«Римская история» Веллея Патеркула [Александр Иосифович Немировский] (fb2) читать онлайн

А.И. Немировский, М.Ф. Дашкова «Римская история» Веллея Патеркула

Веллей Патеркул РИМСКАЯ ИСТОРИЯ

Книга I

I. [Эпей]^[1], отторгнутый бурей от своего предводителя Нестора^[2], основал Метапонт^[3]. Тевкр, не принятый своим отцом Теламоном из-за того, что по нерадению он не отомстил за несправедливость по отношению к брату, высадившись на Кипре, построил Саламин, названный по имени его родины^[4]. Пирр, сын Ахилла, занял Эпир, Фидипп^[5] — Эфиру в Феспротии. (2) Что касается царя царей Агамемнона, то, выброшенный бурей на остров Крит, он воздвиг там три города, два из них назвав по имени родины, один — в память победы: Микены, Тегею, Пергам^[6]. Вскоре он был убит, пав жертвой преступления двоюродного брата, питавшего к нему наследственную ненависть, и злодеяния жены. (3) Царством Эгисф владел в течение семи лет. Его и свою мать умертвил Орест, имевший во всех своих замыслах союзницей Электру, женщину с мужской силой духа. Также и Пирру, сыну Ахилла, он отомстил благодаря своей доблести. Ведь он убил его в Дельфах за то, что тот овладел его невестой Гермионой, дочерью Менелая и Елены^[7].

(4) В это время братья Лид и Тиррен, царствовавшие в Лидии, из-за неурожая принуждены были бросить жребий, кому из них с частью народа покинуть родину. Жребий выпал Тиррену: достигнув Италии, он дал и месту, и жителям, и морю свое имя, прославленное навсегда^[8]. После смерти Ореста его сыновья Пенфил и Тисамен царствовали три года^[9].

II. Тогда, почти через восемьдесят лет после взятия Трои^[10] (или через сто двадцать лет после ухода Геркулеса к богам), потомство Пелопса, владевшее Пелопоннесом все это время после изгнания Гераклидов, было изгнано потомками Геркулеса. Предводителями, восстановившими былую власть, были Темен, Кресфонт, Аристодем, коим Геркулес был прадедом. Почти в то же время Афины перестали управляться царями. Последним из них был Кодр, сын Меланфа, человек, которого невозможно обойти молчанием. Лакедемоняне^[11] угрожали Аттике тяжелой войной, и Пифийский бог дал совет: «Одолеет та из сторон, вождь которой будет убит врагом». Кодр, сняв царское одеяние и приняв облик пастуха, проник в лагерь врага, с преднамеренной неосторожностью затеяв ссору, и был убит^[12]. (2) Себе Кодр снискал смертью вечную славу, а афинянам добыл победу. Кто не удивится человеку, который теми же уловками добился смерти, какими малодушные обычно добиваются жизни? Сын Кодра Медон был первым архонтом в Афинах^[13]. Потомков его жители Аттики называли Медонтидами. Но Медон и следовавшие за ним архонты, вплоть до Харопса, пользовались этой должностью пожизненно^[14]. Пелопоннесцы, отступив от границ Аттики, основали посредине между Коринфом и Афинами город Мегару. (3) В то же время моряки тогда могущественного на море Тира в отдаленнейшей части Испании, у крайних пределов нашего мира, на острове, омываемом океаном и отделенном от материка очень узким проливом, основали Гадес^[15]; тирийцами же через несколько лет была основана в Африке Утика^[16]. Дети Ореста, изгнанные Гераклидами и гонимые превратностью судьбы и яростью моря, на пятнадцатом году осели где-то неподалеку от острова Лесбоса.

III. Греция была тогда потрясена мощнейшими передвижениями. Ахейцы, изгнанные из Лаконики, обосновались в местах, какими обладают поныне^[17], пеласги переместились в Афины, и воинственный юноша по имени Фессал, родом феспрот, с огромной массой своих сограждан занял силой оружия ту область, которая еще и теперь по его имени называется Фессалией, а прежде именовалась страною мирмидонян^[18]. (2) В связи с этим именем вызывает удивление то, что составители истории Троянского времени упоминают эту область как Фессалию. Так поступают и другие, особенно же часто трагические поэты, с которыми менее всего следует соглашаться: ведь поэты никогда не высказывают свою точку зрения, а скрываются за личностями тех, кто жил в то время. Если же кто будет настаивать, что фессалийцы были названы по имени Фессала, сына Геркулеса, то он должен будет возвращен к тому доводу, что никогда до второго Фессала народ не носил этого имени. (3) Незадолго до этого Алет^[19], сын Гиппота и потомок Геркулеса в шестом колене, основал на Истме Коринф, до того называвшийся Эфирой, ключ к Пелопоннесу^[20]. То, что мы находим имя Коринф уже у Гомера, не должно нас удивлять, ведь поэт этот город и некоторые другие ионийские колонии, основанные много позднее взятия Трои, называет тем именем, какое застал.

IV. Афиняне основали свои колонии Халкиду и Эретрию на Эвбее, лакедемоняне же в Азии — Магнезию^[21]. Немного времени спустя халкидяне, бывшие, как я уже заметил, выходцами из Аттики, под предводительством Гиппокла и Мегасфена основали в Италии Кумы^[22]. Одни передают, их флот в пути направлялся голубкой, летевшей впереди кораблей, а другие утверждают, что ночью было слышно звучание меди, подобное ее сотрясению во время священнодействий Цереры. (2) Значительное время спустя часть поселенцев, отделившаяся от Кум, основала Неаполь. Исключительная и постоянная верность обоих этих городов римлянам стала достойной их славы и красоты. Но у неаполитанцев удержалось тщательное соблюдение отцовских обычаев; куманцев же изменило соседство с осками. Руины сохранившихся стен и поныне говорят о былом могуществе этих городов. (3) В последующее время по причине перенаселенности Греции огромная масса молодежи в поисках мест поселения рассеялась по Азии. Ведь и ионийцы во главе с Ионом, покинув Афины, захватили лучшую прилегающую к морю ее часть, которую называют Ионией, и основали города Эфес, Милет, Колофон, Приену, Лебед, Миус, Эрифру, Клазомены, Фокею, а также заняли множество островов в Эгейском и Икарийском морях — Самос, Хиос, Андрос, Тенос, Парос, Делос и другие менее значительные. (4) Вскоре также и эолийцы, покинув Грецию, после продолжительных блужданий, обосновались в местах не менее прославленных и основали там знаменитые города Смирну, Кимы, Лариссу, Мирину, Митилены и еще некоторые другие на острове Лесбос.

V. Вслед за этим воссиял гений Гомера, не имеющий себе равных, величайший как по размерам произведения, так по блеску поэзии, единственно достойный имени поэта. (2) И самое великое в нем то, что не было до него никого, кому бы он мог подражать, и не нашлось после него никого, кто бы смог подражать ему. Нельзя найти ни одного поэта, кроме Гомера и Архилоха, которые, создав новый род поэзии, достигли бы в нем совершенства. (3) Гомер отстоял по времени от Троянской войны, которую описал, дальше, чем думают некоторые. Ведь он достиг расцвета почти девятьсот пятьдесят лет назад, а родился около тысячи лет назад. И не следует удивляться тому, что он часто употребляет выражение οἷοι νῦν βροτοί εἰσιν^[23] (таковы теперь смертные) — ведь этим он подчеркивает различие как людей, так и поколений. Тот же, кто полагает, что Гомер был рожден слепым, лишен всякого понимания.

VI. В следующее затем время — около восьмисот семидесяти лет назад — власть над Азией перешла от ассирийцев, которые обладали ею тысячу семьсот лет, к мидянам^[24]. (2) Ведь царя их Сарданапала, ослабленного изнеженностью и на свое несчастье слишком счастливого, тридцать третьего потомка (при постоянном переходе власти от отца к сыну) в роду Нина^[25] и Семирамиды, которые основали Вавилон, лишил царства и жизни мидиец Арбак. (3) В это время Ликург, лакедемонянин, славнейший из греков, человек царского происхождения, был создателем строжайших и справедливейших законов и порядка, в высшей степени подходящего воинам. Пока Спарта тщательно им следовала, она процветала в полной мере. (4) В этот промежуток времени, еще за шестьдесят пять лет до основания Рима, Элисса Тирийская, которую некоторые именуют Дидоной, основала Карфаген^[26]. (5) В это время Каран, муж царского рода, одиннадцатый в роду от Геркулеса, покинув Аргос, завладел царской власть в Македонии^[27]. Александр Македонский происходил от него в семнадцатом поколении и по праву гордился тем, что по материнской линии он потомок Ахилла, а по отцовской — Геркулеса.

(6) Эмилий Сура^[28] в книгах «О возрастах римского народа» пишет: «Ассирийцы первыми из всех народов обладали властью над миром, затем — мидийцы, после них — персы, позднее — македоняне. Потом, после победы над двумя царями македонского происхождения, Филиппом и Антиохом, вскоре после подчинения Карфагена, верховная власть перешла к римскому народу. Между этим временем и началом власти ассирийского царя Нина, впервые добившегося мирового господства, прошла одна тысяча девятьсот девяноста пять лет».

VII. Современником этой эпохи был Гесиод, отделенный от века Гомера почти ста двадцатью годами, человек изысканного таланта, достойный памяти из-за сладостной нежности стиха, страстный приверженец мира и покоя, наиболее близкий к Гомеру не только по времени, но и по значению своего труда. Он позаботился, чтобы с ним не произошло того, что с Гомером, дал свидетельства о родине и родителях, но о родине, поскольку претерпел от нее кару, отозвался в высшей степени оскорбительно^[29]. (2) До сих пор меня задерживали чужеземные дела; теперь же я перехожу к домашнему, полному заблуждений, давшему авторам повод к множеству разногласий. Ведь некоторые говорят, что Капуя и Нола были основаны тусками именно в это время, около восьмисот тридцати лет назад^[30]. (3) С ними я мог бы согласиться. Но сколь отлично мнение Катона, который считает, что Капуя основана теми же тусками и вскоре после нее — Нола, но утверждает, что Капуя до взятия ее римлянами существовала не более двухсот шестидесяти лет. (4) Если бы это было так, то Капуя, поскольку со времени ее взятия римлянами прошло двести сорок лет, была бы не старше пятисот лет. Я же при всем своем уважении к тщательности Катона, едва ли могу поверить, что такой большой город мог столь скоро вырасти, расцвести, погибнуть, возродиться.

VIII. Затем по инициативе Ифита из Элиды начались Олимпийские игры, наиболее прославленное и наиболее действенное изо всех состязаний в развитии физической и духовной доблести. Он учредил эти игры и торжественный сбор за восемьсот двадцать три года до твоего, М. Виниций, консульства^[31]. (2) Передают, что священнодействие на том же месте установил Атрей около тысячи двухсот пятидесяти лет назад, когда проводил погребальные игры в честь отца своего Пелопса, и что на этом игрище Геркулес был победителем во всех видах состязаний^[32]. (3) Тогда же в Афинах архонты перестали пользоваться пожизненной властью — последним из них был Алкмеон — и начали избираться на десять лет. Этот порядок удерживался семьдесят лет, после чего утвердилось ежегодное правление государственных должностных лиц. Из тех, кто управлял десять лет, первым был Харопс, последним Эриксиас, — из годичных первым Креон. (4) В шестую Олимпиаду, через двадцать два года, как была учреждена первая, Ромул, сын Марса, отомстив за несправедливость по отношению к деду, в Парилии, на Палатине, основал город Рим^[33]. От того времени до вашего консульства семьсот восемьдесят один год; произошло это через четыреста тридцать семь лет после взятия Трои. (5) В этом предприятии Ромул был поддержан легионами своего деда Латина. Я охотно присоединяюсь к тем, кто так передает, поскольку иначе едва ли мог новый город укрепиться в такой близости от вейентов, других этрусков, также сабинян силами невоинственного отряда пастухов, хотя бы и сильно возросшего благодаря священному убежищу между двумя рощами. (6) Он избрал сто человек, назвав их patres (таково происхождение слова «патриции»), сделав нечто вроде общественного совета. Похищение сабинских девушек…^[34] Не менее знаменит в то время был сын Мильтиада Кимон…^[35]

IX. …^[36] чем опасался враг, устремился. Ведь до того, на протяжении двух лет он не только сражался с консулами, пользуясь переменным счастьем, но большей частью брал верх и вследствие этого привлек большую часть Греции на свою сторону. (2) И даже родосцы, до того вернейшие римлянам, заколебались в своей верности и, следя за его успехом, казалось, готовы были перейти на сторону царя. Также царь Эвмен^[37] занял в этой войне промежуточную позицию, которая не соответствовала ни принципам его брата, ни его собственному обыкновению. (3) Тогда сенат и римский народ избрали консулом Л. Эмилия Павла, еще раньше, в свою претуру и предыдущее консульство, удостоенного триумфа, человека, достойного той похвалы, какой заслуживает сама доблесть. Он был сыном того Павла, который вступил в битву при Каннах, столь пагубную для государства, с уклончивостью, равной храбрости, с какою встретил смерть. (4) Павел разбил Персея в огромном сражении у города по имени Пидна в Македонии^[38], захватил лагерь, уничтожил его войско и, лишив всякой надежды, вынудил покинуть Македонию. Оставив ее, он прибыл на остров Самофракию, вверив себя покровительству священного храма. (5) К нему прибыл претор Октавий, командовавший флотом, и скорее разумными доводами, чем силой, убедил отдаться на милость римлян. Так Павел провел в триумфе величайшего и знаменитейшего царя. В том же году были отпразднованы пышные триумфы Октавия, претора, командовавшего флотом, и Аниция, проведшего перед колесницей иллирийского царя Гентия^[39]. Насколько назойливой спутницей величайшего успеха является зависть, сопутствующая всему выдающемуся, можно понять из факта, что никто не препятствовал триумфу Октавия и Аниция, в то время как триумфу Павла пытались помешать^[40]. Его триумф превзошел все предшествующие и величием царя Персея, и видом изображений, и суммою денег, — поскольку Павел внес в эрарий двести миллионов сестерциев и победил величиною этой суммы всех предшественников.

X. В то самое время, когда Антиох Эпифан^[41], тогдашний царь Сирии (тот самый, который предпринял строительство Олимпейона в Афинах), осадил в Александрии царя-мальчика Птолемея, к нему был послан легат М. Попилий Ленат, чтобы заставить его отказаться от задуманного^[42]. (2) Попилий изложил свое поручение, и когда царь ответил, что подумает, обвел вокруг него прутиком линию и потребовал не выступать из круга на песке прежде, чем даст ответ. Таким образом римская решимость положила конец царским намерениям и явилась причиной выполнения приказа.

(3) Что касается Луция Павла, одержавшего большую победу, то у него было четверо сыновей. Из них двух старших он дал усыновить: одного — П. Сципиону, сыну Сципиона Африканского (не сохранившему от отцовского величия ничего, кроме блеска имени и силы красноречия), другого — Фабию Максиму. Двоих младших, которые ко времени победы еще не надели мужскую тогу, оставил при себе. (4) Перед триумфом, в тот день, когда, согласно установлениям предков, нужно было дать отчет на народной сходке за городской чертой, он напомнил по порядку о своих делах и стал умолять бессмертных богов, чтобы в том случае, если он своими делами или успехом вызвал зависть у кого-либо из них, они лучше были бы безжалостны к нему, чем к государству. (5) Это заклинание, словно бы исходящее от оракула, лишило его большей части потомства. Ведь он потерял одного из не вышедших из-под отцовской опеки сыновей незадолго до триумфа и через несколько дней после триумфа — другого. (6) Суровой была примерно в то же время цензура Фульвия Флакка и Постумия Альбина^[43]: а именно был исключен из сената Гн. Фульвий, брат цензора Фульвия, к тому же обладавший общим с ним имуществом.

XI. После того как был побежден и взят в плен Персей, который умер через четыре года под домашним арестом в Альбе^[44], Псевдо-Филипп, названный так вследствие его лживого утверждения, что он Филипп и человек царской крови, хотя был самого низкого происхождения, силой оружия захватил Македонию и присвоил знаки царского величия, но вскоре понес наказание за свою дерзость. (2) Ведь претор Кв. Метелл, которому за доблесть было добавлено имя Македонский, одолел Псевдо-Филиппа и его народ достославной победой^[45]. В жестоком бою он разбил также ахейцев, начавших при нем мятеж^[46]. (3) Это тот Метелл Македонский, который обнес портиками, не имевшими надписей, два храма (ныне они опоясаны Октавиевым портиком)^[47]. Он также привез из Македонии отряд конных статуй, который повернут к фронтону храма и до сих пор служит лучшим украшением этого места. (4) Обычно так передают историю этого конного отряда: Александр добился от Лисиппа, выдающегося в этом искусстве мастера, чтобы тот изваял портретные изображения всадников его турмы, павшей при реке Гранике, и поместил среди них его собственную статую^[48]. (5) Метелл, первым воздвигший храм из мрамора рядом с этими памятниками, положил начало этому виду великолепия или роскоши. Едва ли можно отыскать в другом народе, времени или сословии человека, какой бы пользовался таким благоволением фортуны, как Метелл. (6) Ведь кроме великолепных триумфов, великого почета, каким он пользовался, выдающегося места в государстве, острых и бескорыстных споров с недругами, которые он вел, защищая государство, Метелл вырастил четырех сыновей и всех их увидел взрослыми, всех оставил живыми, добившимися величайшего почета. Когда он умер, эти четыре сына поставили его погребальное ложе перед рострами. Один из них уже был консуляром и цензором, второй — консуляром, третий консулом того года, четвертый — кандидатом в консулы, уже вступившим в свои права^[49]. Это можно было скорее назвать счастливым окончанием жизни, чем смертью.

XII. Затем Ахайя, большая часть которой, как было сказано выше, была сломлена доблестью и оружием того же Метелла Македонского, полностью вовлеклась в войну; более всего к ней подстрекали коринфяне, даже наносившие римлянам тяжелые оскорбления. Вести эту войну было поручено консулу Л. Муммию.

(2) И почти в то же самое время сенат принял решение разрушить Карфаген, скорее потому, что римляне готовы были верить всему, что бы ни говорилось о карфагенянах, чем потому, что сказанное заслуживало доверия. (3) Вследствие этого тогда был избран консулом П. Сципион Эмилиан, хотя он домогался эдилитета. Как было сказано, это один из сыновей Павла, усыновленный сыном Сципиона, доблестью подобный своему деду П. Африканскому и своему отцу Павлу, благодаря одаренности и образованию самый выдающийся человек своего века в вопросах войны и мира, не совершивший в своей жизни ничего, что бы не было достойно похвалы — ни в делах, ни в словах, ни в помыслах. (4) В войну против Карфагена, начатую уже за два года до него прежними консулами, он устремился с большой силой (еще раньше он получил в Испании корону, вручаемую за взятие города штурмом, в Африке он был награжден короной за освобождение римского войска от осады, и, сверх того, вызванный в Испании на поединок, будучи человеком умеренных физических сил, победил противника, обладавшего невероятной силой). (5) Он разрушил до основания этот город, ненавистный римлянам (поскольку в нем видели соперника их власти, а не из-за вреда, который он мог бы принести в это время), сделал Карфаген памятником своей доблести — его дедом он был сделан памятником милосердия. Карфаген был разрушен через шестьсот шестьдесят лет после своего основания, в консульство Гн. Корнелия Лентула и Л. Муммия, за сто семьдесят семь лет до наших дней. (6) Таков был конец Карфагена, соперника Римской империи, с которым наши предки начали воевать в консульство Клавдия и Фульвия, за двести девяносто шесть лет до того, как ты, М. Виниций, вступил в консульство. Так что сто двадцать лет между обоими народами велась война, включая приготовления к ней и непрочный мир. (7) Даже когда Рим уже достиг мирового господства, он не мог считать себя в безопасности до тех пор, пока оставалось имя Карфагена и существовал сам город. Настолько ненависть, порождаемая соперничеством, переживает страх и не прекращается даже по отношению к побежденным. Так и ненависть к Карфагену исчезла лишь с его исчезновением.

XIII. М. Катон, постоянный поборник разрушения Карфагена, умер за три года до его падения, в консульство Л. Цензорина и М. Манилия. В том же году, когда погиб Карфаген, Л. Муммий разрушил до основания Коринф — через девятьсот пятьдесят два года после того, как он был основан Алетом, сыном Гиппота. (2) Оба полководца были почтены именами побежденных народов: один был назван Африканским, другой — Ахейским. Муммий был первым из новых людей, кто добавил к своему имени когномен, добытый воинской доблестью. (3) Различны были нравы полководцев, различны были их устремления. Ведь Сципион был настолько утонченным ревнителем и почитателем свободных искусств и всех наук, что держал при себе дома и на войне Полибия и Панетия, писателей исключительного дарования. И никто изысканнее Сципиона не перемежал занятия отдыхом, постоянно служа искусству войны или мира. Поглощенный всегда либо войной, либо ученьем, он укреплял тело опасностями, дух — наукой. (4) Муммий, напротив, был настолько неотесан, что при взятии Коринфа, намечая для отправки в Италию множество картин и статуй, созданных величайшими мастерами, наставлял сопровождающих: «Если с ними что случится, то вы должны будете изготовить новые». (5) Но я не думаю, Виниций, что у тебя вызовет сомнение то, что неосведомленность в ценности коринфского искусства менее полезна для государства, чем нынешняя изощренность, и что это незнание менее служит украшению государства, чем теперешнее знание^[50].

XIV. Поскольку те или иные факты, собранные воедино, производят большее впечатление на зрение и ум, чем разделенные временем, я решил отделить первую часть труда от второй сводкой небесполезных фактов и привести список колоний, которые были основаны по повелению сената после взятия Рима галлами, вместе с их датами^[51]; что же касается военных колоний, причин их основания, основателей и их имен, то они достаточно известны. И, кажется, не будет неуместным присоединить к этому сведения о происходившем одновременно расширении городов и распространении римского имени благодаря дарованию прав. (2) Через семь лет после того как галлы взяли Рим, была выведена колония Сутрий^[52], на следующий год — Сетия^[53], с перерывом в девять лет — Непе^[54]. Затем по прошествии тридцати двух лет гражданство было дано арицинцам^[55]. (3) Триста шестьдесят лет назад, в консульство Сп. Постумия и Ветурия Кальвина^[56] гражданство без права голоса было дано кампанцам и части самнитов. И в этом же году была выведена колония Калес^[57]. Затем по прошествии трех лет, в тот же самый год, когда была основана Александрия, гражданство получили жители Фунды^[58] и Формий^[59]. (4) При следующих сразу за этим консулах цензоры Сп. Постумий и Филон Публилий дали права гражданства ацерранцам^[60]. И спустя три года была выведена колония Таррацина^[61]. Через четыре года после нее — Луцерия^[62], еще через три года Суесса Аурунка^[63] и Сатикула^[64] и двумя годами позднее Интерамна^[65]. (5) После того было десять пустых в этом отношении лет; потом были выведены колонии Сора^[66], а также Альба^[67] и через два года Карсеолы^[68]. (6) В пятое консульство Квинта Фабия и четвертое Деция Муса, в том году, когда начал царствовать Пирр, колонисты были посланы в Синуессу^[69] и Минтурны^[70], спустя четыре года — в Венусию^[71]. По прошествии двух лет, в консульство Мания Курия и Руфина Корнелия, гражданство без права голоса было даровано сабинам — это произошло почти триста двадцать лет назад^[72]. (7) В консульство Фабия Дорсона и Клавдия Канины, почти триста лет назад, колонисты были посланы в Косу^[73] и Пестум^[74]. С промежутком в пять лет, в консульство Семпрония Софа и Аппия, сына Аппия Цека, колонисты были посланы в Аримин^[75] [и] Беневент^[76] и право голоса было дано сабинам. (8) К началу Первой Пунической войны колонистами были заняты Фирм^[77] и Каструм^[78], через год Эзерния^[79], семнадцать лет спустя Эфул^[80] и Альсий^[81] и еще спустя два года Фрегены^[82]. Брундизий^[83] был основан в следующем году, в консульство Торквата и Семпрония, и через три года Сполетий^[84], в том году, когда были учреждены Флоралии, и два года спустя была выведена Валентия^[85], а перед прибытием в Италию Ганнибала — Кремона^[86] и Плацентия^[87].

XV. Далее ни в то время, пока Ганнибал находился в Италии, ни в ближайшие годы после его ухода у римлян не было возможностей для основания колоний, так как пока шла война, надо было думать о наборе воинов, а не о предоставлении им отпуска, а после окончания войны — о собирании сил, а не о их рассеянии. (2) Но при консулах Гн. Манлии Вольсоне и Фульвии Нобилиоре (с тех пор прошло почти двести семнадцать лет) была выведена колония Бонония^[88]. Четыре года спустя были основаны Пизавр^[89] и Потентия^[90], еще через три года Аквилея^[91] и Грависки^[92], а через четыре года Лука^[93]. (3) В тот же промежуток времени, хотя у некоторых это вызывает сомнение, колонисты были посланы в Путеолы^[94], Салерн^[95] и Буксент^[96], а сто восемьдесят лет назад в Ауксим^[97], что в Пицене, за три года до того как цензор Кассий решил построить театр на Луперкале по направлению к Палатину. В этом ему тогда воспрепятствовала исключительная суровость государства и консула Цепиона^[98], что я мог бы причислить к наиболее очевидным проявлениям народной воли. (4) В консульство Кассия Лонгина и Секстия Кальвина, нанесшего поражение саллувиям у источников, которые по его имени называются Секстиевыми, — около ста пятидесяти трех лет назад, — была основана колония Фабратерия^[99]. В следующем году были основаны Сколация Минервия^[100] и Нептуния Тарентийская^[101], в Африке Карфаген, как уже говорилось, — первая колония за пределами Италии. (5) Относительно Дертоны^[102] имеются сомнения, что же касается Нарбона Мартия в Галлии, то он был основан в консульство Порция и Мартия, примерно сто пятьдесят три года назад. Двадцать три года спустя у багиенов была основана Эпоредия, в консульство Валерия Флакка и шестое [консульство] Мария^[103]. Трудно припомнить основание какой-либо колонии после этого, если не считать военных.

XVI. Эта частичка моего труда в некотором отношении уже вышла за намеченные мною рамки. И хотя я понимаю, что предписанная поспешность влечет меня наподобие вращающегося колеса или стремительного потока, не позволяя останавливаться и вынуждая скорее опускать существенные факты, чем добавлять новые детали, я все же не могу удержаться, чтобы не коснуться явления, которое часто занимало мой ум, не став, однако, ясным для понимания. (2) В самом деле, разве не удивительно то, что выдающиеся таланты в каждом роде деятельности действуют вместе и достигают совершенства в один и тот же ограниченный период?! И подобно тому, как звери различных видов, запертые в зверинец и оказавшиеся в ограде, удаляются от чуждых, сближаются с себе подобными и как бы собираются воедино, так и таланты, способные создать блестящие труды, отделяются от других вместе с себе подобными, достигая одинаковых результатов в одно и то же время. (3) Один период, которые, насчитывал небольшое число лет, благодаря божественным гениям Эсхила, Софокла и Эврипида придал блеск трагедии, другой — при Кратине, Аристофане и Эвполиде — старинной, древней комедии. И новую комедию создали на протяжении очень немногих лет Менандр и приближающиеся к нему — по времени, а не по значению творчества — Филемон и Дифил. (4) А разве талант рассмотренных нами недавно философов, порожденный красноречием Сократа, процветал много лет после смерти Платона и Аристотеля? И кто до Исократа, его слушателей и их учеников прославился среди ораторов? В самом деле, этот промежуток времени был столь, узким, что не было человека, достойного упоминания, который не мог бы видеть другого.

XVII. И это присуще римлянам не менее, чем грекам. Ведь, если не считать грубых и непривлекательных имен, достойных похвалы лишь в качестве зачинателей, римская трагедия нашла себя в Акции и тех, кто были вокруг него. Милые шутки латинского остроумия опирались на современников Цецилия, Теренция и Афрания^[104]. (2) Также историки, включая Ливия и тех, кто ему предшествовал, но без Катона и некоторых других безвестных древних авторов, занимали период около восьмидесяти лет, и плодовитость поэзии не восходила к более раннему времени и не продолжалась позднее. (3) Что касается ораторского искусства, проявившегося в силе политических речей и исключительном блеске ораторской прозы, — также исключая Катона и оставляя в стороне П. Красса, Сципиона, Лелия, Гракхов, Фанния и Сервия Гальбу, — то оно достигло совершенства при властелине этого жанра Цицероне; нравиться могли очень немногие из его предшественников, восхищать могли лишь те, которые застали Цицерона или которых он застал сам. (4) То, что это относится к характеристикам других периодов, можно понять на примере грамматиков, скульпторов, художников, резчиков, ибо расцвет в каждом из этих видов искусства ограничен незначительным временем.

(5) Я не прекращаю искать причины этого совпадения и соединения в каждую эпоху сходных талантов, обнаруживающих те же устремления и имеющих одинаковый успех. Я не нахожу решений, которые были бы в полной мере убедительными, но только правдоподобные, и прежде всего эти: (6) соперничество питает талант, а зависть и восхищение воспламеняют подражание^[105], и то, чего добиваются с наивысшим рвением, достигает наивысшего совершенства и, естественно не может обратиться вспять, ибо естествен упадок того, что не двигается вперед. (7) И поскольку мы вначале воодушевляемся подражанием тем, за кем следуем как за начинателями, а затем не надеемся их обойти или, по крайней мере с ними сравняться, рвение ослабевает вместе с надеждой. Если мы не можем догнать, перестаем гнаться и, оставив этот предмет, как бы занятый другими, ищем новый, себе по силе, проходя мимо того, в чем не можем отличиться. Из этого следует, что самым большим препятствием в достижении совершенства произведения оказывается непостоянство.

XVIII. Восхищение временами переходит и на города. Один город Аттики на протяжении многих лет прославился бо́льшим числом мастеров слова и их творений, чем вся Греция, так что можно подумать, будто части тела греческого народа распределены между другими городами, дух же заперт за стенами одних Афин. (2) Не менее я удивляюсь тому, что ни один из ораторов Аргоса, Фив, Лакедемона не оказался удостоенным известности при жизни и воспоминания после смерти. (3) Эти города не произвели ничего в этом отношении, за исключением славы, которой уста Пиндара прославили Фивы; Алкмана же спартанцы приписывают себе неверно.

Книга II

I. Могуществу римлян открыл путь старший Сципион, их изнеженности — младший: ведь избавившись от страха перед Карфагеном^[106], устранив соперника по владычеству над миром, они перешли от доблестей к порокам не постепенно, а стремительно и неудержимо; старый порядок был оставлен, внедрен новый; граждане обратились от бодрствования к дреме, от воинских упражнений к удовольствиям, от дел — к праздности^[107]. (2) Тогда ведь воздвиг Сципион Назика^[108] портик на Капитолии, тогда Метелл построил то, о чем мы уже говорили, тогда же был сооружен в цирке самый красивый портик Гн. Октавия^[109], за общественным великолепием последовала частная роскошь.

(3) Затем в Испании началась прискорбная и позорная война с главарем разбойников Вириатом, которая велась с переменным успехом и даже с большими неудачами для римлян^[110]. Когда же Вириат был уничтожен Сервилием Цепионом — скорее благодаря его хитрости, чем доблести, — разгорелась еще более страшная война с Нуманцией. (4) Город этот никогда не выставлял более десяти тысяч вооруженных молодых людей, но то ли из-за их природной дикости, то ли из-за неопытности наших военачальников, то ли по благосклонности фортуны он вынудил как других военачальников, так и Помпея^[111], человека с великим именем (он первым из Помпеев был консулом) к заключению позорнейших договоров и к не менее позорной выдаче консула Гостилия Манцина^[112]. (5) Благожелательное отношение к Помпею сделало его безнаказанным, Манцина же чувство справедливости, — в нем ему нельзя отказать, — довело до того, что он был выдан врагам фециалами голым, со связанными за спиной руками. Враги же отказались его принять, как поступили некогда и каудинцы^[113], сказав, что публичное оскорбление верности^[114] своим обещаниям не должно быть искуплено кровью одного человека.

II. Выдача Манцина вызвала огромные беспорядки в государстве. В самом деле, Тиб. Гракх, сын Тиб. Гракха, известнейшего и выдающегося человека (по матери внук П. Сципиона Африканского), в квестуру которого был заключен договор, то ли тяжело перенеся отмену им сделанного, то ли опасаясь подобного [Манцину] разбирательства и наказания, добился избрания народным трибуном. (2) Человек безупречной репутации, в расцвете таланта, одним словом, украшенный столь великими достоинствами, на какие только способен смертный по природным данным или в силу стремления к ним, в консульство П. Муция Сцеволы и Л. Кальпурния^[115], т. е. сто шестьдесят два года назад, отклонился от общественного блага, (3) обещав права гражданства всей Италии^[116], и вместе с тем обнародовал аграрные законы, чем расшатал всеобщий порядок^[117], перемешал все до основания и вовлек государство в смертельную опасность и двусмысленное положение. Своего коллегу Октавия, стоявшего за общественное благо, он отстранил от власти, триумвирами по распределению земель и основанию колоний назначил самого себя, консуляра Аппия и брата Гая, почти юношу.

III. Тогда П. Сципион Назика^[118], внук того, кто был провозглашен сенатом наилучшим гражданином^[119], сын того, кто, будучи цензором, воздвиг портик на Капитолии, и правнук Гн. Сципиона, дяди по отцу прославленного Публия Африканского, был частным лицом, облаченным в тогу. Хотя он был двоюродным братом Тиб. Гракха, интересы родины ставил выше родственных отношений, считая все, не идущее на пользу государству, враждебным интересам частных лиц — за эти достоинства он был первым из тех, кого заочно избрали великим понтификом. Он обмотал левую руку краем тоги и, став на верхнюю ступень лестницы, ведущей на Капитолий, призвал следовать за собою всех, кто желает блага государству^[120]. (2) Тогда оптиматы, сенат, избранная и лучшая часть всаднического сословия вместе с плебеями, не испорченными гибельными идеями, обрушились на Гракха, который стоял на площади среди своих отрядов, призывая на помощь едва ли не всю Италию. В то время как Гракх, обратившись в бегство, сбегал по склону Капитолия, его настиг обломок скамьи. Так преждевременной смертью завершилась жизнь, которая могла бы поднять его на вершину славы.

(3) Таким было в Риме начало эпохи гражданских кровопролитий и безнаказанных убийств. С этого времени закон был подавлен силой и могущественный занимал первое место, разногласия между гражданами, ранее смягчавшиеся уступками, теперь стали разрешаться оружием и войны начинались без каких-либо основательных причин, — из-за выгоды, какую они могли принести. (4) И в этом нет ничего удивительного. Ведь, где имеются образцы, оттуда и начинают, и вступившие на узкую дорогу делают все, чтобы она была шире, и, когда однажды оставлена справедливость, стремительно от нее бегут, и никто не считает для себя позорным ничего, если это приносит выгоду.

IV. Тем временем, пока это происходило в Италии, умер царь Аттал^[121], оставивший по завещанию Азию римскому народу, как позднее Никомед оставил Вифинию; Аристоник^[122], выдумавший себе царское происхождение, захватил Азию силой оружия. Побежденный М. Перпенной, но проведенный в триумфе Манием Аквилием^[123], он поплатился жизнью за то, что в начале войны погубил выдающегося знатока права Красса Муциана^[124], когда тот покидал Азию после своего проконсульства.

(2) После всех поражений, испытанных [нами] в Нуманции, П. Сципион Эмилиан, разрушивший Карфаген, был послан в Испанию, и там его доблесть и удача были таковы же, как в Африке. Через год и три месяца после своего прибытия, соорудив вокруг Нуманции осадные сооружения, он стер ее с лица земли. (3) Никто в мире до него не обессмертил своего имени разрушением столь значительных городов: ведь разрушив Карфаген и Нуманцию, он в первом случае освободил нас от страха, во втором — от оскорбления. (4) Он же на вопрос трибуна Карбона^[125], что думает об убийстве Тиб. Гракха, ответил, что если Гракх имел намерение захватить государство, то убит по праву. И когда все собрание возмущенно закричало, он заявил: «Я не был напуган кличем вооруженных врагов, устрашить ли меня вам, кому Италия — мачеха?». (5) Вскоре, вернувшись в Рим, он в консульство Мания Аквилия и Г. Семпрония, сто пятьдесят лет назад, после двух консульств, двух триумфов, двух преодоленных опасностей для римского государства был однажды утром найден мертвым в постели, со следами удушения на шее. (6) О смерти такого человека не было произведено никакого расследования, и тело того, чьи деяния позволили Риму вознестись над всем миром, было вынесено с закрытой головой^[126]. Умер ли он естественной смертью, как считает большинство, или в результате организованного нападения, согласно утверждению некоторых, ясно, что он прожил достойнейшую жизнь; никто кроме его деда^[127] не затмил до сего времени его славой. (7) Умер он почти в пятьдесят шесть лет. Если кто в этом усомнится, пусть обратится к его первому консульству, на которое он был избран тридцати шести лет, и сомнения отпадут.

V. Еще до уничтожения Нуманции в Испании имела место блестящая кампания Д. Брута^[128], который, обойдя все народы Испании и захватив огромное количество людей и городов, дойдя до тех, о которых едва ли кто слышал, заслужил имя Галлекус. (2) За несколько лет до него среди тех же народов знаменитый Кв. Македонский^[129] так сурово командовал войском, что во время осады испанского города Контребия^[130] приказал пяти когортам легионеров немедленно отвоевать ту укрепленную позицию, с которой они были выбиты. (3) Все воины, готовясь к сражению, составили завещания, считая, что отправляются на верную смерть. Но полководец со свойственной ему выдержкой не испугался предпринятого, и воины, отправленные на смерть, вернулись победителями. Таков был результат чувства чести, смешанного со страхом, и надежды, возбужденной безнадежностью. Величайшую славу этому полководцу принесли доблесть и суровость, Фабию же Эмилиану^[131], по примеру Павла, в той же Испании — дисциплина.

VI. Затем прошло десять лет, и то же безумие, которое погубило Тиб. Гракха, охватило его брата Гая, который был подобен ему как во всех доблестях, так и в заблуждениях, но намного превосходил его умом и красноречием^[132]. (2) Сохраняя полное спокойствие духа, он мог бы стать первым человеком в государстве, но, то ли желая отомстить за смерть брата, то ли обеспечивая себе царскую власть, стал по его примеру народным трибуном^[133] и, добиваясь значительно большего и с большей решительностью, обещал дать гражданство всем италикам, распространив его почти до Альп, (3) разделил земли, запретив кому бы то ни было получить свыше пятисот югеров, что уже было предусмотрено законом Лициния^[134], учредил новые портовые сборы, наполнил провинции новыми колониями, передал судебную власть от сенаторов всадникам, распорядился о раздаче хлеба плебеям. Он не оставил ничего нетронутым, неповрежденным, спокойным, одним словом, находящимся в прежнем состоянии, идаже продолжил свой трибунат на второй год.

(4) Консул Опимий (разрушивший Фрегеллы во время своей претуры) преследовал оружием и довел до гибели и его, и Фульвия Флакка, консуляра и триумфатора, также стремившегося к пагубным крайностям, которого Г. Гракх назначил триумвиром на место Тиберия, своего брата, и избрал союзником в достижении царской власти. (5) В одном только Опимий совершил нечестивый поступок: назначил цену за голову, — я не говорю Гракха, — римского гражданина и обещал заплатить за нее золотом. (6) Флакк был убит на Авентине вместе со старшим сыном, когда собирал готовых к битве вооруженных^[135] сторонников, Гракх покончил с жизнью во время бегства, когда его уже настигали те, кого послал Опимий, подставив шею рабу Эвпору, который не менее решительно покончил и с собой. В тот же день исключительную верность Гракху проявил римский всадник Помпоний, который по примеру Коклеса^[136], сдерживая его врагов, пронзил себя мечом. (7) Тело Гая, как до него Тиберия, победители с поразительной жестокостью бросили в Тибр.

VII. Таким был конец жизни и смерти сыновей Тиб. Гракха, внуков П. Сципиона Африканского еще при жизни их матери, дочери последнего; они злоупотребили редчайшими дарованиями: если бы в жажде почестей они не преступили меру, дозволенную гражданину, — все то, чего они добивались, подняв мятеж, государство предоставило бы им мирным путем. (2) К этой жестокости прибавилось неслыханное преступление: Фульвий Флакк, которого отец послал для переговоров о соглашении, юноша выдающейся внешности, еще не достигший восемнадцати лет, непричастный к отцовским преступлениям, был убит Опимием. Когда этрусский гаруспик, его друг, увидел его рыдающим в оковах, он сказал: «Не сделать ли тебе лучше так?», тотчас же бросился головой на каменный порог тюрьмы и, разбрызгивая мозги, испустил дух. (3) Затем были предприняты жестокие судебные расследования применительно к друзьям и клиентам Гракхов. Однако, когда Опимий, в остальном человек безупречный и серьезный, был впоследствии осужден государственным судом, то из-за своей прежней жестокости он не встретил у граждан никакого снисхождения. (4) Также Рупилий и Попилий, которые, будучи консулами, свирепствовали по отношению к друзьям Тиберия Гракха, стали во время подобных процессов жертвами той же ненависти.

Добавим к этим значительным событиям относящееся к ним замечание. (5) Это тот Опимий, консульство которого дало имя знаменитому «опимианскому» вину^[137]. Вино более не сохранилось за давностью времени: ведь от той эпохи до твоего консульства, М. Виниций, прошел сто пятьдесят один год. (6) Действия Опимия, в результате которых он отомстил своим личным врагам, менее всего выиграли во мнениях и рассматривались скорее как осуществление личной мести, чем акт государственной защиты. (7) Среди законодательных мероприятий Гракха к особенно вредоносным я отношу то, что он вывел колонии за пределы Италии^[138]. Ведь предки, видевшие, насколько Карфаген могущественнее Тира, Массилия — Фокеи, Сиракузы — Коринфа, Кизик и Византий — Милета, своей родины, старались этого мудро избежать, собирая римских граждан из провинций в Италию для проведения ценза. (8) Карфаген был первой колонией, основанной вне Италии^[139], непосредственно за нею в консульство Порция и Марция была основана колония Нарбон Марциев^[140].

VIII. Приведем пример строгости судей. Консуляр Г. Катон, внук М. Катона, и по материнской линии племянник Африканского, по возвращении из Македонии был осужден за вымогательство, хотя предмет спора составил четыре тысячи сестерциев. Но люди того времени обращали больше внимания на готовность совершить преступление, чем на его размер, судя о содеянном по намерениям и характеру преступления, а не по масштабам.

(2) Около этого времени два брата Метелла отметили свои триумфы в один и тот же день^[141]. Не менее прославлен и до нашего времени уникален случай с сыновьями (но один из них по усыновлению) Фульвия Флакка^[142], того, что взял Капую: они были коллегами по консулату (усыновленный был из фамилии Ацидина Манлия^[143]). Что касается двух Метеллов, разделивших цензуру, то они были двоюродными, а не родными братьями, и совпадение имело место лишь у Сципионов^[144]. (3) Это тогда кимвры и тевтоны перешли Рен и вскоре прославились поражениями, как теми, какие они нанесли нам, так и теми, которые претерпели от нас. И в то же время Минуций, который соорудил прославленный до наших дней портик, отметил блестящий триумф над скордисками^[145].

IX. В тот же самый период блистали как ораторы Сципион Эмилиан и Лелий, Сервий Гальба^[146], оба Гракха, Г. Фанний^[147], Папирий Карбон^[148]. Не должны быть пропущены Метелл Нумидийский и Скавр^[149] и прежде всего, Л. Красс^[150] и М. Антоний^[151]. (2) За талантами этого поколения следовали Г. Цезарь Страбон^[152] и П. Сульпиций^[153]. Кв. Муций, собственно говоря, был более знаменит знанием законов, нежели красноречием^[154]. (3) В то же самое время были и другие блестящие таланты: в римской комедии Афраний^[155], в трагедии Пакувий^[156] и особенно Акций^[157], возвысившийся до сравнения с талантами греков, — его произведения достойны были бы занять место среди греческих: в греческих больше отделки, а в его — живости. (4) Прославленным было и имя Луцилия^[158], который воевал как всадник под началом Публия Африканского в Нумантийскую войну. Именно в это время Югурта и Марий, тогда еще молодые, сражались под началом того же Африканского, обучаясь в одном лагере тому, что они впоследствии применили в противоположных станах. (5) В то время был еще юным Сизенна, автор истории, — труд о гражданских и сулланских войнах был им издан позднее, в более старшем возрасте^[159]. (6) Целий^[160] был старше Сизенны, а его ровесниками были Рутилий^[161], Клавдий Квадригарий^[162] и Валерий Антиат^[163]. Не следует забывать, что в это же время жил Помпоний, знаменитый своими мыслями, но грубый по стилю и достойный похвалы за создание нового жанра^[164].

X. Проследим проявления суровости цензоров Кассия Лонгина и Цепиона^[165], сто пятьдесят лет назад приговоривших к изгнанию Лепида за то, что он снял дом за шесть тысяч [сестерциев]. Если кто ныне живет в таком, его едва ли будут считать сенатором. Вот естественный переход от добродетелей к порокам, от пороков к испорченности, от испорченности к падению.

(2) На тот же период приходится блестящая победа Домиция^[166] над арвернами и Фабия над аллоброгами. Фабий, бывший внуком Павла, получил за эту победу прозвище Аллоброгский^[167]. Отметим счастье семьи Домициев, которая была особенно знаменита, хотя и малочисленна. До нашего современника Гн. Домиция, юноши прославленной простоты, имелось семь Домициев — консулов, жрецов и даже триумфаторов, единственных сыновей у своих родителей.

XI. Затем Кв. Метелл, которому в его веке не было равных, вел Югуртинскую войну. Его легатом был Г. Марий, о котором мы уже упомянули, рожденный во всадническом сословии^[168], грубый и суровый, безупречной жизни, наилучший на войне, наихудший в мирных условиях, жаждущий славы, ненасытный, неистовый и постоянно беспокойный. (2) При помощи государственных откупщиков и других деловых людей в Африке, Марий обвинил Метелла в бездеятельности, из-за которой он растянул войну уже на третий год, приписывая ему присущую знати надменность^[169] и желание продлить свое командование. Испросив отпуск, он прибыл в Рим, был избран консулом и взял на себя войну, которую Метелл, дважды разбивший Югурту, почти закончил. Однако триумф Метелла был блистательным, и за заслуги ему был добавлен когномен Нумидийский. (3) Как немного ранее в отношении семьи Домициев, следует отметить славу Цецилиев. Ведь в это время на протяжении двенадцати лет Метеллы были цензорами, консулами и больше двенадцати раз получали триумфы^[170]. Из этого явствует, что не только города и империи, но и роды имеют свою славу, которая то расцветает, то старится, то исчезает.

XII. Что касается Г. Мария, то он уже тогда, в чем можно видеть предостережение судьбы^[171], связал себя с квестором Л. Суллой и через него, отправленного послом к царю Бокху^[172], сто тридцать восемь лет назад, завладел царем Югуртой. Назначенный вторично консулом, Марий вернулся в Рим и в начале своего второго консульства, в январские календы, провел Югурту в триумфальном шествии. (2) Рассеялись, как было сказано, огромные полчища германских племен, чье имя кимвры и тевтоны. Когда они в землях галлов разбили консулов Цепиона и Манлия, а до того Карбона и Силана и уничтожили их войска, убили консуляра Скавра Аврелия и множество других известных полководцев^[173], римский народ понял, что ни один из полководцев не подходит для отражения столь могущественных врагов более, чем Марий. (3) Отсюда его многократные консульства. Третье использовано для подготовки к войне. В том же году народный трибун Гн. Домиций^[174] предложил закон, дававший народу право избрания жрецов, тогда как прежде они избирались своими коллегами. (4) В свое четвертое консульство Марий столкнулся с тевтонами за Альпами у Секстиевых Акв. Он уничтожил в первый и во второй день более ста пятидесяти тысяч врагов и истребил тевтонов. (5) В пятое консульство по эту сторону Альп, на полях, чье имя Раудинские, он сам и проконсул Кв. Лутаций Катул вступили в очень удачное сражение. Были убиты и взяты в плен более ста тысяч человек. Кажется, этой победой Марий заслужил, чтобы государство не пеняло на его происхождение, он уравновесил добром то зло, которое принес позднее. (6) Шестое консульство ему было дано как бы в награду за его заслуги. И в это консульство он не был обойден славой: государство было избавлено от неистовства Сервилия Главции и Апулея Сатурнина, которые, продлив свои полномочия, терзали государство, силой оружия и резней подавляя комиции. Консул обуздал этих опасных людей оружием и в курии Гостилия обрек их на смерть^[175].

XIII. Затем, с промежутком в несколько лет, в трибунат вступил М. Ливий Друз, человек в высшей степени благородного происхождения, исключительного красноречия и редкой честности, однако при всем своем даровании и наилучших намерениях не пользовавшийся успехом. (2) Он стремился восстановить былую славу сената, вернув ему судебную власть, отнятую у всадников. Последние приобрели ее благодаря законам Гракхов и свирепствовали по отношению ко многим знаменитейшим и к тому же ни в чем неповинным людям. Так они осудили по закону о вымогательстве, несмотря на вопли граждан, П. Рутилия, человека наиболее достойного не только в своем веке, но и во все времена. Во всем том, что Друз предпринимал в интересах сената, он встречал противодействие сенаторов, не понимавших, что предложенное Друзом в пользу плебса было как бы приманкой, чтобы, соблазнив толпу меньшим, добиться большего. (3) Одним словом, судьба Друза оказалась такой, что сенат предпочитал скорее одобрить злодеяния его коллег, чем благородные замыслы его самого, пренебрегая честью, которую ему оказывал Друз, равнодушно воспринимал беззакония, которые замышлялись ими, и, завидуя его безмерной славе, терпел их посредственную репутацию^[176].

XIV. Тогда, поскольку его благие намерения не осуществились, мысль Друза склонилась к дарованию прав гражданства Италии. Когда, намереваясь это осуществить, он возвращался с форума с огромной и нестройной массой сограждан, которая его всегда сопровождала, во дворе дома^[177] его сразил удар в бок ножом, который остался в ране. Через несколько часов Друз скончался. (2) Но перед тем как испустить последнее дыхание, он обратил взор на окружавшую его скорбную толпу и исторг слово, в полной мере соответствующее его внутренним убеждениям: «О родные мои и друзья! — сказал он. — Будет ли у государства гражданин, мне подобный?». (3) Таким был конец жизни этого достойнейшего юноши. Не обойдем молчанием одну черту его характера. Когда он сооружал себе на Палатине дом, на том месте, где ныне стоит дом, принадлежавший Цицерону, позднее Цензорину^[178], ныне Статилию Сизенне^[179], зодчий предложил построить его таким образом, чтобы он был незаметен и недосягаем для свидетелей. Он ему сказал: «Если только позволяет твое искусство, расположи мой дом так, чтобы все мои действия могли бы видеть все».

XV. Смерть Друза вызвала Италийскую войну, которая уже давно назревала. В самом деле, в консульство Л. Цезаря и П. Рутилия, сто двадцать лет назад, вся Италия взялась за оружие против римлян. Зло исходило от аскуланцев, — ведь они убили претора Сервилия и легата Фонтея, — далее захватило марсов и распространилось по всем областям. (2) Испытания судьбы этих [народов] были ужасны в той же мере, в какой справедлива причина войны: ведь добивались принадлежности к государству те, на чьем оружии держалась империя. Каждый год и во всех войнах они поставляли двойное число пехотинцев и всадников и тем не менее были лишены прав в государстве, которое благодаря им, поднялось так высоко: будучи людьми одного происхождения, одной крови, они третировались как иностранцы и чужаки.

(3) Война эта похитила у Италии более чем триста тысяч юношей. Со стороны римлян наиболее прославились полководцы, Гн. Помпей, отец Гн. Помпея Великого, Г. Марий, о коем мы уже говорили, Л. Сулла, исполнявший за год до того обязанности претора, Кв. Метелл (сын), который заслуженно получил когномен «Благочестивый»: когда его отец был изгнан из Рима народным трибуном Л. Сатурнином за то, что единственный из всех не пожелал дать клятву верности его закону, сын своим благочестием, авторитетом в сенате, поддержкой народа обеспечил ему возвращение. Триумфы и магистратуры не принесли Нумидийскому такой славы, как причина его изгнания, само изгнание и возвращение.

XVI. Со стороны италиков наиболее знаменитыми полководцами были Силон Попедий^[180], Герий Азиний^[181], Инстей Катон^[182], Г. Понтидий^[183], Телезин Понтий, Марий Эгнаций, Папий Мутил. (2) Со своей стороны, я, несмотря на свою скромность, не могу опустить касающееся моей семейной славы, особенно потому, что передаю правду: ведь должна быть великой дань памяти моему прадеду Минатию Магию из Экулана, вождю кампанцев, мужу прославленной верности. Он показал в этой войне такую верность римлянам, что с легионом, который был набран им самим у гирпинов, взял совместно с Т. Дидием Геркуланум, осадил вместе с Л. Суллой Помпеи и захватил Компсу^[184]. (3) О его доблестях поведали многие [историки], но наиболее ярко Кв. Гортензий в своих «Анналах»^[185]. Римский народ в полной мере отблагодарил его за верность дарованием гражданских прав ему самому и избранием преторами двух его сыновей в то время, когда они избирались в числе шести.

(4) Ход Италийской войны был столь непостоянным и ужасным, что в течение двух лет подряд два римских консула, сначала Рутилий, затем Катон Порций, были убиты врагами, армии римского народа были разбиты во многих местах, так что ему пришлось облачиться в сагум^[186] и долго оставаться в этой одежде. Италики избрали столицей своей империи Корфиний и назвали его Италика. Рим, постепенно уступая права римского гражданства тем, которые или не брались за оружие, или его сложили, мало-помалу укреплял свои силы. Помпей, Сулла и Марий восстановили клонящуюся к упадку власть римского народа.

XVII. Италийская война была большей частью завершена, если не считать некоторых действий под Нолой. Таким образом, римляне предпочли, обессилев сами, дать права гражданства побежденным и надломленным, чем сделать то же самое, пока были сильны обе стороны. Консулами были избраны Кв. Помпей и Л. Корнелий Сулла, человек, в отношении которого до одержания победы ни одна похвала не покажется чрезмерной, равно как ни одно порицание после этой победы. (2) Он происходил из знатной семьи, будучи шестым от Корнелия Руфина, одного из выдающихся полководцев в Пиррову войну. На этом слава его семьи была прервана, да и поведение его самого долго не давало оснований думать, что он намеревается стать консулом. (3) Но затем, после претуры, прославившись в войне с италиками и еще до нее в Галлии как легат Мария, когда он разбил самых выдающихся полководцев, воспрянув духом после успеха, он домогался консульства и граждане единогласно избрали его консулом. Но он достиг этой магистратуры лишь в возрасте сорока девяти лет.

XVIII. В это время Митридат, царь Понта, человек, которого нельзя ни обойти молчанием, ни говорить о нем без внимания, в войне изощренный, славный доблестью, а подчас и воинским счастьем, всегда великий духом, вождь в замыслах, воин в бою, в ненависти к римлянам Ганнибал, — захватил Азию и погубил в ней всех римских граждан. (2) Разослав по всем городам письма, он дал приказ убить их в один день и час, сопровождая это обещанием огромного вознаграждения. (3) В это время никто не мог сравниться с родянами как в стойкости против Митридата, так и в верности римлянам. Эта верность была оттенена вероломством митиленцев, которые выдали Митридату закованными Мания Аквилия^[187] и других. Позднее Помпей восстановил свободу родян в благодарность за одного Теофана^[188]. И когда уже казалось, что Митридат угрожает самой Италии, Сулла получил по жребию Азию в качестве провинции.

(4) Покинув Рим, он задержался у Нолы — поскольку этот город, словно бы раскаиваясь в безупречной верности, которую он проявил по отношению к римлянам в Пуническую войну, весьма упорно держался за оружие и был осажден римским войском. (5) Тогда народный трибун П. Сульпиций, красноречивый, энергичный, влиятельный благодаря богатству, дружеским связям, силе таланта, а также духа, ранее стремившийся справедливыми намерениями добиться у народа наивысших почестей, как бы раскаиваясь в своем достойном поведении и поняв, что хорошие поступки служат ему во зло, (6) свернул на ложный путь и связался с Марием, который в свои семьдесят с лишним лет жаждал высшей власти и обладания всеми провинциями. Он предложил народу закон, который отнимал у Суллы его командование и передавал Марию войну против Митридата^[189]. Он внес также и другие опасные и гибельные для свободного государства законы. Более того, с помощью посланцев своей клики он умертвил сына консула Кв. Помпея, зятя Суллы^[190].

XIX. Тогда Сулла, собрав войско, вернулся в Рим, овладел им силой оружия, изгнал из города двенадцать инициаторов мятежных и пагубных действий, среди них Мария с сыном и П. Сульпиция, после чего внес закон об их изгнании^[191]. Всадники, преследуя Сульпиция, умертвили его в Лаурентийских болотах. Отрубленная голова Сульпиция, выставленная перед рострами для показа, стала предвестием неминуемых проскрипций. (2) Прожив семьдесят лет, после шестого консульства, голый, вымазанный в тине, так что выделялись лишь глаза и нос, Марий был извлечен из тростниковых зарослей близ болота Марики, в которых он спрятался во время бегства от преследовавших его всадников. По приказу дуумвира^[192] он с ремнем на шее был отведен в тюрьму Минтурн. (3) Для казни его был послан государственный раб с мечом, германец. Случайно оказалось, что он был взят в плен Марием, когда тот был полководцем в Кимврскую войну. Узнав Мария, германец громким криком выразил свое негодование по поводу несчастья столь великого человека, отбросил меч и выбежал из тюрьмы. (4) Тогда граждане, обучившись у врага состраданию к человеку, незадолго до того первому в государстве, снабдили его деньгами на дорогу и одеждой, посадили на корабль. Что касается Мария, то соединившись с сыном у острова Энария^[193], он направился в Африку и влачил там убогое существование в хижине среди развалин Карфагена. Марий, взирающий на Карфаген, и Карфаген при виде Мария могли бы служить друг другу утешением.

