Корчак. Опыт биографии [Иоанна Ольчак-Роникер] (fb2) читать постранично

Иоанна Ольчак-Роникер Корчак. Опыт биографии

Copyright © for the text by Grupa Wydawnicza Foksal, 2014

© «Текст», издание на русском языке, 2015

Вступление Ненаписанная автобиография

Моя жизнь была трудной, но интересной. Именно о такой я просил Бога в молодости^[1].

Януш Корчак. «Дневник», гетто, июль 1942 года^{1}

Эти слова – наверное, лучший эпиграф к повести о «Старом Докторе». Он написал их за несколько недель до смерти, накануне своего шестьдесят четвертого дня рождения. Примечательно, что он говорит о себе уже в прошедшем времени. Только человек великой силы духа может так стоически подытожить свою судьбу, несмотря на ужас, творящийся вокруг него.

Но разве о нем уже не сказано все, что только можно? Опубликованы десятки биографий, тома воспоминаний, стихи, бесчисленное множество статей и научных работ. Анджей Вайда снял о нем фильм. Международные организации проводят «корчаковские» симпозиумы и конференции. Интернет выдает сотни результатов поиска, связанных с его именем. В его честь называют школы, харцерские дружины^[2], детские дома.

Казалось бы, в общественном сознании он должен был запечатлеться не только как герой ежегодных мероприятий, символ, миф, – но и как замечательный польский писатель. Классик польской детской литературы. Создатель собственной педагогической системы. Автор работ по педагогике, которые по сей день не утратили актуальность и должны бы пользоваться не меньшей популярностью, чем модные зарубежные пособия.

Весной 2011 года я ходила по краковским книжным магазинам и спрашивала книги Корчака. Нашла «Короля Матиуша». Больше ничего. Ни «Кайтуся-чародея» – предшественника «Гарри Поттера». Ни «Славы». Ни «Шутливой педагогики». Четыре года назад еще можно было найти «Как любить ребенка». Три года назад мелькнули «Правила жизни». Год назад – «Один на один с Богом». На какое-то мгновение появился «Дневник». На английском. А может, есть какие-нибудь биографии? Воспоминания? Нет. Исчезли. Их не переиздают. Почему? Неизвестно. А в букинистике? Ни единой книги. Кто-нибудь спрашивает? Редко.

Оказалось, что Старый Доктор, хоть на первый взгляд и присутствует среди нас, на деле – никому не нужен. И со временем он все дальше уходит от нас. Уже почти не осталось людей, которые помнят его и для которых он так много значил. Молодые видят в нем мученика, чью судьбу, даст Бог, никому не доведется повторить. Человек из плоти и крови превратился в памятник. Должно быть, ему – упрямцу, всегда шедшему своей дорогой, – тяжко стоять на мраморном пьедестале. Он не выносил торжеств, банальностей, пышных фраз. Люди склоняют на все лады титул «друг детей» – его, наверное, воротит от такой приторности. А ведь в том, что он писал, нет ни капли педагогической патоки – есть понимание детской психики, едкий юмор. И никаких иллюзий. Он бы с радостью взял слово на многочисленных дискуссиях о воспитании, рассказал бы нам о том и о сем, но его никто не просит.

«Умереть нетрудно; намного труднее жить», – писал он когда-то, в начале своего пути. Его отважную жизнь затмила отважная смерть. Но свой выбор он сделал задолго до того. Не в ноябре 1940 года, когда, вместо того чтобы искать прибежища «на арийской стороне», он отправился в гетто вместе со своими воспитанниками. Не в августе 1942-го, когда он, не воспользовавшись шансом выжить, пошел с ними на Умшлагплац, откуда отходили поезда в Треблинку. Наверное, где-то там, наверху, он горько изумляется: его главной заслугой все считают то, что в последнюю минуту он сохранил верность детям. Как будто они думают, что Корчак мог изменить себе, мог в старости предать дело, ради которого в молодости отказался от семьи, научной карьеры, писательской славы.

Самоотверженность, преданность, жертвенность, бескорыстие – эти черты теперь не в моде. Подчас они вызывают подозрение. Но возможно, стоит вспомнить, что много лет назад, в глухие времена неволи и всеобщей апатии были люди, считавшие служение народу высшей целью жизни. Они чувствовали себя ответственными за будущее, верили в то, что созидательная деятельность, хотя бы и в самых малых масштабах, принесет свои плоды. Их моральный кодекс был основан на уважении к человеческому достоинству и солидарности с обиженными. Сегодня этими принципами мало кто руководствуется. И мало кто ценит их.

Благодаря повестям Шолом-Алейхема, Переца, Аша, Зингера мы можем представить себе атмосферу маленьких еврейских местечек или ортодоксальных городских общин, отделенных – и намеренно отделявших себя – от гоев. Мало что известно о тех, кто отважился на бегство оттуда, об их трудном пути в польскую среду. Ассимилированные евреи часто стыдились своих «отсталых» предков, их анахроничного уклада жизни, обычаев; они не говорили и не писали о них. Меняли имена, смешивались с польским обществом, обижались, когда кто-то напоминал им