Бабоса. История человека-улитки [Евгения Ивановна Хамуляк] (fb2) читать онлайн

Евгения Хамуляк Бабоса. История человека-улитки

Предки нам оставили меру. Она даже может померить смерть.

Родиться внутри материка и на периферии, где берег омывается океаном или морем – это все равно что родиться в разных странах.

Море расслабляет, делает людей более счастливыми и слабыми. Во внутренних пределах Испании природа намного суровей: летом градусы накаляют глиняные крыши и каменные площади так, что спокойно можно жарить омлет или тортилью у себя на балконе. Зимой же гуляют жестокие ветра, выкорчевывающие все живое на своем пути, часто покрывая землю песком из Сахары. Такими же сухими и стойкими приходилось быть и здешним людям.

Те, что не желали испытаний на прочность, достигнув совершеннолетия и свободы, сразу же уезжали к морям или в другие края, где природа была более милостива. Обычно там платили больше и больше предлагалось работы. Но тот, кто приспосабливался, понимая, что в любом месте есть свои недостатки, достигал успеха и богатства.

В этом краю богатством считалось мясо. Скудная растительность, ветра, палящее солнце со временем были побеждены современными технологиями парников, искусственного полива, генной инженерией. Однако по традиции, будто их звала кровь, люди сюда съезжались отведать мяса. Тапас из потрохов, мозгов, кишок, стейки, отбивные, языки, уши, яйца в сыре, кляре, масле, на жаровне, в соли, в тесте были бесподобными. По количеству жителей край уступал приморским, но по количеству прибыли от экспорта мяса и от туристических, в основном ресторанных дел, стоял на первом месте, иногда разделяя его со столицей, которая тоже не имела доступа к морю. Хотя по уверению поставщиков морепродуктов, столичные сеньоры поедали морских гадов в пять раз больше приморских и в три раза свежее.

В этом регионе соблюдали традиции: морепродукты и рыбу оставляли туристам. Местные предпочитали мясо и улиток.

Этот несчастный вид брюхоногих, бывший когда-то едой бедняков, за года роста промышленности не потерял своего клиента, а наоборот: повысился в цене и спросе со стороны богатых сеньоров, которые чтили традиции, ибо благодаря традициям они стали сеньорами и выжили в этом пекле среди раскаленных камней и несъедобного перекати-поля.

Семья Бабоса-Сола-Молинас-Гарсия являла пример такого выживания. И хотя они не были представителями знати, их чтили как герцогов этих земель, которые год от года гектарами скупались и где вскоре открывались новые точки продажи улиток под секретным соусом от Бабоса с фабрики улиток Бабоса с качеством Бабоса.

Однажды прадед Ким Энрике Бабоса хотел дознаться до своей родословной, так как «семья – это Бог», – говорил он непрестанно, увещевая беречь клан как зеницу ока.

Ему было за 80 лет, а выглядел он на 60. В этом возрасте уже не нужны деньги, которых куры не клевали. Хотелось возвышенного, например, прознать, откуда вышли первые Бабоса и имели ли они улиток оттуда, откуда вышли. Поговаривали, что такая же фамилия встречается на земле Христа, который, как известно, пил вино, а значит, у него имелись улитки, что хорошо кушают листья винограда.

Поиски далеко не ушли и прекратились на его отце Хорхе Киме Доминго-Бабоса, который не мог или не захотел вспомнить, как звали его отца, потому что тот бросил семью. Его мать Сара Бабоса умерла рано от такой потери, детей раскидало по приютам. В то время развод или смерть главы семейства равнялись смерти всей семьи. Не выживали без помощи мужчин, которые являлись и добытчиками, и оберегателями.

Для прапрадеда, бывшего тогда маленьким мальчиком, начались года суровых странствий здесь же в регионе, пока ему не исполнилось десять и его не взяли чернорабочим, а точнее рабом, по сбору улиток к местному фермеру. Сестер и братьев он больше никогда не видел.

Это были тяжелые годы детства и юношества. То, что иногда рассказывал Хорхе Ким Доминго-Бабоса, который, кстати, нотариально отказался от имени и фамилии отца, оставшись просто Хорхе Бабоса, ужасало родню, слушавшую прадеда с шевелящимися на голове волосами. Настоящее средневековое рабство: немыслимый для ребенка труд, насилие, давление, голод. Рассказывал он о них с юмором и хорошим настроением, будто все это было шуткой или происходило не с ним. Если б не шрамы на теле, отсутствие нескольких пальцев, крутой нрав и заверения прапрабабки, никто б не поверил старику.

Однако Хорхе Бабоса был не из слабых и смог обмануть судьбу, со временем женившись на дочери своего хозяина Карлоса Гарсия, объединив семьи Бабоса-Гарсия. Правда, свекра, научившего Хорхе настоящей жизни, после медового месяца молодоженов нашли мертвым в конюшне. Он умер странно: был затоптан лошадьми, сильно пострадали его лицо и голова. От него несло алкоголем. Провожали свекра в последний путь в черном, но не траурном.

С этого момента начались солнечные дни в семье. Родились дети: две дочери и двое сыновей, женившиеся на кузинах Гарсия, имевших фамилию Сола. Сола торговали козьим мясом, но завидев, как хорошо идет бизнес с улитками, продали часть фермы семье Молинас. Один из сыновей Молинас вскоре женился на одной из дочерей Бабоса-Гарсия. С тех пор род не прерывался этими четырьмя фамилиями, слава Богу, имевшими много-много детей, которые женились между собой, преумножая богатства, славу и род. Вскоре был открыт первый улиточный ресторан, где работало все семейство. Там подавали только три блюда: улитки с чабарни Бабоса, переделанной под маленькую фабричку улиток, козлятину на жаровне с фермы Сола, наконец, пили вино и ели хлеб Молинас, одной из древних семей региона, у кого были свои мельницы и винодельни.

Никто не ожидал такого спроса. Народ валил, поедал и расхваливал улиток на километры вперед. Приходили соседи соседей и не могли нарадоваться еде бедняков, которая была вкусна и соответствовала традициям. Традиции были тоже своего рода бизнесом. Никогда б Бабоса или Сола, или Гарсия и десятки фамилий провинции не стали есть козлятину из столицы и кормить столичный плебс.

Сначала решили повысить цены, но это не помогло. Boca a boca, то есть сарафанным радио, слава ресторана, где подавали божественных улиток и козлятину под вино региона, которое вскоре получило марку, только росла. Люди, толпясь по два часа в очереди, злились и стали поносить хозяев за медлительность. Встала необходимость расширяться. Пришлось ввязаться в кредиты. Слава Богу, к тому времени один из Гарсия открыл свой банк и давал открытую кредитную линию своим родным, в которых был уверен, как в себе, ибо жил и ел с ними под одной крышей.

Ангары росли, как грибы, но стало падать качество. Традиционно улиток ели в определенный период, пока те не обрастали невкусным жиром и не становились слишком уж противными. Мелкими они тоже были несъедобными и для коммерции невыгодными. Пришлось взять чернорабочих со стороны.

Прапрадед Бабоса, помня свою рабовладельческую юность, где его периодически побивали в целях острастки и кормили так, чтоб хватало сил лишь на работу, а не на мечты, решил не следовать правилам найма семьи своей жены, а точнее тестя.

Прапрадед набрал только местных парней – никаких приезжих и туристов. Лично сам обучил их уходу за молодняком, сбору, расфасовке и, наконец, предпоследней стадии – подготовке к приготовлению. Но чтобы парни не уразумели весь процесс, разделил их на группы, не контактировавшие между собой. Более того, создал систему премий, которые провоцировали зависть и конкуренцию между отделами, тем самым лишая их возможностей сотрудничать и обмениваться информацией. Дед Энрике Ким Бабоса-Гарсия, сын прадеда, поставленный на кухню шеф-поваром, пошел дальше, улучшив деревенский рецепт приготовления улиток, а его жена, Хитрая Мария, как ее звали все и даже родственники, на всю округу разболтала о секретном рецепте семьи Бабоса, привезенном со Святой Земли, где бродил Иисус, пивший вино, а значит, кое-что соображавший в улитках.

Кстати, на испанском «Бабоса» действительно означало «слизняк, улитка без дома».

На самом деле, никакого рецепта не существовало. Просто в противень добавляли козлиный жир, а позже свиной, подешевле, потом томат, перец, лук и оливковое масло, соль, перец по вкусу Хитрой Марии.

С тех пор всех новорожденных девочек семьи стали называть Мариями в честь первой, которая сделала семью по-настоящему богатой и «famosa», то есть известной, благодаря своему длинному языку и хитрости.

