Глава 1
Телефон, оставленный вчера на столе и используемый только для связи с компаньоном из Швеции, давным-давно вибрировал, повизгивал, кряхтел и подвывал совершенно ненормальной мелодией, установленной любимицей внучкой.
Просыпаться болезненно не хотелось. Не хотелось отпускать сон, явившийся из светлой армейской молодости, насыщенной значительными событиями и столь напряженной, что теперь в истинность былого самому едва верится.
В растаявшем некстати сне Андрей Алексеевич Смеркин ощутил свою прежнюю жизнь. Жизнь, наполненную великим смыслом, долгом и объективными трудностями, следующими не только непрерывной чередой, но и накладывающимися одна на другую, и заплетающимися немыслимыми узлами. Подобные накладки бесконечно усложняли повседневную действительность, изматывали, иной раз, до беспамятства, но и давали ощущение собственной значимости в большом и важном для страны деле; давали право себя уважать.
*
Телефон продолжал требовательно вибрировать, пытаясь, как бывало не раз, подобраться к краю стола, на что Андрей Алексеевич с удовлетворением подумал: «Сон сном, но ведь рухнула наша огромная и могучая держава, взорванная изнутри предательством кремлевских перерожденцев. Предательством, которое было невозможно предугадать. В защиту державы от внешних врагов и я внес немалый вклад. И теперь в моей памяти отложились сладкими слоями те двадцать пять трудных лет… Очень трудных… Слава богу, хоть теперь моя жизнь наладилась, и я получил от неё всё, к чему стремился, чего вполне, как сам давно считаю, заслужил, чтобы больше не вспоминать ужасы хронической нехватки денег в советские годы, а также нищету и унижения последующих лет, уже после крушения страны».
Телефон всё не унимался.
«Опять корпус расколется! – с раздражением предположил Андрей Алексеевич, но не пошевелился. – Черт с ним! Куплю другой! Заодно появится повод, не обижая внучку, избавиться от мелодии с воплями необузданных африканских невольников!»
Андрей Алексеевич всё-таки пошарил рукой по затейливой прикроватной тумбочке и надавил кнопку стильного перламутрового будильника, на что приятный женский голос с китайским акцентом негромко известил:
– Восемь часов сорок семь минут! Двадцать один градус!
«Приспичило ему звонить в такую рань? – простонал Андрей Алексеевич с сожалением. – Можно подумать, стряслось что-то такое, что потерпеть нельзя?»
И опять расслабился, очутившись в той, знакомой до боли атмосфере своей нелегкой и непростой службы. Всё вспомнилось как-то одновременно, в удивительно спрессованном и многослойном виде. И долгие дни, и минуты, месяцы и годы теперь сжались в крохотные мгновения, хотя даже самые забытые события вполне достоверно и натуралистично просматривались в толще времени.
Казалось, можно всего коснуться, вмешаться в любой разговор, изменить прошлые поступки, добиться еще лучших, нежели получилось когда-то, результатов. Это было удивительное, совершенно невероятное погружение в далекое и бесценное прошлое, позволившее не только заново и детально разглядеть былое, но и коснуться его душой. И снова прочувствовать всё-всё: присущие ему радости, трудности, заботы, переживания, надежды и огорчения. Всё то, что в постоянной сутолоке никчемных событий давно засыпано непробиваемой толщей прошедших десятилетий.
*
В то далекое время он уже считался достаточно опытным начальником стартового отделения, хотя и имел почти начальное офицерское звание – старший лейтенант. Сроки для отправки документов на присвоение «капитана» истекли ещё месяц назад, занимаемая должность позволяла, да и взысканий не имелось. Тем не менее, документы задержали. Это обижало и нервировало. Ведь определенный карьеризм изначально заложен в каждом офицере, поскольку его ум для окружающих, как говорят, весь на погонах! Потому и приходится, хочешь того или нет, стремиться к новой звездочке. Хотя бы для самоутверждения, а заодно и для увеличения денежного содержания на очередной червонец.
Виновным в необоснованной задержке долгожданного звания был командир бригады.
А ситуация развивалась так. Вызвал однажды комбриг к себе молодых офицеров, которым светило очередное воинское звание, и напрямик заявил:
– Бригаду ждут большие испытания. Сами знаете, товарищи офицеры – инспекционная поездка на полигон с боевыми стрельбами. Если сработаете, как полагается, будут вам и звания, и награды! Никого не обижу! А если нет – то уж извольте! Так что, за работу!»
Подобные действия, конечно же, являлись самоуправством, но возражать комбригу не стали. Ведь он поступал в интересах общего дела. Просто решил простимулировать своих подчиненных именно таким образом. С другой стороны, думал каждый, мало ли как обстоятельства сложатся на полигоне! Не дай бог, придется опозориться! Тогда комбриг трижды окажется правым!
В общем, все стерпели. Да и комбриг рассчитал верно, как выяснилось позже. Прыти у всех действительно прибавилось.
В ожидании приказа к убытию на полигон в огромном напряжении день за днем пролетели четыре месяца. Всё это время офицеры буквально света белого не видели. Забыв свои семьи, они сутками не уходили со службы, стремясь натренировать подчиненных и устранить неизбежные недоделки то тут, то там.
Глава 2
В одну из последних ночей ноября пришел долгожданный приказ. Бригада поднялась по тревоге для погрузки на железнодорожный транспорт. Секундомер, отмеряющий беспредельные испытания, начал отсчет очередного нормативного времени. Учения фактически начались.
Четыре воинских эшелона формировались одновременно в нескольких местах. Для этого проводился огромный комплекс мероприятий, сложных технически и организационно, напряженных по времени и значительных по масштабу.
*
Но живые люди, не железная техника! Потому им сильно не повезло. Прежде всего, было очень холодно. Так холодно, что, казалось, не случалось даже зимой. Время от времени, наваливаясь волнами, наотмашь хлестал ледяной дождь. Но и он не сдерживал насквозь промокших солдат и офицеров, самоотверженно считавшихся лишь с тем, что входило в круг их обязанностей.
У ракетчиков так всегда! В тяжелые минуты коллективных испытаний большинство незаметных служак тихо совершают свои многочисленные и неоценённые подвиги. Они самоотверженно превозмогают себя, преодолевают непомерные трудности, перед которыми в иное время и сами бы спасовали. Но теперь их решительные действия особенно необходимы делу, которому они служат. Потому никто не сдавался! Особого сорта энтузиазм всегда поддерживает военных людей в тяжёлую пору испытаний.
Особенно мешал работать напористый ледяной ветер. В считанные секунды он сковывал намокшие пальцы рук, соприкасающиеся с промерзшим металлом, отмораживал носы, щеки и уши, хотя многие солдаты уже распарились от тяжелого физического напряжения и сбросили шапки и ватные куртки.
И без того тяжелые брезентовые тенты, теперь промокшие насквозь, стали неподъемными и негнущимися. Но никто не роптал, когда все вместе, надрываясь, затаскивали тенты сначала на железнодорожные платформы, потом повыше, на свои агрегаты, и предварительно расстилали там, надувающиеся под сильными ударами ветра. Невероятным образом, балансируя и цепляясь за что-то наверху, чтобы не оказаться сброшенными ветром с большой высоты, люди медленно, но всё же зачехляли технику, крепили ее шпалами и толстой проволокой к платформам.
*
Ночь тяжелых испытаний была в разгаре. На четырехосные платформы загоняли партию за партией тяжелую технику, постоянно рискуя съехать, свалиться, продавить хилые вагонные доски. Медленно, крохотными рывками, заползали на платформы пусковые агрегаты. Мощные и красивые, как мифологические исполины, они двигались осторожно, сантиметр за сантиметром, оттесняя своей массой от рампы вагоны, которые в ответ испуганно, словно кони под седоком, отшатывались и приседали, усложняя и без того трудный процесс бокового заезда.
Механики-водители пусковых установок, оказавшись на четырехметровой высоте, опасливо поглядывали на командовавших каждым их движением офицеров, просчитывающих всякое, даже микроскопическое перемещение агрегата, опасно зависающего четырьмя колесами из восьми над пустотой, пока не вырулят, пока не впишутся точно вдоль борта вагона.
Всё это время механики-водители чувствовали себя беспомощными и уязвимыми. Вынужденные полностью доверяться офицерам, они, по сути, переставали быть водителями, а становились исполнителями чужой воли. Это тяжелое чувство! Но они понимали, что в эти минуты именно на офицерах лежит максимальная ответственность и за погрузку, и за пусковую установку, и за жизнь самого механика-водителя, лишенного возможности самостоятельно управлять машиной.
Тогда, вспомнилось Андрею Алексеевичу, общими усилиями всё обошлось благополучно, хотя он и сам чересчур переволновался…
Трое суток ракетную бригаду тянула «железка», предоставляя под стук колёс время если не для отдыха, то для некоторого расслабления нервной системы. По большой дуге эшелоны обогнули Волгоград с видимой отовсюду величественной скульптурой Вучетича «Родина-мать зовёт» на Мамаевом кургане и, наконец, по плотине, как по мосту, перекатились на другую, степную сторону Волги. Недолго задержались на станции города Волжский, и всё!
За Волжским начиналась другая земля и другая жизнь, мало кем, кроме ракетчиков, испытанная. Но теперь именно она сосредоточила все заветные цели и мечты. И неважно, что их достижение всегда остаётся не только во власти людей, но и во власти коварного случая. Ракетчики всё равно не имели права ни уступить, ни отступить, ни вернуться. Они осознанно двигались навстречу важнейшим испытаниям, только и способным дать ответ на вопрос, соответствуют ли они все вместе, как большой воинский коллектив, требованиям будущей войны. Именно, все вместе, поскольку задачи ракетных ударов решаются не героями-одиночками, а большими коллективами. Одиночкам такие задачи не по плечу!
*
За Волгой бригада полевым лагерем разместилась на солидном куске безжизненного пространства, где никогда не было ни холмов, ни зданий, ни деревьев, ни случайных людей. Лишь непривычная для глаз пустота на все четыре стороны, да пыль, легко поднимаемая как ветром, так и колесами наших машин.
Иногда из нор выглядывали трусливые, но любопытные суслики. Иногда вдоль дороги скакали тушканчики, удивительно похожие на крохотных чертиков, да с редких телеграфных столбов царственно взирали на мир огромные и как будто ленивые орлы.
Так или иначе, но теперь эта широченная пустота – то ли степь, то ли пустыня – стала приютом и для ракетчиков, приехавших сюда для проверки их готовности воевать!
Глава 3
Та картина, унылая для постороннего наблюдателя, мигом пронеслась перед Андреем Алексеевичем. Память сработала избирательно, отбросив те воспоминания, которые не были дороги сердцу, и потому, если бы кто-то вмешался в этот процесс, нашел бы его до странности непоследовательным, скорее, рванным, с плохо связанными между собой фрагментами. Но для Андрея Алексеевича это не имело значения – он словно наяву видел и тонко чувствовал все захватывающие эпизоды той большой работы. И по отдельности, и все одновременно, и в естественной временной последовательности.
В сжатом виде ему представился весь ход тех многосуточных учений с пуском боевых ракет. Работа, изматывающая физическим и нервным напряжением. Каждое ее мгновение и все силы без остатка отдавались достижению конечного результата. Всем было ни до сна, ни до еды, ни до отдыха – все «пахали» на износ, реагируя на новые и новые вводные, поступающие от руководства.
Там было всё. Продолжительные марши в густой пыли, от которой люди задыхались в своих машинах, и совсем небольшие перемещения, была подготовка и пуск ракет, как учебно-боевых, так и самых настоящих, боевых. Были перезагрузки ракет, была изматывающая работа днем и ночью, невероятная усталость и утомительно-тревожное ожидание новых задач во время коротких передышек.
Все силы из людей оказались выжаты и, тем не менее, каждый знал, что приди очередная задача, и опять найдутся и силы, и воля, чтобы довести дело до победного конца!
*
Андрею Алексеевичу вспомнилось как при выполнении одной из задач ефрейтор Охтин, сбрасывая по команде «К бою» с пусковой установки маскировочную сеть, ощутил ее непривычную неподатливость – дернул, что было силы, раз, другой! Не получается! Запуталась!
Терялись драгоценные секунды. А это, как минимум, снижение оценки. Или вообще – невыполнение задачи.
Охтин опять напрягся и, окончательно уяснив, что сеть безнадежно запуталась на маховике одного из приводов, извлек до сих пор мешавшийся штык-нож и рывком распорол неподатливую сеть. Но рука от напряжения сорвалась и повредила шею. Хлынула кровь!
Андрей Алексеевич, нервно наблюдавший за Охтиным снизу, мгновенно оценил ситуацию и оказался наверху:
– Прижми к ране, – протянул он солдату свой носовой платок. – И дуй на перевязку! Сами справимся!
– Товарищ старший лейтенант! Никуда я не уйду! Поцарапался чуток!
– Ну, как знаешь! Сообщи, если худо станет!
*
Уже после выполнения задачи выяснили, что рана действительно оказалась поверхностной, скользящей, но кровищи-то вытекло! Пусковую установку перепачкал и всех напугал…
«А ведь молодец Охтин, сам-то не испугался, не сачканул! Молодец! Кто-то, зная, что рана оказалась не опасной, сказал бы «пустяки!», а мне кажется, рассудил Андрей Алексеевич, это и есть настоящий подвиг! Пусть небольшой, пусть не столь уж значительный. Но человек, способный на малый подвиг, совершит, не задумываясь, и любой иной, самый большой и самый важный!»
*
Когда после условного пуска ракеты и оставления позиции появилась свободная минутка, Андрей Алексеевич построил своих орлов:
– Мои славные боевые друзья, сообщаю вам! – в этих правильных по своей сути словах угадывалась необидная ирония начальника стартового отделения. – Пока все задачи мы выполняли отлично! И дивизион наш, и бригада не опозорились! Но впереди задач – немерено, потому рано почивать на лаврах. Сами знаете, на одной задаче оплошаем, и будут наше «401-е» потом всегда срамить! Но сейчас я вами доволен. Молодцы! Не зря кровь проливали! – он лукаво взглянул на Охтина; все засмеялись. – По этому происшествию у меня такое мнение: наш Охтин, безусловно, молодец! Вовремя сообразил, сам задержку устранил, дело сделал, отделение и стартовую батарею не задержал. Да и потом не запаниковал! После учений будет поощрен по заслугам. Вопросы ко мне есть? Понятно! Тогда отдыхаем. Ефрейтор Баймухаметов – проверьте баллистическую температуру! Разойдись!
Последняя фамилия воскресила в памяти другой случай. Баймухаметов, сокол казахских степей, был мастером своего дела. После того, как Андрей Алексеевич обучил его, молодого солдатика, бед отделению он не приносил, делал всё обстоятельно, безошибочно и быстро. А вчера сам себя превзошел… Впрочем, подумал Андрей Алексеевич, так и должно быть!
А было так! Когда пусковая установка с марша, экономя секунды, влетела в отрытый для нее саперами окоп-укрытие, без задержки началась перегрузка очередной ракеты «на себя». Тогда и выяснилось, что справа не хватает пространства, чтобы распахнуть дверцы дизель-электрического агрегата, без запуска которого пусковая работать не может. Причина оказалась банальной – не позволяла глыба несрезанного грунта, почти вплотную прижавшаяся к пусковой установке. Ефрейтор оценил обстановку мгновенно! Через узкую щель он как-то втиснулся в отсек дизель-электрического агрегата, запустил его, а далее, чтобы все-таки открыть дверцы, как положено по инструкции, стал ногтями и ладонями отрывать и отбрасывать слежавшийся веками грунт. Никто и не заметил столь ожесточенной и самоотверженной борьбы, поскольку задержки в подаче электропитания не произошло, но после выполнения задачи, прежде чем в составе батареи убыть с технической позиции, Андрей Алексеевич привычно обежал пусковую установку. Тогда и обнаружил результаты странных «раскопок». «Неужели руками?» – изумился он.
– Покажи ладони! – приказал Баймухаметову Андрей Алексеевич, заглянув с подножки в его рубку. – Всё ясно! – подвел он итоги, одобрительно улыбаясь ефрейтору. – Ты у нас не только орел, но и крот, как оказалось! Молодец! Скажешь сапёрам при случае спасибо за то, что ширину укрытия не выдержали!
