатор.

— Тота… Чего?

— Я говорю, ловко придумано. Интересно, найдутся желающие побороть этого парня?

— Так вон уже один, кажется, нашёлся.

И впрямь, к зазывале подошёл невысокий, кряжистый мужик, что называется, косая сажень в плечах, и они сейчас о чём-то общались. Вскоре мужик стал стягивать с себя длинную рубаху, стащил башмаки на мягкой подошве по типу моих, оставшись в одних суконных штанах.

Тут же зазывала начал принимать ставки, делая пометки острым куском угля на… растянутой шкуре какого-то животного[3]. Надо же… Видно, сказывался дефицит бумаги, которую могли себе позволить только состоятельные люди. Шкура была натянута на деревянные распорки, и все могли видеть общую сумму ставок. А она составила около сотни денье, учитывая, что ставки сделали порядка трёх десятков человек.

Как я понял по возгласам, большинство поставили на негра. Наверное, это шоу не первый раз в городе, и борца неплохо знают. Ну да я, невзирая на широченные плечи мужика, тоже сделал бы ставку на Демона Африки.

— Итак, добрые граждане славного города Клермон! Сейчас на ваших глазах сразятся непобедимый боец по прозвищу Демон Африки и кожевенных дел мастер Марсель Буржуа. В случае победы Буржуа получит тридцать денье!

По толпе прокатился одобрительный гул, наверное, такие деньги по нынешним временам считались серьёзной суммой. Зазывала добавил, что по правилам ведения поединка запрещается бить по глазам, в горло и пах, после чего объявил о начале боя.

Сначала вёл горожанин, он, пропустив крепкую оплеуху, не растерялся и, пригнувшись, обхватил торс соперника. Приподнял того и собрался было уже шмякнуть противника с размаху на ковёр, но потный (всё же, подозреваю, покрытый маслом) африканец сумел выскользнуть из не совсем дружественных объятий. И тут же, оказавшись позади кожевенника, уже сам обхватил его, пропустив руки подмышками соперника и сцепив ладони на его шее. Тот закряхтел, когда его голову негр начал клонить вниз, лицо кожевенника побагровело, жилы на шее вздулись, он попытался лягнуть негра, но попытка успехом не увенчалась.

А Демон Африки тем временем сменил хватку, обхватив шею Буржуа, взяв того на удушающий. Горожанин подёргался ещё с полминуты, а затем безвольно обвис, и когда Демон Африки ослабил хватку, тот кулём рухнул на ковёр. Ещё с полминуты понадобилось на то, чтобы привести проигравшего в чувство. Когда зазывала удостоверился, что Буржуа в порядке, началась раздача «слонов», то бишь выигрышей тем, кто ставил на африканца. Сам же проигравший в качестве утешительного приза получил пять денье. Ну хоть какая-то компенсация.

Народ между тем требовал продолжения банкета.

— Граждане Клермона, найдутся ли среди вас ещё храбрецы? Целых тридцать денье! Ну, кто хочет заработать такие деньги?

Зазывала надрывался минуты три, и публика, догадываясь, что желающих больше не найдётся, начала понемногу расходиться. Тогда зазывала повысил ставку сначала до пятидесяти, а затем, отчаявшись, и до ста денье.

— Сто денье! — надрывался тот, размахивая руками. — Для кого-то это целое состояние!

— Эх, жаль, кулачный бой и тем более борьба не самая моя сильная сторона, а то бы попытал счастья. — вздохнул Роланд.

— А я бы не отказался заработать сто денье ввиду своего незавидного материального положения. Как раз компенсировал бы траты на заплаченный за браконьера штраф.

— Ты что, хочешь сразиться с этим сарацином?! Он же вон какой здоровый.

— Почему сразу с сарацином? Мне кажется, это вообще какой-то нубиец, а до них ислам, я думаю, ещё не добрался. А насчёт его габаритов… Поверь, они далеко не всегда играют решающую роль. Эй, уважаемый!

— Чего вам, сударь? — смерил меня взглядом зазывала.

— Хочу попробовать выиграть сотню денье.

— Жители славного города Клермона! Нашёлся молодой храбрец, готовый бросить вызов непобедимому Демону Африки! Делайте ваши ставки!

— Уважаемый, — дёрнул я его за рукав, — найдётся кусок ветоши?

— Зачем? — нахмурился тот.

— Хочу вытереть твоего бойца, а то он прямо-таки блестит на солнце.

Глазки зазывалы забегали, а я, не дожидаясь, пока он начнёт придумывать отмазки, схватил валявшуюся на краю ковра рубаху соперника, подошёл к возвышавшемуся надо мной на целую голову негру, который непонимающе смотрел на меня, и стал его обтирать. Судя по запаху, это было оливковое масло. Ну да о масле из семян подсолнуха в средние века никто и не знал, либо оно не пользовалось популярностью, а оливки в этих широтах, как мы уже видели, вполне себе растут.

— Ну вот, теперь совсем другое дело, — констатировал я, возвращая пропитанную маслом рубаху на место.

— Эй, ты что делаешь?! Это же одежда Демона! — запоздало очнулся зазывала.

— А почему она пропитана маслом, а? Все видели? — обратился я к собравшимся, снова подняв рубаху и расправляя её под возмущённый гул толпы. — Разве это не плутовство? Что молчишь?

Я повернулся к зазывале, тот был бледен и, казалось, готов был провалиться сквозь брусчатку.

— Это не масло, это у него пот такой… масляный, — проблеял он.

— Пот масляный, — рассмеялся я. — Ладно, смирись с тем, что одурачить меня тебе не удалось, а потому ставка увеличивается до двухсот денье.

— Но…

— Или я сейчас кликну городскую стражу, и ты вместе со своим демоном Африки будешь обвинён в мошенничестве. Свидетелей хоть отбавляй, — добавил я под теперь уже одобрительные выкрики. — Ну так что, двести денье победителю? Вон уже сколько желающих сделать ставку, так что всё равно окажешься в выигрыше.

И впрямь народ активно включился в процесс, толпа росла на глазах, требуя от зазывалы согласиться на мои условия.

— А-а-а, согласен, — махнул тот рукой, — двести так двести.

Я, насколько мог добродушно, улыбнулся состроившему кислую мину мошеннику и, стянув себя пояс с мечом и рубаху, отдал вещи Роланду. Стащил и башмаки. Согласен, тело Симона де Лонэ не отличалось крепким сложением, однако и хилым его язык не повернулся бы назвать. Попробуем применить что-нибудь из арсенала боевого самбо, недаром я два раза в неделю потел в спортзале.

У меня даже дома хранилось полное методическое пособие Спиридонова за 1940 год, за этот раритет мне предлагали как-то пять тысяч рублей, но я и за двадцать не отдал бы.

Снова прошло представление бойцов, после чего зазывала дал команду к началу поединка.

Гигант, страшно оскалившись, сразу ринулся вперёд, раскинув в стороны свои длиннющие руки. Я нырнул ему в ноги, обхватил пальцами эти две колонны и рванул на себя, пытаясь опрокинуть негра навзничь. Сумел оторвать от ковра только одну ногу, после чего почувствовал, как мой торс обхватывают крепкие руки, явно с намерением вздёрнуть меня вверх. Я толкнулся одновременно двумя ногами, и мне наконец-то удалось опрокинуть соперника на спину. Однако, оказавшись сверху, не успел сцепить руки в замок, так как негр с кошачьей ловкостью вывернулся, и мы снова оказались в стойке.

Дальше Демон Африки попытался, как и в поединке с предыдущим соперником, отвесить мне оплеуху. Но моя реакция оказалась быстрее, я не только успел отклониться назад, но и перехватил его руку, мгновение спустя выворачивая запястье.

Лицо негра перекосило от боли, и у меня мелькнула мысль, не ослабить ли хватку, а то так можно и лучезапястный сустав сломать к чёртовой матери. Но оппонент попытался пнуть меня ногой, и так удачно, что попал в коленную чашечку. Теперь уже мне пришлось скривиться от боли, и африканец, воспользовавшись этим, резко дёрнул руку, высвобождая запястье.

Судя по его физиономии, ему тоже пришлось несладко, но он хотя бы мог нормально передвигаться, а вот я заметно прихрамывал. Колено вроде не выбито, «кресты», надеюсь, не порваны, но нога пока не могла функционировать в полную силу, отчего моя манёвренность заметно снизилась.

Так, хорош, пора этот балаган заканчивать, и Спиридонов мне в помощь. Его методика предполагала в том числе и ударную технику в двух ипостасях: приемы английского бокса (хук, апперкот, прямой в голову, уклон) и джиу-джитсовую. В рамках джиу-джитсовой изучают болевые точки на голове, теле и ногах, которые разделяются по степени опасности нанесения удара, вплоть до летального исхода. Убивать негра я не собирался, пусть живёт, а вот вывести его из строя на какое-то время не помешало бы.

Между тем Демон Африки, отдышавшись, снова рванул на меня, в своей излюбленной манере вытянув руки вперёд. Ладно, сейчас сыграем по-другому. Я нырнул под его левую руку и коротким, выверенным движением нанёс удар в открытую подмышку.

Левая рука соперника повисла плетью. Всё, теперь он «однорукий бандит». А я ещё до кучи въехал негру в область левой почки, так что его ещё и скособочило. Добить соперника было делом техники. Не размениваясь на болевые приёмы, взял шею в захват на удушающий, как и он сам в предыдущей схватке кожевенных дел мастера.

Нет, Демон Африки, конечно, подёргался, с минуту я не мог его угомонить, но в итоге всё же закатил глаза, теряя сознание. Осторожно опустив тело на ковёр, чтобы проигравший лишний раз затылком не ударился, всё-таки толщина лежавшего на брусчатке ковра оставляла желать лучшего, пошатываясь, я встал на ноги под восторженные крики горожан.

— Симон, что это такое я только что видел? — пучил глаза Роланд, когда я ссыпал в свой ставший снова приятно тугим кошель двести мелких монеток. — Откуда ты знаешь все эти приёмы? Я был уверен, что ты проиграешь этому здоровяку.

Э-э, дружище, ты ещё многого обо мне не знаешь. Ежели я тебе хоть частично приоткрою тайну своего появления в теле Симона, то у тебя может и крыша съехать.

— Святой Януарий направлял меня.

И я перекрестился двумя перстами, сложив вместе большой и указательный пальцы, как когда-то Роланд, а приятель перекрестится следом за мной.

— Видно, не зря ты заплатил штраф за этого несчастного крестьянина, видно, Господь решил тебя таким способом отблагодарить, возместив и приумножив.

Ага, Господь… Только его фамилия Спиридонов.

Тут мой товарищ задумчиво посмотрел на торчавший из моих ножен эфес.

— Симон, а мы ведь совсем забыли про твой меч. Ты не хочешь заглянуть в лавку оружейника? Уж за двести денье можно поторговаться.

— И правда, куда ж я с этим обломком… Ну пойдём, немного потратимся. Кстати, я тебе должен три денье. Вот, держи.

— Не надо, вдруг как раз на двухстах сойдётесь, и эти три монетки тебе снова пригодятся. У лавки оружейника, которой служило расположенное рядом с крыльцом окно с откидывающимся подоконником, топтался шевалье. Пришлось минуты три ждать, пока он наконец-то выберет себе «бородатый» топор[4], отдав за него полсотни денье.

— Что желают молодые господа?

Мастеру в кожаном фартуке на вид было под пятьдесят, имел он окладистую бороду и густые брови, а также крепкие руки человека, привыкшего работать с железом. Похоже, он в первую очередь кузнец, а потом уже торговец.

— Мой товарищ желает выбрать меч, — опередил меня Роланд.

— Он хочет себе второй меч к уже имеющемуся? — кивнул он, как недавно и дю Шатле, на торчавший из ножен эфес.

Я взялся за него и вытащил наружу.

— О, я вижу, вам действительно нужен меч! Где это вы его так?

— Было дело, — уклончиво ответил я.

— Что ж, в жизни всякое случается, — не стал настаивать хозяин лавки.

— Наверное, его можно починить?

— Можно, но он уже не будет иметь прежней твёрдости. Впрочем, судя по клинку, он и без того уже был никуда не годен. Так что вы пришли туда, куда нужно, потому что во всей провинции Овернь никто лучше Тибо Форжерона[5] не изготовляет мечи в той кузне, что находится позади этого дома. Это самая знаменитая кузница во всей округе. Я использую лучшую сталь, а мой способ ковки никому из кузнецов Оверни не удаётся повторить, потому что он имеет свои секреты, которые я наследовал от моего отца, чья душа нынче, надеюсь, пребывает на небесах, так как он был добрым и благочестивым христианином. Даже начальник личной стражи Его Сиятельства заказывал у меня клинок. Какой именно меч вас интересует? Могу предложить меч меровингского образца, каролингского, классический романский меч, который предпочитают большинство рыцарей, есть и двуручные от клеймора до цвайхендера[6], как называют его германцы.

— А фламберга нет? — спросил я чисто из любопытства.

— Фламберга? О таком мече я не слышал, господин, — пожал тот плечами, одновременно разводя руки в стороны.

Да, кажется, эти мечи с волнистыми лезвиями появились позже и сейчас их ещё никто не ковал. Причём вроде как их даже запрещали в своё время якобы из-за того, что эти самые фламберги наносили рваные, незаживающие раны.

— Давайте не будем усложнять, посмотрим романские мечи, — предложил я.

— Один момент!

Форжерон исчез в глубине дома, вернувшись через несколько минут с целой охапкой мечей. Разложив их на прилавке, мастер широким жестом обвёл своё богатство.

— Ну, который вам приглянулся?

Роланд взял один меч в руки, словно взвешивая его, крутанул в воздухе. Я взял другой, с коническим набалдашником на венце эфеса, по длине тот был практически как отцовский, от которого остались две половинки, которые я так и таскал в ножнах. Крутанул «восьмёрку»… Нет, что-то не то. Взял другой, с чуть более длинным (где-то метр с хвостиком) и тяжёлым лезвием, словно бы с узорной ёлочкой на нём и на котором словно бы играли тени[7], снова крутанул. Хм, а вот этот клинок неплох, хорошо лежит в руке, баланс удачный. Я более придирчиво осмотрел лезвие с долом от рукояти, заканчивавшимся в нескольких сантиметрах от заострённого конца. Уже порядком отросшим ногтем (надо бы подрезать при случае) тронул острую кромку… И правда острая, хоть ногти подстригай, никаких ножниц не надо. Надписей типа той, что была на отцовском клинке, нет, ну да мне они и ни к чему.

Я ещё раз крутанул. Вот понравился мне меч, сразу у нас с ним возникла какая-то «химия».

— Прекрасный выбор, шевалье, чьего имени я не знаю…

— Симон де Лонэ, — подсказал я, не отрывая взгляда от игравшего завораживающими тенями клинка.

— Прекрасный выбор, шевалье де Лонэ! Этот меч я выковал по заказу одного славного рыцаря из Монферрана, но тот, заплатив задаток, к сожалению, погиб, так и не дождавшись своего меча. Задаток я его родным вернул, — поспешно заверил мастер.

— Я и не думал сомневаться в вашей честности, господин Форжерон.

Тот довольно крякнул, то ли от того, что я не усомнился в его честности, то ли оттого, что я назвал его господином, что ремесленнику весьма, должно быть, польстило.

— Сколько вы за него хотите?

— Вместе с ножнами отдам вам… Так уж и быть, нравитесь вы мне, отдам за пятьсот денье. Четыреста пятьдесят за меч, и пятьдесят за прекрасные ножны. Тот рыцарь готов был заплатить за всё семьсот, видите, я вам делаю серьёзную уступку… Эй, Беатрис! — крикнул он, обернувшись назад. — Беатрис, свет очей моих, будь добра, принеси ножны для меча, который я выковал я в прошлом году для шевалье из Монферрана.

— Хорошо, отец, — послышался из глубины дома голос, показавшийся мне почему-то знакомым.

Не прошло и минуты, как из-за спины Форжерона показалась невысокая, хрупкая фигурка, и когда на неё упал луч заходящего солнца, я удивлённо приподнял брови — это была не кто иная, как та самая девица, которая едва не лишилась своего кошеля по милости воришки. Она меня, естественно, тоже узнала, и замерла с ножнами в руках, так же взметнув брови.

— Вы?

Её отец, переводя недоумённый взгляд с меня на дочь и обратно, кашлянул и поинтересовался:

— Беатрис, вы что, знакомы?

— Так это же тот самый юный господин, о котором я тебе рассказывала, он поймал укравшего у меня кошель вора.

— Ах вот оно что, — протянул Форжерон, оборачиваясь ко мне. — А я ведь ещё подумал, жаль, что нет возможности найти того благородного рыцаря и отблагодарить его. А вы, получается, сами меня нашли. Или вы расспросами узнали, где живёт моя дочь?

— Нет, нет, я оказался здесь совершенно случайно… Вернее, не совсем случайно, мне действительно нужен меч, вы же видели, в каком состоянии мой, а на этой площади только одна оружейная лавка.

— Это точно, — согласился Форжерон, — в городе нас всего двое, я и Батист Паризо, но его кузница на окраине города.

В этот момент Беатрис привстал на цыпочки и что-то прошептала отцу на ухо. Тот, отстранившись, посмотрел на неё, как на умалишённую, но та сделала такое умильное личико, что кузнец озадаченно поскрёб затылок. Потом перевёл взгляд на меня.

— Эээ… Хм, в общем, юный господин де Лонэ, за вашу услугу, оказанную моей дочери, я…

Он сделал паузу и, глядя на меч, приподнял брови, словно бы сам удивляясь своему решению. А Беатрис посмотрела на меня с лукавой улыбкой, от которой внизу моего живота я ощутил сладкое томление.

— Я хочу подарить вам этот меч.

И, вогнав клинок в ножны, он с торжественным видом протянул их мне.

— Что вы, месьё Форжерон, — растерялся я, — это слишком щедрый подарок. Он наверняка стоит намного больше того, что вор пытался украсть у вашей дочери.

— Берите, шевалье, берите, пока я не передумал. Это от чистого сердца, хоть разум и нашёптывает, мол, дурак ты, Форжерон, задаром отдаёшь такой меч, за который мог бы выручить немало серебра.

— Бери, пока дают, — толкнул меня локтем в бок Роланд.

Покраснев от смущения, я принял меч.

— Давайте я у вас хотя бы нож или кинжал куплю. У вас же наверняка есть что-нибудь?

— Кинжал? Хм, не слышал о таком.

Странно, слово есть, правда, оно всплыло уже из современного мне из будущего французского, а вот аналогов в старофранцузском нет. Выходит, кинжала в это время не знали[8]? А ведь и правда, за минувшие сутки мне не встретилось ни одного обладателя кинжала, хотя ножи на поясах висели у многих. В Клермоне я видел их даже у некоторых женщин, правда, более скромных, чем у мужчин, размеров.

В итоге Форжерон выложил передо мной десятка полтора ножей, и после придирчивого изучения я выбрал один, по форме чем-то напоминающий классическую финку, в ножнах из выделанной кожи. Комплект обошёлся мне в пятьдесят денье, по словам мастера, этим ножом можно рубить гвозди, и лезвие даже не затупится.

— Удачи вам в походе против неверных! — пожелал на прощание оружейник.

— Храни вас Бог, месьё Форжерон, и вашу прекрасную дочь Беатрис! — ответил я, не забыв одарить улыбкой его тут же зардевшуюся дочь.

По пути к дому Бремонта Роланд успел отобрать у меня меч, оценивая его при свете заходящего, облекшего в розовый цвет плывущие над Клермоном облака солнца. Я тем временем успел отстегнуть ножны с отцовским мечом, и когда новый меч получил обратно в руки, прицепил его к поясу вместо старого.

— Да-а, и меч хорош, и ножны достойные, — с завистливым видом говорил Роланд. — Кстати, а что это за месьё? Почему ты так странно обращался к оружейнику?

И правда, чего это я? Для полноты картины не хватало ещё дочку кузнеца назвать мадемуазель. Совсем забыл, что в 12 веке такие обращения ещё не приняты.

— Да я вот, Роланд, пока мы ехали в Клермон сегодня днём, всё думал, что не хватает чего-то для общего обозначения мужчин, женщин и незамужних дев. Наверное, святой Януарий мне присоветовал. Вот и придумал, что к мужчинам можно обращаться как месьё, к девушкам — мадемуазель, а к замужним женщинам — мадам. Как думаешь, будут пользоваться популярностью такие обращения?

— Хм, даже и не знаю, что сказать. Ты не только память потерял, но ещё, похоже, у тебя и мозги повернулись куда-то не туда. Ты только пока никому того, что сейчас рассказал мне, не говори, а то… А то мало ли что.

Мы как раз подошли к дому Кристиана Бремонта, который в это время на заднем дворе за что-то поносил своего молодого слугу. Оказалось, за то, что тот недостаточно хорошо вычистил наших с Роландом лошадей.

—А-а, вернулись, — протянул он, улыбаясь. — Ничего не купили?

Роланд тут же, не успел я и рта раскрыть, принялся живописать мои подвиги, начиная от поимки вора и заканчивая победой над Демоном Африки, благодаря чему я разбогател на целых двести денье.

— Симон, вот уж от кого, от кого, а от тебя я таких подвигов не ожидал!

Что значит не ожидал, про себя возмутился я. Это что же, Симон де Лонэ какой-то лузер, получается? Или что он имел в виду?

— Вот теперь я вижу, что ты достоин носить славную фамилию де Лонэ., — тем временем продолжал расхваливать меня Бремонт. — О, да у тебя и новый меч?! И нож!

— Причём достался меч Симону задаром, — опять влез довольный, словно это его только что хвалили, Роланд. — Дочка оружейника Форжерона оказалась той самой девицей, у которой вор подрезал кошель, и мастер за это подарил Симону прекрасный меч.

— Форжерона? О да, это хороший мастер, я бы даже сказал, лучший на всю Овернь, у меня тоже есть меч его работы. А отцовский куда денешь?

— Э-э-э… Пока ещё не придумал. Пусть пока при мне будет.

— И то верно, лишний клинок помехой не станет. А этот дозволишь ли оценить?

Я вытащил меч из ножен, протянул Бремонту. Тот с видом знатока дотошно осмотрел оружие, от клинка до навершия черенка, затем крутанул меч несколько раз, словно рубя в капусту недругов, отчего нам даже пришлось отступить, и довольно поцокал языком.

— Хорош меч, уверен, он срубит не одну сарацинскую голову, — сказал Бремонт, возвращая мне оружие. — А теперь к столу!

Ужин и впрямь оказался не в пример сытнее и разнообразнее обеда. Бригитт, оказавшаяся приличной поварихой, подала на стол запечённого кролика в винном соусе, фаршированных цыплят, запечённые перепелиные яйца, копчёную рыбу, рыбный пирог, ну и неизменные сыр и вино. Было и блюдо с ещё зелёными и, как оказалось на вкус, кисловатыми яблоками. Уж лучше бы дали им нормально дозреть. Зелени тоже хватало, она шла к кролику и цыплятам, но и так её можно было брать с отдельного блюда.

Когда мой живот оказался так набит, что пришлось распускать тесёмки на штанах, я, глядя на стоявший передо мной стакан с вином, мечтательно произнёс:

— Эх, кофейку бы…

— Кофе? — оживился Бремонт. — У меня есть небольшой мешочек этих пахучих восточных зёрен, привезённых ещё из того самого похода. Причём уже обжаренных. Я пробовал кофе по пути в Иерусалим, мне этот напиток не понравился, слишком уж горек. Хотя, я слышал, сарацины добавляют в него верблюжье или козье молоко. Готовить кофе в моём доме никто не умеет. А ты умеешь?

— Да тут ничего сложного. Если зёрна уже обжаренные, их нужно мелко, очень мелко растолочь, небольшую металлическую ёмкость прогреть на огне, после чего положить в неё, к примеру, две маленькие порции кофе, и налить двести мил… хм, залить всё это кружкой воды. Варить на медленном огне, пока не закипит и не поднимется пенка. После этого напиток можно перелить в кружку и, дав немного остыть, медленно пить.

Роланд снова пялился на меня, как на какую-то диковинку, и я тихо шепнул: «Святой Януарий», после чего он с понимающим видом кивнул. А Бремонт между тем распорядился, чтобы кухарка приготовила зёрна кофе и ступку с пестиком. И следом за мной он и Роланд отправились на кухню, чтобы посмотреть, как я буду готовить любимый напиток султанов и прочих шахов. Честно сказать, в прошлой своей жизни этим делом я занимался один-единственный раз, в гостях у знакомых, сам напросился из интереса, готовя кофе под их чутким руководством, а ещё пару раз видел, как это делают, и зёрна мололи не пестиком, а в специальных мельничках. Но это не помешало мне через четверть часа презентовать три чашечки пахучего кофе. Я в свою чашку добавил только кусочек тростникового сахара, а Роланд и приютивший нас шевалье Бремонт ещё и молока себе подлили.

После кофею я ещё про себя повздыхал по случаю отсутствия в хозяйстве старинного друга наших отцов русской баньки, пусть даже по-чёрному, или хотя бы финской сауны. После боя с негром мне однозначно требовалось смыть с себя высохший пот. Путём осторожных расспросов я вызнал, что Бремонт, как и всякий уважающий себя рыцарь, моется примерно раз в месяц, для чего ему набирают большую бочку тёплой воды. После него в той же бочке моются его домочадцы, ежели у них имеется такое желание.

Чтобы набрать здоровую бочку горячей воды, как выяснилось, во дворе греют на огне большой чугунный чан, из которого вёдрами воду переливают в бочку. В случае плохой погоды мытьё происходит в доме, и домочадцам в лице Поля и двужильной Бригитт приходится проделывать трудоёмкую работу сначала по носке воды в бочку, а затем по носке уже использованной воды из бочки во двор, где её выливают прямо в траву.

Я решил никого лишний раз не напрягать, просто прошествовал к колодцу, где и помылся при помощи холодной колодезной воды, а также выпрошенного у Бригитт куска дегтярного мыла и мочала. Это зрелище вызвало у всех изумление, кроме Роланда, который уже привык к моим чудачествам под эгидой святого Януария. Ничего, дружище, я и тебя рано или поздно приучу к чистоте.

А наше с Роландом нательное бельё я попросил Бригитт, сунув в её крепкую мужеподобную ладонь один денье, как следует прокипятить. Вшей будем уничтожать планомерно. Взамен она выдала нам нижнее бельё из запасов своего господина. Оно было великовато нам с Роландом в ширину, но панталоны хотя бы можно было подтянуть с помощью витого шнура.

Ночь прошла спокойно, клопов в чистом постельном белье не обнаружилось, а утро я начал с тренировки, чем в очередной раз шокировал всех в доме Бремонта. Невзирая на ошалело глазеющих на меня и самого шевалье, и Бригитт с Полем, я вытащил во двор Роланда и заставил его повторять упражнения. Для начала мы дали тридцать кругов босиком (башмаки нужно было беречь) по периметру дворика, затем продолжили движение с прыжками, кувырками, приставным шагом, с поднятием коленей, гусиным шагом, в том числе спиной вперёд… Моё новое тело с трудом привыкало к необычным нагрузкам, у Роланда, судя по его стонам и кряхтению, такая же ситуация, и он уже несколько раз порывался закончить с этим. Не знаю, как с этим обстояло дело у Симона, но во мне пробудились задатки лидера, и я не позволил Роланду малодушно смыться с разминочной площадки.

— К вечеру твои мышцы так будут болеть, что ты не сможешь поднять даже ложку, — со злорадной ухмылкой обещал я ему. — А завтра утром боль будет ещё сильнее, но я тебя всё равно вытащу на тренировку.

— Завтра мы отправимся в Париж, — простонал Роланд.

— Так не прямо же с раннего утра. Так, теперь разминаем шейный отдел позвоночника…

После закончившейся растяжкой разминки приступили к отработке приёмов самообороны без оружия. Роланд попробовал было заявить, что рыцарь сражается не кулаками, а мечом, на что язаметил:

— А если твой меч окажется сломан, как у меня в поединке с этим, как его, маркизом Альфонсом? Да мало ли как может повернуться. Рыцарь всегда должен быть готов к любым неожиданностям. Да и общее физическое развитие не помешает. Сейчас ты сможешь рубить мечом, скажем, десять минут, а после того, как твои мышцы станут крепкими, ты сможешь рубиться без остановки полчаса, а то и час.

Это я, конечно, малость преувеличил, даже самый накачанный в мире рубака полчаса мечом в хорошем темпе не сможет работать. Но на Роланда мои слова произвели впечатление, и он с усердием принялся повторять за мной.

Тренировка заняла в общей сложности около сорока минут, после чего, дав телу немного остыть, мы отправились к колодцу ополоснуться. Водные процедуры с применением ледяной воды, да ещё и голышом, стали последней каплей для Роланда. После того, как я вылил на него целое ведро, с криком: «Ты хочешь моей смерти!», и зажимая ладонями интимное место, он умчался в дом, а я, отсмеявшись, продолжил обливание.

— Симон, я тебя совершенно не узнаю, — говорил за скромным завтраком шевалье Бремонт. — Тот Симон де Лонэ, который приезжал сюда год назад, и нынешний — два совершенно разных человека. Что с тобой случилось?

А что, может, и ему рассказать байку про святого Януария? Естественно, опуская момент с мнимой амнезией. Роланд вон сразу поверил, почему бы не поверить и старинному другу наших отцов?

В общем, так я и поступил. Реакция Бремонта была достаточно сдержанной. В отличие от Роланда, он поинтересовался, как выглядел святой Януарий, настолько ли он похож на того Януария, каковым его изображают на фресках, благо что одну такую он видел в Париже? Хорошо, что я помнил примерно историю этого святого, потому-то тогда и сболтнул Роланду, что именно святой Януарий являлся мне во сне.

— Одет он был в красную епископскую мантию, с митрой на голове, — начал я. — В одной руке держал посох, а во второй… А во второй свою отсечённую еретиками голову. Она-то со мной и говорила, глядя прямо мне в глаза, но, странное дело, говорила, не размыкая губ.

Бремонт перекрестился, только не двуперстной щепотью, а раскрытой ладонью, и мы следом за ним.

— Воистину это было знамение Божье, — сказал он. — Сегодня же на мессе расскажу об этом Его Преосвященству.

Эта новость меня совсем не воодушевила. Епископ может оказаться не столь доверчивым, как эти двое, и неизвестно, какие санкции за этим могут последовать. Не исключено, что тут такого рода самозванцев без суда и следствия отправляют на костёр.

— А может, не стоит? — сделал я робкую попытку отговорить Бремонта.

— Отчего же? — возразил тот. — Такие откровения не с каждым случаются. А наш епископ — человек добрый и в такого рода делах сведущ, объяснит, что сие явление значит. Только бы он нашёл время, сегодня у него очень важный день.

Сбор рыцарского ополчения был назначен в Нотр-Дам-дю-Порт к обедне. Епископ Эмерик благословит нас на подвиг во имя Христа, и рыцари могут сразу же отправляться в Париж. Хотят — организованными колоннами, хотят — сами по себе, такая вот рыцарская вольница. Главное, чтобы из Парижа воинство выступило одновременно. Интересно, нас по ходу дела будут по головам считать, или будет возможность под шумок слинять? Но Роланд точно не слиняет, этот упёртый, а я знаю, что не смогу его бросить. Так что придётся тащиться в Турцию или Сирию, где там эта несчастная Эдесса расположена. Помоем сапоги, что называется, в волнах Средиземного моря.

До обедни я успел где-то из 1/5 высушенного чемеричного порошка сделать отвар. Готовил его на кухне, повесив над жаровней котелок, в который высыпал измельчённый корень. Когда Бригитт это увидела, а потом и принюхалась, её брови поползли вверх, и она впервые на моей памяти перекрестилась. Я даже напрягся, а ну как донесёт в соответствующие органы? Пришлось и ей рассказывать про своё откровение, мол, все эти необычные поступки, которые она наблюдает в моём исполнении, направляются рукой обезглавленного святого.

Раньше делать чемеричный отвар мне не доводилось, Господь от вшей миловал. Как и чемеричную воду, но это вообще настойка на спирту. Хорошо хоть знаю, как выглядит чемерица, а уж отвар как-нибудь навскидку изготовлю.

В общем, судя по характерной вони, вроде как получилось. Для первого раза я истратил где-то пятую часть полученного отвара, остальное слил в большую берестяную флягу, позаимствованную у Бригитт за один денье. На избавление от вшей с первого раза я не рассчитывал, но, может быть, к тому моменту, как я вотру в свой скальп остатки готового отвара (а втирать его я планировал ежедневно), вши всё же передохнут.

Понятно, что раз и навсегда избавиться от них не получится, они так и будут перескакивать ко мне от других носителей. От того же Роланда, который вон тоже постоянно чешется, но пользоваться отваром напрочь отказывается. Януарием, что ли, его припугнуть… Тем не менее, вшей в любом случае будет меньше.

До кучи подержал над огнём жаровни на кухне подушку, осторожно, чтобы не подпалить. Может, там какая вша пригрелась, ждёт, когда я вечером преклоню голову, а я её сам пригрею так, что мало не покажется.

Тем временем близилось богослужение, которое в главном соборе Клермона предстояло проводить местному епископу Эмерику. Поль с утра почистил наших лошадей, расчесал им хвосты и гривы. Даже предложил вплести им цветные ленты, но мы эту идею отвергли. На себя же мы с Роландом нацепили самое лучшее, что при нас имелось. Ну а Бремонт и вовсе вырядился так, что от его одежды у меня рябило в глазах, повесив на пояс меч такой длины, что кон6ец ножен волочился по полу.

На Соборную площадь мы прибыли среди первых, когда городская стража разгоняла ещё местных побирушек, облюбовавших место у стен собора. Так себе здание, не впечатляло размерами, хотя и считалось, если верить Роланду, самым большим и высоким в Клермоне. К началу литургии перед храмом собрались около сотни рыцарей, как с оруженосцами, в чьи обязанности входило следить за лошадьми, пока господин в храме будет якшаться с Его Преосвященством, так и без оных. Да-да, тут были и такие шевалье, что выглядели не богаче нас с Роландом, отчего я почувствовал что-то вроде удовлетворения.

Поводья наших лошадей мы отдали Полю, ставшему на какое-то время оруженосцем сразу для нас троих. Под ним тоже была лошадка из конюшни Бремонта, и сам он вырядился пусть и не так ярко, как хозяин, но тоже привлекал внимание встречных девиц, которых одаривал снисходительной улыбкой. Мы расположились поближе к воротам собора. Поодаль толпились пешие воины с щитами и копьями, не имевшие денег на лошадей, а также простолюдины Оверни, тоже, по словам комментировавшего происходящее Бремонта, решившие отправиться в крестовый поход. Вооружены последние были чем попало. Кто-то мог похвастаться топором или чем-то вроде секиры, а кто-то пришёл вообще с вилами — прообразом тех вил, которые были в моём будущем, или просто посохом. Были и женщины с детьми, но эти явились чисто поглазеть, заняв место на самом краю площади. Среди них я заметил и Тибо Форженора, рядом с которым стояла Беатрис. Меня они пока не видели.

— Смотри!

Я оглянулся в сторону, куда указывал Роланд. Ах ты ж… Это был не кто иной, как маркиз Альфонс Лиможский со своим дружком Жоффруа и оруженосцами. Они тоже увидели нас, и лицо моего вчерашнего противника перекосила презрительная ухмылка.

Вот же скотина! Я невольно стиснул рукоять меча. Хотелось снова вызвать мерзавца на дуэль, но не здесь же. Да и искуснее он меня в фехтовании на мечах, что уж тут врать самому себе. Может быть, со временем, когда к имевшимся в подсознании навыкам Симона добавятся и мои наработки владения мечом, я и брошу вызов этому подлецу, пока же придётся с этим обождать. Поэтому мне не оставалось ничего другого, как лишь гордо вскинуть подбородок и сделать вид, что Альфонс и его дружок меня совершенно не интересуют.

— Его Сиятельство! — пронеслось по толпе.

На площадь въезжал кортеж верховых, во главе которого следовал богато одетый всадник. Молодой человек, которому не дашь больше двадцати лет, выглядел настоящим стилягой этого времени. Игнорируя кольчугу, но всё же при мече, он был одет в расшитую бисером котту. С шеи его свисала толстая золотая цепь с медальоном. Верхней одеждой, несмотря на более чем тёплую погоду, служило ярко-синее сюрко. На круп лошади свисал длинный, малинового цвета плащ-мантель, подбитый мехом горностая. Голову его украшал богато украшенный чепец с золотого цвета ободом с вкраплениями цветных каменьев — своего рода корона. А на ногах, что меня окончательно добило, красовались самые настоящие сапоги. Красные сапоги, небось даже сафьяновые, как у какого-нибудь русского князя типа Святослава Игоревича. Если судить, конечно, по картинкам и описаниям летописцев. Так вот ты какой, северный олень! То есть Его Сиятельство граф Гильом VII Молодой.

И в свите у него ребята подстать: молодые, румяные, кровь с молоком, богаты одетые, хотя цепи, в отличие от сюзерена, у них не золотые, а серебряные. Или золотые, но размерами поскромнее.

Граф остановил коня у входа в собор, перед каменным крыльцом, отдав поводья оруженосцу, и тут Бремонт потянул нас за собой. Мы скорым шагом приблизились к графу, когда он уже собирался взойти на трёхступенчатое крыльцо и проследовать внутрь собора.

— Ваше Сиятельство!

Бремонт низко поклонился, и мы с Роландом тут же последовали его примеру. Как-то непривычно было кланяться этому молокососу, но куда деваться, он наш сюзерен. Да и мы с Роландом примерно его ровесники, я-то, во всяком случае, внешне.

— А, старина Кристоф, — улыбнулся граф. — Рад видеть тебя в здравии. Ты тоже собрался в поход бить неверных?

— Увы, Ваше Сиятельство, здоровье не позволяет мне составить вам и другим честным рыцарям компанию. Но я хочу представить вам вот этих молодых людей. Это сыновья моих боевых товарищей Винсента дю Шатле и Франциска де Лонэ — Роланд и Симон.

— Симон де Лонэ? — приподнял бровь граф. — Не тот ли вы безумец, что заплатил штраф моему егерю за браконьера?

Однако… Я-то был уверен, что егерь эти деньги прикарманит, в лучшем случае поделив их со своими подельниками, а он вон каким честным оказался. Или он не всю сумму сдал? Может, убитый олень стоит дешевле? Но не спрашивать же у Его Сиятельства, сколько денег ему или его казначею отдал егерь.

— Да, это я, Ваше Сиятельство, — изобразил я не очень глубокий поклон.

— Судя по вашему виду и виду вашего друга, вы не так богаты, чтобы платить такие штрафы за каких-то незнакомых крестьян. Не думаю, что с собой у вас много денег.

Я со вздохом пожал плечами, мол, что поделать, наши отцы — не купцы. Хе, даже в рифму думаю.

— И вы, шевалье, выходит, собираетесь защищать в южных землях честь своих родов?

— Да, так и есть, — ответили мы с Роландом одновременно.

— Люсьен, — обернулся он к своему оруженосцу, — дай мне мой кошель.

Тот снял с пояса и с поклоном протянул своему господину пузатый мешочек, из которого граф достал три золотые монеты и протянул мне.

— Держите, эти деньги вам пригодятся в вашем долгом путешествии. А теперь прошу простить меня, мне пора получать благословление святого отца.

Сказал он это с едкой ухмылкой. Перед ним учтиво распахнули двери храма, он проследовал внутрь, туда, откуда пахнула сыростью и запахом сальных свеч и масляных светильников.

— Ого, целых три полновесных безанта! — тихо выдохнул мне в ухо Роланд. — Значит, и впрямь недаром тебе святой Януарий посоветовал спасти того несчастного крестьянина, видишь, как к тебе деньги с хорошим прибытком вернулись.

— Надеюсь, это не выглядит, как подачка, — пробормотал я, глядя на лежавшие на своей ладони монеты.

А Бремонт просто хлопнул меня по плечу, довольно щерясь в свои будёновские усы.

За графом внутрь собора потянулись знатные рыцари из его окружения, а за ними уже и пристроилась и наша троица. Я же всё ещё сжимал в кулаке три золотые монеты, безанты, как успел пояснить Бремонт. Каждая весила навскидку в районе 5 граммов. В моей голове тут же начали роиться планы, как можно потратить такие деньги, но всё же пришлось сконцентрироваться на происходящем внутри собора.

Его убранство не поразило моё воображение, за время путешествия с женой по Европе видали и больше, и богаче, но для своего времени, думаю, собор смотрела вполне солидно. Впечатляли оконные витражи, собранные из цветных стёкол, на которых были запечатлены библейские сцены. Стены Нотр-Дам-дю-Порт также украшали фрески, а в целом храм по своему устройству мало чем отличался от православного, разве что отсутствовал иконостас.

Наконец все рыцари Оверни, желающие идти мстить сельджукам и прочим нехристям за Эдессу, заполнили собор, а чернь, я так понял, внутрь не пустили. Да такая толпа сюда бы и не поместилась, и без того все стояли плечом к плечу. Я невольно поморщился, вдыхая вонь немытых тел, а у моего соседа сзади ещё и такой смрад шёл изо рта, что я тут же поменялся с Роландом местами, иначе меня могло просто вырвать. И никуда не денешься, теперь мне до конца дней моих придётся мириться с этими запахами, и рано или поздно я к ним привыкну.

[1] Скорее всего, речь идёт о крумгорне, который получил распространение в XI веке.

[2] Средневековая бумага изготовлялась из волокон технических растений. Конопля, хлопок и лён одинаково могли бы служить материалом для бумаги. Но первая известная в Европе бумага приготовлялась исключительно изо льна, притом не прямо из самого растения, но из тряпок, подвергшихся перемыванию, размачиванию и валянью.

[3] Средние века знали два основных сорта пергамента: собственно пергамен и веллум. Для изготовления пергамена использовались шкуры овец, баранов, телят, свиней и других животных. На веллум (велень) шли шкуры новорождённых и особенно мертворождённых ягнят и телят. На юге Европы в Средние века использовали козьи и овечьи шкуры, в Германии и Франции пользовались преимущественно телячьими.

[4] «Бородатый топор» по форме напоминал секиру, но полумесяц ее лезвия был лишен верхней части. Зато нижний порой доходил почти до самого топорища. Активно применялся со времен эпохи викингов и вплоть до конца Средних веков.

[5] Форжерон (Forgeron) в переводе с французского — кузнец.

[6] «Клеймор» считался самым малогабаритным среди двуручных мечей, длина клинка около 105–110 см. Характерным отличием являлся изгиб и форма крестовины: ее дужки были исполнены в виде клевера и направлены вниз. «Цвайхендер» — орудие внушительных размеров, достигавшее порой общей длины в 2 метра.

[7] Средневековые кузнецы перекручивали прутья из железа и стали и многократно их проковывали. В результате на отполированном клинке проступал волнистый узор или «елочка».

[8] Кинжалы, известные ещё с античности, в эпоху Великого переселения народов и раннего средневековья практически исчезли из обихода. Их заменили саксы и скрамасаксы. Кинжалы вновь стали возвращаться в XIII веке, а пика своей популярности достигли в эпоху Возрождения.

Глава III

Тем временем на амвоне, покрытом ярко-красным ковром, появился епископ Эмерик. Это был невысокий, сухонький старец с чисто выбритым лицом и седой шевелюрой, ниспадавшей из-под митры на узкие плечи. Алый казул[1] и выглядывавшие из-под белой сутаны шерстяные тапочки дополняли наряд. В правой руке он держал посох с окованным металлом верхней третью, с навершием в форме свернувшейся в кольцо змеи, внутри которой были изображены фигурка агнца со знаменем. Запястье левой руки, которую он обратил раскрытой ладонью к людям, было обмотано сандаловыми шариками чёток со свисающим вниз маленьким крестиком. Почему я решил, что сандаловыми? Запаха сандала я отсюда, конечно, не чувствовал, просто шарики были характерного тёмно-бежевого цвета.

— Рыцари Оверни! — неожиданно сильным для своего телосложения и возраста голосом провозгласил Его Преосвященство. — Вы избраны Богом и возлюблены им, что показано многими вашими свершениями. Вы выделяетесь из всех других народов по положению земель своих и по вере католической, а также по почитанию Святой церкви; к вам обращается речь моя! От пределов иерусалимских и из града Константинополя пришло к нам печальное известие, что вновь иноземное племя, чуждое Богу, народ, упорный и мятежный, неустроенный сердцем и неверный Богу духом своим, вторгся в земли этих христиан, снова опустошил их мечом, грабежами, огнём. Пала Эдесса — один из оплотов христиан в Святой земле. Сарацины и сельджуки частью увели христиан в свой край, частью же погубили постыдным умерщвлением. А церкви Божьи они либо срыли до основания, либо приспособили для своих обрядов. Они оскверняют алтари своими испражнениями. Христиан же неверные предают мучительной смерти, а женщин их ещё и насилуют, прежде чем вспороть им животы и отрезать головы. И даже беременных, доставая из их чрева нерождённых и непорочных детей, и разрывая их на части.

По храму пробежал возмущённый гул. Видимо, присутствующие живо представили описанную епископом картину. Дождавшись, пока гул стихнет, Эмерик продолжил:

— Кому выпадает труд отомстить за всё это, исправить содеянное, кому, как не вам?! Вы люди, которых Бог превознёс перед всеми силою оружия и величием духа, ловкостью и доблестью сокрушать головы врагов своих, вам противодействующих. Поднимайтесь и помните деяния ваших предков, доблесть и славу короля Карла Великого, и сына его Людовика, и других государей ваших, которые разрушили царства язычников и раздвинули там пределы Святой церкви. О могущественнейшие рыцари! Припомните отвагу своих праотцов! Не посрамите их! И если вас удерживает нежная привязанность к детям, и родителям, и женам, поразмыслите снова над тем, что говорит Господь в Евангелии: «Кто оставит дома, или братьев, или сестёр, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради имени Моего, получит во стократ и наследует жизнь вечную». Не позволяйте собственности или семейным делам отвлечь вас. Эта земля, которую вы населяете, сдавлена отовсюду горными хребтами, она стеснена вашей многочисленностью. Она не очень богата и едва прокармливает тех, кто её обрабатывает. Из-за этого вы друг друга кусаете и пожираете, ведёте войны и наносите друг другу множество смертельных ран. Пусть же прекратится меж вами ненависть, пусть смолкнет вражда, утихнут войны и уснут всяческие распри и раздоры. Начните путь в Святую землю, исторгните её у нечестивого народа, землю, которая была дана Господом нашим детям Израилевым и которая, как гласит Писание, течёт млеком и медом.

Что, в Оверни войны и вражда? Роланд как-то об этом не упоминал.

— Иерусалим — это пуп земли, край, самый плодоносный по сравнению с другими, земля эта словно второй рай! — ударив посохом о ковёр, провозгласил епископ. — Её прославил искупитель рода человеческого своим приходом, украсил её деяниями, освятил страданием, искупил смертью, увековечил погребением. И этот царственный град, расположенный посредине земли, ныне хотят захватить нечестивые, не ведающие Господа, для своих языческих и богомерзких обрядов. Иерусалим и добрые христиане ждут помощи от вас, ибо, как мы уже сказали, пред прочими сущими народами вы удостоены Богом замечательной силой оружия. Вступайте же на эту стезю во искупление своих грехов, будучи преисполнены уверенностью в незапятнанной славе Царствия Небесного.

И тут же все собравшиеся в храме, словно по команде, возопили:

— Так хочет Бог! Так хочет Бог!

Услышав это, Эмерик возвел очи к небесам, возблагодарил Бога и, мановением руки потребовав тишины, заговорил снова:

— Возлюбленные братья! Сегодня мы видели, что, как сказал Господь в Евангелии от Матфея, «где двое или трое собраны во имя Моё, там я посреди них». Ибо если бы не Бог, который присутствовал в ваших помыслах, не раздался бы столь единодушный глас ваш; и, хотя он исходил из множества уст, но источник его был единым. Вот почему говорю вам, что это Бог исторг из ваших уст такой глас, который он же вложил в вашу грудь. Пусть же этот клич станет для вас воинским сигналом, ибо слово это произнесено Богом. И когда произойдёт у вас боевая схватка с неприятелем, пусть все в один голос вскричат Божье слово: «Так хочет Господь! Так хочет Господь!»

Замолчав, он осмотрел стоящих перед ним рыцарей, и уже тише, но так, что его всё равно было слышно даже в самом отдалённом уголке собора, продолжил:

— Мы не повелеваем и не увещеваем, чтобы отправлялись в этот поход старцы или слабые люди, не владеющие оружием. И пусть женщины не пускаются в путь без своих мужей, либо братьев, либо законных опекунов. Они ведь являются больше помехой, чем подкреплением, и представляют скорее бремя, нежели приносят пользу. Пусть богатые помогут беднякам и на свои средства поведут с собою пригодных к войне. И тот, кто решит совершить это святое паломничество, и даст о том обет Богу, и принесет ему себя в живую, святую и весьма угодную жертву, пусть носит изображение креста Господня на челе или на груди. Тот же, кто пожелает, выполнив обет, вернуться домой, пусть поместит это изображение на спине промеж лопаток. Тем самым такие люди выполнят заповедь Господню, которую он сам предписывает в Евангелии: «И кто не берет креста своего и следует за мною, тот не достоин меня».

Рыцари принялись рьяно бить себя в грудь, крича «Mea culpa» и просить отпущения грехов, разве что граф делал это, как мне показалось, с плохо скрываемой усмешкой. Его дед когда-то Эмерика из Клермона выгонял, а он вот теперь стоит перед епископом и ждёт благословения. Но деваться некуда, он же первым и преклонил колено, подставил обнажённую голову под ладонь Его Преосвященства, а затем поцеловал благословившую его руку епископа. Следом потянулись важные рыцари из числа его спутников и прочие шевалье, по старшинству, включая маркиза и его такого же заносчивого товарища.

Благодаря Бремонту мы всё же пробились к амвону не самыми последними из рыцарского сословия. Его тут знали и уважали. Что интересно, товарищ наших родителей вроде как не собирался ни в какие походы отправляться, однако ж тоже получил прощение грехов и благословение. И, пользуясь случаем, что-то шепнул Эмерику, показав на меня.

— Подойди ко мне, сын мой, — негромко, скорее даже мановением руки подозвал тот меня.

Я приблизился, глядя на епископа снизу вверх. Ростом тот был невелик, но, стоя на амвоне, всё равно возвышался надо всеми.

— Как тебя звать?

— Симон, сын славного рыцаря Франциска де Лонэ.

— Ага, так ты тот самый богохульник, поминавший нечистого, когда я тебя мечом опоясывал?

Лицо епископа выражало строгость, но в глазах плясали смешинки.

— Я, Ваше Преосвященство.

Склонил покаянно голову и тяжко вздохнул, тем самым как бы выражая надежду на верность поговорки, что повинную голову меч не сечёт.

— Ладно, то дело уже прошлое. А скажи-ка, сие правда, что тебе во сне приходил сам святой Януарий?

И строго так смотрит, испытующе.

— Истинный Бог! — перекрестился я почему-то раскрытой ладонью.

А что мне ещё оставалось делать? Если уж врать — то до последнего придерживаясь выбранной версии. Чай епископ не следователь, допрос с пристрастием не устроит.

Дальше пришлось повторить то, что я говорил Бремонту. Эмерик внимательно меня слушал, не обращая внимания на тихое роптание рыцарей, недовольных задержкой. Выслушал, после чего осенил меня крестным знамением, сложив вместе большой и безымянный пальцы.

— Сие знак был свыше, святой Януарий взял над тобой покровительство. Возноси хвалу ему денно и нощно. И вот ещё что… У византийцев принято изображать лики святых, наша же вера придерживается других канонов, ограничиваясь миниатюрами в книгах и фресками на стенах и окнах соборов. Но тебе, сын мой, я дозволяю изобразить на щите лик святого Януария. Пусть все видят, кто твой заступник. А теперь скажи мне, принёс ли ты «заморский обет» разить неверных во имя Святой Церкви?

— Да, ваше Преосвященство.

— Тогда склони чело.

Он положил свою сухонькую ладошку на моё темя, прочитал какую-то короткую молитву на латыни и добавил:

— Благословляю тебя, Симон де Лонэ, на свершение подвига во имя Господа нашего Иисуса Христа. Да пребудут с тобой Небеса!

Снова перекрестил, теперь уже ребром раскрытой ладони, после чего я по примеру предшествующих рыцарей поцеловал руку, чуть коснувшись губами изумруда в серебряной оправе.

Вот так вот и передаётся всякая зараза. Захотелось сразу же вытереть губы, и желательно тряпочкой, смоченной в спирте. Но приходится изображать покорность и благоговение. А перстенёк, к слову, нехилый, пусть даже он серебряный, а не золотой, но сам камень стоит, уверен, немалых денег. Тут же представил себя на месте Жоржа Милославского, ворующего у шведского посла медальон. А что, это был бы тот ещё номер, стяни я с пальца епископа перстень. Только, думаю, тот на пальце сидит крепко, в отличие от медальона на шее посла. Да и богат я теперь, пусть и относительно: целых три безанта в кошеле позвякивают в куче серебряных монет.

— Что ж, придётся теперь украшать твой щит ликом святого Януария, — вывел меня из раздумий голос Бремонта, когда мы вышли из собора. — Византийских иконописцев в Клермоне, да и во всей Оверни мы вряд ли сыщем, а вот на окраине города живёт один полусумасшедший мазила, Доминик его звать, может быть, будет от него какой толк.

«Мазила» жил на отшибе в маленьком, сложенным из неотёсанных булыжников доме, с зияющей прорехами крышей. Мы спешились, Бремонт затарабанил кулаком в державшуюся на честном слове дверь.

— Эй, Доминик, ты дома?

В ответ тишина. Бремонт снова постучал, и только теперь в дверном проёме показался

худой, с всклокоченными волосами и каким-то сумасшедшим блеском в глазах человек. Одежда его наводила на мысль о нищих, которых мы видели возле собора. От него пахло олифой и почему-то скисшим молоком.

— Господин Бремонт?

— Доминик, вот этому молодому шевалье, — на моё плечо легла тяжёлая длань, — явился святой Януарий. И Его Преосвященство, узнав об этом, повелел изобразить на щите лик Януария, дабы тот одним своим видом нагонял на врагов такой страх, чтобы те бежали без оглядки.

Хм, тут уж Бремонт малость преувеличил, епископ говорил немного иначе, но старый солдат, видно, знает, что делает.

— Святой Януарий? — переспросил Доминик, поскребя перепачканными краской пальцами лоб. — Отчего же, можно и на щите. И всего-то попрошу с вас пять денье.

Бремонт вопросительно посмотрел на меня. Я развязал кошель, отсчитал пять монет и протянул их художнику. Но тот отрицательно замотал головой:

— Нет-нет, а вдруг вам моя работа придётся не по вкусу? Оплата после. Давайте ваш щит.

Приняв его, покрутил в руках, бормоча:

— Неплохой щит, трёхслойный.

Подняв на нас глаза, добавил:

— Пока можете погулять, приходите… Приходите завтра в это же время, краска должна будет уже высохнуть.

— А мы с утра рассчитывали двинуться в Париж следом за графом, — немного растеряно произнёс Роланд.

— Ничего, нагоните его в пути, — успокоил его Бремонт. — Всё равно из Парижа войско Людовика двинется на юг не раньше первых чисел Юлиуса.

На лошадь в этот раз Бремонт едва взобрался, страдальчески морщась. Он и на площади, когда мы отправились к художнику, так же взбирался на свою кобылку не без труда. На мой вопрос, что случилось, отмахнулся, мол, что-то нога разнылась, не иначе, к дождю. На западе и впрямь собирались тучи, да и день был душноватый, ничего удивительного, если пройдёт ливень.

Я пристал к Бремонту с вопросом, где можно разменять золото на серебряные монеты. Для начала одну монету, чтобы не таскать с собой большую тяжесть в виде кучи денье. Оказалось, меной в Клермоне занимаются двое, и оба евреи. Шевалье посоветовал идти к Соломону Кацу, он вроде как даёт больше. Мы так и поступили. Пришли по указанному адресу. Кац владел двухэтажным особняком с черепичной крышей, сразу видно, состоятельный гражданин.

Открыл не сразу, пришлось стучать в три захода, даже мелькнула мысль, что никого нет дома. Но всё же из-за крепкой двери послышался дребезжащий голос, интересовавшийся, кого это принесло. После минутного объяснения с упоминанием Бремонта дверь всё же отворилась, и на меня, стоявшего перед переминавшимся позади Роландом, уставилась пара маленьких, внимательных глазок.

Возраст ростовщика угадывался с трудом. Да, он был немолод, но ему можно было дать как сорок лет, так и все шестьдесят. Скорее всё же ближе к сорока, так как в бороде его почти не встречалось седых волос.

— Покажите ваш безант, — попросил Кац, по-прежнему стоя на пороге.

Когда я продемонстрировал на раскрытой ладони золотую монету, он бросил быстрый взгляд по сторонам и предложил мне пройти за ним, причём только мне.

Не знаю, как на втором этаже, где, по-видимому, находились спальни, но на первом всё выглядело достаточно скромно. Соломон Кац уселся за стол, я положил перед ним безант, ростовщик взял в одну руку увеличительное стёклышко и поднёс его к правому глазу, прищурив левый. В левой же руке он держал перед собой мой безант, разглядывая его до мельчайших подробностей. Мне даже не было предложено сесть.

— У вас близорукость? — поинтересовался я от нечего делать.

— Да, — ответил он, не отвлекаясь от процесса.

— А почему очками не пользуетесь?

Тут он наконец посмотрел на меня.

— Что такое очки?

Я это слово произнёс на известном мне французском, выговорив его как «lunettes». Но, похоже, в это время такое понятие было ещё неизвестно[2].

— М-м-м, ну это два таких вот круглых стекла, как это, соединённые между собой перегородкой, помогающей держаться на переносице. Удобнее же, когда оба глаза вооружены оптикой.

Еврей задумался, глядя куда-то мимо меня. Брови его то приподнимались, то снова нависали над глазами, и продолжалось это минуты три. После чего он поджал губы и изрёк:

— А где вы видели такую конструкцию?

— Нигде, просто мне только что это привиделось, не иначе данное святым Януарием откровение.

— Святым Януарием?

Дальше я вкратце рассказал ему легенду о явившемся мне во сне святым, который теперь периодически посылает мне откровения. Как мне показалось, Соломон Кац мой рассказал воспринял с изрядной долей скепсиса, однако с глубокомысленным видом покивал:

— А ведь идея довольно дельная. Странно, почему до этого раньше никто не додумался… Только это не простое стекло, а отшлифованный горный хрусталь. Сделать второй такой же обойдётся недёшево, но я уже предвижу пользу от этого прибора. Хм, м-да… А что касается вашего безанта, то сомнений в его происхождении у меня нет, это настоящий, полновесный византийский безант, греки называют его номисма. За него я мог бы дать семьдесят серебряных денье, но…

Он поднял вверх указательный палец.

— Ваш совет, как сделать очки, как вы это назвали, дорогого стоит. Поэтому я дам вам сто денье.

И посмотрел на меня с таким видом, словно делает мне какое-то немыслимое одолжение. Но я не стал качать права и требовать соразмерной награды. Тем более что как-то не удосужился поинтересоваться ни у Бремонта, ни у Роланда, на сколько серебра может потянуть один безант. А то может они и сами не в курсе.

В конце концов, очки — не моё изобретение, а то, что этот еврей может их запатентовать (интересно, кстати, система патентов уже существует?), ну или первым открыть мастерскую, наняв стекольщиков, и «навариться» на том — да бог с ним. Пусть даёт мне моё серебро, и на том попрощаемся.

В общем, ушёл я с сотней денье, изрядно утяжеливших мой кошель. Хм, за то время, что я в прошлом, мне пока пришлось всего один раз хорошо потратиться, после чего на меня посыпались разного рода плюшки, включая халявный меч и три золотых безанта. Плюс двести денье я заработал собственным мастерством, проявленным на борцовском ковре. Но там пришлось постараться, халявой тот поединок уж точно не выглядел.

В общем, как ни крути, пока жаловаться не приходится. Более того, мне уже начинало нравиться в этом прошлом, я даже научился не обращать внимания на разного рода мелкие неудобства типа отсутствия зубной щётки и туалетной бумаги. Повсюду чистая экология, никакой химии, пластика… Сюда бы Грету Тунберг, вот уж она бы, наверное, от счастья кипятком писала.

До ужина, дабы попусту не терять время, мы с Роландом решили потренироваться на заднем дворе, на этот раз упражняясь в фехтовании. Вернее, я решил, а мой товарищ начал было жаловаться на ноющие после утренних экзекуций мышцы, но я быстро пресёк его стенания.

— Ты же не хочешь, чтобы меня прирезали в первом же бою, несмотря на покровительство святого Януария? Я же к тебе потом во сне буду приходить, тоже с отрезанной головой в руках, и до конца твоих дней буду попрекать тебя, что вот, мол, ленился ты, Роланд дю Шатле, упражняться со мной, и страдай за это до самой смерти. И попадёшь ты не в рай, как добрый христианин, а прямиком в ад. Так что не…

Я подумал, подбирая на старофранцузском синоним к слову «филонь», в итоге закончил фразу словами:

— Так что не ленись, пошли найдём подходящие по размеру палки и приступим.

А вот палки-то искать и не пришлось. У Бремонта, который наблюдал за нами в окно кухни, куда он зашёл погрызть жареные куриные крылышки, нашлась пара тупых мечей, как раз для такого рода упражнений и предназначенных. Нам пришлось вздеть кольчуги с гамбезонами, а также шлема, кольчужные рукавицы и чулки. В общем, полностью облачиться в боевое, поскольку удар даже тупым мечом в незащищённую часть тела мог представлять серьёзную опасность. Придётся какое-то время попотеть в буквальном смысле слова, однако здоровье дороже.

Не сразу, но мне удалось высвободить подсознание настоящего Симона де Лонэ, в то же время я чувствовал, что и моё умение обращаться с мечом становится выше. Надо больше уделять времени такого рода тренировкам, глядишь, к первой битве с неверными, если по пути не загнусь от дизентерии, которая вроде бы выкашивала больше, чем железо врага, смогу за себя постоять.

— А ну-ка и я разомнусь!

Бремонт уже успел притащить два старых, но ещё добротных щита, один из которых отдал мне. Взяв у Роланда меч, встал напротив. Уже по стойке чувствовалось, что это опытный боец. А уж когда он принялся рубиться со мной, нанося удары, от которых выданный в аренду щит грозил в любой момент развалиться, я понял, что долго мне не простоять. Если только… Если только не пойти на хитрость, используя преимущество в возрасте. И пусть я до этого бился с Роландом, но сил в теле Симона де Лонэ оставалось достаточно, чтобы перебегать немолодого шевалье. Порхать как бабочка и жалить как плеча — вот этот девиз Мохаммеда Али будем воплощать в жизнь.

Но и Бремонт оказался не дурак. Сообразив, в чём заключается моя тактика, он не стал бросаться на меня, кружащего вокруг него и делавшего резкие выпады, а просто в какой-то момент вдруг перекувыркнулся, что казалось невероятным при его комплекции, а в следующее мгновение я запрыгал на одной ноге, потому что по другой пришёлся сильный удар тренировочного меча, и если бы не кольчужные шоссы… Ну и что, что меч затуплен, он мог мне и кость раздробить.

— Что, не ожидал от старика такой прыти? — довольно оскалился Бремонт своим шрамированным лицом. — Я не сильно рубанул, сейчас пройдёт… Уже лучше? А теперь я хочу посмотреть, как вы работаете в седле. Да-да, чего смотрите? Седлайте лошадей — и вперёд. Настоящий рыцарь прежде всего должен уметь драться верхом, а потом уже на земле.

То, как мы орудовали мечами и щитами в сёдлах, Бремонта не сильно воодушевило. Всплеснув руками, он велел Полю оседлать для себя одну из трёх его лошадей, ту, что поспокойнее, и почему-то решил поработать снова со мной. Когда у тебя в одной руке меч, а в другой щит, управлять лошадью приходится ногами, стараясь при этом ещё и сохранить равновесие. Тут уже пришлось довериться мастерству Симона. Но и его не хватило, когда Бремонт незаметным ударом краем щита выбил меня из седла.

Сгруппироваться в тяжёлой кольчуге я не успел, и на землю шмякнулся знатно. Аж дыхание перехватило. Шевалье поглядывал на меня сверху, на этот раз пряча улыбку в усы.

— Щит — он не только для защиты, — поучал чуть позже Бремонт. — В умелых руках он может служить и оружием нападения. Неужто ваши родители вас тому не учили?

Я, уже приняв вертикальное положение, покосился на Роланда, тот стоял, смущённо переминаясь с ноги на ногу.

— Понятно, младшие сыновья, не до вас им было, — хмыкнул Бремонт. — Надо было им старших в поход отправлять, но… Это не моё дело, не мне их учить. Если бы задержались у меня подольше, я бы показал вам несколько приёмов.

В этот момент с неба полило как из ведра. Я поспешил разоблачиться, чтобы влага не попала на кольчугу и оружие, всё-таки железо имеет склонность ржаветь. И всё равно мы с Роландом протёрли свою амуницию оливковым маслом. А затем я промыл голову чемеричным отваром. Не дам вшам продыху, пусть дохнут, как сарацины, сельджуки и мамлюки под клинками честных христиан.

Ишь ты, какими категориями стал думать, как натуральный крестоносец, по зову сердца отправляющийся разить неверных огнём и мечом. А так-то, если пораскинуть мозгами — в фигуральном смысле — оно мне вообще надо? Ради чего я, практически атеист, собираюсь в это опасное предприятие? Тем более не умея толком драться холодным оружием. Меч — это далеко не табельный «Ярыгин», тут многое зависит от силы и скорости удара. Ну и соображалка должна быть устроена немного по-другому.

Так ради чего? Ради чести своего рода, чтобы моим родственникам не пришлось краснеть за младшего сына? А почему бы и нет? Вот сбегу я, а в истории так и будет лежать пятно позора на Симоне и всём роде де Лонэ. А ещё далеко не факт, что погибну или останусь калекой, может, удача будет на моей стороне. Опять же, за меня святой Януарий…

Ну вот, уже начал верить в придуманную мною же легенду. Дожил!

Остаток дня с перерывом на ужин я был озабочен производством активированного угля. Да. У нас имелся винный порошок, но сильно надеяться на него я бы не стал.

— В пути мы с Роландом будем стараться пить воду из чистых родников и колодцев, дабы не подцепить заразу, — объяснял я Бремонту. — Либо, если не окажется выбора, станем набирать воду из реки или озера, что будет поблизости, но перед употреблением прогонять её через фильтр с этим углём. Достаточно насыпать его в какой-нибудь небольшой мешочек, и туда же лить воду. Стекать будет уже очищенная вода. Опять же в случае отравления или поноса придётся употреблять этот уголь внутрь, есть шанс поправиться. И опять же, — поднял я вверх указательный палец, — порошком из него можно чистить зубы, дабы удалить с них налёт и возможно, даже сделать немного светлее.

— Откуда ты всё это знаешь? — подозрительно уставился на меня шевалье.

В ответ я вздохнул и, закатив глаза к небесам, пожал плечами:

— Святой Януарий.

Это объяснение присутствующих вполне удовлетворило и больше вопросов не последовало. Хотя процесс получения активированного угля вызвал у Роланда, шевалье и его домочадцев несомненный интерес.

Технологию нам ещё в школе показывал преподаватель НВП, такой вот у нас был странный и весьма упёртый подполковник. А на память я никогда не жаловался, поэтому был уверен в успехе предприятия. Для начала я разжёг во дворе небольшой костёр, предварительно обложив его камнями. Затем в выделенный мне Бригитт старый котелок насыпал берёзовых щепок. Накрыл крышкой, предварительно проделав в ней небольшое отверстие, и подвесил над костром. Периодически подкидывая дрова, грел котелок часа три-четыре, пока из отверстия не перестали выходить дым и газ, а солнце окончательно не село за крыши домов. Промыв остывший уголь водой, переложил его в ступку и пестиком размельчил до порошкообразного состояния. В таком виде оставил его до завтрашнего утра.

Перед сном я вновь промыл голову отваром чемерицы. Во фляге его оставалось на пару применений, а потому с утра я первым делом после тренировки сделал ещё отвару и, когда он остыл, наполнил ёмкость до краёв. Водичка работала, вшей при тактильном и визуальном осмотре находилось уже единицы, а вот гнид ещё оставалось достаточно. Да тут ещё Роланд, помогавший мне их находить, впечатлился результатами, и согласился на то, чтобы я и его голову промыл этим самым отваром. А вот Бремонт, узнав, чем мы тут, на заднем дворе занимаемся, только со вздохом покрутил головой. Ему-то на вшей, похоже, было как-то фиолетово.

Ложились в средние века рано, и не только крестьяне, которым приходилось вставать ни свет ни заря, но и дворяне. Ну а что, балов как таковых пока не придумали[3], народ тупо скучает в своих избах и замках. Книг как таковых нет, рыцарские романы ещё не вошли в моду, разве что Библия считалась самой популярной книгой. И то далеко не в каждом доме она имелась. Опять же, даже среди дворянского сословия обученных грамоте не так много, что уж говорить о простолюдинах.

Это уже не говоря об экономии свечей. На их изготовление жира не напасёшься. Хотя, как я успел выяснить, население в основном пользовалось тростниковыми свечами[4], для изготовления которых жира требовалось в разы меньше, а то и вообще лучинами. Но всё равно, экономика, как говорил незабвенный Леонид Ильич, должна быть экономной.

В общем, Бремонт и его домашние улеглись, по моим ощущениям, в десятом часу, при том что на улице ещё было не совсем темно. Роланд зевал ещё где-то с час, но тоже не выдержал, пошёл спать, а я провозился где-то за полночь. Удивительно, но клопы нас пока не донимали, хотя я читал, что в средние века ими буквально кишело постельное бельё всей Европы, от короля до последнего крестьянина. Правда, нам вчера вроде как свежее постелили, не иначе кровососущие ещё не успели в нём обжиться.

Несмотря на две тренировки, обогатившее меня на три безанта богослужение и возню с углём, спать почему-то не хотелось. Одолевали разные думы. Например, меня всю мою сознательную жизнь интересовал вопрос, насколько я себя ощущаю французом, а насколько русским? Оказавшись в теле своего далёкого предка, я ещё более задумался над этим. И кажется мне, что всё-таки русского во мне больше. По отцовской линии да, шла французская кровь, но она была как следует разбавлена… Ещё первый де Лонэ, прибывший в Россию, женился на купеческой дочери, так и повелось, что в жёны мужчины нашего рода брали местных, куда заносила их судьба. И сколько во мне, Семёне Делоне, уже было намешано крови — даже и не сосчитать. Точно знал, что помимо русской и французской в моих жилах текла мордовская, татарская, еврейская и даже корейская кровь. Да и по духу я, родившийся в СССР и живший в России, всё-таки был, наверное, русским.

Но всё же сон сморил меня. И приснилась мне Ольга. Смотрела она на меня с грустью, в глазах стояли слёзы. У меня самого аж ком в горле застрял. Я попытался утешить её, сказать, что со мной всё хорошо, погладить её, ноне смог поднять руки, а в следующее мгновение проснулся. Оказалось, утро в полном разгаре, и Бригитт уже зовёт нас к завтраку. Даже Роланд встал раньше меня. Когда мы пересеклись с ним внизу, сразу же принялся стенать на тему своих ноющих членов.

— Многочлен ты наш, — пробормотал я по-русски себе под нос.

После завтрака я занялся дальнейшим изготовлением активированного угля. Полученную накануне порошкообразную субстанцию по идее нужно было залить раствором хлорида кальция. Однако вместо хлорида кальция, как объяснял военрук, можно использовать отбеливатель или лимонный сок. С отбеливателем было трудно, а вот лимонов в хозяйстве Бригитт оказалось навалом. Наотжимав фруктов, я стал заливать сок в посудину, куда заранее пересыпал порошок, и лил до тех пор, пока субстанция не достигла пастообразного состояния. Теперь всё это должно отстояться ещё сутки, благо что в поход из-за задержки с щитом мы отправляемся теперь уже завтра.

После обеда мы с моим товарищем по несчастью (или счастью, это как поглядеть) отправились забирать щит. Доминика мы обнаружили во дворе, там он как раз и любовался в данный момент своим творением. Мы встали рядом, и я невольно поёжился — слишком уж жутковатый вид был у головы святого Януария. В таланте художнику было не отказать, он достаточно правдоподобно изобразил отсечённую голову, включая капающую из перерубленной шеи кровь. Причём она как бы стекала к вниз, собираясь в зауженной части миндалевидного щита. Глаза Януария были открыты, грозно взирая из-под сведённых бровей и наморщенного лба. В уголках рта пролегли страдальческие складки, а голову святого украшала епископская митра. Ну да, он же вроде епископом был. Картину маслом — в буквальном смысле маслом — завершала идущая вдоль верхнего обода щита надпись на латинском «Januarius».

— Эпично, — констатировал я.

— Что? — спросил стоявший рядом Роланд.

Блин, это же я на русском сказал. Надо впредь следить, что называется, за базаром. Хотя Роланд всё равно в этот раз ничего не понял.

— Говорю, видна рука мастера. Такой Януарий и впрямь будет устрашать недруга. Да и своих ещё, чего доброго, напугает.

— Тут я с тобой, Симон, полностью согласен.

Доминик, прислушивавшийся к нашему диалогу, довольно заулыбался. Я отсчитал пять обещанных монет, и забрал щит.

Бремонт тоже заценил этот шедевр «щитовой живописи».

— Ого, ну Доминик расстарался, даже мне, повидавшему всякое, жутковато на это глядеть. Надеюсь, тебе не разобьют щит в первом же бою. С другой стороны, пусть уж лучше пострадает он, чем твоя голова.

На следующее утро, едва солнце окрасило шпиль ратуши, я бесцеремонно вытащил Роланда из постели. После разминки мы занялись фехтованием, мне нужно было постоянно повышать свой навык. И он повышался. С Роландом я уже мог фехтовать на равных, полностью себя контролируя, не прибегая к помощи заложенных в это тело прежним владельцем инстинктов.

После тренировки я вернулся к активированному углю. Слив выступившую на поверхности пасты влагу, вывалил получившуюся массу в котелок и повесил его над костром. Спустя три часа активированный уголь был готов!

Его я ссыпал в выданный Бремонтом непромокаемый кожаный мешок, накрепко затянув горловину тесёмкой. До кучи я выпросил у оказавшейся душкой Бригитт маленький котелок, в котором можно было бы в походе варить кашу или чай в объёме, достаточном для двух-троих едоков. Хотел сунуть ей ещё денье, но она наотрез отказалась. Что ж, целее будут.

А после завтрака мы наконец-то покинули гостеприимный кров шевалье. С собой нам сердобольная Бригитт дала вяленого мяса, хлеба грубого помола и сыра, снова не взяв ни денье. Этих припасов при экономном расходовании нам могло хватить на путешествие до Парижа. Я всё же попытался вручить Бремонту за его гостеприимство золотой безант, но тот наотрез отказался брать даже денье с сыновей своих боевых товарищей.

Однако пятьдесят денье я всё же ему вручил — за одну из трёх его лошадок. Раз уж у нас не было оруженосца, а под нами с Роландом были те ещё клячи, то нам позарез требовался заводной конь, способный нести поклажу. Вот и сторговали у шевалье смирную кобылу по кличке Пегая. Она и в самом деле была пегой масти, в выборе имени хозяин особой фантазии не проявил. Так что у нас теперь было две кобылы, включая Матильду, и один мерин.

А не успели мы с Роландом подъехать к Северным воротам, от которых дорога вела мимо Монферрана в Париж, как услышал, что меня зовут. Обернувшись, увидел, что к нам, поддерживая юбку руками, чтобы не запачкать подол в уличной грязи, бежала не кто иная, как Беатрис. Я спешился. Раскрасневшаяся то ли от бега, то ли от смущения, с высоко вздымавшейся грудью, она стояла напротив и, запинаясь, говорила:

— Симон де Лонэ, я знаю, что вы отправляетесь в Париж, а дальше в южные земли, бить неверных… Ваше путешествие может обернуться большими опасностями, и я подумала, что вам понадобится талисман.

