Извините [Ксения Дёшева] (fb2) читать онлайн

- Извините 1.12 Мб, 57с. скачать: (fb2)  читать: (полностью) - (постранично) - Ксения Дёшева

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Ксения Дёшева Извините

*****

Он аккуратно спускался по склону к реке, где-то у края кладбища. Пару раз падал и скатывался, но хватался за что-то и продолжал спускаться. Он очень старался.

Спустившись, он постоял с минуту, глядя на противоположный берег. Не знаю, что он там высматривал. Может, просто думал. Подул ветер, листья закружили. Жёлтые, красные, жёлто-красные, разные. Некоторые даже ударялись об него, издевались. Признаюсь, тогда немного злость брала. Хотя кто знает, каким это видел он. Может, будто они его гладят, жалеют.

Он стал не спеша раздеваться, аккуратно складывая вещи в стопку. Нижнее бельё на себе оставил. Интересно, потому ли, что его заботило то, каким его найдут, или по другой причине – чтобы я его не потеряла. Ведь, должно быть, он всегда меня ощущал.

К моменту, как он двинулся в реку, уже изрядно потемнело. Стало трудно различать его во тьме, но белый клочок оставшейся одежды выделялся луной в ночном небе. Светлое пятно двинулось к черной воде, но зачем-то вернулось к стопке вещей. Включился фонарь, осветил берег, выключился. Пятно снова двинулось к воде.

Я не знала, что делать, но понимала, что если бы однажды сама решилась на это, то не простила бы вмешательства. Пятно стало уменьшаться, помутнело и пропало. Светлое закончилось.

Я закурила. Когда-то давно край кладбища обрушился в реку, где сейчас пропал и он, и по течению медленно потянулись гробы. Когда я вспоминаю о нём, о светлом пятне в темноте, я не могу не думать о гробе, плывущем по кладбищенской реке.

Затоптала окурок, бросила последний взгляд туда, вниз – и светлое было. Появилось и спешно направлялось к стопке вещей. Наскоро одевшись, он побежал к склону, где спускался, и с остервенением стал карабкаться наверх. Мне уже было не разглядеть его, но я слышала постепенно приближающиеся кряхтенья и ругательства и поспешила удалиться.

*****

Очнулся из-за звонка: знакомый позвал встретиться компанией. Согласился, потому что не было выхода. Жить хочется, жить нужно; да и как не жить? Собрался по-быстрому и вышел. Сначала – за сигаретами и пивом, а потом – прогуляться, пока солнце не село. Пока хоть что-то существенное не покинуло этот день, который ещё переживать и переживать. Может, зарядившись им, хватит энергии и энтузиазма на ночь. А завтра – снова оно. Это хорошо. Решил сделать круг и пойти просторами, там, где огромное поле и два озера, а ещё вечный ветер.

Когда-то, холодный и пьяный, шатался здесь и подхватил синеву, а к одежде прицепилась чернота. Тогда отоспался и отрезвел, а одежду постирал, но оно почему-то никуда не делось. Старался не вспоминать об этом инциденте, а куртку ту, джинсы, ботинки – их вскоре выбросил. Квартиру выдраил, но оно всё равно никуда не ушло, поселившись дома. В единственном месте покоя поселилось.

Было темно и холодно, и я пьяный нарезал круги у озер. Потом в бессилии лёг и прекратил какие-либо движения. И лежал бы, конечно, до конца света, но холод был совсем уж дикий. Встал, закурил, допил, постоял, снова лёг. Замёрз, потрясся, снова встал и побежал вокруг озера, чтоб согреться.

Как это часто бывает, чтоб спастись, я собирался писать или звонить кому-нибудь, уже изрядно опьянев, но что и кому? Это было неизвестно. Тогда почему-то стал всматриваться в озеро, в его сине-черную бездну, и как-то обворожился ней. И дёрнул меня чёрт спуститься по берегу к воде – тоже непонятно почему – и я провалился под первый лёд этой грёбанной синевы с чернотой, да ещё и поскользнулся на грязи.

Я-то выкарабкался, но эти цвета были на мне буквально – а одежду не снимешь – и пришлось нести их домой. А пока нёс их на себе до дома, они успели впитаться в нутро. Так и зажил с этой цветастой наполняющей дружно. Да, лицемерно, но что делать?

Хорошо, что разбудили – пропустил бы закат. На небе всё ещё замечательно, солнце никуда не делось и сопровождает меня. Иду с ним в такт, ступая по следам лучей, а оно – со мной, покрывая каждый сантиметр тела. Важно, чтоб оно видело меня рядом. Закрываю глаза и иду так. Свет включается и выключается, пока прохожу мимо деревьев – ветви прячут и снова открывают его.

Темнота глаз наполняется теплотой солнца – и сознание растворяется в эйфории, будто навсегда, а тело в беспамятстве автоматизма перемещается сквозь весь лесок в долю секунды, пока неожиданно ни запинается, будто о невидимую стену, и всё рушится, а глаза открываются.

В момент ступил на желтую полоску и застрял на ней. Пришлось ждать, пока солнце сдвинется и полоска уйдет, но спустя несколько минут взялся в руки и пошел дальше. Знал бы, что оно никогда не уйдёт, так и был бы с ним, не двигаясь больше ни разу, никогда. Но знаю, что уйдёт, а я останусь один. Поэтому – извиняюсь и иду к людям.

*****

Врываемся в помещение, преступая черту, за которой больше нет «я». Здесь только «мы» – сплошное и тяжёлое – на всех. Всё впало в транс. Всесжигающая энергия этого пространства должна быть на что-то направлена, ей нужно выстрелить. Себе же в голову. В спёртом раскалённом воздухе – кровь, война и власть. Движения бликами среди тумана неуловимы, а меняющиеся картинки едва различимы. Привёл сюда свое – найдешь только наощупь. Если помнишь длину волос, изгиб талии, ширину плеч. Здесь охота за телами, здесь сильнейшим достаётся лучшее.

В жерле этого вулкана, в центре жары, в глубине ада – кружащаяся пляска полуобнажённых мужских тел, месиво из обливающихся потом мышц, торчащих в разные стороны конечностей, захватывающих всё больше пространства. Поверхность вибрирует ударами мощных колонок, пол трещит под заполненными жидким тушами, яростно пробивающими огромную дыру в бездну. Сознания больше нет, но страх есть всегда. Это он управляет пляской смерти.

Жертва найдена – руки хватают податливое тело, оно растекается и окутывает. Ему никуда не деться. Оно пришло сдаться. С биением воздуха молотит сердце в сумасшедшем темпе. Теперь всё – тело, сердце, звуки, воздух, блики – бьётся в конвульсиях. Виски пульсируют, всё молит о разрядке, дальше – невыносимо. Беги, спасайся. Где предел. Красное залило глаза. То ли кровь, то ли экстаз, то ли конец вселенной. Время замерло. Где я. Одна из жизней, временная и искусственная. Доза принята. До новых священнодействий, племя. Ритуал окончен, жертвоприношение выполнено, кровь всё залила, демоны нажрались и уснули. На сегодня – всё.

*****

– Ты как, живой?

– Да, порядок.

– Надо ещё заправиться.

– Да, пойдём.

Мы вышли из небытия и направились за пивом, которое оставили неподалёку. Это было огромное заброшенное здание с множеством входов в разные помещения, большинство из которых пустует. В одном из них мы и спрятали пиво под лестницей, как оказалось, буквально в пятидесяти метрах от входа в небытие. Основались там, включили музыку.

– Ты с этой светлой, что в платье, был?

– Не помню.

– Ну, в тёмном таком платье?

– Да разве там можно что-то разглядеть было? Туман вокруг.

– Это дым они пускали. Благовония, так сказать.

– Пойду пошатаюсь тут. Не выключай музыку, чтоб нашёл тебя.

– Давай. Если что, кричи.

Выдвинулся поискать чего в окрестностях здания. Хотел побыть один, подумать о чем-то. Спокойно, наконец, было ходить из помещения в помещение, где всё одинаково пусто и тихо. Музыка становилась всё тише, а я продолжал углубляться в катакомбы и удивляться, что нет им конца. Пытался вспомнить, что произошло там, в небытии, но толком не выходило. Неприятно себя так ощущать, когда с тобой что-то случилось, а ты не знаешь.

Пока бродил в раздумьях и смутных припоминаниях, наткнулся на очередную лестницу. Почему она забрала моё внимание, я скажу. Все предыдущие вели на этаж и были цементные, а эта вела в потолок и была деревянная. Имею в виду, что следующего этажа она не создавала, а вела как бы в никуда. А такого не бывает. Стал забираться по ней. Когда упёрся головой в потолок, ощупал его. Оказалось, там был деревянный квадрат, который можно поднять. Я напрягся и приподнял его. Вверху была темнота.

Решил заручиться поддержкой знакомого и спустился. Прикинул, как шёл, и понял, что хрен его знает уже. Музыки не было. Порядком испугался. Понимая, что если останусь здесь ночевать, то явно не выдержу морально, решил идти хоть куда-нибудь, периодически выкрикивая имя. Но не успел пройти и пару помещений, как наткнулся на сидящего на полу знакомого.

– О, здорова.

– Ты чего выключил?

– Да батарея садится.

– Охренеть. Ну, ты даёшь.

– Что?

– Ничего. Сходи со мной.

– Куда?

– Там лестница и вход куда-то, хочу посмотреть.

– У тебя батарея ещё есть?

– Да.

– Дашь позвонить потом.

*****

Абсолютная темнота. Включил фонарик и осветил голое пространство, не найдя стен. Решил закрыть дыру и вернул люк на место. Тогда стали продвигаться вглубь и обнаружили диван, столик, кресло. Ситуация не прояснилась. Решили присесть и выпить пива, а потом продолжить исследовать. Ничего конкретного не ожидали найти, но просто искали.

Собравшись с силами, продолжили путь и, наконец, наткнулись на первую стену. Последовали вдоль неё и нашли угол, а возле него – проём в другое помещение.

Из первоначального пространства шёл коридор, ведущий в комнату, видимо, являющейся своеобразной кухней. Там нашёл свечи, зарядку для телефона и пакетики чая. Положил к себе. Дальше обнаружили комнату с огромным зеркалом, ясное дело, испугавшись, увидев в нём два силуэта с клочком ослепительного света посередине. Осмотрели каждое двухметровое углубление в стене – их было около пяти – и ничего не нашли, кроме зеркал поменьше.

Здесь знакомому стало не по себе, и он объявил, что возвращается в первоначальное пространство и что найти его можно будет на диване. Не был против и провёл его светом.

От зеркал шли ещё два коридора – выбрал левый. Он привёл в гардероб. Много вешалок с одеждами на колёсах. Среди платьев заприметил серое пальто. К счастью, оно оказалось по размеру, и я оставил его на себе. Двинулся к обуви, но там была лишь женская. Решил временно вернуться, чтобы сообщить знакомому о гардеробе – вдруг заприметит что-то и себе.

Он разговаривал по телефону с девочками и сказал, что они нас потеряли и что собираются в магазин за подкреплением. Вызвались их сопроводить, так как и у самих закончилось пиво, и договорились вместе с девочками и выпивкой вернуться обратно в пространство. Но когда подошли к люку, увидели, что на нём нет ни ручки, ни кольца – не за что зацепиться, чтоб его поднять.

Знакомый стал суетиться в пространстве, разыскивая что-то, что могло бы помочь. Тем временем я направился на кухню и искал там. Ничего не обнаружив, пошёл дальше – туда, где был правый коридор. От него шла очередная ветка пустых комнат, спустя которые, наконец, что-то нашел.

Свет упал в проём и осветил хаос. Коробки с неопознанным содержимым, кучи тряпья и всяких вещей, разбросанных по полу. Переступил порог и направился рыться в коробках. Одной рукой светил, а другой – копался, но всё никак не мог сосредоточиться и понять, что мне нужно. Будто что-то отвлекало, будто приставало к моей голове, требуя обратить на себя внимание. Осветил комнату кругом – никого. Сосредоточился на деревянном люке: необходимо что-то узкое, способное попасть в щель по периметру, и твердое, не ломающееся при давлении. Снова осветил комнату и наткнулся на чёрный проём, ведущий куда-то ещё.

Тогда и понял, что всё это время меня отвлекал он. Теперь, столкнувшись с ним взглядом, оцепенел и не мог оторваться. Только продолжал светить, будто сейчас что-то выйдет, что-то появится. В голове пульсировало, давило в висках, а я всё пытался сконцентрировать зрение на этом проёме, но всё расплывалось. Так не могло продолжаться дальше, я знал, что нужно либо влететь туда на всей скорости, либо бежать оттуда со всех ног. В мучительном бездействии медленно проваливался, будто в сон, но последними силами оторвался от проёма. Мигом бросил взгляд слева – пусто. Быстро – справа. Отвёртка! Моментом вернулся к проёму – ничего.

Понял, что не выдержу, если увижу это. Запомнив точное расположение отвёртки, спрятал свет в карман и бросился к ней, зачем-то закрыв глаза. Полупрыжками, полуперекатываниями добравшись до цели, намертво вцепился в отвёртку и, не поднимая головы к зияющему проёму, стал пятиться обратно. Туда, откуда не была бы видна чёрная пропасть. Почувствовав одной стопой стену, а другой – пустоту, быстро встал на ноги, развернулся, вытащил свет, открыл глаза и побежал.

Ничего не было в те секунды. Ни мысли, ни образа. Лишь голова, что, накалившись, готова была лопнуть.

Бешено рвался наружу, в каждом проёме ожидая появления чего-то. Зацепив косяк одной из комнат, запнулся в беге и посмотрел в зеркало. Не помня себя, увидел глаза навыкате и чёрное, пожирающее свет, пятно за спиной, и последним отчаянным рывком выбросил тело вперёд.

Влетел в первоначальное пространство, споткнувшись о ковёр, и пролетел пару метров, напугав до истерики знакомого, нависшего над люком. Мигом приподнялся и подполз к люку. Поддел отвёрткой, подцепил рукой и отбросил в сторону. Очнувшись, знакомый быстро нырнул вниз. Бросился за ним. Вылетели из здания и мчались, пока не наткнулись на ожидающих нас девочек.