XX. В этом же году руки римского воина впервые были запятнаны кровью консула;. ибо [Кв.] Помпей^[194], коллега Суллы, погиб во время мятежа войска Гн. Помпея^[195], однако виновником мятежа был сам полководец. (2) Цинна^[196] не был умереннее, чем Марий и Сульпиций. Так как Италии были даны права гражданства, нужно было разделить новых граждан по восьми трибам, чтобы они своим могуществом и числом не умалили влияния старых граждан, чтобы получившие благодеяние не были сильнее тех, кто его предоставил. Цинна посулил распределить их по всем трибам (3) и под этим предлогом призвал в Рим огромную массу людей со всей Италии. Изгнанный из Рима силами коллег и оптиматов, он направился в Кампанию, был по решению сената лишен должности, и его заменил Л. Корнелий Мерула, фламин Юпитера. Цинна заслужил эту кару, недостойную стать образцом. (4) Затем он, сначала подкупив центурионов и трибунов, а вскоре также и воинов обещаниями щедрот, был принят войском, находившимся под Нолой. После того, как все принесли ему клятву верности он, удержав знаки консульской власти, объявил войну своей родине; доверившись огромной массе новых граждан, он набрал из них более трехсот когорт, что приблизительно соответствовало тридцати легионам. (5) Его партия нуждалась в авторитете; чтобы поднять его, он призвал из изгнания Мария с сыном и тех, кого прогнали вместе с ним.

XXI. В то время, как Цинна вел войну против отечества, Гн. Помпей, отец великого Помпея, чья выдающаяся деятельность во время войны с марсами и в особенности на Пиценском поле, как было сказано, поддержала государство, захватил Аскул, город, у которого, несмотря на рассеянность наших сил во многих других местах, в сражение вступило в один день семьдесят пять тысяч римских граждан с более чем шестьюдесятью тысячами италиков. (2) Обманутый в надежде продлить консульство, Помпей заколебался, занял позицию между обеими группировками, во всем начал следовать своему собственному интересу и, кажется, стал выжидать случая, чтобы перейти с войском на ту сторону, где была большая надежда на власть. (3) Но в конце концов он вступил в грандиозную и жестокую битву с Цинной. Едва ли можно выразить словами, сколь гибельным и для сражавшихся и для зрителей был исход этого сражения, развернувшегося у самых стен и алтарей римской столицы. (4) После того как оба войска, словно бы они не были достаточно опустошены войной, истощила чума, умер Гн. Помпей. Радость римского народа по случаю его гибели была почти столь же велика, как и горе, вызванное потерями граждан от меча или чумы, и гнев римского народа по отношению к живому был перенесен на тело мертвого.

(5) Было две или три семьи Помпеев. Первый консул с этим именем, Кв. Помпей, был коллегой Гн. Сервилия.

(6) Цинна и Марий захватили Рим после битвы, стоившей обеим сторонам много крови. Но Цинна, вступив первым, внес закон о возвращении Мария.

XXII. Марий тотчас же вступил в город, и его возвращение оказалось пагубным для граждан. Ничто не было бы более жестоким, чем эта победа, не последуй за ней вскоре сулланская. (2) И произвол обрушился не только на обычных граждан; самые выдающиеся и наиболее значительные граждане государства также обрели смерть разными способами. Среди них по приказу Цинны был убит консул Октавий, человек исключительно мягкого характера. Мерула, который к приходу Цинны сложил с себя консульскую власть, вскрыл себе вены и, обливая кровью алтари, стал возносить молитвы о проклятии Цинны и его приверженцев тем богам, которым, будучи фламином Юпитера, молился о благе отечества; так завершил он жизнь, полную заслуг перед государством. (3) М. Антоний, принцепс в государстве, равно как и в красноречии, по приказу Мария и Цинны был пронзен мечами воинов в тот момент, когда пытался удержать их своим красноречием^[197]. (4) Кв. Катул наряду с другими доблестями был отмечен славою Кимврской войны, которую разделил с Марием^[198]. Когда он узнал, что его ищут, чтобы убить, он, торжественно одетый, заперся в только что побеленном помещении, развел огонь и, вдыхая образовавшийся обильный пар, стал сдерживать дыхание и принял смерть скорее по своей воле, чем по приговору врагов.

(5) Все в государстве пришло в беспорядок, но еще не нашлось никого, кто осмелился бы дарить имущество римского гражданина или имел бы смелость о том объявить. Впоследствии случилось и это, так что алчность стала подавать повод к жестокости, а виновность стала определяться размером имущества и, кто был богат, тем самым был уже виновен, каждый сам оплачивал угрозу своей жизни, и ничто не казалось бесчестным, если сулило прибыль.

XXIII. Затем Цинна вступил во второе консульство, а Марий — в седьмое — бесславное в отличие от первых [шести]. Он умер в его начале, унесенный чумою. Этот человек, во время войны внушавший страх врагам, а во время мира — гражданам, никогда не оставался спокойным. (2) На его место был избран Валерий Флакк^[199], автор позорнейшего закона, разрешавшего выплачивать кредиторам четвертую часть долга. Спустя два года его постигла за это заслуженная кара. (3) В то время как Цинна господствовал в Италии, большая часть знати бежала к Сулле в Ахайю, а затем и в Азию. Между тем Сулла одержал победы над префектами Митридата в районе Афин, Беотии и Македонии, занял Афины и после огромных усилий вблизи многочисленных укреплений порта Пирея убил более двухсот тысяч врагов и не меньше взял в плен. (4) Тот, кто вменяет в вину афинянам того времени, когда Афины осаждались Суллой, мятеж, тот, разумеется, показывает незнание истины и старины. Ведь верность афинян римлянам была настолько прочной, что всегда и во всех обстоятельствах римляне называли аттическим каждое действие, отличавшееся подлинной верностью. (5) Впрочем, тогда эти люди, подавленные оружием Митридата, находились в самом плачевном положении, поскольку город был занят врагами и осажден друзьями. Душой они были за стенами города, а телом, — будучи рабами необходимости — внутри него. (6) Затем Сулла, переправившись в Азию, нашел Митридата молящим о милосердии и готовым все принять. Обложив его данью, конфисковав часть кораблей, он заставил его покинуть Азию и все другие провинции, которые он занял силой оружия. Он освободил пленников, покарал перебежчиков и преступников и приказал, чтобы царь довольствовался границами предков, то есть Понтом^[200].

XXIV. Г. Флавий Фимбрия, начальник конницы, еще до прихода Суллы убил консуляра Валерия Флакка и, завладев войском, был провозглашен императором и имел возможность в ходе битвы нанести поражение Митридату. Перед прибытием Суллы этот храбрый юноша, чей дурной замысел был смело осуществлен, покончил с собой^[201]. (2) В том же году народный трибун П. Ленат сбросил с Тарпейской скалы Секста Лициния, народного трибуна предшествующего года, а когда его коллеги, которых он призвал на суд, бежали в страхе к Сулле, он лишил их огня и воды.

(3) Тогда Сулла, уладив заморские дела, первым из римлян принял послов парфян^[202] (среди них некие маги определили по родимым пятнам на его теле, что его будущая жизнь и посмертная память достойны богов). Возвратившись в Италию, он высадился в Брундизии с не более чем тридцатью тысячами воинов против двухсот тысяч врагов. (4) Едва ли какое-либо из дел Суллы я бы счел более славным, чем следующее: когда сторонники Цинны и Мария в течение трех лет удерживали Италию, он не скрывал, что объявит им войну, но не оставлял того, что предпринял, полагая, что прежде чем мстить гражданам, нужно сломить врага, и, отразив внешнюю опасность, победил внутреннюю. (5) Перед прибытием Л. Суллы Цинна был убит войском при зарождении мятежа^[203], хотя такой человек был более достоин умереть по приговору врагов, чем от гнева воинов. Право, о нем можно сказать, что он дерзнул на то, на что не осмелится ни один благонамеренный, а также осуществил то, что не мог бы сделать никто, кроме самого храброго, и что он был опрометчив в решениях, но в осуществлениях — настоящий мужчина. Карбон в течение года был консулом один, без коллеги суффекта.

XXV. Можно было бы подумать, что Сулла прибыл в Италию не как зачинщик войны, но как провозвестник мира, — с такой уравновешенностью он вел войско через Калабрию и Апулию, такую удивительную заботу он проявил о плодах, полях, городах Кампании. Он стремился положить конец войне, следуя справедливым законам и умеренным условиям. Но тех, кем овладела злосчастнейшая и неумеренная страсть, не мог устроить мир. (2) Между тем войско Суллы возрастало день ото дня за счет притока к нему всего благонамеренного и честного. Затем, благодаря счастливому повороту событий, он одолел близ Капуи консулов Сципиона и Норбана; из них Норбан был разбит на поле боя, Сципиона же, покинутого и преданного своим войском, Сулла отпустил невредимым. (3) Таково было различие между Суллой воителем и Суллой победителем; пока он еще побеждал, он был мягче справедливейшего^[204], но после победы неслыханно жесток. Ведь и консула, им обезоруженного, как было сказано выше, и Квинта Сертория, — а какую страшную войну последний вскоре разжег, — и многих других, попавших в его руки, он отпустил невредимыми. Я думаю, что этот человек являл пример наивысшей двойственности и противоречивости духа. (4) После победы, которая последовала в столкновении с Г. Норбаном у горы Тифата, Сулла воздал благодарность Диане, богине, которой была посвящена эта местность. Он передал богине источники, известные благотворным влиянием на организм. О таком почтительном даре богам и поныне напоминает надпись, прибитая снаружи к храму, [и] медная доска внутри святилища^[205].

XXVI. Затем были консулами Карбон^[206] в третий раз и Г. Марий, сын семикратного консула^[207], человек двадцати шести лет от роду, унаследовавший отцовскую силу духа, но не отцовское долголетие. Он решительно брался за разнообразные дела и никогда не опускался ниже славы своего имени. После того, как Сулла разбил его у Сакрипорта, он направился с войском в Пренесте^[208] и укрепил гарнизоном этот город, созданный как крепость самой природой. (2) Не оставалось ничего, не затронутого общественным злом: в государстве, где всегда состязались в доблестях, стали состязаться в преступлениях, наилучшим себя считал тот, кто был наихудшим. Так, пока шло сражение у Сакрипорта, претор Дамасипп^[209] зарезал в Гостилиевой курии — якобы как сторонников Суллы — Домиция^[210], а также Сцеволу^[211], великого понтифика, прославленного во всем, что касается божественного и человеческого права, и Г. Карбона, бывшего претора, брата консула, и Антистия^[212], в прошлом эдила. (3) Да не забудется благородный поступок Кальпурнии, дочери Бестии^[213], супруги Антистия: когда ее муж был зарезан, как было сказано выше, она пронзила себя мечом. К его славе она прибавила свою собственную. Возвысившись мужеством, она заставила забыть о дурной репутации отца.

XXVII. Что касается Телезина, вождя самнитов, то этот в высшей степени мужественный, воинственный и столь же враждебный римскому имени человек, собрав около сорока тысяч юношей, выделявшихся храбростью и непоколебимых в желании не складывать оружия, в консульство Карбона и Мария, сто девять лет назад он вступил в сражение с Суллой у Коллинских ворот^[214]. (2) В тот день, когда, объезжая отряд за отрядом свое войско, он воскликнул, что Риму пришел конец и что он разрушит до основания город, Сулле и государству грозила едва ли меньшая опасность, чем тогда, когда в трех милях был замечен лагерь Ганнибала. Телезин добавил, что никогда не будут истреблены волки, похитители свободы Италии, пока не будет вырублен лес, в котором они имеют обыкновение скрываться. (3) И лишь после первого часа ночи римское войско воспрянуло, а вражеское пало духом. На другой день Телезин был найден полуживым, но по выражению лица он более походил на победителя, чем на побежденного. По приказу Суллы его отрубленная голова была обнесена на мече вокруг Пренесте.

(4) Тогда лишь, сочтя положение безнадежным, юный Г. Марий попытался выбраться через вырытые с удивительным искусством подземные ходы, которые вели в разные стороны поля^[215]. Но, высунувшись из земли через отверстие, он был убит поставленными для этого людьми. (5) Некоторые передают, что он сам наложил на себя руки, другие — что погиб вместе с младшим братом Телезина, который также оказался в осаде и пытался бежать, но оба взаимно лишили друг друга жизни. Как бы это ни было, доныне юного Мария не затмил великий образ его отца. Легко понять мнение Суллы об этом юноше: он принял имя «Счастливый» лишь после того, как Марий погиб. Это имя Сулла заслужил бы в полной мере, если бы вместе с победой закончилась его жизнь. (6) Осаду Мария в Пренесте возглавлял Офелла Лукреций^[216]. Прежде он был претором^[217] марианской партии, затем перешел на сторону Суллы. В память о том счастливом дне, когда были разбиты самнитское войско и Телезин, Сулла учредил цирковые игры, известные под его именем как Сулланские победы.

XXVIII. Незадолго до того, как Сулла сражался под Сакрипортом, люди его партии — двое Сервилиев под Клузием, Метелл Пий под Фавенцией^[218], М. Лукулл под Фиденцией — в прославленных сражениях рассеяли войска неприятеля. (2) Казалось, уже завершились бедствия гражданской войны, когда они были умножены в результате жестокости Суллы. Ведь он был назначен диктатором^[219], а эта должность не находила применения сто двадцать лет — последний диктатор был спустя год после ухода Ганнибала из Италии, — откуда явствует, что страх римского народа перед могуществом диктатора был большим, чем страх, заставляющий прибегнуть к диктатуре. Властью, которой его предшественники пользовались прежде для отражения величайших опасностей, он воспользовался как возможностью для неумеренной жестокости. (3) Сулла был первым (о, если бы и последним!), кто подал пример проскрипций. И в этом государстве, где назначают судебное следствие по поводу оскорбления любого гистриона^[220], публично устанавливается вознаграждение за убийство римского гражданина, и наибольшую выгоду имеет тот, кто больше убьет; вознаграждение за убийство врага было не больше, чем за убитого гражданина, и каждый сам оплачивал собственную смерть. (4) Свирепствовали не только по отношению к тем, кто взялся за оружие, но по отношению к многим неповинным. И, более того, имущество проскрибированных продавалось, дети даже лишались права претендовать на магистратуры, и, что недостойнее всего, сыновья сенаторов несли тяготы этого сословия, теряя его права^[221].

XXIX. К прибытию Суллы в Италию, Гн. Помпей, сын того Гн. Помпея, который, как мы сказали выше, будучи консулом, совершил блистательные подвиги во время войны с марсами, в двадцатитрехлетнем возрасте, сто тринадцать лет назад, отважился с частными средствами на величайший замысел, который попытался осуществить. Для того чтобы отомстить за отечество и вернуть ему его величие, он собрал в Фирме войско, набранное на территории Пицена, который сплошь занимали клиенты его отца^[222]. (2) Величие этого человека потребовало бы много книг, но размеры труда позволяют сказать о нем немного. По матери Луцилии^[223] он принадлежал к сенаторской фамилии. Сам он был исключительно красив, но не той красотой, которую придает расцвет жизни, но достоинством и твердостью, [которые] в соединении с величием его фортуны сопровождали Помпея до последнего дня жизни. (3) Исключительно незлобивый, чрезвычайно благочестивый, в меру красноречивый, он страстно жаждал власти, но полученной почетно, а не захваченной силой; на войне испытанный вождь, гражданин в годы мира, умереннейший, кроме тех случаев, когда он опасался равного себе, в дружбе стойкий, легко прощающий оскорбления, очень надежный в примирении, он никогда, или очень редко, не обращал свою власть в произвол. (4) Он был лишен почти всех пороков, если не считать одного, но величайшего: в свободном государстве, правящем народами, где все граждане равны в правах, он не мог вынести, чтобы кто-либо был равен ему по положению. (5) С того времени, как надел мужскую тогу, он принимал участие в военных кампаниях выдающегося полководца, своего отца, имея возможность усовершенствовать свой честный, восприимчивый ко всему разумному ум исключительным знанием военного дела, так что Серторий более хвалил Метелла, но сильнее боялся Помпея…^[224]

XXX. Тогда М. Перпенна, бывший претор из проскрибированных, человек более славный родом, чем характером, убил Сертория во время пира в Оске^[225] и этим преступлением отнял у римлян верную победу, погубил свою партию и обрек себя на позорную смерть. (2) Метелл и Помпей отметили триумф над Испаниями, но Помпей и во время этого триумфа^[226], за день до вступления в консульство, оставаясь еще римским всадником, въехал в Рим на триумфальной колеснице. (3) Как не удивиться, что этот человек, благодаря столь многочисленным чрезвычайным полномочиям достигший вершины почета, с таким неудовольствием отнесся к тому, что сенат и римский народ поддержали Г. Цезаря, [заочно] домогавшегося второго консулата? Настолько присуще людям все прощать себе, ничего не прощая другим, и обращать свою ненависть не на причины фактов, но на намерения и личность. (4) Во время этого консульства Помпей восстановил трибунскую власть, от которой Сулла оставил только видимость^[227].

(5) Во время Серторианской войны в Испании шестьдесят четыре раба^[228] под руководством Спартака бежали из гладиаторской школы в Капуе, захватили в этом городе мечи и сначала устремились на гору Везувий; вскоре, поскольку день ото дня их становилось все больше, они причинили Италии множество самых различных зол. (6) Их численность настолько возросла, что в последнем данном ими сражении они выставили сорок девять тысяч^[229] воинов. Слава прекращения этого досталась Крассу, вскоре [с согласия] всех признанному принцепсом государства.

XXXI. Личность Гн. Помпея привлекла к себе внимание всего мира, считалось, что он во всех отношениях значительнее, чем гражданин^[230]. Во время своего консульства он принес в высшей степени похвальную клятву не направляться после окончания магистратуры в какую-либо провинцию и остался ей верен. (2) Но спустя два года трибун А. Габиний внес закон: так как пираты угрожают скорее настоящей войной, чем разбойничьими нападениями, и устрашают мир больше флотом, чем грабежом, и так как уже разграблены некоторые города Италии, да будет послан для их подавления Гн. Помпей, и его власть на море в пятидесяти милях от берега должна быть равна проконсульской в провинциях. (3) Этот сенатус-консульт распространил власть одного человека почти на весь мир; но хотя такое же решение было принято семью годами^[231] ранее применительно к претору М. Антонию^[232], — иногда личность вредит примеру, который она дает, уменьшая или увеличивая^[233] зависть, — в отношении Антония это восприняли равнодушно — ведь редко завидуют славе тех, чьего могущества не боятся. Напротив, опасаются чрезвычайной власти тех людей, которые могут по своему желанию ее удержать или от нее отказаться и которые не признают ничего, кроме своего желания. Среди оптиматов не было согласия, а планы их были сломлены силой.

XXXII. В этой связи достойны быть отмеченными как авторитет, так и скромность Кв. Катула^[234]. А именно, выступая против закона на народной сходке, он сказал, что Помпей, определенно выдающийся человек, и даже чересчур выдающийся для свободного государства, но нельзя ведь все взваливать на одного человека, и добавил: «Если что с ним случится, кого вы поставите на его место?». — «Тебя, Кв. Катул!» — провозгласило собрание в один голос. Тогда он, обезоруженный этим единодушием и столь почетным для него суждением граждан, покинул сходку. (2) Достойны восхищения скромность этого человека и справедливость народа, ведь он чрезмерно не настаивал, и плебс, несмотря на свое несогласие и свою враждебность воле Катула, не захотел лишить его своей справедливой признательности.

(3) В то же время Котта^[235] разделил судейские обязанности, которые Г. Гракх отнял у сената для передачи всадникам, а Сулла передал сенату, разделив поровну между обоими сословиями; Отон Росций своим законом восстановил места всадников в театре^[236]. (4) Что касается Гн. Помпея, то, пользуясь помощью в этой войне многих выдающихся людей, он разместил флот почти во всех частях моря, нуждающихся в защите, и вскоре со своими непобедимыми силами освободил мир; после победы над пиратами во множестве схваток и во многих местах он обрушился на них со своим флотом у побережья Киликии, опрокинул их и обратил в бегство. (5) Ичтобы поскорее завершить столь широко распространившуюся войну, он свел остатки пиратов в отдаленные от моря города, назначив им определенные места обитания. (6) Некоторые это осуждают, но хотя у каждого по отношению к автору [закона] достаточно ума, только ум делает великим и автором: ведь дав возможность жить без грабежа, он удержал их от разбоев.

XXXIII. В то время, как пиратская война подходила к концу, Л. Лукулл, семь лет назад получивший по жребию после консульства Азию, сражался с Митридатом. Он совершил великие и достопамятные дела: часто и во многих местах разбивал Митридата, в результате выдающейся победы освободил от осады Кизик, победил в Армении Тиграна, величайшего из царей. Казалось, однако, что Лукулл скорее не хотел, чем не мог положить конец войне; во всех отношениях достойный похвалы и в бою почти непобедимый, он был поражен страстью к наживе. Народный трибун Манилий, человек продажный, орудие чужой власти, внес закон, чтобы война с Митридатом велась Гн. Помпеем. (2) Закон был принят, и между полководцами возникла перебранка. В то время как Помпей обвинял Лукулла в позорной наживе, Лукулл обвинял Помпея в безмерной жажде власти. И ни один из обоих не мог доказать, что его обвиняют ложно. (3) На самом деле Помпей с тех пор, как впервые приступил к государственным делам, не мог видеть рядом с собою равного, и там, где ему должно было быть первым, всегда хотел быть единственным, — никто не показал более великой страсти к славе и большего безразличия ко всему остальному. Неумеренный в поисках должностей, а при исполнении их в высшей степени сдержанный, он вступал в них с тем же удовольствием, с каким равнодушием их завершал, а если к чему стремился, то брал по своему усмотрению, а отказывался — по чужому. (4) Лукулл же, во всем другом величайший человек, был первым зачинщиком расточительной роскоши в постройках, празднествах и обстановке. За возведенные в море насыпи и за скалы, которые он срыл, чтобы дать морю проникнуть в сушу, Помпей Великий не без остроумия обычно называл его «Ксерксом в тоге»^[237].

XXXIV. К этому времени под власть римского народа Кв. Метеллом^[238] был передан остров Крит, который три года тревожил римское войско с помощью двадцати четырех тысяч воинов, проворных и быстрых, неутомимых в военных походах, прославленных в стрельбе из лука, которыми руководили Панар и Ласфен. (2) Это поприще славы не удержало Гн. Помпея, который пытался присвоить себе часть победы. Но триумф Лукулла и Метелла был особенно сочувственно встречен лучшими людьми как из-за исключительной доблести обоих полководцев, так и из-за зависти к ним Помпея.

(3) В это время М. Цицерон, который был обязан всем самому себе, человек прославленной, хотя и недавно приобретенной знатности, знаменитый своим образом жизни, наделенный величайшим дарованием, которому мы обязаны тем, что не побеждены дарованиями тех, чье оружие победили^[239], будучи консулом, благодаря своей исключительной доблести, упорству, бдительности, заботливости раскрыл заговор Сергия Катилины, Лентула, Цетега, а также других лиц обоих сословий. (4) В страхе перед властью консула Катилина покинул Рим. Лентул, в прошлом консул, тогда претор во второй раз, и другие люди по поручению сената и приказу консула были умерщвлены в тюрьме.

XXXV. Знаменитый день заседания сената, в ходе которого произошли эти события, высветил до самых глубин достоинства М. Катона, уже проявившиеся и блиставшие во многих делах. (2) Будучи правнуком М. Катона, этого принцепса фамилии Порциев, человек, подобный самой доблести и во всех своих дарованиях более близкий к богам, чем к людям, он совершал справедливые поступки не для того, чтобы казаться справедливым, а потому что не мог поступать иначе и потому что в его глазах только справедливость имела смысл. Лишенный людских пороков, он был властителем своей судьбы. (3) Он был тогда народным трибуном-десигнатом и к тому же совсем еще юношей. Когда другие^[240] призывали держать Лентула и заговорщиков под стражей в муниципиях, он, о чьем мнении спросили в последнюю очередь, обрушился против заговора с такой силой духа и таланта, что жаром своего слова навлек подозрение в том, что выступающие за промедление являются соучастниками заговорщиков. (4) Он так обрисовал опасности, которые повергнут город в руины и пепел и приведут к изменению политического положения, так подчеркнул заслуги консула, что сенат единодушно присоединился к его мнению и постановил строго наказать названных выше, а большая часть сенаторского сословия проводила Цицерона домой. (5) Что касается Катилины, то он проявил не меньшую силу духа в сведении счетов с жизнью, чем в совершении преступления, потому что он испустил дух, храбро сражаясь, хотя ему предстояло погибнуть во время казни.

XXXVI. Консульству Цицерона придало немалый блеск рождение в том году (девяносто два года назад) божественного Августа, которому предстояло затмить своим величием всех мужей всех народов. (2) Может показаться излишним указывать время жизни выдающихся талантов. Кому, в самом деле, неизвестно, что в это время расцвели разделенные всего несколькими годами Цицерон и Гортензий, а до них Красс, Котта^[241], Сульпиций^[242], а вскоре после этого Брут, Калидий^[243], Целий^[244], Кальв^[245] и Цезарь, наиболее близкий к Цицерону, а также те, которые были как бы их учениками, Корвин^[246] и Азиний Поллион, подражатель Фукидида Саллюстий, авторы поэтических произведений Варрон^[247] и Лукреций, а также Катулл, не менее великий в своем поэтическом творчестве^[248]. (3) Едва ли не глупо было бы перечислять гениев, которых мы еще помним, среди них выдающегося в нашем веке принцепса поэтов Вергилия, Рабирия^[249], последователя Саллюстия Ливия, Тибулла и Назона^[250], ведь насколько велико восхищение, настолько затруднительна оценка.

XXXVII. Пока эти события совершались в Италии, Гн. Помпей вел памятную всем войну против Митридата, который после отбытия Лукулла пополнил силы для своего нового войска. (2) Царь же, разбитый и обращенный в бегство, потеряв все свои войска, направляется в Армению к своему зятю Тиграну, могущественнейшему царю своего времени, не будь он сломлен оружием Лукулла. (3) Итак, преследуя одновременно обоих, Помпей вступил в Армению. Первым предстал перед Помпеем сын Тиграна, но без согласия своего отца, (4) а вскоре и сам царь собственной персоной, моля о милосердии, вверил его власти самого себя и царство, предпослав этому, что как нет другого народа, кроме римского, так и нет другого человека, кроме Помпея, союзу с которым он мог бы доверять, и что поэтому он снесет любую участь, будь она бедственной или благоприятной, как определит Помпей: не позорно потерпеть поражение от того, кого беззаконно было бы победить, не бесчестно подчиниться тому, кого фортуна поставила выше всех. (5) Царю был оставлен почет власти, но он был обложен огромной контрибуцией, которая, по обыкновению Помпея, была передана квестору и внесена в государственные книги. Сирия и другие провинции, которые он занимал, были отняты и одни из них были возвращены римскому народу, а другие впервые стали платить дань^[251]. Власть царя была ограничена Арменией.

XXXVIII. Кажется, не противоречит выбранному нами плану труда кратко проследить, какие племена и народы перешли в разряд провинций, обложенных данью, и при каком это было полководце, поскольку факты, которые мы рассматривали отдельно, легче рассмотреть в совокупности. (2) Первым в Сицилию привел войско консул Клавдий, но только по прошествии пятидесяти двух лет, после захвата Сиракуз Марцеллом Клавдием, Сицилия стала провинцией^[252]. Первым в Африку [вступил] Регул, почти на девятом году Первой Пунической войны, но только через сто девять лет, сто восемьдесят два года назад, П. Сципион Эмилиан, разрушив Карфаген, ввел Африку в разряд провинций^[253]. Между Первой и Второй Пуническими войнами, в первый раз при консуле Т. Манлии^[254] Сардиния обрела прочное ярмо нашей Империи. (3) Вот необычное свидетельство воинственности нашего государства: храм двуликого Януса был закрыт (в чем свидетельство прочного мира) первый раз при царях, второй — в консульство этого Т. Манлия, в третий — при принцепсе Августе^[255]. (4) В Испанию первыми ввели войска Гней и Публий Сципионы в начале Второй Пунической войны, двести пятьдесят лет назад^[256]. Затем ими владели по-разному, нередко частично теряли, вся Испания только при Августе стала платить дань. (5) Македонию подчинил Павел^[257], Ахайю — Муммий^[258], Этолию — Фульвий Нобилиор^[259]; Л. Сципион, брат Африканского, отобрал Азию у Антиоха^[260], но благодаря пожалованию сената и римского народа ею вскоре завладели цари Атталы; после пленения Аристоника ее сделал данницей М. Перпенна^[261]. (6) Слава победы над Кипром не досталась никому. Ведь он сделался провинцией согласно сенатскому постановлению, в результате деятельности Катона и после смерти царя, принятой им добровольно. Под командованием Метелла^[262] был наказан Крит, потерявший свободу, которой он пользовался слишком долго. Сирия и Понт являются памятниками доблести Гн. Помпея.

XXXIX. Галлии, куда впервые ввели войско Домиций и Фабий, внук Павла, получивший имя Аллоброгский, с большими потерями для нас мы часто захватывали и теряли^[263]. Но блистательнейшим по сравнению с ними выглядит подвиг Г. Цезаря: ведь под его командованием и ауспициями они были сокрушены и стали платить почти ту же унизительную^[264] дань, как и остальной мир. Тем, кто сделал… Нумидийский^[265]. (2) Киликию покорил Исаврик, а после войны с Антиохом Вульсон Манлий — Галлогрецию. Вифиния, как было сказано выше, досталась в наследство по завещанию Никомеда. Божественный Август, кроме Испании и других народов, именами которых блистает его форум, сделал провинцией, платящей дань, также и Египет и внес в казну контрибуцию, почти равную той, которую его отец извлек из Галлий. (3) Что касается Тиб. Цезаря, который вырвал у испанцев окончательное признание покорности, то он того же добился от иллирийцев и далматов. Он также присоединил к нашей империи новые провинции: Рецию, страну винделиков^[266], Нориков^[267], скордисков и Паннонию. Их он добился силой оружия, Каппадокию же сделал данницей римского народа благодаря своему авторитету. Но продолжим по порядку.

XL. Затем последовала кампания Гн. Помпея, неясно чем более великая — славою или трудностями. Он проник как победитель в Мидию, Албанию и Иберию; затем направил свое оружие к народам, обитающим по правую сторону Понта и вглубь от него: к колхам, гениохам^[268] и ахеям^[269]. Из-за предательства своего сына Фарнака^[270] Митридат оказался последним из полноправных царей, побежденных ауспициями Помпея, кроме царей парфян. (2) Тогда Помпей, победив все народы, против которых выступал, достигнув большего величия, чем ожидал сам и сограждане, превзойдя во всех отношениях судьбу смертного, вернулся в Италию. Его возвращение сделало мнение о нем более благоприятным. Ведь многие утверждали, что он не вернется в Рим без войска и по своему усмотрению ограничит предел общественной свободы. (3) Чем более этого опасались граждане, тем приятнее было возвращение столь великого полководца, носившее гражданский характер: ведь, распустив в Брундизии все свое войско, не оставив себе ничего, кроме титула «император», он вернулся в Рим с личной свитой, которую по своему обыкновению держал при себе, и на протяжении двух дней отпраздновал великолепнейший триумф над столькими царями, и внес в эрарий, продав военную добычу, сумму более значительную, чем кто бы то ни было до него, кроме Павла.

(4) В отсутствие Гн. Помпея народные трибуны Т. Ампий и Т. Лабиен^[271] провели закон, согласно которому во время цирковых игр он пользовался бы золотой короной и всеми украшениями триумфатора, в театре же претекстой и золотой короной. Но Помпей воспользовался этим правом не более одного раза, — но даже это оказалось чрезмерным. Фортуна возвысила достоинство этого человека такими деяниями: первый раз он отметил триумф над Африкой, во второй — над Европой, в третий — над Азией, и сколько есть частей света, столько было памятников его побед. (5) Но такое превосходство всегда вызывает зависть. Поэтому и Лукулл, не забывший причиненную ему обиду, и Метелл Критский, имевший основание жаловаться, — ведь Помпей сделал украшением своего триумфа взятых им в плен вождей, — и вместе с ними часть оптиматов^[272] препятствовали тому, чтобы Помпей выплатил по собственному усмотрению то, что обещал городам, и расплатился с теми, кто этого заслужил.

XLI. За этим последовало консульство Г. Цезаря, который овладевает рукою пишущего и заставляет, как бы он ни торопился, задержать внимание на своей личности. Он происходил из наизнатнейшей семьи Юлиев и, как это установлено всеми знатоками старины, вел свое происхождение от Анхиза и Венеры. Выделявшийся среди граждан внешностью, наделенный неукротимой силой духа, неумеренный в щедротах, вознесшийся духом выше всего человеческого, естественного и вероятного, величием помыслов, стремительностью в военных действиях, выносливостью в опасностях уподоблявшийся Великому Александру, но рассудительному, а не гневному, (2) наконец, сном и пищей всегда пользовавшийся для поддержания жизни, а не для удовольствия. Хотя он находился в близком кровном родстве с Г. Марием и одновременно был зятем Цинны, никакой страх не вынудил его разойтись с его дочерью, тогда как консуляр М. Пизон, чтобы угодить Сулле, развелся с Аннией, которая прежде была женою Цинны. Цезарю едва исполнилось восемнадцать лет, когда Сулла захватил власть. Переменив одежду и приняв облик, не соответствующий его положению, Цезарь ночью бежал из города скорее от соучастников и прислужников Суллы, разыскивавших его, чтобы убить, чем от него самого. (3) Позднее, будучи еще очень юным, он был захвачен пиратами и на протяжении всего времени, пока они его удерживали, вел себя так, что вызывал у них и страх и уважение одновременно. Никогда, ни днем, ни ночью, (зачем же замалчивать то, что, пожалуй, является самым главным, но не может быть выражено многозначительными словами) он не снимал ни обуви, ни одежды, конечно, для того, чтобы изменением привычного облика не вызвать подозрения у тех, кто стерег его, не сводя с него глаз.

XLII. Долго рассказывать, на что и сколько раз он дерзал и сколько его начинаний в испуге пресек магистрат римского народа, управлявший Азией. Приведем то, что доказывает, каким человеком предстояло ему стать в ближайшем будущем: (2) едва ночь сменила день, в который он был выкуплен на общественные деньги городов, (а до того он добился, чтобы пираты вернули городам заложников), как он, будучи частным лицом, повел собранный на скорую руку флот в то место, где находились пираты. Часть их флота он обратил в бегство, часть пустил ко дну, а несколько кораблей и множество людей захватил; (3) радуясь этой ночной экспедиции, он с триумфом возвратился к своим и, отдав тех, кого захватил, под стражу^[273], направился в Вифинию к проконсулу Юнку^[274], — ведь он одновременно правил Азией, — чтобы тот распорядился о казни пленников; когда тот отказался это сделать, объяснив, что собирается продать пленников (ведь безделью сопутствует зависть), Цезарь с невероятной быстротой вернулся к морю и, прежде чем дошли какие-либо распоряжения проконсула относительно этого дела, распял на кресте всех, кого захватил.

XLIII. Едва введенный в жреческую должность, — ведь в свое отсутствие Цезарь был назначен понтификом вместо консуляра Котты^[275], — (когда он был почти мальчиком, Марий и Цинна избрали его фламином Юпитера, но победа Суллы, объявившего все их распоряжения недействительными, отменила это назначение), — он поспешил в Италию и, чтобы его не заметили пираты, державшие тогда в своих руках все моря, а их враждебное отношение к себе он заслужил, пересек очень широкий залив Адриатического моря на четырехвесельном судне вместе с двумя друзьями и десятью рабами. (2) Заметив во время этого плавания, как ему показалось, пиратские корабли, он разделся и привязал к бедру кинжал, готовясь к любому повороту судьбы, но вскоре понял, что это обман зрения: издали он принял деревья за мачты и реи.

(3) Остальные его деяния в Риме достаточно известны и не нуждаются в искусном изложении: прославленное обвинение Долабеллы^[276] и благожелательность граждан во время этого процесса, которой обычно пользуются обвиняемые, и знаменитейшие политические споры с Кв. Катулом и другими самыми выдающимися людьми, и поражение Кв. Катула, общепризнанного главы сената, еще до претуры домогавшегося должности великого понтифика^[277], (4) и во время пребывания в должности эдила восстановление, несмотря на сопротивление нобилитета, памятников Г. Мария, равно как возвращение гражданских прав детям проскрибированных, и удивительные по мужеству и рвению претура и квестура в Испании^[278] (а он был квестором под началом Антистия Вета, деда нынешнего Вета, консуляра и понтифика, отца двух консуляров и жрецов, человека настолько достойного, насколько может быть достойной человеческая честность).

XLIV. Во время этого консульства между ним, Гн. Помпеем и М. Крассом был заключен союз ради могущества^[279], который оказался гибельным не только для Рима и мира, но не в меньшей степени для них самих, хотя и в разное время. (2) У Помпея была причина следовать этому замыслу, чтобы с помощью консула Цезаря, наконец, закрепить свои распоряжения в заморских провинциях, чему, как было сказано, многие противодействовали. А Цезарь учитывал для себя то, что, уступив славе Помпея, он приумножит свою и, перенеся на него ненависть народа к их общей власти, укрепит свое собственное могущество. Красс держался за авторитет Помпея и силу Цезаря, поскольку один не мог добиться первого места. (3) Связь между Цезарем и Помпеем была укреплена также браком, ведь Гн. Магн взял в жены дочь Цезаря.

(4) В это консульство Цезарь внес закон о разделении между плебеями Кампанского поля^[280]. Помпей поддержал этот закон. Вследствие этого туда было выведено около двадцати тысяч граждан и были восстановлены права города, которые Капуя утратила во время Пунической войны, примерно сто пятьдесят два года назад, когда она была низведена римлянами до положения префектуры^[281]. (5) Бибул, коллега Цезаря, который скорее стремился, чем мог помешать его мероприятиям, большую часть года отсиживался дома. Тем самым, желая вызвать ненависть к коллеге, он приумножал его могущество. Тогда Цезарю были определены на пять лет Галлии^[282].

XLV. В это время П. Клодий, — человек знатный, красноречивый, дерзкий, ни в делах, ни в речах не знавший меры, той, какую он сам себе определил, энергичный исполнитель дурных замыслов, обесчещенный развратом с сестрой, обвиненный в прелюбодеянии среди вызывающих благоговение святынь римского народа^[283], испытывая тяжкую неприязнь к Цицерону, — ибо какая может быть дружба между столь непохожими людьми, — перешел из патрициев в плебеи и в качестве народного трибуна внес закон: «Кто казнит римского гражданина без суда и следствия, да будет лишен огня и воды»^[284]. Хотя в этих словах Цицерон и не был назван по имени, угроза относилась только к нему. (2) Таким образом, человек, заслуживший наивысшую награду за спасение отечества, подвергся бедствию изгнания. Цезарь и Помпей не избежали подозрения в причастности к изгнанию Цицерона. Считалось, что Цицерон навлек на себя кару тем, что не пожелал быть членом коллегии двадцати, назначенной для раздела кампанской земли. (3) Спустя два года благодаря запоздалой, но энергичной защите Гн. Помпея достоинство Цицерона было восстановлено по мольбе Италии, по решению сената, благодаря доблести и активности народного трибуна Анния Милона. После изгнания и возвращения Нумидика никто не был изгнан с большей ненавистью и возвращен с большей радостью. Насколько злобно Клодий разрушил его дом, настолько же великолепно сенат его восстановил. (4) Тот же Клодий во время своего трибуната под предлогом почетного поручения удалил из государства Марка Катона, а именно внес предложение, чтобы тот в качестве квестора с преторскими полномочиями вместе с коллегой-квестором был направлен на остров Кипр для лишения прав царствования Птолемея, заслужившего такое поругание порочностью и безнравственностью. (5) Но тот перед прибытием Катона покончил с собой. Оттуда Катон доставил в Рим гораздо больше денег, чем надеялись: такой человек не нуждается в похвале за бескорыстие, но можно высказать ему упреки едва ли не за высокомерие: вместе с консулами и сенаторами весь город высыпал навстречу Катону, когда тот плыл на кораблях по Тибру, а он покинул корабли не раньше, чем прибыл на то место, где должны были выгрузить деньги.

XLVI. Затем Цезарь совершил в Галлии великие подвиги, которые едва ли можно описать во многих свитках. Не удовлетворившись многочисленными счастливыми победами и бесчисленными тысячами пленных и убитых врагов, он во главе войска даже переправился в Британию как бы в поисках другого мира для нашей и своей Империи. Между тем прежняя пара^[285], — Гн. Помпей и М. Красс, — вступила в свое второе консульство, которое было достигнуто нечестным путем и велось недостойным образом. (2) Согласно закону который был предложен народу Помпеем, Цезарю был предоставлен повторный срок для управления провинциями, Крассу, мечтавшему о парфянской войне, была назначена Сирия^[286]. Этот человек, безупречнейший во всем остальном, равнодушный к наслаждениям, не знал меры и не признавал границ в страстной жажде славы и денег. (3) Когда он отправился в Сирию, народные трибуны тщетно пытались его удержать всевозможными зловещими предзнаменованиями^[287]. О, если бы они исполнились только по отношению к нему самому! Потеря полководца при уцелевшем войске была бы незначительным ущербом для республики. (4) Когда Красс перешел Евфрат и направлялся в Селевкию, Ород окружил его со всех сторон бесчисленной конницей и уничтожил вместе с большею частью римского войска. Гай Кассий, в недалеком будущем виновник отвратительнейшего преступления, а тогда квестор, спас остатки легионов (5) и удержал Сирию под властью римского народа, победоносно обратив в бегство и рассеяв парфян, вошедших в эту провинцию.

XLVII. В это и последующее время, о котором было сказано выше, Цезарем было перебито более четырехсот тысяч врагов и еще больше взято в плен. Приходилось сражаться то в открытом бою, то во время переходов, то совершая вылазки. Дважды он проникал и в Британию. Едва ли не любая из девяти летних кампаний Цезаря в полной мере заслуживала триумфа, а под Алезией совершались такие подвиги, на которые едва ли мог решиться человек, а осуществить почти никто, разве лишь бог. (2) На седьмом году пребывания Цезаря в Галлии скончалась Юлия, жена Магна, бывшая порукой согласия между Гн. Помпеем и Г. Цезарем, которое даже при ней было шатким из-за соперничества в борьбе за власть. Фортуна, чтобы разрушить всякую связь между полководцами, обреченными ею на такое потрясение основ, в короткое время унесла и сына Помпея, рожденного Юлией. (3) Так как предвыборная борьба, не знавшая ни меры, ни границ, дошла в своем безумии до применения оружия и резни граждан, Гн. Помпею было предоставлено третье, причем единоличное консульство по решению даже тех, кто раньше был противником занятия им этой должности. Слава этой магистратуры, которая, кажется, означала примирение с оптиматами, была причиной полного отчуждения от Г. Цезаря. Однако всю мощь своего консульства он употребил на сдерживание злоупотреблений при выборах.

(4) Тогда П. Клодий при вспыхнувшей во время встречи у Бовилл ссоре был зарезан Милоном, кандидатом в консулы, — поступок, гибельный в качестве примера, но спасительный для государства. Катон высказал во всеуслышание свое мнение в его оправдание. Случись это раньше, не было бы недостатка в людях, которые бы последовали его примеру и одобрили бы убийство человека, который более, чем кто-либо другой был врагом государства и всех благонамеренных людей.

XLVIII. Некоторое время спустя проявились первые вспышки гражданской войны, хотя каждый справедливый человек жаждал, чтобы и Цезарь и Помпей распустили войска. Ведь Помпей во время второго консулата пожелал получить назначение в Испании и, ведя дела в Риме, управлял ими заочно через своих легатов Афрания и Петрея, в прошлом консула и претора; тех, кто требовал у Цезаря распустить войска, он одобрял, тех, кто требовал того же от него самого, притеснял. (2) Если бы за два года до того, как взялись за оружие, по завершении строительства театра и других сооружений вокруг него, Помпей умер в Кампании от поразившей его тяжелой болезни (в то время вся Италия возносила молитвы о его выздоровлении — честь, которой не удостоился до него ни один гражданин), фортуна не смогла бы поколебать его положения, и величие, какое имел на земле, он донес бы нетронутым к подземным богам. (3) Но никто не сделал больше для разжигания войны и многочисленных бедствий, которые сопутствовали ей на протяжении следующих двадцати лет, чем народный трибун Г. Курион, человек знатный, красноречивый, наглый расточитель как своего, так и чужого состояния и целомудрия, щедро одаренный беспутством, наделенный даром речи во вред государству, (4) дух которого не мог быть насыщен ни наслаждениями, ни сладострастием, ни богатством, ни честолюбием. Сначала он принял сторону Помпея, то есть, как тогда считали, государства, но вскоре, делая вид, что он против Помпея и Цезаря, в душе был за Цезаря. Оставим под сомнением, сделал ли он это даром, или, как говорят, за десять миллионов сестерциев. (5) В конце концов в высшей степени спасительные и уже одобренные условия мира, которые с самыми основательными намерениями выдвигал Цезарь и равным образом принимал Помпей, он расстроил и разрушил, и лишь Цицерон старался восстановить общественное согласие. В то время, как порядок этих и прежних дел излагается в полноценных книгах других [авторов], я, надеюсь, разъясню его в своих.

(6) Теперь, возвращаясь к повествованию в предложенной форме, порадуемся сначала за Кв. Катула, обоих Лукуллов, Метелла и Гортензия, которые процветали в государстве, не знавшем вражды, возвысились, не ведая опасности, и были унесены смертью спокойной или, по крайней мере, не ускоренной роком до начала гражданских войн.

XLIX. При консулах Лентуле и Марцелле, в 703 г. от основания Рима и за семьдесят восемь лет до того, как ты, М. Виниций, вступил в консульство, вспыхнула гражданская война. Дело одного полководца казалось более справедливым другого — более надежным; (2) здесь все блистательно, там — прочно; Помпея вооружил авторитет сената, Цезаря — доверие воинов. Консулы и сенат передали высшую власть не Помпею, а его делу. (3) Ничто не было упущено Цезарем для сохранения мира, ничто не было принято помпеянцами, так как один из консулов был, в самом деле, более непреклонным, Лентул же не мог быть здоровым, пока здравствовало государство^[288]. Что касается М. Катона, он твердо заявил, что предпочитает умереть прежде, чем государство примет какое-либо условие частного лица. Почтенный человек старой закалки предпочел бы партию Помпея, благоразумный последовал бы за Цезарем, и было более почетно следовать за первым, в то время как второй внушал священный трепет. (4) В конце концов все требования Цезаря были с презрением отвергнуты, так что ему оставалось довольствоваться одним легионом, оставленным под предлогом защиты провинции, и разрешалось, коль он пожелает, домогаться консульства, вступить в Рим в качестве частного лица и обратиться к голосам римского народа. Решив воевать, Цезарь с войском перешел Рубикон. Гн. Помпей, консулы и бо́льшая часть сената, оставив Рим, а затем Италию, переправились в Диррахий.

L. Что касается Цезаря, то, захватив Домиция и легионы, которые находились вместе с ним в Корфинии^[289], он отпустил немедля полководца и других, которые хотели уйти к Помпею, а сам проследовал в Брундизий, показывая таким образом, что он склонен кончить войну при сложившемся положении и с помощью переговоров, а не преследовать обратившихся в бегство; когда же он узнал о переправе консулов, (2) то вернулся в Рим и объяснил сенату и народному собранию основания своих решений и печальную необходимость взяться за оружие, поскольку другие за него взялись, и затем объявил, что отправляется в Испанию.

(3) Его поспешный поход на некоторое время приостановила Массилия, проявившая больше верности, чем благоразумия, некстати взявши на себя посредничество в столкновениях между первыми людьми, которое может позволить себе тот, кто имеет силу для обуздания непокорного. В конце концов, войско, которое в Испании возглавляли консуляр Афраний и бывший претор Петрей, перешло к Цезарю, покоренное энергией и блеском его появления^[290]. Оба легата и те — из любого сословия, — кто пожелал следовать за ними, были отпущены к Помпею^[291].

LI. На следующий год, когда Диррахий и прилегающая к нему область были заняты лагерем Помпея, который, вызвав из всех заморских провинций легионы, конные и пешие вспомогательные отряды, войска царей, тетрархов, равно как и династов, собрал огромное войско и стражу из кораблей, вообразив, что преградил переправу легионам Цезаря, (2) Г. Цезарь, полагаясь на свою стремительность и удачу, не встречая никаких препятствий, переправился с войском на кораблях^[292], куда захотел, и, разбив сначала лагерь рядом с Помпеем, вскоре даже осадил его, возведя укрепления. Но осаждающие испытывали большую нужду, чем осажденные. (3) Тогда Бальб Корнелий с отвагой, превосходящей человеческие возможности, проник в лагерь врагов и продолжительное время вел переговоры с консулом Лентулом, который еще не решил, сколь дорого он может себя продать; так начал совершать путь к возвышению не сын гражданина из Испании, но истинный испанец: он достиг триумфа и понтификата и из частного лица сделался консуляром^[293]. Затем сражения велись с переменным успехом, но одно из них было особенно благоприятно для помпеянцев, а воины Цезаря были отброшены с тяжелыми потерями.

LII. Затем Цезарь направился с войском в Фессалию, которую судьба предназначила для его победы. (2) Помпею советовали прямо противоположное: многие призывали его переправиться в Италию (клянусь Геркулесом, ничего не могло быть полезнее для его партии), другие — затянуть войну, что благодаря авторитету партии становилось бы для нее с каждым днем благоприятнее, — он по обыкновению начал стремительно преследовать врага. (3) Характер сочинения не позволяет рассказать ни о Фарсальской битве, ни о том дне, который стал самым кровавым для римского имени, ни о столкновении двух глав государства, ни о крахе одного из светочей римской державы, ни об огромном числе павших помпеянцев. (4) Отметим следующее: как только Г. Цезарь увидел, что строй помпеянцев поколеблен, для него уже не существовало ничего более первостепенного и значительного (воспользуюсь по обыкновению военным термином), чем разослать in partis…^[294] (5) О бессмертные боги, какой ценой заплатил этот мягкосердечный человек за свою благосклонность к Бруту! (6) Никогда еще не было победы более удивительной, величественной и славной, чем эта, когда родине не пришлось оплакивать ни одного гражданина, кроме павших на поле брани. Но дар милосердия не пошел впрок из-за упрямства: побежденные принимали жизнь с меньшей охотой, чем победитель ее дарил.

LIII. Помпей бежал с двумя консулярами Лентулами, сыном Секстом и бывшим претором Фавонием, которых судьба определила ему в спутники. Одни советовали направиться к парфянам, другие — в Африку, где он имел самого верного сторонника своего дела в лице царя Юбы. Помпей предпочел Египет: он рассчитывал на такие же благодеяния, какие прежде оказал отцу этого Птолемея, царствовавшего тогда в Александрии мальчиком, в возрасте, близком к отроческому. (2) Но кто сохраняет память о благодеяниях при неблагоприятных обстоятельствах? И кто думает о долге благодарности по отношению к терпящим бедствия? И бывает ли, чтобы со счастьем не менялась верность? (3) По совету Феодота и Ахиллы царь послал людей, чтобы встретить прибывшего Помпея (а он еще в Митилене взял на корабль в спутницы по бегству жену Корнелию); его убедили пересесть с грузового судна на их корабль, вышедший навстречу; сделав это, первый из римлян был зарезан по приказу и прихоти египетского раба в консульство Г. Цезаря и П. Сервилия. Так в самый канун дня рождения, на пятьдесят восьмом году жизни был умерщвлен после трех консульств и стольких триумфов и покорения мира благочестивейший и превосходнейший человек, вознесенный до недосягаемого предела; и настолько враждебна была к этому мужу фортуна, что если прежде ему не хватало земли для побед, то теперь не хватило места для погребения.

(4) Чем иным, как не чрезмерной поспешностью можно объяснить, что в определении возраста столь значительного человека и почти нашего современника ошибаются на пять лет? Исчисление лет так просто, если начинать от консульства Г. Атилия и Кв. Сервилия. Добавил я это не для того, чтобы порицать, но чтобы не быть порицаемым.

LIV. Царь и его приближенные, под влиянием которых он находился, проявили к Цезарю не больше верности, чем к Помпею: сразу по прибытии Цезаря против него начались козни, а затем они осмелились вступить с ним в войну. Но оба великих полководца — один при жизни, другой посмертно^[295] — покарали их по заслугам. (2) Телом Помпей был мертв, но повсюду жило его имя. Огромная приверженность к помпеянской партии возбудила Африканскую войну, которую разжигали Юба и Сципион, в прошлом консул, за два года до смерти Помпея ставший его тестем. (3) Их боевые силы увеличил Катон, приведший к ним легионы, несмотря на трудности из-за отсутствия дорог и населенных пунктов^[296]. Этот человек, хотя воины и передали ему высшую военную власть, предпочел подчиниться тем, кто занимал более почетную должность.

LV. Верность обещанной краткости вынуждает бегло вести обо всем рассказ. Следуя своей фортуне, Цезарь отправился в Африку, которую после гибели Куриона, тогдашнего главы юлианской партии, удерживало помпеянское войско. Там он сражался сначала при переменной фортуне, потом при своей обычной и обратил врага в бегство. (2) Милосердие Цезаря к побежденным в Африке было не меньшим, чем прежде. После победы в Африканской войне Цезарю предстояла более тяжелая Испанская война (ведь победа над Фарнаком едва ли сколько-нибудь прибавила ему славы). Гн. Помпей, сын Магна, юноша, наделенный необычайно воинственным духом, разжег огромную и ужасную войну, и отовсюду к нему, все еще следуя за великим отцовским именем, со всех концов мира стекались союзники.

(3) Цезарю в Испании сопутствовала его Фортуна, но никогда он не вступал в столь ожесточенную и опасную битву^[297], исход которой был бы таким сомнительным, когда он соскочил с коня перед отступавшим строем воинов и, сначала упрекнув судьбу, что она сберегла его для этой развязки, объявил воинам, что не сделает ни шагу назад: пусть видят, какого полководца и в каком месте они собираются покинуть. (4) Больше благодаря стыду, чем доблести, был восстановлен строй, и скорее вождем, чем воинами. Гн. Помпей, найденный тяжело раненным в стороне от дорог, был умерщвлен; Лабиен и Вар пали в бою.

LVI. Цезарь, вернувшись в Рим победителем, простил — во что трудно поверить — всех, кто поднял против него оружие, и наполнил город великолепными гладиаторскими играми, зрелищами морского боя, пеших и конных сражений, а также боя слонов и многодневным всенародным пиршеством. (2) Он провел пять триумфов: убранство галльского было из лимонного дерева, понтийского — из аканфа, александрийского — из панциря черепахи, африканского — из слоновой кости, испанского — из отполированного серебра. Деньги из военной добычи несколько превысили сумму в шестьсот миллионов сестерциев.

(3) Но столь великий муж, так милостиво воспользовавшийся плодами своих побед, в мирной обстановке пробыл у власти не более пяти месяцев. Он вернулся в Рим в октябре, а в мартовские иды был убит в результате заговора, зачинщиками которого были Брут и Кассий, одного из которых он не привлек к себе обещанием консулата, Кассия же, напротив, оскорбил его отсрочкой^[298]; среди же присоединившихся к заговорщикам были все самые близкие друзья, вознесенные судьбою партии Цезаря на самые высокие должности: Д. Брут, Г. Требоний и другие прославленные мужи. (4) М. Антоний, его коллега по консулату, человек, готовый на любую дерзость, возбудил к нему сильную ненависть, возложив во время Луперкалий^[299] на голову Цезаря, сидевшего перед рострами, царскую корону, которую тот хотя и отверг, но так, что не показал себя оскорбленным.

LVII. События подтвердили правоту советов Пансы и Гирция, постоянно предупреждавших Цезаря, что принципат, приобретенный оружием, нужно и удерживать оружием. Повторяя, что он предпочитает умереть, нежели внушать страх, Цезарь ожидал милосердия, которое проявлял сам. Из-за собственной опрометчивости он был захвачен врасплох неблагодарными гражданами, хотя бессмертные боги и ниспослали множество предзнаменований грядущей опасности: (2) ведь и гаруспики предупреждали, чтобы он с максимальной осторожностью отнесся к дню мартовских ид, и жена его Кальпурния, напуганная ночным сновидением, умоляла, чтобы в тот день он остался дома. И были получены записки с известием о заговоре, которые он не прочитал сразу. Но поистине неотвратимая сила рока лишает рассудка тех, чью судьбу она решила изменить.

LVIII. В том году, когда Брут и Кассий совершили это злодеяние, они были преторами, а Брут — консулом-десигнатом. (2) Вместе с шайкой заговорщиков, сопровождаемые отрядом гладиаторов Д. Брута, они заняли Капитолий. Тогда консул Антоний созвал сенат (Кассий до того решил убить Антония и одновременно уничтожить завещание Цезаря, но Брут воспротивился, утверждая, что гражданам не нужно больше ничьей крови, кроме крови тирана, — так ему было угодно называть Цезаря, чтобы оправдать свои действия). (3) Тогда же Долабелла, которого Цезарь намеревался назначить консулом вместо себя, захватил фасцы и консульские инсигнии^[300] и, словно поборник мира, послал своих детей заложниками в Капитолий, внушив всем убийцам Цезаря, что они могут в безопасности спуститься. (4) И по примеру того знаменитого афинского постановления, о котором доложил Цицерон, декретом отцов-сенаторов было одобрено забвение прежних деяний^[301].

LIX. Затем было вскрыто завещание Цезаря, в котором он усыновлял Г. Октавия, внука своей сестры Юлии. Следует немного сказать о его происхождении, хотя он и упредил нас в этом^[302]. (2) Отец его Г. Октавий происходил хотя и не из патрицианской, но достаточно видной всаднической фамилии, — человек основательный, безупречный, честный, богатый. Он был избран претором наряду со знатнейшими людьми, занимая в списке первое место. Благодаря своему положению он женился на Атии, рожденной Юлией^[303]. После этой магистратуры получил по жребию Македонию и был провозглашен там императором, оттуда направился в Рим, чтобы выставить свою кандидатуру в консулы, но умер, оставив сына, еще носящего претексту^[304]. (3) Его воспитал отчим Филипп, а Г. Цезарь полюбил Октавия как собственного сына и, когда ему исполнилось восемнадцать лет, взял его с собой на войну в Испанию и впоследствии также держал при себе, и никогда не давал ему ни пользоваться другим гостеприимством, кроме своего, ни передвигаться в другой повозке и почтил его, еще мальчика, должностью понтифика. (4) И после окончания гражданских войн послал его обучаться в Аполлонию, чтобы свободными науками и искусствами развить исключительное дарование юноши, а вскоре, замыслив войну с гетами и парфянами, вознамерился сделать его своим соратником. (5) Когда Октавию сообщили об убийстве двоюродного деда, центурионы ближайших легионов обещали ему военную помощь, равно как и своих подчиненных, а Сальвидиен и Агриппа^[305] убеждали не отвергать ее. Он же, спеша возвратиться в Рим, узнал в Брундизии о положении дел, убийстве и завещании. (6) Когда он приближался к Риму, ему навстречу выбежало множество друзей, а когда вступил в город, солнце над его головой засияло радугой и создалось впечатление, что оно само возложило корону на голову великого мужа.