— Луковица? — хмыкнул Роланд. — Так я захватил на нас двоих с запасом[5]. А у Симона вон ещё и святой Януарий на щите.

— Нет, не луковица, — передёрнула плечами Беатрис. — Наклоните голову.

Я послушно склонился, и на мою шею повесили что-то достаточно увесистое. Я взял в ладонь этот предмет, оказавшийся своего рода геммой, только из металла: это был диск с вырезанной внутри буквы S.

— Какая прелесть, — совершенно искренне выразил я свои чувства. — S — это, я так догадываюсь, Симон?

— Да, — снова заалела вроде бы уже отошедшая от бега девушка. — И эта буква сдвигается, а внутри есть маленькое потайное отделение.

Я сдвинул пальцем букву, и под ней действительно оказалась маленькая «нычка», в которой… ничего не лежало.

— Сюда можно будет положить частичку мощей какого-нибудь святого, — пояснила девушка. — Может быть, даже святого Януария, чей прах покоится в Беневенто.

— Если судьба приведёт меня в Беневенто, сразу же постараюсь достать частичку мощей святого Януария, — пообещал я девушке, с лёгким щелчком возвращая букву-крышечку на место. — А кто же изготовил сей чудесный амулет? Неужели ваш отец?

Беатрис смутилась.

— Я.

— Сама?!

— Да, а что в этом такого? Я же дочь кузнеца, оружейника, а так как сыновей у отца нет, а только ещё старшая дочь, которую недавно выдали замуж, то я нередко помогаю ему в его работе. Взяла вчера вечером кусок небесного металла и…

— В смысле небесного?

— Так он с неба давным-давно упал, в огне, дед моего отца видел, как он падает, а потом и нашёл кусок, он ещё горячий был. Это железо наделено магическими свойствами, оно притягивает металлические предметы, кроме золота, меди и бронзы.

Понятно, метеорит, состоящий из магнитного железняка, он же магнетит.

— Так вот он расколол этот кусок на несколько кусков меньшего размера, пробовал выковать нож, но металл оказался слишком мягким. Так они и лежали у нас все эти годы без дела. А вчера я взяла кусок и выпилила вот это.

Я взял её натруженные, но в то же время такие нежные пальцы в свои и… поцеловал. Честно говоря, сам от себя подобного не ожидал, отчего на моих щеках тоже вспыхнул румянец.

— Благодарю вас, прекрасная Беатрис!

Она окончательно засмущалась, особенного после того, как, не сдержавшись, хмыкнул Роланд, высвободила пальцы и, подхватив юбку, побежала обратно. Проводив её взглядом, я вздохнул, взобрался на Аполлона и тронул пятками его худые бока.

— Надо же, — глупо улыбался мой товарищ, — кажется, у тебя появилась дама сердца. Теперь ты должен совершить во имя её какой-нибудь подвиг.

— Убить дракона?

— Если честно, я в драконов не верю, но пара-тройка снесённых голов нехристей приветствуется.

Интересно, если я в этой своей ипостаси пересплю с девушкой или женщиной, будет это считаться изменой по отношению к Ольге? И что значило её явление в моём сне? Эх, хоть бы на минутку заглянуть в будущее, узнать, что там происходит. Может, тело Семёна Делоне уже вообще доставили в Питер и снесли на Большеохтинское.

Медальон я не стал прятать под рубаху, пусть все видят эту сияющую на солнце красоту. Правда, в бою его лучше будет всё же убирать под кольчугу, а то ненароком сарацинская сабля, наконечник копья или стрела попортят мой амулет. Если, опять же, я благополучно доберусь до Палестины, а то ведь болезни и прочие невзгоды дальних путешествий выкашивали до половины армий крестоносцев.

По идее из него можно даже компас сделать. Отпилить кусочек в виде иглы, прикрепить на диск с указанием сторон света, чтобы эта иголочка могла крутиться, вот тебе и компас готовый. А если ещё и стеклом сверху забрать — вообще красота получится. Опять можно всё свалиться на Януария.

А ещё я забыл спросить Беатрис, чем там вчера закончился суд над воришкой. Она же ведь приглашалась как пострадавшая сторона. Надеюсь, судьи вынесли строгое и справедливое решение.

— Так, говоришь, пять дней нам хватит, чтобы добраться до Парижа? — напомнил я Роланду его слова, сказанные им в день нашего появления в Клермоне.

— Думаю, хватит, — кивнул он. — Да и куда спешить? Слышал же, что сказал Бремонт: король выйдет в поход не раньше Юлиуса. Я и сам, впрочем, это знал. Да и ты знал, но… Но забыл.

— Тогда я по пути ещё кое-какие травки посмотрю, о которых мне прошлой ночью нашептал святой Януарий.

Так что Роланд уже без удивления воспринял тот факт, когда я периодически покидал седло Аполлона и начинал срезать купленным у Тибо Форжерона, острым, словно бритва ножом то ромашку, то зверобой, то полынь, то подорожник, то шалфей, то ту самую эрву, которой когда-то Петрович выгнал камень из мочеточника Толика. В России июль — самое время сбора иван-чая (он же кипрей), а в южной Оверни его вполне можно собирать в июне. Правда, процесс ферментации и сушки не так прост, но была у меня задумка до первого привала. Так что я и тут постарался.

Траву я навьючил на Пегую, сделав из неё ходячую сушилку. С помощью веток, бечёвки и своей накидки с вышитым на ней крестом я соорудил что-то вроде мини-шатра, в который укладывал пучки трав. Тут тебе и губительные для полезных соединений солнечные лучи не попадают, и какая-никакая вентиляция, особенно на ходу. Главное — не потерять, так что я прикрепил пучки как можно более надёжно.

Миновали мы и Монферран — резиденцию графа Гильома VII Молодого. Заезжать не стали. Проехали объездной дорогой. Городишко показался мне поменьше Клермона, но при этом более укреплённым, глубина рва, высота крепостных стен и крепость ворот внушали уважение.

Так и плелись неторопясь, оставляя то слева, то справа редкие деревеньки, и в первую ночь в одной из них и попросились на ночлег. Уже смеркалось, когда мы постучались в калитку маленького, покосившегося домика на окраине. Ожидали услышать собачий лай, но нет, тишина, цепь не гремит, никакая псина к калитке не мчится облаять незнакомцев.

Немного погодя к нам вышла невысокая и сгорбленная женщина, на вид ей было уже за пятьдесят. На носу выделялся большой, свисающий к выступающему подбородку нос с волосатой бородавкой.

— Что угодно молодым господам? — подслеповато щурясь, поинтересовалась она каркающим голосом.

— Молодым господам угодно попроситься на ночлег, — опередил я Роланда. — Надеюсь, пары денье мадам хватит, чтобы угостить нас ужином и уложить спать, а уставшим лошадкам дать овса и воды?

— Мадам? — удивилась та.

— О, а вы ещё не в курсе? Король Франции, светлейший Людовик VII издал Указ, согласно которому отныне все лица мужского пола именуются месьё, девицы — мадемуазель, а женщины — мадам. Господин и госпожа уходят в прошлое. Итак, мадам, каков будет ваш ответ?

Обалдевшая бабуля ещё с полминуты хлопала глазами, потом что-то каркнула, что мы восприняли как приглашение войти.

Конюшни или какого-то захудалого стойла возле дома не имелось, только усыпанный соломой навес, под который втиснулись коровёнка старухи и свинья с парой поросят. Поэтому мы просто привязали наших лошадок к какой-то жердине. Из стога сена для них позаимствовали несколько охапок, поили их из ведра, а воду набирали в протекавшем у подножия пригорка, на котором стоял домик, ручейка. Сама старуха, по её словам, там и набирала воду не только скотине, но и себе.

Только напоив и накормив наших четвероногих спутников, мы с Роландом сели за стол, с которого назвавшаяся Урсулой старуха прогнала наглого и чёрного, как смоль, кота. Кстати, судя по тому, что повсюду висели вязанки высушенных трав, отчего жилище было наполнено ароматами полевых трав, Урсула была в какой-то степени мне коллегой. Вот только говорить на эту тему она со мной почему-то не стала, хотя я и пытался завести разговор. Ну нет так нет, я не навязываюсь.

Старуха выставила на стол какое-то пойло, которое она называла пивом, а в качестве закуски подала чугунок подогретой над пламенем очага на специальном поддоне каши из репы с салом. Под грубого помола ржаной хлеб каша в целом пошло неплохо, главное, что набили животы. Спать нас бабка определила на сеновал. Ну а почему бы и нет? На улице тепло, дождя, судя по ясному, звёздному небу с выкатывавшимся на него блином луны, вроде не ожидается, цикады трещат, комары, правда, изредка звенят, но к ним я за эти несколько дней в прошлом уже как-то привык.

В общем, устроились рядышком с Роландом, и я сразу, не успев закрыть глаза, отрубился. А проснулся от ощущения, что кто-то меня трогает за ногу. Кое-как продрав глаза, определил, что вокруг всё ещё ночь, а лунный диск только начинает клониться к западу. Перевёл взгляд вниз и увидел стройную, невысокую фигуру с надетым на голову капюшоном. Судя по всему, женщина. Та жестом поманила меня за собой.

А мною овладело какое-то странное чувство, словно бы я видел сон, наблюдая себя будто со стороны, несколько отстранённо. И при этом не имея сил противиться той закутанной в тёмные одежды женщине, она как будто влекла меня за собой на невидимом поводке. И, что странно, вела она меня не к дому, а совсем в противоположную сторону.

Сначала мы по уложенным в ряд жердинам миновали ручей, в котором вечером мы с Роландом набирали воду, затем по хорошо видимой в призрачном лунном свете тропинке двинулись вверх, в сторону заросшего соснами склона. Я шёл за скользившей впереди фигурой, совершенно не чувствуя усталости, и лишь краем сознания понимал, что делаю что-то не то. Но силы воли на то, чтобы остановиться и повернуть назад, совершенно не было, равно как и на то, чтобы окликнуть женщину, слишком резво для старухи двигавшуюся вверх по тропинке.

Шли мы минут двадцать, может быть, тридцать, время в моей голове было вязким, словно кисель. Наконец оказались на абсолютно плоской вершине горы, где не росло ни единого деревца. Причём я, взбираясь сюда, удивительным образом даже не вспотел, а все мои попытки вернуть контроль над собственным телом успехом так и не увенчались, но при всём этом я почему-то не сильно и расстраивался.

Единственное, что привлекало взгляд на этом завершавшемся крутым обрывом небольшом плато — прямоугольная каменная плита, до того ровная, что на ней можно, наверное, играть в пинг-понг. И размером она была с теннисный стол. Вот возле неё мы и остановились, и здесь незнакомка одним движением избавилась от одежды, которая словно бы стекла к её ногам. Теперь передо мной стояла обнажённая женщина какой-то неземной, холодной красоты. Так, должно быть, представлял себе Снежную королеву знаменитый датский сказочник.

— Нравлюсь я тебе?

Голос её, с лёгкой хрипотцой, показавшейся мне весьма сексуальной, обволакивал моё сознание, заполняя его сладкой истомой.

— Нравишься, — кое-как выдавил я из себя.

— Хочешь меня?

— Х-хочу…

Я и впрямь почувствовал растущее возбуждение. Не отводя от моих глаз гипнотического взгляда, она стала снимать с меня одежду, я не сопротивлялся, истекая томлением. На мне остался только подаренный Беатрис медальон. Затем роковая красотка взяла меня за руку, потянув к каменному ложу, мягко толкнула на него спиной вперёд. Я оказался в горизонтальном положении, не чувствуя холода камня, а может, он всё ещё хранил остатки дневного тепла, хотя, по моим прикидкам, было далеко за полночь. «Снежная королева» оказалась сверху, её спелые груди с затвердевшими сосками нависли над моим лицом, и мне захотелось их поочерёдно кусать, вернее, покусывать, доставляя моей госпоже неземное блаженство.

Она не стремилась запечатать мои уста поцелуем, но мне хватало и того, что эта особа, сидя сверху, начала ритмичное движение бёдрами, а я, зажмурившись от подступающего наслаждения, стал в такт ей двигать тазом.

Не знаю, что стало тому причиной, может быть, чуть слышный звон медальона о камень, когда тот сполз вбок с моей груди, но буквально за несколько секунд до разрядки я открыл глаза, и миг спустя мой агрегат резко уменьшился в размерах. Ещё бы не уменьшился, когда вместо тугих «дынек» я наблюдал над собой сморщенные, плоские груди. И принадлежали они Урсуле — малопривлекательной, если не сказать больше, особе, давшей нам сегодня ночлег.

Откуда только силы взялись! Я словно пробудился от сковывавшего меня сна, резко оттолкнул старуху, которая с криком, в котором смешались разочарование и обида, свалилась к подножию каменного ложа. Я вскочил, схватил её за волосы и… Хотел ударить головой о каменный выступ, но в последний момент сдержался. Теперь я полностью себя контролировал.

— Что это было? — прорычал я ей в лицо, по-прежнему держа Урсулу за редкие, седые волосы. — Ты ведьма?!

Это даже больше прозвучало как утверждение, нежели вопрос. Разжав пальцы, я принялся лихорадочно натягивать на себя одежду, не забывая коситься на обнажённую старуху. Та сидела, прислонившись спиной к подножию каменного стола, обхватив голову руками и, подвывая, раскачивалась из стороны в сторону.

Наконец я закончил с одеждой, и теперь стоял над Урсулой, размышляя, что предпринять дальше. Похоже, она и впрямь ведьма. Ну а как ещё назвать то, что я видел? Как она ловко перевоплотилась во вполне молодую и симпатичную женщину, как подчинила себе мой разум!

— Хватит выть, ну! Смотри на меня.

Она подняла глаза, её лицо исказилось в хищном оскале.

— Ты! Ты должен был стать моей пищей! — прокаркала старуха. — Почему ты открыл глаза?!

— Пищей? Ты что же, старая, сожрать меня собиралась?

— Дурак! Молодой дурень! — скривила она губы. — Раз в год я заманиваю сюда молодого мужчину, чтобы выпить его соки и продлить своё существование ещё на год, до следующего полнолуния в Ведьмину ночь. Ни к чему мне тебя убивать было, всего лишь напитать себя хотела, а ты бы поутру даже ничего и не вспомнил, только чувствовал бы сильную слабость. В пиво, что ты с другом своим вечером пил, подмешано было зелье. Надо было его заманить, но в тебе больше силы, вот и выбрала тебя, чтобы напиться на год, а то может даже и на два вперёд.

— Так сколько же тебе лет, ведьма?

Она отвела взгляд и тихо, с оттенком скрытой печали в голосе, произнесла:

— Моя молодость прошла при Роберте II Благочестивом.

Ого, это, выходит, ей больше ста лет! Ну она примерно на столько и выглядит, только вот молодиться умеет, чары какие-то насылает, похоже, умеет гипнотизировать. Но на всякий случай я спросил:

— Как же ты в молодку превращаешься?

— А ведь поверил, — неожиданно улыбнулась она почти беззубым ртом. — Все верят, никто ещё не устоял. И только одна, слышишь ты, только одна из моих сестёр овладела искусством приготовления этой мази.

Ну-ка, ну-ка, а вот с этого места поподробнее.

— Что ж за мазь такая волшебная? — подпустив в голос капельку безразличия, поинтересовался я.

— Да, да, волшебная, — прошамкала старуха. — Натрусь её с ног до головы — и вот уже дева молодая, всего-то и нужно, что сильно представить, в кого обратиться хочешь. На всю ночь хватает.

— Что ж тогда сейчас-то сплоховала? — хмыкнул я.

— Перед тем, как слиться воедино, подступает такое блаженство, что разум затуманивает.

Ага, выходит, в этот момент ведьма потеряла над собой контроль. Обломал, выходит, старую, когда глаза открыл. Спасибо звякнувшему о камень медальону.

— Из чего же ты её готовишь, эту самую мазь?

— Ты правда хочешь это знать? Что ж… Главный ингредиент — вытопленный жир девственниц.

Тьфу! Меня едва не вывернуло, когда я представил, как она варит девушек в котле.

— Ты что же, тварь, девственниц умерщвляешь?

— Ни к чему мне это, у меня в Бурже человек есть, я у него покупаю уже готовый жир.

— Что за человек? Как звать?

Урсула хитро на меня посмотрела.

— Тебе-то зачем это знать?

— Говори, старая, не то…

— Что? Убьёшь меня? Так мне теперь терять нечего, я и так не доживу до следующей инициации.

Надо же, слова какие знает.

— А как звать вторую ведьму, что пользуется этой мазью? Где она живёт?

— Не этой, она использует другие ингредиенты, хотя жир так же составляет основу. И я тебе ничего не скажу, ты мою сестру в жизни не найдёшь.

— Так она твоя кровная сестра или…

— Она моя сестра по вере.

— Какой ещё вере? По вере в сатану?

Старуха молчала, упрямо поджав губы.

— Думаешь, не получится развязать твой язык? А как ты относишься к пыткам?

Она поморщилась:

— Сможешь, юный шевалье, изувечить старуху, рука не дрогнет?

— Смогу, ещё как смогу, даже не сомневайся.

Пытать мне ещё пока никого не доводилось, я и не собирался, и подчинённых предупреждал, чтобы не вздумали. А вот некоторые, скажем так, коллеги, не чурались выбивать признания не совсем законными методами. Правда, те подследственных старались не калечить, но сидеть с пакетом на голове, стоять в «растяжке» или дёргаться, когда в тебя тычут оголённым электрическим проводом — удовольствие ниже среднего.

А что мне можно придумать в данной ситуации? На поясе нож, но в самом деле, поднимется ли рука резать эту старую дрянь? Или незачем голову ломать, а переложить решение проблемы на чужие плечи? Сказал как будто задумчиво:

— Может, и не стоит мне самому мараться, просто отдам тебя в руки святых отцов, а уж они известные мастера аутодафе. Прежде чем на костёр взойти, через такое пройдёшь, что сама будешь молить о смерти.

При упоминании инквизиции Урсула вздрогнула и взгляд её сделался испуганно-затравленным.

— Что, пробирает? Ну теперь ясно, чего ты боишься. Вставай, напяливай свои тряпки, идём в деревню. А утром поедешь с нами, в ближайшем городе сдадим тебя попам.

— Нет!

Она вжалась спиной в камень, выставив перед собой ладони с растопыренными пальцами.

— Вставай, иначе пинками вниз погоню.

И тут она сделала то, чего я меньше всего от неё ожидал. Подброшенная вверх словно невидимой пружиной, старуха молча рванула к краю обрыва и так же молча исчезла во тьме. Только спустя несколько секунд послышался далёкий треск сломанных сучьев.

— Всё, кина не будет! Электричество кончилось! — пробормотал я себе под нос, подходя к краю и вглядываясь в непроглядную тьму.

Искать в темноте тело старухи, которая, судя по звуку сломанных ветвей, всё же грохнулась вниз, а не обратилась в ворону или ещё какую-нибудь летучую мышь — задача малоперспективная. Вот утром можно будет пошарить у подножия скалы. Кстати, сколько сейчас времени, долго ли ещё ждать рассвет? А то может и ложиться не стоит? Во всяком случае, я расслышал отдалённой крик петуха. Второй или уже третий?

Роланд почивал как ни в чём ни бывало. Послушав его дыхание и удостоверившись, что мой товарищ жив и вроде как здоров, я улёгся рядом, решив все дела отложить на утро. Удивительно, но вырубился я почти моментально.

Роланд проснулся раньше меня. Я сел, сладко потянулся, потёр кулаками глаза.

— Всё дрыхнешь? А я что-то хозяйку найти не могу.

В то же мгновение события минувшей ночи так ярко встали перед глазами, что я невольно вздрогнул. Может, это был всего-навсего сон? Как бы мне хотелось в это верить.

— Роланд, подожди меня здесь, нужно проверить кое-что, скоро вернусь.

До подножия скалы добрался быстро, тропинка и впрямь тут имелась, вела наверх. Я попросил Роланда обождать внизу, а сам быстро взбежал по ней наверх. Точно, каменный «стол» был на месте, а рядом — одежда Урсулы. Поднял тряпки, встряхнул, и на камень выпала баночка толстого стекла тёмно-коричневого цвета, заткнутая широкой деревянной пробкой. Как только не разбилась…

Не без труда откупорил, нюхнул и сморщился. Не знаю, как пахнет вытопленный жир девственниц, но, похоже, в ополовиненной баночке хватало и каких-то других ингредиентов. Любопытно, действительно ли эта мазь обладает чудесными свойствами, или всё же старуха является мощным гипнотизёром? Или то и другое вместе? Я по натуре материалист, и ни в какое волшебство никогда не верил, поэтому решил, что, скорее всего, дело именно в старухе, а мазь… Ну, может, в неё намешано что-то вроде афродизиаков, усиливающих воздействие гипноза.

Подумав, всё же сунул баночку в поясную сумку. Надо будет как-нибудь озаботиться изобретением карманов, всяко удобнее таскать разного рода мелочь.

Подошёл к обрыву, глянул вниз. Метров сорок, пожалуй, будет, выжить при падении с такой высоты — задача не из лёгких. Даже если твоё падение смягчит крона растущего внизу дерева. А я увидел обломанную ветвь одного из них, значит, точно сиганула старуха, не привиделось.

Спустившись вниз, принялся исследовать местность, но, к своему удивлению тела так и не нашёл. Может, лесные звери утащили, медведь какой-нибудь, или волки? И следов крови не видно. Хм, всё страньше и страньше.

Дома старухи ожидаемо не оказалось, как и кота. Может, по кошкам шлёндрает, а может, отправился хозяйку искать.

Внимание привлекло мычание коровы. Блин, а если старуха ведьма, выходит, молоко у коровы должно было сразу скисать? Зачем тогда ей корова? Враки поди. А вот с коровёнкой надо что-то делать, вымя небось распирает.

Нашёл более-менее чистое ведро, на всякий случай ополоснул водой из ручья, после чего, усевшись на деревянную колоду, подставил его под вымя, за соски которого и принялся поочерёдно дергать. Делал я это первый раз в жизни. Поначалу бурёнка дёргалась, и молоко едва брызгало, потом то ли я вошёл в ритм, то ли корова привыкла, но молоко стало тугими струями бить в ведро. В итоге набралось чуть больше половины, когда я понял, что вымя пусто.

— Вот уж не думал, что ты ещё и коров умеешь доить, — услышал я позади себя удивлённый голос Роланда.

— Святой Януарий, — ответил я, вставая с колоды.

Тот понятливо покачал головой. Всё же вовремя я сочинил легенду про Януария: упомяни его имя — и любая твоя странность тут же обретает черты божественного откровения.

Позавтракали тем, что нашли, ну и от парного молочка я не отказался. Затем я отправил Роланда задать корма лошадям, а сам принялся исследовать жилище ведьмы. Мало ли, вдруг что полезное найдётся, старухи-то всё равно, похоже, уже нет в живых.

Ничего примечательного, обычная утварь, в сундуке — тряпки и мешочек с серебром. Десятки три денье, я даже брать не стал. А потом решил проверить дом на наличие подпола. Откинул циновку и обнаружил кольцо в квадратной крышке ведущего вниз люка. Дёрнул на себя — крышка поднялась. Трут и огниво нашлись, не пришлось за своими идти, запалил тростниковую свечу. По шаткой лесенке спустился в довольно приличных размеров погреб.

Ого, сколько здесь всяких склянок и глиняных горшочков. Вот и догадайся, что к чему, наклеек-то нет. Наверняка можно было бы что-то с пользой позаимствовать, но как бы себе не навредить, не зная, для чего тот или иной порошок или мазь.

Выбрался наружу, опустил крышку люка, подвинул циновку на место. Роланд уже закончил с лошадьми, даже оседлать успел всех троих. А я увидел за оградой любопытную физиономию мальчишки лет семи-восьми.

— Эй, парень, иди-ка сюда! Иди, иди, не бойся.

Когда он приблизился, с любопытством разглядывая висевший у меня на поясе меч, я спросил:

— Как тебя звать?

— Франсуа.

— Тут такое дело, Франсуа. Хозяйка, Урсула, давшая нам ночлег на ночь, ночью куда-то исчезла, мы так и не смогли её найти. У тебя есть родители?

— Да, отец, мать, три сестры и два брата, — принялся перечислять малец.

— Прекрасно! — остановил я его, пока он не добирался до кошек и собак. — Попроси своих родителей присмотреть за домом и скотиной. Если Урсула не появится, то пусть тут хозяйничают. Понял?

— Ага, — кивнул тот.

— Всё, беги, а нам с другом пора отправляться в Париж.

— В Париж? Вчера тут проходило много рыцарей. Вы с ними, неверных бить?

— Угадал. Подрастёшь — в следующий поход с собой возьмём. А теперь беги, некогда нам.

Франсуа умчался, а я поинтересовался у моего спутника, уже седлавшего свою лошадь:

— Скажи, мой юный друг, а Бурж в какой стороне?

— Так мы сегодня к вечеру должны до него добраться, он по пути. Там и заночевали бы. Оттуда ещё два дня пути. А почему ты спросил?

— Да так, просто в памяти отложилось название городка. Ладно, поехали, здесь нам уже делать нечего.

[1] Плащ католического священника

[2] До появления очков в качестве приборов, улучшающих зрение, использовались отдельные полированные кристаллы или куски стекла для одного глаза. Очки были изобретены, по-видимому, в Италии в XIII веке

[3] Первый бал, о котором имеются сведения в истории, был дан в 1385 г. в Амьене, по случаю бракосочетания Карла VI с Изабеллой Баварской.

[4] Тростник собирали, как урожай, затем высушивали его, снимая верхний слой. Оставалась только твёрдая сердцевина. Она и служила элементарным фитилём. Затем сердцевину пропитывали топлёным животным жиром. Когда жир высыхал, сердцевина становилась легковоспламеняющимся источником света.

[5] В средние века рыцарским талисманом, оберегающим своего хозяина от тяжёлых ранений, была обыкновенная луковица.

Глава IV

Бурж по размерам уступал Клермону, но был больше Монферрана. По словам Роланда, город, являясь столицей Аквитании, входил в состав королевского домена, так как последний граф Буржа Эд I Юрпен продал графство королю Франции Филиппу I за 60 000 крон, чтобы оплатить расходы, связанные с его участием в Первом крестовом походе. В то время в ходу, значит, были кроны.

Как же всё запутано. Если бы я вздумал в своё время писать исторический роман, посвящённый раннему средневековью, то, наверное, бросил бы уже на стадии подготовки. Даже для меня, читавшего немало о крестоносцах и Средних веках, многое оказалось внове. Но сейчас у меня нет другого выхода, кроме как адаптироваться к окружающему меня миру и каждый день познавать что-то новое. А на случай какого-нибудь недоразумения есть святой Януарий, чей лик красуется ан моём ясеневом щите.

Переночевать Роланд предложил в трактире "Жирный гусь", он же постоялый двор. Наше счастье, что мы вышли в путь позже основной массы желающих побить неверных, иначе нам бы не досталось даже самой захудалой комнатушки. А сейчас мы могли выбрать себе одну из пяти комнат, и по моему настоянию остановили свой выбор на самой лучшей, благо что она оказалась свободной. Всё равно плачу́ я, Роланд на этот счёт уже и не рыпался со своими жалкими сотней денье. Хе-хе, да, мой кошель теперь был куда более увесистым, в нём помимо серебра лежат и ещё две полновесные золотые монеты.

В стоимость проживание так же входил достаточно плотный ужин с неизменным гусём (навренео, фирменное блюдо) и лёгкий завтрак. Не говоря уже о том, что нам была предоставлена вода для умывания, а лошадей поставили в стойло, накормили и напоили. И всё это всего за десять денье.

Оружие мы ещё при заселении сдали малому, который отнёс копья, мечи, арбалеты и щиты в какой-то чулан. Роланд не протестовал, я тоже помалкивал, значит, так положено. Тем более что и другие постояльцы были разоружены, но при этом недовольства не выказывали, хотя мне всегда казалось, что настоящий рыцарь никогда со своим мечом не расстанется, покуда в силах держать его в руке. При себе нам разрешили оставить только ножи.

Ужинать нам пришлось на первом этаже, в большом общем зале харчевни, где, помимо нас, собралось ещё десятка два постояльцев и крутились две девицы, чей род занятий не вызывало сомнений. Одна уже сидела на коленях у какого-то шевалье, ухватившего её за мясистый зад крепкими пальцами, вторая расположилась за столиком, где балагурил здоровяк, чей мясистый нос был усеян красными прожилками, свидетельствующими о любви его обладателя к возлияниям. Он вёл себя достаточно шумно, сам же первым начинал хохотать над своими достаточно плоскими шутками, не забывая щипать сидевшую рядом девицу за разные части тела, отчего та периодически повизгивала и со смехом била его по руке. Если бы не короткая стрижка, то это был бы вылитый Портос в исполнении Валентина Смирнитского. Правда, киношный Портос при все своих весьма дурных манерах не позволял себе сморкаться за столом и вытирать пальцы о собственные шоссы, невзирая на присутствие рядом дамы.

На ужин в качестве основного блюда, предназначавшегося для заполнения желудка приятной тяжестью, нам подали гороховую кашу с салом. Причём сначала подали холодной и отвердевшей, но по моей просьбе её разогрели. А к каше — деревянные ложки, которые я заставил девицу, подававшую еду, тщательно отмыть от жира и протереть. Пышка фыркнула, однако мою просьбу исполнила.

Принесли варёные яйца, разваренного карпа, с которого мягчайшая чешуя снималась одним движением, круг кровяной колбасы, полкаравая свежего, ещё хранящего тепло печи хлеба из смеси ржаной и пшеничной муки. Подали жареных дроздов, оказывается, в Средние века они не считались деликатесом.

Многие блюда имели несколько странный привкус. Когда я поделился своими мыслями с Роландом, тот объяснил, что привкус, вероятно, из-за обилия приправ, в число которых входят гвоздика, имбирь, корица, анис, мускатный орех и ещё бог знает что. Сыр из овечьего молока был мягок и приятно ложился на язык. Запивать еду предлагалось пивом, на мой вкус, оно оказалось вполне ничего. Я даже ещё пару кружечек попросил.

Наконец Роланд широко зевнул и заявил, что отправляется спать, так как уже валится с ног. Я же решил ещё немного посидеть. Когда обслуживавшая нас девица забирала пустые кружки, я прихватил её за руку.

— Как тебя звать?

— Лаура, господин.

— Посидишь со мной пару минут, Лаура?

— Вообще-то нельзя, хозяин заругает. А если вы хотите меня, то ночью приходите на сеновал.

— Ага, а придёт она с дядей-кузнецом, — пробормотал я, вспомнив известный фильм.

— Чего? Не расслышала я.

— Я говорю, девушка ты красивая, Лаура, всё при тебе, и я бы с удовольствием пришёл на сеновал, но… Неделю назад я дал обет, что пока мы не освободим от сельджуков Эдессу — никакой плотской любви. Так что придётся с этим обождать… Да ты присядь, я тебя надолго не задержу, ответишь только на один вопрос.

Протянул ей денье, который она с готовностью схватила и села на дубовую скамью, где недавно сидел Роланд.

— Скажи-ка, милая, а у вас в Бурже, я слышал, время от времени девушки пропадают. Это правда?

Та испуганно обернулась, не смотрит ли кто в её сторону, после чего слегка наклонилась ко мне и негромко произнесла:

— Вот уже несколько лет как пропадают. Говорят, это дело рук оборотня. Днём он выглядит как обычный человек, а в полнолуние обращается в зверя.

— Оборотень, значит, — хмыкнул я. — И кто-нибудь его видел?

— Нет, но вроде слышали, как он воет за городом.

Конечно, в сказки про оборотня я не верил, кто-то пустил слух, а остальные подхватили. Народ в средневековье тёмный, и в ведьм верят, и в оборотней, и в ещё бог знает в кого. А за вой оборотня приняли волчий вой, благо что, как я догадывался, этих тварей в диких лесах Аквитании хоть отбавляй. А полнолуние у нас, кстати, вчера было, сегодня луна уже малость ущербная.

— Выходит, только в полнолуние оборотень выходит на охоту? И только за городом?

— Ну, не совсем, — смутилась девушка. — И в такие ночи, случается, девушки пропадали, и всегда молоденькие, девы юные.

— А в каких местах города чаще всего пропадают? Или это происходит за городом?

— Было вроде бы и за городом, но в городе больше.

— Ага… Угу… Ясно, — задумчиво пробормотал я.

Отпустив Лауру, я вставать из-за стола всё ещё не торопился. Нужно было переварить полученную информацию. Как крестоносца меня прежде всего должен был волновать рыцарский обет, тот самый, заморский, а как бывшего опера и просто как человека меня волнует судьба местных девушек, так что я по идее должен приложить все усилия к раскрытию этого преступления. А если я за это возьмусь, то времени у меня… По идее я могу задержаться в Бурже хоть на пару недель, а если Роланд начнёт выпендриваться, скажу, чтобы ехал в Париж без меня, а я потом нагоню. Дела, мол, неотложные, о которых мне шепнул святой Януарий. Ну а что, я более чем уверен, что Роланд поверит и без лишних вопрос отправится восвояси. А скорее всё же согласится задержаться в Бурже со мной, такое чувство, что слишком уж Роланд ко мне привязан.

Итак, каков план действий? Помню, лет пять назад завёлся в Питере тоже маньяк, женщин потрошил, он так и проходил в деле, как «Джек-потрошитель». Орудовал преимущественно в районе Екатерингофского парка. Шесть, нет, семь жертв, и все молодые женщины. Когда взяли мразь, оказалось, этот невзрачный мужичонка был у мамки единственным ребёнком, та его всю жизнь баловала, а девушки с ним гулять не хотели, насмехались, вот и затаил он на них злобу. Особенно на красивых и хорошо одетых.

Тогда его взяли, что называется, «на живца». Сотрудница полиции, одевшись как можно более вызывающе, прогуливалась по парку две вечера подряд. Первый раз впустую ходила до полуночи, второй раз нам повезло, около 11 часов серийный убийца выскочил из кустов и схватил нашу Настю, зажимая ей рот рукой. Настюха не растерялась, каблуком врезала по пальцам ноги маньяка, обутой в кроссовку, пока тот прыгал на одной ноге, тут уж и мы повыскакивали. Сейчас этот ублюдок отбывает пожизненное в «Полярной сове» в ЯНАО.

Что ж мне, эту Лауру уговаривать стать приманкой? Больше я тут никого и не знаю. Только вот что-то подсказывает мне, не согласится она на такое. На сеновал — это с удовольствием, а вот стать приманкой — нет уж, увольте.

М-да, что же делать? Тут я машинально поправил сползший пояс, и задел пальцами поясную сумку, которую оттягивала конфискованная у ведьмы баночка с мазью. Интересно, а может это сработать? Нет, ну глупости, кончено, даже и думать об этом не стоит. Но чем дольше я над этим размышлял, тем более мне хотелось проверить, действительно ли мазь обладает столь чудодейственными свойствами? Естественно, на себе. Уж я-то, даже прикинувшись девицей, сумел бы справиться с маньяком. Ведь я только для окружающих таковой буду, а на самом деле останусь крепким юношей, к тому же не безоружным. Меч, понятно, с собой не потащишь, а вот нож вполне можно захватить.

Но всё это досужие домыслы, пока я не проверю их на практике. Вот только где мне разыскать комплект женской одежды? Хоть какой-нибудь балахон типа того, в котором последние лет тридцать, если не больше, выступает Пугачёва.

В этот момент мой взгляд упал на пышную фигуру Лауры. Хм, а что, это может сработать. Понятно, что ростом она была ниже Симона де Лонэ на целую голову, а вот в талии казалась несколько шире. Не толстуха, а такая пышечка, с аппетитными грудью и попой.

— Лаура, — снова подозвал я её.

Она поставила на стол к «Портосу» и K несколько кружек пива, и подошла к моему столу.

— Что вам, сударь?

— Хочешь заработать пять денье?

— Кто же не хочет? Всё-таки решили прийти на сеновал?

— Я же говорил, что принял обет. Я тебе дам пять денье, а ты одолжишь мне платье и чепчик.

— Зачем это вам? — округлила она глаза.

— Не спрашивай, просто скажи — одолжишь или нет?

На её щекастом лице расплылась похотливая улыбка.

— Юному шевалье нравятся мужчины?

Я почувствовал, как мои уши и щёки запылали.

— Юному шевалье нравятся женщины, а платье… Платье мне нужно для одного дела, очень опасного, между прочим, с риском для жизни. Так что, нужны тебе пять денье?

— Десять, — подбоченившись, заявила Лаура.

— Совесть поимей!

— Ну как знаете.

Она повернулась ко мне задом, намереваясь идти по своим официантским делам, но я в спину ей негромко крикнул:

— Чёрт с тобой, десять так десять.

Лаура обернулась, едва сдерживая улыбку победителя.

— Идёмте со мной. Я дочь хозяина и живу тут недалеко.

Идти и впрямь пришлось недалеко. Семья хозяина обитала в небольшом одноэтажном, но выстроенным из камня строении в двух шагах от трактира. Но в дом Лаура не пригласила, пришлось топтаться в темноте за углом, выслушивая брёх сидящего на цепи пса. Вышла минут через пять с охапкой одежды.

— Вот, сударь, чепец, передник, два платья и три юбки. Одно поуже захватила на всякий случай, старое, на вас должно сесть хорошо.

— Да с чего ты взяла, что я для себя беру?

Меня разобрала злость. В том числе и оттого, что частично Лаура была права, эти платья с юбками я собирался примерить на себя.

— Ну не знаю, — пожала она плечами. — Вы, главное, утром верните.

— А передник зачем?

— А как же без передника?

Она пожала пухлыми плечами с таким видом, словно я сморозил несусветную глупость.

Я принял одежду, а Лаура стояла, выжидающе глядя на меня.

— Ах да… Вот, десять денье, как договаривались.

Проводив взглядом пышную фигуру девицы, я двинулся было следом, к трактиру, но тут же замер на месте. Во-первых, моё появление в комнате может разбудить Роланда, а при нём я переодеваться не планировал. Во-вторых, там нет зеркала, и как я смогу оценить трансформацию, ежели таковая всё же произойдёт?

Единственный вариант — водоём. Да-да, как когда-то, в первый день переселения моей души в тело предка я смотрелся в маленький бассейн у родника, так и теперь оценить свой внешний вид смогу лишь при помощи зеркала воды. Благо что ночь лунная, отражение должно быть более-менее нормальным.

Так, ну и куда податься? Тут рядом с Буржем сразу две речки сливаются в одну, да и болотец с озерцами хватало, обратил внимание, когда подъезжали. Крепостную стену преодолевать не нужно, ею обнесён только стоявший в центре города замок, некогда принадлежавший графу Эду I Юрпену. А может, можно найти воду поближе?

Мой взгляд упал на колодец. В принципе, диаметра ведра будет достаточно, чтобы увидеть свою физиономию. Лишь бы никто не появился в тот момент, когда я в платье буду пялиться на своё отражение.

Но для начала нужно намазаться мазью. Как там ведьма говорила, с головы до ног? Надеюсь, хотя бы волосы мазать этой дрянью не надо. Я как раз перед ужином их промыл чемеричным отваром. Который, кстати, дело своё делал, вшей и гнил стало значительно меньше. Сегодня днём на привале Роланд покопался в моей шевелюре, нашёл только нескольких гнид, а вот вошь всего одну поймал. Впечатлённый результатом, сказал, что теперь и сам не прочь помыть голову чудодейственным отваром. Что мы тут же и сделали. А я по приезду в Бурж накрошил новую порцию корней чемерицы, так же разложив на тряпице под кроватью, как и в доме Бремонта.

Время, по моим прикидкам,ориентировочно было уже часов 11 вечера. Со стороны трактира, где светились оконца первого этажа, изредка доносились звуки, в том числе гомерический смех «Портоса», который ни с чьим другим спутать было невозможно.

Ворот колодца ужасно скрипел, но всё же никто так и не появился, чтоб узнать, кому тут вдруг приспичило в такое время набрать ведро воды. Отцепил от крюка на цепи. Куда теперь с ним податься?

Укромное местечко я нашёл на скотном дворе, если можно было так назвать дальнюю часть основного двора, где стояло длинное, метров на пятьдесят деревянное строение, служившее жилищем для коров, свиней, кур и коз. Во всяком случае, об этом можно было судить по доносящимся оттуда звукам, усилившимся, когда я подошёл поближе. Зашёл за сарай, поставил ведро на землю, стал раздеваться. Вскоре стоял обнажённым, оставив на себе только медальон Беатрис.

Отчего-то меня колотила мелкая дрожь. Хотя понятно отчего. Скажи мне кто ещё вчера, что буду среди ночи мазаться какой-то хренью из человеческого жира и напяливать на себя платье — рассмеялся бы тому в лицо. А сейчас именно этим, к своему стыду и ужасу, я и занимался. Но на кону жизни ни в чём неповинных девушек, ради них уж можно потерпеть.

А если ничего не выйдет с этой мазью, думал я, натирая своё тело. Есть у меня запасной план по поимке серийного убийцы? А запасного плана у меня нет. Тогда придётся задержаться в Бурже на неопределённый срок для проведения оперативно-розыскных мероприятий. Может быть, в двенадцатом веке помогут наработки опера из века двадцать первого.

Ну вот, вроде натёр, даже не побрезговал намазать щёки и лоб. К моему великому удивлению, мазь чуть ли не моментально впитывалась в кожу. А я-то переживал, что на арендованном у Лауры платье останутся жирные пятна.

То, которое поуже, село на мне не как влитое, но и не сильно болталось. Разве что давали о себе знать пустоты в районе груди и задницы, оно и понятно, откуда там чему взяться? Было, правда, коротковато, но не критично. Повязал передник, затем чепчик, глянул на своё отражение. Вместе с луной в воде отразилась затемнённая, чуть вытянутая физиономия молодого человека, натянувшего чепец на голову. Ну и что дальше? Урсула говорила, что нужно сильно представить, в кого хочешь обратиться. И в кого же, интересно?

В Ольгу? Бр-р-р… Почему-то от одной мысли при этом стало не по себе. Так, думай, Сёма, думай, на то тебе и голова дана. Может, в Жанну Фриске? Снова бр-р-р… Не, так-то красотка. Всё при ней, но та Фриске, какой я её помнил, как и моя Ольга, на девственницу точно не тянула. Как и Ани Лорак, и Кристина Орбакайте, и уж тем более Пугачёва.

Тут-то в моей голове и возник образ Беатрис. Стопроцентная девственница, к гадалке не ходи. Да и красивая, чего уж тут… Ну что, рискнём?

Я закрыл глаза и сосредоточился, пытаясь вызвать внутренним взором образ дочери кузнеца-оружейника. Я вспомнил цвет её глаз, чуть вздёрнутый носик, ямочки на щёчках, которые особенно проявлялись, когда она улыбалась… Дальше мой мысленный взор пошёл ниже. Небольшая грудь, наверное, двоечка, талия если и не осиная, то где-то рядом, соразмерно широкие бёдра… Вот я её представил полностью, словно бы отойдя на пару метров. В этот момент и почувствовал, как моё тело начало меняться.

Я испуганно открыл глаза, потрогал лицо руками. Вроде бы всё своё, родное, принадлежащее Симону де Лонэ. Может, привиделось, самовнушение сыграло злую шутку? Или… Или всё же это происходило на самом деле?

Так, хорош трусить! Ведь ты же рыцарь, Сёма, а это значит, что ни страшны тебе ни горе, ни беда… В общем, я снова закрыл глаза и сосредоточился, дав самому себе зарок не истерить и довести начатое до конца. Может, и в самом деле ничего сверхъестественного не происходило, зря я труханул.

Прошло, наверное, с полминуты, когда я вновь почувствовал, как сначала моё лицо стало претерпевать метаморфозы, а затем и тело начало скукоживаться, и в то же время расширяться в районе груди и бёдер. Было немного больно, но некритично. Наверное, примерно так чувствует себя человек, превращаясь в оборотня. Хотя какие оборотни, их же не бывает… Блин, а со мной что тогда происходит? Я ведь, получается, самый настоящий оборотень, если в кого-то превращаюсь, пусть даже и не в зверя.

Мама родная, неужто всё это происходит со мной наяву?!

Минуло несколько минут, прежде чем я понял, что изменения прекратились. Открыв глаза, с опаской наклонился над ведром, машинально убрав с лица прядь длинных волос, явно длиннее, чем были у Симона. На меня с поверхности воды взирала пусть и не очень различимая в собственной тени, но всё же явно не физиономия Симона де Лонэ. Это была мордашка, очертаниями весьма явственно напоминавшая лицо Беатрис Форжерон.

Я провёл пальцами по выпиравшим бугоркам на груди, ниже, по талии до расширяющихся бёдер. Ё-моё, неужто получилось? И ростом вроде стал ниже, судя по длине платья, которое к тому же на мне ещё больше обвисло в некоторых местах, если не считать вышеупомянутые грудь и бёдра. Там-то, напротив, оно слегка утянулось. Ступни в башмаках стали болтаться свободнее. Ого, и стопы меньше стали! Ну там шнурки подтянуть не проблема.

Провёл ладонью промеж ног… Бли-и-ин, и здесь всё настоящее, от моего хозяйства остались одни воспоминания. Стало тревожно, я даже немного запаниковал при мысли, что вдруг не получится вернуть мой прежний, настоящий образ? Но потом вспомнил слова старухи о том, что мазь действует в течение ночи, и немного успокоился.

Если так прикинуть хрен к носу, получается, этот крем — мечта трансвестита! Или этого, как его, трансгендера. Короче, тех, которые тратят немыслимые деньги на разного рода операции, чтобы выглядеть как можно женственнее. А тут раз, намазался, представил себя Ольгой Бузовой (с чего вдруг она сейчас на ум пришла?), и пожалуйста, ты — двойник этой инстасамки. Можешь даже вместо неё на концертах выступать, всё равно она рот под «фанеру» открывает.

Интересно, может, и летать получится, как у булгаковской Маргариты? Я подпрыгнул, вместе со мной подпрыгнули и два бугорка на груди, но взлететь не удалось. И даже мысленный приказ не подействовал. Ну да бог с ними, с полётами, и без них крутизна неимоверная.

Ещё минут пять я приходил в себя, всё ещё не в силах поверить, что задуманное удалось сделать. Причём я использовал от силы треть из того, что было в баночке. Значит, хватит ещё на пару раз точно. Причём можно же не только в Беатрис обращаться, а в кого угодно. Хоть в короля Людовика. А что, забавно было бы въехать в Париж, когда настоящий король на пути в Святую землю, в его мантии, или что там носит Людовик VII. Правда, тут есть нюансы типа что и лошадь должна соответствовать, и одежда с богатыми, думаю, украшениями, и свита. Так что на короля замахиваться, пожалуй, рановато, а вот кто-нибудь попроще, типа графа Оверни, может получиться. Тем более что я его видел, как себя в зеркале, помню, где какая родинка, какой цвет глаз и волос.

Так, ладно, что-то я замечтался, а маньяк, возможно, уже ищет себе очередную жертву. Хотя с чего я вообще решил, что именно сегодня он выйдет на охоту? Что у него, полсотни знакомых ведьм, которых нужно регулярно обеспечивать вытопленным жиром девственниц?

Свою одежду, пояс с мечом, баночку с зельем и не пригодившееся платье я спрятал в зарослях какого-то кустарника. Кошель, немного подумав, прикопал в ямку, вырытую при помощи ножа. Вытерев о траву лезвие, сунул его обратно в ножны, а их кожаным ремнём, на котором он свешивался раньше с широкого пояса, крепко примотал к правому бедру. Быстро выхватить не получится, ну а куда ещё его девать?

Так, ну что, отправляемся на смертельную для жизни прогулку? Шанс, что мне повезёт, на мой взгляд, был равен одному проценту из ста. Я реалист, на вещи привык смотреть трезво, и отнюдь не был уверен в том, что именно в эту ночь преступник выйдет на охоту. И даже если выйдет, что мы с ним пересечёмся. Но во всяком случае проверю, как работает зелье. А то, может, на мой мозг подействовали какие-то испарения от мази, и это только мне мнится, что я выгляжу как девушка, а на самом деле я выгляжу как парень, напяливший на себя платье с юбками. Хотя, может, в потёмках и маньяк разберётся не сразу, кто это перед ним в платье.

Чтобы выйти в город, нужно было пройти через ворота, освещаемые двумя большими масляными светильниками под навесами-зонтиками от дождя. Слева и справа от ворот тянулся двухметровый забор из отёсанных брёвен, но не по всему периметру постоялого двора. Так что был вариант ломиться через растущие на заднике колючие заросли, где я переодевался и превращался, но он меня совершенно не прельщал. Не только кожу обдеру, а ещё и платье порву, Лаура мне этого в жизнь не простит. Может, и простит, но не меньше, чем за лишний десяток денье, а то и больше попросит.

Спрятав голову поглубже в чепчик, я двинулся к воротам, которые были закрыты изнутри на засов, но никем не охранялись. Чтобы вызвать кого-то из трактира, нужно было звонить в небольшой колокол, который висел с той стороны ворот. Думаю, постояльцам этот перезвон в ночное время суток вряд ли нравится. Опять же, мальчишки могут хулиганить, ударить в колокол и убежать. Это как в моём будущем, только подобное шпана проворачивала с электрическим дверным звонком.

Мне же предстояло незаметно подкрасться к воротам, отодвинуть засов, выйти и аккуратно прикрыть за собой ворота. Вот только незаметно выйти не удалось. Едва я протянул руку к засову, как позади послышалось:

— Эй, малышка! И куда это ты собралась на ночь глядя?

Обернувшись, я увидел «Портоса», который прямо с крыльца справлял малую нужду. Причём совершенно не стесняясь того, что кто-то может его за этим занятием увидеть. Тем более при мне, хм, юным, так сказать, созданием противоположного пола. Он же назвал меня малышкой, да ещё в женском роде обратился, выходит, я и впрямь выгляжу как девушка? Или пока он судит лишь по платью?

— А вам, сударь, какое дело?

Ого, а голос-то у меня точь-в-точь как у Беатрис. Надеюсь, это-то уж мне не мнится?

— Не хочешь покувыркаться? — осклабился толстяк. — Смотри, какое у меня достоинство!

Тьфу, блин, извращенец. Я гордо вскинул подбородок, взялся руками за засов и не без труда сдвинул его в сторону. Хм, а силёнок-то в этом образе поубавилось, наверное, их стало соразмерно телу, в котором я сейчас находился. Вот так какой-нибудь озабоченный типа этого пристанет, и даже в пятак не двинешь толком. Правда, под платьем нож в ножнах, в крайнем случае можно и его пустить в ход. В том числе и против маньяка, если наши с ним дорожки всё-таки пересекутся.

Хорошо хоть петли ворот были нормально смазаны, заскрипели едва-едва. Закрыв за собой створку, я вытер рукавом платья покрывшийся испариной лоб и огляделся. С одной стороны широкая дорога, ведущая в город мимо постоялого дора, с другой — сам Бурж, и тянувшиеся к стоявшему на холме бывшему графскому замку улочки немного под наклоном. Вот туда-то мы и направимся. Ну а где ещё бродить в поисках маньяка, как не по тёмным и местами узким, как в Клермоне, улицам?!

Да, в это время все порядочные горожане уже видели седьмой сон. Ложиться в средневековье, как я убедился на собственном опыте, было принято рано, и вставали тоже, как говорится, с петухами. Незачем тратить попусту свечи и прочие светильники, когда можно это время провести в объятиях Морфея. И только нехорошие личности типа этого Мясника, как я его про себя окрестил, шляются по ночам в поисках очередной жертвы. Ну или сыщики, которые в данный момент эту самую жертву из себя усиленно изображают.

Я нащупал под платьем ножны. Нож на месте, его наличие меня немного успокоило. В случае чего выхватить его — дело пары секунд. Или и того меньше. Успокаивая себя такого рода мыслями, я двигался по одной из улиц Буржа, замечая за собой, что и походка моя изменилась, нога идёт если и не от бедра, то ляжки уж точно при ходьбе трутся друг о друга. И что самое гадкое, то ли благодаря этому движению, то ли хрен знает почему ещё, но я начинал чувствовать подозрительное возбуждение там, где у меня раньше находилось моё мужское достоинство. Такое ощущение, что ТАМ даже слегка увлажнилось. Блин, вот только этого не хватало!

А на улочке-то темень непроглядная. Редкие светильники попадаются примерно через сто, а то и двести шагов. Оно и понятно, кто ж в здравом уме будет бродить ночью по городу? Это вам не ночная Москва или Питер 21 века, тут нормальные люди в такое время из дому носа не кажут.

Я вдруг увидел появившееся из-за угла пятно света, которое по мере приближения становилось всё ярче. Кого это ещё несёт? Уж Мясник точно не станет разгуливать ночью с факелом, тем более если он оборотень. В оборотня я, конечно, не верил, но в любом случае свет и зло, по-моему — вещи на уровне подсознания взаимоисключающие.

На всякий случай всё же лучше не показываться, мало ли… Я вжался в небольшое углубление в стене, кажется, это была арка-калитка, за которой, судя по видимым в лунном свете верхушкам деревьев, располагался небольшой сад.

Я стоял, прижимаясь к этой самой калитке, одновременно досадуя про себя на белый цвет передника. Надо было Лауре сказать, чтобы тёмный принесла. Хотя, если честно, я вообще передник не просил, это была её инициатива. Видите ли, не принято у современных девушек и женщин появляться в обществе без этого элемента одежды.

Как бы там ни было, мне повезло, двое вооружённых прошли мимо, не заметив меня. Наверное, ночной дозор, как на картине какого-то фламандского художника, кажется Рембрандта, а не тот, который фигурирует в книге Лукьяненко[1].

Ну всё, можно идти дальше. Я сделал шаг вперёд, но в то же самое мгновение услышал позади себя лёгкий скрип. Стал оборачиваться, но не успел посмотреть опасности в глаза. Чья-то сильная рука обхватила меня за шею и поволокла спиной вперёд, туда, в открывшееся за калиткой пространство. А ладонь второй руки в этот момент зажимала мой рот. Да и нос заодно, так что мне не то что позвать на помощь не было никакой возможности, но и дышать становилось затруднительно. Да ещё к тому же ладонь пахла чем-то непонятным, но точно противным.

Я, понятное дело, не собирался так просто сдаваться, одной рукой пытаясь освободиться от захвата, а второй — добраться до спрятанного под юбками ножа. Но, увы, сделать это оказалось не так легко, а хваткой нападавший обладал поистине железной. К тому же мне стало резко не хватать воздуха, и к своему ужасу я понял, что теряю сознание. В последней попытке отстоять свою свободу я нащупал небритую физиономию и с нажимом провёл по ней ногтями. Только сейчас сопение наконец-то сменилось другим звуком, и этим звуком стало недовольное рычание, а меня обдало густым запахом чеснока. Вряд ли оборотни едят чеснок, подумал я, прежде чем потерять сознание.

Очнулся я от ощущения холода. Ну да, я лежу на холодном, каменном полу. Открыв глаза, в первый миг слегка струхнул, уж не ослепили ли меня? Но тогда бы в районе глазниц как минимум болело, а я чувствовал себя нормально. Значит, просто помещение без окон, а вокруг непроглядная тьма. Причём, кажется, я по-прежнему в платье, и даже чепчик на голове остался, хоть и сбился набок. Длинные волосы закрывают лицо. Я сделал было движение, чтобы отбросить их в сторону, но в следующий миг понял, что руки стянуты за спиной верёвкой, а когда дёрнул ногами, оказалось, что и они тоже связаны.

Та-а-ак… Кажется, вечер перестаёт быть томным. Я дёрнулся несколько раз, но нет, узлы оказались крепкими. Судя по ощущениям, я всё ещё пребывал в образе девушки, что само по себе странно: я же ведь не контролировал свой разум. Именно об этом говорила ведьма, когда объясняла причину своего фиаско на каменном ложе. Ну да ладно, может, оно и к лучшему, а то, начни я превращаться в парня, неведомый похититель меня сразу бы с перепугу и прикончил. Но если это Мясник, то не факт, что испугался бы, он же вроде с ведьмами якшается. Подумал бы, что я из этой компании, может, заинтересовался бы, не стал бы сразу на тот свет отправлять.

Я про себя отметил, что меня не раздели, и даже не обыскали, поскольку нож всё так же находился под юбками. Во всяком случае, лёжа на боку, я чувствовал ножны. И это очень, ну просто очень радовало. Медальон на шее, кстати, тоже висит, вернее, свешивается вбок. Видно, похитителя он не заинтересовал.

Блин, хоть бы соломки подстелили, всё-таки пол здесь, в подвале, холодный. По-любому подвал, это я печёнками чувствовал. И сыростью отдаёт. Так и простыть недолго. Интересно, если я простыну в образе Беатрис, простуда и Симону передастся? Или внутренние органы также проходят какую-то деформацию?

Вот если как на духу, я всё ещё не мог поверить в то, что моё тело и лицо вот уже… Не знаю, сколько времени я тут пролежал, в общем, вот уже какое-то время принадлежат представителю противоположного пола. Ладно сиськи, так ведь и между ног, хм, углубление. Что это, галлюцинация? Самовнушение? Но ведь тот толстяк, что справлял нужду на крыльце постоялого двора, окликнул меня как девушку. Может, платье с чепчиком его ввели в заблуждение?

Ладно, хватит заниматься самокопанием. Нужно принять тот факт, что меня похитил неизвестный, в котором я подозреваю Мясника. Как же всё-таки глупо я попался… Но кто ж мог знать, что сзади затаился некто, решивший похитить бродившую в ночи девушку! Мясник это или нет, но я не рассчитывал, что нападение будет совершено буквально за спиной у ночной стражи. Опять же, спиной я упирался в калитку, разве мог я предположить, что эта калитка ведёт в сад, принадлежащий Мяснику? Хотя прав ли я в своих предположениях?

Если это тот самый Мясник, то это и хорошо, и плохо одновременно. Хорошо в том плане, что мы всё же встретились, поиски завершились удачей в первую же ночь. Плохо — что не я хозяин положения, сам оказался в роли жертвы, и теперь можно только гадать, что задумал мой похититель.

Хотя что там гадать, он же из девственниц жир вытапливает, вот и из меня, принявшего образ Беатрис, будет его вытапливать. Каким образом — этого я, скорее всего не узнаю, не живьём же он станет его из меня добывать. Хотя кто его знает, может, это конченый садист, обожающий наблюдать за страданиями жертвы.

Ну уж нет, дудки! Кто бы ни был этот похититель, но я так просто не сдамся. Для того, чтобы противостоять негодяю на равных, мне прежде всего нужно принять собственный облик, превратиться обратно в Симона де Лонэ. Юноша по-всякому сильнее девушки, да и какой шок ждёт похитителя, когда он увидит столь неожиданную перемену. Несколько секунд ступора врага сыграют также в нашу пользу.

Вот только получится ли переродиться? Ведьма упоминала, что, разок намазавшись, можно сохранять нужный облик всю ночь. Но при этом нужно себя контролировать, она-то вон лопухнулась, когда во время соития ослабила контроль. Я же вообще находился в отключке, а по-прежнему, если верить собственным ощущениям, выгляжу как девица.

На какой-то миг меня охватила паника. Вдруг что-то пошло не так, и мне уже никогда не удастся снова стать Симоном де Лонэ?

Отставить панику! Чего это я, опер с многолетним стажем, себя накручиваю? Всё будет хорошо, всё будет хорошо, всё…

Всё-таки давит темнота на глаза, лучше вообще их не открывать. Да, так лучше… А дальше не мешало бы освободиться от пут, так как маньяк мог появиться в любой момент, а я тут лежу беспомощная… Блин, ба что ж такое, снова о себе в женском роде думаю! Нет, надо быстрее обратно превращаться.

Я попытался представить себя в образе Симона де Лонэ… С минуту пыжился, скрежеща от напряжения зубами. Ну, что там, грудь уменьшается, между ног что-нибудь вырастает? Похоже, нет.

Чёрт, чёрт, чёрт! А-а-а-а… Чуть не заорал с досады во всю глотку, но всё же сдержался. Не нужно давать знать похитителю раньше времени, что я очнулся. Ладно, будем надеяться, что я рано или поздно верну себе свой облик. Пока же главное, что у меня есть нож, а это в любом случае оружие. Даже в руках слабой девушки, которой хватит сил всадить острое лезвие в какой-нибудь жизненно важный орган.

Только вот сначала нужно от верёвок освободиться. Тем же ножом — минутное дело. Надо только его достать из-под этих треклятых юбок.

Перевернулся на живот, стал пальцами подгребать юбки вверх. Вроде задрал. Представляю, как я выгляжу со стороны, трусов-то на мне нет, их, собственно говоря, ещё не изобрели. Жив останусь — при первой же возможности закажу с десяток.

Теперь нужно дотянуться связанными запястьями до рукояти ножа. Правда, ножны были прикреплены к боковой поверхности бедра, и чтобы выполнить задуманное, мне пришлось проявить чудеса гибкости, скрутившись винтом, благо что с телом, в котором я сейчас пребывал, можно было бы заниматься художественной гимнастикой.

Фух, полдела сделано! Сейчас начинаем потихоньку, короткими движениями, пилить пеньковые или конопляные волокна, не знаю уж, из чего эта верёвка сделана.

Неудобно, запястья сводит, но нужно терпеть. Вверх, вниз, вверх, вниз…

Кажется, верёвка начинает лохматиться. Отлично! Теперь можно сделать небольшую передышку, а то пальцы окончательно потеряли чувствительность. Мы писали, мы писали, наши пальчики устали. В нашем вариант — мы пилили, мы пилили, наши пальчики… Ещё рифму хрен подберёшь к слову «пилили». Учили, пустили, внедрили, душили… Да уж, я бы придушил того урода, с превеликим моим удовольствием.

Ладно, хорош балду пинать, продолжим. Я снова принялся пилить верёвку, и на этот раз обошёлся без ещё одного «перекура», прежде чем наконец освободил руки от пут.

Слава тебе, святой Януарий! Я тут же принялся растирать запястья, восстанавливая кровообращение. Давай, давай, кровушка, беги по венам, кто знает, когда откроется дверь и моим глазам предстанет мой похититель.

Тут на меня опять накатила волан паники. А что, если эта дверь никогда не откроется? Что, если меня тут замуровали навеки? Ну может и не навеки, но на достаточное время, чтобы я умер от жажды или голода. А потом Мясник спокойно из мёртвой девственницы вытопит жирок. У меня даже испарина на лбу выступила от такого предположения. Только не это!

Нужно успокоить себя работой, например, освободить ноги. На это ушли считанные секунды. И только я с облегчением вздохнул, как послышался какой-то приглушённый шум, а мгновение спустя я увидел едва просачивавшийся сквозь узкие щели между досок свет. Кто-то, похоже, приближался к двери.

Твою ж мать! Почему именно сейчас?! Впрочем, было бы гораздо хуже, реши Мясник заглянуть в подвал чуть раньше, когда я пребывал ещё в беспомощном состоянии.

Я непроизвольно дёрнулся назад, и моя спина упёрлась в сырую стену. Дальше, подчиняясь какому-то наитию, я накинул на ноги верёвку, ту, которая ещё недавно стягивала запястья, подгрёб под задницу, а руки с ножом завёл назад, прижавшись спиной к стене. Не нужно раньше времени демонстрировать свою боеготовность. Да и хотелось бы всё-таки выяснить, Мясник ли это или в Бурже завёлся ещё один маньяк?

Послышался скрежет отодвигаемого засова, и дверь медленно открылась. На пороге стоял плюгавый — другого слова и не подберёшь — тип, ростом с Беатрис, то есть с меня нынешнего. Лица его видно не было, оно скрывалось в тени, так как факел горел позади плюгавого, но голова казалась непомерно большой для столь хилого тела. А вот позади него стоял смахивающий на гориллу здоровяк, он и держал факел в своей огромной ручище. А на лице его красовались три багровые царапины.

Так вот кому я расцарапал морду, прежде чем потерять сознание. Да уж, с таким бугаем и Симону было бы справиться нелегко, даже с использованием приёмов боевого самбо. Мне почему-то казалось, что этот верзила с длинными ручищами будет даже опаснее Демона Африки. Ещё им горбатился, как Квазимодо. Во, точно, пусть будет Квазимодо.

Вот только непонятно, кто из них Мясник, если он вообще здесь присутствует. Что это вообще за сладкая парочка?

Плюгавый шагнул внутрь, Квазимодо следом, встав сбоку. Сейчас свет падал по-другому, и я уже мог более-менее разглядеть и помещение, оказавшееся совсем небольшим, и лицо незнакомца. Немолод и совершенно лыс. Маленький нос, смахивающий на свиной пятачок, маленькие, глубоко посаженные глазки, маленький рот… А вот голова большая, может, гидроцефалией в детстве переболел?

— Кто вы? Зачем вы меня похитили?

Надеюсь, нотки страха в моём писке прозвучали достаточно убедительно.

— Кхе, кхе, кхе…

Плюгавый то ли закашлялся, то ли засмеялся.

— Не бойся, дитя, я зла тебе не желаю, — сказал он, отсмеявшись-откашлявшись. — Напротив, я хочу освободить тебя от страданий.

— Каких страданий? Я здорова.

Он снова закашлялся-засмеялся.

— Тебе это только кажется. Все люди больны, тяжело больны. Они больны… жизнью. Хотя тебе всё равно не понять. Женщины и вовсе всегда отличались тупостью… За редким исключением. Я исследовал их мозг, и он весит меньше мужского, так что можешь мне поверить.

— Какие ужасы вы говорите… Ой, вы тот самый оборотень, что похищает и убивает девушек?!

И я ещё сильнее вжался в стену с округлёнными от ужаса глазами. Пусть думают, что пленница того и гляди описается от страха.

— Я оборотень? — его плечи снова стали мелко подрагивать.

Снова на какое-то время повисла пауза, нарушаемая лишь кхеканьем смеявшегося. В том, что это такой странный смех, можно было уже не сомневаться.

— Ну разве похож я на оборотня? Скорее уж Жиль, — повернул свою большую голову плюгавый к Квазимодо. — Вот его-то, встретив в ночи, даже я испугался бы. На самом деле Жиль верный и покладистый, как прирученный пёс. Да он и есть прирученный пёс, даже говорить не может, только лаять. Вернее, мычать, будто телок. Оно и верно, без языка много не наговоришь.

— Без языка?

— По молодости Жиль избил и оскорбил одного наглого дворянчика, за что и был лишён языка. Впоследствии, правда, Жиль отомстил, отрезал тому дворянину голову. Ему язык, а он — голову, забавно, да? — снова раздался каркающий и одновременно какой-то булькающий смех.

— Да, девушек похищает Жиль, но он их не убивает, он доставляет их мне целыми и невредимыми. А дальше… Дальше я их освобождаю.

— Как? Вы их убиваете?

— Я называю это освобождением. Мысль человека первична, но она является затворницей слабой плоти, подверженной болезням и человеческим слабостям. Пища, вино, совокупление — этого подавляющему большинству хватает. Мужчинам ещё и войны нужны, где проявляется их звериная сущность. Люди — это скот, которому нужен пастух.

— Невысокого же вы мнения о людях, господин незнаюкаквасзвать. Себя же, выходит, считаете пастухом?

Глупенькая девица так никогда не сказала бы, а Семён Делоне не выдержал, высказался.

Плюгавый молчал, разглядывая меня с интересом, даже склонил свою большую голову к плечу.

— Как тебя звать, дитя?

— Симон… Симона.

Блин, чуть не назвался мужским именем. Пусть уж лучше так, как в старой песне Кузьмина. Симо-о-о-на — девушка моей мечты.

— Симона, — повторил медленно он, словно пробуя слово на вкус. — А меня звать Огюст Фабье. Слышала, может быть? Ну как же, самый известный лекарь в Бурже, даже к самому королю меня приглашали, когда тот приезжал в наш город и внезапно занемог. Королевский лекарь тогда не знал, что делать, вот и вспомнили обо мне. После моего лечения Его Величество на третий день уже вставал с постели.

Фабье говорил, гордо задрав подбородок. А этот лекарь-извращенец тот ещё нарцисс.

— Король звал меня к себе, в придворные лекари, но я с почтением отказался. Здесь у меня больше возможностей для опытов и… И ещё для кое-чего.

Он плотоядно улыбнулся, а в следующее мгновение вновь стал серьёзен.

— Симона, до сего момента, пока ты пребывала в беспамятстве, у меня не было возможности проверить, девственница ты или нет. Признайся, как на исповеди перед кюре — ты непорочна?

— Я?

Блин, и что говорить? Я ведь и сама… тьфу, сам не в курсе, присутствует у меня девственная плевна или, хм, не сформировалась в процессе моего превращения. А если я скажу, что успела согрешить, он что, отпустит меня на все четыре стороны? В любом случае с Мясником (в том, что это он, я уже не сомневался) и его верным псом придётся разбираться. Такая мразь не должна осквернять землю своим присутствием и уж тем более богомерзкими делами.

— А вы подойдите и проверьте, — самым невинным голосом предложил я.

— Собственно, это я и собирался сделать, — пожал тот плечами, переходя на деловой тон. — Жиль, развяжи нашей девочке ноги и раздвинь их в стороны.

Квазимодо кивнул, что-то промычав, воткнул факел в крепление на стене и приблизился ко мне. До чего же страшная рожа, натуральный Квазимодо! Сел на корточки, дохнув на меня густым чесночным запахом, потянулся руками к моим ногам…

А в следующее мгновение лезвие ножа с каким-то странным хрустом вошло уроду под нижнюю челюсть. По самую рукоять, можно было не сомневаться, что мозг задет. Квазимодо удивлённо-обиженно вытаращился на меня, из его глотки раздалось глухое рычание, и глаза его стали наливаться кровью. А может, мне просто это казалось в сумраке. Несколько секунд урод таращился на меня кровавыми глазами, а затем они закатились, и он стал оседать на пол.

Не теряя времени, я сов сей силы дёрнул за рукоять ножа, вытаскивая его из плоти, вскочил и бросился к опешившему Мяснику. Ноги мои изрядно затекли, и правая едва не подломилась, но я в броске, едва не запутавшись в юбках, успел всё же вонзить лекарю нож в спину, прежде чем он добрался до выхода и успел закрыть дверь. Задвинуть засов — секундное дело, и сидел бы я тут в компании мёртвого Квазимодо до тех пор, пока не умер бы от голода и жажды.

Мне кажется, я задел Огюсту позвоночник. Он упал ничком, и если руки его ещё немного шевелились, то ноги оставались без движения. Лежал на животе, с торчащим наполовину лезвия из спины ножом, повернув вбок свою большую, лысую голову, и чуть заметно дышал, глядя перед собой слегка замутнённым взглядом.

— Ты… Ты убила меня, — прохрипел он.

— Не всё же вам убивать несчастных девственниц, — пожал я плечами как ни в чём ни бывало, хотя внутри меня бушевал адреналин. — Кстати, сколько загубленных душ на вашем счету? Десять? Двадцать? Сто?

Мясник молчал, закрыв глаза и кусая в бессильной злобе тонкие губы.

— Хочу заметить, что у вас всего лишь задет позвоночник, поэтому вы не чувствуете ног, да и руки вам повинуются с трудом. Вы лекарь, я вижу, опытный, должны знать, что у вас есть шанс прожить ещё какое-то время, пока костлявая рука голода не остановит ваше сердце, — не без выспренности заявил я. — Или ваши внутренности не высохнут от обезвоживания. Даже интересно, что всё-таки раньше станет причиной вашей смерти… А может, крысы вас живьём сожрут? У вас водятся тут крысы? Хотя для них тут ещё лакомство имеется.

Я кивнул в сторону мёртвой туши Квазимодо.

— Будете лежать и нюхать запах разлагающегося трупа вашего Жиля, чья смерть оказалась не в пример легче того, что ждёт вас. Я вас даже поверну так, чтобы вы смотрели только на его тело. А также вы не сможете контролировать работу своего кишечника и мочевого пузыря, будете лежать в луже собственной мочи и с дерьмом в штанах. Я просто уйду, даже не буду закрывать дверь, вряд ли кто в ближайшие день-два станет вас искать. Даже если вы кому-то назначили — а вы ведь лекарь, насколько я понял… поняла — даже в этом случае человек, постучав в дверь и не дождавшись ответа, решит, что вы куда-то отъехали по своим лекарским делам. Хм, я даже могу на дверь повесить табличку с соответствующей надписью. Как вам такая идея?

Я поднялся с корточек и с победным видом уставился на лежавшего у моих ног Мясника. Ох ты ж боже ты мой, из уголка его правого глаза скатилась одинокая слезинка. Бедненький, жалко ему себя стало…

Бляха муха, кажется, началось. Я почувствовал, как мои мышцы словно бы сводит, выворачивает суставы, и происходило это на порядок мучительнее, нежели когда я превращался в девушку с лицом и фигурой Беатрис. До потери сознания дело не дошло, но было хреновато. Продолжалось это… Даже не знаю, сколько времени, словно бы целую вечность. Мне сильно повезло, что Фабье всё это время не мог толком пошевелиться. А когда наконец всё закончилась, я обнаружил себя сидящим на полу в насквозь промокшем от пота платье и таком же потном чепчике, тесёмки которого сильно впивались в подбородок. Неудивительно, всё-таки голова моя стала больше, и нижняя челюсть увеличилась. Пришлось ослабить тесёмки, но стягивать чепчик до конца я не стал.

Мясник глядел на меня расширенными глазами, но в них читалось скорее удивление, нежели страх. Нет, страха в них вообще не было.

— Ты использовал мазь? — скорее с утвердительной интонацией прохрипел он.

— Точно, — сказал я, закончив себя ощупывать. — Подумал, что это самый верный способ вычислить того, кто похищает девственниц и вытапливает из них жир как раз для этой мази, сам стал приманкой. И она сработала, хоть и не совсем так, как я рассчитывал.

— Но откуда у тебя эта мазь?

— Позаимствовал у одной ведьмы, Урсулой её зовут… Вернее, звали.

— Ты убил её?!

— Скажем так, во время неудачного совокупления она потеряла над собой контроль, а затем, оказавшись раскрыта, предпочла лёгкую смерть вместо прогулки к попам. А знаете что… Я, пожалуй, могу облегчить ваши страдания. Всего лишь один укол в сердце, в ваше маленькое, злое, чёрное сердце. Как вам такой вариант? А в качестве ответной услуги вы мне назовёте имя второй ведьмы, которой вы поставляете жир девственниц. Ну что вы молчите? Я же не прошу вас назвать имена всех ведьм Аквитании, всего лишь одно имя. Или она вам дорога, эта ведьма? Может, родственница? Нет? Тогда в чём же дело? Либо вы называете имя, либо я ухожу, а вы медленно умираете, гадя под себя. Ну!

— Хорошо, — проскрипел Фабье. — Я ей всё равно ничего не должен. Её имя Адель. Она живет в особняке в Венсенском лесу, на окраине Парижа. И тебе к ней не подобраться.

— Это почему же?

— Потому что этот особняк был построен по приказу Людовика, это его охотничья резиденция, куда он наведывается из своего замка в Фонтенбло. А Адель — любовница короля, даже год назад родила ему бастарда. Естественно, особняк охраняется.

Та-ак, нормально… Это куда же я могу вляпаться, мать моя женщина?!

— А не врёте ли вы мне, сударь? Может, специально наговариваете на ни в чём неповинную женщину?

— Неповинную? — губы его искривились в сардонической усмешке. — А ты знаешь, из каких ингредиентов готовится мазь, которой ты натёрся? Там не только жир девственниц, но и кровь младенцев. Да-да, это ещё один необходимый ингредиент, без которого мазь не будет действовать. А кровь и Урсула, и Адель сами добывают. Хотя Урсула, я так понимаю, уже ничего не добудет.

Твою ж мать! Мне и до того было тошно, когда я мазался этой субстанцией, зная, что в ней присутствует человеческий жир, а теперь и вовсе захотелось немедленно отправиться в какие-нибудь термы и отдраивать себя мочалом с золой до тех пор, пока не начнёт слезать кожа.

