Cтанция [Татьяна Александровна Акилова] (fb2) читать онлайн

Татьяна Акилова Cтанция

Глава 1

На столе лежала небольшая кучка мусора. Пару фантиков, шелуха от семечек, хлебные крошки, яблочный огрызок и обломок от цветного – это был красный – карандаша. Поверху этой, аккуратно сложенной, словно кто-то старался кучки, ползала муха.

То был небольшой кухонный стол в самой обычной стандартной кухне. Стол был застелен толстой, с рисунком из крупных синевато-голубых цветов, клеенкой. Рядом с живописным мусором на столе, подложив руку под голову, дремал юноша семнадцати лет. Светло-русые волосы на его голове были давно не стрижены и нечесаные торчали в разные стороны. Светло-карие глаза были закрыты, густые ресницы обрамляли веки. Овальная форма лица и несколько веснушек на бледноватой коже. Губы и нос тонкие, щеки не пухлые. Он был худощав, среднего роста и при всей своей данности симпатичен. Присутствовавшая в лице его грубоватость смешивалась с мягкостью. И это контрастное сочетание придавало ему привлекательности. Несколько девчонок в его классе были в него влюблены, или же, точно, испытывали к нему симпатию, что периодически проявлялась теми или иными манипуляциями в его сторону.

– Андрей!.. – недовольный голос матери потревожил гармонию, что царила на кухне. Кроме же недовольства в голосе и в выражении лица – если бы кто наблюдал со стороны, то обязательно разглядел – Наталья Валерьевна пусть и достаточно эмоционально, с возмущением, укоризной и легким разочарованием, но совсем уж привычно протянула имя сына в таком несколько неприятном тоне.

Андрей не поднял головы, а лишь промямлил что-то совсем тихо и бессвязно. Его сморила послеобеденная дрема, которой противостоять не было никаких сил. Совершенно против своей воли лег он на стол и задремал. Он не собирался дремать, ему нужно было идти на школьный стадион, куда из требующего ремонта спортзала, перенеслась тренировка по баскетболу. А бардак (и шелуха, и огрызок, и все остальное) к самому баскетболу не имел никакого отношения, но четко же выражал настроение Андрея, что было полчаса назад, когда только дрема завладевала им, и что осталось и сейчас после насильственного и тяжелого пробуждения.

По своей природе с самых ранних лет Андрей не отличался разболтанностью в поведении, пренебрежительным отношением к чужому труду и умением разводить и оставлять после себя настоящий свинарник. Но и щепетильным, излишне любящим аккуратность он никогда не был. Андрей мог находиться в комнате, где хозяйничал легкий творческий беспорядок, но откровенного свинства он не любил и достаточно часто помогал матери с уборкой. Но сейчас кухня представляла собой островок хаоса и грязи. Андрей, грея обед на плите, пролил часть супа на плиту. Оставив все, как есть, и еле пристроив на стол огненную тарелку, он обжегся через тонкое полотенце, и, отдернув руку, задел стоящий сзади на тумбочке цветок в горшке. Комушки земли сыпанулись на тумбочку – это мама Андрея еще не увидела. Так что со всем своим внутренним миром, Андрей довольно гармонично смотрелся на кухне.

– Что ты мычишь? Почему не пошел к себе в комнату спать? Почему здесь так грязно? – Наталья Валерьевна при всем недовольстве обстановкой, все же была спокойна.

– Я ухожу… – вымолвил он, заставляя себя проснуться.

– Куда? – тут же с недоумением спросила Наталья.

– У меня тренировка, – Андрей с усилием поднялся со стула и секунды две постоял, оперевшись руками о стол.

Проходя мимо матери, он попытался ей улыбнуться. Но на помятом от короткого сна лице, его улыбка была очень похожа на издевку, будто он хотел таким образом усмехнуться над ней и поддеть все неприятное и нервное из ее души на поверхность.

– Не забудь, вы с отцом сегодня собирались съездить к бабушке Зине, – разозлившись, но сдерживая себя, проговорила Наталья.

– Я помню, – только что на самом деле вспомнив – будто изнутри кольнули его материны слова – из прихожей прокричал Андрей, – я ушел!..

Наташа, положив таки пакет с хлебом на стул, еще раз осмотрела кухню. Но в упор не видя ни грязной тарелки в раковине, ни пролитого супа, ни земли на тумбочке, она с тяжелой головой подумала, что надо бы пообедать. Андрей в очередной раз, сам того не заметив, украл у матери приподнятое настроение.

Тренировка закончилась. Не переодеваясь, Андрей закинул рюкзак за спину и, стараясь быть незамеченным, по-тихому, ушел с площадки. Кругом благоухала весна. Все начинало расти, распускаться и цвести.

Андрей шел быстрыми шагами, чуть ссутулившись и засунув руки в карманы спортивной кофты. Он, находясь в неясной задумчивости, совершенно не чувствовал ритма своего движения и не видел, где сейчас идет. Улица, дома, деревья, голубое небо над головой – Андрей никак не воспринимал. Туманные мысли, с которыми он все пытался разобраться, настолько поглотили его внимание, что дальше их смутных очертаний, он видеть не мог. И только одно, что самым адекватным, но, тем ни менее, каким-то далеким пятном связывало Андрея с реальностью, была запланированная на сегодняшний вечер обязательная поездка к бабушке. Кажется, ей нужно было с чем-то помочь. Но с чем, Андрей не помнил. Не помнил или же от невнимательности не дослышал, или же мать ему забыла сказать?..

Все находясь в задумчивости, которая приобрела странный вид, Андрей подошел к подъезду своего дома. Вот спроси его сейчас, внезапно, кто-нибудь, о чем он думает и, он бы не ответил. И даже ни потому не ответил бы, что сам еще толком не разобрался в причинах и предметах своих размышлений, а от того, что тупая рассеянность поселилась в нем. Андрей до такой степени сделался невнимательным и даже потерянным, что, вглядываясь в самый обычный одуванчик, ему требовалось несколько секунд, чтобы наверняка сказать – это одуванчик.

Подойдя к дому, он резко остановился. Взгляд его был устремлен на выделанную декоративным камнем клумбу, в которой насыщенно зеленые, требующие жизни крепкие ростки цветов уверенно росли и подымались вверх, навстречу солнцу и скорому лету. Андрей поморщился, весь полный недовольства и легкого разочарования по большей степени собой, и чем-то еще, и вдруг точно проснулся. Он поднял голову вверх и заулыбался. Солнце, весна, на горизонте такое близкое и сладкое лето… Оставалось только успешно сдать экзамены. Но за них он совершенно не переживал. Андрей знал, что все знает, и спокойно жил с сей уверенностью. Но сию секунду он ни о чем не думал вообще. Ему вдруг стало очень хорошо. Всю тренировку, до нее и после он был не весел, если не сказать, что мрачен, на что явных или даже самых несущественных, малых причин не было. Все у него было хорошо и спокойно, очень спокойно. Может быть именно потому он последнее время и бывал хмурым и чем-то недовольным.

Хлопнула дверь квартиры на втором этаже, и послышалось бормотание маленького ребенка. Андрей недовольно хмыкнул. На улицу доносились эхом шаги по лестнице, а молодой женский голос, кажется, заполнил каждый уголок подъезд. Андрей пожелал бы еще несколько минут постоять в одиночестве, но она ему помешала. Она – это молодая мамочка Лиля – что снимала квартиру на втором этаже в доме, где жили Бушуевы вот уже несколько лет, последнее время с неприязнью и искренней антипатией стала восприниматься Андреем, до сели совершенно к ней равнодушного. При беспристрастном взгляде третьего лица, кем бы оно не было, могло показаться, что Лиле доставляет злорадное удовольствие видеть, как Андрей при каждой их встрече теряет радостное или просто довольное, спокойное выражение лица и начинает негодовать мелким раздражением. Андрей же, как не представлял себе, что внешне он бесстрастен, выдавал себя самыми элементарными чертами. Весь короткий спектр его эмоций был ясно читаем даже самой Лилей. Его веки напрягались, будто он чуть прищуривался, и в глазах загорались искры невидимой вражды, все мышцы на лице выстраивались в сей момент в напряженно-выжидающем выражении и ни тени улыбки не могло пробежаться по его лицу. Лиля замечала его напряжение, неприятными импульсами ощущала искры и невольно старалась поддеть Андрея еще больше.

Выкатив коляску и усадив в нее миловидного мальчика почти двухгодовалого возраста, она выпрямилась, демонстративно подтянула и без того идеально сидевшие джинсы, перебросила резким движением распущенные, ниже плеч, крашенные в какой-то сероватый или же седоватый цвет волосы на правую сторону и наконец-то перевела взгляд на Андрея. Напускная деловитость, выставляемая напоказ самостоятельность, донельзя нелепо смотрелись на ее молодом лице. Что-то глуповатое, но совсем не наивное присутствовало в ее взгляде.

– Привет!.. – бросил Андрей и несколько неуклюже, как ему показалось, нырнул к подъезду.

– Привет, – с неохотой, будто делая одолжение, ответила Лиля.

Она горела желанием получше рассмотреть Андрея, но все время отводила глаза в сторону, изо всех сил удерживая свое любопытство. Будь Андрей не таким напряженным и более внимательным, то обязательно разглядел бы неподдельный интерес соседки к своей персоне.

Андрей закрыл за собой дверь квартиры и невольно стал принюхиваться. Почему он в обед не заметил, что в квартире пахнет сыростью?.. Сейчас он очень хорошо чувствовал, что сырость была, и всех острее ею пахло в прихожей. И чем-то таким знакомым сопровождался этот сырой запах, и Андрей все силился вспомнить, чем же это пахнет. Он, обойдя всю квартиру, вернулся в прихожую, где на него и налетел запах, и разглядел в углу, у двери полный мешок картошки.

– Точно!.. – сказал он вслух сам себе и развеселился.

«Значит, отец уже был сегодня у бабушки. Значит, сегодня будем убираться в погребе. Там, наверное, сто лет никто капитальную уборку не делал» – подумал Андрей и в приподнятом настроении, с жадностью выпив на кухне стакан воды, пошел в комнату делать набросок нового рисунка.

Его, кажется, что-то успело зацепить, когда он то ли шел с тренировки домой, то ли, когда стоял у подъезда. Он не до конца понимал, что же именно его вдохновило и, главное, на что. Его тянуло взять в руки мягкий карандаш и провести им по чистому белоснежному листу.

Ему захотелось рисовать. Он с детства любил рисовать и рисовал, когда хотелось, а хотелось практически всегда. И Андрей рисовал буквально везде, чем угодно, и на чём угодно. Дома в дождливую или морозную погоду, он рисовал в тетради или альбоме и слушал в пол уха разговоры взрослых и (или) бормотание телевизора, но совершенно не вдумывался в смысл произносимых слов. Его не интересовало, о чем разговаривают родители и какую передачу или фильм показывают по телевизору. Ему очень симпатизировала сама атмосфера – он сидит и рисует, а вокруг происходит движение. Родственники или друзья родителей, что приходили к ним в гости, каждый раз подмечали, что Андрей спокойный и не озорной ребенок. А Андрею же просто доставляло удовольствие сидеть за столом, на полу, да неважно где, и что-нибудь рисовать, когда вокруг столько разговора и шума. Ему как-то по-особенному радостно делалось, и эта радость рисовалась у него на лице серьезно-увлеченными красками. Еще же Андрей мог, играя в песочнице вдруг начать чертить пальцем или палочкой на песке человечков или котиков, или маленькую, но шуструю птичку, что вот-вот поймает клювиком нерасторопную букашку. «ВоробЫшек» – так он любил говорить.

У Натальи Валерьевны в шкафу сохранилась целая стопка его детских красочных рисунков. Андрей знал это, но никогда сам не открывал шкаф и не доставал картинки. Почему? Да он и сам не знал и никто не знал. Пару раз в год Наталья Валерьевна делала генеральную уборку в квартире и будто бы не нарочно, а иногда и не скрывала, что специально, доставала рисунки Андрея и какое-то время их рассматривала. Андрей, когда ему случалось быть в это время дома и быть в должном настроении, мог взять в руки сначала один рисунок, потом другой и наконец, оставив это дело, уйти и заниматься чем-нибудь другим. В не расположенном же к легкой ностальгии настроении, он вовсе не подходил к рисункам, и даже делал вид, будто бы не замечает, что они лежат стопкой на полу, или один из них находится в руках у матери.

Андрей задумчиво чему-то улыбнулся, взял в руки карандаш, достал из ящика стола твердый лист бумаги – это была специальная бумага для черчения, на которой он последнее время любил рисовать – и остановился, призадумался. Потом положил все на письменный стол и сел на кровать. Спустя десять минут встал, чтобы провести пару линий и услышал, как открылась входная дверь.

– Андрей! – спокойно, но достаточно громко произнес Александр Васильевич.

Андрей не отвечая, молча вышел из своей комнаты.

– Хорошо, что ты уже пришел. Я на сегодня уже освободился, так что можем ехать к бабушке.

– Поехали, – будто с облегчением произнес Андрей.

Он не был в большой радости, что сейчас поедет, но и не был расстроен. Он любил бабушку Зину. Даже любил ее чуточку больше, чем бабушку Катю, маму его матери. Правда, он не замечал, что так оно было. Кто из бабушек владеет больше вниманием внука, ясно становилось из пары простых, но достаточно точных фактов. Андрей в будничных разговорах чаще упоминал бабушку Зину, и времени, начиная с детства и заканчивая сегодняшним днем, проводил больше у нее, чем у бабы Кати, маминой матери. Простотак почему-то сложилось.

Не вызвало у Андрея так же никакого сожаления, что начать новую картину у него не вышло. Начал, не начал… Ничего от того и не терялось и не приобреталось. Но дело было совсем не в потерях и приобретениях. Всё восприятие обстановки и даже всего мира вокруг сводилось у Андрея в сию минуту к нейтральным, можно сказать блеклым ощущениям. Ни жарко и ни холодно, ни весело, но и ни грустно ни в коем случае. Ни так и ни сяк. А вспышка яркого хорошего настроения потерялась где-то у подъезда, или же осталась там, где Андрей ее и нашел.

При этой странности его внутреннего, казалось бы пессимистично настроенного баланса, Андрей являлся человеком жизнерадостным и уже успевшим определиться в жизни с некоторыми важными вопросами. Имея явные художественные способности, даже больше – имея талант писать картины, Андрей отлично разбирался в математике (в алгебре и геометрии на равных) и, не думая о других вариантах, собирался поступать в педагогический институт. Он был терпелив и мог, если оно требовалось, часами объяснять однокласснику, что такое число пи, как с ним работать и для чего оно вообще нужно. Андрей был спокойно терпелив, то есть, когда у него заканчивалось терпение (а закончиться оно может у кого угодно, вопрос времени и обстоятельств), он не вспыхивал в одну секунду, а старался уйти от объекта раздражения или вовсе резко прекращал дело, откладывал его на потом. Он был несколько инертным человеком, плавал в том, что у него было и, что ему нравилось. И в этой его инертности скрывался инстинкт самосохранения. Андрею были совсем неинтересны или казались бессмысленными, а от того и скучными, определенные вещи, ситуации и возможности. Но некоторые его увлечения порою доходили до причудливой странности и были похожи на детские шалости. Впрочем, простительные шалости.

– Ба-аб, подай мне ведро! – прокричал Андрей из погреба.

– А что случилось? – голос раздался совсем близко. Баба Зина, что разомлевши на закатном, но уже не таком теплом солнце стояла возле погреба, вздрогнула. Невольно всем телом напрягся и Андрей, который был уверен, что бабушка ходит где-то по участку и с трудом услышит его.

– Да тут у тебя какие-то полусухие корешки валяются.

– Ах, ты!.. Нашлись!.. – как-то по-быстрому обрадовалась она, – сейчас принесу!.. Сейчас…

Андрей чуть слышно вздохнул и бесцельно, находясь в неспешном ожидании, заозирался по сторонам. Но и полминуты не прошло, он даже не успел о чем бы то не было, пусть бы о самом малом и незначительном призадуматься.

– Андрюш!.. Где ты там?.. Держи.

– И что это за корни?

– Ты аккуратнее с ними. Может быть, еще вырастут.

И… тишина, только воцарившаяся. Но Андрей вдруг понял, что бабушка и не собиралась ему отвечать. От радости, что корешки нашлись и позабыла про вопрос внука.

– Баб, так чего это за корни?

Андрей отдал начинающее ржаветь на сколах эмалированное старое ведро бабе Зине и вылез из погреба. Больше машинально, чем на самом деле это было нужно, отряхнулся.

– Георгины. Я их осенью убрала, а сама забыла куда. Вот, смотри, вот этот должен отойти, вот росток, – увлеченно разглядывала она клубни.

– Этот совсем сухой, – как-то незаметно для себя начал Андрей, – а вот здесь почка зеленая…

Он положил клубень обратно в ведро. Чуть прищурившись, стал смотреть на небо. Вечер был чудесный и не с того ни с сего ему захотелось искупаться. С великим трудом он заставил себя отказаться от идеи пойти к пруду. Погода еще только несколько дней назад стала стабильно теплой, но не жаркой. Вода в пруду была по-весеннему холодной, мутноватой. Андрей знал, что искупайся он сейчас, то скорее всего заболеет, как в прошлом году. Выждать, требовалось выждать. И он, глубоко вздохнув, враз набрался терпения.

– …что за глупость сидит у тебя в голове? Как так могло захотеть купаться, что ты полез в ледяную воду?.. Только лед успел сойти. Я не понимаю… – развела руками Наталья Валерьевна и, сунув кружку с горячим лекарством сыну в руки, вышла из комнаты.

Это было сиюминутное воспоминание прошлогодней весны. Глупая шалость, но и только!..

Бабушка Зина стала сажать цветы. Андрей, спустя несколько минут бесцельного хождения по участку зашел в дом. Он сделал себе чаю и пил его с шоколадным печеньем. Чуть розоватые от заката пышно цветущие ветки вишни смотрели в окно.

Вечер был тихий, из-под каждого куста или брошенной любым предметом тени тянуло ночной прохладой. Некая насыщенность заполняла всю улицу, но не заходила в дом, в котором все было как обычно. Насыщенностью делилась разгулявшаяся во всю весна, насыщенностью этой была сама жизнь. И все тело, а главное голова и мысли в ней становились тяжелыми. Наполненным смыслом и правильным был мир. И лишь немного Андрей чувствовал на себе всю животрепещущую гамму весеннего вечера. Но этой частички ему хватило сполна, чтобы улыбнуться, сидя за столом и допивая чай, уже с охотой отказаться от идеи пойти на пруд.

«Лучше буду рисовать» – подумал он, так и не определившись с тем, что же будет рисовать. Он чувствовал желание взять в руки мягкий карандаш и начать. Он знал, что как только проведет пару линий, то будущая картина тут же начнет вырисовываться у него в воображении. Он сможет словно в замедленном варианте деталь за деталью, штрих за штрихом углядывать ее. Она будет приходить к нему из будущего, жить в его воображении и рождаться на бумаге. Он будет добиваться от нее, чтобы она получалась такой, какой он ее видит, а затем или одновременно, в процессе, будет стараться сделать ее еще лучше.

И было ли тут при чем смелое дыхание весны? Или же Андрей сам пришел к случившимся в его мыслях выводам и желаниям?

Сон первый, который через короткое время совсем позабылся

Полуденное солнце. Золотая осень. На столике в плацкартном вагоне ровно лежит закрытый блокнот. Его однотонная желтая обложка впитывает в себя солнечные густые лучи и от того становиться похожей на первый, самый яркий одуванчик, что суетливо распускается по весне. Блокнот так и светится солнцем, ярким желтым пятном, то и дело бросается в глаза. Он, как и одуванчик, излучает странную волнительную радость. Но с одуванчиком вместе всегда идет весна, и совершенно ясно, от чего хочется улыбаться. А почему блокнот делает настроение таким волнительным просто непонятно.

Вот Андрей сидит, расслабленно облокотившись о перегородку, что отделяет его спальное место от соседнего, и задумчиво смотрит в окно. Там, в окружающем железнодорожный путь пространстве, купается в солнечных лучах буйство красок дикой природы. И столько льется солнца кругом! Даль горизонта теряется в тумане солнечной дымки. И то и дело стайки птиц выплывают из нее и ныряют в близлежащий лес или, наоборот, вылетают из леса, бросаясь прямо в туман.

Андрей сидит, не шевелясь. Послеобеденная лень (он точно знал, что вот только был обед) куда-то забрала все силы и получалось только медленно думать. Ему было важным сообразить, что твориться на, казалось, совсем близком горизонте: то ли солнце так отсвечивает от пожелтевшей земли, то ли это какой-то солнечный туман – неопознанное и неизученное наукой явление. Было настолько солнечно, что даль расплывалась, не просматривалась. И еще было совсем глухо. Не смотря на монотонное тух-тух-тух поезда ощущалась невероятная тишина и, неясное спокойствие было разлито повсюду. Оно клубилось и залезало в каждый уголочек поезда. И за время пути поезд уже успел потонуть в этом спокойствии, а Андрей успел им надышаться, хлебнуть сполна этого волшебного дурмана.

«Осень, осень…» – только и мелькало у него ненавязчиво в мыслях.

Андрей был готов с минуты на минуту погрузиться в сладкую дремоту, когда напротив него, укрывшись колючим пледом, уже спал Вася. Он сразу же после обеда уснул. Его, как Андрея, не притягивал пейзаж за окном. Андрей удивлялся, откуда в Васе взялось столько лени. Он смотрел на друга и никак не мог для себя сопоставить, что этот Вася – тот самый Вася, друг его детства. Это была ошибочная правда, если так сказать можно.

В своем собственном сне послеобеденная дрема укрыло-таки Андрея своим одеялом. И он не ложась, сидя, сладко проспал добрых двадцать минут. Андрей начал возвращаться в явь, когда почувствовал, что поезд замедляет ход. Он открыл глаза и неожиданно увидел, что вокруг ничего не изменилось. Солнце так же ярко светило, Вася так же сладко спал. На какие изменения Андрей рассчитывал, было неясно даже ему самому.

Не прошло и полминуты, как проснулся Вася. Он потянулся и заулыбался, как майское солнышко, смотря на Андрея. Андрей, спохватившись, сгреб блокнот со стола и быстро, но осторожно, чтобы не помять, убрал в свою дорожную сумку. Почему-то было никак нельзя, чтобы Вася увидел блокнот. Андрей чувствовал свою спешку. Она была необходима, без нее было нельзя.

– Где мы? – промолвил Вася.

– Не знаю. Я задремал. Сейчас подъедем, узнаем.

Вася промолчал. Он протянул руку и взял со столика бутылочку с соком, отпил немного и поставил на место. Андрей не смотрел на него, но так как сон снился ему, видел друга, глаза которого были полны чуть ли ни детским любопытством и пристально глядели прямо на него.

Неожиданно (оно так показалось) поезд прибыл к своей очередной станции и не спеша, со скрипом и протяжным, остающимся на несколько секунд в ушах гаснущим эхом лязганья металла о металлические же рельсы практически остановился. Эта была остановка в провинциальном тихом и будто совсем не принимающем участия в жизни планеты городке. Тишина, что царила в поезде и преследовала железнодорожный путь, стала еще более глубокой. Наверное, отсюда и еще из таких же городком, по рельсам она и растекалась, словно бы электрический ток по проводам.

Поезд прибыл на очередную станцию и распахнул свои двери пассажирам. Часть пожилого народа (это было странным, но почти все пассажиры поезда были возраста шестьдесят и старше лет) с некоторой суетой и волнением – как бы там, что не маскировалось под их серьезными, чрезвычайно занятыми разгрузкой багажа лицами – схлынуло на перрон и незаметно, но быстро разбрелось в неизвестных направлениях.

Воцарилась тишина. Андрей успел подумать, что все оставшиеся пассажиры нарочно разом замолчали или же все уснули, чтобы через открытые окна можно было услышать далекие звуки будничной жизни привокзального городка.

– Саморниково, странное название. Да? – неожиданно громко выговорил Вася.

Андрей внутренне вздрогнул. Он успел позабыть, что напротив него сидит Вася. Тот с наслаждением допивал свой томатный сок и во все глаза смотрел на почти пустой перрон. Только рядом с самой станцией стояла женщина с метлой и смахивала редкие листы со ступенек вокзала. Невероятное старание и довольство своей незатейливой работой сияло у нее на лице. Кажется, в тот момент она была абсолютно счастливым человеком.

– Сам ты странный! Совершенно никакой культуры! Никакого уважения! Пропащие времена! Все пропащее!.. – прорезал воздух грубый басистый голос.

И вдруг все вокруг заиграло с добавлением новых красок. Новых, неожиданных, но странное дело единственно возможных и будто бы правильных. На втором ярусе, как раз над кроватью Андрея, началось движение. Андрей посторонился и чуть ли не прижался к окну. Он настолько оказался невнимательным, что не заметил человека над собой! Было для него не оправданием, что в поезд они с другом садились ночью. Не заметить человека по соседству с собой за двенадцать часов дороги (внезапно открывшаяся подробность сна) было невероятной невнимательностью и полным пренебрежением своей безопасностью.

– Будь осторожен с асоциальными личностями, – говорила Андрею мать, когда звонила ему три дня назад узнаваться о его делах.

Человек, чей голос заставил Васю оставить сок и, округлив глаза замереть на месте, ловко спустился и теперь стоял перед друзьями в полный рост и в полной красе. По реакции друга, Андрей сообразил, что Вася так же, как и он, даже и не подозревал, что рядом с ними кто-то был всю дорогу.

«Вот непутевый! Ладно я… А он-то напротив лежал и ни краем глаза ни углядел!» – на эмоциях подумал Андрей. Его крайне забеспокоил вдруг воплотившейся из дурных предчувствий человек, который же с нездоровым интересом уже успел изучить Андрея всего – с головы до ног. И теперь они оба смотрели друг другу в глаза. У Андрея часто билось сердце, и он ждал, что будет дальше. От невозмутимого, холодного взгляда ему сделалось настолько некомфортно, что он был на грани того, чтобы вдруг проснуться и покинуть сон. Но внимание Андрея, того, которому все это снилось, играло и на секунды больше сосредоточилось на оцепеневшем от страха Васе. Это помогло Андрею не проснуться.

Мужчина, который спал всю дорогу и только утром спускался со своего лежбища в туалет, когда ребята спали крепким сном, был среднего роста, с начинающими седеть бакенбардами и бородой, и с черными-черными глазами. Он был одет в кожаную грубого пошива, но добротную, крепкую куртку, в темно-серые из плотного материала штаны и обычные дешевые на шнурках кроссовки. Потрепанный временем, но прочный, на его плече висел увесистый рюкзак. Волосы на голове были смолянисто-черные и заделаны чуть ли не на самой макушке в тугой пучок. Орлиный нос не придавал его образу мягкости, а глаза были полны лукавства, жестокости и надменные искорки, отталкивающие от себя всех и вся, плутали в их омуте, и наводили невольный страх. Борода прибавляла ему годы, без которой он мог бы выглядеть лет на сорок, то есть на свой настоящий возраст.

Андрей не смел и моргнуть. Его прожег прямой взгляд хищных глаз, который, казалось, должен был дать ему нечто важное и значительное. Мужчина как-то странно ухмыльнулся, что-то пробежало в его взгляде и исчезло. Андрей не понял, что это были за искры – неприязни, неясного злорадства или же великодушного одобрения. И резко повернувшись, так, что Вася отмер и истерично вздрогнул, мужчина без оглядки ушел.

Андрей не обращая внимания на оханья друга, практически не шевелясь, дождался пока мужчина появится на перроне, и внимательно проследил за его движением, пока тот не исчез за углом железнодорожной станции. И только после он посмотрел на испуганного Васю и заговорил, озираясь по сторонам.

– Как мы могли его не заметить?.. Он ни одного звука не издал. Я тебе еще говорил, что нам повезло, соседей сверху нет.

– Что сказать? Мы только что видели настоящего уголовника, – будто не слыша друга, начал свой диалог Андрей.

Почему мужчина был уголовником, было неясно. Да, у него была отталкивающая внешность, он резко кидал фразы грубым голосом. А дальше что? Необъяснимая подробность сна, и только.

Поезд тронулся и, стайка сереньких воробушек вспорхнула с платформы. Птахи уселись на близрастущий к станции старой ели и взволнованно переговаривались. Пришедший в движение поезд помешал им с азартом расклевывать семечки подсолнуха и доставать из шелухи маслянистые питательные ядрышки, которые кто-то то ли специально им бросил, то ли нечаянно просыпал на бетонную платформу. Воробушки нервно прыгали с ветки на ветку, им не терпелось продолжить свой обед.

Вот только за всей минувшей суетой Андрей, а Вася и подавно, не заметили ни воробьев, ни их суетливой возни. Но Андрей, которому снился сон, хорошо рассмотрел птиц. Одним из ярких элементов сна стали воробьи.

Поезд набирал скорость, чтобы совсем скоро вновь остановиться. Следующая остановка должна была случиться в Эльтове, некогда шумном, с давней историей и красивой архитектурой городке.

Андрей с задумчивым видом смотрел в окно. Мужчина, которого они с Васей не заметили, не оставлял мысли Андрея. Своим внезапным появлением и вызывающе-диким поведением, он наследил у Андрея в душе темными неприятными следами. Его не хотелось еще раз увидеть, но узнать о нем, о его жизни хотя бы совсем чуть-чуть, какой-нибудь точный факт из его биографии, вдруг стало для Андрея чем-то необходимым.

Так, совершенно странным образом к человеку может прицепиться любая посторонняя мысль, абсолютно ему ненужная и чуждая, может вдруг стать интересным некий человек, которого – даже и такое бывает – сам он никогда и не видел, некая взявшаяся откуда-то вещь заставит обратить на себя внимание. Каким образом нам приходит что-то в голову или же западает в душу?.. Ответов, то есть предположительных ответов, на этот вопрос много. Но в основном объяснения таким вещам нет.

«Ерунда!.. Мне совершенно не для чего его знать. Кто он? Странный путешественник, вор-рецидивист, может быть даже убийца. Для чего он ехал на этом поезде и, где теперь он сейчас? Интересно, что привело его к такой жизни? Был ли он когда-то таким, как я?..»

На последнем вопросе Андрей приутих в мыслях и задумчиво, будто бы даже с легкой грустью по чему-то безвозвратно ушедшему, стал смотреть в окно.

«Добро пожаловать в ЭЛЬТОВ» – гласила выгоревшая на солнце надпись крупными рыжевато-желтыми буквами, врезавшаяся, словно нечто необычное, в память Андрея.

– Куда он пошел? – неизвестно кого спросил Андрей.

– Кто? – Вася никого не мог разглядеть на пустынной станции и терялся.

Андрей молчал и смотрел в окно. Поезд почти остановился, из станции показались люди с багажом. Солнце склонилось к западу и горизонт начал проясняться. Солнечный туман рассеивался и будто бы, исчезая, забирал с собою тепло. Андрею почувствовал, что в открывшиеся двери вагона ворвалась струя свежего воздуха. Она забралась в вагон оттуда, с улицы, где все жило в этом вкусном и свежем воздухе. И выйди из вагона, вдохни полную грудь этого сладкого воздуха и будешь абсолютно счастливым. Андрей пропитался особенной яркой атмосферой, что присуща снам. Он видел грустные старенькие лица пассажиров, что тяжело и с неохотой поднимались в вагон, но не замечал их грусти и недовольства. Они были фоном, на который совсем не обращалось внимания. Необычайно великолепная осень влюбила в себя Андрея, и авантюризм полностью погрузиться в совсем иную жизнь решительно вырвал его из вагона поезда.