– Что случилось?

– Где?

– За вами кто-то гнался?

– А, нет! К вам спешили.

– Ладно. Пойдём?

– Ага.

*****

Очнулся в лучах солнца – окна в квартире как зияющая дыра в пустой коробке. Вокруг ничего не было, кроме голого пространства с множеством застывших тел. Поблагодарил рассветное солнце за то, что не пришлось столкнуться с ними живыми, а случилось лицезреть лишь бездейственные и молчаливые оболочки.

Оказался одинок в своём пробуждении, и это придало мне сил. Осознание своей исключительности по отношению к солнцу всегда давало надежду. Надежду на особенный исход. Хотя бы и уход.

Недостаток интерьера так органично реабилитировался переизбытком тел, что всё казалось вполне естественным. Не отрицаю, что проникновение сюда солнечных лучей взяло своё. Они избирательны и куда попало не приходят, поэтому я ощущался вполне безопасно. Конечно, понимая, что так будет до тех пор, пока тела не начнут активизироваться, поэтому двигался цыпочками за какими-либо сигаретами и выпивкой.

Первое нашёл под столом, второе – в раковине. Закурил и приложился к красному – в помаде – горлышку. Вкус, конечно, не впечатлил – текилу не признаю, потому что она не пиво, хотя бы это и следствие моего финансового положения. Но, получив живительную порцию, осознался привычнее. Сигареты тоже оказались не по вкусу, но мне в такой ситуации не выбирать. Мне в любой ситуации не выбирать. Поблагодарил солнце за эти дары и выдвинулся на выход.

– Ты чё?

– Что?

– Что ты делаешь?

– Собираюсь.

– Так потише, блин.

– Извиняюсь.

Выскочил наружу, встал под лучи. Подумал и ушёл подальше от подъезда, чтоб наверняка. Убедившись, что вокруг никого, быстро выпил ещё. Распластался на лавочке около детской площадки, всего себя вытянув к греющему свету.

Тогда, закрыв глаза, почувствовал особенно чутко, как тепло ложится на кожу. Не сдержался, посмотрел на солнце и долго не мог оторвать взгляда. Оно слепило и, расширяясь, постепенно превращалось из жёлтого в оранжевый. Когда его свет затмил взор полностью, всё покрылось зелёными пятнами, прыгающими в ослепительно белом свете, и я закрыл глаза, выслеживая их траекторию. Но, несмотря на эти коммуникативные трудности, я продолжал быть преданным, а оно продолжало греть, обещая себя и закатным – как время для безопасного свидания без ущерба зрению. И этого было достаточно для моей жизнедеятельности.

Дёрнулся к текиле и оборвался – употреблять её, ничем не запивая, больше невозможно. Тогда увидел недалеко ТЦ – туалет и вода. Обыскал окрестности и приобрёл ноль пять от газировки – благо, валяющегося пластика вокруг достаточно. Выдвинулся по направлению к источнику.

– Здравствуйте! Не подскажете, где здесь туалет?

– Прямо до конца налево первый поворот справа.

– Благодарю!

Прополоскал бутылку, чтоб стерильно, набрал в неё воды и нырнул в кабинку. Тут уж посвободнее получилось, наконец. Глотнул текилы, запил водой, глотнул ещё, снова запил и вышел. Умываясь, подумал о том, что при свете дня и полноте улиц выпивать небезопасно, и вернулся в кабинку. Окончательно приорганизовавшись к бутылке, сделал напоследок несколько больших глотков, запив остатками воды. Прислушался – порядок. Смыл, чтоб ничего не заподозрили, вышел, набрал заново ноль пять и выдвинулся счастливым роботом в реальность.

*****

Очнулся среди ночи и долго не мог понять, где случилось это пробуждение. В темноте не видно ни черта, хотя бы и одного, даже самого маленького, с меня, но стены вырисовывались предположительно знакомыми.

Нащупал, наконец, телефон, и он оказался жив. Неизвестно, чем он питался, но батареи было больше половины. Включил фонарь и осветил комнату – вроде, у себя. Да, у себя.

Что делать без солнца – абсолютно неясно, поэтому приготовился исследовать пространство на наличие пива или чего-нибудь. Вокруг себя на полу не нашлось ничего.

Тогда взял рюкзак и залез фонарем, а там всякое: зарядка, свечи, чай. Было и пиво, конечно. Пальто? На мне пальто. От-вёрт-ка. Нет такого.

Мигом направил свет на дверь – никого. Ладно. Распечатал свечи, зажёг и расставил по комнате. Всё видно. Хорошо.

Да, тогда мы привели девчонок туда, в пространство. Весело было, конечно. Какая-то светлая была со мной. Образ передо мной, непонятный образ. Ну, это ладно. Образ всегда есть, образ всегда вижу. Пиво было, много пива. Потом нашли вещи разные. Или не со светлой. В общем, не важно. Прекрасно было. Да.

Выпил в один раз столько, насколько хватило дыхания, пока слёзы не выступили, и отключился.

*****

Проспал до самого утра. В холодильнике нашёл что-то, перекусил. Решил подзаработать, наконец, раз выдалось очнуться и утром, и здоровым. Наскрёб по сусекам мелочи – всем домом собирали – и разложил её по кучкам. Одна – проезд, вторая – пиво, третья – оставшееся. И направился добывать деньги.

– Здравствуйте! Подождите в кабинете, он с минуты на минуту будет.

С минуты на минуту – так и бесконечно ждать можно. Ладно. Пока ожидал, рассматривал помещение. Всё было ясно вокруг, всё как надо, всё как обычно. Кроме доски с магнитиками. Ими и стал, значит, пока минута идёт на минуту, заниматься: города, мини-рецепты, рекламы, звери.

– Добрый день!

– Добрый-добрый.

– А я Вас помню!

– И я – Вас.

– Что ж, прекрасно! Вам как всегда?

– Мне как обычно.

– Та-а-к, минутку!

Еще звери, откачка канализаций, автосервис, поздравления – много поздравляют человека. «Самое лучшее впереди!». Смерть что ли? Нет, а если я сижу, мне 80, а завтра умирать. Впереди всегда заканчивается смертью. А, типа загробный мир. Ну, так, а если ад, то разве это самое лучшее. А рай тогда что. Ада нет, получается, если так – чтоб сходилось. И, представитель какой религии, получается, это придумал. Три слова всего, а задачку какую мне подбросили! Получается, хотят, чтоб просто радостно ждал этого так называемого впереди, где и находится самое лучшее. Может, это секта. Так ведется пропаганда.

– Ну, можете приступать!

– Могу.

– Та-а-к, вот карта. Выходит двести пятнадцать. Район здесь недалеко, кстати. Объявлений должно быть двести тридцать, если не ошибаюсь. Ну, удачи!

– Вы клей забыли.

– Э-э-э, понимаете, дело в том, что у нас изменились некоторые условия. Клей теперь мы не предоставляем.

– Ладно. Тогда дайте аванс на клей.

– Э-э-э, да… Хорошо. Этого хватит?

– Наверное.

– Ну, звоните!

– Ага. До свидания.

*****

Когда-то, ещё при снеге, я работал расклейщиком объявлений. Тогда мне зарплату выдавали лишь после определённого количества расклеенных объявлений. Типа, после тысячи приклеенных бумажек на тысячу кривых досок у тысячи обшарпанных подъездов. Но потом, уже без снега, я договорился о посуточной оплате, потому что не могу же я ждать пива неделю.

На перекуре обрисовал карту самым коротким маршрутом, хотя бы и всё равно всегда выходит, что приходится петлять между определёнными домами туда-сюда. С этим районом случилась такая же беда. Это ещё неизвестно, какая там будет местность – рельефная или ровная. При снеге попадалась холмистая, и приходилось бегать вверх-вниз, потому что некоторые многоэтажки находились на горе, а другие – вокруг них, внизу, как защитная река городища. Или забор.

Да и вообще, слава Богу, что сейчас тепло и темнеет не так быстро. При снеге и холоде было сложно. Пока подцепишь одну бумажку из свежераспечатанной стопки, намажешь на неё клей, приложишь к неровной доске, разгладишь ребром ладони, дождёшься, пока она прилипнет, убедишься, что ветер её не отклеит – так и руки уже отмерзли. В перчатках не получится – не подцепишь бумажку из стопки. Набираешь номер какой-нибудь квартиры, просишь открыть, и если открывают, то врываешься и летишь к батарее отогреть руки. Тридцать секунд на это – темнеет быстро, и снова на холод. Бежать нельзя, быстро идти тоже не стоит – скользко. В одном кармане – карта, в другом – клей и часть объявлений. Двигаться не удобно, так как укутан настолько, насколько это возможно, чтобы теплее по максимуму. Куртка вся в клею, руки в черной краске, а на ребрах ладоней синяки, потому что приходится подолгу разглаживать бумажку на старых досках, усеянных буграми замерзшего клея и кусками намертво прилипшей бумаги прошлых объявлений. В общем, сложно было. Но сейчас должно быть легче.

Прибыл в нужный район. С виду – несложный. Огляделся в поиске магазина и обнаружил его рядом. Зашёл за пивом, нашёл скидочное, затарился, вышел, вспомнил про клей, вернулся и купил. Не изменяя традициям, сначала устроил перекур и зарядку пивом, потом вышел, собственно, на работу. Карту на ближайших несколько домов запомнил – это будут 16, 18, 20 и 22 пятиэтажки, потом – поворот налево и отметить крестиками расклеенные дома. Итак, приступаем к обеспечению существующего района «качественными картофелем и овощами оптом прямо на дом по низкой цене быстро с бесплатной доставкой по городу».

*****

Чувствую себя чёртовым мореходом. Остров под номером сорок шесть требует посещения, а после – отметки на карте знаком «х». Слава Богу, что тепло! Передвигался перебежками, поэтому выходило неплохо: прошло лишь пару часов, а я пометил уже где-то сто заляпанных досок и около двадцати разрисованных стен. Плюс, клей теперь куплен мной в магазине, и разница чувствуется – клеится намного лучше, быстрее, чем с их разбавленным. Присел на перекур и перехлёб, и тут – здрасьте.

– Ты чего тут сидишь?

– А где мне, извиняюсь, сидеть!?

– Чтоб я тебя тут больше не видел с этой хернёй! Всю стену изгадили.

– Ну, извините, такая у меня работа – на стены гадить.

– Я сказал, чтоб больше тут не ошивался, понял?

– Окей.

Забыл сказать о самой главной проблеме моей профессии – о людях. Хотя бы это, конечно, и лучшее, что я смог придумать. Контакт минимален. Если не считать вечно недовольных стариков, то всё, что мне нужно стерпеть, это пару слов утром, получая инвентарь, и пару слов вечером, отчитываясь о проделанной работе.

Ещё не успело стемнеть, как я уже отмечал крестиком последние подъезды на карте. Позвонил начальству, отчитался и не забыл, конечно, упомянуть о деньгах. Присел, закурил и допил пиво. Спустя полчаса пришло смс о зачислении. Снял деньги и направился в магазин. Черный, весь в клею, с обветренным лицом и горящими губами залетел в магазин, обеспечился чебуреком и пивом, и мореход со спокойной душой отправился в свободное плавание. Куда? А на качели, которые заприметил, пока расклеивал.

*****

Моя вторая встреча с ним. В этот раз он, кажется, правда ощущал меня, потому что часто оглядывался, что-то высматривая.

Я обнаружила его под окнами пятиэтажек. Долго наблюдала, каким образом он выбирал определённые здания и окна, и точно приметила, что новостройки его абсолютно не интересовали, так же как и окна с блеклым белым светом. Он выбирал полуразрушенные хрущёвки и окна с тепло-жёлтыми оттенками света. Около них он стоял дольше всего, не отводя глаз.

Удивительная выдержка. Не двигался, дышал почти бесшумно, прислушиваясь к звукам за этими окнами. Когда кто-то проходил рядом, он делал вид, что просто стоит, ожидая кого-то. В такие моменты я даже чувствовала его ненависть ко всем, кто отрывал его от пребывания в теплом и уютном свете.

Маленькое, спрятанное от всех помещение в неприметном, старом, никому не интересном здании в огромном мертвом городе. Он присваивал себе эти окна с их чистым тёплым светом. Мне всё хотелось подойти к нему, но я понимала, что нельзя.

Вторая встреча и снова во мраке, снова в холоде. Дрожит, что-то пытается нащупать, что-то ищет. Жалкий вид. Никуда не годится.

*****

Я закрываю глаза и вижу: образ кротко подступается ко мне, любовно опускает руки на мои плечи, и мы парим в вальсе. Магия полёта на качелях – это сюрприз, это выигрышный билетик в мимолётное счастье. Музыка в ушах отбивала ритм эйфорических представлений. К блестящему небу и обратно. Раз-два-три.

Я останавливаю свою карусель, чтоб сделать пару глотков. Тогда что-то дёрнуло меня за плечо. Обернулся – человек. Яростно пытается что-то донести.

– Секунду.

Снимаю наушник.

– Ты чё, идиот!?

Почему идиот.

– Извините?

– Чё ты тут делаешь!? Я не могу уснуть уже два часа! Чё ты, конь, скрипишь мне среди ночи?

А, качели издавали звук.

– Так, надо смазать. Не я, так кто-нибудь другой будет качаться же.

– Ты чё, педик?

Почему педик.

Звёздочки в глазах – как в мультиках – слились со звёздами небесными – и я лежу на земле. Как долго это длилось – неизвестно. Но, когда пришёл в себя, было ещё темно. Только вот кошелька в рюкзаке уже не было. Кто-то разбогател на остатки той мелочи, которую я сегодня заработал. Наверное, тот человек. Хотя, может, у него там дети и всё такое. Хватит на пару пачек мороженого. Не то чтобы я такой милосердный или ещё что, но злости не было. Пиво осталось нетронутым, и, наверное, это сыграло роль. Роль в моем смирении. В общем, поблагодарил Бога – и залился.