После внуки Хосе и Мария, что учились в столице на поваров, смогли разложить рецепт не по вкусам прабабки, но по калориям, жирам и углеводам. Они разработали новый фирменный рецепт, который был очень нужен для двух строящихся фабрик и уже шести ресторанов, готовивших пока по-старинке с применением соуса, заготовленного одним из отпрысков Бабоса, мариновавшего его на неделю вперед ночью, чтоб пропорции и ингредиенты не видела ни одна душа. Водителями, развозившими соус в цистернах, тоже были представители клана Бабоса.

Одним словом, семья разрасталась и вместе с ней росли ее богатство и могущество. Поэтому прадед Бабоса и хотел заделаться бароном, а лучше всего герцогом, чтоб подарить своей семье к своему столетию не только прибыльный бизнес, философию рода, но и титул. Однако он так и не смог добиться от отца правды: кто такие Бабоса?

Прапрадед умер, буквально через месяц умер его сын и сразу же, на счастье ли на беду, родился Ким Бабоса-Сола-Молинас-Гарсия – малыш с генетическими уродствами, которые делали его похожим на маленького слизняка, идеальный правнук и сын клана Бабоса. С его появлением началась череда смертей в семьях монополистов уже не только улиточного бизнеса, но и многих других. Умирали старики и младенцы. Вскоре приглашения на похороны стали такими частыми, что приходили на ум неприятные мысли о проклятии рода. И хотя прибыли лишь росли, другие регионы просили и даже молили о франшизе, предлагали деньги и доли на открытие новых фабрик и ресторанов, большая семья перестала разрастаться. Внуки и правнуки, оперившись, улетали заграницу и от греха подальше там же оставались. Вестей от них подолгу не было, как не было и продолжения рода. Вместе с индустриализацией Испании началась и либерализация взглядов, приведшая к конформизму и вырождению народа и нации. Это коснулось и богачей Бабоса.

На первом обеде по случаю рождения Кима по меньшей мере шесть имен молодых наследников категорически не упоминались. На крещении в церкви собственные матери и отцы, бабки и деды, ставили свечи за упокой их душ, как за мертвых, вычеркивали их имена из завещаний и предупреждали всех сородичей, что если будут контачить и упоминать позорников в суе, то будут лишены работы и наследства.

А работа для Бабоса-Гарсия-Молинас-Сола означала жизнь.

Поэтому глядя на уродливое тельце Кима Бабоса, словно большого слизняка с большим горбом и маленькими ножками, деды-апостолы улиток и козлиного мяса не пророчили большого будущего для семьи, считая, что лучшее уже позади. Ведь мальчик родился слабым, вряд ли бы он выжил, родись во времена своего прапрапрапрадеда. Тогда выживали люди работающие. А кто не работает – тот мертв, считали они.

И ошиблись: Ким не только выжил, но и в десять лет стал работать в главном ресторане семьи, с которого все когда-то начиналось. А также любил наведываться в гигантское здание фабрики улиток позади, где только одна иллюминация обошлась семье в четверть годового дохода от ресторана. Нужно было держать марку, чтоб огромную светящуюся улитку было видно издалека и хорошо бы из космоса.

Да, Ким родился уродом, но не полным инвалидом. И он был единственным праправнуком, оставшимся в живых и унаследовавшим все блага семьи. Другие внуки, не уехавшие заграницу и не опозорившие семью сменой пола или паразитирующим образом жизни, также лишились помощи семьи за провинности современности, например, за брак с выходцем другой расы. Белокожих еще как-то терпели, хотя не приглашали за стол на крупных семейных празднествах, устраиваемых чуть ли не каждую неделю. Родственников чернокожих, краснокожих и других цветов игнорировали всем миром. Только матери и отцы кое-как помогали деньгами, но официально придерживались патриотической политики семьи, в которой иммигранты не принимались ни в бизнес, ни в семью. Даже в официанты брались только местные, чтоб местные семьи всегда имели работу, росли и богатели. Таким образом, богател и рос край, ранее самый бедный из всех.

Маленький Ким эту политику впитал с молоком матери Мириам и отца Хосе, на тот момент, хозяина всего имущества, так как по древним законам именно старший сын наследовал основные блага. От его воли зависело, что перейдет к братьям и сестрам, кузинам и кузенам и прочим. Но так как клан являлся единым организмом, жил семьей, работал семьей, ел, пил, спал и даже отдыхал вместе, вопрос был ясным, как день. Каждый может взять франшизу, получить низкопроцентный кредит, помощь, консультации семьи, но все достанется старшему сыну костяка.

Ким знал, что он урод. Это слово он слышал тихо и громко каждый раз, когда на него наталкивались чужие люди. Но отец с матерью и другими родственниками поддерживали видимость нормы. Ким чувствовал себя особо любимым ребенком, видя, как все предпочтения отдаются ему. Но когда его повели в частную школу, где в классе находилось только шесть учеников из самых элитных семей региона, мальчик понял, что его обманули. Как ни старались учителя, директора, родители увещевая детей не пялиться, не издеваться, не давить на одноклассника с особым развитием, все же дети были наивным и искренним зеркалом, которое кривилось при виде очень странного ребенка, похожего на улитку. Даже не нужно было придумывать прозвища – фамилия говорила сама за себя: «слизняк».

С Кимом стали случаться истерики и панические атаки перед школьными занятиями. Хотя школьную программу он осваивал легко и просто. Очевидно, нервировали встречи не с буквами и цифрами, а с учениками, которые никак не могли привыкнуть к его виду.

Через три месяца мучений Мириам забрала сына из школы и, боясь что с ним случится очередной припадок, взяла его на работу, где всегда самолично встречала гостей на ресепшене огромного ресторана, вмещающего больше, чем пять сотен человек.

Столик можно было заказать только за несколько дней вперед, а банкет за несколько месяцев.

Блюда из улиток бронировались заранее, поэтому встал вопрос об открытии седьмой фабрики, а лучше еще семи. Поэтому Хосе, отец Кима, не ведал о школьных проблемах сына, так как был весь в разъездах, совещаясь и совещаясь по поводу расширения бизнеса.

Гости, которые раньше умилялись сходству с улитками лица Мириам, главной матери семейства, маленькой и упитанной, особенно по бокам и в груди, с возрастом преобретшей от монотонной работы остеохондроз и горб на дебелой спине, действительно походившей на симпатичную деловитую улитку, теперь ужасались виду ее сына – горбатого абсолютно лысого создания неопределенного возраста, по пятам следовавшего за матерью, проводившей гостей к столикам.

Сходство с улиткой уже нельзя было назвать умильным. Раскосые глаза, все время разбегавшиеся по сторонам, придавали ему сходство с неприятным склизким едоком виноградных листьев. Дополняли образ два кожаных нароста на голове, издали напоминающие улиточные рога и по странной случайности появившиеся к подростковому возрасту.

Со временем Ким, привыкший к своей внешности и реакции на нее незнакомцев, досадовал не столько на внешнее уродство, сколько на свой голос – тоже слабый и писклявый, точно у комара или улитки, если б у нее имелся голос. Все остальное у него было от Бабоса-Сола-Молинас-Гарсия. Особенно нрав, ум, характер и терпение.

В 19 лет Хосе повел Кима в публичный дом, потому что мать три раза заставала сына за мастурбацией. В отличие от современных специалистов врачи прошлого считали это занятие пагубным для личности и ее будущего. Не то чтобы родители надеялись на потомство от единственного сына-уродца, но все же воспитывали его по правилам, будто у них и в самом деле растет славный и достойный наследник их улиточного престола.

Публичный дом, самый большой в провинции, уже три года как принадлежал семье Бабоса, и сам Хосе периодически наведывался туда. Семья подобных прегрешений не замечала, и мать была даже рада рассказу мужа о том, что сын выбрал сразу двух зазноб среди работниц их бизнеса. Русскую блондинку и украинскую брюнетку. Их обеих звали Наташами. Чтоб отличать, их называли по цвету волос и национальности, которых никто не мог различить и найти на карте мира.

После месяца таких посещений Мириам вызвалась посмотреть на двух девушек, которые так понравились сыну.

– У него вот такой елдак! – рассказывал отец перед сном жене, подглядев накануне в камеры слежения за своим отпрыском. – Не скажи, что урод. Он их двоих удоить может! – так выражались еще во времена его прадеда, который не стал ни бароном, ни герцогом. И слова «елдак», «удоить», «трахнуть», «девка» означали то, что означают сейчас, но без налета бездушности и низменности. Деревенский язык давал больше экспрессивности. Вот и все.

