Ответные санкции (СИ) [Анатолий Евгеньевич Матвиенко] (fb2) читать онлайн

Анатолий Матвиенко Ответные санкции

Государства, спецслужбы, персонажи, изображённые в романе, не имеют ни малейшего отношения к реальным. Любые совпадения прошу считать издержками авторской фантазии.

Автор

Часть первая Самый Главный Босс

Глава первая, в которой задание от российской разведки получает совершенно негодный для его выполнения человек

Замечательно, что Америку открыли, но лучше бы Колумб проплыл мимо.

Марк Твен

Плотный поток машин несёт меня к повороту судьбы. У каждого поворота есть неприятная черта: неизвестно, что за ним откроется. Скоро увижу проходную, истуканов в форме, они проверят мои документы, сетчатку глаза, отпечатки пальцев, разве что не содержимое желудка. Это предсказуемо, дальше — сюрприз!

Туда не зовут электронной почтой или с помощью SMS. Только голосом по телефону, чтобы услышать ответные слова, убедиться — вызов принят, человек готов вёдрами проливать кровь за державу. Если не готов вдруг, загодя обеспечат достойную мотивацию.

Бормочет радио, осыпая новостями. Повторяется главное на сегодня сообщение, успевшее набить оскомину, об американском демарше в Северной Африке. Диктор зачитывает очередную заокеанскую угрозу, тщательно убирает интонации до полной бесцветности. Меж строками звучит: поверьте, радиослушатели, «Эхо Москвы» только ретранслирует официальное заявление Госдепа, но ни в коей мере (упаси, Боже!) его не поддерживает.

«Государственный департамент Соединённых Штатов заявляет, что массовые нарушения прав человека в Алжире не могут оставаться безнаказанными со стороны мирового сообщества. По приказу Президента Соединённых Штатов 6-й флот приведён в состояние повышенной готовности. Осуществляются интенсивные консультации с союзниками по НАТО о нанесении точечных ударов по центрам управления и другим военным объектам Алжира».

Особенно уместно звучат слова о мировом сообществе. Россия и Китай дружно наложили вето на резолюцию Совбеза о военной операции в Северной Африке. Не осталась в стороне Генеральная Ассамблея ООН. Развивающиеся страны наперебой умоляют обойтись без резких телодвижений.

Но кому интересно мнение развивающихся стран? Мировое сообщество складывается из Соединённых Штатов с ближайшими союзниками. Ну да, есть и другие, не столь значимые страны. Тратить ли время на выслушивание их лепета?

Я убавляю громкость радио. После новостей хлынет реклама, столь же однообразная, как и новости. Разнообразия мне добавит жизнь, как проползу указатель поворота на Ясенево.

Краем глаза рассматриваю попутчиков по пробке. Обычные в основной своей массе люди — блондинка с телефоном, угрюмый кавказец с выражением лица «сразу рэзать»… или просто не выспался, а я обижаю хорошего человека из-за устаревших национальных стереотипов. Не видно ни одного, похожего на сотрудников организации, поманившей меня длинным могучим перстом — Службы Внешней Разведки России.

Давно обратил внимание на несомненное сходство большинства оперов ФСБ и СВР. Никаких выделяющихся черт, даже фоторобот составить трудно. Если что-то заметно в одежде или, скажем, в макияже сотрудника приятного пола, то с умыслом — чтоб именно на это обратили внимание, а от остального отвлеклись.

И глаза! У бойцов невидимого фронта они особенные. Каждый постоянно озабочен, чтобы узнать побольше, а разболтать поменьше. Ищет скрытый смысл в словах «который час» или «солнечно сегодня». Вдруг это вражеские кодированные послания? Мыслительный процесс, отражённый во взгляде, настолько силён, что, пусти эту энергию в креативное русло, первой по валовому продукту была бы Россия, а не Китай.

Фёдор Степанович — профессионал экстра-класса именно потому, что ни в малейшей степени не напоминает вышеописанных рыцарей плаща и кинжала. Добряк, высокий, полный, говорит так искренно, проникновенно, местами — легкомысленно и даже смело, что начинаешь верить ему пуще родной матери. А он тоже думает, анализирует, подозревает. Но маска рубахи-парня настолько плотная, что истинных движений души не разобрать.

Его вчерашний звонок с предложением приехать к 10–00 «в обычное место» прозвучал приказом, хоть и был облечён в традиционную шутейную форму: оторвись, Андрюха, от своих цифирок-чертёжиков, приезжай к нам проветриться, потолкуем. Не затруднит?

О чём речь! Все дела по боку, назначенные встречи переносятся, начальство слышит невнятную историю с отмазкой, жена клеит ухо — не по бабам ли я с утра. Не колоться же, что еду на секретное рандеву с высокопоставленным офицером внешней разведки, стало быть, прислоняюсь к делам державной важности.

Массивное здание советских времён напоминает о славном имперском прошлом и вероятном имперском будущем, провожатый человечек перехватывает меня после сканеров, и я вступаю… нет, не в «святая святых», а в обычный кабинет клерка средней руки, которому уже года четыре не обновляли оргтехнику. Столоначальник в этом кабинете, три года назад персонально меня завербовавший, сегодня на редкость сух. Короткое формальное рукопожатие, и я опускаюсь на краешек стула. Перекрывая шум вентилятора, в голове ворочаются мысли: что же столкнуло его с привычных рельсов внешнего радушия — страшная беда, накатившаяся на державу из-за бугра, или личные неприятности. Действительность оказывается много хуже.

— Геннадий Васильевич, не буду ходить вокруг да около. Есть неприятный сигнал по линии ФСБ. Американцев в Сколково вы окучивали?

Выходит, неприятности у меня. Не мелкие. Если мерить бюстгальтером — эдак размера четвёртого-пятого.

— Официально принимал, да. Вы прям в духе тридцать седьмого, Фёдор Степанович! — от нелепости обвинения у меня что-то коротит в блоке благоразумия, и несу вообще уж несусветное. — Общение с гражданами иностранного государства приравнено к шпионажу?

— Прекрати паясничать, клоун!

Заткнулся, жду продолжения. Коль меня не турнули с основной работы, а вариант с ночным воронком и клацаньем наручников предлагаю разве что коллегам с больным воображением, выходит… Да, выходит отнюдь не благоприятный расклад. Степаныч поручит мне дело, от которого я в здравом уме и трезвой памяти оказался бы, наплевав на взаимную любовь с СВР. А чтоб в отказ не тянуло, предложение подкрепляется компрой с участием американцев, будто в порыве гостеприимства разболтал им про секретную кофеварку с вертикальным взлётом и кассетной боевой частью. Ну, или вроде того.

— То, о чём я с тобой говорить собирался, серьёзно до крайности. Но теперь даже не знаю, — пухлая ладошка шлёпнула по папке без надписей, словно намекая о наличии под пластиковой обложкой смертельного для моей карьеры листка бумаги с доносом и несмываемым регистрационным номером. — Никак не остепенишься…

Упрекает в мальчишестве? Значит, полагается соответствующая реакция. Голову покаянно бросаю вниз, как перед строгой училкой за разбитое на перемене окно.

— …Да и невелик у меня выбор. Нужен наш человек, но не из штатных.

Почему-то всплывает в памяти отрывок утренних новостей.

— За океан, что ли, лететь?

— Ближе. В Израиль.

Ага! Христа там распяли, посмотрим — что мне уготовано.

— Но это, Фёдор Степанович, евреи тоже не совсем друзья. Даже бывшие русские.

Ладошки, до этого подпиравшие папку с уничтожающим меня материалом, разъехались в жесте «ну вот!»

— Именно! Об этом я и отпишусь в ФСБ. Человек вникает. Перед сложной работой. И не ваше собачье… пардон, не ваше государственное дело.

— А моё? Что в Земле Обетованной нужно?

— Задание — южнее. В Центральноафриканской Республике.

Спасибо, что не в Алжире… Чёрт!

— Вы о вербовочной компании в их Национальный исследовательский университет?

Кивок Степаныча окончательно выбивает из колеи. Если бы я баллотировался в состав экспедиции на Марс, имел бы стократ лучшие шансы.

— Да, Геннадий. Не строй мне крокодильи глазки. Агентуру спецслужб они отсекают. Но ты же не кадровый? О чём чистосердечно признаешься детектору лжи.

— А что мы с вами…

— Общались? В этом ничего зазорного. За рубежом все помнят времена КГБ и хомо советикусов, их всех обрабатывали перед выездом. Ну, не получится — возвращайся. Искупаешься в Средиземном море за счёт федерального бюджета.

В июле? Спасибо… Там градусов сорок сейчас. Молчу про Центральную Африку, где, подозреваю, в тени свинец плавится. И воздерживаюсь от реплики, что каждый самец по имени Гена уже в подростковом возрасте ненавидит сравнения с одноимённым крокодилом.

— Вопросы есть? Задашь их по пути.

— А будет кому?

— Не переживай, — Степаныч двигает мне листок с телефонным номером, без имени. — К шести утра во Внуково. Там получишь входящий с этого номера, объяснят что делать.

Вот это темп! Сорваться как капля с… например, с листика, мчаться за тыщи километров с некоторой вероятностью подвиснуть там на месяцы и годы, а на сборы меньше суток?

— Простите, но… Как с работой? И вообще, отчего такая спешность?

Жест Степаныча мне не нравится. Эдак командно, ручонкой прочь — иди, мол, не до тебя.

— На работе будут предупреждены. Почему спешность, узнаешь позже. Когда не сможешь проболтаться никому.

Ах, вот как? Набычиваюсь и не ухожу.

— Степень секретности такая, что если я узнаю, меня придётся немедленно расстрелять? Или, как говорят ФСБэшники, «перед прочтением сжечь»? А отправлять в Израиль с бухты барахты — нормально?

У Фёдора Степановича первый раз за эту встречу прорезается вполне человеческий тон, когда он произносит:

— Не хотел тебя пугать раньше времени. Чтоб спокойно простился с женой и сыном. Но если настаиваешь — слушай. Военному министру Алжира поступило предложение от Корпорации «Африк Спейс Текнолоджи» немедленно развернуть на побережье боевой комплекс, способный, во-первых, отразить ракетно-бомбовые удары США и американских союзников, во-вторых, утопить 6-й флот.

— Ай, молодца! Круче блефа никто не придумал?

— Боюсь, Гена, это не блеф. Положим, не все американские ракеты собьют или корабли пустят на дно. Хотя бы половину или треть. Значит, отсталая исламская страна способна дать отпор США в их попытке насаждения мира и демократии.

— И пусть! Давно пора.

— Я опять засомневался, стоит ли тебя отправлять. Как ты не понимаешь? Кризис выскочит за региональный уровень, начнётся такая эскалация, что не удивлюсь началу Третьей Мировой. В руках безответственных личностей находятся системы ПРО и ПВО, превосходящие не только нашу С-500, но и перспективную С-600.

В голосе разведчика сквозит неподдельное сожаление, что у «безответственных» есть эти технологии, а у ответственных патриотов России — увы. От услышанного моя голова идёт кругом, описывает полный поворот, на место не становится.

— Я, пиар-менеджер Сколково, еду в дремучую Центральноафриканскую Республику спасать американский флот?!

Если беда столь велика, а надежды возлагаются лишь на мою персону, миру пришёл конец. Окончательный конец на букву «здец», простите мой французский. Кстати, в Центральной Африке французский язык, кажется, государственный, без русских матерных вставок.

— Делаем всё, что в наших силах. Иди!

Тепловой удар по пути к машине, когда вынырнул из-под защиты кондиционеров, поражает меньше, чем нежданчик от Степаныча. Что делать-то?

Нервно курю. С мелким злорадством представляю прапорщика, увидевшего через наружные камеры наблюдения, что роняю пепел на идеально выметенные плиты. Их за такое дрючат, как в любой военизированной организации, а со штатского взятки гладки.

Не отвлекаться! Жизнь вкатилась в крутой поворот, а мысли бегут от проблемы, растекаются по мелочам. Бью себя ладонью по лбу.

Что делать, что делать… За меня решено! Остаётся лишь шепнуть жене: поменять сбережения в долларах на евро. Так, евро не годится, за зеленью вслед упадёт — никуда не денется, рубль вообще ляжет пластом, разве что золотые слитки…

Решительно выбрасываю из головы мысленную кашу. Вот оно то самое, чего Степаныч боялся — запаникую и засвечусь суетой раньше времени. Хрен на них, пусть так и лежат в загашнике: двести долларов и пятьдесят тысяч рублей.

На следующее утро во Внуково получаю не звонок, а SMS с предложением купить газету в одном из киосков. Попутно обнаруживаю, что ни в Бен-Гурион, ни в другие аэропорты Израиля ближайших рейсов нет. Отправят с пересадкой, конспираторы хреновы? Обожаю. Особенно Франкфурт… Кто летал — поймёт.

В жёлтом до невозможности газетном выпуске чего-то такого, повествующего о происках инопланетян в том же многострадальном Алжире и предсказаниях экстрасенсов с видами на грядущие президентские выборы, очевидные по результату и для простого смертного, обнаруживаю плотный конверт. Если бы не десятки шпионских сериалов и не краткое знакомство с СВР, раскрыл бы его на месте, а так — топаю в туалет и запираюсь в кабинке. Надеюсь, с обычным обоснованием «в целях безопасности пассажиров» видеокамеры стоят везде, но не прямо над очком.

Та-ак. Первое впечатление, что из-за обилия агентурной работы они тупо перепутали конверт. При чём тут Никосия? Четыре звезды, олл инклюзив плюс дополнительный бонус — морская экскурсия по библейским местам. Будем считать, что до Тель-Авива просто нет билетов. Одно радует безмерно: между прибытием на Кипр и экскурсией два дня разбежки. Надеюсь, отель на первой линии? Как говорил Степаныч, за счёт федерального бюджета. Тем более, в конверте завалялась кредитка, вряд ли с щедрым, но хоть каким-то наполнением счёта.

Прохожу паспортный контроль с обычным униженным предъявлением паспорта. Почему униженным? Слишком уж разительна нестыковка между моим представлением о самом себе и фотографией внутри того, что «из широких штанин»… В мыслях я — статный брюнет с твёрдым взглядом. В стекле пограничной будки колышется моё отражение, и оно не радует. Статность вытесняется полнотой, брюнетность поредела надо лбом и как-то выцвела, очки упрямо не желают придавать интеллигентный вид, соскальзывая с носовой картофелины. Скорее — похож на ботаника в возрасте тридцать плюс.

Я ничуть не напоминаю обаятельного Шона Коннери, ироничного Роджера Мура, лощёного Пирса Броснана. Увы, и на Дэниела Крейга, самого невзрачного в этой компании, ни в коей мере не смахиваю. Я — точно не Джеймс Бонд 007 и даже не один из артистов, его сыгравших. Мужской кризис среднего возраста проявляется, помимо всего прочего, в крушении иллюзий о собственном экстерьере.

А как насчёт иллюзий о возможности спасти мир? Степанычу известен мой уровень подготовки, мне известен тем более. И всё же — ущипните меня, убедите, что не сплю, а отправляюсь на кастинг главной роли в фильме «Миссия невыполнима», где не предусмотрено повторных дублей и убивают по-настоящему.

Тягостные мысли не отпускают, когда уставший от долгой жизни «Боинг» трясётся на взлёте. У российских авиаперевозчиков преобладают ветераны, особенно на чартерах. Достаю планшет. Слава кому-то там наверху и мобильным операторам, Сеть присутствует на борту самолёта.

Сосредоточиться мешает малыш на соседнем сиденье. Упорное дёрганье ручек и кнопок приводит его к желанному результату: на крошечном экранчике в спинке переднего сиденья появляется картинка. Юный россиянин орёт, перекрывая гул турбин: мама, я научился управлять «Боингом»! Надеюсь, пилоты выучили большее число кнопок.

И так, Центральноафриканская Республика, ЦАР, ну — просто царское место. Была некогда империей, сейчас, похоже, превращается в монархию снова. Причём с белой династией среди чёрного континента. Города, несколько лет назад представлявшие из себя обычные помойки третьего мира, вдруг застроились приличными кварталами, появились научные учреждения. Самая загадочная штука — госпиталь в горах Баминги, место не слишком рекламируемое, но, судя по слухам, собирающее больные деньги с нездоровых людей. Вроде там и омоложение с восьмидесяти до тридцати лет, и исцеление от самых неизлечимых болезней.

В Сети болтается куча объявлений о найме на работу для иностранцев. Странно даже, этот клочок земли экваториальной Африке стал Меккой для желающих зашибить быстрые деньги, особенно на строительстве. Национальный исследовательский университет вербует особо одарённых в Тель-Авиве. Условия, по слухам, сказочные, перспективы новых технологий вообще не поддаются описанию… опять-таки, по слухам. Желающих масса. Главное, если верить форумам, где жалуются на жизнь отвергнутые рекруты, нормальному человеку не понять их критерии отбора. Ладно, отсекают агентуру спецслужб. Но все разведки и фэбээры мира не навербуют столько народа, что сейчас стекается в Израиль.

Представляю, что там творится. Местные копы, видать, стоят на ушах. Отели и рестораны таки да — наживаются.

Выключаю планшет. Главная загадка царских угодий бьёт по глазам даже самого ненаблюдательного. Можно за дурные деньги перетащить в тропики светлые умы планеты. Но быстро построить исследовательскую и производственную базу, тем более — дать с колёс сногсшибательные результаты вроде омоложения, абсолютно нереально. И зачем подобную программу разворачивать в отсталой стране, без выхода к морю, без приличных природных богатств, с низким качеством трудового ресурса? Не понимаю…

А непонятное — пугает.

Прелюдия первая

«Мы твёрдо стоим на пути к победе коммунистического труда!»

Витя однажды обнаружил, что эту надпись никто не читает. Называл приятелям свой дом, адрес, но когда упоминал плакат на крыше, все недоумённо жали плечами. Зато жильцы отлично знали огромные красные буквы, потому что в слове «труда» часто моргала вторая буква, без неё важное слово звучало картаво, а в квартирах ползли помехи по экранам телевизоров.

И никто не задумался, что «стоять на пути» означает преграду, отсутствие движения к цели.

Ноги словно налились свинцом, не хотелось идти — ни домой, ни к коммунизму. В квартире над стареньким пианино висит дедов портрет с траурной чёрной полоской в углу. На сорок дней бабушка непременно потянет на кладбище. Как было на девять дней, на три. И когда «будили» на следующее утро после погребения, не говоря о самих похоронах, когда хотелось выть в голос… Взрослые специально ковыряют незажившую рану.

Он прятал портрет деда с глаз долой и получал подзатыльник от отца, всегда не любившего тестя. Зато у зятя появился повод заложить за воротник. А если есть повод, как им не воспользоваться!

Зачем выставлять фото с чёрной полосой? Дед не ушёл навсегда. Он где-то спрятался, как когда-то, играя в прятки с внуками, смеялся и дурачился, сам уподоблялся ребёнку.

Путь Вити до дома из школы пролегал мимо пятиэтажек хрущёвской застройки. Квартиры в них распределялись между коммунистическими тружениками, а пара отпрысков сознательных пролетариев перегородила дорогу. На вид — не моложе класса пятого, для одинокого щуплого второклассника они казались двумя великанами.

— Слыш, шкет. Пара копеек найдётся? Нет? А если найду?

Здесь трясли мелочь у многих. Обычно хранили двушку или троячок — от таких откупаться. Но что-то словно перещёлкнуло внутри. И так на сердце тошно, а ещё и эти…

— Нет. И не будет. Дайте пройти.

Пацанчик в рубашке в наивную клеточку с потёртым портфелем, ручка замотана изолентой, сандалики стоптанные… Как такой посмел задираться? Более крупный из парочки сгрёб Витю за грудки. Рубашка затрещала, посыпались пуговицы.

— Ща твоё «не будет» тебе в глотку с зубами заткну, понял?

Внутри снова раздался… ну, пусть будет щелчок. Всплыла отчётливая инструкция: «упереться рукой, голову до упора назад, потом удар верхушкой лба ему по соплям! И коленом в яйца. Как только урод согнётся, ещё раз коленом в нос!»

Последний удар не получился как задумано, пятиклассник зажал рожу руками. Колено жестоко врезалось в пальцы, сплющивая их о лицевые кости.

«Теперь второго! Ногой ниже колена!»

Соучастник смешно прыгнул в сторону на одной ножке, обняв вторую, ушибленную.

— Ты труп, пацан!

— Уже. Только приводи побольше. Вас двоих маловато будет.

Дома Витя получил нагоняй. Никакие доводы в расчёт не принимались. Дети все дерутся, а с оторванными пуговицами шляется он один, непутёвый.

На следующий день записался в секцию самбо, ничего не говоря матери. Та огорчилась бы, узнав, что бросил гимнастику. Она мечтала, что сын станет вторым Борисом Шахлиным, золотым медалистом Олимпиады пятьдесят шестого года. Но гимнастика не поможет против наследников знатных токарей и фрезеровщиков. На тренировку по борьбе Витя успел сходить всего лишь дважды, когда по пути домой его встретила уже не пара, а целая «шобла» из шести великовозрастных. Двое пострадавших в первой встрече были самыми мелкими.

— Глядите, самбист идёт!

— Боюсь-боюсь…

Он аккуратно опустил в траву портфель и полотняный мешок со спортивной формой. Пришедший на помощь внутренний голос уже ничего не мог посоветовать против такой толпы. Он шепнул: «падай спиной к забору, подожми ноги, укрой голову руками».

Самый толстый дебил, не утруждаясь вводными «дай закурить» или «пару копеек», смачно врезал жирным кулаком. Витя с готовностью кувыркнулся и укрыл всё, что мог, приготовившись к худшему.

Дети ударников комтруда дружно заржали.

— Спёкся, самбист? А ну, вставай, покажи пару приёмчиков!

Били умеренно, без особой злобы, просто показывая — кто в доме хозяин. Пятиклассник, в прошлый раз исполнявший танец на одной ноге, вывалил на траву содержимое портфеля, начал топтать и расшвыривать.

А потом за дело взялся самый обиженный, получивший в нос и между ног. Он схватил Витю за волосы и оттянул от забора. Нога в синем китайском кеде надавила на горло.

«Хватай ступню изо всех сил, потом резко обе ноги вверх, как на „берёзку“. И крутанись!»

Не совсем соображая от боли, Витя рванулся, поставив тело почти вертикально, как в вольных упражнениях, и перевернулся, не выпуская кед.

В лодыжке пятиклассника отчётливо хрустнуло, он завопил точно резаный. Витя откатился в сторону.

— Пацаны! Он ему ногу сломал!

Предводитель оценил обстановку и выбросил в траву слюнявый папиросный бычок.

— Валим! В мусарню заметут!

Шобла сбежала, оставив плачущего бойца на земле с неестественно вывернутой стопой, а Витя через сутки угодил в детскую комнату милиции, как и предрекал опытный в этих делах хулиган. Полная усталая тётка неприязненно глянула на отца правонарушителя, нервно мнущего кепку. Судя по малиновому уху, перед кабинетом родитель уже начал воспитательную работу.

— Дети все дерутся, — повторила милиционерша знакомые слова. — А ноги ломают только самые отпетые. И в кого же ты такой зверь уродился?

Отец не понял намёка, заявив, что покойный тесть служил в НКВД. Витя расстегнул ворот рубашки и стянул её совсем. На теле — сплошные кровоподтёки, на горле глубокие ссадины.

— Дерётся и хвастается, что весь в синяках, — прогундосила тётка. — Ставлю на учёт. А вам, папаша, будет письмо на работу — в партком и профком. Запустили вы воспитание.

При мысли, что прогрессивка и премия пролетают мимо, витин отец засуетился, запросил пощады, пихнул сына в спину — обещай, мол, что больше такое не повторится.

— Не повторится, — угрюмо буркнул юный человек, переступив внутри себя важную ступеньку с пониманием простой истины — никому не позволено его унижать и мучить. — Не повторится, если они не будут меня избивать и забирать деньги, как всегда они делают, а вы, милиция, их выгораживаете. Ещё полезут — убью.

Глава вторая, в которой герой попадает на Землю обетованную и вспоминает чемпионат по футболу с участием российской сборной — результат всегда отличается от желаемого и ожидаемого

Первыми бойцами невидимого, неслышимого и никому не нужного фронта были, видимо, ангелы. Потом пошли другие. Летающие и не очень, ползающие, бегающие и прочие.

Владимир Килинич

Позор и срам! Одного боишься — это встречаться с русскими за границей.

Лев Толстой

Возможно, на кипрских пляжах несложно встретить немцев, французов, итальянцев и «разных прочих шведов», как говаривал незабвенный Маяковский. Но они незаметны. В глаза, в уши, а ароматом виски ещё и в нос бросаются исключительно соотечественники, понаехавшие из нашей страны и ближайшего зарубежья.

Пляжный отдых прервался самым возмутительным образом. Полноватый лысый мужчина, загоравший неподалёку, догоняет меня в море.

— Геннадий! Доброго вам дня.

Я плаваю неважно, во всяком случае — не настолько хорошо, чтобы вести беседы на ответственные темы. Дядька морщится. Он явно собирался перетереть самое секретное здесь, где среди волн не смонтируешь подслушивающее устройство. Что же, терпите, господа тайные агенты, втягивая в команду непрофессионала.

Принимаю предложение встретиться вечером и поговорить по поводу экскурсии в Израиль, когда громкая музыка и вопли аниматоров создадут непроницаемую акустическую завесу. Осталось дождаться этого благословенного времени.

Сумерки падают на тропики резко, как гильотина на шею осуждённого. Затёртый телевизорный пульт подключает гостиничный номер к мировым событиям.

«Государственный департамент Соединённых Штатов выражает серьёзную озабоченность по поводу отсутствия прогресса в урегулировании ситуации вокруг Алжира. В Средиземноморский регион направлен дополнительный контингент морской пехоты. 6-й флот США будет усилен ещё одной авианосной группой».

Выключаю телек, надоевший однообразными новостями из Северной Африки хуже мыльных сериалов, и тащусь на ужин. Соотечественник уже в ресторане, собирает булочки на поднос. Объёмистое чрево, наверно, нуждается в основательном их количестве.

Ещё менее похожий на компанию Шона Коннери, чем я, коллега по секретной службе относится к ранее неизвестному мне типу офицеров. Выделяющийся, но совсем не в ту сторону, чтобы заподозрить его в тайных операциях. Обычный бизнесмен средней руки, содержатель нескольких киосков или офиса «купи-продай» человек на десять, вырвавшийся на Кипр без супруги под предлогом командировки в офф-шорный рай. Волосики, ранее спрятанные под купальную шапочку трогательного розового цвета, аккуратно расправлены на темени в попытке прикрыть черепную наготу. Глазки мелкие, бесцветные, нос сливой и украшен заметными бородавками. Нижняя губа выдаётся вперёд, придавая облику брезгливость, вдобавок шевелится в такт мыслям. Розовые ушки непропорционально малого размера компенсируют малогабаритность посадкой почти перпендикулярно черепу. Рост… С таким Жан-Поль Бельмондо играл суперменов, но вопреки своему росту.

Блёклые глаза на миг фокусируются на мне, куцые бровки хмурятся. Намёк понимаю — сейчас не время и не место, посему не смей приближаться. Да больно надо! Толстяк переводит внимание на пирожные, уже основательно прореженные другими русскими любителями шведского стола, чтобы сторонний наблюдатель мог поклясться: секундное неудовольствие рождено исключительно ассортиментом сладкого.

Его пухлая ручонка ухватила меня за рукав рубашки в тёмной аллее между корпусом гостиницы и танцполом.

— Сюда!

Слушаюсь и повинуюсь, хоть и отказываюсь проникнуться серьёзностью ситуации. Мы далеко не только от Центральной Африки, но даже Израиля. Что, конкурирующие фирмы отслеживают подступы к рекрутёрам университета даже на таком расстоянии? Григорий Григорьевич, так представился мой напарник, уверен в этом на все сто.

— В Израиль билетов не достать! Ни туристических, ни медицинских туров. Здесь, на Кипре, я засёк представителей трёх конкурирующих фирм, обнаружил в номере прослушку.

— А вы у них поставили?

— У одного, из ЦРУ.

Догадываюсь, что патологическая взаимная подозрительность не даст им заскучать. Но никого из нас это не приблизит к выполнению задачи, если вся энергия уйдёт на подглядывание — не продвинулся ли дальше конкурент.

Гриша манит меня в заросли на противоположную сторону отеля. Там прикладывает палец к губам и суёт туристический бинокль. Ага, тоже в стиле Бонда, ну как без этого. В невинную на первый взгляд китайскую побрякушку встроен прибор ночного видения. Повинуясь персту указующему моего новоявленного соучастника, рассматриваю заросли и вижу замысловатую конструкцию с длинной трубкой. Нацелено это сооружение на четвёртый этаж, как раз к моему окну.

Шепчу одними губами: «это ствол, меня ликвидируют?» Григорьич успокаивает, мол — тот хайтек служит всего-навсего подслушкой, снимающей вибрации с оконного стекла.

В общем, к возвращению в номер чувствую себя преотвратно. Ещё ничего толком не началось, а уже… Интересно, я в разработке с самой Москвы или только сейчас, среди купивших туры в Израиль?

Специально для иностранных коллег вызываю жену по Скайпу, без видео.

— Инночка, дорогая? Не спишь? Мне тоже не спится — скучаю. Да, один! Чесслово, один! Как тебе доказать… Ну слушай, если вдруг какая-то рядом со мной, или не одна даже, то все эти женщины — б…ди последние, и ноги у них кривые. По-русски не понимают? — в ответ на находчивое возражение супруги лихорадочно размышляю, как оскорбить виртуальную проститутку, чтобы жена поверила, будто бы её нет. — Ну, факинг бич, мазафака… Нормально? Тоскую лишь по тебе, моя любимая, и проклинаю наш гадский профсоюз, выделивший всего одну путёвку. Да, скоро домой. Пока. Бусь-бусь.

Под дверью нашёл листовку с намёком, что зазвать в номер эту самую, стройноногую, проще простого и не дорого. Пригласить? Чтобы удостоверились заморские гады — русский оттягивается по полной. Но, наверно, это уже перебор. Да и агенты шалят на заданиях, звонят проституткам, сливаясь с толпой…

Я воздержался. Ничто так не убивает моё либидо, как раздражённые реплики жены на том конце линии, креплёные подсказками тёщи на заднем плане, как спиртом крепят дешёвое вино до градусов портвейна. Поэтому эротические мысли не мешают спать по причине своего неприхода. Завтра ждёт Израиль.

По пути в Тель-Авив соучастник показывает одними глазами на крепкого поджарого парня в баре на верхней палубе. Тот цедит виски с содовой и льдом, одновременно мнёт челюстями жвачку. Рука держит смарт возле уха, до меня доносится пустопорожний трёп о каких-то культурных мероприятиях в Иерусалиме. Я тоже не возражаю сунуть в рот «Орбит», но после бухла, чтоб запах перебить, а не смешивать «непревзойдённую свежесть» с виски. Странный тип, одно слово — американец. Судя по многозначительной мине Григория, именно этот радиолюбитель установил мне прослушку.

Быть может, в Израиле разберёмся. Там никто нас не ждёт, вопреки кипрским надеждам, кроме наглой бабы из непонятной спецслужбы. Колоритный типаж, низенькая, крепкая, носатая, чрезвычайно не в моём вкусе. Прилипла как квитанция к лобовому стеклу, теребит мой паспорт и задаёт массу вопросов, интересных лишь ей одной.

— У вас есть родственники в Ливане, Сирии, Иране?

— Нет.

Отвечаю сдержанно и односложно. Но вот уже десять минут подряд. Закипаю. Булькаю. Вот-вот взорвусь и вылью на неё больше антисемитизма, чем накопил за сознательную жизнь.

— А у ваших знакомых?

— Нет.

— А вы точно знаете всех родственников всех ваших знакомых?

Вспоминаю мазафаку, как и тем вечером. Пока про себя.

— О тех, что знаю, в сомнительных странах родственников не держат.

— Значит, точно не знаете, — черноволосая выдра с загнутым носом делово помечает что-то в планшете. Может, просто напоминалку набивает «завтра записаться на маникюр», но меня выбешивает. — Идём дальше. Эти знакомые что-нибудь своим родственникам передавали? Везёте в багаже?

— Какие родственники? Какие знакомые… Никто и ничего со мной не передавал!

— Не нужно на меня кричать. Я делаю свою работу — обеспечиваю безопасность государства Израиль.

— Я причём?

— А вы не хотите спокойно ответить на стандартные вопросы и тем самым подрываете безопасность государства Израиль.

Обречённо машу лапами: давай дальше. Наверно, твоего прадедушку пытали нацисты… Что ж ты на русских отыгрываешься? Немец через два человека сзади!

— Вернёмся к знакомым. Вы их спрашивали, есть ли у них родственники в Ливане, Сирии, Иране?

— Ну, иногда разговоры заходили о родне…

— И что они вам рассказывали о родственниках в Ливане, Сирии, Иране?

— Да нету у них там родственников!

— Отлично, — заявляет мадам Граница-На-Замке. Или мамзель, поди их разбери. — Добро пожаловать в Израиль!

На раскалённой мостовой Тель-Авива Гриша шепчет:

— Отлично! Ни один агент так не ведёт себя с секьюрити.

Убеждаюсь, что никто не слышит.

— Хотел ей на вас указать. Мол, у того господина дочь вышла замуж за сирийца и уверовала в ваххабизм.

— Шуточки неуместны…

— Какие уж шуточки! Американца, говорят, так и не нашли.

Бонд, русский Бонд, изображает святую невинность.

— Видел, как он насосался? Запросто мог вывалиться за борт! Всё, едем в отель, потом с экскурсии соскакиваем, каждый поодиночке дует к рекрутёрам.

Не представлю, как возможно нализаться крохотными порциями вискаря, на три четверти разбавленных газировкой и талым льдом, тем более — крепкому мужику спортивного вида. Воспринимаю его гибель как предупреждение судьбы: предварительные ласки закончились, начинается то самое, где пропасть бесследно проще, чем купить диплом в переходе московского метро. Изображаю бодрячка.

— Да, шеф. Есть шеф. Разрешите исполнять бегом.

Если только по здешней жаре можно бежать. Оттого африканцы берут все награды в спринте. Раз в этих широтах умудряются скакать, в нашем умеренном климате перегонят «Тойоту».

Слава Богу (здесь он близко), следующий час обходится без экстрима. Недорогой отель, скорей даже — хостел, расположен к югу от Яффы. Наверно, построить ещё чуть южнее — и был бы сектор Газа под окнами. Приют выбран туроператором явно из соображений экономии. Нам сообщают: если кто в отель не вернётся, денежки евреи не отдадут. Я вас умоляю, вот неожиданность!

А в офисе университета на Рамат-Гане обнаруживается тот же состав автобуса, что в трансфере до отеля. Ну, кроме семейной троицы с малым ребёнком. А нет, мамы с девочкой не видно, зато папаша внимательно рассматривает постеры на стенах. Золотые дукаты Центральной Африки заманчивее всех достопримечательностей библейских земель, как оказалось.

Люди перестают шугаться друг друга. На пароходе изображали туристов, шумно обсуждали перспективу фотографироваться в кипочках у Стены Плача. Маски сняты, всех в Израиле волнует только одно — уехать из Израиля на юг, а не на север. Гриша держится шагах в десяти от меня. Интересно, за два задания одновременно — в Корпорацию пробраться и меня пасти — ему платят хотя бы полторы ставки? Если спрошу, наверняка отшутится в типичной для силовиков манере: платят за должность, звание и выслугу лет, а за службу получаешь только взыскания и сердечные приступы.

Так, моя очередь. Еврейка, более приятного вида, чем пограничница, собирает флэшки. Я свою просканил и очень тщательно, поверьте. Наши запросто могли подкинуть в неё троян, поручив переслать базу данных Университета на сервак российской внешней разведки. А если меня засекут? Как говаривал покойный Иосиф Бродский, тюрьма — недостаток пространства, возмещённый избытком времени. А про израильские тюрьмы рассказывают разное… К слову, на флэшке антивирус ничего не обнаружил.

Признаюсь, до этого момента мной владело странное легкомыслие. Ракетная программа уровня хай-тек в захудалой африканской провинции и возможность разгрома американского флота касались моей персоны столь абстрактно, что с вероятностью около ста процентов я предполагал, будто совершаю увеселительную экскурсию по библейским местам за счёт федерального бюджета и скоро вернусь домой под вопрошающие очи жены и обличающие — тёщи.

Иллюзия пала, как Троя под ударами эллинов, от слов рекрутёра: «вы прошли предварительный отбор».

От изумления таращусь на него. Солидный такой нег… в смысле — афроамериканец. Чёрт, нет! Мы в Азии, он представляет свою страну. Афроафриканец? Надо выяснить, как их именовать. Русский язык чистый, на уровне московского Университета Дружбы Народов. То есть примерно как английский китайского образца, без половины глагольных форм и сложноподчинённых предложений. Чем-то напоминает компьютерный синтезатор речи. Сам афроабориген такой же — искусственный, картинно чопорный.

— Очень рад… сэр! Что дальше?

— Вы не задали ещё один вопрос, мистер… Mer… Merz…

— Мерзляевский.

В Москве учился, а к нашим фамилиям не привык?

— Извините. Кандидаты спрашивают об отборе. Почему именно их. Рано или поздно.

— Да, конечно.

— Я не знаю. Предварительный отбор делает наш интеллектуальный центр. Могу лишь предполагать. Вы не штатный сотрудник разведки?

Внештатный, хотел сказать? Почти угадал. Пользуюсь гибкостью родного языка, ему недоступной. Если разговор прогоняется через анализатор с функцией детектора лжи, надо говорить относительную правду.

— Я не офицер спецслужб.

— Это не столь важно. Пока. Вас могли вербовать. Или обратятся с вербовочным предложением уже сегодня. За вами выбор. Наша страна не работает против вашей. Но частные интересы могут разойтись. Вы хотите работать на Африку. Вы хотите работать на Исследовательский Университет Корпорации. Вдруг интересы войдут в противоречие? Выбор вы должны сделать до.

Молчу. С этой проблемой надо переспать.

— Жду вас завтра в 10–00.

Киваю и слышу от него единственную вполне человеческую фразу, от этого чёрного андроида.

— Извините за срыв экскурсии к Мёртвому Морю.

В отель возвращаюсь, чувствуя себя перевёрнутым с ног на голову. Уж лучше к Мёртвому Морю. Я, конечно, патриот до мозга костей, болею за московский «Спартак», в европейских кубках даже за питерский «Зенит», за сборную — всегда, хоть и без удовольствия. Но вдруг оказался в ситуации, будто назначен тренером российской сборной, неким чудом прорвавшейся в финал мундиаля против Германии, и надо во что бы то ни стало победить, а состав команды тот же, беременно-пешеходный… Ой вей, мне это надо?

Прелюдия вторая

— Дед? Это ты?

«Признал… А я как чувствовал. Ни Вовка, ни Ирка ко мне не тянулись. Да не кричи ты. Слышу».

«Деда… Как тебе?»

«Уже никак. Всё кончилось».

«Деда-а…»

«Не реветь, Первая Конная!»

Витя зарыдал в голос. Уж и лето прошло с той весны, и осень началась, а так его не хватает. Мальчик шёл мимо рабочих пятиэтажек и плакал от души, не стесняясь мокрых дорожек на щеках и своего горя. «Первая Конная…» Дед всегда так звал внуков, выстраивая их в ряд на сучковатых палках с деревянными сабельками в руках. Они с криком «ура» неслись рубить головы проклятым буржуинам или хотя бы кустам чертополоха во дворе.

«Деда, ты всегда со мной!»

«Точно. И пока я тебе нужен — всегда буду. И выведу тебя в люди».

«Буду такой как ты?»

Это даже не предел мечтаний. Это — сказка. Дед, суровый полковник НКВД, а потом МГБ и КГБ, начинал в Гражданскую с Будённым, ранен при штурме Берлина… Да на его жизнь выпало подвигов больше, чем у любого киношного героя! Только он не любил о них рассказывать.

«Лучше. Я потерял жизнь, но кое-что обрёл. С тобой мы горы свернём. Только не забывай меня!»

В третьем классе Витя записался в математический кружок, выиграл последовательно городскую, областную и союзную олимпиаду. Мама смирилась, что не вырастила Шахлина.

Отец? Просто пил с каждым днём всё больше. Из инженеров выбился в старшие инженеры, на том поставил точку в карьере. Изрезанный стол в беседке у подъезда, пропахший разлитым пивом, ежевечернее «забивание козла» с помощью костяшек домино в компании таких же пролетариев умственного труда заполнили его жизнь. Витя смотрел на него и отчётливо сознавал детским умом: так нельзя. Из этого нужно вырваться, во что бы то ни стало вырваться.

Математика давалась легко, когда внутри звучал голос, доходчиво рассказывающий про самые сложные формулы, уравнения и правила.

«Деда, ты же никогда математику не знал, мама говорит — таблицу умножения путал».

«Точно! У меня появились отличные учителя».

На том свете?! Витя не задавал лишних вопросов. Ему повязали пионерский галстук, объяснили, что религия — опиум для народа, а истинное бессмертие заключается в совершении подвигов во имя построения коммунистического общества. Дед не вписывался в схему, хоть плачь, поэтому существовал в ином измерении.

Витя учил наизусть «Стихи о советском паспорте», читал сказку про Мальчиша-Кибальчиша и рисовал праздничную демонстрацию у Мавзолея Ленина в день Великой Октябрьской Социалистической Революции. В тайне от всех разучивал премудрости интегрального исчисления, периодически вгоняя в шок учителя алгебры.

В четырнадцать он пробрался вечером в учительскую и одним пальцем настучал на пишущей машинке доказательство теоремы, тянувшее если не на Нобелевскую, то на Ленинскую премию точно. Статью послал в научный журнал и в Академию наук СССР. Реакция последовала, но довольно неожиданная.

— Это квартира Булкиных? Товарищ Булкин?

Молодой человек лет двадцати пяти — тридцати в строгих роговых очках и модном плаще-болонье вошёл в их квартиру, благоухая дорогим столичным одеколоном «Красная Москва».

— Да… Я — инженер Арсений Булкин, — отозвался витин отец, только вернувшийся с профсоюзного собрания, потому трезвый и при галстуке. Чем могу быть полезен?

— Надо же! Обычный инженер итакие идеи…

Москвич представился аспирантом из Академии Наук. Он разливался соловьём по поводу перспективности дела, но только для публикации требуется доработка, рецензирование кем-то из докторов-академиков… В общем, он предложил Булкину-старшему соавторство.

«Скользкий хлыщ. Помню таких по шарашкам. Зэки изобретали, а эти, гладкорожие, присваивали. Хорошо хоть — соавторство. Спёр бы и присвоил вчистую, а там доказывай».

«Ладно, деда. Посмотрим на его физию, когда папа скажет, кто это написал».

«Сомневаюсь».

Дед и при жизни зятя не жаловал. Выходит — за дело. Инженер Булкин гордо приписал себе интеллектуальный труд отпрыска и его странных консультантов.

— Конечно-конечно! Пишите всё что нужно. Если от нас чо требуется — нам пишите. По почте быстренько. Мы тоже быстренько. А с дороги не устали? Пивка, водочки? Маша! Накрывай на стол! Что ж ты копаешься…

«Обскакал нас зятёк, а, Первая Конная?»

Витя повесил голову. Отец поступил не более порядочно, чем уличные гопники, вытрясающие копейки у мелюзги.

Через три года аспирант блестяще защитил кандидатскую и тут же был приглашён в докторантуру. Булкин-старший как соавтор получил честную половину от публикаций, пропил гонорар и тихо помер от инфаркта. Виктор поступил на мехмат, с отчаянием ощущая, как бездарно уходят годы. По уровню знаний он превосходил большинство преподавателей, не считая, конечно, педагогов по ключевым математическим дисциплинам: политэкономии, марксистско-ленинской философии и научному коммунизму.

Глава третья, в которой герой мечется между «надо» и «хочется», либо между «надо» и «очень надо»

Есть в каждой нравственной системе

Идея, общая для всех:

Нельзя и с теми быть, и с теми,

Не предавая тех и тех.

Игорь Губерман

Во всём виноваты евреи — это их Бог нас создал.

Станислав Ежи Лец

Григорий, увидев мой нарочито радостный «иессс!» с резким движением руки вниз, будто дёргаю за цепочку старинного бачка над унитазом, должен догадаться, что операция «внедрение» развивается. Соответственно, засвечивать меня своей сомнительной близостью нежелательно.

Служебные инструкции выше здравого смысла. Вечером в отеле бесцеремонно подсаживается ко мне. Молвит, глядя в упор честными ясными глазами:

— Добрый вечер, земляк. Похоже, тебе повезло. А мне — нет. Поеду в Банги. Если в Корпорацию не взяли, вдруг где попроще пристроюсь. Может, свидимся?

Ну не скотина ли? Если завтра спросят, имел ли я контакт между собеседованиями с представителем российской спецслужбы, что отвечать? Ну, промычу: никто меня в этот период не вербовал. Но если интервьюер окажется въедливее сегодняшнего памятника самому себе и задаст несколько прямых вопросов, то выбор — сдавать или не сдавать мою связь с СВР — придётся сделать немедленно. Хоть я и в еврейской стране, где отвечать вопросом на вопрос считается правилом хорошего тона, не отверчусь.

— Не знаю. Ещё ничего не решено. Спокойной ночи.

Оставляю недоеденным кошерный ужин, будто перехотелось. Врать можно Отечеству и детектору лжи, но не собственному желудку, он-то правду знает.

Долго ворочаюсь, перебираю доводы за, против и сбоку.

Есть железный аргумент. Он в пользу преданности нанимателю. Дома двести долларов и пятьдесят тысяч рублей. Точнее — было, пока домашняя касса не перешла в полное ведение жены при дельных советах тёщи, мамыдорогой. В ЦАР обещают на старте восемь тысяч дукатов. Это примерно десять тысяч евро, в рубли и пересчитывать страшно. Если верить Интернету (а кто ему верит? ну, почти все верят!), монетарная политика республики, начиная с времён Самбы-Панзы, строится на устойчивости дуката относительно покупательной способности золота. То есть, если золото вырастет в цене к основным валютам, дукат ждёт ревальвация. Не понимаю, какими экономическими механизмами обеспечивается эта уникальная стабильность, особенно — в африканской глубинке, но мне, наёмному работнику, дукат греет душу. Как бы ни закончилось задание, зарплату разведчики у меня не отберут.

Есть стальной аргумент. Допустим, завтра провозглашу: дал клятву верности и расписался кровью в Ясенево, поэтому на предательство пойтить не могу. Тогда меня ждёт развлекательный вояж с омовением ног в Иордане, потом возвращение в Никосию.

Что остаётся? Ради выполнения задания Фёдора Степановича нужно демонстративно забить и на самого Степаныча, и на его спецслужбу, но хранить преданность в душе. То есть стать двойным агентом, ни черта не смысля в методах агентурной деятельности. Криво, но в какой-то мере работоспособно.

Наверное, так себя оправдывали многие предатели, согласившиеся впахивать на потенциального или даже реального противника. Особенно если не представился случай выкопать из глубины души ту самую тайную преданность. Или не возникло желания.

Переспав с проблемой без единого признака эротики, прихожу к очевидному выводу. Надо внедряться дальше, любая альтернатива этому означает поражение. И, честно говоря, на меня повлиял Израиль. Евреи тысячи лет предпочитали выбор в сторону выживания и развития. Вон чего достигли. Как и многие русские, я внутри чуть-чуть антисемит, что не мешает пользоваться мудростью богоизбранного народа.

В общем, еду на Рамат-Ган с двумя пересадками на автобусе, с заготовленным чистосердечным признанием. Но оно никому не нужно.

Теперь меня ощупывает взглядом весьма симпатичная женщина моих лет, чернявая и с жгучими карими глазами, и всё это великолепие венчает стройную фигуру, не обременённую ничем лишним. Короткое обтягивающее платье в леопардовых пятнах, тонкий блеск чулок, бриллианты в ушах, шпильки… В общем, не откажусь ощупать её не только взглядом. На этом, оказывается, и построен расчёт.

Мы сидим в другом здании, более пафосном. Сюда допущены единичные счастливчики, прошедшие первый фильтр. Если прогрессия не прервётся, следующий этап должен состояться в раю, среди толпы сладкоголосых гурий. Сейчас гурия одна, зато какая!

Она придвигает пепельницу. Мусульманская сказка сбывается — райские девы обязаны предугадывать мужские желания. Я нигде не упоминал, что курю! Но и отрицать пристрастие к хорошей сигарете не буду, рекрутёры однозначно предупреждают: не лгать. Поддаюсь искушению и щёлкаю зажигалкой.

— Геннадий, вы занимались спортом?

Русский язык живой, чистый, но с какой-то примесью. Я заслушиваюсь интонациями и не сразу схватываю суть простого вопроса.

— Да, но это, к сожалению, в прошлом. Поддерживать столь прекрасную форму как у вас элементарно не хватает времени.

— Кубиками пресса на вашем животе можно лишь выложить слово «с понедельника», — фея цитирует старую телевизионную шутку и давит на пульт управления сплитом. Мой ароматный дымок моментально утягивается в вентиляцию. — А вы в курсе, что употребление табака, крепкого спиртного и наркотических веществ в Центральной Африке запрещено под страхом тюрьмы? И поддержание «прекрасной формы», как вы изволили заметить, возведено в национальный культ.

Само собой, противоамериканскую ракетную систему не придумаешь с «Мальборо» во рту… Вдруг спохватываюсь: придётся бросить курить? Бли-ин, это ж в который раз! Не говоря о потугах на тему утренней зарядки.

— Ранее облысение, вялая печень, лёгкая близорукость, лишний вес, отдышка, склонность к гипертонии… Продолжать?

Рай закончился, не начавшись. Заодно завершена карьера в Корпорации. Вот остолоп! Заявил бы, что наслышан о запрете курения и всерьёз задумываюсь о здоровом образе жизни, особо не соврал бы. За восемь тысяч золотых и не на такое решишься.

— Приятно было познакомиться, леди. Раз по экстерьеру и интерьеру не подхожу для выставки, извините.

Поднимаюсь, но узкая холёная рука с безупречными когтями небрежно указывает обратно на стул. Предлагает повременить с ретирадой? Но зачем? Любоваться этим чёрным бриллиантом взамен на колкие замечания о моём ливере?

Она кидает мне фото. Старомодное, на бумаге. Хорошо хоть, не в затейливой рамочке. Существо на ней отдалённо напоминает мою Инку. Волосы собраны в хвост, так поступают, чтобы скрыть их неухоженность. Лицо пухлое, кожа прыщавая, глазки свинячьи. Нет, Инка и то лучше, если постарается. Хотя с утра…

— Никого не напоминает?

Ну, могла и фото моей благоверной найти, в соцсетях супруга их разместила в изобилии — со мной, с тёщей, с котом, селфи всякие. Надеюсь, вариант «утренний зомби» в Сети не выложен.

— Это я, три года назад.

— Да ну!

Скрещиваю пальцы под столом. Вдруг золушка-принцесса превратится в кухонную золушку?

— А что вы думали? Оклад школьной учительницы, отец — шахтёр, задержки зарплаты по полгода. Потом, когда началось, месяцами питалась картошкой или чем Бог послал. Перебралась через границу. Лагерь для беженцев, сами понимаете, не курорт.

Понятно, откуда у неё акцент. Но зачем вышеописанная замарашка нужна Корпорации?

— Я была согласна работать не за дукаты. Хоть бы за еду и кров. Они и не платили поначалу. Просто отремонтировали тело, бесплатно. Нашим американским клиентам омоложение и устранение такого же комплекса болезней обходится минимум миллиона в два. Отрабатываю, часть зарплаты снимают на погашение кредита. Но оставшегося… — она красноречиво касается бриллиантовых серёжек, на пальце сверкает кольцо с крупным камнем, сто пудов — не оконным стеклом. — И оставшегося хватает на очень приличную жизнь. Несравнимо лучше, чем дома. Даже до войны. Поэтому моя преданность Корпорации практически безгранична.

Киваю. Я дома не шиковал. Но и в лагере для беженцев не отирался.

— Меня тоже отремонтируют?

— Естественно. Скажите откровенно, вам хочется такую женщину как я?

Был бы голубым, слепым и импотентом в одном флаконе. И даже мёртвым. Всё равно один ответ. Сто раз да!

— Встаньте.

Она тащит меня к зеркалу. Мисс Галактика под руку со стареющим ботаником в мятых светлых штанах, рубашка с короткими рукавами подпёрта арбузиком на месте талии, влажные пятна у подмышек… К стулу возвращаюсь бегом. Выдушиваю из себя реплику в стиле пикап:

— Если я обрету достойную внешность, согласитесь ли пообедать со мной?

Гурия смеётся.

— Я уважаю ценности законного брака, господин Геннадий. Лучше вашу супругу отремонтировать.

Показывает планшет. С него таращится Инесса Мерзляевская. Крупным планом и мелким. Как раз в ипостаси «утренний зомби».

Красотка делает несколько кликов. Фотошоп в доли секунды превращает Инку в Мисс Евразия.

— Осталась мелочь, заработать по паре миллионов на себя и на неё. Скажите, леди, а характер можно исправить?

— Не сомневайтесь. Мы, женщины, кусаем окружающих, потому что не нравимся сами себе. Уберите первопричину, и нас хоть к ране прикладывай. Ну, почти всегда. Сейчас…

На планшете появляется следующая жертва соцсетей — мамадорогая. Лёгкие манипуляции преобразуют тёщу в секси-гёл. Если не в двадцатилетнюю Софи Лорен, то для девушки Джеймса Бонда сойдёт.

— Вау. И что, в Центральной Африке каждая такая, само совершенство?

— Нет. Зачем? Омоложение не делают всем сотрудникам подряд, тем более — их родственникам. Дорого, и пропускная способность ограничена. Со временем новая медицина станет доступна многим, но не сейчас. Что касается внешности, некоторые считают слишком уж тщательное улучшение потерей индивидуальности.

Правильно. Пусть мамадорогая хранит индивидуальность.

— Действительно… Впечатляет! Особенно если на том фото и вправду вы.

— Недоверчивость — прекрасное деловое качество, господин Геннадий. Вы имеете шанс в скором будущем увидеть слишком много совершенных женщин, пусть даже пожертвовавших индивидуальностью. Но главное не во внешности. Я продемонстрировала лишь одно проявление новых технологий. Их масса. Большинство из них способно, без преувеличения, осчастливить человечество. Мой коллега предупреждал вас о выборе. Ответьте сами себе, в состоянии ли вы быть преданными нашему делу?

— Не в ущерб интересам моей страны, — даме, превозносящей семейные ценности, нужно демонстрировать патриотический позитив.

— Глобально — да. Но, не буду скрывать, в отдельных случаях интересы России, как их понимают отдельные политики или представители спецслужб, могут отличаться от нашей интерпретации, рассчитанной на длительную перспективу.

Она закидывает ногу на ногу и охватывает колено безупречными пальцами, притягивая внимание к этому ансамблю. Уже не перекурить хочется, а горло промочить. Хотя бы минералкой. Судорожно сглатываю и выталкиваю наружу формулу лояльности.

— Обязуюсь хранить верность Центральной Африке!

Звучит коряво. Нужно придумать слоган изящнее.

— Чудно. Теперь на случай, если вдруг передумаете. Разрыв контракта влечёт гипнотическое удаление памяти, начиная с событий вчерашнего дня.

Хохмочка «вас, леди, не забуду никогда» застревает в горле. Пиар-служба в Сколково заставляет узнать понемногу обо всём. Глубокое гипнотическое воздействие способно превратить в идиота. По крайней мере, основательно травмирует. То есть, подписывая контракт, я чуть ли не жизнью клянусь его соблюдать?

— Вас что-то смущает?

— Э…э… Нет. А вы не ответите на вопрос, что побудило искусственный интеллект отобрать мою более чем скромную персону? И на какую, простите, должность?

— Наверно, имеете в виду интеллектуальный центр. Некрос — не искусственный. Впрочем, об этом рано. А подошли вы по своей основной специальности. Вам приходилось общаться не только с иностранными гостями и репортёрами, но и начальством, верно?

— Само собой.

— Рассказывая о достижениях, вы поднялись до невиданных высот. Особенно это заметно в случаях, когда рапортовать, по большому счёту, не о чем. Сейчас мы распространяем изобретённое в университете. Если умудрялись сделать хоть что-то из пустоты, с реальными изобретениями в кармане вы просто задавите наших конкурентов.

— Неожиданно…

— Читайте контракт, господин Геннадий. Подписывайте — и добро пожаловать в Корпорацию!

Прелюдия третья

Разрядка! Леонид Брежнев не целовался в дёсны с Ричардом Никсоном как с Ясиром Арафатом или Эриком Хоннекером, но взаимоотношения СССР и США основательно потеплели. В семьдесят пятом в космос слетали «Союз» и «Аполлон», состыковались, их экипажи доложили о массе успешных эпохальных экспериментов во имя укрепления международного сотрудничества.

Молодой советский учёный Виктор Булкин в двадцать четыре года защитил кандидатскую диссертацию о приближённом решении нелинейных уравнений Янга — Миллса в виде ряда теории возмущений. Летом семьдесят шестого в компании с Алексеем Леоновым, командиром корабля «Союз-19», отправился в Париж удивлять «буржуинов» достижениями советской науки. Там после доклада тихонько отлучился в туалетную комнату и исчез бесследно.

Газеты, особенно правые, дружно заявили, что восходящая математическая звезда непременно явится в полицию с просьбой политического убежища. Когда прошли все мыслимые сроки, месье Булкин был объявлен в розыск как без вести пропавший. Советские газеты негодовали, что светлый ум, выпестованный в стране победившего социализма, похищен с целью его эксплуатации вышеупомянутыми «буржуинами».

В действительности молодой человек с десятью франками в кармане, их не хватило даже на такси, пешком пересёк половину города и к вечеру постучался в неприметную дверь колоритного четырёхэтажного домика на Монмартре.

— Я могу увидеть мадам Жоли?

Изящная мулатка провела внутрь. Виктор подивился простоте и даже некоторой убогости обстановки. Он был наслышан про капиталистический уровень жизни, по пути к Монмартру его несчастная шея устала крутить головой от ярких реклам и роскошных авто. Квартирка на втором этаже дышала атмосферой, сохранившейся, наверно, со времён немецкой оккупации. Или освобождения после высадки в Нормандии. Патефон, резные столики с гнутыми ножками, древний ламповый радиоприёмник, выцветшие шторы, между ними видна потрескавшаяся оконная рама…

— Вы кто, месье?

Может ли женщина быть красивой лет в шестьдесят? Виктор не знал, сколько ей лет. Советские бабушки в этом возрасте уже безобразно толстые или болезненно худые, в штопаных платках, тёмных бесформенных кофтах и юбках, носится всё дешёвое, потому что лучшее отдано детям и внукам.

К нему вышла настоящая леди. Или леди в Великобритании? Но миледи Александра Дюма как раз жила в Париже… Не важно. Красота увядшая, но не исчезнувшая, рассказала о красоте минувших лет, доставшейся то ли надменному эсесовскому офицеру, то ли бравому янки из танка «Шерман».

Она подбоченилась под портретом именно тех, военных лет. Виктор знал, что при некотором усилии может показать деду увиденное им самим.

— Première armée de cavalerie, — выговорил он с ужасным произношением и добавил по-русски: — Первая Конная Армия.

— Серж? Не может быть…

Постаревшая красавица без сил опустилась на кресло, уронив веер. Её руки мелко задрожали. На удивление быстро она пришла в себя и нащупала коробочку с пилюлями.

— А вы, юноша?

— При ином развитии событий имел бы честь быть вашим внуком.

— Вы похожи на Сержа… И также отвратительно говорите по-французски.

Разумеется, Виктор не посвятил её в посмертные планы деда, как и раскрыл сам факт общения с потусторонним миром. Французская психушка привлекала его не больше, чем явка в полицию с просьбой политического убежища.

Часто агент работает только с одним офицером разведки и отказывается наотрез от передачи связи другому. Если нет возможности принудить к дальнейшему сотрудничеству, человека отпускают. Бывших агентов ликвидируют редко, если это не киношный шпионский детектив.

— Что понадобилось вашему вездесущему КГБ? — спросила Жоли. — Я твёрдо заявила, больше ни с кем работать не хочу, даже под угрозой сдачи контрразведке.

«Чушь собачья, — возмутился дед. — Если выдавать бывших, трудно вербовать новых».

— Я не из КГБ. Я — беглец, изгой. Мне нужно скрыться ото всех и как-то легализоваться. Вы читали об интервью Леонова и Булкина?

— На космонавта вы не похожи, — Виктор думал обидеться, но Жоли продолжила: — Они все мелкого роста, вы уродились в деда.

А занятия самбо и дзю-до позволили накачать мускулатуру. Интересно, есть ли ещё в одном лице кандидат физико-математических наук и мастер спорта СССР по борьбе?

— Стало быть, математик.

— Да, мадам.

— Я в этом ничего не смыслю. И не представляю, где во Франции сможете найти себе применение… Так, придумала! Сначала Алжир. Ваш ужасный французский там никого не удивит. Потом переправлю через океан. Американцы любят всякие математические машины, есть знакомый в Гарварде…

— Мерси, мадам. Вам предстоят расходы. Как только я стану на ноги…

— Прекратите! Ради внука моего Сержа… Это были лучшие годы! И даже не потому, что мне едва исполнилось тридцать, когда боши ворвались в Париж, а я дала приют двум странным людям, вашему деду и одному еврею… К чёрту подробности! Серж сумел сделать так, что те годы стали самыми лучшими, плевать на голод, страх и бомбёжки. Без них я считала бы жизнь прожитой впустую. Я помогу вам, даже если истрачу последний франк.

Позже, на пароходе из Марселя в Алжир, Виктор задал главный вопрос. Конечно, в Подмосковье терпеливо ждала бабушка и в одиночку растила маму, но…

«Такая женщина! И ты смог уехать от неё навсегда? Партия, Родина, коммунизм?»

«Смеёшься? Да, именно так: партия, Родина, коммунизм. Я в них верил. Иногда чтобы поумнеть нужно умереть. Хотя за Родину я и сейчас кого хочешь с того света достану».

«Ты ждёшь её? Там».

«Да. И рад, что ещё не дождался. Здесь не плохо и не хорошо. Здесь никак. Но есть идея: вернуть молодость. Не моя, конечно, идея, другого человека, не реализовавшего её при жизни. Если не всем вернуть, то хотя бы некоторым. Как Жоли. Она этого достойна».

Француженка умерла задолго до начала геронтологических опытов.

Глава четвёртая, в которой герой ловит синюю птицу удачи и волнуется, не превратится ли она в орла, выклёвывающего печень, без того изъеденную алкоголем

Удача улыбается смелым… А потом долго ржёт над ними!

Михаил Жванецкий

Каждая работа выглядит интересной — пока ей не займёшься.

Терри Пратчетт

Вторая и последняя ночь в хостеле прерывается звуком телевизора, с вечера установленного на включение по таймеру как будильника. Вещает один из русскоязычных каналов.

«Корпорация Африк Спейс Текнолоджи и Национальный Исследовательский Университет выступили с предложением кнессету и правительству Израиля о размещении вокруг сектора Газа противоракетной системы в дополнение к Железному Куполу ЦАХАЛ. Инициатива носит некоммерческий характер и рассчитана на отработку ПРО в реальных боевых условиях. Премьер-министр Израиля заявил, что основной трудностью на пути соглашения является условие присутствия на ракетных комплексах операторов из Центральной Африки, так как политика еврейского государства не допускает размещение иностранных войск на своей территории…»

Иностранные офицеры в пустыне Негев премьера смущают, а университетские профессора в квадратных чёрных шапочках, увлечённо тестящие боевые ракеты — нормально? Кстати, с сегодняшнего дня я сам такой. Только шапочку не выдали.

