Заметки ветеринара [Евгения Ивановна Хамуляк] (fb2) читать онлайн

Евгения Хамуляк Заметки ветеринара

Эта удивительная, местами забавная, история произошла тогда, когда я, по настоянию отца, да и по собственному искреннему желанию, отучилась на ветеринара, прислушавшись к увещеванию родителя, известного в нашем городе зоолога, о том, что род человеческий катится в тартарары и скоро грядет его последний день. И если человечество со своей цивилизованной неразумностью неизбежно канет в Лету, считал он, то надо, по крайней мере, попытаться спасти братьев наших меньших. Этот довод был не главным при поступлении в институт, как вы понимаете, но папа, пришедший на экзамен поговорить с приемной комиссией, сплошь и рядом являвшейся его лучшими школьными друзьями, надолго застрял в экзаменационном кабинете, где тема апокалипсиса была дружно одобрена и поддержана. Ибо каждый ветеринар знает, что нет лучше друга, чем собака, и хуже врага, чем человек.

Однако я, хоть и была папиной дочкой, таки являлась исключением из этого правила: искренне любила как четвероногих, так и двуногих. И проработав четыре года в центральной ветеринарной клинике города, заслужила славу не только как профессионала в области спасения животных, но и лекаря человеческих душ в виде хозяев моих четвероногих, хвостатых, крылатых и пернатых клиентов. Ко мне вскоре стали стремиться излечить не столько своих питомцев, сколько рассказать о своих чувствах, тревогах, воззрениях, а иногда и просто, словно нечаянной попутчице в мчащемся за горизонт скором поезде, поплакаться о жизни и поведать свою сокровенную историю большой любви.

Наверное, это было связано с моим именем и моей внешностью. Про имя. Мой папа большой любитель животных, также имел вторую страсть – это балет. И единственной его идеальной любовью числились Спящая красавица, Жизель, Турандот и прочие утонченные девушки в пачках, исключительно в воплощении примы большого театра Майи Плисецкой, не раз посещавшей наш уездный городок с гастролями и всегда получавшей громкие аплодисменты и шикарные букеты из зала в знак любви и признания ее поистине гениального исполнения танца. Именно в честь нее и была названа я, по странному стечению обстоятельств Майя Евгеньевна Плисецкая. Однофамилица. На этом все сходства заканчивались. Так как моя внешность и здоровье, которые я очень ценила и ценю, достались мне от моей несравненной мамочки, художественного руководителя местного дома культуры, писаной русской красавицы, сошедшей с полотен Бориса Кустодиева: дебелая, пышная, розовощекая, голубоглазая, с красивыми локонами льняных волос. Прибавьте мою тонкую талию, за которой я строго следила в угоду современной моде, получалась настоящая «Русская Венера». Так ее и звали «за глаза» одногорожане.

Маму, кстати, не раз просили позировать и местные художники, часто посылали быть представителем города на международных соревнованиях или презентациях, даже выбирали лицом какой-нибудь рекламной кампании. С ее внешностью лучше продавались квартиры в новостройках, строительные материалы и даже земля. Каждый мечтал иметь такую соседку или главу ТСЖ. Она олицетворяла ту потерянную в хаосе цивилизации русскую красоту и душу, к которой стремился и стар и млад. Потому деятельность дома культуры кипела: театр, балет, ритмика, парные танцы, читательские посиделки, празднования всех красных дней в календаре на камерной сцене ДК.

Каждый новый губернатор и мэр первом делом шел знакомиться и заручаться поддержкой местной «Венеры». Ее улыбка, спокойствие, мудрость являлись залогом спокойной жизни, которая не могла похвастаться шиком и блеском: мы не качали нефть, не гнали водку, не строили БАМ, но купеческие замашки, бережливые устои, чистоплотные традиции поддерживали город в приличном состоянии и делали его одним из бриллиантов в туристическом маршруте необъятной нашей родины.

Вы спросите, а как же мама относилась к неразделенной любви папы к мадам Плисецкой? Моя дорогая мамуля была настолько образована и воспитана, а в свое время и по сей день, эти два факта являлись и являются признаком высокого ума и широкого взгляда на мир, поэтому она могла позволить отцу иметь всяческие странности и даже страсти, никогда не выходящие за рамки его образования и большого воспитания. За что он платил ей душещипательными знаками внимания, будто чувствуя некую вину из-за симпатии к столичной балерине, всегда заранее преподнося букеты цветов сначала маме, а потом сказочной любви на сцене. Мамины подруги только охали и ахали от таких высоких отношений, по-девичьи, по-доброму ей завидовали. Папа был нашим героем. И именно по этой причине мне до тридцати лет не посчастливилось встретить ни одного, кто хоть бы капельку походил на родителя. И оставалось только слушать чужие истории любви, полные страсти и приключений. Порой даже не верилось, что все они произошли в нашем городке.

В конце концов, мне пришла в голову идея записывать эти откровения, рассказанные во время приемов, в надежде хоть когда-нибудь познать все это в своей жизни. Как однажды мое наивное увлечение стало известно широкой публике.

Прознав, что я записываю истории любви земляков и, наверное, зажелаю издать их в столице и обязательно заделаюсь настоящей писательницей-романисткой, известной на всю страну, дающей интервью направо и налево всем центральным каналам, смотримым в провинции каждый вечер, как священнодействие, мое имя стало все чаще упоминаться то тут, то там, и вскоре настоящие потоки празднолюбцев устремились в клинику для разговора со мною, чтоб обязательно поведать свою историю любви.

Честно говоря, такого оборота дела я не ожидала и даже подумывала прикрыть лавочку и выбросить все дневники, это хобби стало отнимать от работы слишком много времени и нервов. Визитеры захаживали до и после рабочего дня, вылавливали меня в кафе и даже поджидали у подъезда дома. И при этом никак не принимали отказов, приносили подарки и даже намекали на высокие гонорары, если их история попадет на страницы моего несуществующего романа. Это стало полным сюрпризом! Как вскоре ко мне пожаловали журналисты из местной газеты, пишущие об интересных людях региона и решившие написать о моем будущем бестселлере или даже многотомнике, ведь в городе проживало не менее трех сот человек. Материала хватило бы и Толстому! И я сдалась. Не смогла отказаться от мировой славы и почета. Шутка. Просто, честно признаться, мне и самой стало жутко любопытно, что из этого выйдет. К тому же писалось легко и просто, будто я обучалась в институте помогать не рогатым и копытным, а как с интригой пройти от пролога к эпилогу. Я просто сама получала удовольствие от общения с людьми и от поведанных мне историй. Ведь их рассказывали от души, в порыве, надеясь увековечить большие свои чувства, достойные восхищения.

Таким образом, решившись стать писательницей-романисткой, при этом не бросая основную деятельность, где, кстати, проходили основные любовные излияния земляков, я решила выработать несколько принципов, которым следовала неукоснительно, они были продиктованы моим образованием, пусть и ветеринарным, и воспитанием, навеянным балетом великой Майи Плисецкой с вытекающими отсюда последствиями. Никогда не писать о пошлости. Не опускаться до описания тех адюльтеров, что рушили семьи честных и добрых семей города. Ни в коем случае не браться за рассказ, если лично мне не нравился его рассказчик.

Так, однажды ко мне в кабинет попал бывший главный врач нашей центральной, человеческой, поликлиники Михаил Г., проработавший на своем посту более сорока лет. Он привел своего старого английского терьера, такого же грузного и страдающего сердцем, как и сам бывший главврач. Его интрижки с подчиненными медсестрами и лаборантками не смогли заразить моего воображения, к большому сожалению старого Дон Жуана, старавшегося и так и эдак заинтриговать меня многосерийным сорокалетним сюжетом, из которого, по его мнению, получилась бы не только шикарная книга, но и вышел бы целый телесериал, коими пестрили все центральные каналы. Но! Ни количество лет. Ни пикантная атмосфера больницы. Ни – брр! – имена тех самых медсестер (а теперь и отчества), после сорока лет превратившихся в злобных старух, недовольных всем и вся, не возбуждали во мне, как писательнице, ни интереса, ни даже простого человеческого любопытства. Только вид «добрых фей», бывших любовниц главврача, как теперь выяснилось, что поджидают заразу в отвратительных больничных стенах лазарета, останавливали инфекции и бактерии размножаться и приближаться даже к его порогу. Этим, кстати, объяснялся низкий процент заражения и высокий – выздоровления среди больных. Поэтому набравшись духа, я отказала хозяину старого бульдога. Вот такой пример непоколебимой творческой воли.

Зато какие другие истории обрушивались на мою русую голову?! В конце концов, это хобби и вовсе переросло в настоящее призвание, от чего мне ненадолго пришлось оставить работу и родной город… Но об этом чуть позже.

Итак, друзья, хочу познакомить вас с жителями нашего простого, как говорят в столице с легким презрением, провинциального городка, где живут обычные люди, любившие отчаянно и самоотверженно, готовые идти на риск и приключения ради того, чтобы стать счастливыми в это не простое время, где на каждом шагу поджидают ловушки. Кто-то поведал мне историю своей любви, но решил остаться инкогнито, кто-то намеренно просил указать фамилию, часть историй рассказаны от первого лица, часть от третьего. Но то, что вы прочтете, является истинной правдой, может, лишь слегка приукрашенной моим воображением, взращённым на большой любви Спящей Красавицы, Турандот и других принцесс в пачках к своим принцам.

«История номер 2. Надеждины пиявки»

Поверьте мне на слово, профессия ветеринара очень странная, постраннее, чем быть балериной. Наверное, это связано с тем, что животные, млекопитающие и всякие разные хвостатые и рогатые не умеют говорить, поэтому несут в общении с собой много сюрпризов, их порой любят даже больше, чем людей, именно по причине того, что они немые.

Поэтому каждый день работы с четвероногими дарит не меньше впечатлений, чем походы в театры двуногих. Такого можно насмотреться только в ветеринарной клинике, именно по этой причине я хожу на работу, как на праздник.

Так однажды ко мне в кабинет вошла молодая женщина примерно моего возраста и примерно моего телосложения, и было заметно, что моих привычек и нравов. Это был врач по имени Надежда. Высокая и плотная, красивая и ухоженная, улыбчивая и строгая. Ей только белого халата не хватало для завершения образа врача. Почему-то я сразу поняла, что мы с ней подружимся. Захотелось взять ее за белые руки с французским маникюром, так красиво выписывающим рецепты, наверное, и так вкусно пахнущим хорошим душистым кремом, и по-подружечьи расспросить, зачем пришла, что случилось, чем можно помочь. Но в этих замечательных руках с французским маникюром я не обнаружила ни одного млекопитающего и даже пресмыкающегося, который как-то связал бы визит человеческого врача ко мне, ветеринару.

– Я вот по какому вопросу, – начала она, слегка краснея. – В общем, вижу, вы девушка адекватная, поймете меня… Может, не сразу… – Она еще больше покраснела.

Я сама стала краснеть, чувствуя, что могу и не понять…

– Одним словом, мне сорок. Я терапевт. Врач высшей категории. – Она облизала красивые розовые губки на круглом лице и потупила глаза. – Но я одна. Не то чтобы совсем. Не могу пожаловаться на отсутствие кавалеров, но они либо все женаты, либо… Одним словом, мне не везет… – Сумбурный рассказ мною усвоился сразу. Примерно так бы я описала и свою историю взаимоотношений с мужчинами. – Ну так вот. Я пошла к психологу. Мы долго разговаривали, и для меня кое-что стало открытием. Дело в том, что по работе я забочусь о многих, но в жизни у меня нет предмета заботы. И, возможно, такие важные для каждой женщины чувства просто атрофировались. Поэтому я воспринимаю мужчин, детей, как… короче, как-то неправильно воспринимаю. И психолог посоветовала начать с маленькой тренировки, например, для начала завести котеночка или собачку…

Я кивнула. Звучало логично.

– Звучит логично, – будто услышав мои мысли, проговорила симпатичная врач-терапевт, – но дело в том, что, во-впервых, – и она скривила розовые губки, – я не люблю котят… и к тому же у меня на них аллергия. И на собачек, и на обезьянок, и попугаев, на всех с шерстью и перьями. Но… – она округлила глаза, готовая вот-вот расплакаться. – Я понимаю важность того, что хотела донести до меня психолог. Я должна кого-то начать любить и впускать в свою жизнь. И я согласна впускать… но кого-то без шерсти! Вот я и пришла узнать, кто имеется еще в наличии в животном мире…

Тут она решительно подняла руки вверх и побледнела.

– Только не мыши и не змеи! и не пауки! С этими ребятами у меня совсем плохо – фобия. Рыбки, – она тут же добавила, опуская руки, – как бы тоже не подходят, потому что мне нужен телесный контакт, чтоб проявлять ласку.

Задача стояла не из легких.

– Надежда, у меня есть два варианта для вас, – начала я, подготавливая клиентку, – это пиявки… – и почти зажмурилась, ожидая визга или кидания туфель в обратку.

На удивление, ничего такого не произошло. Надежда сидела, всерьез задумавшись над предложением, глядя в потолок. Второго варианта не потребовалось.

– Мне, кстати, совсем недавно предлагали пройти курсы гирудотерапии, метод дает неплохие результаты и, что немаловажно, финансовые результаты для доктора тоже. Народ больше не верит прививкам и антибиотикам, и я, кстати, тоже… Ну что ж! Пиявки – так пиявки! – Она привстала и радостно стала жать мою руку. – Тогда ждите нас с пиявками в скором времени!..

– Вам не нужно с ними никуда ходить. Они очень просты в применении и содержании, все есть в интернете, – заверила я ее и увидела грустную гримасу. – Но вы все равно приходите просто показаться, я оценю, э, размер и самочувствие питомцев.

Надежда просияла.

И ровно через неделю зашла ко мне с баночкой, заботливо накрытой марлечкой, с пятью экземплярами внутри. Именными.

– Лена, Вовка, Гена, Саня и Вася, – представила Надежда своих домочадцев, и мы вместе прыснули от смеха. Но я понимала: шутки шутками, а ей важны эти скользкие твари. Важно иметь кого-то живого рядом. Пусть хладнокровного жуткого кровопийцу.

– Я решилась пойти на свидание, – сказала она мне, будто я ее подруга. Я радостно кивнула в ответ, понимая, что, видимо, ей некому рассказать об этих деталях жизни. Там, в человеческой клинике, где Надежда должна была «иметь лицо» и «стержень» идеального, здорового, адекватного, преуспевающего человека, даже поход к психологу мог бы рассматриваться как профессиональная непригодность. А уж пиявки вместо животных?! Или посещение клубов знакомств или сидение на сайтах знакомств и переписка и флирт с мужчинами? Это приравнивалось к полной потере разума, а значит, диплома врача высшей категории.

Откуда я знала? Я находилась примерно в том же положении. Поэтому я с большой теплотой в голосе сказала:

– Я уверена, что ты правильно все делаешь.

За эти слова и за «ты» Надя обняла меня и расплакалась на плече, тихо, чтоб не было слышно в коридоре.

Мы перешли на «ты» и стали созваниваться и переписываться. И случилось чудо, как-то пару недель спустя Надя написала, что то самое свидание пошло дальше, что он оказался очень интересным собеседником и у них много общего. Я была счастлива за нее и за это маленькое психологическое чудо с пиявками. Даже хотела спрашивать телефон того мегапсихолога, который дает такие ценные советы.

Как однажды Надя ворвалась ко мне в кабинет в слезах и с совершенно разбитым видом, держа в руках все ту же баночку, на которой больше не было марли.

– Он сбежал… – просто сказала она и рухнула в кресло.

– Парень сбежал? – ошалело спросила я, впервые увидев терапевта в таком состоянии. Надино сознание долго крутилось в дебрях последних мыслекувырканий, в конце концов, осознанный взгляд остановился на мне, припоминая заданный вопрос.

– Ты имеешь в виду Алекса? Да, он тоже сбежал, сказал, что не потянет меня ни финансово, ни морально, ни в постели. Я слишком красива, шикарна, обеспечена и… и могу несколько часов заниматься сексом, а он не может, и когда-нибудь я найду себе молоденького, богатенького жеребца, который, конечно же, уведет меня от него, старого козла. Это была цитата.

Я лишь ошалело хлопала ресницами, поглядывая на новую подругу. Она подняла заплаканные глаза и объяснила:

– Я и в самом деле могу несколько часов заниматься любовью, мне нравится секс с любимым мужчиной. Но я не нимфоманка, у меня нет потребности бегать за кем-то с матрацем. Собственно, у меня не было секса последние два года – и ничего, жива-здорова. Но Алекса было не переубедить. Он просто сбежал, а этот бред мне записал в аудио в оправдании. Но, Майечка… я не по этому поводу, – и она опять побледнела, а нижняя губа надулась, готовая вот-вот выпустить вопль отчаяния. – Вася сбежал.

– Какой Вася? – с тревогой спросила я и проследила за ее упавшим в банку взглядом, где сидело только четыре пиявки.

– Все шло хорошо, – она готова была зарыдать, голос предательски дрожал, – я даже поставила пару пиявок маме на поясницу, Вася у меня в этом вопросе вообще звезда, сосет как пылесос. Короче, маме полегчало, потом Вася вылечил тетю Надю, далее Георгию-соседу от Васиных присосок стало лучше. Я так гордилась своими детками, сахарок поддавала, водичку меняла, строила планы. Ведь приятно, когда есть польза. А тут прихожу с работы, а Васи нет! – Она как ребенок, потерявший самую дорогую игрушку, посмотрела на меня, будто только я могла отыскать ее. – Он прогрыз марлечку и сбежал.

Я положила ей руки на плечи, желая успокоить и расспросить поподробнее, но она опередила меня своими скорыми объяснениями.

– Я обыскала весь дом. Весь! С пола до потолка. Его нет! – был приговор.