– Такой же, как у тебя! Но он – не ты, хлава небесам! – взныла жена, намекая на похождения Хосе, о которых порой судачили в семье. – Если б не уродство, Ким был бы потрясающим мужчиной и мы могли бы женить его на самой богатой невесте Испании. Даже принцессе! А не позволять таскаться по этим русским девкам.

От ее слов Хосе возбудился: сначала нахлынули воспоминания о русских девках, затем представились возможные перспективы от свадьбы сына-урода.

В самом деле Ким являлся своего рода принцем улиточного королевства и вскорости мог бы стать настоящим королем, потому что внешнее уродство не оказало влияние на его мозг и, как теперь стало ясно, на мужскую силу.

Мальчик рос удивительно сообразительным, науки давались ему легко, но и это было не главным. Хитрость прабабки, предприимчивость прапрадеда и сотни других лучших качеств рода достались одному единственному отпрыску в пакете с уродством.

Таскаясь за матерью, с щепетильностью следящей за официантами, за работой кухни, собственноручно подсчитывающей счета и сводящей растущие дебеты, Ким научился всем премудростям ресторанного бизнеса, стал подмечать то, что не замечала даже мать. А с приходом интернета давал ценные советы родителям по улучшению работы и в этой сфере, так как подолгу торчал в паучьей сети, заменявшей ему друзей.

Ким не просто прижился в ресторане на самом видном месте, а стал талисманом, пусть и уродливым, крупного бизнеса. Теперь он сам провожал гостей до столиков, давал распоряжения поварам и официантам. И все больше и больше вживался в роль наследного принца. Большие персоны, а их фотографиями были увешаны стены ресторана, от министров до королей, бизнесменов и популярных звезд, считали честью посетить фамильный ресторан Бабоса, поприветствовать и обняться с реликтовым экземпляром природы, похожим на вымахавшую до неприличных размеров улитку, что подавали неизменно в горячем виде под секретным соусом с марочным вином.

Бабоса в те года как никогда разбогатели и после многих лет неустанного труда семейным кругом решили закрывать ресторанный бизнес в августе: оставлять на фабрике минимум персонала, а самим уезжать в летние резиденции, разбросанные по всей Испании, включая прибрежные, морские и океанические, где их дома круглый год в идеальном состоянии поддерживали десятки слуг для редких их вылазок по системе скользящего сменного графика. А теперь большая семья могла собраться вместе.

Эту идею продвигал сам Ким, который видел, как стареют родители, особенно мать. Отец все еще ходил бодрячком: для мужчины 60 лет – это расцвет сил. Для женщины – медленное увядание. Поэтому он хотел разнообразить жизнь единственной любимой, видящей его красивым всегда и везде, не считая девок из публичного дома, к которым Ким заходил периодически. Эти в сущности тоже его любили и часто ему об этом говорили, так как он относился к ним по-особенному: всегда заваливался с подарками, перевел их на особый статус – «девушек хозяина», оплачивал отпуска. Богатому принцу-уроду это списывали на «негустые мозги», так меж собой его обзывал завистливый персонал, порой мечтая оказаться на его месте, не боясь уродства, но желая роскоши во что бы то ни стало.

– Ким, ты супер! – говорила Наташа-блондинка. – Я бы родила тебе ребенка, если бы могла.

О детях Ким не помышлял в то время, но об этом все больше и больше задумывались родители, решив рискнуть и найти ему достойную пару.

В ближайший отпуск намеревались поехать в одну из самых шикарных своих резиденций. В том регионе еще не было ни одного их ресторана, а партнеры давно зазывали погостить, заодно присмотреться к бизнесу, где тоже ценили традиции и еду бедняков, ставшую культом. И где не хватало божественного знаменитого секретного рецепта Бабоса, зато водились денежки и много туристов.

Ким ехал, не помышлявши о родительских планах на присутствующую на всех встречах семью Рибейра-Роура-Гонсалес-Корса, имевшую широкую сеть свиных боен и фабрик по производству хамона и разных видов свиной колбасы. Они являлись также монополистами в супермаркетах, которые тоже вскоре стали их бизнесом. Но они пошли дальше Бабоса, взяв под себя несколько телевизионных каналов, где, так или иначе, рекламировали хамон всех времен и народов, который ели на завтрак, обед и ужин и которым закусывали между. Естественно, что свой хамон рекламировали бесплатно. А с других драли за рекламу столько, сколько составлял бюджет рабочего фонда одной из их боен за год. Кстати, ведущими, телеведущими, актерами и актрисами реклам тоже были их родственники из династии Рибейра-Роура-Корса, которым принадлежали центральные здания и отдельные особняки по всему побережью, которые они сдавали в наем.

Поездка была направлена не только на увеличение бизнеса: Хосе Бабоса любил деньги, желал рвать и метать улитками по всей стране, но он смотрел дальше рогов улитки. Ему посоветовали сойтись с Рибейра по другой причине – той, что тяжелым мечом висела над их семьей.

Поэтому когда Хосе рассказали о свиной уродливой наследнице Рибейра-Гонсалес, которую удачно звали Марией, как и всех девочек Бабоса-Сола, он посоветовался с женой, даже прослезившейся от похожести историй, и они решили рискнуть свести двух уродов. Сначала снарядили дядьев разузнать ситуацию, составили целое досье на девушку, изучили диагноз, каким страдала принцесса, обмозговали возможные последствия и поехали на целый август на море, каждый день планируя так, чтобы встретить Марию Рибейра то в гостях, то в ресторане, то в спа, то на пляже. Дядья постарались на славу. Оставалось только надеяться, что молодые люди полюбят друг друга, если не с первого взгляда, то за летний жаркий месяц.

С первого взора, как и предполагали родители улиточно-мясного сговора, понравиться они не смогли.

Ким походил на мутанта-слизняка, Мария на сломанное зеркало. Особенно пострадало право плечо, сильно выкрученное в сторону. Лицом она тоже вышла не красавица: перекосилась левая часть и был слепым с рождения правый глаз. Но раз с ней поговорив, люди отмечали природную нежность, женственность и даже красоту.

– Мозг не пострадал, – деловито комментировали родители Рибейра-Гонсалес после знакомства с Бабоса-Сола. Но все это уже было известно из отчета родни.

– С октября Ким полностью берет на себя управление самой крупной фабрикой и двумя ресторанами в провинции. Мы гордимся им, – в ответ говорили улиточники.

Мясники, крепко держа кулаки и фиги под столом, мечтали о том, чтоб принц-улитка влюбился в их Марию.

Ким действительно влюбился, но не в Марию, а в русскую официантку Алину, нанятую с проживанием в их приморский дом. Она бесподобно жарила русские блины, готовила какие-то кремообразные тортики, заваривала чай и присутвовала, прислуживая, 24 часа в их доме на протяжении всего августа.

Ким только внешне напоминал бестолковую улитку. Внутренне, взрощенный любимым хваленым ребенком, он чувствовал красоту повсюду, потому любил все прекрасное: искусство, балет, оперу, музеи и русских девушек – олицетворение красоты, которое он познал, посетив однажды Россию.

Родители имели правило один раз в год путешествовать далеко и два раз в год на короткие дистанции. Россия входила в дальние. Чтобы не скучать по отпрыску, они взяли его в путешествие в манящую неизведанную Россию, с заездами в Санкт-Петербург и Москву. Это было незабываемое путешествие! Таких красивых мест и таких красивых женщин Ким не видел никогда.

Из поездок мать регулярно привозила себе памятные подарки – чаще жемчужные бусы, которые обычно стоили, как хороший автомобиль. Из той поездки Мириам привезла жемчуга размером с перепелиное яйцо, идеальные, как зеркальная гладь, цвета русских снегов, в тот год выпавших по самые уши, что мерзли в неудобной шапке на лысой рогатой голове Кима.

Он понял мать без слов. Ей не понравилась Россия. Слишком много красивых женщин, на которых отец и сын заглядывались беспрестанно. В Испании же у Мириам были статус и престиж, которые, словно красота, обволакивали ее образ. Все желали постоять с ней рядом, поговорить, вдохнуть аромат ее дорогих духов, окунуться в ауру ее харизмы, спокойствия, дороговизны и монументальности, несмотря на маленький рост и недостатки, видимые в плотном теле. С тех пор она носила этот жемчуг исключительно тогда, когда подводила полугодовые отчеты и видела, что прибыли растут.