У меня первый рабочий день в Корпорации. Именно так — с большой буквы. Потому что Университет является лишь её частью. И Центральноафриканская Республика давно проглочена Корпорацией, а щупальца моего работодателя протянулись в соседние страны. Ничего не напоминает? В истории были уже организации, намеревающиеся осчастливить всех окружающих, независимо от их желаний и представлений о счастье. Не забывая о собственной выгоде.

Анализировать «что такое хорошо и что такое плохо» в духе Маяковского буду позже. Получаю удостоверение в виде магнитной карточки, рабочее место, компьютеризированное круче пульта космического корабля «Орион» и прочие атрибуты принадлежности к высшей касте офисного планктона.

Внутри меня плещется эйфория. Сказывается дух конкуренции. Я пробился, а тысячи высококвалифицированных специалистов, проникших в переполненный соискателями Израиль всеми правдами и неправдами, получили от ворот поворот. Мамадорогая любит рассказывать, как отстаивала в очередях конца восьмидесятых, порой часа по четыре, а то и с вечера, записывая номер очереди на ладошке. Судя по устным мемуарам, тёща по прибытии к кассе уже не соображала, нужен или не нужен товар, подходит ли ей. Главное, дают дефицит, и он заканчивается, стало быть — не достанется неудачникам, дышащим в затылок. Зять, над старой женщиной потешавшийся, ничем не лучше. Отстоял, урвал. Потом увидим, чем оно обернётся.

Моя непосредственная начальница тоже отрабатывает кредит за реставрацию фасада. Декор выполнен в стиле Мэрилин Монро, эдакая ретро-блондинка, но скромнее оригинала. Нам работать на интеллектуальную публику, поэтому вызывающей сексуальностью дама не пышет.

После обеда начинается презентация того самого еврейского проекта, за ней ожидается пресс-конференция. Значит, утренняя телепередача вышла в результате рассчитанного вброса информации.

Распинается Мэрилин, давит преимущественно на больные точки израильтян. Вокруг Газы станет безопаснее, родители смогут отпускать детей в школу без боязни, что с палестинской территории прилетит шальная ракета. У начальницы за спиной разворачивается широкое полотно анимации, там показано, как умная система обнаруживает арабские подарки раньше еврейского «Железного Купола», сбивает их лазером или противоракетой. Озвучка в стиле блокбастеров: фиу-у-бум-м! Зелёный луч перехватил красную джихадистскую гадость и спалил на удалении от домов. «Звёздные войны» отдыхают.

Я для мебели. Учись и слушай, дурак. Не выдерживаю, когда Мэрилин засыпается на вопросах. Дама подготовилась на стандартных скриптах, шаг влево или вправо выбивает из колеи. Напоминает православного батюшку, не шибко продвинутого, который въедливым прихожанам ответить не может и талдычит одно: пути Господни неисповедимы…

А журналюжки налегают. Чётко увязали демарш Корпорации с ситуацией в Алжире. Блеянье Мэри явно их злит. Представляю, что напишут. И не выдерживаю, шагаю к микрофону, когда в начальницу осиновый кол загоняет бойкая особа из газеты, поддерживающей русскую партию «Наш дом Израиль». Микрофон в моей руке рождает злобное гудение из динамиков, словно передаёт возмущение начальницы ненужной инициативой подчинённого. Успокаиваю технику, потом пытаюсь исправить впечатление на присутствующих. Точь-в-точь как в Сколково.

— Мы не располагаем информацией, что испытания около Газы стыкуются с развитием конфликта вокруг Алжира. Но в политике всё взаимосвязано, давайте сами порассуждаем. Израиль позиционирует себя как основной поборник мира в борьбе с агрессивными арабскими государствами и Палестинской автономией. Развёртывание противоракет создаёт ситуацию, когда силовой способ решения проблем неприемлем. Начало военной акции против Алжира взорвёт регион, Израиль ощутит последствия инцидента первым, обвинённый арабами в пособничестве Соединённым Штатам, поэтому снижение опасности войны выгодно Иерусалиму.

Слушают, черти. Мэрилин затихла, едва дышит.

— Система ПРО «Африканский ответ» позволяет с повышенной точностью засекать место пуска. Армия Центральноафриканской республики не собирается уничтожать ракетные установки в секторе Газа, но имеет техническую возможность передать сведения командованию ЦАХАЛ для борьбы с террористами.

Так, евреи заряжены. Очередь остальных. Глаголет корреспондент «Ландан Дейли».

— Скажите, мистер Мерз, если Центральная Африка начинает спонсировать израильскую оборону, означает ли это отказ от военной помощи США?

— Мы ни в коей мере не вмешиваемся в двусторонние отношения ближайших союзников, — если не считать, что вбиваем в них клин размером с телеграфный столб; разумеется, про столб не говорю вслух. — Если Соединённые Штаты освободятся от поставок элементов противоракетной системы, они свободны в своём выборе закупить и передать Израилю другое военное оборудование.

Успокойтесь, янки. Если на Израиль вы списываете и распиливаете до десяти миллиардов долларов в год, ничто не помешает развлекаться дальше. Чуть подкорректируете статьи расходов.

Отбиваю ещё несколько вопросов как мячики теннисной ракеткой и в завершение привожу цитату из творчества нашего писателя-сатирика: «Война выгодна бездарным. Талантливым всегда выгодней мир». Вслух соглашаются даже те, кто внутри абсолютно против. Прям свербит выдать им другую фразу Михаила Задорнова: «Американцы, они тупы-ые!» Реакция была бы иной. К сожалению, в первый день на работе не могу себе такое позволить.

На коридоре снимаю бейдж с отвратительно сокращёнными именем-фамилией. Нагоняет Мэрилин и цепляется за рукав.

— Мистер Ген! Вы с ума сошли!

— Утром кадры проверили — здоров.

— Какого чёрта вы раскрываете им стратегию давления на США через Алжир?

— Уважаемая! Они сами всё раскрыли и обставили кучей дурацких предположений. Я только выдернул их избранные фразы и сложил в благоприятную для Корпорации форму. Рад, что вам понравилось.

— Фак! А что вы наплели про координаты точки пуска? Этого система не умеет!

Она напоминает мне транссексуала. Или трансвестита. Внешность женская, а логика примитивно-линейная, того же образца, что зашита в человекоподобных самцов на генетическом уровне.

— Леди, не нужно мне приписывать слова, которые я не говорил, тем более — критиковать за эти слова. Наша система ПРО видит арабскую ракету раньше, чем компьютеры «Железного Купола», правильно? Значит — ближе к точке старта. Следовательно, гипотетическая зона запуска меньшей площади, чем способны определить евреи. Вывод — «Африканский ответ» позволяет с повышенной точностью засекать место пуска по сравнению с оборудованием ЦАХАЛ. Где я наврал?

Она зависает, как при вопросе репортёра Би-Би-Си о стратегических целях внешней политики Центральной Африки. Знай, детка, это не мужская и не женская логика, а высшая мудрость Сколково. Отвиснув, Мери бежит жаловаться, что за тупого Рус-Ивана ей прислали в помощь. Или в помеху. Благодаря её доносу снова оказываюсь перед сексапильной гурией.

— Первый день на работе и первый корпоративный скандал, мистер Ген?

— Каюсь. Международный авторитет Корпорации поставил выше уязвлённого самолюбия начальницы. Больше такого не повторится.

Рождённая в СССР сегодня одета в чёрное. Оно не ассоциируется ни с похоронной тематикой, ни униформой ортодоксальных евреев. Скорее — с шёлковыми простынями на широкой постели.

Вижу белый бейдж с именем «Элеонора», на пятнистом платье его не было. Наверно, по цвету не подошёл. Фамилия отсутствует. Боюсь, не соответствует изысканному облику. Сократила бы как у меня, в чём проблема?

Её губы, словно карминовые ворота в рай, приходят в движение.

— М-да. На самом деле, наш израильский офис считается техническим, вспомогательным. До последнего времени никто не предполагал, что здесь заварится каша с ракетами. Думали обойтись местными дарованиями.

Разнос откладывается? Смотрю преданными глазами лабрадора, увидевшего мясную косточку в руках хозяина. В Сколково этот взгляд часами репетировал перед зеркалом.

— Пока сосредоточьтесь на текущей аналитике. Ждём международную реакцию на действия США в Средиземном море и ваше смелое выступление. Там вернёмся к вопросу о назначении.

— Спасибо, леди!

На мне роскошный форменный пиджак. У него, по крайней мере, нет предательских подмышечных пятен, что вселяет толику уверенности. Гурия улыбается, на прощание протягивает руку. Пожимаю её нежно, едва-едва, хоть и знаю — даме приходилось рубить дрова в лагере беженцев.

— Внешность сделают. Мозги не добавишь.

Расцветаю. Да что там — от такого комплимента растекаюсь как желе на солнце. Инка, если у тебя есть хоть капля интуиции, кричи благим матом!

Нравится мне эта работа, даже вблизи, когда уже начал ей заниматься. А если ещё поближе?

Прелюдия четвёртая

Стоило бежать из СССР, чтобы попасть в социалистическую страну, причём — нищую? Президент Алжира Хуари Бумедьен выклянчил у Москвы и бывшей метрополии кучу денег на строительство множества государственных предприятий. Плановая экономика заработала ещё хуже, чем в Советском Союзе, самодостаточномблагодаря огромным размерам. Свободный рынок не подчиняется социалистическим планам. Из-за проблем со сбытом промышленные гиганты несли убытки, уровень жизни в Алжире остался плачевным.

Мадам Жоли переправила Виктора каналом, по которому эмигранты из социалистического рая просачивались во Францию, мало кто ехал в обратном направлении. Вместо математики беглец был пристроен в авторемонтную мастерскую. Пригодились не интегралы, а тренировки по борьбе: таскать агрегаты грузовиков физически тяжелее, чем выписывать формулы.

Худосочные арабские механики его сразу невзлюбили. С работой трудно, у каждого есть брат или племянник, без дела болтающийся, а тут приехал какой-то неверный и место занял, толком не знает, с какой стороны гаечный ключ держать.

Виктор с помощью деда кое-как выучил французский, арабский не понимал совсем, поэтому слыл французом, бывшим колонизатором, то есть происходил из числа негодяев, убивших более миллиона алжирцев во время войны за независимость. Что из Франции в Северную Африку человек перебирается не от хорошей жизни, местные не задумывались. Они просто строили козни. Несколько раз навалились толпой, избили жестоко, отняли нищенскую зарплату. Когда Хамид, хозяин мастерской, прикрикнул, чтобы не обижали новенького, рабочие все как один бросили работу и столпились вокруг конторки. Как Хамид посмел заступиться за христианскую собаку?

На следующий день в гараж, дымя двигателем, заехала советская «Волга» с дипломатическими номерами. Виктор прислушался. Говорили по-русски! Он даже узнал переводчика, работавшего в Париже в делегации с Леоновым. Переводчик втолковывал Хамиду о замене поршневой, водитель суфлировал.

Желание броситься к ним было чудовищным. Рассказать небылицу, что увезли насильно, шантажировали, боялся обратиться к властям — сойдёт! Выручат, в газетах опишут гримасы империализма и похищение советских учёных. Но останется невыездным за рубеж на всю оставшуюся жизнь. Не вариант!

«Молодец! — подбодрил дед. — Не сдавайся. Поставили цель и идём к ней до конца».

Самообман. Они топтались на месте и никуда не шли, Алжир превратился в ловушку.

Как и математические откровения, дед добыл несколько сногсшибательных идей об омоложении. На их проверку нужно оборудование, помещение, лаборанты… Короче — нужны большие деньги, легальность, свобода, и всё это в нормальной стране, а не в пародии на «развитой социализм». Конечно, это же предоставят и в Москве, там продление жизни кремлёвских старцев превратилось в национальный спорт.

«Решено. Как только получу нормальный паспорт — уезжаю».

Но кому нужен белый человек с невнятным прошлым? Французскому Иностранному Легиону? Наркокартелю? Вариант открылся с самой неожиданной стороны. Виктору помог мулла.

— …Ты не веришь в Аллаха, чужак?

Коротко стриженый араб в очках с тяжеловесной оправой пригласил Виктора в мечеть. Тот не смог отказаться. Мулла был исключительно уважаем у паствы. Русский отправился, чтобы не злить работяг лишний раз.

Виктора проводили в небольшое помещение, вход в него вёл через боковую дверь мечети. Вопреки ожидаемому, он не увидел ковра с подушками. Мула сидел за тяжёлым деревянным столом, на нём валялись светские газеты. Повинуясь приглашающему жесту, изгой примостился на длинной скамье.

Стоял сентябрь, время в Алжире ещё душное. Здесь же было прохладнее, не глядя на широкие открытые окна и отсутствие кондиционера, которым так гордился Хамид в своём офисе. Практически везде заметен тонкий налёт пыли, как её не убирай. Ветры с юга приносят вездесущую песчаную взвесь из пустыни.

— Что ты делаешь у нас, христианин?

— Скрываюсь. Во Франции я совершил необдуманный поступок, эфенди.

Мулла с интересом склонил голову набок.

— Любопытно. И весьма. Говор у тебя не французский, даже на северянина не похож. Откуда попал во Францию?

— Позвольте не отвечать, эфенди. Это уже не имеет значения, — Виктора обеспокоило наблюдение мусульманина; арабы в мастерской не обратили внимания на произношение и ошибки, сами болтали по-французски ещё хуже.

— Не буду неволить, христианин… Но что-то в тебе не так. Может — иудей?

— Нет, эфенди. Признаться, я вообще не верю в Бога.

В глазах муллы мелькнула укоризна.

— Прискорбно. Христиане и иудеи тоже ищут дорогу к Богу, хоть идут ложным путём.

Виктор пожал плечами. Каждому своё.

— Неужели не страшно жить в сознании, что смерть уничтожит для тебя весь мир? Что всё исчезнет — для тебя лично?

— Если загробная жизнь существует, то она наступит для меня объективно, верю я в неё или нет.

Мулла грустно улыбнулся одними морщинками вокруг глаз.

— Знакомо. Видишь ли, мы знаем о ней немного, только рассказанное Пророку, мир ему, архангелом Джабраилом. Но все, включая наших оппонентов — христиан, иудеев, буддистов — согласны, что посмертие зависит от прижизненного поведения, и отрицание Бога влечёт дурные последствия. А бегство из Франции означает, что ты и так далеко не безгрешен.

Они говорили долго, потом Виктор зашёл снова. Эфенди умел находить слова, пробивался и через плохой французский автомеханика, и сквозь барьеры атеистического воспитания СССР, замешанного на марксовом девизе «религия — опиум для народа».

Дед не вмешивался, только уважительно отозвался о мулле как человеке незаурядного ума. Само общение с давно умершим родственником сокрушало материалистическое мировоззрение Виктора. Однажды он распрощался с Хамидом, столь же вежливо — со своими мучителями, назвав их братьями перед лицом Аллаха.

Глава пятая, в которой герой не хочет расставаться с Израилем и одной его жительницей, но даже представить не может, что это расставание вызовет у него ненависть ко всем народам планеты

Международные законы существуют только в сборниках международных законов.

Альберт Эйнштейн

Моисей сорок лет водил евреев по оккупированным палестинским территориям.

Виктор Шендерович

Дни складываются в недели. Тружусь кузнецом, кую карьеру в Корпорации. Фея из отдела кадров не зря в меня поверила. «Наш дом Израиль» и Ликуд высказались за размещение ПРО, завтра ожидается заседание кнессета.

Международная реакция разная. Скептики уверены, что защита от ракет не изменит ситуацию вокруг сектора Газа, террористы изобретут новый способ делать пакости. С американцами интереснее. Предложение направить в Алжир ударные средства, упомянутые Фёдором Степановичем в Ясенево, от Корпорации не прозвучало. Янки в щекотливом положении. Кричать на весь мир, что к Средиземному морю едут противокорабельные ракеты, не кошерно, выдаются шпионские источники информации.

Нас обвиняют в нарушении международных законов. Каких?! Любая страна вправе оказывать другой помощь вооружениями, если та не находится под санкциями с благословения ООН. А разве законно присылать к чужим берегам флот и грозить бомбёжками во имя мира и демократии? Госдеп костерит во все дыры проект Корпорации по оказанию антиракетных услуг на аутсортинге и выглядят глупо. Вашингтону не привыкать.

Нас обвиняют… Нас! Без году неделя здесь тружусь, а гляди-ка — проникся. Готов рвать рубашку на груди с радостным воплем «за ридну центральноафриканщину», хоть в Африке ни разу в жизни не был, даже в Хургаде.

В порыве лояльности иду к шефу и достаю из рукава козырного валета. Этот козырь — единственный и скоро протухнет, а его использование чревато массой проблем по установлению связи с СВР, если не вообще с возвращением в Россию. Но что-то меня подталкивает изнутри. Надо! Элеонора здесь который год. Фактически — в бэк-офисе. Информирована больше меня, но не намного, я чувствую. Основные события происходят там, в четырёх или шести градусах севернее экватора. Мне нужен фронт-офис.

Повезёт — уеду, она останется здесь, отфильтровывать ботаников с вялым прессом и мускулистыми мозгами. В душе шевелится сожаление, не скрою. Нас почти ничего не связывает, невинный ужин, она мне его презентовала авансом, до превращения в самца-мачо. Израиль, кстати, оказался весьма приятной для проживания страной, кроме жары и постоянного опасения, что очередной палестинец по соседству нацепит пояс шахида и громко скажет «Аллах акбар!» Но расставание с Элеонорой уколет больше, чем с Землёй Обетованной.

Глава тель-авивского представительства заседает этажом выше. Номинально между нами затесался бюст Мэрилин, но случай располагает пренебречь многоэтажной субординацией.

— Позвольте, босс?

Араб, представительный мужчина крупного роста. Седина и морщины на лбу обозначают возраст за пятьдесят. Если проходил профилактический ремонт, то омолаживался бы? Раз медицинские услуги для топ-менеджмента доступны, есть какой-то особый шик не менять внешность. Как говорит Элеонора, сохранять индивидуальность.

— Новенький? Что-то срочное?

— Средней срочности, сэр. Но заслуживающее вашего непосредственного внимания.

Приглашающий жест направляет в удобное кожаное кресло. У него всё такое — строгое, дорогое, без малейшей няшности. На полке виднеется несколько бумажных книг, включая корешок Корана.

— Я отправил на ваш мейл обзор международной реакции по открытым источникам. Рекомендую временно воздержаться от установки в Алжире противокорабельных ракет, ограничиться ПРО и ПВО.

Смотрит строго, глубоко скрывая эмоции. Вычленяет главное.

— Откуда вам, мистер Мерз, при начальном уровне доступа к конфиденциальной информации, известно об ударном оружии?

А вот и мой Икс-дей. Или Рубикон. Или… Если ещё хоть секунду буду колебаться, не решусь и совру, что случайно слышал разговор на коридоре. Поэтому прыгаю головой в омут.

— От высокопоставленного офицера российской разведки в их московской штаб-квартире.

Финальная статичная сцена из гоголевского «Ревизора» не удаётся, мало народу на сцене, и босс не намерен держать паузу.

— Вы понимаете, что я обязан сдать вас немедленно нашей Службе Безопасности? Для промывки мозгов, а при необходимости — стиранию памяти? Не говоря о том, что подобной процедуре подвергнется весь кадровый персонал, запустивший иностранного агента в Корпорацию.

То есть и вы тоже, дорогой мой мусульманин, ответственный за безобразия внутри вверенного тебе офиса. Кстати, зачем правоверного назначили на этот пост? Чтобы с евреями не снюхался? Не о том думаю. Ведь крупно подставил Элеонору… Снова не о том! Тухлый козырной валет имеет шанс сыграть против меня самого.

— Конечно, сэр. Понимаю. Поэтому пришёл расписаться в полной лояльности к фирме, а потом вы вправе принять любые меры, предусмотренные контрактом.

В моём распоряжениине более двух-трёх минут, затем его внимание ослабнет и окончательно переключится на проблему — что делать с засланцем. Организовать несчастный случай в стиле «напился и упал за борт»? Поэтому моя презентация коротка и, по возможности, убедительна.

Рассказываю, что устал вращаться около передней линии борьбы за прогресс, постоянно преувеличивая успехи. Что любого, кто намерен двигать из России в Израиль или Центральную Африку, непременно окучивают спецслужбы — уж больно велико желание проникнуть в Корпорацию. Что вижу совпадение интересов нашего заведения с прогрессом человечества в целом, тогда как отправившие меня борются за сиюминутные интересы.

— Что помешало бы вам скрывать и в дальнейшем службу на русских, если обманули рекрутёров?

— Желание принести пользу работодателю, босс.

Выплёскиваю на него вторую часть презентации.

— Центральная Африка только выходит из тени на мировую арену. Заявляем об исключительно оборонительном оружии, а ударные ракеты способны поразить корабли врага за пределами территориальных вод. Первый же шаг нельзя начинать со лжи явной, легко и быстро разоблачаемой. Предлагаю перебросить их позже, после начала конфликта, для предотвращения дальнейшей эскалации. В моём письме есть подробные выкладки.

Он просматривает файл. Непроницаем, но если что и просвечивается, то, скорее — одобрение.

— Доложу. А пока… От работы вы отстранены. Зарплата сохраняется. Дальнейшее решит Служба Безопасности из Центрального офиса.

— Понимаю. Благодарю вас, сэр.

Небрежным жестом пальцев он пресекает мою попытку встать.

— Позволю себе несколько вопросов из их зоны ответственности.

Преданно киваю. Не я здесь решаю, что позволительно, а что нет.

— Я открыл файл ваших тестов. На вопросы относительно сотрудничества со спецслужбами вы дали отрицательный ответ, и анализатор не заметил лжи. Вы настолько тренированы его обманывать? Или вжились в роль?

— Ни то, ни другое, босс. Это вина или, если хотите, заслуга русского языка. Меня интервьюировали по-русски. Странно, что сотрудники кадров, выходцы из СССР, не обратили внимания на формулировки вопросов. Особенно касательно шпионажа. На английский этот вопрос звучит так: выполняете ли вы задание какой-либо разведки по внедрению в Корпорацию?

— Правильно. В чём проблема?

Подобострастную улыбку меняю на оскал пса, умудрившегося принести хозяину тапочки нужного фасона.

— Целых две дырки. В моём случае сработала та, что я действительно направлен из Ясенево, но игнорирую их задание. Мне самому хочется сделать карьеру в Корпорации, независимо от замыслов товарищей генералов.

— Интересно. Компьютер пропустил… А вторая?

— Слово «сикрет сервис» в русском варианте звучит как «разведка», — произношу это слово по-русски и пытаюсь объяснить разницу. — В значении «спай оганизейшн». А в России есть другая мощная спецслужба, как ФБР в Соединённых Штатах, считается внутренней силовой структурой, но тоже запросто толкнёт своего агента в объятия мисс Элеоноры. Понимаете? Человек слышит: «вас заслали русские шпионы?» Чистосердечно даёт отрицательный ответ.

Шеф складывает ладошки домиком и цедит:

— Вы отдаёте себе отчёт, что спровоцировали массовую внутреннюю проверку персонала Корпорации?

— Если это ей на пользу, разве плохо?

— Хорошо. Только кроме официальных правил есть ещё взаимоотношения между сотрудниками, корпоративная этика. Тель-авивский офис преимущественно занимается рекрутингом. Вы поставили под сомнение год нашей работы.

О, вот она тонкая грань… Можно демонстрировать верность прямому начальнику, пусть в ущерб фирме в целом, или показать — хрен на тебя, босс, сермяжная правда важнее! Пробую пробежаться по самой грани, балансируя с непринуждённой грацией бюрократа-карьериста.

— Любая информация срабатывает по-разному, это зависит от подачи. Я больше ни с кем не откровенничаю, вы вправе доложить, что открытие брешей в безопасности — заслуга вашей команды. И ничуть не преувеличиваете, я остаюсь членом команды, даже отстранённый от работы.

Выхожу от шефа прямиком в приёмную и одновременно в короткий оплачиваемый отпуск, где капает примерно пятьсот евро в день. Элеонора первая от меня узнаёт сию новость, разумеется, без подробности, что длинная рука Кремля в моём воплощении дотянулась до Рамат-Гана. Перезванивает через час и… приглашает на пикник! Пусть в нём участвуют другие люди, главное — кадровая фея составит компанию персонально мне.

В Корпорации, как и во многих других иностранных компаниях, работающих в Израиле, выходные дни приходятся на пятницу и субботу. У самих евреев отдых короче, всего полтора дня. Видел, как мужчинка с пейсами, в чёрном лапсердаке, чёрной шляпе и прочей черноте колотил около двух часов пополудни своей тростью по стёклам в незакрытых магазинах. Что-то там выкрикивал гневное про шабад. Разумеется, народ шустро опускал ролеты.

Поражает, как можно расхаживать по улицам в чёрных глухих костюмах в дикую жару. Наверно, потому в Тель-Авиве столь узкие улочки между байхаусами, там почти всегда тень. По ним шлялся в первые выходные, в эту пятницу я с раннего утра погружен в белый джип. Мы выруливаем в сторону Иерусалима, пока шоссе не задохнётся от пробок, как МКАД в часы пик.

За рулём восседает смуглый еврей, из СБ, я что-то у него подписывал при зачислении на службу. На правом сиденье в небрежной позе развалилась Элеонора. Я бы, конечно, предпочёл видеть её рядом и ощущать тепло соблазнительного бедра через тонкую ткань джинсов, но со мной соседствует Мэрилин, от неё ногу отодвигаю. Третьим на заднем сиденье «Хонды» пристроился афроафриканец. Три мужчины на две женщины? Третий лишний!

Задний ряд молчит, щебечут водитель и Элеонора. Мне рассказывают про пустыню Негев. Не факт, что ещё раз попаду в Израиль, главные его достопримечательности можно сколько угодно рассматривать в Сети — Стену Плача, Храм Гроба Господня, Назарет, Вифлием. Мне обещают показать нечто особенное, неповторимый шарм песчаного безмолвия, что нужно прочувствовать душой и сохранить до конца жизни.

Несколько однообразная дорога обрывается в небольшом поселении на краю пустыни. Из «Хонды» выходить не хочется, в крайнем случае — прихватив подмышкой её кондиционер. Я, наивный, жаловался на жару в Ясенево! Ха-ха четыре раза.

С отлёта из Москвы минуло не так много времени, а та жизнь, кажется, безвозвратно провалилась в прошлое. Нынешнее существование отличается экзотикой. Передо мной колышутся верблюжьи уши, между ними как в прицеле видна корма элеонориного верблюда, на седле покачивается приятная глазу женская попа. От морды моего транспортного средства верёвка тянется к переднему седлу. Мы с копытным байком покорно двигаемся вслед.

Организм устаёт жаловаться на зной. Фея из отдела кадров укрыта широкополой шляпой и, надо полагать, не страдает. Бодрюсь и делаю мужественное лицо. Мол, мне тоже всё тип-топ.

Цивилизация скрывается за барханами. Вытаскиваю смарт. Около символа антенны голубеет сиротливая пустота. Дикие места — это не те, где отсутствуют комфортабельные нужники, а где закончилось покрытие сети GSM.

Жара опадает к вечеру. В пути мы больше четырёх часов. Значит — удалились от машины километров на пятнадцать-двадцать. Наверно, здесь бродили такие же верблюды в библейские времена, святое семейство в Египет туда-сюда, Моисей сорок лет с евреями… Или Моисей гулял по Синаю? Не столь важно. Ожидается романтическая ночь, яркие тропические звёзды, первобытная девственность природы, компания прекрасной женщины! Это я должен сохранить в душе до конца жизни?

Да запросто, если жить осталось считанные часы!

Рёв автомобильного движка нарушает тишину. К нашему привалу подкатывает «Гелендваген», с водительского места вылезает здоровяк славянской внешности, шорты и короткая майка открывают россыпи крепких мускулов. Тревожно оглядываюсь на спутников. Ни у кого на лице нет и тени изумления, только расслабление пикника куда-то исчезло.

Мини-Шваценнегер распахивает заднюю дверь и вываливает на песок связанного Григория с шариком во рту, излюбленной штучкой для секс-игр в стиле садо-мазо. Игры кончилось, садизм остался. Он и в выражении лица, и в словах приезжего.

— Вас ничто не насторожило, Ген, что в поездке в пустыню вас сопровождают четыре человека, именно те, что крупно попали под удар от вашего признания?

Мэрилин и афро глядят с суровым равнодушием, еврей со злорадством. Элеонора качает головой.

Поворачиваюсь к Грише. Меня даже и допросить не успели, я его не сдавал! Но не представляю, как выкручивался бы под прямыми вопросами. Не исключено, пересмотрели записи камер, с кем я контачил из россиян, и вычислили.

Темнеет. В скудном свете заката на коллеге видны побои, один глаз заплыл, и ни с чем не спутать пятна крови на легкомысленной футболке с Микки-Маусом. Нос-слива разросся до размеров груши и свёрнут на бок.

Здоровяк не теряет времени, устанавливает штативы с софитами и дорогую камеру «Кэнон» на треноге. Батарейки в светодиодных софитах живут минут сорок. Наверно, это максимум, что нам отведено сГришей в будущем фильме. Потом нужда в наших услугах отпадёт.

До ближайшего бархана полсотни метров. Если петлять, сбивая прицел стрелку, добегу? Боюсь, полноприводный «Гелендваген» успеет раньше. Куда бежать, если на десятки километров пустыня… Меня даже не связывают, более того, качок перекусывает бокорезами строительные стяжки на гришиных руках и достаёт оранжевый шарик у него из зубов. Григорич садится и растирает запястья, не обращая внимания на интернациональную сборную вокруг.

Стараюсь унять дрожь в голосе и лепечу по-русски:

— Как же ты? Ты должен был уехать из Израиля!

— Молчи, с-сука! — огрызается соотечественник. — Я и уехал, и устроился, пока ты меня не вложил. Утром забрали…

— О'кей! — удовлетворённо замечает наш еврейский водитель. — Они друг друга знают. Войцех, записал?

— В лучшем виде. Можем снимать главный эпизод.

Григорий силится встать и с воем падает на песок. Нога пережгутована у него прямо поверх лёгких штанов, ниже колена растекается пятно. Пробую помочь, он зло отталкивает, пытается ударить.

— Наши доберутся ещё до тебя, гнида, мать твою… До всех доберутся, и до Некроса и до…

Физкультурник Войцех опрокидывает его на спину ударом ноги в лицо, мне протягивает автомат Калашникова, звучно клацнув затворной рамой. Вот какой главный эпизод прописан в этом сценарии!

Не скрою, первая мысль — крутануться на месте, всех срезав одной длинной очередью. Вижу боковым зрением пистолет в руках еврея. Экспромт не прокатит.

— Пан Геннадий, сделайте два шага назад и застрелите его. Вас учили стрелять из Калашникова?

Ясен перец, как и всех на военной кафедре — учили. Но не по своим же знакомым!

Ноги ватные. Пот льётся сильнее, чем под палящим солнцем, а в руках озноб как от мороза. Сволочи, бли-и-ин!

Слепит софит, практически ни черта не вижу, кроме чёрного зрачка пистолета. Его даже с закрытыми глазами чувствую. Стрельнуть себе в башку? Но Григория не спасу. Тогда уж по этим… Хоть одного зацеплю, пока водитель не вышибет мне мозги.

Меня не подгоняют. Наоборот, Войцех кричит:

— Григорий! Пока твой друг мнётся, скажи последнее слово.

— Хрен вам, а не последнее слово! — мой соучастник упрямо садится, будто специально облегчает прицеливание.

Он шепелявит от нехватки передних зубов, афромужчина спрашивает Элеонору: «What is in English for Hren»? Та переводит в самом непристойном варианте, и я вдруг решаюсь.

Мы оба — трупы, но у меня есть хотя бы призрачный шанс выжить и отомстить. И теплится надежда, что всё это не более чем цирк с целью застращать нас до колик и вытрясти Самую Страшную Тайну СВР. Очевидно же, оружие не заряжено. Или заряжено холостыми. Ну зачем нас убивать? Кому это выгодно? Я просто подыгрываю в чужом спектакле…

Закрываю глаза и жму на спуск. Автомат грохочет, дёргается, вырывается из рук. Бьёт меня по ноге, падая на песок.

Открываю глаза. В ярком сиянии светодиодов Григорий оседает на бок. Пули попали ему в грудь и в горло.

— Снято! — резюмирует Войцех.

Еврей считает, что шоу должно продолжаться. Поднимает автомат. Я инстинктивно прикрываюсь, но недостаточно резво. Приклад влетает мне в челюсть. Не знаю, какие тропические звёзды над израильской пустыней, передо мной вспыхнули зелёные и очень яркие.

— Думали — убьёте своего коллегу и очиститесь от подозрений?

Жестокий удар по рёбрам, там что-то хрустит. Бок разрывает невыносимой болью. Старается африканский кадровик. Ненавижу всю его расу!

— Это стандартный шпионский приём, пожертвовать второстепенным агентом ради внедрения главного.

Вацлав, садюга, лупит между ног. От непереносимой муки меня скрючивает, отчего в боку натурально взрывается граната. Ненавижу ляхов!

— Мистер Ген, кто должен был выйти с вами на связь в Банги после внедрения? Прошу, ответьте им, и я вызову парамедиков, — голос принадлежит Элеоноре, но меня приподнимают и встряхивают мужские руки. Удар кулаком бросает меня на песок. Ненавижу Элеонору и Украину!

Чья-то нога наступает на горло. Вцепляюсь в неё обеими руками, пытаюсь спихнуть… Ага, еврейский водитель старается, их тоже ненавижу! Ну, где Мэрилин, может — и она развлечётся? Словно все сговорились поучаствовать в экзекуции…

Удар — вопрос. Удар — вопрос. Молчу или мычу нечленораздельное. Постепенно подхожу к грани, когда мечтаешь о смерти, лечь бы рядом со Гришей, ему уже всё равно, и ничего не болит… Удар — вопрос.

Всех ненавижу! Особенно — наших, русских, засунувших меня в эту траханую задницу.

Вдруг побои прекращаются. Я их почти уже не чувствовал. Странно, что не выключилось сознание. Умелые, говнюки, не впервой пытать… С трудом раскрывается левый глаз. Поле зрения закрыто пистолетным дулом. Очки потерял, но и без них различаю нарезы на стволе. Именно они закрутят пулю, которая…

— Прощайте, мистер Ген. Мне не нравилось с вами работать.

Слова Мэрилин тонут в грохоте и огне. Вспышка, будто мозг разорвало изнутри, и опускается тьма.

Прелюдия пятая

Танкер под иракским флагом прибыл в порт, где на каждом шагу полощется другой флаг — звёздно-полосатый.

— Прощай, брат! — напутствовал его боцман. — Да поможет тебе Аллах.

Паспорт моряка позволил сойти на берег. На этом легальная часть путешествия завершилась. Виктор стал незаконным мигрантом. По американским законам, его должны отправить в страну происхождения, если попадётся. Либо откуда прибыл. С одним исключением — в СССР никого не депортируют, даже во время Разрядки Госдеп сохраняет официальную позицию, что Советы нарушают права человека.

Первый месяц весны 1977 года прошёл в страхе перед каждым патрульным в ожидании суровой реплики: ваши иммиграционные документы? Виктор старался отворачиваться от полицейских, даже если они махали жезлом среди улицы, разгоняя очередную пробку.

Брата мусульманина приютило семейство выходцев с Ближнего Востока. Работал он тоже по-братски, убираясь в кафе и на бензоколонке. Как нелегалу, ему причиталась всего пара долларов в час. Он терпел и складывал мятые долларовые бумажки в потайной карман, а в потёртом бумажнике всегда лежала пятёрка для весёлых чернокожих парней, что периодически показывают ножик, изымая бумажник. Америка — страна великих возможностей, и каждый реализует эти возможности по-своему.

Когда накопилась целая сотня баксов, а на распродажах куплена мало-мальски сносная одежда, позволяющая не выглядеть бродягой или хиппи, Виктор накидал горсть мелочи в автомат и набрал парижский номер.

— Сожалею, месье. Мадам Жоли умерла.

Вместе с ней погибла возможность устроиться, наконец, на работу по специальности за счёт старых контактов французского Résistance, движения Сопротивления времён Второй Мировой, связь с которым устанавливал дед.

«Что делать будешь?»

Покойный разведчик беспокоил внука нечасто, загробное существование учит терпению и деликатности. Виктор справлялся сам.

«В этой стране нужны деньги. Они решают всё».

«Есть идеи?»

«Конечно. Но надо отложить хотя бы ещё сотню перед тем, как двинуться в путь».

Судьба распорядилась иначе. В семью, предоставившую Виктору кров и работу, в тот же день ввалилась пара крепких арабов, пожелавших познакомиться с нелегальным мигрантом. Они без особых предисловий заявили: ты должен потрудиться во славу Аллаха, стать настоящим героем, вроде тех, что перебили жидовских спортсменов на Мюнхенской Олимпиаде. Попросту говоря, предложили влиться в одну из радикальных группировок. От таких предложений отказываться не принято.

Джихад? Но алжирский мулла толковал, что умные люди выступают исключительно за бескровный джихад, усиление ислама мирными средствами. Газават, он же малый джихад, уместен лишь тогда, когда мусульман убивают, и не остаётся другого выхода. Соединённые Штаты не встретили Виктора с распростёртыми объятиями, но никто его особо и не притеснял.

Ночью он ушёл из городка, прихватив сумку со сменой одежды. На рассвете несостоявшегося моджахеда подобрал дальнобойный грузовик. Длинная-длинная дорога с разговорчивым водителем и бесконечной рок-музыкой понесла Виктора на Запад.

«Как наши дела, деда?»

«Ты не представляешь, какие трудности мне создаёшь! — ворчливо ответил усопший. — Загробный мир — не Ленинский проспект. Здесь ни у кого нет лица, запаха, голоса. Только отпечатки разума».

«Знаю, ты миллион раз говорил. Всё равно, что чёрную кошку искать в чёрной комнате».

«Именно! А ты думаешь — как в телефонном справочнике? Нашёл номер и позвонил?»

Но старый опер НКВД смог когда-то отыскать в Париже, переполненном беженцами, дезертирами, перепуганными горожанами и оккупационными войсками, мужественных людей, готовых бороться с нацистами, невзирая на опасность очутиться в застенках гестапо. Понятное дело, на том свете не утратил профессиональной хватки. Покойным опасности не грозят, и среди них встречаются оригинальные экземпляры. Им не смерть страшна, а мрачная перспектива — более не увидеть зелёные столы, не слышать шорок фишек и заветных слов: «Ставки сделаны!»

Глава шестая, в которой герой узнаёт об иной стороне бытия

Жизни после смерти нет. Это всё неправда.

Ночью снятся черти мне, убежав из ада.

Владимир Высоцкий

Не ищите женщину — она найдётся сама.

Михаил Веллер

Чернота. Глубокая, беспросветная. Неестественная тишина, до звона в ушах. Надеюсь, у меня есть какие-нибудь уши? Или международная компания садистов мне и уши отшибла?

— Привет, новопреставленный.

Голос знакомый, только интонации… Тоскливые. И эхо какое-то. В чернильной тишине оно оглушает. Самое странное, что слова не нарушают тишину. Они возникают в пустоте. Там, где у меня когда-то был мозг.

— Что? Где я…

— На том свете, Геннадий. Привыкай, разберёшься. Я всего-то на шесть часов раньше тебя попал и уже осваиваюсь.

Японский городовой! С неизбежностью смерти я смирился в последнюю минуту жизни, но что за порогом встречу единственную душу, собственноручно в преисподнюю отправленную — это сюрприз не из приятных. Шесть часов? То-то пытка казалась бесконечной.

— Григорий Григорьевич! Ты прости уж…

— Знаю. У тебя не было выбора. Я тоже, грешным делом, думал — заснимут они, как ты меня порешил, и пустят в святая святых, обеспечивая лояльность компрой. Получился бы из тебя Штирлиц, вот только бы пастора Шлагга найти. Жаль. Провалили мы задание, Геныч. Ну, ничего. Здесь кантуется масса коллег, обсудим промахи. Больше спешить некуда. Гена… Геннадий Васильевич! Слышишь меня…

Голос Гриши меркнет, меня снова засасывает абсолютная тишина. Я чувствую, как она исполинскими пальцами мнёт мне тело, которое уже не стонет от побоев, потому что иллюзорное тело не может болеть… Ещё как может, если ему веки вечные мучиться в аду за прегрешения! Убийство Григория, измены Инке, препирательства с тёщей, мало ли что другое припомнят… Офигенно больно!

С болью возвращается свет. Мутный, розовый, он пробивается через опущенные веки.

— Уи, месье. Приходит в себя. Показатели идут вверх.

Французский? Чёрт, его знаю хуже английского, отдельные фразы пролетают мимо сознания. Неполный пазл складывается в картину. Я был в коме, выползаю из неё. А Григорий? Неужели я побывал в клинической смерти и успел с ним перетереть? Значит, есть некое загробное существование души, рай, ад, Господи помилуй… Или всё это чушь, неконтролируемый бред умирающего мозга от кислородного голодания?

Но как здорово чувствовать себя живым! Даже боль — в радость, она даёт ощущение бытия. Или всё-таки я в аду? Запах серы не долетает, как, собственно и другие. Надо переустановить драйвер обонятельного устройства.

Всё же, где я? Говорят по-французски. В пределах своего поверхностного с знакомства с этим языком улавливаю примитивный колониальный акцент. В израильском госпитале блтали бы на иврите, в крайнем случае — по-русски.

Силюсь открыть глаза. Слушается правый. Шея продолжает забастовку. Ух, доберусь до их профсоюза…

Бело-голубые тона в ослепительном свете газоразрядных ламп, одинаково безжизненные что в морге, что в реанимации, укрепляют догадку о нахождении в больнице. Надо мной склонилась темнокожая женщина. Благодарен ей, что не тычет стволом в единственный глаз. Пытаюсь спросить «где я», выдавить из себя нечто вроде «Où suis-je?», но изо рта доносится невнятное жужжание… Трудно артикулировать без передних зубов. По-английски получается лучше. По крайней мере, меня поняли.

— Мистар Ген, ю ра ин Банги госпитал!

Мужской голос вызывает приступ нездорового веселья, абсолютно несвоевременного. Но уж очень напоминает мне лепетание двоечников на уроках английского в школе моего детства. Ез ыт ыз. Ландан из зэ кэпитл оф Грэйт Бритн… Ай эм он дъюты тудэй.

— Мозг функционирует нормально, месье Ришар, — рапортует афроафриканка, — девяносто три процента от расчётного.

Если «ай эм он дъюты» — это практически норма, то не слишком высоко они норму расценивают.

— Отлично. Продолжим репарасьон. Выключайте, мадемуазель Мубанга.

Я что, микроволновка? Щёлк — и выключили? Возмущение об ущемлении гражданских прав растворяется в темноте. Григорий больше ко мне не приходит. Темнота исчезает столь же внезапно, как и опутала по команде о продолжении ремонта. Мелькает догадка, что времени прошло… сколько-то. Час, день или месяц.

Если не путаю африканские лица, медсестра та же, зато чепчик на ней сидит иначе. То есть — и был день, и была ночь, день следующий, и бытие продолжается.

— Здравствуйте, мистер Ген! — доносится сбоку. Тот же феноменально чудовищный говор. Вместо привычных звуков английского, изрекаемых, будто во рту держишь кусок хозяйственного мыла, слышна чёткая артикуляция, от коей мои учителя оксфордского произношения потянулись бы за валидолом. Спасибо, что лексика совпадает.

— Добрый день, мистер Ришар.

Кстати, как политкорректно назвать мулата? Пусть будет полуафроевропеец. Плевать на цвет его кожи, главное — смотрю на него двумя глазами. На фоне блёклых стен и стола с ящиками неизвестной мне аппаратуры он выглядит неправдоподобно отчётливо. Машинально пытаюсь поправить очки. Палец вместо привычной перемычки между линзами втыкается в переносицу. Начинаю догадываться, что контактных линз можно не искать.

Афромулат смотрит в монитор, я тоже. На экране мулат смотрит в монитор, в котором такой же Ришар (не путать с французским комиком) тоже смотрит в монитор… И до бесконечности. Не знаю, на сколько процентов мне активировали мозги, оставшиеся извилины догадываются: экран показывает видимое моими глазами, словно телекамерами.

— Зрение сто процентов, — воркует Мубанга. — Позвольте снять сканеры.

Она сдёргивает что-то у меня с головы, монитор слепнет, а я избавляюсь от неприятного ощущения, что между ушами живёт шпик и доносит, что вижу и слышу. Наверно — и о чём думаю.

Ришара мои мысли вряд ли волнуют.

— Ремонт закончен. Конец дня проведёте в палате, гуляйте не дальше коридора, привыкайте к двигательным реакциям. Возможно, вас посетят. К восьми утра будьте готовы выйти на работу.

— Но…

У меня миллион вопросов и миллиард сомнений. Доктор смотрит в корень, отвечает только на один, видимо — судит по себе, что его бы волновало в первую очередь.

— Не волнуйтесь, месье. Начисление зарплаты в таких ситуациях не останавливается. Репарасьон за счёт фирмы. Поэтому косметикой мы не занимались. Это — за дополнительную плату и недёшево, — с французского он снова соскакивает на пещерный английский с пожеланием удачи на прощание. — Гуд лак, мистар Ген. Би карефул. Бай!

— Мерси… — с удивлением обнаруживаю комплект зубов на месте. Воздержусь от претензии, что пропала золотая коронка. Язык ласковой кошкой трётся о девственно живой коренной. Готов поспорить, он без кариеса.

Сестра провожает меня в безликую комнату. Ничего моего. Мягкие безразмерные штаны на верёвочке не стесняют движений и вряд ли подчёркивают сексуальность фигуры, так же как куртка и шлёпанцы. И тело… какое-то другое.

Пропал животик, уютное вместилище для пива с сухариками. Сбросив куртку, рассматриваю худощавый, к сожалению — совсем не мускулистый торс. Зеркало над умывальником показывает почти не изменённую физиономию, декорированную сверху лысым черепом с едва наметившимся ёжиком. Щёки втянулись, скулы и нос заострились. Грозно топорщится недельная щетина. Ботаник? Может быть. Только сбежавший от неприятностей во Французский Иностранный Легион и слегка заматеревший.

Сгибаю руку в локте на манер звёзд бодибилдинга. Бицепс есть, если хорошо присмотреться и напрячь воображение. Во всяком случае, грех жаловаться, сравнивая с пикником в пустыне Негев и встречей в чистилище с жертвой собственной трусости. Медицина Центральной Африки явно ушла вперёд относительно традиционной. Пусть здесь даже не лечат, а ремонтируют. Интересно, сколько времени я провёл на подъёмнике со снятой подвеской и разобранным двигателем?

Телевизор по умолчанию настроен на новостной канал. Международные отношения явно нуждаются в репарасьоне, не меньше, чем я после корпоративного выходного. Штаты начали «миротворческую операцию» в Алжире при поддержке Великобритании, сдержанном неодобрении Франции, молчании Израиля и разном по интенсивности осуждении остальных стран мира.

Правящая коалиция этого североафриканского государства откровенно относится к категории «плохих парней». И митинги разгоняли, и оппозицию обидели, оттеснив от бюджетного пирога. Человек десять пропало без вести либо случайно погибло при подозрительных обстоятельствах, две дюжины схлопотало тюремные сроки за уголовщину при очевидных политических предпосылках, но… Один день ракетных и авиационных ударов унесёт тысячи жизней, в том числе — сотни нонкомбатантов. Типичный случай, когда лечение много хуже болезни.

Так произошло бы в Алжире. Но не случилось. Восемьдесят крылатых ракет уничтожено до пересечения ими береговой черты. Потеряно шесть самолётов морского базирования, большинство уцелевших — из числа вовремя прервавших выполнение задания и вернувшихся на авианосцы.

Прямой репортаж вызывает дрожь. Кадры «Евроньюс» показывают горящие здания в столице, в других приморских городах — в Джиджеле и Аннабе. Как водится, попал под раздачу Тунис, «умные» ракеты промахнулись не только мимо цели, но и мимо страны, эта недобрая традиция тянется с Югославии, когда понемногу задело соседние территории.

Число погибших невелико — чуть более двух десятков, половина пришлась на восточную часть побережья, зону действия антиправительственных повстанцев. Камера выхватывает самые эмоциональные сцены: трупы, дети без родителей, мать над разорванным телом ребёнка, похороны, толпы демонстрантов с требованием порвать дядю Сэма в клочки и прочие прелести экспорта американской демократии.6-й флот потерял пятерых, пока они находятся в списках пропавших без вести. Зловещая аббревиатура KIA (или KIFA)^[1] напротив их фамилий ещё не проставлена.

Участь звёздно-полосатых летунов предрешена самим фактом размещения нашего ПВО, но гибель штатских, как ни крути, лежит на моей совести. Насоветовал несколько ракет пропустить… Григорий, принимай компанию! И мне, ей Богу, хоть вешайся… Бесполезно, отремонтируют.

Алжирский кризис разросся за десять дней. Столько же я провалялся в коме. Инка наверняка уверилась — завёл себе бабу и выключил трубу. Как и предупреждала мамадорогая.

— Мэй ай камин, мистар Ген?

— Велкам! — отвечаю, начиная подстраиваться под местный диалект.

Мой вечерний визитёр похож на адвоката с Манхеттена, сменившего деловой костюм на свободный покрой для встречи без галстуков. Породистая белокожая физиономия и властная осанка не дают усомниться: перед нами надёжный столп общества, ему можно доверить защиту своих интересов, сколько бы это ни стоило. Заработаю, закажу себе такой же фасад.

Честно говоря, бодрюсь, сам себя веселю, а перед внутренним взором чернеют сгоревшие дети в Джиджеле. Напьюсь… Здесь же это запрещено! Ладно, хотя бы отвлекусь выяснением собственного положения.

Человек с внешностью лоера присаживается на пластиковый стул и достаёт планшет из элегантной папки.

— Мэтью ван Даймон, Министерство иностранных дел, начальник отдела по связям с общественностью.

— Мой новый босс?

Сдерживаю поползновение вытянуться во фрунт. Он не оценит паясничанья.

— Хвалю за догадку. Слушайте. Благодаря вашему неожиданному демаршу выявлена и обезврежена группа сотрудников ЦРУ, внедрённых в израильский офис. Один по совместительству работал на МОССАД.

— Простите, сэр. Истязание с целью мести обычно не входит в практику спецслужб. Чего они добивались?

— Отвести от себя подозрение, вскрыв русскую группировку. ЦРУ следило за вашим товарищем, известным по предыдущим операциям на холоде. Вацлав Кшесинский вывез его из Банги обратно в Израиль якобы в интересах нашей Службы Безопасности. Если бы из вас вышибли данные ещё одного связного, агентурная ячейка налицо, стоит правильно подать факты. Их план нарушила Элеонора Вирт. Она и спасла вас.

— Благородство?

— Трезвый расчёт. У неё был выбор: положиться на заверения Кшесинского, что новый поворот событий сгладит промах рекрутёров, либо сохранить лояльность Корпорации. Она выбрала второе и принесла в жертву соучастников по пикнику. Во время экзекуции вызвала главу офиса по спутниковому телефону.

— У него тоже имелся мотив спустить дело на тормозах.

Ван Даймон важно откидывает бриллиантовую голову с благородным белым золотом на висках.

— Он предпочёл понижение неизбежным штрафным санкциям, что включены в каждый контракт. И, надо отдать должное, правильно расставил акценты. Замеченные вами уязвимости в системе безопасности — далеко не единственные. Скажу откровенно, если бы наши конкуренты из ЦРУ не вмешивались в алгоритм проверки, у вас не было бы шансов пройти отбор. Так что наверх доложено о крупной победе над противником.

Босс первый раз позволяет лёгкую полуулыбку, я открываю рот в надежде вывалить на него поток вопросов, но он прерывает рандеву.

— Вынужден откланяться. У нас сейчас аврал на всех уровнях, идёт жестокая проверка. Вами займётся другой сотрудник, чья лояльность больше не вызывает сомнений, — сопровождая уход рукопожатием, начальство поощряет меня комплиментом. — Новости смотрели? При выработке алжирской политики учтены ваши предложения. Мы промолчали о противокорабельных ракетах, а удар американцев отражён только на девяносто четыре процента.

— Но я настаивал на целесообразности пропустить их только по ненаселённым местам! Вплоть до минирования какого-нибудь заброшенного завода, чтоб его разрушение списать на флотскую ракету.

— Принимающие решение сочли, что смерть гражданских придаёт убедительность следующему шагу: открытому оказанию военной помощи алжирскому правительству, включая поставку ударных систем. Завтра с утра напишем проект официального заявления МИД.

Он удаляется, я смотрю вслед.

Американцы — «плохие парни», в этом уверен весь мир, кроме них самих и пары-тройки неискренних союзников. Мы имели возможность предотвратить смерть гражданских, но принесли арабов в жертву. Для кого-то они не люди, а чумазый расходный материал! И я способствовал, что их пустили на мясо…

Конечно, если бы наши военные не вмешались, жертв было бы раз в двадцать больше. Неделю назад «Африканский ответ» перехватил ракеты близ Сектора Газа, возможно — спас каких-то евреев. Так что баланс добра и зла как бы на моей стороне… Додумать неприятные мысли мне не даёт знакомый женский голос из-за двери, говорящий по-русски.

— Не помешала?

Сердце подпрыгивает, забивает гол в несуществующие ворота и продолжает стрелять частыми очередями. Вот уж кого не ожидал здесь увидеть…

Именно она заманила в местный филиал гестапо. Она же и спасла. Минус один балл и плюс один балл в результате даёт ноль, остаётся неприятный осадок толщиной в километр. Ладно, посмотрим.

Удивительно, смотреть приходится сверху вниз. Дабы не смущать коротышку, обулась в балетки? Ничего подобного, цокает каблучками сантиметров по десять, не меньше. Босоножки белые, как и открытое платье, на шее прозрачный платок.

— Не помешали. Если, конечно, вслед за вашим предложением пообщаться мне не выстрелят в глаз.

— Ваше право, Геннадий, меня подозревать или ненавидеть.

Отступаю вглубь комнаты.

— Будем считать, что вы с непередаваемой искренностью уверили меня, типа даже не подозревали о планах ЦРУшников крушить мои рёбра, а я охотно вам поверил. Что дальше?

— Ваше право, — повторила Элеонора, не балуя разнообразием текста. — Но чтобы уяснили, насколько всё отличается от ваших обычных представлений, начну с главного. Потом, если откажетесь работать со мной, ван Даймон отнесётся с пониманием.

— Грузите! — позволяю великодушно, отчётливо сознавая, что уступил половину поля сладкоголосой фее. А ей только плацдарм захватить. Присела на стул, освобождённый прошлым визитёром, и так закинула ногу на ногу, демонстрируя идеальную коленку над столь же идеально выбритой голенью, что даже идиоту ясно: артиллерия выкатилась на огневую позицию и готова работать прямой наводкой. Пли! Она и выпалила.

— В самолёте вы находились около трёх минут в состоянии клинической смерти. Никого там не встретили? Между тем, многие из реанимированных делятся впечатлениями. Обычно их списывают на галлюцинации умирающего мозга. Похожие переживания проскакивают у экстрасенсов, но им особо не предают значения. А зря. В Баминги установлена аппаратура, обеспечивающая контакт с загробным миром.

— Спиритический компьютер — это и есть Некрос? — я кусаю себя за губу, сдерживая ухмылку и желание схохмить.

— Некрос — это примерно то, что академик Вернадский называл ноосферой. Религиозные мыслители говорили о прибежище душ умерших людей, преддверии рая и ада. Если опустить подробности, наши умники заставили работать на Университет Корпорации интеллект умерших гениев. Отсюда и технологический прорыв, ракетные системы, опередившие американцев на полвека. А также медицина, обеспечившая моё превращение из серой мыши в модель и ваше скорое исцеление. Скрепляя ломаные кости, вам роста прибавили. Впечатляет?

Скрывая шок, шагаю к зеркалу, типа внезапно возникла необходимость что-то рассмотреть на обновлённой физиономии. В отражениивидна Элеонора. Наслаждаешься? Четыре года назад и тебя так огорошили, теперь в отместку стебёшься над новобранцами.

Марксизм давно перестал считаться государственной идеологией, но прагматический реализм, зашитый в основу сознания, никуда не делся. В церковь ходил за компанию, не вникая, просто — как другие. Элеоноре не поверил бы ни на грош, если бы заливала, что вызвала подкрепление в пустыню из тёплых чувств ко мне. А тут вижу: правду говорит. То есть всё ощущение мира, твёрдого, незыблемого, одномерного, материального… короче — привычного, проваливается в тартарары.

От пережитого, от контраста пытка-смерть-воскрешение, от видений убитых мной людей, а может — и от воздействия каких-то лекарств, не знаю, что там наизобретали эти мёртвые авиценны, вдруг жестоко подскакивает либидо. Просторные больничные шаровары сейчас прорвутся спереди…

Элеонора — дрянь. Способна подставить ради своих целей. И одновременно фантастически притягательна. Не из тех, кому посвящают стихи и платонические чувства. Желание наказать её просто затопляет разум. Наказать! Жестоко! За всё!

— Вы что…

Больше ничего она не успевает сказать. Я буквально впиваюсь в неё. Срываю одежду, едва не разодрав в клочки. Обдираю грудь щетиной. Кусаю соски. Швыряю на кровать. Сам не просто вхожу — влетаю. До боли, до хрипа! Сжимаю так, что кости трещат — её и мои. Плевать, что больница, что незапертая дверь, что могут войти, услышать с коридора, что видеокамеры…

Не просто кончаю — взрываюсь. И не могу успокоиться, начинаю второй раунд, не выходя после первого. Не меняя позы — некогда. Сильнее… Глубже… Чаще… Ещё!

— Ещё! — шепчет она.

Краем сознания замечаю, что женщина начинает меня догонять. Первый раз в первобытном приступе похоти даже не задумывался о её удовольствии. Наказывал. Теперь чутче. Улавливаю ответные движения. Работаю в такт. Форте! Фортиссимо! Ну-у… Апофеоз! Да-а-а!..

Чувствую судорогу, проходящую через её тело. С утробным рыком завершаю дело и удерживаю в объятиях, пока моя дрянь расслабленно не откидывается на подушку. А ведь всего-навсего выполнил врачебное предписание «привыкать к двигательным реакциям».

В работе разведчика есть свои преимущества.

Прелюдия шестая

Сколько существуют казино, столько же люди пытаются выиграть у казино. Задача безнадёжная, так как правила устанавливаются владельцами казино, шлифуются десятилетиями.

Но игровым заведениям присуще одно отличие от подростковых банд, откровенно отнимающих бумажники на улицах Бронкса. Необходимо создать иллюзию возможности выигрыша, иначе посетителя не заманить. В различных махинационных схемах на выигрыши отводится от тридцати до девяноста шести процентов от сумм, спущенных клиентами. Поэтому владельцы казино неизменно в прибыли. Все рецепты контригры рассчитаны на получение этих жертвенных процентов. Естественно, другим игрокам останется меньше плюшек.

За две недели пути, с остановками и пересадками, Виктор учился рулетке, покеру и блэк-джеку. Строго говоря, сам он ничего не постиг и, сядь за зелёное сукно самостоятельно, спустил бы последний доллар. Но невидимые советчики пытались объяснить основные действия. Предстоит громоздкий процесс: озвучить в уме услышанное, чтобы дед смог ретранслировать это мёртвым игроманам, затем с их слов дать дельный совет. Математик, истинный автор диссертации товарища Булкина, просчитывал методики покойников и отсеивал самые авантюрные.

В кабине очередного пикапа гремела «Звезда автострады», толстый водитель жевал гамбургер, унавоженный газировкой, а Виктор делал вид, что спит. В голове звучал монотонный голос.

«…Мы сделаем начальную ставку в пять баксов на первые шесть номеров с единицы до шестёрки. Если первый спин является выигрышным, то сессия начинается заново и выбираем другие шесть номеров — от тринадцати до восемнадцати. Если ставка проиграла, делаем ставки на те же шесть номеров по математической прогрессии…»

Выигрыш в рулетку превышал среднестатистический не более чем на пару процентов от произвольных ставок, в блэк-джек бывшие живые обещали свыше шести процентов.

«По мере выхода карт из колоды следим за текущим счётом. Семёрки, восьмёрки и девятки игнорируются, выход старших карт (десяток и тузов) приводит к уменьшению счёта, младших (от двойки до шестёрки) — к увеличению счёта».

Начинающий картёжник возражал, что не сумеет посчитать быстро, на что получил ответ: никто и не обещает, что будет легко, иначе толпы способных разорить казино носились бы табунами.

Однажды в ночи из кузова очередного пыльного грузовика Виктор увидел огни. Они сияли, будто горел огромный город после налёта бомбардировщиков. Он и правда горел, но неоновой рекламой, наверно, миль с двадцати пяти заметной. Справа показался исполинский щит, на нём подмигивала блондинка в мини-юбке, ковбойской шляпе и высоких сапогах, рекламирующая некое пойло, затемиз темноты проступила восьмиконечная рубиновая звезда с надписью: «Добро пожаловать в сказочный Лас-Вегас!»

Глава седьмая, в которой герою удаётся пообщаться с неординарными личностями

Может быть, мы попадаем в ад не за те поступки, которые совершили. Может быть, мы попадаем в ад за поступки, которые не совершили.

За дела, которые не довели до конца.

Чак Паланик

Покойник вызвал живой интерес у патологоанатома.

Валентин Домиль

— Что я за это получу?

Зря говорят: в гробу карманы не нужны. Покойники оказались весьма корыстными людьми. Они лишены всего. Поэтому такие жадные.

— Вы, надеюсь, знаете: контакта с вашими дочерьми не будет. Как и с другими живыми.

Из бесконечной тьмы доносится красноречивая тишина, а монитор демонстрирует до боли знакомый портрет. Наконец, собеседник снисходит:

— Что ещё можетепредложить?

— Оплату ваших услуг перечислим на счёт компании. Или непосредственно дочкам.

— Чепуха. Им оставлено достаточно. Мёртвый, я приношу родственникам больше, чем любой здравствующий отец семейства.

Захожу с козырной карты, единственной.

— Сэр, предлагаемая вам задача интересна сама по себе. Вы же не будете утверждать, что заняты и не располагаете временем?

Голосовой синтезатор порождает кряхтение, похожее на смех.

— Я зарабатывал миллиарды, вы предлагаете мне трудиться бесплатно? Боюсь, загробный мир — не место для коммунистических субботников.

С кем же общается этот американец, если в курсе о реалиях социализма? Захожу с другой стороны.

— Быть может, у вас есть какие-нибудь иные предложения.

— Есть! — без запинки отвечает делец, будто с момента смерти обдумал сделку заранее. Впрочем, с него станется. — Есть два человека, с которыми весьма желаю поговорить накоротке. Нет, никаких нарушений правил. Просто отправьте их сюда, в один конец. Я сам с ними потолкую.

И он выдаёт координаты двоих. Первый крупно подставил усопшего на операциях с ценными бумагами. Второй лечил его, залечил и отправил в экскурсию на тот свет лет на пять раньше срока. Услуги Корпорации по оздоровлению и омоложению были широко известны в узких кругах. Но врач убедил, что здесь процветает обычное африканское шарлатанство. Как же, отпускать из загребущих лапок самого жирного пациента за долгую историю практики?