Я задумалась. Действительно странная история. Но с пиявками и их исчезновением, честно говоря, я ни разу не сталкивалась и не знала, как быть. Куда могла деться эта тварюга, укравшая сердце моей подруги?

– Надь, давай так… Я верю, что ты его искала и не нашла, ты поищешь еще и если хочешь, – я посмотрела на часы, по идее рабочий день подходил к концу, это был последний приемный час и в записи никто не значился. – Я могу поехать с тобой, и мы еще раз поищем Васю. Но… что я хочу сказать, – я собралась с духом, пытаясь говорить честно. – Эксперимент с животными удался. Это надо признать. Ты их полюбила. И, возможно, умный Вася потерялся только для того, чтобы показать тебе, что пора идти дальше и менять нечто более существенное в своей жизни. Мы недолго знакомы, но я знаю, что ты очень-очень хочешь иметь семью и детей, и может быть, пора…

– Солнце, я не могу иметь детей… По медицинским показателям, – безэмоционально, давно смирившись с диагнозом, сказала подруга.

– Надь, тот, кто хочет иметь детей – их имеет, – так же просто высказала я ей другую истину.

Она слегка наклонила голову на бок и очень серьезно посмотрела на меня. Потом покачала головой, будто соглашаясь, встала и пошла к выходу.

– Я тебе позвоню попозже. Со мною все в порядке, не беспокойся. Мне просто надо подумать, – и вышла с банкой, в которой сидело четверо.

Я позвонила сама на следующий день и, к удивлению, услышала весьма бодрый голос Нади, оповестивший о том, что она взяла давно полагающийся ей отпуск и решилась начать собирать документы на усыновление. Эта затея несколько лет висела в воздухе, но Надя надеялась на удачу, психологов, провидение, на то, что счастливая комета из космоса свалится прямо на нее, а вместе с ней любимый муж и дети… Но раз с неба вот уже почти сорок лет ничего не падает, и даже Вася с Алексом сбежали от обеспеченного, здорового, красивого, сексапильного врача-терапевта высшей категории, способного полюбить такую мерзость, как пиявка, то что говорить о ребенке, которого давно пора было завести. Малыша молодой одинокой женщине никто не даст, сразу сказали в опеке, да Надя и не хотела новорожденного, а вот пяти-шести лет… мальчика. Именно то, что подсказывало ей сердце.

И начались сборы, которые продолжались долго. Хотя сложность дела состояла не только в том, что усыновить ребенка в нашей запутанной на законы и правила стране, но и в профессии будущей матери, врачу-терапевту высшей категории, который словно рентгеновский луч видел фото с ребенком насквозь, тут же проставляя диагноз и прогнозы.

Надя, как взрослый и трезво мыслящий человек, понимала, что не в силах взять на попечение ребенка-инвалида или с очень сильными отклонениями, для этого у нее не было ни сил, ни возможностей. И съездив два или три раза на знакомства с такими детьми, девушка стала отчаиваться исполнить свою мечту. Так шли дни и недели.

Как раз наступил волшебный снежный декабрь и совсем не долгожданное Надино сорокалетие, омраченное к тому же глупой традицией бояться этого юбилея и не исполнившейся мечтой, которая вот уже три месяца занимала все мысли моей новой подруги.

Я не могла оставаться в стороне от этой грусти-печали, мне очень хотелось помочь Наде и тому мальчику, который, я была уверена, ждал свою самую лучшую маму на свете, где бы ни находился в этот момент. Но чем могла помочь я, ветеринар не высшей категории, в этом вопросе выбора судьбы, куда только могут вмешиваться боги?

А все-таки кое-что сделать я могла…

И закончив пораньше, я направилась в самый крупный зоологический магазин нашего городка, чтоб купить Наде подарок. Ведь когда-то у меня было два варианта питомцев для нее. Пиявки и… гигантские улитки ахатины, очень модные в нынешнем веке, сумасшедшем на оригинальности. У них не было шерсти, их можно было потрогать, они не убегали и не растворялись в пространстве, потому что были гигантскими, и у них тоже имелась польза – говорили, что их слюни настолько целительны, что используются в косметологии, способны исцелять кожу и омолаживать ее.

И с красивой коробкой в руках, где хранился небольшой аквариум с ахатиной, я незваной, как и положено настоящим друзьям, пришла на сорокалетие к Наде в гости, что называется, упасть, как снег на голову, ничего не подозревающему юбиляру. И отпраздновать так, чтоб это не считалось празднованием, как бы ненароком не тронуть страшного проклятья.

Надя очень обрадовалась мне, а увидев огромную улитку, слава богу, не свалилась в обморок, а от счастья даже пустила слезу. Опять назвав беспозвоночное Васей – в честь потерянного пиявочного друга.

Как еще помочь найти подруге среди миллионов беспризорных душ в нашей богатой на души стране, я не знала, лишь надеялась, что раз получилось в первый раз с малявочным Васей привлечь хотя бы Алекса, то уж Вася Второй должен был удвоить или даже учетверить удачу, согласно размерам. Это была женская логика.

И я не поверила глазам, когда однажды услышала звоночек оповещения прибывшей от Нади смс, где вместо текста обнаружила фото милого, лопоухого, очень смешного мальчугана, смотрящего как-то жалобно и печально, хотя на лице и была улыбочка.

«Его зовут Вася», – пришло вдогонку.

Мне пришлось сесть. Уверена, что и Надя сидела от таких совпадений, запавших ей в душу.

«Вылетаю завтра. Он живет в детдоме в Уренгое».

Я пожелала удачи.

А уже через три недели мы гуляли с Васей Большим (мальчиком) и с Васей Вторым (улиткой) по торговому центру, когда Надя, счастливая, обнимала маленького своего сынишку, понуро рассказывая о его неутешительных диагнозах.

– И тем не менее ты его взяла. Он тебе понравился. Это судьба, – поддерживала я выбор и решительность новоиспеченной мамаши.

– Это точно! Я поехала на него смотреть, но сразу по фото поняла, что это мое. – Надя отпустила Васю Большого на детскую площадку играть с другими детишками, где чувствовалась разница в росте и здоровьице. Ему было шесть, но на вид все четыре года, маленький, щупленький, тихонький, стеснительный, с тонкими ручками и ножками, с этой милой, но грустной улыбкой клоуна на бледненьком еще пока личике, он не мог не вызывать любовь и нежность. Когда Надя брала его на руки, он казался еще меньше на фоне ее большого, красивого, женского тела, спешащего убаюкать, успокоить, накормить, приласкать.

Зато помимо хилого здоровья у Васи наблюдался весьма любознательный характер, он картавил и шепелявил, проглатывал пол-алфавита, но не унимался задавать «новой маме» вопросы по тому или иному поводу. А чуть осмелев, после недели терапевтического ухода и высшего разряда питания, количество вопросов выросло в геометрической прогрессии. Это было хорошим признаком, здоровье можно было поправить. Особенно с врачом высшей категории вместо матери. А вот желание жить, которое у детей проявляется в любознательности, легкости общения, не смотря на стеснительность, это было врожденно и бесценно.

– Только у меня возникли сложности, – удрученно продолжала рассказывать Надя. – Представляешь, пока я собирала эти дурацкие справки о том да о сем, просрочилась справка о несудимости. Я кое-как уговорила заведующую поверить мне на слово, что справка будет в течение недели. Прилетаем сюда, обращаюсь к участковому, моему пациенту, который вошел в наше положение и готов был помочь, – Надя кивнула на сынишку, – да оказалось, что именно эта справка делается только через Москву, и только месяц, и должна иметь только такие-то печать и подпись и никакие другие… – Она горестно поджала губы. – У тебя есть знакомый начальник МВД, а лучше президент России?

Я задумалась.

– Начальника МВД нет, но есть главный прокурор.

И тут же набрала номер одной своей очень давней и проверенной клиентки Татьяны Викторовны Чародей, главного прокурора региона и владелицы шикарного сенбернара по имени Лося. Вообще-то я никогда не пользовалась связями, хотя круг клиентов был обширным, но тут такой случай – я надеялась на доброе сердце прокурора, которое безусловно таким было. И оно таким оказалось.

– Тут такое интимное дело, Татьяна Викторовна, одному детдомовскому мальчику очень нужна одна справка, чтоб остаться с мамой…

– Милочка, у меня есть сорок четыре минуты, – неспешно проговорила прокурорша, – приезжай, – просто сказало прокурорское сердце.

Мы рванули, как угорелые, хотя за сорок четыре минуты можно было сорок раз объехать наш городок.

Татьяна Викторовна встретила нас в своем кабинете в своем фирменном с погонами костюме. Она внимательно посмотрела сначала на Васю, потом на улитку, сидевшую на руке мальчика, потом на маму и обратилась ко мне:

– Справка о несудимости?

– Да, – ответила Надя.

Татьяна Викторовна обратилась к телефону:

– Але, Данил Валерьевич, тут такое дело. Может, зайдешь на минуточку? Мы ж с тобой соседи.

На глазах разворачивался коррупционный заговор по спасению Васи Большого.

Через пять минут в кабинет к главному прокурору зашел большой человек в погонах и фуражке, тут же сняв головной убор при виде женщин. Опытным взглядом он осмотрел нас, как свидетелей, ища потерпевших, но не найдя таковых, кроме странности в виде животного на руке мальчика, немым взором обратился к Татьяне Викторовне. Она – кивком к врачу высшей категории и по совместительству матери. Надя, тяжело вздохнув, направилась на абордаж. Большая, как парусная яхта, она надвигалась на гигантский синий морской фрегат. Взяла его за руку и слегка отвела в сторону, чтоб не слышал малыш, а потом со всей комсомольской ответственностью, в подробностях, не опускаясь до женских слез, стала объяснять ситуацию.

Это было красиво! Татьяна Викторовна от красоты вербальных и невербальных языков общения Нади с начальником МВД области, между прочим, генерала, сделала два шага назад, ибо в этом круговороте страстей, которые разворачивались прямо у нас на глазах, где Надя проявила всю свою недюжинную ораторскую харизму, втиснутую в белую красивую блузку, обнажающую роскошное декольте с тонкой ниткой жемчуга на шее настолько, чтобы быть приятно понятой, размахивала руками, расставляла пальцы веером, загибала мизинцы и даже дотрагивалась до плеча высокопоставленного чиновника, чтобы объяснить свое безвыходное положение, в которое должны были войти органы, в лице Данила Валерьевича Тихомирова.

Если отключить звук, можно было подумать, что они с начальником МВД вот-вот сойдутся в танго и сомкнутся губами в страстном поцелуе. И он, большой как фрегат, в этой форме, которая, конечно же, шла любому бравому вояке, даже стал крениться вперед, к ней, к яхте, при этом не произнося ни слова. Лишь внимательно блуждал по Наде зоркими генеральскими окулярами.

Она была бесподобна в своем красноречии. В этот момент мне вспомнились врачи прошлого, когда еще не существовало антибиотиков, прививок, всяких обезболивающих, и лекарям приходилось своей душой и верой, большим сердобольным сердцем поднимать пациентов с кровати.

Они очень подходили друг другу. Это бросалось в глаза. Ее, такую роскошную и спелую, мог носить на руках только такой могучий и зрелый мужчина, прошедший и огонь, и воду.

– Пожалуйста, – произнесла она тем женским напевом, от которого древние волосатые гомосапиенсы бросали пожитки и со всей скоростью бежали спасать самок племени, за которым стояло будущее их рода.

Он протянул ей свой мобильный телефон и басом, коим и должен обладать начальник МВД, произнес:

– Ваш телефон запишите, пожалуйста.

Надя красивыми пальцами с французским маникюром быстро набрала клавиши на телефоне начальника: «Справка о несудимости».

– Имя напишите, – добавил он, следя за французским маникюром.

Справка была готова в тот же вечер. И Данил Валерьевич решил занести ее лично.

Надя бросилась к нему на шею и поцеловала его в шею, потом долго просила прощения за такие фамильярности и в качестве знака прощения пригласила остаться на чай с тирамису, который готовила бесподобно.

Данил Валерьевич, который развелся год назад и жил и ел бобылем, что бог подаст в местных злачных местах и когда подаст (в основном между, судами и совещаниями), имел уже вторую стадию гастрита и страшную тоску по домашней пище. Он согласился на простительный тирамису, хотя не обиделся на поцелуи в шею.

Завидев такой аппетит, Надя, не спрашивая, налила генералу еще и борщ, а потом наложила огромную тарелку своего фирменного «макароны по-флотски», отметив про себя, что в следующий раз надо приготовить нечто диетическое. Цвет лица, лишние килограммы гостя говорили о том, что высокопоставленному лицу надо бы подумать о здоровье, которое хоть и являлось богатырским, но могло дать трещину в самом тонком месте, например тонком кишечнике.

Вася носил спасителю вилки и ножи, чем заслужил подарок – значок органов МВД.

– Когда вырастишь, пойдешь работать в полицию? – спросил генерал на прощанье.

– Хатю, – ответил Вася.

Генерал похвалил малыша и пришел на следующий день с игрушечным самосвалом размером с самого Васю. Мальчик обнял генерала до того, чего доставал, за гигантскую ногу, и следующие полчаса они так сидели в гостиной, пока Надя накрывала на стол диетический правильный ужин.

Данил Валерьевич стал приходить почти каждый день, пока Вася наконец не назвал его папой, а это случилось через неделю, за которую Лена, Вовка, Гена, Саня вылечили генералу грыжу, заработанную стрессом на сложной работе. А Надя почти каждый день получала шикарные цветы, уже не зная, куда расставлять их по двухкомнатной квартирке, но при этом не жаловалась и готова была терпеть цветочное транжирство до конца жизни.

– Знаешь, – она стала хихикать, как девчонка, прикрыв пристыженное лицо красивым французским маникюром. – Вот кому грех, а кому смех – Даня тоже может шесть часов заниматься сексом… И совсем не переживает, что когда-нибудь не сможет. Говорит, знает главный секрет крепких отношений, что, мол, бабы не за это любят, – она округлила красивые глаза, – а за спокойствие, что дарит мужик.

Я еле сдерживала слезы счастья за свою дорогую подругу. Мы крепко обнялись.

– Я тебе так благодарна, Майка! – сердечно сказала Надя. – Правда! Это ты устроила мое счастье.

Мне было, конечно, приятно, что беспозвоночный подарок на сорокалетие совершил такие чудеса, хотя я и понимала, что за этим стояло другое.

– Ты просто была этого достойна, и тебе не хватало совсем чуть-чуть, чтобы все это проявилось в жизни. Начать действовать. Улитка с пиявкой прогрызли марлю в твоем одиночестве.

Мы стали хихикать, потом смеяться, а потом из наших глаз брызнули слезы и началась обычная женская истерика.

***

Я взяла телефон того психолога, что советует такие советы.

Конец. О! Нет, это был не конец!

«История 5. Тетя Люба, дядя Толя и Чебурашка»

Тетя Люба и дядя Толя, их четыре сына, как и кавказец каких-то гигантских размеров по имени Чебурашка, являлись практически членами моей родительской семьи. Мы стали соседями тогда, когда переехали в частный сектор нашей губернии, в старый дом бабушки, доставшийся папе по наследству. Поэтому я знала эту семью так хорошо, как родную, и однажды, что, наверное, естественно, все четверо братьев Люберецких по очереди пожелали стать моими женихами. Но, к счастью или несчастью, ни один из этих бравых парней, очень даже симпатичных и удалых, не тронул моего девичья сердца. От «счастья» стать Люберецкой Майей меня, похоже, спас переезд, когда отцу, почти последнему из счастливчиков накануне развала Союза, досталась квартира в центре города, куда мы благополучно переехали и начали новую жизнь, хотя я часто захаживала попить кофейку к тете Любе, которая мастерски умела разговорить, снять хандру, а заодно и погадать на светлое будущее. А оно по кофейным подтекам на чашке всегда выпадало мне светлым. Ну а когда в жизни Люберецких появился Чебурашка, гигантских размеров кавказец, который занимал большую часть сада, если выходил в сад, и большую часть дома, если заходил в дом, то, конечно, меня выбрали в личные ветеринары семьи, раз уж я артачилась стать ее членом. Их невозможно было не любить, причем всех вместе взятых, включая Чебурашку.

К слову, дом и сад, и окончательно мое семейное положение спасли быстрые и весьма счастливые браки четверых Люберецких, освободивших пространство для Чебурашки и еще семерых попугайчиков, трех кошек, двух шиншилл, моих новых пациентов.

Теперь слово о счастье. Семья Люберецких была очень счастливой семьей. Но, пожалуй, никто бы не выдержал такого счастья, кроме них самих. Именно по этой причине ни один из сыновей, несмотря на внешние данные, на характер, хозяйственность, никогда не ложились мне на сердце.

Представьте себе небольшой домик, где проживают шестеро холериков самого холеричного из всех желчных видов холериков в мире. Юморных, веселых, вздорных, капризных, неугомонных, ироничных, постоянно подшучивающих и поддергивающих друг друга. И все как один высокого роста, могучие, включая тетю Любу. Они всегда махали руками, разными путями посылали друг друга то в Сибирь, то в Караганду. При этом все добродушные, отзывчивые, искренние, незлопамятные и очень-очень гостеприимные.

Как говорит мой папа, семья Коклюшкиных с Хазановыми, Жванецкими в одном флаконе. Теперь вы понимаете, кто назвал милого пушистого щенка, выросшего в настоящего медведя, Чебурашкой. Имена попугайчиков и шиншилл были даны в том же духе. К удивлению скажу, этот стационарный цирк вполне уживался между собой: собака не трогала кошек, кошки – мышек, птички не улетали на юг. Чебурашка был настолько умным, что, несмотря на хилый метровый забор, огораживающий его домик, никогда не перелезал к соседям, но как-то раз чуть не до смерти напугал заезжих цыган, бродячих по улицам в поисках хилых метровых заборчиков и легкой наживы. Отличить вора от зеваки Чебурашка мог с закрытыми глазами, и глаза его наливались кавказской страстью к мщению, которую могла утолить только кровь негодяя. С тех пор этот дом обходили стороной плохие, а заодно и хорошие зеваки.