По жемчугам на ее маленькой толстой шее Ким многое понимал в матери. Например, когда ей плохо и виной тому отец. В эти моменты надевался жемчуг редкой окраски «павлиний глаз», переливающийся от зеленого до черно-золотистого, а при особом свете филетовым, как наряд вдовы. Будучи взрослым и имея интимные связи с проститутками, а также в разговорах с ними, весьма умудренными на сей счет, он понимал, как ранимы женщины, сильные из которых скрывают свои чувства, будто покрываясь кожурой или скорлупой. Жемчуг, словно дополнительная скорлупа, хранил тело Мириам, похожее на улитку, слезливую и уязвимую, но лишь изнутри.

Поэтому увидев жемчуг цвета русского снега на приеме в доме каких-то негоциантов по свиным тушам, Ким понял, что это особенный день, важный для семьи и матери.

Ему представили Марию, уродину с кривым плечом и одним слепым глазом. Он тут же просек затею без слов, и когда на следующий день и следующий, и целый месяц подряд встречал эту девушку, безмолвно следующую за своими родителями, покорно смотрящую в сторону, куда смотрели они, то есть на него, Кима, стало очевидно, что затея серьезная. Но он ничего не мог поделать с собой: его раскосые глаза сходились лишь на Алине, которая подавала им завтрак, носила полдник, мыла, убирала.

Алина была прекрасна, как материнское ожерелье. Белая, тонкая, как Снегурочка из русской оперы. Слушая ее, Ким плакал от чувства красоты, точнее, один его глаз в самом деле плакал, другой просто слезился после схваченного на морозе ледяного ветра.

Мать переловила взгляд сына, брошенный на прислугу, и выразительно посмотрела на мужа. В тот же вечер состоялся поворотный разговор с наследником, узнавшим, что ситуация в семье не такая уж и дружелюбная, как казалось.

Есть силы, которые только и ждут смерти Хосе, после которой львиная доля достанется Киму и третья часть Мириам. И если у Кима не будет наследников и по какой-то случайности он умрет раньше положенного срока или его объявят недееспособным, то все наследство разделит многочисленное полчище родни согласно рангам родства.

– Желательно родить сына в кратчайшие сроки, чтоб обезопасить будущее, – вердиктом закончил отец.

– Если это невозможно, хотя медицина сейчас творит чудеса, мы хотели предложить тебе жениться и усыновить детей. Закон этого не возбраняет. Но последние твои анализы говорят, что ты абсолютно здоров, как мужчина. Так что есть шансы.

Детство Кима закончилось в тот вечер. Он не спал всю ночь, раздумывая только о том, что бы такого предложить Алине, чтоб та согласилась быть с ним, женатым или свободным.

Наутро сам не свой он встал пораньше и отправился на кухню, где Алина уже готовила завтрак его семье, и предложил ей работу у него в ресторане. Снегурочка отказалась. У моря платили лучше, здесь туризм существовал целый год, спрос на персонал был всегда.

Ким предложил ей зарплату втрое больше, чем платила его семья за блины и пирожки. Алина покраснела и отказалась.

Ким тоже покраснел, понимая, что переборщил с предложением, похожим на покупку в рабство. С «русскими Наташами» договаривался отец, он знал прайсы, мотивы, умел повернуть разговор в нужное русло, чтоб заинтересовать вторую сторону.

Но здесь был другой случай. Алина не продавала себя, а продавала услуги хорошей домохозяйки на восемь часов в сутках.

И к счастью или к несчастью, в тот момент молодому Киму и в голову не пришло признаться ей в любви и предложить руку и сердце. Он желал этого, но не знал, что так нужно проявлять любовь. Ким никогда не видел, чтоб отец выражал любовь к матери, говорил ей что-то, ласкал, предлагал. Подарки и те мама покупала себе сама: дорогостоящие, жутко затратные для бюджета семьи, даже богатой семьи. Мать любила «вещицы», как она их называла, и хвалилась перед людьми и семьей, в честь чего ей подарил их Хосе. Но Хосе лишь раздавал согласия на подписанные чеки и бровью не вел, глядя на суммы. Это являлось проявлением его любви.

К концу отпуска назначили последний званый ужин, пригласив 200 человек, из которых Ким знал только отца, мать и дядьев. Он должен был сделать предложение Марии. Она по этому случаю оделась в красивое платье: жакетка скрывала надорванное плечо, макияж слегка подправил дело с искривленным лицом.

Алина тоже мелькала среди обслуги. Ким не смотрел в сторону невесты, правда, старался не смотреть и в сторону Алины, но не мог оторваться от ее фигуры, сквозящей среди незнакомцев. Мать, все понимающая с полувзгляда, прощала сыну расстройство чувств, зная, что скоро их жизнь изменится и все встанет на свои места.

После объявления о помолвке за столом заговорили об открытии фабрики улиток и ресторана здесь у моря и крупной свиной бойни внутри страны.

– Четыре тысячи свиней в сутки! В сутки! – кричал Гонсалес-отец, нацеловывая тонкие руки дочери и осторожно беря за плечи будущего зятя.

Ему то и дело вторила жена из семьи Рибейра, занимавшейся свиньями столетиями – со времен, еще когда Ииусус ходил по пустыням, где только зарождались виноградники, а с ними и улитки.

Вечер был незабываемым, все фотографировались с обрученными. На каждой фотографии сверкал гигантский бриллиант на окольцованном пальчике Марии.

После окончания вечера Ким нашел Алину и оставил ей свою визитку. На этот раз не предлагал ни денег, ни интимных отношений за деньги. Просто улыбнулся и поцеловал руку, просил звонить.

Свадьбу назначили на октябрь – месяц перед оживленным для ресторанного бизнеса сезоном Рождества, когда народ обычно валил в три раза больше, будто именно Иисус велел есть улиток и мясо на свой день рождения.

Поначалу хотели устроить скромную свадьбу в связи с известными обстоятельствами, но семья Рибейра-Гонсалес настояла на свадьбе дорогой и пышной. Мария являлась уродиной или, как говорили, выродком, скопившим все физические недостатки рода, но не души. И именно за душу ей хотели воздать материальными благами, вниманием и любовью.

Самая большая церковь региона принимала самую большую свадьбу века. Гостей было столько, что все ближайшие отели в районе 50 километров были заняты. Прессу не приглашали, но люди любопытные до чужого счастья, собственно, как и до горя, толпились у гигантского прохода, как у ковровой дорожки, где проходят знаменитости, пытаясь сфотографировать счастливых невесту и жениха. И были совершенно обескуражены видом молодоженов. Марию было плохо видно за фатой, но Ким, разодетый в дорогостоящий костюм, сшитый по его нестандартному телу, привлекал внимание. Многие, понимая что происходит, по-доброму улыбались шику и блеску свадьбы двух уродов. Кто-то фыркал и возмущался клоунаде с двумя образинами в главных ролях.

Только Ким и Мария были счастливы. Мария – потому что до последнего не верила, что этот парень, тоже урод снаружи, но вроде неплохой человек внутри, захочет жить с ней и любить ее. Ким точно не мог описать своих чувств к жене, но в ее присутствии чувствовал себя спокойно. Она не довлела, как мать и отец, не желала от него чего-то, как другие родственники или персонал, не чуралась его, как чужаки. Она была своя.

А в первую брачную ночь Ким к удовольствию обнаружил, что и в постели она прекрасна. Даже лучше русских Наташ. Мария была девственницей, но не скромницей, с большой охотой принимала все поцелуи и ласки Кима. С ней он вдруг почувствовал себя настоящим мужчиной. Наташи научили его занятию любовью, а с Марией он раскрылся в самой любви, которой не нужны уроки. Было очень приятно дарить себя таким, какой ты есть, и тем самым делать девушку счастливой.

Кроме Марии было счастливо еще с десяток родственников, видевших своих несчастных детишек впервые по-настоящему нормальными, как и другие пары.

Но перед медовым месяцем родители Рибейра и Бабоса отправились вместе с молодоженами в кабинет к генетику, где хотели удостовериться, что продолжение рода может быть. И может быть нормальным.

Генетик заверил, что шансы на рождение здоровых детей велики. Собственно, 50 на 50.

Ким и Мария счастливо переглянулись. Они хотели детей.

Медовый месяц обоюдно решили провести в Санкт-Петербурге, Москве и других городах России. Мать Мириам была категорически против.

– Только не Россия! – сказала она строго Киму. – Только не Россия.

Он долго молчал, собираясь с силами, а потом попросил ее не вмешиваться в дела его семьи. Мириам опешила, но когда пришла в себя, то успокоилась, оценила взросление сына, его отказ, как шаг к ответственности и самостоятельности, тем самым качествам взрослого здорового человека, о которых мечтала, впервые увидев уродливое, вечно детское тело слизняка.