Меня прошибает холодный пот. Скрыть разговор и предложение покойника невозможно, переговоры пишутся. Я здесь не по своей прихоти, а по служебной надобности. Ван Даймону взбрела в голову мысль, что продвижение наших идей нужно снабдить красивой обёрткой (не спорю!) и привлечь лучшего маркетингового гения всех времён и народов. Идеи — тот же товар, а целевую аудиторию необходимо убедить в незаменимости этого товара.

Бормочу о том, что доведу загробную оферту до нужных ушей и голов, уполномоченных принимать решения высокого уровня. Тщательно перебираю список остальных кандидатов. Предпочитаю людей… в смысле — бывших людей, при жизни вряд ли бы сформулировавших подобные условия договора. К сожалению, посмертное существование часто портит характер.

Или, наоборот, отрешает от суетного, заставляет задуматься о грехах. Для сделок такие контрагенты бесполезны.

Откликаются далеко не все. Слабые, серые личности, коих абсолютное большинство, постепенно растворяются в коллективном сознании. Гиганты мысли, особо одухотворённые, могут сохранять индивидуальность практически вечно.

Некоторых подпитывает интерес со стороны живых. Новопреставленные души жаждут услышать Христа и Мохаммеда… Ну, или хотя бы тех, кто видел их воочию. Человек не умер до конца, пока о нём помнят, и это не фигура речи.

Свежие обычно слабы, дезориентированы, бегут на голос, как бабочка летит на огонь. Я уже слышал любимую присказку Службы Безопасности Корпорации: сначала допросим, потом пристрелим или сначала убьём — потом допросим? В виде эксперимента практиковали дознание с человеком в состоянии клинической смерти, но не слишком успешно. Паника первых минут после жизни мешает толково отвечать.

Сильные личности могут замкнуться, лгать, просто игнорировать призыв. Но следующий откликается сразу. Если нужен самый толковый копирайтер для наполнения сайта МИД, почему бы не нанять Льва Толстого? Пардон, технически невозможно. Душа, отделившаяся от тела, помнит все его пороки. Если от сосудистых старческих заболеваний человек страдает склерозом, слабоумием или просто маразмом, он такой же и после смерти. Их размазывает по коллективному практически сразу. Толстой был слишком стар.

И так, монитор выводит знакомое лицо с острым вздёрнутым носом, на голове форменная пилотка ВВС и наушники. Он погиб задолго до преклонного возраста, сохранив ясность ума. Наверняка не успел слишком многое из того, что хотел. Но даже из того, что успел… Устроившись в Сколково, я учился складывать из слов немудрёные тексты о достижениях отечественной науки, угловатые, как из конструктора «Лего», применяя правила рекламного копирайтинга и рерайтинга. Однажды почувствовал, что тупо повторяю найденное раньше. Своё придумать — жабры коротки, поэтому решил копнуть глубже, почитать источники, сейчас уже забытые.

«Смысл языка совсем не в самих словах. Он передаёт тебе от другого новую точку зрения, таящую в себе силу, она сама отыщет в тебе, чем ей напитаться и как прорасти. Есть слова, подобные семенам, они способны втягивать землю и растить кедр».

«Если слово гордо вздыбит голову посреди фразы, отруби ему голову. Для чего показывать мне слова? Фраза — ловушка, она должна что-то уловить. Зачем же привлекать моё внимание к ловушке?»

Жили ведь люди, владевшие речью как хирургическим скальпелем, а не отбойным молотком! Перечитывая его романы, я радовался тогда, что задавил в себе поползновение затереться в плотные ряды литераторов и тиснуть эдакое, в яркой обложке. «Смысл жизни в том, на что она потрачена», говорил мне погибший лётчик, и не хочу, чтоб меня вспоминали в связи с низкосортной макулатурой.

Надеюсь, есть один способ заинтересовать его. Завершить начатое при жизни.

— «Цитадель?» Говорят, её опубликовали, прямо в черновом виде.

— Да, месье. И она вами не редактировалась. Остались повторы, пробелы. Это досадно! Вас читают чаще, чем авторов современных бестселлеров. «Маленький принц» был настольной книгой у нескольких поколений. Клянусь, вы — более мощный авторитет для соотечественников, чем президент Франции. Поэтому я предлагаю дописать и потом как бы «найти» пропущенную исследователями рукопись.

— Заманчиво. Даст иллюзию временного возвращения в мир живых. Я подумаю. Не находите ли странным? Усопший, о котором помнят, порой живее и могущественнее живущего.

Благодаря наушникам на портрете мне кажется, что лётчик говорит со мнойпо радио, и его голос в синтезаторе речи необычайно живой. Если у нас получается иллюзия, то она двусторонняя.

Он категорически отказывается помочь в моём деле. Упираю на Средиземноморский регион, где он погиб в сорок четвёртом.

— Даже не верится. Вы писали… Вот: «Я хочу драться, меня вынуждают к этому любовь и моя внутренняя религия. Я не могу оставаться в стороне и спокойно смотреть на это». Сейчас ещё можно предотвратить пожар!

— Увы, это не моя война, месье, чтобы я разбирался, кто прав, кто виноват. Посмертье приучает любить жизнь и никого не осуждать. Говорите, можно предотвратить? Так дерзайте. Я освоил «Лайтинг» в сорок три года и сделал всё, что мог. Ваш черёд, потомок.

Выпадаю из здания в настолько взъерошенных чувствах, что бессильно приваливаюсь к стволу пальмы. Эта часть комплекса Университета построена в джунглях весьма аккуратно, сохранилась растительность, её девственность нарушают только четырёхэтажные корпуса да вымощенные плиткой дорожки.

Жара запредельная, даже в тени. Но уже привыкаю.

Тот лётчик жил в США, когда боши оккупировали север Франции, мог кропать статейки для журналов и чувствовать себя при деле. Но что-то не позволило ему выбрать лёгкий путь, когда Эйфелеву башню венчает свастика. Он выложился до конца, истаял как свеча и угас.

А я?

Мелькнула шальная мысль вызвать Григория и спросить совета. Отсюда — хоть Лаврентия Палыча. Но безопасники сразу схватят меня за штаны. И так я в их глазах — подозрительный тип, дальше некуда. Стоп! А один совет Григорий мне дал. Быть чем-то вроде Штирлица, только шлак какой-то нужен…

Сползаю по стволу, обдирая спину о кору, обхватываю голову руками. Здесь, в отрыве от Интернета, «Семнадцать мгновений весны» не скачаешь. Разве что у покойного автора спросить… Не то! Опять привлеку внимание. Только сам. Думать! Сосредоточиться! Вспоминать!

Чистка сосудов во время ремонта благотворно влияет на память. Советский шпионский сериал про нашего в логове нацистов я смотрел в глубокой юности. Штирлиц больше известен как персонаж плоских анекдотов. Кто там ещё? «Русская пианистка сидела под колпаком у Мюллера»… Какой редкостный бред, если вырвать из контекста! Ага, Штирлиц потерял связь и послал некого шлака её налаживать.

Остальное не важно. Гриша завещал: и в отрыве от Ясенево нужно работать, постепенно искать контакт. Легко сказать… Если ещё в Банги был какой-то шанс, сразу через реку начинается другое государство, здесь мы очень плотно под колпаком. Мобильная связь только местная, сеть тоже локальная, выход в мировую паутину доступен по утверждаемым Безопасностью запросам.

Я уведомил жену и сколковское начальство о зачислении на работу в Корпорацию, заполнив форму и выбрав из предложенных трёх десятков вариантов текста, исключая вариации. Некоторые фразы составлял какой-то хохмач: «Прости, дорогая, буду скучать по тебе вечно». Или: «Простите, босс, здесь зарплата выше». Самому ввести сопроводительный текст не получается, вдруг тайным словосочетанием или смайликом пропихну наружу оч-чень важную секретную информацию. При том, что внедрённый в Корпорацию оперативник ЦРУ спокойно слетал в Банги и вывез Григория в Израиль. Нет, местная политика безопасности выше моего понимания.

Мейлы жене и на работу приравниваются к рапорту в СВР: внедрение состоялось. По идее, на этом этапе полагается получить дальнейшее задание. Например, спереть и притащить в Москву один терминал для общения с усопшими. Или пусковую установку ракет. Но если не зубоскалить и смотреть правде в глаза, засланец Родины начисто отрезан от заславших, скорее всего — надолго. То есть задание надлежит придумать себе самому.

Но какое? И главное — из каких интересов исходящее? Отвечающее текущим потребностям СВР и России, за что Фёдору свет Степановичу опустят долгожданную генеральскую звезду на погон? Или нашей стране в перспективе, учитывая, что никто толком не представляет, что у неё за перспектива?

Что вообще меня связывает с Россией, кроме детских воспоминаний и крепкой, для многих вполне самодостаточной констатации «я — русский»? Олюшка, самое светлое, что сохранилось с московской жизни, всплывает в памяти репликой, произносимой прямо на пороге квартиры, когда возвращался с работы: «Папа, почему ты маму не любишь?» А, вот ещё детские перлы: «Почему ты маме так мало денег даёшь? Тратишь на другую тётю?» Ребёнок не виноват, конечно. Представляю, что она выслушивает обо мне от дуэта благоверная плюс мамадорогая. Дочь не тянется ко мне, наоборот. Остаётся надежда, что когда-нибудь повзрослеет, захочет сама разобраться… Ню-ню.

Очень хочется закурить. Доктор-ремонтник отвинтил у меня физиологическую привычку к курению. Более того, никотиновый дым вызовет дискомфорт. Но не забыть сладости первой затяжки, после ночи или долгого перерыва, успокоения, словно совершил некий ритуал… Ровно также не хватает спиртного. Нужно порой оборачивать эмоции в мягкую вату опьянения, чтобы не терзали изнутри.

Единственный грех доступен в этом стерильном Национальном парке, и этот грех идёт ко мне, цокая высокими каблуками.

— Привет, Ксюха.

Прежнее имя «Оксана» не подходит Элеоноре абсолютно, оно осталось в прошлом, вместе с тем обликом, что запечатлела старая фотка. Ксюхой я зову её редко, поддевая. Настоящую фамилию мне не сказала, очевидно — из опасения, что заклюю насмешками насмерть.

После первой нашей близости, по форме и характеру больше смахивающей на изнасилование, она относится ко мне странно. Женщины часто угадывают на уровне интуиции, кто из новых знакомых с ними переспит. Секрет прост: они заранее решают, кто будет удостоен успешного штурма неприступной крепости. Мне она мысленно отдалась ещё в Тель-Авиве, но, похоже, не ожидала, что шампанское, свечи, цветы и конфеты будут заменены на похотливое рычание самца-павиана, едва очнувшегося после комы.

Смотрю, Элеонора тоже только что мучила покойника. У всех после терминала немного задумчивое и ошарашенное выражение лица. К общению с жмурами невозможно привыкнуть до конца.

Вообще, в этом тропическом раю нервы ни к чёрту. Я кричу во сне, если ко мне приходит Мэрилин и приставляет к глазу ствол. Или резвый усопший выпрыгивает из монитора, вслед за ним торопится загробный мир в полном составе, включая чертей и демонов. Элеонора спит спокойно, по крайней мере — в те ночи, что мы проводим вместе.

Да, у нас странные отношения. Не любовь, даже не близко. Целуемся только в качестве прелюдии к сексу. Никогда не говорим о каких-либо чувствах, обходимся без проявлений нежности. Конечно, в постели я чту Камасутру как Остап Бендер — Уголовный кодекс, отрабатываю на все сто, хоть порнофильм снимай. Но по окончании утех шлёпаю её по аппетитному заду и больше не касаюсь вообще, пока не придёт время вновь завалить в койку.

Та-ак, судя по призывному покачиванию бёдер, этот момент приближается со скоростью крылатой ракеты. Она ставит ноги чуть картинно, с лица окончательно уходит замешательство от контакта с Некросом.

— Устал? Я тоже. Надо немного отдохнуть.

Без дискуссий оставляю в покое пальму и послушно шагаю к спальному корпусу. По пути фея рассказывает о продолжении проверок.

— Там, в пустыне, пока ждали вертолёт…

— По уважительной причине я эту сцену не помню.

— Само собой. Так вот, Войцех успел обрезать видеозапись до смерти твоего коллеги, точнее — до пыток, сжал и переслал в СВР. Прямо на их открытое мыло.

— На Ютюб не выложил? Чтобы народ развлекался! — делаю вид, что хвост держу пистолетом, а внутри всё обваливается. Это кошмар! Теперь в России и сопредельных странах меня ждёт арест с очень долгим созерцанием тюремных коридоров.

— Он покончил с собой при задержании, в посмертии не сказал почти ничего, — Элеонора стрельнула глазами, проверяя мою реакцию на шокирующую новость, но никак не прокомментировала. У неё самой — ни Родины, ни флага, всё заменила Корпорация. Я теперь тоже такой, с предыдущей минуты.

В жилом корпусе нам отведены микроскопические квартирки, больше похожие на гостиничные номера. Заходим к ней, у меня не убрано. Смотрю на эту красивую тварь и думаю — с твоей подачи лишился всего. Ну, держись!

Элеонора сладострастно стонет. Наверно, специально подгадала, чтобы вывалить гадостную новость накануне секса, возбудить во мне низменные чувства. Любишь грубо? Получай!

Отомстив и наказав со всей пролетарской ненавистью, возвращаюсь к невесёлым мыслям, пока коллега по работе плещется в душе. В СВР я списан в предатели. Не имеет смысла искать контакта с ними, тем более — ждать связного с паролем «не вы ли заказывали такси на Дубровку». Спецслужбы Родины отныне представляют собой только угрозу и головную боль.

Прелюдия седьмая

За месяц пребывания в Лас-Вегасе Виктор скопил пять тысяч долларов. Он арендовал сейф в местном банке, открыть счёт не рискнул. Нелегальному мигранту счёт не положен.

Начинал с небольших ставок, прихватывал с собой не более трёхсот баксов. Если выигрыш превышал полтысячи, излишек спускал, понижая ставки. Покойные картёжники и мастера рулетки предупреждали многократно: казино ведёт себя честно, только когда выигрывает, если проигрывает — можно ждать любой пакости.

Виктор жил в пригороде, старался по возможности не выделяться. Каждый день он мысленно здоровался с «Виком из Вегаса» на Фримонт-Стрит и отправлялся в очередной игорный зал, обходя их по сложной траектории, чтобы не слишком опустошать отдельно взятое казино. «Сахара», «Тропикана», «Фламинго», «Сандз» — город с этими названиями представлялся русскому мусульманину полем боя.

На шестой неделе его ограбили прямо на выходе, отобрав всё до нитки — и бумажник с символической десяткой, и спрятанные во внутренних карманах шесть с половиной сотен. Двое охранников казино — здоровенные латиносы в форме — созерцали действо через стекло вестибюля и палец о палец не ударили не то чтобы помочь, но даже и вызвать полицию. Кто знает, не они ли навели негритянскую банду на клиента с деньгами. Общаться с копами, правда, Виктору улыбалось ещё меньше, чем темнокожим громилам.

В бурном человеческом котле, кипевшем в Лас-Вегасе, несложно было найти проходимца любого профиля, в том числе готовых состряпать липовые водительские права какого-нибудь Мичигана, внешне не отличимые от оригинала. Но в случае серьёзных неприятностей один звонок в полицию того штата повлёк бы неприятности ещё большие. Конечно, Виктор обладал суммой, достаточной, чтобы специалисты своего дела подыскали бы ему документы реального человека, разумеется — свежеусопшего. Или даже отправили бы подходящую личность на тот свет. Но они абсолютно не вызывали доверия. Осесть в США надолго по липовым бумагам и зависеть от порядочности уголовников?

Ровно по той же причине нельзя превращаться в профессионального игрока. Они известны, дают интервью, за их спинами в казино ошиваются репортёры. Казино их не обманывает: освещённые в прессе выигрыши служат прекрасной рекламой. О том, что Виктор — тихушный и никому не нужный счастливчик, его конкретно предупредил шеф охраны отеля-казино «Золотой Самородок». Отель был декорирован в духе Золотой лихорадки, глава безопасности выглядел под стать той эпохе, когда единственным орудием законности служил кольт в руке шерифа.

— Мы позволим забрать тебе выигрыш. И даже убраться из города. Но больше не возвращайся.

В подвальчике, сыроватом, тёмном, со стенами из неструганных деревяшек, Виктор сидел на скрипучем стуле, за плечи его держал толстый тип с мускулатурой отставного борца. Собеседник дышал в лицо сигарным дымом.

— Я выиграл всего полторы сотни!

— У нас — да. Сегодня. А три часа назад в отеле «Фримонт»? А вчера? Врубайся, парень, сюда приезжают спускать деньги, но не зарабатывать. Умники вроде тебя Вегасу не нужны. Понял?

— Да, сэр…

— Проваливай, мать твою!

Виктор не забыл уроки деда в раннем детстве — нельзя позволять другим помыкать собой. Но силы не соизмеримы. Дело даже не в горилле напротив и мясистом холуе. Слишком удачливого игрока заметила и выдворяет Система.

Интуиция велела внести деньги за сейф на год вперёд и приберечь в нём пару тысяч. Остальные у Виктора забрали попутчики, едва их машина миновала рубиновую звезду на выезде. Вроде и встретились с ними в городе совершенно случайно, и казались обыкновенными парнями, и участливо слушали россказни, как после рулетки ни шиша не осталось в кармане…

Штаты — страна великих возможностей. Но не для всех.

Глава восьмая, в которой герою распахивают объятия и пытаются в них задушить

Огромное счастье — видеть настоящую кровавую героическую жизнь и в ней не участвовать.

Михаил Жванецкий

Женщина — вторая ошибка Бога.

Фридрих Ницше

В Алжире чувствую себя дилетантом среди профессионалов и поэтому весьма уютно. Точно также было в Сколково. Особенно здесь изумляет выбор неведомого мне руководства Корпорации относительно персоналий в Службе Безопасности, она же представляет собой основу спецслужб Центральноафриканской Республики. Невидимые мне мудрые начальники решили, что лучше перевербовать опытных агентов иностранных разведок либо нанимать уволенных, нежели брать желторотиков для борьбы с тиграми.

Но! Как говорил мне один заслуженный дед, заставший живого Сталина, бывших кагэбешников не существует. Они уходят на пенсию, снимают форму, а синие полоски лампасов вросли в кожу как татуировки. Касательно перебежчиков и изгоев: какой процент из них сохраняет связь с бывшими работодателями? Инцидент в пустыне Негев доказывает, что очень существенный. Конечно, все за всеми следят и стучат, наши милые зайки с барабаном. И, уверен, то был не единственный случай разоблачения засланцев. Но в СВР меня уверяли: близко к головке Коопорации никто не подобрался.

Ко второму туру борьбы за Алжир эта головка сменила политику безопасности, что мы с Элеонорой ощутили на собственной шкуре. Точнее — каждый ощутил, нет никакого «мы». Все получили возможностьвыезжать из Национального парка, в Банги и дальше. Корпорация приступила к агрессивным продажам. В Центральной Африке остались заводы по выращиванию микрочипов. Меня уверяют, что без оригинальных модулей не заработает ни одна из игрушек, продаваемых Корпорацией, поэтому копирование бесполезно, как и попытка воспроизвести чип, даже если над ним корпит половина Китая. Поживём-увидим, а пока просиживаю штаны в Алжире и жду очередной американской агрессии.

В декабре здесь здорово похолодало, градусов до пятнадцати выше ноля. Народ ходит с соплями, я радуюсь: контраст между плюс пятьдесят в тени и прохладой под кондиционерами меня основательно утомил. Американцы долго кричали и возмущались по поводу нашей помощи местному диктатору, ввели экономические санкции против Алжира и Центральной Африки. Наши ответные санкции плотно перекрыли всё побережье от Марокко до Туниса. Каждый блок санкций контролирует воздушное пространство в радиусе двухсот километров. В общем, и до двухсот в высоту, где воздуха нет.

Перед Рождеством меня переводят в город Лагуат, это довольно далеко от столицы на юг. Здесь, на северном выезде с проспекта Независимости, развёрнут командный пункт противоракетной обороны, занимающий первый этаж невзрачного муниципального здания, вокруг — такие же скучные цивильные постройки. Отцы-командиры сочли, что на побережье нам угрожает обстрел корабельной артиллерией 6-го флота США. Лагуат охраняется бригадой алжирской пехоты, это на случай внезапной вылазки антиправительственных повстанцев, непримиримых воинов ислама, которых поддерживают Штаты.

Я слоняюсь по КП и дурею от безделья за пятьсот евро в день. Два раза в день по графику меня осаждают журналисты, задают стандартные вопросы и получают не менее стандартные ответы, фиксируют их как божественное откровение, затем торопятся донести до читателей-зрителей.

— Государственный Департамент Соединённых Штатов осуждает антидемократическую политику президента Алжира и поддерживает оппозиционное движение. Почему Центральная Африка способствует сохранению диктаторского режима?

— Президент Ламари избран демократическим путём. Суннитская террористическая группировка «Новый джихад» в контролируемых ей южных районах Алжира уничтожает граждан, подозреваемых в лояльности к правительству. Центральная Африка защищает людей, американская армия — американские интересы. Мы за установление мира и решение внутренних проблем Алжира цивилизованным путём.

Формулировка одобрена МИДом, повторена раз тридцать и нависла на зубах, но кто-нибудь из репортёрской братии непременно поднимет тупой вопрос о демократах с авианосцами в Средиземном море. Господа, задавайте следующий вопрос, если возможно — менее тупой… Как бы ни так.

— Президент Соединённых Штатов по поручению Конгресса утвердил перечень санкций по ограничению ввоза в страну электронного оборудования, производимого Корпорацией. Планирует ли Центральная Африка предпринять какие-либо шаги по нормализации отношений?

Улыбаюсь возможно шире, стараюсь придать морде снисходительное выражение, будто воспитательница детского сада в окружении энергичных детишек с замедленным умственным развитием.

— Наше правительство приветствует любые шаги по преодолению кризиса. К сожалению, экономические санкции не способствуют взаимопониманию. Поставляемые нами высокотехнологичные продукты не имею аналогов в мире. Соединённые Штаты, отказываясь от них, неизбежно превращаются в отсталую страну. Фактически вы ввели санкции против самих себя.

Как только заканчивается желчь у американских энтузиастов, слово берут наши союзники или нейтралы. Их больше всего заботит: сможем ли мы уберечь Алжир от флотских ракет. Заверяю их в этом в самых энергичных тонах, привожу в пример сектор Газа, где за пять месяцев ни единая ракета не долетела до земли Израилевой. Умалчиваю, что сравниваю кое-что неприличное с пальцем, самоделку палестинских террористов с американской Х-51, что летит в пять раз быстрее скорости звука.

Тут, на здоровенном расстоянии от главных целей ракетных ударов, мы увидим войну издалека. Где-то будут рваться заряды, сыпаться раскалённый металл, а группа бездельников продолжит с глубокомысленным видом рассуждать об укреплении мира.

Я распинаюсь перед журналистской братией в местном кинотеатре как кинозвезда на премьере блокбастера. Остальное условно рабочее время протекает в командном пункте, туда допущена полудюжина избранных, включая очаровательную негритянку из Эй-Би-Си, то бишь из лагеря противника. Какой смысл в рослых сержантах на входе и шлюзе-турникете, если пропуск выписан очевидному шпиону?

Майор Рашид Салех, заведующий пунктом, более сдержанный в оценках нашего превосходства. Во-первых, он помнит, что некоторое количество ракет таки долетело до цели во время первой атаки, а американские вояки — не хронические идиоты, как их изображает Голливуд в попытке представить крутыми. Опыт они учли и наверняка готовят что-то другое.

Во-вторых, когда журналистская братия не водила жалом поблизости, он развернул карту. От увиденного у меня чо-то ледяное пробежало между лопатками.

— Глядите, месье Ген. Лаугат в двухстах тридцати километрах от ближайшей пусковой установки.

— То есть непосредственно не прикрыт?

Майор тщательно выбрит и вообще исключительно надраен. Он — как бы лицо нашей армии перед оком вражеских телекамер. Сейчас на его лощёном челе собираются неуставные складки задумчивости. Ещё в России мне вдолбили намертво: военный должен не раздумывать, а приказ выполнять. Так как армия централизована, то её главнокомандующий обязан мыслить за всех!

— Генерал Мохаммед Маджид заявил: если ракеты не преодолеют прибрежную полосу обороны, здесь гарантирован полный штиль.

А спорить с алжирскими союзниками наши не захотели.

— Он не прав?

Теперь морщинами покрылся даже майорский купол.

— «Пятьдесят первая» поднималась на сто восемьдесят километров, запускать её выше не имело смысла. Но, будьте уверены, она запросто перемахнёт через линию ПРО, если понадобится.

Твою ж налево… А координаты нашего командного пункта известны в НАТО с точностью до дюйма.

— Я должен показать вам кое-что, месье Ген.

Спускаемся в подвал. Люк в него ведёт прямо от компьютеров управления огнём. Люблю военных параноиков! Они — предусмотрительные.

— Что это? Резервные серверы? — показываю на ряды ящиков с индикаторами на стеллаже вдоль стены.

— Так точно. Предупреждаю, месье Ген, журналюгам — ни слова о подвале.

— Конечно, майор. Но в случае непосредственной опасности… Если «пятьдесят первая» долетит, я могу затащить сюда иностранцев?

— Исключено!

— Но… Майор! Представьте политический резонанс — американские ракеты убивают американских журналистов, а мы их спасаем! Это важнее, чем вся наша операция по охране Алжира.

— Я обязан запросить командующего, месье, — вояка на миг запнулся, потом угрюмо закончил. — Мне в любом случае бежать вниз не придётся. Мой боевой пост — наверху.

Поражённый армейской самоотверженностью, плетусь наверх. Вскоре заглядывает шоколадка из лагеря потенциального противника.

— Сегодня ничего не предвидится, мистер Ген?

— Если ваше правительство во имя мира и демократии не начнёт Третью Мировую, то вряд ли.

— Тогда — утомительный рабочий день закончен, — она улыбается с понимающим видом, знаю мол, вы здесь тоже не сильно напрягаетесь. — Угостите девушку коктейлем?

Наверно, разумнее отказать и тем самым внести некоторое разнообразие в её звёздную жизнь, где отказ не рассматривается даже гипотетически. Рациональный вариант чреват одиноким вечером в казарме, в крошечной комнате на двоих командировочных. Мы не в Центральной Африке, пить, курить и ширнуться чем-то лёгким здесь не запрещено, только весьма недальновидно с точки зрения дальнейшей карьеры.

— Зарплата госслужащего в стране, поддерживающей диктаторский режим, позволяет такие траты. Идём!

Мы шагаем по вечерней улочке, свернув с проспекта Независимости, и привлекаем множество взглядов. Я — белый, никакого интереса не представляю, скорее всего, принимают за недобитого потомка французских колонизаторов. Даже если мутные глаза, глядящие на нас из подворотен, смотрят телевизор и видели меня на брифингах, вряд ли кто узнает. Все белые на одно лицо.

Дженифер — другое дело. Для Алжира она имеет очень импортную внешность. Кожа светлее, чем у аборигенок, черты лица правильней. Местных маргиналов особенно поражает её ухоженность: причёска уложена волосинка к волосинке, образуя сетку, словно сотканную из тонкой чёрной проволоки, невероятные ресницы, лукавые глаза, миниатюрный нос европейского вида, коричневое сердечко губ… Вдобавок — одежда, босоножки, бижа, макияж! Каждый пункт из перечисленного списка вооружений тянет более чем на тысячу долларов.

— Должен предупредить, дорогая мисс, я не скажу ни полслова о внешней политике Центральной Африки свыше заявленного днём.

— Как же, секретность, — цедит она, призывно растягивая сердечко.

— Не-а. Рабочий день закончился, как вы сами заметили.

Она смеётся, демонстрируя зубы из рекламы пасты «Колгейт». За трёпом в подобном духе мы шлёпаем к сравнительно дорогому кафе, самому приличному в этом провинциальном городке.

— Как вас вообще занесло в Центральную Африку, мистер Ген?

У неё, похоже, рабочий день не заканчивается никогда. Не может пронюхать о происках нашего МИДа, так хотя бы составит жизненный репортаж о трудной судьбе пресс-секретаря.

— Самым обычным способом. Прошёл конкурс в израильском офисе Корпорации, — естественно, предпочитаю умолчать, что выстрел в глаз из пистолета выпадает за рамки обычного способа.

— О! Но конкурс там огромен?

— Да. Считаете, я проник в Корпорацию по знакомству?

— Я бы даже не рискнула подать резюме…

— Готов составить протекцию. Но тогда про Эй-Би-Си придётся забыть.

А также распрощаться с ЦРУ. Не верю, что замечательная разведывательная контора либо их коллеги из параллельных ведомств оставят без внимания персону, свободно заходящую в центр управления полётов антиамериканских ракет. Чесслово, я не понимаю это позёрство. В чём смысл? Если репортёр из США лично присутствует на КП, эффект от сбивания «Томагавков» больше? Не говоря о том, что ни одна военная операция не обходится без накладок. И нет ничего достойнее, чем транслировать наши косяки на всю планету онлайн.

Мы заказываем коктейли. Хитрый карий глаз высматривает бреши в моей обороне. Собственно, брешь одна — без прелестей Элеоноры гормоны брызжут через уши. Это не скрыть, не спрятать, в моём взгляде на журналистку присутствует львиная доля голодного самца и лишь чуть-чуть партнёра-коллеги по кризисной ситуации.

— А вас, леди, каким ветром занесло в горячую точку?

— Обычная командировка. Поверьте, у повстанцев было хуже.

— У ваших союзников?!

Изящные миниатюрные пальцы выписывают в воздухе замысловатую фигуру. Скорее всего — ничего не значащую, просто демонстрирующую дорогой маникюр.

— Союзников правительства Соединённых Штатов. Мне они не нравятся. Удивлены? Одно только требование носить никаб, если о нём узнают избиратели, будет стоить нашему президенту многих женских голосов на выборах.

— Никаб? Типа чадры?

Джени грустно улыбается. Похоже, первый раз за вечер — искренне.

— Хуже. Это чёрная маска с узкой прорезью для глаз. Добавьте к этому введение шариатских судов вместо светских, изгнание неверных из Алжира, поддержка радикальных исламистов в других странах…

— Но в репортажах вы их поддерживаете!

— Потому, что мне за это платят. На меня исламские союзнички смотрели как на шлюху. За деньги я сниму про них хвалебный материал, но любить не обязана, — алый язычок слизнул что-то несуществующее с верхней губы. — Моя любовь стоит намного дороже.

Так, не расслабляться! Если ещё коленку покажет, вообще грохнусь со стула.

Юный симпатичный арабчёнок приносит коктейли, глазеет на Джени без малейшего желания закрыть её никабом. Мусульмане — разные. В большинстве своём, по моим наблюдениям, вполне адекватные. Почему американцы решили взорвать Алжир вслед за другими странами, пострадавшими от «Арабской весны», в мою озабоченную сексом голову не входит.

Телезвезда припадает к соломинке, потом ретируется «припудрить носик». Я лениво рассматриваю кафешку. Обстановка почти европейская, меню тоже, но без свинины, естественно… Закончить исследование не суждено.

Белый мужчина неприметной наружности без приглашения хлопается на кресло Джени и кладёт журнал на столешницу. Его правая рука внутри журнала, меж страниц чернеет пистолетный ствол. Спиной ощущаю присутствие второго субъекта, чьё сопение гоняет воздух у моей макушки.

— Прогуляемся?

— Но дама…

— Будет разочарована. Такая у неё судьба.

О своей судьбе не спрашиваю, покорно плетусь как баран на убой. Можно, конечно, крикнуть, взбрыкнуть, пробовать бежать, попытаться доказать «мой кунфу круче твой кунфу»… Если совсем уж жить надоело.

На тротуаре у кафе вырастает джип — «Лендкрузер» армейского типа. Тычок между лопатками придаёт верное направление на заднее сиденье. Человек с журналом велит сдвинуться вперёд, руки сцепить за спиной. Запястья охватывает пластиковая строительная стяжка, тонкая на вид, но не разорвёшь.

Именно такой пользовался ЦРУшник в пустыне Негев. Настроение падает окончательно.

Джип мчит по улицам с яростным бибиканьем, чтобы не привлекать внимания. Здесь все непрерывно тыкают в клаксон, выделяются как раз молчуны. Арабский восток — дело не только тонкое, но и громкое.

Мой коктейль остался нетронутым. Джени… Смеюсь про себя. Подспудно желая угодить в женские объятия, попадаю совсем в другие, не менее плотные. Второй раз ЦРУ использует женскую приманку, чтобы вызвать меня на приватный танец. И безотказно срабатывает. В третий раз — тоже, если доживу до третьего раза.

Прелюдия восьмая

Яхта неспешно тащилась вдоль Лонг-Айленда, вдоль красивой жизни, упакованной в шикарные дома с видом на залив. Виктор сидел на носу, свесив ноги за борт.

Гуд бай, Америка. Лучше гуд бай навсегда.

Попасть сюда сложно, выбраться — проще простого. Договорился с капитаном сухогруза, плывущего из Нью-Йорка в Алжир. Осталось смыться из американских территориальных вод, чтобы не осложнять досмотр судна при выходе из порта, и подняться на борт.

Слоняясь у яхтенного причала, Виктор заводил разговоры с местными любителями малого мореплавания, рыбаками, энтузиастами прогулок на тысячесильных глиссерах и просто яхтсменами. Наконец, нашёл общий язык с владельцем кораблика со скромным именем «Королева Виктория». Он, капитан и команда в одном лице, согласился взять попутчика в круиз и даже пересадить на алжирский теплоход без лишних вопросов.

Человек был стар, но какой-то вызывающей уважение старостью, не вялым угасанием в кресле-качалке под пледом, рядом со стаканом, похожем на мини-аквариум, только вместо рыб плавает вставная челюсть. Худой, жилистый, с потемневшей кожей в грубых складках, он возвышался за штурвалом и, вероятно, намеревался встретить так смерть, сражаясь против неё до конца. Наверно, он слишком любил жизнь, чтобы провести её остаток у камина.

— Спасибо, сэр, что согласились помочь, — поблагодарил Виктор, пробравшись на корму.

— Не стоит благодарности, — отмахнулся кэп. — Сколько раз ещё удастся помочь джентльмену?

Обветренная наружность моряка никак не вязалась с его изысканными манерами и ярким британским акцентом. Виктора называли по-разному за время скитаний по трём континентам, даже «сэром», но джентльменом — ни разу.

Им оставалось пробыть вместе около шести часов, неожиданно растянувшихся на месяцы и годы. Сэр Даглас Нотхельм, экзотический осколок викторианской эпохи, имел в жизни всё, кроме оставшегося времени жизни. Виктор мог сказать о себе то же самое, но с точностью до наоборот. А ещё он имел козырь в рукаве, им не сыграть ни в Лас-Вегасе, ни где бы то ни было в другом месте без существенных денег.

— Я тоже умираю, сэр Даглас. Все умирают, переступив порог двадцати двух лет. Организм запускает алгоритм саморазрушения, чтобы внутри популяции освободилось место новым особям. Долгоживущие виды уничтожаются естественным отбором.

— Право же, я не верю этой теории, молодой человек. Учёные утверждают, что в клетках накапливаются ошибки воспроизведения.

— Позвольте с вами не согласиться, сэр. Рандомные ошибки привели бы к чрезвычайному разнообразию старческих недугов. У людей типичный набор: сосуды, поясница, хрупкость костей… Продолжать?

— Не нужно. Вы словно зачитываете мою медицинскую карту.

— О'кей. Если существует алгоритм, то теоретически возможно его расшифровать математически. И обратить вспять.

Аристократ рассмеялся, скрюченные пальцы задрожали на рукоятях штурвала.

— Элексир молодости? Вы жестоки, молодой человек. Рассказываете старику, упорно не желающему умирать, о несбыточной надежде.

— Я никого и ничем не обнадёживаю. Более того, буду предельно откровенен: даже если я прав, от опытной стадии до терапии пациентов нас отделяют долгие годы, — он не произнёс «вы всё равно не доживёте», мудрому англичанину очевидное понятно без разжёвывания. — Есть рабочая гипотеза и методология, никем не проверенная.

— Чего же вам не хватает, Виктор? Денег — это само собой. А ещё?

— Экспериментальной базы. Математика способна творить чудеса, если в наличии исходные данные… — он запнулся, потом решил пойти ва-банк. — Вы слышали о докторе Менгеле?

— Вы имеете в виду Ангела Смерти из Аушвица? Нацистского преступника?

— Да. Он известен самыми варварскими опытами над живыми людьми.

— Понимаю, — кивнул сэр Нотхельм, и вместе с ним поклонился британский лев на кокарде фуражки. — Чудовище, экспериментам которого медицина обязана колоссальным прорывом в первые пять лет после войны.

— Да! Больше всего известны попытки раскрыть секрет близнецов для повышения рождаемости в Рейхе, истязания по выживаемости в низких температурах, вырезание внутренних органов у живых младенцев. О геронтологии писали мало. Вместе с тем, вожди тысячелетнего Рейха намеревались жить если не десять столетий, до достаточно долго. И Менгеле экспериментировал над стариками так, что ни в одной стране мира никто на подобное не решится. К сожалению, документы Освенцима попали в СССР, Сталин умер старым, Брежнев едва говорит, выходит — у Советов ничего не получилось.

— Но это не значит, что Менгеле не набрёл на что-то перспективное?

Ещё как набрёл! Это в один голос твердят его подручные и Эйхман. К сожалению, Ангел Смерти в преисподней отсутствует. Значит — жив пока.

— Есть основания полагать. Но вы, наверно, знаете. У русских само слово «кибернетика» было ругательным. К тому времени, как появились электронные вычислительные машины, о Менгеле забыли. Если бы перевести в перфокарты и обсчитать закономерности…

— Всё можно устроить, Виктор. Первые месяцы после капитуляции Рейха союзники делились информацией. Русских приглашали на пуски трофейных ракет Фау-2, доставшихся западной коалиции. Я уверен, что уцелевшие записи Менгеле скопированы, копии пылятся в каком-то архиве, на Островах или в США. Не исключено — в Израиле, большинство препарированных заживо принадлежало к той нации. Кстати, на горизонте появился ваш теплоход. Сходите или…

Он недолго колебался.

— Или. Но ничего не могу гарантировать. Вы отдаёте себе отчёт, сэр, что подобрали в Нью-Йорке бродягу без гроша за душой, и все мои предположения вдруг окажутся пшиком?

— Я разбогател на венчурных инвестициях, молодой человек. Прибыль даёт одна из четырёх, окупает три неудавшиеся и четыре последующих. Вы — моя последняя инвестиция. Принимаете партнёрство?

Глава девятая, в которой события разворачиваются по весьма неприятному сценарию

Нас никому не сбить с пути — нам всё равно, куда идти.

Михаил Жванецкий

Победа! Теперь можно умирать по своему вкусу.

Оноре Бальзак

За городом сосед достаёт мешок трогательного голубого цвета, напоминающего нижнее бельё моей тёщи. Не то, чтобы я за ней подглядываю. Периодически оно без остатка занимает сушилку на балконе, и через него свет с трудом пробивается в зал. У лётчиков голубое ассоциируется с небом, у земных — с нетрадиционной ориентацией. Лишь у меня с мамомойдорогой. Справедливости ради замечу: её бельё ни разу не напяливали мне на голову.

Кстати — непонятно зачем. Солнце село, без смарта я даже направление не определяю, вокруг не видно никаких ориентиров, только пустыня в мрачных сумерках. И мне плевать, куда везут. Всё равно я полностью в руках похитителей. Тряпка на черепе, изрядно раздражающая, даёт надежду. Значит, мои попутчики допускают вариант освобождения, принимают меры, чтоб не увидел лишнего и не проболтался… Или это иллюзия?

Приехали, выходим. Ноги нащупывают ступеньки вниз. Мешок покидает голову, увиденное не вызывает энтузиазма.

Подвал, грязь, привинченный к полу стул, яркий свет в лицо… Почему в реальности всё настолько похоже на киношные сцены допросов с пристрастием? Потому что голливудские кошмары сформировали в нас стереотип — чего нужно бояться. Мои мучители стараются ему соответствовать.

— Геннадий Васильевич, присаживайтесь.

Обращение по-русски пугает больше детективного антуража.

— Спасибо. Руки не затруднит мне освободить?

Человек выступает из тени. Не слишкомприметный. Чернявый. По обстоятельствам сойдёт за итальянца, жителя Кавказа или даже араба.

— Не будем торопить события. Сядьте!

Я опускаю пятую точку на единственный стул, и подвал превращается в кинотеатр для единственного зрителя, фильм — с тем же зрителем в главной роли. Хит сезона, короткий пикник отдела кадров Корпорации на еврейском пустыре, где я познал истинный интернационализм и возненавидел все народы мира одинаково. Признаться, когда в кадре зажмуриваюсь и тискаю на спуск, выгляжу фантастически нелепо. Да что уж скрывать — откровенно жалко. Плохой дубль. Но лучше не переснимать.

Полное тело Григория падает, итало-кавказец опускает крышку бука.

— Ваша работа?

— Коллективная. Стрелять меня заставил тот мудак из Лэнгли. Его потом убрала Служба Безопасности Корпорации.

ЦРУшник ничуть не обижается на «мудака».

— Хорошо, что вы разговорчивы. Продолжим?

— Здесь или на Гуантанамо?

Он делает вид, что удивлён.

— Зачем на Гуантанамо?

— Потому что Алжир — страна хотя бы с зачатками законности. На Кубе вы творите что хотите, ни на кого не оглядываясь.

— Не любите американцев, — кивает мой собеседник, и я едва сдерживаюсь от банальности «просто не умею их готовить». В Африке эта шутка звучит слишком уж буквально.

— А кто их любит, кроме самих американцев?

— Геннадий, а почему вы решили, что мы оттуда?

— По наживке. По бесцеремонности. По самоуверенности. Наконец, этот ролик есть только у ЦРУ и СВР России.

— Теплее.

А, мои гостеприимные друзья рассчитывают, что я брошусь к ним на шею с воплем «земляки-родненькие»?

— Ну, покажите служебное удостоверение. Назовите пароль, что вам сообщили на Лубянке.

— Не выдумывайте. На Лубянской площади находится ФСБ. А что касается удостоверения… Коллега, предъявите ему то, что у вас заготовлено.

Коллеги подбираются сзади. Их минимум двое, если у каждого пара рук, а не как у Шивы. Теперь я привязан к стулу намертво, пластиковые стяжки зафиксировали лодыжки у ножек стула. Дальше начинается самое неприятное. Мужчина со сноровкой сексуального извращенца расстёгивает мне брюки и достаёт мои… В общем, достаёт.

Внутри всё спрессовывается от предчувствия невыносимой боли. Достаточно ему крепко сдавить кулак, и случится непоправимое. Мужские инстинкты кричат: береги пуще глаза репродуктивное оборудование!

Нет, он не сжимает, это я думал было легко отделаться. Драгоценные органы ощущают прохладу, затем их охватывает скотч. Клейкая лента удерживает электроды, провода от них тянутся к коробочке, и я с ужасом, перерастающим в панику, узнаю взрывную машинку. Ту самую, подающую мощный электрический импульс для подрыва детонаторов. Только сейчас взорвутся генераторы потомства, истомлённые без женской ласки.

— Внешняя разведка?

— Играл — угадал, — одобряет выбор итало-араб, но от проводов моё достоинство не освобождает.

— Всё равно ничего не скажу, пока не получу доказательств, что вы из России.

Он кивает извращенцу, тот давит на кнопку…

…Вы не представляете, что это такое. Мошонку пробивает навылет раскалённой кочергой, протуберанцы боли разлетаются из паха и заполняют каждую клеточку тела без остатка…

— …Слабак, — доносится через туман. — С первого раза отрубился.

Сядь на моё место, умник, и проверим твою силу воли. Электрическое напряжение уже снято, но тело сведено такой судорогой, что едва проталкиваю воздух в лёгкие. Его мало, хватит лишь на одну фразу, и она должна быть ёмкой.

— Сунь себе в пасть мой …, пока не спалил его, цереушная гнида… в туда тебя и в туда…

Жаль, Элеоноры нет рядом, мат её возбуждает. А уж я какой возбуждённый! Русскому человеку брань силы возвращает, дыхалку восстанавливает, и я продолжаю костерить гада, включая маму, бабушку и соседскую кошку, с кошкой он лично состоит в предосудительной связи! Заканчиваю, что сожалею лишь об одном: не увижу русские танки на лужайке Белого Дома. Другие непременно увидят.

Главный начинает ржать, а извращенец срывает скотч, резко так срывает, с эпиляцией. Снова оживает ноутбук.

— Здравствуйте, Геннадий Васильевич.

— Здравствуйте, э… — срочно прикусываю язык. Фёдор Степанович на экране натурален, как свиная колбаса в Елисеевском магазине, но что мешает в Лэнгли состряпать компьютерную анимацию? Поэтому гордо вскидываю голову и выдаю бдительный спич, а промежность дрожит. В случае промаха ей придётся расплачиваться. — Вы отдалённо напоминаете мне одного старого знакомого, но не затруднит ли вас напомнить мне обстоятельства нашего знакомства?

Он напоминает, причём в таких подробностях, что приходится краснеть.

— Последний вопрос. Скайп работает через американские сервера. У нас много зрителей?

Отвечает извращенец, он главный в этой тёплой компании за технику.

— Секретный протокол. Расшифровать видео и звук можно только при наличии скремблера на обоих концах линии.

Специалист по концам, кстати, так и не смотал аппарат. И скотча у него хватает. И штаны мои расстегнуть недолго. Как ни крути, я лично пристрелил Григория. Поэтому сам поднимаю болезненный вопрос.

— В пустыне у меня не было другого выхода. Нас списали обоих, мне выстрелили в голову. Спасся случайно.

Говорю и сам слышу, что звучит неправдоподобно. Об интеллекте людей в погонах есть анекдот: семь ранений в голову навылет, к счастью — мозг не задет. Я-то штатский!

Полковник настроен удивительно лояльно. Особенно естественно его гуманизм воспринимается после знакомства со взрывмашиной. До сих пор мурашки…

— А дальше?

Выдаю дайджест происшедшего потом. При рассказе о Некросе и беседах с покойниками вижу замешательство на их лицах.

— Геннадий, если бы не чудеса технологий, а их всплеск невозможно объяснить без мистики, я бы дал команду эвакуировать тебя в Москву и уложить в больницу имени Кащенко, — Фёдор Степанович вполне серьёзен, тем более в советские времена в психушки отправляли заведомо здоровых. Нет, не совсем здоровых, не согласных с превосходством коммунистического строя над капиталистическим, на что способен только псих, и это лечится медикаментозно. — Ты рисуешь страшную картину. Пока мёртвые были сами по себе, это одно. Но ты говоришь, они общаются. То есть покойники влияют на принятие решений Корпорации, одной из наиболее могущественных организаций в мире?

— Позвольте, товарищ полковник, — встревает кавказец (коль россиянин — то не араб и не макаронник). — А по поводу их могущества… Про лечение, омоложение — правда? Или обычная косметология плюс реклама?

— Правда. Пуля выбила мне глаз и вышла за ухом. Нужны ещё доказательства? В Центральной Африке способны омолодить любого старика, правда, только один раз. Вылечить любую болезнь. Это фантастическое могущество. Штаты никогда не нанесут по Банги ракетный удар, не задавят их санкциями. Потому что в качестве ответных санкций Корпорация просто откажет в медуслугах, а толстосумов в мире хватает и без США. Здесь, в Алжире, они меряются градусниками, не более чем. И не думаю, что Корпорация желает разрушить Штаты, только приструнить, на место поставить, чтоб не пёрли напролом. Считаю, России это выгодно. Раньше мы были основным противовесом при тихой поддержке Пекина, сейчас появился новый центр сопротивления гегемонии.

— Не нужно политинформации, Геннадий, — осаживает меня полковник. — Мы — исполнители, а не законодатели в российской внешней политике. Решают другие. Лучше сосредоточься на противоракетных технологиях. Планета удержалась от ядерной войны только потому, что любая страна с ракетами, даже Советский Союз с Хрущёвым во главе, неизбежно огребла бы ответный удар в случае агрессии. Достаточно Штатам заполучить ПРО «Африканский ответ», и они начнут качать права.

— Не сомневаюсь, полковник. И в Банги это тоже знают. Поэтому у них принцип — безопасность на аутсортинге. За хорошие деньги подпишутся развернуть симметричную противоракетную систему одновременно в России, США и Китае.

— Гена, не мелите чепухи. Если откинуть ядерные ракеты, нам не сдержать Штаты обычным оружием. А всякую мелочь типа Северной Кореи задавят на раз-два.

Но не задавили же с начала пятидесятых! У режима чучхэ не было ничего атомного до двухтысячных, кроме разве что автомата Калашникова. Не люблю американцев, но и демонизировать их не стоит. Они меркантильные и предсказуемые. Не сомневаюсь, обязательно обстреляют Алжир ещё раз. Каждый пуск «Томагавка» обходится миллиона в полтора. Потратив крылатые ракеты, требуется срочно заказать пополнение. А если ПРО посбивает их — ещё и отслюнявить шальные миллиарды на разработку новых, совершенней чем Х-51. Результат войны в Алжире не слишком критичен. Если есть на Земле рай, то это Комитет Конгресса США по ассигнованиям.

— …Так что ваше основное задание — добыча технологии противоракет. Надеемся на вас. И, чтобы не вызывать лишних подозрений, вас немедленно отвезут к казарме.

— Чудно! А если Дженифер заявила о моём похищении? Или она работает на СВР?

— Нет. И на ЦРУ, мы полагаем, тоже. Она транслирует в эфир всё, что видит. Смотри и пользуйся бесплатно.

Выборочно транслирует. И маршрут поездок зависит от её начальства, а вы убеждены, товарищ полковник, что оно обходится без давления ЦРУ? Невольно вспоминаю стерву-пограничницу в Тель-Авиве: «Вы уверены, что все знакомые всех ваших знакомых не имеют родственников в Сирии и Ливане?» Почему-то сверхбдительная еврейка кажется мне адекватнее.

С Дженифер объясняюсь просто. Пока она ходила в сортир, я типа прикинул свои шансы и понял, что влюбляюсь без малейших надежд на взаимность, но с полной гарантией, что размякну и выболтаю секреты. Поэтому струсил и сбежал.

Смотрит удивлённо и чуть презрительно. Бабы не любят мужиков системы «тряпка», особенно в версии «трусливая тряпка». С другой стороны, ей льстит, что признаю её божественную неотразимость… Тем более, не совсем уж кривлю душой.

Через неделю заседаем на КП. Здесь, кроме офицеров, Джени и моей персоны в роли репортёрского пастуха, болтаются иные корреспонденты. Время к полудню, тикают последние минуты истечения срока американского ультиматума: объявить перевыборы, обеспечить радикальным исламистам место в правительстве и т. д.

— Ношение никаба нужно выделить отдельной строкой.

Девушка хмурит брови. О диких нравах оппозиции она мне рассказывала как бы приватно, я встреваю в её прямой репортаж и порчу аудио. На красотке массивные очки с телекамерой и направленными микрофонами, в отсутствие оператора она сама и снимает, поэтому головой двигает плавно, тщательно выбирая ракурс и композицию. Такие нарочито не постановочные съёмки ценятся особо. Натюрель!

В комнате интимный полумрак. Окна закрыты пуленепробиваемыми щитами, основной свет дают мониторы, на центральный выведен таймер обратного отсчёта.

— …Остаются последние секунды, чтобы диктатор Алжира заявил о сложении полномочий и передачи власти переходному правительству с участием оппозиции, — воркует Дженифер, по соседству бубнят её коллеги. Во мне закипает злость. Отмена боевой операции — скучно. Всему этому шакалью интереснее заснять подробности Армагеддона из первого ряда партера, если умолчать, что партер удалён на двести тридцать километров от ближайшей ракетной батареи.

— Обнаружены пуски крылатых ракет. Перехват!

Шакалята начинают радостно комментировать, хотя особо нечего. Война кончилась, Алжир победил.

Майор подводит итог.

— Двадцать шесть запусков вдоль побережья, истрачена тридцать одна противоракета. Ни один «Томагавк» или Х-51 не достигли суши.

В зале оживление. Надо отдать должное — отсутствие жертв и разрушений не огорчает американку и французов, остальные не скрывают восторга. Общий позитивчик убивает новое сообщение майора.

— Со стороны Марокко приближаются ракеты со скоростью четыре Маха. Подлётное время в пределах ста пятидесяти секунд, — после короткой паузы он заорал: — Все в подвал! Лейтенант Арно, остаётесь со мной!

Офицеры буквально вкидывают людей в открытый зев люка. Если кто-то переломает ноги… Ну, последующие уже не сломают — они приземляются на предыдущих.

На дисплее, где отсчитывались мгновенья до начала войны, сейчас сменяются цифры оставшегося времени до взрывов, если только крылатые исчадия ада не отвернут с направления на Лагуат. На фоне общего смятения Дженифер проявляет образец спокойствия. Она увлечённо продолжает снимать майора и лейтенанта.

— Вниз! — ору на неё, и мне наср… в смысле — без разницы, что мой вопль слышит половина планеты.

— Ноу проблем, — чирикает декоративная заморская дурочка. — Американский флот никогда не нанесёт удар по объекту, где находится американский гражданин и союзники из стран НАТО.

Реальность опровергает её иллюзии гораздо раньше, чем счётчик остатка жизни приблизился к нулю. Взрыв вышибает заслонки из окон, Джени падает на меня, при этом одновременно роняет очковую электронику и теряет сознание. Меня здорово приложило затылком к железному шкафу. Когда зелёные созвездия прекращают коловращение перед физиономией, вижу цифры на мониторе:

…17 …16 …15…

Майор яростно лупит по клаве. По лысой макушке течёт кровь. Его обрывистые ругательства слышу едва-едва, звон между ушами перекрывает другие звуки.

Подхватываю Мисс Наивность на руки, тащу её к люку.

…09 …08 …07…

Люк, захлопнувшийся от взрыва, сопротивляется, открывается со второй попытки. Швыряю негритянку вниз, воздерживаясь от политкорректности и нежности.

…03 …02 …01…

Прыгаю вниз.

Вселенная взрывается. Меня догоняет чудовищной массы кувалда. Падаю, похотливо наваливаюсь на Джени. Стою над ней в позе, в сексологии называемой «коленно-локтевая». Спиной держу бронированный люк, точно атлант — небо.

Кто-нибудь видел атланта на четвереньках? Им легче. Небо не взрывалось у них над головой. Третий удар вышибает дух из моего привыкшего к невзгодам организма. Сколько ещё было взрывов — чесслово не знаю.

Прелюдия девятая

Тимгад — это алжирские Помпеи. Лес столбиков и колонн, разделённых плитами, между ними растёт жёсткая трава, он похож на странные буквы неведомого языка, забытого без надежды его восстановить. Хотя две тысячи лет назад здесь жили римляне и говорили на латыни, до сих пор актуальной у медиков и фармацевтов.

Клиника с амбулаторией открылась на пожертвования британских меценатов по линии Красного Креста. Местный люд сразу проникся уважением. Во-первых, англичане — не колонизаторы, во всяком случае, не в Алжире. Во-вторых, с понятием подошли, главным поставили мусульманина, хоть не араба и не бербера.

Мухаммед Абдул никогда не отказывал старикам, в том числе самым бедным. От таких отказываются любые врачи — старость не вылечить, хлопот много, денег не принесут. Мухаммед никогда не обещал исцеления, только попробовать, если больной не против.

Всё по воле Аллаха! Если велит он, ловкие руки доктора снимали страдания и продлевали жизнь, если нет — закрывали веки усопшим.

Через несколько месяцев Мухаммед, при рождении наречённый Виктором, держал совет с тем, чьи веки не поднимаются два десятка лет.

«Менгеле знал и умел больше. Похоже, часть записей он уничтожил либо забрал с собой в Америку».

Совместные усилия покойных врачей, мобилизованных дедом на помощь внуку, помогли изобрести несколько снадобий, но не решили главного. И блестящий компьютер IBM, невидаль и в столице, не говоря об этой глухомани, стоял без дела. Просто не хватало исходных данных.

«Тебе нужен этот садист? Ему семьдесят восемь! Если и ходит, то под себя».

«Даглас Нотхельм на десятку старше и пребывает в твёрдой памяти. Так что — не уверен. Учти, он больше всех живущих знает о долголетии».

Покойный опер задумался. Потом выдал идею.

«Попробую навести справки у новопреставленных из Латинской Америки. Может, кто-то знает этого мерзавца».

«Мне снова плыть за океан и мочить его?»

«Найдутся энтузиасты, не переживай. Он — номер два в списке МОССАД после Эйхмана, а того уже порешили».

Поиск Ангела Смерти растянулся. Однажды, это случилось 7 февраля 1979 года, когда в южном полушарии заканчивалось лето, на пляже бразильского городка Бертиога появился очень бодрый человек, на вид — не старше шестидесяти. Раздевшись, он бросился в океан и поплыл спортивным стилем. Его физической форме мог бы позавидовать молодой.

К вечеру волны прибоя выкинули тело на берег. Врач констатировал смерть от инсульта. Прекрасный вид покойника свидетельствовал о здоровом образе жизни, что не уберегло от кончины. Пока эскулап заполнял бланки, на местную почту зашёл еврей, присматривавший участок на побережье для строительства отеля. Он отправил короткую телеграмму в Рио: «Товар отргужен тчк встречайте». Вскоре она уже лежала на столе генерал-майора Армии обороны Израиля Ицхака Хофи. Шифрованная фраза означала: Йозеф Менгеле ликвидирован.

Ещё через сутки Мухаммед Абдул вызвал помощника, чтобы подготовить перфокарты для скармливания ящикам с логотипом IBM.

Глава десятая, с которой может начаться Третья Мировая война

Солдаты, вы сделали всё, что могли, ради величия нашей нации! От неё осталась уже только одна половина.

Карел Чапек

Большому кораблю — большая торпеда.

Николай Фоменко

Кто-то рыдает в темноте. Раз я слышу этот звук, значит — ещё жив. В замогильной тьме звуки иные.

— Кто здесь?

— Это я… Дженифер Янг…

Из угла просачивается шёпот. А может, и не шёпот, после контузии слышу плохо.

— Ялла! Ялла! Ялла…

Похоже, выжил щуплый проныра из Аль-Джазиры. Так что романтического уединения с Джен не получилось. Кашель с разных сторон, вздохи, стоны. Cogito, ergo sum (мыслю — следовательно, существую), говорил старик Декарт, и это не актуально. Интеллект не умирает после смерти. Наша реальность другая: кашляю от бетонной пыли, следовательно, не сыграл ещё в ящик.

С ощущениями черепахи, покидающей панцирь, выползаю вперёд из-под мусора. Не скажу, что легко, но все части организма рапортуют о комплектности согласно заводским чертежам. Болят отчаянно, но по сравнению с электрическим разрядом через гениталии — сущий пустяк. Сквозь пыльную муть пробивается тусклый свет, ничего, однако, не позволяющий разобрать.

Головой бодаю мягкое, тут же отпихивающее меня руками.

— Мистер Мерз?

— Я тоже вам рад, красавица.

Пауза. На полу в грязном подвале она не ждала любезности.

— Ялла! Ялла! Ялла, — продолжает завывать её коллега, и мне особенно сильно хочется наверх.

— Мы все умрём?

— Позвоню — узнаю.

— Здесь сеть отсутствует, — с надрывом заявляет чёрная звёздочка, и я получаю редкую возможность произвести впечатление. Мобильные телефоны компании Африк Спейс Текнолоджи тем интересны, что единственная базовая станция находится около Банги, зона покрытия — до Луны, аккумулятора хватает на год. Фантастика? А потрепаться по душам с Экзюпери — реализм? Как-то всё смешалось. Пока наши смарты продаются плохо. Народ не верит в такую связь.

О-па, я провалялся в отключке целых четверть часа, не солидно даже. Экранчик освещает напуганную рожицу телезвезды, глаза сверкают мокрыми бриллиантами.

— Алло! Месье? Мы завалены под бывшим командным пунктом, — описываю я диспетчеру нашу незавидную ситуацию и вскоре слышу, что помощь придёт, как только алжирцы убедятся — больше нет взрывов, Штаты закончили наводить демократию.

Мэтью ван Даймон набирает меня сам. Чертовски приятно, когда сидишь, замурованный под строительным мусором, а начальство о тебе волнуется. А-а, и правда волнуется, но не обо мне.

— Американка с вами? Она жива?

— Что ей станется… Рядом!

— Сделайте тише, — догадываюсь, что сейчас польётся нечто, для вражеских ушек не предназначенное. — Нужен обязательный репортаж, как она пострадала под американскими ракетами.

Что, ногу ей сломать? Или причёску испортить? Босс оставляет выбор на моё усмотрение. Думаю, Джени мало что понимает из диалога. Африканский английский требует привычки — без артиклей, неправильных глаголов, а герундий запрещён под страхом тюрьмы, не говоря о брутальном произношении.

— Сэр! Что происходит наверху?

— Смотрите новости. Вторую волну крылатых ракет отразил резервный командный пункт в Типазе. Прорабатывается вопрос об ответном ударе по 6-му флоту.

Босс отключился, сверху доносятся долгожданные звуки — скрежет металла по бетону и оживлённые арабские голоса. Чип и Дейл местного разлива спешат на помощь.

Оказавшись наверху, я обнаруживаю среди них знакомую личность, вызвавшую неодолимое желание уронить на неё что-то тяжёлое за эпиляцию на моей мошонке. Он тоже меня узнаёт, живо показывает глазами в сторону разбитых компьютеров. На креслах сидят трупы майора и лейтенанта, но мародёра они не интересуют. Я шагаю к люку и отчаянно привлекаю внимание к выползающим из него страдальцам журналистской профессии, пока земляк с энтузиастом клептомана что-то выкорчёвывает у меня за спиной. Зря старается, всё интересное — в облаке, облако — в компьютерах Баминги, глубоко под землёй.

Из люка показывается Джен, кто-то участливо подпихивает её снизу в аппетитный зад. Хватается за меня, вторая рука лапает очки-камеру, похоже, их она не выпустит и на смертном одре. Вывожу её на улицу, пробираемся по рухнувшим плитам перекрытий и обломкам лестницы, какие-то люди снимают нас на телефоны… Голова кружится. Стараюсь не подавать вида. На проспекте творится такое, что собственные горести кажутся смешной мелочью.

Трупы. Наши солдаты, караул у входа в КП. Лиц не узнать — головы посекло каменной крошкой.

Дом напротив, где полчаса назад размещался банк, словно слизнуло. Асфальт перед ним украсился здоровенной воронкой, видна скрюченная рама грузового автомобиля. Вот откуда прогремел первый взрыв, пока ракеты только приближались к городу… Наверно, караульные не позволили ему припарковаться с нашей стороны, тем спасли нас и поплатились жизнью.

Квартал весь разбомблён с привычной американской точностью — сносить заодно дома в радиусе сотни метров от цели. И здесь страшно.

Знаете, что такое страшно? Доктор Менгеле разобрал на органы тысячи живых еврейских детей. Но тысячи — это просто цифра, абстрактная. А я вижу двух вполне конкретных негритят. Один сидит на земле и дёргает женские ноги, причитает по-арабски «мама, мама!» Её сплющило бетонной стеной, и, не дай Бог, он увидит, когда плиту уберут, во что превратилось тело. Второй молчит, потому что его кучерявая головка пробита насквозь куском арматуры. Он уже с мамой.

