Пятая комната [Дмитрий Миненков] (fb2) читать онлайн

Дмитрий Миненков Пятая комната

Туман

3 балла

Больше ничего не связывает меня с этими стенами из белого кирпича, редеющими деревьями меж домов и теми немногими, что ещё скрываются за пугающими лицами обшарпанных фасадов в надежде на то, что совсем скоро всё вокруг преобразится и на этот раз они точно не останутся в стороне. Люди здесь по-прежнему ждут чудесную волну всеобщего счастья и благоденствия, которая пронесётся даже по самым гиблым улицам и непременно заглянет в их убогие каморки, щедро одаривая каждого.

Кто-то не выдержал и зажёг свет. Окно в доме напротив вспыхнуло одиноким прожектором, пробив на мгновение лучом света пелену неподатливого здешнего тумана. Он некое подобие местной достопримечательности, жаль, желающих на него поглазеть, кроме нас, никого больше не нашлось. А ведь эта густая дымка – пожалуй, единственное, чем мы по-настоящему гордимся. Хотя гордость вызывает скорее то, что те немногие, кто остался, смогли жить в толще этого плотного серого занавеса.

Окно погасло, не продержавшись и минуты. Так им и надо. Излишняя дерзость совсем ни к чему. Надеюсь, они выключили свет по собственной воле, вовремя сообразив, что чуда не произойдёт. В противном случае они растворились, как и те, что решили, будто они чем-то лучше нас и всё это сойдёт им с рук. Впрочем, нередко случалось, что свет зажигали не только, как принято у нас говорить, из-за тщеславного помрачения.

"У нас", "мы" – всё это в прошлом. Теперь я сам по себе. Такие решения даются очень тяжело, но, сидя здесь, у обугленного остова небольшого бревенчатого домика, я понял, что всё вокруг больше не является частью меня. Будто незаметно надломился и разом оторвался связующий стебель, прежде насквозь прораставший в меня и пустивший корни к каждой частичке моего тела. Раз и всё. Было совсем не больно. Только пусто и неуютно. И как ни старайся, не найти теперь в себе ни единого живого волокна того стебля, единившего меня на протяжении стольких лет с этим местом.

Может те, озарившие вечный полумрак лучами света, тоже ощутили, что больше ничто их не связывает. Теперь они свободны. Свободны и одиноки, как никогда прежде. И вот, не справившись с этой тяжкой ношей, они решили просто раствориться в клубах хищного тумана.

Готов ли я к такому финалу? Не знаю. Уже которую ночь, сидя здесь, я пытаюсь решить, как быть дальше. Или просто обманываю себя, и как остальные жду неведомого чуда, невероятного решения всех проблем.

Вот опять. Я запутался.

Очередная ночь уместилась в полпачки сигарет. Теперь меня окружили предрассветные сумерки, утопающие в тяжёлой серой дымке. Хороший повод закурить ещё одну.

Недавно я спросил себя, для чего глотаю этот табачный аналог ненавистного тумана. Наверно надеюсь, что сигаретный дым поглотит меня раньше его треклятого братца. Или же, запуская в лёгкие очередную порцию табака, я представляю себя бесстрашным пожирателем тумана.

Очередной мой вопрос без однозначного ответа.

Тем временем рассвет захлёбывался, не в силах противостоять местному злодею.

В этом городе привычные правила давно утратили какое-либо значение.

Не секрет, что ночью полотно реальности рассыпается, приобретая непредсказуемые, причудливые изгибы. Иногда случается, что под утро изломы и неровности скрывает туман. Обычно вместе с ним вся декомпозиция и рассеивается. Но бывает и так, что туман не намерен отступать и остаётся лёгкой дымкой лежать под лучами нового дня, храня в себе тайные дефекты ночи. Однако долго такой дисбаланс сохраняться не может, и вскоре наполненная неведомым дымка рассеивается, уступая место повседневной реальности.

В нашем городке туман не исчезал уже который день…

– "Который день"? – переспросил Игорь. – Может лучше "который год". Мама рассказывала, что дымка эта ещё со времён её детства в городе висит.

– Да, но тогда туман только на Заводской появлялся, – уточнил Даня, – и то не постоянно, а теперь он почти на каждой улице.

– Ну, не знаю, мама тогда на Литовской жила, и они всем двором в нём в прятки играли почти каждый день. А ты говоришь: только на Заводской.

– Что от деда слышал, то и говорю, да и в газетах то же самое писали.

Данил работал помощником в архиве, по совместительству – краеведческом музее, поэтому часто ссылался на всякую макулатуру, которую он читал, чтобы не зачахнуть от безделья.

– Они ещё думали, что это химия какая-то с завода в атмосферу уходит, вот и стоит всё в тумане, форточки закупоривали, на улицу выходить боялись. Но потом комиссия сказала, что завод чист, а географы обнадёжили, что это всё особенности ландшафта, перепады высот, болотистая местность и всякое такое.

– Но ведь завод ещё долго оставался главным подозреваемым?

– Ну, да, дед мой до сих пор его матюгами кроет, мол это их радиоактивный туман нам свет белый застит. То, что завод лет двадцать как закрыли, его вообще не смущает.

Стас не участвовал в диалоге, он отвлечённо искал что-то на бескрайних просторах интернета, умещённых в семь дюймов экрана дешёвенько планшета.

– Станислав Викторович, вы ещё с нами или творческий вечер можно считать завершённым? – поинтересовался Данил.

– Я… А… Да не знаю, я тут на ходу просто дописывал, по-моему, совсем плохо вышло. Я подправлю и в следующий раз тогда ещё почитаю.

– Понятно. Отныне ты – жертва творческих терзаний, – подытожил Даня.

– И как вам? – робко спросил Стас.

– Знаешь, – Данил выдержал короткую паузу, – на удивление неплохо.

– Да, – закивал Игорь, – так сказать, на злобу дня.

Комната затихла.

– Развёрнутая реакция, ничего не скажешь, – проворчал Стас.

– Ну, а ты чего от нас ожидал? Жаркой дискуссии? – удивился Даня. – Мы ж не литературные критики в конце концов. И вообще, рассказ ещё не дописан, а тебе уже отзывы подавай.

– Трейлер был годный, ждем, что будет дальше, – добавил Игорь.

– Ты Дашке это прочитай, она вообще в экстазе будет: "Мой Стасик, да ещё и писатель", – пошутил на любимую тему Данил.

– Я лучше твоему деду прочту!

– Не, это ты зря, Валерий Семёныч, к высокому искусству холоден. А вот Дашка – другое дело, художественное училище, сам понимаешь, тонкая натура.

– Прекрати, ты же знаешь, что мы… я… от неё слишком сильно устаю.

– А зачем ты с ней до сих пор встречаешься?

– О, это дело известное, – непринуждённо подметил Игорь.

– Нет, не было у нас ничего и не будет.

– Дед бы тебе на такое сказал: "Дурак ты, Стас, и уши у тебя холодные".

– А причём тут уши?

– В такие откровения он со мной не пускается. А самому узнавать, как-то желания не возникало.

– Мы в магазин-то идём? – поинтересовался Игорь. – А то там почти стемнело, а вы всё спорите непонято о чём.

– О, Игорь, как далёк ты от нашей великосветской полемики, – театрально декламировал Данил. – Не удивительно, что ты без сожаленья готов променять этот драгоценный эликсир для ума на палку колбасы из супермаркета.

– Дань, я тебе сейчас тресну, – шутливо пригрозил Игорь.

– А что там по погоде? – в нерешительности застыв перед отрытым шкафом, спросил Стас.

– Нууууу, прогноз туманный, – протянул Даня, вглядываясь в пейзаж за окном.

– Этот туман уже в печёнках сидит, – сказал Стас, втискиваясь в толстовку.

– Поаккуратней бы отзывался о своей музе.

– Вы опять о Дашке? – выпалил потерявший нить разговора Игорь, вернувшись из кухни с кружкой воды.

Все дружно засмеялись.

– Ладно, пойдёмте, а то до магазина будем брести как ёжики в тумане.

И под истошный вопль "Ёоооожиик!" в исполнении Данила, друзья вышли из Стасовой квартиры.

1 балл

В нашем городке туман не исчезал уже который год. Сейчас кажется, что он был всегда, только вот раньше никто не обращал на него особого внимания. Но всё это время туман рос, и теперь не замечать его стало невозможно.

По утру, гонимый ветром, а то и без всякой видимой причины он сбивался в громоздкие плотные сгустки дымчатой материи. Так наряду с обычным туманом, который уже никого не удивлял, периодически в городе появлялись аномальные участки. Там туман напоминал скорее густой оживший дым. Он обволакивал тусклые стены, карабкался по корявым сучьям, медленно полз по проводам, просачивался в приоткрытые форточки. И главное – он начал схлопываться.

Не знаю, как лучше описать этот процесс. Прежде в наиболее затуманенных районах возникали некоторые проблемы со светом: порой плотная дымка практически не пропускала ни естественный солнечный свет, ни его множественные искусственные аналоги. Свет словно застревал в этом странном тумане.

Теперь же дела обстояли гораздо хуже. По городу пошли слухи, что некоторые из живущих в низине у реки бесследно исчезли. Говорят, из-за стекающегося сюда тумана люди перестали жалеть электричества, пытаясь хоть как-то сопротивляться назойливой аномалии. Вслед за этим туман начал усиленно стекаться к особо ярким фонарям и хорошо освещённым домам и стягивался вокруг них до тех пор, пока моментально не сжимался, оставляя после себя все лампочки в округе перегоревшими, а нескольких горожан пропавшими без вести.

Город погрузился в темноту сомнений и страхов, а туман стал дожидаться нового всплеска сопротивлений. Но вскоре смельчаков почти не осталось, как не осталось зажжённых фонарей и окон на ночных улицах запуганного неизвестностью города.

Я много раз думал о том, чем всё это закончится. Вот и теперь, облокотившись на ржавые перила местного моста, я вновь погрузился в омут своих мыслей.

Зачем каждый день я шляюсь одним и тем же маршрутом по опустевшим безлюдным окраинам? Что мешает мне спустится к реке и, забравшись поглубже в туман, зажечь покоившийся на дне рюкзака фонарь? Почему бы просто не уехать в другой город?

Похоже я всё ещё не готов ответить на эти вопросы…

В ярком свете луны подёрнутая пеленой тумана река своим цветом напоминала воду в стакане после школьного урока рисования. Странно, что на ум пришло именно это…

Пора идти дальше.

– Ну, как-то так, – неуверенно оборвал повествование Стас.

– Пока неплохо, – сдержано прокомментировал Данил, – сумбурно отчасти и не совсем понятно, к чему всё идёт, но не надоедает.

– Спасибо.

– Когда планируешь дописать? – вместо отзыва спросил Игорь.

– Без понятия. Я пока не знаю, чем закончить.

– Всё забываю спросить, а кто главный герой? – подключился к расспросам Даня.

– Хм… я об этом, как-то не думал… Я, наверное, и есть главный герой.

Стас начал нервно искать по комнате сигареты. И наконец, найдя заветную пачку, закурил и довольный плюхнулся в кресло, выпуская струю горького дыма.

– Это вторая за час! – возмутился Даня. – Зачем ты столько куришь?!

– Не знаю. Успокаивает. Что-то типа дыхательной гимнастики.

– О, ты загнул! Гимнаст! А что тебя так нервирует, не могу понять?

– Мысли, – Стас демонстративно постучал костяшками пальцев по лбу.

– Это ты про свои творческие порывы?

– Нет, не совсем. Обо всём сразу писать не получается. Слишком много всего в голове крутится.

– Например?

– Ну, вот знаешь же, все говорят: "Время лечит". Я долго думал над этим. И мне кажется, что не лечит оно никого. Время просто обесценивает всё произошедшее.

– Ты давно таким заумным стал? – удивился Даня.

– Разве? По-моему, я всё такой же.

– О, ну это ты себя со стороны не слышал.

– Просто я не знаю, как по-другому выразить свои мысли.

– Как говорит мой дед: "Будь проще и люди к тебе потянутся".

– Да не нужны мне никакие люди!

– Правильно, зачем, – улыбаясь, заговорил Игорь, – у него и так мы и Дашка есть – этого вполне достаточно.

– Да, я тоже считаю, что это – исчерпывающий набор социальных связей, – согласился Даня.

– Вот видишь, ты тоже сложно говоришь! – попытался парировать Стас.

– Это я, чтоб тебе не одиноко было в своём заумстве.

Стас не ответил, и принялся молча перебирать ящики письменного стола, просматривая и разбрасывая по кучам тетрадки и папки с бумагами.

– Чем ты там занимаешься? – не выдержал Данил.

– Хлам разбираю.

– Что же тебя к этому сподвигло? Мать приезжает?

– Не, мать же только была в конце лета. Теперь на Новогодние должна приехать.

– Короче, проявляешь личную инициативу?

– Да нет, просто есть у меня одна мыслишка.

Стас принёс из кухни большой мусорный пакет и принялся набивать его ненужными бумагами.

– Мне кажется, эти мыслишки мешают тебе спокойно жить.

– Вообще, иногда мной овладевает почти полная уверенность в том, что жизнь – это череда сложных волевых решений, мучительных терзаний совести или гордости, невыносимых часов ожидания, а все следующие за этим послабления и вознаграждения – просто суррогат. В покое нет и толики подлинной жизни.

– По-моему, это уже совсем какая-то ересь, – запротестовал Данил. – Судя по твоим пламенным речам, нынешнее положение маргинала-выпускника местной шараги с перспективой раствориться в тумане вместе со всем городом – это и есть настоящая жизнь. Я правильно понимаю?

– Да, выходит, что так.

– То есть, если тебе удастся выбраться из этого дерьма, жизнь оборвётся?

– Да, момент моего освобождения будет не жизнью как таковой, а пародией на неё, подделкой, называй, как хочешь.

– А потом непременно появятся новые проблемы и начнётся новая жизнь?

– Именно.

– Нет, Дань, тут всё верно выходит, – поддержал друга Игорь. – Сам подумай.

– Какие новые жизни, какие пародии?! – неожиданно вспылил Даня. – Вы совсем обалдели?! Жизнь одна, её первое и последние окончание – смерть, больше никаких жизней нет и быть не может!

– Не нервничай ты так, – примирительно сказал Стас, – Я ж тебя не заставляю в это верить.

– Я вообще не понимаю, чего ты добиваешься?!

– Пытаюсь решить, чем станет для меня схлопывание тумана и что будет после.

– Ты совсем рехнулся со своими сказками?! С чего ты вообще взял, что этот чертов туман схлопывается?!

– А вот мы и проверим.

Стас встряхнул набитый наполовину мешок и, перехватив его поудобнее, отправился в коридор.

– Пойдёмте.

– Ты на ночь глядя мусор решил вынести? – успокаиваясь, спросил Даня.

– Ага, почти, – сказал Стас, обуваясь в коридоре.

Друзья, не до конца понимая намеренья Стаса, поспешили за ним. Перекинув мешок через плечо, он выскочил из подъезда и уверено направился на пустырь в низине у дома.

Туман здесь был плотнее обычного, и ноги скрывались в нём почти до колена.

– Ты привёл нас на ночное рандеву со своей музой? – язвил Даня.

– Да, сейчас только свечи зажгу.

– Мог бы и предупредить, мы б хоть оделись поприличнее.

Дуэль колкостями прервалась, когда Стас ловко разжёг собранную кучу старых тетрадей и ненужных бумаг.

– И ты считаешь: сейчас что-то произойдёт? – спросил Игорь, наблюдая за набирающим силу пламенем.

Огонь недолго теснил серую пелену, укрывавшую землю. И вскоре туман перешёл в контрнаступление, сгущаясь вокруг костра и словно пытаясь образовать вокруг него купол.

– Похоже наша любимая метеоаномалия не в восторге от твоей затеи, – подметил Даня.

– Я тоже уже не в восторге, – Игорь опасливо смотрел на метаморфозы, происходящие со стекающимся в низину туманом.

– Схлопнется, – уверено заявил Стас.

– Нет, покорячится и всё, – не согласился Данил.

– Может лучше потушим, – раздался голос Игоря, его самого, стоявшего немного поодаль, было уже практически невидно в сером сумраке тумана.

Костёр почти прогорел, но оставшегося пламени казалось достаточным, чтобы катализировать уже запушённый процесс.

– Спорить будем? – иронично предложил Даня.

– Победитель не получает ничего?

Туман продолжал уплотняться и стягиваться к огню. Он мягко напирал сзади так, что Стасу казалось будто он стоит, прижимаясь спиной к очень большому мягкому матрасу.

Даня оторвал взгляд от затухающего племени – всё вокруг было погружено в утративший всякую прозрачность туман. Если что-то и могло произойти, то от неведомого друзей отделяла пара мгновений.

Но Игорь решил, что есть вещи, которые лучше не знать.

Из тумана в костёр несколько раз метнулась тень, разорвав тишину глухими хлопками. На остатках забитого пламени Игорь топтался уже двумя ногами.

От неожиданной развязки первым очнулся Даня:

– Ну и что это за порывы?

– Да жутко как-то стало… не видно ни черта… туман ещё этот меня облепил… как будто в поролон завернули.

– Психанул короче, – подытожил Даня.

– Типа того.

– Надеюсь, Станислав Викторович набрал достаточно нового материала для своего творчества. А теперь давайте выползать отсюда, а то эти вечерние забавы меня утомили, – и Данил нырнул в начинающий отступать туман.

– Подожди! – крикнул ему вслед Игорь. – Мы за тобой не успеваем, не очень хочется тут наугад бродить… Стас ты чего там застрял? Пошли!

– Да, я сейчас… догоню…

– Что он там бормочет? – раздражённо обернулся Даня и, увидев блёклый луч света, разрывавший туман, тут же закричал. – Выруби свой сраный фонарь!

Но было уже поздно.

Туман обрушился со всех сторон.

Он навалился всей своей невероятной тяжестью на Данила, и тот, не выдержав, упал. Его тело вжимало во влажную землю с такой силой, что казалось, будто сверху на него давит не озверевший туман, а бетонная плита. Кое-как он повернул голову и, отплёвывая грязь, и ещё раз выкрикнул:

– Выключай, Стас!

Но его голос словно утонул в застилавшей всё вокруг завесе, а затем утонул и он сам, судорожно хватая ртом густую смесь воздуха с тягучим туманом.

2 балла

– Гхгхааа, – громко вздохнул Даня, наполняя лёгкие воздухом и грязной водой, от которой только что оторвал своё лицо, и тут же перевернувшись набок закашлялся.

– Аааа, – надсадно простонал он, выползая на четвереньках на заиленный берег, всё ещё не в силах отдышаться.

Завидев лежащего навзничь Стаса, он, поднимаясь на ноги, бросился к нему с криками:

– Сволочь! Я же чуть не захлебнулся!

Стас не успел поднять гудящую от случившегося голову, как тут же получил размашистый удар в лицо.

– Я тебе этот фонарь в жопу засуну! – кружился над стонущим Стасом Данил. – Экспериментатор недоделанный! Ты поубивать нас решил, придурок!

– Ты же сказал не схлопнется, – медленно поднимаясь, прохрипел Стас.

Данил уже готов был броситься на него и избить до полусмерти, как вдруг почти над ухо у него раздалось оглушительное:

– Даня! Стас! Вы где?

Из стены тумана, полукругом обступившей заросший берег грязной заводи, весь перепачканный илом вышел Игорь. За спиной он волочил что-то издалека напоминавшее кусок деревянной стены или забора из длинных трухлявых досок.

– Я очнулся в каких-то камышах, – сходу начал обрадованный найденным друзьям Игорь. – Туман там ещё хуже, чем был на пустыре. Я как голоса знакомые услышал сразу на звук и пошёл.

Даня, немного успокоившись, выбрал место посуше и сел:

– А что за деревяшки ты притащил? Шалаш строить собрался?

– Дань, я понимаю тут темно, но не настолько же, – с этими словами Игорь с шумом сбросил щит из грубо сколоченных досок в тину у берега. – Это плот!

– Когда ты его сколотить успел? – вытирая лицо рукавом олимпийки, поинтересовался Стас.

– Ты издеваешься? Я о него споткнулся по дороге к вам, вот и решил сразу захватить.

– Зачем? – Данил, не вставая, рассматривал находку. – Куда ты на нём плыть собрался?

– Вы вообще понимаете, где мы? – ответил встречным вопросом Игорь.

– Ну, судя по тому, что мне пришлось испытать перед тем, как я здесь оказался – в аду, – заявил Даня.

Стас прыснул смехом.

– Я бы на твоём месте не стал бы навлекать на себя мой праведный гнев, – серьёзно пригрозил Даня, – убийца несчастный.

– Я, конечно, не знаю, что там произошло после того, как этот туман отовсюду попёр, и меня об землю приложило, – продолжил Игорь, – но мы оказались в другой стороне города, за улицей Дружбы, на самой окраине. Я тут прожил всё детство и этот пруд по запаху узнаю.

– Так куда же нам теперь идти, Сусанин? А то ночевать здесь я желанием не горю.

– В этом-то вся и проблема. Нам придётся плыть.

– Плыть! – завопил Даня. – Да вы с ума что ль посходили!

– Послушай, этот так называемый пруд – остатки заброшенного крупного водохранилища, тут на несколько километров в обе стороны болота из мусора, ила и водорослей. Там ходить можно только в сильную засуху днём, да и то все ноги поломаешь, а сейчас мы там просто не пройдём.

– А что, если утра подождать, – предложил Стас.

– Чтоб я с пневмонией потом слег! – прогремел Данил. – Мы все промокшие, а на дворе далеко не знойный июль. Или ты нам хочешь ещё один костёр развести, пироман-самоучка?!

– Я просто предложил, – спокойно ответил Стас. – И плыть я не против. Простите, что так вышло с фонарём с этим… не хотелось так просто уходить, не увидев, чем всё это заканчивается…

– Ладно, принято, – ободряюще произнёс Даня. – А сколько тут плыть? И ты точно уверен, что мы отрезаны от цивилизации этим водохранилищем, ты не ошибся?

– Плот был к затонувшему ЗИЛу привязан, а это – неизменный ориентир. Да и плот, наверное, местные мальчишки, как запаску оставили, чтоб в случае чего на этом берегу не остаться.

– Игорь, в наше время дети не сплавляются на плотах, их первобытные повадки обуздал интернет. Кстати, об интернете, – спохватился Данил, – телефон у кого-нибудь с собой.

– Наши с тобой на зарядке остались, – сказал Стас, пробуя плот на устойчивость.

– Это я знаю!

– Мой походу промок, и теперь не включается.

– Отлично!

– Да не волнуйся ты, мы с пацанами за семь минут переплывали. А личный рекорд у меня вообще один из лучших во дворе: девять с половиной минут.

– Да ты мореход со стажем, как я посмотрю!

– Можно и так сказать

– А весло есть? – спросил Стас.

– Крайняя доска справа должна легко сниматься, мы часто так делали, чтоб весло не терять.

– Ага, нашёл.

– И как меня угораздило в это ввязаться, – скорбно причитал Данил, забираясь, на готовый к отплытию плот.

0 баллов

– Ты по-прежнему считаешь, что десяти минут ещё не прошло?! – уже в который раз возмутился Данил.

– Дань, ну хорош уже, – без особого энтузиазма оправдывался Игорь, – я правда не понимаю, что происходит. Даже если мы бы поплыли вдоль водохранилища, то давно уже должны были увязнуть в иле. Но мы-то по-прежнему на воде.

Игорь демонстративно похлопал импровизированным веслом по сокрытой в тумане водной глади – раздалось несколько приглушенных всплесков.

Озлобленный Даня со всей силы ударил кулаком по воде, подняв фонтан брызг:

– Я уже понял, что мы посреди этой чёртовой лужи! Дальше ты что предлагаешь делать?!

– Не знаю, – Игорь беспомощно опустил весло на колени.

– Может, мы по кругу плаваем, – предположил Стас, всё это время тихо сидевший ближе к краю.

– Спасибо за идею, дорогой друг! – продолжал бушевать Даня. – А то раньше было не понятно! Делать-то теперь что?! Я тебе напоминаю, что мы сейчас находимся посреди заболоченного водохранилища на трухлявом плоту с заблудившемся капитаном, а вокруг нас твой любимый туман, который, по-моему, снова озверел и начал сгущаться, потому что я теперь даже намёка на лунный свет не вижу!

– Я понимаю… – примирительно начал Стас.

– Отлично! – перебил Даня. – В ситуации ты разобрался. Что предложишь? Фонарик повключать?

– Он перегорел.

– Да?! Как жаль… я, кажется, тоже…

Данил затих, и стали слышны лёгкие удары капель по воде.

– Дождь пошёл, – устало прокомментировал Игорь, почувствовав себя неуютно в образовавшейся тишине.

– Как же меня всё достало, – злобно процедил Даня.

Издалека послышались отзвуки грома, и барабанная дробь дождя стала учащаться с бешеной скоростью. Прошло всего несколько мгновений и ливень стеной обрушился на отчаявшихся друзей.

– Нет, ливень – это уже слишком, – словно, говоря сам с собой, произнёс Данил.

– Придётся пережидать, – отирая струящиеся по лицу потоки воды, сказал Игорь. – Зато, может, после дождя туман хоть немного рассеется, ориентиры какие-нибудь выглянут.

– Да, непременно так всё и произойдёт, – отвечал странным голосом Данил, уставившись в непроницаемый занавес из потоков воды и тумана. – Главное – верить и ждать… верить и ждать…

Данил несколько раз окунул ладони в воду, скрытую от глаз серой дымкой, затем поднялся во весь рост и молча шагнул за пределы плота, бесшумно растворившись в густом тумане.

