Уник – музыкальная урна [Лиса Фарова] (fb2) читать онлайн

Лиса Фарова Уник – музыкальная урна

Уник

Я, Уник, совсем новый мусорный бачок, ещё маленький и маловместимый. Как и все новенькие урночки, я появился на свет после того, как мама с папой поженились. Меня вырезали из верхней части моего отца. Эдик – начальник мусорной службы вырезал. Наш Биг Босс. Он, как Харон – посредник между миром людей и миром урн. Мама говорит, что они с папой наблюдали, как я появлялся на свет из их материала, как и многие молодые семьи, выждавшие очередь на малыша. Биг Босс задал специальную программу компьютеру, и у меня появились рот, нос, глаза, уши, руки, ноги, то есть четыре маленьких колесика вместо ножек. Мы не ходим, мы ездим. И покатилось.

Я родился в семье мусорных урн. Да-да, мусорных урн. Урночек для отходов, каких в каждом городе пруд пруди. Я серый цилиндрический жестяной мусорный бачок на колёсиках, серый с откидной крышечкой на петельках. У нас у всех мусорников есть крышки и колёсики. Под крышки мы собираем отходы, которые необходимы нам, чтобы жить и расти. С колесами наша жизнь хоть чуточку приобретает разнообразие и уверенность. Если бы не колеса, то шансов выжить у таких как я, было бы пятьдесят на пятьдесят. Людской мир огромен и жесток. Хотя люди, в основном, порядочные и добрые существа, но попадаются и отмороженные экземпляры. Наш учитель, господин Мо, рассказывает на уроках о том, как выжить в этом прекрасном и ужасном мире. Господин Мо учит нас служить людям, потому что мы создаемся человеком для его блага, для его здоровья и комфорта. Мы делаем мир чище, отвечаем за чистые улицы, дома и офисы. Это смысл нашей жизни. Нашей с людьми жизни. В общем, мы – мусорщики. Это наша судьба, и мы должны гордиться тем, что делаем. Делать это, высоко подняв крышку.

Мои родители – урны для бумаги и для пластика. Семьдесят и восемьдесят сантиметров в высоту и тридцать, сорок – в диаметре. Такие же серые, неброские, каких множество.

Мама с папой работают на центральной площади, шныряют туда и сюда на виду у прохожих на случай, если им нужно будет что-то выбросить. В основном, люди подзывают, чтобы бросить фантики, палочки, стаканчики, но есть и те, кто бросают мимо или специально на землю. Благодаря нам улицы чисты. Мы всегда на страже. Я буду продолжать дело моих родителей. Это я усвоил.

Я учусь в школе "obey". Это не от слова "убей", а от слова "obey", что значит, подчиняться, покоряться.

Вообще, я не могу долго сидеть на одном месте. Наверное, я, как мама с папой, мне хочется лететь, как ветер, увидеть мир или начать скорее работать. Учитель говорит, что нам надо набрать массу, за счёт того, что мы пишем лекции на уроках и дважды за восемь часов занятий буквально поглощаем эти записи, то есть закидываем в себя. За два года мы должны будем стать крупнее и встать на биржу труда к Эдику. Эдик – человек, наш царь и бог, наш работодатель. Он распределяет, кому, где работать, кому, кого подменить, кому родиться, а кому уже пора на покой. Эдик – хороший друг кому-то и тот, кого опасаются старые мусорщики.

Живём мы в подвалах и цоколях зданий. Наши квартирки – это встроенные подсобки. Каждой семье по четыре квадрата. Мы ночуем в них. Нам хватает. Когда мама с папой дежурят ночью, раз в неделю, я ночую дома один. Я не боюсь. Почти.

– Уник, ты готов, милый?

Мама спешит на работу. Меня надо проводить в школу через две улицы.

– Мам, я могу сам доехать. Я уже не маленький.

– А какой же? Давай живее. Выходим.

Папа уже уехал. У него сегодня было ночное дежурство, и он остался работать в день за товарища. Папа любит работать. Может, если он наберёт массу, подрастёт еще немного, мы заведём ещё одного малыша. Только это секрет. Я послушал разговор родителей. Им мало меня.

По дороге мама несётся, как ветер. Как ловко она объезжает потоки людей, машин. Вау! А я так смогу когда-нибудь?

Если бы она не держала меня за руку, я бы потерялся. Я, вообще, медленный.

Урок.

– Кто мне перечислит основы чистых улиц?

Господин Мо – некрупная мусорная корзина, темно-красного цвета. Некрупная, но широкая, потому что у него четверо своих детей, троих он уже пристроил в разные человеческие фирмы. Они – урночки для бумаги, красивого красного цвета, не то, что у меня. Четвёртый его сынок, выскочка, учится со мной в одном классе.

– Уник, перечисли, пожалуйста.

Я перевёл взгляд с окна на учителя. Если честно, я прослушал лекцию и его вопрос. Я мысленно находился не на уроке, а где-то далеко. Я воспроизводил по памяти мелодию, которую слышал утром из открытого окна машины. Красивая машина. Синяя с красными полосами вдоль дверей, а из окна лилась чудесная музыка. Женский голос мелодично тянул грустные слова. Кажется, она прощалась с любимым и была в отчаянии. И почему-то эта песня до сих пор не выходила у меня из головы.

– Уник, я жду, – повторил господин Мо, требуя ответа, которого я не знал. На моем листке была нарисована синяя машина с красными полосками. Ребята тянули руки, а Вьюнок – сынок учителя, изнемогал от желания блеснуть знаниями.

– Это все, что ты сегодня поглотишь? – ровным, недовольным тоном осведомился учитель. – Это ты в окне увидел? – указал мне на моё художество господин Мо.

– Утром видел, – ответил я, опустив глаза.

– А лекция прошла мимо тебя.

– Извините, я не специально.

– Я не стану повторять этот урок. Ты должен будешь подготовить материал с родителями дома. Надеюсь, они хорошие педагоги.

Я промолчал, устремив взгляд в пол. Родители работают. Вряд ли они поймут, если я попрошу их мне диктовать ночью лекции. Ребята смотрели на меня с укором, а Вьюнок высокомерно ухмыляясь. Мне было стыдно, но волнующая мелодия не уходила из моей головы. Она проникла под крышку и заполнила мое подсознание каким-то образом, хотя меня должна заполнять лишь бумага и информация о моей будущей жизни.

– На кого ты хочешь быть похож, Уник? – спросила как-то одноклассница Офея на перемене.

– Я не знаю, – неуверенно пожал плечами я.

– Ну, брось! Как не знаю? Не задумывался? Например, как родители или господин Мо, – пыталась подсказать другая одноклассница Лия.

– Учитель Мо очень важный, умный, у него большие связи, – добавила Офея..

– Да, он знает все о нашем мире. Чтобы жить долго и быть полезным, – добавил Мусик, узкоглазый, тонкоротый серый бачок.

– Я буду такой, как моя мама. Буду работать в офисе на крутого важного босса, – заявила Офея, маленькая пластмассовая серенькая корзина.

– Как Биг Босс Эдик? – уточнила Лия.

– Нет, мой Босс будет важнее. Биг Босс мне будет нипочем, – задрав брови от важности, пробормотала Офея.

– Уник, будет, как его папа. Жестяная серая урна. Значит, на улице. Кто твой папа, Уник?

– Урна для бумаги, – простодушно ответил я.

– Ну вот, как папа, – сделала вывод Лия.

– Почему, как папа? Может…

– Как мама? – предположила снова Лия.

– Может, не на улице, а например, в театре или …на радио – смущенно произнес я.

Все залились звонким разнотонным смехом. Ухахатывались. Лия даже не удержалась на колёсах и свалилась назад.

– На радио, – выдавила сквозь смех Офея.

– И вовсе не смешно, – обиделся я, – нельзя судить по родителям. Нельзя судить по внешности. Вы все …

– Да, видно ты вообще не слушаешь учителя Мо. Он же готовит нас к жизни в реальном мире, а не в твоём сломанном воображении. Все мы нужны людям для чистоты и здоровья. Быть полезным обществу – наше предназначение. Иначе не выжить, – провел курс лекции Мусик.

– А откуда вы знаете, что учитель Мо говорит правду? Он судит по себе. Он говорит нам то, что говорили ему. Он думает, это закон жизни. А я вижу иначе, – распалился я, не зная, как выразить свое несогласие со всеми.

– Тогда у тебя проблемы, – заключил Мусик, ухмыляясь.

– Со зрением, – продолжила Офея.

– Нет, проблемы покрупнее. От тебя избавятся, – договорил одноклассник.

С тех пор я не понимал себя. Меня затапливало море ощущений, волны звуков высоких и низких, ритмичных и протяжных, весёлых и грустных. Слова на те мелодии рождались сами собой, независимо от меня, от того, занят ли я или свободен. В основном, слова о том, как я несчастен, о том, что я далеко, не там, где должен быть. На уроках я писал тексты, не под диктовку господина Мо о жизни на чистой планете, а о любви, тоске или о счастье. Тексты, горячие, как пирожки из печи. Я выплескивал их на бумагу и съедал с удовольствием, чтобы никогда не забывать. В итоге я совсем не усвоил год учёбы в школе мусорщиков. Учитель Мо вызвал моих родителей к себе.

– Наверное, вашему сыну тяжело пока воспринимать информацию. Он, как бы это сказать…

– Что с ним не так? – взволнованно произнесла мама.

– Успокойтесь, пока это не приговор, но…

– Не тяните, учитель, – не выдержал папа.

– Он, скорее всего, запаздывает в развитии. Рассеян, невнимателен, невосприимчив к новой информации. Он не говорил о своих проблемах в обучении?

– Нет, ничего. Мы думали, все хорошо. Мы много работаем. Нам некогда заниматься его образованием. Он же здесь.

– Я понимаю, но ему придётся проучиться я ещё год в нулевом классе. Хорошего мало, но может, он дойдёт к следующему году. Пока вам придётся заниматься с ним самим.

– Но как? Мы служим обществу.

– Это прекрасный живой пример. Это наглядно покажет ему, для чего мы живём. Больше говорите с ним, задавайте наводящие вопросы, чтобы добиться логичных ответов о важности сосуществования форм жизни на земле. Развивайте в нем интерес к обучению. Иначе вашему мальчику будет туго, вы же понимаете. Не закончит школу. Не сдаст экзамены. Не устроится на работу. Не будет нужен никому и попадёт на утилизацию.

– Не говорите этого, прошу вас, – трясущимся руками всплеснула мама и закрыла лицо в отчаянии.

– Мы поняли серьёзность положения, господин Мо. Мы постараемся исправить его, – послушно кивал головой папа. Вид у него был потерянный.

– Что нам делать с нашим Уником, Бум? Мы назвали его Уником. Думали, он будет уникальным мусорщиком, умненьким и успешным. Бум, за что нам такое наказание?

– Не спеши с выводами, жена. Он наш уникальный и умный мальчик, и ничто не в силах это изменить, – гордо говорил папа, обнимая жену.

– Дай то Бог. Дай то Бог, – утирала слезы мама.

Озадаченная пара последовала домой к сыну. Сегодня был выходной. Нужно было провести его с сыном.

Я был дома. Мне нельзя было выходить одному, я был ещё мал и несамостоятелен. Пользы от меня ещё никакой, значит, не стоило мешаться под ногами.

– Мам, пап, я сочинил музыку. Послушайте.

И я начал мычать и петь свою грустную песню о несправедливости жизни. На втором куплете меня остановила мама.

– Стоп, стоп, это ещё что такое? Зачем?

– Мам, правда хорошо получается?

– Что хорошо? Слова?

– Это песня, мам. Я сам сочинил.

– Зачем? Это школьное задание?

– Нет. Я придумал это сам.

– Бум, я не понимаю. Для чего он тянет слова?

– Где ты слышал эту песню? Она тебе понравилась? – подключился к опросу отец.

– Я сам, – вздохнув, снова ответил я.

– Уник, ты сочиняешь песни на уроках? – недовольно спросил папа.

– Нет, они в моей голове постоянно.

– В твоей голове должна быть мысль о работе. О будущем, если ты хочешь жить, – разразилась в тихой истерике мама.

– А петь в нашей жизни нельзя? – попробовал я отстоять свои идеалы.

– Зачем петь? Смысл? Ты скоро будешь мусорщиком. Ты должен грезить об этом.

– Мам, а ты никогда не пела? Ты хотя бы слышишь иногда музыку?

