Александр II. Воспоминания [Екатерина Юрьевская] (fb2) читать онлайн

Княгиня Екатерина Юрьевская Александр II. Воспоминания; Александр II и Екатерина Юрьевская: биографический очерк

Воспоминания второй жены Александра II светлейшей княгини Е.М.Юрьевской, изданные ею на французском языке под именем Виктора Лаферте, печатаются по-русски впервые по тексту редкой книги:

Alexandre II

Details inedits sur savie intime et sa mort par Victor Laferte

1882

Биографический очерк Мориса Палеолога, изданный в Париже в 1922 году, печатается в новой редакции перевода, опубликованного в Петрограде в 1924 году

Иллюстрации в этой книге воспроизводят избранные страницы еженедельного петербургского журнала «Нива» за март – апрель 1881 года из библиотеки издателя

Морис Палеолог. Александр II и Екатерина Юрьевская

Это было в 1881 году. Незадолго до того я поступил в Министерство иностранных дел и был причислен к кабинету министра Бартелеми Сент-Илер, известного переводчика Аристотеля и старинного друга Тьера.

В воскресенье, 13 марта, в семь часов пополудни, когда я находился в комнате, прилегающей к кабинету министра, один из чиновников секретного отдела принес мне с испуганным видом важную телеграмму, только что им расшифрованную. Я прочел:

«Петербург, 13 марта 1881 г. Страшное несчастье постигло Россию; сегодня, в половине четвертого пополудни, скончался император, пав жертвой гнусного убийства. Его величество возвращался домой после военного парада и визита к великой княгине Екатерине, как вдруг брошенной бомбой была взорвана его карета. Император, оставшийся невредимым, хотел сойти, чтобы узнать, в чем дело. В эту минуту вторым взрывом ему раздробило ноги. Императора в санях довезли до дворца, где он скончался час спустя. Я видел его на смертном одре, окруженным потрясенной семьей. Толпы народа окружают дворец, выражая глубокую скорбь, но сохраняют при этом полное спокойствие. Из сопровождавших государя один казак убит, пятеро ранено. Говорят и о других жертвах. Произведено четыре ареста на месте происшествия, в момент взрыва. Генерал Шанци».

Несколько часов спустя стали известны все подробности убийства, довольно сильно взволновавшего французское общество…

За несколько месяцев до убийства Александра II один важный инцидент до крайности обострил дипломатические отношения между Петербургом и Парижем.

Императорское правительство потребовало у нас выдачи анархиста Гартмана, обвиненного в организации взрыва царского поезда на вокзале в Москве 3 декабря 1879 года. Под влиянием левых партий французское правительство отказалось выполнить это требование, что вызвало негодование Александра II. Русская пресса громила Францию, и царский посол князь Орлов внезапно покинул Париж, аккредитовав письмом своего поверенного в делах и не простившись ни с президентом Республики, ни даже с министром иностранных дел.

Смерть Александра II ставила перед Европой тревожные проблемы. Что произойдет в России? Является ли убийство 13 марта прелюдией к общему перевороту? Что победит – консервативное или революционное течение? В случае сильной реакции, не будет ли царский абсолютизм вынужден усилить связь с немецкими государствами? Не рискуем ли мы оказаться пред фактом возобновления монархического договора против Франции, заключенного в 1873 году, – знаменитого союза трех императоров?

Бартелеми Сент-Илер желал как можно скорее получить ответ на все эти вопросы. Он лично написал по этому поводу нашему послу в России генералу Шанци, и мне было поручено доставить это письмо, снабдив его некоторыми устными пояснениями.

* * *

Вечером 15 марта я выехал в Петербург. На Северном вокзале в зале для отъезжающих я прочел объявление, гласившее, что все русские границы закрыты впредь до нового распоряжения и все путешественники, направляющиеся в Россию, могут ехать не дальше Берлина. Но мой дипломатический паспорт обеспечивал мне возможность доехать до Петербурга.

Экспресс был почти пуст. Человек двадцать пассажиров, не больше; в их числе великий князь Николай Николаевич, брат императора, бывший главнокомандующий русской армии во время войны на Балканах, его сыновья Николай и Петр, возвращавшиеся из Канн, их адъютанты и несколько слуг.

В Берлине, куда мы прибыли на следующий день в восемь часов вечера, у нас была продолжительная остановка, во время которой великие князья принимали членов русского посольства и адъютанта старого императора Вильгельма.

Перед отходом поезда все пассажиры были подвергнуты тщательному опросу полиции, и, кроме великих князей, их свиты и одного английского курьера, только я получил разрешение следовать дальше.

На следующий день в четыре часа пополудни мы остановились в Эйдкунене – последней прусской станции на границе двух империй, и в поезд внесли множество чемоданов и футляров военного образца. Немного времени спустя на русской станции Вержболово я увидел великих князей и их адъютантов, выходящими из вагонов в военной форме с креповыми нарукавниками на серых мундирах. Рота солдат, выстроившаяся вдоль перрона, отдавала честь.

Несмотря на дипломатический паспорт, жандармский офицер подробно расспросил меня о цели моего путешествия, соблюдая, однако, по отношению ко мне чрезвычайную вежливость. Английскому курьеру пришлось выдержать такой же допрос.

Я спустился в буфет выпить стакан чаю. При слабом свете под темным небом вокзал казался мрачным. Перед каждой дверью – жандарм; в каждом проходе – часовой; а кругом, в полях, в беспредельности туманной равнины, виднелись тут и там казачьи патрули, охранявшие границу.

Еще двадцать четыре часа пути – и я в Петербурге.

Город был в страшной тревоге. Население терроризовано не только убийством царя, но и слухами о силе и дерзости нигилистов.

На улицах я встречал испуганные и взволнованные лица. Казалось, люди обращались друг к другу только для того, чтобы сообщить тревожные новости, которые рождались и росли с каждым часом: сенсационные аресты, захват оружия и взрывчатых веществ, обнаружение тайных типографий, революционные прокламации, расклеенные на городских памятниках и чуть ли не в здании Зимнего дворца, угрожающие письма по адресу наиболее высокопоставленных лиц, убийство жандармских офицеров средь бела дня у Гостиного двора и т. д.

Опубликование последних результатов полицейского розыска особенно взволновало общественное мнение: распутывая нить одного заговора, полиции удалось установить, что террористы подвели под Садовую улицу, на углу Невского, адскую машину, начиненную тридцатью двумя килограммами динамита.

* * *

Я направился прямо в посольство, где выполнил данное мне поручение.

Вечером, за обедом у генерала Шанци, я познакомился с некоторыми из его сотрудников: адъютантом генерала полковником де Буадеффром, советником посольства Терно-Компаном и самым блестящим из секретарей посла, составившим себе уже некоторое имя в литературе, Эжен-Мельхиором де Вогюэ.

Их интересная беседа, в которую генерал вставлял иногда меткое слово, открыло мне совсем новую точку зрения на русский «свет», куда я попал впервые, и стало хорошей подготовкой к той грандиозной церемонии похорон императора, свидетелем которой я стал на следующий день.

…Сильное впечатление производит эта длинная величественная процессия в одеяниях из черного бархата, расшитого серебром. Под суровым покровом митр и византийских риз митрополиты и архиереи кажутся движущимися иконами.

За ними следует траурная колесница, запряженная восемью черными лошадьми в креповых уборах с белыми султанами.

Вокруг нее – тридцать пажей с горящими факелами.

Внутри колесницы по церемониалу четыре генерал-адъютанта окружают гроб, задрапированный покрывалом из горностая и золота.

За гробом следует император Александр III с непокрытой головой, стройный и величественный, в Андреевской ленте через плечо. Его сопровождают великие князья.

Императрица Мария Федоровна и ее юные дочери, великие княгини и придворные дамы следуют за гробом в траурных каретах. Процессия заканчивается отрядом гвардейцев.

Генерал Шанци ведет нас прямо в собор крепости. Мы успеваем прибыть туда в одно время с траурной колесницей. Император и великие князья снимают гроб и на плечах несут его к катафалку.

В освещенной церкви перед таинственно сверкающим иконостасом начинается дивная заупокойная литургия. Императорская фамилия размещается справа от катафалка, придворные сановники, министры, генералы, сенаторы, представители гражданской и военной власти занимают центр. Иностранные послы со своим персоналом стоят позади царя.

Генерал Швейниц представлял Германию, граф Кальноки – Австро-Венгрию, лорд Деффери – Англию, кавалер Нигра – Италию. Но самая благородная фигура – это представитель Франции генерал Шанци.

…Литургия, на которой я присутствую, беспрерывно возвращает мои мысли к усопшему. Посиневшее лицо его кажется страшным под мерцающими огнями свечей.

Хор запел «Вечную память». Священник прочел отпущение грехов и приложил ко лбу усопшего полоску пергамента с начертанной на нем молитвой.

Остается отдать последний долг прощания.

Поднявшись по ступенькам катафалка, с глазами, полными слез, Александр III склоняется над гробом и запечатлевает последний поцелуй на руке отца. Царица, великие князья и княгини поочередно делают то же.

Послы со своим персоналом приближаются к гробу, но в это время главный церемониймейстер князь де Дивен просит нас остановиться.

В глубине церкви, из двери, примыкающей к ризнице, появляется министр двора граф Адлерберг, поддерживая хрупкую молодую женщину под длинным креповым вуалем.

Это морганатическая жена покойного императора княгиня Екатерина Михайловна Юрьевская, урожденная княжна Долгорукая.

Неверными шагами поднимается она по ступеням катафалка. Опустившись на колени, она погружается в молитву, припав головой к телу покойного. Несколько минут спустя она с трудом поднимается и, опираясь на руку графа Адлерберга, медленно исчезает в глубине церкви.

После этого мы приступаем к последней церемонии. Когда приходит моя очередь, я замечаю, что вся нижняя часть тела усопшего, изуродованная взрывом, закрыта пышной мантией, а вуаль из красного тюля скрывает две раны на лице.

* * *

Из всех впечатлений о моем пребывании в России наиболее ярко сохранилось у меня в памяти мимолетное появление в соборе крепости княгини Юрьевской.

В течение последующих лет я видел ее несколько раз в Париже, где она вела обычную жизнь богатой иностранки. Ей не приписывали никаких романов. Трое детей ее от Александра II, казалось, поглощали всю ее нежность. Она подолгу жила в Ницце, где и умерла 15 февраля 1922 года. Две-три строки в нескольких журналах отметили ее смерть. А между тем, мне известно, что ее связь с Александром II заключала в себе большую политическую тайну. Лишь немногие были посвящены в эту тайну и ревниво хранили ее или унесли с собой в могилу.

Сведения, собранные мной во время моего пребывания в Петербурге, несколько попавших ко мне писем, наконец, интимное признание, ценность которого для меня несомненна, позволяют мне теперь точно определить то важное место, которое княгиня Юрьевская вправе занять в истории России.

Глава первая

Княжна Екатерина Михайловна Долгорукая родилась в Москве 14 ноября 1847 года. Отец ее, князь Михаил Михайлович Долгорукий, унаследовавший крупное состояние, вел беспечный образ жизни, то появляясь в обеих столицах, то оставаясь подолгу в своем родовом имении Тепловка в окрестностях Полтавы.

Князья Долгорукие вели свой род от Рюрика и Владимира Святого. Дочь одного из предков, Мария Долгорукая, была женой царя Михаила Федоровича, основателя династии Романовых.

В августе 1857 года император Александр II, направляясь в Волынь для присутствия на маневрах, остановился в Тепловке.

Семья Долгоруких переместилась в боковой флигель, предоставив государю парадные покои.

Однажды, когда царь расположился на веранде со своими адъютантами, мимо пробежала девочка.

– Кто вы, дитя мое? – окликнул ее царь.

– Княжна Екатерина Михайловна Долгорукая, – пролепетала она, растерявшись. – Мне хочется видеть императора.

Это рассмешило государя. Он поболтал с ней несколько минут и велел отвести к родителям.

Увидя ее на другой день, царь был вновь очарован ее грацией, прелестными манерами и большими глазами испуганной газели. С самым любезным видом, как бы обращаясь к придворной даме, царь попросил показать ему сад. Они долго гуляли вместе. Девочка была в восторге. Этот день навсегда остался у нее в памяти.

* * *

Два года спустя Александру II привелось снова вспомнить о ней.

Князь Долгорукий, тщеславный и безвольный, увлекшийся спекуляциями, потерял все свое состояние. Это сильно отразилось на его здоровье, и он вскоре скончался от нервного потрясения.

Чтобы оградить семью от требований кредиторов, государь принял имение Тепловка под «императорскую опеку» и взял на свой счет воспитание шестерых детей покойного князя.

Екатерина Михайловна и ее младшая сестра Мария поступили воспитанницами в Смольный институт.

Основанный Екатериной II в подражание Сен-Сирскому институту мадам Монтенон, «Институт благородных девиц» красуется своей прелестной архитектурой на берегу Невы, в том месте, которое так живописно изобразил Пушкин.

Во все времена русские императоры и императрицы традиционно осыпали этот институт своими милостями. Они интересовались личностью воспитанниц, их работами и играми и часто принимали участие в их чаепитии.

В этом аристократическом учебном заведении юные княжны Долгорукие вскоре выделились своей красотой. Изящные, с правильными чертами лица, они представляли два различных типа женской красоты.

Лицо старшей, Кати, словно выточенное из слоновой кости, было очаровательно в роскошной рамке из каштановых волос.

Младшая, Маша, с ослепительным цветом лица, обещала стать красавицей блондинкой.

Александр II часто и охотно беседовал с ними. Вскоре, однако, заметили, что к старшей он относится с особенным вниманием.

Семнадцати лет девушка окончила институт и поселилась у старшего брата Михаила, женатого на прелестной неаполитанке маркизе де Черче-Маджиоре. Зимой они занимали квартиру на Бассейной, а летом жили на скромной вилле в Петергофе.

Однажды весной Екатерина в сопровождении горничной шла по Летнему саду, покрытому еще снежным ковром, и увидела императора, совершавшего обычную прогулку с одним из адъютантов. Государь подошел к ней и, не обращая внимания на прохожих, наблюдавших за ними, увлек ее в одну из отдаленных аллей.

Простыми, но ласковыми и нежными словами царь глубоко взволновал эту неопытную и наивную девушку. Она готова была умолять его прекратить этот разговор, но слова застревали в горле и не срывались с уст.

После этого они встречались довольно часто в Летнем саду или в извилистых аллеях Елагина острова, а летом – под сенью векового леса в окрестностях Петергофа.

Напрасно говорил он ей о своей любви, большой, властной и мучительной – она оставалась холодна и неприязненно замкнута.

В течение нескольких месяцев Екатерине Михайловне удавалось избегать встреч с царем. Но вскоре он добился их снова.

Однажды, потрясенный ранней трагической смертью цесаревича Николая, царь при встрече с Екатериной Михайловной показался ей таким беспомощным, что сострадание невольно сжало ей сердце. Впервые она нашла в своей душе слова искреннего сочувствия к царю, согревшие и ободрившие его.

Это создало невидимую нить близости между ними, и в первый раз со времени их знакомства она с нетерпением ждала новой встречи.

При следующем свидании, едва взгляды их встретились, она вздрогнула от внезапного сердечного потрясения, как бы ослепленная молнией, в радостном порыве отдавая ему всю свою душу.

Позднее она с недоумением вспоминала об этом периоде своей жизни и говорила своему верному другу госпоже Варваре Игнатьевне Шебеко:

– Как я могла противиться ему в течение целого года? Как не полюбила его раньше?

* * *

Это было в июле 1865 года. Двор по обыкновению находился в Петергофе, выстроенном Петром Великим на берегу Финского залива с тайным желанием затмить Версаль.

В конце парка, близ дороги, ведущей в Красное Село, возвышается павильон с колоннадой, нечто вроде бельведера, носящий название «Бабигон». Николай I построил его в 1853 году для своей жены императрицы Александры. Уединенный, окруженный зеленью и цветами, он живописно расположен над сверкающим зеркалом финских вод.

Сюда вечером 13 июля была приведена Екатерина Михайловна; вся дрожа, она предстала пред Александром II, взволнованным еще больше нее.

Это свидание превзошло все, что молодая девушка могла вообразить. Расставаясь с ней и покрывая ее поцелуями, царь при прощании сказал:

– Я не свободен сейчас… Но при первой возможности я женюсь на тебе. Отныне и навеки я считаю тебя своей женой пред Богом. До завтра… Будь благословенна.

Эти слова в устах императора прозвучали торжественной клятвой, и с тех пор «Бабигон» часто видел Екатерину Долгорукую.

Сентябрьское пасмурное небо и холодные дожди принудили двор вернуться в столицу. Здесь встречи юной княжны с ее августейшим другом стали еще регулярней. Три-четыре раза в неделю она тайно являлась в Зимний дворец. Собственным ключом открывала она низенькую дверь и проникала в уединенную комнату с окнами на площадь. Потайной лестницей эта комната соединялась с царскими апартаментами на втором этаже.

В течение тридцати лет Николай I управлял империей из этого уединенного уголка. Мебель, портреты, картины, все предметы, среди которых неумолимый самодержец осуществлял свои деспотические мечты, являлись теперь декорацией к сценам любви и сладострастия.

Связь вскоре стала известной, но в петербургских салонах о ней перешептывались лишь полусловами, так как в то время особа царя была священна. К тому же ужасное III Отделение тайной канцелярии, управляемое графом Шуваловым, повсюду имело уши и было далеко не безопасно болтать об интимной жизни монарха.

Однако жена старшего брата Екатерины Михайловны вскоре узнала, что в придворных сплетнях называют и ее имя, обвиняя ее в содействии сближению императора с молодой княжной и в покровительстве этой связи. Возмущенная клеветой, боясь за будущее Екатерины, она решила увезти ее в Неаполь, где жила семья Черче-Маджиоре. Несколькими месяцами раньше это средство могло оказаться спасительным, но теперь оно еще сильней разожгло страсть любовников, которые ежедневно обменивались письмами.

Глава вторая

С первого взгляда может показаться непонятной такая сильная любовь между людьми, столь различными по возрасту и положению.

Когда Екатерину впервые привезли в «Бабигон», ей было только 17 лет, а Александру – больше сорока семи. Он мог быть ей отцом и, во всяком случае, должен был казаться ей слишком зрелым.

Правда, в ее глазах Александр был окружен ореолом славы и могущества. Ведь он император, самодержавный царь всей России, помазанник Божий, абсолютный владыка одного из величайших в мире народов.

Как могла она не поддаться очарованию, видя его таким величественным, окруженным блестящей свитой и всей пышностью придворных церемоний?

Никогда еще российский двор не блистал так ослепительно. Празднества и балы справлялись с неслыханной роскошью.

Бывший английский посланник лорд Лефтус, свидетель этого блестящего периода, писал в своих мемуарах: «Двор роскошен и поражает своей пышностью, в которой есть нечто восточное. Балы, с их живописным разнообразием военных форм, красотой туалетов, сказочным сверканием драгоценностей, своей роскошью и блеском, превосходят все, что я видел в других странах».

Теофиль Готье, посетивший Россию в 1865 году и присутствовавший на одном из таких придворных балов, исчерпал все ресурсы своего языка, чтобы описать это празднество. Чтоб лучше видеть общую картину, он взошел на хоры Георгиевского зала.

«Вначале от сверкания, блеска и переливов свеч, зеркал, золота, бриллиантов и дивных тканей ничего не различаешь, – писал Готье. – Когда глаз несколько привыкает к ослепительному блеску, он охватывает с одного конца до другого этот гигантских размеров зал из мрамора и гипса. Беспрерывно мелькают в глазах военные мундиры, расшитые золотом, эполеты с бриллиантовыми звездами и ордена из эмали и драгоценных камней.

Одежды мужчин так блестящи, богаты и разнообразны, что дамам, с их изяществом и легкой грацией современных мод, трудно затмить этот тяжеловатый блеск. Не в силах быть нарядней – они прекрасней. Их обнаженные шеи и плечи стоят всех блестящих мужских украшений».

В этой сказочной рамке Т.Готье рисует портрет императора: «Александр II одет в элегантный военный костюм, выгодно выделявший его высокую, стройную фигуру. Это нечто вроде белой куртки с золотыми позументами, спускающейся до бедер и отороченной на воротнике, рукавах и внизу голубым сибирским песцом. На груди у него сверкают ордена высшего достоинства. Голубые панталоны в обтяжку обрисовывают стройные ноги и спускаются к узким ботинкам.

Волосы государя коротко острижены и открывают большой и хорошо сформированный лоб. Черты лица безупречно правильны и кажутся созданными для медали. Голубизна его глаз особенно выигрывает от коричневатого тона лица, более темного, чем лоб, – свидетельство долгих путешествий и занятий на открытом воздухе. Очертание его рта так определенно, что кажется выточенным из кости – в нем есть что-то от греческой скульптуры.

Выражение его лица полно величественной твердости и часто освещается нежной улыбкой».

Как могла Екатерина Михайловна не быть покоренной этой прелестью и царственным величием, склонившимися перед ней?

Однако, когда она согласилась явиться в «Бабигон», ею руководила не пылкость воображения и не опьянение гордости – она слушалась лишь голоса своего сердца. Не царю отдалась она, а мужчине. И женский инстинкт не обманул ее – Александр Николаевич в частной и интимной жизни был человеком редких качеств.

Благородство характера, великодушие и спокойное мужество, уменье владеть собой, изящество манер и культурность ума, изысканность вкусов, чувство такта и учтивость – самые характерные его черты. Это был джентльмен в лучшем смысле слова. Его речь была живой, свободной, полной юмора и веселья.

С того дня, как Екатерина Михайловна позволила ему любить себя, она его обожала.

Но почему в нем пробудилось к этой семнадцатилетней девочке такое внезапное, страстное и глубокое чувство? И какая безумная влюбленность побудила его в первый же день их близости клятвенно обещать ей сделать ее своей женой?

* * *

Александр II всегда чувствовал неотразимое влечение к женщинам. Уже в 20 лет он испытал всю силу женского обаянья и узнал муки первой серьезной страсти.

В 1837 году, предприняв по желанию отца путешествие по Европе с познавательной целью для расширения кругозора, он объехал Швецию, Австрию и Италию, посетив дворы Берлина, Веймара, Мюнхена и Вены, Тюрена, Флоренции, Рима и Неаполя.

Возвращался он через Швейцарию и Прирейнскую область, желая нанести визит своим родным в Штутгарте и Карлсруэ.

Чтоб поскорей попасть в Лондон, бывший последним этапом его путешествия, он вычеркнул из своего маршрута маленькие столицы Германской конфедерации, как, например, Дармштадт, Мекленбург и т. д.

Но старый властитель курфюршества Гессенского герцог Людвиг II настаивал на том, чтобы Александр остановился при его дворе хотя бы на несколько часов. Молодой цесаревич принужден был, нехотя, согласиться на герцогское приглашение и 12 марта 1838 года прибыл в Дармштадт. Здесь его ожидал большой сюрприз.

У Людвига II было четверо детей – три сына и дочь, которой к тому времени едва исполнилось пятнадцать лет.

Александр Николаевич страстно влюбился в юную принцессу Марию.

– Я всю жизнь мечтал только о ней, – взволнованно говорил он своим адъютантам Орлову и Кавелину в первый же вечер по приезде в Дармштадт. – Я не женюсь ни на ком, кроме нее.

И он немедленно написал в Петербург, умоляя отца и мать разрешить ему просить руки принцессы.

В это время ожидали его приезда в Лондон, и, с болью оторвавшись от дармштадтского очарованья, цесаревич направился в Англию. Однако через очень короткий промежуток времени он поспешил вернуться в Дармштадт.

В ответном письме родители Александра проявили полное равнодушие к его свадебной горячке. Ему предписывали поторопиться с возвращением, а что до женитьбы, то этот вопрос можно обсудить позднее.

Тогда цесаревич решительно заявил Орлову и Кавелину, что скорей откажется от трона, чем от брака с принцессой Гессенской.

Вернувшись вскоре после того в Петербург, он повторил перед родителями свое непреклонное решение. Гордый самодержец Николай I и его тщеславная супруга были, однако, неумолимы.

Видя, что любовь цесаревича только сильней разгорается от препятствий, они решились, наконец, открыть ему настоящую причину своего упорства.

Герцог Людвиг II женился в 1804 году на шестнадцатилетней принцессе Вильгельмине Баденской. От их брака родилось двое сыновей: принц Людвиг – в 1806 году, принц Карл – в 1809 году.

Вскоре после этого нелады в герцогской семье повлекли за собой полный разрыв брачных отношений между супругами, что было сделано вполне гласно. Герцогиня Вильгельмина вела свободный образ жизни, ей приписывали множество увлечений. Весной 1823 года маленький дармштадтский двор с удивлением узнал, что герцогиня беременна. 15 июня она разрешилась третьим сыном, принцем Александром, который стал впоследствии родоначальником Баттенбергов.

Дорожа честью короны и семьи, Людвиг II признал ребенка своим сыном. Но ни для кого не было тайной имя подлинного отца, которого не дерзали даже называть, шокированные его низким происхождением.

В следующем 1824 году 8 августа герцогиня разрешилась вторым ребенком от той же связи, принцессой Марией.

Открытие этой тайны, о которой сплетничали при всех немецких дворах, нисколько не изменило чувств цесаревича и не поколебало его решения.

– Что с того? – говорил он. – Я люблю принцессу Марию и скорей откажусь от трона, чем от нее.

Императору Николаю пришлось, наконец, сдаться, и 16 апреля 1841 года в Зимнем дворце состоялось бракосочетание цесаревича Александра и принцессы Марии Гессенской.

Несмотря на мрачную тайну ее рождения, молодая цесаревна была приветливо принята своей новой семьей и будущими подданными. Ее признали красивой и безупречно воспитанной. Еще очень юная, Мария сумела обнаружить самые серьезные наклонности, активно занявшись благотворительностью и восхищая Святейший синод своим благочестием.

Ее можно было упрекнуть лишь в некоторой крутости нрава и в излишней скрытности и церемонности.

Молодой супруг осыпал цесаревну признаками самого трогательного внимания и нежности. Но частые беременности (при вступлении на престол в 1855 году у них было уже пять человек детей) расстроили и без того хрупкое здоровье императрицы, а суровый петербургский климат гибельно отзывался на ее слабых легких.

Вынужденная по настоянию врачей вести замкнутый образ жизни, императрица вскоре заметила, что Александр охладел к ней. Гордая и замкнутая, она страдала молча, сохраняя в душе признательность к тому, кто посвятил ей свою первую любовь и сделал ее, маленькую незначительную принцессу, российской императрицей.

Александр Николаевич тем временем беспечно предавался увлечениям и капризам. Был даже период, когда казалось, что он захвачен серьезным чувством.

Предметом его нового увлечения была княжна Александра Сергеевна Долгорукая, двадцатилетняя девушка, редкого ума и красоты. Она приходилась очень отдаленной родственницей княжне Екатерине Михайловне.

Говорят, с нее писал Тургенев героиню «Дыма».

В 1860 году, в эпоху великих реформ, Александра Сергеевна сыграла важную роль. Твердой решимостью и превосходством ума она часто заставляла Александра II настойчиво действовать на том смелом пути преобразований, который он избрал. За ней установилось прозвище «La Grande Mademoiselle».

Но внезапно по неизвестным причинам эта связь была прервана. Александра Сергеевна вышла замуж за старого генерала Альбединского, которого царь поспешил назначить варшавским губернатором.

За этим увлечением следовали новые, быстро сменяясь, одно незначительней другого.

* * *

После такого количества легких успехов Александр Николаевич вначале не мог даже понять причину сопротивления Екатерины Михайловны, не допуская мысли, чтобы она могла остаться бесчувственной к его настойчивому вниманию.

Как могла она, семнадцатилетняя девочка, отвергнуть любовь императора, самодержавного властителя всей России? Разве не убеждался он сотни раз в своем неотразимом влиянии на женщин? Разве встретил он хоть раз сопротивление?

Но когда через некоторое время отношение Екатерины Михайловны к царю изменилось и она ответила искренним чувством на его упорную страсть, Александр ощутил безграничную радость, чувствуя, что он любим этим очаровательным и ласковым созданием не как царь, а как человек.

Но не успел он еще насладиться этим редким счастьем, как ее вырвали из его объятий и увезли в Неаполь.

Продолжая любить Александра, она не меньше его томилась разлукой и писала ему об этом ежедневно.

Конечно, он имел возможность вернуть ее обратно, для этого в его распоряжении было немало способов – неограниченность императорской власти не являлась пустым словом, а граф Шувалов и его тайные агенты из III Отделения справлялись и с более трудными делами.

Между тем за пределами России совершались важные события. Австрия была побеждена при Садове. Германской конфедерации грозила опасность подпасть под владычество Пруссии, а положение Люксембурга предвещало конфликт между Францией и Германией. Восстание на Крите вновь поднимало восточный вопрос.

Но ведь и монархи только люди, и короны на их венчанных головах, и «интересы подданных и царской славы», по словам Боссюэ, не в силах вытеснить их интимных мыслей и переживаний.

И теперь, несмотря на доносившийся до России зловещий шум скрестившегося в Европе оружия, несмотря на тяжелые государственные заботы, в душе Александра росло и крепло могучее чувство. Вынужденная разлука только усилила его, разжигая сладкими мечтами и воспоминаниями о пережитом счастье, и обратила, наконец, в лихорадочную страсть, неизлечимую болезнь души и тела, которая так опасна для зрелого возраста.

Отныне эта страсть не покидала царя и стала главным импульсом его жизни; она была сильней его обязанностей супруга и отца, влияла на все направление его политики, руководила его совестью, господствуя над ним до самой смерти.

Глава третья

В 1867 году, после усиленных приглашений со стороны Наполеона III, Александр выехал во Францию, чтобы посетить всемирную выставку. В сопровождении сыновей, великих князей Александра и Владимира, он прибыл в Париж в субботу, 1 июня, и остановился в Елисейском дворце.

На следующий день царь присутствовал на бегах, после чего обедал в Тюильри. Передохнув один день, царь посетил 4 июня особо торжественное представление в опере. 5-го, будучи в Sainte Chapelle, он подвергся неприятности, столкнувшись с группой адвокатов, у которых хватило мужества крикнуть ему прямо в лицо:

– Да здравствует Польша, Monsieur!

На следующий день, когда царь возвращался из Лонгшана после военного смотра, на котором присутствовал также и прусский король, польский эмигрант Березовский произвел два выстрела в Александра, сидевшего в одной карете с Наполеоном III. Покушение было неудачно, и монархи продолжили свой путь.

Как только Александр вернулся в Елисейский дворец, ему сообщили о прибытии императрицы Евгении, что немало его удивило.

Когда она вошла, у нее дрожали руки, лицо было бледно от волнения.

Тревожные дни переживала тогда Французская империя, и роскошная обстановка всемирной выставки никого не могла ввести в заблуждение. Снаружи и внутри императорский строй трещал по всем швам. Известия, полученные из Мексики, не оставляли никакого сомнения в неизбежности грядущей катастрофы. Император Максимиллиан был уже блокирован в Кверетаро, со дня на день ждали известия о его гибели.

Не меньше беспокойства внушала и Германия.

Все эти обстоятельства заставляли Наполеона III придавать особое значение приезду царя. Он надеялся очаровать своего гостя, рассеять неприятное впечатление, оставшееся у царя от политики Франции в польском вопросе, и наконец склонить его на свою сторону, чтобы ослабить, таким образом, прусское влияние в Европе.

Но, к несчастью Наполеона, обстоятельства сложились так, что посещение царя было с самого начала омрачено скандалом в Sainte Chapelle и даже покушением на его жизнь. Императрице Евгении было отчего волноваться.

А тут еще, последовав первому порыву своей экспансивной натуры, она не рассчитала сил, и, когда царь вышел к ней, ей сделалось дурно.

Великие князья Александр и Владимир отнесли императрицу на диван, а государь, взволнованный, позвал на помощь.

Но внезапно императрица поднялась и, показав знаком, что не в силах говорить, быстро вернулась в свою карету, не сказав ни слова.

В последующие дни возобновились балы и празднества; была даже предпринята экскурсия в Фонтенбло. Но обаяние торжественности было нарушено.

Опасаясь возможности нового несчастья, приближенные царя старались ускорить его отъезд из Франции.

С присущей ему любезностью Александр продолжал выражать искреннее удовлетворение пышностью приема и знаками внимания, которыми его окружали. Но все чаще обычное выражение приветливости на лице царя сменялось странной озабоченностью, взгляд его становился рассеянным и далеким.

Французская полиция была, конечно, прекрасно осведомлена о причинах странного состояния.

После шестимесячной разлуки с царем Екатерина Михайловна приехала в Париж. Она поселилась в скромном отеле на улице Басэ дю Рампар. Каждый день приходила она в Елисейский дворец, проникая туда через калитку на углу улицы Габриэль и Авеню Мариньи.

Царь посвящал ей все время, которое оставалось свободным от официальных приемов и празднований. И здесь, в прелестной тени, где бродила некогда мадам де Помпадур, где Наполеон после Ватерлоо переживал всю беспредельность своего несчастья и ужас безрадостного будущего, здесь Екатерина Михайловна еще раз услышала торжественные слова:

– При первой возможности я женюсь на тебе, потому считаю тебя навсегда своей женой перед Богом. С тех пор как я люблю тебя, другие женщины для меня не существуют.

Эти слова наполнили княжну гордой радостью.

* * *

С этих пор их связь окончательно упрочилась. В Петербурге Екатерина Михайловна снова поселилась у своей невестки, в прелестном особняке на Английской набережной, где она занимала весь нижний этаж, имея отдельных слуг и собственный экипаж. Такое положение позволяло князю Михаилу Долгорукому с большим достоинством вести ту трудную роль, которую приличие и лояльность требуют от брата фаворитки.

Во время пребывания императора в Царском Селе, в Петергофе и Ливадии Екатерина Михайловна занимала виллу поблизости. В Зимнем дворце кабинет Николая I предложил им снова свое суровое, но верное гостеприимство. В Царском Селе они встречались в маленькой комнатке в конце флигеля, перед роскошным цветником Екатерины II, поблизости от личных апартаментов царя. Вся обстановка комнаты состояла из кровати, двух стульев, стола и туалета.

* * *

Екатерина Михайловна, вся отдавшись своей любви, жила очень замкнуто. Она никогда не присутствовала на званых обедах, не посещала театров. Ее встречали лишь изредка на балах, где бывал император, которому доставляло наслаждение видеть ее танцующей. Он пожаловал княжну Долгорукую в фрейлины императрицы, чтобы дать ей возможность бывать при дворе и украшать своим присутствием официальные приемы.

Покинутая императрица, черствая и надменная, принимала с самой холодной улыбкой приветствия своей молодой соперницы.

Императрица ошибалась в оценке этого нового увлечения своего супруга, видя в нем лишь банальное приключение, к которому он охладеет так же скоро, как и к предыдущим. Да и могла ли она думать иначе? Гордая и прямодушная, еще сохранившая воспоминания об их былой любви, она даже и не подозревала той святотатственной клятвы – жениться при первой возможности, – которую дал Александр в «Бабигоне». Ведь эту возможность могла создать только смерть императрицы.

Ежедневные тайные встречи наполняли влюбленных огромным счастьем. Александр Николаевич сумел создать из этой невинной девственницы упоительную любовницу. Она принадлежала ему всецело, и они не уставали говорить друг другу о своей любви.

– Любовники никогда не скучают, потому что говорят всегда о самих себе, – сказал Ларошфуко.

Однако скоро и политика стала предметом их интимных бесед. Государственные дела занимали в жизни царя слишком большое место и приносили ему столько забот, что даже в обществе своей любовницы он не забывал о них. Царь знакомил Екатерину Михайловну с вопросами государственной важности, которые ему приходилось разрешать. Он говорил с нею о самых разнообразных делах: об общем управлении империей и дипломатических переговорах, об административных реформах и военном устройстве, о работе министров, повышении в чинах, о милостях и опалах, о придворных интригах, о претензиях и соперничестве в императорской семье, – о всем том тяжком труде, к которому обязывало Александра положение самодержца.

Обладая ясным умом, трезвыми взглядами и блестящей памятью, Екатерина Михайловна без труда следила за его мыслью. Иногда даже метким словом она помогала царю найти нужное решение. При ней царь мог свободно думать вслух. Мало-помалу он настолько доверился ей, что не принимал ни одного важного решения, не посоветовавшись с ней.

Сознание своей власти и высокой ответственности обычно заставляло Александра замыкаться в себе. Он мог подолгу совещаться со своими министрами, требуя от них полной откровенности и допуская даже возражения, но никогда он не давал им возможности быть свидетелями сомнений и противоречий, которые нередко предшествовали его решениям. Но Кате он мог открыть всю свою душу, не стесняясь и не сдерживаясь – ее нечего было бояться.

Отказавшись от света, вся уйдя в свою любовь, она не могла быть орудием в руках какой-либо партии. То, о чем они говорили друг с другом, было тайной для всех.

Когда какое-нибудь политическое осложнение беспокоило царя, он только в обществе своей Кати находил разрешение мучивших его вопросов. Уже благодаря тому, что не приходилось следить за своими словами, он яснее разбирался в самом себе.

* * *

Александр желал, чтобы впредь Екатерина Михайловна сопровождала его во всех путешествиях и, в частности, в ежегодных поездках в Эмс, на воды.

Император со свитой занимали там обычно отель Катр-Тур, а княжна Долгорукая и сопровождавшая ее госпожа Шебеко останавливались в соседней вилле, Petit Elysee.

В июне 1870 года эта вилла узнала секреты, за которые дорого заплатило бы французское правительство: Екатерина Михайловна была вовлечена в серьезные переговоры, которые велись тогда в течение четырех дней между Александром II, Вильгельмом I, князем Горчаковым и князем Бисмарком.

Царь объяснил ей все взаимоотношения европейских держав – рискованную политику Франции, подозрительную позицию Австрии, неизбежность надвигающегося конфликта и, вследствие этого, необходимость возобновить традиционный союз России с Пруссией, обеспечив себе некоторые преимущества на Востоке.

Месяц спустя, когда кандидатура Гогенцоллерна подлила масла в огонь, Александр говорил Екатерине Михайловне:

– Видишь, я был прав. В этом деле вина Франции несомненна.

Его мнение несколько смягчилось после Седана. Внезапное крушение политики Наполеона, победоносное движение германских армий на Париж, бешеный подъем немецкого национализма, непредвиденный и неограниченный рост прусского владычества заставили Александра призадуматься.

Он сохранял, однако, свои симпатии к Вильгельму и проявлял их публично. К тому же царь считал себя неразрывно связанным с Пруссией Эмским соглашением.

29 сентября к царю явился Тьер, умоляя его стать во главе нейтральных государств, чтобы обуздать вожделения Германии и принудить ее уважать европейское равновесие.

Многие находили впоследствии, что, взволнованный важностью своей миссии, Тьер ошибся в оценке приема, оказанного ему царем. Он придал слишком большое значение любезным словам царя, которые относились непосредственно к Тьеру как к знаменитому и уважаемому государственному деятелю, а не как к представителю Франции.

– Он чрезвычайно заинтересовал меня, – говорил Александр. – Какой поразительный ум! Он так глубоко верит в быстрое восстановление Франции, что нашел даже возможным предложить мне союз с ней. Это большой патриот, и у него благородное сердце. Я хотел бы что-нибудь для него сделать.

Но царь ничего не сделал. Он не понимал еще тогда опасности, какую представляло для России создание великой объединенной Германии. Ему пришлось понять это только три с половиной года спустя, когда наступил кризис 1875 года.

* * *

Той же осенью серьезное, интимное и вполне естественное событие нарушило спокойное счастье любовников. Екатерина Михайловна почувствовала себя беременной. В ней это событие, пробудив материнский инстинкт, вызвало гордую и яркую радость.

Но Александр был потрясен. Его угнетало сознание, что положение Екатерины Михайловны обнаружит ее незаконную связь с ним и послужит поводом для всякого рода сплетен и пересудов.

Конечно, страх перед тайной канцелярией внушал всему русскому обществу такое почтение к императорской особе, что никто не рискнул бы злословить громко. Но Александр отлично знал, что за закрытыми дверьми, в суетных и злобных перешептываниях будут беспощадно трепать и порчить имя его возлюбленной.

Любя Екатерину, восторгаясь идеальными формами ее тела, Александр огорчался также будущими переменами в ее внешности. Помимо этого, его терзал суеверный страх: ему казалось, что материнство грозит Екатерине смертельной опасностью.

Но все обошлось прекрасно. Беременность проходила благополучно, без всяких осложнений. Внешний вид Екатерины Михайловны так мало изменился, что даже невестка ее, в доме которой она жила, не замечала ее беременности. Фотография Екатерины, сохранившаяся от восьмого месяца беременности, не обнаруживает никаких изменений в ее фигуре.

11 мая Екатерина Михайловна почувствовала первые приступы болей. Чтоб сохранить все в абсолютнойтайне, император решил, что при первых симптомах Екатерина Михайловна переедет в Зимний дворец в интимные апартаменты Николая I, бывшие обычным местом их встреч. Скрытые проходы, потайная лестница и, наконец, строгое запрещение входа туда кому бы то ни было надежно изолировали эту часть дворца.

Не предупредив ни свою невестку, ни даже горничную, молодая женщина одна направилась в карете в Зимний дворец, куда она вошла, по обыкновению, через низенькую дверь, открыв ее своим ключом.

Император, предупрежденный, немедленно спустился к ней и провел с ней около часу. Но внезапно боли утихли. Решив, что тревога преждевременна, Екатерина Михайловна спокойно уснула на голубом репсовом диване – в этой уединенной комнате, где со времени Николая I ничего не изменили, не было даже кровати.

Убедившись в том, что боли прекратились, Александр Николаевич вернулся к себе и лег.

Екатерина Михайловна осталась одна. В случае надобности в ее распоряжении был только ветеран-гренадер, охранявший дверь ее комнаты. Этот солдат в три часа ночи разбудил императора. Доверенный слуга побежал за врачом и повивальной бабкой.

С минуты на минуту состояние Екатерины становилось тревожнее. Она металась в страшных болях. Александр, бледный от волнения, держал ее за руки и старался ободрить нежными словами.

Наконец прибыл доктор Красовский в сопровождении акушерки. Прежде, чем он начал осматривать больную, царь сказал ему тоном, каким отдавал приказания:

– Если это необходимо, пожертвуйте ребенком. Но ее спасите какой бы то ни было ценой.

Только в половине десятого утра Екатерина Михайловна родила сына.

Был воскресный день. Весь двор ожидал императора к обедне, и он был вынужден на время покинуть свою возлюбленную.

Ребенок, красивый и здоровый, получил при крещении имя Георгия. В тот же день его поместили в скромном доме в Мошковом переулке, где жил генерал Рылеев, начальник личной охраны царя. Находясь между Мойкой и длинными стенами императорских конюшен, это место было мало посещаемо. Кроме того, у дома генерала Рылеева постоянно несли караул жандармы, которые не разрешали никому тут задерживаться.

Новорожденный был доверен заботам русской кормилицы и гувернантки-француженки.

* * *

Несмотря на всю таинственность обстановки родов, известие все же быстро распространилось. Германский посол князь де Реус, содержавший превосходный штат осведомителей, первый узнал об этом событии. Он же сообщил о нем невестке Екатерины Михайловны, для которой эта весть явилась полной неожиданностью.

Императорская семья и особенно приближенные цесаревича были в ужасе. Любимые братья императора, великие князья Константин и Николай, и его престарелая кузина, великая княгиня Мария Павловна, были также страшно потрясены. К их негодующему огорчению примешивался еще страх перед возможностью введения в царскую семью этого незаконнорожденного ребенка.