– Данил! – первым опомнился Стас и бросился следом, чуть не перевернув плот.

Игорь еле успел схватить его за плечи и удержать от прыжка в неизвестность:

– Прекрати! Ты нас чуть не потопил!

– Но Даня! Ты видел?! Он же спрыгнул!

– И ты за ним собрался в холодной воде барахтаться?

– Он же утонет!

– Не утонет в отличие от нас. Ещё раньше, чем мы, до берега доберётся. Он же плаваньем третий год занимается.

Стас тяжело дышал, а частые удары сердца разливались тупой пульсирующей болью в его голове. Все стало казаться ему нереальным. Он переставал верить в мир, безобразно перекроенный туманом.

– Держи, – Игорь оторвал с края ещё одну доску и вручил её Стасу, – вдвоём быстрее догребём.

Плот медленно двинулся, прорывая крепкую материю тумана. Или они баламутили воду стоя на месте? Стас уже не мог ответить для себя на этот вопрос. Он пытался высмотреть по сторонам хоть что-то. Но картина вокруг оставалась неизменной. Словно подымавшийся из-под земли туман встречался с нещадными потоками воды с неба, делая непостижимым все происходящее за пределами плота.

– Давай немного левее! Сейчас вправо! – периодически распоряжался Игорь.

Стас молча выполнял, даже не оборачиваясь на сидящего слева друга. В какой-то момент ему начало казаться, что голос Игоря раздаётся в его голове. А сам он появится рядом, только когда Стас посмотрит в его сторону. Им овладело ощущение, что нескончаемый ливень просочился в его череп и теперь вместе с нараставшим уровнем воды всплывали припрятанные доселе мысли. Стас в ужасе наблюдал за сокрушительным паводком внутри себя.

Что если туман читает мои мысли и создаёт то, что я хочу увидеть?

– Налево! – раздался оглушительный голос Игоря.

Стас отпустил весло и до боли зажмурил глаза. Его тело затряслось мелкой дрожью. Холод и страх. Всё остальное он больше не чувствовал.

«Значит, ничего больше и не существует», – зазвенела пронзительная мысль.

Он больше не мог оставаться на месте. Ему захотелось немедленно убежать, скрыться от самого себя.

Стас поднялся и рванул вперёд, ничего не чувствуя под ногами, не разжимая плотно стиснутых век.

Потеряв равновесие, он упал, больно ударившись о холодную мокрую землю.

4 балла

Прощальная церемония затянулась, но вот, наконец, я садился в маршрутку и громыхание автоматической двери неумолимо отсекало от меня прошлого, облегчая расставание.

Я пожал руки и обнял всех, с кем чувствовал необходимость проститься, вспомнил тех, кто покинул меня, не дождавшись отъезда. Напоследок я прошёлся по каждой улице города, с которым навсегда утратил родственную связь.

Мы теперь чужие.

Маршрутка шумно тронулась, заставляя сомневаться в её надёжности. Но я думаю, мы доедем. Должны доехать. Я выдержал все испытания этого коварного городка и больше ему не нужен. Отныне я здесь лишний. По крайней мере мне хочется в это верить.

Туман продолжал неустанно виться рваным шлейфом под колёсами машины. Если б только знать наверняка, что он на самом деле задумал. Проводить, как полагается, в дальнюю дорогу и помахать мне вслед, или остановить в самый последний момент, больно дернув за ухо как нашкодившего мальчику.

Если бы только знать…

Гостиница «Сон»

23:16:42

Невероятно хотелось спать, просто рухнуть на кровать и забыться глубоким сном. Но впереди продолжало маячить полотно дороги, тускло подсвечиваемое автомобильными фарами, и, как назло, ни единого места для ночлега.

Эта дурацкая история с семейным скандалом: уйма взаимных обвинений, едкие оскорбления, глупый побег от проблем – всё мельчало и искажалось под давлением опускающихся век. Решение рвануть на машине куда глаза глядят казалось теперь нелепым ребячеством, но среди ночи без навигатора найти обратную дорогу домой было крайне затруднительно, да и сон продолжал диктовать свои условия.

На дороге практически не встречалось других машин, что лишь усугубляло дремотное состояние. Сказывалось и нервное перенапряжение вкупе с бессонными трудовыми буднями. Хоть бы одна паршивая ночлежка попалась по пути!

Когда сон становится единственным возникающим в голове желанием, реальность начинает будто бы размываться, события теряют свою значимость, пролетаемый на скорости поворот с указателем в сторону гостиницы становится не более, чем сновидением.

«Чёрт! Угораздило же меня проехать мимо!» – вдруг, неожиданно для самого себя, прокричал вслух Глеб. Звуки собственного голос слегка ободрили его, и, хлопая себя по щеке он начал поспешно разворачиваться.

«Машина без навигатора и магнитолы – что может быть лучше! С первой же зарплаты, надо будет приобрести», – с этими мыслями Глеб подъезжал к парковке, оборудованной возле небольшой и очень уютной на вид гостиницы. На фасаде здания красовалась слегка подсвеченная вывеска: Гостиница «Сон». Это было как раз то, в чём Глеб так бесконечно долго нуждался, и, заглушив двигатель. он направился прямиком ко входу.

Справа от массивной деревянной двери, украшенной неразличимой в темноте резьбой, Глеб без труда обнаружил в мягких лучах уже знакомой подсветки небольшой звонок. Пару раз нажав на кнопку, он в недоумении прекратил это оказавшееся бесполезным дело – никакого звука за дверью не раздавалось. «Видимо, сломался», – подумал Глеб и уже начал заносить руку для стука в дверь, как вдруг она бесшумно отворилась. В темноте дверного проёма стояла фигура утомлённого и явно невыспавшегося человека в обычной одежде, никак не походившей на форму персонала.

Глеб захотел скорее сгладить вину перед этим несчастным человеком, вероятно, тоже заехавшим сюда отоспаться, но разбуженным вторжением нового гостя.

«Изв… из… изв…», – Глеб пытался начать разговор, но слово «извините» каждый раз, начиная слетать с его губ, будто вдребезги разбивалось о невидимое препятствие и затухало, казалось, не производя никакого звукового эффекта. Точно дверной проём поглощал все направленные в его сторону звуки.

Глеб опешил и стоял, без толку открывая рот. Внимательно посмотрев на него, человек, по-видимому, всё же оказавшийся слугой, слегка кивнул и рукой указал ему вглубь темного помещения. Недоумевая и списывая своё внезапное безмолвие на сильную усталость, Глеб переступил порог гостиницы и будто провалился в столь долгожданный сон…

3:05:24:07:39:17

Глеб открыл глаза с чувством невероятной бодрости и свежести, казалось, так хорошо выспаться ему не удавалось ещё ни разу в жизни. Он лежал на просторной, по всей видимости, двухместной кровати, стоящей посреди уютной комнаты, выкрашенной в причудливую палитру серого и голубого. Несмотря на отсутствие окон, в помещении было очень комфортно находится: всё благодаря градиенту цвета и потайной подсветке, освещавшей мягким светом плавные переходы голубого в серый и обратно. Мебели в комнате практически не было: справа от кровати стояла низкая тумбочка, слева вдоль стены располагалась мягкая кушетка, на который были аккуратно сложены вещи Глеба.

Спустив ноги на тёплый мягкий ковролин такого же серо-голубого цвета, как и всё в этой комнате, Глеб обнаружил на тумбочке чек с суммой, не то чтобы странной, а невероятной – примерно столько стоила его новая машина, только в полной комплектации.

«Явно вышло какое-то недоразумение», – подумал Глеб, хватая чек, чтоб получше его рассмотреть. Крышка тумбочки оказалась сенсорной панелью, загоревшейся при прикосновении.

Глеб отложил квитанцию и начал изучать интерактивную консоль, принятую им изначально за обычную тумбу. Приветливый интерфейс предлагал ему на выбор уйму вариантов оплаты счета. Но, во-первых, почти все свои доходы Глеб ежемесячно спускал на погашение кредита; а, во-вторых, сумма к оплате была очевидной ошибкой, ибо никак не могла соответствовать цене проведенных в этой гостинице часов (узнать точное время было неоткуда, но Глеб был уверен, что сейчас не позже полудня, а, следовательно, он провёл здесь не более двенадцати часов).

Со всем этим ему предстояло разобраться, и он, наскоро одевшись, пошёл к двери. Пару раз толкнув её, Глеб понял, что она плотно заперта и, судя по отсутствию ручки и замочной скважины с внутренней стороны, сделано это было снаружи. Он привычно ругнулся вслух, точнее попытался – нарушить царившую в комнате безмолвную тишину оказалось ему не под силу.

«Что за чертовщина?!» – раздумывал Глеб, садясь на мягкую кровать.

Долго думать на тему происходящего не пришлось – неожиданно дверь бесшумно отворилась, и мягкий свет озарил измученное лицо вошедшего человека в гражданской одежде. Глеб моментально узнал в нём загадочного слугу, впустившего его ночью в гостиницу.

Попытка бросится к служащему с расспросами не увенчалась успехом: Глеб вскочил с кровати и начал активно жестикулировать и беззвучно двигать губами – по этим признакам можно было судить о бурной речи, но ни единого слова не слетело с его уст.

Слуга едва заметно усмехнулся и достал из заплечной сумки папку бумаг – очевидно, он без слов понял все проблемы гостя. Наскоро отметив нужные пункты, этот странный человек протянул бумаги Глебу и стал, почти сомкнув веки, ожидать, пока тот прочтёт выделенное.

Непонятные листы оказались страницами договора с подписью Глеба в самом конце – только сейчас он осознал, что не помнит ровным счетом ничего с того момента, как переступил порог гостиницы.

Отмеченные пункты гласили, что постояльцы обязаны единовременно оплатить услуги гостиницы в полном объёме до того, как покинут пределы номера, в противном случае служащие вправе удерживать посетителя до внесения средств на счёт. Оплату можно осуществить имуществом, находящемся в собственности постояльца; если оно куплено в кредит, кредитные выплаты должны быть полностью погашены (у Глеба промелькнула мысль, что ни его машина, ни квартира этому пункту не соответствовали). Стоимость имущества должна быть оценена специальной комиссией и полностью покрывать счёт за предоставленные гостиницей услуги.

По мере того как Глеб вчитывался в абсурдные условия подписанного им неизвестно когда договора, он осел на кровать, ему начало казаться, что вся та свежесть и бодрость, которой он так обрадовался, проснувшись, будто уходит из него и, просачиваясь сквозь постель, бесследно рассеивается.

Последний помеченный слугой пункт гласил о том, что в случае невозможности оплаты счета ни одним из указанных выше способом, постоялец может отработать необходимую сумму в качестве служащего гостиницы, сроки работы рассчитывались индивидуально в зависимости от величины задолженности.

Это пункт вызвал у Глеба уйму вопросов. Ещё не успев как следует всё обдумать, он увидел перед собой новый договор, протянутый оказавшимся прямо перед его лицом служащим. Слуга как-то заговорчески улыбался, возможно, такое впечатление создавалось за счёт того, что улыбка никак не сочеталась с его изнеможённым, крайне усталым лицом.

Глеб вдруг почувствовал себя совсем разбитым, одиноким и глубоко несчастным – раньше таких внезапных приступов депрессии с ним никогда не случалось. Он начал отчуждённо пролистывать новую кипу густо исписанных страниц. Невнимательно пробегая глазами пункт за пунктом, он смог уловить только то, что ему предлагается в паре с другим, более опытным служащим встречать посетителей и сопровождать их к месту отдыха. Работать предстояло по двенадцать часов (или больше, при желании); на время работы сотруднику предоставлялся для жилья один из номеров гостиницы.

Когда Глеб дошёл до раздела об оплате труда, он решил, что останется здесь работать и после погашения своего долга – таких окладов он не видел никогда, по его примерным подсчётам, он смог бы оплатить все свои кредиты и счёт за услуги гостиницы всего за какой-то месяц с небольшим. К тому же Глеб только вышел в долгий отпуск на своей работе, поэтому, в сущности, ничего не терял.

Глеб перевёл глаза на слугу, тот уже протягивал ему ручку; теперь-то он понял, почему этот бедолага так изнеможённо выглядит – он, очевидно, пытается заработать побольше денег, судя по его виду, на всю оставшуюся жизнь себе и всем родным в максимально короткий срок.

Служащий продолжал загадочно улыбаться, и Глеб увидел в этом подтверждение своей новой догадки. Это его слегка ободрило и он, пробежав глазами последний раздел о поддержании в гостинице абсолютной тишины, взял ручку из рук слуги и наскоро расписался в конце договора.

Служащий удовлетворительно кивнул.

Окрылённый подписанием столь выгодного контракта, Глеб набрался смелости и решил, соблюдая правило поддержания абсолютной тишины, спросить у слуги, как долго тот работает здесь и как много ему уже удалось заработать. Для этого Глеб придумал нехитрый способ: он открыл договор на пунктах о времени работы и оплате труда и, демонстративно потыкав в них пальцем, плавно перевёл указательный палец в направлении служащего. Тот, моментально смекнув, чего от него хотят, достал из кармана небольшой похожий на смартфон гаджет и показал его светящийся экран Глебу. Дисплей отображал таймер со следующей информацией:

«Уважаемый Морт, до полной уплаты долга гостинице "Сон" вам необходимо отработать ещё 3 года 5 месяцев 24 дня 7 часов 39 минут 17 секунд».

21:06:42:13

В течение следующих нескольких дней Глеб ходил за Мортом как оглушённый, безропотно выполняя все указания.

В том, что эта гостиница находится под покровительством сатаны или кого-то, непременно, ему подобного, у Глеба не возникало уже никаких сомнений.

Во-первых, за время своего нахождения здесь Глеб ни разу не ел и при этом не чувствовал никакого голода. О еде он вспомнил лишь тогда, когда один из посетителей перед входом в гостиницу доедал какой-то шоколадный батончик. Но удивление этим странным фактом быстро сошло на нет: аппетит так и не появлялся, никакого истощения Глеб за собой не отмечал. Морт на все вопросы о еде отвечал однозначно: «Работай и не забивай себе голову ненужными вещами». И Глеб, послушавшись напарника, продолжал работать, и вскоре напрочь позабыл об этом странном казусе.

Во-вторых, в голове Глеба постоянно была какая-то гулкая пустота, подавляющая любые движение его мыслей. Удивляло, что, несмотря на такое схожее с трансом или полусном состояние, все действия он выполнял без какой-либо заторможенности и в добавок достаточно быстро понимал то, что пытался донести до него Морт. Общались они при помощи одного очень интересного способа, придуманного самим Мортом: тот доставал из своей заплечной сумки какой-нибудь договор и указывал ручкой на отдельные буквы, из которых они в уме составляли слова. В скором времени Глеб настолько к этому привык, что такое общение стало казаться ему само собой разумеющимся; мыслей о том, что можно общаться как-то иначе, как, впрочем, и мыслей вообще, почти не возникало – только гул пустоты внутри головы и ничего кроме.

В-третьих, Глеб стал практически уверен в том, что всё в гостинице находится в постоянном движении и ежеминутно меняется: спускаясь и поднимаясь по одной и той же лестнице, можно было оказаться в разных, порой совсем незнакомых местах; количество комнат на этажах изменялось в зависимости от количества посетителей. Весь интерьер в гостинице за исключением комнат был выполнен из лакированного дерева: ниши в стенах, лестничные перила, статуэтки, напольное покрытие. Иногда создавалось ощущение, будто эта древесина до сих пор живая и продолжает расти: то в нише появится новая причудливая статуэтка, то орнамент паркета в холе изменится до неузнаваемости, то резные узоры приобретут новые изгибы и элементы. Помимо этих удивительных особенностей дизайна, Глебу бросалось в глаза отсутствие зеркал и хотя бы каких-то картин, при том, что на стенах висело множество громоздких резных рам, явно для этого предназначавшихся.

Но все эти странности меркли перед главной – сном.

Несмотря на то, что спать хотелось практически всегда, заснуть где-либо, помимо выделенной комнаты, попросту не удавалось, хотя сознание и было постоянно окутано пеленой дремоты, оно вовсе не отключалось и продолжало беспрестанно работать на благо гостиницы. Именно эта особенность местных условий труда и позволяла Морту вовсе обходиться без сна и работать круглыми сутками. Поначалу Глеб с ужасом смотрел на своего напарника, думая, что тот скорее погубит себя, чем погасит треклятый долг, но проработав с ним несколько дней кряду, понял, что и сам ни минуты не спал и, вероятно, стал выглядеть не менее измождённым, чем Морт.

Глеб решил, что не позволит этому месту порабощать себя, выжимая до последней капли его жизненные силы и, оставив своего компаньона на посту, отправился искать комнату, в которой началось его трудоустройство. Именно тогда он впервые остро столкнулся с проблемой постоянно изменяющейся планировки гостиницы.

Поднявшись на второй этаж, Глеб быстро нашёл нужный ориентир, он запомнил его ещё в первый день, выходя из комнаты вслед за Мортом, спешащим познакомить нового напарника с местом работы. Выбранным маячком была резная деревянная статуэтка, изображавшая девушку в накидке, молитвенно сложившую перед собой руки. Она помещалась в нише, расположенной в стене рядом со входом в комнату.

Глеб подошёл к нужной, как ему казалось, двери и уверенно толкнул её. К его удивлению, она даже не шелохнулась. Подобным образом он также безрезультатно толкнул ещё несколько дверей. Дойдя до следующей ниши, Глеб увидел статуэтку идентичную той, что была выбрана им в качестве ориентира.

«Наверное, я что-то напутал», – подумал Глеб: он был уверен в том, что такая статуэтка на этаже единственная, но это место, как обычно, ставило всё привычное под сомнение.

Отворить двери, расположенные по коридору за второй статуэткой, тоже не удалось, и Глеб в расстроенных чувствах решил идти обратно, искать помощи у Морта – тот в гостинице ориентировался безошибочно. Проходя мимо первой ниши, Глеб невольно посмотрел на статую – капюшон накидки был откинут, открывая красивое женское лицо, ладони девушки были опущены на руки мужчины, обнимавшего её сзади.

«Нет, такого не заметить я точно не мог!» – думал изумлённый Глеб, двигаясь дальше по коридору.

Но на этом сюрпризы не заканчивались. На месте лестницы, ведущей вниз, оказались ступенькина третий этаж и выше (хотя куда "выше", Глеб не понимал – он был уверен: гостиница трёхэтажная). Машинально поднявшись наверх, Глеб окончательно убедился в том, что, оставшись без Морта, попросту заблудился, ибо теперь было совсем не понятно, куда идти дальше.

Он решил остановиться и обдумать обратный маршрут с учётом отсутствующего лестничного пролёта: размышлять здесь было сложно постоянно, но на ходу это не удавалось вовсе.

Глеб опёрся спиной о стену, точнее попытался – внезапно он начал пятиться назад, не найдя опору, и понял, что облокотился не на стену, а на дверь, так не кстати открывшуюся.

От неожиданности Глеб ругнулся – губы беззвучно шевелились, обозначая набор нецензурной брани.

Ему хватило мгновения, чтобы понять: он оказался в той самой комнате.

Дверь начала автоматически закрываться, в то время как Глеб, уже не обращая никакого внимания на бесчисленные причуды этого места, поспешно сбрасывал с себя одежду, готовясь скорее предаться сну. Как только голова коснулась подушки, его буквально выключило.

Но проснулся Глеб не по собственной воле, как в прошлый раз, а от интенсивных толчков в бок – испуганно озираясь, над ним стоял Морт и кивками головы, не прекращая толкать, призывал скорее подниматься с постели. Но быстро сделать это не удавалось: у Глеба начинали закрываться глаза, и сон вновь обволакивал его сознание.

В тот момент, когда Морт уже готов был вовсе спихнуть его на пол, Глеб собрался с силами и кое-как начал сползать с кровати.

Как только он оказался на полу, сонливость, как рукой сняло. На смену ей пришли бодрость и ощутимый заряд внутренней энергии – это напоминало необычайный прилив сил после того, первого, сна, только теперь всё было менее выражено.

Пока Глеб, стоя на четвереньках у кровати, разбирался в своих ощущениях, Морт перебирал его вещи, ощупывая в поисках чего-то каждый карман. Наконец он нашёл необходимое и направился к очумевшему напарнику, который недоумённо смотрел не столько на него, сколько на протянутый ему гаджет – и надо сказать, дней до полной отработки долга там поприбавилось чуть ли не вполовину.

Глеб сразу понял (сон ощутимо сказывался на скорости мыслительных процессов), что, предоставив комнату, гостиница не обязывалась оплачивать свою главную (если не единственную) услугу. Цифры на экране, в который Глеб не заглядывал с момента выдачи ему таймера, ясно давали понять: долг можно отработать, да и уйти в значительный плюс, труда не составит – вот только спать для этого ни в коем случае нельзя, ибо стоимость необычайного тонуса и неимоверного заряда бодрости несоизмеримо больше тех сумм, что можно здесь заработать.

В подтверждение этих догадок Морт, пригласив напарника на кушетку, начал показывать ему очередные, упущенные при первом прочтении пункты договора. А затем при помощи местного способа общения поведал о том, как в поисках оптимального баланса между трудом и сном и в попытках обхитрить эту жуткую систему он и заработал долг, так ужаснувший Глеба в первый день и не дававший ему покоя до того момента, пока компаньон не принёс ему невесть откуда персональный таймер, показывавший лишь семнадцать с небольшим дней.

Уже малость поникший и слегка утомлённый Глеб (теперь он не сомневался, что сон в кредит быстро теряет свой эффект, об оплаченном он судить не мог, но с ним, судя по притоку постояльцев, дела обстояли по-другому) решил задать только сейчас показавшийся ему очевидным вопрос: «Неужели отсюда нельзя сбежать?». Морт посмотрел на него, как на полоумного, и, покрутив пальцем у виска, ответил: «Будешь встречать гостей у двери, попробуй немного высунуть руку за пределы гостиницы, и ты сразу всё поймёшь».

15:09:28:04

Морт в очередной раз пришёл сменить Глеба на посту у монитора и последний, нехотя поднявшись, побрёл в холл, сел на кушетку и стал дожидаться посетителей, погрузившись в ставший уже обыденным полутранс.

Менялись они каждые двенадцать часов. По крайней мере Глебу так казалось: часов в гостинице не было, и о ходе времени можно было судить, только засекая время на экране гаджета, постоянно ведущего обратный отсчёт до момента полной отработки долга. Глеб не любил пользоваться этим устройством, особенно после начисления счёта за тот, второй, сон, благо, своевременно прерванный Мортом – иначе долг бы вырос значительно больше. Был и ещё один способ отследить ход часов: отрывая дверь гостям, посмотреть, какое на улице время суток. Правда, там было почти всегда одинаково сумеречно: в холле Глеб заступал на ночные дежурства, а свет вывески гостиницы выравнивал уличную темноту до постоянной полумглы. Вскоре Глеб привык к безвременью и перестал забивать себе голову размышлениями по этому поводу. Он предельно растворялся в полусне, ожидая появления новых гостей.

Напротив кушетки, которую обыкновенно занимал дежурящий в холле, располагались две лампочки. Левая лампочка была поменьше и загоралась, когда снаружи вновь прибывший посетитель касался кнопки дверного звонка, тем самым уведомляя служащих о своём появлении и желании стать постояльцем гостиницы.

Правая, более крупная, лампочка загоралась по иному алгоритму. Неподалёку от входной двери располагалась небольшая каморка, оборудованная монитором, на который выводилось чёрно-белое изображение с двух камер, расположенных снаружи и позволявших увидеть посетителя, стоявшего на пороге гостиницы. В этой маленькой комнатке дежурил второй служащий. Если слуга замечал, что посетитель явно намерен попасть в гостиницу, но не может найти звонок или, игнорируя его наличие, гордо дожидается пока двери сами перед ним откроются, то он нажимал специальную кнопку, расположенную на стене слева от монитора. Тогда-то и загоралась правая лампочка, уведомляя дежурящего в холе, что пора идти встречать особенно отличившегося постояльца.

Лампочки загорались одинаковым тёмно-желтым светом, резко озаряя обычно тускло освещённый скрытой подсветкой холл, так что нельзя было не заметить появления на пороге гостиницы нового гостя. Посетитель не заставил себя ждать, и Глеб в лучах жёлтого света направился поскорее встречать его.

Лампы гасли, как только служащий касался двери, и она начинала плавно и бесшумно открываться. На этот раз на пороге стоял типичный клиент этой гостиницы – представительный пожилой человек в дорогом костюме. Он гостил здесь не впервой или был хорошо ознакомлен с процедурой "заселения", так как стоял на достаточном расстоянии от двери, сложив руки за спиной и молча ожидая приглашения войти.

Глеб уже хотел по обыкновению зазывающие махнуть рукой, как вдруг вспомнил слова Морта о невозможности побега. Тогда он решил сделать жест так, чтобы рука оказалась за пределами дверного проёма. Гость недоумевающе наблюдал за тем, как слуга, слегка вскинув руку, резко обрушил её вниз и затем уже кивком головы стал зазывать его внутрь.