Перед вылетом Мириам подарила Марии свой самый дорогой жемчуг «русский снег», хотя до этого уже сделала дорогой подарок невестке. Самолично надела ей ожерелье. А про себя подумала: «Пусть красота этого жемчуга спасает тебя от красоты этих русских дамочек».

То ли помог жемчуг, то ли Ким и в самом деле влюбился в Марию, но месяц, что они провели в заснеженном, ветренном Петербурге и Москве, среди красивых дам в меховых шубах и шапках, где трудно было разобрать не только фигуры, но и лица, был самым счастливым периодом в их жизни.

Они наслаждались каждым днем, каждым часом и каждой минутой. Деньги, роскошь, исполнение желаний, любовь, поцелуи, разговоры на общие темы, страсть к любому проявлению красоты объединяли. Ким был на седьмом небе от счастья. Они не могли наговориться о впечатлениях после Евгения Онегина, с упоением обсуждали посещение Русского Музея и Эрмитажа. Их глаза видели лишь прекрасное вокруг.

Раньше Киму не с кем было делиться счастьем от этих впечатлений. Из красивого мать любила только жемчуг. Отец и другая родня посещали театр и балет, музеи и прочие заведения, но больше для галочки. Эти мероприятия входили в пакет «богатство». Если б посещение мусорок или строек считались люксовыми, Бабоса наведывались бы и туда. Единственную истинную красоту они видели лишь в труде и заботах на многочисленных предприятиях Бабоса, которые теперь получили новый, «свиной» горизонт для развития благодаря раскрученным сетевым точкам Рибейра-Гонсалес.

Медовый месяц не закончился октябрем, чету Бабоса-Рибейра ждали многочисленные Сола, Гонсалес, Молинас, Корса ицетера в своих шикарных резиденциях по всей Испании. Ждали с поцелуями, объятиями, подарками и в ожидании чуда. Получится ли у двух уродов родить здорового наследника, желательно мальчика? Барона уже двух империй.

В феврале следующего года, накануне семейных каникул, стало известно, что Мария беременна. В тот день воспылали новым огнем и одновременно разрушились мечты многих представителей Бабоса и Рибейра.

Но новость была не такой счастливой, как представляли. Вскоре выяснилось, что мальчик по уверениям врачей был нежизнеспособным. Что-то пошло не так во внутриутробном развитии. Советовали сделать аборт и не мучить ни родителей, ни ребенка.

Бабоса, как и Рибейра, так просто не сдавались и отправили Марию и Кима в лучшие клиники по этому вопросу: в Израиль, Америку, Россию. Предположения подтвердились, но различались вердикты. Ребенок был больным, но мог бы жить вне утробы Марии сам. Будущая мать вела себя удивительно спокойно, чем еще больше восхитила Кима. И когда семейным советом решили, что все же нужно убить ребенка, Мария упрямо отказалась. Ее невидящий глаз смотрел так же неуклонно, как и видящий. Уговоры не помогли.

Рожать поехали в лучшую клинику Испании, где все было приготовлено к разным чрезвычайным ситуациям.

Георг родился больным, с заболеванием весьма распространенным в век новых технологий. Но к удивлению врачей он был жизнеспособным и, к счастью родителей, поразительно красивым. Мать и отец не могли наглядеться на него. Два урода по несколько часов рассматривали здоровые ручки и ножки, красивейшие пальчики и пухлые щечки, прекрасно видящие милые глазки. Георг не походил на Кима и Марию, будто был рожден другой женщиной и оплодотворен другим мужчиной. Единственное, что связывало его с родителями – это неизлечимая болезнь, из-за которой, предполагалось, ему будет сложно передвигаться.

– Исцеление возможно, – уверял доктор, – есть случаи. Мозг как таковой не поврежден. Нужно помочь ему доразвиться.

Денег на «помочь» у Бабоса-Рибейра было предостаточно. Не хватало времени. Как в юности самого Кима, которым занимались мать и няньки, отец был вынужден зарабатывать. Но времена и взгляды изменились. Ким еще с медового месяца «раскусил» иное счастье: жить жизнью, не привязанной лишь к работе и интересам клана.

Но как назло именно сейчас разворачивались самые серьезные события в бизнесе: открытие новых фабрик совместно с Рибейра. Наклевывался новый сегмент рынка – еда «на вынос», полуфабрикаты, замороженные продукты, сухие питательные субстраты из тельц улиток.

То и дело приходилось ездить в Китай, Вьетнам, Америку, чтоб смотреть на производства нового поколения, где акцент все больше и больше смещался с культуры питания на кормежку для человека, у которого все меньше и меньше оставалось времени на приготовление еды. Нужны были готовые решения. Одно из них – подобие собачьего корма, только человеческого, сбалансированного, экологичного, питательного. Женщины не хотели проводить столько времени у плиты, хотели наравне с мужчинами работать и отдыхать. «Работать и отдыхать» – стало девизом рекламной кампании новой компании Бабоса: «Пусть готовят и моют машины. Человек создан для жизни, где жизнь – это наслаждение».

Правда, ресторанный бизнес с изысканными блюдами не потерял клиентов и прибыли. Просто настоящая еда все больше становилась привилегией богатых. Бедным предлагалась еда в форме субстратов. Например, субстраты из улиток, которые достаточно было замочить, затем засунуть в микроволновку, и они, словно приготовленные минуту назад, несли все те же витамины, вкус, аромат и вид, что и настоящие.

– За китайцами будущее! – говорил Хосе, которому исполнилось 62 года, и он снова был на коне, выглядел молодцом, перекрасил волосы вновь в жгуче-черный, а там, где образовалась проплешина, красовались его волосы с задницы по последней технологии вживления своих собственных волос с ненужного для мужской привлекательности места.

– Будущее за теми, кто решает взять его в руки, – тихо отвечал Ким своим писклявым голосом, к которому не прислушивался отец.

Когда Георгу исполнилось два года, случилась беда. Но не с мальчиком. Вложенные в его здоровье деньги на реабилитацию, когда в доме Бабоса был построен отдельный реабилитационный отсек, начали давать эффект. Мальчик почти не отставал в развитии от своих сверстников. Беда пришла с другой стороны, откуда ее совсем не ждали.

Хосе отправился в очередную поездку в Китай, где строились сразу несколько фабрик по сухим субстратам из улиток, свинины, сои для гурманов-вегетарианцев-сибаритов и не вернулся. Вместо него словно снег на голову прибыли адвокаты с большой кипой бумаг для Мириам. Бумаги были о разводе и письмо с объяснениями.

После 47 лет совместной жизни Хосе решил кардинально изменить свои личные планы. И из трусости не решившись озвучить их персонально, описал их в бумажном виде. Он считал себя еще достаточно молодым, чтоб становится стариком и дедушкой инвалида-наследника. При этом он сильно сожалел, что больше не может мешать свое счастье с несчастьем других. Его счастьем стала новая пассия из Китая. Они уже достаточно давно вместе. Пришло время узаконить с ней отношения и в скором будущем завести детей, которые разделят престол Бабоса.

С матерью случился припадок, слава Богу, в остальном здоровье не подкачало, но она стала стремительно худеть и становилась слабой. Ноги больше не несли ее на работу, где она, словно ломовая лошадь, отработала 47 совместных лет. Домашний реабилитационный центр Георга пригодился теперь для его бабки. Она похудела на 30 килограмм за один месяц изучения условий развода и перечитывания письма о свободе, превратившись в худую свою копию с обвисшей кожей на месте, где раньше высился горб. Она больше не надевала жемчуга, никакого, даже «черного павлина».

Ким и Мария сильно беспокоились на ее счет. Семья и компания оставались пока не в курсе кошмарных событий, но предчувствия катастрофы гуляли по коридорам и залам империи Бабоса. Никто не знал, что же их ждет.

Клан смирился с наличием Кима, который хоть и оставался уродом, тем не менее, доказал дееспособность, прекрасно вел дела фабрик и ресторанов в регионе, закрывал все вопросы с главным офисом. Клан примирился с появлением Георга, прекрасного, почти здорового малыша, удивительно крупного, не похожего на маленьких, словно улитки, Бабоса. У него были ангельско-серебристые волосы и голубые глаза, хотя у всей семьи с обеих сторон волосы были темными. Только Ким с его лысыватой и рогатой головой отличался.

– Ты тоже родился беленький, как дети людей с севера. Но потом волосики повыпадали, – говорила мать, поглаживая внука уставшей беспомощной рукой.