Императрица Мария, которая, конечно, не последняя узнала об этом событии, ничем не проявляла своего отношения к нему. Молчаливая, холодная и замкнутая, она ни с кем не делилась своими переживаниями. Но с этого времени ее скрытая болезнь, сделавшая ее такой тщедушной, несмотря на ее величественность, начала быстро развиваться.

Волнение в императорской семье скоро передалось аристократическим кругам Петербурга и Москвы. Такие высокие представители родовой знати как князь Паскевич, женатый на графине Воронцовой, князь Щербатов, князь Орлов-Давыдов, женатый на княгине Барятинской, Воронцов-Дашков, женатый на графине Шуваловой, и княжна Куракина, старшая фрейлина цесаревны, уделили этому особенное внимание.

В этом обществе строго осуждали поведение императора. Если раньше они смотрели сквозь пальцы на его романтическую связь, то теперь их приводила в негодование невозможность продолжать ее игнорировать.

Всех возмущала и разница в возрасте обоих возлюбленных, и неспособность царя пятидесятичетырехлетнего, уже дедушки, быть господином своих страстей. Слабое здоровье императрицы вызывало беспокойные мысли: сегодняшняя любовница может вскоре стать законной супругой императора, и, кто знает, не будет ли она претендовать на еще более высокую роль?

Общее недовольство усилилось к концу 1873 года, когда узнали, что фаворитка государя родила второго ребенка, девочку, которую назвали Ольгой.

На этот раз император узнал о тех упреках, которые откровенность его адюльтера вызвала со всех сторон. Граф Петр Шувалов, начальник его тайной канцелярии, имел мужество ему это открыть. Никто не имел больше Шувалова прав на то, чтобы сделать царю это сообщение; во-первых, оно соответствовало его официальным обязанностям, в круг которых входило, между прочим, и наблюдение за «состоянием умов» общества; во-вторых, он рассчитывал и на свой моральный авторитет по праву высокого происхождения, богатства и личных достоинств.

Несмотря на доверчивую дружбу, которую царь питал к Шувалову, он выслушал его холодно и надменно и, казалось, нисколько не был смущен тем, что говорят и думают о его личной жизни.

Но несколько времени спустя начальник тайной канцелярии, великий инквизитор империи, совершил серьезную оплошность. Он упустил из виду, что система доносов, которую он так успешно насадил во всех слоях общества, применялась также и к нему.

Однажды вечером, беседуя в кругу некоторых, наиболее интимных своих друзей, в которых он абсолютно был уверен, граф Шувалов высказал несколько резких мнений по адресу Екатерины Михайловны. Он говорил, что император находится всецело под ее влиянием, смотрит на все ее глазами и способен на самые ужасные безумства, чтобы доказать ей свою любовь. Разгорячившись, он имел неосторожность злобно крикнуть:

– Но я ее сокрушу, эту девчонку!

На другой же день весь этот разговор был передан генералу Рылееву, который поспешил сообщить о нем императору.

Александр ничем не выказал Шувалову своего недовольства, но твердо решил, однако, удалить его от своей особы и, следовательно, лишить его поста начальника III отделения своей канцелярии.

Немного времени спустя, в начале июня 1874 года, когда царь находился в Эмсе на водах, граф Шувалов явился к нему с обычным докладом.

Император принял его очень сердечно.

– Поздравляю тебя, Петр Андреевич, – сказал царь.

– Могу ли я узнать, чем вызвано поздравление вашего величества?

– Ты назначаешься моим послом в Лондон.

Несколько дрогнувшим голосом Шувалов рассыпался в благодарностях.

Сменив Шувалова, царь решил не ставить во главе тайной канцелярии особу высокого положения, какою был Петр Андреевич и его предшественники: Бенкендорф, Долгоруков и Орлов, а назначить человека, который при всех обстоятельствах будет лишь слепым орудием царской воли. Эту должность получил генерал Потапов.

* * *

Александр II был чрезвычайно озабочен судьбой своих незаконных детей. Чтобы скрыть их происхождение, он приказал окрестить их тайно, и из особой предосторожности собственноручно уничтожил акт об их крещении. Но, поразмыслив, он представил себе все неудобство и унизительность положения этих несчастных детей от его плоти и крови, которые были так дороги его душе.

Основные законы империи предоставляли Александру необходимые способы для создания детям Екатерины Михайловны законного положения. Там значилось: «Император всероссийский есть самодержавный монарх, обладающий неограниченной властью. Сам Господь приказывает подчиняться его верховной власти не за страх, а за совесть».

В отдельных случаях личные распоряжения государя могли даже находиться в прямом противоречии с действующими законами. Таким образом, каждое решение, подписанное царем, независимо от его содержания приобретало характер и силу закона.

Императорские указы объявлялись обычно через Правительствующий сенат, который, несмотря на свой громкий титул, являлся лишь высшей судебной инстанцией; но государь имел право решать, чтобы тот или иной из его указов не был объявляем никому.

При этих условиях Александр мог легко создать своим детям вполне законное положение.

Некоторое время он колебался над тем, какую фамилию дать им. Казалось, самое простое было закрепить за ними имя матери, славное имя Долгоруких. Но Александр не мог допустить, чтобы дети, происходившие от него, были прикреплены к мужской линии рода, который мог от них отречься. Раз отцом их был Романов, не было ли проще и естественней образовать из них новую ветвь, которая распустилась бы, как свежая прививка на старом родословном древе. Однако Александр не остановился на этом решении, так как не хотел отрывать всецело детей Екатерины Михайловны от рода ее предков.

Через предков со стороны отца, в частности через Владимира Мономаха, Екатерина Михайловна относилась к потомкам Рюрика. Один из наиболее знаменитых ее предков, князь Юрий, восьмой сын Мономаха, в 1147 году основал Москву.

Вдохновленный этим славным воспоминанием, Александр II пожаловал детям своей любовницы имя «Юрьевских», прибавив к нему титул «светлейших князей».

11 июля 1874 года император собственноручно подписал указ, который должен был пока оставаться тайным, и поручил хранить его своему верному генерал-лейтенанту Рылееву.

Документ был такого содержания:

«Указ Правительствующему сенату. Малолетним Георгию Александровичу и Ольге Александровне Юрьевским даруем мы права, присущие дворянству, и возводим в княжеское достоинство с титулом «светлейший». (Подпись) Александр.

Царское Село. 11 июля 1874 года».

Этим указом царь не только дал своим детям имя, которое косвенно прикрепляло их к материнской линии, но и право именоваться «Александровичами», как бы признавая себя, таким образом, официально их отцом.

Шувалов не преувеличивал, высказывая мысль, что государь смотрел на все глазами своей любовницы. Но было бы верней, если бы он сказал, что эта молодая женщина со слабо развитой индивидуальностью сама видела вещи в том освещении, которое придавал им император, не влияя, таким образом, на него, а лишь отражая его взгляды.

1875 год начался плохими предзнаменованиями. Конфликт между Францией и Германией казался неизбежным. Ссылаясь на некоторые выступления французских епископов по поводу «культуркампф», Бисмарк обвинял Францию в том, что она желает нарушить общий мир, чтобы добиться реванша.

Цель, которую преследовал Бисмарк этой тактикой клеветы, не замедлила обнаружиться.

Князь Горчаков, обеспокоенный происходящим, заставил выслушать свои разумные советы на Вильгельмш-трассе. Казалось, атмосфера несколько разрядилась. Но вскоре немецкая пресса возобновила свою кампанию против Франции, и Александр почувствовал, что лишь он один, личным вмешательством, сможет ослабить германскую заносчивость, и решил немедленно отправиться в Германию для переговоров с Вильгельмом.

Несмотря на непродолжительность его поездки, вызванной чрезвычайно важными причинами, и необходимость все свое время отдавать официальным приемам и переговорам, Александр не мог отказать себе в удовольствии взять с собой Екатерину Михайловну.

10 мая царь прибыл в Берлин в сопровождении князя Горчакова и остановился в здании русского посольства на Унтер-ден-Линден. Княжна Долгорукая, приехав в тот же день, поселилась в соседнем отеле.

Немедленно принятый императором Вильгельмом, царь решительно объявил ему, что не допустит нападения на Францию. Вильгельм с кроткой улыбкой отрицал свое намерение выступить против Франции. Однако тотчас же он принялся в суровых выражениях осуждать французское правительство и народ. Он ссылался на своего канцлера, который полностью осветит Александру его недовольство Францией.

Через день Бисмарк получил аудиенцию в русском посольстве, в одном из просторных салонов первого этажа. Разговор был продолжителен, серьезен и решителен.

После этой беседы Александр прошел в отведенную ему по его собственному желанию скромно меблированную комнату с окнами во двор. Там ждала его княжна Долгорукая.

Он тотчас же передал ей содержание разговора с канцлером:

«Бисмарк представил мне те же запутанные объяснения, которыми он пытался вчера убедить Горчакова. Дав ему высказаться, я категорически предупредил его, что никогда, ни под каким предлогом не позволю атаковать Францию. Если я не останусь нейтральным, сказал я Бисмарку, Германия будет бессильна чего-либо достичь. Но предупреждаю вас, я не буду сохранять нейтралитета.

Тогда Бисмарк начал доказывать мне, что Франция становится опасной для германского народа. Она оправляется слишком быстро и нужно поспешить образумить ее, прежде чем она восстановит свое военное могущество. Он дошел до того, что сказал мне: «Сегодня еще мы можем без особого труда вступить в Париж, но вскоре будем уже бессильны это сделать».

На этом я прервал его, повторив самым решительным тоном, что никогда не допущу нападения на Францию. Тут Бисмарк начал клясться мне, что у него лично нет никаких воинственных намерений.

Ты видишь, я правильно поступил, говоря с ним в таком решительном тоне».

В тот же вечер на придворном балу Александр II заявил французскому посланнику де Гонто Бирону:

– Впредь вы можете быть вполне спокойны. Император выразил мне свое глубокое отвращение к войне и твердое желание поддержать мир.

Узнав об этих утешительных словах, французский министр иностранных дел герцог Деказ правильно определил все их значение. «Мы избегли страшной опасности, – писал он. – Нас хотели поставить перед дилеммой: либо разоружиться, либо подвергнуться нападению. Нам была необходима внешняя поддержка. А могли ли мы на нее рассчитывать! Но старая Европа наконец проснулась!»

Удовлетворенный успехом в сохранении мира в Европе, Александр II вернулся в Петербург.

Там его ждала весна, которая так прелестна на севере.

Царское Село вновь увидело возлюбленных, блуждающих между зеленью и мраморными бассейнами.

Июнь близился к концу, когда княжна Долгорукая вновь почувствовала себя беременной.

23 марта 1876 года она родила сына Бориса, который скончался несколько дней спустя от детской болезни.

Глава четвертая

В 1876 году сильная волна национализма захватила Россию.

Весь Балканский полуостров был охвачен пламенем и залит кровью. Болгары, боснийцы, черногорцы и сербы отчаянно боролись за свое освобождение от турецкого ига.

Под влиянием горячих и красноречивых выступлений Аксакова, Самарина, Каткова и Тютчева идеи ортодоксального панславизма снова овладели русскими умами.

В опьяняющей атмосфере московского Кремля увлекались мечтами о Царьграде, Золотом Роге, св. Софии, заветах Петра Великого, о провиденциальной цели русского народа. Все повторяли за Аксаковым:

– История России священна. Она должна быть читаема, как Священное писание.

Вскоре все слои общества, от дворянства до крестьян, от интеллигенции до купцов, были объяты экзальтированным бредом национального мистицизма. Лишь редко попадались люди, избегнувшие этой заразы, и еще реже такие, которые решались открыто в этом признаться.

Один из таких смельчаков, князь Вяземский, писал своему другу: «Все, что мы собираемся предпринять для разрешения восточного вопроса, представляется мне каким-то кошмаром. Неужели должны мы жертвовать своей кровью для процветания сербов? Пусть сербы борются за сербов, болгары за болгар, а русские за русских. Это безумие с нашей стороны считать себя больше славянами, чем русскими.

Религия тут ни при чем. Война религиозная – худшая из войн. Это аномалия и анахронизм. Турок нельзя осуждать только за то, что Бог создал их мусульманами, и нельзя требовать от них христианских добродетелей. Это абсурд. Изгоните их из Европы, если вы в силах, или окрестите их, если сумеете с этим справиться; если же нет – то оставьте в покое и турок и восточный вопрос».

Это вполне совпадало со взглядами Александра, который высказывал их много раз в кругу своих министров.

В беседах на эту тему с Екатериной Михайловной царь признавался, что война внушает ему непобедимый ужас.

Но воля самого могущественного самодержца – ничто, когда на сцену выступают глубокие, темные, стихийные силы, веками копившиеся в народной душе.

В первых числах апреля 1877 года последние шансы на мир рухнули. Переговоры между Петербургом и Константинополем являлись лишь пустой формальностью. Одна часть русской армии была уже сконцентрирована в Бессарабии, другая – на южной границе Кавказа.

Следуя примеру своего отца, Николая I, который в 1828 году лично присутствовал при такой же операции, Александр II решил во время перехода через Дунай находиться среди войск. 24 апреля он прибыл в Кишинев, чтобы оттуда дать первый приказ о выступлении.

В торжественном манифесте царь обращался к солдатам: «Давая вам приказ о нападении на Турцию, я благословляю вас, дети мои».

В этом скучном бессарабском городке царь ожидал дня, когда сможет присоединиться к своей армии на северном берегу Дуная. 5 мая прибыла туда княжна Долгорукая, чтобы провести с ним несколько дней.

В конце мая государь узнал, что великий князь Николай назначил 6 июня днем перехода через Дунай и что операция совершится в Симнице, против Свистова. Царь выехал туда 5 июня. Теперь, когда жребий был брошен, нужно было с честью выдержать испытание.

Еще 9 апреля Александр, делая смотр войскам в провинции, писал княжне Долгорукой: «Из письма моего брата [великого князя Николая Николаевича] с удовлетворением вижу, что приняты все меры к тому, чтобы войска могли выступить по первому приказу. Пусть Бог придет нам на помощь и благословит наше оружие. Я знаю, что никто лучше тебя не поймет, что происходит во мне в ожидании начала войны, которой я так хотел избегнуть».

На следующий день он писал ей: «Получил известие о том, что наше предложение отвергнуто, но ни слова о приезде посла, что, вероятно, будет отклонено. Только тогда мы сможем фиксировать начало военных действий и обнародовать манифест. Признаюсь, все это преследует меня как кошмар».

С этого времени события разворачиваются с молниеносной быстротой. 24 апреля русский поверенный в делах Нелидов вручает великому визирю в Константинополе объявление войны.

В тот же день бессарабская армия под командой великого князя Николая переходит Прут и направляется к Дунаю. Одновременно кавказская армия во главе с великим князем Михаилом вторгается в турецкую Армению.

В четвертый раз за пятидесятивосьмилетний период двуглавый царский орел, некогда явившийся из Византии в Москву через наследника Палеологов, нападает на турецкую империю.

* * *

Русское общественное мнение, возбужденное и нетерпеливое, в самом начале испытало большое разочарование.

Движение армий к Дунаю совершалось со страшной медленностью, так как в распоряжении военного штаба были лишь два пешеходных пути и одна железная дорога.

Климатические условия также чрезвычайно затрудняли военные операции. Проливные дожди в течение всего мая превратили молдавскую равнину в сплошное гигантское болото. Солдаты выбились из сил, обозы с провиантом увязали в грязи. При таких условиях понадобилось полтора месяца, чтобы доставить двухсоттысячную армию на левый берег Дуная. Стратегическое развертывание закончилось только 1 июня.

Прощание любовников потрясло их обоих. Они обменялись, однако, лишь немногими словами, и глаза их оставались сухи. Самые глубокие их переживания всегда были безмолвны, так как бесконечно превосходили возможность выражения. Они замерли в долгом объятии, уста к устам, чувствуя, что души их отлетают, как если бы жизнь их покидала…

В сопровождении своих сыновей, великих князей Александра, Владимира и Сергея, князя Горчакова, военного министра генерала Милютина и бывшего посланника в Константинополе генерала Игнатьева государь прибыл 6 июня в Плоешти, близ Бухареста.

Там ожидала его большая неприятность. Возобновились проливные дожди. В результате Дунай катил свои мутные воды на такой высоте, какой не достигал сорок лет, и затопил всю Валахскую равнину. 7 июня он был еще на пять метров выше своего обычного уровня. Переправа, откладываемая со дня на день, совершилась только 27 июня.

Русские войска блестяще развивали свой первоначальный успех. 7 июля, лишь десять дней спустя после перехода через Дунай, русский флаг уже развевался в Тырново, древней столице болгар.

В России нетерпение в связи с неудачами последних месяцев сменилось бешеным энтузиазмом. К концу июля будет взят Адрианополь! В конце августа мы будем в Византии, и крест снова будет водружен на ев. Софии!

В Европе с тревогой наблюдали за быстрым ходом этих событий. Особенно взволнован был Лондон. Во всех английских газетах одно и то же: «Надо остановить русских».

С беспокойством следил император за европейскими настроениями. 30 июня он откровенно писал Долгорукой: «Множество депеш. Венские удовлетворительны, лондонские гнусны. Самое любопытное то, что там, даже в министерстве, большинство высказывается против войны, что, конечно, ни от чего не гарантирует, так как эта сука Биконсфильд решает все собственной башкой».

Но не одни политические и стратегические соображения поглощали внимание Александра. Те ужасные зрелища, которыми изобилует война: пожары, разрушения, избиения, раненые, агонизирующие, мертвецы – все это терзало гуманное сердце Александра. Он постоянно делился своими впечатлениями с Екатериной Михайловной, перемежая их словами любви и нежности к ней.

«После обеда, – пишет он 5 июля, – я пошел посмотреть двух несчастных болгар, зверски замученных турками. Казаки нашли их на дороге, ведущей из Никополя в Систово, и принесли в госпиталь Красного Креста, находящийся в ста шагах от моего дома.

Я пригласил полковника Уэлсли, английского военного атташе при Главном штабе, обедавшего вместе с моей свитой, пойти со мной – пусть полюбуется зверством покровительствуемых ими турок.

Один из этих несчастных скончался незадолго до нашего прихода, и убитая горем жена его рыдала над трупом. Его голова была раздроблена двумя крестообразными ударами сабли. У второго три раны. Надеются его спасти. Его молодая жена тоже все время при нем».

* * *

В то время как войска под командой великого князя Николая продолжали развивать свое молниеносное наступление и блестящий генерал Гурко одним великолепным ударом овладевал укреплениями на Шипке, турки быстро оправлялись от поражения, организовывали отпор и неожиданно выказали себя отличными воинами, какими, впрочем, и были на всем протяжении истории.

20 июля русские потерпели под Плевной кровавое поражение.

Александр писал в тот же вечер своей возлюбленной:

«Наша огромная ошибка состояла в том, что генерал Крюденер, зная о численном превосходстве турок, решился все же атаковать их согласно полученного приказа. Если бы у него хватило мужества ослушаться, тысячи человеческих жизней были бы спасены и мы избегли бы полного поражения, так как, нужно сознаться, мы разбиты наголову. К счастью еще, турки не преследовали бежавших, а то немногие бы из них уцелели.

Сегодня утром получил более удовлетворительные известия из Лондона. Англичане переменили тон и готовы употребить все свое влияние на Турцию, чтобы принудить ее просить у нас мира на тех условиях, которые мы ей предложим. Боюсь только, как бы поражение под Плевной не заставило их снова изменить позицию, еще усилив этим, дерзость турок».

Это было, действительно, бедствие, еще увеличившееся десять дней спустя новым поражением.

Пришлось приостановить наступление по всей линии Балкан и даже приказать генералу Гурко отойти за высоты, которыми он так блестяще овладел.

Главный штаб, помещавшийся в Тырново, должен был поспешно сняться и отступить к северу, на Белую Церковь, а императорская квартира была перенесена в деревню Горни Студена, в 25 километрах от Дуная. Наконец, как ни тяжело это было для русского самолюбия, пришлось прибегнуть к помощи румын. 40 000 румынских солдат под командой принца Карла вскоре присоединились к русской армии для содействия осаде Плевны.

В то же время с Кавказа приходили печальные известия. После военных действий, начавшихся очень удачно, войска великого князя Михаила принуждены были снять осаду Карса и вслед за этим спешно эвакуироваться из Армении. Во время отступления Мухтар-паша разбил их наголову при Кизил-Тэпэ.

Вдобавок, дипломатический горизонт заволакивался тучами.

Идеи британского империализма овладели английскими умами. Тон «Форин офис» становился угрожающим. Сама королева Виктория заражалась воинственным настроением. Гарнизон Мальты получал беспрерывные подкрепления.

Александр II содрогался от негодования при каждом новом известии из Лондона. 28 августа он писал княжне:

«Уэльслей вернулся из Лондона. У него создалось весьма дурное впечатление от настроения английского общества по отношению к России. Несмотря на это, он принес мне самые решительные заверения своего правительства в том, что оно сохранит нейтралитет и желает нам успеха в возможно быстром заключении мира. В то же время он предупредил меня, что, если война затянется до будущего года, Англия примет сторону Турции против нас.

На мой вопрос о причинах такой возможности Уэльслей не нашел ничего иного, как ответить мне: «Английское правительство не сможет долее противиться желанию своего народа начать войну с Россией».

Вот образчик их логики. Каковы канальи!»

12 сентября Осман-паша нанес третий удар русской армии под Плевной. Из 80 тысяч человек, осаждавших эту крепость, 14 тысяч были выведены из строя в течение двух часов. Под тяжким впечатлением этого несчастья Александр писал своей любовнице:

«О, Господи, помоги нам и прекрати эту ужасную войну во славу России и во благо христианства. Это крик сердца, тебе принадлежащего, который никто не поймет так, как ты, мой кумир, мое сокровище, моя жизнь».

Поражение 12 сентября грозило всей русской армии серьезной опасностью.

На следующий день под председательством императора состоялся военный совет. Все участники с глубоким волнением обсуждали дальнейший план. Вызвать ли подкрепление, которое при наличии единственного железнодорожного пути через Молдавию может прибыть только через два месяца? Предпринимать ли зимнюю кампанию в случае прибытия подкрепления в суровых условиях болгарской зимы, когда уже теперь балканские вершины покрыты снегом? Как обеспечить провиантом большую армию в этой гористой стране без дорог, которая к тому же была совершенно разорена войной? Или отойти на левый берег Дуная, прикрывая отступление императорской гвардии, которая только теперь была введена в строй?

За последние несколько недель полицейские донесения, получаемые императором, отмечали по всей России признаки сильного возбуждения. Каково же будет настроение общества, если оно узнает, что все достигнутое ценой таких страшных усилии потеряно и 60 тысяч человек бесплодно принесены в жертву? Как примирится Россия с этим страшным национальным унижением, с этим «бегством от турка»?

Нет, какой бы то ни было ценой нужно оставаться в Болгарии. И это решение одержало верх.

Но ни император, ни великие князья и генералы, участвовавшие в этом совещании, не заблуждались относительно тех ужасных испытаний, которые готовила зимняя кампания.

Сколько еще нужно будет принести жертв, чтобы иметь возможность возобновить наступление!

Приходилось думать не только о тех потерях, которые причинит огонь неприятеля на поле битвы или в траншеях, но и о том страшном биче, в сто раз более губительном, который уничтожил столько русских армий, – об эпидемиях холеры, тифа и дизентерии.

Император покинул военный совет с тяжелым сердцем, встревоженный и опечаленный. Как всегда, он облегчил свою душу письмом к княжне Долгорукой, которая все больше и больше становилась его убежищем, опорой и утешением.

Ей одной царь решался признаться в том непобедимом отвращении, физическом и моральном, которое внушали ему все жестокости войны. Оно поддерживалось и усиливалось в нем ежедневными посещениями походных госпиталей и лазаретов. В его письмах постоянно звучит: «Эти зрелища заставляют мое сердце сочиться кровью, и я едва удерживаю слезы»…

* * *

Решившись не прерывать на зиму балканской кампании, Александр II пожертвовал стратегическими аргументами соображениям политического характера. И он был прав: следовавшие одни за другими неудачи в Болгарии и Армении подняли во всей России бурю негодования. Напрасно старалась цензура сокращать печальные известия. Лаконичность официальных донесений только расширяла поле для пессимистических выводов.

Вначале сильней всего было чувство общего недоумения. Не могли и не хотели верить, что после двадцатилетнего перерыва царское правительство обнаружит перед всем светом те же недостатки и пороки, которыми грешило оно во время крымской кампании.

Вскоре, однако, это недоумение сменилось жестоким и суровым гневом, который проявлялся сильней всего в националистических кругах Москвы. Со всех сторон заявляли о слабости и бездарности правительства, возмущались нерадением и взяточничеством в среде администрации, невежеством и неспособностью генералов. Изощрялись в саркастических нападках и обидных насмешках по адресу великих князей Николая, Михаила, Александра и Владимира, поставленных во главе командования лишь по личной милости царя и совершенно не способных справиться с этой ответственной задачей. Осмеливались нападать даже на императора.

Что он делает там, в императорской квартире, в Горни Студена? Чем оправдать это недопустимое бездействие?

Газеты, упоминая о нем, отмечали только, что он приветствовал войска, посещал лазареты, ободрял раненых, молился на могилах. Все это, конечно, трогательно. Но разве исчерпывается этим вся роль монарха?

Не желая принять на себя фактическое командование армией, почему остается он на фронте? Почему не возвращается в столицу, чтобы снова взять в свои руки бразды правления?

Доходили даже до того, что подвергали критике государственное устройство и даже самую идею царизма. Во многих салонах Москвы открыто заявляли о необходимости изменить образ правления, который являлся виновником стольких зол. А пылкий поборник ортодоксального панславизма, главный вдохновитель войны, Иван Сергеевич Аксаков имел мужество требовать немедленного созыва Национального собрания.

* * *

С первых дней октября установились суровые морозы. Дул северный ветер, и снежные ураганы беспрерывно бушевали в горах Болгарии.

Заключенный в скучной деревушке, царь проводил томительные дни. Труд и заботы, тяготевшие над ним, постоянные усилия овладеть своими нервами и сохранять при посторонних бесстрастный вид могли бы надломить и более крепкое здоровье.

Но самым суровым испытанием для Александра были вечера, когда он оставался один со своими мыслями, с мелькающим перед ним образом Екатерины и ужасной тоской в сердце.

Врачи, обеспокоенные его резким исхуданием и бессонницей, настойчиво советовали царю вернуться в Петербург. Но он упорно отказывался от этого.

– Я не покину своей армии, пока Плевна не будет взята, – говорил царь.

Но, несмотря на морозы и лишения, армия Осман-паши упорствовала в своем героическом сопротивлении.

С 19 июля, дня первой атаки, эти 60 тысяч человек, плохо обмундированных, запертых в импровизированных укреплениях балканского местечка, оторванных от всего света, гибнущих от голода и тифа, не получая ни припасов, ни амуниции, ни подкреплений, выдерживали напор трех корпусов русской армии, всей императорской гвардии и сорока тысяч румын.

Создавшееся положение сильно волновало Европу. Все противники русского государства подняли голову. Венгерцы, которые не могли простить Романовым своего поражения в 1849 году, особенно шумно заявляли о своих симпатиях к туркам и старались втянуть своего монарха в войну. Но Франц Иосиф, удививший мир своей неблагодарностью во время крымской кампании, на этот раз делал вид, что сочувствует русским неудачам, пытаясь, однако, под шумок получить в Константинополе право занять Боснию и Герцеговину в виде компенсации за свой нейтралитет.

Подозревая венскую интригу, Александр чувствовал, как со дна его души подымается старая ненависть к Габсбургам. «Депеши, полученные мною из Вены, испортили мне немало крови», – пишет царь 6 октября княжие Долгорукой. И он подробно рассказывает ей о преступном плане венгерцев, которые формируют отряды вольных стрелков в Карпатах, угрожая сношениям русской армии в Румынии.

К концу октября стало очевидным, что Плевну не удастся взять силой и нужно покориться необходимости осаждать крепость до тех пор, пока голод и бомбардировка не принудят ее защитников к капитуляции.

12 ноября великий князь Николай узнал от пленных, взятых при штурме одного из бастионов, что офицеры и солдаты осажденного гарнизона получают не больше пятидесяти граммов хлеба в день на человека, щепотку риса и по три початка маиса.

Николай Николаевич решил, что наступил момент предложить Осману-паше сдаться «из чувства гуманности», так как впредь всякое сопротивление бессмысленно. «Я сумею, – писал он в заключение, – почтить вас и ваших храбрых солдат-воинов, достойных уважения и почтения».

Осман-паша ответил на это: «Хоть я и разделяю чувства гуманности, которые ваше высочество пожелало мне выразить, но я ни на минуту не допускаю мысли о возможности заставить моих храбрых солдат сложить оружие. Моя славная армия и я решили пролить нашу кровь до последней капли за честь родины и в защиту ее прав».

Опечаленный этим гордым ответом, царь снова впал в состояние беспокойства и огорчения.

Но вот 19 ноября Александр получил радостное известие. Генерал Лорис-Меликов овладел, наконец, Карской крепостью, которую турецкие войска отстаивали в течение четырех месяцев. Это известие сильно ободрило и подкрепило осаждавших Плевну.

10 декабря на заре сквозь густой, холодный туман часовые русских аванпостов, окружавших Плевну, заметили большое движение в турецких траншеях. Вскоре небольшая армия Осман-паши выстроилась на равнине и внезапно в могучем порыве бросилась на русские укрепления, надеясь прорвать их. Это был весь гарнизон Осман-паши, около 38 тысяч человек.

После шестичасовой упорной борьбы эти мужественные солдаты овладели первой линией неприятельских укреплений. Но в это время введенная в бой русская артиллерия принялась беспощадно обстреливать их с трех сторон. Только тогда Осман-паша, тяжело раненный, склонился пред судьбой. Отказавшись подписать капитуляцию, он сдался на милость победителя с остатками своей славной армии.

Александр II велел отслужить благодарственный молебен в главном редуте завоеванной крепости. Вслед за этим он приступил к щедрой раздаче орденов и наград.

Когда церемония близилась к концу, присутствующие были поражены, увидя приближающуюся карету, в которой весь в перевязках сидел Осман-паша.

За день до того, когда его перевозили в Свистов, чтобы оттуда отправить в Бухарест, начальник конвоя получил приказ вернуть Осман-пашу в Плевну. Царь требовал, чтобы Осман-паша передал ему лично свою шпагу.

Узнав об этом жестоком требовании, таком странном со стороны рыцарски благородного монарха, турецкий герой просто заметил: «Не думал, что заслуживаю такого унижения».

Прибыв на редут, где ожидал его император, окруженный всем штабом, Осман-паша сошел с кареты, поддерживаемый солдатами, которые почти донесли его до государя. Несмотря на повязки и мучительную боль от раны, Осман-паша, отвергнув постороннюю помощь, сам вынул свою шпагу из ножен и благородным движением вручил ее победителю.

Александр судорожно сжал ее в руке и, обращаясь к Осман-паше, сказал: «Я возвращаю вам вашу шпагу. Храните ее в знак моего восхищения и уважения».

Глава пятая

Взятие Плевны дало возможность русской армии возобновить свой переход через Балканы. Наскоро выработав со своим штабом программу дальнейших операций, Александр II поспешил вернуться в Петербург.

Он прибыл туда 23 декабря в 10 часов утра. Члены императорской фамилии, придворные сановники и министры, духовенство, Государственный совет и Правительствующий сенат в полном составе торжественно ожидали его прибытия на площади Николаевского вокзала.

Бесчисленное множество людей наводняло площадь, Невский проспект и прилегающие к нему улицы. Это не была банальная толпа, обычно создававшая себе развлечение из подобных зрелищ. Собравшиеся были серьезны и молчаливы, глубоко взволнованны и сдержанны.

Как только государь показался, толпа встретила его бурей восторженных криков. Казалось, он олицетворял собой исполнение всех честолюбивых замыслов, всех упований святой православной Руси.

Но когда он приблизился настолько, что можно было ясно разглядеть черты его лица, все были поражены той страшной переменой, которая произошла в нем за время его отсутствия.

Один очевидец так передавал общее впечатление: «Когда царь уезжал на войну – это был высокий и красивый воин, державшийся очень прямо, несколько склонный к полноте. Когда он возвратился, его с трудом можно было узнать. Щеки отвисли, глаза потускнели, фигура согнулась, все тело так исхудало, что казалось, это лишь кожа да кости. Нескольких месяцев было достаточно, чтобы он превратился в старика».

Отделавшись от официальных церемоний и семейных обязанностей, царь уединился со своей Катей.

* * *

1 января великий князь Николай Николаевич начал переход через Балканы. В самый разгар зимы, при двадцатиградусных морозах, наступая на ожесточенного неприятеля, отчаянно цеплявшегося за естественные препятствия, русские войска овладевали постепенно всеми укреплениями, охранявшими уступы Шипки…

31 января великий князь Николай Николаевич и турецкие уполномоченные подписали в Адрианополе перемирие в то время, как русская кавалерия быстро приближалась к Мраморному морю.

Это приближение чрезвычайно встревожило Европу, и в особенности Англию. Британская эскадра тотчас же вошла в Дарданеллы и бросила якорь у Принцевых островов, в пяти милях от Константинополя.

Великий князь Николай принудил, однако, турок подписать Сан-Стефанский договор, которым установилась русская гегемония на всем Балканском полуострове, от Дуная до Мраморного моря.

Тогда британское правительство, не желая допустить, чтобы Россия самостоятельно разрешила в своих интересах восточный вопрос, объявило общую мобилизацию военных и морских сил.

Имея возможность мобилизовать лишь небольшое количество сухопутных войск, притом еще плохо обученных, английское правительство располагало достаточно сильным флотом, чтобы разорить русские берега в Финском заливе, Белом и Черном морях и даже у Владивостока.

Эта решительная позиция Англии вызвала в России взрыв страшного негодования. Один могучий крик раздался по всей стране: «Сан-Стефанский договор неприкосновенен. Русский народ сказал свое последнее слово. Мы должны ответить на наглость Англии».

Но государь, князь Горчаков и даже великий князь Николай Николаевич сознавали, что нужно во что бы то ни стало избежать разрыва с Англией. Две важные причины, старательно скрываемые от общества, диктовали это решение: императорская казна была истощена вконец, а армия, расположенная лагерем около Стамбула, гибла от тифа.

Графу Шувалову было поручено начать конфиденциальные переговоры с лордом Солсбери о согласовании Сан-Стефанского договора с британскими требованиями. Пришлось отказаться от всех статей, устанавливавших господство России на Балканском полуострове. Тайное соглашение, помеченное 30 мая, разрешило этот кризис. Два месяца спустя берлинский конгресс торжественно провозгласил основы этого соглашения, лишившего русский народ если не всех плодов одержанной победы, то по крайней мере тех, которые наиболее льстили национальной гордости.

И действительно, берлинский договор явился для народа тяжелым горем. Пренебрегая большими политическими и территориальными преимуществами, которые этот договор сохранял за Россией, народ видел в нем полное банкротство национальной политики.

Все эти события непосредственно отразились на судьбе Александра II.

* * *

По возвращении в Петербург Александр возобновил ежедневные встречи с Екатериной Михаиловной.

Испытания балканской войны страшно изнурили царя физически и не менее тяжело потрясли его морально. Его сердечная чувствительность, и раньше легко возбудимая, стала еще сильней. Она поддерживала в нем постоянную потребность в душевных излияниях и нежной близости.

Минутами царем овладевала тяжкая меланхолия, доходившая до глубокого отчаяния. Роль монарха не интересовала его больше. Все то, что он пытался создать в течение своего царствования, оказывалось неудачным.

Он никогда не стремился, в отличие от других царей, к кровавым лаврам славы. Разве не пытался он предотвратить восточную войну, которую навязал ему его народ? Наконец, не предотвратил ли он еще так недавно нового конфликта? Но было ли это оценено? Все доклады провинциальных губернаторов свидетельствовали, что народ, обманутый в своих чаяниях, во всем винил царя. Донесения полиции указывали на устрашающий рост революционного брожения.

Удрученный этими сведениями, царь в душевном смятении потянулся всем сердцем к той, кто пожертвовала для него своей честью, успехами в обществе и светскими развлечениями, думая только о его счастье и окружая его атмосферой страстного обожания.

Постоянное присутствие Екатерины Михайловны стало так необходимо царю, что он решился поселить ее в Зимнем дворце, под одной крышей с императрицей.

Во втором этаже дворца княжне Долгорукой отвели три большие комнаты, расположенные над личными апартаментами царя и непосредственно соединенные с ними внутренней лестницей.

Императрица Мария Александровна, занимавшая покои, находившиеся рядом с комнатами Александра, вскоре узнала о странном соседстве, в котором она очутилась. Она подчинилась без единого слова жалобы этому новому испытанию.

Терзаемая горем, изнуренная недугом, чувствуя приближение смерти, императрица все же находила в себе силы казаться еще более надменной и недоступной.

Только один раз она открылась своему единственному другу графине Александре Толстой, которая была воспитательницей дочери императрицы великой княжны Марии до ее брака с герцогом Эдинбургским. Указав на апартаменты своей соперницы, несчастная императрица проронила с горечью:

– Я прощаю оскорбления, наносимые мне, как монархине, но я не в силах простить тех мук, которые причиняют мне, как супруге.

Водворение фаворитки царя в величественных покоях Зимнего дворца, который, казалось, знаменовал собой всюславу Романовых, вызвало страшное негодование в обществе и стало главной темой салонных сплетен.

Хотя Екатерина Михайловна жила очень уединенно, укрывшись в своих апартаментах и стараясь избегать посторонних взглядов, тем не менее ее присутствие во дворце ежеминутно давало себя чувствовать. Поселившись в Зимнем дворце, она не могла не пользоваться услугами дворцового интенданта, царскими конюшнями, дворцовой кухней и прислугой.

При таких условиях связь царя с Екатериной Михайловной, окруженная прежде дымкой тайны, превращалась в афишированный адюльтер. Прежние осуждения, забытые было за тревогами балканской войны, с новой силой обрушились на царя и его возлюбленную. Они усилились новыми упреками, непосредственно направленными на княжну. На нее взваливали громадную долю ответственности за печальный ход общественных событий. Ее обвиняли в том, что любовными чарами она отвлекала царя от его высоких обязанностей, ослабляя его волю и лишая сил и решимости.

В подтверждение этих упреков враги Екатерины ссылались на внешний вид царя. «Как страшно изменился он физически, – говорили они. – Впалые щеки, согнутый стан, неверные движения, тяжелая одышка – вот до какого состояния она довела царя!»

Эти обвинения, очень преувеличенные, стали выражаться в еще более резкой форме, когда узнали, в сентябре 1878 года, что княжна Долгорукая родила вторую дочь, Екатерину.

* * *

Никогда еще Россия так сильно не нуждалась в руководителе с ясным умом и твердой волей. Революционное брожение распространялось по всей империи. Не проходило недели, которая не была бы отмечена каким-нибудь выступлением нигилистов.

6 февраля 1878 года Вера Засулич положила начало трагическому периоду русской истории двумя револьверными выстрелами в начальника петербургской полиции Трепова, тяжело ранив его.

Эта молодая девушка, происходившая из благородной семьи, сочла своим долгом отомстить за одного из своих товарищей-террористов, Боголюбова. Генерал Трепов в припадке гнева приказал содержавшегося в крепости Боголюбова подвергнуть телесному наказанию проведением сквозь строй.

12 апреля Вера Засулич предстала перед уголовным судом, который со времени либеральных реформ Александра II происходил с участием присяжных заседателей. Осуждение Засулич казалось несомненным, так как преступление было средь бела дня, и молодая девушка не отрицала своей вины.

Но как только начался допрос свидетелей, в возбужденном зале произошел неожиданный обмен ролями, превративший обвиняемую в публичного обвинителя, а жертву – в ответчика.

Несмотря на то, что присяжные заседатели принадлежали к высшим классам общества, а билеты для входа были умышленно распределены среди самых высоких должностных лиц империи, с каждым ответом нигилистки сочувственное возбуждение в зале росло. Во время прений сторон настроение зала достигло высшего напряжения. Наконец, присяжные заседатели удалились на совещание. Через несколько минут они вернулись в зал.

Вера Засулич была оправдана. Решив не осуждать обвиняемую, выразители общественной совести, не колеблясь, отрицали преступление.

Едва председатель окончил чтение этого неожиданного приговора, как по всей зале прокатился гром аплодисментов. При выходе из зала Вере Засулич устроили шумную овацию. Когда она появилась перед толпой, запрудившей всю площадь перед зданием суда, ее встретили единодушными криками восторга и энтузиазма.

Вся страна, как эхо, откликнулась на это событие. В Киеве, Москве, Харькове и Одессе революционные манифестации беспрерывно следовали одна за другой, как бы порождая друг друга. Беспорядки в Одессе носили особенно серьезный характер, так как организатором их был один из опаснейших вождей партии нигилистов Ковальский. Полиции удалось открыть его местопребывание и арестовать его. Ковальский был приговорен к смерти и казнен 14 августа.

Возмездие не заставило себя долго ждать. Два дня спустя начальник III Отделения генерал Мезенцев, проходя в полдень по одной из оживленнейших улиц столицы, был ранен кинжалом в грудь, отчего вскоре скончался. Нападавший действовал с такой дерзостью и быстротой, что прохожие остолбенели, как громом пораженные. Никто даже не пытался преследовать убийцу, который так и не был пойман.

С этой минуты между царским правительством и революционной партией завязался поединок не на жизнь, а на смерть. Их никакие репрессии не устрашали.

Напрасно полиция учащала аресты и ссылки. Напрасно правительство лишало права разбирать преступления против государственной опасности, передав их военным судам, которые были беспощадны.

Гигантский заговор подрывал устои русского общества. Мировое поветрие политических убийств незаметно распространялось в массах, как ужасная эпидемия. Насчитывалось много жертв среди прокуроров, судебных следователей, полицмейстеров, жандармских офицеров и тюремных начальников.

Утром 14 апреля 1879 года, когда император совершал обычную прогулку вблизи своего дворца, молодой человек, шедший ему навстречу, произвел в него четыре выстрела из револьвера. Пули врезались в стену соседнего дома. Злоумышленник был сейчас же задержан. По пути в полицию он пытался отравиться.

Это был Александр Соловьев, 30 лет, по профессии учитель. На вопросы о причинах и обстоятельствах его преступления он отказался дать объяснения. Судебный следователь убеждал Соловьева быть откровенным, указывая, что полное признание облегчит его участь.

Террорист холодно отвечал: «Не настаивайте. Вы все равно от меня ничего не узнаете. Я уже давно всецело пожертвовал своей жизнью. Да к тому же, если бы вы и вырвали у меня признание, мои соучастники лишили бы меня жизни в той же тюрьме, где мы сейчас находимся».

Покушение Соловьева озаряло зловещим светом общее положение империи. Но что было делать? В самом сердце правительства царил полный хаос. Министры спорили друг с другом, не будучи в состоянии решиться на какую-либо практическую меру, не сходясь ни в одном мнении, кроме злословия по адресу агентов тайной полиции и генерала Дрентельна, заместившего Мезенцева на посту начальника III Отделения.

Лично Александр II был противником крайних мер, но в конце концов он согласился объявить осадное положение в местах, наиболее глубоко пораженных революционным брожением. Было назначено шесть генерал-губернаторов в Петербург, Москву, Варшаву, Киев, Харьков и Одессу. Они были облечены высокой властью и чрезвычайными полномочиями: правом ареста и высылки каждого подозрительного лица, приостановления и запрещения всякого периодического издания и правом принимать по собственной инициативе все необходимые меры к поддержанию порядка.

В число этих полновластных лиц царь включил трех генералов, наиболее отличившихся в последней войне: Тотлебена, взявшего Плевну, Гурко, который первым перешел через Балканы, и Лорис-Меликова, овладевшего неприступной Карской крепостью.