«Вот ещё один подвиг моих орлов! – подумалось тогда Андрею Алексеевичу. – Надо бы его в воспитательных целях отделению поумнее преподнести».
Вспомнив тот эпизод, Андрей Алексеевич улыбнулся: «Ох и молодцами же были многие наши солдатики, вчерашние зеленые мальчишки! На поверку многие из них вообще героями оказывались, хотя в обычной обстановке это не проявлялось! Иной раз дурачились без меры, и не слушались с первого раза, придумывали всякую ерунду, даже раздражали… Да мало ли бывало! Но стоило им доверить настоящее мужское дело, преображались, подлинными героями становились! Я же, теперь за себя стыдно, часто не отдавал им должного! Следовало куда чаще их хвалить и поощрять. Они того явно заслуживали! А мне казалось, будто с их стороны так и должно быть, и никакой это не подвиг!»
Глава 4
Сейчас, залежавшись с закрытыми глазами в постели, Андрей Алексеевич до мелких деталей вспомнил далекое прошлое, вспомнил те давние тактические учения с присущей им борьбой измученных, но несдающихся людей за секунды, с трудом втискивающиеся во временн
ые нормативы, и за угловые секунды, определяющие точность наведения ракет.
Живительный бальзам собственной доблести и гордости от причастности к большому и важному для страны делу и сейчас обжигающе циркулировал по артериям и венам. Он опять прочувствовал не только те непомерные трудности, но и еще что-то, наполнившее его душу удивительным теплом.
«Ведь это и есть счастье!» – решил Андрей Алексеевич и уже с тоской о нем, о навсегда утраченном, добавил вслух, – «Было счастье, да всё вышло… Денег теперь, куры не клюют, но счастья не осталось… Есть свобода перемещения, есть свобода приобретения, есть купленный покой, расслабленность и кажущаяся беззаботность, но нет прежнего удовлетворения жизнью, нет гордости за собственные достижения и дела.
Есть дутое уважение окружающих, но в действительности они уважают не меня, а мои деньги. Предстань я пред ними нищим, так в мою сторону и не поглядят… Эти проклятые деньги, давшие мне свободу, ее же и отняли! Повязали меня по рукам и ногам!
Какая, к черту, свобода, если я – крохотное звено длинной коммерческой цепи – не могу ее разорвать по собственному желанию? Хм! Даже подумать страшно, чего бы стоил мне подобный демарш! Но деньги действительно не принесли мне счастья! Более того, они забрали даже то счастье, которое я, как выяснилось, уже имел, но полагал, будто оно недостаточное, промежуточное, неполное и надо стремиться к настоящему, которое я, уж теперь-то понимаю, искал совсем не там и не в том».
*
В последний день учений все догадывались, что затянувшимся испытаниям подходит конец. Не могут же они, жестко регламентированные утвержденным планом и ограниченными финансовыми ресурсами страны, продолжаться бесконечно, выматывая людей до беспамятства!
Оно и верно! Знал бы кто тогда, какие деньжищи требовались на то, чтобы наши ракеты поддерживались в должном состоянии, отрезвляя настоящего врага! И сколько вообще дорогостоящей техники в ракетных частях! И сколько генералов, полковников с их немалыми зарплатами, и еще больше всех остальных военнослужащих! В сумме, если прикинуть, получаются немыслимые суммы, оторванные после великой войны от народа, который хоть и одержал тогда победу, но так и не освободился от гнетущей нищеты.
*
Вот и комбат за торопливым обедом заговорил, будто сам с собой: «Теперь, видимо, всё! Больше задач не будет! Наигралась контрольная группа с нами в войну. Теперь сидят, материалы для разбора учений готовят! Стало быть, мы своё дело сделали и, судя по всему, совсем неплохо! Пора и о доме родном подумать, да о жене и детях вспомнить».
Андрею Алексеевичу представилось, как от слов комбата в душе ожили приятные темы, далекие от пыльной пустынной степи, от напряженных учений, от опостылевшего зеленого цвета техники и личного состава, изрядно надоевшего постоянной ответственностью за него, за каждого человека, в этих непростых и опасных условиях. Вон, к примеру, ефрейтор Четвериков, до крайности бестолковый и ленивый москвич, вдруг проявил незаурядные способности в ловле здешних змей! Ловит их и заталкивает в трехлитровые банки, выпрошенные на кухне. Собирается делать ремешки для часов! Балбес! А змеи расползлись по рубке Петрова. И попрятались в местах, из которых их не достать. А Четвериков и сам забыл, сколько их было, и искать в рубке боится!
И что прикажете мне делать? Петров ни за что не соглашается в рубку забираться даже для боевой работы. Боится, что ужалят. И его легко можно понять!
Приказал я, на свой страх и риск, туда самого Четверикова затолкать (ребята с удовольствием это исполнили и двери снаружи заблокировали, чтобы не удрал!), пока змей своих не переловит, в банку не упакует и мне не представит! Да кто же гарантирует, что ни одной змеи в рубке не останется? А то, гляди, еще Четверикова самого покусают! Вот тогда мои начальнички и меня покусают!
Глава 5
Андрей Алексеевич, наконец, осознал, что с завершением учений большое и трудное дело им всё-таки сделано, и теперь не будет препятствий для отправки документов на представление очередного звания. От этого он расслабился и представил себя с новыми погонами, с четырьмя ребристыми звездочками, и сам себя зауважал, даже рассмеялся от преждевременного восторга и радости. «И супруга будет рада – она во всём меня поддерживает, ободряет, волнуется… Настоящая боевая подруга! Как она там с двумя детишками, со своей работой и хозяйством управляется? Потерпи родная, скоро вернусь к тебе на помощь!»
Мысли опять вернулись к тому, что учения завершились и он, и его стартовое отделение все трудности выдержали с честью. Теперь можно хотя бы мысленно, чтобы подчиненные раньше времени не расслабились, отстраниться от своих должностных обязанностей, отдохнуть, почитать хоть что-то.
«Нестерпимо соскучился по чтению, по сладким пирожкам супруги, по любому цвету радуги, кроме осточертевших зеленого и серого. Боже мой, как надоели эти военные морды! Как хочется поглазеть на женскую красоту, на тоненькие фигурки в легчайших платьицах, играющих на ветру, услышать не свой истошный рев «Отделение! К бою!», а что-нибудь спокойное, лиричное, ласковое, греющее душу…
И как хочется поспать, не скорчившись в рубке вместе со своим, всегда включенным, всегда ждущим неприятностей сознанием, а в просторной мягкой постели с подушкой, не набитой булыжниками из ваты, а на белоснежных накрахмаленных простынях! Как же давно я не спал по-человечески!»
Мысли старшего лейтенанта вернулись к растекающейся по душе радости: «Всё-таки свершилось! Я всё выдержал, хотя очень переживал. Пусть и суеверие, но был почти уверен, что где-то споткнусь, что-то случится такое, после чего не видать мне очередного звания. Слишком долго я оставался баловнем судьбы, чтобы и теперь всё прошло гладко! Однако сумел! Преодолел все препятствия, не угодил ни в один из множества капканов, искусно расставленных против меня самой судьбой! Можно считать, бога взял за бороду…»
Глава 6
Пока Андрей Алексеевич размышлял об успешном завершении учений, командира ракетной бригады и начальника штаба вызвали для участия в финале совещания, проводимого руководителем тактических учений, известным в наших кругах генералом из штаба Сухопутных войск.
Он уважительно поставил командира бригады в известность:
– Владимир Николаевич, мы в целом довольны подготовкой и действиями вашей бригады. Тем не менее, сложилась неоднозначная ситуация при выставлении итоговой оценки. Согласно Курсу ракетной подготовки бригаде можно выставить либо оценку «отлично», либо «удовлетворительно». Всё решают кое-какие мелочи, не замечать которые было бы не верно. Чтобы исключить взаимную неудовлетворенность возможной субъективностью оценки, мы решили увеличить количество выполняемых бригадой боевых задач еще на одну. В соответствии с моим решением ваш второй ракетный дивизион произведет передислокацию в новый позиционный район, на пути в который он развернется с марша и нанесет одиночный удар. Стартовое отделение мы сейчас с вами согласуем. Например, в каком состоянии ваша 401-я пусковая установка?
– Товарищ генерал-лейтенант, 401-я ПУ не загружена, исправна! Личный состав выполняет технологические операции после пуска боевой ракеты; к работе готовы! – ответил комбриг.
– Вот и отлично! Даем вам час, даже полтора на подготовку. Выполнение задачи начнем, конечно же, с загрузки 401-й пусковой установки вашей же учебно-боевой ракетой; подробности согласуйте с Павлом Ивановичем, – для верности он указал рукой в сторону своего заместителя. – Надеюсь, вы понимаете, что оценка, полученная за эту задачу, и определит итоговую оценку вашей бригады. Какие у вас есть вопросы?
– Вопросы есть только к Павлу Ивановичу, простите, к генералу Тинькову! – отчеканил комбриг.
– Тогда действуйте! Желаю удачи!
Глава 7
Теперь Андрей Алексеевич с усмешкой вспомнил, как от неистового крика подбегающего командира батареи капитана Гаврилова развеялись все мечты:
– 401-я! Подготовиться к загрузке! – Валерий Иванович задыхался от бега, и было заметно, как он начинает закипать, заметив, что начальник стартового отделения не воспринимает его команду всерьёз. – Ты что? Не понимаешь? Каким тебе языком… Немедленно готовь технику и людей к получению ракеты, а далее – к развертыванию с марша!
– Да ты что, Валерий Иванович? Какая ракета? С какого марша? Шутишь? Сам ведь объявил, что учения закончились!
– Не зли меня! Приказ поступил с КП дивизиона! – командир батареи до сих пор не отдышался. – Оценка бригаде не выставлена, то ли «пять», то ли «три». Теперь она зависит от выполнения задачи твоим отделением! Работать будешь с учебно-боевой ракетой, знакомой тебе до слёз. И уж постарайся, Андрей Алексеевич, а то ведь наши головы отсекут до самого таза!
– Какие головы? Какая ещё учебно-боевая? – всё менее уверенно отбивался Андрей Алексеевич, уже сознавая, насколько же преждевременно он радовался. «Вот он, последний подарок судьбы, который перечеркнет все былые заслуги и достижения. Похоже, что судьба занялась мною всерьез, пренебрегая правилами этикета! Надумала еще разок свою удочку забросить – сдюжит, али нет! Ведь предчувствовал я почему-то, что капитаном мне не стать! Что-нибудь, да помешает! Отказ ракеты, неисправность пусковой или аппаратуры машины испытаний и пуска, ошибки наводчиков или баллистическая температура заряда! Да мало ли что может произойти совершенно неожиданно и стать убийственным для меня! Но не сдаваться же без боя! Вот только как я своему расслабленному отделению эту задачу поставлю? Они ведь, как и я, минуту назад, примут всё за шутку, а потом из-за навалившейся апатии так и не достигнут нужного настроя на работу! Ведь расслабились, перегорели, черти! Как же быть? Как быть?»
А командир батареи хлопнул загрустившего Андрея Алексеевича по плечу и, прежде чем потрусить к своему КП, еще поддал:
– В общем, готовься, Андрей! Соберись, как ты умеешь! У тебя минут пятьдесят в запасе. А я к себе; не забудь в документации пуск предыдущей ракеты записать! Наверняка, поленился! Мало ли к чему придерутся…
– Да сам-то, Валерий Иванович, успокойся! Мы-то своё отработаем! Не впервой!
Глава 8
Краем глаза Андрей Алексеевич видел, как его стартовое отделение, издалека разгадавшее тревогу командира батареи и своего начальника старта, подтянулось поближе, и приказал старшему оператору всех построить.
Предстояло настроить людей на героическую работу, иначе нам несдобровать!
– Виталий! Построй-ка наших орлов вон там, в тени пусковой. И всё по уставу! – обратился Андрей Алексеевич к старшему оператору своего стартового отделения старшему лейтенанту Виталию Павловичу Горскому.
– А что случилось? С чем комбат прибегал? Мне-то объясни! – удивился недомолвкам Виталий.
– Всё потом! Действуй! Нас ждут великие дела! – с нарастающим азартом в голосе и заметной жаждой деятельности почти пропел Андрей Алексеевич.
Через минуту Горский, приложив руку к фуражке, уже сменившей привычный для боевой работы танковый шлемофон, доложил: «Товарищ старший лейтенант, отделение по вашему приказанию построено», и встал в общий строй.
Андрей Алексеевич последовательно вгляделся в лица застывших перед ним подчиненных, в лицо каждого из девяти человек (двое отсутствовали, составляя постоянный некомплект, усложняющий выполнение любой задачи).
Люди смотрели с удивленным недоумением: «Мол, к чему теперь уставные нелепости, когда все мы, считай, уже победители? Мы отлично сделали своё дело и заслужили, чтобы нас оставили в покое, дали немного отдохнуть, оттаять душам и восстановиться мышцам! Ну, не трогайте вы нас!»
«Как переломить эту вялость, это нежелание заново начинать работу? Опять на пределе и сверх него!» – думал начальник стартового отделения, уже переломивший в себе прежние настроения и готовый зубами вырывать победу, у кого бы ни было! – «Я-то готов, но как настроить вас, дорогие мои ребята? Вам ведь сейчас, кроме покоя, уже ничего не надо! На вас, чертей, даже надавить нечем – упретесь, мол, не хотим, и все! Конечно же, работать вы будете! И хорошо работать, но ведь сейчас требуется иначе, – чтобы остервенело, чтобы дружно, согласованно, заинтересованно, как вы вкалывали все предыдущие дни. Что я должен сейчас сказать, чтобы вы загорелись, чтобы озверели от стремления преодолевать опять возникшие и уже, как вы считаете, ненужные вам трудности?»
Пауза Андрея Алексеевича затянулась, но все молча ждали. Только чувствовал он, что внутри каждого подчиненного действительно погас тот огонь борьбы, который был теперь так нужен. «Где найти волшебные слова, которые опять сделают этих ребят героями? Я же не Цицерон! Но нам надо… Очень надо! И я всё сделаю, даже если я и не тот самый Цицерон!»
– Вот что, ребята! – начал Андрей Алексеевич мягким неофициальным тоном. – Наша бригада произвела двадцать два пуска боевых ракет! Тех ракет, которые предназначались для подлинного врага, предназначались для защиты нашей Родины! До нас такого количества ракет никто и никогда не пускал! Представляете, ни одна бригада! Ведь каждая ракета стоит, наверное, миллион рублей! Тем не менее, столь затратные учения были необходимы для решения важных научно-исследовательских задач с участием наших космонавтов! Для освоения космоса, для космической разведки! Может, для чего-то ещё, о чем я не догадываюсь! Мы справились с поставленной задачей! Мы молодцы! И всё же оценка бригаде пока не поставлена…
Все смотрели на начальника с удивлением. Напряжение нарастало.
– Да! Пока не поставлена! Руководство колеблется. Совершенно объективно, то есть, незаинтересованно и справедливо, нам можно поставить либо «уд», либо «отлично»! Так уж неоднозначно получилось! Понятно, всё может решить своей властью генерал-лейтенант Хорошев, руководитель учений, но он принял мудрое решение. Он хочет, чтобы мы сами себя окончательно показали, и доверил бригаде пуск еще одной ракеты! Боевой ракеты! И для этого выбрал наше отделение! Как мы сработаем, такой окажется и оценка бригады! Ни одно стартовое отделение еще не удостаивалось столь высокой чести, как наше! Три ракеты за один выезд на полигон! А ведь даже не каждый офицер за свою службу сделал свой пуск! Вы же отныне всегда будете вспоминать этот день с гордостью! Каждый из вас будет рассказывать своим детям о своей высокой роли во время короткой армейской службы! Потому что только наше отделение оказалось избранным для столь ответственного дела!
