Кого выбирает жизнь? [Александр Иванович Вовк] (fb2) читать онлайн

1

– Леонид Андреевич, голубчик! Надо же понимать, что это установка сверху; нельзя в реанимации больных держать столь долго! Еще, не дай бог, страховая компания с нас взыщет! – заместитель главврача, молодой и пухлый, всегда использовал слово «голубчик», если начинал выходить из себя, натыкаясь на скрытое и, тем более, на явное несогласие с ним подчиненных. – Насколько я понимаю, вон тот! – он кивком указал на меня, не зная, что ко мне вернулось сознание и я, хотя и не в силах открыть глаза, уже всё слышу. – Он сколько суток здесь нежится? Больше недели! Ну-ну! Нельзя так, голубчик! Нельзя! Поступления у нас большие; нужны свободные места, а у вас хронические задержки наблюдаются…

– Аркадий Симонович, его нельзя переводить! Он с поступления находится без сознания? А основные показатели почти в порядке… Тяжелый ишемический инсульт! Но я надеюсь, мы его скоро вытащим, тогда и переведём… – возразил Леонид Андреевич, подкупавший благородным обликом любого, когда-то имевшего с ним дело.

– Ну, вот! Какой вы у нас, голубчик, непонятливый! – сменив прежнюю плаксиво-ласковую интонацию на нетерпеливо-вежливую, прервал его заместитель главврача. – И весьма впечатлительный, к тому же… Я сказал бы, даже сентиментальный! – и, направляясь к выходу из тесноватой палаты интенсивной терапии, надавил голосом. – Надеюсь, вы всё поняли, голубчик, и сегодня же переведете его в неврологию… В третье отделение!

– Так ведь рано, Аркадий Симонович! Он без сознания… А за свободные места не волнуйтесь! Вон, рядом с ним свободная койка, в случае чего! И в отделении еще четыре свободных! – возразил Леонид Андреевич, что заметно возбудило заместителя главврача.

– Ну, как знаете! А руководство клиники во всех случаях будет поступать в соответствии со своими полномочиями! В том числе, и в кадровых вопросах! – закончил он недвусмысленной угрозой увольнения.

«Только этого мне и не хватает! Чем больше радеешь за больных, тем меньше нужен нашему славному здравоохранению!» – с усмешкой, не компенсирующей огорчения, констатировал Леонид Андреевич, когда дверь за начальником закрылась.

Через минуту в ней, едва приоткрытой, показалось испуганное личико медсестры.

– Входите, Анна Павловна! За системой-то вы аккуратнее следите, пожалуйста… Я ее уже сам перекрыл! – с упреком, но без давления произнес Леонид Андреевич.

– Да, я всё ждала, когда Аркадий Симонович уйдет! – шёпотом оправдалась хорошенькая медсестра. – А вы вчера смотрели программу «Время»? – спросила она, привычно орудуя рядом со мной различными трубками, иголками и мерными склянками.

– Нет, Аня! Я эту программу редко смотрю. Не до нее как-то…

– Тогда я вам расскажу, Леонид Андреевич! Ведь еще одну бригаду «Скорой» исколошматили… Прямо, напасть какая-то! Уже домой после дежурства бывает страшно ходить! Мало того, что грязь всюду по щиколотки, так еще ужасы такие происходят!

– Анна Павловна! Вам мой совет: делайте своё дело на совесть, относитесь к больным, как к самым родным своим людям, и нечего будет вам бояться!

– Ну, да! – не поверила девушка. – Откуда же эти бандиты узнают, как я работаю!

– Да кто же вам сказал, что всюду у нас бандиты?

– Вы шутите? А кто же они?

– Ну, не знаю… Сдаётся мне, что такое чаще происходит от безысходности и желания восстановить хоть какую-то справедливость! Всё это, думаю, не столь уж очевидно. Не агрессия это и, тем более, не внушаемый нам с экрана ужасный и кровожадный терроризм, якобы всюду нас поджидающий! Справедливость нужна во всём… Так что, не бойтесь! Ну, что же вы! Опять вену расковыряли! О больном следует думать больше, а не о мнимых опасностях! – упрекнул врач.

– Вены у него совсем никудышные, Леонид Андреевич! – стала оправдываться медсестра. – «Подключичку» бы поставить, да ведь сами говорили, что все закончились…

В палату как всегда шумно ввалился Владимир Александрович, коллега Леонида Андреевича, заполнив своей богатырской фигурой и без него стесненное пространство.

– Так вот ты где прячешься! – обрадовался он к Леониду Андреевичу. – А тебя Аркаша в шестую призывает… Злой, как обиженный лев! Видно, сегодня он на тебя зубы точит! – хохотнул Владимир Александрович. – Не всегда же меня грызть! Пусть я и большой как слон, но экономить меня всё же следует! И устал я! Даже не представляю, когда тебе смену сдам, а спать хочу, как младенец! Ночка сегодня выдалась, не поверишь! Троих вынесли, хотя боролись за каждого больше, нежели они сами… Да и соседа, который был рядом с твоим ученым приятелем, – он мотнул головой в мою сторону, – Еще ночью в морг определили! Зато приятель твой тут выдавал-старался: в пять двадцать систолическое рухнуло до сорока… Я уже собирался экспресс заказывать! Но вытащили, слава богу! Ну а ты иди, иди… Получай у шефа, что заработал!

Мне, наконец, удалось вырваться из тумана и разорвать слипшиеся веки. Окружающее пространство мутно закачалось в неустойчивом сознании. Резкость не устанавливалась; все предметы, словно карусель, завертелись вокруг меня по часовой стрелке. Тупо болел неаккуратно проткнутый иглой локоть, опутанный проводами и трубками. Я, видимо, застонал, чем обратил на себя внимание Владимира Александровича.

– А вот и наш дружок вернулся! – обрадовался он. – Какой вы, право! Лечили вас, лечили! А вы взяли да и пришли в сознание! Верно люди говорят: «Если человек захочет жить, то медицина против него бессильна! – он захихикал. – Что сказать-то хотели?

От слабости я опустил чугунные веки, и сразу вспомнилась и кафедра, и молодой наш декан, взявшийся откуда-то по щучьему или сучьему велению на погибель заслуженного факультета, живущий с начальством по принципу «что изволите?», и последний с ним разговор… Нет! Об этом как-нибудь потом! Не сейчас… Перед глазами всё плывет, вызывая пугающую слабость и тошноту… Оборот в секунду! Еще оборот, еще один… Не сейчас. Не сейчас.

Владимир Александрович вгляделся в показания «Сименса», попискивающего в моём изголовье, и удовлетворенно хмыкнул:

– Что ни говори, но чудеса случаются! Если стараться, разумеется, изо всех сил! И даже безнадежный, смотри-ка… Значит, будем продолжать начатую терапию…

2

Я лежал молча, не открывая глаз (в этом случае головокружение успокаивалось), и меня неотступно подтачивала мысль, будто я немедленно обязан вспомнить что-то очень-очень важное.

Вспомнить обязательно! Вспомнить теперь же, поскольку от этого многое в моей жизни будет зависеть. Но что именно мне надлежит вспомнить, само собой никак не вспоминалось, сколько я себя ни изводил. Это наполняло меня сильным и непреходящим беспокойством!

Параллельно со столь странным ощущением на меня который уж раз, словно танк, накатывало необычное видение, будто я, совсем крохотный, хотя и взрослый, уперся в ступеньку чудовищных размеров, которую для своего спасения обязан преодолеть. Но она столь высока, что забраться на нее мне не по силам. Вот и топчусь перед ней. Ни влево хода нет! Ни вправо хода нет! Вперёд-то можно, но лишь, поднявшись на ту злополучную ступеньку. А где взять силы или как настолько подрасти? Где взять мудрость, чтобы преодолеть этот короткий путь, за которым, мне представлялось, откроется другая и более безопасная жизнь… А что, если вместо нее снова возникнет очередная и непреодолимая ступенька?

«Но я же в успехе уверен!» – подогревал я себя то ли во сне, то ли наяву, чтобы не сдаваться. «И чтобы там ни было, как бы трудно мне не пришлось, сколь велики бы ни оказались связанные с этим затраты и потери, я всё равно поднимусь… Я обязательно взберусь на ту ступеньку. Я всё преодолею! Пусть только изматывающее головокружение закончится! И эта тошнота! Они вместе… Они меня, в конце концов, добьют…»

Пока я заклинал свою судьбу, убеждая себя в своих невероятных возможностях, мимо проскользнула сказочной прозрачной тенью та самая важная мысль, которая никак мне не поддавалась, а вместе с ней появился светлый расплывчатый, будто утренний туман на остывшей за ночь летней речке, притягательный образ жены, самого дорогого и нужного мне человека.

И перед глазами сразу прокрутилось недавно случившееся! Уж лучше бы этого кошмара не было вовсе! Лучше бы не было того, что теперь следует раскручивать, вспоминая!

Но память, видимо, достаточно отдохнувшая, поскольку в бессознательном состоянии не напрягалась, с изуверской услужливостью принялась выстраивать невыносимые картины тех событий.

3

Для нас (меня и моей жены) то злополучное утро началось как обычно. Звонок будильника без раскачки включил нас в повседневную суету утренних сборов. Труба настойчиво звала каждого на своё рабочее место, до которого мы были обязаны часовым штурмом преодолеть откровенную нелюбовь к нам различного общественного транспорта. Но в привычном ритме сборов что-то сразу не заладилось. Весело выскочив из ванной, я обнаружил тебя притихшей и настороженной на краю кровати, испуганно прислушивающейся к себе.

– Ты не волнуйся… Слабость какая-то… Сейчас пройдёт, – постаралась успокоить меня ты, прижимая руку к груди, но в меня уже ворвалась переворачивающая всё тревога, включающая самые страшные картины воображения и лишающая способности мыслить рационально.

– Людок, что? Опять сердце? Скорую?

– Нет, нет! Я полежу… Может, пройдет… У нас такие важные задачи сегодня на работе… Я полежу…

Я опустился на колени рядом с кроватью, поцеловал жену в оголенное по-утреннему плечо, и успокоил:

– Конечно же, Людок, сейчас пройдет. Сама только не накручивай. На тебе лица нет. И какая работа, к черту? Отдохни сегодня…

Я торопливо выхватил из буфета коробку с экстренными лекарствами, долго не находя ее на привычном месте из-за несвойственного мне внутреннего переполоха, и дал супруге несколько таблеток валидола и нитроглицерина, польза от которых, как всегда мне представлялось, лишь психологическая. Но, хоть что-то!

Боли в груди усиливались, хотя больше тебя почему-то беспокоили скулы. Их сводило от какой-то необычной боли, а уже она, в свою очередь, делала ватным всё тело и включала непрерывно нарастающую тревогу и страх.

Я вызвал «Скорую», потом позвонил на работу, к себе и супруге, и стал метаться из комнаты в комнату, периодически измеряя тебе давление, и опять выходил хоть куда, лишь бы не видеть твою обреченную беспомощность и на этом фоне не ощущать своё бессилие.

Час за часом ожидания «Скорой» уходила наша прежняя и вполне благополучная жизнь. Впрочем, одновременно каждая минутка бесконечно растягивалась, всё больше выматывая меня моей собственной болью от того, что я видел твои мучения и переносил их на себя. Никакой помощи от нашего непрерывно «реформируемого», то есть, постоянно ухудшающегося здравоохранения, по-прежнему не было. Я нервно ждал, я звонил повторно, и всякий раз вежливый и бездушный женский голос извещал, что машина на вызове, ждите! Я взывал к их опыту, медицинскому образованию и к элементарной человечности, просил объяснить, как облегчить твоё состояние до приезда медицинской бригады и опять слышал тот же безучастный голос: «Таких справок без осмотра больного не даём! Ждите врача!»

Казалось бы, всё у них правильно! Без осмотра не даём! А что вообще вы, черт побери, даете! Для чего вы нам нужны такие, если именно в тот момент, когда вы жизненно необходимы, вас часами не дождешься, непонятно где вы катаетесь, где вы прячетесь, черт побери, а когда приезжаете, то у вас не оказывается с собой самого необходимого!

Я метался, временами зверел, ругаясь сквозь зубы, уже готовый разнести вокруг всё и вся, но тут же вспоминал о твоих мучениях и опять бросался к тебе, сидел рядом на полу, поглаживал твои руки, укрывал пледом, приносил воду, давал какие-то незнакомые мне лекарства (ты сама их называла), потом снова метался и, выходя из комнаты вон, тихо выл от бессилия и ярости, но «Скорая» не появлялась!

В тот момент я, помню это четко, сознавал лишь одно – подлое лицемерие всей нашей системы, которая, конечно же, давно нашей ни на йоту не является. Это лицемерие со всего размаху ударило по нам и переполнило мою чашу терпения. Еще недавно, походя, я краем уха слышал надоедливые теле- или радиорепортажи о том бардаке, который, созданный в стране искусственно и целенаправленно, добивает мой народ, но в то время я находился достаточно далеко от подобных проблем. Слышал, как говорили о часто сгорающих по «неизвестным» причинам домах для престарелых, домах для инвалидов, интернатах для одиноких пенсионеров и прочих объектах якобы социальной помощи. Ничего себе, помощь! Все эти российские крематории сгорали вместе со своими обитателями, с нашими согражданами, отдавшими стране здоровье задолго до последней своей трагедии! Об этом часто говорили везде и всюду, а они продолжали сгорать везде и всюду, но «меры» принимались лишь на словах, и только теми людьми, которые давно себя дискредитировали в глазах населения, но театрально пускали с экрана скупую мужскую слезу, якобы потрясенные случившимся! Случившимся, между прочим, по их вине, а, возможно, по их непосредственному умыслу, распространяющемуся на успешно уничтожаемую страну.

В качестве некоторых из обещанных мер, слышал я мимоходом, предполагалось ужесточить нормативы на приезд пожарных бригад и «Скорой помощи». Теперь они обязаны появляться не позже двадцати минут после вызова. Независимо от того, есть ли рядом пожарная часть и отделение «Скорой помощи» или ближайшие из них находятся где угодно, хоть в областном центре.

Ну и что, скажите мне, изменилось после «принятия» столь жестких мер? Конечно же, ничего! Какими бы жесткими ни казались декларируемые меры, ничего в лучшую сторону они не меняют, ибо всеми они и, прежде всего, исполнителями, рассматриваются лишь как некий вынужденный спектакль, приуроченный к очередному трагическому событию, на которое эта власть обязана отреагировать. Чтобы хоть самые наивные ее почитатели не догадались о подлинной сути этой власти. Да и власть эта, совершенно ясно, даже не помышляла о том, чтобы хоть что-то улучшать! Какие вы, право же, наивные, если на это надеялись! Власть исполняет лишь требования ВТО, которые предписывают сделать здравоохранение частной лавочкой, не обязанной обеспечивать здоровье населения, а оказывающей ему услуги. А с услугами у нас всегда и везде получается одинаково плохо.

Поискав в интернете номер телефона, я позвонил в приемную областного Минздрава, описал им ситуацию вполне спокойно, насколько смог. После паузы вежливый женский голос известил, что в ближайшее же время положение исправят, и я опять долго ждал от них хотя бы звонка, обнадеживающего звонка. Так и не дождавшись, минут через сорок, я позвонил повторно, рассчитывая добиться хотя бы объяснений. Увы! Тот же вежливый голос посоветовал мне не волноваться и, словно угрожая, предупредил, что все разговоры записываются.

– Ну и хорошо! – не выдержал я. – Может, хоть таким образом вы отреагируете на мои слова! А то ведь с вашей скоростью по дороге забудете, куда собирались ехать!

– Пожалуйста, не говорите лишнего! Ведь это не в ваших интересах! – убаюкивал меня потрясающим спокойствием вежливый голос.

– В моих интересах лишь спасение моей супруги, к которой за несколько часов никак не доедет ваша так называемая «Скорая»! – уже на повышенных тонах парировал я, даже не слушая бормотания вежливого голоса. – А своему министру от меня передайте, если он не смог даже в своём областном центре наладить работу «Скорой помощи», то он никак не соответствует должности. При таком положении дел, если какая-то честь у него еще осталась, лучше бы ему застрелиться. Возможно, хоть тогда от него будет какая-то польза здравоохранению, которое он разваливает. И, возможно, привлечет внимание тех, кто еще способен что-то исправить! Всё! Живите счастливо, никого и ничего не замечая! – в сердцах выпалил я и отключил телефон.

Правда, через минуту я пожалел о своём выпаде – помочь-то не помогут, а навредят основательно! Уж об этом их просить не придётся!

Только через шесть тягучих часов домофон известил о прибытии «Скорой».

Медиков я с надеждой встречал у лифта. Один из них, видимо, старший по должности, застыв у двери, промямлил:

– Бахилы…

– Что? – не понял я, приглашая их всех поскорее проследовать к супруге.

– Бахилы дайте, – тем же тоном попросил старший.

– Ах! – засуетился я, подумав с ехидцей: «Видимо, у них теперь такие порядки – даже в столь тяжелый момент больше заботиться об имуществе пациентов, нежели об их здоровье! Неужели в подобных ситуациях к ним ещё столь мелочные претензии предъявляют?»

Нужные причиндалы, давно приготовленные на всякий случай моей хозяйственной и предусмотрительной женушкой, я извлек из тумбочки. Долгожданные медики не спеша облачились в синие полиэтиленовые мешки, и тогда «старший» мне разрешил:

– Показывайте!

Я тут же потащил его за собой, перехватив из его рук большой медицинский чемодан. Признаюсь, в этот миг у меня появилась надежда, что эти люди нам помогут. Я был ещё зол на всю медицину за то, что она бросила нас в беде, но, в соответствии со своими правилами, ни при каких обстоятельствах не выразил бы ни малейшего неуважения незнакомым людям. В своей жизни я многое повидал, потому давно пришел к выводу: «В любой структуре, даже абсолютно мерзкой (не стану пока приводить примеры, поскольку этот вопрос требует длительного разъяснения), где людей унижают самыми изощренными способами, всегда в руководстве найдется хотя бы один порядочный человек. Потому я всегда и везде искал именно такого, надеясь на него опереться! Конечно, теперь порядочные люди встречаются редко, но всё-таки они есть! Именно потому при любом знакомстве, опасаясь ошибиться по первому и не самому лучшему впечатлению, я всегда обращался ко всем исключительно вежливо и доброжелательно, чтобы, не дай бог, не обидеть напрасно. В последующем, когда на основе наблюдений формировал о новых знакомых более точное мнение, мог с ними и разругаться, если этого требовало дело, но никогда – при первом знакомстве!

«Старший» невнятно расспрашивал меня, непрерывно записывая что-то в свой бланк, в то время как одна из девушек измеряла жене артериальное давление («235 на 116, а ЧСС 43 удара», – отчиталась она), а затем принялась снимать кардиограмму; другая готовила шприцы и медикаменты. Обе работали быстро и согласованно между собой, и я мысленно молился, чтобы они оправдали название своей службы.

Тем не менее, очень скоро стало ясно, что их приезд вряд ли сможет улучшить наше положение. Еще бы! Ввести магнезию внутривенно они не сумели, поскольку не захватили с собой жгута. Да и вены больной, по их утверждению, оказались очень плохими; кардиограмма тоже не пошла, так как зажевалась лента; наконец, отказавшись от попыток найти вену хоть где, они без разъяснений дали жене жменю таблеток, заверив, что давление скоро нормализуется; ещё немного посидели, а когда через десять-пятнадцать минут наметилась тенденция к снижению давления, попрощались и уехали, пообещав завтра прислать к нам участкового врача.

Мы опять остались наедине с непонятным нам, но достаточно прочувствованным кошмаром, слабо надеясь, что самое страшное всё-таки осталось позади. Лишь после отъезда медицинской бригады я с испугом вспомнил, что ни о каком диагнозе в разговоре со мной почему-то не было и речи. Потом на оставленном «старшим» листке, я обнаружил неразборчивое «Гипертонический криз» и слегка успокоился. Хоть что-то!

Так или иначе, но от таблеток тебе полегчало. Давление, которое я продолжал измерять и записывать через каждые пятнадцать минут, медленно сползало вниз и, наконец, настал момент, когда ты, бедняжка, бесконечно измученная, смогла заснуть, освободившись от сильных загрудинных болей. Я понимал, что сон будет тебе во благо и сам, тоже измотавшийся, несколько успокоился, поглаживая бесконечно любимые волосы, уже не столь пахучие, как это было сорок лет назад, но по-прежнему источающие волнующий меня аромат, и незаметно для себя заснул рядом.

4

Мои тягостные воспоминания прервались излишне жизнерадостным вторжением в них Владимира Александровича:

– Дорогуша, как ваше самочувствие? Вижу-вижу, что не спите! И это правильно! У нас не принято залеживаться! Здесь не дом отдыха! Ха-ха-ха! Через день-другой переведем вас в неврологию, а оттуда и до дома рукой подать!

Глаза никак не раскрывались, несмотря на титанические усилия с моей стороны. Больно потрескавшиеся и пересохшие губы, словно деревянные, не справлялись с ответом. Наконец, я разорвал слипшиеся веки и сквозь образовавшуюся в них щёлочку разглядел ровные светлые стены, а на их фоне пышущего здоровьем великана в белом халате. Стало быть, это он пытался со мной говорить, это он смотрит на меня смеющимся взглядом?

– Жена? – получилось у меня единственное слово, сопровождаемое непроизвольным шипением. Язык оказался чересчур большим, твердым и сухим, чтобы нормально выговаривать слова. Десны также пересохли, а мелкие трещинки в них болезненно воспалились. Каждое слово давалось с пыткой.

– Не понял! Что хотите, дорогуша? – затрубил надо мной великан.

– Как… жена? – получилось у меня чуть лучше прежнего.

– Ах, вон оно что? Не знаю, дружок! Мы же только вами занимаемся. Меня пока только ваша голова интересует. Как она? Кружится?

Я не смог ответить, только отвел голову чуть в сторону. Он понял; раскрытыми ладонями взмахнул пару раз в мою сторону, мол, «Лежите, лежите», и шумно умчался. Вместо него появились две шустрые медсестры и с еще большим усердием взялись за моё лечение: внутривенно, внутримышечно, перорально и ещё, бог знает, как у них это называется. Время для меня перестало существовать в его привычном измерении. День спутался с ночью, часы и минуты потеряли смысл.

Не знаю, сколько прошло часов или суток, когда я опять приоткрыл глаза и облегчённо расслабился – ничего вокруг меня не вертелось! «Что же с тобой и со мной случилось? Я ничего не помню. Да и важно ли это? Важно сейчас совсем другое, но что именно?» Этого я не мог вспомнить. Может, потому и моя тревога усилилась настолько, что принялась основательно давить на психику.

И всё-таки я вспомнил! Всё моё беспокойство оказалось лишь о тебе! Просто я до сих пор не смог узнать, где ты и что с тобою стало? Где ты? И потому нет для меня вопроса важнее, но из-за осознания полной невозможности получить хоть какой-то ответ, я принялся громко стонать. Тут же с немым вопросом на лице приблизилась сестричка:

– Вас что-то беспокоит? – участливо поинтересовалась она.

– Жена… – выдохнул я и, о, чудо! Неожиданно получил от нее почти исчерпывающий ответ:

– Я вашу жену пока не видела, но вчера приходила ваша дочь, такая интересная, очень переживала за вас. Она просила передать, что у вашей супруги всё в порядке. Она после кардиологической клиники уже дома, восстанавливается, и с нею постоянно либо она сама, то есть, ваша дочь, либо ваша внучка. Вы не волнуйтесь так… Всё наладится.

Я нашёл силы, чтобы улыбнуться в ответ. От усталости глаза захлопнулись, и опять тяжелыми тучами надо мной покатились страшные, давящие душу, воспоминания.

5

Помню, даже пребывая в сонной заторможенности, я чутко среагировал на твой слабый зов:

– Сашуль…

Вскочив в сумрачной комнате на ноги, я метнулся к тебе, проклиная себя за то, что заснул, расслабившись из-за длительной нервотрепки неоправданного бездействия:

– Болит, Людок?

– Да! – тихо подтвердила ты. – Очень! Не знаю, почему? Скулы сводит. Невыносимо, – жалобно шептала ты.

Я уже держал тонометр в готовности. Давление перевалило за все мыслимые пределы, потому нагнетать воздух в манжету приходилось настолько сильно, что это само по себе доставляло тебе боль. Но иначе прибор вообще не срабатывал. Я мучился рядом не менее тебя, непрерывно пребывая в отчаянном бессилии и будоражившем воображение неведении. Двести двадцать на сто! Частые выпадения ритма.

Я опять вызвал «Скорую» и умолял диспетчера приехать поскорее ввиду того, что всё у нас повторилось, а все предыдущие меры (да и в чем они состояли? В кучке таблеток?) оказались бесполезными. И мне опять твердили дежурное заклинание: «Ждите!»

Раньше я не понимал, насколько надежно обыкновенное слово способно прикрывать безответственность недобросовестных людей. Не понимал, как с его помощью нас всегда обрекали на мучения, а себя освобождали от необходимости хоть что-то делать! «Ждите!» И всё этим сказано! Ничего не делайте! Мучайтесь, страдайте, умирайте! Какое им дело! Они ведь вам сказали – ждите!

Это бесполезное для страждущих слово давало чинушам таинственное право никак не реагировать на нужды людей. Оно надёжно ограждало сухарей от любых претензий, от необходимости вникать в чужое горе, защищало от излияния возмущенного бессилия несчастных сограждан, попавших в опасные и непреодолимые для себя обстоятельства.

– Вам же сказали, молодой человек, ждите! – коронная фраза бюрократов любого рода деятельности и бездельников, обладающих над нами хотя бы мизерной административной властью! Такая фраза одновременно поднимает их в собственных глазах и демонстрирует их особое положение над нами. Уже за эту преступную отстраненность от чужих и вполне законных просьб, думал я тогда, их надо судить! А лучше бы вообще, дабы избавиться раз и навсегда от такого отношения к простым гражданам моей страны, приговаривать к расстрелу! Нечего им свои обязанности превращать в бесконечное издевательство над соотечественниками и распространять всюду липкую заразу безответственности!

«Если что-то с тобой… Пусть они пеняют на себя! – пронеслось в моей голове. – Кто что заслужил, то от меня и получит! Мне терять будет нечего!»

И всё же, как бы я не переживал, какие бури ни кипели бы во мне, готовые вырваться наружу разрушительным ураганом, мы с тобой продолжали покорно ждать. Ведь ты не имела достаточно сил даже приподняться, а я, то сидел рядом, то метался где угодно, не в силах смотреть на твои страдания, и, едва сдерживая себя. И всё же не выдерживал, срывался, рыдал в другой комнате от изматывающего бессилия. Затем опять измерял тебе давление, записывал его на всякий случай, рассчитывая, что это как-то поможет врачам, давал заведомо бесполезный нитроглицерин, валерьянку, чтобы уменьшить твои страхи, менял остывшие у ног грелки с водой.

Я был напуган возможностью неожиданных и самых страшных перемен в нашей жизни, о которых старался не допускать даже мыслей. Я не позволял себе думать о страшном, хотя оно стояло рядом, буквально, за порогом и могло легко проникнуть к нам. Я не впускал в себя самые ужасные мысли, но они всё равно давили на меня, непосредственно не касаясь, лишь переплетаясь с моими непрекращающимися заботами о тебе, о тонометре, о телефоне, о грелке, о лекарствах, о какой-никакой еде (моя хроническая язва в самый неподходящий момент активно заиграла против меня свою подлую партию).

Я определенно считал, что не имею права в такой ситуации думать о себе – только о тебе! Всякое противное – есть предательство, на которое я, знаю это точно, не способен пойти даже под угрозой сожжения! Но что мне делать, если вся система нашего лицемерного здравоохранения построена таким образом, что до нормальных, не блатных людей, людей без связей, ей нет никакого дела. Системе нужны только деньги и деньги, и потому она для маскировки занимается некоторыми больными бесплатно. Да и то, якобы бесплатно, ибо, я полагаю, огромные деньги в этом случае высасываются не непосредственно из карманов граждан, а из бюджета, из страховых компаний, откуда угодно, но, в конечном счёте, хоть и длинным запутанным путём, всё равно из тех же карманов! Мне самому как-то приходилось в зубном кабинете подписывать обязательство, что я «ни в коем случае не стану предпринимать никаких усилий, для того, чтобы узнать, сколько денег будет перечислено поликлинике за мой зуб»! И какие же после этого у меня появятся выводы? Почему подробности лечения моего же зуба не только должны стать для меня тайной, но я не должен даже думать о том, что за этим может что-то скрываться? А это что-то, судя по всему, нечто весьма странное, что вряд ли приведёт меня в восторг!

Опять отвлёкся? Конечно! Передо мной по-прежнему стоял всё тот же вопрос: «Что делать, как спасать тебя?» Если бы я знал, то сделал бы невозможное, но я не знал! Оставалось ждать, хотя всё меньше верилось и в профессиональные возможности, и, тем более, в моральные качества этого чертового здравоохранения! На беду, я ничего не мог противопоставить этой жульнической системе, которая имеет название, не соответствующее ее основной деятельности – здравоохранение.

6

Второй экипаж «Скорой», приехавший далеко за полночь, словно сговорившись с первым, также через шесть часов без малого, проведенных задыхавшейся женой при невыносимом давлении, а мной, время от времени, то в трансе, то в ярости, состоял из двух медиков.

Главного из них, врача, крупного, уставшего, помятого на вид и немногословного, я распознал сразу, сообразив, что высокая тоненькая девушка, тащившая за ним блестящий медицинский чемодан, является его помощницей.

Заново повторились те же расспросы, опять делались записи в бланке, давление и кардиограмма, которую врач с бородой рассматривал, щурясь, протягивая сквозь пальцы длинную бумажную ленту, после чего что-то скомандовал девушке. Она быстро разобралась с «плохими» венами, вогнав тебе большой шприц какой-то розовой жидкости, и стала аккуратно собирать свои принадлежности в блестящий чемодан, готовясь нас покинуть.

– Значит так! – начал бородач, обращаясь в большей мере ко мне. – Давление больной мы сейчас нормализуем. Оно, конечно, великовато. Но на кардиограмме ничего опасного я не обнаружил. Завтра к вам придет участковый врач. Он откроет больничный лист и назначит лечение. По всей видимости, вы переволновались и повышенное давление наложилось на шейный остеохондроз, поскольку после нитроглицерина в течение минуты никакого облегчения не наступило. Это значит, и не наступит, поскольку он действует почти мгновенно или вообще не действует, что указывает на другие причины, но не на сердце. Всё это лечится. Оснований для паники нет. Чуть погодя, ещё поглядим на ваше давление… Так, так! Ну, вот уже сто сорок пять на девяносто семь. Пульс, правда, по-прежнему редковат – всего сорок пять! Брадикардия. Кардиограмму я вам оставляю, покажите её участковому.

– Доктор! – собралась ты с силами и тихо пожаловалась. – Почему шея болит, и скулы сводит от боли, когда давление повышается?

Бородач не проигнорировал жалобы, внимательно исследовал шею, горло и железы супруги и заключил:

– Это индивидуальные особенности организма. Видимо, продуло где-то… Или остеохондроз. Так бывает…

– Ну, какой остеохондроз? – не выдержал я его спокойствия. – Давление ведь зашкаливает! Никогда такого не случалось! И боли в груди такие, что даже челюсти сводит! Такого раньше у нас тоже не было! Причем здесь остеохондроз! Ведь давление…

– Не беспокойтесь! Теперь часто такое встречается. Жизнь, сами знаете, у всех нервная… Самолечение распространено… Ничего опасного для вашей супруги я не вижу. Ну, если вы настаиваете, мы её сейчас заберём…

В комнате стало тихо под давлением нависшей неопределённости. Я не знал, чего мне хотеть. Этот спокойный до отвращения врач говорил всё так, словно, госпитализация будет чрезмерной перестраховкой, а, учитывая ночное время, необходимость тепло одевайся в твоем немощном состоянии – ведь уже наступила холодная осень – и долгий путь до больницы и, наверняка, очень долгое ожидание в приемном отделении, мне казалось более правильным оставаться дома. Да и давление снизилось почти до нормы. Появилась какая-то надежда на стабилизацию.

– А это не инфаркт? – уточнил я, первым произнеся страшное для нас слово.

– Нет! По кардиограмме я этого не вижу. Систолы, правда, несколько разыгрались…

– Не понял! Что? – уточнил я.

– Пропуски сердечных сокращений… Признак аритмии… Брадикардия! Но инфаркта я не наблюдаю. Банальный остеохондроз! Так какое решение вы принимаете?

– Я не знаю… Хуже бы не было, ведь дома мы беспомощны…

– Я бы ее госпитализировал, хотя веских показаний для этого нет. Но можно и не торопиться. Утром к вам зайдет участковый… Можно с ним посоветоваться, понаблюдать…

Растерянность мне обычно не свойственна, но теперь я никак не мог решиться на что-то определенное. В отчаянии я взглянул на тебя, и мне стало ясно, что надлежит делать.

– Не хочу! – жалобно шептала ты и плакала. – Не хочу…

– Ладно! Мы остаёмся! Но что нам делать, если давление опять подскочит? Сбить его нам не удаётся!

– Вот эти три таблетки я вам оставляю. Если повысился до ста восьмидесяти-двухсот, примите их по одной в течение получаса. Этого хватит на несколько часов.

Вторая бригада честно отсидела у нас около часа. Я тогда еще подумал, что плана на количество вызовов у них, стало быть, нет, если не торопятся, отсиживаются. Но хорошо ли это или плохо, я не знал! Пожалуй, медикам это на руку, а нам важнее, чтобы врачи были толковыми и добросовестными. В данном же случае, сдается мне, не всё выходит по-нашему.

Ты задремала на высоко приподнятой подушке, а я прилег рядом со своими мозгами, полными страхов, сомнений и несозревших окончательно решений. И хотя спать мне хотелось, буквально, до боли, но заснуть не получалось, так как мутило, видимо, от тяжёлых ощущений в желудке.

Я ещё долго ворочался, стараясь не потревожить тебя, периодически стонавшую, часто болезненно похрапывающую, беспокойную.

Смотреть на часы не хотелось, поскольку я знал по опыту, что после этого за временем придется следить уже до самого утра, постоянно пытаясь заснуть и понимая, что из этого ничего не выйдет. Понимая также, что за меня всерьез взялась изнуряющая бессонница.

Совсем скоро ты, не шевелясь, позвала:

– Сашуль! Ты здесь? Пить…

– Сейчас, сейчас, Людок! Не волнуйся.

Я сходил за водой, слегка подогрев ее в микроволновке. Ты сделала пару глотков. Слезы блестели на твоих щеках.

– Мне страшно… Я умру… А ты без меня ни с чем не справишься…

– Малыш мой! Не болтай глупости! У тебя всё пройдёт! – я боялся при тебе зарыдать.

– Нет! У меня опять болит здесь! – ты с усилием поднесла руки к горлу. – Челюсти сводит… Давление опять…

Я схватил тонометр, быстро приладил его к твоей руке и, накачивая манжету, всё ждал, когда же он пропищит, показав, что уже достаточно. Но качать пришлось далеко за двести, значит, опять зашкаливает. Я поглядел на часы – четыре двадцать. За окном темень. В ход пошли оставленные нам таблетки.

7

– Дедуля! Дедуля! – услышал я сквозь болезненную дремоту родной, всегда певучий голосок, почти шёпот, и ощутил прикосновение теплых губ к моей колючей щеке. – Ты же не спишь? Нет? Покажи как-нибудь, что слышишь меня…

Я встрепенулся от неожиданности, и хотел сказать внучке, что бесконечно рад ей, но пересохшие губы и язык лишь предательски что-то просипели.

– Как же ты всех нас напугал, дед! – торопливо шептала внучка, вытирая слезы, которые текли у неё ручьём. В знак протеста против этих слез, я поморщился и замотал головой.

– Всё-всё! Больше не буду! – пообещала мне Настенька.

Смотреть на неё было приятно и радостно. Наконец-то рядом родная душа, бесконечно милый сердцу человечек.

– Как бабушка? – едва получилось у меня пересохшим ртом. – И пить!

– Сейчас-сейчас! Вот, пей из своего стакана! Надеюсь, здесь не цианид!

– Как ты сюда пробралась, ведь карантин? – удивился я.

– Да как? Состроила глазки одному, да другому, они и не устояли! – засмеялась Настенька.

– Я бы тоже не устоял!

– Ну, дедуль! Теперь мне понятно, почему тебя бабушка сильнее всех нас любит! А меня только на минутку и пустили. За бабулю ты не волнуйся! Она – молодец! Мы ее уже забрали из кардиологии. Мама ей электронный шагомер купила, так она, знаешь сам, какая дисциплинированная, теперь по комнатам марширует, его накручивает, показания считывает и собой гордится! Давление так высоко уже не поднимается. Слабая только… Быстро устает, часто засыпает… Я принесла тебе тут кое-что… Нескоропортящееся… Не волнуйся. Яблоки и всякие печенья… Что ещё надо? Почитать? Хорошо, принесу! А телефон категорически не разрешают. Даже не понимаю, почему на него так взъелись. Ты уж потерпи! Хочешь, я тебе маленький-маленький проигрыватель принесу? В ухо вставишь, и все «звезды» твои!

– Кто-кто?

– Ой, дедуль! Знаю, что ты их червяками называешь! Но так говорят! Ты ведь любишь…

– Ты о чём? – поморщился я.

– Извини, вырвалось! Не любишь, а нравятся! Тебе же нравятся Анна Герман, Валерий Ободзинский, Валентина Толкунова, Буба Кикабидзе…

– Вот и опять у тебя вырвалось? Ты же знаешь, мне нравятся не они, а как они поют! Улавливаешь отличия?

– Ты опять, дедуль, к словам цепляешься! Ведь прекрасно меня понимаешь!

– Каждое слово что-то означает, и путать не надо – ни смысл, ни слова! А то однажды вообще перестанем друг друга понимать, произнося одно, а понимая, совсем другое.

– Так ты не ответил, принести тебе проигрыватель?

– Не надо, Настенька! Деликатесы особенно быстро приедаются. Оставь мне их на потом. Лучше я сам с собой поговорю! Уже давно заметил, чем дольше живу, тем мне интереснее с самим собой разговаривать!

– Но это, как раз, понятно! Почему же с хорошим человеком не поговорить! – поддержала меня своим смехом внучка. – Ну, я пошла? А то неудобно – обещала ведь недолго! И сколько же у тебя проводов всяких накручено! Даже завидно! И всё для того, чтобы не сбежал? Да? Так я передам всем нашим, что ты уже молодец? Ты же молодец?

Настенька ласково потерлась о мою руку щекой, поцеловала ее и, пятясь к двери, помахала мне свободной от сумки рукой, и беззвучно скрылась.

8

Опять в палате наступила неестественная тишина, располагающая лишь ко сну, да к тяжёлым воспоминаниям. И они немедленно навалились, хотя я бы предпочел оставаться в одиночестве.

Итак! До шести вечера, то есть, практически весь день, мы с тобой боролись с высочайшим давлением и болями, каждую минуту ожидая спасительного прихода участкового врача. Как нам это удавалось – разговор особый и бесконечно долгий, почти как эти десять изматывающих часов, в течение которых мы ждали, надеясь на появление чуда при каждом буханье на лестничной площадке лифтовой двери, отчётливо слышимой даже днем.

Участковым врачом оказалась миловидная торопливая женщина, похожая на Дюймовочку. Поражала стремительность, с которой она расспрашивала нас об истории болезни, выписывала больничный лист, давала советы увеличить вдвое дозу нитроглицерина, опирающиеся на опыт её бабушки, дожившей якобы до девяноста трех лет. Покончив с этим минут за семь, она улетучилась настолько молниеносно, что мы поняли – впереди нас без реальной врачебной помощи ждёт вторая ночь, еще ужаснее и опаснее.

Но удерживать Дюймовочку и задавать ей вопросы по существу мне казалось крайне бесполезным. Вся ее точеная фигурка (лица я и не припомню, будто его и не было) излучала единственное стремление – поскорее от нас умчаться. Какие уж вопросы в вечернее время, если где-то ее ждали брошенные на произвол, может, даже проблемные дети и супруг на диване, наверняка дергающийся перед телевизором в такт выкрикам футбольного комментатора.

Думаю, Дюймовочка, судя по оставленному ею в квартире запаху, прежде чем упорхнуть, выкурила за нашей дверью сигарету, точно так же, как сделала это до прихода к нам. «Странное дело! – подумалось мне. – Если врачи, постоянно твердя нам о вреде курения, его не бросают, доверяют ли они сами себе и своим, чаще всего, весьма посредственным познаниям в области медицины? Именно потому, что не понимают и не доверяют, сдаётся мне, медицина для них любимым делом так и не стала! И никогда не станет! Она всего-то профессия, как и любая другая, дающая право где-то пристроиться! И как при подобных обстоятельствам мы вынуждены им верить? Я имею в виду даже не вред от курения (в этом мы, слава богу, и без их помощи способны разобраться), а лишь целесообразность и благоразумие обращения за помощью именно к ним!»

Ну, не могу я об этом ужасном курении молчать! Детей бы хоть не губили, дуры! Не занимаясь делами, которыми по праву можно гордиться, которые возвышают людей в собственных глазах, делают более значительными и уважаемыми, они находят для самовыражения самые компрометирующие их занятия!

Ну, почему наше население столь стремительно деревенеет? Почему оно бездумно копирует всё подряд? Попадает из одного капкана в другой капкан и ничуть не набирается ни ума, ни опыта! Лишь повторяет то, что кто-то из знакомых им рекомендовал, как нечто модное! Но наступит ли хоть когда-то мода на полноценные самостоятельные мозги?

Абсолютно такая же глупость просматривается в моде современных болванчиков на татуировки, на тренажерные залы, на пристрастие к религии, на похудение, на косметическое «омолаживание», на самые современные айфоны-телефоны. И каждый из них, убеждая себя в том, что он исключительный индивид, находит немало аргументов в пользу того, что занят исключительно важным и полезным делом, к тому же, «проверенным опытом миллионов», что якобы подтверждает правильность выбранного пути. Но этих людишек, как теперь говорят, зомбируют, а сами они не только этому не противодействуют, но и плывут по течению в общем потоке, чем помогают превращать себя в стандартизированных членов некого человекообразного стада! Они не умеют мыслить самостоятельно, но им кажется, всё иначе. Они уверены, что идут правильным путём, поскольку этим же путём рядом с ними идут почти все!

Жаль мне их! Но одновременно жаль и всех нас, думающих самостоятельно и поступающих независимо, ибо нас мало, а этих стадных модняшек – миллионы! И они нас потопят, не утруждая себя. С собою заодно! И тем самым перекроют человечеству возможность развиваться как некой большой и разумной системе, судьба которой напрямую связана с её интеллектуальными возможностями!

Хорошо ещё, хоть сын впитал моё воспитание по части абсолютного неприятия курения, как занятия бессмысленного, вредного и, вдобавок, гадкого. С дочерью получилось иначе – она мнит себя самостоятельной, не включая собственные мозги, потому в своей жизни дров уже наломала. А самостоятельности, как не было, так и нет!

Сын однажды целую историю мне поведал, сразу предупредив, чтобы я случайно не проболтался его жене Наташке. Он ещё в институте приметил мелькавшую иногда перед глазами студенточку, но с другого факультета. Потому встречал ее совсем редко; проскочит, бывало, она мимо, да еще с какими-то парнями со своего факультета или с целой армадой подруг. Как тут вырвешь ее из привычнойтолпы, даже с серьезными намерениями? Но однажды удалось!

Честно тебе говорю, батя, сознался сын, приблизился я к ней, и сразу на все мои фазы – триста восемьдесят! Не дай бог, повторяю, ты Наташке проговоришься! Я тогда просто оторопел, глядя на нее. Вот она, думаю, моя судьба, ниспосланная свыше. И, что было важно для меня, со стороны девушки я тоже к себе интерес заметил. Ну, дальше как бывает, пригласил ее в воскресенье в городской парк, а потом в кино. И, знаешь, даже вовремя пришла! Пунктуальная! И всё начиналось у нас очень даже занятно. Вот только в парке (я и не предполагал такого поворота событий, засмеялся сын, рассказывая мне это), она вдруг в сумочке покопошилась и закурила! И, знаешь? Всё! У меня по телу ток уже другой полярности проскочил! Буквально за секунду моё особенное отношение к ней, еще, по большому счету, и не закрепившееся, рассыпалось на осколочки, которые и собирать не хотелось. Вот, веришь, смотрю на нее новыми глазами – красавица, и не только лицом и фигурой, а каждым своим жестом, но душа моя ее больше не принимает! Как фальшивка какая-то, что ли? И вроде бы, пустяк! Сказал бы мне кто о себе такое, я бы еще и не поверил! Мало ли их курит? Противно, но не главное же! А я почувствовал тогда сильнейшим образом, и не осталось у меня никаких сомнений, что не смогу и не хочу на нее курящую больше смотреть! Весь ореол, который я над ней в своих мечтах возвёл, растворился в вонючем сигаретном дыму. Вот и всё! Конечно, погуляли мы тогда немного, раз уж пригласил. Дело чести, как говорится! Конечно, я и виду не подал, и в кино сходили, и проводил я ее до дома, как водится, но встреч потом уже не искал. А когда через неделю она меня в коридоре сама остановила, поинтересовалась, то ли с обидой, то ли с иронией: «Ты, видимо, очень занят? Я в прошлый раз и не спросила, ты не на золотую медаль, случайно, тянешь?» Ну, я и брякнул, что первое в голову пришло: «Нет! От медали я еще на первом курсе отказался, когда курить попробовал!» На том и разошлись окончательно.

– Так она даже о причинах твоего реверса не узнала? – спросил я сына.

– Не от меня же ей узнавать! Пусть сама думает! Еще не хватало мне стать ее душеприказчиком!

– Дело прошлое, конечно, но, может, теперь жалеешь? Может, следовало ее в нужном направлении слегка… Глядишь, спас бы заблудшую душу! Вдруг тебе бы и зачлось! – посмеялся я.

– Нет, батя! Может, я и прямолинеен как строевой лес: ведь понравилась она мне до нервной дрожи, но курящих женщин для меня уже тогда не существовало, поскольку в моём представлении это нечто иное! Органически отталкивающее! Не смогу привыкнуть к помойке изо рта! И ко всему, с этим связанному! Допустим, стал бы я ее на путь истинный наставлять, как ты советуешь, уж не знаю, как бы она на мои нравоучения среагировала, но главное-то во мне! Привязался бы я к ней всей душой; потом даже в случае неудачи уйти бы не смог, считал бы себя обязанным… Не жизнь, а каторга! Знаешь, я ведь жену себе на всю жизнь искал, а не яркую особу с манерами проститутки!

– Если курит, то сразу…

– Может, и не сразу! Так потом! Это же мировоззрение! Знаешь, сидели такие дивчины в наше время по ресторанам. Возможно, они прекрасны на все сто, но обстоятельства распоганые жизнь испортили! Допускаю! Но сидели они, глазками в стороны стреляли и ждали, кто их подцепит. А чтобы чем-то себя занять, вилочкой в салатике время от времени ковыряли, да сигаретками закусывали! В те годы, сам помнишь, конечно, ох, как трудно всем в стране жилось… Не до шика! А проститутки сплошь в джинсе да в импорте… Вот нормальные девчонки с тем недоразвитым и некритичным мировоззрением им и завидовали до душевной или зубной боли и, разумеется, все их манеры на себя примеряли, дурочки! И как бы я их всех тогда перевоспитывал? Для этого страна должна быть нормальной! И окружение не должно быть гнилым! Сам ведь знаешь, нормальной считается лишь та страна, в которой люди все нормальные! Нет, батя, я в себе призвания на перевоспитание не замечал! Жалко их, дурочек, жалко их детей, но настолько противно мне их грязное дыхание, что я счастья, связанного с ними, сторонюсь, как чёрт ладана.

– Ладно! Я с тобой почти согласен! А всё-таки, как насчет выбора жены? Внешне-то всё у вас хорошо, но вы ведь так далеко от нас забрались, чуть не на край света, что мы вас не видим, ничего толком о вас и не знаем. Я-то понимаю, в семейной жизни приходится всякое, и переживать, и преодолевать, но мать всё сомневается, всё волнуется за вас. Как вы там, если без прикрас?

– Из тебя, батя, контрразведчик никакой! Только мне и сказать-то, в общем, нечего! Даже под пытками! Потому что у нас с Наташкой всё как надо! И не волнуйтесь с мамой за нас. И тем более ни в чем Наташку не подозревайте. Если уж о ком говорить, так, скорее, обо мне! Это мне, как оказалось, далеко до семейного идеала, а Наташка моя – молодец. Она будто рождена женой войскового офицера! Жалоб от нее на трудности не услышишь, усталости, словно, вообще не знает, меня никогда не упрекнёт даже в том, в чём следовало бы… А уж о сигаретах или других выпендрёжах и говорить нелепо! Молодец! Таким как она, памятники при жизни надо возводить, да мне всё некогда!

Вот и вся история!

9

«Что только ни застревает в моих мозгах?» – подумалось мне в тот миг, когда медсестра принялась возиться с контрольной аппаратурой у противоположной стены. Обнаружив мой интерес, почему-то ей мешающий, она продолжила своё дело, резко задвинув занавеску, потому всё последующее я воспринимал лишь на слух.

Шумно вкатили разболтанную каталку с жесткими носилками, шумно перегрузили кого-то на кровать. Постепенно в палате накопилось немало медиков, каждый из которых в какой-то степени участвовал в начавшемся шумном процессе реанимации новой больной. То, что в моей палате оказалась женщина, я понял по командам и комментариям, когда кто-то стал возмущаться, зачем ее определили в мужскую палату? На что Владимир Александрович ехидно заметил:

– Любовь Петровна, если вас при всей тяжести состояния моей пациентки смущают вопросы ее целомудрия, то смею вас заверить, здесь на него покуситься никто не сможет! Не тот у нас контингент! А другого места просто нет! Давайте, коллеги, лучше высказываться по существу…

Напряженная работа врачей, мешавшая моим воспоминаниям и чуткому сну, продолжалась неизвестно, как долго, но постепенно ее интенсивность обнулилась, все разошлись, и, в конце концов, опять образовалась тяжелая тишина.

Спустя какое-то время тишину разрушил скрип той же разболтанной каталки с носилками, потом что-то тяжело на нее загрузили и выкатили из палаты. Явилась санитарка, тихо ворчавшая себе под нос. Она, видимо, что-то долго убирала, вытирала, перестилала, и опять наступила тишина.

В одиночестве я пребывал недолго. Появившийся Владимир Александрович шумно сдвинул занавеску в сторону и с показной энергией занялся мной:

– Ну и как вам тут лежится, голубчик? – произнес он, наблюдая перед собой показания «Сименса», висевшего у меня в изголовье, но, не замечая меня. – Ну, и прекрасненько! Прекрасненько мы тут лежим! Сердечко у нас в порядке, давление, хоть в космонавты! А как голова? Кружится? Нет? Чудненько! Чудненько! Так какие остались жалобы, голубчик? – он, наконец, взглянул на меня, поводил рукой перед моим лицом, в стороны и вверх-вниз, следя за моим взглядом, остался доволен и заключил. – Всё у нас замечательно! Сегодня или завтра мы вас переведем в неврологию! Там вас ещё чуток подлечат, а через неделю вы о нас и думать забудете! Исключительно для порядка должен сообщить, что мы у вас пункцию брали. Сразу, как вы у нас оказались. Это та самая процедура, которую больные и их родственники встречают в штыки, но у нас иного выхода не было, поскольку лечение инсульта зависит от того, появилась ли кровь в спинном мозге, или обошлось. В обоих случаях лечение требуется разное. У вас оказался второй вариант, потому инсульт считается ишемическим. Но это так, для информации! Вам же теперь надлежит расписаться, что вы сами на эту процедуру согласились! Вот так уж получилось! Всё наоборот! Так вы согласны или придется всё переиграть? – усмехнулся Владимир Александрович.

«Вот я и справился! – торжествовал я, не очень слушая врача. – Какое мне дело до того, что уже в прошлом! Важно, что теперь он считает меня почти здоровым, а ведь раньше и надежды ни у кого насчет меня не было!»

Благословив процедуру моего перевода из отделения интенсивной терапии и реанимации, Владимир Александрович вышел из палаты, но следом явилась медсестра, принявшаяся молча готовить меня к переезду.

Видимо, от меня желали избавиться поскорее, но я продолжал радоваться, что всё так скоро закончилось, что скоро я увижу тебя, возобновлю работу со студентами, которые, конечно же, ждут меня, чтобы что-то пересдать, что-то досдать или отчитаться. В общем, обычная студенческая рутина, в которой я давно и с удовольствием существовал!

А дальше случилось непредвиденное никем. Когда медсестра, старательно готовя меня к переводу в неврологическое отделение, отключила дозатор, крохотными порциями постоянно вливавший в вену дофамин, я взревел от дикой боли, выгнувшей меня в пояснице. Заодно что-то невыносимо острое врезалось в грудь, началось удушье; тревожным верещанием отозвался сбесившийся «Сименс», зафиксировав стремительное угасание сердечной деятельности. Но мне тогда только и запомнилось, как испугавшаяся медсестра метнулась из палаты за помощью врачей…

В одно мгновение промелькнуло сожаление, что столь желательная выписка, почти наяву замаячившая впереди, неопределенным образом откладывается. Моя радость оказалась преждевременной. И это была последняя запомнившееся мне мысль.

Но в то время ещё никто не мог предполагать, насколько интересным с медицинской точки зрения окажется мой случай, поскольку никто из врачей до последнего дня лечения (о нём – впереди) не знал, что со мной делать и от чего лечить?

Только меня потом и это не удивляло, ведь врачи со мной с детства мучились, сомневаясь в любых диагнозах моих необычайно странных болезней. Видимо, всё у меня, не так как у всех! Вот и теперь – давление самостоятельно никак не держалось. Потому от дозатора меня решили не отключать. Но что делать дальше, никто из врачей не знал.

10

– Вот и чудненько! – донеслось до меня с небес. – Удивили вы нас, дорогуша! Куда это вы отправились без разрешения? Пришлось вам опять дофамин вкачивать! – Владимир Александрович принялся водить рукой перед моим лицом. – Вы меня видите? Отзовитесь, ну! Видите? Видите?

В ответ я смог лишь моргнуть, испугавшись чего-то непонятного, вместо того, чтобы обрадоваться очередному воскрешению, о котором пока ничего не знал и не понимал.

– Вот что, дружочек! Скажите-ка нам, будьте так любезны, что это вы перед убытием устроили? Не хотите нас покидать? Говорят, вы большой ученый! Потому, видно, и нам который раз задаёте столь большие загадки!

Владимир Александрович заметил, что я недовольно поморщился от его слов, и принялся оправдываться:

– Вы же профессор… из нашего университета. Я как узнал здесь вашу фамилию, так сразу и вспомнил. Неужели, думаю, тот самый? Не поверите, как давно я вас знаю! Меня, еще студента медфака, дружок с мехфака силой затащил на вашу лекцию, буквально заразив своим восторгом: «Пойдем, не пожалеешь! У вас таких нет! Очень интересно, содержательно и методика потрясающая – смотри и учись! И отношения с нами, студентами, прямо как с полноценными людьми!» – Владимир Александрович засмеялся. – Это он шутил так, конечно! Но хорошая молва о вас в годы моей учёбы далеко разошлась. Конечно, преподавателей хороших у нас было немало, это он тоже пошутил, но чтобы вспоминать о них через годы и без повода… Такого не каждый удостаивался. Потому не ищите в моих словах иронию! – закончил он со мной и переключился на реанимационную сестру, обстоятельно давая ей указания.

«Не скрою, приятно такое слышать! Иногда. Хотя я к подобному вниманию давно привык. Зайдем, иной раз, с женой в какой-то магазин или автобус, а на меня с интересом поглядывают исподтишка, часто здороваются, причем, с большим почтением. Супруга и удивлялась, откуда у меня столько знакомых, хотя сама знала, что я молодежью постоянно окружен. Студенты, студенты… Одни из них часто бывают рядом, поскольку еще учатся, другие – уже выпускники прошлых лет – встречаются реже. Их уважение особенно приятно, ведь они кое-что в жизни успели познать, кроме вузовских стен, сами опытом умудренные, но при всём этом и меня не забыли! Стало быть, полезен им я чем-то до сих пор. Уважение, оно любого человека окрыляет, только работаю-то я не ради него, а чтобы самому себя уважать. Да и работа моя мне не в тягость, а всегда по душе! Сколько людей на земле несчастны лишь от того, что вынуждены работать без интереса к своему делу? А ведь работой можно упиваться. Не скрою, бывают проблемы, случаются и неприятные конфликты, иной раз совсем заканчивается терпение и тогда, словно вирус в каждую клеточку проникает и одолевает уже изнутри отупляющая рутина, свойственная нашей профессии, но почти любое занятие со студентами для меня, если уж не праздник, так подлинное удовольствие. Приятно, видеть, как их поднимаешь! Многих вообще удается зажечь своей дисциплиной «Физика природных катастроф», хотя, вижу, тянутся они ко мне в связи совсем с другими темами, обсуждаемыми с ними, так сказать, факультативно. Но и это не обидно. Выходит, им интересно знать, что именно я, а не кто-то другой, думаю о том, да о сём.

Пока я витал в тумане ещё мутного своего сознания, повторно зашел Владимир Александрович, поглядел на показания «Сименса», выдававшего моё давление, пульс, температуру и еще бог знает что, немного помолчал и как-то по-новому, не как лечащий врач, поведал мне кое-что, хотя я с его приходом прикрыл глаза, будто сплю.

– Дела такие… Для информации… Полагаю, что «Сименс» не обманывает меня, что вы сейчас бодрствуете! Знаете, мы накануне с вашей соседкой разбирались, а тут и вы второй раз с клинической смертью стали заигрывать! Это я про те загадки, о которых давеча упоминал. Я еще подумал: «Не порядок! Но вытащить его надо!» И очень рад, что всё нам удалось! Но теперь посвящу вас в тайну, которую больным редко удаётся узнать. По вполне понятным причинам: они просто умирают. Когда вы к нам попали, четыре дня назад, я еще в приемном увидел – вы обречены! Но вы каким-то чудом справились. И это действительно чудо! Мы уже намерились перевести вас в число выздоравливающих, и вдруг такое! Опять острое ухудшение! Мастер вы, однако, на подобные сюрпризы! Но больше их не надо! Мне кажется, будто я не знаю о вас чего-то очень важного… Для лечения, разумеется. Может, вы мне расскажете что-то такое, не отраженное в истории болезни. Ну, не знаю даже… Может, какое-либо облучение, или аллергия неведомая, возможно, интеграция некоторых лекарственных средств… Что скажете? Молчите? Ну, что ж, если захотите что-то просветить, милости прошу! А теперь набирайтесь сил, как все, то есть, без сюрпризов!

«Вот оно что? – догадался я. – Стало быть, мой шлагбаум за эти дни дважды чуть не закрылся перед самым носом! Ничего себе! Умер бы, так и не заметив этого! Обидно, знаете ли, так жизнь завершать! Но почему это случилось во второй раз, если я уверенно шел на поправку, как мне говорили? Что именно едва не спихнуло меня в ту чертову пропасть? Если не разберусь, то всё может повториться! Не хотелось бы!»

Мне повезло, что мои странности волновали не только меня. Действительно, в моей палате, галдя, опять собрались люди в белых халатах. Наконец, Владимир Александрович, взяв слово и поблагодарив их за стремление оказать ему помощь, посвятил их в историю моей болезни. Он честно признал, что случай не совсем ординарный, в литературе он не описан, а объективная реакция больного на отказ от дофамина не вписывается в наработанную медицинскую практику. «Иначе говоря, – сообразил я, – сейчас он признался в том, что не знает, от чего и как меня лечить! И что вообще со мной делать, если не отключать дозатор? Милое дело!»

Обсуждая эту тему, медики поначалу спокойно, затем несколько возбужденно выслушивали друг друга, не соглашались, предлагали каждый своё, негромко шумели, задавали глубокомысленные вопросы, выходили вон из палаты и опять собирались у моей кровати. Наконец, они к чему-то пришли, после чего Владимир Александрович всех поблагодарил за помощь.

Халаты сразу утратили ко мне интерес и, всё ещё обсуждая между собой что-то, далекое от медицины, разошлись. Тогда медсестра еще какое-то время повозилась с моей «системой» и дозатором, который был обязан работать непрерывно и без каких-либо перебоев, и тихо удалилась.

Опять я оказался предоставлен своим невеселым мыслям и воспоминаниям, на которые, казалось, был устойчиво ориентирован, иным почти не интересуясь. Но думать мне следовало о другом (этого я пока не знал), ибо нечто интересное для меня всё-таки уже произошло. А именно: я оказался надолго, очень надолго зависимым от этого жужжащего ящичка, непрерывно вдавливающего в мою кровь пресловутый дофамин. И стоило этому работяге остановиться хоть на секунду, как меня выгибало в пояснице и, как говорится, далее всё по списку, вплоть до остановки сердца… Стало быть, перевод в неврологию, о котором мне недавно объявили, отложен. Знать бы, насколько? Но этого, похоже, не только никто не знал, но и не намеривался по этому поводу переживать. Нет, так нет! И порешили мой дозатор не отключать, раз уж я без него загибаюсь. А до каких пор так будет, пока и думать не хотят!

Казалось бы, ну и что? Больной человек! Мало ли что с ним случается? Вылечат! Однако же, на мою беду, такой реакции ни у кого никогда не наблюдалось, и приставленная ко мне медицина терялась в догадках, напрягалась, искренне пытаясь покончить с ненужными ей заморочками, но не знала способа, как это сделать! И потому прошедший на моих глазах консилиум дружно постановил ничего пока не решать: пусть больной полежит; пусть он приспособится, может, окрепнет, а уж потом и поглядим!

«Так я и лежал сутки напролет, почти как мумия! Того и гляди, сходство между нами станет усиливаться! – вполне обоснованно тревожился я. – Лежать надоело до невозможности, спина затекала, голова нестерпимо болела от соприкосновения с подушкой, казавшейся придорожным булыганом, мышцы слабели, кишечник дурил. Лежать приходилось днем и ночью! Без как-нибудь обозначенного срока! Наедине со своими воспоминаниями и туманными перспективами: поднимусь ли вообще? И хотя духом я не падал и был уверен, что немощь моя временна, иначе и быть не может, но и причин для радости не находил, что, конечно же, подрубало меня психологически! В конце концов, надеяться и верить можно сколько угодно и во что угодно, но грош этому цена в столь безнадежных случаях, как мой! И как его назвать иначе, если врачи ничего в моей болезни не понимают! Если лишь чуда откуда-то ждут, как и я!»

Спасибо, хоть Владимир Александрович вовремя подсказал полезное развлечение:

– Для вас сейчас задача номер «раз»: научиться держать давление без наших специфических причиндалов! А задача номер «два», если уж нет возможности вставать, и вынуждены постоянно лежать, чаще делать всякие физические упражнения: двигаться, выгибаться, вертеться, глубоко вдыхать и сильно выдыхать. Неважно даже, что делать и как, важно лишь не допустить застоя в легких. Их воспаление в вашей ситуации есть не только самое опасное, что случается с долго лежащими больными, но и самое распространенное! Так что, вы уж постарайтесь для своего блага, если собираетесь покинуть нас своим ходом!

Вот я и работал. Работал системно, работал с удовольствием, поскольку в мою жизнь такие упражнения вносили существенное разнообразие и помогали коротать время.

Удивительное дело! – посмеивался я над собой. – Мечтаю выздороветь, чтобы не растрачивать свою жизнь попусту на пребывание в этой больнице, но вынужден эту самую жизнь бесполезно прожигать, чтобы как-то не сойти здесь с ума от вынужденного безделья, и делать всё возможное, лишь бы то самое драгоценное время моей жизни утекало поскорее. Парадокс!

Правда, некоторое разнообразие, развлекающее меня, исходило от соседей. Но они, большей частью, мимо меня проходили по касательной: появлялись и на следующий день исчезали, так и не обмолвившись со мной ни единым словом. Но я без претензий, ведь многие говорить были не в состоянии.

На их фоне в этой чертовой реанимации я много дней ощущал себя абсолютным симулянтом, без нужды занимавшим столь важное для чьего-то спасения место. Я давно всё ясно видел и слышал, моя голова давно не кружилась, и вокруг нее ничего не вертелось. Я лежал здесь трутнем, не прибавляя себе здоровья, нелепо шевелился, называя это физзарядкой, думал, о чём попало, ел, что дают, вспоминал тебя и нашу молодость, спал сколько угодно, а в последнее время даже кое-что записывал оставшейся в целости левой рукой. И наловчился делать это замечательно. Интересно, графологи, почерковеды или как их правильно называть, сумели бы по моим правым и левым письменам определить, что те написаны одним человеком?

Мне всё чаще казалось, будто я достаточно здоров для того, чтобы покинуть бесконечно надоевшую реанимационную палату. Но стоило остановить дозатор для замены флакона, как меня опять приходилось спасать. О своих ощущениях в эти минуты я и не говорю – ничего приятного я не испытывал, кроме боли, паники и страха, что кто-то из сестричек своевременно не справится с ситуацией или что-то у них сломается, и тогда срывы моего давления, ставшие для всех почти привычными, вообще прекратятся. И хотя до сих пор всё заканчивалось удачно, к чему я тоже привык, безосновательно утратив и должный страх, и осторожность, но всегда ли будет именно так?

11

Помню, следующая для нас с тобой ночь тянулась мучительнее, нежели предыдущие. Твоё давление почти не реагировало на лекарства, постоянно зашкаливая за двести, сердце временами бухало, затем замирало, делая долгие и опасные пропуски. Дышать тебе становилось всё труднее, особенно, на выдохе. Опять ломила нижняя челюсть, очень болело в груди или в спине. И на все мои призывы и мучения не было никаких ответов!

«Хорошо еще! – теперь подытоживал я. – Почти все ужасы той ночи для меня как-то слиплись в единый комок непрерывного кошмара. От него я тогда едва не терял самообладание, действуя скорее автоматически, нежели осмысленно: что-то подавал тебе, измерял давление, непрерывно поглаживая руку, успокаивал, что всё у нас скоро, очень скоро станет опять хорошо… Хорошо, что многое забылось».

Но я уже знал, что ожидание хороших перемен не имело для нас ни малейшего смысла. Я это хорошо понимал, так же как и то, что умираем мы в большом городе, а не на предалекой полярной станции или космической орбите, куда помощь не в состоянии прийти по техническим причинам! Мы же пожинали равнодушие пусть не тех медиков-неумех, которые приезжали или не приезжали к нам на вызов, а всей чудовищно аморальной системы, называемой по старинке здравоохранением. Теперь более логично называть ее здравохоронением! И хоронит оно наших сограждан, между прочим, многими тысячами. Хоронит не старых людей, попавших в беду, большей частью, по милости других лицемерных систем античеловечной государственной машины, всюду действующих на погибель нашего народа! Тут уместно вспомнить и разрушенное образование, и уничтоженную под корень гигантскую и многофункциональную промышленность, и сельское хозяйство, и социальное обеспечение, ставшее теперь преступным фарсом. Я уже не говорю обо всех современных банках, биржах, закрытых, открытых и недобитых воровских обществах, таможнях, судах, полициях и о прочем.

Мне и тебе повезло сравнительно долго оставаться в стороне от этой грязи, но мы всё равно не могли ее избежать. И вот итог, как только постучалась первая беда, в которой мы были вправе ожидать участия государства, сразу ощутили абсолютную свою незащищенность и оказались на краю гибели!

В общем-то, именно так всё в стране и задумано, так и организовано! А мы, как и все, хотели того или нет, но когда-то попались в сети этой огромнейшей преступной системы, мало, что понимая из происходившего с нами, поскольку не были готовы к столь очевидному лицемерию со стороны нынешней власти.

Интересно, что многие люди, как будто и не причастные к античеловечным замыслам преступной всеохватывающей системы, тем не менее, служат ей, помогают ей, укрепляют ее, например, те же медики. И, конечно, ревностно выполняют все требования этой мизантропской системы, тем самым, выступая против своего народа ради собственной сиюминутной корысти, ради своего выживания или своего обогащения. Потому и их, этих пособников, я не стал бы жаловать потом, когда дело дойдет до праведного суда. Помню, так же после войны поступили с власовцами и прочими прислужниками фашистов. А почему должно быть иначе теперь? Почему в отношении тех, кто предавал и уничтожал наш народ, мы должны проявлять великодушие? Ни за что! Ведь, какими бы приятными не казались в общении или в быту некоторые пособники врага, из-за них теперь вымирают очень и очень многие люди, заведомо более достойные, чем эти оборотни!

«И кем же укомплектована нынешняя служба «Скорой помощи», если три ее экипажа оказались не в состоянии диагностировать банальный инфаркт миокарда при самых типичных его проявлениях? – никак не доходило до меня. – Видимо, набирают туда, кого попало, кто изъявит желание поиздеваться над больными соотечественниками! Или же им сверху какие-то секретные задачи ставятся, утаиваемые от населения? Ведь не случайно же именно с такими распрекрасными медиками-специалистами наша страна достигла абсолютного первенства в вымирании населения! Мы уже оставили далеко позади себя даже вечно проблемную в этом смысле Африку! Мы уверенно лидируем! И при этом нас уверяют, будто население РФ растет невиданными темпами! Разве эта ложь не есть свидетельство того, что нам нагло врут во всем, от чего зависит выживание народа, затрудняя это выживание?»