Вася весь напрягся, на него напала паника. Он протянул руку, чтобы тряхнуть друга за плечо, чтобы тот его наконец услышал, но не успел его схватить. Андрей, которому снился сон, видел отчаяние, охватившее друга, но тот Андрей, что был во сне, не замечал совсем никого и, не глядя, схватив свою сумку, нырнул в проход между спальными местами. Вася побежал за ним, что-то громко крича, и так же бесцеремонно, как и Андрей, толкая неуклюжих, нерасторопных пассажиров. Но те никак не отвечали на наглое поведение молодых людей, а только становились еще медлительнее и будто бы расплывались, становясь еще более расплывчатым фоном Андреева сна. Добравшись до выхода, Вася остановился. Он, продолжая что-то говорить, но уже не кричать, всеми своими жестами, с прискорбным выражением лица зазывал друга обратно на поезд.

Андрей же стоял на перроне, бросив у ног сумку, и счастливо улыбался. Он дышал чистым осенним воздухом, прищуривался от падающих на лицо солнечных лучей и лишь чудом вспомнил про друга. Он нашел Васю и, дружелюбно заулыбался ему, не помахав рукой. Вася все тянулся вперед и всё что-то кричал Андрею.

Поезд тронулся с места. Андрей уже не смотрел ни на поезд, ни на Васю.

Эльтов и золотая осень – его блаженное настоящее и упоительное будущее.

Хвост поезда скрылся за лесом, и так легко-легко сделалось Андрею. Легко и тут же что-то еще, то ли необъяснимая тревога, то ли неумолимое приближение чего-то – неясно хорошего или плохого – начинало примешиваться ко вкуснейшему воздуху. Налетел порыв теплого сухого ветра и переместил, кружа в воздухе, охапку листьев с одной стороны перрона на другую. Ветер утихал, убегая в березовую рощицу, а листья, останавливаясь от внезапного суетливого полета, тихонечко скрябали по бетонным плитам. А через мгновение обязательно что-то должно было произойти. Андрей уже повернулся лицом к станции…

Кто-то тяжело топал по линолеуму. Гулкие шаги невольно пробуждали Андрея. Слишком яркий сон терялся безвозвратно. Великолепная, волшебная осень убегала. Андрей не открывал глаз, пытался изобразить, что все еще спит, но сон уже не снился. Шаги перестали слышаться, но ощущение движения рядом усилилось. Подгоняемый легким волнением, Андрей открыл глаза. В ногах на одеяле сидела соседская кошка и с недовольством смотрела на Андрея. В полумраке раннего утра ее глаза поблескивали зеленоватым цветом. Андрей посмотрел на приоткрытое окно и неожиданно для себя произнес насыщенно, эмоционально, но совсем не громко:

– Сволочь шерстяная!

Кошка перестала смотреть на Андрея. С хозяйским видом она продолжила сидеть на кровати и, занеся лапу вверх, начала умываться. Андрей сбросил с себя одеяло, не потревожив кошки. Он распахнул окно и, неловко взяв животное, стараясь держать его подальше от себя, выбросил в окно. Кошка – это было худое серое с непропорционально большими для своего маленького черепа глазами самовлюбленное создание – неловко приземлилась, не издала ни единого звука и, сгруппировавшись, намеривалась запрыгнуть обратно на подоконник. Андрей был в некотором изумлении от наглости животного. Полностью закрыв окно, он сел на кровать. В комнате было холодно, излишне свежо.

Андрей немного посидел, в упор глядя на коврик под ногами, но, не видя его. Со стороны можно было бы даже предположить, что он задумался о чем-то крайне серьезном и грустном. Но в голове его была пустота. Чуть дернувшись всем телом, Андрей вспомнил свой сон. Только выглядел тот уже совсем иначе, и его можно было описать всего в нескольких словах. Яркая осень и черные с белыми полосами кроссовки, в которые были обуты его ноги во сне, встали перед глазами. Ослепительной вспышкой пронеслись по сознанию те самые ощущения, которые захватили его, когда он вышел из вагона, и улетели… Сон потерял красочность, терял детальность и сам терялся.

Андрей, подрагивая от холода, залез под одеяло и быстро, незаметно уснул. Утром, когда проснулся весь дом, ему казалось, что не только сон, сжавшийся до пары событий, все-таки сохранившихся в памяти, но и кошка ему приснилась.

Чистый лист бумаги и карандаш молчаливо лежали на столе. К ним Андрей вчера так и не притронулся. Но, выходя из комнаты, остановил на них взгляд. Позже, потом, говорило ему задремавшее вдохновение. И, улыбкой ему отвечая, но зная, что все-таки потом он станет рисовать, Андрей вышел из комнаты.

Глава 2

– Привет!.. Как дела?

Немного неуверенный голос Андрея был встречен бодро и эмоционально.

– Привет! Молодец, что позвонил. Я в конце мая планирую к бабушке приехать. Может, пересечемся?

– Давай, конечно. Чего делаешь?

– Да вот еду за город с родителями. Они чего-то грандиозное намечают, и без меня никак не обойтись.

– Вы все туда же?

– Нет!.. Там мы еще осенью продали. Вот в новенькую дачу едем. Там… … делается…

– Вась, я тебя практически не слышу.

– Я перезвоню… – чудом услышал Андрей и разговор прекратился.

Вася с Андреем были друзьями с первого класса. Но в седьмом классе Вася переехал с родителями в соседний город и с Андреем, особенно в последнее время, стал общаться все реже и реже. Да и сам Андрей не донимал друга постоянными звонками. А сегодня же вышло два повода, в связи с которыми стоило сделать звонок. Ребята уже несколько месяцев не общались, а сон как бы легонечко, совсем ненавязчиво, пододвинул Андрея к этому короткому и уже минувшему звонку. Андрей соскучился по другу, но от самого себя скрывал эти чувства, всегда несущие в большей или меньшей дозе грусть и какие-нибудь самые лучшие воспоминания.

Но все ж таки довольный и улыбчивый, Андрей дождался одноклассников возле крыльца школы. Впятером они собирались прогуляться, отдохнуть после занятий и заодно обсудить возможные варианты выпускного вечера.

– И тогда можно будет подумать… – восхищенно рассказывала Ольга очередную смешную историю из своей жизни. Она принадлежала к тем людям, у которых постоянно случалось что-нибудь необычное и интересное. И каждый раз история удивляла своей уникальностью, но гамма чувств в них постоянно колебалась. Посмеяться от души и даже всплакнуть – все это без ограничений, вволю можно было сделать с Ольгой за компанию. Она же против компании никогда не возражала.

– Да, – ответил Андрей на звонок отца и затих на долгих пятнадцать секунд. Ольгу, к сожалению, у него дослушать не вышло.

– Я домой, – как-то тяжело сообщил Андрей, – у нас квартиру затопило.

Все чуть погрустнели, Ольга удивилась.

– Марина Анатольевна все-таки это сделала, – не нарочно выдал Кирилл.

– Сделала! И как я понял, хорошо сделала. Ладно, пока.

Андрей свернул на соседнюю улочку и все возможными короткими путями поспешил к дому. Марина Анатольевна Краткова восьмидесятипятилетняя старушка, тронутая безумием своей буйной фантазии, кажется с самого детства, жила на втором этаже над квартирой Бушуевых. Неоднократно она уже пыталась затопить соседей, но каждый прошлый раз Бушуевых что-то, но спасало.

Сегодня же буйная фантазия старушки, смешанная с нажитыми за долгую жизнь привычками, некоторые из которых перешли в навязчивые идеи, все-таки взяла верх.

Марина Анатольевна любила заполнять ванную водой, а сама в это время выходила во двор. И не было никакой возможности переубедить пожилую женщину, что делает она совершенно неправильно. На все претензии в свою сторону она всегда отвечала одними и теми же словами:

– У меня дела. Пока я здесь делаю, у меня там уже целая ванная нальется.

Эта была ее убийственно-наивная фраза, которая приводила соседей в бессильное отчаяние или наполняла злостью, опять же от безысходности, их души. Кажется, Марина Анатольевна сама не понимала наверняка, для чего ей нужен этот опасный ритуал. В доме, в котором она раньше жила, всегда были перебои с водоснабжением. И привыкшая держать запас воды старушка, с успехом продолжила свои, ставшие машинальными и бездумными действия и на новой квартире.

– Как она не понимает, что незачем наливать целую ванную водой! Да хотя и пусть бы. Но она из дома уходит. Как-будто нарочно, издевается над нами. И ты видел ее лицо? Говорить что-либо ей бесполезно. Она совершенно не понимает о чем и зачем, собственно, ты с ней разговариваешь на эту тему. Учить ее начинаешь. Она же ведь бывшей учитель. В музыкальной школе всю жизнь работала.

– А может у нее и на самом деле дела, – выдал как-то Андрей только ради смеха. Хотя сам же понимал, что смешного здесь столько же мала, сколько и цветов зимой в засыпанной снегом клумбе. Просто под его хорошее настроение пришлась эта фраза.

– Андрей!.. – разочарованно ответила Наталья Валерьевна, – ты издеваешься что ли? Вот когда она забудет про включенную воду, тогда посмеешься.

Встревоженный Андрей уже подходил к дому. Его былое веселье не вспомнилось, а потому и ругать себя ему не пришлось.

У подъезда не было ни одной живой души, но на тротуаре и близлежащей территории стояли машины. Андрей понял, что съехалась всевозможная родня Кратковой – дети, внуки – но никого не было видно. Возле дома стояла удивительная тишина, и потому Андрей остановился и уже не спеша, прислушиваясь, стал приближаться к подъезду. А когда Андрею в глаза бросилась распахнутая дверь квартиры, он окончательно понял, что старушка Краткова – это тихое, наивное, но творящее зло создание.

Сколько воды было залито в квартиру Бушуевых! Полы в ванной, туалете, кухне и коридоре были под слоем воды. Можно было по-быстрому соорудить из бумаги кораблики, обуть резиновые сапоги и в удовольствие резвиться. Никаких луж не надо, когда такое море раскинулось в самом доме. Андрей только начал приноравливаться, чтобы доплыть до своей комнаты, как шумный поток голосов слетел со второго этажа и приковал все его внимание к себе. Голосов было много, и среди них слышался отцовский. Значит, родители были там, у безумной Кратковой.

– А я говорила, что бабушка к нам забрать нужно было, – прилетела со второго этажа фраза всезнающей и умной внучки Кратковой. И галдеж, немного приутихший возобновился. Вся толпа стала спускаться вниз. Андрей, замерев, ждал, когда шумная толпа своим вниманием обрушиться на него и затопленную квартиру.

Уже ближе к полуночи, когда озеро с пола было убрано и масштаб бедствия был более или менее оценен, Бушуевы сидели в зале и пили чай с бутербродами, доедали обеденные котлеты.

– Предлагаю сделать ремонт и продать квартиру, – решительно и устало сказал Александр Васильевич.

– Хорошо, Саш, – не менее устало, соглашаясь, ответила Наталья Валерьевна. Она с наслаждением отпила большой глоток крепкого сладкого чая и откинувшись в кресле, поставила кружку на журнальный столик, – нам давно надо было уже продать ее. Удивительно, как это мы столько лет здесь прожили?

– Двенадцать, если не ошибаюсь. Андрею тогда пять лет было, – уточнил Александр Васильевич.

– Может и правда все к лучшему случилось, – и, прищурив глаза, чуть вся напрягшись, Наталья Валерьевна призадумалась, – только у Андрюшки в этом году экзамены и выпускной. Как-то не вовремя, что ли.

Андрей сидел с отцом на диване, но так, что мог спокойно смотреть на родителей вроде бы как со стороны. Он доедал котлету и внимательно следил за разговором. И сказать честно, услышанное и то, каким спокойным тоном все произносилось и, какая решимость, особенно у матери, была на лицах, вводило его в замешательство. Андрей знал, что переехали они от бабушки Зины в квартиру, когда ему – Андрею – шел шестой год. Но, что маме, больше ей – так показалось Андрею – не нравится их место жительства, услышал впервые.

– С ремонтом затягивать однозначно нечего.

– На кухне всепролито, – тяжело сообщила Наталья Валерьевна.

– Давайте, я пока у баб Зины поживу, – заговорил Андрей.

– А учиться? Скоро экзамены, выпускной, – встревожилась мама.

– Мне до школы на велосипеде можно будет доезжать. Для меня никаких проблем и намного лучше, чем жить дома во время капремонта.

– А нам тогда у моей мамы пожить, – то ли вопросом, то ли убеждая себя, произнесла Наталья Валерьевна и почувствовала, что прямо сейчас нужно ложиться спать.

Андрей, уставший от минувшей суматохи, лег и стал быстро засыпать. Он некомфортно чувствовал себя, когда вокруг него происходило столько много действия. И было неважно, по какому поводу была суматоха. Пусть бы то была подготовка к празднику с большим количеством гостей, или как сейчас – потоп. Вся неконтролируемая суета, сплошная, бравшаяся из неоткуда, быстрая импровизация действий отнимали у Андрея моральные силы и прямо действовали на его умственные способности. И ему требовалось в два или три раза больше времени, чтобы чего-то сообразить и сделать. Но как раз благодаря тому, что Андрей соображал, его периодически привлекали поучаствовать в какой-нибудь импровизации или локальном чрезвычайном и не очень происшествии.

– Хорошо, что Бушуев соображает, – говорила про него Мария Константиновна, классный руководитель.

Андрей не понимал к себе такого внимания. Он чувствовал себя неуверенно.

И практически уснув, вдруг открыл глаза. Перемены, что пришли гораздо раньше и оказались более глобальными, взволновали его. Ему вдруг стало жалко квартиру и не захотелось никуда из нее уезжать. Поплыли в голове яркие воспоминания из детства, какая-то настольгическая сентиментальность заволокла его вздрогнувшее ото сна сознание. То он сидит под елкой и ждет Деда Мороза и прямо под елкой и засыпает, то рисует зайцев, придвинув стул к подоконнику, потому как на улице пасмурно, а свет включать не хочется. Андрей с трудом отгонял от себя эти и тому подобные воспоминания, пока не заснул.

Последующие два дня занял переезд. Не успел Андрей толком что-либо сообразить, как он стал жить у бабушки, а на квартиру забегал совсем изредка, имея необходимость в той или иной забытой вещи. Он практически тут же привык, куда ему нужно ехать после учебу и не рвался на квартиру. У бабушки было комфортно жить и как-то спокойнее что ли.

Даже мимолетный приезд двоюродной сестры Наташи, с которой Андрей был в хороших отношениях, но которая иногда его откровенно раздражала, прошел быстро и ничем не запомнился ему.

– Еще позже, к июлю ближе приеду, правнучку привезу к бабули, – зазнаисто, как бы давая понять Андрею, что она здесь желанная гостья, если не больше – хозяйка, произнесла она, поднимая сумку с пола.

– Ну, приезжай, – принял ее вызов Андрей, понимая же, что безнадежно проигрывает. Наташа приедет с дочкой и всё пойдет кувырком, понесется в бесконечном хаосе суеты.

По отъезду сестры, Андрей бесцельно бродил по дому и, не найдя себе занятия, лег на диван в зале и быстро, незаметно уснул.

На улицу только-только начинали наползать сумерки, а Андрей уже спал. Обычно, он никогда рано не засыпал, но сегодня был другой день. Этим все и объяснялось.

Сон с привкусом дежавю

Не может быть такого, чтобы сон начал сниться с продолжения. То есть сколько то недель назад приснилось нечто, а сегодняшней ночью вторая часть или серия, или, лучше сказать не второе, а потом третье и десятое, а просто случилось возвращение. Будто отвлекся на реальность человек, а потом спустя недели вернулся. Так не бывает, наверное.

Андрей уже повернулся лицом к станции как, оглушительная тишина сковала его безжалостно и сразу, без подготовки. Закричать хотелось, но не получалось. На мгновение даже показалось, что, не смотря на изобилие вкусного воздуха, ему нечем дышать. Вот сейчас начнет темнеть в глазах, вспотеют холодным потом ладони и лоб и…

– Молодой человек, не стойте на перроне. Проходите уже по адресу назначения.

Голос послышался совсем рядом и спугнул дальнейшее развитие панического состояния. Андрей подивился. Только сейчас он заметил стоящего возле себя деда. Видимо, тот вырисовался здесь сию секунду. Как только заговорил с Андреем, так и стал видимым, пребывая до того древним приведением старой провинциальной станции.

– Не стойте на перроне. Почему необходимо всегда говорить по нескольку раз, чтобы тебя расслышали. А уж чтобы поняли, так это нужно еще больше раз сказать.

– Вы кто? – глядя сверху вниз, дивился Андрей.

Старичок был низенького роста, с гладко выбритым морщинистым лицом и полным ртом белых зубов. Какое-то время Андрей ничего кроме зубов не мог разглядеть.

– Довольно странный вопрос, – будто бы обидевшись и перестав улыбаться, заявил старик.

И только тут Андрей разглядел ВСЁ – от глубоких морщин и серой поношенной кепки-хулиганки старичка до облезлой серой стены станции, в центре которой между окон громоздилась тяжелая большая металлическая подкова, что обрамляла лошадиную, тоже естественно сделанную из металла, морду. Это был герб Эльтова и, в него Андрей всмотрелся повнимательнее. Герб сиял на солнце, будто его начищали ежеминутно, и особенно сверкали лошадиные зубы. Неправдоподобно выставленные вперед большие зубы – от них словно отлетали солнечные искры, и глаза приходилось зажмуривать.

«Лошадь с такими зубами не может быть дружелюбной» – наивно подумал Андрей и вспомнил про старика.

– Нет, правда, Вы кто? – не к месту усмехнулся Андрей, чем привел в мелкое недовольство старика, отчего тот суетливо зашевелился всем телом и высыпал из кармана горсть семечек вместе с шелухой.

– Сторож я. Кипятков Арсений Антипович.

– А чего тут сторожить?

Арсений Антипович открыл рот, чтобы ответить, а Андрей тут же понял, что сторожить здесь можно только зубы – свои и лошадиные.

– Молодой человек, пройдемте, попьем чаю. Мне есть, что Вам рассказать.

Странно, но Андрей воспринял слова Арсения Антиповича, как должное. Будто, если Кипятков здесь, то нужно его слушаться. Но что за персонаж, этот Кипятков?

Окинув взглядом золотые березки, углядев спрятанный в отдалении в деревьях город, Андрей проследовал за Арсением Антиповичем к станции. Чуть не свалившись – под ногами он разглядел причину маленького роста Кипяткова, тот стоял на ступеньку ниже своего незваного, но долгожданного гостя – пошел по платформе.

Андрей вошел в маленькую, но довольно уютную комнатку. Арсений Антипович из эмалированного чайника с большим подсолнухом на боку разливал клубящийся ароматом напиток. Так и было – клубился густой, сладкий аромат, но не пар, от того, что горячее льют. Вишневый открытый пирог лежал на большом красивом блюде, и уже был нарезан на ровные щедрые куски. Андрей восхитился. Куски пирога были неописуемо красивы. Сморщенные вишенки поблескивали на солнце.

Сели пить чай. Андрей поднес к носу кружку и понюхал, пахло чаем, крепко заваренным с ярко выраженным ароматом чего-то сладко и знакомого. Андрей сделал глоток и прикрыл глаза.

"Вот и началась сказка" – блаженно подумал он.

Старичок, чья кепка-хулиганка теперь висела у двери на гвоздике, озорно посматривал на Андрея и между делом ел кусок пирога. Андрей выжидал, Арсений Антипович нарезвившись, начал разговор.

– Вот приехали Вы к нам молодой человек, а сами и не знаете зачем.

Прямой взгляд старика заставлял Андрея сидеть, словно пенечек с глазками, не моргая и не шевелясь.

– Нет же у Вас никакой цели, а одна сплошная авантюра и невесть что еще в голове. И друга Вы оставили одного. Туго ему придется без Вас.

Арсений Антипович обращался к Андрею на "Вы", но ласково-поучительным тоном было пропитано каждое произнесенное им слово. Андрею же все очень нравилось.

– Вот смотрели Вы давечи на герб. Морда лошадиная Вам понравилась?

– Понравилась. А почему лошадь?

– Умный Вы молодой человек, только разум у Вас какой-то рассеянный. Все никак не можете себя с собой примерить. А уж можно и начинать мирные переговоры.

– Лошадь-то почему?

– Ах, да!.. Лошадь, – и Арсений Антипович призадумался, почесал гладкий подбородок и вернулся к разговору, – эльты это на инкском языке лошади.

Андрей поднял брови, удивился и позабыл про вишневый пирог.

– Инкски это древний народ, некогда живший в данной местности. У них были табуны прекрасных лошадей. Эльты – так они их называли. Вот тебе и Эльтов.

– Лошадинск, – и Андрей засмеялся, – нет.. Эльтов.

Улыбнулся и Арсений Антипович. Казалось немного странным, что он отлично понимает Андрея. Будто ни возрастного, ни какого то другого барьера между ними не было и не могло и быть. Просто удивительный дед оказался.

– А где они сейчас, то есть инкски?

– Слышали про город Тяжков?

Андрей утвердительно кивнул и осторожно потянул руку за куском пирога. Несколько вишен посыпалось на деревянный гладкий стол. Каким образом Арсений Антипович ел аккуратно – у него не упало не единой крошки – Андрей не понимал и только удивлялся.

– Инкски продвигались к западу. Новые территории осваивали. Вот, говорят, в Тяжкове и остались их потомки.

– А лошадиная морда в Эльтове.

– Так захоронения же находили.

– Ааа… – протянул Андрей и застонал от нежно-насыщенного, исключительно сладкого вкуса пирога.

– Наедайся, как следует. Я на минуточку выйду.

Арсений Антипович проворно вышел из-за стола, стянул кепку с гвоздика и, выйдя за дверь, пропал. Андрей взялся за второй кусок пирога. Сладкая и сочная вишня падала на стол, Андрей подбирал ягоды, оставляя липкие яркие пятна.

Настроение в комнатке начало меняться. За столом было все так же светло, а вот из углов, из-под кровати и громоздкого покосившегося шкафа стал, дыша прохладой, выбираться вечер. Вдруг, Андрей почувствовал, что в комнате он уже не один. И невольно стал наслаждаться первыми шагами вечера, что потягиваясь, скоро выбежит именно из этой комнатки и, радуясь бабьему лету, побежит по улицам и понесет время к своей старшей сестре ночи.

– Арсений Ал… Вы где, Арсений? – оглядывая стены в старых бледно-зеленого цвета обоях, вспомнил он про старика. Его охватила паника. Вечер вдруг стал страшным происшествием. И деваться было некуда. Если… только проснуться. Но сон был крепким и не выпускал Андрея из своего мира.

И тут начал просыпаться инстинкт самосохранения. Он смешался с паникой, пропитался неким азартом и в таком полудиком состоянии Андрей выбежал на улицу.

Не было!.. Кипяткова нигде не было!.. Куда мог деться старик во сне? Если уж в жизни прячься и теряйся, где хочешь, то во сне – неизведанная бездна мест и возможностей.

«Всё!» – подумал Андрей, – «Теперь какие вопросы или вдруг чего понадобись или случись, то, что я-то могу поделать?» – странная мысль, но она сильно озадачила Андрея.

Постояв возле распахнутой двери, Андрей решил идти спать. Вдруг, когда он проснется, то все переиграется и будет хорошо. Но при любом раскладе событий, он не рассчитывал больше увидеть Кипяткова, ставшего за одно чаепитие чуть ли не давнишним знакомым.

Еще немного и заснув во сне, Андрей проснулся бы наяву. Хорошо, наверное, что его сон был бесцеремонно прерван.

– Ты кто? Где, где Арсений Антипович? Родной Арсений Антипович… – запричитал молодой тоненький голосок.

Андрей встрепенулся – он спал сидя за столом, подложив руку под голову – и теперь усердно вглядывался в темноту. А в ней – в темноте – что-то мелко дрожало и осторожно подвывало.

– Ты Кипяткова ищешь? Так он ушел и всё. Я сам жду кого-нибудь.

Скуление и завывание прекратилось. В голосе игралась перемена настроения быстро и естественно – от радости до злости.

– Так спит он. Ушел домой отдыхать значит, если ты сволочь заезжая не врешь мне!

– Да не вру я. Включи свет, я ничего не вижу, – и непроизвольно глянул в сторону окна, которого невозможно было разглядеть.

– Нет! Не буду. Так я тебя не боюсь, а ты меня боишься. Вдруг у меня есть оружие.

– А если оно есть и у меня? – сказал Андрей и испугался, пробежался колючий страх по его нервам.

– Я к Арсению Антиповичу убегу и всё! – радовался голос.

– Пошли к нему вместе, и он тебе скажет, что я его друг, – во сне у Андрея получалось врать настолько правдоподобно, что в лживости своих слов он сам начинал сомневаться.

– За мной! – гаркнул голос и, Андрей, натыкаясь на что-то и спотыкаясь, последовал за ним.

Только вышли на улицу и Андрей восхитился. Осень золотая не была еще полностью погружена во мрак. Величественные, словно бы обведенные яркой неоновой краской по контуру березы обступили станцию и кроме их красоты, Андрей ничего не видел. Ему остро захотелось остановить, пропитанную тишиной красоту. Остановить ее на бумаге. Чтобы, когда подует ветер и с березы слетит часть листвы, или даже один листок, атмосфера великолепия оставалась жить на картине.

– Но как?! – постигнутый мгновенным разочарованием воскликнул он, – Как такое чудо вместить во всего лишь картину? Если только иметь такой талант, как у Айвазовского. У него море вот-вот готово выплеснуться с холста или сам, чуть дольше засмотришься и испугаешься, что утонешь в могучих, беспощадных волнах. А Репин? Глаза Ивана Грозного изливают такой безумный ужас, что с ума сойдешь!.. Я бы запретил законом долгое смотрение на такие гениальные произведения…

Плохо, что Андрей не мог управлять своим сном. Иначе бы он непременно стал себя ограждать от перемен, происходивших с его странноватым спутником. Нервный голос, с которым от разговаривал в комнатке, приобрел плоть, что суетилась и приплясывала в темноте, замыслив нечто нехорошее. Но тот Андрей, что был главным героем сна, плыл мыслями и ничего не замечал. Он думал серьезную вещь – у него нет возможности сохранить этот сказочный вечер и потом, еще раз в него окунуться. Забрать его в банку и спрятать в темное место? Слишком наивно. Написать картину он уже даже и не думал. У него сил и способности не хватит. А запах листвы и вон тот темный угол у заборчика, у которого кто-то шуршал – не передать и не сохранить, никак!.. На картине в том углу будет только чернота и деревянная рамка, за которой начнется стена. И рамка грубо ограничит когда-то существовавший вечер. И картина, что будет висеть на стене, станет лишь частью другого мира – мира комнаты или выставочного зала. А это уже другая атмосфера и абсолютно другая жизнь. Картины, фотографии… Словно вырванное из книги предложение или в две-три секунды фрагмент-воспоминание из прошлого.

– Как здесь хорошо, – с грустью, на выдохе выговорил Андрей. Он начинал смиряться, что этот вечер скоро на совсем исчезнет.

– Арсений Антипович спит. Он спать по ночам любит, – выдал сумасшедший. Его именно так и захотелось вдруг назвать.

Дикое, оторванное от мира, даже от мира снов место – тут редко кто бывает, в основном все проезжают дальше на поезде.

Очарование пейзажем и желание вырваться отсюда, как можно скорее, доходили до своего апофеоза. Андрей, который спал, вздрогнул, но чудом не проснулся. Сумасшедший помог ему задержаться во сне.

– Я тебя отведу к Арсению Антиповичу.

– Он же спит, – и пожалел, что так сказал. Вдруг у него на самом деле получиться еще раз увидеть интересного, в смысле, что хорошего человека, старика.

– Будить мы его не будем. Мы к нему просто пойдем.

Андрей подумал, что сумасшедший, на самом деле, таковым не является. И стало сразу как-то легче. Даже возможность написания картины, как бы прояснилась и ожила. Андрей улыбнулся спокойной и довольной улыбкой.

Подошли к дому Арсения Антиповича. Деревенский деревянный дом, с резными наличниками два оконца и куст неясно какого кустарника, что старался залезть прямо в окно, но стекло его не пускало. Ничего необычного.

– Во-он!.. Видишь? – шепотом, прямо Андрею на ухо прошипел странный человек. Его дыхание Андрей чувствовал на щеке. Оно было холодным и сильно отвлекало от подглядывания. Андрей прильнул к окну, прислонившись лбом к стеклу. В будто озаренной тусклым-тусклым желтым светом, исходившим неясно откуда, он четко разглядел кровать и спящего, лицом к окну, человека. Несмотря на желтый свет, обзор картины в доме был черно-серый и словно виньетирован. Было не видно, что находиться на периферии в комнате, даже чуть на сантиметр от кровати стелилась густая тьма.

Укрытый ватным, сбившимся комьями, одеялом Кипятков беззаботно спал. Андрея разозлила эта беззаботность. Старик бросил его. А он – Андрей – не знал, что ему делать одному в Эльтове. Здесь было хорошо, но делать было совершенно нечего. А Кипятков странным образом наполнял уверенностью, что дел, притом интересных, на самом деле очень много. Андрей сделал правильно, что слез на этой станции. Эльтов давно и терпеливо ждал его.

– Он спит. Зачем мы сюда пришли. Почему нам нельзя было… – Андрей хотел сказать «войти в дом» и, оторвав голову, наконец, взглянуть на своего спутника. Но неожиданно провалился во тьму.

Яркое солнце ослепило глаза, пришлось зажмуриться да еще закрыться рукой. Раннее утро щедро поливало комнату солнцем. Андрей, осторожно приподымая руку, увидел гостеприимно висящие по обе стороны окна шторы. Забыл занавесить вчера, но встал с кровати и задернул сейчас.

В полумраке стало в разы комфортнее лежать на кровати. Но против своей воли пришлось разглядывать портрет заурядной личности. Человек, на которого во сне ему так и не удалось посмотреть и, который стукнул его паленом по голове – от чего Андрей и проснулся – обосновался четким образом в мыслях. Овальное, но не худое лицо, пухленькие щеки, высокий лоб, черные, широко распахнутые глаза, с плещущимся в них безумием, бледная тонкая кожа и, то появляющаяся, то исчезающая куда-то хитрая улыбочка. Черная непонятного крою и фасона одежда, небрежно накинутый, дурацкий, изорванный с одной стороны капюшон.

«Для чего ему меня убивать?» – медленно продумал Андрей и понял, что убивать его не хотели. А еще что-то неожиданное, но смутное быстро вспомналось. И если бы удалось воплотить это, так и не вспонящиеся, пусть бы в желтый березовый лист, сон быстрее бы отпустил Андрея. Но странное ощущение дежавю окутало его сознание, уже проснувшееся и усиленно прокручивающее яркий сон, и быстро отделаться от золотой эльтовской осени не было шанца.

Немного полежав, дивясь странному своему поведению во сне, Андрей встал, надел футболку и пошел перекусить. Включив экран телефона, машинально посмотрел время.

«03:43 – самое сладкое время, чтобы поспать» – подумал он, идя на кухню.

«Жаль, что не вишневый» – откусывая пирог с капустой, краешком сознания взгрустнул он. Насыщенно-нежный вкус бабушкиного пирога и старание не разбудить бабушку, грея воду в чайнике, оттеснили Эльтов и неописуемо вкусный вишневый пирог на второй план. И на этом плане, медленно перетекая к вечеру на третий и дальше, сон и пробудет, нервируя своим неосязаемым присутствием Андрея.

Перед тем, как лечь спать, Андрей в интернете для чего-то посмотрел, есть ли такой город – Эльтов. И убедившись в очевидном его отсутствии, задремал.

Прошло пару часов. Утро, неизвестно когда успевшее превратится в день, не смотря на ранние часы, открыто говорило – сегодня будет жарко.