*****

Шатаясь во мраке ночи, вдруг услышал какие-то голоса. Приглушённый звук, полу громко, полушёпотом. Остановился и еле дышал, чтоб не услышали и чтоб понять, что происходит и где. Определил, что звуки доносятся из-за угла, там, где должен оказаться подъезд, а пока определял, заметил, что они стали громче, возбуждённее.

Продолжал стоять и слушать, и дело дошло до того, что слова сделались уже различимыми. Не буду цитировать их – это неприятные слова, свидетельствующие о насильственном принуждении к контакту. Всё же колебался и не знал, как поступить. Имею в виду, непонятно, не привлекут ли к ответственности за вмешательство. Бывают разборки семейные, что выглядят абсолютно неадекватно со стороны, но для двух зачинателей это привычная бытовая ссора, которая ведётся, по их мнению, порядочно.

Пока пытался понять, как жертва расценивает этот конфликт, а, может, и желает – свобода превыше всего, и ограничения последней не допускаю – ситуация совсем накалилась, потому что прибавились звуки борьбы, звуки-междометия и звуки шаркающих ног по асфальту. И я стартанул.

Наощупь налетел на звук мужского голоса и стал мять его массу по-всякому, по-разному, чем попало. В общем, как петух. Руками, ногами и всем, чем выходило. Когда оно уже почти не двигалось, моментом встал, увидел девушку, и только она попыталась открыть рот и что-то сказать – не знаю что – ринулся бежать что есть сил. Потому что кто его знает, скажут «спасибо» или «ты чё». Мне это совсем не нужно было, и я ничего такого не планировал.

Самое ужасное было то, что потом, когда очнулся от бега, понял, что оставил там пиво. А еще и дождь пошел, поехал, полетел, и ветер задул, а я был легко одет. Не передать, как расстроился.

Ну, и что? Пришлось возвращаться на поле битвы. В режиме абсолютного стелса обогнул дом, вернулся в арку, где стоял и слушал, а оно там меня и ждало, пиво моё. Просто никуда не уходило и сидело, ручки сложив, ждало хозяина.

Стоял, радостный, и было так удивительно понимать, что полчаса назад так же стоял здесь, в такой же позе и со стольким же количеством пива в бутылке. И непонятно сделалось – это произошло или это придумано. Или просто дежавю. Может, в голове развернулся случай геройства всего-навсего, и делов-то. Неизвестно. Анонимы. В общем, глотнул пива от души и решил, что это совсем не важная информация и что анонимы пусть остаются анонимами себе на здоровье. Как им угодно.

Мокрый, обдуваемый ветром со всех сторон, спешил домой. Передвигался судорожно – тело тряслось от холода. Болело, где грудь, и не дышалось как положено. Скрючило, и распрямиться было невозможно. Наконец, дверь. Трясущимися руками еле вставил ключ и ввалился в квартиру. Бросил рюкзак около матраса – и пиво уже не надо – и бросился к шкафу. Сгреб в кучу все, что там было, упал на матрас и обкидался одеждой со всех сторон. Потом понял, что пальто мокрое, раскопался, снял это гребанное пальто и бросил в угол. Упал, окружился всеми этими тряпками и, наконец, отключился.

*****

Очнулся в куче белья. Отрылся, но долго не мог встать. Всего трясло, размог двигаться. Только лежал и лежал. Просто ждал, когда это закончится, когда это изменится. Пытался что-нибудь думать, но и это толком не выходило. Мысль застревала и повторялась пластинкой. Так и видел её то приближающейся, то отдаляющейся среди бесконечного шума в ушах. А к следующей переходить было трудно. Казалось, что не могу обдумать её как следует, как надо. Только раз за разом обмусоливая её единственную и так и сяк, со всех сторон крутя и вертя, рассматривая, успокаивал себя наигранно, будто додумал её должным образом. Знал, что обманываюсь, но только так получалось создавать хоть какое-то движение, хоть как-то пребывая динамичным. В общем, создавал видимость жизни. Занимался повседневностью.

Спустя сколько-то времени получилось держаться на коленях, и я пополз по квартире в поисках алкоголя. Тошнило от него, но понимал, что не выпить будет невыносимо для организма в таком состоянии.

Будто катался по кругу на бесконечной тошниловке. Потолок падал, пол проваливался, стены рушились, а я всё полз и полз среди пятен, огней, насекомых, пытаясь сосредоточить внимание на нужном предмете. Ни в спальне, ни в кухне ничего не было. Но нашлось в рюкзаке. Долго не получалось открыть пробку. И крутил её, и кусал. Получилось. Пока пытался пить, половину разлил на себя и на пол. Конечности протестовали в неповиновении, в теле закончилась сила. Не получалось пить как все люди, пиво выливалось изо рта или вливалось само по себе в горло. Тогда давился и блевал, но не пивом и ничем другим, а просто будто воздухом. Тогда не успевал дышать, поэтому давился снова. Как мог, справился со всем и пополз обратно на матрас. Думал уснуть и спать так долго, как получится.

Но уснуть не получалось. Хуже никогда не было. Просто лежал и чувствовал это. Думать стало невыносимо. В голову приходили лишь обрывки воспоминаний вчерашнего. Или сегодняшнего, или позавчерашнего. Это было неясно. Обрывки, наблюдая которые видел себя пьющим, падающим, просящим выпить или денег. Каждая мысль неизменно приводила к этим омерзительным воспоминаниям, и невыносимо хотелось блевать. Тошнило мыслями, тошнило воспоминаниями. Эти обрывки будто уколом впивались в сознание. И каждый укол, друг за другом поднимая волну страха, стыда и ужаса, истязал меня так, как ни одна на свете пытка не смогла бы. Я молил всех и всё о том, чтобы это закончилось, или хотя бы о том, чтобы дали мне сил подняться и убить себя. Сил встать, дойти до первой многоэтажки, подняться на лифте, открыть дверь на балкон и толкнуть своё тело вперёд. Но даже этого мне не было позволено. Ни прощения, ни избавления.

Не знаю, сколько так пролежал. Это длилось ночь и это длилось неделю. Наконец почувствовал, как проваливаюсь. Намертво уцепился за это ощущение, чтоб не потерять, и уснул.

*****

Проснулся из-за звонка – знакомый позвал встретиться компанией. Согласился, потому что не было выхода. Он, зная о моем финансовом положении, обещал поить за свой счет. Желания находиться с людьми толком не заимел, но отказаться при таком раскладе не смог. Встал, нашёл более-менее терпимую одежду, оделся, нашёл немного пива около матраса, выпил и вышел на балкон покурить.

Чёрный кот пометил колесо машины, как свою территорию. Получается, помеченная машина уедет в другое место и припаркуется. А там другой кот – пусть белый – будет идти, обнюхивая свои владения, и учует чужого кота. Осмотрится, убедится, что здесь никого, и переметит колесо уже от своего имени. Машина уедет обратно, туда, где владения черного кота. Он придет и тоже учует соперника. Но вокруг – никого.

Так будут проходить дни, пока у обоих котов не поедет крыша. Они начнут тщательнее контролировать свою территорию, но присутствие чужого никуда не денется. Они перестанут спать, не будут смыкать глаз сутками, но чужой не уйдет. Наконец, настанет время, когда они не смогут больше держать это в себе и в безумном бессилии вырыдаются своим близким котам или кошкам. А те, конечно, не поверят и озадачатся психическим состоянием своего родного, дорогого кота.

Котиная дурка, куда их поместят, пережует их, и наши белый и черный коты погибнут, не в силах более бороться со своей тенью.

Посочувствовал котам и всему живому, затушил бычок и направился в путь.

*****

Залетаю в бар, пытаясь сделать жизненный вид, и ищу своих, а там, в стороне – некая красавица, с которой когда-то в пьяном угаре зажигали огни туалетов многих клубов.

Её глаза спешат навстречу моим – взгляд поверх очков – выстрел – мимо. Стреляю в ответ – попал. Парень рядом с ней вычислил траекторию стрельбы, а значит здороваться нам, красавица, не стоит. Прохожу мимо, к своим.

Полцарства за пиво – и оно льётся самозабвенной рекой, и чем дальше, тем больше размывая берега порядочности, тем скорее затапливая островок чувства самосохранения.

Хоть не охочусь открыто, а просто играю в гляделки, уже понимаю, что возмездия, скорее всего, не миновать. Бросив трёхсекундный взгляд напоследок, не изменяя привычкам, приглашаю её пройти в туалет. Медленно поднимаюсь из-за стола и направляюсь к выходу, краем глаза подмечая, что и она решила привычкам не изменять. Но только привычкам. Остальное подвержено изменам – и это тот самый случай.

Я занимался своим любимым делом – ловил и собирал состояния. Интереснее всего, конечно, состояние в моменты беззащитности – самое интимное, что можно взять у человека. Вобрать и навсегда оставить при себе, чтоб всегда можно было достать и наслаждаться. Взгляд, жест, тон голоса; слёзы одной, истерика другой, безумие следующей, экстаз очередной. Правда, с течением времени и увеличением количества всё перемешивается, и становится сложно разложить по полочкам, как оно было мной бережно собрано и тщательно расфасовано изначально. Тогда начинаешь складывать пазлы.

Цвет глаз – к запаху волос, походка – к манере одеваться. Но нет, наоборот, глаза – к одежде, а походка – к волосам. Наиприятнейшее открытие это, конечно, найти отличительную черту, что-то особенное, что ещё не повторялось. Длинные, шёлковые волосы волнами, запаха пряностей, будто в магазине сладостей; скопление родинок на выгибающейся спине в виде созвездия; глубокий и протяжный стон с истеричными, скачущими нотками в момент запредельного возбуждения; ангельские скромность и застенчивость в сочетании с самыми дикими желаниями. Всё это восхитительно, всё это обожаемо.

И сейчас я впитывал её как губка, обтирая собой ледяную, грязную плитку туалета. Её отличительной чертой был взрывной энтузиазм при соблюдении мной определённой комбинации. То, что она обожала неожиданность момента, было недостаточно, чтоб наречь это особенностью, как и желание быть обладаемой. С этой красавицей абсолютный и дикий восторг я забираю в том случае, если появляюсь нежданно – раз, заманиваю в кабинку – два, и словесно – обязательно – оформляю своё обладание – три. Конечно, такую пошаговую инструкцию никто не распишет – понять нужно самому. Не густо, но это всё, что мог выжать из очередной неё.

*****

Выпив достаточно, выбрался наружу и направился прогуляться.

Всё блестело и кружилось, медленно расплываясь разноцветными пятнами. Память уходила, оставляя лишь чистое ничто на горизонте. Тихая эйфория нагрянула неожиданно, и был счастлив такому долгожданному гостю.

Решил посетить качели с этим внутренним блаженством, с этими благоприятными внешними обстоятельствами в лице приятной погоды и не столь позднего часа.

Тогда почувствовал, как меня схватило, закружило, повалило. И потащило в темноту. Окружающее продолжало блестеть, а пятна – летать, но тело чувствовало удары боли повсюду и жгучий асфальт, царапающий щеку. По всей моей оболочке эхом отдавались острые толчки, а эпицентром им служило место лопаток. Особенная боль исходила оттуда, затмевая все остальные ощущения. Но смог разобрать закономерные удары в боках, ребрах и сзади. Потом будто что-то кололо и жгло внизу живота. Подумал – нож. Вдруг остались ярко чувствоваться только щека и низ. Понял, что меня отпустили. Тогда всё стихло, а алое перед глазами померкло. И я расщепился.

*****

Очнулся в больнице. Вокруг – никого.

И почему я не умер?

С каждым днём всё тяжелее нутро, с каждым пробуждением всё темнее сознание. Но снова тянется, волочётся, спотыкаясь, моё существование на периферии рая и ада.

Направился к окну посмотреть расположение солнца.

Идёт человек, оборачиваясь. Останавливается и осматривается. Присаживается, достаёт двушку пива из пакета, открывает. Человек спешит, и пиво шипит, разливаясь в пакет и на руки. Раздраженный и испуганный, он оглядывается – не идет ли кто. Отряхивает руки, проверяет содержимое пакета и, наконец, прикладывается к бутылке. Много пьёт, глубокими глотками, быстро, но размеренно, будто широко шагает. Всё это время не забывает контролировать окрестности.

Вот как я выгляжу в эти моменты? Испуганно-выпученные глаза, вертящаяся на 360 градусов голова и огромная зелёная соска во рту.

Пластик скомкался от всасывания, человек распрямляет его и вкручивает обратно пробку, действуя быстро и не глядя, продолжая следить за окружающим пространством. Бросает остаток в пакет и, отдышавшись, медленно встаёт. Пошатнулся, выпрямился. С воскресшей головой, уже спокойно и уверенно осматриваясь вокруг, человек не спеша достаёт пачку сигарет, закуривает и замечает меня в окне.

Машу человеку, и он спешит уйти. Ладно.

Прикинул, что туда-сюда – и вечер. Надо выдвигаться. Оделся, поместил вещи в рюкзак, рюкзак – в руку, руку – в себя, а себя – в пустоту, чтоб, значит, дальше – в предстоящую тьму, но не тут-то было. В проходе появилась медсестра. Просто встала там и стоит. Смотрит и молчит.

– Здравствуйте, красавица.

Молчит. Очень мило.

– Извиняюсь, у вас тут, конечно, хорошо, но мне уже нужно бежать – близкие волнуются, ждут. Ну, Вы понимаете, как это бывает.

– Кто?

Кто. Действительно. Что с ней не так.

– Девушка, милая, разрешите не перечислять. Я побегу уже?

– Ваша возлюбленная?

Почему возлюбленная.

– У меня нет возлюбленной. А Вы с какими целями интересуетесь?

– Там. На тумбочке. Прочтите.

Окей. Листик, гласи.