— Я Дженифер Янг, веду прямой репортаж из города Лаугат…

Хочу её ударить. Черножопая сволочь! Делаешь карьеру на свежих детских трупах?!

— …подвергшегося обстрелу крылатыми ракетами 6-го флота Соединённых Штатов, в результате которого произошли массовые убийства мирного населения.

Мысленно извиняюсь за «черножопую», счастливый, что не произнёс вслух, а у Джен начинается истерика. Она срывает камеру с мордочки и направляет объектив на себя.

— Я, гражданка Соединённых Штатов Америки, вела прямую трансляцию на федеральный канал, когда по нам и представителям европейских государств целенаправленно были выпущены ракеты. Я обращаюсь к командующему флотом, всеми военно-морскими силами США и лично к господину президенту с пожеланием идти в…

Далее она перечисляет весьма изощрённые формы пассивного гомосексуального полового акта, не стесняясь в красках, эпитетах и тонких анатомических подробностях. Кто говорит, что английский мат бесцветен и сводится к вариациям слова «фак»? Послушайте мисс Янг, мнение изменится.

— Твоё селфи не пустят в эфир.

Девушка успокаивается. Уже не выглядит ни картинной красавицей, ни секс-дивой, при появлении которой мастурбируют американские тинэйджеры у экранов Ти-Ви. Просто усталая, напуганная, раздражённая. И в этом человеческом обличии гораздо симпатичнее, чем тёлка с разворота «Плэйбоя».

— Знаю, — она крутит очки с камерой в руках, потом зашвыривает их в руины. — Я выложила видео на личную страничку, полтора миллиона посетителей ежедневно. Сегодня будет аншлаг.

— Популярность — главное качество ведущей.

— Ген, я только что потеряла работу.

— Намёк, что я обещал протекцию в Корпорации? У тебя плохое резюме: предала работодателя в прямом эфире.

Она нервно смеётся.

— Конечно, меня счастливы заполучить многие…

— Но в Штаты тебе лучше не возвращаться.

— Почему?

Удивление искреннее. Американцы — умные люди, но жизнь их ничему не учит. По крайней мере, с первого раза.

— Час назад ты считала свою страну демократической, а правительство — уважающим права и свободы граждан. Представляю заготовленный некролог: «Прославленная телеведущая Дженифер Янг, работая в тесном контакте с оперативниками ЦРУ, вскрыла координаты командного пункта пособников диктатуры и мужественно вызвала огонь на себя». Ничего не изменилось, только в текст некролога внесут коррективы.

— Фак… Что делать?

— Пока — идём со мной. Жизнь продолжается. И война, кстати (или некстати) — тоже.

Мы бредём по разрушенному проспекту Независимости в сторону казарм. Это как бы не наша война, Центральная Африка не объявляла её Штатам, и Алжир — тоже, но в двадцать первом веке популярна традиция вести необъявленные войны. Наша армия в виде батальона ПРО взяла Лаугат под защиту, и что от него осталось?

Ван Даймон прерывает мои наблюдения. Старается не перехвалить сотрудника, дабы не зазнался, но вынужден передать личную благодарность президента Корпорации господина Мухаммеда Абдула. Лучше бы эту благодарность услышал мой банковский счёт… Кстати, пришло время что-то выслать Инке.

Босс считает, что селфи взорвало мировое сообщество сильнее, чем резонанс от обстрела Лаугата. Центральная Африка торопится открыть ответный огонь. Корпорация уже заявила, что волевым решением руководства ставка на услуги по омоложению для граждан США повышается в десять раз, и это не предел. Показывает мне текст интервью с неназванным представителем руководства, там репортёр вопрошает: «Что делать американцам, уже внёсшим оплату и ожидающим очереди?» Ответ придумала гениальная голова: «Пусть доплачивают или подыхают».

— Босс! Мы пиаримся как хорошие парни. Нельзя давать такое в сеть.

— И у меня были сомнения… Но Некрос советует жёсткость.

У меня холодеет внутри.

— Что он советует по поводу 6-го флота?

— Топить. Сейчас срочно составляем ультиматум: отводите корабли или пойдёте на дно.

— Сэр! Пёрл-Харбор был задуман японцами как локальная акция, хотели научить Штаты уважительному отношению к себе в Тихоокеанском регионе, доигрались до Хиросимы. Мы готовы к полномасштабной войне с НАТО? Сбейте антенну с самого завалящего крейсера и пригрозите взять ниже.

— Это ваше окончательное мнение?

— Босс! Мы — хо-ро-ши-е пар-ни! — кажется, я уже кричу на весь проспект, забив на конфиденциальность. — Продекламируйте руководству по слогам. А хорошие парни войну не начинают.

— Знаешь, — неожиданно смягчается он. — Тебя как автора акции с Дженифер Янг могут послушать. Следи за событиями.

Хорошо, что предупредил, во мне бурлит желание забросить трубу, как Джен — свою камеру.

— Что-то происходит?

— Ещё не знаю. Быть может, я спас шестой флот США.

Официальное заявление с угрозой «буль-буль» появляется через двадцать минут, по отсутствию вежливости к заокеанской державе оно не отличается от селфи, только без матерной лексики.

Мы в казарме. Пока Джен моется в душе, а я сторожу на пороге, не пуская парней с полотенцами внутрь, противокорабельная ракета «Конго-6» врезается в борт крейсера «Омаха» класса «Тикандерога». Броня у того символическая, только на отсеке с боеприпасами. Дрон в деталях транслирует оранжевую вспышку, столб дыма и быстрое погружение двух половинок крейсера.

Пусть я не вижу воочию, как моряки гибнут в стальных отсеках. Пусть они сами вторглись в чужие территориальные воды, куда их никто не звал. Именно в их команде какой-то урод нажал на кнопку пуска «Томагавков». Но…

С наивностью, граничащей с клиническим идиотизмом, они уверенно причисляют себя к поборникам добра и справедливости. Гуд гайз, мать их… Они знают, что рискуют жизнью — противник на этот раз показывает зубы. Они мужественно идут навстречу опасности, сражаясь за торжество демократии, так как считают себя наследниками героев, высадившихся в Нормандии… Не нужно убивать этих олухов! Никого не надо убивать.

Флот отводит корабли на двадцать миль, чисто символически, для ракет это не расстояние. Плыть на базу в Италию адмиралу не велит гордость или Пентагон. Война не объявлена и не прекращена. На месте гибели крейсера кружат спасатели, надеются хоть кого-то выудить живым, Корпорация обязалась отремонтировать спасённых моряков в госпитале Банги, как и пострадавших в Лаугате, совершенно бесплатно.

Джен остаётся ночевать в моей комнате.

Никакого секса. Мой отросток торопится сообщить, что электрошок не снизил боевого настроя, это ничего не меняет. Чёрная звёздочка сейчас — просто маленькая напуганная девочка, ей страшно одной, привычный мир рухнул, оставшийся может рухнуть в любой момент, вплоть до ядерной бомбардировки Алжира или Центральной Африки. Она посетовала, что нет виски или джина, зарылась в меня как в плюшевого медведя и засопела. Реакция на стресс даёт о себе знать.

Я лежу один, хоть и вдвоём. За стеной слышны голоса дежурных по казарме, в России они называются дневальными. Конечно, зубоскалят по поводу моей гостьи. Завидуют! Нечему.

Мысли с эротических перескакивают на заезженную в этот день колею, о хороших и плохих парнях. Я — на стороне хороших? Конечно, кто б спорил. Замечательные люди разместили основной командный пункт на севере, под защитой ПРО, обозвав его резервным, а нас вытащили на открытое место. Для пущей яркости картины затолкали журналюжек из НАТОвских стран. Меня и офицеров — тоже, в качестве малоценного расходного материала. И всё чудесно сработало, после этого подрыв «Омахи» выглядит заслуженной карой. На привычном дипломатическом сленге — ответными санкциями.

Конечно, Корпорация ещё не отправляет свои корабли к чужим берегам наводить образцовые порядки. Штаты тоже начинали с хорошей миной, когда отвоёвывали независимость у бритишей. Что-то неприятное мне говорит — у нашей рождающейся сверхдержавы далеко не безоблачное будущее. Людям свойственно меняться, если в руки попадает самая тяжёлая дубина.

Если ПРО «Африканский ответ» разместить в России, это хорошо или плохо? Сейчас — однозначно хорошо. Но вспомним историю, того же Никиту Хрущёва, что отправил ракеты на Кубу с единственной озвученной мотивацией: «запустим американцам ежа в штаны». И что тогда? Некоторый процент русских санкций под названием «Булава» или «Тополь-М» развалится в полёте, потому что ракеты собраны в конце месяца. Штатовские противоракеты уничтожат ещё часть. Долетевших хватит с лихвой. Страшно представить, что к красной кнопке дорвётся Никита-2 без опасений получить ответного ежа.

Знаю одно — сегодня мир изменился и никогда не станет прежним, потому что американцам нужно отреагировать на удар по физиономии. Если не прямо сейчас, то когда-нибудь.

Прелюдия десятая

Сэр Даглас Нотхельм умер за считанные дни до окончания испытаний «сыворотки молодости». В Алжир немедленно примчался его внук, нетерпеливый до чёртиков, хоть ему до естественного финиша ещё далеко, он был не старше Виктора-Мохаммеда.

Больница разрослась. В гериатрическом отделении трудилось шесть врачей, все из Англии, куча ассистентов и лаборантов, два инженера, десяток техников и прочий вспомогательный персонал.

— Вот куда уходят бессчётные фунты стерлингов, — баронет шествовал по коридорам стационара в накинутом на плечи светло-салатовом халате. Виктор и британские медики семенили по бокам как эсминцы вокруг линкора. — Мне нужна чёткая программа. Сколько ещё вам надо, чтобы проект вышел на прибыль? Вы же инициатор сего действа?

Палец, жёлтый от никотина и чем-то напоминающий сигару, упёрся в Виктора. Тот кивнул и был удостоен приватной аудиенции.

— Финансовую сторону сэр Нотхельм взял на себя. Средства, способные улучшить состояние старого человека, есть уже сегодня, но… Не слишком ли поспешно выбрасывать их на рынок?

— Это не вам решать, — отрезал Нотхельм-младший. — Мне нужна технология производства. Какова себестоимость лекарства на курс лечения? Противопоказания? Исходные данные для клинических испытаний в Англии, чтобы получить сертификат на продажи…

— Простите, сэр. «Сыворотка молодости» — это условное название. Для эффекта нужен целый набор средств. Пациент подвергается воздействию магнитных полей, ему прописываются препараты для внутреннего и наружного применения. Ещё массаж, иглоукалывание, комплекс физиотерапии, специальное питание…

— Это меняет дело. Стало быть, имеем перспективу продавать услугу, а не медикамент, — баронет откинулся в любимом кресле Виктора и закатил глаза к потолку, будто на нём возникли столбики цифр. — Технология уже рабочая?

— Даёт эффект. Но…

— Так и знал, — Нотхельм блеснул очками и поправил галстук, слишком тесный для африканской жары, с которой героически сражался кондиционер. — Всё хорошо, но не настолько. Вы часом не мошенник?

— Прошу не разговаривать со мной в подобном тоне, сэр!

— Вот как? Тогда докажите. Хочу увидеть хоть одного помолодевшего.

— Ваше право.

Пока ассистентка бегала за пациентом, Виктор рассказал про одну из проблем, не самую существенную, но мешающую именно коммерческому успеху.

— Допустим, нам удаётся переключить биологические часы вспять. Пациент лежал в стационаре месяц. На месяц помолодел. Как вы считаете, он заметит результат? Особенно, если за него запросить десять тысяч фунтов?

— Сомнительно. Крайне. Более того, мистер Абдул, я вообще с трудом понимаю, как мы сможем доказать, что метод эффективен. Десять лет ждать, чтобы клиент помолодел хотя бы на десятку?

— Мы пробуем ускорить метаболизм. В четыре, в десять раз. Организм едва не взрывается от перегрузок, температура всё время за сорок… Не буду утомлять подробностями. Один умер, не успев дождаться молодости.

— В десять раз… Десять лет за год? И только тогда он выпишет чек… Не годится.

Ассистентка ввела в кабинет пожилого бербера.

— Сколько ему лет на ваш взгляд, сэр?

Прозрачные глазки аристократа ощупали мужчину.

— Он такой обветренный… От шестидесяти до восьмидесяти. Вы не могли показать бы мне фото до лечения?

— Увы. В Алжире силён предрассудок, что фотография выпивает душу. Не вздумайте снимать местных.

— Вздор! Так сколько ему?

Бербер молчал. Французский ему знаком, а английскую речь он не понимал.

— Восемьдесят шесть. Физическое состояние на шестьдесят, при этом нужно учесть, что средняя продолжительность жизни у них невелика.

Баронет не поленился вылезти из-за стола. Он подступил к старику вплотную, ощупал лицо, даже оттянул губу, осматривая зубы.

— Для рекламы не подойдёт. Глядит тоскливо.

Пустынный аксакал вдруг что-то быстро забормотал на смеси арабского и французского.

— Жалуется, — прокомментировал Виктор. — Говорит, что только Бог вправе устанавливать когда жить, а когда умирать. Дед пришёл к нам чтобы подлечить воспалённую ногу и без мучений встретить скорый конец. Мы обманули его, он не может вернуться в племя — его не примут такого.

— Первобытная дикость! — возмутился лондонец. — Кстати, он омолодится бесконечно? До младенца?

— Задайте мне этот вопрос через шестьдесят лет, сэр.

— Я бы посмеялся над вашей шуткой. Но она слишком дорого обходится нашему капиталу.

Вторично он приехал через два месяца в сопровождении двух типов в одинаковых строгих костюмах. Виктор напрягся и показал их изображение деду.

«Агенты, как пить дать. Разведка или контрразведка. Что-то мутит баронет».

Нотхельм ничего не мутил. Он просто решил продать проект. Первой заинтересовалась служба МИ-5. Один из костюмов твёрдо заявил:

— Никакой коммерции. Умирает Брежнев. За продление жизни он отдаст что угодно: Восточную Пруссию Германии или острова японцам. А уж от Японии и Германии мы истребуем всё на свете.

Лечить паноптикум из Политбюро ЦК КПСС? Какое разочарование! Не для того Виктор сбежал из Союза.

Зато беребер вдохновил агента. Англичанин несколько раз щёлкнул его фотоаппаратом, игнорируя слабые протесты, потом оформил фотосессию по больнице, где снимал врачей, пациентов, сестёр милосердия. Плёнку не удалось увезти из Тимгада, а госпиталь сгорел дотла. Британских врачей, пытавшихся выбраться, местные швыряли обратно в огонь, оперативники МИ-5 разделили их судьбу. Европейцев сожгли не из злобы. Пламя очищает от дьявольской заразы, только искушённый дьяволом мог фотографировать людей и красть их души…

Глава одиннадцатая, в которой герой ищет выход из безвыходной ситуации и, как можно догадаться, не находит

Ужасно, как подумаешь, что все великие люди умерли!

Александр Македонский, Наполеон и все остальные…

Да и мне что-то нездоровится.

Туве Янссон

Мы не отступаем — мы наступаем в другом направлении.

Дуглас Макартур

«Не смешивай любовь с жаждой завладеть. Эта жажда приносит только мучения».

«Правильно. Оставляем эту фразу. Дальше!»

В Центральной Африке французский выходит из моды, постепенно вытесняемый «модерн инглишем», мечтой двоечников. Я, напротив, стремлюсь развить в себе немодный язык бывших колонизаторов, хоть мой собеседник прекрасно владеет английским. Но «Цитадель» можно редактировать только в оригинале.

Чёрт побери, как он прав! Опрокинув на спину Элеонору, я только утолил жажду. При каждом удобном случае утоляю ещё и ещё. К чёрной звёздочке ну совсем не было животной похоти, иначе нашёл бы как воспользоваться совместной ночёвкой в солдатской койке.

Элеонора спасла меня от верной смерти, я спас Джени… Кто к кому должен лучше относиться? Говорят, что сложно разобраться в женщинах, мне труднее определиться самому.

Одно знаю точно — никогда не вернусь к Инке. Даже если ввалить в неё два лимона баксов и перекроить в супермодель. Промолчу о том, что двух миллионов у меня нет, а будут — найду применение получше. Но дело в другом. Перипетии последнего года соскоблили с меня какую-то шелуху. Вот — настоящая жизнь. Да, опасно, голову могут отвинтить в любой момент, у врагов не заржавеет, свои (а своих — два комплекта на выбор) запросто принесут в жертву как разменную пешку. Но не хочу больше этих сонных брифингов в Сколково, вечных претензий супруги, тёщиного брюзжания с кухни. Я всю жизнь врал ради саморекламы. Наверно, я вырос пиарщиком. Здесь я тоже лгу. Но учусь быть откровенным с самим собой.

«Месье Ген? У вас всё в порядке?»

Дожил. Обо мне беспокоится только покойник.

«У меня терпимо. Общество болеет».

Рассказываю о проблеме с Некросом. Меня беспокоят его советы Верховному Главнокомандованию.

«Странно, что вы сами не догадались. Кстати, мы это разбирали в „Цитадели“. Помните?»

Он подводит меня к отрывку, не слишком поначалу понятному.

«Толпа, — говорил отец, — ненавидит человека, потому что всегда бестолкова и расползается во все стороны разом, уничтожая любое творческое усилие. Плохо, если человек подавил толпу. Но это ещё не безысходность рабства. Безысходное рабство там, где толпе дано право уничтожать человека».

«Но какое отношение…»

«Просто запомните эти слова, месье. Сейчас скажу одно. Не все здесь одиночки как я. Индивидуумы примитивного склада собираются в стаи. В толпу. Как вы полагаете, к чьему мнению прислушиваются ваши боссы?»

Он оставляет меня в полном замешательстве. Примитивов, согласных раздавать любые советы направо и налево, разглашать чужие секреты, навалом среди живых. Мёртвый француз знает какую-то тайну, но не торопится ей поделиться.

Я снова подпираю спиной любимую пальму. Теоретически, набравшись ума-разума у авторитетов прошлого, должен строчить очередное заявление МИД. И ограничиться набором слов нельзя. Мир на краю войны, одно неосторожное выражение способно столкнуть его с обрыва в пропасть.

В Штатах скандал. Такой плюхи по носу они не получали со времён Вьетнама, да и оттуда убрались как бы планово, исчерпав задачи операции. Здесь спасовали перед техническим превосходством мусульманского государства да перебили кучу нонкомбатантов. Джени в нецензурной форме объявила общественное порицание власти. Баллотируйся она сейчас если не в Белый дом, то в Сенат, набрала бы больше голосов, чем многие из заседающих в нём. И президентские выборы не за горами!

Смарт показывает недовольное лицо начальства, явно не горящего желанием меня видеть.

— Мистер Ген? У вас что-то срочное?

Ван Даймон выглядит осунувшимся. Не скрывает раздражения. Желает быстрее нажать отбой.

— Простите, отниму не более минуты. Я понял, как выстроить диалог с Госдепом. Нужно отдать им победу в войне, — пока босс не послал меня чистить гальюн, торопливо выпаливаю доводы, некоторые из них мне самому кажутся натянутыми. — Подписать прекращение огня, в нём оговорить право присутствия 6-го флота в территориальных водах. Убедить алжирцев провести всеобщие выборы в случае прекращения боевых операцийповстанцами, естественно — под наблюдением ООН. Результаты выборов мы знаем заранее, верно? То есть нынешней администрации подкинем шанс обозвать отступление победной атакой, торжеством демократии, оплаченным жизнью двухсот тридцати моряков с «Омахи», героев с ног до головы. За это кулуарно договариваемся с американцами обо всём, что нам нужно, снимаем взаимные санкции… Что-то не так?

— Ваши доводы диаметрально расходятся с советами… оттуда.

Знаем же оба, что разговоры по нашей сети не засечь и не подслушать. Но инстинктивно шифруемся. Босс, вы ничем меня не удивили. Я просчитал, что выдаст Некрос, и предложил всё сделать с точностью до наоборот.

— Да, сэр. Смею предположить, «оттуда» настаивают давить на Вашингтон по полной. Изложу в письменном виде.

Считаю, что повезло. Тупой служака взял бы под козырёк и меня заставил сделать бы тоже самое. У этого есть голова и совесть. Как долго человек в ван Даймоне будет способен сопротивляться чиновнику?

— Жду через пятнадцать минут. Не забывайте — на вас встреча с русскими, — он отключается.

Помню… Нужно снова лететь в Банги. Не сомневаюсь, кто-то из российской делегации всенепременно передаст привет от товарища полковника.

Международная жизнь вокруг Центральной Африки кипит с интенсивностью, явно превышающей пропускную способность нашего скромного МИДа. Протокольная подготовка ужата до неприличия. Если государственные визиты протекают так-сяк, с церемонными расшаркиваниями перед номинальным главой государства и деловыми переговорами с директоратом Корпорации, то официальные и просто рабочие больше похожи на встречи без галстуков.

Ради русской делегации мобилизовано всё, имеющее происхождение из СССР или СНГ. Дженифер — тем более. Персона, вывалившая американцам то, что думают о них русские, только стесняются сказать, вызывает у москвичей самые радужные эмоции. Ну, и она старается. Бросив якорь в Банги, Джени зарабатывает рекламой мобильных гаджетов. Ролик, где она роняет трубу под поезд, а смарт всё равно держит сеть и связывает её с «любимым», поднял продажи в США больше, чем технические характеристики аппарата. Разумеется, как только отменилось эмбарго.

Плохо другое. Она снова превратилась в обложку, такая же облизанная, уверенная, с демонстративной сексуальностью и чувством превосходства. От дрожащей испуганной девочки не осталось ни следа. Чёрт, я не хочу, чтобы она дрожала или боялась, пусть будет счастлива… но не лакированной статуэткой, а человеком.

По мозаичным мраморным плитам рядом со мной плывёт Элеонора, досконально изученная в любом режиме, включая официозно-строгий и кроватно-разнузданный. Признаюсь: ей всегда удаётся казаться естественной.

— Знакомьтесь! — представляю женщин друг другу, фея делает шаг назад, отчего мы со звёздочкой оказываемся вдвоём. Перед ретирадой бросает шпильку.

— Держу пари, сейчас вы выглядите гораздо импозантнее, чем в пыли и дыму, как крокодил Гена с Чебурашкой.

— Чьебу-рашка? Крокодайл? — Джен сбивается с французского на англо-русскую смесь. Элеонора уже смылась, поэтому не может разъяснить всю глубину шутки. Если только вообще американцу стоит её объяснять.

— Анимационные персонажи Советской России, вроде Микки и Мини, игра слов на моём имени. Не обращайте внимания, — последнюю фразу вставляю, вспоминая её репортёрскую въедливость. Запустит слово в поисковик и обнаружит, что её сравнили с бесполым ушастым существом, чей друг-рептилия периодически откладывает яйца. — Лучше скажите, почему ни разу не набрали мне, как устроились в Банги.

Она вскидывает ресницы, и я знаю — этот невероятный изгиб натурален. Джени не проходила ремонт в клинике Корпорации, да и не нуждается в нём, наверно, ещё много лет.

— Мужчинам положено брать на себя инициативу.

— О, простите. Во-первых, я робок, о чём вы знаете — сбежал с первого же невинного свидания, во-вторых, чувствую себя неловко. Вы решите, что я как спаситель жду от вас благодарности…

— А я, дрянная девчонка, даже спасибо не сказала, на это намекаете?

— Только чтобы поддержать разговор.

Увы, поддерживающие усилия разлетаются прахом. В холл по центральной лестнице спускается владелец нашей маленькой вселенной — глава Корпорации Африк Спейс Текнолоджи господин Мухаммед Абдул под руку со старшей дочерью. Мы выполняем строевую команду «равнение на начальство», которое тут же выхватывает звёздочку из моей паутины и тащит к русским гостям.

— Облом? — ехидно комментирует Элеонора, возникшая рядом как по мановению палочки злой волшебницы. — Не рекомендую. Тебя повышают? Заведи секретаршу.

Между строк: «если меня одной тебе не хватает».

Ван Даймонд вырастает до заместителя министра, меня как выпестованного и лично преданного кадра подтягивает на своё место, где действительно положена секретарша. Надеюсь, босс заберёт с собой окопавшуюся там мадемуазель без признаков «репарасьон». Одно скверно, в Баминги-Бангоран теперь не наведаешься столь часто, как раньше. Жаль, если мы закончим «Цитадель», оба находясь во мраке.

Приём развивается своим чередом, первые лица уединяются, я окучиваю соотечественников по собственной программе, приятно удивляя великим и могучим. Россия, оказывается, готова распахнуть Центральной Африке самые горячие северные объятия, предоставить территории, ресурсы, людей, деньги… Всё, кроме технологий, с этим — беда. Сколково, ау, твои живые учёные не могут угнаться за мёртвыми?

Неподалёку щебечет с гостями дочь президента Камалла Абдул, очаровательное существо портативного форм-фактора. Флиртовать с роднёй высшего начальства категорически не благоразумно. Однако дух противоречия подталкивает к дерзким действиям, нужно только уловить момент. Сама она решительно меня не замечает, окружённая толпой или высокопоставленных, или более предприимчивых.

В ожидании приваливаюсь к мраморной колонне в стиле колониальной эпохи, и ко мне подруливает некий субъект лет пятидесяти. Жду подката в стиле «здесь продаётся славянский шкаф?», но россиянин отжимает меня совсем по другому вопросу. Массивный, шея толстая, волосатая пятерня с несвежим платком непрерывно отирает пот с затылка. Не, он точно МГИМО не заканчивал.

— Земляк! Дело есть… Полечиться надо, конкретно надо.

Потянуло знакомым ароматом девяностых, их помню смутно — мал был. Больше по киношкам: малиновые пинжаки, голды, волыны, стрелки-тёрки-разборки…

— Не вопрос. Только дорого и очередь на три года вперёд. Морячков с американского крейсера латали — чуть сдвинулась с графика.

Он придвигается и доверительно дышит в лицо.

— Бабки — говно вопрос. Сколько?

— С омоложением, восстановлением формы — от двух миллионов долларов, — оцениваю багровый налёт на щеках и уточняю. — Вам, вероятно, не менее трёх. Вне очереди — по тройному тарифу.

— Слыш, мужик, устрой за трёху и тебе сверху лям. Лады?

— Простите, не в моей компетенции.

Попытка свинтить пресечена самым недипломатическим образом: он хватает меня за лацканы пиджака.

— Нет у меня девяти! Сдохну! Понял? На тебе грех повиснет. Ну? Два ляма сверху!

Слава Аллаху, к нашему тёплому дуэту направляются, наконец, двое монументальных африканцев-секьюрити.

— Сожалею.

Его оттирают от меня и уводят. Смотрю вслед. Я сам, конечно, не решаю, но мог бы подсуетиться, объяснить — надо для международных контактов, да и два миллиона не помешали бы, превратившись в полтора миллиона дукатов…

— Трудно определять — кому жить, а кому нет. Здравствуйте. Я — Ринат Калоев, атташе.

Смотрит, скрывая иронию в уголках глаз. Тот самый кавказец, что допрашивал с пристрастием в подвале. От узнавания и неприятных воспоминаний что-то жалобно шевельнулось в брюках.

— Добрый вечер, господин Калоев. Атташе по…

— Науке и культуре, — приветливо уточняет шпион. — Поэтому нам с вами придётся работать в тесном контакте.

Хочется снова позвать секьюрити. В Ясенево что, все с ума по сходили? На официальном приёме подсылают ко мне агента с дипломатическим прикрытием! И без того известно, что у большинства стран внешняя разведка настолько перемешана с дипломатией, что не разберёшь: Госдеп — это филиал ЦРУ или наоборот? Полковник знает, что СБ и контрразведка в курсе моих интриг с СВР, зачем светиться снова!

Спустить бы засранца в подвал и познакомить со взрывмашиной… Только к кончикам проводов присоединить не его кончик, а детонатор с приличным количеством взрывчатки. Потом допросить, уже новопреставленного. И плевать, что у кавказца дипломатический иммунитет.

— Тогда позвольте поинтересоваться, вы скоро вернётесь в Москву? — делаю паузу, чтобы визави убедился, я его конкретно посылаю на… На Родину. — У меня там дочь. Не могли бы вы ей передать смарт? Мы не общались больше полугода, хочу узнать, как у неё дела, рассказать о своих…

— Нет проблем, господин Мерзляевский. Завтра же переправлю с дипломатической почтой.

Он оставляет меня в покое. Временно, конечно. До завершения приёма стараюсь ни на секунду не быть одному. Всё равно президентская дочь исчезла. С Джени не удаётся поговорить, Самый Главный Босс прицепил её шоколадную лапку к своему локтю и водит в качестве светского сопровождения. Лишь раз, когда их дуэт проплывал мимо моей стайки, обернулась, и блестящий глаз тёмно-опалового цвета едва заметно подмигнул.

Это тут же засекают локаторы вездесущей Элеоноры.

— Скажи спасибо, дружок, я не рассказала ей, что ты женат. А генеральный — свободен.

Обычное ехидство? Или ревность? Если Элеонора ревнует, я ни черта не разбираюсь в женщинах. Собственно, так оно и есть. Я в тупике, не могу конкурировать с Главным Боссом в состязании за Дженифер и с Некросом во влиянии на Босса. Даже не представляю, в какую сторону двигаться. Ни в личных, ни в шпионских делах.

Прелюдия одиннадцатая

Смерть Леонида Брежнева по времени совпала с сезоном, когда с юга Индии уходит жара, высушившая страну после проливных дождей, и наступают умеренные зимние месяцы. Брежнев был бы идеальным клиентом на омоложение, по крайней мере — по мнению МИ-5, в поисках новых Виктор приехал на Индостан.

Рефлекс не складывать все яйца в одну корзину выручил в Лас-Вегасе, в Алжире он помог вторично. Некоторая часть сбережений и записей хранилась вне госпиталя; потери весомы, но поправимы. Берберы и арабы выпустили мусульманина живьём из здания, правда, несколько пущенных в него булыжников достигло цели. К прибытию в Бомбей под левым глазом красовался вертикальный шрам, он грозился стать приметой на всю жизнь.

Он сохранил пока алжирский паспорт и имя Мухаммед Абдул. Возможно, его следовало бы поменять. Британские спецслужбы не оставят без внимания странный инцидент с убийством двух агентов при выполнении пустякового, в общем-то задания, да и баронет наверняка им наплёл массу интересного, отчасти сочинённого, чтобы всё ушло в небытие после пожара.

У Виктора отсутствовал чёткий план. Он фактически чувствовал себя шпионом-нелегалом с задачей обосноваться в чужой стране, выправить документы, подкрепиться выдуманной биографией. То же, что и в Лас-Вегасе, но с одной существенной разницей. В Индии население едва поддаётся учёту. Если не нужен паспорт для выезда за рубеж, нет авто и водительских прав, нет и надобности в каких-либо бумагах. Сотни миллионов живут, не имея даже свидетельства о рождении! Виктор нырнул в Индию, как иголка в стог сена, и растворился бесследно. Чистый убыток от инвестиции сэра Дагласа Нотхельма составил около десяти миллионов фунтов, но ни единый пенс не требовал возврата. В конце концов, именно торопливость и жадность младшего баронета привела к катастрофе.

Столь же обиженная благами цивилизации, как и Алжир, Южная Индия разительно от него отличалась. Изобилием зелени, приятно радующей глаз после пустынных ландшафтов, и невероятного количества людей. Толкучка везде — в порту, на улицах, на рынках, на вокзале, но особенно потрясли индийские поезда. Двадцатый век шёл к концу, но на железных дорогах всё ещё пыхтели локомотивы, тащили переполненные вагоны с толпами безбилетников. Часть из них путешествовала на крыше, самые невезучие висели на дверях, щедро окатываемые облаками пара и густого угольного дыма.

Виктор покупал билет заранее и вбивался в вагон в рядах первых штурмующих, отчего получал место в середине. Без багажа и прямо-таки гигантского телосложения, если сравнивать с щуплыми индусами, он имел некоторые преимущества, но обеспечить комфорт не мог: ехать приходилось затиснутым между пассажирами и пассажирками, вперемешку с мешками, сумками, клетками с домашней птицей… Выйти в туалет? О чём вы! Кстати, в Индии народ не слишком смущается, справляя нужду.

С пересадками он добрался до города Бангалор в Карнатаке, снял комнату в приличном местным меркам районе и более никуда не спешил. Он вживался в туземное существование, учил хинди. Скоро его начали воспринимать как индуса-мусульманина, уроженца севера, там все светлокожие. Виктора приглашали на свадьбы и торжества в качестве VIP-гостя. Такова ирония местных обычаев: в стране, столетиями боровшейся за независимость от европейских колонизаторов, белый на свадьбе считается предвестником счастья!

Южная Индия начала восьмидесятых — это кричащая нищета с точечными вкраплениями настоящего богатства. Идеальная чистота в лачугах соседствует с горами мусора на улице. Корова — это не просто священное животное и источник молока, она ещё регулярно даёт потомство мужского пола, большей частью совершенно бесполезное. Бык никому не нужен, разве что как тягловая сила и осеменитель, пускать его на мясо кощунственно, поэтому толпы быков-бомжей шатаются прямо по улицам Бангалора как стаи бродячих собак — в России.

То, что приезжему поначалу казалось дикостью, индусов не волнует ни в коей мере. Они живут, погружённые в свой внутренний мир, терпеливо ждут поворот колеса сансары, очередную реинкарнацию… Зачем спешить, нервничать, напрягаться? Достаточно минимума жизненных благ.

Среди изобилия людей можно, при желании, найти самых разных. В том числе — весьма озабоченных данным периодом пребывания на Земле и не по-индийски предприимчивых. Шестеро программистов за полтора года до появления Виктора в Бангалоре создали компанию с чрезвычайно амбициозной задачей: глобальной системой аутсортинга IT-услуг. Её глава исходил из фантастического предположения, что уже через пятнадцать-двадцать лет компьютеры настолько войдут в жизнь каждого, что будут стоять на любом рабочем столе. Даже в беднейших индийских штатах. И за первый же год Компания добилась значительного успеха.

— Почему вы обратились ко мне?

Он походил на большинство своих сверстников, перешагнувших тридцатилетний рубеж и возвышающихся над нищим окружением. Лёгкая полнота, служившая признаком солидности и достатка, внимательные тёмные глаза под массивными очками с толстыми стёклами, пальцы, непрерывно постукивающие по столешнице как по клавиатуре — всё это придавало ему вид преуспевающего банковского чиновника. IT-специалистов в Индии было очень мало, чтобы сравнивать их между собой.

— Потому что здесь не слишком много людей, озабоченных перспективой в этой, а не следующей жизни. Потому что Индия — идеальное место для апробации, быть может ещё — Непал и Китайский Тибет. Здесь крепки предания о йоговских практиках долголетия.

Комнатка с низким потолком на три четверти была занята гудящими компьютерными шкафами, ходить приходилось аккуратно, чтобы не споткнуться о многочисленные кабели, протянутые в соседние каморки. Там за терминалами трудились программисты, способные создавать качественный продукт за пригоршню рупий в месяц. Стены со следами сырости, неизбежными отметинами периода дождей, свидетельствовали, что фирма находится в начальной стадии взлёта, он может оборваться в любую секунду, а обсуждается проект с инвестиционной ёмкостью в миллионы долларов и перспективой в миллиарды.

— Этим, как вы считаете, окупается факт, что у меня нет свободного миллиона долларов? — индус иронически приподнял бровь. — Оставим финансирование на потом, средства можно привлечь. Я имел в виду другое. Бессмертие, долголетие, загробный мир… Пахнет эзотерикой, философией и религией. Судя по платку, вы — мусульманин?

— Вас это смущает?

— Удивляет. Почему вы не обратились к мусульманам в Джайпуре?

— Мой ответ вас удивит. Я не хочу укреплять ислам.

Ирония сменилась недоверием. Уж кто-кто, а приверженцы Аллаха готовы на всё ради укрепления и распространения своей религии.

— Поясните!

— Охотно. На мой взгляд, ислам — самая совершенная из мировых религий. Он вобрал лучшее, что накоплено в христианстве и иудаизме. Он очищен от еврейского национализма и поэтому приемлем для всех. Он действительно монотеистичен, и в этом его колоссальное преимущество перед христианством с его толпой богов — Бог-отец, Бог-Сын, Бог-дух, Дева Мария плюс куча мелких святых с отдельными божественными полномочиями творить чудеса. Не обижайтесь, я знаю, в индуизме их ещё больше. Вы посмотрите на результат. Ислам с ясными и чёткими доктринами постепенно завоёвывает новые пространства, отбирая паству у христианских церквей. Как математик, вы прекрасно можете обсчитать прогрессию.

— Но вас это не радует?

— Не радует. Ислам в чистом виде, как он завещан Пророком, мир ему, отличается гуманизмом и веротерпимостью. Голые цифры, сколько процентов чтит Аллаха, сколько — Будду и Христа, не дают полной картины, так как мусульмане верят истово, а значительная часть христиан ходит в церковь из уважения к традиции. В СССР коммунисты практически задавили христианство, а ислам живёт. В Средней Азии члены КПСС открыто посещают мечеть. Такова сила ислама. И одновременно его слабость. Слишком много проходимцев, заявляющих, что они постигли волю Аллаха. Мошенники или сумасшедшие, они — словно вредоносные программы, вторгающиеся в чужую компьютерную систему и подчиняющие её своему управлению. Правоверные любят Аллаха искренне, преданно. Поэтому мусульман стократ легче подвигнуть во имя Аллаха на дикие поступки, не соответствующие ни букве, ни духу Корана. Если долголетие войдёт в мир от мусульман, тем более — радикальных исламистов, я затрудняюсь оценить последствия.

— Человечество не созрело для ислама?

Виктор тяжело вздохнул. Перед внутренним взором мелькнули перекошенные гневом лица арабов, побивавших его камнями за фотосъёмку в больнице… Двадцатый век заканчивается, но первобытные предрассудки не покидают людей, наслаиваясь на ислам. Поэтому слишком для многих мусульмане представляются невежественной толпой, способной крушить, а не созидать.

— Я не сформулировал бы эту мысль столь категорично. Но отчасти вы правы. Коран полагается брать чистыми руками. В дороге его оборачиваем в чистую ткань. Изрядная часть человечества ещё не научилась мыть руки.

Глава двенадцатая, в которой герой снова попадает в Израиль и вновь испытывает разочарование

Всё же это счастье — гнить вместе.

Оноре Бальзак

У нас есть всё, чтобы быть счастливыми, но мы несчастны.

Рэй Бредбери

Израиль на карте напоминает острый клык, прокусивший арабское единство от Средиземного до Красного моря. Крохотная полоска еврейского пляжа разделила Египет и Иорданию. Раздвинув их, как толпу молящихся у Стены плача, чтобы записочку с заказами Богу сунуть в щёлку между камнями, к коралловым берегам втиснулся Эйлат.

Израиль страдает отсутствием красоты. В нём много всякого разного, не отнять, но красивого… Это не их конёк. Не верю, что Исаак Левитан был еврейским художником. Вот Малевич с его «Чёрным квадратом» — просто вылитый.

Эйлат пытается возместить дефицит. Он не одинок, есть Герцилия, Нетания, Бахайский сад в Хайфе, но они словно триста спартанцев перед толпой персов, отчаянные смельчаки без шансов на победу в войне. Это не моя война, поэтому для встречи с несвятым семейством, Святое семейство Христа путешествовало севернее, выбираю оазис красоты.

Олюшка и Инка предупреждены десять раз: мамедорогой путь сюда закрыт. Я не только не оплачиваю ей поездку, но обязуюсь организовать донос в МОССАД, что под видом старой перечницы в Израиль прибудет террористка-ветеран для встречи с боевиками ХАМАС. Деньги — не препятствие к её вылету, я отправляю в Москву достаточно, дукаты твёрже рубля. Откровенно говоря, рассчитываю не на благоразумие упёртой бабы, а на российскую разведку, наверняка нацепившую довесок к дочкиному смартфону. Просто задержат каргу в Шереметьево, чтобы не сорвалась встреча. В противном случае она превратит еврейский райский уголок в Сектор Газа.

Что мне нравится в Эйлате, так это отсутствие скученности, которую терпеть не могу в Тель-Авиве. Прибрежная полоса не загромождена отелями-гигантами, пляжи не увеличены за счёт длинных молов, как, например, в египетской Хургаде. Прайсы кусаются, поэтому Эйлат принимает сравнительно немного туристов, способных его оценить и оплатить.

Широким жестом снимаю номера в Хилтоне, сюда же такси привозит из аэропорта Инну и Олюшку. Домашняя террористка не испортила пейзаж, на том спасибо.

Дочь не удивляется моему увеличенному росту, она подтянулась ещё больше, бросается на шею с воплем «па-а-апка!» и с выражением такой искренней радости, что внутри меня штормовая волна смывает разочарования, сомнения, тяготы жизни двойного агента… Вот оно, настоящее незамутнённое счастье! Я отрываю её от пола и кружу в объятиях, подвергая опасности пышные растения в кадках. Еврейские секьюрити таращатся оценивающе — не повлекут ли наши страсти ущерба отелю, но мне плевать. Даже арестовать не смогут, в кармане дипломатический паспорт.

Веду их в номер, искоса поглядываю на Инку. С ней обошлось без страстных объятий. Символический бусь-бусь. Вижу, её это напрягло, но держит смайл. Или на публику играет, а разборки устроит в номере, или в Ясенево её взнуздали, дабы ненужными претензиями не пилила тонкую нить, связывающую с Родиной ценного агента.

Дамы никогда не видели ни пяти, ни даже четырёх звёзд, поэтому «Хилтон» производит впечатление. Обе силятся показать — ничего особенного, гостиница себе и гостиница… Не исключено, домашняя касса расходуется с тёщиным уровнем идиотизма, Инна с Олей вряд ли себе позволяют всё, что могут дать эти деньги. Не удивлюсь, если мамадорогая вынуждает благоверную конвертировать дукаты в рубли и складывать их в Сбербанк под процент, потому что по рублёвым вкладам он выше, чем в валюте. «Инфляция» — слишком широкое слово для узких мозгов.

Не даю им насладиться номером, сам сыт ими по горло — в Банги, в Баминги и по всему миру, куда меня теперь носит работа. Наслаждаюсь апрелем и морем, первыми порывами жары, словно предварительными ласками перед чересчур горячим сексом.

Интересно, Инка расположена к нему? Вижу, готовилась тщательно, макияж подобран профессионально, не по обычному принципу «чем больше — тем лучше». Фигурой занялась… В смысле — телом, слово «фигура» звучит преувеличенно. Я даже говорю ей три слова, три самых заветных слова, нежных, трогательных, сексуальных, их с трепетом ждёт практически любая женщина…

— Как ты похудела!

Она тоже смотрела со мной КВН, но предпочла забыть, что это всего лишь шутка, и даже не моя, с удовольствием воспринимает её за чистую монету и широко улыбается. Ну, хоть на стоматолога потратила часть дукатов.

— Спасибо… Я, конечно, не такая, как те… Что с тобой по телевизору. Но я мать твоего ребёнка!

Зря. Дорогая, это твой единственный козырь, и ты им уже походила, не побила моих карт, и я не собираюсь его крыть. Да, а я отец твоей дочери. Один-один. Точнее — ноль-ноль в мою пользу.

По ящику часто показывают мою мордочку. Внешняя политика Центральной Африки напоминает активность мартовского кота — мы тянемся до всего, до чего только можем. Я занимаюсь Камеруном и ближайшими выборами. Непременно должна победить партия, выступающая за вступление в федеративный союз с ЦАР. Мы получим выход к морю и в Гвинейском заливе построим свой Эйлат. Элеонора отвечает за сходные процессы в Республике Конго. Разумеется, мы — такие же дипломаты, как Ринат Калоев, официальные телодвижения даже не верхушка айсберга, а фиговый листок… Стоп! Я не на работе, я в краткосрочном отпуске с дочкой, которую не видел почти десять месяцев.

— Папа, съездим в пустыню Негев на верблюде?

Она не понимает, отчего меня перекосило от одной мысли о таком вояже, и пристаёт со следующим вопросом.

— Папа! А мы сможем поплавать с дельфинами?

— Конечно! Если только дельфины согласятся.

— Ты постарайся…

В одиннадцать лет она ещё верит в папино всемогущество, вплоть до уговоров дельфинов? Странно, в Москве дочь ежедневно слышала о «тряпке, а не мужике».

Статью она выдалась в маму и тёщу — тяжеловата. Ничего, это проще поправить, чем характер. Нынешняя зарплата позволяет взять кредит, да и скидки есть — хватит, чтобы превратить Олюшку в «Мисс Москва». Нет, поскромнее чуть, не хочу ей модельной карьеры, лучше оплачу самый хороший университет…

— Это не твои знакомые?

Инка смотрит на группу мужиков, один, постарше и грузнее, явно косит в нашу сторону. Ба, Фёдор Степанович собственной персоной! Лично решил мне испортить отпуск. Я ждал кого-то из Ясенева, но уж не думал, что «сам».

— Нет, случайные какие-то. Вот что, девочки. Держите четыре тысячи шекелей, оторвитесь на шопинге.

— А ты?

— Не хочу мешать. Мне ваши тряпки интересны, только когда уже одеты.

Или снимаются, желательно не торопясь и под музыку. Правда, к этим двум представительницам декоративного пола оно не относится.

— Папа, а на пляж?

— Завтра, детка.

Провожаю взглядом двух хищниц, вступивших на тропу войны за новый гардероб, сам чешу в тень, под вывеску пива «Маккаби». Степаныч дефилирует мимо. Не то, чтобы покачивает бёдрами, но призывное в его походке несомненно есть. Лениво тащусь за ним в узкий проулок, запертый с противоположной стороны микроавтобусом с гостеприимно открытой дверью. Выпал шанс прокатиться бесплатно, надеюсь — не в подвал.

— Какой ты представительный! — квохчет хозяин вечеринки, пока бус выруливает на Дурбан-Стрит. — Рост прибавил, мышцу накачал.

Он напоминает меня самого, заверяющего Инку «как ты похудела». Для повышения импозантности МИД оплатил мне апгрейд, сейчас я действительно поигрываю мускулатурой, воплощая мечту лентяя: нарастить бицепс без тренажёрного зала.

— Стараюсь, трищ полковник.

— Бери выше! Генерал-майор.

— Поздравляю! Собственно, чему удивляться — внедрили агента в самую верхушку МИДа важной страны.

— Не преувеличивай своё значение, — отмахивается Степаныч, и я убеждаюсь, что попал в точку. — Всякое в жизни было. Лучше расскажи — как тебе?

— Нормально. Да что говорить, вы же знаете, я на девяносто девять процентов преданный работник Корпорации и только на один — ваш человек. Иначе мигом спалюсь, — вижу испытующий взгляд и забиваю следующий гвоздь. — Штирлиц, небось, еврейских детишек вагонами в Аушвиц ссылал, чтобы сделать карьеру в СС и стучать в Москву «Юстас-Алексу»?

— Не передёргивай. Да и Центральная Африка — не Рейхсканцелярия Гитлера.

— Принято, — я мучаюсь от соблазна закурить, глядя на двух дымящих. Здесь можно, но потом трудно будет сдерживаться в Банги. — Что вы от меня конкретно хотите?

— Вот это разговор, — расцветает генерал. Он играет в маске рубахи-парня, мне больше по душе морда чиновника, отправлявшего меня в Израиль прошлым летом. — Откровенно говоря, мы вообще мало что от тебя получили.

— Ага… а что выполнил ваше главное поручение — не дал разгореться Алжирскому кризису до Третьей Мировой? Пусть это не только моя заслуга, но соломинку кинул на весы, на нужную чашку! Кстати, я дважды Герой России или зажали — всё ещё просто Герой?

— Ты героический брехун, Геннадий, — смеётся разведчик, не удерживает хи-хи и водитель. — Ну да, работа у тебя соответствующая. Слушай. Центральная Африка рвётся в региональные лидеры в политике, в мировые — по технологиям.

— И Россия её поддерживает.

— Само собой. Практически мы лучшие друзья. Но все получают объедки со стола. Ни у кого не задались попытки клонировать ваш хайтэк. Понятно почему: каждый гаджет соединён с облачным хранилищем в Африке, без него работают разве что кофемолки.

— Нужен доступ к серверам? У меня его нет и не будет.

— Мелко мыслишь, Гена. Добудь доступ к покойникам. Прямой. Чтобы в Сколково наладить Некрос-2.

Лучше сразу у Кремлёвской стены, там подходящий для опытов контингент. Не зря я пересмотрел «Семнадцать мгновений весны», нашёл что ответить.

— Штирлиц, получив такое задание, заявил: может, мне сразу в фюреры выбиться? Чтоб немцы «хайль Штирлиц» здоровались?

— Не ёрничай. Зря мы тебя засылали? Неужто Григорий впустую погиб?

— Он меня простил и вам передал: не поминайте лихом.

Человеки затыкаются. К моему свободному общению с мёртвыми они не привыкли.

— Геннадий! — плавно выкрутился генерал, первым отвиснув после ступора. — Никто не требует, чтобы ты добыл технологию Некроса немедленно. Но и не тяни.

Наполовину согласен. В той половине, что невозможно немедленно.

Конечно, генерал наговорил ещё кучу всякого. Могу предположить: однажды ко мне на балкон свалится человек с парашютными стропами за спиной, лицо намазано гуталином, чтоб не выделяться в Африке среди аборигенов, и я должен буду оказать содействие, легализовать, внедрить, обеспечить связью!

Человек, начавший карьеру ещё в Первом Главке КГБ, живёт, похоже, старыми представлениями. Наружная слежка, тайники-закладки, пароли, конспиративные квартиры… Я, весьма далёкий от профессиональной разведки, и то понимаю: жизнь изменилась безвозвратно. Электронные средства в состоянии отследить каждый шаг. Бесспорно, он тоже знает, но не может принять. Американцы давно переместили центр тяжести с агентурного шпионажа на спутники, компьютеры и прочую технику. Только сейчас они в проигрышном положении, отставая от оборудования Корпорации.

В «Хилтон» вваливаюсь в мерзком настроении. Зато в номере царит эйфория, контрастируя с обстановкой внутри микроавтобуса. На душе теплеет. Они меряют, спорят, меняются разноцветными лоскутами ткани. Бывает, счастье можно просто купить. Ненадолго.

Ночью лежу рядом с Инкой, исполнив супружеский долг. Слова «занимался любовью» или даже «трахался» не подходят — именно исполнил. Не скрою, некоторое удовольствие получил. Жёны, упрекающие мужей в неверности, игнорируют немаловажный факт. После похода налево законная благоверная воспринимается новой женщиной.

Она чувствует разницу. Больше не пристаёт с дурацкими претензиями. Тихо всхлипывает и спрашивает:

— Ты не разведёшься со мной?

Дальше следует торопливый монолог. Всё понимаю… Ни на что не претендую… Но дочь… И одинокая женщина за тридцать, с ребёнком… Хотя бы до её взросления…

То есть Инна согласна на поддержание фиктивного брака ради статуса замужней леди, чей супруг находится на престижной работе за границей. И Олюшка ни о чём не должна подозревать.

Бр-р-р-р… Дал себе слово быть честным хотя бы с собой. Решимость улетучивается. Конечно, быть женатым на расстоянии проще, чем совместно загнивать в московской квартире. Но… Это совсем не то, что делать нужно и должно.

В самолёте до Банги майор Саддих Абдул Зафар протягивает смарт. На экранчике крутится фрагмент видео с камеры наблюдения в моём номере, в наушнике звучит диалог.

«— …Осталось полторы тысячи шекелей. Если обменять на рубли, сколько это?

Ответ дочери неразборчив.

— Ого! Здорово! Дорогая, перед отлётом непременно нужно вытащить из него пару тысяч дукатов. Пусть на нас тратит, а не на шлюх.

— Конечно, мама! В дьютике купим бабушке подарок. Папа её ненавидит, вообще!

— Ты понимаешь, какой он?

— Да, ничуть не изменился. Мы ему не нужны».

В других файлах содержатся отчёты по наблюдению за СВР. Выпала только поездка в микроавтобусе, он защищён от подслушки и подглядки. Делаю вид, что верю. Контрразведке предстоит сравнить мой письменный рапорт с записью. Если обнаружат слишком серьёзные расхождения, то не уволят даже, а сошлют помощником консула в какой-нибудь Парагвай.

«Практически лучшие друзья», Россия и Центральная Африка, шпионят друг за другом без зазрения совести. Дочь и то выступает агентом, внедрённым враждебными силами — дражайшей половиной и тёщей. Кажется, весь мир сошёл с ума и ударился в шпионаж.

Я классно провёл отпуск…

Прелюдия двенадцатая и последняя

Опыты с омоложением принесли неожиданный побочный результат. Он оказался весьма удачным с точки зрения «горячих продаж», пусть и выглядел полным абсурдом с точки зрения традиционной медицины. Генокод организма, ступившего на стезю возрастного самоубийства, содержит запись состояния здорового индивидуума. По крайней мере — здорового для данного возраста. Ускоренный управляемый метаболизм способен вернуть человека к норме, залечить раны, устранить считающиеся неизлечимыми заболевания. При желании ничто не мешает воздействовать на метаболизм вредоносных микроорганизмов и давать им команду на самоликвидацию. Вылечить СПИД, так напугавший человечество в начале восьмидесятых, не сложнее насморка! Конечно, с врождёнными генетическими заболеваниями метод не справится, но невозможно требовать от него универсальности.

Индия помогла замаскировать технологии под аюрведу и йогические практики. Слухи о чудесных результатах, просачивающиеся наружу, воспринимались скептически, наравне с сообщениями о левитации и прочих фокусах йогов. Прибыль перемешивалась с доходами от программных продуктов. Для местной налоговой службы IT-услуги представлялись чем-то более экзотическим, нежели хождение босыми ногами по горящим углям.

О событиях вне Индии Виктор узнавал из газет, и они постоянно внушали тревогу. 11 августа 1984 года президент США заявил: «Мои соотечественники американцы, я рад сообщить вам сегодня, что подписал указ об объявлении России вне закона на вечные времена. Бомбардировка начнётся через пять минут». Он произнёс это в шутку, но ракетные войска СССР были готовы нанести упреждающий удар. Менее чем через год к власти в Союзе пришёл новый Генеральный Секретарь ЦК КПСС, под его умелым руководством ядерная держава начала разваливаться на глазах.

«Деда, я не вижу иного выхода, кроме как взять планету под контроль».

Он ответил после очень долгой паузы.

«Здесь много таких. Несостоявшихся владык мира».

Этот аргумент не впечатлил. Сколько людей пыталось создать самолёт, в итоге они потерпели неудачу. Братья Райт, зная о провалах предшественников, не отступились и победили. Они шли против природы людей и природы вещей, им на роду было предписано ходить, а не летать. Именно естество поможет Виктору воплотить задуманное. Человеческая натура органически стремится к иерархии — сильный наверху, все остальные подчиняются. Надо лишь довести дело до конца, позволить природе взять своё.

Плавное развитие проекта прервал тревожный сигнал. Храмом в Бангалоре, демонстрирующем успехи аюрведы, плотно заинтересовались европейцы. Постные рожи визитёров напомнили Виктору сгоревших в Алжире агентов МИ-5. Не дожидаясь последнего вагона, он начал готовить отступление.

Подготовка плацдарма в Центральной Африке, куда он переместил только оборудование и технологию, но не персонал, болезненный развод с компаньонами и вывод денег — всё это заняло остаток восьмидесятых.

Генерал Колингба, правивший тогда государством, за символическое подношение и обязательство оказывать медицинскую помощь отдал на растерзание джунгли Баминги-Бангоран на севере страны. Несколько лет прошли спокойно. Виктор отстроил корпуса Университета NRU и принялся понемногу наращивать поток клиентов.

Зародыш новой империи требовал преданных людей. Где их взять? Центральная Африка с крайне низким уровнем культуры и образования была бесперспективной в плане рекрутинга. Европейские наёмники соглашались только на временную работу.

«Тебе нужны обездоленные, они будут преданными, если дашь им новый шанс».

Дед, как всегда, подсказал полезную вещь. Виктор объехал лагеря беженцев и несколько стран третьего мира с катастрофическим уровнем жизни. Он отбирал больных, истощённых, безнадёжных, руководствуясь двумя критериями — способны ли они на жертвы ради спасителя и есть ли отблеск ума в несчастных глазах. Терял львиную долю дохода, излечивая их в кредит, фактически — бесплатно. Многие, сломленные судьбой, и по исцелении мало на что годились. Зато сформировался костяк Службы Безопасности и кадрового департамента будущей Корпорации. Следующими беженцами занимались уже доверенные лица, готовые ради Самого Главного Босса на всё. Буквально на всё, без оговорок и исключений. Не считая предателей, каравшихся немедленно по обнаружении измены.

А ещё подрастали собственные детки.

Множество политиков потеряло завоевания из-за женщины, Мухаммед твёрдо постановил себе: любые отношения только до первой беременности. Потом нужно обеспечить женщину и позаботиться о воспитании ребёнка в духе преклонения перед отцом. Каждый из наследников должен впитать чувство превосходства над остальным человечеством. Когда-нибудь планетой будет править бессмертный клан Булкиных… Точнее — клан Абдул, он не зря сменил чуть комичную фамилию отца на нейтральную арабскую.

Его маленькая империя бурно росла, открылись офисы в Банги и некоторые иностранные представительства, в результате скрываться от МИ-5 и прочих желающих погреть руки на чужих открытиях стало невозможно. После смещения Колингбы к англичанам присоединились французы. Под предлогом подавления беспорядков они ввели войска, практически оккупировав Центральную Африку, по северу прокатилась краткосрочная, но весьма кровопролитная война между французским экспедиционным корпусом и наёмной армией Мухаммеда. Солдаты Мухаммеда Абдула смогли устроить противнику второй Вьетнам.

Президент Франции умирал от рака, но его эмиссары, уповая на грубую силу, так и не смогли ничего добиться. Самый Главный Босс заключил соглашение с другой политической силой, естественно — кратковременное, в постоянные союзы он уже не вступал.

Поток гробов из тропической Африки вызвал бурные протесты, что явилось одной из причин поражения социалистов в девяносто шестом. Правые выполнили свои обязательства, оставив Банги и Баминги в покое.

Виктор создал Корпорацию Африк Спейс Текнолоджи для коммерческого продвижения ноу-хау, получаемых благодаря загробной помощи. Университет и Корпорация долгое время существовали совершенно обособленно от государства и общества. Когда к власти в Банги пришла партия под странным названием «Национальная Конвергенция Ква На Ква», Виктор публично пообещал не вмешиваться в политику. Лишь в две тысячи десятых он установил контроль над правительством, кого-то купил за деньги, кого-то за лечение. Население страны готово было отдать практически все голоса за Самого Главного Босса, несмотря на белизну его кожи. При нём дукат стал твёрдой валютой, Корпорация — основой экономики страны, служащие Корпорации начали получать зарплаты, приличные даже по американским меркам. Столица и центры префектур быстро застраивались современными кварталами. А если у кого-то короткая память, то достаточно бросить взгляд через реку Убанги на её южный берег, там — Демократическая Республика Конго, где царят нищета и болезни, страну сотрясают гражданские войны, ровно также выглядела Центральная Африка до Корпорации.

К концу две тысячи десятых годов Камерун и Республика Конго слились с Центральной Африкой в единое государство — Африканский Федеративный Союз, или AFU. Главным городом остался Банги, не изменилась и валюта, в перспективе планировался перенос столицы на север. Фактически Корпорация купила две соседние страны с выходом к Атлантике. Уже ни у кого не осталось иллюзий — это только начало.

Часть вторая Камалла

Глава первая, в которой шпионская конспирация дружно игнорируется

Итак, всё в этом мире шло своим ходом — за исключением всего остального, что решительно шло наперекосяк.

Терри Пратчетт

Наш мир так устроен, что решать все вопросы приходится уже в горящем доме.

Виктор Пелевин

Наш Главный Босс, он же президент Африканского Союза, растерял три четверти самоуверенности и харизмы. Он в ужасе. Я — тоже. Это очень громко, когда близко грохочут залпы полевой артиллерии. И очень некомфортно, когда стреляют именно по тебе.

Преувеличиваю. Роскошный президентский дворец возвышается в северо-западной части Банги, рядом с главной мечетью. Снаряды сюда не долетают. Канонада бабахает в отдалении. В случае если конголезцы подтянут что-то особо дальнобойное, система ПРО перехватит любой объект на скорости до восьми Махов. Но она не защитит от моторизованной пехоты и танков.

С некоторым злорадством наблюдаю, как чрезвычайная ситуация заставила Главного Босса отказаться от привычки слушаться загробных советов. Прогресс наших технологий позволяет объединять интеллект нескольких усопших, не приходится, например, терпеть взаимную ругань Эдисона и Теслы. Спаянные в нечто целое, они дополняют друг друга. Стыковка группы талантов, дарований и чуть повышенных способностей даёт синтетического гения. Наши учёные, обслуживающие экспериментальные установки, постоянно в обиде, что их мнение игнорируется. Средиуниверситетских в Баминги бытует поговорка: чтобы сделать научную карьеру в Корпорации, нужно для начала умереть.

Вместо советчиков из Некроса Биг Босс привлёк временно живых и объединил наши извилины методом мозгового штурма. Я не удивлён. Даже если свалить в одну кучу Наполеона, Клаузевица и Гудериана, сборное чучело скажет: для победы нужна армия, хоть какая-нибудь. Её нет. От трёх республик в наследство перепали два десятка пехотных бригад с плачевным уровнем боеспособности, рассеянных по большой территории, полтора исправных летательных аппарата из прошлого века и дюжина катеров в Гвинейском заливе. Тысяча штыков наёмной личной гвардии Главного охраняет комплекс в Баминги-Бангоран. В общем, всё. Не верится, что сравнительно недавно удалось отбиться от французского корпуса.

О тревожном состоянии дел с Демократической Республикой Конго я докладывал миллион раз. Ну, реально — трижды. Не сомневаюсь, ван Даймон вводил информацию в нужные уши. Эти уши выслушивали, что военизированные группировки накачиваются оружием, старым советским, современным российским и китайским. Опыт войны в джунглях и городах огромный, они постоянно рубятся между собой. Сейчас им дана общая цель, главное — богатая, достойная грабежа. Уши ЦРУ торчат как сорняк из-за забора, американцы вознамерились отомстить за «Омаху», так сказать, применить ответные санкции. Заодно приструнить кандидата в региональные лидеры.

Нет, конечно, лидерствовать никто не возбраняет. Но потрудись каждый шаг согласовывать с Вашингтоном, и будет тебе счастье. Иначе — ни-ни.

Главный Босс слишком понадеялся на взятки, они раздавались и деньгами, и сертификатами на ремонт-омоложение. Когда тебе противостоят десятки полевых командиров, метод не работает. Принявшие подношение туземные вояки тоже форсируют Убанги под общий шумок, так сказать — за компанию. Это Африка, сэр, здесь джентльменские соглашения выполняются, пока они устраивают обе стороны.

Воздерживаюсь от глубокомысленных замечаний в стиле «я предупреждал!» Начальство любого ранга не приветствует, если солдат демонстрирует интеллектуальное превосходство да ещё напоминает о нём, когда командир обделался. Лица суровые, у Главного налился шрам под глазом, требуется конструктивный подход.