Андрей вышел из дома в приподнятом настроении. Не спеша, с читаемым на лице удовольствием, он обвел еще сонным взглядом крыльцо, яблони с кустарником, росшие вдоль дорожки и уже отцветшие, и остановился на заборе, что отделял бабушкин участок от соседского. Забор был старый, уже с трудом стоявший на месте и завалившийся в заднем углу участка на сторону соседей, прямо на пышные кусты крыжовника. Ганки в заборе были посеревшие от времени и покрывшиеся лишайником. Забор хотели менять и Бушуевы и их соседи, но никак с обеих сторон не доходило до дела.

Андрей, потерев шею, пошел к сарайке за лопатой. Пока не сделалось жарко и солнце не начало печь в полную силу, надо было успеть вскопать грядку. Бабушка Зина хотела посадить редиску для второго урожая и, кажется, еще что-то. Там, за теплицей, места было мало и копать было не то чтобы неудобно, а некомфортно. С одной стороны забор, с другой, в метре от забора, теплица. Находиться в зауженном пространстве Андрею не нравилось, но клаустрофобией он не страдал. Года два назад ему вообще пришлось спускаться в пустой колодец – туда свалился котенок, и желающих достать животное, кроме Андрея, больше не нашлось.

Вскопав половину небольшой грядки, Андрей остановился и посмотрел на небо. Оно было чистое, только солнце своими жаркими лучами разлилось по его светлой голубизне. Тишину утра пока никто не тревожил, а щебетание птиц гармонировало с тишиной.

«Как в лесу…» – вдруг подумал Андрей. И желтые березы с тенью человека в капюшоне, бродившей где-то рядом, более отчетливо, чем в прошедшие только что минуты, забеспокоили Андрея. Весь этот длинный сон со своей живописной, теплой осенью только мешал. И дело было не столько в самой осени, против нее у Андрея совершенно ничего не было, сколько в реалистичной густой атмосфере сна, которая перевалилась в явь. Загадочная, успокаивающая, убаюкивающая, полная диких тайн, с внезапными приступами паники и сумасшествия – вот какова была атмосфера.

Андрей вздохнул, поняв, что не властен вмиг избавиться от последствий сна. Он продолжил перекапывать грядку. А немного погодя…

– Да что же!.. Откуда здесь взялись грабли!.. – послышался девичий, такой приятный, громкий и полный возмущения голос.

Андрей зацепился за этот голос и, стоя возле теплицы, стал оглядываться. Он доделал работу и собирался идти в дом, завтракать. Кого-либо услышать или увидеть он не рассчитывал. Это довольно странно. Не самонадеянно, а именно странно. У Андрея иногда получалось выдавать такие странные вещи. И причем их появление, откуда и почему они берутся, было нельзя понять и объяснить. Андрей, лишь так или иначе, думал и делал. А видел только свое большое или не очень удивление от того, что его мысль шла в разрез с происходящим вокруг действием или полностью противоречила чьему-то мнению. Сейчас вот так и вышло. Пришла к нему мысль, что в огороде и на всей улице тихо, как в лесу и тут же, как само разумеющее, образовалось ощущение, что пока он здесь – у бабушки в огороде – так и простоит тишина и ни один человек не сможет ее потревожить. Совершенно нелогично и практически невозможно, пусть и улица расположена на окраине в самом глухом и старом уголке городка. Но Андрей смог удивиться, что какая-то, и, судя по голосу, красивая девушка потревожила тишину и будто бы разбудила улицу. И опять же. Он уже успел напустить на себя уверенности, что девушка красивая!..

Высунув голову, дабы пытаясь углядеть девушку, что почему-то не спала в ранние часы, а судя по голосу уже активно бодрствовала, Андрей не сходил с места. Он пристально всматривался на соседский участок, но рассмотреть там человека никак не мог.

Прошло пару минут. Андрею вдруг показалось, что он ни туда смотрит, потому никого и не видит. Бросив пустое занятие, он взял лопату и пошел к сарайке.

По тропинке к дому тети Розы, быстро прошла девушка. Она была стройна, в коротких спортивных шортах и серой футболке, на голове у нее, подпрыгивая в такт шагов, был заделан легкий пучочек. Перед крыльцом она резко остановилась и наклонила голову вниз, стянула резинку с волос, помотала головой и, запрокинув ее назад, легкими же движениями руки потрепала вьющиеся пушистые волосы, вроде бы как поправила прическу. Светло-русые, по плечи волосы, на солнце ее голова была похожа на распушившийся одуванчик.

Андрей, невольно остановившись у отцветшей яблони, с живейшим интересом наблюдал за незнакомкой. Он никогда раньше ее не видел. Он вообще не помнил, чтобы к тете Розе приезжала гостить какая-нибудь девушка, а годами ранее девочка. Андрей точно знал, что у бабушкиной соседки есть два внука, чуть помладше его. О внучке же он ни разу не слышал.

А девушка, кажется, успокоившись и всем удовлетворившись, легко и быстро зашла на крыльцо и скрылась за дверью.

Андрей же, чуть одурманенный, машинально сделал шаг к яблоне и оперся рукой о ствол дерева. Девушка его не заметила. Зато он сразу, только увидев ее, прочувствовал некое тонкое восхищение и пожелал еще раз ее увидеть. Сам еще того не осознавая, но потянулся к ней. И что-то в ней показалось ему таким необычным и в тоже время именно таким, каким и должно было быть.

Андрей не понял сам себя. Что сейчас такого случилось, чтобы это вдруг как-то смогло повлиять на его планы и в принципе на рабочий настрой? Ничего!..

Но за завтраком, доедая бутерброд с маслом и сыром, он все-таки не удержался и спросил:

– Баб, а к теть Розе приехал, что ли кто?

– Чего? – почему-то не расслышала бабушка.

Она стояла у плиты и увлеченно мешала рассольник. Андрей любил рассольник, а бабушка любила его готовить для Андрея.

– У теть Розы Андрей приехал?

– Нет!.. Андрей с внуками на следующие выходные обещали приехать. Это ее внучатая племянница из Астрахани приехала.

– Из Астрахани? – Андрей то ли удивился, то ли попытался представить, что у тети Розы есть родственники в Астрахани, но почему-то никак не мог этого сделать и, опять же удивился.

– Да, – спокойно, но крайне утвердительно ответила бабушка, – они приезжали последний раз много лет назад. Ты тогда то ли в третий, то ли в четвертый класс пошел.

Андрей, позавтракав, сидел и внимательно слушал бабушку. Но какая-та мысль медленно начала его увлекать и он, легонько встряхнув головой, стал старательно смотреть на баб Зину. А она, запустив в суп огурцы и положив маленькое кухонное полотенчико на стол, присела на табурет и продолжила говорить, глядя на внука.

– Это Вася… – она нахмурила лоб и задумалась, – Вася… Совушкин!.. Да Совушкин ему фамилия. Вот он, будучи еще молодым, уехал на юг и там остался. А тот, который сюда приезжал, тоже Вася – его сын. Вот только не помню, с девочкой или с мальчиком он приезжал в тот раз. Мне Розка говорила, что у Васи… – бабушка широко открыла глаза и сосредоточившись, докончила свою мысль, – что у Васиного сына есть дочь… Вот дочь-то и приехала, – баба Зина немного помолчала и наконец-то спросила, – А ты откуда взял?

– Я, когда грядку копал, слышал какой-то шум, ну… со стороны Семеновых. Подумал, что внуки приехали.

– Я сама еще никого не видела. Да и саму Розу уж, наверное, третий день не вижу.

Баба Зина призадумалась над чем-то. Может ей в голову пришли какие-то воспоминания дней далеких, о которых сейчас было излишне рассказывать. Может в тех воспоминаниях хранилось что-то личное, может, что-то интересное и забавное, а может какой-нибудь вопрос, оставшийся без ответа и на все эти годы позабытый и гулящий неизвестно где, вдруг вернулся, словно пригнанный сухим и знойным ветром. Но все это маловероятно. Более правдоподобнее было, что баба Зина окунулась в задумчивость, которая ничего и не означает. Вот присядет человек на стул и сидит с задумчивым видом, а в голове ничего. И самое большое, что может промелькнуть в его мыслях – это: надо бы что-то там доделать или другу перезвонить не забыть, или же вот какая погода сегодня. И всё!

– Баб, спасибо за завтрак, – спокойно поблагодарил Андрей.

– На здоровье, Андрюш.

И только, когда Андрей ушел в комнату собираться, бабушка Зина спохватилась, что не спросила, ждать ли внука к обеду. Но встав с табуретки, вдруг передумывала спрашивать. Когда приедет, тогда и приедет. Пусть занимается, подумала бабушка. У Андрея сегодня должна быть консультация к экзамену и тренировка по баскетболу, и мало ли какие еще дела могут у него возникнуть.

– К вечеру буду. Если что, позвоню, – крикнул Андрей, и за ним скрипнула входная дверь.

Выгоняя велосипед из сарайки, и даже раньше, только выйдя из дома и до того момента, как колеса велосипеда мягко зашуршали по старой, в ямах, но асфальтированной дороге, Андрей невольно тянулся взглядом к соседскому участку. Желание еще раз увидеть девушку, как оказалось внучатую племянницу из Астрахани – его такое определение забавляло – у него никуда не делось. Даже так, оно стало спустя час более ясным и сильным. И постепенно к желанию начинала подселяться уверенность, что он – Андрей – обязательно ее еще увидит и увидит не когда-нибудь, а сегодня. Он ловко объезжал кочки, еще немного оставалось до начала хорошей дороги. Андрей ехал и, сам не замечая того, улыбался. Завсегда нелюбимый участок дороги, сегодня остался без его внимания.

День, а это был вторник, приближался к вечеру. И не столько много дел было у Андрея, сколько суета, от которой было никуда не деться, весь день подбрасывала поводы то доехать до магазина и купить бабе Кате батарейки для часов, то задержаться в квартире, ремонт в которой был почти закончен, то с Васькой выгонять гусей из огорода его бабушки, что забрели с дороги в настежь раскрытую калитку.

Успешно пройдя всю суету, Андрей ранним вечером вернулся домой. Он предвкушал, что как только зайдет на участок, сразу начнет отдыхать. Это ему почувствовалось так. Уют и спокойствие прельщали его. Андрей и не замечал, что в квартиру его уже не тянуло.

Закатив велосипед на участок, Андрей остановился. Это был не внезапно начавшийся отдых, а внимательное подслушивание за соседским участком. Кто-то вышел из тети Розиного дома и почему-то оставался стоять на крыльце. Андрей занервничал, увлекся обрывками мыслей и на сколько-то секунд позабыл о причине, остановившей его. И будто бы опомнившись, выскочив из тумана, тут же просиял. Сквозь кусты он разглядел тети Розину гостью, астраханскую родственницу с одуванчиком волос на голове и немного одурел. Быстро промелькнула она, щелкнула шпингалетом калитки и…

– Здрасти! – выдал Андрей, как только она на него нечаянно взглянула. Она действительно нечаянно на него посмотрела, уловила боковым зрением движение рядом и повернулась.

– Здрасти… – и три секунды ушли на старательное, но вместе с тем растерянное изучение приветливого юноши.

Андрей, словно сбылось у него желание, которое он еще не успел для себя толком сформулировать, как-то более четко и конкретно разъяснить его перед собой, мило и наивно улыбался девушке. Не высказал он себе четко, что хочет увидеть тети Розину гостью, но при этом, как бы противореча себе, весь суетливый день знал, что эта встреча, не обязательно сегодня, но состоится. Возможно, эта самая уверенность и пододвинула встречу молодых людей на сегодня. И принебрегнув – в который раз! – своим расписанным на века планом, судьба уступила уверенности молодого человека.

"Пусть сегодня вечером, а не завтра утром," – подумала она.

Бывают, и сколько их, такие события в жизни, что ни на чего, как ни старайся придумать, они не повлияют. Сегодня ты дочитаешь книгу или завтра, съешь любимую гречневую кашу на обед вместо ужина – такие повседневные более или менее суетно-бытовые дела. Конечно, и из них выходят разного рода истории и вырисовывается череда непредвиденных событий. Но настолько часто, чтобы каждый раз выбирая, что делать – лечь спать в восемь часов вечера или посмотреть кино или пойти гулять – происходило принятие вселенского по масштабам судьбоносного решения, было бы даже неправдоподобно.

А сейчас уверенность вместе с судьбой аккуратно подсматривали за живописной, но недолгой сценой. Такие короткие моменты самые чистые и искренние. Их нельзя не любить.

Настя, так звали астраханскую гостью, не влюбилась с первого взгляда в Андрея, но непринужденно и с удовольствием отметила про себя: "Какой классный сосед!" Настроение девушки играло солнечными розовыми зайчиками и щедро рассыпало их вокруг себя. Андрей же жадно ловил этих зайчиков.

Своей обаятельной улыбкой и, как показалось Насте виртуозной легкостью в общении и не наглой самоуверенностью, Андрей уже притянул ее на сколько-то шагов к себе. Что же это были за шаги? Естественно, не легкая поступь босых ног по ковру или песчаному пляжу и не слово, что произносит человек для примирения с другим человеком, как бы делая шаг ему навстречу. Этот же шаг ни что иное, как настройка своей души, своего сознания на струну души другого человека. Невольное измерение всеми органами чувств внутреннего состояния оппонента. Нельзя же понять, каков человек, каково у него внутреннее устройство, не обмолвившись с ним ни единым словом, ни поймав его разные, окрашенные в зависимости от ситуаций и настроения взгляды, в конце концов, не разделив с ним хоть бы бытовую и самую скучную ситуацию на двоих.

И никто, а уж тем более сам Андрей, не знал такую простую, напрашивающуюся выводом, своеобразную истину: если бы он заранее, утром, пусть и мельком, не увидел Настю, то такого теплого и непринужденного знакомства у калитки не состоялось бы.

Сейчас же Андрей был взволнован, но как бы уже подготовлен и дружелюбно настроен на общение, он ждал его. А неспокойное его состояние, хорошо, что в умеренной дозе, добавило ему некоторой солидности, которая была ему очень к лицу и вызвала одобрительную улыбку у Насти.

Не может человек, каким бы он умным, нет! каким бы он гениальным не был обойтись без конкретных опознавательных маячков. Взгляды, прикосновения, слова и жесты – за ними спрятана душа.

Постояв друг напротив друга столько, чтобы не возникло ни с одной стороны никаких ненужных неловкостей и мыслей, что чуть позже будут напрашиваться, Андрей отвел взгляд в сторону и переменил свое положение, а Настя резко, но плавно и красиво повернулась к Андрею спиной и зашагала по разбитой дороге. Расклешенный подол ее хлопкового оранжево-розового сарафана весело подпрыгивал в такт быстрых шагов. Однотонный весенний цвет сарафана кричал о юности и прелести ее хозяйки. Дойдя до клумбы с ирисами, что уже отцвели, она обернулась. Но обернулась слегка, чуть повернула голову, чтобы вскользь поймать нечеткий силуэт всё-таки еще незнакомого человека.

Все было правильно. Она его не знала: как его зовут и откуда он вдруг появился на соседском участке, может, зашел на пару минут по срочному делу и в течение нескольких месяцев больше здесь не появится. Но обернутся, как бы без заинтересованности, нужно было обязательно.

Андрей все стоял у калитки. Волнение, беззаботная радость и ругательство на себя в форме фразы: "Как же ее зовут? Почему я не спросил?" суетно и немного навязчиво вертелись в голове.

Но все было замечательно, и Андрей это чувствовал. Зайдя на участок, он немного постоял на дорожке, полюбовался на зеленые маленькие вишни на ветках – будущий урожай, и пошел в дом ужинать.

Он не знал, куда бы могла пойти девушка-одуванчик – так ему думалось про нее. Но Андрей и не задавался этим вопросом. Всего лишь у него перед глазами, куда бы он не смотрел и чтобы не говорил, игрался яркий образ девушки. Ее мягкие черты лица, светлые, немного с пшеничным отблеском кудрявые волосы, но какие у нее глаза он не запомнил, не обратил внимания и всё!..

Недолго после ужина Андрей отдыхал. Ему позвонил Вася и предложил все что угодно, только не просто сидеть дома. Андрей нехотя согласился с многообещающим предложением.

– Баб, я гулять, – встретил он ее у крыльца.

– Ключ на место убирал? – поинтересовалась она.

Ключ лежал под ведром у теплицы. Так было удобно. Андрей приходил, брал ключ и заходил в дом. При таком варианте потерять ключ, как один раз это уже случилось, было невозможно. Бабушкина идея импонировала Андрею, будто в ней прятался какой-то интересный, неведомый по своей сути ритуал.

– Да. Ну, я пошел, – чуть улыбнулся он.

– Давай, давай, – подбодрила его баба Зина и зачерпнула ковшом воду из ванной, полила на огурец и с аппетитом стала его жевать.

У правой стены дома от крыльца стояла старая ванна. Летом она всегда была наполнена водой. Вода нагревалась, в жару становясь горячей – для баб Зининых хозяйственных нужд очень отличный вариант. Бабушка собиралась идти в дом, но жуя огурец, передумала. Как только передумала – увидела соседку Розу на грядках, и чуть поторапливаясь, направилась к общему старому забору.

Вася нетерпеливо переминался с ноги на ногу, не спеша курил сигарету и крайне невнимательно смотрел на все вокруг. Он ждал Андрея без малейшего плана дальнейших действий и скучал. Сейчас ему успело показаться, что он мало-помалу, но нагостился у бабушки и с другом навидался, и тихонечко так его потянуло домой. От этих ощущений он и был рассеян, как бы окутан своей с индивидуальным привкусом мироощущения легкой заботой. Но одновременно был в ожидании Андрея и начинал немного раздражаться его неспешности.

Вася был тем юношей, который приснился Андрею, но являл собой самое минимальное сходство с персонажем сна. Вася был широкоплеч, высок, темноволосый и вполне себе приятный, симпатичный на лицо. Порою бывал резок в разговоре, любил быть в постоянном движении, не читал книг – вообщем, был прямо противоположен характером и привычками тому Васе, что поехал дальше на поезде в неизвестном направлении. К авантюрам, настоящий Вася, был склонен и, скорее всего, поддержал бы Андрея в его странной выходке, если той пришлось случиться в жизни. С Андреем его роднила дружба, начавшаяся с детства. А на сегодняшнем этапе своего взросления, Вася, если бы его заставили подумать и ответить, сказал бы, что Андрей отличный собеседник и надежный друг. Надежный – в самом глубоком и крепком понимании этого слова, а это дорогого стоит.

– Ура!.. – потушив сигарету и с облегчением бросив свои заботы, негромко сказал Вася.

Андрей подходил к остановке, у которой они договорились встретиться, и невольно, сам того не зная, нес с собой радость и хорошее настроение. Вмиг Васе почувствовалось, что не нагостился он еще в городе своего детства.

– Я бы предложил тебе наведаться в «Радугу», но ты не ходишь по таким местам.

– Не хожу, – с серьезной утвердительностью, но весело улыбаясь, ответил Андрей.

– Я же тоже не пить тебе предлагаю там. Ну… а так просто, посмотреть, что там происходит, – это было лишь довысказывание мысли. Вася знал, что ходить в питейные места Андрей был не любитель, – ладно, пошли купаться, – наигранно, как бы расстроившись, вздохнул Вася.

– У меня дом родители присмотрели, – начал Андрей, – недалеко от баб Зины.

– А квартира че?

– Ремонт почти все уже. Скоро будем объявление давать. Хотя уже и без объявления спрашивают.

Заметив некоторое равнодушие в голосе друга и чуть отстраненный, уцепившийся за что-то вдали взгляд, Вася немного разочаровался.

– Тебе все равно, что ли?

– Нет! – оживился Андрей, – не все равно. Я же осенью учиться уезжаю. Проще говоря, пока закончится ремонт в новом доме, если, конечно, мы купим тот дом, я, если только вещи свои от баб Зины туда успею перевезти. И это в лучшем случае.

– Ну… на выходные будешь приезжать и обживешься.

– Если только, – слабо представляя с чем сейчас согласился, сказал Андрей.

– После общаги самое оно будет, – сам никогда не живя в общежитии, но бывая у однокурсников, заверил Вася.

– Я комнату буду снимать. Сначала думал квартиру, но с новыми обстоятельствами только комнату потянем.

– Ууу, – промычал Вася, – вчера водичка вроде ничего была. Можно, конечно, и потеплее, но…

– Лето только началось, накупаемся еще.

У пруда, с противоположенной стороны толпился какой-то народ, были слышны отдельные громкие голоса и фоном общий гомон разговаривавших. Там же, куда подошли Вася с Андреем, не было никого. Небольшая площадка у захода в воду была плотно утоптана и сырая. Кто-то уже успел искупаться с этого полудикого – а именно таким он и выглядел благодаря зарослям камыша по обеим сторонам – наскоро импровизированного здесь каждый год пляжика.

Андрей снимал на ходу майку и уже ощущал себя в воде. У него вдруг разыгралось воображение, и острое желание окунуться с головой в воду в одно мгновение обуяло его. Вот только реальные ощущения, когда он забежал в воду и нырнул, резко отличились от ожидаемых, предвкушаемых.

– А-а-а-а, а-а-а-а!.. – раздались выкрики над гладью пруда и раздражили слух людей на том берегу.

– Ты как одурел совсем, – медленно заходя в воду, прокомментировал Вася.

– Позавчера теплее была, – стряхивая ладонями воду с лица и пытаясь, сквозь мгновенно пробивший озноб улыбаться, счастливо прокричал Андрей. Совсем чуть-чуть и вода перестанет быть холодной. Но суть была еще и в другом – колоссальное удовлетворение от взбалмошного действия.

Накупавшись, в еще толком не прогревшейся воде, оба вылезли на берег. Комары тут же зажужжали над головами, вечернее теплое солнце ласково касалось спины. Было хорошо, тихо. Голоса на том берегу успокоилось, а в воздух поднялся дым от костра. Серые клубы лениво поднимались выше и выше и исчезали. А совсем далеко – голубое небо. И на нем лишь одна одинокая полоса, что нарисовал самолет, и это была чистая, в духе минимализма, картина природы.

– Че задумался? – Вася толкнул Андрея, и тот чуть не угодил обратно в воду.

– Васька!..

Андрей, пытаясь оттереть одну ладонь от грязи другой, встал с берега и подошел к воде.

– Андрей? Ты чего молчишь? – что-то заподозрив, но не обиду. Для обиды – Васе в голову не могла закрасться такая мысль – не было совсем оснований.

– Да ничего, – спокойно ответил Андрей, – просто забыл, что мне сегодня еще тесты нужно сделать. Русский подтянуть надо.

Дело же было не в тестах. Андрей сам не знал, какая собственно мысль так сильно его увлекла. Кажется, ее – мысли – и не было вовсе. Была же какая-то странная, медленно клонившая ко сну, нега, в которой переплелись отголоски сна и короткая, не похожая на настоящее знакомство, но солнечная и живая, встреча у калитки.

– Мне, кажется, ты и так на сто баллов знаешь…

– Тебе кажется. Ну что, пошли?

– Пошли куда-нибудь!..

Они направились в город по дорожке, что идет вдоль берега пруда, а потом резко уходит вправо. Их повседневный разговор клонился к тому, что неплохо бы было пожарить шашлыки.

– Смотри, – вдруг громких шепотом проговорил Вася, – Алёнушка настоящая.

– Нет, – твердо заявил Андрей, – это не Алёнушка.

Вася искоса поглядел на друга, удивляясь его серьезности и уверенности. А дальше стала рисоваться довольно банальная, но интересная сцена.

На поваленном дереве у пруда сидела девушка из Астрахани. Красивое платье, стройная фигура… Силуэт прекрасной, романтичной юной леди. Образ, сложенный из лучших книг и фильмов.

Андрей не ожидал ее здесь увидеть. А она, услышав тихое движение позади себя, обернулась и с запозданием, чуть подняв брови, заулыбалась. Но все ее старания выглядеть дружелюбной и приветливой были растоплены в лучах приближающегося к горизонту солнца. Солнечный густой свет, словно растворенные во влажном воздухе брызги меда, спрятали ее улыбку от друзей. И хорошо, что она догадалась спрыгнуть с дерева, а Андрей, сам не поняв почему, направиться к ней. Вася же, тронутый, но не так чтобы опьянеть, нежной солнечной красотой, твердо стоял на месте. К тому же, он не желал мешать другу, что по всем показателям был знакомс незнакомкой. И даже чуть больше, он сделал несколько шагов в сторону, как бы сделать свое здесь присутствие менее заметным.

– Привет!.. – светилось счастьем и искренностью ее лицо. И не успев насмотреться на ее улыбку, Андрей остановился взглядом на ее серых, светлых и ясных глазах. Так вот какие у нее были глаза!

– Привет. Мы, – повел он легонько головой в сторону, правда, совсем не в ту, – купаться ходили. А ты?

– Я нет. Для меня вода холодная. Я из Астрахани приехала, – наивно оправдывалась она, – наверное, потому мне и кажется.

Она смешно повела плечом, и Андрей улыбнулся.

– Нет. Вода на самом деле еще прохладная. Это нам спокойно не сидится.

Она еще больше заулыбалась. Кажется, улыбка не сходила с ее лица. А в лучах солнца блестели ее светлые пушистые волосы.

– Надеюсь еще прогреется. Я здесь тоже искупаться хочу.

– Прогреется, – будто от него этот процесс зависел в первую очередь, – еще все лето впереди, – и немного еще постояв, как бы впитывая ее внутреннее солнце в себя, Андрей подсуетился вернуться к Васе, – я пойду. Друг ждет.

– Ну, пока.

– Пока,– Андрей пошел, но боком в пол оборота и все не терял ее из виду.

Ее… Ему виделось, что она необыкновенно добродушный и светлый человек. Что в ней столько жизненной энергии и позитива, что хватит на целую маленькую вселенную. А тем, кто будет в пределах этой вселенной, всегда будет светить солнце и каким-либо неприятностям там совсем уж не будет места.

Андрей не знал, что во время короткого разговора ей подыграло солнце. Он после их встречи и предположить не мог, что сидя на упавшем дереве, девушка смотрела на воду и тихонечко в удовольствие грустила. Не было никаких ярких эмоций. Медленный, то уходящей от темы, то неожиданно возвращающейся к ней вновь, монолог. Монолог, в котором, самыми сладостными моментами были как раз уходы от темы – непринужденные полеты юной фантазии. И с привкусом горького – так чувствовала она – возвращения к действительности. Но благодаря медовым лучам солнца, Андрей не смог увидеть и тени меланхоличного настроения. Обман, про который он не знал, но который оказался удивительно вкусным и, действительно, будто медовым что ли.

– Алёнушка, – достаточно громко выкрикнул Вася.

Андрей было открыл рот, чтобы возразить, но возражать ему было нечем.

– Настя, – тоже громко отозвалась девушка.

– Андрей, – с облегчением ответил Андрей.

Секунду соображая, Вася засмеялся, стараясь, чтобы его смех не увидела Настя. Андрей смутился, поняв Васины мысли и, если бы он был склонен затевать драки, то какая-нибудь склока прямо сейчас, но и вышла.

Андрей расстался с Васей у «Радуги» и вернулся домой, то есть к бабушке. Достав холодный и почему-то сырой ключ из-под ведра, он поспешил к крыльцу. Было холодно. Вернее, начавшаяся ночь не была особо холодной для лета, но Андрею, одетому в футболку и шорты хотелось поскорее согреться в доме.

Тепло дома, то есть пока еще терраски, бесконечно радовало и больше ничего не хотелось. Только вот пройти мимо кухни не получилось. Андрей наскоро наделал бутербродов, налил в кружку компот. Тот был на ночь сварен бабушкой из сушеных яблок и клюквы и был еще теплым. Докторская колбаса и компот с клюквенной кислинкой – самый вкусный поздний ужин. И, стань вдруг кто-нибудь оспаривать в этом Андрея, то вышло бы крайне глупо и даже невежественно, бестактно.

В это же время в соседнем доме спала Настя. Ее сон был сладок. Она только-только уснула, а перед этим все думала и размышляла, вдруг бросая свое занятие и пускаясь в пляс бурной и нескромной фантазией. Ей воображалась странная картина, будто бы она, идя за ручку с Андреем по улице подходит к тети Розиному дому, а у дома, сидя на лавочке о чем-то непринужденно разговаривают ее родители. Ей виделось, будто ее мама обрадовалась, увидев их вдвоем, а отец тут же о чем-то заговорил с Андреем. Все слишком красивым и ладным представлялось ей. И даже мелкие черты – яркое, но не слепящее солнце, цветок клевера под ногами, пышная зелень кустов позади, вдоль забора, и главное, но уже совсем не мелкое, а очень важное – улыбающиеся задорные глаза Андрея и свое собственное ощущение счастья, что благодаря впечатлительной натуре Насте удалось испытать и на самом деле, лежа в постели, засыпая. Это была ее фантазия, с которой она уснула, а размышления, не очень веселые, пропитанные пессимизмом остались на потом.

Глава 3

Утро наступило чуть позже обычного, так показалось Андрею в полудреме, и так же подумала Настя, заходя на участок после утренней пробежки. Тонкий наволок расстелился лентой по горизонту и закрыл мир от прямых лучей солнца и утро растянулось. И могло почудиться, что такое утро специально кто-то придумал, чтобы можно было побольше и подольше отдохнуть, никуда не спеша заварить чашку чая или кофе и выпить в удовольствие с печением или пирожным.

Но… Настя стояла и растерянно смотрела вдаль, пока восстанавливалось дыхание. Она уже просто не могла полностью прочувствовать то, что витало в воздухе.

А Андрей, проснувшись от духоты, открыл окно и полусонный, лег обратно и тут же уснул.

И если бы Настя, лишь на полсекунды раньше повернула голову, то сквозь закрывающие стену, но уже редкие, чтобы спрятать окно, ветки вишни, увидела бы Андрея. Возможно, она бы его даже окликнула и не дала бы ему выспаться. Но случайность не случилась. И так Настя дала возможность сну присниться Андрею. Сама, походив взад вперед, присела на скамейку и увлеченно стала продумывать одну серьезную, но несколько наивную мысль.

«Здесь очень хорошо. Даже, наверное, настолько, что жить здесь лучше, чем у нас. Пусть и вода не такая теплая, но нет такой жары…»

Чуть прищурилась, глядя на крохотное облачко, и совсем замечталась.

«Здесь было бы очень хорошо жить!.. Я бы с радостью сюда переехала. Взять и уехать от родителей в восемнадцать лет. Всё равно они уже ничего не смогут сделать. Нужно будет узнать, какие здесь есть медицинские колледжи,» – Настя успела, серьезно сказав про себя эти простые предложения уже примерить к реальности свои фантазийные намерения и просмотреть в голове несколько коротких эпизодов из будущей своей жизни.

Вот она идет, счастливо улыбаясь, в колледж; вот самодовольно смотрит на входящий вызов – ей звонит маму – и берет трубку; а вот, когда занятия закончились, ее навстречу идет Андрей. Он естественно счастлив и улыбается, конечно же светит солнце и всё вокруг прекрасно до такой степени, что можно самой себе позавидовать. Ее наивность и прямолинейность мыслей не знали границ. Настя… Излишне мечтательная, эмоциональная Настя!.. Эти два свойства ее молодой натуры и руководствовали большей частью ее действий. От того она легко могла впадать в крайности, быстро принимать необдуманные спонтанные решения, а позже, сильно разочаровавшись, пуститься ненавидеть весь мир. Всё это было так. Но глупой ее нельзя было назвать. Без жизненного опыта, но умная и старательная, добрая душою. Ее доброта носила фундаментальный характер, и вся ее эмоциональность была окрашена в добрые, пусть порою грустные, тона. Злости в ней было очень мало.

Как только намечталась, Настя разрешила себе с наслаждением вспомнить встречу у пруда. Она как-то смутно видела, что Андрей у пруда был не один. Но на такую мелочь ее сознание долго не стало задерживаться.