Андрей Алексеевич перевел дух, помолчал, вглядываясь в лица своего отделения, и продолжил с заметным воодушевлением:
– Оценка бригады в наших руках! Сейчас мы ждем команду на загрузку, а далее в составе своей стартовой батареи и дивизиона совершим еще один марш. В ходе него произведем развертывание, подготовку и пуск с неподготовленной позиции! Вы хорошо знаете, что развертывание с марша – труднейшая задача, но и самая почетная. Вы неоднократно доказывали, что способны работать как герои! Уверен, вы докажете это и теперь! На подготовку техники и приведение себя в порядок осталось двадцать-тридцать минут! Вопросы?
Отделение ошарашенно молчало, внимая своему командиру, мягкий голос которого звенел настроем воли на победу. Но и Андрей Алексеевич заметил перемену настроения подчиненных, давно изученных им от и до – люди постепенно входили в свою героическую роль, что и было нужно для победы!
– Всё! Проверить технику, подготовить документацию, противогазы, средства защиты и оружие! Наводчики, не забудьте бланки очистить для новых расчетов! Карандаши и резинки проверьте! Рановато штыки в землю втыкать! Доклады о готовности принимаю от каждого через десять минут! Сейчас! – он поглядел на наручные часы. – Пятнадцать часов тридцать… тридцать две минуты! Вопросы? По местам!
Теперь люди были готовы! Они ждали новую работу с нетерпением и не намеревались падать в грязь лицом! Только победа!
Прежде чем отойти к машине, к Андрею Алексеевичу подошел Виталий Павлович:
– Ну, ты и даёшь! Прямо обращение Сталина к советскому народу! Даже мороз по коже… Кажется, все прониклись…
– Иди, иди, – только и ответил Андрей Алексеевич. – Готовься! А о моей драматургии после победы поговорим! Документацию по предыдущему пуску заполни…
Глава 9
На технической позиции Андрей Алексеевич ощутил тот особый настрой своего отделения, который обычно помогал перемолоть все трудности на пути к победе. Именно он нужен теперь для получения ракеты на едином вдохе. Так и бывает, когда каждый является мастером своего дела, когда в каждом оживает редкое взаимопонимание, чуткое ощущение техники и ответственность за свой коллектив. В общем, когда душа поёт от участия в трудной и важной работе!
*
Приём ракеты (своей, давно закрепленной за родным дивизионом, учебно-боевой, со знакомым всем и каждому номером 06-01-У) Андрей Алексеевич произвел без задержек, проверив формуляры и паспорта, зафиксировав все механические дефекты на поверхности, и дал «добро» на ее перегрузку на свою пусковую установку.
Мгновенно в работу вступил командир РТВ (ракетно-технический взвод), руководивший могучим автомобильным краном, сразу подхватившим ракету. И вот она на траверсе крана, элегантно описав большую дугу, легла на ложементы «четыреста первой». Наконец, и Андрей Алексеевич принял управление на себя, дав расчету пусковой привычную команду: «Закрепить ракету!»
Расчет, ждавший ее внизу, ринулся на агрегат, и очень важная и точная работа, доступная только физически крепким людям, закипела в отработанной до автоматизма последовательности. Как всегда, борьба велась за каждую секундочку и точность технического исполнения. То и другое в совокупности определяло общую оценку за задачу.
«Всё идет как по нотам» – беззвучно пела душа Андрея Алексеевича.
Он даже поплевал в сторону, дабы не сглазить, ибо давно знал, что можно сколь угодно верить в незыблемость законов материализма, тем не менее, сглазу подвержена всякая боевая работа.
Но самое плохое в нашем деле происходит и без сглаза, вроде бы само собой. Только попробуй что-то прозевать в первые секунды после начала работы, как дальше всё и вся пойдет через пень колоду. Потому увертюре нужно уделять максимальное внимание. Значит, после команды «К бою!» работа должна делаться стремительно, без раздумий, на «автопилоте»! Натренированные руки и ноги должны работать сами собой, без участия мозга, и на пределе своих возможностей.
Андрей Алексеевич уже не первый раз ловил на себе изумленно-вопросительные взгляды то старшего механика-водителя Сидорина, то 5-го номера расчёта ефрейтора Томилина, и мысленно посмеивался над ними, поскольку хорошо понимал причину этих взглядов и немых вопросов.
Видимо, ребята сами разглядели и очень удивились, обнаружив не идеально свежую заводскую ракету, на которой, как говорят ракетчики, муха не сидела, а родную учебно-боевую 06-01-У. Ракету, видавшую виды, имеющую многочисленные глубокие ссадины, хотя и закрашенные. В суете боевой работы они не решались отвлекать начальника стартового отделения, хотя сами не могли поверить в то, что здесь происходит! Им просто было не до того! Но если Андрэ (так подчиненные между собой звали Андрея Алексеевича) сказал, что ракета «боевая», значит, боевая! И продолжали резво работать с механизмами, поливая неразгаданную ими ракету праведным солдатским потом!
*
Скоро дело было сделано, и ракета, надежно обосновавшись на пусковой установке в специальном контейнере, стала дожидаться самого важного в ее жизни события, для которого она, собственно говоря, и создавалась.
Как только пусковая оказалась в колонне, стартовая батарея рванула в заданном направлении, оставляя за собой долго не оседающую на дорогу пыль.
Люди и на марше продолжали исполнять свои обязанности, удерживаясь ими в постоянном напряжении, готовом в любой момент взрывообразно отозваться на привычную, но всегда чуть новую команду начальника стартового отделения – «К бою!»
Глава 10
Часа через полтора стремительного марша и неизвестности стартовая батарея получила ожидаемую команду на развертывание и нанесение ракетного удара с неподготовленной стартовой позиции.
И тогда без малейшего промедления слаженный человеческий механизм, для того и созданный, будто резко расправляющаяся пружина пришел в решительное действие и принялся готовить смертельный для противника удар, заботясь лишь о том, чтобы не упустить ни единой секундочки. У ракетчиков вопрос всегда ставится одинаково: либо мы опередим противника, либо он опередит нас! Компромиссов быть не может!
«Топоры» (топографы), оказавшиеся на позиции раньше всех, уже провесили основное направление пусков. А за ними многоосный Маз, пофыркивая, как раздраженный мифический гигант, стал опасливо заползать на линию выставленных флажков. Перед ним, ощупывая путь ногами и глазами, дабы ничего не помешало агрегату на неразведанной площадке, с поднятой рукой бежал Андрей Алексеевич.
В какой-то миг он взмахнул рукой, что означало «Приехали!», и пусковая установка, клюнув носом, послушно замерла. Параллельно закатилась тяжелая машина испытаний и пуска. Всё! Позиция занята! Принявшие от Андрея Алексеевича зычную и долгожданную команду «К бою!», в работу вступили все боевые расчеты стартового отделения.
С этого мгновения на позиции началась та стремительная кутерьма, смысл которой понятен лишь специалистам-ракетчикам. Деловито (со стороны могло показаться, даже неспешно, если не принимать во внимание стремительные перебежки с места на место) каждый номер расчета что-то выносил из рубок, устанавливал, включал, горизонтировал, настраивал, подсчитывал, наводил, громко докладывал начальнику стартового отделения о выполнении и состоянии… А он, будто дирижер в танковом шлемофоне, «привязанный» тонким кабелем связи к пусковой установке, без суеты скользил по позиции и всех организовывал. Он привычно во всё вникал, всех проверял и перепроверял. В нужное время подавал краткие как выстрел команды, одновременно контролируя и всех своих подчиненных, занятых напряженной работой, и всю технику, неистово ревущую высокооборотистыми приводами электрических моторов и генераторов, и обязанную выложиться полностью, как и люди, одержимые столь важной работой.
На стартовой позиции бушевала подлинная стихия! Именно ею всегда представлялась Андрею Алексеевичу напряженная, быстрая и точная деятельность симбиоза людей и техники, являющимся прекрасным венцом их взаимодействия.
Только завершив своё дело, то есть, отправив в цель ракету, оснащенную мощнейшим ядерным зарядом, ракетчики в полной мере оправдают своё предназначение. И если в ходе боя им суждено погибнуть, можно не сомневаться, что всё возможное они уже сделали.
Но ракетчикам, без остатка отдававшим себя в эти минуты, было не до философии. Они всерьез сжигали себя и были всерьёз готовы на подвиг, поскольку любой подвиг всегда олицетворяет некую конкретную и очень важную работу, именно такую, как теперь у них! Ту работу, которая не всем по плечу, не всем по душе, не всем по уменью!
Впрочем, подвиги всегда и везде совершаются лишь теми, кто меньше думает о себе, нежели о других, кто предыдущей жизнью подготовил себя к высокому пожертвованию ради своей страны, ради незапятнанности собственной совести, ради сохранения чести и достоинства – своей и своего боевого коллектива!
Глава 11
И теперь, не поднявшись с постели, Андрей Алексеевич вспомнил случай, неплохо подтверждающий ту простую мысль.
Однажды на стартовую позицию, где шла неистовая борьба за ускользающие секунды, заползла полутораметровая гадюка. И была, наверное, по-своему раздосадована полным безразличием людей к ее размерам, красивой раскраске и грациозному перемещению по позиции. Они с упоением и самоотверженностью занимались лишь своими делами, бегали от одного прибора к другому, перекрикивались, записывали показания на жесткие бланки, не обращая внимания на опасность данного ей природой смертельного оружия.
Гадюка настолько обозлилась из-за невиданного доселе неуважения, что бессильно металась от одного номера расчета к другому, не зная, кем же заняться всерьёз. Наконец, чтобы достойно отомстить, она наметила самую беззащитную жертву. Какой-то наводчик, опустившись коленом на землю, одним глазом заглядывал в окуляр массивного гудящего прибора, а другой глаз зажмурил. Вот и хорошо! Именно в колено гадюка и намеривалась ужалить. «Уж он-то меня не отпихнет жестким солдатским сапогом!»
Но человек неожиданно взглянул змею, изготовившуюся для нанесения удара, и, о боже, голой рукой пренебрежительно отбросил ее далеко в сторону! Ему было не до змеи!
Раздосадованная собственным бессилием и столь непочтительным отношением гадюка уползла прочь, больше всего переживая о том, чтобы никто из сородичей не оказался свидетелем ее унижения.
И кто отважится мне возразить, будто такое поведение девятнадцатилетнего мальчишки, хоть и полноправного рядового советской армии Плякявичуса, литовца по национальности, не есть настоящий подвиг? Конечно же –
подвиг, который он совершил, к тому же, походя. И ведь так поступил бы практически любой его товарищ!
*
Обидно, но в обычной жизни многие подвиги остаются незамеченными и по достоинству неоцененными. Так и у ракетчиков. Буквально в каждом из них, побывавшем в роли преданного раба бесконечно обожаемой ракеты, всегда будут жить самые светлые воспоминания о тесном с ней общении! И такие воспоминания дорогого стоят, давая обычным с виду ребятам основания для вполне обоснованного самоуважения! – с тоской подумал Андрей Алексеевич. – Сегодняшняя же моя жизнь, обеспечивающая приличный достаток и безмятежность существования, не способна внушить то, прежнее самоуважение, и не может принести настоящего удовлетворения моей нынешней ролью в огромной совокупности всех дел и забот общества, к которому я отношусь.
Но ведь и менять свою жизнь, как алогично это не звучит после всех сожалений о моем героическом прошлом, я не только не стремлюсь, но, кажется мне, даже не в состоянии это сделать. Прирос всем телом к стяжательской жизни, слился с ней и растворился в ней. И, как будто, все ее трудности мне теперь известны, и все риски оправданы – что еще требуется для внутреннего покоя и уважения? Ан, нет! Чего-то не хватает! А то, что имеется, не кажется достаточным и существенным!
Скорее всего, в моей жизни не хватает прежнего наполнения души! Может душа эта и находится на нужном месте, но под завязку заполнена лишь идеями расширения бизнеса, будь он не ладен. А это мелковато, если подходить с мерками моей молодости, если платить по большому счету!
И всё же! На каком, собственно говоря, основании я должен отказываться от того, что к настоящему времени заработал своим трудом, интеллектом и способностями? Скажите мне еще, будто моя жизнь станет более достойной с моральной точки зрения, если я вернусь в состояние нищеты! Смешно даже подумать! И почему я настолько себя не уважаю, что допускаю мысль, будто имею моральные изъяны? Ведь никаких законов и правил я не нарушаю. Да и дело моё, за которое мне платят, в общем-то, не самое бесполезное! Во многих городах страны служат больным привезенные не без моей помощи томографы, аппараты искусственного кровообращения и дыхания, контрольно-реанимационная и иная аппаратура! Разве это не существенный вклад в общественное дело?
– Ну, да! С каких пор спекуляция стала общественно полезным делом? – проснулся внутренний голос.
«Тебя еще не хватало! Только ты и считаешь моё дело спекуляцией, а в действительности оно есть часть благородной программы подъема нашего здравоохранения, с его, куда ни глянь, пещерным состоянием! Благодаря моим усилиям, положение начинает выправляться. Всюду появляется новая медицинская техника. И что в этом плохого? И почему я не могу гордиться результатами своих усилий?» – мысленно отбивался Андрей Алексеевич.
– Да потому, что все печали твои не об отечественной медицине или о больных соотечественниках, а о барышах, полученных спекуляцией от перепродажи устаревшей импортной медтехники, уже ненужной за бугром! Разве не так? Вот если бы ты свои силы и, как сам сказал, интеллект, направил на то, чтобы подобная аппаратура выпускалась на отечественных предприятиях, и уже она бы насыщала наши медучреждения, тогда можно было бы и о твоём вкладе поговорить! А пока ты вкладываешь только в свой карман!
«Нет, дорогой! Так мы с тобой до такого договоримся, что жить станет тошно! Отстань со своими претензиями и терзаниями моей души!»
Внутренний голос на время действительно оставил Андрея Алексеевича наедине с его снами: «Пусть потешится! Может, что-то и пойдет на пользу!»
Глава 12
Где-то в глубине души сон Андрея Алексеевича еще продолжал струиться тонким ручейком неуправляемой мысли.
В том сне расчеты пусковой установки, наведения и МИП в диком напряжении сил и нервов, действуя в сокращенном составе, завершали последние операции по подготовке ракеты к пуску. Слышались странные доклады и команды: «Есть совмещение!», «Развернуть ракету на минус восемь!», «Есть развернуть на минус восемь!», «Ракета вертикальна!», «Прогреть АБ!», «Есть наведение!», «Есть контроль!», «Провести вертикальные!», «Есть системы готовы!» и так далее, смысл которых понятен лишь посвященным.
И в тот момент, когда начальник стартового отделения, прижав большим пальцем к кадыку ларингофон расстегнутого шлемофона, с облегчением доложил командиру батареи «Есть готовность один!», вся неистовая гонка тут же прекратилась.
Всё на позиции замерло. Люди распрямились, повеселели, перестали суетиться, переживать. Лишь надрывно и равномерно выли оборотистые генераторы и басовито рычали мощные дизели.
Однако бездействие расчетов не казалось бесконечным покоем – все ждали чего-то важного, для чего опять придется попотеть. Поглядывая на начальника стартового отделения, по его настроению все понимали, что сработали нормально. И по времени, и по точности. Когда контрольная группа полигона сообщит об отсутствии аварийных ошибок, картина обозначится полностью.
*
Наконец, доклад о готовности прошел по всей цепочке управления и вернулся обратно в виде исполнительной команды «Пуск!»
И ожидание прервалось громогласной командой начальника стартового отделения: «Отделение! Пуск! Убрать приборы наведения, раскрепить ракету, все в укрытие…»
Опять всё завертелось в столь бешеном ритме, будто рядом кто-то невзначай уселся на пчелиный рой. Но спустя пару минут неистовой чехарды снова почти всё затихло, а на стартовой позиции остался лишь Андрей Алексеевич. По определенной схеме он обежал свою пусковую, МИП, проверив напоследок всё, что требовалось, убедившись в отсутствии недоделок и ошибок. Только поняв, что всё исполнено, как нужно, бросился в сторону свежевырытого окопчика, в котором с развернутым выносным пультом дожидался старший оператор.
На пусковом столе в напряженном ожидании замерла готовая к старту двухступенчатая красавица. Пусковая установка и МИП поддерживали ее готовность остервенелым воем моторов и генераторов. «Картина, достойная кисти лучшего художника!» – пафосно подумалось Андрею Алексеевичу.