LX. Отчиму Филиппу и матери Атии не нравилось приобщение Октавия к вызывающей ненависть судьбе Цезаря, но спасительный для государства и всего круга земель рок признал его учредителем и хранителем римского имени. (2) Поэтому божественная душа презрела человеческие советы и решила, что лучше с риском добиваться возвышенного, чем в безопасности низкого, а относительно самого себя предпочла верить деду Цезарю, а не отчиму, полагая, что непозволительно считать себя недостойным того имени, достойным которого он казался Цезарю. (3) Консул Антоний сначала принял Октавия высокомерно (но это было не презрение, а страх); допустив его в Помпеевы сады, едва нашел время для беседы, а вскоре даже начал преступно возводить на Октавияобвинения, будто тот хотел его убить, что было постыдной ложью. (4) В конце концов, обнаружилась неистовая страсть консулов Антония и Долабеллы к незаконному владычеству. Антоний захватил семьсот миллионов сестерциев, оставленных Цезарем на хранение в храме Опы^[306], записки Цезаря были искажены вымыслом и уступками прав гражданства^[307] — всему была назначена цена, ибо консул продавал государство. Он же принял решение занять Галлию, предназначенную консулу-десигнату Д. Бруту в качестве провинции; Долабелла определил себе заморские провинции. Между столь несхожими по природе и стремящимися к разному людьми росла ненависть, и юный Г. Цезарь ежедневно подвергался козням Антония.

LXI. Государство, подавленное владычеством Антония, замерло от ужаса: у всех — негодование и горе и ни у кого силы к сопротивлению. Тогда-то Г. Цезарь, вступивший в девятнадцатый год жизни, по личному почину^[308] решительно осуществил достойные восхищения великие замыслы, проявив по отношению к государству больше мужества, чем сенат. (2) Прежде всего он вызвал из Калатии, а затем из Казилина отцовских ветеранов^[309]; их примеру последовали другие, так что вскоре собралось настоящее войско. Немного спустя, когда Антоний поспешил навстречу войску, которому он приказал прибыть из заморских провинций в Брундизий, Марсов и четвертый легионы, узнавшие и о решении сената, и о столь великом даровании юноши, подняв боевые знамена, соединились с Цезарем. (3) Сенат почтил его конной статуей, а надпись, помещенная на рострах, и по сей день свидетельствует о его возрасте (на протяжении трехсот лет такая почесть не была оказана никому, кроме Л. Суллы, Гн. Помпея и Г. Цезаря). Сенат приказал Октавию в качестве пропретора совместно с консулами-десигнатами Гирцием и Пансой вести войну с Антонием. (4) Наиболее решительно он провел военные действия около Мутины — тогда ему шел двадцатый год, — освободил из окружения Д. Брута и принудил Антония позорно и в одиночку бежать из Италии. Один из консулов погиб в бою, а другой через несколько дней умер от раны^[310].

LXII. Еще до того как Антоний был обращен в бегство, все почести, определенные сенатом по отношению к Цезарю, были приняты главным образом по предложению Цицерона. Но стоило отступить опасности, как симпатии переменились и помпеянская партия воспрянула духом. (2) Бруту и Кассию были определены провинции, которые они уже заняли сами, без какого-либо имеющего законную силу постановления сената; одобрение заслужили лишь те войска, которые перешли на его сторону^[311]. Все обладающие властью в заморских провинциях были отданы под контроль Брута и Кассия. (3) Действительно, М. Брут и Г. Кассий, то ли опасаясь оружия Антония, то ли притворяясь, что боятся, заверили в эдикте, что добровольно будут находиться в изгнании до тех пор, пока в государстве не наступит мир, и что им достаточно понимания правильности их поступков. Они покинули Рим и Италию в согласии друг с другом, без официального одобрения незамедлительно вступили в управление провинциями и в командование войском и даже — под тем предлогом, будто где они, там и республика, — с согласия квесторов приняли деньги, которые те переправляли из заморских провинций в Рим. (4) Все это было скреплено и одобрено постановлениями сената (в том числе триумф Брута — за то, что тот остался в живых благодаря чужому благодеянию). Что же касается останков Пансы и Гиртия, то они были почтены погребением за счет государства. (5) О Цезаре не было никакого упоминания до такой степени, что послы, отправленные к его войску, получили приказание обращаться к воинам лишь после того, как он будет удален. Войско не было столь неблагодарно, как сенат, и, хотя Цезарь перенес эту несправедливость, не подав виду, воины отказались выслушивать какие бы то ни было распоряжения в отсутствие своего полководца. (6) Это было еще в то время, когда Цицерон, верный помпеянской партии, полагал, что Цезарь достоин похвалы и вознесения^[312], говоря одно, но желая, чтобы подразумевалось другое.

LXIII. Тем временем М. Антоний, как беглец, переправившись через Альпы, сперва потерпел поражение в переговорах с М. Лепидом, который обманным путем был избран великим понтификом вместо Г. Цезаря и, хотя ему была назначена провинция Испания, еще задерживался в Галлии. Но вскоре, часто находясь на виду у воинов, — ведь любой полководец был лучше Лепида, а Антоний, пока был трезв, лучше многих, — был пропущен воинами через срытый вал в тыльной части лагеря и принят ими. Он уступил Лепиду титул императора, но имел в своих руках всю полноту власти. (2) В момент вступления Антония в лагерь Ювенций Латеренс^[313], человек последовательный как в жизни, так и в ее завершении, настоятельнейшим образом советовал Лепиду не связываться с Антонием, который был объявлен врагом, но видя безуспешность своих советов, пронзил себя мечом. (3) Затем передали свои войска Антонию Планк^[314] и Азиний Поллион^[315]. Планк, отличавшийся вероломством, долго боролся с самим собой, мучаясь сомнениями, к какой партии примкнуть: то был пособником консула-десигната Д. Брута, своего коллеги, то писал письма, пытаясь продаться сенату, а потом предал и его. Азиний Поллион, напротив, был тверд в намерениях, верен юлианцам и враждебен помпеянцам.

LXIV. Д. Брут, сначала покинутый Планком, а затем преследуемый его интригами, постепенно терял свое войско, бежал и в доме своего приятеля, знатного человека по имени Камел^[316], был зарезан теми, кого послал Антоний^[317]: это было справедливейшее наказание, которое он заслужил за действия против Г. Цезаря. (2) Будучи первым из всех его друзей, он стал его погубителем и на благодеяния, из которых извлекал выгоду, ответил ненавистью, полагая, что справедливо удержать то, что он получил от Цезаря, самого же Цезаря погубить. (3) Это было то время, когда М. Туллий выжигал вечное клеймо на памяти об Антонии многочисленными обвинительными речами; но он — блистательными небесными устами, а трибун Канутий терзал Антония с яростью пса^[318]. (4) Обоим защита свободы стоила жизни. Но кровью трибуна проскрипции начались, кровью Цицерона, поскольку Антоний как бы насытился, почти завершились. Впоследствии Лепида, как до него Антония, сенат объявил врагом.

LXV. Тогда между Лепидом, Цезарем и Антонием возникла переписка и умы склонились к соглашению. Антоний то и дело напоминал Цезарю, насколько ему была враждебна помпеянская партия, какого высокого положения она достигла и с какой страстью Цицерон восхвалял Брута и Кассия. Он уведомил, что соединит свои силы с Брутом и Кассием, во власти которых уже находились семнадцать легионов, если Цезарь откажется от соглашения с ним, и говорил, что Цезарь больше должен мстить за своего отца, чем он сам за друга. (2) Так начался союз во имя власти^[319]. По просьбе войск Антоний и Цезарь даже установили родственные отношения, — за Цезаря была просватана падчерица Антония. Цезарь вступил в консульство вместе с коллегой Кв. Педием накануне своего двадцатилетия, в десятый день до сентябрьских календ, в семьсот девятом году от основания Рима, за семьдесят два года до того, как ты, М. Виниций, вступил в консульство. (3) В этот год Вентидий соединил претуру с консульством. Некогда он был проведен по Риму во время триумфа среди пиценских пленников. Впоследствии он стал также триумфатором^[320].

LXVI. Затем вспыхнуло неистовство Антония, равно как и Лепида, объявленных, как было сказано выше, врагами. Они оба предпочитали возглашать о том, что претерпели, чем о том, чего удостоились. Несмотря на тщетное противодействие Цезаря, — одного против двоих, — возобновилось зло, пример которому дал Сулла, — проскрипции. (2) Ничто в это время не было недостойнее того, что и Цезарь был вынужден кое-кого проскрибировать и кем-то был проскрибирован Цицерон. Преступление Антония заставило умолкнуть народный глас: никто не защитил жизнь того, кто на протяжении стольких лет защищал в общественной сфере — государство, а в частной — граждан. (3) Но все это напрасно, Марк Антоний, — негодование, вырывающееся из глубины души и сердца, вынуждает меня выйти за установленные мною рамки труда, — напрасно, — говорю я, — и то, что ты назначил плату за божественные уста, и то, что ты отсек голову знаменитейшего человека, и то, что подстрекал к убийству того, кто спас государство и был столь великим консулом. (4) Ты лишь похитил у Цицерона дни, которые он провел бы в беспокойстве, старческий возраст и жизнь при тебе, принцепсе, более печальную, чем смерть при тебе, триумвире. Ведь честь и славу его дел и слов ты не только не отнял, но, напротив, приумножил. (5) Он живет и будет жить вечно в памяти всех веков, пока пребудет нетронутым это мироздание, возникшее то ли случайно, то ли по провидению, то ли каким-то иным путем, мироздание, которое он, чуть ли не единственный из всех римлян, объял умом, охватил гением, осветил красноречием. И станет слава Цицерона спутницей своего века, и потомство будет восхищаться тем, что он написал против тебя, и возмущаться тем, что ты совершил против него, и скорее исчезнет в мире род человеческий, чем [его имя].

LXVII. Участь всего этого времени никто не смог достойно оплакать, тем более никто не смог выразить словами. Однако примечательно следующее: наивысшей к проскрибированным была верность у жен, средняя — у отпущенников, кое-какая — у рабов, никакой — у сыновей. Настолько трудно людям медлить с осуществлением надежд! (2) Чтобы ни у кого не оставалось ничего святого, словно подстрекая к преступлению, Антоний проскрибировал своего дядю Л. Цезаря, а Лепид — брата Павла. И у Планка не было недостатка в дружеских связях, чтобы выпросить включение в проскрипционный список собственного брата Планка Плоция. Вот почему среди других насмешливых песен воинов, сопровождавших триумфальную колесницу Лепида и Планка, среди выкриков сограждан распевали и такой стишок: «Над германцами, не над галлами триумф двух консулов»^[321].

LXVIII. Следует вернуться к тому, что было в свое время опущено; ведь сам человек не позволяет оставить в тени совершенное им. В то время как Цезарь бился за верховную власть в жарком и жестоком^[322] Фарсальском сражении, Целий Руф, человек, очень напоминающий по красноречию и мужеству Куриона, но в том и другом достигший большего совершенства и не менее изощренный негодяй, будучи к тому же не в состоянии довольствоваться своим умеренным [положением] ведь его имущество уступало уму, — (2) во время претуры выступил инициатором отмены долгов, и ни сенат, ни авторитет консулов^[323] его не остановили. Призвав даже Анния Милона, который был враждебен юлианской партии, поскольку не добился от нее возвращения, он возбудил в городе мятеж, а в сельской местности — открытые военные столкновения; сначала он был отстранен от государственных дел, а затем по предложению сената разбит у Фурий консульской армией^[324]. (3) При аналогичном предприятия сходной оказалась судьба Милона: он был сражен камнем во время осады Компсы^[325] в земле гирпинов. Так этот неуемный и храбрый до безрассудства человек понес наказание и за П. Клодия, и за отечество, куда стремился вернуться при помощи оружия.

(4) Поскольку я стремлюсь восполнить кое-что из пропущенного, следует отметить, что народные трибуны Эпидий Марулл и Цезетий Флав проявили по отношению к Г. Цезарю неумеренную и неуместную вольность: изобличая его в стремлении к царской власти, они сами едва не применили силу единовластия. (5) Ответом на это был гнев раздраженного главы государства. Но он все-таки предпочел прибегнуть к цензорскому замечанию^[326], чем отстранить их от дел диктаторским распоряжением. Цезарь утверждал, что его характер — несчастье, из-за которого следовало бы или отойти от власти, или уменьшить ее^[327]. Но следует вернуться к предшествующему.

LXIX. Уже тогда Долабелла убил в Азии своего предшественника консуляра Требония, обманом захватив его в Смирне. Требоний возвысился до консульства благодаря Цезарю, он оплатил за благодеяния высшей степенью неблагодарности, приняв участие в его убийстве. (2) А Г. Кассий, получив от бывших преторов и полководцев Стация Мурка и Криспа Марция боеспособные легионы, окружил Долабеллу, прибывшего в Сирию после захвата Азии, занял город Лаодикею и там лишил его жизни — Долабелла сам, без промедления, подставил своему рабу шею для удара. Под командованием Кассия в это время было десять легионов. М. Брут добился семи легионов, которые добровольно перешли к нему от Г. Антония, (3) брата М. Антония, в Македонии и от Ватиния около Диррахия. Но над Антонием он одержал верх в войне, а Ватиния подавил авторитетом. Создавалось впечатление, что никого из полководцев нельзя поставить выше Брута и никого — ниже Ватиния: (4) внешнее уродство до такой степени состязалось в нем с непристойностью нрава, будто его душа была заключена в самое подходящее вместилище^[328]. (5) Тем временем по закону Педия, который предложил консул Педий, коллега Цезаря, все убийцы Цезаря-отца приговаривались к лишению огня и воды. В это время Капитон, мой дядя по отцу, принадлежавший к сенаторскому сословию, подписал обвинение Агриппы против Г. Кассия. (6) Пока все это происходило в Италии, Г. Кассий в результате жестокой, но вполне успешной войны занял Родос — предприятие исключительной трудности, а Брут победил ликийцев, и затем оба переправили свои войска в Македонию. Тогда в противовес собственной натуре Кассий превзошел даже милосердие Брута. И трудно разобраться, кому больше, чем им сопутствовала фортуна и кого она, как бы утомившись, покинула быстрее, чем Брута и Кассия.

LXX. Тогда Цезарь и Антоний перебросили свои войска в Македонию и у города Филиппы встретились в открытом бою с Брутом и Кассием. Фланг, которым командовал Брут, отбив врагов, занял лагерь Цезаря (ведь сам Цезарь, хотя и был очень слаб после болезни, взял на себя командование; не оставаться в лагере его умолял даже врач Арторий^[329], напуганный грозным сновидением). Фланг, возглавлявшийся Кассием, был обращен в бегство, рассеян и отступил на возвышенное место. (2) Тогда Кассий, судя по своей участи, решил, что таков же исход и у товарища. Он приказал ветерану разведать, какова численность и сила войска, устремившегося ему навстречу. Ветеран запоздал, и, когда войско приблизилось (а из-за пыли нельзя было рассмотреть ни лиц, ни знамен), Кассий решил, что это прорвались враги, закутал голову плащом и бестрепетно подставил ее вольноотпущеннику. (3) Голова Кассия упала, и тут появился ветеран с известием о победе Брута^[330]. Увидев распростертого полководца, воин сказал: «Я последую за тем, кого убила моя задержка» — и налег на меч. (4) Спустя несколько дней Брут столкнулся с врагами и, потерпев поражение, в ночь после бегства поднялся на холм и обратился с мольбой к своему другу Стратону из Эг, чтобы тот помог идущему на смерть. Закинув за голову левую руку, он правой придвинул острие его меча к груди, к тому месту, где бьется сердце, толкнул его и тут же, пронзив себя одним ударом, испустил дух.

LXXI. Блистательный юноша (Корвин) Мессала^[331] пользовался в упомянутом лагере Брута и Кассия почти тем же авторитетом, что и они. И хотя не было недостатка в людях, которые бы выдвинули его на роль главнокомандующего (с целью продолжения войны), он предпочел обрести спасение по милости Цезаря и больше не испытывать судьбу в сомнительной надежде на оружие. В самом деле, как среди побед Цезаря не было более радостной, чем спасение Корвина, так не было и более выдающегося примера человеческой благодарности, верности и почтительности, чем тот, который явил Корвин по отношению к Цезарю. Ни в одну из войн не пролилось столько крови знаменитых людей, как в эту. Тогда пал сын Катона. (2) Та же участь постигла Лукулла и Гортензия, сыновей выдающихся граждан. А Варрон^[332] перед смертью в насмешку над Антонием с огромным бесстрашием верно предсказал ему достойный его конец. Друз Ливий, отец Юлии Августы^[333], и Квинтилий Вар не стали испытывать милосердие врага. Один из них покончил с собой в лагерной палатке, Вар же при всех знаках отличия принял смерть от руки вольноотпущенника, которого сам к этому принудил.

LXXII. Судьба пожелала, чтобы таким был конец Брута на тридцать седьмом году его жизни, безупречного духом до того дня, когда единственный опрометчивый поступок лишил его всех доблестей. (2) Кассий был лучше как военачальник, Брут — как человек, из чего следует, что Брута предпочтительнее было иметь среди друзей, Кассия — бояться как врага. В одном было больше силы, в другом доблести. Если бы они победили, большим благом для государства был бы Брут, нежели Кассий, равно как главою государства лучше иметь Цезаря, а не Антония. (3) Гн. Домиций (отец Л. Домиция, человека благородной, возвышенной честности, которого совсем недавно мы еще могли лицезреть, и дед нашего знаменитого молодого Гн. Домиция)^[334] вместе с большим числом последователей, разделявших его планы, оставшись единственным предводителем, захватил корабли и стал искать спасения в бегстве. (4) Стаций Мурк^[335], который благодаря своему флоту и морским постам господствовал на море, вместе со всей доверенной ему частью войска и кораблями направился к Сексту Помпею, сыну Гн. Магна, который, возвращаясь из Испании, захватил Сицилию. К нему из лагеря Брута, Италии и других стран стекались проскрибированные, которых судьба оградила от опасности, им угрожавшей. Обездоленным подходил любой предводитель, ведь судьба не предоставила выбора, но указала убежище, а тем, кто бежит от бури, и якорная стоянка кажется гаванью.

LXXIII. Юноша этот — в науках невежда, варвар в спорах, в натиске скорый, в решеньях поспешный, в дружбе неверный, — в этом пропасть между отцом и сыном, — либертин своих либертинов, раб своих рабов, завидуя высшим, угождал низшим. (2) Сенат, который тогда почти весь состоял из помпеянцев (после того как Антоний бежал из-под Мутины, а Кассию и Бруту были поручены заморские провинции), отозвал его из Испании, где Азиний Поллион после претуры вел против него успешные военные действия, восстановил его права на отцовское имущество и поставил во главе морского побережья. (3) Тогда он, как было сказано, захватил Сицилию и, приняв в число своих воинов рабов и перебежчиков, набрал значительное число легионов. С помощью отцовских либертинов Мены^[336] и Менекрата^[337], командующих флотилиями, он навел страх морскими грабежами и разбоями и стал пользоваться награбленным для содержания себя и своего войска. И он не стеснялся пиратскими злодеяниями нарушать спокойствие на море, которое было освобождено от них оружием и военным искусством отца!

LXXIV. После того как была сломлена партия Брута и Кассия, остался Антоний, чтобы отправиться в заморские провинции. Цезарь вернулся в Италию, найдя ее более мятежной, чем предполагал. (2) Ибо консул Л. Антоний, наделенный пороками своего брата, но лишенный доблестей, которые подчас проявлялись в Марке, набрал большое войско, обвиняя Цезаря перед ветеранами и призвав к оружию тех, кто лишился земли при распределении участков после основания колоний. С другой стороны, жена Антония Фульвия, в которой не было ничего женского, кроме тела, добавила ко всему этому вооруженный мятеж^[338]. (3) Она избрала местом для войны Пренесте. Антоний, повсеместно разбитый силами Цезаря, ушел в Перузию. Планк, пособник Антония, более внушал Антонию надежду на помощь, чем ее оказывал. Перузия была захвачена благодаря доблести и воинской удаче Цезаря. Антония он безнаказанно отпустил. Жестокость по отношению к перузинцам объясняется скорее гневом воинов, чем волей полководца^[339]. Город был подожжен. Поджигателем оказался первый из жителей этого места по имени Македоник, который поджег свой дом и свое добро, пронзил себя мечом и бросился в огонь^[340].

LXXV. В то же самое время вспыхнула война в Кампании. Ее разжег Тиберий Клавдий Нерон (понтифик, в прошлом претор, отец Тиберия Цезаря, человек великого ума и учености), который обещал свое покровительство тем, кто потерял землю^[341]. С прибытием Цезаря и эта война была погребена и рассеяна.

(2) Кого может удивить переменчивость судьбы и превратность дел человеческих? Кто может надеяться на обладание противоположным тому, что он имеет? Кто не боится обратного тому, что он ожидает? (3) Ливия, дочь знатного и мужественного человека Друза Клавдиана, по происхождению, честности и красоте первая из римлянок (ее мы впоследствии увидели супругою Августа, а после причисления Августа к богам — его жрицей и дочерью^[342]), бежала тогда от оружия Цезаря, своего будущего супруга, с будущим сыном Цезаря Тиберием Цезарем на руках, двух лет от роду, будущей опорой империи, и, спасаясь от солдатских мечей, с единственным спутником, чтобы надежнее скрыть бегство, по бездорожью достигла моря и была переправлена в Сицилию^[343].

LXXVI. Свидетельство, которое я привел бы о чужом, не утаю в отношении своего деда. Гай Веллей был поставлен Гн. Помпеем на почетнейшее место среди знаменитых трехсот шестидесяти судей^[344]. Он же был поставлен префектом вспомогательного отряда ремесленников у М. Брута и Тиб. Верона и вообще был человеком, никому не уступавшим по своему положению. Когда в Кампании Нерон, к числу сторонников которого он принадлежал благодаря исключительной дружбе, покинул Неаполь, мой дед, не имея возможности его сопровождать, пронзил себя мечом. (2) Без каких-либо препятствий со стороны Цезаря Фульвия покинула Италию. Спутником бежавшей женщины был Планк. Азиний Поллион, удерживавший во власти Антония область венетов и совершивший много замечательных дел близ Альтина и других городов этой области, перешел с семью легионами к Антонию. Он вовлек в свои планы и, дав гарантии верности, соединил с Антонием все еще колеблющегося Домиция^[345], который, как было сказано выше, после смерти Брута покинул его лагерь, взяв на себя командование флотом. (3) Кто справедливо об этом рассудит, поймет, что услуга Антония Поллиону была не большей той, которую Поллион оказал Антонию. Последовавшая за этим высадка Антония в Италии, приготовления Цезаря против него, — все это вызвало опасность новой войны; но около Брундизия был заключен мир. (4) В это время были раскрыты преступные планы Сальвидиена Руфа. Этот человек, начавший с малого из-за темного происхождения, достиг высшего: сделался первым во всадническом сословии после Гн. Помпея и самого Цезаря, был избран консулом, но настолько вознесся, что смотрел свысока на Цезаря и государство^[346].

LXXVII. Затем по единодушному и настоятельному требованию народа, которому стала невыносима высокая цена на хлеб вследствие пиратских нападений, около Мизен был заключен мир с Секстом Помпеем^[347]. Помпей пригласил на свой корабль Цезаря и Антония и очень кстати заметил, что дает обед «на киле», намекая этим на название места, где стоял дом его отца, которым завладел Антоний.

(2) Согласно этому мирному договору Помпею уступались Сицилия и Ахайя, чем, однако, его беспокойный дух не мог удовольствоваться. Единственная польза, которую принес приход Помпея состояла в том, что отечеству были возвращены и получили личную безопасность все проскрибированные и иные бежавшие к нему по разным причинам. (3) Тем самым государству были возвращены, наряду с другими прославленными мужами, Нерон Клавдий, М. Силан^[348], Сентий Сатурнин^[349], Аррунтий^[350] и Титий^[351]. Стаций же Мурк, который прибыл к Помпею с прекраснейшим флотом и этим удвоил его силы, стал жертвою ложных обвинений — Мена и Менекрат испытывали отвращение к такому товарищу по должности. Он был убит Помпеем в Сицилии^[352].

LXXVIII. В это время М. Антоний женился на сестре Цезаря Октавии. Помпей возвратился в Сицилию, а Антоний — в заморские провинции. Там поднял мятеж Лабиен: он бежал из лагеря Брута к парфянам, привел их войско в Сирию и убил легата Антония. Благодаря мужеству и военному искусству Вентидия мятеж Лабиена был подавлен, а вместе с ним побеждено войско парфян и знаменитый царский сын юноша Пакор. (2) Между тем Цезарь, опасаясь, как бы бездеятельность — состояние, опасное для дисциплины, — не испортила воинов, в Иллирии и Далмации готовил армию к тяготам войны, закалял ее частыми походами и учениями. (3) Тогда же и Кальвин Домиций, управлявший после своего консульства Испанией, показал пример строгости, сопоставимой с древними образцами: он забил палками центуриона примипилов по имени Вибилий за позорное бегство в бою.

LXXIX. Поскольку день ото дня росла слава и увеличивался флот Помпея, Цезарь решил взять на себя бремя войны. Постройка кораблей, набор воинов и гребцов, морские маневры и учения были поручены М. Агриппе, человеку благороднейшей доблести, энергичному, непревзойденному в трудах и опасностях, умевшему повиноваться, но только одному, остальными же страстно желавшему повелевать; он ни в чем не терпел отсрочек, и дела его не расходились с решениями. (2) На Авернском^[353] и Лукринском озерах он построил замечательный флот, а затем в результате ежедневных упражнений добился от воинов и гребцов самой высокой степени владения военным и морским делом. Обладая таким флотом, Цезарь объявил войну Помпею в Сицилии. Но сначала он при благоприятных предзнаменованиях для государства женился на Ливии, которая прежде была замужем за Нероном. (3) Но фортуна нанесла тяжкий удар тому, кого не могли победить человеческие силы: около Велии и Палинура бо́льшая часть флота потерпела крушение и была рассеяна африканским ураганом. Из-за этого возник перерыв в войне, которая впоследствии велась с ненадежным, а иногда и с переменным успехом. (4) Флот был вторично разбросан бурей в том же самом месте; и насколько благоприятным было первое морское сражение у Мил под командованием Агриппы, настолько же тяжким оказалось поражение у Тавромения. Оно произошло на глазах у самого Цезаря в результате непредвиденного появления флота Помпея. Сам Цезарь был недалек от опасности. Легионы под командованием Корнифиция, легата Цезаря, высадились на сушу и были почти разгромлены Помпеем. (5) Но исход критического момента был вовремя исправлен доблестью. Между сторонами завязалось морское сражение: Помпей лишился почти всех кораблей и бежал в Азию. В смятении он добивался помощи М. Антония, то проявляя достоинство полководца, то как проситель умоляя о спасении жизни. По приказу Антония он был умерщвлен Титием. (6) Этим преступлением последний вызвал к себе такую ненависть народа, что был проклят и изгнан из театра Помпея, когда устраивал там зрелище.

LXXX. Ведя войну против Помпея, Цезарь вызвал из Африки Лепида с двенадцатью неполными легионами. Это был человек в высшей степени тщеславный, лишенный мужества, но незаслуженно долго пользовавшийся милостью фортуны^[354]. Находясь поблизости, он присоединил к себе войско Помпея, хотя оно предпочитало власть и покровительство Цезаря. (2) Раздув число легионов более, чем до двадцати, он долгое время был всего лишь попутчиком чужой победы. Он неистово противодействовал планам Цезаря, постоянно говорил то, что не нравилось другим, приписывал себе победу и даже осмеливался требовать от Цезаря, чтобы тот оставил Сицилию. (3) Ни Сципионы, ни другие римские полководцы не совершали столь дерзновенных поступков, как тогда Цезарь. Безоружный, в плаще, не имея ничего, кроме имени, Цезарь вошел в лагерь Лепида, избежав дротиков, брошенных в него по приказу этого негодяя, — а его плащ был даже продырявлен копьем, и отважно схватил легионного орла. (4) Да будет известна разница между полководцами: вооруженные последовали за безоружным. После десяти лет недостойной власти Лепид, покинутый воинами и удачей, скрывшись в толпе людей, под конец нахлынувших к Цезарю, в черном плаще бросился к его коленам. Ему была оставлена жизнь и право на имущество, но он лишился достоинства, которое не сумел сберечь.

LXXXI. Затем внезапно возник мятеж в войске. Обычно увеличиваясь численно, оно теряет военную дисциплину, поскольку осознает, что, становясь многочисленнее, может достичь силой того, чего не могло добиться просьбами. Мятеж был подавлен отчасти суровыми мерами, отчасти щедростью принцепса. (2) В это же время внушительный прирост получили земли кампанский колонии… которые оставались государственными^[355]. Вместо этого на острове Крите ей дали очень плодородную землю, доход от которой составлял двенадцать миллионов сестерциев, и обещано^[356] пользование водой, которая и до нынешнего дня исключительным образом способствует благотворности [климата колонии] и составляет элемент привлекательности.

(3) Во время этой войны Агриппа за особую доблесть был награжден венком, которого еще не получал ни один из римлян^[357]. Затем Цезарь вернулся в Рим как победитель и объявил, что он предназначает для общественных нужд многочисленные дома, приобретенные через прокураторов, и обещает соорудить храм Аполлона с портиками вокруг него, что и было им осуществлено с беспримерной роскошью.

LXXXII. В то время как Цезарь воевал с таким успехом в Сицилии, фортуна на стороне Цезаря и государства воевала на Востоке^[358]. Ведь Антоний с тринадцатью легионами двинулся в Армению, а затем в Мидию, направляясь через эти земли на парфян, навстречу их царю. (2) Сначала он потерял два легиона вместе с обозом, осадными орудиями и легатом Статианом^[359], при этом с великой опасностью для войска он часто попадал в такое критическое положение, что терял надежду на спасение, и, когда он лишился не менее четверти воинов, его спас советом и верностью некий пленник (однако римлянин родом). Этот человек попал в плен во время поражения войска Красса, но с изменением его положения не изменился его дух: он пробрался ночью к римскому караулу и предупредил, чтобы вместо намеченного пути римляне пробирались другим, через лес. (3) Это оказалось спасением для Антония и стольких его легионов. Но, как мы сказали выше, была потеряна четвертая часть воинов, третья часть обозных служителей, а от обозов едва ли что осталось. Но поскольку Антоний ушел живым, он назвал свое бегство победой. Вернувшись через два года в Армению, он хитростью захватил царя Артавазда, но, чтобы не лишать его почестей, заковал в золото^[360].

(4) Между тем продолжал разгораться пожар любви к Клеопатре и вместе с ним пороки, которые всегда питаются возможностями произвола, лестью, могуществом, и он принял решение начать войну с родиной. А до этого приказывал называть себя новым Отцом Либером и разъезжал по Александрии подобно Отцу Либеру, обвитый плющом, в золотой короне, с тирсом в руках, обутый в котурны.

LXXXIII. Во время подготовки к этой войне к Цезарю перебежал Планк. Не в результате правильного выбора, не из-за любви к Риму или к Цезарю, — с ними он постоянно боролся, — а словно по болезненному влечению к предательству. Он был то самым низким льстецом царицы и прислужником ниже ее рабов, то переписчиком у Антония, то его вдохновителем и сподручным в непристойнейших делах, (2) продажный во всем и по отношению ко всем. Во время пиров он изображал Главка^[361]: красился в синий цвет, обнажался, увенчивал голову тростником, волочил хвост и прыгал на коленях. Когда Антоний к нему охладел, уличив его в откровенном грабеже, он перебежал к Цезарю и впоследствии объяснил милость победителя своим мужеством, уверяя, будто Цезарь одобрил то, что на самом деле простил. Вскоре примеру дяди последовал Титий^[362]. Когда новый перебежчик Планк через некоторое время стал за глаза обвинять в сенате Антония во многих нечестных делах, тесть П. Силия Копоний^[363], самый влиятельный из бывших преторов, удачно заметил: «Много же, клянусь Геркулесом, натворил Антоний до того, как ты его покинул!».

LXXXIV. Затем в консульство Цезаря и Мессалы Корвина война завершилась при Акции^[364]. Но победа цезарианцев была предрешена задолго до сражения. На их стороне и воины, и полководец были полны сил, на другой — все обессилено. Здесь гребцы надежные, там — ослабленные лишениями, здесь корабли умеренных размеров, не мешающих скорости, там — ужасающего вида. Оттуда ежедневно кто-нибудь перебегал к Цезарю, отсюда к Антонию — никто. (2) Царь Аминта^[365] устремился к большей пользе и выгоде, верный своему обыкновению Деиллий^[366] переметнулся от Антония к Цезарю, подобно тому как от Долабеллы к Кассию, а от Кассия к Антонию. Всем известный Гн. Домиций^[367], единственный из окружения Антония, кто обращался к царице только по имени, с великим риском перешел к Цезарю. И, наконец, на виду у флота Антония М. Агриппа завоевал Левкадию, захватил Петры, взял Коринф. Вражеский флот был дважды побежден еще до того, как произошло последнее сражение.

LXXXV. Наконец, наступил величайший решительный день, когда Цезарь и Антоний, выставив корабли, сражались один — ради спасения мира, другой — ради его погибели. (2) Правый фланг цезарианского флота был поручен М. Лурию^[368], левый — Аррунтию^[369], общее руководство морским боем — Агриппе. Цезарю предназначалось быть на том участке, куда призовет фортуна, и он появлялся везде. Командование флотом Антония было поручено Публиколе^[370] и Сосию^[371]. Что касается сухопутных войск, у Цезаря ими командовал Тавр^[372], у Антония — Канидий^[373]. (3) Когда началось сражение, на одной стороне было все: военачальник, гребцы, воины, на другой — никого, кроме воинов. Сначала обратилась в бегство Клеопатра. Антоний предпочел быть спутником бежавшей царицы, чем оставаться со сражавшимися воинами; и военачальник, долгом которого было карать беглецов, сам оказался беглецом из собственного войска. (4) Даже оставшись без главы, воины Антония надолго сохранили стойкость и способность сражаться: отчаявшись в победе, они бились насмерть. Цезарь, пытаясь унять тех, кого мог уничтожить оружием, взывал и показывал: «Антоний бежал!» и спрашивал их: «За кого и против кого сражаетесь?» (5) И те, кто долго сражался в отсутствие военачальника, с болью сложили оружие и уступили победу; Цезарь обещал им жизнь и прощение прежде, чем они убедились в необходимости об этом умолять. Несомненно, что воины выполнили долг, как наилучший военачальник, а военачальник уподобился самому трусливому воину. Кто усомнится, по своей ли воле Антоний стремился к победе или под влиянием Клеопатры, если он обратился в бегство по ее примеру. Так же поступило войско, находившееся на суше, когда Канидий стремительно бежал, чтобы соединиться с Антонием.

LXXXVI. Кто бы осмелился в столь ограниченном размерами сочинении изложить, каковы были последствия этого знаменитого для всего мира дня и какие изменения произошли в положении и судьбе государства! (2) Победа поистине была самой милосердной! Никто не был уничтожен, если не считать очень немногих, которые даже не попытались просить за себя. По этой сдержанности военачальника можно заключить, как умеренно, если бы только это было возможно, предполагал он воспользоваться своей победой, будь то в самом начале триумвирата или при Филиппах. Что касается Сосия, то он был спасен преданностью Л. Аррунтия, человека прославленной старинной надежности, а затем благодаря Цезарю, с великодушием которого он столь долго боролся. (3) Нельзя обойти молчанием достопамятные действия и высказывания Азиния Поллиона^[374]. После мирного договора в Брундизии он остался в Италии, никогда не видел царицу и с тех пор, как Антоний был расслаблен любовью к ней, не имел никакого отношения к его партии. Цезарь попросил его отправиться вместе с ним на Актийскую войну. Он ему ответил: «Услуги, оказанные мною Антонию, слишком велики, а его благоволение ко мне слишком известно. Поэтому я уклонюсь от вашего спора и лучше буду добычей победителя».

LXXXVII. В следующем году, преследуя царицу и Антония до Александрии, Цезарь завершил там гражданские войны. Антоний без промедления покончил с собой и своей смертью искупил многочисленные обвинения в бездеятельности; что касается Клеопатры, то ей удалось обмануть стражей: принесли змею, от укуса которой, свободная от женского страха, она испустила дух. (2) Достойными Цезаря оказались его счастье и великодушие: никто из тех, кто выступал против него с оружием, не был убит ни им самим, ни по его приказу. Д. Брута погубила жестокость Антония. Секста Помпея, побежденного Цезарем, лишил жизни тот же Антоний, хотя дал гарантии сохранить ему жизнь и достоинство. (3) Брут и Кассий приняли добровольно смерть до того, как познали характер победителей. О том, каков был конец Антония и Клеопатры, мы рассказали. Канидий ушел более трусливо, чем подобало при занятии, которому он посвятил жизнь. Последним из убийц Цезаря был казнен Кассий Пармский, а Требоний пал первым^[375].

LXXXVIII. Пока Цезарь завершал Актийскую и Александрийскую войны, М. Лепид (сын того Лепида, который был членом триумвирата по государственному устройству, и Юнии, сестры Брута), юноша выдающийся скорее по внешности, чем по уму, возымел намерение убить Цезаря тотчас по его возвращении в Рим. (2) Охрана Рима была тогда поручена Меценату, человеку всаднического, но блестящего рода^[376], недремлющему, когда дела требовали бодрствования, предусмотрительному и знающему толк в деле, — пока он был занят делом, поистине не могло быть никаких упущений, — но, предаваясь праздности, он был изнеженнее женщины. Он был не менее дорог Цезарю, чем Агриппа, но менее отмечен почестями, потому что был почти удовлетворен узкой каймой, — мог бы достичь не меньшего, но не стремился. (3) Притворяясь совершенно спокойным, он тайно выведал планы безрассудного юноши и, без каких-либо тревог для государства и для граждан подвергнув Лепида аресту, погасил новую и ужасную войну, которую тот пытался разжечь. И тот, кто имел преступные намерения, понес наказание. Можно сравнить упомянутую выше супругу Антистия с женою Лепида Сервилией^[377], проглотившей пылающие угли и преждевременной смертью обессмертившей свое имя.

LXXXIX. Невозможно достойным образом передать даже в труде нормальных размеров, не говоря уже об этом, столь урезанном, каким было скопление народа, каким одобрением людей различного положения и возраста был встречен Цезарь, вернувшийся в Италию, а также в Рим, и сколь великолепны были его триумфы и зрелища! (2) Нет ничего такого, что люди могли бы вымолить у богов, а боги могли бы предоставить людям, ничего из того, что можно было бы пожелать, и того, что завершалось бы счастьем, чего Август по возвращении в Рим не предоставил государству, римскому народу и всему миру. (3) По прошествии двадцати лет были завершены гражданские войны и похоронены внешние, восстановлен мир, повсеместно усыплен страх перед оружием, законам возвращена сила, судам — их авторитет, сенату — величие, магистратам — власть и старинный порядок полномочий (4) (только лишь к восьми преторам добавлены еще два). Была восстановлена старинная и древняя государственная форма и вернулись на поля земледелие, к святыням — почет, к людям — безопасность и к каждому — надежное владение своей собственностью, с пользой исправлены законы, целесообразно дополнены новые, сенат составлен не с беспощадной суровостью, но не без строгости. Туда по одобрению принцепса и на благо государству были введены выдающиеся люди, отмеченные триумфами и высшим почетом. (5) Только уступив упорным настояниям, Цезарь занимал должность консула одиннадцать раз подряд, но диктатуру, которую ему упорно предлагал народ, он отвергал с таким же постоянством. (6) Войны, которые победоносно велись императором, покорили весь мир, и все его деяния, совершенные за пределами Италии и Рима, утомили бы писателя, который посвятил бы всю свою жизнь этому единственному труду, мы же, согласно нашему обещанию, даем образ его правления в общих чертах.

XC. После того как были, как уже говорилось, окончательно погребены гражданские войны и начали срастаться члены государственного организма, которые так долго раздирались бесконечными вооруженными столкновениями, он позаботился о внешних войнах^[378]. Далматия, бывшая мятежной на протяжении двухсот двадцати лет, была усмирена вплоть до признания ею нашего владычества. Были полностью приручены Альпы с их дикими и жестокими народами. Испании были усмирены с большим колебанием военного счастья сначала при непосредственном участии Цезаря, а затем Агриппой, которого дружба с принцепсом возвысила до третьего консульства, а вскоре до власти трибуна. (2) В эти провинции были посланы первые войска во главе с Гн. Сципионом, дядей Африкана, в консульство Сципиона и Семпрония Лонга, двести пятьдесят лет назад, в первый год Второй Пунической войны. В течение двухсот лет здесь было пролито много крови с обеих сторон, римский народ терял войска вместе с военачальниками, так что результатом этих войн был позор, а иногда и грозная опасность нашему владычеству. (3) Именно эти провинции погубили Сципионов. Они же явились суровым испытанием для наших предков во время позорной двадцатилетней войны под командованием Вириата; это они потрясли римский народ ужасом Нумантийской войны; именно там был заключенпозорный договор Кв. Помпея и еще более позорный — Манцина, отмененный сенатом вместе с позорной выдачей военачальника; они погубили столько консуляров, столько преториев, а во времена наших отцов призвали к оружию такого воинственного Сертория, что в течение пяти лет невозможно было решить, кто сильнее в военном деле, римляне или испанцы, и какой народ должен повиноваться другому. (4) И вот все эти провинции, столь разбросанные, столь многолюдные, столь дикие, Цезарь Август пятьдесят лет назад привел к такому миру, что они, прежде постоянно сотрясаемые величайшими войнами, после этого при легатах Г. Антистии^[379], а затем П. Силии^[380] и их преемниках были избавлены даже от обычных разбойничьих нападений.

XCI. Пока усмирялся Запад, римские знаки легионов, захваченные Ородом у поверженного Красса, а его сыном Фраатом у обращенного в бегство Антония^[381], были возвращены с Востока Августу. Что касается этого имени, то предложение о его присвоении было выставлено Планком и дано этому человеку при единодушном согласии сената и римского народа. (2) Были и такие, кто ненавидел это счастливое состояние. Ибо Л. Мурена и Фанний Цепион^[382], люди противоположного поведения (Мурена, не будь этого преступления, мог бы показаться порядочным человеком, Цепион же и до того был наихудшим из людей), приняли решение убить Цезаря, но были уничтожены по воле народа и сами получили по закону за то, что хотели применить силу. (3) Немного времени спустя подобный же преступный замысел возник у Руфа Эгнация^[383]. Во всем более похожий на гладиатора, чем на сенатора, во время эдилитета он снискал благорасположение народа, которое день ото дня увеличивал тем, что с помощью собственных рабов тушил пожары; за это народ продлил ему претуру, а вскоре Эгнаций даже дерзнул домогаться консульства. Но поскольку он погряз в пороках и преступлениях, а с имущественным состоянием дело у него обстояло не лучше, чем с совестью, то, набрав себе подобных, решил убить Цезаря, чтобы устранив его, умереть самому — ибо он не мог здравствовать, пока здравствует Цезарь. (4) Таков уж характер этих людей: каждый предпочитает убивать при всеобщем крушении, чем быть попранным своим собственным, а терпя то же самое, оставаться незамеченным. В сокрытии своих планов он был не счастливее предшественников. Попав вместе с сообщниками своего преступления в тюрьму, он принял смерть, в полной мере достойную жизни.

XCII. Да не изгладятся из памяти славные дела выдающегося человека Г. Сентия Сатурнина, консула примерно того же времени. (2) Цезарь отсутствовал, чтобы устроить дела Азии и Востока, лично распространяя по всему миру благодеяния своего мира. Тогда Сентий, случайно, из-за отсутствия Цезаря оказавшийся консулом без коллеги, стал вести дела со старинной строгостью, наивысшим постоянством; по древнему обычаю и со строгостью консулов разоблачал обман публиканов, наказывал алчность, возвращал в эрарий государственное имущество и проявил качества выдающегося консула на комициях. (3) А именно, он запретил добиваться квестуры тем, кого счел недостойным, а тем, кто стал настаивать, пригрозил консульской карой, если они выйдут на Марсово поле. (4) Эгнацию, надеявшемуся благодаря благоволению к нему народа стать консулом после претуры, как до того претором после эдилитета, Сентий запретил выставлять кандидатуру, а когда тот не пожелал с этим считаться, поклялся, что если он в ходе народного голосования станет консулом, то не будет им провозглашен. (5) Такие действия, по моему мнению, следует сравнить со славою старинных консулов, но мы, естественно, предпочитаем хвалить то, о чем слышали, чем то, что видели сами. К настоящему мы относимся завистью, перед прошлым же преклоняемся, считая, что одно нас затмевает, а другое учит.

XCIII. Почти за три года до раскрытия преступления Эгнация, во время заговора Мурены и Цепиона, пятьдесят лет назад, совсем молодым скончался М. Марцелл^[384], сын сестры Августа, после того как он отметил свой эдилитет роскошными играми. Люди думали так: случись что с Цезарем, он стал бы преемником его власти, но сомневались в том, что к этому может спокойно отнестись Агриппа. В самом деле, как говорят, он был юношей с врожденными добродетелями, с радостным настроением духа, с талантом, достойным участи, которая ему предназначалась. (2) После его кончины возвратился Агриппа (он отправился в Азию под предлогом государственных дел, но, как гласит молва, на время скрылся из-за тайной вражды с Марцеллом) и взял в жены дочь Цезаря Юлию — она была до того замужем за Марцеллом, — женщину, не принесшую счастья ни ему, ни государству.

XCIV. В то же время, когда Тиб. Клавдию было три года, его мать, как мы сказали выше, развелась с Тиб. Нероном, в браке с которым она раньше была, и вышла замуж за Цезаря. Юноша, воспитанный и обученный божественными наставлениями, (2) наделенный знатным происхождением, красотой, осанкой, наилучшим образованием и высокой одаренностью, позволял надеяться, что будет таким и впредь, и имел облик принцепса. (3) На девятнадцатом году жизни он исполнял должность квестора^[385] и взялся за государственные дела: по поручению отчима он урегулировал страшную дороговизну хлеба и недостаток продовольствия в Остии и в Риме, и тем, как он действовал, обнаружил, каким будет. (4) Некоторое время спустя отправленный отчимом вместе с войском для проверки и устройства провинций на Востоке, он своими действиями явил образец исключительной доблести. Вступив с легионами в Армению, он подчинил ее власти римского народа, поручил Артавазду^[386] его царство… и даже парфянский царь, напуганный славой столь великого имени, отдал своих детей заложниками Цезарю.

XCV. Затем Нерон возвратился, и Цезарь решил испытать его бременем отнюдь не легкой войны^[387] и назначил ему помощником^[388] в этом деле его собственного брата Друза Клавдия, которого Ливия родила уже среди пенатов Цезаря. (2) И вот они, разделив ответственность за операции^[389], напали на ретов и винделиков. Проведя осаду многочисленных городов и крепостей, упорно сражаясь в открытом бою, скорее с опасностями, чем с потерями для римского войска, они укротили, пролив потоки крови, многочисленные народы, защищенные непроходимой местностью и жестокие до свирепости. (3) Перед тем в раздорах прошло цензорство Павла и Планка^[390], не принесшее ни почета им самим, ни пользы государству, ибо у первого не было цензорской энергии, а у второго — жизни, достойной цензора. Павел с трудом мог выполнять обязанности цензора, а Планк должен был бояться цензуры: ведь среди обвинений, выдвигаемых им против молодых людей (или выслушиваемых от обвинителей) не было такого, которое не имело бы отношения к нему, старцу.

XCVI. Смерть Агриппы^[391] (он многочисленными подвигами облагородил незнатность своего происхождения и добился того, что стал тестем Нерона^[392]; детей Агриппы, своих внуков, божественный Август усыновил под именами Гая и Луция) приблизила к Цезарю Нерона: ведь дочь Цезаря Юлия, бывшая прежде женой Агриппы, вышла замуж за Нерона. (2) Вслед за тем Нерон провел Паннонскую войну^[393], не завершенную Агриппой и, о консул^[394], твоим дедом М. Виницием, — великую, жестокую, опасную, из-за соседства угрожавшую Италии. Мы опишем в другом месте^[395] паннонское население и племена далматов, расположение областей и рек, количество и диспозицию сил, а также множество побед, одержанных в этой войне великим военачальником. Этот труд сохранит свою форму. Нерон, причастный к этой победе^[396], отметил ее овацией.

XCVII. Но в то время как в этой части империи все операции увенчались успехом, в Германии потерпел поражение М. Лоллий^[397]. Этот человек, ставивший наживу выше правильного ведения дел, был порочен во всем, но более всего — лицемерен. Итак, потеряв орла пятого легиона^[398], он вызвал Цезаря из Рима в Галлию. (2) Затем забота о Германской войне, а также ее бремя были переданы брату Нерона Друзу Клавдию, юноше столь многочисленных, столь великих добродетелей, какие только можно получить от природы или достичь усердием. Трудно сказать, в чем больше он проявил свое дарование, в военном деле или в мирных занятиях, (3) но, бесспорно, очарование и прелесть его характера, а также его отношение к друзьям, которых он, как говорят, ценил наравне с собою, были неподражаемы. Красотою же он приближался к брату. И вот несправедливость судьбы похитила этого усмирителя большей части Германии, пролившего во многих местах много крови ее народов во время своего консульства, когда ему еще не было тридцати лет. (4) Тогда тяжесть этой войны была передана Нерону, и он распорядился ею в соответствии со своей доблестью и обычной удачей^[399]. Проникнув с победой во все области Германии, без какой-либо убыли для порученного ему войска, — что всегда было главной его заботой, — он окончательно усмирил Германию, почти доведя ее до состояния провинции, обложенной податью. Тогда ему были дарованы второй триумф и второе консульство.

XCVIII. Пока описанные нами события происходили в Паннонии, грозная война разразилась во Фракии. Все ее взявшиеся за оружие племена и народы были укрощены доблестью Л. Пизона^[400], и ныне мы имеем усерднейшего и в то же время наиболее уравновешенного стража безопасности Рима^[401]. (2) Как легат Цезаря он воевал три года с этими в высшей степени свирепыми племенами, нанеся им множество поражений то в регулярном бою, то во время приступа, и, возвратив их к прежнему мирному состоянию, вернул Азии безопасность, Македонии — мир^[402]. (3) Об этом человеке мы должны узнать и понять следующее: в его характере были смешаны энергия и изнеженность, и едва ли можно найти другого, кто бы больше любил праздность и столь же легко переходил к деятельности, кто бы больше, чем он, заботился о делах, не делая при этом ничего напоказ.

XCIX. В скором времени Тиберий Нерон благодаря двум консулатам, стольким же проведенным триумфам и совместной трибунской власти сравнялся с Августом, стал самым выдающимся из граждан, кроме одного (и то потому, что так хотел), величайшим военачальником, знаменитейшим в славе и удаче^[403], воистину вторым светочем и главою государства. (2) Когда Гай Цезарь надел мужскую тогу, а Луций уже созрел для нее^[404], он в силу некоей удивительной, невероятной, непередаваемой почтительности, причины которой едва ли были поняты, попросил у тестя и отчима отдыха от непрерывных трудов, — на самом деле он скрыл причину своего намерения — собственным блистательным положением не препятствовать возвышению юношей в самом начале их пути. (3) Каково в это время было состояние государства, каковы слезы лишившихся такого человека, как отечество старалось его удержать, мы проследим в надлежащем труде. (4) В этом же, беглом, должно быть сказано следующее: семь лет он провел на Родосе так, что все, кого посылали проконсулами в заморские провинции, [заезжали на Родос], чтобы узреть его благосклонность и съезжались^[405] к нему как к частному лицу (если только его величие позволяло ему быть частным лицом), склоняли перед ним свои фасцы и утверждали, что его непричастность к делам почетнее их командования.

C. Весь мир ощутил устранение Нерона от охраны Рима. Ведь и парфянин, отложившийся от союза с Римом, протянул руку Армении, и Германия, скрывшись от глаз своего усмирителя, опять восстала. (2) В Риме в тот самый год, когда божественный Август при посвящении храма Марсу^[406] ослепил воображение и зрение римского народа великолепными гладиаторскими играми и навмахиями (тридцать лет назад^[407] в консульство Цезаря и Каниния Галла), в его собственном доме разразилось бедствие, о котором стыдно рассказывать и ужасно вспоминать. (3) Ведь его дочь Юлия, полностью^[408] пренебрегшая таким отцом и мужем, не упустила ничего из того, что может совершить или с позором претерпеть женщина, и из-за разнузданности и распутства стала измерять величие своего положения возможностью совершать проступки, считая разрешенным все что угодно. (4) Тогда Антоний Юл, — исключительный пример великодушия Цезаря и осквернитель его дома (ведь когда отец Юла потерпел поражение, Цезарь не только даровал Юлу неприкосновенность, но и почтил жреческой должностью, претурой, консулатом, провинциями, а вследствие женитьбы на дочери своей сестры принял в число близких родственников), сам выступил отмстителем за собственное преступление^[409]. Квинций Криспин, пытавшийся скрыть свою испорченность под личиной суровой надменности, Аппий Клавдий, Семпроний Гракх, Сципион и другие лица из обоих сословий с менее известными именами понесли наказание как бы за осквернение чьей-либо супруги, хотя они осквернили дочь Цезаря и супругу Нерона. Юлия была сослана на остров, удалена от глаз отечества и родителей, однако ее сопровождала мать Скрибония, оставаясь ее добровольной спутницей в изгнании.

CI. По прошествии незначительного промежутка времени Г. Цезарь, посетивший^[410] сначала другие провинции, а затем посланный в Сирию (сперва он встретился с Нероном, которому оказал наивысшее почтение как старшему), вел себя там по-разному, так что не было недостатка в поводах как для великого восхваления, так и для некоторого порицания. На острове, расположенном посредине реки Евфрат, он встретился с царем парфян, юношей выдающегося положения, в сопровождении равной по числу свиты. (2) Это во всех отношениях удивительное и достопамятное зрелище встречи двух выдающихся лиц и глав империй в присутствии римского войска на одном берегу и парфянского на другом мне пришлось наблюдать в начале военной службы, когда я был военным трибуном. (3) Эту воинскую должность, М. Виниций, я получил еще раньше, при твоем отце и П. Силии, во Фракии и Македонии; затем я видел Ахайю, Азию и все восточные провинции, а также вход в Понт и оба его берега. Как приятно насладиться воспоминанием о стольких событиях, местах, народах и городах! Парфянин первым пировал на нашем берегу у Гая, а потом, в свою очередь, Гай пировал у царя на вражеском берегу.

CII. В это время распространился слух, будто парфянин донес Г. Цезарю о вероломных, полных хитрости и коварства планах М. Лоллия^[411] (Августу было угодно сделать его наставником своего юного сына). Я не знаю, случайной или добровольной была его смерть, последовавшая несколькими днями спустя. Но насколько радовались люди его исчезновению, настолько тяжело перенесли граждане происшедшую чуть позже и в тех же провинциях кончину Цензорина^[412], человека, рожденного на благо людей.

(2) [Гай] проник затем в Армению, и первая часть [его кампании] была отмечена успехом. Но вскоре близ Артагеры во время встречи, на которую он опрометчиво согласился, он был тяжело ранен неким Аддуем, после чего он ослаб телом и духом и сделался непригоден для служения государству. (3) Среди его окружения не было недостатка в тех, кто угодливостью питал его пороки (ведь лесть — непременная спутница выдающейся судьбы). В результате он был доведен до того, что предпочел состариться в отдаленнейшей из провинций, чем вернуться в Рим. После долгих колебаний и вопреки собственному желанию возвращаясь в Италию, он умер от болезни в одном из городов Ликии (его называют Лимирой)^[413], почти год спустя после того, как брат его Луций Цезарь скончался в Массилии по пути в Испанию.

CIII. Похитив надежду на великое имя, фортуна в тот же момент возвратила государству свою поддержку, поскольку еще до смерти этих двух молодых людей, в консульство твоего отца, П. Виниция^[414], с Родоса вернулся Тиберий Нерон, доставив своему отечеству неимоверную радость. (2) Недолго колебался Цезарь Август: ведь ему не пришлось искать того, кого следует выбрать, а выбрать следовало того, кто выделялся. (3) Итак, на том, что он хотел сделать после смерти Луция и еще при жизни Гая, но натолкнулся на решительное сопротивление Нерона, он настоял после смерти юношей: сделал Нерона участником своей власти народного трибуна, хотя тот много раз отказывался от этого как частным образом, так и в сенате, а в консульство Элия Ката и [Г.] Сентия, за шесть дней до июльских календ 754 г. от основания Рима, двадцать семь лет назад, его усыновил. (4) Едва ли даже в надлежащем сочинении мы сможем показать радость того дня, стечение граждан, молитвы тех, кто простирал руки почти до неба, их обретенные надежды на постоянную безопасность и вечность Римской империи! Не пытаясь сделать это здесь, мы [довольны] уже тем, что сказали лишь одно — каким [желанным] был для всех этот день. (5) Тогда у родителей заблистала надежда на детей, у мужчин — на брак, у собственников — на имущество, у всех людей на благоденствие, спокойствие, мир, безмятежность; так что даже невозможно было ни надеяться на большее, ни надеждам проявиться счастливее.

CIV. В тот же день был усыновлен также и М. Агриппа, которого Юлия родила после смерти Агриппы, но при усыновлении Нерона вот что было добавлено самим Цезарем: «Я, — сказал он, — делаю это для блага государства»^[415]. (2) Отечество не задержало надолго в Риме защитника и стража своей империи, но немедленно направило его в Германию, где за три года до того вспыхнула грандиозная война при участии замечательного человека, М. Виниция, твоего деда. За то, что в одних местах она им велась, а в других успешно поддерживалась, ему были присуждены триумфаторские знаки отличия с блистательным описанием его деяний. (3) В это время я служил в армии Тиберия Нерона, начав с обязанностей трибуна. Сразу же после усыновления последнего я был послан вместе с ним в Германию в качестве префекта конницы, унаследовав должность своего отца. На протяжении девяти лет как префект или легат я был очевидцем божественных дел Тиберия и — в меру своих посредственных способностей — принимал в них участие. Мне кажется, что на долю смертного никогда не выпадало зрелища, каким я наслаждался, когда все, видя своего прежнего военачальника, следовавшего через многолюднейшие части Италии и на всем протяжении провинций Галлий, поздравляли его, ставшего Цезарем благодаря своим заслугам и способностям еще до того, как он получил это имя, и еще больше, чем его, каждый поздравлял сам себя. (4) Право, нельзя выразить словами и едва ли можно поверить, что при виде его у воинов текли слезы радости; а какими были ликование первого приветствия и радость, с которой они стремились прикоснуться к его руке, восклицая: «Тебя ли мы видим, император!», «Тебя ли встретили невредимого?», затем: «Я был с тобою, император, в Армении!», «Ты наградил меня в Реции!», «Меня в Винделиции!», «Меня в Паннонии!», «Меня в Германии!».