Пока предложения сыплются в порядке бреда, позволяю себе расслабиться. Пусть. Вспоминаю, как читал, будто бы во время Второй Мировой войны некий командир дивизии, утомлённый недостатком людей, бросил в окопы поваров и штабных писарей. Ничего они не навоевали, зато дивизия осталась без еды и без документооборота. У нас намечается нечто подобное. Все переодеты в камуфляж, у каждого за спинкой кресла болтается АК-12, правда — без патронов, в присутствии Его Превосходительства Главнокомандующего заряженное оружие не положено. Зато женский корпус администрации президента выглядит очаровательно. Джени в рубашке хаки с закатанными рукавами смотрится убойно даже без «Калаша» наперевес, живая обложка «Милитари ревю». И столь же полезная в перестрелке как глянцевая бумага.

МИД не отстаёт. Элеонора вместо пятнистых брюк натянула короткие зелёные шорты, предварительно обрезала их и ушила в обтяжку. Скрывать бёдра она не намерена, война не входит в число уважительных причин. Ох, они навоюют, наши дамочки. Разве что бросятся на врага, обнажив бюст для отвлечения внимания.

Так как кроме демонстрации мягких прелестей вариантов не остаётся, я беру слово. Полагается сначала говорить самым младшим и тупым, потом старшим и умным, чтоб мнение аксакалов не давило на зелень, а новобранцы не приобретали дурную привычку перечить главнюкам. У нас всё наоборот, зелень в моём лице высказывается под занавес.

— У меня есть рецепт, Ваше Превосходительство. Осмелюсь высказать его только в узком кругу.

На меня смотрят как на идиота. Практически все в восьмиугольном Малом зале совещаний имеют существенно высший статус в глазах Главного Босса, старшие дети заседают на министерских должностях и даже Дженифер Янг, она сблизилась с ним исключительно быстро… О чём стараюсь не думать, но не получается.

Президент проявляет исключительный демократизм и ведёт меня в кабинет, выгонять весь бомонд и возвращать обратно в зал займёт больше времени.

— Говорите.

— Единственная страна, способная предоставить военную помощь быстро — это Россия.

Морщится. Вижу — разочарован.

— И это всё?

— Нет. Я могу существенно ускорить процесс. Но их помощь нам дорого обойдётся.

Он думает не больше секунды.

— Сейчас нет слишком большой цены, кроме утраты суверенитета и Некроса. Действуйте!

Спасти державу? Да запросто. Отдыхай, Джеймс Бонд, за дело берётся настоящий профи.

— Степаныч? Не ждал? Да плюнь ты на своё совещание, дело не терпит отлагательства, — я впервые набираю его из Банги, полностью забив на конспирацию. Пан или пропал. Вряд ли президенту докладывали о таких подробностях, как мои игры с СВР. Откровение прямо наглазах, наверно, шокирует Вождя… — Всех выгнал? Спасибо!

На моё предложение нестись к своему… то есть нашему общему президенту, я российского гражданства не лишён, он хрюкает и фыркает. Что и следовало ожидать.

— Степаныч, если здесь всё накроется женским органом, я тихо возвращаюсь в Москву и прошусь обратно на работу в Сколково, тебя пинком спроваживают на пенсию. Остальные последствия даже не анализирую.

— Угрожаешь… — сурово сипит генерал, я делаю звук погромче. Мы пикируемся по-русски. Вижу, Большой Босс понимает разговор. Он то ли араб, то ли индус, где выучить успел? Не суть. — Гена, а что хорошего предложишь? Не могу идти наверх с одним кнутом, пряник давай.

— Двадцать сертификатов на омоложение. Тебе один втихую — лично, может из тех двадцати не достаться. Экономические преференции, самые широкие в разумных пределах. Россия резко укрепит влияние в Африке. Ну, пострадавших российских бойцов подлатаем.

— Сто сертификатов! — мигом реагирует Фёдор Степанович. Пропал в нём коммерсант.

— Об этом будешь торговаться уже не со мной. Слушай. Прямо сегодня две бригады ВДВ сажаете в самолёты, мы договоримся о дозаправке в Израиле. Десантуре нужно продержаться две недели, пока не выгрузятся транспорты в Дуале.

— Какие транспорты? — ошарашено переспрашивает генерал.

— Сами решайте — какие. С тяжёлым вооружением, танками, самоходными гаубицами, установками залпового огня, штурмовыми вертолётами…

— Стоп! У России нет излишков вооружений, чтоб так сразу продать!

Не сдержавшись, подмигиваю президенту — лёд тронулся, господа присяжные заседатели! Он не поддерживает мою фамильярность. Я кричу в трубу с повышенным энтузиазмом.

— А кто на Россию прямо сейчас нападает, а? Слышишь грохот в трубе? Это — не помехи, это артиллерия разбирает нашу столицу на кирпичи. Именно сейчас! Что?! Да плевать на ООН! Какой Совбез, каждую минуту люди гибнут! Да, чёрные гибнут, а ты что, Степаныч, с утра в расисты записался? По уставу ООН мы вправе запросить, а вы предоставить военную помощь на нашей территории для отражения агрессии! Да!

Слушаю бормотание на том конце и ставлю жирную точку.

— Жду твоего звонка в течение часа. Передай президенту России — если не поможет Африке, не буду за него голосовать.

Превосходительство смотрит на меня безо всякого превосходства во взгляде и вопрошает:

— Неужели вы надеетесь, что это сработает?

— Вы сами сказали — любые средства.

— Включая разведку иностранного государства…

Очаровательно улыбаюсь.

— Считаете, что сотрудничество с ними равносильно продаже души дьяволу? — он кивает, а я завершаю дискуссию: — Тогда пусть дьявол отрабатывает свои обязательства по сделке.

Мурлыкает смарт. Пять минут прошло, экий он нетерпеливый.

— Начальство немедленно вызвано в Кремль. Ну, держись, Гена.

— Спасибо, Степаныч. Честное африканское, за нами не заржавеет! Скажи, чтоб мигалки включили, на выезде из Ясенева пробки…

Местный президент переваривает. Меня рассматривает так, что едва сдерживаю желание повернуться к зеркалу — не появились ли крылья и рога.

— При наиболее благоприятном варианте… Сколько они могут прислать?

— Как и обсуждалось, по воздуху — две бригады с ручным стрелковым оружием и минимумом техники.

— Капля в море.

— Ваше Превосходительство, кто в здравом уме рискнёт воевать с Россией? Официальная Киншаса тотчас отречётся от полевых командиров. И не нужно недооценивать русский десант. Профессиональная армия, к тому же — войска специального назначения, столкнётся с плохо организованными партизанами.

Его гложут сомнения.

— В конституциях большинства государств записано, что отправка войск за границу возможна только с согласия парламента. Вы узнавали, в России как полагается?

— Аналогично. Но только в России обеспечат решение Думы, пока десантники грузятся в самолёт. При желании, конечно.

— Хорошо… Ждём! Пока вернёмся в зал, нужно придумать, как удержать Банги своими силами.

Дальше события разворачиваются ровно как в том примере с писарями и поварами. Президент благодарит меня за «гениальное» решение и отправляет на баррикады, где щека гениальной головы прижимается к автоматному прикладу.

Конголезцы высадились на набережной и наступают не торопясь. Смарт, как в компьютерной игре, показывает синие точки на карте, медленно приближающиеся к нашей линии обороны на перекрёстке проспекта Мартир и проспекта Франс. Баррикада из перевёрнутых автомобилей и мусора, слишком длинная для успешной защиты, тянется у ворот городского стадиона. От противника нас отделяет всего один заслон, столь же жидкий, он сформирован из полиции и комендантского батальона.

Элеонора примостилась поблизости, демаскируя нашу позицию с воздуха длинными голыми ногами в золотистом загаре. С крыши стадиона оба проспекта просматриваются метров на пятьсот, набережная закрыта высотками, настроенными в последние три года, оттуда валит густой дым. Жирный запах копоти пропитал воздух и одежду, забив обычное амбре африканского города.

Исполнилась годовщина моего появления в Африке, стало быть — жара и пекло. На бетоне можно жарить яйца, и мы, выходцы из Европы, отрабатываем роль скворчащего белка. Ван Даймонд, ответственный за эту огневую позицию, позволяет большую часть времени находиться вне её и нежиться у лифтовых шахт, где всего-то плюс пятьдесят. При первых намёках на непонятные мельтешения в дыму шеф безжалостно гонит к поребрику, под солнце, более агрессивное, чем все вместе взятые конголезские племена.

— Ген, ты давно стрелял из автомата?

— При тебе, в пустыне Негев. Если забыла — не промахнулся.

Она сердито ворчит и в тысячный раз меняет позу, устраиваясь на животе у самого края крыши. Даже сочувствую: нужно и лежать удобно, и выглядеть сексуально, выставив к солнцу обтянутый шортами зад. Мешковина, брошенная на бетон, царапает ей колени.

— То есть — не тренировался с института. Плохо, но… Нужно вспомнить, чему там учили. Я сама иногда удивляюсь, на что способен организм после «репарасьон».

Не спорю, возможности твоего тела, детка, я оценил. Что же касается памяти, то эффект просто удивительный. При некотором усилии всплывают совсем забытые за ненадобностью вещи.

Например, одно фото. Оно постоянно маячит перед внутренним оком, потому что точно такое же я видел в кабинете Его Превосходительства. Очень колоритный старик с твёрдым обличающим взглядом. Вместо наставления по стрелковой подготовке мысленно листаю некогда читанную книжку по истории советского ГУЛАГа.

Вот он! Сталинские репрессии, разоблачение культа личности, казнённые, реабилитированные, обвинённые в нарушениях социалистической законности… «Расстрелять изменников Родины как бешеных собак!» Не, то Вышинский. А дед с президентовой фотки не из любителей светиться на первых полосах газет. Вторая лига НКВД-МГБ-КГБ.

Осталась мелочь — выжить в войне. Потом попытаюсь раскопать. Старый бериевский офицер плюс русский язык дают интересную зацепку. Никто не знает, сколько лет Большому Боссу, на вид — не старше меня. Но при его доступе к медицине можно в тинэйджера превратиться. Так что там в стрелковом наставлении?

Выпускаю две коротких очереди. Трассирующие пули чертят дорожку к газону у подножья монумента на перекрёстке. Элеонора удивлённо смотрит, ван Даймон ругает за самодеятельность. На здоровье, зато я пристрелялся.

Безмятежное валяние среди птичьего кала, щедро украсившего крышу, длится пару часов, я успеваю смотаться за сэндвичами и колой. Ближе к вечеру, когда пожары охватывают весь юг, и дымом затянуло подступы к стадиону, я засекаю первые мечущиеся фигурки. Удерживаю палец на спуске лишь чудом. Это убегают наши, отчаянно размахивая руками — не стреляйте, мол.

Конголезцы на рожон не прутся. Мелькнули в дыму и рассеялись. Обстрел начинается из окон домов, из-за ограды вдоль Мартир, из-за мусорных контейнеров. Им отвечает баррикада, завязывается обмен любезностями.

Точки на экране смарта исчезают. Наверно — накрылись камеры наблюдения. Чувствую себя отброшенным лет на двадцать назад, но и противник в том же положении. Воюем по старинке.

В окне напротив едва видны голова и плечо. Целиться помогают огоньки его выстрелов. Плавно спуск на себя… И ни малейших колебаний, терзаний, как же — отправляю к Некросу живую душу! Просто враг. И просто нужно попасть. Огонь!

Боец в окне резко дёргает стволом вверх и опрокидывается вглубь комнаты. Моё попадание? Некогда выяснять, ищем следующего. Рядом трещат «Калаши», деловито хлопает снайперка. Коллеги по министерству выстраивают международные отношения единственным актуальным на сегодня способом.

Наша инициатива не остаётся незамеченной. Пули щёлкают по бетонному торцу крыши. А потом вижу толстую трубу с ещё более толстой грушей на конце. Подскакиваю, хватаю Элеонору за волосы и ремешок шорт, пытаясь не думать о свинце. Швыряю её дальше от края как мешок картошки и падаю рядом, в тот же миг грохот закладывает уши.

Кто не успел — тот опоздал. Ван Даймонд не покинул боевой пост и лежит в слишком расслабленной позе, опустив на бетон благородные седины, вокруг разливается тёмное пятно. В отсутствие командира сам себе командир, и я отдаю приказ тикать. Тащу за собой голоногую сослуживицу, спасённая вместо благодарности осыпает меня упрёками за сбитые колени и вырванные волосы. Грубость без секса её не устраивает. Женщины — они все такие, справедливые до чёртиков.

Пока ползём вниз, пространство у стен стадиона затягивает удушливым дымом и мерзкой пыльной взвесью от расколотого бетона. Через марево носятся трассеры и самые обычные, от этого не менее смертоносные пули. Гремят взрывы, бьют из безоткаток или подствольников — не различаю, тем более основательно оглох на крыше. Выбрать новую огневую точку и встретить захватчиков пулями не тянет совершенно. Я — писарь или, в крайнем случае, повар, но никак не солдат-пехотинец. Исчерпав героизм, бреду на север по Мартир и наблюдаю печальные картины бедных кварталов накануне вторжения. Примолкшая Элеонора ковыляет вслед.

Люди, которым есть что терять, давно покинули Банги. Остались мы, подневольные госслужащие, а также беднота, она сидит взаперти, в паническом ожидании ударов прикладами в дверь, грабежа и насилия. Снуют мародёры, что-то катят в тележках или несут на плечах. Какой-то чумазый тип, чёрный от природы или копоти, цепляется к Элеоноре, игнорируя моё присутствие и её оружие. Я не успеваю автомат вскинуть — она всаживает ствол «Калаша» ему в рот, не без вреда для передних зубов.

Шакалы ещё не сбились в стаи. Непременно соберутся. В период общего упадка рассудок уступает место стадным инстинктам.

— Стоять! Руки!

Патруль тормозит нас на самой окраине города. Прижимаем пальцы к сканеру сержанта, пока машинка не подтверждает наши личности.

— Советую повернуть налево и двигать к аэропорту. Там — охрана, аэропорт приказано удержать, — военный скептически смотрит на наши автоматы и без особого энтузиазма добавляет. — Может, и вы пригодитесь.

Пять километров до аэровокзала кажутся очень длинными. Он действительно охраняется, по периметру расставлено несколько БТР, оборудованы пулемётные точки. Нас узнают, пропускают внутрь без разговоров, и я растягиваюсь на кресле в зале ожидания, жадно хватаю кондиционированный воздух, безобразно прекрасный после тропической жары с ароматом пожаров. Сколько мне приходилось коротать время в аэропортах мира? С одной существенной разницей — сегодня я не знаю, когда мой рейс.

К утру народ оживлённо заголосил. При звуке мощных турбин я бросаюсь к стеклянной стене, выходящей на лётное поле. Никогда в жизни так не радовался российскому триколору, как увиденному на хвосте этого самолёта. К тому же меньше всего ожидал встретить атташе по культуре и науке в голубой тельняшке ВДВ. Никакого уважения к конспирации!

Глава вторая, в которой герой размышляет о разнице между самообороной и агрессией, перепрыгивая на глобальные материи мироустройства

Нам грубиянов не надо. Мы сами грубияны.

Илья Ильф, Евгений Петров

Говорят: в конце концов правда восторжествует, но это неправда.

Антон Чехов

Большой Босс выписал сертификаты депутатам Государственной Думы, голосовавшим за отправку войск в Африку. Россия провела, видимо, самую выгодную и самую бескровную войну в своей истории. Нам оставлены широким жестом, но за полную стоимость, четыре десятка танков Т-90, боевые машины пехоты, самоходные ракетные установки, куча боеприпасов и пять сотен добровольцев в статусе военных советников.

Мы выиграли войну, но не подписали мира. Наши вооружённые силы растут как на дрожжах. Вербовочные пункты набирают народ по северу Африки, проведена внутренняя мобилизация, учебные лагеря штампуют пушечное мясо со скоростью фордовского конвейера. Экономика напряжена милитаризацией… Зачем?

Русские разобрались с бандами без оглядки на демагогию и призывы к гуманизму, щедро расточаемые западными СМИ. Не вторгаясь на территорию Конго, прочесали южный берег Убанги системами залпового огня «Торнадо». В общем, военная опасность с той стороны ликвидирована, достаточно иметь пару хорошо вооружённых дивизий вдоль реки, и вопрос закрыт.

Биг Босс считает иначе. Если Африканский Федеративный Союз подвергся нападению, он обязан пройтись по соседней стране огнём и мечом. Впоследствии — присоединить её силой как военный трофей.

Я вхожу в ближайший круг президента, но формально продолжаюсь числиться функционером МИДа. Редко у кого столь странные отношения с начальником государства. Он ценит мои советы и прислушивается к моему мнению, одновременно держит себя настороженно. Наверно, не может забыть непосредственный контакт доверенного лица с руководством иностранной разведки. В общем, ощущаю себя его правой рукой, неудобной, искусственной. Поэтому он предпочитает периодически отстёгивать эту руку и отправлять подальше, чтобы не смущала. Потом вдруг тревожным звонком выдёргивает к себе, иногда — среди ночи. Переспрашивает одно и то же по нескольку раз.

Порой кажется, что Большой Босс испытывает недостаток уверенности, скорее даже — дефицит своего мнения. Предпочитает выслушивать массу советов, из них выбирать по вкусу. Это удивляет. Он достиг столь многого. От некого уроженца СССР, возможно — из гебэшной семьи, вырос до главы государства, пусть третьесортного, но быстро карабкающегося в первые ряды. Аппаратура Некроса создана недавно, кто ему советовал раньше? Да и нереально взлететь лишь на чужом опыте, не имея стержня внутри.

Очередной раз задуматься об извивах его душевной организации пришлось на борту самолёта по пути в Нью-Йорк. Лишь над облаками узнал об истинной причине командировки. Поэтому настолько шокирован главным внешнеполитическим заявлением Босса. Он знает, что я не одобряю подобные шаги. Что я непременно подберу неубиваемый аргумент, а он не найдёт возражений. Поэтому проще вывалить откровение на головы граждан, не обсуждая это дело с МИДом, а лишь подготовив текст в компании жмуров. Ей Богу, если бы в какую-нибудь Германию можно было отправить Чрезвычайным и Полномочным покойного Дизраэли в теле зомби, он бы так и поступил.

Включаю смарт на информационный канал и пытаюсь осмыслить, как жить дальше.

«Так называемая Демократическая Республика Конго, где демократия отсутствует и в помине, является главным дестабилизирующим фактором в центре Африки. Её сотрясают непрерывные гражданские междоусобицы, человеческая жизнь обесценилась до крайности, смертность ужасает. Правящий режим не в состоянии обеспечить порядок внутри страны и стремится отвлечь внимание конголезцев внешнеполитическими авантюрами. Ничем не спровоцированная военная агрессия против Центральноафриканской Республики заставляет принять ответные санкции. Сегодня наши сухопутные силы получили приказ форсировать реку Конго на всём протяжении Государственной границы. В связи с отказом правительства ДРК урегулировать конфликт мирным путём под предлогом отсутствия управления над войсками мы будем вынуждены продолжать операцию до полного взятия под контроль территории этой страны».

Далее он пространно цитирует американского президента и его историческую речь в Касабланке, где впервые во Второй Мировой были произнесены страшные слова unconditional surrender. Советская пропаганда перевела их как «безоговорочная капитуляция», но в том контексте они звучали резче, скорее — неограниченное подчинение побеждённого победителю. Рейх как государство прекратил существование, территории и нация попали под внешнее управление, часть земель отошла победителям… Но Биг Босс решил зайти дальше, опираясь на этот давний прецедент, он желает аннексировать всего южного соседа!

Могу только предполагать, кто персонально ему насоветовал действовать столь радикально. Не исключено — сам автор декларации в Касабланке. Весомая личность, даже спорить не буду. Но опирается в основном на опыт преодоления Великой депрессии и той войны, современные реалии воспринимает, скажем мягко, опосредованно. Как и другие покойники. Судить сложно, простым смертным типа меня запрещён доступ к подобным фигурам. Я бы нашёл что спросить и у Христа, и у Мухаммеда, и у Будды. Увы… Уровень погибшего французского лётчика — мой потолок, на попытку контакта с остальными Вождь лично даёт разрешение. Точнее, почти никогда не даёт.

Босс не хочет подпустить к себе советчиков, что могут объяснить: время присоединения территорий в качестве трофеев прошло. Израиль прихватизировал Восточный Иерусалим, и до сих пор нет международного признания этому акту, иностранные государства столицей Израиля по-прежнему считают Тель-Авив, держат там посольства. Предводитель желает использовать вторжение как повод для нашей агрессии… Огребём по первое число!

Саддих Зафар косится на мой экранчик. Пронзительные чёрные глаза, обычно зияющие поверх крючковатого носа двумя провалами в камеру пыток, миролюбиво прикрыты тёмными очками. Его взгляд, сопровождающий меня повсюду за рубежом, почувствую, наверно, не только через стёкла, но и бетонную стену. Он повышен до обермайора, сиречь подполковника, и в предстоящей операции отвечает за силовую часть, как атташе по культуре. Мне, личности мягкой и интеллигентной, не считая двух собственноручно застреленных, поручена деликатная сторона. Уговоры, переговоры, увещевания… Официально я лечу в Нью-Йорк в виде официального представителя президента по весьма официальным вопросам. Буду отбиваться от наскоков журналистов, обрывающих микрофоны по поводу скрытого смысла боссового обращения. Главное, никто не должен догадаться, что сотрудники МИДа узнали об импровизации начальства только из средств массовой информации.

О своей внутренней сверхзадаче думаю редко. Просто не знаю, что думать. Уши ЦРУ торчат из конголезской проблемы в шесть рядов. Конечно, это не единственная спецслужба США из перечня способных организовать крестовый поход на Банги. Всего их семнадцать, общая численность рыцарей плаща и кинжала превышает сотню тысяч, бюджет атомный, так что кандидатов много. Но брутальность действий и заметная активизация ЦРУшников в Киншасе накануне войны отметает всех претендентов, кроме самой одиозной конторы. Мы готовим операцию против Лэнгли, против извечных соперников КГБ-СВР, то есть по принципу «враг моего врага — мой друг» действуем на благо России. Но я послан на курорт Кипра и далее по маршруту с противоположной задачей, противодействовать слишком уж успешной борьбе с американцами.

Нет, иллюзий никаких. Что российское руководство, что Биг Босс — все они не ангелы, блюдут собственные интересы и своих стран, в меру понимания этих интересов, не гнушаются сомнительными акциями, от которых готовы при случае откреститься… наверное. Не буду никогда соизмерять, на какой чаше весов больше груз грехов или весомее заслуги. Родина, а именно ради неё я добровольно-принудительно отправился в Африку, простирается далеко за пределы Кремля. Она совершенно не ассоциируется с берёзами, полями и стёжками-дрожками. На ум приходят колоссальные пробки на Можайском шоссе, давка в метро, наглые водилы маршруток, хапужестые орлы с полосатыми жезлами, пиво «Балтика» и восторженные вопли, когда наши хоккеисты побеждают за рубежом. Родина, она такая, какая есть. Иностранцы удивляются, что русские иваны умудряются любить свою варварскую державу, а я считаю это проявлением нашего народного ума. Американцы, например, обожают некий воображаемый Пиндостан, царство свободы, демократии, справедливости и политкорректности, выдающихся возможностей и далее по тексту. Никто из них даже не пытается глядеть на Штаты объективно, непредвзято, как русские на Россию.

Кстати, благосостояние Родины, «страны рабов, страны господ» зависит от равновесной устойчивости окружающего мира. Щелчок по наглому американскому носу у берегов Алжира поначалу обрушил доллар до пятидесяти пяти евроцентов, в той же степени обесценил золотовалютные запасы московского Центробанка по отношению к юаню, швейцарскому франку и золоту, точнее — ту часть запасов, что складировалась в долларах. Моя роль в нанесении ущерба дяде Сэму мала, но очевидна, заслуг в укреплении американской валюты нет никаких, они сами с большего выкарабкались. Что дальше?

Примерно этот же вопрос, только в совсем неприятной форме, мне задаёт отвратительный тип в строгом чёрном костюме, до того опрятном, что нестерпимо хочется купить заварное пирожное и заляпать кремом его рукав. Чел высок, брутален, бел и самоуверен. Его напарник темнее, латинос или индус, трудно разобрать детали, когда половина морды скрыта зеркальными чёрными очками.

— Специальный агент Филлип Банкман, Федеральное Бюро Расследований, агент Иисус Родригес…

Я не даю ему договорить, из какого бюро тёзка Спасителя, явно же — не из свадебного.

— Специальный представитель Мерзляевский с дипломатическим иммунитетом. Не были бы вы добры посторониться, сэ-эр?

Оглядываюсь. Сзади афро-пограничник с любопытством глазеет на нашу тёплую компанию. Остальные пассажиры рейса обтекают вокруг, стремясь в объятия таможни. Зафар не вмешивается, но и не уходит, пусть к нему федералы не проявили интереса.

— Сожалею. Нам необходимо с вами переговорить, мистер, — федеральная горилла не желает уступать и постепенно наливается красным, догоняя оттенком свой бордовый галстук. Мне почему-то казалось, что и удавки на шее у них должны быть чёрные. Значит, информация устарела.

— Ничем не могу помочь. Обращайтесь к нашему послу через Госдеп. Без его санкции общаюсь только с журналистами и прислугой в отеле. Но вы же ни то, ни другое?

Неужели гипертоников не отсеивает медкомиссия? Я нарываюсь на хамство, кто-то из запоздалых пассажиров начинает снимать нас на телефон. Ну, врежь, червоноглазенький! Ютюб разорвётся от этого ролика…

— Речь идёт о национальной безопасности Соединённых Штатов.

— Я ей завидую. Речи завидую. Тоже хочу идти, но меня не пускают, — достаю смарт и тыкаю в тачскрин. — Секретариат посольства? Здесь Мерзляевский, у нас проблема с ФБР в аэропорту. Да! Позвоните в бюро, уточните полномочия специального агента Банкмана, имеет ли он мандат на задержание иностранного дипломата в аэропорту имени Кеннеди… Жду!

— Речь идёт также о вашей личной безопасности.

— В данную секунду я вижу только одну ей угрозу. Вас.

А ещё я вижу разрыв шаблона. Гордый гэбист притормаживает приезжего из вонючей центральноафриканской страны, а пришелец не только не брызжет почтением, но и норовит послать спецагента на самый дальний фак… Что-то новое происходит в мире!

— Вы вправе отказаться от разговора. Но прошу не предъявлять претензий, что вас не пытались предупредить.

Он совершает едва заметное движение тазом в сторону, типа освобождая проход, его чёрные штиблеты при этом почти не смещаются. Я сменяю гнев на милость. Если человеку говорят — вот пропасть, прыгай, он упрётся. Если объяснят, что всё в его доброй воле, отчего же не шагнуть вперёд?

— Пять минут. Со мной будет присутствовать ещё один человек из дипкорпуса.

Ввожу в бой последний резерв — Зафара. Пусть начинает распространять африканскую культуру прям в аэропорту. Вчетвером пересекаем сумасшедший по размерам зал, на эскалаторе уезжаем в дебри и заканчиваем маршрут в уединённой комнатке без заметных видеокамер. Не пыточная и не допросная, но подчёркнуто неуютные апартаменты.

Главный павиан при галстуке занимает центральное место за столом. Точнее, именно занятое им получается центральным. Я — напротив, на неудобном металлическом стуле, напарники подпирают стены.

— На предисловия нет времени, о'кей?

— Весь внимание, гайз.

Говорю подчёркнуто по-африкански, раздражая произношением аборигенов, но уже зря. Банкман больше не демонстрирует крутость и даже жвачку жуёт не столь агрессивно.

— Многие считают вас одним из главных инициаторов ракетной атаки на крейсер «Омаха».

— Наслышан, джентльмены. Насколько я знаю по реакции на видеоролики мисс Янг, большинство склонно винить бывшую администрацию Белого Дома, пославшую флот в неподготовленную атаку с жертвами среди мирного населения и американских военных. Действия Алжира признаны на Генеральной ассамблее необходимой обороной…

— В результате укрепился террористический режим, а в Сахаре построены концентрационные лагеря для противников ислама.

— Вы потеряли монополию на концлагеря? Пример Гуантанамо заразителен, — я заканчиваю бесполезную перепалку. Если вдруг удастся убедить в своей правоте единственного оперативника из ФБР, в Штатах останется свыше трёхсот миллионов неубеждённых граждан. — Полагаю, вы остаётесь при своём мнении и считаете, что мне следует быть осторожным. Спасибо за предостережение.

— Очень осторожным, мистер Мерзляевский.

К спецагенту возвращается уверенность, сквозившая в первую минуту знакомства. Он на коне и при власти, он знает нечто особенное, мне неведомое… Ломаю идиллию.

— В таком случае я обязан предостеречь и вас. В обязанности ФБР входит защита иностранных дипломатов от радикалов-террористов. Если в первую минуту моего пребывания на американской земле ваша спецслужба расписывается в бесполезности защиты, на кой чёрт она вообще сдалась? Поэтому будьте любезны исполнять обязанности в полном объёме или передайте значок более добросовестному сотруднику. Хорошего дня.

На входе в зал, где толпятся встречающие, спрашиваю спутника, что это было. Саддих жмёт плечами.

— Проверка на вшивость. Что-то готовят или задумывают. Смотрят на вашу реакцию.

Его собственная реакция по-прежнему укрыта очками и маской бесстрастности.

— И какой вывод они сделали?

— Что вас несложно толкнуть на конфронтацию и необдуманные шаги. Дипломаты ведут себя сдержанней. Вдобавок, видны американские стереотипы во взгляде на Россию. Вы же русский, господин Мерзляевский? Раньше вас характеризовала триада «медведь — водка — балалайка».

— С матрёшкой.

— Возможно. Теперь «водка — пальцы веером — мочить в сортире».

— Радует, что хотя бы водка сохранила позиции. Никто не способен понять русских, даже мы сами.

Да, скрытое — скрыто. Зафар не знает, что напарник по поездке только что сорвал накопившуюся злость от международного экспромта Биг Босса и неопределённости отношений с Ясенево. Водку не пью, пальцы не гну, мочить супостата в сортире и без меня желающих хватает. Но реноме русского араб описал точно. Что же, пусть американцы провоцируют на необдуманные шаги, там посмотрим — изображать ответ в стиле медведь-водка или удивлять.

Перелёт из Нью-Йорка в Вашингтон обходится без общения с ФБР. Мрачная зеркальная коробка на пути к Балтимору напоминает о другой спецслужбе — Агентстве Национальной Безопасности. В округе Колумбия не хватает земли для расквартирования центральных офисов АНБ и ЦРУ, только ФБР в привилегированном положении. Наше посольство тоже на отшибе, в Пасадене, среди растительности очаровательного бульвара, пролегающего параллельно экватору. Креативные американцыпридумали ему совершенно оригинальное название: бульвар Восток-Запад. Участок заповедной зелёной зоны куплен за больные деньги неким Джоном Смитом или Джоном Доу, не помню точно, и сдан Центральной Африке в аренду за один доллар сроком на двести лет. Почему нельзя тупо приобрести недвижимость для дипломатических нужд — не знаю, видать, сработал очередной выверт американской демократии.

В посольской машине дружелюбный водитель первым делом выдаёт памятку о секретности в здании посольства, ничего, в общем-то особенного, привлекают лишь светофорные зоны. В красной зоне сохранены все жучки, нагло впихнутые туда в момент строительства. В жёлтой удалены, остались лишь самые законспирированные, и, наконец, зелёная зона чиста. Мало того — проверяется дважды в день. То есть в красной зоне полагается рассуждать, что готовим нападение на президента США и Мексику, в жёлтой — что покушаемся на вице-президента и Гватемалу. Только в зелёной можем признаться, что высшие чиновные шишки, как и Латинская Америка, в настоящий момент нас не волнуют. Методы детские, ФБР давно, как мне кажется, раскусило, что в жёлтые микрофоны льётся деза, но не я вводил правила, не мне их оспаривать. Тем более, процентов девяносто внутренних помещений отделаны в зеленоватых тонах, от салатового до тёмного ядовитого.

Цвет умиротворения, рекомендуемый психологами, он же — цвет знамени пророка Мухаммеда, удивительно подходит Камалле. Раньше видел её только мельком и не рассмотрел как следует, а зря. Она очаровательна в чёрном свободном платье с языками зелёного пламени, невесомый изумрудный платок свободно обвил шею в готовности укрыть голову, если его хозяйка рискнёт выйти на улицу за пределы светофорных комнат. Её не портят пухлые щёчки. Острый носик с высоко открытыми ноздрями, характерный для индусок, добавляет шарма, особенно в глазах человека, месяцами наблюдавшего только стандартные плоды косметической хирургии да афро-африканок с толстыми плоскими губами и широкими носами на не слишком интеллектуальных рожицах. Между бровями просится красная точка индуистского «третьего глаза», но Камалла мусульманка, как и её отец. И столь же любит власть.

— Надеюсь, вы чётко уяснили, мистер Мерз, кто руководит, а кто только выполняет команды.

Она восседает на высоком барном стуле. В центре операционного зала в качестве зримой заботы о сотрудниках зеленеет буфет с прохладительной и тонизирующей всякой всячиной, но без спиртного: территория посольства относится с юрисдикции Центральноафриканской Федерации, поэтому алкоголь, табак и бухло приравнены по запрещённости к ядерному оружию.

— О'кей. Вы — сверху.

Она возмущённо хмурится, поджимает губы, и я едва сдерживаюсь, чтобы не разозлить Леди Босс ещё сильнее. Движение чувств отражается невероятно сексуальными ямочками на щёках, аж мурашки по коже бегут, крупные, больше чем от очертаний колена под тонкой тканью платья.

— Оставьте намёки при себе, мистер Мерз. Я читала ваше досье. В Москве жена, в Банги любовница Элеонора, и мимо себя не пропускаете ни одну юбку. Вы сексуальный маньяк?

Если это обвинение звучит не из уст прокурора, возмущаться не полагается. Тем более, Камалла не далека от истины.

— Всего лишь отдаю дань здоровым репродуктивным инстинктам. Ваше досье не читал, наслышан только, что вы дочь Биг Босса и пользуетесь его безграничным доверием.

Женщина упрямо встряхивает густой чёрной гривой.

— Дочь. Про безграничное доверие ваши информаторы лгут. Отец может довериться совету, но человеку — никогда. Он ценит результат, и мы с вами обязаны его обеспечить.

Стиснув зубы, ухватываю за хвост срывающуюся с языка фразу: очень рад, леди, что в первом же свидании вы говорите о нас «мы». В её карих глазах с нежным оттенком бурого сердолика затаилась неудовлетворённость одинокой женщины, действующая на озабоченных самцов каталитически. Но дама не лёгких, чтобы разговор плавно перетёк в кроватное русло. Нужно сдерживать напор.

Признаюсь, что пуля в голову и радикальная коррекция здоровья в госпитале Корпорации сыграли со мной странную шутку. Раньше я был несколько застенчив с женщинами, объективно оценивая свои внешние дефекты. Да что говорить, вся внешность была сплошным дефектом, о чём любила напоминать Инка. Теперь навёрстываю упущенное… Вру, уже наверстал и набираю с запасом. Камалла обречена на повышенное внимание. В отличие от других сотрудников дипкорпуса, болтающихся в Пасадене, штат Мериленд, я ни капли не угораю от почтения к семейству Босса в силу своего природного легкомыслия.

Возвращаюсь в служебную колею.

— Результат обеспечим, если есть подходящий объект для разработки.

— Кандидатов несколько, — она успокаивается, переходя к деловой части общения. Или всё же промелькнуло разочарование, что я быстро соскочил со скользкой темы? — Ознакомьтесь со всеми. Выбор таргета зависит от вас.

Печально. Тем самым на меня перевешивается львиная доля ответственности за провал, если человек-цель окажется слишком крепким орешком. А разве в руководстве ЦРУ служат слюнтяи?

Глава третья, в которой герой пытается состязаться с самой крупной и профессиональной спецслужбой в мире, а затем удивляется результату

Большой успех всегда требует некоторой неразборчивости в средствах.

Оскар Уайльд

Неудача может сорвать даже самые лучшие замыслы… Ничего не скажешь, это дело житейское!

Астрид Лингрен

Чтобы рассмотреть окрестности Лэнгли, не нужно запускать дрон или агента с камерой. Есть вездесущий Гугл. Раньше фотографии на Гугл-мэпс обновлялись раз в два-три года, сейчас весьма часто.

Я разглядываю симпатичные домики. Ими застроен практически весь северо-восток штата Вирджиния. В скромных коттеджах живут правительственные чиновники, включая руководство ЦРУ. Мы привыкли слово Лэнгли отождествлять со штаб-квартирой разведки, как и Лубянку — с КГБ или ФСБ, забывая об универмаге «Детский мир». Точно также шпионское логово занимает только часть городка Лэнгли, плавно переходящего от шпионского логова в соседние кварталы коттеджей без чётко видимой границы. Здесь наличествуют стадионы, церкви, школы, супермаркеты и прочие прелести американского быта. Много зелени, парков, воды, практически райский уголок. Откровенно скажу — хорошо живут в Лэнгли, штат Вирджиния, и в Округе Колумбия отлично живут. В Вашингтоне меньше миллиона горожан, днём количество человеков в нём почти удваивается из-за понаехавших из Вирджинии и Мериленда. Кстати, добираться несложно, никакого сравнения с Москвой, где чиновничество вынуждено продираться к Кремлю, Старой Площади и министерским зданиям, ещё по дороге на работу накапливая ненависть к гражданам управляемого государства. В Центральной Африке тоже будет новая федеративная столица, Большой Босс распорядился начать её строительство севернее Банги, ближе к лесам Баминги-Бангоран, война притормозила проект.

Камалла неслышно подплывает к моему плечу. Легчайшее дуновение на щеке от широких одежд дополняется тончайшим ароматом востока. Не знаю, из чего он состоит — из сандала, имбиря, экзотических трав? Зато безошибочно предупреждает о надвигающемся начальстве. Если бы раскладывал пасьянс вместо работы, срочно свернул бы окно…

— Хороший кандидат.

— Да, госпожа.

Она уже не пытается перевоспитывать, клевать в темечко, высказывать «фи», что моя интонация намекает на госпожу из ролевых игр. Сдвинув суровые бровки к несуществующему красному пятну, всматривается в благородный лик Питера Пьемонта, ощетинившегося легкомысленными пшеничными усами.

Помощник начальника европейского отдела Национальной секретной службы ЦРУ. Тридцать три года, достаточно молод для этой должности. Варяг-аналитик из разведывательного директората, без опыта полевой работы. Женат, имеет одну дочь. Больше ничего толкового на блондинчика у нас нет, и копать глубже небезопасно: привлечём внимание раньше времени.

— Похоже, он один, у кого в верхушке ЦРУ есть ребёнок с проблемным здоровьем.

— И ребёнок единственный, — добавляет Камалла.

Редкое заболевание центральной нервной системы, ошибочно диагностированное как полиомиелит, привело к параличу ног. Семья Пьемонта сопровождала его в период службы в Пакистане, где полиомиелит ещё встречается. Девочку лечили не от того и банально упустили время. Без госпитализации в больницу Корпорации она прикована к инвалидной коляске на весь остаток жизни.

Спецслужбы опекают членов семьи госслужащих,но не столь чутко, как самих чиновников, да и помощник начальника отдела — отнюдь не директор ЦРУ. Жаль, что отдел не африканский, но я не привередлив.

— Как вы его думаете обрабатывать? — вряд ли Камалла предложит типовой способ вербовки через постель. И уж точно не отведёт себе роль приманки.

С удовольствием оборачиваюсь к ней, пытаюсь изобразить обольстительную улыбку.

— Не думаю вообще. Перепоручу его жене.

— Спорный шаг. Для успеха вашего начинания нужно согласие и жены, и мужа? Вероятность снижается.

Милочка, ты никогда не была замужем. Не подозреваешь, как может достать организм из супруга ненавидимая им жена и вынудить к самым неприятным шагам. А уж любимая щёлкнет пальцами — и готово. Жизнь в стойле претит психологии гордого дикого мустанга, и коль он согласился на конюшню вместо вольного ветра прерий с табунами тонконогих кобылиц, у благоверной есть неотразимые аргументы. Поэтому математика здесь не работает. Требуется убедить миссис Пьемонт, дальнейшее — дело времени.

— Обратите внимание, госпожа шеф. Она бросила университетскую карьеру и преподаёт в начальной школе, куда возит Эмму, чтобы ребёнок рос не в изоляции от сверстников. Хорошая мать, не правда ли? Больше детей у неё не будет, если, конечно, не полечиться в Банги. То есть шанс уболтать Деллу Пьемонт на порядок выше, чем самим заарканить этого образцового парня.

Начальница прикусила нижнюю губку. Завидую её зубам — сам куснул бы эту рубиновую плоть… Чёрт! Нужно вызывать в Мериленд Элеонору или срочно совращать кого-то из местного персонала, иначе свихнусь от напряжения.

— Утверждаю. Установить за ней наблюдение?

— В первую очередь — за основной целью, его перемещениями вне Лэнгли. Не стройте мне удивлённые, пусть даже очаровательные глаза. Если Питти завёл любовницу, а то и заделал ей ребёночка с ходячими ножками, мои надежды на убедительность доводов его супруги поблёкнут. Хотя бы недельку последите.

Неделя — это много. Наша доблестная армия развивает блестящее наступление в междуречье Убанги и Конго. Успех наступления обеспечен — там просто некому сопротивляться. А в Киншасе ЦРУшники потихоньку раздают свежеотпечатанные доллары представителям туземных племён. Что может в наибольшей степени вдохновить патриота на борьбу с оккупантом? Правильно — пачка долларов и автомат Калашникова. С оружием дефицита не наблюдается. Биг Босс примеряет эполеты Наполеона и радостно гонит федерацию в западню безуспешной борьбы с партизанами, когда мировое сообщество дружно переведёт нас в разряд плохих парней, и даже русские будут вынуждены посыпать голову пеплом: мол, не той стороне помогли. Степаныча точно отправят на пенсион.

Немного осложняет задачу тот факт, что Лэнгли далековато, к западу от Вашингтона, передвижения на посольских машинах нежелательны, при взятии колёс напрокат надо предъявлять документы, местная агентура немногочисленна… Да что говорить, технические проблемы подготовки операции в чужой и чуждой стране миллион раз показаны в фильмах. Там они успешно преодолеваются, после чего Главный Хороший Парень вступает в бой, отстреливает плохих, спасает подло обманутую длинноногую блондинку, ни капельки не похожую на толстушку Пьемонт, которую предстоит обманывать мне.

Как фигура самая засвеченная благодаря алжирской эпопее, я вообще нос не кажу за пределы дипмиссии, ночую здесь же. Пусть говорят, что Америка — великая страна, для меня она ужалась до маленькой комнаты с односпальной кроватью, операционным залом с четырьмя операторами — Бобом, Мбвонгой, Дорис и Самуэлем, а также неприступной твердыней Леди Босс. Ломать комедию о внезапно возникших высоких чувствах отказываюсь, считаю такой метод браконьерством, а вне серьёзных отношений Камалла близости не признаёт. Преждевременно усохшая Дорис, умненькая, внимательная, отзывчивая, в качестве интимного партнёра подходит не больше, чем англичанин Боб или афро-африканец Мбвонга.

В суете приготовлений и наблюдения за Пьемонтом, чья машина отмечена жучками, не засекаемыми сканерами ЦРУ, проходит дней пять. Квадрокоптер роняет в вентиляционную шахту их коттеджа чувствительный датчик, снабжающий нас записями домашней болтовни, он же улавливает аппаратуру конкурентов. Никакого уважения к приватной жизни!

Пьемонт в отдельно взятый период времени демонстрирует образчик благопристойности. Вне работы — бассейн, пробежки, посиделки с семьёй, прогулки с дочкой на кресле… В другое время я бы наверно задумался, не слишком ли он положителен. Как в старом анекдоте — у него всё положительное, включая реакцию Вассермана на сифилис. Но времени нет, нужно идти на контакт с его половиной.

Я отклоняю вариант «визита водопроводчика». Конечно, наши технари подписываются, что американцы услышат в свои микрофоны только безобидный трёп о кранах и смесителях, пока буду склонять Деллу к государственной измене. Но все видеокамеры в округе не обманешь, и явление левого сантехника непременно попадёт в анналы, а наша операция — в анал, простите мой французский.

Способ подворачивается сам собой. Эмме предстоит визит к врачу. Супруги знают, что надежды на улучшение нет, а сам поход сведётся к ритуальной формальности и перечислением очередных трёхсот баксов в карман ненасытных медикусов. Но всё равно миссис Пьемонт погрузит дочь в салон, кресло-каталку в багажник, и синий «Форд» покатится к больнице. Семья ведёт безнадёжную борьбу с недугом, как ЦРУ — с Талибаном. Полутора миллионов долларов на лечение в Баминги у них нет, не считая сопутствующих трат — на перелёт и проживание. Финансирование разведывательного управления превышает бюджетные затраты большинства государств мира, и жалкие по сравнению с этой гигантской суммой полтора лимона пробивают брешь в защите!

У Корпорации есть специальный фонд — некоторым больным иностранцам медпомощь оказывается бесплатно. Понятно, что это всего лишь пиар, но он даёт надежду обездоленным. Сертификаты разыгрываются рандомно. Я представить себе не могу, что распределял бы билеты на лечение вручную, спасая единицы и отказывая в праве на жизнь сотням тысяч…

Слегка гримированный, чтоб не быть моментально опознанным, толкусь на паркинге у больницы, рассовываю христианские книжицы о спасении души. Американцы одаривают меня смайлами, макулатуру берут практически все, чтоб не обидеть, тут же бросают её в мусорку или прямо на асфальт. Бобби и Дорис ошиваются в сотне метров к югу, пребывая в уверенности, что крупно меня выручат в случае неприятностей.

«Объект выходит из больницы», — пищит наушник, невидимый под лохматым париком. Отправляюсь наперерез. По идее, должен чувствовать себя последней скотиной, эксплуатацией недуга дочери толкаю родителей на измену горячо любимым Штатам. Но не чувствую. Оппонентом выступает ЦРУ, ведомство, где не чураются угроз убить ребёнка ради своих целей. Яблоком искушения сжимаю в потной ладошке спасение Эммы от паралича и её матери от бесплодия.

Делла качает головой. И я с ней полностью согласен.

— Да, миссис Пьемонт, постом и молитвой параплегию не излечить. Как и ваши женские проблемы. Вы знаете про благотворительную лотерею с розыгрышем сертификатов? Это единственный шанс. Позвоните в консульство Центральной Африки.

Смотрит настороженно. После таких взглядов зовут в полицию и тащат в суд за сексуальное домогательство. Я уверен, что за плотными тёмными очками выражение моих глаз неразличимо, иначе бы обе американки увидели бы, как я отчаянно трушу. Конечно, дипломатический паспорт служит защитой, но если речь идёт о национальной безопасности США…

— Что взамен? — спрашивает дитя торгашеского народа.

— Немного внимания вашего супруга. Не более того.

«Уходи! В километре приближаются два чёрных буса с тонированными стёклами».

Сую в боковой кармашек инвалидного кресла телефон, подключённый к африканской сетке, с единственным номером в памяти. Ретируюсь в зелёнку, где парик, борода и очки отправляются в пакет, а мои могучие плечи обнимает байковая куртка с капюшоном, нахлобученным до самого носа… Да, от страха голова втянута настолько, что нос буквально на уровне плеч.

От нашей нехудожественной самодеятельности хочется выть в голос. По науке, нужно внедриться в ближний круг Деллы, переспать с её младшей сестрой, матерью-одиночкой, и однажды у камина или во время барбекю… Но для этого требуется пара месяцев! Русские танки с нашими экипажами дымят дизелями в трёх переходах от южной границы Конго, и мне нужна информация, способная сыграть роль холодного душа на горячую голову Биг Босса.

Неспортивной трусцой пересекаю рощу до соседнего шоссе, где меня подбирает Камалла. Скукоживаюсь на заднем сиденье до объёма ручной клади, но роль багажа мне не удаётся. Наша глава резидентуры заводит разговор, не дожидаясь безопасных стен посольства.

— Мне не нравится её реакция, Мерз. Без малейшего удивления.

— Да, Леди Босс. С равной вероятности это может быть как ловушкой, так и обычной предосторожностью. Сотрудникам ЦРУ промывают мозги по поводу вражеских провокаций, члены семьи слышат отголоски. Раньше вербовали на кнут и пряник. Кнутом выступал компромат, пряником бабки. Сертификат на репарасьон представляет собой бонус крупного калибра.

— …И они заранее готовы к его предложению? — флюиды неуверенности вкупе с тонким ароматом сандала долетают с переднего сиденья. — Тогда нужно решить, стоит ли продолжать операцию.

Хороший вопрос. И разумный ответ на него — осторожный. Но присутствие индуистской красотки с примесью русской крови склоняет к противоположному. Проклинаю себя за авантюризм, когда произношу:

— Рискну. Если, конечно, она выйдет на контакт. В конце концов, мы с вами — шпионы, Камалла, или просто погулять вышли? Наши парни в Конго рискуют больше.

Вот такой я крутой и мужикастый. Камалла молчит. Либо не оценила мой героизм, либо сочла безрассудным идиотом. Одно радует — Боб доложил, что чёрные «Доджи» с тонированными стёклами просвистели мимо больницы с максимально дозволенной скоростью тридцать пять миль в час, около пятидесяти километров по-нашему. Значит — не по мою душу.

Вечером получаем запись до странности краткого диалога между супругами. Делла вручает мужу мой телефон и в трёх словах описывает суть предложения. Если мы ждали воплей «как ты могла, мать моего ребёнка, вести переговоры с заклятым врагом священных Соединённых Штатов!», то — облом. Подстава или нет, но супруги явно были готовы к предложению о сотрудничестве.

Пьемонт перезванивает немедленно, предложив встретиться на следующий вечер. Формально Делла выполнила свою часть сделки, внимание супруга привлекла.

Когда опускаются сумерки по окончании следующего дня, и асфальт отдаёт в воздух накопленное тепло, мы обгоняем машину Пьемонта на Вашингтон Мемориал Парквей. Вокруг раскинулся парк Тёрки Ран, густой лес темнеет с обеих сторон. Когда сворачиваем на боковую аллею к Потомаку, ветки смыкаются над головой. Дроны, даже с самыми изощрёнными приборами ночного видения, здесь бесполезны. Сэм тормозит, мы оба покидаем невзрачный пикап с номерами Северной Каролины, сзади останавливается седан нашей жертвы непатриотичной марки «Тойота-Кэмри». Игра началась.

Я снова облеплен париком и тёмными очками, в вечернем лесу абсурдными. Самуэль без лишних слов обыскивает Пьемонта, забирает смартфон и кидает на сиденье «Тойоты». Мне делает знак глазами: основной гаджет слежения у ЦРУшника на одежде. Остаётся только гадать — это его приватная предосторожность или часть контроперации.

Питер садится в пикап. Гаджет погиб в неравной борьбе с продвинутой электроникой Баминги, невидимый нам оператор фиксирует, что Пьемонт продолжает торчать у своего авто и вести со мной разговор о грибах и о погоде. Даже самый тупой американец через минуту-две смекнёт, что над ним измываются, но пикап уже ломится по лесной тропе к Потомаку. Пьемонт зажат между нами на переднем сиденье и не рыпается.

— Какое вам нужно содействие в обмен на сертификат?

— Информация о резидентуре и агентуре в Киншасе, — я облегчённо про себя вздыхаю. По крайней мере, не ходим вокруг да около.

— Во-первых, я работаю в европейском отделе. Во-вторых, вы толкаете меня на государственную измену с перспективой кучи неприятностей: пожизненное или электрический стул, а то и Гуантанамо. В-третьих, какие могут быть гарантии?

— Начну с последнего, мистер Пьемонт, с гарантий безопасности, — настроившись на привычную пиар-волну, пусть и с единственной персоной в качестве публики, чувствую себя увереннее. — Полностью в безопасности вы и ваша семья будете только в Центральной Африке. Не скрою, по комфортности проживания наша федерация догонит Штаты не ранее, чем через пять-семь лет. Так что выбор за вами — лечение жены и дочери, кров и защита, обеспеченность до конца дней. Или всё останется по-прежнему, об этом разговоре забудем.

— А техническая сторона?

— Достаточно доступа во внутреннюю компьютерную сеть.

Пьемонт откидывается на потёртое кресло. Мы выехали на берег. Виден катер, что перевезёт нас через реку в Мериленд. Наступает момент истины: вы с нами или против нас. Я вопросительно разглядываю Питера, но получаю ответ из другого источника.

«Машину Пьемонта окружил спецназ. Сворачивайте операцию!»

— Скажите, господин Мерзляевский, если бы подобная ситуация сложилась с вашей дочерью Ольгой, и ЦРУ предложило лечение за границей в обмен на тайны российской разведки?

Ловлю за уши сердце, ухнувшее куда-то вглубь организма, и заставляю его работать в штатном режиме. Противник опередил нас на три шага, хуже того — продолжает наращивать отрыв!

— Каждая ситуация индивидуальна, Питер. Вы не можете предложить бонуса, подобному сертификату.

— Гордитесь? Утаиваете от мира технологии, что спасли бы миллионы жизней! Обдираете состоятельных пациентов и на их средства оккупировали Конго!

Если он надеется на мои оправдания с неизбежной утечкой информации, то у меня нет времени, чтоб опростоволоситься ещё больше.

— …Ваше предложение не интересно, независимо от моих патриотических убеждений. В наше время все технологии пересекают государственные границы. Через пять, в худшем случае — через десять лет, слышите, они будут и в США, а потом обгоним вас. Лучше дочь вылечится позже, но законным способом, чем до конца дней скрываться с отцом-предателем в африканских джунглях.

— Вынужден прервать общение. Около вашей «Тойоты» топчется кавалерия, не приведи Господь — краску поцарапают. И вертолёт на горизонте.

Пассажир догадывается, что суета спецназа на шоссе и тишина на берегу означают бездействие его маячка. Я вылезаю и выпускаю его в прибрежную свежесть воздуха, даруемую Потомаком. Она не радует обоих: я провалил операцию вчистую, Пьемонт не записал наш спич. Вместо прощания указую ладошкой вглубь леса, где в полумраке просматриваются следы колёс. Американец уносится рысью профессионального бегуна.

Катер перебрасывает нас на северный берег, сам мчится вниз по течению, привлекая внимание рёвом пятисотсильного двигателя, мы втроём с Сэмом и со скверным настроением катим к посольству, под ясны очи недовольного начальства.

Гм, недовольство — это мягко сказано. Камалла в ярости.

— Ловушка?

— Она самая, заранее подготовленная. Скажите, дарлинг, были ли у нашей разведки другие попытки подкупить ЦРУшников сертификатами?

Если я такой умный, какого чёрта задаю этот вопрос только сейчас?

Камалла мнётся. Она облачена в чёрный обтягивающий комбинезон без намёка на индийско-мусульманскую сдержанность. Похоже, была готова хватать М4 наперевес и штурмом брать Лэнгли, если бы нас туда свезли… Глупо, но трогательно.

— Попытки были. Успешные ли — не знаю.

Занавес. Я должен удивиться, что наш скаутский отряд не переиграл ЦРУ с их семидесятилетним опытом борьбы с перевербовками? Интересно, сколько часов остаётся до объявления меня персоной нон-грата за действия, несовместимые с дипломатическим статусом?

— Камалла… Мне хреново. Сейчас сорвусь. Нужна или бутылка виски, или женщина.

Алкоголь в посольстве запрещён также сурово, как и в Банги. Согласно неписанным шпионским правилам, женская часть агентуры обязана делить ложе с друзьями и врагами по производственной необходимости, а не по зову души и плоти. Но Камалла — дочь Биг Босса, на неё законы разведки не распространяются. И, чесслово, глядя на её стройную аппетитную фигурку умеренного роста, совсем не испытываю желания грубо опрокинуть на спину, как Элеонору и других коллег приятного пола.

— Идите к себе, готовьте рапорт. Я зайду через полчаса.

Не веря собственным ушам, несусь в жилой блок и трачу эти полчаса с максимальной пользой. Успеваю поменять бельё на свежее, бреюсь, обмазываюсь дезиками-гелями-лосьонами. Грандиозный провал с Пьемонтом вытеснен единственной мыслью: неужели?

Через тридцать одну минуту раздаётся стук. Камалла, напоминающая пантеру в своём сексуальном чёрном комбезе, ставит пузырь скотча и беззвучно ретируется. Решительно день не задался!

Глава четвёртая, в которой герой вынужден прибегнуть к нетрадиционныметодам

Шпионы, действующие в загробном мире, не входят в круг интересов разведки.

Богомил Райнов

Ну, а покойники, бывшие люди,

Смелые люди и нам не чета.

Владимир Высоцкий

Следующее появление Камаллы вблизи моей койки также не носит эротического характера. Вместо «доброго утра» она ошарашивает:

— Пьемонта застрелили!

Прыгаю в штаны прямо из постели, Леди Босс не удостаивает меня возможностью уединиться для утреннего туалета и продолжает строчить из своего карминового пулемётика.

— Я отправила всех отдыхать, мы только утром прослушали запись из «Кэмри» Пьемонта. Его случайно прикончил один из спецназовцев.

То есть с момента прибытия ЦРУшной души в мир иной прошло восемь часов, новопреставленный успел чуть-чуть освоиться и уверенно посылает в пеший сексуальный поход операторов Некроса при попытке установить контакт. Камалла подтверждает мою догадку, тон совсем убитый. Если в провале вербовки её обвинить трудно, американцы специально готовились к такому ходу с нашей стороны, то небрежность с прослушкой целиком на совести моей временной начальницы.

Не замечаю её протест и заскакиваю в санузел, переполненный пузырь мешает сосредоточиться. После вчерашнего чуть штормит, сказывается долгое отсутствие тренировки. С облегчением уретры приходит свежая мысль. Её вываливаю наружу едва членораздельно, рот занят зубной щёткой. После вискаря, потреблённого без закуси и компании, нельзя игнорировать чистку зубов.

— Дарлинг, выбирай. Для меня самое время уматывать в Банги и увещевать твоего отца, чтоб не залезал ещё глубже в конговскую яму. Тем более ЦРУшники в обнимку с ФБР запросто могут объявить мне травлю. Есть второй вариант: я остаюсь и пытаюсь вырулить ситуацию в лучшую сторону. Разумеется, без гарантий успеха. В случае чего неудачу свалишь на меня.

Она в замешательстве. Задаёт ключевой вопрос:

— Зачем вам это, Мерз?

Застёгиваю рубашку. Теперь готов к труду и обороне, как наши общие предки из СССР.

— Во мне сильны гетеросексуальные инстинкты, Камалла. Они не только в желании покрыть каждую сексапильную самочку, но и в невозможности бросить женщину наедине с неприятностями. Отец не рассказывал? У русских это в крови, если, конечно, в жилах кровь, а не водица.

— Папа вообще ничего не рассказывал о прошлом, — неожиданно откровенничает моя полукровка. — Будто родился в Индии.

— Так… Одна минута ничего не изменит, а тебе будет познавательно, — порывшись в вещах, откапываю старый номер «Монд», в нём журналистское расследование о похождениях некого персонажа на юге Алжира. Руку на отсечение, если это не Биг Босс. — Полистай на досуге. Идём!

Аудиозапись из «Тойоты» наглядно демонстрирует, что в американских силовых структурах порой случается такой бардак, что русским не снилось.

«Седьмой! Кто-то бежит из леса на шесть часов!»

Короткая очередь.

«Первый, я снял его!»

«Твою мать, Билли, это же Пьемонт! Тот, чью задницу мы должны были прикрывать! Какого … ты открыл огонь без команды, грёбаный…»

Дальше упоминания частей человеческого тела и неприличных способов их контакта льются как из рога изобилия. Американский мат по разнообразию уступает российскому, но по частоте и интенсивности употребления — нисколько.

— Сэм! Вырежи две минуты — самых цветастых с момента стрельбы. Файл отправь в Лэнгли, — я оборачиваюсь к Камалле и огорошиваю её новым нарушением всех мыслимых и немыслимых инструкций. — Необходим доступ к Некросу. Прямо сейчас и прямо отсюда.

Она растерянно качает головой.

— Отправка в ЦРУ без санкции посла… Это же шантаж! Международный скандал!

— Наша послица потратит два дня на совещалки с МИДом. Не вариант. Файл закинем им с анонимного ящика, без каких-либо требований. Просто намёк: не дёргайтесь, есть доказательства, что вы обоср… В смысле — ошиблись. А что касается Некроса, то никогда не поздно выбрать другой выход из двух предложенных утром.

Камалла опускает изящную попу в кресло. Сегодня она в балахонистом, очертания её форм память извлекает из архива, где начальница в чёрном обтягивающем.

— Догадываюсь, почему отец предпочёл вас отослать. Вы слишком давите.

— Да! И отговорил бы его от слоновьего танца в посудной лавке. И сейчас не поздно!

— Поздно, — встревает Дорис. — Ночью наши танки вошли в Киншасу.

Развожу руками. Конечно, бороться с завихрениями в мозгах этого семейства — моя работа, но иногда хочется в отпуск.

— Идём!

Попа снова двигается. Контуры фигуры спрятаны в плотной ткани свободного кроя, поверх него болтается полупрозрачный лиловый кокон чего-то воздушного. Иногда я смешон самому себе. Здесь и сейчас происходят события, способные привести к небывалому витку конфронтации или к серьёзной победе над ЦРУ, а моё воображение управляется первобытными инстинктами… С усилием прекращаю попытку что-либо рассмотреть через асексуальный наряд.

Отдельный кабинет Леди Босс изолирован от плнеты всей. Не удивлюсь, если от шаловливых нейтрино — тоже. Терминал Некроса точно такой, как в Баминги. Камалла пристраивается рядом. Если пристально изучала моё досье, наверняка она в курсе посиделок с французским лётчиком. Но сейчас сможет помочь совсем другой человек. Если и вправду сможет.

— Здравствуй, Гриша.

— Гена? Ты в своём репертуаре — желать здоровья человеку, которого сам сделал покойником.

Камалла, не понимая ни слова, тычет розовым коготком в тачскрин, активируя переводчик. Наивная! Перевод с русского так и не поднялся выше Гугл-транслейтора. Судя по вздёрнутым ресничкам, первая фраза покойного коллеги звучит примерно так: «Ты есть свой репертуар — много для здоровья человека, что он и сделал мёртв».

— Ты ж вроде как меня простил?

— Да! Но поверь, соратник, так просто это не забывается.

— Значит — простил, но не очень. Тогда насколько уместно к тебе обращаться с просьбой?

На фотографии, взятой с какого-то служебного документа, он выглядит начальственным чинушей старой формации, к таким без фиги не подходи.

— Просьба? Я наслышан, что здешние у вас ответную услугу выпрашивают, кроме контакта с живыми родственниками.

— Гришь, мне плевать на правила. Но представь на секунду, твоему сыну приходит письмо «привет от папы с того света». Даже если в письме вдруг будут подробности, известные только вам обоим…

— Понятно. Как он вообще?

— Не знаю. Дело настолько срочное, что не успел подготовиться… Сейчас, — сую смарт Камалле с выведенным номером генерала. — Дарлинг, на том конце трубу поднимет Фёдор Степанович, пусть осведомится о делах родственников агента СВР, ликвидированного в пустыне Негев.

Она покидает кабинет с обречённым видом. Согласившись играть по моим правилам, отыгрывает до конца. И на том спасибо.

Я торопливо рассказываю Григорию ситуацию с Пьемонтом. Покойник веселится.

— Пиндосы своего замочили? Бывает.

— Но повесить решат на меня. А я сделаю второй заход на его супругу. Только не надо пошлых предположений про разврат с вдовой!

— А что надо?

— Подробности. Она получит письмо от Пьемонта, так сказать, прижизненное. Типа — дорогая, в случае моей смерти прошу все шишки вешать на ЦРУ.

