Стальное сердце под угольной пылью [Цирковая Мышь] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Для подготовки обложки издания использована художественная работа автора.


…аж за Байкал отброшенная попятится тайга…

1 глава

Ливень. Он накрыл собой весь город. Воздух побелел от дождевых струй. Мир исчез. Потоки воды с окружающих город холмов превратили улицы города в бурные реки. Встали трамваи, прижались к клокочущим обочинам автомобили, и только редкие автобусы, бывалые, прошедшие через февральские заносы, упрямо ползли вперёд.

В маленьком двухэтажном здании на окраине жилого массива в окружении белых халатов в самый разгар непогоды вошёл в мир ещё один человек. И первый испуганно-возмущённый крик младенца смешался с неистовым стуком капель в оконное стекло.

Постепенно ливень стих, ушёл, оставив после себя мелкий дождик, озёра луж и быстро иссякающие потоки на взъерошенных улицах. Молодая мать подошла к окну палаты. На проезжей части у коричневой лужи сидел большой мокрый рыжий пес и смотрел на неё внимательными глазами. Длинная шерсть пса топорщилась во все стороны сосульками. Он неподвижно сидел под дождём и не сводил глаз с окна роддома. Женщине почудилась странная осмысленность в его взгляде. Ей казалось – он чего-то от неё ждёт. Медленно, объезжая лужи, проехала машина. Пес лениво отошёл на тротуар, обнюхал асфальт и сел. Взгляд его был направлен в то же окно.

Женщина сходила к общему холодильнику в коридоре за варёной куриной ножкой, которую, несмотря на все увещевания о непереносимости запаха мяса, передали с гостинцем родные, и через открытую форточку бросила её псу. Пес, виляя хвостом, подбежал к подачке, обнюхал и проглотил в один присест. После чего облизнулся и вернулся на прежнее место. Он снова смотрел в окно.

Он оставался на своём посту не менее часа, пока женщина не поднесла к окну младенца: сморщенную желтушную девочку. Увидев ребёнка, пес вскочил. Хвост его заметался из стороны в сторону. Женщина улыбнулась. Пес со вкусом потянулся и неторопливо, с ленцой, ушёл во дворы.


Девочка росла и познавала мир. Сначала мир был совсем маленьким. Он вмещал в себя лишь железную дорогу за окном и тополиный двор. Девочка росла, и вместе с ней рос мир. К трём годам он вмещал около десятка улиц, зелёных от вездесущих тополей летом и белых от снега зимой. Девочка любила зиму. Зимой её долго катали на санках по освещенным оранжевыми и жёлтыми фонарями улицам. Зимой падение не приносило боли. И именно зимой всегда праздновался Новый год. Лето, конечно, тоже наполняли свои радости, но зима всё-таки была лучше.

В пять девочка знала имя города и основные улицы трёх районов. Значительно позже, став совсем взрослой, она осознала, что город никогда не был таким большим, как в те времена.

В пять лет она уже знала, что живёт не в самом хорошем городе. В нём грязный воздух и пыльные улицы. Однажды летом через окно трамвая она увидела тёмно-красные пятна и лужи на тротуаре у ювелирного магазина. Город оказался не только сер и грязен, но ещё и жесток.

В семь в девочке проснулась жажда исследования. Её манили новые, не увиденные дворы, скверы и улицы, лежащие за пределом привычных маршрутов. Она много раз просила маму пройти куда-нибудь новой дорогой, но мама каждый раз говорила, что времени им хватает только на самый короткий путь.

Не получив понимания взрослых, девочка решила действовать самостоятельно. Каждый день она шла из школы новой дорогой. Каждый день её мир становился чуточку больше. Соседние дворы и улицы, одновременно одинаковые и разные, иногда скрывали в себе настоящие сокровища. Ржавые скрипучие качели, одуванчики размером с кулак, полупрозрачные камушки… Счастье закончилось через три недели, когда мама, вернувшаяся с работы раньше обычного, не застала её дома. После долгой и нудной ссоры изучение окружающего пространства было отложено до более самостоятельных времён.

Подростком девочка побывала во всех районах города, научилась срезать дорогу по дворам и тихим, не магистральным, улицам и осознала, что город, в сущности, невелик: из конца в конец не более двух часов на автобусе. Девочке нравился город, весь, с заводами и парками, холодной, почти горной рекой и неулыбчивыми людьми, шахтами и бесконечными тополями, пронизанный железнодорожными ветками, окруженный гривами и сопками. Чем старше она становилась, тем меньше людей понимали её. На пороге совершеннолетия ей казалось, что она единственный человек в городе, который любит его.


Она сидела сентябрьской ночью в траве над обрывом. Под обрывом лежала железная дорога, чуть дальше, за линией тополей текла река. За рекой светился центр города. Свет, дрожа, отражался в воде, порывался уплыть, подхваченный невидимым во тьме течением, но оставался на месте. С реки время от времени дул холодный влажный ветер, и тогда за спиной девушки чуть в отдалении шумели деревья.

Она сидела в траве и всеми органами чувств впитывала в себя окружающий мир. О дневном городе она знала почти всё. Ночной город она познавала впервые. Ночью город становился иным. С его улиц исчезали люди и автомобили. Смешение ярко освещенных улиц и тёмных парков, переулков, дворов повышало контрастность, делало город более выпуклым. Ночью город приобретал особый густой запах. Она медленно вдохнула носом.

Ветер взъерошил траву, зашелестел листьями. За спиной девушки, среди редкого подлеска, зажглись белые глаза. Большой пепельно-белый волк медленно и бесшумно вышел на открытое пространство. Он не отрывал взгляда от тёмного силуэта у края обрыва. Широкие лапы бесшумно раздвинули траву. Девушка запрокинула голову, стараясь разглядеть в чёрно-бордовом небе хотя бы одну звезду.

Зверь неторопливо приближался. Мягко ступали лапы. Она вязала узлы из травинок и считала огни на том берегу. Треснула и зашуршала отломившаяся от ствола засохшая ветка. Она машинально оглянулась на звук. Её глаза успели уловить нечто бесформенно бледное за доли секунды метнувшееся в овраг.

Девушка встала и подошла к краю оврага. С его дна, из тьмы, блеснули два белых огонька и тут же погасли. Девушка наклонилась над оврагом, стараясь разглядеть в наполняющей его темноте хоть какое-то движение. Ничего. Только тьма и тишина. Она решила, что ей почудилось.

Через полчаса она шла по прямой и длинной улице центра города. Мимо тёмных магазинов, отключенного на ночь фонтана, спящего цирка и дремлющего в полглаза парка. Где-то в его глубине горел костёр.

За парком высился массивный драматический театр с титаническими колоннами вокруг главного входа. Фонтан у театра не отключали. Он с тихим журчанием светился всеми цветами радуги. Она села на бортик. Взгляд её скользил по пустой театральной площади. Вечерами она заполнялась подростками и студентами, кучковавшимися по интересам. Иногда одна из групп приносила гитару, и тогда площадь заполнял нестройный хор звонких голосов.

Девушка наклонилась, погладила воду и продолжила путь. От театра она свернула на узкую полуосвещённую улочку. Она шла по растрескавшемуся тротуару и думала о каких-то глупостях. Внезапно девушка остановилась и заворожено прислушалась, не веря своим ушам. Затем она сделала несколько шагов, остановилась и задрала голову. Из открытого тёмного окна на третьем этаже громко и отчётливо звучал Тальков. В спящем городе, на маленькой пустой улочке из тёмного окна лилась музыка. Девушка замерла. Её взгляд не отрывался от распахнутой рамы. Она хотела увидеть этого человека, узнать, почему он не спит. Но проём окна остался пуст. Девушка повернулась и зашагала дальше. Через десяток шагов музыка за спиной стихла.

Она вышла на широкую залитую оранжевым светом фонарей улицу с трамвайными рельсами по центру. Ночь плавно переходила в утро. Небо ещё оставалось тёмным, но воздух стремительно холодел. Ей захотелось домой, под уютное одеяло. Мимо промчалось такси. Она зашагала к дому. Мимо площади Маяковского, по мостику через речку Абушку, вдоль путеводной нити трамвайных путей. У площади общегородских празднеств возле девушки затормозил автомобиль. Водитель опустил боковое стекло.

– Сколько?

Она не сразу сообразила о чём он.

– Нисколько. Я просто гуляю.

– Давай тогда покатаю. Повеселимся. Пошалим.

Она решительно пошла дальше, игнорируя навязчивого незнакомца. Он некоторое время медленно ехал рядом, уговаривая и льстя, пытался взять на слабо и задеть женскую гордость. Девушка шла вперёд. Мужчина выкрикнул короткое звучное оскорбление и нажал на газ. Она шла домой.

Постепенно остались позади центр города, Кузнецкий мост и Топольники. Она шагала по узкой полоске асфальта – слева храм, справа кольцевая развязка. Ещё километров семь и она дома.

Миновав развязку, девушка посмотрела на свежеотстроенный, ещё не открытый торговый центр. Раньше на этом месте было трамвайное кольцо с тремя слоями путей. Трамваи, красные и голубые, собирались там парами, группками и целыми собраниями. Крупное столпотворение, захватывающее все три круга рельс бабушка называла «трамвайной свадьбой». Девушка улыбнулась.

Дальше, вверх по улице, дважды заброшенный кинотеатр. Большие выпуклые буквы названия сняли, но на стене над входом остался их тёмно-серый контур. Девушка вспомнила, что давно, в ещё не отреставрированном здании она вместе с детсадовской группой впервые смотрела мультики на таком большом экране.

Девушка шла домой через знакомое до последней трещины пространство. В этих краях она выросла, по этим тротуарам её катали на санках. Всё знакомое и родное. Ликероводочный завод, сквер с бетонной стелой. Она шла вперёд. Там во дворах – бывшая школа, бывший детсад, бывший двор. Желание свернуть вспыхнуло настолько сильно и ярко, что защемило в груди. Вернуться на пару минут, прикоснуться к ржавой лесенке… Усилием воли девушка подавила приступ ностальгии. До дома предстояло ещё идти и идти. Шаг за шагом по улице из хрущёвских пятиэтажек.

Она прошла последнюю жилую остановку, дальше только промзона и заводы, когда рядом с ней затормозил ещё один автомобиль. Водитель вышел из машины.

– Садись – подвезу, – незнакомец, мужчина «глубоко за сорок», закурил.

– Я не буду с Вами спать, – девушка настороженно держала дистанцию.

– Больно надо! – мужчина обнажил в улыбке зубы. – Садись, говорю, пока не передумал. Не обижу.

Мужчина сел за руль и пару раз негромко бибикнул. Девушка, посомневавшись, неловко упала на заднее сиденье и хлопнула дверцей. Машина тронулась с места.

– Мне…

– Я знаю, куда тебе надо. Мне в соседний подъезд. – Мужчина посмотрел на девушку через зеркальце.

Её покинули последние сомнения в благонадёжности водителя. Она приняла его за одного из многочисленных знакомых мамы.

– Не страшно одной ночью по улицам шастать?

– Нет.

– А если обидят? Сама же знаешь, какой у нас город.

Девушка скорчила пренебрежительно-скучающую гримасу. За окном проплыли светящиеся красными лампочками трубы алюминиевого завода.

– Эх! Была бы ты моей дочкой – выпорол бы, чисто профилактически.

Оставшуюся часть пути они молчали. Она смотрела в окно, он недовольно курил.


Она сидела на паре и слушала монотонный голос лектора.

– Летоисчисление города начинается с постройки деревянного острога на землях шорцев, иначе кузнецких татар. Точное местоположение первого острога не известно. Существует несколько версий…

Она подавила зевок и потёрла закрывающиеся глаза, сказывалась ночная прогулка. Её одногруппники в большинстве своём записывали лекцию. Из оставшихся кто-то читал, кто-то зависал в интернете; двое за спиной девушки резались в морской бой, откуда-то доносился слабый запах лака для ногтей.

– Постоянное поселение было основано в 1628 году после выхода приказа о распашке земель под хлеб. Казаки, приехавшие служить на год, в результате этого приказа, остались в остроге и стали первыми славянскими поселенцами на территории нашего города.

С задних парт послышалось неразбочиво-саркастичное высказывание кого-то из парней. Преподаватель сделал вид, что ничего не слышал и продолжал монотонно рассказывать об основании и заселении города. Девушка легла на парту и закрыла глаза. Сознание плавно соскользнуло в сон.

Ей снился старый город на правом берегу Томи. Деревянный бастион на верхней кромке речной долины, возвышающийся над небольшим скоплением невысоких изб и домов. А за ними тонкой линией из небытия в небытиё тянулась стена из не ошкуренных брёвен, обозначавшая южную границу империи. За стеной шумела неизведанная, непокорённая, неосвоенная тайга.

Она проснулась от пронзительной трели звонка, ознаменовавшей окончание пары. Она собрала вещи и вместе со всеми вышла из аудитории.

Девушка спустилась на второй этаж и увидела нескольких одногруппниц у большой подробной карты города. Она подошла ближе. Контуры города напоминали истерзанную подкову или, как любил говорить один из преподавателей, штаны с вывернутым карманом.

– Да что в этом городе ловить? Ни работы нормальной, ни культуры, ни мужиков. Никаких перспектив, – высказалась одна из одногруппниц. – Хочешь жить нормально – вали, не задумываясь.

Девушка задумчиво провела пальцем по перекрестьям улиц. Одногруппницы активно обсуждали, в какой город лучше всего переехать после окончания учёбы. Лидировал Санкт-Петербург. Девушка вспомнила проспекты из сталинок расходящиеся лучами от вокзала. Прозвенел звонок, началась новая пара.


После пар она решила прогуляться. Осень в этом городе не часто радовала солнечной погодой. Девушка прошла через территорию второй горбольницы. К высокому кирпичному зданию прилепилась белая часовня с небольшим колоколом. Девушку всегда интересовало: в ней чаще молятся о даровании здоровья или об успокоении души.

От больничной ограды через обычный городской пейзаж тянулся неширокий тротуар. Девушка шла, впитывая всем телом остатки летнего тепла. Дворы одним глазком, из-за приоткрытой двери, выглядывающие на тротуар, прятались в тополиных тенях. Люди шли ей навстречу и обгоняли. У каждого из них были важные или не очень дела. У каждого было серьёзное сосредоточенное лицо. До праздного ленивого расслабленного вечера оставалось слишком много времени.

Там, где тротуар упирался в перекрёсток, у пешеходного перехода, стояла невысокая старушка с ведром небольших зеленовато-жёлтых яблок. Она раздавала яблоки проходящим мимо людям. Кто-то, бросив вежливый отказ, шёл дальше, но большинство брали яблоко из морщинистой руки, и лицо их озарялось детской улыбкой. Девушка остановилась возле старушки и получила своё яблоко. Ведро опустело уже наполовину. Девушка поблагодарила за угощение и перешла через дорогу.

Дальнейший её путь пролегал по длинной аллее меж двух дорог. Аллея была одним из немногих мест в городе, где тополя отсутствовали. По бокам заасфальтированной дорожки росли клёны, лиственницы и рябины, кое-где пышно разрослась сирень. Девушка откусила яблоко. Вкус оказался скорее кислым, чем сладким. Она откусила ещё раз.

В густой траве пара местных пьянчужек искала грибы. Проходя мимо, девушка заглянула в заляпанное белое ведёрко из пластика. На дне лежало несколько мелких лисичек.

Яблоко постепенно превращалось в огрызок. Девушка прошла через выложенную большими бетонными шестигранниками площадь перед двухэтажным магазином, на очередном перекрестке перешла через дорогу и вновь погрузилась в ажурные тени аллеи. На одинокой лавочке под пышной кроной старой рябины сидела женщина, покачивая ярко-оранжевую детскую коляску. Рядом играла в классики девочка лет пяти. Девушка улыбнулась ребёнку и забавно сморщила нос. Девочка показала язык и опасливо посмотрела на мать. Женщина склонилась к коляске и что-то говорила малышу, мелкую проказу дочери она не заметила.

По верхушкам деревьев прошелестел холодный ветер. От яблока остался огрызок. Аллея закончилась, упершись в очередной магазин. Раньше на его месте был рынок, и бабушки, реже женщины средних лет, продавали на нём овощи, зелень, молоко и творог. Зимой на рынке появлялись крепкие мужчины в огромных меховых шапках и заполняли прилавки свежей свининой, рыбой и птицей.

Девушка прошла мимо магазина, выбросила огрызок в урну и спустилась в подземный переход. Половину прохода в нём занимали ларьки с фруктами, печеньем, одеждой и прочим товаром. Воздух наполняла невероятная смесь запахов. Наверху проехал трамвай, заполняя переход лязгом и грохотом.

Выйдя на поверхность, девушка прошла через развязку и вышла к Кузнецкому мосту. На берегу у самой воды стояла станция спасателей. На воде у причала покачивались три катера. По мосту с шумом проезжали машины. Вдоль реки дул крепкий влажный ветер. Девушка миновала рыбака, замершего с удочкой у ограждения. Она никогда не видела у таких рыбаков улова, что, впрочем, не означало его отсутствия.

Дойдя примерно до середины моста, девушка остановилась, положила руки на ограждение и слегка наклонилась. Внизу торчали низкие и ржавые опоры старого моста. Тёмная вода реки сердито бурлила вокруг булыжных насыпей. Девушка подняла взгляд. Русло плавно изгибалось между заросших тополями берегов. Там, где река, завершая изгиб, исчезала окончательно, виднелся ещё один мост. Девушка повернулась, ограждение упёрлось в спину. По ту сторону первым бросался в глаза изящный железнодорожный мост. За мостом кудрявились пышной растительностью многочисленные острова различного размера. Если подняться выше, можно увидеть, как река ветвится, словно олений рог. Там же, за железнодорожным мостом, невидимая отсюда впадала в холодную Томь тёплая Кондома.

По мосту прогромыхал трамвай. Девушка продолжила путь. За мостом раскинулись Топольники, полудикая роща реликтовых чёрных осокорей. Дорога разрезала её на две равные части. Девушка шла и рассматривала рощу. Деревья выглядели старыми. Тощие буровато-чёрные стволы воздевали над густым, не тронутым человеком подлеском светлые ветви. Листва уже начинала желтеть. В глубине что-то шелестело, трещало, скрипело. Топольники жили своей, неведомой людям, жизнью. Раньше эта местность была длинным никому не нужным островом. Люди не обживали его и не заготавливали на нём древесину. Тополь ни на что не годен. Только благодаря этому роща выжила.

Теперь место протоки, отделявшей тополиный остров от города, занимала железнодорожная насыпь. Перед дорогой она расступалась, и рельсы бежали по короткому мосту. Когда девушка подходила к нему, послышалось грохотание приближающегося товарняка. Она вспомнила глупую примету: если под мостом, по которому идёт поезд, положить на голову деньги, то их количество значительно увеличится. Девушка нырнула под мост и положила на голову сумку с двумя сотенными бумажками в кармане. Тяжело груженный поезд вылетел на мост. Пространство вокруг девушки наполнилось грохотом. Земля под ногами содрогалась в такт колёсам на стыках рельс. Кто-то из проезжающих мимо водителей негромко посигналил. Девушка знала, насколько глупо выглядит, но упрямо прижимала сумку к макушке. Поезд всё тянулся и тянулся через мост.

– Сумка тебя не спасёт.

Девушка вздрогнула от неожиданности и повернула голову на голос. Неподалеку стоял и насмешливо улыбался парень не старше двадцати. Девушка смутилась. По мосту отгрохотали последние вагоны. Девушка убрала сумку с головы.

– Неужели настолько страшно? – парень изучающе рассматривал её.

– Не твоё дело, – девушка чувствовала, как наливаются краской щёки.

– А чё, ты такая дерзкая? – парень засунул руки в карманы и выпятил грудь. – Я ж ласково, по-хорошему.

– Отвали!

Она выскочила из-под моста и быстро, едва не срываясь на бег, пошла к ближайшей остановке. Настроение было испорчено. За спиной раздался громкий смех. Она обернулась, чтобы показать неприличный жест… У моста никого не было. Она посмотрела на дорожку, ведущую к станции. Никого. Только постепенно затихающий смех.

2 глава

Она проснулась в восемь. Квартиру наполняла тишина. Девушка потянулась, надела футболку и отправилась в ванную. Умывшись, она вошла в кухню, поставила сковородку на плиту, плеснула масла, включила конфорку. Зашумел холодильник. Девушка достала из него упаковку яиц и остатки молока в пакете.

Взбивая в глубокой миске молочно-яичную смесь, она подошла к окну. Яркое солнце, рыжие сбрасывающие листву деревья, трава в жёлтых разводах. На горизонте заводские трубы. На сковородке зашипело. Девушка вылила в неё смесь и накрыла крышкой.

После завтрака она оделась, натянула кеды и вышла из дома. Солнце светило ярко, но не грело. Она шла по тихим, почти безлюдным дворам микрорайона. У школы дети играли в салочки. На площади каталась на роликах влюблённая парочка.

Вскоре девятиэтажки сменились частными дворами различной степени ухоженности. Она шла по тротуару вдоль дороги, протягивающейся через весь район. Псы за заборами позвякивали цепями. Из некоторых труб тянулся дымок. Откуда-то доносился стук топора. Пахло коровьим навозом.

За частным сектором, вплотную, без всякого перехода поднимались старые трёхэтажные дома. Девушка повернула направо и остановилась на перекрёстке, ожидая разрешающего сигнала светофора. Слева через дорогу располагался приземистый тёмно-серый дом культуры. Девушка вспомнила, как её туда водили на бальные танцы. Танцевать она не любила и разучиванию изящных плавных движений всегда предпочитала висение на балетном станке вниз головой. После третьего занятия её выгнали. Мама тогда была очень расстроена.

На светофоре замигал зелёный человечек. Девушка перешла на ту сторону и по разбитой в щебень дорожке мимо школы для особых детей вышла к Байдаевскому мосту. Она всегда считала этот мост самым красивым в городе. Узкие высокие опоры держали над Томью перекрестья красных стальных балок с пунктиром болтов по краям.

Под ногами девушки вибрировали, пружиня, рифлёные стальные листы. Далеко внизу между отмелей пробиралась река. Мост гудел под колесами автомобилей. Она шла, опасливо придерживаясь за ограждение. Казалось, чуть усиль шаг, и пружина стального листа перебросит через перила. Кое-где листы неплотно прилегали к балкам, и в широких зазорах блестела вода.

За мостом она спустилась на дамбу. Между рекой и дамбой росли высокие крепкие тополя. По другую сторону миниатюрным озёрным краем раскинулись затопленные карьеры. Большую часть их берегов занимал дачный посёлок. Остальная территория превратилась в пляжи. Многочисленных отдыхающих не пугали экскаваторы, активно добывающие песок, гравий, глину и гальку на свежем участке поймы. Для самых смелых стояли шлагбаумы и предупреждающие таблички.

Девушка шла по дамбе. Обезлюдевшие к середине осени пляжи жались к холодеющей воде. Песок силился сохранить последние отпечатки ног. Разграбленными крепостями чернели мангалы из закопченных кирпичей и шлакоблоков. Неожиданно девушка услышала дрожащий прерывистый звон и обернулась. По дамбе к ней рысью бежал большой рыжий пес с волочащимся по земле обрывком массивной цепи. Девушка огляделась, ища толстую прочную палку. Звон цепи усилился. Палки по близости не оказалось, и девушка подобрала с земли увесистый молочно-белый камень. Пес остановился на расстоянии полутора метров. Девушка приподняла руку с зажатым в ладони камнем. Пес вывалил длинный влажный язык и завилял хвостом. Девушка опустила камень и подошла к псу. Он поднял на неё серые глаза. Девушка осторожно протянула к морде пса раскрытую ладонь. Пес ткнулся в неё носом, жадно поглощая новый запах. Ненужный камень полетел в траву.

– Откуда ты здесь? – девушка запустила руки в пышную рыжую шерсть. – Чистый упитанный и рук не боишься. Тебя же ищут наверняка, оболтус.

Пес от удовольствия переступал лапами и молотил хвостом воздух. Обрывок цепи время от времени тихо звякал. Девушка напоследок почесала пса за ухом и намотала обрывок цепи на кулак: «Что ж пошли искать твоего человека».

Они медленно шли по дамбе – слева опустелые пляжи, справа заросший ивой и тополями берег Томи. Время от времени по бедру девушки чиркал мохнатый бок. По песку у самой воды бегала какая-то длинноногая птичка. Ветер с реки донёс крик чайки. Рыжая тополиная стена утратила монолитность. В ней появились чёрные обугленные бреши расколотых стволов. Девушка посмотрела в безоблачное небо и с лёгким холодком между лопаток представила грозу в этих местах.

Порыв ветра бросил на дамбу ворох тополиных листьев. Девушка на мгновенье зажмурилась. Пес недовольно фыркнул и стряхнул с носа прилипший лист. На другом берегу узкого карьера показались красные крыши бревенчатых домов за кирпичным забором.

– Может, ты оттуда? – девушка посмотрела на пса. Он натянул цепь, увлекая её вперёд. Девушка пожала плечами и прибавила шагу. Дома за кирпичным забором затерялись в переплетении ветвей.

Минут через десять они вышли к концу карьера. Пляжи закончились. Метрах в пяти от полукруглого берега девушка увидела обшарпанный бетонный параллелепипед размером с теплотрассу. Наверху в центре виднелся чёрный квадратный провал с остатками петель у края. Непонятная конструкция возвышалась над землёй метра на два. У одной из стен неопрятной грудой валялись бетонные сваи. Девушка бросила на землю цепь: «Подожди здесь» и спустилась к бетонному блоку. Пес наблюдал за ней умными глазами. По куче балок девушка забралась наверх. Под ногами зашуршало острое крошево. Она посмотрела на дамбу. Пес сидел, лениво перекидывая хвост из стороны в сторону. Девушка подошла к люку и осторожно заглянула в него. Внизу, в темноте, блестела безмятежная гладь воды.

– Не свались! – раздалось совсем рядом.

Девушка дернулась от неожиданности и инстинктивно попятилась. Раздался знакомый смех. Она резко повернулась. У края бетонной площадки стоял, улыбаясь, парень лет двадцати, тот самый, что был у моста. Девушка бросила взгляд на дамбу. Рыжий пес исчез.

– Я хочу извиниться, – парень сделал несколько шагов к девушке. Она отступила назад.

– Откуда ты взялся? – девушка шагнула к груде бетонных балок, не выпуская парня из зоны видимости.

– Просто пришёл, – парень небрежно пожал плечами, – Прости, я обидел тебя. Я не хотел. Правда.

Девушка ещё на один шаг приблизилась к балкам.

– Стой! Не уходи! Я сделал что-то не то? Что мне сделать, чтобы ты осталась?

Девушка шагнула назад и ощутила под подошвами крошащуюся кромку.

– Хочешь, я ради тебя вниз прыгну?

Она не смогла, не то что ответить, но хотя бы помотать головой. Парень видимо воспринял это как согласие. Он сжал челюсти, решительно подошел к люку и шагнул в тёмный провал. Ни плеска, ни крика. Она не сразу осознала, что произошло. Когда же до неё дошло, она бросилась к люку и, упав на колени, заглянула внутрь. Вода оставалась плоской и безмятежной. Девушка прислушалась. Тишина. Ни стона, ни плеска.

– Эй! Ты жив? – её голос эхом заметался в бетонном мешке. Ни звука в ответ.

– Если это шутка, то очень плохая. Хватит! Вылезай!

Тишина и безмятежная гладь воды.

Девушка поднялась и стряхнула с ладоней бетонное крошево. Она не знала, что ей делать дальше. Звать на помощь? Звонить спасателям? А если этот придурок сейчас сидит, хихикая, в одном из тёмных углов? А если лежит на дне со сломанной шеей? Девушка тут же поправила себя – сломать шею он не мог, так как прыгал ногами вперёд. Она ещё раз заглянула в люк, надеясь, что парень чем-нибудь выдаст своё присутствие. Темнота, вода, тишина – всё по-прежнему.

Девушка отказалась от мысли звонить спасателям. Она боялась, что всё окажется глупым розыгрышем и её поднимут на смех. Она боялась, что на дне бетонного мешка найдут его труп и её обвинят в убийстве. Но больше всего она боялась, что там никого не найдут.

Девушка вернулась на дамбу. Ветер шелестел в кронах и шевелил поникшую траву. Она шла дальше. Тополя обступили дамбу с двух сторон. Кустарник в рост человека по склонам добрался до гребня и превратил грунтовую дорогу в узкую тропинку. Ветки с остатками листьев успокаивающе гладили девушку по груди, животу, плечам. Она закрыла глаза. Мир сжался до ласковых утешающих прикосновений и тихого шелеста. Мысли девушки успокаивались. Произошедшее начинало казаться игрой воображения.

Под ноги попался камень. Девушка, взмахнув руками, удержала равновесие и открыла глаза. Слева на некотором отдалении от дамбы стояли пятиэтажные панельные дома. Над ними высилась ржавая водонапорная башня. Девушка спустилась в поселок, вошедший в границы города чуть более десяти лет назад. От невысоких заросших берёзами улиц и дворов растекалась уютная домашность. В некошеной траве газонов прятались кошки. На невысоких разноцветных лавочках о чём-то беседовали старушки. Девушка прошла мимо дома с торцом, построенным из плит бетонного забора. Местный, знакомый каждому жителю посёлка, алкоголик пытался продать прохожим пойманную в Томи рыбу. В зелёных дворах на сваренных из старых труб площадках играли дети. Откуда-то доносился гитарный перебор.

Девушка прошла посёлок насквозь, свернула у пожарной части к реке и вновь поднялась на дамбу. Впереди, у подножья крутого лесистого холма, виднелась железная дорога. Река в этом месте изгибалась под прямым углом и дальше текла вдоль железнодорожной насыпи.

Девушка вышла к железной дороге. Две пары рельс. Маленький мост через шумную речку. Запах стали и масла. Она посмотрела в обе стороны, прислушалась. Тихо, только журчание воды. Она шагнула на шпалы. Когда-то она ходила по шпалам легко и быстро. Теперь приходилось либо семенить, либо постоянно скакать вверх-вниз, рискуя запнуться. Железная дорога вышла на узкий прижим – слева почти отвесный склон холма, справа вплотную русло реки. За рекой, над бежевым полем, возвышалась огромная полосатая труба ТЭЦ. Девушка вспомнила, как мама брала её на работу: вкусные запахи, горячие булочки, добрые женщины в белых халатах и шапочках.

Испуганным псом прорезал воздух предупредительный сигнал. Девушка прибавила шагу. Десять метров, и прижим кончится. Десять метров, и можно отступить в сторону. Ноги цеплялись за шпалы. Она услышала быстро нарастающий грохот и перешла на бег. Навстречу из-за поворота обманчиво медленно выехал поезд. Глубинный животный ужас сковал мышцы. Несколько ударов сердца она смотрела на приближающийся локомотив. Вой гудка стряхнул оцепенение с тела девушки. Она зажмурилась и прыгнула в реку. За спиной кто-то толи выдохнул, толи ругнулся.

Она приземлилась где-то на середине насыпи, ободрав ладони. Наверху грохотал поезд. Она скользила вниз на коленях, увлекая за собой ручейки щебня. Камешки с бульканьем падали в воду. Девушка вдавила в насыпь носки кед, уперлась изо всех сил ладонями, не замечая боли. Скорость снизилась, однако остановиться окончательно, не удалось. Девушку мягко, почти изящно приняла в себя река.

Наверху затихало грохотание поезда. Она сидела, поджав ноги, в воде по пояс. Колени с ладонями жутко саднили. Джинсы придётся переделывать в шорты. Девушка вспомнила о намокшем телефоне и поспешно вытащила его из кармана. Деньгам ничего не грозило. Задний карман оттягивала солидная горсть мелочи. Девушка выключила телефон и огляделась, ища путь к пологому берегу. Только сейчас она заметила рыбака в прорезиненном комбинезоне стоящего с удочкой метрах в пяти выше по течению реки.

– Цела? – рыбак, прищурясь, смотрел на девушку.

– Ага… – она потрясенно моргнула.

– Знаешь, можно было отойти на другой путь.

– Как-то не сообразила, – девушка неловко встала. Рыбак подошел ближе и протянул сильную руку: «Пошли к берегу». Девушка ухватилась за предплечье. Рыбак, не торопясь, повёл её к окружённой тополями поляне между насыпью и рекой. Ноги девушки скользили по крупным камням, устилающим дно. Каждый раз, когда ступня проваливалась в холодную неизвестность, девушка стискивала пальцы. Вода поднялась до середины бедра, затем начала плавно сползать. Четверть бедра, колено, голень, щиколотка…

Через несколько минут она сидела на зеленовато-желтой траве, вытянув босые ноги. Рядом горел небольшой костер. Время от времени по телу девушки проходила крупная дрожь. Рыбак подкинул в костер пару веток: «Сейчас главное обсохнуть». Джинсы исходили полупрозрачным паром.

Рыбак достал термос, налил в крышку горячий сладкий чай и сунул её в ладони девушке. Она осторожно, чтобы не обжечься, отхлебнула красновато-коричневый напиток. Рыбак расспрашивал её о месте жительства, семье, работе, друзьях. Она отвечала по возможности честно, ощущая, как расползается по телу ласковое тепло.

По прошествии часа джинсы высохли полностью, а в кедах перестала хлюпать вода. Костёр затушили. Рыбак вернулся на прежнее место у насыпи. Девушка вышла на грунтовую дорогу, которая вывела её на единственную улицу небольшого дачного поселка. Покинутые, запертые на зиму дома удивлёно-настороженно следили за нежданной гостьей. От чёрных в жёлтом обрамлении огородов веяло одиночеством. Девушка замедлила шаг. Ей хотелось побыть в этом поселке ещё немного, дать этим оставленным дворам ещё одну капельку жизни перед долгим зимним сном.

Однако как ни растягивай дорогу, она всё равно закончится. Посёлок остался позади, девушка поднялась на станцию. Согласно расписанию до ближайшей электрички оставалось около сорока минут. Девушка села на длинную лавочку. По ту сторону железнодорожных путей на пологом склоне холма за роняющими листья тополями виднелся частный сектор. Девушка разглядывала участки, пытаясь угадать характер и привычки их владельцев. Вот двухэтажный коттедж, кажется с гаражом, вместо огорода аккуратный, ещё зеленый, газон и несколько клумб. Рядом небольшой деревянный дом, выкрашенный голубой краской, почти весь участок занимает чёрный прямоугольник распаханной земли. Там совсем крохотный домишко, не больше строительной бытовки, а вокруг настоящий сад, яблоневый или вишнёвый, а может и грушевый.

Электричка пришла в назначенное время. Открылись выкрашенные серо-зелёной эмалью двери. В вагоне – два человека, она села на свободную лавку к окну. Пейзаж за стеклом дрогнул и поплыл назад. Река, поселок, дикие поля, мост, промзона. Она смотрела в окно и заставляла себя не думать о событиях этого дня. Она обязательно их осмыслит, но не сейчас, может быть, завтра или дня через три. Больше всего ей хотелось укутаться в одеяло и смотреть фильмы, один за другим, всю ночь, чтобы мозг отключился под утро.

За окном возникли многоэтажки. Электричка приближалась к вокзалу. Оба пассажира зашевелились, взяли багаж и вышли в тамбур. Девушка сквозь стекло в раздвижных дверях увидела, как один из них сунул в рот сигарету, но видимо вспомнив, что курение на перроне запрещено, убрал её за ухо. Поезд остановился.


Вечером она сидела на кухне с большой обжигающей ладони кружкой и смотрела на идеально круглое оранжевое солнце за тонкими трубами завода. Дым прозрачной вуалью закрывал часть солнечного диска. Солнце с неуловимой стремительностью опускалось к горизонту. Девушка закрыла глаза. Под веками заплясал ослепительно белый круг. Край солнца коснулся земли.

3 глава

С низкого светло-серого неба падал колючий мелкий снег. Первый в этом году. Ей всегда представлялось, что каждая снежинка – это маленький всадник с копьем, воин зимы. Он на полном скаку врезался в землю и погибал от её тёплого дыхания. Но копье всегда успевало ужалить, занести каплю леденящего яда. Первый снег. Миллиарды крошечных воинов погребающих под собой противника.

Снег таял не в силах удержаться на пока ещё живой земле, пропитывал всё холодной влагой. Она рассыпалась бисером на оконных стёклах, просачивалась в трещины асфальта, превращала почву в вязко-скользкую жижу и сквозь поры кожи добиралась до сердца. Город выцвел. Обнаженные, ободранные листопадом, улицы зябко ёжились под сырым ветром. Опустелые парки звали горожан, покачивая тёмными костлявыми ветвями. Дым заводов примешивался к непроницаемому облачному одеялу.

Люди старались показываться на серых мокрых улицах как можно реже, прячась за стенами квартир, магазинов, школ и прочих лучащихся желтым теплом помещений. Люди кутались в свитера, шарфы и шали, пили, обжигая язык и губы, чай, какао и кофе и избегали смотреть в окно. Разговоры не клеились. Сошли на нет еще недавно бурлившие сплетни. Жизнь в городе замерла.

Она сидела на паре и раскрашивала ядовито-яркими ручками контурную карту. Голос лектора звучал монотонно и отстраненно. Казалось, он не видел сидящих за партами непривычно тихих студентов. Девушка закрыла колпачком кислотно-зеленую гелевую ручку и посмотрела на сидящего слева одногруппника. Он абсолютно бесшумно отбивал пальцами на грязно-голубой столешнице сложный ритм. Девушка вернулась к заполнению карты. Одногруппник, сбившись с ритма, размял ладони, бросил взгляд на её работу и демонстративно прикрыл глаза рукой. Она довольно усмехнулась. Минутная стрелка настенных часов переползла на следующее деление.

Через месяц снег окреп, и в город вошла зима. Снег стер, уничтожил, все оттенки серого. На его белом фоне все цвета становились насыщенней, ярче, сочней. На улицах появились санки с толстенькими от количества одежек малышами. Дети постарше катали из пока ещё влажного липкого снега разноразмерные шары и тайком от родителей проверяли на прочность лёд речушек, болот и карьеров. Лед потрескивал, но держал.

Снег сгладил все острые углы, прикрыл все недостатки. Тёмными вечерами горожане неспешно гуляли, наслаждаясь лёгким морозцем. Парочки держались за руки. Компании друзей расплескивали громкий смех. Снег слой за слоем укутывал город.

С десятых чисел декабря на основных площадях города появились большие короба из необработанных досок и металлические остовы новогодних елок. К двадцатым числам короба превратились в зверей, башни крепостей и сказочных персонажей, а каркасы обросли лапами пихты. Где-то неподалеку неизменно высилась белая громада главной горки.

Открылись елочные базары, распространявшие острый запах смолы. Обрезанные или отломанные колючие ветки вминались в снег толстыми подошвами. Продавцы громко расхваливали торчащие из сугробов деревца, зазывали прохожих. Кое-кто из проходящих мимо останавливался и спрашивал цену, а иногда и забирал с собой одну из ёлок.

После заката город погружался в мигающее разноцветье. Гирлянды были везде: на площадях и вдоль дорог, за стёклами квартир и магазинов, на обнажённых кронах деревьев. Весь город мигал и переливался.

Она видела все признаки приближающегося Нового года, но совсем не ощущала его. Вся предновогодняя суета не только не вызывала у неё никаких положительных эмоций, но даже слегка раздражала. Она смотрела на очереди в магазинах и потоки людей на улицах и думала: «Откуда вы все? Где вы прятались целый год?». Одногруппники между предсессионными зачётами активно обсуждали где и с кем будут праздновать Новый год, как проведут десять выходных дней, спрашивали и её. Она делала вид, что не слышит.

Тридцать первого декабря она поставила к окну елку из световолокна, наряжать не стала. Дома в изобилии были и игрушки, около десятка из них старые из тонкого стекла и хрупкой глазури, и гирлянды, и разноцветная пушистая мишура. Но праздничное настроение так и не пришло, а елка и в одиночку неплохо светилась.

Время до вечера она потратила на скачивание с торрентов видеозаписей концертов и приготовление праздничного ужина. Гостей не предусматривалось, но это не отменяло повода хорошо провести время.

Быстро стемнело. Солнце миновало нижнюю точку ежегодного пути не более недели назад. Она посмотрела в окно. Трубы заводов светились красными лампочками. Они светились всегда, каждую из трехсот шестидесяти пяти ночей, но в этот вечер они по закону жанра обязаны были светить празднично. Где-то изредка громыхали фейерверки, пробуя силы перед полуночной канонадой. Она отошла от окна.

В одиннадцать она собрала из табуретки и большой доски импровизированный столик и установила его между диваном и елкой. Вторую табуретку занял ноутбук. Девушка принесла из кухни еду, подключила колонки, вывернув громкость на максимум, и нажала на плей. Комнату наполнили гитарные риффы. Девушка ухватила с тарелки бутерброд и откинулась на спинку дивана.

Полночь взорвал многоголосый грохот. Девушка поставила видео на паузу и подошла к окну. Стекло едва заметно подрагивало. За заводами взмывали над горизонтом разноцветные шары из светящихся точек – салют на главной площади. Правее взлетали и растворялись шары поменьше – салют над Крепостью. Сверкал огнями разнообразных фейерверков весь частный сектор. Снег озаряли яркие вспышки. Неожиданно в ней поднялось желание одеться, выскочить на улицу, но тут же погасло.

Она вернулась на диван и нажала на кнопку. Электрогитары, барабаны, голос, музыка, шоу. Она подпевала во весь голос. Эта ночь принадлежала ей. Несколько раз в дверь стучались соседи. Она показывала двери фак и пела ещё громче.

В третьем часу ночи сквозь музыку пробился стук в оконное стекло. Ощущая, как холодеет между лопаток, девушка посмотрела в окно. На жестяном, присыпанном снегом карнизе у маленькой створки темнел чёрный комок. Девушка осторожно подошла ближе. Комок пошевелился, вновь раздался стук. Девушка открыла окно и узнала в комке взъерошенную ворону. В комнату ледяной волной вполз холод. Птица смотрела на неё серыми бисеринами глаз, переступая с лапы на лапу. Девушка протянула руку. Ворона отошла в сторону, но не улетела. Девушка отщипнула от бутерброда кусочек копченого мяса и предложила вороне. Ворона бочком подошла к ладони и, вытянув шею, самым кончиком клюва взяла угощение.

– Ну, давай, скажи – невермор.

Ворона смотрела на неё серым блестящим глазом и молчала.

– Может, у тебя есть письмо для меня? Пропуск в иную жизнь?

Ворона молчала. Её лапки утрамбовывали снег на карнизе. Девушка зябко поёжилась. Совсем рядом, во дворе, загрохотал фейерверк. Ворона каркнула и взлетела. В смешении взрывов, музыки и хлопанья крыльев послышалось тихое, шепотом: «С Новым годом». Она закрыла окно.

С неба большими хлопьями падал снег, скрывая последствия ночного праздника. Город обновил белила на щеках. Улицы вновь были чисты и невинны. Город улыбался нарисованной улыбкой. Всё пряталось – город под снегом, люди в пуховиках и шубах, эмоции за стенами квартир. Белые стерильные улицы, бледно-желтое солнце, милые горожане. Город-сказка, город-сон.

Ночь зимой всегда приходила стремительно, незаметно расползаясь из растущих теней. Пятнадцать синих минут – солнце уже село, а фонари ещё не зажглись, – позволяли горожанам остановиться и задуматься. На пятнадцать минут в сутки они превращались в жителей волшебного Сапфирового города. Минуты истекали, зажигались желтые и оранжевые огни, небо становилось чёрным. Город вновь был просто городом.

С каждым часом температура воздуха соскальзывала вниз. Люди прятались по домам.Город медленно выпускал когти. За железнодорожным депо двое неизвестных одиночным выстрелом снесли таксисту затылок. Ни в одном из частных домов не зажегся свет. Труп – в сугроб, машину – на запчасти. На ярко освещенной улице кто-то через равные промежутки сплевывал кровь. В тёмном заброшенном сквере проваливался в забытье местный пьянчужка. Машину, набитую хохочущими подростками, занесло на укатанном до кристальной твердости снегу. Улицу разбудил грохот удара и скрежет сминаемого металла. Снег жадно впитал ярко-алую кровь.

Под утро с темного неба падали большие белые хлопья, скрывая следы ночи. Алые пятна розовели, бледнели и исчезали. Город обновлял улыбку.

Она любила гулять после заката, особенно зимой, особенно по центральным улицам. Оставшиеся после Нового года гирлянды гармонично дополняли красочные вывески и круглогодичную подсветку. Родители вели детей на аттракционы в торговых центрах. Кто-то спешил на вечерний киносеанс, кто-то отряхивал снег на пороге кафе. Все улыбались, любовались миганием светодиодных огоньков, кое-где даже пели. Она видела горожан такими расслабленными и беззаботными только зимними посленовогодними вечерами.

Она зашла в кофейню и села у окна. Ей нравилось наблюдать за проходящими мимо людьми. Официантка принесла меню. Девушка выбрала яблочную шарлотку и содовую с шоколадным сиропом.

– Только лимон не добавляйте. Он там лишний.