CV. Он тотчас вступил в Германию, покорил каннинефатов, аттуаров, бруктеров, принял под свою власть херусков — племя, наиболее прославившееся нашим поражением, — перешел Визургий, проникнув в более отдаленные места. Взяв на себя все наиболее трудные и опасные операции, Цезарь во главе того, что было менее важным, поставил Сентия Сатурнина, который еще раньше был легатом его отца в Германии. (2) Это был человек разнообразных достоинств, ревностный, деятельный, осмотрительный и в то же время стойкий и опытный в военных обязанностях. Но если у него обязанности оставляли место досугу, он использовал его с чрезмерным обилием и великолепием, но так, что его можно было назвать скорее блистательным и бесшабашным, чем расточительным и праздным. Выше мы уже сказали о замечательном даровании и знаменитом консульстве этого человека. (3) Летняя кампания этого года, продлившаяся до декабря, завершилась великим благом победы. Несмотря на то, что зимние Альпы едва проходимы, сыновнее благочестие привело Цезаря в Рим, но [забота] о защите империи в начале весны вновь вернула его в Германию; в центре ее, у истоков реки Лупии, отъезжая, принцепс разместил зимние лагеря.

CVI. Ради благих богов! Достойными какого труда оказались операции, какие мы осуществили за лето под командованием Тиберия Цезаря! Нашими войсками пересечена вся Германия, побеждены народы, неизвестные даже по именам, присоединены племена хавков: все их многочисленное войско, несмотря на молодость и могучее телосложение воинов, а также на местность, удобную для обороны, сдав оружие, во главе со своими вождями склонилось перед трибуналом императора. (2) Разбиты лангобарды, народ даже более дикий, чем сама германская дикость. И, наконец, на что прежде мы не могли и надеяться, тем более пытаться осуществить: римское войско проведено со знаменами на расстояние в четыреста миль от Рена до реки Альбис, которая разделяет земли семнонов и гермундуров. (3) И в этом же месте благодаря удивительному счастью и заботе нашего военачальника, благодаря удачному выбору времени, с Цезарем и его армией соединился флот, который, обогнув залив Океана со стороны неведомого и ранее неизвестного моря^[416] и победив многочисленные народы, с огромной добычей вошел в ту же самую реку Альбис.

CVII. Не могу удержаться, чтобы к рассказу о великих деяниях не добавить один эпизод, каким бы малозначительным он ни был. Когда мы поставили лагерь по одну сторону реки, о которой я упомянул, а противоположная сверкала оружием вражеских воинов, обратившихся в бегство при одном движении наших кораблей и от страха, который они вызывали, один из варваров, человек преклонного возраста, рослый и, как показывало его одеяние, занимающий высокое положение, сел в челн из полого дерева, что было обычным средством для плавания у этих людей; в одиночку правя этой лодочкой, он достиг середины реки и попросил разрешения выйти на занятый нами берег, чтобы увидеть Цезаря. Ему была дана такая возможность. (2) Тогда, пригнав лодку и в долгом молчании созерцая Цезаря, он сказал: «Наша молодежь безумна, если она чтит вас как божество в ваше отсутствие^[417], а теперь, когда вы здесь, страшится вашего оружия вместо того, чтобы отдаться под вашу власть. Я же по твоему милостивому позволению, о Цезарь, сейчас вижу богов, о которых ранее слышал, и за всю свою жизнь не желал и не имел более счастливого дня». Добившись разрешения прикоснуться к руке, он, постоянно оглядываясь на Цезаря, добрался до своего берега. (3) Победитель всех народов и стран, в какие бы он ни приходил, с войском, не понесшим потерь (только один раз враги коварно атаковали его и понесли тяжкое поражение), Цезарь отвел легионы в зимние лагеря и устремился в Рим так же быстро, как и в прошлом году.

CVIII. В Германии не осталось кого и побеждать, кроме народа маркоманнов. Изгнанные из своих мест, они под предводительством Маробода устремились во внутренние земли, поселившись на равнине, окруженной Герцинским лесом. (2) Даже при крайней поспешности нельзя обойтись без упоминания об этом человеке. Маробод — муж знатного происхождения, могучего телосложения и отважного духа, варвар скорее по племени, чем по уму^[418]. Заняв среди своих первое место (не случайное, зависящее от желания подданных и ненадежное, — он приобрел настоящую царскую власть и могущество), он решил увести свой народ подальше от римлян и разместить его там, где, укрывшись от более сильного оружия, смог бы сделать более могущественным свое собственное. Итак, захватив места, о которых речь была выше, он либо покорил сопредельные народы силой оружия, либо подчинил их договорами.

CIX. Постоянными учениями он поднял силы, охраняющие его державу, почти до уровня римского войска, и вскоре они достигли небывалого совершенства и превратились в угрозу для нашего государства. По отношению к римлянам он вел себя так: не вынуждал нас к войне, но показывал, что если его к ней принудят, то у него не будет недостатка ни в в силе, ни в воле к сопротивлению. (2) Послы, которых он посылал к цезарям, порой выставляли его просителем, порой вели переговоры как равные. Племенам и отдельным людям, от нас отделившимся, он предоставлял убежище; вообще он действовал, как соперник, плохо это скрывая; и войско, которое он довел до семидесяти тысяч пехотинцев и четырех тысяч всадников, он подготовил в непрерывных войнах с соседними народами к более значительной деятельности, чем та, которую он осуществлял: (3) ведь опасным его делало то, что, имея слева и спереди Германию, справа Паннонию и Норик позади своих владений, он постоянно угрожал им своими нападениями. (4) Италия так же не могла себя чувствовать в безопасности из-за увеличения его сил, поскольку от высочайших горных цепей Альп, обозначающих границу Италии, до начала его пределов не более двухсот миль. (5) На этого человека и на это царство Тиб. Цезарь решил в ближайшем году повести наступление. Поручив Сентию Сатурнину, чтобы тот повел легионы^[419] через каттов, вырубая расположенные там Герцинские леса, в Бойегемум (таково название области, в которой обитал Маробод), он сам повел войско, находившееся на службе в Иллирике, от Карнунта, ближайшего пункта в царстве нориков с этой стороны, на маркоманнов.

CX. Судьба ломает планы людей, а иногда замедляет их исполнение. Цезарь уже подготовил зимние лагеря у Данубия, подвел войска и находился не более чем в пятидневном переходе от вражеских постов; (2) легионы, которые предстояло повести Сатурнину^[420], были удалены от врага почти на равное расстояние и через несколько дней должны были соединиться с Цезарем в указанном месте, как вдруг взялась за оружие вся непривычная к благам мира, окрепшая Паннония, а также Далматия, по всей территории которой племена были втянуты в заговор^[421]. (3) Тогда пришлось предпочесть славе необходимость: казалось небезопасным направиться с войском внутрь страны и оставить Италию беззащитной перед лицом столь близкого врага. Общая численность племен и народов, которые восстали, превышала восемьсот тысяч. Они выставили почти двести тысяч пехотинцев, годных к несению оружия, и девять тысяч всадников — (4) огромную массу, покорную свирепейшим и опытнейшим вождям. Часть их решила напасть на Италию, с которой они граничили у Наупорта и Тергесте; часть хлынула в Македонию, часть должна была защищать свои земли. Верховное командование было в руках двух Батонов^[422] и Пиннета. (5) Все паннонцы знали не только дисциплину, но и язык римлян; многие были даже грамотны и знакомы с литературой. Итак, клянусь Геркулесом, никогда ни один народ не переходил так быстро от подготовки войны к самой войне, осуществляя задуманное. (6) Римские граждане были уничтожены, торговцы перебиты; в области, наиболее отдаленной от полководца, было истреблено большое количество вексилляриев, военными силами занята Македония; все и повсюду было опустошено огнем и мечом. Мало того, вызванный этой войной страх был настолько велик, что поколебался и ужаснулся даже стойкий, укрепленный опытом стольких войн дух Цезаря Августа.

CXI. Ввиду этого был произведен набор войска, а также повсюду и полностью призваны все ветераны. Мужчины и женщины в соответствии с имущественным цензом должны были выставить в качестве воинов вольноотпущенников^[423]. В сенате прозвучал голос принцепса: «Через десять дней, если не быть настороже, враг может оказаться в поле зрения города». Для войны потребовались услуги сенаторов и римских всадников — они обещали без колебания^[424]. (2) Все это готовилось бы напрасно, если бы не было того, кто бы это направлял. Поэтому государство потребовало от Августа послать под защитой воинов^[425] Тиберия. (3) Во время этой войны моя скромная персона получила блестящую должность. По окончании службы в коннице я стал квестором-десигнатом и, еще не будучи сенатором, поставлен наравне с сенаторами и даже с народными трибунами-десигнатами. Я повел часть войска, доверенного мне Августом, из Рима к его сыну. (4) Далее во время квестуры я отказался от провинции и был направлен легатом Августа к самому Тиберию. Какие вражеские войска мы увидели в первый год! Как целесообразно благодаря предвидению военачальника мы избегали крупных соединений вражеских сил и одолевали^[426] их по частям! Мы видели, как соразмерно и в то же время с высшей пользой для авторитета полководца ведутся операции, с каким благоразумием расположены зимние лагеря, как надежно заперто караулами войско нашего врага! Они нигде не давали ему прорваться, и он, лишенный подкрепления^[427], терял силы, исходя яростью против самого себя.

CXII. Достойна упоминания счастливая своим исходом, смелая по замыслу первая летняя кампания Мессалина^[428]. (2) Этот человек, более славный и достойный умом, чем происхождением (ибо отцом его был Корвин, а свой когномен он оставил брату Котте), был поставлен над Иллириком, когда внезапно разразился мятеж. Он с двенадцатым легионом половинного состава, будучи окружен неприятельским войском, рассеял и обратил в бегство более двадцати тысяч врагов, за что был почтен знаками отличия триумфатора. (3) Варвары, как бы ни радовались они своему численному превосходству, как бы ни была велика их уверенность в своих силах, не могли положиться на себя там, где находился Цезарь. Часть их войска, непосредственно противостоявшая нашему военачальнику, в соответствии с нашими планами и к нашей выгоде ослабленная и доведенная до гибельного голода, не осмелилась ответить на наш приступ, отказалась принять битву, которую ей предложили наши воины, ставшие в строй, а захватила Аппиеву гору^[429] и укрепилась на ней. (4) Что касается той части, которая двинулась навстречу войску, приведенному консулярами А. Цециной и Сильваном Плавцием из заморских провинций, то она окружила пять наших легионов вместе со вспомогательными отрядами и царской конницей (ведь царь Фракии Реметалк, соединившись с вышеназванными военачальниками, привел для подкрепления большой отряд фракийцев) и нанесла всем едва ли не полное поражение. (5) Рассеян строй царских всадников, обращены в бегство конные подразделения, вспять обратились когорты, охвачены трепетом находившиеся у знамен легионов. Но в это время доблесть римского воина завоевала себе больше славы, чем оставила на долю военачальников: разительно отличаясь своими обычаями от главнокомандующего, они Ринулись на врага прежде, чем узнали от разведчиков, где он. (6) Итак, хотя легионы находились в трудных обстоятельствах, — сражены врагом некоторые военные трибуны, погибли префекты лагерей и предводители когорт, залиты кровью центурионы и даже погибли люди высокого положения^[430], — они, не довольствуясь тем, что задержали врагов, обратились на них, сломали их строй и добыли в бою победу, в которой уже отчаялись. (7) Почти одновременно Агриппа, усыновленный родным дедом в один день с Тиберием, начал показывать (так же, как и два года назад^[431]), каков он есть: из-за редкой порочности ума и духа он своими действиями против приемного отца, то есть деда, отвратил его от себя, и вскоре пороки, растущие день ото дня, привели его к концу, достойному его безумия.

CXIII. Узнай теперь, М. Виниций, что Тиберий был столь же великим вождем на войне, каким принцепсом ты видишь его в мирное время. Соединились войска — и те, которые были при Цезаре, и те, которые пришли к нему, — в один лагерь было стянуто десять легионов, более семидесяти когорт, четырнадцать… и более десяти тысяч ветеранов, к тому же большое число добровольцев, множество царских всадников, так что все войско приняло такие размеры, каких оно не имело нигде и никогда после гражданских войн. Все испытывали радость, связывая с численностью надежду на победу. (2) Но император, будучи верен поведению, которому, как я видел, он следовал во время любой войны, лучший судья своих дел, предпочел полезное внушительному, сделав то, что достойно одобрения, а не то, что в любых обстоятельствах одобряется. Он подождал несколько дней, чтобы прибывшее войско восстановило силы, ослабленные дорогой, и решил его распустить, поняв, что им невозможно командовать из-за его величины. (3) Он сам сопровождал его во время очень трудного и утомительного перехода, о тяготах которого едва ли можно рассказать, чтобы кто-либо не посмел напасть на наше войско и чтобы враги, опасаясь за свои владения, не могли бы напасть на отдельные части отходящих. Он отпустил их туда, откуда они пришли, а сам в начале очень трудной зимы вернулся в Сисцию и разместил свои войска в разных зимних лагерях, поручив их легатам, среди которых были и мы.

CXIV. О дела, о которых не стоило бы распространяться, не окажись они великими, полезными, приятными и человечными благодаря подлинной, истинной добродетели! За всю Германскую и Паннонскую войну никто из нас, будь он выше или ниже по положению, в случае болезни не оказывало без заботы Цезаря об излечении и поправке здоровья, словно все его помыслы были совершенно свободны от бремени великих дел и нацелены на одно это. (2) Была наготове запряженная повозка; находилась в общем пользовании его лектика — [применение] ее довелось испытать подобно другим и мне. Не было никого, кому не сослужили бы службу для поправки здоровья и лекари, и кухонные принадлежности и переносная баня, предназначенная лишь для него [одного]. Не хватало только дома и домашних, но не ощущался недостаток ни в чем из того, что они могли бы предоставить или чего у них можно было бы попросить. (3) Добавлю и то, с чем каждый из очевидцев тотчас согласится, как и с прочим, о чем я рассказал: на коне он ездил всегда один, во время большей части летних экспедиций обедал сидя и только вместе с теми, кого приглашал. Тех, кто нарушал дисциплину, он прощал, лишь бы это не становилось вредным примером; его предупреждения были частыми, он делал и выговоры, карал очень редко, и придерживался среднего, многого не замечая, кое-чему препятствуя.

(4) Успехом зимней кампании было завершение войны, и с наступлением лета вся Паннония запросила мира, тогда как в Далмации сохранялись очаги войны. О том, как эта столь многочисленная необузданная молодежь, незадолго до того угрожавшая Италии рабством, снесла оружие, которым сражалась, к реке под названием Батин^[432] и вся простерлась у ног императора, и как один из ее выдающихся вождей — Батон — был взят в плен, а другой, Пиннет, сдался сам, я, надеюсь, расскажу в главном своем труде по порядку.

(5) Осенью армия с победой возвратилась в зимние лагеря, и Цезарь поставил во главе всех войск М. Лепида^[433], человека очень близкого к Цезарям и по имени и по судьбе, вызывавшего уважение и восхищение в той мере, в какой каждый мог его знать или понимать, и, как считалось, добавившего новый блеск к великому имени, от которого происходил.

CXV. Цезарь перенес свое внимание и оружие к другому бремени — к Далматской войне. Каким помощником и легатом оказался для него в этой области мой брат Магий Целер Веллеян, свидетельствуют высказывания самого Цезаря и его отца и те многочисленные почести, которыми он его удостоил, увековечивая, во время своего триумфа. (2) В начале лета Лепид вывел войска со своих зимних квартир, направляясь к императору Тиберию через территорию племен, ранее не затронутых бедствиями войны и поэтому неукротимых и неистовых, и, преодолев препятствия местности и вражеские силы с большими потерями для тех, кто ему сопротивлялся, разорив поля, предав огню постройки, вырезав население, прибыл к Цезарю, счастливый победой, отягощенный добычей. (3) Будь это осуществлено под его собственными ауспициями ему полагался бы триумф; в согласии с мнением выдающихся граждан и по воле сената он был награжден триумфаторским облачением. (4) Эта летняя кампания положила конец великой войне: ведь далматские племена — перусты и десидиаты, почти неодолимые благодаря обитанию в горах, неукротимости нрава, а также исключительным навыкам боя и главным образом узости лесистых ущелий, были усмирены лишь тогда, когда их почти полностью перебили не только под предводительством Цезаря, но его собственной силой и оружием. (5) Ни во время этой великой войны, ни во время Германской никогда ничто не вызывало у меня большего восхищения, чем то, что император не считал возможность победы настолько благоприятной, чтобы не принимать во внимание потери воинов, и всегда наиболее славной считал самую безопасную: он сообразовывался скорее со своими убеждениями, чем с молвой, и никогда решения вождя не направлялись суждением войска, но войско направлялось предусмотрительностью вождя.

CXVI. В ходе этой войны в Далмации проявил великую доблесть Германик, посланный во многие труднодоступные районы. (2) Также консуляр Вибий Постум^[434], получивший назначение в Далмацию, заслужил усердием и славными подвигами триумфаторские отличия. Подобной чести за несколько лет до этого добились в Африке Пассиен^[435] и Косс^[436], люди, знаменитые доблестями, хотя не одинаковыми. Но Косс закрепил память о победе даже в когномене сына, юноши, рожденного стать образцом всех доблестей. (3) Что касается сотоварища подвигов Постума, Л. Апрония^[437], в этой же войне, то он исключительной доблестью заслужил те почести, которые впоследствии получил. О, если бы даже не было засвидетельствовано более значительным опытом всемогущество фортуны! Но и в обстоятельствах такого рода ее сила могла бы быть познана в полной мере. Ведь и Элий Ламия^[438], человек старинных правил, но умеряющий древнюю суровость исключительным дружелюбием, самым блестящим образом исполнявший свои обязанности в Германии и в Иллирике, а вскоре затем в Африке, не получил триумфаторских почестей потому, что не доставало повода, а не заслуг. (4) И А. Лициния Нерву Силиана, сына П. Силия, которым недостаточно восхищались даже те, кто его знал, хотя он и проявил себя так, что не было лучше гражданина и честнее полководца, чем он, преждевременная смерть лишила и блага почетной дружбы принцепса, и вознесения до высочайшего положения, достигнутого его отцом^[439]. (5) Если кто скажет, что я искал повода для упоминания об этих людях, то я с ним соглашусь, но ведь честная, непредубежденная правдивость у порядочных людей — не преступление.

CXVII. Едва Цезарь положил конец Паннонской и Далматской войнам, как менее чем через пять дней после столь великих деяний из Германии пришло горестное известие о гибели Вара и уничтожении трех легионов и стольких же конных отрядов и шести когорт^[440]. Но фортуна была исключительно милостива к нам хотя бы в том, что к этому был непричастен Тиберий…^[441] Надлежит задержаться на причине поражения и личности Вара. (2) Квинтилий Вар, происходивший из семьи скорее известной, чем знатной, был от природы человеком мягким, спокойного нрава, неповоротливым и телом и духом, пригодным скорее к лагерному досугу, чем к военной деятельности. Что он не пренебрегал деньгами, доказала Сирия, во главе которой он стоял: бедным он вступил в богатую страну, а вернулся богатым из бедной. (3) Будучи поставлен во главе войска, которое было в Германии, он воображал, что этих людей, не имеющих ничего человеческого, кроме голоса и тела, которых не мог укротить меч, сможет умиротворить правосудие. (4) С этими намерениями он вошел в глубь Германии и протянул летнюю кампанию, словно бы находясь среди людей, радующихся сладости мира, и разбирая по порядку дела с судейского возвышения.

CXVIII. Что касается германцев (кто этого не испытал, едва поверит, — несмотря на чрезвычайную дикость, они необыкновенно хитры — от рождения народ лжецов), они придумывали один за другим ложные поводы для тяжбы: то втягивали друг друга в ссоры, то благодарили за то, что римское правосудие кладет им конец, за то, что их дикость смягчается новизной неведомого им порядка, и за то, что ссоры, обычно завершавшиеся войной, прекращаются законом. Всем этим они привели Квинтилия в состояние такой беззаботности, что ему казалось, будто он в должности городского претора творит суд на форуме, а не командует войском в центре германских земель.

(2) Тогда вялостью нашего полководца как поводом для преступления воспользовался Арминий, сын вождя этого племени, Сигимера, юноша знатный, в бою отважный, с живым умом, с неварварскими способностями, с лицом и глазами, отражающими отблеск его души; будучи усердным участником наших прежних походов, он по праву заслужил римское гражданство и был введен во всаднический ранг. Он весьма здраво рассудил, что никто не может быть застигнут врасплох быстрее, чем тот, кто ничего не опасается, и что беспечность — самая частая причина несчастья. (3) Итак, он сделал своими соучастниками сначала немногих, а вслед за тем большинство: он говорил, он убеждал, что римлян можно победить, и, связав планы с действиями, назначил время выступления. (4) Вару это становится известно благодаря Сегесту, верному и влиятельному человеку этого племени. Он также требовал…^[442] рок над замыслами и притупил у Вара всю остроту ума. Ведь дело обстоит так: обычно, если божество задумает изменить чью-то судьбу, то сокрушает и его замыслы и (что печальнее всего) случившееся кажется заслуженным, и несчастье превращается в вину. Итак, Вар отказывается верить, выразив надежду, что расположение к нему германцев соответствует его благодеяниям. После первого предупреждения недолго оставалось ждать второго.

CXIX. Об обстоятельствах столь страшного бедствия, тяжелее которого не испытывали римляне в столкновениях с внешним миром после разгрома Красса в Парфии, мы, как это сделали и другие, попытаемся рассказать в надлежащем сочинении. Здесь же нам придется его оплакать. (2) Армия, отличающаяся своей доблестью, первая из армий по дисциплине и опытности в военном деле,попала в окружение из-за вялости своего полководца, вероломства врага и несправедливости судьбы. Воины не имели даже возможности сражаться и беспрепятственно производить вылазки, как они этого хотели. Некоторые из них даже жестоко поплатились за то, что вели себя как подобает римлянам по духу и оружию; запертые лесами и болотами, попавшие в западню, они были полностью перебиты теми недругами, которых прежде убивали как скот, так что их жизнь и смерть зависели от их гнева или от их сострадания. (3) У военачальника хватило духа более для того, чтобы умереть, чем для того, чтобы сражаться: ведь он пронзил себя по примеру отца и деда^[443]. (4) Что касается двух префектов лагерей, то насколько славным был пример Л. Эггия^[444], настолько же позорным — Цейония^[445]: когда была потеряна большая часть войска, он решил сдаться, предпочитая кончить жизнь во время казни, чем в бою. Что же касается Нумония Валы^[446], легата Вара, человека во всем остальном уравновешенного и честного, то он подал ужасный пример: оставив пехоту, лишенную поддержки конницы, вместе с другими бежал к Рену. Судьба отомстила ему за это: он не пережил покинутых, но был убит как перебежчик. (5) Полусожженное тело Вара было в ярости растерзано врагами. Его отрубленная голова, посланная Марободу и переправленная им Цезарю, была, однако, почетно погребена в родовом склепе^[447].

CXX. При этих новостях^[448] Цезарь мчится к отцу: постоянный защитник Римской империи берется за привычное ему дело. Посланный в Германию^[449], он укрепляет Галлии, размещает войска, усиливает опорные пункты и, оценивая себя в соответствии со своим величием, а не с самоуверенностью врагов, угрожавших Италии новым нашествием кимвров и тевтонов, переправляется с войском на другой берег Рена^[450]. (2) Он ведет войну, тогда как отец и отечество довольствовались тем, что ее отражали, проникает все глубже, строит дороги, опустошает поля, сжигает дома, сметает все на своем пути и с величайшей славой возвращается в зимние лагеря с войском, сохранив всех, кого переправил через реку.

(3) Следует привести правдивое свидетельство о Л. Аспренате^[451]: воюя в качестве легата при своем дяде Варе, он энергичными и смелыми действиями двух легионов, которые возглавлял, сохранил войско при этом великом бедствии и, своевременно спустившись в нижние зимние лагеря, укрепил в верности колебавшиеся племена по эту сторону Рена. Некоторые однако считают, что он, хотя и спас живых, присвоил, сколько захотел, из имущества погибших под командованием Вара, сделавшись наследником павшего войска. (4) Достойно похвалы также доблестное поведение префекта лагеря Л. Цецидия^[452] и тех, кто был окружен вместе с ним в Ализоне^[453]. Преодолев неимоверные трудности из-за нехватки необходимого и неодолимости вражеской силы, он, презрев безрассудство планов Вара и медлительность провидения, воспользовался предоставившимся случаем и оружием обеспечил себе возвращение к своим. (5) Из этого видно, что Вару, который бесспорно был человеком серьезных и благих намерений, но погубил себя и превосходнейшее войско, недоставало скорее полководческой мудрости, чем доблести воинов. (6) При виде мучений, которым германцы подвергали пленников^[454], замечательный, достойный древности своего рода поступок совершил Кальд Целий: схватив звено цепи, которой был закован, он ударил им себя по голове — сразу вытекли кровь и мозги, и он испустил дух.

CXXI. Императору Тиберию, вступившему в Германию, продолжали сопутствовать доблесть и счастье. Разбив силы врага в сухопутных и морских сражениях, он устранил огромную опасность, возникшую в Галлиях, и раздоры среди черни в Виенне^[455], скорее обуздывая, чем карая. И тогда сенат и римский народ своим постановлением предоставили Тиберию по предложению его отца власть над всеми провинциями, равную той, которой [Август] обладал сам^[456]; ибо было бы абсурдно, чтобы ему не подчинялись те, кто был им освобожден, (2) и чтобы тот, кто первым отправился на помощь провинциям, не мог претендовать на власть над ними. По возвращении в Рим он отпраздновал над паннонцами и далматами триумф, уже давно ему назначенный, но отложенный по причине непрекращающихся войн^[457]. (3) Кто бы удивился великолепию триумфа, если это касается Цезаря? И кто бы, право, не восхитился расположением фортуны? Ведь были только слухи, что все самые известные вражеские вожди не убиты, а во время триумфа мы увидели их в цепях! К этому были причастны я и мой брат, сопровождая [колесницу] среди знаменитых мужей, удостоенных выдающихся наград.

CXXII. Не говоря уже о прочих чертах, среди которых сияет и выделяется исключительная умеренность Тиб. Цезаря, кого не удивит, что, бесспорно заслужив семь триумфов, он довольствовался тремя? В самом деле, у кого возникнет сомнение, что за возвращение Армении, во главе которой он поставил коронованного им собственноручно царя^[458], и за упорядочение восточных дел он заслужил овации и что за победу над винделиками и ретами он достоин был вступить в город на колеснице? (2) И затем, после усыновления, когда в ходе трехлетней непрерывной войны были сломлены силы германцев, разве он не был достоин такого же почета? А когда после поражения Вара [totius]^[459] была сокрушена та же Германия, разве не триумф должен был стать наградой величайшему полководцу за исход событий, даже более благоприятный, чем ожидали? Но в отношении такого человека не знаешь, чему больше удивляться, тому, что он постоянно превышал меру трудов и опасностей, или тому, что он ограничивал свои почести?

CXXIII. Мы подошли ко времени наивысшего страха. Ведь после того как Цезарь Август послал в Германию своего внука Германика, чтобы погасить последние очаги войны, он вознамерился послать сына Тиберия в Иллирик, чтобы закрепить миром то, что завоевано оружием. Сопровождая Тиберия и предполагая в то же время присутствовать на состязании атлетов, устроенном в его честь неаполитанцами, он прибыл в Кампанию. И хотя уже ощущались признаки слабости и начало ухудшения здоровья, он, собравшись духом для того, чтобы проводить сына, расстался с ним в Беневенте, а сам вернулся в Нолу. И поскольку здоровье его ухудшалось с каждым днем, он, желая оставить все после себя в полной сохранности, знал, кого призвать, и срочно вызывает сына; тот летит к отцу отечества быстрее, чем этого ожидали. (2) Тогда провозгласив, что он спокоен, Август, заключив в объятия своего Тиберия, препоручил ему его и свои собственные дела и уже приготовился к концу, коли того требует рок; поначалу кое-как оправившись при взгляде и словах ободрения столь дорогого человека, он вскоре, когда рок избавил его от всякой заботы, на семьдесят шестом году жизни, в консульство Помпея и Апулея, возвратился к своим началам, вернув небу небесную душу^[460].

CXXIV. Не только мне, столь спешащему, но и тому, кто располагает временем, невозможно выразить, каким был тогда ужас у людей, каким — волнение сената, каким — замешательство народа, каким страхом был охвачен Рим, на каком узком рубеже между спасением и гибелью мы тогда находились! Достаточно того, что я передам общее мнение: мы боялись крушения мира, но даже не почувствовали, что он колеблется. Столь огромным было величие одного человека, что ни честным людям…^[461] ни против злодеев не понадобилось употреблять оружия. (2) Все государство превратилось в театральную сцену, на которой сенат и римский народ сражались с Цезарем, [добиваясь,] чтобы он наследовал отцовское место, а тот — чтобы ему было дозволено быть гражданином, равным другим, а не принцепсом, возвышающимся над всеми. Наконец, он был побежден скорее доводами разума, чем влечением к должности, поскольку мог видеть, что невзятое им под защиту погибало. И он — единственный, кто отказывался от принципата едва ли не дольше, чем другие бились с оружием, чтобы его захватить^[462].

(3) После того, как его отец ушел к богам и тело его получило человеческие почести, а имя — божеские, первой задачей Тиберия как принцепса было устройство комиций по плану, собственноручно составленному божественным Августом. (4) В то время мне и моему брату довелось быть кандидатами Цезаря, назначенными преторами непосредственно вслед за знатнейшими гражданами и жрецами: и мы были последними кандидатами, предложенными Августом, и первыми, кого рекомендовал Тиберий.

CXXV. Государство сразу же было вознаграждено за свои молитвы и проницательность. Вскоре нам стало ясно, что мы претерпели бы, не добившись Тиберия, и чего мы достигли, его добившись. Ведь войско, действовавшее в Германии и находившееся под непосредственным командованием Германика, и одновременно легионы, находившиеся в Иллирике, будучи охвачены каким-то бешенством и ненасытной страстью к беспорядкам, потребовали себе нового военачальника, новый устав, новое управление. (2) Они даже осмелились утверждать, что дадут сенату, принцепсу законы, и сами попытались установить себе размер жалования, сроки службы. Прибегли к оружию. Обнажили мечи. И безнаказанность едва не привела к крайним степеням насилия, и недоставало того, кто повел бы против государства, но не тех, кто бы за ним последовал^[463]. (3) Однако зрелый опыт военачальника в короткое время все это успокоил и ликвидировал, многое обуздав, кое-что обещав, не теряя своего достоинства, сурово покарав главных виновников, остальным вынеся мягкое порицание. (4) В то время как Германик в большинстве случаев прибег к прощению, Друз, посланный отцом на такой же пожар военной смуты, вздымавшейся огромным пламенем, прибег к древней, старинной суровости. Конец ситуации, опасной для него и гибельной как самим фактом, так и примером, он положил мечами тех же воинов, которыми был осажден. (5) Исключительную помощь в этом ему оказал Юний Блез^[464], человек, не знаю, более ли полезный в войну или ценный в мирное время. Несколько лет спустя, являясь проконсулом в Африке, он был провозглашен императором и заслужил триумф. Что касается Испании^[465] и войск, находящихся там под командованием имевшего верховную власть [М. Лепида^[466], о чьих] доблестях и знаменитых кампаниях в Иллирике мы говорили раньше, то он их содержал в полном мире и спокойствии, поскольку обладал в избытке разумной справедливостью решений и авторитетом для их осуществления. В приморской части Иллирика его старательности и надежности во всем следовал Долабелла, человек благороднейшей простоты.

CXXVI. Нуждаются ли в подробном изложении события этих шестнадцати лет, прошедшие у всех на глазах и запечатлевшиеся в памяти? Цезарь обожествил отца не своей властью, а из чувства благоговения, не провозгласил, а сделал богом^[467]. (2) На форум призвано доверие, с форума удален мятеж, с Марсова поля — домогательства^[468], из курии — раздоры, и возвращены государству одряхлевшие от долгого бездействия и погребенные правосудие, справедливость, энергия; к магистратам пришел авторитет, к сенату — величие, к судьям — вескость^[469]; подавлен театральный мятеж^[470]; всем внушено желание или вменено в обязанность поступать правильно: (3) все правое окружено почетом, а дурное наказывается; низший чтит обладающего властью, но не боится, могущественный идет впереди низшего, но не презирает его. Когда цены на хлеб были умереннее?^[471] Когда мир был отраднее? Распространившись до восточных и западных пределов, достигнув самого, севера и юга, Августов мир сохранил самые отдаленные уголки всего мира свободными от разбоя. (4) Великодушие принцепса защитило от непредвиденных потерь не только граждан, но в равной степени города. Восстановлены города Азии^[472], провинции освобождены от злоупотреблений магистратов^[473]; достойным обеспечен заслуженный почет, злодеям — наказание, хоть и запоздавшее; личное благоволение одолено справедливостью, домогательства — доблестью; ведь наилучший принцепс своими поступками побуждает своих граждан действовать правильно, и если он велик в своей власти, то еще более велик своим примером.

CXXVII. Редко выдающиеся мужи для управления тем, что дала им судьба, не пользовались услугами великих помощников, — как оба Сципиона — двумя Лелиями, во всем сравняв их с собой, как божественный Август — М. Агриппой, а после него для того же Статилием Тавром^[474], — которым происхождение от новых людей нисколько не помешало неоднократно быть консулами, добиваться триумфов и многочисленных жреческих должностей. (2) И в самом деле, великие дела нуждаются в великих помощниках (да и для малых дел ощущается их недостаток), и важно для государства, чтобы те, чье использование необходимо, выделялись достоинством и польза подкреплялась бы авторитетом. (3) Следуя этим примерам, Тиб. Цезарь имел и имеет исключительного помощника в несении бремени принципата — Элия Сеяна, отец которого был принцепсом всаднического сословия^[475], а мать принадлежала к семьям славного и древнего происхождения, отмеченным почетными отличиями^[476]; его братья, родные и двоюродные, а также дядя были консулами, сам же он показал себя очень деятельным и преданным. Его физическая крепость соответствует силе духа. (4) Человек старинной суровости, жизнерадостной веселости, активности, внешне подобной праздности, ничего для себя не добивающийся и в силу этого получающий все, ценящий себя меньше, чем его ценят другие, внешностью и жизнью безмятежный, но неусыпный разумом^[477].

CXXVIII. Давно уже в оценке достоинств этого человека мнение сограждан состязается с мнением принцепса. Для сената и римского народа не ново считать наиболее достойное самым знатным. Ведь и те, кто впервые, еще до Пунической войны (триста лет назад), подняли до высшей власти нового человека Тиб. Корункания и наряду со всеми другими почестями наделили его великим понтификатом^[478], (2) и те, кто возвеличили консулатом, цензурой, триумфами Сп. Карвилия, рожденного во всадническом сословии^[479], а вскоре после него М. Катона, нового поселенца и даже выходца из Тускула, и Муммия Ахейского, (3) и те, кто вплоть до его шестого консульства считали бесспорным принцепсом римского народа Г. Мария, безвестного по происхождению, и те, которые столько воздали М. Туллию, что почти с их одобрения он достиг первенства, которого жаждал, и те, которые не отказали Азинию Поллиону ни в чем из того, что с великими усилиями добывается наизнатнейшими людьми, — все они прекрасно знали: чей дух более доблестен, тому и больше воздается. (4) Подобный пример, достойный подражания, естественно привел Цезаря к мысли проверить Сеяна и возложить на него помощь в несении бремени принцепса; и он убедил сенат и римский народ с готовностью доверить свою безопасность человеку, на деле доказавшему, что лучше всех подходит для этого.

CXXIX. Предложив как бы общую [картину]^[480] принципата Тиберия Цезаря, рассмотрим подробности. С каким благоразумием он вызвал в Рим Раскупола, погубителя своего племянника Котиса, с которым он делил ту же власть^[481]. В осуществлении этой операции исключительно важной была помощь консуляра Помпония Флакка^[482], рожденного для всего, что должно быть выполнено надежно, и благодаря своей непритязательной доблести всегда заслуживающего славу, но к ней не стремящегося. (2) С какой основательностью Цезарь провел дело [Друза Либона] — как сенатор и судья, а не как принцепс [и правитель], проявив скорее пунктуальность, чем суровость^[483]. С какой быстротой неблагодарного, замышлявшего переворот… подавил! Какие уроки он преподал своему Германику и, дав ему военную выучку во время совместной службы, принял покорителем Германии! Какими почестями он воодушевил юношу во время триумфа, величие которого соответствовало великолепию совершенных им дел. (3) Сколько раз он удостоил народ публичных раздач! С какой охотой (если на то была воля сената) он восполнял у сенаторов ценз, чтобы не возобладала роскошь и честная бедность не пострадала из-за лишения сенаторского достоинства!^[484] С каким почетом он отправил своего Германика в заморские провинции!^[485] Какими энергичными мерами, какой целебной силой своих решений он, имея помощником и исполнителем своего сына Друза, заставил уйти Маробода, цеплявшегося за рубежи захваченного им царства, — не в обиду его достоинству будь сказано, — словно змея, затаившаяся в земле! Как достойно и в то же время надежно он содержал Маробода!^[486] Какую тяжелую войну в Галлиях, развязанную их первым человеком Сакровиром и Юлием Флором, он подавил с такой удивительной быстротой и доблестью, что римский народ раньше узнал о победе, чем о войне: вестник победы прибыл раньше, чем вестники опасности! (4) Равным образом африканская война, внушавшая не меньший ужас и постоянно расширявшаяся, благодаря его ауспициям и рекомендациям была вскоре похоронена^[487].

CXXX. А какие сооружения он воздвиг от своего имени и от имени своих близких! С какой благочестивой, выходящей за пределы человеческой возможности щедростью он возвел храм своему отцу!^[488] С каким пылом великодушия он восстановил уничтоженные огнем здания Гн. Помпея! Он считал необходимым взять под свою защиту все, что когда-либо выделялось славой, как бы родственное себе. (2) Какое душевное благородство он проявил в других случаях, как недавно во время пожара на горе Целии^[489], возместив ущерб людям всех сословий из собственного имущества! При каком спокойствии людей он осуществил набор войска, предмет постоянного и чрезвычайного страха, без смятения среди набранных! (3) И если дозволит природа и разрешит человеческая посредственность, я осмелюсь вознести вместе с богами жалобу: чем он заслужил, что против него имел преступные планы сначала Друз Либон?^[490] Затем [выступившие против него] Силий^[491] и Пизон^[492], одному из которых он предоставил высшие почести, а другому их приумножил? Чтобы перейти к большему, хотя и это он считал величайшим, — за что он потерял сыновей юношами?^[493] За что потерял внука от своего Друза? (4) До сих пор мы говорили о горестном. Теперь надлежит перейти к постыдному! Какие страдания М. Виниций, терзали его душу на протяжении этих трех лет! Каким долго скрываемым и от того еще более жестоким пламенем сжигало ему грудь, когда по вине невестки, когда по вине внука он вынужден был страдать, негодовать, краснеть^[494]? К несчастьям этого времени добавилась потеря матери, женщины достойнейшей и во всем более подобной богам, чем людям^[495], власть которой никто не чувствовал, разве лишь при избавлении от опасности или повышении в должности.

CXXXI. Труд мне надлежит закончить молитвой. О, Юпитер Капитолийский, и ты, Марс Градив^[496], основатель и установитель римского имени^[497], и ты, хранительница вечного огня Веста, и вы, все боги, которые распространили мощь Римской империи до крайнего предела земель, вас всенародно заклинаю и молю: охраняйте, сохраняйте, поддерживайте это состояние, этот мир, [этого принцепса]^[498] (2), а когда он исполнит долговременную службу смертного, как можно позднее определите ему преемников, да таких, чьи плечи были бы достаточно тверды, чтобы вынести бремя власти над миром, которое, как мы чувствуем, выдерживает он; намерения всех граждан, если они благие^[499], [поддержите, если нечестивые — сокрушите!].

А.И. Немировский ВЕЛЛЕЙ ПАТЕРКУЛ И ЕГО ВРЕМЯ

Есть на языке Гомера и Аристотеля необычайно емкое слово — метаморфозы. Оно, как греческая губка, впитало огромное идейное и образное богатство. В нем и диалектика Гераклита с учением о вечном движении и изменении, и едва ли не основная линия античной мифологии с ее чудесными превращениями людей в животных, в растения, в камни и, наоборот, с очеловечиванием животного мира и мертвой природы. История Рима последних двух столетий Республики являет пример метаморфоз иного рода — социальных и политических перемен, подготовивших изменения во всех сферах духовной жизни римского народа.

Превращение Рима из италийского государства в мировую державу произошло с ошеломляющей стремительностью, не имевшей прецедентов в античном мире. Греческий юноша-эфеб, воспитанный в убеждении, что исконными врагами и поработителями его родины являются македонские цари, мог без должного внимания и интереса отнестись к известиям о развертывавшихся на полях Италии жестоких сражениях между римлянами и их противником, карфагенским полководцем Ганнибалом. И менее всего он мог ожидать, что Рим, истекая кровью, ввяжется в греческие дела и, разгромив Македонию, объявит себя освободителем Эллады (197 г. до н.э.). Весть о полном разгроме римлянами огромной армии сирийского царя Антиоха Великого (190 г. до н.э.) могла вызвать у того же наблюдателя, едва прожившего четверть века, удивление и некоторое смятение. Присмотревшись к своим «освободителям», тот же грек уже сочувствовал ничтожному македонскому царю Персею и радовался его первым победам над римскими легионами (169 г. до н.э.). И вот его, едва вступившего в расцвет жизненных сил, уже гонят вместе со 150 тысячами товарищей по несчастью в римское рабство (167 г. до н.э.). Если же ему повезет, он окажется в числе тысячи заложников, бессрочно взятых в Италию и лишенных родины.

Рим был подготовлен к борьбе с Карфагеном и эллинистическими монархиями в военном отношении, но далеко отстал от них в области культуры. Поэтому грандиозность перемен, происшедших на глазах одного человеческого поколения победителей и побежденных, не была осознана самими римлянами в историческом плане. В римском пантеоне не было музы истории, подобной греческой Клио. Не было и историков в подлинном, эллинском смысле этого слова. Имелись лишь летописцы (анналисты), дававшие примитивное погодное изложение событий, значительных и ничтожных, без осмысления их поводов, причин и последствий. Более того, в это время преобладало мнение, что латинский язык не пригоден для исторического повествования, и первые римские историки писали труды на греческом языке. Историком римских завоеваний, превративших Рим в мировую державу, становится один из греческих заложников, Полибий из Мегалополя. Жизненный опыт подтолкнул его к созданию исторического труда нового для греческого мира типа — всеобщей истории, в центре которой находилась история Рима. Грек Полибий стал первым подлинным историком Рима, не только собравшим огромный фактический материал, но и попытавшимся дать его научное истолкование.

Вслед за трагедией народов, лишенных самостоятельности и насильственно втянутых в орбиту великодержавной политики Рима, наступила трагедия самой римской гражданской общины. Огромность добычи оказалась непосильным грузом для свободных земледельцев Италии. Вытесняемые рабами, они нахлынули в «вечный город», чтобы там существовать за счет подачек богатых людей и рабовладельческого государства. Использование этой массы выброшенных за борт свободных граждан в политической борьбе, а затем и в междоусобицах, привело к невиданным по длительности и жестокости гражданским войнам (bella civilia) 91—30 гг. до н.э.

Гражданские войны подготовили наиболее крупную метаморфозу, которую современные исследователи с полным для этого основанием именуют «социальной революцией»^[500]. Она была направлена против отношений собственности, связанных с господствующей политической формой — городом-государством (полисом). Движущей силой революции были широкие массы италийского населения, поставленные в неравноправное положение по сравнению с римскими гражданами. Однако к власти пришли не они, а зажиточная верхушка италийского населения, ставшая прочной опорой нового политического режима — принципата. Единоличные правители, принцепсы, внешне не нарушая прерогатив старинного аристократического учреждения — сената, окружили себя «новыми людьми» (homines novi). Из них складывался военный и административный аппарат, фактически зависящий от воли главы государства. Преобразование римской аристократической республики в монархию произошло почти незаметно для современников этого переворота, поскольку ни Цезарь, ни Август не ликвидировали старых республиканских институтов, а, подчинив себе, ограничили их юрисдикцию маловажными, хотя и внешне почетными сферами.

Какую же роль в изменившемся римском обществе играла историография? Создатели нового политического режима понимали значение истории как сильнейшего идеологического оружия и осуществляли контроль над людьми, занимающимися историей, одновременно оказывая им материальную и моральную поддержку. Перед публикацией каждой из книг своей монументальной «Истории от основания Рима» Тит Ливий, первый профессиональный историк, знакомил с нею Августа, который осуществлял общую цензуру и давал отдельные практические советы. Советы превращались в рекомендации, когда речь шла о современности. Из 142 книг истории Ливия 22 были посвящены времени Августа, и он, будучи в них главной фигурой, естественно, желал выглядеть в наилучшем свете. Подобная ситуация оказалась для римской историографии новой, ибо раньше историки были свободны от такого контроля.

Новыми были и трудности, возникавшие у историков при освещении исторических событий. Ранее политическая история была публичной — решения принимались в сенате, где мог присутствовать и историк, если он был сенатором, и в народных собраниях, где происходило голосование. Со времени Августа история стала «тайной», ибо не были известны пути, которые проходило решение, принятое в императорских спальнях и кабинетах, до того, как его предлагали сенату. Это прекрасно понимал Дион Кассий, касавшийся событий 27 г. до н.э.: «События, происшедшие после этого времени, нельзя изложить тем же способом, как в предшествующие времена… многие вещи были утаены и скрыты… и многое случившееся осталось неизвестным» (Dio Cass., LIII, 19, 2—4).

Существенным обстоятельством, свидетельствующим об изменении общественного положения историков, являются факты их преследования властями. В 25 г. н.э. Кремуций Корд был обвинен в том, что в написанном им историческом труде хвалил убийцу Цезаря Брута, а другого убийцу Цезаря — Кассия — назвал «последним республиканцем» (Tac. Ann., IV, 34). Опасаясь казни, Кремуций Корд покончил жизнь самоубийством, а его труд по специальному решению сената был сожжен.

Результатом этого преследования было, по мнению Тацита, то, что «деяния Тиберия и Гая, а также Клавдия и Нерона излагались лживо, а когда их не стало, — под воздействием оставленной ими по себе еще свежей ненависти» (Tac. Ann., I, 1). Противопоставляя себя этим историкам, имена которых он не счел нужным называть, Тацит обещает «повести в дальнейшем рассказ о принципате Тиберия и его преемников без гнева и пристрастия» (Tac. Ann., I, 1).

Опущенные Тацитом имена историков, живших при преемниках Августа, могут быть восстановлены. Это помимо названного Кремуция Корда Аррунций, Ауфидий Басс, Тиб. Фенестелла, Веллей Патеркул, Сенека Старший; произведения же их утрачены, за исключением одного, принадлежащего Веллею Патеркулу. Это единственный документ эпохи, которую мы, вслед за Тацитом, можем назвать периодом упадка римской историографии. Нетрудно понять, почему современных исследователей исторической мысли древности привлекают такие корифеи, как Полибий, Саллюстий, Ливий, Тацит, и мало интересует Веллей Патеркул. Но в развитии историографии как процесса нет ни лакун, ни второстепенных явлений. Эпоха упадка заслуживает такого же пристального внимания, как периоды подъема.

Социальное положение и происхождение Веллея

Мы знаем поразительно мало о жизни латиноязычных историков конца республики — начала империи. Биография Тита Ливия — сплошная загадка^[501]. Немногим больше известно о Саллюстии^[502]. В отношении Л. Аннея Флора даже возникает сомнение, в каком веке он жил^[503]. Реконструкцией современных исследователей является биография Тацита^[504]. И словно бы желая вознаградить нас за эти утраты, фортуна сохранила биографические сведения о Веллее. Мы получаем редкую возможность проследить, как социальное положение автора отразилось на освещении им эпохи.

Само обилие автобиографических данных в тексте «Римской истории» можно рассматривать как своего рода вызов тем, кто и в эпоху принципата считал знатность необходимым условием для получения высших государственных должностей. Предки Веллея, в его описании, — люди скромные, выделяющиеся лишь исполнительностью и верностью — теми качествами, которые в то время особенно высоко ценились. Дед историка по отцу Г. Веллей был praefectus fabrum (начальник ремесленников) в армии Помпея. Его же в числе других 360 выдающихся представителей всаднического сословия Помпей назвал судьями, пытаясь обуздать с их помощью в 52 г. до н.э. коррупцию в римских судах (Vell., II, 76, 1). Когда из-за преклонного возраста дед Веллея не смог сопровождать помпеянцев в бегстве из Неаполя, он покончил жизнь самоубийством (II, 76, 1). Из сообщений историка о своем деде можно заключить, что Веллеи были кампанской семьей, что подтверждается латинскими надписями из Капуи^[505]. Об отце историка известно лишь то, что он дослужился до начальника кавалерии в германских легионах (II, 104, 3). Дядя историка, также Веллей Патеркул, но с дополнительным именем «Капитон» был в списке сенаторов, подписавших в 43 г. до н.э. обвинение М. Випсания Агриппы против Г. Кассия (II, 69, 5). Так же, как отец историка, он был начальником кавалерии. Таким образом, родственники Веллея по отцовской линии относились к тем семьям всаднического сословия, которые были введены в сенаторский ранг незадолго до принципата Августа.

Мать историка и ее предки принадлежали к влиятельной кампанской знати. Предок Веллея по материнской линии Деций Магий — один из "principes" Капуи, сохранивший в числе немногих капуанцев верность Риму во время перехода столицы Капуи на сторону Ганнибала^[506]. Арестованный Ганнибалом, он был под стражей отправлен в Карфаген, но во время кораблекрушения у берегов Кирены скрылся от надзора карфагенян и бежал в Египет, где, пользуясь покровительством Птолемея IV Филопатора, умер (Liv., XXIII, 7, 4; 10, 3 ff.; Sil. It., XI, 157 ff.). Внук или правнук Деция Магия Минаций Магий из Эклана в области поселения гирпинов проявил себя как рьяный приверженец Рима в годы Союзнической войны (90—88 гг. до н.э.). Он совместно с Т. Дидием захватил Геркуланум, поддержал Л. Корнелия Суллу при осаде последним Помпей, приведя на помощь гирпинский легион (II, 16, 2). За это он был вознагражден римским гражданством, а два его сына получили претуру^[507]. Дедом историка по материнской линии, очевидно, был Нумерий Магий из Кремоны, известный современникам как praefectus fabrum Помпея^[508]. Историк сообщает, что дед усыновил его брата, получившего имя Магий Целлер Веллейян (II, 115, 1; 121, 3). Он был легатом Тиберия в войне против далматов (9 г. н.э.) и претором в 15 г. н.э.

Итак, по отцовской и материнской линии Веллей принадлежал к прослойке, из которой при Августе и Тиберии рекрутировались императорские чиновники и военные командиры — к всадническому сословию и италийской муниципальной знати. Это были «новые люди», связанные с императорской властью и обязанные ей своим положением.

Личность историка и его карьера

Будущий историк родился между 20 и 19 гг. до н.э. в семье префекта конницы Веллея Патеркула. Личное его имя является проблемой. Грамматик Присциан называет историка Марком. В кодексе «M» он носит имя «Гай», которое воспроизводит Беат Ренан на обложке первого издания труда Веллея, но на фронтисписе он назван Публием. Это странное противоречие объясняют тем, что сокращение «C.» содержалось в кодексе, открытом Ренаном, а «P.», т.е. Публий, — имя, которое носил историк, по мнению самого Ренана^[509]. В настоящее время историки склоняются к мысли, что Веллея Патеркула, так же, как его деда, звали Гаем (II, 76, 1). Это же имя встречается на милевом столбе из Африки (CIL, VIII, 10311), где упомянут C. Velleius Paterculus leg. Aug., что, однако, не означает, что в надписи, как это считал В.И. Модестов, идет речь о нашем историке. Скорее всего, это один из его сыновей.

В течение восьми или девяти лет Веллей Патеркул занимал должность военного трибуна в римской армии, расквартированной во Фракии и Македонии (II, 101, 3). Начальниками его были П. Виниций, отец М. Виниция, которому посвящен труд, и П. Силий. В годы службы в должности военного трибуна Веллей Патеркул сопровождал приемного сына Августа Гая Цезаря в его окончившейся трагически инспекционной поездке на Восток (II, 101, 1). Из сообщения самого историка следует, что во время этой же службы он посетил восточные провинции и видел вход в Понт (Черное море) и оба его берега (II, 101, 3). Возможно, вместе с Г. Цезарем он побывал на Родосе, где тогда жил Тиберий. Он наблюдал встречу Г. Цезаря с парфянским царевичем Фраатаком на Евфрате (II, 101, 1).

После возвращения с Востока в 4 г. н.э. Веллей был свидетелем встречи Тиберия воинами и энтузиазма по поводу усыновления Тиберия Августом. 27 июня того же года он принял участие в германском походе будущего императора и стал префектом кавалерии в германской армии, сменив на этом посту своего отца. В 6 г. н.э. он вернулся в Рим для исполнения обязанностей квестора. После окончания квестуры он во главе контингента войск направился в Паннонию, где в то время вспыхнуло восстание местного населения (II, 111, 3). Зимой 6/7 г. н.э. Веллей был начальником стационарного римского лагеря в Сисции, на Дунае (II, 113, 3). В конце 8 г. н.э. Тиберий передал свои полномочия в Паннонии М. Лепиду, а сам направился в охваченную восстанием Далмацию (II, 115, 1). Веллей остался в Паннонии в армии М. Лепида, сопровождая его во время похода через незатронутые войной части Паннонии для соединения с Тиберием (II, 115, 2). В 9—10 гг. н.э. Веллей был участником похода Тиберия в Германию, имевшего целью восстановить там власть римлян после разгрома германцами легионов Вара (II, 114, 5—115, 2). Во время триумфа Тиберия в 12 г. н.э. он был щедро вознагражден, так же, как его брат Магий Целер Веллейян, отличившийся во время войны с далматами (II, 121, 3). Через некоторое время после кончины Августа историк и его брат были избраны преторами в качестве «кандидатов Цезаря» и вошли в сенат (II, 124, 4).

О своей деятельности в качестве сенатора в дошедшей до нас части труда Веллей ничего не сообщает. Не исключено, что об этом говорилось в недошедшем посвящении М. Виницию. Имелись попытки отождествить нашего историка с упомянутым Тацитом (Ann., III, 39, 1—2) П. Веллеем (Р. Vellaeus), сменившим в качестве легата Мезии Л. Помпония Флакка в 21 г. н.э.^[510] Против этого говорит как различная форма имени историка и легата, так и отсутствие в самом труде намеков на участие Веллея в описанной им (II, 129, 1) операции Л. Помпония Флакка во Фракии.

Исчезнув из поля нашего зрения как военный и политический деятель, Веллей Патеркул возникает как человек, работающий над созданием исторического труда. Посвящение двух книг истории консулу 30 г. н.э. М. Виницию — последнее из автобиографических сведений. После 30 г. о Веллее Патеркуле ничего неизвестно.

В 31 г. н.э. был раскрыт заговор Сеяна, повлекший гибель не только его самого, но и ряда его сторонников. Был ли Веллей Патеркул в их числе? Указывая несколько случаев преследований этого времени, Тацит сообщает: «Мне не безызвестно, что большинство писателей обошли бесчисленные случаи несправедливых гонений и многие казни потому, что они были подавлены их обилием; и потому, что опасались наскучить читателям, повествуя о том, что им представлялось чрезмерно мрачным» (Ann., VI, 7, перевод А.С. Бобовича). Очевидно, по той или другой причине традиция не донесла сведений о гибели Веллея Патеркула. Мы никогда не узнаем, что явилось причиной гнева Тиберия: похвалы в адрес Сеяна, которые содержатся в его труде (II, 127, 3—128, 4), личная их дружба, восходящая ко времени совместной службы на Востоке, или навет какого-нибудь недоброжелателя. Но отсутствие сведений о Веллее логичнее всего объяснить его гибелью в это время.

Заглавие и композиция труда

В первом печатном издании труд Веллея имел заголовок: «Из двух книг Римской истории Веллея Патеркула к М. Виницию консулу». На самом деле перед нами всеобщая история, в центре которой находится изложение истории Греции (до ее превращения в римскую провинцию) и Рима с вкраплением некоторых сведений из истории ближневосточных стран^[511]. Изложение, вероятно, начиналось с Троянской войны и с рассказа о подвигах греческих и троянских героев, поскольку в дошедшей до нас начальной части первой книги повествуется о возвращении героев, в том числе строителя деревянного коня Эпея, на родину. Троянская война давала возможность Веллею, как и его предшественникам (среди них надо прежде всего отметить Ливия), соединить древние судьбы Трои и Рима в едином повествовании — связующим звеном служил не только Эней, согласно позднему преданию переселившийся в Италию и ставший родоначальником римлян, но и другие герои-колонисты. При этом если Ливий, выходец из Северной Италии, обращает внимание на предка венетов Антенора, то Веллей, предки которого связаны с Кампанией, уделяет больше внимания кампанский грекам.

Бесспорно, деление на две книги восходит не к средневековым переписчикам и не к издателю Ренану, а к самому историку. Это явствует как из его слов (II, 14, 1; II, 131, 1), так из параллелизма в книгах, например, в экскурсах об основании колоний (I, 14 — II, 38—39).

Две книги Веллея в их нынешнем состоянии неодинаковы по объему. В первой книге девятнадцать глав, во второй — сто тридцать одна. Но надо думать, что первоначально первая книга насчитывала примерно то же число глав, что и вторая^[512]. Об этом можно судить по наличию в ней значительных лакун. Утеряны посвящение, изложение Троянской войны в начале текста, изложение греческой и римской истории между временем Ромула и III Македонской войной на протяжении 580 лет. Отрывок из этой лакуны, сохраненный Присцианом, указывает, что Веллей рассматривал образование афинской архе после победы над персами в 468 г. до н.э.

Вторая книга начинается с середины II в. до н.э., времени, когда, согласно Саллюстию, проявляется упадок нравов, связанный с исчезновением страха перед врагами — metus hostilis — после разрушения Карфагена (Sall. Cat. 10, 1; 41, 1; Iug., I, 11). План труда определялся сложившейся в конце Республики, прежде всего благодаря Саллюстию, концепцией римской истории. В эпохе от разрушения Карфагена до времени Тиберия Веллей намечает несколько периодов, каждый из которых завершается очерком развития литературы. Первый период, по Веллею, — от разрушения Карфагена до Союзнической войны, второй — от Союзнической войны до консулата Цицерона, третий — от консулата Цицерона до времени Августа, четвертый — время Августа, пятый — время Тиберия. При этом времени Августа посвящено 35 глав, а времени Тиберия (до и после вступления его на престол) — 38 глав.