– Слышу. Музыка для людей, сын. Песни поют люди. Мы сотворены для других целей. Мы должны ненавязчиво быть у людей под боком, и все. Как ты не можешь это понять?

– Я могу быть музыкальной урной.

– Это не нормально, сынок. Если бы людям было это нужно, они бы давно встроили в нас музыкальные чипы. Папа бы пел, я бы пела и ты. Но у них уже есть музыкальные центры и айподы, и телефоны с функцией музыки. У всего в мире свое место. Усвой уже свое. Будешь мешаться под ногами, попадёшь в немилость к ним, а вскоре в утилизацию.

– Дорогая, он не знает, что это такое, – отчаянно выдохнув, добавил папа.

– Утилизация – это когда от тебя избавляются, как от хлама, бросают в огромный черный контейнер, что перерабатывает железо, и тебя больше нет.

– Сынок, мама говорит, что нам не дотянуться до звёзд. Они слишком высоко. Поэтому нужно быть хорошим специалистом на своём уровне.

Я ничего не ответил. В глазах застыла обида, непонимание. В жестяной маленькой душе яро бурлила обида. Я еле сдержал дребезжавшую от негодования крышку. Сдержал. Мне нечего было им больше сказать. У них было другое видение мира. Мои родители – мусорщики. А я точно понимал, что не хочу идти по их стопам. Хотя бы потому, что они рады никчемной своей судьбе и желают того же своему сыну.

Неужели никто до меня не мечтал? Неужели никто не заглядывал выше своего носа? Над нами действительно звезды. Они поют и танцуют. Они живут свободно и счастливо. Вот о каком счастье я толкую. О ярком, громком счастье.

– Уник, не тормози.

Мама тянет меня за собой по Кристальному проспекту. Мы летим на всех парах на площадь Звёзд, на лучшую в мире мамину с папой работу. Возможно, и мою в будущем.

Папа работает на правой стороне, катается, обгоняя людей и бдительно поглядывая на руки прохожих, кому нужно бросить бумажку.

– Не пялься, сын. На людей надо смотреть отрывисто, не постоянно. Стой и смотри на нас.

Мама набрала скорость и понеслась на всех парах к парочке на лавке. Они раскупоривали мороженое. Полиэтилен по ее части. Если это полиэтилен или пластик. Она встала по правую сторону от людей с мороженым. Не глядя им в глаза. Как бы невзначай. Парочка бросила обертки в серую урну, и продолжили милое общение. Мама хотела было поехать дальше. Вдруг резко встала. Крышка начала подпрыгивать. Мама поменялась в лице и начала искать глазами папу. Папа увидел и рванул к ней, я тоже. Что это такое? Я впервые так испугался.

– Мама, мама… – завопил я очень громко на подъезде к ней.

– Не кричи, – приказала мама.

Папа открыл свою крышку. Мама выплюнула фантики так, что папа их поймал в себя.

– Не волнуйся, это не страшно, – объяснил папа. – Маме попалась не полиэтиленовая обёртка, а бумажная. Мама выплюнула её мне. Поэтому мы тут в паре и работаем. Её организм отторг бумагу. Она переваривает только пластик и полиэтилен. Бумага, картон – это моё дело.

– Ей не больно?

– Нет, неприятно немного, – призналась мама. – Ты привлёк ненужное внимание. Надеюсь, никто не пожалуется, – отвела меня в сторону мама. – Стой здесь, пожалуйста. Нам с папой надо работать. И не привлекай ничье внимание. Будь невидимкой. Хорошо?

– Хорошо, – недовольно, вздохнув глубоко, сказал я. Мама с папой переглянулись. Они не верили, что я сдержу слово. И правильно.

Не прошло и десяти минут бесполезных наблюдений, как моим вниманием завладел большой уличный экран. Огромный экран включился. На нем отобразился цветной эквалайзер, и по всей площади полилась чудесная громкая музыка. Классическая музыка. Имена композиторов, авторов этих волшебных шедевров, я слышал впервые, но запомнил на всю жизнь. Чайковский, Рахманинов, Мусоргский. Особенно Мусоргский. Фамилия до боли родная. Может, он тоже был из семьи мусорщиков? Надо бы узнать о нем побольше.

Музыка заполняла воздух Кристального проспекта и нашей площади. Ею дышал каждый прохожий и каждая собака задирала нос выше, вдыхая глубже аромат чуда. В воздухе летала весна, тонкий запах цветов, альпийской свежести, временами нотки черемухи и акации и морской бриз, пронизывающий душу насквозь. Даже фонтан струил в такт Мусоргскому и Чайковскому. Даже девочка, которая только сегодня надела роликовые коньки, в пять минут, словно на крыльях вальса, стремительно закружилась вокруг танцующего фонтана. Она была вдохновлена и счастлива. Она пела. Я был вдохновлен и бескрайне счастлив. Неужели мама с папой не чувствуют похожих эмоций. Неужели их не трогает атмосфера счастья, как меня и человека.

Я не заметил, как покатил к счастливой девочке и принялся кружить с ней вместе вокруг фонтана. Я старательно переваливался то на одну сторону, то на другую. Накренялся, кружился и мычал мелодию. Я протянул ей свою шлангоподобную руку с шестью пальцами. Она схватилась за нее и широко мне улыбнулась. И мы полетели, чередуя правые и левые колеса, наклоняясь то влево, то вправо. Мы сочиняли новый танец и новую песню.

На очередном повороте нашего танца возникла недовольная женщина. Она была высокой и изящной. Она была в персиковом строгом костюме, выглядела недовольной. Моя новая знакомая попыталась остановиться и упала на колени, ободрала руки. Я не успел среагировать, я был увлечен яркой, негодующей особой. Увидев, что моя подруга на брусчатке, я попытался ей помочь. Но женщина, яростно сморщив нос, оттолкнула меня с такой силой, что я свалился на бок и покатился по площади. Ощущение скверное. Будто внутри у меня все перемешалось: бумажки, которые я употребил утром, эмоции, бурлившие во мне еще минуту назад, наставления родителей, предостережения учителя Мо – все смешалось и кружилось. Из меня вывалился полупереваренный завтрак. Подъехали мои родители.

– Сынок, что ты натворил? – вполголоса прошипел папа.

– Уник, это перебор! – прошипела следом мама.

– Это немыслимо! Это, действительно, перебор! – запротестовала, задыхаясь от негодования, женщина. Она поднимала с брусчатки дочь и злобно шипела на семью мусорщиков.

– Простите, ради Бога, это ошибка. Наш сын еще мал. Он не совсем понимает действительность, – затараторила мама, не поднимая глаз с брусчатки.

– Это ваш никудышный отпрыск? Я буду вынуждена позвонить, куда следует, чтобы улицы тщательнее контролировались соответствующими структурами. Разве можно выходить на работу с ребенком? А?

Женщина была вне себя от негодования.

– Простите, еще раз, этого не повториться, – смиренно опустил взгляд папа. – Не стоит никуда звонить. Это в первый и последний раз.

– Научите своего ребенка соблюдать дистанцию. Чистота – залог здоровья. Не так ли?

– Да, безусловно, – закивал папа, но был готов провалиться от стыда. – Чистота для вас, мусор для нас. Мы знаем. Мы объясним. Нам пора. Всего доброго, госпожа.

Папа сильно схватил меня за руку и поволок прочь, на другую сторону площади. Всю дорогу он молчал, объезжал прохожих и, наверное, хотел провалиться сквозь землю. Мама нас догонять не стала. Она продолжила работать. Хоть кто-то должен быть на виду. Хоть кто-то должен быть на страже чистоты. Это и к лучшему. Не хотелось бы выслушивать мамину зверскую истерику сквозь зубы. Мне сейчас хватит и папиного серьезного разговора. Все, приехали. Папа уставился на меня. Минуту внимательно смотрел, выбирал слова. Что еще он может мне сказать?

– Сын, ты огорчаешь нас с мамой. Каждый день все больше. Вот уже завтра из-за тебя у нас на работе будут проблемы. А мы на хорошем счету у начальства. У нас хорошая репутация, положительные характеристики, послужные списки. А ты, сынок? Что ты творишь?

– Папа, но музыка…

– Музыка ладно, я слышал. Но речь о девочке. Зачем ты подошел к ней? Нам нельзя прикасаться к людям. Мы – уборщики. Ты понимаешь, что люди и мы, не можем дружить? Это укладывается в твоей пустой голове?

– Да, но я нечаянно. Когда я слышу музыку, я не владею собой. Я постараюсь пресекать такие порывы. Расстояние. Дистанция. Субординация.

– Видишь, ты не глупый, сын. Ты способный малый. У тебя блестящее будущее в нашем деле. Соберись.

Отец радостно потрепал меня по крышке. Его жесткие прутки-пальцы ритмично, поочередно простучали по поверхности моей ребристой крышки. Неожиданно для себя я услышал приятные звуки, похожие на музыку. Я чокнутый! Я помешался на запретном. Что я за существо! Стоит мне что-то запретить, как я тут же делаю то, что мне запретили. Я просто ходячая проблема. Ничего не могу с этим поделать. Но я обещал папе, что постараюсь это изменить. Опять запрет. Уник, держи себя в руках. Ты же способный. Папа похвалил тебя сегодня. Даже после того, что ты наделал. Папа видит во мне толк. Верит в меня. Я не должен его подводить.

После двухчасовых нотаций мамы дома мы успокоились и заснули почти в полночь. Было решено на работу с собой меня больше не брать. Мама раздобыла у соседей, семьи Мусика, лекции: «Основы чистых улиц. Основы чистых домов. Офисов. Чистота – залог здоровья. Человек – друг – босс. Человеческий ребенок – источник опасности. Улица и проблемы» – целая кипа лекций. Он что, копит их? В рамочку дома ставит эти бумажки? В общем, я вынужден остаться дома и переписывать эти лекции. Выучить и рассказать эти основы вечером родителям. Отец оставил мне немного картона и пару листов бумаги, чтобы я подкрепился. Я – бумажник, как отец.

– Мусорщик должен быть рядом с человеком, но не путаться под ногами. Мусорщик – опора и защита человека от загрязнений. Источники загрязнений для человека: коробки, обертки, пакеты, баклажки, баночки (алюминиевые, пластиковые, стеклянные), тряпки, железки, деревяшки и т. д. Бытовые отходы…

Вдруг, послышался еле различимый звук. Приятный, тонкий звук. Звук колокольчика. Прекратился. Я прислушался. Ждал его снова, но его не было.

Мне показалось. Снова мое больное воображение, – пронеслось следом внутри меня. Я продолжил писать.

– Бытовые отходы…

Только я начал писать, как колокольчик снова задребезжал. Звук шел с улицы, откуда-то издалека. Красивый, тонкий, короткий. Потом колокольчик звучал долго, с переливом. То ритмично, то замедлялся. Я не мог больше сосредоточиться на учебе. Мной овладела музыка. Бесполезно стараться, я ловил мелодию. Надо открыть дверь, так будет лучше слышно. Открыл. Кто-то звонил в колокольчик. Кто бы это мог быть? Что за шоу? Я пошел на звук. Невозможно было противиться любопытству. Интересная странная музыка. По мере приближения к источнику звука я понял, что это не колокольчик, а кто-то отбивает ритм на барабане. Так ловко. Так профессионально. Я катил, опасаясь, оглядываясь, к подземному переходу. Музыку отстукивали там. Я скатился по пандусу, оказался внизу. Здесь звук был просто оглушительный. Музыка вылетала из-под палочек уличного музыканта, парня лет восемнадцати. Она вылетала и врезалась в пустые стены, в высокий потолок подземки, окутывала каждого, кто проходил, кто стоял, не в силах оторваться от его увлекательной игры. Парень виртуозно двигался, создавал ритм и сногсшибательное впечатление. Его впечатляющая игра на ударной установке с тарелками и педалями цепляла и держала в оцепенение толпу и меня.