Официантка сделала пометку в блокноте.

Через десять минут принесли заказ. Девушка заметила удивленный, почти осуждающий, взгляд парня за соседним столиком – шоколадная газировка, со льдом, в январе. Она улыбнулась и потянула крамольный напиток через белую в тонкую полоску трубочку. Парень отвел взгляд. Она отломила вилкой кусочек шарлотки, чувствуя, как по телу медленно растекается теплое счастье.

Когда она покинула кофейню, люди тянулись к остановкам и уходили через арки во дворы. Реже слышались разговоры, реже на лицах встречались улыбки. Горожане спешили укрыться за стенами квартир, сами того не осознавая. Вечер заканчивался, в город входила ночь.


Сессионные экзамены пришлись на самые крепкие морозы. Ночью температура опускалась до минус сорока, днём – держалась на минус тридцати пяти. Город застыл. Школьники радовались продлению новогодних каникул. Вездесущие маршрутные пазики прятались в тёплых гаражах. Исчезла с улиц и треть автомобилей. В морозной дымке накрывшей город господствовали старые длинные автобусы с гармошкой в середине и тяжелые танкообразные трамваи, чаще всего красного цвета.

Она стояла на автобусной остановке, смотря на мир через щель между шапкой и флисовой маской. Люди вокруг переминались с ноги на ногу и прикрывали покрасневшие лица перчатками и варежками. Автобус задерживался. Большинство ожидающих уходило к трамвайной остановке. Трамваи ездили медленно, но часто. Девушка не любила трамваи за тряску и грохот, хотя сидения с подогревом в такую погоду выглядели очень заманчиво. Она стерла с ресниц липкий иней.

На экзамен она попала через полчаса после его начала. Половина группы уже получила заветные буковки в зачетку, однако уходить не спешила. Все надеялись, что к полудню станет теплее. Сквозь заиндевевшие стекла пробивался рассеянный солнечный свет.

Она вошла в кабинет последней, взяла билет, села. За первой партой увлеченно спорили отвечающий и преподаватель.

– Это холодный фронт, – студент начертил что-то на тетрадном листе в клеточку, – а это теплый. При их слиянии получается так.

Студент закончил рисунок и подвинул листок к преподавателю.

– Ерунду говоришь. – Преподаватель перевернул листок. – Смотри как правильно.

Через пару минут преподаватель вернул листок студенту: «Вот».

– Так я это и начертил. – Студент перевернул лист и ткнул ручкой в схемы. – Вот, вот и вот.

Преподаватель внимательно изучил обе стороны листка и отложил его в сторону: «Твоя правда. Давай следующий вопрос».

С тихим шорохом ползали по бумаге шариковые ручки.

Она отвечала последней. Ей нравилось, отсутствие свидетелей. В случае провала – никто не увидит позора. Да и в общении с преподавателем с глазу на глаз было что-то уютное, теплое. Билет попался легкий. Забирая зачетку, она бросила взгляд на термометр за окном. В коридоре её ждали, вся группа уставшая и хмурая.

– Тридцать шесть, – теперь она знала, что ощущают гонцы дурных вестей.

Группа единодушно выдохнула стон разочарования и двинулась к гардеробу. Девушки, выбравшие между красотой и теплом – тепло, шуршали при ходьбе лыжными и сноубордовскими штанами.


Январь сменился февралем. На смену морозам пришли метели. Ветер сдирал снег с крыш, деревьев и вершин сопок, перемалывал в мелкую колючую муку и засыпал ею город. У подветренных стен домов росли сугробы, чтобы в следующую ночь, когда ветер сменит направление, рассыпаться ледяной крупой. За ночь ветер зализывал узкие тропинки до безукоризненной гладкости, возвращая снежной глади девственную нетронутость. Самые ранние прохожие на ощупь, методом проб и ошибок, то отыскивая подошвой утоптанную твёрдость, то проваливаясь в снег по колено, каждое утро прокладывали их заново. Ветер ломился в окна, свистел в проводах и кружился позёмкой.

Она сидела на подоконнике с плиткой шоколада. За тёмным окном бился о бетон жестяной карниз и бесновалась метель: белая мистерия в чёрной тьме. Фонарей нет – ветер оборвал обледеневшие провода. Тьма по обе стороны стекла. Сквозь клубящуюся плотную вуаль иногда пробивались далекие огоньки, казавшиеся в этой чёрно-белой тьме крупными звездами.

Она смотрела в окно, размышляя остался ли за ним мир. Существуют ли в этой метели торговые центры, болота, заводы, река, другие дома? Остались ли в этой вселенной другие люди? Ответом был лишь шорох снега о стекло.

Она положила в рот дольку шоколада и оставила её таять на языке. Снег за окном на секунду принял форму человеческого лица. Девушка поёжилась, но продолжила смотреть в метель. Призрачное, сотканное из снежной крупы лицо вновь возникло из белого хаоса и через мгновение рассыпалось, чтобы возникнуть в другом месте. Девушка хотела зажмуриться, но не смогла. Переплетающиеся в потоках ветра снежные полосы завораживали, не давали отвести взгляд. Лицо возникало и исчезало, ближе и дальше, губы его шевелились. В грохоте жести о бетон на грани восприятия слышалось: «Будь моей». Снова и снова. Снег, лицо, слова. Она смотрела в окно, чувствуя, как по телу расползается ледяной страх. Со странной отстраненностью она подумала: «Вот мы и встретились, шиза». Осознание собственного безумия пугало ее гораздо сильней происходящего за оконным стеклом. Однако когда из снежного марева к девушке потянулась жадная рука, она не выдержала. Оцепенение осыпалось тысячей невидимых иголочек. Она спрыгнула с подоконника во мрак кухни и быстро, едва не срываясь на бег, через два порога и коридор дошла до кровати, упала на матрас, закуталась с головой в одеяло. За окном бесновалась метель.


Во второй половине февраля, когда снег ещё и не думал таять, воздух сменил запах. Пахло талой водой и влажной почвой. Ветер стих. Небо очистилось, налилось густым голубым цветом и приобрело ту восхитительную высоту, что бывает только в самом конце зимы, когда глаз, столь долго натыкавшийся на серовато-белый облачный потолок, вдруг проваливается в голубую, отливающую лиловым, бесконечность. Солнце из бледно-жёлтой монеты превратилось в золотистый источающий тепло круг. В город, не торопясь, входила весна.

4 глава

К первым числам марта снег потяжелел и начал таять. Город медленно, слой за слоем смывал с лица грим. Горожане, млея от тепла, сменили шубы и пуховики на пальто и куртки. Санки всё чаще скрежетали по асфальту. Дети лепили последних в этом сезоне снеговиков.

Общее настроение города было столь же непредсказуемо, как и мартовская погода. Мороз, дождь, метель, не по-весеннему жаркое солнце и крупные хлопья снега хаотично сменяли друг друга, иногда в течение суток. В городе царила общая легкая нервозность. Ссоры вспыхивали и тут же гасли. Чуть более громкие голоса, чуть более резкие жесты.

Март длился, снег таял. Он потемнел, а местами и почернел, демонстрируя заводскую копоть и угольную пыль впитанные из воздуха снегопадами. Солнце, как археолог, слой за слоем открывало всё, что скрывал снег. Первыми вытаяли собачьи экскременты и мусор. Чуть позже солнечный свет увидели жертвы зимы. Патологоанатомы между собой называли их подснежниками.

В середине марта в городе вновь запахло Новым годом. Из-под снега показались картонные остатки петард и фейерверков, конфетти, остовы бенгальских огней и залежи еловой хвои.

Город сдирал с себя маску, ужасаясь всему, что успел натворить за три месяца зимы. Апрель он встретил растрепанным, грязным и обнаженным. Почки на упругих ветвях уже набухли, но ещё не успели раскрыться. Талая вода уходила в жадную, иссохшую от холода, почву. Там, где путь преграждал асфальт, она растекалась огромными лужами. В воздухе стоял едва уловимый остро-сладкий запах: на окружающих город холмах и сопках горела трава.

Девушка шла по залитой солнцем улице, перепрыгивая через лужи и, если они были мелкими, переходя вброд. Она всем телом впитывала солнечное тепло и растворялась в окружающем мире. Правая ладонь сжимала дикую фиалку. Девушка думала об одногруппнике – высоком, интересном и весьма необычном. Она пыталась понять влюблённость это или влечение, а может, просто самовнушение навеянное весной. Все жуткие зимние воспоминания растаяли вместе со снегом. Девушка понюхала фиалку.

Чьи-то руки схватили её и дёрнули назад. Девушка попыталась вырваться, руки держали крепко.

– Совсем ослепла?

Через пару мгновений девушка осознала, что обращаются к ней. Она моргнула и, повернув голову, посмотрела на державшего. Он оказался мужчиной, подвозившим её домой в сентябре. Только сейчас она заметила цвет его глаз: тускло-дымчатый. Руки разжались. Она продолжала смотреть на мужчину, не понимая, что произошло. Мужчина указал на светофор – красный человечек замер в ожидании. Мимо проехала машина. Девушка смущенно опустила глаза: «Извините, я замечталась».

– О парнях поди? Ох, молодо-зелено! – мужчина стряхнул с её одежды невидимые пылинки. Светофор сменил цвет и запищал. Девушка шагнула на проезжую часть и обернулась. Мужчина шел в другую сторону.

Когда грязь подсохла, а от снега остались лишь серые клочья, горожане вышли на субботник. Накопившийся за зиму мусор равномерно покрывал желтые газоны. Казалось, горожане искренне верили, что снег никогда не растает. Но он растаял, и теперь каждый от школьника до мэра собирал в большие чёрные мешки окурки, бутылки, все виды упаковки, а иногда и весьма личные вещи.

Студенты работали весело и охотно, субботник освободил их от лекции. Мусора у факультетского корпуса оказалось немного: у курилки и вдоль тротуара. Уборка заняла не более часа. Оставшиеся до следующего занятия полчаса каждый коротал, как мог. Одни засели в столовой, другие – в библиотеке. Кто-то учил номенклатуру у карт в коридоре. Девушка сидела на синем жестком диване, наблюдая, как одногруппницы ставят метки на карту Южной Америки. Маленькие буквы чёрной гелевой пастой. Через десять минут девушки поставили последнюю метку и, радостно переговариваясь, ушли в другое крыло. Она проводила их взглядом. Из кабинета картографии вышла молодая преподавательница, внимательно изучила все карты и мыльной губкой стёрла с них метки.

Девушка закрыла глаза, представляя одногруппника, его прикосновения, дыхание, голос. Однако вместо желанного образа на обратной стороне век почему-то все время возникал мужчина с тусклыми дымчато-серыми глазами. Обиженно-разочарованный возглас однокурсницы, увидевшей чистые карты, вырвал её из грез. До звонка оставалось две минуты.

После пар она прогулялась до реки. По Томи шел последний лед с верховий. Девушка сидела на примостовой дамбе и смотрела на белые льдины в тёмных волнах. Вода в реке поднялась, но девушка знала, что половодье наступит только через неделю. Семь дней, и река, вздыбив шерсть, вырвется из берегов.

Из года в год река пыталась смести город. Город взобрался на террасы и оброс дамбами. Город помнил воду стоящую столь высоко, что под мостами едва протискивалась лодка.

В памяти девушки всплыли обрывки лекции: «Начало мая. Две недели дождей. Забитая, нечищеная ливневая канализация. Растаявший от дождей снег в горах. Ночь. Спящий город. Вода, затапливающая пойму, первую террасу, вторую. Сонные люди на крышах домов. Лодки спасателей». Она представила, как прямо сейчас река вспухает, растёт, перехлёстывает через дамбы, врывается на первые этажи…

– «Жутко!» – девушка поёжилась.

С моста, незамеченным, наблюдал за ней уже знакомый парень лет двадцати.


Май. Деревья окутала зеленая дымка, густеющая день ото дня. Острые побеги травы пробивали желтую лежалость газонов и чёрный пепел холмов и сопок. Город прикрывал наготу. Город мечтательно улыбался. Включили фонтаны. На улицах появились велосипедисты. В парке Гагарина заработали аттракционы. Город ожил. Всё прятавшееся зимой вышло наружу: пыль, люди, эмоции.

Город пульсировал. Из полузаброшенного парка раздавался стук текстолитовых мечей. Две женщины, смеясь, уворачивались от струй поющего фонтана. В заросшем березами дворе два парня в честной драке выясняли с кем будет гулять девчонка. Школьники выпрыгивали из окон классов первых этажей. Мужчина играл на уличном пианино, сидящим вокруг собакам. Семейная пара громко ссорилась на автобусной остановке, уже и, забыв с чего всё началось. Девушка розовой краской писала на асфальте: «С днем рождения, Зай!» и рисовала сердечки. Подросток старательно выводил на бежевой штукатурке стены: «Жизнь – дерьмо!». По Томи, обгоняя друг друга, скользили катамараны. Город всей грудью вдыхал тёплый влажный воздух. По венам и артериям улиц растекались золотистые крупинки солнца и тонкая пыль далёких степей.

Ночной город ожил чуть позже. Сначала на болотах закрякали вернувшиеся утки и подали голос проснувшиеся лягушки. Потом в холодную ночь выбрались истосковавшиеся по дорогам мотоциклы и разношерстные автомобили. Их владельцы собирались в шумные междусобойчики на парковках торговых центров, у площадей и вокруг круглосуточных пунктов фастфуда. Когда ночи потеплели, на тёмные улицы, игнорируя комендантский час, вышли подростки. Они катали друг друга в украденных тележках из супермаркета, пили из горла дешевое пиво и жгли в парках костры. Они прятались от патрулей и возвращались домой только под утро.

В ночь майского полнолуния на улицах появились влюбленные или просто романтично настроенные пары. Каждая третья девушка, смотря на пятнистую светло-желтую луну, воображала себя Маргаритой. И каждая первая верила, что в этот раз всё будет по-другому: отношения не рассыплются как карточный домик через год, два, пять, десять. В тёплую лунную ночь не могло быть иначе.

Двадцать пятого мая по городу прокатились последние звонки. Улицы заполнили радостные парни и девушки в старой школьной форме, считающие себя по-настоящему взрослыми. Они тайком пили шампанское, пели, сидели задумчиво-печально на ставших вдруг тесными качелях, говорили о будущем. Взрослые, проходя мимо, отводили взгляд.

После в городе безраздельно царствовало лето. В воздухе плавали первые тополиные пушинки. Студенты и школьники готовились к экзаменам, а работающие, те, кому повезло, к отпускам. Дети вечерами пропадали во дворах, на пустырях и стройках. Очнулись дачные поселки. Заполнились лавочки. В разных уголках города слышались разговоры и песни, ссоры и громкий шепот на ухо, обсуждения, споры, признания, ложь и правда, стоны страсти и боли, смех, всхлипы, бормотание. И над всем этим высоко в небе парил коршун. Он смотрел вниз дымчато-серыми глазами, и ничто не могло ускользнуть от его взора.

5 глава

Девушка перешла через железный мостик над узким ущельем. Внизу шумел небольшой водопад. Она любила эти места. Первый раз её привела сюда мама. Мама выросла среди этих камней, травы, тополей. Тогда мост был ещё деревянным, с огромными щелями. Мама однажды уронила в одну из них босоножку.

Именно здесь девушка впервые осознала, что мама однажды умрёт. Мама успокоила её и рассказала, что ничего страшного в смерти нет. А она всё пыталась представить, как это, когда мамы нет. Вот мама здесь: улыбается, собирает опавшие листья, зовёт посмотреть на птичку, и вот её нет. Совсем. Нигде. Наверно, именно из-за этого она так хорошо запомнила тот день.

Девушка жмурилась на солнце и смотрела на облака. По стальным листам моста гулко зазвучали шаги. Она обернулась. К ней приближался знакомый мужчина с тусклыми дымчато-серыми глазами.

– «Он за мной следит», – мелькнуло в голове девушки. Она остановилась, решив пропустить его вперёд, а потом уйти в другую сторону. Мужчина подошёл и заулыбался.

– Любишь гулять в этих местах? – его улыбка была настолько дружелюбной, что выглядела фальшивой.

– Да, – девушка окинула взглядом холмистые берега ручья, бетонную дорогу в окружении тополей, поляну над водопадом – никого.

– Ты слышала о Волшебной аллее? – мужчина достал из заднего кармана джинс пачку сигарет и закурил.

– Нет. – В голосе девушки звучала сухая вежливость. По зелёным кронам тополей пробежал ветер.

– Я могу её тебе показать, – мужчина смотрел на девушку, чуть прищурясь. Он больше не улыбался.

Она прислушалась к своим ощущениям. Мужчина не пугал; раздражал, но не вызывал желания оказаться как можно дальше. Скорее всего, он из тех, кто любит покувыркаться без обязательств с молоденькими девочками. Такие мужчины регулярно появлялись на её пути.

Мужчина докурил сигарету и бросил тлеющий бычок в траву. Над зеленой гущей поднялась тонкая струйка дыма и растаяла в воздухе. Мужчина выжидающе смотрел на девушку. Она вспомнила красный свет на переходе и осеннюю ночь.

– Я не буду с Вами спать. Никогда и ни при каких обстоятельствах. – Девушка посмотрела в глаза собеседнику.

– Разве я предлагал? – мужчина чуть повернул голову, прервав зрительный контакт.

– Но могли.

– Не мог, – мужчина достал пачку сигарет, но передумал и спрятал обратно.

Из тополиной аллеи выехали два велосипедиста, парень и девушка. Они спешились перед мостом и перешли на ту сторону. Она проводила их взглядом.

– Так как насчёт совместной прогулки? – мужчина улыбнулся, на этот раз улыбка выглядела более естественно. – Обещаю не приставать.

Она замерла. Внутри боролись благодарность и брезгливость, любопытство и отторжение. Она вслушивалась в свои инстинкты. Инстинкты говорили, что этот человек неопасен. Она приняла приглашение.

Они шли по прямой бетонной дороге. По обе стороны шелестели на лёгком ветру тополя. Мужчина курил. Девушка крутила головой, всматриваясь в тополиную рощу, пытаясь угадать местоположение Волшебной аллеи. Наконец она не выдержала: «Нам далеко?». Мужчина выдохнул дым: «Уже пришли».

– И где аллея? – девушка окинула взглядом плотные заросли тополей у обочин и подобралась готовая отразить нападение.

– Мы на ней, – ещё один дымный выдох.

Девушка непонимающе посмотрела на мужчину. Он лукаво усмехнулся: «Обернись». Взгляд девушки сочился недоверием. Мужчина продолжал улыбаться, время от времени делая затяжку. Она развернулась, чтобы уйти и замерла…

Двадцать метров пройденного пути превратились в сотню. Аллея, обрамленная тополиными ветвями, вытянулась в полузаброшенную лесную дорогу. Перила моста в далёком просвете казались такими маленькими.

– Интересный эффект, правда? – в голосе мужчины прозвучал сдержанный смешок. – Особенно красиво здесь при полной луне. Тогда и время растягивается.

– Но я столько лет здесь хожу…

– И ни разу не замечала? – зрачки мужчины встретились со зрачками девушки. – Ты даже не представляешь, сколько вещей не замечаешь, проходя мимо них каждый день, и сколько вещей ты никогда не увидишь, потому что не покинешь привычных маршрутов.

Он отвернулся и сделал затяжку. Она переводила взгляд с него на далекий мост в конце аллеи. Давняя жажда исследования окружающего пространства открыла глаза.

– Я могу показать это всё тебе, – окурок полетел на бетон.

– И что взамен? – вновь борьба любопытства и осторожности.

– Общение, – образцовое равнодушие в голосе.

Он увидел, как она согласилась, даже толком не осознав этого. Она развернулась и пошла по аллее дальше. Он шёл чуть позади. Окурок на бетоне побледнел, стал полупрозрачным и исчез.

Вскоре бетон закончился идеально прямым порожцем. Дорога же продолжилась, превратившись в грунтовку. Справа, прямо на стыке бетона и укатанной почвы, к первой дороге под прямым углом примыкала ещё одна. Она поднималась по склону холма к нескольким частным домикам. Девушке всегда было интересно, кто может жить в таких местах.

Мужчина и девушка не стали сворачивать, и через полсотни метров грунтовка вывела их к тропинке над речными обрывами. Девушка остановилась, любуясь пейзажем. На том берегу зажатый с двух сторон лесистыми гривами поднимался центр города.

– Говорят, эти места любит оборотень, – взгляд мужчины прошёлся по зеленым взгоркам обрывов взрезанных оврагами.

– Я знаю эту легенду, – девушка убрала попавшую в глаза чёлку, – Если ей верить, у нас в городе живет оборотень-неформал: щеголяет белой шкурой, от луны не зависит, следов не оставляет. И ни одного рассказа о жертвах. Может он веган?

Мужчина улыбнулся и зашагал по узкой тропинке: вверх на покатые спины взгорков, вниз к верховьям оврагов. Она шла следом, то и дело спотыкаясь. За многие годы тропинку вытоптали до колеи. Слева шелестела тополиная роща, справа почти отвесно обрывались в прозрачно-голубую пустоту заросшие высокой травой луга. Внизу под утесами – тянулись нить железной дороги, тонкая тополиная лента и река.

– Здесь есть ещё одно, наверняка знакомое тебе место, с интересными особенностями, – мужчина шел вперед, не оглядываясь.

– Вы о «Стоунхендже»? – взгляд девушки буравил спину мужчины. Стоунхенджем в шутку называли круг из четырех железобетонных балок в рост человека хаотично наклоненных в разные стороны. Об этом месте над обрывами ходило немало легенд.

– Да, – лопатки мужчины прыгали вверх-вниз под полосатой футболкой.

– Там хорошо, – девушка немного помолчала, затем добавила, – и красиво.

В круге «Стоунхенджа» никогда не росла высокая трава. Кусок земли ограниченный балками покрывал густой, тёмно-зеленый, почти английского вида, газон. И ни один злак, вьюнок или одуванчик не смел теснить невысокую жёсткую травку..

Она обошла «Стоунхендж» и остановилась у любимой балки-столба. К этому столбу она приходила в горе, страхе или ненависти, утыкалась в него лбом и негромко, иногда шепотом, жаловалась, ругалась, спрашивала совета, рассказывала события. Столб молчал и слушал бесконечно терпеливый, непоколебимо надежный. Девушка прислонилась лбом к шершавому бетону и закрыла глаза. От бетона исходило ласковое сильное тепло. Столб был тёплым всегда, в любую погоду. Девушка не посещала «Стоунхендж» зимой, но подозревала, что в особо холодные дни и ночи любимый столб окутывал пар.

– Тепло, – она улыбнулась, не открывая глаз.

Мужчина не ответил. Он смотрел, как она легко и ласково словно большого пса гладит шершавый бетон. Через пару минут девушка открыла глаза и выпрямилась. На её лбу розовел хаотичный узор из линий, кружков и овалов.

– Говорят, это, – мужчина указал на балки и круг тёмной травы, – выход из тайного крепостного туннеля. Того самого, что до сих пор ищут.

Девушка посмотрела на «Стоунхендж», потом в сторону Крепости, затем на мужчину: «Это правда?».

– Нет. – Мужчина закурил. – На самом деле выход был на том берегу. – мужчина указал пальцем на небольшую группку тополей, зажатую между новым супермаркетом и железнодорожной насыпью. – Сам туннель давно осыпался. Река, землетрясения и время сделали своё дело.

Он выдохнул дым.

– Откуда Вы это знаете?

– Знаю и всё, – мужчина дёрнул плечом. Сигарета медленно исходила пеплом.

Внизу, под обрывом, загрохотал товарняк. Мужчина вздрогнул и бросил не докуренную и до половины сигарету в высокую траву.

– Хочешь посмотреть на поезд? – в глазах мужчины вспыхнуло озорство.

Девушка посмотрела на пологий обрубленный обрывом склон и ощутила, как наливается тяжестью солнечное сплетение: «Нет».

– А я хочу, – мужчина спустился к самой кромке утеса и чуть наклонился вперед. Внизу мелькали заполненные углем вагоны. Он обернулся и призывно махнул рукой. Девушка отрицательно мотнула головой.

Вагоны шли нескончаемой вереницей. Земля пульсировала под тяжелыми колесами. Мерные толчки поднимались по телу утеса до самой вершины. Девушка чувствовала их, едва уловимо, через подошвы кед.

Он стоял на самом краю. Она не успела уловить момент, когда почва под его ногами, раскрошившись, осыпалась. Он исчез за краем обрыва. Внизу продолжал грохотать поезд.

Она вскрикнула, кинулась было к краю, но, вспомнив о ненадёжности почвы, отпрянула. В голове метались мысли. Он не мог выжить. Высота утеса не столь велика, но поезд… Вспомнился парень с дамбы. Девушка нервно ходила по высокой траве, выписывая беспорядочные петли.

– «Что делать? Что делать? Что делать?»

Поезд ушёл. По рельсам отгрохотал последний вагон, мир заполнила давящая тишина. Девушка села в траву.

– Вот жеж, угольная крошка! Угораздило, – раздался за её спиной знакомый мужской голос. Её подбросило, она одним движением развернулась и увидела у «Стоунхенджа» улыбающегося мужчину с тусклыми дымчато-серыми глазами, живого и невредимого.

– В этот раз я не специально, правда, – в голосе мужчины послышались извиняющиеся нотки.

Она попятилась, вспомнила об обрыве за спиной и замерла: «Кто ты?».

Он усмехнулся. Его лицо на несколько мгновений превратилось в бежевое месиво, затем вновь обрело форму. Теперь на неё смотрел парень лет двадцати, который задирал её под мостом, который прыгнул в мокрую черноту бетонного мешка, который… Неизменными остались только глаза, тусклые дымчато-серые глаза. Парень подмигнул ей. Его лицо расплылось, тело раздалось в стороны, рост уменьшился. Через несколько мгновений на месте парня стояла сморщенная полногрудая старушка с тусклыми дымчато-серыми глазами.

Сознание девушки затопила паника. Бежать некуда: за спиной обрыв, по бокам глубокие овраги, впереди Это. Последние остатки здравого смысла настойчиво твердили, что овраг с синяками, ссадинами, а возможно и переломами, весьма приемлемый вариант. Всё что угодно лишь бы не приближаться, лишь бы не проходить мимо.

Существо вернуло себе облик мужчины, губы растянулись в скалящейся улыбке: «Кто я? Угадай!».

– Что тебе нужно? – её пальцы дрожали.

Он достал пачку сигарет, закурил, медленно выдохнул дым: «Ты».

Дрожь поднялась до локтей, доползла до плеч и растеклась по всему телу. Он курил, улыбался и смотрел на неё. Она неожиданно осознала, что достигла предела страха. Бояться ещё больше она просто не могла. Он стоял, смотрел, курил. Страх переплавился в гнев.

– Оставь меня в покое! Сгинь! Исчезни! – её голос звенел.

– Как скажешь, – он бросил окурок и исчез, оставив после себя клочок примятой травы.

Она, обессилев, села на землю. Из глаз потекли слезы.

Она не помнила, сколько сидела так, плача и содрогаясь. Постепенно слёзы иссякли. Она заставила себя подняться. В тополях шелестел ветер. Где-то высоко и отрывисто кричала птица. Девушка медленно и осторожно подошла к месту, где совсем недавно стоял мужчина, и посмотрела на пятачок примятой травы. Она не знала что надеялась там увидеть. Обугленные отпечатки копыт? Неплотно захлопнувшийся люк?

К первой птице присоединилась ещё одна. Ветер крепчал. Она обошла примятую траву по широкой дуге и вышла на тропинку. По глади реки кто-то плыл в весельной лодке. Ветер доносил отзвуки гитарной мелодии. Она шла по узкой тропинке к невидимому за тополиной рощей мостику над водопадом, едва сдерживаясь, чтобы не сорваться на бег.

Улицы Старокузнецка знакомые с глубокого детства всегда утешали и поддерживали её. Светлая ностальгия согревала и успокаивала. Оставив позади железный мост и Водопадный ручей, девушка окунулась в исцеляющее тепло знакомых дворов и улиц. Она не выбирала направление, бесцельно блуждала, выходила под солнечные лучи и пряталась в тень. Через час она уже не верила в реальность произошедшего, признав его галлюцинацией, красочным дебютом. Признание, принятие, психической болезни, наверно это шизофрения, далось ей довольно легко. Зато возникшая неотвратимая необходимость как-то с этим жить колола тысячей иголок. Её пугала реакция знакомых, друзей и родственников, которые рано или поздно всё равно узнают о её диагнозе. Как они отреагируют? Будут жалеть? Смеяться? Ругаться? Как изменится их отношение? Каким станет мир, узнав? Она почувствовала себя дефектной, не имеющей права существовать. Она ощутила вину.

Улицы, спасавшие от любой напасти, на этот раз оказались бессильны. Она прошла мимо пятиэтажных хрущевок, мимо часовой башенки. Все три циферблата часов показывали разное время.

– «Я как эти часы». – Бело-жёлтый дворец культуры. Мимо.

Через большие высокие арки она вошла в парк.

Парк Алюминщиков не пустовал никогда. В любую погоду любого времени года в нем гуляли дети. В парке можно было найти развлечение для каждого.

Один из дальних углов парка занимал массивный заброшенный в давние времена стадион. Его ворота запирались на большие тяжелые амбарные замки, однако самые рисковые всегда находили способ пробраться внутрь: побегать по растрескавшимся и заросшим сорняками дорожкам, покричать, слушая эхо, посидеть на грязных пластиковых креслах.

В противоположном углу парка стояло колесо обозрения, совсем небольшое, не выше окружающих тополей. У колеса в стеклянной будке сидел надзирающий за ним старик. В его обязанности помимо ремонта входил сбор билетов, однако он частенько пускал ребятишек покататься бесплатно.

Между стадионом и колесом обозрения располагалась открытая летняя сцена с настоящими кулисами и рядами облупившихся низких лавочек. На сцене выступали коллективы местного дворца культуры и все желающие. На сцене декламировали стихи, пели, фальшивя и дыша на первые ряды перегаром, танцевали кадриль, танго и канкан, рассказывали о больших пандах и жизни на Марсе, играли на пиле, арфе и барабане, иногда даже одновременно, ставили спектакли и разыгрывали сценки, но никто и никогда не заходил в кулисы, превращенные в общественный туалет.

Ещё в парке были качели-лодки, на которых подростки крутили «солнышко»; раскрашенный героями советских мультфильмов пассажирский вагон, в котором показывали диафильмы; асфальтовые дорожки с разметкой, пешеходными переходами, дорожными знаками и работающими маленькими светофорами; а ещё медленные карусели, огромные песочницы и лавочки-диваны.

Она вошла в парк. В парке шумели дети. Иногда сквозь детский гомон пробивался голос чьей-нибудь мамы, зовущей домой или пресекающей опасную игру. На открытой сцене резвились подростки. Девушка села на пустующую лавочку. Голова трещала от мыслей. Распухшее солнце висело над западным краем горизонта. Парк пронзали длинные тонкие тени. Девушка откинулась на спинку скамейки и закрыла глаза. Мир превратился в совокупность звуков: крики детей, шум аттракционов, смех подростков – мысли замедлились – шелест листвы, чьи-то шаги по асфальту. Девушка медленно вдохнула и выдохнула, прислушиваясь к своему дыханию. Мысли исчезали. Девушка слушала звуки парка: яростный скрип качелей – кто-то раскручивал «солнышко», далёкое «бип-бип» веломобильчика, тихие невнятные голоса за шелестом листвы. Девушка вслушалась в голоса, стремясь разобрать отдельные слова. Голоса превратились в громкий отчётливый шепот. Девушка никак не могла понять о чем они говорят. На деревья налетел ветер. Голосов стало больше, они заговорили быстрее. Девушке казалось, что она вот-вот разберёт слова. Ветер трепал кроны деревьев. Голоса говорили. В них не звучали угроза, злоба, мольба или страдание. Они просто говорили, шептали сквозь шелест листвы. Девушка резко открыла глаза. Голоса пропали. Шелест листвы остался. Она ощутила озноб.

Солнце коснулось горизонта. Мамы самых маленьких, не спеша, собирались домой. Подростков на сцене стало больше. Ветер шелестел в деревьях. Голоса ушли, но она знала, они прячутся там, в шелесте листьев, ждут, когда она закроет глаза. Девушка встала и, не глядя по сторонам, ушла из парка.

Солнце садилось. Дети покидали парк. Им на смену приходили подростки. Растекающиеся темные тени служили им убежищем от вездесущих глаз взрослых. Они танцевали на сцене и целовались на лавочках, писали на раскрашенном вагоне мелом, потому что всё ещё любили его, неприличные слова и курили у стадиона. Они говорили, смеялись и сплетничали.

На небе истаяли последние оттенки красного. Подростки один за другим уходили из парка, возвращаясь в родительские дома. Последние из них шагали под тёмно-голубым небом с единственной белой звездой.

В парке зажглись фонари. Их свет привлек влюбленные пары и одиночек. Аттракционы молчали. На летней сцене кипела жизнь. Лавочки превратились в островки уединения.

Темнело. Свет фонарей всё жестче резал тени. На небе загорались самые упрямые звёзды. Парк пустел, наполняясь тишиной. К двум часам ночи парк затих окончательно. Исчезла суета и с прилегающих улиц. Горожане спрятались за стенами домов.

Из-за жестяной крыши робко выглянула луна. Из травы парка, асфальтовых дорожек, песочниц поднялись белые отливающие перламутром бесформенные тени. Из окон редких автомобилей они казались клочьями тумана. Тени медленно переплывали с места на место, собирались в небольшие компании и перешептывались.

Когда луна оторвалась от жестяной крыши, в парк вошло существо в облике молодого мужчины – ёжик чёрных волос, высокие скулы, дымчато-серые глаза. У него было имя, как и у всех подобных ему, но он не любил его. Длинное, с дурацкой приставкой. Раньше у него были другие имена, короче и благозвучнее. Особенно он любил одно из них, звонкое, как удар молота по наковальне. Но это имя осталось в прошлом.

Он никогда не видел подобных себе, зная об их существовании и именах лишь по обрывкам эмоций и вырванным из общего гула фразам на перронах.

Он остановился в центре парка. Белые перламутровые тени потянулись к нему со всех сторон, заключая в кольцо. Мужчина протянул руку и коснулся одной из теней. Тень обрела плотность и налилась яркими красками.

– Давно тебя не было, – невнятный шепот превратился в звонкий женский голос.

– Я был занят, – мужчина достал из воздуха сигарету и закурил.

Женщина вышла из круга теней и заплясала на траве.

Мужчина одной рукой подносил ко рту сигарету, а другой прикасался к теням. Они обретали человеческий облик – женщины, старики, юноши, мужчины, дети. Они выходили из редеющего круга теней, смеясь, а потом играли в салочки, гуляли под ручку, о чём-то спорили, собравшись в кружок. Некоторые просто сидели или лежали на траве. Мужчина с дымчато-серыми глазами задумчиво ходил среди них, то и дело поднося ко рту сигарету.

– И давно ты дымишь? – рядом с мужчиной возник высокий безбородый старик.

– Лет семьдесят, – мужчина с усилием выдохнул большое облако чёрного дыма, через пару мгновений растаявшее в воздухе. Откуда-то сбоку послышался удивленно-восторженный мальчишеский возглас. Старик толи уважительно, толи осуждающе покачал головой и отошёл.

Мужчина курил и смотрел в начинающее светлеть небо. Люди вокруг него притихли, ощущая, как близится к концу дарованное им время. Дети бродили по газонам, подбирая сосновые шишки, монетки, забытые игрушки. Пары молча обнимались. Старики спешили закончить разговоры. По парку расползалась тишина. Небо светлело. Мужчина бросил окурок в траву и прошёл в центр парка. Со всех сторон к нему потянулись люди. Он ощутил, как внутри сжимается холодная пружина боли.

– Я вернусь, – слова упали хрипло, с усилием.

Они стояли вокруг и смотрели на него. Июньские ночи слишком коротки.

Порыв предрассветного ветра разметал тела людей в клочья тумана, которые через несколько мгновений растаяли без следа. Их шепот остался в шелесте листьев.

6 глава

Она сидела на кровати и смотрела на оклеенную обоями стену. Дымчато-серые глаза. Они преследовали её. Они были везде, на каждом лице, в отражениях, тенях. Они смотрели с лиц кассира гипермаркета и сварливой соседки, попутчика в маршрутке и лаборанта на факультете, девочки с ярко-красным мячом.

Она уже неделю не смотрела в зеркало, боясь увидеть… дымчато-серые глаза были везде, они следили за ней. Даже сейчас. Даже сейчас они смотрели из зеркальной глубины, из-под потолка, через окно.

Мысли и чувства толкались в тесном пространстве черепа. Голова начинала болеть. Она медленно помассировала глаза. Дымчато-серые. Она ударила затылком о стену. Голова до краёв наполнилась болью. Несколько секунд божественного безмыслия. Она ударилась ещё раз. Сильнее. Что-то хрустнуло, толи в шее, толи изнутри черепа.

Она вскочила с кровати, достала с полки цветные карандаши, фломастеры, набор гелевых ручек. Ладонь внезапно свела судорога. Карандаши, ручки, фломастеры рассыпались по ковру. Она, шипя и ругаясь, размяла затвердевшую мышцу, опустилась на колени и взяла в руки фломастер. По обоям проползла толстая оранжевая линия.

Она рисовала, тщательно выводя каждый штрих. Рисование помогло отвлечься, переключиться, забыться.

Шло время. Обои в комнате покрылись узорами, цветами и лицами. Яркими, сочными. Руки устали, ноги затекли.

Она отложила карандаш, с трудом встала и немного попрыгала на цыпочках, разгоняя застоявшуюся кровь. Взгляд упал на одно из нарисованных лиц, задержался на несколько мгновений и переполз на другое разноцветное лицо. С внезапной ясностью она представила, как все эти лица смотрят на неё в темноте дымчато-серыми глазами.

Она взвизгнула, подцепила ногтями стык обоев и дернула. От стены с тихим треском отделилась неровная полоса. За первым куском последовал второй, за ним третий. Она остервенело рвала обои. На полу росли бумажные горы.

Приступ панической ярости миновал столь же внезапно, как и начался. Она выпустила из рук кусок обоев и огляделась. Её окружал серый бетон местами стыдливо прикрытый белыми клочками. Бетон подавлял, его цвет напоминал о глазах… Она выскочила из комнаты, торопливо оделась и выбежала из квартиры. Непривычно медленный лифт, домофонная дверь, улица.

На улице ей немного полегчало. Серые давящие стены исчезли. Серое давящее небо находилось слишком высоко. Стоять было невыносимо, вернувшиеся мысли гнали вперёд. Она рванулась.


Она летела по трамвайным путям мимо промышленного депо, частного сектора, осиновых зарослей. Серое небо бурлило. Тёмные крутобокие облака сталкивались, боролись, щетинились и огрызались громовыми раскатами. Горячий липкий воздух забивал лёгкие. Она чувствовала, что через сотню метров ей придётся сбавить темп. Позади загрохотал трамвай. Она отошла в сторону. Трамвай взобрался на речную террасу и скрылся за кромкой.

В спину ударил порыв горячего влажного ветра. Одежда прилипла к телу. Она устало подумала: «Скорей бы уже ливень».

Вслед за трамваем она поднялась на речную террасу. Справа возникла автобаза, впереди – старая трамвайная остановка.

Остановка и рельсы появились здесь одновременно несколько десятилетий назад. А лет двадцать назад остановку в последний раз красили. Сваренная из стальных листов и труб она не поддавалась ни времени, ни вандалам, лишь выцветала и покрывалась угольной пылью. Кто-то, видимо не вынеся серости, раскрасил остановку разными граффити. Однако разноцветные надписи и рисунки только подчеркнули исходный цвет.

Наибольшее внимание привлекал белый угловатый кролик, улыбающийся с одной из боковых стен. Въевшиеся в белую шкуру чёрные точки говорили, что серость уже начала поглощать его. Кролик пока держался, но чёрных точек на белой шкуре становилось всё больше.

Она подошла к остановке и погладила кончиками пальцев пока ещё белого кролика. Мимо прогрохотал служебный трамвай. С неба ему ответил гром. Она села на стальную лавочку. Лавочка оказалась горячей и шершавой, словно язык больного. Она посмотрела в серое небо, ожидая, желая, что вот прямо сейчас упадут первые большие капли, превращая асфальт в пятнистую шкуру хищного зверя. Небо продолжало бесплодно клокотать.

Она встала, ощущая, как отдирается от скамейки и прилипает к ягодицам ткань, и пошла дальше. Рельсы заложили поворот и начали плавный спуск. Внизу, по левую руку, дымил Сантехлит, впереди через трамвайные пути мостом перешагивала железнодорожная ветка.

Сквозь заросли она продралась к насыпи. Одни рельсы сменились другими. Мысли, отчаянно ищущие выход, продолжали гнать её вперёд.

Она шла между успокаивающе-ржавых рельс. Шпалы заросли густой травой, и если бы не блестящие пятна свежего мазута, ветка казалась бы совсем заброшенной.

Она шла вперед, и с каждой оставленной за спиной шпалой из расплава мыслей выкристаллизовывался главный вопрос: «Стоит ли обращаться к врачам?».

– «Придти к доброму дяде психиатру и рассказать ему всё: о голосах, о человеке, меняющем внешность, о глазах. О глазах особенно».

Железнодорожная ветка вошла в дикую тополиную рощу. Деревья подступили к рельсам.

– «Придти и рассказать. Добрый доктор пропишет лекарства, и никто ни о чём не узнает. Добрый-добрый доктор. А если больница и палата с вечно открытой дверью?».

Густые кроны деревьев поглотили крохи света сумевшие прорваться сквозь толстый слой облаков. Она шла между ржавых рельс в тёмно-сером липком сумраке. Где-то наверху медленно и лениво проворчал гром. Девушка подняла глаза и увидела чёрные силуэты высоких, не менее двадцати метров, столбов с двумя перекладинами. Пара столбов стояла по бокам рельс. Остальные терялись в тополиной роще. Пунктирная линия столбов наводила на мысли о гигантской проволочной ограде под напряжением. Она представила орды зомби, штурмующие переплетение стальных тросов. Искры, вой, запах паленого мяса… Из глубины рощи раздался смех. Она ускорила шаг.

– «Добрый доктор… Палата… Посещения родственниками. Брезгливые взгляды. Деланное сочувствие».

Роща кончилась. Справа потянулись огороды и частные дома.

– «Постановка на учет. Клеймо на всю жизнь. Бумажка на спину „пни меня“».

Между огородами и железнодорожной веткой, на ничейной земле, безнаказанно росли свалки. В них гнило всё от бытовой техники и мебели до банальных картофельных очистков. Свалки росли, сливались и жили своей, ведомой только им, жизнью.

Она шла сквозьлипкий воздух под беснующимся бесплодным небом. За деревянными заборами лаяли собаки, почуявшие чужака.

– «Соседи по палате. Чужие неизвестные люди. Двадцать четыре часа в окружении чужих людей. Без возможности уединиться».

Шаг. Ещё шаг. Ржавые рельсы свернули от домов и огородов в дикие луга. Впереди показался кирпичный забор очередного завода. Рельсы ныряли под глухие ворота из стали. Она шагала по рельсам. Время истекало.

– «Добрый доктор поможет. Клеймо. Избавление. Женщины в палате. Свобода. Таблетки. Стыд. Помощь. Глаза. Страх. Гнев».

Две стальные створки отсекли путеводную нить рельс. Она стояла у серых ворот в тёмно-рыжей кирпичной стене и смотрела на последние шпалы.

– «Тупик. Поезд дальше не идёт. Конечная. Просьба покинуть вагон».

Она шагнула в сторону, сошла с рельс. Она уже знала, что никому и никогда не расскажет о человеке с дымчато-серыми глазами. На рельс упала большая холодная капля.

7 глава

Она сидела на Соколухе, Соколиной горе, высшей точке города. Город внизу жил. По артериям и венам улиц ездили автомобили, ходили люди. Заводы выдыхали СО2 и другие оксиды. Далёким сердцебиением звучали с юго-запада взрывы угольных разрезов.

Она сидела надо всем этим и смотрела на город. Солнце горячей ладошкой гладило её по спине и затылку. Трава терлась о бока и плечи. Над речной долиной повис привычный в безветренные дни смог.

Он возник абсолютно бесшумно. Она почувствовала его лёгким холодком от упавшей на спину тени. Он стоял и смотрел. От его взгляда зудели лопатки. Или ей только казалось? Зашуршала трава. От её тени отделилась ещё одна.

– Здравствуй, – спокойный мужской голос, осторожная вежливость.

Она молчала и смотрела на город, стараясь не замечать движение чужой тени. Снова зашуршала трава, и он сел, заслонив скверы, дворы, перекрёстки. Она старательно смотрела сквозь него и всё равно видела тёмные волосы, высокие скулы, тусклые дымчато-серые глаза. Видела, но старательно делала вид, что это не так.

– Да ладно! – мужчина помахал ладонью перед глазами девушки. Её зрачки дрогнули, но взгляд остался образцово пустым.

Он достал сигарету прикурил, затянулся и выдохнул матово-белый дым ей в лицо. Она закашлялась. Взгляд сфокусировался на сидящем напротив.