Еще не добежав до выносного пульта, и натягивая на ходу противогаз, Андрей Алексеевич скомандовал: «Связь на меня! Пуск!»
Горский подтвердил команду «Пуск» и с видимым удовольствием вдавил две кнопки в выносной пульт, одновременно запустив ручной секундомер.
Через двадцать две секунды их красавица, величественно подсвеченная заходящим за горизонт солнцем, должна с диким и трудно переносимым даже в застегнутом шлемофоне ревом вздыбить вокруг себя мощное облако пыли и, приподнявшись над ним, с ускорением уйти в небесную высь.
Но ничего не произошло! Ничего! Впрочем, так и должно быть, ведь ракета изначально была учебно-боевой, то есть, нелетающей, можно сказать, ненастоящей.
Тем не менее, всё выполнено на совесть и в полном объеме. Андрей Алексеевич доложил комбату об успешном пуске условной ракеты и, услышав привычное «Принял!», в сердцах швырнул ненужный теперь шлемофон наземь:
– Всё! Прорвались мы, Виталий! Бригаде отличная оценка, а нам – неувядаемая вовеки слава! Или по выговорешнику!
– Это за что? – изумился Горский.
– Найдут за что! Например, чтобы не считали, будто бога за бороду ухватили! Чтобы не подумали, будто нам кто-то и что-то должен! Но мы и это переживем! – усмехнулся Андрей Алексеевич. – Давай-ка, Виталий, ребят наших призывай! Умчались с перепугу, будто при настоящем пуске! Пора к маршу готовиться!
– Они после твоей пламенной речи так и считают, будто ракета боевая. Ну, так что? Сворачиваемся?
– Еще повторить? Командуй, а я немного здесь посижу. Что-то голову распирает… Пошатывает, – проговорил Андрей Алексеевич без прежнего рокота в голосе и стал погружаться в блаженство от осознания выполненной с честью сложнейшей задачи, открывающей в дальнейшем и для него некоторые приятные перспективы. – Туман вокруг, что ли?
– Откуда ему взяться? Пыль оседает! Не торопись, нервишки успокой… Забыл, ведь, когда отдыхал… Я и сам справлюсь!
Но испытывать заслуженный покой и упиваться победой долго не пришлось – опять отвлек Горский, безуспешно пытавшийся вернуть к пусковой установке личный состав, удалившийся перед пуском метров на триста, как и положено:
– Андрей Алексеевич! А ведь наши мерзавцы даже не думают возвращаться! Я их который раз зову, а они в ответ: «Пуск неудачный! Сейчас ахнет!» Я их убеждаю, что всё в порядке, а они – ни в какую! Распустил ты их, начальник! – весело засмеялся Горский.
– Да! Накрутили мы их… Но скоро выдвигаться. Действуй!
Глава 13
Степь быстро заполнялась темнотой. Народ на стартовой позиции живо выполнял привычную работу, возвращая «проштрафившуюся» ракету в горизонтальное положение для транспортировки и готовясь к убытию в полевой лагерь.
К Андрею Алексеевичу, ещё сидевшему на краю окопчика и терзаемому непривычной болью в затылке, шустро приблизился десятый номер рядовой Лыо и со свойственным ему эстонским акцентом уточнил:
– Товарищ старший лейтенант, выносной пульт разрешите сворачивать?
– Конечно! Делайте своё дело!
– А правда, что ракета отказала? Теперь бригаде двойку поставят?
– Это кто же такое выдумал? Не вы ли, Арвид Янович?
– Нет, товарищ старший лейтенант! Но все очень переживают… И все боялись, что взорвется… Ведь по инструкции нельзя к отказавшей ракете подходить, вы же нас учили…
– Вот и передай всем, что ракета была учебно-боевой! Ваша хорошая знакомая, 06-01-У – Андрей Алексеевич негромко засмеялся, контролируя распирающий затылок. – А задачу мы свою выполнили. Так всем и передай! И сматывай поскорее свои кабели, Арвид, а то мы скоро и отсюда уберемся.
– Вам, наверное, теперь плохо, товарищ старший лейтенант? Усталый вы какой-то… Может, воды… У меня во фляжке свежая!
– Спасибо, Лыо! Сворачивайте… – поторопил Андрей Алексеевич и побрел к пусковой установке, встретив на полпути ставшего в прошедшие дни хорошим знакомым подполковника Лебедева из контрольной группы полигона. Тот приближался с доброжелательной улыбкой, широко расставив руки:
– Вот ты где, боевой начальник! Конечно, не терпится узнать, как сработал? Успокойся! Блестяще! У тебя ведь и двух номеров расчета не хватает? Тогда вообще молодец! Задачу открутил не просто на «отлично», а с запасом, почти по машинному времени! Точность – без вопросов! Техническое исполнение – дай бог каждому! Так что, бригаду ты сегодня от тройки спас! Поздравляю! – он протянул Андрею Алексеевичу руку. – Я искал тебя сразу после пуска, хотел порадовать, прежде чем уехать… Ну, а теперь, прощай! Вернее, до следующей встречи!
– Благодарю, товарищ подполковник! Спасибо за беспристрастный контроль… А бригаду не я спас! Они больше моего постарались… – Андрей Алексеевич неопределенно махнул рукой в сторону гудящей техники.
– Не скромничай! Ведь я многое здесь повидал…
Глава 14
Сон прервался недовольным мычанием ворочающейся рядом супруги:
– Андрей, ты что, телефон свой не слышишь, что ли? Возьми его, наконец!
«Проклятая Италия!» – подумал Андрей Алексеевич, по-прежнему не раскрывая глаз. – И чего нас туда понесло?»
«Видите ли», – Андрей Алексеевич с раздражением восстановил в памяти приставания жены задолго до поездки. Вспомнил и ее умоляюще-капризные интонации: «Вон, Капаевы уже два раза в Италии побывали! Одни восторги! Говорят «Не страна, а музей!» А у нас всегда странные маршруты! В конце-то концов, Андрей, ты же мне обещал… Надоела эта полусонная Швеция! И Германия твоя надоела! Кажется, всю объездили, всё интересное посмотрели, всё вкусное попробовали! Если не хочешь в Италию, так давай в Таиланд махнем! Хоть на недельку! Ведь там сезон, а мы давно не летали!»
– Да, слышу я его! Но что за манеры – звонить, когда люди спят? Пусть потренируется!
– Тогда, ладно! Тогда и я посплю… Ты-то всю ночь храпел без задних ног! – чмокая губами, зацепила его жена.
– И откуда ты, ненаглядная моя, это знаешь? – съехидничал Андрей Алексеевич. – Неужели после двух изматывающих недель по взбалмошной Италии, от Альп до Сицилии, ты еще силы нашла, чтобы по ночам за мной следить? И кто бы знал, почему тебя туристическая усталость с ног не валит, как меня? Неужели потому, что из каждой поездки ты выносишь лишь приятные покупки?
– Ой, уж! Это не обо мне! Тебе там ничего не интересно, а я наслаждаюсь их культурой, их отношениями, их чистотой и ухоженной природой!
– Понимаю! Потому ты даже в полном анабиозе готова принимать своих Капаевых, лишь бы поскорее похвастаться, где побывала и что приобрела!
– Ты, как я вижу, еще не проснулся, а уже не в духе! Капаевых не ценишь, с партнером говорить не желаешь, обо мне забыл с давних пор… Всё тебе надоело! И все тебе надоели! Об одной рыбалке ещё помнишь! Мне уже стыдно бывает тебя слушать! Прошлый раз Капаевы взахлеб свои впечатления о Микеланджело рассказывали, а ты им что ответил? «Лучше бы он из той бронзы толковые грузила отливал, а не мужиков позорил, выставляя их обнаженными на всеобщее обозрение!» Думаешь, они твой армейский юмор понимают? Они же интеллигентные люди! Станислав же в таких верхах…
– Ты только мне не рассказывай… Знаю я и его самого, и верхи его! – не сдержался Андрей Алексеевич.
– То-то ты его обвораживал, пока таможня над нами висела!
– Опять тебя куда-то… Объяснял уже! Сам я всё решил! Он лишь познакомил меня с нужным человеком! Невелика роль! – Андрей Алексеевич мощно потянул все мышцы тела, и предложил. – Всё, встаем, что ли? Всё равно не заснуть…
– Злишься, потому что не прав и сам это знаешь! – подлила масла в огонь Татьяна.
– По-твоему я должен копировать их жизнь? Должен быть как они? А я всегда буду самим собой, поскольку мне не нравится многое из того, что они обожают!
– Андрей, милый, ты опять за своё… Не может же большинство ошибаться многие столетия подряд!
– Да, Татьяна! Я опять! Потому что об этом мы говорили не раз, а воз и ныне… Твоё пресловутое большинство часто даже сформулировать не в состоянии, что и почему ему нравится или не нравится. Просто мода очередная захватила! Ему же периодически внушают, этому недотепистому большинству, «вот это должно вам нравиться! Это классно! Это продвинуто!» И думать сами они не станут никогда, потому что не понимают, как же это возможно – иметь собственное мнение, если «уже есть мнение большинства!»
– Ты что же, Андрей, отрицаешь руководящую роль общественной морали? Она же и представляет собою те самые правила, написанные для всех, которые, как ты говоришь, внушают! «Не убий! Не укради!» А я, знаешь ли, совсем не против подобных табу, которым все должны подчиняться! Я – «за»!
– Ты меня уводишь в сторону. Я, скорее, о подчинении несамостоятельных людишек любой моде, навязанной им на всё и вся, которую им не велено нарушать, иначе «ату!» Я о несамостоятельности того, что ты называешь обществом, а я зову стадом! В нем не обнаружить стремления самостоятельно думать и жить индивидуально, руководствуясь не указаниями, а собственными решениями! – завёлся Андрей Алексеевич против своей воли.
– Ну и в чём твоя индивидуальность заключается? Неужели в том, что ты не любишь Италию, которой все восхищаются?
– Нет! В том, что могу об этом заявить! И не боюсь чьего-либо осуждения. Да и Италия в этом вопросе не при чём! И ты это прекрасно знаешь. Я в любом вопросе пойду наперекор всем, если я с ними не согласен. Конечно, если вопрос того стоит! Если он существенно влияет на нечто или способен привести к самым нехорошим последствиям! Молчать, абы чего не вышло, я не стану! Сама ведь знаешь! Тогда зачем раскручиваешь эту тему? Или возникло желание поссориться? – вслух предположил Андрей Алексеевич.
– Ну, хорошо! Хорошо! Ты один всегда ходишь «в ногу»! Ты один всегда прав! – еще больше подогрела его Татьяна.
– Приехали! И зачем ты притворяешься? Не об этом же я! Пусть я трижды ошибаюсь, но я имею право на собственное мнение, на индивидуальное поведение и свою независимую жизнь. Я могу ошибаться, но не могу что-то делать без понимания того, что именно я делаю! Я не хочу быть как все, которых я не уважаю! И не потому, что пытаюсь прослыть оригиналом, а потому что не хочу думать одно, а говорить иное, кому-то приятное!
– Да ты, Андрюшенька, никак капризничаешь?
– Пусть так! Но почему ты так упорно пытаешься меня не понимать? Лишь потому, что Капаевы и иже с ними думают иначе, думают правильно, именно так, как им разрешено? Потому что они как все, а я среди вас гадкий утенок? Так ведь я их и не осуждаю! Это их дело, как им жить! Я их, сама знаешь, на путь истинный не наставляю!
– О! Андрюшечка! Ты-то, как раз, еще как всех осуждаешь! И еще как подталкиваешь и отталкиваешь своими правилами! Женщинам курить, видите ли, нельзя! Тебя от этого даже трясёт! Татуировки – это тюремно-лагерные замашки! Значит, тоже нельзя! Жить без регистрации брака аморально, значит, нельзя! Даже в тренажерных залах заниматься нельзя – лучше это делать дома, а не трясти для саморекламы своими мощами у всех на виду! Алкоголь – нельзя! Порнушку на ночь, тоже нельзя! Гомосексуальные браки – нельзя! Выходит, что и у тебя полным-полно всяческих правил! Выходит, что и ты не очень оригинален! И у тебя, как оказалось, всё строго по уставу! Вот только устав у тебя свой, и стадо своё, непохожее на остальных!
Андрей Алексеевич усмехнулся, глядя на жену, отошедшую в купленном в Риме пеньюаре к зеркальной стене с немым вопросом: «Ну, и как я в нем?»
– Постой! Разве я кому-то мешаю быть бараном? Разве препятствую проявлению ритуальных забав в любимом стаде? На здоровье! Но благодаря такому к ним отношению я получаю моральное право о каждом баране иметь своё мнение! Я в их жизнь не вмешиваюсь, но судить о ней со стороны могу! И на основе длительных наблюдений я делаю ответственное заявление: «Окружающие меня людишки, воспринимаемые мною как бараны, бараны в действительности и есть! Я в этом не ошибаюсь!» – Андрей Алексеевич удовлетворенно рассмеялся. – И, может быть, ты перестанешь делать вид, будто не понимаешь сути нашего разговора? И слово «баран» в данном случае совсем не оскорбительно, поскольку подразумевает ни тупость, ни великое упрямство, в общем-то, красивого и сильного животного, а всего-то его потребность жить в стаде, жить как все. И, не дай бог, высунуться со своим мнением!
– Бедненький ты наш! Вокруг тебя одни бараны! Поговорить тебе не с кем! Ах-ах-ах! Бе-бе-бе!
– Как будет угодно! Я за этот термин не держусь. Если угодно, называйте себя просто членами! – съехидничал Андрей Алексеевич.
– Андрю-ю-ю-ша! – укоризненно протянула Татьяна. – Ты совсем распустился!
– Отчего же? Смело считайте себя членами своего сообщества или содружества, коллектива или народа, наконец! Проблема не в термине, а в сути, которая за ним скрыта. О терминах можно и договориться! О них, как правило, долго и не спорят.
– Андрюшечка! Как же я с тобой согласна! Ты такой умный, только почему-то строем давно не ходишь! И как ты с такими настроениями в армии до подполковника дослужился? Ума не приложу!
– Ты, Мань, на грубость нарываешься, обидеть норовишь! То, что у меня в войсках было, мною честно заслужено и всегда будет характеризовать моё лицо! Настоящее моё лицо! Ещё не прикрытое звериным оскалом подлючего капитализма, опутавшего теперь и меня!
– Договорился! – подвела итоги супруга. – Может, хоть завтрак тебе на пользу пойдет? Иди, умывайся, а я что-нибудь придумаю. Столько времени дома не были… Холодильник пустой. А то возьми, да компаньону позвони? Мало ли что произошло? У него ведь рань европейская, а почему-то не спится…
*
Через час, завершив давно ставшую обязательной напряженную зарядку, поплескавшись под прохладным душем и сдержанно позавтракав, Андрей Алексеевич с пафосом объявил, что пора внеплановых отпусков закончилась и следует опять впрягаться.
– И куда прикажете, сэр, впрягаться? – засмеялась Татьяна, пребывавшая на законной пенсии.
– Вам – в хозяйственные дела, если не возражаете, а мне пора копытом бить! Кажется, я совсем о новосибирском заказе с вашими Неаполями позабыл… – торопливо произнес Андрей Алексеевич и ушел в комнату, которую давно сделал своим кабинетом, и в которую не разрешалось заходить никому, даже любимой внучке. Эта комната стала не только местом его работы, систематизации и хранения многих документов, связанных с нынешней деятельностью, но и своеобразным заповедником, дававшим возможность уединиться, чтобы сосредоточиться, кое-что обдумать в тишине, не покидая дома, иногда шумного из-за гостей, детей и внуков.
– Так! Теперь на очереди Новосибирск… Вот и он… – бубнил Андрей Алексеевич, перебирая абонентов в телефонной памяти.
После телефонного разговора острота вопроса была снята. Хотя в своей оплошности он, конечно же, не признался, объяснив задержку внезапным отъездом на похороны одного чиновника, вовлеченного в дело, и пообещав, что и без того почти всё уладил. Соврал – он пока не знал даже того, что следует улаживать. Потом связался с компаньоном из Стокгольма по другому телефону.