Однажды тетя Люба позвонила мне на работу с просьбой прийти к ним домой, потому что Чебурашка захворал, ничего не кушал вот уже день. Везти собаку размером с небольшого лося в клинику было трудно и небезопасно, поэтому я, конечно же, пришла в свободное после работы время. У Чебурашки наблюдалась одна и та же проблема в течение всей жизни – это переедание. Причиной тому был необыкновенный кулинарный талант его хозяйки. И если дядя Толя и сыновья знали меру в еде, Чебурашка ее не ведал – съедал все, что приносила ему тетя Люба, а та приносила лучшее со своего стола. Можно сказать, она готовила специально для собаки, а остатки доставались человекам. Слава богу, дядя Толя этого не замечал или, скорее всего, не принимал этот факт близко к сердцу, кушавший мало и бегом, он вообще старался не засиживаться дома. По причине, что Коклюшкин с Жванецким на одной сцене часто не умещались, – так комментировал стычки дружественной пары мой папа.

Поэтому придя на домашний прием, я не удивилась виду Чебурашки, которому в первую очередь нужна была срочная диета.

– Тетя Люба, я же не против еды со стола. Больше вам скажу, сухой корм – это отрава, коммерческий продукт, ради наживы который выдают за еду для собак.

– Только идиот может накормить свою собаку этим сухим козьим пометом! – в бешенстве повторяла каждый раз тетя Люба.

– Полностью с вами согласна. Но и в еде с человеческого стола должна быть мера. Все-таки салаты с майонезом, фаршированные перцы, десерты – это тоже излишества. Собака может погибнуть от такого питания, ведь это не ее настоящий рацион.

– Ну а если это его любимые блюда? Он же просит глазами – я же вижу! – отчаянно махала руками женщина. – Он же животное! У него же есть инстинкты! Вот скажем, свинину он ни в какую! Не любит, и все! Прям мусульманин какой-то. А курицу – пожалуйста! Баранину – пожалуйста. А при виде помидор, бананов, мандаринов – прям сознание теряет?! Это же витамины?! Организм требует! – бессвязно продолжала раздосадованная тетя Люба, все же чувствуя за собой вину, до чего довели собаку ее витамины.

– Я посещала конференции, где рассказывали, что в тропиках водятся хищники, волки и лисы – вегетарианцы. Из-за разнообразного питания им не нужно убивать и есть сырое мясо. В своей практике я также встречала и домашних животных, которые ели сырую картошку, и даже лук, – подтвердила я. – Это правда! Но все же мы говорим о живых натуральных продуктах, а, уж простите, в вашем оливье и перцах их не осталось ни капельки. Зато там майонез и уксус в дозах, которые не усваиваются даже взрослым человеком. Что говорить про собаку?!

– Что ты предлагаешь? – нахмурила черные брови соседка.

– Собака в хорошем состоянии, но ей нужна диета. Месяц на овсянке, – я посмотрела на обескураженную женщину, будто той только объявили, что фашисты вновь напали на ее родину. – Но с добавлением мяса и рыбы, безусловно. Фрукты пока отложить. До выздоровления. Потом только по согласованию со мною.

Я записывала на бумаге, какие лучше всего лекарства, естественно натурального происхождения, можно пока подавать несчастному грустному псу, чтобы как можно быстрее выйти из этой неприятной ситуации.

– Скажи мне, девочка, – вдруг начала тетя Люба совершенно другим тоном, забывая про пса, которого выгнала на улицу подышать свежим воздухом, – правду люди судачат, что ты в Москву переезжаешь, бросаешь практику и становишься там столичной штучкой, что с ногтями и губами по колено ходят? – и пошла заваривать кофе.

– Погадаете? – спросила я вслед, зная, что погадать все равно придется. И стала подозревать, что не Чебурашка являлся причиной приглашения на кофе.

– Я тебе уже давно говорила, в Москве гнезда тебе не свить. Здесь судьбу найдешь!

Мне нечего было ответить. В Москву я не собиралась. Моя судьба в виде суженого-ряженого не ждала меня пока ни здесь, ни там. Но гадания тети Любы всегда улучшали настроение, кстати, периодически сбываясь. Поэтому я уселась за милый столик, где уже разливался ароматный кофе, чтобы рассказать, кто и зачем ждет меня в Москве и где же мне свить гнездо, если не на Красной площади.

– Знаешь, то, что ты пишешь книгу о любви – это очень хорошо, – начала философски тетя Люба, окончательно забывая про диету Чебурашки. – Любовь такая сложная штука, ее ведь описывают столько, сколько живет само человечество. А все никак описать не могут. Уж и поют про нее, и рисуют, и танцуют. Вон как твоя Плисецкая. А что толку?

Она указала на телевизор.

– Включишь зомбоящик – уж там все клоуны телевизионные на разный манер про нее и блеют, и млеют. Старая карга молодого идиота полюбила и родила ему на пенсию циркачки чужих детей. Девчонки-молодухи, у которых еще молоко на губах не обсохло, в трусах и лифчиках, а то и в чем мать родила, – она присвистнула. – Позор рода! Куда мать с отцом смотрят! Опять про любовь ноют. Ну какой дурак их полюбит, если они как последние продажные кошелки уже наизнанку вывернулись, гланды видать? Ну, естественно, такие же беспризорные, татуированные с пяток до макушки, которые матюкаются почем зря, будто в зоне родились. Они, что ли, про любовь что-то знают?

Она подставила красивую руку под красивый подбородок, а другой пододвинула ближе ко мне свежеиспеченные плюшки, пахнущие так, что я забыла про диету Чебурашки и свою заодно.

– Любовь, милочка, это такое слово, которое лучше, как и имя бога в суете не произносить. На этом слове род человеческий стоит и будет стоять. Ибо любить – значит божественное через себя лить и изливать потоком нескончаемым на избранного. – Она внимательно и очень серьезно посмотрела мне в глаза. – От этого слова дети рождаются.

Я поперхнулась и закашлялась. Тетя Люба, похоже, решила рассказать мне об интимной жизни с дядей Толей. А это была тема настолько невозможная для представления моему воображению, в общем-то весьма развитому, что даже пересохло в горле.

Представить себе этих двух рослых, сильных, красивых великанов, вечно пререкающихся, передразнивающихся, словно те попугаи, что сидели у них в клетке, целуясь или, прости Господи, голыми и… – было просто невозможно. Факт рождения четырех здоровых детей оставался как бы фактом, но без логической привязки к дяде Толе и тете Любе.

– Я не буду тебе рассказывать про то, как мы познакомились с Толей. Во-первых, вы все знаете эту ужасную историю, которую каждый день я стараюсь забыть, как страшный сон, – начала ехидничать тетя Люба, которая не могла без иронии вспоминать свою молодость. – Но расскажу тебе, что в жизни с ним мне пришлось пройти и огонь и воду и медные трубы, родить красивых и умных богатырей и несмотря ни на что сохранить брак. А брак с дядей Толей Люберецким происходит от слова «брак производства», – она усмехнулась и стукнула по столу мощным кулаком. – Мало того, что он невыносимый бабник, запойный алкоголик, в головеу него ветер и живут еще какие-то тараканы, – глаза женщины зажглись огнем, – уже этого было б достаточно для развода. И когда случился первый его фортель и он бросил меня беременную Матвеем, ушел к молодой девчонке из города, первым делом я побежала к своей матери. Очень мудрой женщине, которая отхлестала меня по щекам, чтоб я проснулась, и объяснила мне одну очень простую вещь о любви.

Я сглотнула плюшку, чувствуя, что предстоит еще больший накал страстей. Вот кому надо было становиться писателем, так живо и натурально выходило у нее повествование. Я будто сама оказалась в этой безвыходной, ужасной для любой женщины ситуации.

– Она говорила: «Тебе, Любка, ни мать, ни отец никогда указом не были, и Тольку своего, паскудника поганого, ты выбрала сама. Хотя тебе все! все до последнего уши прожужжали, что он лихой казак, наплачешься ты с ним, все муки ада испытаешь. А все почему? – Да ты сама сорвиголова!? Уж только мы с отцом знаем, сколько об тебя коромысел было сломано. Поэтому одно тебе скажу, и заруби эту истину себе на носу раз и навсегда: он был кобель и разгуляй до тебя, таким ему в гроб и ложиться. Таким ты его нашла и полюбила, несмотря на материнские и отцовские советы. Теперь терпи! И поверь, Бог не Тимошка, видит с облачков, какие испытания послать, что б ты уразумела в этой жизни. И послал он тебе Толю Люберецкого как главного твоего учителя. С него тебе придется уроки жизненные с домашними заданиями учить. Не поймешь на нем, десять похуже него придут. Так что поплачь-пореви, бабе это правильно. Иначе она в мужика превратится.

– И что ж мне делать, мама? – рыдала я у матери на плече.

– Иди домой и живи, – просто вещала она, успокаивая любимую единственную дочь. – Не вернется – и слава тебе Господи, кому-то другому дурак взбалмошный отошел. Простил, значит, тебя Господь. Отмучилась. Пусть теперь другая пометом ослиным лакомится. Мне скажешь, вместе в церковь пойдем за здравие дурищи свечку поставим».

По повествованию тети Любы мне стало понятным, что холеричность и суровость, и что немаловажно, мудрость, передается у Люберецких по обеим ветвям через гены.

– Ну а вернется, возьми розги дубовые потоньше да попарь твоего муженька непутевого в бане жаркой. Что б у вас еще пару сыновей от такой любви адской родилось! – и отослала меня прочь домой.

– Как в воду глядела мамочка моя, – тепло вспоминала тетя Люба свою родительницу, в красивом портрете на почетном месте в доме изображенную. – Ведро слез я пролила, и розги приготовила, и каждый день пекла его любимые пироги в ожидании. Исхудала, изморилась вся по нем. Потому что никого другого видеть возле себя не хотела и не хочу, – опустила тетя Люба глаза в пол. – Он единственный, кто меня терпит. Терпит и любит. Он да Чебурашка.

Она сделала паузу. Я волнительно поджала губы, впервые видя, как любят сильные люди.

– Когда наступил второй раз, я уж чемоданы не собирала, заявление в суд не писала. Побежала к матушке и выплакалась хорошенько. Ну а на третий раз, Майечка, – и тетя Люба усмехнулась сама себе, – я даже из дома не вышла по такому случаю. Знала наверняка, ну кому, акромя нас с семьей такой помет ослиный нужен? Сам не вернется, вернут да еще с задатком, лишь бы забрали побыстрее, – она расхохоталась, и я сама не могла сдержаться, представляя себе, что жить с дядей Толей, как вариться в жерле кипящего вулкана. – Он был до меня бабником, шалопаем, драчуном, со мною не изменился, чего тогда в облаках летать? – и она сжала кулак до белых костяшек. – Богатого, красивого и милого каждая дурочка полюбить может. Только проблема есть, девочка моя, нету в мире идеальных людей. А вот пойди ты от души полюби того, кого судьба подобрала? Полюби, пойми, найди ключик, прими, какой есть. Вот это любовь!

Плюшки на столе давно закончились. Кофейные подтеки в маленькой чашке засохли. Тетя Люба посмотрела на них и улыбнулась.

– Нету тебе в Москве места, одна Майя Плисецкая уже там имеется. Здесь судьбу свою встретишь, моя деточка. – И крепко, как родную дочь, поцеловала меня в затылок.

От этих слов мы, сами не поняли почему, обнялись и расплакались. По-хорошему, по-бабски. Наверное, освободили место в сильном сердце для любви.

История этой семьи, как вы понимаете, не заканчивается этим эпизодом.

«История 12. Черный пудель Лумумба и сенегальский спасатель»

Он был абсолютно черным. Ну, просто черным-пречерным, как самый черный черт в той самой черной комнате, которой мы пугали друг друга в детстве, хватая за голую лодыжку под одеялом. Собственно, это и сыграло главную роль в моем спасении в тот злосчастный день, когда поздней ночью, возвращаясь из гостей, я вошла в черный подъезд, где еще неделю назад перегорели все лампочки, но соседи подъезда этого категорически не замечали, стукаясь о стены и друг об друга, получая синяки и ушибы, продолжая надеяться, что у кого-то другого, у кого имеется лестница и большие длинные мужские руки, проснется совесть. Но совесть просыпалась только у бабулек, каждое утро отчаянно бранивших всех выходящих мужиков на работу, обвиняя в дурости и лености. Когда на меня напал маньяк.

Самый настоящий маньяк в виде жилистого со злым взглядом мужика, который схватил меня, и не за лодыжку под одеялом, как в считалке, а за плечи, тут же накинув тугую удавку на шею, и пытаясь… Но эти ужасные подробности не случились, слава богу.

Потому что в тот поздний вечер, когда и на улице-то ничего не было видно, из-за безлунной ночи и отсутствия фонаря над этим злосчастным подъездом, куда зашла не только я и жилистый извращенец… Но и двухметровый сенегальский негр Омар, снимавший вот уже второй день квартиру на последнем этаже этой новостройки. Омар переехал из Санкт-Петербурга, где закончил интернатуру по венерологии и попал по распределению в наш городок проходить двухлетнюю практику в кожно-венерологической больнице, самой огромной и известной на всю Россию. Понять такой поворот судьбы не представлялось возможным на первый взгляд: то ли чья-то расистская воля, недолюбливающая сенегальских товарищей, забросила образованного кожного врача в наше захолустье – или, скорее всего, сама судьба, решившая спасти мою честь и, возможно, жизнь в этот холодный, безлунный, ноябрьский поздний вечер.

Одним словом, перестав дышать на минуту и крутясь, словно рыба об лед в тонких, но крепких руках маньяка Виктора Сидорчука, искомого милицией вот уже два года и имевшего несколько таких нападений на своей бессовестной совести, я развернулась вокруг своей оси и вдруг уставилась на блестящее черное пятно с двумя большими белыми белками глаз и разинутым в ярости ртом, полным ровно тридцатью двумя белыми зубами, которые можно было легко пересчитать в этой темноте, ибо они сверкали как алмазы.

Зрелище предстало не для слабонервных. Черное разъяренное пятно, которое, кстати, витало на две головы выше меня и Сидорчука, неожиданно напало с другого бока, неожиданно материализовавшись там, схватив за шкирку жилистое тело мучителя и тут же начав ломать его об свои невидимые черные члены. В темноте, помимо моих вздохов и всхлипов, послышались хруст костей и, наконец, рев и крики маньяка.

История закончилась благополучно, без жертв.

И Сидорчук должен был быть сильно благодарен за это соседям, даже слишком быстро сбежавшимся на его ужасные крики. Ведь его от кончины отделяли считанные мгновения… И вскорости приехавшая скорая помощь, помимо моих синяков на шее и переломов рук и ног у душегуба, обнаружила обкаканные от страха штаны маньяка, боровшегося с черным дьяволом в дьявольской темноте. Мои, к чести сказать, были сухи. Зато то и дело мокли глаза. И когда сотрудники полиции вкрутили наконец лампы и я смогла разглядеть абсолютно черного двухметрового сенегальского спасителя в черном драповом пальто и черной меховой шапке из чернобурки, не знаю почему, просто бросилась в его гигантские широкие объятия и расплакалась, как девчонка. Он крепко обнял меня и долго не выпускал, давая показания прямо вот так, обнимаясь со мною.

Признаюсь, я плакса по натуре, и слезы всегда на всякий случай стоят у меня в глазах. Эту привычку мне позволил иметь мой отец, который всегда защищал меня и словом, и делом. И тем разнежил и избаловал. И именно нечто-то подобное, какую-то отцовскую опеку, мужскую добрую силу, почувствовала я в совершенно незнакомом диком для глаза провинциальной девушке черном лице Омара.

Собственно после разборок с милицией и врачами мы пошли ко мне на разговор и горячий успокаивающий ромашковый чай, а уже на следующий день перенесли его вещи с верхнего этажа на пятый, и зажили самой известной, как внешним видом, так и историей знакомства, любовной парой. К счастью, не встречающейся так часто в нашем хоть и захолустном, но милом городке, с самой большой кожно-венерологической клиникой на всю страну.

И все было прекрасно, пока не поняли, что слух о скором замужестве вот-вот дойдет до моих дорогих и любимых родителей.

***

Это вновь был ноябрь. Мы с Омарчиком, груженные ананасами и манго, шампанским и оливье, которое я настругала накануне, шли счастливые и немного взволнованные на знакомство с родителями. Ведь на январь, уже через два месяца, были куплены билеты в Африку, куда я отплывала в долгое плавание, возможно, без возврата на русскую землю. Омарчик заканчивал практику и рвался на работу домой, и чтобы показать огромной любимой семьей, состоящей из пятидесяти только самых близких человек, свою русскую, абсолютно белую, словно парная молочная пенка, жену.

К слову скажу, я очень люблю своих родителей и дорожу их мнением и отношением, которые меня никогда не подводили за эти тридцать лет. И если б та неземная любовь, проверенная годом совместной жизни в квартире в том самом подъезде, где скоро появились не только лампочки, но и чистота, цветы, объявления, списки ленивцев и их задолженности и даже консьержка, я бы никогда не осмелилась на такой поступок.

– Не бойся, – успокаивал меня Омар на самом лучшем русском, который слышало наше захолустье, кутаясь в голубое драповое пальто. Его голос, такой бархатистый, добрый, успокаивающий… на него я оставляла последние надежды умилостивить родителей про истину зла любви и прочего. Именно этот голос влюбил в себя всех пациентов и пациенток, коллег Омара, и интересно что, главного врача клиники, который предлагал золотые горы Сенегалу, лишь бы тот остался жить и трудиться на русских просторах. Но Омар после десяти лет учебы и практики стремился домой, туда, где тепло и растут бананы, ананасы и манго, которые мы несли в руках.