Ким понял, что мир сошел с рельс и летит, словно безумный товарный поезд, в тартарары. Нужен был кто-то, кто будет способен остановить это движение.

Последний разговор с отцом будто пророчество гремел в голове. Ким то и дело вспоминал слова, интонацию голоса и брошенные взгляды, перематывал и перематывал каждый миг на медленнойскорости, пытаясь найти подсказку к действию и решению.

«Будущее за тем, кто готов взять его в руки» – эта фраза стала преследовать его, ведь будущее всего клана зависло в руках у родителя Бабоса, который повез китайскую невесту в их резиденцию у моря, где когда-то произошла встреча с Марией.

Ким не спал несколько дней и перестал есть. Наконец, он попросил заменить его на работе и в одиночестве отправился на природу на дальние заводи. Он не мог посоветоваться ни с кем из семьи, Мария или мать разнервничались бы, тем самым только усугубив обстановку. У дядьев, теток, многочисленных кузенов имелись свои интересы, часто идущие вразрез с общими. Здесь требовалось кардинальное решение, меморандум или ультиматум, – неважно. Важно, чтоб наступил мир.

Но как взять обратно будущее в свои руки, в которых оно никогда и не бывало? А все же именно его руки хотели вернуть назад будущее, настоящее и даже прошлое семьи.

Ночью он позвонил отцу и напросился на встречу. Хосе был не против, он вообще считал, что не нужно прерывать связи – его новая жизнь и будущее не шли в контрах со старой и семьей в целом. Просто необходимо было провести грамотный водораздел.

Ким, соврав семье насчет встречи с отцом, отправился к морю, где его ждало сразу несколько сюрпризов.

Отец стал другим, он встретил сына по-иному: не как раньше, по-отечески, а скорее по-дружески, задорно и весело. Представил девушку-китаянку. Ким почти не заметил ее присутствия, его занимал новый образ отца. Молодой, шутливый, полный сил, он весь горячился, хвастался перед сыном планами.

– Мы всю жизнь работали как ишаки, Ким! Так завещали наши деды. Например, Ким Бабоса, – он подмигнул сыну насчет совпадения имен. – Наш вожак, наш номер один. Он говорил: семья – это Бог, это судьба. Но это неправильно! У каждого она своя. Да, связанная, словно цепью, с родом, но не для того, чтобы заключить в кандалы и унести на дно. Мы свободны от судьбы, сынок. Мы достаточно работали, чтоб освободиться. Богатство и труд, в конце концов, должны стать наградой, а не ярмом на шее. Я последние несколько лет будто не жил, а тащил жизнь и вас вместе с собой в никуда. Там, – он указал на огромный бассейн, обрывающийся небом, – нет жизни. Только бизнес, бизнес и вокруг одни и те же лица. А я? А как же я? Я сам-то кто? Продавец улиток? Нет, Ким, я интересный человек или человек с интересами. Я хочу друзей, хочу приключений, хочу новшеств, сюрпризов этой жизни! Знаешь, ведь у меня есть талант, – Хосе хлопнул себя по коленке, – ну помимо того, что я классный любовник, – он послал поцелуй китаянке. – Я понимаю лошадей. Лошади – это… это удивительные создания. Мои друзья! Они слушаются меня. Я могу их дрессировать. Узнал бы я это, трудись, как прежде, как ненормальный, собирая вонючих склизких улиток? – он скривился. – Никогда!

Ким слушал отца и поражался. Каждое его слово, словно укус змеи, оставлял раны, гноившиеся ядом, на сердце или душе. Ему было тяжело дышать и думать от этих революционных идей отца. И в этот момент случилось еще одно чудо или беда. В комнату вошла Алина с подносом, и Ким почти потерял сознание.

Она ему так и не перезвонила. Он, естественно, не искал ее. И даже забыл. Почти забыл, пока не увидел и не понял, что страсть к красоте за эти годы только усилилась. Она, словно цунами, накрыла его с головой. В тот момент он даже возбудился и, если б не присутствие отца, кончил бы только от одного взгляда на русскую служанку.

Алина почти не изменилась, только потерялся налет целомудрия и наивности, веры найти свою мечту на чужбине. Это отразилось в глазах, которые будто потухли. Зато она еще больше стала похожа на Снегурочку, только из второй части оперы, где отчание вошло в жизнь снежной волшебницы. Все те же тонкие руки, белые, как снег, сервировали стол, наливали кофе. Полные алые губы улыбались и желали прекрасного дня.

Ким больше не слушал отца, хотя запомнил каждое его слово о том, что нельзя терять ни минуты. Ведь после стольких лет простоя сначала надо найти себя истинного, а потом зажить своей истинной жизнью, исполнив предназначение.

Ким нашел Алину на террасе, где она прибирала после второго завтрака за многочисленными родственниками Лерены, так звали китаянку, которая выбрала себе это имя, чтоб любимый и другие иностранцы не ломали себе язык.

– Вы не приезжали целых три года, – сказала Алина вместо привествия.

– Будто ты меня ждала, – сам себе ответил Ким и тоже не поздоровался.

– Вы стали другим. Возмужали, – молодая женщина улыбнулась, и глаза ее загорелись.

Ким внутренним взором оценил себя ее глазами. Да, он действительно стал иным после свадьбы с Марией. Правда, это не проявилось во внешности, по-прежнему отвратительной и отталкивающей, как у мутанта-слизняка. Даже не поменялся его почти женский голос. Но внутри он стал мужчиной: сильным, умным, где-то хитрым, как прапрабабка Мария, расчетливым как прапрапрадед Бабоса, который не помнил родства, но верил в семью, как в Бога, и честным, как Ким Бабоса – человек-улитка и точка.

Вся семья китайцев и Хосе отправились на огромной недавно купленной яхте в море на целый день, Ким остался дома, попросив отца отдельно без всех свозить его на рыбалку. Хосе согласился с удовольствием. А Ким ждал, когда придет Алина. Придет сама. И она пришла.

– Алина, ты похожа на Снегурочку, – сказал Ким и закрыл ей глаза, чтоб она не видела его уродства. А потом стал целовать так, как научили его Наташи, как он сам умел от природы, как он понял женщин, которые хотели, чтоб их любили и удовлетворяли. И если у отца обнаружился талант понимать лошадей, то же самое, но в отношении женщин, мог утверждать Ким.

Он любил и целовал ее всю ночь. Всю ночь не включал света. Но она все равно открывала глаза, чтоб целовать его глаза, а предательское солнце на рассвете пролазило через плотные, но наспех запахнутые шторы.

– Я не знала тебя, – говорила Алина приглушенно, голосом, полным страсти и опьянения от любви.

Ким сам не знал себя таким, но чем больше любил эту женщину, тем больше силы в него входило. Он чувствовал, как каменеет, становится монументальным, стальным и полноценным.

По утру Алина ушла молча, не зная слов, чтоб выразить то ли любовь, то ли благодарность этому человеку, похожему на слизняка. Отчаяние испарилось из ее образа. Вернулись надежды на будущее.

Ким думал о другом. Проснувшаяся сила заставила его прагматично заглянуть в будущее, о котором не умолкал отец.

Лодка вернулась ко второму завтраку. Никто никуда не торопился, гости выспались, позавтракали, китайская часть отправилась за покупками, пока Хосе с Кимом и экипажем вновь отправились в море, захватив удочки. Тело Кима было не приспособлено для спорта, хотя с годами он окреп. Поэтому рыбалка подходила ему идеально. Он любил рыбачить, особенно оставаясь наедине с собой, что случалось редко.

Они уселись с удочками в задней части яхты. Заказали легкий ужин. Хосе попросил команду не беспокоить их и завел самый страшный разговор о разделе имущества, так как философские беседы уже были проведены.

– Денег всем хватит, – как успокоительное повторял Хосе Бабоса, объясняя, что будет логичнее и правильнее, если семье в лице Кима отойдет все испанское имущество, не считая, естественно, приобретенного семьей благодаря браку с Марией и свиному бизнесу. А ему и его новой семье отойдет все китайское.

Ким, который знал всю подноготную семьи Бабоса, держал в уме цифры, сводки, разбирался во всех проектах, в том числе китайских планах. Знал, что новые фабрики строятся на кредитах, взятых под старые испанские. Еще даже не упав на все прилавки, ноу-хау в питании стали давать прибыль, росшую в геометрической прогрессии. Таким макаром легко было подсадить на субстраты не только Китай, но и весь мир. Имелся невероятный потенциал в подкормке для человека, вечно спешащего жить и развлекаться, не имеющего времени на готовку, но желающего получать полноценный рацион витаминов, минералов и незаменимых аминоклислот, про которые вещали «свои» врачи и диетологи. Ставка делалась на лень и доверчивость. Продукт века был идеально подготовлен и упакован, родился в нужное время, соответствовал эпохе.