Парень в кожаной куртке и бандане искусно ударял по золотистым тарелкам. Быстро. Уверенно. Он заражал драйвом, задором хлопающую публику. Я на время завис, не заметил, как сам начал отстукивать в такт музыканту по своему ребристому жестяному боку. Я стучал своими шланговыми пальцами и покачивался от удовольствия. В музыкальном трансе я снова позабыл о безопасности, о наставлениях родителей и приблизился к общей толпе. Я привлек их внимание – слишком близко подошел без причины да еще отстукивал пальцами ритм и пританцовывал. Барабанщик заметил меня последним. Мы смотрели друг на друга и играли один и тот же ритм на двоих. Каждый на своем инструменте. Толпа расступилась. Барабанщик перестал играть, а я не останавливался. Я держал тот ритм и старался соответствовать нотам, как мог. Пальцы, как ошалелые поочередно искали ноты на моих жестяных музыкальных боках, а резко и отрывисто подаваясь вперед, я звонко хлопал крышкой, как барабанщик тарелкой. Получалось неплохо. Кто-то зафукал, кто-то заохал. Через минуту я очнулся. Заметил недоумевающие взгляды людей. Кто-то смотрел с удивлением, кто-то с отвращением, кто-то с интересом. Я испугался. Взглядов. Интереса. Боже, я опять вляпался, – подумал я и включил скорость. Я помчался прочь из подземки. К пандусу. В подъем. Без оглядки домой.

Дома я закрылся и зажал уши листами со стола. Я хотел провалиться от стыда. Как можно было так подставиться! Завтра меня будут искать. Люди пожалуются на меня. Попадет родителям, и проблем не избежать. Какой болван! Ведомый, ненормальный болван! – ругал я себя. Остается надеяться, что меня не найдут. Хоть бы не нашли.

На следующий день вышли в печать газеты с фотографией удирающей урны. Статья вышла гневная. Люди заговорили о мусорщиках в нелестном тоне. Содержание статьи мне пересказала мама. На работе ей намекнули, что смена растет никудышная. Сказали не конкретно, а в общем. Дали понять, что виновником вполне мог быть их сынуля. Только он чудит в последнее время. На фотографии в газете запечатлен мусорщик-ребенок со спины. Это счастье, что со спины. Ведь иначе последовало бы немедленное наказание. Утилизация. Никаких отклонений от нормы быть не должно.

– Уник, признайся, это был ты, – допытывала мама.

– Я только слушал музыканта. В стороне.

– Уник, знаешь, что мне говорят на работе? Что будут тщательнее отбирать мусорщиков. Отбор будет жестче. Чем это может обернуться? Для тебя, в первую очередь.

– Я учу лекции. У меня все под контролем в плане учебы. Я могу рассказать основы…

– Под контролем. Знаешь, что написали в газете, звездочка ты моя? Они написали, что мир людей давно уже их не удивляет. Людское сумасшествие – это непоправимая реальность, но когда сходит с ума техника или мусорка – это называется заводский брак, дефект. Вещи, созданные человеком для блага человека не должны представлять угрозу тому же человеку. Контроль и только контроль – вот гарантия чистого и здорового будущего. Они боятся, что мы выйдем из-под контроля.

– И что? Пусть себе боятся. Люди много чего боятся.

– У них не было повода, боятся нас. А теперь они насторожились. Как это отразится на наших жизнях, ты не подумал? Ты не о чем не думаешь кроме своей идиотской музыки. Куда нам тебя спрятать? Ты неконтролируемый. Запереть дома? – всплеснула руками-веревками мама. Она опять была в отчаянии.

– Поли, это не выход. Мы не сможем вечно его прятать. Он должен адаптироваться к жизни. Он просто отстает в развитии, – вступился папа за меня.

– Будет очень непросто, – выдавила с трудом мама и всхлипнула.

– А кто сказал, что мы живем в простом мире?

Папа обнял маму. Я присоединился к ним, чтобы хоть как-то исправить положение. Мама смягчилась и обняла меня, улыбнулась сквозь слезы.

– Мальчик мой, надеюсь, ты понимаешь, что я тебя очень сильно люблю.

– Я знаю это, мам. Прости.

– Мой уникальный мальчик, продолжала обнимать меня мама. А папа утер ей слезы.

– Ну, перестань, ржавчина вылезет. Состаришься быстрее.

Мама с укором посмотрела на папу. Он тут же исправился.

– Но я тебя все равно буду любить. Даже ржавую и объемную. Вместе навсегда.

Папа улыбнулся маме, и ее слезы улетучились. Она ласково посмотрела на папу, затем на меня.

– Мальчики, я просто устала. Я самая счастливая урна на свете. У меня есть все, о чем можно мечтать: прекрасный муж, уникальный сын, собственное жилье, любимая работа. Люди, слава Богу, любят мусорить. Пусть все так и будет.

– Видишь, вот оно – счастье, – обратил мое внимание папа.

Я промолчал. Может, я до этого дорасту.

В школе дела шли еще хуже. Я пытался слушать господина Мо, но не мог себя заставить. Знал, что мне это необходимо, но мысли мои постоянно улетали куда-то. Учитель спрашивал меня каждый урок, а я молчал или молол ерунду.

– У-ник – ши-зик, – кричали хором одноклассники на школьном дворе. – Особо одаренный. Под крышкой воет ветер. В песенки влюбленный.

– Сами вы ударенные, – обиженно отвечал я и прятался от всех под лестницу крыльца.

Однажды я подслушал беседу одноклассниц.

– Может, мы зря его обижаем? – послышалось от Лии.

– Тебе его жалко?

– Ну, может, он и вправду одаренный. Просто мы не понимаем.

– Да уж, одаренный. В делах дурацких.

– Он слышит музыку.

– Вот видишь – это ненормально. Он – идиот.

– Нет, он – бедняжка. Ему не повезло.

Девочки зашли в школу, а я остался под лестницей. Очень неприятно слышать о себе гадости. Я закрыл глаза, чтобы не заплакать. Лучше злиться, чем плакать. Я буду злиться. Я не хочу больше стараться соответствовать классу. Если я другой, значит пусть получают другого.

С тех пор я изменился. Я начал высказывать свое мнение. Я стал спорить с учителями, одноклассниками, отстаивать свою точку зрения. Сказать, что не возникло проблем, не могу. Проблемы возникли. Меня трижды хотели исключить. Родители правдами и неправдами уговаривали учителя Мо дать шанс. Снова и снова. Только благодаря дару убеждения мамы учитель находил в себе силы не сделать этот отчаянный шаг. Я ходил по лезвию ножа.

По ночам, когда мама с папой дежурили, я робко отстукивал мелодию барабанщика. Я настраивал себя, как ударную установку, понял, что мои бока дают низкий глухой звук ближе к бокам и звонче к переду. Звук зависит от силы удара и от постановки пальцев. Их можно убирать после удара сразу, а можно задерживать и ерзать ими на месте. Также я начал чаще использовать крышку. Крышка дает звонкий, яркий звук. Звук-праздник. Еще очень неплохо получается губами. Толкая воздух из себя, определенно ставя губы и кривя рот, я добиваюсь нужных звуков. В совокупности, издаваемые мной звуки и шумы, дают музыку. Мою музыку. Мой ритм.

Я люблю бывать один. Редко я остаюсь наедине с собой. Но именно тогда я по-настоящему счастлив. Как идиот. Мне нравится результат моих тренировок. Но только мне. В моем мире у меня нет соратников, нет ценителей, нет друзей. Это мое наказание, моя аномалия, моя жизнь. Как же я люблю одиночество!

Четыре года спустя.

– Ты сегодня выходишь вместо меня с мамой на работу. Я попросился в другой район. Не подведи меня. На этот раз, лады?

– В другой район. В новый квартал на окраине, – бубнила мама.

– Да, конечно, – тихо сказал я, глядя куда-то в правый верхний угол комнаты.

– Что значит «Да, конечно»? Вкладывай смысл в свои слова. Папа идет на риск ради тебя. Он идет неизвестно куда. Кто знает, что его там ожидает, – нервно продолжала мама.

– Я же сказал. Я все понимаю, не подведу, – отчеканил я ответ им обоим.

– Не делай невинное личико. Я не забуду, как договорилась насчет тебя в доме Ивановых. Что ты устроил тогда? Я могла сама пойти на это место или пристроить папу, но ты у нас безработный. Все лучшее детям.

– Перестань мам, я уже извинился.

– Он извинился, – ухмыльнулся папа, мама завилась еще больше.

– Ты извинился. А ты осознал, что нельзя танцевать на работе? Нельзя смотреть в упор на хозяев. Нельзя подыгрывать хозяевам, когда дело не касается мусора.

– Ладно, ладно, не кипятись, – отозвал в сторонку папа маму. Мой спаситель. Мама готова была меня сожрать. – Ты тоже хороша. Ты не знала, что их дочь занимается музыкой?

– Я думала, она – программист. Я же не знала, что синте … синте …

– Синтезатор, – подсказал я.

– Да, это самое. Что это инструмент. Музыкальный инструмент. Я думала, это название какой-то современной техники. Да еще Эдик, будь он неладен! Говорит, она осваивает синтизайтор. Звучит, как органайзер или сервер. Сказал бы, что занимается музыкой или «Поли, хозяйская дочь поступает в консерваторий. Она –пианистка», – было бы более чем, понятно. Черт! Грамотей проклятый!

– Ну, ладно, назад ничего не вернешь. Не вешай всех собак на Уника. Мы должны быть рядом, и все.

– Дорогой, не подведи. Нам необходимо работать.

– Знаю.

Отец позвал меня выйти за дверь. Он что-то хотел сказать мне прежде, чем уйти.

– Сын, когда-то у меня болели уши. Я затыкал их вот этими пробками, – и отец показал в шестерне губчатые коралловые пробки. – Не думай, я желаю тебе добра. Это на тот случай, когда только зазвучала где-то музыка, или ты почувствовал, что она манит тебя, и все такое.

– Пап, коралловые пробки. Надо мной будут смеяться.

– Это только в случае необходимости. Я испробовал – ничего не слышно. Губка плотно затыкает слуховой канал. Мы работаем глазами, поэтому, я думаю, тебе они не помешают в работе.

– Почему коралловые?

– Они нравятся девчонкам. Подумай об этом, когда наденешь их. И будь уверен, ты не останешься незамеченным.

– Меня оценят только мамины подруги.

– Сегодня выходит новенькая. Только выпустилась из школы. Кажется, ее зовут Картинка, – папа подмигнул мне глазом. Кажется, он заметил мою изменившуюся физиономию. – Мне пора, я помчался. Маме пока.

И скрылся за поворотом. Умеет папа произвести впечатление. Я остался с губчатыми пробками в ладони и с интригующим чувством скорого знакомства. Приятного или нет, неизвестно. Но папа не стал бы говорить о дурнушке в таком тоне. Значит, есть на что посмотреть. Я представил себе маленькую милашку с приятной треугольной улыбкой. Картинка. Поплыл. В голове зазвучал цветочный вальс. Я одернул себя, взглянул на пробки и загадочно улыбнулся им.

– Ну, папа! – вспомнил я своего старика с любовью и убрал пробки под крышку в карман.

Зашел в дом. Столкнулся с мамой в дверях.

– Все, сынок, поехали. Нужно прибыть пораньше в первый свой рабочий день. А папа уже уехал?

– Да, ему еще добираться. Все-таки…

– С Богом! Поехали. Молча.

Она взяла меня за руку, но я одернул ее. Что за привычка. Считает меня маленьким, а я уже два года, как закончил школу.

Да, по поводу окончания. Это целая история. Не самая приятная история в моей жизни. Приятных историй в моей жизни, по правде, не было. Сплошная непроглядная серость. Учитель Мо, оказывается, был когда-то влюблен в мою маму. Это выяснилось на моем выпускном. А я-то думал, какое везение, что меня не вытурнули из школы еще в первые две недели обучения. Поводов я предоставил немало. Высокомерный учитель терпел меня из-за любви к маме. Он был из интеллигентной семьи, и ему не позволили жениться на девушке из рабочего класса, на маме. А его любовь, похоже, не совсем угасла с годами. Даже я не омрачил его чувств. Маме пришлось тогда объясняться с папой, рассказать об этом отрезке ее жизни до него. По словам мамы, чувства учителя были не взаимны. Она дружила с ним, он был хорошей партией для нее, но она его не любила. Ее позже покорил мой отец. Вот, кто стал для нее единственным и неповторимым. Учитель не отказал в просьбе мамы не сообщать о моих выходках. В память о их дружбе, она умоляла его выпустить меня со всеми вместе с хорошей характеристикой. Как он переступил через свои принципы, не понимаю. Наверное, любил ее еще. Но своего мнения у мусорщиков нет. Есть правила и основы.

Работать с мамой мне удовольствия не составляет. Но я много раз лажал. Поэтому по делом мне. За два года я поменял восемь мест. Моя характеристика, мягко говоря, желает лучшего, желает, чтобы я больше не лажал. Я не удивлюсь, если там написано, что я – дефектный экземпляр или попросту ненормальная урна. Но меня еще не утилизировали. Может, у мамы есть какое-то прошлое и с Биг Боссом?

