Клеопатра [Люси Хьюз-Хэллетт] (fb2) читать постранично

Клеопатра

ОТ АВТОРА

«Порочнейшее существо во всей мировой истории» — и образец женской добродетели. Воплощение сексуальной ненасытности и — нежная и верная возлюбленная, погибшая за своего избранника. Царевна, чья отвага доказывает благородство её происхождения; и — неведомо откуда взявшаяся чужеземка, чьё сладострастие и коварство — неотъемлемые свойства её расы. Благодетельница своих подданных, строительница акведуков и маяков — и самовлюблённая тиранка, для развлечения пытающая рабов. Она шаловлива, как дитя, она древней, чем первородный грех. Клеопатра VII, царица Египта, умершая в 30 году до н. э., исторический персонаж, сведения о котором скудны и недостоверны. «Совершеннейшее воплощение женщины, когда-либо появлявшееся на свет, царственнейшая из женщин и женственнейшая из цариц, существо, повергающее всех в изумление, превосходящее самое пылкое поэтическое воображение, — та, кого мечтатель неизменно обнаруживает в основе своих мечтаний», — как написал о ней Теофиль Готье в 1845 году.

Эта книга — обо всех ипостасях образа Клеопатры и о том, почему легенды о ней приняли столь разнообразные и необычные формы. Клеопатра, царица эллинистического Египта, будет часто появляться на этих страницах, однако это вовсе не её жизнеописание. Эта книга о сексе, о монархии, о мазохизме, об этической стороне самоубийства и о демагогии расизма. Помимо всего прочего, это рассказ о пропаганде и о силе убедительного повествования.

За два тысячелетия, минувших со дня её смерти, легенда о Клеопатре претерпела множество разительных перемен. Стёрлись скучные подробности, прибавились скабрёзные детали. Сам фокус изображения смещался не раз и не два: для елизаветинцев это была история о страсти и верности; для просветителей XVIII века — политическая притча; для романтиков XIX — пример неистовой сексуальной страсти. По одной и той же канве повествования вышивают самые разные узоры. Боккаччо писал о ней в 50-е годы XIV века как о той, «кто на весь свет славилась своею алчностью, жестокостью и любострастием», а спустя всего лишь 30 лет для Чосера, взявшего в качестве источника ту же новеллу, Клеопатра была уже образцом неколебимого целомудрия, первая и лучшая из «жён достославных», доказавших свою добродетель тем, что умерли во имя любви.

История Клеопатры текуча и изменчива: она меняет свою природу и форму в зависимости от того, под каким углом взглянешь на неё. Одни и те же сведения, расставленные в том или ином порядке, способны привести ко взаимоисключающим выводам. Любой эпизод её жизни, из которой извлекли столько разнообразной «морали», может оказаться намёком, придающим простейшей информации полемическую заострённость. И всякий, кто берёгся рассказывать об этом, — будь то журналист, историк, поэт, — невольно оказывается тенденциозным.

И я здесь не исключение. Как ни старалась я достичь объективности, книга эта — ещё одно кривое зеркало, в котором отражение Клеопатры возникает в искажённом виде. Как бы ни претендовала я на своеобразие формы, она была предопределена моей сверхзадачей: в конце XX века развенчивание древних преданий в большом ходу. И содержание её составили не столько мои собственные наклонности, сколько вкусы и воззрения моего времени. Признаюсь, что, подобно всем прочим интерпретаторам истории Клеопатры, я была скована законом, который вывел ещё Оскар Уайльд: «Каждый портрет, написанный с чувством, изображает художника, а не модель».

Мои намерения проанализировать многочисленные портреты Клеопатры — запечатлёны ли они в книге, на холсте или на киноплёнке — можно сравнить с работой археолога, роющего узкий, но глубокий шурф на раскопках много раз перестраивавшегося города. Каждый образ Клеопатры (снова уподоблю его глиняным черепкам, найденным археологом) даёт ключ к постижению породившей его культуры — в особенности культуры сексуальной, — расовых предрассудков, неврозов и фантазий. Высоколобые критики посмеивались над голливудскими анахронизмами — в картине Сесила Б. Де Милла «Клеопатра», снятой в 1934 году, Клодет Кольбер, исполнявшая заглавную роль, играла в павильонах, обставленных в стиле ар-деко^[1]. Псевдоегипетские интерьеры не слишком отличались от обстановки кинотеатров, где фильм демонстрировался, а бледно-персиковая губная помада и купальная шапочка с «лепестками», которыми пользовалась Элизабет Тейлор (в экранизации, снятой Джозефом Л. Манкевицем), несли на себе безошибочные приметы начала 60-х годов. Но все Клеопатры (равно как и все образы Саганы и Христа, а равно и прочие, подвергавшиеся на протяжении столетий бесчисленным интерпретациям) определяются теми, кто воплощает их на холсте или на экране, и обществом, в котором эти интерпретаторы живут.

Художники европейского Возрождения изображали Клеопатру пышной