— Насколько я знаю, — начал я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал, — насколько я знаю, эта мазь позволяет всего лишь менять облик, а для продления жизни ведьма должна переспать с мужчиной. Даже если Адель каждый раз на любовном ложе высасывает из Людовика омолаживающие её соки, и она так же стара, как и Урсула, то неужели этого хватило для того, чтобы зачать и родить ребёнка?

— Адель не так стара, ей на самом деле не больше пятидесяти, король этого, естественно, не знает. Всего у неё трое детей, но дочь и старший сын давно живут своей жизнью, Людовик о их существовании даже не догадывается. Мазью пользуется, когда привечает короля, при нём она всегда выглядит молодой и красивой, боится, что он найдёт другую, помоложе. Ему же всего двадцать семь. Не знаю, что она использовала, чтобы остаться способной к деторождению в таком возрасте. Хотя история знает примеры, когда женщины в преклонном возрасте становились матерями. Женщины… Насколько они глупы, настолько и опасны, поэтому я никогда не подпускал их к себе.

— Но при этом якшаетесь с ведьмами, — не замедлили поддеть его я.

— Ведьмы — не женщины. Я бы даже скорее отнёс их к моим коллегам, правда, выбравших несколько иной путь к познанию.

— Ага, устланный телами девственниц и младенцев.

— Нельзя съесть яйцо, не разбив скорлупы.

— В Освенциме вы были бы на хорошем счету.

— В Освенциме? Что это за место?

— Неважно… По мне — таким, как вы, не место на земле.

— А кому место на земле? Скоту в человеческом обличье? — просипел, такое ощущение, из последних сил Фабье.

Я покачал головой:

— Вижу, наша беседа себя исчерпала, каждый из нас всё равно останется при своём. Да и некогда мне тут с вами рассиживаться, факел вон того и гляди погаснет, а мне пора возвращаться в трактир. Давайте считать, что вы исповедовались, хотя исповедь была несколько странной, да и я, если честно, не епископ, и даже не приходской кюре. Может быть, желаете молитву прочитать перед… хм… уходом?

— Будь ты проклят!

— Вижу, что не горите желанием. Небось и в Господа нашего Иисуса Христа не верите? Учёный, хм… Что ж, воля ваша.

Квазимодо стал первым, кого я убил в своей новой ипостаси. Случилось это на адреналине, на каких-то заложенных природой воина инстинктах. В прежней ментовской жизни на моём счету был всего один труп, когда я застрелил преступника при задержании. Ну он того заслуживал, на совести этой мрази было несколько трупов женщин и детей.

Сейчас же мне предстояло хладнокровно отправить на тот свет человека…вернее, нелюдь, по-другому назвать этого Менгеле средневековья у меня язык бы не повернулся. Но, наверное, поэтому я не испытывал угрызений совести. Я медленно вытащил из его спины нож, Мясник слабо застонал, потом ещё раз застонал, когда я перевернул его на спину.

— Вы готовы?

Фабье тихо выдохнул и прикрыл глаза, видимо, это означало «да». Ну что ж, и правда, чего тянуть резину? Мысленно попросив у Всевышнего, ежели он всё-таки есть и поглядывает на меня из своего Небесного царства, прощения, я коротким движением вогнал нож в грудь, в то место, где, по идее, должна располагаться сердечная мышца. Повезло, лезвие не упёрлось в ребро, не скользнуло по нему в сторону, а попало куда надо. Не иначе, Господь всё же существует, избавил и меня, и Мясника от мучений.

Приложив два пальца к шее и удостоверившись, что пульс не прощупывается, я встал, окинул взглядом жутковатую картину и вышел.

Это действительно был подвал, мне пришлось пройти узким каменным коридором со сводчатым потолком, куда проникали крупицы света из открытой двери, прежде чем я оказался в небольшом саду с аккуратно высаженными деревьями, среди которых я заметил и яблони с грушами. Вход в подвал начинался отсюда, и первым моим желанием было поскорее покинуть это страшное место, благо что только начинало светать. Но я всё же решил заглянуть в дом. Вряд ли внутри увижу или услышу кого-то из домочадцев, что-то мне подсказывало, что Огюст Фабье и его верный пёс Жиль жили здесь вдвоём.

Мои предположения оказались верны. На первом этаже помимо обеденной залы и кухни я обнаружил своего рода операционную. Над крепким дубовым столом с затёртыми бурыми пятнами висела большая масляная лампа с отражателем — вогнутой пластиной из какого-то серебристого металла, вероятно, олова. Лет через сто какой-то монах должен изобрести зеркало из стекла и олова, выливая расплавленный металл внутрь стеклянного сосуда. Потом остывший шар разбивался, получались неровные, изогнутые пластинки. И только в начале XVI века придумают, как делать плоские зеркала на ртутной амальгаме. Хм, у меня есть шанс опередить время, если только раньше меня не нашинкуют в капусту сабли сельджуков. Ну или ведьмы не ополчатся, своими заклятиями превратив меня в жабу.

Надо же, никогда в ведьм и прочую мистическую хрень не верил, а тут… Может, я попал в какой-нибудь параллельный мир магии или в Средние века действительно люди обладали сверхспособностями?

Сильно тут задерживаться я не собирался, где-то за покрытыми лесом горами уже вставало солнце. В ходе экспресс-обыска я нашёл два мешочка, оба из тонко выделанной кожи с затягивающимися завязками. Тот, что побольше, оказался туго набит серебряными денье, а вот во втором я обнаружил украшения. Кольца, серьги, браслеты, подвески… Только золото и драгоценные камни. Не иначе сняты они были с несчастных жертв, подумал я, прикидывая, сколько же девушек стали жертвами маньяка и его подручного. Здесь только самые дорогие цацки, а ведь наверняка хватало украшений и поскромнее. Интересно, куда Мясник с Квазимодо потом девала тела? И где они вытапливали жир? И как вообще это делали?

Так, ну её на фиг, голову ещё забивать такими мыслями. От серебра не откажусь, там навскидку две, а то и все три сотни монет. А вот мешочек с украшениями я решил не брать. Во-первых, как-то мне претило, зная, что сняты они с несчастных девушек. А во-вторых, эти украшения мог кто-нибудь опознать. Ну ладно, в Бурже я ими светить не стал бы, но кто знает, кто знает… В моей служебной биографии и не такие совпадения случались.

Я решил оставить мешочек на столе, а под него подложить письмо. В нём я, воспользовавшись найденным куском пергамента и чернилами, вкратце описал, какие злодеяния творил Огюст Фабье и его Квазимодо по имени Жиль, и где искать их тела. Писал на французском из моего будущего, надеюсь, он не сильно отличается от рукописного средневекового, и те, к кому в руки попадёт это письмо, разберутся с его содержанием.

Упомянул Урсулу, а про Адель решил умолчать. Слишком серьёзная фигура, к которой мне, видимо, самому придётся искать подход. И если показания Мясника подтвердятся… Уверен, моя рука не дрогнет. Я сам инквизиция, сам вершу правосудие. Подписался как «Святой Януарий», и даже нарисовал подобие той головы, что была на моём щите. Этакая подсказка для башковитых, хотя я более чем был уверен, что в эту эпоху следствие никто проводить не станет. А если и станет, то… Да нет, ничего у местных сыщиков не получится.

До трактира добрался, когда уже совсем рассвело. По пути пару раз встретил ранних прохожих, пришлось горбиться и натягивать чепец как можно глубже на голову, надеюсь, удалось сойти если не за девицу, то хотя бы за долговязую старуху в коротких не по росту юбках и в платье с немного короткими рукавами.

Ведущие на постоялый двор ворота уже были распахнуты, мне пришлось резво отскочить в сторону, пропуская выезжавшую из них небольшую кавалькаду рыцарей, среди которых был и зевающий «Портос».

Моя одежда по-прежнему лежала в кустах, немного промокшая от утренней росы. Быстро переодевшись, я наконец-то мог спокойно выдохнуть: мне больше не грозило быть пойманным с поличным в женском платье и обвинённым в какой-нибудь содомии. Тут не то что из рыцарей разжалуют, ещё, чего доброго, и на костёр отправят.

Лаура уже суетилась на кухне, я её подловил, когда она пошла за водой. Когда я вручил ей скомканную одежду и попросил никому ничего не рассказывать, та понятливо улыбнулась, пообещав, что будет нема, как рыба. Когда же я переступил порогнашей с Роландом комнаты, тот потягивался на своей кровати.

— Симон, где тебя всю ночь носило?

— Где, где… С дочкой хозяина кувыркался.

Роланд скабрезно ухмыльнулся:

— Это с той толстушкой, что нас в харчевне обслуживала? А ты, я смотрю, быстро про дочку оружейника забыл.

— Ничего не забыл, — обиделся я. — К ней у меня любовь, а к Лауре — дочке хозяина — я испытываю всего лишь плотские чувства.

— Понятно, — снова ухмыльнулся друг. — Тебе хоть удалось немного вздремнуть?

— Разве что немного. Не удивляйся, если я буду в седле клевать носом. Ладно, идём завтракать, сегодня, кажется, подают яичницу, а затем я займусь изготовлением отвара от вшей. А заодно помоем головы остатками прежних запасов. И не надо делать такую физиономию, словно кот из «Шрека»… Кто-кто… Было такое зеленокожее чудовище, в болоте жило. А не будешь мыть голову и следить за чистотой своего тела — сам станешь таким же Шреком.

[1] Сам Рембрандт назвал свою картину «Выступление стрелковой роты капитана Франса Баннинга Кока и лейтенанта Виллема ван Рёйтенбюрга». Из-за того, что фон полотна очень темный, ей и дали название «Ночной дозор». И во всех справочниках, каталогах и альбомах она именно под этим названием и проходила, пока в ходе реставрационных работ 1947 года не обнаружилось, что она просто покрылась толстым слоем копоти от свечей. И когда с полотна её убрали, оказалось, что дело на ней происходит не ночью, а… днем.

Глава V

Оставшийся путь до Парижа прошёл без приключений. Хотя вру… В сутках пути от Буржа средь бела дня на нас напали какие-то бродяги. Судя по виду, совсем доходяги, двое были вооружены дрекольем, а у одного даже было копьё, правда, не очень длинное, ближе к дротику. Мне даже захотелось просто одарить их парой денье, может, хлеба и мяса себе купят.

Правда, настроены мужички были весьма агрессивно, пришлось извлекать из ножен меч, а в левую руку хватать щит. Роланд тоже суетливо проделывал какие-то телодвижения. Копья вместе с припасами тащила заводная кобыла, так что приходилось рассчитывать только на оружие ближнего боя. Но и этого хватило, чтобы пыл нападавших резко поугас. Мне кажется, на них большее впечатление произвела отрубленная голова Януария, один из разбойничков даже перекрестился, пялясь на неё.

— Покрошу в капусту и головы поотрубаю! — заревел я, замахиваясь мечом.

Это стало последней каплей. Побросав своё вооружение, бедолаги с воплями скрылись в зарослях, из которых выскочили полминуты назад. Мы с Роландом на фоне адреналинового всплеска нервно посмеялись, но меня посетила мысль, что, имей эти клоуны луки или арбалеты, могли бы пальнуть из кустов без предупреждения. А на нас даже кольчуги нет. Объяснив это Роланду, посоветовал по моему примеру всё же натянуть кольчужку, пусть даже без гамбезона, иначе мы просто изжарились бы на летнем солнцепёке.

А так мы не спешили, наслаждаясь неторопливой ездой верхом, чередуя её с физическими упражнениями. Я много времени уделял фехтованию на мечах, хотелось рассчитывать на собственные, приобретённые навыки, а не надеяться на прежнего обладателя тела. Причём уделял внимание и фехтованию верхом, освежая в памяти приёмы, которые использовал в тренировочном бою со мной шевалье Бремонт.

Может, мне казалось, но у меня стало получаться куда более приличнее по сравнению с первыми днями моего прибытия в этот мир. Роланд, во всяком случае, свидетельствовал, что и моё мастерство растёт буквально на глазах, и он благодаря мне значительно подтянул навыки фехтования. Даже как-то заявил, что, встреть я сейчас маркиза Альфонса, то ещё неизвестно, кто из нас двоих вышел бы в схватке победителем. Я не был столь оптимистичен, всё ещё считая, что тягаться с этим задавакой мне ещё рановато. Но, кто знает, может быть, к тому моменту, как нога моего Аполлона ступит на Святую землю, я и впрямь научусь виртуозно владеть мечом.

С копьём тоже тренировались, так как для рыцаря именно копьё считается оружием № 1, способным выбить соперника из седла. Я смастерил из сухой травы своего рода чучело, которое на стоянках насаживалось на шест на высоту всадника, вот в него-то, разгоняясь на своих буцефалах, мы и всаживали наши копья. По мере приближения к Парижу и этот аспект нашего боевого мастерства неуклонно повышался.

Кстати, чем ближе мы приближались к столице Франции, ещё пару веков назад называвшейся Западно-Франкским королевством, тем оживлённее становилась окружающая обстановка. Париж в эти времена считался вполне приличных размеров городом и был окружён монастырями и аббатствами, одно из которых — аббатство бенедектинок — основала Аделаида Савойская — супруга Людовика VI Толстого и мать нынешнего короля Людовика VII Молодого.

Как я позже прикинул, покатавшись верхом и побродив пешком по улочкам Парижа, размер его составлял примерно 2 км с севера на юг и 1,5 км с востока на запад. Город был разделён полноводной Сеной на две половины. Главные церкви (Сен-Жульен-ле-Повар, Сен-Северен, Сен-Бак, Сент-Этьен-де-Гре) стояли разграбленными, дома, лавки, проезды и улицы Сите изрядно обветшали. Остатки галло-римских построек всё еще попадались на улицах Парижа. Развалины стали частью стен и площадей города, а упорядоченное градоустройство отсутствовало.

Окраинные улицы (особенно левобережье) предоставляли собой грязный лабиринт, кишевший домашними животными и крысами, заполненный мусором и фекалиями, что кучами скапливались между ветхими строениями.

Все постоялые дворы, которые мы с Роландом объехали, были заполнены под завязку будущими участниками крестового похода. Народ ночевал чуть ли не в сараях в обнимку со скотиной. Самые шустрые успели заселиться в окружавшие Париж монастыри, им там вообще предоставили кров бесплатно. В отчаянии мы стали стучаться во все подряд дома с просьбой о постое, за который может заплатить полновесным серебром. Поначалу и здесь нас ожидало разочарование. Оказалось, не мы одни такие умные.

Невольно на память пришло на память сравнение с Крымом, куда мы с женой ездили однажды отдохнуть уже после того, как полуостров перешёл под юрисдикцию России. Денег на пансионат и санаторий у нас не было, мы изначально рассчитывали снять комнатушку либо в частном секторе, либо, если повезёт, в каком-нибудь многоквартирном доме. Вот тогда мы малость и охренели от цен, которые выкатывали владельцы домов и квартир.

Нечто подобное наблюдалось и в Париже в преддверии нового крестового похода. Но мы всё же сумели договориться с одной вполне ещё моложавой вдовушкой, жившей в ветхом домике с тремя детишками. Эжен — так звали хозяйку — год назад потеряла мужа, утонувшего во время рыбалка на Сене, и зарабатывала на жизнь шитьём в чём ей помогали обе дочери. Сын — сопливый пацан лет восьми — тоже был при деле, ходил в помощниках у кожевенника. Не жалела его мать, это же офигеть какое тяжёлое и вредное производство, там, по уму, надо работать в костюме химзащиты. Но в это время их не было, да если бы и были, разве стал бы кто заморачиваться безопасностью персонала. Человеческая жизнь ничего не стоила, один умрёт — на его место тут же пять прибегут, готовые трудиться за пару денье в неделю.

Лошадей пристроили на заднем дворике. Из своей живности у неё были только куры, бегавшие по этому самому двору, так что закупкой овса нам с Роландом пришлось озаботиться самим, благо что хозяюшка, подсказала, где его можно купить.

Нам она для проживания выделила чердак, оказавшийся хоть и пыльным, но не засранным голубями. Может быть, потому что круглое чердачное оконце, забранное бычьи пузырём, было закрыто и, похоже, последний раз его открывали очень давно. Я всё же распахнул окно и попросил хозяйку за лишний денье протереть на чердаке полы влажной тряпкой. Она на это дело командировала старшую дочь Клаудию. Той было лет шестнадцать, девица, можно сказать, на выданье, хоть и далеко не красавица. Елозя по полу с тряпкой в руках и заткнутым за пояс передника платьем, обнажавшим её крепкие икры, она то и дело бросала в нашу с Роландом сторону недвусмысленные взгляды.

Ещё до заселения мы успели выяснить, что выход из Парижа намечен на воскресенье, 6 июля… То есть Юлиуса. Оплатили проживание с питанием и постельным бельём на две недели вперёд. Отдельно я доплатил за стирку. Все расходы я пока взвалил на себя, тем более что Роланд уже давно перестал на эту тему возражать.

Утро началось с неизменной тренировки. И с этим мой товарищ давно смирился, тем более что первые мышечные боли остались далеко позади, и он начал даже испытывать какой-то интерес к регулярным физическим упражнениям. Конечно, до моих кондиций ему было ещё далековато, но парень старался, и мышцы прокачивал, и над растяжкой работал и, само собой, оттачивал боевые навыки. Отдельное внимание мы уделяли рукопашному бою, и вот здесь мой товарищ — хоть я и старался работать не в полную силу — редкий раз обходился без синяков. Но, к его чести, уже не стонал, а лишь сопел, набычившись, и раз за разом пытался мне наподдать. Получалось у него пока не очень, если честно, однако видеть такое желание было приятно.

Хозяйка на завтрак решила попотчевать нас купленной вчера на базаре копчёной рыбой, сыром и хлебом грубого помола, насколько полезным, настолько и невкусным, а в качестве аперитива поставив на стол кувшин пива. Я велел пиво убрать, а вместо него заварил чайный сбор, как я его называл. Собрал я его, основываясь на своих вкусовых предпочтениях. Но был ещё и отдельно иван-чай, ферментированный по ходу нашего путешествия из Клермона в Париж, вот его я предпочитал заваривать, не смешивая ни с какими другими травами, чтобы не отбить оригинальные вкус и аромат.

Так как Эжен подрабатывала шитьём, я тут же загрузил её работой, пообещав щедро отсыпать серебра. Заявил, что нам с моим спутником потребуются по двое льняных штанов с пропущенной по поясу тесёмкой, и по две просторных рубахи из того же материала. Из самого хорошего льна, который только она может достать.

А затем я сильно удивил женщину, когда объяснил, что нам с товарищем ещё понадобятся и трусы. Я произнёс на французском «culotte», слово, которое знал из будущего, но оказалось, что в эту эпоху ни слова «culotte» не существует, ни трусов как таковых. Впрочем, что трусов пока не изобрели, я и так догадывался. Пришлось буквально на пальцах объяснять, что это те же штаны на завязках (а куда деваться, резину ещё не изобрели), только короткие, до середины бедра.

Нижнее бельё в эти тёмные времена ещё не вошло в обиход, а мне без тех же труселей было некомфортно. Что поделать, не так быстро из меня выветривались приобретённые в течение всей моей жизни в XXI веке привычки.

Разобравшись с заказами для Эжен, я потащил Роланда к башмачнику. Эта гильдия занимала часть соседнего квартала. Я поймал прохожего, несшего через плечо пару новых, судя по всему, сандалий, и спросил, где найти самого лучшего мастера. Нам было предложено зайти в мастерскую Мориса Оливье, и указан путь. Небольшая мастерская располагалась в подвале двухэтажного дома, на котором на металлическом штыре висела жестянка, вырезанная в форме башмака. Мастер и его юный подмастерье в момент нашего появления были заняты делом: один вырезал из куска кожи заготовку, а второй плёл сплетал три тонких кожаных шнурка в один. В мастерской повсюду стояли и лежали рулоны разных цветов кожи, а также ткани: сатин, бархат и парчу. В деревянном ящике лежали пряжки из металла серебристого и медного оттенков.

— Добрый день! Не вы ли уважаемый мастер Морис Оливье? — спросил я у пожилого.

Тот посмотрел на меня исподлобья и буркнул:

— Я занят, у меня много заказов. Приходите через семь, а лучше десять дней.

— Боюсь, если мы с моим другом придём через семь или тем паче через десять дней — то вы просто не успеете выполнить наша заказ, так как третьего дня Юлиуса мы с войском короля выдвигаемся в крестовый поход.

— Ничем не могу помочь, я же говорю, у меня много заказов. Разве что могу предложить уже готовую обувь, если она вас, конечно, устроит.

— Боюсь, что вряд ли. Нам нужны не башмаки, не шоссы, и тем более не сандалии.

— А что же тогда?

— Сапоги!

— Сапоги?

— Да, сапоги. Вам когда-нибудь приходилось выполнять подобные заказы?

— Хуссо у меня заказывали неоднократно.

— Хуссо?

— Это сапоги из телячьей или козьей кожи для верховой езды, которые надеваются поверх шоссов, — ответил Оливье с таким видом, будто я задал не совсем корректный вопрос. — А на них надеваются патины…. Деревянные сандалии, чтобы подошва дольше служила, — покачал он головой, увидев в моих глазах назревающий вопрос.

— Да вот, взгляните!

Он сделал шаг в сторону и жестом фокусника извлёк откуда-то сапог из тонкой кожи ярко-коричневого, почти красного цвета. Теперь я покачал головой.

— Мне нужно не совсем то.

— А что же?

За неимением портянок я предложил, чтобы сапоги так же натягивались на шоссы, но при этом были бы на твёрдой подошве, из самой твёрдой кожи, и с небольшим каблуком, чтобы было удобно держать ногу в стремени. И, самое главное, чтобы они были каждый на разную ногу.

— Это как? — опешил башмачник.

В его взгляде появилась заинтересованность. Мастер наконец отложил в сторону нож и кусок кожи, скрестил руки на прикрывавшим грудь кожаном фартуке, доходящим длиной до колен, и с интересом посмотрел на меня. Его подмастерье тоже прервался. А мне минут пять пришлось потратить на объяснения.

— Доселе мне такого делать не приходилось, — почесал тот заскорузлыми пальцами затылок.

— Но при желании вы ведь сможете пошить такие сапоги?

— Ну, попробовать можно…

— Вот и отлично! За неделю две пары, уверен, успеете сделать. Что, снимаем мерки?

— Но у меня заказы!

— Мы вам хорошо заплатим, если вы отложите в сторону все другие заказы и возьмётесь за наш.

— И каково ваше предложение?

— Сначала озвучьте вашу сумму, — предложил я, не зная¸ какими цифрами можно оперировать.

— У вас есть золото? — напрямую спросил Оливье.

— Хм, ну есть пара безантов. Но мы хотели бы расплатиться серебром. Сколько вы возьмёте денье за две пару сапог?

— Хм, э-э-э, четыре сотни. Это включая срочность.

И выжидательное уставился на меня. Я, печёнками чувствуя, что меня слегка надувают, покосился на Роланда. Тот стоял, хлопал ресницами, похоже, от него сейчас никакой пользы.

— Мне кажется, триста денье вполне достаточно, — закинул я удочку.

— Триста?! Сударь, за кого вы меня принимаете?!!

Он всем своим видом изобразил оскорблённую гордость. Но и я так просто сдаваться не собирался, мне показалось, что рыба заглотила наживку. В итоге сошлись на трёхстах пятидесяти, и то, мне казалось, я переплачивал. Мне просто надоело торговаться, отнимать по таким пустякам своё и чужое время.

Мы ушли, пообещав вернуться через неделю. Уж одна пара к тому моменту должна быть готова, но Оливье надеялся, что успеет стачать обе. На всякий случай я сказал адрес, по которому нас можно найти. Оказалось, мастер знал весёлую вдовушку Эжен, и со скабрёзной ухмылочкой просил ей передать от него поклон.

Эжен мы поклон передали, отчего она слегка засмущалась, а вечером, когда я укладывался спать, Роланд куда-то исчез. Вернулся он уже за полночь, когда я проснулся от скрипа досок чердака. Путём нехитрых расспросов удалось выяснить, что мой товарищ неплохо провёл время с хозяйской дочкой, той самой, что днём надраивала нам полы. И в качестве подарка презентовал ей три денье. Я не стал ему говорить, что за деньги отдаются только падшие женщины, ещё, чего доброго, обидится.

Наутро, натирая указательным пальцем зубы с помощью активированного угля, я подумал, что пора уже наконец обзавестись нормальной зубной щёткой. Выяснил у Эжен, что по соседству держат свиней, сходил туда, и вернулся с мешочком, набитыми жёсткой кабаньей щетиной. Чтобы её продезинфицировать, пришлось как следует прокипятить. Автоматически встал вопрос об изобретении самогонного аппарата. Общий принцип работы я знал, и надеялся, что за эти пару недель, к тому же имея достаточно денег, я могу завалиться к какому-нибудь алхимику и на пару с ним сварганить такой агрегат.

Между тем я продезинфицированную щетину вставил в расщеплённую и отшлифованную палочку, концы щетины намертво закрепив купленной у кузнеца бронзовой проволокой. Бронзовой — чтобы не ржавела. В качестве зубного порошка можно было использовать не только уголь, но и мел. Если попадётся где-нибудь, то обязательно наберу в торбу. Минут десять ушло на изготовление второй щётки, для Роланда. Тот на моё изобретение поглядывал с сомнением, но я его заверил, что если он будет пользоваться им каждый раз после еды — то его зубы прослужат ему до глубокой старости. Если, конечно, раньше не сгинет на поле боя в Святой земле.

Всё это время я, само собой, не переставал думать о второй ведьме, к которой подобраться будет ой как непросто. А в том, что её нужно остановить, не было никаких сомнений. Поставщика одного необходимого ингредиента я убрал, но кто знает, вдруг Адель найдёт другого? Или сама примется вытапливать жир из несчастных девственниц?

Меня также занимал вопрос относительно обитателей охотничьей резиденции. Если ведьма пользуется кремом лишь в те моменты, когда ждёт в гости монарха, то в остальное время она обычная 50-летняя женщина, и охрана, кухарки и прочая прислуга должны это видеть. Разве их не могут удивлять эти перемены в облике Адель? Тут либо хозяйка дома их предварительно куда-нибудь отсылает, либо… Либо они с ней заодно. И я не исключаю тот факт, что она вообще могла бы их как-то околдовать. Так, наверное, сейчас называется что-то типа НЛП-программирования.

Оставался, конечно, небольшой шанс на то, что Фабье женщину оболгал. Почему именно её? Может, она его когда-то обидела? Или он просто негативно относился к любовницам Его Величества? Сейчас это уже не выяснить, придётся устраивать допрос самой Адель, в надежде, что у меня получится выведать правду.

После завтрака я сказал Роланду, что мне нужно прогуляться по своим делам, на что тот ничуть не обиделся. Я оседлал Аполлона, решив не обременять себя копьём и очень уж приметным щитом, на который и так все пялились, когда мы с Роландом въехали в Париж. Кольчугу тоже надевать не стал, как и гамбезон — на улице было жарковато. По той же причине оставил дома и шлем с подшлемником. Прицепил к поясу меч и нож, да и отправился в сторону Венсенского леса. Куда двигаться — показал добрый самаритянин, попросту говоря, какой-то босяк с вязанкой хвороста на горбу.

Ехать оказалось недалеко, тем более что никаких более-менее крупных построек вокруг «охотничьего домика» не наблюдалось. Хм, да это, можно сказать, небольшой замок, разве что заполненного водой рва не хватало и подъёмного моста над ним. Стоял он на холме, будучи обнесённым высокой каменной стеной. Подобного рода коттеджи в готическом стиле можно было увидеть в моём будущем где-нибудь на Каменном острове — аналоге столичного Рублёвского шоссе. И это считалось бы ещё не самым крутым вариантом.

Что любопытно — на покатой крыше замка я насчитал сразу три узких дымохода. По нынешним временам, когда даже знать зачастую топила дома по-чёрному — большая редкость.

Теперь вставал вопрос, каким макаром к ведьме подобраться? Я не ниндзя, чтобы, как тать в ночи, перелетать через высоченные заборы с помощью «когтей». У меня даже мелькнула мысль, не перевоплотиться ли в монарха, благо что мази оставалось ещё на пару применений. Однако здесь было несколько «но». Во-первых, я совершенно не представлял, как выглядит Людовик. Это не XXI век, когда фото правителей постоянно мелькало в газетах и новостных лентах. Во-вторых, я не знаю, как звучит голос короля, мне незнакомы его привычки… Ну и в-третьих, где мне взять его одежду, лошадь, опять же, свиту? Пусть небольшая, но свита из доверенных фаворитов в любом случае необходима.

Так что вариант заявиться к Адель в образе самодержца отпадал. Думай, думай, Сёма… Должен же быть какой-то выход. Ну не могу я бросить это дело на полпути, совесть загрызёт. Мне же потом кровавые мальчики во сне являться будут. И девочки.

А может, прикинуться трубочистом? Типа припёрся дымоходы чистить. А где прежний? А он приболел, я за него. Ну тогда проходи.

М-да, если честно, притянуто за уши. Как бы самому эти самые уши не надрали. И это в лучшем случае, а то и повесят, как злоумышленника. Ну а что, устроят небольшое расследование, и окажется, что трубочист жив и здоров, никого вместо себя не отправлял, значит, этот парень пробрался с явно нездоровыми намерениями, что-то злоумышлял. Пытки начнутся, а я не уверен, что у меня высокий болевой порог.

Может, и правда к попам податься? Выложу всё как есть, и пусть разбираются. Кто здесь самый главный, епископ? Но захочет ли епископ идти против короля, если того не удастся убедить, что его фаворитка — ведьма? И захочет ли король идти в крестовый поход после таких наездов?

Что-то мне подсказывало, в том числе и многолетний жизненный опыт, что в такого рода ситуациях лучше всё-таки рассчитывать на собственные силы. Объехав замок-коттедж по длинной дуге, чтобы не привлекать внимания, и сделав таким образом рекогносцировку, я не нашёл в стене никаких дыр и дополнительных ворот.

Вернувшись на главную дорогу, я собрался было поворачивать коня обратно в направлении видневшегося на северо-востоке Парижа, чтобы на досуге обдумать, как же лучше подобраться к ведьме, как вдруг ворота со скрипом распахнулись, и из замка выехала небольшая процессия. Впереди два вооружённых до зубов всадника, позади парочка рыцарей, а между ними на белом скакуне одетая в чёрное с красным, что давало интересный контраст, женская фигура. Сидела она в седле вполне по-мужски, прямо, а не боком, свесив ноги на одну сторону. И держалась хорошо, создавалось ощущение, что наездница и её лошадь — это одно целое.

Любопытно, но лицо незнакомки было прикрыто чем-то вроде полупрозрачной вуали. Зачем она это делала? Кто ж её знает. Может, изъян какой на лице, а может, кожа не переносит солнечного света.

Однако процессия медленно двигалась в сторону Парижа, то есть в мою сторону. Если я драпану от них — могут подумать, будто я что-то вынюхивал и не хочу, чтобы меня здесь видели. Фора у меня была небольшая, думаю, с моими данными наездника догнать им подозрительного типа не составит труда. Поэтому я предпочёл отъехать метров на тридцать в сторону леса, сам же продолжая поглядывать в сторону приближающейся кавалькады. Когда они уже почти меня миновали, женщина коротким окриком остановила движение, подозвала ехавшего впереди немолодого, чисто выбритого рыцаря, что-то ему негромко сказала, и после чего тот повернул коня в мою сторону.

Сердечко моё тихо ёкнуло. Надеюсь, меня не арестовывать едут, иначе старший прихватил бы подмогу. Подъехав вплотную, смахивавший на актера Сергея Филиппова шевалье спросил, глядя на меня из-под кустистых бровей:

— Кто вы, незнакомец?

Мой мозг лихорадочно заработал. Нутром я чувствовал, что называть своё настоящее имя нежелательно, мало ли что… Да и цель пребывания в данной местности, понятно, нужно срочно придумывать, не признаваться же, что исследую подступы к «охотничьему домику».

— Имя моё — Шарль д’Артаньян, я из Гаскони.

— Вы дворянин?

— Да, из старинного, но, увы, обедневшего дворянского рода.

Я изобразил долженствующее случаю лёгкое смущение. Хотя в моих словах была и доля правды, ведь мои родители, то бишь родители Симона де Лонэ, тоже отнюдь не купались в роскоши, хотя и был это совсем молодой дворянский род.

— Меня зовут Патрик Ламбер, я возглавляю охрану охотничьей резиденции короля. А здесь что вы делаете?

— Вообще-то я прибыл в Париж, чтобы отправиться под рукой короля Людовика в поход, отбивать у неверных Эдессу. Сюда же приехал, дабы увидеть, как вы выразились, охотничью резиденцию короля, о красоте которой был премного наслышан. А если повезёт — то и самого Людовика.

— Короля вы, сударь, наверняка увидите, у вас за время похода будет такая возможность. Сегодня же он сюда наведывать не планировал. Ну и как вам «охотничий домик»?

— Это превзошло все мои ожидания! Настоящий замок! Даже боюсь представить, как выглядит королевский дворец в Фонтенбло.

— Фонтенбло в двух днях пути южнее. При наличии свободного времени вы можете спокойно туда съездить и — вдруг вам повезёт — увидеть выезжающего из ворот Людовика. Если же не повезёт, то, как я уже говорил, за время похода вам наверняка удастся лицезреть Его Величество.

Он поклонился, развернул коня и подъехал к женщине, сквозь вуаль которой на лице я мог разглядеть только очертания глаз. Что-то негромко сказал ей, та кивнула, затем тронула своего скакуна и теперь уже сама двинулась ко мне. Остановила лошадь напротив, я буквально чувствовал, как она ощупывает меня взглядом.

— Так вы гасконец? — спросила она.

Этот голос мог принадлежать как девушке, так и женщине, но в любом случае не сильно пожилой. А тем временем её кобыла и мой мерин принялись, словно собаки, обнюхивать друг друга, соприкасаясь мордами. А я тоже невольно принюхался. От незнакомки исходил тонкий аромат чего-то фруктового с чуть заметным оттенком ванили.

— Да, госпожа. Простите, не знаю вашего имени…

— Адель. Можете меня звать просто Адель.

Охо-хо, нечто подобное я подозревал.

— Гасконь нынче находится под протекторатом герцогства Аквитанского, которое унаследовавшая его от отца, Гильома X, герцогиня Аквитанская и графиня Пуатье Алиенора в качестве приданого подарила своему нынешнему супругу, королю Франции, — как бы про себя рассуждала Адель. — В Аквитании и тем более в Гаскони говорят не так, как в Париже, я чувствую в вашей речи южный акцент. Так вы говорите, что вам понравилась охотничья резиденция короля? А хотели бы посмотреть, как она выглядит изнутри?

Я слегка опешил от такого предложения. Это она сейчас что, меня внаглую снимает что ли?

— Даже не знаю… Возможно ли такое?

— Почему же нет? Когда король отсутствует, хозяйка здесь я. Сейчас я вынуждена уехать по делам, но вечером приглашаю вас, Шарль д’Артаньян, посетить этот чудесный, как вы выразились, замок. Приедете?

Однозначно планирует затащить меня в постель, тут и гадать нечего. С другой стороны, добыча сама, получается, идёт в руки. Надо быть дураком, чтобы упустить такую возможность.

— Хм, э-э-э… Не могу отказать столь прекрасной мадам… Или всё же мадемуазель?

— Мадам? Впервые слышу…

— Ах, вы, наверное, ещё не знаете, но в Гаскони в моду входят новые обороты. Там к мужчинам любого возраста теперь принято обращаться месьё, а к женщинам — мадам. Если же это молодая, незамужняя женщина или девушка — то мадемуазель.

— Да? Это весьма необычно. Что ж, в таком случае… В таком случае, месьё д’Артаньян, можете обращаться ко мне как к мадемуазель.

— Хорошо, мадемуазель Адель, — склонил я голову, про себя отметив, что получилось в рифму.

— Что ж, после «kompleta hora» постучитесь в ворота, вам откроют. И приезжайте налегке, как сейчас, нынче ночи тёплые.

В её словах мне послышалась усмешка.

— Кстати, что у вас на шее за медальон? Что значит буква «S»?

Я слегка замешкался. Не говорить же, что это первая буква имени, ведь я представился как Шарль д’Артаньян, а имя Шарль на французском пишется как Charles.

— Эта буква означает «Спасение», — наконец нашёлся я с ответом. — Господь наш да спасёт нас.

Ну а что, по-французски «спасение» пишется как «salut», так что в этом плане отмазка получилась вполне себе удачной.

— Вы истовый христианин?

Вместо ответа я осенил себя крестным знамением. Мне показалось, что под вуалью её губы изогнулись в улыбке, вот только непонятно, в одобрительной или саркастической. Адель ещё на несколько секунд задержалась, явно ощупывая меня взглядом. После чего развернула лошадь и вернулась к ожидавшим её рыцарям. Процессия двинулась дальше, немного погодя, дождавшись, когда Адель и её сопровождающие скроются за дальним поворотом, и я отправился следом. Не спеша, мне почему-то не хотелось их догонять или обгонять.

Ехал я и раздумывал, что же мне теперь делать… Если не ошибаюсь, «kompleta hora» символизирует конец суточного богослужения. То есть мне нужно появиться в замке к закату. Выходит, я приглянулся ведьме, и она хочет со мной провести ночь. Но чисто как с молодым красавчиком или используя меня в качестве «аккумулятора», как это пыталась сделать Урсула? Она, правда, упоминала, что обряд должен проходить в полнолуние, но хрен их знает, этих ведьм… Чужая душа — потемки, а душа ведьмы тем более. Если она — душа — у неё вообще имеется.

Минут сорок спустя я наконец добрался до Парижа. Заезжать домой, чтобы отобедать и завалиться на лежанку на чердаке — меня такая перспектива не прельщала. Перекусить можно и в городе, вон как раз навстречу мужик идёт с лотком, на котором лежат свежеиспечённые пирожки. Даже не пирожки, а пироги, круглые и прямоугольные. Те, что круглые, с курицей, а те, что прямоугольные, с рыбой. Ещё тёплые — продавец разрешил потрогать. Интересно, сколько уже пальцев до меня их касались? Но чувство голода оказалось сильнее брезгливости. Две штуки — денье, причём без разницы какие, каждый по полмонетки стоит. Я взял один круглый и один прямоугольный, так и ехал в седле, методично пережёвывая выпечку.

До «kompleta hora» времени оставалось ещё вагон и маленькая тележка, а на повестке дня (скорее, даже ночи) стоит один вопрос… Вернее, два. Первый: действительно ли Адель — ведьма и как это выяснить? И второй: не дрогнет ли рука расправиться с женщиной? В этом мире на моём счету пока две жизни, но там были здоровенный урод и урод моральный… Хотя оба они урода во всех смыслах слова. К тому же на кону стояла и моя жизнь, так что ситуация была в общем-то безвыходная. А тут мне придётся, скорее всего, совершать хладнокровное убийство. Смогу ли?

Я читал, что в средние века женщину на предмет того, ведьма она или нет, проверяли простым способом — кидали в воду. Если выплывет, значит, ведьма. А нет… Ну так что ж теперь, зато имя утопленницы останется чистым. Ещё вроде бы у ведьмы должен расти поросячий хвостик, и на теле иметься какое-нибудь необычное родимое пятно, в месте, незаметном для окружающих. Хм, ну, у Урсулы я вроде никаких хвостов не заметил, да и не особо верил я в эти сказки. Как рудимент, конечно, это уродство периодически встречается у людей, но крайне редко, а ведьм в средние века на костёр отправляли тысячами. Достаточно того, что ты красивая, так что у страшненьких шанс выжить был повыше.

Всё это, конечно, глупости. Придётся, видимо, определять по наитию, по каким-то другим признакам. В крайнем случае как бы не пришлось как-то выбивать из Адель признание силой. Как это будет выглядеть — я не представлял. Будем руководствоваться девизом: главное — ввязаться, а там посмотрим.

С собой я планировал так же взять меч и нож, но понимал, что оружие у меня могут отобрать. Значит, требовалось что-то такое, что можно было бы спрятать под одеждой, или замаскировать подо что-то невинное. Типа трости с потайным клинком. Вот только трости были ещё не в ходу, до них лет семьсот придётся потерпеть.

Нужно что-то срочно придумать. И почему я озаботился этим вопросом в последний момент? Не душить же мне её голыми руками, не лупить же ночной вазой по голове. Хотя бы шило какое-нибудь, чтобы в сердце тихо и бескровно вогнать. Или…

Хм, а что, это идея. В своё время наш тренер по боевому самбо, в своё время обучавшийся так же и восточным единоборствам аж в самом Китае, показывал нам по секрету точки на теле человека, воздействие на которые может привести к летальному исходу. Бай хуэй, интан, тьян тин, лян цюань… Кажется, это всё из названий, что я запомнил. А вот сами точки запомнились куда лучше, в том числе и те, которые вызывают отсроченную смерть. Но на практике, конечно же, применять эти знания мне не доводилось, ни к чему было. Я же служитель закона, а не какой-то наёмный убийца. Так что надеяться на то, что «отсроченная смерть» сработает в случае с Адель я бы не стал. Да и каждый прём — это своего рода удар, пусть и не самый чувствительный. Что ж я, выходит, ударю-ткну ведьму в какую-нибудь точку на теле, и как объясню свой поступок?

В этот момент я проезжал мимо небольшого пустыря, заросшего разного вида кустарником, от банальной крапивы до трёх или даже местами достигавшей пятиметровой высоты клещевины… Стоп! Клещевина — это же и есть смерть отсроченного действия! Уж кому как не мне, травнику пусть и не со стажем, но достаточно набравшемуся знаний в травоведении, знать о свойствах этого растения… И то, что из бобов клещевины получают безобидное касторовое масло, и то, что те же бобы, а в первую очередь их кожура, служат богатым источником рицина. Того самого, что убил болгарского диссидента Георгия Маркова. Да-да, тот самый укол зонтиком, после которого жертва скончалась четыре дня спустя.

Рицин вызывает, если не ошибаюсь, склеивание эритроцитов. В результате во всех органах нарушается капиллярное кровообращение. Всё начинается с резкой боли в животе, постепенно её интенсивность нарастает. Затем присоединяется кровянистый понос, повышается температура, нарастает общая слабость. Они забиваются тромбами, появляются кровоизлияния и эрозии. Все это ведёт к кровотечениям, работа органов парализуется. Нарушается работа почек, появляются кровоизлияния в лёгких. При кровоизлиянии в мозг появляется оглушённость, затем потеря сознания, возможны судороги. Если не принять никаких мер, то смерть наступает максимум на 6–7 день.

При этом антидота вроде бы так и не придумали. Вернее, не придумали на момент моего исчезновения из будущего. Разве что пачками глотать тот самый активированный уголь, что я тут заново изобрёл, да ложками жрать соду в надежде на то, что она поможет почкам хоть как-то функционировать. Так пойди найди ещё эту соду. Вроде как натр выпаривают, добывая только в специальных реках и озёрах, а ещё делают из золы сожжённых водорослей. Искусственным путём бикарбонат натрия станут производить только лет через шестьсот-семьсот.

Я спешился, подошёл к кустарнику, усыпанному ярко-красными колючими коробочками, сорвал одну из них, расколупал. Внутри оказался вполне зрелый на вид боб коричневатой расцветки. Чем-то и впрямь похож на клеща, отсюда и латинское название ricinus. В России бобы созревают в августе, а тут, намного южнее ив более тёплом климате, они к началу июля уже наливаются своими ядовитыми соками.

Оглянувшись и убедившись, что за мной никто не наблюдает — хотя о свойствах клещевины в это время, вероятно, никто и не знает — я принялся вскрывать коробочки, а семена за неимением другой тары складывать в кошель. Набрав с два десятка, решил, что достаточно.

Теперь, сполоснув руки водой из фляги, быстро домой. То есть к Эжен, у которой мы остановились. Прибыв, отмахнулся от предложения отобедать, сказав, что перекусил пирогами, попросил на несколько минут ступку и пестик и, уединившись на чердаке, принялся толочь бобы. Полученную массу разложил на чердаке в самом дальнем углу, пусть сушится. Ближе к вечеру, когда просохнет, измельчу до порошкообразного состояния. Вот только куда его потом ссыпать? Вот если бы была маленькая пробирка или склянка…

— Ты чего тут наверху торчишь? — услышал я голос Роланда.

— А ты где пропадал? — ответил я вопрос на вопрос.

— А-а… Мы это, с Клаудией ходили смотреть на строящийся замок тамплиеров.

— Да? И как он, строится?

— Ага, пока только стены возвели. Не очень большой, но Клаудия говорит, будет больше. Они ещё болота там собираются осушить.

— Я смотрю, твой роман с Клаудией бурно развивается. А как же Жозефина?

Роланд немного смутился.

— Но я же не признавался ей в любви, это… так просто, я тебе только сказал, что она мне нравится…

— Ладно, ладно, не оправдывайся. Я всё понимаю, дело молодое, а тут под боком девица в соку… Так, некогда мне с тобой лясы точить, нужно ещё кое-куда смотаться. И смотри не трогай вон ту серую массу в углу на тряпице. И тем более в рот не тащи, иначе превратишься в лягушку.

Судя по выражению лица Роланда, мою угрозу он воспринял вполне серьёзно. А я как ни в чём ни бывало отправился искать маленькую пробирочку или бутылёк, такой мелкий, чтобы его можно было спрятать при желании в задний проход. Конечно, до такого я доводить не собирался, просто столь скабрёзная мысль мелькнула в качестве сравнения. Постараюсь заныкать отраву каким-нибудь менее экзотическим способом.

Ну а куда я могу ещё ссыпать порошок? Перстня с потайным отделением под драгоценным камнем, как у какой-нибудь Марии Медичи, у меня не было, а вещь для такого случая очень даже оказалась бы кстати… Стоп! Медальон! Вот же я дебил!

Взяв его в руки, я сдвинул букву-крышечку в сторону. Да, в это отделение грамм пять порошка влезет точно, для того, чтобы отправить человека на тот свет, должно быть более чем достаточно. Главное, чтобы медальон всегда был при мне, во всяком случае в тот момент, когда мы начнём пить вино.

Хм, а мы вообще будем его пить? Может, она планирует меня просто затащить в постель. Поиметь, и наутро отправить восвояси? Причём не исключено, постарается выпить из меня мои жизненные соки, что не удалось провернуть её товарке — слишком рано расслабившейся Урсуле. Да, сегодня не та ночь, что бывает раз в году, в чём уверяла меня погибшая (погибшая ли?) ведьма. Но кто их знает, этих слуг Сатаны, может, у них семь пятниц на неделе.

Всё это хорошо, но чем занять себя до вечера? Тут я вспомнил, что в последние дни мечтал о небольшом переносном спиртзаводике. И что по этому поводу можно было бы заглянуть к какому-нибудь алхимику, у которого наверняка имеются все соответствующие колбы, трубки и пробирки. Правда, я не знал точно, существуют ли уже алхимики, или они появятся позже в поисках философского камня. В мусульманских странах вроде бы уже есть, а вот в Европе…

Я отправился на улицы Парижа, узкие и вонючие. Мои расспросы привели лишь к отрицательному результату, про алхимиков никто в столице Франции и слыхом не слыхивал[1]. Да и поглядывать на меня стали с подозрением, уж не с нечистым ли я вожусь, так как интересовался людьми, которые проводят разного рода опыты.

Ладно, на нет и суда нет. А жаль, от спирта немало пользы, если применять его с умом. Дезинфекция, пищевой консервант, растворитель, основа для парфюмерии, лекарственных настоек… Не говоря уже о том, что на основе спирта можно запустить производство ликёро-водочной продукции и нажить на этом целое состояние. Конечно, народ не сразу привыкнет к таким крепким напиткам, но уж как привыкнет — за уши не оттащишь!

В принципе, самогонный аппарат можно собрать из подручных средств, у того же Петровича он стоял в сарае. Самая главная часть аппарата — ёмкость из нержавейки объёмом литров двадцать, в которой происходит нагрев браги. О нержавейке пока можно только мечтать, так же как и об эмалированной посуде. Единственный реальный вариант — медная ёмкость, но, зараза, обойдётся она недёшево. Плюс надо будет врезать предохранительный клапан, который будет вылетать при опасном давлении внутри системы.

Из меди реально сделать и трубки пароотвода, сухопарник, проточный холодильник со спиральной трубкой, сквозь которую движутся пары дистиллята. Они охлаждаются и превращаются в самогон, который каплями или тоненькой струйкой попадает в приёмную ёмкость. Сам я все эти трубки и ёмкости не сделаю, нет у меня материала и инструментов, так что по-любому пришлось бы обращаться к кузнецу, если эта братия вообще работает с медью. В общем, медный самогонный аппарат по цене встанет как золотой.

Пока разыскивал алхимика, начало вечереть. В животе заурчало, одними пирогами сыт не будешь, пожалел, что отказался от обеда. Направил Аполлона к дому вдовушки Эжен, там уже поспевал ужин в виде ячменной каши с приправами и кусочками свинины. Роланд, роман которого с хозяйской дочкой вовсю развивался, не удержался, спросил, где я всё это время мотался. На этот случай у меня была заготовлена полуправдивая версия про поиски учёного, который мог бы помочь мне соорудить аппарат, способный гнать очень крепкую жидкость. Но пока поиски успехом не увенчались.

— И этой ночью меня не будет, — огорошил я товарища. — Только в эту ночь, один раз в году, цветёт папоротник. Так мне сказал святой Януарий, его глас я слышал в своей голове. И тот, кто овладеет этим цветком, сказал он, научится понимать язык птиц и зверей, может становиться невидимкой и получит дар видеть сквозь землю, благодаря чему сможет находить зарытые в ней клады.

Я едва не расхохотался, глядя на открывшего в изумлении рот Роланда. Да и Эжен, слышавшая этот кусок моей речи, тоже застыла в дверях с вытаращенными глазами и отпавшей челюстью. И ведь поверили, надо же, до чего наивный народ в эти тёмные времена. Я по сравнению с подавляющим большинством населения всех континентов и даже «просвещённой» Европы просто светоч прогресса.

Перед тем, как отправиться на свидание, довёл до кондиции рициновый порошок, как следует его измельчив, и ссыпав часть в потайной отсек моего медальона, то есть где-то одну треть. Однозначно должно хватить на умерщвление одной человеческой особи.

Перед походом к Адель я помылся, заодно промыв голову чемеричным отваром. Вшей в моей шевелюре и даже гнид во время последнего осмотра Роланд не обнаружил, но я решил перестраховаться, и ещё с недельку ежедневно мыть голову. У Роланда в этом плане дела тоже шли на поправку, но так как он начал выводить насекомых позже меня, то там ещё было с кем бороться.

Надел я также свежие шоссы и рубашку, подумав, что неплохо было бы брызнуть на себя каким-нибудь одеколоном. Кстати, раз пока не получается со спиртом, можно же сделать туалетную воду или даже духи на масляной основе. В своё время от нечего делать почитывал в интернете на эту тему, да вот в голевое и засело, тем более что в этом процессе ничего сложного. Масло, отжатое из плодов жожобы, миндаля или абрикосовых косточек вполне сгодится. Правда, жожоба, сука, в Европе не растёт, но его можно заменить тем же миндальным маслом. А вообще в это время парфюмерия уже должна как-то развиваться, я же почувствовал сегодня, как от Адель исходил чуть уловимый аромат весьма привлекательного букета запахов.

Но пока придётся обходиться без духов, одеколона и туалетной воды. Надеюсь, я не сильно вспотею, и не пропитаюсь запахом пота моего Аполлона, когда доберусь до охотничьей резиденции короля. Однако, как она недвусмысленно намекнула, что хочет затащить меня сегодня в свою постель. А если король узнает? Её, может, он и не казнит, а меня враз могут головы лишить. С другой стороны, охрана, я так понял, слушается свою госпожу, то ли она околдовала их, то ли подкупила… Не суть важно, главное, что верны.

А может быть, Людовик в курсе того, чем на самом деле занимается его любовница? Или она так егозапрограммировала, поймав в «медовую ловушку», что он на всё согласен, лишь бы Адель привечала его в постели.

В любом случае на попятную я пойти не мог. Позволить этой ведьме и дальше творить зло? Нет уж, увольте. Вот только бы точно знать, что это ведьма, а не жертва наговора. Это единственное, что меня могло удержать от вынесения приговора.

С такими невесёлыми мыслями уже в сумерках мы с моим Аполлошей добрались до «охотничьего домика». Спешившись у ворот, постучал. Не прошло и минуты, как послышался звук сдвигаемого запора, и одна из створок медленно отворилась. Меня встречал всё тот же Патрик Ламбер, смахивающий на Филиппова.

— Жан, прими лошадь у нашего гостя, — приказал он стоявшему чуть поодаль стражнику. — А вы, господин д’Артаньян, следуйте за мной. Но сначала отдайте мне своё оружие.

Как я и предполагал, меня попросили сдать меч и нож. Но при этом Ламбер не устраивал мне обыск, видимо, понадеявшись, что юный шевалье не держит в голове какого-то злого умысла в отношении его госпожи. Отконвоировал на второй этаж в просторную комнату с застеклённым мутноватым стеклом окном-бойницей и горящими масляными светильниками. Они почти не чадили, а продукты горения уходили в расположенное в потолке отверстие — своего рода вентиляция.

Ламбер с невозмутимым выражением лица предложил здесь подождать Адель и откланялся. Я огляделся. Из мебели внимание привлекала, конечно же, утопленная в большом алькове кровать. Причём это была КРОВАТЬ! Настоящий траходром под балдахином, на котором могла бы уместиться футбольная команда, если, конечно, ребята будут лежать притык друг к другу.

Две подушки в отливающих шёлком наволочках, на ощупь оказавшиеся очень мягкими, наверное, лебяжий пух или что-то вроде этого. Простынь чистейшая, и тоже на ощупь вроде как шёлковая.

С чистым шёлком мне доселе дел иметь не приходилось. Откуда он в XXI веке в семье обычного майора-опера? Гуляли с женой как-то по торговому центру, она увидела там халатик из шёлка за 6 тысяч, мечтательно повздыхала и повела меня дальше. И здесь пока в богатых домах мне бывать не довелось. Вот только и представился случай.

Под простынёй оказалось несколько мягких перин. Я присел, попрыгал… А ничего так, мягенько. Но в меру, как раз так, как нужно для занятий сексом, чтобы слегка пружинило. Не то что я трахаль со стажем, но кое-какое представление о технике сексуальных утех имел.

На полу возле траходрома лежала медвежья шкура. Судя по размерам шкуры, содрали её с настоящего великана.

Также в комнате имелся небольшой, потухший камин, возле которого к стене была прислонена кочерга. Ха, меч с ножом забрали, да такой кочергой при желании с одного удара можно человека на тот свет отправить.

Здесь же присутствовали два немного топорных, но не лишённых некоего изящества кресла, что-то вроде длинного комода и невысокий круглый столик. На нём стояли серебряный кувшин с тёмно-красной жидкостью (по запаху явно винишко) и два пустых, изящной чеканки кубка, также из серебра.

Я невольно тронул пальцами снаряженный смертью медальон. Эх, был бы у меня стопроцентный антидот, я бы его принял, а потом весь порошок высыпал бы в кувшин. Ну а что, такой дозы вполне хватило бы на вышеупомянутую футбольную команду.

Откуда она появилась, я так и не понял. Вроде только что кроме меня в комнате никого не было, и вдруг за спиной послышалось лёгкое шуршание платья, а в следующее мгновение я почувствовал уже знакомый фруктовый запах с чуть заметным оттенком ванили. Не успел я обернуться, как мои уста оказались запечатаны поцелуем.

Длился он, казалось, целую вечность, прежде чем Адель отстранилась и посмотрела мне в глаза. А я увидел её глаза и, что меня поразило, они были янтарного цвета. Не яркого, полыхающего, а цвета тусклого, садящегося солнца, и при этом я не мог отвести от них взгляда. Умом понимал, что это какой-то гипноз, а моя воля оказалась почти полностью парализована.

Это было сродни колдовству. Да что там, оно и было, хотя я до сих пор, даже испытав на себе чудодейственную мазь, так и не мог свыкнуться с мыслью, что столкнулся с чем-то потусторонним, не принадлежащему привычному мне материальному миру. Может быть, в эту эпоху, не искоренённые техническим прогрессом, и впрямь ещё существовали магия и волшебство? И, быть может, не так уж и неправа была инквизиция, отправляя ведьм на костёр?

Тьфу, сплюнул я мысленно, давай ещё эльфов с орками и драконами приплетём. Тут ещё Адель отвела взгляд, и чары словно спали, во всяком случае частично. Я смог более детально разглядеть эту казавшуюся молодой женщину. На вид ей казалось не больше тридцати, а из одежды на ней была только лёгкая пелерина, сквозь которую бессовестно просвечивали все прелести ведьмы.

А прелести эти были очень даже хороши. Глядя на её плоский живот, я бы и не подумал, что она трижды мать, да и плотная, упругая грудь никак не намекала, что ею выкормили троих детей. А может, третьего она всё ещё и кормит грудью, ему же год, пусть год с небольшим. Или есть кормилица?

Нет, не сказать, что в этой женщине было всё идеально, при желании можно заметить и какие-то мелкие недочёты, типа не слишком развитых бёдер (вот как она троих родила, как?!), но даже они придавали её образу какую-то изюминку.

Сейчас, глядя на Адель, и понимая, что, скорее всего, она использовала дьявольскую мазь, чтобы выглядеть так молодо и красиво, я почему-то всё равно склонялся к варианту «казнить, нельзя помиловать».

— Я тебе нравлюсь? — негромко спросила она, поднимая на меня свои янтарные глаза.

— Очень так же тихо произнёс я, ничуть не кривя душой.

— Почему же ты всё ещё в одежде? Или хочешь, чтобы я помогла тебе раздеться?

— Это было бы прекрасно.

Она легонько толкнула меня спиной вперёд на постель, а когда я послушно упал, стала медленно, словно бы смакуя каждое движение, снимать с меня башмаки, пояс, шоссы, рубаху… Даже медальон сняла, и я услышал, как он мягко упал на шкуру.

Каждое прикосновение её пальцев к моей коже действовало на меня будто слабый разряд электрического тока. Казалось, энергия из неё хлещет через край, мелькнула мысль, что ей даже нет смысла из меня что-то там «высасывать», раз она и сама будто заряженный до предела аккумулятор.

Я успел возбудиться ещё до того, как мы перешли непосредственно к ласкам. Здесь она тоже проявила инициативу, как и когда-то Урсула. Не иначе для ведьм такое поведение характерно. Если Адель всё же ведьма… Ну не было у меня стопроцентного доказательства её вины, всё основывалось на показаниях Мясника. Ну или почти всё, так как одна только радужка глаз Адель чего только стоила, и её взгляд обладал именно что дьявольским магнетизмом, напрочь ломающим волю.

Эта стерва знала толк в любовных увертюрах. В этот момент я даже завидовал королю, которому такие ласки выпадали на регулярной основе. Адель словно прошла школу японских гейш, ну или как минимум профессиональных наложниц, настолько всё у неё слаженно и здорово получалось. Даже не вводя ещё мой детородный орган в своё лоно, она практически доводила меня до состояния оргазма, но в последний миг как-то умудрялась делать так, что «извержение вулкана» отсрочивалось.

Как и Урсула, она предпочитала проявлять инициативу, мне оставалось только лежать и получать удовольствие. И что вообще могло объединять деревенскую ведьму, древнюю старуху, с фавориткой короля? Разве только то, что они ведьмы, и поставщик жира девственниц у них был один и тот же. Прости меня, Ольга, я тебя любил и буду любить до конца своих дней, но, если быть честным самим с собой, такого наслаждения я с тобой никогда получал.

Я понятия не имел, сколько времени всё это продолжалось. Но в какой-то момент, похоже, она наконец решила, что пора, схватила меня за плечи и заставила оседлать её, оказавшись снизу. Пришлось мне выполнять обычную для мужчины в подобной ситуации работу. Делал я её с закрытыми глазами, такая уж у меня привычка, но, когда она своими ногтями прочертила борозды на моей спине, я невольно открыл глаза.

Нет, я не прекратил возвратно-поступательные движения, когда увидел, что лицо её словно мерцает, а сквозь красивую маску проглядывает облик не такой уж и молодой женщины. Внутренне я был к этому готов, но на какой-то миг мне стало не по себе, и хорошо, что её, обрамлённые длинными и тяжёлыми ресницами веки были опущены, иначе она по выражению моей физиономии могла бы догадаться, что с ней что-то не то.

О презервативах в Средние века не имели представления, хотя ещё древние египтяне умудрялись предохраняться, да и сейчас в Азии и Китае вроде как пользуются презервативами, сделанными из… Ну не знаю, из какого-нибудь козлиного мочевого пузыря. А вот в Европе с этим делом полная ж… Потому и бушуют не только чума с оспой, но и венерические заболевания. Надеюсь, меня чаша сия минует.

Так вот, ввиду отсутствия этих самых презервативов я хотел сделать над собой усилие, дабы избежать попадания моего семени в лоно партнёрши. Вдруг не получится устранить Адель, ни к чему, чтобы она ещё и понесла от меня. Но та сама подалась вперёд, выгнувшись дугой, при этом вцепившись в мою поясницу ногтями, так что мне в самый ответственный момент попросту не удалось ничего сделать.

Когда всё произошло, я, потный и обессиленный, упал рядом с ведьмой. Её кожа тоже была покрыта бисеринками пота, а грудь тяжело вздымалась. А из меня словно выпустили весь воздух, и это не была та усталость, которую испытывает человек после секс-марафона, хотя и не сказать, что это был такой уж марафон. Да, пришлось поработать, ну так не впервой. Подобное состояние я испытывал, помнится, после того, как переболел гриппом, тело было наполнено и лёгкостью, и слабостью одновременно. Выходит, всё-таки «подкормил» я ведьму?

Адель всё так же лежала с закрытыми глазами, а я уже лихорадочно думал, как мне привести свой коварный план в исполнение.

— Хочешь вина? — спросил я, немного придя в себя.

Она открыла глаза, повернув голову в мою сторону.

— Вина? Не откажусь. И себе тоже налей.

После чего снова закрыла глаза, откинувшись на подушку. И не открывай, подумал я, пока не суну тебе в руку наполненный вином кубок.

Я сполз с постели, слегка покачнувшись, но всё же удержал равновесие. Голова чуть кружилась, но не критично. Старясь не звякнуть цепочкой, поднял со шкуры медальон, секунду спустя оказавшись возле стола. Налил до середины в каждый из кубков, обернулся. Адель всё ещё лежала с закрытыми глазами, на её чувственных губах блуждала скорее довольная, чем блаженная улыбка, словно бы она была довольна проделанной работой.

Пожалею ли я о содеянном? Может быть. Но сейчас не время сопли на кулак наматывать, миндальничать и рефлексировать. Она-то не рефлексировала, когда жир девственниц с кровью младенцев смешивала.

Прикрывая на всякий случай от неё медальон своим телом, я тихо сдвинул крышечку в сторону и, чуть помедлив, сыпанул в правый кубок чуть ли не половину запаса рицинового порошка. Жаль, нет ложечки, чтобы размешать… Хотя звук металла о металл мог бы меня выдать. Ну да ладно, будем надеяться, обойдётся без осадка на дне кубка. Главное — не перепутать.

Так, а вот как же мне теперь захватить одновременно два кубка и медальон, чтобы незаметно положить его обратно на шкуру? Взяв в каждую руку по серебряному сосуду, мизинцем правой подцепил подарок Беатрис, подошёл к кровати, присел на корточки… Медальон коснулся шкуры, я разогнул мизинец, отведя руку чуть в сторону, чтобы цепочка улеглась чуть в стороне, не звякнув о футляр для яда.

Встал — и мой взгляд напоролся на взгляд Адель. Холодный, жёсткий взгляд янтарных глаз. Я от неожиданности едва не пролил вино. Но в следующий миг она улыбнулась и, опёршись на одну руку, протянула вторую в моём направлении.

— Ну же, а то у меня и правда горло пересохло.

Я отдал ей кубок, вроде бы тот, с порошком. Она приняла его, подняла, как бы салютуя, и пригубила, даже не поморщившись. Я тоже пригубил, усевшись рядом с ней. Вернее, приняв полулежачее положение, напоминая себе какого-то древнеримского или древнегреческого сибарита. Только туники не хватало, но от того, что мы оба обнажены, я не испытывал ни малейшего смущения.

Смущение я испытывал, глядя, как Адель понемногу отпивает из кубка. Неужели ни о чём не догадывается, не почувствовала никакого привкуса? Вроде не должен был перепутать. Сам-то я тоже отхлёбывал, от волнения у меня враз пересохло во рту. А вино, кстати, очень даже неплохое, насколько я мог судить, не будучи большим сомелье или кавистом.

— Давно у меня не было таких жеребцов, — сказала Адель, делая очередной небольшой глоток. — Людовик тоже неплох в постели, но не настолько, к тому же он стал редко появляться, готовится к новому крестовому походу. Одержим идеей стать великим освободителем христианского мира от неверных. Ты тоже уйдёшь с ним… Но можешь погибнуть, это не пугает тебя?

— Смерти не боятся только дураки, — выдал я избитый шаблон из моего будущего, уходящий корнями в глубокое прошлое.

— О, где-то я уже это изречение слышала, и кажется, на латыни, — улыбнулась Адель. — Ты знаешь латынь?

— Немного… Совсем чуть-чуть.

— Латынь — язык церковников, в жизни она тебе вряд ли пригодится.

Мне показалось, при слове «церковники» в её голосе» мелькнула нотка презрения. А может, и правда показалось.

— Я тоже так думаю. Мне бы в Святой земле больше пригодилось знание арабского, но, видимо, придётся учить уже на месте.

— Зачем же тебе арабский знать? Ты же не собираешься с ними вести разговоры, твоё дело — карать их мечом и копьём.

— Почему бы и не пообщаться? Ведь не все арабы — воины, которые только и мечтают, что отрезать голову христианину. Есть и мирные жители. Понадобится что-то купить — поневоле придётся с ними общаться. Да в любом случае язык врага нужно знать.

— Твои слова не лишены логики. Надеюсь, ты вернёшься из похода живым, и мы сможем вновь разделить ложе.

— Молись за меня, — хмыкнул я. — А ты не боишься, что Людовик узнает о том, что ты ему изменяешь?

— Маловероятно, — сделала она движение рукой с кубком, отчего на простыню упало несколько алых капель. — Здесь, в замке, все подчиняются мне. Была одна, подосланная Людовиком следить за мной, кухарка, но я её сразу раскусила и… Я с ней поговорила, и теперь она докладывает королю только то, что нужно мне.

— Что ж, тогда ни мне, ни тебе можно не волноваться. А я честно скажу, что такой женщины, как ты, у меня тоже никогда ещё не было.

И не будет, мог бы добавить я. Потому что ещё до моего отправления на юг она должна отправиться в лучший мир. Или в худший, это уж как ей воздастся.

В этот-то момент я и заметил краем глаза какое-то движение, резко развернулся и увидел перекошенное злобой лицо Урсулы. А в костлявой руке ведьмы был зажат нож, которым она целила мне прямо в грудь.

[1] Первым европейским алхимиком стал францисканец Роджер Бэкон (1214–1294), также положивший начало экспериментальной химии в Европе.

Глава VI

«Монсеньору Теобальду, архиепископу Парижскому, примасу Франции, легату Святого Римского Престола. Спешу сообщить Вашему Высокопреосвященству, что вчера, в городе Бурже, в своём доме были найдены убитыми известный местный лекарь Огюст Фабье и его слуга Жиль Немой. Оба, по мнению опытных людей, были убиты ударами кинжала, причем лекарь Огюст Фабье был сначала ранен ударом в спину, а затем добит ударом в сердце. При обыске в доме найдено письмо на языке напоминающем лангдойль[1], подписанное «Святой Януарий». Само письмо направляю Вашему Высокопреосвященству и прошу ходатайствовать перед Святым Престолом о решении вопроса с авторством письма, так как сам не осмелюсь выносить суждение по столь важному делу, касающемуся Святой Церкви. Судя по оставленным следам, в доме кроме убитых лекаря Фабье и его слуги, один вид которого наводил страх на жителей Буржа, был ещё рослый сильный мужчина, личность которого выяснить не удалось.

Узнав из этого письма ужасные подробности, обвинявшие лекаря Огюста Фабье и его слугу Жиля в поклонении Врагу Рода Человеческого, а также в похищениях и убийствах юных девиц, ради получения их жира, крови и прочего, для изготовления богомерзких снадобий (о чём и упоминать омерзительно!), и памятуя о многих случаях исчезновений упомянутых девиц в Бурже и его окрестностях (которые местный люд считал делом оборотней), я распорядился тщательно обыскать дом. Моими людьми были найдены женские драгоценности из золота и с самоцветными камнями, которые были опознаны некоторыми родственникам пропавших девиц как принадлежавшие им. Так же в тайнике были обнаружены алтарь Сатаны, колдовские книги и снадобья (да будут они прокляты во веки!). Кроме того, было обнаружено захоронение с как уже полностью разложившимися до состояния костей телами, так и относительно свежими, принадлежащими молодым девицам. Посчитав число останков, мы пришли к выводу, что число их приблизительно совпадает с числом пропавших девиц. Некоторые из родственников узнали в ещё не окончательно разложившихся телах своих дочерей и сестёр. Одной из матерей стало так плохо, что она скончалась от разрыва сердца прямо возле захоронения. Так что обвинения в адрес богомерзкого лекаря Фабье и его слуги Жиля можно считать почти полностью подтверждёнными.

По этим причинам я распорядился захоронить останки несчастных девиц в освящённой земле, отслужив мессы за упокой безвинных душ. Дом, где происходили эти злодейства, я конфисковал именем Святой Церкви, дабы после освящения и очищения воздвигнуть на этом месте часовню в память невинных жертв прислужников Дьявола и в честь торжества Небесной Кары над кознями Ада. Трупы же богомерзкого лекаря Фабье и его гнусного слуги были сожжены в присутствии толпы горожан, а пепел утоплен в поганом болоте. Кроме того, из письма следует, что упомянутый Фабье поставлял свои дьявольские снадобья ведьмам в Герцогстве Аквитанском, Графстве Овернь, а возможно, и в других землях Королевства, причём упомянутые ведьмы используют эти снадобья, добавляя в них кровь убитых ими младенцев, чтобы казаться молодыми и совращать добрых христиан, продлевая свою гнусную жизнь на радость их хозяину в Преисподней.

Имя одной из этих ведьм упомянуто в найденном письме, это некая Урсула, старуха, живущая близ деревни Ле Сарассон на пути из Клермона. По этой причине я отправил Преосвященному Эмерику, епископу Клермона, послание с просьбой схватить упомянутую Урсулу, а также провести тщательный обыск в её доме. Также осмелюсь просить Ваше Высокопреосвященство обратиться к Святейшему Папе Римскому с предложением немедленно организовать поиски упомянутых ведьм и их пособников вроде богомерзкого Фабье и его слуги, во всех диоцезиях Королевства Французского. Ибо, по моему твёрдому убеждению, такие злодейства вопиют к Небесам и не могут быть терпимы в Христианских странах, а потому должны быть выжжены огнём и железом до конца, во имя Божие и ради безопасности христианских душ.

Засим остаюсь, с пожеланием всех благ и благословения Свыше, а также надеждой на скорый ответ, преданный слуга Вашего Высокопреосвященства, архиепископ Анри де Салли.

Писано в Бурже, Юниуса двадцать шестого дня, года от Рождества Христова 1147».

* * *

Появилась старуха, как я понял позже, из дверки, спрятанной за занавеской слева от нашего алькова. Оттуда, откуда же и Адель получасом или часом раньше — время смешалось в моей голове. Факт в том, что я каким-то чудом успел в последний момент отпрянуть в сторону, и лезвие ножа лишь рассекло кожу на моём плече.

— Урсула, остановись!

Это закричала Адель, механически отметил я про себя. А тренированное тело, сдобренное навыками мента из будущего, действовало само по себе. Я ушёл перекатом от следующего удара, отчего нож лишь вспорол окрасившуюся красным от пролитого вина перину, свалился на медвежью шкуру. Мой взгляд упал на прислоненную к стене у камина кочергу. Только руку протяни. Схватил её, размахнулся и зарядил в перекошенное ненавистью лицо ведьмы, уже вновь вскинувшей нож для удара.

Раздался хруст, а на физиономии старухи в том месте, где находился крючковатый нос, появилась внушительная вмятина. Глядя, как Урсула валится с траходрома и замирает без движения рядом со мной, я понимаю, что удар получился смертельным.

— Нет! — сдавленно кричит Адель, комкая покрывало. — Урсула… Шарль… Урсула… Не-е-ет!

Шарль? Значит, она по-прежнему ничего не знает. Выходит, старуха не успела ей объяснить, кто я на самом деле. Скорее всего, каким-то чудом выжив после падения с такой высоты, и даже не переломав ноги (а может, и переломав, но это же ведьма, небось сращивает кости одним заклинанием, хе-хе), Урсула подалась в Париж к своей товарке. Та пригрела её, не знаю уж как объяснив охране, что это за старушенция. Сидела Урсула тихо до поры до времени, а тут, заинтригованная рассказом Адель о новом любовнике, который обещал быть после «kompleta hora», решила подслушать, а заодно и подглядеть. Ну и увидела того, кто едва не сдал её инквизиторам. Интересно, а нож она всегда с собой носит… Вернее, носила?

Все эти мысли пронеслись в моём мозгу со скоростью хорошей скаковой лошади. Дальше я отпихнул ногой от себя тело покойницы с ужасной раной на лице, на удивление почти не кровоточившей, хотя при травмах носа, а особенно переломах всегда вытекает много крови. Поставил кочергу на место.

— Что это было? — спросил я, поднимая взгляд на Адель. — Вернее, кто она? И почему кинулась на меня с ножом?

На её лице сквозь маску роковой красотки опять волнообразно проступали черты немолодой женщины, но я сделал вид, что никаких изменений в её облике не замечаю. А она, сообразив, что я обращаюсь к ней, тут же взяла себя в руки, и лицо вновь стало привлекательным, принадлежа вполне молодой женщине.

— Это… Это Урсула, — выдавила ведьма из себя. — Она моя… Она моя дальняя родственница.

— Она сумасшедшая?

— Д-да… Да, она была слегка не в себе, — ухватилась за моё предположение Адель. — Но за нож никогда раньше не хваталась. Не знаю, что на неё нашло.

— Угу, — кивнул я, будто бы принимая её ложь за чистую монету. — И что нам теперь со всем этим делать? Кстати, есть нитка с иголкой?

— Зачем?

— Нужно сшить края раны, чтобы быстрее зажила и не образовался уродливый шрам.

— А какая нитка нужна?

— Подойдёт конский волос. Пусть твои слуги надёргают из хвоста хотя бы моего мерина. Но перед применением волос нужно прокипятить, чтобы убить… Чтобы рана не начала гнить, — упростил я свой ответ. — А иглу желательно прокалить и кончик слегка загнуть.

Четверть часа спустя Адель самолично зашивала порез на моём плече. Я морщился, но терпел, даже не застонав. Пока Адель отсутствовала, отдавая распоряжения, труп Урсулы я оттащил в угол, отвернув обезображенным лицом к стене. Честно сказать, опасался, что сейчас она кликнет стражу, и меня повяжут за убийство старухи, но обошлось.

Адель вернулась с иглой, которую тут же прокалила в пламени светильника. Сейчас она снова была в тёмном одеянии с вуалью на лице. Видно, тяжело ей было держать образ, решила расслабиться.

Пока зашивала, я поинтересовался, что теперь делать с телом. Адель сказала, чтобы я не волновался, она все хлопоты возьмёт на себя.

— Скажу, что Урсула неудачно упала с лестницы. А у тебя прошу прощения за произошедшее, мне очень стыдно… и больно.

— Ты же сама не знала, что так может случиться, так что не изводи себя. Жаль, конечно, что так случилось, иначе от этой ночи у меня остались бы самые прекрасные воспоминания.

Я поморщился после очередного прокола кожи. Об обезболивающем в Средние века никто и понятия не имел. Обмотанной тряпкой колотушкой по балде — вот тебе и наркоз. Хорошо если черепушку не проломят. Ну или крепкого спиртного бутылку в тебя зальют, и дальше терпи, даже если тебе отпиливают ногу. Потеряешь сознание — считай, что повезло.