Пока гудки извещали, что трубку не берут, перед Андреем Алексеевичем опять замелькали давние подробности резкого поворота его жизни.
*
В 93-м он закончил свою военную карьеру. Ему повезло, что случилось это на территории ГСВГ (Группа советских войск в Германии). Потому не оказался абсолютно нищим, когда вернулся в родной Смоленск.
Настроение по приезду и потом держалось прескверное. Да и как могло быть иначе? Гражданской специальности у сорокапятилетнего пенсионера нет! Пенсия такая, что даже одному, не говоря о семье, не хватает на пропитание! В стране – черт ногу сломит! Она уподобилась кораблю, с которого сбежала разграбившая его команда, но остались растерянные и беззащитные пассажиры. Скоро из них выделились наиболее активные. Управление тонущим кораблем на себя они не взяли. Напротив! Поспешно растащили оставшиеся ценности и попрыгали за борт, уповая на защиту туземцев, восторженно радующихся необычному представлению. Потому в стране всё, что не украдено, то надёжно разрушено! Те производства, которые как-то работают, всё равно обречены, поскольку не могут реализовывать свою продукцию, стало быть, платить зарплату. Всё останавливается.
На работу нигде не берут, а если и берут, то оплату не гарантируют! Своей квартиры не нажил; пришлось остановиться у матери, благо ее площадь позволяла. Но такое решение с первых дней сковало всех обручем чрезвычайного напряжения, ведь мать и жена после свадьбы не очень-то ладили.
В семье подрастали две дочери: старшая – в выпускном классе, а младшей это предстояло через три года. В Германии обе привыкли одеваться, как принцессы! Теперь придется их где-то устраивать, а в перспективе и замуж выдавать! Супруга, терапевт, за время пребывания за границей работать не могла, и потому получила массу головоломок с подтверждением квалификации.
Друзей, готовых бескорыстно помогать, в городе не обнаружилось – кто где! Многих и в живых-то нет! Славное было времечко! Кто жил – тот часто удивлялся. Если для этого оставались силы!
Андрей Алексеевич и раньше не очень разбирался в тонкостях существования людей вне армии, а тут на родине такое заварилось, что в этом существовании вообще мало кто стал что-либо понимать! Жизнь города представляла собой непрерывную всеобщую панику, в которой все стремились спастись любой ценой, но за счёт ближнего! Многочисленные трагедии происходили молча – нормальным людям было стыдно признаваться во внезапно проявившейся несостоятельности, в которой они ошибочно считали себя же виноватыми.
Мать, давным-давно вдова, доктор медицинских наук, профессор, но и она в ту пору забеспокоилась, узнав, что ее должность вот-вот сократят, а институт вообще самым странным и непонятным образом то ли преобразуется, то ли к кому-то присоединяется, то ли куда-то переводится. Ничего не понять, кроме того, что почва уходит из-под ног.
Андрей Алексеевич четыре месяца, день за днем, искал работу, исходя из простого соображения, что не боги горшки обжигают. Готов был, буквально, на всё, но поиски лишь усиливали усиливающуюся день ото дня депрессию.
Наконец, некий товарищ, едва знакомый со школьных лет, предложил вдвоем «поднять притон», вовлекая в это грязное дело Андрея Алексеевича в качестве свадебного генерала. «О тебе, армейском подполковнике, никто плохого не подумает! У нас ведь офицеров любят! Потому возьмешь на себя оформление нашего, так называемого клуба любителей аэробики, а я буду кадры для него подыскивать! Ну и прочее… Годится?»
Уже изрядно униженный неудачами Андрей Алексеевич не послал «товарища», куда считал нужным, но и радости по поводу его предложения не проявил:
– Говоришь, на подполковника плохого не подумают? А почему не подумают, вижу, не понимаешь!
– И почему же?
– Да, потому, что не по адресу обращаешься!
– Ну, смотри! Свято место пусто не бывает! – парировал «товарищ».
– К какой святости ты свои грязные делишки клеишь!
– Вольному воля! Ещё жалеть будешь…
На том и разошлись. Других предложений не поступало еще месяц. Военкоматы, ДОСААФы, оборонные предприятия, военные кафедры вузов – всё обходил, но работы не нашел, так что первым местом трудоустройства Андрея Алексеевича стал тир в городском парке. «Боже мой! Хоть бы знакомые не зашли!» – думал он, скучая весь день в унизительном заведении. – «Из такого оружия даже застрелиться невозможно!» – иронизировал он, раскладывая старенькие пневматические винтовки вдоль барьера.
А вот супруга за это время сумела поступить и даже окончить курсы повышения квалификации. Однако теперь и она искала себе работу по специальности. Так же неудачно и так же унизительно.
*
Много позже Андрей Алексеевич не раз вспоминал то тяжелое время и неопределенное будущее, но всякий раз убеждал себя в том, будто выстоял и поднялся сам. Да и то, благодаря вовремя подвернувшемуся случаю. Но в глубине души он хранил правду, которую не расскажет никому и никогда! Дело в том, что тот случай организовала ему, как и в счастливые детские времена, его заботливая и любящая мать. А если бы не она? Что представлял бы собой подполковник запаса и его семья? Получалось, что он опять существует не как взрослый самостоятельный и достойный человек, а как маменькин сынок! А сам собой ровным счетом ничего не представляет!
Те события развивались так. В один из дней, вернувшись с работы раньше обычного и снимая в прихожей пальто, мать весело задела хмурого сына:
– И как дела у безработных?
Сын без слов повел плечами, демонстрируя одновременно неопределенность и безнадежность.
– Тогда, Андрей, может, снизойдешь до моего предложения? Не весть какое, разумеется! На любителя! Но, сдаётся мне, в нём что-то интересное всё-таки присутствует.
*
Она хорошо понимала, что пришла с много обещающей вестью, но специально представила ее так, будто у сына имелся выбор и он действительно являлся хозяином своей жизни. Будто мог запросто отказаться. И всё лишь для того, чтобы пощадить его самолюбие.
– Что же! По-твоему, я и есть тот странный любитель? – пытался шутить Андрей Алексеевич, в действительности готовый на всё. – Что судьба подкинет, то и полюбится?
– Ах, вы судьбе еще и противитесь! Тогда, позвольте, я начну от печки! Это важно, – обратилась Антонина Петровна к сыну и сидящей рядом невестке. – Вы не поверите, но сегодня ко мне в кабинет явилась весьма колоритная персона, некий Илья Самуилович Гольдштейн, бывший когда-то у меня сотрудником. Работник из него был, честно говоря, средненький, но если что-то раздобыть, уговорить в безнадежном деле или убедить в том, что несчастный сам не понимает своего счастья, отказываясь от навязываемой ему туфты, то лучшего исполнителя не сыскать! Правда, из нашего режимного НИИ его выперли в тот же день, как только в первом отделе узнали о поданных в ОВИР документах на выезд из страны. С тех пор я его не встречала, и вот, нате вам, явление Ильи народу!
– Антонина Петровна! – начал он, не здороваясь, будто отсутствовал всего минуту. – Вы по-прежнему краше всех в стенах столь прекрасного и совершенно бесполезного заведения! И я с восторгом приветствую вас от имени шведского короля в качестве одного из его верных подданных! – изысканно одетый человек, в ком мне не сразу удалось признать бывшего коллегу, без напряжения одарил меня витиеватым комплиментом.
– Вот те раз! – изумилась я в ответ. – А я уж думала, что вы, Илья Самуилович, выращиваете бананы на своей исторической родине!
– О нет, Антонина Петровна! Во-первых, этот товар сезонный! Он деловому человеку не к лицу! Во-вторых, он скоропортящийся! За кого вы меня принимаете, уважаемая Антонина Петровна?
– Тогда чем же вы, Илья Самуилович, занимаетесь вдали от своих родин, Израиля, Швеции и России, а также как и с какой целью инкогнито объявились на режимном объекте? Впрочем, мне всё понятно! Вы – шведский шпион!
– Антонина Петровна! Как вы во мне ошибаетесь! Я к вам с самой что ни есть гуманитарной миссией! Я намерен помогать вашей стране, продавая ей самое современное и самое лучшее медицинское оборудование. Для клиник, для больниц и поликлиник. Вот, подыскиваю, на кого бы опереться в родном некогда коллективе, да что-то люди вокруг всё незнакомые. Может, по старой дружбе, укажете пальчиком в чью-либо сторону?
– Тут я тебя, Андрей, ему и предложила! Правда, для начала, не раскрывая нашего родства. На всякий случай! Говорю ему: есть на примете человек, толковый в любом смысле, в технике соображает, в остальном богом не обижен! Да и понятно, ведь подполковник запаса! И что ты думаешь? Он меня сразу раскусил: «Антонина Петровна! Дорогая! Неужели ваш сыночек ушел, наконец, из этой неинтересной армии?» Вот уж точно, ничего не утаишь, быстро соображает, и все ниточки увязывает воедино! Славный сын своего бесславного народа! Прохиндей, одним словом! Но обаятелен! Тут нечем крыть! – она незлобно улыбалась, вспоминая недавнюю сценку. – И что скажешь, подполковник? – закончила Антонина Петровна.
– Ошарашила ты, мать! Такими делами я еще не занимался! Но нынешняя жизнь всему заставит научиться! Выбора-то нет! И когда смотрины? – усмехнулся Андрей Алексеевич.
– Я сейчас сообщу ему о твоем согласии – он ждёт моего звонка в гостинице, – а через часок и сам явится, полагаю. Оно и понятно: он же торопится свой вопрос закрыть!
– Может, мне пока из твоей медицины что-то почитать? Или хоть рубашку сменить? – заволновался Андрей Алексеевич.
– Суета любое дело погубит! – остановила его мать. – Как у вас там поётся? «Надо быть спокойным и упрямым!» В любом случае, не показывай, что предложенный вариант у тебя единственный, но и не ломайся, будто предложение тебе не интересно! Он ведь тонкий психолог! Но и ты не лыком шит. Вон, какой молодец ты у меня: и атлет, и высокий, и красивый, и в том возрасте, когда девки табуном! – мать его приобняла, не скрывая гордости.
– Антонина Петровна! Ну, что вы, в самом деле! Это уже слишком! При живой-то жене! – не выдержала невестка.
– Танюша! И куда он от нас, такой хороший, без копейки денется? – отразила нападение мать. – Это же я так, для его воодушевления, чтобы не скукожился заранее! Мы-то с тобой понимаем…
– Ох, женщины! – подавленно выдохнул Андрей Алексеевич. – У вас всегда одно на уме! А ведь теперь и ваша судьба решается! Разве мы, мама, тебе еще не надоели своим балаганом? А будут деньги, появится и свобода, и самостоятельность! Переедем и перестанем тебе досаждать!
– Обедать-то будем, наконец? – резко сменила тему Антонина Петровна. – Я словно неделю голодала!
*
Илья Самуилович прибыл к ужину.
«Странно! – подумал, встречая его в дверях, Андрей Алексеевич. – Мне казалось, в силу качеств, приписываемых его национальности, он давно должен стучать ложкой за халявным столом, а он проявил столь недюжинную выдержку».
Но надо к гостю быть справедливым, он ничуть не прогадал, ибо женщины постарались, как могли, и, понятное дело, только в его честь!
За столом интересующая всех тема аккуратно обходилась стороной. Илья Самуилович и Андрей Алексеевич присматривались друг к другу, тем самым, приближая какое-то решение.
Лишь перед уходом гость громко и радостно, чтобы его слышали в кухне женщины, выдал очередную тираду:
– Ужин был настолько великолепен, что я совсем забыл о деле… Пора вас, Андрей Алексеевич, вводить в курс. Когда и где вам удобно встретиться? – он сделал паузу, достаточную для ответа, но, заметив замешательство хозяина, предложил сам. – Мне бы хотелось завтра. В первой половине дня. Вас устроит?
Глава 15
Следующий день определил новые перспективы.
Вопреки трудовой дисциплине Андрей Алексеевич в тир не пошел, а в условленном месте встретился с Гольдштейном. Тот кратко, но юридически точно обрисовал существо их дальнейших взаимоотношений, заодно дал на подпись несколько, как сам их назвал, предварительных документов, оставив компаньону копии и кипу рекламных буклетов на медицинское оборудование, выпускаемое различными иностранными кампаниями, предупредив:
– Они, к сожалению, на английском, но для вас, надеюсь, это препятствие не существенно. Привыкайте, в океане информации придется плавать свободно. Завтра встретимся опять, тогда и поговорим об остальном. Желаю удачи! – и, извинившись за занятость, удалился, оставив Андрея Алексеевича в некотором недоумении от двойственности поставленной задачи.
«Вот и поплавай в таких сетях!» – проявил сомнения в себе подполковник запаса, однако немалый жизненный опыт позволил разгадать «коварный план противника».
«Меня ведь элементарно проверяют на самостоятельность, на способность решать задачи в условиях неопределенности, на наличие организаторских способностей (попробуй срочно перевести это на русский, да еще и изучить!), на глубину интеллекта, в конце концов! Именно этим определяется и полная расплывчатость, и нереальные сроки. Проверяет, не спасую ли? Не начну ли искать тех, кто в этих вопросах действительно разбирается, лишь бы не копаться самому? Не доведу ли себя до психоза, лишающего способности думать и действовать? Нет, Иса (так он назвал его про себя после первой встречи)! Не на того нарвался! Еще не вечер!»
Андрей Алексеевич срочно связался с матерью из автомата, надеясь в связи с ее компетентностью и дефицитом времени на простое решение столь сложного вопроса:
– Антонина Петровна? Здравствуйте!
– Андрей, ты что ли? Брось дурака валять! Скажи лучше, тебя можно поздравить?
– Как бы ни так! «Ты должон мене добыть, то, чаво не может быть! Не добудешь, так и быть, я велю тобя казнить!»
– Давай по существу… некогда мне…
– Очень надеюсь получить от твоего института всю информацию обо всём спектре медицинского оборудования, как отечественного, так и, прежде всего, иностранного производства. Самого нового… Всех мировых производителей! Его классификацию, технические характеристики, медицинские возможности и эффективность использования по прямому предназначению, сферу применения, виды и режимы питания, ориентировочную цену, ваши прикидки о потребности в нем института, города, области, всей страны… В общем, всё, что можно выжать из вас, а мне впитать!
– Постой, постой! Я правильно понимаю, что он не дал тебе никакой информации об этом оборудовании? – удивилась Антонина Петровна.
– Дать-то дал! Но всё на английском! И маловато! Так, рекламные картинки! А срок – до завтра! В общем, проглядывается проверка на вшивость! И знаешь, он мне всё больше нравится! И я бы с новичком поступил так же!
– Ты хотя бы названия фирм и индексы оборудования с рекламных буклетов можешь мне продиктовать? Нет! Лучше, завези всё сюда! Сейчас же всё ко мне! Попробую кое-то подобрать… Главное, лёд тронулся! Хотелось бы только, чтобы в нужном направлении…
– Отлично! Не зря я верил в твою контору! Вот она и пригодилась! Время пошло! Да и я пока не отвык работать в режиме ошпаренного петуха! Значит, пригодилась моя военная закваска!
Глава 16
Встреча следующего дня оказалась продолжительной и насыщенной, и хотя Андрей Алексеевич ожидал трудного экзамена с пристрастием, Иса начал не с него, а с намека:
– И как вам спалось, уважаемый партнер?
– В слове партнер заметна издевка! – парировал Андрей Алексеевич.
–О! Нет-нет! Только не это! О сне я спросил лишь потому, что сам его давно потерял. Знаете, всё не решу, стоит ли нам ввязываться в поставки дорогостоящих томографов? А если да, то с какой фирмой сотрудничать – Филипс, Сименс, Тошиба? Как вы думаете?
– Вы, Илья Самуилович, полагаете, будто я уже должен иметь своё мнение на этот счет?
– Почему бы нет? – выпалил он с добродушной улыбкой, будто за ней не скрывался для меня подвох.