Отец был военным, поэтому принимал решения молниеносно, только обмозговав услышанное, сразу делил его на составные части, тут же приступая к исполнению: суть проблемы, методы решения проблемы, конечная, искомая цель – действие! Огонь! Все эти траектории, такие простые и прямые, сразу же сломались об симпатичного, двухметрового Сенегала в голубом драповом пальто и синей шапке, который просто протянул свою здоровенную черную руку вперед, произнеся:

– Не претендую на дружбу, – и поджал свои черные как смоль губы. – Просто в знак уважения. – А второй рукой протянул красивый букет роз матери.

Наступила пауза, где явственно была слышна реактивная, дымящая работа мозга в голове отца, который, наконец, произнес, отступая назад:

– Ну, проходите что ль. Что ж мы, дикари какие… – и осекся. – Только один вопрос?! – и он танком надвинулся на негра в голубом пальто. – Вы из тех, что ль, что практикуют многоженство?

Омар улыбнулся. Слава богу, хоть в этом вопросе нам был поставлен плюсик, и мы могли порадовать отца. Кстати, в каннибальстве в том числе стоял крестик, то есть плюсик.

– У нас в семье есть разные верования, но… – Омар облизал черные губы розовым, как у котенка языком. От этого его выражения лица, манеры говорить, теплоты и искренности, излучаемой не цветом кожи, а большой доброй трудолюбивой и человеколюбивой душой, таяли все от главврача до самих котят, готовые простить черному красавцу все, окажись он даже каннибалом. И отец тоже смягчился, завидев черные бороздки от улыбки на красивом лице, которые заражали смехом, будто кто-то очень умело пошутил. Например, мой папа, который любил шутить. – Мы, как россияне, многокультурны и очень терпимы ко всем религиям и их традициям. И если вы спрашиваете лично меня, то я кроме Леночки не мыслю рядом с собой никакой другой женщины.

Это был трудный момент. Тот миг, когда сознание из обычного своего круговорота выходило за привычные рамки, чтобы понять рамки и круговорот другого человека. Но на то они и были мои родители, чтоб осознать, где надо объединить эти рамочки, в которые мы позже вставили свои яркие фотографии большой семьи, состоящей уже из пятидесяти трех, а потом и четырех, пяти человек.

Сказать, что все было легко и просто, не решусь. Там в Африке были и свои трудные моменты. Так, например, папа Омара еще мог как-то простить белую, как молочная пенка от капучино, жену, но не черного и страшного пуделя по имени Лумумбу, которого я притащила как реликвию с родины, где существует две зимы, зеленая и белая.

Конец, хотя и просится история с сенегальских ширей про судьбу Лумумбы.

«История 17. Трусы в горошек. 18+. Катя, Кузя и директор»

Катерина, владелица Кузи, являлась давней моей клиенткой, она усыновила своего рыжехвостатого любимца именно в нашей клинике, где мы часто помогали котятам и кутятам найти хорошие домики. И Кузе очень повезло с Катериной, а Катерине с Кузей. Ибо поверьте, не всем так везет. Часто котят возвращают за «плохой» характер: рвет мебель, не дает себя трогать, орет по ночам, шипит на детей и т. п. – основные жалобы на провинившихся, но, по-моему, ни в чем не повинных, животных. Часто я обращала внимание, что особенно коты становятся «плохими» в руках именно «плохих» хозяев, которые сами не способны на доброту, терпение и открытость. Стоит их отдать в другие руки – там они расцветают и превращаются в «лапочек» и «милашек». Поэтому когда сожительство удается, и человек и животное находят свое маленькое счастье, – мы с коллективом радуемся от души, будто свершилось чудо. Это был тот самый случай. Но беда пришла не оттуда, откуда ее ждали.

– Это четвертый мой парень, – печально проговорила Катерина на очередном приеме, – у которого жуткая аллергия на Кузину шерсть. Вадику даже пришлось вызвать скорую. Он перестал дышать, как только переступил порог моей квартиры. – Она совсем сникла. – Но я не могу отказаться от Кузи, – с мольбой устремилась она на меня, – может, есть какие-то дезодоранты? Специальные духи? Можно как-то его обработать или побрить в конце концов, что ли?

Я отрицательно помотала головой.

– У меня и так-то проблемы с мужчинами, – Катя поправила красивые волосы, шоколадным водопадом ниспадающим на плечи. – Я же энолог.

Я непонимающе пожала плечами в ответ.

– Специалист в области виноделия, выращивание, скрещение, смешивание разных видов винограда, продвижение их на нашем рынке… Но лично моя ориентация – это дегустация ароматов. Для меня ароматы – это отдельная жизнь. И если чей-то запах, – она прикусила губу, – хоть как-то мне не понравится… становятся неважными ни возраст, ни внешность. Ничего.

Катерина печально посмотрела на питомца.

– Из-за тебя я совсем старой девой останусь, дорогой мой. Четвертого парня подряд прогоняешь… А ведь они пахли так замечательно. Ах, эти дурацкие запахи!!!

Я умилилась этой любви между котом и девушкой.

– Например, у нас с Кузей любовь, потому что он розмарин. Этот терпкий еловый вкус, который излучает моя лапочка хоть зимой, хоть летом, – и Катерина тепло обняла довольного рыжего котяру, – рядом с ним я опять чувствую себя в моей дорогой Массандре, дома, где этот пышный кустарник растет по дорогам, словно сорняк. Хотя является очень лечебным и полезным.

– Вы, – она обратилась ко мне, и я улыбнулась, интересно было узнать, чем же я пахну в глазах или в носу энолога, – вы мне сразу понравились, потому что вы цитрусовая. Неунывающая как апельсин. А еще в вас есть чуть-чуть декабрьского «Витис сильвестрис». А зимой, уверена, ваши близкие особо ценят вашу компанию, потому что вы как домашний глинтвейн, специи с терпким вином и кусочками апельсина – вносите живость, – она прикусила губу, боясь, что сказанула лишнего, а я так боялась остановить ее фантазии, практически ощутив в воздухе ароматы вина, корицы и апельсина, которые тут же вскружили голову. Я даже незаметно принюхалась к себе, не от меня ли действительно «несет глинтвейном»?

– Извините, – потупилась она, краснея. – Вот так и живу, Майя Евгеньевна. Все нормальные девушки любят ушами, а у меня все через нос.

– Я вот что думаю, Катерина, во-первых, двадцать девять лет – это не приговор, чтобы прощаться с Кузей из-за боязни остаться в старых девах. Во-вторых, все-таки мне кажется, эти парни если б вас по-настоящему любили – кот не стал бы преградой для отношений. К сожалению, с кошачьими ароматами ветеринарная наука еще не придумала решения. Брить – это не выход. – И мы обе хихикнули, представив себе рыжего красавца голышом. – А вот взрослые молодые люди могли б и поискать разные рецепты выхода из небезвыходной ситуации. Существуют антигистамины, марлевые повязки… В конце концов, приглашать в гости к себе, раз такое непреодолимое обстоятельство встало на пути. Поэтому Кузя здесь не причем, это просто причина, по которой не запах, а характер или воспитание ухажеров вам с Кузей не подходят. Разлучаться ради «не своего» человека «со своим» котом я бы не советовала.

Она тепло обняла меня за такие речи.

– Что же мне делать?

– Я лично вижу в этом не недостаток, а наоборот, достоинство. Нам, простым людям, – я усмехнулась, – приходится долго присматриваться, прислушиваться, давать испытательный срок друг другу, а у вас такая особенность – чувствовать сразу своих. Просто сдвиньте акцент с негатива на позитив, включите свой нюх на полную катушку. Ищите только по этому принципу. Бог просто так не разбрасывается такими талантами – «видеть запахами»!

– Вы меня просто спасли…

Я иронично повела бровями.

– Кузя у вас замечательный кот. Он еще станет любимцем вашего будущего настоящего парня, который будет хорошо пахнуть.

– Горошком.

– Как? – переспросила я.

– Он должен пахнуть июньским горшком, что обычно растет в Керчи. Тот, который народился первым. Он еще совсем зеленый и маленький, но невероятно ароматный.

Я стала копаться в памяти, но не вспомнила аромата горшка, ни июньского, ни июльского. Только декабрьского, который мама обычно кладет в оливье. И тогда горошек пахнет майонезом провансаль.

– Душистый зеленый горошек созревает на этой широте в Керчи и на юге Франции в июне. Как розмарин Кузи. И как моя фасоль. Черная фасоль. Это особый сорт, внешне чем-то похож на горошек. Традиционно страна произрастания Средиземноморье, но в Крыму его тоже выращивают. Очень хорошо, кстати, сочетается в блюдах с розмарином. Сюда подходят все старые вина, ибо они подчеркнут насыщенность вкуса…

Ее можно было слушать часами. Я уже несколько раз проглатывала то терпкую, то сладкую слюну, мерещился и горошек, и ягненок, и фасоль с сосисками…

– Катерина, вы прелесть! Ваш горошек, я уверена, тоже ищет свою фасолинку. Осталось только найти друг друга. Принюхавшись хорошенько.

– Да, – погрустнев от мыслей о поиске, Катерина взяла Кузю в охапку и направилась к двери. – Уезжаю в Москву в командировку, на выставку средиземноморских вин, которые будут соревноваться с нашими крымскими. Если вдруг не найду с кем оставить Кузю, тогда обращусь в кошачий отель.

– Без проблем, – заверила я энолога. – Места есть. Особенно для Кузи.

– Спасибо!

Кузя появился в наших апартаментах, где проживало около двадцати кошек, а умещалось до пятидесяти, ровно тогда, когда началась командировка Катерины.

Мы приняли питомца как родного, и чуть печальная от расставания хозяйка со спокойной душой отправилась на вокзал до столицы, рассказывать о винах Крыма – с чем их пить, есть и мешать. Я была уверена, что с подачей энолога с шоколадной копной волос наши массандры дадут жару любой риохе. И горошка у нас растет не меньше, как оказалось.

Ну а дальше события развивались уже не на наших с Кузиных глазах. Наши глаза увидели счастливую, пылающую румянцем Катерину только через две недели, приехавшую с командировки забирать питомца. Не одну.

Округлились не только мои голубые, но и Кузины желтые глазищи, ибо мы видели Катерину такой счастливой и цветущей, как тот горох в мае, в первый раз в жизни. Такое невозможно было перепутать.

Здоровый симпатичный мужчина на три головы выше и в плечах в два раза шире Кати огромными руками тут же потянулся к коту, который шестым чувством осознал, что надо сразу принять эти огромные руки как должное в своей жизни, и, не пискнув, замер в новых объятиях, пахнущих красным деревом и стальной волей настоящего директора.

Как оказалось, это и был директор Катерины.

Роскошное драповое синее пальто и шикарный темно-синий пиджак словно рамы красиво обрамляли широкие начальственные плечи, на мощной шее профессиональным узлом был завязан подобающий бордовый галстук. Катерина то и дело посматривала на своего провожатого, видимо, еще не привыкнув к этим новым атрибутам своей жизни: галстукам, сорочкам, большим волевым мужским ручищам. Ведь она сама, как и рыжий пушистый Кузя, очень плохо контрастировали с этим новым атрибутом.

Будучи энологом, то есть практически человеком без профессии, а точнее, философом по жизни, Катя соответствовала этому образу на все сто процентов, предпочитая в одежде какие-то натуральные ткани, вышитые или разрисованные лесными полями и райскими садами, пальто из валяной шерсти неимоверной расцветки.

«Пальто из валенок», – как говорил мой папа, когда на улице встречал подобных барышнь, «валявших дурака», прибавлял он. Шарф с изображением любимого кота, ручной работы сумочка и распущенные шоколадные волосы по всей этой радуге шерсти и шелка со льном. Они с Кузей выглядели цветной кляксой на фоне синего полотна делового пальто и делового костюма директора из офиса.

Пока Владимир улаживал вопросы проживания и делал «чек-аут», как он выразился, не выпуская при этом кота из своих рук, Катерина практически упала в мои объятия, но не от обморока, а от переполнявших чувств, какими она мечтала со мною поделиться.

Я просто умирала от любопытства, особенно после фразы:

– Моя жизнь перевернулась! – я ахнула, представляя себе все ужасы сразу. Но лицо Кати не выражало, что она беременна от насильника и должна миллионный кредит, потому что попала в секту. – Это ж вы толкнули меня в его объятия…

Я настоятельно и умоляюще попросила ее прийти во внеурочное время или хоть ко мне домой или в ближайшее кафе, чтоб она удовлетворила мои изыскания, которые сами стали переваливать через край, и мои щеки, и так спелые, как зимние яблоки от природы, зарделись еще сильнее.

– Катя, – протянула мне руку хозяйка Кузи, настаивая на дружеском наречии.

– Майя, – пожала я руку счастливой женщине, от которой мечтала заразиться таким же счастьем.

– Попробую выскользнуть на полчаса сегодня.

– Звони!

Катя позвонила уже к вечеру, и я стрелой полетела в одно из самых уютных кафе нашего городка, словно на свидание. Уж очень необычной должна была приключиться история с хозяйкой Кузи, чтобы за две недели перевернуть всю ее жизнь. Мне, как свидетелю и зачинщику происшествия, стало интересно, как же это произошло.

– Ну ты же сама мне и сказала, – тут же начала Катя рассказывать, и создавалось ощущение, что мы знакомы вечность. Невозможно было не симпатизировать этой девушке с шоколадными волосами и в пальто из валенок цвета фисташек, июньских или июньских – нам, жителям средней полосы Евразии, неизвестно.

– Я просто сказала, что…– хотела оправдаться я.

– Что Бог мне подарил уникальную возможность чувствовать эту жизнь, этих людей, – она огляделась на другие столики, за которыми сидели такие же, как и мы, счастливые люди. Создавалось такое ощущение, что сегодня весь город справлял какой-то праздник счастья. Или просто мы смотрели на этот мир через призму волшебства и праздника?

– Все вокруг через мое пятое или уж, не знаю, шестое или седьмое чувство. Я не могла отделаться от этой мысли и всю дорогу в Москву думала об этом. Что старалась всегда использовать это качество только в деле виноделия. Но ведь оно прорывалось постоянно в мою жизнь, а я, глупенькая, его стеснялась, побаивалась и даже ненавидела. Ведь скольких хороших людей мне пришлось отправить в игнор только потому, что они пахли нечистыми носками, соевыми сосисками, немытым подъездом. – Она задумалась, по-видимому, вспоминая эти эпизоды.

– Но только не в тот день. Приехав в Москву, я решила начать все с чистого листа, постаралась увидеть окружающее через те образы, что открывает мне эта уникальная возможность.

Приезжаю на выставку, а там миллионы людей, миллионы запахов, и вдруг среди всего этого миллионного… я стала ощущать…

– Зеленый горошек? – хотела пошутить я.

– Точно! Июньский зеленый горошек… Я бегала от стенда к стенду, работала, выполняла какие-то обязанности, но все это стало фоном, потому что июнь, Массандра, черное море, небо, мой родной край, куда бы я мечтала вернуться… он ожил прямо там на выставке. Ожил и заблагоухал. Я видела, как стенды прорастают ярко-зелеными стеблями, как линолеум зарастает газоном, как среди тысяч голосов становятся слышны голоса чаек. Безжизненные лампы засветили утренним морским солнцем.

В общем, это было какое-то наваждение… И среди всех этих галлюцинаций сначала тонким-претонким шлейфом, – она прикрыла глаза, и шоколадные ресницы заморгали, – а потом ощутимой волной, которая превращалась в видимую дорожку, усыпанную горошком, в конце концов, приведшую меня к … – она внезапно открыла глаза, – к Владимиру Александровичу, директору нашего завода в Крыму.

Я даже отпрянула, представив себе эту картинку. Как Катя с закрытыми глазами шастала по выставке, словно сомнамбула, в конце концов наткнувшись на начальство. На три головы выше и в плечах два раза шире.

– Мы проработали вместе два года, виделись довольно часто, он ведь приезжал в наш филиал, куда меня послали на освоение растущего рынка. И никогда-никогда не пах зеленым горошком, – заверила меня Катя. А я ей верила. Пахнуть провансалем и оливье Владимир, забыла, как его по батюшке, в шикарном своем пиджаке никак не мог. Это было очевидно.

– Его любимые духи, естественно мужские, плотные, настырные, взрывные. Собственно, как и он сам. Не женат, точнее, был дважды, и оба раза его не выдерживали за прямолинейный, сложный, порывистый характер. Собственно именно по этой причине за два года совместной работы и у меня отбивало нюх даже принюхиваться к нему. Планерки с ним являлись настоящим мучением. Приказы, приказы, приказы. Результаты, результаты, результаты. Поручения, поручения, поручения. Ни одного дружественного взгляда или хотя бы корпоративной улыбки.

Она улыбнулась:

– Короче, характер нордический. Хотя благодаря ему в том числе после уничтожения и долгого одичания крымские винодельни приходят в себя и дело двигается вперед. Но… мой нюх, словно тот волшебный клубочек ниточек из сказки, споткнувшийся о директора, настаивал, что горошком пахнет именно от него.

Я как могла отнюхивалась, старалась с головой уйти в работу. Благо ее хватало. Интерес к нашему краю и его производителям просто ошеломительный. Пять золотых наград из десяти возможных. – Она гордо посмотрела на меня. – Но к вечеру, когда все затихало и нужно было отправляться в отель, мой нюх, точнее, мой нос просто прилипал к Владимиру Александровичу и провожал его до самой двери, не желая разлучаться.