Я уже работал на улице. На аллеях, при кондитерских и при банкоматах. По началу, я всегда держался неплохо, но меня или начинало, вдруг, тошнить от избытка салфеток или чеков. Дело, наверное, в краске или в креме пирожных. Что они в них добавляют? Или, как говорят остальные, я сломан. Родители поддерживают мою версию. Они любят меня. А мой босс – нет.

Сегодня я опять намерен шнырять между прохожих, глядя лишь себе под колеса и изредка на людей в поисках отходов или объедков. Нередко в нас бросают, что попало. Хотя имеется определенная пометка на крышке, цветной кружок. Полиэтилен-пластик – оранжевый кружок, бумага-картон – желтый. У каждого вида есть отметина – кусочек цвета. Рядом с нами шныряют различного вида урны. На точку ставят разных. Нас очень много в городе. Мы должны быть в поле зрения человека. В случае надобности всегда под боком.

В десять утра включился музыкальный экран. Не смотрю. Громковато. Фонтан затанцевал и засверкал разными цветами в такт музыке. Я мчусь на другую сторону площади. Подальше от соблазна посмотреть и заслушаться. Надо сосредоточиться на людях. О, образовалась очередь у киоска с попкорном. Человек шесть в очереди. Бумажные крышечки надо будет кинуть в урну. Мчусь туда. Разогнался. С левой стороны к киоску тоже спешила урна. Серая, небольшая и расклешенная кверху, усеченный конус – девочка. Картинка? Я замедлил ход. Как бы не врезаться в нее. Я могу. Картинка встала слева от колонны. Я встал справа. Наши глаза встретились. Какие глаза. Форма эллипса с сужением. Пышные ресницы и маленький треугольник губ. Загляденье, а не картинка. Бумажник, как и я. Пялюсь. Надо отвести взгляд. Отвел. Раскрыл крышку. Люди начали кидать свой мусор. Я снова посмотрел на нее. Она посмотрела на меня и мило улыбнулась. У-хуу! Я ей нравлюсь? Надо подойти к ней позже. Нет, я все испорчу. Лучше не спешить. Не подойду. Надо валить.

Только я хотел скрыться, она подкатила ко мне.

– Ты тоже здесь работаешь? – начала она. Милый голосок.

– Ага. Я тоже бумажник.

– Это здорово. Мама говорит, лучше нашего положения нет.

– Да, работы валом.

– Я – Картинка, работаю здесь вместо мамы с сегодняшнего дня. Моя мама – Карон.

– Да, я знаком с ней, – застенчиво проговорил я. Наверное, они обо мне дома не говорили. Пока. – Умница, – представился я и протянул свою шестерню. Соврал. Чтобы мама не объяснила дочке, что я за фрукт. А так, может, хоть у меня друг появится. Приятный друг.

– Умница? Прямо Умница? – изобразила удивление Картинка.

– Родители хотели, чтобы я был самым умным и успешным, но не все пока идет по их плану.

– Все получится. Все впереди.

Глаза Картинки забегали. Она заприметила работу. И одарив напоследок меня своей милой улыбкой, укатила прочь.

У-хуу! Вот это поворот. Я не облажался, вроде. Умница. Умница!

Она застыла в моем воображении. Она не летела, а плыла под музыку Чайковского. В жестяной душе играл цветочный вальс. Я был готов пуститься в вальс. Сегодня я имею успех. Какой хороший сегодня день! Я сделал круг на двух колесах из четырех. Заметил, что она оглянулась, и тут же покатил ровно. Вспомнил о пробках. О том, что они помогут. О том, что они нравятся девчонкам. Засунул поглубже в уши. Позаботился, чтобы они торчали, чтобы были заметны. Теперь я объект наблюдений. Не слышу, но вижу. Вижу всех и ее.

Мой первый рабочий день прошел отлично. Мой первый отличный рабочий день. Что-то мне подсказывает, что я задержусь на этой работе.

Неделя за неделей. Я езжу на работу с удовольствием. Кажется, я нашел альтернативу музыке? Пробки в ушах – это вещь. Картинка – это моя духовная замена. Муза. Я вдохновлен новыми чувствами. Я интересен. Я успешен и умен. В ее глазах. Я больше не чудик, не Уник, не шизик. Я – Умница. Как она красиво обращается ко мне. Моя панацея. Я излечился. Меня не тошнит, я не танцую, не пою, не нарываюсь на неприятности. Мама, наверное, гордится мной. Но не хвалит. Дождешься от нее похвалы. Хоть не бурчит больше. Пыталась пару раз заговорить со мной о Картинке. Я пресек ее любопытство. Только попросил ее обращаться ко мне Умница при Картинке и скрывать, что я ее сын. Мама не одобрила мой обман, но она всегда за меня, в моих правых начинаниях. Иногда хочется снова постучать себя по бокам, зарядить чумовой ритм губами. Особенно, когда остаюсь наедине с собой. Я держусь. Теперь я живу другой жизнью. Я повзрослел.

Сегодня ночное дежурство мамы. Я качу домой один. Быстро. Глаза бегают то вверх, то вниз. Стараюсь за секунду оценить дорожную ситуацию и проехать как можно незаметнее. Выбрал путь длиннее, в обход подземных переходов. В них всегда полно народа и играет музыка. Я научился не искушать судьбу. Она уже нажонглировалась мной вдоволь. Я поднял взгляд, хотел уже опустить, как заметил уж больно знакомое лицо. Человек. Девушка. С прямоугольным черным чемоданом. Она спешила. Я никак не мог вспомнить, где ее выдел раньше. Почему она меня привлекла? Она шагала в сторону подземки, куда я обещал себе не спускаться. Я, как привязанный, колесил за ней. Ловко объезжал прохожих, ехал вслед за девушкой. Кто же она? Чем меня привлекла? Что за чемодан? Горизонтально-прямоугольный. Похож на какой-то футляр. Спустившись, она прошла чуточку дальше. В переходе было тихо. То есть не звучала музыка. Я только посмотрю, куда идет эта девушка, – успокаивал я себя. Через мгновенье я увидел, как она целует уличного барабанщика. Она пришла составить ему компанию? Она открыла свой футляр, оттуда показался синтезатор. Белый, сверкающий. Они будут играть вместе. Я понял, я пошел не за девушкой, а за ее инструментом. Я почувствовал синтезатор в футляре. Что за организм! Музыка еще живет во мне. Они начали репетировать. Я услышал стук палочек по барабанам. Девушка нажала на клавиши. Полились впечатляющие звуки. Я увлекся ритмом. У них здорово получалось. Как я соскучился по этому. Я два месяца жил без музыки. Пробки. Где мои пробки? – подумал я. Надо валить. И я покатил домой. По пандусу вверх и прямиком до высоток на улице Небесной.

Дома папы не оказалось. Он оставил записку: «Поехал, помогу маме. Не шали». Я снова один. Я два месяца гнал от себя мысли о музыке. Я почти был уверен, что изменился. Но сегодня опять наступил рецидив. Все началось заново. Я неисправим. Я хочу играть. Я не в силах заставить свои пальцы успокоиться. Они уже отбивают ритм. Новый ритм, родившийся по пути домой. Я отчетливо слышал его, и мои пальцы рвались его исполнить. Звук выходил уверенный, четкий. Мои пальцы стали грубее, тверже, выдавали звук не хуже настоящей акустической барабанной установки. Я сопровождал свою музыку игрой губ, новым направлением – бит бокс. Я сочинил собственный хит. Собственный кайфовый хит. Для чего? Почему из моей головы не выходит музыка? Ведь она никому кроме меня не нужна. Ее никогда не услышит публика. Не восхитится. Не оценит. Жаль. Как же жаль.

Я расплакался. Давненько этого не было. Я искренне рыдал. Мне бы родиться человеком. Здесь какая-то ошибка. У меня тонкая душа. Не жестянка, а тонкая материя. Я – музыкальная душа. Сомневаюсь, что душа вообще есть у мусорщиков. У господина Мо, у Вьюнка, Офеи. Они живут по инструкции. У них цели, а не мечты. А я здесь со своей мечтой, наверное, и сгину никем не понятый, не услышанный.

Я жалел себя. Я – Мусоргский, родившийся не в то время, не в том месте. Звезда среди камней. Я посерел вскоре после того, как родился, но внутри все еще сияю.

Я утирал горькие слезы. Плакать вредно для урн. Но я не могу ничего с собой поделать. Я хочу утонуть.

Надо отвлечься. Я хлопнул дверью и вышел наружу. Ощущение было такое, что я скоро взорвусь. Крышка дрожала из-за поднятой температуры. Я чувствовал тошноту. Темная улица встретила гулом. Народу почти не было. На часах было одиннадцать. Город готовился ко сну, завтра рабочий день. Я катил не спеша, погруженный в себя. Увидел гаражный массив, завернул туда. Он заманил меня своей пустынностью. Там меня никто не увидит. Я заметил почти вскрытый гараж. Снизу его прорезали, как консервную банку. Я заглянул в него. Пустой железный гараж. Полез. Пролез во внутрь. Заброшенный гараж, который облюбовали пауки и мухи.

– Ау! – произнес я негромко. «Ау», – послышалось в ответ. Попробовал побитбоксить. Круто. Акустика. В ход пошли пальцы. Крышка изредка позвякивала в подмогу. Ритмично. С каждым моимвдохом и выдохом звук от ударов пальцев об ребра менялся. Я увлекся отточкой звука. Играл на протяжении двадцати минут, пока не услышал посторонний звук. Кто-то стучал в стенку гаража. Тоже ритмично. Я затих. Все затихло. Мне показалось? Что это было? Я был не на шутку напуган. Две минуты оцепенения. Я устал. Да, надо выбираться отсюда. Я покатил к выходу. Начал осторожно перебирать колесиками. Заметил две пары сверкающих глаз, устремленных на меня. Это люди. Я пойман. Это хулиганы, и они меня прикончат. Вот и пожил. Может, это и к лучшему. Я попятился назад. Застрял в щебне. Паника.

– Не бойся, – послышался женский голос. – Не бойся. Мы ничего тебе не сделаем.

Не убедительно. Я был в панике. Моя крышка того и гляди сама собой откинется от страха.

– Это ты музицируешь? Молодец, – послышалось от второго. Это был мужской голос. – А где твой инструмент?

Я молчал. Это те двое из перехода. Барабанщик и пианистка. Немного успокоился. Эти, вроде, не хулиганы. Кажутся дружелюбными. А могу ли я с ними говорить?

– Я сам инструмент, – осмелился проговорить я.

– Его величество мусорник музыкальный! – торжественно произнес парень. – Мусоробан.

– Брось, Крыс, хорошо играет. Не слушай его, малыш, от него похвалы никогда не дождешься. Он слишком сильно любит себя.

– И тебя. Мы закрыли эту тему, ну, Роза, – обиделся Крыс.

– Где-то лет пять назад, на площади Звезд, со мной танцевала одна урночка. Я думала, таких музыкальных урн больше нет. А попадаются таланты, – подала мне руку девушка с красивой улыбкой. Человеческая теплая нежная ручка. Я смотрел на нее, как на богиню, снизошедшую до меня. Когда-то я уже держал ее за руку. Она поднимет меня на высоту. Или я опять огребу за дерзость. Я принял ее помощь, вылез из гаража. Я не хотел отпускать ее руки. Я так близко к человеку. Я почти ее друг.

– Таких больше и нет. Это было четыре года назад, – на выдохе произнес я. Руку все-таки отпустил. Это похоже на знак свыше. Я снова встретил ее, девочку на роликах. Девочка выросла. Она совсем не похожа на мать. С парнем. Я не сводил глаз с парочки. Надеюсь, это не выйдет мне боком.

– Смотри-ка, какой смелый малый. Я думаю, мы с тобой тоже встречались, танцующий мусорщик. Ты мне тогда устроил конкуренцию в подземке.

– Я не хотел. Ничего не могу с собой поделать, когда слышу хорошую музыку. Это мое наказание.

– Это не наказание, а уникальность. Малыш, не смей так думать. Ты талантлив. Единственный в своем роде.

– Слышала бы вас моя семья. Я в своем мире чудик. У нас это называют дефект. Я ведь рожден прислуживать людям, а не сочинять музыку.

– А вот и нет. Мусорщиков в мире хватает, а вот музыкальных урн, таких, как ты, я не встречала.

– Милые люди, как я рад вас слышать. Как я рад нашей встрече. Раньше мне и поговорить об этом было не с кем. Тем более никто раньше не слышал мою игру. Родители не понимают моего увлечения. Они каждый день твердят мне о долге.