– Да-а-аа!.. – грустно вздохнула она.

Своя реальность, которая была сейчас и, которая была возможна, вдруг сопоставилась с фантазией. Настя, будто у нее перед глазами расположилась наглядная картина, как бы для сравнения, плавала на краю обрыва, что разделял два завсегда существующих мира – мир, в котором мы живем и мир, в котором мы думаем, что живем или будем жить. Не доведя до какого-либо логического завершения весь ворох мыслей, Настя решительно поднялась с лавочки и, еще не зная, что будет сейчас делать, пошла в дом.

Сон, которому случайность не помешала присниться

Андрей проснулся от холода. Он начал чувствовать, как ерзает руками и ногами, пытаясь найти чего-нибудь теплое и ухватиться за него, укутаться в нем. Но ничего, кроме сухого шуршания при каждом движении, не получалось. И Андрей разочарованно и устало открыл глаза. Полнейшая потеря себя в пространстве и во времени как бы отнимала возможность свободно мыслить и смотреть вокруг. Но, неизвестно по какой причине, Андрей чувствовал себя не только замерзшим, но и грязным. Грязным больше в том смысле, что провел целую ночь в таком развратном и похабном обществе, что долго теперь сам от себя будет шарахаться и восстанавливать самоуважение и, главное, внутреннее, душевное спокойствие.

Андрей, перестав швыряться, замер. Он пристыл взглядом к обвитой сорняком – березкой – железной сетке. Это был чей-то забор. Сетка была чуть тронута ржавчиной, а березка – на половину сухая, с желто-коричневыми увядающими листьями. Что находилось за сеткой, да и было ли там чего, Андрей не видел и не догадывался углядеть. Он скрупулезно, доходя до какой-то странной навязчивости, всматривался, не моргая, в каждый по очереди листочек на засыхающем сорняке.

– Эй!.. Ты живой?.. – знакомый и, как показалось Андрею заботливый, ласковый голос, послышался откуда-то сверху.

И от одного только этого голоса сразу стало легче на душе. Андрей вдруг блаженно заулыбался и, в упор глядя на коричневатый, завернутый листочек, и перестал его видеть перед собой.

– Ты сошел с ума или умираешь? – голос пропитался тревогой и отчаянием.

Андрей напрягся всем телом, но продолжал, словно точно умалишенный, лежать, смотреть и улыбаться. Он чувствовал, что рядом с ним кто-то стоит и у этого кого-то растет напряжение и страх. И что он сам, продолжая лежать, пропитывается чужим страхом и своей жалостью к кому-то.

И лишь тогда, когда чувство своеобразной ответственности за безвинные страдания незнакомого человека и невыносимость больше лежать и мерзнуть на сухих осенних листьях разбудили Андрея – он резко поднялся и окончательно пробудился. И как только поднял глаза, тут же понял, что сон его прекрасен и сказочен. И надоедливо шуршащие листья вдруг приобрели в своем шуршание игривые нотки и, с засветившимся на лице озорством, Андрей сгреб ладонями две маленькие кучки листвы и подбросил вверх.

– Привет, Насть! – проговорил он, хлопая глазами и продолжая мерзнуть.

Девушка, отпрянув от полетевших прямо на нее листьев, посмотрела на Андрея серьезно, с недоумением и звонко рассмеялась. Она хохотала и пугалась собственного смеха. И совершенно случайно, абсолютно против своей воли, она вдруг получила столько позитива, что ей тяжело стало стоять и, она присела на листву рядом с Андреем.

– А кто ты такой? И откуда здесь взялся?

Настя вдруг загрустила. И Андрей загрустил. Потому что он не знал, как сюда попал, в это совершенно незнакомое глухое место, и совсем не мог понять главного для себя – почему его здесь встретила Настя.

Настя…

Они сидели, вероятно у чьего-то забора. Настя готовилась что-то сказать, а Андрей увидел укрытую неплотным, словно легкая вуалевая дымка, туманом даль.

«Утро…» – сообразил он и, ему стало приятно от этой мысли. Он улыбнулся неизвестно кому и ушел мыслями гулять по далекой и солнечной окрестности. На пригорках (их было три), где тумана практически не было, а лишь его сырое дыхание холодило воздух, радостно и воодушевленно навстречу солнечному утру открывались удивительной красоты пейзажи. Словно добродушный, с седой бородой художник написал картины из самых прекрасных и светлых струн своей души. Написал так, что это стали его самые лучшие картины и никто, абсолютно никто не мог бы остаться равнодушным к его творению.

Первый пригорок, самый широкий и плоский, укрытый скатертью из деревьев и домов, был ближе двух других к Андрею и как бы застыл в центре туманного озера. Это был солнечный остров. Желтые деревья, почему-то были только желтые, лампочками загорались от солнца и своим теплом отгоняли от себя туман. Могло почудиться, что ненастья на острове никогда не бывает. И все, кто живет в деревянных домах с резными наличниками, все в радостно-блаженном настроении.

Второй пригорок, пестрый от бронзовых кустов рябин и кое-где торчащих маленьких сосен или елок, был неровный, весь в ухабах. Несмотря на то, что это был самый дальний и маленький островок, Андрей четко разглядел на нем полевую дорогу, то поднимающуюся вверх, то будто падающую вниз. И все такие же деревянные красивые дома с оббитыми проржавевшим железом крышами, в которых живут люди – но не те, что на первом острове, а совсем другие – проводящие много времени в суете и бесконечных разговорах о многом и будто бы ни о чем.

И третий пригорок, заволоченный дымкой тумана, был поодаль от двух других и прельщал своей серой таинственностью. Виделось, будто бы островок совсем пустой и никого и ничего там нет. Но нечто серое и объемное, размытое туманом, матовое угадывалось в глубине острова.

Пристально, безотрывно Андрей смотрел на островочки. И ему начало казаться, что они легонько задвигавшись, плавно поплыли по молочной пенке тумана.

«А мы где?.. На четвертом острове?..» – следя за неспешным движением пестрого острова, подумал Андрей.

– Я Нася, а не Настя, – спокойно сообщила девушка, а Андрей чуть заметно вздрогнул.

– Почему? – глупо спросил он и повернул к ней голову.

– Что почему? – чуточку раздражившись, уточнила она. Прядь светлых волос упала ей на щеку, Андрею это очень понравилось, но он не подал и виду. И как-то незаметно для себя сообразив, ответил равнодушно:

– Ничего. Я Андрей. И зови меня, как хочешь.

– Хорошо, – запоздало ответила Нася и, немного повздыхав, позвала Андрея в дом, – ты замерз, наверное, сильно. Пойдем, позавтракаем.

Андрей молча встал, стряхнул листву со штанин, на нем оказалось трикотажное черное трико, и еще раз, будто запоминая, посмотрел на застывшие в тумане острова. И стоит ли говорить, что Андрей успел заинтересоваться островами, вдруг приобрел желание изучить их подробнее и побывать на каждом из них. Если бы он остался равнодушным, то ушел, больше не окинув их внимательных взглядом.

– Только тихо, – остановившись на крыльце, она резко повернулась к Андрею, – дома спит мой дед. Он сильно болеет.

Андрей с трудом усвоил ее слова, так как успел погрузиться в ее широко раскрытые серые глаза. Нася же грустно улыбнулась, приподняв левый уголок губ вверх и, отворила тяжелую деревянную дверь.

И только переступив порог и войдя в светлые сени, Андрей словно бы озарился мыслью – за обвитой березкой сеткой-рабицей находился дом, сад и так далее, то есть целый огромный мир! И совсем неясно почему, в этом мире жила Настя.

– Разве ты здесь живешь? – спросил Андрей.

Для Наси его вопрос был странным, но она сдерживалась, чтобы не показаться чересчур эмоциональной и недружелюбной.

– Живу, – ее слово было пропитано неясной тоской, обреченностью и робкой, но вместе с тем крепко живущей в ней претензией на несовершенство мира, что коснулась и ее. И конкретно в сию минуту все ее недовольства враз свелись к отвращению, но терпимому, обстановкой комнаты, в которой они были. А Андрей, словно нарочно, и занимался внимательным изучением незамысловатого, пропитанного каким-то старым тяжелым духом, интерьера. Он не был в восторге от отваливающихся от стены и посеревших от времени обоев, от старого громоздкого комода, заваленного сверху какими-то газетами, горшком с полуживым в нем кактусом и рассыпанными по всей его поверхности семечками, от маленьких окон с облупающейся краской на раме и так далее. Но отнесся ко всему вокруг, как к должному и даже уловил в себе некоторую симпатию к этому дому, прочувствовал своеобразный полудиковатый уют. Не дожидаясь приглашения, Андрей подошел к маленькому столу, вплотную придвинутому к стене между окон, на чистой лакированной поверхности которого слишком обыденно и скучно стояла серая сахарница, а рядом лежала чайная ложка. Он присел на новенький деревянный табурет, от которого еще пахло свежеспиленной древесиной. Табурет был светлый, отшлифованный, но не покрытый лаком и не покрашенный.

– Только у меня на завтрак манка на воде и сухари самодельные из белого хлеба. Но, – поспешила она, – могу еще чаю с сахаром и листьями смородины предложить.

– Очень вкусно, – зачем-то сказал Андрей, на самом деле не представляющий, с какими вкусами ему предстоит познакомиться.

– Ты как здесь оказался? К кому приехал?

Андрей, не успевший взять в рот ложку, положил ее обратно на тарелку и будто куда-то провалился. Его лицо выражало глубочайшее изумление, со щек спал румянец и нечто мрачное и тяжелое стало читаться в его широко распахнутых, устремленных в одну точку, глазах. Нася невольно посмотрела туда же, на пустой квадрат стены, но с недоумением отвела взгляд. Она прекрасно понимала, что причина депрессивно-напряженного взгляда находится совершенно не здесь, не в этой комнате, и ей эту причину ни за что не угадать.

«Как я здесь очутился?..» – было то, что внезапно открылось Андрею. Но от испытанного шока он не мог и слова сформулировать у себя в голове. Он просто горел острым ощущением безысходности. Ему все представлялось так, что он совершенно неожиданно провалился в этот диковинный мир из своего мира, дорогу в который он навеки позабыл. Да даже уже толком не мог вспомнить, откуда он, где его настоящий дом.

Эта беда обессилила его. И все осознание происходящего клубилось в нем редким дымом разгоревшегося костра. Дыма было мало, но жар, валивший от пылающих поленьев, был жгучей безысходностью – Андрей не представлял, что ему делать.

Нася начинала бояться затянувшегося состояния Андрея. Она все более напряженно и внимательно глядела на него, всматривалась в каждую образовывающуюся на его лице черточку, не упускала из виду медленные, непроизвольные движения рук, будто мешавших что-то густое и вязкое и, испугавшись вдруг упавшего на себя Андреиного взгляда, вздрогнула, подпрыгнув на стуле.

Андрей, которому снился сон, видел Насин испуг и слышал, как часто и шумно забилось ее сердце. А тот Андрей, что находился во сне, не понял даже, что Нася на него смотрела. Он всецело поддался своей проблеме. Именно проблеме, а не ее решению.

– Я… совсем потерялся. Не помню, откуда я сюда попал, – и совсем потерянно, виновато поднял на Насю глаза, – и не знаю, где я сейчас. Только тебя помню и все.

– Ты что, как Никитка? – встрепенулась Нася, но, кажется, пожалела, что так сказала.

– Как кто? – прицепился к чужому имени рассеянным, слабым вниманием Андрей.

– Не важно, – замотала головой она, – попытайся что-нибудь вспомнить, а я пока к деду схожу.

Нася выбежала из-за стола и, Андрей вдруг остался один. Разглядев перед собой завтрак, он принялся монотонно ложку за ложкой перекладывать кашу из тарелки в рот. Отдельным тусклым огонечком в его голове светилось – каша безвкусная. Но он это игнорировал. К нему постепенно закрадывалась мысль, что Нася ему обязательно поможет. Но именно не возьмет и что-то конкретное для него сделает, а невольно станет проводником к его памяти, то есть к его жизни, к самому началу его истории.

Незаметно для себя съев завтрак, Андрей, не торопясь, но целеустремленно, будто ему было крайне необходимо, вышел на крыльцо. Все вокруг было залито солнцем. Туман, в котором плавали острова, поредел. Он растапливался на солнце, расплескивался полупрозрачными легкими клубами по островам и светился теплым матовым желтым светом.

«К обеду растает…» – подумал Андрей и вздрогнул. Разве он собирался оставаться здесь?.. Но мгновенно успокоился. Он задумчиво, внимая своему желанию, всматривался в третий остров, поменявший цвет из серого в желтоватый. Туман, исчезая, выказал пятиэтажные здания, возле которых росли облетевшие тополя и казались Андрею ожившими. Не хватало только ветра, чтобы деревья зашевелили своими ветвями-лапами, наглядно показывая ему, что они живут. И, поняв, чего хочет, Андрей поспешил вернуться в дом.

Еще на крыльце ему будто бы почудился чей-то стон, но Андрей нарочито пропустил его. В доме он встретился глаза в глаза с Насей, которая увидев его, с печалью и непонятной Андрею надеждой заулыбалась ему.

– Ты уходил? – тревожно спросила она.

– Я спросить тебя хочу, – неуверенно начал он, потому как был не к месту со своей праздной, спонтанно родившейся любопытностью, – а тот островок…

– Не поняла, – Нася перестала смотреть на Андрея и без лишней суеты села пить поостывший чай с сухарями, – острова?.. Какие острова?..

– Ну, там в тумане!.. Мы с тобой смотрели…

– Это город, Эльтов. Просто он стоит на холмах. Никакой сказки.

Нася не сказала ничего особенного, а тем более плохого. Но таинственность, которой грезил Андрей, помрачнела. Плохо, когда на твой только-только родившейся энтузиазм тебе отвечают обыденностью или равнодушием. Это может подпортить вдруг возникшее желание свернуть горы или убережет от падения с той же самой горы (о чем можно никогда не узнать), или вызовет раздражение, с которым как бы назло всем тут же пойдешь изучать эти горы. Но при любом варианте настроение испортиться.

– Никакой сказки… – задумчиво повторил Андрей. План его действий резко поменялся и, он вышел из дома, сказав, – я сейчас приду.

Ни завтра, ни спустя полвека, а сейчас Андрей решил идти и узнавать, что именно находится на всех трех островах. Ему было абсолютно неважно, что это есть один город, что называется он знакомым названием Эльтов и как-то уж совсем он не сообразил, что странный тип в черном капюшоне и не менее странный старик Кипятков могут бродить где-то совсем рядом с ним.

Андрей, не закрывая калитки, вышел на хорошо утоптанную тропинку, что вилась от Насиного дома куда-то в неизвестную даль и была присыпана желтой листвой. По ней он и пошел, не задумываясь, но настойчиво твердя про себя довольно интересную, не лишенную логики мысль.

«Не мог я оказаться неизвестно где, потому что тут есть Настя… Не мог… Не мог…»

Когда Андрей проснулся, день уже разыгрался вовсю, а ленивый наволок облаков исчез с горизонта. Всё было как обычно. И чтобы убедиться, что сегодня такое же идеальное лето, как и вчера, Андрей вышел к дому.

Неслышно отворилась дверь соседского дома и только-только Настя показалась на крыльце, как Андрей ей крикнул:

– Привет!

– Привет! – взглядом нашла Настя Андрея, и заулыбалась.

Кругом было много солнца! Очень много яркого солнца! И Настя, и Андрей с легким трепетом чувствовали на себе его удивительное свечение.

– Как дела? – от полнейшего недостатка фантазии спросил Андрей.

Настя спустилась с крылечка в три ступеньки и подошла поближе к полуживому забору.

– Хорошо, – беззаботно ответила она и сама себе вдруг поверила.

Что было еще спросить?.. … соображал Андрей.

– А ты с бабушкой живешь? – неуверенно, отчасти от пришедшей из неоткуда робости, отчасти от того, что сомневалась в адекватности своих слов, спросила она.

– Сейчас да. Так-то я с родителями в квартире в другой части города жил. Но сейчас там ремонт. Родители живут у другой бабушки, а я – здесь.

– А я в гости приехала. Тетя Роза мне вроде как двоюродной бабушкой приходится.

Немного постояли в молчании, приятном и легком. Настя, мельком взглянув на кустарник вишни, разглядела много зеленых ягод. Андрей бросал взволнованные взгляды на Настю.

– Нечасто ты к ней приезжаешь, – совершенно просто выдал Андрей.

– Второй раз в жизни приехала. Я здесь была совсем маленькая, и честно сказать кроме лохматой черной собаки ничего не помню.

Андрей весело хмыкнул и сам вдруг припомнил эту собаку, что в отрытую калитку часто забегала к бабушке на участок и почему-то лаяла на Андрея.

– Она всегда на меня лаяла. Но, кажется беззлобно, потому что я ее не боялся.

– Настюшенька!.. – послышался мягкий голос тети Розы.

– Я здесь! – бодро отозвалась Настя, – я пойду, – улыбнулась она Андрею.

– Давай.

Настроение Андрея из хорошо, превратилось в отличное. И не только из-за того, что он увидел Настю, а потому, что нечто теплое подсказывало ему, что продолжение оборвавшегося диалога произойдет сегодня. Он даже позабыл про странный, но красивый сон. А вспомнил про него, когда вернулся в дом. Сон ему понравился. Несмотря на то, что он то мерз, то был в страхе и полном неведении, но ему ясно захотел увидеть продолжение сна. Была какая-то интрига, что-то что пока ни пол словом не открылось Андрею, но должно было открыться. Совершенной глупостью были его мысли. Но он с таким наслаждением в них окунулся, что ходил по кухне и улыбался. А еще он сегодня увидится с Настей и это было важнее сна и вообще отрывало его от мира вокруг. Машинально он налил себе чаю и машинально съел пару бутербродов, с чем и каких на вкус, спроси его кто, он бы не вспомнил.

Ничем особым, кроме приятной встречи поздним утром у забора, день не выделялся. Делать было нечего и Андрей, лежа на диване, невольно задумался. В его воображении всплыл сон, фрагменты которого так ярко запомнились и отложились в памяти, что начинали отделяться ото сна и жить своей собственной жизнью. Вот, например, удивительный пейзаж трех островов в тумане виделся настолько ярким, дышащим свежей сыростью тумана, что в его существовании можно было не сомневаться. Может быть, это какое-то воспоминание смогло так забавно присниться, думал Андрей. Он, отдавшись размышлению, сделал предположение, что где-то уже видел нечто подобное. Ему никак не верилось, что вся эта красота, лишь плод его воображения. И это предположение казалось ему сначала странным, а потом и не логичным вовсе. Ему внезапно пришло в голову провести аналогию, что укрепилась в его мыслях и звучала так: если мне приснилась золотая береза, которую до сих пор так и хочется нарисовать, а березы я сколько угодно видел в жизни, то и те острова или что-то похожее на них я где-то видел. Просто так из неоткуда они бы не взялись. Это же всё просто. Это же всё ясно.

К его творческому началу примешалась математическая способность, технический ум, потому такие странные выводы и получились. С одной стороны они были верны, так как во снах участвует то, что встречается в жизни. Но в том и разница сна от яви, что в нем всё привычное может вдруг приобретать совершенно необычные, немыслимые формы, собираться в одну картинку то, что наяву и представить вместе невозможно. Андрей этого не учел. Потому вывод его получился однобоким.

Андрей лежал и в мыслях с наслаждением рассматривал острова, как то ли нечаянно, то ли намеренно бросил их и стал думать о Насте. Ему казалось, что когда он видел сон, то только и смотрел на Настю, только и любовался ее каждым движением, вглядывался в каждую черточку лица, меняющуюся во время разговора. Но… кроме лица, с застывшей легкой улыбкой и светящимся таинственным блеском глазами, Андрей ничего вспомнить не мог. Да и это выражение ее лица было больше позаимствовано из реальной жизни и, казалось, ничего общего со сном не имело. Лицо, ее милое лицо, которое, чем больше Андрей пытался его изменить в воображении, начинало тихонечко над ним смеяться, а блеск глаз приобретать толику злорадства и хитрости. И вместо отдыха, Андрей начинал нервничать. Об островах, которые уже представлялись Андрею чудной картиной на холсте, он совсем позабыл. Раздосадованный, с нехорошим настроением, Андрей собирался встать с дивана. И в эту же секунду запищал с кухни бабушкин телефон.

– Привет, бабуль! Как у тебя дела?

– Привет, она на огороде, – равнодушно ответил Андрей.

– Андрей!.. Привет! Ты всё у бабули живешь? Хотя да, где же тебе пока жить, – как бы с самой собой немного порассуждала Наташа, но тут же перешла к сути своего звонка, – через недельку я с Милочкой к бабуле собираюсь. Я хотела на этой неделе, но подумала про тебя, – тут Андрей удивленно поднял брови и стал более внимательно слушать сестру дальше, – вот, думаю, ты все экзамены сдашь, и мы приедем. Ну как… как у вас там погодка?

Наташа жила примерно в ста пятидесяти километрах от бабушки Зины и на кардинальные отличия в погоде не рассчитывала, но могло быть всякое.

– Хорошая погода. Сомневаюсь, что у тебя другая.

– И зря! – даже через телефон Наташа умудрялась задеть Андрея и в мелочи, но указать ему на его невнимательность и излишнюю серьезность. Но она никогда не замечала эффекта своих слов. Для нее это был обычный разговор. Другое дело, что Андрей не мог иначе воспринимать ее слова, в которых часто находил для себя что-то новое, но до банальности простое. Андрей досадовал на себя, но поменять ничего не мог.

– У нас, например, дождь прошел. Ливень сильный был! Нас с Милочкой с улицы прогнал.

– Нет, у нас солнце, – ответил Андрей, чувствуя на себе бурлящую позитивом энергию сестры.

Одновременно и раздражение, и желание стать немного таким же, как Наташа, чувствовал Андрей. Он был другой по всей своей сущности, но ему нравились такие энергичные позитивные люди, как двоюродная сестра. Но Андрей не мог стать таким же, потому и питал неприятную – он сам ее не любил – зависть. С той решимостью и легкостью, с какой Наташа принимала решения и делала выводы, можно было и горы свернуть и дров наломать. Вот второе всегда и пугало Андрея, останавливало его, не давало воспользоваться какой-либо авантюрной, либо рисковой ситуацией. Вот потому он и любил математику – точную науку, и потому же любил рисовать – в картинах находил выход его неизрасходованный, но припасенный на авантюры потенциал. И был ли он настолько рационален или же просто труслив, понять было сложно.

Но возбуждение и некоторую неполноценность Андрей чувствовал только вблизи с такими людьми, как Наташа. Сестра одновременно притягивала и отталкивала его. Но, когда ее рядом не было и он с ней не разговаривал по телефону, то был спокоен.

– Вот!.. Ну у нас уже тоже солнце, правда сыро стало. Ну, ладно, Андрей, я позже еще позвоню. Пока и привет бабуле!

– Пока, – только и ответил Андрей.

«Ба-бу-ле!..» – вот, что никогда не нравилось Андрею. И все лишь потому, что Наташа говорила это слово так, будто общалась к своей ровеснице. Она уважала бабушку, но будучи с ней с самого детства в хороших отношениях, воспринимала ее как бы своей старшей подругой. Тем самым человеком, у которого можно спросить совета, с которым можно обсудить некие важные вопросы и проблемы, и пожаловаться на жизненные неурядицы и получить совет или утешение. Не было ни одного раза, чтобы бабушка Зина не помогла Наташе и отпустила ее в следующий день без своего доброго, мудрого слова. Но, даже Андрей, хорошо знавший и бабушку, и Наташу не подозревал, что между ними существует такая прочная душевная связь, что Наташа находиться под самым что на есть настоящим покровительством бабушки. Андрею же, Наташин позитив и неуемная энергия казались чем-то, что досталось девочке при рождении. И он был прав, но вот только не догадывался, что бабушка и развила в Наташе эту искру самоуверенности и позитива. А с годами поддерживала внучку добрыми советами и душевными разговорами. И обожала правнучку Милочку с темно-русыми кудряшками. И именно же баба Зина помогала Наташе, когда ее бросил молодой человек, узнав про будущего ребенка. Мама Наташи, дочь бабу Зины помогала дочери постольку-поскольку. Нет, она переживала за дочь, но видя, что та тянется к бабушке ни во что не вмешивалась и надеялась, что каким-нибудь образом, но без нее, всё и образуется.

Андрей положил телефон на кухонный стол, где он и лежал, взял печенье из сухарницы и поспешил на улицу. Жуя, он чуть ли не вприпрыжку, сбежал с крыльца и громко, словно заразившись от Наташи, прокричал.

– Баб?! Ты где? – и пошел в огород.

– Что? – выпрямившись и перестав собирать огурцы, проговорила баб Зина. Она была увлечена сбором урожая, но нисколько не раздражилась, что ее отвлекли.

– Баб, Наташа звонила.

– Как дела у нее? – она машинально вытерла руки о подол халата и будто что-то стряхивая провела рукой по щеке.

– Она где-то через неделю к тебе собирается.

– Очень славно! – обрадовалась баб Зина и вновь принялась собирать огурцы в новое пластмассовое зеленое ведро.

– Баб, – бабушка Зина взглянула на внука, но продолжила заниматься делом, – я в город, то есть на квартиру надо съездить.

– Хорошо…

– Я к бабе Кати еще заеду, – на ходу выстраивал план Андрей и пошел в дом собираться. Про баб Катю он сказал для того, чтобы баб Зина не суетилась с ужином. Пусть в удовольствие малосолит огурцы.

Андрей энергично крутил педали велосипеда и точно знал, что теперь начнет рисовать. Он никогда не говорил и не думал даже у себя в мыслях, что он пишет картины. Пишут настоящие художники, а он лишь для развлечения, от того, что просто хочется – вот как например по настроению пойти на рыбалку или в лес по грибы – рисует. Но надо все-таки сказать, что рыболовом или грибником он был заядлым, то есть, если брался за картину, то и процесс и результат почти всегда радовали его.

Андрей, оставив велосипед у подъезда, зашел в дом. Запах ремонта и сырости хозяйничал в квартире. То был запах чей-то новой истории, новой жизни.

Андрею нужен был карандаш, без которого начать рисовать картину он не мог. С того самого волшебного весеннего дня, он так и не начал ее рисовать. И желание взяться за картину то возрастало, подпитываемое вдохновением, то практически исчезало, когда вдохновение куда-то вовсе пропадало. А сейчас перед его глазами стояли острова из сна и улыбающаяся Настя. Неясные сомнения покинули его сразу после телефонного разговора с Наташей. Будто всё лишнее, совсем ненужное отсеклось, само убралось и сознание прояснилось. И теперь ему нужен был только карандаш.

Карандаш, конечно, можно было купить новый. Но Андрею хотелось начать картину половинкой карандаша, который приносил ему удачу. Легко рисовалось этим карандашом и результат вдохновлял, радовал.

Со странным чувством прошелся Андрей по квартире. Ремонт был сделан, в комнатах стояла тишина. Андрей знал, что квартира скоро будет принадлежать другим людям и он к ней не будет иметь никакого отношения, и от того тишина вдруг начинала приобретать другой смысл. Как будто в ней заговорила грусть, заволновались воспоминания, повылезавшие из всех углов и тут же, как только Андрей открыл дверь, налетели на него странным ощущением легкой тревожности и светлой грусти. Он немного постоял в прихожей, из нее поразглядывал ту часть кухни, которую было видно, потом быстро заглянув на саму кухню, прошел к себе в комнату. Несмотря на то, что в комнате остались старый шифоньер и кровать, а все остальное было вывезено, Андрей здесь почувствовал себя как обычно, совсем комфортно. Может так случилось потому, что его комнату ремонт не потревожил?

Он быстро нашел карандаш и немного удивился, что тот лежал на подоконнике. Андрей с задумчивым лицом, повертел его в руке и убрал в рюкзак, потянувшись, открыл окно и впустил струю свежего теплого воздуха.

«Хорошо бы так никого и не встретить» – подумал Андрей. Ему захотелось по-тихому уйти из квартиры и перед собой сделать вид, что будто он и не заходил совсем. А еще никак не хотелось отвечать на расспросы о дальнейшей учебе, о переезде и о жизни вообще, которыми любили заниматься соседи, то есть соседка из квартиры напротив. Но видеть не хотелось не только ее, но всех вообще, просто ее и Лилю в особенности.

Андрей немного постоял у распахнутого окна, облокотившись руками о подоконник. Воздух улицы ярким контрастом выделялся на фоне запаха сырости и ремонта. Андрей с наслаждением вдыхал то один, то другой запах, которые не хотели смешиваться, и потоками вливались и выливались в комнату и из нее.

«Ну, всё, надо идти, пока никого нет» – решил Андрей, закрыв окно и оглянувшись почти в дверях на шифоньер. Он просто оглянулся, но что-то настольгическое, видимо это была вся масса прожитых здесь лет, навязчиво потянула его назад, в воспоминания, в прошлое. И старый шифоньер был кладезем воспоминаний. Секунда, две… и Андрей вышел в прихожую, полминуты и он садился на велосипед у подъезда, позабыв, что не хотел никого случайно встречать, но никого и не повстречав.

На Садовой улице, которая имела только таковое название, и не одной яблоньки по факту, Андрей заприметил Настю. Она шла впереди его по тротуару. Одуванчик ее волос он узнал с полвзгляда.

– Привет! – удивленно произнес Андрей, чуть обогнав Настю и легко спрыгнув с велосипеда.

– Привет, – больше его удивилась Настя, но быстро спрятала свое удивление и только добродушно улыбалась.

– Ты куда?

– Откуда, – шутя, поправила его Настя, – в магазин за горшком ходила. У тети Розы кот уронил с окна горшок с цветком. Горшок был старый из пластмассы и раскололся.

Андрей шел рядом с Настей, везя велосипед сбоку от себя по самой разбитой части тротуара. Велосипед подпрыгивал на каждой кочке и вилял задним колесом на каждой ямке, в общем, мешался. Андрей внимательно слушал Настин пересказ о разбившемся горшке. Настя, видя, что ее слушают и с усиленным вниманием на нее смотрят, вдруг замолчала. И как только решилась вновь продолжить говорить дальше, услышала вопросы Андрея.

– И тебя послали за новым горшком? Коту, наверное, хорошо попало?

– Коту? Да, нет… Он убежал куда-то. Тетя Роза сказала, что все равно горшок менять нужно было. А я заодно город посмотрела.

– Да здесь как раз ничего интересного и нет. Самая скучная часть города.

– Да, – самую малость огорчилась она, – а мне фонтан довольно милым показался, – как бы оправдываясь, что чего-то она да и увидела, сказала Настя.

– В той части города, – он повернулся и показал куда-то влево, – есть, во-первых, усадьба-музей восемнадцатого века, во-вторых, неплохой конный клуб.

– И правда, интересно. Обязательно!.. Обязательно нужно будет туда сходить, – и, спохватившись, прерывая, начинавший становиться все более интересным разговор, спросила немного невпопад, – А ты откуда едешь?

– С квартиры, кое-что забрать нужно было.

Дальше шли и говорили о совсем скучных и повседневных вещах, иногда шли молча, но усилено пытаясь найти хоть какой-нибудь предмет для разговора. И такое рутинное общение начинало надоедать, но что нужно было сделать, чтобы зажечь диалог, в котором слова льются легко, складно, совершенно нужные, понимаются собеседником и понимаются как нужно, оба не знали. Была в этом натянутом прерывистом разговоре некая неправильность и избавиться от нее, казалось, не было никакой возможности.