Я попыталась принюхаться к нему по-другому, не этим шестым чувством, а нормально, носом. Он действительно пах красным деревом. А это Африка, даже Южная Америка. Короче, территориально от Крыма очень далеко, хотя не исключаю, что и там выращивают свой зеленый горошек.

Она поправила шоколадные волосы и покраснела, намереваясь перейти к главному.

– Я уже не девочка. Мне 18+. И потом это шестое чувство, про которое ты говорила… В общем, я решилась! – она хихикнула. – Я решилась на отчаянный поступок – охмурить директора и посмотреть, черт побери, откуда пахнет горошком?

Мы обе засмеялись. Я тоже была 18+.

– Есть у Владимира Александровича, несмотря на отсутствие видимых недостатков, поддерживающих его холостое положение, – она многозначительно подняла бровь, – слабости! Точнее, одна – это работа! Он во что бы то ни стало мечтал видеть нашу винодельню в числе лучших и преуспевающих. И я взяла его тараном, заводя разговоры только о работе, о планах, о светлом будущем игристых вин… Он не смог устоять, ведь завтраки, обеды и ужины, которые обычно я заменяла перекусами, мы теперь проводили вместе, с пеной у рта обсуждая развитие завода и будущие поездки за границу на презентации к нашим иностранным коллегам, которые наперебой приглашали нашу делегацию в гости.

На пятый день он сдался и пригласил меня на ужин, где признался, что не ожидал, что кто-то живет интересами его дела так же, как он. Я рассказала ему про жизнь ароматами. Он поведал, что тоже мечтал стать энологом в прошлом, но некому было оставить управление.

В тот вечер мы заказали жаркое, он с фасолью, я с горошком. Пили риоху, старую добрую риоху.

Катин взгляд потеплел, припоминая свидание.

– А потом случилось чудо.

Я представила его прямо перед глазами и порозовела.

– Сначала чудо, а потом безудержный секс, который перевернул всю мою жизнь.

– Так, подожди, не торопись, – попросила я. – Ты только не торопись и давай все по порядку, раз уж начала…

– Он снял свое шикарное драповое пальто, потом свой роскошный костюм, развязал свой галстук, расстегнул рубашку, потянулся снимать штаны… А там, Майя! а там трусы в зеленый горошек!!!

Я ахнула, не представляя, что все это значит, но понимая, что многое.

– И вот тогда я поняла, что это моя судьба. И разделяло меня с ней только одно, – она потрогала симпатичным пальчиком с розовым ноготком симпатичную каштановую головку, – тараканы, сидящие здесь. Зашоренность, какие-то комплексы, иллюзии и бог знает что еще. Чтобы среди миллионов человек различить того, с кем сбываются пусть не все мечты, но почти все. – Его трусы в горошек, – она улыбнулась, – являлись квинтэссенцией его сущности, а галстуки, пиджаки, модной химический парфюм, директорство, жесткость, целеустремленность – так, навязанные необходимости быта делового человека.

Я его люблю. Наверное, это выглядит сумасшествием, но… Он тоже меня любит. И за эти пять дней, за которые я попыталась его охмурить, я столько узнала о нем как о человеке и о его грандиозных планах. Он мечтает открыть ресторан при заводе, где будут подаваться наши традиционные блюда по старинным рецептам Черноморья, когда еще вино служило священным напитком, объединяющим пиршества и людей. А столы были полны яств с ближайших полей и лесов: горошек, фасоль, грибы, соленья… И все это на любой вкус и кошелек.

А еще у него нет аллергии ни на что. Абсолютно. И он обожает животных. Его дома ждет алабай по имени Веня. Ну разве бы хмырь и жлоб назвал свою собаку Веней? Правда, мило?

Я кивнула.

– Я переезжаю. Точнее, возвращаюсь домой, – наконец вымолвила она и чуть прослезилась. – Мне предложили работу – открыть этот ресторан. Работу и заодно руку с сердцем. Это невероятно, да?

– Да, – подтвердила я.

– И это может пройти быстро, как сон или наваждение…?

– Может, – опять подтвердила я.

– Но я была б полной дурой, если б не рискнула, да?

– Полной… – не уставала соглашаться я. – Обязательно надо ехать. И потом ты зря говоришь, что вы не похожи. Да, он другой, в этом костюме и галстуке, но там внутри, твой нюх правильно угадал трусы в горошек, – и я погладила ее по плечу, на котором красовались коричневые горошины на фиолетовом трикотажном платье. – Ему, сильному и волевому, как никто другой подойдет такой легкий и славный человечек, как ты, живущий его интересами, его идеалами, его целями. Слава богу, они у вас совпадают почти на все сто.

– Слава богу, – подтвердила она.

– А ты ему рассказала, что он пахнет июньским горошком? – наконец задала я вопрос, мучавший меня с начала повествования.

Она засмеялась.

– Оказывается, его чемодан потеряли в аэропорту в день прилета и начала монтажа, и эти трусы он успел купить буквально в тот же день на соседней выставке, посвященной современной моде. Он хотел купить классические, но, во-первых, современная мода не поддерживает классику, и единственные, которые имелись его богатырского размера – только в горошек. Все пятнадцать штук, на все дни командировки. Горошек, фасолинки, нут, чечевица, соя…

Мы не могли остановиться от смеха, когда Катя посмотрела на часы и поняла, что ее любимый Горох, скорее всего, заждался свою Черную Фасоль…

– Приезжай в гости, когда будешь в наших жарких краях. В планах открыть не только ресторан, но и построить отель, организовывать энологические экскурсии и много чего еще.

Я пожелала им удачи и пообещала непременно быть. Непременно!

Конец

«История 33. Дина и Просто Дина»

Она была расисткой. Но не в прямом смысле слова, не в применении к окружению, а исключительно в отношениях с мужчинами. В окружении как раз творился либеральный хаос. Дина работала в крупной строительной компании, продавала стройматериалы дома, в основном в две столицы, которые строились так, будто вскорости собирались оккупировать Марс и Юпитер, и за рубеж. Естественно, окружение, близкое и дальнее, пестрило. И Дина добилась с этим окружением неплохих финансовых результатов, даже очень неплохих! Но сколько бы окружение ни кружило вокруг красивой богатой невесты в полном расцвете сил, этот порог, или порок – не воспринимать мужчин не славянской внешности как потенциальных любовных партнеров – она перейти не могла. Даже пошла, сделала генетический анализ, и оказалось, что у порога ее родного генетического древа не то что татары не проходили с монголами, но не падал ни швед, ни викинг, ни злосчастные хазары и половцы. Дина по этому случаю даже увлеклась альтернативной историей, утверждавшей, что ни викингов, ни монголо-татар никогда не существовало, это подтверждала и генетика, но только не учебники истории большой многоликой страны. И высказывание президента о том, что за грязной русской щекой, если ее помыть, всегда нарисуется татар, не имело под собой никаких оснований. А вот политической воли выяснить правду не хватало. Так и жили.

К слову, нельзя было сказать, что у Дины не было ухажеров среди славянской наружности. Очень даже много. Но, как и любая русская, а может и не русская, а вообще любая женщина, Дина искала сердцем. Оно, тридцативосьмилетнее, должно было забыться и отдаться в руки страсти, влечения, приятия, влюбленности, мечтам… Всему тому, что с Диной не случалось уже давно. Но не подумайте, что Дина была бесчувственная или капризная, или слишком уж замороченная. Просто красивая и умная женщина уже к тридцати восьми своим годам знала и себя, и свое сердце, имевшее четкие ориентиры и планы. Вот с планов-то все и началось.

У Дины имелся большой и развернутый бизнес-план на всю оставшуюся жизнь, и если финансовая его часть была практически реализована: дорогая машина, роскошно обставленная квартира в центре, люксовый отдых, дорогие одежды, рестораны и прочие атрибуты, то графа «главные мечты» стояла пустая и нетронутая.

А среди них числились: хороший любимый и любящий муж, две дочки, одну из которых она бы обязательно назвала в честь мамы, Людмилой, а вторую Диной, в честь себя. Собака. И целый год отдыха, путешествие по Европе, которое бы она, будучи замужем, обязательно начала с юга Испании, где жила ее дорогая институтская подруга, благополучно выскочившая замуж за испанца.

И так как первые желания никак не хотели сбываться, несмотря на еженедельные походы на романтические свидания, Дина поняла, что надо срочно сбывать вторую часть списка. Тридцать восемь лет – это тот рубеж, когда надо действовать, иначе бизнес-план трещал по швам, а этого бизнес-леди Дина Валерьевна Власова очень не любила. Так как это всегда грозило штрафами и пенями. Поэтому однажды утром вместо работы она отправилась в ближайший приют собак, чтобы удочерить какую-нибудь мелкую шавку, с которой легко было б путешествовать по Европе, и наткнулась на спокойное вдумчивое лицо доберманши, которую тоже звали Дина; и местная ветеринарша, очень милая особа, утверждала, что никогда не встречала более воспитанной и интеллигентной собаки, которую напрасно боялись брать из-за грозной расы.

Дина, прикусив губу, чтоб не расплакаться от вида красивой собаки, очень похожей на нее саму, стройную и выдержанную, да еще и с точно таким же именем, увела «просто Дину» домой. Ветеринарша не обманула, собака имела королевский характер и привычки. Дина не могла наобниматься и нацеловаться с просто Диной, своим новым членом семьи, и разрешила ей спать в своей постели и вообще делать все, что той заблагорассудится в ее отсутствие.

А вскорости заработал план и с Европой. Учредитель крупной строительной компании, торговавшей дома и за рубежом, получил на стол заявление от лучшего своего директора департамента по продажам о срочной необходимости в годовалом отпуске, которое ему пришлось спешно подписать, ибо оно грозило такими пенями и штрафами, которые могли бы обрушиться на его дебиты и окончательно похоронить кредиты. В заявлении просилось выплатить отпускные, равные трем Дининым зарплатам с бонусами, лишь бы она вернулась через год или не ушла в другую компанию с базой клиентов, которые, несмотря на разные нации и расы, обожали красавицу и умницу Дину Валерьевну. Некоторых из клиентов, и это знал директор, даже питали весьма плотоядные чувства к директрисе по продажам, не подозревая о генетике, диктовавшей девушке расистское поведение.

Дина позвонила подруге Наташе, чтоб та присмотрела ей квартирку у моря и парка. Ибо они с просто Диной готовы были провести первый свой медовый месяц в лучах палящего солнца и тени деревьев, любых, что росли на юге Испании. Начались сладкие приготовления: шопинг, гиды, карты, советы для путешественников, прививки от свиного гриппа и сны о мечтах, которые становились явью. Пусть и не в полном объеме.

Дина ехала с тремя чемоданами, своими новыми нарядами для годовалого отпуска, чемоданом подарков и вещами просто Дины с поводками, специальным кормом и на всякий случай ветеринарной аптечкой, ибо какие только новости не приходили с мира по нитке: о коровьей лихорадке, о козьей дурости, о бычьем цепне, о свином кашле. Дина очень переживала за собаку. За себя она была уверена на сто процентов, что об нее споткнется любая зараза, паразит, любое животное, включая человека. Железная воля – это была Динина лучшая черта характера, которая останавливала одним лишь своим намерением перейти дорогу.

Наконец, день отъезда настал, и в аэропорт съехались провожать даму с собачкой размером со среднюю козу человек тридцать, включая учредителя строительной компании, кстати, Хазиева Расиха Рифкатьевича, который спешно прибежал удостовериться, что лучший его продажник уезжает отдыхать, а не работать на конкурентов или открывать свое дело на чужбине. Но, увидев реальные три чемодана, красивую Дину, не смог досидеть до моментов истинного прощания и, растроганный, ушел по-английски. Ведь когда-то купленное кольцо с бриллиантом для Дины Валерьевны так и осталось в футляре непомерянным и было подарено нынешней жене. И Расих так и не мог взять в толк почему.

Родители прослезились, целуя дочку в щечки. Дина тоже. Друзья усиленно махали руками, даже тогда, когда самолет взлетал.

Казалось, что они с собакой уезжают навсегда.

А Испания встретила ярким солнцем и воздухом, наполненным запахами цветов и моря. Или океана? Для россиян это являлось самым желанным подарком взамен на тоскливую пушкинскую противно желтую осень, которую любили только те, кто понимал, что бежать с подводной лодки просто некуда.

Наташа и Хавьер встречали Дину с собакой с цветами, будто героиню. Муж подруги оказался потрясающим красавцем, и вообще классным малым, Дина была рада за Наташу и еще раз про себя пожалела, что являлась конченой расисткой, чтоб дать хоть один шанс, например, какому-нибудь такому Хуану, Антонио да вот бы хоть Карлосу, симпатичному агенту недвижимости, который отыскал райскую квартирку недалеко от моря и парка. Сорокалетний, загорелый, неженатый, бездетный красавчик с уже седыми висками, быстрый и веселый, устроивший Дину в апартаментах с балконом с видами на неземные красоты, тут же с порога пригласил Дину на свидание… Точнее, на барбекю в его дом. Оказывается, в свободное от работы время, а его у веселого испанца было столько, сколько солнца в Испании, он работал поваром у брата в ресторане, также слыл по совместительству сомелье и мечтал возделывать собственные виноградники, когда закончит какой-то важный объект. Все это он успел рассказать ей за время первой встречи с синхронным переводом подруги, иначе б Дина не поняла ни слова. Карлос говорил так быстро и невнятно, что казалось, пережевывал борщ или свою паэлью, нещадно картавил и шепелявил.

Наташа сказала, что это такой местный акцент. Дина лишь поморщилась и прикинула, сколько понадобилось бы сеансов с дефектологом, чтоб исправить этот южный акцент. Ведь сама она владела английским в совершенстве, этого требовала работа. И хотела не жевать борщ, а говорить с клиентами из разных уголков мира, чтоб те не поняли, звонила директор департамента продаж из Бостона, Ханьжоу, Сиднея или Тулы.

Таким образом, помимо расизма, первой же преградой в отношениях с симпатичным Карлосом встал языковой барьер. А ведь Дина мечтала позволить себе интрижку с другой расой. Обычную интрижку. Легкий амур на пару деньков. На старостях лет хотя бы иметь повод похвалиться перед своими беззубыми подругами «испанскими приключениями».

Барбекю все же решили сделать на следующей неделе, как «Добро пожаловать» гостье из северной страны.

Дина намеревалась ближе к дате сослаться на усталость или придумать любой другой предлог, лишь бы барбекю не состоялось, потому что только один вид Карлоса наводил упаднические мысли. Это и являлось вторым барьером. Карлос, как и положено истинному испанцу, был очень уж волосатым. Ну, просто с него можно было рисовать гомосапиенс во всей красе, а в раздетом виде и сам гомоэректус, не сомневалась Дина. Безусловно, его нации очень шла волосатость, служившая заодно солнцезащитным кремом с сотнею слоев защиты и, кстати, еще было неприятно, что этимидоисторическими руками он то и дело пытался дотронуться то до плеча, то до локтя самой Дины. Ох уж эти южные замашки все пощупать и потрогать. А когда Дина отбегала на приличное, не пионерское, а прямо-таки комсомольское расстояние, Карлос принимался гладить просто Дину, которая таяла от массажей спины и воротниковой зоны в исполнении больших нежных мужских волосатых рук. Дина даже побаивалась, что может потерять питомицу. Ведь каждый день, хотела того или нет, Карлос обязательно показывался на глаза, то в доме друзей, то в ресторане, а то и вовсе предложил себя в качестве гида и стал с утра до ночи возить компанию по местным достопримечательностям. Дина только недоумевала, когда тот работает и что зарабатывает с таким свободным графиком работы? Но тут выяснилось, что так живет, по крайней мере, полстраны: некоторые магазины могли закрыться когда угодно, или вовсе не открыться, или открыться на полчаса позже положенного срока. Это не считая сиест и фиест, и еще забастовок и еще каких-то причин не выйти на работу. Дева Мария отправилась туда-то. Святой Николас вернулся оттуда-то. Пресвятая Белла появилась там-то. Каждый день грозил каким-нибудь праздником. Карлос и Хавьер на подобные вопросы только пожимали плечами и, неизменно жестикулируя своими мужественными волосатыми руками, принимались рассуждать о политике, мировой экономике, а потом опять переключались на местные красоты, под которыми понималась архитектура, традиции, виноделие и обязательно святые, которые всегда охраняли их край, то появляясь, то исчезая по своим важным в те времена делам. Что являлось явственным поводом отпраздновать сей поступок.

Кстати, про местные красоты и красоток. Дина не могла взять в толк, что именно так хвалят экскурсионные справочники, гиды (аборигенам-то понятно – свое болото казалось самым прекрасным) и сами туристы, постоянно фотографирующие «местную красоту», обшарпанную, дурно пахнущую, похожую на тюрьму, куда даже вездесущее испанское солнце проходило с трудом, и поэтому отовсюду торчала плесень и немытость.

– У нас так только бомжи живут, – брезгливо комментировала Дина хохочущей подруге, уже привыкшей к местной архитектуре и красоте, которые смотрели с каждой открытки, именуясь жемчужиной региона.

– Чтоб здесь жить, сначала надо сделать капитальный ремонт, а лучше снести все к чертям собачьим, – профессиональным взглядом строителя оценивала Дина, – а потом уже разрешать нормальным людям здесь жить.

– Дорогая, тут каждый кирпичик имеет свою историю. Удавятся, но никогда не позволят его тронуть.

Дина на это лишь пожимала плечами. Она бы удавилась жить в такой убогости, сырости, темноте, духоте, тесноте и странноте. Собственно, русские так и делали, строили себе современные красивые поселки, где все было широко, глубоко, светло и, как положено русскому характеру, с размахом.

Про красоток. То, что Карлос сразу положил на Дину свой черный, как смоль, взор, являлось логичным. Перестав смотреть на местные архитектурные красоты, в большинстве своем находящиеся в тяжелом, даже опасном, аварийном состоянии, Дина стала засматриваться на местных женщин и сразу же поняла, почему белые северные конкурентки пользуются таким спросом, что на них с аэропорта накидываются всякие Карлосы и Хуаны.