Изложение истории Рима у Веллея не является строго анналистический. Рассказывая в хронологической последовательности о важнейших исторических событиях и римских политических деятелях, он при освещении более поздних фактов нередко возвращается к предшествующим. Так, он трижды говорит о судебном законе Гая Гракха: 1) при описании его деятельности как народного трибуна (II, 7, 2); 2) в рассказе о деятельности Ливия Друза Младшего (II, 13); 3) в связи с законом Котты о разделении судебной власти между сенаторами и всадниками (II, 32, 8). При этом если в первом случае он просто излагает содержание закона, то во втором и третьем — более или менее подробно раскрывает его значение. Излагая деятельность Гракхов, Веллей забывает упомянуть о законе, предусматривавшем выведение колоний. Но в связи с деятельностью Ливия Друза он характеризует этот закон как наиболее пагубный во всем законодательстве Гракхов и одновременно касается излюбленной темы колонизации (II, 15). Такой же перескок наблюдается и в II, 68, где вслед за событиями 43 г. до н.э. описываются пропущенные события и стоящие за ними люди консульства Цезаря (48 г. до н.э.).

Ошибочным является мнение, что Веллей Патеркул не обнаруживает понимания внутренней связи событий^[513]. Понимание такой связи сказывается не только в приведенных выше примерах повторения предшествующих фактов в последующем изложении, но и в обобщениях-экскурсах. Так, в первую часть историк ввел обширный экскурс, касающийся основания римских колоний и расширения состава римского гражданства (I, 14—15). Соответственно во второй части имеется краткий обзор предшествующих заморских войн и их результатов (II, 38). Читатель получает представление о том, что захват полководцами земель и их превращение в провинции, платящие подати, — события, разделенные длительным промежутком времени: для Сицилии это 52 года, для Африки — 109 лет, для Испании — 250 лет. Историко-географические экскурсы дополняются экскурсами генеалогического и литературно-исторического характера.

Краткость как историографический принцип

Для историков поздней Республики общим правилом было изложение, изобилующее подробностями и художественными элементами. Благодаря этому создавались огромные по объему труды. Г.Эмилий Туберон написал историю Рима в 14 книгах, Г. Лициний Макр — в 16 книгах, Кв. Клавдий Квадригарий — в 23, Валерий Антиат — в 75.

Уже в середине I в. до н.э. в качестве реакции на это «многословие» историков-анналистов появились сравнительно краткие «Книга анналов» Т. Помпония Аттика^[514] и «Хроника» Корнелия Непота. Катулл, отправляя свою «книжицу» стихов Корнелию Непоту, характеризует адресата как «первого из италийцев, отважившегося изложить все века в трех ученых и трудоемких свитках» (Catul. Praef.). Во времена Катулла написание истории в трех книгах, таким образом, представлялось делом необычайно трудным, каким оно являлось на самом деле. Краткое изложение предполагает обоснованный отбор фактов и выявление между ними причинной и смысловой связи, чего могло и не быть в пространном рассказе. Именно эти задачи ставятся в исторических монографиях Саллюстия, в центре которых находились события, ограниченные десятилетием и даже несколькими годами.

Впрочем, труды Корнелия Непота и даже Саллюстия еще не открыли века кратких историй. В начале правления Августа появились первые книги римской истории Тита Ливия, охватывающие основание Рима и его историю, включая время царей. На написание труда, доведенного до времени историка и насчитывающего 142 книги, ушла вся его жизнь. Именно этот наиболее выдающийся в литературном отношении труд Ливия оказался последним в ряду полных изложений римской истории. Краткость как достоинство исторического труда несколько позднее на примерах Фукидида и Саллюстия оценил Квинтилиан^[515], а Веллей Патеркул воплотил его в своем произведении.

Четыре раза Веллей напоминает читателю, что он следует «предложенной форме труда» (II 16, 1; 38, 1; 66, 3; 96, 3), понимая под этим краткое изложение событий. В других случаях он ссылается на краткость (brevitas) своего труда (I, 16, 1; II, 29, 2; 38, 1; 52, 3; 53, 1; 86, 1; 89, 1; 96, 3; 99, 4; 103, 4), на «спешку» (festinatio) — I, 16, 1; II, 41, 1; 108, 2; 124, 1, на «беглость» (transcursus) — 11, 55, 1.

В некоторых случаях эти ссылки носят риторический характер, в других же они как бы служат оправданием действительных лакун в изложении. Например, в истории Веллея выпали Югуртинская война, борьба Клодия и Милона, законодательство Суллы, новая организация провинций при Августе и многое другое.

Видимо, ощущая чрезмерную краткость своего описания событий, Веллей постоянно указывает на нее и в виде оправдания обещает дать пространное изложение в «настоящем труде» (iusto opere — II, 48, 5; 89, 1; 99, 3), «истинных свитках» (iustis voluminibus — И, 114, 4; 119, 1). Впрочем, по нашему мнению, это не просто оправдание, а свидетельство действительной работы над серьезным историческим сочинением, которое осталось незавершенным и не увидело свет.

Портреты исторических деятелей

Краткость труда не помешала Веллею дать в своем произведении галерею портретов исторических лиц^[516]. Л. Эмилий Павел, Метелл Нумидийский, братья Гракхи, Г. Марий, Цинна, Сульпиций Руф, Сулла, Помпей, Цицерон, Брут, Кассий и многие другие выдающиеся лица наделены образными характеристиками с выделением темных и светлых сторон. В тех случаях, когда Веллею кажется, что то или другое историческое лицо не заслуживает детальной оценки, все же указываются отдельные черты характера и внешности. Так, Веллей не ограничивается указанием, что Брут завладел семью легионами, перешедшими к нему от Г. Антония и П. Ватиния, но попутно замечает, что «…в Ватинии внешнее уродство состязалось с непристойностью нрава, будто его душа была заключена в самое подходящее вместилище» (II, 69, 4).

Враждебный Риму мир предстает в труде Веллея не как совокупность племен и народов с их этническими и историческими традициями, а опять-таки как ряд выдающихся личностей. В обычной для Веллея контрастной манере изображен Митридат Евпатор (II, 18, 1). Племя херусков упоминается мельком в числе других покоренных римлянами племен (II, 105, 1), но вождь херусков Арминий рассматривается как выдающаяся личность, контрастирующая с личностью побежденного им Квинтилия Вара (II, 118, 2; ср. II, 117, 2—3).

Веллей Патеркул завершает линию персонификации истории, которая развивалась в римской историографии еще в конце III — первой половине II в. до н.э. под влиянием эллинистических образцов. Греческие историки эпохи эллинизма, излагая политические и культурные события, видели прежде всего выдающихся людей. В изложении Полибием Второй Пунической войны, например, главную роль играли Кв. Фабий Максим, Ганнибал, Сципион Африканский.

Этой линии противостоит единственное произведение римского историка, труд Катона Старшего «Начала» (Origines). В нем были опущены имена римских полководцев, но зато фигурировало имя боевого карфагенского слона (Cato apud Plin. N.H. II, 51). Если Плинию Младшему, современнику Веллея, эта особенность труда М. Порция Катона представлялась очередным чудачеством прославленного цензора, то Цицерон, видимо, не относил ее к парадоксам, а рассматривал как результат отношения Катона к государству: «Катон обыкновенно говорил, что наше государственное устройство лучше, чем у других государств, ибо в тех, можно сказать, отдельные лица создавали государственный строй на основании своих законов и установлений… напротив, наше государство создано талантом не одного, но многих, оно результат жизни нескольких веков и поколений, а не одного какого-либо человека» (Rep., II, 2, перев. В. О. Горенштейна).

Изложение истории в духе Катона было не чем иным, как попыткой укрепления расшатавшихся полисных начал. «Личностный» подход к истории Саллюстия и Тита Ливия говорит о победе в историографии тех тенденций, с которыми безуспешно боролся Катон Старший. Веллей Патеркул был в этом отношении продолжателем Саллюстия и Ливия и предшественником Тацита и Светония, для которых биография стала естественной формой истории императоров и одновременно императорского Рима.

Излагая «историю в лицах», Веллей Патеркул в то же время преследовал определенную политическую цель — показать, что позитивную роль в судьбах Рима играли выходцы из муниципиев, люди италийского происхождения, а не староримская знать. Веллей неизменно и настойчиво подчеркивает пользу, которую как в далеком прошлом, так и в эпоху принципата приносили Риму неродовитые люди. Среди них «новый человек» Тиберий Корунканий, добившийся высших жреческих и государственных должностей еще до Первой Пунической войны (II, 128, 1), Спурий Корвин, «рожденный во всадническом сословии» (II, 128, 2), М. Катон, «новый гражданин и даже уроженец Тускула» (II, 128, 2), «новый человек» Муммий (II, 128, 2), «человек всаднического происхождения» Гай Марий, ставший первым из римлян (II, 11, 1), а из более поздних примеров — Цицерон, «человек благороднейшей незнатности» (II, 34, 3), П. Вентидий, ставший консулом и триумфатором в том городе, в котором некогда был проведен во время триумфа как пленник (II, 65, 3), Азиний Поллион (II, 128, 3), М. Випсаний Агриппа, который «многочисленными подвигами облагородил свое незнатное происхождение» (II, 96, 1).

Выходцы из всаднического сословия, как показывают примеры Агриппы, Азиния Поллиона, Сеяна, да и самого Веллея Патеркула, пользовались поддержкой императорской власти и выдвигались на первый план. Из них формировался складывающийся государственный аппарат. Не с этой ли новой ролью всаднического сословия связан энтузиазм Веллея по отношению к новому режиму в лице Августа и Тиберия?

С другой стороны, знатность для Веллея иногда служит дополнением к отрицательной оценке персонажа. Клодий характеризуется как «человек знатный, красноречивый, дерзкий, ни в делах, ни в речах не знающий меры, кроме той, которую он сам себе определил» (II, 45, 1). Примерно так же оценивается и Курион: «Это был человек знатный, красноречивый, наглый расточитель как своего, так и чужого состояния и целомудрия, щедро одаренный беспутством, наделенный даром речи во вред государству» (II, 48, 3).

Напротив, современник Клодия и Куриона Антистий Вет оценивается как «человек настолько достойный, насколько можно себе представить человеческую честность» (II, 43, 4). Можно было бы думать, что давая такую характеристику, Веллей преследовал какую-то личную выгоду — квестор Антистий Вет был дедом Антистия Вета, консуляра и понтифика времени Тиберия. Но это допущение отпадает, если мы рассмотрим сведения о плебейском роде Антистиев. Из этого рода происходила жена Тиберия Гракха и впоследствии другая женщина — жена Гн. Помпея Магна, с которой заставил его развестись Сулла. Естественно предположить, что благожелательное отношение Веллея к Антистию Вету объясняется происхождением последнего из плебейского рода, традиционно поддерживавшего популяров. Римский читатель Веллея мог сопоставить: знатные роды нередко давали Риму негодяев, плебейские же — честных, преданных государству людей.

Видя в Веллее выразителя интересов всадничества и муниципальной знати, мы можем рассматривать появление его труда как следствие обострения идейно-политической борьбы в римском обществе времени правления Тиберия. Борьба и соперничество новых людей с нобилитетом, не оставлявшим надежд на возвращение утраченных привилегий, переносились на почву историографии. Исторические факты о заслугах неродовитых людей в изложении Веллея становились также средством укрепления нового политического режима, основанного новыми людьми вопреки сопротивлению старой аристократии.

Хронологические указания

В античной историографии трудно найти историка, который бы больше интересовался хронологией, чем Веллей. Его краткое сочинение пестрит датами, которые он пытается обосновать. Мы находим у него так много систем отсчета времени, что создается впечатление, будто он специально стремился продемонстрировать свою эрудицию в хронологии.

Отсчет лет ведется по олимпийской эре (I, 8, 4), введенной в оборот в эллинистическую эпоху; от времени падения Трои (I, 2, 1; I, 8, 4); от времени взятия Рима галлами (I, 14 2); от основания Александрии (I, 14, 3); от года начала царствования Пирра (I, 14, 6); от начала Пунических войн (I, 14, 8; I, 15, 2; II, 28, 2; II, 38, 2; II, 38, 4; II, 44, 4; II, 90, 2); от времени падения Карфагена (1, 13, 1); от своего времени в ретроспективном порядке (I, 5, 3; I, 6, 1; I, 7, 2; I, 7, 4; I, 8, 2; I, 12, 5 и др., еще 24 отсылки); от консульства Виниция (I, 8, 1; I, 8, 4; I, 12, 6; II, 7, 5; II, 49, 1; II, 65, 2); по спискам триумфаторов; по спискам цензоров; по спискам консулов^[517]. При этом события не только датируются по одной из указанных систем, а используется несколько отсчетов одновременно.

При таком внимании к хронологии странно то, что в труде Веллея немало расхождений с датами других историков (обычно ошибки в пределах 1—3 лет). Объяснением этого феномена в последнее время занялся Ж. Эллегуар^[518]. Ряд ошибок, причем наиболее значительных, он объяснил путаницей в латинских цифрах, в которой повинны античные и средневековые переписчики. Они, например, ошибочно принимали X за V и V за II. Некоторые ошибки связаны с небрежным использованием Веллеем консульских списков. Например, правильно определяя дату основания колонии Калес в Кампании — CCCL лет от консульства Виниция, Веллей указывает, что это было при консулах Сп. Постумий Альбине и Т. Ветурии Кальвине, но эти лица были консулами дважды — в 334 и 321 гг. до н.э.; только вторая дата, и то с ошибкой на один год, соответствует 350 г. от консульства Виниция. Многие ошибки связаны с использованием в разных частях труда различных источников, опирающихся на разные хронологические системы. В первой части труда использована хронология Катона Старшего, которой следовал Помпоний Аттик, тогда как с 49-й главы II книги даты даются по системе Варрона, относившего основание Рима, в пересчете на наше летоисчисление, к 751 г. до н.э. Использованием различных источников можно объяснить и то, что в одном случае Веллей относит возобновление Олимпийских игр к 793 г. до н.э., а в другом — к 776 г. до н.э.

В ряде случаев речь идет не об ошибках, а об иных хронологических принципах, которые Веллей отстаивает в споре с другими историками, например, с Катоном Старшим по поводу даты основания Капуи (I, 7, 2) или по поводу возраста Сципиона Эмилиана (II, 4, 7).

В разделах, посвященных основанию колоний, Веллей использует датировку не по годам, а по двухлетиям, трехлетиям, четырехлетиям, пятилетиям, служившим интервалами в выведении колоний. Последовательного использования такого принципа нет ни у одного другого римского историка.

Проблема источников

Немалые трудности возникают при определении источников, которыми пользовался Веллей Патеркул. Это связано не только с суммарным изложением событий, но и с потерей многих исторических произведений, которые могли быть доступны образованному человеку начала принципата. Исследователь конца прошлого века П. Кайзер применил к нашему автору модную в ту пору «теорию одного источника»^[519]. Этим источником была, по его мнению, историческая хроника Т. Помпония Аттика. Кайзер основывался на отклонении хронологических указаний Веллея на три года от хронологии Варрона, которое засвидетельствовано также в сохраненном Солином отрывке из Аттика (I, 27 М.). Шаткость предположения Кайзера особенно ясна в свете свидетельства Цицерона о том, что Аттик пользовался хронологией Варрона (Brut., 72).

Другой исследователь прошлого века Ф. Бурмайстер полагал, что Веллею была доступна вся литература, знание которой характеризовало уровень культурного человека того времени. В то же время главным источником Веллея Бурмайстер считал историческую хронику Непота, опираясь на сходство некоторых оценок у обоих историков и на обилие у Веллея, как и у Непота, биографических данных^[520].

В современных исследованиях о Веллее преобладает мнение, что он пользовался рядом трудов древних авторов. В ходе изложения Веллей ссылается на «Начала» Катона (I, 7, 3) и на неизвестные другим авторам «Анналы» Гортензия, откуда он заимствовал сведения о своих предках (II, 16, 3)^[521]. Судя по всему, Веллей был также знаком с речами Цицерона и его письмами. Это явствует не только из панегирической оценки Цицерона, настоящего гимна ему (II, 66), но также из совпадения выражений Веллея и Цицерона об амнистии убийцам Цезаря «по примеру древних афинян»^[522].

Подобные же совпадения свидетельствуют о знакомстве Веллея с трудами Саллюстия. Вслед за Саллюстием, или автором, на него опиравшимся, Веллей в начале II книги связывает падение нравов в Риме с уничтожением страха перед Карфагеном^[523]. Саллюстий, более чем другие авторы, оказал влияние на формирование стиля Веллея. К нему восходят контрастность в оценках личностей и использование в предложениях абстрактных слов в качестве существительных^[524].

Среди авторов, оказавших влияние на Веллея, назывался также Трог Помпей^[525]. Но как справедливо заметил Ж. Эллегуар, различия между этими авторами столь велики, что знакомство Веллея с трудом Помпея Трога маловероятно^[526]. Столь же проблематичным является использование Веллеем в качестве источника произведения Варрона, на чем настаивает А. Де Франчиши, полагающий, что из него в «Римскую историю» вошли сведения об общественных сооружениях Рима^[527]. Для того, чтобы сообщить то немногое, что говорится у Веллея о постройках, не было нужды обращаться к специальному труду.

О знакомстве Веллея с грандиозным сочинением Тита Ливия, помимо упоминания Ливия в списке знаменитых историков, говорит совпадение выражений в рассказах об убийстве Тиберия Гракха (ср. Vell., II, 9, 6; Liv., XIV, 33, 5). Нет никаких оснований думать, что Веллей отрицательно относился к Ливию как к стойкому республиканцу, ибо само изложение Веллея сохранило следы республиканской традиции^[528].

Семь раз на протяжении своего труда Веллей ссылается на Азиния Поллиона, восхваляя его как оратора (II, 36, 2),. подчеркивая его твердость и верность цезарианской партии (II, 63, 3), его успехи в борьбе с Секстом Помпеем в Испании (II, 73, 2), отмечая храбрую защиту им Венеции после Перузинской войны (II, 76, 2—3), приводя знаменитый ответ Азиния Поллиона, данный Октавиану перед битвой при Акции (II, 86, 2), характеризуя Азиния Поллиона как «нового человека» (II, 128, 3). Повышенное внимание к Азинию Поллиону является косвенным свидетельством использования Веллеем исторического труда Азиния Поллиона, написавшего историю Рима между 60 и, примерно, 31 г. до н.э.

Исследователи, поддерживавшие эту точку зрения, приводили в ее пользу также характер сведений Веллея о Поллионе^[529]. Так, фраза «Поллион сделал для Антония не меньше, чем Антоний для Поллиона» (II, 56, 3) логичнее всего объясняется чтением труда Азиния Поллиона. К Азинию Поллиону, возможно, восходит присущая Веллею объективность в оценке противников Цезаря. Так же, как Азиний Поллион (Asin. Poll. apud App. B.C., II, 82), Веллей не склонен к преувеличению числа убитых или взятых в плен при изложении войн времени Цезаря. Так, если, по словам Плутарха, Цезарь в ходе галльской кампании взял в плен до миллиона человек, то Веллей называет цифру четыреста тысяч (II, 47, 1). Поллион в своем труде уделял много внимания своей личности. Возможно, это сыграло какую-то роль во включении Веллеем в свою историю автобиографических данных. Обращают на себя внимание и некоторые текстуальные совпадения в трудах Веллея и Аппиана, особенно при описании проскрипций II триумвирата, объясняемые тем, что оба автора пользовались историей Азиния Поллиона.

Имеются и другие труды, которым мог следовать Веллей Патеркул. Было высказано мнение, что его сведения о времени Августа восходят к сочинению Мецената «О деяниях Августа»^[530] и к «Книгам о германских войнах» Ауфидия Басса^[531]. В распоряжении Веллея были также недошедшие до нас «Записки о своей жизни» Августа^[532]. Совпадения между некоторыми фразами Веллея и Николая Дамасского объясняются использованием этого источника.

В двух случаях Веллей ссылается на эпиграфические источники: на надпись на медной доске храма Дианы Тифатины близ Капуи (II, 25, 4) и надпись на форуме Августа с перечнем покоренных народов (II, 39, 2). Надпись на медных досках близ мавзолея Августа с его «Деяниями» им не упоминается, однако есть основания думать, что историк ею пользовался. Такое предположение было впервые высказано Т. Моммзеном во втором издании RgDA (1883), полагавшим, что Веллей Патеркул должен был видеть этот монументальный текст во время прогулок по городу. Недавно французские историки Ж. Эллегуар и К. Жодри предприняли попытку это доказать, сравнив текст «Римской истории» с RgDA^[533]. Ряд мест я обоих текстах обнаруживает несомненную близость^[534], но нельзя доказать, что все эти места восходят именно к этому источнику, а не к уже упомянутым «Запискам» Августа или к труду Мецената.

Помимо указанных исторических трудов, мемуаров и надписей, Веллей Патеркул мог также обратиться к архивным документам времени Империи. Как сенатор он мог пользоваться сенатскими протоколами и донесениями полководцев о ходе военных операций^[535]. Установлено, что Веллей использовал протокольную запись одной из речей императора Тиберия в сенате по поводу царя маркоманнов Маробода (II, 129, 3), которую более подробно излагает Тацит в «Анналах» (II, 65, 1) Использовались также источники, которые могут быть названы «археологическими». По руинам древних Кум и Неаполя историк судил о былом величии этих городов (I, 4, 1).

Против высказанных предположений о непосредственном обращении Веллея к ряду исторических трудов и памятников как будто свидетельствуют его же сообщения о крайне спешной работе над «Историей», приуроченной к вступлению в консульство М. Виниция. Однако есть основания думать, что Веллей начал собирать материал для своего труда не в тот день, когда его друг был избран консулом (в этом случае до вступления Виниция в должность оставалось пять месяцев), а задолго до этого. В пользу этого предположения говорят неоднократные ссылки Веллея на «настоящий труд», «настоящие свитки». Именно они дают основание думать, что «Римская история» представляет выдержку из вчерне законченного обширного труда, потребовавшего у автора большего времени и проработки многочисленных источников, ссылки на которые он сохранил или которые могут быть с большей или меньшей долей вероятности установлены^[536].

Эпоха междоусобиц и гражданских войн

Первый из полностью сохранившихся в труде Веллея периодов римской истории — столетие междоусобиц и гражданских войн. Оценка событий этого времени позволяет судить о политических убеждениях Веллея. Веллей отрицательно относится к аграрному движению братьев Гракхов. Мотивы выступления Тиберия Гракха, согласно Веллею, всецело эгоистические: страх перед наказанием, которое уже постигло консула Манцина за заключение справедливого мирного договора с мятежной Нуманцией, а также личные амбиции народного трибуна (II, 2, 2). Отдавая должное душевному благородству Тиберия и Гая Гракхов, историк считает, что все их законы проводились в угоду жаждавшей перемен народной массе, а их деятельность знаменует «начало гражданских беспорядков и безнаказанности убийств».

Видя в беспорядках и мятежах, независимо от причин, какими они были вызваны, и характера, какой они имели, бедствие для государства и сограждан, Веллей осуждает не только братьев Гракхов, но и иных возмутителей спокойствия. Деятельность Сервилия Главции и Апулея Сатурнина он классифицирует как «неистовство», а самих реформаторов называет «безумцами» (II, 12, 6). В соответствии с этим одобряется вооруженное подавление мятежников консулом Г. Марием и опускается то немаловажное обстоятельство, что Г. Марий первоначально поддерживал Главцию и Сатурнина и при их помощи получил свое шестое консульство^[537].

Несмотря на то, что Ливий Друз Младший был продолжателем Гракхов, его деятельность оценивается Веллеем иначе. Ливий Друз, как полагает Веллей, выдвигая предложения, близкие гракханским, на самом деле исходил из интересов сената (II, 13, 2—3). Трагический исход жизни этого благонамеренного человека, согласно Веллею, был обусловлен тем, что сенат заблуждался в отношении истинных намерений народного трибуна и не усмотрел разницы между ним и Гракхами. Негативная позиция сената, не понявшего выгод деятельности Ливия Друза Младшего, имела последствием попытку последнего найти опору в италиках путем дарования им прав римского гражданства (II, 13, 3—14, 1—3).

Освещение деятельности Ливия Друза Веллеем расходится с тем, какое мы находим у других античных авторов. Так, Аппиан в «Гражданских войнах» рассматривает планы и деятельность Ливия Друза на фоне противоречий между народом и привилегированными сословиями, с одной стороны, и сенатом и всадниками — с другой. По его мнению, против Ливия Друза объединились сенат и римские всадники, в то время как народ горячо поддерживал трибуна (App. B.C., I, 36—37). Также и у Флора, сведения которого в этом вопросе восходят к Т. Ливию, законы Ливия Друза объясняются противоречиями между сенаторами и всадниками (II, 5). Очевидно, и Аппиан пользовался в указанных главах Ливием или идущей от него традицией, тогда как сведения Веллея восходят к иному источнику, установить который не представляется возможным.

Союзническую войну 90—88 гг. до н.э. Веллей Патеркул изложил в двух главах (II, 14—15). Сочувствие историка всецело на стороне восставших италиков. Веллей, сам выходец из италийской муниципальной знати, считал дело италиков справедливым, поскольку «они были лишены прав гражданства в том государстве, которое они подняли на высшую ступень могущества, и, будучи той же крови и происхождения, третировались как варвары» (II, 15, 2).

Со времени гражданских войн Мария и Суллы и диктатуры Суллы изложение событий римской истории становится у Веллея Патеркула более обстоятельным. Десятилетию 89 — 79 гг. до н.э. посвящено десять глав. Предводители враждующих политических группировок осуждаются за гибельное для государства честолюбие. Живописуются сцены насилия, произвола и жестокости. В то же время Гн. Помпей, приникший участие в гражданских войнах на стороне Суллы, рисуется как в высшей степени положительная личность (II, 19). Историк обрисовывает его как гражданина без каких-либо пороков, поскольку стремление Помпея занять в свободной республике место, соответствующее достоинствам, Веллей не считает пороком. В изложении последующих событий, вплоть до появления на политической арене Г. Юлия Цезаря, Помпей оценивается как величайший римский полководец. Успешным завершением Помпеем затянувшихся Митридатовых войн Веллей заканчивает период римской истории, характеризующийся достижением высшего военного могущества и максимальным расширением римской державы, после чего, как и в первой книге, дает краткий обзор территориальных приобретений Рима начиная с Первой Пунической войны.

Не меньшее восхищение как человек и военачальник вызывает у Веллея Патеркула Г. Юлий Цезарь (II, 41—42). В его личности историк выделяет неукротимую силу духа, неумеренную щедрость, непомерное честолюбие, выносливость в перенесении трудностей, трезвость ума, позволяющую принимать продуманные решения, благородство. Несмотря на восхищение Цезарем, нельзя сказать, что в гражданских войнах, разгоревшихся между Помпеем и Цезарем, симпатии Веллея на стороне Цезаря. Помпей и Цезарь для него равновеликие герои Рима, столкновение между которыми — результат происков ничтожных людей или следствие несовершенства человеческой природы, не могущей обойтись без гибельного соперничества.

Начиная с сообщения о завещании Цезаря, в повествование входит Г. Октавий (II, 59, 1). Касаясь происхождения будущего принцепса, его биограф Светоний Транквилл приводит сведения о причислении Сервием Туллием рода Октавиев к патрициату и о последующем переходе его в плебс. Этим данным противопоставлена цитата из «Записок» самого Августа о происхождении из всаднического рода, древнего и богатого, в котором первым сенатором стал отец принцепса (Suet. Aug., 3). Веллей говорит о происхождении Г. Октавия (Августа) почти теми же словами, какими, согласно Светонию, говорил о своем происхождении Август: «Его отец происходил хотя из непатрицианской, но из видной всаднической семьи» (II, 59, 2). Отсюда явствует, что источником Веллея в его рассказе об Августе служили его «Записки».

Изложение гражданских войн после смерти Цезаря, в которых Г. Октавий — Октавиан Август был одним из главных героев, говорит об известной объективности историка. Не чувствуется его вражды к защитникам Республики. Брут и Кассий осуждаются не как противники цезарианцев, а как убийцы Цезаря, проявившие вероломство и неблагодарность по отношению к своему благодетелю. Несмотря на печальный опыт Кремуция Корда, Веллей без страха говорит о величии души Брута (II, 72, 1). Но историк в то же время обходит ужасы проскрипций одной фразой: «Участь всего этого времени никто не смог достойно оплакать, тем более никто его не может выразить словами» (II, 67, 2). Чувствуется, что проскрипции II триумвирата не только во времена самого Августа, но и при Тиберии были запретной темой.

Принципат Августа

В изложении принципата Августа внутренняя политика стоит на заднем плане. В самых общих чертах подчеркивается, что была «восстановлена прежняя, старинная форма правления», восстановлены земледелие, отношения собственности, «улучшены старые законы и целесообразно добавлены новые» (II, 89, 4). О предпринятой Августом ревизии сената сказано, что «сенат избран без суровости, но с надлежащей строгостью» (II, 89, 4). В то же время в поле зрения историка — династическая политика Августа, а также конфликты с некоторыми из сенаторов, добивавшихся большего влияния в государстве или стремившихся устранить Августа.

Военные операции времени Августа раскрываются последовательно, по кампаниям: 1) германская кампания, завершившаяся захватом Германии до Эльбы; 2) восстание паннонцев и его подавление; 3) восстание далматов и его подавление; 4) восстание германцев во главе с Арминием; 5) военные действия с целью восстановления утраченного положения в Германии.

В поле зрения историка все, что, с его точки зрения как профессионального военного, может объяснить возникновение войн и их ход: стратегические замыслы римских и вражеских военачальников, их опытность и человеческие качества, численность римских и вражеских войск, уровень их военной подготовки, особенности местности, затрудняющие или облегчающие военные действия, расположение стационарных римских лагерей. Перед нами не дилетантское освещение военных операций, свойственное большинству античных историков (кроме Фукидида и Полибия — у греков и Цезаря — у римлян), а их профессиональное описание, которое, несмотря на краткость, дает о войнах времени Августа больше сведений, чем все рассказы Светония и Диона Кассия. К тому же это свидетельство очевидца, сохраняющее ощущение масштаба военных действий, подробности военных операций, значительных и второстепенных, дающие возможность понять, как действовали римские полководцы в различных обстоятельствах, в том числе и критических.

Особенно детально Веллей описывает военные действия в Германии, в которых он участвовал в качестве начальника конного отряда армии Тиберия. Историк с гордостью называет себя воином Тиберия Цезаря (II, 104, 3). Он говорит о преданной любви легионеров к Тиберию, почти обожествлении его (II, 104, 4). Если описание радости народа при возвращении Тиберия с острова Родоса (II, 103, 5) кажется обычной риторикой, то изображение поведения воинов и испытываемых ими чувств к главнокомандующему в полной мере отвечает тому, что нам известно о превращении ополчения в профессиональное войско. Легионеры давно уже перестали чувствовать себя римскими гражданами, выполняющими свой воинский долг. Они служили не сенату и римскому народу, а полководцу, в руках которого были их жизнь и смерть, возвышение по служебной лестнице, благосостояние.

Знаки внимания Тиберия к подчиненным, которые Веллей описывает с таким умилением (II, 14, 1—2), — это проявление тех же изменений, но на этот раз в положении военачальника. Римский полководец эпохи Республики не нуждался в каких-либо мерах, которые обеспечивали бы ему личную преданность воинов. Он был выборным лицом, и его дальнейшая карьера зависела не от тех, кем он командовал, а от популярности в комициях и поддержки сената. Такие примеры, как попытка воинов помешать проведению триумфа нелюбимого полководца, в республиканскую эпоху единичны, императорскую эпоху, а также и в конце Республики, полководец мог рассчитывать на положение, ставящее его над сенатом, над народом и над законом. Поэтому возникает известная зависимость полководца от армии, которая, как это неоднократно выявлялось, была единственной реальной силой, могущей обеспечить приход к власти. Полководец, как это и делал Тиберий (II, 14, 3), мог идти на послабление дисциплины, на нарушение субординации, ибо отныне он считался не с существующей традицией, а с собственными целями.

Сам Веллей подчеркивает различие поведения двух полководцев в одинаковой ситуации — при мятеже воинов. Германик действовал с мягкостью, даже кое-что, «не роняя своего достоинства, обещал», «многое простил», в то время как Друз «проявил прежнюю военную суровость» и беспощадно расправился с мятежниками (II, 125, 3—4). Мягкость Германика по отношению к мятежным воинам, хотя он и отклонил их призыв возглавить легионы для захвата власти (на последнее обстоятельство Веллей лишь намекает — II, 125, 3), очевидно, была одной из причин его последующей почетной опалы.

Веллей писал историю войн времени Августа уже после него и после насильственной смерти Германика, имя которого объединило всех недовольных правлением Тиберия. Поэтому, не отрицая заслуг Германика и называя его «заслуженным полководцем», историк говорит о нем с известной сдержанностью, видимо, не желая выставлять себя почитателем Германика. Нет оснований и для утверждения, что Веллей преуменьшил заслуги Друза, приписав Тиберию честь расширения границ Римской империи до Эльбы, в то время, как еще до него, в 9 г. до н.э., Эльбы достигло войско Друза^[538]. Однако в данной и следующей главе (II, 106—107) Веллей не излагает историю войн с германцами, а делится впечатлениями о походе, участником которого он был. Приоритет Тиберия подчеркивается лишь в том, что он провел в Эльбу римский флот со стороны моря (II, 106, 3). О подобной операции Друза неизвестно.

Достоверность данных Веллея по истории войн времени Августа явствует также из его оценки противников римлян — паннонцев и германцев. В отличие от других римских историков, характеризовавших паннонцев как воинственных дикарей, историк сообщает, что большинство из них было грамотно и занималось изучением наук (II, 90, 5). Таким образом, паннонцы изображаются достойными противниками Рима, подготовленными к ведению войны. И эта характеристика приобретает тем большее значение, что Веллей был сам непосредственным участником Паннонской войны, которая получила оценку как «тяжелейшая из внешних войн после Пунической» (Suet. Aug., 16, 1).

Не понаслышке знал Веллей Патеркул и германцев. Историк подчеркивает, ссылаясь на собственный опыт, не только свирепость германцев, но и их изворотливость, благодаря которой им удалось обмануть бдительность римлян и нанести им жесточайшее поражение (II, 118). Совсем не «дикарём» встает из описания Веллея предводитель маркоманнов Маробод, «варвар скорее по происхождению, чем по разуму» (II, 108, 2). Все его действия, начиная от захвата царской власти и ухода вместе со всем народом в защищенную Герцинским лесом Богемию, характеризуются как целесообразные. Дается высокая оценка качествам Маробода как полководца, создавшего прекрасно подготовленное войско, и дипломата, действующего в соответствии с обстоятельствами и умело организующего сопротивление соседних народов захватническим планам римлян. Восстание паннонцев, сорвавшее подготавливаемую против Маробода широкомасштабную военную операцию, изображается как триумф его политики. Высокая оценка историком Маробода, а также Арминия, разумеется, не говорит о каком-либо сочувствии «варварам». Это стремление римского патриота предотвратить военные катастрофы, подобные той, какая постигла римлян в Тевтобургском лесу.

Находясь в свите юного наследника Августа, Веллей Патеркул посетил восточные провинции Империи и был свидетелем дипломатических переговоров Гая Цезаря с парфянским царевичем: «Мне как военному трибуну, командующему своими воинами, удалось увидеть это весьма славное и памятное зрелище» (II, 101, 2). С этим рассказом связано сообщение Веллея Патеркула о том, что в составе римского войска он побывал во Фракии, Македонии, Ахайе и Азии, увидел все восточные провинции, ведущий в Понт пролив и оба его берега (II, 101, 3). Очевидно, впечатлениями об этом периоде жизни историк намеревался поделиться в своем пространном труде.

Описание смерти Августа отличается от рассказов Тацита (Ann., I, 5) и Светония (Suet. Aug., 92) в деталях (II, 123). Если Тацит сомневается в том, что Тиберий, вызванный с дороги в Иллирик, застал Августа живым, а Светоний рисует смерть Августа на руках у Ливии, то Веллей Патеркул изображает Тиберия единственным, кто проводил умирающего императора к праотцам и принял державу из его рук. Очевидно, версия Веллея имела распространение в дворцовых кругах, и современник не мог ее отвергнуть, отдав предпочтение слухам, неблагоприятным для Тиберия или для Ливии (ее даже обвиняли в убийстве супруга).

Веллей донес до нас ощущение страха, охватившего римское общество при вести о кончине того, кто держал в своих руках власть почти пятьдесят лет (II, 124, 1). Это был страх перед возобновлением гражданских междоусобиц, перед возрождением всего того, от чего победитель в прежних гражданских войнах избавил римское общество. Никто уже не помышлял о возвращении сенату и комициям независимого положения. Римские граждане успели превратиться в подданных, и их волновало лишь то, в чьи руки они попадут. В силу своих личных качеств Тиберий вызывал антипатию у многих. Но другой кандидатуры не было. Поэтому предложение сената о передаче Тиберию всех тех полномочий, какими обладал Август, было совершенно естественным. Необычным было лишь то, что Тиберий отказывался принять власть. Светоний и Тацит, касавшиеся этого отказа в своих трудах, объясняют его лицемерием (Suet. Aug., 21; Tac. Ann., I, 11—12). Веллей же, напротив, считает отклонение Тиберием высокой чести искренним, а ее принятие — уступкой доводам государственной пользы, а не личного честолюбия (II, 124, 2). Не исключено, что Тиберий действительно колебался в принятии решения, а не разыгрывал комедию отказа, ибо по своей натуре он был человеком замкнутым, склонным к уединению. Таким образом, у нас нет оснований для того, чтобы принимать версию поздних историков, отвергая мнение человека, лично знавшего Тиберия.

Принципат Тиберия

На главах, посвященных Тиберию как принцепсу (CXXIII—CXXXI), обычно основываются все исследователи, обвиняющие историка в низкопоклонстве и сервилизме. При этом изложению первых шестнадцати лет правления Тиберия противопоставляют рассказ П. Корнелия Тацита обо всем периоде пребывания Тиберия у власти и из этого сравнения делают заключение о качествах Веллея как историка. Ошибочность такого подхода видна из того, что негативная оценка Тацитом Тиберия относится преимущественно к тому времени, которое находится вне поля зрения Веллея Патеркула. Тацит подчеркивает, что, когда Тиберий не занимал еще никакой должности или при Августе принимал участие в управлении государством на вторых ролях, жизнь его была безупречной, и он заслуженно пользовался доброй славой (Ann., VI, 51). Да и впоследствии, будучи по натуре порочным, он прикидывался добродетельным. Превращение Тиберия в чудовище Тацит датирует временем после обнаружения измены Сеяна (Ann., VI, 51). Таким образом, Тиберий-чудовище неизвестен автору дошедшего до нас исторического труда, поскольку измена и падение Сеяна относятся ко времени после его написания. С другой стороны, сопоставление оценок Тиберия обоими историками, относящихся к одному и тому же времени, не дает основания говорить о противоположности их позиций.

Но даже без учета этих обстоятельств расхождение во взглядах на Тиберия Тацита и Веллея не означает, что последний лгал или ошибался, ибо давно уже появились сомнения в справедливости оценки Тиберия Тацитом^[539]. В XX в. мнение о необъективности подхода великого историка к Тиберию стало едва ли не преобладающим^[540], хотя продолжают высказываться и противоположные точки зрения^[541].

У нас в последнее время к этому вопросу обратился А.Б. Егоров, выступивший с критикой попыток «реабилитации» Тиберия в западной историографии^[542]. Следует прежде всего заметить, что объективная оценка отношения Тацита к Тиберию, не имеющая ничего общего с «реабилитацией» этого римского императора, присутствует не только в западной, но и в советской историографии: водораздел между советским и буржуазным антиковедением проходит не по этому вопросу. Так, по мнению наиболее авторитетного советского исследователя Тацита Г.С. Кнабе, оценка Тацитом Тиберия была тенденциозной, а сведения о политических процессах, какие могут быть извлечены из «Анналов», разрушают картину «массового террора», которую с присущим ему литературным талантом живописует Тацит. По подсчетам Г.С. Кнабе, даже при активном сопротивлении сенатской верхушки политике императора к судебной ответственности было привлечено всего 124 человека, а казнено не более 20; при этом суровые репрессии обрушились на людей, стремившихся устранить Тиберия насильственным путем^[543]. Таким образом, масштабы преследований в годы правления Тиберия несопоставимы с массовыми казнями и гонениями эпохи Суллы и второго триумвирата, когда жертвами репрессий стали сотни людей, подчас даже не занимавшихся политической деятельностью. Поэтому современники Тиберия, особенно имевшие возможность наблюдать его вблизи как военачальника и администратора, не воспринимали его как мрачное чудовище, и неумеренные похвалы иногда были искренними.

Для А.Б. Егорова уверенность в непогрешимости Тацита служит основанием для негативной оценки Веллея Патеркула: «Восемь глав Веллея, посвященных времени после смерти Августа, состоят из общих фраз и бесконечных восхвалений принцепса и его окружения. Сам Тиберий у Веллея Патеркула совершенно безлик, очевидно, это не реальное лицо, а образ идеального правителя, во многом собравший в себе качества идеального государственного деятеля Республики»^[544].

Было бы ошибочным отрицать панегирический характер оценки Веллеем Тиберия^[545]. Но при этом неточно, что Тиберий у Веллея безлик и что он вобрал черты идеального государственного деятеля Республики. Особенностью творческой манеры Веллея является создание портретов политических деятелей, которые не повторяют друг друга. Тиберий ближе всего не к республиканским деятелям, а к Августу, хотя их образы не совпадают. Несмотря на краткость описания деятельности Тиберия, Веллей не опускает примеров недовольства его политикой. Он сообщает о заговорах Друза Либона и Силия Пизона, разумеется, их осуждая (II, 130, 3). В изображении Веллея Тиберий далеко не баловень судьбы. Перечисляя потери им близких людей, Веллей восклицает: «Какими горестями, Марк Виниций, терзало его это трехлетие! Какое скрытое и тем более жестокое пламя сжигало его грудь — он вынужден был страдать, возмущаться, краснеть из-за невестки и внука» (II, 130, 4).

Особого рассмотрения заслуживает вопрос об отношении Веллея к Сеяну. Можно ли видеть вслед за Р. Саймом^[546] в Веллее ярого приверженца Сеяна? Биография Сеяна (II, 127, 2) начинается с оценки его родственных связей. Это создает впечатление, что выбор Тиберием Сеяна, «как помощника во всем» во многом объясняется поддержкой последнего целым кланом Сеянов: отцом — «принцепсом всаднического сословия», дядей, родными и двоюродными братьями, занимавшими выдающееся положение вгосударстве. Сказав, действительно, несколько общих слов о качествах Сеяна — верности, трудолюбии, физической силе, Веллей переходит к его особенности сохранять под внешним спокойствием бдительность. Сравнивая веллееву оценку Сеяна с его же характеристиками Элия Ламии (II, 116, 3) или Лициния Нервы (II, 116, 4), мы можем понять, что особой симпатии к Сеяну Веллей не питал, хотя могущественный временщик и привлекал его как выходец из «новых людей». Вудмен обратил внимание на то, что Веллей скорее преуменьшает, чем преувеличивает заслуги Сеяна^[547]. Не сообщается об участии Сеяна в подавлении восстания в Иллирии, о чем говорят Тацит (Ann., I, 24, 1—2) и Дион Кассий (LVIII, 9, 16). Умалчивается о причастности Сеяна к восстановлению сгоревшего театра Помпея. Эта заслуга приписывается одному Тиберию (II, 130, 1).

Несмотря на биографический характер и панегирический тон изложения в последних восьми главах, Веллею удалось изложить главные факты внутренней и внешней политики первой половины принципата Тиберия, причем их оценка мало чем отличается от оценок враждебного Тиберию Тацита. Веллей пишет: «На Форум было возвращено доверие, с Форума изгнан мятеж (seditio), с Марсова поля — домогательства, из курии — раздоры» (II, 126, 2). О том же Тацит сказал следующим образом: «Тогда впервые с Марсова поля выборы были перенесены в сенат, ибо, хотя до этого времени все важнейшее принадлежало решению принцепса, кое-что совершалось и по настоянию триб» (Ann., I, 15, 1). Более пространное сообщение Тацита оказывается неточным, поскольку трибы собирались в другом месте, на Форуме, — за годы бездействия трибутных комиций об этом успели позабыть. Что касается оценок самого факта Веллеем и Тацитом, то они практически однозначны. Тацит также положительно оценивает этот акт: «И народ, если не считать легкого ропота, не жаловался на то, что у него отняли законные права, да и сенаторы, избавленные от щедрых раздач и унизительных домогательств, охотно приняли это новшество» (Ann., I, 15, 2 — перев. А.С. Бобовича). При этом Веллей добавляет драгоценную подробность: реформа комиций была «собственноручно составлена» Августом, а ее проведение было первым из дел нового принцепса Тиберия (II, 124, 3). Передача прерогатив комиций сенату не рассматривалась ни современными, ни последующими историками как антидемократическое мероприятие: выборы давно уже превратились в чисто символический акт.

Имеются и иные совпадения в оценках Веллея и Тацита, «великодушие принцепса, — пишет Веллей, — защитило от убытков не только отдельных граждан, но и города: восставлены города Азии» (II, 126, 4). Тацит говорит о «благородной щедрости Тиберия к разрушенным городам Азии» (Ann., II, 48). «Провинции защищены от беззаконий должностных лиц», — сообщает Веллей. Многочисленные иллюстрации к этому сообщению можно отыскать у Тацита, Светония и Диона Кассия.

Веллей говорит о финансовой помощи Тиберия обедневшим сенаторам с целью восполнения их ценза, необходимого для сохранения в списке сената, подчеркивая при этом, что сенат должен был санкционировать эту помощь (II, 129, 3). О том же на примере Проперция Целера сообщает Тацит в «Анналах» (I, 75, 3—4). Таким образом, несмотря на краткость и панегирический тон, Веллей не только не опустил ничего существенного во внутренней политике Тиберия до 31 г., но и осветил ее объективно.

Характеристика Веллеем внешней политики Тиберия в целом совпадает с ее оценкой Тацитом. Согласно Тациту, Тиберий стремился удержать приобретенное, смягчать своими рекомендациями внешнюю политику Рима, воздерживаться от применения оружия (Ann., VI, 32, 1). Равным образом и Веллей рисует Тиберия как правителя, мудро сдерживающего внешних врагов, не вступая с ними в открытый военный конфликт, и постоянно подчеркивает мудрость его рекомендаций, обеспечивавших сохранение мощи Римской империи и безопасность ее границ. Удивительно, что и Веллей, и Тацит иллюстрируют внешнюю политику Тиберия двумя одинаковыми примерами — отношениями с Марободом и с Раскуполом, нарушившим равновесие сил во Фракии (II, 129 — Tac. Ann., VI, 32). Это дает основание предположить, что Тацит был знаком с сочинением Веллея и оно, несмотря на отрицательное отношение историка к возвеличению Тиберия, дало ему некоторые факты, которые он интерпретировал по-своему. Приведя пример с Марободом, Тацит осуждает Тиберия, в то время как Веллей использует этот пример для защиты позиции императора.

Литературные экскурсы

«Римская история» Веллея — единственный из дошедших до нас исторических трудов, содержащий очерки литературы как греческой, так и латинской. Первый из очерков, посвященный Гомеру (I, 5), затрагивает спорные вопросы античного гомероведения.

Веллей уверен, что Гомер не имел образцов для подражания и что именно он впервые создал жанр героического эпоса (I, 5, 2). Этот взгляд противоречит мнению ряда античных знатоков литературы, называвших предшественников Гомера по именам, равно как и современному взгляду на возникновение эпоса. Веллей полагает, что ошибаются те, кто относит жизнь Гомера ко времени, близкому к Троянской войне. Он считает, что акме Гомера отстоит от его времени на 950 лет, т.е. приходится на 920-е гг. до н.э. (I, 5, 3). Здесь он спорит, не называя имен, с Филостратом, Кратесом из Малла и Эратосфеном, считавшими, соответственно, что Гомер жил через 24, 60 и 100 лет после Троянской войны. Датировка Веллея согласуется с датами грамматика Аполлодора из Александрии, относившего, согласно А. Геллию (A. Gell., XVII, 21, 3), акме Гомера к 914—913 гг. до н.э. Веллей отвергает как несогласующуюся со здравым смыслом гипотезу о рождении Гомера слепым (II, 5, 3). До него легенду о слепоте Гомера оспаривал Цицерон (Tusc., V, 114). Легенда о слепоте Гомера имеет исток в фантастической этимологии александрийских грамматиков, толковавших имя Ομηρος от ο μη ορων («тот, кто слеп»).

В той же главе о Гомере упоминается Архилох, имеющий, по мнению Веллея, то общее с эпическим поэтом, что и он был создателем своего жанра и в этом жанре не имел достойных соперников (I, 5, 3). Архилох был создателем лирического ямба (Hor. Ep., I, 19, 23) и ставился в древности так же высоко, как Гомер. Но это был поэт не X, а VIII в. до н.э.^[548]

За Гомером следует Гесиод. Веллей полагает, что Гесиод был отделен от Гомера ста двадцатью годами (I, 7, 1), справедливо отвергая существовавшую в древности легенду о Гомере и Гесиоде как современниках и соперниках. Отводя Гесиоду в поэзии второе место после Гомера, Веллей следует за распространенной в древности оценкой обоих поэтов — один лишь Квинтилиан ставил на второе место после Гомера Вергилия (Quint., X, 1, 85). Как и другие античные авторы, Веллей противопоставляет Гесиода Гомеру в том отношении, что у первого имеются биографические сведения, а у второго они отсутствуют, полагая, что Гесиод сознательно избежал ошибки Гомера, ничего не сказавшего о своей родине и родителях.

Греческая трагедия представлена в труде Веллея именами ее классиков Эсхила, Софокла и Эврипида^[549] (поэты названы по старшинству), старая комедия — именами Кратина, Аристофана и Эвполида, новая комедия — именами Менандра, Филемона и Дифила (в этом случае избран порядок по начимости творчества), философия — именами Сократа, Платона и Аристотеля, ораторское искусство — именем Исократа (I, 16, 3—5).

Из слов Веллея о том, что Сократ упоминался им уже раньше (I, 16, 4), следует, что существовала не дошедшая до нас глава, где должно было говориться о писателях и ученых классической эпохи. С уверенностью можно сказать, что в ней говорилось об историках V—IV вв. до н.э. Геродоте, Фукидиде и Ксенофонте. Это ясно из того, что в II, 36, 2 Саллюстий назван «подражателем Фукидида», уже известного, таким образом, читателям «Римской истории».

Равным образом следует думать, что в утраченной части труда Веллея имелся раздел, посвященный литературе и науке эпохи Александра и его преемников. В этом случае там должны были быть упомянуты Демосфен и ораторы его поры, а из философов — основатель стоической философии Зенон и его антагонист Эпикур. Труд Веллея обнаруживает бесспорные следы знакомства с философской терминологией стоиков.

Характеризуя древнейший период римской литературы (I, 17), Веллей называет родоначальника римской трагедии Акция (170—86 гг. до н.э.), опуская группировавшихся вокруг него авторов «грубых и неотделанных трудов». Считается, что он имеет в виду Ливия Андроника и Гн. Невия. В одну триаду Веллей группирует поэтов Цецилия Статия (234—166 гг. до н.э.), Теренция (190—159 гг. до н.э.) и Афрания (вторая половина II в. до н.э.), подчеркивая, что они процветали в одну эпоху (I, 17, 1). Римскую историографию Веллей начинает с Катона Старшего, опуская его предшественников, старших анналистов, — он называет их «темными и архаическими авторами» (II, 17, 2). Древнейшее ораторское искусство Рима, как пишет Веллей, представлено именами П. Лициния Красса, Сципиона Эмилиана, Тиберия и Гая Гракхов, Г. Фанния.

Следующий период развития римской литературы, согласно Веллею, охватывал время от разрушения Карфагена до окончания Союзнической войны. Характеризуя развитие ораторского искусства, Веллей называет тех же ораторов, какие былти упомянуты в 17-й главе первой книги, добавляя к ним Г. Папирия Карбона, Метелла Нумидийского, Л. Лициния Красса, М. Антония, Г. Цезаря Страбона (II, 9, 1—2). Называя среди ораторов Кв. Муция Сцеволу, Веллей замечает, что он был более знаменит в юриспруденции, чем в ораторском искусстве.

Отбор Веллеем выдающихся римских ораторов согласуется со списком лучших ораторов в трактате Цицерона «Брут» (см. Cic. Brut., 82; 83; 85—88; 99—102; 120; 135; 138). Но Цицерон характеризует творческую манеру каждого из них, Веллей же ограничивается одними именами.

Римская трагедия представлена именами Акция и Афрания (они уже упоминались в 17-й главе первой книги) и Пакувия, автора двенадцати трагедий и одной претексты.

Упоминая имя автора сатир Г. Луцилия, Веллей сообщает факт из его биографии: он служил всадником под стенами Нуманции, когда осаждающей армией руководил Сципион Эмилиан (II, 9, 4). О том же сообщает и сам Луцилий в своих стихах, говоря, что он входил в «когорту военачальника» cohors praetoria (Lucil., 407—408, 1348). Установлено, что термин cohors praetoria соответствует термину cohors amicorum; таким образом, Луцилий просто находился в свите Сципиона Эмилиана.

При отсутствии биографических сведений об историках-анналистах важно свидетельство Веллея, что старшим из них по возрасту был Л. Целий Антипатр, а ровесниками были Л. Корнелий Сизенна, П. Рутилий Руф, Клавдий Квадригарий, Валерий Анциат (II, 9, 5—6). Как создатель нового литературного жанра (имеются в виду ателланы) характеризуется Веллеем Л. Помпоний (II, 9, 6). На самом деле, он придал давно существовавшим народным сценкам литературную форму.

В другом литературном экскурсе характеризуется литература конца Республики (II, 36). Тут упоминаются не только такие знаменитые ораторы, как Гортензий и Цицерон, но также ораторы, мало или вовсе неизвестные. Среди поэтов конца Республики фигурируют Варрон, Лукреций и Катулл. Хотя известный философ и ученый М. Теренций Варрон писал и стихи (Менипповы сатиры), скорее всего, под «Варроном» подразумевается П. Теренций Варрон из Нарбона, переводчик «Аргонавтики» Аполлония Родосского, автор сатир и панегирического эпоса «Война с секванами».

Среди писателей эпохи второго триумвирата и времени Августа фигурируют «принцепс поэзии» Вергилий (70—19 гг. до н.э.), за ним Рабирий, далее Саллюстий и Ливий, за ними Тибулл (54—19 гг. до н.э.), Овидий (43 г. до н.э. — 17 г. н.э.). Может показаться странным, что среди этих знаменитых писателей назван Рабирий. Но о Рабирии до Веллея писал Овидий, восхищавшийся его талантом (Ovid. Pont., IV, 16, 5), а после Овидия — Квинтилиан (Quint., X, 1, 90). Из этих упоминаний явствует, что Рабирию принадлежала поэма о войне между Октавианом и Антонием^[550].

В обзорах римской литературы Веллея имеются труднообъяснимые пропуски: для раннего периода — Энний и Плавт, для времени Августа — Гораций и Проперций. По мнению Р. Гоара, пропуск Энния объясняется тем, что во времена Веллея он считался устаревшим поэтом, Гораций же выпущен потому, что Тиберий был оскорблен тем, что Гораций не упомянул его в своих одах^[551]. Довод в отношении Горация кажется нам неубедительным. Вряд ли Веллей находился в столь близких отношениях к Тиберию, что знал о его обиде на Горация. Напротив, Веллею было известно, что Тиберий не разрешил вернуться старику Овидию на родину, когда это было всецело в его власти. Однако Овидий назван Веллеем среди великих поэтов времени Августа. Это, на наш взгляд, ослабляет довод Гоара.

Можно думать, что литературные вкусы Веллея — это вкусы его времени. Как правило, оценки Веллея совпадают с оценками близких к нему по времени авторов Сенеки Старшего и Квинтилиана. Сам выбор имен поэтов, ораторов, историков, авторов трагедий и комедий не оставляет сомнений, что Веллей Патеркул достаточно хорошо ориентировался в истории литературы. Попытка сделать литературный процесс частью истории в римской историографии является уникальной. Во всяком случае, ни в одном из дошедших до нас исторических трудов на латинском языке мы не найдем стольких имен литераторов. И даже если допустить, что Веллей Патеркул был знаком не со всеми их произведениями, само по себе появление на страницах исторического труда, тем более столь краткого, имен поэтов, историков, авторов трагедий и комедий наряду с именами консулов и полководцев — достаточно знаменательное явление. Оно, с одной стороны, — свидетельство внимания к литературе как средству идеологического воздействия со стороны основателей империи и, с другой — показатель возросшего интереса самих римлян к до того малопочетной деятельности литераторов.

«Монументальная пропаганда»

Показателен интерес историка к памятникам архитектуры и скульптуры, служившим украшению Рима. Этот интерес может быть понят в свете «монументальной пропаганды», инициатором и мастером которой был Август, похвалявшийся, что принял Рим кирпичным, а оставил его мраморным (Dio Cass., LVI, 30)^[552]. Можно думать, что Веллей был знаком с трудом Витрувия, который мог быть ему близок не только как новый человек, но и тем, что и сам происходили от человека, бывшего praefectus fabrum. Давая краткое сообщение о том или ином политическом деятеле, Веллей сопровождает его указаниями на осуществленные в его время постройки. Так, в кратком сообщении об Антиохе IV Эпифане он находит нужным пояснить, что это тот Антиох, который начал постройку Олимпейона в Афинах (I, 10, 1). В рассказе о Метелле Македонском его строительной деятельности уделено не меньше места, чем войнам (I, 11, 3). Создается впечатление, что сооружение портиков и украшение Форума казались историку не менее значительным деянием, чем победа над Лже-Филиппом. Приводя анекдот о невежестве Муммия, доставившего в Италию шедевры греческого искусства в качестве трофеев своих побед, историк одновременно хвалит полководца за то, что он способствовал украшению Рима, и в завуалированной форме критикует роскошь частных построек своего времени (I, 13, 5). В поле его зрения — сооружение дома Ливия Друза на Палатине, в котором впоследствии обитали Цицерон и Цензорин, а в 30 г. — Статилий Сизенна (II, 14, 3). Он сообщает о постройках Помпея (II, 48, 2).