«Если ты так любишь распускающиеся почки, я обернусь для тебя ветвью, чтобы ты всегда могла получать порцию счастья и надежды, находя меня вечно цветущим для тебя. Это не пустота слов, а сокровище молчания».

– Э-э, это кто-то принёс мне?

– Нет, это я записала.

– Ну, это, мне кажется, замечательно. Красиво написано. Чувственно очень, я бы сказал. Вот.

Что теперь? Улыбается.

– Вы правда так думаете?

– Определённо!

Должно быть, психушка.

– Наверное, мне стоило бы сказать об этом врачу, но я не сделала этого.

– А что здесь не так? По-моему, абсолютно адекватно написано. Думаю, у Вас есть способность к писательству. Один читатель у Вас уже точно был бы.

Да что же ты так сияешь, звезда в халате.

– Ну, имею в виду, я бы Вас читал.

– Это Вы сказали.

– Что?

– Это.

Тычет на мои руки.

– Когда?

– Пока спали. Во сне. Несколько раз. И я записала.

Спасибо? Так. Ладно. Всё. Слишком сложно. До свидания.

– Извиняюсь.

Вылетел оттуда, отбежал подальше, закурил и сжёг этот чёртов листик.

*****

Прячься! Считаю пять глотков и иду искать. Раз, два, три… Ты спряталось? Четы-ы-ре. Пять! Я иду искать! За этим домом? Не-е-т. Шажок, шажок, ещё шажок. За лесом – нашёл! А как ты думало! Стою.

Прячься! Считаю десять шагов, три затяжки, один глоток, открываю глаза и иду искать! За тем деревом? Не-а. За другим? Н-нет. Ага, поймал!

Опа! Здравствуй, человек, ты тоже ловишь? А я поймал! Не туда смотришь! Вон же оно. Уже не обжигает, смотри, не бойся. А, всё, спряталось. Так, сбегаю с бугра и ищу. А ты не подсказывай! Фух. Где ты? Ушло? А, нашё-ё-л!

Что ты делаешь? Греешь верхушки клёнов? А я тебе на что!? Всё понятно. Кто-то выше, кто-то ниже. Грёбанная иерархия. Да ладно тебе! Окей, извиняюсь, молчу. Теперь я? Ага! Считай пять деревьев и ищи. Давай!

Ну, я же знаю, что ты меня не поймаешь. Ты же даже не ищешь! Конечно, тебе же всё равно на меня. Даже не знаешь моего имени! И не интересуешься! А я!? Да всегда!

Что ты смотришь на него? Да он же даже не видит тебя, просто ждёт каких-то там людей. Так, как мне, ты никому не нужно. Думаешь, тебя кто-то любит на самом деле, кроме меня!? Просто за то, что ты есть.

Только я. Даже когда на тебе туман, даже когда ты за грёбанными тучами, даже когда ты куда-то сматываешься постоянно. Я люблю тебя.

Ну, извини, прости, ну. Стой. Ну что ты такое обидчивое. Вспылил, бывает. Окей, ну и вали. Куда ты денешься, ещё вернёшься. Ты не сможешь от меня никуда уйти. Стартуй. Прогуляйся, успокоишься.

*****

Ещё пива. Ещё одна ночь в аду без тебя. Спать не смогу. Встречу тебя утром, как придёшь, ещё сонное. Где-нибудь, где смогу увидеть тебя сразу, как только появишься. В Японии. Ха. А пока – ещё пива. И музыку. Со словами. Что-нибудь, что ускорит время. Да! Гора песка – то, что нужно. Сделаю на верхушке яму, зароюсь туда – и жизнь удалась.

Готово. И ветер не достаёт. Если дождь. Нет, без музыки. Кто-нибудь услышит или кого-нибудь не услышу. Всё-таки страшно. Придётся слушать чёртов лай, чтобы знать, приближаются ли. Но здесь – самое безопасное, что смог найти. Если что, услышу и буду быстрее. Встану и, пока будут забираться, ударю сверху ногой, и покатятся они обратно вниз. Чёртовы анонимы. Теперь лай отовсюду. Видимо, они сообщают друг другу со всех концов, что я здесь, и собираются в стаю, чтоб совместно напасть, со всех сторон, но я-то наверху. Ха!

Чёртов лай! Хватит! Я громче!Грёбанные идиоты. А знаешь что? А давай! Я спускаюсь! Ну!? Налетай! Да ладно, я не сдаюсь, просто не мочиться же мне в свою же кровать. На свою песочную перину. С горы мне далеко видно. Я видел ту будку! Нет, для себя. Ни хрена не видно, куда идти, буду с фонариком телефонным. Подойдёте – буду светить в морду, что ослепнете.

Как ночью в парке. Пренеприятное ощущение, я вам скажу. Здрасьте, вы кто, ангелы? Солнечные зайчики? Ночные фурии, но с фуражкой и претензией. Сидишь ночью в парке – алкаш, наркоман, сбежавший подросток или маньяк. Выбирай. А если всё вместе. Тогда – свободен. Сиди дальше, короче. Ха.

*****

В третий раз я застала его в какой-то нелепой экзальтации.

Он стоял на высокой насыпи недалеко от свалки. Сначала я услышала безумные крики, ругательства в сторону каких-то «псов», хотя рядом с ним никого не было. Потом, когда подошла ближе и разглядела его в темноте, увидела что-то вроде эпической картины.

Простирая руки к небу, он стоял с широко расставленными ногами и взывал к солнцу. Молил пощады и даже призывал солнце покарать его. Но и это длилось недолго. Вскоре он упал, будто громом поверженный, и зарыдал, но так приглушенно, что я еле расслышала. Умолк на некоторое время. Видимо, уснул.

Я побродила в округе, скурила несколько сигарет, размышляя о нём, и не заметила, как он очнулся. Резко вскочил, скатился с горы и убежал в поле.

Не скажу, что я была очень удивлена его поведением, но уж точно давно такого не видела.

*****

Уловив движение краем света, развернулся корпусом к мелькнувшей тени, потом ещё и ещё вокруг оси, но никого не было. Спрятал свет за пазухой и прислушался, глотая воздух открытым ртом, вращая глазами навыкате. Мертвая тишина вокруг, будто на сотни километров. Нервы еле выдерживали напряжение бескрайнего тёмного пространства, в которое сам же и поместился. Выжидал чего-то долго, будто несколько часов, сидя, опираясь о сырую землю. Но не до рассвета.

Когда глаза привыкли без света, различил, наконец, тот неприметный домик и рванул к нему. Несся сломя голову, пока что-то не подсекло ноги, и рухнул в метре от двери. Мигом перевернулся на спину и выбросил вперёд руку, мёртвой хваткой вцепившуюся в телефон, будто в пистолет.

Тогда из мрака вынырнула мокрая чёрная морда какого-то гребанного волкодава, и я с размаха саданул по ней ногой, и, кажется, попал. Вспахивая землю подошвой и локтями, стал отползать к двери, не сводя глаз с темноты.

Телефон выпал, но хрен с ним, ведь уже вскочил и нащупывал ручку двери или что-нибудь, что впустит меня туда, но ничего не нащупывалось, а голова ломалась от ужаса сзади. И я просто напал на эту дверь всем телом, продавив её внутрь, и упал туда, моментом выписывая в воздухе переворот.

Глаза мои в бессилии упали в пустой проём, ожидая появления фигуры, морды, образа, да чего угодно, но сумел совладать с ними со всеми, подняв ногу и саданув ей в дверь так, что ветхие стены зашатались, потолок осыпал щепками, а пыль закружила хороводами. Вскочив, подлетел к двери и навалился на неё, наконец, спрятав себя. Слушал и слушал вокруг, ощущая, как деревенеют конечности в напряжении оцепеневшего тела. Но не было и малейшего звука вокруг. Снова лишь мертвая тишина.

Разрешив себе повернуть голову, стал искать глазами что-нибудь, чем подпереть дверь, но помещение было пусто. Никаких подходящих предметов, а лишь мусор. Ощупав приблизительное местонахождение ручки двери, рука наткнулась на висящую железку. Она цеплялась на кольцо, но, чтоб замуроваться до конца, требовалась ещё деталь, которая должна ставиться в кольцо.

Не прекращая держать дверь, снова стал обшаривать глазами территорию и обнаружил что-то продолговатое в углу. Выдохнул и рванул. Прыжком добрался до угла, схватил, прыжком вернулся к двери, надавил на неё, вталкивая палку в отверстие. Подошла.

Послушав тишину за дверью, развернулся, наконец, в относительном спокойствии, когда взгляд провалился в мутное, незаметное до того окошко.

*****

Тёмные облака освободили луну, и она осветила чёрное пятно за окном. Зелёным огнём пылали те глаза, окутанные тьмой. Я чувствовал, как мрак настойчиво, но не спеша, пробирается в меня. Оборвать эту нить был не в силах, и чернота постепенно заполоняла нутро. Глаза мои высыхали, но я боялся моргнуть, боялся перестать смотреть в те глаза. Казалось, так и было всегда. Казалось, это единственное, что существует.

Ярко-зелёное не умалялось, не прощая, не жалея, и ужас пробирался всё глубже. Я не знал, где предел, и настанет ли он. Сколько ещё придётся терпеть и чем это разразится. Этот чёрный образ с горящими глазами замер, терзая меня, и не думал сдаваться.

Не сдавался и я. Не оставляя попытки закрыть глаза, чтобы закончить всё, разорвать эту связь, освободиться, я решился на невозможное. Мысленно заставляя тело ожить, представил движения, которые оно должно проделать сейчас во имя нашего спасения. Тело не реагировало – или это он не давал ему воли – но спустя немного у нас получилось.

Негнущимися конечностями стал снимать пальто и, спуская с себя, словил его, вниз скользящего по рукам. Тогда почувствовал себя увереннее – ноги сами направились к окну. Мы добровольно шли к самому сердцу тьмы, но лишь затем, чтобы покончить с ней.

Глаза, будучи самым уязвимым местом, продолжали, прикованные, смотреть в бездну тех глаз, хранящих ужас, но ноги уже принесли нас к окну. В момент, когда я уже мог распрощаться с ним, накинув на окно пальто, он исчез. Я праздновал победу, не зная, что то, для чего он настиг меня, он сделал, и лишь поэтому ушёл сам.

*****

– Тогда разреши мне сначала поцеловать тебя. Я спрошу: да или нет. И если нет, то я остановлюсь.

– Ладно.

Я нежно прикоснулся к губам. Аккуратно вначале, настойчивее дальше. Лепестки её губ неуверенно подавались навстречу твёрдым полосам моего рта. Я старался не подавить их кроткого развития тараном жаркого пыла, что постепенно овладевал мной, всё яростней довлея над сознанием.

Пустил вперёд ладонь, оглаживая горящую щёку и запуская пальцы в светлые пряди. Лаская её, на мгновение оторвал свои губы, перенимая её внимание только на ощущение моих рук. И когда я перекрыл канал удовольствия от тех прикосновений, оставив ей только ладонь на коже, она подалась вперёд.

– Да?

– Да.

Взял её тело и понёс его на кровать. Наши губы не отрывались, будто если они отсоединятся, то закончится всё, но мне пришлось нас разнять. Положив тело, освободил его от ткани, обнажив чистую эссенцию. Её белая блестящая кожа совокупилась с моими красными летающими пятнами, и я прильнул к ней, впился в эту мякоть, желая насытиться раз и навсегда. Вся она открылась навстречу мне, и я впитывал и впитывал это, пока не отключилось сознание.

Еле мерцая в реальности, тело, поглощенное пламенем, издавало невыносимо сладкий аромат. Пожар объял простыни, тянулся языками пламени дальше, распространяясь повсюду. Тело билось в конвульсиях, растворяясь и пропадая в моих руках, утаскивая и меня за собой. Всё стало неподвластным, и я задействовал автоматически, привычно проваливаясь в тёмное ничто.

Тогда всё прекрасное было в моих руках. Силуэтом, образом пылало на губах, в ладонях. Пылало и взрывалось, не выдерживая, но разгоралось снова. Живое, трепещущее тело запечатлевало себя в моём сознании лишь бликами, разорванными картинками, не отдавая себя полностью.

Я судорожно хватал это, стараясь ничего не упустить, но прекрасное ускользает, не поддаваясь моей власти. Всегда не полностью, никогда абсолютно. Но напряжение единого пространства проходит через меня долгой горячей нотой. То, что я всегда помню, вызывая любой ночью с пугающе-странной зависимостью.

*****

Проснулся из-за сна о какой-то девушке. Там знал её, любил, наверное. Так чувствовал.

В огромном зале было много людей. Они сидели за партами по кругу, как в аудитории бывает, а я стоял в середине зала. Долго ничего не происходило. Все молча пронзали меня глазами, будто застыли. Был виновен. Не знаю, за что, но помню точно эти ощущения – вина, стыд и тревожное ожидание. Терзался ими долго, а люди не двигались и всё смотрели и смотрели.

Потом, помню, резко раздался голос. Властный, мощный. Назвал моё имя. Обратился на звук – там был седой мужчина. Сказал, что оглашает приговор. Тогда все люди вдруг задвигались, заёрзали на скамьях и одновременно, как механизм, встали. Прозвучал вердикт – её конфискуют. Помню, умолял не делать этого, но им было всё равно. На меня не обращали внимания.

– Слышишь?

– А?

– Встань, говорю, ты на кофте моей лежишь.

– Извиняюсь, держи.

Так вот. Они сделали вид, будто меня больше нет, будто в середине зала находится лишь пустота. Потом в момент все исчезли. А я всё стоял и стоял в этом зале пустом. Долго был страх. Дальше помню, как уже во всеоружии лечу куда-то, полный решимости.

– Можешь куда-нибудь с дивана пересесть? Надо обратно сложить.

– Окей.

В общем, чувствовал, что лечу, хотя вокруг было темно. Потом темнота ушла и показался голубой цвет. Всё сине-голубое. Понял, что это вода. Посреди воды оказался. Потом снова летел, снова темнота, и снова она раздвинулась. Тогда увидел лаву. Оказался посреди лавы. Сейчас странно это понимать, но во сне это не удивляло и не смущало. Помню мучительное ожидание. Всё искал и искал. Таких пейзажей ещё много приходило из темноты. Разных цветов.