Позаботившись таким образом о наиболее безотлагательных вопросах, государь 24 апреля выехал в Ливадию. Императрица, исхудавшая и задыхающаяся, со смертельно бледным лицом и лихорадочно блестящими глазами, его сопровождала. Княжна Долгорукая выехала накануне, чтобы царь нашел ее уже устроившейся, свежей и отдохнувшей, в дорогой для них вилле Биюк-Сарай.

* * *

Но для царя-самодержца, неограниченного властелина империи, было не время забываться в сладострастном опьянении садов Армиды. Он был вынужден вскоре вернуться в столицу, где начавшаяся борьба с нигилизмом требовала его присутствия.

Министр внутренних дел Маков, министр юстиции Набоков, военный министр Милютин и начальник тайной канцелярии Дрентельн совместно с шестью генерал-губернаторами вели борьбу с неослабевающей энергией. Революционному террору они противопоставили террор правительственный. Репрессивные меры были усилены упрощением судопроизводства. Согласно указу от 17 августа 1879 года, каждый обвиняемый в политическом преступлении впредь мог быть судим без предварительного следствия, быть осужден без всяких свидетельских показаний и приговорен к казни без права апелляции.

Суровость этих мер оказала свое действие. К концу лета нигилисты не давали больше поводов говорить о себе. Эпидемия террористических актов была приостановлена. Пользуясь общим успокоением, Александр в начале сентября выехал в Крым, рассчитывая там пробыть до зимы.

Царица, истощенная до последней степени, отдыхала в Киссингене, собираясь вскоре отправиться в Канны. Она надеялась, что продолжительное пребывание там несколько восстановит ее силы.

Благодаря этому Александр Николаевич чувствовал себя еще свободнее в своих встречах с Екатериной Михайловной, у которой он проводил все остававшееся от официальных приемов время. Царь отправлялся к ней верхом на одном из великолепных жеребцов, подаренных ему султаном Абдул-Гамидом. Его сопровождал только один казак.

Екатерина Михайловна встречала царя, окруженная детьми. Сначала он играл с ними, а потом посвящал все свое внимание их матери. Целыми часами просиживал он с ней на цветущей веранде или на одном из балконов, откуда открывался дивный вид на серебристую лазурь Черного моря.

Царь рассказывал своей Кате во всех деталях обо всем, что сделал за день: говорил о лицах, бывших у него на приеме, о прошениях, поданных на его имя, о прочитанных им донесениях, об отданных приказах. Наконец, горячо прижав ее к сердцу, он твердил ей бесконечные слова любви. А по вечерам царь писал ей о своем счастье, благодарности и обожании, о той ненасытной потребности в ее близости, которую он постоянно ощущал, о желании продолжить до бесконечности эти очаровательные досуги.

Но в последних днях ноября северный ветер прогнал их с херсонесских берегов. Пришлось сменить скромный домик в Ливадии на пышные чертоги Зимнего дворца.

На обратном пути царь остановился в Москве, прибыв туда 1 декабря в 10 часов вечера.

Телеграмма, полученная им в пути от императрицы, его встревожила: Мария Александровна в течение последних нескольких дней страдала страшными припадками удушья.

Остановившись в Кремле, он тотчас телеграфировал императрице: «Прибыл благополучно в Москву, где теперь 14° мороза. Получил известие от тебя в Туле. Огорчен, что ты все в том же состоянии. Я утомлен и чувствую себя хорошо. Нежно обнимаю тебя. Александр».

«Прибыл благополучно в Москву…» Лучше ему было не приезжать туда совсем: спустя полчаса после отъезда государя с вокзала раздался страшный взрыв, от которого подходивший в это время поезд сошел с рельс. В этом поезде, где оказались выбитыми все стекла, находился багаж царя и помещался персонал императорской канцелярии.

Это был поезд свиты, который по расписанию должен был прийти на полчаса раньше поезда его величества. Но случайная порча паровоза около Харькова изменила порядок прибытия обоих поездов.

На глубине двух метров под балластом были обнаружены следы мины и обломки электрического прибора. Место нахождения снаряда соединялось подземным ходом в 24 метра длиной с маленькой избушкой, расположенной вблизи путей. Она была снята за несколько недель до того каким-то инженером, назвавшим себя Сухоруковым. После взрыва он скрылся.

Царь, узнав об опасности, которой он избегнул, воскликнул: «Что они имеют против меня, эти несчастные? Что они травят меня, как зверя?»

* * *

Покушение в Москве было началом новой тактики нигилистов. С этого времени все их планы и расчеты были направлены против особы императора.

17 февраля 1880 года в половине седьмого вечера население Петербурга было потрясено страшным грохотом. В то же время густое облако дыма поднялось над Зимним дворцом. Столовая во дворце была взорвана.

В этот вечер Александр II пригласил к обеду своего племянника Александра Баттенбергского, недавно избранного князем Болгарским. Но царь задержался немного, беседуя с ним в своем рабочем кабинете, и это случайное опоздание спасло ему жизнь.

Взрыв имел своим последствием множество жертв. Мина, заложенная в подвальном этаже дворца, разрушила караульное помещение, расположенное как раз под императорской столовой. 67 солдат были засыпаны обломками. Из них 19 были убиты и сорок восемь ранены. Комната императрицы, смежная со столовой, подверглась страшному сотрясению.

Мария Александровна незадолго до этого вернулась в Петербург. Отчаявшись в возможности выздоровления, удрученная частыми покушениями на жизнь своего супруга, императрица покинула Канны, несмотря на упорные увещевания врачей. Она хотела избежать по крайней мере ужаса одинокой смерти вдали от близких. Но в этот день, 17 февраля, страшный припадок удушья довел императрицу до летаргического оцепенения. Она не слышала взрыва и узнала о нем лишь на следующий день.

В верхнем этаже комнаты княжны Долгорукой также подверглись сильному сотрясению. Охваченная ужасом, она судорожно схватила детей и бросилась вниз к государю. Но на первой же ступеньке лестницы она столкнулась с Александром, первой мыслью которого было поспешить к ней на помощь.

Эжен Мельхиор де Вогюэ, состоявший тогда при французском посольстве, так изобразил общую панику:

– Те, кто пережил эти дни, могут засвидетельствовать, что нет достаточно сильных слов для описания ужаса и растерянности всех классов общества.

Из уст в уста передавалось, что 2 марта, в день годовщины освобождения крестьян, ожидаются чудовищные взрывы в разных частях столицы. Указывали даже, каким улицам грозит опасность. Многие семьи меняли квартиры; другие совсем покидали город.

Полиция, убедившись в своем бессилии, теряла голову. Правительственный организм был способен только на рефлективные движения.

25 февраля происходило под председательством государя чрезвычайное совещание в Зимнем дворце. К участию в этом важном заседании царь привлек наследника-цесаревича, великого князя Константина, председателя Государственного совета князя Горчакова, министров, начальника III отделения и генерал-губернаторов, получивших назначение в провинцию.

Царь, угрюмый, глухим хриплым голосом открыл заседание. Оно шло плохо, затягиваясь пустыми словами, противоречивыми мнениями и бесплодными взаимными упреками. Лишь один из присутствовавших, граф Лорис-Меликов, харьковский генерал-губернатор, сидел молча.

Когда царь обратился, наконец, к нему с предложением высказать свое мнение, он уверенно изложил свою политическую программу, в которой доктрины твердой власти и либеральные принципы сочетались в удачных формулах. Он заключил свою речь практическим предложением, к которому сводил всю свою систему.

– Важнее всего, – говорил Лорис-Меликов, – обеспечить государству единство управления. Для этой цели нужно все виды власти сосредоточить в руках одного человека, который пользовался бы полным доверием вашего величества.

Внезапно поднявшись, с блестящими глазами, как бы пробуждаясь от тяжелого сна, царь прервал докладчика. «Ты будешь этим человеком», – сказал он и закрыл заседание.

27 февраля был издан указ, которым учреждалась Верховная комиссия для охраны общественного порядка. Председателем ее был назначен генерал-адъютант граф Лорис-Меликов.

Роль этой комиссии была очень неопределенна, полномочия же председателя ее были довольно точно обозначены и чрезвычайно обширны. Ему были подчинены все административные власти; он пользовался правом распоряжения всеми общественными силами страны и являлся личным сотрудником императора во всех государственных делах. Ни один царь еще не облекал кого-либо из своих подданных такой обширной властью.

За какие заслуги получил граф Лорис-Меликов это необычайное повышение?

Армянин 55 лет, он, находясь на службе в кавказских войсках, достиг высоких чинов и блестящего служебного положения. Во время войны 1877 года Лорис-Меликов командовал одной из армий в Азии и овладел неприступной Карской крепостью. Впоследствии, во время эпидемии чумы на Волге, удачное выполнение этой трудной миссии дало ему возможность быть снова выгодно отмеченным общественным мнением. Наконец, после покушения Соловьева Лорис-Меликов был одним из шести генерал-губернаторов, этих великих проконсулов, которым государь поручил провести осадное положение. Он был назначен генерал-губернатором Харькова, считавшегося в то время гнездом анархистов. Незадолго до того там был убит прежний губернатор князь Кропоткин.

Лорис-Меликов блестяще справился с возложенной на него задачей. Его система управления представляла собой сочетание хитрости с непоколебимой твердостью, чертой, характерной для его восточного происхождения. Несколько разумных мероприятий в области экономической вызвали к нему большое расположение земельного дворянства и купцов. Он сумел даже несколькими удачными словами и корректной любезностью завоевать симпатии журналистов, профессоров и студенчества, что не мешало ему, однако, беспощадно расправляться с заговорщиками и бунтовщиками. После двух месяцев своего управления карский герой благодаря своей тактике достиг популярности, распространившейся далеко за пределы губернии.

Лорис-Меликову с первых же дней его диктатуры удалось выгодно проявить себя. Когда он возвращался домой по Морской улице в два часа дня, встречный прохожий произвел в него три револьверных выстрела. Пули застряли в меху его шубы. Лорис-Меликов ловким движением набросился на покушавшегося, схватил его за горло и опрокинул на землю, передав затем в руки подбежавших жандармов.

…Единодушие общественных симпатий и доверия открывало Лорис-Меликову при громадной власти, которой он был облечен, неограниченное поле деятельности. Но практически что мог он сделать?

* * *

Со времени вступления на престол Александра II в русском обществе существовала либеральная партия или, по крайней мере, довольно многочисленная группа людей, просвещенных и независимых, находящихся под влиянием западных идей.

Эта группа стремилась к тому, чтобы заставить самодержавие эволюционировать в сторону современных принципов расширения общественных и народных прав.

Либеральная партия, имея в своих рядах Милютина, Черкасского, Самарина и других, нашла себе единомышленника и вождя у самых ступеней трона, в лице брата царя великого князя Константина.

Энергичный и предприимчивый, обладающий живым умом и разносторонним образованием, Константин Николаевич был страстно захвачен великими административными и социальными реформами, так славно ознаменовавшими первые годы царствования Александра II.

По странной случайности, в этом деле национального раскрепощения главной помощницей Константина Николаевича была немка, женщина замечательного ума и редких качеств, великая княгиня Елена Павловна, урожденная принцесса Вюртембергская; она в 1824 году стала женой великого князя Михаила, брата Николая I.

В своем салоне она группировала вокруг себя представителей либеральных течений, зажигая их своим пылом, направляя советами и даже защищая их своим авторитетом от нападок придворной реакционной группы.

Александр относился к Елене Павловне с большим почтением и охотно выслушивал ее политические взгляды. Если он и находил ее иногда слишком смелой, склонной к иллюзиям и недостаточно учитывающей обстоятельства, то не уступал ей в великодушии чувств и либеральности принципов.

Но время шло. Наступило разочарование. Реформы не внесли никаких улучшений в работу административного аппарата; затруднения постоянно возрастали; злоупотребления не только не прекратились, но даже увеличились, облекаясь в новые формы.

Утомленный и опечаленный этой бесконечной напрасной борьбой, ни разу не испытавший радости и утешения хоть какого-нибудь успеха, царь начал мало-помалу сгибаться под тяжестью бесплодных усилий. Безнадежный скептицизм ослаблял его слишком восприимчивую душу. Вскоре он утратил всякую веру в свой народ.

Одновременно с этим реакционная партия усиливалась. Защитники ортодоксального абсолютизма, во главе которых стоял наследник престола великий князь Александр Александрович, собирались обычно в Аничковом дворце, ставшем их «главной квартирой». Там, не задумываясь, утверждали, что политика реформ это отрицание самого царизма и ведет Россию к гибели. Они говорили, что такая политика не менее святотатственна, чем гибельна, так как император разрушает собственными руками ту верховную власть, которая дана ему от Бога.

По каждому поводу представители реакционной группы повторяли слова Николая I: «Уступив первым требованиям французской революции, Людовик XVI изменил своему священнейшему долгу. И Бог покарал его за это».

Это реакционное течение начало мало-помалу оказывать действие и на Александра II, тем более что приближенные царя, к мнению которых он особенно прислушивался, не скрывали своей приверженности старым доктринам. Особенное влияние на царя в этом направлении имели граф Шувалов, генерал Тимашев и граф Пален.

Предполагал ли Лорис-Меликов при создавшихся условиях продолжать реформы царя?

Одаренный тонким, живым, осторожным умом и странным сочетанием отвлеченного идеализма с практическим макиавеллизмом, много читавший за время службы на Кавказе и многому научившийся, будучи «проконсулом» в Харькове, он считал действительным только одно средство для спасения России. Это средство заключалось в безотлагательном даровании русскому народу всех свобод, совместимых с сохранением абсолютной власти, чтобы постепенно преобразовать существующий образ правления в конституционно-монархический.

По существу, это вполне отвечало требованиям разумных представителей либеральной партии, которые, выражая свои стремления, говорили о «применении старых порядков к новым требованиям», обеспечении «законного развития прежних реформ», о том, чтобы «завершить, наконец, начатое здание». Но под этими вынужденно смягченными формулами вожди либеральной группы подразумевали нечто гораздо большее. Они требовали привлечения общественных сил и немедленного установления представительной системы.

Лорис-Меликов сразу учел страшную трудность своей задачи. Он обладал всеми необходимыми средствами для того, чтобы подавить нигилизм, восстановить порядок в стране и даже, в случае надобности, заменить наиболее износившиеся части государственного аппарата. Но не в его силах было изменить что-либо в прерогативах высшей власти и учредить в России правительство общественного доверия. Радикальное изменение царского режима могло исходить только от воли монарха.

Но если даже Александр II твердо решил идти по пути либеральных уступок, то он сильно колебался перед риском установления в России конституционного строя.

Лорис-Меликов скоро убедился, что ему понадобится немало времени, чтобы победить сопротивление царя. Тогда, желая успокоить нетерпение либеральной партии, он постарался занять ее внимание незначительными мероприятиями, призрачными реформами, чем не замедлил вызвать резкую критику в консервативной прессе.

После трех месяцев власти изобретательный ум «спасителя» исчерпал все средства. Но в это время одно важное событие внезапно открыло ему неожиданные перспективы.

Глава шестая

3 июня 1880 года в 8 часов утра скончалась императрица Мария Александровна.

Уже больше месяца больная царица не могла нормально дышать – она едва, чуть слышно вздыхала. Легкое напряжение от кашля погасило ее последний вздох.

Это произошло так незаметно и быстро, что не успели даже позвать к умирающей ее детей. Император же в это время был в Царском Селе.

Четыре дня спустя останки государыни были перенесены из Зимнего дворца в собор Петропавловской крепости, и вскоре петербургский митрополит начал там грандиозную литургию, мрачную и божественную мистерию заупокойной службы.

Какие мысли волновали тогда императора? Какое место занимала в них память о покойной, лицо которой вырисовывалось перед ним в последний раз в открытом гробу? И если воспоминание о покойной не заполняло всего сердца царя, какие невольные мысли, какие образы вставали перед ним?

Дальнейшие события вскоре ответили на эти нескромные вопросы.

* * *

Несмотря на звание придворной дамы, княжна Долгорукая воздержалась от присутствия на похоронах императрицы и осталась одна в Царском Селе.

В течение уже довольно продолжительного времени Александр не возобновлял с Екатериной Михайловной разговоров о браке. Но она знала благородство царя и твердо верила, что по истечении требуемого приличием срока он на ней женится. Вернувшись в Царское Село на следующий день после погребения, царь при встрече со своей возлюбленной ни словом не коснулся этого щекотливого вопроса. В последующие дни он подолгу беседовал с нею о многочисленных переменах, которые в связи со смертью царицы придется ему ввести в жизнь двора и в привычные условия своей семейной обстановки, но ни слова о том, что так интимно касалось их обоих.

7 июля, ровно месяц спустя после того дня, когда Александр нес на плече гроб жены, он, обнимая свою возлюбленную, сказал ей просто и важно:

– Петровский пост кончается в воскресенье девятнадцатого; я решил, что в этот день мы, наконец, обвенчаемся.

Самодержец до мозга костей, Александр никого не привлекал к предварительному обсуждению намеченных им планов. Даже для самых близких и преданных ему людей он оставался непроницаемым. Совещаясь с кем-нибудь по тому или иному вопросу, царь ничем не обнаруживал, к какому решению он склоняется. Это становилось известным только из его распоряжений.

Так же поступил Александр и в данном случае. Самые преданные из его друзей, граф Адлерберг и генерал Рылеев, были предупреждены только 15 июля. Протоиерея Зимнего дворца отца Никольского оповестили в самую последнюю минуту. Кроме этих лиц, никто вообще не знал о предстоящем венчании.

Когда царь объявил о своем решении графу Адлербергу, тот был вначале так ошеломлен, что не мог вымолвить ни слова.

– Что с тобой? – спросил император.

Министр двора пробормотал:

– То, что мне сообщает ваше величество, так серьезно… Нельзя ли это несколько отсрочить?

– Я жду уже слишком долго. Четырнадцать лет тому назад я дал слово жениться на ней и не отложу этого больше ни на один день.

Собрав всю свою храбрость, Адлерберг спросил:

– Сообщило ли ваше величество об этом его высочеству цесаревичу?

– Нет. Ведь он в отъезде. Я скажу ему, когда он вернется, через две недели. Это достаточно скоро.

– Но, ваше величество, он будет этим жестоко оскорблен. Ради Бога, подождите его возвращения.

Царь возразил коротко и сухо, тоном, не допускавшим возражений:

– Напоминаю тебе, что я хозяин над собой и единственный судья своих поступков.

И царь отдал приказания к предстоящей церемонии.

Венчание происходило 19 июля (6-го по старому стилю) в три часа пополудни в Большом Царскосельском дворце. Император, в голубом мундире гвардейского гусара, направился за княжной Долгорукой в маленькую комнату бельэтажа, где они обычно встречались. При помощи своего друга г-жи Шебеко Екатерина Михайловна переоделась в выходное платье, очень скромное, из сукна цвета «беж», голова ее оставалась непокрытой.

Поцеловав Екатерину Михайловну в лоб, царь предложил ей руку и пригласил г-жу Шебеко следовать за ними.

Были приняты все меры к тому, чтобы никто из караульных офицеров и ни один дворцовый слуга не могли заподозрить происходящего. Даже генерал Ребиндер, дворцовый комендант, имевший на этом основании право входа повсюду, был оставлен в полной неизвестности. Через длинные коридоры царь и княжна дошли до маленького уединенного зала, немеблированного, выходящего окнами во двор. Протоиерей, протодьякон и певчие были там. Посреди комнаты стоял импровизированный алтарь в виде простого стола, на котором находились все необходимые предметы для совершения обряда бракосочетания: крест, Евангелие, две свечи, венцы и обручальные кольца. Граф Адлерберг, генерал-адъютант Баранов и генерал Рылеев ожидали у дверей.

Служба началась тотчас же. Баранов и Рылеев, исполняя роль шаферов, держали венцы над коленопреклоненными царем и княжной Долгорукой. Позади них стояли г-жа Шебеко и граф Адлерберг.

Протоиерей повторил три раза торжественную формулу, старательно упоминая каждый раз императорский титул супруга по специальному приказанию царя:

– Обручается раб Божий благоверный государь император Александр Николаевич с рабой Божией Екатериной Михайловной.

Но когда служба была окончена, священник воздержался от обращения к новобрачным с обычным предложением: «Облобызайтесь». Они не поцеловались, не обменялись ни словом и удалились.

Молчаливый кортеж очень быстро проследовал обратно по длинным коридорам дворца, ведущим к вестибюлю.

Тогда, все еще молча, царь обнял свою жену. Затем своим обычным тоном он попросил ее переменить туалет и совершить с ним прогулку в коляске.

Обращаясь к г-же Шебеко, он прибавил:

– Вы тоже поедете с нами, сударыня, и возьмите с собой двух старших детей.

Полчаса спустя царь пришел за ними в темно-зеленом сюртуке конногвардейца. В коляске разместились император и Екатерина Михаиловна рядом, а г-жа Шебеко с детьми против них.

День был дивный, один из тех прекрасных дней, когда северное лето в своем разгаре чарует мягкостью красок, спокойной лазурью и той особой прелестью, которая в несколько часов искупает всю тоску бесконечной зимы.

Коляска въехала в тень высокого леса, соединяющего императорский парк с павловским.

Только тогда Александр прервал молчание. Повернувшись к жене с восторженным взглядом, он сказал:

– Слишком долго пришлось мне ждать этого дня. Четырнадцать лет. Какая пытка. Я не мог дальше выносить ее. Мне казалось все время, что непосильная тяжесть давит мне сердце.

Но внезапно лицо его омрачилось.

– Меня пугает это счастье, – сказал он. – Как бы Бог не отнял его у меня слишком скоро.

После минутного молчания он прибавил, обращаясь к Екатерине Михайловне:

– Если бы мой отец знал тебя, он бы сильно тебя полюбил.

Потом, наклонившись к сыну Георгию и жадно глядя на него, царь произнес:

– Гога, дорогой мой, обещай, что ты меня никогда не забудешь.

Ребенок, не понимая, не знал, что ответить. Но отец настаивал, умоляя:

– Обещай мне это, дорогой мой, обещай…

Ребенок повторил вслед за матерью:

– Обещаю, папа.

Но смягчившееся было лицо императора снова изменилось. Тайная и серьезная мысль, очевидно, пришла ему в голову. Он молчал с задумчивым видом.

Вдруг, указывая на своего сына и как бы борясь с желанием высказаться, царь заметил:

– Этот – настоящий русский… Хоть в нем, по крайней мере, течет только русская кровь…

Излив таким образом свою душу, царь как будто успокоился.

Немного спустя он приказал кучеру возвращаться.

Вечером этого важного дня государь приказал составить брачный акт, копию с которого он засвидетельствовал собственной подписью.

Вот ее текст:

АКТ

Тысяча восемьсот восьмидесятого года шестого июля^[1] в три часа пополудни в часовне Царскосельского дворца Его величество император всероссийский Александр Николаевич изволил вторично вступить в законный брак с фрейлиной княжной Екатериной Михайловной Долгорукой.

Мы, нижеподписавшиеся, бывшие свидетелями их бракосочетания, составили настоящий акт и подтверждаем его нашими личными подписями: генерал-адъютант граф Александр Владимирович Адлерберг, генерал-адъютант Эдуард Трофимович Баранов, генерал-адъютант Александр Михайлович Рылеев. Обряд бракосочетания был совершен протоиереем Большой церкви Зимнего дворца Ксенофонтом Яковлевичем Никольским».

Одновременно царь составил и подписал следующий тайный указ:

«Вторично вступив в законный брак с княжной Екатериной Михайловной Долгорукой, мы приказываем присвоить ей имя княгини Юрьевской с титулом «светлейшей». Мы приказываем присвоить то же имя с тем же титулом нашим детям: сыну Георгию, дочерям Ольге и Екатерине, так же как и тем, которые могут родиться впоследствии. Мы жалуем их всеми правами, принадлежащими законным детям, согласно пункту 14 Основных Законов империи и пункту 147^[2] учреждения императорской фамилии».

Этим указом Александр II устанавливал законное происхождение и легальное положение своих детей от Екатерины Михайловны.

28 июля Лорис-Меликов был вызван в Царское Село.

Заставив его предварительно поклясться, что сообщенное ему останется тайной, Александр объявил Лорис-Меликову о своем новом браке, прибавив:

– Знаю, что ты мне предан. Нужно, чтобы впредь твоя преданность простиралась и на мою жену и детей. Ты больше, чем кто-либо, знаешь, что моя жизнь в опасности. Я могу быть убит завтра же. Когда меня не будет, не покидай этих дорогих мне существ. Я рассчитываю на тебя, Михаил Тариелович.

И царь тотчас же перевел речь на деловые темы.

Три дня спустя вернулся цесаревич, окончивший курс лечения ваннами в Гапсале. Царь вызвал его и сделал ему такое же признание, сопровождая его аналогичной просьбой. Набожный и целомудренный, строгий в вопросах морали и религии, свято чтя в душе воспоминание о матери, цесаревич Александр почерпнул, однако, в своем уважении к отцу и авторитету высшей власти силу примириться с этим новым обстоятельством, которое глубоко потрясло и опечалило его.

Тем временем политическая жизнь страны шла своим чередом. Общество находилось по-прежнему в чрезвычайно возбужденном состоянии. Видя, что ни одна из долгожданных реформ не осуществляется, либеральная партия начинала сомневаться в том отважном человеке, который незадолго до того принял на себя высшее управление империей.

Узнав о растущем недовольстве, Лорис-Меликов, хитрый и умный, прибегнул к двум ловким приемам, которые легко вернули всю его популярность.

Сначала он взял на себя смелость одним росчерком пера упразднить знаменитое III Отделение императорской канцелярии, эту великую инквизицию царизма. Со времени царствования Николая I деятельность III Отделения вызывала такие мрачные представления, что в обществе считалось даже непристойным упоминать о нем, а газеты лишь косвенно намекали на него. И когда указом было объявлено, что это проклятое учреждение, это грозное орудие произвола и сыска больше не существует, вся Россия была охвачена радостью. В общем ликовании не заметили, однако, что полномочия и весь механизм тайной канцелярии были просто переданы Министерству внутренних дел, где впредь сосредоточивались все полицейские силы.

Второй шаг Лорис-Меликова произвел не менее благоприятное впечатление в обществе. 18 августа стало известно, что Лорис-Меликов настоятельно просил царя снять с него диктаторские полномочия, ставшие теперь ненужными, и свести их к прямым обязанностям министра внутренних дел. Либеральные органы, то есть значительное большинство прессы, встретили с живейшим энтузиазмом этот возврат к нормальному положению вещей. Они воспевали панегирики патриотизму, скромности и великодушному бескорыстию Лорис-Меликова, о которых свидетельствовал этот добровольный отказ от диктатуры.

Под сильным впечатлением указа об упразднении III Отделения некоторые публицисты видели в новой ориентации Лорис-Меликова прелюдию к более важным преобразованиям, начало «законного развития прежних реформ», эту кабалистическую формулу, под которой все читатели ясно различали слово «конституция».

Но Лорис-Меликову не удавалось победить сопротивление царя. Оппозиционное настроение, все более укреплявшееся в кружке цесаревича, беспокоило государя. С самим цесаревичем было бы еще нетрудно сладить, благодаря его нерешительному характеру, колеблющемуся и не очень цепкому уму. Но его единомышленники представляли из себя силу, с которой приходилось считаться. Тайные собрания в Аничковом дворце привлекали к себе многих незаурядных людей, отличавшихся силой убеждений, знанием государственных дел, непоколебимой волей и политическим чутьем. Среди них были граф Дмитрий Толстой, граф Воронцов, генерал Игнатьев, князь Мещерский, красноречивый полемист панславизма Катков и, наконец, пылкий поборник абсолютизма, фанатик православия Победоносцев.

Удастся ли вырвать из сферы их влияния набожного цесаревича? Лорис-Меликов употребил на это все свое красноречие и ловкость. 25 августа, встретившись с цесаревичем у императора, он пространно изложил наследнику свои идеи. Лорис-Меликову удалось увидеться с ним и на следующий день, уже с глазу на глаз, чем он не замедлил воспользоваться, чтобы еще с большей настойчивостью вернуться к этому вопросу.

Вкрадчивыми и меткими словами он так подействовал на цесаревича, что мог даже написать в тот вечер г-же Шебеко: «Насколько можно судить по внешним признакам, политическая программа, изложенная сегодня мною наследнику, произвела на него неплохое впечатление. Слава Богу!»

Но хитрый царедворец во время этого свидания, конечно, не касался самой главной своей мысли, которую пока он не открывал даже самому государю. Тайный брак царя, в который он был посвящен, подсказал ему новый, очень смелый способ выполнить большой политический замысел. Для этого надо было указать государю, что дарование стране конституции может дать ему право возвести свою морганатическую супругу в сан императрицы и оправдать этот акт в глазах народа.

Вскоре Лорис-Меликову представился удобный случай приступить к выполнению своего плана. Он получил приказ сопровождать государя в Ливадию.

* * *

Александр II выехал в Крым 29 августа с княгиней Юрьевской и с двумя старшими детьми. В первый раз Екатерина Михайловна выезжала вместе с царем в царском поезде. Свита царя, его адъютанты и секретари, придворные чины были поражены той честью, которая была оказана царем княгине Юрьевской, совершенно не подозревая причины ее. Удивление придворных еще более возросло, когда в Ливадии стало известно, что Екатерина Михайловна поселилась не в Биюк-Сарае, где она обыкновенно останавливалась, а во дворце. Правда, минувшей осенью, когда императрица Мария уезжала в Канны, Екатерина Михайловна переселилась во дворец, но тогда это носило очень таинственный характер и никто об этом ничего не знал. Теперь же все это происходило совершенно открыто.

С этих пор Екатерина Михайловна уже больше не расставалась с императором. Она совершала с ним продолжительные прогулки в коляске и верхом и обедала с ним за одним столом.

Целые часы проводили они вместе на веранде, глядя, как играют их дети, любуясь прекрасной природой и чувствуя, как с легким морским ветерком на их души сходит блаженный покой. Вечера они проводили под звездным небом, упиваясь в сладких мечтаньях полнотой и продолжительностью счастья, которое до этого времени было им недоступно.

В этой атмосфере любви и радостного семейного покоя Лорис-Меликов продолжал совместно с царем обсуждать свои великие проекты. Это почти всегда происходило в присутствии Екатерины Михайловны.

Уже несколько раз в течение своего царствования Александр II останавливался на мысли о возможности и целесообразности введения в механизм государственного управления системы представительства. После отмены крепостного права он значительно расширил компетенцию дворянских собраний; в 1864 году он издал указ об организации провинциальных земских собраний, которые вызывали в воображении русского общества воспоминание о знаменитых земских соборах, этих «генеральных штатах» Московии XVI и XVII веков.

Проблема, стоявшая перед Александром в тот момент, была значительно более обширной. В высших областях политической жизни страны, на вершине государственного здания империи не было коллегиальных учреждений, кроме Правительствующего сената и Государственного совета. Но роль Правительствующего сената сводилась лишь к высшим судебным функциям, а Государственный совет, состоявший из великих князей, высших сановников и должностных лиц, если и пользовался высоким правом составления законов, то, по положению своему, не обладал достаточной независимостью в области законодательной инициативы и правом выносить окончательные решения. Он был только послушным помощником царя-самодержца, высшего законодателя, и мнения Государственного совета, будучи необязательными для царя, санкционировались или изменялись государем по его собственному усмотрению.

Теперь поднимался вопрос о том, чтобы изменить самые принципы царизма и реорганизовать систему государственного управления. Множество возможностей представлялось Лорис-Меликову для выполнения этой задачи. Можно было, например, предоставить Государственному совету некоторую самостоятельность в области издания законов и контроля над финансами страны. На этой базе можно будет пополнить состав Государственного совета некоторыми представителями провинциальных земских собраний по выбору государя. Можно было учредить Совещательную думу с очень ограниченной компетенцией, подчинив ее строгому регламенту. Члены Думы могут избираться земствами или куриями, составленными из представителей крупных общественных категорий, таких как дворянство, духовенство, земельные собственники, купечество, университеты, крестьянство и т. д. Можно, наконец, решительнее обратиться к мысли о более современном государственном строе и даже рискнуть попыткой установления парламентаризма – того режима, который обер-прокурор Святейшего синода Победоносцев называл в беседах с наследником «дьявольским измышлением».

Александр II не решался остановиться на какой-либо из предлагаемых Лорис-Меликовым реформ. Желая подвергнуть этот важный вопрос более детальному обсуждению, он имел в виду по возвращении в столицу назначить специальную комиссию под председательством цесаревича, которая, ознакомившись с проектами Лорис-Меликова, представила бы ему свои заключения.

Но если царь и медлил высказаться относительно объема и формулировки либеральных нововведений, приемлемых для него в принципе, то он, однако, ясно учел, как они будут ему полезны для того, чтобы узаконить в глазах народа возведение своей морганатической жены в сан императрицы.

В одной из своих бесед с царем в Ливадии Лорис-Меликов сказал ему: «Для России будет большим счастьем иметь, как в былые времена, русскую императрицу». И он напомнил царю, что основатель династии Романовых, царь Михаил Федорович, был также женат на Долгорукой.

В другой раз, когда император работал со своим министром на веранде, маленький Георгий, игравший поблизости от них, вскарабкался на колени к отцу. Предоставив себя на несколько минут ласкам ребенка, Александр Николаевич вскоре услал его:

– Теперь иди, дитя мое, не мешай нам работать.

Глядя вслед удалявшемуся мальчикузадумчивым и выразительным взглядом, Лорис-Меликов сказал, поворачиваясь к государю:

– Когда русский народ узнает этого сына вашего величества, он восторженно скажет: «Вот этот поистине наш».

Император глубоко задумался над словами министра, который, казалось, угадал одну из его самых сокровенных мыслей.

15 сентября министр внутренних дел, генерал-откавалерии, генерал-адъютант Лорис-Меликов получил блестящее доказательство царской милости. Государь пожаловал ему орден Андрея Первозванного, самый высокий знак отличия, которого может добиться русский государственный деятель.

* * *

Русскому обществу не было известно, что происходило и обсуждалось в Ливадии. В связи с этим оно снова начинало волноваться, видя, что ни одна из ожидаемых реформ не осуществляется. Каждое утро надеялись найти в государственном официальном органе радостное известие, магическую формулу – то неизвестное средство, которого так жаждала Россия. И каждый день – тяжкое разочарование.

В руководящих кругах либеральной партии были не только разочарованы. Там негодовали на Лорис-Меликова, горько упрекая его в том, что он позволял распространять от своего имени лживые обещания и поддерживал свою популярность «недопустимыми экивоками», произносили даже слово «мошенничество» и спрашивали себя с негодующим недоумением:

– Не надул ли нас всех этот армянин?

Чрезвычайно взволнованный этими обвинениями, Лорис-Меликов решил пойти напролом. Он пригласил к себе редакторов крупных газет и в задушевной беседе заявил им, что готов больше, чем когда бы то ни было, «действовать в согласии со свободной прессой». Но, как бы призывая их в судьи, он доказывал колоссальную трудность своей задачи, убеждал их вооружиться терпением и «не возбуждать напрасно общественных умов, питая их бесплодными иллюзиями». Затем он вкратце изложил свою политическую программу. Он имеет в виду способствовать развитию деятельности земств и дать им все необходимые полномочия «для наиболее успешного ведения местных дел и улучшения экономического быта страны». Он преобразует полицию, «чтобы впредь сделать невозможными те незаконные действия, которые могли иметь место в прошлом». Наконец, организует обширные сенаторские обследования и с целью точно узнать волю народа и согласовать старые порядки с новыми потребностями». Но выполнение этой программы потребует не менее пяти или шести лет. В настоящую же минуту «никакой речи быть не может о привлечении общественных сил к управлению страной, в форме ли представительных органов на европейский лад или в виде земских соборов прежних времен». Все, что писали по этому поводу в либеральной прессе за последние несколько месяцев, является лишь «химерами и фантазией».

Аудитория была ошеломлена категоричностью этих заявлении. Все прежние обвинения по адресу Лорис-Меликова в неопределенности и двусмысленности обещаний отпадали сами собой. После короткого обмена мнениями журналисты удалились потрясенные. Однако некоторая доля гордости примешивалась к их подавленному настроению. Впервые царский министр оказывал представителям прессы честь подобной откровенностью.

Со следующего дня тон либеральной прессы резко изменился. Некоторые газеты уверяли даже, что никогда не распространяли «химер и фантазий». Но у всех был одинаковый тон печальной покорности.

* * *

В спокойной прелести дачной крымской жизни Александр не переставал, однако, думать о том, что готовит ему будущее. Его фатализм и мужество не мешали ему часто вспоминать, что жизнь его постоянно подвергается опасности. Какие новые покушения на него готовили теперь террористы? Их постоянные преследования изнурили ему душу. И кто знает, сколько еще раз Бог отведет удар от его головы?

Под влиянием этих мыслей царь решил материально обеспечить будущее своей жены и детей, у которых не было личного состояния, и составил следующее завещание:

«Государственные процентные бумаги, опись которых при сем прилагается, помещенные от моего имени министром двора в Государственный банк 5 сентября 1880 года, в сумме три миллиона триста две тысячи девятьсот семьдесят рублей, есть собственность моей жены, Ее светлости, светлейшей княгини Екатерины Михайловны Юрьевской, урожденной Долгорукой, и наших детей. Ей одной я даю право распоряжаться этим капиталом при моей жизни и после моей смерти. Александр. Ливадия, 11 сентября 1880 года».

Несколько дней спустя полиции удалось захватить часть прокламаций, составленных исполнительным комитетом революционной партии для распространения среди студенчества и рабочих. В прокламациях были перечислены имена всех товарищей, приговоренных к смерти и казненных за последние месяцы. На их головы возлагали мученический венец и за их гибель грозили близким и страшным мщением.

Одновременно с получением этого известия в Ливадию прибыли цесаревич с женой, рассчитывая провести там несколько недель. Император, уверенный в добросовестности своего сына и в его любви к себе, не колеблясь, поручил его заботам свою жену и детей на случай своей смерти. Наследник поклялся, что он всегда будет им надежной защитой. Тогда царь прибавил к своему завещанию следующее письмо на имя цесаревича:

«Ливадия, 9 ноября 1880 года

Дорогой Саша!

В случае моей смерти поручаю тебе мою жену и детей. Твое дружественное расположение к ним, проявлявшееся с первого же дня твоего с ними знакомства и бывшее для нас подлинной радостью, убеждает меня в том, что ты их не покинешь и будешь им защитником и добрым советчиком. При жизни моей жены наши дети должны остаться лишь под ее опекой, если же Бог призовет ее к себе до их совершеннолетия, я желаю, чтобы их опекуном стал генерал Рылеев и еще одно лицо по его выбору и с твоего согласия. Моя жена ничего не унаследовала от своей семьи. Все имущество, принадлежащее ей в настоящее время – движимое и недвижимое, – приобретено ею лично, и родственники ее не имеют на это имущество никаких прав. Моя жена может распоряжаться им по собственному усмотрению. Из предосторожности она передала мне все свое состояние, и мы условились, что, если я переживу ее, оно будет поровну распределено между нашими детьми и передано им мною после их совершеннолетия или при замужестве наших дочерей.

Пока наш брак не будет признан официально, капитал, который я поместил в Государственном банке, принадлежит моей жене согласно свидетельству, которое я ей выдал. Вот мои последние желания, которые, я уверен, ты добросовестно исполнишь. Да благословит тебя Бог за это. Не забывай меня и молись за душу того, кто тебя так нежно любил! Па^[3].

Облегчив таким образом свое сердце от тяжелой заботы, царь объявил, что первого декабря покинет Ливадию. Приближенные государя были очень встревожены мыслью об отъезде: за несколько дней до того полиция обнаружила мину, подведенную террористами под полотно железной дороги на вокзале в Лозовой, близ Харькова.

По дороге в Севастополь царь остановился у Байдарских ворот, в дивном месте, расположенном в конце скалистой цепи гор на высоте 900 метров над уровнем моря. Оттуда открывался прекрасный вид на серебристые воды Черного моря и голубоватые склоны вершин Яйлы. День был жаркий, небо ясно. Этот день поздней осени очаровывал сказочной прелестью чудных весенних дней. Соблазненный красотой зрелища, Александр велел накрыть стол на веранде. Вокруг него были лишь самые близкие и преданные ему люди – жена, дети, г-жа Шебеко и граф Адлерберг. Настроение было прекрасное. Все ели с большим аппетитом и смеялись по малейшему поводу. Веселье озаряло все лица.

3 декабря около полудня императорский поезд прибыл в Петербург. За полчаса до того он остановился на станции Колпино, где царя встречали цесаревич с женой и все члены императорской фамилии. Александр пригласил их сюда, желая представить им свою жену в простой семейной обстановке, которая избавляла его от тягостных официальных формальностей. Прибыв на Николаевский вокзал, император прошел с поезда в свою карету вместе с княгиней Юрьевской. В Зимнем дворце Екатерину Михайловну ожидал сюрприз. По приказу царя для нее были приготовлены там обширные пышные апартаменты, сменившие три скромные комнаты, которые она занимала раньше.

Глава седьмая

1881 год начался счастливыми предзнаменованиями для генерала Лорис-Меликова. Его терпеливые усилия, гибкий изобретательный ум и упорство были наконец вознаграждены. После нескольких новых отсрочек Александр согласился частично применить в системе управления страной принцип народного представительства. Цесаревич проявлял полную солидарность с решениями отца, что делало особую честь ловкости и настойчивости министра.

29 января после продолжительной беседы с цесаревичем Лорис-Меликов сказал Екатерине Михайловне:

– Победа над цесаревичем за нами.

В то же время завсегдатаи Аничкова дворца, возмущенные и подавленные, с ужасом повторяли друг другу:

– Россия погибла… Бездна развертывается перед нею… Цесаревич попал в сети армянского шарлатана.

В сущности, реформа была очень скромных размеров. Она только расширяла полномочия земств, давая им право впредь посылать своих представителей в Государственный совет для участия вместе с ним в законодательной работе. Но даже будучи преобразован таким образом, Государственный совет по-прежнему сохранял роль законосовещательного органа.

При всей своей ограниченности и скромности эта реформа имела большое общественное значение. Благодаря ей в устаревшие государственные институты проникал основной принцип свободного режима демократических государств, принцип народного представительства. Впервые русский народ получал право приобщиться к законодательной работе. Государственный совет даже в своем новом составе не сможет, конечно, претендовать на роль парламента, но он будет, по крайней мере, зародышем и как бы предтечей.

В этом отношении император не тешил себя иллюзиями и предчувствовал, что, выйдя на этот путь, он уже не сможет остановиться. Когда великий князь Константин и Лорис-Меликов слишком превозносили в беседе с царем достоинства вводимой реформы, он напоминал им, что все бедствия Людовика XVI начались с того дня, когда он создавал совет нотаблей. Тем не менее Александр назначил тайную комиссию под председательством цесаревича, которая обсуждала практическое значение намечаемой реформы и устанавливала ее фактическое содержание. Великий князь Константин принимал участие в работах этой комиссии в качестве председателя Государственного совета.

Одновременно с этим царь подолгу размышлял над другим вопросом, волновавшим его гораздо больше. Это была мысль о возведении княгини Юрьевской в сан императрицы. Александр придавал этому теперь особое значение, так как не скрывал уже своего нового брака и Екатерина Михайловна открыто участвовала в придворной и семейной жизни императора. Но, будучи только морганатической женой царя, она принуждена была уступать первенство всем великим князьям и княгиням; так, например, на воскресных семейных обедах она занимала место не против императора, а в конце, между князем Ольденбургским и герцогом Лейхтенбергским. Александр II мечтал как можно скорей избавить свою жену от такого унизительного положения.