12

Воспоминания преследовали меня, навязывая всякий раз одну и ту же тему. Я и рад был бы подумать о чем-то ином, но не получалось. Память навязчиво высвечивала только нашу последнюю беду в ее долгом и страшном развитии.

Тогда утром, что весьма нехарактерно, а потому и неожиданно, к нам явился участковый врач, вызванный вторым экипажем «Скорой». Обычно участковый приходит после обеда или даже вечером, хотя больным, если уж вызвали, нужен он всегда немедленно. Кое-что нас всё-таки обрадовало: пришедшим врачом оказалась не та, проверенная ранее на профпригодность, Дюймовочка.

Впрочем, мы обрадовались бы, наверное, и ей, ибо за прошедшую ночь «Скорая» так и не приехала, сколько я ни звонил и ни ругался с диспетчером по телефону. Но время-то ночное, когда в их министерское гнездо звонить бесполезно, вот я ничего и не добился!

Теперь пред нами предстал пожилой озабоченный врач, откровенно нереспектабельный, сутулый, скорее всего, прежней, еще советской закваски, которому мы интуитивно сразу поверили.

Несмотря на ранее утро, выглядел он уставшим и торопливым, однако к больной не подошел пока не вымыл руки! В наше время это воспринимается с удивлением! Попросил табуретку, присел рядом с тобой, уточнил, где болит, поглядел на оставленные ранее кардиограммы, одновременно слушая меня об истории болезни, измерил своим тонометром давление, засек частоту сердечных сокращений, обеспокоенно покачал головой и приказал мне «немедленно собирать больную».

– В таком состоянии я ее здесь не оставлю! У вас есть городской телефон? Покажите!

Всё это у него заняло минут пять-шесть. Еще минут десять участковый дозванивался и требовал по телефону немедленно прислать специализированную машину для экстренной госпитализации больной с тяжелым обширным инфарктом миокарда. На том конце провода, видимо, активно возражали, ссылаясь на невозможность сделать это в ближайшее время, на что участковый мрачно и спокойно проговорил:

– Вот, что! Если машины не будет через установленные двадцать минут, я напишу на вас докладную, а мои клиенты будут вправе подать лично на вас заявление в суд за неоказание помощи человеку в тяжелом и беспомощном состоянии. Надеюсь, вы последствия этого для себя понимаете! Уточняю адрес! – (он продиктовал адрес, глядя в свой блокнот, и попросил меня, если возможно, стакан чаю без сахара).

Мы с ним еще посидели некоторое время рядом с тобой, а через полчаса приехавшая кардиологическая бригада принялась готовить тебя к эвакуации в больницу. Я потерял нашего благодетеля-участкового из виду лишь на улице, когда он честно доделал своё дело, а тебя уложили на носилки в машину.

«Не успел поблагодарить хорошего человека и врача, который, пожалуй, один-единственный оказался достойным этого! – с сожалением подумал я, устраиваясь рядом с тобой в машине. – Ничего, сделаю потом!»

По дороге, чтобы из вежливости хоть одним словом обмолвиться с сидящим по другую сторону носилок врачом, я поинтересовался, почему же «Скорая помощь» приезжает на вызовы спустя несколько часов или вообще не приезжает? Я понимаю, что вина в этом не самих врачей, но почему же? И есть ли какие-то приоритеты в том, к кому раньше посылается машина?

– А что мы можем поделать? – без злости оправдался врач. – Машин не хватает. Район обслуживания увеличился за счет прибавившихся новостроек, а машин стало даже меньше, некоторые вообще развалились. Да и текучка среди персонала. Не всем круглосуточная работа подходит, часто она нервная, ответственная.

«Ну, да! Очень она у вас ответственная! – подумал я язвительно. – Только никакой ответственности вы никогда почему-то не несете, судя потому, как вы к нам приезжали!»

– А приоритеты… Кто их знает? В первую очередь диспетчер посылает, конечно, к роженицам или к маленьким детям. Огнестрелы случаются, на ДТП часто выезжаем, если с жертвами. Найденных на улице тоже в первую очередь подбираем. Наркоманы и в сильно нетрезвом состоянии тоже наши… И их обслуживаем в первую очередь… Ну, а к пожилым людям, если машин не хватает, приезжаем, если освободимся… Да не наша вина! За сутки бывает и десять вызовов, и даже двадцать! Тогда вообще беда для нас. Не присесть, ни поесть… А кое-где с кулаками набрасываются… И носилки вон этим девчонкам носить приходится… Это при их-то силенках и весе… И носилок, и девчонок… И эти лестничные пролеты пятиэтажек, где с носилками не развернуться, и лифты, в которые носилки не внести… А собаки чего стоят! Да что говорить! – махнул он рукой в сердцах.

– О причинах говорить не стану, но качественное состояние вашей службы мне понятно – полный разгром! Даже если судить по тому, через сколько вы приезжаете и через сколько должны, то ваши возможности меньше требуемых раз в пятнадцать или двадцать… Это и есть разгром! А поскольку раньше такого не было, то это, очевидно, и есть результат выполнения программы Путина по модернизации нашей медицины!

– Да что говорить! – буркнул врач и отвернулся от меня.

13

В приемном отделении городской больницы, в которую тебя доставили, дежурным врачом оказалась симпатичная женщина средних лет независимого вида в идеально отглаженном халатике салатного цвета, кстати, заведующая кардиологическим отделением. Она принимала мою супругу и сопроводительные медицинские документы из рук кардиологической бригады, а я стал свидетелем того, как она сносилась с коллегами из «Скорой помощи». Обращаясь к врачу, возглавлявшему бригаду «Скорой», дежурная без обиняков спросила:

– Как это понимать, уважаемый? При очевидном и тяжелом инфаркте миокарда вы предлагаете мне подписать доставку больной с гипертоническим кризом? И это притом, что больная двое или трое суток находится в тяжелом состоянии? Я не первый год работаю, но такого … (она произнесла слово, которое не очень вязалось с ее миловидностью) еще не встречала! Сейчас же переписывайте документ! С такой липой я больную от вас не приму и ничего не подпишу!

Тогда я не очень-то понял, что это означало, ибо меня больше волновало твоё состояние после поездки по ужасным городским дорогам, которые способны в машине, почти лишенной амортизации, как наша, и здорового человека сделать больным, но факт проявления принципиальности со стороны дежурного врача вселил в меня крохотную надежду. Тем более что Валентина Владимировна, как ее звали, уже успела со мной познакомиться. Она сама мне представилась, расспросила по существу и пообещала, что столь тяжелую больную будет вести лично. У меня сразу возникло к ней полное доверие.

Мне позволили пройти с тобой, уже пересаженной в кресло-каталку, которую медсестра привычно покатила куда-то по этажам, коридорам, лифтам, опять по этажам и коридорам… Идя перед каталкой, я распахивал многочисленные пластиковые двери, на стёклах которых назойливо красовалось красное пятно с крупными буквами, набранными белым шрифтом: «Это проект Путина. Модернизация здравоохранения».

«Да уж! – подумал я. – Видимо, модернизация теперь стала синонимом краха!»

Больничная палата № 403 оказалась неплохо оборудована – умывальник, туалет. Ко всем кроватям подведен кислород, столь необходимый в твоем состоянии, и мы им немедленно воспользовались.

Едва тебя положили на жесткую кровать, где под простынкой просвечивалась холодная клеенка, как медицинская сестра появилась со стойкой для так называемых систем, сноровисто отыскала вену на локтевом изгибе, отрегулировала подачу ритмично булькающего в пузырьке препарата.

В палату по-хозяйски вошла Валентина Владимировна:

– Вот и хорошо! – констатировала она, оглядев тебя, общий порядок, вовремя запущенную в работу систему и подключенный кислород. – А вы пока нам не нужны! Завтра принесёте всё по списку этой листовки! – обратилась она ко мне. – Я выписала вам круглосуточный пропуск, возьмите. Телефон мы ваш знаем, а сейчас не надо нам мешать!

Я поцеловал тебя, лежавшую в полузабытье с побелевшими искусанными губами, прошептав, чтобы больше не волновалась, собрал в охапку твоё пальто и другие, ненужные в палате вещи, и, держа их перед собой, ошарашенный завершением кошмара последних двух суток, путаными коридорами и лестницами выбрался на улицу, сориентировался, куда нас с тобой завезли, и побрел к незнакомой автобусной остановке, чтобы отправиться в опустевший без тебя дом.

Пожалуй, только тогда на меня, нещадно толкаемого безучастными попутчиками в переполненном автобусе, с руками, занятыми ворохом твоих вещей, не имеющего возможности уцепиться за какой-нибудь поручень, обрушилось всё понимание той беды, к которой приблизилась наша семья. Столько лет мы с тобой неразлучно встречали все радости и невзгоды, и вдруг такая перспектива… Нервы мои достигли некого края, но разум, если он ещё остался у меня после всех передряг, заботливо удерживал сознание от попыток предугадать нашу с тобой незавидную судьбу.

Интересно, бывают ли судьбы счастливыми? Пожалуй, должны быть и такие! Так почему же о судьбе люди всегда вспоминают лишь в связи с какими-то бедами? Не потому ли, что несчастные судьбы нам всем стали куда привычнее счастливых?

Обалдевший от свалившейся беды, уже воспринятой мною как полноразмерное горе, я открыл квартиру и, совершенно опустошенный, уселся на тумбочку у двери. Что было дальше, вплоть до середины ночи, когда я, не раздеваясь, рухнул в полупустую постель, мне не запомнилось.

14

Оставшаяся неделя моего отпуска «без содержания», организованная по моей просьбе товарищами по кафедре сразу, как только наша история началась, зафиксировалась в моем сознании весьма туманно. Помню только, что всякий день я пытался проводить рядом с тобой в больнице, и в этом, помимо моего стремления ежеминутно видеть тебя, была и практическая необходимость: я кормил тебя из ложки, поил через трубочку, чтобы не приходилось приподнимать голову… Да что вспоминать – всё теперь лежало на мне, поскольку делать это кому-то другому, даже если оно входило в круг его служебных обязанностей, судя по всему, не хотелось, а допустить, чтобы ты в немощном состоянии хотя бы на минутку осталась без поддержки, я не мог.

Дома я что-то стирал для тебя, гладил, покупал какие-то творожки и йогурты, даже пылесосил и протирал полы, и делал это лишь потому, что раньше ты меня всегда поругивала за нелюбовь к подобной домашней работе, а теперь мне казалось, будто ты порадуешься, даже не зная о нынешних моих чудачествах.

Я всё делал как автомат, с туманной головой, которую сам каким-то образом поддерживал в странном для себя состоянии, поскольку оно мешало разыгрываться моему необузданному воображению. Не думать ни о чём было бы легче, но у меня так не получалось. Особенно трудно оказывалось к вечеру, когда становилось невозможно не замечать заправленную мною твою половину кровати, твои расчески, косметические баночки, бутылочки и тюбики, комнатные тапки и прочие многочисленные вещицы, встречающиеся в нашей квартире повсюду, тесно связанные именно с тобой и вызывающие воспоминания. Я постоянно занимал себя какими-то делами, отвлекающими сознание, но к вечеру валился вымотавшимся на диван перед телевизором и, тупо уставившись в этот магически притягивающий всех вредоносный ящик, думал о своем, конечно же, о тебе, о нас.

«У нас была прекрасная семья» – почему-то в прошедшем времени вспоминал я, но так у меня происходило автоматически, без вкладывания того страшного смысла, который мог бы под этим подразумеваться. Мы с тобой давно стали чем-то единым, неразделимым. Совсем разные по своей сути, мы наилучшим образом дополняли друг друга, образуя крайне интересное объединение, обладающее массой достоинств, которые не были присущи никому из нас в отдельности. Ты всегда была мягкой, глубокой, внимательной ко всем и, прежде всего, ко мне и к нам, к нашей маленькой уютной семье. Ты всегда поражала меня некой таинственной святостью, безусловно, свойственной тебе в каждом движении, в каждом слове, в каждом поступке. И я искренне молился на тебя, без скидок принимая за истинную мадонну. Я немало слышал историй о сложностях семейных отношений даже у тех пар, которыми восхищался, и потому не мог понять, почему этих сложностей никогда не было у нас с тобой? Как тебе удавалось рулить нашей семьёй, обходя невидимые мною препятствия?

Удивляя меня, ты всегда и наше окружение чувствовала значительно тоньше, нежели я, а когда делилась своими наблюдениями, впечатлениями и переживаниями, то наполняла и меня необходимыми данными для принятия решения. Тебе же многие решения обычно давались нелегко, даже с муками и колебаниями, длительными и совсем ненужными, уже опоздавшими сомнениями. Я же часто рубил с плеча, поскольку был, особенно в молодости, легко воспламеняемым всякими идеями, и возбуждающимся от единственной искры какой-то, как мне тогда казалось, сверхзадачи. Тем не менее, я был силен своей логикой, умением анализировать, но, главное, обобщать, казалось, несвязанные между собой события и явления, чем ты явно пренебрегала, опираясь в большей степени на милую созерцательность, тихие мечты о покое, о красоте, об ароматах. Потому нашу небольшую дачку ты всегда воспринимала как желанный уголок уединения на фоне удивительно разнообразных и прекрасных цветов, которыми сама же занималась с упоением, каждый раз радуясь, как ребенок, вновь раскрывшемуся. И обязательно тянула меня, отвлекая от моих прозаических, но, как я считал, более важных дел, чтобы тоже посмотрел, чтобы тоже удивился и порадовался. Я же, подчас, отмахивался, бесконечно обещая, что обязательно полюбуюсь, как только закончу работу. Ты не обижалась, но посмеивалась над моей неспособностью видеть вокруг себя столько дивного и замечательного, от чего и раненная душа быстрее выздоравливает и отдыхает.

Даже когда родился наш первенец-сын, и ты всей душой переключилась с меня на него, наша семья не испытала типичных кризисов, свойственных другим семьям. Просто я с головой погрузился в свою работу, фактически переложив на тебя все общие семейные обязанности, а ты с ними каким-то невероятным образом справлялась и меня за то не корила, чутко понимая, что именно так сохраняешь настоящий и будущий семейный покой. Ты поступала тогда по велению собственной добрейшей души и сердца, но такое поведение каким-то непонятным мне образом на поверку оказывалось даже более рациональным, чем его можно было бы вычислить на основе моей беспристрастной логики. Для меня твоё умение лаской и терпением улаживать и примирять непримиримое всегда оставалось загадкой. Не потому, что я не понимал, за счет чего ты во всём легко добиваешься успеха, а потому что я сам так делать не умел и даже не хотел.

Эх, любовь, любовь! Неосознанная нами в то время сказка, вечная игра природы, порождавшая таинственные и горестно-счастливые миражи нашей юности. Теперь у нас всё иначе. Где она, та глупая и счастливая пора? Где наша любовь? Но от нее, незаметно испарившейся, у нас осталось нечто большее – дружеская привязанность, уважение, обожание, восхищение… Разве молодежь знает этому истинную цену? Но кому-то она откроется, как и нам с тобой, Зайца. Только ведь, всё равно, не всем! Стало быть, мы с тобой – избранники, мы – счастливчики!

И вот всё у нас зашаталось. В моей голове время от времени навязчиво появлялись самые страшные мысли. Я их отгонял, но более всего меня терзало то, что я всё-таки в глубине своего сознания допускал возможность самого неприемлемого финала для нашей семьи. То, что тебя в ней вдруг может не оказаться! Я пугался этих мыслей, я их глушил другими, более важными, но они не уходили далеко, каждый раз возвращаясь и вызывая множество вопросов и ситуаций, которые обсуждать мне казалось совершенно недопустимо, попросту кощунственно. Даже появление подобных мыслей я закономерно расценивал как предательство тебя. Я всецело должен был нацеливаться на твоё выздоровление, а я думал, черт знает, о чем! Неужели всё действительно может случиться? Неужели мы с тобой не обладаем той исключительностью, которую я автоматически нам приписывал, и которая, как мне всегда казалось, оберегала нас от многих бед, постоянно круживших рядом.

Одна из моих запретных мыслей – как я останусь один? Я же давно привык, что значительную часть жизненно необходимых обязанностей легко и непринужденно, по крайней мере, не жалуясь никогда мне, исполняешь ты! Многие из твоих обязанностей для меня – темный лес. На меня всегда возлагалось немного: задача наполнения семейного бюджета и «добыча» продуктов питания, ремонт и содержание бытовой техники, всякие оплаты квартиры, садиков, почтовые дела и организация того, что называется культурным нашим досугом. Но, находясь за твоей спиной, я никогда незадумывался о проблемах ежедневного приготовления еды, о стирке, о периодически необходимых нам и детям лекарствах, о подержании стерильной чистоты в квартире – фундамента нашего здоровья. Вся эта глыба семейного уюта была на тебе, и вот теперь ее без твоей поддержки придется осваивать мне самому? А когда я буду это делать, успевая и во всех прежних своих обязанностях? Кто мне поможет? Не сын же, военнослужащий, который давно отделился и живет со своей семьей далеко за Уралом. А дочери и без меня забот хватает! Неужели придется приглашать кого-то чужого? И потом обнаруживать во всём сделанное непривычно, сделанное не так, как делала ты… Это же невыносимо, переживать такое всякий божий день! Жениться снова? Только ни это! Я даже представить себе не могу кого-то вместо тебя! Мы ведь срослись настолько, что выжить, оставшись без тебя, я не смогу ни физически, ни духовно, ни морально, ни аморально… «Не знаю и даже думать об этом не хочу!» – сразу же заводился я, всё же представляя в глубине души, что решать эту задачу в случае чего мне придётся.

Но моё существо активно протестовало. «Нет и нет! Не смогу я без тебя. Я всегда старался избегать разговоров о нашей любви, я их попросту стеснялся, но она подразумевалась сама собой и никогда между нами не подвергалась сомнению, и я действительно всегда любил и люблю тебя без всяких красивых слов! Из всех женщин существуешь для меня одна лишь ты! Из самых красивых, самых привлекательных, самых обворожительных и еще, бог знает, каких. Только ты, моя Зайца (именно так я называл тебя с нежностью, делая ударение на последнем слоге), мне очень-очень нужна! Только ты или никто! Так пусть же все несчастия обойдут тебя стороной и спасут и тебя, и нашу семью!»

Вообще-то, сознаюсь, нетрадиционная мысль меня тогда посетила. И я решил, если не станет тебя, мне лучше проследовать туда же. И я принялся более детально прорабатывать этот вариант. Однако он оказался не таким уж простым в реализации. Застрелится, мне не удастся, поскольку оружия нет, и не будет. Открыть газ? Это легко, но тогда, сколько людей, мечтающих жить, пострадает из-за меня? Значит, отпадает. Кинуться под машину? Нельзя: ведь сдуру обвинят невинного водителя. Броситься с моста? Нет, не хочу, потому что я знаю, как отвратительно выглядят утопленники. Отравится? Можно, но слишком это по-женски. Вскрыть себе вены в горячей ванной? Говорят, будто это даже приятно. Но всё это – не то!

Кроме того, человек, вроде меня, который решается уйти из-за того, что ему свет стал не мил, не станет искать для этого наилучший способ, лишь бы привлечь к себе внимание. Мне бы хотелось уйти незаметно, чтобы не так…

Ах, Лев Николаевич! Ты тоже, подобно мне нынешнему, искал для своей взбалмошной полусумасшедшей Карениной подходящего способа самоубийства, но тебе хотелось чего-то иного, весьма публичного и одновременно, страшного до ужаса. Чтобы всех потрясти страшной смертью. Чтобы читатели (что и произошло в действительности) уже по этой только причине, из-за чудовищного способа самоуничтожения главной героини, не задавали бы себе вопросов, зачем она это сделала? Сам же Толстой, как я понимаю, этого читателям не объяснил. Да он и сам, конечно же, не смог бы себе этого объяснить, но ему очень хотелось скорее закончить роман и, кроме того, закончить его непременно чудовищной трагедией, потрясающей читателей до основания их мятущегося от ужаса разума.

Надо признать, Лев Николаевич этого вполне добился! Читателей напугал основательно. Тем не менее, поведение Анны от этого не стало ни понятнее его читателю, ищущему сколь-нибудь обоснованный смысл самоубийства, ни разумнее для самой героини! Помню, я дважды перечитал весь роман и несколько раз его финал, но ничем так и не смог оправдать спонтанное самоубийство Анны, да еще столь нелицеприятным способом. Как говорят теперь, очень уж всё притянуто! Но не стану ругать за это человека, еще при жизни своей признанного в мире гением, ибо мои слова могут истолковать, как стремление поставить себя выше гения! К этому я не стремлюсь даже в самую последнюю очередь! Видимо, до понимания Толстого я просто не дорос! Видимо, у каждого свой крест! И его должно нести долго и до конца, не выискивая более лёгких решений.

О чём это я? Ах! Пожалуй, до решения этого вопроса я тоже пока не дорос!

Но жизнь моя продолжалась.

Уже на второй-третий день пребывания в кардиологии тебе значительно полегчало. Давление сбили, оно стало даже несколько ниже нормы. Перебоев в работе сердца поубавилось, хотя ты по-прежнему оставалась совсем немощной. Тем не менее, беда от нас отодвинулось настолько, что свою неоконченную тему я больше не вспоминал. У меня появилась спасительная надежда.

Потому меня опять более всего занимало твоё состояние. Валентина Владимировна к моим расспросам относилась серьезно, но в дебри медицинских подробностей меня не впускала:

– Да что тут скажешь, Александр Федорович? Инфаркт миокарда! И этим всё сказано! Большой и очень запущенный инфаркт. А вы меня так спрашиваете, будто вам интересны наши профессиональные термины! Если хотите, то – пожалуйста! Блокада передней ветви ЛНПГ, Q-изменения в передне-перегородочной области ЛЖ с распространением на верхушечную неопределённого срока давности. Значительные изменения по з. Т. в боковой области ЛЖ. Одиночная желудочная экстрасистолия. ЭОС резко отклонена влево. Ну и как? Этого вам достаточно или продолжить? – улыбалась она, наблюдая безуспешность моих попыток что-то понять. – Потому и говорю, не путайте вы себя этим напрасно! Наступит время выписки, тогда я всё подробнейшим образом опишу и вам лично выписку вручу! Будете лет через пятьдесят читать это со своей милой супругой, и посмеиваться, вспоминая давно пережитое!

Я действительно укрепился в мысли о благополучном исходе нашей с тобой болезни и под напором твоего беспокойства обо мне, через несколько дней стал уже во второй половине дня оставлять тебя на попечение медперсонала, чтобы как-то поправить свои собственные дела. Хотя бы отоспаться, хотя бы что-то приготовить съестного, ибо моя хроническая язва за последние дни стала меня особенно донимать.

Более тяжело стало, когда я вышел на работу, поскольку ежедневно продолжал прибегать к тебе, чтобы покормить, успокоить, просто посидеть рядом. Занятия в университете отнимали почти весь день и сильно ломали мои планы по времени, ведь четкого рабочего дня у меня нет, всё определяет студенческое расписание. Пытаясь успеть везде и всюду, измученный тяжелым для меня ритмом и больным желудком, я стал во всех делах притормаживать, а потом и вовсе почувствовал, что вот-вот не выдержу этой дьявольской гонки по большому кругу.

В итоге так оно и случилось. На одной из лекций мне сделалось дурно. Всё вокруг меня принялось вращаться по часовой стрелке, будто помещенное на огромный вертящийся круг. Поплыла любимая мною лекционная аудитория, выполненная амфитеатром, поплыли ее сверхвысокие окна, и студенты, сверкающие пятнами изумленных лиц… Инстинктивно я устремился за ними, но никто и ничто в реальности не кружилось, потому я наклонялся и наклонялся в сторону, пока не оказался на полу. Но головокружение не прекратилось, лишь потемнело в глазах и…

Всё правильно! Острое нарушение мозгового кровообращения! Инсульт!

Спасибо моим прекрасным студентам! Они не только не растерялись, не только немедленно вызвали «Скорую», но и догадались позвонить своим знакомым, обучающимся в нашем же университете, на медицинском факультете. Потому, прежде чем студенческая инициативная группа дождалась у входа городскую «Скорую», меня плотно взяли в оборот свои будущие кардиологи и неврологи. Моё «Спасибо» им всем за то, что не упустили случая на мне попрактиковаться!

Вот так с тяжелым инсультом, практически потеряв ориентацию в пространстве и то, что называется сознанием, я очутился на больничной койке. Жаль, что не в твоей больнице. Еще более обидно, что утратив работоспособность, я не мог помогать тебе. Правда, сам я, когда приключился этот паршивый инсульт, ни о чем не мог не только сожалеть, но и элементарно держаться на ногах. Говорят, врачи в приемном отделении сразу оценили моё состояние как безнадежное. «Ну, вот! Еще один бедолага!» – пожалел меня кто-то из них.

Таким оказалось продолжение моей личной истории после столь значительных для нас с тобой событий. Но и их продолжение стало лишь началом совсем иной, почти неизвестной нам до сих пор жизни, тесно завязанной на современную псевдомедицину! Да, очень многое ждало нас впереди.

15

Врачи, поставив мне диагноз «ишемический инсульт», по основным симптомам находили его весьма нетипичным, потому и стандартное лечение, рассчитанное на типичность инсульта, в моём случае оказалось неприцельным. Оно не воздействовало на болезнь, как желательно, сильно и точно, а, скорее, как придется, наугад. Из-за существенной неопределенности диагноза лечение не ориентировалось на выздоровление, а пробиралось к возможному финалу на ощупь, не зная, что из этого выйдет. По крайней мере, оно било не по самой болезни, а так – вообще, пальцем в небо!

Но и такое лечение меня как-то поддерживало, как-то укрепляло, что-то во мне разжижало и насыщало, чему-то способствовало и прочее… Хотя, – не более того! Потому важнее оказалось то, что я сам изо всех сил боролся, не впуская в себя даже тень сомнения, будто не смогу подняться. Именно такой моей позиции в совокупности с оговоренным лечением и оказалось достаточно, чтобы я остался среди живых.

Теперь с усмешкой вспоминаю, как иной раз приходилось слышать изумленное: «Вы знаете! Он не умер, лишь потому, что очень хотел жить!» В это я вполне верю! Но в таких словах совершенно не учитывается самое главное – для чего этот «он» хотел жить? А это совсем не однозначно! Знаете же по собственному опыту, кто-то живёт с пользой для людей, кто-то всю жизнь тлеет, заботясь лишь о своём благополучии, а кто-то ещё и смердит, усложняя жизнь нормальным людям. Уход первых всегда огорчает; вторых – едва ли; а о третьих и говорить-то нет желания! Но в связи с этим, разве неважно знать про каждого конкретного человека, что он собой представляет? Может, его и спасать-то не стоит? Меньше будет хлопот, меньше от него вреда! Разве не так?

«Насколько роскошная мысль? – усмехнулся я. – Прямо, как у господа бога, решающего на распутье, кому куда направляться! А меня-то самого, как прикажешь, спасать или нет? Как считаешь? Ты! Именно ты! Больше полезен для страны или больше вреден?»

– Ха-ха! – могут усмехнуться в мой адрес. – Для тебя в этом сложном вопросе и сомнений не должно возникать! Как же иначе, если это касается тебя! Ты же у нас единственный! Ты у нас непогрешимый! Тогда обоснуй, если всё так, докажи, что живешь не зря, не во вред!

Что же, пожалуйста: может, в своей прежней жизни я не всегда был последовательным и наворочал немало такого, о чем теперь жалею. Было дело, но по большому счету, если судить меня непредвзято, винить себя мне не в чем! Стало быть, обязаны и меня спасать! Это, если по справедливости! Но это лишь теория, а на практике не очень-то действенно меня спасали, и не умер я лишь потому, что не мог даже вообразить, что пришла и моя чёрная пора. Я не верил, что должен умирать! И потому, на пару со своим организмом, я боролся за своё право остаться в жизни, полагая, что должен еще немало принести пользы и для страны, и для людей. И эти слова не считал высокопарными, хотя с некоторых времён совесть и честь в нашей стране расцениваются как глупость, а люди, до сих пор не сумевшие избавиться от столь мешающих в жизни качеств, воспринимаются как не слишком умные! Но я, что со мной не творите, так считать продолжаю до сих пор!»

16

В палате свободного времени, необходимого для самых неопределенных моих размышлений, оказалось столько, что раньше я и мечтать не мог о подобной возможности. И потому использовал ее на полную катушку, вспоминая и анализируя, что угодно, отгоняя от себя лишь самые жуткие мысли о случившемся с тобой.

Я был уверен, что мои мозги в любом случае должны работать, делая это напряженно и непрерывно. Работать в любом направлении, им самим угодном и задаваемом. Пусть что-то вспоминают, как-то упорядочивают, домысливают, прорабатывают, выстраивают или аргументируют, будто готовятся к публичному выступлению. Всё это и есть работа для мозга, а она обеспечивает ему жизнь. Стало быть, заодно и мне! А я, по большому счету, далеко отсюда пока не собираюсь.

Но моя спокойная и «вдумчивая» жизнь внезапно изменилась – среди ночи появился сосед, доставленный сюда после основательной работы над ним хирургов. Первые сутки после операции он жутко храпел, и не только во сне, иногда тяжело стонал и часто вскрикивал, при этом обязательно задыхаясь и откашливаясь. Присутствовать при этом было жутковато.

Вокруг соседа часто и подолгу сновали озабоченные хирурги, и наши врачи из отделения, и медсестры. Иногда всё это меня сильно отвлекало от собственных мыслей, тогда я слегка злился на него, в общем-то, совершенно невиновного. Но иной раз, признаю, его стоны меня даже радовали, поскольку напоминали, как совсем недавно и я пребывал между небом и землей в столь же беспомощном и незавидном состоянии, но сегодня-то, слава нашей тщедушной медицине, стал активно выкарабкиваться! Это прогресс! Как ему не порадоваться? Возможно, и медицину я ругал напрасно… В ней до сих пор можно встретить самоотверженных людей.

Спустя день сосед ожил и несколько окреп. Я замечал, как временами он заинтересованно вертел головой, изучая палату. Обнаружил он и меня, не желавшего вступать в диалоги, поскольку я хорошо понимал, что он, вполне возможно, еще не совсем верит своим глазам, не сознает, что ему действительно суждено вернуться в жизнь. На это осознание требуется немало времени, вот я и не мешал ему полностью освоиться.

Но я его нисколько не интересовал. Он даже заговорил первый раз не со мной. Когда около него стала колдовать наша молоденькая медсестра, я впервые услышал от него нечто внятное:

– Девушка, вас зовут Таней?

– Это так! Но откуда вы знаете? – удивилась медсестра. – Я ведь с вами еще не дежурила!

– Известно откуда! Тот, кто побывал там, тот знает всё! – усмехнулся мой сосед. – А теперь, Танюша, признайтесь мне, как на духу, вы, в любовь с первого взгляда верите?

От нежданного поворота темы девушка рассмеялась:

– Я во всё хорошее верю!

– Я и это о вас знаю! А ещё, Танюша, не скрою, мне нравится, что вы, как и я, сразу поверили в нашу любовь! – спокойно и внушительно, не улыбнувшись своей шутке, произнес сосед. – Оба сердца одновременно не обманешь!

– Да, ну вас! Многие здесь, едва очнутся, заигрывать начинают. Это побочный результат действия анестезии. А стоит в другое отделение перевестись, так при встрече даже не здороваются! Вот такие у нас ухажеры галантные!

– У нас всё будет иначе! – заверил сосед. – Хотя здороваться с вами я тоже не стану! И знаете почему?

– Вы всё шутите! И почему же? – не скрыла своё любопытство Татьяна.

– Это просто! – тянул с ответом сосед. – Мы с вами никогда расставаться не будем! Значит, и здороваться нам не придется!

– Ну, всё! Пошутили, и будет! – почти серьезно ответила девушка.

А мне, напротив, стало интересно его слушать. «Умеет же мужик занимать себя при вынужденном безделье, толкающем меня лишь на тяжелые воспоминания! – молча восхитился я. – Неужели на этом он угомонится?»

– Ладно, Танюша! – продолжил сосед. – Будь, по-вашему! Но непременно сообщите мне, когда освободитесь от самых важных своих дел. Тогда я расскажу вам, что видел на том свете при последнем его посещении. Это же вам, я знаю, интересно? Договорились?

– Вы так говорите, будто часто там бывали! – не выдержала своего же бойкота засмеявшаяся Татьяна.

– Честно говоря, я не очень-то и хотел туда, но приходилось бывать многократно! И, как ни странно, всякий раз проникал туда через какие-то незнакомые мне ворота! А вот возвращения оттуда совсем не помню! Ни одного! Хочу вспомнить, напрягаюсь, чтобы знать дорогу оттуда наперёд, а зацепиться памяти не за что! Вот я и думаю, что обратно я не сам выбирался, а от меня там вынужденно избавлялись! Потому и вылетал я оттуда как из ружья! Видимо, по их святому разумению, я для того света еще нужной святости не набрался!

Девушка опять засмеялась, и в этом смехе я уловил с ее стороны всё больший интерес к моему соседу:

– Ладно! Когда у меня появится время, вы мне обязательно расскажете! А теперь вам лучше поспать! Уж для этого, надеюсь, вашей святости хватит?

– Не сочтите за пошлость, но, смотря с кем спать! Вон, с соседом своим, который постоянно молчит, я буду спать запросто! Он мне не мешает! – включил он и меня в свою игру, на которую я опять не откликнулся, прикинувшись спящим.

Медсестра вышла, и сосед ещё минут десять лежал молча, а потом, наверное, не выдержал:

– Ты ведь Александр? – уточнил он. – Да?

– Собираетесь и меня разыграть? – усмехнулся я.

– Нет! Просто я слышал, как тебя называли. А я Иван! – представился он, не обращая внимания на мою усмешку. – Может, в морской бой сразимся? Ты не моряк, случаем?

– Можно! Листы у меня есть, правда, нелинованные, а вот ручка всего одна. Стало быть, не судьба!

– О судьбе не надо! Надоело с ней общие дела иметь! А карандашик я у Татьяны спрошу… – но не спросил, почему-то опять затих.

У меня тоже не возникло желания играть ни в морской бой, ни в слова, хотя чем же еще заниматься людям в нашем положении, располагаясь у противоположных стен, если они не хотят копаться в жизнях друг друга? Наконец, сосед посетовал:

– Трудная у нас ситуация! Обычно на работе мужики о женщинах говорят, а с женщинами – о работе! В таком случае всё сразу упорядочивается, как и положено, раз и навсегда, но у нас с тобой и ни то, и ни другое! Уж не о политике же балакать!

– Почему бы и нет? Если это интересно! – не согласился я.

– Спрашиваешь, почему? – с металлом в голосе выдохнул Иван. – Да потому, что в политике не говорить следует, а дело делать, нужное людям! А теперь разговоров много, а дел нет! Одни делишки и остались! Да и те все грязные, воровские или мошеннические!

– Слушай, Иван! – решил и я перейти с ним на «ты». – Откуда в твои годы столь мрачный опыт?

Он молчал столь долго, что мне подумалось, будто разговор наш окончен, не начавшись. Но в палату зашел Сергей Николаевич (еще один врач нашего отделения) и передал моему соседу письмо, предупредив, что подождет, на всякий случай…

Иван распечатал конверт, долго всматривался в бумагу, но потом признался:

– Сергей Николаевич! Прочитайте мне, ради бога, а то без очков всё расплывается… Не беспокойтесь, там секретов быть не может.

Врач взял листок, присел рядом на кровать и, стараясь говорить негромко, чтобы я не слышал содержания письма, прочитал его для Ивана вслух. Тот лежал неподвижно, уставившись в потолок. «Ваня! Не переживай за детей и меня. Как-то мы устроились. Мир не без добрых людей. Сначала выздоравливай, а уже потом станем решать наши проблемы. Я к тебе приходила, но пока не пустили. Врачи говорят, что скоро всё заживёт. Мы тебя ждем. Оксаночка и Петька очень скучают, часто о тебе спрашивают. Они у хороших людей. Оксаночка завтра уже в школу здесь пойдет. Целую тебя, братец! Поскорее выздоравливай!»

– Спасибо! – только и сказал Иван, взяв листок в свои руки и надолго замолчав.

Я тоже молчал, будучи нечаянно посвященным в не афишируемую чужую жизнь. Иван после ухода Сергея Николаевича заговорил со мной сам:

– Теперь-то ты всё понял? Видишь сам, ничего интересного! Обычная для современной Украины история. Я был шахтером в маленьком украинском городке (он опять надрывно закашлялся). Для нас, выросших там с рождения, других профессий вроде и не существовало. У женщин тоже вариантов немного. Ну, учительница или воспитательница в детском саду, возможно, продавщица, как моя супруга. Остальные профессии – редкость. Как-то в забое… В общем, глаза мне тогда засыпало, их потом промыли, но вижу с тех пор плохо. Инвалидность дали. Пока войны не было, нашей семье, в общем-то, хватало. Оксанке уже восемь лет, а Петьке четыре. Полгода назад жену на улице осколком задело… Не спасли. Моя сестра мне с детьми здорово помогала. У нее муж два года как пропал, в обороне воевал. Своих детей не успели… Такие вот дела! А потом и меня зацепило. Операцию у нас-то сделали, как смогли, только сложно всё оказалось. Стал я чуть позже загибаться, но опять же повезло: товарищи переправили меня через границу в Ростов. А дальше уже и не помню – почти всё время был без сознания. Теперь здесь (он опять сухо и тяжело, сдавив виски ладонями, закашлялся). Ни документов, ни друзей, ни жилья, ни работы, ни денег! В общем, погано, но очень всё интересно! Особенно интересно, как же дальше быть? Куда деваться, когда из больницы выпишут? Я же не с Марса свалился, чтобы не понимать, как мы тут и там, у себя на родине, всем нужны! Вот и надумал, если отсюда выберусь живым, придется мне сразу жениться. Не на Татьяне, конечно! Не мой вариант, но детишкам хорошая мать нужна, я же не справлюсь при таком стечении обстоятельств, а сестре и свою жизнь надо налаживать. Не старуха ведь она! Понимаю, конечно, сложно всё! Я в свои тридцать шесть совсем проблемным стал, да и не один я. Но кому-то и мы сгодимся… Руки-ноги имеются, а по-нашему это уже хорошо! Да и голова не совсем пустая… Как думаешь?

– Признаться, ошарашил ты меня! Война, ранения, эвакуация… Мы здесь, конечно, всё это и сами знаем! И про Украину, и про войну кровавую, и про Донбасс, и про молодежь вашу скачущую, кем-то умышленно подготавливаемую для гестаповских функций на нашей территории. Мы переживаем, но в наших головах всё как-то преобразуется, будто оно далёкое, будто не настоящее! Поговорили и забыли! Вроде всё это где-то есть, а вроде этого и нет. Так – некое наваждение. Мол, если сам не хочешь, так ничего и не будет! Свои заботы воспринимаются больнее… А вот так, чтобы с такой бедой вплотную … Но ты знай, Иван, чем смогу, тебе помогу! – решительно заявил я.

– За намерение – тебе спасибо, да только сам-то ты, когда на собственный ход встанешь? Выздоравливай сначала, Александр, а там и поглядим, что откуда и почём! Есть заботы, которые заранее лучше не планировать!

17

Люди, люди! Как же вы похожи на надувные разноцветные шарики! Вас тоже очень много! Красивые, легкие, подвижные, неугомонные, большие и малые… От мнимой важности вы раздуваете щеки, суетитесь, летаете…

Но что это? Вдруг кто-то взрывается. И всем страшно за себя, но интересно – почему? Что с ним случилось? Инсульт? Инфаркт?

А другие шарики продолжают трепыхаться на ниточках. Наконец, самые избранные из них и самые отчаянные срываются с привязи и устремляются вверх. Они летят! Летят! Но скоро напарываются на колючие ветки деревьев, лопаются и навсегда исчезают из нашего поля зрения…

Иные же, запутавшись в ветвях, надолго задерживаются на внушительной высоте. Они, самодовольные, всем видны отовсюду! И потом ещё долго скачут из стороны в сторону вместе с порывами шального ветра. Но постепенно и они тают, дряхлеют, обвисают и когда-то вовсе повисают на ветвях пустыми невзрачными и незавидными резинками.

И лишь немногие касаются самого неба, устремляясь в недоступный зенит. Приковывая к себе многочисленные завистливые и восторженные взгляды, они медленно удаляются и, в конце концов, растворяются в неизведанной голубой дали, вызывая у всех недолгие разочарования, зависть, сожаления и мечты о собственном полете.

Но у всех свой полёт! У всех своя судьба… Хотя, большей частью, она лишь издалека привлекательна. У каждого есть свои заморочки!

18

Шли седьмые сутки моего пребывания здесь, в реанимации. Лежание стало невыносимым! Если вы собственной спиной этого не пробовали, то ни за что меня не поймёте.

Ведь у здоровых людей обычно как бывает? Человек, основательно затюканный суетной жизнью, просыпается с лёгкой радостью на сердце уже потому, что сегодня у него выходной. Он позволяет себе поваляться в постели лишние полчаса и даже час.

Действительно, как приятно бывает расслабиться, никуда не спешить, даже ничего не планировать! Но попробуйте не вставать до обеда! Все приятные ощущения заменятся противоположными. А теперь представьте ещё более того, будто вы залежались до вечера, а потом, не вставая, пошли в ночь! Тогда от подобного отдыха вы точно начнете испытывать совсем не удовольствие, а настоящие муки средневековой пытки. И сможете понять меня, давно не имеющего возможности подниматься на ноги, и при этом, находящегося в полном сознании и абсолютно правильно понимающего своё нелепое и неопределенное во времени наказание!

Я опять среди ночи проснулся от жутких и обязывающих меня к каким-то действиям снов, навеянных вечерним рассказом Ивана. Но сразу сообразил, что все ужасы мне всего лишь приснились, потому я скоро успокоился и ещё долго лежал под впечатлением ночного кошмара, даже не пытаясь уснуть. Из-за того я первым услыхал, как Иван опять принялся кашлять, тяжело и надрывно. Потом, когда к кашлю добавилось пугающее бульканье и клокотание, я решил, что стало слишком опасно и нажал кнопку тревожного звонка.

Примчавшаяся сестра незамедлительно вызвала дежурного по реанимации врача, он приказал ей срочно готовить каталку и по телефону вызвать хирургов, а сам чем-то помогал задыхающемуся Ивану. Тревожный переполох продолжался минут двадцать, потом Ивана бегом укатили в операционную.

Я еще долго не спал, пытаясь представить, чем закончится непонятная для меня операция. Зато утром, когда медсестра меняла мою «систему» и делала укол, я чувствовал себя настолько сонным и разбитым, что отказался от завтрака и решил подремать.

Ближе к десяти санитарка принялась заменять белье с постели Ивана; я спросил ее, в какую палату после операции отвезли моего соседа и почему не вернули сюда? Она неопределенно дернула плечами, молча продолжая своё дело. К этому времени вместо Татьяны на дежурство заступила Вера, но и она ничего не знала. По крайней мере, мне она ответила именно так.

Но когда и во время обхода я не сумел ничего выяснить, то усомнился во всём. Весьма всё странно выглядит! Какая у них необходимость скрывать от меня сведения о моём соседе? Да, никакой, конечно! Уж не забота же о моём настроении ими руководит? Но ведь скрывают! Даже всех сестер предупредили – и те послушно меня дурят, будто ничего не знают!

Это, конечно! Кто угодно мои сомнения может объявить плодом моего воспаленного воображения! Будто весь персонал организовал против меня некий заговор, необходимый только для того, чтобы скрыть от меня результат операции моего соседа! Но это не тот плод! Так и есть! Вот только зачем им это? Я тоже не понимал!

Стало быть, чушь? Точно, чушь! Я всё сам и придумал? Но почему именно так всё и происходит, словно в бреду, а не в реальной больничной действительности, где они всё от меня, конечно же, скрывают.

Ничего о соседе я так и не узнал. Но более всего меня расстроило, что в палате никакого расследования я провести не смогу. А помочь Ивану нужно непременно. Если не ему, так его беззащитным детишкам! Кому они теперь нужны в стране, где и о своих детях порой забывают, а государство заботится о них как-то странно! Но я их найду, лишь бы самому мне подняться!

19

Восьмой день моего больничного заточения подходил к концу, когда меня обрадовала медсестра Инна:

– Можете плясать, Александр Федорович! Вам письмо! Его сегодня ваша внучка занесла до занятий, как она сказала. Вот…

Из протянутой руки я с тревогой принял согнутый пополам листок, догадываясь, что он может содержать как хорошие, так и плохие вести. Я еще не знал, кем написано письмо, очень надеясь, что оно от супруги. Или хотя бы о ней. Потому волнение моё усиливалось с каждой секундой вместе с острым желанием остаться в одиночестве. (Лежавший напротив сосед не в счёт, поскольку из-за тяжести своего состояния ко всему безучастен, но не хотелось, чтобы за мной следила медсестра).

Коротенькое письмецо было написано бесконечно знакомыми и любимыми буковками жены.

«Дорогой мой! За меня не волнуйся, я скоро начну бегать, хотя лечение продолжается! Во время коронографии мне поставили стент. Это такая трубочка, восстанавливающая кровоток в аорте. Сказали, что обошлось без шунтирования. А это тяжелая операция на открытом сердце, после которой люди восстанавливаются и полгода, и год. Невыносимо скучаю по тебе! Невыносимо! Молюсь, чтобы ты скорее выздоровел и остался такой, каким я тебя люблю! Только и жду нашей встречи, пока невозможной. Целую тебя, как всегда! Теперь буду писать при первой же возможности, только поправляйся поскорее! Твоя Зайца».

20

Уже не припомню когда, может, года полтора прошло или даже больше, знаю лишь, на нашу семью в ту пору еще не навалилось всё это множество несчастий, а внучка затеяла безобидный, на первый взгляд, разговор. Она, сколько помню ее, всегда донимала меня вопросами, модными среди ее сверстников. Видимо, щеголяя потом своими познаниями.

Например: «Как я отношусь к многочисленным сообщениям в интернете о том, что всё чаще на территории нашей страны обнаруживаются свидетельства того, что старинные здания в городах странным образом заглублены на несколько метров. Где-то на три, где-то на пять, но есть и восемнадцать! Под землей оказались окна, двери, ворота… Входы в здания пришлось выстраивать заново, сооружая крылечки и подъезды. В перечне городов с такими находками уже числятся Челябинск, Казань, Киров, Москва, Петербург, Смоленск и много других».

Я поглядел тогда вместе с внучкой кое-что из этого списка, показанное ею, и сам пришел в недоумение – факты есть, если им можно довериться, а объяснений никаких, лишь демонстрация странных последствий совершенно необъяснимых событий! Не принимать же всерьез распространяемую гипотезу о нанесении в давние времена по территории нашей страны, да еще и за ее пределами, тысяч ядерных ударов, которые якобы и привели к засыпанию городов толстым слоем песка и глины! Но ведь как-то этот слой образовался? Хотя сделать такое даже с применением современной техники почти невозможно!

Второй вопрос: «Дед, что ты скажешь о сети прямолинейных и широченных дорог, проложенных неизвестно кем и когда по территории нашей страны и за рубежом? Эти странные дороги очень хорошо заметны на космических снимках и картах в интернете. Кто был в силах их построить и когда, если даже сегодняшние магистрали с ними не могут сравниться?»

И внучка, легко и быстро управляясь с компьютером, показала мне на картах планеты в «Гугле» сеть таинственных прямолинейных магистралей, рядом с которыми иногда виляют прямо-таки тщедушные современные дороги. Неведомые магистрали хорошо заметны из космоса, но на земле люди их не различают, а широкие просеки полагают расчищенными уже в наши времена для всяких трубопроводов, линий электропередач и чего-то в этом же роде. На таких просеках в недавние времена обосновались целые поселки и деревни, а их жители и сейчас считают, будто эта местность только при строительстве их домов и расчищена. И лишь с большой высоты заметно, что магистраль-то сама по себе приходит издалека и прямёхонько уходит вдаль дальнюю, а современные населенные пункты к ней всего-то пристроились. Неужели это правда или шутка каких-то компьютерщиков?

– Ведь из этого вытекают два очевидных последствия! – доверила мне свои выводы внучка. – Либо вся наша историческая наука абсолютно не осведомлена даже о том, что происходило с планетой всего лет двести, триста или пятьсот тому назад, либо она умышленно уводит нас от истины! Умышленно! В любом случае, верить этой науке – только мозги себе запутывать! Тогда скажи мне, дедуля, зачем же я поступила на исторический факультет? Чтобы меня обманывали, а потом я обманывала бы других? Нам пафосно рассказывают о Руси как о родине, а предки наши жили-то в Великой Тартарии. Или та страна называлась иначе, а Руси вообще не было. И Киевская Русь – это фейк! Это совсем недавнее изобретение. А слово «великая» означало совсем не прославленная, а всего-то – огромная! И всю историю страны нам хитро увязали с выдуманным монголо-татарским игом, которого не было. Это теперь и детям ясно! Нам поют о неразвитости наших предков, а в Новгороде в ходе раскопок отыскали десятки писем крестьян друг другу, написанных на разных языках! Очевидно, даже простолюдины сотни лет назад были грамотными, а в ходу было несколько языков одновременно! И почта у них работала! Великая Китайская стена на деле оказалась антикитайской, поскольку построена не китайцами, а против китайцев. А кем? Кто сумел возвести шестнадцать тысяч км укреплений, если за такую задачу даже сегодня никто не возьмётся? Это какая же техническая мощь нужна, какие деньжищи! Правда, не вся стена такая… Только там, где бывают туристы! Или ещё! Нам говорят о сотворении мира две тысячи лет назад, а мы послушно повторяем, будто это бог тогда мир сотворил. А было всего-то подписание мирного договора между Тартарией и ее взбунтовавшимся южным сателлитом. Его теперь условно можно назвать Китаем. Событие считалось столь важным, что Тартария решила начать с него новое летоисчисление. А мирный договор назвали сотворением мира. Так ведь и есть! Заключение мира, сотворение мира! Это же синонимы! А мы не догадывались! Между прочим, даже привычное слово «китай», сугубо русского происхождения и означает обычную окраину! И ведь верно! Китай – окраина Великой Тартарии. Хотя сами китайцы себя теперь иначе называют! Зато лопухи московские по сей день не поймут, почему в центре Москвы Китай-город! Думают, будто там китайцы жили! А ведь там всего-то окраина была, начинавшаяся за крепостной стеной города, по-нынешнему, кремля! Позже незаконно заселенную окраину, примыкавшую к городу, стали звать слободой! И вообще! Чему нас учат, дед? Сплошные перевёртыши, которым я больше не верю! Может, что-то и верно, а новые знания окажутся чьими-то ловкими розыгрышами? Сразу не разобраться! Нужно время и желание!

Я молча слушал внучку, не понимая многого, о чем она рассказывает, но принимая логику ее изложения, потому не мешал.

– И вообще, дед! Что-то мне становится не по себе, когда я задумываюсь об изучаемой мною истории. Всё больше мне кажется, будто существуют две независимые истории – одну, придуманную, нам всем, всему населению планеты, вдавливают как истинную, а другую, которая и есть настоящая, давно и старательно похоронили. Да так скрытно, что и могилки не осталось. А если нет могилки, никто никогда и узнать не сможет, что она была! Никто и не усомнится в тех далеких от истины мифах, которыми нас почуют в качестве истории. Более того, мне кажется, существует некий всемирный заговор историков! Или же их всех кто-то всесильный принуждает обманывать целый свет! Если не так, то я вообще не могу обнаружить в происходящем хоть какую-то логику! Они ведь последние двести лет все замалчивают подлинную историю, скрывают неугодные им факты, свидетельствующие о том, что мы кому-то в угоду принимаем вымышленную, не настоящую историю, за подлинную. Делают всё, лишь бы мы не догадались, в каком направлении следует искать, чтобы не усомнились в их баснях… И большинство моих товарищей давно с этим смирились. Они так и говорят: «Нам бы экзаменационную сессию без хвостов сдать, а для этого нельзя свои мозги превращать в чемодан с двойным дном! Не нами сие придумано, не нам его и разрушать!» Представляешь? Потому-то веками лживая история и базируется на вымыслах! А людям приходится этому верить, потому что проверить давние исторические события они не в силах. Сами ничего знать не могут, а бабушки и прабабушки, может, кое-что и припоминают, но не далее чем на сто лет! А глубже можно узнать только в библиотеке (в архивы не пустят), но там опять те же непроверяемые мифы. Круг замкнулся!

– Ты не преувеличиваешь, хорошая моя? – удивился я устойчивому направлению мыслей внучки. – Возможно, всё оттого, что ты с каждым днем больше узнаешь нового и только со временем рассортируешь его и разложишь в понятном порядке. Может, так?

– Ты надо мной смеёшься, дед! Будто я совсем бестолковая – сама не разобралась, запаниковала, что-то себе вообразила, окончательно запуталась и тебе теперь жалуюсь, да? И сама разобраться уже не смогу! А всё не так! Это у них всё не сходится, а не у меня! Это у них всё нелогично! А всякие новые факты они от нас либо скрывают, либо высмеивают, хотя именно эти факты мне наиболее логичными и представляются…

– Это хорошо, что ты всякую информацию тестируешь на достоверность! Может, моя школа сказывается, чему я только рад! Но ты ведь не что иное, а фундамент своей науки начинаешь раскачивать! И для того, как я понимаю, чтобы всю эту историческую науку разрушить… Не мне пока судить о том, что у вас там происходит, но даже если всё именно так, если ты во всём права, то представляешь ли ты, внученька, с какими силищами тебе придется сражаться за истину? На этих сказках держатся тысячи имён всяких научных светил. Псевдо светил, если ты права! Они за свои привилегии будут бороться насмерть! Истина им не нужна ни в каком виде, а привилегии, уважение, почет – нужны более всего остального! Они, слушая тебя, понимают лишь одно – от тебя для их благополучно налаженной жизни исходит большая опасность. Потому они тебя просто ликвидируют как человека, имеющего возможность самостоятельно заявлять свою научную позицию! Сделать это со студентом предельно просто! Сама понимаешь, как! Будь предельно осмотрительна и осторожна. Это не означает, бояться всего и забиться в щель, соглашаясь со всем, во что не веришь, но силы свои оценивай и обязательно наращивай! Ищи надежных, уверенных, как и сама, союзников. Кто знает, может на твою долю выпадет столь почетная участь, поставить историческую науку с головы на ноги…

– Хорошо, хорошо! Я это понимаю, потому и рассказала только тебе, дед! По секрету! Но ты даже не представляешь, ведь Тартария погибла всего двести лет назад, и мне так и неизвестно, как это произошло! Я пока не докопалась! А мы теперь живем на ее территории и не задаем себе вопросов, почему по всей стране нет деревьев старше двухсот лет? Между прочим, по годовым кольцам это сразу видно! И никто не интересуется, как же так? А это ведь информация для размышления. Где она, история тысячелетней Руси? Только заготовленная для всеядного населения мифология! А на самом деле процветала совсем другая, погибшая и скрываемая от нас великая страна, самая большая и самая сильная, великая Тартария. Или какая-то другая… Дело ведь не в названии. Возьми, к примеру, энциклопедию Англии, это самое уважаемое издание восемнадцатого века. Там очень много, конкретно и уважительно написано о Тартарии, а что с нею стало потом, с такой великой, никто не знает! Как же так, товарищи уважаемые историки? Почему не зафиксировали? Или успели подчистить? Почему вы вспоминаете Древний Рим или Грецию, а не помните великое-превеликое государство, которое буквально вчера занимало большую часть мира? Кому надо, чтобы никто этого не знал? Понимаешь, даже в советское время эти подлые историки, то есть, мы, замалчивали историю своей земли! Почему? Зачем? По чьему указу и велению? Зачем было нужно, чтобы мы не знали своего – нашего – родства! Зачем и кому это понадобилось, дед?

– Ты меня загнала в тупик! Я ведь этим никогда не занимался, потому и противоречий не замечал. Пока здесь лежу, могу почитать. Принеси, как-нибудь, хорошо?

– Буду очень рада! Но мне-то что теперь делать, дедуля? Может, бросить этот факультет и подумать о чём-нибудь другом? Ведь противно всякую чушь заучивать, если уже знаешь, что она чушь!

– Для начала, не горячись! – только и сумел посоветовать я. – Надо спокойно разобраться не в запутанной кем-то истории, а в теперешней твоей жизни, а уж потом решать, как нам дальше с тобой поступать. Сейчас ведь много всякой дезинформации и абсолютной дребедени; как бы нам не обмануться, не прогадать! Дай мне время, я постараюсь сориентироваться. Кстати, а как ваши преподаватели на эти вопросы отвечают?

– А никак! Кто-то отшучивается, кто-то щеки раздувает, изображая важность сегодняшней темы занятия, но все ответы они откладывают «на потом». И заметно, что изменения наших представлений обо всём их не столько не радуют, сколько беспокоят. Никто, дедуль, не согласен совершать революцию в своих мозгах! – рассмеялась внучка. – А вот я хочу этого! Всё равно в моих мозгах еще полно свободного места!

– Ну-ну! Ты у меня такой рассудительной стала! – порадовался я, целуя внучку.

– Дудуль, я тебя тоже очень люблю! Больше, чем кого-либо… Мне всегда казалось, что ты самый мудрый, ты обо всём знаешь, ты всё умеешь!

– Я тебя понял! Осенило, что ошибалась? Что же, мне не обидно! Значит, ты, девочка моя, растешь, и уже сама мудрости набираешься!

– Смотри, дедуль! А то ведь, перехвалишь! Кстати, еще один вопросик. Что такое мировоззрение? Я вот слышу это слово сто раз на дню, как будто даже понимаю его смысл, но вспоминаю твои слова: «Если не можешь объяснить просто и понятно, значит, до конца не понимаешь!» Со мной так и происходит. Суть представляю, а полной ясности нет.

– О! Снова мне задачку подбрасываешь! Ладно уж! Сейчас попробую сформулировать, только не торопи.

Настенька поджала ноги, устраиваясь на диване более основательно и демонстрируя этим, что готова ждать долго, а у меня после минутных раздумий созрел ответ:

– Мировоззрение, внучка моя хорошая, – это система самых важных знаний, на основе которых человек понимает мир и строит собственную жизнь. Примерно так!

– Э! Нет! – вскинулась внучка. – На таком уровне и я понимаю… А как пощупать? Чтобы на практике применять! Не получается!

– Вам опять мало! – шутливо проворчал я. – Тогда извольте на примере! Вообрази себе двух разных людей. Первый из них считает, что он всему голова! И потому всё в его жизни зависит именно от него! До всего ему есть дело! Такое вот у него представление о жизни и о себе, такое у него мировоззрение. И он старается во всем разобраться, всему научиться, ведь сам за всё в ответе. Условно назовем его материалистом, и поглядим на его антипода, который считает, будто всё в мире определяется божьей волей, и ничего не зависит от него самого. Если бог насылает беды и болезни, то этому следует покориться, надлежит молиться и терпеть! Потому такой человек пассивен во всём, ведь делает лишь то, что угодно богу. А что именно угодно богу, ему поведает священник, который не очень-то над этим раздумывает, а всем твердит одно и то же, не очень вразумительное, но выгодное тому господствующему в обществе классу, к которому норовит примкнуть и сам! Понятно, что нашему второму знакомому много знаний не нужно. Зачем они ему, если бог за всё в ответе, если он, что требуется, тебе ниспошлет или посоветует? Вижу я, ты уловила,как в этих двух людях проявляются два различных мировоззрения, два противоположных подхода к жизни, два несовместимых отношения ко всему в ней и ко всем. Сравнила?

– Ну, дед, у тебя и голова! Мне бы такую!

– Вот уж, не надо! В ней с юности полно мусора, а теперь и всяких болячек!

21

За счет рационального использования времени, проводимого в городском транспорте, мне скоро удалось обдумать те хитрые внучкины вопросы, но ответы на них увели меня совсем в неизвестном направлении. И вот куда…

Давно всем понятно, что современные средства обмена информацией необычайно ускорили любую исследовательскую деятельность многих беспокойных и ищущих истину людей. Причем делают они это не в силу должностных и оплачиваемых обязанностей, а из-за собственного интереса и удовольствия, получаемого от исследований, обмениваясь со многими другими, такими же беспокойными людьми, что часто приводит к быстрым и неожиданным результатам, за которыми так называемые официальные ученые-историки не поспевают. Потому «официальные» тормозят все процессы познания, всячески мешают, клевещут и высмеивают находки самодеятельных первопроходцев. И самое замечательное в этом, что «официальные» никогда не предлагают своих объяснений новым находкам – они их попросту прячут, скрывают, уничтожают, замалчивают, тем самым, выдавая свою антинаучную позицию.

Они активно игнорируют всё, что расшатывает устоявшиеся догмы, которыми и живут. Им попросту так поступать выгодно! Но разве истинные ученые так поступают? Напротив, ученые всегда идут первыми в процессе познания мира! Стало быть, как ни странно, как это ни неожиданно, но официальные историки представляют собой некий псевдонаучный клан, навязывающий мифы и догматы, и стремящийся не допустить познания населением мира с подлинно научных позиций! Ведь недаром они всё, не соответствующее их «науке», опровергнутой новыми фактами, прячут в запасниках музеев или в иных местах, запрещая доступ и изучение этих фактов, противоречащих учениям их якобы авторитетных кандидатов, докторов и целых академиков.

И как, объясните мне самому, пожалуйста, до сих пор не опровергнуто существование истории вообще как некой науки, то есть, строгой области человеческих знаний, опирающейся на объективные законы. То есть, на те законы, которые не зависят от желания людей! Мы же всюду замечаем корысть, то есть, чьи-то отнюдь не научные желания!

Разве история после предъявления к ней оговоренных выше требований может по-прежнему считаться наукой?

Говорят: «Факты – вещь упрямая!»

Не может быть, чтобы вы никогда не слышали столь любимую многими присказку! Так вот – это типичный разговорный штамп, но совершенно неправильный и потому весьма вредный. Он переключает сознание человека на безусловное доверие тому, чему верить нельзя! Он уводит в сторону сознание человека, не позволяет ему правильно оценивать действительность. Сколько людей, столько и мнений! Потому всякий факт, всякое событие можно истолковать как угодно, повернув его и вкось, и вкривь. Какое уж тут «упрямство факта»? Выходит как раз наоборот: факт – явление многоликое, будто резиновое или разноцветное, и верить ему словно истине заведомо нельзя. Ни один факт не может служить доказательством чего-то, если его удаётся представить и так, и сяк! Если всё зависит от интереса человека, толкующего этот факт.

Да вы и сами это знаете… Вон, как журналисты порой оценивают одно и то же событие, непосредственными свидетелями которого они являлись! Спорят между собой и ни за что не соглашаются! Будто о разном говорят! Какая уж тут однозначность фактов?

Потому факт есть явление весьма растяжимое и противоречивое. Факт это отнюдь не синоним слова истина! И такой вывод в равной степени распространяется и на все исторические факты! Они тоже весьма не однозначны! Образно говоря, факт – он как дышло! Куда повернул – туда и вышло! И важно, кто поворачивает дышло! Потому и вся история, даже основанная на реальных, а не выдуманных фактах, ворочается как дышло. И направление этого дышла определяется тем, в чьих руках факты и сама история, чьим интересам факты и история служат в данный момент! Потом опять всё перекрутят наизнанку! Всё, что угодно, перепишут!

И как после этого можно всерьёз говорить об истории как о науке?

Впрочем, шут с ними, с проходимцами от науки! Как бы они ни пытались заслонить нам реальности мира, мощный поток современной информации, обрушившейся на людей в связи с компьютеризацией жизни, когда-нибудь сметет их с нашего пути!

Но и меня этот поток озадачил, поскольку я совсем не представлял, как можно объяснить многие вновь появившиеся факты? Потому мой авторитет, до сих пор незыблемый в глазах внучки, может и пошатнуться!

Помню, я еще подумал, что всю свою жизнь, как только предоставлялась мне возможность, наращивал свои общие познания, «копал» историю страны и мира, давно не доверяя официальным ее версиям, и потому скоро догадался, что достоверной картины истории сложить одному мне не по силам. Тогда было не по силам.

Уверен, как и я, всякий любознательный человек тогда «тонул» в своих непосильных бытовых заботах, не имея возможности ни собрать нужные факты, ни обобщить их, ни, тем более, сделать какие-то разумные выводы, позволяющие сформировать или уточнить собственное мировоззрение. А оно, и я уже давно об этом задумывался, сложившееся на основе недостоверной в большинстве своём информации, по всему видать, теперь не в ладу с системностью. И уши отовсюду торчат. И одно утверждение с другим не сходится! Во всём обнаруживаются принципиальные противоречия! Всюду заметны неувязки!

Потому и чувствую я уже давненько, что не нахожу ответы на многие вопросы, закономерно возникающие у любого думающего человека. Сам я с этим как-нибудь, возможно, и смирился бы, но это угрожает крушением моей непогрешимости в глазах любимой внучки и ее друзей. Такого исхода я допустить не могу, хотя и не представляю пока, где и как найти время для столь огромной работы, если его не хватает даже на то, что и так давно ждет немедленного разрешения?

Вообще-то стало широко известной аксиомой утверждение, будто нельзя познать систему, находясь внутри нее. Пытаться-то можно, и даже похвально это делать, но результат получится, как тот портрет, навараканный неким абстракционистом! Знаете же, какими у них обычно портреты выходят? Один глаз глядит из задницы; второго вообще не найти; голова – треугольник, вписанный в ромб; а вместо рук корявые ветки торчат, куда попало! Полная нереальность! Даже нелепость! Может, наркотики на них действуют?

Мой тезис о невозможности познания системы, если находишься в ней, легко понять, чтобы поверить в него, на простом примере, хотя, по большому счёту, это итак доказано самой высокой математикой! Допустим, я оказался в неизвестном мне автомобиле. Всё рассмотрел, всё потрогал, всё изучил, но ведь так и не знаю, какой он снаружи и, тем более, какие у него технические характеристики. Даже не знаю, есть ли у него двигатель под недоступным мне капотом? А если и есть, то какой он – дизель или бензиновый? Потому что о системе я сужу из самой системы! Но из этого следует удивительный и неприятный для нас вывод, будто все мы слепцы, много о себе мнящие, а любое наше миропонимание лишь незначительно увязано с реальностью!

22

Мучительно тянулись десятые сутки. Кому не приходилось бывать в реанимации, тот вряд ли знает, что и как там происходит. Впрочем, и тот, кто там побывал, моих проблем бы не понял, ибо у меня всё происходило, как говорят мои врачи, индивидуально и очень долго.

Уже на вторые сутки я пришел в сознание, и с тех пор всё, что происходило вокруг меня, видел, слышал и понимал. Да! Поначалу было тяжело, потом было дурно, но мои мозги работали вполне нормально. Даже голова моя, которая до этого сильно кружилась, в какой-то степени пришла в норму, кроме памяти, и неплохо соображала.

Сутки проходили за сутками, но для меня они мало что меняли. Бесполезного времени оказалось достаточно, чтобы и день, и ночь пытаться представить, чем всё это для меня закончится? О многом я тогда передумал, хотя более всего – о нашем с тобой прошлом и будущем, которое просто обязано быть!

Говорят, Черчилль, отвечая на вопрос об источнике своего долголетия, ответил примерно следующее: «Просто я стоял лишь тогда, когда не мог сидеть, а сидел лишь тогда, когда не мог лежать». Если следовать его логике, то я пребываю в самом желанном для Черчилля состоянии, способствующем, стало быть, и моему долголетию. Разумеется, это лишь шутка. И Черчилля, да и моя! Однако в моём вынужденном бездействии пора отыскать хоть немного рационального или приятного.

Давно подмечено, что чуть ли не всякий человек распоряжается своей жизнью так, словно она не имеет конца, и мало кто живет торопливо, вдумчиво, жадно, надеясь успеть выполнить то, ради чего он рожден. Ко мне такое озарение пришло лишь на половине жизненного пути. И я спохватился, заторопился, боясь бесполезно потерять оставшееся время, не зная еще, запланировано ли оно для меня впереди или придется продолжать тягостное прозябание в опостылевших покоях.

23

После моего возвращения в сознание, я его уже не отпускал, потому довольно скоро вошёл в курс местных дел. Знал, что и когда со мной творят медицинские сестры, их имена, какими медикаментами они меня почуют. У меня появилась масса свободного времени, о чём раньше я лишь мечтал, вынужденно подавляя мечты о полной свободе действий, поскольку был уверен, что для меня это не осуществимо. И вот – сбылось! Почти сутки напролёт я представлен самому себе! Казалось, делай, что хочешь! Однако свободой моё нынешнее состояние можно назвать лишь с иронией! Не имея возможности вставать, привязанный прозрачными трубками и проводами «Сименса» к специальной металлической кровати, которая способна изгибаться и наклоняться во всех плоскостях самым немыслимым образом, я имел всего одну приятную свободу – возможность вспоминать и размышлять.

