Девять каменных плит (СИ) [Атенаис Мерсье] (fb2) читать постранично

========== Король и сарацинка ==========

Колокола звонят по всему Святому Граду. Молчат муэдзины в минаретах магометанского квартала, качают головами раввины и коэны в синагогах квартала иудейского. И тоже молчат. Пока колокола славят христианского короля, принявшего венец Иерусалимского королевства.

Да здравствует Балдуин! — кричат на улицах латиняне, бросая на камни мостовых цветы и целые ветви фруктовых деревьев с терпко и сладко пахнущими листьями.

Да здравствует Балдуин! — поднимают кубки и безземельные рыцари в выцветших, залатанных сюрко, и богатейшие бароны в шитых золотом и серебром коттах.

Да здравствует Балдуин! — шелестят по мраморным плитам белые и черные плащи, и десятки губ в обрамлении коротких бород подрагивают в слабых, почти незаметных глазу улыбках.

Балдуин не здравствует. Корона давит ему на виски, словно требуя снять ее с этой головы, и язвы на коже отзываются на безмолвный крик драгоценного металла, ноют и горят, словно королевская камиза скроена не из тончайшего хлопка, а из листьев крапивы, сшитых между собой терновыми шипами.

Dominus reget me… — бьется в висках кровь, и глаза слепит от яркого закатного солнца, отраженного разноцветными витражами и белизной длинных, подметающих камень плащей.

Господь ведет меня…

Даже если я не вижу пути…

— За короля! — поднимают кубки снова и снова. — За Его Величество Балдуина Четвертого! Да ниспошлет ему Господь долгие годы царствования!

Вина льются багровыми реками, но едва смачивают губы короля. Его мать смеется, взмахивая руками, и длинные лавандовые рукава летят, словно крылья птицы. Надушенные запястья пахнут сладко, слишком сладко, и хотя с губ графини Сидонской не сходит гордая улыбка, унизанные перстнями пальцы ни разу не касаются длинных золотистых волос ее сына.

Венец Иерусалима давит всё сильнее. Венцу не по нраву голова прокаженного.

— За короля! — гремят бароны, не ведая о разъедающих плоть язвах и нечувствительных к боли руках. Королевское кресло с резными подлокотниками кажется Балдуину зыбучими песками, уже распахнувшими пасть, чтобы поглотить сначала его, а следом и всё восточное королевство западных христиан.

Господь не послал королю Амори иных сыновей, кроме прокаженного. А дочери его лишены права наследовать до тех пор, пока их брат не сойдет в могилу. И даже мудрейшие советники покойного и нынешнего королей не в силах найти выхода из этой ловушки.

— За Его Величество!

Балдуин отвечает тихо, и в зале повисает тишина, потому что каждый барон и рыцарь внимательно вслушивается, едва заметив движение королевских губ.

— Довольно. Я устал.

Короля не останавливают. Королю лишь тринадцать, и даже возникни у него желание пить до самого рассвета, ему не позволят этого мать и регент. Пусть вассалы были бы рады иному исходу. Вассалы так понимают дружбу. Балдуин не понимает ее и вовсе. У принца и короля могут быть друзья. У прокаженного — нет.

В его новых — королевских — покоях холодно, словно в Аду. Какой-то нерасторопный слуга не закрыл украшенные тончайшей резьбой ставни, и теперь серебристый, в дымке ночных облаков, полумесяц равнодушно смотрит на вытянувшуюся на узорчатом ковре черную тень в короне. Балдуин вздрагивает, передернув плечами, когда рядом с его тенью ложится еще одна. И голос — женский, незнакомый — кажется нежным шепотом ночного ветра.

— Ваше Величество…

Что я могу сделать для вас? — спрашивают раскосые темные глаза, когда король оборачивается и встречается с ними взглядом. Они тоже незнакомы, незнакомо это смуглое сердцевидное лицо в обрамлении слишком коротких для женщины черных кудрей, едва касающихся воротника длинной туники.

— Я не знаю вас.

Хотя следовало бы сказать «тебя». Не слишком ли много чести для простой служанки, которая, к тому же, лишь немногим старше короля?

Она, верно, думает о том же, и нежные ассиметричные губы — нижняя чуть полнее верхней — расходятся в мягкой, почти материнской улыбке.

— Моё имя Сабина, Ваше Величество. Я… была подле вашего отца, когда он покинул этот мир.

Христианское имя. Сарацинское лицо. Вхожа в королевские покои. Так спокойно и уверенно, будто делала подобное уже сотни раз.

— Вы… были другом моему отцу?

Ассиметричные губы на короткое мгновение складываются в странную, неясную для короля гримасу, а затем тонкие пальцы с короткими ноготками взлетают вверх и касаются давящего на виски холодного металла.

— Друг — это не совсем подходящее слово, Ваше Величество. Но если позволите… это украшение не выглядит таким уж удобным.

Это дерзость, но биение крови в ушах утихает, едва голову освобождает от не по годам