– Мои родители хотят, чтобы я стала врачом, носила белый халат, выражалась скучными медицинскими терминами. Как они, стала мумией, ходячей анатомией, но мой ответ – нет. Я ничего не имею против медицины, но самое лучшее, что я могу для нее сделать, это держаться от нее подальше. Я – отличный музыкант, а врач никакой. Если бы каждый занимался тем, что близко ему по духу, цены бы не было нашему миру.

– Он стал бы идеальным, – добавил Крыс. – Рай на Земле. И все счастливы.

– Вот именно. Я не собираюсь фальшивить. Врать себе, окружающим, чтобы только мама была счастлива, хвалясь моими ложными успехами в медицине перед своими коллегами. Я тоже хочу быть счастлива. Если наши с ней представления о счастье разные, мне плевать.

– Какая ты смелая. Борешься за свое счастье, – с завистью проговорил я.

– Мама говорит, что я не понимаю смысла жизни. Она хочет мне добра. Когда я заработаю свой первый миллион, она возьмет свои слова обратно.

Я слушал исповедь этой смелой девочки, раскрыв рот. Она – мой кумир. Она –настоящая звезда, музыкант и хозяйка своей жизни. Она озвучила все мои сокровенные мысли. Мысли, которые я гнал от себя долгие годы. Общество ломало мой характер. Им почти удалось сломить мою веру в себя. Но еще не совсем. Похоже, что-то теперь изменится.

– Как тебя зовут, чудик? – спросил парень.

– Уник.

– Уникальный Уник. А говоришь, родители в тебя не верят? Назвали в точку. Сыграй еще. На полную, Уник.

И я расстарался. Я вложил в игру столько драйва. Впервые я играл для публики. Впервые мне хлопали.

– Уник, ты великолепен. Ты должен играть с нами в группе, – восторженно запрыгала, хлопая, девушка.

– Вы шутите. Это невозможно, – засмущался и затрясся от возбуждения я. Я не верил своим ушам.

– Ты – музыкальная урна. Это возможно? – обратился Крыс.

– Нет ничего невозможного, – уверенно заключила Роза.

Уж больно все грандиозно и стремительно закрутилось. Предложение убийственное, безусловно, но я не могу так сразу принять решение.

– Я должен идти сейчас, – вырвалось у меня. Неожиданный поворот в моей никчемной жизни. Слишком все круто, даже страшно. Надо переспать с этой мыслью, не бросаться в омут с головой. – Ребята, я найду вас. Я вас не забуду.

– Думай не долго, а то передумаешь. Так бывает. Это гибель для тебя. Не трусь.

Я смотрел на них, как на святых, как в последний раз. Где-то в нижних слоях организма все съежилось. Я покатил во весь дух. Я не видел ничего вокруг. Мои глаза слезились от избытка эмоций. Я поверил в чудо. Оно было в моих руках только что. Я испугался его. Долго мне внушали, что моя мечта несбыточна, и я испугался последствий. У меня теперь есть Картинка. Она не знает меня настоящего, и ждет завтра и в последующие дни.

Я долетел до своего крошечного мирка. До дома. Я должен прожить в четырех квадратах всю свою жизнь и радоваться. К счастью, никого до сих пор дома не было.

Я не смог сомкнуть глаз. В голову лезли представления о большой сцене. Я в человеческой группе без устали играю и поражаю публику. Я не серый, я – блестящий. Крыс, Роза и я – новые кумиры молодежи. Я уже придумал нам трек. Без меня никак. Нам рукоплещут, забрасывают цветами и мелочью. Это реально круто. Все шло именно к этому.

Начало светать. Я провалился в сон. Входная дверь хлопнула. Отец.

– Прости, я тебя разбудил.

Отец старался как можно аккуратнее войти, не вышло. Просто я только начал засыпать.

– Я не спал, пап, – округлив глаза, признался я.

– А? Это плохо.

Папа отвел взгляд.

– Что? Пап, где мама?

– Она отправила меня к тебе. Переживает, как ты один.

– Прекрасно, – устало ответил я.

– Не верю, не старайся. Мне жаль тебя, сын. Жаль. Несчастный мой мальчик.

– Пап, я счастлив. Счастлив, как никогда. Именно сегодня. Я понял, чего хочу от жизни. Я – музыкант, папа. Я докажу, что это не проблема.

– Бедняга, заблудший. Думаешь, никто тебя не понимает? Мне тяжело признаваться, но во всем моя вина. Даже не моя, а деда, моего отца. Отец был помешен на музыке. Я видел, как папа погубил свою жизнь и подставил под удар нашу. Он так же, как и ты, стремился к сцене, пел, играл вечерами дома. Он сочинял музыку. Непризнанный мусорный артист.

– Что с ним стало? – со страхом спросил я, зная, что ответ буден неутешительным.

– Его утилизировали. Люди устранили сбой. Отец поставил на кон все. Он устроился на работу в столичный концертный зал и не удержался от соблазна. В одно из выступлений группы его любимой группы «Король и Паж», он выскочил на сцену и разразился соло. Люди долго обсуждали этот нонсенс. Ну и скандал он учинил! Мама не знала, куда деть глаза очень долго, пока мы не переехали в другой город. По знакомству, конечно. Ему каждый день говорили, что он – мусорщик. Он кивал, но, наверное, не мог по-другому. Я обожал его, и он любил меня. Он пел мне. Мне даже нравилось. Я повторял за ним. Верил, что мой папа необыкновенный. В последний наш день мама устроила такой разбор полетов. Из-за песенок папы, из-за дурного влияния на меня. Она говорила о позоре на многие поколения. Помню эти слова: «Говор, поющий человек – это норма, поющая урна – заводской брак. Урна для мусора, а не для музыки. И в итоге мусором стал сам отец. Он рискнул.

Как нам было туго. Мама вырастила меня и сдалась в утилизацию. Она бы сделала это раньше, но не могла предать единственного сына. Она так и не оправилась от папиного предательства. Его родители винили маму во всем. Дескать, у него крыша съехала из-за любви к ней, а она ничего не предприняла, чтобы предотвратить крах.

– Пап, я не знал… Но это многое объясняет.

– Я и представить не мог, что история повторится. Увы, прости, сын. Я не говорил этого раньше. Я надеялся, ты сильнее, здравого смысла тебе хватит, чтобы побороть эту аномалию. Ты же еще и мамин сын. Ты сможешь. Борись, сын, – отец вцепился в мои бока и легонько потряс. Его губы дрожали. Глаза были влажные. Он искренне страдал.

– Пап, ты убиваешь меня. Я только поверил в себя.

– Я тоже верю. Не подведи, сын. Я люблю тебя. Ну, ты знаешь.

Отец всхлипнул, выправил губы, задрал гордо нос и пошел к выходу.

– Вижу у тебя все отлично. Так маме и скажу. Поеду, встречу.

Я был впечатлен откровениями отца. Теперь все встало на свои места. Грустно, но правдиво. Такое уже было. Люди боятся странностей. Их порядок, их план, в который поющая урна не входит.

Тут в меня прокралось сомнение. Моя уверенность в безоговорочном триумфе пошатнулась. Да, у медали две стороны. Об этом я не хотел думать. Я был готов завтра же лететь навстречу славе без оглядки. Рассказ отца подорвал мою уверенность. Вот и перепутье. Я на развилке судьбы, как мой дед когда-то. Направо пойдешь, богатым будешь, налево – женатым, прямо – смерть сыщешь. Время идет, мне придется сделать шаг вперед. Только я теперь уже и не знаю, в какую сторону мне шагать. Может сразу прямо, чтобы не мучиться? А слева стоят мама, Картинка, отец мечтают окутать меня счастьем, в котором я счастлив никогда не буду. Отец. Его разбитое детство. Если шагну не туда, выдержит ли он второго предательства? Если все же разгонюсь навстречу своей мечте, если решусь на отчаянный вираж вправо к славе и признанию, и если разобьюсь о стену человеческого безразличия, я сделаю несчастными моих троих близких. Я со всей силы оттолкнулся передними колесами и повалился на спину. Крышка отлетела. В голове помутилось. Вошли мои родители.

– Что такое? Уник, что с тобой? Тебе плохо? – подбежала мама, увидев лежащего на полу сына. – Поднимай же, Бум.

– Я сам мама, – заупрямился я и совместными усилиями встал на колеса.

– Все же было нормально, сын, – присоединился к опасениям папа.

– Все и так нормально, – уверял я родителей.

– Давай-ка, я лучше сегодня за тебя отработаю, – продолжила мама. – Посиди дома с отцом, отдохни.

– О, нет, – запротестовал я, – Это моя работа, мое дежурство, я сам.

Папа виновато смотрел на меня.

– А как ты себя чувствуешь?

– Уже нормально. На работе вообще все пройдет.

– Да, Картинка приведет тебя в чувства, – добавила мама.

Я положительно закивал. Это отвлечет меня.

Колеса протереть. Пробки с собой. Готов к труду и обороне. Вроде.

– Я правду в норме, поеду.

– Я провожу тебя, – рванул папа за мной.

– Пап…– отсек я.

– Ладно, сам так сам.

Папа подмигнул мне глазом и улыбнулся. Поддержка. Мол: «Будь умницей».

Я покатил. Состояние было паршивое, если честно. Такое чувство, что всю ночь разгружал вагоны. Внутри все ходило ходуном.

Я проехал мимо подземного перехода, панически боясь даже взглянуть в ту сторону. Только другой дорогой. Медленнее, чем обычно, почти наехал на женщину, встретил шквал недовольства, трижды извинился, покатил быстрее, подальше от негатива, пролившегося на меня.

Приехал на площадь. Народу еще не было. Была Картинка. Завидев меня, она устремилась ко мне, сияя своей безупречной улыбкой.

– Ты сегодня рано, – дружелюбно начала она. Меня передернуло.

– Как всегда, – отрезал я отстраненно. Почему-то она меня не успокаивала.

– Я знала, что ты будешь рано и тоже приехала пораньше. Чтобы побыть с тобой вне работы.

– И все же мы на работе. Вне ее нам никак не оказаться.

– У нас есть немного времени друг для друга. Пока нет людей.

– Люди… А если бы я вдруг не приехал?

– Пораньше?

– Вообще.

– Вообще? Ну, такого не может быть. Работа превыше всего. Шутник.

– Причина неявки – смерть, – изрек я и горько хмыкнул в сторону.

Она и предположить не может, что я вдруг не появлюсь, исчезну. Судит по себе и по обществу. Я другой. Держусь пока, каким-то чудом. Может из-за нее, или дело в коралловых пробках. Рано или поздно все равно случится срыв.

– С тобой все хорошо? Ты какой-то грустный. Что у тебя случилось? – забеспокоилась Картинка.

– Ничего нового. Ты не знала меня таким, а я вот такой – грустный и останусь навсегда таким, – пресно изрек я, глядя в ее большие желтые глаза в цвет ее обязанностей.

– Ты разыгрываешь меня. Предупреди, где нужно будет смеяться и выдохнуть.

Я не выдержал долгого взгляда. Мои глаза закололи. Я отвернулся.

– Сегодня суббота. Будет много работу. Я думала, начнем рабочий день позитивно. Я плохо спала сегодня, представляла, как мы с тобой подлетаем близко друг другу под предлогом обслуги, ловим воздушные поцелуи на расстоянии трех-четырех метров и изредка дотрагиваемся пальцами, как бы случайно, сталкиваясь друг с другом. Мне кажется, я расту выше и выше рядом с тобой, потому что внутри меня бурлит нечто необыкновенное, необъяснимое.

– Это бумага, – ляпнул я тут же, не глядя. Молчание. Я повернулся. Улыбка Картинки рассеялась. Она обиделась? Я в растерянности продолжал смотреть в ее поникшие глаза. Болван! Она только что говорила о своих чувствах. Я подсознательно сделал ей неприятно. Я заметил, что она хочет от меня того же, что мои родители, того же, что от меня требуют правила нашего общества. Я сам дал ей повод так думать. Но меня бесило то, что я должен выбирать между любимыми и делом всей своей жизни. Я заигрался. Не был с ней настоящим, играл Умницу, обманывал ее все время.

– Я тоже не спал сегодня. Прости, я не могу сказать тебе всего. Ты мне очень дорога, но боюсь, я тебя не достоин.

– Ты упал, Умница? Ты о чем толкуешь? Я не узнаю тебя.