Переступив порог гостиницы, посетитель уже находился в состоянии транса и неосознанно подписывал услужливо вынесенный из каморки вторым работником договор. Затем дорогого гостя провожали в комнату, которую по неизвестному алгоритму всегда выбирал Морт. Зайдя в комнату, постоялец начинал раздеваться, аккуратно складывая свои вещи на кушетку; в этот момент слуги считали свою работу оконченной и удалялись. Момент, когда постояльцы просыпались, отслеживался по второму монитору в каморке, где высвечивалась схема прохода к комнате, в переплетениях схемы разбирался только Морт, поэтому он и отправлялся на проводы выспавшегося гостя. Если у мониторов дежурил не он, то его всегда можно было вызвать, нажав ещё одну кнопку, включавшую ярко-синюю лампочку над кушеткой.

В этот раз всё шло как обычно, если не учитывать испуганного Глеба, идущего позади остальных и придерживающего свою повисшую плетью правую руку. Он чувствовал её только выше локтя, ровно на том уровне, где она пересекла границу дверного проёма. Глеб совсем не знал, что ему делать, и с нетерпением стал дожидаться пока закончатся проводы постояльца. Но оставшись в одиночестве в коридоре второго этажа (сопровождать гостя он был уже не в состоянии), Глеб непреодолимо захотел спать и почти бессознательно толкнул дверь первой попавшейся комнаты. Как ни странно, она сразу же распахнулась, и Глеб, уже ни о чём не задумываясь, прямо в одежде рухнул на кровать.

В это же мгновение влетевший в комнату Морт резким движением откинул ещё не успевшего провалиться в сон напарника и, подхватив его на руки, стал оттаскивать к кушетке.

Глеб был очень благодарен своему компаньону, вновь предотвратившему увеличение его задолженности, но тем не менее сознание поминутно отключалось и требовало сна. Морт пытался объяснить ему что-то важное, подолгу задерживая ручку на каждой букве. Но Глебу удалось разобрать только «спать», «кушетка», «плохо», и вслед за этим он провалился в, казалось, бесконечное сновидение.

02:05:09:26

Уверенный в том, что проснулся, Глеб открывал глаза и охваченный странным паническим ощущением вставал и шёл к лестнице, расположенной прямо напротив того места, где он спал. Он считал необходимым подняться до конца лестницы, но всякий раз, доходя примерно до середины, вновь просыпался в кровати.

На втором десятке безуспешных подъёмов Глеб начал догадываться, что он во сне, но проснуться ему никак не удавалось и он, ведомый неизвестной силой, раз за разом повторял один и тот же сюжет.

Наконец, в очередной раз открыв глаза, Глеб обнаружил, что лежит на кушетке, тяжело дыша и весь в поту. Он отёр мокрый лоб тыльной стороной ладони и поспешил покинуть комнату, на ходу доставая свой таймер. Ноги гудели, будто вместо сна Глеб прошёл километров двадцать. Взглянув на экран, он облегчённо выдохнул: долг не увеличился и оставалось отработать всего 14 дней 18 часов 6 минут 29 секунд.

Глеб чувствовал себя невероятно измотанным и еле волочился по коридору. Уже почти спустившись в холл, он окончательно решил, что немедленно покинет это место, как только покроет долг. Ни о каких заработках теперь и речи не шло – Глеб просто хотел не погибнуть за эти две недели.

Найдя Морта за мониторами, Глеб приветственно помахал ему правой, восстановившейся после той ужасной ночи рукой, желая показать, что у него всё в порядке; но, увидев печальный взгляд напарника, догадался, что выглядит он очень плачевно. Не вступая с Мортом в диалог (и так было ясно, что он всё понимает, но бессилен помочь), Глеб побрёл на кушетку в холле. Он ещё не успел присесть, когда всё вокруг озарило жёлтым светом. Пришло время встречать нового постояльца.

Открыв дверь, он к своему удивлению обнаружил не источающего лоск и богатство представительного господина, а какого-то потрёпанного молодого человека в обычной, ничем не примечательной одежде с усталым и очень грустным выражением лица. Мгновенно стало ясно, что это не один из тех денежных мешков, готовых отдать половину своего состояния, лишь бы испытать на себе чудодейственный сон в этой гостинице, а обыкновенный бедолага, утомлённый долгой поездкой и попросту ищущий ночлег.

Глеб вспомнил себя ровно в таком же положении и ещё до того, как посетитель успел открыть рот, что есть мочи отрицательно закачал головой, выставив перед собой перекрещенные руки, а затем быстро захлопнул перед ним дверь (никакого хлопка, естественно, не последовало).

Посмотрев на лампочки напротив кушетки – те более не светились, уведомляя, что кто-то терроризирует дверной звонок или покорно ждёт у порога, пока ему откроют – Глеб ощутил невероятное облегчение, убедившись в том, что смог доходчиво объяснить бедолаге: гостиница не сможет принять его в качестве постояльца.

Чувствуя неподдельную радость и даже некую гордость за свой поступок, он уже хотел отправиться обратно на свой пост, но, обернувшись, увидел перекошенное разочарованной гримасой лицо Морта и понял, что, вероятно, поступил неправильно.

Глеб только успел вопросительно поднять брови, а его напарник уже начал копаться в своей заплечной сумки, извлекая из неё какие-то бумаги. Протянутые страницы были приложением к трудовому соглашению, которое Глеб в своё время, очевидно, пропустил.

В тексте был указан размер премии за привлечения нового сотрудника к работе в гостинице – такие цифры даже для этого заведения казались невероятными.

Глеба всего передёрнуло, но он не подал виду и, вынув его из кармана таймер, понуро опустил в него глаза. Увидев это, Морт подошёл и сочувственно похлопал его по плечу, Глеб кивком головы попросил показать напарника, сколько тому осталось.

Ничего не подозревающий Морт, достал таймер, на экране высветилось: «Уважаемый Морт, до полной уплаты долга гостинице "Сон" вам необходимо отработать ещё 2 дня 5 часов 9 минут 26 секунд» – и вдруг он понял, что совершил непоправимую ошибку и быстрым шагом попятился в сторону лестницы, не в силах оторвать взгляд от обезображенного гневом и отчаянием лица Глеба, наконец-таки осознавшего свою участь.

Догнав посреди лестницы виновника своих мучений, разъярённый Глеб схватил его за голову и изо всей силы ударил о стену, угодив прямо в центр низко висевшей массивной рамы.

От гнева и отчаяния Глеб что есть мочи закричал, но, по обыкновению этого места, в помещении не раздалось ни звука. Он, точно обезумев, продолжал вжимать череп Морта в стену, исступлённо оскалив зубы в беззвучном крике.

Внезапно пространство, ограниченное пустой деревянной рамой, в которое с таким ожесточением вдавливали беспомощного слугу, начало покрываться множеством мелких трещин и в следующее мгновение разлетелось вдребезги точно стекло, ни создав при этом ни малейшего шума.

Тело несчастного Морта перевалилось через край образовавшегося проёма и сгинуло в ночной темноте. Ещё не придя в себя от произошедшего, Глеб решил выглянуть в пробитое черепом напарника загадочное окно и высунул голову, ожидая обнаружить там смежную комнату или какое-то другое помещение, где на полу без сознания лежит жертва его безудержного, граничившего с помешательством гнева.

«Ааааааа!!!» – раздался жуткий осипший голос, как только голова измученного Глеба оказалась по ту сторону проёма. Лишь теперь он осознал, что всё это время исступлённо кричал.

Ещё не до конца веря в то, что окно ведёт за пределы гостиницы, Глеб жадно вдыхал прохладный ночной воздух; свет луны освещал его обезображенное бессонницей лицо. Наконец, слегка опомнившись, он уже хотел перемахнуть на улицу, даже не раздумывая о возможных последствиях.

Но этому не суждено было случится: кто-то с бешенной силой прижал его шею к нижнему краю рамы, и измождённый беглец почти сразу же потерял сознание.

00:00:00

Глеб очнулся на водительском сидении своего автомобиля. Двигатель был заглушен и, судя по остывшему салону, довольно давно. Вокруг – темнота, с которой безуспешно боролся лишь слабый лунный свет. Дороги поблизости не разглядеть – наверное, машина изрядно проехала по обочине прежде, чем остановиться где-то в поле. Как именно здесь оказался, Глеб вспомнить не мог, да и не очень-то старался. Его голову заполняла какая-то гулкая тяжесть, было ощущение, что он не спал уже целую вечность, а шея на уровне кадыка назойливо болела. Обнаружив там поперечную ссадину, Глеб незамедлительно выругался вслух, точнее попытался. К своему удивлению он не смог вымолвить ни слова.

Линия жизни

… всё это просто условные вещи.

Красный стоп-кран в руках соседа.

Он прав. Потому что с точки зрения вечности

никто никуда не уехал.

Лёха Никонов

Из трех громоздких двустворчатых дверей функционировала только одна, да и то не полностью. Лишь единственная створка пропускала вновь прибывших внутрь, протяжно лязгая массивными стальными петлями и глухо хлопая при ударе о вторую, извечно недвижимую половину.

К единственному входу со всех сторон грудились разнообразные указатели, давая ясно понять любому: войти можно только здесь и нигде более.

Марк был не из "любых", и перебежки от одной запертой двери к другой и судорожное дерганье за их ручки лишний раз подчёркивали его неповторимую индивидуальность.

Кир молча наблюдал за безуспешными метаниями этого странного человека. И только когда тот окончательно потерял надежду найти вход и в своих отчаянных попытках, того и гляди, норовил зацепиться полой длинного плаща за одну из дверных ручек и упасть, Кир решил окликнуть бедолагу.

– Уважаемый, вот дверь, которую вы, вероятно, ищете, – с этими словами он потянул за массивную металлическую ручку, и раздавшийся протяжный скрип как бы приглашал обоих пройти внутрь.

– О, я.... Спасибо большое, – совсем растерялся Марк. – Вам тоже туда? Меня, кстати, Марком зовут.

Протянув руку, перед Киром стоял приятной наружности молодой человек лет двадцати, не больше. Он искренне улыбался, желая поскорее сгладить неприятные впечатления от произошедшего конфуза. Румянец заливал его пухлые щеки, плавно перебираясь на шею и лоб.

Кир слегка помедлил – на новые знакомства он здесь не рассчитывал, но мгновение спустя уже протягивал руку новому знакомому, натянув попутно максимально дружелюбную улыбку на своё по обыкновению тоскливое лицо.

– Я – Кир, и, да, мне тоже туда, поэтому можем пойти вместе, думаю, так нам будет веселее, – все это он выдал стремительной скороговоркой и, ещё не успев высвободить правую руку из крепкого рукопожатия, левой рукой до упора распахнул тяжёлую входную дверь из чёрной древесины.

Марк, выразив свою благодарность лёгким кивком головы, быстро прошмыгнул вперёд.

Когда вслед за ним последовал Кир, то перед ним предстал небольшой темный тамбур с несколькими гранитными ступенями, на последней из которых уже стоял Марк и, открыв вторую дверь, с нетерпением ждал своего неторопливого попутчика. Кир быстрыми шаги перемахнул через ступеньки и, минув дверной проём, оказался в большом, просторном помещении. И пока он неотрывно смотрел вверх, дивясь высотой застеклённых потолков, наискось пронизываемых солнечными лучами, Марк успел поравняться с ним и теперь усердно поправлял многочисленные декоративные складки своего дорогого плаща песочного цвета, затем одернул воротничок нежно-кремовой рубашки, слегка ослабил темно-бордовый в золотую искру галстук, прогладил пальцами стрелки на терракотовых брюках и уже хотел было подтянуть шнурки на своих изящных темно-коричневых туфлях, когда Кир внезапно окликнул его:

– Глянь, какая красотища! – эхо гулом рикошетило от высоких стен, расписанных репродукциями как известных, так и мало знакомых обывателю картин.

Марк мгновенно бросил так увлекшее его занятие и наскоро окинул взглядом помещение:

– Да, потрясающие картины! Особенно та композиция справа, – восхищался во весь голос Марк. – Расписать стены коллажем из таких громадных репродукций! И кому в голову могла прийти такая авантюра? Посмотри, какие интересные переходы между изображениями, художники явно потрудились на славу. Интересно, сколько в год стоит поддержание такой красоты в надлежащем состоянии?

Примерно с середины оды местной живописи в исполнении Марка, Кир в упор смотрел на него, и с каменным лицом наблюдал за жестами, возгласами и мимикой человека в состоянии эстетического экстаза.

– Я вообще-то потолок имел в виду, – устало произнёс Кир. – Но я рад, что ты оказался ценителем изобразительного искусства, вряд ли местным художествам кто-то пел такие дифирамбы.

– Молодые люди, разрешите пройти, – неожиданно прозвучал голос сзади.

Молодые люди послушно расступились, пропуская представительного усатого господина в изящном костюме-тройке в крупную клетку. Он прошёл мимо, оставив шлейф дорого парфюма, и уверенным шагом, будто бывает здесь каждый день, направился вперед, размахивая на ходу двумя увесистыми кожаными дипломатами коричневого цвета в тон костюму.

Юноши переглянулись и не сговариваясь прыснули приглушённым смехом. Кир подхватил волну веселья и наскоро спародировал походку усатого господина. Тут уж Марк не смог сдержать себя и захохотал во весь голос.

От неловкой ситуации новоиспеченных юмористов спас громкий голос из многочисленных динамиков под потолком.

«Внимание! С пятой платформы, девятый путь, отправляется скорый поезд номер 487 сообщением «Узловая-Конечная». Поезд проследует со следующими остановками: Университет, Завод, ЗАГС, Жилой комплекс "Росинка", Поликлиника 3, Поликлиника 7, Конечная».

– Неплохой маршрут, – став внезапно серьёзным, медленно протянул Марк. – Жаль, только уже не успеть.

– Думаю, будут варианты и получше, – обнадеживающе сказал Кир. – Не привлекают меня эти остановки на больницах. Перед Конечной хотелось бы чего-то поприятнее.

– Рейсы с остановками поприятнее всегда забиты под завязку, – с сожалением произнёс Марк. – Туда не пробиться, билеты надо брать заранее, чуть ли не на второй станции. А на второй станции какие могут быть серьёзные решения? Редко кому удаётся хорошо устроится.

– Ох, и откуда ты, такой оптимист, взялся?

Кир и сам был любителем погрустить и в счастливые финалы старался не верить, но он не спешил раскрывать новому знакомому устройство своего внутреннего мира и решил просто отшутиться.

– Пойдём поближе к кассам, – позвал своего приунывшего знакомого Кир, и бодро зашагал вперед по большому залу. – А то стали на входе, как истуканы, – уже оборачиваясь через плечо, говорил на ходу Кир замешкавшемуся Марку. – Так ненароком можно и персонального поезда до Конечной дождаться, прям как Йенс Привереда.

– Какой ещё Привереда? – заинтересованно спросил Марк и скорее зацокал каблуками, догоняя Кира.

– Ты что, правда, не слышал этой истории? На каком вообще поезде ты через детство проехал? Все ж вокруг знают!

Но вокруг не оказалось никого, кто смог бы поддержать возмущения Кира. Тогда он наконец осознал, что это – самый безлюдный вокзал на его памяти. Всего трое, не считая тех, кто работает на кассе, на такую крупную станцию с рейсами по всем направлениям. На предыдущих двух станциях он отчетливо помнил бесконечно снующие группки пассажиров: как правило, дети с их родителями; реже ребятишки были одни или с более пожилыми родственниками. Большие и маленькие семьи быстро сменяли друг друга на креслах в зале ожидания, а женский голос из динамиков почти бесперебойно объявлял о прибытии и отправлении всё новых и новых поездов. Все эти бурления в необъятном котле жизни тогда мало волновали маленького Кира – активного участия в них он всё ровно не принимал. Билеты были приобретены родителями заранее, и оставалось только дождаться поезда и сесть в нужный вагон.

Но в этот раз всё совсем иначе: вокруг практически никого, билет нужно брать самому, а в путешествие предстоит отправиться в одиночестве. Впервые. От этого внутри было как-то тревожно. И пусто. Так же пусто, как в стенах этого распределителя судеб под номером три.

– Кир, так что за Йенса ты упомянул, расcкажешь?

Голос Марка разом рассёк занавес размышлений, за которым неожиданно даже для самого себя скрылся Кир.

– Конечно, расскажу, – наскоро ответил Кир, – просто до сих пор недоумеваю, как ты мог не слышать эту избитую байку.

На самом деле Кир продолжал недоумевать над здешней пустотой и над тем, как он умудрился не заметить их с Марком совместного шествия по вокзалу. Они уже шли вдоль стальных простеньких кресел, выкрашенных серой краской и соединённых между собой в ряды по двенадцать штук. Обычно подобная вокзальная меблировка являлась неотъемлемым атрибутом зала ожидания, но здесь отдельной комнаты под него выделено не было. Впрочем, учитывая масштабы основного помещения, всякая необходимость в дополнительных залах здесь отпадала.

– Пожалуй, нам стоит присесть, – беззаботно произнёс Кир, невольно поведя рукой налево, в сторону рядов серых кресел. – Билеты у нас не куплены, следовательно, торопиться нам абсолютно некуда.

– Может, сначала хоть расписание маршрутов узнаем? – предложил Марк, уставившись на вереницу пластмассовых будок кассиров и справочных, громоздившихся одна за одной вдоль стены напротив.

– Какое тебе расписание, если ты даже про Привереду не знаешь? – иронично поддел Марка Кир, возбуждая в том уже значительно подугасший интерес к неведомой доселе истории. – Йенсу вон ни какие маршруты погоды не сделали, а изучал он их очень долго.

Так, забросив удочку в реку любопытства своего знакомого, Кир лениво развалился в одном из кресел в крайнем ряду. В свою очередь вся металлическая конструкция отозвалась на посягательство очередного беспардонно усевшегося нахала жалобным протяжным скрипом. Марк обернулся на печальный зов кресел и увидел, как во весь рот зевавший Кир, хлопает по одному из сидений, приглашая его занять место рядом.

С сожалением взглянув, точно прощаясь, на ближайшую кассу, Марк сокрушённо помотал головой и направился к ожидавшему его нерадивому попутчику. Вокзал снова наполнился стуком каблуков о большие, похожие на мраморные, плиты, выстилавшие пол по всему вокзалу.

Прежде, всецело погружённый в свои размышления, Кир не замечал этих резких звуков, издаваемых при ходьбе Марком, но теперь недовольно скривился:

– Они ковры бы что ль постелили! – наиграно возмущался Кир, – с такой акустикой здесь надо вечера органной музыки устраивать, а не пассажиров размещать. Не нравится мне это место.

– Ты про вокзал? – растерянно спросил Марк: внезапная перемена в поведении его попутчика была для него крайне удивительна.

– Нет, я вообще-то про кресло, – ответил Кир, шумно поднимаясь с выбранного места. – Шелохнуться даже нельзя – скрипит будто того гляди развалится.

Кир прошёл вдоль всего ряда и выбрал самое крайнее сиденье у стены, к его разочарованию оказавшееся не менее скрипучим, чем предыдущее.

– Зато полы у них мраморные и стены – хоть картинную галерею открывай! – Кир звонко ударил себя ладонью по лбу и обречённо замотал головой. – И с поездами, небось, также: все старания пустили на линолеум и багажные полки, а сидеть всю дорогу будем на табуретках.

– Ну, во-первых, – примирительно начал Марк, тихонько усаживаясь рядом, – очень сомневаюсь, что эти здоровенные плиты на полу мраморные: непомерно дорого бы вышло, просто дизайн такой. Со стенами – согласен, затраты не рациональные, но признай, вышло потрясающе. – Кир недоумевающе вздёрнул брови и отрицательно закивал головой, нарочно поскрипывая в такт креслом. – А про поезда ты и сам знаешь: они вполне комфортные, не в первый же раз путешествуешь, или я ошибаюсь?

– Да, не в первый, конечно же, третий маршрут предстоит, как и тебе, наверное.

Кир понемногу проникался симпатией к своему неожиданному попутчику и наконец-таки решил поделиться с ним кое-какими серьёзными соображениями и переживаниями:

– Просто, понимаешь, предыдущие два вокзала я помню очень хорошо, и они чётко соответствовали своему назначению: там беспрестанно сновало неисчислимое количество пассажиров, поезда прибывали и отбывали чуть ли ни каждую минуту – во всём ощущался неизгладимый дух движения. Казалось, весь царивший там, на первый взгляд, беспорядок был олицетворением самой жизни. А теперь посмотри вокруг.

Кроме нас и того странного господина с чемоданами, что до сих пор стоит у центральной кассы и никак не может взять себе билет, больше ни одного пассажира на весь вокзал. Кругом только стены, украшенные мертвыми картинами давно умерших авторов, под ногами мертвенно белые мраморные плиты, будто заготовки для будущих надгробий, и нигде, кроме недосягаемо высокого потолка я не вижу здесь жизни.

Меня не покидает чувство, что мы не там, где должны были оказаться. Может, всё пошло не по плану, и мы уже на Конечной?

Кир затих и устало повесил голову, уставившись на свои пыльные поношенные кроссовки.

– Как на Конечной?! – возмутился ошарашенный рассуждениями приятеля Марк, – Быть такого не может. У нас прибытие было на станцию «Узловая-3», верно?

– Верно, – отрешённо ответил Кир.

– А если ты сел на поезд, то до заданного пункта прибытия ты доедешь во чтобы то ни стало. Ты можешь бегать по всему составу, докучать проводникам, высовываться из окон, наплевать на все свои обязанности – поезду это безразлично: ты взял билет, и до пункта назначения тебя довезут, невзирая ни на что. Да, ты подвергнешься штрафным санкциям, изрядно подпортишь своё портфолио, но маршрута это не изменит. Ты уже сделал свой выбор и попросту не можешь не доехать до конца.

– Как важно сделать правильный выбор, – еле слышно, произнёс Кир, заглушая собственный шёпот хлопками ладони по запылёнными штанинам своих джинсов. И, оставив тщетные попытки отряхнуться, уже громче добавил: – А что если твой выбор не имеет решающего значения в том, где ты в конечном счете окажешься?

– Это ещё как? – нахмурил брови Марк. – Я что-то совсем перестал тебя понимать?

– Ну, вот выбрал ты, к примеру, маршрут «Узловая – Инженерная-3» c остановками: Университет, Завод, Инженерное бюро, Инженерная-3. И вот, благополучно миновав университет и преодолев больше половины расстояния от Завода до Инженерного бюро, ты, преисполненный надежд и сил, ожидаешь следующей невероятно значимой для тебя остановки. Но, увы, поезд неожиданно сходит с рельсов. И – о, ужас! – ты вместо выбранной тобой и указанной в билете Инженерной-3 оказываешься непонятно где между двумя станциями. И что здесь решает твой выбор?

Марк беззлобно усмехнулся наивным доводам своего собеседника:

– Мой выбор решает всё, Кир, потому что поезда не сходят с рельсов, такое осталось только в ветхих преданиях. Система работает безукоризненно. К примеру, если ты замешкался и случайно задержался или намеренно остался на одной из промежуточных остановок, а твой поезд поехал дальше – не беда. Ты идёшь в кассу, восстанавливаешь билет и продолжаешь свой путь на ближайшем аналогичном поезде. Новый билет на другой маршрут тебе никто не даст – свой выбор ты уже сделал и выбранный путь должен завершить до конца. А вот перевыпустить старый – всегда пожалуйста.

– Марк, поезд сходит с рельс – кругом одни разрушения и несчётные потери. Твой билет тебе ничем не поможет, – Кир уверенно чеканил слово за словом точно пророк, непоколебимый в своих убеждениях.

– Ну… – протянул Марк, на ходу подыскивая контраргументы, – даже если допустить такую катастрофу, нас бы в скором времени эвакуировали и разместили в ближайших поездах с подходящим маршрутом. И мы бы спокойно продолжили свой путь – вот и всё.

Марк торжествующе развёл руки, ожидая капитуляции собеседника. Но тот лишь поднял свои усталые глаза и тихо процедил сквозь зубы:

– Если будет, кого эвакуировать.

От этих слов Марк совсем опешил, и между собеседниками повисла неловкая тишина. На помощь пришёл женский голос, неожиданно раздавшийся из динамиков:

«Уважаемые пассажиры! Железнодорожная компания «Линия жизни» приглашает всех желающих посетить наши комнаты отдыха, оборудованные душем, туалетом и телевизором. Возможна почасовая оплата. За дополнительной информацией просьба обращаться в справочное бюро вокзала. Спасибо за внимание».

– Да, самое время отдохнуть, – улыбаясь, сказал Кир, расстегивая свою ветровку, раскрашенную черно-бардовыми камуфляжными разводами. – Кстати, увлёкшись нашей полемикой, я чуть не забыл о своём обещании.

– Каком ещё обещании? – встрепенулся Марк; он был рад, что Кир возобновил так неловко сошедший на нет диалог, но в то же время переживал, как бы всё общение вновь не рухнуло под натиском необычных и во многом пугающих идей его странного собеседника.

После прерванного диалога Кир заметно повеселел, было очевидно, что, разделив свои переживания с Марком, он слегка оправился от обуревавших его сомнений. Но высказаться до конца ему так и не удалось, весомая часть крамольных мыслей всё ещё стремилась на свободу и продолжала требовать к себе внимания, тем самым отбрасывая тень на мнимое облегчение. Поэтому, дабы не упускать единственного приемлемого собеседника на этом безлюдном вокзале, Кир стал заходить на второй круг столь важной для него беседы.

Он скинул с плеч куртку и, повращав плечами, точно разминаясь перед боем, с улыбкой сказал:

– Я, конечно, невесть какой рассказчик, и моё повествование может показаться отчасти сумбурным, но, раз уж обещал, постараюсь изложить тебе историю о Йенсе Привереде предельно понятно.