Юридически коронование княгини Юрьевской не представляло никакой трудности – для этого достаточно было царю поставить свою подпись под соответствующим указом. Но практически это являлось щекотливой задачей. Коронование императриц происходило обычно одновременно с коронованием их супругов. В прошлом, правда, уже имело место одно исключение, когда Петр Великий вторично женился на Екатерине в 1711 году после насильственного развода с царицей Евдокией. Но в ту эпоху придворный этикет не отличался еще той сложностью и торжественностью и не имел тех бесконечных обязательных мелочей, которые он приобрел позднее, во времена Екатерины II и Павла I.

Таким образом, приходилось предусмотреть некоторые новые обстоятельства, упразднить кое-какие церковные обрядности, заменив их другими, и все это в той области, где церковная служба, монархические принципы, история, традиции и этикет предписывали сложные, веками выработанные правила.

Князю Ивану Голицыну было поручено тайно исследовать московские архивы для выяснения этого вопроса. Было необходимо также совершить некоторые предварительные формальности. Гражданское состояние Екатерины Михайловны, то есть ее положение законной супруги, имя княгини Юрьевской и титул «светлейшей», должно было быть засвидетельствовано в установленной законами форме. С этой целью царь вручил министру юстиции Набокову личный указ, составленный им 19 июля, в день своей свадьбы, и приказал зарегистрировать его секретно в Департаменте герольдии Правительствующего сената.

Но в душе Александра все эти важные заботы сводились к одной доминирующей мысли, в которой он не признавался никому, кроме Екатерины Михайловны.

Александр мечтал, после того как обнародует свою политическую реформу и добьется коронования Екатерины Михайловны, исполнив свой долг перед народом и избранницей своего сердца, сбросить со своих плеч тяжелое бремя высшей власти. Через шесть месяцев, самое большее через год, он намеревался отречься от престола в пользу цесаревича и вместе с женой и детьми покинуть Россию.

Несмотря на все принятые предосторожности для сохранения в тайне готовившихся событий, общество, в большей или меньшей степени, догадывалось о них. Самые разнообразные слухи циркулировали в столице. Не имея никаких оснований и доказательств, утверждали, что 2 марта, в день годовщины освобождения крестьян, Александр II обнародует манифест о конституции. Отменяя самодержавие, этот манифест установит новое договорное соглашение между русским народом и династией Романовых. Эти слухи, возбуждая страх и негодование в одних общественных группах, вызывали ликование и светлые надежды в других. Но символический день 2 марта не принес ничего нового. Тогда общее возбуждение стало еще сильней. Не теряя надежды, в обществе говорили, что манифест будет обнародован в конце поста, 24 апреля, в Светлое Христово Воскресенье.

В революционных кругах тоже царило возбуждение; не потому, конечно, что дарование конституции имело какую бы то ни было цену в их глазах. Они стремились не к ограничению царской власти, а к ее ниспровержению и жаждали не улучшения существовавшего социального строя, а его разрушения. Но они чувствовали, что снова наступал удобный момент проявить себя каким-нибудь громким революционным актом.

В начале февраля полиция констатировала оживление деятельности в революционном подполье. В течение нескольких дней ей удалось арестовать небольшую группу анархистов, считавшихся наиболее опасными. Благодаря этому аресту полиция узнала, что Исполнительный комитет «Народной воли» занят организацией целой серии покушений, которые своей ужасающей дерзостью превзойдут все предыдущие. Удары будут так сильны и часты, что на этот раз царская власть рухнет. Инициатором этого нового революционного наступления был Желябов, человек неумолимой воли и исключительной ненависти к врагам. В революционных кругах его называли «страшным Желябовым».

Его возлюбленная, молодая девушка Софья Перовская, разделяла с ним мрачную судьбу гонимого зверя. Благородного происхождения, она была красива, пылка и мрачна, как Эвменида. Обладая исключительной энергией, она не допускала в своих товарищах даже минутной слабости. Говорили, что не только Желябов приходил в отчаяние от ее жестокой неумолимости в такие минуты, но даже были известны случаи, когда она заставляла некоторых своих товарищей расплачиваться самоубийством за проявленное малодушие.

Вокруг этих двух главных лиц группировалась «боевая дружина» – человек пятнадцать бесстрашных смельчаков, которые, пренебрегая теоретической пропагандой, всецело посвятили себя «практическому терроризму», то есть изготовлению взрывчатых веществ и выполнению покушений. Инженер Гриневицкий, студент Рысаков, химик Кибальчич и Геся Гельфман являлись основным ядром этой дружины. Полиции удалось напасть на их следы. Все они были арестованы и погибли в тюрьме.

В субботу, 12 марта, перед началом Великого Поста, император, согласно установившемуся обычаю, причащался в маленькой домовой церкви Зимнего дворца. Княгиня Юрьевская с детьми, цесаревич с женой, великие князья Константин и Владимир с женами сопровождали царя. Члены императорской фамилии разместились по правую руку от царя, а княгиня Юрьевская с детьми – по левую. После того как царь по своему сану взял собственными руками с алтаря святое причастие, приблизились великие князья и княгини, чтобы принять его из рук священника. Только жена великого князя Владимира, не перешедшая еще из лютеранства в православие, стояла в стороне. Вслед за ними Александр снова приблизился к иконостасу, чтобы быть вблизи жены и детей во время их причастия. Он даже взял на руки своих двух дочурок, чтобы помочь им дотянуться до святой чаши.

По окончании этой церемонии император с женой отправились завтракать. Когда царь выходил из-за стола, ему передали письмо от министра внутренних дел, который сообщал ему об аресте Желябова. Немного времени спустя Лорис-Меликов прибыл во дворец, чтобы лично доложить царю обо всех обстоятельствах, сопровождавших арест этого страшного анархиста. В своем докладе он указал, что по данным следственного материала можно заключить о неминуемой близости нового покушения.

В связи с этим Лорис-Меликов советовал государю не ездить на следующий день на обычный развод караулов. Александр был удивлен этим предостережением и нашел его излишним. Не располагая достаточными данными, чтобы подтвердить свое беспокойство каким-нибудь определенным фактом, Лорис-Меликов не счел себя вправе настаивать. К тому же император, казалось, дожидался перехода к обсуждению другого чрезвычайно важного дела. Заметив в руках у Лорис-Меликова папку с интересовавшим его делом, он взял ее у него. Внимательно прочтя одну из бумаг, Александр подписал ее.

Это был манифест о введении народных представителей в состав Государственного совета. Этот первый акт, ограничивавший самодержавную власть, должен был стать началом новой эры для русского народа.

Государь наскоро подписал остальные бумаги и отпустил Лорис-Меликова. Поднявшись сейчас же к жене, он сказал ей со вздохом облегчения:

– Это сделано. Я подписал манифест. В понедельник утром он появится в газетах и, надеюсь, произведет хорошее впечатление. По крайней мере, русский народ увидит, что я дал ему все, что было возможно. И все это – благодаря тебе.

– Я счастлива, – ответила Екатерина Михайловна, приникая к нему долгим поцелуем.

В то же время г-жа Шебеко, входившая в вестибюль дворца, встретила Лорис-Меликова, который с сияющим лицом спускался с лестницы.

Он отвел ее в сторону:

– Поздравим друг друга, дорогая Варвара Игнатьевна, – сказал он. – Сегодня великий день в истории России.

Г-жа Шебеко с самого начала была посвящена в эту подготовлявшуюся реформу и умно и отважно защищала ее всегда перед государем. Сияющий Лорис-Меликов открыл перед ней свою драгоценную палку, и она увидела под манифестом три подписи:

Александр

Александр, цесаревич

Константин, генерал-адмирал.

Прощаясь с г-жой Шебеко, Лорис-Меликов сказал ей:

– Я сейчас же отвезу манифест в типографию, чтобы он мог быть опубликован послезавтра.

Вечером император обедал у своей супруги. Он пригласил к 9 часам г-жу Шебеко, не желая провести без нее этот важный день. Когда она пришла, царь предложил ей сыграть партию в ералаш. Во время игры она сообщила царю, что Лорис-Меликов посвятил ее в подробности ареста Желябова и поделился с ней своими опасениями относительно возможности новых выступлений террористов.

Г-жа Шебеко со всей свойственной ей энергией умоляла царя не ездить на следующий день на «развод». Княгиня Юрьевская поддержала ее, напоминая царю, что и сама уже просила его об этом несколько часов назад.

Веселым и беззаботным тоном царь возразил им:

– Почему бы мне не поехать завтра на развод? Не могу же я оставаться затворником в своем дворце? – И, раздавая карты, он перевел разговор на другую тему.

* * *

На следующий день, в воскресенье 13 марта, после обедни и работы со своими министрами царь, наскоро позавтракав, пришел проститься с женой перед отъездом на парад. Держа на коленях одну из своих дочерей, Александр сообщил княгине, как он намерен провести этот день. Через полчаса он поедет в Михайловский манеж, чтобы присутствовать на разводе караулов. Оттуда он отправится к своей кузине великой княгине Екатерине, живущей вблизи манежа. Без четверти три он будет дома.

– Если хочешь, мы тогда поедем вместе в Летний сад, – предложил царь.

Екатерина Михайловна согласилась, и было условлено, что ровно в три четверти третьего она будет дожидаться его, одетая для прогулки.

Александр выехал в три четверти первого из Зимнего дворца в карете, сопровождаемый шестью терскими казаками. Седьмой помещался на козлах, слева от кучера. Трое полицейских чинов, в числе которых был полковник Дворжицкий, следовали за царской каретой в санях.

По традиции, идущей еще от Павла I, император присутствовал каждое воскресенье на разводе караулов. Церемония происходила обычно в одном из обширных манежей, которыми гордился петербургский гарнизон и где свободно могло бы построиться несколько эскадронов.

Царя окружала блестящая свита из великих князей и генерал-адъютантов. Иностранные послы были тоже в числе приглашенных. Из них в этот день присутствовали: генерал фон Швейниц, германский посол граф Кальноки, посланник Австрии и французский посол генерал Шанци.

Во время парада царь удостоил каждого из присутствующих любезной улыбкой или дружеским словом. Давно уже у него не было такого спокойного и непринужденного вида.

После парада Александр отправился в Михайловский дворец к своей любимой кузине великой княгине Екатерине, где выпил чашку чаю.

В четверть третьего он снова сел в карету и поспешил в Зимний дворец, сопровождаемый той же охраной. По Инженерной улице кортеж доехал до набережной, обычно пустынной, расположенной между Екатерининским каналом и садами Михайловского дворца.

Имея, таким образом, перед собой большое пространство, орловские рысаки царского экипажа пошли полным ходом, так что сопровождавшие его казаки принуждены были галопом следовать за ним.

Несколько полицейских агентов, расставленных там и тут, наблюдали царский проезд. Мальчуган, тащивший по снегу небольшую корзину, офицер, два-три солдата, какой-то молодой человек с длинными волосами и с маленьким свертком в руке – и больше никого на этой широкой, тихой улице.

Как раз в ту минуту, когда царская карета поравнялась с молодым человеком, он бросил свой пакет под ноги проезжавшим рысакам.

Страшный взрыв, густое облако дыма и снега, звон стекол и треск дерева, наконец, крики и стоны… – и зрелище предстало во всем своем ужасе.

Двое казаков и мальчик, тащивший корзину, были распростерты на земле. Рядом лежали убитые лошади. Задняя часть кареты была вывернута. На снегу темнели лужи крови и валялись осколки выбитых стекол.

Император, который остался цел и невредим, поспешил к раненым. Но уже со всех сторон сбегался народ. Соскочивши с саней, полицейские чины схватили покушавшегося, который упал, пытаясь бежать.

Полковник Дворжицкий, начальник эскорта, умолял царя сесть в сани и уехать как можно скорей. Но Александр хотел видеть анархиста, которого толпа грозила растерзать.

Когда он приближался к преступнику, кто-то из толпы спросил испуганно:

– Вы не ранены, ваше величество?

Царь ответил:

– Нет, со мной ничего не случилось, слава Богу.

Тогда покушавшийся поднял на него глаза и со злой усмешкой крикнул ему:

– Не слишком ли рано вы благодарите Бога?

В ту же минуту какой-то неизвестный, стоявший у перил канала в двух метрах от царя, бросил что-то в воздух. И второй громовой взрыв поднял новый вихрь дыма и снега.

Когда облако рассеялось, увидели на земле среди прочих жертв Александра II. Он пытался приподняться, опираясь на руки; лицо его было окровавлено, пальто изорвано, ноги обнажены и раздроблены. Кровь ручьем текла из его ран, кругом валялись клочья вырванного мяса. Его открытые глаза ничего не видели, губы бормотали бессвязно:

– Помогите мне… Жив ли наследник?.. Снесите меня во дворец… Там умереть…

С большим трудом царя уложили в сани полковника Дворжицкого и отвезли в Зимний дворец.

Княгиня Юрьевская спокойно сидела у себя, в шляпе и в пальто, ожидая возвращения мужа, когда вбежавший слуга испуганно крикнул:

– Идите скорей, княгиня, его величеству плохо.

Ни на минуту не теряя присутствия духа, Екатерина Михайловна подбежала к шкафу с лекарствами. Передав слуге несколько пузырьков с медикаментами, которыми Александр иногда пользовался, она быстро спустилась в кабинет императора.

Как раз в это время туда входил мрачный кортеж. Казаки опустили свою бесчувственную, окровавленную ношу на кровать, выдвинутую на середину комнаты.

Екатерина Михайловна, не растерявшись, давала необходимые распоряжения, сама принимая участие в оказании помощи раненому. Она растирала ему виски эфиром, подносила к его губам кислородные подушки, помогала даже хирургам накладывать повязки на ноги, чтоб приостановить беспрерывное кровотечение.

Прибывшие члены императорской семьи уступили княгине Юрьевской первое место у постели умирающего. Дыхание все реже вылетало из его груди и зрачки уже не реагировали на свет.

Воспользовавшись минутой, когда, казалось, он приходит в себя, протоиерей Рождественский дал ему последнее причастие. Затем царь снова впал в полное бесчувствие.

В половине четвертого Александр скончался, и руки женщины, которую он так любил, закрыли ему глаза навсегда.

В ту же минуту, согласно существовавшим законам, цесаревич становился императором. Ему представился случай тотчас же проявить свою власть.

В то время как слуги приступали к последнему туалету усопшего, граф Лорис-Меликов просил его распоряжений по делу, не терпящему ни малейшего отлагательства. Министр спрашивал Александра III, должен ли он согласно инструкциям, полученным накануне, велеть опубликовать завтра в официальном органе врученный ему царем манифест.

Без малейшего колебания Александр III ответил:

– Я всегда буду уважать волю отца. Велите печатать завтра же.

Но глубокой ночью министр внутренних дел получил распоряжение приостановить печатание манифеста. Это явилось результатом тайного совещания, которое абсолютистская группа устроила в Аничковом дворце.

Уступая страстным мольбам своих приближенных, молодой царь решил отсрочить исполнение отцовского завещания. Потребовалась, однако, вся энергия и пламенное красноречие знаменитого обер-прокурора Святейшего синода, фанатичного защитника неограниченной царской власти Победоносцева, чтобы добиться от Александра III такого решения.

Когда Лорис-Меликов получил ночное распоряжение, он воскликнул с горечью и презрением:

– Ничтожный человек! Он собственноручно уничтожил то, под чем сам подписался.

В последующие дни Победоносцев усилил свое давление на Александра III. Яркими красками он рисовал ему ужасную святотатственность новых течений, говорил, что самодержавие является опорой православной веры, проповедовал необходимость немедленного возврата к «мне-тическому идеалу московских царей» и, не переставая, повторял:

– Бегите из Петербурга, этого проклятого города. Переезжайте в Москву и переносите правительство в Кремль, но раньше всего удалите Лорис-Меликова, великого князя Константина и княгиню Юрьевскую.

И когда нерешительный государь, испуганный, безмолвный, ошеломленный, мучимый совестью, ускользал на несколько часов от упорной настойчивости Победоносцева, его приближенные продолжали твердить царю те же заклинания и мольбы.

В это время останки убитого императора находились еще в Зимнем дворце. На покойном был мундир Преображенского полка, но, вопреки похоронному ритуалу царей, у него не было ни короны на голове, ни орденов. Александр II не хотел, чтобы эти суетные эмблемы последовали за ним в могилу. В беседе с Екатериной Михайловной по поводу своих распоряжений на случай смерти он сказал ей:

– Когда мне придется предстать пред Господом, я не хочу иметь вид цирковой обезьяны, да и не время будет тогда изображать величество.

Ежедневно утром и вечером у гроба служили панихиды. 18 марта, накануне перенесения тела в собор крепости, Победоносцев присутствовал на последней панихиде. Вернувшись оттуда очень удрученным, он писал одной своей приятельнице:

«Сегодня присутствовал на панихиде у катафалка. Когда служба закончилась и все покинули церковь, я увидел, как из соседней комнаты вышла вдова покойного. Она едва держалась на ногах и шла, опираясь на руку сестры. Рылеев сопровождал ее. Несчастная упала перед гробом.

Лицо императора покрыто газом, который запрещено поднимать. Но вдова порывистым движением сорвала вуаль и покрыла долгими поцелуями лоб и все лицо покойного. Потом она, шатаясь, вышла. Мне было жаль бедную женщину».

В тот же вечер Екатерина Михайловна вновь пришла к гробу усопшего. Она срезала свои роскошные волосы, бывшие ее гордостью, и положила их под руки покойному. Это был последний дар ее любви.

* * *

Месяц спустя обер-прокурор синода и его приверженцы праздновали полную победу.

Лорис-Меликов, попавший в немилость, возвращался на Кавказ. Великий князь Константин, полный горечи, подвергаясь оскорбительным подозрениям, удалился от двора. Политическое завещание Александра II было уничтожено и покрыто забвением.

Наконец, отрекаясь от былых заблуждений, желая приблизиться «к мистическому идеалу московских царей», Александр III обратился к народу с манифестом, который заканчивался следующими словами:

«Голос Всевышнего повелевает нам твердо стать во главе неограниченной власти. Веруя в Божественное провидение и в Его высшую мудрость, а также в справедливость и силу самодержавия, которое мы призваны утверждать, мы будем спокойно управлять судьбами нашей империи. Впредь ими будут ведать Бог и мы».

Монархия царей вернулась, таким образом, на старые традиционные пути, приведшие ее некогда к величию и благоденствию, но которые тридцать лет спустя довели династию Романовых до гибели.

Екатерина Михаиловна Юрьевская (под псевдонимом Виктор Лаферте). Александр II Неизвестные подробности личной жизни и смерти

Предисловие

Предлагая вниманию читателей свой скромный труд, автор посвятил его страницы памяти государя-мученика, изобразив в нем последние два дня его жизни, а также некоторые выдающиеся и характерные черты наиболее заметных событий его царствования.

Несомненно, труды более ученые талантливо и красноречиво опишут события его славного царствования; но ни в одном из них читатели на найдут столь точных подробностей частной и личной жизни этого монарха, основанных на подлинных свидетельствах и раскрывающих величие характера, возвышенность чувств и благородство его величества императора всероссийского Александра II.

В своей книге автор с самой скрупулезной точностью и совершенной беспристрастностью передал небольшие эпизоды, о которых, под впечатлением горестных переживаний после ужасной катастрофы 13 марта 1881 года, рассказали ему люди самого разного звания, бывшие непосредственными свидетелями событий.

Этот труд написан с целью исправления некоторых погрешностей, допущенных менее информированными авторами, и со всей простотой и непритязательностью излагает неопровержимые свидетельства, которые должны послужить к исправлению неполных или ошибочных рассказов, быстро распространяющихся среди публики ежедневной прессой, хотя рассказы эти не подкреплены никакими подлинными документами.

В будущем автору, возможно, станут доступны и новые свидетельства, и тогда эти дополнительные материалы послужат содержанием для нового, более объемного труда.

I

Было восемь часов утра. Сияло солнце, ослепительный снег покрывал улицы российской столицы, термометр показывал шесть градусов мороза, – словом, суббота 12 марта 1881 года обещала быть прекрасным ясным зимним днем.

Его величество император Александр II привык подниматься около половины девятого утра, но в тот день он пробудился раньше и встал в восемь часов. По завершении своего туалета император имел обыкновение совершать утреннюю прогулку по большим залам Зимнего дворца в обществе своих троих детей, рожденных от его брака с княгиней Юрьевской, а затем завтракать вместе с ними. Монарх столь дорожил этой привычкой, что если кто-то из детей бывал болен, то он завтракал возле больного.

Но в тот день, без четверти девять, его величество просил свою жену, княгиню, и юного князя Георгия, своего восьмилетнего сына, спуститься в его кабинет, а затем они вместе проследовали в небольшую дворцовую часовню. Там должны были отслужить святую обедню, за которой императору и его семье предстояло приступить к святому причастию. Его величество сопровождали также двое его старших сыновей, их высочества великие князья Александр и Владимир, с супругами.

Согласно православному греческому обряду, княгини были одеты во все белое и оставались с непокрытой головой, за исключением великой княгини Марии, жены великого князя Владимира, которая к причастию не приступала, будучи лютеранкой.

Войдя в священную ограду, члены августейшей императорской фамилии разместились с правой стороны, а княгиня, жена его величества, и ее сын встали слева. Несколько приближенных к императорскому двору лиц держались позади, у входа в часовню.

За несколько мгновений до причастия в церковь вошли Ольга и Екатерина, младшие дочери его величества, в возрасте семи и двух лет.

С началом причащения император первым приблизился к святому престолу, за ним последовали члены императорской фамилии, после чего Александр II подошел вновь, дабы находиться во время этой августейшей церемонии рядом со своей женой и детьми; он даже сам приподнял на руках двух юных княгинь, чтобы их причастили. В это мгновение в храм вошел великий князь Константин и обратился к своему августейшему брату с поздравлениями. Подобно всем присутствующим, он был поражен выражением блаженства, проступившим на чертах императора, – такое счастье доставляла ему радость принятия пасхального причастия совместно с его второй семьей.

За той обедней к причастию приступали многие лица из окружения его величества, а по окончании богослужения все перешли в гостиную, где был приготовлен и накрыт завтрак. К завраку пригласили госпожу Бартеневу, фрейлину императрицы Марии Александровны, князя Суворова и генерал-адъютантов Слепцова и Рылеева. По окончании трапезы император покинул присутствующих и удалился вместе с женой и детьми в свой кабинет. В скором времени туда явился доктор Боткин, врач его величества. Александр II похвалился ему, что простоял в церкви два часа и ничуть не утомился.

Княгиня и Боткин покинули императора, который остался в своем кабинете поработать с господином де Бирсом, управляющим министерством иностранных дел. Двадцать минут спустя он присоединился к княгине в детской. Он только что получил от графа Лорис-Меликова письмо, в котором сообщалось о поимке Желябова, одного из главных вождей революционной русской партии и исполнителя преступного покушения на Александровском вокзале, безбожной целью которого было взорвать императорский поезд. Покушение сорвалось благодаря поистине промыслительному стечению обстоятельств.

То, что лицам, далеким от окружения Александра II, казалось в нем лишь слабостью характера, было следствием вдохновлявшего этого государя горячего желания действовать не иначе как согласно строгим правилам справедливости и результатом совестливости. Если в управлении страной и случались злоупотребления, то происходили они от незаконных действий или преступной небрежности людей, приносивших интересы родины в жертву своим личным выгодам.

Помимо иных великих и драгоценных качеств государя, о которых мы упомянем далее, укажем теперь на потребность излияния, которую испытывало его чувствительное и великодушное сердце; а для этого его душе необходимо было найти другую душу, чья сильная и безграничная привязанность соответствовала бы его собственной. Он насладился таким неоценимым счастьем в браке с княгиней, ставшей для него доверенным лицом в его радостях и горестях.

Следует заметить, что благодаря своему второму браку император оказался в довольно редком для государя положении, позволявшем ему узнавать не только о нуждах страны и народа, но также о фактах, о которых пресса упоминает лишь вскользь, а общественное мнение толкует только шепотом. Ведь рядом с его августейшей особой находилась любимая женщина, которая, будучи беспристрастной русской, знала нужды его страны, не входила ни в какие партии, а потому ни от кого не зависела и думала лишь о славе государя и счастье России. Она и открывала ему все злоупотребления его администрации и те деяния, которые никто другой не посмел бы разоблачить перед ним.

Обыкновенно брак государя с одной из его подданных представляет серьезные неудобства, и это бесспорная истина, однако Александр II оказался в исключительном положении, оправдывающем его поступок, и вот почему: наследнику трона уже было тридцать шесть лет и он был способен после смерти отца взять в свои руки бразды правления государством, а кроме того, и все другие князья императорской фамилии уже достигли возраста мужчины. Помимо этих действительных преимуществ, супруга, а ныне вдова Александра II, с ранней юности была сиротой; по семейным соображениям она порвала всякие отношения со своими тремя братьями еще до своего брака с государем, а потому ни один из ее родственников не мог искать какой-либо милости для своей семьи либо высокого поста для себя или одного из своих приближенных. Отсюда вытекает, что княгине было совершенно безразлично, окажется ли в милости то или иное лицо, и ее единственной целью была высочайшая слава ее супруга и процветание ее милого отечества!

Разве удивительно, по выяснении этих деталей, что после получения упомянутого письма от Лорис-Меликова император тотчас явился к своей жене, княгине, и сказал ей такие слова: «Понимаешь, моей первой мыслью было разделить эту новость с тобой, ибо никто, кроме тебя, не принимает так близко к сердцу все, что меня касается».

После взрыва, случившегося в Зимнем дворце 5 февраля 1880 года, император сделал графа Лорис-Меликова главой правительства государства, а затем, спустя некоторое время – министром внутренних дел. Этот выбор был сделан не по чьему-либо совету, но стал единственным результатом убежденности государя, что граф Лорис-Меликов способен справиться с положением, умиротворить Россию и успокоить умы. Столь здравомыслящий выбор – всецелая заслуга императора; он с очевидностью доказывал, что управление страной должно подвигаться по пути прогресса, а выбранный им человек обладал всеми необходимыми достоинствами, чтобы направлять государство к этой реформаторской цели.

В самом деле, за время недолгого правления этого министра страна могла оценить его и убедиться в величии благих намерений его величества в отношении славы и процветания России. Этот выдающийся министр также понимал, какую благожелательную и усердную помощницу он имел в лице княгини, жены государя.

По обыкновению, в субботу в полдень Лорис-Меликов явился в Зимний дворец, чтобы заняться вместе с императором государственными делами, и вот о чем шла речь во время этой встречи.

После поимки Желябова его допросили. Все ответы преступника были в письменном виде представлены императору графом Лорик-Меликовым. Согласно записи, Желябов отказался отвечать на вопросы императорского прокурора, уверив его, что тот напрасно теряет время, без конца предлагая ему свои вопросы. Однако преступник заметил, что, несмотря на его арест, покушение на жизнь его величества будет непременно осуществлено.

Под впечатлением столь категорической и дерзкой угрозы Лорис-Меликов в присутствии великого князя, наследника трона, посоветовал государю не ходить на завтрашний смотр войск, добавив при этом, что если его величество все же решит отправиться на парад, он посоветовал бы ему соблюдать осторожность. Совет этот скорее ободрил Александра II, чем испугал.

Его природная смелость заставляла его бросать вызов опасности, а в силу своих религиозных убеждений он был уверен, что жизнь его – в руках Провидения. Однако, если опасность представлялась ему очевидной, он благоразумно старался избежать ее, принимая для этого все необходимые меры предосторожности. В поддержку нашему утверждению о его доверии Богу приведем один пример. Императору Александру II не нравился эскорт из шести казаков, следовавший за его каретой. Довольно часто он воздерживался от выездов, чтобы уберечь себя от этого неприятного сопровождения, а если и соглашался с ним, то лишь уступая настояниям княгини, своей жены, с такими словами: «Я терплю этих казаков, лишь соглашаясь на твою просьбу!» И добавлял, указывая ей на небо: «Вот единственный защитник, который бодрствует надо мной и может меня спасти! Если он не захочет более хранить меня, то и все остальные окажутся бессильны меня уберечь!»

Насколько верны были эти слова, показало роковое событие 13 марта.

Призыв к осторожности, высказанный графом Лорис-Меликовым, заставил императора предположить, что опасность не была неминуемой, тем более что император получил заверения в том, что для охраны его особы на улицах, по которым ему предстояло проследовать на следующий день на парад, приняты все человечески возможные меры предосторожности. Впечатление, произведенное этим советом, отразилось на чертах императора, его лицо оставалось спокойным, и княгиня, вместе с которой он затем завтракал, ничуть не усомнилась в важности и серьезности состоявшейся перед тем беседы. Нет сомнений, что если бы княгиня заметила малейший признак беспокойства на лице императора, она осведомилась бы о его причине, решив, что такая озабоченность стала следствием последней беседы Александра II с Лорис-Меликовым; и тогда его величество, очевидно, отменил бы парад. Обыкновенно, когда император работал по утрам вместе с Лорис-Меликовым, тот приглашался к императорскому столу; однако в тот день обычное приглашение не состоялось ввиду сильнейшего нездоровьяграфа. Узнав о его недомогании и предположив, что император также утомлен после двухчасового стояния в церкви, княгиня предложила ему отказаться от ежедневной прогулки, которую он совершал в Летнем саду вместе с ней и детьми. Тогда они условились, что император отправится в своей карете нанести визит двум великим княгиням, а княгиня, с своей стороны, посетит графа Лорис-Меликова, чтобы справиться о его здоровье и получить некоторые сведения относительно состояния спокойствия в столице и личной охраны его величества. За такими сведениями она обычно обращалась, руководимая заботами, вдохновленными ее искренней привязанностью. Княгиня имела с графом беседу, побудившую ее пренебречь опасностью. Она покинула его полностью ободренной, так что при ее новой встрече с императором спокойствие обоих ввело их во взаимное заблуждение, а ведь в тот миг, как ни жестоко и ужасно это утверждать, можно было избежать преступного покушения, случившегося на следующий день, путем совершенно естественного объяснения. Увы, на чем держатся людские судьбы!

Император настолько дорожил радостями семейной жизни, что с радостью пользовался всяким случаем, доставлявшим ему ее сладость, и потому в последнюю неделю своей жизни, готовясь к принятию пасхального причастия, он обедал вместе со своей возлюбленной супругой и любимыми детьми.

Подав руку своей жене, чтобы, увы! в последний раз отправиться с нею в столовую, он сказал, пожимая ей руку: «Я чувствую себя сегодня таким счастливым, что мое счастье пугает меня!»

Возможно, кого-то и удивит, что сердце молодой женщины переполняла такая нежная и преданная привязанность к государю, но бесспорно и то, что император Александр II обладал исключительными достоинствами, а потому совершенно естественно, что этот государь, несмотря на свой возраст, вдохновлял сильнейшую и безграничную привязанность к себе, которую жена его питала к нему с ранней своей юности. Любовь ее лишь возросла с годами и ее не смогла разбить неумолимая коса смерти. Государь не мог наслаждаться счастьем без радостей домашнего очага: одиночество было для него мучительно, ибо его чувствительная душа испытывала потребность излить себя.

Любимая супруга, которую его великое сердце избрало ему в спутницы жизни, была воспитана под его непосредственным воздействием; ему было угодно, так сказать, излить свою избранную душу в ее собственную, и он имел высочайшее утешение в том, что его мысли и чувства роднились с мыслями и чувствами его подруги до такой степени, что каждый из супругов мог сказать: «Мои мысли – его мысли, и мое сердце – его сердце». Княгиня жила затворницей, и ее абсолютное отречение от светской жизни, отказ воспользоваться какой-либо милостью, полнейшая незаинтересованность во всем, что не являлось существом ее возлюбленного, – все это достаточно ясно доказывает, что любовь ее была столь же совершенна, сколь и безгранична. В подтверждение того факта, что княгиня вела уединенную жизнь, скажем, что довольно многие лица, приезжавшие в столицу, желали свести с ней знакомство, но покидали ее, не достигнув своей цели. Это и неудивительно, если известно, что даже многие высокопоставленные русские сановники не знали в лицо супругу государя.

Благородство Александра II, чарующее взор, обнаруживало себя не только в исключительных обстоятельствах придворных приемов, на каких случается блистать любым коронованным особам, но его изысканность была также замечательна и в частной жизни, она излучалась всей его личностью на его ближайшее окружение и была так притягательна и так сообщительна, что невозможно было прожить рядом с ним в течение нескольких лет, не ощутив на себе ее неизгладимый отпечаток.

В наше время подобная изысканность тем более драгоценна, что встречается так редко. Разве не видали мы в наши дни стольких государей, сохранивших от своего августейшего происхождения и пышного достоинства один лишь титул!

Но вернемся к рассказу о последних днях государя, чей конец был так близок.

По завершении своей последней семейной трапезы император, следуя усвоенной им сладостной привычке, отвел к себе в кабинет сына, юного князя Георгия, которого ему угодно было просвещать полезными советами насчет того времени, когда он, его отец, окончит свой земной путь. Непосредственные свидетели могут подтвердить, что знаменитый отец старался запечатлеть в сердце юного князя свои мысли, вкусы, склонности и стремления; император вообще придавал большое значение тому, чтобы воспитание этого ребенка было серьезным и совершенным во всех отношениях.

Император был счастлив вновь обрести свое детство в последнем сыне: когда тот заслуживал выговора, он нередко говорил вполголоса жене: «Узнаю в нем себя, это в точности я сам». И тогда, убеждаясь в совершенном сходстве сына с самим собой, он не мог скрыть слез, счастья и внутреннего удовлетворения.

Всякому известно, что добрый король Генрих IV любил играть с своими детьми и что однажды некий посол обнаружил его на четвереньках, катающим сына на спине. Обернувшись к удивленному послу, король сказал ему с улыбкой: «Да позволит мне Ваше Превосходительство завершить круг по комнате!» Так вот, Александр II ничуть не уступал в доброте французскому государю; наедине с детьми он часто уступал их просьбам и особенно просьбам младшей дочери, и скатывался вместе с нею с русской горки, возведенной в одной из дворцовых зал. Восхитительно убеждаться в том, что и самые высочайшие монархи нередко предпочитают отрекаться от величия ради сердечных семейных радостей. Трудно найти тому объяснение, но было самым очевидным образом подмечено, что император Александр II был счастлив и горд тем, что в младшем сыне находил простое частное лицо, которому передал частицу самого себя, которой предстояло стать частью всей нации. Император нежно и совершенно исключительным образом любил этого сына от второго брака, которому отдавал явное предпочтение; ребенок же сполна возвращал отцу его любовь, выражая ее столь явно в присутствии посторонних, что все ее замечали, – либо бросаясь в объятия отцу, чтобы многократно расцеловать его, либо прерывая его речь каким-нибудь вопросом, на который император никогда не отказывался ответить. Ребенок относился к отцу с очаровательной фамильярностью, без малейшего смущения, будто ему было неведомо, что отец его является государем.

Эта привычка ребенка видеть в Александре II лишь нежного отца, а не венценосную особу объясняет, почему юный князь не испытывал ни робости, ни смущения в присутствии блестящих знаменитостей, которые для него все стояли ниже отца.

Во время ежедневных бесед, которые вел с сыном в ту последнюю зиму отец, побуждаемый, возможно, смутным предчувствием близкого конца, он говорил с ним о будущем, указывая юному князю, как ему следует вести себя, когда Бог похитит у него его отца. Император избегал присутствия за этими беседами княгини, которой совершенно не понравились бы эти печальные темы. Но она догадывалась о них по волнению и слезам сына. В тот вечер, накануне трагической развязки, он долго беседовал с юным сыном на эту тему. (Сама княгиня, вдова Александра II, после смерти государя подтвердила факт такой беседы многим заслуживающим доверия лицам.)

Несмотря на предложение жены собрать всех близких, он отказался, сказав: «Я предпочитаю воспользоваться днем причастия, чтобы остаться наедине с тобой, с кем рядом чувствую подлинное отдохновение и счастье». Совершенно очевидно, что в самые серьезные моменты последних лет своего царствования император всегда искал и находил у княгини совет, поддержку и опору для самых важных дел, и лишь она одна придавала ему спокойствия, бодрости духа и решимости для их исполнения.

За чаем княгиня спросила, поедет ли он завтра на парад, на что он отвечал: «Почему бы и нет?» Такой уклончивый ответ, казалось, был дан с целью узнать причину вопроса.

Не зная о заговоре, составленном против жизни государя, а также всего того, что было известно на этот счет Лорис-Меликову, княгиня, уже три воскресенья подряд удерживавшая своего супруга во дворце, напрасно искала теперь нового предлога удержать его вновь, чтобы его величество не пошел на завтрашний смотр войск. Впрочем, поскольку ее заверили, что на пути следования императора к манежу будут приняты все человечески возможные меры предосторожности, княгиня воздержалась от высказывания каких-либо соображений и промолчала, чтобы не противоречить императору без благовидного предлога, а император истолковал ее молчание как согласие.

Весь вечер он пребывал в веселом настроении и с величайшей непосредственностью предавался беседе, что явно доказывает, что у него не было никаких предчувствий. В таком счастливом расположении духа император лег спать и провел прекрасную ночь, свою последнюю ночь на земле.

На следующий день утром он встал и в обычное время совершил прогулку с детьми; затем прослушал обедню, после чего позавтракал вместе с лицами из его ближайшего окружения, которые присутствовали на богослужении. Эти люди подтвердили, что его величество прекрасно себя чувствовал и пребывал в совершенном спокойствии.

По окончании трапезы император уединился в своем кабинете, куда должен был явиться Лорис-Меликов, которого государь вызывал к себе в тех случаях, когда это позволяло состояние здоровья последнего; в противном случае его величество сам отправился бы к графу после смотра войск.

Нужно ли усматривать предчувствие в настойчивом желании императора передать графу Лорис-Меликову некий важный документ, только что им подписанный и содержание которого должно было быть обнародовано на следующий день, в понедельник 14 марта? Этот неизданный документ заключал в себе высочайшую волю государя, новое проявление его усердия в деле передовых реформ, естественное следствие его огромной любви к народу, судьбы которого вверил ему Бог. Будучи формально самодержцем, Александр II был более либерален в своих принципах, чем большинство его подданных. Следует признать, что императору с трудом удавалось находить высокопоставленных людей, способных следовать его взглядам и осуществлять его намерения. Явное и неопровержимое доказательство этим словам, лишь еще более подтвердившимся в дальнейшем, можно увидеть в административных актах, последовавших за его трагическим концом.

В своих непостижимых постановлениях и в вечной мудрости своей Бог позволил этому великому государю, бывшему совершенным образцом человеколюбия, провести последнюю неделю его славной жизни за исполнением обязанностей доброго христианина. И Бог пожелал, чтобы в довершение великой просветительской деятельности на благо своего народа он перед смертью составил торжественный акт, как последнее проявление преданности своей родине, подписав его, если можно так выразиться, кровью мученика.

Александр II восшел к Предвечному с пальмовой ветвью мученика и в бессмертном венце неувядаемой славы; он всегда будет жить в памяти русского народа, которому был отцом и которому, покинув этот мир, он оставил, увы! лишь жгучие сожаления о себе и многие слезы, которые ничто не может ни ослабить, ни исчерпать.

Вручив Лорис-Меликову этот важный документ перед тем, как отправиться на парад, император поднялся к жене, которая в то время завтракала вместе с детьми, и сказал ей: «Я только что подписал документ, о котором говорил и который, надеюсь, хорошо будет принят и станет для России новым доказательством того, что я предоставляю ей все, что возможно». Произнеся эти слова, он осенил себя крестным знамением и добавил: «Завтра он будет обнародован в газетах; я приказал это сделать». Пребывая все в том же безмятежном состоянии духа, император провел с своей семьей не более пяти минут, ибо торопился на парад. Княгиня сказала ему: «Надеюсь, ты поедешь не через Невский проспект, а через Екатерининский канал?» Император ответил: «Конечно, так и сделаю».

Указанный княгиней путь казался самым надежным, поскольку его легче всего было обезопасить от всякого нападения, ибо с одной стороны он был ограничен каналом, а с другой – обширным садом, обнесенным изгородью, и государственными зданиями. Путь этот представлялся тем более безопасным, что им очень мало пользовались. Несомненно, катастрофа не разразилась бы, если бы подступы к той дороге охранялись полицейскими, как это и должно было быть.

Указав супругу путь, по которому ему следовало ехать на парад, княгиня вовсем не упомянула о том, каким путем следовало возвращаться из Манежа, ибо между супругами было заранее условлено о том, что из предосторожности обратный путь всегда будет проходить по другой дороге. В городе прошел слух, будто на Малой Садовой подложена бомба, власти произвели расследование, которое не привело ни к какому результату, и опасность сочли преувеличенной; однако княгиня противилась тому, чтобы император ездил по той улице; между ними было решено, что он всегда будет избегать этого людного места, и потому княгиня была полностью успокоена.

Император покинул Зимний дворец без пяти минут час и отправился в Манеж, где должен был происходить смотр войск.

Общественное мнение заблуждается, утверждая, будто император настаивал в своем решении отправиться на парад лишь потому, что во время смотра молодой великий князь Дмитрий, племянник его величества, должен был в качестве офицера-ординарца впервые представить государю официальный военный рапорт; это событие слишком незначительно, чтобы оно могло повлиять на действия Александра II.

На параде все убедились в совершенном спокойствии его величества; он с улыбкой обращался к различным лицам, выразил восхищение блестящей выправкой войск, которым высказал неоднократную похвалу. Странные совпадения: в тот день, 13 марта 1881 года, на императоре была форма гвардейских саперов, и, что примечательно, солдаты этого же батальона несли дворцовый караул в Кремле 17/29 апреля 1818 года, в день появления Александра II на свет. Достоин внимания и второй факт: в день бунта 14/26 декабря 1825 года именно гвардейским саперам император Николай I доверил своего сына, наследника трона. Третий примечательный факт: саперный батальон дефилировал в первых рядах первого парада по восшествию Александра II на трон – точно так же, как это было и во время последнего его парада, незадолго до покушения, жертвой которой он стал.

По окончании смотра император отправился к кузине, великой княгине Екатерине. После кончины дяди, великого князя Михаила, которого он особенно любил, он перенес свою привязанность на его вдову, великую княгиню Елену, а после смерти последней предметом его внимания стала ее дочь, кузина императора. Это непрекращающееся почтительное внимание доказывает, сколь сильно император чтил усопших, испытывая глубокую привязанность к одним, и признательность к другим. Далее мы представим некоторые подробности в поддержку того, что предварительно высказано здесь.

В нашу эпоху рассудочного материализма и господства ничтожных и легковесных чувств тем более следует признать достойной восхищения благоговейную память об усопших, присущую великой душе этого монарха.

Около двух часов пополудни император покинул дворец великой княгини Екатерины и направился в Зимний дворец. Торопясь, как всегда, вернуться домой, где, как он знал, его ожидала княгиня, с которой он собирался отправиться на прогулку в Летний сад, император велел кучеру возвращаться прежней дорогой вдоль Екатерининского канала, поскольку то был самый короткий путь. Императорскую карету сопровождали шесть казаков, составлявших эскорт его величества. Следует сказать, что командующий эскортом допустил серьезнейшую неосторожность, оставив без внимания данный ему спасительный совет, а именно: выделить особую группу солдат-казаков для специальной охраны государя и заранее снабдить их необходимыми инструкциями для спасения его величества в случае несчастья. Справедливость этого замечания станет понятна при чтении последующих строк. Казаки эскорта его величества покойного императора Александра II не знали своих обязанностей.

В тот момент, когда император выходил из кареты, казаки не последовали за государем, но неподвижно стояли, окружив императорскую карету и держа под уздцы своих лошадей. Для понимания предшествующей фразы добавим, что лошади казаков обучены таким образом, что остаются стоять на месте даже тогда, когда всадники их покинули. Один только казак, сидевший рядом с кучером и выполнявший обязанности выездного лакея, исполнил свой долг полностью, в согласии с данными ему раз и навсегда точными наставлениями княгини, бесконечно опасавшейся, как бы анархисты не решились покуситься на жизнь ее супруга с помощью бомбы. Вот почему она дала ему два категорических указания на случай несчастья: во-первых, чтобы карета ехала как можно быстрее, и во-вторых, в том случае, если император окажется посреди толпы, ее следовало оттеснить как можно дальше, чтобы его величество не стал жертвой выстрела из пистолета или удара кинжала.