– Вот, другое дело! – мужчина улыбнулся. Сигарета сползла к углу рта. – Я уже начал сомневаться в собственном существовании.

– Кто ты? – она смотрела ему в глаза. Он сдвинулся, пряча зрачки и освобождая обзор.

– Это я, – мужчина широким жестом охватил всю долину Томи. – И это я, – он ткнул в белевшие на горизонте многоэтажки Ильинки и Запсиба. – И там, – он указал большим пальцем за спину. Я большая часть того, что ты видишь. Уголь и сталь. Я в жилах и костях каждого из них. – Мужчина ткнул в невидимых с такого расстояния людей. – И в твоих тоже.

Его жесты и слова рассказали ей о том, кто он, но это было столь глубоко и масштабно, что её сознание отвергло блеснувшую мысль, предпочтя уютное неведение.

– Это ничего мне не сказало, – в её голосе дрогнула капризная нотка.

Он медленно выдохнул. Дым из лёгких смешался с дымом заводов. Он всё понял. Внизу под сопками тонкой разноцветной змеёй тянулся товарняк. Он вытащил изо рта сигарету: «Позволь мне быть рядом. Не отвергай меня».

Сигарета тлела в пальцах. Пепел сыпался на траву. Она молчала. Он ждал.

– Почему я? – она смотрела на город.

– Потому что ты меня любишь.

– Неправда.

– Правда.

Сигарета дотлела. Мужчина бросил бесполезный фильтр на крутой склон. Фильтр исчез, не долетев до земли.

– Тебя нет. Ты не существуешь. Ты плод моего воображения.

– Неправда.

– Правда.

Город внизу жил. Ему не было дела до двух сидящих над ним.

– Что было написано на сто пятой странице книги о капитане Бладе? Тёмно-зеленая обложка, золоченый кораблик наверху. – Она испытующе смотрела на мужчину.

– Понятия не имею.

– Почему? – в её голосе смешались удивление и возмущение.

– Потому что я не знаю.

– Но я читала эту книгу. Лет в четырнадцать.

– И при чём здесь я?

Она отвела глаза: «Ни при чём».

Они молчали. Он ждал. Терпеливо, боясь в очередной раз спугнуть. В деревьях запела неведомая птица и почти сразу смолкла. Он потянулся было за сигаретой, но передумал и сцепил пальцы в замок. Она украдкой посмотрела в его сторону. Он сидел, скрестив ноги, напряженно ссутулив плечи. От его молчания тянуло холодом обреченности и одиночества. Птица вновь попыталась запеть, но её перебил вороний грай. Она зябко поёжилась.

– «Не отвергай меня».

Она придвинулась и накрыла ладонью его руку. Он улыбнулся.

Они сидели рядом, соприкасаясь плечами, и смотрели на город. Город жил. По улицам ездили автомобили, трамваи, автобусы и троллейбусы. Во дворах играли дети. В парках и скверах любили друг друга вчерашние школьники. Кто-то целомудренно, отводя глаза и едва касаясь пальцами. Кто-то грубо, сжимая мягкую плоть и залезая ладошкой в трусы.

Он щурился, словно солнечный свет внезапно стал слишком ярким, и курил. Город внизу дымил трубами промзон. Она закрыла глаза и упала на спину. Пространство вокруг свивалось спиралью. Вероятности путались.

На лицо легла тень. Она открыла глаза. На голубом фоне неба улыбалась его голова. Голова переходила в шею, а та в свою очередь – в плечи. Где-то высоко над головой парил коршун.

– Хочешь покататься на байке? – в дымчато-серых глазах зажглась озорная искорка.

– Нет.

Голова плавно выплыла из зоны видимости. Послышалось шуршание травы. Она смотрела в бесконечно голубое небо и желала, чтобы так было всегда; чтобы всегда лежать в этой зелёной мягкой траве, чтобы всегда светило это жёлтое солнце и чтобы небо всегда оставалось бесконечным и синим. Как в старой песне. Пусть всегда… Вечность лежать и смотреть.

Что-то мягко толкнуло её в плечо. Она нащупала предмет и поднесла его к лицу. Предмет оказался мотоциклетным шлемом. Она села и обернулась. Мужчина стоял у вышки сотовой связи и придерживал за руль зеленовато-серый спортивный мотоцикл.

– Я же сказала – нет.

– Да, не ломайся! – мужчина смачно плюнул. – По глазам вижу, что хочешь.

Она встала, отбросила шлем и шагнула к огибающей вышку грунтовке. Он в одно мгновенье оказался рядом. Его ладонь сжала её запястье: «Ты обещала. Я был хорошим». Она отпрянула. Ладонь сжалась сильнее.

– Хорошо-хорошо, – она даже не пыталась скрыть страх. – Я поеду с тобой.

Ладонь разжалась. В его руках возник новый шлем. Она медленно растирала запястье. Он подошёл и прикоснулся к запястью подушечками пальцев: «Болит?».

– Останется синяк.

– Надень, – он протянул ей шлем.

Она подняла на него растерянно-возмущенный взгляд, но шлем взяла. Он, не оглядываясь, побрёл к байку.

– Если хочешь – я могу сменить модель и цвет, – трава под его ногами шуршала, но не приминалась.

– Не надо.

У мотоцикла он обернулся и увидел, что она стоит на прежнем месте со шлемом в руках. Он вопросительно вздёрнул брови. Она надела шлем и подошла к мотоциклу. В траве осталась тропинка.


Мотоцикл мчался по залитым солнцем улицам. Она всем телом прижималась к спине парня, сцепив пальцы в замок на его талии, и пыталась представить, как всё это выглядит со стороны. Что происходит на самом деле? Воздух шумел в ушах и тёрся о кожу, навязчиво прося ласки. Мелькали дома и машины. Светофоры мигали зелёным. Он вёз её. Куда? Зачем? Она боялась задавать вопросы.

Через десять минут мотоцикл остановился. Она осмотрелась. Он привёз её к Арт-скверу.

Не так давно на пятачке между цирком и музеем искусств поставили несколько необычных красочных скульптур, построили круг-арену уличного театра, вкопали скамейки и установили под навесом настоящее раскрашенное во все цвета радуги пианино. Получившееся пространство нарекли Арт-сквером и превратили в место культурного отдыха.

Он помог ей слезть с мотоцикла и снял с неё шлем. Она вертела головой, пытаясь понять, действительно ли она находится там, где находится. Мотоцикл исчез. Она попыталась придумать правдоподобную историю о том, как она оказалась здесь. Но находилась ли она в этом здесь? И находилась ли вообще хоть где-нибудь?

Он взял её за руку и отвёл к уличному пианино, сел за клавиши. В невысоком амфитеатре арены дети играли в красочки. Он опустил пальцы на клавиши. Возникла мелодия. Чистая, но с каким-то неуловимым изъяном, примесью Мурки к Лунной сонате.

Она опёрлась на пианино и наблюдала, как он играет. Она чувствовала вибрацию корпуса мышцами живота. Дети затихли. Мелодия звучала, поднимаясь вверх и растекаясь невидимым облаком. К Арт-скверу начали стекаться люди. Мелодия набрала силу и вошла в разбег. Люди плотным кольцом окружили пианино и музыканта. Усиливающаяся вибрация щекотала живот изнутри. Мелодия спиралью уходила в небо, ускорялась и усложнялась. Мир вокруг замер в ожидании. Все звуки исчезли. Существовала только мелодия. Простенького уличного пианино.

В ноте от кульминации, когда люди были готовы рассечь воздух стаей нелепых птиц, музыкант обратился в ворону и взмыл в синий зенит.

Мелодия умерла мгновенно, не оставив после себя ни эха, ни отзвука. Люди растерянно ощупывали взглядами окружающие лица, пытаясь вспомнить по какому поводу они все собрались. Пианино молчало. Девушка жалась к раскрашенному боку инструмента. Всё больше взглядов останавливалось на ней.

С неба на крышку пианино упала сероглазая птица.

Дети затеяли игру в салочки. У кого-то из взрослых зазвонил телефон. Кто-то вспомнил, что торопится. Кому-то стало скучно. Через тридцать секунд в Арт-сквере остались только играющие дети, девушка и ворона.

Ворона встряхнулась и посмотрела на девушку дымчато-серым глазом. Та, не мигая, смотрела на птицу. Ворона впорхнула, растёклась в воздухе, и перед пианино возник прежний мужчина.

– Ты в порядке? – он подавил желание прикоснуться к ней.

– Ты и в животных можешь? – её голос был тих.

– Не во всех. Только улично-городских. – он сделал к ней осторожный шаг. – Крысы, вороны, воробьи. Собаки с кошками.

– На дамбе?..

– Да.

Она села на стул у пианино.

– Теперь ты уйдёшь? – он заглянул ей в глаза.

– А я могу?


Они сидели на лавочке в парке. Он баюкал её в объятиях. Она молчала. Она позволяла событиям происходить.

– …в мире столько вещей недоступных стандартному обывателю…

– Отпусти меня.

Он разжал руки. Она встала.

– Я домой.

– Я могу тебя подвезти.

– Не надо.

Он смотрел, как она уходит по аллее в красно-рыжих пятнах солнца.

8 глава

Солнце ушло за горизонт в одиннадцать. К двенадцати окончательно стемнело. Она готовилась ко сну, когда раздался настойчивый стук в стекло. Она посмотрела в окно. На жестяном карнизе сидела ворона. Заметив внимание девушки, птица постучала ещё раз. Девушка открыла створку окна. В комнату проникли влажная прохлада и далёкое соловьиное пение.

– Я не пойду с тобой. Я устала. Мы целый день прыгали по жаре, собирая данные для схемы геологического разреза. И завтра целый день то же самое.

Ворона каркнула и ударила клювом по жестяному карнизу. Тонкий лист металла загудел подобно колоколу. Ворона каркнула ещё раз и снова ударила по карнизу. В квартире сверху зашевелились соседи.

– Прекрати, – девушка махнула на ворону рукой. Громкое «кар» и удар клювом по жести. У соседей сверху открылось окно.

– Прекрати! – девушка сжала воронье горло и тут же ужаснулась сделанному. Птица смотрела на неё с ехидным вопросом в серых глазах.

– Эй, ненормальная! Отпусти животину! – послышался сверху грозный голос соседа.

Девушка разжала пальцы и отпрянула вглубь комнаты. Ворона встряхнулась и спланировала вниз. Окно соседей закрылось.

Она сидела на ковре, обнимая колени, представляя, как прямо сейчас по улицам едет машина с рослыми санитарами, едет за ней. С улицы послышался свист. Она вздрогнула, но осталась сидеть. Свист повторился. Она осторожно подошла к окну. Внизу на асфальтовой дорожке стоял знакомый мужчина и призывно махал рукой. Она кивнула, откуда-то зная, что он её прекрасно видит.

У подъезда ждал порыкивающий мотоцикл и прежний шлем. Не задавая вопросов, она села позади мужчины. Мотоцикл рванул вперед.

– «Интересно, как это выглядит на самом деле?»

Мимо проплыли заводские трубы в красных лампочках. Мотоцикл взрезал темноту белым светом фары. Вскоре заводы сменились домами – сначала двухэтажными, затем типичными хрущевками из кирпича. В некоторых окнах горел свет. У сквера с бетонной стелой мотоцикл свернул на объездную. По прилегающей к дороге насыпи неспешно тянулся товарняк. Светофоры мигали жёлтым.

Он остановился у одного из немногих зданий, оставшихся от старого дореволюционного Кузнецка. Свою жизнь здание начинало купеческим домом, а после революции продолжило жить уездным училищем. Сейчас там располагался филиал краеведческого музея.

– Пошли, – он помог ей спешиться и потянул за собой к калитке.

– Нам туда нельзя. Там сторож. – Она упёрлась ногами в землю.

– Не писай горохом. – Он поднял девушку на руки. – Хозяин я или не хозяин, в конце концов?

Калитка отворилась сама. Он перенёс её через порог и поставил на траву. Над крыльцом белого двухэтажного дома горела стоваттная лампочка. Её света хватало едва ли на четверть двора.

– Нам туда. – Он потянул её в тёмный угол. – Смотри.

Глаза девушки с трудом привыкали к темноте. Постепенно она смогла разглядеть деревянный сруб колодца без ворота или журавля. Он подтолкнул её ближе. От колодца запахло плесенью и тиной. Она, морщась, потёрла нос. Неожиданно зашуршали ветви, и из ближайших кустов вышла маленькая тощая старуха в обтрепанном сарафане. Из всех её черт наиболее выразительными выглядели длинный, крючком, образцово фольклорный нос и светлые волосы до щиколоток.

– Здравствуй, кикимора, – мужчина поклонился в пояс.

Старуха плюнула на землю между собой и гостем: «Чтоб тебя волки по тайге три дня таскали!».

– Вот и поздоровались, – мужчина улыбнулся. – Как ты здесь? Давно у тебя не был.

– Да всё так же, – кикимора одёрнула сарафан. – Скучно при нежилом доме. Вот к домовым форштадтским мотаюсь. А ты кого это притащил? Никак человека.

Мужчина поднял взвизгнувшую от неожиданности девушку за талию и поставил перед собой.

– Бедовая. Ой, бедовая девка. – Кикимора зашла с одного бока, покачала головой, зашла с другого. – Бедовая. Сильная, но глупая. Зачем?

Мужчина вернул девушку на прежнее место.

– Чтоб любила.

Кикимора плюнула на землю и забралась на край колодца. Девушка боком шагнула к калитке. Он поймал её за руку и притянул обратно. Кикимора достала из щели между брёвнами костяной гребень и принялась расчёсывать волосы.


– Полынь горькая в поле трава.

Ни тебе ли да все-то мая ли пола

Располынушка, ты моя.

Йэх, да ли в буйном лесе, ох в поле да разнясло.


Голос у старухи был на удивление чистым и звонким. Гребень медленно полз сверху вниз и снова возвращался наверх, чтобы так же медленно спуститься.


– В буйном ветры в поле ль разнясло.

Ни тебе ли да, ох, всё ты моя ли суда.

Рассударушка, ты моя.

Йэх, да ли печаль горюшка тоску да извела.

Печаль, горя, тоску извела.

Палюбила та всё-то дружка Иваню.

Разванюшеньку ли яво.

Йэх, да ли по несчастью, горю своему.


Мужчина улыбался. Он видел картины прошлого.


– По несчастью, горю свояму.

Как уж ты щастье да всё моё ли злосча.

Раззлосчастьице, ты моё.

Йэх, далеко чужая сторана.


Дверь дома открылась. Кикимора с громким плеском нырнула в колодец.

– Опять за старое, нечисть? – в прямоугольнике света стоял пожилой мужчина. – Который год покоя нет! И чего тебе не спится?!

В животе девушки свернулся ледяной шар.

– «Вот сейчас он меня увидит. Стыдно-то как».

Луч фонаря обшарил тёмные углы двора, задержался на срубе колодца и походя скользнул по непрошенным гостям. Дверь со стуком закрылась. Свет за дверью погас.

– Он нас не увидел. – Девушка осознала, что произнесла это вслух.

– А зачем ему нас видеть? – Мужчина отпустил ладонь девушки и закурил.

Кикимора выбралась на край колодца и отжала подол: «Давно я тебе в чай не плевала», затем кикимора отряхнула сарафан и повернулась к мужчине: «Сгинь!».

Мужчина бросил окурок в траву. Оранжевый огонёк задрожал и погас.

– Ещё свидимся.

– Чтоб тебя разорвало! – старуха плюнула. – А ты, девка, заходи когда хошь. Главное без этой образины. У-у-у, чудище дымное!

Кикимора спрыгнула в траву, подобрала подол и, прошлёпав босыми ногами мимо гостей, нырнула под крыльцо.

– Она настоящая?

– Настоящая. Можешь потом проверить. Пойдём. – Он взял девушку за руку и повёл к калитке. Мотоцикл исчез. На кирпичах СИЗО едва уловимым меловым наброском подрагивала церковь.

Они прошли мимо торгового центра на месте старого трамвайного кольца, перешли дорогу и свернули к Спасо-Преображенскому собору.

Полуосвещённый уличными фонарями, без архитектурных излишеств, собор смотрел в ночь тёмными окнами. Мужчина скользнул по нему торопливым взглядом. Он не мог воспринимать это здание домом человеческого Бога. После всего, что было…

Девушка наоборот внимательно рассматривала собор. Было в нем молчаливом и тёмном что-то пугающее. Вспоминался гоголевский Вий.

Постепенно собор остался позади. Они шли вдоль дороги, плавно уходящей вверх. Несколько фонарных столбов торчали точно по центру узкого тротуара. На крайнем обнаружились смазанные пятна крови.

– Надеюсь, это был не нос.

Мимо в сторону Запсиба проехала машина. Они прошли поворот, по левую руку возникли стены Крепости. От старого острога осталось не больше двух третей каменных стен и полуразрушенные ворота. В девяностых Крепость восстановили посредством исторически точного, но не совсем качественного новостроя.

На ночь ворота Крепости не запирали. Сторожа караулили только музеи в казармах. Этим регулярно пользовались подростки, романтично настроенные парочки и начинающие фотографы.

Они зашли в Крепость и поднялись на одну из каменно-бетонных стен. Внизу на речных террасах в оранжевых и жёлтых огнях раскинулся Кузнецкий район – пятиэтажки и частный сектор в тополином море. Справа за мазутно-чёрной рекой – фонари и высотки Центра. Слева, далеко, за трубами заводов – белые искры микрорайона. Там дом. Она перевела взгляд на реку. Кузнецкий мост – ярко-оранжевая полоса, железнодорожный – две белые точки по берегам и ещё одна по центру. При попытке найти собор она обнаружила, что он спрятался за жилым домом, выглядывая из-за его крыши краем купола.

– Красиво, – мужчина закурил.

– Ага, – она отыскала дом с кикиморой, последила путь до Крепости.

Из-за противоположной стены, за спиной, послышалось густое многоголосое мычание. Девушка вздрогнула. Она знала, там нет человеческого жилья; только ручей и луг на склоне холма.

– «Пасут ли коров в ночное?»

Мычание повторилось. Она украдкой посмотрела на мужчину. Он невозмутимо курил, разглядывая Кузнецкий район. Она добавила в список галлюцинаций ещё одну.

Мужчина щёлкнул пальцами. Во всём городе погас свет. Дома, парки, заводы исчезли во тьме. Она невольно схватилась за холодную шершавость стены. Мужчина щёлкнул пальцами ещё раз. В небе вспыхнула круглая неестественно большая луна. Город возник вновь. Но это был иной город. На месте пятиэтажек теперь стояли одно- и двухэтажные дома с подворьями. Перед собором они расступались, формируя базарную площадь. Топольники превратились в остров. За границами города клубилась лохматая степная тьма. Неожиданно всё пришло в движение. Дома горели, разрушались, сносились и строились вновь. Менялись очертания улиц. Жилые массивы росли в ширину и высоту. Затягивалась и горбилась железнодорожной насыпью Ивановская протока. Льнули к земле асфальт и трамвайные рельсы. И всё это в полной тишине.

Она заворожено смотрела, как рос и развивался город, проходя за минуты столетия. Терпкой горячей волной в ней поднялась нежность к городу, его закоулкам и тайнам. Пальцы разжались. Ей хотелось погладить, дотронуться самыми кончиками, приласкать и утешить. Он почувствовал, почти услышал, щелчок, с которым дало трещину её восприятие реальности, открывая путь непознанному, потустороннему, невидимому человеческим глазом.

Район внизу замер, застыв в повседневности: пятиэтажки и торговые центры. Мужчина щёлкнул пальцами. Луна погасла. Ещё один щелчок, и внизу, за рекой, за заводами вспыхнули уличные фонари. Мужчина бросил окурок со стены. Окурок не долетел до асфальта.

– Понравилось? – он с тайной надеждой смотрел в лицо девушки.

– Да, – она шептала.

Он улыбнулся.


Они шли от ликероводочного завода к парку. Город вокруг спал. Ни в одном из окон не горел свет. Они шли молча. Он слушал ночь. Она вспоминала детство. Вот торговый центр на месте мясного рынка с ободранными тушами и свиными головами на прилавках. Вот тротуар перед давно закрытым ювелирным подвальчиком, с которого смывали кровавые лужи. Только повзрослев, мы понимаем что нас окружало и откуда явились наши ночные кошмары.

Они вошли в парк. Перламутрово-белые тени дрогнули и потянулись к пришедшим. Она взяла его за руку: «Это неупокоенные души старого кладбища?».

– Да, – он шёл к центру парка. Тени клубящимися струйками плыли следом, с боков, навстречу.

– Они хотят меня убить?

– Нет! С чего ты взяла?

– По их могилам каждый день топчется куча народа…

– И что? Ну, развлекаются потомки на костях предков. Предкам от этого ни жарко, ни холодно.

– А почему они тогда не… – девушка указала пальцем в тёмно-синее небо.

Он дёрнул щекой: «Они память. О роговцах».

Она знала эту историю. Во времена революции местные большевики для удержания в городе власти красных позвали на помощь партизанский отряд Григория Рогова. За трое суток пребывания в городе роговцы вырезали половину населения, выпустили каторжан, сожгли церкви, разграбили и разрушили всё, до чего смогли дотянуться. О казнях и пытках тех трёх дней до сих пор ходили страшные легенды. Расстрелы на обрыве над Водопадным ручьем, заборы из воткнутых в сугробы обгоревших тел, распиленный заживо дальний родственник свергнутого царя, кровь на стенах собора…

Большинство жертв, тех кого смогли найти, похоронили на единственном на тот момент городском кладбище. Позже при утвердившейся советской власти с кладбища вывезли кресты и плиты, разровняли холмики и разбили парк с аттракционами. Официальная история сделала Рогова героем.

В центре парка мужчина высвободил руку из ладони девушки. Белые тени сомкнули вокруг них кольцо. Он закурил. Тени терпеливо ждали. Девушка движением волосков на коже чувствовала их безглазые взгляды. Мужчина, зажав сигарету в зубах, подошёл к белой стене и дотронулся до тени, другой, третьей. Она потрясенно-восхищённо наблюдала, как он превращает призраков в живых людей. Настоящих, ярких, отбрасывающих тень! Быстрые прикосновения, тлеющая в зубах сигарета, возвращенная жизнь.

Она осторожно вышла из белого колышущегося круга. Рядом женщина в возрасте обнимала ствол дерева.

– Простите нас, – девушка опустила глаза.

– За что? – женщина отпустила ствол и улыбнулась.

– За всё это. Мы ведь знаем. И всё равно.

– Не забивай голову! – женщина махнула рукой. – Пустое! Нам нравятся играющие дети и первая любовь отроков. Их жизнь и горячая кровь скрашивают наше существование.

Девушка озадаченно моргнула. Женщина улыбнулась и закружилась по траве.

Парк ожил. По дорожкам и газонам ходили убитые почти сто лет назад люди. Он подошёл к ней со спины.

– Страшно?

– Странно.

Он перебросил в угол рта очередную сигарету.

– Я стараюсь почаще их навещать.

– Ты можешь оставить их такими навсегда?

– Я же не Бог.

Люди вокруг разговаривали, смеялись, играли. Кое-кто из них бросал на девушку любопытствующие взгляды, однако подойти никто не решился. Он приглашающе оттопырил локоть. Она взяла его под руку. Он медленно и вальяжно повёл её по дорожке парка.

– Ты знал их?

– Да.

Они шли через парк. Люди вокруг наслаждались каждым мгновением дарованной на час жизни. Небо на востоке светлело. Она зябко поёжилась от влажного предрассветного холода. Он усадил её на ближайшую лавочку и укутал в тёплый созданный им из пустоты плед. Разговоры в парке стихали. Люди всё чаще замирали с рассеянной задумчивостью в глазах. Они чувствовали приближение рассвета. Он обнял её. Она сонно щурилась.

– Спят трамвайчики в депо.

Дремлют тополя.

Чёрный кот тёмной тропой

Улизнул в поля.

Он тихо напевал колыбельную и покачивался в такт мелодии. Она закрыла глаза. Вспомнилось, как очень давно мама укачивала её на панцирной сетке кровати, похлопывая по попе. Сетка ходила вверх-вниз. Мама мурлыкала под нос что-то ласковое.

– Фонари моргают сонно.

Засыпай и ты.

Гудят шахты и заводы,

Охраняя сны.

Храпит танк на постаменте.

Ему снится бой.

Река вьётся чёрной лентой,

Ищет путь домой.

Её потяжелевшая голова прильнула к его плечу. Он погладил её волосы. Её веки дрогнули, но не открылись. Он осторожно уложил её на скамейку, подоткнул плед и встал. Первый солнечный луч окрасил облака в розовый. Замершие люди исчезли с лёгким вздохом. Он посмотрел на спящую девушку и растворился в воздухе. Плед медленно бледнел.


Её разбудила вибрация телефона. Отключив будильник, она окончательно пришла в сознание и обнаружила себя на лавочке в парке. Страх почему-то не пришёл. Стыд тоже. Казалось, она каждый день так ночует. Она огляделась. Солнце уже вовсю светило.

– «Опоздала!» – судорожное клацанье по экрану телефона. – «Преподша меня убьёт!»

Паника оказалась напрасной. Времени с избытком хватало и на дорогу до факультета и на завтрак в столовой.

– «Всё-таки странно, что нет страха».

Она добралась до остановки, купила в ближайшем ларьке мятную жвачку и запрыгнула в первую подходящую маршрутку.

9 глава

Она вошла в кабинет и выплюнула в урну жвачку. Все уже были на месте. Она как обычно села за последнюю парту у окна. За окном покачивалась берёза. Она посмотрела на тёмно-зелёную школьную доску. Доска была пуста. Над доской висела шкала твёрдости минералов. Кажется Мооса. Она не могла вспомнить. Одногруппники тихо и однообразно переговаривались. Она не слушала. Она думала о прошедшей ночи. Всё остальное было мелким и обыденным. Хотя…

– Он коллекционировал презервативы от первого раза с каждой девушкой, – звучал откуда-то сбоку голос одного из одногруппников.

– Гадость! – кто-то из девушек. Апатит на шкале шёл за флюоритом.

– Так не целиком же, только колечки.

– «Флюорит красивый камень».

Скрипнула дверь. Все притихли. Она перевела взгляд со шкалы на преподавательницу.

– Вчера вы очень хорошо потрудились. Надеюсь, сегодня мы закончим сбор материала. – Преподавательница убрала за плечо прядь волос. – Оборудование: горный компас, рулетка, молоток, планшет.

Пока парни ходили в подсобку за оборудованием. Преподавательница отметила присутствующих. Потом все разбирали оборудование, решали, кому что нести и кому за что отвечать. Она взяла себе молоток. Преподавательница что-то говорила. Она не слушала.

До разреза добирались на трамвае. Трамвай гремел и покачивался. Они собрались на задней площадке. Она смотрела в окно. Грохот дробил разговоры.

– Сидишь, ждёшь. Вдруг всё поменяется…

– Он назначил пересдачу на тридцать первое декабря и принимал до двенадцати.

– А чё так мало?

– До двенадцати ночи…

– И стану я Кошкина. А у них полдеревни Кошкины…

– А он меня спрашивает, почему в Египте поклонялись звероголовым богам и почему именно этим.

– Землевед?

– Землевед…

– Мы к нашему маленькому и на присягу ездили, и когда в госпитале лежал, и так…

Вышли на Советской площади. Днём эти места выглядели совсем по-другому. Она почувствовала, как в животе что-то шевельнулось. Круг замкнулся.

Она шла вместе со всеми. Ночь пахла влажными листьями, а день сухой пылью. День бил по глазам чёткостью контуров, ночь, та самая ночь, эта ночь, укутывала предметы в мягкий флис. День выставлял всё на показ, ночь…

Запахло беляшами и чебуреками. Движение остановилось. Она вынырнула из собственных мыслей и увидела, что группа облепила небольшой белый киоск. Преподавательница дала пять минут на закупку еды. Зашумело и забурлило. Она отошла в сторону. Беляшами и чебуреками запахло сильнее.

Дальше шли, жуя на ходу. Проплыл мимо собор, днём родной и светлый. Краем глаза она увидела, что Антон идёт на автомате, не отрывая взгляда от телефона. Она вспомнила бурые разводы на столбе. Антон как раз шагал к одному из них. Группа притихла, ожидая развязки. Столб приближался.

– «Стой!» – она не разжала губ, но видимо, как всегда её мысли оказались слишком громкими. Антон замер и убрал от лица телефон. В пяти сантиметрах о его носа торчал бетонный столб. Группа откровенно ржала.

– И хоть бы одна сволочь предупредила. – Антон спрятал телефон в карман и обошёл столб.

Спустились в осколок частного сектора. Краеведы считали, что именно здесь на берегу бывшей Ивановской протоки поставили избы первые славянские поселенцы.

Она огляделась. Дома вокруг не выглядели древними. Они вообще ничем не отличались от других домов в других частных секторах.

– Где-то в этих краях, – один из одногрупников неопределенно махнул рукой к верхним террасам, – очень давно был смешанный монастырь.

– А не дальше?

– Кажется, вообще на другом берегу.

– Да какая разница, главное, что он был смешанным. Понимаете?

Вышли к железной дороге. Шли вдоль неё до самого Водопадного ручья. Здесь у невысокого водопада уходил вверх полосатый геологический разрез. Ещё выше, под самым небом, чернел стальной Чёртов мост.

Чёртов, потому что именно здесь, на лугах над ущельем роговцы расстреливали горожан. Говорят, ручей тогда стал алым.

Группа разложила оборудование и личные вещи на вкопанном в землю тёмном деревянном столе.

– Разделитесь на две бригады. – Преподавательница сняла со спины рюкзачок. – Первая бригада завершит работу с геологическим разрезом. Вторая соберёт образцы аллювиальных пород. Гравий не подбирать. Только гальку.

Сразу же начали решать, кто чем займётся. Она хотела, как и вчера полазить по разрезу с горным компасом, выкрикивая писцам данные, но думать о чём-либо кроме открывшегося ночью она была не в состоянии. Да и зря она что ли тащила молоток?

Группа разделилась. Одни пошли к водопаду, другие к железной дороге. Она выбрала плосковерхий булыжник для наковальни. Зашумел и прогрохотал мимо поезд. Она проводила его взглядом. Представила, как с вершины утеса летит к нему похожее на большую ворону тело.

– Этот подойдёт?

Она вздрогнула и повернула голову. Кажется Маша протягивала ей розовато-бежевый камень с кулак величиной.

– В самый раз. – Она взяла камень из рук одногруппницы, присела, положила его на наковальню, ударила. Над рельсами промелькнул короткий звон. Ей показалось, что она увидела его крохотный заячий хвостик.

Камень раскололся, показав полупрозрачное шершавое нутро. Она взяла обе половины и внимательно осмотрела. Кварцит. Отложила.

Рядом уже выросла горка из гальки, принесенной другими одногруппниками. Таскать было легче, чем разбивать. Она сняла с вершины горки камень, похожий на большой кусок церковного воска. Положила. Ударила. Халцедон. Взяла следующий.

Мысли исчезли. Остался только звон в ушах и невидимая методичка перед глазами. Руки сами рассортировывали: вулканические, осадочные, минералы, метаморфические. Звон отражался от утеса и прыгал обратно.

– Дай воды. Жарит, сил нет.

– А? – Она подняла голову и не сразу узнала… как же её?.. одногруппницу. Рядом улыбался одногруппник, тот самый.

– «И что я в нём тогда нашла?».

– Воду твою особенную, со льдом.

– А! Я сегодня без воды. Извините. – Она действительно почувствовала себя виноватой в том, что не позаботилась о них. – Я не дома ночевала.

– И где это тебя носило?

Ей показалось или в глазах того самого мелькнуло беспокойство?

– У друзей.

– У тебя есть друзья? – одногруппник дёрнулся от вонзившегося в бок острого локтя. – Ладно, нам работать надо.

Они ушли. Она вытащила из горки следующий камень. От утеса отразился звон.

Никто не заметил, как на рельсах появилась дрезина. С неё сошли два человека в ярких оранжевых безрукавках.

– Штраф заплатите или по-плохому?

Она вздрогнула и поудобнее перехватила молоток, краем глаза отслеживая местоположение остальных. Отрочество на пустырях и болотах дало о себе знать.

– Мы к вам обращаемся, девушка. – Один из оранжевых раздраженно плюнул.

Она медленно, чтобы они не решили, будто она боится, поднялась: «А в чём проблема?». Боковым зрением она видела, что остальные нырнули в ущелье. Двое парней остались наблюдать за развитием ситуации.

– Вандализм на железной дороге. – Оранжевый улыбнулся. – Порча путей.

– Чего? – её глаза открылись чуть шире.

Парни подошли ближе. Из ущелья доносились недоумевающие голоса. Оранжевый повторил: «Вандализм и порча». Она отмерила взглядом каждый из пяти метров, разделяющих её и рельсы, потом посмотрела на оранжевых и уже набрала воздух, чтобы задать вопрос.

– Что здесь происходит? – преподавательница возникла откуда-то сбоку.

– А вы собственно кто? – оранжевый теперь смотрел на преподавательницу.

– Крошина Галина Петровна. Их руководитель. – Преподавательница указала на подтянувшихся к месту конфликта студентов. Девушка продолжала сжимать молоток.

– Так это вы ответственны за порчу железнодорожного полотна?

– Никакой порчи нет. Мы проводим геологическое исследование на участке речной террасы.

– Ну конечно! – оранжевый скорчил непонятную рожу, – Сначала с молотками у путей шастают, а потом гайки пропадают и костыли. Ещё скажите, вы с умом их снимаете, чтоб беды не было.

Преподавательница на несколько секунд растерялась. Молоток в руке девушки подрагивал. Тот самый одногрупник заметил это и едва заметно повёл подбородком из стороны в сторону.

– Вы не понимаете. – Преподавательница не теряла надежды достучаться до сознания оранжевых. – Мы тут каждое лето работаем.

– Так вы ещё и систематически этим занимаетесь? Полиция разберётся и всё поймёт. – Оранжевый достал из кармана телефон, нажал несколько кнопок. – А телевидение им поможет.

Оранжевые отошли. Студенты беспомощно-вопросительно посмотрели на преподавательницу. Она пожала плечами. Девушка положила на наковальню очередной камень. Задание никто не отменял.

– Цирк какой-то, – она услышала голос одногрупника.

– Ты ещё удивляешься? – голос другого.

Полиция и телевизионщики прибыли одновременно. Телевизионщики расчехлили камеру и микрофон. Полиция достала планшеты. Телевизионщики снимали рельсы, Топольники, утесы и растерянных студентов. Полиция выслушивала жалобы оранжевых.

– Кто-то регулярно ворует гайки и костыли с этого участка. Скоро того гляди – рельсу утащат. А тут и электрички ходят, и уголь. Случись чего – нам отвечать. А всё эти! – оранжевый указал на студентов. – Так мало им путей, они ещё и насыпь портят.

Полицейские посмотрели на уже внушительную горку разбитой гальки. Девушка прикрыла её спиной.

– У нас полевая практика. Мы изучаем аллювиальные породы. Это единственное место в черте города, где можно увидеть залегание пластов.

– Студенты естественно-географического факультета на полевой практике разрушают насыпь железнодорожной ветки, соединяющей Кузнецкий и Заводской районы… – слышался от входа в ущелье голос журналистки.

– Мы ничего не разрушаем, – в голосе преподавательницы звучали нотки отчаяния.

Полицейские слушали и записывали. Телевизионщики снимали.

Через полчаса полиция, предварительно связавшись с начальством, и своим и оранжевых, объявила, что в ущелье Водопадного ручья студенты могут заниматься всем чем угодно в рамках уголовного кодекса, а здесь зона отчуждения, и любые работы возможны только с согласия железнодорожников. Оранжевые требовали завести дело. Полицейские не нашли состава преступления и уехали. Телевизионщики остались.

– …на практиках по экологии мы иногда собираем лом. Со стихийных свалок или дна малых рек. – Тот самый уверенно смотрел в камеру телевизионщиков. – А потом мы его сдаём, чтобы покрыть расходы на утилизацию остального мусора…

– …мы не извлекаем никакой выгоды. – Преподавательница тряхнула головой, убирая с глаз сползшую прядь. – Мы учимся и приобретаем навыки. Больше нам этого делать попросту негде. Предъявленные нам обвинения нелепы. Мы занимаемся наукой…

– …я живу в общежитии. Стипендии не всегда хватает, но мы вертимся, как можем. Полевые практики – это праздник….

– …они молодые, может и не понимают. Но учительница-то явно с умыслом…

Она разбила продолговатый в белую и чёрную полосу камень.

Телевизионщики зачехлили камеры и уехали. Оранжевые укатили на своей дрезине. Она положила в кучку метаморфических пород ещё один осколок гальки.

В вечерних новостях рассказывали о студентах, из-за бедности собирающих на полевых практиках чермет.

10 глава

Ей предстояли четыре отягощенных свободой дня. Она сидела дома, изнывая от скуки. Он не появлялся уже неделю. Она не знала, радоваться ли этому? Стены в комнате оставались удручающе серыми, но больше не пугали. Надо было развеяться и отвлечься.

За её домом через дорогу раньше было полуосушенное болото с озерцами стоячей воды, неширокой речкой и зарослями вербы и ивы, в которых жили соловьи. Потом построили гипермаркет. Вербы с ивами выкорчевали. Закатали в асфальт траву. Часть речного русла увели под землю в бетонные трубы. Болото вернулось, разлилось, соединяя разрозненные озерца, поглотило тропинки. На смену соловьям пришли лягушки и утки. Теперь гипермаркет с одной стороны граничил с болотом, а с другой – с давно заброшенной промзоной при промышленном депо.

Она пересекла парковку гипермаркета и вышла на грунтовую дорогу. От близости болота дорога, которая раньше была укатана до каменной твёрдости, совсем раскисла. Кеды противно скользили. Она шла медленно и осторожно. Грязь скрывала в себе увесистые крутобокие булыжники. У обочины, в корнях ивы, обнаружилась здоровенная каменюка с тщательно выбитым словом из пяти букв.

– «Направо пойдёшь…»

Дорога, поднимаясь на насыпь, постепенно становилась суше. С болота слышалось кряканье. Она дошла до поворота. Поворот был легендарным местом. В девяностые годы на нём разбирались между собой братки. Всё, что оставалось от проигравшей стороны, принимало в себя болото. Местная ребятня увлечённо искала в траве под насыпью оружейные гильзы. Иногда, очень редко, можно было найти целый патрон.

Позже, на этом повороте хранилось несколько штабелей железобетонных шпал с рельсами. Штабеля эти, как собственно и сам поворот, принадлежали промышленному депо и служили спортивной площадкой всё той же ребятне. До тех самых пор пока однажды ночью их не украли, все, до последней шпалы.

Через несколько лет в бетонном закутке под поворотом подросшая ребятня курила травку, а кое-кто и варил героин. Самодеятельный наркопритон, хотя и не сразу, разогнала милиция. Большинство пойманных до выпуска из школы мурыжили на учёте в детской комнате. Единицы попали в колонию.

Ушла в землю кровь, заросли травой обочины, смолк гомон детских голосов, а поворот незыблемо высился над болотом. Она спустилась по осыпающемуся боку насыпи на узкий бетонный кожух, тянущийся через болотную зыбь. Внутри кожуха прятались тонкие трубы неизвестного назначения. Она прибавила шагу. Кеды оставляли на бетоне грязные следы. Слева тянулась полоса заросшей ряской воды. Раньше, до возвращения болота, здесь были два относительно чистых озерца с берегами из чёрного шлака. Местные дети частенько к ним наведывались тайком от родителей. Летом – искупаться, зимой – покататься на льду. Она вспомнила, как загорала голышом на колючем берегу и пряталась в воде от любопытных глаз.

Кожух вывел её к железнодорожной ветке промышленного депо. Справа в густые заросли ивы сворачивала тропинка. Там заброшенное кладбище домашних животных. Несколько поколений детей хоронили своих любимцев на сухом пятачке между рельсами и болотом. Каждая могила помечалась по контуру камешками. Особо тяжкие потери отмечали молочно-белыми, словно светящимися изнутри, окатышами. За этими камушками приходилось идти к далёкой Томи и целый день прочёсывать берег.

На кладбище не ставили крестов и табличек с именами. Маленький хозяин всё помнил и так, а остальным знать было незачем. С возвращением болота исчезли почти все дорожки к кладбищу, и его забросили. Камешки медленно уходили в землю.

Она перешла через рельсы. Впереди, на узкой речной террасе показались дома частного сектора. По чёрным от смолы деревянным шпалам она перебралась через очередное болотце и поднялась на холмик, известный растущей на его склонах крупной и ароматной земляникой. Все местные ходили сюда за свежими листьями в чай. Ягоды прямо на корню подъедала ребятня. Она присела на корточки и заглянула под ближайший кустик. Пусто. Она встала и с высоты холмика оглядела болото.

– «Виноват ли в его возвращении гипермаркет? Или просто зимой стало выпадать больше снега? Или, может, насосы закрытой шахты дали сбой?».

Она повернулась к болоту спиной. Она не хотела его видеть. Ей вспомнилась ночная прогулка. Кикимора, улицы, парк. Безумие становилось вкусным. Она спросила себя, хочется ли ей останавливаться.

– Нет. Однозначно нет. Пока это не наносит вреда другим. А так кому какое дело.

К земляничному холмику прилегала широкая железнодорожная насыпь. Когда-то, ещё до постройки микрорайона, здесь был транспортный узел, соединявший заводы и шахты. По путям то и дело грохотали поезда с углём, металлоломом и горно-шахтным оборудованием. Теперь о былом напоминали лишь одинокая пара рельс и стеклянные изоляторы на широких опорах. Поезда продолжали ходить, хотя и не так часто, и перевозили в закрытых вагонах неизвестные грузы.

Перед тем как перейти рельсы она посмотрела налево, потом на право. Кусты и деревья подходили почти вплотную к железной дороге, заслоняя обзор. Прислушалась. Тихо. Перешла через рельсы и поднялась по склону террасы на деревенскую улицу. Залаяли встревоженные собаки.

– «Тебе здесь не рады. Уходи».

Она повернула налево. Кеды оставляли на пыльной обочине цепочку следов. Собаки лаяли. Она шла мимо. Иногда в просвете между домами или деревьями показывались панельные многоэтажки микрорайона. Было забавно смотреть на них так, чуть-чуть свысока.

Улица кончилась, дорога тянулась дальше, через полузаброшенные фабрики, в промзону. Справа укатанная грунтовка уходила вверх, в Холмы.

Холмы разделяли два района города и принадлежали ему лишь частично. Где-то в смешении вершин и впадин вилась граница города ине-города, невидимая, неощутимая. Город окружал Холмы с трёх сторон, с четвёртой их подпирала тайга. Холмы поросли жёсткой по колено травой. Траву рассекала сеть грунтовых дорог. Путешествуя по этим дорогам, можно было наткнуться на маленький одинокий домик без забора и огорода, но явно жилой. Ещё ни кому не удалось увидеть домик дважды.

Она свернула на грунтовку. Дорога уходила вверх. Справа тянулся всё тот же частный сектор, собаки здесь правда молчали, а, может, просто напросто не водились. Слева шуршали жёсткой травой Холмы.

Метров через пятьсот она оставила за спиной последние заборы и дворы. Холмы полностью и безоговорочно приняли её в себя. Она ещё немного прошла вверх, затем остановилась и повернулась лицом к городу. Ей всегда нравилось смотреть на город сверху. Сейчас она видела белые многоэтажки микрорайона, заводы под серой дымной шапкой и угольный блеск далёкой реки. Она села в траву у обочины. Слева микрорайон, справа заводы. Между ними полудикая-полузаброшенная промзона и клочок частного сектора. Небольшой кусочек небольшого города. Но было в нём что-то… что-то такое…, что заставляло замирать, смотреть, не отрываясь; впитывать. Ветер лениво перебирал траву. Солнце то скрывалось за облаком, то вынуждало щуриться и прикрывать глаза козырьком ладони. Она ждала, что вот-вот рядом с её тенью возникнет ещё одна, и рядом в траву сядет кто-то с дымчато-серыми глазами. Небо над заводами – болезненно серое пятно на голубом. Никто не пришёл.

Она встала и продолжила путь. Дорога плавно уходила вверх к гребню холма. С джинс упало несколько прошлогодних травинок.

Вскоре у обочин появились помойки: аккуратные кучки из нескольких пакетов туго набитых разнообразным мусором. С каждым пройденным метром количество помоек у обочин стабильно росло. Постепенно помойки слились в сплошную полосу свалки. Местами высота мусорного вала достигала человеческого роста. По кучам мусора радостно прыгали дети лет восьми, надеясь найти в отходах что-нибудь интересное. Она почувствовала как что-то сжалось в груди. Горожане заботились о чистоте города, стыдливо пряча мусор по закуткам. Наибольшей любовью пользовались густые кусты, плотный подлесок и обочины малоезжих дорог.