Казалось бы, что удивительного в том, что в свои пятьдесят шесть мне есть о чём подумать наедине с собой? Но возникшее для этого дополнительное время стало для меня приятной неожиданностью. Повседневная суета напряженных будней, бесконечной резиной растянувшаяся на десятки лет, весьма редко предоставляла такую возможность. Потому мысли обычно обладали сиюминутным, чисто прикладным значением, как правило, не распространяясь на вопросы, формирующие фундамент нашей жизни. Как редко появлялась возможность подумать о смысле собственной жизни, о перспективах своих и своей семьи и, тем более, о судьбе страны и, что уж говорить, о сложившемся мироустройстве…

Теперь же всё преобразилось. Сразу появилась ясность мысли, острота ощущений, восторг догадок о взаимосвязях явлений и событий. Огорчало одно, – всё, рождающееся во мне, бурлящее и ошеломляющее, неминуемо забудется, поскольку память моя буквально рухнула. Голова ничего не держит, зрение резко ухудшилось, записывать хоть что в лежачем положении, ещё и с неработающей правой кистью, почти невозможно, да и поделиться своими находками и догадками не с кем. Тоска!

Воистину счастлив тот, кто способен испытывать радость от полета собственных мыслей и имеет возможность летать среди них, когда и сколько захочет. Моя голова всегда была занята обдумыванием чего-то, как правило, сугубо служебного. Ох, не напрасно посмеиваются над профессорами, всячески обыгрывая их рассеянность и забывчивость, якобы граничащую с маразмом! Но редко кто из шутников догадывается, сколько же полезных и недоступных им самим мыслей кипит в голове этих смешных со стороны людей. А это так!

Мне постоянно приходится продумывать какие-то новые темы для занятий со студентами, потом составлять для себя планы изучения дополнительных для этого материалов, искать способы доходчивой подачи их в ходе лекций, готовить к изданию учебные пособия и методические разработки, изучать авторефераты чужих диссертаций и писать на них отзывы, разрабатывать видео и другие наглядные материалы, продумывать методику наилучшего изложения, и в каждом случае искать точные и однозначные фразы. В общем, готовиться к занятиям. Иной раз даже мои коллеги посмеивались, мол, «зачем, Александр Федорович, вы до сих пор к каждому занятию готовитесь, словно экзамен впереди? Неужели преподаете то, что сами до сих пор не выучили?»

А как иначе, если каждая группа, каждый поток у меня, словно новый больной у врача. У каждого своя болезнь, свои начальные данные, свои возможности бороться, свои методы лечения, а я ведь работаю для них, для своих студентов! Может, кто-то и способен всё, чем я занимаюсь, перемолоть походя, не заморачиваясь, но у меня так не получается, вот и приходится корпеть. Потому часто моя голова отпускает в свободный полёт и ноги мои, и руки, и они вытворяют что-то сами по себе! Это и есть признак рассеянности. Но такова уж моя работа. У кого, что занято, а у меня, в основном, голова!

Но теперь я вправе размышлять не о том, что является обязательным, что торопит, заставляет напрягаться и волноваться. Теперь у меня океан свободного времени, и я могу обстоятельно подумать, о чём попало! Никакой спешки, никакого контроля со стороны, никаких внешних оценок самых странных и спорных выводов! Никакого запрета на темы или оглядки на всякого рода ограничения, устанавливаемые любой средой проживания, любым обществом и каждым коллективом. Я могу бултыхаться теперь во всём, что случайно или неслучайно приходит мне в голову! Полная свобода – и жизнь прекрасна!

Правда, такая свобода неминуемо порождает в моей голове, в моих мыслях и рассуждениях полный беспорядок, но никто мне и этого не запретит! Никто не упрекнет меня в незаконченности формулировок, в логической незавершенности мыслей, в затрагивании невозможного с этических, религиозных, общепринятых и прочих представлений, в перепрыгивании с одной темы на другую, в бессистемности и необъективности! Я запросто могу не думать о том, что мне надоело, могу возвращаться к чему-то, уточняя или полностью меняя свои прежние представления и выводы, могу тормозить или ускоряться, могу доказывать себе что-то или же принимать всё на веру! Отныне в своих рассуждениях я сам себе хозяин, сам себе судья, и пусть меня ругает кто угодно, если он способен каким-то неведомым мне способом читать мои мысли! Пока я здесь лежу, буду смело позволять себе любые вольности, измышления, догадки и гипотезы. Буду критиковать и низвергать, кого угодно и в любое время!

Вот, например, первое задание моему мозгу. Не однажды приходилось от знакомых слышать жалобы о невыносимых муках бессонницы. Но так ли всё на самом деле? Теперь открылась возможность познакомиться с бессонницей ближе и, разве это не интересно, я сразу обнаружил, что столь тяжелая, как считается, беда в действительности таковой не является. По крайней мере, для меня. Скорее всего, бессонница – это даже благо, возможность включить мозги в работу на полную мощность, контролируя их сознанием.

Если бессонницу воспринимать именно так, а не сопровождать ее изматывающими переживаниями о том, что с утра будет трудно подняться, затем весь день пройдёт в тяжелой разбитости, и никакие таблетки не помогут, и вообще, как теперь быть, то все неприятности, обещанные молвой, сами собой отступят и не сбудутся. Действительно, не стоит расстраиваться, ведь наш организм настолько «мудёр», что и сам знает, когда ему требуется отдых! И в требовании этом отказать ему бывает очень трудно! А у меня наступила благодатная жизнь – спи, не хочу, когда угодно! И если уж организм сам этого не желает, стало быть, так нужно, и не следует напрасно переживать. Надо приспосабливаться к ситуации и пользоваться моментом!

Впрочем, мозг, как я знаю по личному опыту, никогда не отдыхает в полной мере и в полном объеме. Часть его всегда работает, даже при самом безмятежном сне его обладателя. Помню, например, свои диссертации. Угораздило же меня оба раза, и для кандидатской, и для докторской, взяться за темы, настолько неизученные ни теорией, ни практикой, и такие громоздкие, что от них все умные люди шарахались, и правильно делали! Но я этого еще не понимал, мучился, безуспешно искал решения того, что все признали нерешаемым. По крайней мере, на данном этапе развития науки. Наверное, они были правы, но, коль уж взялся за гуж…

Отпущенное мне для работы время стремительно истекало, я топтался на месте, изводил себя поисками хоть каких-то первопроходцев, действовавших до меня в этом направлении, и методов решения многоразмерных математических задач, об которые «ломали зубы» самые скоростные электронно-вычислительные машины тех лет, но существенного продвижения не получалось.

И всё-таки нужные решения, прямо-таки, блестящие, позволившие мне выйти на финишную прямую в моих исследованиях, обойдя главные проблемы стороной, но, тем не менее, содержавшие решение поставленной задачи, пришли ко мне во сне. Не в обычном сне, не во сне образов, какие посещают людей по ночам, а потом, как правило, легко забываются. Нет! Никаких снов я вообще тогда не видел, а спал тяжелым коротким сном неудачника, придавленный грузом моральной неудовлетворенности собой.

И мне не приснилось то, что я усиленно искал, нет! То был не сон, но моя голова, работая над проблемой и по ночам, всё-таки нашла идеальное решение. Она прекрасно знала, как мучительно я целыми днями ищу это решение, потому ночью и помогала мне всегда, не выключая те участки мозга, которым следовало трудиться. Возможно, ночью моей голове работалось даже легче, поскольку обычные житейские задачи в это время спят, как и я, голову мою не отвлекая! Я даже не программировал свой мозг на ночь. Он и без этого организовал себя на решение труднейшей задачи и однажды это решение всё-таки нашёл.

Тогда, видимо, он и сам едва не подавился от осознания своей удачи, поскольку немедленно разбудил меня! Я мгновенно оценил добытую им идею, возликовал, записывая ее смысл в тетрадь, привычно оставленную с вечера на столе, и с чувством одержанной победы немедленно и крепко уснул.

Утром с предчувствием сюрприза, как бывало в праздничном детстве, я обнаружил свои записи, которых, проснувшись, даже не помнил, и ошалел от счастья – свершилось! Я всё-таки нашел способ решения задачи, которую до меня все обходили стороной, признавая нерешаемой, и подтрунивали – если решу, то быть мне за это, как минимум, член-корреспондентом.

И вот я ее решил! Пусть с некоторыми упрощениями и не всегда приемлемыми допущениями, пусть не абсолютно в общем виде, но ведь решил! Теперь, когда направление дальнейшей работы стало понятным, я помчался к заветному финишу, словно разогнавшийся курьерский поезд!

Впрочем, я же не о той, почти забытой моей работе. Я о мозге! О том, что он может производительно работать, когда его хозяин спит. Для этого важна, как и во всём, лишь правильная организация процесса! Но кто об этом знает?

Я заметил, что в нынешнем состоянии для меня открылся ещё один любопытный аспект, который раньше, опять же, из-за вечной гонки и суеты наших однообразных будней, был недоступен. После того, как мне волей случая удалось задержаться на этом свете, я будто какой-то барьер в своём познании перешагнул, за которым открылся новый огромный мир, неизученный и непонятный ранее не только мне, но и никому вообще, не испытавшему, как и я, нечто подобное.

После возвращения сознания, у меня появилась прямо-таки распирающая радость бытия и пьянящая свобода, которые я не испытывал ранее, даже будучи вполне здоровым. Теперь же я абсолютно уверился в том, что всё главное у меня впереди. Притом всё, что теперь я имею, и всё, что ещё произойдет со мной, очень легко могло и не состояться. Было бы нестерпимо жаль, если жизнь продолжилась бы без меня! И хотя когда-то именно так и случится, но только не теперь! Потому, придя в сознание, я не мог допустить даже мысли о том, что пришел мой последний час! Я просто не мог допустить возможность подобной ко мне несправедливости со стороны собственной судьбы!

Случайно, как мне до сих пор кажется, побывав там, где ничего живого нет и быть не может, я стал необычайно остро чувствовать и понимать многое, недоступное мне ранее. И с этим пониманием я и впрямь сделался мудрее. По крайней мере, мне самому так казалось. Действительно, изменились мои оценки многих событий, изменилось отношение к прошлому и будущему. Даже направление мыслей изменилось радикально. Они стали, мне же на удивление, прямо-таки, философскими, глубокими, неожиданными и по своей тематике, и по глубине, и по результатам.

Мир впервые представился мне не как территориальная совокупность географических континентов, стран и народов, а в виде огромной, едва ли понятной кому-то, целостной системы, имеющей единое управление, стремящейся к реализации вполне логично сформулированных целей и задач. И это удивительное управление планетой привиделось мне, как нечто надгосударственное. Скорее, глобальное, почти космическое. Иначе говоря, всё на земле, и я в этом абсолютно уверился, подчиняется только ей – этой невидимой и непонятной нам, но реально существующей помимо нашего желания единой системе управления всеми людьми на земле, расселенными для чьего-то удобства по различным странам.

Вот только не надо эту систему связывать с какой-либо религией. Это даже смешно, ибо всякая религия, по моим атеистическим представлениям, не более чем несуразные и путаные сказки, а также инструмент для обуздания затюканного населения, способ лишения его собственной воли и собственных мыслей. Эти религиозные сказки примитивны и понятны мне и в целях своих, и в своих средствах. Религия не способна по определению здраво управлять миром! У неё иные цели. Живет она в плену своих путаных догм, а мечтает лишь о полной власти над людьми и о богатстве.

В моих же догадках о мировой власти всё представлялось иначе! У тех, кто управляет планетой, имеются настолько значительные успехи в этом деле, что весь мир, и все мы по отдельности и в совокупности, находимся в их власти, и они поступают с нами, словно с игрушками или с муравьями, чьи реакции и действия им заранее понятны и не опасны. Они будто играют с нами, добиваясь непостигаемых нашими мозгами целей, которые, как мне представляется, связаны даже не с алчным обогащением, как было раньше или повсеместно происходит сегодня на всех уровнях у людей, особенно, богатеньких. Богатеньким всегда мало. Им всегда бы ещё и ещё. Причём, любой ценой! И непременно за чужой счёт! У глобальных же правителей (не подумайте, что это нынешние руководители каких-то государств – такая задача им не по зубам!) интерес к обогащению утрачен – все богатства мира итак давно в их распоряжении. А деньги? Деньги они себе напечатают в любом количестве, которое только заблагорассудится. Для этого имеется ФРС. Стало быть, богатства их не привлекают!

Но что же тогда?

Вот это, пожалуй, и есть самый большой секрет планеты Земля! Любые сведения о себе (а глобальные правители, в общем-то, смертные, как и мы) тщательно от нас скрывают. А более посвящённые из нас, то есть, как-то приближенные к ним, говорят о них не более чем «Ротшильды», «Рокфеллеры», «Барухи» и прочие богатейшие семейства планеты.

Любому ясно, что такие ограниченные сведения ничтожны, и следует искать новые и новые! Но интерес населения планеты, как это ни странно, дальше указанных фамилий, действующих на мозги людей, словно, накидка на клетке попугая, не распространяется: «Ротшильды, так Ротшильды! Какое нам дело! Нам-то в любом случае до них не дотянуться!»

Вы заметили? – размышлял я сам с собой, словно мне перечил воображаемый собеседник. – Последняя часть фразы свидетельствует о полной покорности населения! Стало быть, те, кто нами управляют, умеют внушением превращать население мира в покорную массу. Даже наши возмущения, если они таки прорвутся, после подобного внушения адресовать некому! Действительно, какой смысл возражать, сопротивляться, восставать, если на это никто не реагирует? Пусть вам даже очень скверно, но в таком случае ровным счетом «ничего не изменишь»! И «остаётся лишь терпеть!» Наверное, именно затем нам вдалбливают с детства столь удобное властителям правило: «Терпение и труд всё перетрут!» Терпение остается нам, а наш труд достаётся им!

Остаётся лишь удивляться, насколько гениальна используемая установка! Всех нас призывают работать и терпеть, ничего нам не обещая! Будто заявленное «перетирание чего-либо» является достойным вознаграждением за ваш труд? Часто каторжный труд! Даже собаки Павлова, и те слюну пускали лишь, если им демонстрировали что-то съестное, а здесь ничего даже не обещают, а слюна у всех течёт, и все работают на износ!

Прямо-таки, гениальное управленческое решение! Некими заклинаниями столь эффективно оглуплять своих рабов, что они изо всех сил стараются добиться чуждых им интересов! И надо же! Эти нелогичные заклинания прекрасно работают! Ибо весь мир действительно послушно трудится, получая мизерную часть того, на что может претендовать, а наибольшая часть произведенного продукта уходит тем, кто воплотил столь нелепую, но весьма действенную мотивацию их каторжного труда!

Не секрет, что люди, способные мыслить самостоятельно, чтобы заниматься этим, должны иметь необходимые условия. Не напрасно ведь именно обеспеченный Ньютон открыл свой закон, изнывая под яблоней от безделья, в то время как простолюдин, которого жизнь обязывала эти яблоки аккуратно срывать, укладывать в ящики, надрываясь, тащить их на базар, где, на его беду, их могли не раскупить, был придавлен совсем иными заботами. Он всегда напряженно трудился физически, а его голова всегда искала способы, чтобы увернуться от очередной напасти и как-то выжить! То, что спелые яблоки падают на землю и бьются, он считал привычным и естественным явлением, над которым следует не размышлять, а упреждать! Для этого не философствовать нужно, а поскорее поворачиваться!

«Черт, побери! – который раз ругался я, лежа в своей реанимационной палате. – Кровать поставили так, что единственное окно оказалось за моей спиной. Хотя бы облака увидеть… Где они – там и настоящая жизнь! И нет там опостылевшего «Сименса», капельниц, дозаторов и прочей гадости, основательно поднадоевшей!»

Ротшильды! И что же им от нас нужно? – опять вспомнилось мне. – Ведь ни деньги же, и ни прочие богатства, которых у них и без того – пруд пруди! А, может, нужны и деньги… Допустим, чтобы не позволить конкурентам себя догнать? Впрочем, скорее всего, им нужна абсолютная власть над планетой. Ради того, чтобы всегда и во всём оставаться хозяином положения, словно человеку, разоряющему в своё удовольствие большой лесной муравейник!

Может, теперь они задумали уменьшить свои заботы, сократив население планеты? Человечество в последнее время многому научилось. Теперь для обеспечения жизни требуется значительно меньше рабов. Зачем же их содержать? Зачем их организовывать?

Эти властелины, поднявшись над нами, перестали ощущать себя обычными людьми. Они теперь – небожители! Потому давно забыли о человеческой боли, о страданиях, причиняемых эффективным якобы их управлением. Они давно отгородились от нас фантастической роскошью, неограниченными возможностями и презумпцией невиновности. И жизнь на Земле они устраивают для своей забавы, всё чаще используя для этого чудовищные средства: войны, эпидемии, планируемое бесплодие, голод и прочие.

Натворили они более чем много! Тут и внедрение своих марионеток во все государства в качестве официальных «руководителей». И три кровавые мировые войны (именно, три, а не две, как до сих пор считается в нашей странной истории, поскольку «наша» отечественная война 1812 года являлась частью «нулевой» мировой войны, которая тогда, как и положено мировой войне, велась на всех континентах), ужас которых население до сих пор помнит. И более ста региональных войн, развязанных только за последнее столетие. Причем, в последние десятилетия войн становится всё больше! И всё чаще они связаны с США.

Тут и умышленное энергетическое затормаживание Африки, чтобы она, не дай бог, не смогла развиваться в ногу с остальными, не стала бы конкурентом в производстве, не осложнила бы кое-кому сбыт продукции. Тут и игры с эпидемиями, и со СПИДом, и так называемым большим спортом, давно аморальным и пропитанным всякой химической гадостью. Тут финансовые пирамиды и махинации, и умело спровоцированные мировые экономические кризисы, и внедрение в сознание населения всевозможных фобий, вроде нависшей над людьми угрозы терроризма.

Тут и всё более настойчивые попытки разрушения института семьи, как ячейки, в которой дети усваивают традиционные ценности своего народа. Потому теперь даже не тайно, а всё чаще открыто предлагается отлучать родителей от воспитания своих детей, и передавать его в руки школы, нужным образом преобразованной, готовящей неуёмных потребителей и необразованных послушных и запуганных рабов. (В Великобритании давно – именно так. Там родители не имеют права, подчеркиваю это, не имеют права ни ходить в школу, ни каким-то иным способом интересоваться, что в школе происходит с их детьми! То же самое внедряется и в других европейских странах). Именно для того началась популяризация мерзких однополых браков.

Тут и приоритет в обществе всегда заведомо аморальной сферы торговли над обеспечивающей всё и вся сферой производства, и многое другое.

Потому у тех, кто это замечает и хоть иногда пытается самостоятельно шевелить мозгами, рано или поздно возникнет вопрос: «Если в неразберихе на планете кто-то действительно заинтересован, если этот кто-то все безобразия устраивает вполне умышленно, то, как же ему, властелину, такое огромное дело удаётся? Как он не надрывается? Допустим даже, что он не один, а их целая сотня подобных властелинов, но ведь под их управлением две сотни государств, пять континентов и миллиарды людей! Как же удаётся этим властелинам, или, что значительно точнее, мировому правительству, вершить свои гадкие делишки в толще такой громады?»

Что-то не приходилось мне слышать ответ на этот вопрос! Все молчат, хотя, как мне кажется, ответ находится почти на поверхности! У мирового правительства, как оказалось, всё организовано просто и эффективно. В каждой стране они ставят своего наместника, который считается официальным руководителем государства, называясь королем или президентом. Его обволакивают средой лояльных к мировому правительству помощников, которые контролируют самые важные в стране направления: финансы, законодательство, суды, армию, полицию, науку и прочее. Все они, эти великолепные помощники мирового правительства, конечно же, только на словах выступают за национальные интересы своих стран и имеют определенную свободу действий в рамках представленных им полномочий, что, впрочем, воспринимается населением, как их полная должностная самостоятельность. Потому не возникает даже подозрений в их фактическом предательстве и работе на «дядю».

Но жизнь течёт в полном согласии сторон лишь до тех пор, пока какие-то неугомонные помощнички не забывают, кто их хозяева, и что именно они требуют. Такое тоже случается, что забывают! И не столь уж редко! Тогда бунт пресекается любым способом из десятка возможных, будь то государственный переворот, внезапное самоубийство, очередные перевыборы, авиакатастрофа, невыносимая дискредитация в глазах общественности, сердечный приступ или нечто подобное.

Я абсолютно уверен, что все страны мира поставлены в оговоренную выше колониальную зависимость, слегка припудренную разговорами о демократии, за исключением, разве что, Северной Кореи и Ирана. Все остальные страны заполучили своего президента, правительство, госбанки, вооруженные силы и прочее, которые преданно служат отнюдь не своей стране, а ее заклятым врагам.

Кому-то может показаться странным, но таким же образом происходит управление и Соединенными Штатами, которые, как и остальные страны, являются не более чем игрушкой в руках мирового правительства. Иллюзии по поводу самостоятельной политики США возникают в связи с тем, что мировое правительство любит использовать эту сильную страну в виде экономической или военной «дубины» для принуждения или наказания временно непокорных стран. Вот и складывается мнение, будто сильные и агрессивные США вступают в войны по своей воле. Будто они в этом самостоятельны. Будто это они правят миром!

Еще не так давно к числу непокорных стран относился и великий Советский Союз. В сталинское время он серьезно спутал карты мировому правительству, все ближние и дальние планы которого проваливались один за другим, хотя до Сталина всё у них шло как по маслу! Вспомним хотя бы, что именно по приказу мирового правительства и усилиями его ставленников Россия вышла из первой мировой войны, открыв Германии свой фронт. Затем, с их же легкой руки, сама пережила ужасы двух подряд революций и, вдобавок, братоубийственную Гражданскую войну. Казалось бы, истощив себя, наша страна окончательно утратила способность сопротивляться усилиям мирового правительства, как оно и задумало, и тогда весь мир, уже без остатка, мог оказаться в его руках!

Однако же – не тут-то было! Всё оказалось куда сложнее и менее управляемо, нежели замышлялось! Сначала мировому правительству не удалось надолго закрепить во главе новой России своего агента в лице Якова Михайловича Свердлова, поскольку рабочие на одном из митингов, разобравшись с чьей-то помощью в том, кто организовал покушение на Ленина, так крепко агента побили, что он недолго протянул. Не до конца исполнил свою роль и другой агент мирового правительства – Лейба Давидович Троцкий, не сумевший после смерти Ленина оттеснить Сталина, чтобы самому, как планировалось мировым правительством, закрепиться во главе Советской России. Сначала закрепиться, а потом, запутав всех и вся, уничтожить страну в «огне мировой революции».

Да и сам Владимир Ленин неожиданно повел страну не путем, выгодным мировому правительству, а своим, национально обусловленным. Пришлось его поправить! Нужные люди (имеется в виду, конечно же, не полуслепая эсерка, то есть, член партии социал-революционеров, Фанни Каплан, как официально было объявлено) не сумели Ленина убить на месте преступления, но ранили его тремя пулями, которые очень скоро окончательно вывели Владимира Ильича из числа активных творцов новой истории мира.

Казалось бы, дело сделано. Не Троцкий, так Зиновьев или Бухарин вот-вот начнут управлять Советской Россией в интересах Демона. И вот тогда совершенно непредсказуемо из множества дисциплинированных большевиков выдвинулся удивительный человек, и теперь о нём можно заявлять с вполне обоснованным пафосом, ниспосланный русскому народу небом. Он на десятилетия вырвал нашу страну из лап внешнего управления. То был, конечно, Иосиф Сталин.

Он оказался столь грандиозной личностью, постепенно сформировавшейся в недрах многонационального российского народа, что сумел организовать и успешно провести в Советской России две совершенно необходимые для ее выживания, но, веками всем казалось, непосильные реформы, сразу сделавшие страну относительно независимой. Первая реформа, – коллективизация сельского хозяйства, – резко подняла производительность труда на селе, благодаря чему ослабила вечный голод и одновременно высвободила сельские рабочие руки для города, где уже начиналась вторая реформа – индустриализация промышленности. Результаты обеих реформ позволили не только победить в войне против Европы, подмятой Гитлером под себя, не только подняться в космос, но и отбить у США желание воевать с Советским Союзом уже после второй мировой войны, в пятидесятые годы и дальше, хотя такие планы в Штатах в те годы являлись приоритетными.

Всё это – подлинные заслуги Сталина и его главного помощника, Берии! И больно, и странно, почему же до многих так и не доходит, что, не появись Сталин в свое время, не было бы и столь короткой, но яркой истории нашего Советского Союза! Ведь в очереди «поправить историю» уже стояли всякие Троцкие, Бухарины, Свердловы, Тухачевские и прочие люди известной национальности, готовые по заказу мирового правительства «оседлать» нашу страну и превратить ее в свою колонию, как теперь.

И что здесь нового? Посмотрите сами, вся история нашей земли пестрит периодами иноземного правления, осуществляемого с упомянутой целью. Убили Грозного, и через какое-то время, после всяких смут (то есть, активного неприятия русским людом происходящего) на триста лет установилось правление проанглийских Романовых (хотя формально почти все они являлись немцами). Уж они-то гнули свою английскую линию! Правда, история всё равно оказалась не столь уж прямолинейной. Неожиданно молодой Петр решил править самостоятельно, избавившись от двоевластия со своим братом, – и скоро оказался узником Бастилии под именем известной «железной маски». А вместо него нам подсунули (прямо как сегодня!) некого изувера по имени «Петр Великий». Почти всю землю нашу опустошил ведь, ирод! Затем одна за другой накатили «немецкие тетки», взявшие себе для прикрытия милые русские имена и отчества! В том числе, противно даже говорить, превозносимая до сих пор с подачи всевидящей Англии «Екатерина Великая». А нас лживые доморощенные историки (это преобладающее образование в среде советских партийных работников!), кующиеся по программам Шлёссера и Миллера, до сих пор убеждают, будто она «любила Россию и несказанно много для нее сделала»! Какая изощренная ложь!

Потом вдруг Павел Первый взбрыкнул, решив вместо Англии подружиться с Францией. Но не протянул и четырёх лет. Был убит при участии не осознавшего своей роли сына Александра. От его имени быстренько уничтожили все достижения его прогрессивного отца. И так далее. Что уж на это теперь время тратить…

Потому идея усаживать на наш трон «своих людишек» для мирового правительства не нова! Этот метод на наших исконных землях до сих пор в чести! Тот же Горбачев назначен отнюдь не Политбюро ЦК КПСС – это лишь официальность – а был одобрен всем мировым правительством посредством Маргрет Тэтчер, с чего-то вдруг прилетевшей на похороны «некого» Черненко, председателем похорон которого оказался Горбачёв. Накануне такое решение, означавшее и переход высшей власти в его руки, было принято Политбюро с подачи своего аксакала Громыко, всю долгую жизнь проработавшего за рубежом, большей частью, в США, и прослывшего за свою неподкупность Мистером «нет»! Но таким уж неподкупным он был на самом деле? Неужели ничего к нему там не прилипло, повлиявшего на его убийственное для страны предложение относительно Горбачёва? Особенно, в последние годы жизни, когда захотелось покоя, тепла, уважения и славы! А заодно и крупного счёта в швейцарском банке на нужды детей и внуков. Мне в это не верится! Особенно не верится, поскольку вооруженный знанием последующих событий, я представляю, насколько мировое правительство было заинтересовано в продавливании на пост Генсека именно Горбачёва. И это назначение состоялось, что странно! Ведь о членах Политбюро можно сказать немало самого плохого, но подумать о том, что они не представляли себе степени аморальности Горбачёва, никак нельзя! Они, в основном, были очень неглупые люди.

Впрочем, выбор у них был невелик – Андропов основательно постарался, чтобы претендентов, за исключением, уже стоящих на краю могилы, в обойме не осталось. Машеров, Щербицкий, Кулаков, Романов, Хохлов – кто еще на его совести? Хотя даже перечисленные у кого-то окажутся под вопросом – Андропов ведь знал, как делать делишки, чтобы никто и никогда…

Но вернусь-ка я к Сталину. Для мирового правительства, именно из-за своих заслуг, Сталин навсегда остался костью в горле. Кстати, даже Вторая мировая война началась именно потому, что Советская Россия в двадцатые и тридцатые годы благодаря тому самому Сталину сумела выскользнуть из рук мирового правительства (это после столетий полной управляемости!), а ему-то, злобному мировому правительству, мечталось добиться, наконец, полного себе подчинения всей планеты. Но, коль скоро, план очередной раз провалился, то стали готовить Третью мировую, опять же не начавшуюся вот-вот после Второй лишь из-за впечатляющих послевоенных успехов Советского Союза под руководством всем известного, но охаиваемого человека.

Разумеется! У Советского Союза еще с Отечественной войны осталась самая сильная в мире армия; потом на удивление быстро появилось и ядерное оружие, чуть погодя, ракеты, как средство его доставки, мощная авиация дальнего действия – всё это помешало мировому правительству реализовать свои планы порабощения Советского Союза в пятидесятые и шестидесятые годы. Стало быть, им надлежало действовать и далее, потому начались другие игры, направленные уже на поддержку любых враждебных сил, способствующих внутреннему ослаблению, разложению и развалу СССР.

Казалось бы, Хрущёв очевидный, активный, хотя до поры скрытый враг советского народа, убив Сталина и затем Берию, автоматически покончил и с социализмом. Так-то оно так! Социализм действительно стал уже не тем, не сталинским, не народным, а партократическим, да только и Хрущев неожиданно для Демона взбрыкнул, ощутив за собой накопленную страной при Сталине силу, и решил, не подчиняясь мировому правительству, поиграть в независимость. Надо сказать, это ему удалось. Особенно, своевременной и эффективной военной помощью Вьетнаму в его войне с США, в результате чего американцы с большим трудом выпутались из Вьетнама. А своё лицо Штатам удалось окончательно не потерять лишь с помощью своего «нового друга» Л.И. Брежнева (уже после снятия Хрущева с должности).

Вторым актом независимости Советского Союза стал так называемый Карибский кризис. В нем опять же Хрущев вчистую переиграл Кеннеди. Он заставил США вывести свои ракеты с территории Турции, недавно туда введенные и весьма нам угрожавшие, и навсегда оставить в покое героическую Кубу. Это соблюдается всеми президентами США даже сегодня. С позиций мировой истории может показаться странным, но с тех пор в нашей стране Хрущева высмеивают, как дурака, хотя он таковым никогда не являлся. Негодяй? Безусловно! Еще какой! Но, отнюдь не дурак!

Потому мировому правительству понадобилось еще десять лет, чтобы подготовить и осуществить заговор, условно говоря, под руководством Брежнева, чтобы убрать Хрущёва, оказавшегося при всей его необразованности и вредоносности для страны, независимым и упёртым руководителем, способным при опоре на военную и экономическую мощь Советского Союза поддерживать и его полную политическую независимость.

При этом нельзя упрощать деятельность Хрущёва. При всей его подлючести, он действительносделал немало хорошего для советского народа. Оно и понятно – надо же ему, чтобы удержаться у власти, на чём-то завоевать уважение народа, а, значит, и относительную лояльность управляющей прослойки. В этом плане одно жилищное строительство в СССР, самое масштабное в мире, чего стоит! Да и освоение целины, успехи которой без стыда приписал себе Брежнев!

Наверное, очень правы те, кто ругает и то строительство, и ту целину, поскольку наворочано и там, и здесь было предостаточно, но народу жилось бы значительно хуже без этих неидеальных деяний. И, тем не менее, Никита Хрущёв всегда был врагом нашего народа, был сторонником разрушительного троцкистского пути, предполагавшего, что именно русский народ должен принести мировую революцию на своих штыках и погибнуть как солдат этой революции (об этом лучше потом поговорить).

Уместно заметить, что и оба сына Хрущева оказались предателями. Старший осужден военным трибуналом за неумышленное убийство офицера Красной Армии в куйбышевском санатории, но тюремное заключение ему было заменено, как обычно делалось во время войны, отправкой на фронт. Видимо, боясь, что после окончания войны придется реально что-то отсидеть, он перебежал к немцам и использовался ими в пропагандистских целях, но был выкраден советскими партизанами, судим повторно, но уже за измену Родине, и расстрелян.

Второй сын Хрущева после войны успешно работал в авиационных и ракетных конструкторских бюро выдающегося конструктора Владимира Челомея, но через некоторое время после развала СССР тоже предал свой народ, перешел на сторону врага и ныне живет и преподает историю советской космонавтики в каком-то университете США.

Более того, как-то в эфире радиостанции «Свобода» объявилась некая политолог Нина Хрущёва. И меня осенило, – ошибки быть не может – это действительно родная внучка Никиты Сергеевича, ибо фамилия очень редкая, а имя Нина – это имя ее бабуши, и живет внучка теперь в США, куда не столь уж давно удрал ее отец. Для полной ясности сброшу шелуху с внушительно и как-то уж чересчур интеллигентно звучащей профессии – политолог? Поясняю, человек, ее представляющий, в силу своей должности активно служит политической верхушке государства, объясняя населению, насколько правильны и умны все действия этой верхушки, какими бы на самом деле они не являлись. Нина, заметьте, не выбрала себе профессию нейтральную, чтобы хоть так уменьшить вред, причиняемый своей бывшей родине от пребывания в Штатах! Но ее это не волнует! Таким образом, стали очевидными жизненные приоритеты уже и внучки бывшего руководителя СССР, резко проявлявшего когда-то свою партийную нетерпимость к антикоммунистической политике США. Но теперь, без покрова шелухи, всё встало на свои места, обнажив истину! Ну и семейка!

Впрочем, продолжу. В 64-м году гладко прошедший в СССР государственный переворот сместил Хрущева с олимпа и привел на вершину власти Леонида Брежнева, совершенно никчемного в роли руководителя партократа. Матерые заговорщики выдвинули его в качестве прикрытия, то есть, как мальчика для битья на случай провала заговора и необходимости самим уйти в тень с незапятнанной репутацией. Но Брежнев их вполне устраивал и позже, поскольку в силу своей покладистости не мешал делать то, что они считали необходимым, потому до своей смерти он так и оставался на вершине власти, обладая ею лишь формально, лишь в глазах неискушенных советских людей. Рулил, конечно, не он.

Удивительно, но в нашей стране до сих пор многие верят, будто период правления Брежнева оказался для страны и народа прямо-таки золотым веком.

Сомневаюсь, что так происходило в действительности. Был ли Брежнев столь полезен стране и народу, как теперь многим кажется, или, на худой конец, хотя бы безобиден для СССР? Или за ним водятся непростительно грязные делишки, тщательно скрытые от населения тогда и уже не интересующие никого сегодня, которые способны радикально изменить прежние оценки периода правления Брежнева?

«Попробуем разобраться на примере!» – меня как обычно тянуло на имитацию публичности, хотя я по-прежнему рассуждал сам с собой, пребывая в абсолютно неподъемном положении и, конечно же, не имея свидетелей своих пламенных речей.

Вам тоже нравились брежневские времена? А как считаете, разумно ли восхищаться вкусом пирога, если через минуту можете от него погибнуть? Ах, да! Вы же не могли это предсказать? Так? Вот так и наше население, обманутое подброшенной ему ядовитой приманкой, не заметило наиболее важной, прямо-таки убийственной сути брежневского благополучия. А оно, всё это хваленое брежневское правление, повернуло страну не к желанному труженикам покою и благополучию, а к развалу экономики и общественной морали под шумок о демократии, свободах, реформировании и возрождении чего-то и где-то. Можно предположить, что отчасти оно делало это вслепую (у нас, необлечённых властью, до сих пор нет прямых доказательств о преступных намерениях!), а отчасти – вполне осмысленно. Но развал-то усиливался. Усиливался неуклонно, но всё же не столь стремительно, потому многие этого не замечали тогда, а уж сегодня и не вспомнят, рисуя для себя всё в розовых тонах!

Так или иначе, но именно брежневский режим впервые за десятки труднейших лет советской власти опять лишил страну независимости, и за некоторые подачки, часто весьма крупные, подчинился мировому правительству. Или тупо, неосознанно шел на поводу у наших более умных врагов, которые ловко играли на тщеславии генсека, во многом за счёт этого управляя нашей огромной сильной страной, которая при порядочном руководстве вполне могла оставаться достаточно независимой.

Именно Брежнев, озабоченный лишь мнением, складывающемся о нем у народа, но чересчур вялый и аморфный, чтобы успехами руководимой им страны зарабатывать себе авторитет, подточил экономический, внешнеполитический и морально-нравственный фундамент Советского Союза, в результате чего он накренился, а позже и совсем рухнул. Даже Хрущев, враг куда более серьезный, в общем-то, обеспечивал существенное движение страны и вперед, и вверх, в отличие от демократического режима Брежнева. Да и демократия была липовой, показной, прожужжавшей людям уши, а потому всё же принятой ими, хотя и с ироническими насмешками. А когда народ поверил, что в стране демократия, и власть боится народа, он сделал ошибочный вывод, будто власть обречена ему служить, и будет служить, поскольку опасается народного гнева. Отсюда последовал странный вывод, будто любой власти можно довериться, и всё пойдет как надо, ведь она не дремлет! С того времени народ вообще перестал во что-либо «совать свой нос!» Потому партократия в своих личных интересах спокойно рулила всем и вся, нисколько не опасаясь народного гнева!

Режим управления Брежнева по инерции считался демократическим ещё и потому, что сам Брежнев панически боялся самостоятельно принимать даже самые неответственные решения, и всегда прятался за спину Политбюро, ЦК и любого иного коллектива. Типичное свойство бюрократа – никогда не брать на себя никакую ответственность! Выходило, будто все решения принимаются коллективно, стало быть, народом! Стало быть, демократия! Но на деле культивировалась коллективная безответственность и полное отсутствие самостоятельности и инициативы со стороны небожителей.

Вот еще важный момент той поры. Недавно многие заметили появление в лексиконе телевидения еще одного магического словечка – конспирология. Под ним подразумевается некая теория (разумеется, нелепая или несостоятельная), которая объясняет многие неясные моменты из истории мира наличием каких-либо заговоров. Это словечко наши телевизионные агенты влияния обязаны произносить с усмешкой, с иронией, с сарказмом, что они успешно и исполняют, внушая населению, будто заговоры случаются лишь в воспаленном мозгу насмерть перепуганных душевных больных.

По разумению кукловодов это словечко должно вызывать недоверие к любому человеку, докопавшемуся до истины, и нейтрализовать ее в умах людей, неспособных мыслить самостоятельно и критично.

И ведь сработало! Слово полюбилось многим, и продолжает широко использоваться агентами влияния и повторяться неполноценными мартышками.

Но ведь, куда ни глянь, именно заговорами испокон веку вершатся любые политические дела и, тем более, все грязные делишки. Разве много требуется жизненного опыта, чтобы это понять? Неужели вы сами не знаете, как в лицо вам говорят одно, а за спиной неожиданно для вас творят противоположное! И цели становятся вам понятными значительно позже: сначала надо перетянуть кого-то на свою сторону, сформировав «большинство», которое у нас всегда почему-то считается правым, потом опорочить возможного противника, закамуфлировать свои истинные замыслы, подготовить задуманный переворот…

Разве это для кого-то новость? Тогда почему ехидная интонация вкупе со словом «конспирология» сбивает стольких людей с толку? Только потому, что заговорщики действуют не глупо, а те, кого они обманывают, и их окружение, обычно чересчур доверчивы, будто не представляют, насколько цинично совершаются обычно любые подлости.

Итак, сегодня пресловутая конспирология в сознании населения превращена в некое подобие нереальной смешной глупости и в стремление простачков напустить тумана на «истину». Потому-то всем мартышкам вдруг стало «ясно», что никаких заговоров нигде нет, не было и быть не может! И, тем более, глобальных!

«Ха-ха! – всюду послушно вторят своим пастухам бараны. – Заговоров быть не может! Это всё – конспирология!»

Замечали? Тогда подведем итоги. Это же действительно прекрасный результат обработки населения для тех, кто всегда и во всём действует с помощью якобы несуществующих заговоров! Теперь их руки развязаны! Никто и не заподозрит заговорщиков, поскольку заговоров-то не бывает! Замечательно! Просто и эффективно!

Ох, если бы эти многочисленные и никчемные, легко управляемые наивные людишки, могли хоть что-то вовремя понять! Если бы они могли самостоятельно осмысливать и усваивать получаемую информацию, превратив полученные трудом знания в выводы и убеждения! Но надеяться на это не приходится! Большинство людей, как это ни прискорбно, совершенно не способно на самостоятельную умственную деятельность! Услышать, увидеть, запомнить, пересказать – это ещё можно, но ничего более! И не стоит обвинять меня в том, что я всех людей считаю недоразвитыми, или чересчур превозношу себя! Если считаете виноватым меня, то узнайте, что думает по этому поводу крупнейший специалист РФ в вопросах изучения мозга, как мыслительного органа, книги которого мне приходилось читать, Сергей Савельев. Он высказывает такое же мнение. Притом указанное положение считает вполне нормальным, ибо жизнь в отлаженном социуме не побуждает людей думать. Более того, многих собственные размышления вышибают из общего потока, принося им одни лишь неприятности. Так что, не следует меня обвинять в том, что я стремлюсь представить человечество глупее, нежели оно есть на самом деле! Скорее всего – я близок к истине, которая чересчур нелицеприятна, а потому и вызывает неприятие большинства тех самых, неспособных мыслить самостоятельно.

В части мировых заговоров мне весьма интересна книга отставного английского разведчика Джона Коуэна «Комитет трёхсот». Она открыла не только для меня – для всех, обладающих хоть какой-то способностью мыслить, самый главный заговор против населения Земли, и предоставила не только доказательства этого заговора, но и список фамилий и семей, осуществивших сей вселенский заговор, действующий многие века подряд. Тем не менее, столь удивительная книга, которая должна была, казалось мне, заинтересовать весь свет, так и не получила заслуженного ею широкого распространения. А ведь именно она дает представление о том, кто, как и зачем наладил тайное управление нашей планетой? Прочитавший ее, по крайней мере, не станет обвинять меня в пропаганде моих якобы сумасшедших идей о заговорах! Но не сбылось – большинство не прочитало, не осознало, ничего не предприняло для самозащиты! И продолжает ничего не знать!

Может, кого-то на умственную активность подвигнет истинная гражданка США по имени Сьюзан Линдауэр, некогда занимавшая достаточно влиятельные посты в структурах управления США и в ООН? Её отец Джон Говард Линдауэр (второй) в своё время был издателем газеты и кандидатом на пост губернатора штата Аляска от Республиканской партии, то есть, не последний человек. Ей же самой по случаю довелось вскрыть подготовку так называемого «11 сентября», когда в США сама действующая власть организовала крупномасштабный террористический акт, в котором с далеко идущими целями обвинила как действительного организатора преступления своего бывшего агента-террориста, вышедшего, как и многие, из подчинения, Усама Бен Ладена.

Теперь многим совершенно понятно, что обвиненный в тяжелом преступлении Бен Ладен, не имел к нему никакого отношения. Всё задумала и вершила американская власть.

Сьюзан поначалу не верила в злой умысел власти, не верила в существование придуманных ею террористов, потому пыталась предотвратить чудовищное злодеяние объяснением многим должностным лицам, что может произойти чудовищная кровавая ошибка! Всё обстоит, по ее мнению, совсем не так, как объясняется в секретных документах по поводу подготовки теракта. В документах явные подтасовки и ошибки! Никто не готовит теракт, тем не менее, может произойти огромная трагедия, в которой погибнут тысячи людей.

Сьюзан оказалась настолько активной, что могла помешать осуществлению этого дикого, чудовищного по масштабу и цинизму заговора, осуществленного на высшем уровне власти, потому была упрятана в американскую тюрьму; затем переведена в дурдом. Ее пытались лишить интеллекта, принудительно посадив на наркотики! Спасла Сьюзан общественность, объединившаяся в ее защиту с помощью интернета.

В этом случае покрывало лицемерной демократии с лица США всё же оказалось публично сдернутым! Но всем гражданам страны было приказано под страхом тюремного заключения ничего, связанного с трагедией 11 сентября, больше не замечать и не обсуждать в течение пятидесяти лет!

Кстати, на такое же время жителям этой страны было приказано забыть и об убийстве президента США Джона Кеннеди, ставшего жертвой еще одного значительного заговора, осуществленного на глазах многих тысяч приветствовавших президента людей. По всему видно, что система закрывания глаз на последствия многочисленных заговоров, чинимых в США, прекрасно отработана в мельчайших деталях! А теперь эта система внедряется и у нас!

И после такого разоблачения кто-то еще не верит в заговоры, преподносимые нам всем в упаковке тех или иных трагических случайностей?

Ах! Я вас так и не убедил, и вы по-прежнему в заговоры не верите? Даже возмущены тем, что я сейчас наплёл?

Еще бы, вы не возмущались! Вы же хорошо помните те благополучные и для вас времена! И не может такого быть, чтобы вы сами не разглядели предательства Брежнева, если бы оно, конечно, имело место. Разве вы думаете иначе?

Нет! Нет! И нет! – именно так ответит почти каждый житель брежневской поры. Он уверен, что всё было лучше, нежели всегда!

Но тогда пусть он объяснит некоторые важные факты как-то иначе, нежели это сделал я! Если же это у вас, господа, не получится, то те факты станут доказательством чего-то неофициального, тайно совершенного, и потому тщательно скрываемого от населения. Они-то – и есть те самые и заговоры, и политические интриги!

«Заодно прошу принять к сведению, что сегодня, отлёживаясь в реанимации, я не в состоянии подтвердить статистические, финансовые, исторические и прочие сведения, используемые мною исключительно по памяти. Прошу вас также поверить на слово тому, что мне стало по силам самому вспомнить. Ну а вы потом, если захотите, ещё сможете все мои сведения проверить самостоятельно! Договорились?» – я по-прежнему рассуждал сам с собой, что для меня являлось занятием привычным, будто вёл беседу с несуществующим, но уважаемым мною оппонентом, возражения которого я старался предугадывать и не оставлять без внимания.

Мне вообще нравится спорить с самим собой, поскольку в подобных случаях «обе стороны» не нуждаются в отвлекающих от сути доказательствах, которые я и без того давно знаю и не хочу ни повторяться, и не отвлекаться. Можно утверждать всё кратко, не увязая в отступлениях во второстепенное, в пояснения, ссылки, авторство и доказательства.

Действуя именно так, я расскажу вам сейчас некую занятную почти детективную историю, состоящую якобы из несвязанных между собой событий, произошедших когда-то в действительности. Простите, если покажусь не совсем логичным. С этим действительно у меня появились трудности. Договорились? А выводы делайте сами!

Так вот! Начну, как может показаться, очень издалека. В мае 1961 года самый молодой президент в истории США Джон Кеннеди выступил в конгрессе с изложением грандиозной программы «Аполлон». На неё намечалось израсходовать уже в течение первых пяти лет 9 млрд. долларов, то есть, действовать масштабно, щедро и интенсивно. Конечной целью программы провозгласили полет и посадку гражданина США на Луну еще в текущем десятилетии, то есть, не позднее 1970 года.

Это заявление – факт бесспорный! Такое было! Но интереснее знать, что вынудило Кеннеди так поступить? Почему вдруг далекая и холодная Луна, никому до тех пор в США не мешавшая, настолько приковала внимание американцев? Зачем она им понадобилась?

Кеннеди действительно действовал не по своей воле – им руководили сложные обстоятельства! Дело в том, что с 4 октября 1957 года по 12 апреля 1961 года СССР совершил столько невероятных прорывов в космосе, что население США, еженедельно узнававшее о новых и новых из них, почувствовало, с одной стороны, что СССР явно могучая держава, способная на первенство, а с другой стороны, что руководство США постоянно врет своему населению о действительном соотношении сил. Распространение подобных настроений серьезно угрожало политической стабильности в стране.

Вот тогда Кеннеди и пришлось публично изобразить, будто США раньше и не думали заниматься всякой ерундой, подобно Советскому Союзу, вроде: запуска первого спутника; запуска в космос первого живого существа в виде собачки по кличке Лайка; облета Луны и фотографирования ее обратной стороны; запуска спутника в сторону Солнца, чтобы познакомиться с ним «поближе», и прочего. Вместо этого США сразу «возьмут быка за рога», и очень скоро их астронавты, до сих пор не сумевшие продемонстрировать миру хоть что-то существенное, лихо посетят Луну!

Да! Выступление Кеннеди и впрямь было красивым и убедительным! Однако скоро те, кому было поручено решение той самой космической задачи, выяснили, что никакие деньги не помогут Штатам в указанные президентом сроки преодолеть никем нерешенные в мире технические и физиологические проблемы, стоящие на пути к Луне. Прожженные политики США явно подставили своего молодого президента Кеннеди (некогда отважного командира боевого катера времен второй мировой войны), ведь задача оказалась невыполнимой!

Таким образом, американским специалистам стало совершенно понятно, что США не только не смогут догнать Советский Союз, хотя бы повторив некоторые его успехи в космосе, но более того, они не смогут справиться и с тем, что сами же добровольно пообещали миру. Двойной позор казался неминуемым, он приближался с каждым днем, и президенту следовало срочно что-то предпринимать для спасения своего авторитета и авторитета страны!

Прилюдно признать сложившееся положение вещей, как неразрешимое, означало заранее смириться с двойным позором! Но не только! Это означало и начало в США сильнейшего политического кризиса! И последующее отрешение от должности всех и вся. Да и как могло быть иначе, ведь каждому станет понятно, что Президент США и все его политики врут своему населению во всём, разворовывают бюджет и опять врут, чтобы красивыми обещаниями замести следы и уйти от ответственности! Это уже слишком! Хотя и не впервой!

Припоминаю, было и раньше в истории США немало интересных моментов, суть которых похоронена в недрах чрезвычайной секретности.

Например, в своё время США изо всех сил стремились вступить во вторую мировую войну, которую спровоцировало в своих интересах мировое правительство. Иначе как же, не принимая в ней участия, после войны участвовать в дележе богатств Германии, Советского Союза (его тоже планировалось разгромить силами Германии) и остальной Европы! Но население США ещё не понимало своей «выгоды», не понимало, зачем оно должно умирать далеко от родины, якобы защищая ее, и потому воевать категорически не хотело.

Не считаться с населением своей страны руководство США не могло. Потому в декабре 1941 года, когда СССР уже шестой месяц тяжело и кроваво отбивался от Германии, США силами якобы «коварной» Японии организовали разгром своего же Тихоокеанского флота, дислоцированного на базе Перл-Харбор. После столь дерзкой пощечины от Японии, умело подготовленной высшим руководством США, ни один американец-патриот уже не мог публично заявить, будто война – не его дело! Родственники двух с половиной тысяч погибших американских моряков активно и публично требовали немедленного отмщения. Да и остальное население активизировалось: оно требовало спасения «чести» Соединенных Штатов. И США вступили в войну, надеясь, как будущие победители, отхватить значительный куш. Так в итоге и вышло!

Кстати, сто десять тысяч японцев, давным-давно имевших американское гражданство и проживавших в этой стране, и даже не в первом поколении, были на территории США заключены в концлагеря, как люди, угрожавшие безопасности США! Ни к немцам, ни к итальянцам таких мер ни принималось. Неспроста! Такая антияпонская истерия играла на ту же цель!

Тонкость же большой японской аферы, имеющей название Перл-Харбор, заключалась в том, что все должностные лица США, включая президента Рузвельта, которому и следовало в первую очередь заботиться об американском флоте и спасать его, прекрасно знали, что «японцам следует обязательно позволить разгромить американский флот». Именно так Президент США и поступил, сыграв с японцами в поддавки, закрыв глаза на кричащие донесения американской разведки о готовящемся нападении, а позже во всём обвинил природное коварство узкоглазых японцев и преступную самоуспокоенность командующего американским флотом. Кстати умышленно непосвященного в замысел готовившейся предательски-провокационной операции. Но он-то молчать не стал, хотя для запугивания уже был снят с должности и даже понижен в своем генеральском звании.

«Но что делать теперь с этим космосом? – искали выход США. – Вот если бы Советский Союз промолчал, когда мы станем изображать высадку на Луну! Нет! Этого даже мало! Надо, чтобы Союз ещё активно и подыграл нам! Тогда можно закрутить такую космическую мистификацию, которой поверят все! Весь мир поверит, если, конечно, СССР вдруг не опровергнет! Но если всё пройдет, то дело будет в шляпе! И честь руководства США не пострадает!»

Но легко сказать! А как заставить СССР признать перед всем миром, что именно США, не добившиеся в космической гонке буквально ничего, неожиданно для всех обогнали лидирующий в космосе СССР, да еще в таком фантастическом проекте, как высадка первого человека на Луну? Ведь столько лет СССР стремился именно к этому!

Американцы пошевелили мозгами, и оказалось, что для реализации космической аферы имеются вполне реальные методы! Причем даже не один, а целых два.

Во-первых, можно применить метод «кнута»! То есть, шантажировать Брежнева тем, что в случае его упрямства, советскому народу сразу станет известно о его подлой и преступной роли в убийстве второго человека в иерархии СССР, Лаврентия Павловича Берии, что, кстати, совершенно соответствовало действительности. И был то – явный государственный переворот с последующим уводом страны в сторону от социалистического пути. Интересно, наверняка ехидничали американцы, как к этому отнесётся советский народ теперь? Пусть даже роль Брежнева в перевороте была никчемной, но сильнейший политический кризис в Советском Союзе всё равно будет гарантирован! А он, сам по себе, явление такого масштаба, что не только Брежнев «полетит»!

Стало быть, рассчитывали в США, руководство СССР спасует и пойдет на условия, выгодные для США.

Во-вторых, применить метод «пряника»! Ведь Брежнев, и это в США прекрасно знали, не только беспрецедентный бездельник, но еще и крайне тщеславен и мелочен; любит большие иностранные автомобили и охоту, а вот экономические дела в стране, которой он якобы управляет, совсем завалил. Поскольку он, хоть и ученик Хрущева, но ему не чета! Он не обладает ни природным умом учителя, ни энергией, ни предприимчивостью, ни умением рубануть словом, словно топором! В общем-то, Брежнев, как на него не погляди, как руководитель, совсем для своей высокой должности не пригоден! Во многом потому и с экономикой в стране плохо, а у него на уме всё равно одна лишь блажь!

Если в столь сложной для Брежнева экономической ситуации посулить ему деньги, много денег, на которые он, словно в том заслуга его самого, сможет построить в СССР Камский автомобильный гигант, очень нужный для народного хозяйства, расплатиться за Волжский автомобильный завод – флагман экономики, проложить нефтепровод «Дружба» ($11 млрд.), приносящий стране валюту, а также начать строительство БАМа, имеющего большое стратегическое значение, то генсек КПСС обязательно клюнет! Ведь это его шанс, единственный шанс глупого и ленивого Емели, восседающего на печи!

Еще бы! Ведь при строительстве одного лишь КамАЗа было установлено более 30 тыс. единиц самого современного технологического оборудования, стоимостью свыше 2 млрд. руб. (теперь это более $3 млрд.), из которого половина самым странным образом была поставлена недружественными нам капстранами. Из этого оборудования свыше 81% составило самое современное, работающее по автоматическому и полуавтоматическому циклу, в том числе, около 700 автоматических, поточно-механизированных и комплексно-механизированных линий. Задача подобного технического оснащения строившихся производств, да еще в столь короткие сроки, для СССР была непосильной! Потому в оснащении КамАЗа приняли участие более 700 иностранных фирм из 19 стран Европы, США, Канада и Япония. Но с чего бы такая трогательная забота?

Действительно, если всё происходило именно так, но не по тем причинам, которые я предположил в качестве основных в этом деле, то с чего вдруг резко враждебные нам ранее страны принялись столь ревностно заботиться о главном экономическом конкуренте и военном противнике? Но ведь так и было – заботились!

Стало быть, действуя, как говорят математики, от обратного, можем считать, что моё предположение о подкупе советского руководства вполне состоятельно. Иначе этот факт объяснить и невозможно!

Но и это не полная правда о наших небожителях, их деятельности и последствиях этой деятельности для всего многократно обманутого ими советского народа!

Предлагаю вам следующее моё предположение воспринимать как аксиому: «Коль скоро некая сильная экономика делает выгодное предложение слабой экономике, то за этим обязательно сокрыт некий коварный план, в результате реализации которого сильная экономика станет еще сильнее, а слабая – еще больше просядет! Иначе и быть не может!»

Но наши кремлевские горе-политики оказались не способны предвидеть даже это! Потому-то позже и произошло именно то, что и следует из приведенной аксиомы.

Впрочем, поначалу Брежнев и его ближайшее окружение искренне радовались тому, как ловко они «обманули» Штаты: «И всё это нам подарено лишь за то, что мы признаем состоявшейся неосуществленную в действительности американскую программу Аполлон? Так это же сущие пустяки! Зато СССР за счет обещанной помощи от США рванет вперед со страшной силой! И не велика потеря, если для этого придется в каких-то мелочах обмануть весь мир и свой народ! Переживут как-нибудь! Зато сколько ценных приобретений получит народ от нашей сделки! Будут ездить на собственных Жигулях, да меня благодарить!»

Но Брежнев, вравший везде и всюду всю свою жизнь, странным образом не усвоил простейшего следствия: «Никакая ложь не проходит бесследно, не оставив после себя множество не полностью просчитанных ею же вызванных последствий! А уж они, эти последствия, рано или поздно, обязательно выходят на свет, высвечивая и первоначальную ложь!»

Вот и для США, когда СССР глубоко увяз в этом деле, согласившись на «выгодные» условия, показалось недостаточным того, что он послушно подыграл американцам в их афере. Теперь Штатам захотелось, чтобы СССР сам себя высек!

Для этого Штаты опять заинтересовали «величайшего правителя всех народов» Леонида Ильича в том, что ему следует избавить американцев от неугодных им Сергея Королёва и Юрия Гагарина. Ведь Королёв ни за что не отступится от своей мечты, от программы полета советских космонавтов на Луну, да еще и реализует ее, не дай-то бог! А Гагарин будет всегда горой стоять за Королёва и за его лунный проект. Заранее понятно, что ни тот, ни другой, ни за какие коврижки не признают фиктивные успехи США в высадке на Луну. И если даже вся афера США пройдет как по маслу, то слово правды, сказанное Гагариным на весь мир, прозвучит как бомба, взорванная под авторитетом США. Этого допустить им было нельзя!

Кроме того, весь мир по праву считает первым космонавтом планеты именно Гагарина, что особенно задевает США. Потому-то этот мир и не согласится подменить Гагарина каким-то американцем, пусть даже вступившим на Луну. Первый – он первый навсегда! Он войдет в историю как первый, как величайшее достижение снарядившей его страны! А для США престиж всегда и, особенно в этом вопросе, был важнее всего остального! И уж куда важнее подаренных Брежневу денег!

«Да, ладно! Разве нам трудно своим друзьям помочь!» – легко согласился Брежнев устранить наших главных героев космоса. Ему давно надоел Гагарин, которого весь мир почитал больше, нежели его самого, великого миротворца Леонида Ильича! Да и Королёв давно злит своей наглой напористостью: «Требуете успехов в космосе, так обеспечивайте материально-техническую базу и вовремя давайте деньги!»

«Прямо за горло каждый раз меня брал, без всякого стеснения и почитания моих регалий! Считал себя самым главным и самым великим! – рассуждал в оправдание своей сдачи американцам и Королёва, и Гагарина, и всех достижений СССР в космосе, Брежнев. – А кто он такой, по своей сути? Он же настолько засекречен, что никто в мире его не знает! Так, отдельные специалисты! Он – никто по сравнению со мной! А меня он, великого миротворца, как мальчишку обязывает шевелиться! Совсем зарвался! Распустил его Никита Сергеевич! Но теперь пришла пора проучить его за всё неуважение ко мне! Никто его раньше не знал, – никто его и потом не узнает!»

«Деньги ему, видите ли, нужны! – с раздражением вспоминал Королёва Брежнев. – Деньги всем нужны, да только где же их взять, если экономика обеспечивает столь низкую производительность труда, а себестоимость советской продукции делает ее неконкурентной сравнительно с продукцией остальных стран, где климат заведомо теплее нашего! У нас вообще треть территории за Полярным кругом!» – оправдался Леонид Ильич перед собой и без колебаний поставил задачу холуям извести и Королёва, и Гагарина. – Только шума мне на весь мир не наделайте!» – благословил он, шамкая губами.

За холуями не заржавело! Потому 14 января 1966 года не стало Королёва. Он умер якобы из-за неблагоприятного стечения обстоятельств на операционном столе при удалении всего-то незначительного полипа прямой кишки. Неподготовленную, как требовалось, операцию, и это полностью доказано, проводил один из заслуженных холуев, министр здравоохранения СССР академик Петровский. Если с его стороны тогда было совершено и неумышленное убийство, во что слабо верится, то уж его преступную халатность при подготовке, а вернее, при отсутствии подготовки Королёва к операции, даже не принимая во внимание невосполнимый для нашей страны ущерб от смерти Королева, Петровского всё равно надлежало судить. И, скорее всего, приговорить к длительному заключению.

Однако ему всё сошло с рук. Даже уголовного дела не возбудили, а через год даже наградили, присвоив звание Героя Социалистического труда! Правда, сам Петровский еще в ходе операции предпринял попытку организовать коллективную ответственность и переложить хоть часть своей вины на академика Вишневского, вызванного им к себе на помощь. Однако Вишневский, а он был великим хирургом и порядочным человеком, поглядев на состояние оперируемого, сразу отгородился от участия в операции и использования своего имени для прикрытия министра здравоохранения СССР академика Петровского: «Трупы я не оперирую!» и ушел.

Согласитесь, что последующее награждение академика Петровского могло произойти лишь в том случае, если он добросовестно выполнил порученное ему Брежневым преступное задание. Конечно, если в этом случае уместно говорить о его доброй совести и как советского человека, и как врача, и как патриота! Ведь вся наша страна, узнав о смерти Королёва, о засекреченном от народа деле грязных рук Петровского, содрогнулась от горя, искренне плакала и скорбела!

Вдвойне обидно, что СССР после гибели Королёва и даже раньше уже имел ракету «Протон» Владимира Челомея, способную выполнить всю лунную программу, как никакая другая ракета в мире. До сих пор до конца неизвестно, кто же помешал Челомею в этом деле. Возможно, недобросовестная конкуренция между конструкторами, дошедшая до враждебности к самому молодому и самому талантливому, судя по результатам, советскому конструктору ракетных систем Владимиру Челомею. Возможно помешало вредоносное вмешательство всё того же великого Леонида Ильича или всемогущего Дмитрия Устинова (он всегда был настроен против Челомея в пользу земляка Янгеля).

Так или иначе, но скоро настала очередь и Гагарина. К тому времени ему давно не разрешали летать за штурвалом самолетов, якобы берегли от случайностей. Как будто это разумно! Но потом почему-то разрешили. И надо же, в первом же полете Гагарин погиб при столь странных обстоятельствах, что они до сих пор подвергаются сомнениям многими авиационными специалистами. Хотя полноценного и беспристрастного расследования, как мне известно, не проводилось, хотя назначена была не одна комиссия, всё проверявшая и перепроверявшая. Ну и что? А ничего! Замяли! Всё, что сумели собрать на месте катастрофы, герметично запечатали в бочки, оставив это на длительное хранение. Странно, не так ли?

Летчик-космонавт Леонов долгие годы тщетно доказывал по двум хлопкам, которые сам слышал, что самолет Гагарина и Серегина разбился ввиду недопустимо близкого пролета рядом с ним большого самолета (кажется, Су-9). Пролёта на сверхзвуке! Это и вызвало срыв маленького МиГ-15 в штопор. Леонов перед телекамерой публично ссылался на председателя правительства СССР А.Н.Косыгина, который в беседе с ним якобы признал этот факт, но, конечно, неофициально. А потом лично попросил не беспокоить того летчика, ибо он заслуженный, глубоко больной и старый человек.

Замечательная просьба не тревожить преступника!

Надо иметь в виду, что любого летчика, столь грубо нарушившего полетное задание, если это даже не вызвало тяжелые последствия, отстранили бы от полетов навсегда! Это в авиации чересчур тяжелое нарушение! Но в данном случае никакой ответственности не наступило. Почему? Да только потому, что летчик не своевольничал, а точно выполнял поставленную ему задачу.

И, дополнительно к предыдущему нарушению. Пролёт на сверхзвуке на километровой высоте, как было сделано в реальности, никто официально санкционировать не мог. Это строго запрещено самолётам любого типа, ибо приводит к печальным последствиям на земле! Это тоже грубейшее нарушение, а уж, коль его совершили, то, очевидно, что такую задачу ставили те, с кем спорить опасно – лучше подчиниться и нарушить! За это преступный летчик стал Героем Советского Союза! Кощунство, да и только – присваивать героя за убийство национального героя и любимца всей планеты! Но у тех, кто это творил, нет ни чести, ни совести! «Всё, что изволите!»

Вот и всё! Своё подлое обещание перед Штатами Брежнев выполнил, а наказание за это так и не понёс! Более того, США потом завалили его всякими приятностями. Во-первых, президент США три года подряд дарил ему дорогие американские машины. А это для него было очень сложно, поскольку по американским законам президенту так поступать запрещено. Пришлось уговаривать заинтересованных миллиардеров, чтобы подарки были сделаны от их частного имени…

Во-вторых… А вот здесь сокрыто нечто, еще более интересное, поскольку все последующие подарки Брежневу делались уже откровенно в интересах самих США. Американцы вдруг стали с лихвой получать дивиденды на вложения, сделанные когда-то в советскую экономику и в прославление лично Брежнева. С помощью этих вложений, а по сути, вполне очевидных взяток, США легко управляли Брежневым, который, в свою очередь, великодушно угождал Штатам за наш счёт. Из-за подобного поведения генсека наша страна стала шаг за шагом утрачивать свой суверенитет и заодно нести всё большие убытки по многим направлениям. И далее покатилось и покатилось…

А как вы думаете, напрасно ли США вдруг согласились на переговоры о контроле стратегических вооружений, первый этап которых с невиданной помпой завершился в Кремлевском дворце 26 мая 1972 года? Подобные успехи, впервые достигнутые после второй мировой войны, дали, казалось бы, вполне заслуженные основания всем и вся восхвалять Брежнева, как выдающегося советского миротворца планетарного масштаба! Вот и восхваляли его все иерихонские трубы Советского Союза! Народу казалось, будто миротворческая политика ослабит гонку вооружений, позволит сэкономить большие средства, которые можно будет направить на мирное строительство и повышение благосостояния советских людей.

Однако не многим людям удалось разобраться в том, что лишь Штаты получили от этого договора многочисленные выгоды, так как воспрепятствовали дальнейшему наращиванию количества советских стратегических ракет, а сами, также заморозив своё количество, принялись интенсивно перевооружать имеющиеся ракеты, оснащая их еще большим количеством самонаводящихся более совершенных зарядов. Так, благодаря указанному договору, США значительно увеличили своё превосходство над СССР по количеству возможно поражаемых целей. А это открывало перед Штатами возможность решать самые важные для них вопросы уже с позиции преобладающей военной мощи. Вот вам, бабка, и Юрьев день! С такой помпой СССР вдруг сам по себе нанёс мощный удар!

И еще некая странность, сумевшая представить попрание позиций Советского Союза его очередным триумфальным достижением.

Действительно, очень интересно, с какого это перепуга США вдруг согласились на совместные с СССР космические полеты? Нам-то это было зачем? Неужели изначально было не ясно, что сотрудничество с нашими лучшими космическими специалистами окажется крайне выгодным лишь для отстающих в исследовании космоса Штатов? Как пылесосом они вытянули наши выдающиеся космические разработки, за которые советский народ, едва сводя концы с концами, столько лет платил многие миллиарды, отрывая несбывшиеся крохи благополучия от себя и своих детей!

Вспомним, как это было. 24 мая 1972 года в Москве председатель Совета Министров СССР Алексей Косыгин и президент США Ричард Никсон подписали «Соглашение между СССР и США о сотрудничестве в исследовании и использовании космического пространства в мирных целях». Оно предусматривало проведение в течение 1975 года стыковки советского космического корабля типа «Союз» и американского космического корабля типа «Аполлон» в открытом космосе с взаимным переходом космонавтов», что и было в последствие реализовано.

Казалось бы, ну и что в этом плохого? Все молодцы! Это же очевидно! Ведь совместно провернули в космосе сложнейшее техническое мероприятие!

Но судите сами. Перед этим несколько лет подряд американские специалисты, и не только космонавты, но и конструкторы, технологи, производственники, их космическая медицина, заводчики и испытатели впитывали в интересах США всё, что было наработано в Союзе буквально потом и кровью. При этом всем нашим специалистам было категорически приказано забыть о какой-либо секретности, проявить русское национальное радушие и щедро поделиться с «нашими американскими друзьями» всем, что имеем сами! А уж о том, что американцы никогда не были на Луне и не могли там побывать, было под подписку приказано молчать всем, кто в силу своей осведомленности мог пролить свет на истину. Таких патриотов, до сих пор молчаливых, набралось немало: все состоявшиеся и будущие космонавты, «космические и околокосмические» ученые, включая академиков, всё без слов понимающие конструкторы ракет и кораблей, руководство многих предприятий, связанных с космосом, многочисленный персонал, приближенный к основным космическим специалистам…

Как оценить подлость всех этих жалких людишек, которые заботясь лишь о собственных корыстных интересах, со всей очевидностью, вполне понятной им, изменяли своему народу? В войну таких негодяев имели право расстреливать на месте, а при Брежневе, поправ всякую мораль, стали награждать! Вот она, разлагающе-преступная деятельность Брежнева, которого многие сдуру расхваливали и продолжают расхваливать!