Настя неслышно глубоко вздохнула и посмотрела направо. Там, на противоположенной стороне улицы у подъезда многоквартирного дома происходило какое-то непонятное движение. Настя замедлила и без того неспешный темп ходьбы и остановилась совсем. Улица была достаточно узкая, с редким движением машин, потому слышно и видно было все четко и ясно. Андрей также остановился, всматриваясь в еще не ясное действие.

У открытой подъездной двери стояла девочка лет пяти и, повесив голову, кажется, что-то тихо говорила. Над ней, словно само безобразие и готовый кошмар для детских снов склонялась женщина, одетая в грязный рваный балахон – трудно было понять, то было раньше трикотажное платье или же халат – и с копной свалявшихся, невесть чем заделанных, длинных густых волос на голове.

– Это не может быть ее дочь… – рассуждала вслух Настя.

Андрей покосился на Настю, мысленно соглашаясь с ней.

Девочка была чистенькая и аккуратная. В розовой маечке, шортах, сандаликах, с небольшим хвостиком светлых волос.

– Сколько раз я тебе говорила… – поучительно, с громкими выкриками, свойственными подвыпившему человеку, выдавала женщина, – …говорила тебя, не трогай котенка! Он боится тебя! Ты пугаешь его!..

Девочка уже и не пыталась защищаться, молча выжидая конец безрассудного разговора. Насте показалось, что ребенок находиться на грани и вот-вот отчаянно заплачет.

– Она ведь сейчас заплачет… – еще одна мысль вслух.

В Андрее, спокойном и рассудительном, начало подниматься жгучее и злое, требующее немедленного выхода наружу, чувство. Настя, стоявшая рядом, повернулась и внимательно посмотрела на него. Андрей молчал, но решимость диким огоньком сверкала в пристально направленных на женщину и девочку глазах. Настя на секунды перестала смотреть в сторону подъезда и, не моргая уставилась на Андрея. Невольно она впитывала в себя его воинственный дух. И без того взволнованная, подпитываясь эмоциями Андрея, Настя была готова сорваться с места и что-нибудь сделать.

Когда же Настя напрягла ногу, чтобы ступить на дорогу, и была уверена, что Андрей двинется вместе с ней, у подъезда произошли изменения.

– Что ты ребенка до слез доводишь! Сонечка, девочка, не плачь моя хорошая!.. Ну, невозможно же, невозможно!..

Это была мама ребенка. Она вышла из дома минутой позже и пожалела, что отпустила девочку одну. Соседка, что временами злоупотребляла спиртным, была женщиной скверной и могла придраться к человеку на пустом месте. А уж начать учить правильному поведению детей, думая, что воспитывает их, она очень любила. Но сейчас, осталась недовольной, что ее нравоучение прервали. И затопав ногами на котенка-подростка, который тут же и убежал, стала всю свою злость выливать на него и окружающий ее несовершенный мир.

А девочка, держа маму за ручку и уходя все дальше от совершенно неприятной тетеньки, быстро забывала плохой эпизод и все больше улыбаясь, увлекалась разговором с мамой.

Настя начинала успокаиваться, а Андрей облегченно вздохнул. Ему не хотелось вмешиваться в минувшую некрасивую ситуацию, всей душой не хотелось. Но ребенок, которого обижали у него на глазах, наполнял его смутными противоречиями: и стоять дольше бездействия он не мог и не мог же делать такое усилие, чтобы сдвинуться с места.

Но Насти же показалось всё в несколько ином свете, чем было на самом деле. Она видела полное негодования лицо Андрея и его горящие глаза, и была же уверена, что какие-то доли секунды, которые в замедленном движении проходят рядом, и он пойдет защищать девочку. И только появление мамы ребенка помешало Андрею заступиться за девочку, в том Настя была безоговорочно уверена.

– А вы чего встали? Стоят тут и смотрят, будто им тут представление какое!.. – и женщина обрушила свой гнев на Настю и Андрея. И они оба, не желая связываться с ней, отвернулись от нее и зашагали дальше по тротуару.

Разговор их оживился на воодушевлении от только что увиденной сцены и еще присутствующего неприятного впечатления. Дурная картина, что не рисовалась с ее мировидением и жирным пятном, словно подарок от злого художника, навсегда сохранилась в памяти и несовершенный Андреем поступок не могли у Насти быстро выветриться из головы. Чем дальше они шли, тем больше минус в ее самочувствии преобладал над плюсом. И разговор медленно, но опять же начинал замирать. Нехорошо это было. Андрей все больше уходил в свои мысли, возвращаясь из них и теряясь, что рядом с ним идет Настя. А Настя все больше поддавалась влияниюдурной картины, что контрастом прокатилась по всей ее прежней жизни и мрак – она чувствовала, что он зарождается где-то глубоко в душе – начинал окутывать Настю. И ей тоже становилось не до общения с Андреем. Но заставив себя взглянуть на него, она улыбнулась и мысли, смешиваясь с фантазией, понеслись по совсем иному руслу.

Но все-таки у них получилось разговориться и довольно интересный, даже душевный диалог у них произошел. Предмет разговора – школьные мероприятия, друзья и интересные истории из жизни – ни к чему не обязывающий, но которым можно увлечься.

На перекрестке обезлюдившей дороги они остановились. Остановился Андрей, а Настя невольно последовала его примеру. Их разговор приутих. И только Андрей собрался сказать Насте, что ему еще нужно съездить к бабе Кати и, что вечером они еще увидятся, как случилось то, чего он никак не мог предположить. Да и Настя тоже с трудом могла объяснить хотя бы чего-то. И на перекрестке дороги, где Андрею нужно было ехать направо, а Насте идти прямо, она вдруг встала на цыпочки, вытянулась и поцеловала его. Короткий поцелуй, навеянный неуемной Настиной фантазии и чувством, которому, кажется, многие поспешили бы дать название – любовь.

Настя отстранилась от Андрея и посмотрела ему в глаза. Она хотела и пыталась найти в его взгляде то, что могло бы сделать ее безгранично, до потери чувства реальности, счастливой. Но не нашла необходимого ответа и потому осталась просто довольной, по скромному счастливой. У самой же в широко открытых глазах плескалось бесконечное море: там была и решимость на безумные поступки; и готовность отказаться от поступков, последовав за любым скучным предложением Андрея, что тоже было безумно; и желание сполна насладиться настоящим и украдкой, будто невзначай заглянуть в будущее, обязательно увидев там нечто прекрасное; еще же некий процент скромности, предостерегающий от безумных поступков; и сколько-то неуверенности в себе и окружающем мире; и много-много разного маленького вздора.

Андрей же, будто провалился на эти несколько секунд не зная куда, совсем провалился и не понял, что произошло. Это-то непонимание и отразилось в его взгляде. У него будто бы пропала возможность понимать действия и давать им определения. Он отупел. Но секунда, вторая, третья… Проблеск далекой мысли просиял в его голове. И что-то дикое, странное проговорило ему, что прежних отношений с Настей, которые не успели толком начаться, уже не будет.

– Ну мне еще к бабушке надо, к другой, – проговорил он, внимательно вслушиваясь в свой голос и продолжая стоять без движения. Он крепко удерживал в руках велосипед, так, что ладони покрылись холодным потом, но совершенно позабыл про него.

– Ну, пока, Андрей, – сомневаясь каждому слову, сказала она.

– Пока, – тихо, но решительно, ответил Андрей.

Он сел на велосипед и поехал, не оборачиваясь. А Настя, глядя ему вслед, почувствовала нехватку чего-то. Чего-то важного, что должно было быть, но чего не оказалось. И это отсутствие начинало портить ей отличное настроение.

Она немного постояла на краю дороги. Вдруг сильно испугалась мысли, то есть бессловесного осознания, что прямо сейчас поедет машина, а она стоит на дороге и не успеет никуда уйти, свернуть, спрятаться. Оказалось, Настя забыла, что по трассе ездят машины, и эта глупая забывчивость ее разозлила. Она осмотрела перекресток с еще не совсем внимательным видом, разглядела с левой стороны машину, но оценив, что та еще далеко, перешла дорогу.

Где-то на соседней улице весело кричали дети, лаяла собака, полная женщина с усердием пропалывала грядку с морковью, воробушки перескакивали с ветки на ветку, всей стайкой облепив куст давно отцветшей сирени. И лето продолжалось…

Настя возвращалась к тете Розе, как-то быстро успокоившись ото всех минувших волнений. Понимание, что она сейчас встретит тетю Розу, и ее возбужденные чувства контрастом лягут на обыденный разговор о купленном горшке, помогали ей успокоиться.

Но все-таки временами избыточная Настина эмоциональность, которая могла быстро, с малейшими на то причинами перерастать в уныло-агрессивное состояние и обратно в хорошее настроение, весь оставшийся недолгий путь играла с ней в утомительную игру. И когда настроение ее поворачивалось к ней минусом, Настя не хотела ни только, чтобы тетя Роза спрашивала ее о результатах прогулки (понравилось ли ей всё в городе?), но вообще видеть саму тетю не хотела. Когда же минус исчезал, то Насте воображалось, что она весело и, улыбаясь, рассказывает тете, какую чудесную орхидею она видела в цветочном магазине, какие насыщенно желтые и крупные у нее цветки и, что подарить такую красоту кому-нибудь на день рождения будет отличным вариантом.

К дому тети Розы Настя подошла тогда, когда ее настроение большой радостью светилось на ее довольном лице. Позабыв про свою рассеянность на дороге и как-то быстро, суетно думая об Андрее, путем странных умозаключений она решила, что он все-таки хороший человек. Он решил защитить девочку от дурного общества женщины. Но все больше смятение, застывшее в его взгляде там на перекрестке заставляло Настю зациклиться на себе. В этом взгляде непонимание ситуации зарывало всё, а главное доброту и сильную влюбленность к Насте. Сейчас она бы с легкостью отдала все дни, не дошедшего до середины лета, лишь бы убрать из своей жизни совсем лишний нехороший взгляд.

К неприятному удивлению, Настя не встретила тетю ни около дома, ни в доме и почувствовала странную пустоту. Она все-таки не хотела никого видеть, но в противоречие своему чувству была разочарована отсутствием тети. И ничего лучшего не придумав, Настя налила в тарелку видимо только что сваренных щей и, наевшись, легла и уснула.

Спустя два часа домой пришла тетя Роза. Настин сладкий сон она не захотела тревожить.

«Наверное, перед грозой сморило…» – подумала тетя Роза и, положил в тарелку подостывшись, но еще теплых щей, стала ужинать.

Андрей вернулся к бабе Зине довольно поздно. У бабушки Кати его задержала гроза. Он планировал вернуться раньше и начать картину, но ничего не вышло. А еще Настя!.. Так, он картину никогда в жизни не начнет. Да ну и ладно ее, эту картину!.. Андрей сомневался, ругал себя, потом ругал весь белый свет, следом же плыл от вдруг нахлынувшего счастья и опять сомневался… Он никак не мог успокоиться. Почему-то поцелуй Насти – реальное и недавнее событие – странно с чем-то переплетался. Сидя у бабы Кати, Андрей все пытался отделить непонятную странность от произошедшего, если так можно, то очистить воспоминание часовой давности. Но ничего не получалось.

– Хороший ливень. Давно такого не было, – говорила Наталья Валерьевна.

Андрей ничего ей не отвечал. Он сидел на диване и смотрел в окно, но ничего, кроме водяных потоков не было видно. Размытым, совершенно ни на что не похожим синим пятном, за окном был виден сарай. Дождь сбегал по стеклу и пятно менялось, то становясь меньше, то ярче, то будто смываясь водой падало на подоконник.

Немного постояв у окна, Наталья поежилась, будто ей стало холодно, и вышла из комнаты. Андрей долго смотрел на поливаемое дождем стекло. Смотрел, смотрел… Начал было понемногу проваливаться в дрему, но неожиданно встрепенулся. Щурясь, он выпрямился и оглядел комнату свежим взглядом. Гроза ушла, чистое солнце лилось на город. Стекло освободилось от потоков дождя и начинало высыхать. Смотреть через него становилось всё четче и четче. Стекло блестело, солнечный луч ослепительным пятном бегал по нему, только поворачивай голову, лови его.

В комнату вошла бабушка Катя.

– Андрюш, ужинать пойдем.

Андрей посмотрел на бабушку, а перед глазами навязчиво стояли яркие красные пятна.

– Пойдем, – вставая с кресла, ответил Андрей.

Глава 4

Прошло пять дней с событий прошлой главы. Настя и Андрей случайно, да и специально тоже не виделись.

Андрей сидел на лавочке и задумчиво разбирал сон. Он не замечал трущуюся у ног и изо всех сил просящую его внимания кошку. Нася, что приснилась опять, виделась ему пессимистично сложенным персонажем. И никак нельзя было добавить ей красок радости жизнью, было невозможно найти в ее лице улыбку, в которой будет играть только счастье и веселье. А глаза!.. Андрею из сегодняшнего сна так ясно запомнились ее серые, залитые разноликой грустью глаза, что он вдруг тряхнул головой и выпрямил плечи. Нечто похожее он где-то уже видел. Но он был слишком погружен в бессмысленное, как он сам считал, но не мог остановиться, разбирание сна. Примкнуть к реальности и разбираться в ней – до этого шага еще попросту не доходили мысли.

Плохо было еще и то, что не получалось, сидя на лавочке, увидеть сон таким, каким он был. Терялись в памяти детали, уплывала присущая сну атмосфера, добавлялась жирными штрихами явь – сон разрушался. Но кое-что Андрей успел понять. Каким бы счастьем не осыпь Насю, она не поменяла бы благодатную для нее грусть на искренний задор и простую радость жизнью. Она не смогла бы день за днем вставать и улыбаться лишь потому, что у нее есть родители, любимое дело и верный надежный друг, в которого она тайно от себя влюблена. Насе бы ничего не стоило найти для себя что-то горькое и неприятно тянущее ее за душу. А если бы еще и все кинулись ей сочувствовать и помогать, то она бы стала чувствовать себя еще несчастнее. Все суетятся и решают ее несуществующую проблему. ВСЕ, а она ничего не может, у нее ничего не получается! Какая, какая же она несчастная!..

Не по себе стало Андрею. Не мог он ничего понять. Нася представлялась перед ним, словно бы она существовала на самом деле. Но ее не было, как не было и того мира, что натурально рисовался во сне и симпатизировал Андрею.

«Какая-то удивительная ничем не обоснованная игра фантазии» – рассуждал Андрей.

По дороге, совсем близко к забору прошел пожилой мужчина, небрежно одетый в серую изрядно поношенную рубашку и домашнее трико. Он шел и рассеянно глядел себе под ноги. Мужчина был то ли чем-то озабочен, то ли некая мысль его захватила настолько, что он не замечал ни домов, ни заборов, мимо которых шел, и уж разглядеть Андрея сквозь забор и поросль кустарника совершенно никак не мог. По мужчине было ясно видно, что он не мог, а ни не хотел или же для чего-то притворялся, что не видит.

«Интересно, о чем он так задумался? Смешно представить, если идет и вспоминает какой-нибудь сон. Приснилась какая-нибудь белая или черная кошка. Вот он и идет, перекручивает в сотый раз, как она сидела у него на столе и с наивным видом ела колбасу. А самое главное думает, что нет у него никакой кошки. И как, для чего она ему приснилась?.. Что за проказы выделываются тут?..»

Андрей усмехнулся. Самому себе свои же мысли показались и странными, и смешными. Он как бы смог услышать их со стороны. Не имеющие к нему отношения мысли показались ему забавными. Он опять усмехнулся, вспомнил про Настю. И, будто неожиданно облитый с головы до ног ледяной водой, удивился и запечалился.

С шумом отворилась уличная дверь тети Розы. Распахнулась и с силой громыхнула о деревянную стену крыльца. Крыльцо было узкое и маленькое.

– Нет! Ни за что! Нет и нет! Нет!.. Нет!.. – взвизгивая на каждом слове, вскрикивала Настя.

Андрей во все глаза прильнул к соседскому участку. Но успел увидеть только одуванчик волос и ярко-желтую футболку. Настя выбежала в калитку и пропала из виду.

Усидеть на месте Андрей не мог. Он, не соображая зачем и для чего, уже сам полубежал к своей калитке.

Он догнал Настю на конце улицы. Она бежала к березовой рощице. Андрей выкрикнул ее имя.

– И что? – еще горя злым возбуждением выпалила она и остановилась.

– Это я спросить хотел.

Настя видела его спокойствие и серьезность и невольно начинала остывать. Ей удавалось меньше злиться и чем-то не довольствоваться, когда рядом появлялся Андрей. Его присутствие всякий раз приносило с собой некую уверенность в себе. А уверенность большое дело. Оно часто несет с собой спокойствие.

– Родители приехали, – сообщила она и зашагала к березкам. То есть они с Андреем вместе не спеша туда зашагали. Андрей молчал, но Настя чувствовала, что он внимательно ее слушает.

– Они хотят домой меня забрать. Я не хочу сейчас уезжать. И в Турцию я лететь не хочу. Я там не один раз уже была. Все одно и тоже – отель, пляж, море…

Настя юлила и не говорила по-настоящему, так, как было по факту. Мешал еще никак не уходивший из памяти вечер. Но он и Андрею мешал. Никто не был виноватым. Просто бывают события, коих лучше бы никогда не было. И тогда бы дальше всё шло своим чередом.

– А они за тобой приехали?

И тут Настя так сверкнула глазами, что Андрею показалось, будто молния без грома и без грозы вспыхнула в воздухе прямо перед ним.

– Нет, – ответила она и вдруг присела на траву прямо у тропки.

Андрей молча смотрел на нее, не в силах продолжить говорить дальше. Настя же была буквально шокирована этим простым вопросом. Родители не приехали специально за ней, они приехали просто в гости и как бы заодно проведать ее. Ни отец, ни мать совершенно не настаивали, чтобы Настя вместе с ними через неделю возвращалась домой. Было то все гораздо тише и проще. Мама предложила ехать Насте обратно с ними, и обмолвилась, что ей – Насте, так в Турции не нравилось, как здесь.

Настя не могла заговорить. Она с отчаянием разозлилась на себя и на ссору, которую устроила. И ей сию секунду захотелось все изменить. Вернуть всем прекрасное настроение, убрать из памяти свой глупый побег из тетиного дома и убрать отсюда, с этой тропинки, Андрея. Настя сидела на траве, смотрела на землю и только видела его коричневые кеды. С каждой секундой его присутствие нагнетало в ней новую волну негодования и злости.

«Пусть уйдет!.. Пусть уйдет!..» – твердила она про себя.

Но Андрей оставался стоять рядом и совсем неожиданно для Насти заговорил, с нетвердым же намерением успокоить ее.

– Чего ты убежала? Ведь что-то все-таки случилось.

Андрей присел рядом и посмотрел ей прямо в лицо, Настя отвернулась. Она стала быстро успокаиваться, таяло ее желание немедленно освободиться от общества Андрея. Мягкими и спокойными становились черты ее лица. Пламя ненависти к себе, к Андрею и всему миру утихало, и взгляд становился более ясным, глубоким и спокойным.

– Случилось, но… я не скажу чего.

Сейчас Настя была уверена, что родители приехали ее контролировать, и вся негодовала от того. Но ни за что она не призналась бы себе, что папа и мама стали для нее прямой помехой. Ей было исключительно вольно, а от того и прекрасно жить у тети Розы без них. Каждый свой шаг и даже мысль, каждую свою мысль только предстоящих действий она теперь тут же примеряла к моральному мнению родителей. Без них, вдруг решила и завела знакомство с Андреем, захотела и вместе с незнакомой компанией девчонок до полуночи бродила по чужому для нее городу, да или же просто вышла в огород и наелась клубники прямо с грядки. А теперь, словно отняли у нее свободу, и на крыльцо было выйти некомфортно и клубнику есть не хотелось, да и не было ее уже – всё, отплодоносила! Но Настя ни за что не призналась бы себе, что родители ей мешают. Она небрежно бросала по сто раз вслух и про себя фразу, что они контролируют ее. Но ведь контролируют – это значит целенаправленно следят за ней и то и дело что-то запрещают. Настя по такому раскладу мыслей получается ущемленной в своих свободах, а родители становятся злыми и совершенно ее не понимающими. Потому Настя с уверенностью так и думала, выгораживала себя. Не могла же она и в самом деле подумать, что родители ее нисколечко не контролируют, а следовательно избалованная и плохая это она.

– Как хочешь. Я подумал, что что-то плохое случилось, – Андрей перебирал слова, но оставался всё на том же месте. Что-либо конкретное он не мог сказать, но и уходить от Насти не собирался.

– Ты мне будешь помогать? – в целях укрепления самоуверенности спросила она.

– В чем?

– Да какая разница! Ты мне сможешь помочь, если я попрошу?

Ее серые глаза шустро забегали по его лицу. Настя с жадностью выискивала удовлетворивший бы ее ответ. Проходили секунду – один, два, три…

– Не знаю… Наверное, смогу, – неуверенно сказал Андрей.

Он опустил голову и стал смотреть на траву под ногами. Настя лишь частично утолила свое желание его ответом и, бросив смотреть на Андрея, несколько поникшего, оперлась на руки и запрокинула голову к небу. Она глубокого вздохнула, и во все глаза стала рассматривать небо. Несколько высоких белых облачков еле заметно плыли по нему. Настя увлеченно разглядывала, как облако, то, что висело прямо над ними плавно меняло свою форму, завивало новые пушистые кудряшки и становилось больше. Она смотрела и только чуть крутила головой то влево, то вправо.

Андрей не увидел, но почувствовал, что рядом с ним что-то изменилось, стало как-то подозрительно пусто, тихо. Он посмотрел на Настю. Будто не было никакого непонятного разговора между ними, плохого нервного ее настроения и странной неопределенности тоже не было. Настя выглядела безмятежной, как то далекое облачко, на которое она смотрела. Столько неподдельной увлеченности и искренней радости от своей увлеченности было на ее лице, что Андрей сам вдруг обрадовался неизвестно чему. Он сидел и улыбался, а Настя, легко отрешившись от всех своих эмоциональных переживаний, наслаждалась прекрасной летней погодой и моментом счастья от вдруг сложившейся гармонии. Видимо, все-таки хватило Насте неуверенных обещаний Андрея, которые вместе с летними облаками, что невольно уловил ее взгляд, подарили ей сиюминутное, но искреннее счастье.

Недолго они просидели так в траве у тропинки, может три минуты, а может и пять. Но только Настя вздохнула, убрала руки из неудобного положения и села по-обычному. А Андрей, словно подтолкнул его кто-то, завертелся на месте. И почему-то оба решили встать с земли. Встали и стали отряхиваться, хотя же никакого мусора или травы к ним и не прицепилось.

Настя поглядывала на Андрея, желая разглядеть в нем что-нибудь интересное, а лучше враз ее сейчас рассмешившее. Но ничего не нашла. Она не знала, что Андрей озадачился вопросом, как ему вести себя сейчас с Настей, в каком она настроении и чего от нее можно ожидать.

Настино же душевное самочувствие стало значительно лучше, ей только хотелось поговорить спокойно с родителями, оставить очередную ссору в прошлом.

Андрей открыл рот и чуть не спросил ее, куда они сейчас пойдут, в березовую рощу, до которой так и не дошли, или обратно – в город. Но Настя его опередила.

– Пошли к дому, – и зашагала вперед по тропинке. Импровизированный на скорую руку пучок рассыпался прядями волос по ее шее и плечам. Андрей шел за ней следом и видел перед собой только ее шею и полуобнаженные плечи. Он любовался кудрями золотистых волос на светлой коже и чувствовал, что солнце начинает печь ему прямо в голову, но жарко становится всему телу. Он путался и сбивался в мыслях, а перед тем, как они вышли на главную дорогу, совсем перестал думать.

– Давай, разойдемся, – повернувшись, предложила Настя. На самом деле ей не хотелось отпускать сейчас от себя Андрея. Она чувствовала, как нежно и влюбленно он на нее смотрел, от того и оступилась пару раз на ровном месте, пока шли по тропинке. Ей захотелось продолжения. Но она со всё возрастающей неохотой прерывала их внезапную встречу. Ей не закралась мысль, что еще полчасика ее отсутствия дома ничего не решат. Полчаса – это была та самая сбалансированная единица, когда ее родители уже перестали бы думать эмоциями и злиться и мало-помалу начинали нервничать из-за отсутствия дочери. Полчасика, еще полчасика… Но что они дали бы Насте и Андрею?

– Что? – всматривался Андрей в милое личико, пытаясь понять ее слова, но боясь показаться глупым. Ее предложение показалось ему настолько непонятным и одновременно невероятным, с каким-то фантастическим послевкусием, что он вдруг подумал, что ему неправильно послышались слова, что не так услышал он ее.

– Я пойду прямо к тете Розе, а ты… – она замялась, но сразу же опять заговорила, – …пожалуйста, будь другом, сверни куда-нибудь.

И быстро, не оглядываясь, зашагала мимо первого, то есть последнего по нумерации дома по улице, смежной с тети Розиной.

Желтая футболка и одуванчик волос, будто включенный ночью фонарик, заставляли обращать внимание на себя.

– Глупость какая-то, – задумчиво в полголоса произнес Андрей.

Он был полон странной смеси смятения и влюблённости. Как была ему понять Настю?.. Или лучше так, как было разобрать тот внутренний переполох, что незаметно для самого Андрея отнял у него все его дальнейшие планы. Ему, конечно, помнилось, что он собирался сегодня делать. Но всё это было так далеко и туманно, что даже маловероятным казалось, что он всё-таки доберется сегодня до запланированного.

Настя скрылась за поворотом, когда Андрей понял, что хватит бесцельно стоять на конце улицы. Обогнув забор крайнего дома, где жила старенькая и одинокая старушка, Андрей вышел на соседнюю улицу и ему вдруг сделалось спокойнее. Он для чего-то обернулся. Оказывается, он прошел мимо плотно разросшегося вдоль забора терновника. Кусты были старые и служили естественных забором от поля и ветров, постоянно гулявших на окраине городка. А обильный урожай вяжущих ягод – но они были сладкие-сладкие, какой-то хороший сорт – постепенно съедался прохожими, снующими в лес и на пруд, поздней осенью – птицами, да и сама старушка, что выходила предосенним днём к дому любила сорвать несколько ягод и с наслаждением, греясь на солнышке, пожевать их.

Андрей пошёл дальше по улице. Он и не подумал, про совсем еще зелёные ягоды, он только увидел густые кусты.

– Привет! – знакомый голос окликнул Андрея, и он повернул голову.

– А!.. Привет! – заулыбался он.

Олеся, его одноклассница, стояла на улице возле своего дома. Она была в отличном настроении. Не радоваться дню у неё совершенно не было причин. Андрей почувствовал, что Олеся настроена совершенно дружелюбно и хочет с ним поговорить. Она, улыбаясь, подошла ближе к забору, подтверждая свои намерения. Андрей свернул к её дому.

Олеся была добродушна к Андрею, но ни при ком-то, ни сейчас, когда они вели разговор вдвоём, не показывала никаких излишних симпатий к нему. Вся её добродушность была вызвана сложившейся с начальных классов благосклонностью к Андрею, и недавней благодарностью, которая родилась после оказанной им помощи в подготовке к экзамену по математике. Олеся отлично знала русский язык, но математика могла испортить ей всю историю поступления в институт. И Андрей ей помог, вытянул её на уровень, которого ей хватило для поступления. И так как Олеся была разумной девушкой, то кому сказать искреннее спасибо прекрасно знала.

– Я в институт поступила, на филологический, как и хотела.

– Я тоже поступил… на учителя, – зачем-то добавил он.

– Это всё хорошо!.. Благодаря тебе, кстати, поступила. Думала, что никогда вообще не сдам эту математику.

Андрей улыбнулся, что показалось Олесе скромным его ответом, чем-то похожим на спасибо.

– Проходи, посидим немного на скамейке.

У Олесиного дома была поставлена небольшая, милая скамеечка. На ней было хорошо сидеть, особенно по вечерам и рассуждать о чем-то далеком и прекрасном. Вид со скамейки открывался на шикарный куст бордовых роз и кусочек западного неба, потому вечерние пейзажи и были особенно красивыми с неизменным привкусом романтики.

Андрей согласился и молча прошёл к скамейке. Он не знал, чтобы ему сейчас сказать. Но Настя, и то было хорошо, начала уходить в его мыслях за горизонт. Потому Андрей, заставляя себя, чтобы совсем вернуться к себе прежнему, проговорил следующее:

– Ты мне вон того яблочка не дашь?

– Лучше другое. Сейчас. Вот, – не успев присесть рядом с Андреем, она ловко набрала под яблоней полные руки небольших, но и не совсем мелких яблочек и вместо красного, на который ей показал Андрей, протянула ему три зеленых, – те более поздние, а вот эти, попробуй, и сейчас вкусные.

Андрей протер яблоко о майку и откусил. Сок брызнул, и приятная кислинка понравилась ему.

– Вкусные! А скамейка у вас тут хорошо стоит.

– Угу, – жуя, энергично закивала Олеся головой, – читать здесь люблю и просто сидеть, – и как бы спохватившись, остановилась. Это была очень личная информация, делиться которой с хорошо знакомыми и даже с некоторыми друзьями Олесе было некомфортно.

Олеся ясно различала для себя вещи, которыми с кем и когда могла бы поделиться. У нее к тому был определенно некий талант. Исключительно редко она рассказывала что-то тому, кто был не предназначен для её рассказа или даже фразы. Не предназначен, то есть не понял бы её или понял, но совсем не так, или же был ненадежным человеком, или просто был умственно и нравственно не рассчитан для конкретной информации, или был чужим, с кем нельзя было делить нечто личное, наполненное особым смыслом и особой же атмосферой. С последним пунктом у нее сегодня произошла некая неурядица. Потому Олеся с некоторым подозрением посмотрела на Андрея, и обрадовалась, поняв, что он не зацепился за ее слова. И вследствие этой ее особенности – вести разговор не со всеми – ей приписывали зазнайство и тень возрастающего высокомерия. Близкий круг ее общения не замечал в ней сего недостатка. Но тем, кто сталкивался с ней редко или вообще видел ее в первый раз, то обнаруживал перед собой преграду – высокомерное выражение ее лица и скользящий по собеседнику холодный взгляд светло-голубых глаз, чистая голубизна которых придавала морозноватой выразительности взгляду.

– Олесь, слушай, вот на краю домик стоит, там еще старушка живет. У нее такие заросли кустов на участке, – вдруг начал Андрей.

– Ну, да!.. Там бабка Агафья живет. У нее это там терновник вкусный растет.

Андрей вопросительно посмотрел на Олесю. Его вопроса она не поняла, потому быстро ответила на всё, что можно было ответить по ее мнению.

– Бабкой Агафьей – это я ее так зову. Все ее зовут тетей Асей. А терновник действительно очень вкусный, сладкий. Ты, что ни разу не пробовал что ли? – неожиданно удивилась она.

– Нет, – несколько равнодушно ответил Андрей, – я думал, что ей просто вырубить эти кусты некому.

– И так тоже. Но, терновник вкусный, – настаивала Олеся на своем, – да она сама его ест. Я как-то… ну… неважно с кем я шла мимо, она подходила к кустам и ела. Правда она дружелюбная, милая, нам тоже предложила поесть.

Олеся не договорила, что в тот день она была с Гришей, который на тот момент ей нравился, а сейчас о нем вспомнилось со сладковато-приторным привкусом минувшего. Она припомнила, как они с Гришей, стесняясь друг перед другом разговора со старушкой, вежливо отказывались от тети Асиного предложения «угоститься сладенькой ягодкой», но зато позже, когда вновь проходили мимо дома бабушки, а ее уже не было на улице, с диковатым видом дорвавшихся до запретного плода людей ели вяжущие ягоды.

– Ладно, Олесь, пойду я, – встал с лавочки Андрей и, словно бы враз заскучав, посмотрел на небо. Там неизвестно откуда взявшиеся, грядами висели ровные, одинаковые размером, облака. Может, их кто-то лепил и аккуратно раскладывал по небу, вот они и были такие на удивление похожие, как самодельные зефирки.