Она поднималась по склону холма. Свалка сошла на нет через четверть километра. Тащить мусор столь далеко местным жителям было лень. Она перемахнула через гребень холма. Могучая заросшая травой спина заслонила и микрорайон, и заводы, и реку. Дорога разделилась. Одна тянулась дальше в Холмы. Другая круто сворачивала вправо. Девушка остановилась и посмотрела на дорогу, спускавшуюся в неглубокую ложбину и тут же карабкающуюся на крутой склон следующего холма, и свернула направо.

Новая дорога привела её к щиту из жести, покрытому вмятинами и волдырями. Местные не один год наведывались к нему поупражняться в стрельбе из пневматики. Кое-где на щите остались чешуйки краски. Девушка знала примерный текст: «Внимание! Полигон… Вход и проезд запрещён». Возможно, когда-то это кого-то и останавливало. Но теперь…

С той стороны навстречу девушке шли мужчина и женщина. Мужчина нёс на плечах большой пузатый мешок. Женщина сжимала в руке лопату. Они прошли мимо, бросив на неё настороженный взгляд.

Она пересекла границу отмеченную щитом. Чуть дальше виднелся задранный вверх ржавый шлагбаум. За ним начинался полигон. Полигон представлял из себя небольшой золоотвал с озерцом в центре. По берегам через каждые пять метров были установлены таблички «Купание запрещено». Для не умеющих читать красноречивая картинка. Она посмотрела в воду. Мёртвая пустая чернота. В то, что находятся желающие здесь купаться, верилось с трудом. Хотя…

Небольшие округлые ямы рассыпались по золоотвалу в художественном беспорядке. Видимо местные жители нашли угольной золе применение в хозяйстве. Она медленно прошла по примыкающей к полигону дороге. На обочине торчал из земли большой серый вентиль. Она потрогала его пальцем. Холодный.

За полигоном обнаружился тоненький ручеёк, почему-то пахнущий хлоркой. Она набрала из него горсть воды и поднесла её к самому носу. Вода действительно пахла хлоркой. Она осторожно лизнула воду. Вкус точь в точь – некипячёная из под крана. Она озадачено посмотрела вверх по течению.

– «Интересно, откуда он?»

Она уже собралась пройтись вверх по течению, но внезапно навалившаяся робость не дала сдвинуться с места. Подобное случалось с ней достаточно часто. Она и сама не понимала, откуда всплывали мысли о злых кричащих охранниках и ночи в отделении полиции.

Она перешагнула ручей и поднялась на холм. На соседней вершине светилось сквозь деревья небольшое кладбище. Где-то в прилегающем к нему лесу стояла коричнево-зелёная пирамидка из стали, а на ней щерилась во все стороны алая звезда. Эту могилу собаки-пограничника показал ей отец. Он даже рассказывал что-то о подвигах, она не запомнила. Теперь жалела об этом. Тогда, один день, двенадцать часов, они были с отцом близки.

Внизу, по ту сторону гребня лежала старая бетонка и текла неширокая речка. Чуть дальше, у частного сектора, через речку виднелся мостик. Она спустилась.

Он наблюдал за ней сверху в облике коршуна. Она замерла на мостике, любуясь чистыми струями. Он знал, ниже по течению, после частного сектора, железной дороги и гаражей, речку именуют Вонючкой, напрочь забыв её настоящее имя. Он помнил.

Она спускалась по бетонке к жилым массивам. Сверху он видел каждое её движение. Её походка, её манера двигаться, была свойственна скорее подростку, ещё не научившемуся управляться с собственным телом, чем девушке на пороге зрелости. Резкие, угловатые, порывистые жесты. Стремительные короткие повороты головы. Она напоминала горную реку, мечущуюся по изломам ущелья. Он никогда не видел горных рек, но слышал, как их описывали туристы.

Он проследил за ней до железнодорожного переезда, потом взмыл выше и заложил круг. Он видел всё разом: дома – большие из бетона, поменьше из кирпича, маленькие из дерева; Холмы, террикон и отвалы, кладбище, обрывки тайги. Всё вместе, зелено-пестрое, залитое солнечным светом, живое. Завершил круг и начал новый. Восходящие потоки трепали перья на груди и боках. Он сменил фокусировку. Теперь он видел то, что скрывалось под этим тёплым, солнечным, живым. Штольни заброшенных, законсервированных шахт. Тёмные полузатопленные загазованные ходы. Там обитала Смерть. Лёгкое движение крыльев превратило окружность в ширящуюся спираль. Смерть таилась в толще пород с незапамятных времён, задолго до первого каменного угля в человеческих ладонях. А уж когда построили шахты… Смерть пряталась в каждом тёмном тупике, выжидала, чтобы откусить побольше. Пожар на Байдаевской, взрыв на Зыряновской. Боль, скручивающая улицы. Камазы, накрытые белыми полотнищами.

Он всегда пытался защитить их, отвести костлявую руку, тянущуюся из темноты. Он спускался с ними в забой, чинил газодетекторы, уводил с опасных участков, вытаскивал на поверхность. Уже потом, после того, как схлынет адреналин, кто-то внезапно спохватывался, вспомнив незнакомца, и по десять раз перепроверял документы и рассказы выживших, пытаясь понять, откуда в смене из двухсот пятнадцати шахтёров взялся двести шестнадцатый.

Он не был всемогущ. Он не был вездесущ. В половину штолен ему не было хода. Но всё же… Ему вспомнилось, как он два года прожил в шкуре крысы-пасюка. Не особо приятно, но оно того стоило.

Когда-то, он, путаясь в десятилетиях, не помнил точно когда, в одной из шахт комбайн вскрыл крысиное гнездо. Из всего семейства выжил только один крысёнок. Шахтеры взяли его к себе; кормили, играли, лечили при необходимости. Крыс вырос и стал живым талисманом. Его каждую смену брали в забой.

Через год на шахте произошла авария – обрушилась порода. Тридцать человек оказались заперты в штольне. Никто не знал, когда к ним смогут пробиться спасатели. Шахтеры искали и звали крыса, не ведая, что его убило обломком. Из темноты к ним под ноги выскользнуло упитанное рыжевато-бурое тельце. Никто не заметил необычного цвета глаз зверька.

Крыс дёргал их за штанины, отбегал и оглядывался, верещал. Шахтёры, посовещавшись, решили довериться чутью крыса и пошли вслед за ним. Метров через пятьдесят, пройдя несколько поворотов, шахтёры упёрлись в тупик. Крыса тут же нарекли Сусаниным и незлобиво ткнули пальцем в морду.

Шахтёры уже собрались вернуться к завалу, когда послышался грохот. Произошло ещё одно обрушение. На том месте, где ещё недавно стояли шахтёры, теперь громоздилась куча породы. Тридцать пар глаз уставилась на крыса. Он невозмутимо умылся и начал копать одну из стенок. Получалось у него плохо. Коготки скользили. Шахтёры взяли в руки уцелевшие инструменты.

Через несколько дней они пробили последнюю преграду и вышли в штольню соседней шахты. Крыса бригадир забрал к себе домой.

Два года в крысиной шкуре, тридцать спасённых жизней. Если бы он мог спасти всех. Если бы он мог предвидеть.

После ликвидации шахт в черте города стало легче. Однако Смерть обитающая в недрах земли не желала оставаться без добычи. На её счету было немало пропавших без вести. Она прятала в траве ловчие ямы штреков. Она заманивала в открытые тоннели штолен. Она тянула щупальца провалов к домам. Она шептала, сводя с ума: «Отдай мне жизнь. Не свою, так чужую». Он чувствовал себя рядом с ней – древней, жадной, сильной – мальчишкой. Он ненавидел её и ничего не мог с ней сделать.

Он шевельнул крыльями и свернул к жилым кварталам. Солнце грело ему спину. Он прикрыл глаза, ненадолго, на пару секунд. Этого ему хватило, чтобы изгнать из сознания липкую чёрную грязь. Брошенные штольни с таящейся в них Смертью остались позади.

Он приземлился на крест часовни, построенной в память погибших шахтеров. Он любил эту часовню, с таким красивым названием – Утоли моя печали. Неподалёку от часовни играли дети. Их крики звенели в воздухе. Он смотрел на детей и пытался прозреть их будущее. Кто из них когда-нибудь навсегда уедет из города, забыв о счастливых страницах детства? Кто останется и станет шахтёром? Кто выберет другую профессию? Кто никогда не станет взрослым, оставив на теле города новый шрам? Он смотрел на играющих детей.

– Кыш! Нашёл место!

Он посмотрел вниз. У часовни, махая руками, стояла женщина преклонного возраста.

– Кыш! Кому говорят! – женщина даже подпрыгнула. Он понял, что обращаются к нему. Видимо его выбор насеста задел религиозные чувства женщины. Он не хотел её расстраивать. Он знал её.

С игровой площадки доносились крики детей. Солнце светило во всю мощь. Купол часовни отбрасывал солнечные зайчики. Женщина внизу махала руками.

Он взмыл в небо свечкой. Внезапно затвердевший воздух резанул по глазам. Дети на игровой площадке восхищённо затихли. Женщина перекрестилась и вошла в часовню.

11 глава

Она шла по одной из улиц Запсиба. Солнце балансировало на горизонте. Она знала, что слишком засиделась у подруги, и теперь добраться до дома будет весьма проблематично. После восьми вечера с Запсиба невозможно уехать на автобусе. После девяти прекращали работу троллейбусы. Последняя электричка уходила в девять ноль пять. Стоит отметить, что НА Запсиб транспорт ходил до одиннадцати, а иногда и до двенадцати часов ночи.

Запсиб вообще был весьма оригинальным районом. Чего только стоила железнодорожная линия, делившая его на две части. Через линию существовало только два автомобильных переезда в начале района и в конце.

На Запсибе имелась полноценная железнодорожная станция. Электрички ходили до вокзала через Топольники и Водную.

На Запсибе находился центр временного содержания малолетних преступников.

На Запсибе британцы снимали документальный фильм о наркотике «Крокодил», который, если верить слухам, изобрели на печально известной Горьковской.

На Запсибе стены домов исперещены отметинами давних кислотных дождей.

На Запсибе трамвайное кольцо во дворе многоэтажки.

В городе Запсиб считался самым суровым и брутальным районом. Его уважали и побаивались.

Она шла по Запсибу и не понимала, почему о нём ходит столько угрожающих легенд. Тихий, зелёный, уютный, без огромных торговых центров. Семьи с детьми. Гуляющие подростки. Бабушки на лавочках у подъезда. Она бы не отказалась здесь жить.

Она остановилась у заброшенного корпуса больницы. Над крышей высокого здания, этажей десять, не меньше, кружила стая ворон. Сначала стая двигалась хаотично. Затем незаметно и плавно птицы слились в широкое чёрное кольцо. Кольцо вытянулось вверх, формируя узнаваемую воронку.

– Прекращай выпендриваться, – тихо сказала она.

Он услышал.

От вороньей спирали отделилась чёрная клякса. Воронка тут же рассыпалась. Клякса спланировала вниз, постепенно превращаясь в большую ворону. Птица зависла перед лицом девушки, расплылась и превратилась в молодого мужчину.

– Ну как? Я знаю, тебе нравятся эти книги. – Его лицо начало меняться, приобретая черты…

– Так книги, а не фильмы.

– А это не одно и то же? – его лицо стало прежним.

Она улыбнулась: «Давно тебя не было».

– Две недели, – он закурил.

– Одну шестую лета.

Солнце исчезло за горизонтом. Он затянулся и выдохнул дым.

– Как домой добираться думаешь?

– Не знаю. Пешком или на попутке.

– Чтобы тебя где-нибудь пришибли?

Она фыркнула.

– Ой! Абашево пугают Запсибом. Запсиб – Абашевым. На Пятой ферме рассказывают ужасающие истории о Новобайдаевке. В Новобайдаевке не советуют гулять по Пятой ферме. Центр боится всего вышеперечисленного и Форштадта, который избегают все без исключения. Была я везде и в разное время суток. Нормальные люди. Не без особенностей, но адекватные.

Небо окрасилось в оттенки розовато-оранжевого.

– Твой опыт не показатель. Ты везде ходишь как у себя дома. Потому и не трогают.

– Значит, не пришибут.

Он сердито бросил окурок.

– Может, погуляем? – она заглянула ему в глаза.

– Может и погуляем.

Он перешёл через дорогу и скрылся в молодом сосновом бору. При других обстоятельствах она бы не решилась войти после заката в незнакомый полудикий лес, но он с каждой секундой уходил всё дальше. Девушка посмотрела по сторонам и бросилась следом.

Он не обернулся, когда она его догнала, лишь на пару мгновений скосил глаза и закурил. Темнело. Пушистые сосны по обочинам медленно растворялись в сумерках. Светлая полоса асфальта путеводной нитью тянулась сквозь зыбь полутеней.

– Ты сердишься на меня? – она взяла его за руку

– Нет, – он высвободил ладонь.

– Мне уйти?

– Только попробуй.

Они вышли к небольшой группе многоэтажек. Ухоженные дворы уже опустели. Разошлись по квартирам даже заядлые картёжники. Он провёл её напрямую по протоптанным местными тропкам. В густой траве газона кто-то забыл красно-синий мяч. Из песочницы торчала полузакопанная кукла. За дворами отделённые забором тянулись к небу тополя. Из сумрака навстречу выплыли широкие ворота.

– Держись ближе. Там фонарей нет.

– А что это? – Её взгляд скользил по буйству растительности за забором.

– Сад Металлургов. Не отставай. – Он шагнул в ворота.

Свежий асфальт на дорожке ещё не успел посветлеть. В подстриженной траве стояли фонарные столбы, фонарей на них действительно не было. Деревья и кустарник отродясь не знавшие садовых ножниц поражали необъятными кронами. Лавочки и урны отсутствовали.

Он уверенно шёл по центру дорожки. Сигарета мигала оранжевым огоньком. Она шла чуть позади, за левым плечом. Из глубины сада послышался шум. Он мгновенно перестроился.

– Не обращай внимания. Иди дальше. – Теперь он шёл позади. Она невольно замедлила шаг. Он мягко её подтолкнул. – Иди, не бойся.

Она шла через тёмный полудикий сад. Стук подошв по асфальту внезапно стал невообразимо громким. Она пыталась услышать шаги мужчины за спиной, но слышала только этот стук. Её терзало желание обернуться, убедиться, что он рядом.

Откуда-то раздался треск веток. Слева возникло нечто болезненно серое. И в следующий миг это серое заслонила спина мужчины. Девушка не успела и вздрогнуть.

– Как ты, грязь, посмел? – мужчина рычал, держа серое скрюченное существо за горло. Оно скулило, но вырваться не пыталось. Девушка попятилась. Он повернул к ней голову, – Не смей сходить с дорожки.

В его глазах плясали красные искры. Она замерла. Он вновь посмотрел на существо.

– Отвечай!

Существо лишь жалобно скулило. Он поднял его за горло и тряхнул.

– Еды нет. Совсем нет. Дай, – едва слышно проскрипело существо.

– Вон, падаль! – мужчина размахнулся и бросил существо в заросли. Существо взвизгнуло, приземлившись, и, судя по звукам, предпочло убраться подальше. Мужчина шагнул к девушке.

– Ты в порядке? – он положил руки ей на плечи.

– Что это было? – она подняла на него распахнутые глаза.

– Не обращай внимания. – Он прижал её к себе. – Мелкая шваль. Наследство периода запустения. Сейчас их почти не осталось.

– Оно хотело меня сожрать?

– Нет-нет. Что ты?! – он поцеловал её волосы. – Физический урон оно нанести не способно. Ты его и видеть-то не должна была.

– Но… оно… – девушка попыталась высвободиться, чтобы увидеть его лицо.

– Забудь. – Он держал её крепко, опасаясь, что она запаникует и побежит, не разбирая дороги. – Не забивай голову. Пока я рядом, никто тебя не обидит.

– Но если пострадает кто-то другой?

– Местные сюда после заката не ходят. А тех, кто здесь ночью привык ошиваться, не жалко. Пойдём. – Он разжал объятья и, не дав ей опомниться, взял за руку. Она посмотрела на свою ладонь в его ладони. Перед мысленным взором возник захлопнувшийся капкан.

– «Как странно. Не более получаса назад я бежала за ним, боясь потерять».

Они шли по свежей асфальтовой дорожке. В зарослях по бокам слышались тяжелые волочащиеся шаги и душное хрипение. Небо темнело. Он рассказывал о чём-то, активно жестикулировал свободной рукой. Она никак не могла разобрать, о чём он говорит. Его голос тонул в звуках из зарослей. Из глубины сада растекался мрак.

Внезапно дорожка кончилась. Деревья и кусты раздались в стороны. На фоне неба возник силуэт сцены.

– Хорошее здесь раньше было место. – Он отпустил её руку и вышел на середину площади. – Летними вечерами здесь устраивали танцы. На сцене играл оркестр или самодеятельная группа. Красивая одежда, прикосновения, улыбки.

Она подошла к нему и оглядела тёмную площадь. Растрескавшийся асфальт, трава, растущая из трещин, белая сцена. Прикосновение ветра принесло запах свежей краски. Откуда-то донёсся заглушенный расстоянием треск дерева.

Он стоял, закрыв глаза и напевая под нос какую-то мелодию. Она рассматривала ясное пустое небо. Из сада на площадь тихо выползал мрак.

– Давай потанцуем! – его голос прозвучал настолько неожиданно, что она вздрогнула.

– Я не умею танцевать, да и музыки нет.

– Музыка есть! – он щёлкнул пальцами. Зазвучал вальс. Он взял её за руки. – Расслабься и позволь мне и музыке вести тебя.

Не дожидаясь согласия, он крепче сжал пальцы и шагнул в сторону. Она шагнула следом.

Он вёл её в танце. Она старательно повторяла его движения. Её взгляд не отрывался от его ног. Она твердила про себя: «Раз, два, три… Раз, два, три…». Она почти не слышала музыку.

Он резко остановился. Мелодия оборвалась на полузвуке.

– Нет! Это невозможно! – он отбросил её ладони. – Как можно настолько отвратительно танцевать?

– Я тебя предупреждала, – она демонстративно вытерла ладони о джинсы.

– Да.

Они вышли из сада на грунтовую дорогу. Он поднял глаза к пустому насыщенно-синему небу: «Млечный путь. Какой он?».

– А ты не знаешь? – она посмотрела на него.

– Я не помню.

– Ну, – она тоже подняла глаза к небу, – от горизонта к горизонту тянется широкая светлая, почти белая, полоса. Местами в ней зияет первозданный мрак, который темнее самой черноты. И всё это густо усыпано звёздами. И вокруг звёзды. Везде звёзды.

Мужчина вздохнул, толи представляя, толи пытаясь всё-таки вспомнить. Затем он щёлкнул пальцами. Небо вспыхнуло тысячами звёзд. Через зенит от юга на север протянулась идеально ровная голубовато-белая полоса.

– Вот!

Она покачала головой: «Совсем не похоже».

– Ты не умеешь описывать.

Он снова щёлкнул пальцами. Небо опустело.

Они вышли к Пойменному шоссе, отделявшему Запсиб от карьеров на берегу Томи.

– Хочешь посмотреть на дробилку?

– Да что щас увидишь, – она потерла глаза. – Темно же.

– Да, ладно тебе! – он взял её за руку и потащил через шоссе.

– И смысл был меня спрашивать?

За шоссе они пересекли железнодорожную ветку и свернули направо. Впереди возник силуэт водонапорной башни. Дальше смутно вырисовывалось что-то большое и высокое. Разглядеть точнее мешала тьма. Он вёл её вперёд. Под ногами похрустывали мелкие камешки. Сверху стонало, скрипело и стучало. Нечто большое приближалось. Теперь она не столько видела, сколько ощущала его, древним таящимся в недрах продолговатого мозга инстинктом.

Через пару минут он остановился, отпустил её руку и щёлкнул пальцами. Над дробилкой вспыхнул жёлтый шар. Она невольно прищурилась, защищая глаза от слишком яркого света. Мир рассыпался на отдельные кадры. Аккуратная серая насыпь, тонкие опоры, наклонные коридоры, кирпич, два знака «Пешеходный переход». Он снова щёлкнул пальцами. Вернувшая тьма стала совсем непроглядной. Лишь на сетчатке плясали линии, круги и треугольники, смешиваясь с далёкими эфемерными огоньками Ильинки.

Она услышала удаляющееся шуршание его шагов и неуверенно вытянула руку. Желание позвать, попросить вернуться, было едва выносимым. На шорох его шагов наслаивались плеск воды и скрип металла. Она закрыла глаза, хотя в это и не имело особого смысла, и мысленно восстановила маршрут. Шаги затихли. Она открыла глаза, развернулась и медленно пошла в сторону шоссе.

Он возник у её правого плеча возле водонапорной башни.

– Испугалась? – он закурил. В воздухе заплясал оранжевый огонёк.

– Мудак…

Они шли по обочине шоссе. От реки и карьеров тянуло сыростью. Где-то далеко выла собака. Он несколько раз пытался взять девушку за руку. Она сжимала ладонь в кулак и молча впечатывала подошвы в пыль обочины.

– Прекращай дуться! – он обогнал её и преградил путь. – А то уйду.

– Уходи, – она обошла его, чиркнув плечом по ветровке.

– И уйду, – он снова шагал рядом. – Не веришь?

– Верю.

– И не вернусь.

– Ага.

– Потом жалеть будешь.

– Возможно.

– Да, что я такого сделал-то? – он остановился.

– Я не позволю галлюцинации издеваться надо мной, даже очень реалистичной, – она не сбавила шаг.

– Я не галлюцинация, – он повысил голос.

– Ага.

– Да я тебя! – он возник перед её лицом. Она едва успела затормозить.

– Что? – она смотрела с вызовом.

– Не вынуждай меня.

– Серьёзно?

Он сел на обочину, сжал голову руками. Она смотрела на него сверху вниз. В душе шевельнулась жалость.

– Что я делаю не так? – он поднял глаза.

– Иногда ты обращаешься со мной как с вещью.

– Правда? – в его голосе прозвучало удивление.

Она кивнула. Он поднялся. Она взяла его за руку. Темнота скрыла его улыбку.

Они шли вдоль шоссе. Впереди сквозь придорожные заросли просвечивали белые фонари. Он молчал и курил. Она тоже не спешила начинать разговор.

Шоссе наискось пересекла уже знакомая железнодорожная ветка и взобралась на низенькую, не выше метра, насыпь вдоль обочины. За переездом белыми огнями светились два двухэтажных коттеджа. На прилегающей к ним парковке стояли несколько машин. Из открытого окна одной из них доносились звуки электрогитары. Водитель скользнул по приближающимся мужчине и девушке пустым не замечающим взглядом. В жёлтом окне первого этажа мелькнул женский силуэт. Со стороны карьера послышался плеск. Они прошли мимо, спеша вернуться в темноту.

Путь вдоль пустого неосвещённого шоссе наводил на мысли об открытом космосе. Казалось, мир больше не существует. Остались только полоса асфальта и утоптанная пыль обочины. И тёплая рука в ладони. Он шёл слева, прикрывая от четырёхколёсной опасности.

– «И чего я на него набросилась?»

Вскоре впереди снова показались огни. На этот раз светилась заправка на противоположной стороне шоссе. У съезда к карьеру перед опущенным шлагбаумом стояла тёмная легковушка с выключенными фарами. Он подошёл ближе и заглянул внутрь. Она дёрнула его за ветровку.

– Что?! – он обернулся.

– Не подглядывай.

– Там всё равно никого нет.

Со стороны пляжа донёсся стон. Мужчина приподнялся на цыпочки, посмотрел в темноту и нырнул под шлагбаум. Она схватила его за предплечье: «Что ты делаешь?»

– Собираюсь посмотреть поближе. Интересно же.

Послышалось ещё несколько стонов. Девушка почувствовала, как налились жаром щёки.

– Извращенец! – она потянула его к себе.

– А что здесь такого? Они же нас не увидят. – Он не сдвинулся с места. – Тем более, если я твоя галлюцинация, то это ты хочешь на них поглазеть.

Она зарычала и разжала пальцы. Стоны прибавили в громкости.

– Скорей! Опоздаем к финалу.

Она развернулась и зашагала дальше. Он догнал её через три секунды: «Ведёшь себя как девственница».

– Зато ты, похоже, всё об этом знаешь.

– Ошибаешься. Мне доступны лишь вот такие собачьи свадьбы. – Он неопределённо махнул рукой за плечо.

– И много у тебя было «свадеб»?

– Лично у меня ни одной. А наблюдал за тысячами. Иногда, даже зимой.

– Зимой?

– Люди весьма странные существа, – он закурил.

Через полчаса они вышли к Китайскому рынку. Когда-то на Китайском рынке действительно торговали китайцы. Они едва говорили по-русски и жили на торговых точках. Ходили слухи, что под рынком китайцы выстроили многоэтажный мини-город со всеми коммуникациями. Подземелья под рынком действительно были, правда, не столь впечатляющие.

На Китайский рынок приходили не столько за грошовой одеждой и обувью, сколько за экзотикой. Именно там, задолго до итальянских пиццерий и японских суши, открылись первые кафешки национальной кухни. Весь рынок пропах остро-пряными чуждыми ароматами, со всех сторон слышалась бойкая непонятная речь, играла непривычная музыка, между рядами сновали продавцы тёрок и стеклорезов, на ходу демонстрируя все достоинства товара. От всего этого у простых горожан уже через полчаса начинала плыть голова. Уходили с Китайского рынка обычно с ненужной, и чаще всего ни на что негодной, вещью, зато в приподнятом настроении. В настоящее время китайцев сменили киргизы и кавказцы. Атмосфера основательно поблекла, но сохранилась.

Сейчас, во тьме, полуосвещенный редкими лампами Китайский рынок выглядел небольшой крепостью с россыпью палаток осадного лагеря у главных ворот. Чуть дальше светилась Садовая – самый большой одёжно-обувной рынок города. И в тоже время самый презираемый. Считалось, что на Садовой одеваются только нищие и утратившие чувство собственного достоинства. На городских форумах регулярно постились темы о необходимости немедленной ликвидации рынка, как главных нарковорот города. Тем не менее, каждый день на Садовой было не протолкнуться от толп покупателей.

Дорогу пересекла всё та же железнодорожная ветка. За поворотом шоссе и ветка ныряли под железнодорожный мост.

– Куда не пойди – везде рельсы и шпалы.

Он скосил на неё глаза: «Ты не любишь поезда?».

Поезда она любила. Особенно товарные. Но…

– Иногда железных дорог слишком много.

– А ты ходи по нормальным местам…

Они вышли на Заводское шоссе. Фонари заливали мир оранжевым светом.

– Ты не устала? – он посмотрел на неё. – Я могу подвезти.

– Не особо. – Она улыбнулась. – Ты такой милый, когда пытаешься заботиться.

– Это плохо?

– Нет, но… – она тряхнула головой, не зная, как закончить мысль.

Ветер шуршал листьями кустарника у обочины. Мимо проехала белая иномарка.

– Что значит пытаюсь? – до него вдруг дошло.

– Ты проявляешь знаки заботы чисто формально, потому что рассчитываешь на возникновение у меня перед тобой чувства долга, дабы потом этим воспользоваться.

– Ну, ты и завернула. Сама-то поняла? Я – нет.

– Забей, – она махнула рукой.

– А ты со всеми так реагируешь?

– На что? – между её бровей возникла едва заметная складка.

– На заботу. – Он засунул в рот сигарету. – Всех подозреваешь в тайных намерениях?

– Нет.

– То есть только меня?

– Не только. – Она хмурилась.

– Ты мой маленький параноик. – Он прижал её к себе одной рукой. Мимо проплыл главный вход Садовой. За ним потянулись частные дворы.

Некоторое время они шли, обнявшись. Потом мужчина зажёг сигарету, и она отодвинулась подальше от дыма. В тёмных окнах домов отражались фонари. Иногда девушке казалось, что между грядками то тут, то там пробегает кто-то маленький и лохматый.

Вскоре показалось кольцо на Верхней Островской. Они перешли шоссе и свернули налево. Дорога плавно понималась в гору. По обочинам тянулся всё тот же частный сектор.

Они остановились у забора из тонких стальных копий.

– Позволь представить, городской туберкулезный диспансер. – Он махнул рукой в сторону желтоватого пятиэтажного здания за забором.

Она попятилась.

– Не нервничай. Здесь абсолютно безопасно. – Он погладил её по плечу. – Я ж тебя не к инфекционке притащил. Тут вон и люди вокруг живут.

– Правильно. Им не страшно. – Она сложила руки на груди. – Если что – больница через дорогу.

– А я думал, мы в морг заглянем…

Она медленно подняла на него глаза.

– А что такого? – он отступил на полшага назад. – Они все там свежие.

Её взгляд заледенел.

– Попугали бы санитаров… – с каждым словом его голос становился тише. – Весело…

Она, не мигая, смотрела на него.

– Извини, – он обошёл девушку и пошёл дальше вдоль забора. Она догнала его. Дорога продолжала ползти вверх. Во дворах и огородах что-то шуршало и потрескивало.

– Смотри, психушка. – Она остановилась у съезда. – Знаменитая больница на горе. Зайдём?

– Зачем? Там все спят уже. Разбудим. Это ж не покойники.

– Боишься? – она посмотрела на него, зажмурив глаз.

– Чего? Шума просто много будет. Некоторые из пациентов… – он пару мгновений искал нужную формулировку, – …могут видеть меня, и не всегда в облике человека.

– Не хочешь показывать своё истинное лицо?

– Если бы оно у меня было.

Дорога пошла под уклон. Справа, далеко внизу, светился множеством огоньков Центр. Фонари остались позади. Под ногами похрустывал мелкий гравий обочины. Слева за линией тополей затаились Холмы. Мужчина и девушка прошли мимо единственного в городе дома с ветряком и солнечными панелями, спустились к Крепости. Вернулись фонари. Место обочины занял тротуар.

Они не стали заходить в Крепость. Из открытых ворот слышались обрывки разговора и смех. Они обогнули крепостные стены и ушли к мосту над Водопадным ручьём.

На заросшем травой взгорке горел костёр. У костра сидели двое – девушка и мужчина с дымчато-серыми глазами. Мужчина курил. Она грела руки и смотрела в пламя. Разговаривать не хотелось. Мысли крутились вокруг психиатрической больницы.

– «Может, стоит всё же сходить на консультацию? Как я пойму, что всё зашло слишком далеко?».

Небо светлело. Мужчина подбросил в костёр веток. Со стороны Крепости донеслось басовитое мычание.

– Расскажи мне о чём-нибудь, – она привалилась к мужчине плечом.

И он рассказывал.

12 глава

Она нажала кнопку на светофоре и посмотрела на часы. До начала конкурса оставался час. Спешить было незачем. Светофор зажёгся зелёным. Она перешла дорогу. По железной лестнице с гнутыми ступенями поднялась на станцию. На щите расписания красовалось название – Водная, в особо половодные годы река доходила до насыпи. В остальное время за насыпью шуршала травой или снегом пойма Кондомы. Справа во всей красе высились Соколиные сопки. Виднелись и смотровая площадка на высшей точке, и полосы лыжных трас.

Она села на лавочку, ожидая, когда длинный товарняк освободит пути. Вагоны тянулись медленно. Один за другим. Одинаково пыльно-коричневые. Если сосредоточиться, можно было ощутить, как движешься мимо вагонов, а они стоят на месте, лениво шевеля колесами.

Наконец товарняк уполз, размеренно постукивая на стыках рельс. Она перешла через пути. Спустилась с насыпи по тонкой осыпающейся тропинке. Года три назад она потеряла где-то здесь единственные солнечные очки, которые ей шли. Воспоминание о потере стёрло блеск с ожидания шоу и настроило на задумчивый лад.

Стальной мост загудел под её ногами. Снизу отозвалось недовольное кряканье.

– Хлеба нет, – она не сбавила шаг. Утки в черте города давно перестали быть экзотикой. Теперь их место занимали цапли.

За речушкой тропинка ныряла в превращённые в свалку кусты. Ещё одно укромное место. Сантехника, шины, мебель, гниющие отбросы. Морща нос, она подумала: «Сколько людей проходит здесь каждый солнечный день. И никто даже не попытался очистить это место. Все просто ускоряют шаг. И я не лучше».

За кустами раскинулось поле. На полем раскинулось бледно-голубое небо совсем белое у горизонта. Нестерпимо яркое солнце неумолимо ползло к зениту. На поле, вне спасительных стен домов и крон деревьев, жара плавила кости и растворяла кожу, оставляя упругое смешение жил и мышц.

Она вышла в поле, позволяя солнцу прокалить себя. Сочно-зеленое поле всегда представлялось ей желтым. Она не знала почему. Поле никогда не было жёлтым, максимум грязно-бежевым в середине весны.

Она шла по пыльной грунтовке. Впереди и позади виднелись другие люди. Среди взрослых мелькали дети, то и дело исчезая за высокой травой. Кто-то уже стянул футболки, некоторые разулись, единицы валялись на обочине, отдыхая и загорая.

Стоит отметить, что помимо выжигаемого солнцем поля к реке существовал другой путь, асфальтированный и тенистый. Однако сегодня по нему то и дело проезжали машины, оставляя за собой шлейф пыли и бензиновой гари. Она видела их в просветах деревьев.

Наконец поле кончилось. Она вошла в парк отдыха. До начала оставалось не более получаса. На берегу уже установили защитное ограждение. Организаторы настраивали звук. Спасатели дрейфовали на катере. Зрители занимали места – на обрывчике над пляжем или каменистом берегу. Кому как больше нравилось. У кафешек гудели очереди, обсуждая, успеют ли они купить хоть что-нибудь до начала шоу.

Она спустилась к воде. Кондома неторопливо несла свои воды к Томи. Справа над рекой высились всё те же Соколиные сопки, слева – неизменные трубы заводов.

– «Железные дороги и заводские трубы. Кажется, они каркас этого города».

Вскоре заиграла музыка. Зазвучали голоса ведущих. Конкурс начался. По Кондоме поплыли самые разнообразные и экстравагантные плавсредства сделанные своими руками: русская печь, автомобиль «Антилопа-Гну», чёрная субмарина, телега с надувной лошадью и даже целый теплоход с фейерверками. А уж плотов с замысловатыми начинками было и вовсе не меряно.

На берегу в это время плясали, пили пиво, болели в голос за понравившиеся команды. Ведущие шутили и комментировали конструкции, иногда смешно, иногда не очень. Солнце, улыбки и музыка.

После награждения победителей и торжественного закрытия шоу зрители не стали расходиться, а дружно полезли в воду. Она помочила ноги и голову, посмотрела на ставшую тесной реку и поняла, что ей совсем не хочется здесь купаться. В километре выше по течению виднелся другой пляж. Народу там было значительно меньше.

Берег между пляжами густо зарос ивой и тополями. Через заросли вилась тонкая тропинка. Она шла сквозь ажурную тень, иногда пригибаясь под веткой, иногда перешагивая через корни. От реки приятно веяло прохладой. В просветах листвы мелькали небо и Соколиные сопки.

Добравшись до пляжа, она увидела катер спасателей. Возле него, на середине реки, плавали и ныряли несколько мужчин. На берегу метрах в десяти от широкой полосы песка тихо гудела небольшая толпа. Все смотрели на реку. Она подошла ближе. Из обрывков разговора она поняла, что спасатели ищут шестнадцатилетнего подростка. Купаться расхотелось. Говорили, что водолазы уже едут.

Она вместе со всеми смотрела на реку. Неожиданно из воды вынырнул он. На мокром лице блеснули дымчато-серые глаза. Он бросил на неё короткий взгляд, вдохнул, нырнул обратно. По её спине прошёл холодок. Навалилось чувство непоправимого.

– «А ведь паренька потихоньку волочет по дну к веселью и радости».

Её передернуло. Люди рядом тихонько переговаривались. Они верили, что шансы ещё есть. Она ушла с пляжа. За спиной слышался плеск воды.


Частный сектор за Кондомским шоссе выглядел нежилым. Не гуляли по улицам дети, не копались в огородах взрослые, не крались вдоль заборов кошки, даже собаки и те молчали. Она шла на станцию 383 километр. За спиной гудело шоссе. И текла река. Тихая теплая Кондома.

– «Как в ней вообще можно утонуть? Хотя помнится, спасатели предупреждали, что тихая и спокойная Кондома хитра и коварна. Шаг в сторону – яма, в другую – коряга».

На одном из перекрестков в траве у обочины она увидела большую картонную коробку. Одновременно захотелось заглянуть и ускорить шаг. Мало ли что там может быть. Спесивцева до сих пор помнили все. Она принюхалась. От коробки не пахло. Дно и стенки сухие и чистые. Любопытство взяло верх.

Она подошла и заглянула в коробку. В коробке лежали книги. Чистые с ровными желтоватыми страницами, ещё не успевшие впитать угольную пыль. Она огляделась. Вокруг небольшой травянистый пустырь, и ни человека, ни машины, ни записки. Книги не выставили проветриться. Их привезли и оставили у обочины. Она погладила обложки.

– «Долго они не продержатся. Обещали грозу».

Она огляделась ещё раз. Никого. Тогда она присела на корточки возле коробки и начала перебирать книги. Она знала, что не сможет забрать их все, но хоть что-то.

Книги пахли домом. Она давно заметила, что домашние и библиотечные книги пахнут по-разному. Она не смогла бы сказать в чём именно заключается отличие, но точно знала – оно есть.

Книги были старые, советских издательств, в основном классика. И русская, и зарубежная. Она выбрала сборник стихов Киплинга, приключения капитана Врунгеля, два тома «Унесенных ветром», рассказы Чехова, пьесы Булгакова. Остальные книги она аккуратно сложила обратно в коробку.

– Я верю, вам обязательно повезёт, – она погладила корешки.

Уходя, она несколько раз обернулась.

На станции, в ожидании электрички, она разглядывала найденные книги. Книги были потёртые, кое-где аккуратно чиненные. Было видно, что их любили. За железной дорогой закрывали собой весь мир Соколиные сопки. Вблизи они казались невероятно высокими. У подножья лыжных трасс грустил отключенный на лето подъёмник.


С вокзала она пешком добралась до парка имени Гагарина. Проспект Металлургов, по которому она шла, нес в своём облике отчётливый отпечаток Санкт-Петербурга. Недаром эта улица считалась самой красивой и среди горожан, и среди приезжих.

На Металлургов кипела культурная жизнь города. Театр кукол, планетарий, старейший в Сибири звуковой кинотеатр и кинотеатр помоложе, парк с аттракционами, два музея – металлургический и краеведческий, драмтеатр и стадион – всё это вмещал в себя проспект. Осталось место и для двух статуй: Маяковского, который, не бывав в городе, написал о нём стихотворение, и Горького, склонившегося за мудрым советом к Ленину. Горький о городе ничего не писал, в городе не жил и через город не проезжал, и, проходя мимо, девушка в очередной раз думала: «Надо будет узнать, по случаю чего всё-таки установили памятник».

В парке она села на лавочку, стопку книг положила рядом. Парк полнился отдыхающими. Со стороны аттракционов доносились визги. Она достала из стопки книг «Приключения капитана Врунгеля» и открыла на первой странице.

Однако сосредоточиться на чтении никак не получалось. Вот двумя лавочками правее ревёт в голос малыш, уронивший сахарную вату. Родители хором обещают ему купить новую порцию, но малышу нужна именно эта, упавшая. Вот из кустов за спиной слышится характерный звук рвоты. Через минуту оттуда вышла красная от смущения девушка, почти школьница; последний аттракцион явно был лишним. Вот на дорожку опустилась важная ворона. Она неторопливо подбирает рассыпанный попкорн с таким видом, будто делает всем одолжение.

Мимо лавочки то оскудевающим, то густым потоком шли люди. Всё время что-то происходило. Каждый из идущих нёс в себе вселенную и думал, что он такой один.

Взгляд девушки зацепился за знакомую фигуру. Он шёл за увлечённой разговором женщиной с сумочкой на плече, постепенно сокращая расстояние. Когда между ним и женщиной осталось не более полуметра, он осторожно расстегнул молнию на сумочке, вынул кошелёк, закрыл сумочку и остановился. Женщина пошла дальше. Никто из окружающих, кроме наблюдавшей девушки, ничего не заметил.

Он подошёл к ней, вертя в руках украденный кошелек, сел рядом.

– Зачем? – она указала взглядом на кошелек.

– Что значит зачем? Просто так. Потому что могу. – Он открыл кошелек. – Не густо. Пятихатка и куча скидочного пластика.

– Верни его.

– С чего это? – он перевел взгляд с содержимого кошелька на девушку.

– Верни.

Пару минут они сверлили друг друга взглядом.

– Хорошо! – он растворился в воздухе, а через полминуты возник снова. – Готово! Довольна?

– Спасибо.

– Что за день… – он достал из кармана сигареты и зажигалку, закурил.

– Ты смерть?

Он поперхнулся дымом.

– Откуда такие выводы?

– Тот парень… он ведь не выжил. Ты был там, когда он… Ты его забрал?

– Я пытался его спасти, – он отчеканил каждое слово.

Она ждала продолжения. Он молчал. Мимо прошёл городской супергерой Капитан Смайл с настоящей суперсобакой на поводке. Они проводили его взглядами, невольно улыбнувшись.

– Я тебя обидела?

– Немного. – Его лицо смягчилось. – Надо же было подумать, чтобы я своими руками отдал моего человека реке! Эх!

– Твоего?

– Да, все вы мои. А ты особенно.

– Я не вещь!

– Я помню. – Он бросил окурок на асфальт. Окурок побледнел и исчез. – Тебе домой не пора?

– А что, здесь тоже кто-то водится? – она отложила книгу.

– Нет. – Он улыбнулся. – Здесь из нечисти только ролевики.

– Нечисти?

– А что они чисть?

Она немного подумала и согласилась. Нравы местных ролевиков были весьма далеки от нравов Дивного народа. Люди и нелюди, добрые и не очень.

Они сидели рядом. Она читала вслух выбранную наугад книгу. Он делал вид, что слушает. Солнце превратило асфальт в тигровую шкуру. Из глубины парка доносился стук текстолитовых мечей. У планетария, глядя на улетающий в небо шар, плакал малыш.

13 глава

Он сидел на заборе между двумя вокзалами и смотрел на пришлых, пропитанных чужими запахами, несвоих. В одной руке дымила сигарета, в другой таяло угольно-чёрное мороженое в угольно-чёрном рожке. Мороженое это выпустили ограниченной серией к прошлогоднему дню шахтёра.

Он рассеянно лизнул мороженое. На вкус оно было не очень.

– «И за что еголюбят?»

Мимо не оскудевающим потоком шли люди. Он смотрел. Он слушал.

– Я знаю, город будет. Я знаю, саду цвесть, когда такие люди в стране в советской есть, – прочитал кто-то вслух четыре алых строчки над крышами. – Ни хрена ж у вас слоган!

– «Издалека», – он улыбнулся и выдохнул дым.

Люди шли. Он курил и заедал дым мороженым.

– «Город будет. Почти семьдесят лет, а он всё будет».

Мимо кто-то прогрохотал чемоданом на колёсиках. От мороженого остался маленький конус полный шоколадной глазури.

– «Жаль, её нет рядом», – он повертел конус в пальцах, вспомнил запах её волос и довольную улыбку. Он мог бы найти её в один щелчок пальцев, но не хотел быть слишком навязчивым. Кажется, он иногда перегибал палку.

А люди всё шли. И ни свои, ни чужие не видели его, сидящего на чёрном чугунном заборе.


Он сероглазым мальчишкой висел вниз головой на лазалке. Отросшие русые пряди едва не касались травы. Вокруг играли дети.

Он зажмурил левый глаз. Перевёрнутая песочница исчезла. Где-то за спиной поскрипывали качели.

– «Надо будет покачаться».

В песочницу его тянуло больше. Построить замок с мостом и охранным рвом украсить его камешками и флагом. Но совсем маленькие дети его сторонились. Видимо, что-то чувствовали. Это привлекало внимание родителей. А хуже внимания родителей в этом облике была только невидимость.

Он раскачался и спрыгнул. Шарахнулась в сторону девочка, рядом с которой он приземлился.

– Эй, аккуратней! – голос девочкиного папы.

Он показал чужому папе язык и побежал. Просто так. Бессмысленными петлями.


Он читал книгу. Книгу кто-то забыл в парке. Когда он её дочитает, он вернёт её владельцу. Если сможет отыскать.

Книга была до того интересной, что его раздражала пляска тени и света на её страницах. Он посмотрел вверх на крону тополя и пересел. Читать сразу стало спокойней.

Герои книги шли с очень важной миссией через весь свой мир. Он не мог представить и десятой доли описаний, поэтому сосредоточился на персонажах. Больше всего ему нравился молодой маг видящий всё совсем не так, как остальные. Он не понимал, зачем этому магу вся эта команда. Зачем ему вообще хоть кто-нибудь?

Герои преодолевали очередное препятствие. Он перевернул страницу.


Он играл на гитаре на ступеньках подземного перехода. Мелочь, лежащую в чехле, он достал из фонтана. Он пел слишком плохо, чтобы ему кинули хотя бы рубль. Зато он пел громко. По-настоящему громко. Лестница вибрировала. Он прикрыл глаза.

Он чувствовал уколы злости и гнева проходящих мимо людей и скалился: «Так вам. Так!».