На некотором расстоянии за императорской каретой ехало двое саней, в одних из которых находился полицмейстер, полковник Дворжицкий, а в других, задних, – капитан Кох. Едва карета императора проехала триста шагов по набережной Екатерининского канала, как послышался страшный взрыв, сопровождаемый густым облаком из снега и осколков камней, взметенных бомбой. Ужасающий взрыв этой бомбы, которую Рысаков бросил прямо под императорскую карету, разбил заднюю ось и стекла экипажа. От этого взрыва пострадали двое: один казак эскорта и проходивший мимо мальчик четырнадцати лет, несший корзину на голове. При виде раненых, распростертых на мостовой, император приказал кучеру остановиться, но тот продолжал настегивать лошадей, в соответствии с данными ему заранее категорическими указаниями; тогда государь с силой потянул за шнур, привязанный к руке кучера и не отпускал его, пока карета не остановилась.

В тот же миг полковник Дворжицкий отворил дверцу кареты и помог императору выйти из экипажа. Тот сделал несколько шагов, но оступился на левую ногу, и один из казаков поддержал его под руку. Нетвердая поступь государя в ту минуту доказывает, что он был физически потрясен взрывом, а небольшие следы крови, обнаруженные в карете после катастрофы, несомненно указывают на то, что он был легко ранен.

Побуждаемый добросердечием и волнуемый сочувствием при виде всякого страдания, Александр II направился к двум раненым; им двигал инстинктивный ужас, который возбудил в его душе вид этих двух жертв, погибших за него. Он спросил, где находится уже схваченный убийца, о чем ему и сообщили. Этим несчастным занимался капитан Кох; он пытался обезопасить Рысакова от ярости толпы, забыв в тот момент, что первейшим его долгом было сохранение жизни государя.

В тот момент, когда император направлялся к убийце, казак, сидевший рядом с кучером, спустился и последовал за ним, вспомнив о наставлениях княгини. Он взял на себя смелость сказать государю: «Ваше величество, собирается толпа; было бы благоразумней, если бы Вы не слишком к ней приближались». На что император возразил: «Это ничего, я все же хочу подойти поближе».

Встревоженный казак, замечая, что император его не слушает, приблизился к полковнику Дворжицкому, старшему по званию, и сказал ему такие слова: «Господин полковник, толпа слишком многочисленна, необходимо потеснить ее!» Не говоря ни слова, полковник сделал движение рукой, давая понять казаку, что тот вмешивается не в свое дело. Дворжицкий продолжал идти впереди государя, остановившись лишь в трех шагах от преступника. Указывая глазами на арестованного человека, Александр II спросил у капитана Коха: «Это он?» Кох ответил: «Он говорит, что его зовут Грязнов и что он из мещан». Повернувшись к убийце, император добавил: «Хорош!» Затем он повернулся к полковнику Дворжицкому и попросил его показать ему место взрыва, которое пожелал осмотреть.

Здесь следует констатировать преступную небрежность сопровождавших государя лиц, чей священный долг состоял в охране его жизни. Капитан Кох остался с Рысаковым, тогда как должен был препоручить убийцу офицерам и солдатам, которые присутствовали там в количестве, более чем достаточном, чтобы охранять его; этот самый капитан, ответственный за расстановку агентов общественной безопасности на пути следования императора, не поставил ни одного из них на этом месте; и третьим нарушением его долга было то, что он не последовал за государем. Если бы он это сделал, он мог бы высматривать в толпе подозрительные физиономии, что особым образом входило в круг его обязанностей и было для него привычным делом. Совершенно точно, что, если бы Кох в точности исполнил эту свою обязанность, то второй убийца не ускользнул бы от его наблюдательного глаза, ибо он безошибочно обратил бы внимание на надменное поведение субъекта, который, не сняв шапки с головы и прислонясь к шедшей вдоль канала решетке, стоял на узком, меньше метра шириной, тротуаре, следуя по которому император неминуемо должен был задеть его, проходя мимо. Всякий поймет, что любой благонамеренный человек посторонился бы, освобождая дорогу государю. Действуя иначе, этот человек демонстрировал вызывающую дерзость, которую ни в коем случае не должно было толковать как признак робости или смущения. Этот человек стоял, скрестив руки на груди и пряча кисти рук; такая поза должна была пробудить подозрения и недоверие, особенно у Коха, чьей особой обязанностью был розыск подозрительных лиц. Толпу же, в которой все неотрывно глядели на императора и ни о чем другом не заботились, в таких обстоятельствах нельзя ни в чем упрекнуть.

Полковника же Дворжицкого следует упрекнуть в другой небрежности: вместо того, чтобы брать на себя обязанности выездного лакея и поднимать полог саней, предлагая государю разместиться там и вернуться в Зимний дворец, что было совсем не его делом, он должен был, в соответствии с собственными обязанностями, оттеснить толпу с его прихода, каковая рекомендация и была дана ему множество раз генералом Рылеевым.

Оставив Рысакова и направившись к упомянутым саням, император был очень бледен, взгляд его выдавал сильнейшую озабоченность, и все заставляет верить, что при виде этого нового покушения на его личность мысль его силилась отыскать решение проблемы, уже стоившей ему стольких неотступных раздумий и мучительных ночных бдений. Он шел медленно и едва успел пройти два-три шага, как вдруг тот человек с дерзким и наглым лицом взмахнул руками и кинул какой-то белый предмет прямо под ноги его величеству. Это была вторая бомба. Раздался еще более ужасающий грохот. В воздух взметнулся целый столб снежной пыли и осколков, император и два десятка окружавших его людей упали. Воцарилось всеобщее смятение, за которым вскоре последовали жалобные стоны раненых, к которым примешивались крики: «На помощь!.. Задержите его!., в саду!…»

Никакое перо не в силах описать ужасное зрелище, открывшееся устрашенным взглядам, как только рассеялся дым. Среди раненых, лежавших на тротуаре и на мостовой, одни совершали напрасные усилия подняться, другие испускали жалобные стоны; некоторые пытались высвободиться из-под тел других раненых. Посреди груды снега, запятнанного кровью, различались обломки сабли, рваные лоскутья одежды и куски человеческой плоти.

Адская сила, роковой источник ужасной катастрофы, не пощадила императора! Он сидел на земле с раздробленными ногами; откинув верхнюю часть туловища назад и опираясь на решетку канала, он пытался подняться с помощью рук. Его военная фуражка с сорванным козырьком упала с головы, плащ изодран в лохмотья, раздробленные ноги обнажены и кровь лилась из них потоками; они являли взору лишь ужасающую груду размолотой плоти и раздробленных костей. Артерии были порваны, из ран обильно струилась кровь, слабость августейшей жертвы нарастала с каждой минутой и силы ее постепенно угасали. Среди раненых лежал и полковник Дворжицкий, чья жизнь была спасена лишь благодаря тому, что основная сила взрыва обрушилась на государя.

Непосредственные свидетели утверждали, что губы государя шевелились, будто он пытался говорить. Близко знавшие императора объясняют это движение губ лишь тем, что он, скорее всего, обращался с молитвой к Богу или, возможно, выражал стремление к любимой жене, которую надеялся увидеть еще раз, чтобы умереть возле той, кого так жестоко должна была поразить эта катастрофа, все ужасающие последствия которой он предвидел в тот страшный миг.

О, как печальны были, должно быть, эти мысли! Пав жертвой убийц, император Александр II, освободитель народа, стал мучеником этого народа, расставшись с жизнью от руки людей, которых он извлек из рабства, ибо бесчестные цареубийцы были сыновьями бывших крепостных. Мог ли добрый государь ожидать для себя такой награды? Какая неблагодарность и какое постыдное пятно в истории народов!

Всякий знает, какие великие препятствия возводились русским дворянством освобождению крестьян, этому государеву акту, столь значительно уменьшавшему дворянское состояние. В эпоху освобождения крепостных партия оппозиции была столь враждебна, что император получал анонимные послания с угрозами смерти. И что же! Несмотря на понесенные тогда ощутимые потери, дворянство подчинилось верховной воле монарха, и именно человек из народа, который пользовался с тех пор всеми благами, проистекающими из этого человеколюбивого акта Александра, поднял недостойную и святотатственную руку на своего благодетеля и самого нежного и преданного отца. Ах, как жестоки и мучительны были, должно быть, последние мысли благородной жертвы при виде столь подлой и возмутительной неблагодарности!

Через несколько секунд после катастрофы великий князь Михаил расчистил себе проход посреди толпы, нисколько не сомневаясь в том, что его брат смертельно ранен. Дойдя до группы казаков, он увидел императора в самом прискорбном состоянии. Бросившись к нему, он воскликнул: «Александр… ты меня слышишь?..» Тогда император ответил слабым голосом: «Слышу!»

Когда раздался первый взрыв, великий князь Михаил находился в доме своей кузины; тогда он стремительно выбежал из дворца великой княгини Екатерины и прыгнул в первые же сани, какие встретил на улице.

При повороте на Екатерининский канал запрудившая улицу толпа помешала его проезду, и он сошел с саней, чтобы узнать о причине взрыва: тогда ему отвечали, что только что произошло покушение на жизнь государя, но тот остался цел и невредим.

Многие голоса из толпы говорили: «Не ходите туда, ибо сейчас бросят и вторую бомбу!»

Грустно говорить об этом, но при столь серьезных событиях глупая или перепуганная толпа лишена малейшей способности рассуждать. Как могло случиться, что среди собравшейся толпы ни один человек не догадался, что голоса, предвещавшие второй взрыв, имели в тот миг лишь одну цель – помешать тому, чтобы разумная помощь подоспела вовремя и спасла императора. Разве на улице и поблизости не находилось достаточно вооруженных людей, чтобы защитить от угрозы его жизнь? Прежде всего там было подразделение 8-го полка флота, а также звено из двадцати четырех знаменосцев военного кадетского Павловского корпуса; кроме того, в том месте случайно находились несколько офицеров и множество солдат. И конечно, таких сил было более чем достаточно, чтобы арестовать горстку злоумышленников, если бы в тот миг чья-то разумная мысль направила их действия.

Если бы жена Александра II по своему обыкновению сопровождала своего супруга, то нет сомнений, что ее встревоженное сердце призвало бы на помощь самые энергичные средства, которых требовали обстоятельства, чтобы спасти драгоценную жизнь государя. Для несчастной вдовы эта ужасная, горестная и столь жестокая для женского сердца мысль о том, что в тот трагический момент супруг оказался всеми оставлен, стала червем-древоточцем, бесконечно гложущим ее и днем и ночью.

Перед тем как императора уложили в сани, кто-то предложил перенести его величество в ближайший дом, чтобы немедленно произвести первую перевязку. Услышав это, император сказал едва слышным голосом: «Скорее… домой… отнесите меня во Дворец… там… умереть!..»

В миг катастрофы, положившей конец его жизни, император сохранил поистине героическую твердость души; ни одна жалоба не вырвалась из его уст. Это неудивительно, ибо всем известно, что государь умел владеть собой в самых серьезных и самых мучительных обстоятельствах. Добавим, что хотя он и пал на публичном месте, его личность до последнего часа хранила героизм величия.

Генерал-адъютант граф Е.Баранов проделал часть пути пешком, но по пути сел в предложенные ему сани. Он торопился прибыть в Зимний Дворец, чтобы велеть слугам срочно приготовить постель императору в императорском кабинете.

Сани с раненым государем остановились у дверей дворца, откуда казаки перенесли его на руках через несколько частных покоев. Увы! Произошла минутная задержка, ибо одна из дверных створок не поддавалась, пришлось ее выломать. На всем пути от входных дверей дворца до постели государя его кровь оставила многочисленные следы.

II

Перенесемся мысленно на верхний этаж Зимнего Дворца, где в покоях, сообщавшихся с императорским кабинетом посредством лифта, жила княгиня, жена государя.

Сидя в плаще и шляпе, княгиня спокойно поджидала возвращения своего супруга, обещавшего вернуться во Дворец в половине третьего. Назначенный час уже миновал, и, зная пунктуальную точность императора, она поначалу слегка встревожилась, но, поразмыслив, ободрилась, предположив, что он заехал по пути навестить графа Адлерберга. В этот же миг она услышала стремительные шаги и шум открываемых дверей. Внезапно к ней вошел ее лакей с растерянным лицом и сказал:

«Императору плохо!»

Княгиня немедленно бросилась к шкафчику, в котором хранились различные медикаменты, которые всегда были у нее под рукой и которые она сама назначала своему супругу. Среди других предметов там имелось и несколько подушек, наполненных кислородом, который она давала ему вдыхать во время приступов астмы. Княгиня велела лакею взять кислородные подушки и следовать за ней; сама же взяла два флакона и, не дав себе времени снять шляпу, быстро спустилась в кабинет императора. Войдя туда, она стала искать и звать его, но не получила ответа! В это мгновение двери распахнулись, и она увидела группу казаков, которые что-то несли. Печальная правда открылась княгине лишь тогда, когда его величество был уложен на постель, устроенную посреди кабинета, и она узнала лицо своего супруга.

Леденящий ужас захлестнул бедную женщину, которая машинально схватилась руками за голову, сжав пальцы, будто желая вырвать себе волосы. Затем, совершенно убитая, она стала нечувствительной и безразличной ко всему, что происходило вокруг нее. Тогда граф Е.Баранов, заметив прискорбное состояние княгини, дотронулся до ее руки и сказал: «Мужайтесь… мужайтесь, княгиня, он жив!» Эти слова оживили ее потрясенные чувства. Странно, хотя и неоднократно замечено, что даже самая нежная, деликатная, чувствительная и впечатлительная женщина посреди самых драматических обстоятельств и событий может обрести силу, энергию и поистине героическую твердость души, когда речь идет о помощи и употреблении всех средств, способных принести облегчение, помощь и вернуть к жизни.

Лакеи императора и княгини поспешили раздеть государя; но, поскольку форму расстегнуть было затруднительно, ее разрезали по всей длине; таким же образом сняли и остальную одежду.

Следует также добавить, что раненый император, по словам доктора Боткина, был перенесен в Зимний Дворец с величайшей небрежностью, вследствие панического ужаса, овладевшего бедными казаками, среди которых были и легко раненые. Несчастную жертву, при всем ее плачевном состоянии, ужасно трясли и толкали при прохождении через каждую дверь до самого кабинета. Ни один простой солдат, раненый на поле боя, не оказался настолько лишен первой помощи, как император. Не нашлось даже носилок, чтобы перенести его, и что еще печальнее, никто не перевязал ему ноги, что, несомненно, могло бы приостановить кровотечение.

Великий князь Михаил и княгиня немедленно послали за врачами. Вслед за двумя первыми немедленно прибыл и Круглевский, хирург императора. При виде ужасного состояния его величества он не смог сдержать тревожного восклицания: «Положение ужасно!» Тогда княгиня сказала ему: «Сделайте все, что в ваших силах, чтобы спасти его!»

Хирург принялся перевязывать ноги, чтобы остановить кровотечение; княгиня стала справа у постели императора, чтобы оказывать ему всю необходимую помощь. Ее взгляд, прикованный к лицу супруга, силился различить хотя бы малейший признак того, что он приходит в себя; она не замечала никого из тех, кто появлялся один за другим у нее за спиной; она лишь услышала голос великого князя Михаила, который произнес: «Я был там, я это видел». Эти слова заставили ее обернуться и она обратилась к великому князю с незаслуженным упреком: «Как! Или у вас нет совести? Как вы могли допустить подобное преступление?» На этот продиктованный отчаянием упрек великий князь возразил, что прибыл слишком поздно на место покушения и уже не мог ничему помешать.

Император лежал в бесчувственном состоянии; глаза его были открыты, но тусклы; дыхание становилось все реже, биение пульса почти не прощупывалось, сердце едва сокращалось. Чтобы вернуть императора к жизни, были пущены в дело все средства, пригодные в подобном случае; княгиня спрыскивала ему лицо холодной водой, растирала виски эфиром, давала дышать кислородом; не переставая сжимать его уже слегка похолодевшую руку, она пыталась почувствовать, не ответит ли возлюбленный супруг на ее пожатие. Тщетная надежда! Лишние хлопоты! ничто уже не могло возвратить к жизни ее супруга.

Когда в императорский кабинет вошел доктор Боткин, он с первого же взгляда понял, что плачевное состояние его величества безнадежно, ибо обильное кровотечение истощило силы раненого, и пульс почти не прощупывался. Все, кто видел, как доктор Боткин вышел из императорского кабинета и ходил взад-вперед, нахмурив лоб, с испугом поняли, что императору угрожает смерть. В какой-то момент Боткин хотел было сделать переливание крови, что возжечь в раненом, пусть хоть на несколько часов, искру жизни; с этой целью он уже даже подыскал двух казаков, согласных, чтобы им отворили кровь; но он вынужден был с болью признать, что на доставку всех необходимых для такой операции приспособлений уйдет слишком много времени.

Все свидетели этой волнующей сцены не забудут мгновения, когда жена императора, силясь вернуть его к жизни, воскликнула несколько раз с тревогой: «Это я!… это я!… ангел мой… ты слышишь меня?..» Можно было подумать, что он услышал эти душераздирающие крики, вырвавшиеся из души его любимой жены; ибо он поднял голову, повернул ее влево и вправо, как будто ища ее; но глаза его смотрели и не видели. Тогда, будто попрощавшись, он снова уронил голову на грудь и слабо застонал.

Некоторые лица, окружавшие в ту последнюю минуту ложе императора, утверждают, будто его величество узнал тогда свою жену.

Помимо членов императорской фамилии, в кабинете появились и самые близкие к нему люди, из которых следует назвать графов Лорис-Меликова, Адлерберга и Милютина, князя Суворова и генерала Рылеева.

Войдя в императорский кабинет, все были поражены ужасом и смятением при виде любимого императора, на чертах которого проступала уже печать близящейся смерти. Искалеченная нижняя часть его тела была обнажена и открыта всем взглядам, его ноги являли собой лишь бесформенную груду плоти, крови и раздробленных костей. При таком ужасающем зрелище никто из присутствующих не мог сохранить хладнокровия; на испуганных лицах проступал несказанный ужас жесточайшей боли.

При виде государя, недвижно распростертого на смертном одре, взгляды невольно переносились с умирающего императора на княгиню, его жену. В этот роковой час, которому предстояло похитить у нее обожаемого супруга, все ощущали, что ее боль – самая острая, ее несчастье – самое неслыханное. Каждый понимал, что если Бог и вернет умирающему государю слабую искру жизни и мгновение ясности ума, прежде чем он испустит свой последний вздох, то этот последний взгляд, последний проблеск разума, последний знак существования будет обращен умирающим супругом к его возлюбленной жене, радости его сердца, душе его жизни, лучезарной звезде его последних лет, сияющий свет которой осветил все его существование!

Смертельное отчаяние несчастной супруги было понято всеми членами императорской фамилии; в тот злополучный час, когда жестокая и беспощадная смерть явилась похитить у нее супруга, княгиня заняла первое место у изголовья умирающего.

Вскоре площадь Зимнего дворца была запружена огромной толпой; на всех лицах проступало то же выражение ужаса, смягченное лишь неведением относительно того, насколько серьезны полученные государем ранения. Несмотря на грозящую опасность, во встревоженной толпе сохранялся и проблеск надежды на то, что жизнь любимого монарха будет сохранена.

Оказав императору первую помощь, хирург Круглевский спросил у княгини разрешения ампутировать раненому ноги, как только его величество вернется в сознание. Все слышали ответ княгини на эту просьбу: «Разумеется, сделайте все, чтобы спасти его!» Но поскольку император не пришел в сознание, было объявлено, что проведение ампутации невозможно. Ноги его величества накрыли простыней.

Справа от изголовья умирающего стоял великий князь, наследник трона, чьи глаза, распухшие от обильно пролитых слез, и лицо, искаженное душераздирающим волнением, красноречиво выражали и отчаяние, какое он испытывал, теряя нежно любимого отца, и возмущение трагической и нежданной смертью, похищавшей его.

Слева от изголовья стоял второй сын умирающего, великий князь Владимир, вся поза которого выдавала глубочайшее горе.

Великий князь Константин, брат государя, время от времени появлялся у ложа позади княгини. Его волнение было столь сильно, а боль столь остра, что он не мог оставаться на месте, он ходил по кабинету с потрясенным и смертельно бледным лицом, все в его внешности выдавало силу его отчаяния.

Великий князь Михаил, последний брат Александра II, наделенный добрым и чувствительным сердцем, с нежностью заботился о своем брате, которого ему предстояло вскоре потерять; он не мог скрыть горечь своей боли и своих сожалений и свободно изливал свою боль.

Супруга великого князя, наследника трона, стоя между своим мужем и княгиней, обливалась слезами у самого смертного одра.

Наследник трона сказал княгине: «Полагаю, следовало бы послать за исповедником?» На что княгиня, будто пробудившись ото сна, отвечала: «Зачем это?» Тогда великий князь добавил: «Но ведь надежды, думаю, уже нет!».

Все поняли, что вопрос «зачем», заданный княгиней, происходил от того, что несчастная женщина все еще не могла отдать себе отчета в том, что надежда на спасение жизни ее супруга утрачена и через несколько часов она потеряет его навсегда.

Вскоре появился протоиерей Рождественский, чтобы преподать умирающему императору последнее причастие, но волнение Божьего посланника было столь ужасно, что его дрожащая рука не могла удержать золотую лжицу со Святыми Дарами. На помощь ему пришел врач, приподняв голову умирающего, в уста которого тот и вложил святое Причастие.

Все посторонние удалились, у постели императора остались лишь несколько лиц из императорской семьи, и тогда священник прочитал молитвы об умирающих. Все встали на колени вокруг императорского ложа, за исключением княгини, которая, продолжая расточать заботы о своем августейшем супруге, пыталась вдуть ему в уста немного воздуха, ибо кислород в подушках закончился, а несчастная супруга по-прежнему не оставляла надежды вдохнуть в умирающего искру жизни. Увы! Бог мой, все было напрасно! Надежды уже не осталось.

В половину четвертого, когда невозможно стало обнаружить ни малейшего дуновения дыхания, рука любимой супруги навеки закрыла ему глаза, и в три часа тридцать пять минут душа императора Александра II начала свое восхождение к вечным обителям. В этот торжественный и мучительный час великий князь, наследник трона, заключил в объятия вдову своего отца, и его примеру последовали все другие члены августейшей фамилии. Этим спонтанным объятием все выражали свое сочувствие и скорбное сопереживание женщине, столь любимой их августейшим отцом, и избранной им супруге, испытавшей в тот роковой час жесточайшие и бесконечные муки.

По-прежнему неподвижная, безучастная и застывшая возле смертного одра своего обожаемого супруга, княгиня лишь слабо отзывалась на эти живые свидетельства сочувствия, настолько она оказалась раздавлена ужасающей катастрофой, отнявшей у нее все, что составляло ее земное счастье.

Обменявшись взаимным выражением скорби, великие князья перенесли постель, на которой был распростерт усопший, в смежную с императорским кабинетом библиотеку, откуда вынесли столы, чтобы освободить место.

Княгиня последовала за скорбным кортежем и еще некоторое время оставалась возле ложа, но физические силы предали ее героическую доблесть, и она рухнула на пододвинутое ей сиденье.

Один из членов императорской семьи приблизился к княгине, предложив ей пойти послушать о подробностях катастрофы из уст казаков сопровождения, которых призвали в большой коридор Зимнего Дворца; но естественно, что в такой болезненный для ее души момент у нее не нашлось для этого ни сил, ни мужества.

Ее несчастье было безгранично, и ничто в этом мире не могло смягчить его жестокости. В течение часа она оставалась погружена в душевное оцепенение, из которого ничто не могло ее вывести; в это время все члены императорской семьи удалились и вернулись в свои покои. Только великий князь Константин немедля отправился в церковь крепости, где погребены останки российских государей; там он бросился на колени на могиле своего отца, императора Николая. Сильнейшее душевное смятение разбило его мужество; он разразился рыданиями, и слезы залили его лицо.

Перенесемся теперь на мгновение на место катастрофы, на Екатерининский канал. Едва увезли раненого императора, со всех сторон к месту взрыва, чей вид представлял груду окровавленных обломков, сбежалась встревоженная, перепуганная и исполненная ужаса толпа. Эти люди устремились к ним с благоговейным и святым воодушевлением, желая тщательно собрать и сохранить, как реликвии, частицы земли и осколки камня, орошенные кровью императора-мученика.

Вокруг места катастрофы был немедленно выставлен войсковой кордон, по обеим сторонам тротуара выставиличасовых, чтобы помешать прохожим рыться в земле, освященной кровью помазанника Божия.

Среди этих войск находились и солдаты Павловского полка, под командованием одного офицера, который поспешил разрыть снег и подобрать драгоценные останки одежды императора и принадлежавшие ему вещи.

Среди таких останков он обнаружил и мизинец правой ноги Александра II, которому, единственному из всех раненых, раздробило ноги. Офицер этот благоговейно сохранил мизинец императора в небольшой фляжке с вином; более того, догадавшись, что драгоценная реликвия по праву принадлежит вдове мученика, он на следующий же день после смерти жертвы явился в Зимний дворец и передал этот печальный и скорбный памятный знак несчастной вдове Александра II.

Все время, пока бренные останки Александра II покоились на его смертном одре, ежедневно, вплоть до погребения, в час после полудня и в девять часов вечера возле них читались заупокойные молитвы.

При этих молитвах присутствовали лишь члены императорской фамилии и некоторые близкие усопшего.

В течение ночи, последовавшей за смертью его величества, его врачи произвели аутопсию тела. Они единодушно констатировали, что император, чей внутренний организм был здоров и в исправном состоянии, мог прожить еще десяток лет.

Если бы еще несколько лет продлилось царствование этого великого государя, столь явно либерального и стремившегося к реформам, окружившего себя новыми министрами, таланты которых он умел ценить и которые эффективно помогали ему осуществлять его замыслы и твердым и непоколебимым шагом подвигались вместе с ним по пути либерализма, то после окончательно проведения всех административных реформ России, несомненно, уже не пришлось бы в чем-либо завидовать иным государствам самого открытого конституционного строя; и такое преобразование свершилось бы без насильственных потрясений, без кровопролития, совершенно мирным путем и без малейших возмущений, точно так, как осуществились и великий акт освобождения крестьян и другие значительные события славного царствования Александра II, хотя в иных европейских странах проведение подобных цивилизаторских реформ и оборачивалось порой потоками пролитой крови.

Дожив уже до того возраста, когда всякий человек стремится к покою, и пожелав мирно наслаждаться семейными радостями, император мог бы добровольно передать бразды правления своему наследнику, но он понимал, что дело прогрессивных реформ еще не окончено, и стремился к его полнейшему завершению.

Лишь в тот день, когда Россия, взойдя к вершине цивилизации и прогресса, уже не будет нуждаться в новых реформаторских деяниях, намеревался Александр II отречься от верховной власти в пользу своего сына. Он желал, чтобы российская Империя могла мирно продолжать поступательное и неостановимое движение к своему полному расцвету в русле совершенного порядка и всеобщего благоденствия нации.

Княгиня горячо мечтала о том времени, когда супруг ее отречется от престола; она заботилась лишь о счастье и здоровье того, кого столь неясно любила. В глубине души она лелеяла мечту о том, чтобы на время зимних холодов перебираться вместе с супругом в Каир, ибо знала, как любит император теплый климат; но эта прекрасная мечта могла осуществиться лишь вследствие отречения государя от верховной власти, а он полагал, что для такого поступка время еще не настало.

Разве не слышали все те, кто был свидетелем глубокой боли княгини, с каким отчаянием она воскликнула: «Ах! Если бы всеблагой Бог сохранил его для меня, даже без обеих ног, он все равно мог бы жить… это был бы по-прежнему он!… В таком состоянии он принадлежал бы мне еще более, ибо ему пришлось бы отречься от императорской власти! Разве дорожила я его императорской короной, которая была мне лишь в тягость и нарушала мое счастье? Я любила в нем его самого, любила его личность, и на протяжении пятнадцати лет любила его одинаково нежно, как в первый, так и в последний день! Теперь, когда его больше нет, моя любовь переживет его утрату, я буду лелеять ее до самой могилы, куда Бог, из жалости к моему несчастью и в своем великом милосердии, вскоре призовет меня, согласно моему самому сокровенному желанию!»

Ill

Вернемся же к нашему рассказу. Усопший император покоился на своем смертном одре в библиотеке, прилегавшей к его кабинету. В этом самом помещении Александр II имел обыкновение собирать под своим председательством чрезвычайный совет, где обсуждались важнейшие вопросы государственного управления. Большой стол, покрытый зеленым сукном, был теперь вынесен оттуда и уступил место траурному ложу, помещенному в центре зала. На упомянутом столе имелся звонок из потемневшей бронзы, изображающий колокол готической церкви. Этот предмет преподнесла в подарок государю княгиня Ловиц, морганатическая супруга его дяди, великого князя Константина. То была память о пребывании Александра II в Варшаве, городе, который очень ему понравился, благодаря княгине Ловиц и ее супругу, которые весьма постарались развлечь молодого великого князя, ставшего позднее императором. Он любовно сохранял этот подарок и с удовольствием рассказывал о его происхождении тем, кто приходил к нему в первый раз. Это еще одна характеристическая черта, показывающая, с каким почтением Александр II относился к усопшим.

У тела покойного государя был выставлен почетный караул, состоявший исключительно из генерал-адъютантов и других адъютантов императорской свиты. Члены клира беспрерывно сменяли друг друга, читая возле бренных останков монарха святые Евангелия.

Хотя генерал Рылеев и не состоял в почетном карауле, тем не менее на протяжении всех ночей, последовавших за кончиной Александра II, он бодрствовал возле тела усопшего, свободно изливая свою скорбь. Смерть императора, к которому генерал питал безграничную привязанность, погрузила его в отчаяние. Не думая о том, что его могут увидеть, он проливал горючие слезы, подобно малому ребенку, стонал, и даже издавал богохульные возгласы, отрицая существование Бога; он не произносил уже молитв и не осенял себя крестным знамением.

Совершенно очевидно, что катастрофа, которая свела в могилу Александра II, посеяла смятение во многих душах; они дерзали осуждать Божий промысел и, трепеща, вопрошали себя, как Бог, если Он существует, мог допустить такое злодеяние. Всякий с волнением думал об ужасающих последствиях, которые должны были стать результатом столь трагического конца. Подобное торжество адских сил над идеальным проявлением доброты, торжество зла над добром отвращало человеческий ум с пути покорности непостижимым постановлениям Господним; сомнение леденило души, и они терялись в лабиринте тревожных предположений о том, какое будущее уготовано их отечеству. Они со страхом задавались вопросом, каковы будут последствия убийства лучшего из государей для всей России, самые основы которой казались поколебленными. Возможные пагубные последствия сего бедствия всецело занимали умы, расшатывали убеждения, поражали мужество! Неужели Отечеству, оскорбленному и искалеченному в лице своего государя, предстояло вступить в эпоху непрерывных несчастий, грозящих обрушиться на него, сразить и разбить? Какая несказанная боль, какая неразрешимая и ужасающая загадка омрачала умы и возбуждала в душах сомнение в существовании справедливого и благого Бога, допустившего такую мерзость на земле!

Но прервем наши горестные сожаления и вернемся к траурному ложу.

Доступ в смертный покой был открыт лишь представителям дворянства, наиболее близко знавшим Александра II, а также некоторым гвардейским офицерам. Несмотря на такие ограничения, комната, где покоилось тело государя, была постоянно переполнена.

Когда туда спускалась княгиня, вдова Александра II, двери для посетителей закрывались. Эти скорбные посещения происходили в те же часы, когда несчастная женщина имела прежде обыкновение видеться с своим супругом, и продолжались столько же времени. Поздно вечером, перед сном, она приходила к покойному еще раз, будто для того, чтобы попрощаться с ним на ночь так же, как делала это при его жизни.

В первый день, проведя возле усопшего долгие часы, она не обратила никакого внимания на присутствие почетного караула, отступившего на несколько шагов при ее появлении, но позднее она пожелала избежать его присутствия и просила входивших в него лиц удаляться в соседнюю комнату. И хотя, согласно официальному церемониалу, смертные останки государя всегда должны быть окружены почетным караулом, княгине была предоставлена подобная милость.

Случалось и так, что в часы, когда княгиня находилась возле тела супруга, ей объявляли о приходе известных лиц, испрашивавших у дверей чести преклонить колена у ног покойного, чтобы проститься с ним и вознести к небу молитвы за упокой его души. Тогда каждый мог убедиться, что глаза посетителей омывались искренними слезами. При таких обстоятельствах княгиня удалялась в кабинет императора. Среди лиц, допущенных таким образом к бренным останкам государя, следует назвать графа Милютина, который, входя, казался совершенно спокойным и на его чертах читалось, что он вооружился стоическим мужеством, желая скрыть свое волнение. Однако, когда он приблизился к ложу, чтобы запечатлеть почтительный поцелуй на руке усопшего, мужество оставило его, и он отошел к окну, где дал волю слезам и рыданиям. Он оказался бессилен скрыть свою боль от свидетелей этой сцены.

Граф Милютин входил в тот небольшой круг замечательных людей, которые, под верховным руководством Александра II, трудились вместе с ним над великими административными реформами двадцати последних лет его славного царствования. Граф искренне любил государя и преданно служил ему; можно сказать, что его имя тесно связано с царствованием Александра II, в истории которого он займет несомненно блестящее место среди государственных деятелей России.

Тело усопшего императора оставалось на смертном одре в этой комнате с воскресенья до вечера среды, после чего состоялось перенесение его останков в большую церковь Зимнего дворца.

В среду, к девяти часам вечера, залы дворца заполнились людьми, обладавшими привилегией или правом присутствовать при этой скорбной церемонии. Залы были полны настолько, что в буквальном смысле негде было и булавке упасть. Пришел час, когда тело его величества императора Александра II надлежало перенести в большую церковь Зимнего дворца. В библиотеке собрались все августейшие члены императорской фамилии, а также вдовствующая княгиня и двое ее детей. После прочтения заупокойных молитв тело его величества было снято со смертного одра, где оно покоилось на протяжении четырех дней, и переложено в гроб, поставленный на том же месте.

В тот ужасный и торжественный миг, когда бренные останки Александра II упокоились на его последнем ложе, вдова его, стоявшая рядом с этими обожаемыми останками, оказалась бессильна сдержать сильнейшее волнение, охватившее ее при виде лежащего в гробу возлюбленного супруга, которому предстояло навсегда покинуть эти покои, столь исполненные его присутствия. Внезапно раздался душераздирающий крик и звук падения тела: несчастная княгиня подверглась жесточайшему нервному припадку и лишилась чувств.

Великие князья перенесли несчастную вдову в покои, смежные с кабинетом усопшего, где уложили ее на диване, после чего их императорские Высочества вернулись к гробу и заняли свое место в процессии, которой предстояло начаться немедленно.

Предоставленная заботам врачей, княгиня силилась побороть свою слабость и прогнать темное облако, помрачавшее ее взор; она старалась овладеть собой и победить изнеможение, что ей и удалось, благодаря мужеству и решимости. Поддерживаемая под руки двумя врачами, одним из которых был Круглевский, она в то же самое мгновение пожелала присоединиться к процессии. Несмотря на возражения врачей, уверенных в ее неспособности проделать столь долгий путь в том немощном состоянии, в каком она пребывала, мужественная женщина, дрожа, пошатываясь и с трудом держась на ногах, добрела до библиотеки, откуда процессия начинала свое шествие. Она заняла свое место рядом с усопшим, впереди гроба, между великим князем, наследником трона, и его братом, великим князем Владимиром. Поскольку ей недоставало сил для ходьбы, ее поддерживали двое врачей, и таким образом безутешная вдова Александра II сумела в тот день отдать последний долг своему августейшему супругу.

Гроб императора был пронесен членами императорской фамилии через залы дворца; старшие его сыновья шествовали во главе процессии, младшие шли за гробом, в соответствии с порядком старшинства и своего положения.

Выйдя за порог библиотеки, процессия двинулась меж двух рядов многочисленных присутствовавших, имевших самый скорбный и горестный вид. Траурные одежды, длинные креповые накидки, искаженные ужасным волнением лица и глаза, опухшие от слез, обильно проливаемых в течение четырех дней отчаяния, – такое зрелище всеобщего горя леденило и заставляло болезненно сжиматься даже самые мужественные сердца. Как описать всеобщую боль! Какие душераздирающие вздохи и какая скорбь! Сколько подавляемых и разрывающих сердце рыданий! Сколько потоков слез, заливающих потрясенные лица! Никогда еще ни один государь не становился предметом столь единодушного оплакивания со стороны своего народа. Никогда еще ни один государь и не заслуживал, по справедливости, такого сокрушения о своей смерти.

Едва безутешная толпа завидела гроб, заключавший в себе возлюбленного императора, как инстинктивно и спонтанным порывом она бросилась на колени. Послышались скорбные стенания, некоторым едва не сделалось дурно, так сильно было волнение, ощущаемое всеми присутствующими.

При виде несчастной вдовы государя, нетвердыми шагами бредущей за гробом, с пугающе неподвижным взглядом, прикованным к лицу ее усопшего супруга, притом что весь облик несчастной княгини обнаруживал ее глубочайшее и ужаснейшее отчаяние, многие присутствующие восклицали: «Бедная женщина!., это ужасно!.. Боже мой!», другие говорили: «Что станет с Россией?»

В то мгновение всякий этикет и обязанности были забыты, уступив место излияниям самой подлинной, искренней и глубочайшей скорби. Слышались лишь рвущие душу сдавленные рыдания, вырывающиеся из всех грудей; каждый ощущал в душе отзвук ужасного и несказанного несчастья, обрушившегося на потрясенную страну. Только великая вера христианская могла внушить покорность высшим предначертаниям Предвечного, но такая вера должна была быть непоколебимой, как скала, чтобы при столь ужасном катаклизме религиозные принципы не исказились сомнением.

Войдя в церковь, члены императорской фамилии установили гроб на катафалк и приблизились к нему, чтобы поцеловать руку и лоб покойного. Вдовствующая княгиня, вслед за великими княгинями, также совершила последнее целование, но когда она поднималась и спускалась по ступеням катафалка, ее поддерживал один из великих князей.

По завершении этой горестной церемонии их императорские Высочества снова приблизились к гробу: в святой ограде прозвучало пение заупокойных молитв, после чего императорский кортеж покинул церковь в том же порядке, в каком прибыл, вдова же государя, желая избежать взглядов присутствующих, вернулась в свои покои по коридорам.

По перенесении бренных останков императора в большую церковь Зимнего дворца почетный караул у гроба стал официальным, и с этого момента все великие и малые должностные лица двора были допущены к заупокойным службам во всякое время с утра до вечера.

В центре освященного помещения был воздвигнут богатый и пышный катафалк, к которому вели многие ступени.

Гроб, помещенный на катафалке посередине церкви, утопал в венках живых цветов, присланных в Санкт-Петербург со всех уголков империи. Надписи на некоторых венках были составлены из живых цветов; все они выражали огромную скорбь, воцарившуюся в провинциях вследствие непоправимой потери, о которой скорбели все россияне. Вот некоторые из этих надписей: «Царю-освободителю…», «Ты бессмертен в наших сердцах!..» – и многие другие, вдохновленные теми же сожалениями.

Прежде возложенные венки вскоре заменялись новыми, на которых также были начертаны выражения общественной скорби.

Во время заупокойных служб молящиеся не могли видеть вдовствующую княгиню, но она, не желая выставлять свою боль напоказ и боясь, как бы мужество не оставило ее, присутствовала на богослужении, скрывшись от глаз собравшихся в комнате, смежной с алтарем.

Всякий раз, когда члены императорской фамилии отдавали честь покойному целованием руки, княгиня вместе с своими детьми приближалась к гробу, и только в эти мгновения присутствующие могли видеть ее.

Хотя и не всем сословиям общества дозволено было прийти в эту церковь, чтобы воздать последние почести усопшему монарху, однако ж туда свободно допускались и некоторые представители низших классов, в приличествующей одежде.

Покоящийся в гробу Александр II был облачен в форму 1-го Преображенского гвардейского полка, того самого армейского корпуса, к которому он питал особое расположение.

Незадолго до смерти государь подарил своему младшему сыну, князю Георгию, унтер-офицерскую форму упомянутого полка и испытывал подлинное удовольствие, когда тот надевал ее. Рассказывают даже, будто его величество намеревался пожаловать сыну офицерский чин в этом полку, однако беспощадная смерть не позволила ему исполнить это желание. Если однажды в будущем мы увидим повзрослевшего сына Александра II в рядах Преображенского полка, начинающим воинскую карьеру в качестве простого солдата, то его товарищи по оружию несомненно испытают большое удовлетворение при виде князя Георгия, физически являющегося живым портретом отца, государя-мученика. Князь смешается с их рядами, как равный, оставаясь при этом сыном величайшего государя их страны.

Накануне перенесения тела в церковь стало известно, что княгиня собственноручно обвила золотую цепочку, которую император носил на груди, прядями своих длинных чудесных каштановых локонов, столь любимых ее супругом и обрезанных в утро того самого дня. Цепочка была ее подарком супругу, и к ней были подвешены несколько святых образов и медальоны с миниатюрными портретами самых дорогих ему людей. Таким образом император уносил на сердце в могилу локоны любимой жены. «Я хочу, – сказала бедная вдова, – чтобы супруг мой взял с собой в могилу эти пряди, которые он так любил и которые теперь стали не нужны мне».

Генерал Рылеев, несмотря на свое отчаяние, не забыл оказать вдове своего государя все услуги настоящего друга.

Александр II не имел на себе ни знаков отличия, ни короны, и лишь полураспахнутая императорская мантия выдавала высокое достоинство усопшего; без этой мантии его можно было бы принять за простого генерала его собственной армии.

Желание императора покоиться в могиле без всяких знаков императорской власти было известно, ибо он высказывал это желание при жизни многим лицам.

Будучи от природы врагом всякой роскоши, пышности и великолепия, он мирился с ней, как государь, по обязанности, но с удовольствием избегал и совершенно избавлялся от нее среди близких ему людей. Вот почему его простота последовала за ним и в могилу. По той же причине и место, выбранное им для своего погребения в Петропавловском соборе, где покоятся в Боге останки русских государей, не является тем местом, где погребены остальные венценосные особы, чей прах покоится у подножия святых алтарей. Александр II захотел был погребенным рядом со своей младшей дочерью, умершей в возрасте семи лет. Об этом ребенке он хранил особо нежную память; вот почему могила его величества Александра II находится в левой оконечности церкви – месте, отведенном для захоронения останков младших монархических отпрысков.

Черты усопшего, простертого в гробу, не носили следов страдания и разложения: его лицо было спокойно, он казался уснувшим; глаза были закрыты и рот слегка приоткрыт. На лице его не осталось следов взрыва, кроме маленьких синеватых и красных пятнышек, ставших заметными лишь после его смерти.

Все время, пока прах государя оставался в Зимнем дворце, его вдова находилась возле него каждый день с четырех до пяти часов. На этот час, согласно высочайшему повелению, доступ посетителей в церковь прекращался и двери ее закрывались.

IV

Перенесение тела усопшего императора на место его погребения в Петропавловский собор в Санкт-Петербургской крепости было назначено на субботу 14 марта. Улицы, по которым предстояло проследовать погребальному кортежу, были расцвечены траурными флагами, а балконы домов затянуты черно-белыми драпировками.

По обеим сторонам улиц на пути следования кортежа от самого Зимнего дворца до входа в крепость выстроились шпалерами войска императорской гвардии в парадной форме. Мрачная подавленность опустилась на город, лица людей выражали глубочайшую скорбь, она читалась и в покрасневших и опухших от слез глазах.