Проговорив это скороговоркой, будто стесняясь вынужденного вступления, Кир более размеренно добавил:

– Йенс тоже верил в безграничную силу выбора и к принятию решения подходил крайне серьёзно, даже слишком; так что тебе эта история должна быть особенно интересна.

Для начала стоит сказать, что забавное прозвище "Привереда" Йенс получил уже будучи одним из персонажей поучительных историй для детей, чтобы он представлялся ребятишкам капризным, разбалованным простаком – ярким примером того, каким быть ненужно. Но так было не всегда. Изначально в историях про Йенса, ему по большей части сопереживали, именуя то Бедным, то Несчастным, кое-где встречается даже Заблудший. Последнее я считаю наиболее удачным, уж оно-то не оставляет никаких сомнений в том, что виной всему случившемуся с Йенсом была далеко не привередливость, как утверждают нынче байки для малышей.

Марк, ещё не до конца отошедший от прошлого диалога, теперь совсем растерялся и решил молча, не задавая никаких вопросов, дослушать эту странную историю, смысл которой ему пока не удавалось уловить, несмотря на загадочные намёки рассказчика. Он даже не понимал, взаправду ли Кир решил открыть ему истинный смысл популярной среди детей легенды или просто насмехается над ним. Единственное, что вселяло в Марка уверенность в искренность собеседника – это полный живой энергии взгляд Кира: казалось, тот во что бы то ни стало стремился донести свои мысли и поделиться обременявшим его знанием.

***

Йенс был обычным пареньком ненамного старше нас, вполне способным, хотя отчасти и ленивым – мало что отличало его от рядового пассажира на станции «Медицинская-1».

Достаточно долгий и нудный путь медицинского образования изрядно измотал его, не раз хотелось ему покинуть гнетущий поезд и радикально сменить маршрут, не повторяя прошлых ошибок. Но Йенс сделал свой выбор – «Узловая – Медицинская-1», и сколько бы он ни роптал и ни раскаивался в своём решении, остановить несущийся вперёд состав ему было не под силу, оставалось лишь смириться и доехать до следующий станции.

Но вот он прибыл на вокзал, одинокий и окончательно запутавшийся в себе, без мечты и каких-либо целей, с багажом, полным тоски и разочарований. Куда ему было ехать? Он и сам теперь не знал. Лишь еле тлевшая лучина надежды вела этого усталого путника к кассам, твердя, что и такому отчаявшемуся страннику найдётся свой маршрут.

Ему радушно предложили множество поездов. Йенс хоть и был отчасти ленив, но в исполнительности не уступал своим трудолюбивых попутчикам, он умело использовал врожденные таланты и делал всё на совесть – совокупность этих качеств в конечном счёте позволила ему собрать отличные рекомендации, изумившие даже опытного кассира. Йенс получил возможность выбора из множества маршрутов на своё усмотрение. Но, прослушав по несколько раз пути следования всех доступных ему поездов, он под неодобрительный ропот утомлённых в очереди пассажиров лишь громко вздохнул и, горько повесив голову, отправился безбилетным в зал ожидания. Такое на вокзале случалось нечасто, но система продолжила свою работу, невзирая на отколовшийся элемент. Йенс надолго погрузился в размышления, разбираясь в себе. Сотни поездов проходили мимо несчастного путника, а он всё пытался понять, смотря слезящимися глазами на проносившиеся мимо составы, что же с ним не так и почему он не видит для себя дальнейшего пути?

Много раз Йенс, снова обретая надежду, возвращался к кассам, но, внимательно слушая названия остановок на очередном направлении, он будто упирался в неприступную стену, преграждавшую ему все дороги.

Кассиры начали искоса погладывать на этого странного пассажира и уже нехотя отвечали на его расспросы.

Но Йенс всё меньше нуждался в их ответах, он приходил в зал ожидания и по памяти записывал только что услышанные маршруты. Составляя список доступных направлений, он с ужасом для себя осознал, чего ему на самом деле хотелось. Ещё с момента отбытия со станции «Узловая» Йенс жаждал лишь одного – вернуться назад. Туда, где бремя принятых прежде решений не ограничивало выбора дальнейшего пути. Или ещё раньше, в давно минувшее детство, где выбор принимали за тебя и это лишало всякого груза ответственности.

Но беззаботная пора прошла. Теперь Йенс отчуждённо сидел посреди зала ожидания, не в силах взвалить на плечи груз принятых решений и двинуться дальше. Он не видел себя пассажиром ни на одном из выписанных маршрутов, которые грудились перед его потускневшими глазами скопищами бессмысленной вязи на пожелтевших тетрадных листах. Его единственное желание – вернуться обратно – раз за разом разбивалось о нерушимую догму, знакомую любому пассажиру, в независимости от того придаёт он ей какое-либо особое значение или всячески избегает любой мысли о ней.

Дороги назад нет.

Поезда идут в одном направлении, и с этим ничего не поделаешь.

Йенс не стал делать выбор в пользу какого бы то ни было из доступных ему поездов. Заносчивость и капризы здесь ни при чём. Просто он не видел смысла двигаться вперёд по ненавистным ему направлениям, раз за разом сокращая количество возможных маршрутов и всё ближе подбираясь к финалу любого путешествия – станции «Конечная». Оставшись на станции «Медицинская-1», Йенс решил посвятить себя изучению железнодорожных путей и системы вокзалов в попытках найти какую-нибудь хитрую лазейку, открывшую бы ему путь в начало.

Так он занялся долгим и кропотливым составлением списков существующих маршрутов.

Общеизвестно, что до сих пор не существует никакого доступного пассажирам реестра поездов: каждый, подходя к кассе, получает персональный набор маршрутов, исходя из его предшествующих решений и достижений, условно называемых портфолио. Ты не можешь узнать обо всех проходящих через конкретную станцию поездах; это тебе, в принципе, и не нужно: ты просто следуешь поставленной цели или наобум выбираешь из предложенного на пути к неизменной Конечной.

Йенс же вознамерился разрушить этот уклад, очевидно скрывающий что-то настолько важное, что рядовых пассажиров в это предпочитают не посвящать.

Он начал расспрашивать на вокзале каждого, под разным предлогом выведывая у них детали их портфолио и предложенные им маршруты. Но вскоре это утратило какую-либо ценность, так как большинство направлений ему было известно из личного опыта.

Поэтому на следующем этапе Йенс уже расспрашивал у встречных пассажиров не про них самих, а про их ближайших родственников и знакомых, стараясь получить наиболее достоверные данные.

О других зачастую говорили охотнее, чем о себе, к тому же гораздо реже врали и утаивали, что подтверждалось многократными совпадениями портфолио и доступных маршрутов у разных людей.

Записи Йенса пополнялись и пополнялись новыми данными, а он всё никак не находил того, что следовало бы скрывать от обычного пассажира. Ему начало казаться, что всё устроено лишь с целью уберечь нерадивых путешественников от зависти к более успешным и выдающимся попутчикам, дабы те не отчаивались и преспокойно продолжали следовать своими менее значимыми, преимущественно простенькими маршрутами. Но пока записи продолжали множиться, хоть и не так интенсивно, как в начале осуществления замысла, Йенс не спешил опускать руки и продолжал усердно трудиться.

Однако вскоре новые данные практически сошли на нет, и Йенс погрузился в более тщательный анализ уже имеющихся, в то время как рутинные расспросы начали вести его последователи – в большинстве своём такие же разочаровавшиеся и заблудшие, как некогда он сам, да те немногие, что, прознав о некоем загадочном Йенсе, специально приезжали к нему, фанатично веря в существование зловещей тайны, лежащей в основе устройства всей железнодорожной системы. Именно фанатикам, почитавшим Йенса, как предтечу грядущих перемен и слома системы, мы обязаны записями о его деятельности на станции «Медицинская-1» и в особенности описанием его отъезда после долгожданного открытия.

С головой уйдя в изучение накопленных данных о вокзалах и всевозможных направлениях, Йенс столкнулся с тем, что структурировать имеющиеся сведения на бумаге оказалось практически непосильной задачей, и тогда он со своими наиболее приближёнными последователями разработал другой способ выстраивания маршрутов. Они принялись чертить схемы от начала пути, сведения о котором были в дефиците, и до Конечной, о которой было известно только то, что она определённо должна существовать и к ней так или иначе ведут все известные им пути.

К тому моменту, когда построение общей схемы было в самом разгаре, число сопричастных делу Йенса стремилось к трём десяткам и они прочно обосновались в малом зале ожидания, полностью вытеснив оттуда обычных пассажиров, дожидавшихся прибытия своего поезда. Администрация станции «Медицинская-1» никак не реагировала на такую своеобразную оккупацию целого зала, возможно, это даже было им на руку, ибо Йенс и его загадочная схема маршрутов стали своего рода местной достопримечательностью, привлекавшей всё больше и больше новых пассажиров. Даже те, кому медицинское направление было чуждо, выбирали именно его только ради того, чтобы встретить Йенса и тем самым, как они считали, прикоснуться к некоему грядущему откровению, а если повезёт, то и вовсе стать свидетелями легендарного открытия, способного перевернуть всё известное ранее.

Самого Йенса такие прихожане мало волновали и представляли интерес лишь в том случае, если могли сообщить какую-то новую информацию касательно маршрутов и вокзалов, хотя и это не гарантировало им личной встречи. Для работы с рядовыми посетителями были выделены специальные помощники, те собирали у всех желающих информацию о известных им направлениях и проводили своего рода экскурсии вокруг кипевшей в центре малого зала работы. Там Йенс со своими ближайшими помощниками прямо на полу пытался начертить подлинную схему железнодорожных путей, чтобы увидеть всю систему разом и постичь столь тщательно скрытое от посторонних глаз.

Множество вариантов перебрали Йенс и его подмастерья, но неизменно сталкивались с двумя неразрешимыми проблемами, настолько запутывающими маршруты, что схема утрачивала всякую наглядность.

Проблемы возникали на двух наименее изученных участках любого маршрута – в его начале и конце.

Прежде всего,никак не удавалось понять едино ли начало всех направлений. Дабы не увязнуть надолго в разногласиях, построили две альтернативные схемы с одной и несколькими изначальными точками. Первая схема выходила более громоздкой и вынуждала повторно возвращать многие маршруты к единому началу, что выглядело крайне нерационально с точки зрения проектировки. Вторая же, напротив, значительно облегчала построение многих направлений, и была более простой в использовании, поэтому условились использовать именно её, тем не менее не забывая о том, что их допущение может быть ложно.

Но, добившись мнимого разрешения первой проблемы, вскоре Йенс столкнулся со второй, более тяжёлой, практически загнавшей всех в тупик.

Логично было предполагать, что при наличии нескольких стартовых станций имеется и несколько конечных точек. Однако достоверно известно, что станция «Конечная» на всех маршрутах не имеет числовых обозначений, следовательно, она одна для всех. Так стала очевидной необходимость сводить все маршруты к единственной конечной точке.

Но как ни пытался Йенс расположить Конечную относительно центра малого зала, от которого радиально расходились все маршруты ещё с момента построения схемы с единым началом, ему не удавалось добиться соизмеримого расстояния той или иной части направлений до последней остановки. Также оставалось неясным, как огромное количество поездов возвращается из удалённой конечной станции обратно к началу пути.

Йенс не нашёл иного решения, кроме как поместить Конечную в центр схемы, замкнув на ней дугами все маршруты.

Следующим шагом стало возвращение концепции единого начала, которое также заняло центральное положение наряду с Конечной, дабы объяснить механизм возвращение поездов обратно на исходное направление.

Из обновленной схемы выходило жуткое и на первый взгляд нелепое заключение: все известные пути начинаются и заканчиваются на одной и той же станции. Йенс почувствовал, что как никогда близок к разгадке устройства этой коварной системы, и изменил схему ещё радикальнее, сместив все известные станции в её центр.

Наконец, последняя линия была завершена, и толпа смогла увидеть результат столь долгой и кропотливой работы.

На полу в самом центре малого зала был выведен большой круг, поделённый на множество секторов-остановок, каждый из которых был обозначен названием определённой станции. От них отходило немыслимое количество линий-маршрутов: начинаясь в одном секторе, они, описав разнообразные кривые вокруг центра схемы, замыкались в другом; по ходу линий тянулись названия всех известных маршрутов. Всё было сделано просто и с максимально возможной точностью, но большинство из толпившихся вокруг не видело в схеме ничего кроме каллиграфо-геометрической абстракции.

Йенс взглянул в глаза своих ближайших помощников: уж они-то, полностью проникшиеся его идеей и проделавшие с ним большую часть работы, должны были постигнуть очевидную суть созданной схемы.

Но они смотрели на пересечения линий и надписей непонимающими глазами и были также далеки от постижения “истины”, как и только что вошедшие в малый зал любопытные зеваки.

Йенс рассчитывал на то, что любой пассажир, увидев его схему, поймёт всю бессмысленность выбора между маршрутами и тем самым будет лишён всех тягот принятия единственно верного решения. Но, увы, его расчёты провалились. Некоторые из присутствующих стали вновь возвращаться к кассам, желая поскорее взять билет и отправиться в путь, подальше от странных чертежей Йенса.

Тогда Йенс решил обратиться к своим последователям и ко всем находившимся в тот момент в малом зале. Он встал в центре своей схемы и, окружённый публикой, начал говорить:

– Уважаемые дамы и господа, долгая и крайне тяжёлая работа, свидетелями которой было большинство из вас, наконец-то завершилась. Теперь каждый, взглянув на созданную нами схему, может понять, насколько глубоко он прежде заблуждался!

Йенс окинул взглядом всех присутствующих – те по-прежнему смотрели и не видели. Тогда он продолжал:

– Видите этот испещрённый названиями станций круг, в центре которого я стою? Так вот, мы все в нём, – Йенс указал на один из небольших секторов, обозначенный надписью «Медицинская-1», – сейчас и каждый, раз, когда прибываем на очередной вокзал, – он последовательно перевёл указательный палец на другие сектора. – Все вокзалы есть части одной единой станции, вокруг которой по размашистым дугам разнообразных маршрутов мы прокладываем свой путь от начала и до конца.

Я хочу, чтобы вы поняли: Конечная не где-то там вдали, за чередой несчётного множества вокзалов. Нет. Она тоже здесь. Просто ещё одна комната в этом большом здании. Возможно, прямо сейчас за одной из этих стен очередной поезд высаживает пассажиров на их последний перрон.

Некоторые из толпы обречённо вздохнули, в глазах большинства непонимание сменилось страхом.

– Все стремятся заполучить билет получше, – продолжал декламировать разгорячившийся Йенс, – в надежде уехать подальше и в новом месте попытаться обрести постоянно ускользающее счастье.

Но в этом нет ни капли здравого смысла. Как и нет никаких других станций, кроме той, вечными пассажирами которой мы являемся.

Заполучив заветный билет, вы надеетесь, что прибудете в совершенно иное место, с другим устройством и правилами, дающими новые возможности и хотя бы толику неуловимого счастья. Увы, на деле вас привозят в одну из комнат-вокзалов на всё той же пресловутой станции.

Да, новый интерьер и слегка изменённая планировка, кассиры, улыбающиеся чуть шире прежних, поначалу воодушевляют вас, заставляют наивно поверить в долгожданные перемены. Но вскоре весь ворох показных преобразований, призванных скрывать от посторонних незыблемую сущность здешней системы, утрачивает свой шарм, и вы понимайте, что и это место, подобно предыдущим не оправдало ни одного из ваших ожиданий.

Безутешно жалея о том, что приехали сюда, вы, терзаясь сомнениями, вынуждены вновь искать подходящий билет, пытаясь хоть на этот раз не оплошать с выбором рейса.

И так пока ваш очередной маршрут не будет проложен до Конечной.

Теперь вокруг Йенса были сплошь несчастные лица лишённых всяких надежд слушателей: большинство из них смиренно предались глубокому отчаянию, утратив интерес ко всему происходящему, они с головой погрузились в собственную печаль; другие же, напротив, продолжали внимать каждому слову своего наставника, наивно веря, что в финале речи он дарует им новые цели и смыслы взамен прежних, обесцененных и отвергнутых.

Но для самого Йенса не существовало иных устремлений, кроме постижения устройства путей и вокзалов, в отчаянной попытке ответить на вопрос “Зачем мы здесь?”. Посвятив всего себя этим поискам, он был уже не в силах понять чувств окружающих. Ровняя идеалы других на собственные, Йенс считал, что толпе необходимо лишь добытое им откровение, и потому теперь он искренне желал поделиться с другими ищущими столь долгожданным открытием, совсем не задумываясь о том, что сеет своими словами только боль отчаяния.

– Так ответьте же мне, – с надрывом в голосе вопрошал толпу Йенс, – Какая разница, каким именно маршрутом вы будете колесить вокруг одной и той же станции? Зачем постоянно терзать себя выбором, который в конечном счёте ничего не решает?

Всю дорогу вы пытаетесь куда-то убежать, но это подобно беготне маленьких детей по вагонам одного длинного состава. Вы меняете внешнюю обстановку, воображая, будто оказались в новом поезде, но на деле он всё тот же и продолжает мчаться в прежнем направлении.

Поймите, наконец, что, как бы тщательно вы ни выбирали очередной маршрут, сколько бы сил ни тратили, добиваясь желанных билетов на самые роскошные поезда, уехать отсюда никому из нас не дано.

Так зачем к чему-то стремиться и пытаться чего-либо достичь, если покинуть это место невозможно?

Путь каждого закончится в одной и той же комнате, скрытой внутри этой огромной станции. Любое путешествие здесь бесплодно, ибо не даёт возможности открыть для себя нечто новое, а лишь заставляет подольше скитаться по апартаментам этого неуютного здания, заставляя забывать единственную здешнюю истину: уехать отсюда нельзя.

Окончив свою речь, Йенс почувствовал себя совсем измотанным и захотел поскорее присесть, дабы отдохнуть и немного собраться с мыслями. Но десятки несчастных лиц, смотревшие на него со всех сторон, ужаснули его настолько, что он остался стоять посреди зала, точно отлитый из бронзы.

Только тогда Йенс увидел, сколько горя и печали породили его речи. Он был поражен тем, как благая, по его разумению, задумка обратилась для всех вокруг сущим кошмаром. Йенс полагал, что сможет облегчить участь пассажиров, поможет им стать независимыми и рассудительными, научит не жалеть о содеянном, но, как оказалось, он попросту сломал их, растолковав запретное знание и тем самым лишив всяких целей и надежд.

Малый зал погрузился в тихое отчаяние.

А затем явились два господина в тёмных костюмах, чьи лица скрывала тень от глубоких капюшонов их, как смоль, чёрных плащей.

Они неслышно ступали каблуками своих кожаных сапог угольного цвета, проходя в центр малого зала через коридор, образованный расступившимися в немом повиновении пассажирами.

Йенс растерянно смотрел на подошедших к нему: они не походили на обычных путников и, очевидно, пришли не для того, чтобы слушать его проповеди – в каждом их движении ощущалась какая-то необъяснимая решимость и неотвратимость, словно эти двое были исполнителями приговоров неведомого фатума.

Тишина и неизвестность с каждым мгновение всё больше нагнетали воцарившееся в зале напряжение. Тогда Йенс решил прервать тяжёлое молчание и вступить в диалог с остановившимися всего в паре шагов от него безмолвными гостями. Но один из них, точно почувствовав готовность к общению, перехватил инициативу и, медленно произнося каждое слово, заговорил уверенным монотонным голосом:

– Уважаемый Йенс, мы явились сюда, чтобы сопроводить вас к персональному экспрессу до Конечной. Просим оставить все ваши дела и следовать за нами.

Все присутствующие в малом зале разом опешили, и Йенс не стал исключением. Он целиком был охвачен неведомым ему доселе неподдельным ужасом, который не поддавался никакому рациональному объяснению. Страх сковывал его своими крепкими путами, не давая опомниться и сориентироваться в происходящем. Йенс почувствовал себя беспомощным и, несмотря на окружавшую их толпу, чрезвычайно одиноким. Переживания и устремления разом погасли для него. Внутри остался лишь первородный страх, вынуждавший скорее шагнуть на встречу неизбежному.

И вот, когда Йенс был практически сломлен и уже готов был последовать за явившимися к нему проводниками, его захлестнула обжигающая волна гнева за своё малодушное отчаяние.

Он собрал остатки сил и гордости и, смотря в тёмную пустоту, отороченную краями капюшона, тихо и неуверенно произнёс:

– Прошу меня извинить, но я намерен отклонить ваше предложение. В этой поездке, как и в абсолютно любой другой, нет никакого смысла.

Никакой ответной реакции на его слова не последовало. Надёжно укутанные в свои черные плащи, они продолжали стоять в ожидании, когда их требование будет выполнено. Такое неуважение взбесило Йенса настолько, что от былого страха и трепета перед незнакомцами не осталось и следа. Его всецело охватила безудержная агрессия, и, стремясь прервать своё смиренное молчание, Йенс вновь заговорил, сдерживая обуревавшее его негодование:

– Зачем лишний раз колесить кругами, если Конечная ровно в том же месте, где мы сейчас с вами находимся? Возможно, она прямо за этой стеной или через пару тройку подобных комнат-вокзалов, на которые поделена вся станция. Не кажется ли вам, что гораздо проще дойти туда пешком?

Таинственная пара словно не замечала вызывающих вопросов Йенса и продолжала молча стоять напротив, игнорируя любые провокации. Казалось, они уже не впервой сталкивались с гневными выпадами вверенных им пассажиров и давно научились с достойным спокойствием сносить любую агрессию, дожидаясь пока на смену бессмысленному негодованию к их подопечным придёт смирение и верное понимание происходящего.

Тогда Йенс решил продемонстрировать присланным за ним конвоирам, с кем они на самом деле связались и насколько глубоко ему удалось постичь устройство железнодорожных путей. Он уже не пытался избегать тех наиболее неприятных следствий из своей теории, что могли шокировать несведущую публику и препятствовать постижению добытого им знания. Теперь он говорил без всяких прикрас, не сдерживая себя в выражениях, ровно так, как ему действительно представлялось устройство всей системы.

– Не пытайтесь меня обмануть, – бесстрашно заявил Йенс, – теперь я знаю, что эта станция – наша темница и все мы в ней заложники, а эти пресловутые поездки – лишь уловка, чтобы наивные пассажиры не заметили своего заточения и, стремясь уехать в лучшее место, покорно переходили из камеры в камеру, дабы уступать места всё новым и новым толпам обречённых; и так пока нас не спишут за ненадобностью на злосчастной Конечной.

Так для чего вы предлагаете мне куда-то ехать, если можно всего-навсего открыть пару дверей и провести меня в другую часть станции?

Я понял устройство этого места и теперь никому не удастся меня одурачить.

Чеканя каждое слово, Йенс сверлил глазами сокрытые капюшонами лица своих конвоиров в надежде, что те дрогнут под давлением его обличающих речей. Но, когда он закончил говорить, ему показалось, будто сквозь плотную ткань, отбрасывающую непроницаемую тень, вдруг проступила снисходительная улыбка. Это разом обезоружило Йенса – весь его гнев и желание сопротивляться словно потонули в чёрной бездне двух недвижимо стоящих перед ним силуэтов. Он вновь почувствовал себя слабым и беспомощным.

И тогда они наконец заговорили:

– Ничего ты не понял заблудший, бедный Йенс, – в унисон изрекали конвоиры. – Любая поездка исполнена смыслом, ибо он в самом движении. А Конечная далеко не здесь, хоть и всегда рядом. Всё гораздо сложнее твоих схем. Но совсем скоро ты сможешь постигнуть истину. Следуй за нами, здесь тебе находится более ни к чему.

И Йенс послушно двинулся с места, с трудом переставляя отяжелевшие ноги. Долгие труды мгновенно обернулись прахом, и больше ничего не заполняло той пустоты, что он некогда обнаружил в себе, прибыв на Медицинскую-1. Сраженный услышанным, Йенс больше не сопротивлялся, он уходил прочь от затмивших ему свет неведомой истины заблуждений и лишь вполголоса бессвязно повторял в темные спины удаляющихся конвойных:

– Зачем мы вообще появляемся? Для чего начинаем этот путь? Чтобы вот так запросто его закончить? Зачем мы здесь…?

Точно сжалившись, один из конвойных слегка обернулся и промолвил в сторону плетущегося сзади бедолаги:

– Не терзай себя столь сложными вопросами, Йенс, ибо ты ещё не готов услышать ответов. Если бы истина отрылась перед тобой прямо сейчас, ты всё равно бы не смог ничего понять, ведь путь твой ещё не закончен.

Йенс смолк и, понуро свесив голову, зашагал быстрее. Трое вышли из стен малого зала в полной тишине, и никто не осмелился проследить, куда они двинулись после.

***

– На этом заканчивается история Йенса, дерзнувшего постичь суть…

Внезапно под потолком прогремело:

«Уважаемые пассажиры! Со второй платформы, четвертый путь, производится посадка на поезд номер 641 «Узловая – Медицинская-1», нумерация вагонов с головы состава».

– Всю концовку мне запороли своими объявлениями, – наигранно произнёс Кир, – оставалось-то пару слов сказать.

Марк продолжал смотреть на него, словно повествование не прерывалось. Тяжёлый взгляд погруженного в размышления приятеля заставил Кира поёжится. Тогда он решил прервать, пока не поздно, мыслительный поток Марка, ибо тот угрожал надолго унести его единственного собеседника в безбрежный океан нескончаемых раздумий.