– Скоро ты меня даже возненавидишь. Картинка, я не тот, кем кажусь тебе…

– Так, стоп. Давай, прекратим этот разговор, пока он не зашел слишком далеко. Поговорим завтра, когда ты выспишься. Не придется извиняться и жалеть о словах.

Картинка развернулась и умчалась в другой край площади. Подъехали другие урны на работу. Скоро восемь. Я с силой засунул в уши губчатые пробки и поехал к фонтану, ненавидя себя.

Вода равномерно струилась вверх под напором. Фонтан был большой и многоярусный. Первый ряд бил небольшими струями. Чем ближе к центру, тем струи выше и сильнее. Я встал туда, куда брызги не доходили, хотя так хотелось броситься в этот холодную, принадлежащую людям и предназначенную для взора людей, красоту. Но я должен знать свое место, радоваться возможности подобрать бумажку, улыбаться любимой, принимая брезгливую подачку от человека, гордиться прибавкой в размерах и падать в ноги Биг Боссу, чтобы он подрезал мне верх и создал сына для меня. Я не против продолжения рода, но что если он тоже получится музыкальным? Что я ему тогда скажу? Подарю коралловые пробки. Мол: «Сынок, извини, таким, как мы не место в этом мире, так что заткни уши».

– Таким, как мы не место в этом мире. Я не должен доводить до этого. Да, не стоит делать того, о чем я буду жалеть всю жизнь. Рано или поздно я сорвусь. Сколько я пытался сопротивляться музыке. Она сильнее меня. Картинку я в это не имею права втягивать. Уйду с площади. Попрошусь в тихое, спокойное место. А с ней попрощаюсь сегодня же.

Разгар рабочего дня. По площади расхаживают люди. Кто-то катается на сигвее, кто-то на моноколесе. Дети людей разулись и погрузились в холодную воду фонтана. Им можно. Люди едят, пьют, покупают билеты в тир, на батуты, бросают мусор себе под ноги. Бывает. Стоит шум. Люди разговаривают, смеются, плачут. Для них звучит музыка с огромных колонок, пляшут струи фонтана, лампочки разноцветными огнями сверкают в такт музыке. Я катаюсь туда-сюда. Работаю. Стараюсь столкнуться с Картинкой глазами. В ушах пробки от греха подальше. На большом экране пульсирует эквалайзер, фонтан ему подыгрывает. Пятилетний малыш топает босыми ножками в воде. Его мать рядом машет руками, подбивает его танцевать, радуется его успехам. Солнце так и жарит. Мои железные бока накалились, уши горели да еще эти губки в ушах. Я застыл на мгновенье. Фонтан. Малыш топает в фонтане. Его мама поет и хлопает. Эквалайзер. Колонки. Солнце. Все заново. Я узнал песню, которая играла. С заткнутыми ушами понял. Вокруг были подсказки.

– Я птицу счастья свою отпускаю на юг.

Теперь сама я пою, теперь сама летаю.

А -А- А- А.

Я вынул из ушей пробки и выбросил их на брусчатку. Они осточертели мне. Они, как наручники, сковывали мою свободу. Я застучал себя по ребрам и начал раскачиваться в такт музыке. Я знал эту песню, запел, резво двигаясь под музыку. Меня понесло.

– Умница, что ты делаешь? – недоумевая, произнесла Картинка, примчавшись на несанкционированный концерт мусорщика.

– Потанцуем?

– Ты сума сошел? Перестань сейчас же. Так нельзя. У нас будут проблемы.

– У меня.

Я схватил ее за бока и быстро провел своими жесткими пальцами, что она неожиданно зазвучала в моих руках. Она не ждала от меня такой прыти. Не успела возмутиться Картинка, как я уже кружил ее в своих объятиях, одновременно покачивая ее в такт музыке. Она упиралась и пыталась вырваться, но я был одержим. Я, будто ждал от нее понимания, интереса, доверия, но она высвободила одну руку и щедро одарила меня ударом. Неслабо. Попала по крышке. Я пришел в себя, когда уши заложил звон. Я увидел ее полные слез глаза. Она часто дышала от волнения и обиды.

– Меня зовут Уник. Я – ненормальная урна, и я тебя не достоин.

– Да, ты прав, – согласилась она и уехала прочь. Я смотрел ей в след. Я не планировал так жестко. Так вышло. В этом, наверное, и есть настоящий Уник. Пусть ненавидит. Так ей будет легче меня забыть. На меня смотрели коллеги, Фарик и Этлен. Народ осуждающе рассматривал меня. Малыш из фонтана истерически плакал. Мать уносила его на руках подальше. Послышались разные возгласы. «Дефектная урна, что ли?», «Ребенка напугала», «Совсем распоясались».

– Я – музыкальная урна! Не дефектная! И что такого, что пою, танцую? Что?! Напугались? Люди…вы…вы не видите дальше своего носа. Жизнь есть в воздухе, под водой и под вашими ногами! Не такая благородная, конечно, как ваша, но жизнь. С чувствами и желаниями.

Люди не слушали. Они продолжали обсуждать ненормальное поведение урны. «Надо позвонить, пока она не напала на кого-нибудь», «Есть номер «Клин-сервиса»?

– А-А-А-А, – негромко я продолжил проигрыш песни группы «Й». Затем стиснул зубы от злости и отчаяния и разогнался вперед, к фонтану. Я так разогнался, хотел перескочить через выступ, эффектно прыгнуть в фонтан, намочить колеса, как человек ноги. На деле, я споткнулся через выступ и полетел плашкой в воду. Холодная вода, заряженная музыкой, проникла во все мои отверстия. Из меня вывалилось все, что набросали в меня за полдня. Я очистился. Фонтан загажен. По его поверхности поплыл не переваренный бумажный мусор. Это все. Крах. Мой бесславный конец. Я смог руками поднять себя. Я был разбит, но искал глазами Картинку. Видела ли она это? Да, она изумленно смотрела на меня, на то, как я покончил со своей жизнью.

Сверкнула вспышка. Кто-то щелкнул меня на телефон. Я оглядел толпу. Меня фотографировали и снимали на видео. Чудик мусорщик залез в фонтан. Когда еще такое увидишь?

– Беги, – послышался дрожащий голос Картинки.

Она понимала плачевность моего положения, но понятия не имела о причинах. В ее глазах было столько боли. Бедняжка. Она еще переживала за меня.

Надо бежать, – пронесся еще раз ее голос в моем сознании. Без оглядки. Пока Картинка не начала меня вытаскивать. Не втягивать ее! Отпустить и не тянуть за собой.

Я начал переступать через выступ и покатил по брусчатке, оставляя на ней мокрый след. Дальше от площади. Неважно куда. Дальше от глаз людей. А Картинка обязательно забудет меня. Она еще сможет быть счастливой.

Я летел, как угорелый. Сегодня, может, нет, а завтра меня уже будет искать весь город. Газеты обязательно меня прославят, как дефективного уборщика. Меня ожидает одно – утилизация. Мой последний срыв стал фатальным. Не так я хотел уйти из жизни. Не так. Домой ехать – не вариант. Признаваться в том, что окончательно облажался, Я не выдержу слез мамы. Папа, прости.

Надо укрыться. Там, где меня не найдут. Гаражный массив. Заброшенный гараж. Да, можно попробовать. Поживу хоть немного для себя. Туда и покатил.

Ржавый заброшенный гараж – единственное мое укрытие, единственный мой соратник. Темный, холодный, грязный, но такой родной. Я такой же, как он. Забрался в него и забился в дальний угол. Пробуду здесь столько, сколько хватит везения. Конечно, было здорово, если бы обо мне говорили недолго, если бы не стали искать. Тогда можно было бы выйти отсюда уже скоро и попытаться жить дальше, где-нибудь в типографии или в библиотеке, безвылазно.

Дни потянулись липкой противной теплой жвачкой. Днем я слушал рев моторов из соседних гаражей, редкие голоса людей, проходивших мимо. По ночам мог высунуть нос из дыры и вдохнуть немного свежего воздуха. Тихо-тихо постукивал по своим бокам и мурчал в полголоса свою любимую песню о несправедливости. Моему терпению потихоньку приходил конец. Я прокрутил в памяти все свое детство, столько всего передумал, столько выплакал. Пять дней скорби и презрения к себе.

– Я никто для тебя,

Опадающий клен,

Ухожу навсегда

Одинок и влюблен.

Я тянул заунывную песню и слабо брынчал жестяными пальцами по своим ребрам. Я добивал еще один последний день. Я ждал конца. Какого-нибудь.

Неожиданно в мое укрытие просунулась голова. Человеческая голова. Я замер, замолк. Мое жестяное нутро сузилось, глаза выпятились. Я сглотнул подступившую слюну. Меня видят или нет? Вот бы не заметили. Голова не уходила. Два блестящих глаза смотрели прямо на меня. Вот и все, наверное. Я пойман, и теперь мне точно конец. Я медленно и протяжно выдохнул. А чего я испугался? Примерно так и представлял я эти последние пять дней свой конец. Я ждал его все пять дней.

– Ну, так и будешь делать вид, что тебя здесь нет? – заговорила голова.

Фу, выдохнул снова я, – это знакомый голос. Это дерзкий голос Крыса. Дерзкий и приятный. Я обрадовался, когда еще услышал голос Розы с улицы.

– Это Уник? Уник, я рада, что ты жив, – послышалось с улицы. – Выходи, ты можешь нам доверять.

– Ну и шумиху ты навел, брат. Ты – звезда. О тебе на каждом шагу говорят. Слава. Славище! – продолжил Крыс общение через дыру гаража.

– Меня ищут. Хотят покончить со мной. Разве это слава? – немного ближе подкатился я к выходу. Крыс выпрямился снаружи, а я встал в своем ржавом проеме.

– И ты смирился, – констатировала тихо Роза.

– Мне ничего не остается. Я столько всего натворил. Я в конец запутался. Будь, что будет. Видать, это моя судьба, урок всем, кто дерзнет идти против системы. Хотя, кто дерзнет? Я единственный ненормальный, – ухмыльнулся в сторону я.

– Эй, эй, ты совсем скис. О какой судьбе ты там толкуешь? – раздраженно спросил Крыс. – Видать, судьба…– пафосной издевкой растянул Крыс. – Что тебе видно из грязного угла этого клоповника? Ты серьезно? Ты тупо пускаешь все на самотек и ждешь, что судьба вытащит тебя из этой консервной банки?! – Крыс был в бешенстве.

– Я не жду ничего, – тихо ответил я, боясь поднять взгляд.

– А мы думали, ты ждешь подмоги, ждешь нас, чтобы доказать всем, что значит характер. Я стал твоим кумиром, Уник. Я восхитился твоим вызовом всему миру. Я сказал… Роза, как я сказал вчера?

– «Этот мусорщик еще покажет всем им. Уборщик, урна, жестянка под ногами, а сколько воли к мечте!». Так ты сказал. Я тоже прониклась. Уник. Судьба – это наш выбор. Мы прокладываем свою судьбу сами, выбирая тот или иной путь. Не останавливаясь, идти к цели. Я не придумываю отговорок, чтобы свернуть с выбранного пути и не жду случайных подачек от жизни. Я работаю над собой. Талант. Труд. Твердость. Три Т, – разогналась в убеждениях Роза.

– Ты – человек. Тебе легко говорить, – лишь смог выдавить я, так же глядя на их ноги.

– Думаешь, людям все достается легко? На блюдечке с золотой каемочкой. Есть люди, думающие, как ты. Они всю жизнь живут с мамами, слушают их наставления или на помойке, потому что пустили все на самотек. Я думал, ты все же особенный, что ради мечты кинул своих родных и систему. А ты – слабак и трус, мусорщик с опущенными глазами. Значит, прощай. Судьба распорядиться твоей жизнью сама, – завершил свою реплику Крыс, горько сплюнув в сторону. Крыс взял за руку Розу и повел за собой. Роза нехотя пошла.

– Я пробовал пробить людское безразличие, Роза. Вы сможете все. Вас будут слушать. Меня не слушают. Крыс. Для людей я – самый обычный грязный мусорный бачок. Они брезгуют признать мою уникальность, музыкальность. Боятся меня, как будто я наброшусь на них и сожру. Я видел это не раз. К чему обманывать себя? Мой уровень – ноги. Я слишком низок.

Роза встала. Она жалобно смотрела на меня. Я смотрел на нее. Она хотела помочь мне всем сердцем. Разве бывают такие добрые люди?

– Пойдем, Роза, – потянул ее вновь Крыс. Он тоже вставал секунд на пятнадцать. – Это мусорщик. Он решил.