– Ну, давай, пока. Удачи в институте! – искренне пожелала она, так как сама трепетно желала учиться удачливо, легко и совсем не скучно. Вообщем, Олеся была в теме и понимала, что говорит.

– Тебе тоже удачи!

– Пока.

– Пока, – и Андрей неторопливой походкой пошел по улице.

Только, когда он увидел поворот на бабушкину улицу, вспомнил про Настю. Но та кутерьма не дававших покоя чувств, приутихла, будто сгладилась встречей с Олесей. Так, по крайней мере, показалось Андрею.

С Настей они сегодня больше не виделись. Она весь день с родителями ездила по городу и его окрестностям в поисках развлечений и отдыха. Вернувшись к тете Розе, Настя не стала ужинать и рано легла спать. А Андрей оказался вовлеченным родителями в осмотр их будущего дома, который плавно перешел к выбору обоев и новой мебели, а затем вся эта утомляющая суета превратилась во вкусный ужин у бабы Кати. Поздно вечером Андрей вернулся к бабе Зине. День, полный утомляющих событий, закончился.

– А ты каждое утро бегаешь?

Андрей спрыгнул с велосипеда, Настя остановилась и быстро убрала наушники в карман шорт.

– Что? – озабоченность на ее лице сменилась удивлением и даже искорки радости засветились в больших серых глазах.

– Ты каждое утро бегаешь?

– Нет, – с каким-то облегчением улыбнулась она, – раза три в неделю. Каждое утро силы воли и желания не хватает.

Они пошли рядом друг с другом, удивительно быстро найдя общий язык и, радуясь, сей случайной встречи. Грустная задумчивость спала с Настиного лица, а Андрей полностью проснулся.

Горизонт был чист от облаков, воздух прозрачен, природа вокруг яркая и насыщенная зеленью. Замечательное лето!..

– Пойдем на лавочке посидим, – с легкостью предложил Андрей и тут же подумал «вдруг откажется».

– Пошли, все равно бегать расхотелось, – легко, одновременно с мыслью Андрея произнесла она.

– Я тебя…

– Нет! Я сама уже хотела на ходьбу перейти. Мне тетя Роза вообще говорит, что бегаю я из-за того, что мне больше нечем заняться. Если бы у меня была какая-нибудь подработка или дело… – она тихонечко замолчала. Каждое произносимое ею слово звучало все тише предыдущего. Грусть разлилась у нее на лице и вдруг вылилась в широкую задумчивую улыбку.

– А чем ты должна заниматься? – Андрею приносил удовольствие разговор. Он давно – насколько это было возможно – хотел поговорить с Настей и именно вот так поговорить без лишних глаз и ушей, лишней спешки и суеты, и без лишних же внутренних волнений. Ему было интересно слушать Настю, и мнение тети Розы его сейчас заинтересовало лишь потому, что о нем рассуждала Настя. И лишь поверхностный интерес возник бы у него, если бы о беге и подработке ему пересказывала, например, бабушка.

– Тетя Роза рассказывала, что она, когда была в моем возрасте и младше ходила с друзьями в колхоз, дома помогала с хозяйством. Их детей было девять человек.

Без малейшего энтузиазма и с полным равнодушием, даже как-то отрешенно, рассказывала она. Андрей заметил это странное безразличие. Оно показалось ему совсем не свойственным Насте. Он представлял себе ее жизнерадостной и не обремененной никакими житейскими делами и думами. И такой ему приходилось видеть ее все предыдущие разы, если не брать во внимание ее ссору с родителями. Получается, их короткие встречи дали много ложной почвы, на которой выросли совершенно отдаленные, несколько фантастические от реальности представления Андрея о Насте.

– У тети Розы было восемь братьев и сестер?

– А чему ты удивляешься? Раньше у многих были большие семьи.

– Да я знаю. Просто я не думал, что у тети Розы столько родни.

– Да родни то не очень много. Детей было девять, а вот уже у детей либо детей не было вообще, либо по одному. Только у тети Розы два сына.

Они сидели на лавочке. Их диалог колебался, то становясь более веселым и непринужденным, то более серьезным и вместе с тем грустноватым.

– А почему ты приехала сюда? Я просто знаю, что вы, то есть твоя семья, очень редко сюда приезжают.

И будто кто-то подтолкнул Настю, будто она получила разрешение, чем-то схожее с благословением и слабо пытаясь себя удержать заговорила:

– Я уехала специально, чтобы побыть одной и подумать. Я… я не знаю, что мне делать. Чувствую себя так, словно мне не разрешают жить своей жизнью и, я ничего не могу с этим поделать. Я десятый класс закончила, а за меня уже решили, что я пойду на юриста учиться. А я не хочу быть юристом. Я терпеть не могу, все эти законы, разбирать чужие проблемы, вычитывать в бумагах неточности и ошибки… Я заранее ненавижу свою работу. Иногда хочется насовсем убежать из дома. Родители даже слышать не хотят, что я на медсестру хочу учиться. То есть они даже не предполагают, что я чего-то могу хотеть. Вечно все, абсолютно все они решают за меня. А мне это ужасно надоело. Я помню тот момент, когда я поняла, что что-то в жизни идет не так. Я делала уроки. Как сейчас помню, на столе лежала открытая шоколадка, уравнениями была исписана тетрадка, было отличное солнечное воскресение. Весна!.. Я люблю это время, люблю больше любой сказочной осени. Не люблю осень! Я мечтала доделать уроки и выйти на улицу, чтобы гулять до самого вечера. Но пришла мама и сказала, что мы сейчас поедем в гости к папиному другу. Я просилась остаться дома, я говорила, что не хочу ехать к Иванковым. Мама же только сказала, что маленькая я еще. А мне тогда было четырнадцать лет. Понимаешь?.. – она посмотрела на Андрея с неопределенной надеждой. Но сейчас никоем образом эта надежда не была связана с Андреем. Настя еще не знала, к чему бы более или менее реальному, где-то рядом существующему прикрепить эту надежду. Прикрепить хоть бы и призрачно, больше для самоуспокоения, но обязательно знать, что вот этот человек, который меня поддержит действием и словом, или вот это место и, приехав сюда, я смогу делать то, что мне действительно хочется. Ей требовалась опора, чтобы при каждой очередной неурядице она могла себя успокоить: «вот оставлю здесь всё и начну делать, что хочу». Чтобы пусть и не по-настоящему, а будто бы было куда ехать или к кому идти. – А теперь? А теперь что? Они говорят, что я уже практически взрослая и должна все понимать правильно!.. А тогда мне стало так неприятно, так обидно и тоскливо, что в школе на следующий день я даже подралась с одноклассницей. Она ведь могла, да и сейчас может, делать, что захочет. В пределах разумного, конечно. Я удивлена до сих пор, как это они меня сюда без всяких проблем отпустили.

Андрей вздохнул и выдохнул так, будто давно этого не делал, будто только вынырнул из воды и тут же понял, что Настя действительно сидит рядом с ним и жалуется ему на свою молодую, но несчастную жизнь.

– Насть, – он словно бы находился в задумчивости, но против своей воли уже начал говорить, – а ты пробовала сказать родителям, что не хочешь стать юристом? – и наконец-то взглянул на нее. Он успел пристыть взглядом к траве у себя под ногами и еле-еле смог от нее оторваться. Но долго глядеть на Настю он не смог. Встреча взглядов – и он проиграл в этой случайной, пропитанной легкой симпатией и чувством стеснения встрече. Глаза его опустились, а потом – через секунду – стали плутать меж берез, выискивая и сами не зная чего.

– Я же говорю, они бы меня и слушать не стали. Я как-то попыталась заговорить с ними, но папа тут же возвел все в состояние шутки и сменил тему.

– Насть, – Андрей вдруг заволновался и вместо «ты, наверное, не в тот момент к нему подошла» сказал, – может не стоит торопиться.

– В смысле? – удивилась она.

– Ну, – запутался он, – если они отпустили тебя одну сюда, значит, они тебе доверяют.

– Да не в доверии дело! Они не хотят слышать меня. Ты меня слышишь?

– Слышу, – к удовлетворению, что он находится рядом с Настей, добавилось разочарование. Больше всего их встрече придавал оттенок растерянности и досады ушедший в не ту сторону разговор. Ведь и Настя успела заинтересоваться Андреем. Она хотела видеть искорки радости в его глазах, которые ей очень понравились. Но Андрей стал задумчив и грустен. По его примеру пришлось и Насте загрустить. Ведь если честно, то она изо всех сил надеялась, что Андрей скажет ей такое бодрое и жизнеутвердительное слово, которое откроет ей дверь в светлое будущее и изменит ее жизнь в самую лучшую из всевозможным сторон.

Исчерпав ресурсы случайной встречи, Настя поднялась с лавочки. Ничего сейчас хорошего и особенного уже не сможет произойти. Было странным фактом, что Андрей и Настя чувствовали друг к другу явную симпатию, но долго вместе не могли находиться. Им обоим всюду виделось (то одному, то другому), что либо слова были сказаны не те, либо не так, как хотелось кто-то из них отреагировал на действия другого и начинал хаотично искать выход из положения. И потому самым лучшим решением было как можно скорее расстаться. Тогда не получится наговорить и наделать лишнего, и увереннее в себе, но все равно не спокойно будет.

– Поехал я помогать маме, – поднимая велосипед с травы, сказал Андрей, – вчера много чего накупили в дом. Надо как-то упорядочить немного всё.

– Конечно, – улыбнулась Настя. Утряслись и уложились аккуратно у нее внутри все сомнения и переживания.

Закрутились колеса велосипеда, солнце перестало быть утренним и, всё ближе подходила пора гроз и ливней, о которой никому еще не было известно.

На перекрестке полевой дороги Настя с Андреем разошлись. Каждого ждал свой день, который, словно, солнечным зайчиком будет подсвечиваться утрешней встречей.

Время, на которое приехали Настины родители погостить, заканчивалось. Прибыл с грандиозными планами хорошо отдохнуть на неделю тети Розин сын с семьей. С ними Настя уже была знакома и успела поладить с прошлых и позапрошлых выходных. На каких-то пару дней тети Розин дом стал чем-то похож на зал ожидания – много людей, все чего-то хотят и суетятся, бегают туда-сюда, улыбаясь вежливо друг другу, по углам расставлены дорожные многочисленные сумки… Но, за исключением Настиных родителей, все прочие чувствовали себя дома или практически дома, вообщем в том месте, где можно комфортно жить сколько-то вздумается времени и совершенно не чувствовать, что пора уезжать, что вроде как не хорошо столько времени гостить.

– Значит, ты все-таки не едешь? – удивилась Настина мама.

– Мам, ну что я буду дома делать? Здесь я с Леной познакомилась, хочу еще немного тут побыть.

Настиной маме Лена не понравилась с первого взгляда. Хитрая, со своими клубящимися мыслями – совершенно не та компания для ее доверчивой и впечатлительной девочки. Переживание за Настю было оправданным.

– Насть, разве ты не соскучилась по дому и своим друзьям?

– Мам, я не хочу уезжать.

Протестом и готовностью начать защищаться, то есть создать новый скандал, зажглась Настя. Ее мама, будучи настроена на поход в музей, про который тетя Роза понарассказывала уйму интересностей, что знала от своей давней подруги, не хотела портить себе настроение. Но и оставлять здесь дочь не входило в ее план. Потому, в некотором напряжении, она решила сначала сходить в музей, а потом продолжить разговор.

Вечером, с привлечением Настиного отца, но без должного результата было принято решение оставить Настю у тети Розы на еще сколько-то времени.

Настин отец – Василий – неожиданно принял сторону дочери, тем самым не оставив матери и шанса. Вдвоем они бы смогли заставить дочь уехать с ними домой.

– Пусть еще погостит. Я с тетушкой разговаривал, Настя ей помогает. Даже с определенным восхищением рассказывает о тебе, – обратился он к дочери, – так что можешь остаться. Но! – внимательно изучая удивленное, взволнованное лицо дочери, добавил, – не так надолго, как тебе думается. Ириша, пойдем, – спокойно, немного ласково позвал он жену.

Бесполезность всей своей затеи Ирина прочувствовала и, молча пошла за мужем. Она видела, что Вася слишком спокойно поддержал Настю и разочарованная, грустная вдруг стала что-то подозревать.

– Зачем ты ей разрешил остаться?

Они медленно шли по дороге в сторону пруда, не имея цели ни искупаться, ни просто до него дойти. Кажется, им всего лишь нужно было свободное пространство, чтобы обговорить без присутствия съехавшейся родни поведение дочери.

– Ириш, если бы мы силой ее забрали, получили бы в итоге новый скандал. Она бы потом долго не успокоилась и во всем нас обвиняла. Я решил немного ей поддаться. К тому же, я надеюсь очень, что все ее бесконечные капризы скоро закончатся. Ты же знаешь, какой сама была в ее годы…

– Васенька!.. – перебила его Ирина, – ну… да!.. Как же я измучилась!..

– Всё наладится, – приобнял он жену, – всё наладится…

Они шли всё дальше и дальше. Теплый ветер затих, на бледно-голубом небе с редкими розовеющими облачками белела почти полная луна. Было еще совсем светло, но легкое вечернее настроение, немного расслабляющее, чувствовалось с каждым вздохом, впитывалось кожей и почему-то бесконечно радовало.

– Смотри, такая большая!.. – Ирина вдруг прервала разговор своим удивлением.

– Скоро полнолуние. Еще больше будет.

С пруда доносились крики и смех молодежи. Заразительная и непринужденная веселость расплылась в летнем воздухе. Там сейчас было хорошо.

– Пойдем, искупаемся, – с легкой завистью прислушиваясь к веселью молодежи, предложила Ирина. И с каждой секундой всё больше ощущала желание погрузиться в воду и засмеяться, повеселиться, оставить всю свою взрослость здесь на дороге. Такое сумасбродное желание, овеянное чем-то давно позабытым, но вдруг пришедшем сюда, на эту дорогу, персонально к ней.

– Пошли, – с некоторым удивлением согласился Василий.

Они долго купались и смеялись, говорили всяческие глупости и несерьезности. И если только Настенька украдкой посмотрела бы сейчас на родителей, то смягчила бы свое о них мнение. Тогда, они бы стали для нее ближе и понятнее. И их серьезность, правильность, скупая, будто чем-то сдержанная радость первому снегу и первой капели померкли бы. Тогда бы Настя стала спокойнее и даже жизнерадостнее. Потому как перестала бы чувствовать ту пропасть между своей несобранностью, легкомыслием, эмоциональностью и завсегдатай неспешной деловитостью и размеренным подходом к житейским проблемам и радостям своих родителей. Тогда бы она точно уехала домой вместе с родителями, или же, если бы знала, что мама с папой тоже умеют (крайне редко) беззаботно веселиться, вовсе не приехала бы сюда никогда.

Андрей вышел к дому. Духота заполонила собой все воздушное пространство от неба до земли и дышать было практически нечем. По всему горизонту расплылись грозовые тучи и то с одной, то с другой стороны сверкали молнии и гремел гром. Можно было даже представить, что городок, в котором жил Андрей находился в загоне, огороженном тучами и ни свежий воздух, ни машины по трассе, ни птицы по воздуху не могли добраться до него. Вот сомкнулись тучи, угрожающе гремели, но не приближались к городку и лишь вытягивали остатки кислорода, изредка, как бы в надежду, посылая небольшие струйки прохладного ветра. Где-то там, возможно даже в нескольких километрах, проливались ливни.

Чуть постояв на казалось самом солнцепеке (он непременно располагался у самого крыльца бабушки Зины), Андрей направился к вишне. Она росла раскидистыми высокими кустами вдоль забора, превратившимися в деревья и сплелась с соседской вишней так, что было уже совершенно непонятно где и чья вишня растет. Вишни уродилось много, она была крупная, сладкая и уже переспевшая, а от раскаленного воздуха еще и теплая. Теплая вишня!.. Андрей покрутил краник, выпустил на траву горячую воду из шланга, и налив ковш ледяной воды, не спеша подошел к вишне.

Он горстью насыпал с веток в ковш вишни, немного подождал ис удовольствием стал есть охлажденные сырые ягоды.

В правой стороне слышались протяжные раскаты грома, духота сгущалась, но было хорошо.

– Привет, Андрей! – радостный голос Насти, всколыхнул духоту и будто пропел «С добрым-добрым утром!»

– Привет! – не слишком громко, без энтузиазма, но слышно ответил Андрей.

Он с удовольствием, с аппетитом ел вишни, вылавливал их из холодной воды. Он стоял в вишневых зарослях и смотрел на крышу бабушкиного дома. Там за крышей сверкала тонкая и яркая молния, синела, клубилась туча.

Голос Насти мгновенно изменил все вокруг, неопределенная суета закружилась в воздухе. Стало еще душнее. Андрей чувствовал при каждом вздохе, что дышать становиться все труднее, кислород, как будто совсем исчезал.

– Дождя ждешь? – вдруг спросила она.

– Нет. Мне всё равно, – спокойно, но Насте показалось, что с намеренным безразличием к ней, ответил Андрей. Он доел вишню и задумчиво посмотрел на воду в ковше.

– Дождь сегодня обязательно будет.

Настя злилась и начинала наступать. И сколько ненужных и глупых фраз могло бы из этого выйти? Сколько ерунды она могла наговорить, если бы Андрей вовремя не заинтересовался разговором?

– Вишню будешь? – радостно предложил Андрей.

– Давай, – вздохнула, сбитая с толку Настя. Она обрадовалась, что не придется злиться. Ей хотелось поесть вишни, но тетя Роза оборвала все ягоды, что висели низко на компот и пироги. И теперь, чтобы съесть несколько ягодок приходилось подпрыгивать и тянуть на себя ветки. Получалась какая-то охота за ягодами, в то время как хотелось простого – всласть наесться спелой сладкой вишни. И самое главное – у нее было неисполненное ни насколько желание поговорить, немного побыть с Андреем.

Андрей от души, за полминуты, нарвал вишни, и вода из ковша полилась через край. Переполненный и сырой ковш он поспешил протянуть через забор.

– А почему так? – недоумевала Настя. Сейчас она была похожа на чисто городского жителя, который первый раз в своей жизни увидел настоящего петуха и, которому сразу же хотелось сделать две вещи: перестать бояться (а толика страха была) и погладить, потискать птицу.

– Так вкуснее, – заулыбался Андрей, – она прохладнее становится.

Настя стала есть вишни, озорно поглядывая на Андрея и будто бы имея какую-то притаившуюся в отношении его мысль. Еще выходя из дома на улицу Настя суетно подхватила некую эфемерную задумку. А как только увидела Андрея, утвердила свой план. Андрей не замечал Настиного лукавства, не сводя с нее влюбленного внимательного взгляда. Настя же изредка, будто торопясь смотрела на него, с аппетитом кушая вишни. Она не давала повода Андрею бросать ее рассматривать, и в том была ее непреднамеренная хитрость.

– Суперская вишня! – довольная всем, протянула она ковш с водой через забор.

И посмотрела прямо Андрею в глаза. Нескрываемая симпатия, искра хитрости и удовольствия от ситуации – всего было много. Андрей не выдержал откровенности и, приняв ковш, отступил от забора, отвернулся от Насти и выплеснул воду на траву.

– Андрей, – позвала она.

Андрей со вниманием и доверием посмотрел на нее.

– Ты сегодня вечером ничем не занят?

– Нет… А что?

– В «Радугу» со мной пойдешь?

Она заволновалась, облокотилась о забор, который тут же зашевелился, предупреждая, что вот-вот упадет, в легком испуге отстранилась от него и никак не могла придумать, куда себя деть.

– Зачем? Зачем тебе туда со мной ходить?..

Андрей не успел ей сказать, что «Радуга» не самое лучшее место в их городке, как Настя заторопилась, как-то воровато оглянулась на крыльцо, и продолжила.

– Ты мне должен помочь, – и разозлилась на себя, покраснела и зажестикулировала руками, – мне приочень надо, чтобы ты сегодня пошел со мной.

Она пыталась скрыть мольбу, не показывать, что сильно нуждается в его согласии, но у нее ничего не выходило. Настя была в некоторой растерянности, ведь спрашивая Андрея, она уже видела его вместе с собой сидящим за игральным столом в «Радуге».

– Ну… – Андрей замялся. Если бы Настя не была в волнительной эйфории, то ей бы не понравилось равнодушное (так ей показалось) настроение Андрея. – Ты во сколько пойдешь?

– Около восьми. Я зайду за тобой, – с сомнением, как бы уточняя, неуверенно произнесла она.

– Хорошо, – скучно согласился Андрей.

Настя растерянно улыбнулась ему и поскорее в расстройстве ушла в дом. Она почувствовала себя некомфортно. Несмотря на свою внутреннюю суету, определенную рядом причин, Настя увидела отсутствие у Андрея интереса к разговору, а главное к себе. Она даже немного загрустила. Но ее грело полученное, вытянутое согласие. Вытянутое, но главное, что оно было.

Андрей же был неспокоен. Но по его ответам – он говорил четко, разборчиво, но, не повышая голоса, а еще кратко, ни слова не добавляя лишнего – не смотря ему в лицо, легко представлялась с чуть в сторону отведенным пустоватым взглядом маска безразличия. Будто интерес к Насте у него пропал. Но искра симпатии, который он загорелся в первый день их встречи, никуда не делась. Образовалась только внешняя, нечаянно созданная иллюзия безразличия. Настино приглашение свалилось на Андрея грозовой тучей и он, не дождавшись, когда Настя уйдет домой, начал усиленно думать о ней и ее, неясном, совсем не понятном, поведении. Настя была еще здесь, но он поспешил к своим мыслям и вогнал девушку в неприятное смятение.

Совсем близко, будто за спиной раздался оглушительный треск. Андрей вздрогнул, сорвал ладонью гроздь вишен и, поедая их, пошел домой. Кажется, гроза добралась и до его городка.

«Для чего? Зачем ее туда понесло? А я ей там зачем?» – вопросы, которые захватили Андрея и которые он усердно пытался разрешить все время, что шла гроза, не находили ответа.

«Откуда у нее возник интерес к этому заведению?.. Она совсем не понимает, куда хочет. Кто рассказал ей про «Радугу», если она здесь ни с кем не общается? Вообще, она сегодня какая-то странная. Может, у нее была бессонница?.. Ерунда! Даже если она плохо спала…» – Андрей представил Настю в полумраке комнаты, почему-то стоящую у окна и перестал рассуждать. Ему было ясно, что на весь оставшийся день она лишала его покоя. Остановившиеся мысли, застывшая картинка перед глазами и сильная гроза. Мрак комнаты ослепительно освещали молнии, от грома дребезжали окна, дождь лил стеной… Андрей сидел в кресле и видел перед собой только одну Настю. Ее длинные светлые ресницы, серые глаза, пухленькие румяные щечки и родинка на левой скуле ближе к уху… Но причины своей взволнованности Андрей никак не понимал. Странным, ему всё казалось странным и нелогичным.

Что же такое «Радуга»?

«Радуга» – за несколько лет ассоциативное восприятие этого заведения народом кардинально сменилось. Раньше родители вели своих деток в детский сад «Радуга» и были уверены, что их дети там будут сыты и под надежны присмотром. Сейчас, а это спустя десять лет, родители пребывали в негодовании, что эта проклятая «Радуга» вообще существует на белом свете. Быстро и безвозвратно, многие даже не успели понять, как вообще такое произошло, детский сад закрыли. Дети стали ходить в ново построенный садик «Колосок», более современный и, как писалось в местной газете «широко открывающий перед детьми двери для развития». А «Радуга», не успело пройти и полгода, как дети обосновались в новом саду, переоборудовалась в парикмахерскую сбоку, где раньше был запасной выход, и кафе на всей остальной площади. Но парикмахерская долго здесь не просуществовала и, пожалуй, только единицы сейчас вспомнят, что она вообще там была.

У кафе же получилась довольно обширная история, не смотря на свое тихое и скучное начало. В первое время своего существования кафе, хозяин которого оставил детсадовское название «Радуга», пользовалось малой популярностью. Отчего и почему было так его владелец – Шумов Матвей – не мог понять. Обычное, самое обычное кафе (он и название специально оставил от садика, чтобы люди по старой памяти знали, что здесь «Радуга» и в нее нужно идти), но никакого отклика от населения. Свадьбы и поминки продолжали заказывать в наработавших авторитет ресторанах, а к «Радуге» обращались только, когда в других заведениях общепита все было уже занято. Некоторые говорили, будто в «Радуге» места маловато, тесновато как-то, а другие, соглашаясь, тут же добавляли, что очень теперь стало хорошо с новым детским садиком, в старом-то дети ютились друг у дружки на головах.

Шумов был не рад, и нужно было искать какой-нибудь выход.

И поначалу никто не обращал внимания, куда ходит молодежь по вечерам. Но когда детей, и именно после посещения «Радуги» родители стали находить в нетрезвом виде, посыпались запреты. Часть молодежи сама посчитала, что быть в таких местах им не пристойно. Те, кому особо никогда ничего не запрещали, ходили в «Радугу» когда им вздумается. Но самую большую группу составляла молодежь, которой запрещали, но которая хотела идти туда и ходила, воровато стреляя пугливыми глазенками по сторонам.

Жизнь в «Радуге» закипела. По выходным – шум, гам, полный аншлаг. Драки среди подвыпившей молодежи, скандалы (будто выяснить свои отношения можно было исключительно здесь), сигареты, алкоголь и наркотики. Люди, жившие в соседних домах с «Радугой» забили тревогу. У них заканчивалось терпение каждые выходные, а порою и в будние дни слушать крики и ругательства пьяных молодых людей и девушек. И кто еще из них вел себя безобразнее – девушки или парни был большой вопрос. Но те «прекрасные» леди, что шумно и бесстыдно безобразничали, были из семей, что принадлежали ко второй группе. Из третьей группы молодежь старалась гулять, но по тише. У них была совесть и желание не попасться никому на глаза.

Без десяти минут восемь Андрей вышел из дома. Он был рад, что наступил вечер, что остатки свежести от прошедшего ливня сохранились в воздухе (гроза сегодня была и утром и ближе к вечеру) и от того хорошо было дышать, и что скоро начнет смеркаться. Андрей бросил взгляд на дорожную плитку под ногами и перестал слишком искренне радоваться. Зачем им идти в «Радугу», он не представлял. И больше – он не представлял, что с Настей они там будут делать. Никогда «Радуга» не притягивала Андрея и, лишь только один раз он невзначай подумал «Когда-нибудь я схожу в «Радугу». И эта его мысль не была ничем не подкреплена, не было у Андрея ни малейшего основания так подумать. Он тогда ехал с отцом на машине, глядел на половину обшитый сайдингом дом и разруху на участке в связи с ремонтом и случайно так подумал. Немного странной, мимолетной показалась ему эта мысль, но ей он не удивился и через несколько секунд вовлеченный отцом в разговор, забыл про нее. Еще бы совсем чуть-чуть и Андрей вспомнил про нее сейчас. Она ведь пришла к нему на ум не так давно, в начале этой весны и была ему несколько не свойственной, будучи на самом деле банальной и нелогичной. Мысль уже была готова вспомниться окончательно, перестав быть странным туманом то ли прошлого, то ли настоящего. Но!..

– Андрей, ты уже здесь? – глуповатым вопросом спугнула Настя мысль.

– Да, – только и ответил он. Андрей несколько растерялся, что было незаметно. В такие минуты он бывал серьезен и немногословен, что сходило за самоуверенность и придавало его собеседнику невольную веру в себя и свои, сказанные, пусть совсем даже глупые, вроде туповатого анекдота, слова.

Они одновременно вышли из калиток, и пошли по дороге. Андрей молчал, не решаясь начать разговор. Он был взволнован, его мысли сосредоточились на событиях ближайшего будущего. Но каждый шаг по асфальту вперед, будто бы отдалял, покрывал туманом, это самое неминуемое будущее. Андрей пытался что-то себе представить, нарисовать картинку вечера в воображении, но… Это была не та картина, которая сама воодушевленно поселялась у него голове и жила там до того самого времени, пока полностью не оказывалась перенесенной на лист бумаги. Андрей слишком образно и стереотипно представлял себе место, в которое шел. Он терялся и совсем переставал что-либо себе представлять, как только соображал, что с ним идет Настя и ее нужно будет как-то познакомить с новым местом. А как Андрей мог это сделать? Какое знакомство он мог провести, если сам шел в новую «Радугу» в первый раз. Андрей понимал, что от детского сада там осталось только название и, что даже само свое пребывание в детском саду он помнил довольно плохо и мог вспомнить только парочку случаев из детсадовской жизни. Сейчас детсад обособленно существовал в сознании Андрея, но именно на него ему захотелось выплеснуть все свое беспокойство и таким образом будто бы освободиться от неловкости и вдруг раскрепоститься по максимуму.

Настя шла рядом и волновалась, понемногу начиная нервничать. Она выпила пару таблеток валерьянки, но никакого эффекта они не произвели. Настя чувствовала, что сейчас начнется бестолковая паника.

– Хорошо бы только дождя не было. Верно? – добивалась Настя, чтобы Андрей подтвердил ее желание.

Андрей же, прежде чем ответить, поднял голову и быстро изучил горизонт. Небо было голубое и чистое. До захода солнца еще оставалось время.

– Да на небе то ни облачка. Гроза уже ушла.

– Неплохо бы, если бы дождя не было, – повторилась Настя и засуетилась, покрутила серебряное колечко на пальце левой руки, поправила волосы и добавила, – а ты давно не был в «Радуге»?

– С тех пор, как садик закончил, – слова получились крайне убедительными и серьезными.

– Какой садик? – Настя сиюминутно поверила Андрею, но о чем он сказал, не поняла.

– Здесь был раньше садик «Радуга». Потом построили новый, а здание продали, – Андрей тяжело вздохнул, – я не был в новой «Радуге». И чего это тебе туда захотелось, не понимаю.

Андрею сделалось немного легче. Настя прочувствовала правильно его ответ, и как бы отпала часть ответственности – теперь за все возможные неожиданности и неприятности он не отвечал. Он сам не знал, какие именно сюрпризы скрывают бывшие стены детсада.

– Ты там ни разу не был!.. Ну!.. Тогда…тогда… – Настя взглянула на Андрея, который еще держал легкую улыбку на лице, и, не веря себе, произнесла, – надеюсь, тебе понравится.

– Настя!.. – Андрей остановился и во все глаза уставился на нее. Он бы не позволил себе настолько пристально смотреть на эту удивительную девушку, если бы не был так взволнован и будто даже обижен ее скромно произнесенным заявлением.

– Что? Ты тогда со мной не пойдешь?

– Почему? – вновь став серьезным спросил Андрей.

– Не знаю. Ты так странно отреагировал на мои слова…

– Насть, если я иду с тобою, значит иду. Смотри, там уже какая-то компания собралась, – Андрей показал рукой на кафе и, кажется, успел чем-то заинтересоваться.

Настя ему ничего не ответила. Радость и разочарование переполняли ее. И чего было больше, она не могла определить. Андрей точно был с ней, и никаких неожиданных действий с его стороны не могло произойти. Настя чувствовала в том уверенность, что убедительно исходила из его четких слов, из его решительных телодвижений. И ее будто озаряло внезапно свалившимся на голову счастьем. Но некое обстоятельство, то есть предстоящее дело, которого она так волнительно, с предвкушением и бурной фантазией ждала, вдруг все стало омрачать. От того никак не получалось улыбнуться и начало хотеться что-то изменить. И чем ближе подходили они к «Радуге», тем больше тянуло ее убежать, бросив Андрея. Но он ничего не подозревая шел к деревянной обшарпанной, но еще добротной, толстой двери. Насте не хватало духа взять Андрея за руку и, повернувшись к «Радуге» спиной, пойти прочь (в неизвестном направлении) или в березовую рощу, что растет по дороге на пруд. Беспокойная фантазия, неопределенность в желаниях… Настя… Настя…

Среди молодежи, весело обсуждавшей чье-то нехорошее поведение, Андрей встретил двух своих одноклассников. Кинув им и бросив «привет», он взглянул на Настю. Странной и несколько неестественной она ему увиделась. Искрящиеся глаза – Андрей не мог понять, от чего они так ярко светились, словно мерцающие звездочки – притягивали и настораживали его одновременно. Андрея отталкивало такое яркое изобилии эмоций. Но Настя ему нравилась, и сегодня это ставило окончательную точку над всеми возможными сомнениями.