Говоря о строительной деятельности Августа, он сообщает о храме Аполлона, сооруженном на купленной у частных лиц земле и окруженном роскошными портиками (II, 81, 3), и о посвящении им храма Марсу (II, 100, 2). Упомянут также форум Августа с надписями, восхваляющими победы Августа (II, 39, 2). Он особо подчеркивает рвение в строительной деятельности Тиберия, воздвигшего множество прекрасных зданий и этим увековечившего свое имя и имена близких. Среди этих построек конкретно указаны храм Августа и восстановление сгоревшего театра Помпея (II, 130, 1—2).

Молитва за Тиберия

Сочинение Веллея заканчивается молитвой (votum), использующей римские традиционные формулы обращения к богам с целью снискать благоволение к отдельным лицам и государству. В эпоху раннего принципата появляются молитвы за принцепса, с которым связывалось благополучие империи (одна из них дошла в тексте протокола Арвальских братьев, где богов призывают продлить жизнь и правление Домициана^[553]. В предшествующей Веллею историографии не было молитв за принцепса^[554]. Возможно, Веллей первым первым перенес молитву за императора из политической практики того времени, когда участие в публичном молебствии служило показателем благонадежности, в свой труд.

Молитва богам за благополучие Тиберия согласуется с кризисной ситуацией, обрисованной самим Веллеем в предшествующей главе в форме сочувствия принцепсу, вынужденному краснеть за невестку и внука. На самом же деле речь идет о неудавшемся заговоре Агриппины, завершившемся изгнанием ее и ее сына. Последовавший за этим заговор Сеяна был частью этого кризиса, который, к несчастью для римского общества (и, возможно, для возносившего молитву историка), был преодолен. Боги словно бы вняли молитвам и сохранили Тиберию жизнь. Начинается последнее семилетие царствования Тиберия, превратившего прекраснейший из островов Тирренского побережья в мрачную крепость и, если верить Светонию и Тациту, в место чудовищного разврата.

Есть основание думать, что историк был одной из первых жертв разнузданного террора, в ходе которого были уничтожены как представители республиканской оппозиции, так я наиболее рьяные приверженцы нового режима, полагавшие, что смена принцепса будет способствовать укреплению принципата. Можно думать, что Веллей позаботился, чтобы его труд попал не только к Виницию, но и на Капри. В изменившихся условиях и при возникновении слухов о причастности Веллея к заговору Сеяна сочинение Веллея могло явиться отягчающим обстоятельством, и кара должна была постигнуть не только вполне лояльного историка, но и его труд.

Веллей Патеркул перед судом исторической критики

Первая известная нам оценка Веллея принадлежит гуманисту Юсту Липсию. Он отметил, что «компендий Веллея им писан с пониманием и обладает системой»^[555]. Исходя из отсутствия у Квинтилиана сведений о Веллее, Юст Липсий пришел к выводу, что Веллей Патеркул не пользовался в древности авторитетом. Знаменитый французский мыслитель Ж. Боден в своем трактате «Метод легкого изучения истории» превознес краткий и ясный способ, с помощью которого Веллей Патеркул изложил римские древности^[556]. Монтескье в трактате «Дух законов» дал Веллею следующую оценку: «Веллея Патеркула не следовало бы презирать, если бы он не был заражен лестью».

Развернутую критику Веллея Патерукла как историка мы находим в предисловии аббата Паулюса к выполненному им переводу труда Веллея (1770). Французский ученый считал, что в своей лести Веллей дошел до крайности, восхваляя Августа, в котором порок восторжествовал над добродетелью, и превознося Тиберия, заслужившего вечное проклятие. Паулюс согласен с теми, кто отыскивал достоинства в стиле Веллея, но его возмущает, что историк применяет одни и те же изобразительные средства при описании добродетельного Катона и чудовища Ливии. Сравнивая Тацита и Веллея, Паулюс показывает, что первый мыслит и глубина его мысли не всегда доступна читателю, в то время как второй старается казаться глубокомысленным. В целом труд Веллея рассматривается как свидетельство начавшегося упадка вкуса.

В прошлом веке в целом господствовала отрицательная оценка Веллея как историка. Например, В.И. Модестов полагал, что, поскольку изложение истории у Веллея дано с «придворной» точки зрения, от него нечего ожидать сколько-нибудь широкого понимания исторических событий. «К чести» Веллея В.И. Модестов относил то, что тот высоко оценивает республиканских политических деятелей — Катона Младшего и Цицерона и не набрасывается с ругательствами на Брута и Кассия^[557]. В конце XIX в. суровую оценку Веллею как историку дал немецкий филолог Г. Зауппе^[558]. Кропотливо выявив все ошибки и неточности в его труде, Зауппе пришел к выводу, что это произведение дает ложное представление о римской истории и содержит множество неправомерных пропусков важных событий в дошедших до нас частях. Напротив, Ф. Гельбинг в заслугу Веллею поставил то, что его рассказ — единственное свидетельство современника о времени Августа и Тиберия, первое по времени сообщение о поражении германских легионов Квинтилия Вара^[559]. Французский историк римской литературы Э. Нажотт высоко ценил Веллея Патеркула, защищая его от обвинений в лести Тиберию. В качестве доказательства добросовестности историка он приводит его оценки Тиберия Гракха и Помпея Великого, а также тот факт, что Веллей не скрывает роли Октавиана в трагедии Цицерона, гений которого он превозносит^[560].

В оценках исследователей XX в. можно обнаружить такие же расхождения. Для Р. Сайма период между Ливием и Тацитом — провал в развитии римской историографии, иллюстрируемый произведением Веллея. Веллей оценивается как лживый, вводящий в заблуждение, болтливый и раболепствующий историк^[561]. И. Лана, желая защитить Веллея от обвинений в преобладании у него риторического элемента и отсутствии критического подхода к фактам, высказывает мнение, что Веллей — не ритор и не историк, а официальный пропагандист императорского режима и идеологии в тех формах, какие они приняли во времена императора Тиберия. Выделение Веллеем заслуг «новых людей» Лана ставит в связь с попыткой Тиберия заменить старую римскую аристократию новым социальным классом, римской и муниципальной «буржуазией»^[562].

Против этой оценки Веллея выступил Ж. Эллегуар, не отыскавший в «Римской истории» прямого противопоставления «новых людей» нобилитету. По его мнению, это произведение придворного историка, не преследующее какой-либо политической цели^[563]. Возвращаясь к оценке Веллея в современной научной литературе, Ж. Эллегуар призывает принимать во внимание как цель его труда, так и то обстоятельство, что выпячивание роли личности в истории — это не столько особенность труда Веллея, сколько общая тенденция римской историографии, обусловленная аристократической и иерархической структурой римского общества, в результате чего на передний план выдвигались заслуги личностей, а не народа^[564]. Эллегуар возражает против оценки труда Веллея как панегирика Августу и Тиберию, не отрицая наличия в нем панегирических тенденций. Образы Тиберия у Тацита и Веллея, по мнению Ж. Эллегуара, не исключают друг друга, как это обычно считается, и, несмотря на известные отличия, представляется возможным выделить некоторое количество действительных черт преемника Августа^[565].

Сходную оценку дает Веллею английский историк А. Вудмен. Споря со своим соотечественником Р. Саймом, видевшим в труде Веллея «историю, выродившуюся в биографию и панегирик»^[566], он считает «Римскую историю» органической частью римской историографической традиции со всеми присущими этой традиции особенностями и недостатками. Подчеркивая, что предшествующие Веллею римские историки ставили своей целью возвеличение деяний римского народа и обоснование его роли принцепса всех народов, Вудмен видит в Веллее продолжателя этой «патриотической» и «шовинистической» линии, с той лишь разницей, что энтузиазм по отношению к римскому народу переносится на его главу — принцепса. Неправомерным Вудмен считает обозначение посвященной Тиберию части труда Веллея термином «панегирик», поскольку такой же характер имело изложение Ливия и многих его предшественников. Пытаясь оправдать Веллея хотя бы от части обвинений в сервилизме, Вудмен показывает, что в оценке историком Сеяна отсутствуют некоторые из его заслуг, упомянутые Тацитом и Светонием^[567].

Если в характеристиках Веллея как историка наблюдается резкий перепад мнений от негативного до всецело положительного, то его оценки как писателя и стилиста в основном позитивны. Уже первый издатель и первый критик Веллея Беат Ренан считал, что по прелести и блеску стиля Веллей не уступит никому. Э. Норден, сравнивший в своем классическом труде художественные манеры многих римских прозаиков, увидел в Веллее Патеркуле первого латинского автора, реализовавшего в истории риторический подход. Характер этой реализации позволил Нордену высказать предположение, что в юности, до того, как стать солдатом, Веллей был завсегдатаем школ декламации^[568].

Принимая этот тезис, А. Вудмен дополняет его примерами, свидетельствующими о том, что Веллей пользовался в своем труде практикой контроверсий и свазорий, о которой мы знаем по произведению Сенеки Старшего^[569].

Ряд исследователей высоко оценивает искусство, с каким Веллей дает портретные характеристики, находя в них даже психологическую глубину^[570].

Используя труды своих предшественников, прежде всего написанные на латинском языке филологические диссертации конца прошлого и начала нашего века, Ж. Эллегуар дал исчерпывающую характеристику языка и стиля Веллея Патеркула^[571].

«Римская история» Веллея в отечественной историографии

Традиция изучения Веллея в отечественной историографии бедна: первый и пока единственный из опубликованных русских переводов Веллея появился 210 лет назад (см. с. 53). Из оставшихся неопубликованными работ нам известна по названию филологическая диссертация И.И. Лихтенфельда, по-видимому, сопровождавшаяся переводом^[572].

В послевоенной советской историографии мы находим наряду с уничижительными отзывами о Веллее как историке^[573] вполне благоприятную оценку его труда. Н.А. Машкин рассматривает труд Веллея как «одно из немногих дошедших до нас исторических произведений, отражающих официозный взгляд на падение Республики и начало Империи»^[574]. По его мнению, Веллей Патеркул был знаком с первоисточниками, которые он излагал близко к тексту, и близость к первоисточникам составляет одно из достоинств его труда; в ряде случаев Н.А. Машкин показывает, что сведения Веллея не противоречат показаниям других источников^[575], а иногда заслуживают предпочтения^[576]. В монографии Н.А. Машкина нет стандартных обвинений Веллея во лжи и раболепии. С.И. Соболевский и М.Е. Грабарь-Пассек в «Истории римской литературы», рассмотрев доводы «хулителей» и «апологетов» Веллея, присоединились к последним и недвусмысленно высказались о необходимости реабилитации Веллея от необоснованных обвинений в сервилизме^[577].

Наша оценка Веллея Патеркула является развитием взглядов Н.А. Машкина, С.И. Соболевского, М.Е. Грабарь-Пассек, хотя с некоторыми суждениями наших предшественников мы не согласны. Так, в частности, мы не разделяем мнения Н. А. Машкина о Веллее как об официозном историке и не считаем его труд «придворной историей», как С.И. Соболевский и М.Е. Грабарь-Пассек. Веллей не был профессиональным историком, каким с полным для этого основанием можно считать Тита Ливия. Это любитель, занявшийся историей на склоне лет. Пробуя силы на новом для себя поприще, вряд ли он рассчитывал стать в один ряд с Саллюстием и Ливием. Он гордился не своей эфемерной деятельностью историка, а тем, что ему, не принадлежащему к старой знати, посчастливилось служить под началом выдающихся римских полководцев, быть свидетелем римских побед и объездить едва ли не всю Римскую империю. Направляя выжимку из еще не законченного «надлежащего» труда вновь избранному консулу Виницию, предки которого, как и предки Веллея, происходили из Кампании, он не пытался его убеждать, что режим, основанный Августом и воспринятый его приемным сыном Тиберием, лучше, чем старая республика. Он просто хотел напомнить влиятельному сенатору о себе, начавшем службу при старшем Виниции, и обосновать закономерность того, что лучше всего государству служат «новые люди», к которым он относил как адресата, так и самого себя.

Будучи человеком италийского происхождения, выходцем из города, оказывавшего Риму наиболее упорное сопротивление, Веллей — римлянин до мозга костей и один из наиболее убежденных и рьяных защитников римского империализме как политики расширения Римской империи за счет независимых народов^[578]. Сопротивление римской агрессии для него безумие, за которым следует неотвратимое наказание и восстановление порядка, желанного не только для здравомыслящих людей, но и для богов. Героями истории для Веллея являются те, кто способствовал расширению Римской империи, а предметом наивысшей гордости то, что среди них были такие же «новые люди», как он сам, достигшие высокого положения благодаря верности Риму, энергии и самоотверженности, благочестивому служению богам, способствовавшим превращению Рима в мировую державу.

Молитва этим богам, которой завершается труд Веллея — уникальный исторический документ, позволяющий увидеть римлянина начала Римской империи с его фанатичной убежденностью в вечности римского владычества. Поразительно, что этот человек был современником палестинского безумца, провозгласившего догмат иной веры. Веллей мог встретиться с ним во время посещения восточных провинций, но, разумеется, не смог бы его понять, так же, как столетие спустя, когда новая религия обрела уже многочисленных прозелитов, не мог понять и принять его учения Тацит (Ann., XV, 44).

Исторический труд Веллея Патеркула, несмотря на беглость изложения, — ценный исторический источник, к которому должен обращаться каждый, кто хочет получить представление о последнем столетии Римской республики и раннем принципате. В нем найдется немного фактов, какие нельзя отыскать в более пространных изложениях Тацита, Плутарха, Светония, Аппиана. Однако важны не только факты, но и их оценки, характеризующие время историка и его отношение к происшедшим в Риме переменам. То, что автор — современник этих перемен и активный участник описанных им событий, делает его свидетельства поистине драгоценными.

История текста

Обстоятельства, связанные с биографией римского сенатора Веллея Патеркула, сделали его небольшое сочинение недоступным современникам. С изменением отношения к Тиберию, главному герою истории Веллея, и в связи с появлением в эпоху Антонинов исторических трудов Тацита сочинение Веллея не должно было пользоваться популярностью. Но оно не исчезло. Об этом свидетельствуют ссылки на Веллея у авторов VI в. Присциана (Inst., VI, 11, p. 248 Hertz) и схолиаста Лукана (Schol. Luc., IX, 178)^[579].

Открытие рукописи Веллея Патеркула в библиотеке Мурбахского монастыря (Эльзас)^[580] в 1515 г. было полной неожиданностью^[581]. Рукопись сильно пострадала от времени. В ней отсутствовало начало и имелись значительные лакуны, главным образом, в первой книге. Чтение затруднялось также тем, что в ней, как и во всех рукописях VIII в., к которым она, без сомнения, должна быть отнесена, не было пунктуации и словораздела.

Открыватель манускрипта друг Эразма Роттердамского немецкий гуманист Беат Ренан (Бильде фон Рейнах) сразу же оценил значение находки. Однако издание рукописи задержалось. Требовалось снять с манускрипта копию, и эта работа, напоминавшая дешифровку, была поручена переписчику. К тому же прошел слух, будто в Милане обнаружен полный список «Римской истории» Веллея Патеркула. Убедившись в ложности этого слуха, Ренан в 1518 (или в 1519-м) приступил к подготовке найденной им рукописи к печати. В его распоряжении к тому времени была сама рукопись и ее копия, выполненная безымянным переписчиком. О ходе работы можно судить по его обращениям к Фридриху Саксонскому и «К читателю», опубликованным в издании «P». Ренан сообщает о своих героических усилиях восстановить трудные для чтения места и при этом жалуется на переписчика, который недостаточно добросовестно выполнил порученную ему работу. Из этого ясно, что Ренан сверял копию переписчика с оригиналом и его корректура легла в основу издания «P» (editio princeps).

В ходе типографских работ в базельской типографии Фробения с рукописью Беата Ренана и с изданием «M» познакомился базельский гуманист Бюрер, который сличил оба текста и высказал критические замечания в приложении, занимающем в «P» десять страниц без нумерации. Обращение Бюрера к «M» явствует из его постоянных отсылок типа: «древнейший экземпляр имеет» или «древнейший экземпляр имеет так, и чтение можно считать лучшим». Последняя фраза и ряд других указаний говорят о том, что Бюрер не просто занимался сличением текстов, но и вносил поправки.

Вновь найденный текст сразу привлек к себе внимание, поскольку содержал сравнительно подробное изложение антиримского восстания германцев и этим импонировал патриотическим чувствам активных тогда в Европе противников папской курии. Интерес к этой стороне труда Веллея Патеркула подчеркивает также и весьма выразительная гравюра на титульном листе «P». В верхней ее части изображены стоящие друг против друга два рыцарских войска в полном вооружении. На одном штандарте имя «Арминий», на другом — «Квинтилий Вар».

В 1835 г. И.К. Орелли, подготавливая издание Веллея Патеркула, впервые воспользовался найденной им незадолго до того в библиотеке Базельского университета копией Веллея Патеркула. Эту копию снял 11 августа 1516 г. юный друг Ренана Бонифаций Амербах. Поскольку копия «A» местами значительно отличалась от «P», Орелли и большинство издателей прошлого века полагали, что Амербах копировал «M», и видели в «A» наилучшее чтение, свободное от погрешностей безымянного переписчика начала XVI в. и некорректных эмендаций Ренана. Против этого мнения еще во времена Орелли решительно выступил Д. Фехтер, считавший, что Амербах копировал список безымянного переписчика, на ошибки которого сетовал Ренан^[582]. В последнее время к этому мнению присоединился А. Вудмен, приведший веские доказательства того, что Амербах копировал список переписчика XVI в., внося в него некоторые поправки^[583]. Это позволило Вудмену прийти к выводу, что «A» имеет вторичное значение и только в немногих случаях его чтение лучше, чем «P». Что касается «M», то к нему после Ренана и Бюрера, насколько нам известно, никто не обращался. Последнее упоминание об этом манускрипте относится к концу XVIII в.^[584], после чего он бесследно исчез.

В XIX и первой половине XX в. была проделана серьезная работа над текстом «Римской истории» Веллея Патеркула. Среди толкователей Веллея были такие крупные филологи, как Фр. Хаазе, Т. Моммзен, О. Ян, Л. Траубе, Эд. Норден. По подсчетам А. Диле, только между 1873 и 1932 гг. было предложено более 1500 поправок к тексту Веллея Патеркула^[585].

Между 1520 и 1932 гг. появилось 47 изданий «Римской истории»^[586], в последующие годы — 5 новых изданий.

Комментирование текста Веллея является настолько сложной и трудоемкой работой, что занимавшиеся ею авторы диссертаций ограничивались комментариями к нескольким десяткам глав^[587]. Объемистая книга А. Вудмена содержит детальный комментарий, но лишь к 94—131-й главам^[588]. Обстоятельный комментарий ко всему труду, учитывающий всю проделанную работу над Веллеем, представил Ж. Эллегуар в своем образцовом издании «Римской истории». Вступительная статья, латинский текст, французский перевод, комменарии и указатель потребовали двух томов (468 стр.).

Наш перевод основывается на трех изданиях — стереотипном тойбнеровском Штегмана (1968), частичном издании Вудмена (1977), издании Эллегуара (1983). Мнения предшествующих издателей по поводу тех или иных сложных для понимания мест, приводимые в сносках к изданию Штегмана, также принимались во внимание. В некоторых случаях мы предлагаем собственное толкование текста, обычно же следуем за издателями, принимая или отвергая предлагаемые чтения.

М.Ф. Дашкова СТИЛИСТИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ «РИМСКОЙ ИСТОРИИ» ВЕЛЛЕЯ ПАТЕРКУЛА

Языку и стилю Веллея Патеркула исследователи всегда уделяли много внимания^[589]. Едва ли не каждый раз при изложении истории римской литературы давалась его характеристика как писателя. Так, французский исследователь Е. Нажотт утверждал, что талант В. Патеркула нельзя оспаривать, но при этом отказывал ему в самостоятельности изысканий и ставил в вину поспешность работы. Это обстоятельство, по мнению Нажотта, отрицательно сказывалось на стиле писателя, порождая «обмолвки, общие места, неловкие выражения, периоды с избытком вводных предложений, повторение мыслей». Отмечая риторику, несколько изысканный колорит и искусственный жар, претенциозные соединения слов, Е. Нажотт подчеркивал и положительную сторону сочинения Веллея: «Принявшись вновь за работу старых летописцев, он обновил их приемы собственными рассуждениями и прекрасными портретами, придающими им жизнь. У него есть слова, сразу определяющие известный характер и положение и запечатляющие их в нашем уме. Он был удачным подражателем Саллюстия и сам не раз служил другим образцом»^[590].

Исследователи середины XX в. проявляют более глубокий подход к творчеству В. Патеркула. В статье А. Диле, помещенной в "Paulys Realenencyclopädie der klassischen Altertumwissenschaft", отмечается, что Веллей как прозаик занимает среднее место между Цицероном и Сенекой, что свидетельствует как о стремлении к новому, так и об упорном постоянстве стиля, развившегося до классической высоты, подчеркивается, что в стилистическом использовании отдельных выражений Веллей является предшественником Сенеки и Тацита и что, подобно Сенеке, он способен придать мысли самую впечатляющую, по возможности построенную на антитезе форму, и, хотя в его текст временами вкрадывается определенная безвкусица, стремление к изобильной выразительности формулировок делает чтение расплывающихся периодов сносным и придает изображению оживляющий колорит. Стремление к четким формулировкам, по мнению А. Диле, характеризует прозу императорского периода и вошло на протяжении жизни поколений в практику преподавания риторики. Многие из подобных формулировок оттачивались, совершенствовались, выучивались, преобразовывались в литературном отношении и по-разному применялись авторами. В статье, в частности, сравнивается слог Веллея Патеркула и Саллюстия, отмечается, что оба автора любят антитезу, но у Саллюстия антитеза передает движение мысли, а у В. Патеркула она статична. Для сравнения сначала берется фраза из Саллюстия, в которой отражается движение мысли: «Volventes hostilia cadavera amicum alii pars hospitem aut cognatum reperiebat, fuere etiam qui inimicos suos cognoscerent. — Опознавая вражеские трупы, кто находил друга, кто гостя, кто родственника; были и те, кто узнавал своих врагов». (Cat., 61). Затем приводится отрывок из В. Патеркула: «Non… dubites,…quin magis pro re publica fuerit manere abhuc rudem Corinthiorum intellectum, quam in tantum ea intellegi, et quin hac prudentia illa imprudentia decori publico fuerit conventior. — У тебя не возникнет сомнения в том, что невежество такого рода было выгоднее государству благодаря сохранению памятников коринфского искусства, чем их понимание, и что образованность менее служит к украшению государства, чем прежняя необразованность» (I, 13, 5). Относительно этого отрывка делается такое заключение: здесь можно наблюдать только легкое варьирование мысли вместо ее движения; подобное явление отмечается у Сенеки, где в частых антитезах находит выражение сходная, иногда дополнительная, но очень редко новая мысль^[591]. В этом автор видит глубокое стилистическое различие между прозой Саллюстия, с одной стороны, и прозой В. Патеркула и его современников — с другой. Однако, по нашему мнению, из В. Патеркула взят не самый удачный пример антитезы. У него много случаев антитезы динамичной, оживляющей повествование, о чем будет сказано ниже.

В статье А. Диле о В. Патеркуле отмечается пристрастие Веллея к обозначениям времени, характерным для Саллюстия и Цицерона: еа tempestate, per eam tempestatem (в это время). Как частное проявление писательской манеры В. Патеркула характеризуется употребление — им гипербол. Таковы прилагательные типа atrox, exitiabilis, fulgentissimus. Отмечается наличие возвышенных поэтических оборотов речи метафорического характера типа humanam fidem excedere, ingenium illucere, monimentum facere, смелые сравнения, неожиданные формулировки, остроты и игра слов, которые делают его язык разнообразным и привлекательным. Патетические места повествования характеризуются как свидетельство исключительного стилистического такта писателя, но обильные сентенции рассматриваются как общие места. Отклонений от классической нормы почти не отмечено как в лексике, так и в строении предложений, грецизмы и очевидные неологизмы редки. В заключение автор статьи делает вывод, что язык В. Патеркула характеризует человека, который хотя и внес определенный вклад в формирование слога, присущего его эпохе, но новатором не является, так как ступень его образования и его вкус не возвышаются над средним уровнем^[592].

Использование Веллеем Патеркулом техники риторических приемов при создании характеристик исторических деятялей отмечается Р. Риксом. По его мнению, из риторических схем Веллей выводит плоскостной, без достаточной глубины характер, его характеристики более кратки и сжаты, чем у Саллюстия, и отличаются недостаточной динамикой развития. В этом высказывании много общего с рассмотренной выше статьей А. Диле. Р. Рикс считает, что у Патеркула получается всего лишь каталогизация определенных черт личности и достигнутых ею успехов, хотя и подчеркивается ее общественная значимость. Таким образом, Р. Рикс дает заниженную оценку литературных достоинств сочинения Веллея Патеркула^[593].

А. Вудмен^[594] сравнивает труд Веллея Патеркула с другими образцами краткой истории Рима и по жанру относит его сочинение к всемирной истории. По мнению Вудмена, всемирная история Веллеянаписана со всей выразительностью краткости и послужила основой для таких авторов, как Орозий и Фест. «Это было время краткости», — утверждает Вудмен. Он постоянно подчеркивает, что труд Веллея — это хотя и конспективная, но всемирная история, и сравнивает его с Флором и Сульпицием Севером. Вудмен сопоставляет авторскую позицию Флора и Веллея Патеркула. Флор в предисловии к своему труду говорит: «In brevi quasi tabella totam eius imaginem amplectar. — Помещу всю его историю, если можно так выразиться, на малую табличку…» (I, 3). Веллей характеризует свое собственное рассмотрение царствования Августа с помощью идентичной фразеологии: «Nos memores professionis universam imaginem principatus eius subiecimus. — Мы же, помня о своей задаче, предлагаем вниманию читателя общую картину его принципата» (II, 89, 6). Таким образом, Веллей, подобно Флору, обещает написать лишь imago (образ, тень, картину) римской истории. (Со своей стороны отметим, что не Флор, живший во II в. н.э., мог служить образцом для Веллея, а, наоборот, Веллей для Флора. — М.Д.).

Вудмен позволяет себе предположить, что Веллей, подобно Флору и большинству других авторов, склонных к краткости, делает программное заявление о краткости своего труда в утраченном предисловии к нему. На такую мысль наводит исследователя постоянное упоминание о краткости на протяжении всего труда Веллея. Отсюда Вудмен заключает, что все эти авторы, включая В. Патеркула, представляют традицию и жанр — жанр краткой всемирной истории^[595].

Таким образом, новое в изучении Веллея Патеркула под углом зрения филологической науки состоит в определении жанра и в детальных сопоставлениях с другими римскими авторами.

В русских дореволюционных и советских исследованиях по классической филологии В. Патеркулу уделено чрезвычайно мало внимания. Но еще в XVIII в. в России активизировалась переводческая деятельность и стали появляться на русском языке сочинения многих римских историков: Евтропия, Флора, Корнелия Непота, Квинта Курция Руфа. В 1774 г. вышел в свет перевод «Римской истории» Веллея Патеркула^[596]. В предисловии к нему переводчик Федор Мойсеенков уверял читателей: «…все свое старание прилагал, дабы изобразить точно мысли моего писателя и дабы не удалиться от его слога, сколько сил доставало; однако никогда себя тем льстить не осмелюсь, чтобы в нем никаких не было погрешностей; и так прошу благосклонного читателя, который ведает, сколь трудно переводить сочинение такого краткого и красноречивого творца, каков Веллей Патеркул, и сколь не легко изъяснить на нашем языке все то, что на чужестранном мертвом великую красоту делает, чтобы он извинил меня великодушно в оных…»^[597]. Как видим, Федор Мойсеенков отмечает как краткость, так и красноречивость Патеркула, а наряду с этим «великую красоту» его повествования. Он указывает на трудность перевода с древнего языка, на невозможность избежать погрешностей в переводе. Ф. Мойсеенков серьезно отнесся к самому выбору издания В. Патеркула: он предпочел новейшее по тому времени парижское издание аббата Павла 1770 г., причем перевел предисловие Павла, жизнеописание Веллея Патеркула и написанную аббатом Павлом статью, в которой излагаются суждения критиков о Веллее Патеркуле (в издание входил также французский перевод сочинения Патеркула, выполненный абб. Павлом). Аббат Павел утверждал в этой статье, что труд Веллея Патеркула известен менее, чем того заслуживает, и что он считает его достойным опубликования среди других исторических coчинений^[598].

Таким образом, в конце XVIII в. В. Патеркул получал в основном вполне положительную оценку критики. Стараниями Ф. Мойсеенкова эта критика была доведена до русского читателя.

Перевод «Римской истории» В. Патеркула, выполненный Ф. Мойсеенковым, как правило, точно передает мысль римского историка, почти всегда он адекватен оригиналу. Оценивая этот перевод, как и другие переводы с латинского, выполненные в XVIII в., необходимо учитывать состояние русского литературного языка данного периода. Язык находился в состоянии становления. Переводческая деятельность XVIII в. сама способствовала выработке научной и философской терминологии, усвоению заимствованных слов, становлению синтаксиса научной прозы. Перевод с латинского языка сочинений исторического характера способствовал выработке политической и административной терминологии в области античной истории. В XVIII в. наметились две тенденции: введение в ткань повествования латинского слова в качестве экзотизма исторического характера или подбор соответствующего русского эквивалента. Для римского государства было характерно специфическое устройство, предполагавшее целую систему должностных лиц, не находившую соответствия у других народов и в другие эпохи. В силу этого у русских переводчиков, начиная с эпохи Петра I, складывается традиция заимствовать латинские термины общественно-политического характера. В переводе Ф. Мойсеенкова употребительны термины: консул, претор, цензор, квестор, сенат, диктатор, эдил и т.п. В целом же для него характерно стремление обходиться исконной русской лексикой, а где нужно, создавать новые слова, опираясь на законы русского словообразования. Поэтому он ограничивается употреблением слов латинского происхождения, способных выполнять функции словопроизводящих основ (консул, квестор и т.п.) и совершенно игнорирует их латинские производные (консулат, квестура), предпочитая образование по русским моделям: квесторство, цензорство, консульское достоинство и т.п. Исключение составляют слова «сенат» и «сенатор», но они на протяжении всего XVIII в. обозначали реалии российской действительности^[599].

Политическая обстановка в России XVIII в. еще не создала условий для формирования общественно-политической терминологии. Поэтому переводчику приходилось руководствоваться собственным пониманием термина, с трудом подыскивая его эквиваленты. В результате возникают синонимичные слова и словосочетания, сосуществующие в одном переводе. В особенности показательна передача термина bellum civile. Пять раз это сочетание переведено как «междуусобная брань», например: «Междуусобная брань возгорелась» (II, 49, 1), четыре раза — «междуусобная война», например: «Пред начатием междуусобной войны» (II, 48, 1), и только один раз нами отмечено сочетание «гражданская война»: «Казалось, что бедствия гражданской войны прекратились…» (II, 28, 2). Таким образом, возникновение в русском языке фразеосочетания «гражданская война» опирается на переводческую практику XVIII в.

Слово pars, употребленное во множественном числе, имело в латинском языке значение «политическая партия». Переводчики XVIII в., в том числе и Ф. Мойсеенков, этого значения не улавливают. Ф. Мойсеенков не расчленяет понятий «партия» и «враждебная сторона», которое соотносится с представлением о двух воюющих государствах. Можно предположить, что причина отчасти в том, что в латинском оригинале словом pars обозначаются оба эти понятия, а русское слово «сторона» по многозначности не уступает латинскому pars. Между тем понятие партийности часто ощущается в оригинале достаточно отчетливо: «Pro Pompei partibus, id est pro re publica. — К помпеевой стороне, сиречь к республиканской» (II, 48, 4). В переводе Ф. Мойсеенкова это значение стушевывается.

В латинском оригинале pars может вбирать в себя одновременно такие значения, как «принадлежность к политической группировке» и «расстановка сил во время сражения». Особенно показательно в этом отношении описание битвы при Акции, которая привела к победе партии и одновременно вооруженных сил Октавиана над партией и силами Антония: «Omnia in altera parte fuere: dux, remiges, milites, in altera nihil praeter milites. — При вступлении в сражение с одной стороны все было: вождь, воины и гребцы; а с другой токмо одни воины» (II, 86, 3). Приведенные примеры показывают, как переводческая практика XVIII в. влияла на выработку исторической и общественно-политической терминологии в русском литературном языке и каким сложным и неравномерным был этот процесс^[600].

В XIX в. и в наше время в общих курсах римской литературы В. Патеркул получил далеко не лестную оценку. Особенно суров к нему В.И. Модестов. Отмечая пристрастие к риторическим элементам, свойственным эпохе Тиберия в целом, В.И. Модестов считает «даже особенно неприятным стремление делать свою речь обильною, стремление, которое при недостатке литературного таланта приводит его к частым повторениям, к пустому набору фраз, к неприятной тавтологии»^[601]. Думается, что такой подход к Веллею Патеркулу слишком субъективен. Более беспристрастен к В. Патеркулу М. М. Покровский, по мнению которого, «пример ораторского изложения истории, данный Т. Ливием, не прошел бесследно для его преемников, и в частности для Патеркула, с той естественной разницей, что последний воспитан в манерной риторской школе, из которой он вынес склонность к разного рода историческим эффектам, к изысканному стилю, к историческим отступлениям и обращениям; начало морального упадка изображено у него в виде противоположения Сципиона Африканского Старшего Сципиону Младшему: „Римскому могуществу открыл дорогу Сципион Старший, римской роскоши — Младший”. Или о смерти Помпея сказано, что „кому не хватало земли для побед, тому теперь ее не хватает для погребения”. Приписывая убийство Цицерона Антонию, он обращается к последнему со следующей патетической тирадой: „Ничего ты однако не добился, Антоний! Он живет и будет жить в памяти всех веков, пока пребудет неприкосновенной эта вселенная, которую он, почти единственный из римлян, охватывал своим умом!”»^[602]. Таким образом, М. М. Покровский подчеркивает большое мастерство В. Патеркула, позволяющее ему достигать яркой выразительности.

Не отличается определенностью и целостностью оценка В. Патеркула в двухтомной «Истории римской литературы», изданной АН СССР в 1959—1962 гг. Сначала подчеркивается, что «он когда-то учился в риторической школе, но недостаточно усвоил ее учение: построение периода у него часто неискусное: между двумя небольшими частями главного предложения он нагромождает много вставок, определений, придаточных предложений и т.п., так что получается период длинный и тяжелый». Затем без какой бы то ни было оценки говорится о пристрастии В. Патеркула к антитезам. Вслед за этим отмечается ненужное для смысла накопление синонимов ради риторических целей: prisca et vetus comoedia (I, 16, 3) — «древняя старинная. комедия»; leges pernitiosae et exitiabiles (II, 18, 2) — «законы гибельные, разрушительные». Отмечается как риторическое украшение обилие сентенций в соответствии со вкусом того времени: «Судьба разрушает, иногда замедляет предположения людей» (II, 110, 1); «Всегда спутницей высокого положения бывает лесть» (II, 103, 3) и т.п. Но в конце концов делается заключение положительного характера: «В общем история Веллея читается легко; его изложение не лишено литературного таланта. Он умеет кратко и выразительно обрисовывать характер политических деятелей и образно описать отдельные драматичные события»^[603]. Таким образом, даже давая положительную оценку, почти все исследователи стараются подчеркнуть теневые стороны, словно сговорившись считать В. Патеркула писателем, так сказать, второго ряда.

При этом остаются вне поля зрения исследователей самобытные черты писательской манеры Веллея Патеркула, которые проявляются в структуре характеристик исторических деятелей. Портретная и нравственная характеристика персонажей обычно дается длинным периодом, содержащим целый комплекс определений, выраженных причастиями и прилагательными, а также существительными в значении приложения. Типичный пример представляет собой характеристика Митридата из 18-й главы II книги: «Per ea tempora Mithridates, Ponticus rex, vir neque silendus neque dicendus sine cura, bello acerrimus, virtute eximius, aliquando fortuna, semper animo maximus, consiliis dux, miles manu, odio in Romanos Hannibal… — В это время Митридат, царь Понта, человек, которого нельзя ни обойти молчанием, ни говорить о нем без внимания, в войне изощренный, великий в доблестях, подчас в воинском счастье, всегда великий духом, вождь в замыслах, воин в бою, в ненависти к римлянам Ганнибал…» (II, 18, 3).

Характеристика Митридата содержится в двух приложениях. Первое из них — Ponticus rex — следует непосредственно за Mithridates. Оно разъясняет, кем является Митридат. Второе, начинающееся со слова vir, раскрывает человеческие и полководческие качества Митридата с помощью целой серии определений. Первое определение представляет собой антитезу: два антонимичных герундива, объединенные общим обстоятельством sine cura — «которого нельзя ни обойти молчанием, ни говорить о нем без внимания». Затем следуют качественные прилагательные (два из них в превосходной степени) в сочетании с творительным отношения: «Bello acerrimus, virtute eximius, aliquando fortuna, semper animo maximus — в войне изощренный, великий в доблестях, подчас в воинском счастье, всегда великий духом». Творительный отношения все время анафорически предшествует этим прилагательным. Затем в роли определений к vir выступают существительные dux, miles, Hannibal. Их нельзя назвать приложениями, так как они характеризуют Митридата прежде всего с качественной стороны; эти качества касаются разных сторон дарования Митридата и поданы автором как бы в единстве своих противоположностей, что подкрепляется хиастическим, т.е. перекрестным расположением в антитезе существительных-определений и творительного отношения^[604]: consiliis — dux, (в замыслах — вождь), miles — manu (воин — в бою). И, наконец, последнее определение выражено существительным собственным, одновременно выражающим и высшую степень качества — невозможно ненавидеть римлян больше Ганнибала, — и сравнение: в ненависти к римлянам подобный Ганнибалу.

Характеристика Цезаря не имеет приложений. Она состоит из целого ряда определений. Первые два представляют собой participia coniuncta. Члены, распространяющие причастия, обрамляют их: «Hic nobilissima Iuliorum genitus familia, ab Anchise et Venere deducens genus…». Дословно: «Знаменитейшей Юлиев порожденный семьею, от Анхиза и Венеры ведущий род свой» (II, 41, 1).

Все прилагательные-определения занимают конечное место. Им предшествует, как и в характеристике Митридата, творительный отношения, т.е. наблюдается синтаксическая анафора:

forma omnium civium excellentissimus,

vigore animi acerrimus,

munificentia effusissimus,

celeritate bellandi, patientia periculorum Magno illi Alexandro simillimus

Дословно:

по красоте из всех граждан самый выдающийся,

по энергии духа самый яростный,

по щедрости самый расточительный,

по молниеносности военных действий, по выносливости в опасностях Александру Великому подобный (II, 41, 1).

Таким образом, Веллей Патеркул употреблял целые комплексы определений с нарастанием степени качества. А это уже динамичность, в которой ему отказывает А. Диле. В самом деле, если характеристика Митридата заканчивается сравнением с Ганнибалом, то характеристика Цезаря — сравнением с Александром Великим, что равнозначно предельной степени качества. Такой прием называется климакс^[605]. Для подобных комплексов определений характерны синтаксические анафора и эпифора^[606]. В нашем случае это, как правило, творительный отношения на первом месте и прилагательное или причастие на последнем. Прием анафоры, как лексической, так и синтаксической, В. Патеркул с успехом использует и в антитезе. Особенно показательна в этом отношении характеристика сулланской диктатуры. Прием антитезы наблюдается здесь в различных синтаксических конструкциях. Во-первых, это антитеза внутри сложноподчиненного предложения с союзом cum inversum (как вдруг): «Videbantur finita belli civilis mala, cum Sullae crudelitate aucta sunt. — Казалось, уже завершились бедствия гражданской войны, когда они были умножены в результате жестокости Суллы» (II, 28, 2).

Во-вторых, противопоставление сказуемых и их обстоятельств в главном и сравнительном предложениях: «Uti appareat populum Romanum usum dictatoris in metu desiderasse, ita in otio timuisse potestatem». — Дословно: «Очевидно, римский народ так же стремился к диктатуре во время опасности, как боялся ее в спокойное время» (II, 28, 2).

В-третьих, анафорическое использование относительного местоимения, вводящее придаточное определительное, и соотносительного с ним указательного местоимения в сочетании с эпифорой глагола: «Imperio, quo priores ad vindicandam maximis periculis rem publicam usi erant, eo in immodica crudelitate licentiam usus est». Дословно: «Властью, которой предки для освобождения республики от величайших опасностей пользовались, этой же властью он для неумеренного произвола воспользовался» (II, 28, 2). В этом предложении противопоставлена и цель действия в обеих его частях: предки пользовались диктатурой для освобождения республики от опасности, Сулла — для произвола. Аналогичная картина наблюдается и в следующем отрывке, где многократная антитеза пронизывает обе части высказывания: «In qua civitate petulantis convicii iudicium histrionis ex albo redditur, in ea iugulati civis Romani publice constitueretur auctoramentum. — И в этом государстве, где назначают судебное следствие по поводу оскорбления любого гистриона, публично устанавливается вознаграждение за убийство римского гражданина» (II, 28, 3). Во-первых, здесь наблюдается синтаксическая анафора главного и придаточного: in qua civitate — in ea. Во-вторых, в обеих частях подлежащее и сказуемое представляют собою устойчивые словосочетания, части которых хиастически противопоставлены: iudicium — redditur, constitueretur — auctoramentum. В-третьих, наблюдается синтаксическая анафора родительных падежей со значением дополнения: petulantis histrionis — iugulati civis. В-четвертых, вся фраза от начала до конца построена на сквозной. и последовательной антонимии всех членов противопоставленных частей предложения. Такие случаи антитезы у В. Патеркула далеко не единичны. Для антитезы характерна симметричность конструкции обеих частей фразы. Убедительным примером этого служит рассказ об уважении плебса к Кв. Катулу, несмотря на несогласие с его позицией: «Hic hominis verecundiam, populi iustitiam mirari libet, huius quod non ultra contendit, plebis, quod dissimulantem et adversarium voluntatis suae vero testimonio fraudare noluit. — Достойна восхищения скромность этого человека и справедливость народа, ведь он чрезмерно не настаивал, и плебс, несмотря на свое несогласие и свою враждебность воле Катула, не захотел лишить его своей справедливой признательности» (II, 32, 2).

Антитеза характерна не только для авторской речи. Побежденный Митридат говорит Помпею: «Non esse turpe ab eo vinci, quem vincere esse nefas, neque inhoneste aliquem summitti huic, quem fortuna super omnes extulisse. — He позорно потерпеть поражение от того, кого беззаконно было бы победить: не бесчестно подчиниться тому, кого фортуна поставила выше всех» (II, 37, 4).

Особенно — показательна антитеза при описании драматических ситуаций, связанных с гражданскими войнами. Выразительность достигается главным образом с помощью анафоры, как лексической, так и синтаксической, а иногда и обеих вместе: «Alterius ducis causa melior videbatur, alterius erat firmior. — Дело одного полководца казалось более справедливым, другого — более надежным» (II, 49, 1); «Hic omnia pretiosa, illic valentia. — Здесь все блистательно, там — прочно» (II, 49, 2); «Nihil relictum a Caesare, quod servandae pacis causa temptari posset, nihil receptum a Pompeianis. — Ничто не было упущено Цезарем для сохранения мира, ничто не было принято помпеянцами» (II, 49, 3); «Pompeium senatus auctoritas, Caesarem militum armavit fiducia. — Помпея вооружил авторитет сената, Цезаря — доверие воинов» (II, 49, 2).

Во всех этих случаях антитеза строится на антонимии, которая зачастую обусловлена только контекстуально: Помпей — Цезарь, авторитет сената — доверие воинов. Антитеза всегда начинается с анафоры, которая может быть лексической (nihil — nihil) или синтаксической (hic — illic). Почти всегда для нее характерно симметричное расположение срединных и конечных членов.

Завершенность синтаксических построений Веллея Патеркула, как правило, остается вне поля зрения современных исследователей. Например, А. Вудмен находит, что В. Патеркул строит свои периоды «неопытной рукой». В то же время он отмечает недостаточное внимание ученых к структуре фразы Веллея Патеркула и посвящает небольшую статью стройной организации периода в описании битвы при Акции^[607].

Интерес В. Патеркула как историка сосредоточен на исторических деятелях: на первом плане у него — личность. Это обстоятельство отразилось на стиле всего сочинения в целом. Портретные характеристики почти всех политических деятелей отличаются стройной синтаксической организацией и умелым использованием риторических средств.

Для Веллея характерно обилие превосходных степеней, некоторые из них появляются впервые у него, например, cruentissimus (II, 53, 3), distractissimus (II, 114, 1), fulgentissimus (II, 71, 1), perfeсtissimus (I, 5, 2; II, 36), а также слов, выражающих превосходство (eminens, eminentia, claritudo, elucere и др.) — Применяемые прежде всего к принцепсам и членам императорской фамилии, они призваны подчеркнуть особое положение, занимаемое в государстве новыми господами, вытеснившими из политической жизни народ и оставившими сенату почет без власти. Для того чтобы еще боль ше подчеркнуть их величие, он применяет по отношению к самому себе уничижительные оценки типа «если позволит моя посредственность», которые обычны для литературы монархических эпох. В этом отношении язык «Римской истории» Веллея больше говорит о переменах, происшедших в обществе, чем что бы то ни было.

Веллей пользуется лексикой, характерной для римской прозы конца республики и времени Августа. В то же время мы находим у него слова, которые до него не употреблялись: favorabilis (II, 34, 2; 40, 2), praedatio (II, 73, 3), patratio (II, 98, 2), transcursus (II, 55; I, 86; I, 99, 4)^[608]. Некоторые слова употребляются в необычном смысле, например, actus в значении negotium, adsurgere — ascendere, egredi — superare.

На язык Веллея оказала влияние поэтическая практика. Для придания языку торжественности он вводит слова, употреблявшиеся поэтами, — autumnare, eloquium, ineluctabilis, revolare. В этом отношении характерно также употребление Веллеем греческих слов (например, tetrarches, dynastes, naumachia, acanthus, thyrsus, cothurnus, aspis).

Веллей достигает художественного мастерства, однако при этом отдельные связующие звенья между характеристиками персонажей и динамичными описаниями событий могут казаться вялыми, содержащими плеоназмы, излишние частицы и вводные слова, мало способствующие ясности, четкости, динамичности повествования в целом.

СОКРАЩЕНИЯ

Перечень использованных и цитируемых в книге источников дается в виде сокращений имен и произведений античных авторов, но без указаний места и года их издания, сборников фрагментов не дошедших сочинений, собраний надписей и некоторых наиболее крупных эпиграфических документов. Для удобства пользования и во избежание путаницы сокращения произведений и имен античных авторов и сокращения эпиграфических источников даются раздельно. Список библиографических сокращений, кроме периодических изданий, включает справочники и сборники статей.

Собрания надписей и крупные эпиграфические тексты

CIL — Сorpus Inscriptionum Latinarum

Dessau — Inscriptiones Latinae selectae, ed. H. Dessau

DIRAT — Documents illustrated the Reign of Augustus and Tiberius, ed. V. Ehrenberg, A.H.M. Jones, L. 1955

RgDA — Res gestae Divi Augusti

Собрания фрагментов античных авторов

FHG — Fragmenta Historicorum Graecorum, ed. C. Müller

HRR Peter — Historicorum Romanorum Reliquiae, ed. H. Peter

Античные авторы

Ael. Var. — Aelianus. Varia historia

Apollod. — Appolodorus. Bibliotheca

Apoll. Rhod. — Appolonius Rhodius. Argonautica

App. B.C. — Appianus. Bella civilia

— Ib. — Appianus. Iberica

— Ill — Appianus. Illirica

— Mithr. — Appianus. Mithridatica

Aur. Vict. — Aurelius Victor

Caes. B. G. — G. Iulius Caesar. Bella Gallica

Catull. — Catullus. Carmina

Cens. — Censorinus. De die natali liber

Cic. Acad. — Cicero. Lucullus sive Academicorum libri

— Att. — Cicero. Epistulae ad Atticum

— Balb. — Cicero. Pro Balbo

— Brut. — Cicero. Brutus

— Fam. — Cicero. Epistulae ad familiares

— Fin. — Cicero. De finibus

— Leg. agr. — Cicero. De lege agraria

— De nat. deor. — Cicero. De natura deorum

— Off. — Cicero. De officiis

— De or. — Cicero. De oratore

— Planс. — Cicero. Pro Gn. Planco

— Phil. — Cicero. In M. Antonium oratio Philippica

— Rab. — Cicero. Pro Rabirio

— Rep. — Cicero. De re publica

— Sen. — Cicero. De senectute

— Sest. — Cicero. Pro Sestio

— Tusc. — Cicero. Tusculanae disputationes

— Vat. — Cicero. In P. Vatinium

— Verr. — Cicero. In Verrem

Clem. Al. Strom. — Clemens Alexandrinus. Stromata

Diod. — Diodorus Siculus. Bibliotheca historica

Dio Cass. — Dio Cassius

Dion. Hal. — Dionisius Halicarnassensis. Antiquitates Romanae

Ephor. — Ephorus. Fragmenta

Eur. Andr. — Euripides. Andromache

Eutr. — Eutropius

Fest. L. — Festus. De verborum significatu, quae supersunt, ed. Lyndsey

Flor. — Florus. Epitoma de Tito Livio

Frontin. aqu. — Frontinus. Liber de aquis urbis Romae

— Strat. — Strategematon libri IV

Gell. N. A. — Aulus Gellius. Noctes Atticae

Hom. Il. — Homerus. Ilias

— Od. — Homerus. Odyssea

Hor. Carm. — Horatius. Carmina

— Carm. Saec — Horatius. Carmen saeculare

— Ep. — Horatius. Epistulae

Ios. Ant. — Iosephus. Antiquitates Iudaicae

Iust. — Iustinus. Historia Philippica ex Trogo

Iuv. — Iuvenalis

Liv. — Livius. Ab urbe condita

Liv. Ep. — Livius. Epitomae

Macr. Sat. — Macrobius. Saturnalia

Nic. Dam. — Nicolaus Damascenus

Oros. — Orosius

Ovid. Fast. — Ovidius. Fasti

Paus. — Pausanius. Descriptio Graeciae

Plin. N. H. — Plinius Maior. Naturalis Historia

Plin. Epist. — Plinius Minor. Epistulae

Plut. Aem. — Plutarchus. Aemilius Paulus

— Ant. — Plutarchus. Antonius

— Caes. — Plutarchus. Iulius Caesar

— Cat. min. — Plutarchus. Cato minor

— Cic. — Plutarchus. Cicero

— Crass. — Plutarchus. Crassus

— G. Gracch. — Plutarchus. G. Gracchus

— Ti. Gracch. — Plutarchus. Ti. Gracchus

— Luc. — Plutarchus. Lucullus

— Mar. — Plutarchus. G. Marius

— Pomp. — Plutarchus. Gn. Pompeus

— Publ. — Plutarchus. Valerius Poplicola

— Sylla — Plutarchus. Sylla

Polyb. — Polybius. Historiae

Prisc. — Priscianus. Institutio de arte grammatica

Quint. — Quintilianus. Institutio

Sall. Cat. — Sallustius. Conjuratio Catilinae

— Iug. — Sallustius. Bellum Iugurtinum

— Hist. — Sallustius. Historiarum fragmenta

Schol. — Scholia

Sen. Contr. — Seneca Maior. Controversiae, suasoriae.

— Clem. — Seneca Minor. De Clementia

— Ad Lucil. — Seneca Minor. Epistulae ad Lucilium

Serv. Aen. — Servius. Commentarius in Vergilii Aeneida

— Ecl. — Servius. Commentarius in Vergilii eclogas

Sil. It. — Silius Italicus

Solin. — Solinus

Strab. — Strabonus. Geographicon

Suet. — C. Suetonius Tranquillus

Tac. Ann. — Tacitus. Annales

— Dial. — Tacitus. Dialogus de oratoribus

— Hist. — Tacitus. Historiae

Theop. frg. — Theopompus. Fragmenta

Thuc. — Thucydides. Historiae

Tim. frg. — Timeius. Fragmenta

Varro. L. L. — Varro. De lingua latina

Val. Max. — Valerius Maximus

Vell. — Velleius Paterculus

Verg. Aen. — Vergilius. Aeneis

Библиографические сокращения

ACl — L'Antiquité Classique. Louvain

AJPh — American Journal of Philology. Baltimore

CQ — Classical Quarterly. Oxford

HSCLPH — Harvard Studies in Classical Philology. Cambridge, Mass.

Klio — Klio. Beitrüge zur alten Geschichte. Berlin

RdAA — Rendiconti del Accademia di Archeologia letteri e Belli Arti. Napoli

RE — Real-Enzyclopädie der classischen Altertumswissenschaft

REL — Revue des Etudes Latines. Paris

ИЗДАНИЯ ВЕЛЛЕЯ ПАТЕРКУЛА

Rhenanus — 1520 — Basel

Vascosanus — 1538 — Paris

Gelenius — 1546 — Basel

Aldus Manutius — 1571 — Venezia

Acidalius — 1590 — Padua

Lipsius — 1591, 1607 — Leiden, Antwerpen

Schegk — 1598 — Frankfurt

Gruter — 1607 — Frankfurt

Puteanus — 1608 — Paris

Popma — 1620 — Franeker

Vossius — 1639, 1703 — Frankfurt

Boeclerus — 1643, 1682 — Strassburg

Riguez — 1675 — Paris

Heinsius — 1678 — Amsterdam

Cellarius — 1707 — Leipzig

Burmann — 1719, 1744 — Leiden

Miller — 1756 — Berlin

Gruner — 1762 — Coburg

Rhunken — 1779, 1839 — Leyden

Bipontina — 1780, 1811 — Zweibrüken

Cludius — 1815 — Hannover

Orelli — 1825 — Leipzig

Kreyssig — 1836 — Meissen

Bothe — 1837 — Zürich

Kritz — 1840, 1848 — Leipzig

Haase — 1851, 1874 — Leipzig

Halm — 1876, 1868 — Leipzig

Ellis — 1898, 1918 — Oxford

Rockwood — 1900 — Boston — New York

Shipley — 1924 — London — New York

Bolaffi — 1930 — Torino

Heinsselin — Watelet — 1932 — Paris

Stegmann de Pritzwald — 1933, 1965, 1968 — Stuttgart — Leipzig

Portalupi — 1967 — Torino

Agnes — 1969 — Torino

Woodman — 1977 — Cambridge

Hellegouarc'h — 1982 — Paris

Примечания

1

Рукопись начинается словами tempestate districtus. Эпей (Epeius) — бесспорное дополнение Ю. Липсия, основанное на свидетельстве Юстина (XX, 2, 1) об Эпее, строителе «троянского коня» и основателе Метапонта.

(обратно)

2

Царь Пилоса и предводитель пилосцев под Троей.

(обратно)

3

Город Лукании на берегу Тарентийского залива. Об основании Метапонта пилосцами, кроме Юстина и Веллея, сообщают Страбон (V, 2, 5; VI, 1, 15) и Солин (II, 10). Согласно другим версиям, Метапонт был основан царем Метабом (Serv. Auct., II, 540), ахейцем Левкиппом (Strab., VI, 1, 15), Давлием из Крисы (FHG, 2, Ephor., fr. 49), ахейцами, призванными Сибарисом для войны против Тарента (Liv., XXV, 1).

(обратно)

4

Тевкр, брат Аякса. Отличившись в схватке, Аякс должен был получить доспехи Ахилла, но они достались Одиссею, что было причиной самоубийства Аякса (Hom. Il., XI, 495 sqq.).

(обратно)

5

Фидипп, сын Фессала, второстепенный герой «Илиады» (II, 678).

(обратно)

6

Страбон со ссылкой на Эфора сообщает о десяти городах, основанных на Крите после Троянской войны. Но он называет их основателем не Агамемнона, а аргоссца Алфемена, сопровождаемого дорийцами (X, 4, 15).

(обратно)

7

Согласно Эврипиду (Andr., 966—970), Гермиона была обручена с Орестом до начала Троянской войны.

(обратно)

8

То есть Тиррении, тирренам, Тирренскому морю.

(обратно)

9

Пенфил — сын Ореста и Эригоны (Paus., II, 18, 5), один из вдохновителей эолийской колонизации. Тисамен — сын Ореста и Гермионы, царь Аргоса и Спарты, павший в бою с Гераклидами.

(обратно)

10

Согласно Геродоту (II, 145), Троя пала около 1280—1270 гг. до н. э. Эратосфен датировал это событие 1193—1184 гг. до н. э. (ap. Clem. Alex. Strom., I, 21, p. 402).

(обратно)

11

Вместо дорийцев названы ошибочно лакедемоняне, ниже — пелопоннесцы.

(обратно)

12

По другой и более ранней версии легенды, Кодр пал в бою с врагами: Strab., IX, 1, 7; XIV, 2, 6; Cic. Nat. Deor., III, 49; De fin., V, 62.

(обратно)

13

Согласно другим авторам (Paus., VII, 2, 1; Ael. Var. Hist., 8, 5), старший сын Кодра Медон добился господства, устранив брата Нелея при поддержке дельфийского оракула.

(обратно)

14

См. I, 8, 3.

(обратно)

15

Об основании Гадеса см. Strab., I, 1, 2, 3; Mela, III, 46; Plin. N. H., XVI, 216.

(обратно)

16

Утика основана, согласно традиции, в 1101 г. до н. э. — Ps.-Arist. Mir., 134; Iust. XVIII, 4, 2; Plin. N. H., XVI, 216. Но археологические данные не позволяют датировать основание ранее VIII в. до н. э.

(обратно)

17

То есть в Ахайе, на севере Пелопоннеса.

(обратно)

18

Веллей следует традиции, представленной Геродотом (VII, 176) и Плинием Старшим (IV, 28). Согласно другой традиции, которую он отвергает (Hom. Il., 677; Diod., V, 54), Фессал был царем острова Коса, сыном Геракла и Халкиопы (или Астиохи).

(обратно)

19

Алет — коринфский местный герой; см. Apollod., II, 3, 8; Paus., II, 4, 3; Strab., VIII, 8, 5 со ссылкой на Эфора.

(обратно)

20

Hom., Il., II, 570; VI, 664. Но Гомер знает также Эфиру (VI, 152)

(обратно)

21

Магнезия на р. Меандр. В «P» Asiam ac Nesiam.

(обратно)

22

Кумы — древнейшая греческая колония на Западе, основанная, согласно традиции, в 1050 г. до н. э. Страбон (V, 4, 4) считает Гиппокла не халкидянином, а кимейцем и этим объясняет название города.

(обратно)

23

Hom., Il., V, 304; XII, 383, 449.

(обратно)

24

Если под «ассирийцами» Веллея понимать семитов Двуречья, то его датировка совпадает с временем объединения Двуречья под властью Саргона I (см. Diod., II, 21, 25).