В половину двенадцатого залп из трех пушечных выстрелов, прозвучавший из крепости, возвестил погрузившейся в траур столице о начале траурной процессии.

В церкви Зимнего дворца собрались все члены императорской семьи, среди которых по долгу службы присутствовали лишь несколько частных лиц.

Под священными сводами зазвучало заупокойное пение, по окончании которого августейшая императорская семья, а также вдова в сопровождении своих детей, приблизились к гробу, чтобы попрощаться с государем, которому предстояло навсегда покинуть свое императорское жилище, ставшее колыбелью столь многих славных событий этого царствования.

По завершении печальной церемонии прощания князья императорской семьи поднесли крышку гроба и закрыли ее. Затем они подняли гроб с бренными останками Александра II и, пронеся через залы дворца, установили его на катафалк, увенчанный императорской короной и богато убранный парчой, в который была впряжена восьмерка лошадей в роскошных попонах.

Княгиня не входила в состав кортежа и, не желая показываться на публике, вернулась в свои покои.

Императрицы и великие княгини, равно как их фрейлины, заняли свои места в траурных каретах.

Позади катафалка шагал император Александр III, сопровождаемый другими членами императорской семьи и лицами из княжеской свиты.

В тот день стояла стужа, неистово дул ветер, полурастаявший снег застывал лужами замерзшей воды, на которых коченели ноги. Несмотря на непогоду образовалось многочисленное шествие из старцев преклонного возраста, бывших солдат, раненых на полях чести или ослабленных болезнью. Все они пожелали отдать последнюю честь любимому государю, в высшей степени почитаемому народом и единодушно оплакиваемому. Но одних сломила усталость, а иным пришлось просить помощи дружеской руки для поддержки и опоры. Среди последних оказался и министр двора, граф Адлерберг, которому великий князь Михаил предложил опереться на свою руку.

Во время шествия кортежа в него вливались депутации от государственных учреждений, а также от дворянства, финансистов, буржуазии и рабочих. Депутации ремесленников можно было узнать по их знаменам, на которых изображались раскрашенные и позолоченные символы различных ремесел.

Невозможно выразить словами внушительность и величие зрелища, каковое являли собой массы людей, пораженных скорбью и потрясенных ужасной катастрофой, старавшихся в последний раз различить тревожным взглядом бренные останки государя, столь верно доказавшего свою любовь к народу и в утрату которого народ еще не смел поверить, несмотря на очевидность этой пышной похоронной процессии, разворачивающейся у него перед глазами.

Поминутно раздавался гром пушек, мешавшийся с жалобным и скорбным звоном всех столичных колоколов. Вся траурная церемония этого злосчастного дня возбуждала трепет, тревогу и неописуемое отчаяние в душах зрителей.

Как не испытать горячего умиления при виде плачущего народа, устремлявшегося вослед процессии, благоговейно подбиравшего тонкие еловые ветви, устилавшие улицы, по которым следовал императорский гроб! Эти зеленые веточки стали в народе священными реликвиями, памятью о последнем пути любимого императора через столицу его империи.

Можно ли позабыть этот памятный печальный день! Он навеки останется в воспоминании тех, кто пережил его.

В десять минут третьего процессия достигла ворот крепости. Князья императорской фамилии на руках перенесли гроб на воздвигнутый в центре собора катафалк, к которому можно было взойти по крытым алым ковром ступеням. Огромный балдахин в форме золотой короны был распростерт над катафалком. Вокруг него на подушках из золотого сукна покоились государевы короны и регалии усопшего императора.

Вновь зазвучали под священными сводами заупокойные песни православного обряда, а затем члены императорской фамилии преклонили колена у подножия гроба и почтили августейшего покойника целованием руки, после чего все покинули собор.

Подобный церемониал соблюдался каждое утро и каждый вечер по окончании заупокойной службы. Вслед за членами императорской фамилии генерал Рылеев обыкновенно подводил ко гробу и двух юных детей почившего императора, дабы они исполнили тот же благочестивый долг.

Однажды, когда князь Георгий подошел ко гробу своего августейшего отца, из группы присутствующих вышел благородный князь Суваров, почтенный старец, известный своей близостью к двум последним монархам, и пожелал подняться по ступеням катафалка. Он приблизился к юному князю и поцеловал его перед гробом его отца, как делал это не раз в его присутствие и при его жизни. Все свидетели этой сцены поняли благородство чувств, вдохновивших князя Суварова в тот торжественный миг на подобный поступок.

С этого дня по приказу городской полиции внутрь церкви была допущена публика, дабы каждый мог прийти и воздать последние почести праху государя. Все время, пока тело усопшего императора было выставлено в соборе, перед ним постоянно проходила череда непрерывно сменявшихся людей. Пришлось даже перенести день похорон, чтобы на погребении усопшего государя могли присутствовать провинциальные депутации, прибывавшие в столицу со всех уголков российской империи. Вот почему Александр II, умерший 13 марта, был похоронен лишь 28 числа того же месяца.

Пока тело императора оставалось в соборе, дважды в день в нем совершалась заупокойная божественная служба: первая в полдень, в присутствии одной только императорской семьи; вторая – в восемь часов вечера, для императорской семьи и некоторых приближенных ко двору лиц.

Княгиня старалась, насколько возможно, уединиться в своей скорби. В правой половине церкви для нее был устроен павильон, где она и находилась вместе с своими детьми во время службы.

За час до начала богослужения она приходила в собор и подходила к гробу. Все понимали, что священный долг каждого – засвидетельствовать вдове усопшего величайшее уважение и смягчить, хотя бы в малой степени, горькую скорбь безутешной женщины. Перед появлением княгини всех присутствовавших в церкви, равно как и почетный караул, выставленный вокруг катафалка, просили удалиться в нижнюю часть храма. По желанию княгини на ступенях устанавливалась большая ширма, скрывавшая гроб от взглядов публики, и за нею бедная женщина оставалась около получаса, проводя его в молитве и обновляя цветы в гирляндах, украшавших гроб. Увядшие цветы она велела раздавать присутствующим, и люди благоговейно уносили с собой эти цветы, как святую реликвию, которую прячут на сердце.

Поскольку подобные знаки почтения, выказываемые вдове Александра II, не сообразовывались ни с гражданскими, ни с религиозными правилами, которым должен был следовать церемониал погребения Российского императора, то на их предоставление княгине потребовалось высочайшее позволение императора Александра III, который, да будет сказано к его похвале, проявил исключительную деликатность чувств, требуемую печальными обстоятельствами.

Следует воздать справедливость и русскому дворянству, которое в этом общем для всей нации несчастье выказало вдовствующей княгине все возможные знаки уважения и почтительного внимания, принеся ей свои соболезнования и проявив сочувствие в великом горе.

Дворянство ощутило, что, выражая почтение вдове Александра II, оно воздает честь всему классу дворянства, ибо княгиня вышла из его лона. Всеобщее деликатное внимание было единодушным, и молодость и старость приняла в нем участие, и самые выдающиеся и уважаемые дамы проявили подлинное усердие, чтобы расписаться у двери вдовы или оставить у нее свои карточки.

V

Своим морганатическим браком император дал русскому дворянству новое доказательство своего уважения к нему, каковое ему угодно было лично признать. Этот поздний брак стал не только личной репарацией, но и сатисфакцией чести всего дворянского сословия.

Женившись на княгине, император совершил действие, противное господствующим в России правительственным законам; однако союз этот вовсе не был мезальянсом, ибо своим происхождением вдовствующая княгиня восходила к святому Владимиру и к Рюрику, основателю российской империи и родоначальнику великих русских князей. Доказательством этому является тот факт, что первый князь Юрий Долгорукий приходился восьмым сыном Владимиру Мономаху, жившему в двенадцатом веке. Этот-то князь Юрий и основал город Москву и стал первым великим князем Московским, став во главе наиболее значительного и обширного княжества того времени.

Александр II придавал большое значение знатному и древнему происхождению своей жены. Именно поэтому он и желал, чтобы к ней относились не как к государыне, а как к его жене и равной ему, достойной своего положения в силу высокого происхождения. Свое отношение к ней он старался сделать явным и желал, чтобы она присутствовала на всех семейных приемах и воскресных обедах, куда допускались только члены императорской фамилии и где не появлялись ничьи морганатические супруги.

Таким образом, имя Юрьевский, пожалованное князю Георгию, славно своим происхождением и со стороны матери, восходя к основателю Руси, и со стороны отца, ибо он потомок величайшего государя, которого когда-либо до наших дней имела Россия.

Вот почему император сказал однажды своей жене: «Я горжусь тем, что взял в супруги княгиню Долгорукую». Эти слова, исшедшие из уст Александра II, объясняются тем, что по мужской линии князья Долгорукие восходят непосредственно к Рюрику, основателю Российской империи. Бояре же Романовы соединились с этим семейством посредством брачных союзов, и только благодаря этим бракам род Романовых восходит к роду Рюрика.

Первым государем династии Романовых, восшедшим на российский престол, стал царь Михаил Федорович, женатый первым браком от 18 сентября 1624 года на княгине Марии Владимировне Долгорукой, дочери князя Владимира Тимофеевича Долгорукого. Однако княгиня умерла бездетной 7 января 1625 года, и трое царских сыновей, ставших потомками государева дома Романовых, родились во втором браке царя с Евдокией Стрешневой.

И в иную эпоху, в 1729 году, имя Долгоруких вновь едва не оказалось среди российских венценосцев, когда император Петр II был помолвлен с княгиней Екатериной Долгорукой, дочерью князя Алексея Григорьевича Долгорукого. День свадьбы был уже назначен, но Петр II скоропостижно скончался от оспы 18 января 1730 года.

И наконец, в третий раз, через сто пятьдесят лет после Петра II, император Александр II сочетался браком с княгиней Екатериной Долгорукой, дочерью князя Михаила Долгорукого. Эта-то княгиня и есть та несчастная вдова, чей портрет мы нарисовали в нашем сочинении и которая навсегда прославила имя князей Долгоруких своим браком.

Звание светлейшей княгини Юрьевской, дарованное Александром II своей второй жене, имело под собой серьезные и законные основания: это имя носил митрополит Филарет, в миру Федор Никитич Юрьев. Он был боярином при дворе царя Федора Иоанновича, в конце 16-го столетия.

Выбор Александром II такого имени для жены был оправдан двумя причинами: родом супруга, восходящим к 16 веку, и родом супруги, восходящим к 12-му веку через князя Юрия Долгорукого.

Нет сомнений, что в этой женщине российское дворянство всегда будет видеть предмет любви государя, который вплоть до наших дней занимает главенствующее место в истории России, на страницах которой, посвященных его знаменитому царствованию, имя княгини будет вписано рядом с именем ее супруга.

Благодаря своему древнему и знаменитому роду княгиня, хотя и не принадлежала к монархическому классу, но занимала такое высокое положение, что Александр II считал ее равной себе во всем.

В отличие от других государей, состоящих в морганатическом браке, он публично появился с своей супругой на прогулках и обедах, куда допускались лишь высшие сановники страны. И многие среди них с удивлением замечали, что княгиня в присутствии посторонних обращается к своему мужу на ты. Но позднее, узнав, что княгиня поступала таким образом по особой воле государя, пожелавшего, чтобы она, не будучи государыней, во всех отношениях была его женой и ему ровней, они перестали удивляться.

* * *

Многочисленные депутации, являвшиеся со всех уголков империи, сменяли одна другую у подножия императорского гроба, слагая к нему венки, которые они орошали своими слезами.

Тысячи знаков соболезнования и свидетельства сочувствия прибывали со всего света.

Все инославные конфессии: католики, протестанты, мусульмане и иудеи соперничали в усердии и рвении, отправляя в своих храмах торжественные службы за упокой души почившего государя.

По ходатайству французской колонии и посольства в католической церкви доминиканцев Санкт-Петербурга была отслужена, с разрешения папы Льва XIII, торжественная служба-реквием. Такое исключительное событие, санкционированное Верховным Понтификом, является бесспорным доказательством участия всех наций и всех религий в великом всероссийском трауре.

Для участия в погребении усопшего императора в Санкт-Петербург прибыли многие государи из Германии и Англии.

Император Германии, особенно любивший своего племянника, был глубоко поражен столь трагической его гибелью и также пожелал, несмотря на ненастную погоду того времени года, прибыть в Россию, чтобы отдать последние почести Александру II; но поскольку врачи с силой воспротивились его намерению, в виду его престарелого возраста, император Вильгельм вынужден был уступить горячим настоянием своей семьи и своего сына, и императорский принц Германии принял на себя миссию заменить отца в этих скорбных обстоятельствах.

Королева Ольга Вюртембергская, сестра усопшего, не смогла приехать в Россию на похороны возлюбленного брата, вследствие расстройства здоровья.

Александр II нежно любил сестру, в память о которой назвал Ольгой первую дочь от своего морганатического брака. Эта милостивая королева, обладавшая душой нежной и чувствительной, часто бывала ангелом-утешителем для брата, особенно в последние годы его жизни. Король Вюртембергский, супруг королевы Ольги, разделял ее чувства в отношении Александра II, о котором говорил: «Это воистину достойный человек!». Оба государя питали друг к другу искренние дружеские чувства.

Иностранные государи, явившиеся тогда в Санкт-Петербург, в знак уважения к памяти почившего и к горю его вдовы, почтили своим посещением княгиню, которая по причине скорби приняла лишь немногих из них. Все государи, кроме принца Галльского и императорского принца Германии, выразили ей сочувствие в связи с ее несчастьем.

Что касается членов августейшей императорской фамилии России, то все великие князья и великие княгини поспешили отдать долг соболезнования вдове Александра II; и такой образ действий, хотя и естественный, достоин, однако, похвалы, ибо обнаруживает тонкость чувств.

Наконец, наступило воскресенье 27 марта, день, печально известный для России.

Императорская семья и придворные сановники явились в Петропавловский собор, стоящий в ограде крепости. Все присутствующие собрались там в одиннадцать часов утра. С величественной пышностью православного обряда были отслужены обедня и панихида.

По окончании богослужения император Александр III стал во главе членов императорской фамилии, равно как и иностранных государей, дабы приблизиться к гробу и обратиться к усопшему со словами последнего прощания, прежде чем проводить его в могилу.

Согласно обычаю погребения русских государей, новый император накрыл почившего императорской мантией, подбитой и отороченной горностаем; затем члены императорской семьи накрыли гроб крышкой, которая после этого была привинчена. Великие князья на руках перенесли его в погребальный склеп.

Почтенный митрополит Санкт-Петербургский произнес последние заупокойные молитвы, и усыпанный цветами прах Александра II, опущенный в могилу, стал исчезать из виду, покрываясь бросаемыми горстями земли, в то время как из всех глаз проливались обильные слезы – слезы искренней любви и вечной народной скорби.

Ах, если бы Бог дозволял смертным, покидающим эту юдоль слез и отправляющимся в небесные обители, созерцать поступки оставшихся на земле людей, великая душа Александра II, мученика, утешилась бы и даже возрадовалась при виде его народа, утопающего в слезах из-за смерти любимого государя; душа его вострепетала бы при виде столь искреннего горя, доказывающего огромную привязанность к нему русского народа, его вечную любовь и скорбь, какая воцарится вслед за его уходом во всех сердцах, волнуемых истинно русскими чувствами.

Вечный мир и небесный покой Александру II, славному государю, освободителю и мученику!

Вдова Александра II не смогла присутствовать на погребении возлюбленного супруга; в тот ужасный и мучительный для ее сердца миг, когда драгоценные останки столь любимого ею существа должны были опуститься в могильный склеп, силы оставили ее.

Окруженная своими осиротевшими детьми, погруженная в глубочайшую боль, она осталась в одиночестве и взаперти в столь богатой трогательными воспоминаниями обители, где вкусила совершенное счастье. В тот скорбный час великого отчаяния одно лишь небо стало свидетелем ее страдания и слез. Ах, как жестоки и мрачны были мысли, осаждавшие тогда ее подавленную и разбитую душу.

Через два дня после горестной церемонии погребения ее супруга, 29 марта 1881 года, ему должно было исполниться шестьдесят три года. Какой мучительный день рождения! Какая горькая печаль! Какая скорбь в душе вдовы! Какое мрачное молчание в вечной разделенности и разлуке! Сколько пролито слез о любимом, живущем теперь только в Вечности!

В тот день рождения, который мог оказаться таким счастливым, скорбящая вдова посетила могилу почившего супруга и одарила его слезами своих поздравлений. Встретившие несчастную княгиню при совершении ее печального паломничества почувствовали волнение и стеснение в сердце, увидев собственными глазами на очаровательных чертах вдовы Александра II пугающие и губительные следы перенесенных ею сильнейших и неслыханных страданий.

В тот день, 29 апреля 1881 года, достойный принц Петр Ольденбургский, родственник и близкий друг Александра II, столь глубоко пораженный его гибелью, что шесть недель спустя последовал за любимым кузеном в могилу, вознамерился засвидетельствовать вдове своего государя и друга великое участие в ее горе. Он посетил ее, желая несколько смягчить ее боль, но скорбь княгини была так велика, что ей пришлось отказаться от утешения увидеть детского товарища своего супруга. Однако принц Ольденбургский, будучи не принят вдовой Александра II, навестил трех сирот почившего императора и расцеловал их, зная, как сильна была любовь к ним их покойного отца.

Принц Петр Ольденбургский принадлежал к немногим людям того поколения, которое, благодаря суровому и верному воспитанию, оказалось приобщенным к культуре. Подобно своему родственнику Александру II, он обладал утонченным и изысканным чувством приличия, и его совершенная учтивость побуждала его к поступкам хорошего вкуса, о которых другие и не подумали бы по недостатку воспитания. Покинув сей мир, этот великодушный и благодетельный на протяжении всей своей жизни принц, оставил по себе самые искренние горячие и единодушные сожаления.

Герцогине Эдинбургской, любимой дочери Александра II, его смерть принесла жестокую боль. Нежная любовь этой государыни к тому, кто дал ей жизнь, вдохновила в ней мысль угодить усопшему в ином мире, перенеся часть своей дочерней привязанности на трех сирот, оставленных им в столь раннем возрасте. Она выказала к ним большую сердечность, и каждый мог видеть, с каким удовольствием герцогиня принимала их всякий день у себя.

Добавим также, что герцогиня Эдинбургская, столь горячо симпатизировавшая отцовским чувствам, питала также большую дружбу и к графу Лорис-Меликову, о характере и великом политическом уме которого отзывалась с большой похвалой. Она засвидетельствовала графу сочувственные знаки внимания и продолжала благоволить к нему, несмотря на смерть отца. Это доказывает, что княгиня сумела по справедливости оценить таланты и обширные способности этого великого государственного деятеля.

Из всей императорской семьи один великий князь Михаил напоминает своего брата императора Александра II позой, интонациями голоса и даже лицом, в те минуты, когда едет в карете по улицам столицы. Вот почему публика всегда с удовольствием смотрит на этого князя.

Дети же великого князя Михаила чертами лица ничуть не походят на Александра II: его старший сын, великий князь Николай, которому исполнилось двадцать три года, похож скорее на своего деда, Николая I. В похвалу этому юному князю, который высок ростом, строен, хорошо сложен и полон изящества, скажем, что будь он простым частным лицом, его благородная манера держаться не замедлила бы привлечь к нему внимание как к совершенному типу благовоспитанного человека.

Из всех членов императорской семьи лишь великий князь Николай, сын великого князя Михаила, своим вниманием и уважением к обществу зримо свидетельствует о своем желании доказать, что он умеет понимать и признавать свой долг перед ним. В жизни государей учтивость с нижестоящими лишь очевидно возвышает их достоинство и славу. Так государи становятся популярны и завоевывают всеобщую симпатию.

Великий князь Николай обладает и не менее выдающейся образованностью. По справедливости, это единственный князь из семьи великого князя Михаила, о котором мы можем говорить, ибо его братья еще слишком молоды, чтобы успеть показать себя.

Но нет сомнения втом, что однажды они будут столь же хорошо воспитаны, как их старший брат, благодаря их матери, великой княгине Ольге, привнесшей тщательную заботу и суровую мудрость в воспитание своих детей, а такое воспитание формирует обычно превосходных людей.

Это совершенно естественный результат влияния женщины великого ума и совершенного такта, который позволяет находить выход из самых затруднительных ситуаций. Если эта княгиня и обращается к кому-либо с резкими и невежливыми словами, ее маленькие колкости столь остроумны, что умные люди на них не обижаются. Она и не пытается скрывать свои антипатии, но ее враги приходят в восхищение от того, с каким остроумием она их выражает.

Будучи женщиной умной и наделенной практическим чувством, княгиня никогда не отречется от привилегий доставшегося ей высочайшего положения.

VI

Известно, что император Александр II, помимо завещания, оставил жене запечатанное письмо, которое она могла вскрыть лишь после его смерти. О его содержании мы знаем лишь то, что император благодарил в нем возлюбленную подругу за счастье, которым она позволила ему насладиться в этом мире, и писал ей: «Знай, что и на небесах я не перестану любить тебя, как любил на этой земле…»

Достаточно и этих последних нежных слов усопшего, чтобы понять, какую огромную любовь вызывала княгиня в своем супруге. Всем известно, что эта женщина была его радостью, поддержкой и утешением, словом – достойной подругой в критические часы его жизни. Порой он говорил ей: «Моя корона так тяжела, но ты помогаешь мне носить ее!»

Государь не скрывал от жены ни своих мыслей, ни каких-либо семейных и государственных тайн; он полностью доверял ей, ибо был убежден, что та, что столь всецело разделяет его мысли, чувства и славу, неспособна совершить и малейшей нескромности.

Княгиня невольно оказывалась посвященной в важные государственные события, ибо государь просил ее читать ему вслух все бумаги, присылаемые из различных министерств, и особенно записки от дипломатического ведомства. Во время таких чтений император откровенно делился с женой своим мнением, ибо находил в ней совершенное сочувствие своим замыслам, направленным на развитие страны.

Поэтому не стоит удивляться, что вдова государя, упоминая о некоторых исторических событиях царствования Александра II, выводит из них неизбежные следствия сообразно идеям, усвоенным ею от августейшего супруга.

Нам стало известно, что вдова бережно сохранила все письма, которые ежедневно писал ей император. Весьма вероятно, что в этой корреспонденции описаны и тщательно детализированы события и имена участвующих в них лиц.

Очевидно, Александр II желал, чтобы эти письма остались в его семье, дабы его дети, достигнув разумного возраста, смогли лучше узнать своего отца. Если бы это не входило в его намерения, то он еще при жизни или в своем завещании повелел бы их уничтожить.

Будем надеяться, что однажды эти драгоценные документы помогут пролить свет на историю того времени, особенно в том случае, если она окажется злонамеренно и умышленно искажена с целью бросить тень на блестящее царствование покойного Александра II.

В прошлом году в Париже вышла в свет брошюра, изданная неким высокопоставленным лицом, для которого последняя война не стала славным полем брани. Ярко выраженный дух этой брошюры преследует лишь одну цель: оправдать ее автора, чьи произвольные действия привели к непоправимым ошибкам, и переложить всю вину на других.

Если подобные измышления будут появляться и в будущем, то во имя славы усопшего его вдове придется опровергнуть ложные утверждения или недоговорки, опубликовав подлинные документы.

Императору было известно, несколько драгоценно для его жены все, что написано его рукой. Накануне произнесения какой-либо речи он имел привычку приносить ей ее план, начертанный его собственной рукой. Подобные записи относятся к документам иного рода, но они столь же бесценны для потомков.

Обратимся теперь к вопросу о состоянии, которое император Александр II завещал своей семье. Оно было поделено на равные доли между супругой и всеми сыновьями его величества, обладавшими титулом великих князей. Таким образом, княгиня вместе с тремя детьми получила сумму в три миллиона рублей.

Установив меньшую долю состояния для своих детей от второго брака, император еще раз представил блестящее доказательство своей деликатности и совестливости; ибо сумма, завещанная его второй семье, происходила из капитала, накопившегося за немногие годы сбережений в его личной казне.

Узнав о подробностях завещания покойного отца, нынешний император Александр III нашел, что вдове и ее троим детям этого недостаточно. Поэтому он велел купить для княгини и ее семьи небольшой мраморный дворец старшего сына великого князя Константина. Более того, его величество назначил княгине годовое содержание в сто тысяч рублей, чтобы доходы с ее личного состояния могли со временем увеличить предназначенный ее детям капитал.

Назначая вдове своего отца содержание такого исключительного размера, Александр III доказал свое уважение к ее положению. Этот великодушный поступок показывает нового государя в выгодном свете, напоминая о славной памяти его отца.

Согласно завещанию Александра II, вдовствующая княгиня могла сохранить за собой и свои покои в Зимнем дворце, но она не пожелала там оставаться по причине слишком мучительных воспоминаний.

Княгиня никогда не задумывалась о том, что станет с нею после смерти ее супруга.

Поскольку нам хорошо известна деликатность Александра II, мы должны быть совершенно убеждены, что он никогда не дарил наличных денег ни своей жене, ни кому-либо из членов своей семьи. Его подарками были драгоценные украшения или предметы искусства.

Он имел обыкновение давать деньги нуждающимся: поощрял артистов; оказывал помощь инвалидам войны, занимался благотворительностью; порой ему доводилось извлекать из затруднительного положения какого-нибудь своего детского товарища, чье положение пошатнулось, или же его щедрость стремилась отблагодарить кого-либо за оказанные ему услуги.

Что касается личных трат Александра II, следует сказать, что он обладал самыми простыми вкусами и сохранял и поддерживал при дворе лишь ту роскошь, которую ввел в обиход его отец Николай I. Эту роскошь он поддерживал до своей смерти, ни в чем ее не приумножая и считая необходимой единственно потому, что признавал, что великой империи надлежит быть представленной с пышностью, отвечающей ее величию и положению среди европейских и азиатских держав.

В личном своем обиходе он пользовался лишь строго необходимым и был весьма далек от того, чтобы наслаждаться роскошью, порой ему недоставало и простых удобств. Лишь в последние годы жизни он имел удовольствие спать на хорошей сетчатой кровати, а прежде довольствовался весьма тонким, плохо набитым и жестким матрасом, сон на котором ничем не отличался от сна на досках.

Кресла в его кабинете, где он проводил за работой целые дни, были устаревшей и неудобной формы прошлого века, такие же жесткие, как и его матрас.

Во время сильнейших зимних холодов его постель едва подогревалась с помощью простой грелки с горячей водой. Все это доказывает, насколько государь был чужд личной роскоши и всего, что относилось к современному комфорту. Он насладился им лишь благодаря своей жене, которая велела заменить его старую мебель другой, более удобной, так что со временем император обустроился получше. Впрочем, очевидно, такова уж судьба государей – всегда подчиняться законам заведенного этикета, притом что законы эти не позволяют низшим производить какие-либо изменения в их жилище и в то же время отнимают свободу заниматься этим у высших. Так и проводит государь свою жизнь среди обветшалой роскоши, заведенной его предшественниками, не помышляя о том, что современная промышленность уже давно предоставляет даже простым людям все возможности наслаждаться совершенным комфортом.

В Зимнем дворце император занимал самые узкие и неудобные комнаты, по соседству с помещениями для слуг. Кабинет, где он умер, служил ему одновременно спальней, туалетной комнатой, приемной для министров и рабочим кабинетом. Поскольку отопление этих покоев было оставлено исключительно на усмотрение челяди, то легко догадаться, что вследствие небрежности слуг там всегда была разная температура. Именно княгине император был обязан наведением порядка и в этой службе.

В качестве примера нерадения, царившего в службах императорских покоев, можно упомянуть камин в турецкой комнате Царскосельского дворца, смежной с кабинетом Александра II. Камин этот невозможно было топить на протяжении многих лет, ибо он сильно дымил.

В итоге можно сказать, что император перестал простужаться лишь тогда, когда его супруга лично взялась за поддержание температуры в его покоях, запретив слугам открывать окна в иные часы и на иную продолжительность времени, нежели те, что были установлены заранее^[4].

Следует признать, что лишь любовь могла заставить такую женщину, как княгиня, входить во все эти мелочные детали и вдохновлять ее на подобные проявления внимания во всякий час, всякий день и при любых обстоятельствах.

В еде император был гурманом, но весьма умеренным. Он мало ел и выпивал за едой только содовую воду и рюмку Токайского вина, предписанного ему врачом, иногда – бокал пива.

Император предпочитал обычную пищу, хотя всегда радовался грандиозным приемам в его дворце.

В финансовых вопросах император проявлял такую щепетильность в личных расходах, что нередко к концу года оказывался без денег. В подобных случаях он просил министерство двора одолжить ему некоторую сумму, вернуть которую мог лишь три-четыре месяца спустя. Если в течение этого времени государю напоминали о необходимости вернуть деньги, Александр II старался уплатить свой долг при первой же возможности.

Все расходы на обустройство и меблировку покоев своей жены в Зимнем дворце, равно как и расходы по их содержанию Александр II всегда полностью покрывал из личной казны.

Помимо капитала, завещанного семье, его величество Александр II оставил в кассе министерства двора гигантскую сумму в шестьдесят пять миллионов рублей, сэкономленную за все время его царствования.

При своем восшествии на престол император не только не получил никакого капитала от своего отца, но в министерстве двора за ним числился еще и долг размером около миллиона рублей. Вот какой дефицит императорской казны существовал после предшественников Александра II, и мы, опираясь на доказательства, можем утверждать, что этот государь был единственным в России, оставившим после своей смерти подобную сумму сбережений.

Не забудем, что статус самодержца позволял ему распоряжаться этими средствами по своему усмотрению, ни перед кем не отчитываясь, а сбережения эти были осуществлены им из сумм годового бюджета расходов императорского двора.

Александр II не желал располагать этими капиталами потому, что в глубине души не признавал за собой морального права на это, будучи совестлив и в своих мельчайших поступках.

VII

Император Александр II получил самое тщательное воспитание. Его отец, император Николай, и мать юного князя относились к воспитанию сына с совершенно особенным вниманием.

В качестве фундаментальной основы морали ему были внушены религиозные принципы. Его побуждали изучать себя во всем, сверяться с собой, чтобы уметь отдавать себе ясный отчет в своих поступках и впечатлениях. Пастырь, наставлявший его в вопросах религии, учил его, к примеру, спрашивать себя: «Что я сделал для других? Хорошо ли я поразмыслил о том, для какой цели создал меня Бог? Приносила ли пользу другим моя жизнь до сего дня?»

Вот что еще говорил ему этот священник:

«Внимательно следите за своими действиями теперь, когда время позволяет вам улучшать себя! Благоразумно подвигайтесь вперед, дабы однажды вам было сладостно бросить взгляд назад. То, что вы приуготовляете себе ныне на своем земном пути, обернется для вас радостью и здесь, и в ином мире! Ваше предназначение обязывает вас быть не только господином самому себе, но и господином миллионам людей, различных языков, состояний, чувств, обычаев, нравов, мнений, верований и предрассудков. Посудите, сколько ума вам потребуется, чтобы научиться различать их нужды и быть способным указывать им надежный и прямой путь к желанной цели! Подумайте, какую великую силу характера вам придется развить в себе, чтобы поддерживать этих людей на их пути!

Государство – весьма непростой механизм, оно состоит из живых и свободных винтиков, и их движение в любой момент может разладиться, если их не поддерживать силой справедливой и мудрой воли! Не надейтесь на то, что всегда сможете найти себе сотрудников и помощников; быть может, вы их и найдете, но чтобы привязать их к себе, вам понадобятся большие знания. Когда вы хорошо узнаете самого себя, со всеми вашими недостатками и достоинствами, вы научитесь легко угадывать мысли и стремления других людей, чувствовать их нужды, ценить их труд и блага цивилизации. Для того, чтобы изучить человека и весь мир, вы должны судить о них по самому себе. А для этого нужно иметь ясный взгляд, чтобы видеть вещи в правильном свете. Кроме того, поскольку судьба призывает вас к тому, чтобы управлять другими, вы должны прежде показать, что можете управлять самим собой. Умение управлять собой – наилучший путь к самой совершенной науке власти. Кто умеет поддерживать в равновесии различные способности собственной души, тот обладает и силой покорять себе другие души и устанавливать порядок вокруг себя».

Вот какие принципы внушались Александру II, в пору его отрочества, его наставником протоиереем Павским и послужили основой его религии и морали.

Учителем юного князя был также известный поэт Жуковский, вложивший совершенно особенный жар и усердие в уроки, преподанные своему воспитаннику.

Мы видим, что великие цивилизаторские реформы, проводимые Александром II, естественным образом вытекают из принципов, преподанных ему в юности не только этим поэтом, но и иными учителями, потрудившимися над его образованием.

Жуковский с особой заботой обучал наследника трона истории, которая, по его мнению, означала для того исследование жизни различных народов, а также причин их процветания и бедствий во все времена.

Вот некоторые из его наставлений августейшему ученику:

«Уважайте закон и своим примером учите других уважать его. Закон, от которого уклоняется или который не соблюдает государь, не будет соблюдаться и его народом.

Любите и распространяйте просвещение; именно оно является самой твердой опорой власти.

Народ без просвещения становится народом без достоинства.

Тот, кто стремится властвовать ради самой власти, думает, что это простое дело, но из слепых рабов легче сделать яростных бунтарей, чем превратить их в просвещенных подданных; первые будут действовать неразумно и против здравого смысла, в то время как последние будут поступать как разумные люди, ибо лишь они способны оценить, какие блага вытекают из соблюдения порядка и законов.

Уважайте общественное мнение, которое зачастую просвещает государя – это его лучшая опора, его самый суровый и неподкупный судия. Если правительство притесняет народ и непоследовательно в своих действиях, в общественное мнение могут проникнуть революционные идеи, но к справедливому государю общественное мнение всегда благожелательно. Пестуйте свободу, то есть справедливость, она поможет вам обрести необходимое государю великодушие и предоставить избавление народам. Свобода и порядок суть одно и то же. Любовь государя к свободе укрепляет в подданных любовь к подчинению. Не следует править, прибегая к насилию, – нужно править, опираясь на общественный порядок. Подлинное могущество государей – не в вооруженной силе, а в процветании народа. Окружите себя достойными советниками; слепое высокомерие государя, удаляющего от себя способных людей, отдает его на милость честолюбивых эгоистов, пятнающих его честь и приносящих урон процветанию нации. Не обольщайтесь людьми и всем сущим, но храните в душе идеал прекрасного и веру в добродетель!»

Вот какие благородные и добродетельные поучения способствовали развитию в уме и сердце Александра II присущих ему выдающихся достоинств и великих освободительных идей, вдохновлявших его во все периоды его памятного царствования.

Следует признать, что эти ценные поучения стали добрыми семенами, павшими в плодородную почву, ибо счастливая натура ученика сделала для его учителей приятной и легкой задачу его воспитания.

В числе наук, преподаваемых юному государю, Жуковский считал необходимым изучение латыни как фундаментальной основы других языков. По мнению поэта, эта дисциплина должна была стать не докукой, но развлечением, способствующим его умственному развитию. Он говорил, что, читая латинских классиков, государь будет черпать из источника подлинной цивилизации. Более того, Жуковский наставивал и на том, чтобы князю-наследнику трона доставлялись все литературные новинки, выходившие в свет в Европе.

Все изложенное позволяет видеть, сколь тщательная забота была привнесена в воспитание императора Александра II – воспитание прочное и серьезное, которое сдержало все свои обещания и принесло все ожидаемые от него плоды.

От этого же совершенного воспитания происходит и чувство благоговейного почтения, какое Александр II всегда испытывал и выражал в отношении своих отца и матери как при их жизни, так и после их кончины.

Повзрослев, Александр II стал для своего отца скорее другом, нежели сыном.

Когда, будучи еще ребенком, он был провозглашен великим князем-наследником трона, он разразился слезами, подумав о том, что ему придется взойти на престол, когда его отца не станет на этом свете. Тогда эта жестокая мысль поразила его юное сердце.

Горячая нежность, которую он испытывал к своему родителю, осталась неизменной с годами; и перед тем как предпринять путешествие или совершить важнейшие деяния своего царствования, он всегда отправлялся преклонить колена на отцовскую могилу. Видя, как он, уронив голову в руку, опирается локтем на мрамор надгробия, можно было подумать, что он беседует с усопшим императором, ища у него советов или спасительного вдохновения.

После кончины Николая I, когда вдовствующая императрица была погружена в жесточайшую скорбь, она обрела несказанное и великое утешение в своем сыне Александре. Мы представим здесь трогательное доказательство тонкости чувств этого государя. Его отец имел обыкновение читать императрице на сон грядущий главу из святых Евангелий. В вечер того самого дня, когда умер Николай I, Александр II явился в покои своей матери, держа в руке святую книгу, из которой и почитал ей, желая заменить своего покойного отца в исполнении этой благочестивой обязанности.

При перенесении тела императора Николая I из его покоев в часовню Зимнего дворца вдовствующая императрица следовала за гробом, и когда траурный кортеж проходил через залы дворца, стоявшие на карауле солдаты при приближении Александра II громко приветствовали его как нового монарха. Услышав в первый раз такое приветствие, облекавшее его титулом, носимым дотоле его отцом, он сделал знак рукой, повелевая солдатам молчать из уважения и почтения к его овдовевшей матери, которая следовала за ним, чтобы ей не пришлось слышать, как произносится титул, который носил ее опочивший супруг. Подобная честь, доставшаяся в наследство от обожаемого отца, принесла в то мгновение горестную боль нежной и чувствительной душе Александра II.

Несколько дней спустя Александр II направлялся в покои своей матери, и лакей объявил о его приходе, возгласив: «Император!» Переступив порог материнских покоев, он заметил, как дрогнули черты императрицы, и с этого дня запретил титуловать себя государем в присутствии матери.

Чувство признательности, этой сердечной памяти, столь редкой в наши дни среди смертных, было в высшей степени развито в великой душе этого монарха, и проявлялось это чувство даже в мельчайших пустяках. В ответ на небольшую услугу он выказывал такую благодарность, что вызывал порой смущение и неловкость. При расставании с ним в сердце оставалась радость и как бы вдохновение поступать так и впредь.

Став государем, Александр II всегда со вниманием относился к ходатайствам о какой-либо милости, если просьба подкреплялась именем Николая I, которого знал когда-то ходатай, настолько жива оставалась в душе императора нежная память об отце, не оставлявшая его до конца его дней и унесенная им с собой в могилу.

По свидетельству княгини, жены Александра II, в семейном кругу он обладал превосходным характером; его настроение было совершенно ровным, образ жизни – во всем простым, он легко умел применяться к привычкам каждого, без труда отказывался от своих вкусов, чтобы разделить желания других. Его совершенная и безграничная уступчивость обнаруживалась при всяком удобном случае, даже в его отказе от мелких привычек, над которыми он возвышался в силу утонченного вкуса и безукоризненного воспитания.

Александру II была присуща подлинно царская вежливость, иными словами самая пунктуальная и неукоснительная точность. Он не любил заставлять себя ждать, особенно своих министров: если такое случалось, он испытывал настоящую досаду и некоторую нервозность. Незадолго до смерти монарха финский министр Шерн-валь стал свидетелем одного из таких мгновений досады, и вот как это произошло. Министр, будучи вызван к императору, явился к нему за полчаса до назначенного для аудиенции часа. При встрече с ним император извинился, что заставил его ждать, но заметил при этом, что в том нет его вины – было очевидно, что Александр II испытывал некоторую досаду.

Приведем еще одно доказательство его рыцарской учтивости. После свадьбы дочери он приехал в Лондон, чтобы отдохнуть в семейном кругу и взглянуть, как обустроилась герцогиня Эдинбургская. Но вместо отдыха Александру II пришлось участвовать в непрерывных и утомительных официальных приемах, смотрах, обедах, визитах и т. п. Однако же, несмотря на все хлопоты и недостаток свободного времени, когда он мог бы располагать собой, Александр II почел за удовольствие и долг посвятить несколько часов тому, чтобы навестить поселившуюся в уединении в Числхерсте вдову Наполеона III. Он не забыл оказанного ему этой женщиной в Париже императорского гостеприимства в те дни, когда судьба вознесла ее к вершинам величия. Александр II счел бы преступлением воздержаться от того, чтобы засвидетельствовать знаки почтения свергнутой государыне. И такая учтивость проистекала от превосходного воспитания Александра II.

История напоминает нам о подобном случае и в жизни Александра I, утонченность, вежливость и учтивость которого так восхвалял его племянник Александр II. Мы имеем в виду посещение этим государем в Мальмезоне, в 1814 году, экс-императрицы Жозефины, чье несчастье и бедственное положение еще более превосходили невзгоды экс-императрицы Евгении.

Тогда же, во время своего пребывания в Лондоне, присутствуя на большом параде английских войск, он заметил императорского принца Луи Бонопарта, шагавшего перед ним в рядах кадетов вулвичской артиллерийской школы. Принц привлек внимание императора, он не замедлил пригласить его на завтрак, состоявшийся после парада, и постарался засвидетельствовать ему такое же почтение, как если бы он был сыном все еще правящего государя.

Великие бедствия в глазах Александра II являлись лишь дополнительной причиной для проявления доброжелательности; превратности судьбы или несчастье человеческой жизни не рассматривались им как падение или унижение.

Чем больше мы рассматриваем черты характера государя, тем больше чувствуем себя во власти восхищения, даже лишь мимоходом упоминая о его бесчисленных поступках, когда его признательность за оказанную услугу или почтение к незаслуженному несчастью побуждали его проявлять столь достойные и трогательные знаки внимания. Скажем об этом еще несколько слов.

Великая душа императора Александра II, вдохновляемая благодарностью к тем, кто помог ему советом или своими трудами, всегда воздавала таким людям блестящие почести. Так, граф Ростовцов, принявший активное участие в деле освобождения крепостных, о чем мы еще будем говорить позднее, пользовался благодарностью государя на протяжении всей своей жизни и даже после смерти. Когда его не стало, император перенес свое чувство признательности на его вдову. До самой кончины Александр II не забывал каждый год нанести визит графине в день смерти ее супруга.

Никакое мысленное несогласие, ни облачка и ни тени не омрачали безмятежности и не нарушали абсолютного счастья семейной жизни Александра II!

Будучи врагом всякой льстивости, он заранее угадывал ее; его жена в общении с ним также приобрела это изысканное качество и в обыденных беседах с супругом называла вещи своими именами, ничего не смягчая.

Можно добавить, что она говорила ему правду в глаза о всех и вся, и император никоим образом не мешал развитию такой благородной откровенности. Александр II, чья душа была столь чувствительна к благодениям, испытывал подлинное чувство признательности и к своей жене, к которой был безгранично привязан. В их беседах главенствовало взаимное доверие в соединении с самой откровенной свободой. Император ценил ее редкостную привязанность, ибо ради него любимая женщина на протяжении пятнадцати лет жертвовала своей молодостью, красотой и всеми радостями спокойного и незнакомого ей блаженства, каковое мог предоставить иной, менее заметный брак. Эта женщина отказалась от своих родных, от светских развлечений и удовольствий, словом, – от всего аристократического общества, где могла бы блистать всем блеском красоты и очарованием своей личности. Она была создана лишь для одной цели: любить своего государя, наслаждаться его присутствием, доказывать ему свою нежность, делить с ним его счастье, а нередко и горе. Вполне естественно, что она оказывала на своего супруга большое влияние; более того, признаем, что ни один государь, когда-либо женатый морганатическим браком, не возводил свою жену столь высоко на пьедестал равенства; такое явное возвышение даже породило в публике мысль, будто государь желал провозгласить ее императрицей и короновать.

Бесспорно лишь то, что император захотел пожаловать своей жене орден Святой Екатерины, созданный в 1714 году императором Петром Великим для его супруги Екатерины I.