За бычки, за облитый краской памятник, за сожженное прошлым летом пианино, за наркоту, за уезжающую молодёжь! Получите и распишитесь!

В чехле что-то зашуршало. Он открыл глаза. У чехла стоял старый смуглый мужчина. В чехле синела тысячная бумажка.

– Бери. Только не пой больше.

Реальность превратилась в скверный анекдот.

– Забери. – Он толкнул ногой чехол. – Я и так играть не буду. Настроение пропало.


Он стоял на Соколиной горе и смотрел вниз.

– Моё стальное сердце густо посыпано угольной пылью. Оно бьется в колыбели снега, истекая талой водой. Оно упрямо, оно жестоко, оно горячо. Моё сердце в долине реки, окружённое мягкостью сопок, сочится отравой, гасит звёзды, крадёт кислород. Моё сердце. Возьми его в руки, обними ладонями, почувствуй рваный сильный пульс. Подушечки пальцев пачкает чёрная пыль. Приложи его к уху. Ты слышишь, как стонут в нём души погибших? Слышишь их голоса в глубине? Моё сердце. Моя боль.

Моё стальное сердце утопает в зелени трав. Пляшут вокруг беззаботные дети, на угольной пыли рисуют узоры, прячутся в кронах деревьев. На рассвете моё сердце поёт им, а ночью нашёптывает сказки, согревая мягким теплом. Дети растут и уходят. Уходят навсегда. Уходят, унося в себе горячий уголёк. А сердце остаётся. И приходят к нему новые дети, чтобы однажды уйти. Моё сердце. Моя любовь.

14 глава

Он сидел на жестяном карнизе, прижимаясь вороньим телом к стеклу её окна. Она спала. Он видел объёмное одеяло, рассыпавшиеся перепутанные волосы, мягкую округлость щеки, треугольник носа. Ему хотелось лежать рядом. Не так, как это делают люди в автомобилях или на пляже, просто лежать и вдыхать её запах, наслаждаться близостью, чувствовать кожу. Она спала, тёплая мягкая беззащитная. Он ненавидел разделяющий их барьер.

Она заворочалась, словно почувствовав вспышку его злости. Ресницы дрогнули. Она глубоко вдохнула. Он взмахнул крыльями и оторвался от карниза. Он не хотел тревожить её сон.

Он летел над тополями, над заводами, сквозь лес тонких труб в красных лампочках, над спящими дворами Старокузнецка, над низкими домами Форштадта. Он приземлился у глухого металлического забора и перекинулся в человека. В руках возникли деньги. Он знал, что поступает неправильно, что эту заразу нужно выжечь калёным железом. Но ему было жизненно необходимо расслабиться, освободить голову. Иначе… иначе…

– «Даже не думай об этом. Думай о белой обезьяне».

К тому же это значило, что одному человеку не достанется порции этой отравы.

– «Один человек. Всего один человек. Целый человек».

Он тряхнул головой и постучал в едва различимую дверь. Тишина. Он постучал громче. Из-за двери послышалось приглушенное: «Кто там?».

– Сосед. За солью.

– А чего ещё позже не зашёл? Сколько надо-то?

– Да не больше щепоти.

– Погоди.

За дверью стихло. Он просунул деньги в узкую щель между землёй и забором. Минут через пять дверь приоткрылась. В проёме показался пожилой цыган: «Держи сосед». Цыган протянул руку с белым полиэтиленовым пакетиком. Он взял пакетик. Дверь закрылась.

В ближайших кустах он создал всё необходимое. Сварил, набрал в шприц, нашёл вену, нажал на поршень. В первый миг его окатило отвращение к себе. Затем всё изменилось. Он ощутил приятную ломоту в груди, по телу разлилось тепло, мышцы расслабились. Тело стало одновременно лёгким и тяжелым. Движения приобрели точность и плавность. Мысли сначала исчезли, затем, возникнув вновь, разложились чётко по полочкам. Мир улыбнулся.

Он исчез с улицы Форштадта и возник в темноте переулка Малышей. Его уже ждали. Под фонарём главной улицы стояли пять парней, уже не подростки, ещё не юноши. Он вышел к ним.

– Где тебя носило?

– Не твоё дело. – Он окинул всех взглядом. – Успехи есть?

– Два кнопочных, триста рублей и ключи неизвестно от чего.

– Херово. Ладно, погнали!

Они рыскали по городу в поисках добычи. Добычей становился не каждый. Они не трогали женщин, семьи и пары. А вот одиночка на пустой улице рисковал здоровьем, а зимой и жизнью.

Они окружали добычу, не стесняясь света фонарей. Пара выпадов для затравки и удар пивной бутылкой по голове. Упавших не добивали, хотя могли несколько раз пнуть в лицо пытавшихся подать голос или защитить своё имущество. Удачная охота приносила хороший навар и чувство самоуважения.


Она проснулась поздно, часов в десять. Солнце ещё не заглядывало в квартиру, и комнаты наполняла прохлада. Она умылась, почистила и поставила жариться картошку. Пока картошка скворчала на сковороде, заглянула в интернет. Ничего нового, хотя несколько картинок вызвали улыбку.

Когда картошка покрылась золотистой корочкой, девушка покрошила в сковороду колбасу, сыр и помидор. Перемешала, накрыла крышкой, отключила конфорку.

От открытого окна послышались хлопанье крыльев и скрежет когтей по металлу. Она повернулась. На карнизе сидела нахохлившаяся ворона с дымчато-серыми глазами. Девушка подошла и погладила птицу. Ворона довольно зажмурилась и вытянула шею. Девушка подставила руку. Ворона осторожно забралась на запястье. Острые коготки покалывали кожу. Девушка улыбнулась, ей нравилось ощущать живой вес птицы. Мягкие и одновременно упругие перья щекотали кисть. Девушка потянула руку с птицей к себе, приглашая гостя войти. Ворона беспокойно переступила лапками и отодвинулась.

– Тш-ш-ш. Не нервничай. Всё нормально. – Девушка медленно и плавно тянула руку с птицей в квартиру. Ворона отступала всё дальше. Тыльная сторона ладони, фаланги, кончики пальцев. Некоторое время ворона балансировала на самом краю, помогая себе крыльями. Её серые глаза умоляюще-гневно смотрели на девушку. Девушка улыбнулась и быстрым движением кисти едва не поймала птицу за лапки. Ворона сердито каркнула и взлетела. Девушка растерянно посмотрела ей вслед.


В третьем часу дня в квартиру вошло солнце. Температура воздуха тут же поднялась градусов на пятнадцать. Она задёрнула шторы, но это лишь прибавило духоты. В поисках прохлады она села на пол. Всё вокруг стало липким. На шторах горели жёлто-оранжевые прямоугольники. Казалось, за ними плавятся стёкла. Она почти ожидала увидеть тонкие вязкие ручейки под подоконником.

Такая жара посещала город нечасто и ненадолго, максимум дня на три. Легче от этого не становилось.

Она встала, закинула всё необходимое в рюкзак и вышла из дома. Как и всё живое и более-менее разумное она стремилась к воде. Трава во дворе пожелтела, но держалась прямо. Детская площадка пугала тишиной. Над песочницей танцевало марево. Спасительные тени били в спину. Она шла через бетонно-асфальтовое пекло.

В частном секторе, среди невысоких домов и коттеджей дышалось легче. Сквозь заборы мелькали надувные бассейны, старые ванны, тенты, лежаки, потные тела.

Посреди дороги дети играли в брызгалки. Над ними в пронзительно голубом небе парил Байдаевкий мост. Тонкие опоры таяли в жарком мареве. Алые перекрестья балок плыли над крышами домов. Дети смеялись.

За частным сектором начиналось поле. Через поле тянулись сеть грунтовых дорог и две высоковольтные линии. От реки обтекавшей поле с двух сторон плыл призрак прохлады. Она шла по выбранной наугад грунтовке и считала прятавшихся в траве коров. Где-то высоко там, куда лень задирать голову, гудели провода.

На середине пути к реке она остановилась и сняла обувь. Земля приятно охладила ноги. Девушка связала шнурки кед прямым узлом и повесила их на рюкзак. Подошвы блаженствовали, пальцы зарылись в траву.

Она оглянулась, проверяя пройденное расстояние. Поле казалось бесконечным как степь. ЛЭП сходились у горизонта, а между ними нарядной игрушкой стояла бело-красная труба Кузнецкой ТЭЦ.

Сверху раздалось громкое карканье. Она подняла голову. На проводе сидела ворона. Она помахала птице рукой. Ворона слетела вниз, у самой земли обратившись парнем не старше двадцати. Серые глаза краснели прожилками. Он болезненно щурился.

– Ты… – она подавила желание попятиться и опасливо посмотрела на него.

– Я не вампир.

– Но… утром…

– Я не вампир. – Он немного помолчал и добавил. – Вампиры выдумка.

– Настоящий вампир именно так бы и сказал, – она улыбнулась, ожидая увидеть улыбку в ответ.

Он скривился.

Дальше они шли вместе. Он то и дело закуривал, морщился и выплёвывал сигарету. Когда закончились коровы, она начала считать сигареты. К пляжу их набралось не меньше дюжины.

Вопреки её ожиданиям на длинном каменистом пляже отдыхало не больше десятка компаний. Со стороны старых заросших тополями карьеров доносилась музыка. Она расстелила покрывало на свободном участке берега. Он спрятался в тень кустов и на все её призывы присоединиться строил страшные рожи. На противоположном берегу круто вздымался высокий холм. У его подножья по узкому прижиму тянулась железная дорога. Линии электропередач перешагивали через реку, взбирались на холм и исчезали за его вершиной. Она стянула с себя одежду, сразу превратившись в подобие панды, и легла на спину. Её розово-белый живот выглядел по-детски беззащитно.

В воде, метрах в десяти от берега, лениво дрейфовал мужчина. Его пивное пузо скользило над мелкими волнами как панцирь морской черепахи. На мелководье пара детей-погодок искала красивые камушки. Откуда-то тянуло ароматным дымом. Она перевернулась и расслабленно прикрыла глаза.

Когда ласково-горячие ладони солнца превратились в шершавые варежки, она поднялась, потянулась и очень медленно вошла в реку. Кромка холодной воды неумолимо ползла вверх. Говорят, что в воду надо окунаться быстро, лучше сразу с головой. Говорят, так легче. Она никогда этого не понимала. По своей воле броситься в давящую парализующую хватку тысячи маленьких ручек. Пусть кратковременную, но всё же.

Постепенно вода дошла до груди. Девушка оттолкнулась ногами от дна и поплыла. Тёмная вода скользила вдоль щеки. У ступней крутились маленькие воронки.

Парень выбрался из тени и теперь стоял у самой кромки воды, не спуская с девушки глаз. Губы его беззвучно шевелились.

Сильное течение снесло её к самому краю пляжа к зарослям ивы. Она выбралась на берег и побрела к своему покрывалу. Он отошёл от реки и лег у вещей девушки. Дети, собиравшие камешки, теперь о чём-то громко спорили. Он поморщился. Их крики эхом отдавались в голове, больно стукаясь о свод черепной коробки.

– «Ненавижу детей! Нет, нельзя ненавидеть. Никого нельзя. Но детей особенно. Угольная крошка, как же болит голова!»

Она пришла через пару минут и села рядом, обеспокоенно заглянула в глаза.

– Ты совсем бледный, – она дотронулась до его лба, проверяя нет ли жара. Новая шутка про вампиризм умерла за сжатыми губами.

Он прижал её руку и блаженно зажмурился.

– О, да… – он взял вторую ладонь девушки и тоже прижал ко лбу. – Вот так и сиди.

Она замерла. Он чуть слышно постанывал от удовольствия.

– Ещё бы дети прекратили орать…

Как по волшебству на детей прикрикнула мама, и они затихли.

– Кайф, – казалось, ещё немного и он растечется лужицей.

Воздух наполнился ритмичным грохотом.

– Твою ж! – он открыл глаза и выпрямился, стряхнув руки девушки. На том берегу шёл товарняк. Он провожал каждый вагон мрачным взглядом. Поезд тянулся и тянулся. За вагонами с углем шли вагоны с лесом и несколько цистерн, потом снова уголь и ещё что-то сыпучее. Наконец, протащив напоследок шины для белазов – по две на вагон, – поезд исчез за поворотом.

Он повернул голову к девушке: «Что ты там говорила о железных дорогах?»

Она улыбнулась и всё-таки решилась: «Не хочешь вернуться в тень? Того и гляди задымишься».

– Не смешно, – он лёг на живот. Она ткнула его пальцем между лопаток. – Отстань. Иди дальше плавай. И с тёплыми руками не возвращайся.

Она ушла. Он перевернулся, чтобы видеть её в воде.


Вечером ему полегчало. Он даже немного поплавал. Без особого удовольствия. Реку он не любил. Он бы предпочёл спокойное покладистое озеро, но выбирать всё равно не мог.

Солнце, висевшее над горизонтом ослепительным апельсином, больше не било в глаза. Людей на пляже заметно убавилось. Говорили теперь в полголоса, будто опасались разбудить или приманить кого-то неведомого. Он чувствовал, как растворяется боль. Однако одна мысль всё ещё кололась.

– Собирайся. Я тебя кое с кем познакомлю. – Он подтащил рюкзак к её ногам.

– С кем? – она не спешила выполнять указание.

– Увидишь. Тут близко. – Он потряс рюкзак за лямку.

Она оделась, упаковала покрывало и мусор, накинула рюкзак на плечо.

– Эй! Ты кое-что забыла. – Он указал на её босые ноги.

– Жарко. К домам выйдем – надену.

Он дёрнул плечом и отвернулся.

Они поднялись на заросшую тополями дамбу. Он повёл её вверх по течению. Длинные тени делились прохладой, уже готовой перейти в сырой холод. На противоположном берегу, за изгибом русла, пьяный хор орал «Ой, мороз, мороз…», не попадая ни в одну ноту и застряв на первом куплете. Вода отражала звук и далеко разносила голоса. Тени росли и сгущались.

В реке плеснуло что-то крупное. Она дёрнулась посмотреть в просветы в зарослях. Он загородил от неё реку: «Иди как шла. Не твоё это дело». Она бросила на него недовольный взгляд, но ничего не сказала. Песня оборвалась.

– О! Баба голая! Откуда ты, красавица?! – послышалось с противоположного берега.

Она сбавила шаг.

– Иди, – он несильно подтолкнул её в спину.

С противоположного берега летели смех и задорные взвизги. Он чему-то улыбался уголком рта. Вскоре он спустился с дамбы на берег и помог спуститься ей.

– Смотри, – он указал пальцем на крошечный островок на середине реки. На первый взгляд в островке не было ничего особенного. Такие заросшие по брови ивой и молодой тополиной порослью клочки земли встречались почти на каждом шагу. Однако чуть погодя из зелёного хаоса вдруг возникла деревянная дверь. И кусок стены. И кирпичная труба.

У берега появилась лодка с парой весел. Девушка осторожно перелезла через борт. Он сел на весла. Порыв ветра принёс с поселка на противоположном берегу вой полицейской сирены. Полуулыбка на его лице превратилась в ухмылку.

Он размеренно грёб к островку. Несколько раз лодку сильно качнуло. Парень погрозил реке веслом, и дальше они плыли спокойно.

Причалили у островка. Он помог девушке выбраться. Перед дверью колыхалась тонкая полоска песка. Вода холодным языком облизала ноги. Он распахнул дверь.

– Может, стоило постучать?

– Мне можно не заморачиваться.

За дверью оказалась небольшая комната. Вдоль глухих без окон стен стояли лавки из неошкуренного горбыля. Сразу за порогом уходила вниз глиняная лестница. Он шагнул на ступени. Она шагнула следом.

Она не видела источника света, но ясно различала и сглаженные ступени, и крупные окатыши в стенах. Сырость росла с каждым шагом. Ступени скользили под подошвой, сначала едва заметно, потом приходилось придерживаться за пачкавшую ладонь стену. На последних метрах ступеней глина уступила место гальке. Сочащиеся из стен тонкие ручейки стекали по ней журчащим каскадом.

Лестница привела их в просторное помещение с округлыми сочащимися водой стенами. Центр помещения занимала огромная лужа, в которую стекались ручейки с лестницы и стен. В центре лужи лежала буровато-зелёная куча, кажется водорослей. Пахло тиной и бензином.

– Здравствуй, хозяин! – парень шагнул в лужу. – Принимай гостей!

Куча шевельнулась и поднялась. На заросшем ото лба до подбородка лице блеснули серовато-синие глаза.

– И тебе поздорову. – послышалось из недр толи водорослей, толи всё же волос. Девушка с некоторым стыдом поймала себя на том, что пытается отыскать у этого существа рот. – Проходи, коль пришёл. Присаживайся.

Парень сел, где стоял. У пояса закачалась вода. Он вопросительно посмотрел на спутницу. Та неловко переступила с ноги на ногу.

– Эх, ты! – существо выпростало из волос – или всё же водорослей? – руку и пошевелило пальцами. Ручейки на лестнице раздались в стороны. – Садись, красавица. Только подложи чего-нить. Застудишься.

Девушка поблагодарила и села на рюкзак.

– Ты закончил? – парень колко смотрел на существо. Оно проворчало что-то невнятное.

– Увидел? – парень указал на девушку.

– Увидел.

– Запомнил?

– Запомнил.

Парень многозначительно кивнул и закурил. Волосы на лице существа сползлись к центру: «Прекращай! Итак, от тебя никакого спасу нет. То сбросы, то машины, то хвосты». Парень затушил сигарету о воду. Повисло молчание.

– Простите, – послышался робкий голос девушки, – а Вы водяной, да?

– А она у тя ещё и умная!

– Как будто она водяных каждый день видит. Ты на неё перепонки-то не расщеперивай.

– Да, знаю я. Но больно уж девка статная, вся в мать.

Пальцы парня дёрнулись: «Она ж не на реке…». Он тут же осёкся, надеясь, что девушка не расслышала, а если расслышала, то не поняла.

– А разница? – водяной поймал угрожающе-предостерегающий взгляд гостя и поспешил сменить тему. – Чё-то ты злой нынче.

– Кондома на днях мальчишку забрала. Прям с пляжа.

– Беда… – водяной вздохнул. – Вот и ещё один островной житель. Ну…

Он поймал ещё один выразительный взгляд и замолк. Снова повисло молчание.

– Вы самый главный на этой реке? – разрезал тишину осторожный девичий голос.

Водяной всем телом повернулся к парню: «Ты что ей совсем ничего не рассказываешь?».

– Много будет знать…

– Ну, про это-то можно. – Водяной повернулся к девушке. – Самая главная – Томь, хозяйка реки. А я так, присматриваю за участком русла и прилегающими водоёмами. Кроме болот. Они сами по себе. У ка…

С лестницы с гиканьем и топотом, с силой оттолкнув девушку к мокрой стене, скатились три голые женщины.

– Ласточки мои! – водяной подгрёб к женщинам.

– Какие мы тебе ласточки?! – рыжая стряхнула с ягодицы зеленоватую ладошку водяного.

– Рыбки, так банально, – водяной погладил большую грудь русой.

– Ой, а кто это к нам пришёл? – вскрикнула женщина со шрамом на ноге и бросилась к парню. Через несколько мгновений вокруг него ворковали все трое. Шесть рук ласкали молодое тело. Девушка с удивлением отметила, что ей неприятно на это смотреть. Водяной обиженно напыжился.

Парень посмотрел на скользящие по его груди руки, невозмутимо закурил и безразлично спросил: «Как там мужики?»

Женщины тут же отпрянули от него.

– Да живы твои мужики. Чего им сделается-то?

– Хо-ро-шо. – парень затушил сигарету об предплечье. Он не смотрел на женщин, боясь увидеть, и ещё больше боясь, что увидит она. Кровь не вода.

– Совсем загрустил. – Водяной достал из недр бороды мутную бутыль. – Дерябнем?

– Да ну…

– По чуть-чуть.

– Ну, если по чуть-чуть.

Водяной хлопнул в ладоши: «Ласточки мои, слетайте-ка за закуской». Женщины нырнули в лужу и исчезли. Парень создал две маленькие стопки. Водяной откупорил бутылку.


Через два часа парень спал лицом в луже, пуская носом пузыри. Сначала она боялась, что он захлебнется, пыталась перевернуть. Он отталкивал её, что-то бормотал и снова падал в воду. Водяной исчез, толи тоже заснул, толи уплыл на поиски развлечений. Она сидела на холодном промокшем рюкзаке и не знала, что делать, как выбираться с острова. Она уже планировала заночевать на одной из скамеек наверху. Там хотя бы было сухо и не пахло бензином.

Выручили вернувшиеся с шашлыками и яблоками женщины. Они вывели её наверх и помогли доплыть до берега, поддерживая за плечи. Плыть было страшно и холодно. Врут, будто ночью вода, как парное молоко.

На берегу было темно, холодно и сыро. В небе висела полная луна. Она, дрожа всем телом, обернулась к женщинам, чтобы поблагодарить, и не узнала их. Раздутые тела, облезающая кожа. У одной вываленный язык и тёмная полоса на горле. У другой пустые глазницы и объеденные до костей пальцы. У третьей… выпяченный арбузом живот, в нём что-то шевельнулось.

Ей вспомнились рассказы мамы, как её с двухнедельным ребенком мать выгнала ночью на улицу – спасибо, бабушка – и она стояла на мосту над Томью и думала: «Ребенка в реку, а сама повешусь на ближайшем тополе».

– Ты не на нас пялься, а домой топай, да не оборачивайся. Нам на посиделках чужие глаза ни к чему. – Рыжая удавленница убрала за спину прядь волос и показушно оскалилась, – Утащим, утопим, сожрём.

Девушка улыбнулась: «Спасибо», накинула на плечо рюкзак и выбралась на дамбу. Мокрая одежда противно липла к телу. Каждое прикосновение ветерка превращалось в арктический шквал. Мелкие камешки покалывали ноги. Она шла. Слева тянулось поле. Над ним висела луна и плыла от реки песня без слов.

15 глава

Она стояла на мосту через Абушку и кормила чёрствым батоном больших лоснящихся уток. Утки на узкой незамерзающей даже в самые суровые морозы реке появились несколько лет назад. Незаметно и неожиданно. Многие горожане считали это признаком улучшившейся экологии и активного самоочищения реки. Девушка смотрела в чёрные мутные струи и думала, что Абушка не стала чище, да и с чего бы, это утки, пройдя через естественный отбор, стали устойчивы ко всякой гадости.

Она бросила в воду последний кусок. Утки, толкаясь и обгоняя друг друга, скользили за ним по течению. Рядом с тенью девушки возникла ещё одна.

– Извини. Я – свинья. – Он не спешил показываться на глаза.

– Свинья. – Она не спешила обернуться.

– Прости. – Мимо её правого бока просунулась рука сжимающая бордовую розу. – Больше же ничего не случилось?

– А должно было? – она скосила глаза на цветок.

– Нет.

Она взяла розу и понюхала её. Роза ничем не пахла. Он вышел из-за её плеча и встал рядом. Она бросила цветок в реку. Роза исчезла, не долетев до воды. Утки внизу столпились у опор моста, ожидая новой подачки.

Он смотрел вниз: «Знаешь, Аба не всегда была такой».

Он щёлкнул пальцами. Река преобразилась. Сквозь прозрачные струи заблестело дно в разноцветных камешках. Показался и мусор: стеклянные бутылки, проржавевший до неузнаваемости металлолом, несколько шин. По дну, огибая мусор, ползали рыбки-шахтёрики. Будь у них глаза, свершившееся чудо глубоко потрясло бы их рыбьи рассудки. Возможно, они бы даже решили, что настал конец света или к ним сошёл неведомый рыбий бог. Но…

У каждого шахтёрика от носа до хвоста тянулась глубокая узкая борозда, из-за чего они казались слепленными из двух полноценных рыб, иногда разных пород.

– Чем они питаются? – она смотрела на мёртвое каменистое дно.

– Этого никто не знает, но поговаривают, что после девяносто шестого они предпочитают человечинку.

Она с силой толкнула его в плечо. Вода в реке вернулась в чёрно-мутную норму.


Они шли вдоль трамвайной линии к КМК. Он обещал показать ей откуда начинался город-сад, так восхитивший Маяковского. Впереди поднимались трубы металлургического комбината. Когда-то их дым белым плотным облаком парил над проспектом Курако. Говорили, что достаточно прожить на Курако и ближайших улицах год, чтобы стать неизлечимо больным, и пять, чтобы неизлечимо больными родились дети. Однако когда несколько лет назад погасили последнюю домну, большинство горожан восприняло это как личное горе. Город гордился КМК.

В настоящее время на комбинате работал только прокатный цех, в котором запсибовскую сталь превращали в рельсы и балки. На остальной территории в арендованных помещениях работали самые разнообразные предприятия от изготовления окон до ремонта грузовиков.

Они вышли на площадь Побед. На площади горел вечный огонь и стоял на постаменте танк. Танк этот в сваренной на КМК броне дважды подбитый дошёл до Берлина, снимался в кино и на постамент въехал своим ходом. В девяностые в танке ночевали беспризорники. Даже адрес придумали – Танковая, 1.

Они пересекли площадь и направились к тёмному прямоугольнику тоннеля. Неожиданно она замерла у какого-то здания, читая памятную табличку – «Здесь 7. 02. 1973г. Владимир Высоцкий встречался с работниками комбината». Она повернулась к мужчине: «Наш город посещал Высоцкий?».

– А ты не знала?

– Нет.

– То есть ежегодный фестиваль тебе ни о чём не говорил.

– Ну, мало ли… поклонники… память…в наш медвежий угол не каждый доберётся. И захочет попасть.

– Я не настолько дремучий!

– Что?

В её глазах он увидел искру готового вспыхнуть понимания и в его груди взорвался страх, что она скажет это вслух. На перекрёстке с визгом тормозов, грохотом и шорохом стекла столкнулись две иномарки. Она инстинктивно дернулась в сторону аварии. Он удержал её за руку: «Там и без нас справятся». Она настороженно посмотрела на него и позволила увести себя в тоннель.

Тоннель тянулся под КМК на полкилометра и в своё время был единственной дорогой на Верхнюю колонию. Они шли по неосвещённой стороне слева от дорожного полотна. Тоннель сухой и тёплый состоял из трёх цветов: тёмно-серый – стен, потолка, бетонных столбов-ограждений, оранжевый – ламп освещения, белый – пятен выходов на поверхность. За пешеходными дорожками почти не следили, поэтому приходилось всё время смотреть под ноги.

Свет с противоположного тротуара, пройдя через два ряда бетонных опор, превращал их тени в фантастических зверей. Тоннель сочился тихими ненавязчивыми звуками: гулом вентилятора, шорохами, лязгом. Она, вспомнив трамваи над пешеходным переходом, представила, что здесь творилось, когда комбинат работал на полную мощность. И внезапно захотелось, чтобы всё вокруг загрохотало, затряслось, загремело. Тихая ненавязчивость пугала.

Он вертел в пальцах сигарету и молчал. Он мог бы рассказать, как строили КМК, как зимой, отогревая землю кострами, лопатами рыли котлован, как жили в сырых палатках, как умирали от туберкулеза и верили в великое светлое будущее.

На руку девушки упала крупная капля. Она смахнула её ладонью. На предплечье осталась жирная полоса. Запахло машинным маслом. По стене прошла мелкая дрожь.

– Мне кажется, здесь кто-то живёт, – она говорила вполголоса.

– Не живёт.

Она вспомнила о вмурованном в стену тоннеля прахе «Ну, обитает».

– Не обитает. Сам тоннель живой, – он немного подумал и уточнил, – одушевленный.

– Это из-за?..

– Да.

– Его правда замуровали живьем?

– Глупости! – С потолка снова закапало. – Нервничает.

Через несколько метров они остановились. В серо-оранжевом сумраке на стене виднелась табличка с едва читаемым «Здесь погребен прах кузнецкстроевца А. М. Заева, производителя работ по строительству верхнего участка тоннеля. Июль 1933 года». Под табличкой торчала пыльная полочка, на которой лежали два засохших одуванчика и комок жвачки.

– Как ты тут? – мужчина погладил стену. Из бетона послышался тяжёлый стон. По дорожному полотну прошла рябь. – Неужто всё настолько плохо? А я тебе гостя привёл. Живого. Хоть поговоришь. – Со стены посыпалась штукатурка. – Тише, тише. – Мужчина взял ладонь девушки и прижал её к стене. – Слушай.

– Привет потомку! – она слышала голос не ушами и не внутри головы, а как бы всем телом.

– Эм, привет. Сомневаюсь, что мы родственники.

– Все вы наши общие потомки. Что там на поверхности?

– Коммунизм не построили.

– Это я знаю. Небо синее? Не помню. Трава? Рыба в Абе клюёт? А солнце? Сейчас же лето?

– Рыбу в Абушке больше никто не ловит. – Девушка оторвала ладонь от стены. Бетон затрещал.

– Не злись. Нынешним девушкам далеко до ваших супер-комсомолок. – мужчина похлопал по стене. – Чего ты сразу. Солнце. Небо. А если б с тобой Ленин в мавзолее об этом заговорил?

Девушка осторожно вернула ладонь на место.

– На него земля не давит, – бесплотный голос отовсюду.

– Ну да, он вообще счастливчик, – мужчина закурил.

– Ох, поймать бы мне этих гадов в своё время.

Она закрыла глаза и представила город с высоты Соколухи, все улицы, деревья, заводы, отстойник пассажирских вагонов, Томь, посёлки, абагуровские хвосты, чашку неба на хребтах грив. По тоннелю прошла волна воздуха.

– Спасибо… Уходи…

Из стены под ладонью вынырнули штырьки арматуры. Девушка отдёрнула руку. Мужчина зажатой в пальцах сигаретой указал ей идти дальше. Она послушалась. Он затушил сигарету о бетонную опору и бросил бычок на полочку под табличкой.


– Как у него испортился характер.

Они вышли на солнечный свет.

– Мне его жаль. – Она обернулась. – Столько лет.

– Ничто не вечно.

По обе стороны от дороги тянулась ступенчатая ограда облицованная камнем. Слева – пунктир ржавой эстакады и труба Центральной ТЭЦ, справа – тонкая линия вездесущих тополей.

– Раньше здесь был поселок на двадцать тысяч жителей. Оплот культуры и цивилизации.

– Я знаю. Нам рассказывали на лекциях.

– Расска-а-зывали им. – Он сплюнул сквозь сжатые зубы.

Они поднялись на пыльную в бетонных и кованых заборах улицу. Он сквозь напластования десятилетий видел эту улицу прежней: деревья в белых гольфах побелки, дома из дерева и камня, асфальт с иголочки, женские улыбки, детский смех. Он щёлкнул пальцами. Ничего не изменилось. Он щёлкнул ещё раз. Ничего. Мёртвый поселок отказывался оживать.

Они свернули направо, под толстую в ржавых пятнах трубу. С территории КМК доносился грохот градирен. Она вертела головой с интересом рассматривая индустриальный пейзаж. Он хмурился и курил.

Улица закончилась тупиком. В тупике друг напротив друга стояли два здания сталинской архитектуры. На сером фасаде того, что пониже темнел прямоугольник с дырками по углам. Здание повыше щеголяло балконами и хаотичными скоплениями пластиковых окон. Именно возле него остановился мужчина.

– Лучшая гостиница города. Какие люди здесь жили!

– Может нам стоит уйти? – она положила руку ему на плечо. – Мне кажется, тебе здесь плохо.

– А должно быть хорошо? Ладно, пошли. Я тебе ещё пантеон не показывал.

Несмотря на сказанное он остался стоять.

– «Дома, люди, жизнь».

Он докурил сигарету, задумчиво рассматривая здание бывшей гостиницы. Её подмывало спросить, что он видит, какие слышит голоса, но складка меж его бровей так и не дала ей решиться.

Они повернули назад, прошли мимо поворота к тоннелю. Красно-белая труба ТЭЦ навязчиво лезла в глаза. Слева, через дорогу, белела глухая стена бетонного забора. Он, походя, не снижая скорости, ткнул в обшарпанное голубовато-серое здание за шеренгой тонких чугунных копий: «Первая школа Кузнецкстроя». Она замедлила шаг, чтобы внимательней рассмотреть здание. Два этажа, деревянные рамы, решетки на окнах. Он оглянулся: «Ты идёшь?».

– Подожди. Интересно же.

– «Салочки, классики, папиросы за углом, записки, секретики».

– Пойдём.

Она догнала его.

Они прошли под ржавой эстакадой, миновали гаражи. Слева всё так же тянулся белый бетонный забор, однако вместо пустыря за ним теперь пряталось бледно-рыжее здание. Сквозь большие окна виднелись плакаты с социалистическими лозунгами, пустые доски толи почёта, толи позора, и голубые кабинки. Она ожидала, что он что-нибудь скажет. Он молчал.

У старой пожарной части с ретрансляционной вышкой они свернули направо, прошли через ещё одни гаражи.

– «Девочка в зелёном платьице».

Сквозь кустарник просвечивали массивные руины. Дорога пошла вверх. Они свернули ещё пару раз и вошли в то, что раньше было парком. В тридцатые годы здесь гремела танцплощадка, крутились карусели, по асфальтовым дорожкам мимо клумб гуляли влюблённые, плескались в фонтане мальчишки, а в двух шагах шелестела аллея чёрных осокорей, ведущая к Пантеону – братской могиле металлургов. Теперь только эта могила с аллеей и сохранились, да ведущая к ним дорога. Остальное поглотил примыкавший к парку лес.

Она вдохнула пахнущий зрелыми листьями воздух и спросила: «Почему отсюда ушли люди?». Она знала ответ, но хотела услышать его голос.

– После запуска КМК дым от домен аккуратненько так накрыл весь посёлок. Масло на бутерброде чернело за десять минут. А здесь, – он указал на Пантеон впереди, – вообще ад был. Только тополя и выжили.

Где-то наверху запела птичка. Он задрал голову, лицо исказила противоестественная смесь радости и досады.

– Знаешь, люди могли бы сюда вернуться. – Он достал из кармана сигарету, помял её в пальцах и сунул обратно. – Здесь обязано быть хорошо.


За оградой Пантеона помимо стены братской могилы из газона поднимались три кирпично-штукатурных стелы у надгробных плит великих металлургов. Она помнила фамилию только одного из них – Курако. Вторым в голову лез почему-то Бардин.

– «Он же вроде покинул город в добром здравии. Или не покинул?»

Мужчина открыл перед ней ажурную дверь и пропустил вперед. Она по выложенной плиткой дорожке прошла к трём могилам – Курако Михаил Константинович; Казарновский Григорий Ефимович, ученик Курако, и Лаушкин Антон Дементьевич.

– Кто такой Лаушкин? – она повернулась к подошедшему мужчине.

Он посмотрел на неё так, будто впервые увидел: «Ты уверена, что выросла в этом городе?». Она кивнула со странным чувством вины.

– О, времена! О, молодежь! Лаушкин – первый кавалер ордена Ленина в городе, до семидесяти трёх лет пахал на КМК. Ты только представь это!

Она честно попыталась представить.

– «Всю сознательную жизнь у мартена. Сорок часов в неделю. Жар расплавленной стали. Защитная одежда».

Она перебрала в голове все виденные по телевизору кадры о работе металлургов.

– «Но ведь наверняка было что-то ещё, оставшееся за кадром».

Он наблюдал, за ней прищурив глаз: «Не получается? То-то же!»

Они сели на скамейку перед братской могилой. На чёрном прямоугольнике два столбца фамилий без инициалов, одиночные буквы только у двух однофамильцев.

– С трудом представляется, что на таком маленьком клочке земли уместилось столько человек, – она смотрела на очерченный дорожками кусок газона.

– А много вам надо?

Они немного помолчали. Она разглядывала тополя, поглотившие дорожки, лавочки, клумбы.

– Всё-таки странно устраивать братскую могилу в парке.

– А разбивать парк на действующем кладбище? – он хищно ухмыльнулся, незажжённая сигарета сползла к углу рта. – Иногда мне кажется, что город строило тайное общество некрофилов.

– В те времена так по всей стране было.

– Да? Не знал. – Он достал зажигалку, понюхал воздух и выплюнул сигарету.

– Я тебе больше скажу, – она многозначительно подняла палец, – у нас на главной площади страны совершенно официально лежит труп. И вообще там целое почётное кладбище.

Он неопределённо дёрнул бровью: «Не завидую я этому городу».


Когда они шли обратно через тоннель, за частой решеткой огромного вентилятора возникла человеческая фигура. Контуры её дрожали. Девушка пыталась разглядеть черты лица, из оранжевой тьмы на белый свет. Лицо расплывалось влажной бетонной серостью. Фигура подняла руку в прощальном жесте. Они помахали в ответ.

– А тебя никто не закапывал где-нибудь в центре Новокузнецка? – она обернулась на ходу.

– Нет. Под ноги смотри.

– Просто я подумала.

– Думать полезно, но не в этом случае.

16 глава

Первую повешенную девушку нашли в сквере на Запсибе. В девяностых это место пользовалось популярностью у самоубийц, поэтому большого резонанса зловещая находка не вызвала. Однако через три дня нашли ещё одну девушку, висящую на тополе в парке Гагарина. По городу поползли слухи. Полиция обратилась к населению с просьбой усилить бдительность и соблюдать спокойствие. Через сутки нашли ещё одно тело, на этот раз в Орджоникидзевском районе.

Он метался по улицам, вглядывался в каждое лицо, пытаясь вычислить убийцу по глазам, найти паршивую овцу в стаде своих детей. Город вздыбил шерсть. Каждый смотрел на незнакомого мужчину с недоверием, получая точно такой же взгляд в ответ. Снова затлели разговоры о городском маньяке. Всё чаще на улицах звучала фамилия – Спесивцев. Что если, его выпустили и ничего не сказали? Что если, он вернулся? Хотя по-настоящему в это никто не верил. Спесивцев не вешал своих жертв, а заживо потрошил в своей квартире, и предпочитал он не девушек, а детей и подростков.


Она вздрогнула, когда он вышел из раскрывшихся дверей лифта.

– Ты никуда не пойдёшь, – он оттолкнул её к стене.

– Что случилось? – от удивления она не заметила боли.

– Сейчас очень плохое время для ночных прогулок, – он теснил её к двери квартиры.

– Со мной ничего не случится.

– Те девушки тоже так думали.

– С ними не было тебя.

– Не было. В этом и проблема. Иди домой.

– Нет. Я с тобой. Я помогу.

Он сжал её предплечья, в глазах заплясали красные искры: «Не заставляй меня делать тебе больно. Я предпочитаю, чтобы ты переждала опасное время дома, а не в больнице. А ты?».

Она попыталась попятиться. Он сильнее сжал пальцы. Мышцы отозвались болью. На её глазах выступили слёзы. То ли страха, то ли боли, то ли обиды. Он не знал. Пальцы разжались. Морщась, она достала ключи и открыла дверь квартиры. Он исчез…

…и возник в парке Гагарина. Он чувствовал себя чудовищем. Он боялся. Никогда с девяносто шестого года он не ощущал такого страха. Он прикрыл глаза.

– «Только не снова, пожалуйста».

Солнце село. По парку поползли синеватые сумерки. Он поднял веки. По дорожкам прогуливались девушки, каждая с сопровождающим. У шлагбаума обосновались ППС-ники. Один за другим замирали аттракционы.

Он прошёл парк наискось. Вроде всё по-прежнему: разговоры, компании на лавочках, пиво и вермут в бумажных пакетах, смех, гитара, стук каблучков. Однако стоило приглядеться, и на каждом лице проступал невидимый единый для всех оскал.

Под темнеющим небом он прошёл по Кутузова и вновь вошёл в парк. Отдыхающих стало меньше. ППС-ники ушли патрулировать улицы. Он сел на лавочку у планетария и закурил. Перед глазами всплыли ступни и ладони, выброшенные на берег Абы; тело девочки в штреке шахты; мерное покачивание веревки.

– «Откуда берётся эта нелюдь?»

Город никогда не был нежен со своими жителями. Они отвечали ему тем же. Но подобное было уже за гранью. Такое не прощалось. Родственников Спесивцева изгнали из города и до сих пор искали в близлежащих, чтобы гнать дальше.

Мимо прошла молодая женщина. Он похотливо улыбнулся. Она вздрогнула и ускорила шаг. Он проследил за ней до выхода из парка. Изнутри нарастало желание кого-нибудь порвать. Пока неизвестно кого, но он выдаст себя – словом, жестом, движеньем ресниц. Пусть он будет невиновен в убийстве девушек, но ведь в чём-то он виноват. Не сейчас так потом.

Он потёр лицо. Безумие. Он переместился в Сад Металлургов. Оранжевый свет новеньких фонарей разгонял мрак. Местная нечисть попряталась в кроны деревьев. Внезапно он уловил двух совсем молоденьких – пятнадцать и шестнадцать лет – девушек, которые только что вошли в парк.

– «Решили срезать дорогу».

Он возник перед ними из-за поворота дорожки пьяным вдрызг, в помятом спортивном костюме и с бутылкой «Жигулевского» в ладони.

– Ой, а кто это такой красивый и без охраны? – он дыхнул на них перегаром. – Давайте провожу. Время нынче не ахти.

– Спасибо, мы сами, – девчонки замерли, оценивая опасность.

– Да, не ссыте. Я добрый. – Он полез целоваться.

Одна из девушек пнула его коленом в пах. Другая приложила по лопаткам сумочкой, когда он согнулся от боли. Затем быстро застучали подошвы. Он улыбнулся. Эти двое нескоро сунутся в парк. Он распрямился. Бутылка исчезла. Спортивный костюм сменился футболкой и джинсами.

Затем он посетил парк Аллюминщиков. Парк оказался пуст. Только груда пивных бутылок у одной из лавочек хранила остатки тепла на горлышках. Тени ещё не вышли.

Всю ночь он метался по паркам и скверам, жалея, что не вездесущ. Усталости не было. Был страх. Страх наткнуться на висящее молодое, полчаса назад дышащее тело и знать, что это сделал ты. Крошечная часть тебя. Раковая клетка. Одна из полумиллиона. Ему хотелось напиться до отключки и проснуться, когда всё закончится.

Этой ночью никого не убили.

Утро он встретил на Соколухе. Город внизу оживал. Улицы заполнялись транспортом. Открывались магазины. За стёклами квартир готовили завтраки. Он смотрел сверху. Он видел всё. И не видел самого главного.

Днём он толкнул мужчину под колеса машины. Просто так, потому что злился. Жутко хотелось спалить какой-нибудь дом, но пришлось обойтись трамваем. Столб чёрного дыма видели из каждого уголка Центра.


Она чувствовала себя нормально. Он наблюдал за ней, не показываясь на глаза. На её предплечьях выступили фиолетово-синие пятна. Ему становилось больно от взгляда на них. Он не отходил от неё до заката.

Ночью он снова патрулировал парки, скверы и насаждения. У парка Гагарина он формой омоновца отпугнул несколько пьяныхкомпаний. В сквере Борцов Революции он три часа в образе пса охранял девочку-подростка, пока её не забрал патруль. На пляже в Топольниках наблюдал за вечеринкой в кругу костров. В компании студентов курил травку за ДК девятнадцатого партсъезда. Целый час потратил на слежку за подозрительным парнем в сквере за бывшим кинотеатром «Березка».

Ночь прошла незаметно и пусто. Уже утром он узнал о страшной находке в Куйбышевском районе. Всё произошло вскоре после того, как он там побывал. Мысль о том, что задержись он чуть дольше… сверлила мозг.


Она пила коричневый чай и смотрела в темноту за оконным стеклом.

– «Где он сейчас?»

Темнота молчала. За стенкой ругались соседи. Он не приходил. Это было даже хорошо. Она не представляла, что делала бы и куда себя девала, под его виноватым и отрицающим взглядом.


Время свернулось в клубок. Он проводил дни невидимкой рядом с ней, ночи – на тропе войны. Каждая новая смерть добавляла охапку хвороста в готовый вспыхнуть костер. Ему казалось, это длилось века.


Он почуял его за двадцать метров. Красные разводы на чёрном фоне, хрупкая сытость. Он медленно шёл к убийце. Спешить уже некуда. За его спиной цепочкой следов тлела трава. На тополе, нелепо подвешенное за шею болталось тело. Внизу у корней сидела душа.

Он возник перед ним из темноты в шлейфе искр и гари. Он дал себя рассмотреть. Человеческая форма плыла, не в силах вместить всё его существо, гнев каждого жителя города, память четырёх веков. Убийца не сдвинулся с места, он понял. Душа подняла большие тёмно-серые глаза.

Он поднял убийцу за горло. Ноги заплясали в воздухе. Через смятую гортань не протиснулся и писк. Он бесстрастно смотрел, как выпучиваются и стекленеют его глаза. Когда сознание убийцы готово было погаснуть, он разжал пальцы. Пока ещё живое тело мешком шлёпнулось на неухоженный газон. Тело сотрясал кашель. На траву оседали чёрные бусины. Он ждал. Он смотрел, как катается по земле тело, пытаясь протолкнуть в себя ещё несколько молекул кислорода, пожить ещё пару таких длинных секунд. Душа тоже смотрела.