А, может быть, те предатели, заслужившие за свои подлые дела расстрела, не понимали, каким смыслом наполнено их лизоблюдство перед кремлём, на которое они трусливо согласились? Может, они ещё маленькие дети, которые пока не всё понимают? Или они столь исполнительны, что мозги вообще отключают, как убаюкивают и свою совесть?

И сколько же их было, подобных предателей интересов народа, интересов Родины? Думаю, столь много, что трудно даже сосчитать!

Возьмем лишь одного из таких «героев». Это заслуженный и всеми уважаемый летчик-космонавт Леонов, который вполне обоснованно стал дважды Героем Советского Союза. Но весь его героизм сразу выветрился, лишь только он получил антисоветские указания сверху. Он до сих пор боится сказать правду о фальсификации полета американцев на Луну (ведь давал расписку!), и под давно раскрученную шарманку привычно рассказывает несбывшиеся американо-брежневские сказки. Но редко, кто ему не верит, редко, кто догадывается, что этому человеку, хотя заслуги его стократно отмечены высокими наградами, верить просто нельзя! Он – предательРодины! Он затуманивал своему народу мозги, впаривая ему оскорбительную ложь.

Как видите, моральное разложение советского общества, действительно начиналось сверху. Начиналось оно с Брежнева; передавалось через самых различных карьеристов и стяжателей, занимавших высокие должности и пониже, и уже потом докатывалось грязной мутной волной вседозволенности до самых низов: «Если им всё можно, почему нам нельзя?» – слышалось в СССР отовсюду. Моральная деградация, которая чуть погодя, привела к развалу страны, не вызвавшему никакого сопротивления со стороны народа именно по причине основательно раскачанной морали, как страшная болезнь уже разъедала мощное тело Союза. И это мощное тело без крепкой морали оказалось неспособным противостоять сильной и коварной болезни!

Только я теперь спрашиваю, откуда о том чудовищном обмане мог узнать одураченный всеми предателями наш советский народ? Все дружно правду от народа скрывали! Как всегда! А он в какой-то мере понимал этот факт, потому давным-давно относился к своему «вождю» с большой иронией. И всё же, видя конкретные и безмерно восхваляемые прессой достижения страны в период его руководства, частично поверил и лживой пропаганде, и даже в величие почти импотентного руководства страной. Заодно не догадался о предательстве кремлем интересов народа и как-то смирился и с чрезмерными восхвалениями недалекого генсека, и даже с невнятностью его речи.

Его речь – тема весьма интересная для тех, кто глубоко не копает. Кто ищет суть не в содержании явлений, а в их форме. Так вот, переводчик Брежнева Виктор Суходрев вспоминал как-то, что многое в речи генерального секретаря ему приходилось переводить с русского на русский. Например, если тот произносил: «Дофохие тофаищи, фебутца сиськи-масиськи…», то следовало переводить «Дорогие товарищи, требуется систематически…» И тому подобное.

В этом, кстати, таилось нечто удивительное, а, возможно, и совершенно позорное для страны. Только представьте, до чего же докатилась наша прославленная медицина, если Брежнева несколько раз возили в Германию, чтобы, установив ему заморский зубной протез, изменить его скверную дикцию. Стало быть, у нас в стране высокооплачиваемые чудо-академики выполнить это не могли? Зачем же мы их содержали?

Впрочем, и у немцев ничего не получилось. И тому были свидетелями мы все, слушавшие потом выступления Брежнева с высоких трибун.

Немцы же, признавая свою неудачу, вполне открыто предположили, что неудовлетворительная дикция Брежнева обусловлена не его зубами, а его головой!

А теперь еще один вопрос. Неужели те, кому была поставлена задача восстановить качество речи вождя, не попробовали упросить «всемогущих» немцев повлиять заодно и на мозги Брежнева? Разумеется, попробовали! При этом, конечно же, еще рассчитывали на самые высокие награды лично от выздоровевшего Леонида Ильича. Вот только не известно, что эти немецкие психиатры ему, и без того недалекому, тогда в мозги закачали? Но трудно представить, что они не использовали столь заманчивую возможность, о которой тут же известили и своих хозяев из-за океана.

И позволю себе еще одно дополнение к лунной афере США. Задумайтесь, как же советский народ мог узнать о ней правду? Ведь он даже в самых кошмарных снах не допускал возможности предательства интересов страны со стороны ее высшего руководства. И уж, конечно, понимал, что именно оно, якобы патриотическое советское правительство, было обязано в первую очередь организовать разоблачение американских лунных афер, и сделало бы это с превеликим удовольствием, а коль уж оно промолчало, то, стало быть, от обиды, что мы упустили первенство!

Тогда такое объяснение событий казалось вполне логичным. Выходило, что все советские люди, даже сомневавшиеся в успехе американцев, вынуждены были поверить советскому правительству брежневских времён в том, что американцы всё же побывали на Луне!

Все мы тогда остро переживали неудачу, но из-за признания этого факта со стороны продажного кремля, всё-таки поверили в его обоснованность!

Потому-то нас легко и обманули, что предали нас на самом верху! А ведь мы привыкли считать, как нас и заверяли, будто там – самые лучшие, самые непогрешимые, верные ленинцы и несгибаемые коммунисты, а оказалось-то всё наоборот! Там оказались худшие, думающие лишь о себе, а не о стране, не о народе! И, между прочим, до сих пор нам продолжают впаривать ту же самую ставшую многим очевидную ложь, хотя подлого брежневского руководства давно нет и в помине!

А почему же тогда продолжают? А потому, как те, так и нынешние ставленники обязаны соблюдать клятву, данную когда-то их хозяевам-американцам, а со своим народом считаться им ни к чему! Он ведь настолько велик, что опять любую подлость не заметит, проглотит, опять трусливо промолчит, а то еще и поддержит в расчёте на царскую милость!

Врали нам… Врали и разваливали социализм – самое справедливое общество. А мы верили им, поскольку нам твердили, будто наши небожители самые непогрешимые.

Мораль же проста. Социализм потерпел фиаско не потому, что он оказался плох и нежизнеспособен, а потому что народ настолько замордовали, настолько перевернули враньём его сознание, что он свой социализм и защищать не стал. Всё надеялся, будто лишь кремлевские небожители врут нам во всём, а «там», за «бугром» – там всё происходит по-честному! Там свобода слова! Там свобода дела! Там высокий уровень жизни! Там демократия! Ох, до чего же опять наш народ просчитался! Принял броские рекламные вывески за абсолютную истину!

В палату едва слышно вошла медсестра, прервав мои размышления. Она проверила состояние моего очередного соседа с кислородными трубками, неестественно спускающимися из его носа на подушку, виртуозно сделала укол в плечо и исчезла, оставив меня наедине со своими историческими раскопками.

Пусть кто угодно думает обо мне что угодно, но мне мои «раскопки» помогают держать собственные мозги подальше от плесени. Мозги должны постоянно работать, обрабатывать, вспоминать, консервировать.

Вы можете обвинить меня в том, что всё это – мои домыслы!

Пусть домыслы! Почему бы и нет! Разве я не имею права что-то домысливать, в стремлении докопаться до истины? Потому считайте мои домыслы вариантами рабочих версий, которые помогут мне когда-нибудь свести все концы с концами так, чтобы уши не торчали. Да и опираюсь я не на свои фантазии, а на некоторые факты, имеющиеся в моём распоряжении.

Какие факты – такие из них и следствия! Если факты подтасованы, если они с истиной и рядом не лежали, а я на них куплюсь, то и мои представления окажутся из мира кривых зеркал.

И бог с ним, с этим космосом, и с Луной, и прочим, ибо сильнее всего меня заедает другой важный вопрос: «Почему советские люди, даже совсем неглупые и часто прекрасно образованные, настолько ошиблись в руководстве своей страны? Почему не распознали его гнилости, стерпели, не поднялись, не возмутились даже очевидным фактам предательства?»

А ведь действительно, почему? Почему наш большой народ, которым мы, казалось нам, вполне заслуженно гордились, как великим, как советским, как многонациональным, дружным и сплоченным, на поверку вообще народом не оказался? Не оказался народом, чувствующим ответственность за свою землю, способным ее защитить так же как это смогли предыдущие поколения, пусть голодные, продрогшие, истекающие кровью, но не щадящие ради своего народа даже жизни! Куда всё это подевалось? Как из нас выветрилось всё лучшее, чем мы гордились и чего страшились в нас наши вечные враги?

Ох, и вопросик я себе выкопал! Над ним институты должны годами корпеть, хотя и они вряд ли выдадут что-то бесспорное для всех! Уж очень индивидуально наш народ терял своё лицо, по-разному опускался даже в самых типичных ситуациях. Хотя и не ко всем такие слова применимы – отдельные герои, настоящие, великие, – были и всегда будут! Даже если весь народ превратится во что-то непотребное.

Но я всё-таки попробую сформулировать более или менее определенное мнение для себя! Хотя бы в первом приближении. Итак, почему?

Думаю, прежде всего, сработал глубоко вжившийся в каждого жителя нашей территории страх. Откуда он взялся? Конечно, от женщин, от матерей. Веками на нашей земле шли жестокие войны, варварски уничтожавшие население без разбора – всех подряд. Вот матери и воспитывали детей так, чтобы те думали, прежде всего, о себе, о собственном спасении, прятались, скрывались, береглись. Чтобы в рекрутах не оказались, чтобы не погибли понапрасну…

Мне могут возразить, что воевали тогда и в Европе, а народ там всё равно оказался посмелее, посамостоятельнее. Но это всего лишь полуправда! Войны там действительно велись часто! Даже чаще нашего. Но, большей частью, воевали между собой соседние графы, поссорившиеся, предположим, из-за чужой коровы, зашедшей на его неприкосновенные земли. Они полагали, что обидчика следовало наказать, но население трогать нельзя! Есть наёмные отряды, их и нужно задействовать, а то ведь без кормильцев можно соседа оставить, а он всех твоих при случае перебьет. Тогда точно станет не до боёв! Потому население Европы, всё понимая, таких войн не боялось, воспринимая их как развлечение – можно со стороны даже поглазеть, попереживать, если уж хочется!

У нас же войны всегда велись не на шутку! Велись не для копеечной мести или от скуки, а за захват территории, как особой ценности для любого внешнего врага. На ней наши захватчики намеривались расселяться навечно, потому местное население сильно им мешало. Что с ним делали? Знаете сами. Отсюда и корни страха матерей и остальных наших людей, которые с молоком матери впитали страшную истину – враг, если уж нападёт, всех уничтожит! Значит, за свою землю надо стоять насмерть, пока жив хоть кто-то, ведь ни пленных, ни раненных, ни сдавшихся не пощадят!

Вот так-то! Но я абсолютно уверен, что подобный процесс зарождения страхов у нашего населения не всех устроит. Опять переведут стрелки в любимом (антисталинском) направлении, а наше население, изрядно затюканное после стольких десятилетий абсолютно мерзкой обработки исторической ложью, легко поверит, будто всему виной стали ужасные «сталинские репрессии».

Но их-то не было!

Даже странно до сих пор не понимать, что не было тех ужасных, подробно описанных и многократно экранизированных и телевизированных сталинских репрессий!

Хотя репрессивные действия власти в те годы, конечно же, проводились! И ещё какие! Но то были репрессии Ягоды, а позже, Ежова, хотя и от имени государства, но руками его врагов! Но недопустимо подменять понятия, вконец запутывающие людей! Мол, все тогда действовали по указке Сталина! Ведь и это ложь! Поскольку оба они, и Ягода, и Ежов, – разоблачены со временем как матерые троцкисты, то есть, ярые, кровавые враги нашей страны! И своё наказание за это они, кстати, получили сразу, как только удалось выбить из-под них силу, ошибочно данную им государством для борьбы с его врагами, но не с народом! А сделать это было весьма трудно, ведь вся государственная репрессивная машина была в их руках, и Сталин их до поры арестовать не мог, а они могли с ним так поступить в любое время! Мне об этом и напоминать ни к чему, а кому надо, если он заинтересован в знании истины, то сможет и сам до всего докопаться. Сегодня есть немало публикаций на этот счет, где всё разъяснено и доказано, но не все способны эти публикации правильно воспринять! Кому-то значительно проще, не вникая в истину, не меняя в голове то, что в нее бездумно попало, повторять: «Сталинские репрессии, сталинские репрессии!» Что ж, пусть повторяют! Придется учитывать и недомыслие населения, ведь еще никто не придумал способа, как превратить упёртого осла в трепетную лань! Оставлю эту затею и я.

Но поговорим об истинно сталинских репрессиях. Они всё же были! Очень осторожные, осуществляемые строго по советским законам, тщательно выверенные, насколько это было возможно при том диком бардаке, когда власть всюду захватывали и использовали для борьбы против советской же власти в первую очередь ее лютые враги. Но Сталин и тогда старался действовать не жестоко. Старался лишь отодвигать в сторону тех, кто мешал проведению реформ, укреплению советского государства, достижению его устойчивости в условиях опасной активности внешних и внутренних врагов. Сталин старался не ожесточать свой народ никакой кровью.

Расстреливали тогда, если уж об этом говорить, лишь явно обозначившихся врагов, то есть, активно выступавших против советской власти с оружием в руках, проливающих народную кровь. Но расстрелами занимались только уполномоченные органы. И коль они действовали несправедливо, то такие уж люди у нас в стране тогда были! А органы эти создавались из них – из тех людей, которые имелись!

И вообще, разве против активных врагов допускалось действовать иначе? Они ведь убивали налево и направо, но их самих, выходит, следовало беречь, как невиновных? Об их псевдо невинности теперь трезвонят только дети да внуки вполне законно и справедливо репрессированных тогда врагов! И некоторые прочие граждане, заинтересованные в том, чтобы опорочить советскую власть, НКВД, Сталина. Разве вы сами этого до сих пор не понимаете?

Конечно, были тогда и ошибки! Как же без них! Наверное, даже очень много было тяжелых ошибок. А как иначе, если во все карательные структуры (они-то призваны карать врагов но, ни в коем случае, не честных по отношению к своей стране граждан) внедрялись не только преданные народу люди, но и искусно маскирующиеся враги. Уж они-то знали, как можно вызвать недовольство советской властью, и активно этим занимались. Потому-то несколько позже начались чистки уже в самих ЧК и в НКВД. Эти действия вполне логичны и понятны: следовало избавиться от пристроившихся в органах врагов, пламенно выступающих с трибун за советскую власть, но на деле – опасных вредителей.

Вы только на миг представьте себе, например, некого начальника НКВД любого небольшого городка! Если он, говорю это в качестве примера, наделенный немалой властью для борьбы с ее врагами, на деле сам являлся скрытым врагом! Вы понимаете, как он поступал? И насколько же трудно было выявить его, начальника, ловко прячущегося за революционную демагогию и жесткие распоряжения ВКП(б), изобличить и… репрессировать. То есть, выявить его преступления, расследовать их, арестовать, судить его и только потом, уже как виновного, подвергнуть справедливому наказанию.

А ведь судьи-то, кто? Понятно, что и в судах такое же сложное положение было! В них также пристроилось немало врагов. А поскольку они часто были грамотнее средней массы населения и более активны, их охотнее брали на работу в суды и в НКВД, где без грамоты не обойтись.

Чтобы не говорили теперь наши враги, в СССР с каждым годом советской власти расстреливали даже врагов всё реже и реже! Такова статистика! Но родственники законно осужденных и теперь охотно изливают своё неблагородное негодование по поводу якобы свирепой советской власти! Странно только, почему же они Хрущева не превозносят, который после убийства Сталина приказал немедленно всех реабилитировать! И в первую очередь, что на первый взгляд не совсем логично, тех, кто был осужден вполне справедливо, за реально доказанные преступления!

Интересная была кампания! Мир познал многие массовые репрессии, но чтобы проводились массовые реабилитации, да еще без установленной законом проверки обоснованности осуждения и без доказательства невиновности, – это нечто новое! Причем также впервые в юридической практике дела всех реабилитированных лиц полностью уничтожались! Это, конечно, чтобы уши после такой реабилитации снаружи не прорастали!

Сколько тогда было освобождено самых заклятых врагов? Не знаю точно! Но знаю, что все они как-то встроились в нашу советскую послевоенную жизнь. Да и как иначе, ведь они реабилитированные! Значит, невинно пострадавшие, заслуживающие жалости и участия! К ним и отношение окружающих было сочувствующим. Ну а далее, пока обстановка в стране была устойчиво стабильная, пока народ и органы, знавшие правду, относились к бывшим врагам, как и должно к ним относиться, все реабилитированные были ниже травы.

Но наступили разрушительные для страны девяностые и нулевые, время, когда всё зашаталось, спуталось, когда черное легко выдавали за белое. Вот тогда и наступил час затаившихся негодяев, чтобы поквитаться с разоблачившей их когда-то родиной. Представляете, как каждый из них пинал нашу страну в отместку за собственные давние преступления! Пинал, как мог, не ленился!

Вот и напрашивается у меня вопрос: «Может, следовало с разоблаченными врагами обходиться значительно жестче, чем делал это по закону Сталин? Хотя, как тогда он мог предсказать, что мир так легко опрокинется, и опять настанет их время, когда, разъяренные, они смогут вылезти из всех щелей и разрушать великую страну!

Заодно у меня появился еще один повод заявить о Сталине, как о человеке, не нарушавшем законы и крайне мягком! Если он с лютыми врагами так поступал, то о какой жестокости вообще можно говорить? Остаётся лишь сожалеть, что Сталин был настолько мягок. Не добил тех, кто спустя десятилетия после его смерти всё-таки принялся наносить стране свои подлые смертельные удары! Ох, напрасно не добили врагов! Напрасно понадеялись, будто они перевоспитаются. С чего бы это?

Мне ли рассказывать, что только советская власть и обеспечила народу возможность вздохнуть свободно, ликвидировав тяжелейшее угнетение и доведение жирующими эксплуататорами до полного обнищания. Мог ли я, к примеру, без помощи советской власти, внук бедного крестьянина, не сумевшего когда-то прокормить пятерых своих вечно голодных ребятишек, в том числе, и моего отца, стать профессором университета? Если ответ вам ясен, так почему же не понимаете и остального? До сих пор верите вражеским байкам о том, что Сталин, поднявший страну на самый высокий ее исторический уровень, страстно желал эту страну уничтожить, перебив весь ее народ! Но зачем было уничтожать? Неужели не понятно, что это сущий бред, не воспринимаемый ни одним нормальным человеком, способным мыслить самостоятельно, если он, конечно, повторяет эту чушь не из корыстных побуждений!

Ох, далеко не всем из них, тех родственников, которые сегодня защищают своих предков-врагов, стоит верить!

А теперь представьте, сколько было тех начальников-врагов, если даже во главе НКВД надолго обосновывались матерые враги. Они, разумеется, активно тормозили любое расследование на таких же врагов, как они сами. И, напротив, при первой же возможности, под шумок, уничтожали преданных советской власти работников. Вот они-то действительно пострадали невинно! Но и их трагедии теперь ставятся в вину отнюдь не врагам советской власти.

Вот сколь сложной была ситуация! Сталин пытался восстановить в стране законный порядок и добился в этом немалых успехов, но и бандиты не дремали! Потому и бывали тогда осужденные невинно, но следует признать, что их осуждали под прикрытием соответствующих государственных должностей всё-таки настоящие бандиты, а не Сталин и не советские суды! Они невинных осуждали ведь умышленно, чтобы черная тень от такого беззакония ложилась на в целом справедливую советскую власть, ложилась на болеющего за законную справедливость Сталина! Зачем так, себе во вред, поступал бы Сталин?

Если представили всё это, то скажите, а чтобы вы сделали на месте Сталина? Как бы вы наводили порядок в том змеином клубке, если бы не знали точно, на кого можно опереться, не имели бы достаточно надёжных и честных помощников!

Потому понадобилось время. Были и ошибки. Более того, крупные ошибки! Ошиблись даже в руководителях НКВД! Так ведь и они не являлись наивными людьми, чтобы вредить открыто – вертелись как ужи, тайно совершая свои злодеяния.

Ох и темку я оседлал! Пора переключаться. Хотя в ней сокрыт еще один важнейший вопрос. Важнейший потому, что его не понимают те, кто в репрессиях обвиняет Сталина. Если, конечно, они не делают это, перевирая всё умышленно!

Дело в том, что являясь даже за рубежом признанным вождем страны, Сталин долго занимал одну-единственную должность, да и то, не в системе управления государством. Он управлял всего лишь партией, будучи ее генеральным секретарем. И потому его голос не имел бы никакого преимущества по сравнению с голосами других членов Политбюро, если бы не повсеместный высокий авторитет Сталина! Между прочим, известны случаи, когда при голосовании в Политбюро Сталин оказывался в меньшинстве. А разве такое возможно при «известном всем» давлении Сталина на всех и вся, как нам постоянно лгут?

По этой же причине, то есть, из-за отсутствия реальной власти над всеми, Сталин не имел права давать указания Ежову (и прочим государственным чинам) напрямую. Для этого сначала Политбюро большинством голосов принимало какое-то решение, которое в качестве обязательного указания партии доводилось до Совнаркома, а уже этот орган управления страной мог воздействовать на своего Наркома Ежова и прочих. Таков был порядок.

А ведь теперь, кого ни возьми, все «знают», что Сталин якобы сконцентрировал в своих руках огромную власть, которую использовал тоже якобы для расправы над теми, кто угрожал монопольному положению Сталина во власти!

Не вяжется это! Ведь не было власти у Сталина, не было ее монополии, следовательно, и угрожать было ни к чему!

Немного о порядке избрания Генсека. Это очень важно для понимания происходившего тогда во власти. Политбюро избиралось на Пленуме Центрального комитета партии. Это несколько сотен и даже тысяч коммунистов. При соответствующей подготовке со стороны заговорщиков они вполне могли избрать Политбюро, в которое бы Сталина не включили! (Такое готовилось в 1937-38 годах, но заговорщики были разоблачены). Могли и сами члены Политбюро, собравшись все вместе, не избрать Сталина Генеральным секретарем. И где бы он, скажите мне, оказался, лишенный каких-либо рычагов даже партийного управления? В таком случае мы с вами Сталина, устраненного описанным способом от государственной власти, скорее всего, теперь не знали бы вообще. Не знали бы даже о его некогда существовании. Некие услужливые людишки стёрли бы его со страниц истории и партии, и страны, которую тихонько переписали бы, как победителям потребовалось! Надеюсь, с этим вы согласны?

Так вот, не имея реальной власти, кроме власти своего авторитета, который лишь усиливал ненависть к нему врагов, стремившихся его сместить, Сталин не мог до поры остановить и несправедливые репрессии, устроенные врагами-троцкистами.

Но он сознавал крайнюю необходимость остановить их, этих врагов. В итоге, действуя осторожно, в несколько ходов, чтобы не насторожить Ежова и его компанию, способных Сталина арестовать имеющейся у них властью (а он-то их арестовать не мог). Сталин с помощью безупречно честного, умного, проверенного ранее в делах и в борьбе периферийного чекиста Лаврентия Берии всё-таки переместил Ежова на пост Наркома речного транспорта, лишив его опоры на могучий НКВД, а потом и арестовал.

После того, уже перед самой войной, Сталин сделал нужные выводы и, упрочняя свою государственную власть, занял-таки должность Председателя Народных комиссаров, то есть, стал главой Правительства. (Или, как сегодня говорят те, кто молится на Запад, Премьер-министром. Лично мне этот термин даже повторять противно – читайте Конституцию, господа! Нет и не было такой должности ни в СССР, ни в современной РФ!)

После этого заговорщикам стало значительно труднее сместить Сталина. Потому возросло стремление его убить. Попыток они предприняли много, одна из них намечалась Тухачевским, до сих пор без оснований прославляемым, на Первомайский парад 1937 года. Убийство намечалось прямо на трибуне Мавзолея. Но удалось убить Сталина лишь после войны, уже в марте 1953-го.

Захвативший власть после убийства Сталина Хрущев сделал борьбу с ним, даже мертвым, главной частью внутренней политики правящей верхушки СССР. Лизоблюды, не мешкая, изобрели столь удобный для оправдания многих врагов народа культ личности, объяснив этим странным культом искреннее уважение к Сталину благодарного народа; и пошло, и поехало с этим пресловутым культом!

Эту чудовищную ложь, порочившую не только мертвого Сталина, но и всю выдающуюся историю нашей страны при нём, простой народ, который не держался за свои должности, воспринимал с возмущением, с неприятием, с недоверием. Но постепенно он к этой лжи, искусно вдалбливаемой ежедневно в каждую голову, привык, успокоился и забыл всю правду, не пытаясь добиться ее торжества.

Плохоньким, надо это признать, оказался наш народ! Сталин во всём защищал его интересы, старался его поднять на уровень великого, и ведь поднял и великой индустриализацией, и коллективизацией, и победой в чудовищной войне, и международным безоговорочным признанием его величайших достижений, но народ своего заслуженного и подло оболганного вождя, даже понимая совершаемые над ним гадости, защищать не стал. Плохоньким оказался народ!

Правда, есть ему небольшое оправдание. Он поначалу с надеждой поглядывал на тех, кто гордо носил партбилет: восстали бы они – коммунисты – поддержал бы и народ! Ведь коммунисты всегда, как внушали этому народу, шли впереди, были там, где трудней!

Но в то время и их, так называемых коммунистов, основательно придавили по одному в их же первичных партийных организациях. Там отдельно, на первый взгляд, доверительно, чтобы якобы не травмировать простой народ нелицеприятной правдой о любимом вожде, выливали ушаты грязи на Сталина, оказавшегося со слов Хрущева якобы деспотом и тираном.

И обалдевшие от столь непривычного подхода коммунисты – «честь и совесть партии» – послушно и трусливо помалкивали! Кто-то в недоумении, кто-то по трусости, кто-то потому, что молчали остальные, а в одиночку за правду бросаться в бой им было страшновато! Так было лишь на фронте, где враг известен каждому, и бороться с ним были обязаны все! Тогда это было почетно! Здесь же требовалось самому понять, что враг вырядился в форму высшего руководства страны, и самому принять решение на его уничтожение. Такое с тонкой кишкой не сотворить, поскольку этот враг над всеми обладал государственной властью и был способен истинных борцов за народ самих выставить врагами этого народа и уничтожить! Для такого подвига, для такого служения народу требовалось особое мужество!

Но Хрущеву в то время уже стало ясно, что перед ним отнюдь не сталинская партия! Не организованная и решительная партия большевиков! А нынешняя повидлообразная масса «коммунистов» не способна на большие дела и, тем более, на подвиги! Она послушна, она инертна и труслива! «Значит, дело сделано!» – облегченно вздохнул Хрущев, до этого боявшийся, что оболгать Сталина безнаказанно ему не позволят настоящие коммунисты. Увы! Таковых на тот момент не нашлось!

Но об этом в другой раз, а пока вернусь-ка к тому вопросу, благо время имеется, на который не ответил в своих рассуждениях ранее, закопавшись в репрессиях.

Думаю, что слепоте народа, не распознавшего гнилость руководства во главе с Хрущевым и Брежневым, ещё способствовала и общая расслабленность в стране, обусловленная давним отсутствием большой войны, как символа самой страшной беды, требовавшей непременного объединения всего населения. Мирное время людей расслабило. Они перестали бояться за себя и своих детей, как это было еще недавно, в прежние времена. Теперь они всё более заботились о собственном благополучии, накоплении, приобретении, а не о безопасности страны, за которую перестали чувствовать личную ответственность. «Может, само собой рассосётся, без меня; может, найдутся другие герои и патриоты, а я отсижусь, жирок накопленный поберегу, который дался мне нелегко!»

Тому в немалой степени, вспоминаю я не первый раз, способствовали и события 2 июня 1962 года в Новочеркасске, где нормальные претензии рабочего люда к представителям власти закончились не только чудовищным расстрелом на площади перед горкомом, но и возбуждением вдогонку ещё множества уголовных дел. И новыми расстрелами, но уже потом, – уже по приговорам совершенно бессовестно послушного суда. Расстреляли тогда, кажется, семь человек, якобы зачинщиков, а еще в тюрьме оказались почти сто самых порядочных, а потому и наиболее активных рабочих, не побоявшихся открыто выразить наболевшее.

Я слишком сжато описал тот конфликт, из-за чего слегка деформировал те давние события, потому изучите их сами. Мне же всё знакомо в деталях, хотя важны ли они теперь? Ведь тогда вырвалось наружу главное – власть, подло стреляющая в свой народ, не является народной! Как можно, служа своему народу, заботясь о нем, в него же стрелять?

Но именно так и было, поскольку Хрущеву народ был безразличен, даже противен. Это ведь он, Хрущев, да еще некий партийный руководитель из Сибири, теперь широко не известный Эйхе, дали толчок тем жутким массовым репрессиям 1937 года, в которых потом Хрущев посмертно обвинил Сталина, в которых до сих пор и обманутое население незаслуженно обвиняет Сталина. Это Хрущев настаивал в Политбюро на том, что в Москве скопились сотни тысяч врагов, которых следует немедленно расстрелять, шантажируя Сталина, ещё не имевшего, как я уже вспоминал, возможности ему воспрепятствовать. (Предстояли первые по Конституции 1936 года всеобщие выборы органов советской власти, в которые бесноватый Хрущев вполне обоснованно опасался не попасть! Вот он и решил репрессиями расправиться с конкурентами и наиболее активными гражданами своего избирательного округа). Потому и в Новочеркасске Хрущев так же легко избрал расстрел, привычный для него, чтобы привести народ в состояние молчания и рабской покорности!

О! Как же власть всегда боялась своего молчаливого народа, продолжая, несмотря на это, пренебрегать его коренными интересами и даже жизнью! И чем больше она народ запугивала, тем больше его опасалась, сознавая, что бесконечно терпеть издевательства народ не станет. А уж тогда страшно закончится для власти мёд долгого и неправедного правления!

Люди в Новочеркасске, большей частью, рабочие электровозостроительного завода, с детьми на руках пришли к горкому КПСС, чтобы первый секретарь объяснил им, почему после ужасной войны, при Сталине, цены на продукты ежегодно снижались, а теперь, через семнадцать лет якобы сплошных достижений и побед, они вдруг повышены! Да еще как! На колбасу, сливочное масло и мясо сразу на 25-30 процентов. Но и этого оказалось мало! Одновременно для рабочих увеличены нормы выработки, а расценки понижены! Жизненный уровень резко упал. И это притом, что даже на прежние зарплаты многие семьи жили крайне тяжело.

Первый секретарь Горкома, типичный партократ, то есть, облеченный властью бюрократ, боявшийся принять хоть какое-то решение самостоятельно, сразу струсил, усмотрев бунт (это с детьми-то на руках!), и полетела его паническая телеграмма по инстанциям вплоть до Хрущева, который всегда поступал если и не очень разумно, то очень уж решительно!

Было приказано войсковыми подразделениями выдавить людей с площади. При этом боевые генералы, получившие такой приказ, сразу оценили, что к чему, и чем это может закончиться, потому ни у кого из военнослужащих ни одного патрона не было! Их просто никому не выдали! И зачем патроны? Не стрелять же в свой народ! Но в людей на площади стали стрелять не солдаты, а снайперы, прятавшиеся на чердаках. (И эти послушные подонки, пристроившиеся в КГБ, наверняка, увешанные наградами за подобную «службу своему народу», тоже до сих пор считаются советскими людьми, а возможно, и героями!) Началась паника, люди побежали, в них продолжали стрелять, в том числе и в солдат.

Вот вам и печально знаменитый майдан, только ещё не киевский! Вот откуда тянутся его корни! Через шесть десятилетий в Киеве всё повторилось по отработанной тогда схеме, где всё представили как вооруженное сопротивление кучки ярых антисоветчиков, спровоцировавших бойню, чтобы якобы свергнуть власть в тихом городе Новочеркасске!

И ясно было каждому, что это подлый бред! Но ведь у Хрущева он прошел безукоризненно! И преподал он урок всем, в том числе, и всему простому люду – вот чем власть ответит на самые обычные вопросы трудящихся! Лучше уж молчать, сжав зубы, и терпеть, чем оставлять семьи без кормильцев!

Потом Хрущёв нагло переименовал город-символ Сталинград, прославленный невиданной стойкостью его защитников, в безликий городишко Волгоград. И опять все смолчали! В том числе и фронтовики, проливавшие за Сталинград свою кровь и хоронившие в его пропитанной кровью земле боевых товарищей. Когда-то они были героями, а позже – кем, если промолчали, струсили, признали сей факт несущественным… Моя хата с краю!

Молчали солдаты, что как-то можно простить – они привыкли молчать при старших по званию и должности. Но молчали и офицеры! Молчали генералы и маршалы, которые вообще делали это весьма корыстно! Очень уж им не хотелось нажитое терять! А то, что своим подлым молчанием они губили и теряли свой народ, их не волновало!

Как они только смогли? Ведь то было не случайное переименование! То была самая настоящая расправа над славным прошлым нашей страны, основой которого стал подвиг тех людей, которые теперь проявили позорную трусость! Но и потом, когда Хрущева сняли с всесильной должности, никто так и не поднялся на защиту ни своей чести, ни чести города-героя Сталинграда, ни чести бесконечно оболганного вождя!

Меня не удивляет, что и после неотмщенных тех событий, уже в 1993 году, жиденький, как оказалось, своей фактической сущностью наш нынешний народец не стал спасать свою родную страну! Вы скажете мне, будто он не сразу разобрался в происходивших тогда событиях?

Ну, да! Возможно и такое! Как же ему разобраться, если давно ему всё, кроме собственной шкуры, стало по фигу! Вон, даже символ революции и символ стойкости человеческого духа, проявленного во время блокады Ленинграда, запросто предали, переименовали героический город в постыдный «Санкт!»

Тьфу! Даже Николай второй, и тот, в конце концов, понял, что немецкое название городу носить унизительно! А эти… И вы опять мне твердите про великий русский народ? Не верю я в его величие. И никто давно не верит, ибо величие следует заслужить невиданными достижениями, а потом ежедневно (именно так, ежедневно!), подтверждать его, доказывать всем и вся! А кишка-то у нынешних для того слабовата! Всё величие их лишь в пустых словах привычного бахвальства, а не в достойных великого народа делах!

Я вполне сознаю, насколько сильно мои слова резанут по самооценке многих соотечественников. Им ведь не к лицу признавать такой позор, относящийся и к ним. Но сами-то они хоть что-то сделали для величия своего народа? И тогда почему они, «великие», и сегодня на все подлости своих руководителей трусливо закрывают глаза?

Понимаю… Чтобы не отвечать мне на столь задевающий их вопрос, им проще обвинять во всех грехах и меня, и тех, кто вынуждает их против собственной воли посмотреть правде в глаза.

Я знаю, что после столь тяжелых выводов меня будут проклинать, будут обвинять в сумасшествии, в русофобии, в антисемитизме, в презрении к своему народу и еще бог знает в чем!

Но я заранее всё это отметаю, поскольку я люблю свою землю и хочу, чтобы и мой народ опять стал великим. Но для этого он обязан осознать, каким он является в действительности, а не твердить всюду о своём мнимом величии; должен признать обусловленный своим бездействием и трусостью позор и, превозмогая себя, начать очистительный путь наверх!

И не надо нам, ради бога, ни перед кем публичных покаяний! Пусть о нас думают до поры, что хотят! Нам же самим необходима лишь тяжелая созидательная работа, нужна честь, нужна совесть, нужна ответственность за свою землю, за своих детей и внуков.

И виноваты во всём, что стало с народом, конечно же, не сталинские репрессии, как некоторые деятели по сей день нам «поют»! Ибо, как раз, при Сталине народ без каких-либо натяжек, по делам своим, считался великим. Это уже потом преступный хрущевский режим сделал с моим народом своё подлое дело, превратив его в послушное туповатое стадо. А оно преспокойненько пережило и подлые хрущевские дела, и свой позор. Да и позже это стадо особой доблестью ни в чём не отметилось. Куда всё от народа делось?

Больно мне это сознавать. Трудно это констатировать как свою точку зрения. Но, видимо, народ наш не может быть великим сам по себе, а становится таким лишь под началом подлинно великого вождя-патриота. И нестерпимо жаль, что таких вождей после Сталина наша земля уже не поднимала! Последующие пигмеи, оказавшиеся во главе страны, думают не о величии народа, а о собственной заднице, которая для них и есть нечто, самое дорогое на свете! А народ наш, да и землю нашу, они распродают, как я думаю, в обмен на лояльность к ним тех хозяев, которым они усердно служат и сегодня. Хотя об этом – как-нибудь потом.

Кому-то покажется вызывающе дерзким, насколько легко я обвиняю собственный народ в его несостоятельности, но меня, знаете ли, оправдывает важное обстоятельство – я больной! Я – псих! Это ведь мои собственные тайные мысли, нигде не произнесенные вслух, от которых, тем не менее, я и не думаю отказываться, считая эти выстраданные выводы правильными.

Кроме того, мои обвинения никак не обращены в сторону конкретных людей, потому и обижаться на меня, в общем-то, некому! Да и не считаю я, и не могу считать всех несостоятельными, хотя бы потому, что в повседневной жизни меня окружает множество весьма достойных людей, в адрес которых подобные обвинения кажутся мне несправедливыми.

Да, другие люди, даже незнакомые мне, при всём мною сказанном могут в быту оказаться достаточно приятными, доброжелательными, работящими, заботливыми и так далее. Но я говорю не о том, как они поведут себя в трудные моменты для себя или своих родственников, а о том, на что они сгодятся в трудное для Родины время! Станут они ее спасать, не щадя жизни, или попрячутся и разбегутся, кто куда?

Я, знаете ли, никогда не прикидываюсь добрячком, но я совсем и не тот человек, который зациклен на обвинениях всех и вся, поскольку якобы зол на всех и вся! Не пытайтесь увести меня в сторону или вызвать чувство несуществующей вины. Старые приемы! Просто я и под пытками уверен в том, что Платон мне друг, но истина дороже! И вопрос этот настолько важен, что разобраться в нём мне следует непременно. Зуд у меня на него.

Если бы этот мой разбор происходил не с самим собой, а с неким реальным слушателем, то я постарался бы ему объяснить свою позицию, стремясь к полному взаимопониманию. И начал хотя бы так:

– Само слово народ подразумевает очень большое количество самых разных и непохожих людей. И между собой они отличаются бесконечным множеством признаков, – надеюсь, сами понимаете, каких, потому их не перечисляю. Стало быть, нельзя о целом народе сказать определенно, будто он плохой или хороший, талантливый или напротив. Нельзя утверждать, будто он добрый или злой, работящий или ленивый, скупой или щедрый, злопамятный или склонен забывать обиду, открытый или всё держит в себе и так далее.

Чтобы верно судить обо всём народе, нужна количественная оценка, нужна достоверность, нужна какая-то статистика. Но она-то, эта статистика, что может? Посчитать мужское или женское население? Или расслоение по возрасту или вероисповеданию? С этим она как-то справится, хотя всё равно всё подтасует и переврёт, как начальство велит.

Но как оценить, сколько людей хороших, а сколько плохих? Где взять нужные критерии для деления людей таким привычным для нас, но ненаучным образом? Пока никто не предложил, поскольку это, скорее всего, и невозможно! Потому и остаются в нашем распоряжении не количественные, не статистические, а лишь качественные оценки. Используя их, вполне допустимо говорить о преобладании в среде народа неких преимущественных качеств, тенденций, пристрастий, наклонностей, манер, схем поведения, правил, не высказываясь так, будто все без исключения представители исследуемого народа непременно ими обладают! Потому в оценках более уместны вводные слова: часто, как правило, в большинстве случаев, почти все… При этом в народной среде обязательно остается место и совсем другим людям – хорошим, плохим – это не важно! Главное, что другим, нетипичным, обладающих некими даже очень редкими особенностями.

Подходя с такими мерками к современному народу РФ, я признаю его, в основной своей массе, неспособным мыслить самостоятельно. Неспособным критически оценивать действия власти и противодействовать ей; лишенным чувства собственного достоинства и неспособным защитить свою честь; считаю его патологически трусливым, пристраивающимся на теплые местечки, беспринципным, плохо образованным, легко внушаемым, с деформированным сознанием и полупарализованной волей…

Раньше мой народ был другим!

Отдельно могу выразить своё мнение о русских женщинах. Их в среде нашего народа – большинство. На них многое держится – и уж точно, более половины всей страны! В повседневной действительности они, как правило, большие умницы: прекрасные хозяйки, терпеливы, заботливы, инициативны, умны, добры, образованы, красивы, до самопожертвования любят своих детей… И при этом, – полные дуры! Уж не знаю, что по ним проехалось, – естественный отбор или неестественный, – не знаю, но они все уткнулись в свои мирки, в свои заботы, ничего в жизни не понимают и понимать боятся, и всем им поголовно почему-то нравится эскимос Шойгу, молча разваливающий всё, попавшее под руку! Взглянешь на этих женщин, на вечную нашу историческую опору, и руки опускаются. Но и такой реакции от мужиков им мало! Они еще палки в колеса вставляют, едва кто-то отважится нашу жизнь в правильном направлении повернуть!

Выходит, как ни крути, а именно всегда прогрессивные женщины теперь оказались самой реакционной силой, мешающей подняться своему народу! Они даже откровенным врагам народа всюду услуживают! На всякий случай! Поглядите, кто возглавляет большинство избирательных комиссий, трусливо и рьяно подтасовывая все результаты против нормального будущего своих же детей? Конечно, это наши милые женщины! Это они: школьные учителя, преподаватели вузов, директора школ, главврачи поликлиник и больниц. Они рушат нашу жизнь в обмен на лояльность к себе представителей преступной власти, демонстрируя уже известный нашему народу синдром старательного предателя-полицая времен прошедшей войны! И этим безнравственным женщинам, лишенным чести и совести, доверяют нашу молодежь, наше будущее, чтобы они кроили молодых под себя, бесконечно уродливых морально!

Между прочим, во время Великой отечественной войны почти восемьсот тысяч женщин помогали мужчинам, чем только могли, на фронте, спасая с ними нашу страну. Атеперь женщины губят нашу страну…

Что перевернулось в их сознании? Почему еще недавно наши женщины становились героинями, а теперь предательницами?

А кроме них полно еще дур-пенсионерок, руководствующихся в жизни лишь программой «Время». И других дур, пока не пенсионерок, а потому – более активных и опасных для общества! Они сами по себе, по собственной инициативе, не понимая этого, рушат свою и нашу жизнь! Ну и как их остановить? Во что обходится одно лишь курение! Или, так называемые, гражданские браки, похоронившие женскую честь и мужскую ответственность за семью, в которой весь этот идиотизм впитывают дети.

Ладно, коль уж отдельно высказался о женщинах, да еще не самым приятным образом, то скажу и о нас, о современных мужиках.

Мужики – они по своему типажу, конечно же, более разнообразны, нежели женщины. В них упрятано великое множество типов! Например, они почти до взаимного неприятия отличаются в связи с возрастом, в связи с отношением к воинской службе, то есть, готовности защищать свою родину (среди них уже лет тридцать накапливаются полчища дезертиров, которых, – ну и страна! – никто даже морально не осуждает!) Очень много тех, кто всегда и везде готов пристроиться – кто ворует, кто подворовывает, кто мошенничает, кто служит (не уточняя у своей совести, кому?), кто слегка прислуживает, кто пресмыкается…

Среди парней появилось откуда-то невероятно много патологических бездельников, сидящих на шее выбивающихся из сил и нищеты матерей, жен или тех бабёнок, которые их подобрали, надеясь хоть на какую-то от них мужскую помощь. Куда ни глянь, всюду такие «герои нашего времени» попадаются. Да еще пьют, да еще наркоманят, стремительно доводя спасающих их родичей до могилы.

Но есть и те, кто даже в нынешних условиях молча скрипит зубами, как-то выкарабкивается – ради детей, ради женщин! Но всегда молчит! И в нужную сторону таких не сдвинуть! Терпеть они готовы бесконечно! А чего ждут? Что придет кто-то, и жизнь их вместо них самих улучшит? Странные они «герои»!

Но есть большая прослойка явных паразитов, которые прекрасно устроились в силу своих родственных связей или исключительно подлых личных качеств. Эти паразиты весьма многообразны! Бизнесмены и предприниматели, совесть потерявшие, свой народ уничтожающие! Это раз! Чиновники, от мала до велика – мерзавцы все, как на подбор, иначе там им не удержаться! Это два! Полиция, налоговая, прокуратура, всякие приставы… Даже комментировать противно! Это три! Теперь и некогда славные вооруженные силы стали пристанищем проходимцев, воров, прочих затаившихся негодяев и затюканных ожидателей, – чего еще им из казны подкинут! А подкидывают, обычно, за подлые дела, такие суммы, что народу и не приснится! Миллионы! Это четыре! И так далее.

А вот теперь, если из всех этих женщин и мужчин, собрать единый народ, то получится, как раз, та самая, серая гнилая масса, которую и народом-то называть стыдно! Здесь каждый за себя, каждый под себя, и шут, якобы, с ней, со страной, лишь бы не было войны, которая обязательно сделает явным, кто о чём мечтает и чего, по сути своей, заслуживает! Именно, в ответ на это я и обобщаю столь обидно – стадо! И ругаю я не свой народ, который был когда-то, а этот, который превратился в стадо, никак не противодействуя подобному своему превращению!

Хочется мне верить, хотя бы надеяться, что не всё потеряно, и когда-нибудь нынешнее стадо сможет снова стать народом! Но пока таких тенденций я не замечаю!

Впрочем, вдогонку следует пояснить один важный для меня вывод, почему-то трудный для понимания многими людьми, желающими видеть мир черно-белым. То есть, либо так, либо строго наоборот, но ни в коем случае, чтобы нечто смешанное, неотчетливо белое, не густо черное! Но я свято верю в непреложность своего вывода, мною выстраданного и неоднократно проверенного на практике.

Потаённая его суть в том, что каким бы никчемным ни являлся некий народ, но даже в его неприглядной среде всегда найдутся очень честные, очень смелые и очень порядочные люди, достойные самого высокого уважения. Хотя портрет своего народа они, как правило, изменить тоже не в силах. Для того чтобы целому народу заявить о своём величии, таких людей требуется значительно больше и трети, и, наверное, половины. Тем не менее, и отдельные порядочные люди могут не только послужить центрами своеобразной кристаллизации, собирая вокруг себя достойных людей, формирующих подлинную элиту общества, но обязаны стать примером и для остальных, прежде всего, для молодёжи! Если, конечно, они действительно порядочные!

24

В какой-то момент в памяти всплыли давние и нерадостные события. Да столь четко привиделись, будто случились они только вчера!

И хуже всего, что теперь, пока я все те подробности сам с собой не обмусолю, будут они меня неустанно преследовать. Ведь было в них и плохое, было и нечто-то хорошее, что забывать нельзя.

А случилось всё так! В ту далекую пору, словно по воле злого рока оказался я участником некой автомобильной аварии. Не столь уж серьезной, без жертв, но всё-таки аварии. А любому, кто сидел за рулем автомобиля, не надо объяснять, насколько это событие унизительно. Не говоря уж, об угробленном напрасно времени и потерянных деньгах!

Ко всем моим неприятностям, мне же на беду, именно я оказался виновником того ДТП. А ведь всего-то неудачно объехал преступно кем-то оставленный открытым люк на проезжей части. Потому соскользнул с сильно выступающего над дорогой трамвайного рельса (тоже ведь чьё-то преступление – оставить торчащий рельс), ушёл в занос. Ну а дальше, хоть и на маленькой скорости, но я задел крохотный японский грузовичок, прижавшийся к тротуару. Тот грузовичок, как выяснилось позже, оказался единственным средством, помогавшим грузину Вахтангу выживать вдали от его родины.

При столь невыгодных для меня обстоятельствах мы и познакомились. Сразу договорились ГАИ не вызывать. Эти деятели в форме лишь испортят нашу кашу, да ещё себе львиную долю оторвут! А я и без них тогда пребывал на грани нервного срыва, ибо нужной денежной суммы в запасе не имел, а занять у кого-то, да ещё срочно, тогда казалось невозможно.

Оно и понятно. У порядочных людей порядочных денег никогда не бывает! И даже если захотят помочь, так ведь нечем! Непритязательные текущие расходы до копейки поглощали мизерные зарплаты честных граждан. А все советские накопления в те тяжёлые для народа месяцы внезапно обесценились.

Ещё бы не так! Могучий Сбербанк вдруг объявил себя акционерным обществом! Считай, стал частной лавочкой, и «простил» населению огромной страны пятьсот миллиардов долларов, принадлежавших тому самому населению! И, главное, этот бандитизм сошёл с его нечистых рук, поскольку мы все, мучительно переживая ужасные девяностые, просто не знали, что с этим делать. Недаром в истории нашей страны те годы значатся периодом безжалостного предательства советского народа, демонтажа страны, стремительного обнищания основной части населения и ускоренного обогащения второй части, очень малой, но очень гадкой. И, конечно же, за счёт первой.

Немного попрепиравшись, мы с Вахтангом сошлись на том, что поврежденную обшивку его термокузова я отремонтирую за свой счёт. И уж моё дело, как я стану расплачиваться с мастерами.

Вообще-то, ремонт предполагался небольшой, можно сказать, косметический, но пластиковых панелей с особым тиснением, какое имели «родные» панели, с первой попытки мы не нашли. Их пришлось искать долго и мучительно.

Надо учесть, что после аварии моя машина нуждалась в ещё большем ремонте, нежели грузовичок Вахтанга. Из-за сильной деформации крыла, упирающегося в колесо, она ездить не могла. Хорошо хоть друзья помогли, откатив мою машину куда-то в свои гаражи для неспешного ремонта своими силами. То есть, из чего придётся и как придётся!

Для поисков панели мне следовало найти подходящий транспорт, ибо на такси не разъездишься. В этой ситуации Вахтанг проявил подлинное великодушие. Он, уже понеся по моей вине значительные убытки от простоя машины, согласился раскатывать со мной в поисках мастера, который возьмется добротно отремонтировать термокузов грузовичка. Вахтанга это, конечно же, сильно волновало, поскольку следы аварии значительно снижали рыночную цену его автомобиля. А продавать его когда-нибудь всё равно придётся.

Поначалу, разъезжая по рекомендованным адресам, я не был склонен к общению. Признаться, мне было не до того. Приходилось напряженно прорабатывать варианты поиска денег, а Вахтанг, видимо, понимая это, ко мне тактично не приставал. Так продолжалось долго, поскольку нам всюду не везло. И моя уверенность в успехе затеи, в которой я капитально увяз, таяла по мере уменьшения количества непроверенных нами адресов. Заодно и настроение всё сильнее портилось.

В конце концов, в списке остался единственный адрес маленького заводика автомобильных кузовов, расположенного за городом, куда мы и поехали, ещё питая некую надежду на удачу.

От того заводика за версту веяло привычным советским пофигизмом, но его прежнее дело, если судить по готовой продукции, дожидавшейся заказчиков на территории, окончательно не погибло. Оно вяло куда-то двигалось усилиями десятка сонных и не очень пьяных работяг, профессионализм которых подтверждался лишь сильно засаленными комбинезонами.

Мы с Вахтангом, миновали цех с распахнутыми настежь воротами. Видимо, в нём не работало освещение и пользовались естественным. Потом прошли в двухэтажную конторку. Там в должности главного инженера обозначился некто в обличии не иначе как самого Алена Делона. Он с ног до головы был обтянут новеньким джинсовым костюмом. Разумеется, импортным и, разумеется, фирменным.

Уже не помню, как действительно звали того моднячего деятеля, но сходство с французским киноактером нам и впрямь показалось разительным. И поскольку тогда сего смазливого француза обожали все советские женщины, то и наш главный инженер вёл себя подобающим образом. Он наверняка полагал, будто за указанное сходство и мы обязаны его обожать. Мы так не считали.

«Павлин или нарцисс», – решил я о нём и, как выяснилось позже, хоть и не ошибся, но не в полной мере оценил нравственную ущербность его натуры.

В процессе объяснения главному инженеру цели своего появления я и Вахтанг узнали от него о чём угодно, нежели об интересующем нас вопросе. Ален Делон артистически демонстрировал своё обаяние, каждым словом и движением внушал нам мысль, будто на этом «прекрасном» предприятии он король и бог! И вообще…

Нас, конечно, интересовало совсем не это, но приходилось терпеть, мало-помалу продвигаясь к тому затемненному цеху, которым мы пренебрегли поначалу.

«Следовало в него сразу заглянуть! Может, хоть там что-то для нас найдется», – думали мы, почти уверившись в нелепости своих надежд, поскольку ничего подобного нашей панели нигде во дворе не обнаружили. По всему видать, материалы, которые мы ищем, здесь не используются. Всюду валялись доски, деревянные бруски, прелые от дождя и времени опилки, какая-то дешевенькая обивка из коричневого кожзаменителя…

В этот миг Ален Делон развязано обратился к одному из своих работяг, наверное, старшему среди них:

– Тимофеич! Приводи-ка свою гвардию в рабочее состояние! Добыча сама вам в руки катит! Отремонтируй дорогим гостям термокузов, и на вашей улице опять будет праздник! Сходи сам, погляди! Их машина перед воротами…

Через несколько минут Тимофеич с товарищами, которых предложение тоже заинтересовало, заверили нас, будто ремонт «обтяпают мухой», но панели точь-в-точь нам всё равно нигде не найти. Правда, можно поставить другую, очень похожую.

Вахтанг на похожую не согласился, и когда мы задумали покинуть заводишко, кто-то вспомнил:

– Петро! Так у Ивана в гараже вроде такой же кусок валялся… Помнишь, он для курятника стащил… Иван-то после вчерашнего дома сильно болеет. Так ты не к нему… Ты сразу в гараж сбегай… Вот и примерим.

Через полчаса добытая в гараже панель, отмытая сильным напором воды, заискрилась на солнце, демонстрируя полное сходство с тем, что мы искали.

Отведя нас в сторону, Ален Делон с хищной улыбочкой объявил:

– Ну, что, господа! Радуетесь? Значит, по рукам? Тогда с вас триста, и мы начнем работу?

– ?

– А вы что думали? – усмехнулся доморощенный француз. – Пролетариат бесплатно, как было раньше, горбиться не станет! Не те времена!

– Не много ли пролетариату стало нужно? Вожделенное пойло ему значительно дешевле обходится, насколько нам известно! – пытался я призвать Алена Делона к справедливости, но он пренебрежительно сплюнул и цинично порекомендовал:

– Господа, стыдно считать чужие деньги! Но если вы столь порочны, имею честь сообщить: пролетариям достаточно и ста, а остальные, как известно, пойдут в фонд моего мира!

– Уважаемый! – вступился за мои деньги Вахтанг. – Зачем так не хорошо поступаешь? Бог над нами всё видит! Соотечественник в беду попал! Так? Ему каждый помочь обязан! Так? А наживаться на чужой беде совсем плохо! Так?

Ален Делон посмотрел сквозь нас и крикнул послушному Тимофеичу:

– Выпусти машину с территории! Они по ошибке заехали! Да проверь с пристрастием! Не прихватили бы лишнего!

Оказалось, пока мы пытались найти общий язык с алчным актером, Тимофеич незаметно подложил в кузов нашего грузовичка свою «болгарку», о находке которой теперь громко и с нескрываемой радостью объявил.

Это было чересчур. Видимо, давно отработано! И не однажды отрепетировано!

– Зачем ты так, уважаемый? – удивился подобному повороту Вахтанг. – Ты ведь знаешь, мы от тебя ни на шаг не отходили!

– Оказалось, что и я не всё знаю! – нагло засмеялся Делон. – Но мы всё узнаем! Вот только вызовем охрану и милицию. И тогда вы поймете, кого бережет моя милиция! А вас, разумеется, задержат до выяснения обстоятельств хищения технологического оборудования с территории государственного предприятия! Потом и поглядим, во что вам обойдется ремонт сильно неисправного автомобиля!

Я всё понял. «Мы попали в зависимость от совершеннейшего из ничтожеств, подлеца, представителя не самой лучшей ветви человеческой эволюции! Выживая в трудных условиях сам, он без колебаний губит себе подобных! А мы, наивные люди, давно привыкшие к подлинно человеческим отношениям, вляпались, словно кур во щи! Вон как вцепился, гнусный хищник!»

– Хорошо, я найду триста долларов! Но позже! – заверил я. – Пусть только ремонт начинают, как обещали! Мы спешим…

– Ремонт мы сделаем! Слов на ветер не бросаем! Но уже за пятьсот! – нагло ухмыльнулся Делон.

Для меня это стало новым ударом, но ответить равнозначно я в тот момент не мог.

– Это невозможно! – попытался я его остановить, понимая, что не смогу ни на что рассчитывать, пока не получу средство давления на этого негодяя, ведь он признаёт над собой лишь превосходящую его силу. Такой силы у меня нет. – Чтобы искать деньги, нам нужна машина… – известил я его.

– Сначала деньги, потом машина! – изгалялся от безнаказанности Делон. – Если вы уже согласны, то я распоряжусь, вас выпустят! Но без машины! А когда привезете деньги, будет и работа!

Вот ведь как странно получилось! На исконных землях славян по мере подталкивания великой страны к крутому обрыву опять стали властвовать такие, изжитые давно, казалось бы, дикость, варварство, насилие и унижение добропорядочных людей. Зло, ранее боявшееся поднимать голову в обществе, где устойчиво господствовала человеческая мораль, теперь активно выдвигалось на первый план повседневной жизни.

Торжество всего низменного, ни на минуту не покидая сцену современной жизни, уже перестало потрясать жителей! К нему, как и к льющейся потоками человеческой крови беззащитных граждан, постепенно стали относиться как закономерной стороне современного хищного существования. Тем более, что многим перестало представляться постыдным то, что ранее было совершенно недопустимым по моральным и этическим соображениям. Оковы каких-то ограничений, удерживавших людей от превращения их в животных, повсеместно рухнули.

На руководящих должностях лихо утверждались бандиты и воры, навязывающие обществу свой преступный образ жизни. И, что особенно опасно, немалая часть прежнего населения, уже не таясь, завидовала вульгарной бандитской роскоши. А потому и сама без колебаний кидалась в омут безграничной преступности, решительно предпринимала любые действия, лишь бы тоже ездить на «шестисотых», таскаться по ресторанам и обирать тех беззащитных соотечественников, у которых имелось ещё хоть что-то привлекательное.

Страна стремительно погружалась в пучину дикого насилия, грабежа, разврата и преступного обогащения.

Вернулись мы с Вахтангом на злополучный заводишко лишь к вечеру следующего дня. В моём кармане лежала нужная денежная сумма. Не стану рассказывать, чего мне стоило её раздобыть, но обязательство вернуть все деньги точно в назначенный и недалёкий срок уже перенапрягало меня и днем, и ночью.

Кроме сего тяжкого долга на мне «висел» ремонт и собственной машины, который тоже чего-то стоил. Давили и накопившиеся первоочередные семейные потребности. Так или иначе, я пока не представлял, как всё проверну, но верил в то, что друзья, которым тоже несладко, всё-таки не позволят мне погибнуть просто так. Так ведь раньше было всегда!

Наша машина уже стояла отремонтированной во дворе, вроде бы никому ненужная. Тем не менее, к нам сзади тут же подкрался вездесущий Тимофеич:

– Сработано в лучшем виде! Лучше стала, чем была! – бахвалился он.

– Тогда мы без задержки и поедем? – надумал я провернуть рискованную аферу.

– Да сколько угодно! Как только Главный (инженер) даст добро!

Вахтанг успел осмотреть кузов снаружи и изнутри, и работой остался не доволен:

– Очень уж неаккуратно сделали!

– Не взыщи, господин хороший! – дурачился Тимофеич. – Что удалось! Да и то, исключительно в личное время! Можно сказать, за счет своего сна ремонтировали! Очень старались все! Но лучше этого никто и не сделает! Даже не ищи! Мы ведь здесь – все спецы!

– Это я сразу заметил! – прокомментировал Вахтанг.

Не здороваясь с нами, сзади появился Делон:

– Если готовы расплатиться, забирайте свою ласточку в лучшем виде! – выдавил он, кривляясь.

– Грубо сделали! – сказал я в ответ. – За такие деньги, совсем уж плохо. Думаю, договоренную сумму будет честно процентов на двадцать скосить.

– Думаешь что-то отжать? – раскованно заключил Делон. – Ничего у тебя не выйдет! Деньги мне (он протянул руку раскрытой ладонью вверх)! А нет, так мы быстро найдем применение этому грузовичку. Предлагаю вам, господа-неудачники, мне голову напрасно не морочить и покинуть территорию предприятия! А то ведь случайно закопаем вас где-то под забором…

Поняв бесполезность торга, и уже несколько изучив бандитские повадки Делона, я положил все деньги в его ладонь. Он поочередно рассмотрел каждую купюру на просвет и остался доволен.

Вахтанг что-то зло запричитал по-грузински, обхватив руками голову, и забрался в кабину своей машины.

Через некоторое время мы молча катили в сторону центра города. Из-за подавленности разговаривать не хотелось. Было такое ощущение, словно меня с головой окунули в зловонную канализацию и потом голым вытолкали на улицу. Наверное, о том же думал и Вахтанг.

Но дело сделано. Теперь хоть перед Вахтангом я оказался чист, но впереди предстояло долго и мучительно разбираться с долгами.

Прервал молчание Вахтанг:

– Понимаешь, друг! Я много лет живу на свете; долго живу в России; всё вижу. Везде встречаются люди хорошие, везде много плохих. Что об этом говорить? Мы давно с тобой не наивные мальчики, верящие в безусловное торжество светлого будущего! Но, знаешь, дорогой, я не перестаю удивляться какой-то особой, паталогической жадности современных русских. Будто они денег никогда не видели! Деньги, деньги! Ты прости, дорогой, я не о тебе! Все мечты у них о деньгах! Все поступки, все желания… Только к ним стремятся, не щадя никого… Будто эти проклятые деньги сделают их счастливыми! Из-за них теряют совесть, теряют честь, теряют жизнь… И всё равно, не поймут, не подумают, не остановятся! В их мозгах умело подменили жизненные цели, подменили идеи, мысли, мораль… Потому всё они понимают искажённо!

Вахтанг замолчал, сосредоточившись на дороге, но неожиданно для меня опять заговорил о том же:

– Знаешь, дорогой! Моя семья в советское время имела большой дом, мандариновые деревья, много денег. Но всё пропало! Я давно нищий. Только и осталась у меня безработная жена с тремя школьниками в Грузии, да отец там же. В заложниках он! Уже почти год! Денег на выкуп у меня нет! Понимаешь, как мне нужны эти проклятые деньги? Но я пытаюсь их заработать, где только могу, а не приставляю нож к горлу честных людей! Потому что я не считаю, будто деньги в жизни важнее чести. Ну, скажи мне, друг! Разве они важнее стремления в любой ситуации оставаться уважаемым человеком?

Вахтанг опять замолчал, а я не стал ни отвечать ему, ни подтверждать его откровения личным опытом и наблюдениями и, уж конечно, не имел оснований возражать по сути.

В глубине души и мне было понятно, что его речь совсем не о хороших русских людях, которых пока вокруг немало. А таких типов, вроде доморощенных делонов, какую бы национальность они собой ни представляли, простыми увещеваниями не остановить! Для них любой народ – весь или по отдельности – уже ничего не значит в сравнении с личным обогащением. Придет время, и они себя ещё покажут.

25

Но вернусь к неоконченному разговору о причинах слепоты народной.

Я не альтруист! И не ратую за абсолютный аскетизм! И всё же замечу, что ослеплению простого советского люда способствовало, как это ни странно может восприниматься, и стремительное повышение благосостояния, неоправданное реальными, не столь уж значительными экономическими успехами народного хозяйства. Иначе говоря, с какого-то момента за некий труд советским людям стали платить больше, нежели они заслужили. Бесконечно долго столь неразумная экономическая практика продолжаться не могла. Следовало остановиться и заморозить зарплаты, а то и снизить их, но такой шаг требовал от руководства страны наличия мудрости, воли и авторитета, которыми оно давно не обладало. В противном случае можно слететь со своих постов, чего никто себе не пожелает!

Предвижу, что следующее покажется нелепым, но это лишь на первый взгляд!

Неблаговидную роль в затуманивании народного сознания сыграло и вполне закономерное, и даже запоздалое появление в советском быту, ранее весьма примитивном, многих плодов научно-технической революции (стиральные машины, магнитофоны, холодильники, пылесосы, личные автомобили, цветистые немнущиеся ткани, фотоаппараты, видеомагнитофоны, элегантные колготки, красивые искусственные меха).

Все перечисленные хорошие вещи – без вины виноваты! Их вред проявился лишь в том, что люди с домашними помощниками вдруг расслабились не телом, но, себе на беду, духом, ибо стали считать всяческое приобретение и обогащение главным смыслом жизни, забыв о том, что у страны, в которой они живут, всегда имеются враги, ждущие удобного момента для ее порабощения. Бездумно поддавшись неумеренному потреблению, люди неминуемо перерождаются морально и часто забывают даже святое!

Вполне разумные и практичные вещицы, ставшие у бездуховных людей, им же на беду, самой большой мечтой их мещанского существования, затмили населению усиливающиеся угрозы для всей страны.

А предательство высшего руководства значительно усиливало разложение общества и приближало гибель страны. Этому же способствовало растление подкормленных руководящих работников и партийной бюрократии, усилившаяся подмена советской морали и нравственности ее западными антиподами через кинофильмы, туристические поездки и спекулятивная активность моряков, ходящих за рубеж, принудительная лицемерная алкоголизация населения, потворство мелкому воровству в торговле и на предприятиях.

В конце концов, именно эти, не столь уж важные причины, как всем тогда казалось, явились определяющими в годы брежневской эпохи.

Но ещё более значимой причиной стало полное безразличие к судьбе страны ее собственного народа, чрезмерно увлекшегося накопительством, от чего он измельчал духом и перестал бороться за справедливость в надежде, что этим займется кто-то другой. Страна оказалась в реальной опасности.

Вполне возможно, что это со временем как-то бы и рассосалось, но в мире существовала весьма активная, умная и могущественная сила, крайне заинтересованная в скорейшем крушении СССР! Она, конечно, «помогла» нам упасть. Той силой явился злой Демон в лице мирового правительства. И, предпринимая свою очередную попытку, которой долго дожидался, он, наконец, своего шанса не упустил!

«Вот так-то всё случилось!» – подвёл я итоги, утомившись. Даже едва не заснул, но в это время сосед стал более часто дышать, потом осторожно пошевелился – видимо, ослабевало действие наркоза, и он приходил в себя после тяжелой хирургической операции. Тогда я осторожно поинтересовался:

– Может, что-то мешает? Или что-то нужно? Вы головой тряхните в знак согласия, я сестру позову! Позвать? – он отрицательно повёл головой и отчего-то застонал. Однако спохватился, зажал себя, проявив сильную волю, и скоро успокоился.

На всякий случай я надавил кнопку вызова сестры. Она появилась незамедлительно, бросив взгляд сначала на меня, но я переадресовал ее глазами в сторону соседа. Медсестра сообразила, что к чему и занялась им вплотную. Мой сон улетучился. Только и осталось продолжать размышления, какими бы они по своей сути не являлись, пусть даже полным бредом! Всё равно мне нужна тренировка.

«Вот ведь, насколько странным образом многие века разрешаются проблемы управления миром! И всё это – в интересах некого мирового правительства или, будем считать, злого Демона!» – начал я для затравки.

Его любимая практика заговоров, а так же очевидных, но недоказуемых диверсий, экономических санкций, подрубающих, между прочим, и его союзников, опора на алчность и другие человеческие пороки, всевозможный шантаж. И если уж совсем иначе не выходит, то и наглое применение военной силы, вторжение и установление смертоносного режима управляемого хаоса.

Всё это и сегодня остаётся весьма эффективным средством управления миром.

Потому-то весь несчастный мир, к которому относятся, между прочим, и проклинаемые всеми Штаты, в вопросах, интересующих Демона, давно утратил самостоятельность действий и каждой своей частичкой послушно ему служит, – либо за вознаграждение, либо за страх экономического, политического и даже физического истребления.

Но на нынешней повестке дня у Демона, как я это понимаю, стоит даже не налаженное им управление всеми странами посредством расставленных повсюду марионеток, а установление абсолютной власти над всеми людьми. Над всеми и каждым человеком планеты! Установление некого, как нам любят говорить, тотального контроля! Тогда можно будет завершить желательную Демону селекцию, распределяя население по планете наиболее выгодным образом.

И пусть любые оппоненты обвиняют меня в чём угодно, пусть считают, что я продуцирую бред человека с воспаленным воображением, пусть утверждают, будто в детстве я выпадал из кроватки, бился головой и с тех пор напуган ужасным Бармалеем, пусть называют все мои догадки отсебятиной сумасшедшего – пусть! Но я, как бы мне самому не были страшны мои догадки, буду непременно на них настаивать, как вполне логичных и возможных. Ведь они основаны на той информации, которая доступна не только мне.

Понятное дело, если изменятся исходные данные, может измениться и результат решения поставленной задачи, но пока всё сходится!