– Ты идёшь?

– Куда?

– Ну, не знаю. Куда тебе надо?

– Да никуда вроде.

– Ну, сиди. Ладно, я пошёл. Там твои вещи.

– Ага. Стой, а пиво тут есть?

– Не знаю, спроси у девочек, кто там хозяйка. Давай.

Ладно, потом. Так вот. Помню, остановились эти перемещения, когда разразился лес перед глазами. Тогда даже пошёл шагом. Много шёл, лес всё не кончался. Потом открылись какие-то остатки старых домов, холмы. Бродил по ним долго, как по лабиринту. А потом наткнулся на неё, откуда ни возьмись. Она сидела на небольшом холмике спиной ко мне, смотрела вдаль. Ринулся к ней, как сумасшедший, но почему-то приближался медленно, будто увяз. Напрягался, изо всех сил перебирая ногами, но всё равно как-то медленно передвигался. Потом будто вырвался из того, что меня держало, и резко прыгнул. Скачок – допрыгнул до неё.

Помню, почувствовал счастье необъемлемое. Хотел сказать ей слова, которые носил в голове весь сон, пока искал. «В какой реальности я бы ни оказался, если там я найду спасительную тебя…». Что-то такое. В общем, должен был это сказать, но почему-то не мог. А она медленно поворачивалась ко мне. Пытался собраться, преодолевая бурю эмоций, но торопился, пока она полностью не повернулась, сказать это. Помню, это было важнее жизни. Но не успел. В момент, когда почти увидел лицо, когда звук готов был сорваться, сон оборвался.

– Ты собираешься куда-нибудь?

– А?

– Домой не собираешься?

– Могу. Есть пиво? И пойду.

– Ладно, принесу, а ты пока вещи забери из спальни.

– Окей.

Пока нагибался, собирая вещи по комнате, думал, что голова сейчас оторвётся и покатится сама по себе. И обратно уже не вернется, раз хозяин с ней так. Что за район вообще? На такси, наверное, доехали. И этих будто в первый раз вижу. Хотя этот же тут был.

– Вот, держи. И мусор захвати, я его у двери поставила.

– Ладно. Стоп, пиво-то открой.

– Давай.

Где-то я её видел. А!

– Спасибо, красавица. Ну, увидимся!

– Ещё бы! Давай уже, мне собираться надо.

*****

– Здравствуйте. А вот этот поезд, что дешевле, он надолго больше едет? Намного больше? Дольше.

– Да минут на 20.

– Спасибо!

Уснул по дороге, а конечную станцию не разобрал – непонятно говорил динамик. Но не имело значения наименование места. Вышел и огляделся в поиске магазина. Пиво было на исходе, а заправиться всегда необходимо. Ничего не увидел и спросил у человека. Тот указал путь к пиву. Так я приобрёл его снова.

Дальше направился к воде. Посмотрел на противоположный берег, но не смог ничего увидеть, так как солнце светило с двух сторон – от неба и от воды. Поэтому подставил одну ладонь к солнцу небесному тыльной стороной, а к солнцу водяному – внутреннюю сторону другой ладони. Одновременно. Отразил свет верхний в свет нижний, и его, переработанного в двух этапах, принял в себя. Получился просвет между двумя ладонями, и смог увидеть тот берег.

Рядом расположилось кладбище – направился туда. Тогда каждый листик тянулся ко мне, излучал свой запах, дарил свою живительную энергию. Был счастлив, хотя бы их было много, а я расщеплялся, размножался. Но это было счастливым умножением, потому что – безопасным.

Солнечный свет озарял всё вокруг. Кроны деревьев под нежными лучами блаженно раскидывали свои ветви, купаясь в долгожданном тепле. Реки стремились в путь, оживая, и рыбы выпрыгивали из недр потока, чтобы греющий свет благословил их. Травы распрямлялись, вытягиваясь навстречу теплу, не боясь уже ни подошв человеческих, ни колёс машинных. Солнце объединило нас в любви своей, охватив всё сущее.

Вокруг – блестящие точки, означая жизнь, означая стремление к движению. И я – с ними. Паутинки электрического тока распределялись в закрытых глазах, насыщая пространство энергией. А снаружи солнце светило как могло, на всю мощь, присущую ему в это время. Принимал его дары, был благодарен, шёл дальше.

Миры расцветали передо мной, оцвечивая памятные камни, лица на них. Лица красивые, лица отдыхающие. Тогда лёг рядом с ними, в надежде остановить мгновение, и на миг остановил.

Но пиво кончалось, и приходилось идти дальше. Здесь понял, что, если бы остался тут навсегда, наличие алкоголя стало бы моим единственным волнением, единственной проблемой.

Впереди обнаружилось поле, усеянное чем-то высоким и замечательным. Сперва направился окунуться в это.

Ветер здесь встречает всех входящих свежестью, принося с собой запахи, рисуя образы цветов и деревьев, запуская цепочки воспоминаний, жонглируя миллионами событий в таких восприимчивых человеческих головах. Не щадит и меня, помещая моё сейчас-мгновение в определённую точку времени и пространства и не позволяя остаться вне их, не разрешая бессмертие. Может быть, только в своем присутствии оставит меня навсегда, сохранит в хаосе своей вселенной. Такой же сумасшедшей вселенной, как и его мощные порывы, что охватывают любые время и пространство.

На этот раз он подарил мне незнакомый запах, прочно поместив его в мою голову, связав его с местом, на котором стою, и временем, которое ощущается. Тогда отчётливо чувствовал, как строятся звенья ассоциаций, как связываются воедино детали, как запускаются механизмы запоминания. Послушно воспринимая все эти процессы, взял себя в руки и собрался, чтобы и физически зафункционировать тоже.

Подошёл к началу поля, стесняясь желанием нырнуть, нарушить, но отдался чему-то могучему, всепоглощающему. Всем собой побежал по нему, уронившись в середине, – и будто нет конца счастью. Будто рад не видеть выход из него. Прекрасное размягчило – и зарылся в поле лицом. Слишком далек исход. Разрешение лежит спустя километры земли, спустя тысячи жучков и миллионы стебельков – я был далеко. И навсегда бы остался, но что-то движет мной.

После всех клятв в любви и верности, после сотен вдохов грусти и выдохов тоски, что-то неподвластное вырывает меня из нежных рук и толкает дальше. Конвой этот неотступно следует за мной, или я – за ним. Извинился и распрощался, обещая прийти снова.

Раздумывая и горюя, направился к магазину, чья серая коробка виднелась вдалеке. Облезлое здание одиноко стояло среди широких просторов, будто грустью отшпатлёваны его стены, будто тоской и отчаянием пропитаны его блоки.

– Эй!

– А!

– Садись!

Ввалился в машину, протолкнув собой содержимое вглубь. Составляющими оказались три девушки и три парня с учетом водителя. Окликнувшая сидела через девушку от меня, рядом с парнем, у которого на коленях была еще одна девушка. Она посадила к себе на колени нас разделяющую, и сзади стало просторнее. Как раз, чтоб заимел возможность достать из-под себя рюкзак и глотнуть пива.

– Что пьешь?

– Пиво.

– Дашь?

– Допивай.

Мы выехали за поля и двигались по прямой дороге среди леса. Оранжевый след уходящего солнца тускнел с каждой минутой.

– Фу!

– А?

– Как моча!

– Да нормально. Как пиво.

Вытащила из-под ног бутылку.

– На, пей.

– Не, я сначала пиво.

– Да не стесняйся.

– Не стесняюсь. Едем-то куда?

Не ответила, дав отозваться водителю.

– В лес.

– А.

Снаружи уже почти ничего не было видно. Тёмно-жёлтое проявлялось временами среди стены деревьев, теряясь в густой листве. Водитель включил музыку. Сначала тихо, пролистывая плейлист, а когда нашел то, что искал, сделал очень громко.

Пиво допил, отметив, что музыку он включил нежелательную. Такого рода звуки – низкие, чёткие и равномерно повторяющиеся – пугают. Слов не ожидалось, поэтому был вынужден фокусироваться на звуках. Никуда было не деться от них.

Протянул руку к знакомой, и она вложила в нее стекляшку. Потом протянула бутылку с водой. Открыл первую, открыл вторую. Пробки сложил соответственно – на левой и правой коленях. Сделал пару глотков первого, потом два-три – второго. Не понял, что это. Точно не водка. Ладно. Закрыл все и положил себе под ноги. Потом подумал, что, может быть, и она хочет выпить, и посмотрел на нее.

Прядки вьются тёмные, светлые – красиво. Она наблюдала за мной, улыбаясь. Я тоже улыбнулся, потом сделал вопросительное лицо, вынимая бутылки, и она ответила протянутой рукой. Передал ей эликсир. Девушка на коленях отозвалась на движение, коротко взглянула на нас и снова отвернулась, продолжая всматриваться в темноту за окном.

Вернулся к знакомой и заметил, что из-за препятствия на коленях она не может убрать пробки. Бросился ей помогать, но девушка уже сама обратила на неё внимание, открутила пробки и оставила их в своих руках. Знакомая проделала привычную операцию, и девушка вернула пробки на место, отобрав бутылки и передав их вперед.

Довольная знакомая засияла мне в лицо и окутала мою руку своей. Видел, что она хотела бы что-то сказать, но мы понимали, что перезвучивать музыку будет не интимно, потому что все обратят на нас свой слух, и наша идиллия завершится.

Спустя несколько минут мы повернули с прямой дороги в гущу деревьев. Кувыркаясь по кочкам, медленно продвигались вглубь леса. Знакомая убрала руку, чтоб поддерживать девушку на коленях, а я уцепился за дверную ручку, чтоб их не прижимать.

Мы выехали на ровную поверхность. Следующей командой было выходить с вещами. Знакомая вынула из багажника рюкзак, нащупала меня в темноте и взяла за руку. Двинулись за остальными.

Шли, разглядывая массу звезд на чистом небе. Почувствовали, что увязаем, и синхронно опустили головы – песок. Предположил, что необходимы ветки и палки для костра. Молча вернув руку себе, отправился в темноту.

Ориентировался с помощью луны, отмечая очертания деревянной стены леса. Отголоски звучали приглушенно в наступившем тумане, но ещё достаточно различимо, чтобы вернуться. Приблизившись к деревьям, ощупывал ветви в поисках сухого. Наконец, спустя оцарапанное лицо, добрался руками до ствола. Отломал нижние сучья, потом подобрал упавшие. Собрал всё в кучу, сгрёб и возвратился по звукам.

Огонь они уже добыли и сидели, полукругом опоясывая костёр. Сбросил найденную охапку в паре метров от огня и занял место с краю полумесяца, рядом со знакомой. В абсолютной тишине по очереди перемещались бутылки, которых я застал как раз в руках знакомой. Выпил, как все, и посмотрел на них, ожидая команды отложить бутылки или встать и, пройдя полуокружность, передать их снова в начало. Но никто не смотрел на меня. Их взгляды были прикованы к костру, а на лицах читалась озадаченность чем-то, будто все они единым разумом молча что-то решали.

Поместил бутылки в песок и решил приорганизоваться к их деятельности – стал тоже смотреть в огонь.


Спустя некоторое время крайний с другой стороны – тот самый водитель – встал и направился к машине. Вернулся с охапкой бутылок в сопровождении той же громкой музыки из машины. Раздал всем на руки по стекляшке, воткнул в песок двухлитровые пластики сладкой воды и приземлился на прежнее место. Все синхронно выпили.

*****

Окружённый огонь искал выхода. Не в силах выйти за рамки, обозначенные кирпичами, он с яростью запылал высоко в небо. Как по команде, все люди загорелись – заплясали, запрыгали, забегали вокруг костра.

Она подхватила меня и затащила в этот бешеный поток, кружа нашими телами во всеобщем хаосе. Небо смазалось со звездами и луной, поплыло в глазах, и все заблестело, замерцало, будто снова закончилось.

Тогда она остановила наши тела, вытащив из дикого хоровода племени. Глаза её горели сильнее огня – я знал этот пожар. Был готов броситься на неё, но она оказалась быстрее. Мы упали на песок и слились в безумии огня. Обожал её, не помня себя, поглощал тело, но она вдруг вырвалась и убежала. Ринулся за ней, чтоб не потерять, но она снова оказалась быстрее.

Настиг её у гремящей машины и опешил – в одной руке её был пистолет, а в другой – бутылка. Растерянный, не понимал, что от меня требуется. Сгорал, хотел лишь впитать и поглотить её, потом умереть и исчезнуть. Тогда она протянула пистолет, и я взял его. Она отошла и поставила бутылку себе на голову, и я прицелился. Её глаза блестели ярче костра, ярче луны и всех звёзд. Они этого хотели. И я выстрелил.

Тогда выстрел оглушил гремящую музыку и мир остановился. Мгновение – и она, лишившись шанса на спасение, бросилась прочь, а я – за ней. Добежав до костра, она остановилась и прыгнула в мои объятья. Сдалась, и я ждал этого. Бросилась, раздирая плоть зубами, царапая кожу ногтями, в ярости за то, что не подарил ей избавления. И я вцепился в неё так же, терзая тело, выжимая душу.

Сознание ломалось, конечности не контролировались. Всё пропало, и всё обнажилось. Помню луну, мерцающую отрезками, и языки костра, обжигающие кожу. Песок в слезящихся глазах. Давящее тело и трясущиеся ноги. Конвульсии. Всё.