Через два часа, перед рассветом, всё кончилось. Тело в последний раз дёрнулось и затихло. А на траве рядом с ним возникла ещё одна душа. Он дотронулся до тела, и оно рассыпалось прахом. Ветер замёл следы. Он подошёл к душе под деревом, присел рядом на корточки.

– Прости, – он потянулся погладить, но так и не смог заставить себя к ней прикоснуться.

– Ты мой ангел-хранитель?

– Нет. Нет. – Он сглотнул ком в горле.

– Что дальше?

– Ты уйдёшь в другое место, но если хочешь, можешь остаться.

– Не хочу, – душа посмотрела на то, что осталось от убийцы её тела, и закрыла глаза. – Не хочу помнить.

Он поцеловал её в лоб. Душа улыбнулась и растворилась в воздухе. Он встал, подошёл ко второй душе и поднял её за шкирку.

– Я тоже ухожу, – душа прикрыла глаза.

– Ошибаешься, дружок, – он направился к выходу из сквера, таща за собой по траве и асфальту поскуливающую душу. – Ой, как ты ошибаешься.


Она сидела в Холмах и смотрела на город. В наушниках пел любимый вокалист. Всё казалось чуть лучше, чем на самом деле. Заводы внизу, воплощение трудолюбия и мощи, дымили и тонули в собственном дыме. Микрорайон жил. В наушниках звучал голос.

Он появился, как и всегда, абсолютно бесшумно. Она повернула голову на шевеление травы. По спине скользнула нервная судорога. Кеды, чёрные джинсы, жилет, футболка с личным логотипом, знакомые черты лица, бандана. Она отвернулась и, брезгливо поморщившись, выключила MP3-плеер. Вытащила из ушей наушники. Намотала проводки на корпус и спрятала в карман.

– Зачем?

– Тебе же нравится это тело, – он сел рядом.

– Голос, чёрт побери. Голос. Боже! – она отодвинулась.

– Я могу и спеть, – баритон и рычащая хрипотца.

– Только открой рот! – по её телу прошла дрожь. – И уже этим вечером я пропишусь в психушке.

– Я не галлюцинация, – в его голосе прозвучала усталая обида.

– Да мне без разницы.

– Я хотел сделать тебе приятно. Загладить вину. – Его лицо, расплывшись на мгновение, вернулось к привычным чертам. Теперь он выглядел, как неудавшийся косплей.

– Ты бы ещё матерью моей обернулся, – она почесала татуировку на плече.

Он извернулся и заглянул ей в глаза: «Я не знал, что это настолько личное».

Она сдёрнула с его головы бандану, достала из кармана зажигалку, чиркнула кремнем. Ткань исчезла в бездымном холодном пламени, не оставив после себя ни пепла, ни запаха. Она вновь посмотрела на него. Кольца в ухе раздражали. Она провела по ним пальцем. Кольца исчезли одно за другим.

– Верни ёжик.

Он провёл ладонью ото лба к затылку. Взлохмаченные пряди сменились короткой, почти под ноль, стрижкой. Она улыбнулась.

– Я нашёл его. И убил.

– Правда?

Он замер на несколько мгновений, словно не зная, что ответить.

– Да.

– Хорошо, – она дёрнула плечом и легла на спину.

– И это всё? – он склонился над ней.

– А чего ты ожидал?

– Хоть какой-нибудь реакции.

– Ты убил человека. Я не хочу этого касаться.

Он закурил и лёг рядом.

17 глава

Она уехала на Соловки в день его рождения. Он знал, что она вернётся. Он знал, что она не могла выбрать другой день отъезда. Да и с чего бы… Но…

Праздничный фейерверк в этом году взорвался от случайной искры за два часа до положенного срока. Концерт тоже не задался. Аппаратура выходила из строя, перегорали контакты, микрофоны в самый неожиданный момент резали слух визгом. Не обошлось и без традиционного ливня. Горожане мрачные и неразговорчивые разъехались по домам.

Он сидел на сцене и смотрел на пустую площадь. Она уехала в день его рождения.


Он стоял на пешеходном мосту над перронами и смотрел, как уходит поезд на Москву. А до этого в Красноярск и Санкт-Петербург. Он знал, у слишком многих билет в один конец. Они уезжали каждый день. Молодые, умные, талантливые. За деньгами, перспективами, мечтами, жизнью. Они уезжали всегда, когда-то больше, когда-то меньше. Возвращались единицы.

Его дети покидали его, и он ничего не мог с этим поделать. Он курил и смотрел, как уходит поезд на Москву.


Он сидел в логове водяного и пытался выпивкой заглушить мысли о том, как она там развлекается, кто прикасается к её коже, кто оставляет свой запах в её волосах. Вокруг вились русалки. Безупречная белая плоть. Он собирался выбрать из них одну. Подташнивало.

Холодные руки ласкали тело. Белое колыхание. Запах тины. Яркими пятнами били в глаза чёрные, русые, рыжие завитки. Пушистые касания. Он пьяно улыбнулся и наугад вытянул одну из круговорота. Белая щека покорно потерлась о его бедро. Он убрал чёрные волнистые локоны с её лица. Русалка подняла взгляд. Он узнал её.

– «Ну, конечно. Кого ещё я мог вытащить?»

Женщина, показывающая из окна роддома желтушную девочку.

– Ты… подаришь… мне… мужчину? – она выдыхала слова: в пах, живот, грудь, ухо. Он посмотрел на ладонь на своём плече. Сквозь белую кожу проступили багровые ссадины там, где примерзла земля.

– Что ж ты с собой сделала, Алёнушка?

Русалка зашипела и отпрянула. На коже, там, где соприкасались два тела, вздулись алые волдыри.

– Чтоб тебя боеголовкой шандарахнуло! – русалка трясла обожженными руками. Её подруги всё так же кружились в танце. Липкая метель.

Он поднялся и махнул руками: «Ша!». Русалки с хохотом поныряли в центр лужи. Комната опустела. Остались только он и та, что когда-то была Алёнушкой.

– Изверг, – она сняла с плеча клок кожи.

– Вы похожи больше, чем я думал.

– Ты её уже трахнул? – русалка подошла ближе.

Он поморщился: «Только об этом и думаешь».

– А что такого? Должна же я знать, что ты творишь с моей дочерью.

– Дочерью? – его губы скривила презрительная усмешка. – Ты смеешь произносить это слово после того, что сделала?

Он схватил её за запястье и поднял кисть на уровень глаз. На тыльной стороне ладони вновь проступили ссадины. Русалка похотливо улыбнулась и прижалась к нему всем телом.

– Может, продолжим? – её дыхание скользнуло по ямочке между ключиц. Он разжал пальцы и оттолкнул её.

– Козёл, – русалка нырнула в лужу и исчезла.

– Ещё какой, – он сел на пол и нащупал бутылку.


Он ветром метался по улицам. Многолюдным и в тоже время пустым. Бился о фасады, вышибая мысли, наполняя пустоту болью. В голос выл в проводах.

Взрослые с трепетом и удивлением смотрели в безупречно голубое небо. Дети гонялись за пылевыми вихрями, кидаясь в них камнями и палками.

Он метался по улицам. Он снова был одинок.


– Как, говоришь, тебя зовут? – он отхлебнул из бутылки в бумажном пакете.

– Я не говорила, – девушка покосилась на соседа по лавочке.

– И всё-таки.

– А Вам зачем? – девушка крепче сжала сумочку.

Над лавочкой шелестели тополя. С детской площадки доносились взвизги и крики.

– Ты не думай, я не всегда такой, – он зажмурил глаз от пробившегося через листву солнечного луча. – Обычно я хороший.

– Я не знакомлюсь на улице, – девушка встала и ушла, стуча каблуками по свежему асфальту.

Он дёрнул щекой и отпил из бутылки в бумажном пакете.


– И вот, она там, а я здесь. Понимаешь? – он облокотился о стену тоннеля у памятной таблички.

Лампы мигали.

– Да, сиськи у неё классные. – Он закурил. – Видел бы ты их без бюстгальтера.

Ритм мигания сменился.

– Нет, я их не щупал. И не буду.

Воздух в тоннеле задрожал. Охранник на КПП обеспокоенно выглянул за дверь и, не обнаружив ничего подозрительного, ушёл обратно. Он затянулся и стряхнул пепел на полочку. Над дорожным полотном погасла лампочка, висящая напротив памятной таблички.

– Ой, да не ворчи. Как будто я тебе кроваво-красные розы испоганил.

Из стены в позвоночник ткнулся стальной штырек.

– Какие мы нежные, – он показательно стряхнул пепел под ноги. Пепел исчез, не долетев до земли.

Бетон затрещал.

– Да пошёл ты! – он бросил недокуренную сигарету и ушёл к площади Побед.


– Как тебя зовут?

Он оторвал взгляд от стакана: «Саша».

Девушка улыбнулась и убрала за ухо светлую прядь. Музыка стучалась в барабанные перепонки, пульсировала в солнечном сплетении.

– А тебя?

Разноцветные вспышки били по глазам.

– Кристина. Угостишь меня?

Он дёрнул плечом: «Почему нет?».

Через полчаса они вдвоём вышли из ночного клуба. На чёрном небе щетинились несколько белых звёзд. Воздух пах застоявшейся влагой.

– Подвезёшь меня?

– Конечно. Только у меня байк.

– Обожаю байки!

– Хочешь, я тебя покатаю? – он приобнял девушку за талию.

– Да!

Он подошёл к мотоциклу и бросил ей серо-зелёный шлем.


Он сидел на крепостной стене. Курил. Смотрел на Старокузнецк. Всё было не тем, чем нужно.


– Ненавижу этот город.

Он посмотрел на новую подружку. Она тянула через трубочку сок.

– Пыльно, грязно. Быдло на окраинах. – Она сморщила носик. Он молчал.

– Вот в Иркутске всё по-другому.

– Да.

Он хотел свозить её на смотровую площадку, рассказать что и как строилось, но теперь это не имело смысла. Он оставил на столике деньги и вышел из кафе.


Он цеплял девчонок каждые два-три дня. Они были красивы, обаятельны и умны. Они умели слушать и поддержать разговор. Примерно половина из них была готова лечь с ним в постель. Но ни одна не любила его.


Он считал дни до её возвращения. Он боялся, что она не вернётся. Он злился, что она оставила его. Он мечтал о многодневном нудном дожде, о непроницаемом одеяле туч, под которым можно было бы спрятаться.

Горожане маялись от щемящей тоски и ворчали на слишком яркое солнце. В психиатрическую больницу поступало раза в два больше неудавшихся самоубийц. Машины бились о столбы и друг друга. В опустелых дворах скрипели пустые качели.


Он стоял на перроне. До её возвращения оставались минуты. Он уже чувствовал её присутствие. Вокруг шумела небольшая толпа. Он вертел в руках зажигалку.

– Внимание! На первый путь прибывает поезд…

Он сорвался с места. Он чувствовал вагон, в котором… Всё ближе. Всё медленнее. Он весь пульсировал.

Поезд замер. Открылись двери. На перрон хлынула живая волна. Он сразу увидел её и остановился. Икры свело от желания броситься на встречу. Он достал сигареты и закурил.

Она подошла к нему улыбающаяся и счастливая. Плечи оттягивал рюкзак. От неё пахло морем и чем-то ещё, столь же чужим. Она распахнула объятья. Он отодвинулся и выдохнул дым ей в лицо. Улыбка сошла с её лица. Он ухмыльнулся и выдохнул дым ещё раз, стирая чужие метки, оставляя свои. Она развернулась и ушла на автобусную остановку.


Он сидел на её карнизе, прижимаясь пернатым плечом к холодному стеклу. Она спала, разбросав во все стороны волосы. Где-то среди них прятался телефон.

Он жмурил глаза и чувствовал внутри горячий шарик солнца. Она что-то бормотала во сне. На полке белел свежепривезённый тюлений череп – подарок от чужака. Он взмахнул крыльями и взлетел. У него тоже было что подарить.

Утром после завтрака она обнаружила на балконе здоровенный коровий череп и записку со смайликом.

18 глава

Она вывалилась из сна, толком не поняв, что её разбудило. Мозг лихорадочно соображал, надо ли ему подниматься и куда-нибудь идти. Пространство наполнилось густым басовитым мычанием. Она села. Коровий череп смотрел на неё из ниши шкафа. Она смотрела в его чёрные глазницы.

Череп замычал. В стенку застучали соседи. Её взгляд метнулся к стене. Череп снова замычал. За стенкой послышался неразборчивый мат.

Она метнулась с постели. Схватила череп. Он смотрел на неё. Молчал. Пока молчал. Она утащила его в коридор. Накрыла шерстяным одеялом, завалила подушками. Сквозь синтепон и перья пробилось приглушенное мычание.

Утром она осторожно обошла гору подушек, почти ожидая, что под ней что-нибудь шевельнётся.


Она ехала к кикиморе. В маршрутке пахло кожзаменителем и пылью. На передних сиденьях расположились парни и девушки в том странном возрасте, что находится между отрочеством и юношеством. Они о чём-то разговаривали. Мелькали незнакомые имена и события. Дальше, в середине салона, сидели немногочисленные взрослые.

Она смотрела в окно. За окном в отдалении проплывали заводские трубы. Череп ждал её дома, всё так же, под горой подушек.

Автобус резко вильнул. Водитель тихо выругался. Она окинула салон быстрым взглядом. Ничего не изменилось. Только кондуктор почему-то смотрела на дорогу. Автобус резко затормозил. Пассажиры заволновались.

– Да обгони их уже, – кондуктор хлопнула себя по бедру.

– Как я их обгоню? Они зигзагами едут. – В голосе водителя слышалось раздражение.

– Скоты пьяные! – Она видела, как кондуктор едва сдержала плевок сквозь сжатые зубы.

Автобус дёрнулся. Парни поднялись с мест. Через лобовое стекло они смотрели на невидимую ей с заднего сиденья машину. Автобус вильнул.

– Точно пьяные. Щас врежутся в кого-нибудь. Хорошо хоть скорость небольшая.

– Животные.

Автобус остановился.

– Всё кино кончилось. Шеф, открой. Щас мы им устроим. Профилактику.

Двери открылись. Парни высыпали наружу. Послышались крики, неразборчивый мат, хлопанье дверьми. Она заёрзала, стараясь увидеть хоть что-нибудь. Взвыл мотор. Крики прибавили в громкости. И из-за морды автобуса возникла серебристая Лада с кем-то торчащим из раскрытой настежь передней двери и стремительно скрылась во дворах.

Парни ввалились обратно.

– Эти обдолбыши увезли Серёгу! – один из них активно тыкал в проезд, в котором скрылась машина. – Шеф, давай за ними!

– Куда я с людьми? – Водитель посмотрел через зеркальце на пассажиров.

– Мальчика надо выручать, – сухонькая старушка поудобнее перехватила сумочку. – Гони.

Остальные пассажиры одобрительно загудели. Водитель пожал плечами и закрыл дверь. Автобус свернул во дворы.

Она смотрела на мелькающие за стеклом дома, качели, лавочки. Автобус трясло.

– Они где-то здесь.

Все вертели головами, ища серебристую Ладу. Она не отставала. Автобус в очередной раз свернул. Под колесами что-то захрустело.

Через несколько минут раздался крик: «Вон она! Гони!». Водитель нажал на газ. Автобус затрясло сильнее.

– Не уйдут!

Она увидела, как на лицах проступил оскал.

– Зажимай! Зажимай! Есть!

Автобус остановился, дверь открылась. Парни высыпали наружу. На этот раз она вышла вместе с ними.

Серебристую Ладу зажали в тупике гаражных спин. За тонированными стёклами что-то смутно шевелилось. Парни подлетели к машине и почти одновременно рванули все четыре двери. Из одной вывалился помятый Серёга. Из остальных вытащили по вяло сопротивляющемуся подростку. Мальчишки жмурились и по-ленивьи вертели головами. Им было хорошо.

– Зелёные совсем.

– Да ну их. Зашибём ещё.

Мальчишек отбросили к одной из гаражных стен.

Автомобиль не пощадили. В ход пошли руки, ноги и складной нож. Зашипели спущенные шины, зазвенело выбиваемое стекло, заворчал сминаемый мощными пинками металл. Это напоминало какое-то безумное жертвоприношение. Хаос звуков начал обретать ритм.

Вакханалию прервал клаксон маршрутки.

– Эй, мне надо возвращаться на маршрут, – водитель кричал в приоткрытую дверцу кабины. Парни на прощание пнули по разу багажник и погрузились в маршрутку. Она заметила капающую с руки одного из них кровь и отдала ему пачку бумажных носовых платков.

Маршрутка медленно и осторожно выбралась на главную дорогу.


Кикимора встретила её тепло и ласково. Они сидели в кустах за колодцем.

– Девуля моя. Соколушка. – Кикимора гладила руки девушки. – Выкладывай за чем пришла. Хошь вражину изведём, хошь о судьбе поворожим, хошь сердце мужское к тебе привяжем. Любое выбирай. Живое и тёплое. Богатого найдём, ласкового найдём.

– Спасибо, не надо, – она вежливо улыбнулась. – Мне и так не плохо.

– Что? Не пускает это чудище дымное? – Кикимора заглянула в глаза. – Беги от него, девонька. Беги со всех ног. Не нужен он тебе.

Она отвела взгляд: «Да я не за этим».

Кикимора поднялась и обошла её, внимательно оглядывая.

– У меня есть вещь, которая может вам понравиться. – Она добавила в голос энтузиазма. – Это череп. Он издаёт звуки, а если в глазницы вставить по свечке…

– Ты меня за дуру не считай. – Кикимора упёрла кулаки в бока. – Подарки не передаривают.

– Это не подарок.

– Девонька…

Она опустила глаза, руки теребили подол футболки: «Я не знаю, что с ним делать».

– Верни.

– Но…

– Оооо, – кикимора бережно взяла её за подбородок и приподняла его. – Бедовая. Ой, бедовая.

Кикимора осмотрела её лицо со всех сторон. Убрала руку.

– Почему? Почему я? – девушка почти шептала.

Кикимора подобрала подол и села на землю.

– Он и сам не знает. – Кикимора попыталась сочувственно улыбнуться. – Отметил с первых минут и всё.

– С первых минут? – её глаза округлились.

– А ты не знала?

– Нет.

Она вспомнила, как в шесть лет перед Новым годом встретила у мусорных баков мужчину и заговорила с ним. Мама запрещала ей отвечать на вопросы чужих людей, но этот человек ни о чём не спрашивал. Наоборот, это она засыпала его вопросами. Мужчина рассказал, что у него нет дома, родных и друзей и что Новый год он праздновать не будет. Это было неправильно, несправедливо. Тогда она верила, что у каждого должен быть Новый год. И она принесла этому мужчине из дома свой подарок с конфетами и подобрала на улице несколько ёлочных веток. Мужчине очень понравились ветки, а конфеты он не взял. Сказал, что у него болят от них зубы. Ветки они воткнули в сугроб. И мужчина украсил их светящейся мигающей гирляндой. Какого цвета у него были глаза?

Некоторое время они молчали. Она обрывала с куста листья и переваривала услышанное. Кикимора рисовала на земле большим пальцем ноги пересекающиеся спирали и линии.

– Хочешь, напиться? – кикимора посмотрела на неё, прищурив глаз.

– Нет… – она вздохнула.

– Форштадтские домовые хороший самогон гонят. А уж на каких травках настаивают…

– Не надо. – Она поднялась и отряхнула одежду. – Я, пожалуй, пойду. Спасибо за всё.

19 глава

Трамвай в городе появился в 1933 году, первым в Западной Сибири. Одна линия быстро разрослась в сеть рельс и колец, соединившую между собой четыре района. Запсиб отличился и здесь, обзаведясь личной отдельной веткой.

Трамвай был особенным. Он ходил иными путями, пусть и по тем же улицам. Из его окна город выглядел немного иначе. Под другим углом. Больше зелени: диких нечесаных зарослей и аккуратных газонов. Меньше пыли. Детали, которых не замечаешь из окон шустрых маршруток.

Трамвай успокаивал и настраивал на философский лад. В нем можно было делиться любыми тайнами. Всё равно их никто никогда не услышит. Даже сам говорящий. Ещё признаваться в безответной любви. По той же самой причине. Можно было прислониться головой к стеклу, качаться вместе с вагоном и вспоминать детство. Перекраивать по старым лекалам проплывающие за окном улицы.

За долгие годы городской трамвай видел всякое. Свадьбы, выпускные, делегацию дышащих перегаром и куревом дедоморозов, горячие пирожки, песни под аккордеон. Трамвай горел, тонул, сходил с рельс и таранил автомобили. Зимой за него цеплялись мальчишки и катались, разметывая снежные струи. Весной часть путей затапливалась, и тогда трамвай превращался в крейсер. Летом появлялась ещё одна трамвайная остановка – перед Кузнецким мостом. Она позволяла попасть на пляж, не тащась по жаре и пыли.

А ещё в летние ночи трамвай был единственным общественным транспортом, кусочком жёлтого уюта. И сонные кондукторы не брали плату за проезд, а из закутка вагоновожатой доносились обрывки «Куклы колдуна» или «Полковнику никто не пишет». И кто-то обязательно читал газету, во весь разворот. И на задних сидениях целовалась парочка.


Он разбудил её стуком в стекло. Она сперва отпрянула в ужасе, затем вглядевшись в маячивший за окном силуэт, закуталась в одеяло и открыла балконную дверь.

– Здравствуй, – он не пошевелился.

Она отошла в сторону. Холодный воздух лизал босые ноги. Он продолжал стоять у самого порога.

– Входи. – Вспомнив легенды, она произнесла традиционную формулу. – Я приглашаю тебя.

– Я не могу войти, – его голос на мгновение сорвался в хрип.

– Мне нужно сказать «войди» трижды?

– Это работает только с вампирами. Я не вампир.

– А что работает с тобой?

– Ничего. Я не могу войти. Никак. Точка.

– Ты пришёл, чтобы сказать мне об этом? – она убрала лезущую в глаза челку.

– Нет. Хочешь осуществить мечту кота Бегемота?

– Зачем? Это же его мечта.

– Разве это имеет значение?

– И мой ответ тоже?

– Именно так.


Он ждал её у подъезда.

– Мы сегодня пешком? – она не увидела привычного мотоцикла.

– Не совсем. – Он взял её за руку и повёл через ночной микрорайон. – Ты такая красивая.

Она не нашлась, что ответить. Его комплимент был слишком внезапен и короток. Она подумала, что если бы он подарил ей цветы – настоящие цветы – она бы наверно и шагу бы не ступила от изумления.

Они прошли мимо школы, срезали путь через двор, в котором медленно и беззвучно крутилась карусель с маленькими жёлтыми лошадками, прошли через арку. На остановке стоял тёмный трамвай, блестевший стеклами в свете фонарей. Она сначала решила, что трамвай иллюзия, эфемерно-плотное создание его разума, однако, подойдя ближе, уловила запахи стали, резины и пыли.

– Ты угнал трамвай? – она повернулась к нему.

– Я взял трамвай, – он повернул её обратно.

Она медленно обвела взглядом стальную махину и вздохнула.

Он забрался в кабину и открыл ей дверь. Она вошла в салон. На месте кондуктора её ждала сумка с рулетиками билетов. Она вздохнула ещё раз и надела сумку на шею. Трамвай тронулся.

Он мчал через ночь с громом и лязгом. В её голове крутились мысли о Дикой Охоте. Несколько остановок промелькнули почти незаметно. Казалось, он решил увезти её за пределы реальности, в иной более комфортный мир. Она даже успела порадоваться, придумать горы, тайгу и море, черничные заросли и добрых медведей. Трамвай остановился… на СШМНУ, малоэтажном посёлке в санитарной зоне Алюминиевого завода.

В салон поднялись два невысоких лохматых человечка. Лицо одного полностью скрывала борода. Другой держал в волосатой руке бутыль с чем-то мутным.

– «Домовые. Или гномы», – она так и не смогла решить, вежливо ли будет задать вопрос об их видовой принадлежности.

Человечки, вопреки ожиданиям, расплатились новенькими десятирублевыми монетами. Она оторвала им билетики, стараясь не слишком пялиться. Видимо, вышло из рук вон плохо. Человечки что-то друг другу сказали и ушли к задним сиденьям.

С этого момента трамвай исправно останавливался на каждой остановке. Кто-то входил, кто-то выходил. К скверу Борцов Революции вместе с вагоном покачивались около дюжины домовых (или всё-таки это были местные гномы?); три бездомные собаки и одна явно домашняя; с десяток душ (она так и не поняла на кой им трамвай); шизофреник с бубном, рассказывающий соседу – крысе размером с корги – о Шамбале, скрытой на самых глубоких уровнях кузнецких шахт; мальчик с большими чёрными от края до края глазами и выпивший, но адекватный мужчина. На Советской площади вошла лошадь, живая и тёплая. По вагону поплыл запах сена.

Она давно перестала брать плату за проезд. Трамвай грохотал через ночь. За окном пузырчатой оранжево-чёрной массой плыли Топольники, дальше мост, река.

Выпивший мужчина активно крутил головой, но вопросов не задавал.

– «Интересно, что он сейчас видит?»

Лошадь вышла на Универсаме и уцокала в сторону цирка. Запах сена остался. Казалось, он самостоятельно перемещается по вагону и что-то ищет. Как-то незаметно, сами собой, возникли русалки и тут же окружили кресло, в котором сидел выпивший.

– Мужчина, не уступите даме место? – русалка слегка наклонилась.

– А кому именно? – мужчина, не стыдясь, любовался нависшей над ним грудью.

– А всем по очереди! – по вагону рассыпался и смешался с запахом сена серебристый смех.

На Вокзале вышел черноглазый мальчик. На Коммунаре русалки вывели из вагона выпившего мужчину. Утром в парке Гагарина найдут его тело без следов насилия.

Трамвай мчал. Менялись пассажиры. Она не успевала следить за калейдоскопом лиц и форм. Мелькнул кто-то чугунный, толи Маяковский, толи Ленин; по тёмному потолку в плывущих квадратах плясали тени широких крыльев; от стены к стене метался смех, пахнущий сеном; кружились клоки собачьей шерсти. Сознание плыло.

Она моргнула и вдруг заметила, что вагон опустел. И трамвай мчался обратно к Старокузнецку через Томь. Он вышел из кабины, закурил, зажал сигарету в зубах, как-то незаметно оказался совсем рядом, подхватил её руки.

– Ты же знаешь, я не умею танцевать, – она попыталась высвободиться.

– Плевать! – он улыбнулся. С оранжевого кончика сигареты упал пепел.

Он повёл её в танце. Это был бы вальс, если бы не ритм стука колёс о стыки. Она сосредоточенно смотрела на ноги, боясь сбиться с такта.

– Посмотри на меня, – голос его прозвучал непривычно ласково. Она неуверенно подняла глаза. Ноги без присмотра не споткнулись. – Вот так.

Трамвай мчал всё быстрее. Вместе с ним ускорялся и танец. Оранжево-жёлтые прямоугольники слились в одну полосу. Грохот отражался от неба.

– Мы всех разбудим, – она смеялась.

– Плевать, – он движением губ стряхнул пепел. Трамвай качнуло на повороте.

Он закружил её и дёрнул к себе.

– Обещай мне… – его дыхание обожгло ухо.

– Что? – она пьяно моргнула.

– Обещай, что никогда меня не покинешь. – Жар сменился холодом. Она ощутила, как в животе шевельнулся склизкий шар. – Обещай. Обещай сейчас.

Он поцеловал её за ухом. Она прикрыла глаза, Слизкий шар расплавился и стёк в штаны. Мир плыл, грохотал и качался: «Обещаю».

– Вот и умница.

Трамвай замедлил ход. Он вернулся в кабину. Картинка за окнами рассыпалась на кадры. Трубы заводов в красных лампочках, светофор, гаражи, луна, тополя. Она села, прислонила голову к стеклу. Покачивание вагона убаюкивало. Она вспомнила, как в детстве с мамой ехала ночью к знакомым. За окном проплывали факелы Ферросплавного завода. Было так тепло и уютно, и мамино плечо рядом. Она закрыла глаза. Мир свернулся вокруг пушистым одеялом.

Её разбудил тычок в плечо. Перед лицом маячил кто-то морщинистый, точнее разглядеть не давал глубокий полумрак.

– Деньги возьми, красавица. – В незнакомом голосе смешались шелест и скрип. – Мы правила знаем.

Она взяла деньги и оторвала билетик. Трамвай стоял. Она выглянула в окно. За окном круг рельс огибал кирпичную диспетчерскую. Чуть дальше светился молодой белый собор. На асфальте остановки топтались два небольших медведя.

– А, это меня провожают. – Пассажир махнул зажатым в кулаке билетом, запахло хвоей. – Они потом сразу домой, не задерживаясь. Мы правила знаем.

Пассажир сел у окна. Она вспомнила, как в пять лет невероятные обстоятельства занесли её с маминой подругой и её сыном в эти края в три часа ночи. Они стояли на автобусной остановке и пытались поймать машину, а сын подруги рассказывал, что в лесу на холме живут медведи и спускаются ночью, чтобы есть маленьких детей. Она тогда с энтузиазмом спросила, придут ли к ним медведи. Мамина подруга решила, что она испугалась, и прикрикнула на сына. Она не помнила чем всё закончилось, но ей долго снились медведи на здешних улицах.

Трамвай тронулся. Медведи помахали лапами и ушли. Трамвай описал круг. За окном проплыл и исчез собор. На следующей остановке вошли несколько домовых платить они не стали. Зато прилипли к вагоновожатому с криком и требованиями. Он рявкнул. Маленькая толпа рассыпалась по креслам.

Трамвай лениво полз через ночь. Плыл за окном частный сектор. Домовые выходили на остановках тройками и парами, что-то тихо ворча под нос. К байдаевскому кольцу в вагоне никого из них не осталось. Морщинистый пассажир вышел на Школе и ушёл к реке.

Через десять минут трамвай замер ровно на том же месте, откуда они начинали путь.

– Конечная. – Динамик странно исказил его голос. – Вагон идёт в депо.

Она сняла с себя сумку и вышла. Он помахал ей из кабины и уехал.

20 глава

Они шли через кисельный туман. Она уже оставила попытки определить их местоположение. На молочно-белом полотне растекались, смешиваясь оранжевые, зелёные, голубоватые, жёлтые и красные пятна вывесок и фонарей. Изредка попадались и более экзотичные цвета. Она опустила глаза. Ноги толкали асфальт абсолютно бесшумно. Она топнула. Ни звука. Она зажмурилась и закричала. Первобытный вой пробился к барабанным перепонкам, но увяз в тумане.

– Я здесь, – он погладил её кончиками пальцев по тыльной стороне ладони.

Неожиданно она поняла, где они находятся. Впереди Минас Моргулом светился ЦУМ. Из тумана выскользнула белая кошка, сверкнула зелёными под цвет ЦУМа глазами и растворилась, не оставив даже улыбки. Она дёрнула его за рукав: «Там кошка».

– Неважно. Мы ищем людей.

– А если они будут только выглядеть людьми?

– Я разберусь.

ЦУМ проплыл мимо и растворился за их спинами. Из-под моста через Абушку звучал детский смех. Он не сбавил шага. Он знал, этим детям уже нечем помочь. Они свернули во дворы. В тумане ощущалось смутное движение. Он насторожился и чуть наклонил голову, то ли прислушиваясь, то ли сканируя пространство. Она чувствовала неведомого покалыванием по коже. Он щёлкал зажигалкой. Иголочки переползли с плеча на грудь. Она пошла навстречу, потянув его за собой. Под ногами грязь, трава, разноцветные выкрашенные эмалью камни, сочные стебли. Они должны хрустеть под подошвой. Иголочки превратились в иглы. Он шёл за ней, не спрашивая. Кусок тумана впереди внезапно потемнел. Она ускорила шаг. В круг восприятия вывалился мужчина. На бледном, сливающемся с туманом, лице плясали по-детски растерянные глаза. Он отпустил её руку и закурил. Вокруг оранжевого огонька образовалась пустая сфера. Он с удовольствием затянулся и ткнул сигаретой в запястье мужчины. Тот вскрикнул и отскочил. Туман вокруг его тела рассеялся.

– Пережди до утра в подъезде, – он указал судорожно оглядывающемуся мужчине на незадомофонненую дверь, взял её за руку и они растворились в тумане.


Туман обычно приходил в город с реки. Глубокой ночью или поутру. Он медленно и мягко расползался от русла, наполняя до краёв долину. Он сглаживал все острые углы, давал глазам отдохнуть. У воздуха появлялся вкус. Город нежился под речными туманами, как под руками массажиста.

Существовал и другой туман. Он спускался с Холмов.


В парке горел костер. В окаймлявшей его полусфере укрылись с десяток ролевиков. К ним из стены тумана вышли к огню мужчина и девушка. На одежде пришедших блестели крохотные капельки росы. Народ у костра потянулся к текстолитовому оружию, причем хватались не за стальные рукояти, а за округлые лезвия.

– Вы ничего странного не слышали? – в голосе мужчины звучала хозяйская непринуждённость.

Десять рук указали в одну сторону.

– Спасибо, – мужчина сделал шаг назад и исчез в тумане. Девушка последовала за ним.

Кто-то подкинул в костер пару тополиных веток.


Туман с Холмов плотный и липкий опутывал улицы города. В этой гигантской паутине терялись и плутали неосторожные или просто неудачливые путники. Туман уходил, через час или десять и утаскивал за собой добычу.


Они нашли её на трамвайной остановке. Бледная молодая женщина прижимала к груди похныкивающий комок. В тумане проплыл силуэт тираннозавра. Чей-то сон.

Он достал сигареты и зажигалку. Женщина отшатнулась, крепче прижимая свёрток. От стен тумана отразился детский плач.

– Не надо бояться. Сейчас всё закончится. – Его голос был ласков.

– Не подходи! Даже не думай! – женщина пятилась, скаля зубы. – Не отдам!

– Он мёртв. Уже два года. – Он остановился.

– Я знаю. – Женщина ласково качнула кулек.

– Дома тебя ждут трое живых.

– У них отец есть, а у этого только я.

Он чиркнул кремнем зажигалки. Женщина шарахнулась в сторону. Огонёк погас, едва успев вспыхнуть. Он вздохнул.

– Ещё раз я тебя не найду.

– И не надо.

– Как знаешь. – Он развернулся и ушёл в туман.

Она осталась. Она не хотела уходить. Ей казалось, можно найти слова. А если слов не будет, остаться рядом, помочь нести ношу. Из тумана вынырнула рука с зажженной сигаретой. Предплечье обожгла боль. Кожа вновь обрела цвет. Рука выбросила сигарету, схватила её за запястье и дёрнула к себе.

На асфальте остался тлеть окурок.


Туман впитывал и отражал мысли, желания, страхи. Если пропавшего без вести хоть кто-нибудь помнил, если в эти мгновения, смотря в бельмо окна, думал о нём, у заплутавшего появлялся шанс.


Девочке было не больше восьми лет. За маленькой спиной болтался прямоугольный рюкзак. Она шла сквозь туман в школу. Школа исчезла, дом тоже. На всех подъездах перестали работать домофоны. И ни одного взрослого.

Он сел перед девочкой на корточки и заглянул в глаза. Она давно перестала плакать.

– Будет немного больно, – он достал новую сигарету.

– Ты вернёшь меня домой? – девочка смотрела на него без страха.

– Конечно! Давай руку.

Девочка протянула ладошку. Он затушил об неё сигарету. Девочка не вскрикнула, однако глаза вспухли слезами.

– Ну чего ты? – он погладил девочку по голове. – Всё закончилось. Утром будешь в барби играть. А сейчас спи.

Девочка закрыла глаза. С ресниц сорвались крупные капли. Тело завалилось набок. Он поймал девочку и отнёс её на траву.


Туман перемешивал город большой ложкой. Искривлял и тасовал улицы. Сворачивал пути и дороги в петли Мёбиуса.


Осталась одна сигарета, а найденных было двое. Парень и девушка. Он вертел зажигалку, смотрел на держащихся за руки влюблённых и пытался решить, кто из них увидит солнце. Она топталась за его спиной, вспоминая потраченную на неё сигарету. За вуалью тумана проплыл белоснежный единорог.

– Может, вы сами решите? – он отвёл взгляд, зная, что сейчас будет.

– Пусть уходит она!

– Я тебя не брошу!

– Тогда одной сигаретой обоих!

– Невозможно, – он по-прежнему смотрел в сторону.

– Тогда мы останемся здесь! – звонкий девичий голос. – Главное вдвоём!

– Нет! Я больше и минуты не выдержу!!!

– Значит тебя? – он чиркнул кремнем.

– Нет!!! – хором в два голоса.

– Может вас убить? – он смотрел на язычок пламени.

– А сможете? – снова хором.

– Вы сейчас о психологической или физической стороне вопроса?

Парень и девушка задумались. Из тумана вылетела белооперенная стрела и вонзилась в кирпичную стену. Все вздрогнули.

– Не надо никого убивать.

– И что мне с вами делать?

– Решайте сами.

Он дёрнул бровью и зажег сигарету.

– Извини, я предпочитаю женщин, – оранжевый огонёк прижался к бледной коже девушки.

– Нет!!! Нет!!! – девушка с ужасом смотрела на розовеющие руки. – Нет!!! Не отдам!

Девушка извернулась и вцепилась зубами в предплечье любимого. Из разорванных вен потекла вода. Девушка сползла на землю и заплакала. Парень опустился рядом и прижал её к себе здоровой рукой. У них оставалось ещё два часа.


Светало. Туман уползал в Холмы. Они сидели на крепостной стене и смотрели на белые щупальца, отпускающие дома, дороги, парки.

– Это я виновата.

– Нет. Не знаю о чём ты, но – нет.

– Я о тех двоих.

– А! Забей! Романтичные прогулки под луной никогда не приводили ни к чему хорошему.

– Почему? – она повернулась к нему.

– Не знаю. – Он дёрнул плечом. – Видимо такова ваша природа.

– Наша… Ты ангел-хранитель, да? Общегородской.

Перед его взором всплыли многочисленные сцены ночной охоты на случайных прохожих: «Можно и так сказать. Только ангелы не курят». Он достал из воздуха сигарету.

21 глава

Он шёл по берегу Водопадного ручья, не разбирая дороги, через траву и ложбины. Незажженная сигарета скакала от одного угла рта к другому. Она шла следом, то и дело спотыкаясь. Повисшая рука сжимала рог коровьего черепа. Солнце балансировало на горизонте.

– Между прочим, это подарок, – он сжал челюсти слишком сильно, и язык обожгла горечь.

– Но он меня пугает.

– А тюлень, значит, не пугает.

– Тюлень молчит! – она остановилась и вздёрнула руку с черепом. На белом лбу погас последний луч солнца. Череп замычал. Она выразительно посмотрела в его удаляющуюся спину. Он почувствовал взгляд и обернулся.

– Подумаешь. Дарёному быку…

Она подавила желание кинуть в него этим подарком. Он остановился, выплюнул истерзанную сигарету и сел в траву. Она подошла и села рядом. Из ложбин растекались синеватые сумерки. Череп вновь замычал. Выше по ручью ему ответил целый хор.

– Не сердись, – он сотворил из воздуха ромашку. Она взяла цветок, машинально понюхала ничем не пахнущую сердцевину и бросила его в ручей.

– А смысл?

Они сидели, наблюдая, как розовый на облаках сменяется сиреневым.

Когда сиреневый окончательно выцвел в серый, он поднялся и протянул ей руку.

Теперь он шёл медленно, отыскивая подошвами подобие тропинки. Она шла след в след. Тропинка вихляла, едва не свиваясь в петли. На том берегу над верхушками тополей засветилась Крепость. Впереди на пологом боку холма мелькало что-то белое. Она уже догадывалась что. Поэтому когда из чернильных сумерек вынырнули коровьи скелеты, она положила череп на ладонь и заглянула ему в пустые глазницы: «И ты, Йорик?». Череп ответил густым мычанием.

Скелетов было много, целое стадо. Взрослые, подростки, телята. Она попыталась определить на глаз пол, но не смогла. Он прошёл в центр стада и лёг на траву. Она легла рядом. Кости, постукивая, тёрлись друг о друга.

– Скотомогильник. – Он не стал ждать, когда она задаст вопрос. – Очень старый. – Он заметил, как она отодвинулась от черепа. – Не бойся, зараза сгнила и ушла в землю.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю и всё.

Скелеты вокруг паслись, делая вид, что жуют траву. Телята тыкались носами в пустоту между ребрами и крестцом.

– «Однозначно самки».

У одного из взрослых скелетов не хватало головы. Она села и взяла череп: «Как его вернуть?».

– Просто поставь на место. – Он не собирался подниматься. – Хотя на твоём месте я бы не стал так разбрасываться подарками.

Она бросила в него пучком травы и осторожно подошла к безголовому скелету. Тот настороженно поднял шею. Она, держа череп обоими руками, медленно надела его на позвоночник. Скелет дёрнулся, отскочил в сторону и угрожающе пригнул голову. Она попятилась. Не обнаружив опасности, скелет продолжил пастись. Белые зубы застучали между травинок.

Когда она вернулась, на земле вместо молодого мужчины лежал пепельно-белый волк. Она почесала его за ухом. Волк заурчал от удовольствия.


Она шла по тёмному берегу ручья к мосту и водопаду. Пепельный волк скользил рядом. Глаза его светились белым. Она думала о том, как прекрасно было бы тоже обратиться волком и бежать на сильных широких лапах через холмы и тайгу к пепельным вершинам. И выть. Не на луну, просто так от полноты чувств. И взять косулий след.

Из-за стволов полудикого леса махнул рыжий огненный хвост. У огня плясали тени и звучали голоса. Она свернула к огню, сама не зная зачем. Она ломилась через подлесок с треском и шорохом. Он скользил через переплетение ветвей абсолютно бесшумно.

Оранжевый круг поляны встретил их молчанием и испуганными взглядами. Они прошли его насквозь, мимо бледных лиц, разбросанных бутылок, ярких палаток, и растворились в первобытной тьме. В спину от тёплого круга прилетело шёпотом: «Девочка и её оборотень».


Они стояли на железном мосту через узкое ущелье. Внизу, невидимый, шумел водопад. За водопадом светились в лунном свете ниточки рельс. На башне собора ударил колокол. Длинная тяжёлая нота плыла в густом воздухе и длилась, длилась. Уже замерла породившая её бронза, а нота всё звучала. И плыла над верхушками тополей. Они проводили её слухом и взглядом.

Они спустились вниз, к границе ущелья и железной дороги. Через Топольники тянуло сыростью от реки. Он поднялся на задние лапы, вытянулся, осел, вернул человеческий облик. Холодная сырость заставила вспомнить.

– Ты хотела бы поговорить с матерью? – он заставил себя смотреть ей в глаза. – Если бы могла.

– Нет. – Она ответила прямым взглядом. – Даже если бы могла.

Он развернулся и зашагал по шпалам: «Почему?».

– После того, что она сделала? – она шла следом.

– Она любила тебя.

– Возможно.

Они шли по железнодорожной ветке. Справа незаметно приближалась река. Слева поднимались утесы.

– Она была хорошей, – её голос наполнила горькая теплота.

Он участливо улыбнулся, зная, она не увидит улыбки.

Рельсы пели. Стук колес со всех концов земли, за сотни и тысячи километров, по нитям стальной паутины сливался в единую едва слышимую мелодию. Днём её не услышишь.

Она смотрела на утёсы. Снизу вверх. Задирая голову к тёмно-синему небу. Там наверху серебрилась трава. В омутах оврагов стояла тьма. Подобравшаяся совсем близко река журчала на мелководье. Рельсы запели громче. За спинами вспыхнул белый свет. Они отошли к подножью утёсов. Пение сменилось маршем, марш грохотом.

Ночной товарняк промчался мимо неразличимо серым потоком. Машинист посигналил, то ли ругаясь, то лиздороваясь. Она помахала ему рукой, просто так, потому что могла. Они вернулись на шпалы.

Вскоре они дошли до станции с гордым названием «Достоевский». За станцией высился Дозовский мост через Томь. Дорожное полотно терялось где-то среди редких звёзд. Опоры как ноги слона, держащего на спине земной диск. Железная дорога ныряла под мост. Кусок тьмы, между до и после, холодил загривок.

Они посидели на станции. Он рассказывал ей забавные байки из истории города. Она улыбалась. Потом они поднялись на мост. На мосту сбоку от дорожного полотна блестели стальные нитки рельс.

Ночь превратила воду в мазут. Маслянистые волны лениво отражали огни моста. От устья Абушки слышалось кряканье уток.

– Летят утки, ле-етя-а-ат у-утки… – он повернулся спиной к реке и опёрся поясницей на ограждение. Он чувствовал, как её взгляд мечется по его лицу, норовит заползти под веки. – И-и-и два гу-уся. Кого лю-ублю…

Он моргнул и поймал её взгляд. Она молчала. В оранжевом свете фонарей, её глаза казались карими. Он улыбнулся, не показывая клыков.

За мостом светилась пустая развязка. Они перешли дорогу, спустились в подземный переход. Ларьки и магазинчики спали, плотно сомкнув жалюзи. Стены отражали шаги. Он закурил. Она считала шаги. Вышло сорок с хвостиком.