Первого января 1881 года император Александр II высказал пожелание наградить ее этим знаменитым орденом, чтобы во время больших приемов при императорском дворе княгиня получила преимущество перед другими дамами, допущеными к государеву двору. Но супруга Александра II отказалась от высокого знака отличия, заявив, что такая честь ничего не прибавит ни к ее счастью, ни к ее славе супруги Александра II. Ее отказ раздосадовал государя, который согласился лишь отложить это награждение, но не отказался от него.

Было вполне естественно, что император Александр II пожелал наградить свою жену этим орденом, ибо княгиня Ловиц, морганатическая супруга его дяди, великого князя Константина, получила орден Святой Екатерины тотчас по заключении брака. Александр II, будучи императором, не мог допустить, чтобы его жене было оказана меньшая честь, чем жене великого князя, тем более что она имела все права на орден в силу своего высокого происхождения.

Это желание именитого супруга было столь естественно, что мы не можем помешать себе думать о неправоте княгини, воспротивившейся его воле. Настойчивость, с какой государь-мученик стремился завершить при жизни все дорогие его сердцу дела, наводит на мысль о том, что он предчувствовал свою близкую кончину. Беспощадная смерть подтвердила его предчувствия!

Император любил свою жену нежно и столь же сильно, сколь и сам был любим ею, но любил ее без экзальтации, без ревности, – словом, любовь его была лишена всех безумств первой молодой любви – чувства сколь легко зарождающегося, столь и быстро преходящего. К своей жене он питал глубокую любовь, преобразившуюся в искреннюю привязанность, прочно укоренившуюся со временем в его сердце и душе, – привязанность столь сильную, что только смерть смогла вырвать ее, похитив его душу с земли.

Редкая благовоспитанность, делавшая Александра II самым милостивым и величественным из государей, настолько сообщилась его жене, что вскоре и княгиня, которую поначалу считали довольно робкой особой, ко всеобщему удивлению стала держаться достойно и ласково, притом что чувствовала себя совершенно непринужденно в присутствии великих мира сего.

В похвалу княгине добавим, что она никогда не стремилась к высочайшим милостям: от подобной человеческой слабости ее сохранила гордость, которая есть принадлежность славных древних корней и передается из поколения в поколение.

Стоит ли после этого удивляться, что княгиня, равно как и ее сын, после жизни в близости с таким монархом, вовсе не чувствуют себя ослепленными блеском всяких иных почестей? Все эти почести стоят для нее ниже верховного величия, которое исходило от покойного императора, ее незабвенной памяти супруга.

VIII

Император Николай I, человек высочайшего ума, понимал, что его сын наследует ему в трудное время, требующее перемен на пути реформ.

Еще во времена его царствования начались студенческие волнения и пришлось прибегать к средствам подавления, чтобы остановить их рост. Тогда и был сослан Достоевский.

Император Николай I признавал необходимость освобождения крепостных и задумывался об этом во время своего царствования, но решение этого вопроса было отложено в виду того, что он еще недостаточно назрел для той эпохи: умы еще неспособны были оценить преимущества освобождения, государю недоставало людей, да и ему самому не хватило смелости. Николай I предчувствовал, что, поскольку прогрессивные идеи должны идти в ногу со временем, то заслуга успешно осуществить реформу выпадет его наследнику, которому он и завещал свершение этого великого и цивилизаторского для России дела.

Умирая, Николай I оставил империю во власти ужасных осложнений и даже, добавим, в плачевном состоянии, но умер он спокойно, ибо знал, в какие руки передает славу и процветание России.

Политика Александра II руководствовалась отнюдь не завоевательским духом, перед смертью он мечтал вернуть России всю целостность ее территории и господствующее место первенствующей державы в европейском сообществе.

После смерти Александра II некоторые лица заявили, что следствием скороспелых реформ явился рост свободомыслия. Возможно, это и так, однако каждый согласится с тем, что вследствие освобождения черни и допущения ее в публичные школы, которые прежде оставались для нее закрыты, из ее среды вышло множество грамотных людей, хотя и низкого происхождения, но сумевших оценить свое новое положение в сравнении с положением своих отцов, а такой взгляд, при мучительном воспоминании об притеснениях, позоре и угнетении, жертвами которых были крепостные на протяжении стольких веков рабства, пробудил в их сердцах некоторую горечь в отношении существующего порядка вещей. Подобный взгляд в прошлое породил в их душах мстительное чувство в отношении класса дворянства.

Новые идеи были подхвачены молодежью в семинариях, учрежденных для образования сельских учителей. Все эти молодые люди были выходцами из класса недовольных, в большинстве своем – сыновьями низшего духовенства. Новые идеи породили враждебный правительству оппозиционный дух.

Странно, но эти молодые люди в своем слепом заблуждении забыли, что своей личной свободой обязаны именно правительству Александра II, ибо этот-то государь и принял законы, которые уже не обязывали сыновей служителей культа оставаться в рядах духовного сословия их отцов. Отменив сословные ограничения, император предоставил молодым людям, выходцам из духовного сословия, те же права, какими пользуются другие сословия, ибо в наши дни любой человек, если он того пожелает, может стать священником. Без принятия таких мер мы могли бы пострадать от недостатка сельских священников, ибо прежде никто не имел права вступить в духовное сословие по призванию и по душевной склонности, но мог лишь принять монашество и жить в монастыре.

Неоценимое благодеяние, пожалованное государевыми законами сыновьям священников, большинством из них не было оценено; они прониклись бунтарским духом и образовали секту нигилистов. Александр II сознавал, что, хотя его царствование и плодотворно в плане всякого ряда реформ, революционная партия оставалась недовольной и стремилась к его гибели. Неоднократные покушения на его жизнь сделали их ожесточенность для него очевидной, и в своих беседах с семьей он говорил об этом, восклицая: «Но чего же они хотят от меня?» Когда он произносил эти слова, его лицо становилось озабоченным и тогда, погрузившись в размышления, он, казалось, искал ключ к решению проблемы, которое могло бы разоружить и удовлетворить эту партию.

Император Александр II знал об умонастроении некоторой части русского народа, но полагал, что небольшая горстка оппозиционеров не в состоянии перечеркнуть достижения реформы народного образования, хотя и понимал, что именно из среды этих людей происходят убийцы, которые покушаются на жизнь правительственных чиновников его империи и которые привели, наконец, к катастрофе 13 марта 1881 года.

Многие люди старались внушить покойному государю, что из этих-то школ и происходит все зло, что абсолютно необходимо прибегнуть к мерам подавления революционных настроений и многие из школ запретить. За два месяца до смерти Александра II ему доказывали необходимость закрытия высших Бестужевских курсов для женщин. И хотя государь признавал справедливость некоторых обвинений касательно этих курсов, он все же сохранил это учебное заведение, которое существует в Санкт-Петербурге и доныне.

Император знал, что только просвещение может возвысить ум человека и улучшить его судьбу; и если русское крестьянство до настоящего времени бедно и задушено поборами, то истинная причина его положения в том, что оно совершенно невежественно, хотя и умно от природы. В результате крестьяне отданы на милость бесчестных откупщиков, наживающихся на их скудости, а сверх того подвергаются мошенничеству со стороны деревенских писцов, недостойно обманывающих их при любых обстоятельствах. Русский крестьянин освободится от опутавших его цепей лишь в тот день, когда сможет лично проверять и собственными глазами читать те бумаги, которые его заставляют подписывать.

Упомянем мимоходом о печальном для человечества факте: после смерти Александра II пять десятков слушательниц Бестужевских курсов отказались участвовать в сборах пожертвований на серебряную корону для украшения могилы Александра II. Поспешим, однако, добавить, к вящей славе этого самого человечества, что сто пятьдесят остальных слушательниц возмутились постыдным отказом соучениц и доброе дело восторжествовало.

Разве не те же идеи о торжестве добра над злом поддерживали и питали мужество императора на пути развития народного образования, которое он считал единственным средством для просвещения своего народа, несмотря на бесчисленные препятствия в проведении реформ? За свою приверженность этому благородного и святому делу он и погиб от цареубийственной и святотатственной руки этих несчастных.

Когда государь посвятил себя делу освобождения крепостных крестьян, ему пришлось с сожалением убедиться, что лишь весьма немногие лица из его окружения сочувствуют его идеям, в то время как огромное большинство людей не только противятся им, но и указывают ему на непреодолимые препятствия для их осуществления в настоящем, а в будущем – на серьезные опасности, которые могут поставить под вопрос само существование его империи.

Теперь кажется, будто эти последние советчики предвидели пагубные последствия великой реформы, которая двадцать лет спустя приведет к трагической гибели государя-освободителя. Это объясняет слова некоторых людей, заявивших после чудовищного покушения, что катастрофа 13 марта стала результатом ультра-либеральных реформ Александра II. Но, по справедливости, следует признать, что все эти реформы естественным образом вытекали из освобождения крепостных.

Несмотря на то, что окружение императора противилось осуществлению этого славного деяния, некоторые лица могут подтвердить слова, сказанные им: «Освобождение крепостных бесконечно меня занимает; я должен довести его до конца. Я все более исполняюсь решимости для его проведения, но у меня нет никого, кто помог бы мне в решении этого безотлагательного вопроса».

Великая заслуга императора Александра II состоит в том, что, вступив на путь прогресса, он осознал невозможность свернуть с него и тем самым подорвать в общественном мнении доверие к власти своей нерешительностью, которая в России может принести больше вреда, чем в любой другой стране. Он даже говорил, что совершенно необходимо уметь сдерживать движение умов, но невозможно остановить его.

Мы назовем имена трех лиц, которые помогали осуществлению великих идей монарха и в которых он обрел себе подлинных сподвижников и опору, – это великий князь Константин, граф Ростовцов и великая княгиня Елена.

Незадолго до обнародования великого акта освобождения русских крестьян граф Ростовцов умер, и императору стало недоставать его. Предоставим ему слово:

«Признаюсь, после смерти Ростовцова мне оказалось весьма затруднительно подыскать ему замену. Единственный человек, который показался мне способным наследовать ему в осуществлении моих планов, был граф Панин, министр юстиции. Когда я заявил о своих намерениях в его отношении, многие не одобрили моего выбора; однако я настоял на своем решении и велел вызвать ко мне графа Панина. Когда я высказал ему свое желание сделать его председателем вместо графа Ростовцова, он ответил мне: «Должен вам признаться, государь, что вовсе не разделяю ваших идей по поводу освобождения крестьян; но если вы затрудняетесь с выбором человека, я соглашусь принять этот пост, а коль скоро соглашусь, то присоединюсь к делу и доведу его до хорошего результата». Я был весьма доволен, – добавил император, – заполучив графа Панина и добившись его согласия, и должен признать, что граф свое слово сдержал, поддержав это дело до конца. Никогда не забуду оказанной им мне услуги!»

Слова эти, произнесенные устами Александра II, и воздают наибольшую честь потомкам графа Панина, ибо не следует забывать, что он был богатым земельным собственником, владевшим двадцатью тысячами крестьян, которых в результате освобождения крепостных потерял; таким образом, граф поступил как честный человек, пожертвовав личными интересами во имя счастья отечества.

Однако самую твердую опору всем своим прогрессивным начинаниям император обрел в своем брате, великом князе Константине.

В то время вокруг великого князя Константина группировались наиболее просвещенные люди высших сфер империи, боровшиеся с невежеством и распущенностью.

Все проекты и реформы исследовались, обсуждались и исправлялись в имперском совете, под председательством великого князя Константина, после чего представлялись на подпись императору.

Одаренный блестящим умом, весьма энергичным характером и многими достоинствами, развитыми основательным образованием, великий князь Константин с молодости предался государственным делам. Его непосредственная связь с троном предоставила ему возможность расширить сферу своей деятельности на величайшее благо всей России.

Люди, рекомендованные князем на высшие посты управления, были все людьми просвещенными, разделявшими взгляды великого князя на реформы, которые следовало произвести в государстве.

С того времени и возникла неприязнь к великому князю, которая с годами лишь укреплялась и достигла апогея к концу царствования Александра II.

Враждебность к великому князю и ко всем, кто разделял его идеи, стала проникать и в общественное мнение, выдвинувшее против него ложные и безосновательные обвинения и запятнав идеи князя и всех реформаторов радикализмом.

В России либерализм обычно смешивают с радикализмом, тогда как между ними существует огромная разница. Либерализм ведет человека к миру, процветанию и всем благам цивилизации, в то время как радикализм, своим стремлением к разрушению установленного порядка, неизбежно приводит народ к пропасти революций. Разумно же проводимый либерализм открывает самый надежный путь к достижению желанной цели без катаклизмов.

В России имеется многочисленная партия реакционеров, которые стремятся к возврату исконной примитивной организации и не видят никакой разницы между либерализмом и радикализмом. Реакционеры эти преследуют просвещенный класс либералов, которых они смешивают с революционерами или радикалами. Они несправедливо причисляют к ним и всех приверженцев либеральных реформ, прославивших царствование Александра II.

Клевета на великого князя Константина простерлась вплоть до обвинения его в оппозиционности государю. Александру II было небезызвестно об этих клеветнических атаках, но он не придавал им никакого значения и они ни в чем не умаляли его доверия к брату.

Здравый смысл, казалось бы, указывал на то, что обвинения эти лишены основания, ибо зачем же великому князю Константину вставать в оппозицию к брату, тогда как он уверен в том, что Александр II – его единственная опора.

В эпоху, когда великий князь Константин начал принимать участие в государственных делах, Александр II пытался пробудить Россию от ее вековечного сна и болезненного оцепенения, довлевшего над духом русского народа.

Нет сомнений в том, что великий князь Константин займет славное место в навеки памятной истории царствования своего именитого брата Александра II, ибо он выказал себя самым ревностным сотрудником мудрого государя во всех великих реформах.

Те русские, кому дороги и драгоценны прогресс и процветание нации, навсегда сохранят признательную память о великом князе Константине за его интеллектуальный вклад во все деяния, послужившие развитию его страны по пути цивилизации.

Благодаря редкому уму и обширной эрудиции великий князь Константин является одним из тех избранных людей, которые и в самых критических обстоятельствах способны собственной инициативой противостоять трудностям и преодолеть все преграды.

Мыслящая часть русской нации сумеет оценить его высокие способности иотдать справедливость его великим заслугам. И хотя ныне великий князь Константин отказался от политической жизни и живет в уединении, о нем всегда будут помнить все, кто его знал.

С 1866 года великий князь Константин стал играть более скрытую роль. Начиная с этого времени весьма усилилось влияние графа Шувалова, и назначение министров в большинстве случаев производилось уже по рекомендации графа. Так, среди прочих, были назначены министр внутренних дел генерал Тимашев и министр юстиции граф Пален. Справедливо и необходимо заметить, что наиболее сильные беспорядки, от которых пострадала Россия, поднялись именно при этих двух министрах. Увы! то была эпоха фаворитизма, и всякий стремился дать пост члену своего круга, независимо от его реальных способностей и в ущерб процветанию страны. К счастью, истинное положение дел постепенно открылось монарху. Избранные таким образом министры вскоре осознали, что Александр II был бы весьма удовлетворен, если бы они оставили свои посты. Один оказался достаточно ловок и сменил должность, другие же подали в отставку.

В то же время следует признать, что государь не любил менять министров, и вот тому доказательство: те, кто добился доверия императора, были отмечены им по справедливости и по заслугам и продолжали занимать свои посты на протяжении почти всего царствования Александра II.

К концу его царствования состоялось еще несколько назначений, весьма, однако, непродолжительных, ибо лица эти совершенно не отвечали требованиям времени или же совершили многие ошибки. В связи с этим упомянем назначение на пост министра финансов генерала Грига, выдвинутого на это место по рекомендации его предшественника, господина де Ретерна.

В это самое время государю порекомендовали выдающегося финансиста, господина д’Абазу. Этот замечательный человек, независимого нрава и твердых мнений, одаренный обширным творческим умом, непреодолимой настойчивостью и высочайшими административными способностями, и был подходящим на этот пост человеком. В подтверждение его редких достоинств укажем на то, что за шесть месяцев, в течение которых господин д’Абаза управлял министерством, он успел доказать, несмотря на такой краткий срок, что способен на великие дела и что исполнение его далеко идущих планов привело бы Россию к процветанию.

Император склонялся к назначению господина д’Абазы, и сегодня нам следует задаться вопросом, почему же господин де Ретерн настоял, чтобы на посту министра финансов его сменил именно генерал Григ. Только ли потому, что хотел оказать покровительство другу? Или же для того, чтобы тем более сожалели о его собственном уходе, что его заместитель оказался совершенно некомпетентен? Объяснить это теперь невозможно.

Зная о желании императора назначить министром финансов господина д’Абазу, господин де Ретерн не мог настоять на своем выборе иначе как с помощью уклончивых доводов, которым император не придал особого значения; но добавим, что если назначение генерала Грига и стало результатом его рекомендаций, то лишь потому, что в глубине души государь был убежден в том, что господин де Ретерн, будучи специалистом в своем деле, более способен к справедливому и разумному выбору заместителя на этот важный пост. Дальнейшие события и их последствия показали императору, что его собственный выбор, если бы он последовал своему побуждению и назначил министром финансов господина д’Абазу, оказался бы более удачным.

Этот пример, один из тысячи, доказывает, что если в управлении государством и имели место преступные злоупотребления и ошибки, которые, казалось бы, со всей очевидностью налагают ответственность на государя, последний, однако же, не должен отвечать за них, ибо они происходили исключительно от произвола, внесенного в исполнение его высочайших повелений, дух и устремленность которых остались непонятны их исполнителям.

IX

Отдавая справедливость истине, мы должны утверждать, что граф Милютин на протяжении двадцати лет полностью поддерживал цивилизаторские устремления императора, как своей помощью в проведении военной реформы, так и позднее, своей выдающейся службой во время последней Восточной войны 1877 года.

В те годы, когда граф Милютин стал военным министром, продолжительность воинской службы в России составляла двадцать пять лет, и солдаты при этом были не обязаны уметь читать и писать. Не желая лишаться хороших крепостных, их владельцы посылали в армию самых никудышных крестьян, так что в полках сплошь и рядом собирался всякий сброд. Если из таких солдат и удавалось извлечь толк, то лишь благодаря теперь уже упраздненным телесным наказаниям да долгим годам, проведенным такими солдатами на службе.

В 1874 году граф Милютин решил, что для поднятия морального духа армии нужно сделать воинскую службу обязательной для всех сословий; он понял также необходимость обучения солдат грамоте и сокращения срока действительной службы до шести лет, после чего военнообязанные на девять лет переходили бы в состав резервных войск, а последние пять лет служили в ополчении.

По окончании службы, при возвращении в семьи солдаты будут приносить с собой ростки просвещения, приобретенные ими как в результате обучения грамоте, так и благодаря общению с людьми, превосходящими их умом и образованием; ростки эти приносут плоды и дадут толчок рождению новых идей, которые, незаметно проникая в умы близких, мало по малу заложат в них основы цивилизации, благодаря чему происходит преобразование нравов и обычаев и впоследствии народятся новые привычки к порядку, экономии, чистоте и даже материальному благополучию.

Шестилетний срок действительной службы для обычных новобранцев сокращался до четырех лет для тех, кто имел начальное образование, до трех лет – для выпускников технических, промышленных и торговых школ; до полутора лет – для выпускников классических государственных гимназий и, наконец, до шести месяцев – для выпускников высших образовательных публичных учреждений.

Система реформ, проведенных графом Милютиным, со всех точек зрения справедлива, рациональна и правильна. Она по умолчанию признает, что народное образование есть наилучшая и надежнейшая подготовка к военному обучению, и потому устанавливает различную продолжительность службы в зависимости от уровня индивидуальных знаний новобранцев.

Глубокое осмысление этой системы приводит к следующему выводу: обязательное шестилетнее обучение русских солдат неизбежно произведет в ближайшем будущем два поколения поголовно грамотных и, следовательно, цивилизованных людей.

Предвидения графа Милютина вовсе не обманули его. В самом деле, исследуя ныне состояние русской армии, можно по справедливости утверждать, что эта часть нации, будучи возвышенной присущим ей развитым инстинктом добра, чувством долга и чести, любовью к порядку и к дисциплине, составляет подлинное ядро цивилизованности. Все эти бесспорные достоинства превращают сегодняшнюю армию в образование, совершенно отличное от того, чем некогда была русская армия, основанная на рутинных методах или даже исключительно на методах устрашения.

Помимо повышения интеллектуального и морального уровня армии, всесословная воинская повинность стала, благодаря упомянутым реформам, мощным стимулом для стремления молодежи к образованию, ибо длительность военной службы стала зависеть исключительно от уровня полученного образования. Легко понять, что ныне всякий отец семейства почтет своим долгом побудить сына к усиленной учебе, коль скоро она будет стоить ему таких привилегий.

Следует заметить, что и все последующие старания графа Милютина, в соответствии с проведенными им реформами, были направлены на постепенное развитие начатков цивилизованности, отвоеванных этими реформами. Он смело и уверенно шагал по намеченному им пути, опираясь на свой просвещенный и глубокий ум, твердый и непоколебимый характер, и спокойно взирал на воздвигавшиеся у него на пути препятствия, дабы покорить их и обратить в ничто.

Это поступательное движение осуществлялось медленно, но с благородной настойчивостью, которая привела к конечному желанному результату. Благодаря такому выжидательному ходу реформ удалось избежать потрясений и, тем самым, подорвать возможность революции в самой ее основе.

Проведение каждой новой реформы в военном управлении стоило графу Милютину множества неприятностей и появления немалого числа врагов, но Александр II, горячо стремившийся к продвижению по пути к прогрессу, неизменно поддерживал графа в осуществлении его реформаторских планов.

Таким образом, граф Милютин постоянно пользовался благорасположением государя, и особенно после последней войны, во время которой тот имел возможность лично убедиться в выдающихся заслугах графа, после чего благожелательная признательность императора проявилась совершенно особенным образом.

Приказ о первом, закончившемся неудачей, штурме Плевны, был отдан главнокомандующим генералу Крюднеру. Будучи осведомлен о численном превосходстве оттоманских войск, генерал сообщил об этом и главнокомандующему, но тот отказался ему верить и повторил приказ к атаке. Если бы генерал Крюднер, благодаря внезапному проблеску гениальности, порой творящей чудеса, промедлил бы с исполнением полученного им безрассудного приказа атаковать турецкие позиции, русская армия была бы избавлена от полного разгрома. Однако справедливость требует признать, что воинская дисциплина обязывала генерала Крюднера к исполнению приказа.

Вторая попытка завладеть Плевной провалилась из-за непростительной ошибки, вторично допущенной русским главным штабом, упрямо отказывающимся верить в численное превосходство турецких войск.

11 сентября, в день ангела императора Александра II, несмотря на два предыдущих поражения при штурме Плевны, было решено вновь испытать счастье русского оружия и пойти на приступ крепости в третий раз, дабы сложить к ногам государя завоеванную победу.

Со стороны русских имелось в целом 80 000 человек инфантерии и 10 000 человек кавалерии. Турецкая армия, запершаяся в Плевне, насчитывала около 60 000 человек. Люди, искушенные в военном деле, сознавали, что третья попытка взять приступом столь устрашающего и хорошо укрепленного врага была актом сверхчеловеческого безрассудства.

Говорят, будто кое-кто в главном штабе придерживался иного мнения о штурме и советовал подождать подкрепления в виде трех румынских дивизий, которые должны были подойти через три дня.

Но главнокомандующий не захотел ждать, несмотря на благоразумие тех, кто советовал ему обратное, и был предпринят штурм, полный провал которого хорошо всем известен.

Эта неудача обнажила перед государем бездарность генералов и их неведение относительно ресурсов противника, изъяны планов атаки и отсутствие логики у руководства генерального штаба. Все эти пороки, наконец, открыли глаза государя, и он осознал, что должен вмешаться.

18 сентября Александр II созвал у себя военный совет, состоявший из главнокомандующего, военного министра, генерала Непокойчицкого, генерал-лейтенанта Зотова, командующего 4-м армейским корпусом, и генерал-майора Левицкого.

На этом совете, как представляется, главнокомандующий настаивал на отступлении, чтобы затем попытаться осуществить новые наступательные операции с другой стороны. Он считал, что теряется драгоценное время и, ввиду того, что войска пали духом, никакого хорошего результата достичь невозможно.

После того как главнокомандующий, великий князь, изложил свое мнение, император поинтересовался мнением графа Милютина. Тот отвечал, что даже после еще больших поражений и если бы пришлось многие месяцы стоять перед Плевной, честь армии и России требуют, чтобы осада продолжалась до полной капитуляции крепости.

Император отвечал графу, что он сам понимает положение именно таким образом и счастлив видеть, что тот полностью разделяет его мнение на этот счет. Того же мнения держался и генерал Левицкий.

Главнокомандующий, казалось, был раздосадован противодействием его идеям и даже утратил сдержанность, предложив военному министру сменить его на его посту. Император пресек эту неуместную выходку, объявив, что отныне он берет командование на себя и будет лично руководить последующими военными событиями. Было решено оставить Плевну в окружении русских войск, дабы голодом вынудить Осман-пашу к капитуляции.

Император немедленно вызвал в действующую армию известного гениального генерала Тотлебена, до той поры вынужденного к бездействию вследствие враждебности, каковую питал к нему, безо всяких разумных оснований, верховный главнокомандующий.

Когда эта новость распространилась в русском лагере, все груди вздохнули свободнее и свет надежды на успех оживил мужество воинов.

Генерал Тотлебен прибыл к Плевне 27 (15) сентября и с того дня полностью взял на себя руководство осадой, в качестве адъютанта главнокомандующего армией.

Князь Чарльз Румынский, признавая гений севастопольского героя, уступил ему свое место, признав его верховный авторитет.

Важнейшая услуга, оказанная графом Милютиным своему государю, состоит в поддержке, какую он предоставил ему, твердо настояв на необходимости продолжать осаду Плевны.

Следует отдать справедливость мудрости императора и генерала Милютина, осознавших необходимость призвать генерала Тотлебена для руководства стратегическими операциями осады Плевны. И тот, и другой твердо держались своего первоначального убеждения не снимать осады с этих позиций вплоть до полной капитуляции крепости. Только героическому упорству и терпеливой твердости своего государя Россия и обязана этой славной победой, ибо без присутствия императора в действующей армии боевые действия обернулись бы новым позорным поражением.

По мере того как протекали дни в стоянии перед героически сопротивлявшейся Плевной, в генеральном штабе, прежде руководившем тремя безуспешными приступами осажденной крепости, начало нарастать раздражение медлительностью операции и всего хода событий. Отдельные недовольные считали необходимым прибегнуть к новому штурму, который, по их мнению, должен был принести победу. Александр II, оставаясь согласным со своим ближайшим советом, не придавал никакого значения этим слабым попыткам сопротивления и твердо держался своей убежденности и своей воли, говоря, что не допустит нового штурма и ожидает благоприятного исхода событий от терпеливого применения принятой стратегии.

6 ноября император записал: «По настоянию Тотлебена мы отказались от попыток нового штурма и надеемся довести гарнизон Плевны до капитуляции голодом. Атака может иметь место с нашей стороны только в том случае, если осажденные предпримут вылазку».

Обнародуя здесь некоторые известные нам фрагменты переписки императора, мы стараемся еще раз доказать, к вящей славе самого Александра II и к чести доблестного графа Павла Шувалова, что государь умел ценить заслуги каждого:

«Все отдают справедливость Шувалову, он проявил большое мужество во главе своей дивизии 22 октября; ему положен Георгиевский крест»^[5].

14 октября император написал следующее: «Теперь командование 13-м армейским корпусом принял на себя Дондуков из Киева; совершенно очевидно, что это один из лучших наших воинов».

Приведем и другие благородные слова государя, начертанные его рукой: «Кажется, именно стрелки Семеновского полка обеспечили победу 24 ноября, обойдя позицию противника. Я горд блестящим поведением войск, так долго находившихся в моем подчинении, которые доказывают своим клеветникам, что хороши не только на параде, но умеют биться так же отлично, как и наши доблестные линейные войска»^[6].

Плевна пала, и генерал Тотлебен выполнил свою миссию, открыв главнокомандующему, великому князю, путь к победе.

Прямо на поле боя император раздал награды высшим армейским военачальникам, пожаловав им почетные звания или ордена. Тогда генерал Милютин и получил из рук императора военный орден Святого Георгия второй степени.

Удивленный получением столь высокой награды, генерал Милютин обнажил голову и, волнуясь, с запинкой произнес: «Государь, я ничего не сделал, чтобы заслужить такую награду!» Император расцеловал генерала со словами: «Примите этот крест и носите его! Именно вам мы большей частью обязаны тем, что добились такого успеха!» Генерал Милютин еще раз поблагодарил императора, и тот вновь расцеловал его.

Всех весьма взволновала сцена, когда император, садясь в коляску, обратился к графу Милютину с вопросом: «Позволите ли вы мне носить Георгиевский темляк на сабле, в награду за выказанное мной терпение?»

Итак, чтобы удовлетворить свое воинское тщеславие, государь удовольствовался разрешением носить простой офицерский темляк. Добавим, что хотя император Александр II и находился неподалеку от Плевны, он вернулся в Парадим, не заезжая в Плевну, ибо не хотел своим появлением в крепости затмить торжество главнокомандующего армией.

8 декабря 1877 года император имел тайное совещание с генералом Милютиным и генералом Обручевым по поводу последующих военных операций и необходимых для их успешного проведения средств. Это совещание ясно указывает на то, что генеральный штаб армии, утратив доверие Александра II, уже в расчет не принимался. Даже перед отъездом из армии он оставил генеральному штабу главнокомандующего свои планы и идеи, полностью одобренные выбранными его советом генералами.

Когда в 1874 году генерал Милютин попытался провести военную реформу в русской армии, по этому поводу в Зимнем дворце созывалось несколько советов под председательством императора.

Граф Милютин старался с помощью самых логичных рассуждений убедить членов высшего совета в насущности этого вопроса и преимуществах реформы для будущности русской армии. И хотя все понимали, что симпатии государя на стороне реформы, явное сопротивление почти всех членов собрания, в состав которого входили императорские князья, воздвигло столько препятствий для осуществления этого обширного реформаторского плана, что генерал Милютин весьма упал духом. Он высказал государю свое намерение уйти в отставку, чему император категорически воспротивился, добавив при этом, что до конца будет оказывать личное содействие взглядам и планам графа, несмотря на все возникающие преграды.

И вновь отметим мимоходом, что всякий раз, когда император Александр II желал провести какую-нибудь прогрессивную реформу, он сталкивался с явной оппозицией.

Странно говорить об этом, но противники либеральных реформ были в то же время и самыми просвещенными людьми русской нации; то были люди, получившие воистину высшее образование, достигшие интеллектуального уровня самых цивилизованных классов западноевропейских наций, во всех отношениях наслаждавшиеся благами этой самой цивилизации и пребывавшие в постоянных сношениях со всеми европейскими дворами. В качестве примера назовем одного из противников реформы фельдмаршала Барятинского.

Отдав справедливость графу Милютину и воздав ему заслуженные почести, мы обязаны, однако, сохранить беспристрастность и указать на бесчисленные злоупотребления, в которых оказалось виновно интендантство военного министерства, несмотря на все предпринятые усилия по их пресечению. Подобные злоупотребления совершаются почти в любой администрации и будут полностью искоренены в России лишь со временем, вследствие преобразования моральных устоев и воспитания в чиновниках принципов чести. Беззакония эти творятся множеством людей, чей моральный уровень отстает от времени, – они-то и есть их настоящие виновники. Естественно, что в такой обширный управленческий аппарат как военное интендантство почти невозможно набрать многочисленную массу безукоризненно честных людей. В стране, где цивилизации еще не удалось искоренить ростки продажности не только в среднем классе, но и в высших сословиях, любой министр, каким бы ловким он ни был, столкнется с абсолютной невозможностью сформировать штат министерства, всецело способный служить государству. Из-за подобных злоупотреблений Россия потеряла несколько миллионов, но эта цифра способна остановить лишь ограниченный ум, неспособный оценить преимущества спасительных реформ. Мы же можем с уверенностью утверждать, что реформы эти создали реальные и значительные преимущества для прогрессивного развития страны, неисчислимые благие последствия которого не смогут быть обретены и за значительно большее число миллионов.

X

Среди министров государь отличал графа Валуева, находя в нем совершенный тип человека, возвышенного изысканностью своих манер – верным признаком прекрасного воспитания. Обольстительная внешность графа и его блестящая речь – качества, всегда указывающие на человека весьма цивилизованного, – очень нравились государю, внимание которого привлекало все, на чем лежала печать цивилизации.

Всякий подтвердит, что внешне граф Валуев был совершенным джентльменом, но справедливости ради следует признать, что в бытность его министром свершилось немалое число злоупотреблений, причем не только в министерстве внутренних дел, но и в министерстве государственного имущества. О злоупотреблениях в этом последнем ведомстве государю стало известно лишь в последний год его царствования, уже после того, как граф расстался с министерским портфелем, став председателем совета министров.

Мы можем добавить, что граф Валуев являет собой настоящего представителя своего времени, цивилизованного и прогрессивного человека во всей его полноте.

Невозможно обойти молчанием и личность графа Адлерберга, министра двора. Будучи другом и товарищем Александра II по детским играм, он делил с ним его жизнь и рос рядом с ним. Величайшая близость соединяла их сердца; граф разделял все удовольствия юности Александра II; приятные воспоминания об этих давно минувших радостях нередко всплывали в беседах государя. Вполне естественно, что император продолжал искренне любить и общество графа, ибо находил в нем не только образованный и тонкий ум, но и чрезвычайно приятный нрав. И если Александр II, еще в бытность свою великим князем, доверял ему какое-либо поручение, то всегда убеждался в том, что граф справляется с ним наилучшим образом и в полном согласии с его желанием.

Позднее, когда великий князь стал государем, граф продолжал служить ему с прежним усердием. Он был больше чем другом семьи императора, – он был доверенным лицом, посвященным во все семейные тайны. Ни одно важное дело не решалось без того, чтобы предварительно не посоветоваться с графом. Его советы ценились весьма высоко, как воистину драгоценные, ибо граф, обладая совершенным тактом и умением правильно судить о событиях, был неспособен каким-либо безрассудным советом побудить к совершению ложного шага, что при дворе считается серьезнейшим проступком.

Следует отдать справедливость графу, ибо хотя он всегда жил при дворе, он не обладал никакими придворными пороками. Он с безразличием относился к тем, кто добился высоких постов и кому всякий спешил льстиво засвидетельствовать свое почтение; он выказывал себя всегда и со всеми ровным и одинаковым, – как с ничтожествами, так и с великими мира сего.

Подобно многим другим, кто жил в непосредственной близости к императору, граф Адлерберг, по-видимому, не отдавая себе в том отчета, оставался невосприимчив ко всяким иным влияниям, кроме влияния самого государя. Как хорошо воспитанный человек, он был со всеми неизменно вежлив, но без малейшего заискивания. Отсюда проистекала отличавшая его совершенная независимость: не входя ни в какие кружки или партии, он и не вмешивался в государственные дела за пределами той сферы, что относилось к ведению его министерства. Однако к его мнению прислушивались, что и объясняет его постоянное присутствие на чрезвычайных советах под председательством императора^[7]. Не принимая в них активного участия, он, однако, сочувствовал всем прогрессивным идеям и реформам. Можно с уверенностью утверждать, что никто не мог отнести графа Адлерберга к партии оппозиционеров. Его услуги были весьма полезны монарху; государь использовал его в качестве личного секретаря для записи своих мыслей и планов, и граф исполнял эту миссию талантливо и со знанием дела.

Граф Адлерберг одарен превосходным сердцем, и, пока болезнь не подточила его силы, благосклонно принимал всех, кто обращался к нему с просьбами, даже если эти лица были ему незнакомы и не имели рекомендаций. Многие такие ходатаи с живейшей признательностью вспоминают о том, как граф помог им в затруднительном положении.

В последние годы царствования императора графу Адлербергу, весьма ослабленному болезнью, уже недоставало сил, столь действенно расточаемых им в прежние годы. Будучи подлинным защитником авторитета государя, столь величественно представленного в его господине, он стремился к тому, чтобы окружение императора было достойно монарха и его империи, и старался поддерживать при императорском дворе обиход, традиции и обычаи, заведенные в России его предшественниками в министерстве императорского двора.

Смерть Александра II стала ужаснейшим ударом для графа Адлерберга, и здоровье его окончательно расстроилось. Горе сломило его, и с той поры он стремится лишь к покою.

Завершая портрет графа Адлерберга, мы назовем его одним из тех редчайших умов, что так украсили собой царствование императора Александра II.

* * *

Самой надежной движущей силой, способной цивилизовать страну, этот великий государь считал народное образование.

До отмены крепостного права народное образование рассматривалось землевладельцами как бич, разрушающий их безраздельное господство: школ в деревнях почти не было, и те же самые землевладельцы запрещали открывать новые школы и учить чернь грамоте.

Повсюду, где царит рабство, господствует и невежество, удерживая человека в приниженном состоянии; в противном случае народ, просвещенный о своих правах, избавляется от подавления и тиранического ига. Открывая учреждения народного образования не только в больших городах, но и в деревнях, государь почти не нашел себе союзников в осуществлении этого грандиозного цивилизаторского плана.

Ища себе помощника в этом трудном деле, Александр II остановил свой выбор на человеке, чьи бесспорные дарования могли бы обеспечить успех столь обширного предприятия. Выбор государя пал на графа Толстого, который и был назначен министром народного образования.

То был человек безграничной эрудиции, глубокого и серьезного ума, твердого и независимого характера, не входящий ни в какие партии, шагающий прямо к намеченной цели, и однако же, несмотря на соединение стольких достоинств, он не смог помешать тому, чтобы задуманная и введенная им система образования русской молодежи не обернулась на деле противоположностью его успешным планам.

Его попытки противостоять чрезмерному росту либерализма привели к прямо обратным результатам, что с очевидностью и доказали последующие события. Но вовсе не преподавание латыни и греческого, введенное в большинстве училищ и гимназий, помешало успешной сдаче выпускных экзаменов. Совершенно бесспорно, что причиной провалов стала чрезмерная суровость экзаменаторов, перед которыми была поставлена цель уменьшения числа выпускников, удостоенных получения аттестата зрелости, открывавшего доступ в высшие учебные государственные учреждения. Каковы же были последствия? Отвергнутые на экзаменах ученики, лишившись аттестата, необходимого для продолжения карьеры, были вынуждены оставить начатое обучение. Оставшись без работы и без средств к существованию, они образовали широкий слой недоученных, деклассированных лиц, своими идеями и недовольством подготовленных к тому, чтобы сформировать революционную секту нигилистов, число адептов которой, несмотря на принятие репрессивных законов, несомненно с годами лишь увеличится, если на школьных экзаменах будут продолжаться прежние строгости и развитие просвещения окажется остановленным в самом начале. Нигилизм не уничтожить с помощью репрессивных мер, затрагивающих лишь некоторых лиц в народных массах. Благоразумные и прогрессивные реформы, направленные на образование молодежи, должны осуществиться повсеместно, во всей Российской империи. Широкоохватное и разумно направленное образование являет собой существенный элемент интеллектуального развития народа и только оно может привести к формированию национальной элиты.

Нет никаких оснований считать, что ученье превращает человека в анархиста. До сих пор ни в одной стране мира не было доказано, что развитие человеческого ума становится источником беспорядков и анархии; напротив, все цивилизованные народы единодушно признают, что просвещение обязательно ведет к личному процветанию, политическому порядку и счастью отечества.

Такие благородные цели и великие идеи и вдохновляли Александра II на проведение многих полезных реформ в области народного образования; остается лишь сожалеть о том, что для доведения этого грандиозного дела до конца государю не хватило единомышленников, ибо министр, выбранный для осуществления реформ, хотя и был человеком ума, но ума, как оказалось, недостаточно широкого для обеспечения их успешности. Приостановка в развитии подтолкнула деклассированных людей на ложный путь, который и их погубил, и подверг риску само существование российской империи.

* * *

Скажем несколько слов о герое нашего времени генерале Скобелеве.

Несмотря на то, что ушей государя достигали всевозможные клеветнические измышления, он всегда отдавал справедливость доблести и военным талантам генерала. И хотя перед взятием крепости Геок-Тепе ум монарха осаждали вполне реальные опасения, он ободрял себя мыслью о том, что операцией руководит генерал Скобелев. Получив весть о взятии крепости, государь испытал подлинную радость и возложил все заслуги за эту победу на храбрость героя.

Не имея возможности засвидетельствовать свое уважение покойным родителям победителя, он посетил его сестру, графиню Богарнэ, и его тетку, графиню Адлерберг.

В истории царствования Александра II генерал Скобелев будет вписан на странцу славы, как военный триумфатор. Звезда доблестного генерала воссияла и взошла в зенит перед самым окончанием царствования Александра II. Все его возможные в будущем блестящие победы станут лишь повторением главнейших событий его прошлого, ибо очевидно, что герой этот прошел уже весь свой блистательный путь.

Прискорбно, что смерть Александра II помешала ему устроить триумфальную встречу победителю, которого он называл не иначе как храбрецом Скобелевым! Совершенно очевидно, что прием государя был бы во всем достоин славы героя и тому были бы оказаны достойные почести, ибо Александр II умел ценить ум и заслуги перед отечеством, награждая и поощряя все высокие дарования.

XI

К похвале графа Лорис-Меликова следует сказать, что после смерти императора Александра II он засвидетельствовал свое величайшее уважение вдове государя, не упуская навещать ее по нескольку раз в неделю.

Граф Лорис-Меликов наделен справедливой и благородной душой, неустанно побуждающей его следовать по пути, начертанному его совестью. Его нравы и вкусы патриархально просты, честность совершенно неподкупна, а скромность равна его великому достоинству. Будучи министром, он всячески избегал выставляться напоказ и уходил в тень там, где мог бы блистать в первых рядах и привлекать к себе воодушевленные взгляды толпы.

Несмотря на заразительный дух льстивости и низкопоклонства, который существовал всегда и никогда не перестанет существовать при дворе, граф Лорис-Меликов всегда оставался самим собой, ни в чем не изменяя тому образу мысли и действия, какой предшествовал его возвышению.

И потому вполне естественно, что благородный характер графа внушил ему чувство уважения к любимой жене государя. Почтение графа посвящено не только личности самой княгини, но и священной памяти усопшего, столь трагическим образом похищенного у нежной супруги.

Граф Лорис-Меликов был сильнейшим образом потрясен смертью государя; ни от кого не укрылось, какие усилия он прилагал, чтобы спрятать или победить свою боль. Во время заупокойных служб он старался смешаться с толпой, либо вовсе не показывался на богослужениях.

Совершенно несправедливо обвинять графа в том, что он не позаботился о необходимых мерах предосторожности для предотвращения трагической катастрофы 13 марта. Однако расставлять городских полицейских на уличных постах надлежит не министру внутренних дел. Подобные приказы должны были отдаваться генералом Федоровым, префектом столичной полиции. В особые обязанности последнего входила не только расстановка полицейских вдоль пути следования императора: именно этот генерал должен был сопровождать государя либо ехать впереди него, контролируя своих подчиненных. И вовсе не министр внутренних дел был обязан проводить необходимый инструктаж агентов общественной безопасности по поводу их миссии. Министр предоставил шестьдесят таких агентов в распоряжения капитана Коха, и было бы справедливо и логично спросить у последнего о том, как он ими распорядился.

Катастрофа 13 марта стала для графа Лорис-Меликова крушением всех его реформаторских планов, которые должны были привести Россию по пути прогресса к величию и процветанию. Трагическая смерть государя, служению которому граф посвящал все дарования своего ума и жертвовал уже слабеющими физическими силами, случилась словно нарочно для того, чтобы поразить горем и ввергнуть в уныние человека, который внезапно будто увидел у ног своих разверзшуюся бездну, грозящую поглотить его отечество.