Подгадить противнику! Этой возможности Гриша не упустит. Хоть засылали нас с миссией не дать Штатам пасть слишком уж низко.

Удерживаюсь от соблазна постучаться к покойному лётчику. Как пилот ВВС США, он не восторге от моих каверз американцам. Пушистым облаком влетает совершенно живое существо. Камалла размахивает моим смартом — Степаныч успел добыть информацию и про гришиного сына, и про обоих внуков. Когда разрываем связь с загробным миром, я фибрами души ощущаю гришкину посмертную радость. Он снова в деле, он снова в контакте с родными! Хочу надеяться, что искупил хотя бы часть вины перед ним.

— Задаю вопрос, который должна была задать час назад: каков ваш план?

— Он только сейчас вызрел до конца. Нужен чип-датчик в листе плотной бумаги, образец почерка Пьемонта и пятьдесят тысяч долларов в камере хранения.

Я пользуюсь успехом у женщин? Далеко не у всех. Зато умею их удивлять. Против Камаллы метод не работает. Она решила ничему не удивляться, даже столь разнообразному заказу.

Прослушка в доме Пьемонта работает и фиксирует активность гаджетов ЦРУ. Пусть шпионы, перемещённые в мир иной, не входят в круг интересов разведки, Лэнгли волнуется — хватит ли у меня наглости потревожить безутешное семейство. Ещё как хватит!

События продолжают разворачиваться с ошеломляющей быстротой.

«Происшествия. Вчера вечером в тёмное время суток на Джордж Вашингтон Мемориал Парквей водитель грузового автомобиля совершил наезд на припаркованную у обочины легковую автомашину марки „Тойота Кэмри“ без габаритных огней. Находившийся в ней водитель Питер Пьемонт от полученных повреждений скончался. Офис шерифа разыскивает свидетелей инцидента и грузовой автомобиль марки…»

— Абсолютно правильный ход, — хвалит конкурентов Саддих Зафар. — Обеспечили свободу выбора, спустить на тормозах как ДТП или «вдруг» обнаружить пулю врагов демократии.

Следующую новацию доставляет Мбвонга — честно украденный школьный альбом у одного из однокашников Пьемонта, они там накорябали друг другу пожелания. Конечно, за годы почерк изменился и ушёл далеко от тинэйджерских каракулей, но лучше, чем ничего.

Ещё через сутки прослушка доносит долгожданный диалог.

— О боже…

— Делла?

— Мама, это письмо от Питера!

— Он жив?

— Нет, ты же знаешь… Господи… Он пишет, что ему угрожает опасность, что ЦРУ планирует…

— Что? Что планирует?

Тёща ЦРУшника подыгрывает до того по нотам, что создаётся впечатление — и ей обещан сертификат.

— Мама, тебе не стоит это знать. Слишком опасно. Ещё здесь приложен код от камеры хранения, там должно быть пятьдесят тысяч долларов, — слышен всхлип. — Питер позаботился о нас на случай своей смерти!

— И утаил эти деньги при жизни, — сварливо замечает пожилая леди, напоминая мою тёщу. — Всё-таки, что там в письме?

Расчёт построен на предположении, что парни из Лэнгли проявят не меньший интерес, чем корыстная старая перечница. Безутешная вдова бежит к машине, чтобы найти утешение хотя бы в пятидесяти килобаксах, а возле письма слышен шорох, после чего оно со скоростью тридцати пяти миль в час устремляется в штаб-квартиру.

Там свирепствует голевой режим. Рыцари плаща и кинжала сдают всё до мелочей — и плащи, и кинжалы, и сигареты, и прокладки. Внутри здания действует компьютерная сеть без электрического контакта с внешним миром. Хакнуть её невозможно никоим образом, если только щупальце хакера не запустить вглубь крепости. И лист плотной бумаги отлично работает щупальцем!

Конечно, он не в состоянии отправлять запросы, пошуровать в базе данных нам не дано. Но и сведения из текущей переписки представляются информационным Клондайком.

Спустя трое суток после безвременной кончины Пьемонта Камалла не скрывает торжества. Сердолик сияет каким-то огненным оттенком: женские глаза способны менять цвет от настроения. Я скромно изображаю ветошь на втором плане. Раз успех — начальница всё классно организовала. А коль постигла бы очередная неудача, у неё оставался сильный ход, свалить провал на глупые советы варяга из Банги, навязанного отцом. В общем, беспроигрышный расклад.

Зная, что периодически нужно удобрять Ясенево, потому что без подкормки ростки их хорошего отношения увянут, я сливаю им чуть-чуть килобайтов об американской агентуре в Москве и в стройных рядах СВР. Ответ следует незамедлительно. Российский атташе по культуре предлагает согласовать грядущее выступление в Юнеско на тему народных промыслов. А какой из промыслов может быть народнее шпионажа?

Через двое суток, когда мне уже давно пора в Африку, и единственным поводом продлить американское заточение подле Камаллы служит ожидание российских культуристов… или культурологов, не знаю, между бронированными створками ворот нашего посольства втискивается чёрный «Мерседес» с триколорами. В качестве главного распространителя гуманитарных ценностей из лимузина вылезает генерал. После протокольного обмена улыбками гость просит уединения с моей персоной, где без обиняков лепит в лоб:

— Гена, ты охренел?

Разумеется, употребляет более крепкое слово. Воздерживаюсь от дурацких «а чо такого» и жду продолжения, протянув ему стакан. На донышке плещутся остатки виски.

— Тебя что просили сделать? Ограничить ущерб, причиняемый американцам, пределами разумного. Ты что творишь? Я утром встречался с коллегой из Лэнгли. За истёкшие сутки армия федерации уничтожила тридцать два конголезца, связанного с ЦРУ. Без суда и следствия, их тупо расстреливают на улицах Киншасы. И пятерых грохнули на своей территории. Я понимаю, на войне — как на войне, но в борьбе разведок иные правила! Американцы знают, что изначально ты наш, поэтому запросто начнут мочить русских. Хотя бы для сравнивания счёта.

Биг Босс оставлен без присмотра и распоясался… Завтра же лечу в Банги!

— Степаныч, я только информацию добываю. Про американских крыс в ФСБ и СВР — тоже, кстати.

— Помню. Спасибо. Но крысы — мелочь. Пусть она даст мне погоны генерал-лейтенанта, всё равно мелочь. Речь о недопущении переустройства мира. Американцы, они кто? Добровольные санитары леса. Волков никто не любит, никто не отрицает полезность волков. Вспомни, кого они прижали за последние два десятка лет — Милошевич, Хуссейн, Каддафи, Асад, Бин Ладен. Среди них есть хоть один хороший парень?

Мотаю головой. Я бы перечислил ещё столько же политиков, врагов Америки. О них лишь одно сожаление, что их мирный сон не был прерван «Томагавком». Алжирские друзья Биг Босса из того же ряда. И что с того? Не устраивают не цели — порочны сами методы наказания, о чём вопрошаю генерала.

— Но почему торжество демократии наступает через сотни тысяч трупов нонкомбатантов?

— Волки режут без жалости тех, кого считают баранами. Арабов, славян, если, конечно, они не успели принять гражданство США с приобщением к высшей расе. Но альтернативы нет. Механизмы ООН не действуют. Ядерное оружие способно защитить только немногочисленные государства, им обладающие, и то американцы без проблем грохнули бы какую-нибудь Северную Корею, если бы очередному энтузиасту чучхэ взбрело в голову переступить черту. Поэтому относительный мир на земле способна поддержать только крупная держава, готовая послать мощный экспедиционный корпус на голову врагов демократии.

Честно говоря, не ожидал столь ярого выступления в защиту Штатов. Жду, что он похвалит их за победу в Холодной войне и уничтожение СССР, излишне сурового воплощения российской имперской мощи, но старое гебешное воспитание не даёт углубиться столь далеко. Он замолкает, обличающе смотрит из-под кустистых бровей размера в полбрежнева.

— Генерал, армия России гораздо сильнее, чем в 90-х, Китай вооружился до зубов. Что мешает создать международные силы быстрого реагирования. Раздоры?

— Раздоры — громко сказано. Достаточно отсутствия единства. В Алжире вы подорвали военную репутацию главной армии мира. Обрати внимание, сколько экстремистской нечисти подняло голову. В течение недели вы ослабили другую дубину Администрации — тайные операции ЦРУ. Что вы оставляете американцам? Ядерные удары?

— Мы наталкиваем их проявить чуть больше взвешенности. Спуститься с трона и советоваться по поводу очередной акции с другими державами — с Россией, с Китаем, теперь и с Африканской Федерацией. Если арабов не прикрыть русскими С-600 либо «Африканским ответом», крылатые ракеты и дроны раздолбают любую страну.

— Гена, это твоё частное мнение. Каждый имеет собственную точку зрения на вопросы международной политики, и оно абсолютно никого не интересует. Если процессы не остановить, и в Баминги изобретут, например, защиту от тотального ракетно-ядерного удара с эффективностью процентов девяносто, считай, третья мировая началась.

Моя комнатёнка с недопитой бутылкой виски в шкафчике становится на редкость неуютной. Фёдор Степанович прав. И в чём-то не догоняет. Люди — не бараны, частью которых нужно жертвовать ради поддержания волчьего поголовья. Я не могу уподобиться Биг Боссу. Тот выбирает лучший из советов. Я советы слушаю, но имею своё мнение, пусть не представляющее ценности в глазах СВР.

— Значит, я не справился. Отзовёте?

Степаныч отмахивается клешнёй.

— Как ты себе это представляешь? Мешок на голову и обдолбанного, спелёнатого в дипломатическом багаже — в Москву?

— Голливудский вариант.

— Мы не в кино, Гена.

— Тогда инъекцию в бедро, и скоротечная смерть от сердечного спазма.

— Ближе к реальности, но всё равно — не то. В разведке ликвидируют редко, если не считать ваших живодёров в Киншасе. Просто оборвём связь. Ты — сам по себе, делай что хочешь. Уберём тебя, если будешь представлять угрозу для государственной безопасности России. Желаешь инъекцию? Заказ принят.

Тискаю пальцами стакан с виски. Вот так победы превращаются в поражение. Есть, конечно, чисто мужской выход — набухаться. Не этими же каплями…

— Пока я ещё не вычеркнут из списков, можно просьбу?

— Валяй.

— Присмотрите за Ольгой. Пьемонт прямо намекал: она в поле зрения.

— Уже сделано. С вашего рандеву в Израиле. Но я усилю охрану, сейчас на тебя у ЦРУ зуб длинный. Похитить ребёнка и шантажировать — им раз плюнуть. Демократы хреновы…

И не противно вам, герр генерал, так энергично их защищать?

Желание добить скотч после его ухода внезапно сменяется пароксизмом буйной деятельности. Снова выпрашиваю у начальницы терминал, только к покойникам не пристаю, заваливаю электронные мозги кучей вопросов. Попутно гложет удивление: почему самые очевидные из них никто до меня не задал? Строго говоря, удивляться нечему, Биг Босса окружают карьеристы и трупы, обе категории лизоблюдов не осмелятся погладить его против шерсти. Президент гениален тем, что умеет выбирать правильный совет? Фигушки. Он создал себе окружение, из которого умный совет не родится.

Глава пятая, в которой герой атакует президентское семейство сразу на нескольких фронтах

Чем низменней инстинкт, тем ярче наслаждение.

Михаил Мамчич

Великие державы всегда вели себя как бандиты, а малые — как проститутки.

Стэнли Кубрик

Последняя ночь в Мериленде приготовила сюрприз. Я уж бросил дурное дело на него надеяться.

Камалла опровергла расхожий стереотип, что у всех женщин, рождённых где и «Камасутра», сей трактат служит настольной книгой. Она отдалась с бесхитростной непосредственностью, и единственным атрибутом разврата, кроме самого факта соития, был только комплект сексуального нижнего белья, пронесённого конспиративно под обычной мешковатой робой. Кстати, рассмотреть не позволила. Скользнула в комнату, вырубила свет, и я ощутил её руки, шёлковым капканом обвившиеся вокруг моей шеи.

…Мы лежим в темноте, успокаивая дыхание. Мои руки ни на секунду не останавливаются, перебирая восхитительные точки на её маленьком теле, чтобы к следующему раунду Леди Босс вылетела на пике вожделения.

— Ты набросилась на меня как тигрица. Думала — сбегу? — ответ мне известен, но хочется услышать от неё.

— Боялась сама сбежать. У двери минут пять торчала — ноги не шли.

— Но искус оказался сильнее, — хитрый пальчик путешествует вокруг соска, потом продолжает вояж вниз, и тьма не собьёт его в пути. Искус нарастает, на этот раз — абсолютно плотский, без примеси высоких резонов, оправдавших её появление на узком холостяцком ложе. Сломан барьер. Как бы женщина ни демонстрировала «что вы, я не такая», по протоптанной тропе она пускает свободно, пока требования благодарности за доступ к телу не превысят готовность мужчины благодарить. Первый раз или даже в несколько первых встреч близость даруется авансом, тем более что дама умудряется получить удовольствие.

— При чём тут искус… Ты — единственный мужчина за последние годы, что смотрел на меня как на женщину, а не дочь Президента, плевал на субординацию, желал секса, рисковал, добился благоприятного результата и ничего не потребовал взамен.

— Взамен? Хватило бы второй бутылки. Я не ради постели старался, твою карьеру спасал. Если просто рассчитываешься со мной за услугу — вон отсюда.

Безбожно переиначиваю смысл её слов ради симуляции обиды. Палец покидает эротический маршрут, на половинку ладони не достигнув влажной пещеры. Женщины говорят, что прерывание на этом рубеже весьма неприятно, зато получают истинный кайф, если смилостивишься и продолжишь возню.

Камалла резко садится на кровати.

— Ты с ума сошёл! При чём тут… — она повторяется и сама это замечает. — Вам никогда не понять женщин.

А ты слишком наивна для разведки. Хладнокровие в постельных разговорах важнее умения устанавливать подслушивающие устройства.

— Сама же завела речь про «взамен».

Я покровительственно роняю её обратно. Увы, гормональный уровень основательно упал. Пальчик получает подмогу и отправляется по другому маршруту, он — не трамвай, у него много путей.

Так мы щебечем до утра. С похвальной частотой щебет уступает место другим звукам. Наконец, Леди Босс отключается — ей нужно отдохнуть хотя бы часа два перед рабочим днём. А у меня сон отрезало, что не особо волнует. Высплюсь в самолёте.

Волнует другое. Камалла — не просто так. Не из тех женщин, что перепихнулся, бросил на прощание «буду помнить тебя вечно, милая» и упорхнул за горизонт навсегда. Её вспышка чувств непритворная, достаточно их обмануть — жди ответа. И, не исключено, метод ретирады в дипломатическом багаже покажется самым желанным. Обиженная дочь первого лица государства способна на многое.

Да и я чувствую себя странно. Не любовь, не похоть в чистом виде, что-то иное. Не смогу небрежно выбросить воспоминание об этой ночи как использованный презерватив. Тем более что кондомами не пользуюсь, после ремонта в Банги никакой СПИД не страшен.

Утром колдунья с сердоликовыми глазами расставляет точки над i.

— Не нужно никаких обещаний. Если больше никогда не объявишься, пойму.

Одевает мешок на плечи, прямо на голое тело, босые ноги суёт в туфли и убегает. Соблазнительное прозрачное боди, в котором растлила бы и мёртвого Григория, лежит на полу. От него исходит едва уловимый запах сандала. Словно фетишист-извращенец прижимаю его к лицу, потом бережно пакую в кейс. Если и выбросить, то не здесь, не компрометируя Камаллу перед уборщицей.

Если честно, по пути в аэропорт ожидаю отнюдь не ласковые объятия. Оттого коллеги меня сопровождают почти как главу государства, готовые если не отстреливаться, то закатывать грандиозный скандал. Пусть не объявлен персоной нон-грата, но разглядывать стриженые лужайки и диковатые поросли вокруг Потомака больше не светит. Почему-то крутится сонная мысль, что в случае наплевательства на дипломатический иммунитет ФБРовцы обнаружат в багаже несвежее боди. Эта глупая мысль отступает только в самолёте, вытесненная более актуальной: как уговорить папашу своей любовницы коренным образом изменить внешнюю и внутреннюю политику.

Главный Босс ускользает из моих сетей. Он лично командует победоносным походом, наша армия берёт под контроль южную часть Конго, некогда Демократического, растворяясь в безбрежных просторах огромного государства. Ну не может одна рота поддерживать оккупационный режим на сотне квадратных километров!

Об этом узнаю в машине по пути из аэропорта Банги в МИД. На входе в здание едва терплю, пока неторопливые сканеры проверяют сетчатку и пальцы. Коллеги при виде моей всклокоченной персоны жмутся к стенам, робко отвечая на приветствия. А внутри кипит. Накачка Степаныча, душевный секс с Камаллой и понимание, наконец, что нужно делать, смешались в бурлящий коктейль. С распечатанной пачкой компьютерного анализа проламываюсь через секретаря к министру. Господин Мохаммед Сурьяканта Абдул, естественно — сын первого лица, смотрит с иронией.

— На гребне волны после разоблачения ЦРУшников вы имеете шанс в чём-то убедить отца.

— Вы поможете, сэр? Вы ведь согласны с доводами!

Толстые губы на тёмном лице расплываются в усмешке.

— Дорогой Мерз! Я поставлен на эту должность, чтобы помогать президенту, а неперевоспитывать его. Если он прикажет скорректировать курс, я возьму под козырёк. Если нет — увы. Вы рвётесь в Конго немедленно?

— Каждый день играет против нас.

Сурьяканта воротит царственный профиль к окну.

— Вечереет…

Ну да, разница в часовых поясах между Вашингтоном и Банги плюс время перелёта сложились не в мою пользу, достаточно глянуть на часы, а не на солнце. Но министр по-индийски нетороплив.

— С утра прикажу подать спецрейс. Регулярное сообщение нарушено. И, мистер Мерз, приведите документы в порядок. Я не уверен, что вы сами вполне разобрались с аргументами.

В коридоре натыкаюсь на Элеонору. Не видел недели три, поэтому успел подзабыть её порочную красоту.

— С возвращением! О твоём вояже столько слухов и ничего конкретного… Заглянешь?

— Попозже. Не сегодня.

Наверно, после репарасьон и коррекции внешности эту женщину не динамили ни разу. Она даже мысли такой не допускает, в голосе звучит обеспокоенность:

— У тебя всё в порядке?

— Да… Устал. И дел много, с утра опять улетаю.

До неё начинает доходить.

— Похоже, решил сплавить меня во френд-зону? Если не используешь единственный вечер.

Она права! А я веду себя глупо. Если начну хранить верность Камалле, наш американский роман превратится в мелодраму. Самый простой способ перевернуть страницу — он и самый очевидный.

— Забегу, конечно. Только не обижайся, что ненадолго.

С победным видом «то-то же!» Элеонора удаляется, чуть покачивая бёдрами. Естественно, вечером помогает стереть послевкусие сандала, сводя акт любви до сугубо плотского процесса.

Рано поутру, глядясь в зеркало, я неприятен самому себе. «Вот, мистер Мерзкий. Убить хорошее просто. Но трупик — пахнет!»

Такого, воняющего изнутри, маленький реактивный самолёт перебрасывает меня в аэропорт Мейя-Мейя Браззавиля. Огромный и частично сожжённый освободителями муравейник Киншасы раскинулся напротив — на южном берегу реки Конго. Биг Босс покинул Киншасу, осматривает завоевания на юге. В итоге добираюсь до него ещё двое суток.

Президент изволит охотиться на львов в национальном парке Упемба. Когда после бесчисленных проверок армейский джип с моей тушкой, изрядно пострадавшей от тряски по бездорожью, просачивается во внутренний круг безопасности и тормозит на почтительном удалении от высшего генералитета, Биг Босс позирует с биноклем. Надо полагать, высматривает прайд. Львы подло попрятались. Он переводит внимание на стадо буйволов, заметное с нашего холма и без оптики. Но дикие копытные не котируются в качестве трофея. Босс кидает карабин кому-то из челяди, его острый глаз выдёргивает мою персону из толпы в погонах.

— Вас не ожидал увидеть. Через два часа жду с докладом.

Среди саванны разбит палаточный лагерь. Бросаются в глаза системы ПРО и ПВО: грузовики с радарными антеннами, пусковые установки. Не знаю, как массовую атаку, наподобие алжирской, но налёт нескольких дронов, крылатых ракет или Ф-35 они отразят.

Здесь, среди пыльного запаха трав, жаркого ветра и резких птичьих криков царит атмосфера, совершенно не типичная для глухого уголка Африки — атмосфера победы. Причём незаслуженной, несправедливой и временной, только не все это понимают.

Лакированные чёрные ботинки покрываются неопрятным рыжим налётом, сорочка потеряла свежесть, пиджак на плече, галстук распущен. Конечно, здесь война, мог бы нацепить армейский комбинезон без знаков различия, после боя в Банги не привыкать. Но… здесь все такие. Моя задача внести диссонанс. Доморощенный Бонапарт должен узнать, что его Маренго быстро превращается в Ватерлоо. Поэтому мне приходится выглядеть чиновником МИДа, а не членом разбойничьей шайки. К вызову в шатёр гранд-вождя возвращаю пиджак на плечи, удавку на горло, одноразовые салфетки приводят в товарный вид брюки и обувь.

— Разрешите, Ваше Превосходительство?

— Присаживайтесь.

На походном столике вместо карты боевых действий валяется красиво распечатанный дизайн-макет. Озёрам в парке Упемба суждено стать курортной зоной. Увы, не сейчас. Я отбрасываю политесы и перекрываю бумажную мечту Биг Босса своими листиками.

— Разгром агентуры ЦРУ является важным, но частным успехом. Есть проблема глубже.

— Не прибедняйтесь, — обрывает президент. — Камалла сочла ваши заслуги ценными.

— Весьма польщён. Однако осмелюсь подчеркнуть, что мы на краткое время получили доступ к стратегическим планам Вашингтона с инвариантным развитием ситуации в Африке. Прогноз резко отличается от благоприятного, выведенного неделю назад.

Читает. Моложавое лицо темнеет от гнева. Раскладной стул скрипит по песку, подобострастно выражая согласие с возмущением хозяина.

— И вы туда же… Блокада, санкции, изоляция… Военная поддержка оппозиции… Что ещё? Ракетно-ядерный удар?

— Нет, не понадобится. Мы слишком слабы, чтобы решиться на конфронтацию с самой богатой частью планеты. Нас прижмут без ядерного оружия. Не уничтожат — отбросят на годы.

— Мне об этом говорили и без вас. И без ЦРУшных записей. Но бросить завоевания — это признать поражение! Понимаете, вы, один из горе-стратегов?

— В отличие от других советчиков, я точно знаю реакцию на наши действия, господин Президент. И совсем не предлагаю бросить плоды завоеваний, — мои пальцы нервно вытаскивают следующий листик. Во время этой презентации, наверно, самой важной за всю пиар-карьеру, они волнуются не меньше владельца и оттого дрожат. — Вот пошаговый план, он позволит найти компромисс и удержать максимум из возможного.

Я торопливо раскрываю основные пункты: признать миротворческий поход оконченным, объявить о намерении предать территорию Конго под международный контроль (пока — только заявить!), создать буферную зону безопасности между реками Конго и Убанги, управлением ею не делиться ни с кем.

— Там проживают племена азанде, родственные коренному народу Центральной Африки, сравнительно цивилизованные — обращены в христианство, с хоть каким-то минимальным уровнем образования, мотыжное земледелие уступило место более культурному. С язычниками сложнее, их шаманы-комиссары будут вести агитацию, что духи предков недовольны пришельцами с севера. Но карман и желудок проголосуют как надо, и со временем придётся вспомнить о праве наций на самоопределение.

По лицу Биг Босса читаются мысли, словно проносящиеся бегущей строкой на рекламном щите. Он ищет хоть малейшую зацепку не отступать. Так фюрер в сорок третьем не желал покидать Кавказ. Земля — это такой трофей, что не увезёшь в обозе на родину героя.

Заранее знаю, он ничего не скажет. Будет советоваться с некрополем. Чужие соображения важнее собственных! Но я жив, и я здесь, и я не сдаюсь.

— Россияне натолкнули меня на верную идею. Почему никто из развитых стран не препятствует американцам исполнять роль мирового жандарма? Потому что такой жандарм нужен, и больше кандидатов на эту роль не предвидится. Если мы станем сильнее и авторитетнее США, то сами будем решать, выводить ли войска с захваченных территорий. Крупные игроки «выразят озабоченность», а мелкие проститутки промолчат. Кстати, американцы присоединять земли не любят, они предпочитают, чтобы весь мир трудился на них, — я глубоко набираю воздух в натруженные лёгкие и выдаю ключевую фразу, непревзойдённую по наглости даже для рекламщика из Сколково. — Предлагаю комплекс мер, чтобы за ближайшие десять лет вытеснить Штаты с военно-политического и экономического олимпа.

А теперь нужен завершающий штрих. Контрольный выстрел в голову после предупредительного в живот. Отчаянно страшась промазать, я наклоняюсь к нему и доверительно шепчу:

— Последовательными шагами мы построим величайшую империю на Земле. Ведь мы именно её строим, да, Босс?

Потом я падаю кулем в кондиционированное нутро джипа, в теле не хватает энергии даже на озноб. Похоже, главного я добился. Теперь он спросит у мёртвых героев не как захватывать Юг, а как сколотить державу. Смею надеяться, метод планового наступления победит.

Что, Фёдор Степанович, заказывал стабильность для России? Ничего, если стабильность будет обеспечена Африканской Империей? Особенно если на её политику повлияет засланный агент СВР, пусть даже придётся жениться на Камалле ради лавров принца-консорта.

О выборе варианта узнаю уже в Банги. Босс заявил о созыве международной конференции по урегулированию в Конго (браво!). Следующим решением назначил меня… Честно, хорошо, что я сидел на стуле и сохранил устойчивость. Наверно, титулу консорта удивился бы меньше. В общем, принимаю дела и возглавляю Министерство здравоохранения, не имея ни малейшего понятия, чем почка отличается от селезёнки. В числе первоочередной задачи поручено увеличение доходов от медуслуг в двенадцать-четырнадцать раз за ближайшие два года! Это с моим организационным опытом и навыками руководства людьми, по-хорошему, вряд ли достаточными для командования сельской амбулаторией на три фельдшера.

Ветер перемен несёт меня в Баминги, где расположено большинство койко-мест для ускоренного человеческого ремонта. Туда приходит самое весёлое поздравление с новой должностью. Оказывается, о престижном портфеле выходца из Москвы упомянули российские СМИ.

«Дорогой супруг! — написала Инка. — Коль уж так выпало, сможешь ли обеспечить нам с мамой лечение вне очереди? Омоложение, оздоровление, косметологию?»

Да запросто! Если бы не одно огромное «но». Из памяти не выветрилась запись твоего разговора с дочерью в Эйлате. Я для тебя — только дойная корова, и дочку ты настраиваешь аналогично. Поэтому не могу удержаться от лёгкого сарказма.

«Конечно! Приезжайте. Если удобно — в следующем месяце. Переведи аванс в семьсот тысяч дукатов за себя и миллион двести за маму, счёт на сайте Корпорации, Ольге, если понадобится — бесплатно. До скорой встречи. Твой Г.М.»

Мёртвый лётчик не разделяет моего чёрного юмора.

«Мы с тобой разбирали это место из „Цитадели“. Друг тот, кто не судит. Я говорил: открыв свою дверь бродяге на костыле и с палкой, друг поставит палку и костыль в угол и не попросит бродягу станцевать, чтобы убедиться, как плохо он танцует».

«Помню. Какая связь?»

«В ограниченности своей она — инвалид, пусть костыли незримы. Ты смеёшься над её хромым танцем».

Да! Я поступил некрасиво. Я не могу быть другом этой женщине. Не могу быть другом всей планете, как умел тот лётчик. Он даже летал на невооружённом разведывательном «Лайтинге», чтоб никого не убить.

Поэтому его помнят спустя десятилетия после смерти, а таких как я забывают при жизни.

Глава шестая, в которой герой занимается целительством примерно с тем же уровнем знаний, что и в области шпионажа, то есть нулевым

Государство — это просто, как велосипед: наверху рули, внизу цепи…

Виктор Шендерович

Человечеству дали возможность бороздить космос, но оно хочет заниматься потреблением — пить пиво и смотреть сериалы.

Рэй Брэдбери

С окончания конголезской войны минуло полгода. В США погибла от «несчастных случаев» половина африканской нелегальной агентуры, целых четыре человека, после чего Камалла договорилась с Национальной секретной службой ЦРУ прекратить взаимное истребление. С уходом из МИДа я отрезан от развединформации. Бывшая начальница сообщила мне об этом приватно, как и о пиковой стадии охоты на людей, чтобы на то время не покидал Баминги.

Мы переписываемся короткими сообщениями, иногда говорим, но без визуала. И ничего личного, ни слова напоминая о единственной ночи. Между строк звучит, что она ещё ждёт. Мои ответы «ни туда, ни сюда» означают, что я не могу отказаться и не могу ни на что решиться. Знаю, женское терпение весьма ограничено во времени, а дождавшиеся мстят за ожидание… Всё равно, сохраняю подвешенное состояние.

Иногда Леди Босс приходит во сне. Сердолик, ямочки, детская неумелость… Я тянусь к ней со смесью радости, вожделения и обнимаю пустоту смятых простыней. Просыпаюсь один, хоть далеко не всегда нахожусь в одиночестве.

В Баминги бурлит освобождение нравов. В какой-то мере оно задано Боссом. Из Индии Вождь привёз целую когорту детей, не более одного ребёнка от каждой из его подруг. Навёрстывал упущенное в юности? Или специально создавал кадровый резерв, почему-то не опасаясь пострадать от неверности наследников подобно королю Лиру.

Полная реконструкция и омоложение до сих пор ограничены, главное — накладны, но для государственных служащих Федерации и офисного планктона Корпорации доступно лечение банальных болезней. Теперь вычистить из согрешившей тушки СПИД или сифилис так же необременительно, как подтереться. Секс впервые стал по-настоящему безопасным, а при запрете наркотиков, алкоголя и курева — чуть ли не единственным средством сбросить стресс, кроме физических нагрузок.

Так что вряд ли Камалла всерьёз рассчитывает, что я ударюсь в воздержание. Чем она занимается, судить не берусь, стараюсь об этом не думать, так проще. На днях пришла новость, что Дженифер Янг родила очередного наследника трона будущей империи. Меня известие неприятно кольнуло. Странные чувства к журналистке, не без моего участия спасённой в Алжире и разделившей невинную ночь, занимают внутри крохотный, но невероятно устойчивый плацдарм. Теоретически должен радоваться: путь к её душе и телу свободен, Великий Вождь дважды не входит одну и ту же реку.

Здесь, среди длинных белых корпусов корпорации, меня бесит другой наследник престола с нежным именем Чандрагупта Абдул, названный столь претенциозно в честь древнего царя из касты воинов-кшатриев. Дорвись он до верховной власти, я и правда просил бы Фёдора Степановича об отзыве в Москву, с эвакуацией внутри бандероли дипломатической почты.

В облике ничего европейского, скорее китаец, живая модель фарфоровых болванчиков, качающих головой с неизменно хитрым видом. Толстый, рыхлый, что особенно странно для индивидуума, имеющего возможность привести себя в порядок. Губы-сосики поджаты и искривлены, выражая монаршье презрение к инсектам моего уровня. По сравнению с нами он настолько велик, что исправить комплекцию, потливость, пористость кожи и сыпь на тыльной стороне ладошек ниже его достоинства — не станет же божество суетиться ради смердов.

Чандрагупта роняет обычное «нет» не спеша и с тем же влажным достоинством. Он посажен отцом возглавить всё медицинское направление Корпорации и Университета, при этом близко к оплывшему сердцу принимает только одну составную часть задачи: не допустить утечки технологий. Моё трепетное заявление, что Биг Босс велел обеспечить взрывной рост объёма медицинских услуг, болванчик встретил пространной фразой:

— Обеспечивайте.

— Спасибо за понимание. Мне надо прикинуть, какой перечень оборудования заказать в Китае и в Корпорации, как быстро мы сможем обучить специалистов, сколько нужно доверенных лиц из вашей семьи для контроля процесса…

— Нет.

Ощущение, будто в темноте наткнулся лбом на стену, разыскивая туалет. Неожиданно, больно, и хоть обмочись от обиды.

— Простите? С подачи президента я рассчитываю на ваше живое участие!

— Нет.

Машу руками так, что, общайся мы в бассейне, меня бы уже отнесло к другому бортику.

— Но вы здесь главный! Без вас это поручение невыполнимо!

Молчит. В принципе, отсутствие слов означает то же самое «нет», только он не удостоил меня шевелением губ. Сосиски заняты, они демонстрируют брезгливость от моего присутствия.

— Приятно было познакомится, — выдавил я тогда, не пытаясь придать искренность формуле вежливости. Чандрагупте глубоко плевать, испытывает ли посетитель удовольствие, близкое к оргазму, или спешит вымыть руки, пусть даже не удостоенные рукопожатием. К нему рвутся на приём сильные мира сего, здесь становятся слабыми, умоляющими. Потный колобок наделён правом делать скидку, передвинуть в очереди либо вообще отказать в обслуживании независимо от предлагаемой суммы. Липкий палец на кнопке вызова секретарши решает жить или не жить миллиардеру. В худшем случае — поп-звезде.

Полгода кручусь как могу. Не счесть сколько раз первое время натыкался на отказ предоставить мне элементарные сведения без одобрения Чандрагупты. Ещё больше — на игнорирование приказов. Однажды, доведённый до исступления ленивыми «нет», приступил к репрессиям.

Возможно, в число безжалостно уволенных попали весьма ценные эксперты, их утрата принесла ущерб Корпорации. А уж какой вред нанесён их мозгам в результате промывки — бррр… Не исключаю, некоторых имело смысл великодушно помиловать. Но не стал. Бонус воспитательного эффекта сильнее: другим неповадно. Особенно после попыток кандидатов на промывку апеллировать к болванчику. Безработные легкомысленно уповали на заступничество. Чандрагупта должен был счесть увольнения ущемлением его власти? Мелочи ниже его достоинства.

На примере толстяка я задумываюсь, насколько же неэффективен государственный механизм Федерации. Пока что ресурс финансов и влияния, обеспечиваемый Некросом, достаточно силён и с запасом компенсирует административные ошибки. Я не верю в изменение ситуации. Наверху всегда будет семейство Вождя в лице его персоны и легиона детишек, важные решения не избавятся от влияния усопших, чей срок принятия решений исчерпан давно и навечно. Мнение электората, обычная маскировочная ширма деспотии под демократию, здесь значит не больше, чем в Советской России. Разве что цепи, в СССР ржавые, тут понемногу обрастают хромом, местами — и позолотой.

Возмущаться? Пикетировать? Выступать в СМИ? Чтобы со сложной, неблагодарной, но всё же ответственной работы отправиться в Сколково и прославлять изобретения, уступающие достижениям покойников… Нет уж!

Моё первое собственное изобретение получило неофициальное название «оффшорная медицина». Чтобы не зависеть от царственного лентяя, я выбил покупку пострадавшего круизного лайнера водоизмещением не то сорок, не то пятьдесят тысяч тонн, он проходит переоборудование в плавучий госпиталь «Бангоран». Запланировано ещё два корабля. В Баминги срочно подготавливаются спецы, нанятые в Европе.

Обеспечить защиту технологии от кражи так же просто, как с электробытовой мелочёвкой. Чипы работают только с привязкой к вычислительному центру в Баминги. Обслуживание техники доступно военному фельдшеру: установить датчики, снять датчики, поместить в процедурный саркофаг… Даже самая ответственная операция — проверка внесения предоплаты пациентом — полностью автоматизирована. Я надеюсь, что госпитальные суда бросят якоря в сотне метров от территориальных вод США или какого-либо государства Евросоюза. По этой же схеме работали оффшорные казино. Разумеется, куда проще было бы для начала увеличить раза в три количество койко-мест в больнице Университета или в Банги, но Чандрагупта уронил очередное «нет» без объяснения причин. Мимо него удалось добавить полсотни мест в крупных городах Африканской Федерации, но и только.

С заключением мира в Демократическом Конго у нас поднялась странная суета, сильно напоминающая период накопления ресурсов в компьютерной игре-стратегии. На головы народных масс хлынул поток технологий, грозящих перевернуть глобальный потребительский рынок. Изготовление одежды и обуви на 3D принтерах подешевело на несколько порядков. Корпорация устанавливает отделы с принтерами в тысячах торговых центров Европы, Азии и Северной Америки. Шопоголик теперь замеряет конфигурацию тельца, корректируя цифры несколько раз в год по мере наедания новых килограммов, и задаёт каталожный номер модели. Магазины превратились в шоурумы, народ шатается по ним больше по тусовочной привычке. На самом деле, гораздо проще затащить своего трёхмерного двойника в смарт-ТВ и мерить на него обновки. Виртуальный мистер Мерз в новом костюме ходит, садится, кланяется, может принять стойку карате хейсоку-дачи и отвесить удар ногой маваши, в реальной жизни мне недоступный из-за игнорирования спортзала. Управлять «вторым я» прикольно и немного неприятно. Разглядывая себя в зеркало, мы инстинктивно натягиваем на рожу маску интеллектуальной заинтересованности. Виртуальный двойник сохраняет отстранённо-брезгливое выражение. Я таков, когда не вижу себя со стороны? Ужас! Правда, утилита имеет специальную функцию, физиономия застывает с гримасой, отмеченной пользователем. У меня теперь выбран радостный оскал «люблю весь мир и щас его съем», женщины предпочитают холодную стерву.

Синтетические материалы намного превзошли шерсть, хлопок и кожу. При желании — не мнутся, не садятся, не вытираются, почти не рвутся и легко отстирываются. До меня доносятся слухи, что союз живых и мёртвых умников готовит прорыв ещё в нескольких областях: транспорте, домостроении, энергетике, парфюмерии-косметике… Здорово, конечно, но беспокоят два вопроса.

Во-первых, одномоментный выброс такого количества счастья на мировой рынок обвалит складывавшуюся веками структуру производства-потребления. Мы нанесём человечеству не меньший вред, чем обстреляв крупные города баллистическими ракетами. Умники задумывались? Вряд ли. Чтобы получить правильный ответ, нужен правильный вопрос. Биг Босс ставит вопросы весьма избирательно и очень не поощряет, если этим озадачивается кто-то другой.

Во-вторых, меня угнетает слишком уж утилитарная направленность наших изобретений. Например, колоссальная интеллектуальная мощь угроблена для выработки технологии по изготовлению двух тряпочек. Нижняя прикрывает промежность, верхняя — молочные железы, этот набор способен менять цвет, размер, фасон… Десятилетиями женщины пользовались обычными купальниками, открывающими или скрывающими прелести — по выбору, и не страдали. Но почему в Баминги никто не мечтает о космосе? Вернер фон Браун умер в шестьдесят пять от рака, голова у него варила не хуже, чем когда проектировал Фау-2 или ракеты для посадки на Луну. Сергей Королёв — вообще в пятьдесят девять, российская космонавтика до сих пор летает на его «Союзах», пусть сто раз модернизированных. Из них двоих да батальона подмастерьев можно сколотить такую шарашку, что такси до Марса появится через три года…

Но никому это не надо. Люди предпочитают натягивать джинсы нового фасона на свой жирный виртуальный зад и рассчитывать, сколько пилюль «Слим-Баминги» нужно сожрать, чтобы размер джинсов перестал напоминать слоновый.

Конечно, товарищи за пределами Африки интересуются, откуда мы здесь такие умные. Слухи о мёртвых гениях расползлись повсеместно. Не знаю, чья идея, но наш МИД и внешняя разведка не пытаются пресечь утечки. Наоборот, они всячески муссируют идею Некроса, неофициально, конечно, а вместе с ней контакт с внеземной цивилизацией или параллельной вселенной. В комплекте — находка базы данных правительства Атлантиды и прочих исчезнувших монстроидальных государств, подключение к вселенскому глобальному разуму и тому подобная желтизна. На фоне информационного обмена с чудовищем озера Лох-Несс идея интеллектуальной помощи от покойников выглядит до того бесцветной, что упоминать её считается моветоном.

В полукилометре от министерского здания есть очень секретное заведение, о нём знает всего десятка два человек из обитателей Баминги. Не считая заключённых в этом здании.

Формально, совесть моя чиста. Все подопытные — добровольцы из числа пленных конголезцев. У них тяжкие увечья, отсутствуют руки, ноги, глаза либо есть другая травма, едва совместимая с жизнью. Им обещан бесплатный сертификат на полное исцеление.

На бедолагах испытываем жидкость, условно именуемую «Африканское вино». Собственно, и до этого производился энергетический напиток, дающий лёгкую эйфорию. Он безвредный и не вызывает привыкания.

«Вино» даёт эффект, схожий с потреблением пива. Приняв до литра на грудь можно садиться за руль, рефлексы и восприятие дороги не нарушаются. Печень не страдает, мозги не плавятся, обмен веществ образцово-показательный, но… Но в партии, предназначенные на экспорт, добавляется некая хрень, вызывающая зависимость. В общем, каждый, кто сосал африканскую гадость хотя бы десяток раз за непродолжительное время, обречён тратить два-три доллара ежедневно на приобретение пары бутылок, себестоимость которых — центы. Разумеется, с изощрёнными вкусовыми добавками на рынок будут выброшены сотни разных видов «вина», отличающихся ценой и видом тары. Конечно, об опасности привыкания сообщит мелкий шрифт внизу рекламы. Так как пойло не содержит ни капли этилового спирта, нет противопоказаний по возрасту. Биг Босс считает, что новая сравнительно полезная дурь потеснит алкоголь и наркоту, получается — мы делаем доброе дело. Почему же в душе неприятный осадок, будто я — злой врач Менгеле, уродующий ради экспериментов живых людей?

В своём офисе играю роль доброго доктора Айболита. По должности мне приходится окучивать наиболее денежных пациентов, приносящих в казну десятки миллионов долларов за курс лечения, омоложения и исправления ошибок природы. Раньше чаша сия выпадала толстому индийско-китайскому божку. Чандрагупта, по воспоминаниям референта, тускло рассматривал VIP-клиента и очень изредка ронял коронные «нет». До определённого времени такая маркетинговая политика даже имела смысл. Болящие звёзды проникались убеждением, что поток желающих ремонта толстосумов велик, и они с жалкими тридцатью лимонами баксов в потном кулачке никому не интересны.

Времена изменились. Мы резко увеличиваем пропускную способность, понемногу снижаем цены. VIP-клиенты умеют считать нажитое непосильным трудом, некоторые предпочитают обождать, пока услуга не будет доступнее и дешевле. Поэтому приходится нежно тереться ухом о ногу пациента и мурлыкать, пока он не перевёл предоплату.

— К вам мисс Стивен, босс!

Голос секретарши звучит из динамика подчёркнуто эротично. Я согласился на кандидатуру Кэти из противоречивых чувств. Спать с секретаршей — пошло, потому что все большие и маленькие начальники в Баминги развлекаются с ними. Девушки из приёмных прекрасно знают, что в круг их обязанностей входит благосклонность к желаниям шефа. Моя Кэти — конфетка в яркой обёртке, зеленоглазая шатенка с откорректированной фигуркой и бархатным контральто. Выбор в её пользу сделан из хулиганских побуждений: самому интересно, сколько времени удержусь от соблазна. Если девушка извелась в ожидании, регулярно демонстрируя, что всегда готова, словно пионер советских лет, то не показывает этого, преданно глядит как спаниель на любимого хозяина с косточкой в руках.

— Спасибо, Кэти. Через минуту приму. Мне — один кофе.

О том, что VIP-овому клиенту нужно предложить полный набор чай-кофе-потанцуем, моей помощнице можно не напоминать. Входят обе, стареющая Ти-Ви-звезда плывёт впереди, как отвоевавший крейсер, готовый к разделке на металл. У меня за спиной нет зеркала. Если бы крейсер увидел Кэти в одном кадре с собой, то немедленно торпедировал бы её на обратном курсе. Сзади меня только монитор с диагональю метра три, пока пустой. Усаживаю, задаю несколько формальных вопросов. Моё время входит в калькуляцию с итоговой цифрой тридцать миллионов.

— Данные вашего обследования…

— Они возмутительны! Ваш аппарат дал мне шестьдесят пять!

Конечно, возмутительно. Общий счёт за омоложение учитывает разницу между исходным возрастом и желаемым.

— Понимаю. Вы родились пятьдесят девять лет назад. Увы, напряжённая работа, восхождение на телевизионный олимп, непрерывные поездки, всё это потребовало слишком много сил. Компьютер учитывает состояние ваших внутренних органов, иммунной системы, обмена веществ…

— Мне никто не даёт больше сорока!

Женщина не желает слушать. Десятки лет она слышала только то, что хотела.

— Не спорю, вы по-прежнему прекрасны. Я — ваш искренний и преданный поклонник, не позволил бы себе даже единого замечания относительно ваших программ, — тут глаголю истинную правду. Ни одного из её шоу не видел, незачем и критиковать. — Более того, есть возможность подправить только внешние признаки увядания… Простите, вероятного грядущего увядания.

— Это обойдётся дешевле? — апелляция к самой важной вещи на свете, к деньгам, пробивает её броню.

— Несколько дешевле. Придётся комбинировать, чтобы кожа выглядела молодо, независимо от отказа внутренних органов.

— Насколько?

— Два… Быть может два с половиной миллиона. Но сразу скажу — мы за это не возьмёмся.

— Почему? Мистер Мерз, мой дорогой, я о вас слышала много хорошего… — она настолько искренне ставит бровки домиком, что готова растопить лёд моих сомнений. Попробую вообразить, будто она действительно узнала обо мне заранее, а не только что прочитала фамилию на двери приёмной. Приученная потрошить жертв под софитами и телекамерами, мисс Стивен улавливает перемену в моём настроении и делает молниеносный выпад. — Право же, мы можем договориться о гибком варианте. Как вы посмотрите…

— Увы, никак. Ресурса вашей печени хватит лет на пять. Шейка правого бедра грозит переломиться в любую секунду. Вы прочитали до конца? Вероятность онкологических осложнений в течение двух лет — свыше восьмидесяти процентов. Поверьте, я забочусь не только о вашем здоровье, но и репутации нашей системы здравоохранения. Если вы выйдете из наших стен, сияя как майская роза, а через год-два умрёте от целого букета заболеваний, вряд ли нам удастся заполучить следующего клиента.

Брови совершают очередную метаморфозу. Очевидно, только они способны двигаться после бесчисленных пластических операций. Всё остальное — маска с толстым слоем косметической краски. Мисс наконец-таки изучает до конца распечатку предварительной диагностики. До этого первая строчка с упоминанием возраста, превышающего паспортный, полностью блокировала желание читать дальше. Руки, перевитые сосудами и покрытые морщинами, невзирая на тонны втёртого крема, начинают дрожать. Возможно, задрожат и губы, если удалить ботокс.

— Вы утверждаете… что я умираю?

— Я утверждаю, что вам жить ещё не менее пятидесяти лет, молодой и красивой. Для этого нужно всего лишь оплатить счёт.

Да, нужно заложить особняк в Калифорнии, продать часть акций. Есть другой вариант — сэкономить и воздержаться от госпитализации. На сбережённую сумму рекомендую заказать мраморный памятник, через пару лет он придётся очень кстати. Мне не сложно выписывать круглые суммы людям, если для них оплата ремонта чревата лишь мелкими неудобствами. Представляю на секунду, в кабинет прорвалась Делла Пьемонт и упрашивает вылечить дочь, после гибели мужа у женщины нет шансов накопить на сертификат. Клянусь, мне пришлось бы неловко. К счастью, такого сорта посетителей разворачивают далеко от моего порога.

— Но цена… Некоторым вы помогаете всего за два-три миллиона!

Да. Но не тем, у кого вилла в Санта-Монике, особняк на Лонг-Айленде и приличный пакет акций медийных компаний. Этого вслух сказать не могу и выкручиваюсь.

— Смотрим. У вас травматическая ампутация репродуктивных органов.

— Почему травматическая? Меня оперировали в лучшей клинике Нью-Йорка, когда обнаружили онкологию.

— Уверяю вас, дорогая мисс Стивен, в человеке нет ничего лишнего. Вместо лечения американские шаманы просто вырезали совершенно необходимую часть вашего тела. Не только ради беременности и родов, она играет важную роль в обмене веществ. Удалённые органы предстоит регенерировать. А бездумное их уничтожение мы квалифицируем как травму. Так, вижу повреждения молочных желёз с инородными телами, их удаляем, дилетантские имплантаты на челюстях тоже удаляем, зубы у вас вырастут свои, только придётся выровнять и отбелить.

— Ужасно… — она рассматривает детализацию счёта и убеждается, что удаление силикона из сисек и керамики изо рта обойдётся раз в сто дороже, чем их приобретение в своё время. — А причём тут травмы кожных покровов на лице?

О, это фирменная фишка. Публика её сорта непременно хоть раз делала подтяжки.

— Вместо восстановления кожи некий умник просто удалил её часть. Так ваше лицо будет выглядеть по завершении омоложения.

Сначала на экране моего компьютера появляется фасад клиентки поутру и без макияжа. Самка павиана в Московском зоопарке выглядит менее отталкивающе. По лицу посетительницы вижу — именно это она наблюдает по утрам. Демонстрирую ей омоложение до сорока, потом до тридцати. Кожа наливается соком, но глаза раскрываются широко-широко, рот тоже.

— Если не убрать последствия шарлатанской косметологии, на вашем лице застынет испуганно-удивлённое выражение. Конечно, со временем веки растянутся, через полгода сможете моргнуть первый раз.

Преувеличиваю. Но эффект достигнут. Кую железо, не отходя от банкомата, и вывожу её следующее изображение.

— Травма залечена. Очень симпатичное лицо. Помните себя двадцатилетней?

— Трудно поверить…

— Пока рано. Чуть подправим линию носа и скул, не сильно, чтобы основные черты лица сохранялись узнаваемыми. Немного перманентного макияжа, пусть губы, ресницы и брови станут чуть ярче. Теперь фигура… Готово!

Мисс Стивен кружится на мониторе нагая, на неё лишь бикини и босоножки на шпильках. Заставляю её потанцевать, продемонстрировать гибкость стана, давно утраченную. Отдам должное, в этой женщине было что-то привлекательное и без коррекции… Сорок лет назад.

Оригинал таращится на свою омоложённую копию натуральной величины, не моргая, слово веки уже натянуты. Приходит время контрольного выстрела. По соседству с топ-моделью вырастает полуобнажённая мисс Стивен из настоящего, готовая выбросить белый флаг перед наступающей старостью.

— Нет… — она закрывается от оглушающего контраста двух фигур. — Да… Да!

Терпеливо жду. Женское «да» и женское «нет» чаще всего означает вещи, мужчине недоступные. Вот когда слова прописаны в контракте, не допускающем двусмысленного толкования, снабжены подписями и банковскими гарантиями…

— Да, я согласна! Но с кем бы ещё поговорить о скидке?

С лёгким сердцем спроваживаю её к мистеру Чандрагупта и обнаруживаю повторно в своём кабинете через полчаса, за время её апелляции к живому богу успел подписать контракт с супружеской парой. Мисс Ти-Ви пребывает в слезах и в расстроенных чувствах.

— Он сказал «нет»!

— Сожалею. Утверждённая в контракте цена — наименьшая из возможного.

Она машет сморщенной лапкой и извлекает из крошечной сумки бумажную салфетку. Что же, женские сопли и слёзы составляют элемент моей работы.

— Я спросила — если мне восстановят яичники, могу ли иметь детей. Он сказал — нет!

Краем глаза просматриваю досье. В прежней жизни ей обзавестись потомством было недосуг. Но каков лентяй! Даже здесь уронил своё веское «нет», рискуя сорвать контракт.

— В пределах моих возможностей обеспечить, чтобы репродуктивная функция возобновилась. На цене это не отразится.

— О, правда не отразится? Мистер Мерз, не знаю, как и благодарить… Хотя — знаю. Когда я помолодею до двадцатилетней, обязательно вас навещу!

Я должен воскликнуть — люблю эту работу! Молчу. И вслух, и про себя — не издаю никаких восторженных кличей. Мне противно. Пусть не застал СССР с кое-какой, но всё же бесплатной медициной. В России и за бесплатное лечение, и за входящее в страховку всегда приходилось отстёгивать. Но что-то осталось от старых предрассудков. Жизнью и здоровьем нельзя торговать, тем более так бессовестно наживаться, как Корпорация.

Провожаю угасшую звезду до приёмной и вдруг замечаю быстрый взгляд, брошенный в сторону Кэт. Не гарантирую стопроцентную достоверность, но было в том взгляде примерно такое: «Вот пройду процедуры и буду выглядеть лучше тебя, замарашка. При этом останусь богатой и успешной, а ты сгниёшь в секретаршах…»

Мои интеллигентские рефлексии тотчас испаряются. Следующую посетительницу я развожу на деньги со всей пролетарской ненавистью. Мне и на министерской должности даже близко не скопить столько, сколько оставил ей папа-сенатор.

Глава седьмая, в которой герою придётся менять профиль работы и анфас собственного лица

Репортёр: Как вы находите Америку?

Джон Леннон: У Гренландии надо повернуть налево.

Ислам является религией мира и созидания.

Рамзан Кадыров

Пакистанский кризис застаёт меня в Либервиле. С умным видом разбирающегося во всём на свете человека я созерцаю последние штрихи по превращению круизного лайнера в офф-шорный госпиталь «Бангоран». По правде говоря, в судостроении и в медицине смыслю на уровне более чем поверхностной эрудиции. Проблемы вскрывают специалисты, докладывают, получают втык по поводу недостатков и мчатся их исправлять. Но по традиции большое начальство в моём воплощении обязано лично ступить на палубу, ковырнуть ногтем краску, задать уйму интеллектуальных вопросов типа: что там сверху торчит? А, это мачта… Почему про мачту мне не докладывали? Непорядок! Разобраться и наказать. Во-о-от. Теперь все знают, что начальство бдит и не спускает огрехов, руководящий долг исполнен.

Камалла впервые включает камеру на смарте. Выгоняю корабле-медицинскую толпу и уединяюсь на мостике. Честно говоря, мне приятно видеть её лицо. В той нашей встрече было что-то… настоящее. Я живу в исключительной фальши, и на работе, и в досуге. Засланец российской разведки? Уже ни в малейшей мере. Истёртый винтик государственной машины.

— Наш разговор никто не слышит?

— Сейчас… — убираю громкость на минимум и прижимаю труду плотно к уху. На судне, пока не закончена реконструкция, царит редкостный, чисто африканский бардак. Надеюсь, никто не спрятался под завалом из неустановленного оборудования, посему вероятность подслушивания снизилась до пренебрежимо малой величины. — Да?

— Ты мне нужен в Вашингтоне.

— Тебе или государству?

Рассерженно хмыкает.

— Федерации. Что касается меня, переговорим при встрече.

— Ясно. Что за срочность?

— За новостями следишь? В Пакистане государственный переворот!

— К нам это имеет отношение?

Она шипит рассерженной коброй, увидавшей мангуста.

— Ты специально меня выводишь? Самое прямое! Исламская страна с ядерным оружием попадает в руки радикалов!

— Ну, мы тоже — исламская страна. Если не считать отдельных кефиров типа Министра здравоохранения.

— Кафиров, — машинально поправляет Камалла. — Неверных на востоке зовут «кафир». Или «гяур». Отец не захочет иметь с радикалами ничего общего. Он — за цивилизованный ислам, против религиозных фанатиков.

По-моему, в Бога можно верить только вопреки логике. То есть — фанатично. Знание о существовании мира мёртвых, кстати, не вписывается ни в одну из главных религий, во всех священных книгах загробное существование описано иначе. Мой покойный французский друг, праведник из праведников, уже давно бы вкушал или близость к Христу, или ласки райских гурий, ежедневных девственниц, не глядя на столь же ежедневную дефлорацию. Хотя он не последователь Мухаммеда, поэтому гурии свободны.

— Продолжай.

— Недавно в любой критической ситуации к точке напряжённости плыл американский флот, где морпехи наводили свободу и демократию.

— Ну и пусть плывёт. Если Биг Босс не собирается садиться с ними за дастархан и славить Пророка, он и ракет исламистам не даст. Так что у твоих друзей-демократов руки развязаны. И «Томагавки» — тоже.

— Ты не хочешь задуматься. Именно мы дали мусульманским народам надежду защищать их от крылатой смерти. Отцу не удастся отсидеться в стороне. Тут или-или. Кто не с нами, тот против нас.

О, девочка знает большевистские лозунги?

— О'кей, проблема налицо. Я причём?

Камалла непривычно долго молчит. Если бы говорили по мобилке и по роумингу, как во времена моей молодости, каждый её вздох стоил бы доллар.

— Нужно договариваться с американцами.

— Вперёд! У вас есть целый посол, есть настоящий Министр иностранных дел, попутного ветра!

— Они не могут! Точнее — не хотят. Только исполняют команды, падающие сверху.

Твою ж налево… А Камалле нужен бунтарь-Чегевара, готовый плыть против течения. И никого лучше она не нашла.

— Видишь ли, бесценная. Биг Вождь последнее время ко мне не прислушивается. За год лицезрел его только раз, из верноподданно внемлющей толпы. Я отдалён от венценосного тела. Так что мне остаётся лишь исполнять команды.

Первый раз за весь разговор у неё проскакивает тень веселья.

— Послушный ты наш… Чандрагупту объехал на кривой кобыле.

— Мне лестно, что слухи о моих подковёрных манёврах докатились до округа Колумбия. И?

— Я как старшая дочь заставлю его выслушать. А ты сможешь найти аргументы. Мы должны менять внешнюю политику в корне!

Ага, мои прошлогодние фантазии. Чтобы сместить США с поста жандарма планеты нужно сначала немного посотрудничать с уходящим в отставку жандармом? Подрастерял я энтузиазм, чесслово.

— Конкретно скажи, что ты хочешь. Встретиться с Президентом и убедить его резко крутануть штурвал вправо?

— Примерно так. Я лечу в Банги. Говорим с отцом. Потом с тобой возвращаюсь в Вашингтон. И там наводим контакты. Для начала — неофициально.

— Естественно. Публичный демарш против мусульманской страны он вряд ли одобрит. Предпочтёт с осуждающим молчанием пересидеть в стороне.

Тем более — он сначала посовещается с усопшими братьями по вере. Мусульмане столетиями вырезали друг дружку с не меньшим энтузиазмом, чем кафиров, но отдалившимся от политической борьбы покойникам в первую очередь приходит на ум исламское единство. Может, на том свете сожалеют, что гробили единоверцев оптом и в розницу? С другой стороны, христиане наверняка их превзошли в самоистреблении, хотя бы потому, что христиан больше.

— Ген! Поменяй внешность.

— Тебя не устраивает моя прежняя?

— В ЦРУ работают очень злопамятные парни.

М-да, не могут простить мне, что по безалаберности подстрелили собственного сотрудника.

— Камалла, косметика займёт дня четыре.

— Тем более — не теряй времени.

А если Великий Кормчий не согласится? Прикажет вернуться в стойло здравоохранения? Плевать, реставрирую прежний экстерьер. Оплата не из моего кармана. Но, по-хорошему, Ген Мерз должен вчистую исчезнуть. Новой морде, отпечаткам пальцев и рисунку сетчатки будет соответствовать новая личность.

Как ни смешно, решимости добавляет необходимость принимать следующую обойму миллиардеров с рэкетным выколачиванием миллионов. Хочу перемен! Но, возможно, просто найду приключения на мягкое место.

— Запускай протокол. Кого предпочитаешь, блондина, брюнета?

— Лысого. Меньше волос оставишь на подушке.

Эротический намёк поднимает настроение, тут же разбитое звонком из Москвы. Сговорились они, что ли?

— Геннадий, давно тебя не беспокоил…

— Да, мой генерал?

— Горбатого могила исправит, клоун. Про Пакистан слышал?

— Не только слышал, но и начинаю действовать. Ждите новостей.

— Смотри там, не резвись. Страна с населением почти как у России, вблизи наших южных границ, ядерное оружие, ракеты…

— И прочий армагедец, попавший не в те руки. Надеюсь, Родина меня не забудет. До связи, трищ генерал!

По возвращении в Баминги сообщаю Кэти, что государственная необходимость требует от меня кратковременного исчезновения. На несколько дней всего. Секретарша отдаётся мне взглядом и обещает ждать. Ну, жди, цыпа. Только, боюсь, будешь строить глазки уже следующему патрону, если он согласится на твоё присутствие за толстой двойной дверью. Если у него нормальный вкус — согласится.

Моё путешествие очень короткое. Оно заканчивается в полукилометре от министерского кабинета и как раз в медицинском учреждении, только его контролирует разведка. Или МИД, это примерно одно и то же.

Я выбираю фасад жгучего брюнета, назло Камалле — с густой слегка волнистой шевелюрой. Надо чуть изменить фигуру? Не проблема, добавляю килограмм пятнадцать в мышечную массу. У кого там кончается контракт на исполнение роли агента 007? Напомните, явлюсь на кастинг.

Перевоплощение занимает три дня, экстренное, поэтому довольно болезненное. В скулах, разрезе глаз, форме ушей что-то осталось от прежнего Гены, но уловить сложно. Настоящий шок испытываю, когда курьер из МИДа приносит комплект документов на имя… Я чуть не упал. Знакомьтесь, медам и месье, перед вами мистер Крок Фрост. Ну, Фрост — понятно, мороз по-английски, перекликается с девичьей фамилией «Мерзляевский». Но Крок?

— Крокодайл, — любезно информирует клерк. — Если не нужна глубокая конспирация, мы даём имена, напоминающие прежние. Так агенту проще в них вживаться. Компьютер выдал слово «крокодайл» как первое ассоциативное с русским именем «Гена». Сократили до «Крок».

Клянусь, запущу в этот компьютер самый страшный вирус. Плоская шутка про крокодила Гену засела в печёнках ещё в начальной школе.

В новом имидже туповатого, но мужественного атлета лечу в Банги. Со временем там останется только столица Центральной Африки, федеральная постепенно переносится в Баминги. Куча министерств уже переехала, Вождь объединённых народов пока ошивается по старому адресу. К слову, количество народов понемногу увеличивается. Добавились Экваториальная Гвинея, Габон, а также север Демократического Конго, именуемый в составе федерации Браззавиль. В небоскрёбе МИДа первым делом нахожу импозантную даму с бейджиком на кофточке у левой сиси.

— Мисс… — делаю вид, что разглядываю бейджик, хотя глаза привычно соскальзывают в уютную ложбинку. — Мисс Элеонора Вирт? Не будете ли вы так любезны и не подскажете, как отыскать апартамент господина Министра?

— По коридору в конце. Простите, мистер, э-э…

— Фрост. Крок Фрост. К вашим услугам.

Как прозвучало-то! Бонд. Джеймс Бонд. И по-английски улыбнулся, чопорно, сдержанно, с достоинством.

— Мы с вами никогда не встречались, мистер Фрост?

— Поверьте, я бы запомнил, мисс Элеонора. Остаётся надеяться, что в следующий раз вы вспомните, что мы уже виделись. Это решит одну проблему.

— Какую?

— Нас не представили. Это, право, не корректно.

Она смеётся.

— Запомню. Тем более нечасто встретишь мужчину, стремящегося походить на джентльмена викторианской эпохи.