Боковым зрением она уловила что-то необычное. Остановилась, повернула голову. Изумрудно-зелёная дверь в идеально белой стене, а над ней чёрным перманентным маркером – Портал. Он тоже остановился. Он наблюдал за ней. Она подошла к зеленой двери и погладила её кончиками пальцев.

– Хочешь открыть? – он выдохнул дым.

– Да, – она читала Фрая, она знала.

Он сделал приглашающий жест. Её пальцы сомкнулись на дверной ручке. Она посмотрела на петли и дёрнула на себя. Дверь не открылась. Она дёрнула сильней. Дверь даже не дрогнула. Вопреки логике толкнула изо всех сил. Всё с тем же результатом.

– Чудес не бывает. – Он выдохнул дым в её волосы. – Пойдём.


Они шли по проспекту Строителей. Молчали. Ей не хотелось говорить, ей хотелось домой. Улица была непривычно пустынной и тихой. Тёмные окна напоминали слепые глаза. В одном из них мелькнул кто-то маленький и лохматый. Ей не хотелось думать об этом.

Он скосил на неё взгляд и достал из воздуха леденец. Она безразлично лизнула безвкусную стеклянную гладкость. Он считал свой долг выполненным и шагал дальше.

Через полчаса она не выдержала: «Я, между прочим, страдаю!».

– И? – он не повернул головы.

– Пожалей меня.

– Это унизит твоё достоинство.

Она выбросила леденец, заметила у ближайшей остановки автомобиль такси и ускорила шаг. Он остановился и смотрел, как тают на асфальте осколки карамели. Когда он поднял голову, она уже подходила к такси.

– Эй, не уходи!

– Я устала, – она села в автомобиль и назвала адрес.


Их разделял порог её квартиры.

– Погуляем? – он улыбнулся уголком рта.

– Я занята, – она положила руку на дверь.

– Тогда завтра. Или послезавтра.

– Знаешь, я занята до конца лета. А там снова учёба… Извини.

Она попыталась закрыть дверь. Он уперся рукой в косяк.

– Что я сделал?

– А ты не понимаешь? – её голос зазвучал чуть выше.

– Нет, – он искал взглядом её зрачки.

– Тогда и не поймёшь. Для этого надо быть человеком. – Она ударила его по плечу дверью. Он поморщился и убрал руку. Дверь захлопнулась.

22 глава

Он со всей своей территории собрался в одну точку. Сознание болезненно сжалось. Он поморщился и потянулся, пробуя в деле вновь приобретенные мускулы. Что-то хрустнуло. Он так и не понял внутри или снаружи.

Его уже ждали. Сквозь траву парка топталась жалкая душа. Всё что осталось от Вешателя. Слишком мало.

– У нас проблема! – душа шагнула навстречу.

– Как ты ко мне обратился? – его голос сочетал в себе лёд и пламя ада.

– Простите, хозяин. – Душа рухнула ему под ноги. – Только не снова, пожалуйста. Я помню, я исправлюсь.

Он отодвинул душу носком кроссовка: «Так что случилось?».

– Домовые с Лазо буйствуют, хозяин. Жертв пока нет, хозяин, но если дальше так пойдёт, то будут. В одном подъезде выломали все замки из входных дверей, в другом облили ступени маслом, в третьем была массовая драка между хозяевами и пришлыми. – Душа поймала недовольный взгляд мужчины. – Можно не продолжать, хозяин?

– Люди. – Он поморщился. – Сначала заводят, потом бросают.

Душа молчала. Он пнул её. Просто так, от злости. Душа заскулила, растягивая рот в улыбке. Он плюнул и шагнул на улицу Лазо.

Над головой лопнула лампочка уличного фонаря. Волосы и плечи покрыла стеклянная крошка. Он нахмурился.

Через пустой оконный проём второго этажа вылетела табуретка без сидушки и закувыркалась по траве. Он вошёл в подъезд. Из распахнутых настежь дверей квартир доносились голоса. Пьяные, плачущие, стонущие, злые.

Он заглянул в одну из прихожих. Обои свисали широкими полосами. Стены уже разрисовали и исписали. Он попытался представить, как здесь всё выглядело, когда жили люди, и не смог. Ничего личного не осталось. В квартиру вошёл город. Откуда-то со двора прилетел звон разбитого стекла.

Он стал в центре лестничной площадки.

– Прекратить! – его голос проник в каждый угол.

С потолка оторвался и упал под ноги кусок штукатурки. Где-то снова зазвенело стекло. Закричала женщина.

– Угомонитесь!

Ему в грудь ткнулся проеденный молью валенок.

– Ты нам не указ!

– Круши!

– Сволочи!

Он чуть распустил шнуры на сознании и увидел их всех. Злых и потерянных. Он медленно сжал пальцы в кулак. Они застонали. Он слышал каждого.

– Я вас уничтожу, – в его голосе не было угрозы.

Они хотели ответить, но не могли. Он разжал пальцы. Они заплакали.

– А, и уничтожай. – Голос звучал один, но говорили все. – Зачем теперь жить?

– Заботился, кошку чесал, вещи под руку клал, – голос звучал другой, но снова говорили все, – дитё баюкал.

– Куда теперь?

Он молчал. Домовым без четырёх стен жизни нет. Снесут дома, и всё. И сами уйти не могут.

– Пойдёте под мою руку? – он спросил ласково и ощутил прокатившийся по ним страх. – Исчезните же.

– Лучше исчезнуть, – в этот раз в голосе не было единодушия.

– «Чем перестать быть».

Измениться, потерять себя, сменить сущность. Ужас с каплей надежды. Он создал веник, поднялся на второй этаж и провёл веником по углам и закоулкам: «Домовой, домовой пойдём на новое место». Тоже самое он проделал на первом этаже.

– Не вздумайте буянить. – Он бережно держал потяжелевший веник, обращаясь к остающимся. – Задницы надеру.

Они молчали. Он вышел на улицу. Переступая порог, ощутил, как дрогнул веник и улыбнулся. Дом за его спиной притаился в ожидании участи.

С ним ушли трое. Больше не домовые, всё ещё добрые заботливые духи. Каждому их них он поручил по фонтану.

Он вернулся к дому через неделю в день сноса. Ещё раз предложил оставшимся уйти с ним. Ответом стала брошенная под ноги тарелка.

Он поднял осколок, разрезал себе ладонь – на порог обречённого дома упало несколько капель – и сбросил с себя тело. Теперь он ощущал этот дом точкой боли, тоски и страха. Она тянула во все стороны тонкие липкие щупальца. От неё надо было избавиться, и он избавился. Мягко и милосердно.

23 глава

Она тряслась в большом автобусе. Одном из тех массивных старых бизонов, что её однокурсник, любитель барабанов, ласково называл «лоховозами». Ей нравилось это слово. Она не вкладывала в него ни грамма негативного смысла.

Было душно. За окнами медленно плыла очередная промзона, заброшенная чуть менее чем полностью, и вездесущие железнодорожные пути. Некоторое разнообразие вносили бетонные гаражи, но они быстро закончились.

Какая-то бабушка ругала внучку лет семи за потерю десяти рублей так, что слышал весь салон. Она уже хотела дать старушке эту несчастную монету, когда за девочку заступился крепкий дед, сидящий на раскладном стуле. Заковыристые обороты, как ни парадоксально, приятно разнообразили поездку и несколько расширили словесный запас присутствующих.

Промзона сменилась тополиными зарослями. Железная дорога всё так же тянулась вдоль шоссе. Бабушка ответила деду, что не лез бы он не в своё дело и к чужим девочкам. Выражения её кружевные и витиеватые существенно раздвинули для всех присутствующих рамки обесцененной лексики. Дед не остался в долгу. За окнами мелькали тополя. Пассажиры расширяли кругозор.

Постепенно конфликт между скупостью и жалостью сошёл на нет. Салон заполнили разговоры про огороды, политику, народную медицину, супружеские измены, зарплаты, цены на уголь и бензин. Она прислушивалась, надеясь уловить что-нибудь интересное. Пока не везло.

Промелькнул частный сектор и тут же исчез. Железная дорога сначала спряталась за бетонным забором, потом за густым кустарником. СТО, закусочные, пилорамы, стройматериалы. Снова появились гаражи. Частные дома. Железная дорога, длинная череда одинаковых вагонов.

Разговоры журчали то тише, то громче. Она поправила рюкзак. Ненавязчиво клонило в сон.

Наконец коричневатая серость за стёклами взорвалась зеленью берёзового леса. Железная дорога нырнула в сторону. Разговоры сразу стихли. Люди смотрели в окна. Люди думали. Раньше раздвижные двери работали в основном на вход, теперь они работали на выход

С каждой остановкой людей в автобусе становилось всё меньше. После Листвягов осталось не больше дюжины. За окном проплыл небольшой, но старый разрез. Асфальт сменился укатанным гравием. Автобус едва полз. Она подумала, не быстрее ли будет дойти пешком. На встречу, занимая половину дороги, выехал из-за поворота Белаз. Она отказалась от мелькнувшей мысли.

До конечной добрались три человека – она и бабушка с внучкой. Бабушка с внучкой свернули на тропинку в кустарнике. Она пошла прямо, по дороге бывшей когда-то технической. Красная порода за долгие годы укаталась до бетонной твёрдости и однородности. И, тем не менее, продолжала немилосердно пылить. Шустрые легковушки оставляли за собой плотный пылевой хвост. Она представила последствия проезда Камаза или Урала и поблагодарила небо за то, что дорогой пользуются исключительно дачники.

Дорога незаметно глазу поднималась вверх, выматывая втихую и исподволь. Она старалась дышать носом. Когда рядом затормозил мотоцикл, она подумала, что это ОН решил составить ей компанию, и уже приготовилась осадить его, но разглядела тёплый карий цвет глаз. Парень, ровесник, улыбался легко и непринуждённо.

– Подвезти до дач? – парень жмурился от солнечного света.

– Ага, – она смущенно опустила глаза.

Он не спрашивал как её зовут и куда она идёт. Он не спрашивал почему она гуляет одна. Он просто посадил её на отреставрированный ИЖ и запылил по серо-красной дороге.

Она обнимала парня за талию и вдыхала запах свежего мужского пота. Только сейчас она вспомнила, как пахнет настоящий мужчина. Как он должен пахнуть, а не смесью табачного дыма, металла и угольной пыли.

Слева возник высокий крутой вал искорёженной изувеченной земли. Казалось, холм долго и яростно бомбили, а потом он так и зарос разнотравьем, поверх глубоких оспин. Она тихо охнула. Парень чуть сбавил скорость и рассказал о самозаросших затянувшихся разрезах.

– Сейчас там змеиный рай.

– Правда? Никогда не видела змей. Можно посмотреть? – она заёрзала на сиденье.

– А не боишься? – парень остановился, откинул подножку.

– У неё яда на меня не хватит.

– У одной нет.

Она уже не слушала его. Она поднималась к невероятному смешению рытвин и кочек. Парень пошёл следом.

Она без страха пробиралась через высокую траву, бормоча под нос: «Змейсы, змейсы. Ну, и где же вы?». Парень с опаской наблюдал за ней и внимательно смотрел под ноги. Внезапно она наклонилась и подняла с земли маленькую тоненькую змейку серовато-коричневого цвета.

– Шершавая, – она ласково погладила спинку рептилии. Та спокойно ползала по её рукам, не пытаясь укусить или сбежать. Парень видел подобное впервые.

– Ведьма! – в его голосе звучала смесь удивления и восхищения, поэтому она не обиделась. – Как ты это делаешь?

– Не знаю. – Она дёрнула плечом. – Наверно с ними как с собаками, главное не боятся. Хочешь потрогать?

– Нет! – парень отпрянул.

Она бережно положила змейку на землю.

– Ты невероятная! – глаза парня сверкали. Она улыбнулась, ресницы прикрыли зрачки.

Они вернулись к мотоциклу. Он помогал ей перебираться через ямы.


Парень привёз её к продуктовому магазину дачного поселка.

– Куда тебе?

– Да, в общем-то, без разницы. Я на озера хотела посмотреть.

– Озёра я покажу. – Парень улыбнулся. – Только поедим сначала.

Он тронулся с места и осторожно поехал вниз по улицам дачного поселка. Участки плотными лентами лежали на широких сглаженных ступенях. Первыми в голову приходили речные террасы, вот только реки здесь отродясь не было. Три ступени-улицы спустя она увидела внизу, ещё через пару ступеней, большое вытянутое озеро.

Дача парня стояла на берегу. На личном причале дымил мангал и пахло жареным мясом. Родители парня оказались более любопытными, чем их отпрыск. Ей пришлось назвать имя, рассказать о родственниках и чем занимается в жизни. Вопросов было бы больше, но парень тактично перевел разговор на другую тему.

Она сидела в кругу чужой семьи, ела шашлык, рёбрышки и овощи, смеялась шуткам чужого отца и хвалила соус чужой матери. Она не чувствовала себя лишней. Ей были рады. С озера тянуло прохладой. Все улыбались. И всё же она оставалась чужой, а хотелось быть своей. Не навзрыд, не на излом, а так, мелким острым камушком.

Потом хозяева купались в озере. Она сидела на причале и болтала в воде ногами, потому что у неё не было с собой купальника. Вода, неожиданно холодная, ласкала ступни. С разреза донесся гром взрыва.

Обсохнув, парень вновь посадил её на мотоцикл и повёз показывать Голубые озера. Дорога к озёрам по укатанной чёрно-красной крошке пустой породы заняла не более двух минут. По сути, они объехали «змеиный» вал и уцелевший кусок холма, который разделял озёра и дачный посёлок. Она уже хотела спросить, почему нет дороги напрямик, когда увидела ступенчатые осыпающиеся обрывы, спускающиеся к озёрам. Обрывы эти кое-где, там, где смогли уцепиться трава и облепиха, светились зеленью. Остальное – мелкая бесплодная порода. Красное, чёрное, рыжее. И затаившаяся до первого порыва ветра пыль. Между озёрами на относительно горизонтальных участках ровными как по линейке рядами темнели сосны.

Она вертела головой со смешанным чувством. Её восхищала сила природы, способная затянуть даже такие чудовищные шрамы, вернуть жизнь на пустую вывороченную породу. Её резало болью от красоты изначального холмистого рельефа, что угадывалась в этом смешении ступеней. Она не понимала, почему, забрав всё необходимое, нельзя было сгладить, причесать ландшафт. Ведь в двух шагах, за огрызком холма, всё совсем иначе.

Парень остановился на берегу длинного узкого озера. Чуть дальше и ниже виднелось ещё одно поменьше. Вода в озёрах была ярко-бирюзовой и мутной настолько, что дно не просматривалось даже на мелководье. Несмотря на это в дальнем озере купалась семья с двумя мальчиками.

Сочетание бирюзовой воды, грязно-рыжих берегов и изломанного ландшафта порождало нечто нереальное, фантастичное, с непонятной, но острой эстетикой. Она молчала, переваривая впечатления. Парень с улыбкой наблюдал за её мимикой. Чуть позже он показал ей ещё два озера, отличавшихся от первых только формой. Та же вода, те же берега.

Постепенно она разговорилась. Но потом так и не смогла вспомнить, о чём она рассказывала. Наверно о чём-то естественном и будничном.

По окончании прогулки они вернулись в дачный поселок. Её снова накормили, не слушая возражений. Потом его отец ловил с причала рыбу, а мать варила клубничное варенье. Пенки она собрала на фарфоровое блюдце и отдала сыну. Они ели пенку, макая в неё пальцы. Его мать, увидев это, назвала их дикарями. Потом была рыба. Его отец показал ей как правильно завялить улов.

– Этот балбес всё равно никогда не научится.

Вечером парень отвёз её на остановку в Листвяги. Они обменялись номерами и пообещали друг другу обязательно встретиться снова, и может быть, сходить в кафе или кофейню.

Она стояла на остановке и смотрела, как парень сворачивает на дорогу к дачам.

– Кто это? – его голос возник за её спиной.

– Парень, – она ощутила, как в желудке сворачивается змея.

– Что за парень? – он обошёл её и заглянул в лицо.

– Просто парень, – она умела лгать, глядя в глаза.

– Ты дала обещание, – он знал об этом.

– Это другое. Он… настоящий… – она не договорила.

– А я нет, – он закончил за неё.

Он исчез. Она дождалась автобуса и уехала домой. А через две недели на Кирова из-за резкого манёвра джипа молодой мотоциклист превратился в дымящееся месиво плоти, металла, костей и резины. Пожарные смыли с полотна недогоревшие остатки бензина и крови. Медики забрали тело. Полиция опросила свидетелей. Они подробно описали марку и цвет машины и одежду водителя, но никто не запомнил ни черт лица, ни цвета дымчато-серых глаз.

24 глава

Он опустился на асфальт у её ног.

– Я хочу понять.

Она опустила книгу и посмотрела на него. За его спиной белела стела «Дружба народов», называемая в народе Салатницей за характерную форму.

– Я хочу понять, – он смотрел на неё снизу вверх.

Она заморгала и отложила книгу: «Всё нормально. Ты прощён».

– Я тебе не верю.

В маленьком сквере шелестели тополя. Ей хотелось куда-нибудь исчезнуть. Он не собирался подниматься.

– Ты поступил очень нехорошо.

– Мне очень жаль.

– Хорошо. Больше так не делай, – она улыбнулась краем рта и попыталась взять книгу.

– Не хорошо. Ты о чём-то умалчиваешь. Я пытаюсь понять… и это выносит мне мозг. – Он на секунду зажмурился.

Солнце светило слишком ярко. Лавочка была слишком горячей.

– Иногда мне хочется тебя ударить или обозвать, – она теребила штанину.

– Ну, так бей и обзывайся, – он улыбнулся.

– Не могу… – она сглотнула, – …я боюсь.

Он опустил взгляд и задумался. От Салатницы плыл едва уловимый цветочный аромат.

– Я никогда не причиню тебе зла, – он снова поднял глаза.

– Пока я веду себя так, как тебе хочется, – в её голосе блеснула иголка.

Мимо прошла женщина с коляской. Он помолчал, обдумывая её слова.

– Кажется, я понимаю.

– Правда?

– Да.

Она улыбнулась, на его взгляд не особо искренне. Он поднялся и сел рядом с ней на лавочку. Они рассматривали перистые облака, белые мазки на глубокой голубизне.

– Ты меня простила?

– Если честно, ещё нет.

– Ну, так прощай быстрее.

– Это не делается на заказ.

Он помолчал, подумал.

– Я ещё не заслужил?

– Нет. То есть – да. Чёрт, запутал! – она тряхнула головой. – Ты всё сделал правильно. Я больше не сержусь. Но пока не ощущаю готовности тебя простить. Я, конечно, могу сказать…

– Не надо.

Она улыбнулась, по-настоящему. У него внутри потеплело. Он взял её книгу.

– Что читаешь?

– Киплинга.

– Ты любишь поэзию? – он полистал книгу.

– Не то чтобы.

– Вы странные.


Они стояли у закрытого и превращённого в магазин кинотеатра «Сибирь» и наблюдали за подростками на скейт-площадке. Раньше подростки гоняли по перилам и ограждениям лежащего рядом Бульвара Героев, царапая и раскалывая кроваво-красный гранит, что не только наносило ущерб городу, но и возмущало горожан. Штрафы и патрулирование не спасали. У скейтеров Бульвар Героев превратился в способ блеснуть крутизной. На лестницы и парапеты, зашитые в красный гранит, начали съезжаться со всех районов города. Он мог бы навсегда отвадить их, но он любил подростков. Они так и брызгали во все стороны энергией и кайфом. Скейт-площадка оказалась отличным решением.

Подростки прыгали, кричали, шуршали колёсами по металлу. Они не думали о будущем. Ему это нравилось. Она, наклонив голову к плечу, наблюдала за особо заковыристым трюком.

Когда им надоело смотреть на скейтеров, они пошли гулять по Бульвару Героев. На Бульваре горел вечный огонь, к которому по общегородской традиции в день свадьбы обязательно возлагали букет. А на девятое мая у огня, на четырёх углах, стоял почётный караул из страшно гордых школьников.

За вечным огнём тянулись две плиточные дорожки с лавочками по бокам, высились голубые ели – их не осквернили даже в девяностые, стояла воевавшая гаубица. За гаубицей раскинулась площадь в бетонных плитах и поднималась стена памяти. Имён не было, но он знал и помнил каждое. За площадью пронзал небо клинок из броневой стали.

Она помнила, как в детстве бегала в день Победы между его гранями. Внутри было холодно и странно, но приятно пахло. Теперь все проходы заварили, но даже не будь этого, она бы в них уже не пролезла.

– «Взросление, беспощадная ты…»

Бульвар привёл их к цирку. На вершине цирка танцевали спиной друг к другу три клоуна. Раньше они светились разноцветными лампочками.

– «Пойдём клён, пойдём клён»…

Бабушка долго не могла понять, куда просит отвести внучка.

Они сели на лавочку у цирка. Он закурил. Рядом на асфальте желтело меловое солнышко. Кто-то играл на уличном пианино.

– Чего бы тебе хотелось? – он выдохнул дым.

– Это слишком глобальный вопрос.

– Может, есть какая-нибудь вещь, которой тебе хотелось бы обладать?

– Настоящая?

Он кивнул: «Настоящая».

Она пожала плечами: «Многое. Мягкий мишка с чёрной шерстью и серыми глазами, настоящий казан, деревянная массажка, металлическая головоломка… А почему ты спрашиваешь?»

– Просто так, – он стряхнул пепел.

– Не верю.

– Потому что иногда… чаще всего… лучше спросить.

– Мудрая мысль.

Пианино смолкло.

– Это из-за черепа? – она потёрла обложку книги.

– Да.

– Извини. Правда.

– Да, ладно уже, – он махнул рукой.

– Честно?

– Честно.

Они улыбнулись друг другу. Солнце сместилось к западу. Она открыла книгу и читала ему стихотворения Киплинга. Он делал вид, что слушает. Тени крались по кругу.

Через полтора часа она устала и закрыла книгу. Он проводил её до остановки.

25 глава

Он стоял на большой окруженной лесом поляне, прикрыв глаза. Он чувствовал как глубоко внизу, в брошенных шахтовых ходах, работают огромные насосы. Он слушал их ровный ритм, улавливал любое изменение. Ведь если насосы откажут, вода хлынет вниз к жилым кварталам, болото, на котором они были построены, вернётся. Насосы разменяли третий десяток.

Он помнил, как это было. Двенадцать часов без вентиляции. Взрыв метановоздушной смеси. И угольная пыль как катализатор. Включенная вентиляция. Вспыхнувшие угольные пласты, деревянные стойки, робы. Угарный газ, заполняющий штольни. Из смены в двести пятнадцать человек живыми вышла едва половина.

Он стоял и слушал насосы. Мерное биение в глубине земли. Гудела трансформаторная станция за забором из рабицы. Он прошёлся по территории бывшей шахты, проверяя нет ли провалов, надёжно ли замурованы вентиляционные штреки. Эти места любили жители частного сектора. Взрослые организовали здесь стрельбище из пневматики, мишени пестрели дырочками. Дети прятались от взрослых в окружающих поляну лесах и рассказывали страшные истории.

Из осколка тайги к нему вышел большой, метра три в холке, лось. Широкие рога ломали в щепки ветви деревьев. Зверь наклонил голову и пристально посмотрел на него. Он достал из воздуха ружьё и, не отводя глаз, передёрнул затвор. Лось ударил передним копытом. Он прицелился. Зверь фыркнул и развернулся. Он видел, как лось, уходя, превратился в медведя. Постепенно треск стих.

– То-то же, – он отбросил ружьё. – Это моя земля.

Он проверил каждый метр поляны. Всё было в порядке. Работали в глубине насосы. Гудела трансформаторная станция.


Они шли через частный сектор. Он обещал показать ей кое-что интересное. На плотно укатанной земле дети играли в классики. Собаки наблюдали из-за заборов. Тянуло дымом. Дома поражали разнообразием: большие и маленькие, покрашенные, затянутые в сайдинг и просто бревенчатые, обшарпанные, кирпичные. Общим был только одинаковый для каждого участка засаженный картошкой огород. У колонки умывалась большая рыжая кошка.

За частным сектором виднелся старый террикон. В детстве она думала, что это на самом деле вулкан, а взрослые врут, чтобы не пугать. Во дворе ходили страшные легенды про мальчика, который поднялся на вершину террикона и провалился по колено. От его ног остался только пепел. Никто не приближался к террикону-вулкану, но каждый мечтал подняться на его вершину. А подростки рассказывали о лавочке на терриконе, как самом укромном месте для свиданий.

Неожиданно среди деревенских дворов возник двухэтажный панельный дом с качелями, песочницей и бельевой верёвкой меж двух тополей. В песочнице лежали разноцветные формочки для куличиков. У подъезда на хилом газоне паслась лошадь. Она замедлила шаг, жалея, что так и не обзавелась фотоаппаратом.

– Обычный бетонный барак. Пойдём. – Он потянул её дальше.

Из частного сектора они вышли к железнодорожному переезду, за ним развилка – направо дорога к Байдаевкому кладбищу, налево в Холмы до закрытой шахты. Они перешли через рельсы, и выбрали третий путь – грунтовку вдоль железной дороги.

Вокруг раскинулась заброшенная заросшая промзона. Бетонные заборы, тополя и кустарник, приём лома, строительные фирмы, грязные словно черти дети с перьями в волосах и луками из ивовой ветки и капроновой нити, стук колес груженого товарняка.

Вскоре хоть как-то обитаемые места кончились. В тупике стояло большое серое трёхэтажное здание с выбитыми в ноль стёклами. Как ни странно проплешин отвалившейся штукатурки видно не было. В тёмных проёмах окон виднелись обрывки обоев и остатки мебели. Из одного окна шёл белый дым, ветер доносил запах горящей бумаги. На металлической раме большого, в два этажа, окна висел вниз головой, зацепившись коленями, подросток. Ещё трое стояли внизу, в бывшем актовом зале, и громко считали вслух. В небольшом дворике среди сосен девочки прыгали на ржавой панцирной кровати. На крыше кто-то сидел с подзорной трубой, а может калейдоскопом.

Они обошли здание. Сбоку оно оказалось красно-кирпичным и, кажется, от него отрезали кусок. Часть стены на углу была выложена ярко-голубой керамической плиткой. Этажом выше виднелась деревянная дверь. Из глубины здания донесся визг и топот. Он покачал головой.

– Пугнуть их что ли? Убьются ведь или козёл какой поймает.

– И через неделю за страшными историями и острыми ощущениями сюда придёт раза в три больше подростков.

Он поморщился и зашагал дальше.

Они прошли мимо гаражей, свернули направо и неожиданно оказались на поле у подножья террикона. Вблизи он был маленьким и оплывшим, а может, на нём так сказался десяток лет. За полем чёрной стеной поднимались отвалы обогатительной фабрики.

– Знаешь, я ожидала большего. Издалека он такой величественный и страшный.

– Мы здесь не за этим. – Он улыбнулся. Нам чуть дальше.

Они перешли через поле, и её глазам открылся кусок марсианского пейзажа. Безжизненная каменистая кирпично-рыжая земля. Ворота из двух тонких изломанных останцов спрессованной породы высотой метров пять. Оба кирпично-рыжие в чёрную полосу. А на левом широкая волна ослепительно белого.

– «Террикон. Срытый до основания. Отчего же так жутко?»

Она осторожно перешагнула границу зелёного и рыжего. Под ногами захрустело. Она почувствовала себя маленькой, пылинкой на коже планеты. Слева поднимались холмы, справа жил город, впереди над высокими чёрными отвалами молчаливо кружили большие вороны, а в центре она, на куске мёртвой земли. Она вздрогнула, услышав громкое утиное кряканье. Она обернулась и посмотрела на него с вопросом в метущихся зрачках. Он закурил и тоже шагнул в круг.

Он показал ей, скрытое за валами спрессованной породы, крохотное болотце с прозрачной водой. По берегам торчали клочья травы. По стеклянной зыби плавала утка с утятами, шустрыми коричневыми комочками. Они сели на берегу. Он обнял её за плечи.

– Здесь потрясающе. Во всех смыслах.

– Я знал, что тебе понравится, – он затянулся.

Утка безмятежно плавала в болотце. Дымила обогатительная фабрика. Над старым терриконом тонкой вуалью колыхалась пыль. Она вспомнила толи рассказ, толи повесть Джека Лондона про снежные флаги на горных вершинах. В них никто не верил.

Они молчали. Внезапно он подхватил с земли камушек.

– Смотри, чистый мел! Настоящий!

Она с интересом взяла в руки белый камешек. Он не пачкал пальцы в отличие от школьного мела, но при небольшом усилии оставил на рыжем камне неровную белую полосу.


Возвращались они той же дорогой. В старом заброшенном здании сменились подростки. Из больших окон актового зала тёк гитарный перебор.

После железнодорожного переезда они не стали сворачивать. Справа тянулся частный сектор, слева – бетонный забор.

– Как там «просто парень»? – он шагал слева, прикрывая от машин.

– Пока не звонит, – она дёрнула плечом.

– И не позвонит. Они никогда не звонят.

– Они?

– «Настоящие» парни, мужчины, самцы…

Они прошли заправку и пожарную часть. Бетон через дорогу сменился зеленью.

– Какая ты всё-таки сволочь, – в её голосе звучала усталость.

– А ты шлюха.

Она влепила ему пощёчину. Потянулись двухэтажные заштукатуренные дома. На повороте он тихо произнёс: «Извини».

– За что? – её интонация прямо указывала на то, чего она от него ждёт.

– За то, что обозвал. Можно я покажу тебе ещё кое-что? Чтобы искупить.

Она хотела сказать, что не надо ничего искупать, надо не повторять, но представила в какие дебри их это завёдёт и ответила: «Хорошо. Надеюсь это не далеко».

– По пути к дому, – он снова улыбался.

Они прошли по двухэтажно-трёхэтажной улице до перекрёстка. В воздухе пахло яблоками и свежей сдобой. В маленьких уютных дворах спали на солнце кошки, прыгали через резиночку девочки и бегал в повязанном на шею лиловом покрывале толстенький мальчик.

Прямо за перекрёстком виднелся алый Байдаевкий мост. Ей остро захотелось пройтись по вибрирующим стальным листам. Но за светофором он свернул направо. Они прошли мимо специальной школы, детского сада и католического храма. Она вспомнила друга, хотя скорее он был знакомым, или даже… который исповедовал католичество. Её всегда интересовало, посещал ли он этот храм. Если да, то нравился ли он ему? А если нет, то почему?

Он привёл её к новенькому жилому комплексу, вытеснившему изрядный кусок частного сектора. Она не заходила в эти дворы. Они были для неё чужими, не в смысле неприветливыми и агрессивными, а новыми, не входящими в канон детства.

Он вошёл в ближайший двор, и она увидела в его центре маленький покосившийся деревенский домик с огородом, тремя яблонями, стайками и туалетом. Дом окружал потемневший деревянный забор. Вторым забором, отгородившим весь мир, стояли розово-белые десятиэтажки. Дом выглядел уютным и беззащитным. Зрелище действительно стоило прощения.

– Ему наверно тяжело.

– Ты про хозяина или про дом? – он закурил.

– Про обоих. Только представь любопытные дети, озлобленные подростки, их родители…

– Они справятся. Оба.

26 глава

Ильинка строилась маленьким городком-спутником на орбите большого сильного и дважды орденоносного города. На Ильинке в новеньких панельных домах вдали от урбанистической суеты должны были жить металлурги ЗСМК. Город её пожрал и превратил в часть себя.

Ильинка самый молодой, самый северный, самый холмистый и самый маленький район города. Ильинка окружена полями. У неё есть собственная речка с забавным именем Петрик. Ильинка – это много домов и мало деревьев. Ильинка – вывернутый карман на карте города. При землетрясениях Ильинку всегда трясло больше других. При ураганах и штормах там всегда дуло сильнее. Ильинка – это не совсем город.

В ильинских обрывах палеонтологи нашли кости мамонта. Не все, но всё же. А ещё на Ильинке нет трамвая. И троллейбуса. И на самом деле она Новоильинка. Но кто об этом вспоминает?

Ильинку и Центр соединяет длинная Ильинская трасса, ласково называемая горожанами – дорога смерти. Бились на трассе много и часто. В любое время года. За кюветами каждые десять-пятнадцать метров – не крест, так памятник. Трассу и освящали, и посыпали сахаром, и сносили похоронный самострой, люди продолжали гибнуть. Единственное, что смогло помочь – постройка серпантинного шоссе через Холмы от Запсиба до Старокузнецка. Теперь бились на нём. Зато без смертей.


Они стояли на большом заброшенном трамвайном мосту через маленькую заросшую ивами речку Мамонтова. Разница в размерах была столь велика, что казалось, мост стоит среди чистого поля. С одной стороны моста за невысокими домами деревни и невидимой за тополями рекой дымил на фоне Холмов ЗСМК. С другой – в долине Мамонтовы раскинулась кроссовая трасса. Там натягивали ограждения и тенты.

Мост никогда не использовали по назначению. Перед запуском нового трамвайного маршрута развалился СССР. Деньги украли. Рельсы демонтировали. А мост остался. Серый, без ограждения, в надписях и рисунках, с дренажными дырками и широкими щелями на стыках. Старые надписи и рисунки стирались дождём, снегом и подошвами, появлялись новые. Волк из «Ну, погоди!» сменился мистером Фриманом, свастика – российским флагом. Менялись имена и даты. Записывались новые формулы. Неизменным оставалось лишь чёрное слово «Выход» на самом краю.

Со временем мост облюбовали экстремалы. Каждые выходные они с радостным криком сигали с моста на толстых верёвках. Место старта отмечала белая стрелка и надпись «Ты хорошо подумал(а)!!!».

– Я бы никогда так не смогла. – Она наблюдала, как маленькая хрупкая женщина, раскинув руки, шагнула в пропасть, как растянулась, а потом дёрнулась назад верёвка.

– А я бы попробовал.

Как обычно никто не обращал на них внимания. К верёвке радостно пристегнули новую жертву. Прыжок. Восторженный вопль. Они внимательно проследили за коротким полётом и возвращением прыгуна на мост. Под мостом пестрел мусор.

– Знаешь, это начинает становиться скучным. – Он зевнул и окинул взглядом панельные дома за полем. Ему было очень неуютно так близко к границе.

– И что ты предлагаешь?

– Как ты относишься к гонкам?

– Ты действительно спрашиваешь?

– Да.

– Не знаю. Никогда не видела в живую.

Он хитро улыбнулся. Рядом возник мотоцикл.


На кроссовой трассе уже собирались пилоты с верными стальными зверями. Мотоцикл плавно превратился в автомобиль. Она посмотрела на пост организаторов.

– Ты зарегистрировался? – Она дёрнула его за рукав.

– Мне это ни к чему. – Он залез в машину и хлопнул дверцей.

Автомобиль лениво подъехал к линии старта. Она посмотрела на коричневато-рыжую в изумрудно-зелёном трассу и решила подняться повыше. Лучшие места на склонах уже занимали зрители. Многие сидели целыми семьями на разноцветных покрывалах. Кое-где жгли костры. Внизу на старте рычали машины. Облегчённые и укреплённые.

Она нашла взглядом его машину. Ядовито-красный кузов мелко подрагивал, что было странно. Она зажмурилась и потёрла глаза. Машина дрожала. Она дёрнула плечом, принимая всё, и то, что есть, и то, что будет.

Автомобили рванули с места. Зрители зашевелились. Ядовито-красная машина без опознавательных знаков ныряла в просветы, взлетала на взгорках, кружилась на поворотах. Она не заметила, как ладони сжались в кулаки. Вокруг шумело. Голоса смешались с моторами. Он пошёл на второй круг.

Экстремалы на мосту свернули верёвки и, выстроившись цепочкой вдоль края, активно болели. Наверно, они даже что-то кричали. Внизу огрызались машины. Он вырвался вперёд. Весь мир пульсировал в такт участившемуся сердцебиению.

Он пришёл к финишу первым. Она подпрыгнула и поймала несколько недоуменных взглядов. Он вышел и помахал ей раскрытой ладонью. Она помахала в ответ. Сквозь его машину проехал серовато-жёлтый автомобиль победителя.


Они возвращались той же дорогой, что и приехали, по Бызовскому шоссе и через Запсиб. И если в первом случае в этом была хоть какая-то логика, то во втором… До Центра быстрей и короче было бы добраться по Ильинской трассе. Он почувствовал её сомнения или, может, прочитал мысли.

– Не все дороги мне доступны.

Она скорее ощутила его слова, чем услышала. Они миновали жилые кварталы, проехали Садовую и Верхнеостровский поворот к Крепости, пересекли Дозовский мост. По нему рядом с потоком машин медленно тянулся поезд.

Под оранжево-жёлтыми лучами скользящего к горизонту солнца он провёз её по Металлургов и Кирова. Она видела родителей, гуляющих с детьми; студентов на лавочках, пьющих нечто неведомое, укутанное в непрозрачные пакеты; мальчишек в фонтане; суши меж палочками сквозь блики стекла.


Они смотрели картины городских художников, развешанные на стеклянной витрине музея искусств. Преобладали пейзажи. Из Арт-сквера доносилась простенькая мелодия уличного пианино. Она смотрела, как на его шее высыхают капельки пота, но не чувствовала запаха. Она словно невзначай дотронулась до его руки. Рука была тёплой. Он легко, едва заметно, сжал её пальцы и тут же отпустил.

От цирка до Универсама они дошли по длинному тенистому скверу. Она вспомнила, что в этом сквере любила читать книги её подруга с Запсиба. А в белом двухэтажном здании, когда-то существовал рок-клуб. Она однажды даже ходила туда на рок-фест. Правда, исключительно ради того самого одногруппника, но всё же. Кстати, по какому-то странному стечению обстоятельств в том же здании располагалось общегородское общество глухих. Хотя после, пусть и не долгого, соседства через стену церкви и ночного клуба, и стриптиза «Термит» рядом с крематорием, её это уже не удивляло.


Они сидели на берегу Томи. Она перебирала камушки. Он курил. Она наблюдала за ним боковым зрением. Ей нравился его профиль. Солнце никак не могло решить упасть за горизонт или повисеть ещё немного. Она подвинулась к нему и дотронулась до его бедра. Ладонь медленно заскользила вверх.

– Что ты делаешь? – он, чуть отклонившись, смотрел на её пальцы.

– Привлекаю твоё внимание, – она спрятала зрачки за ресницами.

– Я тебя слушаю.

– Не это внимание, – её пальцы нащупали замочек.

Он вздрогнул и отодвинулся.

– Ты меня не хочешь? – она вскинула взгляд.

– Хочу, но не так. Не как животные.

Её щёки налились краской. Губы задрожали.

– Только не думай, что я считаю тебя животным. – В его голосе слышалась паника. Он взял её ладони в свои. – Я хочу, чтобы всё было красиво. Нежные простыни. Ароматические свечи.

– У меня есть палатка, – он едва её услышал.

– Нет. Палатка тоже не подойдёт. – Он развернул её спиной к себе и обнял. – Давай просто посидим.

Река лизала камни у их подошв.

– Ты такая хорошая. – Он прижался щекой к её щеке. – А я такой косяк. Прости меня, а?

– За что? – Она на самом деле не понимала.

Он не ответил. Он сквозь закрытые веки видел переплетение тел. Дыхание. Его руки. Только его. Только его пальцы в её волосах. И никак иначе.

– Я не хочу сидеть просто так. – Она попыталась вывернуться.

– А придётся…

27 глава

Лодка скользила сквозь тьму. Тьма шевелилась у деревянных бортов. Тьма накрывала сверху. Тьма клубилась и шуршала на горизонте. Кое-где сквозь мелкие прорехи пробивался свет.

Он размеренно грёб. Она наслаждалась романтикой, жмурилась от порывов ветра и пыталась увидеть хоть что-нибудь. Он правил к Антоновскому острову. Самому большому из тех, что знал. Всего ему принадлежало сто тридцать островов на Томи и Кондоме.

Лодка заскрипела о камни. По бортам прошла дрожь. Он выбрался на берег, помог выбраться ей. За узкой полосой пляжа непролазной изгородью тянулся кустарник. Он отыскал узкую тропу и зашагал вглубь острова. Она постаралась не отставать.

В кустарнике вокруг них шуршало и трещало. Один раз ей показалось, что она услышала тихий вскрик. Ветви цеплялись за одежду, словно пытались остановить.

Он уверенно шёл вперёд по петляющей и ветвящейся тропке. Вскоре кустарник кончился, и они вышли на большую поляну. Она видела, что в её центре кто-то есть. Она слышала обрывки голосов. Она чувствовала, что их много. Он шёл к шевелящейся безликой толпе. Он знал, она идёт за ним.

Чёрная живая стена приблизилась и, шурша, расступилась. Они вошли в широкий человеческий круг. Она чувствовала прицелы сосредоточенных взглядов. Ей захотелось посмотреть в ответ. Она достала из кармана зажигалку.

– Огонь для них смерть. – Он выхватил зажигалку из её пальцев.

Ночь сразу наполнилась голосами.

– Огонь?

– Где?

К ним шагнули неотличимые друг от друга во тьме люди. Впрочем, ему и не надо было их различать. Он их знал.

Миша – атлетично сложенный студент. Шёл на диплом с отличием. Дипломную писал. Залез в воду не там и не в том состоянии.

Яна – девочка десяти лет. Любила котят и футбол. Ненавидела домашние задания и отвар шиповника. Течение отнесло её слишком далеко.

Денис – пятнадцать лет. Хоккей и девчонки. Не там нырнул.

Владимир – бизнесмен. Двое детей по ту сторону воды. Шашлык, коньяк, дно.

И ещё, и ещё. Десятки историй, похожих друг на друга. Не там, не с теми, не в том состоянии. Они шли и тянули руки.

– Огонь.

– Дай.

– Пожалей.

Он спрятал зажигалку в кулак.

– Нет! – в его голосе зазвенела сталь. Они остановились.

– Хотя бы детей, – тихий женский голос. Ирина – продавец мясного отдела.

– Нет, – он сжал кулак. Пластик треснул. Бензин лизнул руку холодом.

Они вернулись на свои места. Они не роптали.

– Они не знают, что огонь их убьёт? – она выглянула из-за его плеча.

– Знают, – он стряхнул с ладони осколки пластика.

– Тогда почему?.. Оу! – её глаза округлились. – Какой ужас. – Он кивнул. – Зачем мы здесь?

– Чтобы помочь хоть как-то, – в его руках появилась гитара.

Он пел им. Он рассказывал им истории. Он заставлял их вспомнить, что было до холодной стены воды.

Когда он и она уходили, за их спинами звучали разговоры, анекдоты, байки и воспоминания. Они посетили и соседние острова. Людей на них было меньше. Он пел им всем. Он пел любимые и знаковые песни. Они оживали, только душой, но всё же.

На маленьком песчаном островке мальчишки играли в индейцев, сами уже не помня, когда началась игра. Он не стал им мешать.

За Ильинским мостом он причалил к запсибовскому берегу. Дальше они шли по тонкой полосе земли между рекой и карьерами.

– Почему ты так жесток с ними?

– Это не я.

Она ждала продолжения. Её молчание жгло ему лопатки. Он почти решился рассказать, когда это стало необязательным.

Речная вода вздыбилась высокой и узкой волной, скрутилась сотней жгутов и явила женщину в длинном свободном платье. Широкие рукава скрывали ладони. Темно-синяя кожа женщины слегка светилась. Черные волосы, заплетенные в косу, плясали за её спиной. Тонкое лицо, высокие скулы, восточный разрез глаз.

Девушка ощутила острое желание опуститься на колени: «Матушка Томь».

– Мальчишка! – хозяйка реки не заметила человеческого существа. –Как ты посмел принести огонь?!

Вода вокруг женщины забурлила.

– И не думал. – Он вздёрнул подбородок. – Огня не было.

– Я смету тебя! – женщина выросла, взметнула к небу струи воды.

– Матушка Томь… – никто не услышал восхищенного выдоха.

– Попробуй, – в его голосе не было вызова.

– Я заберу всех твоих детей.

– Понравились ли тебе абагурские хвосты? Может мне чего такого в Рушпайку или Зыряновку добавить? Гулять так с музыкой. – Он скалился.

Хозяйка реки опала потоками воды. Он закурил и стряхнул пепел в воду.

– Думаю, вопрос решен. – Он развернулся и зашагал дальше. – Эй, ты идёшь?

Она не могла заставить себя сдвинуться с места. Она смотрела, как хозяйка реки растекается, растворяется, исчезает. Он вернулся, схватил её за руку и потащил за собой.

– Я у тебя таких эмоций не вызываю! – его пальцы сжались сильнее.

– Но это же… – она спотыкалась.

– А я хрен собачий! – он ускорил шаг. Она вырвала руку. Он остановился. Они смотрели друг на друга. Река плескалась о камни. Он пошёл спокойно и медленно, вслушиваясь в её шаги. Она шла следом.

За последним карьером они вновь сели в лодку. Впереди светился Дозовский мост.