И не стоит на меня давить, и придумывать лишнего, только бы отрекся, только бы своими догадками не заразил другие умы. Только бы никто не задумался о происходящем. Только бы однажды от осознания реальности самых жутких моих прогнозов их не перетрясло бы. Только не восстали бы повсеместно против страшной участи. Только не попытались бы спастись и спасти своих детей!

Но, как ни крути, придумывать подобное против меня и тех, кто также о чём-то догадывается, помощники Демона станут непременно. Нас будут давить, нас будут истреблять. Ведь по замыслу Демона, население навсегда должно остаться в состоянии отупляющего и деморализующего покоя, словно стадо баранов, ожидающих своего часа на бойне! Оно весь день может заниматься чем угодно, может веселиться, может пить, наркоманить или погружаться в совершенно невинные забавы, отвлекающие его от странностей жизни, но ни при каких условиях оно не должно мыслить самостоятельно! Именно это страшнее всего, и с точки зрения Демона совершенно недопустимо, ибо может нарушить его далеко идущие планы.

Рабы должны быть лишены не только способности мыслить, но и потребности напрягать собственный мозг разрешением тех вопросов, на которые наложено табу! Причем, пусть это многих удивит, но окончательное решение столь глобальной задачи, касающейся всех и каждого, почти завершено. Вот и образование повсеместно стало работать на ускоренное отупление молодежи, на разрушение адекватного мировоззрения у населения, на запутывание, на воспитание пристрастия к порокам, на моральное разложение, на внедрение самых гадких образов поведения в коллективе, в семье и в быту, преподносимых в обертке истинного героизма или подлинной свободы личности!

Мир опрокинулся, а люди запутались даже в терминах и понятиях. Белое у них стало черным, черное – белым, зло – добром, мерзкое – великим, красивое – примитивным, подлое – целесообразным, предательство – умением жить!

Стадо даже слегка заволновалось, что-то обнаружив из этого списка. Но оно ведь всего лишь стадо, потому не знает, в каком направлении бежать, чтобы спасаться! И потому оставляет всё как есть, деморализованное, тревожно блеет, но не более того!

Всё именно так! Поскольку подавляющее большинство населения планеты куда сильнее теперь беспокоит возможность утратить безмятежность повседневного бытия, нежели усвоить реальность глобальной угрозы, уже нависшей над человечеством. Ибо для примитивного большинства, что бы ни случилось, наиболее важным всё равно останется личный покой или, как теперь они поголовно выражаются, – комфорт!

Манипуляторы обществом главную ставку всегда делают на молодых. Ведь взрослых и опытных людей, немало в жизни повидавших, а потому разобравшихся в ней, худо-бедно, просто так с пути не сбить. Мечущаяся наощупь молодежь – другое дело! Она всё впитывает впрок и, как правило, если процесс заботливо не направлять, делает это совершенно некритично – впитывает всё подряд! Потому задурить неокрепшей молодежи голову, во-первых, легче, а во-вторых, дурь и действовать на них будет дольше. Просто – идеальный для идеологических диверсий вариант!

Теперь, даже если не согласны со мной, прошу вас, взгляните беспристрастно на нашу сегодняшнюю молодежь, позабыв на время, что в ее среде находятся и ваши любимые дети, и внуки, о которых не хочется думать плохо. Разве в этой новой и перевернутой наизнанку жизни молодежь не представляет собой стадо баранов с пластилиновым сознанием?

Прошу вас, хотя бы немного потерпите меня таким, какой я есть, не обвиняйте сразу в ненависти к молодым! Это ведь совсем не так! Я нисколько не хочу их оскорблять! Я хочу обратить ваше общее внимание на то, что стало реальностью! И говорю это лишь потому, что очень переживаю за них, как, наверное, и вы! Мне больно смотреть, во что превратилась нынешняя молодежь, особенно, студенческая, которая в советские времена бралась за великие дела и совершала великие подвиги! Но теперь всё иначе! Её умело оболванили!

Молодых наших, пока мы, старшие поколения, были очень заняты, – кто разрушением отечества, а кто его спасением или собственным выживанием, – враги прекрасно отработанной идеологией воспитали безразличными к родной стране, знающими лишь своё, себе и под себя, имеющими, на поверку, весьма жалкие и пустые душонки!

Разве это не так? Не думали? Не хотите замечать? Но поглядите трезво сами, насколько легко это молодое и послушное стадо гоняют целыми курсами, потоками и факультетами по так называемым выборам. И стадо это, как ему и велят пастухи, не взбрыкивая, голосует против своего будущего, голосует за уничтожение своей страны, не соображая наперед! Молодые веселятся, иронизируют, но выполняют послушно и трусливо всё гадкое, что от них требуют такие же трусливые пастухи-преподаватели, которые, как и студенты, более всего на свете берегут собственную шкуру, будто иных идеалов и не ведали никогда! И как легко и бездумно все они, и студенты, и преподаватели-предатели, рубят сук, на котором сидят вместе с нами, вместе со всей, летящей в пропасть, страной!

Страх, угодничество, непонимание жизни, приспособленчество – вот что ими движет сегодня! Разве такой была наша молодежь в советское время? Разве аналогия теперешней молодежи со стадом не оказалась, хоть и обидной, но наиболее точной!

Кстати, если молодежь или весь народ я называю стадом, то не так уж это и обидно, ибо означает всего-то жизнь не своим умом, а законами и правилами стада. Хуже, если в стаде вообще нет или не соблюдаются правила стадной (общественной, хоть какой!) морали, которая должна служить интересам выживания стада. Еще хуже, если у стада утрачено чувство собственного достоинства, нет чести, нет стремления к независимости, пусть не личной, так хотя бы своего стада! Если иначе, то всё плохо! Совсем плохо.

И, возвращаясь к теме молодежи: вдвойне обидно, что она, судя по всему, даже не пытается стать настоящей, умной, смелой, гордой, ответственной! Она себя устраивает! Ведь ее кредо – не напрягаться! Ни физически, ни эмоционально! Хотя отдельные ее представители такими и не являются – честь им и хвала, – но не вся молодежь. Поскольку она разрознена, утонула в уродливых социальных сетях, а примеры построения своей собственной судьбы берет не с лучших представителей общества, а с худших, чем лишь умножает в себе моральную и нравственную грязь.

Допускаю, что объясняю не слишком понятно кому-то. Возможно, фразы мои не доходчивы, потому, чтобы все поняли, о чём именно я теперь с болью в сердце говорю, приведу пример из жизни.

Из прежней жизни. О советской молодежи. Вернее, об одном-единственном её представителе. О типичном для своей поры двадцатилетнем мальчишке, проявившем себя настоящим героем, как и многие его тогдашние сверстники.

Было самое начало Великой отечественной войны. Белоруссия, Могилёвская область, недалеко от села Сокольничьи.

Танки Гудериана, которые вонзились в Европу, как нож в масло, с очень тяжелыми боями продвигались вглубь нашей страны. На пути немецкого танкового батальона, идущего в общем походном порядке, извивалась неширокая речка Сож, имевшая заболоченные берега. Наудачу оккупантов, над ней нависал достаточно прочный деревянный мост.

Для стремительно наступавших немецких войск этот мост играл важную роль, но при поспешном отходе нашего 155-го стрелкового полка его разрушить не успели. Понимая, как этот мост облегчит немцам преследование нашего полка, командир его противотанковой батареи обратился к красноармейцам с просьбой добровольно остаться здесь для прикрытия своих товарищей. Все понимали, что вызвавшиеся на такое, не проживут и дня, а умирать так не хотелось! Тогда из притихшего строя вышел старший сержант Сиротинин Николай Владимирович, командир противотанкового 76-миллиметрового орудия ЗиС-3. Может, он решился на это и не один, но потом, когда стал действовать, возле него никого более не оказалось. А вообще-то расчет пушки предполагал наличие трёх бойцов.

Добровольцу торопливо помогли установить орудие в тактически выгодном месте, чтобы хорошо просматривался мост и дорога, слегка окопали огневую позицию, поднесли поближе тяжелые ящики со снарядами, и отступили, оставив одного в ожидании неотвратимой смерти.

Ждать пришлось недолго. Немецкая танковая колонна, не таясь, ровно гудела мощными моторами и ладно катила вперёд, вытягиваясь от самого горизонта. На башнях, словно туристы, чтобы не жариться в нутре стальных танков, сидели всем довольные завоеватели. Однако их приятный вояж был нарушен, когда посредине моста загорелся головной танк. Следом запылал другой. Потом еще один. Колонна споткнулась, немцы попрятались и стали вести беспорядочный огонь из пушек, даже не обнаруживая замаскированную противотанковую батарею, как они, пожалуй, решили для себя.

Оттащить горящие танки с моста, устранить образовавшуюся на нем пробку стало главной задачей немцев, но на это требовалось много времени. А тут еще наглая русская батарея своим огнем мешала маневрировать! Вот, очередной танк подбили! А вокруг болото! Если танки станут по нему обходить мост, то прочно улягутся на свои днища. Тогда их вообще долго не сдвинуть! И назад не отойти – всю колонну так просто не осадишь? Русские же продолжают жечь танки, словно, в тире. Вон, уже пятый полыхает! И не видно, откуда русские стреляют!

Паника, рев моторов, суета, управление батальоном полностью нарушено! Танкисты трясутся, понимая, что станут следующими, дергаются, не глядя на остальных, ерзают своими тяжелыми машинами на крохотных пятачках дороги, мешают другим! Бедлам!

На два с половиной или три часа задержались немцы 16 июля 1941 года у села Сокольничьи, где остались подбитыми их одиннадцать танков и пять бронемашин. Там же образовалось целое кладбище, на котором под свежими березовыми крестами нашли себе пристанище десятки оккупантов.

Только после этого немцы заставили красную батарею замолчать. Когда же подошли к ее позиции вплотную, то были потрясены – долгий и столь успешный бой с ними вёл всего один красноармеец. «Каково же будет дальше?» – сам собой напрашивался вопрос.

В дневнике немецкого офицера, убитого под Курском в 1942 году, нашли описание того давнего боя. Он писал, что командир их батальона был явно потрясён. Против обыкновения он со злости не уничтожил оставшееся в деревне население, а согнал его к разбитой русской пушке и сделал свидетелями воинских похорон со всеми почестями истинного героя старшего сержанта Красной Армии Сиротинина Николая Владимировича (фамилия выяснилась при изучении содержимого его карманов). В могилу в самом высоком месте под ружейный огонь опустили щупленького парнишку в военной форме. (Его рост всего 164 см, а вес – 53 кг, как следует из медкнижки красноармейца, найденной позже в военкомате).

На краю могилы командир танкового батальона обратился к своим солдатам:

– Если бы вы все воевали как этот русский солдат, то вермахт давно бы овладел всем миром! Будьте такими же стойкими, как этот вражеский солдат! Он настоящий герой! И потому достоин тех почестей, которые мы ему отдаём! Врага, воющего героически, мы должны уважать, но, уважая, обязаны его уничтожать!

Многочисленные свидетели того боя и энтузиасты уже после войны собрали и сохранили многие сведения о Герое. Теперь известно, что после окончания пятого класса школы, он устроился работать на завод, поскольку на руках матери было еще четверо малолеток. Потом, в 40-м, был призван в Красную Армию, где стал артиллеристом и младшим командиром. А потом пришла война, на которой короткая жизнь Николая Сиротинина оборвалась, но навеки осталась в памяти благодарных ему людей. Они его не забыли. Есть и памятник с его пушкой, есть и музей Героя, есть и внимание людей к его подвигу.

В конце 60-х, узнав подробности того неравного смертоносного боя, Константин Симонов обратился к правительству с ходатайством о присвоении старшему сержанту Сиротинину Николаю Владимировичу вполне заслуженного им звания Героя Советского Союза, посмертно.

Странно, но Симонов получил отписку. В ней отказ мотивировался установленным порядком присвоения звания. Мол, требовалось, чтобы солдат был представлен к этому званию еще во время войны и обязательно его командованием.

Формальности! Ведь подвиг подвигов – налицо!

Между прочим, Никита Хрущев оказался более гибким в этих вопросах, когда присвоил звание Героя своему «другу» президенту Египта Гамалю Абдель Насеру. Потом и Федору Полетаеву, сбежавшему из немецкого концлагеря и организовавшему в Альпах партизанский отряд из итальянцев (посмертно), и Рихарду Зорге, советско-германскому разведчику, ставшему не по заслугам широко известным, только благодаря Хрущеву (тоже посмертно).

Может и о присвоении звания этой троице их командование ходатайствовало? Конечно же, нет! У Насера нашего командования и быть-то не могло. Так же как у Полетаева, о существовании и героической роли которого в СССР узнали только от руководства Италии, уже после войны. А вот разведчика Зорге представить к высокому званию советское командование по линии внешней разведки вполне могло, но оно тогда не считало его донесения особо ценными. Донесения действительно были весьма противоречивы. И это не удивляет, ведь немецкий журналист Рихард Зорге, аккредитованный гитлеровской Германией в Японии, одновременно являлся и разведчиком воевавшей с нами Германии, и разведчиком США. Возможно, потому в 1943 году, когда японцы его арестовали, СССР официально своим разведчиком Зорге не признал.

Кстати, Насер очень скоро переметнулся от СССР к США, и наш народ на это молниеносно отреагировал, сочинив язвительный стишок о нём и о дальновидности Хрущёва: «Лежит на солнце, грея пузо, полуфашист, полуэсер, Герой Советского Союза Гамаль Адбель на всех Насер!»

В конце концов, я думаю, более всего в деле награждения важен не официальный порядок присвоения звания, а необходимость высочайшим образом оценить подвиг красноармейца с моральной стороны! Считаю, что присвоить звание Героя Советского Союза старшему сержанту Сиротинину Николаю Владимировичу было совершенно необходимо для нас всех, ныне живущих. Хоть так отблагодарили бы человека, сделавшего для нашего существования много более своих скромных человеческих сил. Не отблагодарили!

Но, кажется, я понимаю истинную причину отказа брежневских чиновников. В семидесятые годы в большом количестве увидела свет информация не только об ужасах, но и о героях прошедшей не так уж давно войны. И стало очевидно, что высокого звания Героя Советского Союза достойны не только одиннадцать тысяч ранее награжденных, но, возможно, еще столько же, а, может быть, и сто тысяч соотечественников, совершивших свои высокие подвиги и оставшихся в тени. Да и тех, кого представляли к званию Героя во время войны, наградили тогда не всех. По разным причинам. И не обязательно, по неуважительным. Мне лично знакомы два очень достойных человека, которых во время войны представляли к столь высокому званию, но наградили толькоорденами.

Так или иначе, но чиновники, от которых зависело награждение, вполне обосновано обеспокоились тем, что если продолжать массовые награждения всех выявленных героев, то весомость звания Героя Советского Союза в глазах населения значительно снизится, чего, разумеется, допускать нельзя. Кроме того, на содержание каждого Героя, живого, разумеется, требовались немалые деньги. Это и всякие льготы, и санатории, и бесплатный проезд…

И тогда решили эту проблему разом. Без разбора всех фронтовиков к тридцатилетию со дня победы наградили орденом «Отечественной войны».

Что из этого вышло? Мало хорошего. Статус боевого ордена в виду его массового тиражирования снизился до уровня юбилейного знака, и многих фронтовиков, награжденных им не в связи с юбилеем, а во время войны, за свои кровные подвиги, это покоробило.

Но всё, о чем я теперь рассказал, свидетельствует лишь об одном. Наша молодежь во время войны показала себя с самой лучшей стороны, и после войны заслуженно называлась героической! Многие герои вышли из многодетных полуголодных семей. Они не имели айфонов, планшетов и автомобилей… Но они не словах, а на деле считали себя ответственными за свою землю. Они насмерть стояли за свой народ.

Казалось бы, народ с такой молодежью победить невозможно! Это точно!

Но нас-то всё равно победили. А почему? Да только потому, что народ постепенно стал совсем другим! Далеко не тем, не сталинским, не героическим. Он переродился, оказавшись тем, что сейчас собой и представляет! Запуганный, униженный, жалкий, расслоившийся на людей, ещё как-то сохранивших честь и совесть, и на воров, полуворов и прочих негодяев (не перечисляю всех, ибо понадобился бы огромный список, так называемых, профессий или, как теперь они говорят, – занятий), участвующих в групповом разграблении родины.

В общем, я думаю так! Мы сами виновны в том, куда мы заехали и безнадёжно забуксовали под сказки о светлом капиталистическом будущем! Виноваты, поскольку народ, который хребтом своим ощущает, что его добивают, и, тем не менее, не защищается, не борется, не тянет в могилу за собой своих убийц, это уже не народ! Это – не более чем население. Причем, то население, которое доброго слова не заслуживает!

Вот, я ещё совсем недавно ругал молодежь, но о стариках моё мнение и того хуже. И каким оно может быть, когда я вижу, как эти старики загибаются от нищеты, но ползут и ползут на избирательные участки, чтобы поддержать тех, кто их втаптывает в грязь! О чем они думают? Видимо, мозги у них есть, но не более чем субпродукты. Понимаю, что пакостно звучит! Полностью согласен! Зато без розовых тонов!

И всё это лишь потому, что вместо бывшего когда-то народа, созидавшего, имевшего достоинство, теперь повсеместно распространено население – жалкое, тупое, неорганизованное, аполитичное, запуганное. Из-за него, не сумевшего защитить свою страну от упырей, и нет у нас ее – той страны, которой по праву можно было гордиться!

Я хорошо понимаю, что сформулировал страшное обвинение своему народу, частью которого сам и являюсь, и тем самым, будто противопоставил себя ему. Похоже теперь, будто народ плохой, а я хороший!

Но, нет, нет и нет! Я никак не противопоставляю себя народу – в нем всякие люди имеются, – но понимаю, что с таким населением не только имею мало общего, но и не хочу с ним что-то иметь! Ведь оно, это родственное мне население, не желая того, не понимая того, что оно вершит, тупо рубит сук, на котором сидит, и на котором сижу я и все те, кто что-то понимает и что-то пытается исправить, кто еще достоин уважения! Но силы наши не равны. Инертная масса не только уверенно затягивает страну в небытие своей абсолютной несостоятельностью, но очень многие помогают ей в этом извне, да и те, местные, кто кормится здесь, а нацелен туда, к врагам нашим.

Стоп! Это куда же меня занесло?

Не боюсь того, что сказал! И от слов своих не отрекаюсь, только не вижу смысла в них особого… Ни к чему они – ни мне, ни населению нашему, с коим, каким бы оно ни было, перебиваться мне теперь до смерти своей, ибо оно уже от недугов своих не оправится, а я никуда от него не сбегу… Одна с ним у нас участь, хоть и не согласен я с тем, что так глупо из-за него все сгинем. Но земля моя здесь! Не народ, оказавшийся нежизнеспособным! Именно земля… Она единственная есть то, что вечно, что незыблемо, что защищать нам следует, вцепившись в нее зубами, покуда еще живы!

26

Между прочим, несмотря ни на что, я не считаю, будто Демон всемогущ, будто не ошибается, не проигрывает, хотя его сила обеспечивается целой армией повсюду внедренных им Демонят, с виду, нормальных людей, неплохо образованных, энергичных, занимающих всевозможные руководящие должности. Они рулят в политике, они рулят в силовых структурах, в образовании и науке, во всех отраслях промышленности и в сельском хозяйстве, в воспитании молодежи…

Эти Демонята из штанов выпрыгивают, лишь бы угодить шефу, хотя тем самым вредят своему народу. И это у них получается очень хорошо. Сказывается тщательность кадрового отбора!

Перед глазами теперь маячат многие мои коллеги – преподаватели, доценты и профессора. И наш юный декан, избранный почти единогласно моими коллегами, живущий по принципу «Что изволите?» и иных принципов не имеющий. Наш ректор, при котором сданы все основополагающие позиции нашего учреждения, как высшего учебного заведения, но к этому чинуше, тем не менее, на козе не подъехать, такой он важный… Разве по сути своей все они не есть сущие Демонята? Они самые! Но если бы лишь они… Всех даже вспоминать тошно!

27

А если мне пощупать интернет, без которого многие и дыхнуть-то не в состоянии?

Какова его роль в современной жизни? Если судить по информативности, то это самая вместительная на планете книжная библиотека. Образованному человеку с трезвым мышлением интернет поможет в решении многих практических задач. Это так! Но еще успешнее он оболванит тех, кто по ошибке уверился в своих креативных (творческих, если говорить на родном языке) способностях.

Такие «личности» из числа молодых, именно в силу неразборчивой хваткости молодого мозга, мастерски владеют компьютерной техникой, всяческими программами, с удивительной быстротой нажимают кнопки, но редко кто из них способен сформулировать хоть мало-мальски полезную задачку и решить ее с помощью компутера.

Оно и понятно! Неандерталец в библиотеке способен наворочать немало того, что нормальных людей позабавит, но он не продвинется дальше поиска картинок, желательно, «соленых». Так же ведет себя в интернете современный дикарь.

Он абсолютно уверен в себе, поскольку знает несколько магических слов, и с упоением щеголяет всякими ботами, файлами, интерфейсами, лайками, аккаундами, фейками… Он горд своими познаниями, поскольку всегда готов удивить соплеменников крутой игрой на самом крутом планшете. Но ни на что иное, разве что на беду своей стране, он не способен в силу неразвитости мозга! И ожидать от него осмысленного применения достижений вычислительной техники иначе, чем в режиме убогих стрелялок, нет смысла.

Потому ни библиотека, ни интернет не принесёт пользы ни дикарям, ни окружающим их людям. Дикарям следовало бы получить системное образование, но где такое найти? Даже лучшие университеты теперь готовят бакалавров, то есть, людей без специальности. В советское время их называли недоучками – «незаконченное высшее»! Надо ведь понимать, что нынешних псевдостудентов никто и не собирается учить какой-то профессии! Имитация! Их просто заняли на четыре года, чем сумели, чтобы не болтались, где ни попадя, способствуя росту преступности. Ведь, безработица, господа! Рабочих мест остро не хватает! А так, молодые люди хоть под присмотром каким-то! Ведь если, не дай бог, но вполне вероятно, в среде незанятой настоящим делом современной молодежи искра звездности коснётся самых отпетых бандитов, то с лавиной преступности не совладает уже никто и никогда!

Не лучше ли на пользу несчастному (потому что, тупеющему) человечеству вручить всем дикарям уже сегодня не интернет, а другую игрушку, пусть даже, лопату? Впрочем, и она в руках большинства современников не станет средством созидания! Чтобы с ней толково управляться, придется тоже немало знать и понимать! Стало быть, опять учиться тому, чему в современных вузах не научат!

В этот вопросе, сколько ни иронизируй, а вывод всё равно один – поднимать следует наше техническое образование, а не опускать его, превращая в некое странное гуманитарное или вообще в никакое, связанное с убожеством самого бакалавриата!

Вообще-то – это серьезнейшая проблема: «Научно-технический прогресс как самый эффективный инструмент массового отупления человечества!»

И у нас эта проблема встала со всей силой! Чем больше заметен технический прогресс – тем немощнее оказывается население даже перед обычным утюгом, не говоря уж, о чем-то действительно сложном. Людишки ежеминутно пользуются тем, в чём они ни ухом, ни рылом!

Куда ни глянь – всюду копошатся активные потребители из числа убогих гуманитариев, не понимающих вокруг себя буквально ничего, за исключением зазубренного когда-то наизусть! А кто создавать-то будет? Создавать те же компутеры, экскаваторы, телевизоры, воздушные и морские суда, вооружение, унитазы, наконец!

Всё это и многое другое, помогающее нам жить, создают полноценные специалисты, а не убогие бакалавры! Не продавцы или менеджеры, не охранники или страховщики, не парикмахеры или психологи, а инженеры и конструкторы!

Или нам вечно покупать всё там, за бугром, а здесь этим спекулировать? У нас ведь спекулянты превратились в лучших людей, без которых и жизни нет! Ни продовольствия своего в стране нет, ни одежды, ни бытовой техники и никакой другой!

Так может, следует пошевелить мозгами, чтобы понять, почему в Советском Союзе спекулянты были злейшими врагами народа? Ведь всё так просто – эти паразиты взвинчивали цены, обирая население, и лелеяли так называемый дефицит.

Но советские спекулянты являлись хоть какими-никакими, но горе-патриотами! Они хотя бы отечественное производство не душили, а вместе с ним, и соотечественников, в нём задействованных, в то время как современные негодяи спекулируют иначе – кто на доллар, а кто и на миллиард, опять же, тех вражеских долларов, завозит что-то фурами из-за бугра! И тем самым помогает врагам расправиться с нашей страной и с нами! Благо, массовое убийство сограждан законами современной РФ не карается, а даже приветствуется, если оно упаковано в фиговую обертку бессовестного торгашества! «Это же – бизнес!» – говорят нам лживым жизнеутверждающим тоном.

Я бы за одно это словечко, – бизнес, – давил бы паразитов всей мощью репрессивной машины государства! И слово-то ведь донельзя мерзкое, а сами паразиты, – тем более!

Но буквально завтра наши студенты-дикари повзрослеют, заматереют и формально обретут иное качество, но качественно вырастут ли они хоть на йоту? Проблема! И разве я ее хоть слегка преувеличиваю? Некоторые острословы не зря ведь шутят: в трудное время стране требуются герои, а рождаются одни…

Признаюсь сам – немало я здесь понавыдумывал, но так уж сходится! Сам с собой я имею право быть откровенным и приходить к любым заключениям, без оглядки! Не идти же мне против осмысленной мною истины, хотя она горька или кому-то неприятна? Во-первых, в этой палате мне всё равно следует чем-то занимать свой мозг, а во-вторых, здесь на полную катушку заработала моя привычка включать его в работу в любой ситуации, когда это не мешает прочим делам.

Тот же транспорт – чудовищный пожиратель времени – я всегда использую для мысленной подготовки к лекциям, для анализа важных ситуаций в университете, в семье, в стране или мире. В конце концов, для элементарного планирования завтрашнего и последующих дней своей жизни: что купить, кого поздравить, как отдохнуть или подлечиться, когда съездить на дачу (отдельный список дел для неё). И всё это, за нас обоих – за себя и свою неотъемлемую половинку. Как ты там сейчас, моя Зайца?

Всё! Эта тема надоела мне до чёртиков! Засыпаю, засыпаю, засы…

Или, вот еще – пища для размышлений: цифровая экономика! Приходилось слышать?

Звучит-то как! Словно песня! А что это? Ах, да! Это модно! Об этом теперь на самом верху говорят! Видимо, замышляют там что-то великое, прорывное, планируют! Стало быть, и нам кое-что перепадёт!

Тем более – интересно! Ведь редко кто знает, что этот звонкий и многообещающий термин, слава богу, не ставший пока модным (но всё быстро к этому идёт!), означает всего-то концлагерь, который активно достраивается в нашей стране! Самый настоящий концлагерь, в котором и людей-то не будет, а останутся некие биологические существа под номерами, с многочисленными вживленными чипами, программирующими их поведение!

Так что, радуйтесь, соотечественники! Радуйтесь этому и каждому новому звучному термину, даже не понимая его смысла! Радуйтесь своей гибели, если так уж хотите! Но я на вашем месте, хотя бы уперся, противодействуя стремлению негодяев сделать из вас животных!

Ах, я такого бреда вам наплёл, что вы считаете его невозможным?

И вы правы – это невозможно! Но только в обществе нормальных людей. А в обществе необразованных и легко внушаемых субъектов, такое вполне возможно. Для того на первом этапе планируется об этом (что кажется невозможным) всюду открыто и постоянно говорить и говорить! Когда субъекты к этому привыкнут, начнется второй этап. Вам будут внушать, будто так и должно быть! Это веление времени, сопротивляться бесполезно, и так далее. Вот и всё! После такого внушения концлагерь в головах подготовлен.

После этого, на третьем этапе, его можно смело заполнять вновь культивированными животными. Субъекты против пропаганды пойти побоятся, они ведь стадо! Что мы и наблюдаем повсеместно. Наблюдаем результаты проведения специальных операций по видоизменению сознания.

Еще вчера ювенальная юстиция в РФ была невозможна, так считали все, потому что это истинный фашизм! Но ведь негодяи легко протащили свои мерзкие закончики через все инстанции, и сегодня детей тысячами отбирают у любящих родителей, чтобы проводить над ними бесчеловечные опыты. Это ли не концлагерь? Это ли не РФ?

А когда готовили закон о медицине, то депутаты накануне голосования шарахались от него в ужасе. Еще бы! В соответствии с ним никто из нас и отказаться не может, если в медучреждении его выберут в качестве донора какого-то органа! И родственники ничего не смогут поделать! Кстати, те самые депутаты, которые понимали суть столь чудовищного закона, на следующий день единогласно за него проголосовали! Это ли не концлагерь? Это ли не фашизм?

Между прочим, в материалах Нюрнбергского суда закреплено, что недопустимо людей идентифицировать с номерами! Но теперь к этому вернулись опять! Нынешние фашисты человеческим законам не подчиняются! Для них законы пишутся Демоном, пишутся человеконенавистническим мировым правительством.

Для подтверждения сказанного мною, кому-то нужны доказательства? Пусть так, вот только мне они в рассуждениях с собой совсем не нужны. Кроме того, ни мне, ни вам никто не преподнесет доказательства на блюдечке с голубой каёмочкой! Демон пустится во все тяжкие, лишь бы мы с вами ни в чём не разобрались.

А вы, между прочим, думайте! Думайте сами! Вычисляйте, догадывайтесь, самостоятельно и безбоязненно! Ставьте перед собой любые вопросы, без ограничений, и ищите на них ответы. Например, почему происходит именно так, а не иначе? Почему всё получается против нас? Кому всё это выгодно? Как изменить невыгодное для нас положение?

Начну издалека. После запуска по всему миру программы обязательной чипизации населения стало технически возможным установить почти абсолютный контроль над каждым человеком планеты. Пока зловредная чипизация до нас, слава богу, не докатилась, но во многих странах от нее уже не могут отказаться люди подневольные – госслужащие, военнослужащие, полицейские и прочие. Как говорится, лиха беда – начало!

Потому – не расслабляйтесь! Даже если вам еще не вживили какой-нибудь, как вам охотно объяснят, «очень комфортный для вас» чип, то уж сотовый телефон или, на худой конец, банковская пластиковая карточка у вас наверняка имеется. А этого вполне достаточно, чтобы повязать вас по рукам и ногам!

Не напрасно ведь уже много лет мощные компьютерно-интернетные центры, расположенные в США, собирают, обрабатывают и хранят всякую информацию на каждого жителя планеты, имеющего мобильный телефон или любого типа компьютер. В результате такой работы у Демона на каждого человека появляется досье, в котором зафиксировано всё о его интересах, пристрастиях, знакомых и друзьях, здоровье, покупках, доходах-расходах, политических взглядах, настроениях, местах жительства, работы и частого пребывания, источниках финансирования и прочем. По этим сведениям формируется вполне объемная и точная характеристика человека, словно портрет и в фас, и в профиль, и, самое важное, во всю глубину его личности!

Вот и всё! После этого вы приплыли! Если станете не угодны Демону, являясь для него хотя бы мизерной помехой или угрозой, однажды обнаружите, что банковская карточка заблокирована, а телефон отключен. То же самое произойдет с любым вашим знакомым, рискнувшим вам помочь даже в самом безобидном деле, например, в приобретении продуктов питания. Демон легко проследит эту помощь. Наконец, на любой телефонизированной местности это просто сделать по вашему фактическому местонахождению! А далее – полная блокада, нищенство и голодная смерть. Вот каким милым способом можно убрать со своего пути всех сопротивляющихся, всех догадавшихся о происходящем, всех потенциальных противников, всех неугодных! При этом юридически всё делается очень чисто!

Не правда ли, идеальная методика управления сим огромным с виду миром, удерживая в своих руках ниточки управления каждым человеком, которые при необходимости можно дергать в нужном направлении?

«О! Боже мой! Даже самому страшно! Но я ведь рассказал это не с целью запугать – подобная и вполне реальная угроза уже висит почти над каждым! Вы спросите, можно ли как-то вырваться из этих жутких пут?»

Конечно, можно! Но лишь в некоторых, самых благоприятных случаях. Если надумаете замести свои следы, например, сменив «симку» или перестав пользоваться банковской карточкой, то сильно просчитаетесь. Во-первых, местонахождение даже не «симки», но и самого телефона постоянно отслеживается. Стало быть, если уж задача разыскать вас кому-то поставлена, вас непременно найдут! Во-вторых, даже если съедете с квартиры, вас отыщет тот же участковый (вы же не столь наивны, чтобы считать его на своей стороне?) – у родственников, знакомых или на работе. Где же еще вы сможете отсидеться до лучших времён? Не в гараже ведь! Впрочем, и его, на всякий случай, возьмут под наблюдение!

Представляете, как расставленные сети быстро сделают из вас не свободного в некоторых рамках человека, не самостоятельную личность, а затравленного голодного зверя. И рыпнуться-то вам станет некуда – везде засады, жилья нет, денег нет, друзей нет и никакой связи с равнодушным к вашей судьбе миром!

В идеале, допустим, решительно поломав предыдущую жизнь, забросив семью, забыв родственников, работу, знакомых, позабыв оставшиеся на ваших счетах деньги, вы сможете удрать в какую-то глухомань, хорошо бы, не телефонизированную, где изберете образ жизни, соответствующий местности, основанный, скорее всего, на натуральном хозяйстве. Но ведь даже в таком случае ваша прежняя жизнь и вы сами окажетесь фактически уничтоженными! Вы перестанете существовать для этого мира как некогда активный социальный индивидуум, оказавшийся неудобным Демону!

Должен вас предупредить, что убежать из-под контроля Демона сложно даже отчаянному везунчику. Лет десять назад мне по делам службы пришлось познакомиться с документом, из которого следовало о начале работ в РФ по внедрению так называемой системы ОКСИОН. Совсем неважно знать, как эта аббревиатура расшифровывается, ибо страшной является сама ее суть. В том документе необходимость ее внедрения прикрывалась благовидной целью – задачей своевременно информировать население о приближающихся опасностях или о уже произошедших ЧС, о правилах действия и мерах по спасению. Однако все информационные экраны этой системы, расположенные на вокзалах, аэропортах, площадях, улицах, рынках и прочих людных местах, сегодня не только демонстрируют нам бестолковую рекламу, но и постоянно наблюдают перед собой, распознавая все лица в толпе! Соображаете? Вы и дернуться не успеете, как вас, садящегося в метро, или спокойно покупающего билет на электиричку, схватят. Могут и на месте расправиться, списав это злодеяние на несчастный случай или хулиганские действия неустановленных лиц!

Чтобы замаскировать суть той большой информационной системы, превращающей якобы свободных людей в узников большого концлагеря, ее упаковали в некие слова-приманки, условно назвав «цифровой экономикой». У непосвященных это словосочетание вызывает положительные ассоциации: «Вполне возможно, что теперь в промышленности, сельском хозяйстве, везде и всюду будут широко применяться самые современные компьютерные средства и технологии, которые, может быть, и нашу жизнь немного улучшат». Как бы, не так!

И хотя всё рассказанное мною абсолютно реально, и оно уже из нашей жизни, хотя, по сути, ужасно, но я-то абсолютно уверен, что большинство населения, прочитав моё предостережение, сочтёт его бредом активизировавшегося шизофреника.

«Разве такое возможно?» И это всегда оптимистичное без каких-либо оснований большинство окажется не только неправым, но и незащищенным.

Однако же, что именно для них я могу сделать? Они люди взрослые, и сами вправе поступать, как им представляется правильным, даже себе во вред! Если же мои предостережения они рассматривают как бред, и переубедить их не удаётся, то, что же тут поделаешь! Они сами выбрали себе незавидную судьбу!

Аналогично, если вся наша страна, или почти вся, будет игнорировать стремительное приближение ужасной реальности, то и ее спасти станет невозможно! Она по собственной глупости окажется во власти злого Демона! Разве не это в значительной степени, если судить по нашей жизни, уже произошло за последние годы?

Впрочем, иметь глаза, как оказалось, еще недостаточно. Необходимо иметь еще кое-что, чтобы оценить обстановку и принять решение, но не все этим «кое-что» обладают!

28

– Машенька! Вы учет закачанных в меня лекарств ведете? – поинтересовался я как-то.

– Конечно! Можете обо всех препаратах расспросить Леонида Андреевича, а мне рассказывать вам историю болезни запрещено! – проинформировала медсестра.

– Машенька! Не об этом я! Сколько литров вы в меня уже закачали? Я не лопну?

Медсестра засмеялась, но не ответила.

– Я всего-то мечтаю сверить ваш и свой учет! – мягко настаивал я.

– Ну и сколько вышло, по-вашему? – поддержала игру медсестра.

– Если не учитывать период, когда я за вами не наблюдал, будучи без сознания, то три тысячи двести семьдесят шесть литров, плюс сегодняшних две склянки по двести миллилитров каждая.

– Вы всё шутите! – рассмеялась девушка.

– Напротив, скорее всего, грущу! Представляете, сколько бы я заработал, сдав освободившуюся посуду? А ведь еще нержавейки несколько килограммов от использованных иголок, если их в металлолом… Предлагаю заняться этим на пару! Хотя бы с сегодняшнего дня!

– Не получится! Состояние ваше заметно улучшается! Скоро вас переведут от нас. Вот там и начинайте!

29

Если не ломать лицемерную комедию, замечая лишь то, что хочется видеть, а реальность, то придется признать – современной власти в РФ народ совсем не нужен.

Возможно, выскажи я где-то столь радикальную мысль вслух, мне пришлось бы ее долго обосновывать, ибо у многих она вызовет желание если уж не возразить, то хотя бы усомниться в ее справедливости. Люди сами себе давно не верят! Но в разговорах-то с собой мне доказательства не требуются – я их давно прочувствовал.

Тема, конечно, сама по себе, переполнена гремучей смесью, но какой мне интерес заниматься тем, что всем привычно и понятно? Мне, как раз, интересно сунуть свой нос туда, где другие носы не бывали! Именно там мыслям и удаётся разгуляться и вширь, и вглубь, выявляя скрытые возможности собственного интеллекта и добираясь до неочевидной истины.

А ведь действительно, зачем россиянской буржуазии тот народ, к которому она сама недавно принадлежала?

Нетрудно догадаться, что народ ей во всём мешает. Иногда – даже пугает! Что совсем уж ей не по нраву! Ну, зачем ей народ, если все богатства сей буржуазии, которые ее и отделили от народа, есть результат банального присвоения того, что было произведено еще советским народом и еще в советское время, когда он являлся настоящей производительной силой. Иначе говоря, создавал реальные ценности, обеспечивающие производство, строительство, сельское хозяйство, транспорт и саму нашу жизнь. Теперь этого нет!

Теперь богатства создаются иначе. Стало удобнее и доходнее заниматься банковскими спекуляциями, ростовщичеством, навязыванием кредитов. Но для этого народ, по большому счёту, точно не нужен.

А еще можно богатеть, разворовывая и распродавая природные ресурсы, по закону принадлежащие народу. Например, тот же газ, нефть, минералы, лес, пресную воду, территорию. И для этого народ опять же не нужен. Подойдет некий Газпрём или Газнефтьпрём – сравнительно небольшие структуры, построенные на принципах семейственности. Вперемешку с иностранцами. Причем, если их славных работников регулярно прикармливать, а народ – напротив – держать полуголодным, то «достойнейшие избранники» горло порвут любому за гарантированные им подачки, и сами же не пустят в свой круг посторонних! А посторонним в разработке природных ресурсов, понятное дело, весь народ и является!

Велика наша страна (пока!), да куда ни глянь, везде происходит нечто подобное. Потому-то и стало заметным, что при любом способе наживы народ для нашей буржуазии – одна морока!

Я хорошо представляю, что человеку, не часто задумывающемуся о скрытых механизмах государственного устройства современной РФ, всё это может показаться неправдоподобным и ужасным. Ещё бы! Против такого естественным образом восстаёт само нутро человеческое: «Как же так? Не может такого быть! Не изуверы же они! У них у самих дети! Да и как я буду в такой стране выживать? – запричитают они, представив всю эту очевидность. – Как мои дети будут выживать?»

Но не надо своё благородное негодование изливать на меня! Нет моей вины в тех гадких делах, о которых я теперь вспоминаю! Во-первых, в своей жизни я руководствуюсь иными принципами, нежели продажная россиянская буржуазия! Во-вторых, о вас, сколько бы вы теперь не квохтали, догадавшись, что к чему, никто всё равно думать не станет! Кому вы нужны? Если, конечно, сами не задействованы в преступных схемах обогащения компрадорской буржуазии, нагло объявившей себя современной элитой страны.

Уверяю вас, вы не нужны никому из тех, – наворовавших! Мы для них – ничто! А потому и вас, и нас можно доводить до нищеты, можно предавать, можно уничтожать. Можно продавать нашу землю налево и направо! Раз уж им, дельцам местного разлива, присвоившим все богатства страны и сделавшим нас нищими, мы совсем не нужны, то они нас и за людей-то не считают, что мы и видим, и чувствуем на себе постоянно!

Неужели вы до сих пор не понимаете простейшей истины. Хапнувшие когда-то по-крупному, ни о чем ином, кроме как о деньгах думать не могут. Они вообще, какими бы улыбчивыми и напомаженными не казались, по своим моральным качествам не могут быть отнесены к тем, кого обычно называют людьми. Они – перерожденцы. Они – совсем другие создания, внешне напоминающие людей, но живущие иными целями. Они ни во что не ставят не только кого-то из людей, да и всё человечество, но и абсолютно спокойно, не терзаясь, походя, каждый день совершают невиданное количество преступлений против человечности, против людей, против своего народа.

Деньги, деньги, деньги! Алчные дельцы не останавливаются ни перед чем! Они готовы на уничтожение всего мира, поклоняясь лишь золотому тельцу. И именно у них в руках, хоть это и ужасно, находится аппарат управления страной, народом, нашим будущим. Каким оно может быть, если до сих пор всё ужасное, что происходит со страной, дело этих дельцов, называющих себя элитой нации. На что мы можем надеяться, пока они подминают под себя всё и вся?

Неужели после этого кому-то ещё не ясно, что дальше будет с нами и нашей землей? Но народ, хотя и ему всё ясно, молчит! Народ терпит! Народ слушает сказки о своём светлом будущем!

Почему так? Да только потому, что народа-то у нас давненько нет. С тех самых пор, как люди утратили стремление стоять один за всех, а все – за одного! Знаете, зависть берёт, когда видишь, как встают за земляков крохотные кавказские народности, которые, между прочим, в большинстве своём, весьма трусливы. Тем не менее, они с молоком матери впитали, что иначе им, если только не всем вместе, не выжить! И тогда возникает закономерный вопрос, а каким наше молоко было, если суть нынешнего русского народа прочно ассоциируется с трусливым и саморазрушающим принципом – «Моя хата с краю!»

Я вполне сознаю, какие громы и молнии разразятся над моей больной головой, если публично заявлю, о чём теперь думаю. Не поймут! У нас ведь любят с больной головы всё валить на здоровую, а уж, коль моя и впрямь больная… Понимаю, что моя истина многих («успешных») озлобит до жгучей ненависти ко мне. И, тем не менее, буду настаивать, что единым народом, по большому счёту, люди, живущие на нашей земле, давно не являются! Обязаны, наконец, им стать, хотя бы потомков своих ради! Обязаны! Но пока такие тенденции мне не заметны! Успеют ли? Очень уж всякие «успешные» торопятся страну растащить!

Но почему бывшие советские, особенно, русские люди выродились в разрозненное и аморфное население, которое уже не в состоянии защитить себя ни от внешних, ни от внутренних врагов? Пожалуй, даже хуже того, – если удерживать это население в прежнем нищенском состоянии, то оно едва ли когда-то выйдет из повиновения, и никогда не взбунтуется, совсем как стадо, неспособное осознать свою страшную участь.

Вот так то! Но у меня готов еще один важный вопрос, связанный с этой темой, ответ на который способен промыть, я надеюсь, любые задураченные мозги: «Почему же народ, не нужный нынешней буржуазии, был столь необходим Сталину?»

А ведь именно так и было! Причём Сталин почему-то более остальных ценил именно русский народ и очень берег его, хотя не всегда ему это удавалось. Особенно не удалось в самой тяжелой войне, в которой русский народ пострадал сильнее всего. Его потери оказались наибольшими не только в абсолютном, поскольку он изначально имел самую большую численность сравнительно с другими советскими народами, но и в относительном исчислении. Иначе говоря, из каждых ста фронтовиков любой национальности, больше всего погибло именно русских! Но кого еще в решающий час Сталин мог направить на спасение страны? Конечно, только тех, кто перед самым страшным врагом способен стоять насмерть!

Одни лишь русские ни за кого не прятались. Они были стойкими, смелыми, ориентированными на победу! Именно на них, на русских мужиках полного возрастного спектра, от безусых пареньков до пожилых отцов семейств, держались все наши фронты!

В советское время об этом помалкивали; продолжают молчать и теперь, якобы для того, чтобы избежать межнациональных напряжений. Потому говорят, будто все народы тогда воевали одинаково, и победили общими усилиями. Будто победил единый советский народ, но именно это не соответствует реальности! Победил-то русский народ, а остальные, да и то не все, ему лишь слегка помогли! Если вообще не мешали!

Но и в этом – не вся правда! Когда русский народ проливал свою кровь, не менее ему дорогую, нежели тем же западным украинцам, западным белорусам, крымским татарам, эстонцам, литовцам, латышам, чеченцам, ингушам и другим, то они активно и добровольно сотрудничали с оккупантами, встречая их с почестями! А теперь вон как свои хвосты распушили! Прямо-таки герои!

Мне возмущенно возразят: «Не все же! В основном-то эти народы оказались честными!»

И это не правда! В основном-то было, как раз, наоборот! В основном – они были предателями! Активными предателями или пассивными! Но среди них каким-то образом попадались и честные люди.

Да! Я, например, тоже знаю, что почти 60 тыс. крымских татар сражались за Родину. И среди них встречались самые настоящие патриоты и герои. Например, по праву носил звание дважды Героя Советского Союза крымский татарин летчик-истребитель-ас Амет-Хан Султан.

Была настоящей героиней и легендарная двадцатилетняя Алиме Абденанова, ценнейший резидент отдела разведки штаба Приморской армии. Алиме поставляла важнейшую информацию для нашей бомбардировочной авиации о дислокации немцев. Оккупанты, надо сказать, настолько оберегали Крым, что полностью очистили его от населения, кроме татар, добровольно сотрудничавших с захватчиками. В такой среде все наши русские разведчики-мужчины сразу оказывались на виду, были схвачены и казнены. Только Алиме, крымская татарка, жившая здесь ещё до войны, сумела прижиться и продержаться несколько месяцев. В итоге и она была вычислена немецкой контрразведкой, которой активно помогали местные жители-предатели, крымские татары.

Алиме подверглась немыслимым пыткам, но никого не выдала. Немцы расстреляли ее уже перед освобождением Крыма, чтобы она, всё познавшая на себе и выстоявшая, не стала опасным свидетелем зверства оккупантов. Герой РФ.

Но в среде некоторых народов герои, как показала война, оказались редчайшим исключением. Мало кто это знает, но я когда-то специально знакомился и потому кое-что помню даже сейчас.

Так вот, часть закавказских народов и все северокавказские народы на фронт Великой отечественной вообще не призывались! Они, как было записано в призывных документах тех лет, «отсеивались по политико-моральным причинам»! Иначе говоря, за патологическую трусость и склонность к массовому предательству. К ним относились: аджарцы, хевсуры, курды, сваны, горцы Казбегского района и Хевсурского сельсовета, моцевцы, уроженцы ряда сельсоветов Кобулетского и Батумского районов Аджарии. Да, да! Это те самые места, курортные места, где взращивались «герои» советской торговли фруктами, но не патриоты нашего Отечества!

И всё-таки, даже заслуженное презрение со стороны истинных советских людей не остановило полудиких горцев от еще более презренного поведения! Например, всех военнослужащих рядового и младшего командного состава из числа чеченцев и ингушей из-за их ненадежности увольняли в запас. Уже с фронта. И происходило это в самое тяжелое для страны время, в 1941-42 году, когда у Красной Армии не хватало сил, чтобы сдержать натиск немцев, и она отходила на Восток! И в это решающее время, когда каждый человек был на особом счету, многие тысячи указанных «героев» даже не ссылались в сибирские лагеря, где они могли принести хоть минимальную пользу стране – их отправляли по месту жительства с отметкой в военном билете «Уволен в запас до особого распоряжения». Везде лилась народная кровь, а эти «герои» ни на что не годились, кроме как пить вино в своих курортных краях! Они даже земли своих предков не собирались защищать, гостеприимно приглашая на них врагов отечества.

Вместо них очередной стеной вставали русские! А когда и они замертво падали под градом пуль и осколков, на их место опять же вставали русские, в то время как эти…

У нас об этом не принято говорить вслух. И это очень плохо! Может, молчание и было бы сколь-нибудь оправдано, если бы эти «герои» уже понесли бы заслуженное наказание за свои преступные делишки, и теперь бы знали заслуженное ими место! Но ведь никто правду об их истинной сути не помнит, никто эту правду не знает и, что уж вообще ни в какие ворота, эти подлецы русскими сегодня еще и погоняют! Может, пришла пора открыто заявить, какова им всем цена по настоящим человеческим меркам? Все должны знать, что это подлое племя, которое паразитирует сегодня на нас, нас опять обязательно предаст!

Кажется, я отклонился от ответа на свой же вопрос о народе и Сталине. А правильный ответ, который десятилетия подряд в мозгах людей подменяют ложью со школьной скамьи, лежит на поверхности, поскольку выясняется элементарно, даже логическим путём.

Меня постоянно удивляет степень деградации нашего населения. Ведь невозможно же, имея какие-никакие мозги, всерьез относиться к вражеским измышлениям о том, будто Сталин был жестоким извергом и со страстью маньяка уничтожал свой народ!

А как быть с тем, что все успехи самого Сталина, которых зафиксировано великое множество, определялись трудом только этого народа? Оно и понятно! Сталин-то ничего не строил, ничего не выращивал, не добывал, ничего не проектировал – он лишь умно и заботливо направлял советских людей на решение актуальных задач, укрепляющих нашу страну, делающих ее богаче и прекраснее! Так зачем же ему, задумайтесь сами, уничтожать народ, который и страну поднимал, и самого Сталина возвеличивал? Это же полный бред, ибо лишен элементарной логики! А уж в ней Сталину даже столь лютые враги, как Черчилль, не отказывали!

Кстати, если судить по тому, как Сталин взаимодействовал со своим народом, то будет заметно, насколько хорошо он представлял, что для достижения страной значительных успехов по всем направлениям, людей надо учить, лечить, кормить, обеспечивать их культурный отдых, и, конечно же, воспитывать в духе советского патриотизма. Но он знал и то, что каждому «сверчку положен свой шесток!» Иными словами, каждый человек должен работать на том месте, где он принесёт своей стране наибольшую пользу и сам не будет обделён.

И это очень важный для страны и интересный вопрос. От его решения зависели экономические успехи Советского Союза. Речь о кадрах.

Решение кадровых задач было важнейшим делом для всей страны, потому ключевыми должностями Сталин занимался лично. Его стиль известен многим. Прежде чем доверить кандидату важную должность, например, Наркома СССР, Сталин изучал человека и по документам, и по рекомендациям людей, им уже проверенных, и путём личного общения.

Однако и это не всякий раз обеспечивало успех. Потому главной проверкой состоятельности человека на любой должности становилось его Дело! Через несколько месяцев самостоятельной работы ее результаты проверялись и оценивались Сталиным, пусть даже не лично, а некой комиссией. И сразу становилось очевидным, справляется ли человек?

Если нет, а такое случалось не столь уж редко, «виновник» начинал оправдываться, что ему якобы все вокруг мешали, ему не хватало того и сего, неблагоприятным оказался климат и прочие случайные факторы. Такого человека с должности снимали.

Предвижу голоса врагов, которые услужливо подскажут: «Снимали и расстреливали!» Да, нет же! Вы, господа, забыли важную черту сталинской кадровой политики, он берег советских людей, потому несостоявшемуся претенденту на высокую должность подбирали иной «сучок», чуть ниже, на котором тот мог гарантированно приносить пользу стране.

Проходило время, и Сталин проверял уже нового человека, как тот себя показал? Вполне возможно, и его приходилось снимать… Но, допустим, третий или четвертый вдруг оказывался всем хорош! И ничего ему дополнительно, как выяснилось, не требуется, и никто ему не мешает, и даже климат его окружает вполне подходящий, и порученное дело исполняется наилучшим образом, будто само собой! На нём Сталин и останавливал свой выбор. Этому можно доверять! Так страна обретала толкового руководителя!

Благодаря разумно организованной кадровой политике, на важнейших постах оказались люди активные, деловые, компетентные, талантливые и бесконечно преданные своему народу. Обладая столь важными качествами, они каким-то неведомым образом делали нужное стране дело за рубль, хотя за океаном на него требовалось сто долларов! Потому почти нищая страна, если сравнивать с теми же США, творила чудеса и догоняла американцев в решении всех важнейших задач. Вспомните авиацию, ракетостроение, создание ядерного оружия, электрификацию, образование, машиностроение, восстановление народного хозяйства после чудовищной войны. Даже в сельском хозяйстве наши успехи во многом были заметнее, нежели у США. Но об этом как-нибудь потом.

Но Сталин никогда не пренебрегал ещё одним правилом кадровой политики: даже за теми выдвиженцами, которые отлично себя проявили, периодически нужен контроль. Люди всегда остаются людьми, то есть, помимо достоинств, обладают и пороками, с которыми не всегда справляются самостоятельно. И нельзя допустить, чтобы пороки отдельных людей, особенно, высокопоставленных, вредили всей стране!

Нам все советские годы напролёт прививали веру в непогрешимость «небожителей» («у них, мол, пороков нет и быть не может!»), и население этому всё-таки поверило, хотя реальность свидетельствовала об обратном. Возьмем хотя бы выдающегося авиаконструктора Андрея Николаевича Туполева. Еще до войны он зарекомендовал себя прекрасным специалистом, способным создавать не только хорошие самолеты, соответствующие достигнутому в мире уровню, но и в чём-то даже превосходить его. Так было, например, с его самолетом АНТ-25, побившим несколько мировых рекордов.

Но явное приближение большой войны требовало ускоренного создания самой передовой авиации. Было решено опереться не только на теоретические знания и опыт советских конструкторов, но изучить и новейшие достижения США. Для подобной работы годился Туполев с его конструкторским бюро. Командировка планировалась на три месяца. После нее от КБ ждали качественного прорыва в проектировании самолётов!

Однако скоро от Туполева пришла телеграмма с просьбой продлить командировку и прислать дополнительную валюту. Конечно, всё это как-то было им обосновано. Туполеву поверили – продлили и послали! Но спустя три месяца это повторилось. Тогда Сталин поручил внешней разведке проверить, что к чему?

Разведчики беспристрастно собрали горы информации, в соответствии с которой Туполев и многие его подчиненные время в США проводили не без пользы для себя: бордели, увеселительные поездки, рестораны, дорогие покупки для родственников и прочее. Им явно понравилось в США! Причем настолько, что они забыли, зачем их командировали, и тем более, о том, что Родина находится в опасности и ждет самых лучших самолетов.

Туполева и его компанию отозвали в Союз, предъявили вполне обоснованные обвинения, которые они на суде отвести не сумели,потому посадили. Или как теперь модно говорить, репрессировали!

Может, еще скажете, что за подобные пустяки репрессировать талантливых людей не следовало? Тогда попытайтесь предположить, что получится, если козла, да еще не одного, пустить в огород? Ясно что! Конец наступит тому огороду! Потому и Туполеву, и его компании не позволили куролесить за государственный счёт, в то время как важная для обороны задача оставалась нерешенной.

Потому за свой «огород» каждый ответил в соответствии с его виной. Но как ответил? Уж не жизнью, разумеется! При Сталине особо ценилось Дело, потому всех гуляк незамедлительно отправили искупать вину в «шарашку», в которой они старательно изгоняли из себя безответственность, заодно проектируя те самые самолеты, которые были нужны стране!

Разве это не есть подтверждение того, что Сталин, оберегая свой народ, даже негодяев заставлял приносить отечеству пользу! Но когда эта дружная компания представила проект нужной машины, всех освободили и даже наградили! И они уже на свободе продолжили свою деятельность, получив опыт того, о чем не следует забывать, претендуя на высокое доверие Родины!

На мой взгляд, с ними обошлись даже чересчур мягко, но таким уж «кровожадным» был в реальных своих делах, а не в злобных наветах, Иосиф Сталин!

Туполев и после войны сделал ещё немало самолетов, нужных стране, например, Ту-104, прославившийся в мире как первый реактивный пассажирский самолет, и много других. За свою работу он получил множество вполне заслуженных наград и государственных премий! Даже Героем Социалистического труда стал. Причем, трижды! Действительный член Академии наук СССР! Генерал-полковник! Во как! Разве мало?

Вот только в партию его, сколько ни старался, так и не приняли. Ведь все хорошо знали его истинное – не коммунистическое – нутро, которое и потом не раз уводило Туполева в самую неприглядную сторону! Он не только основательно навредил многим людям, но более того, многим талантливейшим специалистам помешал сделать для страны то, что они вполне могли сделать ей во славу! Непомерная зависть, тщеславие, приспособленчество, мания величия – это всё о нем!

Насколько мне известно, любая конкуренция, особенно, со стороны действительно талантливых людей, приводила Туполева в чрезвычайно активное состояние. Всякими неправдами, наработанным авторитетом, достижениями, близостью к «телу» Хрущева, а потом и Брежнева, он добивался низвержения своих конкурентов, способных перехватить хотя бы часть той дополнительной славы, которую он мог бы еще заполучить, и на которую вполне обоснованно претендовали другие таланты!

Вы не удовлетворены моими обобщениями? Нужна конкретность? Пожалуйста! Попробую вспомнить! Но подробности извольте проверять самостоятельно. Для меня это дело, давно сданное в «архив» моей просевшей из-за инсульта памяти.

Так вот, может, вы и знаете, был такой талантливейший авиаконструктор – Владимир Мясищев, конструкторское бюро которого по заказу Правительства после войны разрабатывало параллельно с туполевским КБ стратегический сверхзвуковой бомбардировщик, способный доносить ядерные бомбы до США. Для СССР то был вопрос жизни, ибо американцы легко долетали до нашей территории с европейских аэродромов НАТО, чем постоянно и угрожали нам, а у советской авиации ответить Штатам со своих аэродромов возможности не было.

По результатам конкурса самолет Мясищева оказался лучше, хотя и он не вполне, как и туполевский, соответствовал техническому заданию. Но он даже в параде над Красной площадью поучаствовал, поразив иностранных атташе в самое сердце своей грандиозностью и необычной, даже фантастической компоновкой. Потом он установил еще 19 мировых рекордов, и всё же вполне заслуженного им места в авиации так и не занял, ибо в итоге именно Туполев, уж не знаю, как ему это удалось со своим, безусловно, худшим самолетом, официально выиграл тот важный конкурс, и Мясищеву пришлось отступить.

Но прошло много лет, и нечто подобное повторилось. При этом открылись подробности, позволяющие судить, каким именно образом Туполев расправился со своим более талантливым конкурентом Павлом Сухим, кстати, своим учеником. По аналогии можно было предположить, что и Мясищев, скорее всего, стал жертвой тех же нечистоплотных приёмов Туполева.

Теперь несколько подробнее. Известная многим «сотка» Павла Сухого, разработанная в том конкурсе, заслуживает особого представления. То был совершенно удивительный стратегический, как его представляли, убийца авианосцев, имевший немыслимую тогда скорость, 3000 км/ч, и оснащенный фантастическими гиперзвуковыми ракетами, скорость которых была столь высока, что никакая система ПВО тех лет не могла вовремя на них среагировать. Вкупе это обеспечивало надежное поражение даже прекрасно защищенных авианосцев США, то есть, абсолютное решение поставленной перед участниками конкурса задачи.

В конкурсе проектов также участвовали КБ Туполева и КБ Яковлева. Когда установленные сроки закончились, выяснилось, что Туполев конкурс провалил с треском, не сумев обеспечить основные проектные характеристики самолета. Но он не сдался и за счет заговора, осуществленного совместно с министром Авиапрома Дементьевым, саботировал выпуск «сотки» Сухого на Казанском авиационном заводе, где Туполев давно хозяйничал. А потом Дементьев и сам проект «сотки» закрыл своим решением и без каких-либо объяснений!

Даже чрезвычайно занятый многими государственными делами Сталин не позволял себе столь пренебрежительного отношения к заслуженным людям. Помню рассказ одного авиаконструктора. Его коллектив во время войны буквально днем и ночью трудился над разработкой весьма специфического самолета, а когда он был готов, конструктора вызвал к себе Сталин. Он говорил словами, которые можно было вполне посчитать извинением перед конструктором и его коллективом. Мол, обстановка на фронте настолько переменилась, что заказанный самолет больше не нужен. Но Сталин похвалил и наградил всех работников, выполнивших заказ Родины за счет своего таланта и героических усилий точно в срок. Вот как Сталин относился к людям и их работе! Что и обеспечивало его авторитет в глазах всего народа.

А что же Туполев? Он якобы оказался в стороне, ни при чём. Тем не менее, получил в полное распоряжение все конструкторские наработки по «сотке», которые потом использовал как собственные при разработке сверхзвукового пассажирского Ту-144. То был первопроходческий проект! За него можно было отхватить массу почестей и славы! Еще бы – подобного в мире ещё не было! Потому Туполев без стеснения многие технические решения перетянул к себе с «сотки». Оно и понятно – авиация по сей день не знает более наукоемкого проекта, чем «сотка»! В ходе ее проектирования было зарегистрировано более 600 изобретений, что стало абсолютным рекордом для любого самолета!

Сегодня многие конструкторские решения с «сотки» хорошо просматриваются даже во внешности и компоновке туполевского стратегического бомбардировщика Ту-160, состоящего ныне на вооружении ВВС РФ, и преподносимого в качестве самого лучшего в своём классе, но он до сих пор не достиг того уровня технического совершенства, которым обладала некогда легендарная «сотка».

Вот и скажите мне, разве Ту-160 не есть тот фиговый листок, которым Туполев прикрыл свою очередную подлость, считаясь лишь со своими интересами, а не с интересами страны? Только без Сталина и его кадровой политики, без его знания людей и его умения всё подчинять службе народу, сей фиговый листок стал вполне реализуемым.

Вы по-прежнему не верите? Тогда приведу лишь некоторые подробности той давней схватки ведущих авиаконструкторов, открывшиеся для меня недавно.

Министр авиационной промышленности Петр Дементьев в кулуарах конкурсной комиссии открыто заявил Сухому: «Мавр сделал своё дело. Мавр должен уходить, а эту тему мы передадим Туполеву». Звонил тогда Сухому и сам Туполев, давя на него, и уговаривая отступиться от «жирного куска»: «Паша, это же не твоя тема. Ты ведь не умеешь делать бомбардировщики, занимайся своими перехватчиками и истребителями!» Но Сухой не отступил, возразив, что, возможно, он и не умеет делать бомбардировщики, но его бомбардировщик всё равно получился лучше туполевского. То не были слова бахвальства, ибо под давлением авторитета ста пятидесяти государственных специалистов высшего уровня, поручившихся за Сухого, он всё же получил средства на проектирование своей «сотки».

В 1968 году началась постройка опытного самолета, а в августе 1972 года шеф-пилот фирмы Сухого Владимир Ильюшин и штурман Николай Алферов подняли самолет в первый полет. Ильюшин об этом вспоминал так: «Стотонная махина пилотировалась столь же легко, словно крохотный маневренный истребитель. Всё было настолько хорошо, что становилось даже страшно». Второй экземпляр самолета уже был готов, достраивали третий.

Туполев развил свою активность. Понимая, что из-за начала производства «сотки» в Казани он может потерять свой главный серийный завод, что приведёт к резкому снижению выпуска его самолётов, обращался с различными кляузами ко всем влиятельным чиновникам, тряся своими многочисленными наградами, и сделал всё, чтобы по факту не допустить Сухого на выделенное ему предприятие. По всей видимости, он нашел понимание не только у Дементьева, но и у курировавшего ВПК секретаря ЦК КПСС (и будущего министра обороны СССР) Дмитрия Устинова, имевшего огромный политический авторитет, как самый молодой сталинский Нарком в годы войны. Потому, не поставив в известность даже генерального конструктора Павла Сухого, баснословно дорогие «сотки» разрезали автогеном, словно ненужный металлический лом. Именно о такой судьбе для этого технического чуда и мечтали наши злейшие враги!

С тех пор в авиации за Туполевым закрепилась «слава» губителя самых прогрессивных проектов, хотя до того о нём говорили лишь с лёгкой иронией, будто первую звезду Героя социалистического труда Туполев получил за перевод дюймов в метрическую систему.

В общем, так и было! Тогда по заданию Сталина Туполев скопировал американский бомбардировщик Б-29, способный перелетать через океан. Вот каким образом он сделал «свой новый» самолёт, получивший название Ту-4. А все размеры Боинга, как и всё в США, конечно же, были в дюймах! Отсюда и вытекали шутки про дюймы.

Но я не стану иронизировать – задача копирования столь сложного технического объекта и впрямь являлась сложнейшей! Ведь у американцев не только размерная система не совпадала с нашей, но и почти всё остальное! Например, в нашей стране не производились обычные для США материалы, агрегаты, технические жидкости, масла и прочее. Они-то были и у нас, но совсем другие, потому даже копирование самолёта представляло невероятно трудную задачу не только для Туполева, но и для всей советской промышленности.

И всё-таки мои слова не о самолете, а самом Туполеве, поскольку слова эти позволяют нарисовать его портрет более точно.

Вам и этого мало? Тогда узнайте, сколько от Туполева натерпелся Владимир Челомей, когда сделал свою великолепную ракету «Р-100» стратегического назначения, тем самым создав для СССР сравнительно недорогой, но надежный ядерный ракетный щит, чем потеснил дальнюю авиацию, окучиваемую Туполевым, который в свой расчет никак не принимал, что ракеты Владимира Челомея для нашей страны объективно оказались более эффективны, нежели бомбардировщики. Оно и понятно, что не принимал, ведь Туполев собственные интересы всегда ставил выше интересов страны!

Вам опять мало? Тогда узнайте о судьбе побежденного, но так и не превзойденного никем до сих пор Ростислава Алексеева, удивительного человека и разработчика невиданных до него кораблей на подводных крыльях. Может, вы знаете его «Ракету», «Комету», «Вихрь»… Они совершили подлинный транспортный переворот, увеличив скорость передвижения судов по воде в два-три раза. Поначалу Туполева это не встревожило. Зато создание Алексеевым прямо-таки фантастических экранопланов едва не сшибло с ног!

Экранопланы – это что-то совершенно фантастическое! Не самолеты и не корабли! Но эти аппараты умели со скоростями, соизмеримыми с самолетными, перемещаться низко над водой. Для них не представляли помеху сильный шторм, отмели, пологие острова. Экранопланы могли выходить даже на берег. Пятьсот, шестьсот километров в час не стали их пределом! А грузоподъемность экранопланов значительно превышала возможности любых самолётов.

Это была транспортная революция мирового масштаба, поскольку позволяла заменить пассажирские самолеты на межконтинентальных маршрутах, обеспечивая перемещение и большего количества пассажиров, и с большей безопасностью для них. А ведь за этим просматривались перспективы применения экранопланов и в военных целях. Они бы оказались прекрасным средством доставки и высадки десанта, могли бы использоваться в качестве ракетоносцев или сверхскоростных боевых кораблей военно-морского флота.

Алексеев предлагал использовать экранопланы в качестве быстроходных спасательных судов. Было бы достаточно в мировом океане рационально разместить всего шесть баз для экранопланов, чтобы любое судно в случае бедствия могло быть спасено не более чем за четыре часа, независимо оттого, где с ним случилась беда. Ничего подобного в мире нет до сих пор!

Когда американцы со своего спутника-шпиона засекли советский экраноплан в ходе его испытаний на Каспийском море, их поставила в тупик и скорость, и размеры этой невиданной машины, сразу прозванной ими «Каспийским монстром». Они не могли понять, как такое возможно, но ведь сами его наблюдали! И, конечно, сразу оценили и военный, и коммерческий потенциал экранопланов, смирившись с полным своим поражением на этих направлениях! Ничего подобного они не замышляли даже в самых дальних планах! А тут, на тебе! В СССР интенсивно проходят испытания экранопланов! Понятно, почему американцы чрезвычайно всполошились, особенно Пентагон, авиационные и океанские трансатлантические перевозчики!

Как я понимаю, восстановить душевный покой американцам тогда помог наш «великий» Брежнев. Он подставил плечо своим американским «друзьям». Его действия, конечно, поддержал и весьма заинтересованный в устранении конкурента Туполев. И еще два министра – авиационный и морской, которые давно не хотели заниматься непонятными и чуждыми им экранопланами – ни самолеты, ни морские суда – отбрыкиваясь от их массового строительства.

Как итог, к Алексееву придрались в сущих пустяках, отстранили его от руководства созданного им КБ, назначили на унизительно низкую должность в своё же КБ. А дальше, как понятно каждому, разыгралась вполне прогнозируемая личная трагедия человека, не выдержавшего подобного позора. И выдающийся конструктор, до уровня разработок которого даже сегодня никто в мире так и не смог подняться, не стало! Спасибо надо сказать нашим кремлевским «патриотам, небожителям»! Но к этому приложил свои руки и Туполев. В результате их деятельности и уступок «американским друзьям» проекты Алексеева были похоронены.