– Пошли, – кивнул головой Андрей.

И Настя, широко ему улыбнувшись, будто бы осталась без выбора.

Густые запахи спиртного, духов женских, сладких, и довольно резких мужских, сигареты классические и электронные, что-то еще ядовитое, с отвращением воспринимаемое мозгом при каждом вздохе и духота смешались вместе и сделали воздух в зале тяжелым. Андрею требовалось осмотреться. Если уж он сюда пришел и обещался здесь быть, то изучение обстановки неминуемо должно было стать его кратковременным занятием.

Но неспешно изучить «Радугу» ему не дала Настя. Андрею начало казаться, что столько импульсивной энергии, сколько было в ней это противоестественное явление.

– Нам не сюда, – громко, чтобы перекричать музыку, но стараясь превратить слова в шепот, заговорила Настя. Она вертелась возле вставшего поодаль от двери и ближе к барной стойке Андрея. Она продолжала волноваться. Но теперь невозмутимость и серьезность Андрея, с коими он не спеша смотрел по сторонам, приводили ее в беспокойство. Ей бы сделалось несколько легче, если бы Андрей хотя бы чуть улыбнулся.

– Пойдем, – она нерешительно взяла его за руку и потянула за собой. Андрей молчал и не собирался ничего говорить, но последовал за ней. Ему было комфортнее пребывать в таком состоянии. Он не взаимодействует со здешним внешним миром и будто бы тогда этот мир никак не попадет в его сознание и никак на него не подействует.

«Все довольно странно получается. И Настя… Настя такая непонятная. Чего она хочет? Чего ей надо? Больше уж похоже на то, что я тут гость, а не она. На ней сегодня симпатичная футболка. Ей идет бирюзовый цвет…» – Андрей размышлял и неожиданно оказался в маленькой тесной комнатке, ярко освещенной белым, неприятным для глаз, светом.

– Настюша! – радостный возглас прервал общий гул голосов.

– Привет, – как бы стесняясь, но с видом, что обязательно нужно поздороваться, сказала она и аккуратно присела на свободную табуретку.

Андрей встал сзади нее и молча пожимал подаваемые ему с разных сторон руки. Несколько человек с жадным интересом смотрели на него. Андрей заметил их откровенные, вмиг оживившиеся от его появления взгляды и мысленно списал их поведение на культуру воспитания. Но некоторая искра, что разгоралась в их глазах, вызывала неприятные чувства и пугала. Андрей успел подумать, что все собравшиеся здесь либо успели выпить, либо одурманились еще чем-нибудь. Но в комнате ничем не пахло, воздух пусть был и душным, но не содержал, как в общем зале клубы контрастных запахов.

– Итак, все участники в сборе. Можем начинать, – вдруг произнес чей-то голос.

Из правого дальнего угла комнаты – если только вошел в комнату – вышел молодой человек. Его самоуверенная физиономия тут же всколыхнула, оживила Андрея и показалась смутно знакомой. С ним Андрей, войдя в комнату, не здоровался, его он даже не заметил. Яркости лампочки хватало лишь на установленный в центре комнаты стол, в углах же хозяйничал полумрак, который не навивал никак чувств.

– Настя, а ты молодец! – это был тот же жизнерадостный звонкий голос, что прокричал «Настюша», как только ребята вошли. Сероглазая симпатичная девушка, а лучше все же девочка, потрепала Настю за предплечье и, не теряя наброшенной на лицо улыбки, чуть вздохнула. И вздох пришелся на тот момент, когда ее выразительные большие глаза остановились на Андрее. А Андрей даже не подозревал об этом мечтательном, много говорящем взгляде.

Он все еще молчал, хотя его непонимание происходящего росло с каждым чьим-то движением, с произнесенными кем-то непонятными словами, с пойманным чужим взглядом, в котором, ютились дьявольские огонечки и ждали своего часа.

Для какой цели собрались в отдельной комнате семь человек? Сей вопрос витал и в определенный миг стал для Андрея главным. Атмосферной зарисовкой виделась ему эта удивительная компания, праздно сидевшая за столом. Было ясно, что у сероглазой десятиклассницы Лены, хорошо воспитанной и умной, едва ли есть то общее зерно, что связало бы ее хоть как-то с малограмотным, хамоватым и безобразно пьющим в свои молодые лета студентом Ольгиным. Живи бы они даже в соседях и тогда бы весь максимум их общения останавливался бы на странном, потому как более и нечего сказать, слове «Привет». А сейчас, непостижимым образом для Андрея эти двоя, не являющиеся соседями и даже не живущие на одной улице, сидели за одним столом рядом друг с другом и обменивались плутовскими, светящимися нетерпением и глубоким, не обремененным словами, поминанием друг друга взглядами. По меньшей мере, эти взгляды были странными и совершенно лишенными логического смысла.

Ольгина и Лену Андрей знал, вышедший из угла, с идеально выбритым лицом парень, был вроде бы и знаком Андрею. Но никак в памяти не прояснялась его личность. Парня и девушку, что были как бы и со всеми вместе, но все ж таки обособленно, и беспрестанно на ушко перешептывались меж собой, Андрей видел в первый раз.

– Андрей, если не ошибаюсь, вот твое место, – гладковыбритый указал Андрею на обшарпанный деревянный табурет у стены. Получалось, что там было уготовано для Андрея место. Движения полузнакомца были точными. Он командовал с явным удовольствием. Андрей прочувствовал, что он здесь главный. И наконец, Андрей намолчался и захотел заговорить.

– Андрей, садись! Сейчас всё поймешь, – суетливо заговорила Настя.

Андрей не двигался с места.

– На пару слов, – посерьезнев и как бы чем озадачившись, попросил главный сей странной компании Андрея подойти к себе. Сам же отошел обратно в тот темный угол, из которого и вышел. Андрей, внимательно посмотрел на Настю, будто захотев запомнить ее лицо таким, какое оно было на этот момент. И поймав своими глазами ее испуганный взгляд, пошел в угол.

– Я Аркадий, – чуть ли не шепотом, протянув Андрею руку, заговорил парень. Андрей в полутьмах заметил татуировку на правой стороне шеи и на всем правом бицепсе Аркадия.

– Андрей, – представился он.

– У нас здесь закрытый игральный клуб. Мы не распространяемся в обществе о нем. Ты сегодня играй с нами, но больше не приходи сюда, – Аркадий шмыгнул, поведя носом в правую сторону и Андрей, удивленно заулыбавшись, вспомнил его.

– А что у вас тут за игры? – Андрей заметно оживился и повеселел.

«Скоро совсем все проясниться. Но… и проясняться особо нечему. Детские развлечения.» – подумал Андрей.

– В карты, в дурака, – стараясь более непринужденнее, чтобы скрыть так и сквозившее внутреннее напряжение, произнес Аркадий. Он смотрел Андрею прямо в глаза, странное беспокойство блуждало в его взгляде.

– Очень интересно, – хмыкнул Андрей, как бы принизив всех здесь собравшихся.

– Вот я тебе и сказал, больше сюда не приходи.

– Не приду, – заверил его Андрей.

Аркадий резко отвернулся от Андрея и направился к игрокам. Короткие разговоры ни о чем за столом прекратились, даже парочка, так сладко и увлеченная перешептывающаяся, затихла. Девушка, прижавшись поближе к парню, хлопала наращенными ресницами, которые громоздко и совершенно неестественно смотрелись на ее маленьком лице, и приготовилась ловить каждое слово и каждое движение Аркадия. Ее молодой человек, поправив торчащий на макушке короткий, словно густая кисточка «Белка» хвостик вдруг помрачнел и сгорбился еще больше. Он был худощав и высок и, кажется, комплексовал по сему поводу.

Андрей сел на старый, но крепкий табурет. Ему все веселело и веселело. А Настя молчала, и на ее лице выступило ясно читаемое раскаяние.

– Итак! Сегодня у нас юбилейная игра. Не все знают, что это такое. Сейчас я скажу ее главное отличие от будничной игры. Так вот. Задание слабому звену не будет выбираться путем обсуждения и голосования. Награждать слабое звено будет тот, кто выиграет.

Все, за исключением Андрея и частично Насти, вслушивались в слова Аркадия, как в нечто магическое. Вот раз слово, два слово и чудо все ближе, все реальнее…

Андрея не интересовала та информация, что будто на серьезной лекции о серьезных же вещах рассказывалась. Он не придавал и малейшего значения ни слабому звену, ни награждению этого слабого звена и так далее, так далее. Как-то уж очень он расслабился, ушел в мыслях далеко и перестал уже удивляться Аркаше. Андрей вспомнил его по совсем незначительной черточке – своеобразному шмыганью носом. Вот только Аркаша повел носом, как у Андрея всплыла картина полугодовой давности. У подъезда дома, где жил Андрей, стоял подвыпивший нервный и крайне злой молодой человек. Он требовал, ругаясь наибезобразнейшим образом, увидеть и понянчить своего сына. На вышедшего из подъезда Андрея он сначала не обратил ни малейшего внимания, потом же, когда Андрей вышел на тротуар, нравоучительно выкрикнул ему в след:

– Вот смотри на эту тварь и призадумайся!

Андрей лишь обернулся и ничего ему не ответил. А только сообразил, что тварью Аркаша назвал Лилю, которая заплаканная и злющая чуть не сшибла Андрея с ног у самых дверей его квартиры. А чуть позже, вечером, услышал как Лиля громких шепотом, сидя на лавочке у подъезда, постоянно себя останавливая, чтобы не раскричаться на всю улицу, жаловалась своей подруге, которая была ей еще и как-то по родне, что приходил пьяный Аркаша и пытался выяснить отношения с ней и высказать свое право на ее ребенка.

Андрей в тот зимний вечер возвращался домой в хорошем настроении и, не витая в задумчивости, нечаянно услышал кусочек эмоционального разговора.

Андрей моргнул, как бы отбросив все лишнее, что сейчас вспомнилось и, подняв голову, стал исключительно внимательным. В нем поселился некий задор, которого Андрей никак не ожидал у себя обнаружить, но которому был рад. Настя сидела молча, но приободрилась, уловив перемены в настроении Андрея. Одуванчик ее волос был заделан в пушистый хвост, что будто светился в белом свете лампы. Андрей некоторые секунды полюбовался Настей, но не задержал на ней долгого взгляда. Сколько-то наивности и еще чего-то светлого было в ее милом неповзрослевшем лице.

У Аркадия в руках оказалась колода карт. Неизвестно по какой причине Андрей удивился, что игра в дурака все же состоится.

– Раздавать будет новенький, – сообщил Аркадий и через головы сидевших, через стол кинул карты Андрею.

Андрей поймал колоду и попал под пристальный, слишком много выдававший на показ, взгляд серых глаз. Ему сделалось неловко. Он подумал, что она чего-то ждет. Ждет от него, но не конкретно для себя, а для сегодняшнего вечера, для игры. А он, будучи еще в своем задоре, не знает, что должен совершить, чтобы оправдать ее надежды. Потому и руки у него начали потеть, и сердце застучало быстрее, и взгляд потупился.

Настя, против своей воли следившая за Андреем, резко, с шумом придвинула свой табурет к столу, сделала совершенно ненужные движениями руками, будто отгоняя мух от лица, поправила волосы, почесала у носа и вдруг притихла. Чего бы еще сделать она не знала. Да и что ей сейчас помогло?

Андрей открыл новую колоду, высыпал карты на ладонь и посмотрел, не осталось ли случайно в коробочке карт. Ловко, но с какой-то размеренностью, неспешностью он перемешал карты, внимательно, как показалось Насте, с наслаждением наблюдая за своими действиями. Она не сводила с него глаз, но хорошо развитым боковым зрением уловила, что Лена – тихая и спокойная девушка (исключительно такой ее видела Настя) – ревностно и горя от нетерпения смотрела на Андрея, и делала вид, что Насти рядом с ним нет. Настю неприятно задевал этот ничем не прикрытый взгляд. Ей было все равно в отношении себя, но не Андрея. Она пришла с ним в «Радугу» и от сей мысли невольно начинала чувствовать себя хозяйкой положения, оставляя Андрея за собой. Потому неясная для многих, но не для Лены, улыбка озаряла ее лицо.

– Играем на выбывание.

– Ды, ясно, ясно!.. – замахал рукой Ольгин, убрав смартфон в карман джинс и вдруг заскучав, – когда играть-то начнем? Я прям чувствую, либо сегодня выиграю, либо что-то интересное обязательно будет.

– Скучно и не бывает здесь, – подал голос молодой человек с хвостиком.

– Лех, ты если из дома вышел, то уже веселуха…

– Андрей, раздавай! – скомандовал Аркадий и Ольгин затих. Что он имел в виду под «веселухой» никто не понял, даже сам Алексей не уловил смысла сказанных в свой адрес, между прочим со старанием, слов.

– Что-то я волнуюсь, – наигранно и, потирая, будто в сильном волнении кулачки, сообщила Лена. Она выпрямилась и вертела головой из стороны в сторону, чаще обычного моргая и покусывая нижнюю губу. И ей все поверили. Волнуется девчонка. А она вся трепетала и потрясывалась от одной лишь только мысли – вдруг выиграть и дождаться, с черным наслаждением наблюдая, как слабым звеном становится Настенька. Утонув в своих упоительных, но гнусных мыслях, Лена почему-то остановилась на Ольгине. Она, сверкая дьявольскими глазками, смотрела на него. Но он, думая, что от него чего-то хотят, если так нагло смотрят, не понял ее и ответил ей излишне суровым выражением лица. Ольгин с удовольствием заводил новые знакомства с девушками в колледже, а порою заносчивая и непонятная в своем поведении Лена отталкивала его.

– А сегодня ночью будет дождь?

Настя вздрогнула, но не взглянула на Алексея.

– Зачем тебе дождь? Какая глупость тебя интересует, – тихо возмутилась его девушка, но все ее расслышали. Андрею не понравилось ее замечание.

Карты мягко ложились на застеленный прозрачной новенькой клеенкой стол. Эту клеенку только вчера постелили, выбросив в мусор старую, размохрившуюся по всему периметру и дырявую. За столом, постеленным такой клеенкой, вдруг всем показалось стыдно сидеть и ее тут же выбросили, позаимствовав у запасливого бармена новую.

Напряжение и тишина сопровождали неспешные движения рук Андрея. Настя начала сильно нервничать, ее щеки румянились. Она не знала, как успокоится или хотя бы внешне показать хладнокровие. Лена злорадствовала, она воспылала уверенностью в своей победе и, глядя на раскрасневшиеся щеки Насти только самодовольно ухмылялась, с трудом сдерживая себя, чтобы вдруг ничего не высказать.

Все шестеро игроков раскрыли перед собой доставшиеся им карты. Ольгин довольно усмехнулся. Алексей сделал вид, что все хорошо, но наигранность так и сквозила на его лице. Его девушка не выдала никак эмоций. Настя плутала между буйной радостью и глубоким отчаянием. Лена призадумалась, но лукавость не уходила из ее взгляда, коим она поочередно одаривала двоих игроков. Нехорошее предчувствие кольнуло ее и убежало, оставив неприятный след. Андрей был спокоен. Он только что вспомнил, про какое-то слабое звено и слегка призадумался.

Аркадий обошел стол и внимательно изучил розданные карты.

– Великолепно,– заключил он.

Словно по команде девушка Алексея положила на стол крестовую семерку. Игра началась, все молчали, Андрей действовал по ситуации.

С облегчением выйдя из «Радуги», Андрей не ожидал очутиться в мрачной тени улицы. Солнце должно было добраться до горизонта, но еще освещать город. Что-то случилось, но Андрей, никак не мог сообразить что. Перебарывая все эмоции, какие удалось получить за игральным столом, он усиленно думал о другом.

«Опять дождь…» – наконец сообразил он.

Настя стояла рядом. Она молчала и уж больше не ждала от вечера ничего хорошего. Все, кроме них, остались в «Радуге» занимать свое время пустыми разговорами и сдабривать сознание каким-нибудь дешевым спиртным.

– Тебе не понравилось? – с недовольством спросила Настя.

– Честно – нет, – Андрей не знал, как спасти ситуацию, потому медленно, с излишней паузой между словами, но сказал правду.

– Да… да… Как же так? Всем нравиться, а тебе нет?

– Кому всем?

– Всем! – уверенно повторила Настя.

– Это шести человекам? – иронично спросил он, – только им нравится и всё! И чего там может нравиться? Ну, проиграла Лена. Тот парень, не знаю, как его зовут… который с хвостиком, – зачем-то добавил Андрей, – задал ей пить сегодня только водку! Это ерунда полнейшая! Настя?! Как ты сюда попала вообще?

– Ерунда! – презрительно хмыкнула Настя и остановилась, – а ты знаешь, что бывает загадывают вещи и пострашнее?

– Насть, не говори глупость, – уже спокойно, без только что случившегося волнения, заговорил Андрей.

– Вообще-то, некоторым приходилось и воровать, и прыгать с моста за городом!

– Дура!.. – выдал Андрей, сам того не ожидая.

Сколько-то простояли в молчании, пристально всматриваясь друг в друга. Оба были в странном оцепенении. Андрей, завсегда культурно выражающейся и не имеющий привычки кидаться обзывательствами, пытался поверить, что Настю сейчас обозвал именно он. Настя же, ожидавшая от Андрея нечто неординарного, но совсем другого, стояла с таким лицом, будто только вынырнула из ледяной воды. Первую секунду она не поняла, что произошло. Следующие две секунды ушли на удивление до такой огромной степени, что злость и обида, глубокое разочарование и муки совести, разом накрыли весь ее разум. Совестно же ей стало лишь от того, что где-то в глубине души она знала – прыгать с моста и воровать не хорошо.

Настя попыталась изругаться, сказать нечто крайне обидное и вдруг бы наладившее ее истеричное состояние.

– Идиот!.. – с трудом выкрикнула она, не в силах вспомнить еще какие-либо слова и полубегом пустилась прочь от Андрея.

Чуть еще постояв, будто по ее следам, он пошел домой.

Тихонько стал накрапывать дождь. Андрей осмотрелся во всё густеющем полумраке вечера. Его окружала сонная тишина и где-то совсем далеко слабым отголоском слышался гром. Казалось, он не хотел быть слишком громким и будить засыпающий город. Грозы, пришедшие после недолгой жары, уходили. Оставалось только влажное тепло, спокойный размеренный дождь и пасмурность будущего дня.

Дивный Эльтов – город, спрятанный в мире снов…

Андрею вновь приснился сон. Яркий, красочный, будто путешествие в параллельный мир – такие сны не могут сниться слишком часто. Но ночь, в которую приснился сон, как нельзя лучше подходила для полного погружения в дивный мир осени. Еще с вечера начал накрапывать дождь, солнце потерялось где-то в облачной густой серости и грозы уже уходили.

– Тук-тук!.. – по крыше дождь то тише, то громче. Словно задумчивая мелодия мира игралась в тихом сумраке. Под эту мелодию было хорошо размышлять о чем-то волнительном и приятном, а размечтаться до невиданных горизонтов, когда никто не мешает было уж совсем прекрасно, практически сказочно и немного утопично. Но Андрею не мечталось. Практически в полнейшей темноте он видел слабые очертания стула, на спинке которого висела клетчатая сырая рубашка. Все-таки он успел промокнуть.

Тяжесть, полученная от сегодняшнего вечера, почему-то куда-то исчезала. Андрей удивлялся собственной спокойности…

А еще совсем скоро приедет Наташа с Милочкой…

Не собираясь еще спать, лежа на заправленной кровати, Андрей задремал. Побыв какое-то время между сном и явью, и не потревоженный никем, он уснул.

Сон…

– Зачем ты сорвал эту ветку? – напористо и сердито кто-то спросил.

Андрей покрутил головой, почему-то разглядывая небо, и естественно никого там не нашел. Только опустив голову, закрыв глаза и не успев открыть их, он опять услышал чей-то голос:

– Не трогай! Всегда говорю, не трогай рябину! Кто бы ты ни был незачем хватать и ломать ее ветки! – было много бунтарства и энергии в голосе.

Но претензия высказывалась будто с удовольствием. Жалость к сломанной ветке была крохотная, а желание разыграть скандал и насладиться им большое и не терпящее по времени ни минуты.

Впрочем, не чувствовалось и малейшей опасности. Андрей знал, что всё недовольство высказывалось без злобы и какого-либо желания наказать виновника. Он радостно, с небольшим самодовольством улыбнулся.

А проведя вокруг взглядом, остановил его на ветке рябины у себя в руках. Андрей знал, что голос разговаривает с ним, но увидеть ягоды у себя в руках никак не предполагал. Не обращая внимания на голос, которой стал ближе и все твердил, кажется, одни и те слова, Андрей оторвал от тяжелой рябиновой кисти пару ягодок и положил в рот.

– Тепло тут, солнечно, – выдал Андрей, и стал жевать следующие ягоды.

– Не срывай ветки так!

Андрей непроизвольно обернулся на голос и застыл, перестав жевать и моргать. Глубоко вдохнув, он попытался что-то сказать, но ему не дали.

– Правильно будет вот так.

Высокая темноволосая девушка сделала шаг в сторону от Андрея, наклонила ветку рябины и аккуратно сломила кисть с крупными ягодами.

– И ветка не повреждена и ягоды собраны, – она улыбнулась, но как-то спешно. Вообщем, нехорошо улыбнулась.

– Ты кто? – успел Андрей спросить.

Девушка, сбитая с толку, с недоверием посмотрела на Андрея. Рябиновую кисть она кинула в объемную плетеную корзинку, стоящую чуть поодаль, заполненную наполовину оранжевыми ягодами – множеством осенних солнышек.

– Я то?.. Для настойки ягоды собираю.

– Какой настойки?

– Настойка… рябиновая… Вкусная!.. – и продолжила собирать ягоды.

Девушка с щелчком обламывала кисти с веток и бросала точно в корзину. Урожай был грандиозный. Андрей покрутил головой, нечаянно унесся взглядом далеко вперед и понял, что до самой до зимы ей не собрать и половины всех ягод. Взрослые деревья рябин укрывали всю видимую до горизонта землю, и скорее всего, продолжали расти и за горизонтом. Яркое великолепие не знало границ и оранжевая, солнечная осень резвилась здесь как озорной, радостный ребенок.

Неизвестно когда сорванную кисть рябины с листвой Андрей все еще держал в руке. «Что тут такого, что не так сорвал? Капля в море…» – подумал он и продолжил доедать ягоды.

– И все эти ягоды пойдут на настойку? – с интересом спросил Андрей.

– Нет, конечно! Варенье еще варить будем.

Ее ответ казался оторванным от реальности и совершенно неразумным. Но с такой непоколебимостью и легкостью девушка с двумя косичками его выдала, что Андрей все же усомнился в своей разумности. Может, он неправильно думает или чего-то важного не знает?

– А?.. – протянул Андрей, намереваясь на ходу додумать и договорить вопрос. Он очень заинтересовался фанатичным использованием рябины. Его забавляла худая энергичная девушка. Работа спорилась у нее, и Андрей поверил, что до зимы она обязательно оберет все рябиновые деревья.

– А хочешь, – спрыгнула девушка с табуретки, на которой стояла, – я тебя настойкой угощу?

– Я не пью, – неуверенно произнес Андрей, в действительности пробовавший алкоголь всего пару раз в жизни.

– Удивительно! – но восхищение было посвящено не Андрею. По небу пролетела огромная синяя птица. Ее крылья плотным покрывалом на секунды закрывали яркие лучи солнца и деревья рябин переставали излучать свет, непривычная тень, словно самый ранний вечер накрыла Андрея и застывшую в восхищении девушку. Изящная птица не спеша, но несколько тяжеловато взмахивала крыльями и летела к восточному горизонту. Завороженным взглядом проводили ее Андрей и девушка. И когда от птицы осталось крохотное черное пятно, Андрей стал пытаться удовлетворить свое новое любопытство.

– Это что за птица?

Но девушки уже не было рядом. Она волоком тащила корзину, наполненную с верхом – так что пару кистей упало на тропку – к крыльцу дома. Деревянный недавно выкрашенный в изумрудный цвет дом, был словно из сказки. Резные наличники, резьбой украшенные фронтоны и углы дома. Даже и думать не хотелось, что внутри кто-то живет и делает повседневные нужные дела. Это не сочеталось с игрушечной красотой дома. И максимум, что можно было представить, как кто-то неспешно пьет чай со сдобными пышными булочками, а от кружки с чаем обязательно идет пар. Беззаботность и красота – вот что представилось Андрею о доме. Он стоял и любовался изумрудной красотой, которую от него прятали густые заросли бронзоватой рябины. Но появлению дома он не удивился. Было бы сложнее представить, что здесь лишь одна рябиновая роща и больше совсем ничего нет.

«Неужели!.. Неужели это не единственный такой дом?..» – смутно предположил Андрей.

– А птица? – спохватился он.

– Синяя птица!.. – таинственным шепотом ответила девушка, сверкнула глазами, будто выдала ему сейчас всем известную, но сакральную тайну, про которую вслух говорить практически нельзя, а можно только переглядываться, улыбаться и подмигивать друг другу.

– Что?..

– Иди ягоды обрывай, – бесцеремонно, словно своему малому озорному ребенку, вдруг приказала она. И Андрей послушался ее. Он сел на посохшую траву и стал маленькими горсточками обрывать рябину с кистей и сыпать в приготовленный алюминиевый тазик. Такой тазик, слабо припоминая, он видел где-то у бабушки Кати.

«Хороший тазик» – зачем-то подумал он.

Быстро он увлекся работой, позабыл, что где-то рядом только что или уже достаточно давно, находилась суетливая девушка, и полностью позабыл про сказочный дом. В испуге оглянувшись, Андрей убедился в реальности существования изумрудного дома, и тут же успокоился.

Тот же Андрей, которому снился сон, помимо всей сказочности чувствовал бесконечную суету. Откуда бы она могла взяться? Не могла же ее навести одна девушка, которая куда-то пропала.

Половина тазика была заполнена – а это пять литров – и Андрей начинал теряться во сне. Однообразно обрывая ягоды, он переставал замечать все вокруг себя. Еще бы чуть-чуть и сон закончился, и начало бы сниться что-то другое. Но шумная компания детей, невесть откуда прибежавших к дому, вернула живость атмосферы, и солнце во сне засияло ярче и предметы обрели материальность, как бы вернулись из небытия. Дети, им было от четырех до восьми лет, вертелись, кричали, каждую секунду находились в движении.

Андрей не успевал наблюдать за ними и не понимал ни единого слова из их разноголосого шума.

– Ну ка, быстро обедать! Быстро-быстро! – темноволосая девушка появилась и зазвала детей в дом.

Мгновенно наступила тишина, дети исчезли.

– Это моя настойка! – с гордостью сказала девушка.

Она присела на траву, машинально взяла из корзины несколько ягод и, быстро прожевав, съела их. На жухлую траву девушка поставила стеклянный графин с янтарного цвета жидкостью. Солнце проникало сквозь стекло и янтарь начинал светиться, становясь настолько аппетитным, что хотение попробовать его на вкус перекрывало все другие сиюминутные и не только желания.

Девушка достала откуда-то два стакана и под верх заполнила их настойкой. Андрей не мог отвести взгляда от переливающегося из графина в стакан напитка. Жажда, недавно к нему пришедшая, настолько сильно обуяла его, что он чуть сдержал себя, чтобы не выхватить стакан у девушки из рук и тут же не выпитьего.

– Держи! Это самая вкусная. Обязательно должна понравиться.

Соблазна в ее речи было самую кроху, все больше же хвальбы и замечательного настроения. Но Андрей смог сам себя настолько соблазнить, что чьи бы то не было слова ничего уже не могли изменить.

Он взял стакан в руки и, не взглянув на девушку, залпом все выпил. И не почувствовал совсем вкуса, если только чуть сладковатое послевкусие осталось во рту, как после компота. Ему было мало выпитого стакана, а попросить еще он стеснялся.

Девушка, совершенно равнодушная, будто ей скучно стало, сама забрала стакан у Андрея из рук и наполнила его доверху.

Андрей с некоторой опаской взял протянутый стакан и по глотку стал отпивать. И опять он не понял вкуса, потому как пристально смотрел в черные глаза девушки. Что-то случилось, но Андрею никак не удавалось узнать что. Даже суета, которая здесь была повсюду, немного развеялась и стала менее ощутимой.

– Еще? – тихий вопрос растворился в воздухе и его никто не услышал.

На третьем стакане Андрей заставил себя сосредоточиться. И продолжая вглядываться в черные глаза, которые смотрели на него, не моргая, и пугали, не давали расслабиться, мелкими глоточками стал пить.

«Как вкусно!..» – подумал он, – «И сладко, и насыщенно, и сочно. Ягоды сухие и невкусные. Почему же так вкусно из них получается сделать? Почему же она на меня так смотрит?..»

Несколько глоточков и Андрей опять перестал думать и глупеющим взглядом уставился на девушку. Он практически перестал соображать. За ним разомлевшим невольно наблюдал Андрей, которому снился сон. Он и заметил, что девушка по глоточку отпивала из своего стакана, наблюдала за Андреем и успевала следить за окружающим миром. Она была в постоянном напряжении.

Неожиданно из дома выбежали дети. Андрею показалось, что их стало больше, но вести себя они стали тише. В какую-то неизвестную игру они играли: кидали друг другу небольшой мячик и с хитрецой в веселых глазах смеялись. Игра была непонятной, но такой увлекательной, что примкнуть к детям и веселиться вместе с ними хотелось сиюминутно. Это желание, пропитанное энтузиазмом, было и у Андрея видевшего сон, и у того, который был во сне. Но присоединиться к детям он не смог. Неожиданная сонливость, приятная усталость окутала его. Он прилег на осеннюю траву и стал смотреть в небо. Где-то рядом с ним девушка продолжала сидеть и допивать свой стакан настойки.

– Настенька скоро придет… У Настеньки и спросишь…

Что он должен спросить у Настеньки? Но если ему отвечали, значит, он о чем-то спрашивал.

И вдруг сон, становившейся скучным, переместился на хорошо утоптанную, укутанную полумраком дорожку. Андрей шел по ней вместе с Настей, и она ему о чем-то увлеченно рассказывала. Андрей ее совсем не слышал, только медленно вертя головой по сторонам, разглядывал лохматые ветки старых елей, от которых и создавались искусственные сумерки. Ветки, чем дальше они шли по тропке, наклонялись все ниже, хвои на них становилось все меньше. Сухие, старые ветки приходилось обходить, придерживать рукой, чтобы не попадали в лицо.

– Куда же делась рябина? – прошептал Андрей.

А Настя, не слыша его, продолжала с жаром что-то рассказывать. Желая, чтобы Андрей знал ее мысли, она упустила главное – он ее не слушает. Она слишком увлеклась рассказом и не заметила такого важного пустяка. Каждый с заинтересованностью ушел в свою суету. Андрей погрузился в меланхолию. Шел, ломая шершавые ветки и пройдя несколько метров, кидал их на землю. Яркая гроздь рябины отвлекла его от беспричинной грусти. Андрей свернул с тропки и, позабыв о Насте, стал пробираться сквозь дебри к ягодам.