Бег мыслей вдруг прекратился, они закристаллизовались и стали ясными и четкими. Ким почувствовал себя рожденным в нужное время и оказавшимся в нужном месте, чтоб закончить одно начатое давным-давно дело. Такую ясность ума трудно было передать словами, но в его голове будто сошлись все пазлы, все за и против, концы с концами, прошлое и настоящее.

Отец отвернулся и нагнулся над несчастной удочкой, которую слишком большая рыба желала уволочь с собой на дно. Такую добычу нужно было доставать руками, пока громадина не спрыгнула с крючка или не сломала удила. Ким подошел сзади, минутку постоял в раздумьях, разглядывая чуть волнующееся море и слушая довольные хрипы отца, который отдавал все силы вытаскиванию рыбы, а потом взял стул в руки и острым металлическим краем ударил отца по голове в районе виска.

Ким не знал, нанес ли смертельным удар, поэтому ударил еще раз и этим же стулом помог телу окончательно упасть в воду. Лицом вниз. Потом постоял еще минутку, наблюдая. Отец не двигался. Ким удочкой, с которой сорвалась-таки большая рыба, попытался подальше оттолкнуть его, выкинув заодно и стул, и удочку, как орудия убийства.

Небольшое течение подхватило Хосе и действительно унесло чуть в сторону. Ким подождал еще десять минут, а потом отправился на поиски капитана, писклявым своим голосом пытаясь объяснить, что потерял отца из виду. По тревоге подняли всю команду. Искали пару часов, проверяя в некоторых местах по несколько раз. Ким ходил по пятам за капитаном, а потом и за жандармом полиции. На его лице, казалось, происходила война глаз, оба смотрели в разные стороны, порой пересекаясь и спотыкаясь друг о друга. Окружающие отнесли это отклонение на счет нервов. Но Ким не нервничал, он размышлял и еще раз сопоставлял пазлы, сошедшиеся в одну картину.

Ким не хотел, чтоб отец бросал мать таким образом. Это было слишком подло и некрасиво. Его скоропостижная смерть сделала бы мать несчастной, но уважаемой вдовой.

Ким не хотел, чтоб у него появились новые братья и сестры и мир бы поделился на китайскую и испанскую стороны. Смерть отца прекратила образование новых миров и грядущую войну.

Ким не желал, чтоб мир, и так утопающий в паразитизме, гедонизме, самоедстве, еще и потерял традиции, всегда передаваемые с едой, приготовленной руками матери и отца из тех продуктов, что даровала их родная земля. Он не хотел, чтоб с сухой подкормкой, с которой начнется полное вырождение человечества, он был уверен в этом, сопоставлялось имя Бабоса.

Когда стало очевидно, что Хосе Бабоса нет на яхте и, скорее всего, его унесло каким-то течением на дно, капитан вызвал вертолеты со спасателями-аквалангистами. Тело обнаружили быстро, оно было почти в порядке, только пострадала голова: море и рыбы успели-таки обезобразить лицо Хосе. Его опознал сын и удостоверил личность умершего тут же в присутствии полиции и всей команды, принесших глубочайшие соболезнования единственному официальному наследнику всего состояния Бабоса. Дело было закрыто в тот же день.

– Он очень любил вас, сеньор Ким, – говорил капитан, рассказывая полиции о теплых отношениях между Бабоса-старшим и младшим, желавшими уединиться и побыть в этот трагический день вместе.

Ким вернулся домой, и его встретили черными одеяниями: весь дом украшали черные цветы, черные покрывала и черные от горя лица. Все предчувствовали беду и беда случилась.

Ким был печален, видя, как опечалены мать, Мария и другие, но ни минуты не жалел о случившимся, зная, что настоящая беда прошла стороной их большой дом.

Через два дня после погребения их разросшаяся семья собралась в конференц-зале фабрики Бабоса, а только там она помещалась целиком вместе со всеми внуками и правнуками, и Ким обнародовал семье письмо отца, точнее тот кусок, где говорилось о свободе. Из-за этого письма мать превратилась в иссохшуюся старуху.

– «Семья сдерживает. Она всегда меня сдерживала. Но я хочу освободиться и освободить всех, чтобы каждый занялся тем, что подсказывает ему сердце, а не семья», – закончил Ким под гробовое молчание.

На следующий день Ким отправился в ресторан, где еще с рассвета выпекали хлеб и варили улиток. Зашел в хлодный цех при ресторане, откуда начинался улиточный бизнес монополистов и миллионеров и в последний раз посмотрел на жуткий процесс изготовления величайшего блюда, сделавшего известными его имя и саму провинцию на весь свет.

В алюминиевых камерах жили несчастные существа, похожие на монстров. Даже у гурманов их внешний вид вызывал отторжение. Существа с рожками и слюнявым следом не имели семьи, являясь гермафродитами от природы. Природа, видимо, тоже из ненависти к их виду, создала их невероятно уязвимыми. Любой ребенок, чуть научившись ходить, являл собой зло для улитки. По этой причине это склизкое создание имело домик при себе и носило его с собой. Костяной домик был семьей, опорой, скелетом, убежищем, прикрытием и единственной ценностью слюнявой твари.

Бабоса, а потом и их служащие кормили несчастных на убой. Но в один момент прекращали кормление, собирали их в специальные сумки-авоськи и подвешивали под потолок, а ранее на дерево, умирать от солнца и ветра.

Сначала улитка выплевывала весь корм, потом медленно, около двух недель, умирала от обезвоживания. На фабрике удалось сократить этот срок, кормя животных только отборной листвой. В природе страшная смерть на дереве требовалась, чтоб очистить желудочек слизняков от вредной для человека травы, которую те успели сожрать.

Наконец, авоськи промывали от кала и рвоты и варили мясо вместе с домиками до состояния, когда вкус становился похож на говяжий. После этого за сухеньких улиточек брались повара, нашпиговывая полупустой домик секретным соусом прапрапрабабки Марии и отправляли красивеньких, один к одному, слизняков в печь для запекания.

Ким однажды бывал на фабриках Рибейра, видя как быстро и мастерски убивают свиней – 4000 в день. Технологии дошли до того, что несчастных даже мыли с шампунем до смерти. Это облегчало процесс обеззараживания туш.

Ким знал, что больше никогда не увидит живодерских картин убийства ни улиток, ни свиней, поэтому старался максимально включить свои чувства, чтоб запомнить эти мгновения.

В 10:00, когда заработал офис, Ким дал команду адвокатам международного и местного толка к тотальному закрытию всех видов бизнеса Бабоса. Там, где дело касалось интересов других семей, например, виноделен Сола, хлебобулочных заводов Молинас и других, им предлагалось на рыночных условиях с тридцатипроцентной скидкой выкупить долю Бабоса. Остальные фабрики, рестораны, а также медицинские центры, каналы телевидения и радиовещания, публичные дома предполагалось закрыть в кратчайшие сроки.

На Кима собирались подавать в суд, но из-за того, что все социальные и налоговые платежи делались по законам, ни одно дело не имело оснований для иска. Ким и компания Бабоса теряли сотни тысяч на выплаты за выслугу лет, за невырученную прибыль, за моральный ущерб и другие поводы, придуманные профсоюзами и прочими организациями. Где процесс ступорился, компанию подготаливали к банкротству.

– Он сошел с ума! – твердили родственники. – Ведь Хосе не оставил письменного завещения закрыть все к собачьим чертям?! Парень мог бы поступить иначе.

Мириам молчала, но выразительно поглядывала на сына, на лице которого глаза больше не расходились в стороны, когда он этого желал. Давным-давно еще подростком он целых два года вместе с преподавателем-офтальмологом по какой-то авторской методике учился тренировать мышцы глаз и по его воле они расслаблялись и напрягались, делая лицо то дебиловатым, то сосредоточнным, пусть и уродливым.

Мать, потратившая и свои два года на эти занятия с Кимом, пока отец разъезжал и зарабатывал миллионы, помнила про приобретенный навык. Мать знала сына. Мать молчала, но стала набирать килограммы.

Это то, чего желал от нее Ким.

За всеми этими хлопотами, которые, кстати, не отвлекали его от Марии, Георга и матери, потому как все заседания могли проходить в телефонном режиме, нужны были лишь команды и контроль за выполнением, Ким не забыл про Алину.