А ещё можно рассказать о роли Туполева в судьбе великого Бартини. Впрочем, думаю, достаточно и сказанного. Хотя сгораю от нетерпения добавить еще один замечательный эпизодик.

Туполев, покидая свою должность генерального конструктора КБ, передал ее не своему выдающемуся заместителю, вполне достойному продолжателю славных дел родного коллектива, а своему сыну, который даже по формальным признакам не мог претендовать на это. Да и сам Туполев, как будто, не был царём, чтобы передавать государственную должность по наследству! Налицо было явное проявление внутреннего барства, семейственности, протекционизма и прочих беззаконий и безобразий. Но Андрей Николаевич не столь прост, чтобы творить такое самовольно. Он, разумеется, подсуетился, заручившись поддержкой где-то на самом верху. Зато его заместитель в знак протеста ушёл в отставку, из-за чего страна лишилась еще одного талантливого опытного авиаконструктора и полноценного руководителя конструкторского бюро.

К слову будет сказано, мне известен еще один подобный деятель с династическими замашками монарха! Это Борис Пиотровский. Он в течение 26 лет являлся директором государственного музея Эрмитаж, а затем передал эту должность ныне процветающему (в отличие от Эрмитажа, из которого не однажды что-нибудь ценненькое вывозилось за границу и почему-то не возвращалось обратно!) сыночку Михаилу Пиотровскому. Милое дельце, не правда ли? Просто семейная идиллия на фоне немыслимых богатств Эрмитажа! И удивительнейшая кадровая политика, при которой интересы государства для государственных служащих не являются приоритетными! Потому и результаты повсюду вполне прогнозируемые!

Да! Вспоминается мне еще один замечательный любимец нашего народа и достойный последователь А.Н.Туполева. Может я в подробностях что-то напутал, но в реанимации уточнить не смогу. Мой новый герой – Юрий Владимирович Никулин. Тот самый – всенародный любимец! Сдаётся мне, он тоже передал свою должность директора цирка сыночку.

Таким образом, явление, которое в нашей стране началось с Туполева, и которое не пресекли в зародыше, уверенно обрело устойчивость порочного правила!

Туполеву и всем иже с ним всё сошло с рук! А вот при Сталине, как вы уже знаете, каждый из них знал своё место и даже не помышлял о том, чтобы нарушать моральные, этические и прочие человеческие нормы. Это уже при прочих политических деятелях аморальные типы открыто распушили свои хвосты веером, провозгласив себя элитой! С тех пор даже самому этому слову – элита – присущ весьма странный запашок!

Вы, надеюсь, не потеряли логическую нить и догадались, зачем столько времени уделено Туполеву? Вопрос ведь не в нём! Вместо него мог быть и иной персонаж. Вопрос в том, что при Сталине любой гражданин страны работал не на свою славу, а на славу своего народа! Если он в этом чересчур преуспевал, тогда у него появлялась и своя слава.

Когда же Сталина не стало, то не стало и стройной системы служения своему народу, и всё покатилось в тартарары… Полагаю, вы не думаете, будто один Туполев отличался тогда чрезмерным тщеславием и алчностью?

Конечно же, нет! Но никому не позволяли! И они сами, все эти туполевы, понимали, что можно, а что нельзя! А когда «верхи» на правах «небожителей» были благословлены на пренебрежение к общественной морали, когда им «позволили», что нельзя позволять, то таких «хороших» сразу нашлось немерено!

Среди одних лишь ученых в нашей стране оказались десятки тысяч предателей! И механизм предательства стал предельно простым. Для начала им на родине перестали платить зарплату, так сказать, простимулировали предательство, дали ему материальное основание. Затем уже американцы начали свою игру: пригласили кое-кого из продуктивных академиков и прочих деятелей от советской науки, обладавших действительно важным интеллектуальным потенциалом, к себе поработать, в США. А потом этим гостям велели на их усмотрение составить списки лучших специалистов, из числа оставшихся в РФ. «Отсосали» из нашей страны и этих!

Таких изменников Родины в общей сложности оказалось, как я узнал, сорок тысяч! Дело дошло до того, что теперь по всяким оболванивающим каналам, типа «Первый», бахвалятся тем, что в силиконовой долине США практически все говорят по-русски. Мы, стало быть, должны еще и гордится этими предателями! Вот ведь как они свою родину прославляют, не забывая родной язык!

Я не берусь даже представить, сколько же негодяев работало на нашу страну, а потом так же упорно, если не лучше, принялось работать против неё, уже на наших врагов! Но мне совершенно ясно, что именно такого рода мерзкие людишки в годы прошедшей войны становились предателями, полицаями, карателями и прочей дрянью. И теперь такие же, как те военные преступники, иммигрируя из страны, осознанно и добровольно стали предателями, работающими на врага!

Вот как с их помощью стала пониматься очень многими соотечественниками совесть, честь и доблесть! И это почти полностью разрушило у народа прежнюю его нравственную основу, без которой ему не выжить!

Сколько этих человеческих отходов – всякого рода артистуток, спортсменов, врачей, композиторов, поэтов, историков, искусствоведов и прочих ничем непримечательных жидов – ринулось из страны, которую ранее они успешно доили. Ринулись туда, где давно всё за них сделано. На готовенькое! Лишь бы ничего не делать собственными руками, лишь бы не работать напряженно, ничего достойного с муками не создавать, не преодолевать бесчисленные трудности, улучшая трудом свою Родину!

Сколько же, на удивление всем, этой презренной швали, «умеющей жить» за чужой счёт, развелось еще тогда в советской стране! И, если приглядеться, почти все они принадлежат к так называемой «интеллигенции». То есть, из тех, кто, получив какое-никакое высшее образование, полагал, что уж теперь-то работать руками ему зазорно, хотя головой, часто оказывалось, тоже не по мозгам! Вспоминаете, как часто ныли наши инженеры? «Мы получаем всего сто двадцать, – меньше рабочих! Как же так? Зачем мы пять лет штаны протирали в вузах, да нервы себе портили каждую сессию?»

А ведь всё было просто и справедливо! От продукции рабочего человека страна получала осязаемую отдачу, а от какого инженера она была? Многие ведь только пыжились, щеки от мнимой важности раздували, что они инженеры, а рабочее время в курилках проводили! За что же им больше платить? Сказали бы спасибо и за то!

Между прочим, те инженеры, которые поднимались по служебной лестнице, доказав свою необходимость производству, оснований, чтобы жаловаться на свою зарплату, не имели! Но для этого следовало работать по-настоящему, с отдачей, с пользой для страны!

К слову, я и раньше не одобрял, когда в Советском Союзе чрезмерно «задирали» заслуги людей непроизводительной сферы, а уж теперь это вообще обострилось… Наиболее вредным оказалось чрезмерное восхваление и обильное награждение творческой богемы: всяких композиторов, поэтов, артистов, спортсменов. Звезды, кумиры, таланты! На всех каналах только они! Каждую минуту смотрите, как они начинали, как они напряженно жили и работали, насколько они великие и святые, как они уходили. Хочешь или нет, но складывается представление, будто они и есть самые порядочные, самые умные, самые необходимые своей стране люди!

Но не дай вам бог в это поверить, ибо всё о них, почти всегда, не соответствует этим панегирикам! Но мне сейчас, представьте, на эту тему даже думать неудобно – пусть уж ее обсуждают женщины, интересы которых не распространяются далее трех метров от телевизора.

Мне же интересны совсем другие люди! Например…

О! Боже! Но ни одна фамилия не вспоминается. Прямо-таки, полная беспомощность, до инсульта мне незнакомая! Ни друзей, ни известных людей… Ни названия… Всё, что попробовал… Города, адреса, даты, численные показатели чего-либо… Всё, что обладает логической составляющей, я по-прежнему легко вспоминаю, но то, что названо без особого смысла, например, улица, я могу не вспомнить и через минуту, и через пять, и даже двадцать пять! Смогу ли с такими мозгами работать как раньше, или стану предметом безжалостных насмешек со стороны студентов и коллег, с радостью иронизирующих над моей забывчивостью?

Ну, дела! Неужели придется бросать преподавание? А чем потом, да ещё со столь убогими мозгами, заниматься?

Я попробовал мысленно проговорить первую лекцию курса, весьма насыщенную информацией для запоминания. В ней: название разделов и тем, базовые дисциплины, характеристика основоположников курса, годы их жизни и активной деятельности, название наиболее значительных научных трудов и учебников, общее количество часов, выделенных на учебную дисциплину, и по разделам, их распределение по семестрам, даты зачетов и экзамена, список литературы. В общем, всё то, что я всегда легко воспроизводил студентам с кафедры, не пользуясь какими-либо методическими разработками и, тем более, шпаргалками. Мне всегда казалось, что читать лекцию, в прямом смысле читать ее, для профессора – сущий позор. Я этого и не делал – всегда только живой разговор! Но теперь забуксовал на ровном месте, силясь вспомнить то одно слово, то другое – понадобившееся, но погруженное в самые удаленные погреба моей памяти.

Осознав результаты своего эксперимента, я даже испугался. Вот и холодный пот прошиб! По всему видать, проблему я нисколько не преувеличиваю. Она даже более опасна, нежели поначалу показалось! Как говорится: картина Репина – приплыли!

«Но не буду паниковать! Память можно тренировать, коль уж мозги засахарились, а там поглядим, что куда!» – стал я себя уговаривать.

Мне вспомнился любимый школьный учитель. Он преподавал нам русский язык и литературу. Вообще-то, ни то и ни другое мне не нравилось, как и история, которая ничего, кроме отвращения, у меня не вызывала. Да и как я мог относиться к этой кучке плохо согласованных по времени и месту мифов и легенд, имеющих удивительно мало связей с реальной историей человечества. Я уже тогда это заметил. Тем не менее, по всем перечисленным предметам, как и по обожаемой мною физике и математическим наукам, у меня были стабильные пятерки. И речь теперь не обо мне! Речь об учителе, достойнейшем человеке, фронтовике, добросовестно и увлеченно вкладывавшем в нас свою большую душу и основы культуры родного народа.

Увлеченно рассказывая о писателях, их произведениях, творческих замыслах и биографиях, он почти всегда стремился, но безуспешно вызвать у нас восторг какой-либо удачной фразой или словом классика.

«Златая цепь на дубе том… И этим, ребята, всё сказано! Представили? – волновался он из-за отсутствия у нас поэтического восприятия. – Какая простота, какая точность!»

– А что это за лукоморье такое? – тут же вставлял я, зная, что наш Михалыч обожает и меня, и мои колючие вопросы. В классе все молчат и, часто только мне приходилось как-то поддерживать столь увлеченного литературой человека, чтобы он, отчаявшись, не махнул бы безнадёжно в нашу сторону своими поднятыми обычно руками.

– Лукоморье – это слово, которое теперь, к сожалению, не используется. Раньше оно означало залив или бухту. Ведь вам понятно, ребята, причём здесь лук?

– Конечно! Это древнее оружие, изогнутое дугой. Такой же дугой изгибается и берег бухты, словно лук! – отзывался я или кто-то из девчонок.

– Во-во! – бурно радовался Михалыч. И добавлял, – Нет муки больше муки слова! Это выражение, ребята, очень точно выражает трудности творческого литературного процесса. А вы как его понимаете? – спрашивал он нас, возможно, сотый раз.

Дорогой наш Михалыч! Как часто в своей творческо-научной жизни я вспоминал твою любимую присказку, испытывая те самые мучительные муки слова. Только не муки слова, как ты нам часто говорил, а муки поиска нужного слова, наилучшим образом выражающего нужную мысль.

Смотришь, бывало, вроде подходящее слово нашлось сразу, а перечитаешь – уже не нравится! Заменишь его другим, смотришь, опять не то! Еще что-то подвернулось, а на поверку, может оно и лучше прежнего, да не совсем! Иной раз измучаешься весь, пока окончательно что-то подберешь!

Но теперь, дорогой Михалыч, мне приходится мучиться уже не в поисках лучшего слова, а хоть какого, хоть близкого по смыслу. И часто останавливаться по ходу самой обычной фразы, чтобы вспомнить подходящее слово! Раньше в разговорах я трудностей не знал. Пусть, случалось иногда, нужное слово не приходило вовремя, так вместо него, будто сам по себе, мгновенно подыскивался подходящий синоним, или без труда сама фраза перекраивалась под иное слово, но речь моя из-за этого никогда не приостанавливалась. Никогда я мучительно не э-экал из-за своей забывчивости. Но так бывало только раньше! Теперь же придется приспосабливаться к новому варианту.

По опыту знаю, часто людей, говорящих, не замолкая, и, тем более, использующих красивые, непонятные большинству или модные слова, считают очень умными. И сильно ошибаются! За речь человека отвечает крохотный участок мозга, так называемый, речевой центр. Никаких иных задач, кроме обеспечения говорилки, он не решает, потому и не считается составной частью интеллекта.

Наиболее ярко это выражалось у академика Дмитрия Сахарова (о прочих качествах этого человека, мною весьма неуважаемого, здесь не упоминаю). Он был столь гениальным физиком, что о нем с восторгом говорили самые признанные и выдающиеся физики-ядерщики всего мира. Стало быть, не может быть сомнений в его выдающемся интеллекте! Тем не менее, любая фраза из уст Сахарова выходила в удивительно корявом виде. Он часто запинался, что-то мямлил, с трудом подбирая слова, потому эффект от разговора с ним всегда был удручающим. Трудно было поверить в гениальность этого человека. Но гениальность была признанной и непререкаемой, а речевой центр, между тем, не дотягивал даже до самого средненького уровня. Это вполне подтверждает мою мысль, что речевой центр работает обособленно от той части мозга, которая обеспечивает величайшие озарения, определяющие истинную гениальность!

Но как же теперь буду выглядеть я со всем своим не столь могучим интеллектом, если окажусь не в состоянии разумно увязать даже несколько слов? Тут уж и доказывать ничего-то не придется – спишут меня, и будут правы!

Впрочем, хватит пока обо мне – продолжу прежнюю тему. Кажется, ее я не забыл, хотя много раз уклонялся. Стало быть, есть еще какая-то память в пороховницах! И, значит, не всё потеряно!

Но если говорить по теме, то, думаю, теперь всем ясно, почему Сталин берег людей! Да потому что в СССР при нём люди являлись единственной производительной силой! Производительной – да! Но – не рабами производства, потому что работали на себя, на свою любимую страну. Созидательный труд был им в радость! И с честью у них, и с совестью конфликтов не было. Они были полноценными счастливыми людьми! Они были народом!

Потому у многих раскрылись совершенно удивительные таланты во всех видах деятельности, – у кого какие! И все они, эти люди, по мере своих сил, способностей и возможностей, укрепляли и прославляли Родину своим трудом.

Но теперь их труд не нужен, поскольку нынешние буржуа надумали всё, что им понадобится, привозить готовеньким из-за рубежа, спекулируя и попутно обирая наше население. Ну, а промышленность и народ при такой политике обречены на гибель!

«И пусть страна вымирает!» – считает местная буржуазия. Она же – не Сталин, она от нашего народа не зависит. Она зависит лишь от американцев, голландцев, немцев, турок или китайцев, у которых всё закупает, помогая им уничтожать наш народ! Не случайно ведь деньги, всеми способами вытягиваемые из полунищего населения РФ, в конечном счёте, оказываются именно в тех враждебных к нам странах. И, конечно, на нашу погибель! Всё теперь в стране «работает» в одном направлении – на уничтожение народа. «Стало быть, зачем его беречь, если всё равно скоро его не будет?»

Можно даже помочь. Например, зарплаты следует везде устанавливать такие (кроме оппортунистической Москвы, конечно), чтобы работающие люди и их дети вымирали медленно, не имея полноценного питания и лечения, а пенсии такие, чтобы старики вымирали ускоренно! Они и за квартиру-то теперь не все могут заплатить, и за лекарства! А из телика постоянно указывают, что они неудачники, они лишние, они ненужные, выжатые. В совокупности всё это и есть замечательный проект импортозамещения, ускорения, удвоения ВВП и прочего!

И чём еще говорить? Видимо, правильно оценивая ситуацию, следует больше доверять кажущимся дикими, но абсолютно искренним заявлениям всяких Олбрайт или Тэтчер, будто «по экономическим соображениям население РФ не должно превышать 10 млн. человек». Этого, как они считают, вполне достаточно для обслуживания самых грязных производств, нефтяных и газовых промыслов, трубопроводов и дорог! Больше и не надо!

И как же не верить в эту, уже поставленную извне задачу уничтожения русского народа, если аристократическая верхушка РФ с полной очевидностью приняла ее к исполнению и старается изо всех сил угодить своим заокеанским хозяевам! А нашему наивному населению эта задача по сей день кажется чересчур зловещей и потому неправдоподобной. Хотя давно уже пора прозреть, иначе не выжить!

А дальше додумайте сами. Что-то устал я, что-то засыпаю…

30

Поздно вечером, когда восемнадцатые сутки я пребывал на своём «рабочем месте», что-то непривычно сдавило в правом боку. «Только этого не доставало! Что-то новенькое!» – подумал я, не придавая особого значения новой боли. Еще в молодости хороший мой товарищ в подобных случаях назидательно приговаривал, посмеиваясь:

– Если каждое утро у тебя что-то и где-то болит, то знай – ты практически здоров! Вот если каждое утро болит там, где и вчера, можешь в своём здоровье слегка засомневаться! Но не для того, чтобы раскисать! Хороший кросс – он почти для всех болезней прекрасное лекарство!

К сожалению, и кросс мне теперь не доступен! А эта странная боль, появившаяся впервые, не только не успокаивалась, но напротив, делалась всё острее, хотя и не давала оснований воспринимать ее совсем уж всерьез. Я и дальше считал бы так, но скоро она скрутила меня до отказа.

Почти теряя сознание, что специально придумано мудрой природой для его защиты от болевых перегрузок, я сообразил, что происходит нечто совсем уж неправильное. Помимо самой боли в правом подреберье, меня затрясло в чудовищном ознобе, справиться с которым не получалось.

«Костлявая решила пристроиться с правого бока!» – подумал я, объяснив себе это новое явление как результат долгой обездвиженности, при которой кишечник со своей задачей справлялся неважнецки.

Однако еще через полминуты мне стало ясно, если промедлю, то отключусь, потому я нажал кнопку тревоги.

Рассказывать все подробности еще одной моей болячки, приобретенной уже здесь, в реанимации, из-за неоднозначности применяемых препаратов, не вижу необходимости – есть темы и более интересные, – тем не менее, новый переполох, мною учиненный, рассосался лишь глубокой ночью и после нескольких инъекций. В результате я оказался настолько измочален, что выключился до утра.

Но нет худа без добра!

Видимо, потому, открыв глаза, я разглядел немолодого незнакомого мне врача. Он смотрел на меня с прищуром, сидя на стуле, не ясно как здесь появившемся:

– Ну что, герой! Я из терапевтического отделения, Алексей Алексеевич, а о вас я наслышан; можете не беспокоиться. Говорят, вы тут сплошные загадки нашему брату задаете? Это весьма интересно, но для начала, расскажите-ка мне подробно, что вчера с вами приключилось!

За несколько минут он неторопливо вытянул из меня всё, что хотел, слушая внимательно, иногда направляя, куда следовало, а затем сам пояснил мне мою ситуацию:

– В общем-то, в вашем вчерашнем приступе загадок для меня нет! Всему причиной желчный пузырь. Приходилось о таком слышать?

– Конечно! Но не было нужды вникать во все подробности! – сознался я.

– Не переживайте, профессор! Теперь вам и в этой сфере придется стать специалистом! Лиха беда – начало! Потому кое-что о нем я вам расскажу. Прежде всего, это удивительно умная штука! Желчь в желудке нужна, чтобы расщеплять жиры и мясо. Поступает она в пузырь из печени, где и производится, а далее происходят чудеса! Сей пузырь сам умудряется следить, когда и в каком количестве следует впрыснуть желчь в желудок, безошибочно решая сложнейшие биохимические задачи! Но иногда в нем возникают своеобразные камни, которые способны перекрыть желчные протоки, что, собственно говоря, вчера произошло и у вас. И вы это определенно почувствовали! Надеюсь, и ощущения запомнили! Перспективы таковы: либо, если очень повезёт, вы впредь подобного уже не испытаете; либо же, если станет повторяться, придется от желчного пузыря избавиться, и все его задачи решать самостоятельно! Более вероятно, ваш случай второй. Мы сделали вам УЗИ. Кажется весь, совсем весь пузырь чем-то забит. Это явно не камни, это какая-то странная масса, его заполнившая. Подозреваю, она образовалась как результат того, что вы долго сидите на специфических лекарствах и лишены подвижности. Если уж не удастся обойтись без хирургов, то после инсульта оттянуть встречу с ними весьма желательно. Хотя бы на год. Потому к вам еще один вопрос:

– Вы когда, уважаемый, намерены подняться на ноги?

– Вы так спрашиваете, будто это зависит от меня! – оторопел я.

– Так, так! – усмехнулся Алексей Алексеевич. – А вы отвечаете так, будто сами не причём! Ноги ведь ваши! Так чего же вам не хватает? Или кишка тонка?

Чтобы не отвечать на провокацию, я отвернулся в сторону.

– Не думайте, что я желаю вас, как говорят, взять на понт. Мне пришлось три с полтиной года служить главным терапевтом сороковой армии. Вам это о чём-то говорит?

– Афганистан?

– Да! Он самый! А вы знаете, от чего наша армия несла там наибольшие потери? Не поверите! От воспаления лёгких! А нас патриархи медицины всегда учили, будто на войне, да и вообще в тяжелейших условиях, люди собираются с духом и мирными болезнями не болеют. Будто те болезни отскакивают от фронтовиков! И это, в какой-то степени, правда! Это проверено! Но в Афгане нагрузки оказались выше возможностей наших ребят, выросших в средней полосе Союза. И дело не столько в том, что там было страшнее, тяжелее и опаснее, чем где-либо. Климат там не наш! В этом и беда! Днем тридцать, бывает и за сорок, а ночью ноль! На каждом бойце снаряжения полцентнера! И по горам, по горам, всегда в мыле! А ещё – постоянная гонка – чтобы выжить самим, надо непременно опередить «духов»! Взмок как мышь, а появилась возможность передохнуть, так и свалился, где стоял. Прямо на камни, прямо на скалы. Вот оно, крупозное, уже где-то над ним, горемычным, маячит!

– Допускаю вполне! Мне в Каракумах бывать приходилось, но чтобы именно от этого наибольшие потери, это удивляет! – не сдержался я.

– Почитай, все силы и средства армейской медицины, все антибиотики со всей страны на это уходили! К тому же, болезнь-то тяжелая, лечится она трудно, а потом еще долго ребят шатает. Таких доходяг в дело не брали! Вот вам и дополнительные потери, хотя и небоевые! И вы не представляете, сколько больших военных начальников, не побывавших в шкуре тех ребят, не верили мне, как вы теперь, насколько тяжелое положение по этому заболеванию! Сколько мне, как главному терапевту армии, пришлось сражаться за тех ребят! Ведь отцы-командиры на всех уровнях никак не признавали, что несут за это хоть какую-то ответственность! Мол, это же не боевые потери, значит, не наша вина! С трудом, но ситуацию удалось переломить, когда возложили ответственность и на командиров.

– Странно! – удивился я. – Мне кажется, вам теперь было бы лучше в военном госпитале работать, а не здесь!

– Работать с пользой можно везде, но здесь многое мне показалось интереснее. В армии ведь люди хотя и болеют, но всё-таки они, скорее, здоровые, нежели больные! Да и с вами, Александр Фёдорович, я хотел поговорить совсем не об этом.

– Слушаю вас внимательно, Алексей Алексеевич!

– Вот и хорошо! Еще тогда я заметил, что среди и больных, и раненых находились некоторые, совсем морально раздавленные. Это сложно объяснить словами, но сразу бросается в глаза. Вот они-то и умирали, раздавленные. Тут дело даже не в силе воли, а в том, чтобы абсолютно верить в своё выздоровление! Если человек твердит себе, что не имеет права умереть, умереть именно теперь, то, как это на первый взгляд странно ни звучит, он обязательно выживет! Эта уверенность спасает его как молитва, как заклинание! Но и молитва, и заклинание воздействуют ведь не на что иное, а на психику человека! Следовательно, в вопросах выздоровления психика обладает некой самостоятельностью. Выходит, она способна вытянуть организм из тяжелого состояния! Значит, в помощь врачу следует непременно подключать психику больного! Вы понимаете меня?

– Вполне! А не задумывались ли вы, что всё обстоит как раз наоборот? Может, обреченный человек становится морально раздавленным именно оттого, что знает свою незавидную участь? Непонятным нам образом, но знает наверняка!

– Нет, нет! Это не так! Я проверял! Это не так! – несколько многословно, но спокойно и уверено возразил Алексей Алексеевич.

– Очень интересно, как же вы это проверяли? – усомнился я.

Он посмотрел на меня с доброжелательной улыбкой, которая скорее одобряла моё недоверие, делая его ответ в его же глазах более значительным.

– Проверял я это тогда. Проверял с пристрастием! Проверял, чтобы самому не спутать следствие с причиной. Я выбирал тех самых, морально раздавленных, и начинал сам укреплять их уверенность в выздоровлении, и в необходимости выздоровления, и в недопустимости смерти из-за ранения, и из-за минутной их слабости… Понимаете, их лечили теми же лекарствами, что и остальных, но к контрольной группе больных я в большей мере применял укрепляющую психотерапию! И они выкарабкивались! Разве это не доказательство? – уверено закончил Алексей Алексеевич.

– И теперь, как я понимаю, вы решили применить свою психотерапию ко мне? Но я и сам не раскисаю! Вот, лежу, мозгами шевелю и жизни радуюсь!

– Всё несколько иначе! Лучше бы не я, а вы сами психотерапией занялись. Ведь ваш случай, куда проще, нежели у тех мальчишек. Это только вам он кажется сложнее и непонятнее, чем в действительности. Да ещё вашим врачам, поскольку они привыкли всегда на что-то хорошо апробированное опираться. Так им в случае возможной неудачи жить спокойнее!

– Я и не прочь этим заняться! Но как от теории перейти к практике?

– В этом-то я и прошу вас принять участие. Ведь у вас кроме личной заинтересованности в этом деле есть и соответствующая квалификация.

Я засмеялся тому хитрому подходу, который применил ко мне Алексей Алексеевич, но кивком согласился.

31

В палату осторожно, как это бывает впервые, вошел сухощавый человек с приятной внешностью и живым умным взглядом. С одной стороны в нём сразу угадывалась особая выдержанность и скромность, а с другой, почему-то большая физическая сила, которую обычно ассоциируют с могучей фигурой, но ему природа ее явно не предоставила. Он был, пожалуй, излишне суховат, хотя, судя по шее, чрезвычайно жилист.

– Здравствуйте, Александр Фёдорович! – обратился он ко мне с непонятой мною радостью на лице. – Вот, пришёл к вам, чтобы познакомиться. Меня зовут Борисом. Борис Иннокентьевич, – поправился он. – Фамилия моя Соколовский.

– Вы же не врач? – выразил я в лоб ему свое наблюдение. – Врачи к больным обращаются иначе, да и халаты надевают в рукава…

Посетитель сдержанно усмехнулся:

– Неплохая наблюдательность! Вы правы! Просто я заинтересовался – мне внучка о вас с восторгомрассказывала… Она ваша студентка и, можно сказать, поклонница. Ну, а я на фоне её рассказов и об остальных преподавателях университета, и о современных в нём порядках, для меня непонятных, вами весьма заинтересовался. Признаюсь, мне давно хотелось с вами познакомиться, да нескоро дела делаются! А тут спросил как-то внучку, так она меня своей новостью и огорошила. Узнал, какая беда с вами приключилось в ходе лекции… Я ее через несколько дней опять спрашиваю: «Ну и как теперь самочувствие вашего профессора? Уже посещали его в больнице?» А она мне: «Нет! Мы боялись, что перед экзаменами это будет некрасиво истолковано!»

– Прямо-таки ненормальные сложности при общении с нормальными людьми! – удивился я. – Если человек вам близок по духу, если вы его уважаете за его добросовестный труд, так и поддерживайте во всём! А у вас странные соображения возникают! Как бы кто-то, да как бы что-то! – пожурил я её тогда! – открылся мне Борис Иннокентьевич. – Именно тогда я и решил с визитом к вам не тянуть. Конечно же, с этого пояснения мне и следовало начинать наш разговор, да как-то само собой по-другому вышло… Вы инициативу перехватили.

Он мне всё больше нравился. Говорил спокойно, не давил ни громкостью, ни интонациями, но получалось у него всё очень внушительно и при этом тепло и доверительно. И внучкой занимается, не отпускает её одну на произвол в хищную среду, и ситуацией в университете интересуется, и сейчас, хотя и косвенно, но не очень-то одобрил эту самую ситуацию… Как и я. В общем, наш человек. А уж при моей оторванности в этой больничной палате от жизни его появление для меня – целое событие.

– Борис Иннокентьевич! – обратился я к нему приветливо. – В нашей палате стульев нет! Здесь не залеживаются и не засиживаются… Это я у них – почти как икона в красном углу! Так что, подсаживайтесь на край кровати, хотя и она не удобна для сидения.

– Не беспокойтесь! Я на спинку обопрусь… Вот, принёс вам натуральных витаминов! – Он положил на тумбочку крупные красивые яблоки и мандарины. – И веточку еловую возьмите; пахнет приятно! Всё-таки, Новый год скоро. И еще! Я успел поговорить с вашими врачами; они, можете быть спокойны, на ваш счёт настроены оптимистично. Говорят, только давление еще подрегулируют, и будете в порядке! – повествовал он спокойно, доброжелательно, но с ощутимым достоинством.

– Борис Иннокентьевич! Вы, случаем, не «афганец»?

– К чему вы это? – он помолчал, видимо, решая, стоит ли открыться. – Впрочем, был когда-то… Немного! – по его улыбке я догадался, что передо мной именно тот человек, герой случайного для меня очерка, прочитанного давным-давно в какой-то центральной газете! И ведь я до сих пор помню… Похож! Я после того очерка им безмерно восхищался. Вот это человек! Подлинный герой! Даже с женой стал обсуждать, но ее это не заинтересовало: «Для меня ты всегда лучше всех!» – отговорилось супруга, возившаяся на кухне.

Теперь Борис Иннокентьевич скромно улыбался, не воспользовавшись удобным случаем, чтобы похвалиться своими заслугами. А ведь ему было чем гордиться, было и чем хвалиться!

– Я вспомнил то крупное фото в газете! – обрадовался я. – В середине восьмидесятых? Афганистан; кажется, капитан-контрразведчик; Герой Советского Союза. Это же были вы? Восхищен! А ваш нынешний интерес ко мне – и честь для меня, и радость большая! Спасибо, что посетили!

– Завидная у вас память! – он опять перевел разговор с себя на меня! – Тридцать лет прошло! Уже и Союза давно нет, а вы помните…

– С памятью как раз проблем появилось полно. Инсульт-то в мозги целится, а коль она пуста, бьет по тому, что в ней осталось! Мой случай! – я усмехнулся. – Но, как ни странно, не без некоторой пользы! Вы можете не верить, но такие умные мысли появились! Одна за другой рождаются! И все от инсульта! Спасибо и ему! Вот только забываю всё стремительно! Потому писать левой учусь, тогда смогу записывать! – я слегка приподнял правую руку с лангеткой, сковавшей пальцы, поясняя смысл своих слов.

Борис Иннокентьевич улыбнулся моей шутке:

– С вашим настроем вы совсем скоро к своим студентам вернетесь. Они вас ждут! А с рукой-то что случилось?

– Сам не знаю! – засмеялся я, оправдываясь. – Уже в палате врачи обратили на нее внимание, потому как распухла по локоть… Выяснили, что какая-то косточка в кисти сломана. Возможно, когда падал, отхватил себе дополнительный сюрприз!

– Поскольку вы не унываете, то скоро всё образуется! – опять обнадежил меня гость. – Тех, кто не унывает, жизнь сама обычно для высоких миссий выбирает!

– Вы уж скажете! Какие у меня миссии – подняться бы! К слову, простите мой интерес, Борис Иннокентьевич! Пользуюсь случаем, чтобы спросить не постороннего к этим событиям человека! Вы теперь, именно теперь, сегодня, как считаете? Стоило нам ввязываться в ту войну? – не удержался я от вопроса, всегда меня волновавшего.

– Честно? – спросил Борис Иннокентьевич, видимо, обдумывая ответ.

– Не иначе!

– Если честно, то я до сих пор во всём сомневаюсь. Иногда в одном уверен, другой раз – в другом. Уж больно ситуация тогда казалась сложной и туманной – кто же знал, куда она выведет? США перед тем активно провоцировали наши южные, весьма ненадежные республики, на вооруженные национальные конфликты. Штаты собирались руками Пакистана поджечь советских мусульман на организацию на нашей территории Халифата. И у меня нет полной уверенности, что у них ничего бы не вышло. Ведь Восток – дело не столько тонкое, как говорят те, кто его не знает, а, более всего, подлое и коварное. У них принято в бой вступать со спины. Утром преданно улыбаются, угощают, а вечером нож воткнули и исчезли! Потому воевать с ними следовало уже затем, чтобы не позволить на нашей территории вызреть опасному национальному нарыву! Однако наша военная «хирургия» нам обошлась куда дороже, нежели это ожидалось. И в людях очень большие потери, и в финансах. Что-то сделали правильно, но в чём-то непоправимо ошиблись! И рецидивов было многовато…

«Как же его мнение, столь некатегоричное, а потому учитывающее совместное существование многих противоречий, перекликается с моим!» – порадовался я.

– Вот уж не ожидал, Александр Фёдорович, обнаружить в больничной палате интерес к вопросам, давно минувших лет. Ведь вы, как мне известно, и не историк профессиональный, и не философ, и не кадровый офицер, чтобы столь глубоко копать ту давнюю войну!

– Да это же, Борис Иннокентьевич, незаживающая боль нашего народа! – несколько высокопарно выдал я.

– Это так, но сильно преувеличено! – он совсем не обидно остановил меня, и мне показалось, будто в моих словах что-то резануло его давние раны. – Та война так и не стала настоящей болью нашего народа, а оказалась лишь горем для немногих несчастных матерей! Да еще для нас, тех, кто там воевал. А народ, он ведь и не знал, что мы не в шутку умирали. И даже не хотел этого знать! Чтобы настроение себе не портить! Народ, если не хотел знать, то запросто мог ничего не знать! Тогда спокойно можно в рестораны ходить, да на хоккейных матчах горло от избытка дури надрывать, будто в ту минуту за эту дурь никто своей жизнью не платил! А на родине нас для этого всегда скрытно хоронили, запрещая даже на могилах указывать, что мы погибли за Родину, для которой нас вроде и не было никогда, вроде и теперь нет. Вот так-то! А ваш вопрос, Александр Фёдорович, о целесообразности той войны и теперь вполне правомерен. Но мы его тогда, в Афгане, себе не задавали! Мы сражались! Сражались так, чтобы нашим отцам и дедам за нас стыдно не было. А если родина нами не дорожила, так это от гнилости ее руководства, а не оттого, что мы оказались не достойными ее любви и заботы! Сколько замечательных ребят там осталось… Не довелось им в мирной жизни себя проявить…

Он замолчал, а я почувствовал свою вину перед ним, и тоже молчал. Потом понял, как следует поступить:

– Извините меня, Борис Иннокентьевич! Мне очень стыдно, что я столь легко отношусь к тому, что до конца не понимаю… Виновато моё недомыслие! Но хочу понять!

Он еще помолчал, видимо, успокаиваясь, и сказал уже с улыбкой, снявшей с меня напряжение:

– Вашей вины в том нет! И вопрос правомерен! Кроме того, я уверен в вашей искренности, поскольку кое-что о вас уже знаю! И не буду из этого делать тайну. Мне по душе пришелся ваш ответ студентам на одной из лекций. По поводу шумихи вокруг Навального. Со слов внучки. Если «телефон» не испорчен, то вы сказали примерно так: «Думаю, что все факты, приведенные Навальным по вопросу о коррупции Медведева и остальных фигурантов, во всём верны. То есть, вам действительно показана сущая правда! («Это вы смело заявили!») Вот только, мои молодые друзья! Не будьте вы столь наивными! Если однажды некто сказал вам правду, то, ради бога, не следует считать, будто он всегда говорит только правду и всегда перед вами будет честен! Я уверен, что правда Навального нужна ему, чтобы вы ему доверились, чтобы вы за ним пошли! А зачем ему это? Я уверен, не для того, чтобы в стране был порядок! Привлекая молодежь, он с вашей помощью обязался для своих хозяев зажечь и у нас в стране свой майдан! Устроить массовые и многочисленные погромы, бойню и резню. После этого к нам незамедлительно пожалуют миротворцы в лице НАТО, якобы для защиты горемычного и обездоленного российского народа, его свободы и суверенитета!» Мне ваш ответ очень понравился! В нём есть и истина, и анализ, и понимание ситуации, и гражданская смелость, и достойная откровенность с молодежью, и совесть, наконец!

– Понятно, зачем вы пожаловали! Значит, мною уже ФСБ заинтересовалось? – иронизируя, забеспокоился я. – Очень удобный момент, ибо скрыться теперь я не смогу!

– Э, нет! Не обижайте меня, принимая за провокатора! Я частное лицо, кстати, хоть и генерал-майор ФСБ, но давно нахожусь в отставке. Потому служу лишь своей семье и имею полное конституционное право свободно выражать своё мнение! И с вами я предельно откровенен! Более того, и моя внучка немало мне о вас рассказала совсем не в качестве доноса! Ей тоже импонирует ваша манера ненавязчиво вразумлять нашу мечущуюся молодежь. Но от себя должен добавить, часто вы излишне горячитесь. Вот и со мной, даже если бы всё так и было, как вы в лоб мне заявили, следовало до поры промолчать! Думаю, вы и без меня это понимаете, но чересчур спонтанно реагируете и, тем самым, даете кому-то возможность вас крепко бить. Уж извините за такую науку, преподнесенную вам, профессору!

– Хорошо звучит! Но, уж извините за прямоту, как-то не вяжется ваша забота обо мне с вашим статусом! Да и не понятно мне, как вы относитесь, например, к нынешней высшей власти в стране? – задумал я схитрить, проверяя чистоту намерений гостя его откровенностью по щекотливым темам.

– Александр Фёдорович! Вы меня прямо обескураживаете своей интеллигентской наивностью! Неужели вы и впрямь полагаете, будто при стремлении вызвать вас на какие-либо, скажем так, антиконституционные высказывания, чтобы потом вам что-то накрутить, меня, как генерала контрразведки, остановили бы такие условности, как негативные высказывания о власти. Для нас, контрразведчиков, в рамках провокации всё допустимо и оправдано, ничего невозможного нет и быть не должно! Другое дело, что подобные методы пригодны для работы с врагами, но вас-то я неплохо узнал! Ну, какой вы враг? Вы лишь против того, что с народом сегодня творят! И не считаете возможным молчать в тряпочку! Вы, по моему мнению, глубоко порядочный человек, но бесконечно удалены от бессовестной современной действительности, от особенностей тайной внутренней политики, от методов работы спецслужб и начисто лишены элементарной осторожности! Да, ладно уж! Вы ведь мне задали, как сами считаете, весьма острый вопрос. Так же? Потому отвечаю на него без дипломатических увёрток! Да! Я считаю, что Путин, каким бы он ни был, у власти находится слишком давно и незаконно, так как все его выборы преступным образом подтасованы! Но кто он и за счет чего до сих пор во власти, еще не самое главное! Главное в том, что за эти семнадцать лет наша страна поднималась лишь в том, в чем ей по уму, следовало бы снижаться! И наоборот! Медицина и образование вдруг стали платными, что противоречит конституции. Да еще превратились в нечто иное, выхолощенное. Армия превращена в слабосильный отряд, неспособный удержать сильного противника против агрессии. И никаких успехов ни в чем, кроме множества липовых!

Гость вдруг замолчал, потом, видимо, не удержавшись, тоже разгорячился и уверено продолжил:

– Эта криминально-олигархическая клика пришла к власти четверть века назад под обещания поднять все показатели страны на невиданный уровень сравнительно с Союзом! И что теперь мы имеем от их свершений? Завал во всём! И скажите мне, как можно охарактеризовать народ, который двадцать пять лет уничтожают под глупые сказки о процветании, а он всему верит, да еще и бубнит, будто жить ему стало лучше! Как говорила моя мудрая бабушка: «Ему ссы в глаза, а он твердит, что божья роса!» Кстати, Пиночет тоже к власти пришел незаконно и крови пролил море, да только страна-то под его началом существенно вырвалась вперед! Может, потому даже народ большую кровь ему простил! Вот так я считаю! Так что? Теперь я вашу проверку прошел? – он доброжелательно рассмеялся, конечно же, надо мной, но не обидно. А его улыбка по-прежнему располагала к доверительному разговору.

Я тоже засмеялся:

– Стало быть, рановато мне с вещами на выход?

– Только по выздоровлению, которого я вам искренне желаю! Но теперь, как сам понимаю, я вас основательно переутомил, хотя врачи меня во времени не ограничили! С вашего разрешения я еще как-нибудь наведаюсь. Согласны?

– Буду очень рад, Борис Иннокентьевич! Так же, как рад и вашему сегодняшнему приходу, и нашему знакомству! Спасибо за беседу, а то я скоро совсем от людей отвыкну! Больные, между нами говоря, люди кое в чём странные – они только о своих болезнях говорят, хотя об этом стоит как раз молчать! А медсестрам разговаривать на свободные темы, как я понял, здесь не разрешают. Очень уж они от любых разговоров с нами уклоняются! Вот и получается – один я, как в пустыне…

32

Некоторое время я наслаждался одиночеством, которое нарушалось лишь медперсоналом. Надо признаться, такой покой мне пришелся по душе, потому я внутренне отнесся несколько враждебно к тому, что у противоположной стены появился очередной сосед.

Поначалу обоснованных претензий к нему не было. Я даже надеялся, что в моём мирке, ограниченном стенами палаты и собственными размышлениями, и при нём ничего не изменится. Хотя надеялся я, разумеется, без оснований – к нему часто заглядывали наши врачи из реанимационного отделения, приходили хирурги и терапевты, не говоря уж о медсестрах, которые от него вообще редко отходили, постоянно что-то исполняя. Потому мне приходилось терпеть и дополнительный шум, и осмотры, и консилиумы, проводимые врачами, и хрипы, сопение и стоны моего соседа. Что с этим поделаешь? Не столь же я испорчен, чтобы не понимать абсолютную законность этих неудобств.

Но к вечеру поведение соседа и медперсонала изменилось. Больной отошел от наркоза и оказался достаточно активным человеком, хотя и привязанным к постели. Более того, мне показалось, он с уверенностью маньяка считал совершенно нелепым своё попадание в эту палату и, тем более, длительное пребывание в ней, потому рвался на свободу. Разрезанный хирургами вдоль и поперек (это я слышал от уговаривающей его медсестры), он не считал такой факт достаточно веским основанием, чтобы не возмущаться лишению его привычной свободы. Он постоянно требовал, чтобы ему принесли его сотовый телефон, потом возмущался фактом лишения его нужных книг или настаивал на немедленном посещении его то одним, то другим родственником, которых, как было понятно из увещеваний медсестры, и в больнице-то пока не было. Он казался недовольным всем и вся! Что, впрочем, часто случается с людьми после наркоза – постнаркотическая капризность!

Постепенно его странная в наших условиях неугомонность привлекла к нему моё внимание и даже возбудила любопытство. В удобный момент, когда медсестра, уходя, оставила распахнутой его занавеску, я обнаружил крупного изможденного старика, обвязанного, как и я, многочисленными проводами и трубками. По небритому много дней лицу было невозможно определить возраст.

Внезапно он тяжело закашлялся, изо всех сил подавляя вынужденные болезненные вздрагивания. Потом, отдышавшись, ругнулся:

– Кажется, они у меня отхватили всё, что ниже пупа выросло, черти окаянные!

– Не доверяете хирургам? – уточнил я из вежливости.

– А что, вы им разве доверяете? Чем больше они отрежут, тем меньше работы терапевтам! Конкуренция! Хирурги, они чересчур решительные. Они мало думают, но много режут! Они голову отхватят, если она при них заболит! – он опять тяжело закашлялся.

Я ему не мешал, не видя возможности и помочь. Да и предпочитал помолчать, только не тут-то было! Сосед, видимо, природой создан разговорчивым, а сейчас его переполняло непонятное мне возмущение. «И почему он готов на всех идти с гранатой?»

– Знаете, уважаемый, не решу, как к вам обращаться, – начал он и, несмотря на то, что я тут же ему представился, продолжил. – Со стороны это может показаться блажью, однако ж, дайте мне вспомнить! Ну да! Первый раз с хирургами я связался в семь лет отроду. Понятно, малец, совсем был, глупый. Мне накануне впервые удалось покататься на роликах. Чужих, конечно. Ботинки на два размера меньше моего. Да так уж охота научиться, что через два дня я с распухшими и воспалившимися пальцами оказался у них, родимых. Удалили мне тогда ногти с больших пальцев! Всё правильно, как будто, сделали, да только новые ногти с тех пор всю жизнь вверх торчат! Со всеми, как сами понимаете, неприятными последствиями! – он осторожно захихикал, чтобы не потревожить свежие швы, но всё равно закашлялся и застонал.

Я слушал его молча, но уже с интересом. Что-то было в этом старике (это я решил, что он старик) притягательного, несмотря на грубоватость и назойливость. По меньшей мере, мне нравилась его непосредственность и подтрунивание над собой, над хирургами, над всем и вся.

– После окончания школы! – продолжил дед. – Эти звери лишили меня аппендикса. Якобы мне та операция была нужна! А я полагаю, они на мне студентов дрессировали! Думаете, на том закончилось? Нет! Они забыли во мне свой тампон! Ходят вокруг и удивляются под плач моей матери: «Как же так? Как же так? Всё хорошо, а ему плохо!» Но мне ещё повезло, поскольку один из них очень решительным оказался. Раз! И я опять на разделочном столе! Разрезали меня, и что-то достали. Хотя не удивлюсь, если заодно еще что-нибудь, на их вкус, оттяпали! Но я пошёл-таки на поправку! – дед опять сдержанно захихикал, вспоминая свою историю.

Я лежал молча, ожидая уже неминуемого, как понял, продолжения. И не ошибся.

– Потом удалили еще какую-то пакость! С голосовых связок! После того я десятки лет задыхаюсь от непонятной слизи, перекрывающей дыхательное горло. Но у них ответ один: «Всё у вас хорошо, всё чисто!» А то, что я задыхаюсь, что ни день, по-ихнему, пустяки, на которые внимания обращать не следует! Это у них – не объективно!

– А эти лоры! – продолжил он после паузы, опять с ехидной усмешкой. – Их же надо упразднить на корню, поскольку ни на что не способны, одно жульничество! Тебе еще перегородки в носу не выпрямляли? Нет? Повезло тебе, а мне уже по второму разу собирались, прохиндеи! Будто она у меня, перегородка та, в три кирпича вкось да вкривь неумехой каким положена! Но и это еще не всё! Я тут узнал по ходу, что они перегородку эту буквально всем предлагают выпрямить! Заранее! И смех, и грех! Все мы кривые от рождения, что ли? И после этого ты мне хирургов хвалишь? Медицина – она вообще не наука, а наукообразное ремесло! Потому и поведение у врачей всегда на вид загадочное! Так они незнание своё скрывают, что им с больными делать. Всё у них наугад! Выучили десяток мудреных названий! Если у вас это, то вам нужно то! Если же у вас то, то вам нужно это! Раньше хоть терапевты голову ломали, думая, как нас лечить, но теперь и у них готовая схема появилась. Технология, ведущая всех кошельком вперёд в дорогущую аптеку! Черт бы их всех! Эскулапы! Мафия от медицины! Но хирурги – это отдельная песня! – сосед опять зашелся в кашле, придерживая живот.

Появилась медсестра. Поглядела на его «Сименс», подрегулировала каплепад в булькающей склянке, закрепленной на высокой стойке, и тихо удалилась.

– Потом меня угораздило попасть к хирургам с той отвратительной болезнью, которую, знаешь, самому не увидеть и другим не показать! Так они мне всю жопу искромсали. Лежал я у них дней десять с температурой тридцать девять и шесть, а они всё советовались и удивлялись, ждали, когда же моя жопа сама собой рассосётся. До сих пор помню я того проктолога с очень характерной русской фамилией – Шпиндлер! Давно он, правда, уже в Израиле со всем своим выводком. Да только не знал, когда отсюда сматывался, как сильно просчитался! У них ведь только израильские дипломы действительны. С советским документом там не устроиться. Поскольку там этих жоп значительно меньше, нежели желающих в них поковыряться! Вот такие дела! А ты почему молчишь?

– Слушаю я. Интересно! – отозвался я.

– Ну, да! Мне тоже интересно, зачем я сюда лег, старый болван? Говорят, надо от желчного пузыря избавиться. И действительно! Надоел он мне! Сколько раз от боли с ног сшибал, не сосчитать! Ну и что? Держали они меня, держали, пока какая-то непроходимость не образовалась. Прямо чудеса! А раз непроходимость, то сшили они горло напрямую с тем, что Шпиндлер в целости оставил, а остальное, что по их разумению лишнее, отрезали. Ну и как без кишок жить? Нет бы, распутать их, так взяли и рубанули, крестоносцы поганые! Им бы только топорами и махать! – не унимался дед.

– Так, может, и ложиться не стоило? – нечаянно подзадорил я соседа.

– Это как же? Все домашние сюда толкали, да еще в один голос кричали, что я врачам совсем не верю, и бабкам не верю, и попам-пройдохам не верю! Потому, мол, всё у меня сложно и получается, что никому не верю! Только я-то знаю, что не потому! Это эскулапы у нас никчемные! Все они двоечники да мздоимцы! Они же, прежде чем резать, теперь сначала всех родственников запугивают! Чтобы те послушнее стали! Чтобы деньги им несли… А без денег, ни в жисть резать не станут! У них, как они плачут, зарплата маленькая… А у нас какая? Но нам-то они не несут!

– Не знаю! Как-то не сталкивался с этим в последнее время! – задумался и я.

– Э, мил человек! Если сомневаешься, я тебе историю про хирургов куда интереснее расскажу. Мой сын, он подполковник настоящий, войсковой, как-то терапевту своему военному на боли в сердце пожаловался. Так его сразу в оборот взяли! Казалось бы, хорошо, – о здоровье заботятся! Но как-то странно у них получалось – такое стали находить, что и не понять, как он жив до сих пор. А человек-то он обычный, значит, и очко у него не железное, сам себя накручивает, сам себя пугает, а оттого еще хуже ему. А жена, так та вообще убивается по нём, словно уже вдова. В общем, жизнь сына превратилась в сущий ад. Но и этим история не закончилась. Спровадили они его в Москву, в их знаменитую клинику, которая Бурденко зовётся. Там забота врачей его вообще придавила, как только поглядел он на этих несчастных инвалидов, забинтованных да перевязанных, а их там не счесть! В общем, болезнь его ужасную все тамошние светила подтвердили, и стали готовить к операции на открытом сердце. А он собрал свою волю в кулак и решил, чему быть, того не миновать. Лишь бы поскорее всё закончилось! Послушно сдавал анализы, да всякие томографии. Но одна женщина немолодая, когда делала ему УЗИ, вдруг посмотрела внимательно в глаза сыну, помолчала долго-долго, словно, не решаясь на что-то, а потом и выдала ему: «Вот что, подполковник! Беги-ка ты отсюда, пока тебя всего не порезали! Здоров ты сейчас! Практически здоров!» И, ведь знаешь, отказался сын от операции, хотя его пугали увольнением из армии по состоянию здоровья, уехал всё-таки! И с тех пор и думать о сердце своём забыл! Здоров, значит, как бык! После того мне никто про хирургов сказки не рассказывай! Всё они давно мне понятны! Как только ОМС у нас ввели, так медицина сразу долго жить приказала! Там где деньги, там медицины быть не может! Там одна алчность произрастает! И я думаю теперь, что нормальных русских, таких, как раньше, жалостливых, бескорыстных, кажись, у нас уже не сыскать. И бьют нас теперь потому, кто не попади! Грузины, армяне, евреи, чечены… И сами мы друг друга еще сильнее бьём! А мозгов всё равно не нажили, чтобы понять происходящее, да сплотиться, чтобы не о себе, а о стране, о ближнем своём подумать… Ни черта у нас и дальше так не получится! Только деньги всем им, нынешним русским, и нужны, даже если их девать уже некуда! Будто деньги те в жизни скоротечной есть самое важное, которое всех спасёт и людьми обратно сделает! Дурни они беспросветные! Конченая страна…

– Это почему же столь ужасно? – заинтересовался я.

– Да я же тебе и говорю! Сами себя топим! Людей рядом с собой за людей не считаем. Был раньше коллективизм, были превыше всего интересы коллектива. Был и народ, были превыше всего интересы того народа, а как стали все да всё под себя тянуть – так народа и не осталось. Уже некому и страну от иродов местных да заморских спасать! Ведь люди стали совсем плохими! Чем лучше они живут, тем хуже становятся! Человек рядом с тобой может быть внешне замечательным – он и вежлив, и образован, он хороший специалист, отличный семьянин, всегда доброжелателен ко всем! Казалось бы, что еще от него требуется? Молодец! Но погляди, чем он руководствуется, если что-то делает? Чем? Да только выгодой своей! Значит, легко продастся за пятак, если ему выгодно! И в расчёт не примет ни честь, ни совесть, ни интересы родины… Только личная выгода! Потому современный народец и склонен к предательству, потому всё разворовывается, потому и семьи разваливаются, потому и государственные секреты продаются, потому они, жопошники, и за границу норовят удрать! И удирают, поскольку там выгоднее! Не люди это – жиды! А жиды – точно не люди! Будь они трижды образованы и вежливы, но продажны и бессовестны! Человеческие отходы они! Выродки!

– Неужели опять во всём евреи виноваты? – иронично вставил я.

– Всё ты не так понимаешь! Не о евреях я! Они тоже всякими бывают! Бывают и преданными нашей стране, как и мы! Я о жидах… Это те, которые продажные, пусть от рождения они даже русские. Те, которые всё чужими руками… Да обязательно за бугор! Вот ты думаешь, почему моего сына та докторша образумила? Почему от ненужной операции спасла?

– Порядочный человек, наверное, и честный врач! – выдал я обтекаемо первое, что пришло на ум, но дед не согласился:

– Я так не думаю! Просто ей завидно стало, что хирургам сотни тысяч за операции несут, а ей и рубля не достаётся! Вот она их планы на очередную наживу и разрушила! Ни нашим, ни вашим! А со стороны нам кажется, будто она за справедливость… Такие вот теперь люди! Если даже что-то хорошее делают, то все равно лишь потому, что им так выгодно!

Дед опять закашлялся, надрываясь. «И почему он так кашляет? Не лёгкие же оперировали?» – подумалось мне.

На неистовый кашель торопливо вбежала медсестра, не расспрашивая деда, сделала укол в руку, и мягко потребовала:

– Всё, дедушка! Поспите, а то разговорились вы чересчур! Нельзя вам! Вот и швы закровили. Сейчас я врача позову! – и выскочила из палаты.

Через несколько минут к деду, уже заснувшему, подошли Владимир Александрович и незнакомый мне хирург. Они поговорили между собой, откинув простыню с деда, наклонившись, поглядели, пощупали что-то и удалились. По ним было видно, что повода для тревоги нет.

– Ирина Петровна, обработайте швы перекисью. Если через полчаса кровь продолжит сочиться, позовите нас!

– Хорошо, Владимир Александрович! – качнула головой медсестра и занялась раной.

«А прав ведь дед во многом! – вспомнил я его тираду. – Но как же на практике возродить прежний народ? Как это сделать, если все, кто внизу, и даже в руководстве страной, поступают лишь в своих интересах? Была бы возможность нажиться, а остальное им не интересно! Неужели и впрямь люди не способны жить, чтобы и не бедно, и по совести? А если не способны, то к чему им, по большому счету, осталось стремиться? Разве что забраться повыше как в курятнике, где свои законы: кто выше, тот на нижних гадит! А ты, если внизу оказался, утирайся и не квохчи!»

Через часок дед опять заговорил, будто сам с собой.

– О чём больше всего жалею, знаешь? Жаль, что только теперь на многое прозрел! Когда конец мой, почти на носу… Сейчас бы рассказать детям да внукам, что сам в жизни накопал! Ан, нет! Им теперь моя наука без надобности! Они над ней посмеиваются! Говорят, хоть ты и мудрый, дед, да только устарели твои мудрости – теперь всё не так, всё иначе! Я им: «Как иначе? Не уж-то лучше стало?» А они опять смеются, недоросли! Думают, будто все старики меньше их жизнь понимают… Потому, ничего им не скажи, только деньги давай! Рушат жизнь свою и детей своих собственными же руками, а всё равно не понимают, что делают! Отвечают мне: «Не лучше стало, а всё по-другому!» А я им: «А вы, значит, ни при чем? Жар чужими руками? Сами должны жизнь страны улучшать!»

Дед сильно закашлялся, а придя в себя, ещё долго возился, сопел и молчал. Потом опять закашлялся, да так сильно, что стало жутко слушать.

– Вы поспите! – посоветовал я с сочувствием, но этим лишь раззадорил старика.

– Некогда мне теперь спать! Немного мне осталось, а ничего, как оказалось, и не успел-то! Всегда вкалывал за двоих, всегда стремился, догонял, и вроде успевал, а всё равно не успел! – с раздражением отозвался он. – Неожиданно как-то жизнь закончилась… Внезапно! И никому над гробом моим не интересно будет знать, к чему я стремился, о чём мечтал, чего в жизни достиг… Упаду у отмеренной черты. И отбросят меня в сторонку, и пойдут далее своей дорожкой. И всё поймут лишь к своему концу, когда окажутся у финиша никому не нужными, словно пустая новогодняя хлопушка! Как и я в своё время.

– Ну, это вы перебрали! Вы еще многое успеете! – поддержал его я.

– Разве, что червей покормить! – он собирался, видимо, засмеяться своей черной шутке, но снова принялся мучительно кашлять.

Я нажал кнопку вызова. Забежала сестра с наполненным шприцем:

– Всё-всё! Успокойтесь… Не надо! Сейчас кодеин сделаем, сейчас… Ну, вот! Я же вас предупреждала!

«Насколько же элементарная мысль, но до меня она не доходила! – прозрел я вдруг. – Мы же действительно оказываемся у финиша, неготовые к нему. Нам всегда кажется, будто мы не солдаты, чтобы внезапно погибать на поле боя. Стало быть, у нас всё впереди, всё размеренно, всё можно успеть, всё можно исправить! А ведь – совсем не так! Ничего нельзя, если перешагнул последнюю черту.

А мы, слепые и глупые, жили столь расточительно, будто бессмертны, будто впереди вечность, которую можно, не жалея, просеивать сквозь пальцы! И не жалеть ни годы свои, ни часы, ни, тем более, крохотные секундочки, в течение которых и не успеть-то ничего, как нам казалось!

А однажды не станет меня. Или тебя, моя Зайца. Врозь-то мы жить не сможем. Значит, жизни нашей наступит конец! Что я без тебя? Всё начинать заново не хочу, потому что не смогу без тебя! Знаю ведь, сначала все будут соболезновать, потом станут избегать, потому что им станет совестно, ведь не в силах помочь. Только дети и внуки будут иногда вспоминать, как-то заботиться, будут жалеть, но тебя-то они не заменят! А потом привыкнут и они, забудут, перестанут. Оно и понятно, – рядом с ними я нелеп, как персонаж с давно прочитанной страницы. И останется мне, как тому лебедю, взять да рухнуть, не дожидаясь собственного конца… Только, понимаешь, дружище, и в этом мне отказано! Как же мне решиться на это, если дети на мою пенсию живут? Стало быть, ни родится невозможно по своему желанию, ни жить, ни умереть! Такая вот история человеческая! Или нечеловеческая?»

33

– Что-то давно начальник отделения, Леонид Андреевич, к нам не заходил! Всё ли у него в порядке или он в отпуске? – поинтересовался я у лечащего врача.

– Наверное, в порядке! Но у нас он больше не работает! – ответил Владимир Александрович. – Теперь вместо него я начальник отделения!

– Вот как! Поздравляю! Он сам ушел или его ушли? – спросил я, конечно же, не надеясь на прямой ответ.

– Жизнь, Александр Федорович, настолько сложна, что мы подчас и сами не знаем, почему происходит, так или иначе? И уж тем более, если это случается неожиданно для нас, да еще в сложнейшие времена огромных перемен! – получил я философский, а значит, и совершенно бесполезный ответ.

– Спасибо за исчерпывающую информацию! – съязвил я. – Может мне показалось, но вы и меня стали называть иначе! Или в сложнейших временах на это появились причины?

– Без сомнения! У нас ведь как? Лежачим – действенное милосердие, а поднявшимся – искреннее уважение!

– Но я-то пока не поднялся!

– Э, нет! В этом случае на вещи следует смотреть «ширше»… Хотя на ноги вы и не поднялись, это точно, но, вернувшись с того света, свой собственный шажок на очередную ступеньку уже сделали! Стало быть, «верной дорогой идете, товарищ!», как говорил наш мудрый вождь! К здоровым же людям у нас отношение в соответствии с их общественным положением и заслугами! А вы профессор, как-никак!

– Вон оно что! Я-то думал, что ко всем одинаковое! Чего-то недопонимал, видимо! Надеюсь, что тот финишный путь, на котором я оказался с вашей помощью, не станет для меня последним!

– Да что вы такое говорите!

34

И действительно! О чём это я, и куда меня понесло? Лучше о чём-то другом…

Мне кажется, у нашего населения или, как обычно говорят, у народа, давно наступила острая интеллектуальная недостаточность. И это не мои злобные наветы! Для специалистов давно не секрет, что у современного человека, особенно, городского, мозг за последние полста лет усох на сто пятьдесят граммов!

Казалось, с чего бы это? Да с того, что ему думать не приходится. А тогда зачем ему носить лишний мозг – очень мощный поглотитель дефицитной энергии и питательных веществ? С точки зрения эволюционирующего организма мозг, есть сущий дармоед, и его при первой же возможности следует отключить.

И действительно, зачем мозг современному человеку? Проснулся, выключатель нажал – есть свет! Кран повернул – есть вода! И холодная, и горячая! Потом – кофе, потом автобус – он сам привезет, и думать о дороге не надо. На работу прибежал, сел, весь день кнопки понажимал, вот и домой пора! Опять тот же автобус или метро! Зачем мозги? Вот попробовал бы костер разжечь, зайца или куропатку на завтрак добыть, воды из замерзшего колодца достать, с авитаминозом побороться, когда цинга одолевает, овощей-то впрок не заготовил! А то, что заготовил, не сумел сохранить! Для этого ведь и знания, и опыт нужен, и поработать самому до седьмого пота! Попробовал бы как-то одеться-утеплиться, а не купить, что-то на ноги себе приспособить, чтобы не отморозить, да лыжи из ничего сварганить! Вот тогда мозги пришлось бы напрягать, они бы понадобились, они бы не усыхали!

35

Фраза, будто «раньше и сахар был слаще», мошенническая уловка!

Дело, конечно не в сахаре! Те, кто вспоминает подобную присказку, обычно стремятся столь прилипчивыми словами прикрыть давние реальности, разительно выделяющиеся в лучшую сторону на фоне нынешних безобразий, и оправдать эти безобразия, обманывая нас, будто так же было испокон веков.

Эта ловкая ложь опирается на элементарную подмену понятий. В действительности, совсем не молодость лишала нас когда-то объективности и критичности, а самое обыкновенное человеческое счастье! Просто у многих людей детство и счастье практически совпадают! Вот они и не спорят, вспоминая, что раньше и впрямь многое было лучше! Но и в зрелом возрасте, а не только в детстве, нахлынувшее счастье окрашивает мир в розовые тона, делает его прекраснее, чем он есть на самом деле, а сахар вообще превращает в мед.

Всему виной не возраст, не детство, а счастье! Именно оно закрывает наши глаза на несовершенство жизни, на ее трудности и неурядицы. Оно окрыляет нас и создает иллюзию, будто в этот миг все на Земле счастливы, как и мы! Это оно делает сахар слаще, нежели есть в реальности! И молодость здесь абсолютно ни при чём!

А мы с тобой тогда были удивительно счастливы. И потому не то, что сахар, для нас и хина показалась бы сладким и ароматным медом! Просто мы любили! Не в том смысле, который сегодня подразумевают, опошлив это слово. Мы действительно любили! Любили всей душой! И были любимы друг другом и, ощущая счастье всем своим существом, переполнялись этим безумным чувством, насыщая им всё вокруг себя!

36

Мне всё представилось столь же четко, будто вершится теперь, и я явственно ощутил прежнее счастье, наше с тобой чистое как слеза счастье, и улыбался тому далекому прошлому, той умчавшейся от нас жизни, уже незнакомой и ненужной никому, кроме нас двоих.

Пусть так, но для нас до сих пор нет ничего милее и слаще, чем то наше прошлое!

Никогда не веривший в благоразумие любви, я вдруг потерял присущий мне разум и сам окунулся в сладкий безоблачный мир, превратившийся для нас обоих в нечто общее, прекрасное и единое. Выныривая иногда на поверхность своего океана грёз и, обретая на короткое время разум, я всё равно не хотел следовать столь важным для себя ранее принципам, и даже не пытался прекращать это бессмысленное барахтанье в бурном течении нашей любви.

Я безотчетно сдался в твой плен, забывая подчас обо всём на свете. Я любил слепо, доверившись чувствам, не размышляя о том, куда меня заведет это безумие! Я органически слился с тобой и не хотел иной жизни – только вот так, всегда крепко обнявшись и не расставаясь ни на секунду!

Как часто наша жизнь меняется под воздействием непредвиденных обстоятельств! Но, удивительное дело, насколько же мы бываем слепы по отношению к тем обстоятельствам, которые по случайным причинам не возымели над нами своего негативного воздействия, пощадили нас, обойдя стороной.

Впрочем, эти обстоятельства, не коснувшись нас, бесследно растворяются в прошедшем времени и перестают существовать. Так что, и благодарить за милосердие к нам, по большому счету, некого!

Но наступает миг, мы вспоминаем былое и догадываемся о чем-то давнем, по счастью нас не коснувшемся, и содрогаемся от запоздалого предчувствия проскочившей мимо беды, от того ужаса, мощный заряд которого она пронесла мимо нас.

Вот и сейчас я ощутил наше безоблачное счастье, а заодно испугался, как же просто оно могло разрушиться самыми незначительными обстоятельствами, которые я тогда не то чтобы не предусмотрел, но более того, я о них даже не догадывался. Из-за моей близорукости могло случиться много всяких бед – с тобой, а, значит, и со мной. И как прекрасно, что судьба не наказала мою глупость, не отходя от кассы.

Может, я напрасно завожусь по столь давнему поводу? Ведь всё обошлось! Беда, которая мне теперь мерещится, в действительности не случилась. Стало быть, – пустое дело! Зачем голове болеть?

Так бы подумал тогда я и сам, идя по свежим следам, но теперь мой жизненный опыт заставляет меня пугаться даже мысли, что всё могло быть иначе, а я…

А я только теперь сознаю, что совсем не был готов к тому, чтобы не подпустить к тебе возможную беду.

Мои усилия тогда не пригодились совершенно случайно, точно так же, как случайно они могли тогда пригодиться! Даже странно, настолько я был беспечен, настолько самонадеян, настолько ориентирован на только лучшие события, потому-то в действительности не являлся для тебя надежной опорой. Я лишь казался таковой, поскольку ситуация, словно сжалившись надо мной, так и не потребовала моего решительного вмешательства.

И вот теперь меня сверлит самая важная мысль моего самоедства. Если я тогда не соответствовал ситуации, то, может, не соответствовал ей и недавно? Когда без медицинской помощи у тебя развивался тяжелый инфаркт, а я всё ждал и ждал, не сворачивая, как требовалось, какие-то горы! Вот я о чём! Вот я о ком! Вполне возможно, окажись я решительнее, твоё положение не стало бы столь тяжелым!

Моя вина! Безусловно, моя!

Но вернусь к тому памятному случаю в нашей судьбе. Дело было так.

В то время я проходил месячную практику в небольшом городе Воткинск, упрятанном в целях секретности в удмуртской тайге. Практика была организована для группы студентов на тамошнем старинном и весьма солидном машиностроительном заводе, где мы углубленно изучали современные технологии обработки металлов, изготовления деталей и узлов, сборки и заводских испытаний сложной техники.

То была интересная и очень нужная для нас практика, да еще перед самым дипломом. Именно в то время (конечно, помнишь?) ты окончила четвертый курс своего политеха и рванула на каникулы ко мне, в таинственный Воткинск.

Дорога из Ашхабада оказалась долгой и с множеством пересадок с одного самолета на другой, потом на поезд, ещё раз на другой поезд, со сложным добыванием билетов. Потому время приезда в конечный пункт маршрута было неизвестно даже приблизительно. И встретить тебя я не мог. Но ты стремилась ко мне всей душой и махнула рукой на все препятствия и неопределенности!