– Ты мог бы попробовать с нами. С нами я вижу твое блистательное будущее. Ты навел шумиху. Этого не бояться надо. Это могло бы сыграть на нас. Скандальная группа. Интерес молодежи к нестандартной музыке. Молодежь обожает все нестандартное, обожает бунтовать. Ты стал бы их кумиром, если бы выступил с нами в воскресенье на площади, – бросила напоследок Роза и протянула руку.

– Я много раз представлял наше выступление на площади, – мечтательно произнес я, вспомнив, как рукоплескали нам в моих мечтаниях люди.

– Он не решится, Роза. Мы зря тратим время. Нам надо репетировать. Нельзя заставить чего-то хотеть. Нельзя заставить быть успешным. Я тоже подумал, что он – музыкант, а он – пустозвон.

Роза опустила глаза. Крыс потянул ее за собой. Оказалось, что во мне нет стержня. Оказалось, что я не жестянка, а тряпка. Она обманулась, как и все, кто мне верил. С меня до сих пор капала вода. Я до сих пор не стек со дня купания в фонтане, или я до сих пор оплакиваю себя. Жалею, что так слаб и несчастен. Я мог бы сделать этот шаг. Шаг на перепутье. Судьбоносный последний шаг к своему предназначению. Забыть о провале деда и попытаться преодолеть бездну людского безразличия. Если Крыс и Роза поверили в меня, то, получается, не все люди такие черствые и высокомерные. Может, есть шанс. Чего я боюсь? Я же уже покончил с собой пять дней назад. Если я выступлю, я уйду красиво. Даже если меня уничтожат, я останусь в истории, как уникальная музыкальная урна. Люди, возможно, пожалеют о содеянном когда-нибудь. И когда-нибудь такой же маленький уникальный мусорщик дерзнет пойти против системы, и его уже не осудят – его талант признают. Я рассуждаю о судьбе. Может, это и есть моя судьба? Может, Роза не зря появилась в моей жизни? Может, это судьба протягивает мне руку, а я боюсь ее принять? Какой же я глупец! Я добровольно отказываюсь от руки судьбы!

Я засуетился и поторопился вылезти из гаража. Пока вылезал упал, покатился кубарем и кричал:

– Роза! Роза!

Я не видел, обернулась ли она. Я надеялся, что обернулась. Что остановилась. Все закружилось. Неужели она ушла? В следующее мгновение Роза подошла ко мне и помогла подняться.

– Я понял, Роза. Ты – моя судьба. Я пойду за тобой куда угодно. Я – музыкант, и я буду бороться за признание. Спасибо, ребята, – обратился я к обоим. Крыс стоял подальше. Он не вернулся, но ждал. Возможно, Розу. Возможно, ждал моего прозрения. Моего собственного желания. Музыкантом стать нельзя насильно. Нужно родиться музыкантом и, не останавливаясь, идти к своей цели.

Роза повела меня в жизнь. Моя Роза. Мой ангел-хранитель. Крыс ухмыльнулся и покрутил удивленно головой. Затем встретил меня, выставив вперед пятерню. Я хлопнул легонько по ней своей шестерней. Это означало, что он рад моему прозрению.

– Слушай, ты хороший парень. Почему Крыс? – спросил я неожиданно, удаляясь из гаражного массива. Надо бы разрядить обстановку.

– Я – Кристин. Так себе имечко, да? В Польше бы оно звучало лучше.

– Ты поляк?

– Отец поляк, начудил с имечком и свалил.

– Ну, немного женственно, а так красивое имя.

– Издеваешься? Ты-то у нас Уник, уникальный, умный. Тебя в детстве не дразнили девчонкой.

– Были другие поводы для этого. Я – музыкальный. Это в моем мире – типа, идиот,

– Я вообще – Роза. Старинное имя… с шипами. Откуда только родоки откопали такую прелесть? Мы всем им покажем, – завершила Роза, задрав выше нос для смеха.

Решающий шаг

– Уник, ты ослепителен. Просто сногсшибателен, – не скрывала восторга Роза, зайдя вновь в уазик, в котором я готовился к дебюту, вернее пытался успокоиться.

– А как же я? Так, я уже ревную. Ты им больше восхищаешься, чем мной, – недовольно предъявил Крыс, появившись у нее за спиной.

– Кристин, ты вне конкуренции, – обняла своего парня Роза.

– Так-то, – высунул язык Крыс, дразня Уника из-за плеча Розы.

– Ребята, вы – супер, – восхитился я ими обоими.

Мы собирались выступить на площади Звезд перед огромной массой народа. Сегодня воскресенье. Толпа уже проявляла интерес к музыкальным установкам в середине площади. Среди людей шныряли урны. Я заметил Картинку. Она работала, принимала обертку от мороженого у парочки. Она выглядела угрюмо. Не было той обворожительной улыбки, с которой она ходила на работу раньше. Чему радоваться, я ее бросил. Так по-свински бросил. Обрушил на нее гору неприятностей. Она, наверняка, переживает за меня сейчас. Каково будет ее удивление, когда она увидит меня выступающим? Да, что говорить, удивятся все, если узнают. Если узнают. Я теперь сияю золотом. Крыс покрасил меня в золотой цвет, убедил меня, что я – звезда. Я почти поверил. Серость мне никогда не шла. Мое первое в жизни настоящее и решающее выступление. Назад пути нет.

Крыс посадил меня за барабан. Две недели мы готовили грандиозный концерт, где я вишня на торте, ключевая фигура. Сам же Крыс будет выступать с электрогитарой. Мы придумали хиты на троих. Трио: Гитара. Синтезатор. Уникальный барабан. Я пропитан предстоящим. Я уже мысленно пережил его.

– Пора. Как договорились, да? – впил в меня взгляд Кристин.

– Да, – уверенно закивал я.

Он взял меня на руки и понес на площадь. Я закрыл глаза. Я боялся встретиться взглядом с Картинкой. Весь окружающий мир внушал мне страх. Есть только сегодня. Брусчатка. Я, наконец, на твердой поверхности. Открыл глаза. Взглянул на толпу. Люди разглядывали меня, как диковинку. Еще бы, золотая сверкающая урна. Зачем она здесь? Я не двигался. Пусть думают, что я не настоящий. Пока.

Все готово. Крыс подал сигнал Розе и мне. Я занял место на специальном выступе напротив барабана. Отсюда я буду начинать завоевывать мир.

Три-четыре. Начал. Создал ритм. Романтичный и интригующий. Держал интригу более минуты. Далее заиграли Роза и Кристин. Роза еще и запела. Чудный голосок Розы. Она поет, как ангел. В конце вступил я, мое соло. Бит бокс в моем профессиональном исполнение с периодическим постукиванием по мелодичным ребрам. Эффектный звон крышкой в конце проигрыша, и снова в игре Крыс и сладкий голосок Розы.

Второй хит нашей группы. Начал снова я. Только теперь я был впереди барабана. Палочки в руки взял Кристин. Я прекрасно обхожусь без палочек. Я задавал ритм, постукивая по своим бокам, Роза повторяла за мной на синтезаторе. Нам подыгрывал Крыс. Вовремя подавая, то гул, то звон. В этот раз запел я. Я затянул заунывную песню о том, как бывает несправедлива жизнь, если цветок уродился среди камней.

Я танцевал в перерывах между куплетами. Я раскручивал свои колеса, и они свистели каждая на своей частоте. Звук был неповторимый. Один за другим мы выдавали свои номера. Людям нравилось. Люди ликовали. Вдали застыли в изумлении мои старые знакомые – мусорщики. Я встретился взглядами с Картинкой. На ее глазах застыли слезы. Она узнала меня. Кого я собирался обмануть? Таких урн, как я больше нет. Я уже не серая грязная урна, я – звезда. На лицах людей не было брезгливости, я видел в их глазах удивление, одобрение. Кто-то крикнул: «Еще», и мы продолжили. Крыс начал перебирать на гитаре мелодию, Роза подхватила на клавишах, я запрыгнул за барабан и застучал. Немного постучав, я спрыгнул с выступа и запел. Тонкий свой голос я сопровождал бренчанием по ребрам, и четким редким кивком я будоражил слух толпы звоном крышки.

– Я никто для тебя,

Опадающий клен,

Ухожу навсегда

Одинок и влюблен.

Публика свистела. Свист – хороший знак. Это знак поддержки. Предел моих мечтаний.

Когда все песни были спеты, все танцы исполнены, а вся музыка, что мы готовили две недели, сыграна, нам оставалось только принимать признание, аплодисменты неравнодушных слушателей. Нас фотографировали, снимали на видео. И мне не хотелось бежать. Я задыхался от счастья. Меня держали за руки мои друзья люди. Они подняли меня, как кубок, высоко над собой. Я смотрел на людей сверху, как настоящая звезда. Я дотянулся до неба. Я заново родился сегодня там, где и должен был. Кто сказал, рожденный ползать летать не сможет? Нужно просто поверить в себя и не отступать перед трудностями. Не рискнув, не узнаешь, на что ты способен. Не узнаешь своего истинного предназначения. Я рискнул.

– Мы сделали это! – ликовала Роза. – Сделали!

К площади подъехали журналисты. Их интересовала уникальная урна. Приговоренная урна. Посыпались вопросы. Крыс и Роза были рядом.

– Уник, как вы решились на этот эксперимент?

– Я был рожден для него.

– Это же огромный риск. Вас ждет утилизация.

– Зато я останусь в истории, как вторая в мире музыкальная урна.

– Вторая? Кто же был первой?

– Первой музыкальной урной был мой дед Говор. Он тоже не мог жить без музыки. В 1990 году мой дед выступил в столичном концертном зале, где работал. Тогда всё замяли. Решили не придавать большого значения дефектному мусорщику. Утилизировали по-тихому. Я узнал об этом от отца. Если бы не он, мир никогда бы не узнал о музыкальных урнах. Моему деду не удалось достучаться до людей. Ему не дали возможности высказаться. Люди, поймите же, наконец, это не дефект, это талант. Вам сложно это понять, но у нас тоже есть душа.

– Ваш отец одобрил наш выбор? После неудачи деда.

– Нет, мой мир также не принял меня. Но я не могу жить по-другому. Я – музыкант, нравятся это моим близким или нет.

– Вы намерены скрываться дальше? Или будете пытаться выступать? Вас ищет полиция и Клининг-компания.

Я затруднился ответить на последний вопрос и ответил Крыс.

– Ну, им будет сложно до него добраться теперь. Мы – новые звезды. Спасибо за внимание, нам пора.

Крыс снова поднял меня на руки. Роза встала рядом. Мы еще попозировали перед камерами и начали собираться. Приятель Кристина подогнал Уаз, и меня погрузили в салон. Ребята начали носить аппаратуру: усилители, колонки, инструменты. Мы старались быстрее покинуть площадь. Народ не расходился. Мусорщики шныряли по площади, собирая мусор. Я ждал ребят, смотрел в окно. На площадь подъехали две полицейские машины. Вот, наверное, и все. Этого мы ожидали. Полицейские пришли сделать свое дело. Ребята бросили остатки коробок и подбежали ко мне. Крыс начал разговаривать с полицейскими. Его задержали. Я открыл дверцу.

– Не надо, Крыс, не усугубляй. Мы ожидали этого. Командир, я сдаюсь.

Я протянул руки из машины в знак смирения. Полицейский надел перчатки и снял меня с Уаза. К себе не прижимал, понес в свою машину на вытянутых руках. Кому-то показалось бы это смешно, если бы не было грустно. Мусорщика повязал мусор. Ребят тоже повязали и погрузили в другую патрульную «приору». Им предъявят обвинения за укрывательство.

Мы замечательно выступили напоследок. Возможно, когда-нибудь люди пожалеют об этом. Все поймут позже. Не верится, что это дело не вызовет реакцию общественности. Правительству не удастся стереть все фотографии, видео со всех телефонов и камер. Журналисты успели показать мое интервью в новостях. Правительство не замнет на этот раз из ряда вон выходящий случай. Память людям тоже не стереть. Судьба. Я сделал этот решающий шаг. Куда понесет меня эта тропа?

Меня поместили в одиночную камеру. Кристина и Розу я больше не видел. Не забуду их слова. «Убить тебя теперь будет непросто. Ты уже не обычная урна, ты – звезда. Народ не даст тебя уничтожить. Молодежь учинит бунт за тебя». Звучит обнадеживающе. Только я стою один в камере и жду казни. Я не слышу здесь ни о народе, ни о своей славе. Полицейские не говорят со мной. Я тоже боюсь с ними заговорить. Звезда я или нет, закон есть закон. Моя жизнь висит на волоске.