Сколько важных проектов, задуманных императором и подготовленных графом Лорис-Меликовым, уже были готовы к скорейшему претворению в жизнь! Некоторые из них мы можем перечислить: это и улучшение судьбы крестьянина-земледельца, и увеличение предоставляемых ему земельных наделов в тех провинциях, где передел земли был произведен в ущерб народу, и сокращение поземельного налога с крестьян, и благоприятное для низших классов облегчение сурового паспортного режима. Помимо этого, задумывалось также введение некоторых послаблений в области народного образования путем изменения программы обучения, введенной графом Толстым, из-за которой последнему пришлось расстаться с постом министра народного просвещения.

В рамках обширных проектов всеобщей реорганизации страны граф Лорис-Меликов предусматривал и проведение благоразумных и экономичных реформ порочной и разорительной системы обществ железных дорог. Граф мечтал об упорядочении и регламентации решений земств, ради искоренения их традиционных злоупотреблений. В своих гуманитарных проектах граф Лорис-Меликов не забыл даже об упразднении чрезвычайного налога с доходов польских землевладельцев в провинциях, восставших в 1863 году, – несправедливого и чрезмерного налога, давившего поборами Польшу.

Впрочем, следует признать, что если в указанных провинциях и применялись на протяжении многих лет подобные строгие меры, в них следует винить только тех, кто своими ложными утверждениями о том, что такая суровость необходима для покоя российской империи, поддерживал в монархе страхи и опасения на их счет. Но поскольку с каждым днем истинное положение дел все более прояснялось для государя, он признавал необходимость упразднения этого губительного налога, и мы можем сказать, что в этом предмете мысли государя находились в совершенной гармонии со стремлениями графа Лорис-Меликова. Точно так же, как и вполне осведомленный на этот счет император, граф находил бесчеловечным столь продолжительное и бессрочное наказание.

Решение этого важного вопроса обсуждалось в совете министров и было отвергнуто лишь по вине генерала Черткова, злоупотребившего своим официальным положением Киевского генерал-губернатора и посеявшего недоверие в умах членов совета. Генерал Чертков совершенно сознательно стремился доказать бесполезность реформы.

Его отставка была предрешена еще при жизни Александра II, ибо разрешение этого капитального вопроса могло быть достигнуто лишь в результате удаления того, кто ему препятствовал.

Теми же причинами было продиктовано назначение на пост Варшавского генерал-губернатора генерала Альбединского. Император знал, что его назначение будет хорошо встречено поляками, и был убежден, что действия администрации этого генерала не будут пропитаны партийным духом. Примирительные намерения Александра II ясно подтверждаются и тем, что он нашел справедливым, по просьбе генерала, предоставить Варшавскому университету право преподавания польского языка и литературы.

Все эти бесспорные факты говорят в пользу прогрессивного духа, руководившего графом Лорис-Меликовым в его настойчивом и общем с государем стремлении к реформам, которых требовало время и чье мощное движение не могло останавливаться на полпути.

В истории человечества и каждого народа случаются лучезарные эпохи интеллектуального преображения, толкающего разум человека вперед и вперед, и тогда никакая сила и никакой гений не может затормозить его движение.

В таких случаях правительство неизбежно оказывается вовлеченным в ускоренное движение нации, и если оно не хочет утратить контроля над последующими событиями, то должно благоразумно и предусмотрительно возглавить и направить прогресс, дабы удержать его на путях закона и избежать его перерастания в катаклизм.

Невозможно подавить человеческую мысль, ибо вовсе не существует законов и сил, способных остановить ее. Этот мощный движитель сносит и опрокидывает все на своем пути, подобно бурному потоку, прорывающему любые плотины и оставляющему на своем пути лишь руины и опустошение.

Все лица, облеченные доверием Александра II для управления Россией, понимали важность реформ и опасность препятствования им. Смерть возлюбленного государя ничего не изменила в их образе мыслей, они все остались верны своей политической программе. Нет сомнения, что имена этих достойных людей останутся популярны в народе, и однажды, когда Россия восторжествует над тяготами переходного периода, в который она ныне погружена, история отдаст им справедливость.

Слабое здоровье графа Лорис-Меликова не раз внушало беспокойство монарху, который чрезвычайно боялся потерять министра, столь превосходно сотрудничавшего с ним в осуществлении его прогрессивных планов; он сознавал, что будет чрезвычайно трудно найти ему замену, если придется отказаться от его полезных услуг.

По мере проведения реформ в окружении Александра II оставалось все меньше людей, способных понять его возвышенные цивилизаторские чаяния, ибо преобладающие в правительственных сферах мнения все более сводились к тому, что реформы порождают лишь дух терроризма и разрушения.

Завершая наш обзор, добавим, что, покинув пост министра внутренних дел, граф Лорис-Меликов унес с собой единодушные сожаления всех тех, кто ценил его высокие достоинства, благородство и справедливость его стремлений, направленных к единой цели – славе и счастью России.

* * *

После кончины императора Александра II вдова его вновь погрузилась в малоподвижное и уединенное существование; она видится лишь с немногими лицами, которым покойный император свидетельствовал свое особое внимание.

На чертах несчастной княгини, предоставленной своему страданию и мечтающей лишь об уединении, отражается вся сила горя, истощающего ее дни. Бледная, исхудавшая, обессиленная, она уже будто не принадлежит этому миру, и все, кому довелось случайно повстречать ее в Петропавловском соборе, где покоятся останки усопшего императора, ощутили подлинное сострадание ее безмерному несчастью.

Этой молодой женщине всего тридцать три года, и еще полгода назад она была прекрасна, свежа, полна здоровья и жизни, но сегодня, увы! она переменилась до неузнаваемости.

Говорят, будто могила государя-мученика стала единственной целью, к какой стремятся шаги убитой горем вдовы, только там и сосредоточены все помыслы этой разбитой души!

Глядя на исполненную скорби вдову, распростертую у подножия ледяной мраморной гробницы, где она проводит столько времени, погрузившись в молитву, можно подумать, что несчастная желала бы остаться там навсегда.

Надгробие Александра II утопает в гирляндах цветов, которыми вдова украшает его. Публика, постоянно притекающая на могилу оплакиваемого государя, добавляет лишь немногие цветы в ее убранство. Для поддержания порядка у могилы несет службу караул.

Разве не является благочестивое паломничество народа, ежедневно приходящего на могилу, трогательным и явным доказательством великой скорби всей русской нации, с каждым днем все более осознающей неизмеримость потери, причиненной ей смертью Александра II?

Подводя итог превратностям судьбы вдовы этого государя, мы должны признать, что история не являла нам еще столь необычайного примера.

Княгиню Юрьевскую любил величайший государь нашего времени, и благодаря союзу с ним она познала все мыслимое земное счастье, но увы! сколь непродолжительно было то ни с чем не сравнимое блаженство! Любимая супруга была сражена неслыханным, беспримерным несчастьем. Ее необычайная судьба и столь далекая от обыденности участь вызывает умиление, пробуждает сочувствие и любопытство, – словом, живо интересует все благорасположенные сердца.

Неувядаемое воспоминание о государе-мученике неразрывно связано с памятью о его вдове, и ее непоправимое и безграничное несчастье всегда будет внушать сочувствие и уважительное почтение.

* * *

Совершенно несправедливо утверждение, будто последняя восточная война была объявлена Александром II с единственной целью упразднения Парижского договора 1856 года.

Из новейшей истории известно, под каким тираническим гнетом жили болгары. Достаточно лишь вспомнить чудовищные сцены кровавой резни, бойни, насилия и разбоя, жертвой которых стала эта несчастная нация под деспотическим игом турков.

В 1876 году Александр II узнал о жестокостях, творимых против болгарского народа, являющегося частью великой славянской семьи, и, руководствуясь исключительно человеколюбием и состраданием, призвал европейские державы обратить внимание на плачевное состояние угнетенной нации и оказать давление на Турцию, чтобы заставить ее положить конец подобным ужасам.

В конце ноября 1876 года полномочные министры европейских державсобрались в Константинополе, чтобы договориться по поводу предложений, выносимых на представление Блистательной Порте. С тех пор состоялось девять конференций, последняя из которых имела место 20 января 1877 года.

Протоколы этих конференций должны были быть представлены на подписание Турции. 27/15 марта граф Шувалов телеграфировал императору, что подписание протокола должно решиться в тот же день, что новости плохи, насколько это возможно, иными словами турки, при постоянной поддержке английского правительства, отказываются идти на какие-либо уступки. Прочитав телеграмму, Александр II произнес такие слова: «Если за сим последует война, то вся ответственность за нее падет на это… правительство».

Получив от главнокомандующего известие о том, что войска готовы к выступлению немедленно по получении приказа, Александр II записал: «Да поможет нам Бог и да благословит Он наше оружие!.. Никому не понять… что творится у меня на душе в ожидании начала войны, которую я так стремился предотвратить!..»

Некоторое время спустя император записал: «Моя доблестная армия заслуживает того, чтобы я провел с ней в Кишиневе свой день рождения (29/17 апреля), накануне ее вступления в кампанию за святое дело, которое мы одни и хотим защищать!»

Таковы были сокровенные мысли государя, который не мог предвидеть, что его частная переписка будет однажды обнародована.

Приведенные нами подлинные слова монарха являются неоспоримым доказательством того, что сострадательная душа Александра II терзалась при мысли о принесении в жертву стольких человеческих жизней. Целью экспедиции являлись не блестящие военные победы, и тот, кто утверждает обратное, заблуждается. Иначе император не написал бы 25 октября таких слов: «Один только полк гвардейских стрелков потерял вчера семь офицеров убитыми и шестнадцать ранеными. Как кровоточит мое сердце от этих потерь! Я с трудом сдерживаю слезы!»^[8]

Турция удовольствовалась обещаниями, отказавшись при этом предоставить требуемые гарантии их исполнения. Конференция рассеялась, не имея более причины продолжать свои заседания; посланники покинули турецкую столицу, не добившись иных уступок, кроме продления перемирия до 10 апреля 1877 года. По истечении этой передышки Турция открыто заявила западным державам о своем отказе от каких-либо уступок, помимо тех, на которые она пошла прежде. Подобное заявление стало откровенным оскорблением всех держав – гарантов договора.

Александр II усматривал в этом вызов, брошенный всей Европе, и полагал, что Россия не может без ущерба для своей чести оставаться в бездействии. Как первенствующая славянская держава, она оказывалась бесповоротно вовлеченной своей политикой в решение этого вопроса.

Еще в 1876 году, во время войны Черногории и Сербии против Турции, русский народ проявил горячее сочувствие к этим народам, стремившимся избавиться от турецкого владычества. Пламенная народная симпатия открыто проявлялась во всех уголках российской империи: повсеместно происходил набор добровольцев из всех сословий нации, желавших присоединиться к сербским войскам. Аристократки из самых высоких кругов общества организовывали в пользу Сербии сборы, подписки, концерты и даже благотворительные балы. Жительницы дворцов не брезговали ролью смиренных сборщиц пожертвований на улицах столицы и даже в трамваях. Они соперничали друг с другом в усердии, добиваясь скромной лепты обычных прохожих ради увеличения суммы предназначенных Сербии пожертвований.

Александр II отнюдь не одобрял подобных экзальтированных проявлений энтузиазма; он опасался, как бы они не стали предлогом для серьезных осложнений и боялся, как бы эта филантропическая деятельность России в пользу сербов не была сочтена агрессивным посягательством на внутренние дела народов. Вот почему этот добрый государь со столь великодушным сердцем не пожелал оказать покровительство этим сборам, подписавшись и под самым ничтожным пожертвованием. Опасения императора основывались на принципе справедливости, который не позволяет нейтральному государству поставлять материальную помощь одной из ведущих войну сторон.

Позднее, когда Александр II был вынужден объявить Турции войну, под сербскими знаменами собралось более двух тысяч русских, героически проливавших свою кровь за благородное дело защиты угнетенного народа. В России умы были в высшей степени возбуждены, и есть все основания утверждать, что если бы серьезные политические мотивы не заставили императора объявить Блистательной Порте войну, то русская нация выказала бы свое недовольство и доказала бы ее необходимость.

Александр II делал все человечески возможное ради того, чтобы избежать войны с Турцией – это бесспорный и несомненный факт, ибо он подтверждается подлинными документами, которые при необходимости можно обнародовать.

Война эта стала смесью побед и поражений, и множество раз, прежде чем достичь выраженного преимущества, русская дипломатия оказывалась в проигрыше и бессильна соблюсти интересы России. Эта самая дипломатия, которой были приданы в помощь возглавлявшие русскую армию генералы, своей медлительностью остановила у самых стен Галлиполи и Константинополя победоносный порыв русских войск, которые могли триумфально войти в Константинополь.

С начала военных действий и до самого окончания противостояния политика Англии зависела от успехов и неудач России в том смысле, что едва только русские начинали одерживать победы, как английский кабинет использовал все свое влияние на Турцию, чтобы заставить ее просить мира, соглашаясь на любые условия победителя, ибо единственной целью политики английского кабинета было воспрепятствовать победоносному шествию русских. Напротив, как только русские начинали терпеть поражения, Англия спешила поощрить Турцию к упорному сопротивлению.

Английский флот уже получил приказ перебраться из Пиреи в бухту Безика, чтобы при необходимости занять Дарданеллы и Константинополь. К середине августа стало известно, что военный поверенный в делах Англии Уэлсли прибыл из Лондона в Горный Студень со следующими условиями: если русские продолжат войну против Турции до 1878 года, Англия встанет на сторону последней, в виду того, что английский кабинет будет неспособен противостоять общественному мнению, требующему войны с Россией.

Александр II отвечал Уэлсли, что время говорить о мире еще не настало, а когда оно настанет, государь исполнит свой долг перед русской нацией и сумеет соблюсти ее интересы, что будет справедливо, ибо Англия заботится о собственных интересах, диктуемых целями ее политики.

Если в другой момент Англия и выказала себя более умеренной, то лишь потому, что в результате последних неудач русской армии надеялась помешать ей до зимы вступить в Адрианополь и Константинополь. Следует предположить, что в случае победы России Англия в том же году объявила бы ей войну, и все это несмотря на видимые пожелания успеха русской армии, передаваемые ею через своего военного поверенного.

Укажем напоследок, что именно Англия воздвигала наибольшие помехи переговорам, целью которых было избежать войны. Вот почему Александр II перекладывал всю ответственность за эту кровавую кампанию на уловки английского правительства.

В России общественное мнение заблуждалось, считая, что Австрия нарушила свой нейтралитет. Во время войны Александр II получил заверения австрийского правительства в намерении строго соблюдать обязательства нейтрального государства. Несмотря на все попытки Венгрии вовлечь Австрию в войну с Россией, австрийский кабинет энергично воспротивился этому, вовремя приняв меры против набора боевых отрядов ополченцев и конфисковав их вооружение. Этого оказалось достаточно, чтобы пресечь враждебные действия, которые, распространившись, могли бы перекрыть железнодорожные коммуникации русских войск.

В последних числах июля 1877 года австрийский император написал императору Александру II весьма дружественное письмо, подтверждающее добрые намерения Австрии относительно России. Это письмо, переданное Александру II через австрийского военного поверенного Бертольсейма, полностью убедило российского государя в строжайшем соблюдении Австрией так называемой дипломатической конвенции трех императоров.

Англии были небезызвестны горячие пацифистские устремления Александра II, но увлеченная своей извечной антагонистической политикой, она упорствовала в противостоянии России под тем надуманным предлогом, будто русские желают завладеть Константинополем.

Император Александр II вовсе не считал, что для заключения мира с Турцией русской армии необходимо дойти до стен турецкой столицы; его честолюбие совершенно не побуждало его к аннексиям; возможность заключения мира существовала даже прежде перехода через Балканы, при условии получения от Блистательной Порты гарантий обеспечения безопасности христианского населения, находящегося в зависимости от этой державы.

О горячем желании Александра II положить конец войне еще до перехода через Балканы свидетельствуют некоторые отрывки из его писем, написанных в Парадиме 7 декабря 1877 года. Вот что он писал: «Сердце мое кровоточит от ежедневных потерь на этой проклятой войне! Если бы можно было закончить ее как можно скорее, подписав почетный и выгодный для нашего дорогого отечества мир!»

Бог в своем милосердии допустил, чтобы император Александр II умер смертью, которую он считал самой прекрасной и славной, то есть смертью солдата на поле брани, отдающим жизнь за отечество. Узнав о гибели герцога Сержа Лихтенбергского, убитого во время разведывательной операции 24 октября 1877 года, он сказал такие слова: «Героическая смерть на поле битвы или принесение свой жизни в жертву отечеству несомненно является лучшей смертью для человека!»

При подписании Сен-Стефанского договора интересы России почти не учитывались, и Александр II, несмотря на твердое желание воспользоваться плодами победы русских войск, был вынужден уступить турецкий флот, которым мог завладеть по законам войны. В данных обстоятельствах дипломатические маневры возобладали над намерениями государя-победителя. Его филантропия и ужас перед кровопролитием были хорошо известны; ему указали на будущие военные осложнения, и такая зловещая перспектива заставила его пойти на уступки, но подчинился он им против собственной воли.

Что касается Берлинского конгресса, то со всей искренностью признаем, что императору пришлось ясно увидеть, насколько полномочные русские министры оказались не на высоте доверенной им важной миссии, и последствия этого для Российской империи были плачевны.

После каждого заседания этого европейского конгресса полномочные русские представители советовали императору уступить силе обстоятельств и пугали его продолжением войны.

Такие советы, поступавшие из Берлина, были созвучны тем, что слышал император в своем дворце из уст высоких сановников. В то же время, в непосредственном окружении государя присутствовали лица, не занимавшие официальных должностей, которые придерживались иного мнения, ибо в своем пламенном патриотизме они предвидели наступление того дня, когда уступчивость императора пожеланиям конгресса будет вменена ему в вину, как антипатриотический акт. Эти лица советовали Александру II не соглашаться на уступки и не оглядываться на угрозы Англии, которая, по их мнению, пыталась запугать Россию с корыстной целью, но даже и исполнение ею своих угроз не могло бы стать губительным для России. Александр II разделял это мнение, ибо не забывал о принесенных Россией жертвах. Несмотря на то, что каждая из уступок стоила ему большой моральной борьбы, император все же был вынужден поступить против собственной воли, ибо остался без единомышленников и не мог опереться ни на кого среди своих советников.

Этот исторический факт лишь подтверждает то, о чем мы уже говорили, а именно: Александр II был самодержцем лишь по названию, ибо отрекался от личного мнения в пользу решений, принимаемых совместно с министрами или семейным советом.

Кроме того, отчеты о заседаниях позволяли императору ясно догадываться, по некоторой уклончивости и даже холодной сдержанности князя Бисмарка в ходе конгресса, что интересы России будут на нем принесены в жертву. Вот почему он говорил: «Мне совершенно ясно, что это месть за мою поддержку Франции в Берлине в 1872 году».

Был здесь и другой акт мщения, с которым Александру II было трудно смириться (не догадываясь о том, какая-то часть нации приписывала ему чисто корыстные цели). Речь идет о действиях одного россиянина, пожертвовавшего интересами отечества в пользу интересов другой нации, с единственной целью снабдить историю своего времени страницей, роковой для государя.

Если бы Россия получила более твердую поддержку на Берлинском конгрессе, император несомненно совершил бы меньше уступок. Но он совершил их, ибо понял, что в Берлине ему не будет оказано никакой действенной помощи со стороны его дипломатов. В результате Берлинский конгресс может быть отнесен к числу поражений Российской империи.

Взаимные договоренности графа Шувалова и маркиза Солсбери отодвинули опасность войны между Россией и Англией, но нашей стране это стоило огромных и неисчислимых жертв, которые могут быть приравнены к жертвам поражения; в любом случае договоренность эта принизила престиж российской политики.

Император знал об этих фактах, но был бессилен им противостоять. Стремительность берлинских заседаний наводила на мысль, что участвовавшие в Берлинском конгрессе полномочные русские министры преследовали лишь одну цель: как можно скорее поставить свои подписи под каким бы то ни было договором.

Вот почему упомянутые деятели стали столь непопулярны в России, хотя другими державами они были, напротив, оценены весьма высоко.

Результаты Берлинских договоренностей совершенно противоречили политическим целям Александра II; для него этот договор стал настоящим разочарованием, которое смягчалось лишь мыслью о том, что отныне перестанет проливаться драгоценная кровь его народа.

После Берлинского конгресса престиж России хотя и упал, но был еще достаточно высок, чтобы она сохранила свое первенствующее положение среди великих держав. В глубине души князь Бисмарк был совершенно в том уверен, как явствует из многих его бесед с Александром II; по завершении каждой такой встречи он мог убедиться, что никогда не будет иметь свободы рук для аннексий и контрибуций по своему усмотрению.

Даже в случае ухода России с переговоров и объявления ей войны императору достаточно было лишь подать знак своему народу, чтобы тот восстал, как один человек, и устремился на врага по первому зову отечества в опасности, ибо после двадцатитрехлетнего царствования достаточно хорошо известны были все достоинства государя и особенно его героическое спокойствие перед лицом величайших опасностей, позволявшее ему здраво судить о затруднительных обстоятельствах и торжествовать над ними.

Все это и было отлично известно князю Бисмарку и сковывало его амбициозные планы аннексий; кроме того, он понимал, что Александр II хотя и отдает справедливость его политическому гению, обладает при этом глубоким знанием его личной дипломатии и потому никакие хитросплетения его речей никогда не введут в заблуждение российского императора.

Смерть Александра II не пробудила горьких сожалений в душе этого ловкого дипломата.

Если бы русский народ поднялся на борьбу с врагом, нигилизм оказался бы бессилен свершить свое разрушительное дело, ибо при угрозе вражеского нашествия на Россию нигилистам пришлось бы отказаться от своих радикальных устремлений и объединиться с остальной нацией в борьбе против общей опасности. Это подтверждается и последней восточной войной, когда в течение двух лет нигилизм казался бесследно исчезнувшим, а немалое число его приверженцев собралось под национальными русскими знаменами для защиты дела той самой цивилизации, да еще на глазах самого императора, в то время как другие преданно трудились в госпиталях, которые Александр II имел обыкновение посещать для ободрения раненых солдат. Во время таких посещений государь нередко видел отдельных представителей нигилистов обоего пола, входивших в состав общества Красного Креста. Однажды Александр II столкнулся с врачом Веймарном, черты которого, хотя и правильные, оставили в нем некое неприятное чувство своим выражением. Встретив взгляд императора, этот врач, казалось, смутился и опустил глаза. Неприятное впечатление государя оказалось небезосновательным, ибо 14 апреля 1879 года упомянутый врач стал истинным вдохновителем покушения, снабдив оружием цареубийцу Соловьева с заранее намеченной преступной целью, за каковое преступление Веймарн и был осужден на десять дет каторги.

Производя этот краткий обзор событий последней войны, мы хотели еще раз удостовериться в том, что императору Александру II приходилось в полном одиночестве бороться с трудностями, возникавшими помимо его воли. Во всех исключительно важных ситуациях он почти всегда оказывался без союзников и боролся один против всех.

XII

История учит нас, что первым российским реформатором следует считать Петра Великого, ибо до его царствования Россия была погружена в полнейшее варварство и именно по его могучей воле в империи были проведены первые реформы.

Он наметил цивилизаторские планы преобразования своей страны и потому будет правильней сказать, что он является и подлинным создателем российской цивилизации. Ростки его реформ до такой степени укоренились в империи, что и после его смерти, вопреки всем усилиям реакционеров, пытавшихся уничтожить их, они быстро проросли и принесли плоды. Несмотря на то, что этот государь пользовался насильственными методами для достижения своих цивилизаторских целей, ни жестокость его действий, ни кровопролитие не смогли помешать движению к прогрессу.

Петр Великий заставил дворян брить бороды, ибо был убежден, что русский народ встречает человека «по одежке». А без преобразования костюма, казавшегося на первый взгляд лишь ребячеством, элегантные дворы Екатерины II и Александра I превратились бы в скопище грубых и необразованных бояр, во всем достойных сравнения с дичайшими азиатскими племенами из числа недавно покоренных Россией, представители которых, появляясь в наших приобщенных к культуре городах, притягивают к себе взгляды своей инородностью и возбуждают насмешки черни.

Несмотря на то, что указы Петра I коснулись не только обычаев, традиций и нравов его подданных, но и религии, 22 октября (3 ноября) 1721 года святейший синод и сенат присвоили этому государю еще при жизни титул Великого, в признательное свидетельство великих реформ, проведенных в его царствование.

Ростки цивилизации так глубоко проникли в недра русской нации, что несмотря на поползновения мощной оппозиционной партии уничтожить их после смерти Петра Великого и вернуться к прошлому, они широко укоренились в России, и даже европейский костюм, навязанный ее жителям непоколебимой волей государя, стал их привычной национальной одеждой. И хотя введение нового костюма стоило строптивцам немалых штрафов, он повсеместно вошел в российский обиход.

Что касается реформ, которым надлежало подтолкнуть страну к развитию по пути цивилизации, следует признать, что после смерти Петра I их ход практически приостановился, вплоть до самого наступления царствования Александра II. Этот последний государь, к своей бессмертной славе, все усилия своего правительства направил на распространение цивилизации среди своего народа. Он не ограничился проведением реформ, благоприятствующих одному высшему дворянству, как то имело место при Екатерине II; отеческая забота императора простерлась на все сословия его подданных и особенно проявила себя в отношении одного из самых униженных сословий – простого крестьянства.

Можно и должно утверждать, что если Петр I стал для своей империи зачинателем цивилизаторских реформ, то Александр II стал их самым совершенным, самым пламенным и, даже можно добавить, самым демократичным исполнителем. В проведении своих указов в жизнь Петр I выказал себя жестоким, деспотичным и своенравным, в то время как Александр II в своих государевых указах неизменно вдохновлялся человеколюбием, горячим желанием устроить счастье своего народа и в высшей степени – благородной целью возвысить его до уровня самых цивилизованных наций.

Одной из важнейших целей реформаторских устремлений Петра I было образование. Он придерживался мнения, что образование есть источник интеллектуального просвещения, а невежество – источник тьмы и варварства. Желая возвысить свою нацию до уровня западных держав, он пребывал в убеждении, что русские смогут достичь этой цели лишь благодаря образованию и потому счел необходимым учредить как можно большее количество школ. При этом Петр I заставлял молодых людей учиться в интернатах, дабы цивилизованность, воспринимаемая ими в этих педагогических заведениях, не пострадала в лоне их семей от мнений или обычаев, противных идеям, почерпнутым в более просвещенной среде, связанной с жизнью западных народов.

Ни один российский государь после Петра I не открывал такого количества школ, сколько создал их Александр II для просвещения русской молодежи, но вследствие прогресса цивилизации он учреждал уже только экстернаты. В стремительности проведения реформ Александр II, казалось, был прямым последователем своего предка Петра Великого, однако последний, лишенный всякого иного средства осуществления своих преобразований, кроме деспотической силы, с жестокостью пользовался ею для достижения своих целей. Александр II, напротив, проводил реформы без насильственных потрясений, опираясь в своих действиях на принципы человеколюбия. И однако же сколько препятствий пришлось одолеть этому монарху, несмотря на его совершенно миролюбивые цели и непоколебимое терпение! Можно только удивляться, как при виде всех ожидающих его препятствий император не пал духом в начале своего царствования и не остановился на цивилизаторском пути, уготованном ему Провидением. Некоторые авторы обвиняют Александра II в нерешительности характера; они заблуждаются, ибо не знают, сколь трудную задачу поставил перед собой государь в управлении своей империей, и как мало находил он способных людей среди общественных деятелей. Добавим, что при проведении самых насущных, на его взгляд, реформ ему приходилось бороться с мнением большинства, которое противилось его устремлениям. Наши слова станут понятны после внимательного изучения страниц истории, предшествующих реформаторским деяниям его царствования.

В тот день, когда Россия будет избирать государственных мужей из среды просвещенных людей нации, она безусловно найдет большее количество лиц, способных осуществлять приказы государя.

Бесстрастная история несомненно наградит Александра II столь же славным титулом, как и тот, что был при жизни дарован Петру I. Но было бы правильно и справедливо, если бы русский народ опередил суждение истории и засвидетельствовал свою признательность монарху, чье царствование отмечено столькими заслугами перед отечеством. Русский народ никогда не должен зыбать о том, что этот великий человеколюбец, освободитель стольких миллионов людей, пролил свою кровь за святое дело человечности.

Несмотря на неисчислимые трудности при назначении высших должностных лиц государства, императору Александру II удалось к концу его царствования окружить себя избранными умами, сформировавшими Совет министров. Назовем среди них графа Милютина, графа Лорис-Меликова, графа Адлерберга, министра финансов Абазу. Высокий ум этих четверых деятелей, окружавших трон Александра II, служил для русского народа надежной порукой тому, что важнейшие государственные дела доверены высокоталантливым людям, вселяющим надежды на процветание страны.

В качестве министра государственных владений к этих четырем высочайшим умам должен был присоединиться и граф Игнатьев. Предполагалось также избрание более способного, нежели генерал Поссьет, министра путей сообщения. Выбор должен был пасть на человека выдающихся качестав, во всем достойного пополнить собой кабинет упомянутых выше министров.

Александр II любил всякий прогресс по природной склонности, но, кроме того, считал его превосходным двигателем цивилизации.

Во время путешествий в западные страны он восхищался образом жизни и бытом простых солдат, вся выправка и поведение которых обнаруживали окружавшую их цивилизацию, оказывавшую главенствующее воздействие на них в любых обстоятельствах. В подобном же влиянии прогресса он равным образом убеждался при наблюдениях за жизнью немецких земледельцев и неустанно хвалил такие выдающиеся их достоинства как любовь к чистоте и порядку, бережливость, трезвость и все возможные семейные и гражданские добродетели. Вид их детей, чисто и опрятно одетых и идущих в школу, возбуждал в его душе горячее стремление сделать однажды то же самое для своего народа, чье процветание было ему так дорого.

Когда по возвращении императора из его последнего путешествия на Кавказ кто-то спросил его, обнаружил ли он в этой провинции какое-либо благотворное влияние цивилизации, государь ответил с улыбкой великого удовлетворения: «О да! Я убедился в огромных переменах; прежде там царила ночь, а теперь я увидел день!»

Во всем он любил совершенную гармонию, ему нравилось созерцать все прекрасное; он был знаток живописи и тонкий ценитель художественных талантов, которые щедро поощрял; он любовался красотой архитектуры, наслаждался очарованием музыки и мог узнать отрывок из любой оперы, едва заслышав начало мелодии: он обладал весьма развитым музыкальным слухом и чувствовал и понимал, как настоящий артист, все многообразные красоты этого великого искусства гармонии.

Превосходство натуры этого государя подтверждается и его подлинным воодушевлением при виде живописной местности, наподобие той, которой он не раз любовался во время своего пребывания на Кавказе и в Крыму. Столь великому ценителю красоты природы должно быть присуще истинное стремление к прекрасному, которое способно обнажать перед внутренним взором идеальную красоту. Только избранная душа может оценить всю ее прелесть.

Александр II обладал врожденной любовью к прекрасному и просвещенными нравами; все, что удалялось от них: вульгарность, пошлость, гротеск, невежество, само варварство, наконец, – внушало ему презрение и возмущало его изысканный вкус. Он стремился цивилизовать свой народ как в моральном, так и в физическом смысле, подражая в этом стремлении своему знаменитому предку Петру Великому, который тоже понимал, что если россияне желают достичь социального уровня своих соседей, приобщенных к культуре наций, они должны постараться походить на них не только в том, что касается идей прогресса, но и во всем, что имеет отношение к внешнему виду.

Даже слово «царь», избыточно употребляемое в иностранных газетах, шокировало Александра II, ибо такое наименование свойственно лишь простонародному языку и недостаточно точно, поскольку после Петра I все русские государи носили императорский титул.

Петр Великий, убежденный в цивилизационной отсталости России, с горячностью и пылом повелел своему народу сменить азиатскую одежду на западноевропейский костюм. Великая нация не может и не должна оставаться замкнутой в узком и тесном кругу невежества и дикости, если она претендует на постоянные и благожелательные отношения с другими народами. Эти доводы были понятны покойному императору; он был убежден, что если русский человек, едва вступивший на путь цивилизации и еще хранящий на себе всю печать привычек, сближающих его с татарином, оденется в свой древний национальный костюм, то обретет при этом вид грубый и первобытный, тогда как переодевшись в европейскую одежду, он постепенно утратит эту печать варварства и возвысится, хотя бы внешне, до уровня западных народов, его ближайших соседей.

Что касается лиц, составлявших непосредственное окружение Александра II, не следует смешивать близких людей с влиятельными; ибо первые хотя и пользовались расположением государя, но, оставаясь людьми абсолютной честности, не занимали никаких выдающихся постов в государстве и потому не пользовались никаким влиянием. На ум монарха могли воздействовать лишь лица, одаренные замечательным умом, в то время как никакие посредственности не оказывали на Александра II ни малейшего влияния.

При самодержавии, когда в области государственного управления над всем главенствует воля государя, счастье и несчастье страны находится в руках монарха и его окружения.

Если бы императора Александра II окружали люди посредственные в интеллектуальном отношении, его царствование было бы лишено присущего ему ореола славы.

Посредственность и бездарность суть величайшие бедствия, какие только могут обрушиться на народ, вступивший на путь просвещения, в любой стране и на любой стадии ее существования.

Для руководства людьми и управления их действиями как в государстве, так и в семейном кругу простого обывателя, необходим в первую очередь ум. Глупость же слепа в упорном следовании своим узким взглядам, она топчется на месте, не пытаясь выйти за пределы ей доступного. Кому не приходилось множество раз убеждаться в том, что люди умные, хотя и не совестливые, гораздо менее опасны как в частной жизни, так и в управлении государством, нежели люди ограниченных умственных горизонтов, пусть и обладающие при всех обстоятельствах безупречными принципами, но неспособные собственным суждением верно различить добро и зло. В чем же причина? В недостаточной ясности ума.

Александр II понимал эту ярко выраженную разницу между умом и бездарностью, и можно утверждать, что лишь воистину высочайшие умы способны были оказывать на него реальное и бесспорное влиние, какие бы люди при этом ни окружали его на протяжении всего его царствования.

Отмена крепостного права в 1861 году, упразднение телесных наказаний крестьян указом от 29 апреля 1863 года, судебная реформа с созданием суда присяжных, введение всесословной воинской повинности, распространение и доступность публичного образования для всех классов русского народа, развитие путей сообщения на просторах империи для облегчения и ускорения торговых перевозок, упразднение позорного клейма и телесных наказаний преступников на публичном месте, – все эти человеколюбивые, цивилизаторские и воистину грандиозные деяния, свершившиеся по воле государя, должны быть начертаны в истории человечества неизгладимыми буквами и обессмертить царствование великого императора Александра II.

В результате отмены крепостного права государь дал свободу 22 миллионам порабощенных людей.

В 1860 году во всей российской империи насчитывалось лишь 1260 километров железнодорожных путей, а двадцать лет спустя их протяженность составляла уже 21870 километров.

В 1861 году в России существовал лишь один банк – государственный, а в наши дни их уже 314. Кроме того, имеется 100 обществ взаимного кредитования и 21 ипотечный банк.

В 1855 году в России функционировали 82 акционерные компании с капиталом в 64 миллиона рублей; а в настоящее время численность этих компаний достигла 500, и они располагают капиталом в 3235 миллионов рублей.

Александр II, потеря которого вечно будет оплакиваться признательной Россией, был от рождения наделен всеми дарами, которые чаруют, привлекают и пленяют сердца: он очаровывал беспримерной добротой, притягивал к себе благородством характера и возвышенностью ума, пленял изысканной утонченностью своих чувств и высочайшим достоинством всей своей личности. Без напыщенности и преувеличения можно сказать, что в нем были соединены все добродетели, и потому этот великий государь должен считаться лучшим и совершеннейшим из людей.

Его одухотворенная, увлекательная и остроумная речь пленяла слушателей, его шутки обладали неподражаемой утонченностью и изяществом. Его статная высокая фигура, воистину величественный царский облик на официальных приемах, больших смотрах и простых парадах притягивали к себе взоры и заставляли трепетать сердца.

Посреди блестящей свиты его генералов, которых он превосходил величием походки и изяществом осанки, его императорскую особу невозможно было спутать ни с кем из его окружения.

Воздействие Александра II на людей было огромно; при виде его всякий был покорен; все в нем, вплоть до мельчайшего жеста, было пропитано благородной печатью верховной власти, возбуждавшей энтузиазм. Его спокойно-величественная манера держаться указывала на человека, умеющего владеть собой и своими впечатлениями в любых обстоятельствах.

Он находил счастье в том, чтобы быть приятным другим людям, и во множестве случаев забывал о самом себе; его снисходительность равнялась доброте его сердца; он умел приобщаться к слабостям человеческой натуры, и это качество сохраняло его от презрения к человечеству. Его собственные слуги свидетельствуют в пользу изысканной снисходительности этого великого и великодушного государя.

Он был постоянен в своих дружеских привязанностях, и клевета становилась бессильна повредить тому, кому удавалось завоевать его доверие и кого избирали его ум и сердце.

Утонченность его поступков и чувств не уступала утонченности изысканнейшей женщины; он обладал беспредельным тактом, с его уст никогда не слетало ни одно грубое слово; его вежливость, сравнимая лишь с вежливостью прославленного Людовика XIV, короля Франции, была столь велика, что он никогда не позволил бы себе зажечь сигару при даме, не спросив у нее позволения, и никогда он не прошел бы впереди нее, не уступив ей дорогу.

Придворный этикет запрещает отказывать в чем-либо государю, и Александр II мог бы усвоить себе некоторую свободу не стеснять себя, однако его утонченный нрав сохранял его от такой свободы и он не пользовался этим правом. Сколько государей в наши дни известны тем, что вовсе не принуждают себя следовать законам хорошего вкуса и совершенного воспитания!

Никогда Александр II не забывал поздороваться со своими слугами при встрече с ними во дворце. Словом, мы можем сказать, что все поступки, вкусы и чувства Александра II во всех обстоятельствах были отмечены неизгладимой печатью достоинства и самых рыцарских нравов, качеств выдающихся и тем более драгоценных, что в наши дни такие люди столь редки, если не сказать неизвестны новому поколению.

Несмотря на свое величие и величественность, внушавшие трепет гордецам и уважение – всем тем, кто к нему приближался, Александр II любил считать себя простым обывателем в семейном кругу. Он был счастлив наслаждаться всеми радостями и сладостями семейного очага.

Будучи нежнейшим отцом, он совершенно особенным образом любил своего младшего сына, видя в нем не только собственное дитя, существо от его плоти и души, но и дитя самой русской нации, которой он посвятил такую большую любовь. Казалось, Александр II наслаждается мыслью, что в этом любимом ребенке он видит продолжение собственной жизни в среде русского народа, и каждый день он будто старался излить свою душу в душу юного князя Георгия.

Император Александр II, возможно, единственный из государей имел высочайшее и несказанное счастье наслаждаться сладостями самой совершенной любви в брачном союзе с женщиной, которая стала избранницей его сердца. Более того, он окружил свое августейшее чело двойным бессмертным ореолом, которым наградило его Провидение: ореолом неувядаемой славы, которая будет запечатлена неизгладимыми буквами в анналах истории, и выдающимся ореолом мученичества, священная пальмовая ветвь которого покоится на его могиле, куда весь его безутешный народ продолжает нести свою скорбь и молитвы.

Эпилог

Как утверждают компетентные источники, не будь Александр II убит в марте 1881 года, он короновал бы свою жену Екатерину Михайловну царицей, и в таком случае их дети Георгий, Ольга и Екатерина получили бы великокняжеские титулы и вошли в русское престолонаследие.

Однако этого не произошло, и Георгий Александрович, сын Александра II, стал «всего лишь» князем Юрьевским и капитаном гвардии в Петербурге. Хотя Александр III был немилостив ко второй семье отца, его сын Николай II с исключительной заботой отнесся к сводным брату и сестрам своего отца, помогал им деньгами и позаботился о том, чтобы они вернулись в Россию. Князь Юрьевский умер в Петербурге в возрасте сорока одного года. Он был женат на графине Зарнекау и имел от нее сына Александра, родившегося в Ницце в 1900 году. Последний, вероятно, пошел в деда по части мужской мощи, поскольку в пятьдесят шесть лет женился на швейцарке Урсуле Веер де Грюнек, и в 1961 году в Сен-Галлен у них родился сын Георгий – правнук Александра II.

Старшая морганатическая дочь Александра II, Ольга, вышла замуж за графа Георга Меренбергского, который сам был морганатическим сыном герцога Николая Нассауского. У них было трое детей, из которых сын и дочь дожили до зрелого возраста и продолжили род. Младшая дочь Александра II и Екатерины Долгоруковой, Екатерина, прожила долгую и сложную жизнь. Сначала она была замужем за князем Барятинским и родила ему двоих сыновей, Андрея и Александра. Князь Барятинский был богатым помещиком и в прошлом имел длительную любовную связь со знаменитой певицей Линой Кавальери. Все считали, что увлечение уже прошло, когда он женился на Екатерине Александровне, но внезапно Лина Кавальери снова возникла в его жизни. Мудрая Екатерина решила поступить по принципу «нападение – лучшая оборона», подружилась с певицей и часто с ней встречалась. Подруги и Барятинский даже нередко появлялись втроем в парижской Опере.

Барятинский умер в 1910 году, сорока лет, и царская дочь во время первой мировой войны вышла замуж за князя Сергея Оболенского. Это была бурная любовная история на фоне войны, ей было тридцать восемь, а ему двадцать шесть, и в годы гражданской войны они пережили множество приключений, когда ему приходилось переодеваться, чтобы спасти жизнь, а Екатерина порой оставалась в живых именно потому, что ее узнавали в лицо. Русский народ не забыл, что ее отец, царь Александр, дал ему свободу.

В 1922 году супруги разошлись. Екатерина Александровна зарабатывала себе на жизнь концертным пением, и одно время ей аккомпанировал молодой пианист Дмитрий Тёмкин (впоследствии он стал одним из самых знаменитых композиторов Голливуда). Екатерина Александровна умерла в 1959 году в Англии, в возрасте восьмидесяти одного года. Сергей Оболенский женился вторично на девушке из американского семейства Астор, от нее у него родился сын Иван; сам князь сражался во второй мировой войне в чине американского полковника. Но это совсем другая история.

Печатается по книге С. Скотта «Романовы»,

М. «Захаров», 2003, стр. 286–287.

Иллюстрации

Примечания

1

Все даты в этом – и следующих – документе указаны по старому стилю.

(обратно)

2

Этот пункт гласит, что дети, рожденные от одного из членов императорской фамилии и особы нецарского происхождения, не могут наследовать российский престол.

(обратно)

3

Сокращенное слово «папа» (Прим. автора).

(обратно)

4

Эти подробности были предоставлены камердинерами Его Величества Александра II, получавшими приказания непосредственно от княгини.

(обратно)

5

Битва при Горном Дубняке.

(обратно)

6

Крепость Правец.

(обратно)

7

С ним советовались даже в военных вопросах; так, на следующий день после третьего безуспешного штурма Плевны у императора состоялся совет, на котором присутствовали великий князь-главнокомандующий, граф Милютин и граф Адлерберг.

(обратно)

8

Дело на Софийской дороге под предводительством генерала Гурко с охраной.

(обратно)

Оглавление

Морис Палеолог. Александр II и Екатерина Юрьевская

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

Екатерина Михаиловна Юрьевская (под псевдонимом Виктор Лаферте). Александр II Неизвестные подробности личной жизни и смерти

  Предисловие

  I

  II

  Ill

  IV

  href=#t15>V

  VI

  VII

  VIII

  IX

  X

  XI

  XII

  Эпилог

  Иллюстрации

*** Примечания ***