Ибо некоторых с трудом можно было назвать женщинами в привычном смысле этого прекрасного слова: бесформенные одежды, отсутствие элементарного макияжа, маникюра обезображивали. Да что там говорить! Дина у парочки заметила в волосах целые гнезда вшей.

– Это нормально, – комментировала Наташа. – Здесь вечная жара и совершенно другие нормы к гигиене. Здесь все проще, понимаешь?

Дина уже поняла, насколько здесь все проще, поэтому загорелые мужественные руки, пусть и волосатые, тянулись к женственным ухоженным запястьям, дотрагивались до шелка платья, невзначай ласкали тонкую белую шею. Всему этому хотелось посвящать красивые слова и дарить подарки. А красота взамен еще только расцветала и восхищала.

И Дина расцветала, тоже поддаваясь жаркому зною, сиесте, смакованию невообразимо вкусной еды, которой их потчевал Карлос. Что-что, а еда здесь служила религией. И вино! Длинный нос Карлоса и его волосатые руки, и черные южные глаза, настолько искренне и с любовью рассказывали, как надо обожать и восхвалять вино, что Дина, ранее не злоупотреблявшая, да и, в общем-то, не выпивавшая, тоже раскусила этот божественный напиток, согретый солнцем и морем. И загорелыми мужскими руками.

Раскусила и забыла про субботний барбекю, куда уже были закуплены громадные ящики самого прекрасного вина, свезенного со всей Испании, убит ягненок, которого испанские друзья все теми же умелыми волосатыми руками разделывали и насаживали на специальный вертел, установленный в доме Карлоса, прекрасной небольшой вилле на какой-то совершенно волшебной горе с магическим видом, от которого Дине и Наташе трудно было оторваться.

Слава богу, работы с ягненком, нарезкой хамона и прочих дел по приготовлению пиршества было столько, ведь позвали, казалось, полдеревни, что Карлосу было не до Дины. В белой рубахе, закатанной по самые шоколадные волосатые локти, он то и дело что-то рубил, стругал, мыл, носил, не переставая улыбаться ни на минуту, постоянно целуя всех и вся, попадавшихся ему под бордовые, домиком губы.

И на Дину, в легком, почти прозрачном шелке шикарного платья, с жаркими поцелуями уже налетело той самой полдеревни, чьи наречия было трудно разобрать, неважно, по-английски или по-испански они выговаривались. Наташа, захваченная в труженицы в помощь мужу, лишь виновато улыбалась из другого конца террасы. Поэтому Дина, не понимая ни слова, просто лучезарно улыбалась всем, подставляла то одну, то другую щеку, и пригубляла, пригубляла потрясающее вино, сравнимое лишь с видом, открывавшимся с виллы.

А дальше к удивлению девушки начали открывать те самые коробки с вином, приехавшие с разных уголков Испании. Дина, честно сказать, не понимала, когда же тогда приступят к еде? Ведь она специально не обедала, чтоб приготовиться к плотному ужину, и попивала вино, чтоб хоть как-то умилостивить журчащий позывами желудок. А тут еще дегустация?! Дина взглянула на золотые часы с бриллиантами, которые подарила сама себе на тридцатипятилетие, они показывали девять часов вечера. Нормально?! Почти ночь!

Семнадцать вин, три муската и четыре вида отменного порто ждали разгоряченных и, судя по всему, не голодных гостей, в отличие от русской красавицы, уже слегка бывшей подшофе на голодный желудок.

– Ты только выплевывай, – успела предупредить Наташа, которую увел муж, чтоб помогать с закусками.

Слава богу, были хоть закуски.

Первым кругом шли прекрасные игристые белые вина. После них игристые розовые, от которых Дине неожиданно бордовый закат показался удивительно похожим на бордовый рассвет. Когда уже разливали просто белые вина, Дина храбро отказалась от закусок, так как не хотела портить впечатление, ведь эти божественные прозрачные напитки пахли чем угодно, только не вином. От них исходил забытый ею аромат молодости, свежести весны. Пахло какими-то незабудками, хотя Дина точно не могла вспомнить, как выглядят эти цветы. Но точно пахло ими!

– Выплевывай, – советовала Наташа, разнося бутерброды.

– Я не могу! – обалдело отвечала подруга.

Разве можно было выплевать то прекрасное, что рождали эти ароматы в душе.

Когда дошли до красных (а в Испании их называли черными винами), Дина почувствовала на губах ароматы спелых инжиров, сухофруктов, орехов и даже сандала. Подали вино под названием «Бычья кровь», и Дина готова была поклясться, что густота, цвет и вкус те самые, словно это она убила того быка и действительно стала пить его теплую густую кровь.

Мускатов ее сознание не запомнило. Собственно, как и портвейнов.

Дина проснулась, и первое, что заметила, – это загорелую мужественную волосатую руку в белой, словно снег, рубашке… у себя на груди. Грудь была без рубашки и вообще какой-либо одежды. Смотрелось контрастно и завораживающе, как с полотна Боттичелли.

Дину сначала охватил ужас, но его она пыталась сразу же унять вполне логичной мыслью о том, что она все равно планировала интрижку с иностранцем. Просто потому что надо! Надо было иметь подобное в сексуальном багаже к своим тридцати восьми!

И еще одна спасительная мысль: «Видите! – как бы говорила Дина судьям, всем тем друзьям и подругам, что знали о ее непереносимости к другим расам. – Я не расистка. Я нормальная. Потому что, – Дина осмотрела себя под одеялом, ни аллергии, ни высыпаний, ни наростов, говорящих об отторжении чужой плоти по генному признаку не наблюдалось. А память пестрила весьма эротическими картинками, где Дина будто с катушек слетела, потому что вытворяла такое…

– Это климакс. Ранний, – тихо, чтоб не разбудить Карлоса, твердила она шепотом. – Нет! – вдруг догадалась девушка. – Это шизофрения. Раздвоение личности. – Дине припомнились вчерашние сцены, где ее никто не просил, а она… В здравом уме и твердой памяти никогда б не рискнувшая пойти на такое в первый же день знакомства. Хотя тут и был не первый! Ну, в смысле первый сексуальный день, когда случился сексуальный контакт. А он, помнила красавица, случился и не раз. – Да, это раздвоение личности, – с ужасом призналась сама себе Дина, вспомнив еще кое-что из прошлой ночи.

Карлос проснулся и большой рукой прижал к себе для поцелуя холодеющую от диагнозов Дину.

Девушка отпрянула и потянулась за мобильным. Чтоб на встроенном переводчике сказать своему… иностранному любовнику пару слов:

– А почему ты в рубашке? – в конце концов перевел телефон женским голосом с акцентом.

– Ты сама просила оставить, – сказал Карлос в протянутый телефон, который продолжал вещать женским нестройным голоском.

– Понятно, – невыразительно выразился переводчик. – Знаешь, я плохо себя чувствую. Правда. Можешь оставить меня? – безвопросительно спросил аппарат.

Мужчина пожал плечами и поднялся с кровати, надевая джинсы на стройные волосатые ноги. Расстёгнутая рубашка открывала невероятные заросли мужских красот на груди, но Дина лишь отвернулась. Она знала, что видит Карлоса в последний раз в жизни, так как смотреть в глаза тому, кто видел ее без ума, было просто невыносимо. Так стыдно ей было за себя только однажды, когда в детстве она описалась, не добежав до дома из школы.

Одно успокаивало, с себя спокойно можно было снять клеймо расистки и фригидной тетки заодно, она вовсе не забыла, как заниматься любовью и как довести себя и заодно мужчину до безумия.

– Пойдем, я отвезу тебя домой, – улыбаясь, сказал Карлос, одевшись. Дина, забывшись муками отчаяния и стыда, даже не заметила, что вообще-то находится не у себя дома.

Поток новых мук обрушился на голову девушки, так и не поднявшей глаза до самого порога, где ее ждала голодная негуляная собака и новый поток мук совести.

***

Наташа не могла взять в толк, как можно впасть в отчаяние от близости с самым желанным мужиком их деревни?! Карлос – бездетный холостяк, богатей по местным меркам, красавец, настоящий кавалер, обалденно готовит и, видимо, так же обалденно ведет себя в постели… Дина с повинной головой лишь хмуро подтвердила последнее сказанное подругой. Что да – то да. Что есть – то есть.

Как можно раскидываться таким ухажером, который, к слову, по словам Хавьера, сам не на шутку влюбился в капризную взбалмошную русскую дамочку. И всего лишь за этим стоят какие-то мифические расистские наклонности, фобии и фиг знает что?! Дина, не поднимая головы, собирала чемодан.

И потом, это неразумно и неэкономно оставлять фешенебельную квартиру, снятую на месяц, и уехать в неизвестном направлении.

Дина все понимала, но не поднимала головы.

Карлос не побежит за ней, – настаивала Наташа. – Эти европейские парни сделаны из другого теста. Демократического. Наш бы Ванька, влюбленный по уши, конечно б, взял шампанское и цветы (и ремень!) и задушил любовью и вниманием, пока дело б не закончилось законным браком или чем похуже. Но тут другие нравы. Уже завтра Карлос с гитарой будет петь под окном другой русской или не русской красавицы.

– Тем лучше, – думала Дина, собирая и собачьи пожитки. И тут просто Дина протяжно завыла на потолок. Даже собаке стало ясно, что этот побег никому не на пользу. В конце концов, однажды переспав с парнем, это еще не обязывает к каждодневным встречам с ним, поэтому необязательно бежать, словно воришка, чтобы прекратить общение. – Все уговаривала Наташа, жалея, что встреча с любимой подругой была столь короткой из-за какой-то интрижки.

Дина посмотрела на собаку и перестала собирать вещи.

Действительно было глупо оставлять оплаченную шикарную квартиру, когда можно просто попросить, намекнуть, в крайнем случае, приказать настырному испанцу более не появляться на глаза. И баста!

Однако Карлос и не появлялся. Началась серьезная стройка на каком-то строительном объекте, и он, оказывается еще и строитель-прораб, выехал на место на неопределенный срок. Даже просить не пришлось.

А Дина готовилась. Так готовилась, что несколько дней потратила на подготовку речи. Потом несколько дней на то, чтобы успокоиться от этой подготовки и самой речи. А потом и вовсе разозлилась, что ни подготовка, ни речь не пригодились.

– Это точно климакс, – говорила Дина лучшей своей подруге Наташе, не в силах скрывать, что скучает по испанскому красавцу.

– Да тебя можно понять, – жалела Наташа подругу. – Он реально классный. В него знаешь сколько баб влюблялось. И вешалось ради него. И преследовало. Он же за свою жизнь ни одну девку на свидание не позвал. Его, как миленького, вылавливали, ему цветы дарили. А он только соглашался или не соглашался, – махнула она рукой.

– Да я не влюбилась! – разозлилась подруга.

– А он и вправду такой классный в постели, как говорят? Ну, прям что аж ах?! – не слушала Наташа влюбленную подругу и придвинулась поближе.

Дина хмуро отмахнулась. Наташа с удовольствием причмокнула.

– Кла-а-а-ас-с!

Дина покраснела и улыбнулась. А потом спросила, когда же Карлос все-таки намерен вернуться? Оказалось, все зависит от обстоятельств. Дина все-таки продолжила собирать вещи, но теперь с другим планом в голове. Обстоятельства обстоятельствами, а Дина Валерьевна привыкла сама управлять ситуацией. И раз уж она не сексуальная расистка, это совершенно меняет ход дела.

И, сняв классный кабриолет на неопределенный срок, две одинокие, свободные сучки, как выразилась Наташа, Дина и ее собака, отправились самостоятельно исследовать южную часть Европы.

– Когда вернутся? По обстоятельствам, – передала Наташа слова Дины вскоре вернувшемуся Карлосу.

Карлос слегка насупился и погрустнел. Наташа лишь с удовольствием причмокнула.

– Кла-а-ас-с!

Эта история двух гордецов, демократического Карлоса, выросшего на раздолье страстной жары Маркеса, и нашей советской девушки Дины, воспитанной на вечной непогоде провинции и «Капитанской дочке», могла б закончиться ничем, если б странное чувство притяжения однажды не пересилило гордость двух влюбленных. И навигатор в кабриолете Дины, а также завывающая собака, пугающая соседей по ночам, стали упорно выворачивать руль на юг. А обстоятельства Карлоса заворачивали все больше на север, когда однажды Наташа позвонила Дине, сказав только два слова, от которых сердце тридцативосьмилетней расистки подкатило к горлу и она чуть не зарыдала от счастья, мечтая вот уже две недели услышать:

– Он едет к тебе.

С сердцем в горле Дина не могла даже переспросить, как он узнал, кто сказал, как он ее вообще найдет, где ждать, что сказать, когда придет. Просто уселась в номере и стала ждать звонка в дверь. Слава богу, Испания не Россия, не самая большая страна в мире. Ждать пришлось недолго. Он просто позвонил в дверь. Она просто открыла. Они больше не пользовались переводчиком. Собаку закрыли в туалете. Та не выла. А дальше началось похмелье.

Долгое упорное похмелье в несколько дней и ночей. Дина не могла нацеловать его самых красивых, самых загорелых и волосатых рук в мире, именно по ним она скучала больше всего. Он не мог нацеловать ее белую кожу, называя любимую Белоснежкой, и хоть Дина ничегошеньки не понимала, готова была назваться хоть горшком, лишь бы похмелье не проходило.

Слава богу, впереди был год отпуска.

Через год Дина таки вышла на работу, но дистанционно. Хазиев Расих Рифкатьевич поймал себя на противоречивых чувствах по этому поводу, с одной стороны, он очень сильно разозлился, узнав, что Дина Валерьевна выходит-таки замуж да за какого-то непонятного испанца. А он-то думал, что она сексуальная расистка. С другой стороны, от сердца отлегло, потому что она не открывала свой бизнес, а ведь могла бы прихватить всю базу клиентов и поставщиков с собой, хоть в Испанию, хоть в Антарктиду. Международный бизнес это позволял. Чувства боролись, но деньги для предприимчивого татарина оказались важнее, и он согласился стать посаженным отцом на свадьбе лучшей сотрудницы и «какого-то непонятного Антонио Бандераса», как между собой стали все называть Карлоса.

Карлос был особенно счастлив! Он, как и Дина, всегда мечтал иметь жену, которую бы любил без памяти, даже если она русская из Сибири и с норовом как у севильского быка.

Мечтал иметь двух дочерей и собаку. Почти все сбылось.

Конец, хотя мне, как и вам, очень интересно узнать, как же там поживает международный бизнес и просто Дина.

«История 108. Прокурор и Лося»

Это была одна из самых красивых женщин, которых видел наш город. Я имею в виду не тех длинноногих, вечно голодных субтильных губошлёпок, а по-настоящему красивых, сильных, умных женщин, на плечах которых держится этот земной шар.

Татьяна Викторовна Чародей была главным прокурором нашей области. Бессменным прокурором, совестью региона, лицом справедливости. Ее боялись, любили, ненавидели, уважали, а еще больше восхищались. Ни одного скандала, ни одного пятнышка на честном имени Татьяны Викторовны не помнил никто за все времена ее местничества. Когда она шла по залу суда, казалось, что от нее исходит свет, кому-то ангельский, а кому-то испепеляющий дотла. Татьяна Викторовна обожала свою работу, свою семью и сенбернара Лосю.

Высокая, статная, с большой, как и положено, русской женщине грудью, в которой вмещались любовь и сострадание к родной земле и ее землякам. За глаза ее называли просто «матерью». И это очень хорошо отражало как внутренний, так и внешний облик прокурора. Многие судьбы прошли через ее суровое, но справедливое сердце, бившееся в этой большой груди, которой так шла форма прокурора. Оно никогда не было равнодушным, никогда не отмалчивалось, никогда не жеманничало, хотя нельзя было назвать Татьяну Викторовну хохотушкой или болтовницей. Просто она говорила то, что думала, а что думала, то и делала. А лучше всего она делала свою работу. Одну из самых сложных работ на свете – обвинять и наказывать. Никто бы ни за какие коврижки, не захотел побывать на ее месте, если б знал, из чего состоят будни прокурора области. В ее подругах ходили начальница БТИ города, начальница налоговой города, начальница ГОРОНО города и другие начальницы и начальники. Их замечательные четвероногие друзья обслуживались у меня лично, ибо я являлась личным проверенным ветеринаром всех этих бонз и их питомцев.

– А правда, что вы пишете роман про любовь? И уже имеете сто историй от земляков? – спросила звучным голосом Татьяна Викторовна, пришедшая на внеочередной прием с Лосей, который странно покашливал. Сегодня главный прокурор выглядела особенно прекрасно: элегантный костюм облегал мощное стройное тело, от нее пахло дорогими роскошными духами, макияж и прическа подчеркивали благородство и высоко несомую власть в ухоженных руках сильной женщины в полном расцвете сил и лет. Примерно где-то за сорок пять с хвостиком.

– Правда, – рассмеялась я, удивившись, что такой серьезной даме интересны всякие фривольности. И принялась осматривать сенбернара, который слегка приуныл от непогоды. – Сто семь историй.

– У меня для вас есть еще одна. Сто восьмая.

Я приподняла голову и с еще большим удивлением всмотрелась в главную хранительницу справедливости нашей губернии.

– Это история настоящей любви, которую я создала сама вот этими руками, пропустила через сердце и голову, – она задумалась и засмотрелась вверх.

