Молчание затягивалось [Леня ктопоможет] (fb2) читать онлайн

Пропитанный хламом и чернотой, засаленный и загнивший бар, застрявший где-то между облаками безветренности, приветливо распахнул для меня свои скрипучие стеклянные двери, дохнув мне в лицо едкой смесью табака, сгоревшего масла и тихого, едва слышного джаза, что лился со стороны тонувшей в темноте сцены.

В тумане полумрака я сразу разглядел две фигуры, что сидели за уединенным столиком посреди зала. Узнав их спины, облаченные в потертые, выцветшие гимнастерки, я направился к ним.

Джонни полным серьезного молчания взглядом сопровождал меня, пока я рушился на скрипучий деревянный стул подле него, а толстяк Фредди, самый толстый и добродушный из всего благородного рода добродушных толстяков, тут же поставил передо мною полную, набитую до краев пеной кружку пива. Я на миг утонул в безграничном, белом, взрывающемся море, словно одинокий, забытый десантный катер, что несся через вскипающие пламенем волны к холодному, скалистому, ощетинившемуся хаосом и безграничной яростью берегу.

Тихо играл джаз. На грязном потолке, оклеенном желтыми, подгнившими обоями, серело небольшое мокрое пятно. Джо и Фредди смотрели на меня. Их глаза были полны спокойной радости и серьезной грусти.

– Сколько мы не виделись? – спросил я. Фредди пожал плечами, подняв воротник своей гимнастерки. Ему было холодно.

Джо, неотрывно глядя на меня, отхлебнул пива. Под его благородным орлиным носом остался белесый след пены.

– Словно облако, – засмеялся Фредди, тыкая на пушашийся след на лице Джо. – Словно облако! – повторил он, заливаясь глубоким, грудным смехом.

Джо смотрел мне в глаза. Где-то на их дне, в пыльной дали, я видел это облако. Изрезанное, исполосованное, оно стенало под гнетом стали и пламени, что ворвались в него, окружили со всех сторон, схватили сверкающими когтями и разорвали на тысячу тысяч тлеющих обломков.

Словно облако…

Джо утер пену с губ. Джаз продолжал играть. Пятно на потолке расползлось, словно неведомый серый остров на грязно-желтой карте мира.

Фредди дышал себе в руки, пытаясь их согреть. Он все еще тихо, про себя, смеялся, представляя пушистое свежее облако, что выросло под благородным носом нашего товарища.

– Сколько мы не разговаривали? – спросил я.

Джо покачал головой. Он не смеялся. Он никогда не смеялся. Не меняясь в лице, он медленными, плавными движениями закурил мятую, промокшую папиросу. Табачный дым охватил меня. Тихие, аккуратные удары джаза гудели в моих ушах, отдаваясь грохотом тысяч пушек. Охваченный смогом, я сидел, словно прибитый ржавыми свинцовыми гвоздями к стулу. Я утер с лица комья раскаленной земли, что впились мне в глаза.

Пятно на обклеенном обоями потолке растекалось все больше, пробивая своей серостью дым, грохот и жар, что шел от Фредди, который неуютно ежился под тонкой тканью своей шинели. Он все еще тихо смеялся. Он всегда смеялся.

Джо мягким, полным отеческой любви движением накинул на плечи добродушного толстяка старый, выцветший флаг. Фредди, словно не заметив этого, опустил глаза в стол.

– Словно облако, – сквозь тихий смешок повторил он. – Словно облако…

– Мы все смеялись над этими флагами, – сказал я. – Кто-то утирал ими слезы, кто-то утирал ими зад.

Мои товарищи не отреагировали. Джаз галдел пулеметными очередями, разрывая безликую пустоту вокруг нашего столика. Только два лица, упрятанные в дыму, чернота и пятно на потолке. Чернота и пятно…

Чернота и пятно…

Перед Джо поставили огромную тарелку с краснеющим на ней бифштексом. Кровь еще выбивалась из него упругими толчками, словно в толще мяса было спрятано живое, трепещущее сердце. Удары его, смешавшись с гулом джаза, обрушились на меня тысячами кирпичей рухнувшего дома, что погребал маленького и беззащитного меня в своих замятых гусеницами объятиях.

Пятно на потолке набухало серостью, обои прогибались под его тяжестью. Вот-вот они лопнут, не сдержав ужаса, что скопился над ними, и зальют им все – черноту, лица передо мной, затопят гром джаза и весь этот бар, застрявший где-то между облаками безветренности.

Джо положил в рот первый, пропитанный кровью кусок бифштекса и, неотрывно глядя на меня, улыбнулся залитыми красным зубами. Фредди смеялся. Джо медленно жевал живое мясо, безжалостно давя его своими белыми жерновами. Наверное, сердцу, что стучало в глубине его тарелки, было страшно. Оно стучало все быстрее, стремясь вырваться из жалкой прожаренной оболочки и сбежать. Но не могло.

Фредди поднес к губам свою старую, почерневшую от времени флягу, но смех мешал ему пить. Что-то красное потекло у него по подбородку, капая на стол.

В тарелке Джо бледнели стеклянные обломки. Он медленно накалывал их на вилку и отправлял себе в рот, с хрустом перегрызая их. В тарелке Джо белели зубы.

– Знаешь, – перестав смеяться, сказал вдруг Фредди. – Я не помню, как я умер.

Резким, кричащим аккордом оборвался агонизирующий джаз. Обои прорвались. Поток грязной воды рухнул на нас, смывая с меня серый пепел от затухшей сигареты, смывая лица передо мной, смывая стол и жуткий, кровавый бифштекс с белыми пятнами вырванных зубов. Вокруг меня осталась лишь серость и трава.

Серость и трава…

Джо, что лишился своего благородного носа, спал передо мной. А Фредди, самый добродушный толстяк из всего благородного рода добродушных толстяков, завернутый в старый гранитный флаг, снова тихо смеялся, и его гулкий смех эхом разливался по мне.

Я молчал, глядя в заросший цветами камень. Я не хотел говорить. Молчание затягивалось…

Молчание…