В Ижевске тебя ждала последняя пересадка, уже на узкоколейку. Это чудо какое-то допотопное! Местные пассажиры ей не удивлялись, будто где-то еще сохранились столь же архиерейские железные дороги! И крохотные деревянные вагончики! И почти игрушечный паровозик! Хорошо, хоть билеты на тот игрушечный поездок продавали без специальных пропусков, как бывает с закрытыми городами или рядом с государственной границей.

А если бы получилось иначе? Что стало бы с тобой? Пришлось бы возвращаться домой, преодолев непростые три с половиной тысячи км! И это, когда нас разделяли всего-то полтора часа пути!

Но тебе повезло! Собственно говоря, разве под парусами счастья могло быть иначе? Ведь ты не ехала, пристроившись, как и все, на одной из странных скамеек, искусно собранных из плотно подогнанных между собой деревянных реек, ты летела ко мне на крыльях любви. И это путешествие твоя душа расценивала, как последнее препятствие на пути к нашей встрече после полугодовой разлуки – мы учились ужасно далеко друг от друга! Я представляю, как в предчувствии желанной встречи колотилось твоё сердечко, потому что точно также выскакивало из груди и моё!

Очень хорошо помню, какой ты была красивой. Стройная, в летнем платьице, играющем на легком ветру, с длинными распущенными каштановыми волосами, обворожительно вьющимися на концах, с косой челкой, с милыми родными веснушками, с радостной и доверчивой улыбкой, предназначенной только мне…

Сколько месяцев подряд я, днем и особенно ночью, вспоминал тебя именно такой, но теперь, когда тыоказалось столь близко, я, ничего не ведая, продолжал постигать технологии производства в одном из заводских цехов, вместо того, чтобы встречать тебя! Я не знал! Я совсем не чувствовал твоего приближения! Я не чувствовал и беды, которая, вполне возможно, бродила рядом с тобой. Рядом с нашим счастьем.

Пассажиры в твоём вагоне оказались разными. Впрочем, как всегда и везде. Кто-то ехал парами, кто-то втроем, но многие в одиночку. Было ясно, что и маршрут, и всё с ним связанное, им давно известно и тяготит вынужденной потерей времени. Потому кто-то читал книгу, кто-то шелестел газетами, кто-то дремал.

Напротив тебя сидела, не находя дела по душе, любопытная егоза лет пяти-шести. Ей давно надоело смотреть в окно, ей надоело закутывать маленькую куклу в замусоленные одежонки, а ее озабоченную маму давно утомили приставания дочки, и девчушка переключила своё внимание на тебя. Вопросы последовали один за другим. «А как вас зовут? А куда вы едете? А к кому?» Она не тараторила их, а вполне серьезно, слегка смущаясь своей взрослостью, заинтересованно дожидалась ответа. Тебе казалось, будто девочка завидует тебе, поскольку мечтает поскорее стать такой же самостоятельной и красивой и чтобы ее, как и тебя, где-то ждал любимый человек.

Ты, чтобы как-то скоротать надоевшую дорогу, с удовольствием отвечала девочке, овладевшей инициативой в разговоре. А она лишь слегка смутилась, узнав, что ты едешь к своему мужу, но скоро продолжила копать вглубь интересную ей тему взаимоотношения полов. «А как он к вам относится? А вы его очень любите? А эти сережки он вам подарил? Значит, сильно любит!» И так далее. Ты смеялась и отвечала в соответствии с возрастом любопытной козявки.

Вот тут и случилось то, что и тебя, и нас спасло от многих неожиданностей. Сидевший рядом обладатель той отполированной лысины, которая располагается между двумя долями еще густых волос, обратился к тебе совершенно с неожиданным вопросом:

– Вас, наверное, зовут Людмила Белянина?

– Да! – поразилась ты настолько, что больше ничего и сказать-то не смогла.

Ещё бы не удивиться, когда в трех тысячах верст от родного дома в каком-то странном поезде случайный попутчик начинает свой разговор с демонстрации полной о тебе осведомлённости!

– Не удивляйтесь! Я уже и билет вам купил на обратный путь, поскольку ваш супруг меня заранее предупредил о вашем приезде и возвращении вместе с нами в Казань. Так что теперь я обязан доставить вас к нему в целости и сохранности! – он усмехнулся как-то заботливо, по-отцовски, и твоя тревога улетучилась.

«Разве такое можно забыть, Людок? А имя своего ангела-хранителя теперь помнишь? Ну, да! Большунов Рэм Петрович! Прекрасный был человек! Был, поскольку прошло с тех пор тридцать пять лет! Мало ли за это время чего случилось, а вот память сохранила о нем самое хорошее впечатление! Говорят, человек жив, пока о нем помнят, пока его вспоминают! Стало быть, и Рэм Петрович живой!»

Когда полуигрушечный поездок докатил до финиша, пассажиры из обоих вагончиков (больше их не было изначально!) шустро метнулись к автобусной остановке, обозначенной одиноким металлическим столбом с табличкой «А». Сей столб на краю пыльной площади напротив павильончика, считавшегося железнодорожным вокзалом, означал остановку автобуса.

Толпа пассажиров заранее заволновалась и стала перекатываться взад-вперёд по площади вслед небольшому автобусику по имени «Пазик», который никак не хотел останавливаться там, где висела табличка «А», а ёрзал то взад, то вперёд. Наконец, он замер и распахнул узенькие гармошечные двери, которые немедленно подверглись штурму обезумевших пассажиров.

– Держитесь за меня и пробивайтесь в автобус! – приказал тебе Рэм Петрович, уже перехвативший твой чемоданчик и буром устремившийся вперед.

– Нет! Я подожду следующего! Я так не смогу! – взмолилась ты, понимая, что никакие силы не помогут тебе преодолеть мощное сопротивление ополоумевшей толпы, чтобы попасть вовнутрь крохотного автобусика, раскачиваемого неимоверным напором жаждущих.

– Людмила, да не будет следующего! – закричал тебе Рэм Петрович. – Он последний!

– Тогда я в зале ожидания подожду! Сколько надо! – ты, уже готовилась расплакаться, думала: «Так хорошо, так красиво и романтично всё начиналось, и вот теперь творится что-то неописуемое! Что делать? Я не смогу попасть в автобус и не смогу здесь остаться на ночь! До города, наверное, далеко! И зала ожидания совсем нет!» – паниковала ты, моя бедняжка.

Какими-то неведомыми силами, в том числе, и со стороны пассажиров, оказавшихся по воле рока за тобой, тебя вдавили в переполненное чрево автобуса. После той поездки пришлось расстаться с зонтиком, безнадежно утратившим прежнюю форму, а южные персики и виноград, которые ты умудрилась сохранять три тысячи км, превратились в компотное месиво, хотя мне и оно понравилось!

Собственно говоря, именно об этом случае я вспомнил, представив возможные беды, которые обошли нас усилиями Рэма Петровича! И как бы всё сложилось, если бы его не оказалось в поезде? Если бы он не услышал твой разговор с любопытной девочкой? Если бы он не догадался, кто ты такая? Если, наконец, не проявил бы себя ответственным и порядочным мужчиной?

Но тогда всё обошлось, мы встретились и были счастливы, оказавшись, в объятиях друг друга. Но как же далеко остались те прекрасные наши годы и дни!

За день до твоего приезда я подыскал для нас пристанище. Совсем рядом от завода, в домике разговорчивой старушки. Помнишь, она тебя звала непривычно – Люся?

«Люся! Идем в огород бобики кушать!» Ты удивлялась, что это за бобики такие? Оказалось, обыкновенный горох! Но ведь прямо с грядки! Да еще вприкуску с местным диалектом!

Первую смену рабочего дня я проводил на территории завода. А ты встречала меня у проходной, опасаясь пропустить в пестром море работников, мощными потоками и мелкими струйками устремляющимися домой. И потом мы радовались, когда из всех распахнутых настежь окон разносилась одна и та же модная песенка, любимая тобой с тех пор: «…в свой вагон вошла она; улыбнулась из окна…»

Потом, взявшись за руки, мы неутомимо изучали город и его окрестности. Посетили дом-музей Чайковского, обошли по зеленому периметру огромный пруд, в котором (пикантная деталь биографии) композитор когда-то надумал утопиться. Видимо, больше нечем было ему заняться, дружно решили мы. Послонялись по большущему Дворцу культуры завода и даже забрели в тайгу, которая, самая настоящая, оказалась, как ни странно, не за тридевять земель, а неожиданно близко от завода. Мы даже не заметили, как в ней оказались! Красота какая, воздух, птичьи свисты, за деревьями таится неизвестность и пугающий простор! «А если медведи?» – пугалась ты.

И сразу, отбросив свойственную тебе на людях сдержанность, обалдев от впечатлений и безмятежности, ты со смехом носилась меж деревьев, специально притаптывала босоножками корявые шишки и пучки травы, допытывалась у меня, обнимая, почему всюду пахнет земляничным мылом? И не было предела звонким восторгам, когда с моей помощью ты, наконец, выяснила, что сильный и приятный запах исходит вовсе не от запрятанного где-то земляничного мыла, а от самой настоящей земляники. Пахучие красные ягодки, словно микроскопические фонарики, в изобилии прятались под резными листочками, плотно укрывавшими всю землю под деревьями. А ты, изящно приседая, весело собирала их в ладошку, пытаясь накормить и меня, потом носилась, где попало, безмерно ликовала и задорно иронизировала над своей же наивностью недотепистого городского жителя: «И почему здесь земляничным мылом пахнет?» И повторяла свой вопрос, и опять повторяла, смеясь над собой и радуясь, что и я смеюсь, но, как будто, не над тобой. «Ах! Ах! Как же здесь пахнет земляничным мылом!» – хохотала ты от счастья.

Нам было необыкновенно хорошо среди могучего лесного массива, неожиданного безлюдья вблизи города, позволяющего целоваться, не таясь, непередаваемого словами летнего букета запахов, мощно поскрипывающих деревьев, отзывающихся своими кронами на игру летнего ветерка, от земляники и безусловной красоты всего, что нас окружало!

Мы, конечно же, в этом мире почти нетронутой природы оставались не одни, но испытывали столько счастья, такой подъем и воодушевление, что не хотели никого ни видеть, ни встречать, чтобы не нарушать столь чудесное и желанное нам уединение!

Тогда ты уяснила для себя еще один вопрос, почему-то непонятный многим жителям больших городов: «Сашуль! Как же здесь хорошо! Всё, необходимое для жизни рядом! И работа, и дом, магазины и рынок, и кино, всякие кружки и секции, и пляж, и чудный дремучий лес… И ты рядом! Знаешь, мне надоело мучиться в большом городе, где транспорт вдоль и поперёк, где перебор чужих и безразличных людей, которые никогда не поздороваются даже на лестничной площадке, где на любую мелочь приходится бесполезно растрачивать свою жизнь – на ожидание автобуса, на переезд, на очереди за всем и вся! Кто-то привык, не замечает этого, бездумно приспосабливается, и даже не представляет, что возможна иная, спокойная и полноценная жизнь, без спешки и бессмысленных дерганий, а я нет! Не хо-чу! Не хо-чу! Теперь я поняла всю эту прелесть маленького уютного городка и не хочу отсюда уезжать!»

А когда, едва выйдя из тайги, мы уткнулись в крохотный магазинчик «Бакалея», в котором купили огромный бумажный пакет вкуснейшего бело-розового зефира, ты настолько развеселилась, что всю обратную дорогу мило кружилась впереди меня, счастливо смеялась и бесконечно повторяла своё: «Не хо-чу! Не хо-чу! Не хочу! Никуда отсюда не хочу!»

Усилиями Рэма Петровича мои товарищи размещались в местном медицинском училище, всё равно пустовавшем в летнее время. Среди них выделились те, кого не интересовал ни местный ресторанчик «Урал», ни сам городок, ни его малочисленные достопримечательности, ни даже пляж. Одни из них днем и ночью резались в карты, прекрасно обосновавшись на возвышенной сцене актового зала, чтобы не мешать тем, кто требовал тишины, другие, от скуки разглядывая документацию на стенах для абитуриентов медицинского училища, задумали повеселиться. Коль задумано – то и сделано!

В тот же день на стол председателя приемной комиссии легло несколько заявлений о приеме на учебу в это медицинское училище. Поскольку требуемых документов наши лихие абитуриенты предоставить по понятным причинам не смогли, то навесили лапшу, будто приехали из забытого богом села и нужные документы будут высланы им вослед.

Надо детально представить ту ситуацию, в которой вполне очевидная афера блестяще удалась. На свою беду, это училище никогда не испытывало избытка в желающих в нем обучаться. Потому настоящего конкурса никогда не было – его лишь изображали, но в итоге принимали всех, даже проваливших экзамены. К тому же обычно сюда поступали лишь девчата, а тут сразу столько долгожданных ребят! Разве этому можно было противостоять, разбивая вдребезги самые светлые надежды руководства училища?

Ещё бы! Ведь впереди замаячила прекрасная перспектива, делающая честь директору училища! Потому-то председатель приемной комиссии, скрепя сердце и в виде исключения, согласился допустить ребят к экзаменам. И ведь не пожалел, ибо результаты проверки вступительных работ по математике, химии и за сочинение ввергли руководство училища в панический восторг! Запахло триумфом! Все абитуриенты претендовали на звание гениев, если их сравнивать с теми, кто поступал сюда доселе!

Всё складывалось чудесно! Но кто-то неуёмный из приемной комиссии озаботился заметной солидностью наших абитуриентов, якобы едва окончивших десять, а то и всего восемь классов школы. Разобраться в остальном для полного разоблачения аферы оказалось несложно. Директор училища от возмущения потерял чувство юмора и не побоялся выставить себя на посмешище, поставив Рэма Петровича перед фактом, над которым наш Рэм потом давился от смеха, хотя и вынужден был заняться воспитанием без пяти минут выпускников прославленного многочисленными своими питомцами Казанского авиационного института.

Все эти и прочие новости о своей группе я узнавал уже на заводе, куда убегал от тебя к восьми утра, попутно переживая в одиночку наше общее с тобой счастье вплоть до самого конца смены.

Помнишь, как через двадцать дней, покидая Воткинск, мы получили прощальный привет из опустевшего без моих товарищей медицинского училища? Собственно, сам привет достался лишь тебе.

В выделенном для нас автобусике мы с тобой уселись впереди и рядом с Рэмом Петровичем. Ты с улыбкой оглянулась в ответ на чью-то руку, положенную тебе на плечо и… Сия костлявая рука, напугавшая тебя до слез, принадлежала тому самому скелету человека, который остался инвалидом в покинутом нашей шальной группой медицинском училище!

Рэм Петрович шутку нашего товарища, Валентина Широкова, оценил по достоинству. Он остановил автобус и приказал Валентину сбегать в училище, всего-то километр в одну сторону, чтобы водрузить на прежнее место утраченную скелетом конечность с соответствующими ситуации извинениями.

Вернувшись через десяток минут, Валентин доложил Рэму Петровичу о восстановлении справедливости в отношении пострадавшего, но нам тихонько поведал, как предложил ту костлявую руку без сердца продавщице мороженого (не бежать же, в самом деле, в такую даль!) Она шутку оценила лишь после того, как Валентин умчался с нами в сторону простенького воткинского вокзальчика.

Впереди нас ждала экзотическая узкоколейка, Ижевск и славный город Казань. На том счастливейший для нас медовый месяц в Воткинске и закончился.

37

Может показаться странным, но однажды я обратил внимание, что совершенно привык к роли опекаемого всеми тяжелого больного, пристроившегося здесь давно и столь основательно, что сам вполне с этим смирился. Скоро наступит месяц моего пребывания в этой палате. Правда, к чести моей будет сказано, я до сих пор не сомневался, что моё вынужденное заточение не может продолжаться бесконечно. Но когда именно отпадет необходимость в медицинской опеке, не знали ни лечившие меня врачи, ни, следовательно, и я. Более того, поскольку я понимал, что врачи этого не знают, то и сам давно не интересовался их мнением по своему основному вопросу.

Можно сказать, я преспокойненько, будто так и должно быть в идеале, дрейфовал по течению извилистой реки, длина которой никому не известна, потому и оказался неготовым к наступившему совершенно неожиданно для меня и персонала выздоровлению. Но оно случилось!

В тот день, уже двадцать пятый, я остро осознал, что близок к нервному срыву. Но и это меня не особо волновало. Мне всё предельно надоело, и появилось чувство безнадёжной неизменности моего длительного тюремного заключения.

Сколько еще это продолжится? Месяц? Год? Или многие годы? И выдержу ли я? И надо ли выдерживать? Надо ли мне это? Я уже не говорю об этой палате, почти ставшей моей, об измученном возней со мной медперсонале, о искренне переживающих родственниках. Разве им всем это надо?

Мне хотелось рвать и метать, срывая на всех злость, копившуюся долгими сутками, и я едва сдерживался, лишь потому, что заставлял себя вообще ни на кого не реагировать.

И наконец, меня посетила та самая последняя мысль, которая когда-нибудь должна была явиться: где-то в глубине я допустил, что только смерть может стать выходом из моей бесконечной и безнадежной пытки. И стал перебирать возможные варианты.

Видимо, моё предельное озлобление для опытного в таких делах персонала не оказалось неожиданным, и мне, очень подозреваю, наши сердобольные медики ввели что-то успокаивающее. Пропустив обед и ужин, я проснулся среди ночи и от ужаса взмок, обнаружив, что и основной, и резервный дозаторы по непонятной причине замерли.

Боже мой! Они не работали! Оба! Но я (и это самое удивительное, идущее вразрез с тем, что давно стало привычным) почему-то не ощущал ни тяжелого головокружения, ни удушья, ни страха, ни сильных болей в пояснице, то есть, целого комплекса неприятностей, связываемых с быстрым падением артериального давления вплоть до нуля.

Раньше в таких случаях медсестрам было достаточно замешкаться на пару минут, чтобы меня не стало. Но теперь, в тяжелейшее предутреннее время, когда даже самые стойкие из них «ломаются», если не заняты неотложной работой, всё завершилось благополучно. Невероятно!

Дозаторы не жужжат, но и я не загибаюсь! Я даже рискнул вывернуть шею настолько, чтобы увидеть расположенные сзади предавшие меня механизмы, но они действительно не проявляли признаков жизни!

Что-то молнией пронеслось в моей голове, теперь уже и не вспомнить. Удивление, сомнение, радость?

Больше, конечно, радость! Она оказалась даже чересчур бурной! Радость победы над опасной и непонятной болезнью, делавшей меня в течение двадцати пяти суток беспомощным инвалидом. И вот я держу давление самостоятельно, без лекарств! Я обхожусь без них! Значит, с этого момента я здоров!

Я торжествовал молча, умышленно не поднимая шума: зачем беспокоить медсестру, если она даже спит теперь, нарушая все инструкции. Ну, прибежит, обнаружит неработающий дозатор, перепугается вся, ведь раньше для меня это было смертельно… Пусть лучше поспит! Она, как и остальные, столько сил и своего здоровья отдала мне, что вполне эту мелочь заслужила! Если бы этой знаменательной ночью она не утомилась настолько, чтобы случайно заснуть, я и не узнал бы, наверное, что уже здоров!

Опять, напоминая о себе, зашипел насос, нагнетающий воздух в манжету на моей руке. Вот так этот злодей весь месяц мучил меня каждые пять минут, управляемый не устающим никогда «Сименсом», сдавливая руку над локтем, особенно тяжело во сне. Потом, когда накачает до боли, процесс пойдет обратно – маленькими порциями воздух станет медленно стравливаться, ослабляя хватку, а «Сименс» будет противно попискивать, мешая спать или сосредоточиться на интересной мысли.

Наконец прибор пискнет последний раз, но уже протяжно, и замрёт на несколько минут. Днем это, куда ни шло, но ночью – самое изощренное издевательство. Едва уснул, а тут – на тебе, он дисциплинированно качает, сдавливает, стравливает, пищит… Затем ты немного полежал, слегка успокоился, даже стал засыпать, а он снова заводит свою шарманку и повторяет всё сначала! А через пять минут – ведь не пропустит ни разу – опять разбудит своей тупой добросовестностью. И так всю ночь…

Мне сразу захотелось сорвать с себя все датчики, опостылевшие провода и трубки, почти месяц не позволявшие свободно ворочаться в постели… Дошло до того, что возможность хоть минутку полежать на правом боку и, тем более, на животе, стала для меня навязчивой, болезненной, но неисполнимой идеей, постоянно сверлившей мозг!

Даже присесть в кровати мне не дозволялось, ибо какой-нибудь провод оборвётся или трубка отлетит. Кому угодно со стороны могло показаться, будто всё это не так уж тяжело. Всё можно перетерпеть! Но мне хочется его спросить: «А вы сами пробовали когда-нибудь не замечать, как невыносимо зачесалось в носу или, скажем, ступня в ботинке? Это ведь тоже пустячок! Но он способен досаждать вам, подобно средневековой пытке. Он воздействует на вас не только физически, а давит на психику, непрерывно травмирует морально! Он, этот жалкий пустячок, способен превратить вашу жизнь в тяжелейшее испытание, заставляя забыть обо всём ином, нежели об этом ничтожном, но столь необходимом в данный миг, простите, почесывании. Но стоит вам снять ботинок, пусть это и не везде уместно, как проблема будет разрешена, и вы облегченно вздохнёте!»

У меня же получалось куда мучительнее. Почти месяц эти трубки истязали меня ежесекундно, мешая шевелиться, мешая хоть как-то помыться (я в них постоянно запутывался, особенно, правой рукой, упрятанной в гипс, который сняли лишь на двадцатые сутки!) мешая разгрузить постоянно соприкасающуюся с простыней спину. Под простынёй скрывался не самый обычный и достаточно мягкий матрас, а липкая от моего же пота больничная клеенка, покрывавшая плоское всегда холодное и жестко металлическое основание кровати, как составную часть моей жуткой камеры пыток! Временами мне казалось, будто спина давно превратилась в огромную кровоточащую мозоль, не дающую мне покоя ни днем, ни ночью.

– Помыться бы, девчата! Хоть слегка! Организуйте, пожалуйста! – умолял я всех подряд день за днем, на что реанимационные сестры всякий раз твёрдо отвечали:

– Пока нельзя, вы даже свеситься с кровати не сможете, но у вас же есть влажные салфетки? Прекрасное решение!

– Да, какое это решение? – огрызался я беспомощно, понимая, что они-то в моей беде повинны менее всего. – Знаете, в студенческие годы мой дружок изрекал почти то же самое: «Пусть, мол, моются те, кому лень чесаться!»

Это прескверное состояние ни за что не понять тому, кто каждую секунду, долго-долго не испытывал то же самое, что и я!

А дежурившая ночью медсестра Татьяна всё-таки не спала и скоро появилась в палате, сначала привычно прислушавшись к моему соседу, более тяжелому, потом поглядев на показания, выдаваемые его «Сименсом», зачем подошла и ко мне, но удивилась, обнаружив, что я не сплю:

– Александр Федорович! Что-то болит? Почему не спите?

– У меня праздник, Танюша! Просто невозможно спать!

Девушка хохотнула:

– Опять вы что-то хитрое придумали? Какой еще ночью праздник? Разве уже Новый год наступил!

– В самую точку! И не один-единственный, а, даст бог, еще много-много новых лет! Вы разве не заметили, Танюша, – дозатор-то отдыхает, а мне хоть бы хны! Кончилась моя кабала! Уйду я от вас теперь!

– Ой! Действительно! Надо же, я и внимания не обратила! Проморгала! – испугалась она запоздало. – И как вам теперь, Александр Федорович, без дафомина?

– Да ведь, всё отлично, Танюша! Потому и праздник! Свобода нас встретит радостно у входа! Забрали бы вы, наконец, все эти трубки да провода, будь они не ладны! А я хоть по палате побегаю!

– Нет уж! Пусть для начала Владимир Александрович на вас полюбуется! А вставать без него вам никак нельзя. Да вы и не сможете!

– Как это, не смогу? Ещё как смогу! – горячился я.

– Александр Федорович! Не советую даже пытаться! Вы долго лежали, потому и стоять поначалу не сможете!

Я, конечно, не поверил. И это оказалось по-своему интересно. Еще бы! Взрослый самостоятельный человек, по счастью, не получивший ранее опыта долгой вынужденной неподвижности, совершенно неожиданно для себя оказался не в состоянии предвидеть вполне очевидные метаморфозы, постепенно накапливавшиеся в его организме.

Действительно, когда утром Владимир Александрович, как всегда, подтрунивая над всеми и надо мной, разрешил мне очень осторожно, держась за кровать, испытать судьбу и встать на собственные ноги, я был потрясён: это мне не удалось. Ноги оказались столь слабы, что я, не успев за что-то зацепиться руками, оказался бы на полу, если бы сзади меня предупредительно не подстраховал могучий Владимир Александрович.

Неудачная попытка меня обескуражила, но и вызвала стремление разобраться в сути моей слабости. Собственно говоря, факт-то налицо, и его осталось лишь осмыслить. Выходит, всего-то за неполный месяц неподвижности многие мои мышцы стали непригодными для выполняемой ими ранее работы! Это же поразительно!

Так в чем дело?

Тут мне и вспомнился всем известный еще со школы Чарльз Дарвин, знаменитый ученый натуралист. Тот самый, в адрес которого уже полтора века раздаются самые абсурдные обвинения сразу же нажитых им врагов. Я-то всегда посмеивался над ними, но сам, к стыду своему, так и не догадался, что наиболее веские аргументы в пользу его теории каждый может обнаружить самостоятельно – просто, быстро и неопровержимо.

Если не вникать в подробности весьма толстых, очень интересных и насыщенных книг этого автора, то суть его революционной теории эволюции заключается в том, что наша планета Земля со временем менялась, и очень значительно, да еще по всем направлениям и параметрам. Мы не узнали бы свою Землю, если бы смогли вернуться назад на сто, пятьсот и, тем более, на миллион лет! Непрерывно менялось давление воздуха. Самым решительным образом менялся его состав. Трудно представить, что когда-то воздух совсем не содержал кислорода, без которого мы не жильцы. Менялась влажность, контур материков, рельеф и площадь суши. А уж температура вообще плясала, начиная от космического холода, до испепеляющей жары!

И вместе с этими параметрами были вынуждены меняться и все виды живой природы: и самые примитивные из них, и высшие растения, и животные.

Если изменения на планете оказывались резкими и недопустимо большими, то какие-то виды погибали. Некоторые всё-таки выживали, но среди них оказывались вовсе не сильнейшие, и даже не умнейшие! Выживали лишь те виды, которые, изменяясь и приспосабливаясь, сумели в наибольшей степени соответствовать новым условиям. Пусть при этом они становились маленькими, слабенькими, хиленькими. Кстати, именно такими были первые млекопитающие. В этом и заключается суть столь немилосердного к живой природе естественного отбора, обеспечивающего постепенное движение к совершенству.

Выходит, что с нами на Земле теперь живут лишь те виды, которым до сих пор как-то удавалось приспособиться, передавая нужные для выживания свойства от поколения к поколению и накапливая их. Стало быть, в самом начале выживания находились некие удачные особенности отдельных индивидуумов, позволившие им выжить. Затем эти особенности передавались потомству, накапливались и становились родовыми особенностями уже не отдельных индивидуумов, а целых видов.

Но насколько же быстро могут изменяться индивидуумы, приспосабливаясь к новой ситуации на планете?

Вот это-то, как раз, и есть самое удивительное! Если судить по мне, то всего за двадцать пять суток лежания изменения во мне оказались столь значительными, что к концу указанного срока я и стоять-то на ногах уже не смог!

Чудненько! А мы-то наивно полагали, будто на приспособление нам понадобятся тысячи лет и даже многие миллионы! Ан, нет! Оказалось, что организм непрерывно отслеживает изменения условий существования и без раскачки начинает приспосабливаться к ним. Чтобы соответствовать. Чтобы выжить самому и помочь выжить своему потомству!

Ведь как получилось у меня? Организм без помощи моего сознания быстро и правильно догадался, что в лежачем положении ноги ему не нужны! Стало быть, всё нужное и дефицитное для себя (кислород, кальций, энергетическое питание и пр.) можно перераспределить в пользу тех органов, которые нужнее. И коль уж у меня, лежащего, таковых органов почти не осталось (именно так решил мой приспосабливающийся организм), началась стремительная деградация всех мышц, костей, суставов, сухожилий, да и головного мозга. Всё это оказалось второстепенным, даже совсем ненужным! Одновременно стало слабеть сердце и легкие, ведь в кровати им не приходится работать на пределе! Можно и передохнуть!

Удивительно в этом вопросе лишь то, что нового-то я ничего не открыл! Каждому известно, что именно на свойстве приспосабливаться основаны любые тренировки организма. Вон как спортсмены, например, поступают! Они за счет частого повторения одних и тех же движений, делая их на пределе возможного, «убеждают» свои организмы, что условия работы и далее будут предельными, и напрягаться из последних сил придется именно этим мышцам, тренируемым сейчас. Так что, извольте! Должны соответствовать новым, пусть и искусственно созданным условиям!

Для меня же особенно интересно, что человеческий мозг, даже если он и выступает у кое-кого буквально в качестве субпродуктов, не используемый по прямому назначению, всё же составляет от одного до трёх процентов от веса его обладателя. Зато потребляет мозг невероятно много – четверть всего кислорода, солей, глюкозы и прочих ценных питательных веществ, в целом используемых организмом!

Отсюда следует и мораль, самостоятельно выработанная организмом человека: в первую очередь именно прожорливый мозг следует посадить на голодный паёк!

Вот те раз! Люди гордятся, что именно своим разумом отличаются от животных, но в действительности они, как оказалось, не очень-то стремятся отличаться от тех же, к примеру, обезьян, всячески экономя на собственном мозге!

Но не пугайтесь! Для большинства людей потеря головного мозга не так уж опасна. И не обижайтесь – я здесь ни при чём! Ведь многим людям, и даже совсем неглупым, мозг в полной мере нужен редко; только при решении новых и сложных задач. Поскольку эти люди чаще всего пользуются готовыми решениями более компетентных, более образованных и более сообразительных людей. Особенно в наше время, когда развит интернет, позволяющий, не думая, быстро отыскать и применить чужой опыт.

Выполнять же массу немудренных делишек, например, дойти до работы, доехать до неё или вернуться домой, вскопать огород или испечь пироги удаётся и без сложных размышлений. Конечно, ведь дорога хорошо известна, копать удаётся без напряжения головы, а для пирогов имеются давно освоенные рецепты, которые реализуются по пунктам, то есть, опять же, без подключения головы! Помогают инстинкты, как говорил Павлов! Условные или безусловные!

Ввиду этого организм человека, не занятого умственным трудом, быстро «понимает», что мозг для него весьма затратное, но бесполезное образование. Вот он без тренировки и дряхлеет, а, не получая к тому же нужного питания, становится неспособным функционировать достаточно продуктивно.

В этом сокрыто особое коварство природы. Жить без мозга люди могут лишь среди множества других людей, копируя их действия, но если однажды им придется самостоятельно решать задачу, пусть даже жизненно важную, и для этого потребуется напряжение всех сил, мозг с ней может и не справится, подобно моим подкосившимся без тренировки ногам. Следовательно, человек, надолго погруженный в трясину нетворческой рутины, рискует утратить свою способность мыслить! И это ужасно потому, что повсеместно так и происходит! А причина данной беды человечества в том, что в последние десятилетия основная масса людей, превратившись в «активных пользователей», перестала вырабатывать самостоятельно важные для себя знания и умения, а, вместе с тем, утратила способность самостоятельно мыслить. Круг замкнулся!

Мораль проста: люди, не тренирующие свой мозг постоянно, быстро его теряют! В этой истине я нахожу повод для собственной радости, поскольку с первых дней пребывания в больнице неутомимо занимал свой мозг хоть какими-то, пусть и не очень важными и не очень нужными, но творческими задачами. Я думал, я рассуждал, я спорил с собой и с воображаемыми оппонентами, я вспоминал, я что-то планировал и составлял впрок.

Пусть все мои темы безнадёжно перепутаны! Пусть в размышлениях меня шарахает из стороны в сторону! Пусть я во всём не прав, и кто-то обвинит меня не весть в каких грехах и искажениях действительности! Пусть! Всё это – три раза, пусть! Главное ведь для меня, что моя голова ежеминутно работает, не ленясь! Главное, чтобы мозги мои не засахарились!

И теперь надеюсь, мои принудительные занятия стали хорошей тренировкой для мозга, который травмирован инсультом и уже, я сам это замечаю, не способен в полной мере работать по-прежнему. Со всей очевидностью ухудшилась сообразительность, очень сильно подводит память – и оперативная, и долговременная – существенно село зрение. Теперь я плохо вижу и вблизи, хотя раньше плохо различал лишь удаленные предметы.

Как выяснилось при анализе деятельности космонавтов, в человеческом организме повезло лишь некоторым костям. Наше неглупое тело в процессе эволюции само рассудило вполне разумно: череп и ребра обижать нельзя, ведь они защищают от внешних воздействий мозг, сердце и легкие, без которых никак не выжить! Потому кальций и прочие нужности из этих костей изымать недопустимо! А все остальные кости как-то перебьются: если они станут хрупкими и сломаются, не велика потеря, ведь они не очень и нужны!

Вот и попробуй после этого отрицать, что при столь стремительном приспособлении моего организма к новым условиям превращение мухи в слона, или обезьяны в человека вполне возможно! Конечно, возможно! Если на это уйдет несколько миллионов лет, а не жалких двадцать пять суток, которые, как ни странно, и во мне многое изменили! Надеюсь, не безвозвратно!

38

«Что за чертовщина? – перетряхнуло меня, когда медсестра старалась сделать укол столь аккуратно, чтобы я не заметил этого. Но все-таки разбудила и, обнаружив это, тихим, по-женски ласковым голосом, успокоила:

– Всё, всё, Александр Фёдорович! Можете еще поспать! Ещё совсем рано!

Однако утраченный сон не возвращался: перед глазами навязчиво скакали, одна за другой, сцены приснившегося шабаша, погруженные от края до края в полутемноту. Желто-оранжевые проблески периодически выхватывали кого-то из мрака, усиленного клубами почти живого дыма, тягуче заволакивающего пространство.

Охваченная взглядом обстановка воспринималась зловеще, оттого меня сдавило предчувствие беды и возникло желание если не убежать, то хотя бы спрятаться.

Между тем, картина непрерывно менялась. Что-то странное происходило здесь, требующее внимания и понимания. Преодолевая животный страх, связанный с неопределенностью моего положения, я, таясь, присмотрелся к действующим лицам этого кошмара.

Посредине в отблесках мерцающей подсветки от тлеющего костра сидя вели беседу черти: голые, черные, не волосатые, а блестящие, в дыму, но без обязательных, как мне представлялось, рожков.

Чертей было много, а я, не в силах побороть свой озноб и, весьма опасаясь, как бы меня не обнаружили, сосчитать их всех не смог. Кто-то из чертей иногда выныривал из темноты или погружался в неё обратно, кто-то пересекал сцену в ее глубине. Там всюду творилось что-то неясное.

Постепенно в этом «аду» я освоился, видя перед собой всё больше и разбирая сопутствующие шабашу речи. И тогда моему удивлению не оказалось предела, но ужас, еще больший, чем ранее, так сковал мою бедную психику, что я смотрел на происходящее, не в силах в этом разобраться, и думал лишь о своей несчастной судьбе.

В центре, опираясь друг на друга, кто боком, кто спиной, по-царски раскинувшись, вольготно восседали четыре Путина, но не одинаковые. У одного были странные уши, не как у остальных; у другого казалась ненормально вывернутой нижняя губа. Тот, что сидел ближе к центру, сцепил в замок на колене свои страшные толстые пальцы, каких нет у других, и ритмично покачивался взад-вперед. Последний Путин поражал широченными лоснящимися скулами, вылепленными заодно с глазницами Чингисхана…

«Чёртова мистика!» – продолжало трясти меня от подобного соседства.

– И как там наши выборы проходят? Голоса хоть сосчитали? – спросил один из Путиных.

– А на фига их считать? – как всегда нервно и отрывисто выкрикнул чёрт-Жириновский. – Никогда не считали и сейчас не будем! Напишем, сколько надо! Кто проверит?

– А сколько надо? – спросил чёрт-Зюганов. – Ведь Владимирам Владимировичам надо писать по полной! То есть, сто процентов «за»!

– Ну, да! Сто процентов и напишем! Конечно, сто процентов! – заверещал чёрт-Жириновский, словно ему в тот миг глубоко сверлили голый зад. – И ни пяди меньше! Ни пяди!

– Так-то так! Кто же из нас против такого расклада? – подтвердил рассудительный чёрт-Зюганов. – Вот только трудности в связи с этим наметились. Их ведь четыре! – чёрт-Зюганов уважительно мотнул головой в сторону Путиных. – Значит, требуется четыреста процентов!

– Ну и что? – рявкнул затаившийся в стороне черт-Володин. – Эллочка нам напишет, сколько надо! У неё же электронный подсчёт голосов! Так ведь, Эллочка? – подлизнулся черт-Володин к чёрту-Памфиловой, мгновенно состроившей страдающую за весь мир мордочку и привычно хлопавшей невинными глазками. – А моя Дума, то есть, Государственная, всё подпишет, всё поддержит, всё подголосует! Вы и не представляете, какой у меня в этом деле опыт наработан, – еще с Саратова! Там всегда голосовавших за меня получалось значительно больше, чем жителей области! И ничего – арифметика терпела!

– Вы не волнуйтесь, Владимиры Владимировичи! Мой Совет Федерации тоже некоторый опыт имеет. Да и в советские годы я времечко не теряла! Потому меня на Кипр послом и сослали! – встряла в разговор густо накрашенная чёрт-Матвиенко, прятавшаяся ранее в глубине сцены.

– Ну, да! Ждите! На Кипр ее сослали! Будто у нас на курорт когда-нибудь ссылали! Пустили козла… или козлу… Черт вас, рыжих, разберет! – распалился чёрт-Жириновский, но, спохватившись, сориентировал коллегу. – Впрочем, ты пиши, пиши, рыжая! Лишним не будет!

– Так нельзя! – не согласился чёрт-Зюганов. – Ведь могут и посчитать! А нам теперь шум не нужен, ведь Трампа этого не разберешь! То ему так нужно, то эдак! Вон до него был, который негроидной расы, постоянно нам подыгрывал, постоянно помогал! А этому еще учиться, учиться и учиться, как завещал великий Ленин!

– Что значит, могут посчитать? – взвился чёрт-Жириновский. – Кто из них теперь считать умеет? Что мы зря всех недоучками-бакалаврами сделали? Вон, Ливанов, настолько замучился всех в идиотов превращать, что самого менять пришлось – в последнее время совсем чокнулся, если его внимательно послушать! Так что, не трясись, Геннадий Андреевич, не смогут они сосчитать то, чего больше пяти! Да и кто им позволит? Терроризм! Экстремизм! Национализм! Коммунизм! Мы им такое напишем! А наши Патрушевы, Колокольцевы и Коноваловы всё, что надо, то и расследуют; куда надо, туда и заведут; кого надо, того и упакуют! Зря мы их так жирно кормим, что ли?

В это время другой Путин стал терять терпение:

– Так что, клоуны? Получу я от вас конкретный ответ, наконец?

– Какой ответ? Какие клоуны? – взвился оскорбленный произнесенной правдой чёрт-Жириновский. – На себя посмотри сначала! Сам-то не клоун, что ли? Если бы мы в твоём спектакле не участвовали, кто бы тебя избирал?

– Молчи, дурак! – огрызнулся один из чертей-Путиных. – Спектакль не мой! Скоро настоящий режиссёр вас всех заменит… А то в последнее время ваши роли даже бакалаврам стали понятны!

В тот ужасный миг я встретился глазами с огромнейшим и свирепым чёртом-Валуевым, усилившим мою нервную дрожь, и догадался, что меня заметили и разоблачили. Я взмок от страха до самых костей, но напоследок героически выкрикнул:

– Что вы здесь творите? Народ свой пожалейте, ироды! Вы же всякие выборы превратили в завлекательные конфетные фантики, в которые тайно своё старое дерьмо заворачиваете! Наш народ победил фашизм в Германии, победил его в Европе, а вы что нам прививаете! Ведь половина народа давно мечтает от вас избавиться!

– А вот и гости дорогие пожаловали! – усмехнулся мне в ответ чёрт-Валуев. – Да еще, смотрите, как красиво выражаются! За всё это, мил человек, я тебя сейчас такой заботой окружу, что ты и не пикнешь!

Он сжал меня своими клешнями, словно тряпичную куклу и, не обращая внимания на громкий хруст моих костей, принялся завязывать в узел.

– Он всё подслушал! Он нас выдаст! – испуганно заверещала чёрт-Памфилова, и ее острые длинные зубы впились мне в ягодицу.

Я отрывисто вскрикнул, тяжело задышал и открыл глаза – надо мной со шприцем склонилась медсестра Катя – однако я не проснулся, опасаясь быть поддетым чертями на рога, потому отчаянно дернулся, постарался отскочить в сторону, но был решительно прижат Катериной к постели:

– Тихо-тихо, Александр Федорович! Совсем ведь не больно! И что это вы так разбушевались? По всему видать, на выздоровление пошли! Если хотите, можете ещё поспать, ведь рано совсем; только шесть часов!

Очумело вращая глазами и головой, тяжело дыша, я стал медленно осознавать, где нахожусь, и, лишь поверив в свою безопасность, несколько расслабился. – «Неужели всё обошлось? Если опять такое приснится, то второго инсульта не избежать! Надо же! Никогда ничего подобного даже в уме не держал! Игра больного воображения!»

– А что на свободе новенького? – машинально поинтересовался я у Катерины.

– Да ничего, пожалуй! Всё – как всегда! Разве вот, о досрочных президентских выборах вчера объявили! – прощебетала Катя милым голоском.

«Это уж слишком! Прямо-таки, телепатия во мне проснулась! – подумал я, снова дрожа всем телом. – Вот уж этого добра мне совсем не надо!»

39

Следующий день стал для меня особенным, а, возможно, и самым важным в жизни. Наконец-то я, с наилучшими пожеланиями от всего персонала, с которым за трудный для меня месяц близко сошёлся, простился весьма тепло, хоть и без оркестра, и покинул реанимацию, чтобы пока, до обретения полной от медицины независимости, закрепиться в палате неврологического отделения.

Напоследок врачи и сестры, собравшись по такому случаю вместе, подарили мне наиболее ценное пожелание реаниматологов:

– Вы уж к нам, Александр Федорович, больше – ни ногой!

– Будет исполнено! А вам всем полновесного счастья! Спасибо вам всем, дорогие мои! – пожелал и я, и про себя подумал. – Теперь уж, точно, всё! Я действительно вырвался из пут отделения реанимации и интенсивной терапии, которое едва не оказалось последним моим пристанищем на этом свете! Пришла пора вступать в настоящую новую жизнь!

40

– Везет же людям! Кого-то даже здесь в персоналках возят! – весело прокомментировал паренёк с повязкой на носу, опоясывающей голову, из моей новой палаты, в которую меня лифтами и коридорами доставили в кресле-каталке.

«Вот и пошёл отсчёт новой жизни!» – удовлетворенно констатировал я, здороваясь с присутствующими в палате, где кроме кровати, к которой меня подвезли и предложили перебраться на нее самостоятельно (для меня это прогресс!), имелось еще семь обитаемых мест. Все они оказались заняты. Рядом с одной из кроватей, склонившись к лежавшему на ней парню, сидела, чуть сгорбившись, молодая женщина, всем своим видом демонстрируя, что кроме него она не видит и не слышит никого на свете. Они негромко о чём-то переговаривались.

– Всех приветствую! Моя фамилия Белянин. Зовут Александром Федоровичем. А с вами, товарищи, думаю, познакомимся по ходу!

– Вообще-то, товарищей здесь нет! Мы – господа! – среагировал сосед, кровать которого стояла у той же стены, что и моя.

– В этом не сомневаюсь, но пока я представился только товарищам! – парировал я.

– Если так, то я Василий! – отрекомендовался господин. – Надолго к нам и с чем?

– Инсульт был, да не весь пока сплыл! – усмехнулся я. – Но, врачи торопят! Говорят, что мой отпуск на исходе!

Василий не стал что-либо уточнять. Не дал и мне возможности расспросить его подробнее. Он, казалось, странным образом замкнулся, ушёл в себя, но через минуту вдруг запричитал, не обращая внимания на меня и окружающих:

– Вот живешь, живешь! Справляешься, преодолеваешь и, себе же наудивление, ничего не подозреваешь о том, что может случиться в следующий миг! Ни ухом, ни рылом! И однажды – бац, и ты готов! В полном дерьме! И всё в твоей жизни вверх дном! И не исправить, и заново не начать. Ужас! Но даже он, этот ужас, ничего не изменит, поскольку безнадежно опоздал! Сколько ни пыхти, и впрямь всё пропало! Жизнь моя, вся горбатая, и вся за спиной! И новенького в ней ждать бесполезно! Тоска!

– Образно обрисовали! – поддержал я. – Но чересчур уж безнадежно. А почему так?

Сосед смолчал, отвернувшись после своего монолога к стене. Потом я еще не раз замечал, как он уходил куда-то, как лениво и неаппетитно ел больничную кашу, как зло, со всего маху, валился на скрипучую кровать, но больше не философствовал. Он совсем потонул в своём странном внутреннем мире, в который никого не впускал.

Полежав немного, я принялся ходить по палате, надеясь после некоторой тренировки выйти на оперативный простор, в коридор, что в первую очередь определялось отсутствием в палате элементарных удобств. Но то, что я называю ходьбой, таковой пока не являлось. Это было нестерпимо медленное перенесение себя с одной ноги на другую, от одной опоры к другой. И хотя оно вызывало одышку и головокружение, я не намеривался сдаваться, не присаживаясь для начала минут по пять, потом и по двадцать пять, вышагивая туда-сюда.

Шажок, потом другой! Стоим! Отдыхаем! Шажок, опять другой! Стоим! Снова всё сначала. Еще один, еще другой! Тем не менее, пусть медленно, но в этом деле я всё же продвигался вперед. А, значит, к новой жизни, независимо от того, какой она окажется и по длительности, и по своему содержанию.

Тащиться вдоль коридора было веселее. Во-первых, не приходилось часто возвращаться на исходный рубеж, как в палате; во-вторых, всюду тенями бродили занятные больные и стремительно порхали озабоченные медсестры, важно вышагивали посередине врачи. В третьих, на стенах красовались информационные стенды, призывающие мыть руки перед едой, пугающие таинственным СПИДом, воспалением легких и гепатитом «Ц». Всё это, конечно, мне пришлось перечитать много раз, от безрыбья, измеряя длину коридора мизерными шажками. Для тренировки памяти кое-что выучил наизусть.

На следующее утро вместо зарядки я дерзнул спуститься по лестнице и даже осилил целый пролет, победно прошелся по чужому коридору и вернулся к себе в палату. На это ушло сорок минут! Довольный собой, но основательно вымотавшийся, я тут же уснул. Не знаю, сколько времени прошло, когда меня бесцеремонно разбудила невропатолог:

– Кто здесь Белянин? – ей указали; она подсела ко мне. – На что жалуетесь? – докторша для больных представляла собой своеобразный возбудитель смеха, который из такта всем приходилось подавлять: совсем молоденькая, она, видимо, для солидности давила голосом, отрывисто и бесцветно, тщетно стараясь произвести внушительное впечатление.

– Всего и не перечислить! Например, чай всегда холодный! – ответил я, едва не засмеявшись от своих наблюдений.

– Про чай расскажете не мне! – пресекла она мой насмешливый настрой. – Поднимите рубашку! Выше! – и долго рисовала на моей груди ногтем прямоугольные решетки, своими руками больно сгибала мои ноги в коленях, просила повертеть головой в стороны и к подбородку, поводить глазами вослед ее молоточку и, наконец, приказала встать, уточнив, справлюсь ли я без посторонней помощи?

Она занималась со мной с полчаса, демонстрируя всё, что знает и умеет с прилежностью, достойной школьницы-отличницы, но под конец всё же удивила:

– У вас, больной, всё хорошо!

– Этому я бесконечно рад, но как-то странно! В реанимации мне говорили, будто болезней у меня, как игрушек на новогодней елке! Вон, даже гипс всего несколько дней как сняли. Но вам – спасибо! Значит, больной здоров? – уточнил я.

– Нет, больной не здоров! – обиделась молоденькая докторша. – Вы пока нуждаетесь в лечении, но не в стационаре. Так что, завтра – на выписку! Я вам всё распишу, чтобы дома самостоятельно выполняли упражнения и принимали лекарства. Вопросы есть?

41

На оставленный после ухода докторши стул рухнул не пожилой, но совсем седой сосед по палате, назвавшийся Виктором.

– А по отцу? – уточнил я у него, однако собеседник отмахнулся, давая понять, что и этого достаточно.

– Завтра домой? – спросил он утвердительно, с завистью в голосе и мечтательным тоном. – А в богадельне-то давненько? Слышал я, будто целый месяц? – он перекосил лицо, что могло означать нечто совершенно неприемлемое для него. Потом сам за меня и ответил. – Я бы с ума сошёл!

– Может, и я уже сошёл, если было с чего сходить!

– А где работаешь? – поинтересовался Виктор, а когда узнал кое-что обо мне, надумал поговорить.

Я давно замечал, что слово «профессор» на многих людей действует магически, поскольку они приписывают данной категории работников некие сверхординарные способности, хотя этого-то у них, как правило, и нет. Кто такой профессор? Обычный учитель, только более высокой квалификации, нежели остальные, вот и всё.

– Ты слышал? – поинтересовался Виктор заговорщически. – Говорят, будто большевики тогда царскую семью не шлёпнули? И все они потом долго жили. Как считаешь, возможно?

– Послушайте, Виктор! Что толку спрашивать меня о моем мнении? Мне свидетелем тогда стать не удалось, и я знаю не больше, нежели способен узнать кто-то другой, имеющий мозги?

– Э, нет! – Виктор активно возразил, давая мне понять, что ему интересно как раз то, что думаю я. – Ты же профессор! Значит, должен знать!

Последний аргумент вообще выглядел смехотворно! А если я не историк, не архивный работник, не археолог, не политик, наконец? Если я обыкновенный технарь? Да и кто мешает тебе самому узнать по интересующему тебя вопросу больше, нежели смогу это сделать я?

Ох, уж эта опора русских людей на любые авторитеты, часто ненадёжные и липовые, но закрепленные громкой должностью! Если я соловьем подпою ему в том вопросе, о котором он где-то уже поднабрался информации, то он меня непременно зауважает. Предполагаю также, что стоит мне промахнуться, как он превратится в человека, которого я якобы оскорбил! Чем? Да тем, что не поддержал его «мнение»! А есть ли оно, и с чего ему взяться, этому мнению?

Соседу следовало для начала собрать разнообразную информацию по своему интересу, переработать ее беспристрастно, а уже потом делать какие-то выводы. Но в данном случае как их сделать, если достоверная информация уже лет сто покоится в чьих-то надежных руках, а в нашем распоряжении лишь всякая туфта? Коль раньше те секреты не обнародовали, с какой стати сделают это сейчас? Не отрицаю, может и появился у них некий интерес или условия изменились, но я-то в этом деле опять же ни бельмеса не смыслю! Вот и отвечай ему теперь, коль уж попался:

– Если вам столь важно, что именно я думаю по этому поводу, то извольте!

– Конечно, интересно! – поддакнул Виктор.

– Ладно! Вот только меня больше занимает совсем другой вопрос, поскольку он сильнее влияет на нашу жизнь. Что же касается вашего вопроса, то я кое-какие материалы на эту тему действительно читал. Походя читал и, сознаюсь, с некоторым интересом! Так вот, совмещая всё это (разумеется, после отсеивания того, что я считаю дезинформацией) с моим представлением о той эпохе, о личности Ленина, Сталина и об интересах страны, я давно пришёл к выводу, что у Советов не было жгучего интереса избавляться от отрёкшегося царя и членов его семьи!

– Но у Ленина-то такой интерес был! – возразил Виктор. – Прежде всего, месть! Кровная месть за любимого старшего брата Александра.

– Согласен! Такой интерес был! Тем не менее, Ленин, обладая трезвым умом и заботясь о своём детище, о созданной им Советской России, совершил, как мне по многим сведениям представляется, очень целесообразный обмен царской семьи на прекращение убийственного германского наступления на Москву. До нее оставалось километров триста, и никаких препятствий! Конец маячил для молодой и неокрепшей республики! Если судить по общедоступной истории, то именно на это время приходится подписание с германцами, так называемого Брестского мира, официальная суть которого такова – наши западные земли в обмен на прекращение наступления Германии и выход ее из войны против нас. Это официальная история, но я думаю, что она кое-что умалчивает! Думаю, с известной частью земель Белоруссии, Украины и Молдавии немцам вполне могли отдать и всё царское семейство!

– Да, бог с вами, профессор! Зачем оно немцам?

– Это просто! Царица была немкой, ее дочери – германские подданные, у Николая в Европе имелось множество здравствующих венценосных родственников, которые волновались за судьбу Романовых! Если же всё было иначе, то я не смогу объяснить, почему германцы всё же остановились, а не дошли до Москвы? Впрочем, есть неплохо обоснованный, на первый взгляд, другой вариант, в соответствии с которым семья была спасена, но не передана немцам, а расселена врозь по разным городам Советской России, где спокойно жила под чужими фамилиями. А царевич Алексей вообще находился под присмотром Сталина и при нем же поднялся на должность министра, а потом двадцать лет возглавлял Совет Министров. Если без подробностей. Нам трудно это опровергнуть, трудно и подтвердить! Хотя оно вполне вписывается в мое представление о гуманности Сталина!

– Но тогда, как ты сам сказал, непонятно, что же остановило наступление немцев на Москву? – справедливо поддел меня Виктор, но, чтобы мне не пришлось оправдываться, добавил. – А еще говорят, будто за этим освобождением стоят царские миллионы, переданные Николаем перед войной на хранение в США. Говорят, все документы тогда были оформлены на сто лет, а в них прописана абсолютная обязательность возврата золота. Да еще и с процентами! – почему-то шёпотом добавил Виктор.

– Я слышал об этом. Но если и так, кто же нам то золото вернет? Об этом даже говорить нет смысла! Потому решение Николая сохранить деньги в далеких Штатах мне представляется весьма недальновидным. Пустил козла в огород! Такие деньжищи вернут лишь под угрозой разгрома, что не реально по отношению к США ни тогда, ни сейчас!

– Да, уж! Здесь ни мытьем, ни катаньем!

– Впрочем, все наши догадки связаны с тем, что царскую семью не расстреляли. А если ее расстреляли? И такое вполне могло быть, поскольку в Москве в это время эсеры подняли вооруженный мятеж против большевиков, то есть, против Ленина, арестовали Дзержинского, обстреливали из орудий кремль. Большевики тогда держались на честном слове. Потому Уральский Совет, состоявший сплошь из эсеров и находившийся во враждебной конфронтации с большевиками, вполне мог расстрелять царскую семью. Назло большевикам. Убили ведь для этого посла Германии Мирбаха, убили и Романовых, то есть, родственников кайзера, – всё к одному! Лишь бы не допустить мир с Германией. Почему бы не так?

Я и не заметил, как к нашему разговору стали прислушиваться и подтягиваться другие больные. Один из них, улучшив момент, уточнил у меня:

– Так какой же вопрос, интересно, вы считаете более важным?

– Ну, господа! Как полагают в кругах, близких к помешательству, эта тема явно не для больных неврологического отделения! – хотел отшутиться я, но не удалось, поскольку, как выяснилось, интерес действительно оказался общим. «Еще немного и придется мне отвечать за все грехи советской власти! Только диспута мне и не хватает! Одно дело, время в палате коротать, болтая о том, о сём, и совсем уже другое – откровенничать, неизвестно с кем! Не то чтобы страшно, ничуть, но совершенно бесполезно, поскольку аудитория неизвестна и непонятна! Тогда, зачем мне это?» – решил я.

– Да мы, как будто, и не психи! – вступился кто-то за всех.

– Вот именно! Потому и предлагаю, господа, отдохнуть! – сделал я еще одну попытку увернуться от бессмысленного публичного выступления. – Лично я уже устал! Так что, прошу отпустить меня с миром!

Неудовлетворенный народ с характерным бормотанием рассеялся и принялся по два-три человека что-то горячо обсуждать в разных углах палаты. Я же прилег, решив расслабиться перед обедом, а потом опять выдвинуться на тренировку ослабевших мышц. Всё-таки и это не вышло, ибо Виктор, удостоверившись, что мы остались в одиночестве, тут же пристал с прежним вопросом:

– Может, продолжим, профессор, пока никто не мешает? Про самый важный вопрос.

Я не ответил, демонстративно закрыв глаза, а сам подумал: «Кто же знает, какой вопрос сегодня самый важный? В любом случае, смешно же я буду выглядеть, если стану обсуждать это с каждым встречным и поперечным! Уж лучше сам всё обдумаю – и интереснее, и время веселее пройдёт!»

Виктор либо не воспринял мои закрытые глаза в качестве очевидного отказа на его предложение, либо его допекло собственное долгое молчание, потому он стал атаковать меня вопросами. Пришлось мне демонстративно, якобы в туалет, выдвинуться на прогулку раньше намеченного времени.

Я с большим напряжением поднялся и сел на край кровати («насколько тяжело это даётся!»), передохнул полминуты, зачерпнул ступнями тапки и медленно, будто всё ещё тяжело больной, поплёлся по намеченному маршруту, машинально обдумывая затронутый до этого вопрос.

«Если уж о чём-то говорить, то нет теперь вопроса важнее, нежели спасение страны!» – ухватил я сразу главное, давно мне понятное, которое лишь постороннему может показаться излишне возвышенным, манерным или надуманным. Но я-то говорил сам с собой, прекрасно сознавая, что в этом случае мне пыжиться не резон.

Я действительно всегда остро чувствовал происходящее в стране и в мире; вот и теперь мне абсолютно ясно, что страна вплотную подошла к той грани, после которой ее может не стать завтра или послезавтра.

– Кто всерьез, покажите мне его, сознаёт, что все последние столетия превратились для нас в непрерывную борьбу за выживание, хотя это, в общем-то, и не скрывается? Сначала наемные враги извели наших, а не каких-то иностранных, как нам с детских лет внушают, Рюриковичей, одного за другим. Потом усилиями внутренних же врагов вместо убитого ими Ивана Грозного внедрили на трон Московии, едва пережившей великую смуту, английских ставленников Романовых, начиная с богом обиженного Михаила. Когда со временем и среди Романовых нежданно-негаданно и неизвестно откуда появлялись национально-патриотические самодержцы, с ними безжалостно расправлялись и опять ставили своих послушных протеже. И ведь это по сей день продолжается!

Ярким примером стал молодой Петр Первый, однозначно подмененный после возвращения из Великого посольства черт знает, на кого. Перед этим поляки, коварно навалившись, истребили спящую русскую пехоту (стрельцов), чтобы она не воспрепятствовала иноземному заговору. Новый «Петр» сразу перебил всех своих родных и знавших его лично. Как такое понять? Все должности заняли иноземные друзья нового царя, в основном, голландцы, во главе с прославляемым даже теперь Лефортом. А русские-то где? Разве это не иностранное завоевание государства? Разве это не захват власти в стране, чтобы рулить в нужном Англии направлении?

При «Петре» сразу стало насаждаться пьянство и курение, за которое раньше на Руси, между прочим, казнили. Одновременно стали бороды у знати и купцов насильно сбривать, хотя это испокон веков считалось невыносимым унижением. Правда, скоро бороду опять разрешили, но только после уплаты за нее ежегодного налога. Огромного налога! Крестьянские же бороды не трогали, но те бородачи, которые приезжали в город продавать свои товары, платили за нее копейку. Цена ей была тогда немалая, потому многие крестьяне перестали заниматься торговлей! Но выручка в казну потекла!

И стал на нее «Петр», до того неистово боявшийся воды, строить свой флот! (Где логика?) И пушки отливать! И так он со всеми соседями развоевался, что успокоил свой воинственный пыл, когда в стране мужиков не осталось, поскольку все они под его началом геройски полегли. Да еще, говорят нам нынешние специалисты, полегли они почему-то за интересы других европейских стран!

И всё новоявленному Петру сошло с рук! Более того, наши «историки» до сих пор не только подло молчат о фактической сущности того царя и о его делах, но урода-самозванца еще и Великим называют! (Этот новый «Петр» и впрямь был физическим уродом: рост более двух метров, стопа тридцать седьмого размера, немыслимо огромные ладони, крохотная голова…).

Вот только до Великого посольства молодой Петр был совсем другим! Всё это, куда ни шло, если бы новоявленный Петр страну так безжалостно бы не гнобил! Впрочем, что заслужил он, то в итоге сам и получил! И та безродная чухонка, которую он короновал (невиданное дело!), застуканная им со шведским подданным, его же и спровадила на тот свет! А голова наглого шведа, мимо которой Катерине пришлось еще долго ходить, не только Катерину не устрашила, а, судя по всему, напротив придала ей решимости немедленно извести своего супруга, опасно изменившего к ней своё отношение.

Другим примером расправы над государями-патриотами стал по-настоящему русский, хотя и рожденный от немки, невероятно прогрессивный Павел Первый, убитый на английские деньги, как только он переориентировал торговлю России с Англии на Францию и решил совместно с Наполеоном отобрать у Англии ее благодатную Индию. При этом Павла, принесшего России за четыре года больше пользы, нежели его странным образом прославленная подлыми историками мать-немка Екатерина Вторая за тридцать четыре года правления, до сих пор те самые историки выставляют в самом дурном свете!

Сколько же вранья нам до сих пор всучивают, начиная со школьных учебников, в виде так называемой официальной исторической науки!

Можно легко понять, с какой целью порочили Павла сразу после его зверского убийства в собственной спальне, но зачем о нем продолжали говорить гадости и в советское время, и теперь? Вот это можно объяснить лишь одним способом: наши «великие историки» ничего в своих представлениях не поменяли, продолжая исполнять песенку, слова которой сложены в далекие царские времена!

Возможно, сами они что-то и понимают, но выполняют, как и тогда, указания небезызвестного мирового правительства, представленного в те века королевской семьей Англии! Посмотрите сами! По-прежнему эти псевдоисторики питаются лживыми трудами о нашей истории наёмников Шлёссера и Миллера, с которыми боролся Ломоносов и даже был приговорен за это к смертной казни.

Эти «труды» Шлёссера и Миллера по своей сути до сих пор являются мощным идейно-психологическим оружием против русского народа, представляя его исторически недоразвитым. А послушные горе-историки так и применяют это оружие против своего народа, который, видимо, вследствие действительно потрясающей своей необразованности, их за это жирно кормит, как когда-то кормил и пригретых здесь придворных уничтожителей нашей истории Шлёссера и Миллера.

«Впрочем, почему должно быть иначе, если цели мирового правительства и способы их достижения с тех пор не сильно изменились!» – закончил я эту тему, добравшись, наконец, измочаленный непривычной физической нагрузкой до своей кровати.

К моему удивлению, за время моей коридорно-лестничной тренировки мужики в палате ничуть не успокоились и проводили меня столь заинтересованными взглядами, что я поначалу даже удивился, чем же вызвано ко мне их внимание? Как будто все вопросы мы разрешили!

Когда я улегся, тяжело переводя дух, один из бедолаг подошел ко мне поближе:

– Профессор! Ты особо на нас не серчай…

– Если угодно обратиться, то, пожалуйста, – Александр Фёдорович! – оборвал его я, поскольку не терплю обращения по должности. И чересчур уважительное «профессор» вне вуза у меня болезненно ассоциируется с прижизненным памятником. Не рановато ли?

– Ладно! Пусть будет так! Только завтра-послезавтра ты уйдешь, а нам немало выяснить приспичило… Мы понимаем, что с твоими болячками тебе не до нас, но, может, кое-что… Ну, то да сё, а?

– Вы меня за штатного лектора принимаете? – усмехнулся я, но заметил, что и остальные глядят с наивной надеждой, потому отказать не смог. – Вас-то как величать? – обратился я к нему.

– Зови меня Андреичем! Как все зовут!

– Хорошо, Андреич! Еще успеете меня выжать, но для начала пообедать бы, а потом и отдохнуть! Договорились? – спросил я таким тоном, что все сразу согласились и в ожидании обеда занялись своими делами, прежде всего торопливым выяснением, у кого есть сигареты, чтобы продолжить обсуждение животрепещущих проблем в туалетном дыму, откуда чуть ли не шваброй их постоянно провожает ворчливая санитарка.

42

После обеда, не заходя в палату, я опять долго шагал по коридорам, а когда вернулся в палату, дискуссия оказалась в таком накале, что на меня даже не взглянули. Я с облегчением плюхнулся на кровать и закрыл глаза, так что дальнейшие баталии воспринимал лишь на слух.

– Они же совсем совесть потеряли! – горячился кто-то справа.

– А я думаю, они своей совестью настолько дорожат, что просто редко ею пользуются! – ответил ироничный голос с противоположной стороны. – Ведь это такая штука, которая всю душу высверлит, болеть станет, но не позволит человеку подлость совершить! Вот, я репортажик как-то по телику смотрел. Он о враче, который на свои деньги лечит бомжей! О! Если бы видели, как они его боготворят… Я думаю, что его-то и следует назначать министром здравоохранения. Он себя уже показал, такой человек порядок наведёт! Ведь у него совесть есть! А это вам не честь, которая теперь легко продаётся и покупается! Вон, коли есть большие деньги, то будут тебе честь оказывать все твари ползучие! А совесть, это когда не деньги, а душа болит! И не от заботы о себе, а о других людях! Упырям этого не понять!

– Да что там! – вмешался хриплый голос. – Вокруг меня всегда много хороших людей. Действительно хороших! Они и работают честно, и о семье у них забота, и дети умницы, и плохого слова от них не услышишь, не то чтобы какую гадость сотворили… Всё хорошо, да не знаю, как это объяснить… Помнишь, раньше ведь как говорили: «Не бойся врага – в крайнем случае, он тебя убьёт! Не бойся друга – в крайнем случае, он тебя предаст! Но всегда бойся безразличных – именно с их молчаливого согласия происходят все беды и все подлости на Земле!»

– Ну, да! И помню, и с сутью согласен! – подержал тот, который горячился по поводу утраченной совести.

– Так вот! Почти все те люди, которых мы по привычке порядочными зовём, не просто к стране своей безразличны, они ведь ее добивают! Они же, знаешь, как говорят? «Пусть будет, что угодно, лишь бы не война!» А разве ее нет? Разве нас не убивают миллионами? От голода, болезней, от того, что обобрали, унизили, из квартиры выгнали, на работу не берут, ибо всё производство, все советские заводы гады местные на металлолом извели! Разве это не война? Вот-вот и территорию нашу отнимут, как и всё отобрали! И при этом бараны ещё твердят, будто всё теперь хорошо! Видите ли, Путин им особенно нравится, сотворивший из страны руины и усевшийся на них сверкать своей лысиной! Узкоглазым до самого Урала всё продал под басенки о территориях опережающего развития, теперь продаст всё, что с этой стороны Урала не растащили, а сам поселится в Московском княжестве, под себя созданном, или в Сочи, смотря, где америкосы ему разрешат!

– Да полно тебе городить! Нормальный он мужик! Всем улыбается, а если надо, так матюгнуться может! Свой человек! Вот ты нам точно мозги пудришь! Говоришь, порядочные, а нас добивают! Разве такое возможно? – засомневался голос справа.

– Сам-то я это понимаю, да объяснить затрудняюсь! – сознался хриплый. – Хотя всё просто! Но те, о ком я тут говорю, нас никогда не поймут. Умышленно не поймут! Им это не с руки! Защищая свой мещанский образ жизни, они будут до конца отстаивать своё право нас высасывать!

Я тоже силился его понять, ведь что-то хочет до всех донести. Чем разрушают нашу жизнь эти, как их «хриплый» называет, порядочные люди? Видно, наше непонимание есть результат вдавливания в людей неких штампов, которыми они и думают, и выражаются. Ведь давно разучились думать самостоятельно, лишь повторяют, что в новостях увидели, где-то прочитали, где-то слизали, приняв эту чушь за своё, как они гордо заявляют, мнение! А какое, к черту, мнение, если они ничего толком не знают ни о чем, а думать самостоятельно боятся – как бы их не высмеяли за неудачные идеи!

– Так чем конкретно они страну губят? – гаркнул кто-то от окна.

– Чем, чем? – стал распаляться «хриплый». – Валюту за границу вывозят? Вывозят! Что это, если не вредительство? Тебе мало? Экономику на корню рубят! А жоповозки их иностранные повсюду – это не вредительство? А куда жопы свои любимые они на американских самолетах возят? По меньшей мере, в Турцию! Опять же – все наши деньги нашим врагам перекачивают! Разве это не вредительство? Возьми всех этих распрекрасных врачей, учителей, профессоров – они же не только молчат, но еще и помогают жирным упырям, стараются им угодить, разрушить и образование, и здравоохранение, и все остальное! А выборы чего стоят? За кого они голосуют? За нашу погибель! Да еще повторяют, больше не за кого? Сволочи! А менты, а суды, а банки, а прокуратуры, а всякие газпромщики, а торгаши, а эти дуры-курильщицы? Разве они нам не враги? Им же всем куда лучше среди падали обитать, нежели порядок и справедливость в стране установить! А то ведь эдак и до них доберутся! Чуют ведь гады, что не своё сало слопали!