Я дожил до суда. Не ожидал, что меня будут судить, как человека. Только дело мое, действительно, приобрело общественный резонанс. Наш концерт выложили на «Ютьюб». Он набрал более пяти миллионов просмотров. Это, наверное, немало. Этого достаточно, чтобы меня судил суд с присяжными. Говорят, перед зданием суда собрались наши поклонники с плакатами в мою поддержку. Ребят выпустили до суда. Они, я думаю, организовали такую поддержку. Роза наняла мне адвоката. Дружелюбная девушка, как мне показалось. Она верит в победу, почти убедила меня, что я одной ногой на свободе. Я молюсь на нее. Пусть так и будет.

Меня ввели в зал. Он уже был полон. Я боялся поднимать глаза, боялся увидеть родителей в зале. Роза сказала, что их пригласили. Удивительно. Их пригласили на мероприятие людей. Не работать, а говорить с ними. Это прогресс. Я встал за трибуну. Встал на специальный выступ. Мне пришлось поднять взгляд, когда ко мне обратилась судья. Я не признал вину.

– Ваша честь, я не считаю себя виновным в том, что родился музыкальным. Только этот факт привел к, так называемому, беспорядку.

– Вы являетесь уборщиком. Вы закончили школу, получили положительную характеристику при выпуске. Как так получилось, что вы начали выделяться не сразу, а став взрослым? – спросил обвинитель.

– Я всегда выделялся. Я не скрывал свои неординарные способности. Никогда не принимал судьбу, которую мне прочили окружающие. Я не мог и не смогу быть среднестатической урной, потому что я другой. Я живу музыкой, сочиняю ее, она заполняет все мое пространство. Меня тошнит от мусора, от оберток и коробок, если только на них не написаны строчки из песен или музыка.

Меня услышали. Я был искренен, правдив. Вопросов было много. Высокомерный прокурор пытался выставить меня преступником, возмутителем общественного покоя, социально опасного элемента. Мой адвокат был другого мнения. Ирена мужественно боролась за меня.

– Я понимаю, друзья, ситуация нестандартная. Я понимаю ваше волнение, никому не выгодна поющая урна. Полным-полно поющих людей. Нам в принципе и этого хватает.

Но, друзья, перед нами не просто урна, перед нами живой организм. Да, мы привыкли, что урны – обслуживающий персонал. Кто-то из вас хотя бы раз говорил хоть с одним из них? Кто-нибудь знает, что они чувствуют? Что их интересует? Конечно, зачем нам это? У нас своих проблем горы. Проблема нашего общества заключается в том, что мы все думаем только о себе. Мы стремимся оседлать волну, чтобы на ней безбедно катиться по жизни. Нам не важно, что многие в попытках падают, тянут руки, тонут, в конце концов. «Всем не помочь», – говорим мы. Поэтому у нас безработица, неблагополучные семьи, бомжи. «Сами виноваты», – говорим мы. А может, виновато наше безразличие? Хорошо судить, имея все. Но иногда нужно опускать взгляд. У людей есть чувства. У обслуги есть чувства. Вокруг нас кипит жизнь. Надо считаться с ней. Если сегодня мы приговорим к утилизации живой организм, уникального музыканта и восходящую звезду, мы совершим непросительную ошибку. Ошибку века. Второй раз. В 1990 году, люди уже совершали подобную глупость. Люди бездумно, без суда и следствия погубили талант. От деда Уника избавились за то, что он спел, за то, что он имел мечту и непреодолимое желание петь. Его семья не забыла людскую жестокость, но продолжила служить людям верой и правдой. Но сложно прятать под крышкой огромный потенциал. Уважаемый суд, Уник не должен пострадать за мечту. Есть люди намного опаснее поющей урны. Не губите ни в чем не повинную жизнь. Правила имеют исключения. Пора посмотреть под ноги.

Судья и присяжные удалились из зала для вынесения приговора. Решалась моя судьба. Адвокат сделала все, что в ее силах. Лучше не скажешь. Она подобрала такие слова, я плакал, плакала мама, я видел ее слезы. Они с папой сидели на отдельной скамье в дальнем углу зала. Папу тоже опрашивали. Спрашивали обо мне, о его отце. Он не стал скрывать правды, не стал скрывать своего отношения к ситуации. Он был сам не свой. От волнения он даже поскрипывал.

В мою защиту выступили незнакомые мне молодые люди, поклонники нашего концерта на площади. Нашлись и классические пижоны. Те, кто не желают смотреть под ноги. Те, кто делит людей на сорта, кто боится испачкаться об работягу, не задумываясь о том, что без рабочих и обслуги не было бы их безупречной жизни.

Время тянулось бесконечно. Я не знал, куда себя деть. Нет ничего хуже ожидания. Но, наконец, свершилось. Судья и присяжные показались в дверях, затем заняли свои места. Я замер.

– Зачитывается приговор Унику – музыкальной урне.

Уже не дефектной, а музыкальной. Это признание? Что это может значить?

– Мы долго совещались. Дело, действительно, необычное. Мнения разделились. Некоторые из присяжных в своих доводах опирались на закон. Закон гласит, что мусорная урна – есть ничто иное как робот, обслуживающий людей. Урны, мусорные баки, корзинки для мусора – есть результат деятельности человека и желание человека жить в чистоте. Уник, обученный в специальной школе, не хочет и не может выполнять свои обязанности как мусорщик. Закон обязывает нас утилизировать урну, которая не приносит пользу. Господа присяжные задались вопросом: «А музыка, которую он выдает – это польза?» Непонятно. Это точно не вред. Толпа поклонников за стенами суда утверждают, что польза от Уника непременно есть. Количество просмотров в сети Интернет, популярность этой урны, говорят не о вреде его для общества, а о нем, как о деятеле искусства, нестандартном артисте, талантливом музыканте.

Принято решение освободить его в зале суда, так как урна, созданная для пользы общества, продолжит приносить духовную пользу.

На последнем слове зал не выдержал и встал, аплодируя и скандируя. Это безоговорочная победа. Я бросился без лишней скромности обнимать и благодарить всех. Ближе всех ко мне была мой адвокат.

– Госпожа Ирена, я так вам благодарен. Что бы я без вас делал? – прижал я к себе молодую элегантную женщину. Потом опомнился. – Извините, я не должен был вас трогать.

– Ничего, Уник. Я рада за тебя, – держала за рукименя Ирена. – Береги эти руки. Они волшебны.

– Пожалуй, я соглашусь. Они – залог того, что я жив. Буду приносить ими пользу людям.

– И не только ими. Успехов тебе.

Ко мне подбежали Крыс, Роза и множество незнакомых людей. Они подняли меня и начали покачивать. Я задыхался от счастья. Я вновь родился. Теперь там, где надо. Не стоит бояться быть собой. Сверху я увидел моих родителей. Они смотрели на меня, как на Бога. Я взлетел на верхнее звено эволюции. Я оседлал волну. Я дотянулся до звезд. Мама утирала слезы. Папа повел ее из зала. Я не успел спуститься с рук поклонников. Мои родители ушли. Я помрачнел. Они приняли мое счастье и удалились, чтобы не мешать, не омрачать славу своего сына. В их жизни все же образовалась пустота.

Меня понесли на улицу. Мне улыбались даже стражи порядка. На крыльце суда Кристин и Роза подняли меня над собой, как трофей, как долгожданную награду. Народ с плакатами поддержки начал скандировать «Ура!» и побросал в небо коралловые пробки. Откуда они узнали об ушных пробках? Я никому о них не рассказывал? Потом все встало на свои места. Вперед выехала Картинка. Она смотрела на меня, а я на нее. Моя серая мышка. Золушка моя. Она тоже здесь, чтобы поддержать меня. Она отложила работу. Здесь, вопреки родителям и долгу. Стояла в толпе людей и ждала моего триумфа. Верила в мой триумф. Даже после того, как я с ней поступил.

Мы сели в машину. Я попросил забрать Картинку с собой. Крыс помог ей забраться в длинный Уаз. Мы долго не могли вымолвить ни слова. Смотрели друг на друга. Хотя нам было что сказать. Все же я начал. Мой голос хрипел.

– Я признателен тебе за поддержку, мышка, – начал несмело я. – Петь для толпы незнакомцев намного проще, чем говорить с тобой. – Я отвернулся. Зажмурился. Она повернула меня к себе.

– Прости, не нужно так. Я не должна была тогда отворачиваться. Ты был не в себе. Я должна была выслушать тебя, но работа – прежде всего. Меня так научили.

– Ты не виновата. Ох, уж эта система.

– Дала сбой.

– Единственный, но какой.

Я ухмыльнулся и хотел обнять Картинку. Она увернулась.

– Я думаю, не единственный, – многозначно сказала она.

Я вопросительно посмотрел на нее. Что она имеет в виду? Она продолжила.

– Я тоже была трудным ребенком. Я не желала поглощать просто бумагу. Я желала создавать произведения искусства на ней. У меня было особое видение мира. Я любила переносить увиденную красоту на листы бумаги. Часто на работе у мамы, в кафе, в подсобке под столом. Карандашом. Солью. Кофе. Да, всем, что попадалось под руки.

– Рисовать. Ты тоже уникальна, Картинка? Я так рад за тебя. Мы удивим мир снова.

– Я сомневаюсь. Это было так давно. Из меня выбили эту глупость. Папа не разводил церемоний. Он порвал все мои шедевры, когда нашел дома, за бумажной полкой, и поглотил. Мама объяснила, что мои рисунки никому не нужны, что не надо тратить время на глупости. Бла-бла-бла. Долг. Честь. Не стоит уподобляться людям. Нам до них не дотянуться.

– Боже, я слышал это всю свою жизнь. Бредятина. Наше общество топит из нас таланты. Не всем из нас дано быть мусорщиками. Наш потенциал тупо закидывают стандартной информацией. Нам промывают мозги всю жизнь, внушают то, что выгодно системе, и мы теряем себя, теряем врожденные способности, которые надо развивать. Сколько талантов зарыто под слоями мусора. Сколько жизней загублено.

– Да, если порыться, то в глубинах наших организмов все еще кроется талант. Его можно вытащить наружу. Я думаю, он никуда не девается. Он накрыт грузом жизни, насущных проблем. Родители сами режут крылья детям.

– Картинка, как ты права. Надо выступить с этим заявлением. Мусорщики даже подумать об этом боятся. Скрывают в семьях дефекты своих детей, так как сами когда-то были странными. У них же прошло. Приземленность, реализм правит в нашем обществе, потому что залог долгой жизни мусорщика – уборка мусора, служба человеку.

– Мы с тобой говорим о невозможном. Систему не победить.

– Мы уже ее победили. Пора поменять правила игры. Кто, если не мы? Ты со мной?

– С тобой. Я не смогу теперь жить по-прежнему, – призналась Картинка и взяла меня за руки. – Уник. Уник – музыкальная урна. С тобой. До конца.

Я, когда-то серая и странная мусорная урна, маленькая и несчастная, сегодня понял главную истину. В каждом из нас с рождения заложен талант. По разным причинам мы зарываем его, или груз времени зарывает его, или родители этому виной, или общество. Часто мы сами меняем интересы. Пробуем все новое и погружаем в себя еще больший хаос. Иногда наши порывы просто топчут. Иногда мы ленимся работать над собой. Нет стимула. Нет уверенности. Некоторые хотят быть похожими на кого-то, пытаются угодить кому-то. Мы теряем свет, исходящий из нас с детства, подчиняясь системе, общепринятым нормам.

Мы с Картинкой задумали проект. «Потенциал». Собственную школу, которая будет направлена на развитие потенциала маленьких урночек. Мы обращаемся с трибун, сцен, экранов с просьбами обращать внимание на интересы и особенности своих детей. Не считать их странности за дефекты, а обращаться в нашу школу. Думаю, ломать сложившиеся устои мусорщиков будет непросто поначалу. Но вода камень точит. Постепенно, молодые семьи начнут приходить к нам на консультацию. Те, кому дороги их чада. Те, кто не может игнорировать сигналы об особенностях своих детей. Тем более, живые примеры об успешных особенных урнах уже имеются. Так, ненавязчиво и постепенно мы собираемся изменить мир. Пойдем навстречу к новой своей мечте. И мы изменим его. Очень скоро.

.

Оглавление

Уник

Четыре года спустя.

Решающий шаг