*****

Держал за горло. Нет, уйди! Плохо. Бросил. На темную простынь. Ты выращивала цветы, Господи. Хотеть это ртом. Прячь горло, хватит! Не могла не согласиться. В деревне из печи, на деревьях вишня, а растут цветы. Я недостоин, помою сам, уберу. Не стоит за мной бегать. И что!? Я сам. Убирать на кладбище. Сейчас так могу помочь. На кладбище не вспоминать о горле. Застонать резко, одновременно, в унисон. Показатель. Душить? Как скажешь. Но не полностью, не до конца. Ладно. Не сказал, что боюсь. Потому что сумел бы. Случайно. Не владеем. Само. Ты собирала цветы когда-нибудь? Имею в виду. Рвала? Господи, помоги. Позвонить им, кому угодно. Пойти, найти. Ты сама положила руку туда. Тебе страшно, если? Палец к губам, палец дальше. Пальцами укладывают цветы, яблоки. Пальцами горсть земли на кладбище. Палец. Рот. Рука. Горло. Перепутано. Я? Не могу сажать цветы пальцами. Не этими. Оттуда. Если сначала перчатки, то можно трогать землю. Трогал грубо. И теперь он мерзко стоит рядом с цветами, но не дотрагивается. Ему нельзя. Хочешь сказать, ты не срывала цветы? Я срывал, но ты. И твои, и ваши все цветы. Но я не сажал их. Вокруг белые простыни, но алое заливает. Дашь мне с собой, я уберу алое, я знаю, как его убирать. Начала задыхаться. Птичье. От цветов красных дурею. Всегда страшно. Если очень быстро и сильно, и мне страшно. Задохнулась или нет. Я не знал. Вот бы не попались простыни с рисунком. Мне. Задушу цветы. Пятно красное, как бутон. Бросил на простынь. Не мог перейти мост через ручей, надо ждать взрослых. Если б волк, перешел бы. Упал в погреб, а если б не знал, что наверху есть цветы, и ты их сажаешь, а я мог бы сам собрать все с деревьев, но перед закатом слаб, главное было бы всё помыть и расфасовать по банкам, чтоб все могли бы есть, были сыты. По горло. Сама положила руку туда и на горло, и все клали, и я сжимал, а когда резкий стон, долгий, одновременный, это обо всем говорит. Показатель. Всех удовлетворял. Когда цветов не было больше, деревья сгнили с яблоками, и кормить мне нет кого. Не научился чинить крышу, сейчас уже дом утонул. Сто, тысяча дождей прошло, затопило всё. Протечка. Горло плюс пятно. Разорвал. И теперь могу накормить их. Господи, нет! Фу. Выпил все соки, всё моё, всё мне. На лице сладкое. Тебе тоже было. Всегда отдаюсь целиком. Рискнём, если ты сама. Вдруг. Кричи. В погреб упал, выбил зубы. Тоже кричал, тоже алое. Пятна на одежде, пятна на простыне. Зачем белая, если знаешь, что. Бутон. Роза не напрасно алая. Потом всегда горло. Так всем надо. И мне. Палец на губы, потом насаживаться. Не двигаться, сами выберут когда. Грубо насаживаются. Если на нож насадить сердце, то сразу смерть. Рука не сможет. Слабо? Может только туда лезть и на горло. Слабак просто. Всё, на что годится. Из бутона собрать сок. Впитать алый сок бутона. И простынь тоже. Собирал, пил, в себя вливал и всё сохранил внутри. Не закрывали шторы, фонарь светил и видел все простыни, разных цветов. Что видно из твоего окна? Какого? Того, в которое смотришь чаще всего. Не говори, что цветы. Бесконечные разноцветные простыни видел и я. Радугу всегда показывал, чтоб узрели и возрадовались, потому что всегда помогали, заботились, готовили, убирали. Не нужно, я сам. Я могу не есть. Не тратить на меня время! Я пью соки. Соки поглощать, разные, много вкусов, но все сладкие. Всё слаже и слаже, а однажды. Однажды приторно сладок, однажды убил? Нет. Ты сама сказала. Отовсюду из тела беру, ни капли, всё моё. Но не напился. Не могу напиться. Жажда есть всегда. Вокруг пустыня, а если оазис, то выпиваю всё, потому что вдруг? Вдруг конец. Ещё, ещё, Господи. Нет! Подожди, сначала пиво, потом горло. А моё горло? Может, давайте уже, наконец, моё горло! Фонарь видел и мне показал птичьи горлышки. Сказал, что как раз, чтоб обнять полностью рукой. Второй нащупать там. Или здесь. Не где угодно, а ждать, когда скажешь сама. Насаживаться гладко, грубо, медленно, жёстко. Одновременно сойтись в стоне нужно еще постараться. Показатель. Пусть льётся, я отмою. Простынь в красный горошек. Подожди. Сначала попробую тебя без меня. До смешения. Сок с пивом. Так никто не пьет. Фу. Свой не сладок. Гадок. Гадкого утенка достали из погреба без зубов, а цветы посажены. Чистыми руками, а мои в пятнах. Насиловал всех. Цветов больше не трогать. Только бутоны. Что там, их можно. Если скажут. Ты сама и говорила. Скажешь нет!? Соврёшь. Не могу обхватить своё горло. Не птичье. Не гладкое, а колючее, толстое, жёсткое, липкое, в пиве, что выливается изо рта и течет вниз. Горлышко надавить и пить, пить, пить. Бездонное. Всё слил, выжал в одну бочку. Воняет. Пропало. Бутоны вянут, а простыни не отстирываются. Тело растворяется. Соки с пивом, сладкое с соленым. Дурно. Теперь на кладбище с такими руками не пускают. Только если мертвого с мертвыми руками. Тогда уже не важно. Но не получается, если б я и мог. Но, слушай, извини! Что я могу сделать, скажи, пожалуйста!? Горло слишком жирное, руки слишком слабые. Помогите. Ты, господи, убери меня.

*****

Очнулся из-за звонка: знакомый звал встретиться. Деваться было некуда. Мёртвый, встал, подскочил, побежал.

Изрядно опьянев, пошли на сцену, что посреди площади. Включили музыку на телефоне на всю и танцевали. Иногда сталкивались конечностями, ударяя друг друга. Теряя равновесие, цеплялись ногами и руками, чтоб не упасть. От этого, раскачиваясь, набирали ещё большую скорость. Тогда тела уже не контролировались, сами по себе двигались в адском темпе, автономно. Сцены становилось недостаточно. То и дело кто-нибудь задевал края, порождая звук разрушения, но музыка всё лилась и лилась, и пляска не кончалась.

Шумная бесконечность длилась медленно. Вдруг услышали подъезжающую машину. Она очутилась синим цветом, и мы побежали. Когда пришли в себя, было тихо, и приговор прозвучал чёрным по белому:

– Слезами не отмыть.

И не прошу. Тени вокруг сгущались, краски тускнели.

– Пойдём поплаваем.

– Давай.

Даю. Шли с фонарём. Он освещал дорогу и образы по краям на периферии зрения. Тени выскакивали, пытаясь напасть незаметно. Хотя бы мы и не слышали рычания. Лай был, но далеко.

Мы всё приближались. В темноте осветили камыши и стали двигаться вдоль берега. Музыка утопала в чавканье грязи, ноги пропали во мраке болота, но мы всё искали.

Наконец, нашли чистое место, заполненное лодками. Решили залезть в одну из них. Выбирать стал я. По сердцу пришлась сине-чёрная, хотя затопленная, но длинная. Запрыгнули в неё и стали раскачивать. Понравилось.

Подумал, что можно лодку отцепить, а течение было достаточным, чтобы не спеша нестись куда-нибудь. Перешагивая через валяющегося знакомого, заметил, что он отключился на дне. Пусть отдыхает, наконец. Отцепил, и поплыли. Плыли бесконечно, спокойно и тихо. Плыли мимо кладбища, плыли мимо леса.

– Слезами не отмыть.

Соглашусь. Но кто собирается? Все спят. Лакея карают – лакею привычно. Он и плывёт себе, горя не знает. И я не знаю.

Камыши и водяная дорога открывали путь в бесконечность, в которой я буду плыть и плыть, а знакомый – спать и спать. Мы двигались вместе с луной. Половина её тела была закрыта. Так закрывает половину меня закатное солнце.

Может быть, – луна? Ведь мы похожи. А смотреть на тебя можно долго и безопасно. Ты совсем не слепишь, не делаешь больно.

К нашему слуху колыбельная для самых смиренных. А пока вытащил из-под тела знакомого рюкзак и выловил там пиво. Ещё довольно пива, достаточно для этого бесконечного лунного блюза.

*****

Очнулся и обнаружил своё тело выброшенным на берег. Блеклое солнце вступало в свои владения, не балуя тёплым светом, а наказывая слабым, тусклым. Видимо, за вчерашнюю луну. Девятый круг ожидает своей жертвы. Уже давно понял, что участь моя – смирение. Лакеям – смирение. В общем, ничего нового.

Под рассветными лучами обнаружилась зудящая кожа – то были муравьи, изучавшие новоявленный неопознанный объект на запах и вкус. Пробираясь сквозь леса волос головы, рук и ног, они стремились поскорее исследовать территорию потенциального места жительства. Оккупированным оказалось и пиво, воткнутое рядом в землю.

Тогда, приподняв локтями туловище, ненароком зачал хаос. Муравьи забесновались, потеряв почву под ногами, и бросились врассыпную, бессмысленно вытаптывая мою поверхность и прыгая вниз не глядя, как с тонущего корабля. Дал им немного времени на самостоятельные решения, потом спустил оставшихся заблудших на землю и выдвинулся.

*****

Открыл глаза и бросил взгляд в окно – пасмурно. Штор на моих окнах нет, потому что всегда нужно знать сразу, что происходит с солнцем. Сегодня с ним произошло несчастье – тучи взяли верх. Неудивительно.

Думаю, оно просто решило отдохнуть. В конце концов, видеться каждый день и подолгу – губительно для отношений. Одиночество всегда необходимо, особенно такому как солнце.

Да и я хорош. Купался в людях, пока не насытился, а потом, когда стало тошно, сразу о нём и вспомнил. Но всё же претензия зрела в моей голове, хотя бы и медленно и молчаливо, хотя бы и неподконтрольно моей воле. Жить день, когда он начинается с затянутого серым неба, – самоубийство. Оставался сон. Но так просто его не заполучить. Пьянеть совсем не хотелось, но нужно было ускорить время, поэтому залился.

Солнце не видит, так что не стыдно. Проводил, попрощался, закрыл дверь и со спокойной душой – и не смутился, не покраснел – стал забываться. Хорошо, что дома, и ничего не надо говорить, потому что это мерзко – издавать звуки речи. Но люди их требуют и вынуждают меня на самонасилие. Меня хотят определить, окрестить, впечатать в слово, вогнать в стойло рамок. Просто вынужден стать материей. Но я всё равно не с ними. Я – с солнцем. Оно молчит. Потому что и так всё понятно.

Почему я не с ним. Мог бы быть лучом, одним из лучей. Был бы в его команде, в его армии. Но не как этот, не думайте. Не пошёл бы против солнца. Достаточно было бы быть всегда лучом, и повышения не желал бы. Власти бы не жаждал. Нет такого желания, если с солнцем. Не существует таких побуждений, если с ним. А с людьми – что от них хотеть. Нечего.

Выпил, насколько хватало дыхания, и провалился в сон. Сон до тех пор, пока всё не образуется.

*****

Вижу жёлто-серое пространство. Какая-то комната в дымном тумане. В носу и на губах – запах и вкус – сладко-сладко. И в ушах – звук – длинный, протяжный. Не менее сладкий. Стон. Бесконечный, текучий, липкий стон. О, я слышу его часто. В разных исполненьях, разными голосами, но единого. Одного на всех. И нет ему конца. Растворяюсь в нём, он заменяет тишину. Настолько привычен, что уже родственный. Ближе тишины. Все человеческие голоса смешались в едином огромном стоне. В длинной, бесконечной истоме.

Сейчас заключаю этот стон в свои объятия. Сжимаю со всей силы. Раздавил его капсулу и разлил, размазал его содержимое по телу жирным слоем. Оно имеет свойство моментально впитываться и навсегда оставаться. Разжёгся этим общим стоном. И пылал, и горел. Сгорал. Сгорел. Увяз, влип. И оно меня разъело. Оболочку. Через неё добралось до чёрной души, и окрасило её в красный.

Тогда не мог смотреть на своё тело и допустить ему уйти и пропасть. Потому что жалко это тело и этот огонь, жаль не дать этим пользоваться. Потому что жадно отбирать у других наслаждение.

И я говорю: «Извините».

Говорю: «Берите и пользуйтесь. Только не всего сразу, оставьте и другим. Меня хватит, мы разделим. Делиться нужно. И пусть никто не уйдёт обиженным».

Мы закрылись в том пространстве. Ограничились в своём Эдеме. Липкие, как смола, мы застряли, осели в своей пропавшей, потерянной душе. С кем-то. Шли непонятные сутки, дышать становилось трудно. Поглотили весь кислород того пространства. Каждую минуту стояла глубокая ночь, а утро не приходило. Лишь два тела в кромешной темноте. Сплошной дымный туман. Мои глаза не могли её различить. Они видели лишь жёлтый, липкий, сладкий стон. Потом кто-то пришёл и забрал её. И всё закончилось.

А может, этого и не было. Может, это был сон. Может, слишком много об этом думал. Может, схожу с ума. Но нет разницы, было ли это в реальности, если это есть в моей голове. Разве нужно больше. Разве нужно этому воплощение, подтверждение, доказательство. Разве нужно мне быть реальным. Разве нам необходима реальность. Молчание – это ответ. Остаюсь неизвестным среди них – анонимом. Общим стоном. Бесконечным, протяжным, сладостным стоном.

*****

Просыпался и снова проваливался. Многое видел, и всё – странное. Когда возвращался в мир, замечал лишь свет или его отсутствие. И снова проваливался. И не было конца. Был лишь испуг при каждом пробуждении, будто кто-то рядом и пытается использовать моё тело, надругаться над ним, пока я в бездне.

Тогда прислушивался и убеждался, что один, и снова – провал. Казалось, это был он. Но это не могло быть возможным, потому что он не мог сюда попасть, потому что я был дома, а он должен был быть где-то там – в темноте пространства или в черноте свалки.