Заштопала Адель меня качественно, я бы и сам, наверное, лучше не смог кого-то так же заштопать, хотя и был однажды опыт, ещё в Чечне.

— В другой ситуации я бы предложила тебе встретить рассвет со мной, но сейчас, сам понимаешь, тебе придётся покинуть замок, — сказала она не без грусти в голосе. — Надеюсь, что когда-нибудь судьба снова сведёт нас вместе.

— Я тоже на это надеюсь, — без особой уверенности в голосе произнёс я.

Сейчас было бы ещё, наверное, не поздно заставить Адель сделать какое-нибудь промывание желудка, напихать в неё активированного угля, быстро метнувшись до дома, где мы остановились. Оставить сиротой годовалого ребёнка… Но я не стал ничего этого предлагать. Адель — ведьма, и я вполне теперь доверял словам Мясника о том, что она умерщвляет младенцев ради того, чтобы добыть из них кровь для своего зелья. Пожертвовать одной, чтобы спасти десятки или сотни жизней — разве не это выбрал бы любой нормальный человек на моём месте? А я всё-таки считал себя нормальным.

— А в качестве извинения за всё произошедшее прими вот это.

Она сняла с указательного пальца золотой перстень с большим красным камнем и вложила его в мою ладонь.

— Но он же стоит огромных денег!

— Для меня он ничего не стоил, мне его подарили, — грустно улыбнулась Адель. — А тебе пусть этот перстень с рубином напоминает обо мне. Теперь же прощай, я распорядилась, чтобы тебе вернули оружие и оседлали лошадь.

Так вот и расстались, даже без прощального поцелуя — обстановка не совсем тому соответствовала. У меня снова мелькнула малодушная мысль, не попытаться ли всё же спасти жизнь Адель, но… Нет, не стал. И в этом тоже проявилась толика малодушия, уж в этом-то я мог признаться сам себе.

Из замка меня выпустили без проблем. Ламбер как ни в чём ни бывало вернул меч с ножом и пожелал счастливого пути. Либо он пока не знал о случившемся, либо был железной закалки человек.

Ночь была в самом разгаре, ущербна луна то пряталась за лёгкими облаками, то снова выныривала. Я ехал в направлении Парижа, переваривая в голове произошедшее, и всё это казалось мне каким-то сладострастно-кошмарным сном. Сладострастным понятно почему: то, что вытворяла эта ведьма в постели, было настоящим феноменом. Во всяком случае, доселе ничего подобного (ещё раз прости меня, Ольга) испытывать мне не доводилось. Ну а кошмар — это уже явление Урсулы с нехилым таким ножичком, а затем последующие события, завершившиеся её смертью. Так что эта ночь — вернее, вечер и часть ночи — оказались разделены надвое.

Проехав в сторону Парижа около четверти лье, я представил, как будет выглядеть моё появление среди ночи в доме Эжен, которую так или иначе придётся будить стуком в дверь. Логичнее было бы появиться там утром, на рассвете, чтобы не доставлять никому неудобств. Всё-таки мы люди цивилизованные, Европа, мать её…

По недолгому раздумью решил заночевать в лесу. Ну а что, ночь тёплая, комары, правда, покусывают, болота кругом, как-никак, но к ним я уже более-менее привык. Нашёл местечко посуше, под голову подложил седло, Аполлоше стреножил передние ноги, чтобы пасся поблизости или тоже вздремнул и, несмотря на недавно пережитое потрясение, довольно быстро отрубился.

Проснулся от прикосновения к щеке чего-то влажного. Открыв глаза, увидел перед собой лошадиную морду на фоне светлеющего неба.

— А-а, Аполлоша, — потянулся я. — Что, не спится? Ну ладно, раз уж разбудил — то поехали. Сейчас я тебя сухарём угощу.

Травку мой мерин, понятно дело, пощипать всегда успеет, а вот сушёные куски хлеба, зараза, любил. Потому я всегда и держал при себе небольшой запас, опять же, вдруг и самим в пути есть нечего будет, тоже пригодится.

Несколько минут спустя продолжили начатый ночью путь. По дороге ещё раз поразглядывал перстень. Красивый, зараза, а камень как играет на солнце… Примерил — с трудом получилось натянуть на безымянный палец левой руки, еле стащил, а вот на мизинце правой вроде как нормально сидел. Хм, а ничего так смотрится, дорого-богато, как говорили в моём будущем. Сразу вызывает уважение… Или желание ограбить.

Ну на фиг, уберу пока от греха подальше в кошель, целее будет. Да и не любил я на себе лишние цацки. Даже в бытность Семёном Семёновичем обручальное кольцо не носил, из-за чего Оля первое время дулась, а потом привыкла. Тем более когда я объяснил ей, а вдруг в ответственный момент вроде задержания преступника я этим кольцом за что-нибудь зацеплюсь, чем негодяй и воспользуется. Она же не хочет, чтобы её благоверный погиб храброй, но глупой смертью?

Когда подъехал к дому вдовушки — окончательно рассвело, а сама она уже умотала к реке, стирать бельё. Роланд безбожно дрых, видимо, накануне как следует натешившись с Клаудией. Я бесцеремонно его растолкал и погнал на утреннюю тренировку, хотя и сам бы с удовольствием покемарил пару часиков. После тренировки побежали к Сене, выше по течению, где вода была чистой от дерьма, сливавшегося в реку горожанами, нашли небольшой природный пляжик с песочком, искупались. Я и до этого понемногу учил Роланда плавать, вот и сейчас заставил плыть вдоль берега, по-собачьи перебирая руками и дёргая ногами.

Ничего, думал я, глядя на его барахтанье, дай срок, и ты у меня будешь плавать, как Майкл Фелпс. Ну как минимум не утонешь, если, конечно, на тебе не будут висеть кольчуга и оружие.

Эжен со стираными вещами вернулась она раньше нас. Оказалось, что штаны уже пошиты, и она приступает к работе над трусами. Штаны мы тут же примерили, и качеством работы лично я остался доволен.

В течение дня у меня на душе было неспокойно. Хоть Адель и пообещала, что проблем у меня возникнуть не должно, однако… Разного рода мысли одолевали меня и в этот день, и на следующий, но пока по мою душу никто не являлся.

На третий день я заглянул к башмачнику, узнать, как продвигаются дела. Один сапог уже был готов, шла работа над вторым. Учитывая, что размер ноги у нас с Роландом был одинаковым, я натянул сапог и, как и в случае с примеркой штанов, остался чрезвычайно доволен. Да, может быть, и не хромовые офицерские, но и не армейские кирзачи.

— Так держать! — похвалил я Оливье

И добавил, что срок у него до 5 Юлиуса, так как 6-го армия крестоносцев выдвигается из Парижа. Тот обещал управиться.

Так как свободного времени оставалось масса, я всё же решил озаботиться производством самогонного аппарата. Учитывая, что мы отправляемся в южные края, где с пресной, и тем более чистой водой огромные проблемы, нам бы очень пригодился дистиллятор. А ведь самогонный аппарат именно такую функцию помимо производства спирта и способен выполнять. Почему-то я вспомнил это именно сейчас, и идея захватила меня полностью. Особенно после того, как я стал обладателем дорогущего перстня, который можно всегда заложить или вовсе продать за хорошую сумму. Вряд ли когда-нибудь мне придётся снова пересечься с Адель, учитывая количество выпитого ею рицина. Надеюсь, этот порошок действительно представлял собой отраву, потому что перепутать клещевину ни с каким другим растением я не мог, а бобы выглядели вполне зрелыми.

Тем временем путём расспросов выяснилось, что с медью работают не простые кузнецы, а именно медники. А медник на весь Париж, размерами в это время не превосходящий какого-нибудь российского райцентра, имелся всего один, некто Андре Моро по прозвищу Борода. Борода у него и впрямь была приличная, почти до пояса, заплетённая для удобства в косу. Прямо какой-то лубочный викинг или гном.

Пришёл я к нему с уже готовым чертежом. Борода поскрёб затылок, что-то гукнул себе под нос и под моим чутким руководством приступил к работе над самогонным аппаратом. Работа заняла у него два дня, и всё это время я практически не отходил от него ни на шаг. Даже столовался тут же в течение дня, отдельно выплачивая денье его супруге за потраченные на меня продукты. Но в итоге, отвалив приличную горсть серебра, на третий день я держал в руках аппарат с примерно 10-литровой ёмкостью, сухопарником и трубками, который вроде бы внешне походил на самогонный аппарат. Торчащая сбоку горловина для залива жидкостей затыкалась обычной пробкой — о резьбе в это время ещё не имели представления.

Предстояло устройство теперь только проверить. А проверить я решил с помощью обычной воды. Той самой из Сены, которую мы с Роландом пили только в кипячёном виде и Эжен то же самое советовали. Опять же, проверим, насколько хорошо спаяны швы, в случае чего придётся нести агрегат обратно меднику на доделку.

Но все тревоги оказались напрасны: результат если и не превзошёл мои самые смелые ожидания, то оказался вполне достойным. Из подогреваемого на костре наполовину заполненного бака путём перегонки получилось практически столько же дистиллированной воды, а на стенках перегонного куба остались грязные, высохшие потёки. Я показал их не только Роланду, но и Эжен, наглядно продемонстрировав, сколько частиц грязи находится в воде, которую парижане считают относительно чистой и употребляют в сыром виде. Демонстрация имела успех, хозяйка заявила, что будет теперь всегда кипятить воду и поинтересовалась, можно ли и ей сделать такое устройство?

После того, как она отдраила бак, я посоветовал ей отправиться к меднику, может быть, он возьмётся за ещё один такой же заказ. Однако предупредил женщину, что по деньгам это выйдет недёшево, мне агрегат обошёлся в 70 денье.

Но зато он может гнать и спирт! Правда, на то, чтобы отстоялась брага, нужно от 5 дней до месяца, смотря из чего гнать, это меня в своё время Петрович просветил. Он гнал из всего подряд, и самогонка у него в любом случае получалась очень качественная, хоть и с разным привкусом.

Этих минимум 5 дней у нас не было, в поход мы выступали уже послезавтра, после речуги, которую должен был толкнуть Папа Римский Евгений III. Тот самый, что сбежал во Францию из Рима, где правил его недруг Арнольд Брешианский. Этой информацией со мной поделился Роланд ещё до нашего появления в Париже. А уже здесь в разговорах то с одним, то с другим местным жителем слова моего спутника получили подтверждение. Видно, далеко не всё ладно в датском… то есть римском королевстве, если какой-то Арнольд Брешианский гоняет самого папу в хвост и гриву.

Нет, про этого типа, про Арнольда, я как-то читал в своём прошлом-будущем, и помнил, что это был религиозный и общественный деятель, который проповедовал отказ от роскоши в церковной жизни, чем поставил своё учение в оппозицию римским папам. Даже пытался воссоздать римскую республику, а в итоге был казнён по приказу какого-то Папы, чьего имени я не помнил. Может, и Иннокентия, а может, его преемника[2]. И скажу вам, что, не будучи знаком с Арнольдом лично, в глубине души я ему симпатизировал.

Ну вот не нравится мне церковь что православная, что католическая, что протестантская или ещё какая-то. В том смысле, что попы за очень редким исключением давно уже поставили во главу угла собственное обогащение. РПЦ это в особенности касается, и в особенности при патриархе Кирилле, одни часы которого за 16 тысяч баксов чего только стоили… Ну да, как раз 16 тысяч баксов и стоили, хе-хе, а их потом на официальных фото ретушировали, чтобы не бесить народ. Это не считая суперджетов и яхт.

Ладно, бог с ними, с попами и религиозными ортодоксами типа Арнольда Брешианского. Главное, что у меня теперь имеется собственный самогонный аппарат, и далеко не бесконечные запасы активированного угля можно сэкономить и для других целей. Например, при отравлениях и дизентерии. Чтобы получить очищенную воду из «дистиллятора», только и нужно, что разжечь огонь под перегонным кубом. А уж с дровишками, во всяком случае в Европе, проблем быть не должно. Правда, дистиллированная вода не приносит пользы организму, в который с обычной водой попадают полезные минеральные вещества. Употреблять её можно в небольших количествах, и то, когда нет другого выхода.

Так что лучше аппарат использовать по прямому назначению, дял получения самогонки или вообще спирта. Даже необязательно дрожжи у пивоваров клянчить, исходный продукт сам способен забродить до нужной кондиции. Такими вот я обладал вполне полезными познаниями для середины двенадцатого столетия от Рождества Христова. Жаль, если их носитель сложит голову в первой же серьёзной стычке или вообще преставится по пути в Святую землю от какого-нибудь заболевания.

Накануне выступления Папы Римского мы с Роландом пришли забирать сапоги. Мастер сказал, что они были готовы ещё накануне, но он не стал посылать подмастерье к Эжен, дабы не тревожить лишний раз досточтимых шевалье.

Хорошие сапоги пошил Оливье, даром что фамилия кулинарная и больше подошла бы повару. Правда, тот Оливье, что изобрёл знаменитый салат, родится лет через семьсот. В общем, сапогами мы — а в первую очередь я — остались довольны. Надеюсь, сносу им не будет. А кроме того, сидеть верхом, сунув ноги в стремена, оказалось намного удобнее, когда подошва снабжена небольшими каблуками.

И ещё одно важное, на собственный взгляд, дело сделал. В тот же день, ближе к вечеру, налегке отправился в аббатство Сен-Дени. Аббат монастыря преподобный Сугерий, как я уже успел выяснить, был другом отца нынешнего монарха, да и этот прислушивался к мнению монаха, коим сам себя величал аббат Сен-Дени. Ближе к сумеркам я добрался до монастыря. Накинув поводья на сук засохшего дерева, надвинул на нос капюшон одолженного у Эжен плаща, и с небольшим тубусом, спрятанном в длинном рукаве, направился к монастырской стене.

Постучав, дождался, когда с в воротах откроется маленькое окошко, в котором показалось освещаемое откуда-то снизу, видимо, пламенем переносного светильника, лицо молодого монаха.

— Кто ты, брат? Ночлега ищешь или пришёл просить преподобного Сугерия принять тебя в наш монастырь послушником?

Похоже, меня приняли за своего, я же ещё и подпоясался на манер монашеской рясы верёвкой.

— Нет, ни ночлега я не прошу, ни тем более послушничества. Брат, если тебя не затруднит, передай Сугерию вот это.

Монах, чуть отстранившись, принял тубус, которым я чуть ли не ткнул в его физиономию.

— Что это? — подозрительно поинтересовался он.

— Письмо. В нём содержится информация огромной важности. Передай Сугерию лично в руки.

— А от кого?

— Там под письмом стоит подпись.

После чего я развернулся и растворился в сгустившихся сумерках. Что за письмо находилось в деревянном тубусе? Это была информация о крестовом походе, где я, опираясь на свои знания из будущего, однако прикрываясь откровением, данным святым Януарием, указывал на ошибки, которые приведут к провалу похода против сельджуков.

Главная ошибка — путь, которым отправилось на Восток французской войско. Нужно было двигаться через дружественную Италию, а там морем добраться до Сирии. Так же к ополчению мог присоединиться сицилийский король Рожер II, друживший с французским монархом. Причём между ними изначально был заключён договор, что французы пойдут через Италию. Вместо этого под влиянием германского короля Конрада III Людовик двинул свою армию через Венгрию, Болгарию, Сербию, Фракию и Македонию. Да ещё не вместе с Конрадом, а месяц спустя. Не забыв захватить супругу Алиенору Аквитанскую.

Германцы по пути следования грабили местное население. Византийский император Мануил I Комнин, испугавшись необузданной рыцарской толпы, заключил союз с турками-сельджуками, что в корне подорвало цели и задачи крестового похода. Правда, это не был союз наступательный, он имел целью обезопасить империю и пригрозить латинянам на случай, если бы последние вздумали угрожать Константинополю. Но тем не менее этот союз имел весьма важное значение в том отношении, что он давал понять сельджукам, что им придётся считаться только с одним западным ополчением. Заключая этот союз с Иконийским султаном, Мануил давал понять, что он не смотрит на сельджуков как на врагов. Оберегая свои личные интересы, он умывал руки, предоставляя крестоносцам действовать на собственный риск собственными силами и средствами.

Мало того, от войска Конрада отделился 15-тысячный отряд и на свой страх и риск отправился в Палестину другим путем. А дальше немецкой войско было застигнуто сельджуками врасплох и потерпело страшное поражение. Мануил ввёл Людовика в заблуждение, пустив слух, что германцы успешно захватывают Азию, тем самым как бы возбудив у «лягушатников» соревновательный дух. Таким образом, он постарался побыстрее выпроводить из Византии французов, обеспечив им переправу через Босфор. И уже на другом берегу Людовик свиделся с Конрадом, узнав о незавидной судьбе войска последнего. Дальнейший путь решили продолжить вместе. По пути рыцари подвергались нападению сельджуков, в итоге в начале 1148 года оба короля прибыли в Эфес с жалкими остатками войска. Из того, что я помнил дальше, в памяти всплывала неудачная осада Дамаска, после которой Конрад с остатками войска отбыл в Германию. Немного погодя его примеру последовал и Людовик. А летом 1149 года в битве при Инабе Нур ад-Дин Занги уничтожил союзную армию антиохийцев и ассасинов под командованием Раймунда де Пуатье и Али ибн-Вафы, разграбил Антиохию и занял восточные земли христианского княжества. В общем, полный провал!

Именно эти тезисы с некоторыми подробностями я указал в письме, ссылаясь на откровение явившегося автору святого Януария, и подписанное именем же обезглавленного святого.

Почему я не решился вручить письмо самолично? Так мне не нужны лишние проблемы. Мало ли, стуканул бы Сугерий куда надо, после чего мне могли бы устроить допрос с пристрастием. Мол, а не подослан ли ты, голубчик, врагами христиан, дабы внести смуту в планы монархов и помешать успеху крестового похода? А что, вполне могло так и случиться, устроили бы допрос с пристрастием, после которого я в лучшем случае мог бы остаться инвалидом. Нет уж, мне моя шкура слишком дорога. Тем более она как бы и не моя, а вообще арендованная, хотя, возможно, и пожизненно.

Так что эти дни в Париже я провёл не впустую, особенно учитывая, что лишил жизни сразу двух ведьм. Одну-то точно, доделав неоконченное по пути в Париж дело. Надеюсь, что и вторая на пути в ад. Или небытие, это смотря что находится за кромкой, как говаривают ныне викинги. У них Валгалла, а у христиан ад или рай. Ну а сомневающихся, типа меня, то самое небытие. И даже путешествие моего сознания в далёкого предка не сильно изменило мою позицию по этому вопросу. В глубине души я всё ещё сильно сомневался, что всё происходящее со мной — не плод воображения находящего в коме мозга, а может, и вообще моё сознание подключили к пипец какой крутой компьютерной игре, дающее суперощущение реальности происходящего. Хотя во второй вариант, конечно, верилось совсем уж слабо.

Речь Евгений III толкал в аббатстве Сен-Дени, куда я наведывался буквально накануне под видом, как оказалась, странствующего монаха. Тут он, то бишь Папа, и обитал, кстати, оказавшись на положении бездомного после прихода к власти АрнольдаБрешианского.

Народу собралось несколько тысяч, всё пространство перед соборной церковью, превосходящей масштабами даже собор Клермона, было запружено желающими пойти поквитаться с сельджуками за Эдессу. Опять же, как и в Клермоне, хватало и бедных, чуть ли не нищих рыцарей. Некоторых же, как заметил Роланд, спонсировали их сюзерены. Типа как если бы граф Оверни обеспечил нас обмундированием и провизией. Хотя и три безанта от него стали для нас с Роландом весьма неплохим подспорьем.

Толпились поодаль и настоящие нищие с крестьянами, решившие, что их удел — тоже воевать неверных, а заодно припасть к останкам Иисуса.

Наконец-то я смог воочию лицезреть монарха. Его появление сопровождалось гулом толпы и ударами мечей о щиты — таким образом рыцари приветствовали своего сюзерена. Король Людовик VII был молод, оправдывая своё прозвище, с небольшой бородкой на узком лице, выглядевшим довольно хмурым. Можно сказать, посеревшим. Интересно, в чём причина такого настроения?

Не исключено, что оно могло быть связано и с его фавориткой. Вернее, с её здоровьем. Интересно, успел за эти дни монарх побывать у своей возлюбленной? И в каком она сейчас состоянии, вот в чём вопрос. Думать о том, что у женщины, подарившей мне помимо дорогущего перстня ещё и незабываемый вечер, один за другим отказывают органы, причиняя ей ужасные страдания, было невыносимо. Даже учитывая тот факт, что она ведьма, загубившая немало младенческих жизней. Если, опять же, верить словам Мясника, хотя я не видел причины, по которой он стал бы наговаривать на Адель.

По комплекции, кстати, Людовик далеко не Шварценеггер. Но выглядел нарядно, при параде, верхом на вороном жеребце, который непокорно перебирал ногами, всхрапывал и дёргал головой. И не только под ним, не один он из присутствующих здесь рыцарей оказался владельцем столь своенравной лошадки с соответствующими половыми органами. М-да, что-то не хочется мне жеребцом обзаводиться, меня мой смирный мерин более чем устраивал. Как, думаю, и Роланда его Матильда, хотя мой спутник уже не раз мечтательно вздыхал, заводя речь о том, как здорово было бы обзавестись здоровенным чёрным жеребцом.

Ну и как же без этого чёртового маркиза! И сюда припёрся, опять со своим дружком и оруженосцами. На этот раз, кажется, они нас не заметили, иначе снова не обошлось бы без саркастических ухмылок. Во всяком случае, пока не заметили.

В этот момент Роланд сообщил, что видит на горизонте ещё одного по прозвищу Молодой. На этот раз это был наш, можно сказать, родной граф Гильом VII. Он тоже прибыл со своей свитой, хотя и менее пышной, нежели королевская. Мы с Роландом не могли не засвидетельствовать своё почтение. Гильом, казалось, был рад нас видеть, хотя и не выражал какой-то бурной радости. А вид моего щита заставил его выгнуть брови дугой и задать несколько вопросов, я свалил на епископа, мол, это его идея.

— И что, помогает святой Януарий? — улыбнувшись уголками губ, поинтересовался граф.

— В первом же бою и посмотрим, — пожал я плечами.

— Папа, смотрите, Папа, — послышались со всех сторон голоса.

Понтифик, как и монарх, тоже впечатления на меня не произвёл. Наш епископ Эмерик и то смотрелся более солидно, что ли, более помпезно. Сюда Эмерик, похоже, не добрался, значит, и не собирался, а может, ему противопоказаны в таком возрасте дальние переезды. Это в моём будущем запрыгнул в машину — и через пару часов ты из Клермона добрался до Парижа. А тут то же самое расстояние приходится преодолевать несколько дней. И дороги далеко не такие комфортные, не асфальт и даже не римские, мощённые булыжником.

По левую руку от епископа стоял скромно одетый священнослужитель, по виду монах. Оказалось, со слов Роланда, тот самый Сугерий, аббат Сен-Дени, которому должны были передать моё письмо. Как и Папа, немолод, чисто выбрит, на голове капюшон, из-под которого в толпу вглядываются внимательные глаза. В какой-то момент я поймал на себе его пристальный взгляд, и мне стало слегка не по себе. Чего это он на меня так уставился? Может, мой щит привлёк его внимание? Оно, впрочем, немудрено, когда я въехал в Париж, все встречные пялились на лик святого Януария, а некоторые даже не стеснялись спросить, что это и к чему вообще изображено? Но я вполне допускаю, что, прочитав таинственное письмо, подписанное святым Януарием, Сугерий, увидев ещё и щит с ликом мученика, тут же сопоставил что к чему, и сделал для себя некоторые выводы.

Блин, надо было приехать без щита… Хотя для рыцаря, когда вокруг все в полном вооружении и при параде, это явно невместно. Взял бы у кого-нибудь напрокат, ну или закрасил бы лик чем-нибудь легко смывающимся, да хоть мелом, что ли… А ещё проще чехол сшить! Ну да что уж теперь после драки кулаками махать, задним умом мы все сильны. Будем надеяться, что обойдётся без серьёзных последствий. В крайнем случае включу дурака, мол, ошибаетесь вы, господа хорошие, не за того меня принимаете, это всего лишь просто совпадение.

Чуть далее от Папы стоял ещё один аббат, настоятель монастыря Клерво Бернард Клервосский. Этот оказался прикинут куда наряднее. Опять же, со слов моего спутника, успел узнать, что монастырём Бернард руководит ровно тридцать лет, и благодаря его деятельности малочисленный цистерцианский орден стал одним из крупнейших во Франции. Бернард Клервосский участвовал в создании духовно-рыцарского ордена тамплиеров. А величайшим его достижением стала проповедь о Втором крестовом походе, произнесённая им год назад в Везле. Там он водрузил на Людовика крест, тем самым как бы благословляя монарха на святое деяние. Ну да, где-то мне попадалась на просторах "всемирной паутины" картина какого-то французского художника, где Святой Бернард в Везле призывает христиан к Крестовому походу.

А по правую руку от понтифика строго и торжественно взирал на толпу рыцарей архиепископ Парижский, преосвященный Теобальд. Примас французской Церкви и легат Папы Римского. Солидная должность, а так-то, по ходу, здесь собрался весь цвет европейского духовенства за исключением нашего Эмерика. Наверное, в Англии и Германии тоже имелись известные архиепископы, но они у себя, а Папа Римский здесь, в окружении Сугерия, Бернарда Клервосского и Теобальда.

Тем временем Евгений III перешёл к благословению рыцарей на подвиг во имя Христа. В общем, если свести к знаменателю им сказанное, то он призывал к тому же, к чему нас в Клермоне призывал парой недель ранее Эмерик. Освободим Святую землю от ярма сарацинского, защитим христианские святыни, не дадим в обиду Гроб Господень… Я даже не выдержал, смачно так зевнул под конец проповеди, чем вызвал недовольные взгляды куда более религиозно настроенных собратьев по оружию.

К счастью, на поединок меня никто не вызвал, иначе всё для меня могло закончиться весьма печально. Либо для моего соперника, так как я уже отнюдь не считал себя мальчиком для битья. Это было бы лучше, нежели преждевременно упокоиться, однако могло бы иметь не совсем приятные последствия вплоть до какой-нибудь кровной мести. Времена-то дикие, до цивилизованной Европы ещё не один век пройдёт. До цивилизованной… Вот когда случится эдакий крестовый поход наоборот, когда орды беженцев с арабского востока хлынут на континент, который начнёт превращаться в европейский халифат, тогда и начнётся пересмотр культурных ценностей. Как раз с отдельными эмиссарами будущего халифата и свела меня судьба в Париже XXI столетия, и встреча эта завершилась достаточно фатально.

Не будем о грустном, тем более что пора собираться в поход. Выход из Парижа организованной толпой завтра утром, а нас с Роландом уже со вчерашнего дня практически всё приготовлено. Среди самого главного, что мне удалось сделать, я считал превращение моих сушёных трав в измельчённую субстанцию. В итоге получилось несколько полотняных мешочков с горцем птичьим, бессмертником, душицей, чабрецом, шалфеем, девясилом, зверобоем, ромашкой, корнем аира, мать-и-мачехи, толокнянки, пижмы, тысячелистника… Сделал я и несколько наборов смеси трав, будучи уверен, что целебные свойства таких «наборов» в качестве укрепления иммунитета станут только сильнее. Ну и иван-чай, конечно же, приличный такой мешочек получился. Эти мешочки с травой я упаковал в кожаный бурдюк из качественной кожи, с какой-то специальной пропиткой, не пропускавшей влагу.

Опять же Пегой легче, не нужно таскать на себе помимо копий и прочего обмундирования кучу метёлок. Правда, легче относительно, так как придётся кобыле теперь еще и самогонный аппарат на горбу своём возить. Не оставлять же его Эжен! Она бы, ясное дело, весьма обрадовалась такому подарку, потому что выкупить его у неё не хватило бы средств. Но я не настолько щедр, особенно учитывая, во сколько аппарат мне обошёлся, и вообще, в будущем он должен принести немало пользы. Например, иногда очень хочется тяпнуть хорошей самогоночки, как тогда, после ночи у Адель. Я уже придумал, как при помощи ремней крепить к тощему боку лошади этот неразборный агрегат, который пустым весил килограммов пятнадцать. Или двадцать… Думаю, для Пегой плюс-минус пять кэгэ особой роли не играли.

Основная толпа рыцарей после проповеди двинулась обратно в Париж, к месту расквартирования. Разве что король и пара приближённых отправились куда-то вместе

Мы с Роландом, чтобы не толкаться на узкой дороге, решили слегка притормозить, хоть с неба и накрапывал чуть заметный дождик. Не сахарные, не растаем, а оружие всё равно потом маслом натирать.

Пока добрались до дома Эжен, всё-таки успели промокнуть до нитки. Только сменили одежду и собрались поужинать, как раздался стук в дверь. Хозяйка сама открыла.

— Шевалье де Лонэ, это к вам.

В сенях стоял монах, в промокшей тёмно-коричневой рясе до самой земли, подпоясанной простой верёвкой, с надвинутым по самый нос капюшоном.

— Досточтимый шевалье де Лонэ, — обратился он ко мне с лёгким поклоном. — Его Преподобие, аббат Сугерий, просит вас о личной встрече.

— Сейчас? В такую погоду?

— Да, именно сейчас.

Мы с Роландом переглянулись.

— А что ему от меня понадобилось? — спросил я, мучимый нехорошим предчувствием.

— Я не знаю, что, но отказывать не советую.

Я снова обменялся взглядами с Роландом, пожал плечами.

— Надеюсь, встреча надолго не затянется, — сказал я товарищу с оттенком грусти в голосе.

Во-первых, дождь так и накрапывал, пусть и не столь сильно, как час назад, а во-вторых, я не ждал ничего хорошего от этой встречи. Чуйка у меня на такие дела.

Монах приехал на осле, на нём же и отправился обратно, дождавшись, когда я оседлаю Аполлона. Дорога по раскисшей от дождя дороге заняла куда больше времени, чем когда мы с Роландом добирались до аббатства первый раз сегодня днём. Я смотрел ан маячившую впереди спину монаха и тощий круп осла, а в голову мою лезли не самые весёлые мысли касательно того, чем может закончиться для меня это рандеву. Но решил раньше времени себя не накручивать, будь что будет. И кстати, как этот монах нашёл, где я живу? Потом спрошу, если не забуду.

Забыл. Мы остановились возле ворот монастыря, куда я стучался несколько дней назад, и открыл нам тот же самый монах. Или просто показалось? Не суть важно, меня-то он в тот раз вряд ли хорошо разглядел… Ослик и Аполлон отправились в тёплое стойло, а мы с моим провожатым, у которого в руках теперь был увесистый ключ, двинулись к соборной церкви, перед которой несколько часов назад выступал Папа.

Вошли мы через дверку в тяжёлых воротах, которую монах отпер этим самым ключом. Идти пришлось через весь храм, выстроенный в виде нефа. Мы шли сквозь таинственный полусумрак, так как внутренности храма освещались редкими масляными светильниками на стенах и столбах-арках. Тем не менее можно было разглядеть цветные витражи в высоких, стрельчатого типа окнах, украшенные серебром и позолотой раки с мощами святых. А у дальней стены возвышался крест. Но не простой, это был крест метров семи высотой, да к тому же покрытый позолотой, и впечатление производил более чем внушительное.

Заметив мой интерес, монах произнёс:

— На этот крест наш аббат истратил лично двадцать четыре марки чистого золота.

— Ого, — не смог сдержать я восхищения. — Видно, богатое у вас аббатство.

— Сейчас не бедствуем, а вот когда Сугерий только его принял… Что говорить, в храме вот на этом самом месте паслись козы.

Монах всплеснул руками, отчего широкие рукава сутаны на мгновение стали похожи на крылья большой птицы.

За этим самым крестом располагалась тяжёлая дубовая дверь, ведущая в не так уж и скромно обставленную алтарную. Позолоты здесь тоже хватало на разного рода потирах или как там правильно эти чаши называются.

А дальше была ещё одна дверь, вернее, дверка, проходя в которую, мне пришлось слегка пригнуться. Прямой коридор с потолком, стенами и полом, выложенными гладким камнем, заканчивался очередной дверкой, перед которой монах остановился, жестом приглашая меня войти. Сам же, я так понял, входить не собирался, видимо, выполнив свою миссию по доставке моего тела пред очи аббата. Подумалось, что же он тут, взаперти сидит, Сугерий, раз монах отпирал входную дверь? Или она ещё и изнутри открывается? А может, отсюда вообще есть второй выход, куда-нибудь в монастырские покои?

Я не стал стучаться, просто толкнул дверь и, перешагнув порог, оказался в небольшой, уютной комнате с пылающим камином. Смахивало помещение на личный кабинет. Здесь имелись вполне светского вида стол с креслом в мягкой обивке за ним и стулья с красивыми, резными спинками. Вдоль стен шкафы с книгами. Ясное дело, рукописными, печать ещё не изобрели[3]. В Европе-то уж точно. Представил, сколько труда было вложено в создание этих самых книг… Их тут сотни две, наверное. Может, пора уже и книгопечатание изобрести?

Ну а что, я примерно представляю себе этот процесс. Нужна форма с вырезанными на ней в зеркальном отражении буквами или картинкой. Форма покрывается краской, к ней прижимается специальным прессом или валиком бумага или тонко выделанный пергамент, вот тебе и готов оттиск. А можно буквы отдельно каждую отлить, например, и просто составлять их потом в нужно порядке. Где-то читал, что литеры отливали из сплава свинца, олова и сурьмы, думаю, в это время эти металлы достать не такая большая проблема.

Аббат Сугерий, всё в той же скромной рясе, но уже с опущенным капюшоном, стоял перед камином ко мне вполоборота, держа в руках выполненную из чистого золота чашу, украшенную также самоцветами и жемчугом. По бокам две тонкие ручки с завитушками — внизу поменьше, сверху побольше.

— Чаша александрийской работы, — негромко произнёс Сугерий, по-прежнему не поворачивая головы в мою сторону. — Изготовлена язычниками задолго до прихода в наш мир Спасителя. Прекрасная работа, не правда ли?

Он поставил чашу на стол и наконец посмотрел мне в глаза. Этот взгляд принадлежал умному, очень умному и при этом опасному человеку. Сразу становилось ясно, что лучше иметь его в друзьях, нежели во врагах.

— Изумительная работа, — выдавил я из своего враз почему-то пересохшего горла и, кашлянув, добавил. — Наверное, недешёво вам эта чаша обошлась.

— Недешёво, — согласился аббат. — Но, слава королю, он всегда помогал церкви, понимая всю важность воздействия её на умы плебса. В просвещённых государствах, к примеру, в соседней Германии, ситуация складывается аналогичным образом, и это не может нас не радовать. Мы помогаем монархам — они помогают нам.

Он замолчал, испытующе разглядывая меня, и под его взглядом я чувствовал себя, словно карманник на допросе у следователя. Да что ж это такое?! В конце концов, я взрослый, самодостаточный мужчина (ну если судить по меркам моих прожитых лет), повидавший такое, что этому святоше и не снилось, так чего я тут дрожу, будто лист на ветру?

— Мне кажется, Ваше Преподобие, вы заставили меня проделать неблизкий путь под дождём не для того, чтобы поделиться историями о взаимных симпатиях монархов и католической церкви.

Ишь ты, как глаза сверкнули. А вот нечего тут из себя хозяина положения разыгрывать, мы тоже не лыком шиты. К тому же у меня меч на поясе, а у тебя… Ну да монахам вообще-то запрещено оружие в руки брать, они языком орудуют, в смысле, бьют не мечом, а словом.

— А ты, сын мой, с характером, — усмехнулся он уголками губ — Но ты прав, я пригласил тебя совсем для другого. Причина же вот в этом.

Он шагнул к камину и взял с каминной полки хорошо знакомый мне тубус. Ещё бы не знакомый, когда я самолично вкладывал в него написанное мною же письмо, а затем отдал его монаху с наказом передать в руки Сугерию. Странно, что я тубус сразу не заметил. Хотя в сумраке комнаты на фоне пламени в камине то, что лежало на полке, находилось в своего рода сумрачной зоне. Это когда шпионы в фильмах или книгах прикрепляют какую-нибудь важную хреновину к лампочке. Вернее, рядом с лампочкой, к потолку или абажуру.

Тубус с негромким стуком лёг на стол.

— Узнаёшь?

— Узнаю, — не стал изворачиваться я.

— Хм… Не думал, сын мой, что ты сразу же признаешься, что это письмо написано тобой. Ведь тобой?

Он раскрыл тубус и вытащил свёрнутый трубочкой тонкий пергамент, за который я отдал кожевенных дел мастеру три денье. Свиток был исписан мелкими буквами, особенно мельчавшими в нижней части пергамента, писать на котором можно было лишь с одной стороны — вторая была не выделанной и шероховатой. Мне хотелось вместить как можно больше информации из того, что я помнил о крестовом походе.

— Мною, — снова не стал чиниться я, хотя в груди всё слегка заледенело.

Сугерий кивнул, словно бы с чем-то соглашаясь, снова замолчал, затем направился к одному из стенных шкафов, взял с полки глиняный кувшин с оплёткой из виноградной лозы, два небольших кубка, поставил их на стол и наполнил вином, убрав кувшин обратно на полку.

— Надеюсь, ты не давал обета воздерживаться от употребления вина, пока не освободишь Эдессу от неверных? Попробуй, это вино из наших монастырских виноградников, оно поставляется к королевскому столу.

Насколько я разбирался в вине — а в последнее время я поневоле перепробовал его достаточно — оно и впрямь было неплохим.

— Нравится?

— Неплохое, — кивнул я.

— Давай присядем.

Он жестом предложил мне сесть на один из стульев, оказавшийся достаточно удобным. Сам же опустился в кресло.

— Скажи, тебя не удивляет, что мы так быстро тебя вычислили?

Он так и сказал — вычислили, причём — мы. Словно бы в моих поисках была задействована целая следственная группа.

— Думаю, виной всему щит с ликом святого Януария, — хмыкнул я. — Не надо было мне его брать сегодня с собой. Кстати, нанести изображение мне посоветовал Пресовященный Эмерик, когда узнал, что мне во сне явился Януарий. Можете с ним связаться, отправив гонца, он подтвердит мои слова.

— Эмерик — достойный муж, и ты, думаю, не лжёшь. Расскажи, как именно святой Януарий тебе является, и как ты умудрился запомнить всё то, что он тебе поведал, в таких подробностях?

Пришлось озвучить рабочую версию, заодно сославшись на то, что слова святого после пробуждения будто бы горели перед моим внутренним взором, потому я сразу же их записал. Сугерий покивал, то ли недоверчиво, то ли просто принимая во внимание услышанное. Затем сказал:

— Что же касается твоего письма, то я не стал показывать его Людовику…

— Но почему?!

— Потому что он давно уже всё спланировал, и от слова, данного Конраду, не оступится. А он обещал ему, что двинется тем же путём, что и король Германии. И покажи я Людовику твоё письмо — он бы просто рассмеялся мне в лицо. Монарх прислушивается к моим словам, но не более того.

— Жаль, — совершенно искренне вздохнул я, но тут же пожал плечами. — Впрочем, вполне может быть, что святой Януарий ошибся в своих предсказаниях. Но они были столь подробными, и так отпечатались в моей памяти после того, как я проснулся…

Мой долг как христианина был сделать всё возможное, чтобы оградить короля от возможных ошибок.

— Ты всё правильно сделал, — успокоил меня Сугерий. — И, знаешь что, я всё же отдам это письмо Людовику. Завтра же, хоть он и не в самом благодушном настроении ввиду… Впрочем, этого тебе знать не нужно. Возможно, впоследствии, когда он увидит, что описанные в нём предсказания сбываются, постарается сделать так, чтобы избежать дальнейших ошибок. Но я не только из-за этого письма пригласил тебя к себе. Было ещё одно письмо, подписанное святым Януарием.

В следующее мгновение раздался лёгкий скрип петель, и откуда-то из-за камина, из сумрака появился не кто иной, как Теобальд, архиепископ Парижский, легат Святого Римского Престола во французском королевстве. И в руке он тоже держал деревянный тубус, только другого, более тёмного, почти чёрного цвета.

Сугерий встал, с почтением уступая место легату и пересаживаясь на стул, и тот принял это как должное. Усевшись, деловито располовинил тубус и извлёк из него сразу два письма. Одно я узнал сразу, это было то самое, что я оставил в доме убитого мною Мясника. Его-то мне Теобальд и предъявил первым делом.

— Тобою писано?

Голос его, казалось, не сулил ничего хорошего. По спине пробежал холодок. Да-а, тут дело было посерьёзнее, тут на меня могли повесить убийство якобы ни в чём неповинного доктора из Буржа.

— Мною, — быстро пробежав глазами по тексту, второй раз за послание несколько минут признался я.

И замолчал, ожидая, какие обвинения мне сейчас предъявят. Однако, к моему удивлению, никто меня обвинять пока не собирался. Напротив, Теобальд подал мне второе письмо, предлагая ознакомиться с его содержанием.

Это послание был написано буржским архиепископом Анри де Салли, и в нём, к своей вящей радости, я нашёл подтверждение злодеяниям Фабье и его подручного Жиля. Читая, не мог сдержать улыбки, что не укрылось от Теобальда.

— Это письмо было получено мною несколько дней назад. Мы тут же отправили монахов в сопровождении рыцарей в деревню, где, если верить написанному, жила ведьма Урсула. Жила, однако с недавних пор куда-то пропала. Причём после того, как у неё останавливались на ночлег двое юных шевалье, по описанию похожих на тебя и твоего друга. И про эту Урсулу в деревне ходили разные слухи, в том числе кое-кто обвинял её в колдовстве. Но при этом её побаивались, и в открытую что-то предъявлять не предъявляли. Ты подтверждаешь, что в ту ночь случилось именно то, что было описано в твоём письме?

— Богом клянусь! — осенил я себя крестным знамением.

— Урсулу мои люди не нашли. Возможно, ведьма ещё жива.

Я не стал его разубеждать, хотя судьба Урсулы мне была прекрасно известна. Но это пришлось бы сдавать и Адель, которую я и без того отправил на тот свет, пусть и с небольшой отсрочкой. Интересно, кстати, как она себя чувствует? Минуло всё-таки уже пять дней.

— А что, то зелье, которым она воспользовалась, дабы обмануть тебя, ты его не обнаружил в её вещах?

— Увы, — развёл я руками с совершенно искренним видом, — я даже и не догадался, что его надо бы поискать. Совсем о том не подумал, благодарил бога, что вообще жив остался.

— Как же ты решился после отыскать в Бурже убийцу девственниц и не испугался расправиться с ним и его слугой?

— Когда выяснилось, что наш путь пролегает через Бурж, меня и посетила сия мысль — избавить мир от чудовища.

— Но в своём письме ты не объясняешь, как тебе удалось узнать, что именно Фабье убивает девственниц и вытапливает из них жир.

— Тут мне немного повезло, не иначе Господь решил помочь мне в этом богоугодном деле. Решил я прогуляться по ночному Буржу в платье и спрятав лицо в чепце, прикинувшись девицей. Подумал, а вдруг оборотень, которым в Бурже пугают детей, примет меня за девицу и попробует похитить? Так оно и произошло. Жиль схватил меня и затащил в подвал дома своего хозяина, связав руки. Но мне удалось освободиться благодаря спрятанному под одеждой ножу, а когда в подвал со своим слугой спустился и доктор, который в общем-то и признался в злодеяниях, то я решил действовать, не мешкая. Первым ударом убил Жиля, а вторым ранил Фабье, повредив ему позвоночник. Он просил меня добить его, так как ноги отказывались ему служить, и он не хотел оставаться калекой. Я выполнил его просьбу. А дальше… Дальше я написал это письмо и отправился с другом в Париж. Вот, собственно, и всё.

— Что ж, твой поступок достоин поощрения, — сказал архиепископ. — А если ты когда-нибудь ещё встретишь ведьму, то хватит ли у тебя решимости казнить её?

— Если я буду уверен, что это точно ведьма — то, думаю, хватит, — ответил я осторожно, недоумевая, к чему был задан вопрос.

Сугерий с Теобальдом переглянулись после чего последний чуть заметно кивнул, и аббат, поднявшись, снова двинулся к каминной полке. Моему взору был явлен очередной тубус, теперь уже обтянутый тонкой кожей почти жёлтого цвета. Когда он Теобальд его раскрыл, мне было явлено очередное письмо. Это я так подумал, что письмо, а на самом деле это была булла с подписью и свинцовой печатью самого Папы. Печать крепилась к пергаменту красной и жёлтой шёлковой нитью, на одной стороне была изображена латинская монограмма «SPSP», на оборотной — имя Евгений III. Текст буллы гласил, что шевалье Симон де Лонэ наделяется правом выявлять поклоняющихся нечистому и докладывать об этом местному епископу или архиепископу, дабы тот учинил расследование и вынес приговор, невзирая на пол, возраст и положение подозреваемого в обществе. Ежели духовное лицо воспротивится моему указанию, то я вправе подать жалобу на имя Папы. А уж тот, видимо, разберётся с непослушными.

Ёшкин кот, да когда ж они успели всё это подготовить?!! Охренеть… У них что, своя служба безопасности, которая всё про всех знает или может узнать в кратчайшие сроки? И почему сама Папа не вручил мне буллу, а доверил сделать это своего легата? Впрочем, эти вопросы я оставил при себе, ограничившись высказанной вслух благодарностью насчёт оказанного доверия.

— Тебе, рыцарь Симон де Лонэ, предстоит на пути к Святой земле миновать немало христианских государств, и везде эта булла имеет силу, — заверил меня Теобальд. — Думаю, не раз и не два тебе придётся столкнуться со случаями применения тёмной магии. И всегда помни, что святая церковь с тобой.

Ну если так, то что ж… Булла — вещь в хозяйстве полезная. Едва не заявил, что не мешало бы систематизировать свод правил, согласно которым можно будет выявлять ведьм. Что-то типа «Молота ведьм», который будет создан три столетия спустя. Ну а что, труд Крамера и Шпренгера я почитывал. Потрёпанная книжка была приобщена к уликам по делу одного шизика, который решил, что его старая соседка по питерской коммуналке — самая настоящая ведьма. Купил книжку, нашёл в ней якобы подтверждение своей догадке, и порезал бабульку. Хорошо так порезал, двадцать три ножевых ранения.

Первая часть посвящена темам теологическим. Основное внимание авторы уделяли вопросам происхождения добра и зла, давая характеристики демоническим духам, пытаясь их квалифицировать и выдвигают версию почему Бог позволяет бесам творить свои тёмные дела. Дьявол с точки зрения Крамера — это падший ангел, вечно противостоящий Творцу за низвержение на землю и есть он порочный дух. Вместе с ним носятся по земле ещё многие демоны, также отринутые Создателем. Цель демонов состоит в разрушении божественного порядка среди людей и последующего уничтожения всего созданного Богом. Однако демоны не могут творить свои грязные дела сами, поскольку они по природе своей бестелесны. Поэтому бесы действуют через других людей, души которых им удаётся подчинить. Легче всего совратить удаётся женщин, поскольку те более расположены к союзу с дьяволом в обмен на какие-нибудь гешефты. В результате такого союза получается ведьма, которая и творит непосредственное зло по наущению дьявола. Последним элементом составляющем формулу возможности результатов колдовства, как уже было сказано, является божье попустительство. Крамер объясняет это явление, во-первых, уважением Создателя к своему творению, которому он дал свободу воли (человек может поддаться дьяволу только по собственной воле), и во-вторых, попустительство объясняется тем, что Господь использует деяния не чистой силы для борьбы… со злом! То есть, совокупность злых деяний дьявола приводит в конечном итоге к торжеству добра. Другими словами, речь идёт о злом добре.

Вторая часть описывает многочисленные примеры колдовства и их пагубные результаты, а также обряды ведьм и колдунов на конкретных примерах. Истории очень захватывающие и берущие за душу. Этот раздел малоинтересен в плане анализа и больше напоминает сборник детективных рассказов из воспоминаний следователя-инквизитора.

И, наконец, третья часть трактата. Вероятно, самая ценная в плане практического применения. Её даже можно воспринять как «Уголовно процессуальный кодекс», пошагово объясняющий порядок расследования преступлений ведьм и колдунов. Не исключено, что трактат стал основой современной юриспруденции.

Преступники и колдуны и ведьмы для Крамера и Шпренгера тождественны. Принято считать, что инквизиторы хватали женщин по первому подозрению и ничтоже сумняшеся жгли их на кострах на потеху и (или) устрашение публике. Однако, как для возбуждения расследования, так и для признания ведьмы виновной требовались весьма серьёзные доказательства. Причём добытые не под пытками! Пытки калёным железом вообще были запрещены. Судьи подбирались с особой тщательностью, а свидетели проверялись на предмет заинтересованности в оговоре. Также обвиняемым предоставлялся защитник. О всевозможных экспериментах с погружением ведьм под воду, читая «Молот ведьм», я упоминания не нашёл. Мало того, по большинству обвинений преступникам предлагалось покаяться, и тогда они светскому суду не передавались. Такая передача предусматривала дальнейшее сожжение. Суд инквизиции предусматривал наложение разной степени епитимий — самая строгая из которых предусматривала пожизненное заточение с ежедневными приводами в церковь на службу. А ещё в средневековом УПК предписывалось хорошо кормить подозреваемых, дабы они не могли под воздействием голода оговорить себя!

Но нет, не стал я пудрить святым отцам мозги, хоть и был уверен, что ведьм по Франции и вообще Европе ещё пруд пруди. Не за тем же я был послан в прошлое, чтобы заниматься охотой на ведьм! Или за тем? Или чтобы придумать книгопечатание, изобрести порох, самогонный аппарат? Тьфу, напридумываю себе сейчас… Будем исходить из того, что моё попадание в своего предка не более чем случайность.

Заткнув папскую буллу за пояс и поцеловав руки священнослужителям, я получил разрешение покинуть почтенное общество, но с условием сильно об этой встрече не распространяться. Лучше вообще о ней забыть. А буллу очень надёжно спрятать, беречь, как зеницу ока, и предъявлять лишь в самых крайних случаях.

Осенённый сразу двумя крестными знамениями от архиепископа и аббата, вышел за дверь, где меня поджила всё тот же монах-проводник. Он и довёл меня до выхода из церкви, а затем проводил до стойла, где Аполлон меланхолично жевал сено. Дождь совсем закончился, и обратно в Париж я возвращался уже под чистым, безоблачным небом, украшенным вогнутым диском луны. И, размышляя над недавним разговором, заодно что могло расстроить нашего обожаемого народом короля? О чём едва не проговорился Сугерий?

[1] Средневековый диалект северной Франции

[2] Арнольд Брешианский был казнён в 1155 году по приказу Папы Римского Адриана IV, возглавлявшего папский престол с 4 декабря 1154 года по 1 сентября 1159 года. Это единственный англичанин в истории, ставший Папой Римским.

[3] Печатание книг впервые распространилось в Китае и Корее. В IX в. н. э. в Китае началось печатание с печатных досок. Подлежащие размножению тексты или иллюстрации рисовались на деревянных досках, а затем режущим инструментом углублялись места, не подлежавшие напечатанию. А в XI веке в Китае был изобретен и способ изготовления печатных форм из готовых рельефных элементов, т. е. набор подвижными литерами. Печатание с наборных литер из Китая было перенесено в Корею, где оно подверглось дальнейшему совершенствованию. В XIII веке вместо глиняных были введены литеры, отливавшиеся из бронзы. В Западной Европе книгопечатание возникло в конце XIV — начале XV вв.

Глава VII

Адель скончалась этой ночью. Возможно, в тот самый момент, когда я ехал из аббатства в Париж. Утром, когда я, невыспавшийся, сел на пару с Роландом подкрепиться на дорожку, вернувшаяся с базара с крынкой молока Эжен рассказала, что Париж гудит, словно потревоженный улей. Якобы любовница короля, о которой не слышал только глухой, включая законную супругу Людовика, этой ночью в муках отошла в лучший мир. И теперь отъезд в Святую землю задержится на время предания земле тела новопреставленной.

Я едва не подавился куском сыра. Нет, конечно к такому исходу морально я был готов, но всё же… Всё же в глубине души мне было её жаль. Почему-то сразу вспомнилась не постельная сцена, а момент, когда она зашивала мне рану. И ласковые слова, что она говорила мне тогда… Как мама, прижигающая йодом ссадину на коленке сына: «Потерпи, миленький, сейчас всё будет хорошо».

В общем, моё настроение на этот день было окончательно и бесповоротно испорчено. Да ещё и дождь, зараза, зарядил на весь день, хотя ночью, когда тучи разошлись, казалось, что вроде как одним днём всё и ограничится.

Я всё же вышел на улицу, чтобы проверить слухи. И, сидя в трактире, узнал, что похороны Адель вроде бы как должны пройти завтра утром в Сен-Дени. И вроде как на них должен тайно присутствовать король. В том, что это так, божился один из подвыпивших рыцарей, который, с его слов, приходился родственником королевскому егерю и был в курсе всех новостей.

Подумав, я решил съездить на похороны. Моя душа разрывалась на две части: одна протестовала, не желая видеть в гробу женщину, которую я же и отправил на тот свет, а вторая настаивала, чтобы я пришёл и хотя бы постоял в сторонке, мысленно попросив у покойной прощения.

Похороны я никогда не любил… Хотя странно было бы, найдись человек, который их любит. Ну разве что директор похоронного бюро, так как с каждого умершего он будет иметь свой бакшиш. Но и то, когда хоронят человека, которого ты не знал. А если близкого или тем более родственника, да ещё молодого… Не приведи бог!

Но я сломал себя, заставил следующим утром, благо что оно было ясным, отправиться в Сен-Дени. Посмотрю хотя бы издали. Роланд, который всё не мог натешиться с хозяйской дочкой, и не просился составить мне компанию, ему было чем заняться. Ох, дружище, как бы через девять месяцев у тебя в Париже не нарисовался наследник… Или наследница, это уж как повезёт. Или не повезёт, хе-хе.

Выезжал через южные ворота, причём и спереди, и сзади меня ехали крестоносцы и шли пешие, разношерстно вооружённые люди. Оказалось, что кто-то не слышал о задержке короля, а кто-то слышал, но всё равно решил отправиться в поход, особенно когда отряд возглавляет твой сюзерен. Наш граф, как я уже успел выяснить, выезжает завтра, с королём, так что мы с Роландом пока не дёргались.

Любопытных, желающих поглазеть на похороны любовницы монарха, набралось с полсотни, в том числе и вчерашний шевалье из трактира. Но внутрь собора на отпевание никого не пустили, туда прошёл лишь Людовик, чья небольшая свита осталась ждать снаружи.

По толпе любопытных пролетел слушок, что упокоится Адель прямо в храме, под каменной плитой, хотя это было уделом лишь лиц королевской крови. Тем более что никаких вырытых могил поблизости не наблюдалось.

Оказалось, что последнее пристанище фаворитка короля нашла и впрямь под каменной плитой, но не в храме, а в небольшом склепе метрах в ста позади него, на небольшом пригорке. Расспросив проходившего мимо монаха, выяснил, что возвели склеп всего за два дня, и работы ещё не были закончены как внутри, так и снаружи. Доделают потом, так что склеп пока не замуровывается.

Отпевание проводил Сугерий, ну оно и понятно, его же вотчина. Ни Папы, ни Теобальда, ни Бернара Клервосского я не увидел. Да и вообще, как я понял, старались избежать лишней шумихи, хотя любопытных никто не прогонял.

Аббат сопровождал носилки с телом усопшей, накрытой простынёй, до самого склепа. По пути порыв ветра сорвал ткань, и я увидел Адель. Она выглядела на свои 50. Пожелтевшая, пергаментная кожа, заострившийся нос, ввалившиеся глаза… Но всё равно она была красива, какой-то мёртвой красотой, как бывают красивы высеченные из каррарского мрамора скульптуры. И что, Людовик ничуть не удивился, увидев, как постарела после смерти его фаворитка? Или воспринял это как должное? Или… Или он что-то знал?

Он вошёл внутрь вместе с Сугерием. Вышли монахи-носильщики, минут десять спустя вышел аббат, а Людовик всё ещё оставался внутри. Я хотел было развернуть мерина и отправиться восвояси, чтобы не мозолить людям глаза, но в этот момент аббат узрел меня и жестом подозвал к себе. Я спешился, веля Аполлона в поводу.

— Доброго дня, Ваше Преподобие! — приветствовал я священника, делая вид, что целую протянутую руку.

— И тебе, сын мой, хотя для кого-то день не очень добрый. Что привело тебя сегодня сюда?

— Услышал, что скончалась фаворитка короля, и здесь её похоронят, вот и приехал посмотреть вместе с другими ротозеями, — сказал я почти чистую правду.

— Всего лишь за этим? — приподнял бровь Сугерий.

— А за чем ещё? Мне казалось, мы позавчера уже обо всём поговорили.

— И не хочешь мне ничего сказать насчёт Адель Ришар?

— Что вы хотели бы услышать? — напрягся я.

— Ну, например, что ты непричастен к смерти фаворитки.

У меня во рту моментально пересохло. Наверное, и на лице что-то отобразилось, так как Сугерий покачал головой и негромко произнёс:

— Я давно подозревал Адель Ришар в сношениях с Нечистым, но не имел достаточно доказательств, таких, чтобы король отрёкся от неё и предал ведьму церковному суду. В том, что она невеста Сатаны, я убедился только что: во время отпевания в церкви, когда я произнёс имя Спасителя, на какое-то мгновение её губы сжались, словно она была недовольна. Людовик, наверное, ничего не заметил. Да и я сначала подумал, может, мне просто показалось. А сейчас думаю, что нет, мои глаза меня не обманули. Меня успокаивает то, что на её могильной плите выбито распятие, а над входом в склеп — крест. Надеюсь, знаки Господа не позволят Адель восстать из мёртвых и отомстить тому, кто виновен в её смерти.

— Восстать из мёртвых? Отомстить? А почему вы думаете, что кто-то виновен в её смерти?

— А ты думаешь, что она умерла от неизвестной болезни? — прищурился аббат.

— Да нет, почему, я не могу ничего утверждать, я же не видел тела. А если она была отравлена, так это только может установить осмотр внутренних органов, да и то внешний их вид не всегда достаточно красноречив.

Едва не ляпнул по укоренившейся с ментовских пор привычке про гистологические исследования, но вовремя спохватился, поймав на себе удивлённый взгляд аббата, переходящий в подозрительность. Не нашёл ничего лучше, чем выдавить из себя:

— Мне иногда кажется, что моими устами вещает сам святой Януарий.

— Я так и понял, — с глубокомысленным видом покивал Сугерий. — Так что насчёт Адель, не твоих рук дело?

— Увы…

Я не стал уточнять, что значит моё «увы», которое можно было истолковать двояко, но и аббат не успел вытянуть из меня больше информации, так как из склепа в этот момент появился король. На Людовике буквально не было лица, глаза его подозрительно блестели. И я его понимал, поскольку потерять любимую женщину — это серьёзное испытание для любого мужчины.

Я ехал в Париж и задумчиво вертел в пальцах перстень, подаренный Адель. Интересно, если бы Людовик узнал о нашей связи, что бы он со мной сделал? И с Адель тоже, когда она была ещё в здравии? Если она и была пофигисткой, то я серьёзно рисковал, однако всё же отправился, если можно так выразиться, в логово зверя, оправдывая себя тем, что на меня возложена миссия избавить мир от душегубки. Кем возложена? Да бог его знает… Хотя, если ОН есть, то, возможно, и знает, но я думаю, это во мне говорила моя совесть.

В любом случае Адель мертва, и уже никому ничего не расскажет. Правда, остался, так сказать, персонал охотничьей резиденции, в частности начальник охраны Патрик Ламбер, но хотелось верить, что те, кто в курсе, не станут меня выдавать. Уж в крайнем случае пусть ищут некоего Шарля д’Артаньяна из Гаскони.

Следующим утром из Восточных ворот Парижа потянулась длинная процессия, во главе которой шествовали монахи, нёсшие на своих плечах здоровенный деревянный крест.

За ними ехали король Людовик VII и его законная супруга Алиенора Аквитанская, так же, как и в моей реальности, напросившаяся в поход. Путешествовал Людовик верхом на своём жеребце, но я не был уверен, что, когда дело дойдёт до битвы, Людовик не сменит лошадь. В бою жеребцы, насколько я знал, слишком непредсказуемы. Почует кобылицу — и плевать на команды седока, рванёт совокупляться. Так что жеребец годен больше для парадных выездов, когда жизни хозяина ничего не угрожает, а в реальном поединке боец предпочтёт мерина или кобылу. Алиенора же предпочла крытую повозку, отдалённо напоминавшую карету будущего, запряжённую четвёркой лошадей.

Свита Людовика внушала уважение, с ним даже отправился личный повар… Хотя чего тут удивляться, скорее, я бы удивился, окажись наоборот. Если король в еде и не привередлив (в чём я сильно сомневался), то Алиенора вряд ли согласится есть из общего котла. Опять же, меньше вероятность, что тебя отравят.

Ну и с поваром аж две телеги съестного, то, из чего он будет готовить завтраки, обеды и ужины для сиятельных особ. Возможно, те даже решатся на какой-нибудь походный пир с привлечением к столу герцогов и графов. Мешки с мукой под кожаным покрывалом на случай дождя, овощи, засоленное мясо… Свежее не повозишь в такую погоду, день — и оно начнёт пованивать. Но уж со свежим, думаю, проблем не возникнет, в каждом селении имеются и овцы, и коровы, и свиньи… Ну и птица, само собой. Хотя курам король и его благоверная наверняка предпочтут дичь типа лесных рябчиков и полевых-степных перепелов, благо что этого добра по пути следования должно быть в избытке. Небось в обозе целая команда егерей, настреляют не только дичь, но и оленину добудут к монаршему столу.

Много какой обслуги двигалось в королевской свите, включая кузнеца, на случай, если нужно будет подковать лошадь или починить амуницию. И таких кузнецов было несколько, при каждом графе или герцоге обязательно. Я заранее договорился с кузнецом нашего Гильома, что в случае чего он и наших лошадок подкуёт, естественно, не бесплатно. Ну и оружие, коли вдруг чего сломается, починит. У него, также, каки у его коллег, с собой имелась мобильная кузница, погружённая на телегу.

Кстати, что касается молодой королевы, то увидеть её удалось лишь мельком, случайно. Так себе внешность, хотя по нынешним меркам, видимо, красавица, что подчёркивали высокий лоб и в «ноль» выщипанные брови, придающие лбу дополнительный объём. Я из некогда прочитанного помнил, что высокий лоб ценился у средневековой аристократии, дамы не только удаляли брови, но даже выщипывали волосы поверху лба. А некоторые зачем-то ещё и ресницы — такая вот странная мода. Но пока из её придерживающихся мне попалась только одна — супруга нынешнего короля и мать Ричарда I Львиное Сердце, которому ещё только предстояло появиться на свет.

Какая связь между Людовиком и будущим королём Англии? Да очень простая. В 1151 году после рождения второй дочери Людовик и Алиенора разведутся, якобы по причине кровного родства, что вдруг выяснилось спустя столько лет. Алиенора уже спустя несколько месяцев выскочит за графа Анжу, Мэна и Тура Генриха Плантагенета, который вскоре станет королём Англии Генрихом II. Новоиспечённая английская королева подарит мужу девятерых детей, не все, правда, выживут, а среди них будет и Ричард — любимый сын Алиеноры. Сначала она его провозгласит герцогом Аквитанским, а годы спустя после смерти отца Ричард станет королём Англии. К тому времени Алиенора уже не один год будет томиться в заточении, куда её отправил Генрих, недовольный интригами супруги, и Ричард первым делом вернёт матери свободу. Ну а сам большую часть времени предпочтёт проводить в заграничных походах, прославившись в истории как Ричард I Львиное Сердце.

Кто знает, вдруг моё вмешательство в историю так её изменит, что Алиенора и Людовик, например, не подумают разводиться, а проживут до старости душа в душу? Тогда и Ричард на свет не появится, да и вообще вся мировая история может пойти по другому пути. Уф, что-то прям жарко стало от таких перспектив.

Что меня откровенно удивило — это присутствие в армии Людовика целого отряда женщин. Когда мне на них показал Роланд, я подумал, что это просто безусые юнцы, но, услышав, как они общаются между собой, вынужден был принять этот факт. Нет, что в поход отправляются женщины, я прекрасно знал. Но в качестве, так сказать, обслуживающего персонала. Были даже знатные дамы. Они собирались не только вдохновлять воинов на битву, но и ухаживать за ранеными. Остальные должны были заниматься приготовлением пищи, стиркой и, ежели рыцарю приспичит, ложиться под него.

Но оказалось, что в поход отправились и женщины, полные решимости собственноручно карать нехристей мечом и копьём. Звались они шевальерез, было их около полусотни. И одеты они были как рыцари-мужчины, только вместо арбалетов с тяжёлым взводом — небольшие луки. Мечи и копья — облегчённые, и щиты не очень большие, всё-таки женщины есть женщины. Понятно, что в бой их кинут только в самом крайнем случае. При каждой шевальерез оруженосица и женщина-слуга.

По ходу действа я выяснил, что руководит этим отрядом герцогиня Мария Бургундская, как следует из имени — герцогиня Бургундии. Её муженёк тоже ввязался в это дело, у него имелся свой отряд, естественно, куда большим числом. Герцогиня же выглядела лет на тридцать, не больше, и мужское платье ей очень шло, делая её на редкость сексапильной.

М-да, прочь эти мысли! Понятно, что за время похода я не раз буду непроизвольно возбуждаться на женщин, пусть даже большинство из них не подпадают под привычные для жителя XXI века каноны красоты. Хотя, если приодеть да накрасить… В общем, точно какой-нибудь маркитантке под юбку залезу, наверное, это дело времени. Прости меня, моя Беатрис, думал я с грустью, поглаживая пальцами подаренный ею медальон, в котором ещё хранились несколько граммов рицина. Хоть и не было между нами ничего, кроме взаимной симпатии, но я почему-то уверен, что ты будешь ждать моего возвращения из Святой земли. И клянусь, если выживу, то обязательно вернусь к тебе. А то, что пришлось переспать с ведьмами… Так ведь первый раз я вообще был как под гипнозом, а второй… Второй был нужен, чтобы расправиться с женщиной — воплощением зла. Так что какое-то оправдание у меня имелось. А в походе воины всегда имеют поблажки. Могут как не придерживаться постов, так и пользоваться услугами маркитанток. И не только их, а вообще любой женщины, пусть даже это будет насилие, святая церковь всё простит. Потому что сражаешься ты во имя Христа, а часть трофеев так или иначе будет пожертвована в церковную казну.

Свой щит я упаковал в чехол. Мысль насчёт чехла мне понравилась, а Эжен сшила его за один вечер, так что сочащийся кровью лик святого Януария теперь не притягивал взоры. Оруженосцами мы всё ещё не обзавелись, но не особо парились по этому поводу. Таких, как мы, в армии Людовика хватало, и мы с Роландом не выглядели самыми нищими. По-прежнему с нами шла Пегая, исполнявшая роль вьючной лошади. По бокам Пегой, словно две антенны, торчали наконечниками в небо два копья — моё и Роланда. Также с боков были приторочены седельные сумки с запасом провизии. Посередине горбом возвышался самогонный аппарат. Помимо прочего озаботился я и походной аптечкой. Бязь вместо бинта, загнутая игла, конский волос… Главная моя гордость — глиняный горшочек с мазью. Нет, не той, что способна дурить окружающих и самого владельца, если ею обмазаться (я, будучи материалистом, всё ещё не мог до конца поверить в её магические свойства), а другая, целебная. Сделал я её из прополиса. Где достал, учитывая, что пчеловодством в Средние века никто не занимался? Да просто выбрался в один из дней с бортниками в лес. Их интересовал мёд диких пчёл, на примете у мужичков было несколько ульев, которые они благоразумно не разоряли до основания, чтобы потом можно было вернуться снова. Обычно дикий мёд собирают в августе-сентябре, но это у нас, в основном в Башкирии, больше вроде нигде бортничеством толком не занимаются. А здесь, в намного более тёплом климате, за мёдом начинают ходить уже в июне.

Меня же интересовал прополис, которым эти самые пчёлы укрепляют свои жилища. Жаль, не сделаешь настойку, спирта пока не изготовил. Но и мазь — неплохой вариант. Антисептические свойства прополиса были известны еще древним египтянам, которые применяли мази на основе пчелиного продукта для лечения заболеваний кожи, включая язвы, фурункулы и угри. Заживляет раны, что очень важно при роде деятельности рыцарей.

Прополис отлично справляется с уничтожением болезнетворных бактерий, включая вирусы гриппа, герпеса, туберкулёзную палочку и ещё что-то, вылетело из головы. Не говоря уже о том, что этот пчелиный ингредиент в чистом виде или в качестве водных настоек обладает тонизирующим и общеукрепляющим действием. Он способен снимать усталость, стимулировать выработку энергии и словно пробуждать «второе дыхание». Регулярное употребление пчелиного клея в любой доступной форме значительно снижает первые признаки старения организма, улучшает обмен веществ и поддерживает тело в тонусе.

Купил я у бортников и сам мёд, не пожалел десяти денье за небольшой кувшинчик с деревянной пробкой. Вещь как вкусная, так и полезная, тем более что с сахаром в эти времена серьёзные напряги.

Путешествовать в своей новой ипостаси шевалье Симона де Лонэ я уже привык, езда верхом давно не вызывала неприятных ощущений, пусть я и не держался в седле так же непринуждённо, как какой-нибудь джигит или вон хотя бы рыцарь Августин Тулузский, прибывший, как явствовало из его фамилии или прозвища, чёрт поймёшь, из Тулузского графства. Но не граф, а его вассал. Граф Тулузы Альфонс I Иордан считался самым могущественным феодалом Южной Франции. Владения его простирались от Луары до Пиренеев и от Гаронны до Средиземного моря. Вот только в отличие от большинства крестоносцев, которые направлялись в Святую землю по суше, Альфонс предпочел последовать примеру брата Бертрана и достичь Акры морем, отплыв из Тур-де-Бук, а затем минуя Сицилию, Крит и Кипр.

Но его представители в армии Людовика имелись, одним из них и был Августин Тулузский — шевалье лет сорока, имеющий вид бывалого воина и на ходу травивший своим спутникам байки одну за другой. Верить явно следовало не всем, но в том, что на долю Августина пришлось немало приключений, сомневаться не приходилось. Шрам на заросшем щетиной лице с крупным носом и квадратной челюстью красноречиво об этом свидетельствовал.

Как-то так получилось, что мы с Роландом всё время оказывались поблизости, нас словно тянуло к нему. Меня-то точно. Чем-то Августин напоминал мне Бремонта, этакого грозного с виду, но доброго в душе дядюшку. Да и его россказни скрашивали однообразное путешествие.

Кстати, на еде нам удавалось экономить благодаря встречавшимся в пути многочисленным монастырям, населяющие которых монахи кормили путешествующих рыцарей и зачастую предоставляли кров. Не всем, конечно, доставались эти блага ввиду многочисленности войска, в первую очередь знатным крестоносцам. Даже в самом большом монастыре могли разместить на ночь не больше трёх-четырёх сотен рыцарей. С едой дело обстояло проще, монахи просто варили обычно кашу или густую похлёбку в больших котлах, и раздавали караваи хлеба, испечённого в монастырских пекарнях. Еды хватало практически на всех, тем более что всякие графы с герцогами, те, что побогаче, имели собственных поваров.

Людовик же игнорировал монастырское гостеприимство. То есть в гости к местным аббатам захаживал, и отобедать-отужинать с ними не чурался, но ночь с супругой они предпочитали проводить в большом шатре, над которым реял королевский герб, изображавший лазурное поле, усеянное золотыми геральдическими лилиями. Именно при Людовике появился этот герб, который стал сопровождать французских монархов на протяжении последующих веков.

Двигались мы на северо-восток. Оказалось, в Меце нас будет поджидать ещё изрядная часть воинства крестоносцев, которое в итоге должно составить порядка 100 тысяч воинов. Минуем мы и находящийся на территории графства Шампань, вассального короне Франции, монастырь цистерцианцев Клерво, где заправляет Бернард Клервоский.

Он, кстати, выехал с нами из Парижа. Продолжатель дела Роберта Молемского[1] был одет в белое одеяние с чёрным скапулярием, чёрным капюшоном и чёрным шерстяным поясом — традиционные одежды цистерцианских монахов. Отдалённо он был похож на того святого Бернарда, что будет стоять в будущем на площади его имени в Дижоне, куда мы заезжали по ходу нашего туристического маршрута по Франции[2]. Бернард, которого канонизируют в святые через двадцать лет после смерти (об этом нам поведал в Дижоне экскурсовод), невзирая на сан, ехал верхом, держась поблизости от монарха. Наш комиссар, политработник, в чьи обязанности входит поддержание морального духа воинов Христа. По крайне мере до того момента, пока мы не достигнем его обители в Клерво.

Учитывая, что среди рыцарей я заметил ещё парочку священников, а также тут и там мелькавших монахов, и без аббата в дальнейшем походе с агитацией дело должно обстоять в лучшем виде. Правда, если история пойдёт по накатанной, то поход всё равно закончится неудачей. Пушки и ружья мне за время путешествия не изобрести, да и вообще не хотелось бы настолько сильно вмешиваться в технический прогресс этого мира. Честно говоря, я вообще был бы рад, если бы в мире так и не появилось огнестрельного оружия. Потому что, во-первых, рукопашная с мечами и копьями — это красиво и романтично. Понятно, что вид страшных ран и отрубленных конечностей может расстроить особо впечатлительных особо… Но когда ты подрываешься на мине или тебя разносит на части фугасом — тоже зрелище не из приятных. А во-вторых, это по большей части честный бой, один на один или стенка на стенку. И ты видишь врага, а он видит тебя, а не то что в тебя выцеливает снайпер, а ты об этом даже не подозреваешь. В Чечне встречали таких прибывших из Прибалтики снайперш, «белые колготки», отстреливавших наших ребят за валюту. Одну, помнится, поймали, та пыталась прикинуться местной жительницей, да куда там, с её-то белокурыми локонами и характерными синяками от приклада на плече и скуле. Да ещё пахнувшими порохом руками. Серёга Крутов, лучшего друга которого только накануне как раз убила снайперская пуля, и возможно, выпущенная из винтовки именно этой твари, на месте привёл приговор в исполнение. Причём весьма изощрённым способом, засунув связанной снайперше во влагалище гранату и выдернув чеку. Поразительно, но после того, как нижняя часть тела превратилась в кровавые ошмётки, она ещё прожила пару минут. И даже была в сознании, выла от боли и орала что-то на своём языке, наверное, какие-то латышские ругательства.

А Серёге никто и слова не сказал, все понимали, что если эту тварь отдать под суд, то доказать, что она убивала наших солдат, будет очень сложно, да и высшая мера, учитывая мораторий на смертную казнь, ей не грозила. Так что неудивительно, когда над взятыми в плен снайпершами из Прибалтики, Украины и даже России устраивали самосуд. И не просто пускали пулю в голову, а изощрялись самыми разными способами. То сапёрными лопатками забьют в фарш, то БМП отутюжит такую мразь гусеницами, то, как Серёга, могли и гранату сунуть между ног.

Тут, конечно, лучники имеются, тоже своего рода снайперы, но от их стрел по большей части защищают кольчуга и шлем, а чтобы насмерть стрелой… Разве что стрела попадёт в шею или глаз, попортив мозги. Скорее уж человек умрёт от загноившейся раны и гангрены. Так что по части войн средневековье нравилось мне больше моего будущего, где не только стреляют из ружей и пушек, а ещё и ядерные боеголовки на города сбрасывают.

Итак, минуя Люксембург, мы должны были идти дальше через Священную Римскую империю германской нации (но для краткости её все предпочитали называть просто Германией), а дальше минуя королевство Венгрия, Балканы, Византийскую Болгарию и саму Византию. По тому же пути, которым уже идёт армия Конрада III, но с отставанием от них на месяц. Немцы уже на пути к Константинополю, где византийский кесарь Мануил Комнин, как я помнил из истории, совсем не горел желанием видеть у стен своей столицы крестоносцев, да и вообще на территории Византии, опасаясь, что дело закончится грабежом мирного населения.