(обратно)

25

Геродоту Нин неизвестен. Его имя отсутствует также в списке ассирийских царей у Бероса. Создателем ассирийской державы и основателем Нина (Ниневии) его считают начиная с Ктесия (см. подробнее Diod., II, 1—20).

(обратно)

26

Это соответствует 816 г. до н. э. В античной традиции указываются и иные даты — 824 г. до н. э., 50 лет до падения Трои, одновременно с основанием Рима.

(обратно)

27

По Геродоту, македонские цари вели свой род от трех братьев: Гавана, Эропа и Пердикки (VIII, 137). Феопомп называет Гавана Караном (FHG, I, Theop. frg., 30).

(обратно)

28

Отсюда, как полагают издатели, начиная с Рункена, идет вставка, сделанная чужой рукой. Эмилий Сура античной традиции неизвестен. Плиний Старший упоминает «Мамилия Сура» (N. H., I, 10; XVIII, 42), но, судя по ссылке в 18-й книге, этот автор занимался агрономией.

(обратно)

29

Гесиод говорит о своем отце и родине в «Трудах и днях»:

Под карой имеется в виду приговор судей в пользу Перса, брата Гесиода.

(обратно)

30

Основание Капуи легендарная традиция приписывала троянцу Капису, бежавшему из разрушенной Трои (Hecat. FHG, I, fr. 27). Согласно другой версии (Катон, Веллей Патеркул), Капуя была основана этрусками. Считали ее также колонией самнитов (Schol. Dan. Verg. Aen., X, 145). Расхождение в дате основания Капуи между Катоном и Веллеем Патеркулом объясняют тем, что либо Веллей Патеркул не понял Катона, либо в рукопись Катона, которой пользовался Веллей, вкралась ошибка (Salmon E. Samnium and the Samnites. Cambr., 1967, p. 38).

(обратно)

31

Поскольку Марк Виниций был консулом в 30 г. н. э., возобновление Олимпийских игр Веллей отнес к 777 г. до н. э., вопреки традиционной дате — 776 г. до н. э.

(обратно)

32

Об учреждении Олимпийских игр см. подробнее: Paus., V, 4, 3; 8—9.

(обратно)

33

Рим был основан в 753 г. до н. э. согласно эре Варрона и в 751 г. до н. э. согласно эре Катона. Веллей следует за Катоном, но тогда, вопреки его утверждению, Рим должен был быть основан на третьем году седьмой Олимпиады. По Цицерону (Rep., II, 18) это событие произошло на втором году седьмой Олимпиады (Compernale van R. La fondation de Rome chez Velleius Paterculus. — Latomus, 1960, 44, p. 750 suiv.).

(обратно)

34

Здесь начинается огромная лакуна, охватывающая 582 года римской истории. Дальнейшее изложение начинается со 168 г. до н. э.

(обратно)

35

Обрывок фразы о Кимоне сохранил Присциан (Prisc., 6, 63, p. 248, Hertz).

(обратно)

36

В рукописи лакуна (прим. ред).

(обратно)

37

Эвмен II, царь Пергама (197—160 гг. до н. э.). Об отходе Эвмена от безоговорочной поддержки Рима см.: Polyb., XXIX, 5; Liv, XLIV, 21, 4—10.

(обратно)

38

Битва при Пидне 22 июня 168 г. до н. э. Подробное описание сражения см.: Plut. Aem., 37.

(обратно)

39

Гн. Октавий, претор 168 г. до н. э., консул 165 г. до н. э. Л. Аниций Гал, praetor peregrinus 168 г. до н. э. О его победе над иллирийцами и триумфе см. подробнее: Polyb., XXX, 14; Liv., XLIV, 21, 4—10; 30—32.

(обратно)

40

Против триумфа были воины Эмилия Павла, обвинявшие его в превышении власти (см. Plut. Aem., 30—32).

(обратно)

41

Антиох IV Эпифан, 175 — ок. 164 г. до н. э.

(обратно)

42

Посольство Г. Попилия Лената относится к 160 г. до н. э.

(обратно)

43

Цензоры 174 г. до н. э.

(обратно)

44

В Альбе Фуцинской. Подробности смерти Персея см.: Plut. Aem., 37.

(обратно)

45

Третья Македонская война изложена Веллеем крайне поверхностно. См. более подробный рассказ: Liv. Per., 49; Diod., XXXII, 19; Flor., I, 30.

(обратно)

46

В 146 г. до н. э. (см. I, 12, 1).

(обратно)

47

Сведения Веллея о строительной деятельности Кв. Цецилия Метелла Македоника наиболее подробны.

(обратно)

48

Рассказ об изображении Лисиппом Александра — легенда.

(обратно)

49

Согласно Цицерону (De fin., V, 27), три сына Метелла были консулами, а четвертый — претором.

(обратно)

50

Намек на увлечение коринфской бронзой как предметом роскоши в эпоху Веллея; ср. Plin. N. H., XXXIV, 1, 5—10; Petron. Sat., 50.

(обратно)

51

Веллей имеет в виду колонии римских граждан, coloniae civium Romanorum, основание которых происходило на основании решения сената в форме закона — lex coloniae deducendae.

(обратно)

52

Сутрий — в Этрурии, к северу от Вей. Основан в 383 г. до н. э. как латинская колония — Diod., XI, 117, 4. Поскольку в начале IV в. до н. э. вокруг Сутрия происходили жестокие бои, сложилась поговорка «идти в Сутрий».

(обратно)

53

Сетия — латинский город (Dion. Hal., V, 61; Plin., N. H., III, 64); с 382 или с 379 г. до н. э. (Liv., VI, 30, 9) — колония с латинскими правами, знаменитая происшедшим в ней в 198 г. до н. э. восстанием карфагенских заложников и рабов.

(обратно)

54

Непе (или Непет) — латинская колония. Расхождение в дате ее основания между Ливием (VI, 24, 4) и Веллеем объясняется тем, что решение об основании колонии было принято в 383 г. до н. э., а основана она была в 373 г. до н. э.

(обратно)

55

Обитатели одного из древнейших городов Лация, основанного, по преданию, сикулами (Hemina., fr. 2 P.) или Альбой (Solin., II, 16).

(обратно)

56

Консулы 330 г. до н. э.

(обратно)

57

Латинская колония с 334 г. до н. э.; ср. Liv., VIII, 16, 4.

(обратно)

58

Город латинов на Аппиевой дороге. Согласно Ливию (VIII, 14, 10), Фунды получили civitas sine suffragio в 338 г. до н. э., согласно Веллею — в 332 г. до н. э.

(обратно)

59

Колония римских граждан в Лации. У Ливия и Веллея одинаковое расхождение в датах.

(обратно)

60

Ацерра с 332 г. до н. э. Та же дата у Ливия (VIII, 17, 12).

(обратно)

61

Как город Лация впервые упомянута в тексте первого договора Рима с Карфагеном в 508 г. до н. э. (Polyb., III, 22, 1). Основана колония, согласно Ливию, в 329 г. до н. э. (VIII, 21, 1), согласно Веллею, — в 327 г. до н. э.

(обратно)

62

Колония в Апулии. Ливий (IX, 26, 3) датирует ее основание 314 г. до н. э., Веллей — 323 г. до н. э.

(обратно)

63

Римская колония в землях самнитов. Основана, согласно Ливию (IX, 28), в 313 г. до н. э., согласно Веллею — в 320 г. до н. э.

(обратно)

64

Крепость в Кампании, упорно сопротивлявшаяся Риму (Liv., VII, 34; Diod., XIX, 72). Латинская колония, согласно Ливию и Фесту с 313 г. до н. э. (Liv., XXVII, 10, 17; Fest., 458, 26 L.), по Веллею — в 320 г. до н. э.

(обратно)

65

Латинская колония, основанная в ходе борьбы против самнитов в 312 г. до н. э. (Liv., IX, 28, 8). Имела второе имя для отличия от умбрской Интерамны — Lirenas (по реке Лирис) и Succasina (под Касином).

(обратно)

66

Город на р. Лирис в Кампании, колония вторичного образования (Liv., IX, 23, 2; X, 1, 1).

(обратно)

67

Первоначально город эквов, основанный в год временного затишья в военных действиях (Liv., X, 1, 1—303 г. до н. э.).

(обратно)

68

Карсеолы — город в землях эквикулов. Согласно Ливию, колония с 302 г. до н. э. (X, 3, 2) или с 298 г. до н. э. (X, 13, 1), у Веллея с 302 г. до н. э.

(обратно)

69

Колония римских граждан, основанная в Кампании в 296/295 г. до н. э. на месте находившегося здесь греческого города Синопы (Liv., X, 21, 7).

(обратно)

70

Минтурны — колония с римским правом, основанная в устье р. Лирис в 295 г. до н. э. Решение об этом было принято в 296 г. до н. э. (Liv., X, 21, 8).

(обратно)

71

Латинская колония на границе Лукании и Апулии, основанная в 291 г. до н. э. Ср.: Dion. Hal., XVII/XVIII, 5. Родина поэта Горация. Ныне — Веноса.

(обратно)

72

То есть в 290 г. до н. э.

(обратно)

73

Латинская колония, основанная на севере Этрурии в 273 г. до н. э. Ср. Plin., N. H., III, 51.

(обратно)

74

Римская колония в Лукании, на территории греческой Посидонии. Была знаменита в древности розами и керамикой. Ср. Athen., XIV, 632.

(обратно)

75

Аримин (ныне Римини) — латинская колония в Умбрии, основанная в 268 г. до н. э. Ср. Eutrop., II, 16.

(обратно)

76

Беневент — колония с римским правом, основанная в Самнии в 264 г. до н. э. Помимо Веллея см.: Fest., p. 25 L.

(обратно)

77

Фирм — колония с латинским правом, основанная в 264 г. н. э. в Пицене.

(обратно)

78

Каструм — колония на тирренском побережье, основанная, согласно Веллею, в 264 г. до н. э.; у Ливия (Ep., II) была более ранняя дата.

(обратно)

79

Колония с латинским правом в Самнии с 263 г. до н. э.

(обратно)

80

В «A» — Aefulum, в «P» — Aesulum. Обычно его отождествляют с упомянутым Плинием Старшим городом Умбрии Aesis — Plin., N. H., III, 13 (см. Маяк И. Л. Взаимоотношения Рима и италийцев в III—II вв. до н. э. М., 1971, с. 81).

(обратно)

81

Альсий — латинская колония, основанная в 247 г. до н. э. (Liv., XXVII, 38, 4 и след.) на месте древнего города, приписывавшегося пеласгам (Dion. Hal., I, 20). Тирренское побережье Италии.

(обратно)

82

В «A» и «P» Fregellaque. Но дата основания — 245 г. до н. э. — колонии римских граждан Фрегены (Liv. Ep., 19) позволила внести бесспорную поправку.

(обратно)

83

Брундизий с 244 г. до н. э. Ср. Liv., XXIII, 48, 3.

(обратно)

84

Колония с латинским правом в Умбрии. Ср. Cic. Balb., 48; Liv. Ep., 20.

(обратно)

85

Ошибка Веллея в подсчете лет. Флоралии учреждены в 233 г. до н. э., одновременно с основанием храма Флоры (Plin. N. H., XVIII, 286).

(обратно)

86

Колония с латинским правом, основанная в 218 г. до н. э. в долине Пада как крепость против галлов (Polyb., III, 40, 5; Tac. Hist., III, 34).

(href=#r86>обратно)

87

Латинская колония, основанная в 218 г. до н. э. в долине Пада (Polyb., III, 40, 4).

(обратно)

88

Бонония (ныне Болонья) — римская колония со 187 г. до н. э., согласно Ливию (XXXVII, 57, 7). Дата Веллея Патеркула — 189 г. до н. э.

(обратно)

89

Веллей и Ливий (XXXIX, 44, 10) дают одну и ту же дату основания Пизавра — 185/184 г. до н. э.

(обратно)

90

Римская колония в Лукании (см. Plin. N. H., III, 98).

(обратно)

91

Колония с латинским правом, основанная в 181 г. до н. э. на Адриатическом побережье Италии и призванная обеспечить верность Риму соседнего племени истров — Liv., XXXIX, 22, 50; XL, 34, 2. Название колонии по реке Аквилис.

(обратно)

92

Римская колония, основанная в 181 г. до н. э. (так же и Ливий — XL, 29, 1) на Тирренском побережье Италии, в устье р. Марта, на месте этрусско-греческого порта, очевидно, того же названия.

(обратно)

93

Колония с латинским правом в Цизальпийской Галлии. Дата основания колонии у Веллея совпадает с датой Ливия (XLI, 13, 4) — 177 г. до н. э.

(обратно)

94

Римская колония, основанная на месте греческой колонии Дикеархии (Plin. N. H., III, 61). Согласно Ливию, Путеолы были основаны во время Второй Пунической войны (XXIV, 12, 4). Вторично колонисты были посланы в 194 г. до н. э. Таким образом, дата Веллея (около 177 г. до н. э.) расходится с датой Ливия, и он этого не скрывает.

(обратно)

95

Дата основания Салерна — римской колонии в южной части Кампании, согласно Ливию (XLI, 27, 10), — 168 г. до н. э. — несколько расходится с датой Веллея.

(обратно)

96

Римская колония на Тирренском побережье Лукании со 194 г. до н. э. — согласно Ливию (XXXIV, 45, 2).

(обратно)

97

Кельтский город (usuma — высоколежащий) в Пицене, куда были посланы римские колонисты, согласно Веллею — в 157 г. до н. э., Ливию — 174 г. до н. э. (Liv., XXXIX, 27, 10).

(обратно)

98

В «A» и «P» — Cepio. Поскольку Аппиан сообщает, что запретил строить театр консул Сципион (B. C., I, 28, 1), некоторые издатели меняют Cepio на Scipio.

(обратно)

99

Фабратерия — город герников на берегу р. Сакко. Римская колония Новая Фабратерия, получившая название Фрегеллы, была основана в 124 г. до н. э. вместо разрушенной в ходе подавления восстания 126 г до н. э. латинской колонии.

(обратно)

100

Сколаций (у Страбона и Птолемея Σκυλάκιον, у Вергилия — Scylaceum) — древнейший город на восточном побережье Бруттия. Его основателем считали Одиссея (Serv. Auct. Aen., III, 53). Основанная в 123 г. до н. э. римская колония получила название Scolacium Minervium

(обратно)

101

О колонии Нептунии без указания ее имени см. Strab., VI, 3, 4

(обратно)

102

О колонии Дертона сообщает Плиний Старший (N. H., III, 49), Страбон — о значительном лигурийском городе Дертона на полпути между Генуей и Плацентией (V, 1, 2). Иных дат основания колонии чем у Веллея, не сохранилось.

(обратно)

103

Эпоредия (Eporedia) была основана в 100 г. до н. э., но не на территории Лигурийского племени Северной Италии багиеннов, а в области салассов (Strab., IV, 6, 7; Ptol., III, 1, 34).

(обратно)

104

Речь идет о комедии. Удивительно, что опущено имя Плавта.

(обратно)

105

В «P» — alit aemulatio ingenia. Издатель Эллис исправил на aluntur, К. Штегман — на alitur. Мы вслед за Эллегуаром оставляем alit; ср. Cic. Tusc., I, 4; Honos alit artes; Quint., I, 2, 26; Firmiores in litteris profectos alit aemulatio.

(обратно)

106

Об отсутствии metus hostilis как причине упадка нравов в Риме после победы над Карфагеном см.: Sall. Cat., 10, 1; Iug., 41, 1; Liv. Praef., 9.

(обратно)

107

a negotiis in otium. Противопоставление negotium — otium, кроме этого места — II, 78, 2. Оно присутствует также у Ливия и у современника Веллея — Валерия Максима (см. Andre J. Otium chez Valere Maxime et Velleius Paterculus. — REL, XLIII, 1965, p. 294 sqq.).

(обратно)

108

П. Сципион Назика Коркул, консул 162 и 155 гг. до н. э., цензор 159 г. до н. э. совместно с М. Попилием Ленатом. Помимо упомянутого Веллеем портика он также поставил первые в Риме водяные часы (Varro L. L., VI, 4; Plin. N. H., VII, 215).

(обратно)

109

Двойной портик с бронзовыми капителями на колоннах был воздвигнут Гн. Октавием на Марсовом поле между цирком Фламиния и театром Помпея в память о победе над иллирийским царем Генфием во время Третьей Македонской войны (см. I, 9, 5). Это сооружение — свидетельство богатства и могущества «новых людей», к числу которых принадлежал Гн. Октавий.

(обратно)

110

Вириат — вождь восстания местного населения в юго-западной части Испании. В 140 г. до н. э. он вынудил к капитуляции и заключению договора Кв. Фабия Максима Сервилиана. Согласно договору Вириат был объявлен «другом римского народа». Договор не был утвержден сенатом. Возобновилась война, прекращением которой римляне обязаны коварному убийству Вириата по наущению консула 140 г. до н. э. Кв. Сервилия Цепиона.

(обратно)

111

Кв. Помпей, консул 141 г. до н. э., «новый человек» (Cic. Verr., II, 5, 18). Заключенный им договор с нумантийцами (140 г. до н. э.) не был ратифицирован сенатом.

(обратно)

112

Г. Гостилий Манцин, консул 137 г. до н. э. О мире с Нуманцией 136 г. до н. э. см.: Plut. Tib. Gracch., 5; Cic. Off., III, 30; De or., I, 40.

(обратно)

113

В 321 г. до н. э. римское войско попало в ловушку в Кавдинском ущелье, что вынудило консулов Тита Ветурия Кальвина и Спурия Постумия заключить с победителями-самнитами невыгодный для Рима договор. Лица, ответственные за его подписание, были выданы врагу (Liv., IX, 1 sqq.; Cic. Off., III, 30).

(обратно)

114

Нарушители договора наносили оскорбление Fides, богине Верности.

(обратно)

115

В 133 г. до н. э.

(обратно)

116

Это утверждение противоречит сведениям большинства античных авторов, связывающих дарование гражданских прав италикам с программой Г. Гракха и Фульвия Флакка. Однако из изложения Аппианом речи Тиб. Гракха, в которой говорилось о бедственном положении италиков (B. C., I, 9), можно заключить, что в античной традиции имелась линия, связывающая изменение положения италиков с именем Тиб. Гракха.

(обратно)

117

В «P» statum, в «A» factum. Нами принято чтение «P».

(обратно)

118

П. Корнелий Сципион Назика Серапион, консул 138 г. до н. э.

(обратно)

119

П. Корнелий Сципион Назика, консул 191 г. до н. э., двоюродный брат Африканского. Он был провозглашен vir bonorum optimus за то, что в 204 г. до н. э. доставил из Остии в Рим статую «матери богов» (Liv., XXIX, 14).

(обратно)

120

В этой детали Веллей расходится с другими авторами. Согласно Аппиану (B. C., I, 16), Сципион Назика накинул край тоги на голову. По Плутарху (Tib. Gracch, 19), края тоги вокруг левой руки обмотали следовавшие за Сципионом Назикой сенаторы.

(обратно)

121

Аттал III Филометор умер в 133 г. до н. э., не оставив наследников. Неясно, завещал ли он свое царство Риму сам или завещание было подделано.

(обратно)

122

Аристоник был незаконным сыном Эвмена II. Объединив под своей властью всех недовольных, он обещал им создание справедливого государства, государства Солнца.

(обратно)

123

М. Перпенна, консул 130 г. до н. э., победивший Аристоника и взявший его в плен. Поскольку после этого он умер, войну со сторонниками Аристоника завершил Маний Аквилий, консул 129 г. до н. э., который и провел Аристоника в своей триумфальной процессии.

(обратно)

124

П. Лициний Красс Муциан, консул 131 г. до н. э.

(обратно)

125

Г. Папирий Карбон, народный трибун 131 г. до н. э.

(обратно)

126

В таком выносе тела не было ничего необычного. Ср. Aur. Victor, 58: obvoluto capite elatus est. Противопоставлением velato capite — extulerat caput достигается риторический эффект.

(обратно)

127

П. Корнелия Сципиона Африканского.

(обратно)

128

Децим Юний Брут, консул 138 г. до н. э. Он получил когномен Gallaecus за покорение в 142—143 гг. до н. э. Галикии, западной части Тарраконской Испании.

(обратно)

129

Кв. Цецилий Метелл Македонский воевал с кельтиберами в 144—143 гг. до н. э.

(обратно)

130

Город в Таррагонской Испании, к югу от Сарагоссы.

(обратно)

131

Кв. Фабий Эмилиан (сын Эмилия Павла и родной брат Сципиона Эмилиана), консул 145 г. до н. э., возглавивший вместе с Л. Гостилием Манцином войну против Вириата в Испании, куда он прибыл в качестве легата своего брата.

(обратно)

132

По свидетельству Цицерона (Brut., 126), Г. Гракх не имел себе равных в красноречии. Авл Геллий указывает, что, по мнению некоторых, Г. Гракх был как оратор выше самого Цицерона (N. A., X, 3, 1).

(обратно)

133

В 123 г. до н. э.

(обратно)

134

Народный трибун Г. Лициний Столон внес предложение об ограничении пользования ager publicus в 375 г. до н. э.

(обратно)

135

armatos исправление Геления. В «A» и «P» — armatus.

(обратно)

136

Гораций Коклес, согласно преданию, один сдерживал на мосту через Тибр войско царя Порсены.

(обратно)

137

«Опимианское вино» — поговорка в значении «старинное, прекрасное, ныне не существующее вино». Тримальхион угощал на своем пиру «Опимианским фалерном» — в смысле «птичьим молоком» — Petr. Sat., XXIV.

(обратно)

138

Отрывок от слов: «К вредоноснейшим» до «участия в переписи» помещен в «A» и в «P» перед 15-й главой. В XIX в. издатели переместили его в 7-ю главу, где он кажется менее чужеродным.

(обратно)

139

В 122 г. до н. э. под названием Iunonia.

(обратно)

140

См. I, 15, 5. Повторение здесь является логичным, поскольку дата основания Карфагена указывает на время вызова граждан для участия в цензе.

(обратно)

141

В 115 г. до н. э. Г. Цецилий Метелл Капрарий отмечал триумф за победу над фракийцами, а М. Цецилий Метелл (консул 115 г. до н. э.) — за победу над сардами.

(обратно)

142

Кв. Фульвий Флакк, консул (в третий раз) 212 г. до н. э.

(обратно)

143

Л. Манлий Ацидин Фульвиан и Кв. Фульвий Флакк, консулы 179 г. до н. э.

(обратно)

144

Речь в первом случае идет о цензуре Г. Цецилия Метелла Капрария и Кв. Цецилия Метелла Нумидийского в 104 г. до н. э., а во втором случае о цензуре П. и Л. Корнелиев Сципионов в 340 г. до н. э.

(обратно)

145

М. Минуций Руф, консул 110 г. до н. э. Триумф над скордисками (кельтское племя в Паннонии) относится к 106 г. до н. э. Портик, служивший для хлебных раздач, был сооружен около 100 г. до н. э. на Марсовом поле, между цирком Фламиния и Тибром.

(обратно)

146

Сервий Сульпиций Гальба, консул 144 г. до н. э. О нем как об ораторе см. Cic. Brut., 86 sqq.; Liv., XLV, 35 sqq.

(обратно)

147

Г. Фанний, консул 122 г. до н. э., оратор и автор «Анналов» (см. Cic. Brut., 99 sqq.).

(обратно)

148

Г. Папирий Карбон, консул 120 г. до н. э. (см. выше прим. 17).

(обратно)

149

Известны два оратора с этим именем, М. Эмилий Скавр, консул 115 г. до н. э., глава оптиматов (Cic. Brut., 110—116) и М. Аврелий Скавр, консул 108 г. до н. э. (Cic. Brut., 139—144).

(обратно)

150

Л. Лициний Красс, консул 95 г. до н. э. О нем как об ораторе см. Cic. Brut., 162.

(обратно)

151

М. Антоний (143—87 гг. до н. э.) — политический деятель и оратор (см. Cic. Brut., 139—144).

(обратно)

152

Г. Юлий Вописк Цезарь Страбон, оратор, видный сторонник оптиматов, павший жертвой проскрипций Г. Мария в 87 г. до н. э. (Cic. Brut., 177).

(обратно)

153

П. Сульпиций (см. II, 18, 5). О нем как об ораторе см. Cic. Brut., 203.

(обратно)

154

Кв. Муций Сцевола, консул 95 г. до н. э., сторонник оптиматов, пал жертвой проскрипций Г. Мария Младшего в 82 г. до н. э.

(обратно)

155

Л. Афраний, латинский поэт, автор comoediae togatae. Цицерон называет его «остроумнейшим поэтом, речистым даже в своих комедиях» (Brut., 167).

(обратно)

156

М. Пакувий (ок. 220—130 гг. до н. э.) латинский драматург, автор двенадцати трагедий и одной претексты. Оценку его творчества см. Cic. De or., III, 27; Hor. Ep., II, 1, 56.

(обратно)

157

Л. Акций (170—85 гг. до н. э.), латинский трагический поэт.

(обратно)

158

Г. Луцилий (ок. 168—102 гг. до н. э.), знаменитый римский сатирик. О нем см. Gell., XVII, 21, 49; Cic. De or., II, 284.

(обратно)

159

Л. Корнелий Сизенна (ок. 120—67 гг. до н. э.), претор 78 г. до н. э., защитник Г. Верреса в процессе, прославившем Цицерона. «История» Сизенны насчитывала 12 книг и охватывала период с 90 до 82 гг. до н. э.

(обратно)

160

Л. Целий Антипатр, автор исторической монографии о войне Рима с Ганнибалом (см. Cic. Brut., 102).

(обратно)

161

П. Рутилий Руф, консул 105 г. до н. э., философ-стоик и писатель, автор воспоминаний о своей бурной жизни (см. Cic. Brut., 113—115; Val. Max., II, 10, 5).

(обратно)

162

Кв. Клавдий Квадригарий, автор «Анналов» в 23 книгах, крупнейший историк Рима до Тита Ливия. Его труд был одним из источников Ливия (см. фрагменты его труда: Peter H. HRR, p. 238—245).

(обратно)

163

Валерий Антиат, современник Клавдия Квадригария, автор «Анналов» не менее чем в 75 книгах, наиболее часто цитируемый Ливием историк.

(обратно)

164

Л. Помпоний из Бононии (первая половина I в. до н. э.), автор fabulae atellanae. Его нельзя назвать изобретателем нового жанра, поскольку он лишь придал литературную форму народным сценкам (см. о нем Macr. Sat., VI, 9, 4).

(обратно)

165

Цензоры 125 г. до н. э. Таким образом, Веллей ошибается в датировке их цензуры на пять лет.

(обратно)

166

Гн. Домиций Агенобарб, консул 122 г. до н. э., победил аллоброгов, а затем совместно с преемником по консулату Кв. Фабием Максимом — аллоброгов и арвернов.

(обратно)

167

Кв. Фабий Максим, консул 121 г. до н. э., внук Эмилия Павла павшего в битве при Каннах, и сын Эмилия Павла, победителя Персея.

(обратно)

168

В «A» и «P» natus equestri loco. Некоторые издатели, начиная с Фоссия, безосновательно предлагают читать agresti loco.

(обратно)

169

Ср. Sall. Jug., 64 — superbia commune nobilitatis malum.

(обратно)

170

Между 123 и 109 гг. до н. э. шесть Метеллов были консулам и цензорами, однако триумф отмечали лишь пять Метеллов.

(обратно)

171

Слова praecaventibus fatis (предостережение судьбы) следует понимать в том смысле, что судьба предупредила, что в будущем Сулла будет удачливым соперником Мария.

(обратно)

172

Бокх — царь Мавритании, выдавший римлянам своего зятя Югурту.

(обратно)

173

Сначала был разбит претор Гн. Папирий Карбон (см. о нем II, 4, 4), в 109 г. до н. э. — консул М. Юний Силан, в 107 г. до н. э. были разгромлены Кассий Лонгин и Кв. Сервий Цепион, избранный консулом на 106 г. до н. э.; Маллий Максим, консул 105 г. до н. э., потерпел поражение в битве при Араузионе. М. Аврелий Скавр, консул-суффект 108 г. до н. э., легат 106 г. до н. э., в этой же битве попал в плен к кимврам и был ими убит.

(обратно)

174

Гн. Домиций Агенобарб, народный трибун 104 г. до н. э. Со 103 г. до н. э. до кончины (около 99 г. до н. э.) — великий понтифик Lex Domitia относится к 104 г. до н. э.

(обратно)

175

Ср. App. B. C., I, 32, где дается несколько иное освещение деятельности Сервилия Главции и Апулея Сатурнина.

(обратно)

176

В «A» и «P» — modicam. Хальм и вслед за ним Стегман вносят неоправданное исправление inmodicam.

(обратно)

177

Слова area domus suae могут быть поняты лишь путем сопоставления с другими контекстами употребления слова area. Area templi — участок перед храмом, двор, составляющий вместе со зданием неотъемлемую часть святилища (Macr. Sat., III, 4, 2). Юристы рассматривают area как участок, прилегающий к дому (Dig., 19, 2, 57). Он может отдаваться в наем; рассматривается возможность возведения построек на чужой area (Dig., 12, 6, 33). На нем разбивались огороды и сады, могли совершаться захоронения. Слово area представляет собой древний культурный термин, обозначающий незастроенную часть в планировке большого дома: ср. лидийскую сакральную формулу aaraî biraî-k — двору и дому, где bira — средиземноморский строительный термин, видимо, вытеснивший индоевропейское название дома, постройки. По Фесту, area находится перед зданием, имея в центре атрий. По Плинию Младшему (II, 17, 4), area замыкается атрием и портиком. Все эти данные позволяют определить место гибели Ливия Друза: он был убит во дворе, не успев пройти внутрь здания. Сенека (Ad. Luc., 16, 4) говорит о гибели Друза intra penates, т. е. в атрии. Эллегуар, следуя за Сенекой, переводит: dans le vestibule (Hellegouarc’h J. Vell. Paterculus, p. 20). Но контекст Веллея не так однозначен, поэтому перевод «во дворе» предпочтителен. Правда, вариант in atrio появляется среди разночтений «A» и косвенно поддерживается «P» (при всех его недостатках), однако ставится под сомнение большинством издателей. [Комментарий к II, 14, 1 под сноской 72 принадлежит В. Л. Цымбурскому.]

(обратно)

178

Очевидно, М. Целий Руф (Цензорин?), народный трибун 52 г. до н. э.

(обратно)

179

Т. Статилий Тавр Сизенна, консул 26 г. до н. э. Из надписей известно о его поместьях в Северной Италии и Далмации (CIL, 322; 409; 878). Свидетельство Веллея о доме Сизенны в Риме уникально.

(обратно)

180

Попедий (или Помпедий) Силон, из племени марсов, один из главных предводителей италиков.

(обратно)

181

Азиний Герий, дед знаменитого впоследствии Азиния Поллиона, один из предводителей италиков: Liv. Ep., 73; Eutrop., V, 3, 1.

(обратно)

182

Инстей Катон упомянут только Веллеем Патеркулом. Поэтому не исключено, что здесь ошибка переписчика и следует читать Vettius Scato. П. Веттий Скатон был предводителем пелигнов; см. App. B. C., I, 42; 191; 193.

(обратно)

183

Гай Понтидий, предводитель марсов. Аппиан называет его ошибочно Понтилием (B. C., I, 40).

(обратно)

184

Cosa в «A» и «P». Compsa — бесспорная эмендация Фоссия.

(обратно)

185

О существовании у Гортензия «Анналов» упоминает один Веллей.

(обратно)

186

Сагум — короткий плащ, символизирующий военную принадлежность, подобно тому как тога — мирную и гражданскую.

(обратно)

187

Маний Аквилий, в 89 г. до н. э. легат со специальными полномочиями, был одним из зачинщиков войны с Митридатом VI Евпатором.

(обратно)

188

Теофан, советник Гн. Помпея Магна, был уроженцем Митилены, главного города Лесбоса.

(обратно)

189

П. Сульпиций Руф, народный трибун 88 г. до н. э., в недавнем прошлом сторонник Ливия Друза Младшего. О разносторонней политической и законодательной деятельности Сульпиция Руфа см. также Liv. Ep., LXXVII; Ascon. In Cornel, 64; Plut. Sylla, 8; App. B. C., I, 55. О Сульпиции Руфе как ораторе см. II, 9, 2; 36, 2.

(обратно)

190

Квинт Помпей Руф, сын Кв. Помпея Руфа, консула 88 г. до н. э., был убит солдатами Сульпиция Руфа за слишком вольный характер речи (App. B. C., I, 55).

(обратно)

191

В 88 г. до н. э.

(обратно)

192

Дуумвир — главная должность в римских колониях, к числу которых относились Минтурны. Дуумвиров было, как консулов в Риме, двое.

(обратно)

193

Древнее, видимо этрусское, название острова в Неаполитанском заливе, известного грекам как Питекуссы.

(обратно)

194

Кв. Помпей Руф (см. также II, 17, 1; 18, 6) — консул 88 г. до н. э.

(обратно)

195

Гн. Помпей Страбон (см. также II, 15, 3; 16, 4; 29, 1) — отец Магна, квестор 104 г. до н. э., претор 92 г. до н. э. Имел репутацию жадного и коварного человека. Ср. Cic. Brut., 47; Flor., II, 6, 14.

(обратно)

196

Л. Корнелий Цинна (см. также II, 22, 2 sqq.; 23, 1 sqq.; 24, 5) — претор 90 г. до н. э., консул 87, 85 гг. до н. э., глава партии популяров. Ср. App. B. C., 63—78.

(обратно)

197

О Марке Антонии как ораторе см. Cic. De or., I, 38, 172.

(обратно)

198

Кв. Лутаций Катул, консул 102 г. до н. э. Подробнее см. Cic. De nat. deor., III, 9; Tusc, V, 56; Plut. Mar., 44.

(обратно)

199

Л. Валерий Флакк, претор 92 г. до н. э. С 87 г. до н. э. — сторонник Г. Мария, автор самого радикального за последние два столетия Римской республики закона против ростовщичества (ср. Sall. Cat., 33, 2); в 85 г. до н. э. был убит в Азии взбунтовавшимися легионерами по наущению легата Г. Флавия Фимбрии; см. App. Mithr., 51 sqq.

(обратно)

200

Подробнее об условиях Дарданского мира см. Plut. Sylla, 24.

(обратно)

201

Ср. Plut. Sylla, 25.

(обратно)

202

Плутарх (Sylla, 5) относит встречу Суллы с послами парфянского царя ко времени, предшествующему войне Рима с Митридатом.

(обратно)

203

В начале 84 г. до н. э. в г. Анконе во время набора войска для похода против Суллы.

(обратно)

204

ас iustissimo — испорченное место. Передается общий смысл.

(обратно)

205

Остатки надписи. См. CIL, 3828. Впоследствии император Веспасиан подтвердил пожертвования Суллы (CIL, 3933; 4564).

(обратно)

206

Гн. Папирий Карбон. См. II, 24, 5.

(обратно)

207

Г. Марий Младший, сын Г. Мария и Юлии.

(обратно)

208

Один из древнейших городов Лация, в 32 км к востоку от Рима.

(обратно)

209

Л. Юний Брут Дамасипп. О нем см. Oros, V, 20, 4 и др.

(обратно)

210

Л. Домиций Агенобарб, консул 94 г. до н. э.

(обратно)

211

Кв. Муций Сцевола (авгур), консул 117 г. до н. э. См. II, 9, 2.

(обратно)

212

П. Антистий, народный трибун 88 г. до н. э., эдил 86 г. до н. э.

(обратно)

213

Л. Кальпурний Бестия, народный трибун 121 г. до н. э, консул 111 г. до н. э. См. Sall. Jug, 27, 4—29, 7; App. B. C., I, 167.

(обратно)

214

Сражение произошло в десяти стадиях от Коллинских ворот (Plut. Sylla, 28—29).

(обратно)

215

Подземные ходы в Пренесте следует рассматривать как наследие времен владычества этрусков, соорудивших их в Вейях и в других городах.

(обратно)

216

См. Plut. Sylla, 29; 33.

(обратно)

217

Испорченное место. Вслед за Эллегуаром (Op. cit., p. 246) мы читаем это место не praetor, a postea.

(обратно)

218

Поселение на Эмилиевой дороге, где в 82 г. до н. э. были разбиты марианцы (Liv. Ep., 88; Plut. Sylla, 27).

(обратно)

219

Сулла получил титул dictator legibus perferendis constituendis Rei publicae, отражавший отличие его власти от полномочий предшествующих диктаторов.

(обратно)

220

Histrioni ex albo redditur — эмендация Грановия и Моммзена. В списках — MAP — historiarum ex alto. Место, сложное для понимания.

(обратно)

221

Подробнее о проскрипциях Суллы см. App. B. C., I, 95—96; Plut. Sylla, 31.

(обратно)

222

См. Plut. Pomp., 6. «A» и «P» — firmum. Firmum как топоним — эмендация Карфферта.

(обратно)

223

Племянница автора сатир Г. Луцилия.

(обратно)

224

Здесь некоторые издатели предполагают лакуну. В несохранившемся отрывке могло говориться о войне против Сертория.

(обратно)

225

В «A» и «P» Etoscae. Oscae — чтение издателей Альда (1571 г.) и Путеана (1608 г.).

(обратно)

226

Эта фразеология, на наш взгляд, содержит намек на первый триумф Помпея в 79 г. до н. э., опущенный в предшествующем изложении.

(обратно)

227

В «A» и «P» in iure. Мы принимаем эмендацию К. Штегмана sine re.

(обратно)

228

В тексте — fugitivi.

(обратно)

229

В тексте XLACCC. Мы принимаем чтение издателя Ж. Эллегуара XLIX.

(обратно)

230

В «A» и «P» — per omnia maiore vi habebatur. Хейнсий (1678 г.) предложил исправить maiore vi на maior civi. Мы оставляем чтение «A» и «P».

(обратно)

231

В «A» и «P» — biennium. Но чрезвычайные полномочия для борьбы с пиратами были даны претору 74 г. до н. э., поэтому поправку Краузе (1800 г.) — septennium — мы считаем бесспорной.

(обратно)

232

М. Антоний (шутливое прозвище — «Критский»), претор 74 г. до н. э., но сохранявший свои проконсульские полномочия в 73—71 гг. до н. э., был разбит на Крите и там умер. Отец триумвира.

(обратно)

233

В «A» sed interdum levat ut exemplo nocet. Мы не считаем это место испорченным; выпало лишь второе interdum: sed interdum levat, ut interdum exemplo nocet.

(обратно)

234

Квинт Лутаций Катул, консул 78 г. до н. э. Данный эпизод относится к 67 г. до н. э., когда законопроектом А. Габиния предоставлялось не только командование флотом, но и неограниченные полномочия во всех провинциях (Plut. Pomp., 25; Dio Cass., XXXVI, 30).

(обратно)

235

Л. Аврелий Котта, претор 70 г. до н. э., консул 65 г. до н. э.

(обратно)

236

Закон Л. Росция Отона о выделении всадникам особых мест в театре относится к 67 г. до н. э.

(обратно)

237

Согласно Плутарху, «Ксерксом в тоге» Лукулла называл стоик Туберон (Luc., 39). Но последний умер до Митридатовых войн, и речь может идти о сыне стоика Туберона Кв. Эллии Тубероне, авторе юридических сочинений и истории не менее чем в 14 книгах. Возможно, историк Туберон называл Лукулла «римским Ксерксом» не от своего имени, а так же, как Веллей, со ссылкой на Помпея.

(обратно)

238

Квинт Цецилий Метелл Македоник Кретик, консул 69 г. до н. э., противник Помпея. Флор (I, 42, 6) излагает мотивы поведения Помпея иначе, объясняя его вмешательство стремлением спасти побежденных критян от жестокости Метелла.

(обратно)

239

Если Вергилий устами своего героя еще утверждал интеллектуальное превосходство «других», т. е. греков, скромно оставляя римлянам лишь войну и политику (Aen., VI, 847), то литература времени Августа давала основание Веллею ставить римские таланты наравне с греческими и считать, что Цицерон был первым из тех, кто обеспечил это равенство.

(обратно)

240

Веллей Патеркул, видимо, умышленно прячет под словом «сенаторы» Гая Юлия Цезаря, инициатора указанного предложения. Последующая фраза содержит намек на того же Цезаря, которого некоторые считали тайно примыкающим к заговору.

(обратно)

241

В «A» и «P» — Catonem. Cottam — эмендация Альда.

(обратно)

242

Г. Сульпиций Гальба, тесть Г. Гракха, продолжавший после смерти последнего осуществлять его реформы. О Г. Сульпиции Гальбе как ораторе см. Cic. Brut., 127 sqq.

(обратно)

243

М. Калидий, претор 57 г. до н. э. Выступал за возвращение Цицерона из изгнания. Принадлежал к ораторам-аттицистам. О нем как о выдающемся ораторе см. Cic. Brut., 274—278.

(обратно)

244

М. Целий Руф, народный трибун 52 г. до н. э. Кроме Веллея Патеркула, никто не говорил о Целии как о выдающемся ораторе.

(обратно)

245

Публий Лициний Мацер Кальв, выдающийся оратор и историк, сторонник популяров. См. Sall. Hist., III, 48; Cic. Att., I, 2, 4; Plut. Cic., 9, 2.

(обратно)

246

Валерий Мессала Корвин, известный оратор, сторонник Брута и Кассия. См. II, 71, 1; 84, 1; 112, 1.

(обратно)

247

Трудно сказать, имеется ли в виду знаменитый политический деятель и ученый М. Теренций Варрон (ок. 116—27 гг. до н. э.) — стихами были написаны его «Менипповы сатиры» в 40 книгах, а также «Поэмы» в 10 книгах, — или П. Теренций Варрон Атацин.

(обратно)

248

Испорченное место.

(обратно)

249

Г. Рабирий, автор поэмы «Об Александрийской войне». Цицерону он известен как философ (Acad., I, 5).

(обратно)

250

Знаменателен пропуск Горация, как в I, 17 — Плавта.

(обратно)

251

Stipendiaria facta — эмендация Амербаха. В «A» и «P» — stipendia facta.

(обратно)

252

Сицилия стала римской провинцией во время Второй Пунической войны, при консулах М. Клавдии Марцелле и М. Валерии Левине, в 210 г. до н. э.

(обратно)

253

Провинция Африка создана из бывших владений Карфагена в Ливии в 146 г. до н. э.

(обратно)

254

Консульство Т. Манлия в 234 г. до н. э.

(обратно)

255

О закрытии храма Януса см. также Flor., II, 34, 64.

(обратно)

256

Согласно вычислениям Веллея Патеркула (если брать точкой отсчета 30 г. н. э. как дату написания труда), экспедиция братьев Сципионов в Иберию должна была состояться в 220 г. до н. э., т. е. до начала Второй Пунической войны, что является ошибкой в хронологии.

(обратно)

257

Превращение Македонии в римскую провинцию в 148 г. до н. э., после подавления восстания Андриска, выдавшего себя за сына Персея Филиппа. Эмилий Павел, разбивший Персея, оставил Македонию независимой от Рима, но разбил ее на четыре части с главными городами.

(обратно)

258

О Л. Муммии см. также I, 12, 1 и 5; I, 13, 1 и 2, 4; II, 128, 2.

(обратно)

259

Квинт Фульвий Нобилиор, консул 153 г. до н. э., цензор 136 г. до н. э. вместе с Аппием Клавдием Пульхром.

(обратно)

260

После битвы при Магнезии в 190 г. до н. э.

(обратно)

261

Провинция Азия со 130 г. до н. э.

(обратно)

262

Квинт Цецилий Метелл покорил Крит в 69—67 гг. до н. э., подавив сопротивление его населения.

(обратно)

263

Omissimus — эмендация Гейнсия. В «A» и «P» — amissimus.

(обратно)

264

В «A» и «P» — Ignavum. Эмендация Альда — in aerarium.

(обратно)

265

Лакуна в тексте. Речь, видимо, шла о превращении Нумидии в провинцию и о присвоении Метеллу почетного титула Нумидик.

(обратно)

266

Винделики (Vindelici), также Vindolici, Vindalici — кельтская народность в приальпийской области. Область винделиков была присоединена к Риму в результате походов Тиберия и Друза. В 15 г. до н. э. она была не провинцией, а военным округом (см. CIL, IX, 3044).

(обратно)

267

Норики — одна из иллирийских народностей, обитавшая к востоку от Альп. Ее имя получила провинция Норик (Noricum), образованная около 10 г. до н. э.

(обратно)

268

Гениохи — народность, обитавшая на западном побережье Кавказа южнее керкетов и севернее ахеев. Римское войско вряд ли входило в землю гениохов, но римский флот мог иметь столкновение с флотом гениохов, известных античной традиции как пираты.

(обратно)

269

Ахеи — народность, обитавшая на западном побережье Кавказа, севернее колхов. Античные авторы по созвучию имен отождествляли кавказских ахеев с микенскими ахейцами (Strab., IX, 2, 42; XI, 2, 1).

(обратно)

270

Фарнак поднял восстание против Митридата, вынудив его покончить жизнь самоубийством, после чего был признан Римом в качестве дружественного и союзного царя Боспора.

(обратно)

271

Тит Ампий Бальб и Тит Лабиен — народные трибуны 63 г. до н. э. Ср. Dio Cass., XXXVII, 21, 3. О других законах Лабиена, без участия Тита Ампия, см. Cic. Pro Rab., 6, 14; Dio Cass., XXXVII, 37, 1.

(обратно)

272

По свидетельству Плутарха, Лукулл обвинил Помпея в том, что он отменил его распоряжения в Азии. Под «частью оптиматов» следует понимать Катона Младшего, поддержавшего Лукулла (Plut. Pomp., 46).

(обратно)

273

Вопреки Веллею, Плутарх утверждал, что плененные пираты содержались в городской тюрьме Пергама (Plut. Caes., 2, 5).

(обратно)

274

Плутарх (Caes., 2, 5), как и Веллей, не указывает имени Юнка. Когномен iuncus известен в семьях Эмилиев, Клавдиев, Юниев.

(обратно)

275

Цезарь был кооптирован в коллегию понтификов в 73 г. до н. э. вместо умершего дяди Аврелия Котты, консула 75 г. до н. э. (Plut. Caes., 1, 2).

(обратно)

276

По первом прибытии в Рим в 78 г. до н. э. Цезарь, которому тогда шел 21-й год, привлек к суду по обвинению в вымогательствах в провинции видного сулланца Гн. Корнелия Долабеллу. Защитниками Долабеллы в судебном процессе выступили опытные ораторы Г. Аврелий Котта и Кв. Гортензий. Обвиняемый был оправдан (Plut. Caes., 4; Tac. Dial., 34; Suet. Caes., 4, 1).

(обратно)

277

В 63 г. до н. э. после смерти великого понтифика Кв. Метелла Пия на должность великого понтифика, кроме Кв. Лутация Катула, консула 78 г. до н. э., претендовал П. Сервилий Ватия Исаврик, консул 79 г. до н. э. При этом Катул пытался подкупить Цезаря, чтобы тот снял свою кандидатуру (Plut Caes., 7, 1; Suet. Caes., 13; Dio Cass., XXXVII, 7, 2).

(обратно)

278

Имеется в виду проквесторство и пропреторство Цезаря в 64 и 62—61 гг. до н. э.

(обратно)

279

potentiae societas — согласно современной терминологии — «первый триумвират». Термин societas присутствует также у Светония (Caes., 19). Варрон назвал его «трехглавие» (Varr. ap. App. B. C., II, 9). У Т. Ливия триумвират назван «заговором трех принцепсов государства» (Per., 103).

(обратно)

280

Закон был предложен и принят 1 мая 59 г. до н. э. Согласно ему, земля для оккупации была роздана гражданам, имеющим троих детей. Этим Цезарь обеспечил себе поддержку 20 тысяч колонистов — столько было отцов, имевших троих детей. Ср. App. B. C., II, 10; Suet. Caes., 20, 3.

(обратно)

281

О наказании Капуи см. Cic. Leg. Agr., I, 19, 2; Liv., XXVI, 16. Оставшиеся в городе жители были разделены на паги (см. CIL, 10, p. 367). Веллеева дата превращения Капуи в префектуру неточна. Это произошло в 211 г. до н. э., а не в 183 г. до н. э., как подсчитал Веллей.

(обратно)

282

При поддержке Помпея по Ватиниеву закону (конец апреля 59 г. до н. э.) Цезарь получил Цизальпийскую Галлию и Иллирик, но затем сенат добавил ему Трансальпийскую Галлию.

(обратно)

283

Имеется в виду проникновение Клодия в дом супруги великого понтифика Цезаря во время праздника Доброй богини (см. Cic. Att., I, 12, 3; Plut. Cic., 28; Caes., 10). Характеристика Клодия сходна с той, которую Саллюстий дал Курию (Sall. Cat., 23, 10).

(обратно)

284

Веллей сохранил точную формулировку закона (lex Clodia), принятого в феврале 58 г. до н. э.

(обратно)

285

В «A» и «P» victus pars — явная описка. Мы принимаем вслед за К. Штегманом vetus par, соответствующее тому, что это было второе консульство (55 г. до н. э.) Помпея и Красса. Первое их консульство было в 70 г. до н. э.

(обратно)

286

После встречи триумвиров в Луке по закону народного трибуна Требония Крассу досталась по жребию Сирия, а Помпею две Испании, объединенные в одну провинцию (См. Cic. Att., IV, 10, 2; Plut. Pomp., 52, 4; Caes., 21; Crass., 15, 7; Cat. Min., 43, 4).

(обратно)

287

Ср. Flor., I, 46, 3, где говорится о предзнаменованиях только трибуна Метелла. Плутарх, напротив, сообщает о совместных действиях всех трибунов, но называет имя лишь одного из них — Г. Атея Капитона (Plut. Crass., 16, 4). У Диона Кассия действуют народные трибуны Г. Атей Капитон и П. Аквилий Галл (Dio Cass., XXXIX, 32, 3).

(обратно)

288

Веллей намекает на то, что Лентул стремился любыми путями избавиться от обременявших его долгов и в этих обстоятельствах мог пожертвовать государством.

(обратно)

289

Домиций был послан в Корфиний принять у Цезаря, вступавшего в Италию, его полномочия (App. B. C., II, 38).

(обратно)

290

В этом беглом изложении выпали факты долгих и упорных сражений Цезаря с легионами Помпея, когда он не раз терпел поражения и даже обращался в бегство (см. App. B. C., II, 42—43).

(обратно)

291

Упоминание сословий означает, что Цезарь предоставлял право выбора не всем воинам, а только тем, которые принадлежали к сенаторскому и всадническому сословиям.

(обратно)

292

То есть зимой нового года, что обеспечило кораблям Цезаре беспрепятственный проход.

(обратно)

293

Л. Корнелий Бальб, родом из Гадеса, за свои заслуги в Серторианской войне переведен в Рим, где получил римское гражданство. С 49 г. до н. э. он находился при Цезаре, выполняя его дипломатические поручения в Александрии и в Испании. Бальб был автором недошедшего до нас труда исторического или мемуарного характера, отрывок из которого сохранил Светоний (Suet. Caes., 81 = Corn. Balb., frg. 1). Сведения Веллея о подвиге Бальба могут восходить либо непосредственно к труду последнего, либо к труду автора, пользовавшегося сочинением Бальба. Скорее всего, это был Азиний Поллион.

(обратно)

294

Далее следует лакуна, которую издатель Рунк заполнил, опираясь на Suet. Caes., 75, 2; App. B. C., II, 80 — praecones, clamantes «Parce civibus» — «по сторонам глашатаев, восклицающих: “Пощади граждан!” Для этого ему пришлось вставить слово “ut” и превратить partis в “partes”». Это толкование сомнительно, поскольку отсутствует слово военной терминологии, о котором выше говорит Веллей. Как мы полагаем, лакуна была довольно значительной. Ибо первая, следующая за нею фраза о Бруте предполагает, что в утраченном месте говорилось также о поискахЦезарем Брута с целью его спасти (ср. App. B. C., II, 113).

(обратно)

295

alteri mortuo — вставка Юста Липсия.

(обратно)

296

С весны 47 г. до н. э. и до апреля 46 г. до н. э., когда Катон Младший кончил жизнь самоубийством, он командовал римским гарнизоном в г. Утика.

(обратно)

297

Битва при Мунде в 45 г. до н. э.

(обратно)

298

Это место может быть понято лишь из более подробных изложений последнего года пребывания Цезаря у власти. Брут и Кассий одновременно домогались высокой должности городского претора. Она была передана Бруту. При этом последнему была обещана должность консула через три года, и он не испытывал благодарности из-за такой отсрочки. Кассий же был обижен тем, что его обошли (Plut. Caes., 72).

(обратно)

299

Праздник Луперкалий отмечался 15 февраля, и этот эпизод отделял от убийства Цезаря всего один месяц.

(обратно)

300

Как консул-суффект, еще не вступивший в права, Долабелла не мог носить консульские инсигнии, но из-за чрезвычайности обстоятельств пренебрег этой формальностью.

(обратно)

301

Постановление, принятое после изгнания Тридцати тиранов в 401 г. до н. э., приведенное Цицероном (Cic. Phil., I, 1; Dio Cass., XLIV, 23).

(обратно)

302

В «A» и «P» praevenit; издатель Хейнсиус (1678 г.), считая написание ошибочным, предложил читать praenitet. Эта эмендация принята Штегманом и другими издателями. Мы возвращаемся к первому изданию. Веллей считает своим предшественником в написании биографии Августа его самого, и это в полной мере согласуется с последующим текстом, обнаруживающим текстуальные совпадения с биографическими данными У Светония (Suet. Aug., 3), где также имеется ссылка на труд Августа.

(обратно)

303

Атия была дочерью Юлии, сестры Гая Цезаря, и М. Атия Бальба, родом по отцу из Ариции. Веллей не без умысла опускает имя деда по материнской линии, якобы владельца пекарни или лавки по продаже мазей (Suet. Aug., 4).

(обратно)

304

В год смерти отца будущему Августу было четыре года (Suet Aug., 8).

(обратно)

305

Сальвидиен Руф, римский всадник, друг юности Октавия, сопровождавший его в Аполлонию; М. Випсаний Агриппа, римский всадник, соученик Августа, сопровождавший его в поездках в Испанию и Аполлонию.

(обратно)

306

Опа — римская богиня плодородия и урожая; ее храмы находились на Капитолии и на форуме.

(обратно)

307

Сомнительное место, в «A» и «P» — civitatibusque. Большинство исследователей принимают поправку издателя Рункена — vitiatisque. Мы, вслед за Эллегуаром, сохраняем civitatibusque в смысле «внесением новых граждан».

(обратно)

308

Privato consilio — выражение, засвидетельствованное в Res Gestae Divi Augusti, что указывает либо на непосредственное знакомство Веллея с этой надписью, либо на то, что оно присутствовало и в автобиографическом труде Августа.

(обратно)

309

На самом деле он направился в Кампанию, где в Калатии и Кизилине находились ветераны Цезаря (Nic. Dam., 31).

(обратно)

310

В бою погиб Гирций. От ран умер Панса. Ходили слухи, будто Октавий был причастен к смерти Пансы (Suet. Aug., 11; Tac. Ann., I, 10).

(обратно)

311

Ср. App. B. C., III, 86; Dio Cass., LVI, 40—41 — т. е. получили одобрение и награду лишь Марсов и четвертый легионы, перешедшие на сторону сената и его уполномоченного Г. Октавия, а не те, которые последний набрал сам и то в половинном размере по сравнению с той суммой, которую им обещал Г. Октавий. Это было открытое оскорбление Октавия, одновременно знаменовавшее конфликт между сенатом и войском.

(обратно)

312

Ср. Cic. Fam., XI, 20, 3 — laudandum adolescentem; ornandum, tollendum. Глагол tollere наряду со значением «возвеличивать» имеет смысл «устранить с пути», «лишить жизни». Таким образом, внешне всецело поддерживая Г. Октавия и вознося ему хвалу, Цицерон намекал на необходимость устранения наследника Цезаря, и этот намек был понят Г. Октавием, выразившим недовольство своим покровителем и заявившим, что он не допустит того, о чем говорит Цицерон (Cic. Fam., XI, 20, 1).

(обратно)

313

М. Ювенций Латеренс, стойкий республиканец, противник Цезаря и Антония. Описанный Веллеем эпизод относится к 43 г. до н. э., когда Латеренс был легатом Лепида.

(обратно)

314

Тит Мунаций Планк Бурса, народный трибун 52 г. до н. э.

(обратно)

315

Первое упоминание Азиния Поллиона как политического деятеля (см. II, 73, 2; 76, 2; 86, 3; 128, 3).

(обратно)

316

Камел (или Камен) — вождь кельтского племени секванов.

(обратно)

317

См. подробнее App. B. C., III, 96, где сообщается о том, что Брут случайно оказался у Камела и был умерщвлен им по приказу Антония.

(обратно)

318

Тиберий Канутий, народный трибун 44 г. до н. э., противник Антония, а затем и Октавиана.

(обратно)

319

Веллей употребляет по отношению к союзу Октавиана, Антония и Лепида (второй триумвират) то же выражение, что и в отношении союза Цезаря, Помпея и Красса.

(обратно)

320

П. Вентидий был проведен в числе пленников Пицена в триумфе Помпея Страбона (89 г. до н. э.). Цезарь сделал его претором. После смерти Цезаря он в течение пяти дней занимал должность консула, а в 40 г. до н. э. получил триумф за победу над парфянами.

(обратно)

321

Непереводимая игра слов: De Germanis non Gallis duo triumphant consules — «Над германцами, не галлами триумф двух консулов». Germani не только германцы, но и братья.

(обратно)

322

В «A» и «P» Africaque. Э. Томас (Thomas E. De Vellei voluminis condicione aliquot capita. B., 1897) предложил читать вместо Africaque acri feraque. Мы принимаем эту поправку, поскольку М. Целий погиб до начала Африканской войны (Caes. B. C., III, 22).

(обратно)

323

После ухода из Рима Цезаря в 48 г. до н. э. власть в городе принадлежала его коллеге П. Сервилию Исаврику.

(обратно)

324

Против М. Целия Руфа был послан легион, однако он был убит галльскими и испанскими всадниками Цезаря, которых пытался подкупить (Caes. B. C., III, 22; 38; Dio Cass., XLII, 22—25).

(обратно)

325

У Цезаря вместо Компсы ошибочно Коса (Caes. B. C., III, 22, 2).

(обратно)

326

Однако по свидетельству Светония (Caes., 79), Цезарь не ограничился цензорским замечанием, а лишил священных и неприкосновенных трибунов должности. Дерзость трибунов состояла в том, что они сорвали возложенный на статую Цезаря лавровый венок, перевитый белой лентой, а человека, возложившего венок, отвели в тюрьму.

(обратно)

327

Нигде в другом месте не сообщается о рассуждениях Цезаря по поводу своего характера. Очевидно, речь идет о властолюбии, выражавшемся в стремлении к царской власти.