Элеонора разбирается в англичанах? Что-то новое. А недавно была простой Оксаной из глухой провинции. Она такая же леди, как я — сэр. Зато не узнала. А уж кто лучше неё изучил меня, так сказать, соматически! Главное, чтобы в новом бархатном баритоне не проскочили прежние иронические интонации. В голове крутится шаловливая мысль: удастся ли мне совратить Элеонору в новой ипостаси, не признаваясь в… гм, некотором предыдущем опыте общения с ней.

Господин Сурьяканта, бессменный шеф внешнеполитического ведомства, тем более не признаёт бывшего подчинённого. Разведка захотела, чтобы в Вашингтон отправился спецпредставитель по медицинским вопросам? Нет проблем.

Заодно провентилирую, как наш сборщик валюты водоизмещением в шестьдесят, кажется, тысяч тонн впишется в представления местного истеблишмента. Ребят в Капитолии и Белом Доме наверняка заинтересует, что качается на волнах близ звёздно-полосатой территории.

Камалла глядит с любопытством. Конечно, у неё есть фото меня изменённого, но личное впечатление… Или я мнительный, или брутальный самец подобного типа не в её вкусе. Как минимум, придётся обрить голову.

Брат и сестра возобновляют щебетание, прерванное моим явлением.

— Мохаммед, ты пойдёшь с нами?

Министр качает головой.

— Предупреждаю, отец набирается подозрительности с каждым месяцем. Выгнал с должности Чандрагупту, хоть тот не сделал ничего дурного.

— Он слишком ленив, чтобы делать хорошее или плохое. Даже сидя в Штатах я об этом наслышана.

— Тем не менее. Если отец поддержит, я всецело на вашей стороне. Иначе — увы.

Я осторожно вставляю пять копеек.

— Уместно ли нам заявить, что господин министр находит эти предложения заслуживающими рассмотрения?

Хитрое индусское лицо подёргивается тенью недовольства. Что-то не так в моём новом отечестве. Если Биг Босс даже доверенных деток застращал, превратил государственное управление в железобетонную вертикаль, то моя предстоящая миссия Чегевары больше смахивает на роль Александра Матросова. Грудью на амбразуру блямц! А сзади, прикрытые моей простреленной грудью, выглядывают детишки Вождя и ждут с надеждой — принесла ли моя жертва плоды. Я в восторге от перспективы.

— Камалла, постарайся меня не впутывать, — ноет наш главный дипломат. — В задачу МИДа входит проведение внешней политики Президента, а не её выработка.

Стало быть, выработкой ведают покойники? Тот же Черчилль с Фултонской речью, только в числе противников не большевики, а практически весь мир, не радующийся стремительно разрастающейся африканской державе. Не удивлюсь, если загробную коллегию иностранных дел возглавляет Иоахим фон Риббентроп. Drang nach Osten, нах Вестн и во все остальные стороны тоже марш-марш нах, простите за невольную ассоциацию с известным русским выражением.

— Ты как? — спрашивает Камалла, пока мы бредём по длинной внутренней галерее, соединяющей МИД с президентским дворцом. Замок Биг Босса в Баминги строится медленно, вычурно, это стандартные жилые и бизнес-здания вырастают за неделю из 3D-принтера.

— Привыкаю к новому облику. По-моему, мы поторопились.

— Ты о чём?

— Если я имел в глазах вождя авторитет, даже самый крохотный, он напрямую связан с личностью Гены Мерза. Пусть переменой облика в наше время не удивить, на уровне подсознания твой отец будет воспринимать мистера Фроста как иную персону.

— Да! — охотно соглашается спутница. — Поэтому ты должен проявить прежнего себя и действовать нахраписто.

Все это слышали? Мне уготована роль не просто Матросова, а беспредельно наглого. Перед броском грудью на амбразуру надлежит обматерить пулемётчика.

В реальности события развиваются куда прозаичнее. Большой Шеф вентилировал идею… я чуть не упал с кресла… самим вторгнуться в Пакистан и захватить ядерные боеголовки! Наши с Камаллой предварительные догадки списаны в утиль. Предложение перевалить часть грязной работы на янки звучит куда менее экстремально.

— Вы полагаете, они согласятся?

— Надеюсь, господин Президент. Они — страна гяуров, даже если штурмовые группы полностью укомплектовать мусульманами. Мы — исламское государство. Когда мусульмане сражаются друг с другом, это выглядит внутренними разборками. Какими бы они ни были кровавыми, проигравшая сторона не задумается о терактах против неверных. Смысл объявлять газават, если противник тоже верит в Аллаха?

— Да, мы верим. Но весьма по-разному понимаем учение Мухаммеда, мир ему. Кстати, мистер Ген… или правильнее — мистер Фрост?

— Как вам угодно.

— Вы не задумывались принять ислам? Или христианство пустило в вашей душе слишком глубокие корни?

Знаю, что называть себя атеистом — хуже всего. Выкручиваюсь угрём.

— Насколько я знаю, мусульмане убеждены, что христиане поклоняются тому же единому Богу, только согласно учению более ранних пророков, пришедших до Мухаммеда. То есть, с некоторой натяжкой, христиане и мусульмане — единоверцы.

Президент качает головой. Я терпеливо внемлю. Если первое лицо державы тратит время на богословский диспут со мной, оно дорогого стоит. Значит, считает меня столь ценным кадром, что желает привязать прочными узами. В том числе — религиозными.

— Нет. В исламе одно из краеугольных понятий — куфр, смертный грех неверия. Вы можете произнести от чистого сердца «верю, что нет Бога кроме Аллаха, а Мухаммед — посланник Аллаха»? Если человек не соблюдает намазы, не совершал хадж в Мекку, лгал и прелюбодействовал — это прискорбно, но Аллах милостив и любому даёт шанс на спасение. Неверие же губит душу бесповоротно.

Спорить с приверженцем той или иной религии бесполезно. Но я не могу удержаться.

— Но мы знаем, что души остаются в доступном Некросу мире — сохранившие индивидуальность или растворённые в коллективном сознании.

Босс с улыбкой качает головой. Во взгляде проскальзывает покровительственное сожаление о моей ограниченности.

— Что с того? Души умерших не попадают в рай или в ад сию же секунду, но для вечного Бога и миллион лет — крохотный миг. Не вижу никакого противоречия со священными книгами. Умерьте гордыню, не нам поучать Всевышнего, когда вершить суд над праведниками и грешниками.

Христиане столетиями учились совмещать религиозные догмы с научными открытиями. Мусульманам стократ проще. Одно то, что Мухаммед — смертный человек, на которого сошло божественное откровение, а не воплощение Бога на Земле, придаёт исламу гибкость. На мой атеистический взгляд со стороны, Коран гораздо реалистичнее Библии с её совсем уж невероятными сказками.

Я воспитан родителями в духе марксового «Религия — опиум для народа» и «Можно верить в отсутствие веры» Вячеслава Бутусова. Знакомство с Некросом внесло смуту в мою душу, но не обратило к какой-либо из конфессий.

— Камалла! Займись его образованием, — благосклонно добавляет отец моей подруги и африканских народов. — Хорошо смотритесь, мистер Мерз.

Подтекст ясен: физической формой, благосостоянием и общественным положением я обязан ему. Соответственно, по гроб жизни должен отрабатывать. За мной не заржавеет. По окончании аудиенции на обратном пути в МИД на меня накатывает неожиданный порыв. Сгребаю Камаллу в охапку и вталкиваю в нишу робота-уборщика.

— Ты что?!

— Здесь нет видеокамер.

Рот, полный возражений, затыкаю долгим поцелуем.

— Дорогая, у нас получилось. Страна, а с ней и планета, двигалась в натуральную задницу. Теперь исправим! Если не всё, то хоть что-то. Когда ближайшая лошадь до Нью-Йорка? Кстати, у меня есть одно условие.

— ? — спрашивает Камалла одними глазами, потому что её рёбра по-прежнему стиснуты.

— В Штатах одевайся в европейское.

Хотя и сейчас в голубом балахоне из тонкой непрозрачной ткани, очень скользкой на ощупь, она чертовски соблазнительна.

Камалла награждает меня спаренным выстрелом молний из обоих глаз, но уже в самолёте вижу её в лёгких, чуть мешковатых джинсах и невесомой белой блузке. Густые тёмные волосы на затылке подстрижены модным мыском. Не менее приятно, что в мою комплектацию не включён девайс по имени Саддих Зафар. В его отсутствие перелёт напоминает свидание. По крайней мере, до посадки.

На снижении пассажиры хватают смарты. Ими руководит отнюдь не желание подготовить сообщения типа «долетела скорабуду мама». Все впёрлись в экраны и читают новостную ленту. Она раскалена настолько, что, кажется, в салоне лайнера повышается температура.

«Пакистанская армия нанесла предупредительный ракетно-ядерный удар по высокогорным районам Индии».

«Пакистан требует вывода индийских войск с территории штата Джамма и Кашмир, в противном случае угрожает атакой на Нью-Дели».

«Китай объявил мобилизацию и перебрасывает войска в Аксайчин и к границе штата Аруначал-Прадеш».

«Индия объявила мобилизацию, привела в полную готовность ВВС и ракетно-ядерные силы. Президент Индии заявляет…»

Дальше идут комментарии, с какого перепугу у Пекина взялись территориальные претензии на Аксайчин и Южный Тибет. Но это мелочи. Начинается крупный региональный конфликт. Он запросто сыграет роль детонатора мировой войны.

Проклинаю себя последними словами. Думал, исламисты потратят добрый месяц на укрепление власти внутри Пакистана. В новостях пишут, что армейские группы, преданные свергнутому президенту, продолжают сопротивление. До выплёскивания дерьма за пределы страны ожидалось несколько месяцев… Но фанатики не стали медлить и тиснули Красную Кнопку, лишь до неё добрались. Хорошо, что не грохнули по Нью-Дели или Мумбаю.

Колёса шасси стучат по бетону взлётно-посадочной полосы, я невольно таращусь в иллюминатор: нет ли ядерных грибов на горизонте, если Штаты уже ввязались в войну и отгребли первые ответные санкции. Горизонт чист. Пока чист. Тем не менее, положительные эмоции от вояжа за океан убиты на корню и начисто.

Глава восьмая, агрессивно-миротворческая

Мирное сосуществование и взаимное сотрудничество суверенных и независимых государств на основе равенства и взаимного уважения иллюзорно и невозможно.

Из директивы СНБ США 20/1 о взаимоотношениях с вражеской державой

Штаты — единственная страна, считающая себя единственной.

Михаил Мамчич

— Мой генерал?

Вызов со смарта мистера Фроста переадресуется через трубу мистера Мерза. Фёдор Степанович слышит знакомые интонации и видит чрезвычайно непривычное изображение.

— Кто вы?

— Не признали, Степаныч? Богатым буду, хоть министерский оклад невелик. Дедушка Ленин тоже бороду сбривал, когда от царских шпиков бегал.

— Ты-ы?

— Так лучше, правда? Чудеса современной медицины, рекомендую. Закончим операцию, я вас приглашу в Баминги, уберём животик и возраст. Верну вашей жене двадцатилетнего красавца.

Генерал смущённо кхекает. А зачем двадцатилетнему пенсионерка? Он, кстати, так и не получил сертификат после войны с Конго, я не проследил, а в российской верхушке нашлись более достойные претенденты. Нужно исправить, как завершится очередная афера. Впрочем, не будем делить шкуру не только не убитого, но и не зачатого медведя.

— Что ты хочешь?

— Посредническую помощь. Я в Штатах. Но у нас отношения с Вашингтоном, сам понимаешь, не ахти. «Омаху» забыть не хотят, гады.

— Нормализовать не пытались?

— Сейчас некогда идти официальным путём. Пакистанские повстанцы застали нас врасплох, и нельзя ни дня тратить на бодягу: обмен нотами, рассмотрение в сенатской комиссии, убеждение большинства в Конгрессе и администрации, что мы белые и пушистые…

— Год. С учётом приближения выборов — полтора. Кто тебе нужен конкретно? Только не Пентагон. С ними, как и с НАТО, напряжённо.

В идеале стоит переговорить с Президентом. Но я не того калибра человечище, даром что бицепсы нарастил, чтобы сходу прыгать на высший уровень.

— Сойдёт ЦРУ. Не ниже директора Национальной секретной службы.

— Вот почему макияж сменил. Чтобы не мучить их воспоминаниями годичной давности.

Смущённо улыбаюсь. Зачем людям делать неприятное? С другой стороны, секретная служба — самое боевое подразделение, там и народа гибнет больше всего. Давно забыли и утешились. Наверное.

— Боюсь, меня здесь не любят. Поэтому прошу любить и жаловать: мистер Крок Фрост, специальный представитель по медицинским вопросам. Если не любить, то хотя бы терпеть.

Этот разговор протекает в минивэне, любезно предоставленном посольством. Мы предпочитаем преодолеть несколько сот миль в его чреве и избежать пересадки до Вашингтона. К слову, билетов не достать, даже размахивая дипломатическим паспортом и ветеранским удостоверением. Америка сошла с ума. При слухах о скором начале мировой войны люди бросились навещать друг дружку напоследок, приводить в порядок дела земные… Наивные! За порогом вечности всё воспринимается иначе, суета нескольких дней не позволит загладить ошибки прошлого, копившиеся годами. Только в голливудских мелодрамах достаточно навестить мать или бывшую возлюбленную, сказать ей «прости» через двадцать лет скотского игнорирования, и жизнь тут же заиграет новыми красками. Американцев воспитали комиксы, ТиВи, социальные сети да Голливуд, они и поступают соответственно.

Есть ещё одна причина, побуждающая прятаться за сильно тонированными стёклами. На переднем сиденье расположилась Дженнифер Янг собственной персоной. Конечно, она просочилась в Штаты с африканским паспортом и под другим именем, но неужели не слышала анекдот: «Бьют по роже, а не по паспорту»? В то краткое время, пока действовал электронный троянский конь в ЦРУ, мы узнали, что моя несостоявшаяся подружка внесена в список целей, подлежащих уничтожению за пределами США, наравне с лидерами Талибана или Аль-Каеды. Не то, чтобы за ней постоянно гонялись, но, попади её рожица в прицел, палец на крючке не дрогнет. И эта нахалка рассиживается в пасти у льва? Припёрлась в Штаты и даже не поменяла внешность, она — главный козырь телезвезды, нужно всегда оставаться узнаваемой.

Уже в посольстве тихо оттираю её в сторону, когда Камалла ослабила бдительность и отправилась по своим делам.

— Мисс Янг, мой босс — Министр здравоохранения мистер Мерз — просил присмотреть за вами.

— Это так любезно с его стороны!

— ЦРУ попытается ликвидировать вас при первой возможности.

— Но вы же присмотрите?

Истёкшие годы и даже рождение наследника престола её ничему не научили. В Алжире она свято верила в могущество американского флота, теперь — в ширину моих плеч. Ох, женщины, чем подумать головой, они предпочитают найти крепкую спину и за ней спрятаться. А ведь многие пули пробивают навылет и ранят стоящего сзади.

— Зачем вы приехали?

— Президент лично поручил сделать серию репортажей о грядущих событиях.

А здесь хочется взвыть. Неужели смазливая мулатка, оправившись от беременности и родов, немедленно помчалась к Большому Боссу качать женские права? Естественно, что он сплавил её подальше, без зазрения совести и в достаточно опасное место. Если выживет, то поймёт, что досаждать Вождю себе дороже.

— Дженифер… Пусть это сильно превышает мои полномочия, попробую снять вас с крючка. Хотя бы попытаюсь. Я один не смогу бороться с ЦРУ. Пока прошу воздержаться от выхода из посольства.

— Сколько? — очаровательный носик, крошечный для афроамериканки, недовольно хмурится. Пока женщинам не была доступна омолаживающая терапия, они овладели искусством выражать эмоции экономно — взмахом ресниц, округлением глаз, чтобы морщины раньше времени не изрезали лицо. Я как-то пробовал смеяться одним носом, не получилось. Они же движением пятачка умеют показывать целую гамму чувств.

— Дня три. Поверьте, это лучше, чем случайно погибнуть в ДТП.

Она удостаивает меня улыбкой кончиков губ, тем самым щедро транжирит эксплуатационный ресурс кожи лица.

— Вы так преданы мистеру Мерзу?

— Я так хочу вас защитить.

В качестве предоплаты за сохранение её шкурки получаю ещё одну улыбку, многообещающую и ни к чему её не обязывающую. Как обычно. Посулить всё, получить всё, не дать ничего. Обожаю. Если бы в природе существовал чисто дамский банк, он бы принимал вклады и никогда никому ничего не отдавал, львиную долю прибыли тратил бы на повышение своей привлекательности. Иное противно женской натуре.

В жилом блоке меня ждёт прежняя комната. Почему-то кажется, в ней никто не жил. Распахиваю окно во внутренний дворик. В сентябре здесь ещё жарко, по местным представлениям. По меркам Баминги — прохладно.

Смарт отрывает меня от созерцания. Торопливо набираю номер, сброшенный генералом.

— Мистер Лебовски? Здесь Фрост из посольства Африканской Федерации. Когда я смогу переговорить с вашим боссом?

ЦРУшник мнётся. Важничает или действительно мучается от нарушения мыслимых или немыслимых правил — не могу понять.

— Предлагаю встретиться сначала со мной, на нейтральной территории.

— Лебовски, вы новости смотрите? Россия уже перенацелила часть ракет на Пакистан, индусы сдерживаются из последних сил. Вся Азия делится — кто за кого. Нет ни минуты лишней!

— Я пониманию. Но и вы поймите…

— Нет. Боюсь, вы меня выслушаете, но только завтра на утреннем совещании неторопливо доложите шефу, тот — директору вашей конторы, он денёк подумает и отправит доклад самому главному, где бумажка умрёт тихой смертью, так как все по горло заняты из-за азиатского конфликта. А мы предлагаем радикальный вариант решения.

По телефону он не спрашивает, какой именно.

— Прошу минуту обождать.

— О'кей. Но если провалите дело, помните — вы угробили возможность наладить военно-политическое сотрудничество с нами и предотвратить гибель миллионов. Вы лично. И я не буду держать это в секрете.

— Хорошо. Ждите.

Отключился. Голос ледяной. Никто не любит, когда на него давят. Но вроде как мяч попал в ворота. С сожалением, что не принял душ с дороги, иду лишать этого же удовольствия Камаллу.

Она меня опередила. Долго мнусь у её двери, периодически колочу руками и пытаюсь вызвонить — тщетно. Наконец, она открывает, замотанная по брови махровой простынёй.

— Одевайся! Дуем в Вашингтон.

— Они уже назначили встречу?

— Назначат. Нужно ехать.

Камалла втаскивает меня внутрь, чтобы не компрометировал полураздетую главу резидентуры, и заталкивает на кухоньку. Одноразовый любовник годичной давности не должен созерцать переодевание.

Под шуршание её тряпок смотрю обновление новостей. Мир поляризуется, но странно. Правительства вроде как против войны, а на улицах от Магриба до Бирмы многотысячные демонстрации мусульман. Ура, наконец, у исламского мира есть ядерное оружие, давайте накажем гяуров! Люди с сорванной крышей не думают, что у пакистанского правительства атомная бомба имеется четверть века. Только до переворота там сидели благоразумные люди и не размахивали ядерной дубинкой как неандертальцы.

Вот, дожили. Радиоактивное облако ползёт на юг, в густонаселённые районы. Кто не в курсе, в той стороне планеты, где Индия, Китай и Индокитай, живёт около половины человечества, самое подходящее место для ядерных взрывов.

Бус катит на юг, Лебовски оправдывается: его бос на совещании при самом большом боссе. То есть на заседании Совета Национальной Безопасности при президенте.

— Дружище, можешь позвонить в Белый Дом и сообщить о заложенной на крыльце бомбе, только выдерни его или директора конторы. Вашему СНБ пригодится новая тема для разговоров.

Шпион в замешательстве.

— Вы не представляете уровень…

— У меня отличное воображение. Уверен, к вашим коллегам и к председателю Комитета начальников штабов подбегают парни и вручают последние новости, они обновляются ежеминутно. Так пусть передадут главную — наша Федерация готова активно вмешаться, на официальный путь нет времени.

Откровенно говоря, сами виноваты. Мы с Камаллой могли не тратить время на косметику и галопом мчаться за океан до ракетного удара. Утешаю себя: если бы мы не пошевелились, никто бы не предпринял и этот шаг. Пусть у Африканской федерации высокие технологии, но нет штурмовых групп, в той части Азии вообще нет ничего. Штаты содержат спецназ в Афганистане, беспилотники, ударные вертолёты и прочие мальчуковые игрушки.

Прорезается Лебовски.

— Въезжаете со стороны Балтимора?

— Уже практически въехали.

— По Род-Айленд авеню на юго-запад, там скажу точнее.

Камалла, сидящая за рулём, недоверчиво склоняет голову. Эта скромный с виду бульвар, застроенный непритязательными трёхэтажными домишками, на юго-западе выводит к лужайкам Белого Дома. Неужели нас сразу пустят в Самую Главную Нору?

Не совсем. На Овальный кабинет поглазеть не удалось. В общем, в Белом Доме масса комнат и комнатёнок, в одной из них мы и очутились после чрезвычайно тщательного обыска. Лебовски, унылая сутулая личность с зачёсанными назад редкими волосёнками над высоким лбом, подпёртом крупными очками, показался мне типичным агентом наоборот, то есть максимально непохожим на 007. Он провёл нас внутрь, подолгу объясняя на каждом кордоне, какого ляда представителям враждебного государства здесь понадобилось. До меня доносились чрезвычайно забавные реплики типа: «Это вопрос национальной безопасности — срочно провести их внутрь для встречи с кем надо!» Начто следовало: «В интересах национальной безопасности сомнительных личностей внутрь не пускать. Оставляйте заявление, секретная служба рассмотрит, в течение недели получите ответ». Правда забавно, если не думать, что на другой стороне планеты начинается ядерный катаклизм.

Ожидание — порой худшее из наказаний. Меряю шагами закуток, пытаясь посчитать, сколько камер и микрофонов смотрят на нас, страдаю от отсутствия новостей, смарты отобрали на самом первом посту, даже серёжки заставили снять, слишком крупные, вдруг внутри взрывчатка. Камалла благодаря этому занята, тщательно укладывает упругие завитки, чтобы укрыть голые мочки ушей. В адрес будущего союзника летят совсем не дружественные реплики. Она в строгом брючном костюме, в нём всё продумано до мелочей, включая украшения, а тут… Мне немного смешно. Каблуки моих и её туфель вместят при желании куда больше пластида.

Директор ЦРУ врывается как тайфун.

— Ричард Макласки. А вы?

— Моя спутница — мисс Камалла Абдул, глава резидентуры Федерации в США, дочь нашего президента, — с чувством жму ему руку и наслаждаюсь лёгким шоком, в мире шпионов не принято говорить «Я — агент, сражающийся против вас». — Я числюсь спецпредставителем по медицине, но зовите меня просто — Крок Фрост.

— Прошу прощения, — скрипит Лебовски от двери. С появлением дородной фигуры директора в комнатёнке обнаружился недостаток пространства. — Вы появились словно ниоткуда. Никто не слышал о Фросте ни в МИДе, ни в Министерстве здравоохранения.

Мельком гляжу на мисс коллегу. И к чему такая конспирация? Американцам не хватило лишь немного времени, чтобы сопоставить, кто в Баминги пропал из числа доверенных лиц Вождя. О возможностях перевоплощения они наслышаны.

— Ситуация серьёзная, не буду осложнять её поводами для недоверия. Прошлым летом я приезжал в Вашингтон под фамилией Мерзляевский. Не нон-грата, но нежелательная личность. Во всяком случае — по мнению ФБР, чьих агентов я решил не раздражать.

ЦРУшникам самое время понимающе переглянуться, но для этого Макласки будет вынужден провернуться на сто восемьдесят градусов и что-нибудь непременно снесёт. Он размещается на стуле, бросив краткое:

— Слушаю.

— Мы готовим отправку комплексов «Африканский ответ» на северо-запад Индии, перекроем пути подлёта ракет и возможные авиационные маршруты.

— Та-ак. Но у Пакистана есть космические ракеты и искусственные спутники. Технически, они в состоянии забросить боеголовку в любую точку Земли.

— Космические ракеты-носители на жидком топливе, — вносит свою лепту леди-босс. — Подготовка к старту занимает пару недель.

— Да. Пентагон уверяет, что отследит и разрушит стартовый стол, даже если в Карачи заявят о грядущем запуске спутника связи.

— И здесь возникает несколько моментов, где наше участие напрашивается, — я стараюсь придать баритону максимум солидности и говорить на правильном английском, а не суржике, принятом в Баминги. — У вас на военных базах в Афганистане вдоль пакистанской границы сколько народу? Пара тысяч?

— Порядка того, — темнит Макласки.

— Соединённые Штаты — исчадие ада и страна шайтана, независимо от количества мечетей. Не кажется ли вам, что перспективная цель тактического ядерного заряда — одна из баз? Вижу, вы это обсуждали. По нашим прикидкам, на Афганистан достаточно восьми комплексов.

— Я доложу президенту.

— Тогда уж всё сразу докладывайте. Ракетные установки у пакистанцев — на автомобильном шасси, верно? Но они не всё время разъезжают, без нужды спрятаны в одном из многочисленных бункеров. Информацией о бункерах вы располагаете, кроме главного — где сейчас их запасы. И однажды возникнет пикантный момент, довольно скоро возникнет, когда придётся нанести ракетные удары. Не только по складам готового вооружения, но по заводу обогащения урана, сборочному цеху ракет и дальше по списку. В распоряжении ЦРУ беспилотники, у Пентагона — «Томагавки» и прочие крылатики… Знаю, БПЛА тоже формально у военных, вы только определяете цели на суверенной территории иных держав для уничтожения без суда и следствия.

Толстяк багровеет, я сознаю, что не сдержался, поэтому срочно меняю октаву.

— В общем, неблагодарную роль обстрела иной страны мы возьмём на себя. Федерация — светское государство, но с абсолютным преобладанием ислама. Получаются наши внутренние разборки. Вы выступаете как временный союзник, вторым номером.

— Радикалы не дёрнулись бы, если боялись бы нас как раньше, — скрежещет директор. — После Алжира они надеются, что вы придёте на помощь им, а не нам.

Момент выстрелить заготовленной веской фразой. Пли!

— Центральная Африка занимает сторону не по религиозному признаку, а помогает хорошим парням против плохих. В Алжире вы проявили себя агрессором и получили по заслугам. Сейчас дурно себя ведёт Пакистан, вы на стороне добра.

В разведчики берут достаточно гибких людей. Но самых гибких из стопроцентных американцев. Так что не очень. Директора слегка заклинивает. Он уверен, что Соединённые Штаты — не просто правильная страна. Она — единственная самая правильная в мире. Я несу чушь. Тем более, в Африке и в Азии одно и то же, ракетный обстрел суверенной территории, разве что пакистанские фундаменталисты нагадили больше алжирских, обещая дальнейшие пакости в будущем.

— Я доложу президенту, — повторяет он с упорством вышеупомянутого попа, твердящего «пути Господни неисповедимы». — Прошу прощения за формальность, у вас есть документы, подтверждающие полномочия?

— Могу набрать папу, разбудить придётся, если вернёте мне смарт, — отбивает подачу Камалла. — Не затруднит позвать господина президента? С вами отцу неудобно как-то.

— Понимаю, но…

— Я тоже понимаю, коллега, — кладу ему руку на плечо, влажность ощущается даже через дорогой пиджак натуральной ткани, 3D-принтерами элита брезгует. — В любом случае, подобные действия оформляются дипломатическим протоколом, хотя бы тайным. Наш посол в вашем распоряжении в любое время суток. Наставит печатей и подписей где нужно.

— Непременно! — зявляет новый участник встречи, вытеснивший Лейбовски. Главный ЦРУшник уплотняется и вжимается в декоративную панель. К резкому запаху мужского пота и тонких духов Камаллы добавляется выхлоп дорогой сигары. Физиономию самого главного начальника Америки вижу столь близко первый и, наверно, в последний раз. — Сожалею, что не могу пригласить в Овальный кабинет. Некоторые из присутствующих там симпатизируют демократам.

Да! В следующем году выборы. Перспектива тотальной ядерной войны — сущая мелочь по сравнению с борьбой за президентское кресло.

Макласки весьма толково, надо отдать ему должное, пересказывает суть наших инициатив. Президент схватывает с полуоборота.

— Вам нужно снять часть ракет с обороны Алжира?

— Если гарантируете не хулиганить в Средиземном море до разрешения пакистанского кризиса.

Он хохочет.

— При условии, что с вашей стороны не будет недружественных жестов в нашу сторону. Потепление отношений объявлю достижением внешней политики накануне выборов. По рукам?

Жму его привыкшую к стискиванию пятерню и вдруг вспоминаю.

— Есть частная попутная просьба, мелкая, её изложу господину директору.

Он кивает толстяку, пойди мол, навстречу, и ретируется. К явному удивлению Камаллы ходатайствую об отмене смертного приговора Дженнифер Янг. Макласки жмётся.

— Она в роли врага государства номер один. Насколько я знаю, имела наглость приехать в США.

— Да.

— Почему вы за неё просите?

— Мисс Янг — мать одного из детей президента Центральной Африки. Ситуация в отношениях между нашими государствами шаткая. Вы можете её осложнить вконец.

Зря упрекал его в негибкости.

— Поступим просто. Я объявлю мораторий, скажем, на год. В Штатах пусть сидит тихо, не размещает публикации на своём сетевом канале. Спокойно уезжает. Через год поменяет внешность и паспорт. Как вы, например. В конце концов, она не Бен Ладен.

Через пять минут после этого диалога садимся в минивен. Молчим, любопытные новые соратники наверняка подкинули жучок. Нет моральных сил чистить машину.

— Я поведу?

Она швыряет мне ключи и складывается в клубок на правом сиденье, немилосердно комкая деловой костюм. Потом собирается в пучок и рапортует в Банги о результатах встречи, не добавляя ни бита информации по сравнению с услышанным американцами. Глубоко заполночь возвращаемся в посольство, где восстанавливаем самый тесный контакт. По окончании горячей фазы Камалла устраивается у меня на плече и нарывается на вопрос.

— Твои уши… Забыла серьги в Белом Доме?

— Да. В них чипы прослушки. Интересно же, что о нас судачат.

И не упрекнёшь. Американцы тоже нас нашпиговали по самое немогу, посольские сканеры обиженно заморгали индикаторами, стоило пересечь границу посольства. Межконтинентальное сотрудничество начинается с глубокого взаимного доверия.

Глава девятая, сулящая герою дальнюю дорогу и казённый дом

Человеку мало надо.

Лишь бы дома кто-то ждал.

Роберт Рождественский

Будь всегда честным и верным тому, кого трахаешь.

Джордж Карлин

С того вечера в Белом Доме события несутся быстро и кувырком.

Дженнифер выпадает в осадок от заявления, что я замолвил о ней слово перед Самим. Не то, чтобы ей незнакомо общение с главами государств, судя по сыну — достаточно плотное. Но вдруг мужик, вроде бы первый раз её увидевший, начал теребить Пахана Америки! Это произвело впечатление. Безропотно даёт усадить себя в самолёт в обмен на обещание прислать кучу эксклюзивных материалов про тайные договорённости. Пусть опубликует их за пять минут до того, как они станут явными.

Пока изображаю исполнение медицинского долга и подписываю всякие согласования, чтоб береговая охрана не взяла на абордаж плавучий госпиталь, ЦРУ рожает условие военного сотрудничества с Африкой, и оно мне не нравится. Они настаивают, чтобы в Афганистан на базу морпехов отправилась пара-тройка высокопоставленных мальчиков или девочек из нашей верхушки для координации, связи и прочей лабуды. В век электронных коммуникаций офицер связи? Может, ещё и фельдкурьер на гнедом жеребце? Скажем прямо — им нужны заложники в самом пекле. Не доверяют, боятся, что Биг Босс в ходе операции переметнётся на сторону мусульманских радикалов, и ракеты «Африканского ответа» ударят по хорошим парням.

Теперь самая отвратная новость — меня они сочли вполне достойным для отправки в задницу мира. Не удивлюсь, если в команде обнаружу кого-нибудь из дружков Пьемонта и вскоре скончаюсь от дизентерии или коклюша.

Глобальные аферы готовятся не один день. Не желаю больше напрягать Новый Свет своим беспокойным присутствием и беру билет до Банги. У нас в Баминги международный аэропорт ещё достраивается.

У нас… Когда-то своим домом считал Москву. С рождения. Но в другой жизни.

Мерзляевский-москвич исчез. Знойный качок Крок Фрост с центральноафриканским паспортом — уже совершенно иная личность. ЦРУшники думают, что я — мистер Ген Мерз? Нет, я раньше был им, внутреннее тождество утрачено до последней косметической операции.

В частности, усвоил одну чисто местную привычку — советоваться с усопшими. Только советчик у меня не типичный. Дорвавшись до терминала в Баминги, называю его имя, на экране появляется лицо в лётных наушниках. Задаю мучающий меня вопрос. Он необычно долго раздумывает.

«Ислам? При моей жизни был просто религией отсталых государств. Сейчас, говорят, иначе».

«Не просто иначе. Объясните мне парадокс ислама. Он жесток к адептам. Священники твердят „Аллах любит вас“, но почему любимые дети Бога должны терпеть столько лишений ради соблюдения культовых правил? И почему, по сравнению с нетребовательной католической или православной церковью, мечети собирают всё больше верующих»?

Снова длинная пауза. Потом лишённый эмоций голос рассказывает вещи, в общем-то, очевидные. Я понимал их, но не мог облечь в слова.

«Бывают очень жестокие храмы. Они грабят паству, выжимают из людей пот и даже пожирают плоть. Но взамен храмы обращают в свою веру. Только вера, полученная через страдание — истинная».

«Может быть. Хотя есть экстремальные секты, в них прихожан обращают в рабов и подвергают пыткам».

«Крайности вредны. Вы заметили, что христиане, умерщвляющие плоть постом и молитвой, поклонялись Богу более истово? Сейчас вера зиждется только на словах. Слова изменчивы. Если человек не принимает сказанное пастырем, он заявляет, что верит в Бога, а в церковь — нет».

Не знаю… По-моему, самоистязания происходят от истовой веры, а не наоборот. Но мусульмане не мучаются разрывом между Богом, верой и церковью.

«Вы про внутреннее отношение. А вовне?»

«Простите?»

«Христиане терпимы, если кто-то верит или не верит в Спасителя. Почему мусульмане столь непримиримы?»

«Не надо обобщать, месье».

«Хорошо. Давайте ограничимся убийствами за карикатуры на Пророка».

Для меня это — не праздное любопытство. Отправляюсь на самый передний край борьбы верных с неверными.

«Знаю лишь понаслышке. Много лет прошло с тех пор, как меня сбили».

«Рассказать подробности?»

«Не нужно. Известен ли вам Жан Эффель?»

«Смутно».

«В моё время он рисовал очень смешные карикатуры на Гитлера, Геринга, Риббентропа, Муссолини, Франко. А после войны, говорят, утратил чувство меры. Быть может — сошёл с ума. Издал сборник „Сотворение мира“ на темы Ветхого завета с карикатурами на Бога-отца».

«Наверно, уже встретился с моделью своих картин?»

Лётчик не сразу понимает грустную шутку.

«С Богом не виделся никто из нас. Чистилище — очень долгое место, здесь время воистину относительно. А Эффель умер в глубокой старости. Ни католики, ни иудеи его не казнили за святотатство».

«В этом козырь наших либералов. Они твердят: ты вправе поклоняться кому угодно и высмеивать кого угодно».

«Убогим не доступны даже простые истины, месье. Скажите, на вашей Родине какое самое оскорбительное ругательство?»

«… твою мать», — немедленно откликаюсь по-русски. Даже если разучусь говорить на великом и могучем да забуду московские корни, базовый комплект ругательств зашит во мне как дыхательный рефлекс.

«А какой из соседних народов считается толерантным, вялым, медлительным?»

«Эстонцы… Нет, скорее финны. Даже выражение есть: „Горячие финские парни“. Звучит как парадокс, они наоборот — слишком хладнокровные».

«Допустим. Теперь представьте, вы напечатали в газете это самое выражение, адресованное всем финнам и каждому в отдельности. Не анонимно, под настоящим именем».

«Тогда уж проще выложить в Сеть, сейчас так принято. А за „финскую мать“ попал бы под суд за оскорбление».

У французского лётчика менторский тон. Не в интонации, компьютер её не передаёт, в самом содержании, в построении фраз. Такая и «Цитадель». По-моему, «Планета людей» написана гораздо легче. В общении с другим собеседником, даже Главным Начальником Федерации, я бы давно встал на дыбы. А этому усопшему позволено. Он заслужил.

«Следующее допущение. Среди „горячих парней“ нашёлся один и застрелил вас. Изменилось бы отношение к нации?»

«К чему вы клоните?»

«Мы выяснили, что у мусульман нет разрыва между понятиями Бог, Пророк, Вера. Они готовы изводить себя истязаниями во время Рамадана, бросать любые дела ради намазов. Эти люди живут исламом, он пронизывает их мышление, существование… Верно?»

«Очевидно — да».

«Тогда подхожу к главному. Мало кто из христиан столько сил, времени и внимания уделяет матерям. Но за оскорблениематери способен убить даже финн. За оскорбление матери можно судить. А за оскорбление Пророка? Человек, произносящий хулу, строго говоря, не может обидеть святого, так как просто не верует в него. Нельзя атаковать то, чего не существует с точки зрения атакующего! Но людей, чтящих Пророка, карикатура задевает куда больше, чем ваши странные слова о матери. Кого-нибудь осудит европейский суд за грязные слова о Мухаммеде? Нет. Так ради чего подталкивать мусульман на насилие? Во имя какого блага доказывать, что любой шутник вправе высмеивать их святыни?»

«Отвечу. Ислам слишком быстро наступает на Европу. Либерализм, право шутить на любую тему — это европейская ценность. Политики не хотят уступать либеральные рубежи».

Наверно, в нас живёт зависть. Мусульмане мстят за обиду быстро и мощно. Мы, размякшие в христианско-либеральных позициях, колупаем пальцем в… Кто в чём. Коллега французского карикатуриста, убитого исламистами, поместил в газету «смешную» картинку с изображением родного города Элеоноры. Оборжаться — там руины домов. Под ними, надо полагать, не менее прикольные трупы. Уже сколько лет прошло, а никто не дал весельчаку по голове.

Мы слишком долго это обсуждаем. Не остаётся времени на «Цитадель». Жаль, нам самая малость осталась, скоро можно заканчивать редактуру. Ухожу в надежде, что у нас ещё много времени, у лётчика и в самом деле — целая бесконечность.

Он посеял сомнения. По-моему, карикатуры на Бога, что Аллаха, что ветхозаветного Бога-отца, неправильны. Америка, закусив удила после «одиннадцатого одиннадцатого», хоть немного задумалась — что же они делали не так, коль получили по ушам. Сейчас, похоже, никто не хочет анализировать, отчего вся Центральная Азия встаёт на дыбы, радуется — у нас есть атомная бомба!

Уже в самолёте да Кабула вспоминаю слова Камаллы о разнице между нормальным мусульманином и экстремистом. Нормальный жалеет неверного, считает его сбившимся с пути, помогает найти правильную дорогу. Экстремист предпочитает уничтожать гяуров. Интересно, меня она тоже жалеет? Увижу — спрошу.

— Мистер Фрост? Мистер Зафар?

Нашу парочку встречает американский сержант с М-4 на ремне, за ним топчутся чины пониже. Предосторожность не лишняя. Протискиваясь через толпу, со всех сторон чувствую как минимум напряжённость. Чаще — нескрываемую ненависть.

Два «Хамви» какой-то новой модификации распахивают бронированное чрево. На второй машине сверху закреплён крупнокалиберный пулемёт.

— Сержант! Как обстановка в последние дни?

— Сами посмотрите.

Военный не скрывает настороженности по отношению к неожиданным союзникам. Необычную разговорчивость вдруг проявляет рядовой за рулём.

— Повылазили изо всех нор, мать их… Дня не проходит, чтоб сучьи дети не обстреляли наш патруль.

Баграм прикрыт противоракетным зонтиком, система ПРО охватывает весь север, включая Кабул. От пуль и смертников с поясом шахида она не убережёт.

Машины несутся на север. На горизонте видны горы, оживляющие унылый пейзаж. До самой базы в Баграме шоссе забито довольно плотно. Наш водитель пытается обгонять запылённые и убитые жизнью корчи, получается плохо. Местные как один стараются не пускать американцев, даже на грани ДТП.

Зафар по своему обыкновению изображает изваяние. Если нас где-нибудь окружит и заблокирует толпа, ему не поздоровится. Объявят приспешником кафиров.

Новости продолжают напрягать. Всплеск нетерпимости охватил Сирию, Ирак, Иран. Эмираты и Саудовская Аравия в панике, они слишком хорошо жили в мировой стабильности. Африканские исламские страны ведут себя чуть спокойнее под влиянием Баминги, но и тут взрывоопасно.

Хуже всего в Европе. Мусульманские окраины Парижа и турецкие районы Германии практически вышли из-под контроля властей. Здесь страсти накалены настолько, что любое поползновение навести порядок воспринимается как покушение на исламские ценности, вызывает вспышку демонстраций, немедленно переходящих в погромы. Справится с африканцами и азиатами способна только полиция, набранная из мусульман. Но полицию заставляют защищать ценности либерализма, включая свободу рисовать злосчастные карикатуры на Пророка. Замкнутый круг! На фоне этого бардака наш режим выглядит оазисом здравого смысла. Босс постепенно внедряет умеренный ислам как главную государственную религию, она в наилучшем виде вытесняет из умов радикальные глупости.

А что до запретов, ограничений и обременительности ритуалов, как-то хиджаб, намаз и прочее, то вспоминаю картинки, где православная Русь не слишком далёкого прошлого, женщины, укутанные в тёмное с головы до ног, не смеющие глаз поднять, допускаемые только к работе в поле да по дому, обязательный трёхразовый поход в церковь на заутреню, обедню и вечернюю службу. Не говорю уж о нетерпимости. В центральной части Руси в допетровские времена неправославным христианам разрешалось жить в единственном месте — Немецкой слободе, с предписанием без особой нужды за её пределы не шастать. Мусульманский Стамбул-Константинополь на фоне Москвы тех лет — просто образец либерализма. Османы позволили неверным сохранить несколько храмов, пусть Софию окружили минаретами, а часть православных церквей взорвали. В Москве первая мечеть появилась намного позже, уже после Петра.

В современной Центральной Азии либерализмом не пахнет, Афганистан — не исключение. Американцы несколько раз вроде как выводили отсюда армию, оставляя ограниченный отряд любителей воевать в пустыне. Сейчас работает воздушный мост. Транспортные «Геркулесы» перевозят тысячи морских пехотинцев, только не представляю, где бравые парни собрались искать море.

У въезда в Баграм прямо в стекло летит граната… Невольно моргаю, не будучи уверен в прочности стекла. «Граната» взрывается помидорным соком. Никогда в жизни не был так рад звёздно-полосатому флагу, как над КПП у въезда на базу.

Мы с Зафаром получаем по крохотной комнате в офицерской казарме. Раскладывая вещи в узкий шкаф-пенал, невольно ловлю себя на мысли, что после смерти родителей у меня никогда не было дома. Отцовская квартира с вселением туда Инки, а через короткое время — ещё и мамыдорогой, домом быть перестала, сменив профиль на полигон для пыток. Оттого легко меняю страны и города. Нет семьи, нет уютной гавани. Репарасьён вернёт и продлит молодость как минимум на полстолется. Значит, и в двадцать втором веке мне предстоит скитаться по гостиничным номерам, служебным апартаментам и казарменным закуткам размером в спичечный коробок. Вещей — одна сумка, остальное принтер сварганит на месте… Не хочу! Надоело.

Быть может, именно на фоне тоскливого состояния духа я в таком восторге, увидев миниатюрную женскую фигурку в пятнистом комбинезоне НАТО, но без М4 на ремне, как у американок. Сгрёб её у всех на виду. Впрочем, здесь обнимашки — дело обычное. Правда, среди равных. Немыслимо, чтобы колонел запросто облапал саджента.

— Ты с грузовым рейсом?

— Да… Ужасно. Поверь — «Геркулес» не лайнер.

Зато ей не пришлось тащиться из Кабула в Баграм и заниматься гаданием, что следующее прилетит в машину — томат или граната. Вообще, женщине без никаба за ворота базы рекомендовано не выходить. Когда радикализм захлёстывает и льётся из ушей, даже обёрнутая хиджабом (лёгким платком) рискует услышать в свой адрес упрёк за распутство.

Они считают распутство грехом? Я — нет. Камалла не возражает.

Впервые у нас много времени. Вокруг кипит подготовка к войне, бурлят новостные ленты, постоянно приходят служебные сообщения с пометкой «конфиденциально»… Нам плевать. Мы — заложники большой политики, а работа заложника, пусть неприятная, но отнюдь не хлопотная, не требует телодвижений. Мы отправили себя в отпуск и только изображаем деятельность, лениво отвечая на мейлы и посещая брифинги. Зафар не беспокоит, он шныряет по Баграму в попытках что-то вынюхать у новых союзников в традициях старых шпионских боевиков. На здоровье, по крайней мере, не слышит звуков из моей опочивальни через тонкую стенку сборного казарменного домика.

Иногда шестьдесят сантиметров ширины походной армейской койки, жёсткой как тюремные нары, вполне достаточно. Не смущает, что от пакистанских ядерных ракет отделяют жалкие три сотни километров, а щит «Африканского ответа» отнюдь не даёт стопроцентную гарантию отражения. Камалла перестала прятать глаза, выходя из моей комнаты. Раньше её это сильно напрягало, старалась сдерживать охи: вдруг кто-то что-то услышит и предположит предосудительное… Мы отрываемся, как последний раз в жизни.

На фоне общей религиозной истерии очень осторожно её расспрашиваю. Всё же мусульманка, делит ложе с кефиром. Не замужем, стало быть — впадает в ужасный грех. По законам шариата ей полагается порка.

— Ну, в Центральной Африке шариатские телесные наказания не применяются, мы всё же светское государство. Считается, что худшее из наказаний в невозможности попасть в Рай. Только Аллах вправе судить за преступления против веры.

Её свободомыслие меня удивляет. Ни один шариатский судья не согласился бы со столь смелым высказыванием. Да и в официальных догматах Федерации нормы морали звучат куда строже.

Нежно тереблю пальцами непокорную прядь. Бесподобные ямочки на щёках дразнят и возбуждают, их хочется целовать непрерывно, в чём не могу себе отказывать. Не знаю, как в раю у христианского Бога или у Аллаха, мой рай — здесь и сейчас. Обычно понимаешь своё счастье потом, лишившись его. Редчайшее исключение, когда не надо ждать этого «потом». И не хочется никакого «потом».

Но въедливый инстинкт исследователя толкает задавать вопросы.

— Грешишь — не попадёшь в рай. Ты об этом думаешь?

В её глазах бесконечность. Или какая-то особенная женская мудрость, настоянная на опыте поколений.

— Неверный, ты упрекаешь меня в грехе перед лицом Всевышнего? Так слушай. Я с детства знала, что Аллах — это любовь. То есть любовь от Бога. Я тебя люблю. Я с тобой как женщина с мужчиной. Что в этом грешное и противоестественное?

У меня отнимается речь. Зачем доставал её дурацкими расспросами? Крепче сжимаю в объятиях, целую в губы, в глаза…

Если о чём-то жалею по-настоящему, то только о попытках освободиться от её чар в обществе Элеоноры и других. Но сейчас это не имеет значения. Все женщины, раньше вторгшиеся в мою жизнь, как Инка в комплекте с мамойдорогой — на давно перевёрнутых страницах.

Идиллию прерывают периодические вызовы. Хватаю трезвонящий смарт, всерьёз задумываясь выключить его дня на три, и вижу суровый генеральский лик Степаныча.

— Не вовремя, что ли?

Камалла не попадает в кадр, но моя мятая всклокоченная физия на фоне смятой постели да в разгар рабочего дня красноречивее порнофильма.

— Не вовремя, не буду скрывать. Слушаю.

— Ты один? — генерал явно намекает на чужие уши.

— Делаю звук тише и прижимаю к уху. Говорите.

Он вздыхает. Пусть перекачивает через грудь хоть весь воздух Москвы. Секретные переговоры готовятся заранее. Значит — просто решил потрындеть на общие темы.

— Новости смотришь? В Иране гражданская война. В Сирии и Ираке — тоже.

— В двух последних она не затихала. Шииты режут суннитов, сунниты шиитов и тех, кто под руку попадётся.

— Но не в таком масштабе, Гена. Есть мнение, что начинается Третья Мировая. Как и те две, она вырастает из локальных. Так что опоздал ты корешиться с американцами.

О-очень хочу послать его подальше и без хлеба. Типа от меня одного зависело сохранение мира и человечества, остальные — зрители на генеральских зарплатах?

— Не вопрос. Командующий базой Баграм в сотне метров от меня. Сейчас штаны одену и схожу застрелю его.

— …твою мать, Мерзляевский! — Степаныч употребляет именно то слово, из-за которого вправе зарэзать даже горячий финский парень. — Какого чёрта фиглярничаешь? Надо спасать положение!

— Давеча вы говорили, что внешнюю политику определяют другие люди, а наше мнение не слишком ценно… Чо делать-то?

— Не знаю! — с непередаваемой последовательностью исторгает генерал. — Принимай решение по обстановке. Действуй! А не валяйся как…

Он отключается, избавив нас с Камаллой от финального аккорда матюгов. Пусть девушка с запахом сандала не понимает по-русски, матерные интонации не спутать ни с чем. А уж как они контрастируют с нежными признаниями последнего часа — не передать.

— Что-то случилось?

— Практически ничего, если не считать бойни в сопредельных странах, — я кратко пересказываю генеральскую политинформацию.

— И что ты намерен предпринять?

— Всё, что могу. То есть ничего. Впрочем, есть одна вещь, что нам по силам — использовать по полной оставшиеся дни и часы.

Романтическое настроение даже Степаныч не в состоянии испортить. Что там Служба Внешней Разведки России рядом с древнейшим, всепобеждающим инстинктом? И сравнивать глупо.

Глава десятая, роковая

И у нас, ребята, будут наши победы.

Главное, чтобы они были не с оружием в руках.

Юрий Никулин

Да, в приличном обществе во время еды не разговаривают.

Если ешь ты. Но когда едят тебя, высказываться можно. И нужно.

Семён Альтов

«Блэк Хок» несёт нас над Пакистаном.

Если когда-то кто-то невзначай обмолвился, что незаконно нарушать воздушное пространство суверенного государства, то плакать поздно: в течение прошедших суток пакистанскую границу нарушили полсотни ракет «земля-земля».

Под брюхом вертолёта проплывают горы Спингар. Здесь, к югу от Пешавара, находится Зона племён. До государственного переворота местные пуштуны практически не подчинялись центральному правительству. Сейчас они с тем же успехом игнорируют новый Исламский меджлис Карачи. И, по данным спутниковой разведки, сюда уехали колесницы с баллистическими ракетами. То есть какая-то часть ядерного оружия попала в руки диких племенных вождей. Полный восторг!

Надо надеяться, наш обстрел уничтожил или, по крайней мере, сильно повредил пусковые установки в районе Исламабада. Туда заброшено тысяч пять морпехов, они разбираются что к чему. Мы с Камаллой попали на экскурсию в Зону племён, пребывая в том же условном статусе офицеров связи. В теории, мы должны проследить и убедиться, что найденные ядерные боеголовки благополучно вывезены из страны, часть радиоактивной добычи причитается Федерации для нужд энергетики… Но мне совершенно эта затея не нравится, невзирая на гарантии безопасности. Машины несутся выше зоны поражения ПЗРК, а крупнее у местных чингачгуков ничего не может быть, зона высадки прикрыта беспилотниками, морпехи благоухают крепким мужским потом и непоколебимой самоуверенностью. О чём беспокоиться?

Мой мандраж передаётся Камалле. Она вцепилась ручонками в привязные ремни. На земле пилот предупредил: сиденья рассчитаны сберечь наши задницы при ударе с ускорением в сорок семь «жэ». Не вставать, не отстёгиваться, даже если вертолёт начнёт падать. Сержант поглядывает на Камаллу с покровительственной ухмылкой. Мол, не бойся, бэби, и что за мужик у тебя такой нервный, не может успокоить свою дамочку… Я дёргаюсь от того, что ей вообще тут не место!

Не говоря о том, что доморощенный шахид имеет полную возможность при нашем приближении подорвать ядерную боеголовку. Но всё происходит гораздо прозаичнее.

Взрыв встряхивает вертолёт настолько резко, что привязные ремни впиваются до боли. Прямо по курсу, между голов пилотов, я вижу вспышки и белые шапки вокруг них. Даже не верится. В век ракет и умной электроники нас обстреливает зенитная артиллерия! Ей до лампочки тепловые ловушки, стелс-технологии и радиопомехи.

Резкий запах горелой электропроводки сильнее, чем потный аромат морпехов. В нас попали! «Чёрный Ястреб» клонится вправо, укладываясь чуть ли не на бок, и меня пронзает страшная мысль — пилотов убили, вертолёт неуправляем… Нет, всего лишь противозенитный манёвр. Машина круто пикирует. Само собой, снаряды выставлены на некоторую высоту подрыва, требуются секунды, чтобы изменить настройку, нам их хватит, чтобы уйти…

Кабину заполняет резкий сигнал тревоги.

— Ракета! — охает кто-то из морпехов.

Конечно, если скатиться ниже полутора тысяч, здесь нас в состоянии достать обычный «Стингер». Я не один такой умный на борту, «Ястреб» разворачивается, рыскает на обратном курсе, потом неожиданно сваливает в сторону. Кажется, что огненная полоса едва не чиркнула по иллюминатору, я её толком даже не разглядел. Страх и воображение дополняют увиденное.

Передышка не более пяти секунд, снова ревёт сигнал, он какой-то другой, полифонический. Две ракеты, подсказывает тот же американец…

Перегрузка вдавливает в кресло. На выходе из виража, или как там зовутся вертолётные кульбиты, стискиваю пальцами колено Камаллы. Или успокою, или подержусь напоследок.

Ба-а-ба-х!

По вертолёту словно врезала исполинская бейсбольная бита. В кабине дым, его сразу вытягивает через разбитое стекло. Мы не снижаемся — падаем. Пилот, видимо, пытается выровнять у земли, смягчить удар, но тщетно. Приложило страшно…

Перед глазами муть, через неё проступает лицо Камаллы. Она трясёт меня и лупит по щёкам. Значит — сама цела, и это радует.

Мы выбираемся из останков вертолёта, дымящегося, но почему-то не взорвавшегося как в фильмах. Носовая часть разбита вдребезги, о самочувствии пилотов спрашивать воздержусь. Сержант, уже без покровительственной мины на физиономии, вытаскивает рядового. Тут как в кино — на месте «Чёрного ястреба» вспухает огненный шар, в какую-то долю секунды вижу двух вояк на фоне взрыва, их кидает вперёд и накрывает волной пламени, нас с Камаллой опрокидывает тоже.

Сержант встаёт, на удивление целый. Снимает кепи, глядя на солдата. От взорвавшегося вертолёта к тому что-то прилетело.

— Нас должны эвакуировать, — робко предполагает Камалла, и хочется подписаться под каждой буквой её слов.

Морпех настроен шевелиться по принципу «спасение утопающих — дело рук самих утопающих». Вывалившись из вертолёта, он не забыл М-16. У меня в кобуре «Беретта», напарница вооружена только женским обаянием.

— Как вас зовут? — любопытствует она.

— Эдвард Ротенберг, мисс. Если не возражаете, я принимаю управление нашим отрядом. Как старший по званию.

Военная кафедра университета наградила меня званием мотострелкового лейтенанта, о чём благоразумно молчу. Офицер-пиджак против бывалого морпеха не катит. Поэтому подчиняюсь и вопрошаю:

— Какие приказы, сержант?

— Уходить от вертолёта. У нас маяки, наши их видят, местные — нет.

Горы мы перемахнули, они хорошо различимы на западе, вокруг пустыня с чахлыми останками растительности. А так — песок, булыжники, пыль. Никаких укрытий в пределах видимости.

Мы бредём к северо-западу, иногда оглядываясь на чадящий костёр. Ротенберг держит карабин наперевес, палец нервно поглаживает предохранительную скобу вокруг спускового крючка. Я было вытянул пистолет и дослал патрон в патронник, но уничижительный взгляд сержанта заставил щёлкнуть предохранителем и вернуть ствол в кобуру. О ратном опыте в уличных боях также предпочитаю умалчивать.

Главная битва разворачивается вокруг, но без моего активного участия. Сначала на большой скорости мчатся три армейских джипа, один тут же разлетается в клочки. К гадалке не ходи — сверху стрельнул беспилотник. Из двух других моментально вылетают дымовые гранаты, и больше дрон не вмешивается. Очевидно, оператор опасается царапнуть мою шкурку. Лучше бы рискнул…

Сержант стреляет наугад в дымную завесу, в ответ несётся очередь. Я роняю Камаллу на песок и совсем не эротично наваливаюсь сверху. Ротенберг падает навзничь, его я не толкал.

Так как он больше не указ, снова извлекаю «Беретту». Но — только чтобы швырнуть её на песок. Против трёх пуштунов с «Калашами» воевать не тянет.

Нас поднимают пинками. Ругаются, пихают прикладами. Камалла выдаёт резкую непонятную мне фразу. Пуштуны не рассыпаются в извинениях, но перестают размахивать автоматами и в джип нас засовывают без пинков в филейное место.

— Что ты им сказала?

— Что мы — правоверные из исламской Федерации. Не ожидала, что поймут арабский.

Это — интернациональный язык ислама, любые мусульмане знают несколько сот слов. Окрик бородача с переднего сиденья ясен без перевода: не болтать между собой. Погружаюсь в раздумья. Телефоны у нас не отобрали. Значит, где-то в подземельях Баминги-Бангоран серверы хранят информацию о наших перемещениях, а так как я нажал на вызов приёмной нашего МИДа, то и записывают звуки. В открытую пользоваться трубой не могу при всей своей наглости. Хотя терять нечего. Беспилотник разнёс их джип на куски с людьми внутри, не спрашивая фамилию. Согласно шариата, требуются равноценные ответные санкции. Так что милости ждать не придётся.

Скашиваю глаза в окно. Едем куда-то на северо-восток. Немилосердно кидает на ухабах. Дрон, если ещё порхает в вышине, больше не стреляет. Лучше бы грохнул всех, и амба… Я даже не представляю, что произносить во время намаза, и кое-какая часть тела красноречиво свидетельствует, что обрезание не имело места. Заодно вспомнилась хохма. В бытность Министром здравоохранения пришлось гасить скандал с одним богатым клиентом-евреем из Иерусалима. В ходе репарасьён регенерировала его крайняя плоть, о чём клиента предупреждали, но он не внял. Сейчас бы я сам не отказался от неприятной процедуры усекновения, если бы она повысила шанс на выживание.

Останавливаемся у какого-то селения. В машину всовывается субъект с бритой мордой и непокрытой головой, торс обнимает разгрузка с автоматными магазинами.

— Ху ар ю?

Его английский напоминает дикий диалект Баминги, но не от регионального стандарта, что по душе Биг Боссу, а из-за пренебрежения к фонетике. Отвечать берусь я, Камалла благоразумно помалкивает. Объясняю, что мы вообще не причём, просто международные наблюдатели из мирного африканского уголка.

— Мирного? Из того самого, чьи ракеты ударили по Исламабаду? Вы — хуже американских гяуров!

Про удар мимо Исламабада, чисто по ракетным установкам, и ядерную атаку на Индию я тихо молчу. Бритый не настроен на дискуссии. Он отрывисто тявкает, наверно — даёт какую-то команду. Нас обыскивают. Пробую возмутиться, что Камаллу шмонают мужики, получаю в лоб. Но нельзя молчать, нельзя уподобляться бессловесному куску мяса, отношение будет соответствующее. Впрочем, её лапают сдержанно, куда менее плотно, чем я в Баграме. Смарты вначале отправляются под колесо джипа, но безбородый предпочитает действовать наверняка, дополнительно всаживает в каждый по пуле.

Перед тем, как нас заталкивают в какой-то бетонный бункер, кидаю последний взгляд к облакам. Там кружится чёрная точка, американский дрон, который не в силах нас спасти. А может — просто соринка в глаз попала, мерещится всякое.

Лестница вниз, скудный свет, узкий коридор, ржавые толстые двери на массивных петлях… Шикарная натура для голливудских съёмок постапокалипсиса с толпами зомби. И я даже знаю, кто ближайший кандидат на обращение в мертвецы. Удивляюсь равнодушию относительно собственной судьбы. Камалла беспокоит больше. Даже если её убьют, пусть сделают это милосердно, не мучают.

Я продолжаю брести вслед за сутулой спиной боевика в сером халате, перепоясанном ремнём с подсумком. Странно. Впервые в жизни обращаюсь с просьбой к кому-то потустороннему. К Иисусу? К Аллаху. Впору действительно обрезаться.

В относительно чистой комнате под потолком горит одинокая лампочка без плафона. Она освещает единственный стол и гладкую физиономию примата, коего меньше всего ожидал тут увидеть. Чандрагупта собственной персоной!

Меня он не видел в новом обличье, а сестру немедленно узнаёт, но это не повод вскакивать из-за стола. По явным признакам — расслабленной позе, умиротворённой роже — догадываюсь, что ленивый толстяк здесь отнюдь не в качестве пленника.

— Добрый вечер, эфенди Абдулхамид.

Бритый небрежно кивает в ответ и выгоняет конвой. В комнате находится свободный табурет, на него садится Камалла. Я стою, не опуская головы, но и не таращусь на тюремщиков.

— Чандра, знаешь их?

— Женщина — моя старшая сестра. Её мужчину не знаю. Она любит мужчин. У неё их много было.

Да как ты… Пытаюсь взять себя в руки, видя, что Абдулхамид опустил лапу на кобуру. Жирная тварь сказала больше слов, чем я услышал от него за полгода в Баминги, и эти слова хочу запихнуть ему в пасть обратно, вместе с зубами. Когда красная пелена гнева спадает с глаз, пытаюсь перехватить инициативу.

— Господин Абдулхамид, вы имеете дело с ничтожеством, обзывающим шлюхой родную сестру.

— Да! Но он сам пришёл и предложил сотрудничать. Вы прилетели на боевом вертолёте под прикрытием дронов, убили моих людей.

— Я не управляю дроном. Скажите, вам полезнее договариваться с ренегатом, предавшим семью, или нормальными людьми, попавшими в плен на поле боя?

Пакистанец подходит вплотную. Ростом он ниже на полголовы и вынужден смотреть снизу вверх, это его ничуть не смущает.

— Кто вы такой?

— Крок Фрост, специальный помощник Министра иностранных дел.

— Тоже сын президента?

— Да.

— Врёт, — бросает Чандрагупта в обычной вялой манере.

Круглую бритую физиономию перекашивает усмешка.

— Ну, и кто из вас сейчас солгал?

— Чандра говорит правду, — соглашаюсь я. — Это ленивое ничтожество не посвящено в большинство семейных дел, даже не знает всех братьев и сестёр.

— Отец настолько не доверял, что поставил министром над ним русского, не из наших, — добавление Камаллы приходится весьма кстати. Абдулхамид чуть успокаивается, но продолжает терзать.

— Мусульманин?

— Ещё нет, — я торопливо заглаживаю свой корявый ответ. — Недавно прибыл в Баминги, изучал Книгу…

— Что значит — недавно?