И опасения эти имели под собой основания, учитывая дезорганизованность немецких крестоносцев, походивших на большую шайку разбойников. Это опять же если верить фактам, почерпнутым из исторических книг и статей, информация из которых осела в моей голове. Вернее, в сознании, так как пользовался я в данный момент черепной коробкой и её содержимым, которые по праву принадлежали юному шевалье Симону де Лонэ, но по какой-то старинно прихоти судьбы оказались арендованы потомком из далёкого будущего, то есть мною. И теперь мне предстояло беречь сданные мне в «аренду» и голову, и все остальные части тела, пока прежний хозяин не объявится. В чём я уже начинал сомневаться. Считай месяц в этой шкуре, а настоящий Симон затаился где-то в глубине сознания, так, что и клещами его не вытащить. Первое время хотя бы какие-то подсказки от него прилетали, включалось умение ездить верхом, фехтовать… Сейчас я умел делать всё то же самое, если не лучше, да ещё кое-что добавил из своих умений и знаний будущего, так что по сравнению с подавляющим большинством окружающих меня людей я мог считать себя своего рода суперменом. Даже не столько в плане физического развития (хотя здесь продолжалась неустанная работа), сколько в плане умственного развития. Ну или объёма знаний, это не так обидно звучит для жителей «тёмных веков».

Несмотря на то, что Бернард Клервоский не участвовал в тайной встрече в монастыре Сен-Дени, оказалось, цистерцианец был в курсе произошедшего между мной, Сугерием и Теобальдом. Во всяком случае, относительно папской буллы. Может, он тоже где-то там за дверью сидел, и всё слышал, о чём шла беседа, но, в отличие от Теобальда, так и не появился? Или ему всё передали потом на словах? А может, он принимал непосредственное участие в организации этой встречи?

Мне оставалось только гадать. А беседа наша проистекала прямо во время движения, когда Бернард Клервоский незаметно поманил меня к себе, и вместе со мной отъехал чуть в сторону, при этим продолжая движение параллельно общей колонне пеших и конных.

— Сын мой, не потерял ли ты часом буллу наместника бога на земле, Его Святейшества Папы Римского?

На какое-то мгновение я опешил, хотя морально был готов к любым словам аббата, даже не зная степени его осведомлённости. Ну что ж, значит, он всё знает… ну или почти всё. И даже знает, как я выгляжу. Что ещё более укрепило меня в моих подозрениях, что этот святоша сквозь какую-то щелочку подглядывал за нами в кабинете Сугерия.

— Нет, не потерял, Ваше Преподобие. Берегу как зеницу ока.

— Это хорошо… Возможно, она тебе пригодится. Ты ведь не забыл, что должен по мере сил выискивать этих нечестивых девственниц, открывающих своё лоно дьяволу?

— Конечно, как только пойму, что девица и впрямь невеста Сатаны. Вот только…

— Что только? — переспросил аббат монастыря Клерво.

— Может, вы мне объясните, как девственницы могут быть ведьмами? Они же не отдавались Сатане и его подручным на шабашах, а ведьмы обязаны это делать. Опять же, молодым и красивым женщинам порождения Тьмы тоже не нужны — у них и так всё в порядке с воздыхателями, выбирай не хочу. Да и дальше если рассуждать… Всякие травники и прочие народные целители используют растения и зверей, созданных богом, а не Нечистым. Вши и прочая живность на людях неугодны Богу, как и грязь, ведь Христос призывал людей к очищению. Родимые пятна или шестой палец — вовсе не знак Дьявола, а просто врождённый недостаток, как хромота, или к примеру горб.

После этих слов Бернар поражённо воззрился на меня, словно на заговорившую Валаамову ослицу. Молчал он долго, а затем произнёс:

— Что я могу сказать, молодой шевалье… Это неожиданно. Ново. Дерзко. Смело! Хотя выглядит здравым и близким к истине. Но… Всё же ты заходишь в опасные дали, сын мой.

— Я рыцарь и крестоносец, Ваше Преподобие, — ответил я, — а что, как не стремление к опасности во имя Спасителя и правды, до́лжно руководить помыслами и деяниями настоящего рыцаря Христова?! Я и не помышляю соревноваться в учёности и мудрости с людьми Церкви, но ведь для чего-то избрал меня Святой Януарий проводником своих идей на грешной земле. И Господь наш не был слишком разборчив с теми, через кого нёс свои слова к людям. Чем я хуже Валаамовой ослицы или куста? Людям Бог всё же дал разум, чтобы они пытались мыслить по Его подобию.

Эка завернул, аж чуть не лопнул от гордости. Кто бы мне ещё месяц назад сказал, что буду так выспренно выражаться — только посмеялся бы в лицо.

А Бернард после моей речи вновь загрузился по полной, и лишь спустя несколько минут, когда я уже подумывал, не кашлянуть ли, пробуждая его от столько глубоких размышлений, изрёк:

— Твои слова заставляют задуматься, Симон де Лонэ, и я буду над ними размышлять. Не один. Думаю, моих знаний и опыта не хватит, чтобы высказаться по этим вопросам от имени Церкви. Вероятно, надо будет созвать Церковный Собор. Я буду писать об этом Его Святейшеству и знакомым иерархам Церкви. Решать им, но своё мнение я выскажу. Видимо напишу трактат на эту тему. Надеюсь, Господь даст мне время и силы…

Аббат Клерво снова погрузился в раздумья, а затем вдруг улыбнулся и снова обратился ко мне:

— Было нелегко выслушать твои предсказания, рыцарь, но я благодарен тебе за них. Хоть мирская слава ничто, но всё же не хотелось бы позориться на старости лет. Надеюсь, теперь всё будет иначе, и Крест сокрушит Полумесяц. Как говорили древние, praemonitus praemunitus[3]. А ещё я очень тебе благодарен за предупреждение о судьбе Ордена Соломонова Храма[4]. Я очень люблю этих бедных рыцарей, основатель их ордена Гуго де Пейн был моим духовным сыном. И я надеюсь, что теперь Господь убережёт их от той страшной судьбы, о которой ты рассказал.

Услышав про «бедных рыцарей», я с трудом удержался от улыбки. Может, поначалу они и были бедными, но уже сейчас, через три десятка лет после создания Ордена, о них этого не скажешь. А уж что будет через полтора века… Впрочем, кто его знает, может, Бернард сумеет направить своё детище на другой путь, и им повезёт, как их коллегам госпитальерам, которые под именем Мальтийского Ордена неплохо существовали и в XXI веке, и даже признавались в мире суверенным государством, хотя вся их территория состояла из пары домов в Риме и старого форта на Мальте, арендованного у властей острова. Да-да, довелось в прежней жизни побывать туристом в тех местах, вот и запомнил — сколько я фотал разряженных как павлины «рыцарей», разыгрывавших театрализованные сценки. При этих воспоминаниях меня едва не пробило на ржач. Но, сдержав себя от неуместного веселья, я ответил Бернару с похвальным благочестием:

— Святой Януарий повелел мне предупредить Ваше Преподобие. Как я мог не исполнить его волю?

И после этих слов перекрестился. Бернард тут же последовал моему примеру, и по выражению его глаз и лица нельзя было понять, насколько серьёзно отнёсся он к моим словам о причастности Святого Януария к моему спичу. Тем более что он решил переключиться на более мирские дела.

— Скажи мне, де Лонэ, а что это за непонятная штука, которую везёт ваша вьючная лошадь?

— А, это самогонный аппарат, — как ни в чём ни бывало отмахнулся я.

— Самогонный? А для чего он предназначен?

— В основном для того, чтобы получать спиритус. В Италии его уже научились делать и назвали душой вина, или просто спиритус, — заявил я, помня из где-то и когда-то прочитанного, что примерно в XI или XII веке итальянцы сумели получить этиловый спирт путём перегонки. — А арабы называют его алколь.

— Спиритус, алколь, — задумчиво повторил Бернард. — Хм, нет, не слышал. Так это вино?

— Это, как бы сказать… Очень крепкое вино.

— Зачем же оно? Потворствовать пропойцам? Уж не дьявол ли нашептал тебе, как сделать этот аппарат?

— Нет, оно, конечно, можно и так сказать, употребление столь крепкой консистенции способно свалить человека с ног намного быстрее, нежели обычное и тем более разбавленное вино, кое употребляется жителями Франции, да и других государств, где растут виноградники, в количестве едва ли не большем, нежели вода. Но пользы от спиритуса гораздо больше. Например, если перед врачеванием ран помыть руки обычной водой или даже вином, то это отнюдь не гарантирует того, что руки станут чистыми и мелкие, невидимые глазу частицы грязи не попадут в рану, которая впоследствии может загноиться. Что такое Антонов огонь, надеюсь, мне вам не нужно объяснять… Спиритус хорош для растирания при простуде и сильном жаре, согревающих компрессов и для приготовления лекарственных настоек. Вот именно целебные настойки по совету Святого Януария я и хотел бы сделать в первую очередь, благо что в травах — опять же благодаря подсказкам моего небесного сюзерена — я стал разбираться не хуже какой-нибудь ведьмы, да простит мне Господь это сравнение.

И снова осенил себя крестным знамением, и вновь аббат цистерцианцев повторил за мной.

— А ещё множество женщин умирают во время родов от «родильной горячки», вызванной грязью, которую лекари и повитухи заносят им немытыми руками и инструментами. Как и множество новорожденных детей. Но если они будут всё мыть спиритусом, а также протирать им матерей и младенцев, то большинство из этих «матерей и младенцев) останутся живы. Это тоже о пользе, которую, может принести спиритус.

По лицу Бернарда я увидел, что он заценил открывшиеся перспективы. Аббат Клерво ни разу не дурак, и сразу сообразил, что среди умирающих при родах женщин и детей много знатных, а их спасение поднимет у власть имущих авторитет монахов, производящих чудесный спиритус.

— И насколько труден процесс получения… хм, спиритуса? — поинтересовался он.

В течение следующих несколько минут я посвящал Бернарда в подробности процесса получения спирта. Всё равно заняться больше было нечем, да и собеседник с интересом слушал, причём я видел, что он действительно понимает суть того, о чём я ему рассказываю. Ну так ведь аббатами дураки не становятся, тем более такими известными, оставившими после себя столь заметный след в истории.

Когда я закончил, Бернард сказал:

— В моём монастыре государь остановится на три дня, но ты можешь задержаться на столько времени, сколько тебе понадобится для изготовления спиритуса. Армию Людовика, которая движется с черепашьей скоростью, ты всегда сможешь нагнать.

— Хм, я, в общем-то, не против, но со мной товарищ…

— Роланд дю Шатле? — проявил завидную осведомлённость аббат. — Он может задержаться в монастыре с тобой. Необходимые ингредиенты, как ты выразился, мои монахи предоставят. Я всё-таки интересуюсь не только богословскими темами, но и чем живёт моя обитель, включая виноделие. Если польза этого аппарата будет очевидна, мы попробуем сделать такой же. Или купить его у тебя.

Я было хотел заявить, что аппарат не продаётся, но вовремя прикусил язык. Со святошей такого уровня, который мигом соблаговолит отправить тебя на костёр, заявив, что не Святой Януарий нашёптывал все эти знания, а Диавол или бесы, лучше не спорить. И папская булла ему не станет помехой, ежели, как я слышал, Евгений III по существу является его протеже на папском престоле. В крайнем случае, надеюсь, вознаграждение за мой агрегат будет такими, что я не разочаруюсь.

Столица Лотарингии встретила нас приятной прохладой, спускавшейся с окрестных холмов. На одном из них, напротив главных ворот, разбил свой шатёр Людовик VII. Естественно, не сам, а его слуги, коих увязалось с монархом немалое количество. Но, думаю, их было бы намного меньше, не реши отправиться с мужем в поход Алиенора Аквитанская. Её комфорт был превыше всего и, мнится мне, король не раз проклял про себя свою благоверную, которая наверняка докучала ему своим нытьём.

Хотя… Если верить историческим источникам, Алиенора ни разу не была зефирной барышней, трудности, когда надо, умела переносить, и здоровье имела лошадиное. Как бы там ни было, с чего бы тогда королю было заводить любовницу? Может, суженая в постели не слишком, скажем так, аппетитна?

Вокруг города пестрели шатры многочисленного рыцарского воинства, впрочем, по большей части из некрашеного полотна, как и то, которое мы взяли с собой. Скатанный рулон, равно как и несколько жердин, добросовестно тащила на себе Пегая.

В Меце мне в прошлой жизни бывать не доводилось, а потому я, вверив своё имущество вместе с Аполлоном Роланду, отправился пешком породить по этому древнему уже в эту эпоху городку, стоящему на реке Мозель. Однако какими-то достопримечательностями, кроме базилики Сен-Пьер-о-Ноннен, возведённой в 6 веке на основе галло-римских терм, Мец похвастаться не мог.

Здесь право агитировать крестоносцев выпало Бернарду Клервоскому. Более достойной фигуры, облачённую в сутану, в армии Людовика не нашлось. На главной площади Меца соорудили деревянный помост, где под навесом поставили кресла для Людовика и Алиеноры, а с авансцены этого «эшафота» вещал, потрясая крестом, будущий Святой, а ныне глава Ордена цистерцианцев Бернард Клервоский. Какая это уже проповедь на моей памяти, призывающая освободить Святую землю от неверных? Если большая, то третья, начиная с проповеди Эмерика в Клермоне.

Выглядело это как очередное шоу. Начал аббат с описания страданий христиан на Востоке. Бернард не жалел красок, так что вскоре тысячи собравшихся зашлись в рыданиях. Закончив с описанием ужасов, он перешел к практической части, призвав крестоносцев идти и с Богом в сердце настучать, грубо говоря, сельджукам и прочим сарацинам по башке.

А два дня спустя мы добрались наконец до аббатства Клерво. Здесь тоже воинство встало лагерем, а Людовик с супругой на целых пять дней стали гостями аббата. На удивление нас с Роландом, как и ещё несколько десятков знатных рыцарей, определили на постой в сам монастырь. Хотя как по мне — ночевать пусть и в небольшом, но уютном шатре всё равно приятнее, нежели спать в тесной каменной келье, куда всё равно залетают вездесущие комары.

Ещё во времена Карла Великого при монастырях начали создаваться школы.

В них изучались «семь свободных искусств»: грамматика, риторика, логика, арифметика, музыка, астрономия и геометрия. А ещё и теология, философия, юриспруденция, медицина. Аббатство Клерво не стало исключением, здесь тоже имелась школа, в которой занималось десятка два мальчиков в возрасте от восьми до тринадцати лет. Благодаря данному факту Орден цистерцианцев и сам Бернард Клервоский в частности слегка приподнялись в моих глазах.

Бернард так и не забыл про мой самогонный аппарат, и в первый же день мне были предоставлены все запрошенные ингредиенты. Для ускорения процесса с помощью лимонной кислоты, полученной путём выпаривания лимонного сока (для монахов это тоже стало открытием) я сделал инвертированный сахарный сироп, который к тому же улучшает вкус конечного продукта. Плюс винные дрожжи и чистейшая вода. Смесь в большом кувшине настоялась шесть дней, изредка я выпускал углекислый газ, жалея, что нет резиновой перчатки, которую можно натянуть на горловину. Но и без неё как-то справлялся. Когда углекислый газ вроде бы перестал выделяться, пузырьки пропали, внизу скопился осадок, а горящая лучинка над поверхностью смеси не потухла, я понял, что бражка готова. Налил немного в кубок, нюхнул, потом попробовал на вкус… Горечь и спиртовой запах подтвердили мою догадку. Для очистки использовал активированный уголь, который сделал тут же, при монастыре, и показал одному из приставленных ко мне монахов, более-менее разбиравшемуся в химии, всю последовательность действий.

Честно сказать, волновался, так как гнал спирт на глазок, не имея под рукой ни градусника для поддержания необходимой температуры, ни спиртометра. Но надеялся, что двойная дистилляция с отбором «голов» и «хвостов» даст результат.

По ходу дела я познакомился с винным погребом монастыря, где заправлял пузатый и красноносый брат Леонардо, не расстававшийся с пузатой бутылкой, оплетённой ивовой лозой. Погреб был велик, вдоль стен с двух сторон от прохода стояли дубовые бочки, каждая примерно литров на двести, и было их не один десяток.

Леонардо оказаться тем ещё весельчаком, которого, уверен, редко кто видел в абсолютно трезвом состоянии, и это несмотря на вроде бы строгие нравы, царящие в обители цистерцианцев.

Брат Леонардо живо заинтересовался процессом производства спирта, и мне пришлось досконально посвятить его во все тонкости, кои он впитывал, словно губка. Находясь как-то в благодушном настроении, я рассказал ему, что приготовленная в правильной пропорции смесь нескольких сортов винограда, проще говоря купаж, может дать непревзойдённый результат. Именно так столетия спустя монах-бенедиктинец Дом Пьер Периньон совершит революцию в деле производства вин. Глядишь, шампанское теперь в будущем будет называться «Дом Леонардо».

Познакомился я и с местным поваром, тоже своим в доску монахом, который подкладывал мне всегда самые большие и сочные куски мяса или рыбы, невзирая на разного рода посты. В благодарность я научил его делать салат, в моём будущем носящим название «Оливье». Майонез пришлось изобретать самому, благо что яйца (любые — хоть фазаньи и перепелиные), горчица и оливковое масло имелись в избытке. Так как слова «майонез» в природе ещё не существовало, назвал я его «клервез» в честь монастыря. А вместо картошки я предложил варёную репу или тыкву.

На случай поста сказал, что мясо можно заменить варёной рыбой, и в качестве примера мы сделали и «рыбное оливье». Поскольку я помнил, как должно было выглядеть оригинальное блюдо от самого Оливье, постарался применить те самые ингредиенты, включая паюсную икру, каперсы и отварных раков. Получившееся блюдо вызвало у монахов, самого аббата и всё ещё гостивших у него венценосных особ понимание, и это ещё мягко сказано. Король лично заявился со мной на кухню, чтобы я при нём и его личном поваре ещё раз сделал этот салат, который по моему предложению получил название «La salade le croise», то есть «Салат крестоносца». А в итоге стянул со своего пальца золотой перстень с крупным сапфиром и вручил мне. Я, конечно, слегка обалдел, и тут же с грустью вспомнил о припрятанном в моих вещах перстне Адель. Знал бы монарх о том подарке… На моё счастье, надеюсь, не знает.

Этот перстень можно и не прятать, подумал я, натягивая его на безымянный палец правой руки. Я уже говорил, что ко всякого рода цацкам отношусь с предубеждением, но здесь, в средневековой Франции, подарок самого короля внушает окружающим почтение. Пусть на перстне и не написано, что его носил сам монарх, но, думаю, эта весть всё равно разлетится, шила, как говорится, в мешке не утаишь.

Про себя же я решил, что буду готовить этот салат при каждом удобном случае, пусть даже не все нужные ингредиенты окажутся под рукой, чтобы как-то разнообразить походную пищу.

Пока мы с Роландом куковали в монастыре, ожидая, когда созреет брага, я вырезал из дерева буквы латинского алфавита, сложив их определённым образом и нанеся краску, напечатал листок со словами молитвы «Отче наш», она же «Pater noster». Эффект получился потрясающим. Его Преподобие держал листок перед собой на вытянутых руках (видимо, страдал дальнозоркостью), и качал головой из стороны в сторону, а выцветшие брови его, выгнувшись дугой, всё не желали возвращаться в исходное положение.

— И это тоже тебя надоумил Святой Януарий? — спросил он, не отрывая взгляда от печатных букв.

— Он самый, — вздохнул я с таким видом, будто и рад бы куда-нибудь спрятаться от советов обезглавленного святого, но тот, не спрашивая моего совета, сам является ночами в сновидениях.

Пришлось рассказать, из какого металла лучше отливать буквы, чтобы они прослужили как можно дольше, и как вообще должен быть, в меру моего разумения, организован процесс книгопечатания, и каждое моё слово дотошно переносилось монахом-писарем на бумагу.

Кстати, о бумаге… Гулять так гулять, подумал я, предлагая аббату способ получения таковой из растёртой жерновами соломы с отбеливанием известью и толчёным мелом. Это самая доступная и дешёвая технология из тех, которые я знал, и вскоре монахи под моим чутким руководством получили бумагу на практике.

— Сын мой, а не хочешь ли ты остаться при нашем монастыре? — после того, как мы получили первые образцы бумаги, осторожно закинул удочку Бернард Клерво. — Не обязательно даже в качестве послушника, сможешь остаться вольным человеком, и будешь получать всё по первому твоему желанию.

Предложение звучало заманчиво. В тишине и покое заниматься понемногу прогрессорством, живя на полном пансионе среди покрытых виноградниками холмов… А Роланд? А Беатрис? По возвращении из похода я собирался повидаться с ней и, чем чёрт не шутит, замутить роман, тем сама она, как мне показалось, питает ко мне определённую симпатию.

Перевезти её сюда, если приму предложение аббата? Всё это вилами на воде писано. Да и морально я настроился на поход в Святую землю, во мне ещё не угас юношеский дух приключений. Да, вполне вероятно, что в первой же битве придётся сложить голову, но и моя прежняя работа опером была сопряжена с определённым риском, так что мне было не привыкать. И я вежливо, но всё же отклонил предложение цистерцианца.

Я не мог не заметить, что аббата частенько тянуло пообщаться со мной. Может, надеялся выведать что-то ещё. Пользуясь случаем, я подкидывал в топку его «хотелок» свежую информацию. В том числе, которую считал полезной для дела крестоносцев.

Как бы Януарий нашептал, а на самом деле эти знания осели в моей голове после прочитанных книг и статей о делах этой эпохи. Например, рассказал о провале крестового похода против Вендов, в который только что должны были отправиться саксонский герцог Генрих Лев и ангальтский маркграф Альбрехт Медведь. Что весь этот зверинец проторчит перед славянскими крепостями три месяца и, не добившись ничего, кроме потерь, уберётся восвояси. И подал это как кару свыше, за то, что вместо того, чтоб идти со своим Кайзером Конрадом в Святую Землю, защищать её от врагов Христа, немцев из жадности понесло грабить соседей, часть которых уже крестились, а другим надо проповедовать Слово Божье (желательно на понятном им языке), а не воевать.

— На понятном им языке? Как ты себе это представляешь, сын мой?

— Славяне-язычники латыни не знают и не понимают. Богослужение на этом языке они не слышат, и не хотят слышать. Но ведь Церковь признаёт не только латинскую мессу. В Сицилийском королевстве мессу издавна служат и на греческом языке, на нём же служат в некоторых храмах в самом Риме. В Ирландии служат на ирландском со времён Святого Патрика и Египетских Отцов-проповедников. В Уэльсе и Шотландии местами тоже служат мессы на местных языках, по обычаю, заведённому Святым Давидом и Святым Колумбом. В Далмации служат на славянском языке, по книгам на глагольском алфавите. Глагольские книги и славянская месса освящены авторитетом Святого Иеронима, и почитаются Святым Престолом. Так почему бы не перенести это к тем же Вендам? Если проповедники придут к ним с книгами и богослужениями на понятном им языке, думаю, и язычники вряд ли примут их враждебно.

— Это всё поведал Святой Януарий? — помолчав, спросил аббат.

— Да, он, — как ни в чём ни бывало кивнул я. — А откуда ещё бедный шевалье, выросший в глуши, мог бы узнать такие вещи, Ваше Преподобие?

Судя по задумчивому взгляду Бернара, знать это Симону де Лоне было и правда неоткуда, так что оставалось лишь поверить в общение с небесным Покровителем.

Если Бернард после провала похода на Вендов расскажет это в Германии, где к нему прислушиваются, кому надо, то вернувшиеся несолоно хлебавши северо-немецкие рыцари скорее всего захотят попытать удачи на Ближнем Востоке, и войска крестоносцев получат серьёзное подкрепление.

— Вы могли бы направить их через Италию к Рожеру Сицилийскому, который и сам в случае успеха похода наверняка захочет поучаствовать, и дойчеров переправит морем в Сирию, — вещал я собеседнику, который меня внимательно выслушивал.

Ещё я предсказал Бернарду поданную якобы от имени Святого Януария информацию о трагической судьбе его детища — Ордена Тамплиеров. О будущем Тамплиеров я кратко упомянул ещё в письме к Сугерию, но теперь Бернар требовал от меня подробностей. Я его педупредил, чтобы братья Ордена не увлекались банковскими операциями, так как кредиторов никто не любит, и ни в коем случае не отрывались от границ с мусульманским миром. Там они будут полезны, а значит, в безопасности — жадных и властолюбивых христианских королей точно не надо будет опасаться.

Цистерцианец поблагодарил меня за предупреждение.

В этой связи я подкинул Бернару идею «Христианских Банков», без всяких угрызений совести стянув мусульманское изобретение XX века. Ведь Христианство осуждает ростовщичество и взимание ссудного процента. Но кредиты людям всё равно нужны: для торговли, ремёсел и много чего другого, на чём хорошо поднялись еврейские ростовщики, некоторые из которых типа Ротшильдов станут основателями могущественных финансовых кланов. Причём их вера драть проценты не запрещает, а вот Христианский Банк вместо процентов за свои кредиты будет получать долю мастерской, или, скажем, торгового корабля, а также соответствующую часть дохода с них до момента выплаты кредита. Или долю урожая, либо иных ценностей, приносимых участком земли, будь то поля, сады, виноградники или пастбища. Или долю в партии товара, соответствующую сумме кредита, а всё, что купец наторгует сверху, тоже делится в оговорённых долях. Таким образом Христианский Банк становится заинтересован в успехе землевладельцев, ремесленников или купцов, которым дал кредит, в отличие от ростовщика, которому надо только урвать своё с максимально возможным процентом, а там хоть трава не расти!

Я сам слегка охренел от того, что наговорил, не ожидал, что в чертогах моей памяти отложились такие сведения, и что могу мыслить не хуже какого-нибудь экономиста. Ну а Бернарда мои пояснения порядком и загрузили, и заинтересовали. Он сразу оценил выгоду этого дела для тех, кто им займётся. Понравилось аббату и то, что такие кредиты куда больше соответствуют христианской вере, чем нынешнее ростовщичество. Ну и возможность вытеснить еврейских ростовщиков его тоже грела. Всё же аббату Клерво (и это неудивительно) не нравилось, что иноверцы наживаются за счёт христиан, да ещё нередко оставляя их без жилища, имущества, и в долговой кабале.

Ну и как вишенку на торте я предложил Бернарду, связавшись с Папой, озаботиться более удачным маршрутом для армий крестоносцев, чтобы Конрад и Людовик не отрывались друг от друга, не поссорились с Византией и высадились в Малой Азии вместе. Если крестоносцы таки пойдут через Венгрию и Балканы, то Папа и весьма состоятельный Орден цистерцианцев могут зафрахтовать речные суда на Дунае и, посадив на них войска, довезти их до Чёрного моря, избежав таким образом немецких грабежей. Напугав Мануила Комнина грядущими рыцарскими грабежами, договориться с ним, чтобы тот помог крестоносцам в дельте Дуная пересесть на византийские корабли, и Чёрным морем перебраться в Малую Азию.

За эти дни я занимался прогрессорством, можно сказать, не покладая рук. Ну а что, думаю, ничего страшного не случится, если цивилизация сделает небольшой шажочек вперёд. А уж ежели Господу моя активность покажется невместной, то уж он-то придумает, как помешать этому. Например, сошедшись с монахом-лекарем, преподававшим в школе медицину, я посоветовал применять для лучшего срастания костей гипсовые повязки. Гипс — он же алебастр — в Европе найти нетрудно. Преподавателю арифметики я предложил «арабские» цифры с таблицей умножения. Я где-то читал, что у цистерцианцев, к слову, вообще была свои система счёта, своего рода шифр, но пока её, видимо, ещё не изобрели. Возможно, уже и не изобретут.

В Европе в эту эпоху ещё пользовались римскими цифрами, а в православных странах использовали греческие буквы, и это было жутко неудобно. Такого понятия как «ноль» вообще не знали, а без него вести сложные вычисления невозможно. Присутствовавший при нашем разговоре Бернард возразил, что негоже им использовать цифры, придуманные нехристями. Я привёл контраргумент, согласно которому сарацины не придумали эти цифры, а украли их в Индии, где их изобрёл Апостол Фома для жителей, обращённых им в христианство. И что Бернард может через Папу справиться в римских архивах, этот факт упоминается на первых Вселенских Соборах.

Подсказал монахам и конструкцию самого простого улья, благо что у Петровича насмотрелся, а также как можно изготовить дымарь и сетку. Первыйулей делали под моим чутким руководством, а затем в него заселили матку, за которой из леса последовал весь рой. Улей заблаговременно поставили на отшибе, чтобы дикие пчёлы, которым предстояла стадия одомашнивания, не накинулись на проходящих мимо монахов.

А поздно вечером, накануне нашего выхода из аббатства, я представил на суд Бернарда и прочей монашеской братии, занимавшейся виноделием, готовый продукт. На вид полученная субстанция получилась кристально чистой, судя по запаху — голимая спиртяга. Поджёг — запылала красным, и потухла, когда жидкости осталось вполовину меньше от начального объема. Ага, выходит, получил-таки 40°. Петрович учил меня, что как раз так и должна гореть 40-градусная. При 20° жидкость ярко вспыхивает синим пламенем, но практически сразу же гаснет — это «играют хвосты». При 30° горит, пока вы держите ложку (или другую ёмкость, в которую набрали алкоголь) над источником огня. 60° — ровно горит сине-красным пламенем, сжигая алкоголь на ¾. А при 80° пылает ярко-синим до тех пор, пока жидкости практически совсем не останется.

На презентации продукта для первого раза мне хватило маленького глоточка… Ух, хорошо пошла! Первый блин однозначно получился не комом, о чём я и доложил присутствовавшему на дегустации Бернарду. Тот тоже пригубил, поморщился, с задумчивым видом посмотрел куда-то вдаль, за монастырскую стену (дегустация проходила во дворе), снова сделал глоток, уже побольше, вновь подождал, и молвил:

— И правда крепкое вино. И вкус очень необычный… Хм, и ощущаю себя как-то… Как-то странно.

— С двух маленьких глотков ничего не будет, — успокоил я его. — А вот если вольёте в себя целый кубок, то через небольшой промежуток времени сильно опьянеете, как будто бы вы выдули бочонок обычного вина.

Дело закончилось тем, что Бернард всё-таки выцыганил у меня не только чертежи для кузнеца, который, хоть и не будучи медником, всё же сообразил, что к чему, но и сам самогонный аппарат. С монахом-кузнецом я хорошо поладил, научил заодно делать нормальные, шарнирные ножницы, которыми все пользуются в моём будущем, а здесь в обиходе только пружинные, хоть и разных размеров. С первого раза ножницы у мастера вышли не совсем такими, какие мне были нужны, то есть попросту говоря, стригли хреново. А вот третий экземпляр меня порадовал, я им без особых усилий остриг ногти на руках и ногах. После чего экспроприировал, кузнец за них даже денег не взял. Ну ещё бы, теперь он начнёт их клепать пачками, и его монастырь озолотится. Ну и он сам, не исключено, слегка улучшит своё существование в этом бренном мире.

Аббат заплатил мне целых пятьдесят золотых византийских безантов, посчитав, что этого более чем достаточно за мои прогрессорские дела, и конечно же, за агрегат, приготовляющий продукт, которому, несмотря на мою лекцию о пользе спирта, ещё всё же нужно найти применение. Однако пообещал крепкий напиток, если таковой пойдёт, так сказать, в серию, назвать «Святой Януарий». Понятно, что в честь моего небесного покровителя, который якобы нашептал мне все эти рецепты и схемы.

Ладно, бог с ним, с аппаратом. Главное, что я знаю, как его сделать, а по пути следования или уж точно в Святой земле, думаю, не раз представится возможность изготовить его заново. Тем более что арабы уже вроде бы должны изобрести к этому времени дистиллятор, с помощью которого можно получать «горючую воду».

Я аббату подсказал, что для той же медицины в монастырских школах спиритус придётся в самый раз. Авторитет их выученников взлетит на недосягаемую высоту — большинство их пациентов выживут, плюс анестезия спиртом облегчит лечение ран, переломов и ампутаций. Так же показал, как можно на спиритусе изготовить цветочные эссенции, добавляя их в свечной воск для благоухания.

Часть спирта я выпросил для себя, хотел изготовить настойки на травах. Но уже в пути, по ходу дела, когда будем догонять армию нашего короля. А пятьдесят безантов постарался понадёжнее спрятать, сшив с внутренней стороны штанов потайной карман. Всё-таки по нынешним временам деньги более чем приличные, для кого-то целое состояние. Роланд вообще пребывал в эйфории, словно это ему заплатили полсотни золотых. Но я, кстати, заверил его, что это наши общие деньги, и когда ему понадобятся звонкие монеты — я всегда готов буду поделиться. Но храниться будут они у меня, и Роланд даже не вздумал протестовать. Понимал, что ограбить меня куда труднее, нежели его.

И кстати, такая попытка была предпринята буквально в сутках пути от аббатства к Саарбрюккену, от которого мы решили спускаться вниз по реке Саар. Так получилось, что ночью на привал мы остановились у подножия поросшего лесом холма в одиночестве. Группки отставших от армии крестоносцев тоже двигались в этом же направлении, но были они редкими, и мы, так получилось, прибились к парочке таких же оболтусов.

Одному лет двадцать, второй выглядел лет под сорок. Причём оба были немцами, что вообще странно, учитывая, что армия Конрада ушла в Святую землю ещё месяц назад. Однако по-французски, хоть и с акцентом, говорили неплохо, видимо, сказывалась близость французской границы.

Младший, со светлыми крысиными усиками и покрытым угрями лицом, представился Вольфгангом Вагнером. Композитор вдвойне — я невольно вспомнил Вольфганга Амадея Моцарта и Рихарда Вагнера. Старший же назвался Гюнтером Шульцем. Оказалось, первый приходится племянником второму, старшим сыном его сестры. Свою задержку объяснили юридическими проволочками: дядюшке якобы пришлось доказывать в суде право наследования небольшим поместьем после смерти старшего брата. Тот несколько тел назад схоронил жену, сына и дочь, умерших от непонятной болезни, и таким образом, наследников у него не осталось. Таковым себя считал на законных, как он заявил, основаниях Шульц, но тут вдруг объявился якобы незаконнорождённый сыночек братца, тоже заявивший права на кусочек земли и каменный домишко. В итоге «самозванец» так и не смог доказать своё родство с покойным, и имение перешло к Шульцу. Тот оставил на хозяйстве старшего сына, а сам, будучи вдохновлён рассказами стариков, участвовавших в Первом крестовом походе, которые вернулись со славой и добычей, отправился попытать удачи во Втором. А сестра подсунула ему своего сына, которому тоже не терпелось ухватить удачу за хвост, так что пришлось отправляться в путешествие с такой вот нагрузкой.

Вооружены они были так себе, не лучше и не хуже нашего, разве что у каждого при себе имелся ещё и боевой топор на длинной рукояти. С оруженосцами у них была та же история, что и у нас — на них элементарно не хватало денег. То есть у нас-то теперь ещё как хватало, но подыскивать оруженосца на ходу, да ещё в чужих землях, я считал как-то не совсем правильным. Пока и сами неплохо справляемся.

По ходу дела Роланд принялся рассказывать нашу историю, и когда дело дошло до монастыря цистерцианцев, сдуру проболтался, что сам Людовик подарил мне перстень, который сейчас красовался на пальце моей правой руки, а за аппарат, производящий крепкое вино, а также за а также за аппарат, производящий крепкое вино, и ещё за разного рода знания, коими я поделился с монахами, мы получили от Бернарда Клервоского кругленькую сумму. Гюнтер и так всю дорогу косился на мой перстень, а сейчас от меня не ускользнуло, как переглянулись дядюшка с племянником, и этот взгляд мне не понравился. А потому я решил держать ухо востро и, как позже выяснилось, мои опасения оказались не напрасными.

Вот в первую же ночь, разбив свой шатёр рядом с нашим, они и затеяли пакость, решив взять грех на душу. Заводилой, как и следовало ожидать, оказался старший, Гюнтер Шульц. Уже в предрассветной мгле, когда настаёт время самых сладких снов, полог нашего шатра тихо отодвинулся и в проёме, на фоне лениво просыпавшейся зари, показалась полусогнутая фигура Шульца, а за ней вторая, его племянника. И оба держали в руках свои нехилые такие ножички.

Почему я проснулся? Нет, не потому, что ждал нападения и оттого до последнего, покуда хватало сил, не смыкал глаз, хотя и в самом деле терпел до последнего, пока всё же сон не овладел мною. Просто под утро мне элементарно захотелось отлить. Я как раз решал, потерпеть, попытавшись снова заснуть, или всё же сделать над собой усилие, встать и, отойдя на несколько шагов от шатра, слить в траву излишки жидкости из своего мочевого пузыря. Тут как раз и послышались крадущиеся шаги, а затем неслышно был откинут полог.

К тому моменту, действуя скорее интуитивно, нежели осознанно, я уже вытащил из ножен собственный нож, купленный когда-то у кузнеца-оружейника Форжерона, чья прекрасная дочь Беатрис не раз и не два грезилась мне в моих сновидениях. Увидев вооружённых попутчиков, я понял, что наши с Роландом дела плохи. Гюнтер был здоровым малым, настоящий Голиаф, да и его племянник, на долю которого, я так понял, выпало прирезать моего спутника, не выглядел Давидом. Откормились, сволочи, на свиных рульках, или что они там жрут…

Одновременно с криком: «Роланд, опасность!» я метнулся вперёд и, пользуясь эффектом неожиданности, вонзил лезвие ножа точно в пах Шульца. Раздался вопль такой силы, какого доселе мне слышать не доводилось. У меня даже в ушах зазвенело.

— А? Что? Что случилось?

О, Роланд проснулся. А Гюнтер продолжал вопить, испытывая на прочность мои барабанные перепонки, но я уже переключился на Вольфганга. Однако тот, сообразив в последний миг, что его будут убивать, вовремя опомнился и дал стрекача. Преследовать его, обутого в шоссы, тогда как я был бос, мне не улыбалось. Да и драпанул он так, что тут же затерялся в предрассветной мгле, бросив всё, включая их с дядей стреноженных лошадей.

А дядя тем временем лежал на земле внутри нашего шатра, размерами больше напоминавшего палатку, и уже н орал, а глухо стонал.

— Роланд, зажги огонь, — скомандовал я.

Когда полминуты спустя внутренности шатра озарились пламенем масляного светильника, я увидел, что Гюнтер лежит в большой, натёкшей под него луже крови. На всякий случай ногой отодвинул наши вещи, чтобы не запачкались, и подобрал выпавший из ослабевшей руки разбойника нож.

— Schmutziges französisches Schwein[5], — простонал он, с ненавистью глядя на меня снизу вверх.

Глаза его уже застилала поволока смерти, но в них всё ещё полыхала ярость. И, такое ощущение, какая-то обида. Наверное, оттого, что казавшееся таким лёгким дело неожиданно провалилось.

Последние два слова я понял, что-то про французскую свинью. Первое наверняка так же было не слишком ласковым.

— Ограбить хотел, скотина? — скорее утверждающе, чем вопросительно сказал я. — А Господь-то всё видит, не попустил свершиться беззаконию. Ничего, его длань и племянничка твоего настигнет, можешь не сомневаться. Скоро на тебя наденут деревянный макинтош, и в твоём доме будет играть музыка, но ты её не услышишь.

Последние слова я говорил уже мертвецу, так что удивляться им было некому, кроме стоявшего за моей спиной Роланда. Впрочем, он уже, кажется, разучился удивляться. Рана немца оказалась столь серьёзной, что из него буквально за пару минут вытекла почти вся кровь, и даже в слабом свете масляного светильника лицо новопреставленного напоминало гипсовую маску. Что ж, получил по заслугам. А мне не помешало бы наконец отлить, я того и гляди напружу прямо в штаны.

Утром мы всё же похоронили покойника. Вернее, засунули тело в небольшой грот, стены которого, словно вены, прорезали корни растущей на склоне сверху сосны, и закидали лапником. Спи спокойно, дорогой друг! А его с племянником вещи трогать не стали, даже лошадей так и оставили стреноженными, пусть и дальше щиплют травку. Мы же не мародёры, у нас и своего добра достаточно. Я даже не стал проверять, сколько денег в кошеле этого разбойника. Меня не покидала уверенность, что Вольфганг ошивается где-то поблизости и, как только мы свалим, он объявится на поляне и приберёт всё добро. Так что мы с Роландом неторопясь переквасил, как ни в чём ни бывало, собрались, и тронулись дальше, в сторону Саарбрюккена.

[1] Роберт Молемский был основателем ордена цистерцианцев.

[2] Помимо памятника в Дижоне Бернард Клервоский полюился живописцам. На своих полотнах в качестве Святого Бернарда его запечатлели Франсиско Рибальта, Эмиль Синьоль, Георг Андреас Вассхубер, Винченцо Кардуччи и Эль Греко, чьё полотно выставлено в Эрмитаже.

[3] «Кто предупреждён — тот вооружён» (лат)

[4] Официальное название тамплиеров

[5] Грязная французская свинья (нем).

Глава VIII

Остаток пути до Саарбрюккена обошёлся без приключений. Очередной небольшой городок на нашем пути, где большая часть населения общалась на немецком, хотя близость Франции накладывала свой отпечаток. Ещё несколько веков назад при Карле Великом Северная Испания, Франция, Германия, Северная и Центральная Италия были одним государством, а после его кончины оно раздробилось на несколько королевств, княжеств, герцогств и так далее.

Роланд настаивал, чтобы мы заехали в ратушу и доложили о попытке ночного нападения, так как, по его мнению, это происшествии требовало судебного разбирательства. Но мои слова относительно того, насколько долго оно может затянуться и что свидетелей всё равно нет кроме Роланда, а он сторона заинтересованная, его пыл слегка остудили. Всё-таки ментовский опыт — большая вещь, и уж кому как не мне знать, во что всё это может вылиться. Конечно, средневековая судебная система далеко не та, к которой я привык в моём будущем, но и в ней, я уверен, хватало крючкотворства.

Переночевав на постоялом дворе, утром мы выехали первыми, практически на заре, когда остальные франкские рыцари ещё предпочитали нежиться на пуховых, гостиничных перинах. Шутка — о пуховых перинах в этой гостинице можно было только мечтать, зато клопов было в избытке. Но мой запас пижмы сделал своё дело — наши с Роландом постели перепуганные запахом травы кровососущие покинули моментально, и до утра больше не потревожили.

Мы ехали, придерживаясь русла реки Саар, благо что вдоль него шла довольно широкая дорога. По счастью, дождей пока не было, иначе нам пришлось бы двигаться по раскисшей грязи, как и остальным рыцарям, что следовали вдогонку за основной армией Людовика, который сам опережал нас на четыре дня. Думаю, они вышли к границе Пфальца и Швабии, и сейчас переправляются через Рейн.

Не успели мы отъехать от Саарбрюкена на десяток лье, как услышали позади себя топот копыт. Нас нагоняла группа вооружённых всадников, и я уже тогда почувствовал смутное беспокойство. А когда они приблизились, и я узнал среди них не кого иного, как Вольфганга Вагнера — племянника убитого мною разбойника — то сразу понял, что хорошего ждать не приходится.

Так оно и вышло. Нагнав нас, Вагнер завопил что было мочи:

— Вот они! Это они! А вон тот убил моего дядю!

То есть он кричал на немецком, но кое-что я из его воплей понял. С племянничком их было девять, и все, как я уже упоминал, вооружены до зубов, включая самого Вольфганга. Рвануть с места? Можно было попробовать, но двое из преследователей весьма недвусмысленно нацелили в нашу сторону взведённые арбалеты — один болт смотрел мне в грудь, а второй — в грудь Роланду. И, признаться, рисковать жизнью мне совершенно не хотелось, хотя сознание рисовало весьма скорбные перспективы нашего с товарищем будущего.

Да, ничего из вещей убитого мною негодяя я не взял, равно как и из вещей его племянничка. Так что доказательной базы у противной стороны не было никакой. И я уже собрался было заявить, что вижу этого прыщавого впервые в жизни, как вмешался Роланд, по своему обыкновению не сдержавший язык за зубами. Видимо, он тоже сообразил, что к чему, но вместо того, чтобы промолчать и предоставить возможность мне самому разрулить ситуацию, решил возопить к справедливости.

— Это разбойник! — закричал он на французском, тыча пальцем в Вольфганга. — Он и его дядя среди ночи решили нас ограбить, и только провидение спасло нас с Симоном от гибели! Арестуйте его немедленно!

Ой дурак, невольно повторил я про себя эпитет Жоржа Милославского из всеми любимой в моём будущем кинокомедии. На какое-то мгновение, правда, наши преследователи пребывали в растерянности, но длилась она недолго, так как сообразительный племянник снова начал что-то верещать, показывая, видимо, старшему группы, обладателю пышных усов, в которых уже пробивалась проседь, на мою руку. Я понял ещё меньше, чем в первый раз, но всё же сообразил, что Вольфганг пытается обратить внимание на мой перстень. Тот самый, что подарил мне Людовик за рецепт салат, и я про себя называл этот перстень салатным.

После этого инициативу в свои руки взял усатый… Здесь, правда, почти все были усатые, но у этого усы были самые густые.

— Вы говорите на германском? — спросил он по-французски с сильным акцентом.

— Очень плохо, — так же на французском ответил я.

— Что ж… Я представляю городскую стражу Сарбрюкена, моё имя Густав-Мартин Мюллер.

Папаша Мюллер, хе… Есть некое сходство с Броневым, хоть и весьма отдалённое, да и род занятий в чём-то схож. Лет через триста он носил бы звание капитана, ну или лейтенанта, а пока, отправив на свалку истории всяких центурионов с трибунами, в Европе до новых званий ещё не додумались. В Византии, впрочем, должны уже быть, или ещё должны быть, это смотря как поглядеть, а так… Ну, десятник, сотник, тысячник. На Руси так же, да и у татаро-монголов то еж самое, только десятник прозывается, если не ошибаюсь, унбаши, сотник — йезбаши, ну и так далее.

— Вы Симон де Лонэ, а ваш спутник, кажется, Роланд? — он повернулся к Вольфгангу, и тот с готовностью закивал. — Этот молодой человек утверждает, что вы набились ему и его дяде в спутники, а ночью подло напали на них с целью ограбления. Ему чудом удалось спастись, а когда он вернулся на место преступления, то обнаружил бездыханное тело несчастного дядюшки с дырой в груди и изувеченной промежностью.

— С дырой в груди? — хмыкнул я, недобро косясь на Вольфганга.

Тот немного смутился, но в следующее мгновение вновь нахмурился, всем своим видом изображая праведное негодование.

— Но это наглая ложь! — завопил Роланд. — Да, моему товарищу пришлось убить разбойника, но тот первым напал на нас, кстати, вместе с ним. И если бы не Симон и его проворность — наши с ним тела уже обглодали бы до костей лесные звери.

— Ваши слова против слов этого молодого человека, — сказал Мюллер. — Он же утверждает, что этот золотой перстень принадлежал его дяде, а ему достался от отца, и это подтвердит любой из их родственников. А деньги, что вы сняли с покойника, предназначались для издержек в походе, собирала их вся родня… В общем, предстоит серьёзное разбирательство, на время которого вам и вашему спутнику придётся находиться под стражей. Прошу сдать оружие.

— Но…

— Хватит, Роланд, — оборвал я товарища. — Нам так или иначе придётся возвращаться в Саарбрюккен, в надежде, что справедливость всё-таки восторжествует.

После чего отстегнул от пояса ножны с мечом и ножом, протягивая их одному из помощников Мюллера. Роланд, обиженно сопя, последовал моему примеру. Арбалеты и копья со щитами тащила на себе Пегая, так что больше сдать нам уже было нечего. В довершение всего нам связали руки, хорошо хоть спереди, так мы хотя бы могли держать поводья.

По пути нам встречались французские шевалье, с кем-то из них нам вчера пришлось делить кров и трапезу постоялого двора. Естественно, они интересовались происходящим, а кто-то даже наполовину вытащил меч из ножен, якобы изображая попытку нас отбить, но их было всего трое, не считая одного на всех оруженосца.

Остановились мы всего один раз, чтобы справить нужду и перекусить. На отправление естественных, так сказать, надобностей мы шли под конвоем, и даже тут с нас не сняли путы, решив, что с завязками на штанах мы как-нибудь управимся, коль руки связаны спереди. Управились, а куда было деваться… Думал, ещё и на ночлег придётся делать остановку, но мои сопровождающие были полны решимости добраться до Саарбрюккена как можно быстрее, так что под арку главных ворот города, в который я уже и не чаял вернуться, мы въехали уже за полночь.

Томиться нам предстояло в темнице замка графа фон Саарбрюккена, выстроенном на скале над рекой Саар. По пути мы выяснили, что граф Симон фон Саарбрюккен (надо же, мой тёзка) отъехал в крестовый поход, и всем в замке и Саарбрюккене заправляет ландфогт — наместник графа.

Замок как замок, подумал я, окидывая взглядом строение с узкими окнами-бойницами. Не такой уж и большой, даже рва нет с подъёмным мостом и стражи снаружи. Оказалось, что ворота закрываются всего лишь на засов — двухметровое отёсанное брёвнышко, а стражник бдит под навесом на крепостной стене, откуда вниз можно было шустро спуститься по каменной лестнице.

Наших лошадей отвели в расположенную неподалёку от ворот конюшню, а нас отконвоировали в левое крыло замка, где располагалась тюрьма. Здесь имелась своя команда надзирателей во главе с хромым, приземистым, но широкоплечим бородачом устрашающего вида по прозвищу Баварец. Нам с Роландом пришлось расстаться с кошелями и прочим имуществом, причём всё изымалось по описи, сделанной самолично Баварцем. К тому времени наши руки оказались свободны, и вроде как кандалы на них никто вешать не собирался. Ну хотя бы зашитые во внутреннем кармане (я, наверное, первый в этом мире, кто придумал пришить к одежде карман, хоть и потайной) золотые пока не нашли, а рубаху не конфисковали.

На сапоги наши с Роландом Баварец тоже поглядывал, я прямо-таки слышал, как в его мозгу скрипят шестерёнки — конфисковать или не стоит? Но всё же, видимо, совесть не позволила ему отправить нас с товарищем в камеру босыми, тем более что сапоги не ремень, на них не вздёрнешься. Хотя в эпоху раннего Средневековья, возможно, ремни изымали по какой-то другой причине, я не стал задавать лишних вопросов.

— А это что? — спросил Баварец, взяв в руки тубус.

— Булла от Папы Римского Евгения III, — сказал я в надежде, что уж данный факт заставит главного надзирателя взглянуть на это дело под новым углом.

— Булла?

Густые брови Баварца непроизвольно выгнулись, а я про себя усмехнулся.

— Ага, булла, дающая право выявлять ведьм и чернокнижников, а также собственноручно карать прихвостней Сатаны, коли не будет возможности сдать их на попечение властям.

— Э-э-э, кхм… Понятно.

В голосе служаки, несмотря на его грозный вид, прорезалось некое подобострастие.

Насчёт буллы я просветил Роланда лишь после того, как мы отбились от дядюшки с племянником. Товарищ заметил, как я перекладывал тубус, спросил, что это, а я подумал, что рано или поздно Роланд узнает о содержимом тубуса, так почему бы мне самому не рассказать об этом? Правда, рассказал я только ту версию, что озвучил в своё время Сугерию, ни к чему моему спутнику лишние знания, от них, говорят, плохо спится.

Непосредственно камеры располагались на нулевом, то есть на полуподвальном этаже. Я поинтересовался, имеются ли у них приличные камеры для дворян?

— У нас тут не постоялый двор, — хмыкнул Баварец. — Не бойтесь, юные шевалье, определим вас к тихому соседу.

Нас вели мимо зарешечённых дверей, и многие из узилищ, судя по всему, были обитаемы. Наше появление не осталось незамеченным, «жильцы» зашевелились, послышались голоса, что-то говорящие на немецком. Кто-то дальше по коридору негромко стонал, словно бы мучаясь от непреходящей зубной боли.

Неожиданно между прутьями одной из дверей просунулась огромная, покрытая рыжим волосом рука, пальцы которой попытались схватить за плечо Роланда, отчего тот испуганно отпрянул. Следом послышался утробный смех, доносившийся будто из преисподней, и прозвучала хриплая тирада опять же на немецком. В ответ надзиратель что-то ответил, и хриплый голос произнёс нам вслед уже на очень плохом французском:

— Эй, курочки, не хотите позабавиться с петушком?

И лающе рассмеялся своей дебильной шутке. Я не мог оставить это оскорбление без ответа.

— Пусть этот петушок свой клюв засунет себе в задницу.

Вероятно, можно было ответить как-то позаковыристее, но в тот момент ничего более остроумного мне в голову не пришло. Но и этого оказалось достаточно, чтобы любитель «курочек» принялся изрыгать какие-то ругательства на смеси французского и немецкого, пока шедший последним надзиратель не прикрикнул на него, для порядка треснув по решётке палкой. Ну да, помимо коротких мечей и ножей у них имелись ещё и дубинки.

Пройдя ещё три двери, мы остановились у крайней возле тупиковой стены. Надзиратель отпер её снятым с висевшего на поясе кольца ключом, и нас впихнули внутрь, следом тут же заперев дверь.

Мы едва не споткнулись о стоявшее у входа деревянное ведро, из которого резко несло мочой. Под продолжавшиеся негромкие стоны, доносящиеся из соседней камеры, мы с Роландом огляделись, насколько это позволяло освещение, практически полностью отсутствующее. Ночное небо было видно сквозь совсем маленькое окошко под самым потолком, в которое, даже не будь оно зарешечённым, мог бы протиснуться только ребёнок, и то не самый упитанный. Не успели глаза привыкнуть к темноте, как в углу послышалось тихое шевеление, и кто-то едва различимо вздохнул.

Возможности зажечь огонь у нас не было, поэтому пришлось подождать, когда глаза привыкнут к темноте. Жилец оказался иссохшим стариком, в темноте я видел его лихорадочно блестевшие глаза, которые он вперил в нас с Роландом, и слышал слабое, хрипловатое дыхание. От сидельца исходил запах давно немытого тела. Рядом стоял глиняный кувшин, в котором оказалась отдающая тиной вода.

— Как вас звать? — спросил я на французском.

Старик отрицательно мотнул головой, тогда я повторил тот же вопрос на немецком, благо что моих познаний в языке Шиллера и Гёте для этого вполне хватало.

— Ich heiße Hans Lothar. Wer sind Sie? — прошепелявил он и тут же на сильно ломаном французском повторил. — Меня звать Ганс Лотар. А кто вы? Французы?

— Да, мы французы.

— Каким ветром вас занесло… А-а, потом, всё потом! Ложитесь спать, утром поговорим.

И, отвернувшись к стене, как ни в чём ни бывало засопел. Мы с Роландом принялись искать местечко, куда можно было бы опустить свои задницы. Таких местечек было немного, всего-то одно, в виде вонючей и влажноватой охапки сена вперемешку с соломой, в противоположном углу камеры, куда мы с Роландом и плюхнулись, причём, кажется, спугнув какой-то мелкого грызуна. А что, выбирать всё равно не приходилось, всё лучше, чем стоять.

Спал я беспокойно, то и дело просыпаясь из-за непрерывных стонов неизвестного заключённого, которые каменные стены и дубовая дверь так и не могли заглушить до конца, и искренне завидуя безмятежно дрыхнувшему Роланду. Тот свято верил, что правда восторжествует и нас с извинениями отпустят, а этого негодяя Вагнера вздёрнут на первом же суку. А вот я далеко не был уверен в таком развитии событий. Более того, меня терзали смутные сомнения, что как бы нас самих с Роландом не повесили за шею. Думаю, сколотить виселицу и нагнать народу, для которого казнь французов станет хоть каким-то развлечением, для наших тюремщиков не проблема. Как и доказать, что это мы напали на Шульца с Вагнером, а не наоборот. Племянничку достаточно пообещать долю серебра из моего кошеля (а там ещё и безанты завалялись). Правда, Мюллер показался мне вроде бы нормальным служакой, но недаром говорится, что чужая душа — потёмки. Да и не ему, думается, решать нашу судьбу, на то должны быть какие-то судьи, дознаватели, не знаю, как в эти времена устроено. Ну так за Вагнером, печёнкой чувствую, не заржавеет сунуть взятку кому угодно.

Нормально уснуть удалось лишь под утро, когда кусочек неба в зарешечённом окошке начал светлеть, а стоны наконец прекратились. С такими вот невесёлыми мыслями я и провёл остаток ночи. Утром благодаря слабому лучу солнца, кое-как протиснувшемуся в маленькое оконце, удалось оглядеться получше. Камера практически один в один напоминала то узилище, где коротали свои последние часы жертвы Мясника, разве что там вообще не было окон, а здесь хоть какое-то, но имелось. Старик всё ещё дрых на своей копне сена-соломы, повернувшись лицом к стене, а пялиться на его тощий зад у меня не было никакого желания. Хотелось пить, но воспоминание о затхлой воде в кувшине тут же напрочь отбило это желание.

— Что, уже утро? — услышал я голос заворочавшегося Роланда. — Меня всю ночь кусали клопы.

— Да? А мне показалось, что ты спал сном праведника. Тем более откуда им взяться в соломе?

— Ну значит, клопы мне приснились. Надеюсь, это наша первая и последняя ночь в этой вонючей каморке.

— Твои бы слова да Богу в уши… Ладно, хватит валяться, давать делать гимнастику.

— Ты с ума сошёл?!

— Думаешь, ситуация неподходящая? Человек должен поддерживать своё тело в идеальной форме в любой ситуации, даже если кажется, что лучше поваляться на соломе и пожалеть себя, несчастного. Не для того Господь дал нам его, чтобы мы наплевательски к нему относились.

Тут и старик проснулся, заворочался, уставился на нас из своего тёмного угла подслеповатыми глазами. Сказал или скорее, пробормотал что-то на немецком. В щели его обрамлённого совершенно седой бородой рта мне удалось разглядеть лишь один белеющий зуб. А затем прошепелявив:

— Значит, вы мне не приснились… Доброе утро, господа! За что же вас сюда упекли?

— Нас оклеветали, — в очередной раз опередил меня Роланд. — Обвиняют в убийстве, которого мы не совершали. Вернее, совершали, но мы защищались от разбойников. А теперь один из них заявляет, будто это мы с Симоном на них напали.

— Мир несправедлив, — вздохнул старик. — А по виду вы вроде как не крестьяне, верно?

— Это точно, мы рыцари, шевалье, крестоносцы. Отправились в Святую землю карать неверных. А вас за что сюда заточили?

Оказалось, старик сидит за долги, причём сидит ещё с прошлого года. Сам он из деревушки Гельзенкирхен, где прожил всю свою жизнь. Задолжал он местному «кулаку», зажиточному крестьянину. Ещё прошлой весной занял у него пятьдесят денье местной чеканки на покупку вола, чтоб пахать землю, при свидетелях пообещав вернуть по осени деньги с процентами после продажи зерна. С покупкой вола договорился в соседней деревне. Но до неё деньги не довёз, по пути был ограблен. Не исключено, что кто-то предупредил разбойников, хорошо хоть жизнь сохранили.

Так и вышло, что в плуг впрягаться пришлось самому, а сзади шли дочь с внуком. Да только силёнок хватило вспахать от силы четверть того, что планировал. Пошёл было на поклон к заимодавцу, просить отсрочить платёж ещё на год, но тот подал на него в суд. Всё собранное зерно конфисковали в пользу «кулака», чтобы покрыть часть убытка, старика упекли сюда, а дочь с внуком продали в рабство заморскому купцу из южных земель. Так что сидеть тут ему на казённых харчах до конца дней, которые, чувствует он, скоро уже наступят.

Да и харчи-то — чёрствый хлеб да вонючая вода. Одна радость — заставляют таскать ан улицу вёдра с отходами жизнедеятельности как своими, так и из соседних камер, благо что те редко пустуют. Солнце хоть на несколько минут увидеть получается, да воздух впалой грудью вдохнуть. И что меня окончательно добило, Гансу было пятьдесят три года, а выглядел он на все семьдесят. То ли жизнь такая у крестьян тяжкая, то ли время, проведённое взаперти, так измочалило нашего собеседника… Не хотел бы я повторить его судьбу.

— Чувствую, недолго мне осталось, — снова вздохнул Ганс. — Да и ладно, это всё равно не жизнь. Об одном жалею — не увижу больше ни дочку, ни внука.

И неловко смахнул выступившую в уголке глаза слезу. У меня аж ком в горле встал, да и Роланд подозрительно захлюпал носом. Вот же гадство какое… Кругом одна несправедливость! И через восемьсот лет мало что изменится.

СССР, говорите? Ну, и там несправедливости хватало. Смысла перечислять не вижу, читающие эти строки, если им довелось пожить в «эпоху развитого социализма», прекрасно помнят и очереди за всем и везде, и отставание в технологиях, и номенклатурную «кормушку», о которой не слышал только глухой… И всё равно те годы мы считаем лучшими в своей жизни. Для кого-то они стали синонимом беззаботного детства, а кого-то устраивало, что за него все решения принимает государство, а от него только и нужно, что пять дней в неделю ходить в своё КБ или на завод.

От размышлений меня отвлёк звук шагов по тюремному коридору и голоса на немецком. Вскоре по ту сторону нашей двери появились трое надзирателей. Из-за недостатка дневного света, который проникал в камеры из маленьких, забранных решётками окошек, а в коридор доползали лишь его слабые отблески, даже сейчас одному из них приходилось держать масляный светильник. Другой надзиратель держал в одной руке мешок, а во второй большой бурдюк. Третьим был Баварец, который сунул в замочную скважину ключ, провернул его со скрежетом, и дверь с протяжным скрипом распахнулась.

— Ваш завтрак, — возвестил он с таким видом, словно королевский повар, подающий монарху своё фирменное блюдо.

Раздатчик достал из мешка три краюхи хлеба и поочерёдно кинул нам. Пришлось ловить на лету, не хотелось, чтобы хлеб упал на грязный пол. Правда, старик не поймал, но и хлеб упал не на пол, а его лежанку. Следом Ганс, кряхтя и сгорбившись чуть не в три погибели, с кувшином в руке подошёл к двери, и ему из бурдюка плеснули в этот кувшин воды.

— А как долго будут разбираться с нашим делом? — спросил я, когда дверь уже закрылась.

— Откуда ж мне знать, — хмыкнул Баварец. — Как понадобитесь — придём за вами.

Учитывая, что во рту у нас последние часов пятнадцать-шестнадцать и крошки не было, мы, не мешкая, накинулись на хлеб. И едва не обломали о засохшие корки зубы, поймав на себе сочувствующий взгляд Ганса. Тот свой кусок запросто обмакнул в воду, которой мы намеревались запить наш неказистый завтрак, и принялся его неторопливо посасывать. Мы, переглянувшись с Роландом, последовали его примеру. Затолкав в себя мякиш, я всё же собрался с духом и запил его парой глотков воды. Неужели тут нигде поблизости нет нормального источника, какого-нибудь колодца? Такое ощущение, что воду зачерпнули кувшином из какой-то лужи, где квакают лягушки. Ну, если не подцепим дизентерию — сочту это чудом.

Дождавшись, когда размякший хлеб уляжется в желудке, хотя там и укладываться было особо нечему, я заставил Роланда встать и проделать комплект физических упражнений. Старик наблюдал за нашими экзерсисами с выпученными от удивления глазами. Наверное, думал, что молодые шевалье с жиру бесятся, либо рехнулись от пережитого. Но, к его чести, вопросов не задавал, принял увиденное как должное. А я уже задним числом подумал, стоит ли так вот расходовать силы? Ведь ещё неизвестно, сколько мы здесь просидим, а на таком более чем скудном пайке жирок не нагуляешь. По словам старика, в обед и вечером в рацион всё же привносится какое-то разнообразие в виде кусочка заплесневелого сыра или даже небольшого куска жилистого мяса, которое можно жевать бесконечно.

День тянулся бесконечно. Мы успели уже справить малую нужду в стоявшее у выхода деревянное ведро, потом Ганса стража заставила выносить эти самые ёмкости во двор. На то, чтобы обслужить все камеры, у него ушло минут пятнадцать. И только под вечер, когда от томительного ожидания я уже не находил себе места, меня наконец соизволили вызвать на допрос. Меня одного. Что ж, я «убил-ограбил» — мне и отдуваться. Да и знаю я, как общаться со следаками, даже если они средневековые, а то Роланд на эмоциях ляпнет что-нибудь не то.

Под конвоем надзирателей, которые предварительно стянули мне за спиной руки, я прошёл коридором, на этот раз по пути имея счастье лицезреть между прутьев двери мерзкую морду рыжего громилы. Тот, когда я проходил мимо, плотоядно облизнулся. Тьфу, мерзкий извращенец!

— Кто меня будет допрашивать? — спросил я Баварца.

— Сам ландфогт Трулль изволили уделить время вашей персоне. Ну и духовник нашего графа, по причине слабого здоровья решивший не сопровождать его в походе.

Ишь ты, Трулль… Первый раз слышу такую фамилию. Тру-ля-ля и Тра-ля-ля, как в сказке Кэрролла. Кстати, сюжеты «Алисы в Стране чудес» и «Алисы в Зазеркалье» крепко сидели в моей голове, хотя диалоги дословно я воспроизвести не мог. Может, написать книжонку? А что, действо вполне можно перенести в это время, разве что изменить какие-то моменты. Например, кальян у Гусеницы придётся чем-то другим заменить — в Европе он ещё неизвестен. Может, предложить ей гашиш употреблять, опийный мак хашишины уже давно для себя открыли… Или мухоморы по примеру викингов.

Ну и механические часы из повествования придётся изъять, заменить на какие-нибудь песочные, я уже видел пару раз настольно-переносные варианты. А механические… Почему бы не изобрести? В детстве я расковырял, помнится, бабушкины часы с кукушкой, а потом взял и собрал обратно. И они после этого работали, и достаточно долго. А потом уже на работе, когда я как-то рассказал эту историю, один сослуживец попросил поглядеть сломавшиеся часы, которые у него, оказывается, тоже были с кукушкой. Ну а что, и посмотрел, и починил, а от бутылки водки в качестве вознаграждения отказался, так как к тому времени уже освоил изготовление медовухи.

Или Толкиена переписать в более кратком варианте, благо что сюжет нормально помнил, перенеся действо в какую-нибудь заморскую страну на неизведанном материке, назвав его — хе-хе — Америкой.

Мы миновали несколько лестничных пролётов, поднявшись примерно на высоту второго этажа, и оказались в средних размеров помещение с квадратным распахнутым окном и поднятым ставнем. Большинство окон в замке были высокими и узкими, из них удобно из лука стрелять, но с улицы я разглядел и парочку вот таких, обычных.

Возле окна ко мне почти спиной стояла фигура в монашеском, тёмно-коричневого цвета балахоне с откинутым на спину капюшоном. Похоже, тот самый духовник. Я мог видеть со своего места лишь часть тщательно выбритой впалой щеки и заострённый кончик носа. Ну и тонзуру на макушке, обрамлённую венчиком редких, светлых волос. Монах — или кто он там был в их католической иерархии — внимательно смотрел куда-то вдаль на что-то, видимое только ему одному. Этот тип мне почему-то сразу же не приглянулся. Я словно бы чувствовал исходящие от него волны опасности.

За скромным столиком, на котором стояла пара зажжённых свечей, расположился худосочный писарь, вооружившийся пером, чернилами и бумагой. Рядом за столом побольше восседал немолодой, грузный обладатель уставшего лица, словно бы весь день он занимался каким-то непосильным трудом, а тут ещё работёнку подкинули. Методом исключения — господин Трулль, управляющий замком и городком в отсутствие сюзерена.

Его маленькие глазки смотрели на меня, как смотрит естествоиспытатель на букашку.

На столе перед ним были разложены наши с Роландом кошели, подаренный мне Людовиком перстень, тубус с папской буллой, медальон — подарок Беатрис, баночки с мазями и мешочки с развязанными тесёмками, в которых находились измельчённые травы, берестяная бутыль-горлатка со спиртом — я не успел ещё использовать его для настоек. С краю стола лежал извлечённый из ножен нож, тот самый, которым я ткнул в пах незадачливого грабителя.

Баварец вышел. Никто сесть мне не предлагал, тем более что здесь имелся лишь один свободный стул, который, надо думать, предназначался монаху. Ладно, мы люди не гордые, постоим. Минула, наверное, минута, прежде чем тонким голосом кастрата толстяк спросил на неплохом французском:

— Симон де Лонэ — это ваше настоящее имя?

— Видит Бог — да! — решил я сразу добавить патетики.

Писарь заскрипел пером, а ландфогт продолжил допрос:

— Как звать вашего товарища?

— Роланд дю Шатле.

— Откуда вы родом?

— Из графства Овернь.

— Сколько вам лет?

— Нам с Роландом по 18 лет.

— Почему решили отправиться в Святую землю?

— Это было решение наших родителей, которые обязаны за свои феоды выставлять по одному воину в случае военных действий, если в них принимает участие наш сюзерен.

Толстяк, взваливший на себя функции следователя, бросил косой взгляд на писаря, который усердно выводил латинские буквы, складывающиеся в слова на… Отсюда мне не было видно, на французском или немецком, но особой роли это сейчас не играло.

— Как вы познакомились с Вольфгангом Вагнером и его дядей Гюнтером Шульцем?

— Они прибились к нам с Роландом в дороге, между аббатством цистерцианцев и Саарбрюккеном.

— И, увидев на пальце Шульца этот перстень, вы решили ночью напасть на него с племянником? — скорее с утвердительной, нежели с вопросительной интонацией произнёс дознаватель.

— Видите ли, господин Трулль, я уже говорил стражникам и вам повторю, что этот перстень мне лично подарил король Франции Людовик VII.

Толстяк устало вздохнул, брови его страдальчески приподнялись. Он пожевал пухлыми губами:

— И за что же он оказал вам такую милость?

— За то, что научил его повара готовить «Салат крестоносца».

— «Салат крестоносца»?!

Трулль умудрился повернуть голову на почти отсутствующей шее в сторону всё так же стоявшего у окна и глядевшего вдаль монаха, как я решил про себя называть этого церковника. Похоже, духовник, выражаясь фигурально, имел немалый вес, потому что буквально немалым весом обладал как раз ландфогт. Не дождавшись от монаха никакой реакции, снова повернулся ко мне.

— И что же это за салат такой, если за него сам король дарит перстень со своего монаршего пальца?

— Вы хотите, чтобы я поделился рецептом? С радостью сделаю это, а лучше бы, конечно, самому на кухне продемонстрировать, как он готовится. Однако я не уверен, что у вас найдутся все необходимые ингредиенты.

— Что же за ингредиенты в него входят?

— Ну, например, мясо рябчика, телячий язык, паюсная икра, свежий салат, отварные раки, омары, пикули, огурцы свежие, каперсы и варёные яйца. А самый важный ингредиент — это изобретённый мною соус, который получил название «клервез» — в честь монастыря Клерво, в стенах которого и был изготовлен, когда там гостили король и его супруга Алиенора Аквитанская. Вот монарх, впечатлённый моими кулинарным успехами, и подарил мне свой перстень.

— А вот господин Вагнер, поклявшись на Святой Библии, утверждает, что этот перстень принадлежал его дяде.

— Наш спор мог бы разрешить сам король Людовик. Но, я так понимаю, никто за ним в погоню не отправится, дабы не тревожить монарха по таким пустякам, — иронично улыбнулся я. — Но я могу предложить кандидатуру аббата Бернарда Клервоского. Он был свидетелем того, как Людовик подарил мне этот перстень. Надеюсь, его-то словам вы поверите?

— А вот этот нож, — продолжал гнуть свою линию ландфогт, — им вы прирезали несчастного Шульца?

— Почему же несчастного? Он первым хотел напасть на нас, вместе со своим племянником ночью прокравшись в нашу палатку…

—Вы не ответили на мой вопрос!

— Да, этим.

И тут неожиданно монах резко повернул голову в мою сторону, следом повернулся всем телом, словно оно существовало отдельно от головы, сделал два быстрых шага к столу и, выпростав руки из широких рукавов, куда он их прятал, словно бы пальцам было холодно, резким движением схватил тубус.

— Откуда у вас вот это?

Сказав это, уставился на меня немигающим взглядом.

— Эту буллу, подписанную Папой и с его печатью в присутствии аббата монастыря Сен-Дени Преподобного Сугерия мне вручил архиепископ Парижский, Преосвященный Теобальд, являющийся, как вы, вероятно, знаете, примасом французской Церкви. Бернард Клервоский о ней так же знает, и если бы вы соизволили…

— Мы сами знаем, что и как нам делать, — резко прервал меня духовник графа и уже более спокойно спросил: — За что же вас наделили такой властью — выявлять и карать ведьм и чернокнижников?

— Потому что я уже проделывал это.

— Да? И при каких же обстоятельствах?

Торопиться мне было некуда, и я не спеша принялся повторять ту же самую версию, что когда-то озвучил Сугерию, и которая стал известна ещё нескольким высокопоставленным лицам церковной иерархии, включая самого Папу. Ну а как бы он тогда буллу подписал, не будучи осведомлён о подробностях моих разборок с Урсулой и Фабье? Да и насчёт странной кончины Адель… Думаю, не только у Сугерия закрались подозрения относительно моей причастности к данному прискорбному событию.

Меня внимательно слушали, не перебивая, я даже заметил в глазах слушателей интерес, разве что писарь всё так же продолжал скрипеть пером по бумаге. Надеюсь, моё неторопливое повествование позволяло ему свести к минимуму количество клякс и ошибок.

Наконец я закончил, и после недолгой паузы монах подытожил:

— Выходит, Сугерий, Теобальд и даже понтифик поверили вам на слово?

— Понтифик поверил не мне, поскольку я не имел чести общаться с ним лично, а тем, кто ему рассказал обо мне, — парировал я. — Но рассказали, судя по всему, ещё до того, как я выложил всё Сугерию, так как булла была подготовлена заранее, чему я сам оказался несказанно удивлён.

— То есть непосредственно свидетелей того, что вы действительно имели дело с ведьмой и затем расправились с убийцей девственниц и его слугой, нет? — заключил монах.

— Выходит, так, — пожал я плечами, догадываясь, к чему ведёт этот чёрт в сутане.

— А вот эти снадобья — ваши?

И он кивнул острым подбородком на мои травки и мази.

— Да.

— Для чего они?

— Для пользования больных и профилактики заболеваний. Могу подробно рассказать, какая трава или мазь при каких хворях помогают…

— Получается, вы занимаетесь тем же, чем и ведьмы?

— Хм, отчасти верно, но если ведьмы свои знания применяют людям во вред, то мои знания приносят пользу. И то ведьма ведьме рознь, не все из них знаются с Нечистым, многие, как и я, занимаются травоведением. Лекари есть только в городах, из деревни к ним не находишься, зато практически в каждой деревне имеются знахари, к которым обращаются за медицинской помощью. Вот и меня можно назвать таким же знахарем.

— Откуда же у вас эти знания?

В вопросе духовника прозвучало подспудное ликование, словно он поймал меня на какой-нибудь несостыковке. Но у меня была, как мне казалось, железная отмазка.

— А эти знания я получаю оттуда, — ответил я, смиренно возведя очи горе.

— От САМОГО? — последовав своим взглядом за моим, спросил монах.

— Почти. От Святого Януария. Его отсечённая голова по совету нашего клермонского епископа Эмерика изображена на моём щите, в чём вы можете убедиться, сняв с него чехол.

— Святой Януарий, — задумчиво повторил монах, снова почему-то оборачиваясь к окну. — Каким же образом он передаёт вам эти знания?

— Является он мне ночами, когда я сплю. Не каждую ночь, но случается. А поутру, проснувшись, его слова оказываются высеченными в моей памяти, как были высечены письмена на скрижалях, что были даны Господом Моисею на горе Синай. И каждый раз это что-то новое. Я понимаю, что вам почему-то не хочется встречаться с Его Преподобием аббатом Клермонским, но он мог бы вам рассказать, сколько полезных идей я предложил за время пребывания в его монастыре.

— А вот это что?!