– Вот, вот! – согласился мой сосед.

– Но почему наш народ превратился в никчемное стадо, которое такую бойню терпит? Вот в чём основной вопрос! – обозначил проблему «хриплый», надеясь услышать мнение своих соседей, однако никто его идеей не вдохновился. Пришлось развивать ее самому.

– Сдаётся мне, люди без выдающегося лидера ни на что не способны. Даже объединиться! А уж наши людишки, мешком напуганные, – тем более! Большие они индивидуалисты! И никак их, жадных и трусливых, в коллективы теперь не объединить. Потому они смогут стать народом, если их совсем капитально припечет! Да ещё всех сразу! Допустим, война, или кто-то, кому они верят больше, чем себе. Особенно если он большой начальник! Начальников наши рабы очень уважают! Если же он окажется всего-то честным человеком, пусть хоть самим господом богом, ему ни за что не поверят, за ним не пойдут! Потому что в нас внедрена воровская мораль, соль которой я как-то подслушал: «Да! У нас все министры – воры безбожные, но ведь и я бы воровал, если бы туда попал! Так что, никого обличать не стану!» Вот она, суть нынешнего населения! Попробуй, с такими баранами в этой проклятой стране выжить!

– Хорошо говоришь! – согласился мужик у окна. – А воз и ныне там – в дерьме! И кто, кроме нас, стариков, его вытащит из того дерьма? Дюже умные все стали? Так ты погляди на них! Из них ведь каждый норовит в гады-начальники пролезть. Потому что жизнь так устроена – гадам в ней всегда вольготнее!

– И чего вы всё туманите, да туманите? – не выдержал доселе молчавший уверенный голос. – Дело-то легче пареной репы! Всех разрушителей страны, которые теперь наверху, немедленно арестовать и под следствие! А остальных – брать за задницу по спискам!

– Да, по каким спискам-то? Что они на себя их сами и составили? – повысил голос мой сосед.

– А ты не лезь поперёд батька в пекло! – возмутился уверенный голос. – Списки давно имеются! В налоговой или в ГАИ, например! Кто покупал новые дорогие иномарки, их сразу под следствие! Пусть отчитаются, откуда у них миллионы? Отчитался – свободен! А не отчитался, так более глубоко копнуть, с обысками и конфискациями! Ну, а далее – всем по заслугам!

– Так это же гражданская война! – с нескольких сторон раздались испуганно-удивленные голоса.

– Господа! – пресёк их уверенный голос. – В чём вы, мои ненаглядные, увидели гражданскую войну? Гражданская война, это когда люди в своей стране борются с оружием в руках за несовместимые идеи, а я предлагаю совсем иное! Воздать негодяям по заслугам, для чего подключить МВД, следствие, суды! Всё чинно и законно! Никакой резни и бойни! Просто народ поручит силовым структурам положить конец воровству и иному разграблению своей страны! Народ – это власть! Он имеет такое право! А если многих по решению судов придется шлепнуть, так это их вина, а не народа! Надо было жить по совести, а не хапать, губя нас всех! За такие преступления где угодно придется отвечать! А чтобы на этой волне у нас всякие силовики ситуацией не воспользовались, чтобы заодно не нахапали, имея власть над ворами и их деньгами, надо законом предусмотреть для них повышенную ответственность! Если простому гражданину за его делишки светит, например, три года, то силовику надо впаять десять! А еще лучше – расстрел, ибо, сколько волка не корми… У нас же теперь не понять – где воры и бандиты, а где силовики? Сплошные перевёртыши! Они у нас «свою справедливость» и установили!

– Чтобы диктатуру над ворьем установить, нам народ понадобится, а не этот сброд! – раздался хриплый голос. – Нет теперь прежнего народа! Весь в шкурников выродился!

– А ты-то кто? – подкололи его от окна.

– Я? – он усмехнулся. – Я полноправный представитель этого жалкого народа, но о присутствующих говорить не принято! Поглядите вокруг! Вежливые все, улыбаются, довольны жизнью! А скажи им, что завтра конец света, так ведь всё равно не объединятся! Напротив, как крысы разбегутся! Потому сами не спасутся и будущее наше, в детях заключенное, не спасут! За место в шлюпке перегрызутся, передушатся, перелаются! И только живчики всякие, жиды поганые, из укромных своих щелей ринутся за любую границу! Этим, куда угодно, лишь бы на всё готовенькое! На легкие хлеба, лишь бы руками ничего не делать, на подиумах красоваться! Звёзды эти – они же все говно! А оно по закону канализации всегда всплывает, да еще и пыхтит, будто мы ему не достаточно сладкую жизнь обеспечили! А я так думаю, если вам, господа, не нравится что-то, нашими рабочими руками сработанное, если Парижи всюду мерещатся, так сами и стройте, как считаете нужным. Так нет же! Они на сторону поглядывают, где их, бездельников, нам во вред, поймут, оценят, приласкают! Всякие растроповичи, да солженицыны! А еще всякие спортсмены, паразиты, как грибы после дождя! Нам-то они на что? Для страны от них толку ни на грош! Одна трескотня про какой-то престиж! А какая нам от него польза? Стране не престиж нужен, и не Париж, а работа нужна и ее результаты! Работать-то, как раз, нам и не дают! Всё гады предприимчивые развалили! С них и начинать придется, с тех, которые развалили да за бугор с наворованным свалили!

Я промолчал, дивясь точности спонтанных монологов, и стараясь не ввязываться в дискуссии, всегда озлобляющие людей, но никогда не дающие просветления в мозгах. Одно дело, спорить с друзьями, единомышленниками, даже с противниками, но с людьми, близкого круга, равных возможностей, там можно и к истине приблизиться, и совсем иное дело – здесь, где сквозь раздражение заметно лишь стремление выговориться, да себя показать.

В подобных спорах, как этот, в нашей палате неврологии назревающий, люди эмоционально, никого не слушая, извергают, что у них наболело, что им терпеть невмоготу, но потом, даже если решения какие-то у них и созрели, как теперь любители модных словечек говорят, конструктивные, всё равно они минут через десять перегорят и сдуются. Покурят где-то нервно, партию в шахматы сыграют, на том и успокоятся!

Потому и формируется у нас всякий сброд-народ, как Виктор его пригвоздил. Народ ведь потребно формировать, объединять, воспитывать! Для начала ему надо указывать высокие цели, ставить правильные задачи, а затем возвеличивать его обязательно, награждать и воспевать! Чтобы он чувствовал себя великим, на всё способным. Сделать это, выработать и применить всё по месту, способна, к сожалению, только интеллигенция, но у нас в стране она испокон веков гнилая! То она по-французски говорит, родной язык, презирая, то она родным языком восторгается настолько, что аж противно! Ах, Пушкин! Ах, Толстой! Но при этом более всего обожает не всем понятные словечки – секвестр, диверсификация, монетизация, обсервация… Видите ли, интеллигенции всегда хочется хорошо говорить, а не хорошо работать! Мол, работать руками – удел слабо образованных! А эти «интеллигенты», едва окончившие на тройки плохонькие институты да университеты, якобы заслужили право простой люд погонять! Есть такое? Есть! Прав Виктор! Но ведь и среди интеллигенции, хоть и редко, но порядочные люди встречаются! Вот они-то за всю остальную интеллигенцию ее задачи и решают, как правило! Конечно, коэффициент полезного действия таких одиночек низковат, но прогресс, какой-никакой, всё-таки не затухает! Так что же? Еще лет триста придется ждать перерождения нашей интеллигенции? Ждать, когда она созреет?

– Что молчишь, профессор? Не считаешь нужным до нас опуститься? – я, вынырнув из своих размышлений, обнаружил рядом не только Виктора, но еще несколько человек, которые слушали его и поглядывали на меня с интересом: «Вот ведь, как наш Виктор профессора уделал!» Но я промолчал, глядя в потолок.

– Почему у нас везде так? – запальчиво продолжил сосед. – Потому что в СССР экономика была ни к чёрту! Она же ничего нужного не производила, все к концу восьмидесятых обнищали, вот страна и развалилась. Оттуда пошло и воровство, и выживание, и перераспределение… Что, профессор, скажешь, не так что ли?

– Не скажу! – рассмеявшись, всё-таки ответил я. – Зачем говорить то, что без слов понятно! Выступаете вы, Виктор, в основном, по существу, от души, но весьма путано и не всегда верно!

– Во, во! Я же говорил! Всё у нас не так! И дороги путанные, и мозги поперек! Поскольку мы ваших академиев не кончали!

– Да, полно, Виктор, Ваньку-то валять! – несколько охладил я его под смешки его же товарищей. – Не путайте причины со следствиями! И обижайтесь больше на себя! Не я же вам выздоравливать мешал – сами ко мне подошли! Стало быть, интересно, что я об этом думаю! Потому и уточняю у вас, стоит ли мне отвечать на ваш вопрос или промолчать? Может, сами разберетесь?

– Давай, профессор, валяй! – поддержали меня со стороны, видя, как Виктор намерился броситься в бой.

– Только вы не заблуждайтесь, будто я сам всё понимаю и всё вам объясню! – пришлось мне их притормозить. – Вот вы говорили, будто экономика в СССР рухнула… А знаете, что долгих пятнадцать лет после войны наша страна лидировала? Она имела самые высокие в мире темпы развития, 15-18% в год! А США, хоть и обогатились безмерно в ходе войны, о таком росте не смели даже мечтать. Получалось-то как? Советский Союз стремительно догонял Штаты, а они буксовали. Разрыв сокращался! Об этом вы знаете? Нет? Еще бы! Вам представляется, будто всё, что у нас плохо, в Америке хорошо! А что у нас хорошо, так в Америке еще лучше! Но такие выводы происходят от незнания мира, незнания своей страны, да и законов экономики! А ведь Хрущев объявил миру о возможности в ближайшие годы догнать и перегнать Америку, опираясь именно на высочайшие темпы нашего роста. Была такая возможность! О сущности самого Хрущева я пока не говорю. Но теперь-то, кому не лень, посмеиваются над его заявлением, будто через двадцать лет, то есть, к 1981 году, советские люди будут жить при коммунизме. Конечно, посмеиваться с умным видом любому разрешается, но это не освобождает от необходимости хоть в чём-то разбираться самому!

– Выходит, мы давно живем при коммунизме! – с иронией захихикал кто-то.

– Между прочим, Хрущев сделал своё заявление от имени всей партии, а в ней было немало мудрых людей, потому и записали, что коммунизм возможен лишь при условии, что нам не помешают внешние факторы, гонка вооружений, войны и прочее. Прочитайте сами, если мне не верите! Всё было сформулировано весьма разумно и очень дальновидно! Не правда ли? – теперь поддел и я. – Так что, никто заведомо не обманывал, а предупреждали честно: «Да! Будем жить при коммунизме, но только если…», однако карты легли против нас! Да и темпы роста скоро замедлились, а в восьмидесятых они почти обнулились. Кстати, по той же причине и Штаты в своё время сильно буксовали. Всё дело в том, что фондоотдача в замкнутой экономической системе постепенно снижается. Это закон!

– Что? Что снижается? – раздались голоса.

– Фондоотдача! – повторил я. – Это весьма наглядный экономический коэффициент! Он характеризует размер выручки на единицу стоимости основных фондов. Иначе говоря, снижение фондоотдачи в СССР свидетельствовало о том, что реальные успехи обходились нашей стране всё дороже. Так происходило по многим причинам, но более всего, из-за ограниченности нашего внутреннего и внешнего торгового рынка. Но руководство СССР этого не предвидело и задолго до кризиса ежегодно повышало уровень жизни населения, делая это опережающими темпами. Потому, когда кризис приблизился, денег стало недостаточно – надлежало решать, по какому пути идти дальше. Можно было залезть в карман населению, приведя уровень жизни в соответствие с реальностью, а можно было расширить внешний рынок. Решились на второе! И это было разумное решение! И население не обижали, и внешний рынок расширяли, спасая экономику. Тогда и лишь потому, а это был 1973 год, Советский Союз начал продавать немного нефти за валюту, за рубеж. Всего-то процентов пять-семь от добычи. Как видите, это совсем не нынешняя нефтяная игла, из-за которой почти вся добытая нефть вывозится, а население нищает!

– И по какому же пути тогда пошли? – спросили меня.

– Думаю, судя по возрасту, вы и сами это время помните. Поначалу валюты от продажи нефти на все дыры хватало, но потом началось… Всё невозможное и самое плохое вдруг стало происходить в нашей стране на правах обыденного. Помните? Я перечислю кое-что, но вы сами держите в уме, что финансовые трудности уже наступили, а тут – подарок за подарком. Скомканная Олимпиада в Москве не вернула вложенные в нее миллиарды; в Афганскую войну ввязались, которая съедала по два миллиона в день; перебежчик Беленко, угнавший МиГ-25 в Японию с секретнейшими системами распознавания «свой-чужой» обошелся Союзу примерно в 2 млрд. долларов; тяжелая авария на Чернобыльской атомной станции повлекла только прямых убытков на 20 миллиардов. Одновременно «братская» Польша ввязалась в торгашескую аферу и, чтобы не стать должницей Запада, который ее легко обыграл, попросила покрыть ее долг в 20 миллиардов! И Советскому Союзу пришлось спасать этих дуриков. В общем, много чего тогда случилось. Но я всегда был уверен, случилось оно не само собой! То была очень хорошо поставленная грандиозная диверсионная деятельность США. Они нам и далее во всём «помогали» в соответствии со своим комплексным планом, позволявшим нанести по нашей экономике мощный удар чужими руками. И они сделали это, надо признать, достаточно хорошо. Случилось это как раз в восьмидесятые, о которых упоминал Виктор. Советскому Союзу стало не до коммунизма! Вот оттуда и растут ноги основных проблем в нашей экономике!

– Нет, ты только посмотри, что эти тупые америкосы творят! – возмутился кто-то.

– Ну, да! – возразили ему из дальнего угла. – Они все тупые, а живут, как умные! А вы все умные, а живете хуже, чем тупые! Вот в чём загадка вашей необъятной русской души! В себе копаетесь, а лучше бы вы в дерьме копались, но все поля засевали! А так, куда ни глянь, – один чертополох растёт, а кормитесь все из-за границы стараниями местных спекулянтов! Сдуру всех ублажаете, а сами загибаетесь и страну свою вот-вот сдадите!

– А ты вообще молчи! Видно, с жидами заодно! – приструнил Виктор. – Ты его не слушай, профессор! Он постоянно в своём углу чем-то недоволен! Чувство вины нам собирается привить!

– И колбасу копченую целыми днями порет! – прибавил кто-то убийственный аргумент.

– Ничего вы не видите! Ничего вы не понимаете! – принялся отбиваться любитель копченой колбасы. – Вас бреднями, придуманными Жуковым, кормят, будто война началась внезапно, началась без объявления… А в реальности-то всё было не так, но если уж говорить о необъявленной войне, то именно сегодня она и идет – давно развязанная против нашего народа, но необъявленная! Тяжелая необъявленная война! На полное истребление! Но нам твердят будто в 41-м к войне советские люди не были готовы… Ну, да! Пусть так! На все сто готовы, может, и не были, но были по всем направлениям готовы ровно настолько, чтобы не сдать врагам страну на поругание! Теперь же, если только по наивности поверить нашей внутренней пропаганде, всё у нас якобы замечательно… Ну, да! Замечательно! Только из-за этой брехни по сей день многие никак в толк не возьмут, что война-то против них уже четверть века идёт! Современная, между прочим, война, в которой нас предполагается полностью уничтожить! Да еще впервые она ведется на удалении, без непосредственного приближения к нам безжалостного противника. А всё потому, что в нашей стране давно работают многочисленные наместники мирового правительства, из числа наших сограждан, потому болваны их за своих и принимают! Эти наместники хорошо знают своё дело! И требуют от СМИ молчать о ведущейся войне, а народ дурить заманчивыми обещаниями и неистовыми восторгами! И всё это у них неплохо получается, поскольку у нашего населения всегда чего-то хронически не хватает! У одних – ума недостаточно, у других – совести! Последним итак хорошо – пристроились, кто где, наживаются, жируют, думают, что и дальше так же будет! По всему видать, и у них дефицит того же самого вещества, коль не могут спрогнозировать, как события под оккупантами станут разворачиваться! Кому они, на фиг, нужны, наши доморощенные предатели?

– Какие ещё предатели? Что ты нам всё вкручиваешь? Нагнетаешь, нагнетаешь… Ты сам, случаем, не на врагов наших работаешь, гнида? Не ради них ли нам мозги сомнениями забиваешь? Где тут предатели? Разве Путин позволит предателям здесь орудовать…

– Правильно! Путин – он большой молодец! Особенно, по части пламенных речей и невыполнимых обещаний! – продолжил свой монолог недовольный из угла. – То он пенсии якобы в два раза всем повышает. То рост жизненного уровня народа «делает» приоритетной задачей правительства. То ВВП за десять лет «удваивает», обязательное импортозамещение повсеместно «вводит». То вдруг невероятными «успехами» уничтоженной им же оборонной промышленности мир пугает (даже до ядерных ракетных двигателей додумался! Будто наши враги – все сплошные недотёпы! Будто не знают, что это блеф!), то санкциями Западу грозит. А грозить-то – давно нечем! Эта туфта, большей частью, для внутреннего потребления! Иначе говоря, он постоянно разыгрывает перед нами какие-то душещипательные комедии, рассчитанные на очень доверчивых людишек, совсем не имеющих опыта жизни в Эрэфии. Вот только для страны все его соловьиные трели всякий раз оборачиваются настоящими трагедиями; уже не на словах, а в текущей, и без того непростойжизни.

– Во, дает! Вы только поглядите на него! Истинная контра! Выходит, Путин у него во всём виноват?

– Нет! Не только он! – возразил недовольный. – Но кроме него полно тех, кто вредит явно и открыто!

– Может, скажешь нам, кто? Если всё для тебя явно и открыто! А я сразу в ФСБ сбегаю, чтобы врагов наших замели…

– Без проблем! Конечно, скажу, хотя их теперь очень много! Например, все, кто ездит на Мерседесах, БМВ, Опелях и прочих немецких машинам. Они и есть самые настоящие современные пособники современным фашистам!

– Ну, у тебя точно помутнение! Как раз то, в чем ты нас всех обвиняешь! Ты хоть понимаешь, что брякнул?

– Это не я! Это брякнул международный нюрнбергский трибунал! Это он конкретно признал указанные фирмы, и не только их, непосредственными участниками зверских преступлений против всего человечества! И постановил их разогнать, но американцы уже готовили против Союза новую войну и потому эти фирмы, оказавшиеся на территории, оккупированной США, чтобы досадить Советскому Союзу, не нытьем так катанием, всё же сохранились в прежнем виде. Им даже позволили развиваться! Они по сей день выпускают военную продукцию, которая скоро, между прочим, будет применяться непосредственно против нас, а те россиянцы, которые сегодня покупают свои тачки у этих военных преступников, помогают развиваться не нашей стране, а современным фашистам! Хоть это ты понимаешь?

– Ну, этого, положим, я не знал… Но это дела и не меняет! Деньги есть, можно покупать, что хочется, а хочется всегда то, что лучше! Разве у тебя не так?

– У меня не так! Я своей стране, даже населенной такими дубами, как ты, вредить никогда не стану! А с тобой и говорить бесполезно! Ты же до сих пор родину не предал лишь потому, что денег не имеешь! А если тебе их пообещают, сразу Плохишом и заделаешься! Что скажешь? Разве не так! Ты всё интересовался, кого я предателем считаю? Теперь-то знаешь! Заодно можешь и себя к ним отнести! А если оккупанты сюда заявятся, я думаю, ты сразу к ним на заработки подашься! Так?

– Я тебя сейчас, вражья морда, по стене разотру! – он метнулся в сторону обидчика, но сразу несколько человек остановили его пыл. «Квасной патриот» отошел и брякнулся всем телом на кровать, продолжая бурно, но лишь на словах выражать своё возмущение.

В это время некто угрюмый от окна подошел к недовольному в его дальний угол и, присев на край кровати, приветливо и негромко сознался:

– Недооценил я тебя, браток! Думал, ты просто брюзжишь, всем не доволен, а теперь вижу, что ни слово твоё, то в десятку! Молодец! Считай, что я на твоей стороне, а на этого дебилоида ты внимания не обращай – он же давно и прочно запрограммирован, потому понять уже ничего не сможет…

Они помолчали. Чуть погодя угрюмый возобновил разговор:

– Принципы твои я уважаю, но скажи мне честно, как говорится, только между нами, мальчиками, неужели ты вообще всё импортное обходишь стороной? Ведь так и без штанов можно остаться!

– Это точно! Но стараюсь не скурвиться… Трудно, конечно! На что ни поглядишь, всё якобы «Сделано в России». Все адреса, телефоны и факсы указаны, а далее дополнение мелким шрифтом идет: «Произведено в Китае по заказу…» Злость от этого лицемерия меня постоянно душит! Разве это не предательство? Ведь не будет из-за этого жизни ни детям нашим, ни внукам!

– Ну, до этого еще далеко, пожалуй… – усомнился угрюмый. – А впрочем, кто его знает? Очень уж круто нас загибают!

Пока я прислушивался к негромкому разговору в удаленном углу, обстановка в палате опять стала накаляться. «Еще чуток, – подумал я, – и тут может такое начаться… Уж лучше я на себя весь удар приму».

– Успокойтесь, мудрецы! – предложил я. – Мы и сами, без всяких американцев, так себе «помогли», что и собственной дури оказалось предостаточно! Однако даже теперь знающие американцы признают, что устойчивость нашей экономики в тяжелейшие годы всё-таки была столь высока, что если бы СССР вообще ничего не предпринимал для ее нормализации, то и тогда он терпимо существовал бы еще, по крайней мере, двадцать лет, вплоть до двухтысячных годов! А вы говорите, будто всё было настолько плохо! А ведь даже американцы отвергают наше самобичевание, заявляя, что мы были очень сильны! К тому же руководство СССР тогда не спало, – оно, надо думать, уже принимало срочные меры для спасения экономики. И мы, конечно же, выбрались бы из того кризиса, и еще серьёзно бы поборолись! Однако США приступили к следующему пункту своей диверсионной программы и принялись активно вербовать наших руководителей разного уровня и, ввиду их неуёмной алчности и тайного поклонения Западу, достигли больших успехов. Можно быть уверенным, что без помощи многих тысяч изменников, занимавших самые высокие посты в нашей стране, развалить такую глыбу, которой являлся СССР, никто бы не сумел!

– Ну, а конкретно? – опять спросил кто-то.

– Думаете, я всех знаю? Полагаю, что этих героев было более, чем достаточно, для того чтобы завалить страну. Целая «пятая колона». Большинство из них в тени так и осталось. Всякие директора крупных заводов, первые секретари республик, краёв и областей… Многие из них к тому времени наворовали прямо-таки немерено, а тратить в желаемых масштабах было не на что! Вот если бы строй сменился, да за бугром пошарить… Потому и помогали разрушать страну, кто, чем мог. Ведь такие же фрукты и перед войной пытались перевороты совершать! Сталин им во всём мешал! Потому на него помои до сих пор и выливают! Шавки всегда на слона лают…

– А фамилии так и не назвали!

– Да что же вы, право! Будто сами тех героев не знаете! Тот же Шеварднадзе, Алиев, Яковлев, который Александр, завербованный, будучи еще послом в Канаде. Разве всех перечислишь! Но пакостнее всех оказался взращенный у нас же и на нашу погибель Горбачев. Даже Ельцин, паталогический разрушитель, предателем по большому счету, в отличие от Горбачева, не являлся. Самодур, пьяница, кровожадный недоумок, но всё-таки не изменник. Я не предлагаю его оправдывать и прощать, ни в коем случае, но понимаю, как он по глупости сдавал нашу страну.

– Да, уж! А разве сегодня вакханалия прекратилась? Что нам завтра ждать, профессор? Детей да внуков жалко! А негодяи всякие нам про день великой победы жужжат. Будто это они тогда победили! Не о тех победах должны быть сегодняшние песни, а о бедах грядущих! Того гляди, рухнем, а этот ирод и замечать не хочет! Мордочки нам строит! То здесь он, то там! Намечает, наверное, кого следует добить! А мы молчим, повинуемся, словно овцы бестолковые!

– Только Андропов и навёл бы в стране порядок, но больно скоро сгорел! – подлил масла в огонь Виктор.

Очень мало, – подумал я, – о нем известно, и как на таком хилом материале выводы делать? Ну, нравился он многим – своим интеллигентным лицом, манерами, методами работы с теми, кого другие сразу за врагов принимали. А он работал с ними, мягко, тактично, постепенно в свою веру обращал! Так нам казалось! Стихи писал (от одиночества, наверное!), многим глубоко интересовался, но были в его жизни странные и темные стороны, от нас тщательно скрываемые. Не просто неосвещенные, а именно, темные. Например, кто знает и, тем более, учитывает, что его истинная фамилия Фанштейн. Задумались? И фатальное для страны долготерпение брежневских художеств у него не отнять… А ведь мог, обличенный огромной властью КГБ, рискнуть в интересах своего народа, скрутить кое-кого, политику подправить! Не стал! До последнего себя не проявлял! А почему?

– Андропов, говорите! – привлек я к себе внимание. – А много ли вы о нем знаете, чтобы быть уверенным в том, что он намеривался страну спасать? Думаю, ничего не знаете, поскольку всё о нем в непробиваемой тени… Так, портрет мелькал издалека! Разве я не прав? На мой взгляд, Андроповым более всего руководило его превеликое тщеславие, но поднявшись, наконец, на самый верх карьерной лестницы, он неожиданно обнаружил, что не знает, что с этой страной делать. Так, пометался чуток с приучением простого люда к дисциплине, словно медведь в посудной лавке, а настоящих коррупционеров, которые страну и добивали по всем направлениям, никак не затронул! Разве лишь тех, кто оказался на его пути к власти! Иудеев втихую защищал во всех их националистических выпадах, зато всех патриотов, которые ратовали за защиту русского народа, давил вполне определенно! Примеров – миллион! По моим наблюдениям, русский народ он вообще остро не любил! Не на словах, на деле! Да и помощники, которыми он себя окружил, оказались сплошь людьми известной национальности и совершенно бесплодными на полезные для страны идеи… Всякие бовины, яковлевы, арбатовы да поэты-режиссеришки. Так что, ни он сам, ни его окружение для страны ничего хорошего и не могли сделать, и не желали делать! Ладно уж… А о Рэме Хохлове что-нибудь знаете?

– Круто ты его, профессор, уделал! Может, он тебя лично чем-то задел? Вот мне, например, Андропов казался лучше всех!

– Мне тоже! Но мало ли кому и чего кажется! – подтвердил я. – Он многих и многим подкупал, но ведь почему-то спокойно в стороне стоял, пока не стал лично за всё отвечать! Боялся за себя? Возможно! Но в этом случае совсем уж понятно, что отнюдь не интересы народа были у него на первом месте! Ведь так? А мы от него подвигов во имя спасения страны ждали, а не просиживания штанов! Вон, даже серый кардинал Михаил Суслов, отвечавший за кадровую политику, не без причин, как понимаете, озаботился отсутствием в верхах достойной молодой смены. Потому и устремил свой взгляд на Рэма Хохлова.

– Кто это? – сразу спросили меня.

– Я постараюсь пояснить. Во-первых, сравнительно молодой тогда человек и одновременно крупный ученый-физик, которого очень хорошо знали физики всего мира. Во-вторых, в последние годы его буквально принудили занять почетный для многих пост ректора МГУ, хотя он не хотел заниматься нетворческой административной работой. Пришлось! Но свои научные лаборатории даже на этом посту он не забросил. Не имея возможности принимать непосредственное участие в их деятельности, руководил изысканиями по телефону, интересовался, подсказывал, переживал. В третьих, это был человек совершенно удивительной души, о котором так отзывались все подряд – от студентов, до академиков. Он всегда считал своим долгом помочь любому, кто в этом нуждался. И брался за это даже в самых безнадежных ситуациях. В-четвертых, это был удивительно организованный, прогрессивный, ответственный и даже спортивный человек. Мастер спорта, кстати, по альпинизму! Почти «снежный барс»! Это знак особых заслуг среди альпинистов. В-пятых! Впрочем, может, достаточно? Однажды в горах он опасно заболел (у альпинистов такое из-за кислородного голодания случается не прогнозируемо). Для его спасения, обездвиженного, с сильным воспалением легких, специально прислали вертолет. Причем, на такую высоту в горах никто до тех пор подняться не мог, но для спасения Хохлова летчики решили рискнуть своей жизнью, а аэрофлот пообещал, в случае чего, без мороки списать машину! Вот так-то!

– Фантастика! – согласились со мной.

– Ну! Что опять в кучу собрались? Никак вам не лежится! – стала громко причитать санитарка, елозя мокрой шваброй между стоявших больных. – Разойдитесь, наконец, ироды! И тапки поднимите, сколько можно учить?

– Не шуми, бабка, а то на подоконник посажу! Потом вовек не слезешь! – смеясь, огрызнулся сидящий на своей кровати, а потому неуязвимый Виктор.

– Рэма доставили в клинику в Душанбе, которая специализировалась на спасении альпинистов от их особых горных болезней. Через две недели он был почти в порядке. Еще немного бы отлежался и вернулся к работе, но за ним неожиданно прислали спецборт. Прямо с аэродрома в Москве группа организованных людей в строгих костюмах перевезла Хохлова (почему-то на носилках) в ЦКБ, где ему спешно заменили всю кровь, после чего он и скончался. Как вы думаете, не есть ли это самое заурядное устранение соперника на пути к высшей власти? И разве трудно догадаться, кого представляли вышколенные молчаливые люди в темных костюмах?

– И почему же вы считаете, что он, пусть даже трижды распрекрасный, вдруг возглавил бы нашу страну? Как бы ему это удалось?

– Тому, что могло случиться именно так, есть свидетель, его друг и коллега, тоже академик. В интервью журналистам он сообщил, что после встречи Рэма с Михаилом Сусловым, Хохлов неожиданно ответил на вопрос друга, зачем вызывали, что он намечен кандидатом на должность Президента академии наук с перспективой выдвижения на должность Генерального секретаря партии. Вот так-то!

– Очень интересно, но ведь не сбылось! Какой теперь смысл о нём судачить? – заметил Виктор.

– Полностью с вами согласен! – подтвердил и я. – Так же, как нет смысла судачить о несыгранной положительной роли Андропова в спасении Советского Союза!

– Вот я и говорю! – бубнила санитарка. – Опять курите в туалете! Теперь и в женском не продохнуть! Все здоровые, мордастые, шляетесь тут как неприкаянные весь день, не знаете чем заняться! Не то что мой внучек, света белого не видит, а зарплата – одни слёзы! Трешь тут за вами, трешь весь день, а вы только пачкаете…

Кто-то, пятясь от раздраженно бурчавшей санитарки, опрокинул ведро с грязной водой. Предвидя назревающую бурю, все разбежались, кто куда. А санитарка, наконец, получила веские основания, чтобы проклинать местных трутней, и использовала эти основания в полной мере.

Я же, наблюдая картинку со стороны, прекрасно понимал причину возмущений еще не старой этой женщины, и все ее претензии, и расшатанные нищетой и тяжелой жизнью нервы, и законное ее право проклинать тех, кто ей устроил столь беспросветную и мученическую жизнь. Понимал и то, что сейчас она ругает лишь слегка причастных к ее бедам людей, лишь в самой малой степени причастных. Акулы же, лишившие нас всех страны и справедливости, пока не досягаемы. Но помочь этой женщине я не в силах – полстраны находится в таком же безнадежно согнутом положении. Тут Хохлов нужен, с его напором, умом и воспаленной совестью…

Видимо, все в палате выговорились, или спорить ни о чём надоело, тем не менее, в возникшей тишине меня снова взял в оборот Андреич:

– Слушай, профессор…

– Александр Фёдорович! – поправил я его, надавив голосом на отчество, однако он пропустил это мимо ушей, возобновив своё фамильярное обращение.

– Пусть так! А почему бы нам про настоящую жизнь не поговорить? Что теперь творится, разобраться бы, да каким боком оно к нам потом повернется?

Я промолчал, понимая, что от меня потребуется чересчур «умный» разговор ни о чём, от которого невозможно отвертеться, но спасла заскочившая в палату старшая медсестра:

– Ага! Белянин – хорошо, что на месте! Никак вас не отловлю…

– Очень этому рад! – парировал я. – Давно убежать хоть от кого не получалось!

– Будет вам, Белянин, упражняться в красноречии. Мне приказали вас к выписке назавтра готовить, а у вас в истории болезни ни флюорографии, ни лора, ни мочи, ни стоматолога… Где вы только раньше были? В общем, я с трудом договорилась! Сейчас всех ускоренно оббежим! Никуда не уходите, я скоро буду!

– Всё, уважаемые господа! Меня зовут в поход совсем иные трубы! – обрадовался я возникшей уважительной причине.

– Да не переживай ты так! С ней всё мухой проскочишь! – подбодрили меня однопалатчики.

– Положим, скакать я еще долго не смогу! Но диспут наш накрылся весомой причиной! – заметил я.

– Это ничего! Ночь впереди! – успокоили меня голоса с разных сторон.

43

Измученный хождением по коридорам, этажам и ординаторским разных отделений больницы, испытывающий немыслимую потребность отлежаться, я только перед ужином свалился на свою постель и закрыл наконец глаза.

– Глядите, как нашего профессора ухандокали! – посмеялся надо мной кто-то.

– Не тронь хорошего человека – больной ведь, профессор, а на нем как на тракторе старшая сестра каталась! – раздался голос в мою защиту. – Тренируй терпелку; потом спросишь!

Меня оставили в покое, занимаясь, кто-чем, как и до моего появления. Но скоро до нас донеслось эхо пробежавшей по коридору санитарки:

– У-ж-и-н! Все на у-ж-и-н! У-ж-и-н! Все на ужин…

Полежав немного, я выбрался из мигом опустевшей палаты и заплетающимися ногами зашаркал в конец коридора в сторону характерно шумевшей столовой.

44

– Ну, что, Фёдорович, – отлежался? Теперь удовлетворишь наше любопытство? – стал меня раскачивать кто-то слева, заметив, что я не сплю. – Война-то будет? Как считаешь?

– Кому что, а вшивому баня! – тут же ущипнули и его. – Нарожал себе детей не ко времени кучу, а теперь дрожит за них! И без профессора ведь ясно, что войны быть не может! Американцы не совсем ошпаренные, чтобы на наш ядерный ответ нарываться! Им всё задарма хочется! Да и разве мало им того, что наши негодяи, что ни день, туда перекачивают? Правильно я мыслю, Александр Фёдорович?

«Лучше мне в эту бодягу не ввязываться или хотя бы оттянуть!» – держался я до последнего, понимая, что всё равно вовлекут, даже если прикинусь спящим.

Так и вышло.

– Помолчал бы ты хоть немного, коль за всех всё знаешь! Не тебя ведь спрашивают! Скажи нам, Фёдорович, будет или нет?

«Ладно, отвечу как можно короче. Тогда от меня отстанут, а то ведь свою дискуссию до ночи продолжать будут!» – сдался я.

– Если сравнивать с Великой отечественной, то такой долгой и ожесточенной войны действительно не будет.

– Ну, вот! Говорили же тебе! – обрадовался кто-то у окна, никогда не встававший.

– Тебя я ещё не слушал, молокосос! – огрызнулся слева тот, кто этот вопрос вначале и задал. – Не мешай профессору! А вы говорите, Александр Фёдорович, говорите! Выходит, будет она всё же, проклятая, но другая, да? Вот и я так же понимаю… Всё потому, что силу мы потеряли! У нас уже не армия, а потешные войска для фанерных парадов! Всё самое мощное, чего американцы когда-то боялись, Горбачев, Ельцин да Путин по их заданию под корень извели. Вон, в СССР только ударных атомных подлодок шестьдесят было, а теперь-то сколько? Семь, кажется! Да, НАТО, когда вздумает, их как в аквариуме переловит, и рыпнуться не успеют! Так, что ли, Александр Фёдорович?

Опять кто-то зло включился со стороны:

– Завёл любимую пластинку! Что ты знаешь? Вспомни лучше, как наши себя в Сирии показали, да выводы правильные сделай!

– Ну и как? Весьма позорно показали! Один аэродром себе устроили, забаррикадировавшись со всех сторон, и бомбили как в тире тех, у кого никакой авиации нет! А когда случайно встретились с парой турецких истребителей, так тут же – гробы на родину, а звезды героев – вдогонку… Вояки!

– Это точно! – поддержал кто-то. – Ресурс самолетов растранжирили, весь запас боеприпасов по пустыням раскидали, всю горючку сожгли, денег ушло немерено… А взамен этого теперь ничего не будет, раз производство своё угробили! Сирию они, видите, защищают! А чем себя защищать собираются? Самолетов, раз и обчелся, но и они на треть без летчиков! А откуда летчикам взяться, если в армию только бабы рвутся, поскольку им хоть какие-то деньги там платят, а военные училища давно разогнали!

– Ха-ха! – хохотнул кто-то. – Бабы туда стремятся, где еще мужики остались!

Народ в палате стал быстро распаляться, не то, что бы несогласный друг с другом, но из-за желания излить душу и внести свою лепту в будораживший всех вопрос, который, как я понял, здесь обсуждался неоднократно. «Хорошо, – подумал я, – хоть меня в покое оставили!» Но, нет! Ошибся, опять зацепили.

– Тихо, вы все! – грубо прокричал Виктор. – Наговоритесь еще! Дайте профессора послушать! – он обернулся на меня приглашающе, и все замолчали, также, уставившись на меня в ожидании. При таком внимании пришлось подключаться.

– Ладно, я тоже скажу! Но сразу предупреждаю, это сугубо личная точка зрения. Я хоть и служил два года «пиджаком» в ракетных войсках, но специалистом в военных вопросах себя не считаю. Просто меня, как и вас, этот вопрос по понятным причинам давно волнует, вот я и задумался как-то, что из всего этого выйдет! И получилось у меня слишком грустно. Потому и спрашиваю вас теперь: «Может, закончим этот разговор, пока и вам грустно не стало?»

– Э, нет! – зашумели со всех сторон. – Нас, после всего, что пережили, уже ничем не удивишь и ничем не напугаешь! Слушаем тебя, профессор! Давай, образовывай!

– Как хотите! Тогда, во-первых, боевые действия против нас, как мне представляется, рано или поздно будут обязательно! Их никак не избежать! – начал я и, судя по их лицам, сразу ошарашил собравшихся. – Но будут они, как мне кажется, практически, односторонними. У меня сформировались два варианта возможных событий. Первый пройдет для НАТО чуть ли не под фанфары! Это возможно, если нас предадут полностью и окончательно, не оказывая интервенционным силам НАТО должного сопротивления. Конечно, всё будет сделано под флагом освобождения нашего народа от вековой тирании и преподнесения ему на блюдечке долгожданной «свободы и демократии», будь они не ладны!

– А наши… А армия-то как? – удивился кто-то. – Не может сдаться так просто!

– Я же говорю! Это будет, если нас опять предадут, договорившись в самых высоких кабинетах с американцами! Так уже было с Ираком. Их армия считалась весьма боеспособной. Американцы напасть не рискнули бы. Но они подкупили иракских генералов. А те с первых минут войны оставили войска без управления. Исход был предопределен! Отдельные герои и малочисленные очаги сопротивления общую картину разгрома страны принципиально не изменили!

– У нас так не будет! – уверенно возразил Виктор.

– Почему? – пришлось остановить его мне. – Так же происходило в Чечне. Да и в районе Ульяновска давно существует американская база, полная их вооружений и войск. Как она там, вражеская, оказалась? Может, объясните мне? Разве не в результате предательства страны ее руководством? А еще есть авиабаза в Москве, на которую не допускаются даже самые авторитетные наши авиационные специалисты, например, летчик-испытатель генерал-майор Толбоев. Герой, между прочим! От него я об этом и узнал! Но и это не всё! Оказалось, давно подписано секретное межправительственное соглашение о беспрепятственном пропуске на нашу территорию войск НАТО. Когда? Не знаю! Очевидно, когда это им заблагорассудится! То есть, РФ сама обязалась сдаться и не противодействовать оккупантам! И после такого вы по-прежнему уверены, что предательство невозможно? А я думаю, это основной вариант, который могут приурочить к массовому протесту населения, например, по случаю очередной фальсификации выборов или возмущений необъятной коррупцией! Своя-то армия народ очень рьяно расстреливать не станет, а только слегка, для порядка, но чужая – бойне у нас лишь обрадуется! Фронта, как такового, не будет! Ответного удара по США и Европе тоже не будет! Для всех, кроме несчастного нашего населения, конечно, будет полная идиллия, а не война! И среди наших много изменников сразу проявится, готовых за подачку на любую подлость против своего народа!

– Ну, ты даёшь, профессор! Уж лучше бы ты молчал! Разве можно перед сном так бить по голове? – подавленно вмешался Андреич.

– Так что? Второй вариант вам всё ещё интересен или спать будем? – подколол я, распаляясь.

– Валяй уж! Всё заодно перемелем! – ответил за всех Виктор.

– Хорошо! – согласился я. – Впрочем, ничего хорошего и во втором случае не предполагается! Если не будет добровольной сдачи нашей территории, то на первом этапе точечными ударами ракет будут поражены наши основные средства ПВО и ПРО. Потом стратегические ракеты в шахтах и на позициях, радиолокационные средства и объекты космической разведки, командные пункты военных округов, важнейшие политические и экономические объекты, стратегические склады топлива, продовольствия, боеприпасов и базы с резервным вооружением. Особого отпора наши не составят… Примерно так, я думаю!

– Нет, ты только посмотри, что эти тупые америкосы творят! – возмутился кто-то.

– Ну, да! – опять возразили ему из дальнего угла. – Они все тупые, а живут, как умные! А вы хуже, чем тупые!

«Еще чуток, – подумал я, – и дойдет до мордобоя! Уж лучше на себя удар принять, пока не началось побоище».

– Так вот, господа хорошие! – переключил я общее внимание. – После завершения этого этапа наша страна окажется не способной на ответный удар и должное противодействие противнику. Потому на втором этапе противник введет свои сухопутные силы на нашу территорию, на которой спокойно и обоснуется! Правда, некоторое время ему придется кое-кого отлавливать и расстреливать, из числа активно несогласных, но это продлится недолго! Стадо скоро успокоится и станет жевать, что дадут! Да и коллаборационисты помогут! Среди «наших», как показала немецкая оккупация, столько подонков затаилось, что американцам самим и пачкаться не придется. Вот и все наши перспективы!

– Неужели китайцы промолчат? – послышалось от окна. – С ними-то америкосы разве справятся? А, профессор?

– С ними разговор особый! – ответил я. – Они, конечно, заботятся не о нас, а о себе. Если мы будем сильны и не подкупны, то Китай будет сосуществовать с нами. Если мы сами себя Штатам в жертву принесём, то Китай расценит это как угрозу себе и примет меры! В предвидении этого он стремительно захватит нашу территорию, чтобы не допустить приближения к своим землям НАТО. Собственно говоря, и СССР поступил так же с Прибалтикой перед войной! В любом случае, Китай – это сила, которую нельзя игнорировать! И она не намерена уступать нашу территорию американцам. Не войной, так тихой сапой, но они нашу страну к рукам приберут. Может, что-то поделят с США. А людей у них и своих на всё достаточно… Надеюсь, наша участь вам ясна?

Народ подавлено притих, переваривая мой сценарий в своих головах. Никто не возражал, никто не задавал уточняющих вопросов, поскольку все были подавлены, как сами это понимали, приближающимся исходом. Наконец, Андреич не выдержал:

– Как я понимаю, нечто хорошее даже в этом случае имеется!

На него уставились с надеждой обреченных, готовые поверить во что угодно, лишь бы оно обеспечило им хоть некоторое успокоение насчет грядущего. Виктор выпалил первым:

– И что же? Что хорошего?

– Да, ядерной войны-то не будет! Так ведь, Александр Фёдорович? – уточнил у меня Андреич.

Я поддержал его лишь частично:

– Скорее всего! Если кто-нибудь сдуру не перестарается! Но отдельные ядерные удары всё равно нанесут. Прежде всего, по кораблям Тихоокеанского и Северного флотов, по пусковым шахтам стратегических ракет, по другим важным и хорошо укрепленным объектам, способным спутать карты наших партнёров, как некто их называет!

– Стало быть, все погибнут от радиации? – простонал кто-то обреченно.

– Вы же словно тараканы! А они, хотя ни на что хорошее не годны, но радиации не боятся! – послышалось ехидное из того же дальнего угла. – Вы даже Горбачева до сих пор не придушили, не отомстили, хотя он вашу страну американцам подарил. Уж сколько лет прошло, а ни в чём вы так и не разобрались, а тут…

– Нет! – продолжил я отвечать, не комментируя последнюю реплику. – Тот, кто спросил про радиацию, видимо, не служил в армии. Там бы он усвоил простую истину: проникающая радиация опасна для людей в течение очень короткого времени – какие-то секундочки и даже доли секунд. И на очень малом расстоянии от взрыва. Буквально, сотни метров! А радиоактивное заражение местности куда страшней! Оно образуется лишь после наземных взрывов, но недели через две и оно становится практически безопасным! Даже гулять можно, не волнуясь за своё здоровье!

– А как же Чернобыль? Туда ведь до сих пор не сунуться… Радиация…

– Опять неосведомленность! – подвел итоги я. – Так называемый «мирный атом» – дело совсем иное! С точки зрения радиации он несоизмеримо опаснее ядерных взрывов. От «мирного атома» радиация ослабляется очень медленно. По некоторым изотопам, допустим, по урану двести тридцать восемь, фантастически медленно. Всего в два раза снизится через четыре с половиной миллиарда лет! Мне кажется, из нас мало кто доживет!

– Всё! Больше нам ничего не надо! – театрально возопил Андреич. – А то сразу хочется куда-то бежать и убежище рыть! Как же ты живёшь с этим, профессор? Ведь это же… Это же, горе от ума!

– Так и живу! Живу и надеюсь, будто я заблуждаюсь, и всё получится значительно лучше, нежели я себе представляю, – ответил я, усмехнувшись. – Я всё-таки надеюсь, что нам поможет, если не случайность, так сам чёрт!

– Какой ещё чёрт? – раздалось сразу несколько голосов.

– А шут его знает? – усмехнулся я. – Я с ним пока тоже не знаком!

– А если без балды? – уточнил Андреич.

– Без балды, говоришь? – слегка задумался я, а все ждали. – И раньше бывали безвыходные ситуации… А выход всё равно как-то находился! Возьмите семнадцатый год… Взять большевикам власть было нереально! Но ведь взяли! Удержать советскую власть было невозможно! Но ведь удержали! Вот на это и надеюсь! До сих пор нам везло – всегда в последнюю минуту находился тот, кто страну спасал!

Из угла донесся неугомонный и всегда недовольный голос:

– Не уповать надо… Объединяться надо, противостоять надо… На то вы и мужики! Пора понять, раз нет единства, то нет и народа! Каждый сам по себе! Потому сильно мы нашим врагам проигрываем. Уничтожают нас и рассчитывать при таком раскладе нам не на что! От рабочего класса теперь проку мало… Его теперь вообще нет! Да и собственной головой он никогда не думал! Он не способен думать! Рабочий класс силен массой! А крестьяне сильны головой. Да! Они действительно все прижимисты! Они все индивидуалисты! Но они решительны и умны! Не образованы, как рабочие, но умны! Их жизнь такими делает.

– Ты, парень, потому и больной на голову, что мечтаешь не весть о чём… – вставил своё Виктор. – Где же ты встречал таких крестьян?

– Я и сам такой! – зло ответил тот же недовольный голос. – Все крестьяне теперь злые… Землю-то у них вчистую отобрали! А их самих в рабство наняли, если вовсе не закопали… – он вдруг замолчал.

Мне казалось, будто никто теперь не промолчит. Никто не согласится просто так поставить точку, ведь еще недавно у всех было столько вопросов! Но, нет! Неожиданно мои коллеги принялись молча устраиваться на ночь или, захватив сигареты, заторопились подымить на сон грядущий.

Меня это вполне устроило, хотя неудовлетворенность собой я уже ощутил. Всё же наговорил я им лишнего, как всегда, распалившись в ходе разговора. Привык до истины докапываться, а им-то она разве нужна? Можно было обойтись и без столь мрачных и безысходных прогнозов. Ох, недаром супруга надо мной всегда подтрунивала: «Ты же прирожденный преподаватель! Потому тебе непременно всё-всё надо выложить, да еще и по полочкам разложить! Иначе ты не можешь даже там, где разумнее промолчать! Ты же не о нейтральной математике речь ведёшь, которая никому по нервам не бьет! Ты же своих студентов в такой ужас загоняешь, который не все способны пережить! Есть ведь и чрезмерно впечатлительные, и больные, наконец!»

Засыпая, я думал о том, что завтра передо мной появится очередная ступенька, на которую я обязательно поднимусь. Но она вполне, даже, скорее всего, могла не состояться.

Наконец-то я увижу тебя, родная моя. «Как я выдержал столько времени без тебя, просто не знаю!» Сердце моё от волнения стало выпрыгивать. Как много ступенек в жизни мы преодолели на пару, дружно, а за последние месяцы – ещё больше, но почти все, врозь. Как много нам нужно рассказать друг другу. Как я соскучился по тебе, как много накопилось нежности к тебе, моя хорошая.

Неожиданно, уже в полусне, я вернулся в горячий вечерний диспут и с опозданием стал себя убеждать, будто «наше представление о любой системе, каким бы оно ни было, в силу очень многих причин всегда есть лишь ее искаженное воспроизведение в кривых зеркалах сознания. Что случится, если управлять системой на основе столь неверных представлений о ней? Ответ ясен! Достаточно представить себя за рулем автомобиля, у которого лобовое стекло сильно искажает дорогу. Далеко ли так уедешь? И как часто наше сознание, воспринимающее всё подряд, работает подобно кривому зеркалу! Да еще и без стеклоочистителей! Может, не так уж всё страшно, как я себя и своих новых товарищей накрутил? Может, и правда, черт нам поможет!»

45

– Ну, что, Александр Федорович? В здоровом теле – здоровый дух? – зацепил меня Виктор, когда встретил утром, незаметно вернувшегося в непроснувшуюся палату.

Мне давно не спалось в преддверии обещанной на сегодня выписки, и я накручивал круги, тренируясь по коридорам и этажам больницы и гася усиливающееся волнение.

– На самом деле – одно из двух! Либо здоровье, либо дух! – парировал я, выпрямив на постели дрожавшие от усталости ноги.

– Даже не знаю, почему наши ребята так разоспались после вчерашних твоих страшилок? – подвёл итоги Виктор. – Лично я ночь метался как в бреду, толком и не спал, словно в детстве после каких-то вурдалаков. Всё думал, неужели у нас нет шансов?

– Виктор, вы очень впечатлительны, потому наш разговор лучше бы на том и закончить! Неужели вас больше ничего не заботит?

– Да, сколько угодно заботит, но о том, что заботит, я смогу с кем угодно в любое время поговорить, а об этом, если ты уйдёшь, – вряд ли! Признаюсь, никогда еще не было настолько интересно! – сознался Виктор, то ли с иронией, то ли всерьез. – Но и страшно, словно восторженной девчонке!

Я решил не отвечать на его подходцы, тем более что и остальные больные начали понемногу шевелиться и просыпаться.

Вошла медсестра, бесцеремонно стуча каменными подошвами, и молча раздала желающим термометры, но мне с предупреждением – «Вам обязательно!».

«Всё! – подумал я с радостью, которая горячим теплом разлилась в груди. – Последний разок кашу здесь вкушу, дождусь выписку от старшей сестры, потом внучка забежит – и больше вы меня не увидите! Вторая серия моей жизни, нашей с тобой жизни, Людок, начнётся! И как же мы с тобой станем ею дорожить, сумев перешагнуть через такое! Обязательно станем дорожить, больше чем раньше! Впрочем, знаю по опыту, нельзя зарекаться, ведь не зря опытные люди утверждают, будто дважды в одну реку не войти, а вот дважды наступить на грабли можно запросто! Вот нам бы не расслабиться, не забыть того, что выстрадано, что пережито, не наступить бы опять на невыносимые наши грабли, от которых едва избавились, да и то, не полностью! Может, и не окончательно!»

– Слушай, Федорович! – опять прицепился Виктор. – Ты мне вправь мозги по поводу капитализма! Совсем запутали меня всякой трескотнёй! Понять бы, куда мы вляпались, и есть ли впереди просвет?

– Если на такие вопросы отвечать, то мне полгода выписки не видать! Давай-ка уже прощаться!

– Да ты, Федорович, мне по-простому! В двух словах, пока на завтрак не позвали!

– Ну, конечно! По-простому, да покороче! Так труднее всего! Ладно, всё равно я вещички уже собрал. Но с условием, что больше вопросов не будет!

– Зуб даю! – дурашливо пообещал Виктор.

– Уж больно сложная тема! Гениальный Маркс в два огромных тома едва уложился, а мне… до завтрака предлагаешь! Ладно, начнем от печки. Главная суть капитализма в том, что он опирается на алчность человеческую. А она бездонна, бесконечна и является антиподом совести! За дополнительную копейку многие людишки, даже родственники, готовы нас всех продать или уничтожить! Как им закажут! Вот и понимай, есть ли просвет!

– Но ведь на Западе столько благотворителей… Выходит, и совесть там встречается?

– Дело не в совести! Просто там благотворителям государство делает существенные налоговые скидки. Стало быть, от своей щедрости они ничего не теряют, а еще и богатеют! А у нас таких благотворителей нет лишь потому, что местное государственное племя, называющее себя элитой, в порыве алчности о народе совсем забыло! К слову, капитализм в переводе на русский означает не что иное, как стадо баранов.

– Ну, да? – не поверил Виктор.

– Не удивляйтесь! Как мне помнится, это слово появилось ещё в Древней Греции. У них там богатство измерялось численностью этих самых баранов в стаде владельца. А само слово баран звучало как-то близко к «кэпитэл», точно не помню. Вот и получилось, что богатство есть или бараны, или капитал. Правда, при нынешнем капитализме подразумеваются другие бараны, это мы с вами, но судьба у баранов всё та же! Вот такие дела!

– Это точно! – согласился Виктор.

– Между прочим, капитализм, как и всё в нашем мире, неплохо приспосабливается к любым новым условиям! И сегодня он не такой как двести лет назад, но сущность его по-прежнему звериная, хотя и манипулирует он словами, чтобы замаскировать ее. Например, после великого экономического кризиса, который едва не добил США в тридцатые годы двадцатого века, термин «капитализм» у них был строго запрещен, поскольку всех раздражал! Раздражало, конечно, не слово, а существо капитализма, но ополчились на слово, и заменили его термином «рыночная экономика», а суть капитализма после этого изменилась только в худшую сторону! Вообще, мало кто у нас знает, что в самих США, которые всему миру навязывают пресловутую свободу, действует огромное количество строжайших, часто абсурдных, запретов, и за одно неосторожное слово, тот же, капитализм, можно запросто попасть в тюрьму. Недаром у них абсолютное первенство по числу заключенных! Но истина ведь всегда пробивается, и люди обязательно появляются, не боящиеся о ней заявлять. Один из них, коренной американец и весьма влиятельный когда-то чиновник ЦРУ, но с обостренной совестью, однажды издал в США свою «Исповедь экономического убийцы», доказательно поведав о том, в чём участвовал лично, и какая это отвратительная кухня. Вся исповедь демонстрирует, что экономика США, это экономика безжалостных убийц, поскольку держится она на самых настоящих убийцах независимых стран, и на миллионах ничего не подозревающих граждан. Этих людей не расстреливают, как раньше в войнах, их душат другими способами, «мирными», массовыми и ещё более действенными. Душат не для того, чтобы душить! Душат, чтобы извлечь максимальную прибыль, а жертвы появляются как некий побочный продукт получения прибыли. Капитализм! Впервые в истории создана гигантская хищная единая корпорация, но создана она без какого-либо участия армии и якобы достаточно честно, без видимого насилия.

– Так на чём же она держится?

– Интересно? – подзадорил я. – В этом-то и весь вопрос! Вместо снарядов и бомб в ход пошли пресловутые кредиты и инвестиции, которые быстро душили назначенные страны, обладавшие большими природными ресурсами. Через некоторое время эти страны оказывались загнувшимися жертвами, а корпорации становились полновластными собственниками всех их ресурсов! Знакомая для РФ картина, не так ли? И она не могла осуществиться без участия множества предателей из кремля.

Фамилия же того американского диссидента, рискнувшего поведать миру всю эту жуткую схему перекраивания мира – Перкинс! Обязательно почитайте его книгу. Примечательно, что после громкого успеха, когда автора спрашивали, как он решился такое опубликовать про всемогущие корпорации, он признался, что «устал бояться, хотя не устали бояться полста издательств, к которым он обращался, чтобы напечатать свою книгу. И всё же нашлось из них одно, захудалое, на грани разорения. Потому оно и рискнуло, и оказалось в большом выигрыше! Если же теперь меня и уничтожат всесильные корпорации, всю грязь которых я показал миру, выплеснув ее наружу, то моя книга от этого станет еще популярнее, ибо я превращусь в мученика!»

Видите, каким образом пробивается на свет истина в США? Часто это происходить не потому, что кто-то ее несет на пользу людям, а потому что это кому-то выгодно лично! Люди, к великому сожалению, всегда останутся людьми! В самом плохом смысле этого слова! Они завистливы, жадны, тщеславны. Они спасаются в одиночку. С такими качествами они всегда будут хорошо вписываться в подлую суть капитализма! И подавляющее большинство из них обязательно сыграет роль обычных баранов! Другие же, наиболее подлые, станут их убийцами! Такая вот милая перспектива у человечества!

– Да, не об этом я спрашиваю! Что ни говори, а экономически они нас победили. Но почему победили, если у нас был такой передовой и гуманный социализм? Может, не всё было так уж хорошо? – не сдержался Виктор.

– Причин того, что мы рухнули, очень много! И хотя экономике Союза было далеко до идеала, но придушили нас более других три главные причины. Мне так кажется. Первая – необходимость иметь большую и отлично оснащенную армию. На нее шли такие огромные деньги, что и представить трудно! Причем, значительно большие, нежели требовалось для нашей защиты. ВПК их успешно у нас выманивал под свои корыстные интересы! Вторая – низкая производительность нашего с вами труда. Где справлялся один американец, наши трое возились! Кстати, третья причина связана с этими же тремя работниками, которые трудились через пень колоду! Им же всем зарплату приходилось платить, садики, школы, больничные обеспечивать – все это в СССР было без обмана, не так, как сейчас! Потому денег стране всегда не хватало, а иностранцы нам помогали редко и, конечно, себе не в убыток! Но если ты вдруг посчитаешь, что именно капитализм идеален, то зайди теперь в любой магазин. Возьмём, например, утюги. Их на полках сколько типов обнаружишь? Пять, десять, двадцать? Будто это одноразовый продукт ежедневного потребления! Их разве столько требуется? Это и свидетельствует о нерациональности производства. Зачем столько видов, типов, фирм этих утюгов, если ясно каждому, что большую часть из них никогда не раскупят? Труд вложен, а он никому не нужен! И никакие скидки не спасут! Конкуренция! Конечно, но не по-хозяйски это! Расточительство! Глупость и неорганизованность! То есть, капитализм! Вот ещё тебе пример…

– А еще, профессор, нашей экономике всегда вредит холодный климат. Слышал я, будто на борьбу с ним уходит треть наших сил и средств! Это же, как палка в колёса! Не то, что у Запада!

– Завт-рак! Все на завт-рак! Завт-рак! – по коридору пронесся знакомый призыв.

Я остановился на полуслове, поднял обе руки вверх и напомнил собеседнику, что договор дороже денег!

46

Какое всё-таки мучение в моём полуживом состоянии самостоятельно передвигаться на большие расстояния! Крохотными шажками, один за другим, один за другим переставлять обессиленные ноги, часто отдыхая. И удивляет, что за пару последних дней, мне казалось, я уже нарастил прежний объем мышц, вот только задыхаюсь от нагрузки и быстро устаю. Стало быть, глядя объективно, далеко мне до нормы, что о себе я бы не мнил!

Так или иначе, но с помощью любимой и неунывающей внучки, которая совсем не формально поддерживала меня под руку, я добрался до последней двери этого бесконечно опостылевшего мне учреждения, всей душой стремясь на свободу, как конь,издали почуявший запах родного дома.

И вдруг разволновался от неосмысленных пока, но стремительно наваливающихся на душу ожиданий, оказавшись перед этой огромной старинной деревянной дверью. Я испытал теперь такое, как давным-давно, когда летел, не чувствуя под собой ног, на первое свидание с тобой, еще не зная, как ко мне отнесется моя выстраданная мечтательными ночами любовь. И ничего более важного в моей жизни в тот миг и быть не могло. Как и сейчас.

Я чувствовал всем своим нутром, что происходит нечто бесконечно знаменательное, по сути своей, ведь это совершенно невероятное, но свершающееся со мной повторное вступление во внезапно приостановленную месяц назад жизнь! Я возобновляю ее полноправно, не опутанным реанимационными проводами и трубками инвалидом в больничной палате, а как все, как обычный нормальный человек, у которого есть почти бесконечные возможности передвигаться, чтобы жить по-человечески, жить достойно, не лежа, не напрягая медицинский персонал надоевшим им своим присутствием!

Значит, достигнута ещё одна настоящая победа! Победа, которую я завоевал, заслужил, вопреки начертанному ранее сценарию.

Вот только моя ли это победа, моя ли в ней заслуга? Или она, всего-то, некое разрешение свыше, без которого, чтобы я ни делал, как бы ни старался, здесь бы не оказался? А может, это заслуга тех людей, тех добросовестных и добропорядочных врачей и медсестер, еще как-то барахтающихся в безнадежно разрушенной системе здравоохранения, которые по-прежнему исполняют свой долг, которые как-то сумели отстоять и меня от претензий моей костлявой, упорно тянувшей меня туда?

Внучка, неловко управляясь с огромной дорожной сумкой, в которой заботливо принесла мою зимнюю одежду, плечом толкнула тяжелую дверь. Она распахнулась на всю ширь; яркий солнечный свет обдал меня чем-то забытым, жизнеутверждающим; морозный воздух защекотал в носу, да так, что слезы заволокли глаза…

«Боже мой, я всё-таки здесь! Я живой! – торжествовало моё существо. – И чтобы ни случилось дальше, но даже этот один-единственный миг, значительнейший для меня миг, подаривший волнующее ощущение существования, уже сам по себе стал мне наградой самого высокого достоинства! Ради него уже стоило всё выдержать!»

Внучка, видимо, разобралась в сути моих переживаний, что весьма странно для ее возраста, нисколько не торопила меня, следуя рядом и предельно сдерживая свой шаг.

«Что ж! Ещё один день пропал не зря! – усмехнулся я вертящемуся на языке каламбуру. – А теперь, когда удалось вырваться из плена моего злосчастного инсульта, случайно побежденного необоснованно прославляемой у нас медициной, надо смотреть вперед! Придется нашу с тобой жизнь, мой дорогой Людок, налаживать по-другому! И ценить ее совсем иначе! Она того стоит! Но справимся ли? Ведь люди остро чувствуют свою бренность и дают всяческие обещания лишь в такие редкие минуты, когда чудом вырываются из лап смерти, а отойдя от черты, всё забывают. Защитные особенности сознания!

Но мы справимся! И хорошо бы при этом не потерять себя, не перестать двигаться вперед и подниматься вверх, ступенька за ступенькой! Не превратиться бы в болезненных своих заботах в тупое человекообразное животное, бесцельно плывущее по течению день за днем, как придется; существующее бесполезным сорняком лишь потому, что родилось, и затем, чтобы существовать. Если жить вот так – без смысла, без идей, без трудностей и достижений, лишь для того, чтобы принимать лекарства, то, чур, меня! Лучше вообще не надо! Впрочем, этот вариант, как будто, и не наш! Мы и раньше, когда многого еще не знали, старались гореть! Значит, и теперь подавно будем жить! Будем!»

– Настенька, бабушка-то твоя нас встретит? – спросил я внучку, не понимая, от чего сильнее колотится сердце, от ходьбы или предчувствия встречи.

– Конечно! Но только дома! Соскучился? И она все эти дни только о тебе и говорит, волнуется очень, а ей после такого инфаркта никак нельзя! – пояснила внучка. – Дома ждет твоя любовь, дедуля!

– Ясно! Так и положено! А мы с тобой, внученька, до дома как добираться будем? Я ведь теперь как шагающий экскаватор! Сто семьдесят пять метром в час!

– Не волнуйся, дедуль! Ты и в таком виде вполне молодец!

– Ну, да! Болтушка ты у меня! Как добираться-то будем?

– За территорию больницы выйдем, а там я позвоню. Такси и приедет!

Осуществить свой план нам не пришлось.

За больничным шлагбаумом нас с откровенной радостью встретил Борис Иннокентьевич. Он был с оживленной стайкой студентов, большей частью, девчат.

Боясь дотронуться до меня, дабы ненароком не завалить, встречающие радушно поздравили меня с выпиской, а студентки даже успели кое-что сообщить об университете.

Я едва сдерживал слёзы от того давяще волнующего чувства, которое навалилось на меня за дверью больницы, словно за нею новый мир. Ведь так и было! Новый мир!

Но следовало крепиться, не выказывая своей слабости даже друзьям: «Разве кто-то, пусть даже самый посвященный во все подробности моей истории, сможет понять, что переживает человек, настойчиво карабкающийся с того света без малого месяц и, наконец, получивший счастье удостовериться в том, что он всё-таки спасся?

Люди, большей частью, замечают лишь то, что является следствием чего-то, а не причиной. Замечают то, что всплывает на поверхность, а не вовсю бурлит внутри!»

– Ну, всё, товарищи студенты! Встретили своего профессора, поприветствовали и разбегайтесь по домам, а мы довезем Александра Федоровича с его внучкой до дома! – бодро и приказным тоном сориентировал студентов Борис Иннокентьевич, а затем, обращаясь уже ко мне, пригласил. – Прошу, Александр Федорович! Вон там, стоит наша машина! Как видите, отечественная, из Ульяновска! И с соответствующим именем – «Патриот»! Прошу вас обоих – устраивайтесь, а нашим ребяткам и в трамвайчике вполне допустимо…

Неужели после стольких страданий на пределе человеческих возможностей, после столь трудной победы, наша с тобой жизнь, моя дорогая жена, окажется всего-то продолжением жизни предыдущей? И всё покатится до обидного, как прежде, совсем как раньше!

Разве теперь такое возможно? С нашим-то новым опытом! После того, как обоим пришлось оказаться на самом краю! После того, как мир безразлично вытолкнул нас из себя, практически не заметив нашего исчезновения. Даже не среагировал на него! Значит, не заметит и возвращения… Кто мы ему?

Но неужели это всё-таки возможно с новым, более глубоким, пониманием нами сущности жизни и ее ценности? Насколько же жизнь хрупка, беззащитна и коротка! Её невозможно повторить, невозможно исправить, пережив заново упущенное время. Но люди в повседневной суете этого не сознают! Они борются за нее, но происходит всё интуитивно, неосознанно, лишь потому, что так велела природа. Люди редко понимают истинную ценность доставшегося им даром столь фантастического подарка, каким является жизнь! Разве, когда жареный петух клюнет…

Так неужели и мы с тобой станем жить так, будто ничего с нами не происходило? Будто не побывали в холодной тьме небытия, из которого нам посчастливилось вырваться самым неправдоподобным образом! Да еще, к счастью, вырваться обоим! А ведь настоящая трагедия уже стучалась в нашу с тобой судьбу.

Боже мой! Должно же хоть что-то, реагируя на наше торжественное возвращение в жизнь, зримо перевернуться, очиститься, проясниться?

Конечно, должно! Обязательно должно! Вот только я ничего не заметил, если не считать собственного волнения и разыгравшейся сентиментальности.

Конечно, всё для нас должно стать другим! Новым! Более насыщенным! Более важным! Более счастливым! Более ценимым!

Но только для нас! А для окружающих с нашим возвращением в их стабильные жизни, мало что изменится. Как бы ни радовались они за нас! У них всё будет по-старому. Ведь это их жизни, а мы в них лишь действующие лица. Пусть даже родные, пусть дорогие, но мы – лишь участники событий.

В общем, если совсем уж честно, то мало в этой жизни изменится и для нас! Ведь в ней останется тот же город, тот же родной дом. И в нём всё будет на прежних местах! Те же близкие люди, та же работа, обязанности, друзья. Да и страна пока существует в прежнем виде. Именно это, а не мои и твои, жена, злоключения определят последующую нашу жизнь. Как говорится, наше бытие определяет и наше сознание! А сознание в совокупности с множеством обстоятельств и случайностей определяет всю нашу жизнь!

Вот и вся философия! И у каждого она, как и сама жизнь, всегда своя, всегда особенная!

*

2018 год, март.

Обложка создана автором самостоятельно с помощью бесплатной заготовки www.canwa.com.

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45

46