Как стал далёк от этого. От первоисточника, от начала, от всего или ничего. Где был тот путь, та дорога, то место, где я свернул не туда. Какая точка явилась невозвратной. Но можно ли вернуться. Как нащупать обратную дорогу. Куда идти. И позволят ли мне. Можно? Пропустите, разрешите, извините. Хочу. Пытаюсь. Это медленное падение. Это тьма. Здесь нет света. Здесь холодно. Это мгла. Вам бы здесь не понравилось. Нельзя быть такими. Знаю, тоже был. Но разве не прощать мы должны друг друга. Разве я железный. Разве настолько виноват. Разве заслужил это.

А самое мерзкое то, что озвучивая свой ужас, облекая его в слова, обивая тканью привычного, выводя из разряда безымянного – умаляю его. Абсолютно нивелирую. Лишаю ужаса. И выходит, будто страдаю зря, будто мой бесконечный поток смертей и возрождений – глуп и несерьёзен. Чрезмерно эксцентричен, надуман, раздут до огромных размеров. И тогда становится ещё более мерзко. Не убежать от тошноты.

Не понимаю, как тошнит – физически или морально. Если блевану, то чем. Пивом или тошнотой нематериальной. Тошнотой эфирной. Тошнотой призрачной, метафизической. Пустотой блевану. Бесы – армия паразитов – взбунтовались люто, мой организм кишит ими, и нет им места больше, слишком тесно стало, расплодились и лезут из меня. А их и не заметишь, они невидимы, поэтому пустотой и блюётся оно. Выходит – так.

Наступило утро, и солнце вышло. Увидел его краем глаза и переполз под подоконник. Ему нельзя меня таким видеть. Спрятался и ждал, когда оно скроется за горизонтом. Без пива и сигарет. Со становлением его закатным меня вырубило. Пришёл в себя снова утром, и оно снова сидело на небе. Караулило, высматривало. Боялся выходить, но не выдержал и пошёл сдаваться. Это сумерки меня.

*****

Шёл туда, куда садилось солнце. Остановился, встретив беременную кошку, зашёл в магазин за едой. Дал ей несколько сосисок и пошёл дальше. Солнце сместилось – свернул за ним правее. Зашёл в магазин за пивом. Вышел – опять сместилось. Пошёл ещё правее.

Все спешил, спешил в закатное солнце, будто мог догнать его, будто было возможно слиться с ним. Но мрак настигал быстрее. Старался не оборачиваться, но чувствовал, как за спиной неумолимо надвигается тьма. Небо там синело, серело, чернело. С ним блек и огонь надежды.

Наконец, настиг закатное в конце поля, за стеной колосьев. По подсчётам, оставалось около двадцати минут, а учитывая его примерную скорость смещения вправо, направился на половину второго, чтобы в конце пути предстать перед ним лицом к лицу.

Широкими шагами двигался по направлению к заветному зареву, стараясь приминать как можно меньше стеблей, так кротко касающихся моих пальцев. Но солнце сгорало, всё отдаляясь от меня, и от этого спешил всё безумнее, уже не шагая, а прыгая широкими прыжками.

Закатный свет постепенно покидал моё тело, освещая уже лишь лицо, плавно убегая с губ на нос, с глаз на лоб. Губы мои блекли, но светились глаза. Глаза мои гасли, но поджигались волосы. А ржи всё не было конца, и разрешения не виднелось. Зато силы тела моего становились на исходе, оставляя всё меньше шансов достичь любимого светила. Но я привык к этой неудаче.

Тогда упал и сдался. Пролетел метр, вспахал колосья челюстью, как землю – бороной, и наступила тишина. Лишь ветер со стеблями шумной коалицией врывались порывами естественного звука. Схватился за чистый воздух безлюдного места, как за спасительную соломинку, как за последний шанс, но вонь разлагающегося дыхания вторглась и в конец меня уничтожила.

Разлился тоской повсюду. Размазался серой краской по холсту поля. Кажется, умер.

*****

Но всё лишь временно. Униженный и оскорбленный, цеплялся за жизнь широкими глотками пива. С порывом ветра вторглась в больную голову тяжёлая мысль обо всех смятых, истоптанных колосьях. Но с очередным приливом пива и она была смыта его потоком. Подоспела жизнь, и я поспешил её изживать, пока это возможно.

Шагая обратно тем же путем, решил, что, приминая стебли в другую сторону, сохраню им баланс, покидая колосья в том же состоянии, каким оно и было. Никаких следов своей тщетной попытки – очередной неудачи – не оставляю.

Пальцы продолжали ощущать трепет колосков, что провожали меня уже другим – чужим, но сильным. Так и вышел с поля боя победителем.

*****

– Не будет копеек?

– Извините, сам на нуле. Вот, за последние пива купил.

– Дай хлебануть, а? Так сушит, пить хочу.

– Допивайте. Вас кто-то ударил?

– Кто?

– Ну, у Вас синяк.

– А, это. Да я ему говорила, чтоб больше к нам не приходил, а он опять ломился и стекла выбивал, а я вышла ему лещей выписала.

– Понятно.

– А сигарета у тебя будет?

– Да. На-те несколько.

– Давай. Не, ну, чётное не дают. Давай пять.

– Ладно.

– Сегодня сидела тут, и приехали мальчики молодые в бобике. Посадили меня и повезли. Говорят, давай тётя, поехали. Ну, я-то чё, поехали. Короче, привезли куда-то, послали в душ, мыло дали и полотенце, и всё это мыльно-рыльное. А потом вышла, они тарелку супа налили с хлебом. Поела, а они меня обратно сюда и отвезли. Молодые мальчики.

– Это хорошо. Так, а куда возили? Что за место?

– Да я не знаю. Дома там, бараки.

– А у Вас есть дом?

– Не, ну, есть места.

– Но не одно место, чтоб Ваше?

– Не, ну, есть где переночевать. Есть места.

– Далеко?

– А зачем тебе?

– Просто думаю, куда Вы дальше. Поздно уже.

– Мало пива.

– У меня больше нет. И денег.

– Да я догоняю. Пошли кое-куда, у них должно опохмелиться быть.

– Далеко?

– Не-а.

– Ладно.

*****

Пришли хрен пойми куда, и она дёрнула ручку ворот, а там – закрыто. Уже думал, к чему сюда тащился, но тут она сказала, что всё нормально и что можно перелезть. Говорю, а это вообще законно. Говорю, чей дом-то, нам туда можно. Она говорит, чтоб не шелестел особо и что полезли. Как-то она ловко так переправилась, а я застрял и ладони порезал о листы эти, как их, тонкие такие, железные, типа стена, типа забор. И шла кровь, но уже всё равно было, только хотел, чтоб там оказалось у них что-то, и всё. Злился ужасно, всё злило.

Стали пробираться в дом через прихожую, а там – темно. И я на что-то наступил, упал. Опять подбился, но она это вообще проигнорировала, так что пришлось самому наощупь пробираться дальше. Захожу за ней, когда выбрался из мрака этого, а там – хрен пойми что.

Маленькое помещение. Потолок падает, обои со стен падают, все люди упали на пол, на кровать и на стол, и доски падают под ними. В общем, весь мир там рушится и падает. Обшарил глазами это пространство на наличие алкоголя и отметил бутылку вдалеке на полу. Но бежать за ней не спешил – кто знает, что случится и где хозяин. Потом подумал, что здесь ни у чего не будет хозяина, здесь всё общее, и направился по прямой к бутылке. Она пошла будить кого-то, и подумал, что проснётся человек и что мне придётся с ними двоими делиться.

Взял бутылку, обернулся и увидел девушку на одной из коек. Она выглядела совсем юной, не смотря даже на заплывшее лицо, разбитую губу и синяк на скуле. И подумал её забрать с собой. Подумал, вдруг она захотела бы пойти со мной. Но потом подумал, что мне нечем было бы её кормить, а теперь даже нечем было бы и напоить. Хотелось её разбудить и обнять, поговорить и узнать имя, спросить про родителей и дом. Но понял, что всё это бессмысленно.

Меня стало накрывать, и страх поднимался из недр моего нутра. Решил украсть бутылку и уйти, но девушка очнулась и смотрела на меня. Тут за её спиной что-то закопошилось, и вылезла синяя заросшая морда. Из-за шума проснулось ещё какое-то существо, валявшееся на полу, и тоже обратило на меня внимание. Оно смотрело на бутылку в моих руках, и я бросил взгляд на тех двоих – они тоже смотрели на неё. Не заметил, как сжал её что есть силы, будто они сейчас силой взгляда её к себе телепортируют. Но они-то заметили, и это их явно смутило.

Тогда понял, что хреново дело. И придумал такой план – спросить у них, где туалет, и выйти якобы в туалет, а сам – с бутылкой бегом отсюда. И спросил. А онисказали, чтоб испражнялся тут, и показали на тазик и кастрюлю на полу. Сказали, что могу никуда не идти. Тазик уже был чем-то заполнен, какой-то кашей. Чем-то жёлто-серым, чем-то воняющим. Подумал выйти под предлогом покурить, но в кастрюле – тоже непонятного содержимого – плавали бычки от сигарет. Да и глупо было на это надеяться.

Совсем испугался и не знал, что делать, а в распоряжении оставались секунды. Прошёл с бутылкой к тазику и сделал вид, что расстёгиваю ширинку. Не знаю, зачем. Наверное, чтоб просто выиграть ещё секунды. Тогда разрушающийся пол просел подо мной, и жижа в тазу забулькала, выпуская гнилые испарения, и я побежал.

В тёмной прихожей – или что это было – просто сиганул одним прыжком сразу к двери, не зацепившись ни обо что. А сам слышал, что они уже ломятся за мной. Тогда заспешил ещё быстрее. Когда вылез из этих катакомб, вдруг понял, что, чёрт возьми, как мне с открытой бутылкой через забор лезть. Уже представил, как они меня хватают, висящего, за ноги, стягивают, пинают, разделывают. Но отогнал эти мысли. Подумал, что дверь же есть, может, там ключи в замке или просто штука железная, которую можно отодвинуть, потому что ворота эти старые были, так я заметил ещё тогда.

И получилось. В воротах были ключи. Я ещё запнулся, стал крутить не в ту сторону из-за всего этого испуга, растерялся. А там ещё кто-то ломился по кустам, ничего не видно было, вокруг высокая трава, ни хрена не ясно. И сзади эти ползли за мной, вернее, за бутылкой. За нами, короче. Но они всё равно меня не догнали.

Долго ещё, конечно, бежал, и только когда стало тихо совсем, разрешил себе остановиться и попить. Это вино было. Вернее, типа того. Что-то анонимное, без этикетки. Потом стало стыдно как-то, потому что им наверняка плохо сейчас, их без последнего оставил. Тогда приложился поплотнее к бутылке, что поделать. В алкоголизме как в алкоголизме – каждый сам за себя. Ещё погулял, попил-попил и пошёл домой.

*****

Гребанный дьявол! И что тебе неймётся. Как я тебя ненавижу. Как ненавижу. Ха, сюда не доберёшься! Всё закрыто. Я закрылся на все замки. Не попадёшь! Ломится уже. Нет, мне достались железные двери в наследство, а сквозь них никак. Ожидайте, оставайтесь на линии. Может, выйду завтра, сегодня. Сразимся. А пока до свидания. Сколько нужно пива, чтоб перестало. Господи, как ненавижу. Откуда дерзновение. Это дерзновение, это точно оно. Но чем познавать. Языком. Сделанным языком. Кого. А как это назвать. Не назовёшь даже. Потому что языком искусственным, но не чувствами естественными. Хрена с два. Но эта претензия, как избавиться от неё. Не получается не хотеть знать, копать. Это бунт, это не вера. Значит. Но. Смирение. Вот что. Это есть. Но есть и обратное. Голова раскалывается, но всё равно бунтует. Откуда такое рвение. Это бесы. Когда она отвалится уже, Боже, убери, Господи, эту голову, раз она такая. Вот меня рожают в этом обществе. Рожают в этом времени. И ни хрена себе задачка. Разве сейчас это выполнимо. Не по силам современному. Но, подожди, я буду, буду. Я буду стараться. Знаю, что не так происходить должно, слышал. Но я скачком, да, как положено. Это просто произойдёт. Я подведу себя к черте нужной. Оно само идёт. Я чувствую. Но с помощью разума я всё это делаю. А это уже конец. Если подумал и придумал, может ли оно ещё совершиться самостоятельно. Выходит не по-настоящему. Лицемерно получается. Ведь посмел думать, сомневаться, рассчитывать, планировать. Но ведь оно само посмелось, таким я сделался посредством ясно чего. Значит, не виновен. Не выбирал. Не соглашался, не спрашивали, не знал. Незнание законов не освобождает. Когда закончится эта гребанная голова. Что сделать. Что сделать мне, чтоб оно перестало. Смею думать. Думаю, значит сомневаюсь. Значит, решено. Нет исхода положительного мне. Но ведь его и не могло создаться при таких обстоятельствах. Если так, то не считается. А как решается обо мне, когда я не участвую. Так даже Он не посмеет. Уверен. Не может быть по-другому. Думать о том, что можно, а что нельзя Ему. Ясно. Это не годится. Не могу перестать. Не владею абсолютно собой. Ни головой как мыслями, ни ей как болью. Никуда не годится. Но с дурака же не спрашивают. Замкнутый круг. Как круг может быть не замкнутым. Просто круг. Слова, буквы, знаки, символы. Я – слово? Имею в виду, не местоимение, а – я. Начало и конец алфавита. Союз и местоимение. Произошло слияние. Я поглощён. Союзом. Но союз-то противительный. Так сопоставление или противопоставление? Я – с или против? Чёртова полярность. Нет, если бы солнце закатное – приятное поглощение. Желанное, любимое, ожидаемое, обожаемое. Ничего не ясно. Нужно угомониться. Перестать иметь своё я, стереть его.

*****

Когда я снова встретила его, мало чего изменилось. Пьян, голоден и жалок.