— Полгода. Я не произносил шахаду. Готовился.

Теряю в его глазах девяносто процентов достоинства. Не поклявшийся в вере Аллаху — гяур. Существо низшего сорта.

— То есть он наплодил детей по всему миру, не брезгуя женщинами неверных. Харам!

Это слово я знаю, означает смертный грех. Прелюбодеяние, если не ошибаюсь, приравнивается к употреблению свинины и алкоголя.

Неожиданно пронзает догадка, отчего на пути нашей группы выросла столь плотная противовоздушная оборона. Рыхлый ренегат имеет высокий доступ к Сети Федерации, его смарт служит ключом к множеству тайн, если к делу подключить энтузиаста из местных. Чандрагупта ленив и туп, чтобы самому докопаться.

Абдулхамид неожиданно отвешивает оплеуху. Тело, прошедшее апгрейд в Баминги, действует с изумительной скоростью. Я успеваю прикрыться предплечьем и отступаю на шаг.

— Что, христианин, не хочешь подставить вторую щёку?

— Я и первую не подставлю.

— Почему?

— Про щёку — из Нагорной проповеди. Мухаммед, мир ему, ничего подобного не сказал.

— Ты не безнадёжен, — Абдулхамид больше не дышит мне в подбородок. Он опёрся на угол стола, обратив к толстяку спину. — Какой же шайтан занёс вас двоих к американским собакам?

— Ядерный удар по Индии. Мы и США — враги. Но угроза из Карачи нас на время объединила.

— Чепуха. Ракета взорвалась в пустынных горах.

— А радиоактивное облако накрыло десятки деревень. Мы вправе ждать от вас самых безбожных поступков.

— Нет! Не так, всё не так должно было случиться. Две мусульманские страны, у одной высокие технологии, у нас атомные бомбы, вместе мы поставили бы на колени весь мир.

Качаю головой.

— Абдулхамид, я сомневаюсь, что ваши лидеры договорятся с отцом.

— Почему?

— Во-первых, мы желаем, чтобы мир опустился на колени перед Аллахом, а не перед Баминги.

Украдкой кидаю взор на Камаллу. Если она и шокирована таким спичем от атеиста, то вида не показывает.

— Во-вторых?

— Во-вторых, вспомните историю конфликта в Алжире. Мы долго убеждали американцев не применять силу и шарахнули по их кораблю, только когда иного пути не было. Вы же предпочитаете с точностью до наоборот.

— Чёрт… — он с силой опускает ладонь на столешницу, перепугав индуса. — Не отступлюсь. У меня есть что предложить вашему отцу. Идём!

Чандрагупта с сестричкой получают возможность ворковать на семейные темы, если есть желание, а меня пакистанец ведёт по длинному подземному коридору. Судя по фундаментальности, подземелье построено американцами во время войны моджахедов с Советами для поддержки сознательных афганских партизан. Стальная дверь, тоже тронутая ржавчиной, зато умопомрачительной толщины, нехотя отворяется и впускает нас на нижний уровень. Через целый лабиринт переходов, охраняемых воинами джихада, мы попадаем в бункер. Ничем практически не примечательный, если не считать десятка зелёных конических болванок с трилистником радиационной опасности.

— Американцы вместе с вашими воображают, что уничтожили ядерное оружие Пакистана? Будьте уверены, это — не единственное хранилище. Да, они разбили большую часть пусковых установок. Не важно, через посредника купим у Северной Кореи. Боеголовки уцелели!

Намекает, что несколько пусковых установок выжило. Если шахтного базирования, и о них ничего не известно бывшим друзьям Пакистана в Пентагоне, очень худо. Абдулхамид не из тех, кто будет сильно колебаться, тиская Большую Красную Кнопку.

— Что вам нужно?

Террорист любовно проводит ладонью по матовой поверхности, снимая невидимую пыль с адской штуковины. Не может не понимать, что радиоактивный фон здесь повышен!

— Дружба. Или, по крайней мере, соглашение. Мы готовы отдать в руки Баминги боеголовки в обмен на гарантию невмешательства со стороны Индии и США.

— Вот так просто — отдать? После вашего ядерного взрыва в Тибете и сопутствующих жертв в Пакистане от ударов наших ракет?

Он смеётся и не спешит покидать обитель зла, хоть воображаемый счётчик Гейгера трещит непрерывно, как моя тёща за завтраком.

— Есть одно условие, необременительное. Остальное — детали, о них потом. Я хотел отправить вашему отцу письмо: ваш сын у меня, давайте договариваться. Аллах послал ещё двоих.

Бог или кто другой, но некая высшая сила точно устроила нам с Камаллой контрастный душ. После восхитительных дней и ночей в Баграме мы захвачены безумцами.

— Абдулхамид, кто вы? В иерархии новой власти.

— Член Исламского революционного меджлиса, — он недобро скалится. — Изучали Пакистан только как цели ракетных атак?

Иной раз стоит сказать неприятное, чтобы создать иллюзию откровенности.

— Вы правы. С тех пор, как правительство перебралось из Исламабада в Карачи, персоналиями мало кто интересуется. Пока не увидели ваши припасы на чёрный день.

Пакистанец заразительно смеётся, не прекращая лапать боеголовку. В поглаживании смертоносного конуса проглядывает нечто извращённо-сексуальное.

— Так давайте сдвинем дело с мёртвой точки. Вы свободны, мистер Фрост. Донесите отцу моё послание.

— А сестра?

— Побудет в гостях.

Опускаю глаза, стараюсь не выдать всплеск ярости. Мы наедине, и желание разбить его бритую голову прямо об атомную бомбу туманит рассудок. Моя несостоявшаяся жертва продолжает как ни в чём не бывало.

— Думал сообщить господину Абдулу, что Чанд у меня. Сомневался в нём.

— Вы снова правы. Чандрагупта не годится ни на роль заложника, ни переговорщика. Он — последний, ради кого отец пойдёт на уступки, и последний, к кому прислушается.

— Договариваться получается, верно? Но это пока вы в плену и ваша жизнь в моих руках. Идём!

Назад он мчится стремительно. Наверно, принял решение после долгих колебаний и теперь спешит реализовать. У меня зреет своё…

Толстяк пребывает в той же позе. Бьюсь об заклад — головы не повернул. Камалла нервно ломает пальцы.

Абдулхамид оглашает вердикт, на Чандрагупту он не производит впечатления, Камалла пугается ещё больше. Она останется одна! Моё присутствие в плену делало заточение не таким ужасным?

— Дополнительное условие господину президенту будет исполнить несложно. Мне нужен доступ к Некросу. Полностью автономный, независимый от Баминги терминал.

Так. Старательный индус выболтал нашему злейшему врагу всё, что знал. По крайней мере, всё, что не поленился рассказать. И моё решение, зачатое в момент бега по бетонным ступеням, рождается на свет с громким детским криком.

— Мистер Абдулхамид, больше шансов на успех, если отпустить сестру. Она — любимая дочь, отец её выслушает. Я остаюсь в заложниках. Всё же мужчина.

Можно только гадать, что ценнее по меркам этого экстремиста — правоверная мусульманка (фи-и, женщина, второсортное существо, недаром радикалы прихлопнули Беназир Бхутто) или кафир, но всё-таки мужик. Судя по затянувшейся паузе, ответ неоднозначен.

— Предлагаешь себя в заложники, неверный? Не откажу тебе в смелости.

— Воевать с женщинами не престало ни вам, уважаемый, ни нам. Подвергать их опасности — тоже.

Оскал белых зубов заставляет завидовать. У меня такие появились после репарасьон, когда родные резцы раскрошились под автоматным прикладом. У пакистанского урода — собственные. Приклад по ним плачет…

— Что ж вы её везли на вертолёте?

Жму плечами. Недоглядели. Прости, дядя.

Камалла смотрит на меня широко раскрытыми глазами. Они кажутся огромными. Не грусти, дарлинг, если правильно распорядишься свободой, свидимся. Надеюсь — ещё в этом мире. Да поможет тебе Аллах.

Нас разделяют, и я получаю бессчётное в своей бродяжьей жизни временное пристанище, спасибо, хоть не в подземелье. Сейчас роль Букингемского дворца для моей персоны исполняет одноэтажная однокомнатная хибара. Вроде бы такие называются «саклями». Камаллу вижу последний раз — утром и мельком, когда тишину посёлка нарушает рёв вертолётного ротора, поднявший настоящую песчаную бурю. Лопасти вращаются, моя ненаглядная неуверенно трусит к раскрытой боковой двери, оттуда приветливо торчит пулемёт. Оглядывается, лицо напряжено. Думаю — ищет взглядом меня. Машу рукой в окне, понимая бесполезность жеста — на фоне восходящего солнца она не сможет рассмотреть, оконный проём кажется чёрным пятном… Прощай.

Дни в плену тянутся тоскливо и удушающе однообразно. Экстремист куда-то свинтил. Толстый индус — единственный в посёлке, кто понимает английский, но с ним говорить не тянет. Часами гуляю вдоль дувалов, жру лепёшки с похлёбкой да отсыпаюсь впрок, если бесчисленные насекомые из тюфяка не беспокоят свыше обычной озверелости.

Со смесью нетерпения и страха жду лопотанье вертолётных винтов, с ними рослых морпехов из штурмовой группы. А чего ждать-то? Я не гражданин США и даже не сын президента Центральной Африки, чтобы ни заливал пакистанцам. Российская разведка не знает о моём местонахождении, а если бы и узнала, у них нет практики, как, собственно, нет и средств выручать своих в подобной передряге. Будем объективны — меня некому освобождать. К тому же при первой попытке освобождения местные пристрелят нас обоих с толстяком, это как пить дать.

Рассчитывать могу только на Камаллу. По правде говоря, особо уже ни на кого не рассчитываю.

Через неделю подскакиваю среди ночи от рёва мощного дизеля. Спешно натягиваю натовскую пятнистую униформу, в ней аборигены смотрят на меня как на прокажённого. Около входа в бункер остановилось длинное многоколёсное сооружение, и не нужно семи пядей во лбу, чтобы догадаться о его назначении.

Хочется выть волком, бежать в пустыню, нарваться на пулю часового, только бы не видеть этого… Но ноги вросли в сухую землю и заявили саботаж. Я стою и смотрю, как начинается самое страшное. Чесслово, если бы атомную бомбу можно было взорвать на месте, бросился бы вперёд, не думая о последствиях.

В полумраке, чтобы не облегчить жизнь спутниковым наблюдателям, туземцы выкатывают боеголовку. Не исключено, в подземельях смонтирован незамеченный мной подъёмник. Снова заводится дизель, но машина не уезжает. Длинная ракетная сигара задирается вертикально, чёрная на фоне чёрного звёздного неба. Вот и летела бы в космос, не задерживаясь!

Запуск космической ракеты видел только по телевизору. Баллистическая стартует не менее эффектно, если наблюдать с двухсот шагов: море огня обволакивает автомобильное шасси, стальная сигара с утробным ворчанием вонзается в зенит, опираясь на ослепительную звезду. В вышине начинает отклоняться от вертикали. Спешно высматриваю Малую Медведицу с Полярной звездой, здесь она ниже над горизонтом, чем для наблюдателя из Москвы. Если глаза не обманывают, ядерная гадина повернула на запад.

Опускаюсь на песок и охватываю голову руками. Что нам известно о пакистанских ракетах, кроме того, что их вообще не должно быть? На время моего пленения — ни черта. По размеру меньше «Тополя», больше «Искандера», то есть нечто средней дальности типа старых советских SS-20. Что на западе? Кабул, Багдад, Тегеран, Дамаск… Нет, столицы исламских стран — вряд ли. Твою ж налево… Иерусалим! Но там Аль-Акса. Тель-Авив? Гадать бессмысленно, в секторе протяжённостью в несколько тысяч километров целей предостаточно.

Игнорирую доводы разума, что земля после ракетного выхлопа токсична и не располагает к прогулкам, иду знакомиться с энтузиастами. Как и думал, в общество ракетчиков затесался «эфенди» Абдулхамид, рядом с ним важно топчутся персоны в генеральских мундирах и партикулярные чинуши. Революция революцией, номенклатура бессмертна.

Негодяйчик замечает меня и удостаивает чести в виде беседы, оставив на минуту важных пузырей из Карачи.

— Видели, мистер Фрост? Наши слова не расходятся с делом.

Я чуть не застонал.

— Но мы же готовим переговоры!

Он снисходительно щерится.

— К переговорам с Центральной Африкой пуск не имеет отношения. Мы отправили ультиматум Кабулу вышвырнуть гяуров из Баграма. Слов не понимают? Пришлось проучить.

В душе зарождается надежда.

— И ударили по Баграму? Или Кабулу? — боюсь дышать, чтоб не спугнуть удачу, эти города прикрыты противоракетным зонтиком, одиночным выстрелом его не прошибить. Если так, то Абдулхамид получит сообщение — с ракетой утеряна связь до подлёта к цели.

— Ну, нет. Мы — разумные люди, — он говорит с апломбом, а меня просто корчит от его «разумности», надеюсь, полумрак скроет гримасу. — Нельзя взрывать Баграм, это объявление войны США. И Кабул нельзя уничтожить, иначе придётся ждать, когда у власти появится новое правительство. Кандагар. Братьев-талибов мы предупредили уходить.

Кандагар… Уничтожение сотен тысяч — просто предупредительный выстрел? Кошмар! Неужели эти идиоты воображают, что Биг Босс сядет с ними за стол переговоров или одарит терминалом Некроса?!

Помимо воли вслушиваюсь. Кажется, что из-за гор донесётся грохот взрыва, а над ними взметнётся самый ядовитый в мире гриб.

Абдулхамид продолжает спокойнейшим образом разглагольствовать, что всем мусульманским правителям теперь придётся прислушиваться к Карачи. Месть за непослушание страшна и неотвратима. Затем он возвращается к соучастникам, я охреневаю в одиночестве.

Меня колотит. Как такое случилось, что религиозным фанатикам в руки попало ядерное оружие? Я не виню ислам. Если крестоносцам, что «освобождали» Землю Обетованую от мусульман и иудеев, дали бы в руки атомную пушку, они бы ни минуты не колебались. Вознесли бы молитву Иисусу-Спасителю и нажали кнопку в полной уверенности, что делают богоугодное дело.

Я виню себя. И Россию. И Штаты. И Центральную Африку. И европейских политкорректных либералов. И цивилизованных мусульман Ближнего Востока. И китацев, они ближе всех из мощных держав, за Тибетом, но не вмешались вовремя. Вообще не вмешались. Как завещал Конфуций, сидят на горе и любуются, подобно умной обезьяне, смотревшей на двух дерущихся тигров.

Я возвращаюсь в свою халупу и без сна валяюсь до утра. Нет ни радио, ни телевизора, ни, тем более, Интернета, чтобы узнать последствия пуска. С болезненным любопытством тащусь обратно к месту преступления. Там с удивлением вижу «братика». К слову сказать, он сменил европейский костюм на халат и тапки, они ему очень к лицу, безразмерная одежда обтекает бесформенное тело, она не станет мала, если ещё прибавит килограмм двадцать. Осоловелое личико обращено к тёмному пятну, где чахлая поросль выгорела от ракетной струи.

Пусковая установка удалилась, как и вереница джипов со столичным начальством. Одинокий «Лендровер» наверняка принадлежит Абдулхамиду. Лёгкий на помине, тот выскакивает из ближайшей сакли, будто за ним гонится шайтан. От ночного выражения превосходства не осталось ни следа.

— Индия пустила ракету!

Комментарии не требуются. Урод бросается к машине, но я перехватываю его и толкаю к подвалу. Индийские пусковые установки в штате Джамму и Кашмир, подлётное время — минуты, уже не удрать. До Абдулхамида это доходит без слов, но ещё раньше до Чандрагупты. Я думал, террорист мне поможет преодолеть часовых, но с ролью тарана справился толстяк. Своей массой он просто снёс караул на входе и рванул по наклонному тоннелю вниз с невероятной для такой комплекции скоростью.

Нижние уровни наверняка выдержат и ядерный удар, если эпицентр не окажется ровно над нами. Конечно, засыплет. Не факт, что отроют. Но всё это — потом, лишь бы пережить взрыв.

Он доносится чудовищным грохотом. Бетонный пол ходит ходуном, моментально покрываясь трещинами. Плита перекрытия падает на Чандрагупту, сплющивает его как гнилой фрукт и запирает мне путь. Гаснет электричество, и в следующий миг что-то невероятно огромное сваливается сверху…

…Эту темноту, абсолютную и вечную, не спутать ни с чем, кто случайно здесь побывал и был вытащен врачами. Как и звенящую тишину. Не нарушая её, внутри меня раздаётся голос. Точнее, внутри того, что когда-то было мной.

«Вот ты и здесь, Геннадий. Насовсем или в реанимации?»

Я узнаю голос Гриши. Я слышу его безтерминала Некроса. Это означает только одно.

Смерть.

Глава одиннадцатая, которая могла бы быть эпитафией герою и эпилогом одновременно

Знание и мудрость приходят к нам тогда, когда они уже не нужны.

Габриель Гарсия Маркес

Ничего плохого, кроме хорошего, не произойдёт.

Михаил Зощенко

Время в загробном мире весьма условно. Здесь нет часов или каких-то ориентиров, закатов и восходов. Вообще ничего нет. Беспокойные души осаждают новопреставленных, выпытывают новости. Только благодаря перепуганным до смерти (в буквальном смысле) новичкам мы узнаём о течении времени на Земле.

Нельзя сказать, что тут прошёл год. Это у живых он прошёл. Здесь — вечность.

Некоторые погружаются в оцепенение сразу. Их мало кто беспокоит воспоминаниями. Мы были необходимы, пока топтали землю ногами. Память об усопших не так нужна и важна, увы… Эти первыми растворяются в вязком болоте коллективного сознательного.

«Знаешь, Геннадий, ты думал обо мне чаще других. Смешно сказать, но семья привыкла, что меня никогда нет, задолго до смерти. Начальство списало в расход и успокоилось».

Гриша прав. Начинаешь различать, кто и как о тебе думает. Неотчётливо, конечно, чужие мысли пробиваются через барьер между мирами очень скупо, неясным светляком в кромешном мраке.

До меня начинает доходить, почему Биг Босс запретил контакт с усопшими великими. Гитлер и Сталин ворочаются в гробу от проклятий и восхвалений вперемешку. Впрочем, Сталин меньше, народ в постсоветских государствах равнодушнее, чем злопамятные евреи, чьи родственники или просто соотечественники были замучены в Холокосте.

С иронией, в загробном мире неуместной, подумалось об Иуде Искариоте. Каково живётся покойнику, которого миллионы и миллиарды людей проклинают две тысячи лет?

Если преисподняя — место, чтобы обдумать и оценить своё земное существование, то это идеальное место. Единственный критерий — память наследников. Хотя и тут возможно исключение. Кто-то мог совершить незаметный подвиг и остался в тени. Например, неизвестный оператор пусковой установки, что заставил ракету упасть в нескольких километрах от Кандагара. Этот поступок мог быть невольным, какой-то неведомый сборщик неправильно закрутил Самый Важный Шуруп. Как говорили в СССР — в конце месяца план делал.

Старая мудрость физиков и инженеров, что нужно умереть, если хочешь сделать карьеру в Корпорации, в отношении меня не работает. Значит, не настолько президент ценил мои советы, чтобы обращаться теперь. Есть усопшие, чей авторитет котируется неизмеримо выше. Куда Генке Мерзляевскому до Молотова или Громыко!

Камалла… На сколько хватит твоей любви? Я чувствую тебя непрерывно. Или внушаю себе это. И начинаю изводиться, почему не зовёшь меня через терминал Некроса.

На Земле прошёл год, когда я впервые ощутил прикосновение.

Знаю, она меня не видит. Собственно, видеть нечего, радиоактивные останки давно сгнили в пакистанском подвале. Перед моими глазами… Да, глаз тоже нет, будем считать — перед внутренним взором, проступает её лицо, окружённое чёрным платком. Она в трауре до сих пор? Трогательно… и не нужно. Пусть живёт дальше, не оглядываясь на любовника-неудачника.

Сегодня меня так просто не отпустят. Она делает знак кому-то невидимому, и в объективе камеры появляется конверт с умильной детской мордашкой наверху.

«Твой сын».

Наверно, я умер бы от этих слов, не будь уже мёртвым. Встречаются ли счастливые покойники? Редко. Я — то самое счастливое исключение.

После остальное уже не имеет значения. Но мы говорим ещё долго, по земному времени добрый час. Больше — она. Догадываюсь, Камалле тяжело слышать мёртвый синтезированный голос, хоть с мертвецами много раз общалась по службе.

«По поводу твоего будущего… Есть один странный вариант. Извини, что начала. Не стоило, пока не прояснится».

Не понимаю, что она имела в виду. У мёртвых нет будущего. Всё моё будущее — в этом розовом карапузе. Ради него постараюсь не раствориться в небытии, дождусь его мыслей об отце, быть может, пообщаюсь через терминал. Или не пообщаюсь. У Камаллы наверняка имелись объективные причины не навещать меня столь долго.

Она начинает говорить об Ольге, хоть её не спрашивал. Инка объявилась тотчас, как узнала о моей гибели. Потребовала наследство как законная супруга плюс мать моей дочери.

«Всё урвала?»

«Я не позволила. У президентской семьи есть кое-какие возможности. Из твоих накоплений выделен счёт в двести тысяч, он может тратиться только на образование, лечение Ольги, правовую помощь».

«Ого! Откуда столько?»

«Компенсация погибшему на службе плюс выплаты по страховке. Даже Ахмаду хватит».

Ахмад — мой сын. Имя придумано без учёта моего мнения, и я не намерен оспаривать. Ахмад. Ну, пусть будет так. Меня нет на свете, но я люблю тебя, Ахмад. И тебя, Камалла, люблю, но только уже никогда не смогу выразить свою любовь. Нечем.

После того сеанса я присоединяюсь к сонму страждущих узнавать новости. Они не радуют.

Африканская Федерация раздавила пакистанских радикалов и снова поссорилась с Соединёнными Штатами. Мой как бы тесть лезет во все щели, даже куда не зовут. Его государство скоро лишится неофициального названия «Центральная Африка» и превратится в Панафриканскую империю, настолько агрессивно поглощаются мелкие страны вокруг. Появились марионеточные режимы в Азии и в Латинской Америке. Босс летит впереди паровоза, не оглядываясь!

Гегемония 3D-принтеров окончательно покорила большинство отраслей промышленности. Какую-то ценность представляют собой люди, способные придумывать новые модели, фасоны и дизайны, но они проигрывают в конкуренции с творческими коллективами покойников.

Мы, усопшие, чрезвычайно дёшевы в эксплуатации. Хочешь, чтобы твоим детям капало на счёт в виде «добровольных пожертвований» от непонятных фондов — впахивай. Мёртвым не нужно социального страхования, уютных рабочих мест, выходных и отпусков. Мы не болеем, не бастуем и не уходим в декрет. И большинству из обитателей чистилища абсолютно безразлично, что сотни миллионов, если не миллиарды живых людей от комбинации 3D плюс покойник остаются без работы. В развитых странах они садятся на пособие, в остальных лишаются средств к существованию.

В США, Европе, России, Китае, Японии зреет жуткое недовольство. И если экономическая конкуренция как бы правомерна, то военно-политическая экспансия запросто приведёт к глобальной войне. Начаться она может с чего угодно, а обернётся штурмом Баминги.

Что движет Биг Боссом? Он черпает вдохновение отсюда. Но загробный мир способствует пробуждению совести за счёт переживаний живых, так кого же он выбрал в советчики?

«Пора бы самому об этом догадаться, — говорит погибший лётчик. — Ваш президент обращается не к кому-то конкретно, а к коллективному сознанию».

То есть квазиразумной массе из растворившихся в ней! То есть к толпе мертвецов.

«Понял, наконец? Некрос — это высшая форма демократии в природе. Власть толпы, где усопшие имеют равные права: и я, и клошар, умерший под мостом через Сену. Подобных мне не много, клошаров — легион. Толпа покойников топчет индивидуума. Вы пытаетесь открыть ящик Пандоры, позволить этому стаду душить и живых. Они подталкивали вас развязать Третью Мировую. О-ля-ля, как это закономерно: обрушить в преисподнюю массу свежих душ и новых впечатлений, уничтожить перспективу выбиться наверх одарённым личностям. Ведь смерть отнимет у них возможности!»

Как будто пелена упала с несуществующих глаз. Конечно! Внук полковника КГБ, как окончательно удалось установить только здесь, с младых ногтей приучен слушаться мёртвого. Зачем напрягаться самому, мучиться сомнениями, когда проще обратиться к авторитету! Впрочем, выбор был — с кем из великих предков общаться, и Мухаммед Булкин (что за смешная фамилия для мирового диктатора!) решил вопрос радикально, обратив в интеллектуальное рабство сразу всё человечество, кроме восьми миллиардов временно живых и какого-то количества сохранивших индивидуальность. Страшно то, что средний по толпе интеллектуальный уровень чрезвычайно низок.

К примеру, возникает проблема. Альберт Эйнштейн вертит её под разными углами и говорит одну из своих обычных парадоксальных фраз.

«Вы думаете, всё так просто? Да, всё просто. Но совсем не так».

Потом предлагает остроумное решение. Но у Нильса Бора другой ответ, Андрей Сахаров не согласен с ними обоими, и нужно напрягать извилины, кого послушать.

В коллективном месиве разумов сплёлся жизненный опыт римского гладиатора и ассирийского раба, средневекового крепостного крестьянина и американского аборигена доколумбовой эры. Они будут ломать мёртвую голову над парадоксами? Слова такого «парадокс» не знали и не знают, все их рецепты не сложнее «громи-круши-дави». Босс слушает и исполняет.

В общем, под Солнцем творится такое, что, будь возможность у меня воскреснуть, не уверен, что сразу согласился бы. У Камаллы другое мнение.

«Три года назад был запущен один проект. Сейчас он в финишной стадии, от экспериментов сохранился пробный экземпляр. Хочу тебе предложить».

Более ясного предложения не слышал ни в жизни, ни в смерти. О чём вообще речь? Камалла молчит и ждёт ответа, чем-то напоминая других женщин моего прошлого, просивших принести какую-то синюю фиговинку жёлтого цвета, сам знаешь откуда.

«Дорогая, ради вас с Ахмадом готов на всё. Но к чему конкретно быть готовым?»

«Отец задумал создать себе телеуправляемого киборга. Двойника для официальных визитов и выступлений, где опасно или просто не хочется терять времени на перелёт. Есть действующая модель, андроид. В общем, я добиваюсь для тебя постоянного к нему подключения».

По степени неожиданности её инициатива сродни новости об Ахмаде. Конечно, это не жизнь и не воскрешение, только неполноценный суррогат. Но у десятков миллиардов покойников и такой возможности нет! Я говорил, что колебался бы относительно воскрешения? Врал, конечно.

«Да хоть сейчас!»

«Обожди. Взгляни на фото».

Н-да. Андроид велик и весьма отдалённо напоминает человека. Голова условная, торс металлический, ноги похожи на шасси шагающего экскаватора… Плевать! Да был бы столик на колёсах с видеокамерой или ноутбук, что, выбор есть?

Оказывается — есть.

«Второй экземпляр проходит испытания. Отец сам им пользуется. Как только освободится — я его выпрошу. Прости, заказать специально под тебя мне не по карману».

Так начинается квазижизнь.

Тело управляется плохо. Я предпочитаю режим максимальной автоматизации, когда движение полностью контролирует сервер в Баминги, а ему только указываю: пойди туда-то, возьми то-то. Никогда стальными руками не обниму ни Камаллу, ни Ахмада, во-первых, это не мои руки, а бездушного робота, во-вторых, боюсь раздавить.

Осязания, обоняния, не говоря уж о вкусовых ощущениях — ноль. Но после заточения грех жаловаться. Впечатления хлынули Ниагарским водопадом.

Президент велел доставить меня к нему. Нет проблем! В кузове пикапа, укрытый брезентом как зачехлённая зенитная установка, еду к самому могущественному человеку планеты.

— Ну как?

— Чувствую себя луноходом. Или марсоходом. Но оператор, отработав смену, едет к жене и детям, я же не хочу возвращаться во тьму.

В новом президентском дворце, явно с закосом под будущий императорский, его кабинет бьёт по объективам кричащей роскошью. Не исключено, ориентировался на вкусы простолюдинов, ворвавшихся в Версаль и охреневших от великолепия апартаментов Людовика. Костюм, кстати, также больше напоминает камзол, нежели европейский однобортный. Черты лица подверглись лёгкой косметической переделке. Вроде те же, но величественные, впечатляют. Выглядит так, что в его присутствии неудобно сидеть. Даже роботу.

— Вы упомянули о жене. Сразу к делу. Камалла испросила разрешение на ваш брак.

Дальняя стена зеркальная, невольно кошусь туда. Невеста сбросила траур и смотрится чертовски привлекательно, в отличие от шкафа на ножках, что пачкает паркет машинным маслом. Это противоестественно, скажу более — кощунственно приковывать молодую красивую женщину к ящику металлолома! Впору разорвать коннект и больше не откликаться на вызовы.

А что бы выбрала она? Отвечаю осторожно, будто шагаю по минному полю.

— Разумеется, я был бы счастлив. Но как? Простите за прямоту, Ваше превосходительство, я — не человек. Я — покойник. Коран позволяет выйти замуж за призрака?

— Он не позволяет правоверной выйти замуж за кафира.

Взмахиваю манипуляторами, руками эти железки не назвать.

— Препятствие то же самое. Принять ислам может только живой человек.

Босс закипает.

— И так, вы не верите в Аллаха и Пророка, мир ему, поэтому отказываетесь?!

Камалла — самое несчастное в мире существо. Вытащила меня с того света ради такого разочарования? Быть может, именно под влиянием этой мысли рождаются слова, которые не собирался произносить.

— Не отказываюсь, ваше превосходительство. Только не понимаю — как? Мулла услышит символ веры из динамиков этой кастрюли?

На потенциального тестя внезапно накатывает веселье. Столь быстрая смена настроений считается нехорошим признаком для психики. С другой стороны, желание дочери сочетаться с браком с атеистом, погибшим более года назад и заключённом в безобразной коробке, действительно отдаёт чёрным юмором.

— Геннадий! Далеко не все положения Корана исполняются буквально. Запрета касательно данной ситуации в Книге нет. Ни архангел Джабраил, ни Пророк, мир ему, полторы тысячи лет назад не обсуждали ничего подобного. Некрос, конечно, уже существовал, но вообразить компьютерный коннект с ним не мог никакой фантазёр. Коран позволяет правоверным всё, что не запрещено.

Я бы кивнул, если б верхний отросток имел подвижность. В глазах Камаллы полощется смесь замешательства и надежды. Её отец провозглашён верховным имамом Африки, объединяя теперь и светскую, и духовную власть. Он, конечно, может создать фантастический прецедент — признать зятя живым. Подыграю в любой комедии, пусть Камалла хотя бы обретёт статус вдовы, а не матери внебрачного ребёнка.

— Дети! Всё складывается к лучшему. Я подарю другого андроида, подобающего. Со временем в Баминги ему установят дополнительные функции, осязание… Вы сможете выполнять супружеские обязанности, — он подходит вплотную и кладёт руки на хламиду, прикрывающую корпус. — Не колеблешься? Тогда повторяй: «Ашхаду ал-ля иляха илля л-Лаху уа ашхаду анна…»

Неправда, внутри себя ещё как сомневаюсь. Происшедшее заставило меня серьёзнее относиться к религии. Откровенно говоря, ещё не готов, ещё не созрел… Но и отступать не могу.

Заканчиваем. Верховный имам отступает на шаг. У него своя логика. В Бога верует душа, а не тело. Раньше думали, что смерть говорит нам: ставки сделаны, господа, больше ставок нет. За её порогом уже не уверуешь, не отринешь, не искупишь. Счётчик грехов и добродетелей замер на одних и тех же цифрах. Возвращая меня в суррогатную жизнь, Босс даёт шанс изменить устоявшийся тысячелетиями порядок вещей. Он обращает к Богу не железяку с барахлящей гидравликой, а душу, и по-своему прав. Но многих это шокирует. Видно, обещанный андроид действительно хорош, если Камалла с ним будет появляться на людях, не вызывая подозрений, что её суженый на самом деле ряженый.

— Выбери имя. Старое остаётся при тебе, но никогда более не употребляй его.

Да, слышал о такой традиции у мусульман… теперь правильнее сказать — у нас, у мусульман. Только ещё не придумал, а имя — вещь серьёзная, больше не хочу быть ни Геннадием, ни Кроком, ни крокодилом Геной. Чтобы выдержать паузу, отвечаю по-русски.

— Понимаю, Виктор Арсеньевич.

— Что-о? — у него округляются глаза, от доброго облика отца народов и отца семейства не остаётся ни следа. — Откуда? Кто посмел… Или ты там узнал?

— Здесь, — робко встревает Камалла. — Узнал фотографию деда на твоём рабочем столе, остальное из открытых источников. Он в Баграме мне рассказал.

— Некоторые детали выяснил уже после смерти. Кстати, дед в печали, что вы общаетесь с Некросом, а его вспоминаете редко.

Клянусь, Президент не рад, что согласился на столь экзотического мужа для дочери. С другой стороны, проблема решается просто. Одним кликом Витя Булкин отключает киборга или вообще отрубает меня от мира живых. Будь такая кнопка у мамыдорогой, она бы активировала зятя только с девяти до восемнадцати и только в рабочие дни, чтоб денежку зарабатывал и не хлестал пиво под футбол на диване.

— Ты меня разочаровал. Отличный бизнес-проект был, продавать андроидов усопшим. Человек вносит заранее, скажем, миллиард дукатов, и получает коннект с искусственным телом, пока естественное не остыло. Но я не могу рисковать, если шакалы разузнают и выболтают все секреты преисподней!

Не может придти в себя после утечки информации по вине сына-предателя. Пробую смягчить положение.

— Сожалею. Могу предложить беспроигрышный вариант. Умерший ничего толком не может в первые сутки — сначала дезориентирован, потом его осаждают ожидавшие родственники или знакомые, за ними следует толпа любопытных, охочих до новостей. Собирать информацию он научится много позже, — я вспоминаю своё пребывание в дебрях Некроса. Шайтан меня побери, но уже начал отделять себя от мёртвых и совершенно зря, находясь в полной власти отца и дочери. После временного возвращения к живым повторное заточение в вечной тьме сведёт с ума. Правда, психи довольно быстро растворяются, теряя индивидуальность.

— Примерно так я и представлял, — кивает вождь, пользуясь паузой в моём монологе. — Но вы же в состоянии разорвать коннект, поискать сведения среди мёртвых и снова вернуться.

— Что мешает прописать в контракте: при любом, даже единичном разрыве связи клиент лишается права на услугу. Киборг сломался? Не беда, пусть якшается с сервером, копается в Сети, в игры-стрелялки играет. Уверяю, в это время общаться с другими душами невозможно. А мы подготовим нового андроида. Кстати, какова его себестоимость?

Ухмылкой Босса можно растапливать вечную мерзлоту.

— Твой нынешний костюм обошёлся дороже. Серийный встанет не больше одиннадцати миллионов плюс за обслуживание… за него возьму отдельно.

Рентабельность в десять тысяч процентов не снилась даже наркобаронам прошлого.

Будущий тесть как деловой человек немедленно пристраивает меня к семейному бизнесу. Я теперь бета-тестер киборгов, должен добиться максимальной аутентичности ощущений у покойника от рецепторов машины. Эта работа, вместе с подготовкой их клонирования, принтер тут не поможет, занимает несколько лет. Наверно — самых беззаботных в моём существовании.

Глава двенадцатая, в ней всё замечательно, несмотря на начало Третьей Мировой войны и всеобщий капут

Опять мы самые лучшие и опять нам хуже всех…

Дмитрий Быков

Предать вовремя — это не предательство, а предвидение.

Михаил Добкин

Мир потряс экономический кризис, равного которому человечество не знало. Он не затронул разве что туземцев на дальних островах, не знающих ничего кроме рыбной ловли и натурального хозяйства.

Тесть увлёкся технологической гегемонией. Однажды наступил период, когда Африканская Федерация практически прекратила нуждаться в поставках чего бы то ни было извне. Держава полностью охватила континент. Население за счёт бурной иммиграции увеличилось до двух с половиной миллиардов. Мы добываем и производим всё, что нужно, в изобилии. Закупаются крохи. Из-за платёжного дисбаланса произошла резкая ревальвация дуката, и остальное человечество упёрлось в противоречие: лучшие товары и услуги в Африке, но они безумно дороги.

К некоторому облегчению, Вождь решил явить милосердие. Во-первых, он остановил территориальный рост. С присоединением Египта Федерация заполучила Синай и выплеснулась в Азию, на очереди Австралия и точка. Во-вторых, он позволил резко снизить тарифы для внешнего рынка ради его сохранения и увеличения оборотов. В-третьих, и это особенно удивительно, наложил запрет на вмешательство в энергетику. В Африке синтетическое топливо стоит чуть дороже воды. Если обрушить добычу нефти и газа в Старом Свете (так у нас именуется земная суша кроме Африки и Антарктиды), то экономика вряд ли придёт в себя в обозримом будущем.

На фоне дороговизны постепенно возродились производства ширпотреба и продуктов питания. У европейцев, азиатов и американцев появился выбор: покупать дешёвое отечественное с уровнем качества начала двухтысячных или настоящее африканское, но цена кусается.

С таким раскладом приплываем к очередному юбилею основания Федерации. В центре Банги открывается мемориальный комплекс героически сложившим голову во благо державы. Здесь и барельеф российским десантникам, выгнавшим из бывшей столицы конголезских агрессоров, и офицеры, погибшие в Алжире от американской ракеты, и даже великомученик Чандрагупта, сгинувший в ходе миротворческой миссии на земле Пакистана. Что касается последнего персонажа, то он как нельзя лучше свидетельствует: официальная история — это официальная ложь.

Меня нет среди мёртвых. Мой нынешний киборг-аватар как две капли воды похож на мистера Мерза в предпоследней американской командировке. Камалла настояла именно на этой внешности. Таким увидела своего героя впервые, соответственно, сей облик велела увековечить. По вполне понятным причинам не возражаю. Мой нынешний статус вообще располагает к смирению. Коран даёт мужу почти неограниченные права в отношении жены, но моя супруга запросто отключит терминал, и, если что, вместе со своими правами я улечу в безвременье.

Именно это я услышал, когда заикнулся в шутку, мол, законы ислама позволяют мне иметь четырёх жён, Камалла и Инка, где две другие… Зря пошутил. Она тоже сделала вид, что веселится.

В общем, я себе не принадлежу. Всё, что говорю, делаю, вижу, осязаю, унюхиваю, пишется на бездонных носителях серверов. Даже привыкнув к квазижизни, не забываю ни на минуту — я лишь бестелесное сознание, управляющее андроидом.

Он не идентичен человеку. Нет пищеварения, рот сугубо декоративный. Нет дыхания, звук издаёт динамик в районе носа. Сердце не бьётся, слёзы не капают, подмышки не потеют, волосы не растут. Мужской орган присутствует, он… Если не увлекаться интимными подробностями, то как женский у транссексуалов, одна видимость. У нас с Камаллой должен родиться второй сын, он зачат искусственно, с помощью генетического материала, отобранного у меня во время первой процедуры репарасьон.

Вспоминается старый фильм с соответствующим названием — «Аватар», там на далёкой планете человек-колонист управляет здоровенным муляжом гуманоидного аборигена и вписывается в местный социум. Порой кажется, что синий инопланетянин из того блокбастера куда больше похож на реального мужчину, нежели я нынешний. Зато удаётся дурачить окружающих. Кроме узкого круга посвящённых в тайну, остальные знакомые искренне считают меня обычным хомо чиновникус, только заносчивым: отказывающимся отобедать иначе как в узкой компании жены и тестя. Попробовали бы сами покушать при полном отсутствии глотки…

По обращении в ислам зовусь Омаром Шарифом. Биг Босс кривится, что выбрано несерьёзное имя голливудского «комедианта» (выражение папыдорогого), но терпит. Я возвращён в штат Министерства иностранных дел под ехидное око Элеоноры, с которой нас больше ничего не связывает. Сегодня возле монумента, прославляющего подвиги павших, рядом с которым Эйфелева башня — просто фонарный столб, отираюсь с супругой в толпе других чиновников-дипломатов и внемлю округлым фразам Вождя, Президента, Верховного имама и прочая и прочая. Слушаю его и выпадаю в осадок всем своим нерастворимым телом. Как говорили Ильф и Петров, Остапа понесло.

Он вещает о божественной миссии семьи. Его дети, чьё поголовье приближается к тысяче, множество внуков, зятья и невестки, ниспосланы человечеству как пастырь неразумному стаду. Мы, оказывается, тянем непосильную ношу направлять весь род людской.

Безо всяких рецепторов чувствую бурю эмоций Камаллы. Сам тоже не в восторге. Я ниспослан выше? Или жирный ренегат Чандрагупта? Сомневаюсь, что клан «Булкин и Компания» состоит сплошь из мудрых праведников. Но дальнейшее выступление ещё круче.

Предводитель без тени смущения заявляет: руководить человечеством возможно, только взяв под контроль планету целиком. Иными словами — Федерация обязана поглотить другие государства, пусть не прямо завтра, но в обозримом будущем. В добровольно-принудительном порядке.

Бурные аплодисменты, как же иначе. Камалла, не переставая хлопать, шепчет:

— Он только что объявил войну против всех.

В уголках сердоликовых глаз блестят слёзы. Красивая женщина не имеет права быть умной, она должна наслаждаться райским существованием, что обеспечивает красота. Моя супруга слишком умна и поэтому не умеет быть счастливой подолгу. Безмятежную радость непрерывно испытывают только идиоты и обдолбанные.

Мы ничего не обсуждаем вслух. Оба знаем: мои объективы — это глаза правительственных серверов. Удивительно, как нам наедине удаётся быть нежными, невзирая на ощущение, что каждый «ах» и «ох» фиксируется навсегда.

Миром живых управляет мир мёртвых. Опосредованно — через уста и руки Вождя. Это ясно без обсуждения, как и другое: мы бессильны что-либо изменить. Супруга знает, но не может (слава Аллаху) ощутить ту бесконечную тоску вечной черноты, вневременного провала в ничто, задающие творческую атмосферу для выработки управленческих решений.

Я отправляю Камаллу в Браззавиль, там западный центр противоракетной обороны и бункеры на глубине трёх километров. В Банги или Баминги боюсь оставлять, сюда, по всем расчётам, будет нанесён основной удар, за ним последует наша реакция.

Никто не считает себя агрессором, все только вводят ответные санкции: Штаты в качестве реакции на заявление Президента, наша армия отреагирует на американский удар и влепит в ответ с утроенной силой. В войне примут участие миллиарды, исключительно на стороне добра, мира и справедливости, поголовно «хорошие парни», они будут истреблять других парней — не менее «хороших» с собственной точки зрения.

На время боевых действий Вождь доверяет мне комендантство по университету Корпорации. Нет сомнения, комплекс входит в число приоритетных целей. Я не отбрыкиваюсь. В конце концов, даже если Баминги превратится в озеро лавы, доступ к Некросу когда-нибудь восстановят, тесть, надеюсь, одарит новым киборгом. Я бессмертен, пока душа не растворена среди десятков миллиардов.

В некогда оживлённом научном городке чертовски безлюдно. Беспощадное июльское солнце ныряет под крону пальм и с удивлением обнаруживает: никого. В моём распоряжении Саддих Зафар и семеро низших чинов из Федеральной Полиции, как раз достаточно, чтоб организовать дежурство у мониторов. Любое подозрительное движение засекут видеокамеры и датчики. Люди нужны чтобы ловить мародёров, если такие безумцы отыщутся.

Поэтому мы не очень-то напрягаемся, больше следим за новостями.

«Президент Соединённых Штатов направил ультиматум…»

«Президент и верховный имам назвал дерзостью американскую инициативу, потребовав в ответ незамедлительного…»

«Россия выступила с осуждением заявления Африканской Федерации и объявила мобилизацию, однако отказалась от превентивного ракетного…»

Истекают последние часы перед войной. Набираю Камаллу, ибо свободного времени много — практически всё оно не занято ничем полезным. Жена в безопасности, но какой матери в радость донашивать и рожать в бункере, когда перспектива выйти к солнцу туманна, а муж болтается ровненько в центре мишени, куда смотрят десятки баллистических ракет?

Повинуясь внезапному порыву, вызываю Ольгу и тут же жалею об этом. Голос у неё холодный, как из динамиков первого андроида. Вспомнил только сейчас, накануне Армагеддона? Ты не нужен мне, такой отец. В оборотах речи прослеживаются инкины ноты. Весь мир должен этим женщинам, зато они никому ничего не должны.

— Движение, сэр!

Отрываюсь от экрана, отражающего цифры обратного отсчёта ракет. Мы в бункере, вокруг Баминги противоракетная оборона наземного и космического базирования, тем не менее, перспектива, что в тебя сейчас пульнут сотни мегатонн, угнетает не по-детски.

— Увеличение!

Мародёров двое, и это не обычные грабители. Первым номером скользит с какой-то кошачьей грацией явно женская фигурка в песочном комбинезоне, лицо частично укрыто платком. Мужчина прикрывает тыл. Крепкий, в комбинезоне с пустынным камуфляжем, на голове балаклава. Тёпленько, наверно, ему в этом чулке.

— Больше увеличение!

Компьютер даёт идентификацию женщины: Дженифер Янг! Что же тебя угораздило?

Решительно поднимаюсь со стула.

— Это не мародёры, но проверить нужно. Иду сам. Полковник Зафар и сержант Дванга — со мной. Абдулла — остаёшься за старшего.

В русской армии нужно добавить к приказу слова: «исполнять, мать вашу!» Как на клавиатуре — набираешь команду, завершающие её матюги эквиваленты нажатию на Enter, иначе не действует. Африканцы выдрессированы слушаться даже движения бровей.

Грохот трёх пар ботинок гулко катится по длинной лестнице, по поводу тревоги лифты выключены. Даже в тени зверствует такая жара, что вспотеет, наверно, и моё искусственное тело под пятнистой тканью форменной рубашки.

«Они в хранилище корпуса U. Открыли без взлома, знают код».

Выходит, Дженифер умудрилась сохранить влияние на Босса и после рождения ребёнка, говорят — на второго бэбика нацелилась. Такие действуют наверняка, вооружившись ключами и паролями. Но какого чёрта ей надо? Если только…

Меня прожигает догадка. Единственная ценная вещь в том хранилище — автономный терминал. О нём знают единицы. Давным-давно его подготовил Вождь на случай эвакуации из Баминги. Камалла просила отдать терминал в Пакистан взамен на моё освобождение, но куда там. Он — подлинный, действительно способен работать с Некросом напрямую, минуя центральный сервер.

— Тихо! — я осаживаю свою маленькую бригаду, и мы входим в корпус U осторожно, стараясь ступать берцами как можно тише.

«Чем-то закрыли камеру в хранилище, — бубнит капрал из бункера. — В прилегающих коридорах чисто».

Чисто? Сейчас наследим-натопчем.

Вход в хранилище расположен в торце длинного коридора. У самой двери Саддих вежливо придерживает меня, стремится первым вперёд, сберегая начальственную шкурку. Лестно, особенно если учесть, что большинство систем андроида дублировано. Чтобы его погубить, нужно расстрелять шесть управляющих центров или размолотить накопители. В общем, без фугаса размером с ведро лезть не советую.

Пропускаю вперёд, терзаясь дурными предчувствиями. У плохих предчувствий есть огромное преимущество перед хорошими, они сбываются чаще. Выстрелы из нескольких стволов сливаются в канонаду. Дванга падает навзничь, поймав что-то крупнокалиберное. Я отскакиваю и выхватываю пистолет из кобуры, с ним в позе ковбоя встречаю женщину, с которой однажды в Алжире провёл невинную ночь.

Но теперь мисс Янг даже близко не напоминает ни ту испуганную девочку, ни звезду средств массовой информации. Платок сдвинут, на меня яростно глядят… даже не глаза — бойницы. В левой руке пистолет-пулемёт, правая сжимает чемоданчик. Никогда не видел терминал, но могу поклясться: он это, родимый.

Продолжаю отступать, чтобы возлюбленная Президента попала в объектив камеры. Дежурный в бункере, вместо того, чтоб отправить подкрепление, панически вопит:

«Сзади вас, сэр! Четверо! Я не видел, как они пробрались!»

Бросаюсь в сторону, чтобы уйти с линии прицеливания и заодно открыть Дженифер. Пусть её люди боятся задеть госпожу… Не побоялись! Очередь вспарывает грудь телезвезды и заканчивается у переносицы. Мечта американских подростков заваливается на убиенного ей сержанта. Не успел с ней даже парой слов перекинуться на прощанье.

«Приближается вертолёт, сэр! Опознавательные знаки ООН».

«Наблюдать, не стрелять без команды».

Я занят приёмом новой делегации. Согласно моде последнего часа, гости в балаклавах. Впрочем, голос, доносящийся от самой сексапильной фигурки, я узнал бы из тысяч. Тем более — по-русски.

— Геннадий, чемоданчик, что вы ухватили — в нём то, о чём я думаю?

— Я никогда не знал всей глубины твоих мыслей, дарлинг. Как и ты моих.

Элеонора, похоже, готова стрелять и в меня. Гневная гримаса проступает даже через маску.

— Делаю тебе предложение. Один раз. Больше такое не повторится. Уходим вместе. У меня есть коридор эвакуации.

— По коридору летит птичка с цветочком ООН на брюшке? Прости, но я как раз задумал птичку сбить.

— На здоровье. Это её игры, — в короткое слово «её» вложена вся глубина презрения женщины, победившей другую женщину. Только они обычно не убивают, а наслаждаются мучениями повергнутых соперниц. — У меня надёжнее.

— Куда эвакуируемся?

— Спроси прямо: на кого я работаю, — от затянувшегося диспута Элеонора выходит из себя. Не понимает, что я умышленно тяну время. — Отвечаю. На МИ-5. Довольно? Идёшь? Быстрей! СВР тебе коридор не проложит!

Она не демонстрирует развёрнутое удостоверение спецслужбы с фотографией в форме, печатью и королевской росписью. Тем не менее, восемнадцатое чувство меня уверяет — на этот раз не врёт.

— Ну… пошли.

Прижав руку к микрофону, отдаю приказ Абдулле срочно прислать помощь к хранилищу — вдруг кто-то ещё жив. Уверяю его, мне помогать не нужно, сам выпутаюсь, когда решу вопрос государственной важности.

«Сколько до пуска?»

«Шесть минут двенадцать секунд».

И сколько-то минут лётного времени для ракет с подлодок в Атлантике. Как не хочется проводить следующие полчаса на открытом воздухе! Тем более — высоко в воздухе.

Мы не идём — бежим. В таком темпе через пару часов начну искать розетку для зарядки аккумуляторов. Могу пару дней и без розетки, но только при ограниченной подвижности.

Под корпусом обнаруживается тоннель. Вполне современный, но почему-то без датчиков и видеокамер. Чудно! В условиях тотального контроля такой баг… Просто не могу поверить. Явно не рассчитанный на пятерых, андроид, кстати, весит больше центнера, нас катит маленький электрокар. Пока Элеонора восстанавливает дыхание, начинаю долбать её вопросами.

— Для кого старалась Дженифер? Неужели — ЦРУ?

— Разведка военно-морского флота США. Хитро, да? Обычно они не используют женщин. Оскорбления в адрес американской администрации, охота за ней ЦРУшников — только часть дымовой завесы.

Догадываюсь, что Элеонора убеждена в отсутствии камер и прослушки в тоннеле. Не знает, что я сам — и подглядка, и прослушка, и даже дистанционный датчик запахов.

— Тогда почему МИ-5 сработала против союзников?

Болтаем по-английски, один из громил смотрит на меня через прорези балаклавы. В его глазах читается усмешка.

— Долго объяснять. Если кратко… — Элеонора тоже улыбается, но грустно. — Какие, к дьяволу, союзники. Ты историю Второй Мировой изучал?

— Так-сяк.

— Всё же попробую. Победителей в той войне много, а в реальном выигрыше только Штаты. Германия и Япония были для американцев главным военным противником, но реальным соперником — Британская Империя. Если отбросить мелочи, кто в кого стрелял и бросал бомбы, янки воевали против нас!

Мелочи?! Захотелось спихнуть её с повозки под колёса. Десятки миллионов «мелочей»! Каждый из них — человеческая душа, задолго до срока отправленная в вечную тьму.

— Для Штатов главное было — превратить весь мир в свободный рынок, заставить работать на себя. Для этого развалили все остальные империи, правда, советскую — только в девяносто первом. Считается, что война в Европе закончилась в мае сорок пятого? Нет, Европа капитулировала раньше, в сорок четвёртом, когда были подписаны Бреттон-Вудские валютные соглашения. Пусть денежная система менялась, принцип остался тот же: американцы контролируют основные финансовые потоки и правят человечеством, несогласные подвергаются санкциям или военной агрессии.

— Но вы им подыгрывали?

— Ничего не оставалось до поры до времени. И операция с терминалом готовилась с американцами. Хватит. Напишем историю заново.

Сюрреалистическая картина. Переполненная электрическая телега тащится по узкому бетонному тоннелю, наверху в ближайшие минуты разразится ядерный катаклизм, а живому покойнику его бывшая любовница читает политинформацию по мировому устройству.

— …Что роднит нас с Россией. Мы — бывшие сверхдержавы. Мы имеем возможность восстановить былое величие.

— Только не нужно мелодраматических восклицаний про «величие», «миссию белого человека», — мёртвым, включая меня, иногда тоже свойственно нетерпение. — Скажи лучше, что останавливает тебя от очевидного хода сделать мне дырку в голове, как в еврейской пустыне, и не делиться чемоданчиком?

Короткая пауза доказывает — эта идея ей не чужда.

— Я… Понимаешь ли…

— Понимаю. Чтоб тебя не терзали сомнения — забирай сразу.

Кладу терминал ей на колени, прикрытые тканью комбинезона. Знаю, колени — само совершенство, но больше они меня не волнуют.

Элеонора беспомощно оглядывается. Сидит, уцепившись двумя руками, одну отпустит — сверзится.

— Майкл! Возьми.

Чемоданчик отправляется вперёд. Мне сразу становится удобнее.

— Предупреждаю, дорогая, без меня им не воспользуешься.

— Код доступа?

— Да. Очень хитрый.

Менее продвинутый шпион, что держит руль, осмеливается вставить пять пенсов.

— Я, если надо, из любого пароль вытрясу.

— Не сомневаюсь, сэры и леди. Из человека — запросто. Но я не человек, — выдержав секундную театральную паузу, эффектно продолжаю, наслаждаясь впечатлением. — Меня убило при ядерной бомбардировке Пакистана. Привет из Некроса, дорогая. Это тело — всего лишь передвижной терминал связи с загробным миром. Увы, не автономный, завязан на компьютеры Баминги.

Эротично распахиваю рубашку и открываю крышку возле пупка. Во чреве вместо печени свёрнут обычный электрический провод с вилкой на конце. Элеонора с лёгким ужасом пытается отодвинуться, но куда там! Её колено плотно прижато к бедру андроида.

— То есть тебя отключат в любую секунду?!

— Точно. А вы сразу не заметите, если роботом начнёт рулить другой оператор. Сервер записал мои любимые слова, привычки, подделать ничего не стоит.

— Пароль пропадёт, — заключил любитель пыточных дел.

— Нет, сохранится у меня в памяти. Но перед вами встанет проблема — связаться со мной на том свете. Справитесь, да, дорогая? — освободившейся от чемодана рукой глажу Элеонору по плечу, она вздрагивает как ужаленная. К беседам с покойниками привыкла, но тактильный контакт шокирует, будто к ней с предварительными ласками пристаёт тень отца Гамлета.

— А как?

— На самом деле это не сложно. На сотню или две шарлатанов-экстрасенсов всегда найдётся одарённый контактёр. Смог же Витя Булкин установить связь с дедом. Было бы желание.

— Мистер Шариф, — аккуратно вопрошает шпион с передка. — Что будет с Америкой?

— Ответные санкции. Читайте Коран, там ясно написано, за тяжкое преступление следует адекватное наказание, за убийство — смерть. Нация, долбанувшая по соседу ракетно-ядерной дубиной, лишается права на существование. Как именно — вопрос технический.

Разумеется, тесть и не думает о поголовном истреблении граждан в заокеанском рассаднике демократии. Нужно только забрать кольт из шаловливых ковбойских ручек. Но не буду успокаивать агентуру МИ-5, пусть поволнуются.

Испуганные этим кровожадным заявлением, да ещё присутствием робота с непонятными возможностями, вдруг не убиваю их только из жалости, спутники затихли. О дальнейшем пути не распространяются, коль информация тотчас попадает к их противнику. Другое дело, из-за стройных рядов американских ракет, летящих на миролюбивую Африканскую Федерацию, у противника Элеоноры полно неотложных дел.

У меня только одно дело — принятие решения. Пока не сказал код, Рубикон не перейдён. Что я сейчас делаю? Для Вождя — вскрываю глубоко внедрённую вражескую агентуру, дабы выкорчевать с корнем. Но скоро, очень скоро, наступит время «икс», время окончательного выбора. Да или нет, третьего не дано.

Камалла знает, что монополия на Некрос — зло, её нужно ликвидировать. Но она верна отцу. Кроме того — любит меня, она родила мне сына и ждёт второго. Я спас ей жизнь, Камалла меня воскресила.

На другом конце коридора эвакуации — Россия в вынужденном альянсе с Великобританией, меня там никто особо не ждёт, не ценит и не любит. Отключение от искусственного тела гарантировано, а воссоздадут ли подобное в Сколково и достанется ли оно мне — более чем проблематично.

Нет ничего хуже предательства. Оставаясь с англичанами, я предаю новую Родину, жену и детей. Спрыгнув с брички, предаю исконную Родину. Что делать?

Знаю, как поступило бы большинство — предпочло то, что проще, то, что слаще. Всякие рассуждения о России с берёзками, медведями, куполами, банькой, водкой, русским духом и прочими славянскими атрибутами кажутся или казёнными, или слишком наивными. Но сидит, блин, русская патриотическая заноза и не позволяет выбрать простое решение — вызвать подмогу да повязать британских джентльменов в комплекте с одной леди, успешно выдававшей себя за украинку.

Если нет простого, пусть будет сложное.

— Элеонора, детка, останови экипаж. Я, пожалуй, сойду. Чемоданчик сохрани. Пароль пришлю позже, не волнуйся. Честное киборгское! А мне нужно назад.

Она не спорит, велит притормозить. Облегчённо распрямляется, когда освобождаю место на задке платформы.

— Зачем тебе назад?

— Потолкую с тестем. У меня есть кое-какие аргументы. Лучше решить вопрос добром, а не ракетами. Мы же — не американцы, так? Береги себя.

— Обожди! — кричит мне в спину, и я оборачиваюсь. Почему-то жду глупости вроде автоматной очереди вместо вежливого farewell. Нет, просто её раздирает любопытство.

— Ты остаёшься ради неё?

— Дорогая, я бы остался ради тебя. Если была бы готова рожать мне детей, ждать с того света, спать с роботом вместо живого мужчины.

Она качает головой. Потом шлёпает по спине одного из живых мужчин — поехали. Не верит. Думает, наверно, всему виной моё рабское состояние, боязнь отключения. Механическая арба удаляется, а я бреду в темноте, не страшась сбиться с пути, дорога-то одна.

Элеонора, дитя западной цивилизации, свято убеждена, что женщина отдаёт себя только взамен кучи пряников, как-то: содержание, поклонение, забота и далее по списку. Если не требует чего-либо из списка немедленно, значит — отложила на потом, с процентами. Дамы европейского типа тоже способны любить, если уверены, что любовь себя окупает. И это работает! Она получила заветный чемодан через мою постель. Сколько бы времени не прошло с наших беззаботных соитий, нетленная память о них здорово облегчила переговорный процесс.

Восточное воспитание сохранило в Камалле нечто, недоступное западным женщинам. В её любви нет ни капли торгашеского. И ни капли не осталось от властных замашек, неприятно царапнувших меня в Мериленде. Я получил её всю и отдаю ей всего себя без остатка. Я никогда не подпишу с ней брачный контракт, благо в исламских странах это не принято. Я не был верен ей живой, и надо было умереть, чтобы до конца осознать свою ошибку.

Счастье — это когда у тебя отнимают то, что не ценил прежде, а потом дают обрести снова и удержать, вцепившись руками и ногами.

Минск, 2015.

Примечания

1

Killed In Action — убит во время боевых действий. О лётчиках пишут KIFA, погиб в результате воздушного происшествия. Буквы KIA на капоте автомобиля не означают «труп», они происходят от корейской аббревиатуры «Выйти в мир из Азии», хотя от неприятной ассоциации никуда не деться.

(обратно)

Оглавление

Часть первая Самый Главный Босс

  Глава первая, в которой задание от российской разведки получает совершенно негодный для его выполнения человек

  Прелюдия первая

  Глава вторая, в которой герой попадает на Землю обетованную и вспоминает чемпионат по футболу с участием российской сборной — результат всегда отличается от желаемого и ожидаемого

  Прелюдия вторая

  Глава третья, в которой герой мечется между «надо» и «хочется», либо между «надо» и «очень надо»

  Прелюдия третья

  Глава четвёртая, в которой герой ловит синюю птицу удачи и волнуется, не превратится ли она в орла, выклёвывающего печень, без того изъеденную алкоголем

  Прелюдия четвёртая

  Глава пятая, в которой герой не хочет расставаться с Израилем и одной его жительницей, но даже представить не может, что это расставание вызовет у него ненависть ко всем народам планеты

  Прелюдия пятая

  Глава шестая, в которой герой узнаёт об иной стороне бытия

  Прелюдия шестая

  Глава седьмая, в которой герою удаётся пообщаться с неординарными личностями

  Прелюдия седьмая

  Глава восьмая, в которой герою распахивают объятия и пытаются в них задушить

  Прелюдия восьмая

  Глава девятая, в которой события разворачиваются по весьма неприятному сценарию

  Прелюдия девятая

  Глава десятая, с которой может начаться Третья Мировая война

  Прелюдия десятая

  Глава одиннадцатая, в которой герой ищет выход из безвыходной ситуации и, как можно догадаться, не находит

  Прелюдия одиннадцатая

  Глава двенадцатая, в которой герой снова попадает в Израиль и вновь испытывает разочарование

  Прелюдия двенадцатая и последняя

Часть вторая Камалла

  Глава первая, в которой шпионская конспирация дружно игнорируется

  Глава вторая, в которой герой размышляет о разнице между самообороной и агрессией, перепрыгивая на глобальные материи мироустройства

  Глава третья, в которой герой пытается состязаться с самой крупной и профессиональной спецслужбой в мире, а затем удивляется результату

  Глава четвёртая, в которой герой вынужден прибегнуть к нетрадиционныметодам

  Глава пятая, в которой герой атакует президентское семейство сразу на нескольких фронтах

  Глава шестая, в которой герой занимается целительством примерно с тем же уровнем знаний, что и в области шпионажа, то есть нулевым

  Глава седьмая, в которой герою придётся менять профиль работы и анфас собственного лица

  Глава восьмая, агрессивно-миротворческая

  Глава девятая, сулящая герою дальнюю дорогу и казённый дом

  Глава десятая, роковая

  Глава одиннадцатая, которая могла бы быть эпитафией герою и эпилогом одновременно

  Глава двенадцатая, в ней всё замечательно, несмотря на начало Третьей Мировой войны и всеобщий капут

*** Примечания ***