Монах схватил медальон и тут же бросил его обратно на стол, словно обжёгшись. Я даже испугался, что от удара крышечка откроется и станет видно содержимое тайника. Даже не зная, что за порошок внутри, можно предположить, что это отрава.

— Этот медальон в Клермоне подарила мне одна девушка. На память.

— И как же звать эту девицу?

— А вам-то что за дело?

Не собирался я выдавать даже и немецким попам свою тайную возлюбленную, к которой рвалось моё сердце.

— И чем вам так не угодил этот медальон? — продолжил я атаку.

— А тем, — прошипел духовник, — что на нём знак Сатаны.

Блин, это он про букву «S», что ли? Ну да, можно интерпретировать и как Satan, почти на всех европейских языках имя Нечистого звучит одинаково.

— Чушь, выточенный руками этой девушки символ означает первую букву моего имени, а не то, о чём вы подумали.

— Ловко, ловко изворачиваетесь, — пробормотал монах, — не иначе как сам Диавол нашёптывает вам, что говорить.

Я не стал оправдываться, мне эта игра уже начинала надоедать. Повисла тишина, я стоял и слышал, как с улицы доносится визгливый женский голос, а ему так же на повышенных тонах отвечал мужской. Из-за чего ругались — непонятно, общение происходило на немецком. И тут на подоконник сел голубь. Сизокрылый, как принято говорить. Сел, склонил свою глупую головку на бок и, помигивая, уставился на происходящее в комнате. А мне вдруг стало так тоскливо, так захотелось стать этим голубем, чтобы, взмахнув крылами, полететь куда-нибудь далеко… Да хоть в те же сарацинские земли, а лучше на Русь, посмотреть, как там народ поживает. Я ведь уже упоминал, что по мужской линии мои предки из Франции, однако по женской… Вот кабы знать имя моей прапрапрабабушки, а то ведь теряется нить во глубине веков. А можно было бы полететь в Клермон, чтобы посмотреть на Беатрис.

Ландфогт кашлянул, и монах, который тоже словно бы впал в кратковременный ступор, дёрнул головой.

— Всё слова, — прошелестел его голос, — всё не более, чем слова. Пусть приведут пострадавшего.

Писарь резво вскочил и кинулся к двери. Стоявшему по ту сторону надзирателю он передал приказ монаха, послышался удаляющийся топот ног. Эх, жаль, руки связаны, а то можно было бы выскочить за дверь и дать дёру. Даже если там ещё один надзиратель, то, воспользовавшись эффектом неожиданности, опрокинуть его, или даже вырубить хорошим ударом. И тут же мысль — а Роланд? Они ведь на нём смогли бы ещё как отыграться.

Или можно было бы предпринять попытку просто схватить со стола свой нож, приставить его к жирной шее дознавателя или к тощей монашеской, взяв таким образом кого-то из них в заложники. Лучше даже церковника, такое чувство, что он в этой компании главный. С другой стороны, случись не дай бог что с заложником — церковь меня предаст анафеме и объявит за мою голову такую награду, что придётся опасаться каждого встречного. Даже в Святой земле, куда наверняка дойдёт информация о недостойном поведении Симона де Лонэ. А за гражданского могут не так сильно осерчать, хотя на пару дней пути от Саарбрюккена во все стороны за этого судейского или кто он там тоже будут землю носом рыть.

Но что толку мечтать, если узел на запястьях крепок, видно, что работали профессионалы. А тут и надзиратель вернулся, уже в сопровождении Вагнера. Тот старался держаться бодрячком, но при виде столь представительного собрания заметно стушевался. Его настороженный взгляд метался от меня к толстяку, чуть дольше задержавшись на монахе. При этом на поясе ублюдка висел меч, то есть ему доверяли что, впрочем, неудивительно.

В следующие четверть часа очной ставки Вагнеру пришлось отвечать на вопросы дознавателя и монаха. И вот когда последний спросил, не замечал ли он за мной чего-то, что могло бы меня отнести к племени чернокнижников, этот подонок сказал:

— А как же, досточтимый Енох, замечал, и не раз. Он осенял себя крестным знамением наоборот — снизу вверх и справа налево. А ещё, — понизил голос Вольфганг, — перед сном, когда мы с дядей молитву читали, он шептал себе под нос слова на каком-то тарабарском языке, словно бы общаясь с кем-то невидимым. И когда шептал — лично у меня мурашки по спине бежали, и я прямо-таки явственно чувствовал запах серы.

Он посмотрел на меня и перекрестился. Вот же сукин сын! Да ему только страшные сказки писать, братья Гримм в одном лице. Какой талант пропадает в немецкой глуши. Только я бы этому таланту с удовольствием ноги повыдёргивал и… Пока не придумал, что бы я дальше сделал, тем более мои мечты на данный момент всё равно неосуществимы.

Толстяк молчал, барабаня пальцами по столешнице, а монах, которого только что назвали каким-то библейским Именем, как ни в чём ни бывало молвил:

— Думаю, мы получили достаточно пищи для размышлений. Шевалье Симон де Лонэ (если, конечно, вы действительно тот, за кого себя выдаёте), готовы ли вы раскаяться и признать свою вину, отрекшись от Искусителя?

— Что?! Вы поверили словам этого подонка?! — возопил я, метнув полный ярости взгляд на отпрянувшего к двери Вагнера. — Ваш крысёныш Вольфганг кричал, что я убил его дядюшку-разбойника «ударом в сердце», хотя умер он от кинжала, прилетевшего этому Шульцу в то место которым тот размножался. Если, конечно, не врал про старшего сына управляющего имением. Что это за свидетель?

Писарь перестал скрипеть пером, вкинул голову и с опаской поглядел на дознавателя. Тот же побагровел лицом и шеей, ноздри его раздулись, и пальцы сжались в увесистый кулак. Однако сказать он ничего не успел, его опередил монах.

— Симон де Лонэ, я бы на вашем месте не упорствовал. Признание облегчит вашу дальнейшую участь.

— Да? — язвительно усмехнулся я. — И насколько же облегчит?

— Сожжение на костре мы заменим повешением. Конечно, вы, как рыцарь должны мечтать о смерти в бою или как минимум на плахе, но слишком уж тяжела совокупность ваших грехов. Однако, повторяю, если отречётесь от Отца лжи и примете веру Господа нашего Иисуса Христа, то ваша смерть будет менее мучительной.

— Да уж, лучше минуту подёргаться в петле, чем десять минут орать от боли, когда тебя медленно поджаривают, — подал голос толстяк. — Уж можете мне поверить, я видел не раз и то, и другое, так что знаю, о чём говорю.

Он даже вроде как подобрел, этот артист художественной самодеятельности славного города Саарбрюккена. Мол, видишь, я тоже на твоей стороне, и ты уж, сделай милость, пойди нам навстречу. Вот только у меня не было ни малейшего желания делать этот шаг. С какой стати я должен признаваться в том, чего не совершал? Да, такие ситуации были мне знакомы не понаслышке, в нашем ведомстве, особенно в «святые 90-е», когда я делал первые шаги на «оперной» стезе, такое даже было в порядке вещей. Нужно поднять раскрываемость? Да не вопрос! Попрессуем вон того голубчика, как миленький даст признательные показания, что это он убил несчастную старушку и вынес из её квартиры старинный фарфоровый сервиз. Всё равно железного алиби у него нет, а нам галочка с премиальными.

Но я решил драться до последнего. Конечно, приятного мало, когда тебя поджаривают. Если бы знать, что после смерти я всё же вернусь в своё тело, человека XXI века, то вроде как умирать и не страшно. Хотя я сильно сомневаюсь, что после выстрела в упор мой организм под всякими капельницами и ИВЛ ещё как-то функционирует. Но один хрен, боль-то я буду испытывать неимоверную. Помню, в детстве кипятком ногу обварил, так орал так, что у самого чуть барабанные перепонки не полопались. Всё обошлось тогда волдырём, потом на месте ожога кожа слезла и новенькая, розовая образовалась. А здесь тебя будут реально коптить на открытом огне…. Бр-р-р-р!

Но, чёрт возьми, принцип! Чтобы Семён Делоне дал слабака?!! Да в жисть такого не было и не будет!

— Никогда! — медленно и чётко произнёс я. — Слышите, никогда Симон де Лонэ не шёл на сделку с совестью, ни со своей, ни с чьей-либо иной. Не знаю, что вам пообещал этот ублюдок, какие отступные, это даже не следствие, а насмешка над Фемидой. То, чем вы занимаетесь — это произвол! И какие бы вы мне муки не придумали, хоть поджаривайте, хоть кожу с живого сдирайте, запомните — я своих показаний не изменю!

После такой тирады, для которой не требовалось повышать голос, чтобы слушатели прониклись, я мог гордо задрать подбородок и скрестить руки на груди. Правда, связанные за спиной руки особо не скрестишь, но задрать подбородок мне никто не помешает. Впрочем, мой пламенный панегирик на ландфогта и духовника никакого впечатления не произвёл.

— Может, на дыбу его подвесить и заодно пятки калёным железом прижечь? — как бы размышляя вслух, сказал Трулль.

— Думаю, не стоит спешить, нужно дать ему время подумать. У вас же, господин Трулль, ведь есть особенная камера? — со значением спросил монах.

— Эй, Баварец! — крикнул Трулль, вытирая вспотевшие лоб и шею куском серой материи, видимо, заменявшим ему носовой платок.

В дверном проёме появился главный надзиратель, тут же надувший щёки и выпучивший глаза.

— Слушаю!

— Отведи-ка ты нашего гостя в камеру к Людоеду, он любит свежее мясо, — криво ухмыльнулся дознаватель. — Но предупреди, чтобы особо там не увлекался, наш юный друг нужен нам живым, ему ещё в петле болтаться или на костре гореть. А взамен приведи его дружка, мы с ним тоже желаем пообщаться.

К людоеду? Это к какому ещё людоеду? Но озвучит свой вопрос я не успел, так как меня довольно бесцеремонно вытолкнули из «допросной». Начальник команды надзирателей и ещё один стражник повели меня вниз. Оказалось, что людоед — не кто иной, как та рыжая горилла, назвавшая нас с Роландом курочками, и весьма напоминавшая своим видом убиенного мною когда-то Квазимодо.

— Вот тебе свежее мясо, Людоед, — сказал Баварец, заталкивая меня в камеру. — Можешь позабавиться, но не сильно, смотри не прибей, иначе тебя самого… того.

Сидевший до того на копне гнилой соломы амбал плотоядно оскалился на удивление крепкими и белыми зубами, впрочем, своими размерами и формой больше напоминавшими клыки, словно их специально подпиливали.

— А руки-то вы мне развяжете? — поинтересовался я у Баварца, когда тот запер дверь.

— А ты Людоеда попроси, он тебе поможет.

Вот же сука! Они двинулись дальше, и вскоре мимо моей новой камеры провели Роланда.

— Симон, ты почему здесь? — успел встревоженно спросить он, но в следующее мгновение толчок в спину придал ему ускорений.

Стихли шаги, захлопнулась дверь, ведущая из коридора к лестнице на первый этаж, и я повернулся лицом к всё так же сидевшему на копне соломы Людоеду.

— Ну что, курочка, вот ты и попалась. Так что ты там давеча кудахтала насчёт того, куда я должен засунуть свой клюв? Себе в задницу? А вот я сейчас в твою кое-что засуну, а потом откушу тебе ухо и буду его медленно и со смаком жевать. Иди сюда, моя цыпочка. Не хочешь? Тогда я сам подойду.

И он, поднявшись и раскинув в стороны свои грабли, начал неторопливо ко мне приближаться. Что мне было противопоставить этой сексуально озабоченной горилле, учитывая, что руки так и оставались связанным за спиной? Умением мгновенно освобождаться от пут подобно великим иллюзионистам типа Гудини я не обладал, так что приходилось рассчитывать лишь на две нижние конечности.

Благо что в своё время меня научили, как их можно с толком использовать в поединке. Нет, никаких «вертушек» или Йоко-гери. Вся эта показуха работает только в кино, в реальной жизни в бою против опытного бойца, будь ты хоть трижды Брюсом Ли, все твои ногомахи закончатся довольно быстро больничной койкой. И это в лучшем случае.

И пусть против меня вышел не профессиональный спортсмен, а просто громила, но рисковать я не хотел, даже невзирая на то, что это своё нынешнее тело прокачал в плане растяжки достаточно неплохо. А потому резким движением от души, как говорится, врезал каблуком сапога по голени.

Хорошо, что нас вчера не разули, эффект от босой пятки был бы не столь впечатляющим. А так я расслышал хруст ломающейся кости, после чего заросшая рыжим волосом обезьяна запрыгала на одной, здоровой ноге, а спустя пару секунд с воплем боли рухнула на выложенный каменными булыжниками пол.

— А-а-а-а…

Никогда не думал, что человек может так громко и долго орать на одной ноте. Там, наверное, не лёгкие, а кузнечные меха. Сейчас вся тюрьма переполошится. Вон уже из- соседних камер доносятся чьи-то возбуждённые голоса.

Не прошло и минуты, как загремели по коридору шаги надзирателей, во главе которых, хромая, вприпрыжку бежал Баварец. К тому моменту, как толпа надзирателей собралась у нашей двери, Людоед стонал уже чуть тише.

— Что здесь происходит?!

— Так он это… Ногу подвернул, — пождал я плечами как ни в чём ни бывало. — Шёл ко мне, наверное, помочь освободиться от верёвок, и вдруг подвернулась нога. Не иначе вон в ту ямку наступил.

В полу и впрямь имелась прореха, там не хватало одного булыжника. Кстати, чем не оружие? Недаром была революционная скульптура соответствующего содержания, называлась, кажется, «Булыжник — оружие пролетариата». Вернее, будет называться, до её создания ещё почти 800 лет. Так что со стороны тюремной администрации имел место быть недосмотр.

Для профилактики меня всё же огрели дубинкой по хребтине, после чего препроводили в прежнее узилище, к Гансу Лотару, заодно наконец освободив руки от пут.

— Что там за переполох? — спросил Лотар.

— Не знаю, вроде кому-то плохо стало.

Роланда привели где-то минут через двадцать-тридцать. Без следов побоев, но парень был возмущён сверх всякой меры.

— О, ты опять здесь!.. Представляешь, Симон, они требовали, чтобы я подтвердил, будто ты служишь Сатане! Какова наглость!

— Ну так и от меня они того же требовали.

— Надеюсь, ты не дал себя очернить?

— Отбивался как мог, но у меня такое чувство, будто они всё для себя решили, и часть отнятого у нас богатства они всё же вернут этому проходимцу Вагнеру, но немалую часть оставят и себе.

— Негодяи! Они сказали, что если ты не покаешься, то сожгут тебя на костре. Может, пугают?

— Может и пугают.

М-да, костёр всё ближе и ближе. А если не костёр, то виселица.

— Тебя-то они вздёрнуть не обещали?

— Обещали, — вздохнул Роланд, понуро опуская голову.

Ближе к ночи Людоед оклемался. Помощь ему оказывали прямо в камере, прильнув лицом к решётке, я видел, как в «обитель» маньяка прошествовали надзиратели и пожилой человек с баулом. Судя по крикам боли, лекарь вправил Людоеду кость и лубок наложил. А что ещё можно было придумать в той ситуации? Ну а когда тюрьма готовилась с отойти ко сну. Этот мерзавец принялся рычать, посылая в мой адрес угрозы, перемежая французский с немецким. И так полночи, не давая поспать населению полуподвального этажа. Оно, впрочем, могло и днём дрыхнуть с чистой совестью, единственным, кого забирали на работы, был наш сокамерник Ганс. Да и то, какая там работа, парашу выносить.

На следующий день нас с Роландом не трогали. А вот ещё сутки спустя меня снова повели наверх, но не в прежнюю допросную, а в… пыточную. Здесь уже меня поджидали Трулль и Енох. Для начала, со слов Баварца, меня собирались исполосовать розгами, а завтра или послезавтра, когда я немного оклемаюсь, меня ждут более серьёзные испытания. В частности, колесование, так что на костёр я попаду с уже переломанными костями. А перед этим они вздёрнут моего товарища, чтобы я перед мучительной смертью ещё и этим зрелищем «насладился». Будут ли его пытать — я не спрашивал, к тому моменту я уже всё для себя решил.

Когда мне приказали снять с себя рубаху, чтобы затем привязать меня к отполированной сотнями тел узников доске, я резко вошёл в боевой режим. В общем-то, убивать кого-либо в моих планах не значилось, а вот нейтрализовать на какое-то время здесь присутствующих не помешало бы. Помимо толстяка и монаха, здесь ещё присутствовали Баварец, лично собиравшийся исполосовать мою спину, и двое его подручных. Вот с главного надзирателя я и начал. Ему хватило одного прямого в челюсть, чтобы беззвучно свалиться кулём на пол — здесь он был из толстых досок. Пока остальные пребывали в состоянии оторопи, я вырубил остальных двух надзирателей. Один оказался резвым, начал ловко отбиваться дубинкой, а когда я её выбил, предварительно врезав носком сапога под коленную чашечку, то этот дурачок, опираясь спиной о стену, вытянул из ножен короткий меч. Пришлось той же дубинкой сломать ему руку.

Трулль и Енох в происходящее не вмешивались, видимо, не могли поверить своим глазам. Хотя священнику и не пристало вроде как вмешиваться в такого рода разборки, он должен словом увещевать.

— А теперь, господин Трулль, — сказал я, поигрывая дубинкой, — сделайте милость, свяжите надзирателей. Верёвок здесь вдосталь, и на вас со святым отцом тоже хватит.

— Что вы собираетесь делать? — дрогнувшим голосом спросил толстяк.

— Всего-навсего спасти свою и моего товарища шкуру. По-хорошему, весь этот гадюшник не мешало бы разнести к чёртовой матери, но это уж как-нибудь в другой раз. Вяжите, вяжите, что вы застыли, будто увидели Пречистую Деву Марию?

— Дьявольское отродье!

Не ожидал я от монашка такой прыти. Коршуном на меня накинулся, выставив перед собой руки с растопыренными пальцами, как когда-то Урсула, испортившая нам с Адель вечер страсти. Однако удар увесистой дубинкой в лоб заставил Еноха замереть, будто натолкнувшись на невидимую стену, а следом, закатив глаза, со стоном осесть на пол. Причём сознание он до конца так и не потерял, сидел, обхватив голову руками, видимо, получил небольшое сотрясение мозга.

— Вяжи, сучий потрох! — прикрикнул я на Трулля, и тот, пыхтя, принялся связывать охрану.

Чтобы ускорить процесс, монаха я скрутил сам, а затем и самого Трулля. Потом проверил узлы на запястьях тех, кого связывал толстяк, подтянул… Ну вот, совсем другое дело, готовы, голубчики. Ставень я опустил, открывавшееся внутрь окно закрыл, чтобы после моего исчезновения пленники не смогли бы своими криками привлечь остальных надзирателей. Помимо дубинки вооружился мечом Баварца, у него же снял с пояса ключ от камер — ключ был один и подходил ко всем дверям.

Дверь весьма кстати открывалась наружу, используя этот факт, я подпёр её лавкой, на которой меня хотели пороть. Тяжёлая, зараза, еле управился. Ничего, зато надёжно, какое-то время в запасе у меня есть.

У лестницы, ведущей вниз, к полуподвальному этажу, где располагался каземат, как я помнил, дежурил ещё один охранник. Моё появление стало для него неприятным сюрпризом, вырубив бедолагу, я скрутил ему руки его же ремнём.

— Симон?! А где надзиратели?

— Некогда, Роланд, надо сматываться, — отмахнулся я, отпирая дверь.

Он всё норовил выяснить подробности происходящего, пришлось на него прикрикнуть, чтобы пошевеливался. Старик из своего угла смотрел на всё происходящее с открытым от удивления ртом.

— Если хотите сбежать — то путь на свободу открыт, — крикнул я ему. — Но дальше каждый за себя.

Старик предпочёл остаться. Ну и правда, куда ему бежать в его-то состоянии. А вот нам нужно было поторапливаться. Жаль, ах как жаль всё добро, что у нас конфисковали. Знать бы, где оно сейчас… Но некогда, каждая минута стоит жизни, тут бы шкуры свои спасти.

Мы выскочили на залитый солнцем двор. Вооружённых людей вроде бы не наблюдалось, вот только неожиданно ставни одного из окон первого этажа распахнулись и оттуда показалась красная рожа Трулля.

— Держите их! — возопил он, тыча в нашу сторону пухлым пальцем. — Стража! Хватайте их!

Вот же чёрт… Про окно я как-то и не подумал, балда. И уже со своей сторожевой вышки в нашу сторону мчится вооружённый до зубов стражник. Вот только, сообразив, что он один против двоих, пусть меч только у одного из нас, притормозил и стал растерянно оглядываться, видно, ожидая подмоги.

— Роланд, к конюшне!

И первым припустил в сторону приземистого, крытого просмоленными досками здания с узкими прямоугольными окнами. Роланд — следом за мной. Конюх — это был не стражник, а немолодой мужик вообще с одним ножом на поясе — в этот момент задавал лошадям овса, и при нашем появлении испуганно забился в угол.

Первой на глаза попалась Пегая, которая потянулась в нашу сторону мордой. Эх, подруга, не до тебя сейчас, извини. Ага, вот мой Аполлон, а в соседнем стойле стоит Матильда. Чёрт, и седлать некогда, но вот без уздечки никак, тем более что накинуть их уходит куда меньше времени. Мы с Роландом далеко не индейцы, что в фильмах с Гойко Митичем зачастую скакали без намёка на сбрую. Кстати, севшие на лошадь лишь после появления на континенте европейцев.

— Ты, — кричу я в сторону перепуганного конюха, — быстро две узды! Накинь вон на ту и эту лошадь.

Тот бросился выполнять приказ, а я на всякий случай встал в проходе, чтобы у конюха не возникло шальной мысли смазать пятки салом.

— Быстрее! — прикрикнул я на него, кидая взгляды в сторону ворот конюшни.

Пара минут — и мы выводим в поводу лошадей во двор. А в нашу сторону бегут давешний стражник и с ним ещё один с мечом наперевес. Добраться до ворот, избежав схватки, не получится.

Первым на меня налетает надзиратель с копьём. В последний миг успеваю сделать нырок, наконечник копья касается моей шевелюры, а я рублю мечом по опорной ноге противника. Спасает его то, что на нём кольчужные штаны. С другой стороны, мне бы не хотелось оставлять его на всю жизнь одноногим инвалидом. А то, чего доброго, от сильной кровопотери мог и богу душу отдать. Тем более что сила удара была такова, что стражник с воем покатился по вытоптанной, пожухлой траве.

Но предаваться философским раздумьям некогда, и вот уже мой меч (эх, если бы мой, а это всего лишь конфискованный у Баварца, хотя, справедливости ради, не самый плохой) отражает удар другого меча. Краем глаза замечаю, что Роланд топчется рядом, не зная, что предпринять.

— Выдвигай засов, открывай ворота. Садись на свою Матильду и скачи что есть духу! — кричу я ему, не отводя взгляда от готовившего новую атаку противника.

— Но…

— Твою мать, Роланд, делай, что я тебе говорю!

Ещё секунду он раздумывает, затем бросается к воротам. А мне приходится

парировать натиск соперника. Тот проводит затяжную атаку. Видно, что рубака неплохой¸ но без защиты, лишь гамбезон на нём, и то расстёгнутый по случаю жары, и я боюсь реально его зарубить. Однако умудряюсь как-то изловчиться и нанести удар плашмя по незащищённой голове. Воин, покачнувшись, делает несколько шагов назад, прикладывает руку ко лбу, потом с удивлением смотрит на свою красную от крови ладони. Надеюсь, это всего лишь рассечение, и черепушка осталась цела.

— Симон!

Роланд уже верхом, его Матильда в нетерпении роет землю копытом. Мой Аполлон косится на меня коричневым глазом, ждёт, когда я взберусь в седло… Тьфу, седла-то и нет! В общем, ждёт хозяина.

А из замка уже вылетает с десяток стражников, и во главе, несмотря на хромоту, разъярённым берсерком мчится Баварец. Бросив ненужный меч, который без ножен уже только мешался, взлетаю на спину Аполлона, чуть по инерции не перевалившись на другую сторону, а рука по привычке пытается нащупать луку седла. Хватаясь пальцами одной руки за гриву, а второй держа уздечку, луплю каблуками в бока мерина.

Роланд первым вылетает за ворота, я следом, и в этот миг что-то бьёт меня в спину, вернее, в район левой лопатки, отчего я лечу вниз. От удара о землю из меня едва не вышибает дух. Я приподнимаю голову, гляжу на приближающихся воинов, а в проёме одного из окон вижу ухмыляющуюся физиономию Вагнера с опущенным арбалетом в руках.

Твою ж мать, Робин Гуд долбаный… Надо было тогда в лесу его догнать, хотя бы попытаться, да и прирезать на пару с дядюшкой.

— Симон, я тебе помогу!

С трудом поворачиваю голову в другую сторону. Там Роланд уже намеревается спрыгнуть на землю.

— Куда?! — ору ему я, и эти звуки больше похожи на хрип. — Удирай отсюда, дурак! Так хотя бы ты спасёшься.

— Но…

— Уезжай, Святым Януарием заклинаю, уезжай!

Может быть, упомянутое всуе имя святого, которого Роланд, я чувствовал, слегка побаивался, возымело своё действо, или он сам понял тщетность своей попытки меня спасти… В общем, Роланд пришпорил свою кобылу, спугнув невесть откуда взявшуюся стайку кур, и только когда он скрылся за углом дальнего дома, я облегчённо выдохнул. Надеюсь, хоть ему повезёт.

А что же я? Блин, как же болит, болт, похоже, вошёл куда-то в районе левой ключицы. А ведь этот Вагнер мог и лёгкое пробить, а то и сердце. Неужто пожалел меня ублюдок? Или просто так получилось?

Топот ног заставил меня снова повернуть голову, а в следующее мгновение на неё обрушилась дубинка, и я даже с каким-то облегчением провалился в забытье.

Глава IX

Вот уже второй день я сижу в одиночной камере, а моя левая нога прикована цепью к вмурованному в стену кольцу. Голова сегодня уже почти не болит. Не то что вчера, когда я очнулся не знаю сколько времени спустя после неудавшегося побега. Моего неудавшегося, Роланд, надеюсь, всё же сумел удрать.

Дела же мои, похоже, складываются хреново. Судя по намёкам Баварца, который проведал меня сегодня утром, местные на меня определённо обиделись. И Трулль, и брат Енох, и стражники во главе с тем же Баварцем, которого я ещё и унизил перед подчинёнными и начальством, обезоружив и связав. Правда, стражники и даже их начальник — народ подневольный и сами ничего не решают, хотя организовать узнику кучу мелких неприятностей вполне могут.

А вот Трулль и Енох — это уже серьёзно. И даже не скажешь так сразу, кто из них опаснее. Ландфогт в отсутствие графа официально первый человек в Саарбрюккенской округе, его слово тут формально главное. Может по желанию и казнить и миловать всех, кого захочет, имеет такое право. Ну, почти всех. Графских вассалов может судить только их курия, во главе с самим графом или тем, кого он для этого назначит, а ещё представитель императора, но это только за государственные преступления. Духовенство подлежит церковному суду у своего непосредственного начальства, которым для Еноха является епископ Меца, в диоцезию которого входит Саарбрюккен, а также кардинал-дьякон Санта-Мария-ин-Космедин, Этьен де Бар. Между прочим, племянник Папы Калликста II, сидевшего на Римском Престоле больше двух десятков лет назад. Кстати, реально он большую часть своего понтификата находился в изгнании, ну примерно как нынешний Евгений. Да и вообще, должность свою занимал всего пять лет. Но племяшу успел пожаловать кардинальскую шапку, да ещё и пристроить на весьма тёплое место епископа в Меце. Не самое высокое в церковной иерархии, но фишка в том, что епископ Меца по совместительству является графом этого самого Меца! При том что город — столица герцогов Лотарингских. Интересно, как они там уживаются? Не иначе как пауки в банке. Хотя такая феодальная путаница по нынешним временам дело довольно обычное, достаточно вспомнить архиепископа Парижского, Преосвященного Теобальда, владеющего частью столицы короля Франции. Сам Этьен де Бар из весьма знатного рода, имеющего большие связи в Лотарингии и Бургундии, с ним считаются и в Риме, и в Империи. Откуда я это знаю? Да от Бернара, конечно. Общались и в дороге, и в Клерво, вот Его Преподобие и просветил в французских, имперских и римских раскладах, за что ему отдельное спасибо. Знаю уже столько, что готов приступить к написанию докторской или как минимум кандидатской по раннему средневековью.

Теперь становится понятно, почему монашек был так самоуверен. Даже на папскую буллу фактически наплевал. Простой монах, пусть он и духовник графа, далеко не самой значительной фигуры в масштабе Империи, на такое вряд ли осмелится. Если только не чувствует за своей спиной сильную поддержку. А качестве «крыши» у него почти несомненно епископ Меца. Это ведь ему подчинено всё духовенство в Саарбрюккене, а уж графский духовник вряд ли остался без внимания Его Высокопреосвященства Этьена де Бара. Если бы Енох не устраивал епископа-кардинала, то вряд ли бы остался в замке. Диоцезия немаленькая, переведут в другое место, не пикнет, как-никак церковники — народ дисциплинированный.

Если за монахом стоит епископ, то становится понятно отношение к Еноху окружающих в замке, начиная с Трулля. Так-то ландфогт в средневековой неофициальной «табели о рангах» стоит выше графского духовника, и довольно сильно выше. Особенно когда хозяин окрестных мест в отъезде. Тем более что эту должность часто занимают дворяне. Не из важных, конечно, всякие младшие сыновья и прочая безземельная босота, вроде нас с Роландом, невесело усмехнулся я про себя.

Вот только Трулль к благородным явно не относится, иначе его бы здешние называли не просто «господин Трулль», а «господин фон Трулль». В средневековье с этикетом строго, за неуважительное наименование благородного, а тем более облечённого властью, простолюдин может запросто плетей получить, а то и пеньковую верёвку на шею. Впрочем, и дворянину за непочтительное отношение к более знатному аристократу тоже грозят неприятности, от выпиливания на поединке (причём не обязательно с оскорблённым вельможей — может не снизойти до какой-то дворянской мелкоты и выставить своих людей), до войны, что между феодалами сейчас обычное дело, с тем же выпиливанием (если не повезёт), но уже в бою, и отъёмом всего нажитого непосильным трудом, неважно, своим или предков. Но это, конечно, касается лишь владеющих землёй. Про монархов с членами их семей и говорить нечего. Оскорбление Величества — одно из самых тяжких преступлений ещё с времён Древнего Рима, за это голова с плеч без вопросов. Или всё та же пеньковая верёвка. Разве что, при исключительном везении (очень влиятельная родня, или ещё какая высшая политика) могут объявить сумасшедшим, законопатив пожизненно в монастырскую темницу, где монахи будут «лечить» несчастного не самыми гуманными способами.

Ладно, это всё дела знати, а Трулль птица куда боле низкого полёта… Хм, а не в этом ли дело? Многие министериалы[1] за верную службу награждаются своими господами дворянским гербом, а вот Трулль как-то не сподобился. Хотя, у меня такое чувство, служит давно. Уж не поэтому ли у него морда такая… не слишком довольная жизнью, что ли? Не на этом ли его подцепил брат Енох? А что, вполне может быть. Иначе трудно понять, с чего бы ландфогт, ещё не увидев меня, был заранее настроен на обвинение и казнь, да ещё радостно соглашался со всем бредом монаха.

Желание получить долю наших с Роландом пожитков, хоть и львиную? Нет, смешно. Не стал бы он мараться из-за такой мелочи, тем более что про зашитые в одежду безанты Трулль не знал. Опять же, ему и с графом пришлось бы делиться, чтоб тот закрыл глаза на такое «правосудие». Подозреваю, что королевского перстня, который Вагнер объявил украденным у дядюшки, крысёныш и не понюхает. Трулль и монах быстро объяснят ему, то «делиться надо». Если уже не объяснили. Министериалу недворянского звания, хоть и поставленному ландфогтом, такая цацка тоже не по чину, а вот на графской руке будет в самый раз.

А графское покровительство в случае моей казни Труллю понадобится. Хоть он и вправе казнить и миловать, ни у кого не спрашивая позволения (кроме графа, когда тот на месте), но есть некоторые нюансы. Казнь рыцаря, пусть и из другой страны, втайне не оставишь. Это событие прогремит на всю округу. Развлечений у людей в эти времена мало, интересные новости бывают нечасто, так что обсуждать будут много, охотно и со вкусом. А вот это для ландфогта совсем не айс, как выражается молодёжь из моего времени. То есть из времени Семёна Делоне, в том числе и моя дочка, которую вряд ли я когда ещё увижу. Общество сейчас насквозь сословное, благородные держат шишку, и всяк сверчок должен знать свой шесток. Не думаю, что окрестным дворянам, как вассалам графа, так и прочим, понравится казнь собрата по сословию, даже и какого-то никому неизвестного проезжего француза, по приговору низкорожденного министериала. Нехороший прецедент, знаете ли. Сегодня Трулль казнит Симона де Лонэ, завтра ещё какой-то плебей потянет на плаху по своему желанию уже местного Карла-Фридриха-Иеронима фон Мюнхгаузена, условно говоря. А это уже потрясение основ!

Нет, на какого-то французика им плевать, не стоит обольщаться. Но за свои права и привилегии благородные в это время стоят дружно. Сословный интерес, он такой сословный… До времён, когда короли хоть герцогов и принцев начнут по своему усмотрению гноить по Бастилиям с Тауэрами, и отправлять на эшафот, а аристократы будут только утираться, ещё века три как минимум. Так что Труллю вполне могут выкатить предъяву, и не одну.

Тем более что ландфогта не назовёшь душой общества, и врагов за время своей службы он несомненно заимел немало, в том числе наверняка и среди дворян, которые рады будут припомнить ему все косяки. Тут и позорная для дворянского сословия (а не только лично для Симона де Лонэ) казнь через повешенье. Хотя со стороны ландфогта это могло быть просто запугиванием, в расчёте на дворянские заморочки, а прояви я готовность «сотрудничать со следствием», мог бы «милостиво» заменить петлю более благородным топором, а то и совсем аристократическим мечом. Тот же Баварец, судя по его готовности поработать в пыточной, наверняка смог бы оттяпать мне голову так, что я почувствовал бы только «лёгкую прохладу на шее», как говорили в средневековье про искусных палачей, хотя никто из их клиентов не смог это подтвердить.

Другим серьезным косяком Трулля могут объявить отсутствие на суде шеффенов[2]. Нет, по закону он может судить и без них, но «по обычаю» присутствие шеффенов весьма желательно, особенно когда судят дворян. Это я тоже выяснил у аббата Клерво, который, зная, что нам предстоит путь через германские земли, рассказал кое-что о немецких порядках.

Вот только для Трулля в нашем случае присутствие шеффенов было бы совсем нежелательно. Не знаю, смог бы он набрать достаточно дворян, которые по его указке осудили бы на казнь двух рыцарей-крестоносцев, на основании таких хлипких «доказательств», как слова Вагнера. Сколько-то серьёзного допроса хватило бы, чтобы этот тип так увяз в своей лжи, что уже никакая изобретательность не помогла бы ему выбраться оттуда с честью. Ведь монастырь Клерво не дальний свет, и послать туда справиться о Симоне де Лонэ и правдивости его слов невелик труд. Это даже не касаясь личности самого, с позволения сказать, «истца». Что-то совсем не верится в то, что этот крысёныш и его дядюшка имели хорошую репутацию даже в родных местах. Знатным происхождением они похвастать явно не могут, судя по фамилии покойного дядюшки Шульца, его предки выбились из деревенских старост[3], да и потомок каретников Вагнер[4] вряд ли знатнее. Богатства тоже нет, иначе не занялись бы дядюшка с племянничком разбоем на большой дороге. Были бы у них средства на нормальную рыцарскую экипировку — поступили бы в дружину какого-нибудь графа или герцога, и могли бы грабить на вполне законных основаниях, учитывая, что войн, как внешних, так и междоусобных, сейчас хватает. И я уверен, что не после встречи со мной и Роландом Шульц и Вагнер впервые вступили на тропу криминала. Наверняка промышляли они грязными делишками и до того, как судьба свела их с нами. И если даже никто их не поймал и не доказал вину, то слухи должны были ходить.

Так что мнения среди шеффенов должны были как минимум разделиться, особенно когда стало бы известно о булле Папы. Но если бы Трулль и добился как-то обвинительного приговора, например, поделившись нашим имуществом (хотя, что тогда досталось бы ему самому, Вагнеру и монаху, если, конечно, тот в доле, а не работает «за идею»), утаить дурнопахнущие подробности от дворянской «общественности» окрестных земель, однозначно не удалось бы. Кто-то непременно проболтался бы. Как говорят (или скажут?) в этих местах: «что знают двое — то знает свинья», а с шеффенами в курсе этого дела было бы значительно больше двоих. А там и до Клерво дошло бы, графство Люксембург недалеко от Саара. А учитывая связи тамошнего аббата и главы Ордена цистерцианцев, быстро узнали бы и во Франции. И долго ли из Парижа отправить гонца в армию?

Гильом Молодой по-любому должен будет возмутиться казнью своего вассала, да ещё идущего с ним в поход, и нажаловаться своему столь же молодому сюзерену, выкатив конкретную предъяву графу фон Саарбрюккену за беспредел его людей, даже не соизволивших известить его, Гильома, об аресте его человека. Людовик, которому скорее всего ещё не приелись «Салат крестоносца» с соусом «клервез», и который вряд ли забыл изобретателя, пожалованного перстнем с королевской руки, видимо, поддержит возмущение своего вассала и обратится к своему царственному брату, кайзеру Конраду. Ну а Конрад начнёт задавать неприятные вопросы моему тёзке, графу Симону. А крайним в этой истории окажется ландфогт.

Нет, через какое-то время, понятно, всё устаканится. Не будем себе льстить, не такая уж я крупная фигура чтобы из-за меня случился конфликт между странами. Людовик и Гильом получат какие-то плюшки от Конрада и Симона. Конрад что-то поимеет с графа фон Саарбрюккена. И царственные особы, а также мой сюзерен, забудут про Симона де Лонэ, словно бы его и не было. Не повезло молодому шевалье, бывает… Мало ли таких гибнет от разных причин? На всё воля Божья.

А вот граф Симон вряд ли забудет виновника своих проблем, и будет достаточно жёстко иметь Труллю мозги вопросом: «А на хрена ты меня в это втравил?». Тут и королевского перстня для оправдания может не хватить. А это вполне может кончиться для накосячившего министериала понижением в должности. Скажем, изгнанием на конюшню, навоз из-под лошадей выгребать. Что для привыкшего к власти ландфогта хуже я не знаю чего. Ещё и придётся терпеть насмешки и издевательства бывших подчинённых, которые уж точно не откажутся пнуть того, перед кем вчера сгибались в дугу. Недаром Трулль не стал нас допрашивать сразу. Не иначе, прикидывал хрен к носу и искал оптимальное решение. Пока брат Енох, видимо, не сделал ему предложение, от которого ландфогт не смог отказаться. Да скорее всего и не хотел.

А предложил монах Труллю, судя по всему, заменить банальное повешенье по обвинению в разбое, на яркое во всех смыслах шоу с подсветкой под названием «Наказание прислужника Аццкого Сотоны за Чёрное колдунство, или Торжество Веры». Что бы с этого поимел Трулль? Да немало. Прежде всего, заткнул бы рты своим недоброжелателям из местных, особенно дворян. Одно дело — возмущаться судом не по понятиям и казнью рыцаря по сомнительному обвинению в разбое, и совсем другое — выражать недовольство осуждением и сожжением страшного колдуна, продавшего душу Врагу Рода Человеческого. За это сами недовольные могут поиметь серьёзные проблемы по церковной линии.

Кроме того, получил бы поддержку не толькографского духовника, но и самого епископа Меца. А тот мало что особа влиятельная, так ещё и имеет церковную власть над Саарбрюккенским графством. Вряд ли граф захочет конфликтовать с епископом, во всяком случае без очень веских причин. Тот ведь вполне может Симона фон Саарбрюккена и от церкви отлучить, а это по нынешним временам крайне серьёзно. А то и на всё графство наложит интердикт[5]. И тогда у графа будут большие проблемы уже с собственными подданными. Ему это надо?

А чтобы лично заинтересовать Трулля, Енох вполне мог от имени епископа, обещать ландфогту повышение, то есть вожделенное дворянство. То-то Трулль с таким энтузиазмом поддерживал монаха! Не забываем, что епископ Меца по должности работает ещё и графом в тех местах, и имеет полное право пожаловать дворянским званием кого захочет. Правда, в эти времена к дворянскому гербу должна прилагаться землица, но с этим вряд ли будут проблемы. Наверняка в графстве Мец найдётся полуразрушенная башенка, к которой можно прирезать с полгектара с садом или виноградником, и вот вам вместо обычного министериала Трулля — дворянин фон Трулль! Или де Трулль, если на лотарингский манер. А это совсем другой статус и отношение в обществе, в том числе и среди благородных! Один из них! С собственным феодом! И не беда что хреновеньким. Ландфогт за время службы однозначно нажил деньжат, должность-то хлебная — одни судебные дела сколько должны приносить. Так что, если даже граф Симон даст бывшему министериалу коленом под зад, бедность тому явно не грозит. Да и епископ может взять доказавшего свою верность кадра на службу. Наверняка на землях его графства или епископства найдётся чем поуправлять опытному администратору. Или к родне пристроит. С такими шансами можно рисковать графским неудовольствием и даже потерей должности.

Так, с мотивами Трулля, похоже, разобрались, остаётся монах. Он-то чего так старается пристроить меня на костёр? Никаких счётов между нами быть не может, до доноса крысёныша Вагнера брат Енох и не подозревал о моём существовании. Как и я о его — до первого допроса. Хотя, что тут думать? Выслужиться хочет, подлец! Лавры Великого Инквизитора покоя не дают. Хоть и нет их ещё, ни инквизиторов, ни лавров. Графский духовник, оно вроде и неплохо, но в них можно всю жизнь просидеть. А монашек, похоже, хочет большего. Ведь на борьбе с врагами Бога и Церкви можно неплохо подняться. И даже до иерарха дорасти! Особенно если не слишком заморачиваться с доказательствами. Это с еретиками надо ещё доказывать высказывание вредных идей и прочее в том же духе, а для обвинения в колдовстве вполне сойдут и какие-то травки с мазями да медальон с подозрительной буквой, как в моём случае. Недаром Енох в них так вцепился, инквизитор-энтузиаст хренов! Правда, монашек сильно забегает впереди паровоза. Нет ещё инквизиции как таковой. Хотя сам термин уже известен, но обозначает просто следственные действия по делам подозреваемых в преступлениях против веры.

Я читал когда-то, что ещё при Карле Великом епископов обязали выявлять отклонения, вроде ересей, языческих обрядов и прочего. Действовали они поначалу довольно мягко. Костры начали разжигать в Европе в начале прошлого, XI века. Но в основном против еретиков. Колдуны и ведьмы на них попадали очень редко, и только если использовали освящённые предметы — то есть шли «по статье» за кощунство. Ещё казнили (как правило «традиционными» способами) тех из этой братии, кого ловили на человеческих жертвах или убийствах с целью колдовства. Но таких казнили прежде всего как убийц и соучастников, а колдовство шло довеском, как отягчающее обстоятельство.

Также ещё в Раннее Средневековье запрещалось призывать демонов — за это по римскому закону положено предавать мечу. Правда, тут нужны свидетели, видевшие появление демона и достоверно его описавшие, в нашем с Роландом случае до такого даже Вагнер не додумался. Ещё могут повесить за наведение порчи и причинение колдовством вреда христианам, в виде стихийных бедствий, падежа скота, неурожая и прочего в том же духе. Хотя, казнят за это нечасто, тут, куда вероятнее, добрые соседи расправятся самосудом. За прочие проявления колдовства наказания значительно легче — плети, острижение, покаяние…

Но основное внимание что Церкви, что светских правителей, направлено всё же на еретиков. Вторые даже активнее в их искоренении, вспомнить того же короля Роберта, при котором родилась Урсула. Наверно, так увлёкся истреблением ереси, что не до ведьм было.

Но пока в этом отношении сплошная кустарщина и самодеятельность. Каждый иерарх занимается этим в своей диоцезии в меру своего разумения и желания. Или не занимается. Если ничего не путаю, только через тридцать семь лет, 1184 году, тогдашний Папа Люций III составит инструкцию для епископов, приказав назначить в каждой диоцезии священников и мирян, ответственных за розыск преступных с точки зрения Римской Церкви вещей, и утвердив их штаты и полномочия.

Между прочим, сделает он это под нажимом императора Фридриха Барбароссы, который приравняет ересь к Оскорблению Величества. Ну а что, логично же, Христос ведь Царь Небесный как-никак. Вот это и будет уже официальная Инквизиция. Правда, отдельная для каждого епископа и архиепископа и не связанная с соседями. «Центральный офис» в Риме появится только в 1215 году, при Иннокентии III. А реально централизованную Папскую Инквизицию начнёт насаждать Григорий IX с 1227 года. А в 1233 году он окончательно отберёт Инквизицию у епископов и поручит Ордену Доминиканцев, отец-основатель которого будущий святой Доминик де Гусман ещё и не родился.

Вот тогда и пойдёт реальное файер-шоу по Европе, и полетят клочки по закоулочкам! В Испании, Италии, Германии, и далее по списку. Ну и во Франции конечно, в 1229 году. Правда, только на юге, где случится война с еретиками-альбигойцами. В остальной Франции папские инквизиторы появятся в 1255 году.

Это я точно не доживу. Даже если мне удастся выжить в данной ситуации, которая складывалась для меня далеко не лучшим образом. Между прочим, и у инквизиторов жизнь не всегда была сладкой. И убивали их, и восстания поднимали, и выгоняли. Как в Германии в 1233–1234 годах, когда восставшие аборигены перебили папских инквизиторов, а от самой инквизиции оставили одно воспоминание, записав в летописи: «По милости Божьей Германия была избавлена от гнусного и неслыханного суда». Да, круты дойчи, ничего не скажешь! Хотя сволочи, конечно. Собравшиеся в этом замке уж точно!

Это что, во мне француз заговорил с их традиционной нелюбовью к бошам? Вообще, вся эта будущая инквизиция тоже будет заточена на еретиков. Ведьмами и колдунами они будут заниматься гораздо реже, и обычно без особой жестокости. Например, в XVII веке в Ломбардии инквизиторы как-то арестовали пятнадцать ведьм (в хрониках отметили, что это самый крупный случай в тех местах). И что? Всех сожгли? А вот ничего подобного! Одиннадцать были оправданы и освобождены, одну приговорили к покаянию. Ещё три сами признались, что ведьмы, но и из них ни одну не казнили. И это XVII век, пик охоты за ведьмами и колдунами!

Хотя, конечно, не всем так везло. Баски и в XXI веке вспоминали sorginen — местных ведьм, сожжённых инквизиторами в том же XVII столетии. Правда, бытовала версия, что эти дамы на самом деле пострадали за излишнее свободолюбие, не нравившееся местным мужчинам. Как там было на самом деле — за давностью лет трудно сказать. Но ясно, что к казням колдунов и ведьм инквизиторы имели небольшое отношение, тут в основном отметились светские власти, особо оторвавшиеся с XV века.

Откуда мне всё это известно? Да вспомнилось, благо ситуация, подходящая для таких воспоминаний. Была как-то в Питере выставка пыток лет десять назад. То есть году в 2010-м. Да-да, самая натуральная выставка пыточного оборудования! Очень зрелищная, кстати, организаторы постарались на славу, выглядело всё очень натуралистично, когда мы с Ольгой заглянули в Петропавловку, где она проходила. Ольге стало не по себе, она у меня женщина достаточно традиционных понятий, а вот какая-то девчушка лет восьми, рядом с нами, прямо-таки подвесилась на дыбу, а папуля фотографировал её на телефон. Молодое поколение, закалённое кровищей и расчленёнкой в фильмах и игрушках, похоже, ничем не смутить. Ладно, чем бы дитё ни тешилось, лишь бы в «железную деву»[6] не забиралось. А то одна мазохистка, раза в два с половиной старше той самоуверенной пигалицы, попыталась-таки влезть в «деву». К счастью, дуру успели вытащить, прежде чем её подруга — такая же дура — захлопнула переднюю створку.

Меня все эти девайсы заинтересовали профессионально, как опера. Вместе с инквизиторами, которым большинство экспонатов некогда принадлежало, а некоторые были ими изобретены. Всё же коллеги в каком-то смысле тоже расследованиями занимались. Гид был рад моему интересу и много порассказал о Святой инквизиции и инквизиторах, вот и запомнилось кое-что.

Впрочем, это всё дела будущие. А пока никакой Инквизиции не существует, и это скорее минус, чем плюс. Ведь тот же Енох не связан никакими правилами и регламентами, и по сути может творить всё, что левая пятка захочет. Тем более при поддержке епископа, которую он однозначно получил. Мец не сильно далеко от Саарбрюккена, гонец вполне успел бы обернуться туда и обратно.

Ну не мог какой-то монах сам решить подтереться буллой Папы! Не времена Лютера, в конце концов! Этот Енох рядом с Евгением III даже не вошь, а так — пыль под ногами! А вот Этьен де Бар — это уже совсем другой уровень. Зачем всё это нужно кардиналу-епископу? Да шут его знает! Для меня эти внутрицерковные расклады поистине тёмный лес. Да и Бернар на этот счёт не распространялся. Может, решил набрать очков в глазах других иерархов, показав себя ревнителем веры. А то его ровесники растут, тот же Теобальд в Примасы всей Франции выбился, а он больше четверти века в Меце сидит, на не самой высокой должности. А может, нацелился на Римский Престол после Евгения, кто знает? Как кардинал он вполне вправе выдвинуть свою кандидатуру в Папы. Опять же, семья, связи… Да и пример перед глазами: «Дядюшка смог, а я чем хуже?». Если верна поговорка, что плох тот солдат, что не мечтает стать генералом, то с епископами и Папами такая же история.

Да, если тут и правда закручиваются интриги такого уровня, то попасть в их жернова мне совсем не улыбалось! Разотрут и не заметят, и булла Его Святейшества не поможет. Енох и Трулль подтвердят с самым честным видом, что никакой буллы в глаза не видели, должно быть, Симон де Лонэ её потерял до приезда в Саарбрюккен. Хотя, что мне с игр церковной верхушки? Мне и отношения местных хватит выше крыши. Оно и так было не очень, а после побега станет ещё хуже. И стражников обидел, и начальство местное. Монах, ко всему прочему, похоже, ещё и фанатик. Как он на меня с голыми руками в пыточной кинулся, аки Святой Георгий на дракона! А удар дубинкой в лобешник наверняка стал весьма болезненным не только для организма, но и для самолюбия. Борца с Кознями Ада, будущего Великого Инквизитора, да деревяшкой по кумполу! Теперь он точно верит, что я колдун, не меньше чем в Символ Веры. Переубедить его не отправлять меня на костёр смог бы разве что сам Святой Януарий, явившись к Еноху с отрубленной головой под мышкой, да и то монах, вероятно, будет сомневаться. И поддержка светской власти в лице ландфогта планам монаха на мой счёт однозначно гарантирована. Трулль и раньше был солидарен с Енохом, а теперь ещё и личные мотивы прибавились.

Напасть на него на его же территории, захватить, угрожать, щекотать глотку ножом, связать, в общем втоптать в грязь его административное величие — и всё в присутствии подчинённых! Довелось в прежней жизни общаться с чиновниками и, несмотря на девять без малого веков, разделяющих тех типов и здешнего ландфогта, психология в общем-то та же. Так что Трулль мне тоже ничего не простит. Думаю, если бы не зажигательные планы монаха, меня бы вздёрнули прямо на тех воротах, у которых подонок Вагнер меня подстрелил.

Ну, крысёныш, если только выберусь, беги в другую страну! А лучше на другой континент. Если увижу — сразу отправлю вдогонку за дядюшкой! Хотя, конечно я сглупил тогда. Ладно упустил этого уродца Вольфганга, но на хрена было ему коней и вещи оставлять?! Кто мешал их забрать с собой и по дороге продать хоть по дешёвке каким-нибудь встречным путникам, идущих в сторону от Саарбрюккена? К тому времени как Вагнер пёхом дошлёпал бы до города, мы бы отъехали так далеко, что хрен бы Мюллер и его стражники нас догнали! Да и послали ли бы их? Одно дело — солидный риттер на двух лошадях с навьюченными вещами, словам которого можно поверить, и совсем другое — какой-то мутный тип на своих двоих, из вещей только то, что на нём, и обвиняет без всяких доказательств рыцарей-крестоносцев, которые к тому же уже из графства уехали. А в других владениях приказы саарбрюккенских властей не катят, тут с местной властью договариваться надо. Феодализм, однако! И Роланд не стал бы тогда разоряться при виде Вольфганга, уж я бы ему внушил помалкивать об этом деле. Увы, хорошая мысля приходит опосля.

Как и в случае с махаловом в пыточной. Куда, спрашивается, я спешил? Кто мешал, вырубив и связав эту компашку, привести из камеры Роланда, связать всех покрепче, вставить кляпы, отнести в камеру и запереть там? А из Трулля выдавить бумагу, запрещающую всем местным нам в чём-то мешать, после чего забрать свои вещи и спокойно уехать?

Теперь же хрен сбежишь, сижу на цепи, как собака, да ещё и рана эта… Перевязали, но левая рука двигается с трудом, слишком уж болезненные ощущения. Хорошо хоть Роланд ушёл.

Из размышлений меня выдернуло появление баварца, ещё одного стражника и лекаря. Принесли хлеб да воду, заодно лекарь сменил повязку, охватывавшую плечо и верхнюю часть торса.

— Завтра поутру для тебя, убийца и еретик, настанет час расплаты, — с довольным видом молвил Баварец, прежде чем запереть дверь. — С каким удовольствием я посмотрю, как ты станешь корчиться на костерке, в который я лично буду подкидывать хворост. Жаль, что не удастся вздёрнуть твоего дружка, который уже, наверное, и забыл о твоём существовании, вознося хвалу Богу или Сатане за своё спасение. Но не сильно печалься, завтрак у тебя, как и у всякого приговорённого к смерти, будет неплохой, так что хотя бы наешься и напьёшься от души. Может, будут какие-то пожелания?

— Желаю тебе, а также Труллю и Еноху, сдохнуть от проказы, и чтобы ваши члены отвалились в первую очередь.

Баварец от души расхохотался, даже слёзы выступили ан его грубой солдатской физиономии:

— Вот это я понимаю храбрец! Главное, чтобы твоя храбрость тебе завтра не изменила, когда будешь поджариваться у столба, как поросёнок на вертеле.

Честно сказать, от подобной перспективы мне стало немного дурно, даже тошнота подкатила к горлу. Как представишь, что тебя ожидает завтра, хочется перегрызть себе вены, заранее избавив себя от страшных мучений. Может, так и поступить? Сильно сомневаюсь, что приду в себя в теле Семёна Делоне, думается мне, его в закрытом гробу отправили на Родину, где, возможно, уже похоронили со всеми полагающимися почестями. То есть, понятно, в этом времени до моего появления на свет ещё восемь с лишним веков, но мне всё же удобнее и проще было мыслить такими категориями, чтобы окончательно не запутаться.

Как бы там ни было, в завтрашний день я смотрел без особого оптимизма. Сбежать не получится, не с моей раной на это рассчитывать, даже когда освободят от кандалов на ноге. Остаётся лишь с честью постараться выдержать последнее и главное испытание в этой моей жизни. То есть не принять смерть с гордо поднятой головой… Хотя, если честно, вряд ли удастся совладать со своими эмоциями, когда начну превращаться в головёшку. Вся надежда на то, что быстро потеряю от боли сознание. Читал, конечно, что были в Средние века мастера поджаривать медленно, чтобы жертва как следует помучилась, но в моём случае, хочется верить, до такого не додумаются.

Ох, как же не хочется умирать во цвете лет! Даже до Святой земли не добрался, погибнуть в бою с какими-нибудь сельджуками было бы не так обидно, нежели сгореть на костре по ложному обвинению.

В таких вот размышлениях и прошли остаток дня и практически вся ночь, за время которой я почти не сомкнул глаз. А кто бы сомкнул ан моём месте? Да ещё и эти стоны… Кто ж там всё время стонет в дальней камере, который день уже, никак не успокоится? Это не считая довольного рычания Людоеда, которому, похоже, баварец шепнул, что меня ждёт. Тот, собака, всё никак не мог угомониться.

Хоть бы в прежнюю камеру бросили, с Гансом всё ж как-то было бы веселее. Эх, что за жизнь…. Да и ту скоро отнимут.

Рано утром, часов в шесть, наверное, мне принесли ломоть свежего хлеба, сыр, жареную курицу (не чёрный ли это юмор в связи с моими ближайшими перспективами?), луковицу, два яблока и кувшинчик вина. Неплохого вина. Несмотря на ситуацию, в которой я находился, в животе у меня было совершенно пусто, а голод, как известно, не тётка, пирожка не подсунет. Так что, начав, можно сказать, по щепотке. Сам не заметил, как сметелил всё до последней крошки. И кувшинчик осушил, ничего врагу не оставил. Ну хоть нажрался от пуза напоследок.

Ну что, когда уже за мной придут? От тоски затянул себе под нос на русском:

Чёрный во-о-орон, что ты вьё-о-ошься,

Над мое-е-ею голово-о-ой!

Ты добы-ы-ычи не дoждёшься

Чёрный ворон, я не твой!..

И пел всё громче и громче, а потом вдруг понял, что кто-то мне подпевает. Ну как подпевает — подвывает мелодично, слов-то, тем более на русском, никто не знает. И к концу песни так вот подвывал уже не один, а как минимум двое или трое человек.

— Что это ещё такое?!

Я как раз закончил, когда в коридоре послышался грозный голос Баварца, чьё восклицание на немецком я понял без переводчика. А затем, подойдя к двери моего узилища, он криво усмехнулся, перейдя на французский:

— Песни на сатанинском языке распеваешь? Ну что, храбрец, пришло время платить по счетам. По нужде не хочешь сходить? А то, когда пригорать начнёт, сразу и обделаешься. Иной раз, бывало, прежде чем жареным мяском запахнет, такая вонь стоит… Не то что у нас часто такое аутодафе случается, но бывало.

Петросян, блин… Так и зачесались кулаки врезать ему промеж глаз, еле сдержался. Ещё подломает, что удалось ему вывести меня из себя, а я тут пытаюсь сохранить показное хладнокровие.

С ним пришли стражник и одноглазый кузнец, который позавчера заковывал мою ногу в кандалы. Не знаю, где он свой глаз потерял, но, похоже, и язык тоже, так как ни тогда, ни сейчас я не услышал от него ни слова. На этот раз он освободил меня от оков, и я осторожно потёр начавшую уже кровоточить щиколотку. Так и заражение подхватить недолго. Впрочем, мне ли об этом беспокоиться, жить-то осталось всего ничего. А что там дальше будет… Никому ещё не удавалось заглянуть за Кромку и вернуться обратно. Насочиняли себе Рай и Ад, Вальхаллу и прочие Сукхавати. Я гораздо больше верил учёным давно заявившим, что души гнет, а сознание — не более чем деятельность мозга, происходящая за счёт миллиардов слабеньких электроимпульсов. Правда, как объяснить, что моя душа (или сознание, это кому как) переместилась по родовому древу на восемьсот лет в прошлое? Что на это сказали бы наши светлые головы, профессора и академики? Думаю, весь научный мир встал бы на уши. Но для этого я должен вернуться в тело Семёна Делоне и, самое главное, доказать, что и впрямь был в прошлом. Конечно же, меня поднимут на смех, в лучшем случае объяснят мои россказни бессознательными и очень реалистичными галлюцинациями.

«Есть многое в природе, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам…»

Аутодафе должно было состояться на главной площади Саарбрюккена, не такой уж и большой, куда меня доставили в деревянной клетке, в которой нельзя было выпрямиться во весь рост. Пока ехали, на меня со всех сторон глазели любопытные, а мальчишки с криками на немецком, в которых угадывалось слово «еретик», даже стали кидать камни, и некоторые попадания оказались весьма болезненными. Баварцу пришлось пригрозить им палкой, но пацанва особо не испугалась, продолжая своё мерзкое занятие до самой площади.

Площадь была небольшой, а народу собралось сотни две. Народ, как говорится, для разврата собрался. Позволено им было занять две трети пространства, а на свободном пятачке с оцеплением из числа стражников был установлен помост, где в деревянных креслах восседали ландфогт Трулль и брат Енох. Заметил я в толпе и довольную рожу Вагнера. Крысёныш, встретившись со мной взглядом, довольно ощерился.

Посреди площади была сложена поленница метра полтора высотой, которую венчал столб, к нему-то меня и примотали цепями. Почему цепями? Наверное, потому что они не сгорят от огня, как верёвки, не дадут телу упасть. Была мысль в последний момент пнуть кого-нибудь из палачей, но опять же, решил не ронять лицо. Не размениваться на такие мелочи. Жанна д’Арк, Ян Гус, Джордано Бруно… Их имена вошли в историю, вернее, войдут, а моё вряд ли, хотя я первым из них всех взойду на костёр.

К горлу подкатил ком, на глаза невольно навернулись слёзы. Я даже не слушал, как глашатай зачитывает приговор, согласно которому меня как слугу Сатаны и уже после того убийцу честного гражданина Гюнтера Шульца ждёт сожжение на костре. Народ это известие встретил радостными криками. Святая простота, что с них взять… Для людей, как ни крути, хоть какое-то развлечение.

— Приговорённый, желаешь ли перед смертью покаяться в связи с Нечистым? — вывел меня из раздумий голос глашатая, заданный на французском.

— В связи с Нечистым не состоял, — негромко, но чётко произнёс я.

Притихшая было в ожидании моего ответа толпа негодующе загудела. Не иначе многие из них знали французский, благо что Франция практически под боком.

— Все обвинения как в убийстве, так и в моих якобы связях с Нечистым — не более чем наглый оговор.

Снова недовольный гул. Я прошёлся взглядом по этим лицам, ни одно из них не выражало сострадания. Напротив, все они жаждали яркого зрелища расправы над колдуном. Хотя нет, во взгляде вон той девицы вроде как вижу сочувствие. Нашёл в себе силы улыбнуться ей, но улыбка получилась какая-то жалкая.

Право поджечь костёр было предоставлено Баварцу. Он деловито поджёг факел и двинулся к политой маслом поленнице, которую венчал привязанный к столбу несчастный шевалье Симон де Лонэ. Я глядел на приближающуюся фигуру, а перед моим мысленным взором стояли образы Ольги и Лизы. Выходит, это правда, что перед лицом смерти мы вспоминаем самых близких.

Как нетрудно догадаться, вряд ли я написал бы эти строки, если бы в то чудесное утро, сопровождаемое пением птиц, меня поджарили, как ягнёнка. И когда я приготовился собрать в кулак всю волю, дабы принять смерть достойно

— Стойте!

Лица всех присутствующих обернулись в сторону, откуда мгновение спустя на взмыленной лошади появился не кто иной, как… Ну да, это был Роланд собственной персоной!

— Ой дурак! — вырвалось у меня.

Однако не успел я пожалеть своего товарища, как раздался стук многих копыт по булыжной мостовой, и на площадь влетели десятка полтора всадников. И все они были монахами, а возглавлял их сам Бернард Клервоский.

Нужно было видеть, как вытянулись лица Трулля с Енохом. Они ещё толком не понимали, что к чему, но догадывались, что их файер-шоу может сорваться. И пусть из всей когорты вновь прибывших мечом был опоясан лишь Роланд (видно, выпросил в аренду, так как всё наше оружие было конфисковано людьми Трулля), однако кто во всей христианской Европе мог осмелиться бросить вызов или хотя бы перечить самому основателю Ордена цистерцианцев и советнику французского и германского монархов? И потому я, предвидя своё спасение, с насмешкой посмотрел на растерянного Баварца. Тот так и стоял возлей моей поленницы с горящим факелом в руке.

— Эй, ты смотри случайно не подожги, — посоветовал я ему.

Тот посмотрел на меня, недоумённо хлопая глазами, потом снова перевёл взгляд на вновь прибывших. А Бернард уже подъехал к помосту, с которого на него настороженно взирали Трулль с Енохом и что-то им говорил. Что именно, я не слышал, тем более что Роланд уже по-хозяйски распоряжался опешившими палачами, требуя освободить меня от цепей.

Три часа спустя, когда на колокольне только что отзвонили обедню, я отмытый и одетый в чистое исподнее, которое мне принёс лично Баварец, и даже избавленный бритвой от юношеской щетины на лице, сидел за одним столом с аббатом монастыря Клерво и Роландом, глаза которого сияли счастьем с того самого момента, как я сошёл с приготовленной для меня поленницы. Перед нами стояли тарелки с сыром, хлебом и холодной телятиной, а также два кувшина охлаждённого пива от местных, так сказать, производителей. И неплохое, кстати, пиво, пару кружек я уже успел в себя опрокинуть и снова поглядывал на только что обновлённый кувшин. К тому же мне после всего ещё недавно пережитого надо было расслабиться, а пиво, хоть и слабоалкогольный напиток, тому неплохо способствовало.

— Да-а, если бы не твой друг, общался бы ты уже со Святым Януарием на небесах.

Губы Бернарда тронула лёгкая улыбка, и он не без удовольствия пригубил пива из своей глиняной кружки. Аббат за эти примерно полчаса, что мы сидели за столом в городской ратуше, уже не первый раз упоминал имя Роланда как моего спасителя, отчего мой товарищ то и дело заходился румянцем. Но он и впрямь был молодец. Тогда, сумев сбежать, он едва не загнал свою Матильду. Сразу не понял, куда мчится, вызывая удивлённые взгляды редких встречных, потом уже сообразил, что невольно путь его лежит в сторону монастыря Клерво, по дороге, которой мы оттуда двигались в Саарбрюккен. И да, тогда же он понял, что единственный, кто в данной ситуации может помочь спасти меня и оправдать нас обоих — Бернард Клервоский.

В общем, к вечеру следующего дня Роланд был уже в монастыре, где его тут же препроводили к настоятелю. Не прошло и пары часов, как Бернард в компании самых крепких монахов, вооружённых лишь посохами, выдвинулся в направлении Саарбрюккена. Слава небесам, успели в последний момент. Если бы я снимал приключенческий фильм, то именно так в нём события и развивались бы.

А может, я и есть действующее лицо какого-то фильма, режиссёры которого — некие сверхлюди? Какие-нибудь богоподобные существа, для которых человек — всего лишь микроб в их «чашке Петри»? Однако доказать сие у меня вряд ли получится, остаётся лишь слепо подчиняться судьбе и верить, что в твоих силах хоть как-то ею управлять.

Трулль и отец Енох, конечно, так просто сдаваться не собирались, особенно монах, тот потрясал моими зельями и медальоном, доказывая, что я служу Сатане. Вольфганг Вагнер, кстати, моментально куда-то исчез, его так и не смогли найти, чтобы он при Бернарде повторил свои показания, в том числе насчёт перстня, снятого с пальца его несчастного дядюшки. Сейчас этот перстень вернулся к своему хозяину, то есть ко мне, красуясь на безымянном пальце правой руки.

В общем, как я понял из намёков Его Преподобия, он пригрозил нажаловаться как своему монарху, так и немецкому, а также отправить письмо графу Саарбрюккена с описанием происходившего в его владениях беспредела. Хотя, думаю, ландфогт с духовником могли бы отправить письмо, где перевернут всё с ног на голову. Но вряд ли станут это делать. Во-первых, нет смысла, я уже оправдан. Во-вторых, они бы таким образом возвели на Бернарда заведомо ложное обвинение в покровительстве разбойнику и прислужнику Нечистого. Ну и кому поверят — им или аббату Клерво? Думаю, монаха после такого ждёт лишение сана и монастырская темница, а ландфогта большой штраф и пинок с должности — и это в лучшем для них случае.

Как бы там ни было, я в очередной раз выразил благодарность Бернарду за то, что не остался равнодушен, а без раздумий кинулся спасать в общем-то чужого ему человека.

— Помогать ближнему — долг каждого честного христианина, — заметил он, положив на язык ломтик сыра. — Тем более если ближний страдает незаслуженно.

Вот бы таких попов побольше! И воодушевляющие речи могут произносить, и технического прогресса не чураются, а самое главное — порядочные люди. В моём будущем за РПЦ тянулся слегка скандальный шлейф из всякого рода разоблачений, которые выдавали на гора дьяк Кураев и ещё некоторые смельчаки, а в католической церкви мужеложство уже и за грех вроде как не считалось. Застали очередного пастора с мальчиком — ну и что? Может, у них по обоюдному согласию! И вообще толерантность!

Как бы там ни было, ещё на некоторое время в славном Саарбрюккене нам пришлось задержаться. С моими ранами, которые требовали нормального лечения (прежде всего полученная от арбалетного болта), далеко не уедешь. Тут мои травки и мази, особенно на основе прополиса, придутся весьма кстати.

А первым делом я заплатил выкуп несчастного Ганса. Не мог остаться равнодушным к судьбе несчастного старика, тем более всего-то цена вопроса — пятьдесят денье. Но на этот раз Роланд только вздыхал, понимая, что доводы разума против моего чувства сострадания ближнему здесь бессильны. Крестьянин же, получив свободу, не верил своему счастью,

радовался до слёз, я даже малость испугался, не случилось бы у того от чрезмерного счастья сердечного приступа. В общем, с бумагой, подтверждающей его свободу, отправился он в родную деревушку в надежде, что там сможет отыскать следы своих дочери и внука.

Неделя полупостельного режима (к столу я выходил вместе со всеми), мазь на основе прополиса и усиленное питание, за которое я весьма благодарен хозяину таверны «Зелёный Рыцарь», где мы остановились после несостоявшегося файер-шоу, и где на вывеске в виде щита был изображён рыцарь в зелёных доспехах, точнее, его жене и дочкам, которые хозяйничали на кухне и готовили не только сытно, но и вкусно, сделали своё дело. Рана от арбалетного болта практически затянулась, щиколотка тоже не беспокоила.

С питанием, к слову, получилось интересно. Вроде никаких изысков, самые немудрящие продукты, а готовится всё так, что пальчики оближешь. Неужели прав Фазиль Искандер, и всё зависит от того, вкладывает хозяйка в готовку душу или нет?

Роланд, кстати, оценил не только местную еду, но и старшую из хозяйкиных дочек, пышноволосую кудрявую шатенку с серыми глазами, лет пятнадцати-шестнадцати на вид, по имени Магда. Судя по тому, что после заселения в комнату на втором этаже таверны я ночевал в одиночестве, у них всё срослось в первую же ночь. Вот ведь кобелина неукротимый! Похоже, он попросту задался целью разбросать от Парижа до Иерусалима свои гены, пусть и не подозревая о существовании таковых.

Когда подзадержавшийся в Саарбрюккене Бернард, невесть как узнав о похождениях Роланда, упрекнул того в грехе прелюбодеяния и в соблазнении бедной девушки, которой, лишившись невинности, будет трудно выйти замуж, мой товарищ ответил, что в соблазнении он не виноват, так как ещё до него невинностью там и не пахло. Магда, по её собственным словам в пересказе Роланда, промышляла этим уже пару лет. При этом девушка она была серьёзная, оказывала интимные услуги не потому, что ей так нравился секс (хотя, нравился конечно, что греха таить!), а чтобы собрать денег на приданое. Их же в семье четыре дочери, отцовского состояния на всех не хватит. И Магда твёрдо решила найти себе хорошую партию, а не нищеброда какого. Ну, понятно, поговорка «деньги к деньгам» не только не Руси действует.

По словам Магды, родители знали, как, или, точнее, чем зарабатывает их старшенькая, но не возражали. Тем более что девушка, по её словам, заботилась о своей репутации (зацените, чего мне стоило не заржать, услышав это!), и спала только с проезжими, которые сегодня здесь, а завтра поминай как звали, да и с местными не знакомы, так что порочащие её слухи в городе не пойдут. Да и из проезжих предпочитала народ почище — дворян, купцов, либо воинов и наёмников. Последние, если ей верить, часто бывали щедрее первых.

Судя по рассказу Магды в изложении Роланда, она собиралась на следующий год завязать с этим занятием и выйти замуж за сына мясника, с которым её сговорили родители в этом году, и которого, по её признанию, она очень любит… Н-да, высокие отношения, что тут скажешь. На вопрос Роланда, не боится ли она принести своему жениху в подоле, Магда ответила, что не боится, так как покупает у одной знахарки из соседнего Эльзаса, бывающей в Саарбрюккене на ярмарке, зелье от зачатия, и оно пока не давало осечек. Однако… Средневековая контрацепция в действии! А говорили, Тёмные Века…

Бернард, выслушав эту историю, только покачал головой, пробормотав:

— O tempora, o mores!

Честно говоря, я тоже впечатлился. Вот тебе и строгие средневековые нравы! В одной отдельно взятой таверне по части раскованности они не уступят XXI веку, только что здесь в соцсети ничего не выкладывают. Хотя, наверняка не везде так, ведь люди нигде и никогда не бывают одинаковы. Интересно, а этот сын мясника узнает когда-нибудь, каким местом его благоверная заработала своё приданое? А если узнает, то как отреагирует? С разводами то сейчас не очень. Даже коронованным особам это весьма и весьма непросто, а уж о простолюдинах и говорить нечего. Хочешь не хочешь, а придётся жить вместе всю жизнь. С другой стороны, известно, через какое место идёт путь к сердцу мужчины (нет, не через то, которым думает Роланд, а несколько выше), и жене, которая умеет так готовить, можно простить многое, особенно если после свадьбы у неё кроме мужа не будет других мужиков.

Вообще-то, я тоже не скучал в «Зелёном Рыцаре», прикидывая список вещей, которые надо бы прикупить в Саарбрюккене, благо ярмарка была в разгаре. А также рисовал чертежи продвинутого арбалета с воротом (видел такие в прошлой жизни), и спасательных средств в виде пробкового жилета, такого же пояса и спасательного круга. Раз уж я теперь рыцарь и периодически хожу в железе, то надо бы позаботиться о том, чтобы не дать утонуть ни себе, ни Роланду. Ведь рек и морей нам, видимо, не избежать. История свидетельствует, что Фридрих Барбаросса утонет в Третьем Крестовом походе, переправляясь через реку на Ближнем Востоке, между прочим, далеко не самом водном месте в мире. А пробка в винодельческом крае должна быть, испанские и итальянские купцы везут её сюда в больших количествах.

Ещё надо прикупить серебряные фляги. Сейчас по всему миру с инфекцией проблемы, а в тёплых краях с разными заразами геморроя в разы больше. Серебро же, как известно, микробов убивает.

Кроме того, я общался с Бернардом, пока он не закончил свои дела в Саарбрюккене и не уехал в Клерво. Дядька он оказался харизматичный (теперь я не удивляюсь, что под его влиянием монархи двух главных стран Западной Европы со множеством подданных, сорвались из родных мест и отправились за тридевять земель), весьма остроумный, с большим чувством юмора и, что особенно приятно, несмотря на твёрдые религиозные убеждения, без всяких следов того фанатизма, который я недавно наблюдал у приснопамятного брата Еноха.

Кстати, сразу после моего оправдания и освобождения монах исчез из замка, и вообще из Саарбрюккена. Об этом мне сообщил один из спутников Бернарда, брат Теодоз, рослый широкоплечий монах лет тридцати пяти, чьи чёрные глаза, такие же волосы, смугловатая кожа и акцент выдавали провансальца, а характерные мозоли на руках, несколько шрамов и крепкая фигура, говорили о том, что меч и копьё ему знакомы как минимум не меньше требника и кадила. На моё предположение об этом брат Теодоз со скрытой в бороде улыбкой кивнул, подтвердив, что раньше делал воинскую карьеру, но «сменил оружие на сутану, чтобы замаливать грехи». Какие грехи, он не сказал, а я не спрашивал. Зачем лезть в душу человеку, тем более что он один из моих спасителей? Но, наверно, грехи были серьёзные, раз заставили этого рубаку радикально сменить профессию.