Улицы были заполнены людьми, а среди них сиял он. Сиял, потому что я видела будто другой цвет, не такой, каким отдавали улицы. Назовите это аурой, если угодно, но свет был золотисто-красным. Он ярко выделялся среди монотонного серого. Хотя угрюмей его, державшегося только края дороги, не было никого вокруг.

Я прохожу мимо, как и сотни других, кого он сегодня встретил. Глаза не поднимает ни на кого. Кажется, что-то новое на подходе, и ему от этого страшно. Я не выдержала и пошла за ним. Как оказалось, этим я чуть не допустила роковую ошибку, потому что ещё немного – и он бы заметил меня.

Я следила за ним издалека, пока он уверенно шагал куда-то в глушь. Меня смущала дорога, по которой он настойчиво пробирался. Сначала в одну сторону, и там оказался чей-то пёс, преградивший дорогу и рычавший. Он понял, что не пройдёт, и пёс его не пустит туда. Испугавшись, он побежал обратно.

Когда вернулся, он пошёл другой дорогой и снова ломился по каким-то заброшенным, нелюдимым тропам. И опять я увидела, как он остановился и стал пятиться, но в этот раз там не было абсолютно никого. Он водил головой из стороны в сторону, хотя вокруг была тишина. Несколькими секундами позже я поняла, что он принюхивается, и заметила по обеим сторонам тропы какие-то дикие алые цветы. В мгновение он разворачивается и снова убегает, зажимая рот ладонью.

Это и был тот самый момент, когда он чуть не заметил меня. Я слишком увлеклась, пытаясь понять, что с ним происходит, и он, мчась со всех ног, обернул голову ко мне. Мы будто встретились взглядом. Или мне это показалось. В любом случае, я поспешила удалиться.

*****

Просто не мог уже бежать. Не знал куда. Не было больше мест вокруг, где не происходило что-то страшное. А места девственности души моей – туда меня не пустили. Куда деваться. Куда себя поместить, в какое пространство вписать. Где оно – чистое? Я спросил у ясеня – и ничего. У тополя, у друга верного – всё такая же тишина.

Каждый квадратный метр пространства отмечен печатью ужаса. Стоять на нём – это страх. Чистый, лютый, пожирающий. Каждое место – свидетель моего падения, моего провала. Это крах. Полный, абсолютный, преследующий. Не говоря о людях. Все они свидетели. Свидетелей я покидаю, свидетели нам не нужны. Это моя эстетика ухода. И когда придёт время, уйду совсем. Сотрусь полностью. Потому что от меня не уйти – ухожу я. Только я. И последнее слово – за мной. Моё.

Лежал и смотрел наверх. Перешёл с неба голубого посередине к небу жёлтому по краям, перьями. Потом сполз взглядом к небу закатному у горизонта, светло-серому. И объял землю круглой, во всех её цветах. И почувствовал духов закатного солнца, здесь обитающих. Это они обычно окрашивают небо в кровавый цвет. Но это кровь искупления. Я был свидетелем, чёртовым анонимом. И ослеп, наткнувшись на закатное солнце, потому что уже не мог отвести глаз от него. И подумал, что так и останусь навечно, но слепота снова превратилась в зайчиков, а зайчики исчезли спустя время. И снова видел это всё.

Лечь в эту землю, раствориться в этом солнце. И навсегда обрести покой. Так, что ничто больше не потревожит сознание. Так, что никто больше не потревожит тело. Упасть навеки, лишившись всей силы, упрямства и бунта, – вот что необходимо мне. Случится ли это когда-нибудь? Как долго мне идти? Что будет дальше? Вопросы, которые всплывают наяву с каждым пробуждением. Вопросы, которые вместо будильника, что вырывает из лона небытия – заветной мечты, теплейшей пустоты. Умереть – уснуть.

Тогда почувствовал, как сердце моё опустилось, упало. Обернулся и увидел его – грёбанного волкодава. Совсем рядом.

Окутанный немым ужасом, оцепенел и приготовился, наконец, сдаться. Но несколько секунд – и я пришёл в себя от удивления, разглядев его.

И сказал: «Что с тобой стало?».

Он был без одной лапы и хромой – на другую, весь в присохшей грязи и со сломанным хвостом. Не такой чёрный, больше не способный напасть, он был жалок. Ужас больше не шёл ко мне. Мы просто смотрели друг на друга в недоумении, и ничего не происходило. Тоска лилась из глаз его – сухих, уже не блестящих – и я больше не мог смотреть. Встал и молча ушёл.

Но, пройдя с полпути, не выдержал и оглянулся. Он сидел на моём месте, убитый, жалкий. Сидел спиной, не оборачиваясь, не провожая меня взглядом.

Тогда пылающий шар закатного солнца выглянул из-за его фигуры, объяв еле живое тело и создав вокруг трёхлапой и кривохвостой фигуры золотой ореол. Оно простило его. Простил и я.

*****

Иду в поисках денег. Где-нибудь должны быть какие-нибудь монеты. Валяться, лежать. Кто-то должен был выронить. Сколько уже прошёл, не знаю, километров двадцать, и всё ещё ничего. Пусто. Хочется пить. Так тебе и надо. Справедливо.

Хорошо, что солнце любимое рядом. Сегодня необычно жаркое, особенно обжигающее. Люди убегают от него, прячутся в тени, но я никогда от него не прячусь. Потому что всегда с ним. Боль ожогов, доставленных солнцем. Всё равно люблю. Может, и оно меня любит. Солнечной любви мне было бы достаточно. Хотя за какие такие заслуги.

Казните меня. Да, судья, я готов. Не сопротивляюсь, и сказать мне нечего в своё оправдание. Я же и сейчас почему это разыгрываю в своей голове. И чтоб они слышали. Потому что устраиваю свою казнь перед ними. Мои благородство, мужество и бесстрашие они должны оценить. Меня нужно оценить. Понятно?

Но кое-что у меня есть искреннее. И вот что. Искренне хотел бы, чтобы кто-нибудь избавил меня от моей сущности. Вот этой самой, что вы наблюдаете перед собой. Я, конечно, оправдывался всё время. Так выглядит. Но ведь действительно хотел бы избавиться от такого себя.

Но ты ни хрена уже ничего не исправишь. Посмотри на себя. Мы же знаем, кто ты на самом деле. Думаешь, можно вот просто так взять и стать святым? Ты смешон и ничем не сможешь загладить свою вину. Смирись, мразь.

Так убейте тогда. Казните, раз всё так. Это же высшая мера наказания.

В таких случаях лучшее наказание другое. И вот какое. Будешь шататься по округам до конца веков, спиваться и ничего не хотеть. Тебе нигде не будет лучше, ничего не будет интересно, и ты не найдёшь никого, кто тебе поможет.

Понял, принял. Извините, спасибо, до свидания.

Невыносимо душно, жарко. Моё светило сводит меня с ума. Кружит голову. Не могу больше идти, сложно дышать, не получается. Денег нигде нет. Никто для меня их не теряет. Ни копеечки. Нужно домой, но не дойду.

Моё солнце меня убивает. Когда оно закатное, то мягкое, а сейчас не совсем в настроении. Злится на меня, наверное, бьёт по голове. Но что же. Поделом. Каждый шаг отбивает ударами по вискам. Да. Оно не может бесконечно спасать. То, что мы любим, оно нас и убивает в итоге. Так говорят. Невыносимо справедливо. Ох, Господи. Сейчас сдохну. Падаю?

*****

В день, когда я понял, что деваться больше некуда, облака падали на мир тяжёлыми серыми гирями и солнцу никак не удавалось пропустить хоть каплю своего света на эту погасшую землю. Я решил уйти.

Конечно, всегда оставалось ещё кое-что. Кое-что только моё – право на смерть. Осознание того, что при себе всегда имелся этот козырь в рукаве и что никто в это не мог вмешаться – именно это всегда помогало кое-как оставаться на плаву. Решиться никогда не поздно, поэтому я просто ушёл.

Тучи тягучие заполоняли небо постепенно, но верно, хотя бы и закатное солнце боролось и не сдавалось. Мне случилось наблюдать вечное противостояние, фиксируя отрезки света в полосах тьмы, болея всем собой за заведомо проигравшего. Гром гремел, пространство сотрясалось, слишком быстро меняясь, чтобы запечатлеть его состояние, и я стался недееспособен в таких условиях. Тогда жёлтое в последний раз объявилось на миг ярким пятном на засаленном холсте боевых действий и пропало.

Стало страшно в эти тяжёлые времена для нас с солнцем. Но не мог бросить его, не мог оставить одного. Лишь бы правильно поняло. Лишь бы не учуяло гниль. Гниль временами, но кто знает – какими. Этими, что прямо сейчас, рядом с ним, или теми, что при ночи, рядом с ней.

А стихия бушует. Ветер, путаясь в улицах, рвёт деревья, штурмуя кроны со всех сторон. Могучие, сопротивляются они, великие, отбиваясь, но ветер беспощаден. Срывая ветви, он терзает их, как бездомных детей, брошенных в пустоту мёртвых улиц.

Ноги сами несли меня куда-то. Куда-то, где был абсолютный мрак. Не сразу заметил, что освещение пропало. Вокруг было ничего, а я – абсолютно нигде. Сосны и ели – последнее, что я осознанно наблюдал. Начался хаос. Но хаос непривычный, незнакомый мне прежде.

Я шёл вперёд с закрытыми глазами, не смея, не отваживаясь. Назад поворачивать было уже нельзя. В моей жизни случилось достаточно пасований в пограничность. Всё или ничего – то, что я бесконечно прокручивал в голове, стараясь не отвлекаться на страшные мысли. Вокруг было много звуков. Много воя, шороха, треска, криков. Всё или ничего – вот что было у меня, а остальное – не моё. Остальное было чужим, и оно пыталось внедряться в мою в голову, но я сражался и не позволял.

Падал в скользкое и мокрое, отирал руки о себя, хватался за стволы и сучья и вставал. Взбирался на холмы, соскальзывал и катился вниз. Цеплялся за кресты и лавки, выпрямляясь снова. Глаза не видели – в них сходили с ума алые пятна и блестели, переливаясь, разноцветные точки. Они заполняли темноту, они двигались, и я, не сдаваясь, – с ними. Пробирался сквозь тернии в никуда. Но я верил, что вечный круговорот событий – этот бесконечный цикл – однажды сможет разорваться. Должно быть, вера привела меня к рассвету.

*****

В темноте не мог разглядеть того, что издало звук. Но я понял, что это была она.

Сквозь вечно мерцающую пелену своего виденья я различил этот образ. Этот преследующий, манящий образ. Вечный и теперь уже реальный, он был прямо передо мной. Я всегда искал его картинкой, а предстал он звуком. О, как обманул он меня!

– Чего разлёгся, красавец?

– Стой, не вижу тебя, не убирай звук.

– Сюда. Видишь теперь?

Я вскочил и побежал к источнику света. Влетел в проём, закрыв ладонями глаза, не в силах выдержать ослепительной яркости. Когда глаза очнулись, я смог постепенно различить всё вокруг. Пол, стены, стол, языки огня в печи. И светлый, наконец, светлый образ, застилающий глаза белым нежным пятном. Настоящий, ощутимый, тёплый.

Она была закатным солнцем. Она была всем или ничем. Я хотел броситься ей в ноги, хотел очутиться всем собой в ней, я хотел умереть в ней.

Тогда она привлекла меня к себе, будто силой гравитации, и я потянулся. Я почувствовал, что нужен ей так же, как и она мне. Ни больше, ни меньше – абсолютно. И я извинился. Очень долго меня не было. Очень длинная оказалась дорога, запредельно тяжёлым был путь.

Но вдруг я понял, что пришли и другие. Вдруг ощутил их рядом. Но страха больше не было, ужас покинул меня навсегда. И я закрыл спасительный образ собой, чтобы они впивали свои когти, свои ножи в меня, чтобы не достали до неё.

Тогда я увидел, что они окружают нас. Забираются с другой стороны, чтоб вонзить свои клыки ей в спину. И я обернул её собой, насколько мог. Тело моё обволокло её тело, и мы пульсировали одним целым, мы слились воедино.

В общем разрешении мы распускались жизнью, живительной энергией, приводящей в движение всё существующее. Соединившись, наше целое бесконечно расширялось, окутывая время и пространство всего живого. Мы отражали яркий свет друг друга, затмить который им оказалось не по силам.

Я растворился в нас, оставляя себя в этой реальности и погружая её в небытие, в безопасность от них. Так она осталась внутри, а я – снаружи. И тогда они отступили. Я не был им нужен. Она спасла меня, чтобы я спас её.

Вдруг я упал без сил, будто уходя в небытие за ней, за нашим последним свиданием. И наступила тишина.

*****

Но однажды я очнулся. Её нигде не было. И назавтра её не было. Жаль, что я был пьян. Наверное, лучше бы её запомнил.

Теперь я уже давно здесь. Знаю, что она никогда не вернётся, но мне от этого не плохо. Я всегда жил в своей голове, и теперь она там. Навсегда там – на чердаке воспоминаний, в укромном уголке, под окном, куда попадает солнечный свет. Там же, где лежит самое важное, где аккуратно сложены в стопку светлые моменты детства. Хранится она бережно – каждый день прихожу, проверяю, протираю пыль.

Здесь хорошо – даже ночь прекрасна. Вокруг природа, тишина. Из людей только мёртвые на заброшенном кладбище, поэтому меня никто не тревожит.

Наверное, это всё. Больше у меня нет слов. Хотя их никогда и не было.


Оглавление

  • *****
  • *****
  • *****
  • *****
  • *****
  • *****
  • *****
  • *****
  • *****
  • *****
  • *****
  • *****
  • *****
  • *****
  • *****
  • *****
  • *****
  • *****
  • *****
  • *****
  • *****
  • *****
  • *****
  • *****
  • *****
  • *****
  • *****
  • *****
  • *****
  • *****
  • *****
  • *****
  • *****
  • *****
  • *****
  • *****
  • *****
  • *****
  • *****
  • *****
  • *****
  • *****
  • *****
  • *****