(обратно)

328

Над дефектами внешности П. Ватиния подшучивали современники (Cic. Att., II, 9, 2; Sest, 135; Vat., 4; 10).

(обратно)

329

О враче Артории, предостерегшем Октавиана перед битвой при Филиппах см. Val. Max., I, 70, 1; Plut. Brut., 41, 7; App. B. C., IV, 101. Из ссылок этих авторов на воспоминания Августа видно, что Веллей либо пользовался этим источником, либо взял этот эпизод у Ливия.

(обратно)

330

См. о самоубийстве Кассия у Филипп; Val. Max., IX, 9, 2; Liv. Per., 124; Flor., II, 17, 12. И здесь тот же общий источник — воспоминания Августа.

(обратно)

331

Марк Валерий Мессала Корвин (64—8 гг. до н. э.), оратор, (см. II, 36, 1), государственный и военный деятель, покровитель литературы, консул 31 г. до н. э. совместно с Августом. Именно он предложил присвоить Августу титул Pater Patriae (2 г. до н. э.).

(обратно)

332

Очевидно, М, Теренций Варрон Габба, квестор 46 г. до н. э., народный трибун 43 г. до н. э. Однако существует мнение, что это М. Теренций Варрон Лукулл, брат М. Лициния Лукулла.

(обратно)

333

Ливий Друз Клавдиан, приемный сын Ливия Друза, народного трибуна 91 г. до н. э., отец Ливии Друзиллы (в последующем Юлии Августы), дед императора Тиберия (ср. Dio Cass., XLVII, 44, 10).

(обратно)

334

Первый из Домициев — Гн. Домиций Агенобарб, консул 32 г. до н. э., умер в следующем году, его сын Л. Домиций Агенобарб, консул 16 г. до н. э., был душеприказчиком Августа; сын последнего Гн. Домиций Агенобарб — отец будущего императора Нерона. «Наш знаменитый молодой Гн. Домиций» Веллея характеризуется Светонием как «гнуснейший человек».

(обратно)

335

По-видимому, этот Стаций Мурк был сыном или племянником одного из вождей восставших италиков в 90 г. до н. э., впоследствии сенатора, внесенного в 43 г. до н. э. в проскрипционный список и сжегшего себя в возрасте 80 лет (App. B. C., IV, 102).

(обратно)

336

Сокращенная форма имени Менодор. Первоначально киликийский пират, Менодор был взят в плен Гн. Помпеем Великим и стал его вольноотпущенником. В 40 г. до н. э. становится командующим флотом Секста Помпея. В 38 г. до н. э. перешел на сторону Октавиана (App. B. C., V, 297).

(обратно)

337

Командующий флотом Секста Помпея, оставшийся ему верным до своей гибели в 38 г. до н. э. (App. B. C., V, 83).

(обратно)

338

Сходная характеристика Фульвии, жены М. Антония, дана Флором (II, 16, 2). Она близка также к оценке, которую Саллюстий дал Семпронии (Cat., 25, 10).

(обратно)

339

Светоний, напротив, приписывает все жестокости самому Октавиану, уверяя, что тот приказал принести в жертву божественному Юлию триста пленников из обоих сословий (Aug., 15, 1—2; Sen. Clem., 1, 11; Cass., XLVIII, 14). Возможно, что версия Веллея восходит к автобиографии Августа (см. Hellegouarc’h J. Velleius Paterculus, v. II, p. 220).

(обратно)

340

Цестий получил прозвище Македоник потому, что служил в Македонии (App. B. C., V, 49).

(обратно)

341

Тиб. Клавдий Нерон был квестором в 46 г. до н. э., понтификом в 46 г. до н. э., претором в 42 г. до н. э. Светоний сообщает, что он пытался призвать к свободе рабов (Tib., 42). Здесь возможно объединение показаний источников (см. Машкин Н. А. Принципат Августа. М. — Л., 1949, с. 232).

(обратно)

342

Ливии принадлежала основная роль в культе Августа. Дочерью его она стала считаться потому, что получила титул Augusta.

(обратно)

343

Ливия бежала в Сицилию к Сексту Помпею.

(обратно)

344

360 судей упомянуты Плутархом в связи с процессом 55 г. до н. э. о подкупе и вымогательстве (Plut. Pomp., 55). Существование в этой корпорации рангов другим авторам неизвестно.

(обратно)

345

О Гн. Домиции Агенобарбе см. II, 72, 3; 84, 2.

(обратно)

346

Кв. Сальвидиен Руф, друг юности Октавия (см. II, 59, 5), участник Перузинской войны (App. B. C., V, 121—125) в 40 г. до н. э. наместник всей Галлии. Не занимая до этого никакой должности, он стал консулом-десигнатом. Его переговоры с Антонием перед заключением мира в Брундизии были расценены Августом как предательство, и по приказу последнего Сальвидиен Руф покончил жизнь самоубийством.

(обратно)

347

О Мизенском или Путеолском мире см.: Hor. Od. IV, 5, 19; Suet. Aug. 98. Помимо Сицилии и Ахайи под управление Секста Помпея передавались также Сардиния и Корсика.

(обратно)

348

М. Юний Силан, консул 25 г. до н. э. (CIL I², p. 58), назван среди участников Секулярных игр 17 г. до н. э. (CIL, VI, 32324).

(обратно)

349

Г. Сентий Сатурнин (см. II, 92, 1; 103, 3; 105, 1—2; 109, 5; 110, 1).

(обратно)

350

Л. Аррунтий (см. II, 85, 2; 86, 2).

(обратно)

351

М. Титий, консул-суффект 31 г. до н. э. Его именем назван один из городов Киликии — Титиополь.

(обратно)

352

Согласно Аппиану (B. C., V, 70), Мурк был убит посланными Помпеем людьми, но, чтобы скрыть это преступление, в убийстве были обвинены рабы.

(обратно)

353

Авернское озеро — озеро вулканического происхождения над кратером глубиною до 65 м в Кампании. В 37 г. до н. э. Агриппа превратил его в «порт Юлия», соединив каналом с Лукринский озером.

(обратно)

354

Децим Брут в письме к Цицерону характеризует Лепида как «в высшей степени ветреного человека» (Cic. Fam., II, 9, 1). Также и Цицерон называет Лепида «самым опозорившимся и самым низким из всех» (Cic. Att., 9, 9, 3). Ср. также Tac. Ann., I, 9.

(обратно)

355

Издатель Критц предложил заполнить лакуну, опираясь на место у Диона Кассия: «Цезарь привел своих воинов к порядку, дав им сразу деньги и немного позднее участки. И поскольку государственных земель не хватало, он прибавил к ним другие, купив их между прочим в Кампании у граждан Капуи, так как город в то время сильно обезлюдел, и взамен он дал капуанцам воду из Юлиева водопровода, чем они особенно гордятся, а также область Кносса, от которой они поныне имеют доходы» (Dio Cass., XLIX, 14). Опираясь на этот отрывок Ж. Эллегуар предложил следующее восстановление лакуны: «К этому времени значительный прирост получила колония Капуи благодаря поселению на ее землях, которые оставались государственными, ветеранов» (Hellegouarc’h J. Velleius Paterculus, v. II, p. 225).

(обратно)

356

В «A» и «P» promissa, которое мы сохраняем вслед за Ж. Эллегуаром, вопреки Хейнсию и другим издателям, заменявшим promissa на permissa.

(обратно)

357

В войне против Секста Помпея за победу при Наулохе в 36 г. до н. э. (App. B. C., V, 116; Verg. Aen., VIII, 684).

(обратно)

358

Испорченная фраза. В «A» quo aestate tam prospere… Libium Bn Fortuna in republican! militavit in orientem. Большинство издателей со времени Эллиса заменяет Libium на bellum и Bn понимает как сокращение bene.

(обратно)

359

Оппий Статиан вместе с десятью тысячами легионеров, обозом и осадными орудиями был окружен парфянской конницей (Plut. Ant., 38; Dio Cass., XLIX, 25, 2—26). Поражение Оппия Статиана было поставлено в вину армянскому царю Артавазду.

(обратно)

360

Артавазд привел на помощь Антонию шесть тысяч пехотинцев и семь тысяч всадников (Plut. Ant., 37—38), но в ходе кампании, считая дело Антония проигранным, отвел свое войско. Считая Артавазда виновником своих неудач, Антоний захватил его и провел в триумфе по Александрии, после чего Артавазд был казнен Клеопатрой.

(обратно)

361

Планк был участником пантомимы на сюжет мифа о Главке. — Главк в греческой мифологии мудрый морской демон, участник похода аргонавтов и других предприятий греческих героев. О Планке при дворе Клеопатры см. Plin. N. H., IX, 121; Macr. Sat., III, 17, 16—17.

(обратно)

362

М. Титий, консул-суффект 31 г. до н. э., перебежавший к Октавиану и сообщивший ему, как и Л. Мунаций Планк, содержание завещания Антония (Plut. Ant., 58, 2; Dio Cass., L, 53, 1).

(обратно)

363

Г. Копоний, претор 49 г. до н. э., в 48 г. до н. э. командующий флотом Помпея. Его зять — П. Силий (Нерва). См. II, 90, 4; 101, 3; 116, 4.

(обратно)

364

Битва при Акции 2 сентября 31 г. до н. э. (сравн. Dio Cass., L, 31 sqq.; LI, I, 5; Plut. Ant., 65; Flor., II, 21; Oros., VI, 19, 10). Описание Веллея, несмотря на краткость, содержит наиболее ясное описание диспозиции сил.

(обратно)

365

Аминта был военачальником и поверенным царя Галатии Дейотара (Dio Cass., XLIX, 32), а после его смерти при поддержке Антония стал царем Галатии и Ликаонии. Переход на сторону Октавиана сохранил Аминте царскую власть в прежнем объеме.

(обратно)

366

Кв. Деиллий, у Плутарха (Ant., 25; 29) Деллий, — сторонник Антония, описавший его парфянский поход (Plut. Ant., 59; Strab., XL, 13). О Кв. Деиллии как перебежчике см.: Sen., Suas., I, 17.

(обратно)

367

Гн. Домиций Агенобарб, консул 32 г. до н. э. Перейдя к Октавиану, он из-за болезни не участвовал в битве при Акции и вскоре после нее умер.

(обратно)

368

Марк Лурий известен как наместник Сардинии, изгнан оттуда военачальником Секста Помпея Менодором (Dio Cass., XLVIII, 30).

(обратно)

369

Л. Аррунтий (см. II, 77, 3; 86, 2), консул 22 г. до н. э., видима, идентичен историку, написавшему, в подражание Саллюстию, труд о Первой Пунической войне (Sen. Epist., 114, 17).

(обратно)

370

Л. Геллий Публикола, военачальник Антония, которому, согласно Плутарху (Ant., 65), было поручено командование правым флангом флота.

(обратно)

371

Г. Сосий (ср. II, 86, 2) — «новый человек» родом из Пицена, легат Антония, блестяще действовавший в Сирии и Киликии (Plut. Ant., 26). Он захватил Иерусалим и поставил там царем Герода (библейского Ирода).

(обратно)

372

Г. Статилий Тавр, выходец из Лукании, консул-суффект 37 г. до н. э., ординарный консул 26 г. до н. э., первый управитель Октавиана в Македонии, затем управитель Африки. Умер в 10 г. до н. э.

(обратно)

373

П. Канидий Красс, первоначально легат Лепида в Галлии, затем приверженец Антония, консул-суффект 40 г. до н. э., казнен Октавианом (ср. Oros., VI, 19).

(обратно)

374

Factum et dictum memorabile — эти слова полностью вошли в заглавие труда Валерия Максима.

(обратно)

375

Primus — дополнение Альда Мануция.

(обратно)

376

Меценат принадлежал по материнской линии к этрусскому роду Цильниев, представители которого обладали властью в Арреции (Liv., X. 3, 2; Tac. Ann., VI, 11). Август в шуточном письме к Меценату называет его «эбеновым деревом Медуллии, слоновой костью Этрурии, алмазом Севера, жемчугом Тибра, смарагдом Цильниев» (Macr. Sat., II, 4, 12).

(обратно)

377

См. II, 88, 3.

(обратно)

378

Неясное место. В «A» и «P» coram aliero. Издатели, начиная с Бергка, исправляли — et coalare. По нашему мнению, aliero должно быть заменено на alieno, что соответствует дальнейшему изложению внешних войн, a coram — существительным или глаголом с основой cur — попечение, забота.

(обратно)

379

Г. Антистий Вет, легат с преторской властью в войне против салласиев (App. Ib., III, 17), в 25 г. до н. э. легат Крайней Испании в войне против кантабров.

(обратно)

380

П. Силий Нерва, консул 20 г. до н. э., в качестве проконсула 19 г. до н. э. подавил восстание кантабров.

(обратно)

381

Август в своем «Жизнеописании» говорит о возвращении знамен трех полководцев (RgDA, 29).

(обратно)

382

О заговоре Фанния Цепиона и Л. Теренция Мурены см. Suet. Tib., 8; Dio Cass., LIV, 3. Обвинителем заговорщиков был Тиберий.

(обратно)

383

Об этом неудавшемся заговоре 23 г. до н. э. см. также Suet. Tib., 8; Dio Cass., LIV, 3.

(обратно)

384

М. Клавдий Марцелл, сын Г. Клавдия Марцелла, консула 50 г. до н. э. Эдилитет М. Марцелла в 23 г. до н. э. Скончавшийся в тот же год, он был похоронен в мавзолее Августа. В память о нем была создана библиотека Октавии и воздвигнут театр Марцелла. См. Suet. Aug., 29, 4; 43, 5; 63, 1; 66, 3; Tib., 6, 4; 10, 1.

(обратно)

385

Тиберий был избран квестором в 27 г. до н. э. (Dio Cass., XLIII, 28). Неясно, был ли он консульским квестором (quaestor consulis) или выполнял специальные поручения по обеспечению Рима продовольствием в Остии, куда морем поступал хлеб из провинций (quaestor Ostiensis).

(обратно)

386

Испорченное место. Вудмен полагает, что в словах regnum eius Artavasdi(s) dedit перед Artavasdi(s) должны быть слова Tigranis filio, поскольку в других источниках (RgDA, 27; Suet. Tib., 9, 1; Tac. Ann., II, 3, 2) речь идет о передаче Тиграну, сыну Артавазда, его Царства (Woodman A. Velleius Paterculus, p. 101).

(обратно)

387

Война с ретами и винделиками 15 г. до н. э., завершившаяся покорением этих народов и созданием провинции Реции.

(обратно)

388

Adiutor — официальная должность (см. Tac. Ann., III, 12).

(обратно)

389

В текстах «A» и «P» — divisis patribus. И. Стангер (Stanger I. De Velleio fide, 1863) предложил читать diversis partibus. Но А. Вудмен (Velleius Paterculus, p. 102), опираясь на соответствующие места у Ливия (XXV, 30, 6; XXXVII, 21, 8), полагает, что divisis partibus — технический термин, означающий «разделить ответственность за операции».

(обратно)

390

Цензорство Павла Эмилия Лепида и Л. Мунация Планка (22 г. до н. э.) знаменовало возвращение к республиканской практике цензорской деятельности.

(обратно)

391

Марк Випсаний Агриппа умер в 12 г. до н. э. (Dio Cass., LIV, 28, 3).

(обратно)

392

Он стал тестем Нерона, т. е. будущего императора Тиберия Нерона, поскольку последний первым браком женился на его дочери Випсании.

(обратно)

393

Паннонская война 12—9 гг. до н. э., о которой Август писал в RgDA, подчеркивая заслуги Тиберия Нерона: «Племена паннонцев, к которым до моего принципата не доходило войско римского народа, побежденные Тиберием Нероном, моим пасынком и легатом, я подчинил власти римского народа и продвинул границы Иллирии вплоть до Дуная» (пер. Ю. К. Колосовской. — В кн.: Колосовская Ю. К. Паннония в I—III вв. н. э. М., 1973). Ср. Dio Cass., LIV, 31, 2, 3).

(обратно)

394

В «A» — cos, в «P» — coss. Поскольку в это время М. Виниций не был консулом (его консульство в 19 г. до н. э.) и никогда не был консулом совместно с Тиберием или Агриппой, предлагалось читать consulari (Критц) или consule. Мы принимаем последнюю эмендацию.

(обратно)

395

То есть в не дошедшем до нас произведении; ср. II, 48, 5; 89, 1; 99, 3; 103, 4; 114, 4; 119, 1.

(обратно)

396

Словом compos «причастный, сопричастный» Веллей дает понять, что победа была предрешена предшественниками Тиберия и поэтому ему не был дан полный триумф.

(обратно)

397

Подробнее о поражении М. Лоллия см. Tac., Ann., I, 10, 4; Suet., Aug., XXIII, 1; Dio Cass., LIV, 20, 4.

(обратно)

398

Присутствие в Германии пятого легиона удостоверено надписью (Kaufmann F. Deutsche Altertumskunde. Mü nchen, 1913, S. 326).

(обратно)

399

Sua et virtute et fortuna. Обычно virtus и fortuna противопоставляются друг другу как возможность человека сделать все в борьбе с обстоятельствами и независящее от него стечение обстоятельств. Веллей понимает virtus и fortuna без какого-либо их противопоставления применительно к главам государства — кроме этого места (II, 74, 4; 121, 1).

(обратно)

400

Л. Кальпурний Пизон, консул 15 г. до н. э. О его войне с фракийцами см. также: Dio Cass., LIV, 34; Sen. Ep., 83, 14.

(обратно)

401

Использованная Веллеем фразеология позволяет думать, что Л. Корнелий Пизон в 30 г. был префектом претория.

(обратно)

402

Л. Кальпурний Пизон, наместник Памфилии, выступил против фракийцев, поскольку их восстание угрожало Азии.

(обратно)

403

Противопоставление virtus и fortuna, на котором построены также характеристики Мецената (II, 88, 1) и Сентия Сатурнина (II, 105, 2).

(обратно)

404

В «A» и «P» — Lucius item maturus esset viris. Эмендация Эллиса — viribus. Нами вслед за А. Вудменом (Velleius Paterculus, p. 118) принята эмендация Уитхофа — Lucius item maturus esset virilis.

(обратно)

405

Сложное для понимания место — в «A», «P» — visendi eius gratia ad quern convenientes. Нами принята эмендация Халма: visendi eius gratia Rhodum deverterint atque eum convenientes.

(обратно)

406

Ср. RgDA, 21, 1.

(обратно)

407

На самом деле за 31 год до консульства М. Виниция.

(обратно)

408

per omnia — любимое выражение Веллея.

(обратно)

409

Второй сын М. Антония от Фульвии, претор 13 г. до н. э., консул 10 г. до н. э. С 21 г. до н. э. муж племянницы Августа Марцеллы. О жреческой должности Антония Юла другие авторы не знают. Карьера сына врага подается как пример «великодушия» Августа. Clementia — одна из четырех «доблестей» принцепса — RgDA, 34, 2.

(обратно)

410

В «P» — adsedandum, «MA» — ad sidendum. Липсий предложил ad visendum, и эту поправку принял Штегман. Мы вслед за Вудменом читаем adsidendum, поскольку поездка Г. Цезаря носила инспекционный, характер.

(обратно)

411

Марк Лоллий, консул 27 г. до н. э.; см. выше II, 97, 1. До 1 г. до н. э., согласно Тациту, был comes et rector Гая Цезаря (Tac. Ann., III, 48, 2). Негативная оценка также у Плиния Старшего (IX, 117).

(обратно)

412

Г. Марций Цензорин, консул 8 г. до н. э., проконсул Азии 2—3 гг. н. э. Ср. Jos. Ant. Iud., XVI, 165; Inscriptiones Graecae ad res Romanas pertinentes, IX, 427; Supplementum Epigraphicum, II, 549.

(обратно)

413

Смерть Г. Цезаря 21 февраля 4 г. н. э. (CIL, I², p. 68), согласно Тациту, последовала в результате интриг Ливии (Ann., I, 3, 3).

(обратно)

414

П. Виниций, претор с проконсульской властью 1 г. до н. э.; консул 2 г. н. э., проконсул Азии в 8—9 гг., считался блестящим оратором (Sen. Rh., Contr., VII, 5, 11; Sen. Ep., XL, 9).

(обратно)

415

rei publicae causa; также Suet. Tib., 21, 5. Но Тацит истолковывает эти слова таким образом, что Август усыновил Тиберия не потому, что тот был ему дорог, а заботясь о государстве (Tac. Ann., I, 10, 7).

(обратно)

416

Это место, близкое к RgDA, 26, 1, свидетельствует о знакомстве Веллея с этим памятником (см. Hellegouarc’h J., Jodry C. Les Res Gestae d’Auguste et l’Historia Romana de Velleius Paterculus. — Latomus, XXXIX, 1980, p. 810). Обычное обвинение Веллея в том, что он умолчал о предшествующем выходе в Северное море Друза, чтобы возвысить Тиберия, ошибочно. Флот Тиберия не просто вышел в «залив Океана», но оплыл его, оказавшись в местах, действительно неведомых.

(обратно)

417

Почитание германцами божества в отсутствие римлян должно быть поставлено в связь с сообщением Диона Кассия о том, что Домиций Агенобарб еще до появления на берегу Альбиса Тиберия воздвиг там алтарь Августа (Dio Cass., LV, 10 а, 2).

(обратно)

418

Согласно Страбону (VII, 1, 3), Маробод в юности находился в Риме, пользуясь благорасположением Августа. Очевидно, имея это в виду, Веллей говорит о нем: natione magis quam ratione barbarus.

(обратно)

419

После legiones — лакуна. Липсий предложил duceret; мы следуем за ним.

(обратно)

420

После Saturninum — лакуна. Следуем чтению, которое предложил Липсий: aberat et legiones etiam quas amovere ei placuerat.

(обратно)

421

До 9 г. до н. э. вся территория от Среднего Дуная до Македонии была известна римлянам под названием Иллирик. После 9 г. до н. э. Иллирик был разделен на две провинции — Верхний и Нижний Иллирик, которые также назывались Далмация и Паннония. Согласно Диону Кассию (LV, 29, 1—2), за оружие сначала взялись далматы, а не паннонцы.

(обратно)

422

Один Батон происходил из паннонского племени бревков, другой — из далматского племени десидиатов.

(обратно)

423

Редкая, применявшаяся в крайних случаях мера (ср. Suet Aug., 25; Dio Cass., LV, 31, 1).

(обратно)

424

Издатели полагают, что между operae и policitati пропущено слово omnia, или, как впервые — Рункен, заменяют policitati на ex pollicitatione «согласно обещанию».

(обратно)

425

ut praesidium militum — испорченное место. Дословный перевод «как защиту воинов» вряд ли возможен, ибо в защите нуждались не воины, а государство. Некоторые издатели заменяли militum на limitum (в смысле «крайнюю защиту»).

(обратно)

426

Принимаем чтение Вудмена: evasimus, exhausimus.

(обратно)

427

Лакуна. Следуем чтению Кразузе: summae.

(обратно)

428

М. Валерий Мессала Мессалин, консул 3 г. до н. э., наместник провинции Иллирик в 6 г. н. э., один из друзей Овидия (Epist. ex Ponto, I, 7, 22). Его отец М. Валерий Мессала Корвин, а брат — М. Аврелий Котта Максим Мессалин. Подробнее о кампании Мессалина: Dio Cass., LV, 29, 1; 30, 1—2, но из рассказа Диона Кассия следует, что во время восстания Мессалин находился не в своей провинции, а был прислан Августом.

(обратно)

429

Трудно сказать, идентична ли эта гора с горой Альмой, о которой сообщает Дион Кассий в связи с этой операцией (V, 30, 2).

(обратно)

430

Фраза e quibus etiam primi ordines cecidere явно относится не к центурионам — они никогда не стояли рядами.

(обратно)

431

Веллей выделяет этой фразой первое изгнание Агриппы в Суррент, предшествующее его второму изгнанию на остров Планасию, где он был убит по приказу Тиберия.

(обратно)

432

Река Батин (flumen Bathinus) как место капитуляции паннонцев в 8 г. н. э. известна только Веллею. Ее упоминает также Плиний Старший вне связи с Далматской войной (Plin. N. H., III, 110). Она же упоминается в надписи из Салоны, сообщающей о сооружении императором Тиберием дороги от Салоны к Хедуму, кастеллю десидиатов, и другой дороги к реке Батин (ad Batinum flumen), которая разделяла племена бревков и осириатов (Alfoldi Q. Eine Strassenbauinschrift aus Salona. — Klio, 1965, Bd. 46, S. 323—328). Указание в надписи направления второй дороги сделало бесспорным высказанное ранее мнение, что Батин — древнее название современной реки Босна.

(обратно)

433

М. Эмилий Лепид, внучатый племянник триумвира, сын П. Эмилия Лепида и Юлии, внучки Августа, консул 6 г. н. э., в 8—10 гг. н. э. наместник Паннонии. Происхождение Лепида, выдающиеся военные способности, ораторский талант выдвинули его в число первых лиц империи и Август прочил его в свои преемники, но полагал, что он откажется им стать (Tac. Ann., I, 13, 2). Именно этот отказ обусловил дружеские отношения Лепида и Тиберия. Отсюда в высшей степени уважительный тон всех мест труда Веллея, относящихся к Лепиду.

(обратно)

434

Вибий Постум, «новый человек» родом из Ларина. Он сменил в 9 г. Германика в качестве наместника новой провинции Далматии, в 12—13 гг. был проконсулом Азии.

(обратно)

435

Л. Пассиен Руф, сын знаменитого оратора Г. Саллюстия Криспа Пассиена и сам оратор, консул 4 г. до н. э., затем проконсул Африки, где в 3 г. до н. э. получил «триумфаторские отличия» за победу над африканскими народами.

(обратно)

436

Гн. Корнелий Лентул Косс, консул I в. до н. э., сменивший Пассиена в качестве наместника Африки. За победу над гетулами его сын, консул 28 г. н. э., получил прозвище «Гетульский» (Flor., II, 31, 40; Oros., VI, 21, 18). Согласно Сенеке (Ad Lucil., 83, 5), Косс был близким другом Тиберия, доверявшего ему свои тайны.

(обратно)

437

Л. Апроний, «новый человек», в 8 г. н. э. принимал участие в кампании против далматов, которой руководил Постумий; в 9 г. н. э. наместник Далматии, в 15 г. как легат Германика получил «триумфаторские отличия».

(обратно)

438

В «A» и «P» etiam. Aelius Lamia — дополнение издателя Рункена.

(обратно)

439

А. Лициний Нерва Силиан, консул 7 г. н. э., наместник провинции Галлии. Обвиненный в ограблении провинции, Лициний привел Августа в свой дом и показал ему груду сокровищ, которую будто бы припас для принцепса, и этим отвел от себя его гнев (Dio Cass., LIV, 21, 4).

(обратно)

440

Ср.: Tac. Ann., I, 3, 6; 43, 1; 55—65; Flor., II, 30; Dio Cass., LIV, 18—22. Номера легионов — 17, 18, 19.

(обратно)

441

В «A» и «P» ducem causa persona тогат exegit. У Штегмана — duce causa et persona moram exegit. Мы следуем этому толкованию текста, понимая под duce Тиберия.

(обратно)

442

Лакуну в этом месте некоторые издатели заполняют с помощью текста Тацита (Ann., I, 58, 2): «Он также требовал, [чтобы заговорщики были закованы, но уже возобладал] рок над замыслами».

(обратно)

443

Испорченное место. В «P» avitiq., в «B» и «A» — aviq. Ренан в «P» добавил «exempli successor», что принято остальными издателями. О смерти отца Вара после Филипп см. II, 71, 2.

(обратно)

444

Л. Эггий (Eggius), выходец из плебейского рода, давшего во II в. н. э. трех консулов.

(обратно)

445

Эпизод другим авторам неизвестен. Цейонии в качестве римских должностных лиц появляются лишь со II в. до н. э.

(обратно)

446

Г. Нумоний Вала известен из эпода Горация (I, 15) как выходец из Кампании. Имя Нумоний засвидетельствовано также в легендах римских монет.

(обратно)

447

Знаменитое место, свидетельствующее о том, что уже после крушения родовой организации в Риме сохранялся один из признаков рода — общность погребения (см. Немировский А. И. История раннего Рима и Италии. Воронеж, 1962, с. 135).

(обратно)

448

О впечатлении, произведенном известием об уничтожении армии Вара, см.: Suet. Aug., 23; Dio Cass., LVI, 32, 1.

(обратно)

449

До этого Тиберий находился в Паннонии и прибыл в Рим в конце 9 — начале 10 гг. н. э. 11 января он участвовал в освящении римского храма Конкордии (Suet. Tib., 17, 1; Dio Cass., LVI, 32).

(обратно)

450

Большинство исследователей считает, что Тиберий перешел Рейн в 11 г. н. э. Вудмен, опираясь на свидетельство Диона Кассия (Dio Cass., VI, 24, 6), полагает что переход был в 10 г. н. э. (Velleius Paterculus…, p. 207). Поход был демонстрацией силы и не привел к восстановлению римского владычества в Германии.

(обратно)

451

Л. Нонний Аспренат, консул-суффект 6 г. н. э., друг Августа (Tac. Ann., I, 53; III, 18; Suet. Aug., 56, 3; Plin. N. H., XXXV, 164).

(обратно)

452

В. Базанов читает имя Caedius (Basanoff V. Caedius primipilaris ad Vell. II, 120, 4. — Latomus, 1951, 10, p. 285).

(обратно)

453

Ализон — согласно Диону Кассию, — крепость, построенная Друзом в стране хаттов, у слияния рек Ализон и Липпе (Dio Cass., LV, 28, 6). Эпизод об осаде Ализона германцами фигурирует в качестве примера у Фронтина (Strat., III, 15; IV, 7).

(обратно)

454

О страшных пытках римских пленников см. Flor., II, 30, 37; Tac. Ann., I, 61, 4.

(обратно)

455

Виенна — город в Нарбоннской Галлии, на берегу Родана (Роны). Во времена Августа Виенна главный город могущественного племени аллоброгов. Сообщаемый Веллеем эпизод о беспорядках в Виенне другим авторам неизвестен.

(обратно)

456

Ср. Suet. Tib., 21, где речь идет о законе, предоставлявшем Тиберию ту же власть в провинциях, какой пользовался Август. Это была власть проконсула, соединенная с властью народного трибуна.

(обратно)

457

Триумф Тиберия 23 октября 12 г. н. э. Он откладывался из-за войн 6—9 гг. н. э.

(обратно)

458

См. II, 94, 4.

(обратно)

459

Испорченное место. В «A» — totius, в «P» — ocius. Штегман принимает чтение ocius, Вудмен — totius и после него постулирует лакуну. Мы следуем за Вудменом.

(обратно)

460

В источниках представлены две версии кончины Августа (см. Hellegouarc’h J. Velleius Paterculus, p. 271). Рассказ Веллея согласуется с тем, что сообщает Светоний (Aug., 98, 10; Tib., 21, 2), и расходится со сведениями Тацита (Ann., I, 5), Диона Кассия (LVI, 30), Аврелия Виктора (Epit., I, 27) об отравлении Августа Ливией и о вызове Тиберия не самим Августом, а Ливией. Выражение «вернуться к своим началам», как заметил Ж. Эллегуар, является стоическим: initia — вечные принципы, производящие четыре элемента природы и сами эти элементы.

(обратно)

461

Доводы Вудмена (Velleius Paterculus, p. 221) в пользу того, что перед словом neque в тексте имеется лакуна, мы считаем убедительными.

(обратно)

462

О причине колебаний Тиберия и его нежелании принять высшую власть см. Suet. Tib., 25. Светоний полагает, что Тиберия удерживал страх перед опасностями, угрожающими ему и государству, и, как показали последующие события, страх этот не был беспочвенным. Тацит объясняет поведение Тиберия лицемерием (Ann., I, 11—13).

(обратно)

463

Намек на отказ Германика возглавить восставшие легионы; см. Tac. Ann., I, 33 sqq.

(обратно)

464

Кв. Юний Блез, консул-суффект 10 г. н. э. В 14—20 гг. — наместник Паннонии, где после смерти Августа восстали легионы (Tac. Ann., I, 16; Dio Cass., LVII, 4). В 21—22 гг. Юний Блез — наместник Африки, где вел успешную борьбу против восставших во главе с Такфаринатом и получил триумфальные украшения. Вскоре после раскрытия заговора Сеяна казнен Тиберием. Вряд ли особые похвалы Веллея в адрес Юния Блеза связаны с тем, что тот был племянником Сеяна.

(обратно)

465

Принимаем чтение «P»: ас Hispanias.

(обратно)

466

Заполнение лакуны именем Лепида принято большинством исследователей (Syme R. Tacitus, p. 382; Haynes L. The last of the Aemilii Lepidi. — ACl, 1973, p. 100) и кажется нам бесспорным. Об этом свидетельствует надпись (CIL, II, 2820). Да и сам тон сообщения Веллея не допускает, чтобы речь шла о лице, не принадлежащем к императорской фамилии.

(обратно)

467

Подробнее о культе Августа см. Tac. Ann., I, 54; Dio Cass., LVI, 46. Была создана коллегия sodales augustales, из двадцати членов, в том числе из членов императорской фамилии (Тиберий, Друз, Клавдий и Германик). Одновременно вдова Августа Ливия была провозглашена жрицей нового бога. Были учреждены «Августовы игры» и построен ряд храмов Августа, в том числе в его доме в Ноле.

(обратно)

468

Под удалением мятежа (seditio) с Форума и раздоров (ambitia) с Марсова поля понимаются прекращение деятельности трибутных и центуриатных комиций и передача их выборных функций сенату (см. II, 104, 3).

(обратно)

469

Почти в тех же словах Веллей говорит о результатах прихода к власти Августа — II, 89, 3—4.

(обратно)

470

Tac. Ann., I, 77, где содержится детальное описание «театрального мятежа». Из него следует, что виновниками «бунта черни» были актеры, которые, по ходу представления намеками возбудили недовольство зрителей и их нападение на официальных лиц. Именно поэтому в сенате обсуждалось предложение о предоставлении преторам права наказывать актеров розгами. Но это предложение не было принято, поскольку оно противоречило отмене телесных наказаний актеров при Августе.

(обратно)

471

Ср. Tac. Ann., II, 87 о мерах, предпринятых Тиберием по снижению цены на хлеб: принцепс из своих собственных средств приплачивал торговцам по два нумма за модий зерна, чтобы цена хлеба оставалась стабильной. Тут же об отказе Тиберия принять за эту щедрость титул «отец отечества».

(обратно)

472

речь идет о помощи городам, разрушенным землетрясением 17 г. н. э. (Tac. Ann., I, 46, 2, 1; II, 26; Suet. Tib., 32, 2).

(обратно)

473

Ср. Tac. Ann., I, 15, 1.

(обратно)

474

Статилий Тавр, префект Рима при Августе, консуляр (Tac. Ann., III, 72; VI,11). Тацит указывает, что, несмотря на преклонный возраст, Статилий Тавр успешно справлялся с обязанностями по обузданию рабов и беспокойных граждан.

(обратно)

475

Отец Сеяна, Л. Сейус Страбон, был всадником из этрусского города Вольсинии (CIL, XI, 2707; Tac. Ann., IV, 1; Iuv., X, 74). Важнейшие вехи его карьеры — префект претория в Риме и префект Египта.

(обратно)

476

Мать Сеяна — Коскония Галлита из рода Коскониев. Наиболее влиятельным в этом роде был М. Косконий, претор 135 г. до н. э., наместник Македонии в 134—132 гг. до н. э.

(обратно)

477

В описании Тацита эта черта Сеяна представляла наибольшую опасность для государства (Ann., IV, 1).

(обратно)

478

Тиб. Корунканий, выходец из Тускула, герой войны с Пирром, консул 280 г. до н. э., диктатор 246 г. до н. э., в 254 г. до н. э. первым из плебеев добился занятия жреческой должности pontifex maximus. Уже у Цицерона Корунканий — пример древних римских доблестей (Cic. De sen., 15, 43).

(обратно)

479

По всей видимости, имеется в виду Спурий Карвилий Максим, консул 293 г. до н. э., герой войны с этрусками и самнитами. По остроумному предположению Ж. Эллегуара (Velleius Paterculus, II, p. 285), Карвилий избран в качестве примера, поскольку он построил святилище Форс-Фортуны, одного из наиболее почитаемых плебейских божеств (Liv., X, 46, 14). Форс-Фортуне оказывалось почитание в царствование Тиберия (Tac. Ann., II, 41, 1) и в частности Сеяном (Dio Cass., LVIII, 7, 2—3).

(обратно)

480

Все издатели сходятся на том, что в предложении перед словом singula имеется лакуна. Из слов, какими предлагали ее заполнить — forma, imagine, tabula, — мы вслед за Ж. Эллегуаром (Lire et comprendre, p. 253) выбрали последнее, которое в подобном обороте употребляется Л. Аннеем Флором.

(обратно)

481

После смерти в 12 г. до н. э. царя Фракии Реметалка (Rhoeme takes) Август разделил Фракию между его сыном Котисом и братом Раскуполом. В начале правления Тиберия Раскупол вторгся во владения племянника и убил его в 17 или 18 г. н. э. (Tac. Ann., II, 65 sqq.).

(обратно)

482

Л. Помпоний Флакк, наместник соседней с Фракией Иллирии, близкий друг Тиберия (Suet. Tib., II, 65 sqq.).

(обратно)

483

Испорченное место, которое мы переводим, опираясь на восстановление Вудмена (Woodman A. Velleius Paterculus…, p. 266).

(обратно)

484

Ср. Tac. Ann., I, 75, 2; II, 48, 2 где сообщается о финансовой помощи Тиберия обедневшим сенаторам: Пию Аврелию, Проперцию Целеру, М. Эмилию Лепиду, М. Сервилию Нониану и Гортензию Горталу, внуку оратора. Ср. Suet. Tib., 47, 3.

(обратно)

485

На самом деле речь шла о почетной ссылке.

(обратно)

486

Маробод находился в ссылке в г. Равенне. Фраза становится понятной благодаря Тациту (Ann., II, 62, 3).

(обратно)

487

Имеется в виду достаточно длительная война Рима с нумидийцами, возглавляемыми Такфаринатом (Tac. Ann., II, 52; III, 20 sqq.; IV, 23 sqq.). Опираясь на оценку этой войны Веллеем Патеркулом, Р. Сайм утверждает, что он лживый историк (Syme R. Mendacity in Velleius — AJPR, XCIX, p. 45—63).

(обратно)

488

Храм Августа на Палатине, постройку которого начал Тиберий, а завершил Калигула.

(обратно)

489

Гора Целий (Caelimontium) — район Рима, уничтоженный пожаром в 27 г. Тацит (Ann., IV, 64) объясняет щедрость Тиберия желанием погасить враждебную ему молву.

(обратно)

490

М. Скрибоний Либон Друз, знатный юноша, обвиненный в подготовке государственного переворота в 16 г. н. э. (Tac. Ann, II, 11; 27—32; IV, 29; 31; Suet. Tib., 25).

(обратно)

491

Г. Силий Цецина Ларг, полководец Августа, консул 13 г. н. э., близкий друг Германика. Был обвинен в оскорблении величества, и, поскольку осуждение казалось ему неминуемым, в 24 г. кончил жизнь самоубийством (Tac. Ann., IV, 18—19).

(обратно)

492

Гн. Кальпурний Пизон, друг Августа и Тиберия, консул 7 г. В 17 г. он вступил в конфликт с Германиком и, по слухам, его отравил. После неудачной попытки распространить свою власть на всю Сирию он возвратился в Рим, где, будучи обвинен, добровольно ушел из жизни (Tac. Ann., II, 43, 2; 55—71; 81, 3; III, 11—15).

(обратно)

493

Имеется в виду смерть Германика, приемного сына Тиберия, и Друза, его родного сына.

(обратно)

494

Веллей Патеркул имеет в виду жену Германика Агриппину и Нерона Юлия Цезаря, сына Агриппины.

(обратно)

495

Смерть Ливии, супруги Августа и матери Тиберия в 29 г. Выражение «более подобной богам, чем людям» отражает официальное обожествление Ливии.

(обратно)

496

Gradivus — постоянным эпитет Марса от глагола gradior «шествовать», включающий также понятия «непреклонный», «незыблемый».

(обратно)

497

Auctor et stator Romani nominis. Если auctor воспринимается в свете легенды о Марсе как отце Ромула, давшего свое имя городу, то эпитет stator, как метко заметил Вудмен (Velleius Paterculus, p. 280), в применении к Марсу необычен — он входит в титулатуру Юпитера. Поскольку в тексте stator корреспондирует со словами status, statio, его следует перевести как «установитель», а не «останавливающий бегущих» или «хранитель».

(обратно)

498

«Этого принцепса» — добавление Юста Липсия.

(обратно)

499

На слове pia обрывается «P». Слова iuvate aut impia confringite — дополнение Халма.

(обратно)

500

Утченко С.Л. Кризис и падение Римской республики. М., 1965, с. 23 и след.

(обратно)

501

См. Немировский А.И. У истоков исторической мысли. Воронеж, 1979, с. 181; Он же. Социально-политические и философско-религиозные взгляды Тита Ливия. — ВИ, 1977, № 7, с. 173 и след.

(обратно)

502

Единственно надежный источник биографии историка — краткие замечания в трудах Саллюстия «Заговор Катилины» и «Югуртинская война».

(обратно)

503

Немировский А.И. Исторический труд Аннея Флора. — В кн.: Немировский А.И., Дашкова М.Ф. Луций Анней Флор — историк Древнего Рима. Воронеж, 1977, с. 3 и след.

(обратно)

504

Syme R. Tacitus. Oxford, 1958, v. II, p. 621 f.; Кнабе Г.С. Корнелий Тацит. М., 1981, с. 54 и след.

(обратно)

505

CIL, X, 1154; 1403; 1612; 3898; 3924; 3937.

(обратно)

506

Liv., XXIII, 7—10.

(обратно)

507

Эти сведения Веллей Патеркул заимствовал из «Анналов» Гортензия (II, 16, 3). Возможно, один из этих сыновей, П. Магий, упомянут Цицероном как народный трибун 87 г. до н.э. (Cic. Brut., 179). Наличие Магиев в Экулане засвидетельствовано надписью, где упомянут кваттуовир М. Магий Сур (CIL, 12, 1722). Другой Магий из Экулана, М. Магий Максим, при Августе дважды был префектом Египта (CIL, IX, 1125). Согласно мнению И. Ланы (Lana I. Velleio Paterculo o della propaganda. Torino, 1952, p. 61), поддержанному Ж. Эллегуаром (Hellegоuarc'h J. Velleius Paterculus. Introduction. P., 1982, p. X), дедом Веллея Патеркула был М. Магий Максим, а не Нумерий Магий.

(обратно)

508

Caes. B.G., I, 24—26; Cic. Ad Att., IX, 7, 2.

(обратно)

509

Hellegоuarc'h J. Velleius Paterculus. Histoire Romaine. P., 1982, p. VII.

(обратно)

510

Sumner G.V. The Truth about Velleius Paterculus. — HSCLPH, LXXIV, 1970, p. 276—277.

(обратно)

511

Дж. Самнер назвал труд Веллея «всеобщей историей в миниатюре» (Sumner G.V. Op. cit., p. 282).

(обратно)

512

Таково мнение Дж. Самнера (Sumner G.V. Op. cit., p. 281). Л. Ферреро настаивает на том, что первая и вторая книги были неодинаковы по объему (Ferrero L. Νόστοι e χτίσεις in Trogo e Velleio Paterculo. — In: Studi in onore di L. Castiglione. Firenze, 1960, I, p. 271—289).

(обратно)

513

Модестов В.И. Лекции по истории римской литературы. СПб., 1888, с. 571.

(обратно)

514

Время появления "Liber annalis" Аттика определяется в пределах 50—46 гг. до н.э. на основании сходных мест с трактатом Цицерона «Брут» (Hellegоuarc'h J. Velleius Paterculus, p. XXXIV).

(обратно)

515

Quint., X, 1, 73. Ср. его похвалы «бессмертной стремительности Саллюстия» (X, 1, 102) и «знаменитой Саллюстиевой краткости» (IV, 2, 245).

(обратно)

516

Зауппе так оценил труд Веллея: «В его истории мы имеем не столько развитие событий в естественном порядке, сколько перечень расположенных хронологически портретов галереи римской истории» (Sauppe H.M. Velleius Paterculus. Frauenfeld, 1837).

(обратно)

517

Сведения о хронологических указаниях Веллея взяты нами из работы: Hellegоuarc'h J. Velleius Paterculus, p. LXXXVII—LXXXVIII.

(обратно)

518

Hellegоuarc'h J. Velleius Paterculus, p. LXXXVII—XCII.

(обратно)

519

Kaiser P. De fontibus Vellei Paterculi. B., 1884.

(обратно)

520

Burmeister F. De fontibus Vellei Paterculi. Halle, 1893.

(обратно)

521

А. Диле сомневается в том, что эти сведения могли содержаться в «Анналах» Гортензия, и полагает, что Веллей пользовался устной семейной традицией (Dihle A. Velleius Paterculus. — RE, VIII A, 1933). Однако Веллей, интересовавшийся своей родословной, мог проверить семейное предание в «Анналах» Гортензия, содержащих, наряду с другими данными, описание Союзнической войны. В то время будущий великий оратор служил военным трибуном.

(обратно)

522

Vell., II, 80 — Cic. Ad Att., XI, 9, 1.

(обратно)

523

Woodman A. Sallustian Influence on Velleius Paterculus. — In: Hommage à M. Renard. Bruxelles, 1968, t. I, p. 785—799.

(обратно)

524

Например, II, 87, 2 — «жестокость Антония погубила Д. Брута» или II, 119, 5 — «вражеская дикость растерзала полусожженное тело Вара» (см. Hellegоuarc'h J. Velleius Paterculus, p. LXIII).

(обратно)

525

Perna R. Le fonti storiche di Velleio Paterculo. Lucera, 1925, p. 18.

(обратно)

526

Hellegоuarc'h J. Velleius Paterculus, p. XXXV.

(обратно)

527

Franciscis A.De. Una fonte di Velleio Paterculo. — RdAA, XXIV—XXV, 1949—1950, p. 73 sqq.

(обратно)

528

Dihle A. Op. cit., col. 644.

(обратно)

529

Zecchini G. Asinio Pollione. — In: Aufstieg und Niedergang der Römischen Welt. B. — N. Y., 1982, Bd. XXX, 2, S. 1287.

(обратно)

530

Krause. ed. Velleius Paterculus. Lpz., 1800, S. 44.

(обратно)

531

Marx F.A. Die Uberlieferung der Germanen Kriege besonders des augustischen Zeit. — Klio, XXIX, 1936, S. 202—218.

(обратно)

532

Существование этих записок удостоверено Светонием (Suet. Aug., 85, 1) и Судой (Suda, ed. Bernardy, I, p. 851).

(обратно)

533

Hellegоuarc'h J., Jodry Cl. Les Res Gestae d'Auguste et l`Historia Romana de Velleius Paterculus. — Latomus, 1980, XXXIX, p. 803—816.

(обратно)

534

0собенно RgDA, I, 1 — Vell., II, 61, 1—3, а также соответственно: 8, 2 — II, 89, 3—4; 26, 4 — II, 106, 2—3.

(обратно)

535

Jodry Cl. L'utilisation des documents militares chez Velleius Paterculus. — REL, 1951, XXX, p. 265—284.

(обратно)

536

Hellegоuarc'h J. Les buts de l'oevre historique de Velleius Paterculus. — Latomus, 1964, XXIII, p. 669 ff.

(обратно)

537

В столь же кратком изложении событий трибуната Сатурнина и его единомышленника Сервилия Главции Флор (II, 4, 6) отмечает, что Г. Марий первоначально оказывал мятежникам поддержку.

(обратно)

538

Wells C. German Policy of Augustus. Oxf., 1972, p. 159, 218 f.

(обратно)

539

Sivers G. Tacitus und Tiberius. Hamburg, 1851.

(обратно)

540

March F. The Reign of Tiberius. Oxford, 1931; Kornemann E. Tiberius. Stuttgart, 1960; Ciaceri E. Tiberio successore di Augusto. Roma, 1931; Hanslik R. Tiberius. — Kleine Pauly, 1975, Bd. V, S. 813—818.

(обратно)

541

Syme R. Tacitus, I, p. 283 ff.

(обратно)

542

Егоров А.Б. Развитие политической системы принципата при Тиберии. — В кн.: Социальная структура и политическая организация античного общества. Л., 1982, с. 135 и след.

(обратно)

543

Кнабе Г.С. Указ. соч., с. 163.

(обратно)

544

Егоров А.Б. Указ. соч., с. 163.

(обратно)

545

О связи оценки Веллеем Августа и Тиберия с панегирической традицией в римской литературе см.: Woodman A. Questions of Date, Genre and Style of Velleius Paterculus. — CQ, 1975, XXV, p. 290 ff.

(обратно)

546

Syme R. Tacitus, I, p. 368.

(обратно)

547

Woodman A. Questions of Date, Genre and Style…, p. 296 ff.

(обратно)

548

Согласно Цицерону (Tusc., 1,3), Архилох был современником Ромула.

(обратно)

549

Обращено внимание на то, что Веллей — единственный из античных авторов, упоминающий вместе трех великих трагиков: Hellegоuarc'h J. Velleius Paterculus, p. 44.

(обратно)

550

Возможно, это и есть «Поэма об Актийской войне», дошедшая в отрывках на папирусе из Геркуланума: Benario H.W. "Carmen de Bello Actiaco" and Early Imperial Epic. — ANRW, 30, 2, 1983 p. 1657.

(обратно)

551

Goar R. Horace, Velleius Paterculus and Tiberius Caesar. — Latomus, XXXV, 1976, p. 43—54.

(обратно)

552

Подробнее о «монументальной пропаганде» см.: Немировский А.И. Нить Ариадны. Из истории классической археологии. Воронеж, 1972, с. 154 и след.

(обратно)

553

Fratres Arvales, ed. Henzen, 110 ff.

(обратно)

554

Поскольку в предисловии к своему труду Т. Ливий обращается к богам, Вудмен допускает, что сочинение Ливия завершалось подобной молитвой (Woodman A. Op. cit., p. 275). Но в эпитомах нет никакого следа молитвы.

(обратно)

555

Iustus Lipsius, Quaestiones, p. 8.

(обратно)

556

Bodin J. Methodus ad facilem historiae cognitionem. P., 1566.

(обратно)

557

Модестов В.И. Указ. соч., с. 570—576.

(обратно)

558

Sauppe H.M. Velleius Paterculus. — Ausgewälte Schriften. B., 1896, S., 49 ff.

(обратно)

559

Helbing F. Velleius Paterculus. Ein Beitrag zur Kritik seiner Historia Romana. Rostock, 1888, S. 7.

(обратно)

560

Нажотт Е. История латинской литературы. М., 1914, с. 540.

(обратно)

561

Syme R. The Roman Revolution. Oxford, 1939, p. 393; Syme R. Mendacity in Velleius. — AJPh, 1978, XCLX, p. 45—63.

(обратно)

562

Lana I. Velleio Paterculo o della propaganda. Torino, 1952.

(обратно)

563

Hellegоuarc'h J. Les buts…, p. 637 ff.

(обратно)

564

Hellegоuarc'h J. Velleius Paterculus.

(обратно)

565

Hellegоuarc'h J. La figure de Tibère chez Tacite et Velleius Paterculus. Mélanges P. Wuilleumier. P., 1979, p. 167 ff.

(обратно)

566

Syme R. Danubian Papers. Bucarest, 1971.

(обратно)

567

Woodman A. Velleius Paterculus, p. 32.

(обратно)

568

Norden E. Die antike Kunstprosa. Leipzig, 1915, Bd. I, S. 302.

(обратно)

569

Woodman A. Velleius Paterculus, p. 10.

(обратно)

570

Paladini M. L. Studi su Velleio Paterculo. — Acme, 1953, VI, p. 447 ff.; Rieks R. Homo, humanus, humanitas. München, 1967.

(обратно)

571

Hellegоuarc'h J. Velleius Paterculus, p. LXI—LXXIII.

(обратно)

572

Древняя Греция и Древний Рим. Указатель литературы 1895—1959. М., 1961, с. 272, №6439.

(обратно)

573

Маяк И.Л. Взаимоотношения Рима и италийцев в III—II вв. до н.э. М., 1971, с. 35.

(обратно)

574

Машкин Н.А. Указ. соч., с. 117.

(обратно)

575

Там же, с. 21, 184, 230, 232, 257, 275, 302, 379, 424, 429.

(обратно)

576

Там же, с. 81.

(обратно)

577

Соболевский С.И., Грабарь-Пассек М.Е. Веллей Патеркул. — В кн.: История римской литературы. М., 1962, т. 2, с. 35—41.

(обратно)

578

Hellegоuarc'h J. L'imperialisme romaine d'après l'oeuvre de Velleius Paterculus. — In: L'ideologie de l'imperialisme romaine. P., 1974.

(обратно)

579

Э. Клебс (Klebs E. Entlehnungen aus Velleius. — Philologus, 1890, bd. 49, 285 ff.) сделал попытку найти в античной литературе следы знакомства с сочинением Веллея у Сульпиция Севера, Колумеллы, Квинтилиана, Солина. Более или менее убедительно доказывается (по сходству выражений) использование труда Веллея Сульпицием Севером. — Chron. Sulp., I, 45, 3 — Vell. II, 43, 3; I, 10, 4; II, 89, 1.

(обратно)

580

Murbachensis (сокращенно «M»).

(обратно)

581

История находки рукописи Murbachensis («M») представлена в переписке Беата Ренана (см. Horawitz A., Hartfelder K. Briefwechsel Renanus. Lpz., 1886), особенно письма от 15 ноября 1520 г. (№184) и от 8 декабря 1520 г. (№186).

(обратно)

582

Fесhter D. Die Amerbacher Abschrift des Velleius Paterculus. Basel, 1844.

(обратно)

583

Woоdman A. Velleius Paterculus, p. 16 ff. Ж. Эллегуар в своей рецензии на книгу Вудмена (Latomus, 1980, XXXIV, p. 198—201) солидаризуется с этим мнением английского филолога.

(обратно)

584

Это письмо в Рим от 10 августа 1786 г., извещающее о продаже аббатством Мурбаха книг и манускриптов, в том числе «манускрипта Веллея Патеркула, единственного из существующих» (Hellegоuarc'h J. Velleius Paterculus, p. LXXVII). Из высказанного автором письма опасения, что книги и манускрипты могут погибнуть в России, можно заключить, что представители России были потенциальными покупателями.

(обратно)

585

Dihle A. Velleius Paterculus. — RE, VIII A, col. 639.

(обратно)

586

Список важнейших изданий Патеркула см. в конце книги.

(обратно)

587

Так, Дж. Сильверберг ограничил свою диссертацию комментированием 1—28-й глав II книги (Silverberg J.C. Commentary to the Roman History of Velleius Paterculus. (Book II, 1—28. Harvard, 1967), а Массауэр комментировал лишь 90—123-ю главы (Massauer B. Historischantiquerischer Kommentar zur Paterculus. Wien, 1968). Обе эти работы были нам недоступны.

(обратно)

588

Woodman A. Velleius Paterculus, passim.

(обратно)

589

Georges H. De elocutione M. Vellei Paterculi. Leipzig, 1877; Milnau F. De Vellei Paterculi genere dicendi. Koenigsberg, 1888; Ungewitter J. De Vellei Paterculi et Valerii Maximi genere dicendi quaestiones selectae. Donauwörth, 1904; Freitag P. Stilistische Beiträge zu Velleius Paterculus: Pleonasmus und Parenthese. Wien, 1942.

(обратно)

590

Нажотт Е. История латинской литературы. М., 1914, с. 540—541.

(обратно)

591

Dihle A. Op. cit., col. 648—649.

(обратно)

592

Ibid., col. 650.

(обратно)

593

Rieks R. Homo, Humanus, Humanitas. Zur Humanität in der Lateinischen Literatur. München, 1967, S. 52.

(обратно)

594

Woodman A. Questions of Date, Genre and Style in Velleius: Some Literary Answers. — CQ, 1975, XXV, p. 272—306.

(обратно)

595

Ibid.

(обратно)

596

Патеркул Веллей. Веллея Патеркула сокращение греческия и римския истории с латинского языка на российский перевел Феодор Мойсеенков. СПб., 1774.

(обратно)

597

Там же, с. 4.

(обратно)

598

Там же, с. 12 и след.

(обратно)

599

Подробнее об этом см.: Дашкова М.Ф. Общественно-политическая лексика первого русского перевода «Римской истории» Веллея Патеркула. — В кн.: Материалы по русско-славянскому языкознанию. Воронеж, 1980, с. 36—39.

(обратно)

600

Там же.

(обратно)

601

Модестов В.И. Лекции по истории римской литературы. СПб., 1888, с. 575.

(обратно)

602

Покровский М.М. История римской литературы. М.-Л., 1942, с. 284—285.

(обратно)

603

История римской литературы. М., 1962, т. 2, с. 40—41.

(обратно)

604

Подобные хиазмы отмечаются А. Диле (Dihle A. Op. cit., col. 648).

(обратно)

605

Квятковский А.П. Поэтический словарь. М., 1966, с. 133.

(обратно)

606

Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов. М., 1966, с. 49; Розенталь Д.Э., Теленкова М.А. Словарь-справочник лингвистических терминов. М., 1976, с. 24—25.

(обратно)

607

Woodman A. Actium in Velleius. — Latomus. Revue d'etudes Latines, 1966, t. XXV, fascicule 3. Juliet — September, p. 564—566.

(обратно)

608

Hellegouarc'h J. Velleius Paterculus. Introduction. P., 1982, p. LXIV.

(обратно)

Оглавление

Веллей Патеркул РИМСКАЯ ИСТОРИЯ

  Книга I

  Книга II

А.И. Немировский ВЕЛЛЕЙ ПАТЕРКУЛ И ЕГО ВРЕМЯ

  Социальное положение и происхождение Веллея

  Личность историка и его карьера

  Заглавие и композиция труда

  Краткость как историографический принцип

  Портреты исторических деятелей

  Хронологические указания

  Проблема источников

  Эпоха междоусобиц и гражданских войн

  Принципат Августа

  Принципат Тиберия

  Литературные экскурсы

  «Монументальная пропаганда»

  Молитва за Тиберия

  Веллей Патеркул перед судом исторической критики

  «Римская история» Веллея в отечественной историографии

  История текста

М.Ф. Дашкова СТИЛИСТИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ «РИМСКОЙ ИСТОРИИ» ВЕЛЛЕЯ ПАТЕРКУЛА

СОКРАЩЕНИЯ

  Собрания надписей и крупные эпиграфические тексты

  Собрания фрагментов античных авторов

  Античные авторы

  Библиографические сокращения

ИЗДАНИЯ ВЕЛЛЕЯ ПАТЕРКУЛА

*** Примечания ***