– Тогда – извольте! Но лишь самое дилетантское! Кажется, в торговле свято правило: выгоднее продать горстку бриллиантов, нежели гору хлебобулочных изделий! Значит, и нам не стоит мелочиться. Например, «Эмотион», предлагаемый Сименсом, делает шестнадцать срезов, а стоит здесь миллион, зато «Аквилон» Тошибы способен сканировать шестьдесят четыре слоя, но продается за 27 млн., то есть, в 27 раз дороже! Качество дорого ценится! Я бы на этом и сыграл! Русские люди всегда тянутся к лучшему и, если достоинства очевидны, то денег не жалеют.
– Браво! Интересное обоснование! Но неужели ваши нищие больницы и поликлиники смогут закупать столь дорогое оборудование? – якобы усомнился Илья Самуилович.
– И здесь всё просто! Активность нынешних функционеров, – это же не сталинские времена, – определяется не интересами дела, а личной выгодой. Деньги-то государственные! Если в руки им попали, любые заплатят, лишь бы себе побольше оторвать!
– А мне казалось, будто армейские офицеры имеют несколько односторонние познания… – как бы невзначай, будто для себя самого, произнес Илья Самуилович.
– Так и есть! И я один из тех узколобых одноклеточных военных специалистов!
– Нет! Нет! Я совсем не то хотел сказать! – ретировался Илья Самуилович.
– А я совсем не то хотел подумать! – поддел его Андрей Алексеевич.
Илья Самуилович посмотрел на него и рассмеялся. Видимо ему понравилась реакция и демонстрация независимости со стороны Андрея Алексеевича даже в непростой, полностью зависимой ситуации. Он действительно не уважал людей поддакивающих и заискивающих. Они были ему понятны, но не интересны. Здесь же проявилось не только достоинство человека, не слишком прочно стоявшего на земле, но и множество иных качеств, достойных одобрения: чувство юмора, искрометность мысли, способность обучаться в условиях крайне ограниченного времени. Всё это импонировало Илье Самуиловичу и вселяло надежду на правильность выбора партнера и успех задуманного предприятия. Потому он перевел разговор на другую тему:
– Вот и по рукам! Пока будем действовать по вашему плану! И поздравляю вас! Отныне вы являетесь полномочным торговым представителем шведской торговой фирмы «Норд-Восток», зарегистрированной в Стокгольме на моё скромное имя. Вручаю вам, Андрей Алексеевич, этот авансик, а зарплата будет определяться успехами нашей фирмы. Не трудитесь пересчитывать, в конверте три тысячи так любимых в вашей стране долларов. Но мы, однако, ни на йоту не продвинулись в нужном направлении; пока лишь изучали друг друга. А ведь работать нам придется очень много. Мы оба на это надеемся, ведь так? – и он дружелюбно засмеялся.
– Здесь не мне музыку заказывать! Как скажете, так и будет!
– Вашей основной обязанностью станет поиск по всей стране, за исключением Москвы, где без нас всё давно поделено, тех покупателей, которые захотят и способны купить наше оборудование. В этом пакете вы найдете более подробные сведения о нём. Их вполне достаточно для успеха вашей деятельности, но лишь с точки зрения технической информации. Вам же придется искать самому, знакомиться, предлагать, убеждать, стимулировать, оформлять и выполнять иные действия. Сразу учтите, везде могут проявиться конкуренты. И если даже до поры они себя не проявят, то временное везение расслаблять вас не должно. Но и воевать с ними чаще всего не следует! Хотя именно так вас учил товарищ Маркс! Ха-ха! С конкурентами надо уживаться и ловко обходить их! Но только не за счет примитивного обмана или наглости, – это потом нам боком выйдет, – а лишь за счет собственной проворности. И не обязательно стучать кулаком им в лоб. Если покупатель уже хоть немного на вашей стороне, то он и без вашей помощи ваших конкурентов отошьет. Главное, не спугнуть, не пересластить, не передавить. В общем, нюансов в вашей работе предостаточно, обо всех сразу не расскажешь! Придется опыт накапливать по ходу! – видимо, Илья Самуилович на этом решил разговор закончить.
– Хотелось бы подробнее о стимулировании… – не поддержал его намерение Андрей Алексеевич.
– Это можно! Но предлагаю немного пройтись, размяться… – компаньоны поднялись с парковой скамейки и не спеша двинулись вдоль желтеющей аллеи.
Илья Самуилович выдержал долгую паузу и тихим голосом возобновил разговор:
– В вопросах стимулирования есть много подводных камней. И даже чуть-чуть уголовной ответственности. Стало быть, вопрос очень важен! Но, как ни странно вам может показаться сегодня, я не могу на него ответить однозначно. Всё зависит от согласованных предварительно объемов поставки, от оперативности заключения договора, от возможностей наших поставщиков успеть к обговоренному сроку. И еще очень от многого. Иначе говоря, надо всем внушать простую для понимания истину: «Чем больше будет заказов у нас, тем приятнее покажутся призы для вас!» – Илья Самуилович усмехнулся точности и образности своей формулировки.
– Туман рассеялся, но опять лишь частично! – вставил Андрей Алексеевич.
– Это нормально! То, что касается вознаграждения за оказанную нам помощь, то оно всегда должно быть окутано туманом. Хотя бы – туманчиком! До поры… Пока эта помощь не принесёт нам вещественные плоды!
Глава 17
Постепенно дело наладилось. Андрей Алексеевич быстро накопил некоторый опыт по установлению контактов с интересующими его должностными лицами и с их помощью решал вопросы без особых затруднений. Где-то за счет личного обаяния, которое у него имелось, где-то с помощью множества быстро освоенных им маркетинговых приемов.
Поначалу он сам метался по многим городам большой страны и делал свою работу несколько бессистемно, руководствуясь интуицией, опирающейся, главным образом, на численность населения этих городов. Думал, чем крупнее населенный пункт, тем больше он способен впитать современной медицинской аппаратуры, но потом сориентировался и стал наседать на главных медицинских начальников в регионах, а те, проталкивая его аппаратуру и получая за это валюту, сами
«опускались» в подчиненные им медицинские структуры городов поменьше и давили на них. Это обеспечивало фирме немалый успех, поскольку контракты на поставку оборудования заключались в одном месте, но сразу с несколькими населенными пунктами. То есть, без дополнительных расходов времени и денег.
Отношения с Исой выстроились вполне разумно и взаимовыгодно. У Андрея Алексеевича появились немалые сбережения. Последовали и значительные приобретения: дорогие машины, себе и жене; новая квартира в центре города, причем прежнюю он оставил себе «на память»; шикарная дача и прочее. Но деньги нисколько не напрягали, чего он опасался поначалу, а даже расслабляли…
*
Первое время жизнь с открывшимися, будто в сказке возможностями (командировки по всей стране и за границу; контакты с высокими должностными лицами; собственный статус полномочного торгового представителя не какой-то там совместной, а полноценной иностранной фирмы; большие деньги…) приятно возбуждала, но и тревожила Андрея Алексеевича, представляясь ему чудесным, но хрупким сном.
Тем не менее, постепенно он ко всему привык, вполне освоился и даже почувствовал некоторое опьянение и своим положением, и своим умением сравнительно легко решать непростые для кого-то задачи, и возможностью жить достаточно широко, нисколько не тревожась о том, как бы однажды не сесть на мель.
Он забыл о болезненных переживаниях, когда ежедневно думал, чем накормить семью, когда оплата жилья превращалась в проблему, разрывающую душу, когда мукой становился каждый поход в магазин, ибо денег не хватало даже для самого необходимого. И было не столь важно, что так жило большинство людей в стране. Теперь это его не волновало. Он давно и дома, и за рубежом покупал без ограничений всё, в чём хоть слегка нуждался сам или желала его супруга. А она прямо-таки упивалась новыми возможностями, будто именно они с давних пор являлись условием ее полного счастья, и вот – свершилось, наконец! Она счастлива!
Впрочем, со временем не только жена, но и сам Андрей Алексеевич пристрастился не столько к нужным вещицам, сколько именно к дорогим. Качество дорогих вещей во многих случаях оказывалось не выше обычных, но они покупались именно для того, чтобы почеркнуть окружающим недоступность для них подобных вещей, цен и образа жизни. Это возвышает богатых над остальными. Подчеркивает их исключительность даже в собственных глазах!
С некоторых пор Андрею Алексеевичу уже нравилось, когда на него, в щегольском костюме садящегося в новёхонький Мерседес, косились случайные прохожие. Он привычно полагал, будто они завидуют ему или таким образом проявляют вполне заслуженное почтение. «Почему бы нет?»
Правда, иной раз боковым зрением он читал на их лицах, в которые теперь уже не всматривался, что-то вроде раздражения или презрения, но и это его не волновало – «мало ли вокруг ненормальных!» Кроме того, как бы они к нему не относились, но реальной угрозы именно для него эти люди не представляли. Презирая богатых, они боялись их тронуть, зная, что законы любой страны защищают именно богатых, а не пресловутую справедливость. Богатый – он и виновный всегда прав! Потому стоило ему занять левый ряд и нажать на «газ», как прочие автомобили шарахались в сторону. Никто не проявлял желания связываться с тем, кто своими деньгами способен переломить в свою пользу любые конфликты. А Андрей Алексеевич теперь вполне мог так поступить, хотя понимал, насколько это подло. И хотя конкретный случай до сих пор не представлялся, но сам он уже давненько полагал, будто «каждому своё». Себя же с некоторых пор он ценил очень высоко, и это, он считал, давало ему право возвышаться над людьми, не задумываясь ломать их судьбы в свою пользу.
Самооценка Андрея Алексеевича росла по мере заключения им новых и всё более дорогих контрактов и, как следствие, интенсивного пополнения зарубежного банковского счета. На фоне нищеты, усиливающейся для большей части населения, он ощущал себя всё увереннее и значительнее. Более того, чем хуже становилось положение воспитавшего его народа, чем больше трудностей и унижений испытывали соотечественники, тем больше возвышался Андрей Алексеевич в своих глазах, так как все превратности тех странных и неполноценных людей его никак не касались. Ему давно казалось, будто он поднялся выше постыдной мирской суеты и борьбы за хлеб насущный. Поднялся, поскольку оказался достоин того!
С некоторых пор он стал заметно переоценивать себя и свои достоинства, опираясь в этом вопросе лишь на количество своей валюты. Одновременно его отношение к другим людям, незнакомым, и даже давним и новым товарищам, стало слегка покровительственным, как бы подчеркивающим особую значительность Андрея Алексеевича и его превосходство над остальными смертными.
Тем не менее, никто не решался сказать ему об этом в глаза. Возможно, кто-то даже всерьез полагал, будто у столь высокооплачиваемого торгового представителя иностранной фирмы для подобного отношения к людям действительно имеются веские основания. Ведь очень часто население, доведенное внезапно поглотившей его нищетой до абсолютной униженности, как это ни ужасно сознавать, считает будто количество денег у того или иного человека и есть мерило человеческого достоинства.
Хотя в давно прошедшие годы, когда эти люди сами пользовались заслуженным уважением как мастера своего дела, они считали иначе, но, шаг за шагом, получая от судьбы лишь пинки, постепенно уверились, будто их образование, знания, навыки и опыт ничего не стоят в сравнении с большими деньгами. «Следовательно, – окончательно сдавали они свои позиции, – Именно эти проклятые деньги и являются мерилом достижений любого человека».
И доведенные до отчаяния эти бедные люди совсем не понимали, насколько они ошибаются! Ибо лишь отсутствие потребности в хороших специалистах, отсутствие соответствующих их квалификации рабочих мест во всей стране, в которой в течение многих лет вредительски разрушается созидательная сфера экономики, разрушает или видоизменяет представление людей о человеческом достоинстве.
Но именно такая потребность является нормой для здорового общества, для страны, устремленной в будущее, нацеленной на процветание всех, кто создает этому обществу реальные блага!
Жаль, что сегодня подобные устремления населению нашей страны кажутся утопическими. Стало быть, окончательно приехали! Или – докатились!
*
Андрей Алексеевич ни о чём подобном не думал. Теперь он не вспоминал и о том, что лишь его мать, да некоторые удачные совпадения, опять же связанные с матерью, позволили ему подняться на нынешнюю высоту потребления.
А сама Антонина Петровна полгода назад скоропостижно скончалась от инсульта, и никакие деньги и связи в медицинских кругах, – ни ее собственные, ни ее сына, – ей не помогли. И в этом естественном событии отразилась вся загадочность философии человеческого бытия.
Андрей Алексеевич очень тяжело воспринял смерть матери. Она оставила его настолько внезапно, так рано, что до самой трагедии у него даже мысли не возникало, будто с матерью может получиться именно так – раз, и уже ничего не исправить, даже не извиниться, не пожаловаться, в случае чего. И не пожалеть ее саму по сыновьи, столько лет тягостно, но без жалоб прожившую без любимого мужа – рано умершего отца Андрея Алексеевича. Почему же родители умерли так рано, теперь терзался Андрей Алексеевич?
Давно он избегал размышлений о том, что его материальное благополучие на фоне всеобщей нищеты людей, усилиями которых эта страна и существовала, не есть результат его особо разумной деятельности, его собственного интеллекта, его личного обаяния, его умения налаживать нужные связи, и прочих достоинств.
Впрочем, если не особо скромничать, он и сам мог бы составить немалый перечень своих достоинств. И во многом оказался бы справедлив! Но признаться даже себе в том, что без матери и ее руководящего положения в медицине он с полным перечнем своих достоинств влачил бы жалкое существование и ни на йоту не выделялся из массы самых униженных и безнадежных неудачников, он явно не желал. Потому-то скоро и позабыл о том времени, когда был вынужден устроиться инструктором в тир городского парка, и что поступил так лишь ввиду полного отсутствия перспективы выкарабкаться на поверхность.
И никакие распрекрасные достоинства ему тогда не помогли бы, как не помогают они теперь очень многим соотечественникам. Ибо проблема заключается не в их профессиональной непригодности, а умышленно создана теми, кто, разворовывая страну, жирует на ее пепелищах. Кто умышленно и активно обесценивает в нашей стране самый достойный труд, не доплачивая зарплату, приглашая готовых на всё голодных мигрантов, бесконечно продлевая рабочий день, девальвируя рубль…
Андрей Алексеевич давно не задумывался и о том, что без помощи матери и нескольких удачных обстоятельств его нынешнее место мог вполне занять другой человек, которого теперь, скорее всего, судьба продолжает испытывать на прочность.
И он не хотел даже думать о том, что останься он в своем прежнем положении, уже не имел бы права считать, как считает теперь, будто судьба поступила вполне логично, выдав счастливый билет именно ему, нежели кому-то другому.
Он был абсолютно убежден, что в нужный момент оказался достойнее иных претендентов на свою нынешнюю работу, и произошло это в силу именно его выдающихся личных качеств. И только они определяют его сегодняшний уровень жизни.
Признать, что всё совсем не так, было бы для психики Андрея Алексеевича чрезвычайно неприятным и разрушительным. Вот он и не признавал! И не очень-то по этому поводу сетовал!
Глава 18
– Андре-е-й! – из соседней комнаты раздался певучий призыв Татьяны, прервавший своей настойчивостью воспоминания Андрея Алексеевича.
Он из кабинета лениво появился в проёме двери с поднятыми бровями, выражающими немой вопрос: «И что?»
– Андрей, ты Говорова знаешь?
– Маршала Советского Союза?
– Не дурачься! У тебя же товарищ в училище был… – допытывалась Татьяна, замечая, как супруг, наконец, стал выплывать из своих размышлений. – Так это он, пожалуй, заходил ко мне вчера в «Одноклассники» и оставил сообщение.
– Интересно! Что же хорошего он тебе сообщил?
– Вот что! Слушай! «Татьяна, судя по вашей фамилии, возрасту и месту жительства, вы можете быть замужем за Андреем Смеркиным. Тогда отзовитесь или свяжите меня с ним. Скоро юбилей нашего выпуска, хорошо бы собраться!» И всё! Ты рад? Ты ему ответишь?
– Конечно! Нам с тобой прятаться ни к чему! Только я переведу его на свой адрес. Да вот… Я его имя уже не помню… Летят годы! Вроде бы, Димка! Или Пашка? А, может, Виктор? Всё переплелось! Сорок лет – почти вся жизнь за спиной!