Она ждала его звонка, но он приехал самолично, хотя сделку по продаже дома могли оформить по доверенности и адвокаты.

Ким держал внушительный пакет – внутри лежали пачки денег.

– Алина, возвращайся в Россию, – говорил он своим писклявым голосом, но каждое слово весило и звучало, как дорогой металл. – Снегурочкам надо жить в холоде. На жаре они тают и превращаются в липкое мороженое.

Алина заплакала, понимая метафору.

– Я тебя любил, – сказал он на прощанье.

– Я тоже, – ответила она и поцеловала его, пытаясь запомнить одного из самых красивых и благородных мужчин, встречавшихся ей за жизнь.

Ким продал публичный дом мужьям Наташ (которые обзавелись-таки мужьями за тот период, пока сын Бабоса их не навещал). Видя, что русские и украинские Снегурки не расстаяли в испанской жаре, а очень даже прижились, он исключительно из давних теплых отношений сделал пятидесятипроцентную скидку на выкуп заведения. Мужья слегка заревновали, но промолчали, пожав слабую руку богача и соглашаясь с подарком.

Закончив еще пару дел, продав новую яхту, элитную спортивную машину, несколько мотоциклов, что успел преобрести отец, Ким вернулся к Марии, которую любил больше всех Снегурочек на свете.

Пока происходили скандальные закрытия бизнесов и телевизор нес какую-то белиберду про сумасшедших Бабоса, молодая женщина сильно нервничала, ее также теребили родственники со стороны Рибейра, пытавшиеся всячески надавить на нее.

– Поверь, девочка, я знаю, что делаю, – сказал на это Ким. И Мария, как и Алина, успокоилась, поддаваясь решению мужа, зная, что все будет хорошо.

– Мне кажется, я беременна, – сказала она неуверенно и Ким внутренне поблагодарил небеса за знак, что поступил и поступает абсолютно правильно.

Через два месяца в семье Бабоса осталось около восьми десятков переругавшихся родственников, активная часть которых тут же открыла рестораны на руинах улиточных королей. Кто-то ринулся в Китай с предложением о сухом питательном корме. Рецепты, дизайн, разработки, цветовые пробы, рекламные лозунги, выкранные из офиса, ничего не стоили – на них стоял патент Бабоса, который Ким отказался продавать. Но картинки можно было видоизменить, рецепт дополнить, при должном желании и финансировании вновь запустить в жизнь.

Все же главная часть родни, имея на руках внушительные суммы после всех выплат да и свои ранние сбережения, послушалась Хосе Бабоса, говорившего посмертно устами Кима Бабоса и отправилась кто куда, в основном, в свободное плавание.

– Что бы ты хотела сделать, Мария? – спрашивал Ким, когда судебные дела по закрытию и банкротству почти отошли на задний план, а времени становилось все больше и больше.

– Не знаю, – улыбалась Мария. – Я всегда хотела выйти замуж по любви. Иметь большую крепкую семью, детей, – она пожала плечами. – Все мои мечты сбылись, – она обняла Георга, который обнимал машинку. – Мне хорошо везде, где есть ты, Ким. Чтобы хотел ты, дорогой?

Бабоса подумал, что удивительно, но в сущности сбылись и его мечты. Он хотел быть нормальным. Что обычно под этим значилось? Чтоб тебя любили таким, какой ты есть. Мария любила его, а он ее. У них везде был лад и в отношениях, и в постели, и в разговорах и во взглядах на жизнь.

И то, что они, как две улитки, оказались без домика, не пугало молодого мужчину. Дом был там, где были Мария и дети, а крыша над головой – всего лишь декорации, подороже или победнее. Ким Бабоса и его семья перестали быть миллионерами, но оставались богатыми людьми с открытыми планами.

Полжизни мечтать иметь домик, как улитка, а потом полжизни мечтать избавиться от этого ощущения «быть в домике» – это сыграло с Кимом и его кланом потрясающую игру. Он освободил себя и семью от крыши, которая стала ломать нежное тельце без скелета, желающее давно трансформироваться в нечто иное. Должна же быть эволюция и у безхребетных? Но во что именно, пока было неясно, хотя идеи и перспективы захватывали ум Кима, который помнил и чтил слова отца: не терять времени, ведь сначала нужно узнать, кто ты, а потом сделать то, что должен.

Эпилог.

Георг, достигнув совершеннолетия, объявил родителям, что желает стать криминологом. Нурия, здоровая девочка, что родилась в счастливый год освобождения от улиточного рабства, так и не начав играть в куклы, сразу пошла по стопам брата, взяв в руки его пистолеты и наручники.

Оба являли собой жгучую смесь лучших качеств семьи Бабоса-Рибейра, которые были поражены решению детей. Бабушка Мириам даже не смогла прокомментировать подобный шаг, казавшийся ей постраннее, чем полет в космос. Только не удивился Ким, с серьезностью приняв профориентацию детей. Женщины как всегда доверились его внутреннему чутью.

– Надо ехать в Северную Америку, – говорил он. – Ahí la gente esta muy loca. Люди там сумасшедшие. У них должны быть сильными факультеты криминологии. Вы научитесь всему, что есть лучшее в области убийств и мошенничества.

И как не отговаривали всем миром детей все-таки не ввязываться в мир криминала, насилия, нарушений, бесчинств, те, будто одержимые, настаивали на своем. Сначала в специальный интернат отправился учиться Георг, Нурия поехала четырьмя годами позже. Таким образом, дети, чуть оперившись, полностью дистанцировались от семьи, приезжая лишь на каникулы и праздники с новыми грамотами и золотыми медалями по стрельбе, владению оружием, математическим олимпиадам и другим умениям, никогда не водившимся у Бабос.

Ким, всячески поддерживающий детей, порой сомневался, что поступает правильно. Ведь, осободившись от бизнеса и той части семьи, которая по сути была чужой, скованная лишь кредитами и деловыми обещаниями, Ким и Мария сосредоточились на воспитании своих любимых здоровых отпрысков, путешествуя по миру. Мириам, привыкшая жить интересами семьи, желала лишь быть рядом. Ей было все равно где жить, в Испании или Америке. Хоть на Антарктиде! Лишь бы рядом с ними.

А тут Бабосы вновь они остались одни, свободными как птицы.

Однажды Георг, проработавший два года криминологом в бригаде полиции, занимавшейся самыми сложными районами большого города, куда он вызвался добровольно, хотя ни зарплата, ни график, ни почет, ни безопасность не сулили ничего хорошего, кроме гигантского опыта, сказал отцу во время ужина по случаю Рожества. Съехались все родственники Бабоса, которые поддерживали сердечные связи, уже будучи не связанными бизнесом или какими-то иными условностями. Даже прилетела Нурия, только защитив диплом адвоката. Она решила пойти дальше брата, стать не просто криминологом, но прокурором обвинителем в будущем.

– Я не понимаю людей, способных на убийство, – сказал сын, а глаза Кима разъехались в разные стороны, будто отключилась воля, контролирующая эмоции на лице.

Мириам побледнела и отставила бокал вина, который хотел отпить. Мария опустила глаза на свои руки и долго их не поднимала.

– Особенно это касается гражданских конфликтов, когда убивают отца, мать или сына… – все рассуждал Георг. Красивый, высокий, благородный, чуть сутулый из-за болезни, которая осталась в детстве, он был похож на герцега. Придавали блеска образу нашивки и значки отличия на форменном пиджаке.

– Что надо иметь в голове, чтоб решиться на подобный поступок? – он сменил позу на более расслабленную, другие же вокруг напряглись. Его лицо было сурово, глаза смотрели в никуда, будто видели картины прошлого. – Я часто думаю об этом. Это даже входит в мои обязанности, думать, как убийца. Мне кажется, тот, кто убивает, становится похож на животное, например, медведя-людоеда. Он больше не захочет есть малину, однажды отведав человечины. Такую скотину отлавливают и убивают, не давая ни единого шанса.

– Георг! – позвала сестра с другого конца большой залы, украшенной к празднику. – Что за разговоры ты завел за рождественским столом?! Ты всех вогнал в скуку! Посмотри на бабушку, она сейчас заснет! Давайте лучше выпьем за папу? Нашего дорогого папу, который все и всегда всем разрешает! Папа! – Нурия подбежала сзади и очень аккуратно обняла маленькое больное тело Кима, а потом поцеловала его в лысую макушку, по которой чуть лоснился седой пушок.

– Если б не ты, – она почему-то прослезилась, а за ней все остальные. – Ничего бы этого не было…