На острове перед Дозовским мостом обитали одни мужчины. Они не носили одежды и строили замки из камней и ивовых веток. Его и её приняли радостно и шумно. Её не стеснялись и не извинялись за не подобающий вид, придерживаясь позиции – чего она там не видела, кобыла здоровая.

Мужчины смеялись и отхлёбывали из жестяных банок пиво, сотворённое им только что. Из частного сектора на берегу долетал собачий лай. Она от нечего делать рассматривала мужские формы. Формы были однообразные, но с индивидуальностями. Этакая игра «Найди десять отличий».

– Что, запала? – один из мужчин заметил её изучающий взгляд.

– Нет. – Темнота скрыла порозовевшие скулы. – Я пытаюсь понять, как же вы зимой.

– Зимой мы спим. На дне.


Лодка нырнула под Дозовский мост. Она пригнулась и затаила дыхание. Теряющееся в чёрной невероятной высоте полотно дороги давило на солнечное сплетение. Исчезли огни на берегах и блики на воде. Остались только тьма и плеск. Казалось, они пересекают мост вдоль. Но всё рано или поздно заканчивается.

Между Дозовским и Кузнецким мостами река вспыхивала оранжевыми искрами. Центр, скрытый дамбой и тополями, напоминал о себе редкими белыми звёздочками. Он обогнул отмели, помахал рукой станции спасателей и зашёл под Кузнецкий мост. Под Кузнецким мостом было не в пример уютней Дозовского. Свет фонарей золотил воду. Краткий миг темноты, как передышка.

На острове между Кузнецким и железнодорожным мостами обитала лошадь, белая как молоко. Её копыта тонули в мелком песке. Он сказал, предугадывая её вопрос: «Я не знаю, откуда она здесь. Никто не знает».

Она тихо взвизгнула, когда холодный мокрый нос лошади ткнулся ей в шею. Он погладил животное по белому боку.

– Хорошо ничего не осознавать.

– Ты думаешь, она ничего не понимает? – она пальцами расчесала лошади чёлку.

– Она не страдает от того, что случилось, она просто существует. Люди так не умеют.

Светились два моста. Отсвечивал Центр. Текла река. Лошадь вошла в воду, нырнула, оплыла остров и вышла на другой стороне. Вода тонкими жемчужными нитками стекала с гривы, хвоста и брюха.


За железнодорожным мостом он свернул в устье Кондомы. Он грёб, не останавливаясь, мимо всех островов, до хвостохранилища Абагуровской аглофабрики. Однажды его стенка прохудилась, и ядовитые хвосты весело поплыли по течению к главному городскому водозабору. Обошлось без человеческих жертв, но шума было много. Центр на трое суток остался без питьевой воды. Он улыбнулся своим мыслям.

Справа половину неба закрывали Соколинные сопки. У самой границы города он развернул лодку и позволил ей скользить по течению. Перед железнодорожным мостом, знаменитым тем, что, будучи стратегически важным объектом, он не изображался на советских картах, он несколькими движениями вёсел направил лодку к острову, напоминавшему вытянутую каплю. На острове обитала семья. Она подумала: «Были ли они семьёй до?..», но не задала этого вопроса из соображений элементарного такта.

Семья состояла из папы, мамы, четверых разнополых и разновозрастных детей и бабушки. Внешне всё выглядело счастливым пикником. Только без еды и солнца. Младшая девочка нежно держала в ладонях ласточку без единого пера. Девушка знала, что это именно ласточка, потому что на экологии им рассказывали, что бывает, когда ласточки-береговушки путают песчаные обрывы и хвостохранилища. Птичка шевелилась и льнула к пальцам.

Он поговорил с родителями, спел несколько песенок детям, выслушал бабушку. Она показывала детям созвездия, рассказывала о звёздах и планетах. Сквозь плеск реки было слышно, как шумит аглофабрика.

Когда они проплывали под знаменитым железнодорожным мостом, ей вспомнился рассказ одного студента с факультета, как он кричал: «Смотрите дельфины!» и тыкал пальцем в Кондому за окном электрички. И ведь большинство людей заинтересовано смотрели за стёкла. Каждый раз.

Острова Кондомы были песчаными и заросшими высокими тополями. Самые крупные располагались у устья реки меж двух пляжей, поэтому их обитатели не скучали. К ним на острова частенько заплывали обычные отдыхающие с мангалом и музыкой. Иногда обитатели острова притворялись живыми и общались с гостями. Он не стал там задерживаться. Поговорил с подростком, которого не успел спасти, и отчалил.

На мелких каменисто-тополиных островах Томи напротив устья Кондомы тоже было относительно весело. Обитателям не давала заскучать многочисленная детвора из Форштадта и Абагура всё лето плескавшаяся между островов. Иногда кого-нибудь из детей приходилось вытаскивать из воды, чтобы он не стал новым островным обитателем.

Он не стал причаливать и направил лодку к острову Кешев, второму по площади. Кешев, высокий и старый, зарос чёрным осокорем, ивой и травой. Ежегодные половодья никогда не затапливали его полностью.

На поляне среди осокорей танцевали русалки, обитатели острова водили вокруг них хороводы. Они сидели в тени и наблюдали.

Она скорее слушала, чем смотрела. Монотонный напев. Мелькание белого за чёрной неровной стеной. Шорох травы. Вспыхивающие ярче звёзды.

Когда танец закончился, он вышел на поляну. В руках вместо ожидаемой девушкой гитары появился шаманский бубен. Обитатели острова сжали круг. Русалки рассыпались по зарослям.

Он ударил в бубен и запел. Низко. Хрипло. Толпа качнулась. Рядом с ней опустилось в траву бледное сильное тело. Она ощутила запах тины и чего-то ещё, тёплого, смутно знакомого.

– Что здесь делает горячая кровь? – голос русалки переливался речной волной.

– Я с ним. – Она махнула в сторону фигуры с бубном. – Гуляем.

– И мама тебя отпустила?

– Я сирота.

– Ой, горе… – в голосе русалки не слышалось сочувствия. – Скучаешь поди?

– Не особо. – Она тряхнула головой. – Раньше скучала.

– Ой, горе… Живёшь-то как?

– Интересно.

– Пойдём с нами. У нас весело. – Русалка поднялась.

– Я с ним.

Русалка откинула за плечи тёмные локоны и растворилась в зарослях.

Он вернулся мокрый от пота. Упал на траву. Она гладила его по влажному ежику волос. Он урчал от удовольствия.

Потом была река. Прижим, ночной товарняк. Домик водяного. Тополя. Огненный Байдаевкий мост, переплетение теней и алых балок. И снова только ночь, река и небо.

Узкие и длинные Абашевкие острова заросли берёзой и осиной. Обитало на них всего три человека – старик с седой бородой до груди, девочка-подросток в расплывшемся готическом макияже и мужчина в звёздно-полосатых трусах и тёмных очках. Каждый занимал свой остров и не совался к остальным.

– Отшельники.

Он пытался с ними поговорить, узнать, чем может помочь. Старик обложил его матом. Девочка демонстративно игнорировала. Мужчина предложил посидеть безвылазно на соседнем острове хотя бы год, а потом уже спрашивать.

– Я не виноват, что они здесь оказались, – он сказал это ей, не им.

– Я верю.

– Они – нет.

Они сидели на каменистом пляже. Река билась о бетонный бок дамбы. Шелестели листья. Вверху, на склоне долины, щерилась тайга. За зубчатым краем светлело небо.

– Спасибо! – она поцеловала его в щёку. – За всё.

Он погладил место поцелуя.

28 глава

– Покайся, раб божий!

Заключённый подскочил на нарах, щуря заспанные глаза.

– Покайся. Легче станет. – Голос гремел и метался в тесной камере.

Заключённый с трудом сфокусировал взгляд. У двери стоял высокий мужик в чёрной рясе. Русая с проседью борода прикрывала шею.

– Какого…? – заключённый впервые пожалел об отсутствии сокамерников.

– Не сквернословь. Боженька языка лишит. – Толи поп, толи монах огладил бороду.

– Ты кто? – заключённый поднялся, сжал кулаки, но пока держал их внизу. Ему казалось, он где-то видел лицо гостя.

– Покайся. Выйди и всем скажи – я убил. – В левой руке служителя религии вдруг появился топор.

– Какого…?

– Что я тебе говорил про сквернословие? – то ли монах, то ли поп вздохнул, как вздыхают отцы, вынимая из брюк кожаный ремень, поднял топор и шагнул к заключённому. Тот метнулся к окну, только сейчас заметив, что через обтянутое чёрной тканью пузо просвечивают стальные заклёпки по краям двери.

– Давай, открывай рот.

– Как же я каяться-то буду? Без языка. – Штукатурка царапала лопатки.

– Бог услышит. – Бородач в рясе сделал ещё один шаг.

По камере заметался тонкий вибрирующий крик. В дверь застучали.

– Ты чего? – сталь двери чуть приглушила голос охранника

– Тут был этот… бородатый такой… с топором.

– А в пенсне никого не было?

– Нет. – Заключенный кое-как отлепился от стены.

– Жаль. Хорошие у него рассказы.

Заключенный осоловело кивнул.

– Сам не спишь, так другим не мешай, – проворчал охранник. За дверью послышались удаляющиеся шаги. Заключенный смотрел на стальные листы, отделяющие его от нормальной жизни.

– Прошу прощения…

Заключённый мгновенно развернулся на пятке. У зарешеченного окна стоял мужчина в чёрном костюме при галстуке. На переносице поблескивали очки без дужек.

– …меня никто не спрашивал?


Он скучал. Горожане разъехались по дачам, курортам, горам и морям, забрав с собой по частичке его души. Дети носились под солнцем в деревнях и оздоровительных лагерях. Все, кто остался в городе работали, не зная продыха, отдуваясь за отпускных. В город пришли мёртвые недели. Он скучал.

Развлечение в СИЗО с единственным одиночным заключённым закончилось слишком быстро.

Он шёл по ночной улице, пиная камень. Время тянулось и никак не могло кончиться. Город метался в бессоннице. Город спал. По улицам ползали вязкие сны. Ветер едва волочился по асфальту. В амфитеатре Арт-сквера какой-то ребёнок забыл коробку цветных мелков. Он подошёл, подобрал мелки, рассмотрел, уже собрался выбросить. Сквозь одеяло апатии пробилась забавная мысль. Он положил мелки в карман.

Однажды, относительно недавно, в городе появился Сенсей. Он разрисовывал тротуары китайскими иероглифами и обязательно подписывал их значение. Иероглифы тянулись по краю асфальта ровной белой шеренгой. Сенсея гоняла милиция, гопники и просто горожане. Иероглифам на асфальте посвящало программы местное телевидение. Их фотографировали туристы и смывали коммунальщики. Потом Сенсей пропал, а иероглифы стерлись подошвами горожан. Сейчас о них почти никто и не помнил.


Он старательно заштриховал свитер. Красный и зелёный мелки заметно уменьшились. Потом на асфальте появилась шляпа. Коричневая, с широкими полями. Завершающим аккордом стала фраза: «Раз, два…» у головы.

Он поднялся, отряхнул с ладоней меловую пыль и исчез. На асфальте остался нарочито детский рисунок мужчины с хищно растопыренной правой рукой в перчатке с лезвиями.

Он оставил рисунки по всему Центру, на главных улицах и у школ, на бульваре Героев и в заброшенных скверах, под окнами домов и на площадях. Меловые рисунки отличались лишь позой мужчины и фразой.

Три-четыре, пять-шесть, семь-восемь…

Когда фразы кончились, он переключился на рисование детей. Дети играли. Дети смотрели, серьёзно сжав рты и обнимая игрушки. Дети смеялись: «Ха-ха-ха» над кривоватой головой. Дети истекали кровью. Дети лежали мёртвыми.

Остатками мела он написал на стенах домов и торговых центров знаменитую считалочку. Разным почерком, разными цветами.

Раз-два… Есть в каждом городе своя…

Оставалось ждать.


Он сидел на Соколухе пил кофе из большой кружки и жмурился от восходящего солнца. Первые рисунки и надписи уже нашли. Камеры никого не зафиксировали. По улицам от дома к дому пополз холодок суеверного страха.

Адреналин бодрил. Он знал, дальше будет только лучше. Возникла мысль о клоунском костюме и воздушных шариках. Но это было так банально. Он поморщился.


Следующей ночью на главной площади города возник лабиринт из пустых стеклянных бутылок. По новостным сайтам и соцсетям расползлись фото. Уфологи сравнивали лабиринт с кругами на полях. Эзотерики вспоминали о проклятье ведьмы, жившей на месте граничащего с площадью ТРЦ, и о крайне нехорошей квартире Спесивцева в доме через дорогу. Власти обещали найти шутника и засадить за хулиганство.

Город ожил. В автобусах и трамваях циркулировали сплетни. У бабушек на лавочках и соседей на балконах появились темы для разговоров. Рисунки и надписи, кстати, продолжали находить.

Он блаженствовал.

29 глава

На невысоком холме стоял деревянный храм. Небольшие чешуйчатые купола не успели потемнеть и золотились на солнце. Внизу лежал частный сектор. Ещё ниже ветвилось переплетение отработанных штолен Зыряновской и Абашевской шахт.

Чуть более двадцати лет назад старый деревянный барак перестроили в церковь. По легенде при этом не использовали ни одного гвоздя. В городе деревянный храм прославился нерукотворной иконой Богоматери, возникшей на оконном стекле, и отчиткой, изгнанием бесов, которую проводили здесь два раза в неделю.

Они поднимались по крутому склону к храму. Говорили, что подъём осилит не каждый, что каждому поднимающемуся мешает бес. На склоне холма и падали в обморок, и ломали ноги, и скатывались в истерику, и просто теряли всякое желание идти дальше.

На деревьях вдоль дороги висели фонарики и гирлянды. В жёлобе журчала вода. Из окружающей посёлок тайги несло запахи хвои и влажной земли.

Наверху были плитка, фонтаны и лавочки. И запах дерева, до сих пор не выветрившийся. От стен храма истекала спокойная сила. Она не хотела заходить внутрь. Её крестили, но крёстных она не знала, а в храмах чувствовала себя чужой. Она не ощущала связи с тем неведомым, что называли Богом, и не хотела мешать верующим своим присутствием. Ещё она боялась, что на неё начнут кричать за ошибки. Как кричала женщина в белом платке на воскресных занятиях в первом классе. Громкость крика значительно повышалась, когда ей задавали неудобные вопросы.

Он потянул её к входу. Она подчинилась без особой охоты. Внутри шла служба. На них как обычно никто не обращал внимания. Пахло воском. Звучал голос священника. Она рассматривала роспись на потолке. Люди вокруг вторили батюшке и крестились. Ей вдруг стало хорошо и тепло. Он скосил на неё глаза и улыбнулся.

Батюшка что-то читал, она не разбирала слов. Дрожало пламя свечей. Он стоял рядом, сложив на груди руки. Она пыталась вспомнить, как же правильно креститься. Двумя или тремя пальцами? Справа налево или слева направо? Внезапно она ощутила внимательный и цепкий взгляд. На неё смотрел священник. Ей захотелось сбежать.

– Он нас видит! – она шептала ему на ухо, а, казалось, кричала на всю церковь.

– Он меня знает. – Он погладил её по спине, его ладонь развязала узлы. – Я иногда сюда прихожу. Это, пожалуй, единственный храм, который я посещаю. Здесь спокойно.

По окончании службы священник ещё раз посмотрел на них, строго и требовательно. Они подождали пока остальные прихожане выйдут.

– Приветствую, демон! – священник смотрел спокойно и открыто без ненависти и осуждения.

– И тебе здоровья, – он поклонился.

– Нехорошо в дом божий с непокрытой головой входить. – Священник строго посмотрел на девушку. Она порозовела и опустила глаза.

– Ты хоть знаешь с кем связалась? – в голосе священника звучала забота.

– Нет. И не хочу, – она чуть сжала челюсти и подняла взгляд.

– Пропащая душа. – В карих глазах священника искрилось искреннее сожаление и светилась печаль. – Тебе бы к нам походить. А если этот не пустит…

– С чего это не пущу? Вы человек хороший. Вам я её доверю.

– Не перебивай, нечистый. – Всё тот же спокойный тон. – Не тебе решать.

– Знаете, – она вновь опустила глаза, – у меня с Богом весьма сложные взаимоотношения…

– Гордыня – грех.

– Да, это один из пунктов наших разногласий.

– Приходи – поговорим об этом. – Священник перекрестил её и удалился по своим делам.

Они спустились с холма и свернули налево. Дома тонули в яблоневых садах. Солнце жгло макушки.

– Тебе действительно всё равно кто я?

– Да, – она пожала плечами.

Он достал из воздуха сигарету и закурил. Грунтовая дорога плавно забирала вверх. По правую руку круто вздымались высокие холмы. Мимо пропылил автобус, оставив на языке бензиновую шершавость.

Массивную ржавую от верхушки до основания колонку они нашли в тени кустов на перекрёстке. Она сначала решила, что колонка слишком старая, чтобы работать, он нажал на рычаг. Колонка булькнула, зашумела, и в деревянный желоб ударила тугая струя воды. Она сунула голову прямо в струю. От ледяного удара затрещал затылок и перехватило дыхание. Она блаженно застонала. Холодные брызги впивались в спину, ноги и грудь. Он решил, что с неё хватит, и отпустил рычаг. Вода иссякла. Она распрямилась и, фыркнув, отряхнулась словно собака. Он улыбнулся.

– Пить хочешь?

Она кивнула. Он снова нажал на рычаг. Бульканье, шум, вода. Она запустила в струю руки и пила из горсти маленькими порциями. Её этому научил отчим.

– А ты пить будешь? – она стряхнула с рук воду.

Он не страдал от жары или жажды, но всё равно ответил: «Да». Она сместилась к рычагу, нажала обеими руками. Он пил, прижавшись губами к струе, вбирая вместе с водой воздух. Будто кто-то водил трубочкой по дну большого стакана. Затем он по её примеру сунул в воду голову, чуть отрастил волосы и взъерошил их пальцами. Она хихикнула. Рычаг поднялся.

– Оу, детка, – он одной рукой обнял её за талию, – этот мир слишком хорош для нас.

Она заглянула ему в глаза, но не увидела ожидаемого, и ограничилась нарочито скромной улыбкой.

Дорога свернула налево. Вокруг штормовым морем круглились зелёные холмы. Его тёмные волосы торчали во все стороны. Она думала: «Что будет, если его глаза густо обвести чёрным?». Он курил и делал вид, что не знает о чём она думает.

– Смотри! – он резко остановился и указал на ярко-жёлтое пятно на дороге. Пятно вспорхнуло, низко спланировало и вновь опустилось. Они осторожно подошли ближе. На укатанной земле сидела большая жёлтая с чёрным бабочка. На нижних крылышках были хвостики и синие точки по краю. Они наклонились. Бабочка дёрнула крыльями.

– Махаон…

– Не водится же…

– В принципе ему ничего не мешает…

Бабочка перепорхнула на другое место. Они шагнули следом, присели на корточки, чтобы лучше рассмотреть.

– У него ещё и красные пятнышки есть. – Она едва удержалась, чтобы не ткнуть в бабочку пальцем.

– Хочешь, я её тебе поймаю?

– Да, ну… пусть летает.

Они наблюдали за бабочкой, пока та не затерялась в густой траве. Он материализовал чёрный хищный мотоцикл.

– Покатаемся? Тут есть интересные места.


Они сидели на склоне у обсыпающегося бетонного полуцилиндра высотой в стандартный этаж. За полузаваленным входом чернела тьма. Они сидели спинами к тьме и смотрели на залитые солнцем Холмы. Здесь они обретали нереалистично гармоничные формы.

Внезапно она дёрнулась и обернулась. Он скосил на неё глаза.

– Ты ничего не слышишь? – она наклонила голову набок.

– Нет, – он бросил короткий взгляд на бетонный полуцилиндр.

Она успокоилась минут на пять, затем снова завертела головой.

– Кто-то плачет. Там. – Она указала на чёрный зев.

– Там никого нет. – Он взял её за запястье.

– Надо проверить.

Он повторил спокойно, но устало: «Там никого нет». Она посмотрела на пальцы, сжимающие её запястье. Он сдался.

– Ну, хорошо! Там кое-что есть. – Он не разжал пальцы. – Но это не жертва. Хищник. – Он немного помолчал и добавил, – Мы слишком близко, а она голодная.

Плач сменился стонами. Он закурил, неловко одной рукой. Стоны перешли в многоголосый крик. Он курил, сжав зубы.

– Уйдём, пожалуйста. – Её разрывало от желания обернуться и страха увидеть.

– Старая стерва. – он бросил окурок в траву.


Они отдыхали на берегу маленького, не больше четырёх метров в диаметре, круглого озерца. Коричнево-мутная вода не давала разглядеть дна. У берегов белым пузырчатым кольцом покачивались пенопластовые шарики. Ещё одно кольцо окаймляло берег.

У воды помимо них сидела семья: муж, жена и двое сыновей. Женщина долго уговаривала сыновей искупаться. Рассказывала, как купалась здесь девочкой, какая тёплая вода в озере. Наконец мальчишки сдались. По коричневой воде разбежались чёрные разводы.

– Только не предлагай…

– Даже не думал.

– Знаешь, я проголодалась.

– Не вопрос.

Он привёз её на самый верх в дикие малинники и вишнево-яблоневые сады, оставшиеся от колонии толстовцев. Говорили, что где-то в этих зарослях сохранился особо сладкий сорт яблок и даже несколько дюшесовых груш. По дороге им встретилась бабушка с коромыслом на шее. Покачивающиеся вёдра были полны тёмной вишней.

Малину почти всю оборвали. А вот вишни он ей насобирал полную миску. Она плевалась косточками и смотрела на город внизу, на бетонные выходы штолен, на заросшие ступенчатые, словно пирамида инков, отвалы шахты, на тайгу и сеть грунтовых дорог. Сладкий, почти черешневый, сок пачкал её губы. Ей хотелось, чтобы он её сейчас поцеловал, почувствовал этот вкус. Он курил и наблюдал, как она ест. Из-за гребня холма высунулась узкая рыжая мордочка. Чуткий нос вдохнул воздух. Лисица фыркнула и исчезла в траве.

Из малинника слышался треск и детский смех. Мир внизу нежился под солнцем. Зелёная трава, блестящие крыши, чёрные огороды. Идиллия. Если не знаешь, что скрывается в глубине.

– Не ходи здесь без меня. – Он вытер сок с её губ. – И не смотри на меня так, я не бог.

В малиннике играли дети.


Он вернулся ночью. Один. Он вошёл в полуразрушенную штольню. Он спустился вниз.

Здесь, в первобытном мраке, не действовало его ночное зрение. Он впервые смотрел в лицо Смерти и не видел его. Он чувствовал, как она скалится. Он слышал, как она смеётся.

– Мальчик! – дрожание воздуха и воды. – Милый мальчик.

Тело сжали невидимые тиски. Не убежать, даже если бы хотел.

– Чего ты хочешь, мальчик?

Под рёбра, под каждое ребро, медленно вошли холодные лезвия. Он истекал чем-то. Интересно, чем?

– Я хотел сказать, это тебе в лицо. – На губах мокро. – Я не отдам тебе больше ни одного моего ребёнка. Никогда.

– Всё что мне нужно, я возьму сама.

Рот ожёг ледяной поцелуй. Лезвия исчезли. Боль осталась.

– Нет. – Он смотрел во тьму. – Нет.

Смех. Боль.

– Ты меня замуруешь. Зальёшь бетоном. И ни один грибник больше не провалится в штрек. Замечательно.

Её губы коснулись щеки. Его мозг взорвался огненной вспышкой.

– Сколько, их мальчик?

Он знал, что проиграл.

– «Сколько его детей каждый день добровольно спускаются в её объятия?»

– Милый маленький мальчик.

Его протащило по ходам и выплюнуло на поверхность. Он уткнулся лицом в прохладную мокрую траву. Щека горела.

– Старая сука.

30 глава

Они стояли на железнодорожном мосту. По небу ползли облака. У него на правой щеке жёлтой коростой пузырился ожог. Он курил и морщился.

– Кто это тебя так? – она кончиками пальцев погладила его по скуле.

Он дёрнул щекой: «Никто. Мне так нравится». Она видела форму ожога.

– «Я ничего не могу ему дать».

Он мрачно плюнул вниз. Внизу сновали машины. Справа дымил Сантехлит. Его дым медленно плыл в воздухе вслед за облаками. Внизу прогремел трамвай. Она перегнулась через ограждение.

– Оказывается у трамваев серые спинки, – она смотрела, как ярко раскрашенный вагон исчезает за поворотом.

– Спинки… – он улыбнулся. – Интересно, какие у них брюшки?


Они шли по ржавым рельсам между Сантехлитом и Ферросплавным заводом. Впереди уходила в небо бело-красная труба Кузнецкой ТЭЦ. Она помнила эту трубу тёмно-серой в короне алых огней. Тогда она считала её башней злого дракона.

По обе стороны рельс шелестели деревья. Где-то в их кронах, невидимые, щебетали птицы. Она обернулась, проверяя не идёт ли поезд.

– Боишься? – уголки его губ разъехались в стороны, но назвать это улыбкой она бы не рискнула.

– Проявляю здравый смысл.

– Я предупрежу, – гримаса на его лице перетекла в улыбку.

Заросли сменились валом скрывающим Сантехлит с одной стороны и серыми кучами чего-то сыпучего за толстыми трубами в стекловате с другой. По кучам ездил экскаватор.

– Почему ты выбрал меня?

– Я тебе уже отвечал на этот вопрос.

– Но я не верю. Если бы я любила тебя, я бы знала об этом.

– Ты знаешь.

Они шли, прыгая по шпалам. Сантехлит кончился, и слева раскинулся зелёный пустырь с речкой и опорами ЛЭП. От высоких цехов Ферросплавов доносился, усиливающийся с каждым шагом гул. Он дёрнул её в сторону до того, как она услышала стук колёс. Пустой товарняк лениво протянул мимо них своё длинное тело и исчез в гуще собратьев. Они вернулись на рельсы.

– Смотри, трубы как копыта, – она указала на серую стену гудящего цеха за бетонной стеной с колючей проволокой.

– Действительно, похоже. И красные, как сам дьявол.

Рельсы разрослись и разветвились. На той стороне белел маленький кирпичный домик стрелочника. Они перешли рельсы, прошли по грунтовке мимо дома стрелочника, за ним обнаружился деревенский туалет, пересекли дорогу и вышли к столовой Кузнецкой ТЭЦ.

В этой столовой работала её мама. Она помнила большие кастрюли на высоких плитах, мягких женщин в белых халатах, электротёрку – ей разрешали тереть на ней морковку, запах свежей выпечки, газировку в стеклянных бутылках. Иногда мама брала её на доставку обедов в цех. Они шли по переходу и через проходные с вертушками – однажды ей случайно разбили нос такой вертушкой. Мама в одной руке несла большую сумку с контейнерами, а другой сжимала её ладонь.

Цех наполняли тьма и оглушительный гул. Она слышала в этом гуле тысячи детских голосов. Они бесконечно кричали в невероятной муке. Однообразно без слёз. Однажды она рассказала об этом маме. Мама сказала, что это всего лишь турбины. Лампы на высоком потолке светили изо всех сил, но не разгоняли мрака. Под ногами звучал рифленый металл.

Они спускались вниз и разносили обед по маленьким стеклянным будочкам, в которых на высоких пультах светились лампочки и дёргались стрелочки по циферблатам. В такой будочке она впервые узнала значение слова беруши.

Она смотрела на двухэтажное заштукатуренное здание. Детство ушло. Вместо асфальтового круга и пыльного тополиного сквера – дорожки в плитках, забор и кирпичная проходная.

Он щёлкнул пальцами, и всё стало прежним. Её глаза набухли слезами. Он поспешно щёлкнул ещё раз.

– Извини. Я хотел тебя порадовать.

– Я знаю, – она вытерла глаза тыльной стороной ладони. – Всё нормально.

Он взял её за руку.


Они шли по тротуару. Через дорогу длинными вереницами толпились вагоны. На тополиные листья оседала пыль. Из рупора на маленьком бледно-зелёном доме квакал женский голос. Что-то о путях и составах.

Слева тянулись заборы – кирпичный, рабица, стальные листы, бетон, снова кирпич, но на этот раз с колючей проволокой поверху. Наверху – неуловимо серое небо. А труб, кстати, почти невидно.

– Мне всегда здесь нравилось. – Она, походя, погладила ствол тощего тополя. – Здесь уютно. Странно, правда?

– Это из-за травы, деревьев и эффекта утёнка.

– Никакой в тебе романтики.

– Неправда.

Они прошли под пешеходным мостом через железнодорожные пути. Она знала – у моста узенькие осыпающиеся ступеньки, и спускаться надо, крепко держась за перила или мамину руку.

За мостом у главного входа второго, или первого – она никак не могла запомнить, Алюминиевого завода на высоком постаменте замер в вечном взлёте СУ-15, символ крылатого металла. Говорили, истребитель даже успел повоевать.


– Лет десять здесь не была.

Вокруг всё оставалось по-прежнему: кирпичный забор с колючей проволокой, вагоны через дорогу, Ферросплавный завод за вагонами, тополя.

– Неправда. Ты здесь на автобусе каталась неоднократно. Я всё про тебя знаю.

– На автобусе не считается. Нет погружения, пыли в носовых пазухах. А ты действительно всё знаешь?

– Да.

– И про ёлочку у Администрации?

Он сжал губы и дёрнул бровями: «И про ёлочку».

– Оу! – она не решила, что делать с этой информацией.

Он закурил: «Смотри, забор кончился, и вагоны. Почти к повороту вышли».

Поворот, удостоенный имени «Крутой» знал каждый работник ТЭЦ или Алюминиевого, не обладающий личным транспортом. При зигзаге с Обнорского сразу за железнодорожным мостом дорога виляла столь резко, что лёгкие пазики и даже солидные автобусы становились на два колеса. И хотя за все годы существования Крутой поворот никого не убил, его откровенно боялись.

Они перешли мостик над одинокой рельсовой колеёй. Слева потянулись тополиные заросли. Тротуар кончился, они пошли по обочине. На встречных столбах красный щиток зазывал всех в ближайший приём цветмета.

– Знаешь, у меня тогда не было особого выбора.

– Знаю. – Он выдохнул дым. – Но зачем было делать это у Администрации?

– Социальный протест.


Они шли по Народной, старокузнецкой объездной. Здесь не стояли по обочинам жрицы любви, как на объездной центра, зато за железнодорожной линией лежал Форштадт.

Тридцать третий дом. Тополиный двор из трёх домов. Маленький мир. Родина. У неё защипало глаза. Балкон. Третий этаж. У них жила кошка, которая постоянно выпрыгивала с балкона, а потом возвращалась. Мама сшила для неё длинную сбрую, и свободолюбивая кошка почти каждое утро болталась у окон первого этажа.

Общежитие. Игры в коридорах. Каждый раз, пробегая мимо комендантши – обязательно поздороваться. Прачечная. Расписание на дверях душа, обмен помывки на еду. Незапертые двери. Сейчас все комнаты приватизированы. Хотя унитазы и раковины всё равно остались общие.

Во дворе больше нет высокой ржавой лесенки и облупленной лавочки. Вместо зарослей – аккуратные изгороди. Разбитый бетон заменили асфальтом, уже успевшим растрескаться. Появились горка, качели, карусель. Она вспомнила перья в волосах, гибкие тополиные ветки и капроновые нити. Она вспомнила красный мяч с синей полосой и коричневую магнитную ленту.

Напротив двора – детский сад. Два этажа. Беседки и лазалки. Рисование космоса воском и акварелью. Котлеты с гречкой. Её всегда приводили первой. Однажды они нашли на прогулке репчатую луковицу, и воспитательница поставила её в воду. Зелёные перья лука зимой на подоконнике стали первым чудом в её жизни. Теперь в этом здании спортивная школа.

Рядом телефонная станция. Исчезли лабиринты старых телефонных будок, красных и оранжевых в пятнах ржавчины. Золотое одуванчиковое поле заросло кустарником.

Он молчал и смотрел на неё. Он помнил жёлтое платьице, ссадины на коленках, молочный зуб, застрявший в яблоке, ржавчину на ладонях. Он видел кеды и джинсы, шрамы, округлости, чёлку.

Она села на яркую лавочку. Он стоял возле урны.

– На этой самой лавочке… – она не стала продолжать, он знал.

Она ушла из двора быстро, не оглядываясь. Он молчал. Он боялся говорить.

На торце дома у пешеходного перехода, кто-то снова заменил Олю на Юлю в начале надписи «я тебя люблю». Это происходило уже не один десяток лет. Оля менялась на Юлю, Юля – на Олю. Несколько раз мелькал даже Коля. Он помнил и экзистенциальное «Б». Закрашивание и смывка не помогали. Надпись появлялась снова.

Небо стремительно темнело. Дохнул влажный порыв ветра. Они перешли дорогу и купили мороженое в рожках. Люди всё чаще смотрели на небо. Они прошли в сквер с бетонной стелой и сели на лавочку. Она лизала мороженое, жмурясь от удовольствия и холода на языке. Он откусывал большие куски, жевал и проглатывал.

Ливень хлынул внезапно, стеной, без предупредительных выстрелов одиноких капель. Люди засуетились, забегали, ища убежища. Она смеялась, подставляя лицо упругим струям. По руке стекало мороженое. Дождь проникал сквозь кожу до костей, обновляя и очищая.

Улицы опустели в пять минут. Остались только город и ливень. И двое на лавочке. Она бросила размякший вафельный рожок в урну. В урне уже разыгрывалась мини-модель всемирного потопа. Он улыбался. Струи смыли жёлтую корку, обнажив розоватые блестящие мышцы. Она поцеловала его в это розовое и блестящее. Он не поморщился.

31 глава

Он не появлялся почти неделю. Она прибралась дома, поклеила, наконец-то, новые обои, встретилась с друзьями. Больше делать было нечего, разве что заняться рукоделием.

Новое панно требовало кусочков цветного стекла, неровных, обкатанных, ярко-прозрачных. В магазинах оказалось пусто. Блошиный рынок на Транспортной, обычно богатый на разные нестандартно-интересные штучки от медвежьих унт до редкой книжки, тоже подвёл. И вот тогда она вспомнила о Стеколке – заброшенном стекольном заводе. Говорили, там до сих пор можно было найти заготовки и не переплавленный брак.

Стекольный завод открыли после войны. Из его недр выходила посуда, ёлочные игрушки, хрустальные вазы и фужеры. В каждой семье города хранилась как минимум одна стеклянная вещь с этого завода. В её семье это были прозрачные лебеди. Бабушка иногда разрешала ими поиграть.

В девяностых, не выдержав перепадов экономики, завод закрылся. Всё бросили в цехах. Оборудование растащили, а стекло осталось. Его на сувениры разбирала местная ребятня. Почему за столько лет там ещё оставалось, что тащить, она не знала.

Она вышла на остановке «Стеклозавод». Позади за двумя рядами гаражей тянулась железная дорога. Впереди через дорогу смотрел на неё пустыми окнами единственный уцелевший цех. Три этажа бетона и стали. Остальную территорию, судя по вывескам и баннерам, занимали автомойка, СТО, коптильный цех, строительная фирма, грузоперевозки и сваи.

Она перешла дорогу и вошла на территорию. Во всём здании цеха не было ни одного застекленного окна, а стены поражали серой чистотой. Только над пустым дверным проёмом краснела какая-то надпись. Подойдя ближе, она разобрала «Взошедши однажды, не выйдешь никогда».

– Мило.

Она вошла. Внутри всё заросло травой и молодыми тополями. Сквозь многочисленные окна светило солнце и проникали звуки: шум машин, голоса людей. Потолок терялся где-то в высоте.

Она задрала голову и, зажмурив один глаз, оглядела помещение. Бетон, ржавчина и зелень. Она ковырнула землю носком кед, и сразу же увидела синий стеклянный окатыш. Она подняла находку и продолжила поиски. Трава вокруг едва слышно шелестела.

Она не знала, сколько прошло времени, но судя по солнцу совсем немного. Вытащив из земли жёлтую стеклянную фасолину, она вдруг осознала, что не слышит звуков улицы. Вообще ничего. Как будто, город за пределами этих стен вымер полностью. Она напрягла слух. Она вслушалась в тишину. И услышала скрип металла и дробный треск.

Всё здание застонало. Она слышала, как лопается, кроша бетон, арматура. Она посмотрела наверх, ожидая увидеть расползающиеся трещины. Потолок оказался цел, или только пока оставался таким. Здание стонало и скрипело на десятки голосов.

Она решила не искушать судьбу и быстро пошла к выходу. Выхода не оказалось. Наверно, она, наделав петель среди молодых тополей, перепутала направление. Она пошла в другую сторону. И ещё раз. Здание трещало. Земля мелко вибрировала. Выход не находился.

В очередной раз уткнувшись в серый бетон стены, она положила на него правую ладонь и пошла вперёд. Главное правило лабиринта. Стена вильнула, сделала зигзаг и свернула обратно. Она шла вперёд, не отрывая ладони от стены. Стена выписывала самое разнообразнейшее сочетание прямых углов в простом параллелепипеде цеха. Она убрала руку и шагнула в зелёные заросли. Сверху, из сплетения залитых солнцем балок, раздался беззаботный девичий смех.

Она метнулась наугад сквозь траву и деревья. Серая бетонная стена. Щебет птиц. Шаркающие шаги. Она побежала в другую сторону. Она выбросила цветные стекляшки. Выхода не было. Только ржавчина, бетон и зелень.

В окнах, слишком высоких, чтобы выбраться, светилось ярко-голубое небо. Ей хотелось стать птицей и улететь в это небо. Но она не могла, и небо смеялось над ней. И не было никого. Кроме… Может быть…Она опустилась на колени. Она позвала его. Впервые.

– Батюшка… – она назвала его по имени, нелепо-длинному с дурацкой приставкой. – Помоги.

Он бесшумно возник перед ней, протянул руку, помог подняться. Он не стал задавать вопросов. Он вывел её за руку из бетона и ржавчины. И сразу навалились живые звуки: грохот поезда, шум машин, чей-то мат.

– Спасибо, – она не могла заставить себя поднять на него глаза.

– Аномалия, – он засунул руки в карманы. – Долго?

– Не особо.

– Ладно, у меня дела. Я к тебе на неделе зайду. – Он исчез.

Он не заговорил, не спросил о самом главном.

Она стояла, рассматривая землю. Она не могла заставить себя сдвинуться с места. Она знала. Раньше можно было делать вид, что самая очевидная догадка не может быть правдой. Можно было прятаться в неопределенности. Теперь она знала. И это знание поднимало волоски на её предплечьях.

32 глава

Они сидели в траве у «Стоунхенджа». Рядом горел костер. Она опиралась спиной на любимый столб, гладила его меж мохнатых ушей и смотрела, как луч прожектора с ЦУМа шарит по низким облакам.

– Саурон Бэтмена ищет.

Он пришёл к ней, как и обещал. Ожог на его щеке успел затянуться. Они стояли друг напротив друга и смотрели в глаза.

– Если ты скажешь мне уйти, я уйду и больше никогда не покажусь тебе на глаза.

Она молча обняла его.

Ветер донес от Крепости отголосок мычания. За рекой мигал огнями Центр. Она гладила его по голове и загривку, зарывая пальцы в густой мех. Он исчез с порывом ветра. Её ладонь провалилась в пустоту. Она посмотрела на примятую траву. Далеко внизу на песчаной косе из большого чёрного автомобиля неслась неопределяемая музыка. Он шагнул из темноты за её спиной, сжимая в ладони дикую орхидею. Вниз по реке плыла лодка. Он сел рядом и протянул ей цветок. Она взяла и, не нюхая, воткнула за ухо.

– Представляешь, на горизонте, – она махнула рукой, указывая точное место, – вот прям щас поднимется ядерный гриб. Больно наверно будет.

– Странные у тебя мысли. Но не бойся, в этом случае ты умрёшь мгновенно. Это я буду долго мучиться.

– Ничего не странные. – Она подкинула в костёр тополиную ветку. – Мы в десятке приоритетных целей.

– Да на меня скорее метеорит упадёт.

– Ну, не зарекайся… – Она пихнула его плечом.

Столб согревал спину.

– А помнишь первый раз здесь?

– Я не специально. Кто ж знал?

– Странно всё-таки…

По низким облакам метался бледно-голубой эллипс. Они сидели, соприкасаясь плечами, и смотрели в огонь.

– Когда я была маленькой, один мамин сослуживец рассказал мне, что костер на самом деле живой. Что-то вроде волка. Мы даём ему жизнь, взращиваем из искр или тоненького рыжего лепестка. Мы кормим его, и он крепнет, отращивает зубы. Он служит нам, но только попробуй ослабить контроль… вырвется и сожрёт всё, до чего дотянется. Мы в ответе за каждый костер. И не стоит разводить его ради забавы, потому что каждый костер приходиться убивать. Голодом или водой.

– Красиво, но слишком печально.

– А ещё он говорил, что в этом мире всё живое. И река, и камень, и облако. Всё имеет душу.

– Это многое объясняет.

Музыку с косы заглушил грохот товарняка.

– А когда я был маленьким, мне никто не рассказывал историй. Меня вообще не особо любили. Сейчас с этим получше.

– Это наверно тяжело?

– Нет. Тяжело это, когда к тебе что-то присоединяют. Такая каша в голове первое время. Жуть.

– Иногда расти больно.

– Всегда.

Товарняк ушёл. Вернулась музыка. Кажется, это всё-таки был рэп. Огонь метался и скалил зубы. Он закурил от головни.

– Я мог её спасти, но…

Она поняла о ком он. Эта тема просто не могла не всплыть.

– Она бы всё равно это сделала. Не тогда, так лет через пять или десять.

– И всё-таки… я мог бы помочь ей как-нибудь иначе.

– Что толку сейчас это обсасывать?

– Просто, прости.

– Не за что прощать.

Она вспомнила, как мать каждый год исчезала на месяц, и родственники, не стесняясь присутствия ребёнка, обсуждали, кто будет оплачивать похороны. Родственники перестали существовать в её совершеннолетие.

В разрыве облаков мелькнул тонкий штрих метеора.

– Успела?

– Я никогда не успеваю. Да и что загадывать? Знаешь, почему мы так плохо живём?

– Ты про первое слово пришедшее в голову?

– Ага.

Они засмеялись на два голоса. Постепенно смех стих. Он выдохнул дым.

– Какая ты всё-таки классная.

– Ты мне льстишь.

Они смотрели в огонь. Машина уехала. Тишина осталась. Они сидели рядом плечом к плечу. Небо на востоке светлело. Над рекой плыли тонкие завитки тумана.

Неожиданно небо вспыхнуло белым. От зенита к горизонту толстым росчерком маркера мелькнула ослепительно золотая полоса. И небо темней, чем было.

Он выразительно посмотрел на неё. Она развела руками.

33 глава

Лето в городе подходило к концу. Пахло дождём и снегом. Город наслаждался последним настоящим теплом в этом году. Горожане суетились, спеша закончить летние дела: доотдыхать, дозагорать, посидеть у реки, перестать откладывать на следующий летний день что-то приятное.

Шумели школьные базары – официальные сборища палаток на площадях и маленькие междусобойчики в школьных дворах. Дети носились с чёрными от пыли подбородками, налипшей на застывший фруктовый сок. Взрослые чуть дольше засиживались на верандах, в парках или у подъезда.

Он летел в теле коршуна над незаметно желтеющими тополями, трубами, домами. Он парил в бледно-голубом небе. Он смотрел вниз, на своих детей.

Потомки казаков и вольных переселенцев, каторжан и купцов, комсомольцев, эвакуированных и пленных, они пережили стихийные бедствия, резню и войну, выжили в экологическом бедствии и голодных кровавых девяностых. Он помнил всех. Каждого из своих детей. Не всех любил, но помнил каждого. Он помнил, как они возвращались к нему в сорок пятом, восемьдесят шестом и восемьдесят девятом. Он впитывал их боль. Он прятал кошмары в штольни заброшенных шахт. Он растворял в карьерах едкий гнев.

Они создали его, дали характер и имя. Каждая частичкаего – дело их рук, отражение душ. И сейчас, паря в тёплом августовском небе, он их всех любил.

И горожане там, внизу, чуть чаще улыбались и относились друг к другу чуточку добрее, подсознательно зная, что серой осенью каждый будет сам по себе. Единство позднего августа разрушится, единый монолит распадётся на семьи, дружбу, любовь. Но это будет потом. Сейчас весь город нежился в последнем настоящем тепле.


Оглавление

  • 1 глава
  • 2 глава
  • 3 глава
  • 4 глава
  • 5 глава
  • 6 глава
  • 7 глава
  • 8 глава
  • 9 глава
  • 10 глава
  • 11 глава
  • 12 глава
  • 13 глава
  • 14 глава
  • 15 глава
  • 16 глава
  • 17 глава
  • 18 глава
  • 19 глава
  • 20 глава
  • 21 глава
  • 22 глава
  • 23 глава
  • 24 глава
  • 25 глава
  • 26 глава
  • 27 глава
  • 28 глава
  • 29 глава
  • 30 глава
  • 31 глава
  • 32 глава
  • 33 глава