В школе я числилась в первых красавицах, и хотя мне это льстило, на самом деле, это не играло никакой роли, потому что в голове у меня бродили совершенно другие мысли. Я была странная, себе на уме и порой сама не понимала, чего хочу. Возможно, именно это и придавало особый оттенок моему образу, высокой, большой, задумчивой дылде с белозубой улыбкой, в которую влюблялись и однокурсники, и малышня, и даже преподаватели. На последних классах только ленивый не отправил мне секретной записки с объяснением в любви. Это сейчас требуется время, чтоб влюбиться и решиться. Раньше не влюблялись, а сразу решались и любили до гробовой доски. Но я не читала глупых записок, потому что осенью, перед самым выпуском, влюбилась по самые уши в одного заезжего командировочного журналиста, который освещал в своей газете строительство какого-то очень важного объекта в нашем регионе, и поэтому на время его командировки забывала не только про уроки и занятия, а как меня звали.

Она посмотрела на свои большие ухоженные руки с идеальным маникюром.

– Мы познакомились в парке. Он шел в своем кожаном черном пальто, какие сейчас уже не в моде, и полы его разгоняли желтые уже листья той осени. Я влюбилась сразу. В его черные волосы, черное кожаное пальто, его наглый, раздевающий всех и вся на ходу взгляд, его черченые бордовые губы, которые уже в этот вечер целовали меня, покорную. Это был мой первый поцелуй.

Конечно, он был женат. И, уверена, не один раз. Конечно, он был бабником. Но тогда это не имело никакого значения, будь он женат хоть тысячу раз и имей хоть тысячу жен и наложниц, детей, долгов, скелетов в шкафу. У меня случилось помрачение рассудка. Я чувствовала, как кипятится кровь, как затуманивается разум, как зрение из всего видимого выделяет только его образ.

Мама отметила у меня высокую температуру и, забеспокоившись, повела к врачу, но ни жаропонижающие, ни компрессы не помогали. Я заболела Сергеем.

В школе начались первые приготовления к выпускным экзаменам, репетиции последнего звонка и бала, наконец, основные тренировки в решающих забегах и соревнованиях, где я числилась в главных фаворитках, героинях, победительницах. Но я могла появляться в школе, только когда Сергей уезжал в столицу сдавать материал. По его возвращении не помнила ничего: ни расписаний, ни явок, ни что ела утром, днем или вечером. День сменялся другим и запоминался только событиями, связанными с его образом и участием.

Учителя и родители забили тревогу. Одна из лучших учениц, спортсменка, комсомолка, похудела, осунулась, заболела! И никто не знал правды, а если б даже узнал, не поверил, что Таня Вилочкина, это моя девичья фамилия, отчаянно влюбилась в женатого мужчину почти на пятнадцать лет старше себя. Это стало ее болезнью: потеря веса, синяки под глазами, фиолетовые пятнышки на шее от страстных поцелуев, которых не должна была бы познать старшеклассница в свои шестнадцать лет.

Мой задумчивый, потерянный вид только еще больше окутывал тайной и какой-то магией мой образ перед другими учениками. У меня почти не осталось подруг, ведь я никому не могла рассказать про Него! Про мою страстную, отчаянную, несущую беду любовь.

Сергей любил меня так, как больше, я знала, меня не будет любить никто. Мы составляли какой-то симбиоз тел и душ, превращались в единое неразлучное целое, сцеплялись, словно змеи в тугой клубок, удушая друг друга ласками и поцелуями. Он часто говорил, что не испытывал ничего подобного ни с одной женщиной до меня, даже взрослой и опытной. Я верила ему. Потому что чувствовала – это правда. Правда, которая убивает меня, потому что дни становились чернее ночи, если мы не виделись.

Со мною пытались говорить, лечить, водили к психологу. Мама, советская женщина, – прокурор хохотнула, воспоминая обеспокоенную родительницу. – Даже повела к гадалке, которая только подтвердила, что над моей головой сгустились свинцовые тучи, несущие смерть и разрушение. И смерть отныне никогда не оставит меня, – прокурор многозначительно подмигнула, намекая на сложную профессию, напрямую связанную со смертью.

Мы с Лосей слегка похолодели от таких речей, даже сенбернар почувствовал накал в голосе хозяйки и пришел облизать ее большие красивые руки.

– Но разве кто-то мог бы справиться с моим характером и любовью? – Татьяна Викторовна иронично улыбнулась. – Сам дьявол бы не смог меня сломить, никакими пытками выведать правду. Я сама решала свою судьбу. Хотя и знала, что все больше и больше опускаюсь в ад.

Шли дни, похожие друг на друга, утром я просыпалась, чтобы начать считать часы до вечера, до нашей встречи… Вновь кинуться к нему в объятия, чтоб он снова своими твердыми руками схватил меня за плечи, полностью завладел моим юным телом, холодеющим от его горячих поцелуев.

– Он был очень красивым, притягательным, харизматичным, – Татьяна Викторовна задумчиво посмотрела в никуда, – и даже тогда, девчонкой, я понимала, что не принадлежит мне, хотя тоже влюблен до чертиков. Сам похудел и осунулся от этих встреч, грозившим ему скандальным разоблачением, увольнением с работы и, скорее всего, разводом за связь с малолеткой. Но дьявол нам ворожил, хотя оба мы чувствовали, что ненадолго и все должно закончиться трагично в любом случае. О браке, о детях речи, разумеется, не велось.

Настал май и наш последний день пребывания в школе, когда зазвучал последний звонок, возвестивший, что детство закончилось. Мое закончилось на год раньше, чем у одноклассников. По мнимой болезни меня исключили из всех выступлений и репетиций, из медалистки я превратилась в хорошистку, да и то за красивые глаза, о чем очень сожалели педагоги. Но меня это не волновало.

Нарядно одевшись, я просто пришла к назначенному часу в школу, под пристальные влюбленные взгляды парней, столпившихся в одну шеренгу, шушукающихся и обсуждающих самую красивую и самую загадочную девчонку выпуска. Куча записочек тут же была передана мне одноклассницами и тут же, не читанная, отправлена в урну. Многие после экзаменов намеревались поступать в университеты, некоторые уже назначили дату свадьбы, кто-то уезжал на север, кто-то на юг. Мои родители, сильные и свободные по духу люди, оставляли выбор института и своей судьбы за мною, совсем не подозревая, что судьба их дочери висит на тонком волоске. И их Татьяна больше не та идеальная девочка, умница и красавица с большим-пребольшим будущим. У меня не было никаких планов, ни учиться, ни жениться, что называется.

– Привет! – крикнул высокий парень, вроде бы из параллельного класса. – Я, Денис Чародей, брат Вики Чародей. Она просила передать, что если хочешь, можешь сегодня вместе с ней поехать подавать заявление в педагогический. Приемная комиссия открыта до пяти.

Он был такой симпатичный, высокий, худой, добрый… наивный. Я вспомнила его, он тоже бегал на соревнованиях, выступая за мальчишечью сборную. Его каштановые волосы красивым чубом развивались на ветру этого последнего школьного денька, который так быстро унес его имя, что я не успела запомнить. Только на губах осталось Чародей.

Уже на завтра мы разлетимся кто куда, и только черно-белые фотографии запомнят нас молодыми, наивными и глупыми.

– А ты куда поступаешь? – просто так спросила я, чтоб поддержать разговор. Ребята за его спиной зашептались. Похоже, со мною никто из них никогда не разговаривал, а тут я сама что-то спрашиваю их друга. Я оглянулась на них, и те зарделись. Все как на подбор, высокие, симпатичные, спортивные. Денис слегка смущенно тоже обернулся на друзей и замялся, не зная, что и как отвечать.

– Дело в том, что мой папа работает в органах, и с детства… – он совсем стушевался, вдруг поняв, что начал издалека, и возможно, мне это совсем не интересно слушать. А мне, почему-то, наоборот, неожиданно стало очень интересно. Я взяла его за локоть и отвела в сторонку, чтоб он не волновался, что товарищи слышат наш разговор.

– Мой отец из милиции, оперативник. Майор. Я с детства мечтал быть как он. Криминалистика. Судебная экспертиза. Понимаешь? – он так волнительно потрогал свой каштановый чуб, отодвинув шелковистые волосы назад. – Понимаешь, это все равно что схватить смерть за хвост, притащить ее в суд и доказать виновность. Чтобы все паразиты общества сидели за решеткой! – его мальчишечьи глаза загорелись огнем. – Ты бы видела, сколько подонков ходит по этим улицам безнаказанно! Мой отец и его товарищи посвятили этому делу всю жизнь – ловить зло. Я хотел бы пойти дальше, стать, например, прокурором. Наладить такую машину правосудия, чтоб те, кто замышлял противозаконные действия, – он вдруг перестал быть мальчишкой, безликим воздыхателем моей красоты, который тоже, наверное, посылал мне любовные записочки, – только от упоминания моей фамилии в качестве обвинителя бросили свое поганое дело. Кто-то должен устоять против того бесчинства, что творится. Кто-то должен продолжать жить и бороться, не сдаваться, не отчаиваться, не позволять сломить себя. А сейчас дела только ухудшились, из-за войны новая беда – наркотики, бандитизм, алкоголизм, проституция.

Он был необыкновенно красив в своей речи про справедливость. Не так магически притягателен, чем тот, который ждал меня в своей квартире, чтоб обрушить новый поток поцелуев, ласк, уносящих в другой параллельный мир. От этого будущего правоохранителя веяло жизнью, реальностью, которая почти исчезла под моими ногами за последний год.

– Извини, если я слишком напыщенно. – Денис опять стал простым выпускником школы в этот обычный весенний денек. – Конечно, красоты мало. Мы почти не видели отца дома. Его семьей были воры, бандиты, насильники. Все разговоры только о… – парень взялся за голову. – Но кто-то же должен бороться за справедливость?! Кто-то же должен не сломаться, понимаешь?

Я кивнула, чувствуя, как во мне растет какая-то сила. Настоящий стальной стержень, на который вдруг стала плотно наматываться кинопленка этой реальности. Я огляделась вокруг и впервые за долгое время увидела, что небо голубое, трава зеленая, парни и девчонки живые и здоровые, полные надежд. Увидела толпу влюбленных воздыхателей и подмигнула им, от чего те почти что попадали в обморок. Потом взяла Дениса Чародея за локоть еще раз и сказала:

– Слушай, а можно я поеду подавать заявление на криминалистику с тобой?

Он обомлел и похолодел от счастья. Красивое лицо озарилось улыбкой.

– А у тебя хватит характера? – по-дружески спросил он. – Воровство и бандитизм – это только цветочки. Экспертизы, трупы, кровь, боль…

Я посмотрела на наручные часики, до встречи с Сергеем оставалось шесть часов. Выдержит ли мой новый стержень шесть часов, чтобы не бросить все и кинуться в объятия любовника?

– А ты можешь мне помочь? – глаза в глаза, очень искренне, как лучшего друга, попросила я парня.

Он был готов на все, лишь бы быть рядом, – читалось в серых красивых глазах.

– Не бросай меня до вечера. Не дай мне сбежать. Тогда характера хватит.

– Применять физическую силу можно? – рассмеялся он, разминая кулаки.

– Попробуй, – поддержала я шутку.

А он вдруг подошел и своими длинными руками обнял меня, имитируя захват. От него невыразимо пахло чудом, молодостью и планами по спасению мира, которых жаждала душа старшеклассника. Я сделала выпад, все-таки не забыв еще приемчики ведущей спортсменки, и вырвалась из цепких, сильных, уже мужских рук. Денис посмотрел на меня с восхищением. Он был влюблен по самые свои огромные красивые уши.

– Ты мне тоже записочки о любви писал? – расхохоталась я тем смехом, от которого взрослых Сергей распалялся, словно зверь. И сама удивилась, зачем флиртую с мальчишкой, зная, как действуют мои чары.

– Нет, – твердо ответил он. Но было в его «нет» столько «хочу»!

– Я поеду с тобой поступать на криминалистику, на один факультет, сяду с тобой за одну парту. И посмотрим, кто из нас двоих еще станет прокурором?! – с задором бросила я.

Он не нашелся что ответить. А мне подумалось, что я смогла бы полюбить этого мальчишку, даже не зная, как он целуется и обнимается, только за те речи о справедливости и упорной борьбе за жизнь, которые только что декларировал. Полюбить настолько, чтобы никогда не предать. Потому что мне тоже отчаянно хотелось жить, любить и спасти мир.

***

Лося давно спал, я лишь внимательно слушала одну из самых красивых прокурорш, которых видала наша гигантская, не сломившаяся родина.

– В столице живет мой сын, у него свое небольшое издательство. Я позвоню ему этим вечером, чтоб он прочитал твою рукопись как можно раньше. И уже через месяц, я думаю, надо будет начать готовиться к поездке. Издательское дело – вещь сложная: работа с рукописью, продвижение, встречи с читателями, выставки, интервью на радио и телевидении, – она тепло улыбнулась, завидев меня с разинутым ртом.

– Ну вы даже не читали…

– Девочка, талантливых людей видно невооруженным взглядом, – она привстала и позвала за собой Лосю. – И потом, я наводила справки. – Успеешь через неделю прислать мне черновик? Хочу почитать, что вышло про мою любовь к криминалистике, – она мне подмигнула и отправилась по делам государства.

Я еще долго сидела в полнейшем удивлении и восторге, боясь даже подумать о том, что моя мечта стала сбываться… Но ведь именно этого я хотела? Ведь все это время, скрупулезно собирая истории о любви, записывая их в дневник, перепечатывая в компьютер, я наслаждалась этим занятием, считая его своим любимым хобби. Они вдохновляли меня идти на работу, эти истории зажигали во мне надежду на свое собственное счастье, заново открывали мир чувств незнакомых мне людей, ставшими чуть ли не лучшими моими друзьями за этот год. А теперь это хобби может перерасти в настоящую профессию, даже в призвание.

По дороге домой, за ужином, в разговоре с другими – я еще раз и еще раз спрашивала себя, для чего мне нужно писать? Для чего нужен успех и признание? И не находилась, что ответить, только сердце радостно подпрыгивало и отказывалось успокаиваться, подговаривало ум подкидывать мне разнообразные мечты, которые толпились в очереди, словно разноцветные воздушные шарики, чтобы сбыться буквально вот-вот…

Я позвонила самому дорогому человеку, который никогда меня не подводил. Несмотря на свое мнение, свои оценки и приоритеты, он прежде всего думал обо мне и моих интересах. Моему папе.

Сбивчиво рассказав о призрачной возможности уехать в столицу, раскрыть себя совершенно в другой сфере, творчестве, не ветеринарстве и спасении пресмыкающих и млекопитающих на планете, я услышала то, что и не мечтала услышать:

– Дочка, тебе обязательно надо попробовать, – сказал мой папа тихо. – Я не знал, что ты пишешь книгу о любви. Это достойно того, чтобы… – и повесил трубку, судя по всему, переполненный какими-то своими чувствами.

***

Татьяна Викторовна, как самый ответственный человек в городе после губернатора, мэра, судьи и других высокопоставленных лиц, с точностью до дня выполнила все свои обещания. И ей очень понравилась маленькая история о ее страсти к далекому призрачному мужчине и любви к криминалистике, конечно, без указания ФИО и домашнего адреса.

И месяц сумасшедших приготовлений полетел: переговоры, контракты, редакция, коррекция рукописи, покупка билетов, паковка чемоданов и самое главное, поиск достойного ветеринара на свое, оказалось, заменимое место, передача ему из рук в руки самого ценного, что я накопила за жизнь – это картотеку клиентов и пациентов.

– Я нашел человека, – просто сказал отец по телефону, – можешь паковать вещи и со спокойной душой ехать в свою Москву.

Я рассмеялась. Истерично. «В твою Москву»!!! Конечно, он сказал без злобы, это была шутка. Но меня удивляло другое, никто, понимаете, никто из домочадцев, друзей, приятелей, знакомых, узнав о переезде и предложении издательства, не остановил меня ни словом, ни полусловом. Даже не засомневался, а нужно ли мне туда?!

– Езжай!

– Ну конечно, езжай!

– Даже не думай!

– Так здорово, что ты уедешь!

– Ты мечтала об этом всю жизнь, надо ехать!

– Ой, прекрасная новость, что ты уезжаешь! – слышала я со всех сторон. Все друзья словно сговорились спровадить меня в «мою Москву», которая никогда и не была моею.

Даже тетя Люба, прознав про новость, одной рукой прикрыла рот, другой вытирала слезы с безмолвным криком: «Езжай!»

– А как же гадание? – недоумевала я у самой главной прорицательницы нашего региона. Она лишь махнула рукой – «Езжай!».

И даже отец, за спиной у меня, не посоветовавшись, нашел человека на мое место! А может, я не согласна? – возникал сам собой протест на эти быстрые проводы.

Но, конечно, отбросив капризы и страхи, в душе я ликовала, просто воспитание не позволяло радоваться раньше времени. Сначала надо было по крайней мере уехать.

И этот день приближайся с неумолимой скоростью.

Придя на работу, теперь уже почти бывшую, для передачи дел новому ветеринару, я нашла за своим столом высокого брюнета. Мужчину. В тот момент мне было трудно определить, симпатичного или совершенно отвратительной внешности, я только заметила какие-то огромные руки с длинными крупными пальцами, которыми он трогал моего пациента Лосю.

«Какие-то не руки, а кувалды, – заговорил раздраженный внутренний голос. – Не пальцы, а прям сардельки!»

Новый Ветеринар, по-другому мой язык отказывался называть Лебедева Олега Юрьевича, которого мне тут же представили, уже вовсю хозяйничал в моем кабинете, не потерявшем тепла моего тела, что называется: переставил мебель, кушетку, стол… Мой чистый, идеально организованный стол, был завален папками из картотеки!

Новый Ветеринар привстал и хотел было что-то сказать:

– Закончите сначала. Я подожду, – сухо предупредила я и вышла из кабинета, не в силах смотреть, как Лося лоснится к хаму с кувалдами и сосисками вместо пальцев. В коридоре я встретила Татьяну Юрьевну, которая меня от души расцеловала, и я стала пахнуть ее роскошными духами.