– Давай, давай! Разверни это дело. Заодно в Казань съездим! Тебе же она, как я понимаю, интереснее Рима? – съехидничала жена.
*
В тот же день через скайп состоялась встреча однокашников, ни разу не видевшихся после выпуска. Потому интересным казалось всё. Для начала стали выяснять «боевой путь» каждого после училища.
Начал рассказ Анатолий Говоров. Поведал он немного, поскольку не виделись столь долго, что жизненный опыт подсказывал обоим соблюдать некоторую осторожность, дабы не попасть впросак самому и товарищу не надавить на больную мозоль. За внешними и бурно проявляемыми восторгами скрывалась заметная настороженность и контролируемая немногословность.
– Я же помню! – подтвердил Анатолий Андрею Алексеевичу. – Ты после училища удачно распределился в ПрибВО, а я в составе большой группы ребят из нашего взвода оказался в Нерчинске, будь он неладен! Думаю, это райское местечко известно тебе хотя бы понаслышке. Понятно, что ракетная служба по своей сути везде одинакова. Те же должности и обязанности, та же техника, морока с нею и с личным составом, а вот условия нашей жизни часто отличались как небо и земля. Не напрасно в Нерчинск ссылали декабристов! А потом и нас! Хотя это шутка! Понятно, мы там сдерживали лучшие намерения наших без меры активных друзей-китайцев. С должности начальника штаба дивизиона я вырвался в академию, но большинство наших ребят так там и остались, в бессрочной ссылке. Два года в Ленинграде пролетели в тумане напряженной учебы. Ты сам знаешь, как это давалось взрослым мужикам, но по выходным с семьёй мы воодушевленно изучали всю тамошнюю красоту пригородных царских дворцов. Спасибо надо сказать тем, кто создавал офицерам подобные отдушины именно в больших и красивых городах. Ленинград запомнился на всю жизнь. Но мы воспринимали его тогда, лишь как крохотный этап своей жизни, или, точнее, как выигравший лотерейный билет, а сами были настолько устремлены в будущее, что всё происходящее с нами считали чем-то промежуточным, не столь уж значимым в своей военной судьбе. Мол, всё самое важное у нас еще впереди! А вышло-то иначе! Только мы это потом поняли!
Анатолий усмехнулся, опустив лицо к стопке бумаг, сложенных у него на столе, затем махнул рукой, словно отбросил часть прошедшей жизни, и продолжил:
– После академии меня направили в Дальневосточный. Еще дальше на Восток! Тогда-то Ленинград мне боком и вышел! Жена, вкусив цивильную жизнь в большом городе, решила в посёлок Раздольное со мной не ехать, а «пожить у мамы». Мол, нашим детям во вред пойдет скитание по гарнизонам… Потом для них пришло время поступать в вузы. Потом она сообщила, будто я ее никогда не понимал, и она, наконец, встретила мужчину своей мечты. Я написал ей, что «горд собой, поскольку когда-то выбрал жену, которую подобрали даже после двадцати пяти лет непосильной эксплуатации! Жаль, что теперь она досталась, видимо, полному болвану! Поскольку я-то выбирал себе ни прислугу, ни хозяйку, ни даже няньку своим детям, а жену, а нынешний не разглядел, что ты для этой роли никак не годишься! Так что, передай ему от меня совет поскорее в тебе разобраться и бежать без оглядки, не дожидаясь от тебя очередного предательства!»
– Ты так это рассказываешь, словно анекдот, а не свою семейную трагедию!
– А так и есть! Анекдот! Поскольку давно всё перегорело! Дети, правда, тоже засранцами выросли, в мать пошли! Видимо, мало я с ними занимался, ведь всегда был на службе. Зато чужих детей в зеленой военной робе, говорят, хорошо воспитывал! Ну, а своей неверной благоверной я даже благодарен. Куда хуже до конца своих дней змею на груди греть… Впрочем, когда мои ноги по колени от строевой подготовки сточились, то выкатили меня по ненадобности за ворота части, сам знаешь на чём! Но повезло! Нашлась порядочная женщина, которая меня, с выработанным полностью ресурсом, подобрала… Сам видишь, даже морду, наконец, отъел! Впервые с самого детства заботу о себе почувствовал! Так что, я благодарен своей б/у, что хоть на пенсии выпустила меня из своих пут! То ей денег было мало, то внимания, то нарядов, то развлечений…
– А потом ты как? Уже на гражданке! – поинтересовался Андрей Алексеевич.
– Да, всё нормально! – весело заключил Анатолий. И в этом ему трудно было не поверить, ибо хорошее настроение он излучал во все стороны. – За три года до увольнения перевелся на военную кафедру свердловского университета. Там и квартиру получил, хотя пришлось помыкаться. Но к чему теперь о плохом вспоминать? После увольнения из армии продолжал работать преподавателем, но уже на кафедре «Внедорожные машины горнодобывающей промышленности». Работать со студентами было интересно, но в преподавательской среде обстановочка, я тебе скажу… В общем, давно прогнила эта интеллигентская шушера! Насквозь! И на военной кафедре, где все, казалось бы, офицеры, мёда также не осталось! Всю гниль от своих штатских коллег-негодяев переняли. И какие из них там, к черту, офицеры! Перерожденцы, алкаши, рыбаки и бабники! Но я среди них вес имел достаточный, чтобы задавить всякие пакости хотя бы вокруг себя. Всё-таки подполковник, не со стороны явился, а министром обороны туда и назначен. А на внедорожных машинах – кто я для них, для тех штатских приспособленцев? Так, новичок залетный и бесправный, по их представлениям! Жить не умеет – взяток не берет! Вот и пришлось поработать замполитом, научить кое-кого родину любить! В общем, пытался я из этих гадов ползучих советских людей опять сделать! – Анатолий весело засмеялся. – Да где уж там! Они насквозь все взяточники, десятилетиями притирались друг к другу, методы коррупционной конспирации отрабатывали. Круговая порука! Вот если бы мне пулемет да гранат бы кучку… Но случилось всё наоборот! Это они изловчились и меня однажды, пока я в отпуске находился, сократили! – он опять захохотал, будто в его словах содержался юмор. – Теперь я старший инженер городской службы лифтового хозяйства. Но и здесь, я тебе скажу, порядочки! И лифты падают, и люди скатываются! И всем это по фигу! Вот и сражаюсь почти со всем якобы еще советским народом за нашу советскую власть! – Анатолий опять заразительно захохотал.
– Интересно у тебя всё сложилось! – без эмоций согласился Андрей Алексеевич, нисколько не завидующий товарищу, но чтобы поддержать разговор.
– Теперь-то я думаю, Андрей, не туда нас после училища распределяли! Ох, не туда! – опять засмеялся Анатолий, энергично потирая руки. – Нас готовили страну от внешних врагов защищать, только внутренние враги после смерти Сталина быстрее внешних жирок накопили! Нас бы следовало распределять в штатские главки, министерства, в ЦК всякие… Да всем по маузеру вручать! Да с самыми чрезвычайными полномочиями! Тогда мы и без армии сумели бы страну сохранить! – и он опять захохотал. – А так ведь, пока мы врагу свою грудь подставляли, нас эта штатская шелупонь со спины подгрызла! Всяких политработников, кэгэбэшников, идеологов да лживых историков в стране было выше крыши, только все они по своей сути негодяями оказались! Либо изменники, либо матерые приспособленцы, которым ни народ, ни страна не дороги! Жаль, что Сталина никак не вернуть! Таких людей до него в истории не бывало, не бывает и теперь уже ясно, и не будет! Умный, решительный, совестливый, справедливый и еще аскет к тому же!
– Ты шутишь? Какой, к черту, Сталин? Мы до сих пор пожинаем его кровавую мудрость!
Впервые с начала разговора Анатолий осёкся и пристально всмотрелся в лицо товарища, насколько это возможно через скайп. Потом с удивленным сочувствием и затаённой надеждой, будто не верил своим глазам, мало ли чего бывает, протянул:
– Ты что, Андрюха? Головой бился?
– С чего ты взял? – по инерции удивился Андрей Алексеевич. – Будто сам не знаешь, что творилось в гражданскую… да в тридцать седьмом?
– Точно, спятил! Наслушался или начитался всякой нелепой дряни! Сейчас пишущих тварей расплодилось, будь здоров! Потому и заразился! – уже уверенно заключил Анатолий. – Я и диагноз твой знаю: банальный троцкизм и исторически-политическое невежество! Отсюда и все метаморфозы твоего детского сознания! – и снова захохотал, что свидетельствовало о не очень опасном, с его точки зрения, течении болезни у товарища. – Ладно! Вылечим мы тебя, дай только срок, а то буржуйский жирок тебе душу толстым слоем обволок! Ладно уж, расскажи о годах своего существования, которые превратили тебя в матерого троцкиста! – захохотал Анатолий, видимо, прощая заблуждения товарища.
– Очень смешно! Ты всегда у нас считался выдающимся! И о себе всё рассказал, и меня заодно по полочкам разложил! Молодец!
– Да не обижайся, Андрюха! Из-за мощного инсульта у меня голова давно не в порядке! Одноканальная! Да и тормоза не держат! Могу ляпнуть такое, о чем потом жалею! Смутное нынче время! Оно меня на борьбу за праведное дело зовёт! И хватит обо мне… У тебя-то жизнь военная как прошла? – смеясь от переполнявшей его радости, вызванной встречей со старым товарищем, всё выспрашивал Анатолий.
– Да что там… Всё стандартно получилось… Только в академию, в отличие от тебя, я вырвался командиром стартовой батареи. Правда, с аттестацией на выдвижение, конечно… Ну, ты сам знаешь эти проблемы поступления! Потом была Белоруссия, после нее три годика в ГДР служил. На пенсион ушел командиром дивизиона. Как понимаешь, подполковником, но никому больше не нужным. Жена, двое детей… Ни квартиры, ни перспективы… Страна рухнула. Молодой мужик, вполне здоровый, а с дороги сброшен! Моя мать нас всех и приютила, да и кормила она же! Хоть в петлю от беспомощности… Долго я маялся, но неожиданно повезло – взяли в небольшую шведскую компанию… Теперь медицинское оборудование в нашей стране продаю. Деньги появились, жизнь наладилась, квартиру купил, в Европе часто бываю, полмира с женой объездили. Больше всего Великобритания нравится, но лишь внешне, а вглубь-то ее так просто не изучишь! В последнее время вроде и у нас порядки стали человеческий вид принимать! Теперь, конечно, не социализм, трижды воспетый, будь он неладен! Его в последние годы народ проклинал, на чем свет! Сколько жизней запорол! Ведь как было? Что ни делай, а ничего не добьешься, никуда не пробьешься! Даже если деньги есть, всё равно купить нечего! Одна пропаганда! Мол, всё у нас самое лучшее, даже слоны! А где они? Одни съезды КПСС в памяти и остались! Лишь их-то и не разворовали, потому, видимо, что пронумерованными да никому ненужными оказались!
– Это никак ты, Андрюшенька, нашу советскую власть, за которую я кровь проливал, поносить при мне вздумал? Да еще на сочувствие моё рассчитываешь? – уже без усмешки возмутился Анатолий, полагавший, очевидно, что товарища занесло ненароком. Не может же он, немало в жизни познав, такую чушь всерьез молоть? Должен же понимать, где истина, а где вражеская пропаганда! Но тот неожиданно упёрся:
– Будто для тебя это новость! Ведь ни честным людям, ни ворам жизни в СССР не было! Одни танки и производили, но даже танк никто купить себе не мог! Быстро ты всё забыл!
– Это точно! Многое я забыл! Только с моей больной головы, что теперь возьмёшь? Но я, Андрюшенька, не головой своей, а хребтом уразумел, будучи крестьянским сыном, что ни при какой власти, кроме советской, не пробился бы даже в лейтенанты! Рылом не вышел! А советская власть меня и с таким рылом приняла, обучила, воспитала, поверила, подняла, и я ей верно служил! И теперь по гроб обязан! А что не всё было, как обывателям того хотелось, так сам говоришь, чтобы стране выстоять, она таких, как мы с тобой офицеров, генералов, да солдат за большие деньги вооружала и кормила, вместо народа своего бедствующего! И неплохо, надо сказать, нас кормила! А население наше, вечно полуголодное, не зря военным завидовало! Или я что-то приукрасил, Андрюшенька?
– Всё правильно! Только почему же на каждом углу твою советскую власть все подряд костерили? Ни водки, ни колбасы, ни штанов…
– Так ты у нас, бедненький, без штанов ходил? – поддел его Анатолий.
– Не ёрничай, пожалуйста! Не без штанов, но тех же джинсов, которых теперь на любой вкус, я себе так и не купил!
– Так я тебе вот что скажу, любитель ты наш дрянных американских штанов! Люди костерили тогда не советскую власть, они поддерживали ее и сердцем, и рублем, а ту жизнь ругали, которую нам наши зажравшиеся партократы обеспечили и сложнейшая экономическая ситуация в мире добавила. Которую создали твои кумиры в тех самых синих штанах да в Великобританиях!
– Ну, тебя понесло! Будто я и не жил тогда!
– А много ли толку от того, что жил? По-моему, важно лишь то, что ты сам из прежней жизни вынес! И не на заднице своей, в виде синих штанов, а в своей душе, в своей совести! Да какие выводы сделал! Негодяи нашу чудесную, самую справедливую страну загубили, а ты только и сожалеешь, что штанов она тебе вдоволь тогда не предоставила! Эх, Андрей! Развернуло тебя не туда на скользкой жизненной дорожке… Шведская фирма, говоришь? Может, шепнёшь мне, пока никто не слышит, сколько тебе там платят? – почему-то с сочувствием, словно тяжело пострадавшего, спросил Анатолий.
– Сколько заработаю, столько и заплатят! Там красть не принято! – извернулся Андрей Алексеевич.
– Стало быть, даже в среднем не скажешь? Ладно, диагноз я тебе поставил! Думаю, очень опасно ты болен, Андрей! Ведь валюту ты из страны вывозишь при попустительстве нашей продажной власти? Да? Вывозишь! Вот и получается, что раньше ты Родину защищал или делал вид, что защищал, а сегодня к нашим врагам примкнул! Теперь с ними свои делишки проворачиваешь! За ящик печенья и бочку варенья, значит! Опасный враг ты, Андрюшенька, для нашей экономики. И для всей нашей страны! Ты теперь стопроцентный компрадорский буржуа! А ведь на деньги, которые ты из нас высасываешь да нашим врагам даришь, могли бы здесь десятки семей жить и стране своей во всём помогать! А ты наших врагов укрепляешь! Ты, Андрюшенька, и есть та самая подлая пятая колонна! Будто не знаешь, насколько плохо сегодня твоей стране! Добивают ее извне, добивают и изнутри, а ты на стороне наших смертельных врагов оказался! А еще и гражданскую войну поругиваешь, в которую твой дед родину от паразитов и прочих негодяев очищал! А ты всех предал! На ту сторону перекатился…
– Ты хоть понимаешь, что говоришь и в чём меня обвиняешь? Ты бы лучше поинтересовался, сколько медицинского оборудования оказалось в стране благодаря моим усилиям! И чего мне это стоило!
– Позволь! Я же, Андрюшенька, не суд, чтобы в деталях разбираться! А главное-то в тебе я итак усёк! Сейчас ты еще мне расскажешь, будто от большой нужды… Но все изменники, Андрюшенька, задолго до тебя то же самое говорили! Предатели себе всегда красивые оправдания подыскивают! Только ничего нового в них не бывает! Давно вся эта дрянь всем известна, Андрюшенька!
– Да не называй ты меня Андрюшенькой! – взорвался Андрей Алексеевич. – Папаша нашелся! И морали мне не читай – нет у тебя такого права!
– Очень показательно! На «Андрюшеньку» ты обиделся, а на предателя – нет! И еще! У меня действительно нет формального права тебя судить! Но есть право судить о тебе! И сказать тебе по-товарищески, что я о твоей деятельности и твоей нынешней сущности думаю. Такое право у меня никто не отнимет! А будешь ли ты меня слушать, и, тем более, прислушиваться, это дело твоей чести. До тех пор, конечно, пока прокуратура тобой не заинтересуется! – произнес Анатолий уже с несколько зловещей усмешкой.