– Кстати, Марк, пока мы не выбрали маршрут, у нас есть уникальный шанс повторить путь Йенса, – шутливым тоном начал Кир. – Как раз и поезд до «Медицинской-1» подоспел. Ну, что, вперёд? Мы ещё успеем взять билеты.

Марк лишь удивлённо поднял брови, явно не разделяя весёлого настроя собеседника, и уставившись на одну из настенных росписей, продолжил обдумывать историю о Заблудшем Йенсе.

Киру ничего не оставалось, как откинуться на спинку кресла и смиренно ожидать, пока его приятель закончит свои обстоятельные размышления и заговорит первым. Он демонстративно вздохнул и уже начал подготавливать ответы на потенциальные вопросы Марка о сюжетных неувязках, изначальных изъянах в схеме Йенса, неоднозначных выводах, сделанных им, и тому подобных спорных моментах. Но вместо этого услышал неожиданное:

– Кир, если всем известен детский вариант этой легенды, то откуда ты узнал эту удивительную альтернативную версию?

Кир даже растерялся от неочевидности вопроса.

– Видишь ли, моя мать по образованию историк и специализируется на изучении современного фольклора. Так вышло, что восстановление исходной версии легенды о Йенсе было частью её дипломной работы. Я был совсем маленьким, когда мама брала меня с собой в архив, где она изучала сохранившиеся записи о Йенсе, включая редкие упоминания о нём, его приближённых и немногих последователей. Эти тексты стали для меня сродни детским книжкам. Из них в последствии и была по крупицам восстановлена история, которую я тебе поведал. Конечно, уже будучи подростком я перечитывал этот, особенно любимый мною, труд моей матери, поэтому достаточно хорошо его запомнил. Хотя в некоторых местах я, наверное, приукрашивал и слегка перебарщивал с отсебятиной, но основную суть постарался передать без лирических отступлений, максимально близко к тексту, что называется.

На последних словах Кир немного засмущался и стыдливо отвёл глаза.

– Мама – историк, – задумчиво протянул Марк, – потрясающе! Современный фольклор – это же так увлекательно. И ты в этом всём с самого детства. Теперь понятно, откуда ты такой загадочно-интересный!

– Ты, наверное, хотел сказать невыносимо занудный, – флегматично заметил Кир, недоверчиво посмотрев на своего расплывающегося в улыбке приятеля.

– Нет, я говорил совершенно искренне, – поспешил заверить Марк. – Вообще я даже завидую, что тебе удалось столько всего перенять от матери. Так и представляю себе, как в перерывах между работой молодая мама беседует со своим малышом, только начинающим делать первые осмысленные шаги.

– А ведь мне этого так не хватало, – с горечью добавил Марк. – Мои родители были совсем не такими…

Повисла недолгая пауза, пока двое вскользь просматривали самые дорогие воспоминания из детства.

– Да, моя мать постаралась на славу, – с благодарностью в голосе произнёс Кир, – осталось понять, что теперь делать со всем этим багажом…

«Уважаемые пассажиры! Поезд номер 641 «Узловая – Медицинская-1» отправляется со второй платформы. Просьба провожающим покинуть вагоны, а пассажирам занять свои места. Желаем вам приятной поездки».

– Теперь и медицинский рейс от нас удрал, – радостно объявил Кир. – Но, думаю, это даже к лучшему: следующий поезд в этом направлении поедет не скоро, и нам его дожидаться не с руки – мы и так тут изрядно задержались – так что можно смело вычёркивать медицинское образование из списка потенциальных маршрутов.

Кир неожиданно разулыбался и, вскочив с кресла точно непоседливый ребёнок, объявил:

– Пришла пора сделать важнейший выбор, друг мой, ты готов? – и, не дожидаясь ответа, Кир широким уверенным шагом пошёл вдоль пустых касс в поисках кассира.

– Знаешь, после твоих воодушевляющих историй, мне кажется, я уже ни к чему не готов, – ответил Марк, как только нагнал своего приятеля.

Они до конца прошли вереницу касс и, убедившись, что все окошки кроме того, что занимал пассажир с двумя чемоданами, абсолютно пусты, вернулись обратно.

– Ой, да брось! – подбадривал Кир. – Наше единственное препятствие на пути к светлому или не очень будущему только этот мужчина, оккупировавший единственную рабочую кассу почти с момента нашего появления здесь.

– И правда, тот самый, – удивился Марк, разглядывая мужчину в коричневом костюме-тройке, – я-то думал, он уже давно уехал.

Они медленно приближались к пассажиру с недовольным усатым лицом и Кир, дабы не огорчать его ещё больше перешёл на шёпот.

– Ага, как же, уехал, – с видом опытного стратега зашептал Кир. – Пока мы с тобой общались, он тут стоял и что-то бойко выяснял. Я всё ждал, пока он хотя бы от кассы отойдёт, чтоб очередь не создавать, но похоже завершить наконец-таки выбор маршрута не входит в его ближайшие планы.

Приятели подошли почти вплотную к начинающему багроветь от недовольства мужчине. Только теперь он обратил на них внимания и окинул недобрым оценивающим взглядом, подвигая плотнее к стенке кассы свои туго набитые коричневые чемоданы.

В этот момент за стеклом кассы появилась вторая девушка. Потеснив свою напарницу, она на ходу поправляла волосы и улыбку, словно готовясь предстать на светском рауте. Вся её приятная наружность выражала искреннюю доброжелательность, но очаровать разгневанного ожиданием пассажира, ей, увы, не удалось.

– Ну, наконец-то, – громко заговорил грозный усач, – сколько вас можно ждать? Такое ощущение, что я не кассира поопытнее попросил позвать, а какого-нибудь начальника станции.

– Прошу прощения, – оправдывалась, огорчённая неэффективностью женских чар, кассирша, – пришла, как только освободилась.

Усы разгорячённого пассажира поднимались и опускались в такт недовольному сопению – немому свидетельству того, что пора бы поскорее перейти к делу. Опытная сотрудница этот знак довольно быстро распознала и уже без всякого кокетства приступила к работе.

– Ваше полное имя?

– Тито Кальк, – сбавив злобу в голосе, ответил пассажир. – Ваша напарница уже дважды меня спрашивала, вы записывали б что ли.

Кассирша ловко забегала пальцами по клавишам и, не обращая внимания на замечания Калька, продолжила задавать вопросы:

– Какие проблемы у вас возникли с выбором маршрута?

– Видите ли, дорогуша, у меня при себе два чемодана денег, – с этими словами Тито демонстративно поднял свой багаж перед лицом кассирши, – и я хотел бы воспользоваться ими на этой станции. Так сказать, оплатить дорогу в светлое будущее. Но ваша коллега, – Кальк кивком указал на женщину, застенчиво сидящую в углу тесной пластмассовой комнатушки, – упорно твердит мне, что никакие финансовые вложения на данный момент не могут расширить перечня доступных мне маршрутов. Хотя я достоверно знаю, что…

– Прошу прощения, что прерываю, – быстро заговорила старшая кассирша, – но сейчас услуга денежных вкладов для вас не доступна.

– Вы издеваетесь надо мной! – взорвался Тито. – Это же общедоступная услуга! Так почему именно мне в ней отказано? Вы хоть представляете, сколько сил отнял у меня сбор этих средств?!

– Успокойтесь, пожалуйста, – примирительно заговорила кассирша, – криками вашему делу не поможешь. Причина отказа, к сожалению, не указана, но я сейчас отправлю запрос в Управление и постараюсь всё выяснить, правда, вам придётся некоторые время подождать.

– О, подождать – в этом я уже поднаторел, – Тито оправил усы и, скрестив руки на груди, принялся ждать дальнейшего развития событий.

– Спасибо за понимание.

С этими словами она принялась озабоченно перебирать какие-то бумаги, но внезапно остановилась, точно вспомнив о невыключенном утюге, и бросила через плечо кассирше, которая совсем сникла, сидя в углу без дела:

– Тала, открой третью кассу, я здесь, похоже, надолго, – а затем, обращаясь уже к Марку с Киром добавила. – Молодые люди, пройдите, пожалуйста, на третью кассу.

Кир пожал плечами и, кивком увлекая за собой Марка, поплёлся к другой кассе. Их провожал очередной вопрос доброжелательной кассирши:

– Назовите ещё раз своё полное имя.

И сотрясающий хлипкие стенки кассы ответ вновь взбешённого Тито:

– ТИТО КАЛЬК!

– Очень странный мужчина… И где он столько денег смог раздобыть? И что это за услуга такая странная, ты когда-нибудь раньше о ней слышал, Кир? – завалил своего приятеля вопросами Марк, не успели они отойти на приличное расстояние от жертвы его любопытства.

В другом конце вокзала глухо хлопнули двери, и под сводами застеклённого потолка появился новый пассажир. Он быстро продвигался по залу, громко цокая каблуками своих темно-бардовых ботинок и то и дело оправляя подтяжки пепельных брюк, точно они вот-вот могут с него свалится.

Кир остановился и с недовольным лицом рассматривал вновь прибывшего:

– Это ещё что за франт?

Просеменив перед двумя нерасторопными приятелями, пассажир отправился прямиком к третьей кассе, не оставляя не единой возможности его опередить.

– А он шустрый! – подметил растерянный Марк.

– Не то слово, – покачивая головой заключил Кир.

Они встали в очередь за быстроногим юношей. Он выглядел значительно моложе их, лет на пятнадцать, не больше. Кир презрительно смотрел на него – этот выскочка сразу же ему не понравился, особенно раздражили его тёмные с алыми полосами подтяжки. Марк, напротив, лишь радовался новым лицам на этой малолюдной станции.

Юноша снял с головы серебристую фетровую шляпу и, оправив русые кудри, обратился к только что усевшейся на рабочее место кассирше:

– Здравствуйте, моё имя – Лео Той, я хотел бы узнать, какие маршруты мне доступны для дальнейшего следования. И, будьте добры, перечислите только те поезда, где есть свободное первое место непременно в первом вагоне.

Кир громко дышал в макушку низкорослому Лео и, казалось, хотел приложиться по ней чем-нибудь тяжёлым. Причуды местных пассажиров начинали выводить его из себя, о чём свидетельствовало лёгкое подергивание левого века, оперативно замеченное Марком.

– Расслабься, – зазвучал в ухе Кира успокоительный шёпот товарища, – он резвый и точно знает, что ему нужно, выберет в момент и нисколько нас не задержит.

– К сожалению, на данный момент таких рейсов нет, – кассирша сама не рада была своим словам, предчувствуя проблемное продолжение.

Её предчувствие незамедлительно оправдалось.

– Как нет? Такого не может быть – всегда были, – залепетал Той, – посмотрите ещё раз ЛЕО ТОЙ, может, вы где-то ошиблись?

– Нет, молодой человек, поездов, удовлетворяющих вашим запросам, сейчас нет, – старалась спокойно отвечать кассирша. – Не желаете ли скорректировать запрос?

– Не желаю, – капризничал Лео, – мне нужно исключительно первое место в первом вагоне, посмотрите ещё раз, маршрут мне не важен.

– Сожалею, вам придётся подождать или изменить запрос.

– Я не могу ждать, – продолжал упрашивать Той, – я всегда сажусь на первое место в первом вагоне, это моё место, понимаете. На другом я не могу и не хочу. Посмотрите, пожалуйста, может, уже появилось что-то подходящее.

Терпение Кира иссякло, и он, не найдя лучшего решения, отправился обратно к томимому ожиданием Кальку, лишь бы не слышать капризных стенаний мальчонки, лишённого своего глупого первенства, к которому он так привык.

– Куда ты, Кир? – раздался позади голос Марка, – постой, не горячись. Пойдём посидим, поболтаем, уверен у тебя в запасе ещё много интересных историй.

– Как же мне всё надоело, – с отчаянием в голосе произнёс Кир. – Неужели нельзя открыть остальные кассы. Это просто невыносимо.

Навстречу им с двумя чемоданами в руках шёл понурый Тито. Было видно, что положение его дел не изменилось, и он лишь идёт передохнуть на кресла в ожидании ответа на запрос в Управление.

– Вот и касса освободилась, – радостно объявил Марк.

– Вот и иди, – отрешённо бросил Кир.

– Я думал, ты хочешь поскорее взять билет.

Марк совсем перестал понимать своего приятеля, тот облокотился на одну из пустовавших пластмассовых будок в паре шагов от рабочей кассы и явно не намеревался идти дальше.

– Я уже ничего не хочу, – грустно произнёс Кир. – Наверное, мне нужно немного подумать в одиночестве, ты как раз успеешь выбрать билет.

Марк смотрел на потухшие глаза Кира и не узнавал его. Он решил не спорить с ним, посчитав, что это лишь усугубит состояние товарища.

– Хорошо, постараюсь побыстрее, – заверил Марк. – Ты пока собирайся с мыслями, тебе следующему идти за билетом, а это ни много ни мало "важнейший выбор". Помнишь, сам мне недавно говорил?

– Помню, – сухо ответил, затянутый в омут собственных размышлений, Кир.

– Всё, не буду тебе больше надоедать, – завершил Марк своеобразное прощание. Он старался стряхнуть с себя мрачные мысли, навеянные внезапным унынием его приятеля, и поэтому как можно быстрее направился к кассе.

– К вам можно? – застенчиво осведомился Марк, стараясь не смотреть в глаза молодой кассирше.

– Да, конечно, – она радушно заулыбалась, отложив в сторону ворох бумаг. – Будьте добры, ваше полное имя.

– Марк Лерай.

– У вас прекрасное портфолио, Марк, – наигранно восхитилась девушка. – Есть какие-то предпочтения или желаете услышать все доступные маршруты?

– Перечислите все, если можно.

Кассирша начала бойко перечислять маршруты, делая особый акцент на преимуществах и достоинствах отдельных поездов и намеренно не договаривая об имеющихся у них недостатках.

Киру стали неприятны искусственные любезности кассирши, к тому же, боясь разжечь в себе огонь нечаянной зависти, он не хотел слышать о чужих привилегиях в выборе маршрутов и потому решил дождаться своей очереди на креслах в противоположной части вокзала.

Кир с облегчением вернулся на то место, где они прежде беседовали с Марком. Он аккуратно сел, пытаясь избавить себя от жалобного скрипа металлического кресла. К несчастью, в очередной раз ему это не удалось, и Кир, уткнув уставшее лицо в ладони, принялся перебирать свои мысли.

Предстоящий выбор требовал от него быть твёрдым и решительным, но Кир настолько увяз в сомнениях и тревогах, что уже готов был на любой маршрут, лишь бы поскорее покончить с этими терзаниями.

Сейчас ему хотелось, чтобы выбор сделали за него, неважно кто, важно, что в этом случае Кир не нёс бы ответственности за принятое решение. Ведь самое страшное для него было весь оставшийся путь корить себя за то, что он взял билет не на тот поезд.

Куда легче обвинять другого в загубленном путешествии: ты ничего не выбирал, тебя отправили, куда ты, как потом выясняется, вовсе не хотел; но, делать нечего, пытаться сойти с маршрута глупо, а подчас и просто невозможно, и ты – несчастный страдалец – продолжаешь движение в ненавистном тебе направлении и всё по вине того изувера, который посадил тебя когда-то в тот треклятый поезд на станции «Узловая-3».

– А у тебя что стряслось, дружище? – прервал грустные размышления Кира знакомый голос.

Кир вздрогнул от неожиданности и, потерев лицо руками, поднял глаза на внезапно объявившегося доброжелателя.

Перед ним с озабоченным видом стоял Тито Кальк, рядом теснились оба его чемодана. Недоумевая, как он мог не заметить подошедшего к нему вплотную Калька, Кир растерянно пожал протянутую руку, и тот незамедлительно представился:

– Тито.

– Кир, рад знакомству, – он не лукавил, ему и в правду было приятно обзавестись новым собеседником: только живое общение помогало ему ненадолго отвлечься от своих тёмных мыслей.

– Я присяду, ты ж не против? – и не дожидаясь, ответа Тито опустился в кресло через одно от Кира.

– Ты не подумай, что навязываюсь, – с этими словами Кальк всем телом подался в сторону собеседника, – просто вы с приятелем мою историю слышали пока в очереди стояли – так что, считай, мы уже друг другу не чужие. Вот я и решил подойти, поболтать, скрасить, так сказать, ожидание.

Тито говорил легко и непринуждённо, точно со старым приятелем, что сразу располагало к общению с ним. За время своего короткого репрезентанта он успел скинуть на спинку соседнего кресла свой пиджак, оставшись в расстёгнутом клетчатом жилете и кремовой рубашке, казавшейся из-за множества складок на пару размеров больше нужного. После Кальк небрежно переставил чемоданы подальше от себя, словно больше он не нуждался в своём богатстве. Затем, уже завершая свои объяснения, Тито беспечно взъерошил каштановую шапку густых кучерявых волос и принялся неистово наглаживать усы – такая простота в манерах окончательно обезоружила Кира, не оставив ему ни единого шанса уклониться от беседы.

Кир невольно улыбнулся и решил поддержать разговор:

– Так что там Управление, решили они твою проблему?

– Если бы, – Тито угрюмо потёр правый ус. – Прислали предварительный ответ, дескать, денежные средства, полученные из неустановленных источников в результате незарегистрированных сделок, не могут использоваться в качестве оплаты услуги по расширению списка маршрутов.

– И как теперь быть? – Кира всё больше удивляла ситуация, в которой оказался его загадочный собеседник.

– Да никак, – повышая голос ответил Тито. – Я им заявил, что не согласен с решением Управления, на что мне предложили составить апелляцию. И знаешь, лучше бы я этого не делал…

– А что, долго ждать придётся?

– Хуже. Теперь Управление тщательно перепроверит моё портфолио, уточнит все неясные моменты и на основании этого вышлет отредактированный список маршрутов и окончательный ответ о возможности использования моих денежных средств.

– Так, а в чём теперь проблема?

– Проблема в том, что с деньгами и правда всё не так чисто, как хотелось бы. Ничего противозаконного, да и вреда я никому своим заработком не принёс. И всё же, за теневые финансовые операции из портфолио простого двадцатидвухлетнего разгильдяя может выйти крайне неприятное дело с дорогой только по одному маршруту. И это будет совсем не тот путь, которым я планировал ехать дальше.

Тито нервно мял свои усы – ему явно была нужна поддержка, но Кир понятия не имел, чем можно помочь в такой ситуации. Он решил пока не лезть со своими нелепыми советами, а получше разобраться в истории Калька.

– А откуда ты вообще узнал про возможность покупки маршрута, мы вот с Марком о таком впервые услышали? И почему ты решил этой услугой воспользоваться, а не путешествовать, полагаясь на своё портфолио, как все остальные?

– Портфолио… Как все остальные… – беззлобно передразнил Тито. – Мой отец, сколько я себя помню, прилежно следовал общепринятым нормам и, с обидой вспоминая своего отца, оставившего его в раннем детстве, путешествовал по Промышленной ветке, надеясь, что когда-нибудь его прилежную работу оценят и откроют ему маршрут, не хуже, чем у других его знакомых. Но, знаешь, всем безразличны его заслуги. Сейчас он движется в ветхом плацкартном вагоне на Промышленную-4, а оттуда двинется на Промышленную-5 или вовсе до Конечной. В то время как мой дед, купив в своё время билет на «Премиум», сейчас беззаботно катится где-то в районе Туристической-3 и заканчивать своё безмятежное путешествие он точно не намерен.

– Значит, ты решил пойти по стопам своего деда?

– Именно. Я не стал растрачивать силы на пустые путешествия и начал собирать капитал, как только появилась такая возможность. Отец часто рассказывал мне в назидание историю семейного предательства, поэтому я наизусть знал всё, что проделал мой дед на пути к заветному поезду. Так вышло, что отец, сам того не ведая, взрастил во мне не презрение, а уважение к деду, которым я в тайне восхищался. Конечно, я понимал, что по отношению к своей семье дед поступил очень скверно, но это не умаляло его достижений – не в каждом роду встречается хотя бы один, добившийся места в поезде «Премиум». Поэтому я решил подражать ему, с оговоркой на то, что не буду заводить семью, а в какой-то момент мне захотелось превзойти его достижение и сесть в заветный поезд, как можно раньше.

Тито на мгновение затих, переводя дыхание, затем он грустно посмотрел на отодвинутые чемоданы и продолжал:

– Как видишь, собрать необходимые средства мне удалось ещё до третьей Узловой. Это, скажу тебе – рекордно короткие сроки для такой суммы.

Ох, если бы ты знал, сколько сил я в это вложил, скольким пожертвовал… откровенно говоря, я до последнего полагал, что моё загубленное, бездарное портфолио – наименьшая из жертв. Пропади пропадом все эти послужные списки!

Тито встал и оперся руками о спинку кресла:

– А знаешь, что самое забавное в моей истории? – с нескрываемым отчаянием произнёс Кальк. – Из всех поездов мне сейчас доступен только один. Направлением «Узловая – Промышленная-1».

Казалось, что Тито сейчас расплачется, его глаза заблестели, и он, шумно вдыхая, отвернулся от Кира в сторону касс.

– А что у того паренька приключилось, не знаешь? – не поворачиваясь спросил Тито.

– О, у него невероятная проблема, – Кир был рад возможности перевести тему, – он непременно хочет билет на первое место в первом вагоне и никак иначе. Ему даже маршрут безразличен, и тем не менее подходящего билета всё равно нет. Вот он и заставляет несчастную кассиршу из раза в раз проверять список маршрутов в надежде на появление нужного варианта.

Тито долго не отвечал, размышляя над услышанным, а затем задумчиво произнёс:

– Выходит, он – фанатик, как и я.

Кир даже предположить не мог, что история самовлюблённого Лео может вызвать у кого-то сочувствие и понимание. Лично он ничего, кроме злобы и отвращения, к этому капризному мальчишке не испытывал и поэтому, не задумываясь, выпалил растроганному Кальку:

– Ну, раз так вышло, что вы, считай, братья, – насмехался Кир, – отдай ему свои деньги. Тебе-то от них все равно никакого проку, а у него, может, получится купить себе нужный билет.

Лицо Тито разом просветлело, точно Кир указал ему невиданный доселе путь.

– Ты прав, дружище! – Кальк с задумчивой улыбкой похлопал Кира по плечам. – Я же могу ему помочь.

С этими словами Тито ловко подхватил оба свои чемодана и отправился к кассе, которую по-прежнему осаждал Лео Той. Кир уже хотел окликнуть и остановить Калька, так серьёзно воспринявшего его шутку, но голос под потолком пронзил зал очередным объявлением:

«Уважаемые пассажиры! С первой платформы, первый путь, начинается посадка на скорый поезд номер 326 «Узловая – Университетская-1». Нумерация вагонов с головы состава».

Не успели затихнуть динамики, как к Киру подбежал чрезвычайно взволнованный Марк, и, схватив его за руку, поволок к неприметной деревянной дверце за дальней кассой, на ходу вводя в курс дела:

– Кир, ты какой-то сам не свой, – тяжело дыша, возмущался Марк, – я машу-машу, а ты – ноль внимания. Уже кричать тебе собрался, да как-то неудобно стало. У меня посадку объявляют, а ты всё с этим Тито разговариваешь. Пойдём скорее на перрон, не хочется опаздывать.

Кир, как тряпичная кукла, волочился за своим приятелем, тщетно пытаясь понять, что вообще происходит и почему события вокруг него так стремительно сменяют друг друга. Наконец до него дошёл смысл слов Марка:

– Подожди, какая посадка? Ты что до Университетской билет взял?

– Да, а чему ты так удивляешься?

– Ну, я, если честно, думал, ты что-то пограндиознее выберешь.

Дверь с табличкой «Выход к платформам» вела в короткий тускло освещённый коридор, справа в нём располагалась лестница в подземный переход, а прямо – ещё одна дверь, ведущая к перрону у первого пути. Открыв её, они оказались напротив большого светло-серого новенького вагона, блестевшего в лучах яркого солнца. У развёрнутых ступенек уже дежурила молоденькая проводница в фирменной униформе.

– Я на этот-то маршрут еле решился, а ты говоришь "грандиознее", – недовольно отвечал Марк, усаживаясь на одну из установленных подле скамеек, – там знаешь какой выбор? Пока весь список до конца дослушаешь, забываешь, что в начале было. Ты, кстати, мог бы и помочь мне с выбором, а не отсиживаться в зоне ожидания. Я уже хотел за тобой идти, а потом думаю, возьму этот: путь недолгий, ни к чему особо не обязывающий, для начала вполне сойдёт. Ты сам-то определился, чего хочешь?

Кир присел рядом с приятелем, вопрос, как бы невзначай заданный Марком, привёл его хаотично метавшиеся мысли в строгий порядок, и ответ незамедлительно стал для него абсолютно очевидным:

– Хочу обратно в детство, – спокойным, уверенным голосом произнёс он.

– Кир, оставь свои шуточки, – нахмурился Марк. – Какое ещё детство? Я серьёзно спрашиваю.

– А я тебе вполне серьёзно отвечаю, – продолжал упорствовать Кир.

– Перестань, нам всем тяжело делать самостоятельный выбор, но от этого никуда не денешься.