– Если будут хоть какие-то сложности – сразу звони, – серьезно сказала она. – Мой телефон у тебя есть. Все-таки Москва! Дикие джунгли! – она многозначительно подмигнула.

Передавать собственно ничего не пришлось, оказывается, Новый Ветеринар (!) потратил несколько дней и даже ночей на изучение картотеки и объема работ. И был, видите ли, в курсе всех вопросов. Лаборантки помогли с тем, что ему было незнакомо. Я могла отчаливать «в свою Москву» спокойно.

– А вы к нам откуда? – просто так спросила я, с тяжелым сердцем закрывая дверь с обратной стороны.

– Из Москвы, – просто ответил Новый Ветеринар.

Я удивленно приподняла бровь. Все бегут в Москву, а ветеринары, значит, в провинцию?!

– Просто надоела суета. Пробки. А я отсюда родом. Вот и решил, что пока нет семьи – надо попробовать найти тихое местечко, где приятно жить, а не вечно гнаться за…, – слегка сконфуженно объяснял он, видимо, часто отвечая на этот вопрос. На том и расстались. Я ушла с двояким чувством.

Наконец, наступил день отъезда, его больше оттягивать было нельзя. Оказывается, присланного материала, к большому удовольствию главного редактора, хватило аж на три книги, и первая ее часть уже была напечатана и ждала меня с прилавков магазинов. Контракт обязывал как можно быстрее начать презентационную ее часть. Все формальности с жильем были улажены сыном Татьяны Юрьевны Чародей – Алексеем, и это было частью гонорара, равного за вычетом всех первых затрат на переезд моему окладу в клинике. А зарабатывала я очень даже неплохо, по меркам региона. Одним словом, все шло как по маслу. Даже было как-то страшно вступать на этот масляный путь, можно было, что называется привыкнуть кататься там как теплый сырок и поскользнуться на какой-нибудь кочке.

С двумя чемоданами я прибыла на наш маленький провинциальный перрон, где останавливались даже не все поезда, и еле протиснулась к нужному вагону через толпу людей и животных.

– Боже мой! – только и могла воскликнуть мама, завидев десятки знакомых лиц и даже морд. Папа, чтоб разогнать нахлынувшие эмоции от такого теплого прощального знака со стороны пациентов, молча, в ошеломлении и гордости, качал головой по сторонам, здороваясь.

Я просто плакала и не могла сдержать слез радости и уже ностальгии по родным краям и лицам. Пришли и братья Люберецкие с женами, и тетя Люба с дядей Толей, слава богу, без Чебурашки. Пришли все, кто узнал о моем отъезде, зачем-то захватив несчастных питомцев, разрывающихся на лай в любви и ненависти друг к другу. Стоял страшный вой, под которые плакали и обнимались знакомые счастливые люди. Меня провожали точно в космос. Хотя Москва не была ближним светом, всего-то триста километров. Даже не поезд дальнего следования! А все-таки это было очень мило и душещипательно. Под дружные слова прощания мой поезд помчался в город всех городов, где кипела жизнь, то впуская чужеземцев в свои бурные воды, то выплевывая их, если они так и не смогли приспособиться к этому ритму. Москва никогда не спит и не верит слезам.

И уже через неделю я, что называется, плавала брассом в этом набитом до отказа разнообразными акулами и мелким планктоном аквариуме, словно заправская селедка, зная часы пик и рестораны с хорошим бизнес-ланчем, неизменно с телефоном в руках, пестрившим гаджетами, чтобы легко и быстро передвигаться по волнам мегаполиса. Одна встреча сменялась другой, одно задание выполнялось, и за ним уже толпилось в очереди еще с десяток. На ходу пришлось осваивать профессию, которая казалась такой призрачной и далекой, смотрящей с голубых экранов телевизоров, рассказывать, презентовать, давать автографы, подписывать книги, представляться, кланяться, знакомиться, прощаться, напоминать о себе…

И часто задаваемые вопросы совсем не касались моего романа, а больше интересовались частной жизнью, которая все больше и больше становилась частью общественности.

Информация о том, что я работала ветеринаром, настолько понравилась продюсерам, что меня стали приглашать не столько на литературные вечера, сколько на программы, связанные со сплетнями и пересудами, здоровьем животных и, зачем-то, людей. Не могу пожаловаться, что мне было скучно. Не имелось ни одной минуты на тоску. Но это и стало меня беспокоить. Вышла в свет уже вторая часть романа, и я стала побаиваться, что когда выйдет третья и пока что последняя, у меня просто не будет времени и сил писать четвертую. Физически не будет! Город и его жители с одной стороны дарили вдохновение, с другой стороны, до капли егоотжимали.

Алексей Чародей вместе со своей супругой как мог развлекал меня в свободное от работы время, которое тоже являлось рабочим – походами по театрам, концертам, выставкам, где опять были встречи, встречи и встречи.

Я ходила, встречалась, знакомилась, вникала, разговаривала, опять рассказывала про роман и его героев, про большую любовь, толкающую людей вперед, пока к концу дня у меня не отсыхал язык, но по ходу никак не могла привыкнуть к новой урбанистической культуре, состоящей из непонятной музыки, словно эхо, отражающим все городские шумы, как на свалке. Под нее пытались петь и говорить люди, что-то бубня себе под нос о трудной жизни на планете, душевных муках и тоже о любви, в основном неразделенной.

В этим моменты я вспоминала скромный дом культуры, где трудилась моя мама, с их блистательными концертами военных песен о подвигах нашего народа, классическими выступлениями и национальными праздниками с участием одаренных молодых и пожилых людей нашего города, которые пели, танцевали, заряжали своим талантом, являясь истинным богатством, которое не изменялось в угоду моде бубнить и носить штаны по коленки. Всплывал образ дяди Толи, отлично выражавшегося на этот счет иногда нецензурными выражениями.

Мы ходили в театры, но все на сцене казалось каким-то ненастоящим, наигранным и отвратительным, сюжеты современности, заинтересовавшие режиссеров и актеров, поражали грязью и пошлостью. И если б я лично не знавала нормальной жизни у себя в городке, то подумала, что мир сошел сума, познав все грехи и низости, описанные в древних книгах про ад.

Мы посещали выставки, и меня шокировало искусство, которое нельзя было описать простыми словами, только одним и тем же чувством «не нравится». Примерно такие же захаживали и посетители, взвинченные, неуклюжие, угловатые, в крайне неудобных одеждах, делающих их похожими, как выражался тот же дядя Толя, на богатый детский дом с сумасшедшим уклоном.

Я, естественно, присматривалась к мужчинами, которых было много, но с трудом их можно было назвать этим благородным словом. Укутанные в шарфы и пальто всех цветов радуги, набриолиненные и надушенные, с закрученными усами и бородами, чрезмерно мускулистые или, наоборот, худосочные, какие-то изможденные и бледные от городских пробок, они больше походили сами на современное искусство. По сравнению с ними братья Люберецкие представлялись богатырями, где каждый мог бы в охапку взять по пятку таких городских красавчиков и покрутить их вокруг своей оси часок в качестве разминки.

Я заглядывалась и на столичных красавиц, пытаясь понять столичную моду и свои отношения с ней, но, к сожалению, на мою фигурку лосины и бандажи, то есть джинсы и юбки, просто не налазили, да и шпильки не выдержали бы моего небалеринского веса. В эти минуты я вспоминала мою мамулю, «Русскую Венеру», в ее прекрасных платьях, подчеркивающих изгибы истинной испанской гитары, подруги любого кабайеро, ее милые шутки, женские премудрости, глубину взгляда, вселенское спокойствие. Такое в Москве было неактуальным. А все же мне хотелось походить именно на нее – идеал, зримый с детства. Да и сидеть на диетах совсем не грело сердце и талию! Тем более что разнообразие еды в столице было отменным.

Меня водили по лучшим ресторанам, и, конечно, обилие и разнообразие восхищало! Суши, каши, смузи, парпаделли, милфеи, крутоны, тирамису, стейки с кровью, из которых обязательно торчал какой-нибудь пучок неизвестной травы или по тарелке соусом было размазано лицо Дали или Сталина… Глядя на такую «красоту», я часто вспоминала хлебосольные столы наших празднеств, обедов, эти домашние невычурные яства, скромные по ингредиентам, но щедрые на порции и вкус, стояли перед глазами, полными ностальгии.

Одним словом, я скучала по дому. И все бы ничего: за суетой, которая уносила вперед и назад, расталкивала в стороны, мне стало часто мерещиться, словно привязалась навязчивая муха, мысль о том, как же там поживает моя практика, мои дорогие собачки и кошечки, их хозяева, ставшие такими близкими после издания книги. Им, самым первым, я отослала по авторскому экземпляру, подписанному на долгие года, как дорогим друзьям.

И нерушимой стеной вставал темный образ того Нового Ветеринара, который хамски ворвался в мой мирок и украл у меня самое дорогое, что я накопила за жизнь, мою практику. Нагло, своими огромными, немытыми, волосатыми руками с сардельками вместо пальцев. Я не могла отделаться от этого образа, который перекочевал в сны и мучил до изнеможения, отчего я просыпалась в соленом поту, запыхавшаяся, убегающая от этого варвара.

Все три книги, напечатанные издательством, получили невероятный отклик публики, и Алексей Чародей списывал это на многие факторы, прежде всего, нормальным людям, а их, как оказалось, жило в столице большинство, было интересно читать про нормальных людей, без налета современного искусства, террора, наркотиков, коррупции и прочих извращений цивилизации. Этого лилось в довольстве из других источников информации. Поэтому мемуары Ветеринарши стали ожидаемым трендом этого времени и требовали продолжения. Первое цепляло второе. И мой образ, такой понятный и такой жизненный, не испорченный шпильками и хирургическими операциями, смотрящий теперь с обложек книг, с этикеток йогуртов, с упаковки порошка по старинным рецептам бабушки, сыграл большую роль в продвижении, люди желали видеть героев своего времени такими. За этот факт я неустанно благодарила маму и ее венерианскую генетику.

Наконец, наша трудоспособность с командой издательства сделала чудеса за короткий срок. Предприятие Алексея из среднего превратилось в крупное, увеличив доходы вдвое только за три месяца моей московской активности. Со мною заключили долгосрочный контракт на переиздание трех романов и на продолжение.

Но проблема была в том, что у меня не было сил на продолжение. Мое сердце, так стучавшее и ликовавшее от того, что мечта сбылась, теперь совершенно нагло и беспардонно просилось домой, к маме, к папе, в клинику к собачкам.

Алексей Чародей заметил эти позывы и однажды за обедом посоветовал съездить домой, проведать родных. На что я ему грустно ответила, что если сейчас уеду – то вряд ли вернусь. Он был раздосадован и не верил, что проект с Ветеринаршей, начавшийся так блистательно, может закончиться так скоропостижно. Я была раздосадована не меньше его, в душе боролись самые противоречивые чувства, не хотелось подводить моих новых друзей и работодателей, не хотелось бросать дело, которое только распустило свои кроны и пустило корни, и которое мне нравилось от души, не хотелось видеть разочарованные лица родных, тоже питавшие надежды увидеть меня совершенно в другом свете и с другими результатами.

Я должна была с кем-то посоветоваться. Звонить маме было самым простым ответом, но моя мудрая Венера посоветовала бы сравнить все плюсы и минусы и выбрать самое мудрое разрешение, отвечающее запросам сердца и головы. Проблема была в том, что голова просто отключилась от подобных решений.

Звонить отцу значило переложить на него ответственность, он бы разложил мне все плюсы и минусы и посоветовал вернуться – я бы вернулась, или посоветовал остаться – и я бы осталась, и во мне бы поселилось вечное чувство чего-то незаконченного.

Подруги, мои любимые подруги, скорее всего наперебой советовали бы мне то, что отражалось их мечтами и хотелками.

Было только одно решение, которое подтвердило мое сердце, выпрыгивающее из груди, – срочно звонить тете Любе и положиться на случай, то есть на кофейные подтеки на ее милой чашечке для гадания.

Тетя Люба была безмерна счастлива слышать меня, и по ее голосу я поняла, что она оценила звонок именно ей, как самой доверенной персоне. Она, как мудрый человек, не стала примешивать к кофе своего личного мнения. Мы обе положились на высшие силы, кем бы они ни были, и на свежесваренный кофе, как рупор истины. Она кричала в трубку:

– Майечка, деточка, тут такая обезьяна сверху нарисовалась! Загляденье! А над ней засела жар-птица! Огромная-преогромная! – Скорее всего тетя Люба в этот момент махала руками, показывая какая. – Сбыча всех-превсех мечт! У тебя все получится! Все, что только задумало твое сердечко! Отбрось страхи, сомнения! Доверься обезьяне-другу, который все уладит. А жар-птица исполнит самое главное твое желание! Делать ничего не придется, вот увидишь…

Вы будете смеяться, как глупо лыбилась я в тот момент, но вот этот бессвязный на первый слух бред и решил все мои проблемы.

– Действительно, – думала я, – зачем загонять себя в какие-то рамки и условности? Черное или белое? Кто сказал, что надо выбирать между тем и тем. Даже Золушкам и Спящим Красавицам в исполнении Майи Плисецкой, какими бы умницами и рукодельницами они ни были, всегда помогали высшие силы, правда, не обезьяны и не жар-птицы, – стала собирать я чемоданы и на ходу набирать номер Алексея Чародея, похоже, того самого обезьяна-друга или фея-крестного, что должен был мне помочь.

Он так обрадовался, узнав о том, что я не собираюсь бросать писательство, а еду, можно сказать, по работе, в командировку, на побывку домой и заодно за вдохновением, ведь приключения Ветеринарши должны иметь продолжение. По меньшей мере, четвертую часть. А где брать материал, как не там, где он всегда лежал и копился?

И для пущей верности и моей гарантированной возвращаемости Алексей даже предложил оплатить командировочные. Я не стала отказываться. Жар-птица пусть трудится в исполнении основного желания, каким бы оно ни было, а лишние деньги никогда не помешают. И с радостным воплем я отправилась на вокзал, названивая родным и близким, что Байконур идет на посадку.

На родном вокзальчике, где останавливались даже не все поезда, я уже почти взяла такси до дома, когда навязчивой, противной, попахивающей ревностью и черной завистью опять нагрянула мысль-муха о Новом Ветеринаре, укравшим мою славу, кабинет, клиентов и теперь сон!

Я отправилась в клинику, не зная, сразу ли наброситься на этого рукастого бугая с сардельками и вырвать ему волосы и расцарапать глаза или сначала ехидно повыспрашивать, как идут дела?

Он встретился мне тут же в коридоре, и я не успела принять решения, а лава желчи не успела докипеть до нужного градуса, чтобы перелиться через края разума и терпения.

– Здравствуйте, – просто сказал он, удивленно увидев меня в коридоре с чемоданом. – Я так и знал, что вы вернетесь, – с облегчением добавил он.

«Он знал!!! Что ты знаешь о черной зависти и жгучей ревности и замышленном кровавом твоем убийстве?!» – засопела во мне не Спящая Красавица, а ревнивая Мачеха-королева.

Он почесал высокий лоб своими сардельками, хотя в этот раз они и не были прям сардельками, так, обычные мужские пальцы. Такими на фортепьяно удобно играть. Гибкие и длинные. Немного красивые.

– Хотите, наверное, чтоб я уволился и освободил ваше место? – спросил он нерешительно, видимо, заприметив, недружественный зеленый мой цвет лица и раздутые ноздри. И чемодан!

– А вы бы ушли?! – не здороваясь, кинула я, стараясь прикрыть сарказм и неверие.

– Конечно, – легко согласился он. – Я понимаю. Для вас это не просто работа, а призвание. Я каждый день только и слышу «Майя Евгеньевна говорит», «Майя Евгеньевна советует». Все от вас в восторге! Сложно конкурировать с таким профессионалом и авторитетом. – Он замялся. – Да, я с самого начала подозревал, что московский ритм не для красивой, милой девушки, как вы.

«Он подозревал?! Прям предсказатель! Посмотрите на этого чернокнижника!»

– А я не бросала Москву, просто по делам вернулась, – слегка обиженно парировала я.

– Да вы что?! – он так обрадовался, что взяв меня за локоть своими ручищами, потащил в кабинет. – То есть… Мне не нужно увольняться или как?

Я почесала затылок, соображая на бегу, уже можно переставать капризничать или еще чуток повыкобениваться?!

– Думаю, договоримся на определенный график, который устроит и вас, и меня, – сказала я, еще раз присматриваясь к наружности будущего коллеги.

Все-таки навязчивый сон был всего лишь глупым кошмаром, передо мною стоял, судя по всему, хороший парень и профессионал, который вроде бы был даже симпатичным. Приятно будет работать с таким коллегой. А в голове уже зрел план, который мне наговаривала Жар-птица с чашки. Два через два? Или лучше две недели через две, тогда Алексей будет совсем счастлив.

– Майя… э… Евгеньевна, а вы надолго? – прервал мои коммерческие далеко идущие планы Новый Ветеринар. На его лице играла загадочная улыбка.

Черт! Я даже не знала, как его зовут.

– Можно просто Майя, – протянула я руку вперед в надежде, что он назовет и свое имя.

– Олег, – и я почувствовала теплое приятное рукопожатие большой мужской руки.

Он ничего не говорил, просто молчал и улыбался. Я не могла отвезти взгляд от его открытого смеющегося лица, которое, казалось, знало все, и про то, что я, как самая последняя ревнивая дура, примчалась с вокзала сначала сюда, посмотреть на него, и что он мне понравился с самого первого взгляда, и что я знаю, что нравлюсь ему с самого первого взгляда… Голова шла кругом. Главное, не забыть потом записать эту историю любви в деталях…

Конец, или, может, начало многотомника…