Впрочем, насчёт полного отказа от оружия брат Теодоз несколько преувеличил. И он, и другие монахи, сопровождавшие аббата Клерво, имели довольно толстые посохи примерно в человеческий рост длиной, изготовленные из крепкого дерева. Вставая из-за стола, я задел прислонённый к нему посох провансальца, и уронил его на пол. Поднимая посох, убедился, что для дерева он тяжёленький. Наверное, внутрь для прочности вставлен стальной стержень, а на концах скорее всего, залит свинец для веса. Серьёзное оружие в умелых руках. Если таким благословить по тыковке нечестивца, не воспринимающего кроткие увещевания, бедняге гарантировано как минимум некоторое время в нирване. Тут и шлем может не помочь. Да и наконечник копья опытный воин может набить на древко буквально в несколько движений. Поневоле вспомнились Пересвет с Ослябей, русские аналоги этих цистерцианцев.

Кстати, вопреки распространённому в XXI веке мнению, духовенству вовсе не запрещено воевать, занимаются этим святые отцы в эти времена нередко. Священникам не полагается проливать кровь, так как после этого церковные каноны запрещают прикасаться к святым дарам, а значит, и служить мессу. Но та же палица не рубит, не режет и не колет, лишь черепа проламывает и кости ломает, а значит, и крови не проливает. А если противник этого не переживёт и помрёт от сотрясения мозга или ушиба внутренних органов — значит, сильно нагрешил. Так что палица сейчас обычное вооружение особ духовного звания на войне. Или посох, как у спутников Бернара. А у монахов и такого ограничения нет — могут использовать любое оружие, надо только покаяться после кровопролития. Да тех же тамплиеров или госпитальеров-иоаннитов взять — они тоже монахи, а из боёв не вылезают.

Так вот, по словам брата Теодоза, пока меня, после снятия с костра, приводили в порядок в ратуше, Енох направился в замок, быстро собрался и свалил в закат, то есть по дороге, ведущей к Мецу. Наверно поехал давать отчёт начальству в лице кардинала-епископа. И вряд ли его там ждёт хороший приём. Ложное обвинение в колдовстве — это ещё куда ни шло, хотя мне это едва не стоило жизни. Но проигнорировать папскую буллу — весьма серьёзное преступление, особенно для церковника. С мирянами бывает проще, так что Трулль, скорее всего, отделается солидным штрафом.

Ландфогт, кстати, быстро сориентировался и, судя по рассказу брата Теодоза всячески юлил и выкручивался, уверяя Бернарда, что обманулся, доверившись графскому духовнику, протеже самого епископа. Ну да, ну да…Может быть, я бы ему и поверил, если бы сам всё не увидел и не прочувствовал, так сказать, на собственной шкуре. Трулль приказал схватить крысёныша Вольфганга за разбой и ложный донос, хотя это без толку — тот уже успел сдёрнуть из Саарбрюккена на своих двух лошадях и, если верить очевидцам, ускакал к границе владений пфальцграфа Рейнского[7]. Сам пфальцграф сейчас в отъезде, как и большая часть немецкой знати, а на переговоры с его людьми о поисках Вагнера, требуется время, так что крысёныш наверняка уйдёт. Повезло поганцу, хотя и жаль. Я-то его прощать не собираюсь и, если наши дорожки пересекутся — прикончу не задумываясь. В конце концов, поединки между дворянами (коим Вагнер себя мнит) никто пока не отменял, как и Ордалии — в просторечии Божий Суд. Хоть и противно будет оказывать честь этому подонку.

В общем, если у Трулля есть шансы выбраться из этого дела, хоть и не без потерь, то о брате Енохе этого не скажешь. Наплевав на буллу Папы, монах бросил тень и на своего начальника, назначившего его графским духовником. А Бернар о случившемся молчать не станет и непременно сообщит Святейшему Отцу. И Этьену де Бару придётся приложить немало усилий, чтобы оправдаться перед Папой. Такой подставы кардинал-епископ Меца не простит. Вот если бы Енох сумел довести своё файер-шоу до конца, на меня можно бы посмертно повесить любых собак, поскольку сказать что-то в своё оправдание я бы уже не смог. Но он не сумел, а неудачники власть имущим в услужении не нужны. Так что, по мнению брата Теодоза, в лучшем случае монаха ждут несколько лет покаяния в монастырской темнице, на хлебе и воде. Ну, туда ему и дорога!

Может, эта весть на меня так подействовала, а может, догнал психологический откат после того, как я едва не зажарился до хрустящей корочки, но в тот день я довольно прилично нажрался местными белыми винами, кстати, весьма недурными, которых в междуречье Мозеля и Рейна не меньше, чем в недальних Шампании и Бургундии. После чего меня потянуло музицировать. Я попросил Магду принести замеченную в таверне лютню, по словам её отца оставленную за долги пьяным менестрелем. В прошлой жизни, в старших классах, я научился неплохо играть на гитаре, что в сочетании с недурными вокальными данными, сильно способствовало успеху у девушек в школе и универе. Лютня, конечно, не гитара, но при известной сноровке и из неё можно извлечь нужные мотивы. Мне потребовалось некоторое время, чтобы сообразить, как настроить два десятка спаренных струн пусть практически аналогично гитарному строю. Немного наловчившись в обращении с инструментом, я в присутствии Роланда, Бернарда и монахов запел «Гимн инквизиторов» Филигона, переведённый накануне от нечего делать на нынешний французский:

Мы с друзьями соберёмся,

У огромного костра.

Это пламя словно солнце,

Будет греть нас до утра.

Все заботы, все проблемы,

Улетают с пеплом ввысь.

Ах как здорово, что все мы,

Здесь сегодня собрались!

Отчего припев такой избитый?

- Может спросите вы меня.

Оттого, что брат наш, инквизитор,

Не бывает без огня!

Повсеместно гадят ведьмы,

И колдуют колдуны.

Мир обязаны беречь мы,

От влиянья Сатаны.

Кто там с огненной Геенной,

Наш костёр посмел сравнить?

Можем разницу мгновенно,

Вам на вас же разъяснить!

Отчего наш взгляд такой сердитый?

И такой подозрительный?

Оттого что брат наш, инквизитор,

Быть обязан бдительным!

Ах, прекрасный миг узреть бы,

Чтоб в масштабах всей страны.

Ни одной не стало ведьмы,

И исчезли колдуны.

Но вопрос сочтём решённым,

И поставим крест на нём.

Разве если поголовно,

Всех возьмём да пережжём!

На учёте нашем каждый житель,

Ни о ком не можем мы забыть.

Ведь пока есть брат наш, инквизитор,

Колдунам придётся быть!…

Когда я допевал последние слова, расторможенные белым вином мозги немного встали на место, и в голове мелькнуло: «Ой дурак… Кому я это пою?! Сейчас схватят, и потащат в пыточную в замке, разбираться с еретиком! Стоило ради этого слезать с костра за колдовство?»

Но монахи сидели спокойно и только усмехались, наворачивая хозяйскую стряпню и запивая тем самым белым вином, будь оно неладно! И опьянения ни в одном глазу! Натренировались в своём монастыре, алкоголики! Как позже заметил брат Теодоз, от менестрелей и трубадуров, особенно из Аквитании и Лангедока, да от вагантов можно услышать и нетакое.

Аббат Клерво, пока я пел, сидел с непроницаемым лицом. Но после окончания песни покачал головой, и неожиданно улыбнувшись, сказал:

— Всё же, Клермонский епископ Эмерик прав на твой счёт. Преосвященный Теобальд переслал мне копию письма, присланного епископом на запрос Примаса о Симоне де Лонэ. Отзывается он о тебе в общем неплохо, но и правду не скрывает. Ты действительно таков, как он пишет. Дерзкий и неисправимый насмешник! Хоть и не лишённый талантов.

— Что делать, Ваше Преподобие, — я постарался изобразить максимально покаянный вид, — таким уж меня сотворил Господь. Но я уважаю то, что достойно уважения. А смеяться над глупостью считаю делом богоугодным. Ведь сколько достойных людей от неё пострадало. И даже Христу пришлось претерпеть мучения и казнь из-за чужой глупости.

Монахи от моих слов удивлённо переглянулись, а Бернард, став серьёзным, предложил пояснить, что я имею в виду. М-да, на зыбкую почву я зашёл, но поворачивать назад поздно.

— Ваше Преподобие, — начал я, тщательно подбирая слова, — а что как не глупость, заставило жителей Иерусалима освободить разбойника Варраву вместо Христа, которого сам Пилат считал невиновным, и кричать: «Распни Его!»… Они просто не поняли того, что говорил им Христос, и предпочли слушать голос своей дурости. За что вскоре были наказаны легионами языческого Рима. Их город был разрушен, сами они, кто выжил, оказались в рабстве или в изгнании. Ибо Бог поругаем не бывает. А ведь попытайся они вдуматься в то, чему учил их Христос, и попробовать понять, то их город уцелел бы, и сами они бы спаслись. Вот почему я считаю, что надо смеяться над глупостью вроде той, что показал брат Енох. Что смешно, то не страшно.

— В твоих словах есть истина, рыцарь, — с серьёзным видом кивнул Бернард. — Глупость и впрямь достойна осмеяния. Но всё же будь с этим осторожен. Дураков на свете много, в том числе облечённых властью, и они никогда не верят в свою дурость.

Мне осталось только склонить голову, в знак согласия с мудрыми словами аббата Клерво.

Во время пребывания Бернара в «Зелёном Рыцаре» заходили у нас разговоры и на другие темы.

Как-то слушал я разговор монахов, в котором упоминались индульгенции. Оказывается, они есть и в этом времени, хотя торговля отпущениями грехов и близко ещё не достигла того уровня, что будет во времена Лютера.

— Вижу, тебе это не нравится, сын мой, — заметил после ухода монахов Бернард, внимательно глядя на меня.

Вот ведь, не сдержался и выдал свои эмоции!

— Не буду скрывать, Ваше Преподобие, совсем не нравится, — не стал отрицать я. — Как может нравиться попытка дать взятку Господу и святым?

— Разве ты отрицаешь способность святых, стяжавших благодать Всевышнего, поделиться ею с теми, кто совершает добрые дела, а также возможность для Церкви испросить прощение для грешников, желающих раскаяться? — поинтересовался аббат.

Так-так, тут надо быть осторожным, этак недолго и до ереси договориться, а с этим сейчас строго. Но отвечать надо, промолчать ещё хуже.

— Не отрицаю, но разве добрые дела и уплата суммы денег — одно и то же? И разве уплаченные деньги доказывают раскаяние? Человек, желающий загладить прежние грехи и делать добрые дела, должен и доказать это делом, а не золотом и серебром. Хотя можно и ими: выкупая христиан из сарацинского плена. Или потратив их на строительство приютов для сирот и калек, чтобы им не нужно было просить хлеба на паперти, госпиталей, где будут лечить тех, у кого нет денег на хорошего лекаря, школ для детей из бедных семей. Или на строительство красивого храма, который будет не только возвышать души людей своей красотой, но и даст работу и еду множеству строителей и их семьям на годы и десятилетия. Вот такие вещи непременно зачтутся, а деньги… Они интересны только людям. Для Бога и святых они не существуют. В Царстве Небесном на них ничего не купить. В аду, впрочем, тоже. А что до индульгенций, то чем дальше, тем больше попытка всучить взятку Богу, будет выглядеть смешной и нелепой, а потом насмешка перейдёт в отторжение и отношение к такой торговле как к мошенничеству. Века через три с половиной, это вызовет раскол, так что половина Европы отпадёт от Римской Церкви в ересь, и справиться с ней не выйдет.

После долгого молчания Бернард, глядя мне в глаза, задумчиво произнёс:

— Слышать подобные рассуждения от юноши… Хм, такие слова скорее мог бы речь какой-нибудь философствующий старец. Или это тоже святой Януарий?

— Ну не сам же я это выдумал, Ваше Преподобие, — устало ответил я, и мы снова надолго замолчали.

В другой раз речь зашла о целибате. Вообще-то, безбрачие среди католического духовенства только начали насаждать, и далеко не везде это пока принято. В Восточной Европе, в тех же Польше и Венгрии, ксендзы сейчас сплошь женатые. В Скандинавии аналогично. На Британских островах это тоже не редкость. Даже в Германии, Франции, Испании ещё встречаются женатые священники, хотя в последнее время всё реже.

— Не понимаю! — воскликнул Бернард в ответ на мой негативный отзыв об идее целибата. — Что плохого в безбрачии духовенства? Монахи и монахини не вступают в брак, но это не мешает им жить и служить Богу.

Эх, сказал бы я о гомосятине, что будет расцветать в монастырях, но не хочется портить отношения с аббатом. Зайдём, пожалуй, с другой стороны.

— Монах — это одно, а священник — совсем другое. Монахи уходят от мира, да и то полностью это сделать у них не получается, кроме отшельников. Священники живут в миру и не могут его игнорировать, а мир влияет на них. Ведь если верно, что каков поп, таков и приход, то справедливо и обратное. Жизнь монаха далеко не каждому по силам, даже не все монахи выдерживают, а о приходском духовенстве и говорить нечего. Если бы все священники или хоть большинство могли быть монахами, зачем были бы нужны монастыри?

Я сделал паузу. Наблюдая за бесстрастным выражением лица собеседника, и продолжил:

— Природой или, если выразиться по-другому, Всевышним так устроено, что мужчина не может обходиться без женщины. Недаром Господь, сотворив Адама, создал ему жену. И священники не исключение, как ни запрещай. Не будет у них жён — появятся экономки, служанки и прочие любовницы под благовидными названиями. Или начнётся соблазнение прихожанок на исповеди. Или вообще извращения, вроде мужеложства и совращения малолеток.

Бернарда при этих моих словах передёрнуло от омерзения.

— В твоих словах много истины, Симон де Лонэ, — ответил аббат. — Но и у Церкви есть свои резоны. Мирские властители не всегда считаются с правами Дома Божьего.

— Знаю! — я махнул рукой. — Как сказал папа Григорий: «Церковь не освободится от подчинения мирянам, пока клирики не освободятся от своих жён». Вот только не поможет. Священники, освободившись от жён, получат разврат марающий репутацию Церкви, как во времена Папства Блудниц[8]. А мирские властители никуда не денутся, и со временем станут только сильнее. Они ни с кем не будут делить власть в своих государствах, и Церковь не станет исключением.

А дальше я нанёс добивающий удар, зная, как болезненно Бернард относится к судьбе своего детища:

— Через полтора века в Риме будет Папа Бонифаций, который захочет подчинить короля Франции, как больше полувека назад в Каноссе, Папа Григорий подчинил императора Генриха. Но сам будет свергнут и умрёт в плену. После него Папы семь десятков лет будут жить не в Риме, а во Франции, во власти её королей. И первым таким станет папа Климент, который по желанию короля уничтожит Орден Тамплиеров.

Лицо аббата потемнело, и он подался вперёд.

— Откуда тебе это известно?!

— Так это… Святой Януарий нынче ночью откровенничал со мной, это всего лишь его пророчество, — пожал я плечами, мол, я тут вообще не при делах, моя хата с краю.

— Я обдумаю твои слова, рыцарь, — глухо сказал глава Ордена цистерцианцев, отворачиваясь к окну.

Хотя такие разговоры со мной вряд ли были особо приятны для Бернарда, но чувствовалось, что они интересуют его. Что ж, может, и правда из всего этого что-то выйдет. Во всяком случае, уехал аббат Клерво со своей свитой сразу после завтрака, сильно задумавшись, а я после его отъезда в сопровождении Роланда, заявившего, что одного меня не отпустит, отправился наконец в город — искать нужные мне вещи, и мастеров что могли бы их изготовить.

[1] Министериалы — в Раннее и Высокое Средневековье доверенные слуги феодала, обычно наследственные, выполнявшие его важные поручения, служившие управленцами и т. д. Высшая ступень слуг в феодальном владении, за свою службу часто получали от господина дворянство.

[2] Шеффены — судебные заседатели в средневековой Германии, близкий аналог — английские присяжные, однако в отличие от них, шеффены не только решали вопрос о виновности, но и участвовали в вынесении приговора. Шеффенов назначал судья, для каждого сословия своих — дворян судили только дворяне, крестьян крестьяне, и так далее. Если ответчик и истец были из разных сословий, шеффенов призывали поровну от каждого. При разделившихся голосах председательствовавший в суде феодал или чиновник имел решающий голос.

[3] Шульц — сокращение от schultheiss — сельский староста в средневековой Германии.

[4] Wagner — сокращение от wagenbauer — каретник, или скорее тележник.

[5] Интердикт — запрет совершать в определённой местности, или даже целой стране, богослужения и церковные обряды: причащение, отпущение грехов, отпевания, венчания, крещения и т. д.

[6] «Железная дева» — пыточный инструмент в виде человеческой фигуры из железа, полой внутри, с металлическими шипами, входящими вовнутрь через отверстия, раскрывалась на шарнире. Помещаемого внутрь человека медленно протыкали шипами в разных местах, подобранных так, чтобы не нанести смертельных ран.

[7] Прежде должность в Священной Римской Империи. Пфальцграфы управляли императорскими резиденциями и двором монарха. К XII веку один из высших немецких титулов, выше маркграфа, но ниже герцога и князя.

[8] «Папством Блудниц» назвали время в IX–X веках, когда знатная римлянка Теодора и её дочери Марозия и Теодора-младшая распоряжались Папским престолом, сажая на него своих любовников и незаконных детей.

Глава X

Город не впечатлил. Даже в сравнении с теми же Клермоном, Буржем, Мецем и Парижем, которые сейчас тоже особо не внушают. Из достопримечательностей притягивали взгляд только окружающая город каменная стена, выглядевшая не слишком грозно, да графский замок… Глаза б мои его не видели! Не без злорадства подумал, что через два десятка лет, в 1168 году, Фридрих Барбаросса разрушит его так, что придётся строить новый на том же месте.

Откуда знаю? Да рассказали. В прежней жизни, во время поездки в Италию, нелёгкая судьба туриста занесла нас с Ольгой в город Алессандрия, в Пьемонте, у границы с Ломбардией, немного севернее Генуи. Место, как нетрудно понять, бойкое, и стратегически значимое уже в эти времена. Хотя сама Алессандрия появится позже, в том же самом 1168 году.

Узнал я это от гида местного музея, разместившегося в старинной цитадели, куда мы с Ольгой заглянули поглазеть на разыгрываемые там театрализованные сцены из прошлого, в старинных костюмах и декорациях. Ольгу, как любую нормальную женщину, больше всего интересовали наряды дам и интерьеры, а я, заинтересовавшись, как и положено нормальному мужику, железками, разговорился с гидом, которого звали почти как его родной город — Алессандро.

Гид неплохо говорил по-русски, его мать была родом из Смоленска, а замуж вышла за итальянца. Алессандро прекрасно знал европейское Средневековье (подозреваю, он отдыхал в нём душой от Европы XXI века с её политкорректностью, «приезжими» с солнечного юга, «меньшинствами», полусотней гендеров и прочей бредятиной), и умел о нём увлекательно рассказывать.

И, конечно же, он знал всё про Фридриха Барбароссу, оставившего весьма заметный след в истории Италии. Именно ему Алессандрия косвенно обязана своим рождением. Ведь город был основан противниками императора из Ломбардской Лиги, на земле, отжатой ими у верного императорского вассала, маркиза Монферрато, и назван в честь покровителя Лиги, Папы Александра III.

Понятно, что Фридрих никогда бы не допустил такого безобразия, но как раз в 1168 году он был занят усмирением непокорных вассалов в Германии, в том числе графа фон Саарбрюккен, (кстати, нынешнего Симона, лишившегося в итоге своей недвижимости, снесённой победителями к хренам собачьим), и просто не мог чем-то помешать своим врагам на итальянском «сапоге». Потом он, правда, пытался вернуть статус-кво, безуспешно осаждая Алессандрию, но было уже поздно.

Так что ничего хорошего обитателей замка в перспективе не ждёт. Тех, кто доживёт до того времени, понятно. Впрочем, как и здешних горожан. Если уж весьма крепкий замок был взят императорскими войсками, у города с его выглядевшими отнюдь не неприступными укреплениями шансов и подавно не будет. Хотя, судя по тому, что Саарбрюккен, в отличие от замка, не пришлось отстраивать заново, Барбаросса обошёлся с ним мягче. Но разграбят городок наверняка капитально, тут к гадалке не ходи. Так уж водится в нынешние времена. Правда, ни прошлые, ни будущие в этом смысле особо не отличаются.

Ну а кроме замка и стены, в городе нет никаких примечательных строений, вроде каменных церквей, дворцов здешних денежных мешков и прочего «архитектурного излишества». Оно и понятно, Саарбрюккену, по словам Бернарда, ещё и полутора веков не исполнилось, местные толстосумы пока не разбогатели настолько, чтобы демонстрировать «граду и миру» своё честолюбие и толщину кошелька. Да и все свободные средства горожане наверняка направили на строительство стены, без которой город стал бы лёгкой добычей для любой крупной шайки мародёров.

Мостов через реку Саар тоже нет и в помине, а имеются только пара паромов, сделанных из плотов, с ограждениями по краю, одним из которых мы с Роландом воспользовались, чтобы попасть сюда, а потом он воспользовался паромом, возвращаясь с Бернардом и его свитой. Во время побега из города Роланд форсировал реку вплавь, благо Матильда как любая нормальная лошадь неплохо плавает, да и товарища я кое чему научил. Договариваться с паромщиками на глазах у стражи, хоть и не знавшей ещё о случившемся в замке, у него не было ни времени, ни желания. Ещё были десятка два лодок, с которых рыбачат аборигены, между делом переправляя за медный грошик или его эквивалент в бартере тех, кому паром кажется дорогим.

Как объяснил Бернард, название Саарбрюккен происходит от слов из языка галлов, живших тут в римские времена: «сара» и «бруга», означающих, соответственно, «скала» и «поток». Ну, тут без обмана. И скала имеется, с разместившимся на ней графским замком, и поток в наличии — река Саар течёт на север, мимо западной окраины города.

Дома в городе большей частью деревянные, обмазанные глиной разных цветов, в основном светлых, крытые дранкой или пропитанными дёгтем досками. У жителей побогаче первый этаж каменный (услуги каменщиков стоят недёшево), выше дерево, крыши черепичные. Дома двухэтажные, у самых богатых в три этажа. До мансард ещё не додумались. До фахверков тоже, а то на улицах и ясным днём был бы вечерний сумрак. Дома на одной стороне улицы стоят впритык, стена к стене, или с узкими переулками, где двум пешеходам тяжело разойтись. Улицы неширокие, две узкие местные телеги разъедутся с трудом. Через улицу переброшены верёвки с сохнущим на них тряпьём, высунувшись из верхних окон, переговариваются о своих делах женщины, не то хозяйки домов, не то служанки. Ну, дамы всегда любили почесать языками, а при отсутствии телефона со скайпом сойдёт и окно с соседкой через улочку.

Во многих домах, я бы даже сказал в большинстве, на первом этаже размещаются лавки или мастерские, а часто и то и другое. Хозяева живут выше. Дома большей частью украшены висящими поперёк улиц аляповатыми вывесками, разукрашенными в меру фантазии и кошелька заказчика, а также таланта художника, так что сразу видно, чем занимаются хозяева домов. По словам хозяина «Зелёного Рыцаря», у которого я расспрашивал о дороге через город, в самом Саарбрюккене живут только «статочные люди», то есть купцы, ремесленники и прочие в том же духе, у кого хватает средств на свой дом или его аренду. Беднота проживает за пределами городской стены, в предместьях (на Руси это называется посад), в хижинах, слепленных… Чуть не сказал «из говна и палок», но нет, хотя и довольно близко — из глины, хворостяных плетёнок и соломы.

Ремесленники обычно занимают целые улицы, группируясь по профессиям. Кузнецы в одном месте, гончары в другом, плотники в третьем… Так покупателям проще их найти, да и коллеги, принадлежащие к тому же цеху или гильдии, помогут в случае чего, например, при нападении бандитов. Только кожевенников, по словам хозяина таверны, выселили из города в особый посёлок немного ниже по реке: «Уж больно шкуры у них воняют, герр риттер!».

Хотя и сам город, не сказать, что благоухает розами. Впрочем, показанных в фильмах и описанных в книгах ужасов вроде ночных горшков и вёдер с помоями, выливаемых в средневековых городах из окон на улицу, прямо на головы прохожих, я тоже не увидел. Что, в общем, логично. За отходы жизнедеятельности, вылитые на богатого купца, священника или министериала, не говоря уже о дворянине, наёмнике, стражнике или ином представителе воинского сословия, гарантированы очень большие неприятности, весьма вероятно, что и с летальным исходом для выплеснувшего, а возможно и для живущих с ним под одной крышей. Да и простолюдин практически стопроцентно захочет выразить свою «благодарность» обидчику, если тот примерно равен с ним по положению в обществе.

Так что жидкие отходы жизнедеятельности хозяйки или служанки выносят на улицы и выливают в идущие посреди них канавы, в которые стекает также вода после дождя, а по весне и растаявший снег. Всё быстро впитывается в почву, мостовые в Саарбрюккене пока отсутствуют как класс, улицы — это просто плотно утоптанная земля. Ну а отходы потвёрже собирают в «поганое ведро» и отдают золотарям, что дважды в день, рано утром и вечером, перед закрытием ворот, обходят город со своими тележками и бочками, после чего вывозят свою «добычу» в пригороды, где продают огородникам на удобрение. Они же периодически углубляют канавы, снимая верхний, богатый перегноем слой, и продают всё тем же хозяевам огородов, которые на этих удобрениях растят овощи и сбывают горожанам. Такой вот круговорот дерьма в социуме.

Кстати, я никак не мог понять, почему профессию ассенизатора на Руси в старину обозвали словом золотарь? Что тут общего с золотом? А теперь вроде понял. Это от того, что они дерьмо превращают в золото! Ведь человек справляет нужду регулярно, да и помои в доме накапливаются постоянно, так что пока есть города и нет канализации — уборщики дерьма без работы и, соответственно, золотишка не останутся. Хотя, скорее, серебришка, золото сейчас дорогое, в Европе — если мне моя обогащённая интернет-литературой память не изменяет — его добывают только в Венгрии и ещё в паре-тройке мест, да и там месторождения не сказать, что очень богатые. До времён, когда в европейские страны хлынет золотишко из американских, африканских и азиатских колоний, ещё века три с половиной-четыре, как минимум.

В общем, медяк к медяку каждый день — золотарю серебрушка. Если, конечно, львиную долю их не забирает «крыша», то есть власти или бандиты. Ну или какая-то своя гильдия, что в принципе сводится к тому же: «заплати налог — и спи спокойно». Сейчас всякие гильдии, цеха, братства везде, куда ни плюнь. Одиночке прожить тяжело, если он, конечно, не феодал с замком и дружиной. Да и таким обычно нужны сюзерен, что прикроет, и вассалы, что поддержат. Даже у воров, вроде, есть своя гильдия. Выходит, и у золотарей должна быть? И туда приходится заносить долю? И потому не слышали про разбогатевших золотарей? Или, нажив деньжат, они уезжают подальше от родных мест, и скрывают своё дурнопахнущее прошлое? Ведь деньги, как известно, не пахнут…

Так, а чего это меня потянуло на размышления о такой неаппетитной теме? Может потому, что, несмотря на работу золотарей, от улиц, точнее от канав посреди них, всё же ощутимо пованивает. Хотя и не так сильно, как я думал до знакомства с средневековыми городами.

А между тем улица, где, судя по вывескам и выставленной в окнах домов продукции, жили гончары, закончилась, и мы с Роландом вышли на городскую площадь, к которой, как дороги к Риму, сходились основные улицы города. Понятно, что от поленницы, на которой собирались меня превратить в угольки, уже не осталось и следа, но от воспоминаний у меня по спине пробежали мурашки.

Площадь эта в Саарбрюккене сейчас единственная и представляет собой центр городской жизни. С одной стороны, символ светской власти — ратуша. Трёхэтажный особнячок с каменным первым этажом и двумя деревянными сверху. Похож на дачку бизнесмена средней руки в XXI веке, только без прилегающего земельного участка. Здесь сидит городской магистрат, назначаемый графом из предложенных купеческими и ремесленными гильдиями и цехами лиц, причём к предложенным кандидатурам всегда прилагаются крупные суммы, так что эта честь доступна только городским «патрициям». Впрочем, решения магистрата всё равно утверждает граф, а в его отсутствие ландфогт. Так мне объяснил хозяин «Зелёного Рыцаря», Клаус, оказавшийся настоящим кладезем информации обо всём, что касалось города. Ну, трактирщики везде в это время самые информированные люди — сколько разговоров на разные темы бывает в их заведениях.

Напротив магистрата возвышается собор. Пока деревянный, что не удивляет. Каменные храмы в Средневековье строились десятилетиями, а то и веками, как Кёльнский собор, к примеру. И не потому, что средневековым европейцам так нравились долгострои, всё банально упиралось в финансовый вопрос. Когда находились деньги — тогда и строили. Нет денег — стройка стоит.

Строительство из камня, особенно больших сооружений, в эти времена дорогое удовольствие, чувствительно для бюджета, как говорили в одной рекламе 90-х. А если вспомнить, что через пару десятилетий Саарбрюккен должен разграбить Барбаросса, вряд ли горожанам доведётся увидеть здесь каменный храм в этом столетии.

Сама площадь невелика. Впрочем, сейчас везде так, может быть, кроме мегаполисов этого времени, вроде Константинополя и Багдада. Помню, ещё в той жизни поржал с либеральных интеллигентов, восторгавшихся средневековой новгородской «демократией» и сожалевших, что победила Москва с её самодержавием, а не Новгород с его «вольностью и народоправством». Собирались де все жители на вече и демократически решали государственные дела… Ага! Археологи давно уже измерили Вечевую площадь в Новгороде, и подсчитали, что втиснуться туда могли человек триста-четыреста, не больше. То есть бояре и богатые купцы с семействами. Потому и проиграли. Олигархи не способны ничего видеть дальше своего носа, кроме бабла.

В Саарбрюккене площадь не больше новгородской. На площади происходят главные городские события. Здесь горожанам объявляют решения императора, графа и прочих властей, здесь же происходят и казни — главное массовое развлечение по нынешним временам. Если не считать рыцарских турниров — забавы, появившейся не так давно — но те проводят за городской стеной, на поле напротив замка, когда графу приспичит. Это тоже Клаус рассказал. Ничего не могу сказать про турниры, пока как-то не довелось поучаствовать, а вот на казни побывать довелось, причём одним из главных действующих лиц. Чуть на небеса не вознёсся… В виде дыма.

А на площади-то опять народ толпится. Не так много, как во время моей казни, но сотни полторы есть. Любопытно… Протолкавшись вместе с Роландом к помосту, где во время несостоявшегося файер-шоу сидели ландфогт и Енох, я увидел скучающего чиновника из магистрата, судя по цепи с печатью на шее, перед ним стояли песочные часы. Рядом сонного писаря с чернильницей на поясе и пером за ухом, а также глашатая, который во время недавней казни зачитывал собравшимся зрителям мой приговор.

Под помостом, под присмотром нескольких стражников, сидела группа людей разного возраста, одетых как горожане средней руки. Судя по внешности — представители одной семьи. Мужчина лет тридцати пяти, рослый, широкоплечий, очень сильный на вид, черноволосый, кареглазый, с резковатыми чертами лица, на котором застыла безнадёга. Женщина лет тридцати, или чуть старше, голубоглазая блондинка, с красивым, но каким-то замученным лицом. Похоже, жена здоровяка. Сидя рядом с мужем, смотрела на него с тревогой, держа за руку.

Младшее поколение внешне напоминало мать или отца, или обоих. Два парня лет семнадцати на вид, совершенно одинаковые близнецы, светлыми волосами и голубыми глазами пошедшие в мать, а всем остальным в отца. Девушка лет пятнадцати, красивая брюнетка с длинной косой и большими голубыми глазами. Ещё двое ребят лет четырнадцати-тринадцати, очень похожие на отца. Две девочки двенадцати лет или около того — эти почти полные копии матери. Ещё девочка семи-восьми лет, черноволосая и кареглазая, как отец, но лицом скорее в мать. Пара карапузов, с виду где-то пяти и трёх лет, светленькие, один с карими, другой с голубыми глазами, и примерно годовалая голубоглазая светловолосая девочка, которую держала на руках старшая сестра.

Старшие дети, по примеру родителей, старались держать себя в руках, но удавалось им это с трудом. У младших ручейком текли из глаз слёзы, правда, плакали они без крика, лишь всхлипывали. Даже малышка куксилась, видимо, чувствуя, что происходит что-то плохое, и время от времени начинала плакать. Сестра её успокаивала. И тут, глядя на девушку, я вдруг понял, что это именно она во время моей так и не случившейся казни смотрела на меня с сочувствием!

Рядом с помостом стоял человек лет сорока, одетый богато, но как горожанин. Дворяне одеваются несколько иначе, а дресс-код в эти времена довольно строг. Внешностью и высокомерным, самоуверенным видом он напоминал Люциуса Малфоя из фильмов о Гарри Поттере, но как бы начинающего превращаться в хорька. За его спиной стояли два амбала, одетых попроще, с лицами, как принято про таких говорить, не обезображенными интеллектом. Видимо, телохранители.

Сам хорькообразный «Малфой» то и дело поглядывал на семью, сидевшую под помостом, а в его взгляде читались злорадство и торжество, а также какое-то предвкушение. Такое предвкушение обычно написано на лицах людей, которые собрались либо хорошо пообедать, либо переспать с симпатичной барышней. Этот тип мне сразу сильно не понравился. Бывает так, что антипатия возникает чисто интуитивно, без каких-то ясных причин, тут был как раз такой случай.

Тут чиновник на помосте перевернул песочные часы, и глашатай, развернув находившийся в его руках пергамент, зачитал на двух языках, немецком, точнее его нынешнем и местном варианте, а также французском, видимо, чтобы знали многочисленные гости с запада, приговор штадтгерихта[1]. Оказалось, что судился кузнец Карл Хромой (глашатай указал свободной рукой на мужчину под помостом), который не вернул в положенный срок почтенному купцу Соломону Пфефферкорну (широкий жест руки глашатая в сторону малфоистого хорька) долг в пять безантов!

Надо же, Соломон… А с виду ну совсем не похож на представителя самого приспособленного к коммерции народа. Да, видимо, и не является им, судя по крупному, почти с ладонь, золотому кресту на такой же цепочке, висящему на шее. Выкрест? Хотя, не тянет. Евреи в это время ещё не перемешались с европейцами, и внешность у них скорее левантийская. А тут "истинный ариец" почти, если бы не хорьковость. А имя… Ну, в Библии каких только имён не найдёшь.

Помню, отдыхали мы с Ольгой в Македонии, привлечённые дружелюбными ценами, тёплым балканским климатом, изобилием южных фруктов, красивыми видами и озёрами с чистыми пляжиками. И заглянули в соседний древний монастырь, посмотреть македонскую достопримечательность. Гид, рассказывая о монастырях, упомянул строивших обители местных царей. То есть, по титулу-то цари были болгарские, и сами, видимо, считали себя такими, но нынешние аборигены объявили их своими, македонскими. Родились здесь? На трон садились тут? Значит наши!

Чем-то это напоминает историю с Королёвым, Грином, Ахматовой и многими другими, записанными в «великие украинцы» по причине рождения на будущей территории УССР. Впрочем, дело не в этом, а в именах тех царей, которых звали Давид, Аарон, Моисей и Самуил — и причём это чистокровные братья-славяне! Ох и поржал я после ухода из монастыря!

Тем временем глашатай, продолжая зачитывать приговор, объявил, что по решению штадтгерихта в соответствии с законом осуждённый Карл Хромой и его семейство станут кабальными работниками почтенного Пфефферкорна, если никто не уплатит их долг в пять безантов до полудня. Последнее глашатай произнёс словно нехотя.

Несчастная семья от этих слов ещё больше помрачнела. Среди собравшихся на площади многие смотрели на них с сочувствием, но уплатить долг никто не стремился. Пять безантов по нынешним временам — весьма немаленькие деньги. Нам с Роландом хватило двух для путешествия от Клермона до Клерво и на покупку нужных нам вещей.

Рядом стоял молодой парень, лет двадцати, одетый, как состоятельный горожанин. Он беседовал с каким-то купцом несколькими годами старше, судя по акценту, из Лотарингии, называвшим парня Клеменсом, о каких-то торговых делах. Разговор шёл на французском, которым молодой горожанин владел вполне прилично. Я заметил, что на Пфефферкорна этот Клеменс поглядывал не очень дружелюбно. Уж не знаю, какие у них счёты, но я решил, что смогу от него узнать подробности этого дела. Пфефферкорн бесил меня всё больше!

— Скажите, мессер, — обратился я к Клеменсу, — а что произошло у этого купца Пфефферкорна с тем кузнецом? Уж больно он радостный. Сомневаюсь, что один кузнец, с женой и кучей детей, сможет заменить пять безантов.

— Вы правильно сомневаетесь, благородный риттер, — ответил молодой горожанин. — Ох, да я же вас знаю! Вас ведь зовут Симон де Лонэ, верно? Вас недавно пытались сжечь наш ландфогт и графский духовник. Я рад, что у них ничего не вышло! Не нравятся мне оба, особенно монах. А история с кузнецом Карлом Хромым и этим Пфефферкорном очень печальная.

История и правда оказалась печальной. Карл Хромой считался одним из лучших кузнецов-оружейников в городе. Будь он местным уроженцем, его бы давно избрали синдиком, то есть выборным руководителем ремесленной гильдии. Но он был чужеземцем, хотя жил в Саарбрюккене лет семнадцать, и был женат на горожанке из уважаемой местной семьи. Однако и без должности синдика Карл жил неплохо. Всё у него складывалось удачно, и в семье, и в мастерской, мастера уважали коллеги по ремеслу, да и другие горожане. Пока некоторое время назад к нему не обратился один соседний барон, решивший отправиться в крестовый поход, и заказать доспехи и оружие для всей своей дружины в несколько десятков человек.

Собственно, ничего плохого в этом не было. Наоборот, барон согласился отвалить за выполненный заказ такую сумму, что Карл стал бы богачом. Мастер не стал требовать предоплаты или залога, боясь упустить такой заказ. Да и барон был человеком слова.

Вот только имелись две проблемы. У Карла не хватало хорошего железа для изготовления оружия и доспехов, его нужно было покупать по весьма недешёвой цене. Мастер вложил в покупку все свои деньги, но их не хватало. Кроме того, сам, даже с помощью подросших сыновей, он не успевал выполнить заказ. Нужно было нанять дополнительных работников, а нанять было не на что. Карл хотел занять денег, но никто не соглашался ссудить ему пять безантов без залога. Никто, кроме ростовщика Пфефферкорна.

Да, этот Пфефферкорн, хоть и звался купцом, но основной доход имел с ростовщичества. Правда, держал лавку, торговавшую всякой всячиной, чтобы избежать проблем с Церковью и платить меньше налогов. Кредитором он был безжалостным, хотя, ни в чём криминальном вроде никогда не был замешан и даже не подозревался. Так что все удивились, когда он ссудил Карлу Хромому пять безантов без процентов и залога. Но жёстко оговорил сроки возвращения долга. Впрочем, Карла это не испугало. Он впрягся в работу в кузне как сказочный гном, и выполнил-таки заказ, выковав заказанное бароном вооружение.

Но в тот же самый день барона понесло на охоту. Не на зайчиков и даже не на лис, пусть на них рафинированные английские лорды будущих времён охотятся. А суровому немецкому барону развитого Средневековья подавай зверушку посерьёзнее! И он её нашёл, нарвавшись в лесной чащобе на медведя. Топтыгин эту встречу не пережил, барон тоже. И второе было значительно хуже, так как он не успел оплатить сделанные Карлом доспехи и оружие.

Собственные дети барона умерли в малолетстве, что было совсем не редкостью в эти времена, жену он тоже схоронил, после чего и решил воевать с сарацинами, так что баронство унаследовал его племянник, который сразу раздумал идти в крестовый поход, решив вместо этого жениться на знатной и богатой наследнице-сироте, через которую он мог получить графский титул. Естественно, оружие и доспехи ему для этого были не нужны, так что он отказался их выкупать, а заготовленную для покупки покойным дядюшкой приличную сумму стал тратить на то, чтобы обаять свою пассию и её опекуна.

Но даже и тут Карл сумел бы выкрутиться. Покупатели на хорошее вооружение обязательно нашлись бы, нужно было только некоторое время. Но времени ему не дали. Когда срок возврата долга вышел, Пфефферкорн обратился в штадтгерихт, где у него имелись связи — сын одного из судей женат на его дочери. Карла притянули к ответу. Он просил отсрочку, но судьи ему отказали. Так что в полдень мастер и его семья окажутся в кабале у ростовщика, если, конечно, никто не заплатит за них пять безантов.

Вот только никто не заплатит. Пять безантов, есть пять безантов. Будь у них состоятельные родичи, может и набрали бы такую сумму. Но у жены Карла, Гертруды, близкой родни не осталось после мора, а у Карла её в Саарбрюккене вообще никогда не было. Жаль их, хорошие люди, но что поделаешь?

После рассказа Клеменса история стала понятнее. Чутьё опера мне говорило, что есть тут что-то грязное.

— И всё же не могу понять, — сказал я Клеменсу, когда он закончил свой рассказ. — Ну не стоит один даже хороший мастер в кабале, даже с женой и десятком детей, пяти безантов. Кабальные, как и рабы — плохие работники.

— С этим Пфефферкорном не поймёшь, чего он хочет, — пожал плечами Клеменс. — Хотя, слышал я однажды, будто бы он, схоронив первую жену, сватался к Гертруде, ещё до того, как Карл Хромой появился в городе, но старый Матиас ему отказал по просьбе дочери.

Ну вот теперь почти всё ясно. Я внимательно посмотрел на самодовольного ростовщика, на девушку с маленькой сестрёнкой на руках, и всё решил.

— Значит, пять безантов? Думаю, у меня найдётся такая сумма.

Роланд, услышав это, воззрился на меня такими глазами, что сразу вспомнились японские аниме:

— Симон, ты чего? Ладно, в прошлый раз за браконьера сто денье отдал. Ладно, за Ганса выкуп заплатил… Но пять безантов! Зачем тебе это? Если каждому помогать — то сам нищим останешься!

— Роланд, друг мой, — начал я максимально проникновенным тоном. — ты правильно вспомнил того деревенского бедолагу, которого хотели повесить за охоту в лесу сеньора. Ты тогда назвал меня сумасшедшим. Но святой Януарий благословил эту жертву и возместил даже не сторицей, мы получили три безанта от нашего графа Гийома, потом пятьдесят безантов от аббата Клерво. Уверен, мы не будем терпеть нужду, лишившись этих пяти безантов. По мне, это не слишком большая цена за то, чтобы стереть радостную ухмылку с самодовольной рожи этого Пфефферкорна. Впрочем, ты-то ничего не теряешь, эти пять безантов я возьму из своей доли.

— Ещё чего! — заявил Роланд. — За кого ты меня принимаешь? Я не свинья, и помню, что без тебя этих безантов и не увидел бы! Я участвую! Мне тоже не нравится этот Пфефферкорн.

Тем временем чиновник на помосте снова перевернул песочные часы, а глашатай вознамерился было снова читать приговор, но я опередил его:

— Я и мой друг желаем уплатить пять безантов долга за этих людей!

Мои слова произвели ошеломляющее действие. Глашатай поперхнулся и едва не выронил пергамент с приговором. Зевавшего писаря так перекосило, что я испугался — а не сломал ли он себе челюсть? Пфефферкорн смотрел неверящим взглядом и с его лица медленно сползало торжествующее и самодовольное выражение. Кузнец и его семья сидели, затаив дыхание, словно боялись спугнуть волшебную сказку. Стражники у помоста и амбалы-бодигарды ростовщика смотрели с тупым недоумением. Чиновник на помосте аж подпрыгнул, скучающее выражение с его лица исчезло как по волшебству, сменившись озабоченностью. Толпа на площади притихла, глядя на происходящее во все глаза. И только Клеменс, насмешливо глядя на Пфефферкорна, поднял правую руку на манер римского легионера, и громко произнёс:

— Hoch!

После чего продолжил на французском:

— Вот благородство истинных риттеров!

— Благородные господа, у вас есть пять безантов, чтобы уплатить долг Карла Хромого? — наконец справившись с волнением, официальным тоном обратился к нам чиновник.

— Есть!

Я поднялся на помост и неторопясь выложил на стол золотые.

— Взамен мне нужен заверенный печатью документ, в котором штадтгерихт свидетельствует что долг полностью уплачен, и что кузнец Карл Хромой больше ничего не должен «купцу» Пфефферкорну. А также долговая расписка мастера, переданная Пфефферкорном в штадтгерихт.

— Это ваше право, — поскучнел чиновник, протягивая мне расписку кузнеца и сгребая безанты.

Тут ожил Пфефферкорн, на лице которого тем временем успели промелькнуть чуть ли не все существующие в природе цвета.

— Да кто вы такие?! — заорал он, с ненавистью переводя взгляд с меня на Роланда и обратно.

Н-да, забылся ростовщик, в таком тоне простолюдины сейчас с благородными не говорят. Придётся опускать забывчивого на землю. Да и вообще опускать.

— Я — шевалье Симон де Лонэ, — ответил я ростовщику с видом надменного аристократа. — Мой друг — шевалье Роланд дю Шатле. Мы вассалы графа Гильома де Овернь, вассала короля Франции Людовика, седьмого этого имени, да хранит его Господь. Направляемся в Святую Землю, воевать с неверными. А ты кто такой?

Вот так вот, вуаля, как говорили в советском фильме про мушкетёров. Пфефферкорн во время моей речи притух и сдулся, даже несмотря на поддержку придвинувшихся к нему амбалов с дубинами и тесаками. А куда ты денешься, милай? Не ростовщику, даже со всеми его деньгами, бодаться с рыцарями в XII веке. До ближайшей буржуазной революции в Европе ещё больше четырёх веков, и его деньги пока не главные.

Но ростовщик всё же не сдался, попытавшись воззвать к чиновнику:

— Герр Зоммер, как же так?! Штадтгерихт решил! Долг… Кузнец и его семья… Они мои! Мы же дого…

— Герр Пфефферкорн! — гаркнул чиновник, прерывая ростовщика, видимо, чтобы не сболтнул лишнее. — Успокойтесь! Всё по закону! Кузнец и его семья стали бы вашими после полудня, если бы никто не уплатил их долг! Но он уплачен этими благородными риттерами. Вот ваши пять безантов. Приговор штадтгерихта не вступил в силу. Кузнец Карл Хромой больше ничего не должен и свободен, как и его семейство. Таков закон, и ему должно подчиняться!

Этот разговор между чиновником и ростовщиком шёл, понятно, на немецком, которого я почти не понимал, а Роланд на языке ещё не родившихся Шиллера и Гёте вообще был ни в зуб копытом. К счастью, нам переводил Клеменс, забравшийся вместе с нами на помост, откуда бросал торжествующие взгляды на Пфефферкорна.

Забрав у чиновника безанты, притихший ростовщик удалился с площади в сопровождении своих амбалов, ругаясь вполголоса, а в спину ему летели смешки зевак. Да-а, не любят горожане ростовщика, раз так рады его унижению. А кто их любит? Когда мы берём деньги в долг, потом ой как не хочется отдавать, да ещё с процентами. Но порой нет другого выхода. Главное, чтобы потом было что возвращать и самом не остаться без штанов.

Тем временем писарь выписал требуемый документ в двух экземплярах (копия пойдёт в штадтгерихт), чиновник их подписал и пришлёпнул печать, висевшую у него на шее, выдав мне мой экземпляр. При этом слупил с меня полдюжины серебрушек в качестве судебной пошлины и цены пергамента.

Спустившись с помоста, мы с Роландом подошли к мастеру и его семье, которые продолжали стоять под помостом, видимо, не до конца веря в происходящее. Стражники сразу после решения чиновника свалили куда-то по своим делам. Протянув кузнецу выданные чиновником пергамент и расписку, я во всеуслышание сообщил, что он и его родственники свободны. Горожане на площади разразились радостными криками приветствуя нас. Похоже, в Саарбрюккене я становлюсь популярным. А ведь считанные дни прошли с тех пор, как эти же люди собирались поглазеть на моё зажаривание, и кто-то даже кричал: «Распни!». В смысле: «Сожги его!».

Но всё это было ничто по сравнению с реакцией семьи кузнеца. Тут было всё: и радостный смех, и такие же слёзы, и обнимашки между собой, и целование рук нам с Роландом, от чего я безуспешно пытался отбиться:

— Прекратите! Я не епископ, не Папа, не король и тем более не дама, чтоб целовать мне руки! Я этого не люблю!

— Герр де Лонэ, — ответила на неплохом французском, хотя и с заметным акцентом, Гертруда, с лица которой исчезло замученное выражение, так что перед нами была просто красивая женщина, хотя и немолодая по средневековым меркам. — Вы и герр дю Шатле не короли и не епископы, вы — святые! Кто ещё заплатил бы пять безантов за незнакомых людей?

— Слышал, Роланд? — повернулся я к другу. — Вот твои пассии удивятся, если узнают, что весело проводили время со святым!

— Да я и не претендую, — слегка смутился Роланд. — А вот ты, когда Господь призовёт, будешь неплохо смотреться рядом с твоим Покровителем.

— Герр де Лонэ, герр дю Шатле, — вступил в разговор Карл на очень чистом французском, с совсем небольшим акцентом, не понял каким, но на немецкий не похож (хотя много ли я знаю о нынешних немецких диалектах?). — Целование рук — это такая мелочь, что, право, не стоит внимания. Вы спасли меня с сыновьями от неволи, а мою жену и дочерей от бесчестья. Герти права, никто не сделал бы для посторонних людей то, что сделали вы. Мы обязаны вам до конца жизни и вряд ли когда-то расплатимся. Но если я не сделаю для вас хоть что-то, то буду всю жизнь считать себя неблагодарным свиньёй. Может быть, вам нужно что-то из оружия и доспехов? У меня этого добра скопилось много. Отдам по цене металла, за работу не возьму ни пфеннига. Я бы и за металл ничего не взял, но надо семью содержать. Хотя, если с обменом, денег не возьму.

— Вообще-то, нам нужна помощь, —предложение кузнеца пришлось очень кстати. — Мы в этом городе ничего не знаем, кроме графского замка и таверны «Зелёный Рыцарь». А нам нужно кое-что купить. Листовую медь, олово, серебряные фляги для путешествия, пробку кусками, для одного дела, цветное стекло, горный хрусталь… Ещё нужен медник, сделать кое-что. Да и арбалеты хочу переделать. Целый список, в общем.

— Сделаем, благородные господа, — немного подумав, кивнул Карл. — Медь и олово я знаю, где достать. Недорого и станет. С флягами тоже просто. Недавно Конрад, серебренник, жаловался, что один аббат заказал ему полдюжины серебряных фляг, для путешествия по святым местам, да помер, не успев выкупить вещи. А новый аббат не захотел платить. Видно никуда не собирается из своего монастыря. В общем, почти как со мной случилось, — мастер грустно улыбнулся, — только Конрад оказался умнее и удачливее, не стал залезать в долги. Правда, ему заплатить придётся. И металл недёшев, и работа. Конрад не портач, мастер добрый, с искрой, у него наши толстосумы заказывают, и церковники, и даже знатные господа.

— Не страшно, — заметил я, — безанты ещё есть.

— Ну, тогда считайте, что фляги ваши. Конрад будет рад сбыть их с рук. Насчёт пробки затруднений не будет. Сейчас ярмарка, купцы её много привозят, виноделам пробка нужна, берут охотно. Да и стоит не сказать, что дорого — в меру. За цветным стеклом — это к Абраму, ювелиру, у него точно есть, сам видел. Хоть и нехристь, но мастер от Бога, если не грешно так говорить. Я у него тоже покупал вещицы для Герти и дочек. Правда, пришлось продать из-за этого заказа, будь он неладен! Ну ничего, вот распродам железо, куплю моим девчонкам новые украшения!

— Уж постарайся! — вставила жена.

— Про горный хрусталь вот так сразу не скажу. Может у Абрама найдётся, а нет, так можно у купцов на ярмарке поискать, они там чего только не везут… Арбалетами сам займусь, я ведь оружейник. Вряд ли там что-то слишком сложное. С медником тоже сообразим.

Обрадовавшись, что всё так удачно решилось, я послал Роланда по указанным адресам, подробно объяснив, что и как покупать. Карл отправил с ним старших сыновей, в качестве проводников, переводчиков, если понадобится, ну и поднести — медь и олово весят немало, и пробка хоть и лёгкая, но мало места не займёт, да и полдюжины фляг не иголка.

Сам Карл с остальным семейством отправился домой, пригласив меня в гости. Отказываться я не стал. Мне было что обсудить с мастером, да и вообще, оружейное ремесло в это время считается одним из самых благородных, и ни один дворянин не сочтёт уроном для своей чести сходить в гости к мастеру-оружейнику.

Дом оказался недалеко, на улице, предсказуемо населённой оружейниками, о чём говорили соответствующие вывески. На доме Карла вывеска представляла собой красный щит с белыми скрещёнными мечом и топором, и таким же шлемом над ними. Сам дом выглядел довольно богато, хоть и старым, первый этаж был каменным. Видимо, Карл Хромой не бедствовал, точнее, родители его жены.

Кстати, Карл и правда прихрамывал, когда мы шли к его дому. На мой вопрос о том, что у него с ногой, пожаловался, что полтора десятка лет назад, помогая разгружать воз с углем, случайно попал ногой под колесо. Ногу срастили, но не совсем удачно, вот хромота и осталась вместе с прозвищем. Так-то особо не мешает, только далеко ходить трудновато. В самом доме обстановка оказалась бедноватой, видимо всё ценное хозяин распродал ради выполнения баронского заказа. Гертруда с старшими дочками Гретой, Линдой и Конни, сразу взялись за уборку и готовку. Младшая девочка, Анна, смотрела за мелкими Петером и Юргеном, и за малышкой Софи. Средние сыновья, Штефан и Матиас, начали готовить к работе отцовскую мастерскую.

Сам я в закутке, заменявшем Карлу рабочий кабинет, показывал чертежи арбалета, взводимого воротом. Он сразу ухватил суть, и только удивлялся, что раньше до этого никто не додумался — всё же на поверхности! Наши арбалеты он взялся переделать за два-три, максимум четыре часа (причём не взяв ничего за работу, только за материал), отправив за ними в «Зелёного Рыцаря» средних сыновей с моей шапкой, в виде подтверждения для хозяина таверны, что они от меня, и письмом, где я распорядился, чтобы Клаус отдал им арбалеты.

Затем речь зашла о поиске медника, и Карл поинтересовался, зачем он мне, я показал чертёж самогонного аппарата, после чего крайне заинтересовавшийся мастер спросил:

— Герр де Лонэ, а зачем вам медник? Я сам могу это сделать. И денег не возьму, тем более что материал ваш. Мне самому это просто до жути интересно!

— Мастер, разве вы работаете с медью, а не с железом? — удивился я.

— С медью мне тоже доводилось работать, герр риттер, — ответил погрустневший кузнец. — Вы благородный человек и наш спаситель, я доверюсь вам.

Рассказ Карла оказался довольно любопытным. Вообще-то, при рождении его назвали Шарлем, а на свет он появился в городе Безансон, в графстве Бургундском — не путать с соседним герцогством Бургундским — называемым также Франш-Конте, входящем в королевство Бургундское, или, по-другому, Арелат (территория эта в XXI веке находится на юго-востоке Франции), трон которого в прошлом веке перешёл к Германским императорам, так что хоть родным языком Шарля и был французский, точнее, его бургундский диалект (вот откуда странный акцент!), но сам он себя французом не считал.

Начало истории Шарля-Карла напоминало сказку Шарля Перо про Кота-в-Сапогах. Жил был, нет, не мельник, а медник Франсуа Комо́, и было у него три сына. И всё у того медника было хорошо, мастерская в Безансоне процветала, сыновья успешно учились медницкому делу (хотя Шарля больше влекло к работе с железом, особенно к изготовлению оружия и доспехов) и помогали отцу в работе. Но когда Шарлю исполнилось двенадцать, умерла его мать. Отец после смерти жены с горя запил, спьяну упал в реку, да и утонул.

Старшие братья, уже женатые, сразу прибрали к рукам мастерскую и отцовский дом, а младшего брата за то, что был любимцем отца (а может и под влиянием своих половин), выкинули на улицу в чём был и без гроша, не дав не то что осла, а даже кота.

На этом сходство со сказкой заканчивалось. Маркизом и мужем принцессы Шарль не стал, зато и судьбы бездомного бродяги сумел избежать. Его подобрал родич, кузен его матери, и поселил в своём доме, взяв в подмастерья. А так как дядюшка был кузнецом, работавшим как раз по железу и специализировавшимся на оружии, да не просто кузнецом, а синдиком соответствующего цеха, Шарль искренне счёл себя везунчиком и принялся за работу в дядюшкиной кузне, впитывая новые знания и навыки.

В общем, шесть лет всё было неплохо, не считая того, что дядюшка несколько раз пытался подсунуть Шарлю на подпись какие-то документы, которые, по его словам, должны были облегчить вступление племянника в цех кузнецов-оружейников. Но Шарль, приученный поступком родных братьев к осторожности, отговаривался неграмотностью (что было неправдой, так как родители научили его чтению, письму и счёту, но дядюшка этого не знал), и предлагал позвать понимающих в таких делах людей, священников, к примеру, или синдиков цеха медников, после чего дядюшка сразу сворачивал разговор на другие темы.

В конце концов, он совершенно случайно подслушал разговор дядюшки с каким-то неизвестным типом, предположительно из судейских, и узнал, что почтенный господин синдик и не помышлял делать из племянника мастера, а собирался закабалить его в «вечные подмастерья», повесив на него в городском суде в виде долга стоимость проживания в его доме, кормёжки за его столом, покупавшейся растущему парню новой одёжки и обувки, обучения ремеслу. За всё это Шарль и правда не платил ни медяка, считая, что дядюшка делал это по доброте душевной, да и он вполне отрабатывал крышу над головой, еду и прочее в дядюшкиной кузне.

Узнавший о дядюшкиных планах Шарль не испытывал ни малейших иллюзий насчёт того, на чью сторону встанут судьи в споре между богатым синдиком и бедным подмастерьем, и понял, что надо побыстрее рвать когти из родного Безансона. Однако просить милостыню по дорогам не хотелось, и парень забрался в дядюшкину кубышку — тайник, где она хранилась, он случайно отыскал незадолго до этого. Позаимствовав оттуда некоторую сумму, он также из кузни прихватил боевой молот, топор и нож, напоминавший кинжал, а также связку метательных ножей. Все это железо могло пригодиться для защиты от разбойников и хищных зверей. Хотел было взять ещё и меч, но раздумал. Этому оружию его никто не учил, а разрубить противника топором или расплющить башку молотом шансы были, силой его Бог не обидел, ну а ножи он вообще метал с малолетства.

— Вы только не подумайте, мессер де Лонэ, — сказал Комо́, — я не вор какой! Я взял только обычную плату подмастерья за шесть лет, дядюшка то мне ни медяка не платил. Хотя, в том тайнике намного больше денег было, но я их не тронул. А оружие из кузни я сам сковал из остатков.

Понимая, что, несмотря на его честность, в Безансоне, да и во всём графстве Бургундском ему ничего не светит кроме виселицы, Шарль навострил лыжи на север, в герцогство Лотарингию. Но и там не задержался, опасаясь, что лотарингские власти могут выдать его южным соседям, да и вообще, в Лотарингии было слишком близко до родных мест, и был риск нарваться на знакомых. Так что он добежал до Саарбрюккена, где решил осесть, рассудив, что город достаточно далёк от Безансона, местные графы не имеют никаких дел с властями Франш-Конте, земляки сюда вряд ли доберутся, а если и доберутся те же купцы на ярмарку, то встречи с ними легко избежать — достаточно не посещать торговые ряды в ярмарочные дни, так же как таверны и прочие подобные заведения.

Из осторожности он назвался уроженцем герцогства Бургундия во Франции, став для местных жителей вдвойне чужеземцем — не только не из Германии, но и из страны, не входящей в Священную Римскую Империю. Однако, судьба ему улыбнулась. Шарль, или, как его теперь звали, Карл, познакомился с оружейником Матиасом, и чем-то ему глянулся. Возможно, тем, что был из Бургундии, как и покойная жена мастера. Мастер Матиас устроил ему испытание в своей кузне, и по итогам взял в подмастерья. Ну а дальше в его судьбу вмешалось извечное «шерше ля фам».

Дочке мастера, Гертруде, понравился молодой, симпатичный парень, поселившийся в её доме, а может быть сказалось и недавнее сватовство герра Пфефферкорна, избавившее девушку от иллюзий насчёт её будущего, случись что с отцом. Пятнадцатилетняя Герти оказалась девицей весьма решительной, и уже через три месяца после того как Шарль-Карл появился в доме мастера Матиаса, заявилась ночью в его комнату. Реакция восемнадцатилетнего парня на красивую девушку в одной рубашке, да ещё и взявшую в свои руки инициативу, была предсказуемой. Между подмастерьем и хозяйской дочкой случилось то, что происходило между мужчинами и женщинами со времён праотца Адама и праматери Евы.

А ещё через пару месяцев Гертруда заявила отцу, что они с Карлом любят друг друга, что Карл сделал её женщиной, и что она носит в своём чреве его ребёнка. По признанию Шарля, он в тот момент не сомневался, что мастер его убьёт. Разбитый в щепки молотом стол доказал, что он был к этому весьма близок. Но Матиас любил дочь, самую младшую из его детей, и единственную выжившую, а также бывшую копией его покойной жены. Карл был помилован, и вскоре сыграли свадьбу, пока живот невесты ещё не стал заметен. А после рождения внуков тесть окончательно растаял.

Через несколько лет Матиас умер, оставив мастерскую зятю. Экзамен синдикам цеха кузнецов Карл сдал без труда, став полноправным мастером. То, что ему самому стать синдиком не светило по причине неместного происхождения и отсутствия влиятельной родни, Карла не расстраивало, он не отличался честолюбием в вопросах не касавшихся кузнечного дела. Заказов хватало, любимая жена рожала здоровых детей, в общем всё было прекрасно, до пресловутого заказа несостоявшегося крестоносца, геройски павшего в битве с лесным мишкой, заменившим собой сарацин.

— Ну теперь уж фиг вам! — стучал кулаком по столу Карл — Отныне все крупные заказы только с залогом и предоплатой! И в долг ни у кого не брать ни пфеннига! Лучше куски на паперти просить. Или с кистенём на большую дорогу — да простит меня Бог!

— Кстати, мастер Шарль… Вы проявили разумную осторожность с вашим дядюшкой. Почему же вы не заподозрили этого Пфефферкорна, и так легко дали ему заманить вас в ловушку? — поинтересовался я

— Зовите меня Карлом, мессер де Лонэ, — махнул рукой оружейник. — Я уже привык. Мою историю я рассказал только жене и тестю после рождения близнецов. Теперь лишь Герти знает и вы. Дело давнее, но как знать, может, дядюшка жив ещё. А ведь и Безансон и Саарбрюккен находятся в Империи, хоть и в разных юрисдикциях. Так что добраться до меня могут, если узнают, где я нахожусь. А про Пфефферкорна я не знал ничего. Он же посватался к Герти когда ей было четырнадцать, я тогда в Безансоне жил. И никто мне о том сватовстве ни слова не говорил. Герти рассказала, как просила отца отказать Пфефферкорну, только когда узнала, что я занял у него денег.

— Я, когда сидел под помостом, думал, что это я во всём виноват, что это я погубил мою семью. Я же видел, как этот подонок смотрел на Герти и на Грету. В голове было только одно: если отдадут в кабалу Пфефферкорну — убью эту тварь! Он же один живёт, обеих жён схоронил, дочь ушла в дом мужа, слуги приходят только днём, не доверяет он им, с ним лишь два амбала, телохранители, а их не жалко! Убью, а дом сожгу! Сам сдамся властям — пусть вешают, лишь бы семью не трогали. Ну, может, деньги этого гада спрятал бы, глядишь, мои смогли бы потом выкупиться из кабалы. Глупая надежда, конечно, только я тогда вообще толком не соображал. Но благодаря Господу, и вам с мессером дю Шатле, не дошло до этого. И теперь я рад сделать для вас что угодно, хоть из железа, хоть из меди и олова с бронзой. Давненько я работал в отцовской мастерской, но медницкому делу он учил меня хорошо, руки помнят. Сделаю я вам этот ваш самогонный аппарат. Самому интересно.

Тут прибежали средние сыновья Карла, принесли наши арбалеты. Карл немедленно взялся за их переделку, припахав к работе сыновей. Не люблю стоять над душой у работающих людей, а потому просто устроился в углу, наблюдая за происходящим.

Клеменс Карла не перехвалил, тот в самом деле оказался Мастером с большой буквы. Сыновья конечно уступали ему в профессионализме, но очень старались. Было видно, что подросткам и правда интересно отцовское дело. Так что к возвращению Роланда и близнецов, арбалеты были переделаны, и оснащены воротами, изготовленными тут же, в мастерской. Опробовав переделанные арбалеты, я убедился, что взводятся они и впрямь легче и быстрее, чем прежде.

Роланд с гордостью отчитался, что они выполнили всё порученное. Сначала побывали у серебренника. Кстати, как медники медью, оловом, бронзой и прочим цветметом, так и серебром занимается отдельная категория мастеров. Делают они серебряную посуду, церковную утварь, подсвечники и много чего ещё, но не украшения из серебра. Их позволено делать только ювелирам. Кроме того, только ювелирам разрешено работать с золотом и драгоценными камнями. Вот такие странные цеховые законы Средневековья. Мастер Конрад действительно не был портачом, его фляги оказались натуральными произведениями искусства. Такие не стыдно взять в путешествие и королю! Ну, может и не королю, но графу или герцогу уж точно. Особенно меня впечатлили узоры на боках фляг, даже не хотелось их прятать в кожаные чехлы. Правда и стоили они по тридцать денье, по весу серебряных монет втрое больше веса самих фляг. Узнав уплаченную за них цену, я почти пожалел, что попросил Роланда купить их. Впрочем, жалей не жалей, а в нашем походе эти фляги по-всякому необходимы.

Затем Роланд и близнецы навестили ювелирную лавку иудея Абрама. У него удалось купить кусочки цветного стекла разных форм и цветов: красного различных оттенков, жёлтого, голубого, зелёного, а также кусочки янтаря, о которых я вспомнил в последний момент. Обошлось это удовольствие недёшево, но и не слишком дорого, за всё Роланд, немного поторговавшись, отвалил семьдесят денье. В общем, где-то на такую цену я и рассчитывал. У меня на эту покупку большие планы, надо только ещё кое-что сделать.

Горного хрусталя у ювелира Абрама не оказалось, но он порекомендовал некоего купца-шваба, приехавшего на ярмарку, и доставившего неплохой «каменный лёд», как ещё называют этот минерал в нынешние времена. Хрусталь у шваба оказался действительно отменный — большие, прозрачные куски без дефектов. По словам шваба, он привёз их откуда-то с Альпийских гор. Откуда именно, он не уточнил, видимо, боясь навести конкурентов на своих поставщиков. Впрочем, Роланда это и не интересовало. Существеннее была цена, которую шваб заломил за прозрачные камушки. Блин, он что, решил, что алмазами торгует? К счастью, Роланд снова показал умение торговаться, и сумел несколько сбить цену. Всё равно, жаба громко протестует. Но всё же хрусталь теперь наш! На его счёт тоже есть большие задумки. Но тут надо будет самому побывать в лавке этого иудея Абрама, посмотреть, такой ли он талантливый ювелир, как отзывается Карл.

Пробку Роланд ожидаемо купил на ярмарке у испанских купцов, по дружелюбной цене. Пара больших мешков, набитых крупными кусками коры пробкового дуба. Теперь надо найти мастера, который из этой пробки сделает то что нужно. Ещё Роланд, в порядке личной инициативы, купил у валлийского купца, невесть как добравшегося со своего острова до Саарбрюккена, кусок графита величиной с полешко, неизвестно зачем привезённый на ярмарку. По словам Роланда, увидев, как этот камень марает чистые дощечки и тряпки, он вспомнил сделанную в Клерво по моим рецептам бумагу, и решил, что этот дар Уэльса, мне зачем-то пригодится. Благо и купец продавал его недорого, видимо не очень хорошо понимая, зачем привёз. Да, это мой друг молодец! Давно пора слегка попрогрессорствовать и сделать нормальные карандаши, а то эти чернила и гусиные перья задолбали! Надо вознаградить Роланда за полезную инициативу. Куплю-ка я у ювелира Абрама какую-то красивую цацку, презентую Роланду, тот подарит своей Магде, а уж деваха отблагодарит его так, как ему нравится! На обратном пути, чтоб не таскать лишний раз самое тяжёлое, они зашли в лавки, указанные Карлом, и по вполне приемлемым ценам купили листовую медь и олово в брусках — то и другое весьма неплохого качества. Живём! Будет теперь у меня самогонный аппарат, и не только.

Близнецы, по словам Роланда, проявили себя с лучшей стороны. И дорогу показывали, и с переводом не знающему немецкого дю Шатле помогали, и покупки в основном пёрли на себе. Неудивительно, вон какие здоровые лоси — по словам Карла им шестнадцать, а выглядят на год старше, если не на два, ростом нам с Роландом не уступят, а в плечах пошире будут, в кузне же росли! Вдохновлённые его похвалой, парни вдруг отмочили неожиданное, попросив нас взять их в слуги, в Святую Землю. По их словам, они умеют и благородным господам услужить, коней заседлать-расседлать и обиходить, да и подковать если надо, палатку поставить, костёр сообразить, поесть приготовить, одежду постирать, ежели требуется, оружие и доспехи содержать в порядке, в драке тоже кое что могут — мечу обучены, с топором управляются (это Эрих) и с боевым молотом (это Ульрих), ножи метать умеют и другие острые предметы, из арбалета стрелять опять же, да и грамоте научены, чай, не деревенские дураки и не голодранцы из предместий. Мне аж немного завидно стало, я вот, например, метать ножи не умею.

Надо бы, кстати, подучиться, вот близнецы пусть надо мной шефство и возьмут. Потому как я сразу решил, что отказываться от такого предложения было бы настоящей глупостью.

Хотя, конечно, оно меня в первый момент озадачило, но затем я понял, как нам подфартило. Я ведь не торопился с наймом слуг, опасаясь довериться незнакомым людям. Чужая душа потёмки, наймёшь слугу, а он ночью прирежет и ограбят. Но парни явно без гнили, предательства с их стороны можно не опасаться, вон с каким восторгом они смотрели с самой площади на меня и Роланда, да и когда говорили о походе в Святую Землю, энтузиазм из них бил ключом.

Понятно, кому в шестнадцать лет не хотелось приключений и дальних путешествий в экзотические страны… Но близнецы для нас и правда находка, особенно если действительно умеют всё то, о чём говорили! Я взглянул на Роланда, которому, видимо, пришли в голову похожие мысли, встретившись со мной взглядом, он кивнул. После этого я ответил близнецам, что мы с шевалье дю Шатле охотно возьмём их в услужение, но только если отец «рекрутов» не будет возражать.

Карл внимательно оглядел сыновей, и поинтересовался, хорошо ли они понимают, на что идут, ведь благородные риттеры, которым они хотят служить, направляются на войну.

Близнецы ответили, что всё прекрасно понимают, что они уже не маленькие, что в кузне им надоело, хочется посмотреть мир и показать себя, что в Крестовом походе они не пропадут, и что дядюшка Курт научил их тому, что нужно в воинской жизни, а если отец их не отпустит, то они сбегут из дому и пойдут в наёмники.

— Ну вот, сами видите, благородные риттеры, — со вздохом обратился к нам Карл, когда близнецы замолчали, с вызовом глядя на родителя. — Выросли две орясины. И вроде порол, когда заслуживали, а ума не прибавилось. В кузне от них большой пользы нет. Я их научил кое-чему, но таланта к нашему делу Бог им не дал, и душа у них к этому не лежит. Вот кулаки почесать с такими же обалдуями — этому они всегда рады. Нет, вы не сомневайтесь, что они тут говорили о том, чему научились, это всё правда. Живёт в городе старый наёмник, Курт. Много где побывал, много где воевал. Мои старшенькие лет с восьми, как заведётся монетка, не на вкусности всякие её тратили или не на подарки девчонкам какие, как другие парни, а сразу бежали к Курту, чтобы научил их всякому-разному. Мечи себе сами сковали, и не только. Натаскал их Курт неплохо, что есть — то есть. Я вот силой не обижен, в цеховом ополчении каждое воскресенье тренируюсь, но эта парочка у меня последний год две схватки из трёх выигрывает.

Карл не без гордости взглянул на сыновей.

— Так что, согласен я. Пусть идут в услужение, раз вы не против. Лучше господ им не найти.

Теперь осталось только выбрать, кто кому будет служить. Близнецы внешне абсолютно одинаковые, но по характеру различаются. Я выбрал спокойного и рассудительного Эриха, Роланду достался живой и непоседливый Ульрих. Сияющие братья снова удивили. Видимо, узнав как-то о присяге вассалов (уж не от наёмника ли Курта), они опустились передо мной и Роландом каждый на колено, объявили себя нашими людьми, и поклялись Господом и всеми святыми служить верно, не щадя живота своего и прочих органов.

Торжественный момент немного подпортила их мать, которая со слезами набросилась на мужа, обвиняя того в том, что он отправляет детей на войну, в варварские страны, под мечи и стрелы неверных, и вообще сошёл с ума.

И тут мы увидели, кто на самом деле главный в этой семье.

— Помолчи, Герти!

Карл говорил негромко и спокойно, но жена сразу умолкла, хотя слёзы с её глаз не исчезли.

— Где ты детей увидела? Здоровые лбы, скоро меня перерастут. Птенцы выросли, пришло время вылететь из гнезда. Ты их не удержишь у своей юбки. Вон, Грета заневестилась, думаю, в этом году станет женой своего Харальда, незачем тянуть. Хочешь свадьбу побыстрее, красавица? — обратился он к старшей дочери.

— Как скажете, отец.

Девушка покраснела и опустила глаза, но было видно, что она довольна.

— Младшие девчонки тоже подрастут, выйдут замуж и уйдут к мужьям, не старых же дев ты из них хочешь сделать, — снова повернулся к жене Карл. — Так жизнь устроена. Вот и парни решили выбрать свою дорогу. И не самую худшую. Всяко лучше, чем в наёмники, среди них мерзавцев хватает. А за таких господ, как герр де Лонэ и герр дю Шатле, надо Бога благодарить. Среди благородных ведь тоже разные люди бывают. А со своими господами Эрих и Ульрих не пропадут. Может и сами службой в благородные выбьются — бывает же такое. А мастерскую есть кому оставить, Штефан и Матиас в меня в этом пошли, кузнечное дело любят, и способности к нему есть. Бог даст, Петер и Юрген вырастут не хуже. А у тебя и без близнецов забот с детьми хватает. К тому же и от старших внуки пойдут. Да и мы с тобой для этого дела пока не устарели, можем себе сделать ещё пару детишек.

— Тебе-то их легко делать, — ответила Гертруда, успокаиваясь. — Не ты их вынашиваешь, рожаешь, вскармливаешь. Хотя, — на её лице появилось мечтательное выражение, — ещё от одного ребёночка я бы не отказалась. А может и от двух.

Тут женщина с интересом посмотрела на мужа, который довольно крякнул, а близнецы переглянулись с понимающими улыбками. Похоже, кого-то сегодня ждёт весьма бурная ночь. Аж завидно становится. Нет, надо что-то решать с женским вопросом! Может, личную маркитантку завести в походе? Ну чисто для сброса напряжения. Хотя делиться женщиной с кем-то не хотелось, но тогда это уже будет… хм, любовница. А я в глубине души надеялся, что меня ждёт в Клермоне Беатрис. Почему нет? Если медальон подарила, значит, испытывает ко мне чувства.