Марк внимательно посмотрел на Кира: тот, несмотря на уверенный голос, выглядел разбитым и совсем отчаявшимся. Казалось, пройдя через здание вокзала, он потерял всякую мотивацию к дальнейшему движению, потерял самого себя; словно украшенные яркими картинами стены станции обесцветили его мечты и стремления, и он больше не хотел видеть серые изображения своих прежних грёз, желая поскорее их забыть и остаться наедине со своим разочарованием. Марку было больно смотреть на своего товарища и он, как мог, пытался ему помочь:

– Слушай, ну, вспомни, чего тебе хотелось раньше, у тебя же теперь столько возможностей.

– Ничего я уже не хочу… – твердил Кир. – Столько жизней и все в никуда. Что ни выбери – всё пустое. И ты один в этой серой пустоте.

– Брось, Кир, ты совсем не один, – затараторил Марк, уцепившись за приоткрывшуюся причину отчаяния, – я же с тобой – поехали вместе на Университетскую.

Кир слегка улыбнулся.

– Ты меня прости, – продолжал Марк, – я думал ты не захочешь, вот и не предложил. А так я буду несказанно рад твоей компании. Будет весело, обещаю. К тому же на этом пути мы практически ничего не теряем. Пойдём, ещё успеем взять тебе билет.

Марк резво подскочил и начал за обе руки поднимать Кира. Со стороны вокзала раздался уже привычный голос:

«Уважаемые пассажиры, заканчивается посадка на скорый поезд номер 326 сообщением «Узловая – Университетская-1», просьба провожающим покинуть вагоны, а пассажирам занять свои места. Желаем вам приятной поездки».

– Не успели, – театрально разводя руками, констатировал Кир.

– Ну уж нет, подождут, я без тебя не поеду, – расхрабрился Марк, оглядываясь на проводницу, приготовившую красный флажок.

– Так, успокойся, у тебя какой вагон?

– Шестой.

Кир отыскал на вагоне напротив табличку с номером.

– Поздравляю, мы как раз напротив него.

Поняв намерения товарища, Марк отрицательно замахал головой.

– Давай-давай, а то проводница нервничать начинает, – примирительно заговорил всё для себя решивший Кир, – я оправляюсь вслед за тобой ближайшим поездом, ты меня там на вокзале дождёшься, и потом следующий маршрут мы уже вместе как следует продумаем.

– Обещаешь? – решил спросить Марк, хоть и не сомневался в надёжностислов Кира.

– Конечно, – сказал Кир, пожимая на прощание руку своему другу, и смеясь добавил. – Целоваться на прощание мы, надеюсь, не будем?

– Не настолько долго расстаёмся, – рассмеялся Марк.

Их дружеское прощание прервал недовольный тоненький голос проводницы:

– Молодые люди, вы садиться собираетесь?

– Прошу прощения, уже бегу, – заторопился Марк. – До встречи, Кир.

– До скорого, – сказав это, не любивший долгих расставаний Кир быстрым шагом вернулся в здание вокзала и уже там прослушал объявление об отправлении поезда.

Кир незамедлительно направился к кассе – вновь работала только одна, но теперь она, к счастью, была свободна. Лео живо болтал о чём-то с улыбающимся Тито. Они бок о бок сидели в зоне ожидания, и ничего не выдавало в них даже намёка на прежние заботы и переживания. Кир на ходу украдкой разглядывал счастливые лица новоиспечённых товарищей, хотя его больше интересовало нечто другое: он никак не мог найти подле Тито кожаных чемоданов – не было никаких сомнений в том, что деньги пошли на оплату заветного билета для Лео. Но Тито не выглядел опечаленным растратой своих богатств, купив билет другому, для себя он приобрёл нечто более важное – счастье.

Кир был рад, что пути этих странных пассажиров так неожиданно переплелись и привели их к тому, что было по-настоящему важным для них обоих. Но ещё больше он был рад тому, что, увлекшись разговором, они совсем не заметили его возвращения, и Тито не представилось возможности поделиться с ним новостями о произошедшем. Ведь теперь Кир хотел, как можно скорее расстаться с этим местом.

Так незамеченным он добрался до кассы, за стеклом которой сидела усталая Тала, и залпом выдал:

– Кир Отоев, ближайший до Университетской-1, если можно, побыстрее.

Измученная бесконечными переспросами прежнего пассажира, Тала была несказанно рада такому лаконичному запросу от Кира. На этот раз она решила отказаться от обыкновенных напускных любезностей, предписанных ей регламентом обслуживания пассажиров, и сразу перешла к делу, за что торопившийся Кир был ей искренне благодарен.

– Вам повезло, как раз сейчас через нашу станцую будет проходить фирменный поезд «Учебный», и в нём есть свободное место в купейном вагоне. Подойдёт?

– Да, вполне.

– Отлично, сейчас оформим билет до Университетской-1, и вам нужно будет быстро пройти по подземному переходу к девятому пути, пятая платформа – стоянка очень короткая, специально для вашей посадки.

– Домчусь молнией, – улыбнувшись, заверил Кир.

Тала быстро забегала пальцами полных ручек по клавишам и уже спустя несколько мгновений протянула Киру свежеотпечатанный на оранжевом с причудливым орнаментом картоне билет.

– Прошу, четвёртый вагон, четвертое место.

– Благодарю, – сказал Кир, неловко выхватывая протянутый билет.

– Счастливого пути, – пожелала кассирша вдогонку рванувшему к выходу Киру.

Выполняя своё обещание не уступать по скорости молнии, Кир быстро направился к уже знакомой табличке «Выход к платформам» и, распахнув дверь, сразу же свернул направо, резво засеменив ногами по мелким ступенькам, ведущим в подземный переход. Очутившись под низкими сводами бесцветного туннеля, он, не сбавляя шага, отыскал глазами указатель выхода к нужной платформе и, одолев очередную лестницу и пару тугих дверей, оказался прямо перед заканчивающим торможение составом.

Из открывшейся двери одного из ближних вагонов показалось недовольное лицо проводника. Очевидно, непредвиденная остановка была связана с некоторыми неудобствами, и он, желая поскорее закончить посадку незапланированного пассажира, начал торопливыми взмахами руки подзывать Кира к себе.

Кир, понимая нетерпение проводника, резко вскочил на подножку перед входом и подал на проверку свой билет. Тщательно изучив каждую строку на оранжевом картоне и удовлетворительно кивнув самому себе, проводник приветственно произнёс:

– Проходите, пожалуйста, у вас четвёртое место.

Не задерживаясь в тамбуре, Кир вошёл в светлый, выполненный в кремовых тонах, купейный вагон. Ему захотелось немного постоять у большого окна в проходе, прежде чем идти в своё купе и начинать знакомство с его обитателями. Пристроившись недалеко от своей будущей берлоги, Кир вспомнил лицо Марка, рассуждавшего о неизменности выбранного маршрута и о ключевом значении принятого решения.

“Наверное, он был прав”, – с печальной улыбкой подумал Кир, наблюдая за тем, как пейзаж за окном, вначале едва заметно, а затем всё быстрее и быстрее уплывал назад.

– Вам туда, – неожиданно прозвучал голос надвигавшегося сзади проводника. И он кивком указал обернувшемуся Киру дверь в нужное купе.

– Спасибо, я знаю, – отвлечённо ответил Кир, пропуская проводника вперёд по коридору.

Когда он вновь вернулся к созерцанию пейзажей, то обнаружил: поезд набрал настолько большую скорость, что теперь глаза различали за окном лишь зелёную полосу какой-то растительности – никаких деталей и подробностей разглядеть не удавалось – и голубую полоску неба над ней.

“С такой скоростью путешествие обещает быть недолгим”, – с облегчением подумал Кир и, потеряв возможность любоваться природой, принялся изучать заинтересовавшие его приспособления, расположенные подле окна. Они были выкрашены в ярко-красный цвет и, исходя из прикреплённой чуть ниже инструкции, являлись стоп-краном и аварийным молотком. И если обстоятельства для использования рычага экстренной остановки Кир ещё мог себе представить, то кому и в связи с чем может понадобиться разбивать окна, он понять не мог.

«Ну, допустим, расколешь ты стекло», – размышлял Кир, – «вылезешь наружу, а дальше что? Идти-то некуда. Тут же кругом одни поля и леса, до ближайшей станции при всём желании пешком не добраться, да и попробуй сориентируйся в совсем незнакомой местности – это тебе не кассы в здании вокзала искать.

И какой тогда смысл выбираться из вагона, уйти от которого ты не можешь? Проще остаться в нём и ожидать указаний проводников, они-то побольше нашего знают. Хотя в пути разное случается…»

Размышления прервало невольно замеченное обстоятельство: скорость состава начала резко снижаться, так что взгляд Кира вместо размытых, быстро текущих цветных полос за окном упёрся во вполне чёткий строй сосновых стволов. Они были настолько ровны и так симметрично рассажены вдоль железнодорожных путей, что казалось, будто пейзаж из нескольких сосен не меняется вовсе, точно по ту сторону вагона перед тобой медленно прикручивают один и тот же слайд с видом на первые несколько деревьев, стоящих в авангарде надвигающегося соснового бора.

Кир решил, что такое в порядке вещей и вскоре локомотив наберёт прежнюю скорость; ведь продолжительное торможение в самом начале пути казалось ему не то что неоправданным, а попросту нелепым. Но поезд, не считаясь с его мнением, продолжал еле волочиться по рельсам и явно не был намерен возвращать былые обороты.

Наконец, причина столь странного замедления обрушилась на пассажиров из всех динамиков состава:

«Уважаемые пассажиры, в связи с аварией, произошедшей на маршруте «Узловая-3 – Университетская-1», наш поезд вынужден снизить скорость вплоть до полной остановки, пока рабочие не удалят сошедший с рельсов состав и не восстановят аварийный участок железной дороги. Прибытие до пункта назначения откладывается на неопределённый срок, просим всех пассажиров не беспокоиться и оставаться на своих местах, мы будет держать вас в курсе событий. Компания “Линия жизни” приносит извинения за доставленные неудобства.»

 Судьба Марка и большинства из пассажиров впереди идущего поезда не вызывала у Кира сомнений. Если их состав сошел с рельсов на такой скорости, то о выживших не могло идти и речи.

Ехать дальше Киру было некуда и незачем.

Он оглядел вагон – двери во все купе были наглухо закрыты. Пассажиры, как их и просили, не беспокоились и оставались на своих местах. Проводников тоже не было видно. Ничего не останавливало Кира, и он потянул красный ручку стоп-крана. Едва катившийся вагон полностью прекратил своё движение, остановившись прямо напротив сочно-зелёного луга. Теперь Кир точно знал, что ему нужно делать.

Он снял аварийный молоток и несколькими ударами надколол стекло. Затем неспешно очистил раму и, напоследок окинув взглядом казавшийся безжизненным вагон, аккуратно вылез из этого склепа.

Луг вовсю шумел, то и дело увлекаемый лёгким ветерком. Кир несколько мгновений послушал эти причудливые звуки неведомой ему доселе жизни и медленно побрёл ей навстречу. Он почувствовал невероятную лёгкость, граничившую с полной опустошённостью, словно с каждым шагом часть его проблем и сомнений уходила в прогретую солнечными лучами землю.

Вопрос о том, куда он теперь направится, совсем не беспокоил Кира. Ведь наконец-то он понял для себя то самое, неуловимо важное, что так долго скрывалось от него. Всё, что ему нужно – это идти, и не останавливаться. Идти и не оглядываться назад.

Испив до дна

I

Пустыня Акхас… Нет на свете более негостеприимного и коварного места, чем это выжженное солнцем плато, устланное раскалёнными бескрайними песками.

Попав сюда, неподготовленный странник обречён на мучительную смерть, ибо здешнее пекло выжимает людское тело подобно губке. Жители немногочисленных окрестных селений, те, что издавна вынуждены пересекать пустыню, знают: сколько ни бери с собой воды, Акхас жадно выпьет всё до последней капли. Ни одна другая пустыня не иссушает так, как это делают Акхаские солнце и песок.

Поэтому местные сызмальства учат своих детей: для переходов по Акхасу есть только сутки, промедлишь – и путешествие непременно обернётся для тебя погибелью.

Так, усваивая строгие наказы старших, новое поколение вырастает с уверенностью в том, что успех переходов по пустыне зависит не от количества взятой в путь воды, ибо к концу первого дня Акхас заставит выпить её всю без остатка, а от быстроты ног и правильно проложенного маршрута.

Так учили Базеля его родители, так и он сам поучал двух своих сыновей.

Но вот к концу подходил уже второй день в пустыне, и Базель, прощаясь с этим миром, прокручивал в голове прожитую жизнь, зная, что второго шанса Акхас ему не даст.

II

Базель смотрел на своих укутанных с головою в тёмно-бордовые одеяния детей и вспоминал, как сам с малых лет путешествовал с родителями и братом от поселения к поселению через пустыню Акхас.

Старший брат его, Иллай, был склонен к лихорадкам и очень плохо переносил даже самые короткие переходы, но признавать этого он не хотел, да и был не вправе, ибо готовился наследовать торговое дело отца. Маленький Базель видел героическую волю, с которой Иллай переносит все тяготы своих недугов, и искренне желал ему помочь.

– Илла, скажи родителям, что тебе тяжело, – уговаривал брата Базель. – Они обязательно что-нибудь придумают… Ты еле идёшь, эта пустыня тебя убивает.

Но Иллай, дивясь и ценя заботу юного брата, с напускной грубостью отвечал:

– Закрой свой рот, маленький поганец, иначе я набью его песком! Откуда ты вообще взял, что мне тяжело; это всё твои нелепые детские фантазии, которые уже пора бы оставить.

– Но ты с трудом переставляешь ноги, – настаивал Базель. Ты почти не пьёшь воды, а когда приходишь в поселение, отлёживаешься по несколько дней в полубреду. Родители этого не замечают, ведь с утра и до позднего вечера они торгуют на рынках. Но я-то в это время возле тебя, как бы под твоим присмотром…

– Прекрати, Базель, хватит, – шумно, со свистом выдыхая, прервал его старший брат, – всё хорошо, а ты напридумывал себе каких-то нелепых историй. В первые дни по прибытии я не отлёживаюсь, а сортирую специи, готовя их к продаже.

– Ааааа, – от негодования по-детски взвыл Базель. – Мне-то ты зачем врёшь?!

Я! Я перебираю и упаковываю специи, как ты меня и учил!

– Дети, бегом сюда! – окликнула мать отставших сыновей. – Вы же знаете, что в пустыне каждая минута на счету.

И Базель, скорым шагом нагоняя родителей, на ходу принимался дурачиться и забавно кривляться, гневая неуместным озорством отца и веселя мать. Он делал всё возможное, чтобы скрыть от родительских глаз медленные и грузные шаги старшего брата.

III

Нельзя оставаться ребёнком, став кочевником. Пустыня не делает никаких послаблений, будь ты хоть совсем ещё юнцом, хоть почтенным старцем – она беспристрастно требовательна абсолютно ко всем.

Поэтому сыновья Базеля – старший Эмиль и младший Иям – безропотно шли наравне с отцом, давая понять, что воля их не слабей, чем у любого из взрослых.

Не впервой они втроем пересекали эти неприветливые, занесённые коварными песками земли. Даже по меркам Акхаских селений сыновья Базеля стали путешествовать слишком рано. Но на то были свои причины.

Когда Мияра родила Базелю наследника, счастливый отец решил, что посвятит свою жизнь обустройству торговой лавки, дабы его потомки не имели нужды постоянно скитаться по разбросанным на границе смертоносных Акхаских песков поселениям в поисках особо ценных и редких товаров, чтобы прокормить себя и свои будущие семьи.

Кочевники всегда противопоставляли себя, свои идеалы и умения ценностям обычных лавочников и их беспомощности, окажись те посреди пустыни. И хотя кочевые семьи жили беднее оседлых торговцев, они пользовали гораздо большим уважением среди местных жителей. Кочевников радушно принимали в любом из селений, выделяли им уютный кров, и, покуда они не уходили в новое путешествие, старались торговать только с ними, ибо не было никого честнее и порядочнее их в торговом ремесле.

Базель гордился своим кочевым происхождением, но своим детям такой жизни не желал. Он разместил жену Мияру с младенцем Эмилем в наиболее процветающем и благополучном из поселений – Керуле и с расчётом на то, что, открыв там впоследствии лавку, сможет безбедно жить со своей семьёй, отправился в очередное путешествие.

Стать оседлым торговцем, к тому же в богатом Керуле, было крайне непростой задачей. Редким кочевникам удавалось удержаться на постоянном месте: у кого-то не получалось наладить поставки товаров, другие не могли найти своих покупателей. В конечном счёте за неимением стабильного дохода многие теряли возможность регулярно оплачивать аренду и вскоре лишались торгового места. Большинство разорившихся возвращались к тому, что умели делать лучше всего – путешествовать в поисках действительно ценных товаров – и были вынуждены начинать своё дело с нуля. Некоторые терялись среди нищих в крупных поселениях Акхаса. Собственные лавки открывали единицы.

Но Базель был уверен в своих силах. Он всё тщательно продумал и распланировал.

На арендованном рыночном прилавке будет торговать его жена, позже ей станет помогать подрастающий Эмиль, Базель в это время займётся доставкой уникальных изделий факрийского ювелира Караса. Именно они и являлись гарантом стабильной прибыли на любом, даже самом изобильном рынке.

Когда же они наконец соберут необходимый капитал, то приобретут собственную лавку и даже при самом плохом стечении обстоятельств смогут жить в достатке, сдавая часть помещения другим торговцам.

Расчёт Базеля был прост и эффективен. Стабильная прибыль только укрепляла веру в собственные силы и счастливое безбедное будущее. Мияра забеременела во второй раз. Ещё пару лет, и собранных денег хватило бы на покупку торговой лавки.

Но все надежды и мечты в одно мгновения разбились вдребезги, подобно хрупкому кувшину с драгоценной водой, опрокинутому неаккуратным мальчишкой.

Как обычно Базель возвращался из Факра с редкими товарами. Но на этот раз Керул встречал его не крепкими семейными объятьями, а жестокой неотвратимостью страшного известия: Мияра умерла при родах.

Новорожденный Иям, маленький Эмиль и их безутешный отец остались одни посреди навсегда опустевшего для них Керула. Потускневшая жизнь Базеля стала ежедневной борьбой с отчаянием и неизбежной нищетой: накопленные деньги уходили слишком быстро, а вести полноценную кочевую торговлю, покуда Иям не повзрослеет и не сможет пересекать пустыню вместе с отцом и братом, было попросту невозможно.

Базель не сдался. Он обучил своих сыновей всему, что было необходимо для выживания в пустыне, и как только они достаточно окрепли, осиротевшая семья отправилась в свое первое путешествие по Акхасу.

Много дорог минуло с той поры, и теперь, заблудившись в лабиринте бесчисленных дюн, Базель отказывался верить в то, что все пережитые невзгоды были напрасны, и он с сыновьями так запросто сгинет в бескрайних Акхаских песках.

Он продолжал без устали взбираться на крутые склоны надменных барханов, всё ещё надеясь выбраться из этого песчаного плена.

IV

«Однажды Иллай просто свалится замертво посреди пустыни, и тогда уже ни я, ни его упорство не сможем ему помочь», – размышлял юный Базель во время очередного перехода через Акхас. – «Больше нельзя скрывать это от родителей. Прости, Илла, сегодня я расскажу обо всём отцу, так будет лучше для тебя».

Уверив себя в том, что поступает правильно, Базель стал ждать подходящего момента для разговора.

В тот день выдался редкий случай, когда они шли через пустыню не всей семьёй – мать осталась в Неру распродавать специи, которые плохо разошлись в традиционные рыночные дни проходящим мимо караванам.

Спустя несколько часов после начала перехода Иллай по обыкновению занемог и не в силах держать темп отцовской ходьбы начал отставать. Базель решил воспользоваться моментом и, не сбавляя шага, как он обычно делал, чтобы поддержать брата, поравнялся с отцом.

– Отец, я должен тебе кое-что сказать… – неуверенно начал Базель.

– Так говори, чего же ты медлишь? Акхас медлительных не терпит, – отрывисто произнёс отец.

– Как раз об этом я и хотел поговорить, – боязливо оборачиваясь на отставшего брата, продолжал Базель.

Отец смерил младшего сына нетерпеливым взглядом, но промолчал, ожидая, что же тот ему всё-таки скажет.

Напряжённую тишину прервали внезапные порывы неукротимых пустынный ветров. То и дело они поднимали в воздух миллионы песчинок и обрушивали на беспомощных путников нещадный песчаный шквал.

Скрыв за плотными тканями лица, семья смиренно ждала окончания вспыхнувшей бури. Базель же в это время пытался побороть ненастье внутри себя и собирал силы для решающего разговора.

V

Ночи в Акхасе были гораздо страшнее и опаснее знойных дней.

С наступлением темноты пустыня погружалась в непроглядную беззвёздную тьму. И хотя беспощадное солнце уходило на недолгий перерыв, изнуряющий жар никуда не исчезал, накопленный за день в песках, он оставался и продолжал иссушать путников даже ночью.

Передвижение по пустыне становилось практически невозможным: в густой темноте Акхаских ночей можно было идти лишь наугад, а скопившаяся усталость валила с ног, делая каждый шаг тяжёлым испытанием.

Обычно путники не выдерживали и ложились на горячий песок передохнуть.

Рассвет безмолвно встречал их обезвоженные тела, припорошенные песком. Так очередные несчастные становились частью безжалостного Акхаса.

Базель с детьми шли всю ночь. Не стараясь выбрать правильное направление, они просто шагали вперёд, лишь бы не остановиться и не засунуть.

Когда рассвет застиг измождённое семейство посреди пустыни, Базель не поверил своим глазам.

Кочевники уходили в путь на восходе и добирались до поселения засветло. Новый день они всегда встречали на новом месте или не встречали вовсе. Вторые сутки в пустыне казались чем-то невозможным.

Базель ясно понимал: он с сыновьями до сих пор продолжает идти по пустыне наперекор всякому здравому смыслу, они серьёзно измотаны, внутри всё будто ссохлось, а вгрызавшаяся в голову жажда стала совсем привычной и не более назойливой, чем острые песчинки, которые царапали их высохшие кисти и лица при очередном порыве неугомонного ветра; но покуда они были живы, оставался шанс выбраться.

«Но живы ли на самом деле?» – проносилась зловещая мысль в голове у Базеля.

«Может, мы уже давно умерли? Вдруг после смерти все кочевники обречены вечно путешествовать по нескончаемой пустыне?

В таком случае чего же нужно достичь, что обрести в сем вечном странствии?»

Ответов у Базеля не было, была лишь уверенность: нужно продолжать идти, и если не ради себя, то ради своих сыновей.

VI

– Иллай болеет, и ему нужна помощь, – прошептал Базель, как только стихли последние порывы ветра.

– Рассказывай, что стряслось? – невозмутимо спросил отец и вновь уверенно зашагал по барханам.

– Иллаю очень тяжело идти, – озираясь на плетущегося позади брата, торопился объяснить Базель, – пустыня его погубит. После каждого перехода Илла по нескольку дней лежит в лихорадке, и каждый раз я боюсь, что он не сможет поправиться.

От волнения и без того покрасневшие от песка глаза Базеля ещё больше налились кровью и наполнились неожиданно подступившими слезами.

Обыкновенно грубый и строгий к слабостям отец на этот раз неожиданно остановился и, ласково потрепав по плечу своего младшего сына, утешающе сказал:

– Не переживай, мы с мамой давно знаем о недуге Иллая. Я горжусь, что ты так долго, пытаясь скрыть от нас слабости своего старшего брата, всячески помогал ему и ухаживал за ним.

Ещё до твоего рождения странствующий лекарь, к которому мы привели часто болевшего Иллая, сказал нам:

"Сын ваш склонен к лихорадкам, и виной тому губительный климат местных пустынь. Тяжело ему придётся в торговых путешествиях, но ежели воля и тело его укрепятся, есть малый шанс, что дитя переборет врождённый недуг. В противном же случае кочевой образ жизни станет для него подобным яду и полностью отравит его, не дав дожить и до зрелости".

Жалость и преждевременное оберегание от частых путешествий, по словам лекаря, могли лишь помешать укреплению здоровья Иллая. Поэтому нам ничего не оставалось, кроме как надеяться на чудесное выздоровление, безмолвно наблюдая за всеми тяготами, которые приходилось сносить нашему сыну в переходах по пустыне.

Время шло, на свет появился ты; Иллай, казалось, окреп и возмужал, ответственность за младшего брата словно подстегнула в нём уверенность в собственных силах.

Но затем приступы лихорадки участились. Болезнь совсем вымотала Иллая, и он стал хуже прежнего сносить переходы. Надежда на выздоровление стремительно угасала. И мы, не в силах более видеть страдания сына, приняли решение оставить его в Азбе.

Он станет обычным лавочником. Место для начала оседлой торговли я уже подготовил – теперь кочевничество не для него.

Это последний переход Иллая через Акхас, – мужественно скрывая эмоции, добавил отец.

Затем он громко выдохнул, точно сбросил с плеч непосильную ношу, которую надрываясь тащил за собой не первый год, и глазами полными сожаления посмотрел на старшего сына, стоявшего за спиной Базеля.

Юный Базель был настолько поражён услышанным, что не сразу заметил, как к ним, тяжело дыша, подошёл старший брат.