– И почему я тебя сразу не послал? – неожиданно для себя удивился Андрей Алексеевич вслух. – Вот ведь, нагадил в душу, правдолюбец ты наш вечный! А ты спросил, получилось бы у меня иначе выжить? Считаешь, что я был обязан героически погибнуть в полной нищете? Допустим! А семья моя тоже обязана? Жена, дети? Они-то в чём виноваты?
– Ты меня не убедил, Андрюшенька! Знаешь скольким людям сегодня хуже, чем тебе тогда было? Сколько людей страдают оттого, что не могут детей накормить… Вижу, что знаешь! Но они-то предателями не стали! Они и умирают людьми, а не подлыми собаками! И плохо им теперь лишь оттого, что, таким как ты, чересчур хорошо! Это ты их обираешь! Вот ты выявил свое недовольство социализмом – пусть так! Но ты ведь и нынешний капитализм на своей родине гробишь! Черт с ним! Туда ему и дорога, но людей-то пожалей! Чем они хуже тебя? А ты им вздохнуть не даешь, вывозя валюту!
– Ну, довольно! Не пойти ли тебе, куда обычно посылают? – с раздражением осведомился Андрей Алексеевич.
– Считай, Андрюшенька, что я туда уже убыл! Тебе от этого легче? Если так, то человек ты совсем пропащий! Это значит, что совесть ты потерял, и нынешний разговор тебе без всякой пользы… Но я почему-то надеюсь! Человеческую мораль в стране действительно испоганили, подменили моралью всякой нечисти, тут ты прав! И не ты, конечно это сделал! Но ты этим воспользовался! Так может, для начала, разберемся в сути некоторых современных понятий, тенденций и явлений? Попробую тебе помочь? Что скажешь?
«Странное дело! – удивился Андрей Алексеевич. – Сам не пойму, почему я до сих пор не сослался на срочные дела или на сбои в интернете, или просто не сказал что-то вроде: «Ну, прощай! Приятно было увидеться!» И сразу отключил бы скайп. Так нет же! Сижу и слушаю, как он меня поносит! Всё-таки есть в нём нечто чертовски завораживающее, как у факира. Что-то безотчетно притягательное. Какая-то комиссарская уверенность в себе и беззаветная убежденность в том, во что я давно не верю? А он, как ни странно, верит и живет ради своей доброчеловечной веры! Вот ведь, – нищий, скорее всего, – а собой вполне доволен, поскольку в согласии со своими убеждениями живёт! Не сломался в нём тот главный стержень, которого в себе я давно не ощущаю! Может, и слушаю его теперь лишь потому, что его слова странным образом совпадают с тем, что говорит мне мой внутренний голос, который я давно придушил?»
И вместо того, чтобы окончить неприятный разговор, Андрей Алексеевич неожиданно для себя согласился:
– Что же! Попробуй, комиссар недобитый!
– Вот и чудненько! Тогда я и начну? – спокойно и уверенно произнес Анатолий. – Вот, скажи мне, можно ли считать достойным некого абстрактного человека, обладающего целой массой достоинств, но который, будучи вполне здоровым и работоспособным, не принёс своей стране реальной пользы ни на грош? Но при этом неумеренно потребляет всё то, что произвели другие? Разве он не паразит?
– А я предлагаю тебе другой пример, – активизировался Андрей Алексеевич. – Допустим, перед нами весьма элегантный мужчина с телохранителями и на дорогущей машине… Ты ведь заранее уверен, что он паразит, поскольку богат. По-твоему, он кровосос и прочее! Его следует расстрелять! А я, понимаешь ли, так просто на этот вопрос и не отвечу. Мне надобно в сути разобраться. Вот как!
– Знаешь, ведь и я твою задачку с наскока решать не стану! – неожиданно поддержал оппонента Анатолий. – Маловероятно, но может статься, что ему вчера подвалило огромное наследство! Да еще где-то честным трудом нажитое, и теперь он явился, чтобы отдать всё на пользу честным людям! Не как рантье или, так называемый, инвестор! А так – взять и бескорыстно всё отдать! Например, на строительство больницы или на покупку самолета или танка, как многие наши соотечественники в войну поступали! В таком случае я не стану спорить о его порядочности! А если иначе, он для меня – бесспорный негодяй. Поскольку большие деньги – это всегда, пусть и неявные, но овеществленные преступления! Каким именно образом он их заполучил, сразу не скажу, но то, что он негодяй, сомнений нет! И никогда, никогда наши люди не простят упырям, в какие бы одежды они не рядились, того, что разжирели они на крови своего народа! Знаешь, еще Пушкин заметил, что «англичане своего барина всегда уважают, а русские – никогда!» Потому что большие деньги для англичан являются индульгенцией любого преступления, а русские богатеньких насквозь читают и заранее ненавидят! И знаешь, почему? Потому что англичане завидуют, а русские в корень глядят! Они всегда и везде более всего ценят справедливость! И ненавидят тех, кто ее топчет!
– Как-то просто у тебя получается! Стало быть, если человек с нуля своим трудом поднялся, не нарушая законов, если он не нищий, благодаря своим способностям и усилиям, то непременно негодяй! Браво, дружище! Браво! Даже классики марксизма не были столь категоричны! Оно и понятно, ведь сам Энгельс без колебаний брал якобы грязные деньги своего отца-фабриканта! Не брезговал! Потому и приходилось ему выражения подбирать обтекаемые, чтобы и деньги брать, и в коммунизм играть! Ха-ха-ха! Видишь, как получается! Говорили одно, а делали-то противоположное! А ты на эту туфту купился! Деньги им были нужны, как оказалось, а не коммунизм! – возразил Андрей Алексеевич.
– Ты упомянул, что твой условный «подследственный» якобы законов не нарушал… А я предлагаю посмотреть, какими были те законы? Наверняка, не законы общечеловеческой морали, не законы чистой совести и взаимопомощи, а капиталистические, под твоих паразитов ими же и составленные! Ты никогда не задумывался, что капитализм – это же удивительнейшее изобретение! Оно предельно ухудшило жизнь простым работягам, но облегчило жизнь паразитам! Раньше рабовладельцам приходилось принуждать рабов работать… Побои, надзиратели, наказания, казни… И всё равно, помогало это слабо – производительность труда оставалась очень низкой! Но рабовладельцы придумали капитализм, и теперь погляди по сторонам! При капитализме люди – те же рабы! Им даже хуже, чем рабам, поскольку их никак не кормят, не одевают, жильё, какое-никакое не предоставляют! Но они, несмотря на это, работают уже не как рабы, из под палки, а на износ! По своей воле! Даже нет нужды за ними приглядывать! Они и сами вкалывают изо всех сил! Чтобы их заметили, чтобы не оштрафовали, чтобы не вышвырнули из этой чудовищной соковыжималки! Ведь рабов как-то кормили, а теперь без работы быстро от голода загнешься. А если и устроишься куда, то загнешься чуть погодя, поскольку на такую зарплату, которую твои «герои» несчастным платят, долго не протянешь! Жесточайшая эксплуатация! Вот, ты давеча Англией восхищался, а не знаешь, наверное, что там лишь недавно запретили труд детей в возрасте до 12 лет! Шахтерский труд! Но делать рабом ребенка старше 12 лет у них и сегодня допустимо! Тебя самого ужас не охватывает от такого демократического достоинства? Нет? И тебе не ясно, откуда сверхприбыли твоих честных и холеных негодяев! А представь своих детей или внуков на том месте!
– В чём-то ты, возможно, прав! – согласился в малом Андрей Алексеевич, чтобы не разругаться сразу. – Но ты умалчиваешь, что именно капитализм обеспечил рекордную производительность труда, а ее даже твой Ленин считал важнейшим условием жизнеспособности любой общественной формации! Вот потому капитализм и оказался более живучим, нежели слюнявый социализм! Это же капитализм работу и зарплату дал миллионам людей, значит, дал им возможность жить! Причем, многие, не так уж плохо там живут! Лучше, нежели мы с тобой при социализме! И если капиталистов устранить как класс, то и остальные людишки без «соковыжималок», как ты сказал, не выживут! Что они сами-то могут? Вот тогда и наступит подлинный крах человечества! Стало быть, капиталисты, какими бы плохими они ни были, спасают человечество от гибели! Уже потому они не являются паразитами! Они, скорее всего, благодетели! Режут по живому, но только для того, чтобы всех спасти!
– Ишь, как ты запел, Андрюшенька! Твои капиталисты все средства производства захватили, потому рабочие от них полностью и зависят! А ты-то сам себе веришь, напевая мне про капиталистические добродетели? Раньше ты по-другому пел, а сейчас, хоть и не являешься капиталистом, а, может, и являешься, кто же тебя знает, но сильно подвинулся в противоположную сторону. И поступаешь ты не по совести, а по корысти и во вред той стране, которая тебя взрастила, выучила и дала неплохой старт в жизни! А ты ее за всё хорошее гадко предал, а совесть заткнул подальше, чтобы она тебе других обирать не мешала!
– Ну, знаешь ли! Послал бы я тебя подальше, да скучно в последнее время мне стало! Вот и сижу до обеда в социальной сети. Тебя слушаю… И знаешь, мне с тобой интересно! Да, да! Ты всегда занятно выступал… Поскольку свихнутым всегда и был! Таким, вижу, и остался! Пойми же, наконец, что человек должен приспосабливаться к той среде, в которой он живет, иначе он обречен! Обыкновенный дарвинизм людей этому учит! Тебе, положим, себя не жалко, а остальные люди думают иначе! Не как ты! Ну и чего же ты, в отличие от них, всё-таки добился? Что ты в жизни улучшил своими идеалистическими принципами? Что оставишь не абстрактному человечеству, а родным детям и внукам? Молчишь? Где они у тебя, кстати? Как устроились? Пожалуй, как и ты, дон Кихотами где-нибудь прозябают? Без квартир, без нормальных зарплат, без продыху, без покоя и перспектив? И за такую жизнь ты еще и борешься? Ей богу, Толян, жаль мне и тебя, и твоих детей, и твоих внуков!
– Зато их уважать можно! И не я один ими горжусь!
– Вот и правильно! Я тебя, знаешь сам, уважал в наши курсантские годы и потому ссориться теперь не хочу. Ты это видишь, ведь иначе я давно бы отключился! И, вообще, напрасно ты меня поносишь! Ну, какой из меня паразит? Уже потому, что той стране, которая мне, как ты заметил, дала неплохой старт в жизни, я свой долг давно вернул! И в знак признания моих заслуг она мне даже пенсию платит. Правда, о ее размере говорить неудобно, но всё-таки платит! Так что, мы с ней в расчете! А здесь теперь совсем другая страна, в ней другие правила жизни! И другие законы…
– О законах вспомнил, Андрюшечка, зато о морали забыл! И не случайно, ведь! Мораль-то у порядочных людей прежней осталась! В ее основе, как и раньше, справедливость отношений и забота о нуждающихся! Как ни старались мерзавцы, но хребет моему народу окончательно не сломали! Он умирает, но и над гадами своими посмеивается! А они от этого бесятся! И предателей он по-прежнему ненавидит! Как и раньше!
– Нет, Толян, зря ты так… Ты же ничего о моей жизни, о моих заботах и проблемах не знаешь, а сразу в идеологические враги меня зачислил! Зря ты так! Изменить в этой жизни ты ничего не сможешь, а отношения наши прервутся… Зря! Ей богу!
– А ты хочешь для обобранных тобой же хорошеньким считаться? Приспосабливаешься к среде, говоришь? Интересно, как это можно чистую совесть к грязной среде приспособить?
– Ну, знаешь! Пошёл ты к черту! Какого хрена ты из себя прокурора лепишь? Кто ты такой вообще? Иисус? Так и он плохо кончил из-за своих нелепых догм! А ты – обычный неудачник! И с коммунистическим тебе приветом! – с раздражением почти выкрикнул Андрей Алексеевич и сразу выключил скайп.
Потом машинально покормил в огромном аквариуме любимых пираний, неистово активизировавшихся при его приближении, и плюхнулся в добротное кожаное кресло. Но, едва утонув в нем, опять вскочил и нервно зашагал по мохнатому ковру внушительных размеров, стараясь погасить сильное раздражение. «Общественный обвинитель нашелся! Поставь нас рядом, так кого эти болванчики достойнейшим признают? Шут гороховый! Дурак! Правдолюбец и вечный неудачник! Мог бы что-нибудь попросить… Тех же детей или внуков куда-нибудь пристроить! Так нет же, взял и всю малину обгадил! Ни себе, ни людям покою не даёт! До сих пор всё перетряхивать пытается!»
Глава 19
– Андрей! Ну и как поговорили? – поинтересовалась Татьяна, обнаружив, что супруг спустя полтора часа, наконец, оторвался от скайпа. – У меня, глядя на вас, прямо душа пела! Сразу видно, как много у людей общего! Трудная военная судьба, лишения и достижения! Я специально не заходила, вам не мешала! Разговоры у вас чересчур серьезные…
– Да уж! Чересчур!
– Так мне планировать поездку в Казань? Собираться? Нам ведь экипироваться заранее придется, чтобы не в грязь лицом перед твоими… Костюм тебе для ресторана новый нужен, светлый. А тот, немецкий, ты больше не надевай, пожалуй, достаточно ему и этой чести! И что-нибудь для экскурсии, для прогулок по Волге, для автобуса! И платье вечернее, и купальник новый… И босоножки, которые в Париже купила, пока не надевала… Или другие… Планировать?
– Перебьются! – Андрей Алексеевич резко прервал разговор с женой, будто ещё спорил с Анатолием, и раздраженно подумал: «Буду я перед всякими лохами исповедоваться да еще оправдываться, почему не бедствую, как они! Они же в моей успешности, недоумки, предательство усматривают! Дурдом какой-то! Страна рушится, но спасаться никому не дозволено! Аморально это, видите ли, с их нищенски-пролетарско-офицерской философией! «Если уж погибать, так непременно всем вместе! И никак иначе!» – передразнил он. – Нет уж, дорогие однокашники! Пора бы и вам научиться приспосабливаться, чтобы выживать! А если на строевом плацу вас этому не обучили, то хоть другим, самостоятельно дошедшим до этой истины, жить не мешайте! Потому-то, ребята, продолжайте, как вам угодно, но меня оставьте в покое, ради всего святого!»
– Андрюша! Что с тобой? Уж не заболел ли ты, случаем? Перенервничал, наверное?
– Что вы о моём здоровье все печетесь! Здоров я! Вполне здоров! – раздраженно ответил Андрей Алексеевич и подумал:
«Надоели со своей моралью давно сгинувших веков! Лучше взгляните трезвыми глазами на реальную жизнь! За окном давно двадцать первый! Век взлётов и падений! Век бескрайних возможностей! Не мешайте мне жить, не приставайте и хотя бы сегодня не портите настроение!»
– Ну, да! Век невиданных доселе предательств и пирующих среди чумы доморощенных негодяев! – вмешался ехидный внутренний голос.
«Поговори, поговори! Стану я тебя слушать! Будто все они, как на подбор, святые патриоты! О стране они, видите ли, все только и переживают! Заботливые наши! И что толку от их переживаний? Самый страшный идиот – вечно пьяный патриот!» – продолжил злиться Андрей Алексеевич, потом резко захлопнул дверь ванной комнаты, чтобы струёй холодной воды смыть с лица и души незатихающее раздражение от липкости неприятного разговора.
– «Вот же, проклятая Италия!» – к чему-то пробурчал он и решительно сунул голову под отрезвляюще-холодный водопад.
2014 г.
*
В оформлении обложки использован бесплатный шаблон c
https://www.canva.com
Оглавление
Глава 1
Глава 2
Глава 3
Глава 4
Глава 5
Глава 6
Глава 7
Глава 8
Глава 9
Глава 10
Глава 11
Глава 12
Глава 13
Глава 14
Глава 15
Глава 16
Глава 17
Глава 18
Глава 19
Последние комментарии
1 день 20 часов назад
2 дней 35 минут назад
2 дней 2 часов назад
2 дней 3 часов назад
2 дней 4 часов назад
2 дней 5 часов назад