После того как мир в семье был восстановлен, все с энтузиазмом взялись за сборы близнецов на службу. Карл расщедрился на пару недурных кольчужек с нагрудниками, шлемами, набедренниками, наплечниками, поножами и наручами. Покойный барон явно не собирался экономить на экипировке своей дружины. Ещё два комплекта он презентовал нам с Роландом, заявив, что господам невместно быть снаряжёнными хуже слуг. Меч от бати Беатрис, пожалуй, всё же покруче будет, ну да запас карман не тянет.

Кстати, о карманах… Потайной есть, там хранятся наши с Роландом золотые, а пришить снаружи всё никак руки не доходят. Надо будет заняться на досуге, поискать какую-нибудь швею, а то самому заниматься этим как-то невместно.

Средние сыновья поднесли походный кузнечный набор своего изготовления, включавший и маленький переносной горн с такой же наковальней: вещи весьма нужные в походе, ведь после боя обычно приходится чинить доспехи. А ещё подарили всякие нужные в походе мелочи. Женская часть семьи приготовила одежду и разное по хозяйству, да ещё нагрузила нас разнообразными пирогами, несмотря на мои убеждения что в «Зелёном Рыцаре» и без того неплохо кормят. Гертруда убеждённо заявила, что трактирной стряпне не сравниться с домашней едой.

В общем, солнце уже клонилось к закату, когда мы вчетвером, в сопровождении Карла и двух его средних сыновей, навьюченные, как ишаки, мешками, сумками и корзинами, выдвинулись к «Зелёному рыцарю». Занеся вещи в таверну, Карл и ребята попрощались с нами и ушли к себе. Тут только я обратил внимание на малолюдство в таверне — ни посетителей, ни слуг, ни вышибал. Только хозяин, его жена, дочери и девятилетний сын носили в корзинах какое-то барахло в подвальное помещение.

Увидев нас, Магда сразу кинулась к Роланду. Девушка выглядела встревоженно.

— Герр дю Шатле, наконец-то вы пришли! Я дождаться не могла, места себе не находила!

— А что случилось? — спросил встревоженный Роланд.

— Вас хотят убить! — выпалила Магда. — И герра де Лонэ тоже!

— Так, вот с этого места поподробнее, — вмешался я.

Магда прикусила нижнюю губы своими жемчужными резцами, словно не решаясь, потом всё же затараторила:

— Я сегодня пошла на свидание с Миккелем, моим женихом, — начала рассказывать Магда. — Он развозит мясо из отцовской лавки по трактирам, тавернам, и другим заведениям. Я пошла с ним. Мы пришли в «Золотого оленя», это трактир такой. Когда мы к нему подходили, я заметила, что туда зашёл ростовщик Соломон Пфефферкорн, он бывал в нашей таверне, разговаривал с какими-то толстосумами. Пока слуги выгружали мясо, мы с Миккелем забрались в один боковой закуток. Только не подумайте чего, там были одни поцелуи. Я девушка приличная, и сразу предупредила Миккеля, что до свадьбы ничего такого ему не позволю.

При этих словах Роланд явственно хрюкнул, да и я с трудом удержался от смеха. Интересно, а как своему Миккелю Магда после свадьбы объяснит свои обширные, если верить Роланду, познания в области секса, как и давно потерянную девственность? Впрочем, женщины прекрасно умеют пудрить нам мозги, а молодому влюблённому парню, наконец допущенному до сладенького, много не надо — рассказ его благоверной о консультациях у замужних подруг зайдёт на ура.

— В общем, — продолжала Магда, — мы там с Миккелем…

— Обжимались, ясно, — заметил я. — Дальше.

— Там выше есть комната с окном, — продолжила Магда. — Закуток из него не видно, его прикрывает навес. Окно было неплотно прикрыто, и мы слышали в комнате разговор двух мужчин. Один был Пфефферкорн, его манеру говорить ни с кем не спутаешь. Второго я тоже узнала, он заходил в нашу таверну. Это Хайни Репейник, местный разбойник и убийца.

«Постой Репейник! Или как вас там!..» «По-настоящему, я Живопыра» «Оно и видно!». Ну не смог я удержаться от цитирования вслух бессмертных строк ещё не родившегося Лопе де Вега!

— Точно, живопыра и есть! — подтвердила Магда. — У него целая шайка. Грабят, убивают, деньги вымогают. Их бы давно уже должны повесить, да говорят, он платит стражникам и судейским. Некоторые поговаривают что и ландфогту. Вот их и не трогают.

Знакомая картина. «Оборотни в погонах», точнее, сейчас «в кирасах», и коррумпированные чиновники, сращиваются с криминалом.

— Так о чём они говорили? — вернул я девушку ближе к теме разговора.

— Пфефферкорн сказал Хайни, что надо убить двух рыцарей-франков, живущих в «Зелёном Рыцаре». Назвал ваши имена. — Магда даже всхлипнула. — Сказал, что надо всё изобразить, как простое ограбление. Репейник вначале отказывался, говорил, что за убийство благородных власти будут искать всерьёз. Ростовщик возразил, что власти вас не любят, и сильно искать не будут. Обещал Репейнику пять безантов, и тот согласился. Сказал, что придёт сюда со своей шайкой после заката, и что посетители таверны, в числе которых редко попадаются воины, им не помеха. А если вы уже будете спать, то прирежут вас спящими, как… как свиней. Потом они разошлись, а я побежала в таверну, предупредить вас.

Н-да, пять безантов, похоже, какая-то роковая сумма. Недёшево нас ценят. Но Магда честно заслужила за это предупреждение красивую цацку от ювелира Абрама, и даже не одну. Решено, помимо презента от Роланда подарю ей что-то и от себя!

— А ты не боялась мешать этому Репейнику? — спросил я, вглядываясь в лицо девушки. — Похоже, он опасен.

— Боялась, но я бы в любом случае это сделала! — с упрямым и сердитым видом ответила Магда. — Я его ненавижу! Он злой и жестокий. Однажды он пришёл к нам в таверну и захотел, чтобы я легла с ним. А у меня правило — не ложиться с местными. Не нужно мне, чтобы про меня в городе всякое трепали. Я отказалась, и он меня избил. Я потом пару недель из комнаты не выходила, пока синяки не сошли. Да ещё, уходя, сказал: «Вот ведь шлюха, не хочет спать со мной!» Чего это я шлюха?! Я с ним не спала! И вообще ни с кем в городе и окрестностях! А остальное его не касается! Я буду молиться Богу и Пресвятой Деве, чтобы вы его убили, благородные риттеры!

— Обязательно убьём, не беспокойся! — пообещал Роланд, правда, как мне показалось, не слишком уверенно.

— А ещё я буду молиться, чтобы с вами ничего не случилось, герр дю Шатле. Чтобы вы после боя с этими подонками были целы, невредимы и полны сил, — Магда бросила на Роланда многообещающий взгляд. — Вы добрый, щедрый, ласковый, и знаете, как доставить наслаждение женщине. Мне с вами очень хорошо. Когда мы вместе, я чувствую, что улетаю на небеса…

— Das ist Fantastisch! — произнёс я, глядя на гордо приосанившегося Роланда.

Ну а что ещё я мог сказать в такой ситуации в Германии, пусть даже и XII века? В это время Магду позвал отец, и она убежала. Роланд бросил грозный взгляд на слуг:

— О том, что сейчас слышали, не болтать ни единой живой душе! Девушка доверила вам свою тайну! Это понятно?

— Господин! — Ульрих молитвенно сложил свои похожие на небольшие лопаты ладони. — Мы не скажем про это даже на исповеди! Брат вообще болтать не любитель, и я клянусь молчать! Верно, Эрих?

— Никому! — подтвердил другой близнец, осеняя себя крестным знамением. — Дядюшка Курт научил нас, что такое честь дамы!

В это время к нам подошёл хозяин таверны.

— Здравствуйте, благородные господа, — поприветствовал нас Клаус. — Сказал бы «вечер добрый», да не получается. Вижу, дочка вам всё рассказала?

— Как и вам, — кивнул я. — Поэтому в «Зелёном Рыцаре» кроме вашей семьи никого?

— Ну да! — со вздохом подтвердил Клаус. — Посетителей я спровадил, ворота запер, слуг и вышибал отпустил по домам. Они же нанимались не драться с целой шайкой разбойников. Да и я не воин, а простой трактирщик. Мне надо дочек выдать замуж, да малыша Арни вырастить, чтобы мог принять дело. Без меня кто о них позаботится? Да и жену неохота оставлять вдовой. А этот Репейник — настоящий головорез, и шайку себе набрал из отборных подонков, такие ни перед чем не остановятся.

— Сколько их? — деловито поинтересовался Роланд.

— Десятка два, — снова вздохнул трактирщик. — Правда, настоящих воинов только двое. Телохранители Репейника — кнехт, выгнанный из дружины какого-то рыцаря за пьянство, и бывший наёмник — этого выкинули из отряда за утаивание добычи при дележе. Остальные — просто сброд, но железом махать умеют. Из доспехов только у Репейника и его телохранителей есть кольчуги, нагрудники и открытые шлемы. Остальные в коже.

— В коже? Против доспешных рыцарей? — я повернулся к другу. — Роланд, нас не уважают!

— Будем наказывать! — пожал плечами Роланд.

Как у него всё легко-то! По пять рыл на брата, если трактирщик не ошибся в своих расчётах. А с другой стороны, доспехи у нас благодаря Карлу явно лучше, оружие скорее всего тоже, есть четыре арбалета… С во́ротами, правда, лишь два, но близнецы парни здоровые, взводить их им не в труд. В общем, есть чем удивить врагов, которые если и имеют какую-то информацию о нашем вооружении, то устаревшую — о том, что у нас отобрали в замке при аресте. Так что, не будь у противника такого численного превосходства, я бы не сильно беспокоился о предстоящей драке. А так, пока будешь отмахиваться от четверых, пятый незаметно подберётся и ткнёт железкой в уязвимое место. Эх, жаль, Бернард уехал! Нам бы сейчас очень пригодились его монахи-секьюрити, особенно брат Теодоз!

— А вы с семьёй куда денетесь? — снова обратился я к трактирщику.

— С позволения Вашей Милости, запрёмся в подвале. Мы уже перенесли туда всё ценное. Дверь там крепкая, дубовая, высадить её очень трудно, а ежели подпереть, так совсем невозможно. Топорами рубить — сутки надо провозиться. Да и не размахнёшься там особо. Отсидимся. А в ваше дело нам ввязываться просто неприлично.

— Понимаю, — заметил я, после некоторого раздумья. — Это не ваша драка. А вы не боитесь, что этот Репейник подожжёт таверну, чтобы до нас добраться?

— Не посмеет! — убеждённо заявил трактирщик. — От такого весь город сгореть может, тут никакие взятки не помогут. Горожане поджога не спустят, да и стража не станет закрывать глаза, у них ведь тоже дома в городе. Схватят и вздёрнут сразу. Это если повезёт. За поджог могут и на кол посадить.

— Немного успокаивает, — пробормотал я. — Тогда не спрячете ли вы в подвале наши вещи? Не хочется, чтобы они пострадали или пропали.

Я кивнул на сложенные аккуратной кучей мешки, корзины и сумки. А особенно не хочется, чтобы пострадали хрусталь и стекло. Да и фляги жалко. Впрочем, трактирщик ожидаемо согласился, и все наши вещи, кроме оружия, были перенесены в подвал. Между делом я сторговал у Клауса пару кувшинов оливкового масла и два десятка небольших горшков, которые близнецы по моему приказу заполнили золой из потухшего очага. Масло из кувшинов они разлили перед дверью главного входа в таверну внутри, и так же у чёрного хода. План битвы начал вырисовываться.

Затем трактирщик с семейством заперлись в подвале, и мы остались вчетвером. Смотрю на ребят — никакого страха! Близнецы в радостном возбуждении от приближающейся драки. Когда тебе шестнадцать, и ты ещё не бывал в бою, просто не веришь, что тебя могут убить. Роланд постарше, и кое-что уже видел, хотя не сказать, что его боевой опыт велик. Держится абсолютно спокойно.

Вообще-то, самым разумным было бы свалить из таверны и вообще из города, не дожидаясь прихода бандитов. Но если я предложу такое ребятам — перестанут уважать. В этом времени многие дорожат не только шкурой, но и честью, и последнее часто бывает важнее. Да и мои планы в этом городе накроются, и на самогонный аппарат, и на другие вещи.

Нет уж, какого чёрта?! Я и в прежней жизни не бегал от всякой бандитской мрази (потому и попал сюда, на восемьсот лет в прошлое), и теперь не побегу! Пусть этот Репейник от меня бегает! Если жив останется. Значит, остаётся ждать. Солнце уже почти совсем зашло, вряд ли банда Репейника будет терять время.

Осталось только немного похулиганить. Жаль, юмор будущего здесь никто не оценит.

— Двадцать морд, Роланд, — я смотрю на друга, потом на близнецов. — А нас двое. И двое слуг, не бывавших в настоящем бою. А скажут, заметь, все скажут, что нас было четверо.

— Это да, — согласился Роланд. — Но не бежать же от каких-то подонков?! Невместно это добрым шевалье. Потом насмешками со свету сживут.

Да, информация о нашем бегстве рано или поздно распространится среди рыцарского воинства, и сживут в прямом смысле — придётся драться с насмешниками, пока кто-то из них нас не убьёт, что по закону больших чисел выглядит практически неизбежным. А тут хоть какие-то шансы имеются. Особенно если выйдет сразу выпилить главного бандита и его бодигардов.

Я вынул из ножен меч и положил на стол. Накрыл правой ладонью рукоять и взглянул на Роланда:

— Дю Шатле!

Роланд пару мгновений недоуменно смотрел, потом в его взгляде мелькнуло понимание, и он положил ладонь поверх моей:

— Де Лонэ!

Близнецы смотрели во все глаза. Я ободряюще кивнул, и Ульрих, решившись, положил ладонь на ладонь Роланда:

— Эрих!

Второй близнец уже без колебаний положил ладонь на ладонь брата:

— Ульрих!

Ребята явно впечатлены. Пафос сейчас воспринимают серьёзно — время такое.

И я с лёгким придыханием произношу:

— Все друг за друга! И Бог за всех!

А затем мы заняли боевые позиции — уселись за стол, предусмотрительно нацепив поверх доспехов накидки, а на головы надев шлемы. Соглашусь, вид для посетителей таверны слишком уж боевой, кольчуга ещё ладно, но шлемы… Однако в пылу драки придётся дорожить каждой секундой, а тратить время на то, чтобы прикрепить на голову шлем, да ещё затянуть под подбородком ремешок… Без шлема драться было чревато, не хотелось, чтобы удар вражеской железяки раскроил череп.

Мы уселись за столом, на котором стояли плошки с едой и кувшин с вином, которое, впрочем, мы пить не собирались, так как в бой надлежало вступать с трезвой головой. Здесь же стояли ещё четыре небольших горшка, те были наполнены золой. А под столом при помощи пропущенных между досок столешницы верёвок были подвешены взведённые арбалеты. Мы сделали так, чтобы они выдёргивались за секунду, и никакой частью не зацепились за верёвку. При этом в данный момент арбалеты были расположены таким образом, чтобы при самопроизвольном срабатывании под столом болт никого из нас не задел.

Наш стол стоял посередине зала, метрах в десяти от главного входа и примерно на таком же расстоянии от чёрного. Остальные столы мы немного сдвинули к стенам, так, чтобы это не слишком бросалось в глаза и в то же время не мешало ни стрельбе, ни последующему выпаду копьями, которые дожидались своего часа на соседних лавках, прикрытые тряпками.

— Запомните, говорить буду я, — снова напоминаю соратникам, вытирая рукавом стекающий из-под подшлемника пот. — Если, конечно, дело дойдёт до разговоров, в чём я далеко не уверен. Если кинутся сразу — тут же достаём из-под стола арбалеты, выпускаем по болту. Мы с Роландом сразу хватаем копья, а вы швыряете ножи, после чего тоже берётесь за копья и присоединяетесь к нам. Мечи в ход пойдут, когда враг приблизится настолько, что копьями станет действовать несподручно. Доспехи, амуницию на себе хорошо проверили? Всё крепко держится? Смотрите, иначе такая вот мелочь может стоить жизни.

За окном окончательно стемнело, а мы всё так же сидели в тревожном ожидании, изредка прохаживаясь по залу, чтобы размяться. Ещё не хватало вскочить и понять, что ты отсидел ногу, которая вдруг перестала тебя слушаться.

Пока никто из посетителей в дверь не ломился. Ворота были заперты, как бы намекая, что гостиница с рестораном, если можно так выразиться, сегодня не принимают.

Магда говорила, что разбойники заявятся, как только стемнеет, то есть, по идее, это должно было случиться с минуты на минуту. И только я об этом подумал, как…

Показалось или и впрямь за окном в свете луны мелькнули чьи-то тени? Нет, не показалось, что подтвердили и мои близнецы, также заметившие движение за окном. Мы напряглись, готовые действовать. А в следующее мгновение дверь таверны распахнулась и на пороге нарисовался тип с явно бандитской рожей, позади которого маячили ещё несколько фигур, чьи лица в не достающем туда свете масляных светильников, размещённых как на стенах, так и в большой «люстре», представлявшей собой подвешенное к потолку деревянное колесо, разглядеть было немного затруднительно.

В который раз в этой реальности на память пришла крылатая фраза про вечер, который перестаёт быть томным.

— Тю, похоже, птички в клетке, и ждут, пока им оторвут головки, — на плохом французском с кривой ухмылкой на лице произнёс головорез. — Ещё и сынки Карла Хромого здесь. Не повезло дурачкам, припёрлись себе на беду. В доспехах, даже шлемы нацепили, неужто ждали гостей?

Он приподнял левую бровь, как бы изображая удивление. Между ним и темнеющей на полу полосой масла оставалось около метра. Учитывая, что доски не были покрыты краской, масло частично впиталось в дерево. Но не до конца, всё-таки доски были отполированы ногами тысяч бывавших здесь посетителей.

— А вы кто такой и что вам угодно? — как ни в чём ни бывало поинтересовался я, непроизвольно поглаживая чуть шершавый выпуклый бок своего горшка с золой.

— Это Репейник, — шёпотом подсказал Ульрих — слуга Роланда.

Разбойник всё же услышал этот шёпот, и его ухмылка стала ещё шире.

— Я вижу, моя слава бежит впереди меня. Что ж, не буду врать, я действительно Репейник, настоящий хозяин окрестных лесов, и за чью голову граф объявил награду в тридцать безантов.

— То есть вы предлагаете нам вас схватить и сдать властям, чтобы получить тридцать безантов? — поинтересовался я с совершенно серьёзным выражением лица.

Репейник от души расхохотался. Похоже, настроение у него сегодня было неплохим. Что ж, постараемся ему его испортить.

— Да-а, давно я так не веселился, — отсмеявшись, покачал головой Репейники его лицо тут же приняло серьёзное, даже, я бы сказал, хищное выражение. — Ладно, посмеялись и хватит. Эй, ребята!

Он, не поворачиваясь назад и не сводя с меня взгляда чуть прищуренных глаза, сделал знак рукой. Те переступили порог, набиваясь в зал. Я насчитал двадцать… Нет, двадцать один соперник. Ого, и впрямь небольшая армия. И нас четверо… Но зато хорошо вооружённых и доспешных, в отличие от противников. Только двое, вставшие по бокам от главаря, по виду похожи на бывалых воинов. Именно про них, похоже, упоминал трактирщик, говоря, что в телохранителях у Репейника бывшие кнехт и наёмник.

— Убейте их!

Репейник вытянул руку с наставленным прямо, как мне показалось, в мой лоб указательным пальцем с обкусанным ногтем, а в следующее мгновение вся его банда с рёвом рванула вперёд. Ещё миг спустя в потолок по ходу их движения полетели горшки с золой, которые на мгновение сбили нападавших с толку, особенно когда сверху на них вместе с глиняными осколками посыпалась зола, попадая в глаза и нос. К тому времени парочка разбойников уже успела поскользнуться на масле и растянуться на полу. И ещё зола не успела осесть вниз, как навстречу врагам полетели четыре выпущенных из арбалета болта. Два из них угодили в одного из телохранителей Репейника. Тот уже был не боец. Даже, я бы сказал, не жилец. Ещё один болт попал точно в грудь бородатому головорезу, и он удивлённо косился вниз, на торчащее из своего кожаного нагрудника древко. Четвёртый болт пробил плечо худому, жилистому головорезу, тот с воем закрутился на месте волчком.

Пока бандиты прокашливались и промаргивались от засыпавшей их золы, а упавшие пытались подняться, скользя на масляном полу, мы с Роландом успели быстро взвести модернизированные арбалеты и выстрелить снова. Близнецы отстали от нас на какое-то мгновение, у них то арбалеты не переделаны. Но парни сильные, справились со взводом и без воротов. Все выстрелы оказались результативными. Ещё минус четверо.

Затем близнецы синхронно бросили метательные ножи, а мы с Роландом уже хватали с лавок укрытые тряпьём копья. Мгновением спустя к нам присоединились Эрих и Ульрих, чьи метательные ножи вырвали из рядов нападавших ещё парочку головорезов.

Моё копьё первым вошло в живот бородатому и лысому здоровяку, что был сам себя шире, а в его огромной лапище был зажат казавшийся чуть ли не игрушечным топор на длинной рукояти. Натуральный викинг! Остриё копья выскочило из его спины и слегка замедлило движение противника, но он всё равно шёл вперёд, нанизываясь на древко, как бабочка на иголку, с перекошенным от ярости лицом и занесённым для удара топором. Ещё мгновение — и лезвие опустится на мою голову, так что я предпочёл выпустить копьё и отступить на шаг, одновременно выхватывая из ножен меч, выкованный Форжероном для рыцаря из Монферрана но доставшегося мне бесплатно. И в тот самый миг, когда лезвие топора уже опускалось мне на голову и, я был уверен, оно бы прорубило и шлем, я сделал лёгкий шаг влево, одновременно перерубая руку «викинга» чуть выше запястья.

Отсёк напрочь, всё-таки хороший меч, лучезапястные суставы рубит как ветки. Лысый, который всё ещё почему-то стоял на ногах, был уже не боец, и я переключился на одного из телохранителей Репейника — второго серьёзно подранил метательный нож кого-то из братьев.

Тот действовал мечом, но его лезвие было короче моего сантиметров на десять, что давало бы мне некоторое преимущество при выпаде. Правда, в руках у нас были не шпаги, а соперник попался мастеровитый, ну да другого ожидать от опытного воина было бы глупо. Он обрушил на меня град рубящих и секущих ударов¸ и пока мне приходилось только защищаться, понемногу отступая назад. Эх, вот щит бы не помешал, на него я мог бы принимать удары и попытаться организовать контратакующее действия. Но вооружиться щитом я бы попросту не успел, слишком стремительно развивались события.

Зато у меня на поясе чуть правее пряжки в ножнах висел нож, и я, скорее, машинально, чем осознанно, потянулся за ним. Извлёк из ножен, отводя своим клинком в сторону клинок соперника, и в тот же миг сделал шаг вперёд, махнув левой рукой с зажатым в ней ножом. Лезвие вспороло шею бойца, тот замер, затем приложил к горлу пальцы не обременённой рукоятью меча руки, и те мгновенно окрасились тёмно-алым. Он попытался что сказать, глядя на меня с какой-то детской обидой, но из его рта послышалось лишь бульканье, сопровождавшееся появлением кровавых пузырей. Затем меч выпал из его руки, а колени соперника подогнулись. Добивать я его не стал, посчитав уже без пяти минут покойником. Да какие там пять минут — минуты не пройдёт, думаю, как душа бедолаги отправится восвояси.

Между тем у меня появилась возможность оценить обстановку. Из боя выбыло уже с десяток врагов: кто-то из них лежал на полу без признаков жизнь, а кто-то стонал и делал попытки отползти в сторону. Роланд и близнецы на удивление были ещё живы, хотя у Ульриха левый рукав и темнел от крови и, похоже, не чужой. Но он пока стоически отбивался мечом сразу от двух негодяев. Отцовский боевой молот, тот самый, который Карл унёс из дядюшкиной мастерской в Безансоне, а сегодня подаренный сыну, и которым Ульрих уже успел расплющить башку одному из бандитов, парень, наверное, выронил из-за ранения. Один из его противников размахивал окованной железом с выпуклыми шипами дубиной, а второй пытался дотянуться до Ульриха остриём чем-то, напоминающим дротик. Как раз в этот момент он изловчился и кольнул Ульриха в бок, целясь в стык между пластинами нагрудника. Кольнул сильно и, хотя кольчуга не позволила металлу войти в тело, парень невольно скривился. Наверняка будет кровоподтёк. А в следующее мгновение на его голову опустилась бы палица, не окажись я проворнее. Обладателю окованной железом дубины я вогнал меч в левый бок и, не дожидаясь, когда тот свалится на залитый кровью пол, выдернул лезвие, вышедшее из плоти с каким-то хлюпающим звуком, тут же направляя его в сторону мужичонки с дротиком. Тот резво отпрыгнул, направляя острие дротика в мою сторону, но я с лёгкостью перерубил тонкое древко. А затем, не дожидаясь, когда оппонент воспользуется висящим на боку топориком, который, думаю, можно было успешно метать во врага, а не только рубить, зарядил тому ногой в пах. Когда же мужичонка сложился пополам, кляня на немецком Богородицу и присных её, я рубанул его вдоль спины. Наверное, перерубил позвоночник, так как страдалец упал ничком и не мог более шевельнуться, лишь косясь на меня одним помаргивающим глазом.

Но диагнозы пусть ставят врачи и прочие костоправы, а мне этим заниматься некогда. Вон и Роланду приходится отбиваться от двоих, на пару со скособочившимся Ульрихом спешим ему на помощь. Нападения сзади разбойники не ожидают, и вот свеженькие парочка трупов у наших ног.

Ого, врагов-то осталось меньше десятка, считай, по два на брата. Не успел я оценить обстановку, как мощный удар в спину придал мне ускорение. Я чудом удержался на ногах, а едва обернулся, чтобы понять, что вообще случилось, как увидел перед собой вооружённого секирой на укороченной рукояти Репейника. Похоже, этой самой секирой мне и прилетело по спине. Не будь на мне кольчуги со смягчившим удар гамбезоном — лежал бы сейчас рядом с обладателем дротика с так же перерубленным позвоночником.

— Французская свинья, я убью тебя! — прорычал на немецком Репейник, снова занося свою секиру.

Это и я, почти не зная немецкого, понимаю. Как и прозвучавшее следом: «Die verfluchte franzosen!», то есть «Проклятые французы!». Как говорил… точнее, скажет Шерлок Холмс: «Немецкий язык грубоват, но всё же по выразительности один из первых в Европе!»

В следующие примерно полминуты пришлось подвигаться, уворачиваясь и парируя удары. Это в кино враги дерутся минут по десять-пятнадцать, доставляя зрителю эстетическое наслаждение, в жизни всё гораздо прозаичнее и скоротечнее. Так и в этот раз, достаточно прозаично подсуетился мой слуга, в чьи непосредственные обязанности входит защита своего сюзерена. Топором в правой руке он перерубил древко секиры Репейника, хоть и окованное железом (ну и сила у этого парня!), и в следующий миг табурет, который держал в левой руке, опустил на голову Репейнику. Тот, охнув, тут осел на пол.

— Ребята, Репейника убили! — завопил один из головорезов.

Вряд ли Репейник был мёртв, думаю, просто находился в отключке, однако, решив, что они потеряли своего командира и видя, что зайцы, на которых они пришли поохотиться, превратились в медведей, оставшиеся решили, что настало время делать ноги. Что и принялись реализовывать на практике. Правда, уйти удалось не всем, ещё парочку мы прикололи в дверях. А оставшихся преследовать не стали, в потёмках можно словить случайный удар, и так ясно, что эти уцелевшие вряд ли вернутся, чтобы доделать начатое.

Мы стояли, разглядывая друг друга и тяжело дыша. Я стащил с головы осточертевший шлем, пот с меня лил просто градом, казалось, даже кольчугу можно отжать, как тряпку.

Перепачканные в крови, мы походили на каких-то словно выбравшихся из преисподней демонов.

— Кто-то серьёзно ранен? — хрипло спросил я.

— Вроде нет, — ощупывая себя, ответил Роланд.

Когда мы избавились от амуниции и осмотрели друг друга, оказалось, что нам удалось отделать лёгкими порезами и синяками. Это было намного лучше, чем я предполагал перед началом боя, я бы даже назвал это своего рода чудом. Не успел об этом подумать, как Роланд изрёк:

— Думаю, Святой Януарий сегодня был на нашей стороне!

— Ну и мы кое-чего стоили, — добавил я, помигивая близнецам, которые тут же ответили широкими улыбками. — А вы, ребята, настоящие слуги рыцарей! И если покажете себя так же хорошо в дальнейшем, то точно станете оруженосцами. Мы попросим у нашего сюзерена, графа Гильома, этой чести для вас! Верно, Роланд?

— Если будут достойны нобилитации, то почему нет? — кивнул друг. — А там и рыцарем можно стать. Если отличитесь.

Парни от этих слов просто расцвели, и казалось были готовы снова сразиться ещё с сотней разбойников каждый.

— А с этим что? — спросил Роланд, носком сапога касаясь лежащего на полу без движенья Репейника.

Я присел на корточки, коснулся двумя пальцами шеи. Жилка слабо, но билась.

— Жить будет, — констатировал я. — А ты здорово его приложил, Эрих.

Я не думал, что можно улыбаться ещё шире, но парню это удалось. Если бы не размазанная по лицу кровь, то мы бы увидели на его щеках проступивший бы румянец.

А тут и хозяин таверны нарисовался со своими домочадцами.

— Живы?!

— Живы, Клаус, а вот нашим врагам не поздоровилось. Извините за небольшой погром, но мы старались, чтобы мебель не сильно пострадала. А вот кровь оттирать с пола придётся долго… И да, есть у вас моток хорошей верёвки?

Пять минут спустя надёжно связанный по рукам и ногам Репейник сидел, привалившись спиной к стене и страдальчески морщился от боли в голове. Да уж, сотрясение мозга — вещь неприятная, представляю, как его мутит. Да и последствия могут быть разными, сказать через несколько месяцев, а то и лет. Правда, не уверен, что Репейник эти несколько лет протянет, по идее его ждёт виселица.

Всё успокоилось только к утру. Пока я штопал раны своим соратникам и накладывал примочки, сын Клауса сбегал в замок, откуда заявилась стража во главе с недовольными ландфогтом Труллем и Баварцем, слегка охреневшими при виде сваленных во дворе трупов — дочки и жена трактирщика уже вовсю намывали полы. Глядя же на меня, Трулль пораздувал ноздри, но ничего такого не сказал, а попросил объяснить, что здесь произошло. После моего рассказа были допрошены близнецы.

К утру трупы были вывезены на телеге, пленённый Репейник и несколько оставшихся в живых, но получивших раны разной тяжести его соратников отправились в замок на другой телеге. Прежде чем попрощаться, я поинтересовался у Трулля, правда ли, что за голову главаря шайки графом обещана награда в тридцать безантов? На что ландфогт крякнул, отводя взгляд:

— Да, вроде бы господин граф говорил что-то такое, но вроде бы нигде такое задокументировано не было.

— Эх, жаль, уплывают тридцать безантов! Впрочем, — я пристально взглянул в глаза ландфогту, — мессер Трулль, я надеюсь, этот Репейник и его схваченные сообщники никуда не уплывут от виселицы? Как и те, кто успел сбежать? А то не хочется мне огорчать графа фон Саарбрюккен, с которым я непременно встречусь по пути в Святую землю, рассказами о разгуле преступности в его владениях, и о безнаказанности злодеев.

Ух, как ландфогт на меня зыркнул! Но сразу сменил выражение лица на почтительное, наклонив голову.

— Не беспокойтесь, герр дэ Лонэ. Завтра же все уцелевшие негодяи будут схвачены, а послезавтра вся шайка, во главе с Репейником, будет болтаться на виселице. Я давно за ними охотился, и рад что теперь удастся искоренить это зло!

Ну всё, теперь Репейника и его шайку можно считать покойниками. После моих намёков Трулль кровно заинтересован в том, чтобы Репейник сотоварищи никогда и ничего не рассказали ни графу и никому другому о своих тайных и небескорыстных отношениях с ландфогтом, стражниками и судьями штадтгерихта. Так что, после завтра Репейник и оставшаяся часть его банды повиснут «высоко и сразу», как сейчас говорят, и отправятся на небеса. Впрочем, с их грехами райские кущи им точно не светят, а вот в альтернативном месте наверно уже разогревают сковородки….

Интересно, Пфефферкорн отмажется? Скорее всего. Доказательств-то против него не будет, кроме слов Репейника. Сколько Трулль слупит с ростовщика за то, чтобы тот остался в стороне? Те же пять безантов, заплаченные Пфефферкорном Репейнику за нас, или все тридцать (правда, не сребреников), как награда за Репейника, наверняка уже положенная ландфогтом в карман. Это не считая денег и ценностей в бандитских ухоронках, местонахождение которых подручные Трулля наверняка выпытают у преступников, и львиная доля которых попадёт в его лапки. Похоже, он компенсирует себе все потери от будущего штрафа церковному суду за неуважение к папской булле, может и в плюсе останется.

Судя по прояснившемуся лицу ландфогта, ему в голову пришли схожие мысли. Всё же дураков на такие должности ставят редко. Наверное, уже сочиняет письмо графу Симону о своих успехах в борьбе с преступностью и о поимке неуловимого Репейника и его шайки. Исключительно трудами и проницательностью ландфогта Трулля и руками его стражников. Какай Симон де Лонэ? Какой Роланд дю Шатле? Не, не слыхали. Будет смешно, если Трулль за это получит вожделенный герб. Про награждение непричастных ведь не XX веке придумали. Хотя, наказывать после завтра будут отнюдь не невиновных. И этого довольно.

Ну а нас с Роландом и близнецами позвали наконец-то мыться к установленной на другой стороне двора бадье с тёплой водой, а то до этого только ополоснули наскоро лицо и руки.

Пока мылись — прибежали Карл Комо́ с женой и старшими детьми, за которыми сбегал младший сын трактирщика. Охи, ахи (это со стороны Гертруды, мол, в поход выйти не успели, а уже едва не погибли), сдержанная похвала отца, зависть младших братьев… Эрих с Ульрихом чувствовали себя настоящими героями, ну так они таковыми и были. Если бы не помощь близнецов — вряд ли мы с Роландом встретили этот рассвет.

После помывки я вновь наложил мазь на раны. Одежду, где можно было, жена и дочери трактирщика застирали от крови, а что-то пришлось выбросить. Главное, что кольчуга и оружие были в порядке, мы их, отмыв от крови, смазали маслом, дабы предотвратить появление ржавчины.

Перед тем, как отправиться на боковую — вечер и ночка выдались для всех нас нелёгкими, так что глаза у всех слипались — я попросил Магду нашить на рубахи всех четверых карманы, по две штуки по бокам. И чтобы сверху за неимением молнии они просто стягивались кожаным шнурком. Сунул ей пяток денье, девица с радостью согласилась всё сделать в лучшем виде. После чего наконец-то присоединился к товарищам, которые уже сопели на своих тюфяках.

[1] Штадтгерихт — городской суд в средневековой Германии.

Константинополь, 18 августа 1147 года от Рождества Христова

Северный ветер лениво шевелил волны Золотого Рога и навевал приятную прохладу на разогретые за день камни Влахернского дворца. Солнце уже начало клониться к закату, но до наступления сумерек оставалось ещё немало времени и ничто не мешало разглядывать город, залив со снующими по нему кораблями и лодками, древнюю Стену Феодосия, насчитывающую уже 700 лет, и 400 лет назад укреплённую после землетрясения. Впрочем, люди, находившиеся на балконе личных покоев Василевса[1], не обращали внимания на давно привычные виды, может быть лишь немного радуясь, что ветер уносит в сторону от дворца городские запахи, весьма далёкие от благоухания. Сейчас их волновали совсем другие вещи.

Людей этих было двое. Один, сидевший в кресле из палисандра и эбена, привезённых из глубин Африки, и облачённый в пурпурные одежды, был высоким, худощавым мужчиной лет под тридцать, со смугловатой кожей, тонкими чертами лица, большими серыми глазами, русоволосым, как весь его род, с такого же цвета усами и коротко стриженой бородой. Любой обитатель дворца, да, пожалуй, и всей столицы, сразу узнал бы в нём императора Мануила Комнина, первого этого имени, уже четыре года занимающего престол Империи Ромеев.

Другой, примерно одного возраста с императором, стоявший перед ним, был здоровяком со светлыми глазами и золотисто-рыжеватыми волосами, свидетельствовавшими о том что в нём течёт кровь жителей Готских Климатов[2]. Одет он был в шёлковую придворную одежду с богатой золотой вышивкой, и производил впечатление рубаки и жизнелюба. Глядя на него, далеко не сразу можно было разглядеть в этом любителе охоты и тонкой кухни одного из влиятельнейших государственных мужей Империи.

Это был севаст[3] Иоанн Каматир. Род Каматиров не принадлежал к самым древним в Империи, он был довольно молодым, насчитывая немногим более трёх веков, впрочем, как и вся высшая знать при нынешней династии. Каматиры поднялись вместе с династией Комнинов, оттеснив прежних вельмож, растерявших богатство и влияние в смутные времена предыдущего столетия, что наступили после императора Василия II Болгаробойцы, прозванного так за свирепость в войнах с Болгарией.

Конечно, возвышению семьи Иоанна сильно способствовало родство с императорской семьёй, с которой Каматиры связались выгодными браками. Но Иоанн занял должность логофета дрома[4] отнюдь не только за родство с Василевсом. Ведая внешними делами Империи, он оказался на своём месте, проявив немалую энергию и старание. Во всяком случае, сеть шпионов, раскинутая им в странах Европы, Азии и Африки, а также послы, регулярно отправляемые к христианским, мусульманским и языческим властителям, исправно поставляли разнообразные сведения в Константинополь.

Между ними стоял прямоугольный столик на низких изогнутых ножках. На большом серебряном блюде горкой возвышались фрукты: гроздья винограда, инжир, гранаты… Рядом в небольшой и глубокой чаше, наполненной мёдом, покоились кусочки дыни, которые следовало подцеплять специальной двурогой вилкой из серебра. Кувшин был полон вина, здесь же стояли два кубка, выполненных из стекла, оправленного в золото с самоцветами. Один из них был наполовину полон.

— Ну, выкладывай! — обратился к Иоанну император, протягивая руку к кубку. — Я же вижу, что у тебя припасено для меня что-то интересное.

— Божественный Василевс как всегда проницателен, — учтиво поклонился Каматир.

— Иоанн, хоть здесь обойдись без лести и церемоний, — поморщился Мануил, возвращая кубок, в котором вина стало на пару глотков меньше, на прежнее место. — Мне их и без того хватает во дворце и в городе, но у себя, наедине, не хочу терять на них время. Император, конечно, раб церемониала, но и рабам надо давать отдых.

— Например, на войне, — улыбнулся Каматир.

— Да, на войне, — мечтательно протянул император. — Там всё куда проще и свободнее…

— Да и безопаснее, — снова улыбнулся логофет дрома.

— За что я тебя ценю, Иоанн, — вернул улыбку император, — так это за умение сочетать образ почтительного слуги с откровенностью. Редкое искусство… Ладно, к делу. Что там за новости?

— Довольно любопытные, — сразу посерьёзнел Каматир. — И неожиданные. Они касаются крестового похода латинян.

При этих словах Мануил помрачнел. Латиняне… Та ещё заноза в заднице Византии, если честно. Нет, нельзя сказать, что император ненавидел латинян, да и довольно странно было бы ждать таких чувств от сына венгерской принцессы и мужа свояченицы германского кайзера, дочери графа фон Зульцбах, приходящейся родной сестрой жене того самого Конрада Третьего, который сейчас собрался в этот крестовый поход. Опять же, на службу к императору ромеев поступило много западных рыцарей, это началось ещё при его отце, и доверия к ним, откровенно говоря, у него было куда больше, чем к собственной знати, погрязшей в интригах и заговорах.

Латинские купцы не жалеют денег на щедрые подношения и выгодные займы под символический процент, в обмен на льготы от императора, ограниченные сроком его царствования. У его наследников их придётся выпрашивать по новой. Это не местные скопидомы, из которых добровольно и обол[5] не выдавить. Да и вообще, императору импонировали рыцарские обычаи Запада, как воин он чувствовал с ними некое духовное родство.

Всё это было. Но было и другое. Императора частенько выводило из себя отношение свысока у этих немытых невежественных варваров, к подданным Империи — цивилизованным людям, унаследовавшим культуру Эллады и Рима. И не только у пропахших конюшней и псарней безграмотных графов и баронов, но и у низкорождённых торгашей из западных городов, которым такое уж совсем не по чину! Да и их духовенство, упёршееся в вульгарную латынь и редко знающее греческий, ненамного лучше. И это даже не касаясь нежелания латинян последние два с половиной века признавать ромейских Василевсов законными наследниками императоров Рима! Таковыми они объявили германских королей — варваров и узурпаторов. Наглость какая! А ведь пришлось смириться и признать, чтобы не увеличивать и без того многочисленные внешние проблемы Империи!

Ещё и свои подданные недовольны. Торговцы и ремесленники жалуются, что де латинские купцы их разоряют. Ромеи разучились торговать! Рассказать кому лет сто назад — сочли бы за глупую шутку. Да и литераторы с учёными сравнивают сытую жизнь ремесленников со своей, и сравнение это не в пользу служителей Муз. Аристократия недовольна «засильем» латинян на императорской службе. Оттирают их, видите ли! Мало дед, отец, да и сам Мануил роздали проний[6] этим бездельникам! Теперь они фактически превращают пожалованные за службу земли в наследные владения, и требуют таких же прав, как у италийских и венгерских баронов. Ещё бы воевали так же хорошо… И не отмахнёшься от этих недовольных. Если не обращать внимания на их скулёж, живо устроят восстание и подсадят на трон очередного претендента, как было при Дуках[7].

— И что же нового с этим походом? — отвлёкшись от этих грустных мыслей, поинтересовался император. — О нём говорят уже не первый год, со времён падения Эдессы, так что это не новость. И откровенно говоря, меня это не радует. Нет, ослабить мусульман было бы неплохо, случившийся полвека назад крестовый поход позволил нам отбить у сельджуков половину Малой Азии. Но как подумаю, что эти варвары пойдут с грабежами по моим владениям, я готов объединиться против них хоть с турками! Я родился через два десятка лет после того похода, но достаточно почитал о поведении этих «воинов Христа» в книгах тётки Анны[8]. Не думаю, что за полвека они стали цивилизованнее и законопослушнее.

— Чего нет — того нет, — усмехнувшись, кивнул Каматир. — Но всё же новость весьма интересна, и заслуживает царственного внимания. Папа Евгений прислал письмо, в котором от имени Римского Престола предлагает некую сделку.

— Что за сделка? — насторожился император.

— Она касается маршрута крестового похода, — сообщил логофет дрома. — Как я уже докладывал, советники короля франков вначале предлагали ему идти через Италию и, соединившись с Рожером Сицилийским, переправиться морем в Сирию.

— Помню, — кивнул Мануил. — Разумное предложение, и король Сицилии его поддерживал. Но ты докладывал, что Людовик выбрал иной путь.

Каматир со вздохом развёл руками:

— Увы! Король франков изменил решение, дав себя уговорить кайзеру Конраду.

При слове «кайзер» император и логофет дрома обменялись ироническими улыбками. Это в землях латинян и славян цезарь-кайзер-кесарь, независимо от произношения, был полным аналогом императора, а в империи ромеев кесарь всего лишь третий по значению титул родичей Василевса, ниже деспота и севастократора. Это была тонкость, малоизвестная в варварских латинских и славянских землях, но понятная любому в Константинополе, не говоря уж об императорском дворе. Так утончённые культурные ромеи квитались с заносчивыми невежественными варварами, принижая незаметно для них их скороспелые титулы.

— А кайзер Конрад, — при этих словах Мануил снова невольно улыбнулся, — судя по известиям твоих людей, хочет идти через Балканы и главным образом через Империю. Видимо, в надежде пограбить мои земли не хуже, чем его предшественники полвека назад. А то мало ли как там сложится с неверными… И нас же при этом обвинить, что мы не захотели снабжать армию, идущую воевать за Христа.

При этих словах улыбка с лица императора исчезла, и он резко помрачнел.

— Да, именно так, — подтвердил Каматир. — Но теперь, похоже, всё изменилось. Во всяком случае, Папа сообщает, что ему и его учителю, а также главному вдохновителю похода, аббату Бернарду из монастыря Клерво, удалось уговорить Людовика и Конрада на несколько иной путь.

— Благословенные Небеса! — воскликнул император. — Неужто этих болванов всё же убедили плыть из Италии морем?

— Нет, в Италию они не пойдут, — покачал головой Иоанн, — но плыть всё же будут. Папа пишет, что Римская Церковь зафрахтовала множество речных судов на Дунае, собрав их в Ульме, Регенсбурге, Линце и Вене, городах в германских землях, где на суда будут погружены войска крестоносцев и припасы для них. А затем они спустятся вниз по Дунаю через Венгрию и далее мимо берегов Империи до устья реки.

— Мимо наших берегов, — задумчиво произнёс Мануил. — Что ж, мне это нравится больше, чем переход по нашим землям. Наши города на берегах Дуная укреплены, латинян туда не пустят, а в сельской местности за городскими стенами грабить особо нечего. Всё уже разграблено до них куманами[9] и прочими дикарями. Думаю, можно даже заплатить разумные деньги капитанам кораблей и предводителям отрядов крестоносцев, чтоб приставали на отдых на левом берегу, в земле валахов. Пусть о своих вассалах болит голова у короля Венгрии.

— Благоразумное и осмотрительное решение, Божественный. — кивнул Каматир.

— Ну вот, опять начал льстить! — усмехнулся император.

— Нет, я действительно так считаю, — поднял руки ладонями вперёд логофет дрома и улыбнулся. — Про подкуп я не додумался.

— Ты мне лучше вот что скажи… Вот доплывут они до дельты Дуная, а дальше что? Как это «войско Христово» попадёт в земли неверных?

Каматир снова улыбнулся, доставая из сафьянового тубуса папское послание с золотой печатью, на которой были скрещённые ключи и тиара, и протянул его императору.

— Что это?

— А вот тут как раз Папа Евгений обращается с просьбой к Божественному Василевсу.

На некоторое время Мануил углубился в чтение.

— Ну что же, — заметил он после некоторого раздумья, — Евгений просит меня прислать флот к дельте Дуная и взять на корабли франков и германцев, чтобы перевезти через Понт Эвксинский[10] и высадить воинство крестоносцев в Азии. Причём откровенно пишет, что в случае отказа Конрад и Людовик вернутся к старому плану похода через Болгарию и Фракию, «мимо славного своим богатством Константинополя». Какой простодушный шантаж!

Он покачал головой, вздёрнув брови, а его губы исказились в саркастической усмешке.

— Вряд ли это шантаж, — возразил Каматир. — Судя по посланию Евгения, он заинтересован в отсутствии конфликтов между Империей и крестоносцами. Потому и стремится их направить в обход имперских владений — пограничной рекой и морем. А упоминание Константинополя и его богатств — это не угроза, а предостережение. В конце концов, жадность этих западных полчищ, и их, так сказать, «дисциплинированность» нам известны. Так что мы не меньше Евгения, если не больше, заинтересованы в том, чтобы Конрад и Людовик с их армиями не ступили на земли Империи А перевозка водой — лучший способ этого избежать без какого-то серьёзного ущерба и даже с выгодой для Империи.

— И в чём же ты видишь выгоду? — поинтересовался Мануил, отщипывая несколько виноградин и бросая их в рот.

— Во-первых, как я уже сказал, земли Империи не пострадают. Кхм…

Иоанн было закашлялся, но, взглянув на кивнувшего императора, наполнил вином из стеклянного кувшина один из стоявших на столе кубков и сделал несколько глотков.

— Ну, положим, это не совсем так, — заметил император, к тому времени расправившийся с виноградинами. — В Азии их всё равно придётся высаживать в моих владениях, чтобы они могли добраться до турецких земель. Не через Босфор же их везти! Как раз это нам не нужно.

— Именно! — кивнул Каматир. — Наш интерес в том, чтобы направить этих западных варваров на сельджуков. Сначала на Конийского султана, потом, если всё получится, на Данишмендидов и прочих. А другого пути к ним из Понта Эвксинского, кроме азиатских земель Империи, нет. Решать, конечно, Василевсу, но как по мне, то стоило бы высадить крестоносцев на севере Вифинии, у устья реки Саггарион[11]. Войскам для похода нужна вода, а вдоль реки они без проблем дойдут до турецкой границы. Ради этого можно пренебречь некоторыми неудобствами для местной деревенщины. В конце концов, можно временно отселить их со всем добром в города. За их стенами опасности не будет. Зато франки и германцы быстро окажутся во владениях Конийского султана. Это вторая выгода.

Василевс протянул руку, взял с блюда покрытый бархатистой светло-зелёной кожицей инжир. Надкусив, неторопясь покатал во рту медовую мякоть, чуть отдающую кислинкой.

— Как уж у них там дальше пойдёт — известно только Всевышнему, но султан не сможет игнорировать их приход, — продолжил Каматир, непроизвольно сглотнув слюну, но не решаясь потянуться к блюду. — Местность там достаточно ровная, в крепостях не отсидишься, придётся вступать в открытое сражение. А как показал первый поход, шансы рыцарской конницы в таком бою весьма неплохие. Особенно у объединённой армии франков и германцев. Если крестоносцы разобьют неверных, Конийский султанат упадёт в руки Василевса как спелый плод. Это третья выгода. Ведь Империя сохранит свои силы, и сможет отнять у ослабевших сельджуков нужные земли, навсегда изгнав род турок из Малой Азии и смыв позор Манцикерта[12]. Ведь ещё и восьми десятилетий не прошло с тех пор как это были владения Империи, населённые христианами, да какие владения — со времён Лукулла и Цезаря! Кому владеть ими, если не Василевсу Ромеев?

— Меня радует твоя убеждённость, друг мой, — улыбнулся Мануил и отпил вина. — Увы, далеко не всё в мире устроено справедливо. Я более чем уверен, что крестоносцы ведь захотят свою долю добычи. Вспомни первый поход. Мы едва не лишились Никеи. А Антиохию латиняне увели из-под носа у моего деда. Как бы и теперь они не захотели заменить сельджуков в наших бывших владениях. Это если они вообще победят. Конийские сельджуки не простой противник, уж кому как не нам с тобой это знать. Помнишь, как в том самом первом походе Кылыч-Арслан наголову разбил германцев и свионов[13], которые после завоевания Святой Земли двинулись на готовенькое?

— Мой отец мне рассказывал, да и в летописях это позорное поражение варваров описывается довольно красочно, — кивнул логофет дрома и улыбнулся. — Даже если сельджуки разобьют латинян, во что, честно говоря, я не особо верю, мы от этого ничего не потеряем. Западные рыцари бьются крепко, и даже в случае поражения сумеют нанести неверным немалые потери. Мы же, сохранив силы, сможем напасть на ослабленных турок и урвать своё. Конечно, надо приготовиться на такой случай, и привлечь союзников, которые сумеют отвлечь вражеские войска. Тут первым напрашивается Капан[14]. Царь Григорий уже полвека сражается с сельджуками, хоть и не особо удачно, сильно от них потерпел, и ненавидит их всей душой. Он не откажется от возможности вонзить меч в ослабевшего врага, да и мысль освободить своих соплеменников от ига неверных его несомненно привлечёт.

— Думаешь, нам это надо? — поднял и без того высокие брови император. — Я не про Капан в союзниках, а про западных армян под властью Григория.

— Почему нет? — пожал плечами Каматир. — Всё лучше, чем под властью сельджуков. Да и что плохого, если армяне прикроют новые границы Империи от мусульман на востоке? Не стоит повторять ошибку вековой давности, допущенную Дуками, лишившими Империю надёжного армянского щита. К тому же, уверен, что Григорий ради удержания захваченных у сельджуков земель согласится стать вассалом Империи.

— Хорошо коли так, — задумчиво произнёс Мануил, глядя, как вино в кубке играет в лучах крадущегося к горизонту солнца. — А кого ещё ты предложишь пригласить поживиться за счёт ослабленных сельджуков?

— Самый логичный выбор, конечно, Грузия, — быстро ответил Каматир. — Страна эта весьма усилилась при прежнем царе Давиде, а сельджуки — её естественные враги. Им принадлежат земли, на которые Грузия хочет распространить свою власть. К тому же, грузинские цари с некоторых пор притязают на власть над всей Арменией. Вряд ли того же Григория это приводит в восторг. И если он сумеет завладеть армянскими землями, что ныне находятся под сельджуками, то грузинские притязания заставят его теснее примкнуть к Империи.

— Мне нравится твоё предложение, — кивнул Мануил. — Но если западные армянские земли достанутся Григорию, что получит грузинский царь? Не боишься оттолкнуть союзника ещё до вступления в союз?

— Если честно, Божественный, то не особенно, — ответил Каматир. — В конце концов, что стоит кинуть куропалату[15] какую-то кость между Понтийским хребтом и верховьем Евфрата? Нам даже выгодно будет играть на противоречиях армян и грузин. И те, и другие будут искать поддержки Империи, а Василевс станет арбитром, диктуя свою волю как одним, так и другим. Кроме того, в Грузии мечтают о завоевании Ширвана, и для этого им нужен союз с Империей, чтобы не опасаться за другие свои границы.

— Как бы такой союз не привёл нас к войне с султаном Санджаром, — проворчал Мануил, снова отщипнув виноградину от кисти на блюде. — Она нам сейчас совсем не нужна.

— Убеждён, войны не будет, — уверенно заявил Каматир. — Великому сельджуку Персии сейчас не до конфликтов с Империей. После разгрома в войне с гурханом кара-китаев[16] шесть лет назад положение его державы стало шатким. Растут проблемы со своевольными племенами огузов. Ему бы своё удержать.

Император довольно усмехнулся:

— Да, гурхан нам изрядно помог, о его победах даже латиняне прослышали, и по невежеству приняли его государство за Царство Пресвитера Иоанна, идиоты. Но, возвращаясь к нашим делам… Ты уверен, что Грузию удастся толкнуть на сельджуков?

От последних слов Мануила Каматир невольно сморщился, словно съев лимон. Однако, вопрос Василевса требовал ответа.

— Будь сейчас на троне Грузии отец нынешнего царя, я бы не раздумывая поручился головой. Но царь Деметре не отличается воинственностью, и доволен тем, что имеет. Да и его отношение к мусульманам никак не назовёшь враждебным.

— Это да! — ухмыльнулся император. — Я помню доклады послов. В Грузии почитателям Магомета живётся не хуже, чем в какой-нибудь Мекке. В христианской стране, четыре века отбивавшейся от неверных! Деметре отдал свою сестру Русудан в гарем Санджара, сам по пятницам захаживает в мечеть и слушает их завывания. Позор!

— Не к лицу говорить такое о царственной особе, но священник или поэт из него получился бы куда лучше царя, — согласился Каматир. — Впрочем, всё может измениться.

И, поймав заинтересованный взгляд Мануила, с чуть заметной улыбкой самодовольства продолжил:

— Наследник царя, Давид, слеплен из совсем другого теста. Он силён, смел, энергичен, решителен, властолюбив, имеет немало сторонников среди грузинской знати. С отцом в плохих отношениях из-за того, что Деметре отдаёт предпочтение младшему сыну Георгию, и даже хотел бы завещать ему трон. На этом можно сыграть. Предложим Давиду сделку. От нас — золото на покупку сторонников и избавление от его братца. От него — отправка его родителя в монастырь (можно и в Империи, на том же Афоне, чтобы подданные легче смирились) и союз против сельджуков. Он наверняка и сам захочет повоевать, чтобы показать подданным, что как царь лучше Деметре, а с кем ещё воевать, как не с вековыми врагами?

— План хорош, — согласился Мануил. — Что ж, займись, не теряя времени!

— Исполню без промедления, Божественный! — поклонился Иоанн.

— Кстати!

Император с любопытством взглянул на логофета дрома.

— А как ты собираешься избавить Давида от его братца? Спрятать этого Георгия под землёй?

— Как пожелает Василевс, — снова поклонился Каматир. — Хотя я бы не торопился с крайними мерами. Их главный недостаток в том, что после нельзя отыграть назад, если ситуация изменится. Мои люди после свержения Деметре смогут тайно изъять Георгия и вывезти в Империю. Пусть поживёт в роскоши на каком-нибудь изолированном островке, а там видно будет. Заодно и Давид десять раз подумает, прежде чем портить отношения с Империей.

— Одобряю, мой хитроумный друг! — улыбнулся Мануил. — Однако, вернёмся от грузин к армянам. С Великой Арменией всё понятно, а что Киликия?

— Трудно, — сразу поскучнел после вопроса императора Каматир. — Архонт[17] Торос — заклятый враг Империи. Прежний Василевс лишил его дом власти, нынешний держал в плену, из которого он, к большому сожалению, сумел бежать. Сейчас он засел в Горной Киликии, в родовой твердыне Вакх, из которой его так просто не выковырять. Не думаю, что его можно будет привлечь посулами или дарами Он хочет вернуть всё что потерял его отец. Сил у Тороса сейчас не очень много, но дом Рубенидов имеет родственные связи и давние союзы с латинянами в Святой Земле, и архонт может получить оттуда помощь. Да и с Людовиком и Конрадом в случае их успеха наверняка захочет договориться. Но не с нами, увы. Равнинная Киликия пока под властью Империи, но, если Торос за неё всерьёз возьмётся, удержать её вряд ли удастся. Не говоря уж о требованиях крестоносцев в случае их победы.

— Ты всё же думаешь, что они победят?

В словах императора прозвучало больше утверждения, чем вопроса.

— Скорее да, чем нет. Война, конечно, полна случайностей, но если Людовик с Конрадом будут держаться вместе и не допустят каких-то невероятных глупостей, то их шансы выглядят предпочтительнее.

— Так может, нам лучше помочь сельджукам? — поинтересовался Мануил. — Чтобы они точно победили?

— Я думал, об этом, Божественный, — покачал головой Каматир. — Слишком рискованно. Если сельджуков всё же разобьют, то мы получим войну с Людовиком и Конрадом, которых поддержит Торос, а возможно и латиняне из Святой Земли. И это полбеды. С Запада на нас обрушится Рожер Сицилийский, который уже начал грабить наши берега, после того как Людовик отказался присоединиться к нему. И непонятно, как мы будем от него отбиваться, ведь большую часть армии придётся бросить против крестоносцев.

Лицо повелителя ромеев потемнело от гнева, напоминая про текущую в нём мадьярскую кровь.

— Этот сицилийский мерзавец нападает на побережье Империи от Далмации до Фессалии! Он уже замахивается на Афины, Фивы, Коринф, Эвбею и Корфу! Клянусь, если так пойдёт дальше, я не успокоюсь, пока не верну юг Италии и Сицилию под власть Империи, и не сотру это королевство потомков северных пиратов с карты Христианского мира, как Юстиниан стёр королевства Вандалов и Готов, а Василий Болгаробойца — царство болгар больше века назад!

— Будем молиться, чтобы планы Базилевса относительно норманских разбойников побыстрее исполнились, — ничуть не смутившись, отозвался Каматир. — Вот уж кого совсем не жалко! Те же болгары в своё время вели себя приличнее. Да и готы тоже. Однако, если мы поможем сельджукам, то в глазах всего Христианского мира станем пособниками врагов Христа, выступившими против защитников Святой Земли. И тот самый Рожер Сицилийский из разбойника и отступника превратится в героя христиан, да ещё и получит солидное подкрепление с севера.

— Что за подкрепление? — удивился Мануил, взяв себя в руки.

— Я докладывал Божественному Василевсу, что саксонский герцог Генрих Лев и маркграф Ангальта Альбрехт Медведь из-за плохих отношений с кайзером Конрадом, отказались идти в поход в Святую Землю, — деловито начал Иоанн. — Однако, соревнуя предполагаемой славе и добыче Конрада, вместе с несколькими епископами из северной Германии затеяли с позволения сказать, «крестовый поход» рядом с домом — чтобы ограбить своих соседей вендов, славян-язычников, живущих на южном берегу Балтийского моря. Сам поход, по донесениям моих людей, подготовлен из рук вон плохо, воевать намерены вразброд, растопыренными пальцами вместо кулака, планы этих, с позволения сказать, крестоносцев, обсуждали на рейхстаге ещё в прошлом году и продолжили в этом, так что в Германии о них не слышал только глухой. И уж конечно венды, не будучи дураками, заранее подготовились к войне в своих крепостях. Опытные военные, наблюдавшие за приготовлениями обеих сторон, не дают германцам шансов на успех…

— Это, конечно, интересно, — прервал логофета дрома император, — но при чём тут Рожер?

— Так ведь после провала похода на вендов его участники наверно захотят поправить свою репутацию и финансовые дела. А Империя в плане грабежа куда привлекательнее каких-то лесных полудикарей. Да и Евгений в случае нашего конфликта с Людовиком и Конрадом несомненно благословит и Генриха с Альбрехтом с их германскими союзниками, а может быть, и примкнувших к ним данов и сарматов[18] на войну с нами. Напасть на границы Империи на Балканах они не решатся — не будет надёжного тыла, придётся идти через Венгрию. После провала похода на вендов не станут они так рисковать. А вот присоединиться к Рожеру заманчиво — его преследует слава удачливого грабителя. Норманны те ещё разбойники, а уж вместе с северными мародёрами превратят запад Империи в преддверие ада.

— Пожалуй, твои доводы основательны, — задумчиво произнёс Мануил, кивая в знак согласия. — Значит,думаешь, надо поддержать крестоносцев?

— Это выгоднее, Божественный, — отпив из кубка, подтвердил Каматир. — Если после их победы мы вступим в войну с сельджуками, то окажемся в выигрыше несколько раз. Империя официально присоединится к крестовому походу и твои владения окажутся под защитой «Божьего мира», объявленного Папой. Никто из латинян не осмелится напасть на имперские земли. Тот же Рожер в глазах своих единоверцев станет не героем, а предателем Христианства. Придётся ему вернуть Корфу и отпустить пленников, чтобы не попасть под церковную кару. Ведь Сицилийский король — вассал Римского Престола, не считаться с Папой он не может. Не говоря уж о том, что Евгений состоит с Рожером в доверительной переписке и имеет на него влияние. Ну а если Рожеру будет мало вмешательства Папы, найдётся и на него сила. Дож Венеции согласился заключить союз с Империей и предоставить свой флот. Вместе с нашим этого хватит чтобы отбить Корфу и сполна рассчитаться за разбои. Так что королю Сицилии придётся смириться и проявить уважение к границам Империи. А успехи Людовика и Конрада в Азии наверняка вызовут у Рожера зависть, и он захочет опередить их в Святой Земле, что благодаря его флоту вполне возможно. Ещё и Генриха Льва с Альбрехтом Медведем и прочим зверинцем с собой в Сирию утащит. Они, конечно, могли бы нанять корабли в приморских городах Италии, вроде Генуи, Пизы, Амальфи, да той же Венеции, но эти италийские торгаши ломят такие цены за перевоз до Леванта, что проще удавиться! А Рожер может и даром подвезти в обмен на союз. К тому же, неверные рядом, и зарятся на земли Империи далеко не первое столетие. А латиняне как пришли, так и уйдут в свои далёкие страны. Кроме тех, кто осядет на отвоёванной у мусульман земле — а этим будет нужна наша поддержка, чтоб не повторилась Эдесса.

— Убедительно, ничего не скажешь, — одобрил Мануил. — Ты не зря занимаешь своё место, Иоанн. Но вот только притязания крестоносцев на земли в Малой Азии…

— Божественный, — вздохнул Каматир, — Бог сильнее нас. И не всё в человеческой воле. Иногда надо поступиться малым, чтоб выиграть большое. Как говорят варвары-русы по ту сторону Понта Эвксинского, не стоить делить шкуру неубитого медведя. Подождём, пока Конрад и Людовик его убьют. Посмотрим для начала, в каком состоянии будут франки и германцы после боёв с сельджуками. Возможно, они понесут такие потери, что вынуждены будут сильно умерить свои притязания. К тому же, если в разделе владений сельджуков примут участие грузины и армяне, латинянам придётся считаться и с ними. В крайнем случае бросим этим западным варварам кусок земли у границы с Сирией — пусть прикрывают Империю от сарацин, так же как армяне с грузинами. А взамен мы получим развязанные руки в Венгрии, Италии, Закавказье, да и в Африке, куда, между прочим, Рожер уже влез в прошлом году, отхватив немалую часть Туниса и Триполитании.

— Думаешь, крестоносцы удовольствуются куском земли рядом с Сирией?

Мануил испытующе взглянул на Каматира, который почтительно, но твёрдо выдержал взгляд Василевса.

— Уверен, что удовольствуются. Конечно, как всегда в таких случаях, не нужно жалеть золота и дорогих подарков. Говорят, «отступающему врагу построй золотой мост», но иногда для наступающего союзника построить его не менее важно. Им надо спешить в Сирию, отбивать Эдессу. Вряд ли Евгений позволит им задерживаться в Малой Азии после разгрома сельджуков. А если Рожер с северянами первый окажется в Сирии, это тем более заставит их торопиться. Ну и не стоит забывать, что в Азии они будут зависеть от нас в плане снабжения. В разорённой войной стране трудно добыть корм, а подвезти его могут только из Империи.

— Или от архонта Тороса, — буркнул император.

— Или от него, — согласился Каматир. — Но Тороса можно поссорить с крестоносцами, отдав им в вассальное владение Равнинную Киликию. Доходов особых она не приносит, ещё не оправившись от войны десятилетней давности. Во всяком случае, их меньше, чем расходов на её освоение. Удерживать её трудно, и тратить надо больше, чем получишь. А тут как раз удобный случай — подарить Конраду и Людовику в знак дружбы. Западные монархи вполне могут принести вассальную клятву за какое-то владение в другой стране, и не видят в этом ущерба для своей чести. Понятно, что ни Людовик, ни Конрад в Киликии не останутся, но раздадут эти земли своим людям. Мало ли в государствах франков и германцев младших сыновей всяких графов и герцогов, которым ничего не светит из отцовского наследства? За феоды в Киликии они ухватятся руками и ногами! А Торос такого не простит, крестоносцы станут его врагами. Ну а если и мы подбросим в этот костёр дровишек, поддержав князей Ламброна, главных соперников дома Рубенидов в Киликии, Торосу и вовсе станет не до вражды с Империей.

— А ты Змей! — не сдержавшись, расхохотался Мануил. — Тот, что соблазнил яблочком праматерь Еву в раю, тобой бы гордился! Представляю, какую богомерзкую рожу скроит Торос, увидев в Равнинной Киликии новоиспечённых графов и баронов, опекаемых королём франков и германским кайзером. Нет, право, Змей!

— На том стоим, Божественный, — довольно улыбаясь, поклонился логофет дрома.

— Между прочим, — отсмеявшись спросил император, — а ты уверен, что, убравшись из Малой Азии в Сирию, Людовик и Конрад сумеют отбить Эдессу и разгромить Нуреддина Занги, завоевав его владения в Месопотамии?

— Если будут действовать вместе, объединившись с Рожером и прочими, а также с Иерусалимом, Антиохией и Триполи, то должны. В первом походе у Готфрида[19] и его союзников сил было поменьше, но они завоевали всю Святую Землю от Эдессы до Иерусалима. Думаю, что и армяне помогут, их интерес тут вполне очевиден — лучше иметь на южном подбрюшье латинян, чем неверных. К тому же Занги враждует с Санджаром, тот ему не поможет. Багдадский халиф слаб и может только сыпать проклятиями в мечети, да призывать к джихаду. Кстати, Империи тоже выгодно отодвинуть сарацин подальше от наших границ. Возможно, даже не помешало бы послать на помощь Конраду и Людовику войско. Не слишком большое, чтобы они не могли ехать на нашей шее, но и не такое незначительное, чтобы можно было отмахнуться. В меру, чтобы показать флаг Империи и заявить о нашем участии. Возможно удастся и грузин убедить расщедриться на некоторый контингент. Впрочем, решать Божественному Василевсу.

— Да согласен я, согласен, — махнул рукой Мануил. — Показать флаг и правда нужно, чтобы эти варвары не слишком задавались и не приписывали все победы только себе. В конце концов, для истории победители те, кто остался в хрониках. А хроники писать мы ещё не разучились. Хотя, нелегко будет договариваться с бабами, что правят в Иерусалиме и Триполи вместо малолетних наследников. Да и Раймонд де Пуатье в Антиохии — тот ещё тип! Никакого доверия не вызывает. Ладно, решим всё это с Божьей помощью. Вот только не кажется ли тебе, что после падения сельджуков и мосульских атабеков в ближней Азии останется не так много земель, к которым империя могла бы приложить руки, а латинянам, напротив, достанется чрезмерный кусок, впридачу ко всей Сирии они заполонят львиную долю Месопотамии? Всё земли Империи в прошлом!

— Тут многое зависит от того, как посмотреть, Божественный, — пожал плечами Каматир. — На первый взгляд и правда кажется, что латиняне заполонят весь Восток. Но на самом деле, далеко не все там останутся после окончания похода. Многие вернутся в родные места с награбленным. Другие приживутся на новом месте и потеряют связь с прежней родиной, как сталось с латинянами в Святой Земле. Зато им тоже придётся отражать нападения магометан, которые, конечно, не успокоятся. И кто знает, какие ещё орды варваров извергнут необозримые азиатские пустыни вслед за сарацинами и турками? Так что при известной ловкости можно будет повернуть дело так, что эти короли, принцы и графы, осевшие на Востоке, сами запросятся в вассалы к Василевсу ромеев.

— Твои слова да Богу в уши! — вздохнул Мануил.

— Всё зависит от Империи, и тех, кто ею правит, Божественный, — жёстко усмехнулся Иоанн. — Будем сильны — сами придут и поклонятся. А не будем — ну тут жаловаться не на кого, кроме себя. Что до земель для приложения рук, то вся Африка перед нами.

— В которую уже забрался этот сицилийский грабитель., — пробурчал себе под нос император. — Смотри, Иоанн, мы не должны упустить своё!

— Не упустим, Божественный! — с чуть заметной улыбкой поклонился Каматир. — За сельджуками и сарацинами придёт черёд Египта. Халифат Фатимидов давно уже в упадке, а с недавних пор к нему прибавился религиозный раскол и свара в верхах. Этот дом уже прогнил — надо только толкнуть посильнее, и он сам рухнет. Умеючи, конечно толкнуть, хорошо подготовившись. — логофет дрома усмехнулся, — Думаю, пора вспомнить времена когда Египет был житницей и кошельком Империи, а ромейские корабли заходили в порты Индии и Тапробаны[20].

— Я тоже думаю, что пора.

Мануил поднял кубок с вином и сделал небольшой глоток.

— Но об этом мы подробно поговорим, когда крестоносцы разделаются с сельджуками. Впрочем, подготовку начинай уже сейчас. —

И помолчав, император добавил:

— Я доволен тобой, Иоанн. Очень доволен. Нечасто меня кто-то так радовал, скорее редко.

Он стянул с пальца богато украшенный драгоценными камнями перстень с немаленьким индийским алмазом в центре, и протянул Каматиру, подняв другую руку в предостерегающем жесте:

— Не благодари! Не золото и камни важны, а внимание. Пусть дворцовая свора захлебнётся собственной слюной от зависти. Завтра зайдёшь к моему секретарю — получишь хрисовул[21] на пронию. Ну а если всё выйдет как говорили, ещё одна награда тебя ждёт. Теперь иди, мне надо подумать. А ты принимайся за те дела, что мы обсуждали. Работы будет много!

— Божественный!

Каматир поцеловал алмаз и спрятал перстень за пазуху.

— Всё сделаю в лучшем виде! Прямо сейчас и возьмусь! А подарок надену с утра!

И, поклонившись императору, логофет дрома покинул балкон, а затем и императорские покои, направившись в сопровождении свиты из охраны и слуг в направлении своего секрета[22]. Настроение у сановника было самое чудесное, несмотря на бессонную ночь, ожидающую как его самого, так и доверенных людей в секрете. Впрочем, они тоже не останутся без награды, если сделают всё хорошо, а сам Каматир работы не боялся.

Этот долгий разговор на балконе, несомненно, ещё больше приблизил его к Василевсу, а очень скоро заставит подвинуться кое-кого при дворе. Императорский перстень и прония тоже дорогого стоят, хотя, конечно, один из высших сановников Империи и без того вовсе не бедствует, и это ещё мягко говоря.

Но Василевс прав, важно внимание. Интересно, что за дополнительную награду сулил Божественный, если всё выгорит? Неужели более высокий титул? Что ж, севаст Иоанн Каматир всегда старательно выполнял все поручения владыки Ромеев, а тут уж вообще, в лепёшку расшибётся!

Император же Мануил Комнин, оставшись на балконе, тоже пребывал в прекрасном настроении, потягивал вино, размышляя над тем, что принесут Империи ромеев и лично ему захватывающие дух перспективы, и обдумывая ответ на послание Евгения III. Он уже решил соглашаться на всё предложенное, конечно, постаравшись выторговать побольше в делах внешнеполитических…

— Одно-единственное письмо всё так изменило! — прошептал император, разглядывая письмо Папы. — Похоже, не такой простак этот Евгений, как думали после его избрания в понтифики! Или это Бернард из Клерво присоветовал? Впрочем, какая разница? Лишь бы сработало!

И повелитель Византии поднял кубок, приветствуя заходящее солнце.

[1] Василевс — титул византийского императора на греческом

[2] Готские Климаты — византийская провинция на южном берегу Крыма

[3] Севаст — один из высших византийских титулов, дававшийся родственникам императора

[4] Дром — аналог министра иностранных дел в Византии, также ведал почтой, разведкой и выявлением иностранных шпионов

[5] Обол — мелкая византийская монета

[6] Проний — в Византии 11–12 веков земельное владение, пожалованное на условиях несения службы — аналог лена, феода и бенефиция в средневековой Западной Европе

[7] Дука — византийский знатный род, занимавший императорский трон в 11 веке

[8] Анна Комнин — византийская писательница, дочь императора Алексея Первого Комнина, деда Мануила, автор «Алексиады» — биографии своего отца, рассказывающей и о Первом Крестовом походе

[9] Куманы — одно из названий половцев

[10] Понт Эвксинский (греч. Pontos Eyxenos, букв. — гостеприимное море) «Гостеприимное Море» — греческое название Чёрного моря

[11] Саггарион — ныне Сакарья

[12] В битве при Манцикерте в 1071 году византийцы были разгромлены турками-сельджуками, которые после этого завоевали почти всю Малую Азию и угрожали Константинополю, что стало одной из причин Первого Крестового похода

[13] Свионы — старое название шведов

[14] Капан, он же Сюник, Балк или Балкх — армянское царство, существовавшее в 10–12 веках на востоке Армении

[15] Куропалат — один из высших византийских титулов, был пожалован грузинским царям, когда Грузия была вассалом Византии

[16] Кара-китаи — племя маньчжурского происхождения, в 12–13 веках создавшее своё государство в Средней Азии

[17] Архонт — один из византийских титулов первого, затем второго ранга, присваивался в том числе иноземным владетельным князьям

[18] Даны — старинное название датчан. Сарматами в средние века в Европе часто называли поляков

[19] Готфрид Бульонский, герцог Лотарингии, руководитель Первого Крестового похода, первый король Иерусалимский

[20] Тапробана — античное название острова Шри-Ланка. Со времён португальского вторжения и до 1972 года в европейских языках страна называлась Цейлон

[21] Хрисовул — императорская грамота с золотой печатью Василевса

[22] Секрет в Византии — правительственное ведомство, занятое одной из сфер государственного или придворного управления, аналог министерства

Nota bene

Опубликовано Telegram-каналом «Цокольный этаж», на котором есть книги. Ищущий да обрящет!

Понравилась книга?

Не забудьте наградить автора донатом. Копейка рубль бережет:

https://author.today/work/150323

Оглавление

Глава I

Глава II

Глава III

Глава IV

Глава V

Глава VI

Глава VII

Глава VIII

Глава IX

Глава X

Константинополь, 18 августа 1147 года от Рождества Христова

Nota bene