Не смея перебить отца, Иллай в страшном гневе дожидался окончания его речи. Но вот последние слова были произнесены, и на мгновение тишина воцарилась посреди пустыни. Впервые Базель видел брата в таком уступленном состоянии: на полуприкрытом платком лице попеременно проступали злость, отчаяние, жалость и невыносимая боль. Было страшно и неловко находиться в такой момент между отцом и старшим братом, и потому Базель, поддавшись сиюминутному испугу, попятился назад, но, оступившись, осел на песчаную насыпь, обнявшую его тело, словно старое мягкое кресло. Наконец, не выдержав внутреннего напряжения, Иллай воскликнул:

– Отец, оседлая торговля в нашем положении – это безумие! Аренда лавки стоит баснословных денег, а товара, чтобы держать прилавки постоянно полными, у нас нет. Мы разоримся!

– Всё будет хорошо, – рассудительно начал отец. – Я уплатил аренду на первое время, да и специй припасено изрядно. Если уж дела пойдут совсем плохо, будешь скупать пряности у проходящих мимо караванов и перепродавать их на местных ярмарках. Думаю, со временем ты сможешь дорасти и до самостоятельного лавочника.

– Ты серьёзно хочешь, чтобы сын потомственных кочевых торговцев стал мелким оседлым перекупщиком?!

– Я хочу, чтобы ты выжил, – не лукавя произнёс отец.

– Я думаю, что прозябание у прилавков в Азбе, едва ли можно назвать жизнью. Трястись в страхе за последние гроши от ярмарки до ярмарки – такую судьбу ты мне прочишь?

С чего ты взял, что мне не пережить переходов по Акхасу? Без всякой помощи я выдерживал их прежде, а значит, смогу и дальше путешествовать по пустыне.

Может, моё здоровье и не идеально, но точно не хуже, чем у многих…

– Взгляни же наконец правде в глаза: ты болен, и больше не можешь кочевать, – властно перебил сына, утомлённый тяжёлым разговором и пустынным зноем, отец.

– Болен ты! – оставив всякое уважение, грубо ответил Иллай. – Если решил пустить по миру нашу семью из-за россказней старика, который видел меня лишь единожды.

Я достаточно здоров для этого места, – добавил он уже спокойнее, – и готов тебе это продемонстрировать.

С этими словами Иллай быстро, как никогда прежде, двинулся навстречу опускающемуся безжалостному солнцу, самонадеянно бросая вызов не только себе и мнению отца, но и самому Акхасу.

– Не смей, Иллай! – крикнул отец вслед быстро уходящему сыну. –Остановись! Ты себя погубишь! – но сын даже не повёл головой на родительские оклики.

Безутешному отцу ничего не оставалось, кроме как взять за руку испуганного младшего сына и отправиться догонять старшего в надежде, что тот образумится.

VII

– Папа, а почему кочевники поселились около пустыни? Здесь же так тяжело живётся. Разве они не могли выбрать место получше? – наивно спросил зеленоглазый Иям, подходя поближе к отцу.

Шедший позади Эмиль громко вздохнул, выражая своё недовольство неуместными вопросами младшего брата.

– Это наша родина, сынок. Издавна на этих землях жили и путешествовали наши предки, мы лишь смиренно продолжаем их путь, чтя переданные нам заветы и традиции.

– Значит, Акхаские кочевники жили так всегда и даже не пытались что-то поменять или уйти в другое место?

– Не совсем так. В старинных легендах говориться о том, что Акхас не всегда был безжизненной пустыней, а кочевники могли заработать на жизнь не только торговлей.

– Не может быть! – совсем по-детски изумился Иям. – Расскажешь эту историю?! Пожалуйста…

– Нашёл время для рассказов, – не выдержал озлобленный Эмиль.

– Брось, Эмиль, – примиряюще сказал Базель, – возможно, история скрасит наше тяжёлое путешествие.

И, слегка замедлив шаг, чтобы не сбивалось дыхание, Базель неспешно начал рассказ:

Предания гласят, что в былые времена кочевники жили совсем по-другому. Они путешествовали большими караванами, перевозя всё необходимое на вьючных животных, как нынче странствуют лишь редкие семьи набайцев из Черных Земель. Многие кочевники занимались скотоводством на прежде свободных от песка территориях, служивших скоту добротными пастбищами.

В то время пустыня Акхас была всего лишь узкой безжизненной грядой, покрытой почти бесцветным, тусклым песком. Она подобно барьеру пролегала меж трёх крупных городов, образуя условные границы владений местных правителей.

Но настали страшные времена, и эпоху процветания сменили безжалостные войны. Каждый из правителей, презрев ценность человеческой жизни, жертвовал соплеменниками в угоду своим желаниям безраздельно властвовать над Акхаскими землями.

Поначалу неохотно вступая в бой, с каждым столкновением люди всё больше и больше втягивались в искусственно созданную вражду. Насаждаемая правителями агрессия и жажда братской крови не обошла стороной и кочевников. Поддавшись общему безумию, прежде мирные кочевые племена взялись за оружие и пошли войной на некогда добрых своих соседей.

Долго шли беспощадные бои на Акхаских просторах, и казалось, уже ничто не в силах унять всепожирающее пламя человеческой жестокости.

Но вот, в очередном крупном сражении на песчаной гряде, сама земля не выдержала жуткого кровопролития. Бесцветный доселе песок, напитавшись кровью, хлынул на погибших и ещё живых воинов неудержимой алой волной.

Подобно бурлящим потокам горных рек, кроваво-красный песок расползался по Акхаской земле, обращая богатые пастбища и многолюдные селения в безжизненную пустыню.

Ночь опустилась на землю, когда страшная кара Акхаса была уже исполнена. Не выдержав вида погребённых в песках городов и селений, ещё вчера наполненных жизнью, она навсегда погасила над Акхасом свои звезды, оставив лишь небольшой клочок лунного света в память о жертвах жестокой расплаты.

Новый день встретили лишь немногие выжившие на окраинах бывших крупных владений, оставшихся свободными от всепоглощающего песка. Уцелевшие поселения были отделены друг от друга широкими песчаными косами, делавшими сообщение между ними невозможным.

Акхас положил конец не один год бушевавшей войне, а вместе с ней владевшему всё это время людским рассудком безумию.

Оставив немногочисленных выживших сожалеть о содеянном ими и их соплеменниками, неведомая сила, таящаяся в недрах Акхаса, дала возможность людям начать новую мирную жизнь, ценность которой они точно впервые смогли осознать.

Вскоре пережившие гнев Акхаса кочевники смогли найти своё новое призвание. Бывалые путешественники, они первыми решились наладить пешее сообщение между селениями. В тяжёлых условиях изнуряющей Акхасской жары отважные кочевники, полагаясь на прежний опыт и внутреннее чутье, бесстрашно прокладывали сначала ближние, а затем и дальние, особо сложные маршруты.

И хотя многие первопроходцы, обманутые хаотично мигрирующими дюнами и непроглядной ночной темнотой, сбивались с пути и навечно исчезали в бескрайних песках, оставшиеся, учась на ошибках и успехах соплеменников, становились профессиональными проводниками по непомерно разросшейся пустыне.

Местные высоко ценили непростую и опасную работу кочевников, но из-за страха погибнуть в пути редко соглашались идти вместе с ними, предпочитая передавать через опытных путешественников важные послания и товары в другие поселения.

Так, постепенно, помимо искусства странствий по пустыне, кочевники начали постигать торговое ремесло, обретая и передавая потомкам хорошо знакомые нам умения и традиции.

– Выходит, люди сами виноваты в своих несчастьях? – застенчиво спросил Иям.

– Мы вот, видимо, хорошенько провинились, – сквозь зубы недовольно прошипел Эмиль.

– Не знаю, Ям, – ответил Базель младшему сыну, игнорируя слова Эмиля. – Думаю, всё не так просто. Порой события происходят словно сами собой.

Случается так, что всё привычное вокруг рушится в одночасье без всякой видимой причины…

VIII

Первые часы Иллай, как никогда быстро и уверено, продвигался по пустыне, воскрешая родительскую надежду на то,что он может выздороветь и продолжать жить кочевником.

Обрадованный отец, по привычке экономя силы, не спешил идти быстрее, чем того требовал план путешествия; к тому же он хотел дать внезапно окрепшему сыну впервые побывать в роли проводника.

Но время шло, и жар Акхаского солнца помноженный на запредельную для Иллая нагрузку сделали своё коварное дело. Болезнь вновь дала о себе знать.

Не желая признавать поражения, Иллай, не сбавляя шага, продолжал взбираться на очередной бархан, но идущему позади отцу было видно, как прежде ровная траектории подъёма теперь заплеталась по склону зигзагом.

Базель молча двигался по следам отца, он старался не думать о том, верно ли он поступил, начав роковой разговор посреди пустыни, простит ли когда-нибудь брат его предательство, что ждёт их семью дальше. Он просто шёл, безвольно, как марионетка, переставляя ноги в такт родительскому шагу, не чувствуя невыносимого пекла и усталости, точно погрузившись в полутранс Базель крутил в голове лишь одну мысль: «Только бы добраться до Азбы».

IX

Шаг за шагом три фигуры в тёмных многослойных одеждах продвигались по нескончаемой череде песчаных дюн. С надеждой увидеть с высоты заветные хижины Факра начинали они свой подъём. Но каждый раз их взгляд упирался в новые песчаные холмы, и путникам ничего не оставалось, кроме как медленно спускаться по зыбкому склону, всё больше погружаясь в отчаяние.

Шаг за шагом они становились всё слабее. Мускулы их иссушил жар жгучего Акхаского солнца, не оставив в них, кажется, и капли живительной влаги. То и дело путники щурились под натиском песчаных ветров, норовивших выцарапать им тысячами мелких песчинок глаза, а после обтачивать до костей их тела, покуда те не будут навечно погребены под медно-красным барханом. И всё же, презрев эти страшные тяготы, ведомый безумной надеждой Базель продолжал идти с сыновьями вперёд.

Шаг за шагом они приближались к своей погибели.

X

Самое страшно время в Акхасе – предзакатные часы: в это время решается судьба путника. Дойдёт ли он, как планировал, до поселения или же погибнет, исчерпав отведённый ему на путешествие день, ведь сбиться с верного маршрута в этих нескончаемых песках очень просто.

Иллай не справился.

Он продолжал быстро идти, но делал это наугад. Каждый шаг отдавал ему в голову тяжёлом ударом, не давая возможности думать о чём-либо кроме боли.

Боль и злоба на своё немощное тело – в этом иступлённом страдании Иллай, казалось, обрёл себя и уже не хотел останавливать упоительное саморазрушение. Болезнь сломала его.

Слишком поздно отец заметил, что на каждом подъёме сын его понемногу отклонялся от намеченного маршрута, осколки надежды не давали ему увидеть, что, не жалея себя, Иллай, сам того не ведая, губит и их.

Слишком поздно отец решил нагнать Иллая. Всё уже было предрешено.

Издав глухой стон, Иллай, словно сражённый беззвучным выстрелом, разом осел, и его обмякшее тело покатилось вниз по отвесному склону дюны.

XI

Нужно ли говорить, если скорая смерть обесценит любые слова?

Базель не знал. Он продолжал молча идти навстречу неизбежному.

Что обречённый может сказать таким же, как и он, несчастным?

Я буду с вами до конца?

Базель как никогда прежде боялся этого таинственного и неотвратимого финала. Но его страшила не собственная смерть, а погибель его сыновей, ещё совсем юных…

Что он мог им сейчас сказать?

Простите, я сбился с пути, и теперь надежды вернуться нет?

Но надежда упрямым огоньком продолжала теплиться внутри Базеля, иначе бы он не продирался всю ночь сквозь сон и усталость, а смиренно, обняв на прощание детей, почил подле них посреди барханов, чтобы уже никогда не проснуться.

– Папа, – раздался позади звонкий голос Ияма, – как ты думаешь, мы сможем дойти до Факра, дедушка Карас еще ждет нас?

– Всем известно, что нельзя выбраться из Акхаса, пробыв здесь больше одного дня, – обречённо заметил Эмиль. – Мы же идём второй день.

– Вопреки всем правилам нам удалось пережить ночь, и мы до сих пор на ногах, – пытаясь спокойно рассуждать, говорил Базель. – Возможно, нам посчастливится выбраться отсюда.

Он сам перестал верить своим словам и едва слышно всхлипнул.

– Простите меня, я нас всех подвёл, – свесив голову, произнёс Базель, окончательно измученный грузом невыполненного долга.

Сыновья, не сговариваясь, нагнали его и обхватили за руки с обеих сторон.

– Брось, отец, ты сам говорил нам, что дюны подвижны и, используя их в качестве ориентира, никто не может быть полностью уверен, что не собьётся с маршрута, – успокаивал отца Эмиль.

– Мы готовы с честью погибнуть в пути, как настоящие кочевники, – опрометчиво воскликнул Иям, желая всех подбодрить.

– Ям! – злобно прорычал на младшего брата Эмиль.

– Что я такого сказал?! – возмутился Иям. – Так нас учил отец.

– Угомонитесь, – вновь овладев собой, применительно произнёс Базель.

– Если суждено, то мы с достоинством погибнем, но пока остаётся хоть какой-то шанс выбраться, мы должны продолжать идти.

С этими словами Базель начал подъём на очередную высокую дюну, уже не надеясь увидеть за ней что-то помимо новых песчаных громад.

XII

Когда Базель с отцом подбежали к Иллаю, тот, уже будучи в тяжёлой лихорадке, еле слышно повторял лишь:

– Я всех подвёл. Простите меня. Всех подвёл… простите…

Взвалив на плечи Иллая, путники двинулись дальше.

Базель ощутил, как на смену тихой отрешённости в него пробирается волнующий страх. Не выдержав тревоги, он спросил:

– Отец, мы успеем прийти до заката?

– Шансы не велики, – не стал лукавить отец. – Мы сильно отклонились от необходимой траектории, и теперь подъём на дюны будет стоить нам гораздо больших усилий, чем если бы мы придерживались их центра. К тому же с ношей на плечах мы и вовсе не быстрее набайской черепахи.

– Оставьте меня, – зашептал Иллай. – Из-за меня мы сбились с пути…

– Замолкни, – прогремел отец. – Молчи покуда мы не доберёмся до Азбы.

Но солнце всё сильнее клонилось к горизонту, а торговых шатров на окраине Азбы так и не было видно.

– Мы пропали, – совсем отчаявшись, пробормотал Базель.

Ловко перехватив отяжелевшее тело Иллая, отец с неимоверным проворством, словно и не было за плечами изнурительного путешествия, отвесил младшему сыну тяжелую затрещину. Такое в их семье случалось нечасто, и оттого удар оказался особенно неприятным. Базель искренне раскаивался в том, что проговорился в минуту слабости, но отречься от сказанного было уже невозможно.

Отец продолжал давить сына суровым взглядом, в тоже время коря себя за то, что выместил на нём все горести и отчаяния того дня.

– Больше не говори такого, – сурово сказал он, вновь перекладывая часть веса Иллая на плечи Базеля.

– У нас в запасе ещё пара часов, и если мы поторопимся, то всё закончится благополучно… – говорить об альтернативном исходе отец не стал. Все и так понимали: если ночь настигнет их в пустыне, то наутро, вероятнее всего, они будут мертвы.

XIII

Они шли на пределе своих возможностей, и, как не пытался Базель выровнять шаг, с каждым подъёмом он всё острее ощущал физическое истощение. Вполоборота отец периодически поглядывал на сыновей, идущих несколько позади него, – они не переставали удивлять его своей силой и выдержкой.

Базель, всегда стремился, чтобы дети смогли выжить, даже если его вдруг не станет, и как подобает готовил их к самым изнурительным путешествиям. Но к этому ежечасно граничащему со смертью переходу невозможно было подготовиться.

Походка Ияма стала заметно заплетаться, а Эмиль едва поднимал одеревеневшие ноги, загребая стопами ставший таким непомерно тяжёлым песок. Базель видел: идти они смогут не дольше пары часов. Для спасительного чуда оставалось совсем немного времени.

– Папа, а если мы не выберемся и погибнем, то я смогу увидеться с мамой? – серьёзно спросил Иям.

Любое упоминание о матери вызывало у Эмиля нестерпимую боль, слишком тяжело он, будучи ещё совсем малышом, перенёс её внезапную смерть. Базель не успел сгладить страшных слов Ияма своим ответом. Эмиль вспыхнул быстрее:

– Прошу тебя, Ям, иди молча, или я набью твой рот этим треклятым песком!

Базель задрожал всем нутром, услышав этот несдержанный выкрик.

– Эмиль, успокойся! – уняв нахлынувшие воспоминания, потребовал отец. – Акхас не место для брани.

– Конечно, Акхас – это место для смерти! – выплеснув всю накопленную злобу, съязвил Эмиль.

Базель уже развернулся, замахиваясь для удара, но, вскользь увидев испуганные глаза идущего чуть поодаль младшего сына, устыдился собственных намерений. Он остановился напротив Эмиля и, глядя в его тёмно-карие, как у Иллая, глаза, тяжело произнёс:

– Перестань, по-хорошему тебя прошу.

Гнетущие напряжение повисло меж отцом и сыном, и, казалось, оно вот-вот должно было вспыхнуть нещадным пламенем семейного раздора.

– Я понял, отец. Прости, – не видя смысла сопротивляться, тихо ответил Эмиль.

Ощущая внутри тяжёлый осадок, словно его сердце заполнили тысячи острых песчинок, Базель обернулся и устало побрел вперед, размышляя о произошедшем.

Он находил пугающее отражение своего прошлого в случившемся и отчаянно уговаривал себя не думать о том, что в таком случае может ждать их дальше.

XIV

– Отец, ты видишь то дерево вдали? – удивлённо спросил Базель. – Никогда прежде не видел здесь деревьев, – словно оправдываясь за то, что вновь отвлекает отца, добавил он.

– Да будут прокляты навеки Акхаские пески! – неожиданно выругался отец при виде одинокого растения, стоящего посреди пустыни.

– Что такое? С этим деревом что-то не так? – испугано интересовался Базель. Но отец, точно не слыша его вопросов, понурив голову, быстрым шагом направился прямиком к загадочному растению.

По мере того как они спускались с дюны, Базель смог хорошо разглядеть зловещее дерево, и чем дольше он на него смотрел, тем сильнее им овладевал необъяснимый страх.

Извитые, неровные тяжи корней ползли из песка к основанию ствола, обнажая свои безобразные, похожие на комки червей переплетения. Близ ствола, с одной из сторон, корни сцепились особенно плотно, образовав причудливую корзину, по форме напоминавшую большую чашу. Сам ствол, высотой примерно в три человеческих роста, был весь покороблен неприятными массивными выпуклостями размером с детскую голову, которые, словно бубоны на теле, уродовали это и без того жуткое древо. Вместо коры ствол и кое-где крупные ветви покрывали похожие на струпья наросты. Листьев на дереве практически не было, и лишь на дальней части лысой неровной кроны безжизненно свисало несколько вытянутых, напоминающих острые кинжалы бордовых листьев.

Уже почти подойдя к дереву, Базель увидел, что на стороне, противоположной чаше из корней, в уродливом стволе рваной раной зияет подобие дупла.

– Папа, мне страшно, пойдём отсюда. Обойдёмся без привала. Я совсем не устал, к тому же ты сам говорил, что времени у нас немного, – жалобно лепетал напуганный жутким видом дерева Базель.

– Акхас не оставляет нам выбора, Базель, мы должны остановиться здесь, другого шанса выбраться из пустыни у нас не будет, – словно вынося смертный приговор, произнёс отец, перехватывая двумя руками Иллая и усаживая его у корней.

– Не бойся, брат, – силясь улыбнуться, тихо заговорил Иллай, – это – дуб Бокур, а значит, мы сейчас находимся в центре Акхаса, и теперь…

– Илла! – прогремел отец.

– Брось, отец, – откашлявшись, продолжил Иллай, – всё равно рано или поздно тебе придётся рассказать ему о том, что здесь вскоре произойдёт,я лишь облегчаю тебе задачу. К тому же я хочу напоследок поговорить с младшим братом, прошу, не лишай меня этой возможности.

Отец понимающе посмотрел в глаза старшему сыну и еле заметно кивнул, затем, подойдя к нему, опустился на колени и крепко обнял его. Стоящему всё это время в стороне Базелю показалась, что папа несколько раз всхлипнул, но он, и так ничего не понимая в происходящем, не стал придавать этому особого значения.

Поднявшись, отец, скрывая лицо накидкой, обошёл дерево и сел с противоположной стороны. За массивным стволом и переплетениями корней его фигура была практически не видна, но струйка синеватого дыма, поднимавшегося вверх, не скрылась от глаз наблюдательного Базеля.

«Похоже отец закурил. Прежде с ним такого не случалось».

XV

Очередной подъём давался особенно тяжело. Не успев взобраться на вершину бархана, Базель тут же остановился и, опираясь руками на собственные колени – лишь бы устоять перед соблазном сесть, переводил дыхание.

Глаза его невыносимо горели от сухости и нещадного песка, и, смотря в сторону заходящего солнца, он видел лишь неоднородные красновато-жёлтые разводы.

Базель изо всех сил зажмурился, надеясь выдавить хоть немного слёзной влаги, ибо идти дальше, совсем не различая местности, он не мог. Но тело его было подобно пустому сосуду, в котором не осталось ни капли драгоценной воды.

Осипший голос младшего сына внезапно прервал слепое оцепенение Базеля:

– Папа, папа! Смотри скорее, ты такого точно никогда не видел.

Почти не сомневаясь в том, что ему предстоит увидеть, Базель подошёл к обогнавшим его сыновьям и посмотрел в направлении, куда указывал ему Иям.

Всё было как тогда, в далёком детстве. Точно скрученное от нестерпимой боли могучее дерево по-прежнему высилось над безжизненными песками, дожидаясь заблудших и отчаявшихся путников.

Смотря с высоты дюны на искорёженный ствол и голые массивные ветви единственного, полумифического обитателя Акхаской пустыни, каждый по-своему переживал эту встречу: Базель со злобным отвращением, Эмиль с назойливым, щемящим в груди страхом, Иям с детским неподдельным интересом.

– Папа, можно посмотреть поближе? – прервал Иям затянувшееся молчание.

Базель не знал, что ответить. Вперив глаза в уродливый ствол до боли знакомого ему дерева, он точно заново переживал события былых лет.

– Пойдём, отец. Напоследок такое стоит увидеть, – с отчаянной легкостью произнёс Эмиль и, не дожидаясь разрешения, начал аккуратно спускаться с пологого песчаного склона.

Базель не противился, ибо понимал, что пройти мимо, игнорируя злосчастное дерево, попросту не удастся. Он лишь хотел, чтобы на этот раз их встреча закончилась иначе.

Подходя ближе, Базель не без интереса рассматривал старого знакомого: за много лет дерево едва ли выросло, разве что неприятных выпуклостей на стволе стало на порядок больше, а тяжи корней казались несколько толще и длиннее. Пучок бордовых листьев все так же алел в лучах предзакатного солнца, подчёркивая наготу кроны и свидетельствуя о том, что дерево до сих пор не погибло.

– Папа, а что это за дерево? – протяжно спросил выбившийся из сил Иям.

Он шёл позади остальных, ведомый вперёд скорее порывами ветра, чем собственными усилиями. Казалось, лишь детская любознательность и выдержка взрослого помогали ему до сих пор держаться на ногах и не упасть.

– Не знаю, – лукаво начал Базель, но его неожиданно перебил голос старшего сына.

– Это – дуб Бокур. В обмен на человеческую жертву он даёт усталым путникам напиться и указывает им дорогу из пустыни к ближайшему поселению.

– Кто сказал тебе такое?! – испуганно возмутился ошарашенный словами сына Базель.

– Однажды в Керуле, – не спеша рассказывал Эмиль, – я помогал торговцу рукописями снаряжать один из тюков в Черные Земли для каравана набайцев, и, пока те не приехали за товаром, мне было разрешено почитать одну из собранных книг. Я взял “Легенды Акхаса”, в одной из историй, которые я успел прочесть, говорилось об этом дереве.

– Занятными книгами торгуют в Керуле, но эти истории – всего лишь детские страшилки, – не желая мириться с нелепым совпадением, убеждал сыновей Базель. – Посмотрите, обычное мертвое дерево и ничего больше. Наверное, здесь когда-то был оазис, он пересох, и следы его исчезли, а крепкое дерево, хоть и погибло, ещё продолжает сопротивляться упорному ветру.

– Значит, в книжке была неправда? – уточнил Иям.

– Именно, – заверил Базель. – Вряд ли автор этой истории хоть единожды пересекал пустыню.

– Но в Акхасе же не бывает оазисов, – возразил Эмиль.

– В этой жизни бывает всякое сынок, – сказал Базель, опускаясь у корней на раскалённый песок, – и часто именно то, чего совсем не ожидаешь… Садитесь, нам пора передохнуть.

Услышав заветное разрешение, обрадованный Иям грузно плюхнулся в песок у одного из дальних корней и, прижавшись к нему, с детской безмятежностью на измученном лице, казалось, тут же уснул.

Эмиль продолжал стоять, смотря на отца сверху вниз, хотя и было видно, как мелкой дрожью трепещет его изнеможённое тело. Но перед тем как окончательно сдаться, ему нужно было убедиться, что шансов спастись уже не осталось.

– Это конец? – пронзая словами насквозь, спросил он отца.

– Да, – без лукавства ответил Базель. – Теперь даже чудо нас не выручит. Мы слишком ослабли, чтобы продолжать идти дальше… – и, пытаясь смягчить весь ужас сказанных им слов, беспомощно добавил, – поэтому давайте хорошенько выспимся.

Тяжело выдохнув, сын сел подле отца, устало прикрыв глаза запылёнными ладонями.

– Прости, если обидел тебя, – полушёпотом произнёс Эмиль.

– Брось, ты передо мной ни в чём не виновен. Вы с Ямом – хорошие сыновья, и я по-настоящему горжусь вами. Жаль лишь, что Акхас так рано занёс наши пути своими немилосердными песками.

Эмиль не ответил, и всё вокруг начало тонуть в вязкой глухой тишине.

Базель не противился. В надежде, что сыновья его уже уснули, он закрыл глаза, вверяя себя неизбежному.

XVI

– Садись, – Иллай указал на место подле себя, – так мне будет проще рассказывать, к тому же отдых тебе не помешает.

Базель послушно опустился на горячий песок рядом с братом, ожидая наконец услышать ответы на вопросы, наводнившие его голову.

– Как я уже говорил, мы нашли дуб Бокур. Согласно преданиям кочевников, это – центр пустыни, и есть лишь один способ выбраться отсюда – принести жертву.

Бокур собственно и является жертвенным алтарём. Если поместить в него живого человека, дерево, забрав несчастного в качестве подношения, наполнит ту древесную чашу водой и укажет путь до поселения. Так Акхас даёт шанс сильным путникам продолжить кочевую жизнь, отдав того, кто послабее, в противном случае, иссохнув от зноя, погибают все.

Говорят, что Бокур нельзя повстречать дважды, но всё это, конечно, спорно, так же как до сегодняшнего дня для нас было спорным существование это полумифического дерева.

– Ты решил рассказать мне перед смертью одну из детских сказок? – возмутился раздосадованный Базель. – Иллай, я уже не ребёнок и готов с достоинством умереть в пустыне, как и подобает настоящему кочевнику. Не стоит утруждать себя нелепыми россказнями. Я отлично понимаю, что день подходит к концу, а завтра для нас уже не настанет. Так к чему это враньё?

– Остынь, малыш, – примирительно отвечал Иллай. – Все мы лишь глупые дети в этих непостижимых песках. Держи лучше напоследок от меня подарок.

И Иллай протянул брату крохотный свёрточек, вынутый из внутренних складок своего одеяния.

Базель тут же развернул обертку, и на его ладони оказался маленький шарик молочного цвета с приятным сладковатым запахом.

– Что это? – недоумевая спросил Базель.

– Бедный ребёнок, вот что значит лишить человека детства. Это конфета, балбес. Припас для себя, но мне уже не до сладостей.

– Спасибо, – заулыбался Базель и с удовольствием разжевал мягкую плоть конфеты.

Не успел он вдоволь насладиться её необычным, приятным вкусом, как тело его резко потяжелело, а голова стала совсем невесомой, точно она разом опустела или исчезла вовсе. Мир вокруг подёрнулся какой-то сизой дымкой и Базеля немедленно потянуло в сон.

Уже сквозь полусомкнутые веки Базель видел, как, с трудом опираясь на корни, поднимается его брат и со словами:

– Простите меня и будьте счастливы, – пригнувшись, залезает в рваную рану в стволе дерева.

Затем лицо отца, уснувшего на сплетении корней напротив с трубкой в зубах.

А после… Полное беспамятство.

Когда Базелю удалось урвать у жадного сна несколько мгновений, он с трудом открыл глаза, но сквозь давящую отовсюду темноту смог разглядеть лишь то, как с крайних веток опадали те самые, замеченные им ещё при свете дня, бордовые листья.

На этот раз они почему-то показались ему похожими на кровавые слезы.

XVII

Солнце полностью скрылось за горизонтом, и, скованный бессонницей, Базель наблюдал, как на Акхас медленно опускается ночь.

Любые звуки особенно ясно слышатся ночью, а более прочих те, что надёжно утаивал ото всех знойный день. Вот и теперь Базель точно впервые слушал дыхание своих сыновей. Жадный и быстрый свист на вдохе и скорый затяжной выдох выдавали то, что так умело скрывали они от отца: их тела полностью сломлены, и в этот момент ненасытная пустыня вытягивает из них последнюю влагу.

Засыпать под эти звуки было сродни долгой изощрённой пытке. Базелю хотелось поскорее провалится в бездну сна и никогда уже не возвращаться обратно. Но крепко вцепившаяся бессонница по-прежнему не выпускала его из своих цепких лап.

«Только бы умереть всем вместе, так и не проснувшись; иначе недолгая жизнь встретивших рассвет станет сущим кошмаром». С такими мыслями отец продолжал слушать дыхание своих детей, не замечая, как из этих звуков медленно ткалось полотно его самого страшного кошмара.

И лишь когда непроницаемая тьма разом наводнила всё вокруг, Базель почувствовал, что его тело больше не принадлежало ему.

Теперь он лежал в кромешной темноте не в силах шевельнуть ни единым мускулом, а в ушах у него бесперебойно раздавался оглушительный шёпот множества жутких голосов:

– Куда ты завёл их, ничтожество?!

– Что сказала бы Мияра, увидев, как ты сгубил её детей?!

– Ведь ты знаешь, что делать!

– Спаси себя и Ияма!

– Эмиль всегда был проворнее и сильнее брата!

– Выбери одного!

– Почему же ты медлишь?!

Постепенно надрывный шёпот нечеловеческих голосов начал сливаться в единый поток с всё нарастающим дыханием Ияма и Эмиля. И когда казалось, что от воцарившегося безудержного гомона у Базеля попросту расколется голова, голоса разом стихли.

Затем медленно стало затухать дыхание сыновей, словно их спящие тела уплывали вдаль.

Наконец, когда вдохи и выдохи детей почти перестали быть различимы, обездвиженный доселе Базель смог высвободить из невидимого оцепенения руку и, дёрнув тяжёлое покрывало темноты, проснулся.

XVIII

Непроницаемая завеса сна дрогнула от лёгких ударов по щекам, а после обрушилась под потоком воды, которая полилась из отцовского бурдюка прямо на лицо Базеля. Точно вырванный из когтей смерти, он мгновенно дёрнулся и, приняв сидячее положение, некоторое время не мог прийти в себя. Перед ним было угрюмое лицо отца, вокруг – реденькая травка, уползавшая в изгибы корней, а над головой раздавался непонятный шелест.

– Папа, что произошло? – продолжая недоумевать, невольно спросил Базель.

– Очнулся? – сухо поинтересовался отец. – А то я начал думать, что ты совсем иссох.

– Что произошло с деревом? – Базель смотрел на массивную крону, густо покрытую свежей зелёной листвой, и не верил своим глазам – разве могло за ночь произойти столь невероятное преображение.

– И откуда взялась вода? – подобие чаши из переплетенных корней было до краёв наполнено водой.

– И где Иллай?! – срываясь на крик вопрошал Базель. Он наконец-таки понял, что вызывало в нём назойливую тревогу с того момента, как он открыл глаза.

– Нам пора идти, тебе уже всё известно, поэтому оставим лишние слова, – сухо проговорил отец. – Напейся как следует, наполни бурдюк, и выдвигаемся. Путь может быть долгим.

– Но Иллай?! – продолжал настаивать Базель.

– Его больше нет. Всё. Оставь. Делай, что я говорю, нам нельзя терять время.

Словно сомнамбула Базель выполнил наказ отца.

Напитавшись уже ничего не значившей для него влагой, он молча двинулся за ним по устеленной зеленью тропе. Они шли по множеству продолговатых сочных листьев, втаптывая их в песок, а необычный для утренней пустыни ветер продолжал выкладывать прямо им под ноги всё новые и новые жертвы, точно рассчитываясь с ними за Иллая.

Базель не мог принять такой обмен, и несколько раз он, будто одержимый, бросался назад спасать оставленного брата.

Но возвращаться было некуда. Песок и ветер, следуя за путниками по пятам, проворно заметали обратную дорогу к дубу.

Пробежав пару десятков шагов, Базель останавливался и беспомощно смотрел в устеленную песками даль, пока отец не нагонял его и, наградив затрещиной за непослушание, не заставлял вновь двигаться вперёд.

Хотя ведомые Бокуром путники и вошли в селение ещё до наступления вечера, дорога до Азбы показалась Базелю бесконечно долгой.

Такой же бесконечно долгой и невыносимо мучительной стала для него и вся последующая жизнь в этом ставшем роковым для его семьи месте.

Отец был полностью сломлен и занимался торговыми делами, только чтобы забыться и с достоинством встретить мать из Неру. На рынке ему неустанно помогал Базель, надеясь, что ставший пугающе молчаливым и нелюдимым отец всё-таки сможет поправится.

Вскоре с торговцами драгоценностями вернулась ещё ничего не знавшая мать.

Новость о трагической гибели сына далась ей тяжело. Слишком тяжело. Отец же стал всё реже выходить из шатра и практически перестал разговаривать.

Торговля быстро пришла в упадок, запасы специй оскудели, денег становилось меньше с каждым днём. Пришла пора кочевать – иначе было не выжить.

Но на семейном собрании отец отвечал на все доводы и уговоры сухим отказом. Он настрого запретил жене и сыну возвращаться в пустыню, а перед тем, как все разошлись, тихо произнёс:

– Акхас берет слишком дорогую плату.

Оставив кочевничество, родители словно лишились жизненных сил. Они угасали на глазах, и Базелю оставалось лишь помогать им материально, берясь за любые мелкие заработки, вернуть их к прежней жизни ему было уже не под силу.

Базель ушёл, как только его родителей не стало. Он навсегда покинул Азбу, чтобы оставить позади все беды и несчастья юности и снова обрести семейное счастье.

Недолгое счастье. Вновь отнятое не знавшим жалости Акхасом.

XIX

Базель рывком принял сидячее положение, разрывая последние путы сна, и яркий солнечный свет незамедлительно ударил ему в глаза. Они были словно два заклятых врага, готовых продолжить неоконченный бой после короткой передышки, и солнце, явно не собираясь уступать в новом дне, сразу же нанесло свой ослепляющий удар.

Спустя пару мгновений Базель обнаружил, что сидит в тени раскинувшейся кроны дерева прямо напротив восходящего солнца, а его руки упираются во влажные корни у подножья переполненной водой древесной чаши.

Потеряв себя от охватившей его жажды, Базель жадно припал губами к краю чаши. Испив несколько глотков, он обернулся, чтоб скорее обрадовать своих детей неожиданной милостью Бокура.

Но разве мог Акхас просто так одарить своих путников?

Не обнаружив позади себя детей, Базель уже понял цену выпитой им воды.

Не чувствуя ног, он подошёл к укрытой тёмно-бордовой тканью небольшой песчаной горке, очевидно оставленной для него. Разворошив песок, Базель увидел кожаный ремешок, на котором детской рукой Ияма был нацарапано:

"Живи. Не торопись к нам с мамой. Прости, что ушли от тебя вдвоем".

Содрогаясь от слёз и бессилия, Базель невидящими глазами смотрел на забравшее его сыновей безжалостное дерево, и ему казалось, что ствол обезобразили две свежие, расположенные рядом друг с другом, уродливые выпуклости.

Волна безудержного гнева захлестнула измученного тяжёлыми утратами Базеля, и он принялся, крича в беспамятстве проклятия, бить что есть мочи прочный, как камень, ствол.

Базель остановился, лишь когда почувствовал неимоверное отвращение, видя, как кровь с его разбитых кулаков превратила неровности дуба в подобие вскрывшиеся бубонов на неизлечимо больном теле.

Он вновь беспомощно заплакал, выходя на устеленную свежими листьями тропу.

Теперь Базель остался совсем один. Один посреди ненавистной, отнявшей у него всё пустыни, сжигаемый неуёмным отчаянием и палящим солнцем.

Он хотел бы умереть, но неровные буквы на кожаном ремешке заставляли его вернуться и вдоволь напиться противной ему воды, а после наполнить ею до верху свой бурдюк. Несколько простых слов заставляли его смирится и идти той дорогой, что указывал Бокур.

Лишь оставшиеся на ремне послание его погибших сыновей заставляло его жить.

XX

Но куда было идти Базелю? Ведь больше его никто не ждал. Разве что Карас.

Треть жизни Базеля была тесно связана с этим загадочным человеком, а он так ничего и не узнал о нём с момента их первой встречи.

Впервые он познакомился с этим странным стариком ещё до рождения Эмиля.

Оставив Мияру распродавать остававшийся товар, Базель по обыкновению отправился в Факр – одно из самых малочисленных и бедных селений Акхаса.

Маршрут в Факр считался среди кочевников наиболее тяжёлым и изменчивым в связи со своей протяжённостью, поэтому сюда реже обычного захаживали кочевые торговцы, но тем радушнее встречали здесь редких смельчаков и продавали им очень качественные товары по весьма скромным ценам. Стоимость изделий факрийских мастеров многократно возрастала на рынках других поселений и Базель, не страшившийся долгих переходов, не мог не воспользоваться возможностью хорошенько подзаработать.

Он рассчитывал зайти к паре знакомых, проверенных мастеров и как следует запастись редкими товарами. Но все его планы были обречены, как только он встретил посреди главной дороги на окраине Факра плачущего тучного старика в ветхих пёстрых лохмотьях.

– Что случилось, ты остался без крова? – идя на поводу у совести, спросил Базель.

Старик мгновенно успокоился и, подняв на доброжелателя красные, уставшие от слёз глаза, медленно заговорил.

– Как тебя зовут, юноша? Я горюю здесь не первый день, но пока ты – единственный, кто не погнушался спросить, что у меня произошло.

– Меня зовут Базель, я кочевник… Так тебе негде жить?

Старик сокрушённо замотал головой.

– Нет, отсутствие жилища меня не тревожит, я мог бы творить и под открытым небом. Но мне не из чего. Понимаешь? Кругом только горы песка, ветхие ткани шатров да жалкие скупердяи, которые не пожертвуют тебе даже свинцовой болванки!

Ах, да, прости, совсем забыл о приличиях, Карас – ювелир.

Старик протянул слегка скрюченные, обмотанные грязным тряпьём кисти для приветственного рукопожатия.

Базель, не раздумывая, ответил незнакомцу встречным жестом. Почему-то этот чудаковатый старик вызывал у него необъяснимую симпатию.

Базель не понимал, как почтенного возраста ювелир мог так опуститься, пусть даже трудясь в этом нищем селении. Но больше его удивляло то, что он видит этого старика впервые. Базель не раз бывал в Факре и знал всех здешних мастеров поимённо, пропустить ювелира он точно не мог.

– Карас, почему я прежде не встречал тебя в Факре? – решился спросить после неловкого молчания Базель, – Ты пришёл сюда недавно?

– А ты – опытный кочевник, как я погляжу. Мастер своего дела, прямо, как и я. Только твоя стихия – жаркий песок, коего вокруг навалом, а вот моя – металл, а с ним в пустыне, сам знаешь, дела обстоят намного труднее.

Жизнь моя скучнее избитой песни уставшего балагура. Откуда я пришёл и куда отправлюсь – поверь мне – всё пустое. В моей истории смысл имеет лишь искусство.

Базель был впечатлён причудливыми речами старика и решил помочь ему, а за одно и посмотреть, что тот умеет на самом деле.

– Держи, это тебе, – сказал Базель, протягивая Карасу небольшой моток серебряной проволоки, припасённой для другого ювелира.

– Это правда мне?! – воскликнул обрадованный старик, бережно взяв протянутую проволоку. – Прекрасное серебро – ты явно знаешь толк в хороших товарах. Давно драгоценностями занимаешься?

– Нет, я торгую, чем придётся, ибо выбирать мне пока не приходится. Просто стараюсь искать по-настоящему ценные товары и качественные материалы.

– Понимаю-понимаю, – бормотал Карас согнувшись над проволокой. – Но глаз у тебя хороший, тебе точно нужно торговать драгоценностями.

По мере того, как Карас увлекался сложным плетением, руки его освободились от вороха намотанных на них прежде грязных тряпок, и Базель увидел изуродованную страшными багровыми шрамами кожу.

– Карас, можно я задам тебе неуместный вопрос? – не желая обидеть старика, спросил Базель.

– Ты про мои кисти? – не отвлекаясь от работы, уточнил ювелир.

– Да, прости… – растерялся Базель.

– Брось, все спрашивают, ничего в этом такого. Просто нечаянно обжёгся маслом.

Всё, что узнает Базель спустя многие годы из редких противоречивых слухов, это то, что руки Караса ошпарили кипящим маслом за непочтение к одному из правителей Чёрных земель.

То был жадный воинственный монарх. Не подчинявшихся ему жителей захваченных селениях он обычно приказывал вещать в назидание остальным. Но из-за того, что правитель жалел денег на хорошие верёвки, при исполнении приговора те зачастую рвались и некоторым осуждённым удавалось сбежать. Скрывшись от стражи, они собирались вместе и организовывали мятежи и восстания, отвоёвывая обратно оккупированные территории.

И вот однажды, оказавшись проездом в резиденции этого монарха, Карас получил от его вельмож, прознавших об иноземного мастере, заказ на ювелирное изделие, которое бы символизировало могущество их правителя.

Карас преподнёс монарху массивную свинцовую цепь в виде петли с золотым узлом.

Так без единой монеты, с ошпаренными маслом руками, он и оказался выброшенным придворной стражей умирать на окраину Акхаса.

Но Карас выжил, а руки его хоть и выглядели тяжело искалеченными, продолжали делать то, что было не под силу даже самым искусным Акхаским мастерам.

Протянутый Базелю изящный серебряный браслет, напоминавший сплетение причудливых ветвей неведомого растения, не оставлял сомнений в мастерстве загадочного старика.

С того момента Базель начал торговлю изделиями Караса. Странные, а подчас и совсем непонятные, но неизменно изящные и качественные, они всегда пользовались большим спросом на любом Акхаском рынке.

Ювелир мог часами говорить с Базелем о металлах, инструментах, техниках литья, но никогда не говорил ни слова о себе. На все же вопросы о значении того или иного элемента своих работ он лишь уклончиво отвечал:

– Зачем тебе знать, что вижу я в этом изделии? Лучше поищи в нём отражение чего-то своего, близкого и важного лишь для тебя. И вот тогда ты поймёшь истинное значение моих творений.

XXI

Бокур вывел Базеля прямо к Факру. Лачуги, которых он уже никогда не должен был увидеть, всем скопом приближались ему на встречу. Но всё вокруг было пустым и неважным. В этом мире для него оставалось лишь одно жилище с единственным его обитателем.

Базель шёл увидеться с Карасом.

Пройдя всё селение, он наконец-то увидел очертания стоящей на окраине маленькой хижины.

Карас сидел в тени навеса и устало разглядывал, казалось, только что законченное изделие.

– Что на этот раз? – не в силах противиться многолетней привычке, безнадёжно спросил Базель.

– Чаша, – не обращая внимания на мертвенный вид стоявшего подле него старого приятеля, ответил ювелир.

– Почему именно чаша? – по инерции продолжил Базель обыкновенно ведущие в тупик расспросы.

– Всегда к месту, – на удивление просто ответил старик, пристально посмотрев в изъеденное слезами лицо гостя. – Дорога выдалась тяжёлой. Присядь. – Карас указал на ветхое кресло, стоявшее под краем навеса.

Базель с невыносимой болью посмотрел на прозрачную жидкость, плескавшуюся в протянутом ему уверенной рукой мастера кубке. Он заколебался.

– Пей, тебе это необходимо, – убедительно сказал Карас, тоном, не терпящим отказа.

Бессильно взглянув на позолоченную чашу, испещрённую чеканкой и гравировкой, изображавшими разнообразные людские горести, Базель протянул за ней дрожащую, слабую руку и припал бледными губами к краю.

Он пил долго, зажмурившись и досадно кривясь, словно в чаше была не обычная вода, а прогоркшее масло.

Наконец, не без труда осушив вместительную чашу, Базель услышал щелчок. Открыв от неожиданности глаза, он увидел ограниченный золотыми стенками сквозной чаши кусочек нежно-голубого неба.

– Дна нет! – по-детски улыбнувшись, удивился Базель.

– Именно, – точно подтверждая общеизвестную истину, произнёс Карас.

– Но, если чаша сквозная, как она могла удерживать воду? – не понимая очередной работы Караса, спросил Базель.

– Дно – лишь очередная преграда на пути к истине. Оно есть, покуда в нём существует необходимость. А когда чаша испита, какой прок таращиться в пустое дно.

Карас встал и плеснул в своё загадочное изделие немного воды, одновременно раздался уже знакомый щелчок, и сквозь прозрачную жидкость вновь стало виднеться тёмное дно.

– Дна нет… – задумчиво протянул Базель. И немного погодя спросил: – Карас, почему сегодня ты открыл мне тайну своей работы?

– Ты увидел то, что был должен увидеть. Мое творение лишь отразило полученный тобою опыт. И не более.

– Благодарю, Карас, – сказал, поднимаясь, Базель. – Теперь мне нужно идти.

– До встречи, Базель. – как ни в чём не бывало прощался Карас. – Буду ждать твоего возвращения.

Словно на миг вернувшись к прошлой жизни, Базель обернулся и серьёзно спросил у Караса:

– Материалы для работы ещё остались?

– Не переживай, бронзы еще навалом, припрятано немного серебра, так что пока всё в порядке. Если станет совсем худо, переплавлю твою чашу.

– Хорошо, – едва улыбнулся Базель, и, снова погружаясь в себя, отправился в ближайшую кузницу.

Давно знавший Базеля кузнец поначалу опешил от его просьбы.

– У меня есть довольно хороший топор, но зачем он тебе нужен в Акхасе? Тут и рубить-то им нечего. К тому же он тяжёлый, по пустыне с таким особо не походишь. Может тебе лучше нож покрепче подобрать?

– Нет, мне нужен именно топор, – торопясь отвечал Базель. – Не переживай, я щедро за него заплачу.

– Ну, ежели платишь – дело твоё. Подожди немного, я его наточу как следует.

Базель решил не пережидать ночь в Факре, и взвалив на плечи увесистый, остро отточенный топор, отправился к центру Акхаса.

XXII

Бокур был беспощадным, но справедливым созданием. Он получил две жертвы вместо положенной одной, а потому, как только Базель покинул Факр, к его ногам начали слетаться уже слегка увядшие листья.

Дорога вела его прямо к дубу, и вскоре на горизонте замаячили неровные ветви с последними остатками зелёной листвы.

В лучах предзакатного солнца искорёженный болью и страданиями людей, с облысевшей неровной кроной и изъеденным нарывами стволом Бокур казался тяжело больным и невероятно уставшим.

Но Базель видел лишь безжалостного убийцу своих родных. Он ускорил шаг, на ходу короткими взмахами приноравливаясь к тяжести топора.

Теперь Базель уповал только на то, что ему хватит сил справится с массивным стволом раньше, чем Акхас успеет иссушить восставшего против него человека.

Над пустыней раздались первые глухие удары. Базелю казалось, что он рубит не древесину старого дуба, а прочную каменную колонну.

Но когда древесная оболочка треснула и накренившийся Бокур, с шумом рухнул в жёсткие объятия песка, всё стало ясно.

Дуб был переполнен костями проглоченных жертв, чьи черепа выступали жуткими буграми на его стволе и крупных ветвях.

Поражённый увиденным, Базель, не помня себя от ужаса и нахлынувшей за ним яростью, принялся исступлённо рубить в мелкие щепки всё, что могло сохранить в себе частичку жизни проклятого дерева.

Из рассечённых корней на Базеля струями лилась вода, но он, не замечая этого, продолжал кромсать поверженное дерево, покуда место расправы не скрыла в себе непроглядная ночная темнота.

XXIII

Базель проснулся от нестерпимого жжения. Его смуглую грудь сквозь разорванную ветвями одежду нещадно палило полуденное Акхасское солнце.

Он лежал по пояс в воде, опираясь на груду поломанных веток.

На месте срубленного дуба раскинулся окружённый низкими травами оазис, в прохладной воде которого и пребывал, очнувшись ото сна, Базель.

Выбравшись на более привычный для него песок, Базель услышал неподалёку громкий детский голос:

– Папа, это точно оазис! Пойдём же скорее к воде!

И Базель увидел, как с песчаного склона, спотыкаясь и чуть ли не падая, побежал вниз мальчишка в светло-сером балахоне. За ним осторожно, очевидно не веря в происходящее, спускалась тёмная фигура отца с большим мешком за плечами.

Базель подошёл к незнакомым кочевникам, когда те, уже вдоволь напившись, наполняли свои бурдюки.

Отец семейства счастливо улыбался, выходя на встречу Базелю, и приветственно протянул ему обе руки со словами:

– Ты это видел, брат? Такой большой оазис прямо посреди пустыни, я до сих пор глазам своим не верю!

– Я тоже не перестаю удивляться, – искренне ответил Базель, наблюдая, как к ним бежит пополнивший запасы воды мальчик.

– А папа всегда твердил, что в Акхасе не бывает оазисов, – по-детски пожаловался ребёнок.

Базель присел на одно колено и, посмотрев в темно-карие глаза мальчишки, сказал:

– В этой жизни бывает всякое, и часто именно то, чего совсем не ожидаешь…

Оглавление

Туман

  3 балла

  1 балл

  2 балла

  0 баллов

  4 балла

Гостиница «Сон»

  23:16:42

  3:05:24:07:39:17

  21:06:42:13

  15:09:28:04

  02:05:09:26

  00:00:00

Линия жизни

Испив до дна

  I

  II

  III

  IV

  V

  VI

  VII

  VIII

  IX

  X

  XI

  XII

  XIII

  XIV

  XV

  XVI

  XVII

  XVIII

  XIX

  XX

  XXI

  XXII

  XXIII