Андрей, которому снился сон, смутно видел, как остановилась Настя и стала кричать Андрею. Наверное, она кричала громко, но звуков слышно не было. И совсем же в густом тумане, Андрей видел, что Настя села на тропку и, кажется, заплакала. Он больше чувствовал, что случилось нечто плохое, чем видел. Перед его глазами, куда бы он не посмотрел, ярко оранжевыми искрами светилась рябина. То есть от кистей с ягодами исходило какое-то свечение, а вниз, на сухую землю, словно от некоего изобилия, падали сочные оранжевые искры. Свечение становилось все сильнее и ярче. И перед тем, как все вокруг превратилось в одно солнечное пятно, Андрей разглядел у себя в руке несколько оранжевых крошек – будто замороженный окрашенный лед.

Не открывая глаз, Андрей подумал, что наступило солнечное утро, дождь прошел, и на небе не осталось ни единого облачка. Услышав же мерное тук по откосу окна, совсем не понял, почему проснулся и удивился, что спал в одежде под покрывалом.

Уловив движение в доме, Андрей сел на кровати и неожиданное чувство вины заставило его поморщиться и вмиг испортило спокойное, доброе настроение. Все яркие рябиновые искры потухли от серости и грусти, в которой осталась сидеть Настя. Оттого Андрею и стало нехорошо, он оставил человека одного грустить во сне. Но мгновенно сбросить с себя вину он не мог, слишком живописным и настоящим все казалось ему.

«Конечно! Я же вчера поругался с настоящей Настей!..» – вдруг прокричал он про себя и, сидя по кровати опять было собрался прилечь, но тут же передумал.

Вот что придавало странный оттенок реалистичности чувству вины. Настя, должно быть и правда обиделась. Вот только Андрей так и не мог всерьез отнестись ко всему вчера случившемуся. «Радуга», игра в дурака, какие-то прыжки с моста…

«Нет! Нечего тут и думать» – думал Андрея, – «адекватный человек не может на такое обижаться. Тем более Настя!»

Так подумав, Андрей быстренько приободрился и заулыбался. Ему представилось, что все стало настолько хорошо, что даже лучше, чем было до вчерашнего вечера в «Радуге».

За завтраком Андрей сообразил, что рябиновое царство, где он побывал – это один из трех островов, плавающих в тумане. И заулыбался, сдерживая смех, когда вспомнил свою жажду, утоляемую наливкой.

Ему непременно захотелось поделиться сном с Настей. Рассказать ей причуды и невероятности, чтобы она непременно поняла его и счастливо заулыбалась.

Прочитай Вася пару строк мыслей Андрея с его ощущениями и смыслом в них вложенным, он бы стал смотреть на друга, как на очень странного и даже немного не в себе человека. Такая нелепая дикость, сплетенная из снов и реальности, нравилась Андрею. Вася же, приснись ему нечто такое, на утро коротко сказал бы себе «Бред какой-то» и намного быстрее, уже к обеду или же сразу после завтрака совсем позабыл бы несуразный сон.

Дождь мелкой пылью сырил воздух и не давал солнцу и летнему утру разыграться и разогреть городок с его зелеными окрестностями. Накинув на голову капюшон спортивной кофты, будто защищаясь от сырости, Андрей дошел до соседей. Дверь была не заперта, но Андрей не решился войти в дом и потому ненавязчиво постучал. Шаги тети Розы тут же послышались в коридоре. Андрею показалось, что она там и была и заранее знала, что он стоит на крыльце, просто в виде должного действия ждала его стука.

– Здрасте, теть Роз, – немного ссутулившись, бодро проговорил Андрей.

– Здравствуй, – с непониманием ответила она, отчего Андрею показалось, что она говорит совсем неискренно.

– А Настя дома? Она не спит? – Андрей начинал вертеться на месте и руки то убирал в карманы кофты, то за спину. Взглядом он старался не встретиться с тетей Розой, но делал это совсем не нарочно.

– Проходи.

Андрей зашел в сени, разулся и последовал за тетей Розой. В сенях горел свет, а на полу было наставлено много пустых банок, пластмассовые ведра и тазы. Из железного ведра шел пар – там была горячая вода.

– Ты проходи в дом, – кивнула она на дверь.

Андрей, зазевавшийся, засуетился и с некоторым облегчением взялся за дверную ручку. Он лет пять, а может больше, не был в доме у тети Розы и невольное любопытство взыграло в нем. Но Андрей был занят совершенно другой мыслью. И эта его сосредоточенность на том, как он будет разговаривать с Настей и рассказывать ей свой сон, и подвела его к пристальным, но пустым – он ничего не запомнил – глядениям по сторонам. Будь же он не нагружен фантазией смешанной с мыслью, он бы меньше глазел, но больше бы разглядел. А увлеченная мытьем банок тетя Роза не обратила внимания на рассеянное состояние Андрея. Позже правда, пытаясь разобрать взаимоотношения Насти и соседа, она искренне корила себя, что не присмотрелась к нему, не спросила никакого лишнего, нужного вопроса, не понаблюдала за Настей, что было самым простым и элементарным и само напрашивающимся действием.

– Привет. Чего делаешь?

Кусок колбасы чуть не выпал у нее из рук, когда она вздрогнула. Испугалась она, если бы в дом зашла и тетя Роза. Слишком увлечена была моментом приготовления бутерброда перед чтением неожиданно понравившейся книги. Но изумление слишком красноречиво нарисовалось на ее бледноватом лице. Андрей заметил эту бледность, внутренне напрягся, затревожился за Настю, но ничего не сказал. Заметил он и ее большие удивленные глаза, а еще спортивные серые облегающие штаны, небрежно надетую старую футболку и распущенные пушистые волосы, он это тоже заметил, но второстепенно.

– Книгу читать собиралась, – не доделав бутерброд, взяла со стула легкую кофточку и зачем-то накинула на плечи.

Дом тети Розы был для нее зоной комфорта. Она точно знала, что в сам дом Андрей не зайдет и здесь она может спокойно или неспокойно думать, предаваться мечтам, высказывать сиюминутные недовольства самой себе, здесь она была защищена от человека, который ей нравился.

– Хорошо, – сказал Андрей и быстро улыбнулся.

Как дальше развить разговор, он не знал. Настя была увлечена своим делом, и Андрей точно разглядел, что ей приносило удовольствие еще не начатое чтение. Она была на одной волне, а он на другой. К тому, она еще не знала как поступить – совсем обидеться на Андрея или же все-таки осторожно поговорить с ним. Вчерашняя злость куда-то исчезла, а без нее Насте было трудно обижаться. Построить же логическое обоснование обиде у нее совсем не получалось.

«Не стоит…» – разочарованно подумал Андрей, – «Да еще Васька уехал!..»

Андрей прогадал. Если бы он начал рассказывать Насте свой сон, она выслушала бы его. Потом они бы долго еще сидели на кухне, дальше перебрались в комнату и разговаривали, разговаривали. Настю было несложно увлечь интересной сказкой. А сон Андрея был очень похож на сказку. И ему бы Настя поверила, что он не врет, что действительно такой живописный сон приснился.

– Бабушка сегодня за грибами пойдет, – для чего-то сказал Андрей и совсем уж нехорошо себя ощутил. Сказал настолько неуместно, что захотелось убежать. Но, не смотря на то, что он уже видел себя открывающим дверь на крыльцо, Андрей не сдвинулся с места, не пошевелился и пристально уставился на пол, на уголок половика.

– Здорово! – обрадовалась Настя, но… – так на улице же дождь?

– Да не совсем. Так, моросит иногда немного.

– Аа… – все равно не поняла Настя.

«Как в такую нестабильную погоду можно идти в лес?» – молча удивлялась она.

Появилась тишина. Настя смотрела на Андрея и ждала продолжения. По задумчивому, рассеянному его выражению лица, она читала, что грибы были началом для последующего разговора, действительно несущего в себе смысл и (или) вызывающий у него какой-нибудь интерес.

«Бабушка за грибами пойдет!..» – не та информация, которую хочется слышать, тем более, если это не твоя бабушка.

Но на секунду представив бабушку несуразно закутанную в платок и какую- то странную неопределенного цвета куртку, держащуюся за палочку и бредшую по сырой траве в лесу, Настя чуть вздрогнула. Но это была не соседка тетя Зина, а собранная из многочисленных стереотипных представлений о пожилом человеке, бабушка.

– Чаю хочешь? – ей захотелось чаю, и машинально она предложила его попить и Андрею.

– Нет. Нее… не буду, – и посмотрел на Настю, бросив в небытие желание убежать.

– Точно? Ты точно не будешь чаю? – напористо спросила она. Ей же захотелось чаю очень сильно и аппетит, пусть она и не выходила на улицу, нагулялся за каких-то полминуты.

– Нуу… Я… – совсем не себя не похоже замямлил Андрей.

– Садись! Сейчас сделаю, – решила Настя и указала Андрею на табурет.

«Не разговаривать… нужно было с ним не разговаривать…» – пыталась она себя ругать и, наконец, вызвать у себя хотя бы немного злости и вдруг выгнать Андрея из дома.

А Андрей же стыдился неясных своих слов и позабыл о сне, с которым пришел к Насте. Молча, он наблюдал за будничной легкой суетой девушки, которая ставила чайник на газовую плиту.

Настя тоже молчала, боясь – но себе в том не признаваясь – что неловким вопросом сможет всё испортить. Сейчас ее ощущения контрастом играли друг с другом: она продолжала пребывать в некоем не комфорте, что Андрей сидит прямо перед ней вот на этой табуретке, которую тетя Роза пододвигает к кухонному гарнитуру и достает с него невысокую старую вазочку для букета из всевозможных цветов; ей добавляло удовлетворения и радости к настроению его присутствие, но где-то далеко в сознание продолжала жить уже искусственно надуманная, эфимерная обида; и ей хотелось крепкого чая с бутербродами и читать, читать!..

– Чего читаешь? – взглянув на закрытую книгу с однотонной синей обложкой, спросил Андрей. Книга лежала обложкой вниз, потому название нельзя было прочитать. Виднелась только цена – 1 р. 50 к.

– Это «Два капитана». Не думала, что будет интересно. Взяла от скуки и теперь не могу, как читать хочется.

Андрей улыбнулся, посмотрел на Настю и чуть опустил собачку на молнии кофты. Он не стал ей говорить, что читал эту книгу в пятом классе.

– Это реально здорово, когда попадается интересная книга. Ну, когда вчитываешься и не можешь оторваться.

– Точно! Ну, просто, понимаешь, я не люблю такие книги читать. Для меня они скучные. Мне какую-нибудь фентези или детектив с романом вместе, но с закрученным сюжетом.

– Мне только чаю, я позавтракал вот только что.

– Хорошо, – со скукой в голосе и равнодушием на лице ответила Настя.

Они стали пить чай и разговаривать. Андрей успокоился. Настя слушала Андрея, что-то ему отвечала и с удовольствием ела бутерброды с чаем. Но, если бы Андрей здесь не сидел, бутерброды были бы съедены с большим удовольствием. Но, она бы тогда не запивала их сладким чаем.

Наговорившись о чем только можно, Андрей довольный вышел от Насти. Но пока шел до крыльца бабушкиного дома – этот небольшой промежуток дороги – медленно скатился к нейтральному настроению, со странным оттенком грусти и опустошенности. Они поговорили и про книги, и про погоду, и про вишневый компот и даже, про путешествия в космос!..

А сон так и не был рассказан.

«Да ну его!.. Рябина, елки… Какая-то это ерунда. Обычный сон. Нет!» – и он остановился на крыльце. Три острова, залитых светом, поплыли в тумане, – «Так вот там что! Там делают рябиновую настойку и суетятся, чтобы успеть собрать рябину до холодов…»

Андрей застонал, уперся лбом в дверь, тут же отстранился и оперевшись о стену рядом с дверью замер. Он внимательно наблюдал за мелкой мельтешившей перед его лицом водяной пылью. Какая-то осенняя изморось появилась в воздухе, но было тепло.

Андрей напугался своих мыслей. Ему казалась, что от внезапной радости тут отдает безумием и никакой, совершенно никакой логики нельзя провести между двумя снами. Но он провел. Рисовалось очевидным, что сегодня ночью он был на одном из островов. Злость, неясно на что, то поднималась в нем, то резко успокаивалась, когда он на доли секунды переключал мысли с островов на Настю. На ту Настю, с которой сейчас разговаривал, она была более интересной и понятной ему. И все только потому, что она была настоящей. Со странной же девушкой из сна его ничего не могло связывать. То есть ее не могло ничто привязать к Андрею, потому что она была миражом и не до конца изученным наукой явлением, она была сном – частичным плодом фантазии Андрея. Даже при бесконечном и мощном желании, Андрей никак не мог повлиять на их отношения. А вот на Настю, от которой его отделяют несколько метров, минута ходьбы, он смог бы и повлиять и в чем-то убедить ее и, наоборот, принять в чем-то ее точку зрения… Он все так же стоял облокотившись спиной о стену, но теперь еще остро чувствовал, как реалистична Настя и каких ничтожных усилий от него требуется, чтобы опять ее увидеть, сделать в ее направлении какое-нибудь действие, прикоснуться к ней и предложить ей нечто такое, самое обыкновенное, но в тоже время потрясающее своей неминуемой возможностью осуществиться. И что же еще может дать такую опору, как только что загоревшаяся вера в возможности и свои к ним способности?

Андрей сорвался с места, побежал, собрал все лужи и забрызгал грязью новые спортивные штаны. Он не смог вспомнить – если же только крохотную малость или приврал бы, что все вспомнил – как добежал до тети Розиного дома, по пути открывая и закрывая калитки, как забежал на крыльцо. И только очнулся у двери, ведшей в дом. Сердце его колотилось, глаза горели, а в голове стучала одна короткая фраза: «Это всё правда! Это всё правда!»

Андрей с излишней силой взялся за дверную ручку и без всяких сомнений, особенно тех, что терзали его накануне, вошел в дом.

Он отыскал Настю в зале, не дал ей время сообразить или хотя бы вернуться от событий книги к реальности. Настя сидела в кресле и только успела сделать изумленное лицо. Чему она только удивлялась, тому, что Андрей вновь пришел сюда, или его крайне взволнованному, словно он научился летать, состоянию. Мгновения, короткие, даже слабозаметные для них двоих и Андрей горячо поцеловал Настю. Отстранившись, всё такой же взбудораженный и странный, он не нашел себе никакого другого места и уселся на пол, прямо перед ней.

– Что?! Ты что?.. – она машинально закрыла книгу, но продолжила держать ее в руках.

– Я подумал, что нам обязательно стоит сходить искупаться.

Настя совсем потерялась в странно развивающейся реальности. Даже ее неспокойную фантазию Андрей смог перепрыгнуть, то есть действительно удивить Настю.

– Искупаться?.. – только и повторила она.

Андрей внезапно вспомнил не совсем удачную погоду.

– Когда дождь пройдет, – торопясь неизвестно куда, поправил мысль.

Он вскочил с пола и еще раз поцеловал Настю.

На этот раз она не выдержала и, вскочив с кресла, посторонилась, как бы стараясь оценить и Андрея, и всю ситуацию. Она побаивалась такого странного Андрея. Какие еще действия от него можно было ожидать?

– Ты!.. – и замолчала. Ей подумалось, что укажи она сейчас на неординарное поведение Андрея, то покажется ему сама несколько неадекватной, к тому же скучной и неестественной.

– Настя! – с неким вопросом произнес Андрей. Он будто просыпаться начал от своего воодушевленного настроения. И уверенность таяла, исчезала. Что теперь ему было делать, когда реальность вдруг опять становилась обычной, не предоставляющей безграничные возможности, до которых секунды назад было только руку протяни, он не знал.

– Мне идти нужно. Меня тетя Роза просила помочь, – растягивая слова, соврала Настя.

– Я пойду, – Андрей топтался на месте, – я пойду, Насть,– и кое-как направился к двери.

Настя делала вид, что ей тоже нужно выйти из дома. Потому и шла медленно за Андреем.

– Пока, – безэмоционально бросил Андрей.

Он шел по тропке и пытался думать, ничего не понимая.

– Пока, – вслед ему негромко ответила Настя и рассеянно огляделась по сторонам. Найти тетю Розу у нее и в мыслях не было. Ей хотелось только одного, чтобы сегодня Андрей к ней больше не приходил.

Водная пыль перестала суетиться и воздух стал прозрачным. Вдруг появилась надежда, что к вечеру выглянет солнце и со слабым старанием начнет сушить траву на восточной стороне участка. И, может быть, погода сменится и ночь будет звездная.

Глава 5

Был вечер, Наташа с Андреем находились в комнате, в зале. Бабушка Зина гуляла с Милочкой. Наташа только что перегладила кучу детского белья и с особой осторожностью и аккуратностью выгладила свою новую блузку. Андрей отвлекся от фильма, что, лежа на диване, смотрел на телефоне и стал наблюдать за сестрой. Он не догадывался, что блузку можно гладить с таким трепетом и удовольствием. Но все удивление, что случилось у него из-за блузки, было еще перед обедом.

– Шикарна!

Услышал Андрей и тут же увидел, войдя в зал, вертящуюся перед большим зеркалом, что было встроено в шкаф, Наташу. Она с наслаждением любовалась собой и поворачивалась то одним боком, то другим, поправляла блузку бесчисленное множество раз, то ставила руки на пояс, то совсем их убирала назад, чтобы получше себя рассмотреть. Глаза ее при этом сияли неподдельным счастливым блеском, будто она не блузку купила, а выиграла в лотерею целую безоблачную жизнь.

– И долго ты здесь так стоишь? – Андрей вошел и сел на диван, с интересом смотря на Наташеньку.

– А тебе что? – пренебрежительно бросила она.

Надо говорить откровенно, Наташа считала своего двоюродного брата не только умным и достаточно порядочным человеком, но еще и занудой. «Так жить нельзя!» – несколько раз вылетала у нее фраза. Андрей же старался всегда держать себя в руках, и по возможности игнорировать сестру. Его прирожденное спокойствие буквально оберегало его от скандалов, которые были бы непременно, будь он менее сдержанным. Терпение!.. Его терпение очень помогало ему!

– Ничего.

И сейчас Андрей был спокоен. Это Наташа и подметила, а про себя подумала: «Вот ведь!.. Ну, как удав сытой сидит! Натуральный удав!..»

– Хоть бы тогда сказал, идеально блузка на мне сидит или нет, – иронически произнесла Наташа. Иронически и с прямым убеждением в голосе, что идеально, по-другому и быть не может и у Андрея есть только один вариант – сказать, что Наташа хороша!

– Хорошо она на тебе сидит!..

Тут в нем начало просыпаться желание как-нибудь подзадорить Наташу, чтобы та начала распаляться и говорить, говорить, как можно больше всего и сразу. Такая своеобразная игра велась у них с самого детства. Но совсем ни из-за каких-то корыстных целей Андрей выводил Наташу на эмоциональный и порою шумный разговор. Ему нравилось слушать Наташины истории, которые со временем стали все больше обрастать Наташиным мнением о том или о другом человеке или о рассказываемой ситуации в целом.

– Хорошо!.. – «ничего ты не понимаешь», вот каким тоном это было произнесено.

Вертеться у зеркала, когда пришел несколько меланхолично настроенный брат, больше не захотелось. Наташа еще раз с крайне самодовольной улыбкой посмотрела на свою пышную грудь, эффектно смотревшуюся в бирюзовой, полупрозрачной блузке и ушла переодеваться в повседневную довольно скучноватую одежду.

Аккуратно расправив блузку на плечиках и повесив ее в шкаф, Наташа с облегчением села в кресло.

– Никакого толку, что окно открыто, – маясь от жары, произнесла она.

– Подожди, – Андрей убрал телефон на стол и сел на табурет, – вот темнеть начнет и прохладнее будет.

– Обрадовал!.. – и тут в ее глазах загорелось лукавство, – на пруд пойдешь?

– Не знаю, – совсем скучным голосом ответил Андрей.

– Да-а-а-а… – разочарованно протянула Наташа.

Прошло несколько минут в молчании. Андрей пребывал в задумчивой нерешительности, а Наташа будто бы и приуныла.

– Мне вчера случай один рассказали, – заговорил Андрей, совсем неожиданно для Наташи. Он смотрел в какую-то воображаемую точку на полу и как-будто находился не только здесь, но и еще где-то. От того и странным было слышать его четкую речь. Но, возможно, он говорил о том же, о чем и думал.

– У нас в городе, вот совсем недавно, женщина продала квартиру, чтобы рассчитаться с гадалкой.

– Ха!.. – успокоилась Наташа и облокотилась рукой о спинку кресла. Ей почему-то показалось, что Андрей должен был рассказать что-то интересное, а тут такая старая банальность.

– По-твоему это нормально, – Андрей посмотрел на Наташу.

– Ты, что, дурак? Что может быть нормального в том, что какая-то шарлатанка вытянула последние деньги и оставила без крыши над головой. Таких, сажать надо! – поучительным тоном, определенно с отвращением к шарлатанке и раздражением от этой всей неприятной ситуации, высказалась Наташа.

– Наташ, вот посадишь ты ее, а на ее месте появиться новая. И эта тетка побежит потом и к ней…

– Нормально!.. Значит, по-твоему, сажать нужно тетку? Она искала помощи, а нарвалась на шарлатанов и теперь еще в том и виновата.

– Да подожди ты Наташ!.. Что ты так сразу заводишься? Да, гадалку следует посадить за мошенничество, в этом нет ничего нового. Но!.. Тетка сама продала квартиру, своими руками подписывала документы, сама же, в конце концов, суетилась чтобы ее продать.

– Она рассчитывала на помощь…

– Какую помощь? – не дал Андрей договорить Наталье. Он вдруг, что редко бывало с ним, разгорячился и с каждым произносимым словом начинал терять терпение все больше, – какую помощь она хотела получить? И, вообще, как ты себе такое представляешь, тебе хотят помочь и требуют с тебя кучу денег?

– Ну, ведь, когда ты идешь к зубному, то платишь деньги и тебе помогают.

– Это совершенно другая история. Там ты платишь за услугу, а у этой гадалки ты платишь за воздух. Неужели не понятно, что своими заклинаниями или там заговоренными вещами, она не сможет помочь. Это надо быть до какой степени наивной, чтобы во все это верить?

Андрей не заметил сам, как встал с места и стал расхаживать от дивана до окна. Он был возбужден наивностью граждан и в некотором роде испытывал даже злость. Его доводило до крайнего непонимания, смешанного с упорным желанием отстоять свое мнение, вся эта вера человечества в чудеса по взмаху волшебной палочки и моментальному разрешению всех проблем от съеденного заговоренного яблока и прочее, прочее.

– Ну, знаешь ли!.. Тетка эта может быть и стала такой наивной, что потеряла всякую надежду, а тут… как луч света в темноте, – распалялась Наташа, придавая же себе все больше деловитости как бы по опытности своей жизни, – ты же совсем ничего не понимаешь! Безусловно, – это слово привлекло внимание Андрея, и он уставился на Наташу, будто увидел ее впервые, – тебе нужно меньше читать и смотреть всё, что ни попадя. Ты как-то оторван от жизни… – она запнулась, бегая в своих, клубящихся, словно дым над разжигаемым костром, мыслях, – ты хочешь мне сказать, что не веришь в чудеса?

– Вот! – как бы что-то доказав себе и успокоившись, и уже постольку-поскольку обращая внимание на Наташино присутствие в комнате, он с улыбкой присел обратно на табурет, – вот! Чудеса! Из-за чего думаешь, она пошла к этой гадалке? Ей было мало проблем в жизни, и она устроила себе настоящие проблемы. И к тому же чудеса к гадалкам не имеют никакого отношения.

– Ты так эгоистично рассуждаешь…

– Да просто я знаю, с чем она по гадалкам бегала, – равнодушно выдал Андрей. Ему надоел и показался скучным разговор им же заведенный. Чего могло быть интересного в гадалках и бабках-знахарках?

Взгляд его остановился на открытом окне, в котором сквозь густые кроны яблонь, проглядывал дом тети Розы.

«На пруд!..» – усмехнулся он про себя. Странное злорадство и предвкушение чего-то нехорошего – именно предвкушение, а не предчувствие – будто бы даже неизбежного порывом прокатилось где-то внутри. И острое чувство голода вдруг перебила все сиюминутные волнения.

– Андрей!.. – Наташа встала с кресла и почему-то выглядела злой и возбужденной.

– Ты чего? Пойдем ужинать.

– Да нет же, ты постой! Сказал А говори и Б. Так чему та женщина пошла к гадалке? – Наташа была воинственно настроена и собиралась для себя добиться удовлетворяющего в полной мере ответа.

– А!.. муж решил с ней развестись, и она таким образом решила спасать семью.

Андрей прошел на кухню. За ним, увиваясь, прошмыгнула Наташа. Ее самым живым образом задел этот, уходящий вглубь веков, вопрос. Ей было на данный момент очень важно, чтобы разговор не потух, будто что-то личное или входящее в круг ее интересов в нем было. И нужно было продолжать.

– А ты думаешь счастье того не стоит?

Самым невероятным в ее вопросе для Андрея была искренность. То есть, она действительно считала, что отдав кому-то кучу денег можно вернуть все на свои места и жить, как и прежде – привычно и, наверное, счастливо. То есть она была полностью на стороне этой, оставшейся без крыши над головой, тетки.

– Стоит! – нарочито твердо, как бы нажимая голосом на слово, произнес Андрей. Он положил себе в глубокую тарелку салату и, заозиравшись по сторонам, стал искать квас. Он любил окрошку, Наташа же от одного ее вида морщилась и чуть ли не начинала убеждать себя, что на квас у нее вообще аллергия.

– Не поняла…

Наташа взяла из холодильника гречку и поставила ее в микроволновку. Холодная каша – невкусная каша, считала она! На столе к гречке лежали огурцы. Наташа была склонна к вегетарианству и периодами, то есть по настроению, совсем не ела мяса.

– Ну, а что? Счастье – это святое. Тут любая жертва хороша.

Наташа пыталась понять, насколько правдивы слова Андрея, насколько он сейчас сам верит в то, что говорит.

– Ты ведь сейчас нагло врешь, – неуверенно, с боязливым подозрением – потому что вдруг все же правда – приглушенным голосом сказала она, – с чего бы это тебе проявлять сочувствие?

– Наташ, к гадалкам и экстрасенсам ходят в основном женщины, и в основном по вопросам личного характера.

– Да! – вскрикнула Наташа, практически бросив тарелку на стол, – я бы, может быть тоже, сходила к какой-нибудь бабке…

– Наташенька!.. – с крыльца послышался голос бабы Зины, – Наташ?..

– Здесь я! – выкрикнула она, не переставая злиться на Андрея.

– Мы все грязные Наташ! – спокойно, но громко кричала бабушка, – нам бы переодеться!

Наташа оставила ужин и вышла к бабушке и дочке. Андрей остался на кухне.

Чуть позже, когда про спор было уже обоюдно забыто и, когда было еще светло, но солнце уже ушло за горизонт, Андрей встретил Настю. Он не видел ее с тех пор, как приехала Наташа, то есть три дня. Он часто теперь бывал у бабушки Кати, чем радовал ее, но сам был не очень весел. У бабушки Зины Андрей чувствовал себя дома, у бабушки же Кати его не покидало постоянно присутствующее чувство, что скоро нужно будет идти домой. А с этим чувством, если с ним никак не справиться, трудно долго жить. Так Андрей и маялся. То пропадал у бабы Кати, то, возвращаясь к бабе Зине находил там Наташу с полуторогодовалой Милочкой и, мирившись с их присутствием, усталый ложился спать.

– Привет! – глядя друг на друга, словно после долгой разлуки и совсем уж неожиданной встречи выдали оба.

– Как дела?

– Да ничего, – не спеша, будто могла передумать и сказать другое, ответила Настя, – ты откуда?

Андрей невольно посмотрел на ведро у себя в руках и ответил.

– Лук выкидывал. Бабушка откуда-то целое ведро лука испорченного нашла.

Андрей улыбался, но столько чистой радости, которая ожила и цвела в нем при первых их встречах, уже не было. Что-то отягчающее радость появилось и очень мешало общению.

– У вас гости?

– Да. Сестра двоюродная с ребенком.

Они медленно шли к домам тети Розы и бабы Зины. Машина, проехавшая мимо, напустила клубы пыли, от которых некуда было деться. И ветра совсем не было. Так что пришлось идти и дышать этой пылью.

– А я смотрю, девочка маленькая, такая хорошенькая…

Андрей, глядя куда-то на дорогу, сквозь серую медленно оседающую массу пыли, усмехнулся, сам не поняв чему.

– Я сейчас у другой бабушки практически живу.

– Почему? – тут же она спросила, не добавив, что заметила его частое отсутствие.

– Да как-то суету эту не люблю. Пусть Наташка погостит, а я мешать не буду.

– Понятно, – на самом деле до конца не поняв Андрея, как бы согласилась с ним Наташа.

Вот так, обо всякой повседневной ерунде, которая может быть и внимания-то никакого не стоит, стали они разговаривать. А самое же главное было вовсе не в этой ерунде, потому как она – ерунда – тоже бывает разная. О какой-то есть большое желание говорить, а про какую-то и слышать совсем не хочется. А разговор Андрея и Насти был странной смесью из той и другой ерунды, в общем, был достаточно скучным и утомительным.

– Я слышала через неделю похолодание передают, – скучно сообщила Настя.

– Да когда это еще будет, если будет вообще.

– Мама звонила. У них там сейчас очень жарко.

Вдруг Настя почувствовала острое сожаление. Она не успела познакомить Андрея с родителями, и сейчас это ей показалось непомерным упущением. Будто что-то могло быть иначе, если бы знакомство всё же состоялось.

Настя шла и страдала. Машинально наклонилась, чтобы стряхнуть что-то со шлепки и взвизгнула. Андрей успел разглядеть осу, которую Настя отшвырнула на асфальт. Эта была секунда, а потом всё внимание Андрея перешло к Насте, которая то трясла правой рукой, то сильно зажимала ее в ладони левой руки.

– Палец ломит!.. – чуть ли не плакала она, но старалась не жаловаться.

Помимо чувства боли, Настя вдруг не захотела, чтобы Андрей принял ее за слабохарактерную. Ей показалось, что во чтобы то ей оно не встало, но нужно заулыбаться. Нельзя выглядеть слишком беззащитной, маленьким капризным ребенком.

– Пойдем. Нужно в холодную воду руку опустить.

Ее страдальческое лицо вызывало жалость у Андрея. Ему хотелось видеть ее веселой и беззаботной, может немного непонятной, загадочной.

Они быстро прошли к Бушуевым на участок. Андрей открыл кран и из шланга полилась теплая вода. Настя держала руку под струей, вода, становясь холодной, стекала в наполовину заполненную ванну. Настя смотрела на Андрея пристально, словно завороженно. Укус ее не беспокоил, но руку пришлось отдернуть от того, что слишком студеной стала вода. Андрей провалился в задумчивость, которая была ни о чем и не для чего сейчас.

– Ты чего тут? – толкнула его Наташа, – Привет, – совсем недружелюбно выдала она, неожиданно увидев Настю.

– Привет, – скомкано ответила Настя. Она уж и не знала, как себя сейчас почувствовать. Сразу ей хотелось и побыть с Андреем, и познакомиться, наконец, с его сестрой. Наташа, пусть бы Настя и видела ее несколько раз через почти упавший забор, но успела чем-то ее заинтересовать. Потому Насте и хотелось пообщаться с соседкой, вдруг та действительно настолько интересна, насколько кажется со стороны. Но что-то пошло не так, и сейчас возникшие впечатления начали менять успевший сложиться в Настином воображении образ Наташи.

– Ты че шланг держишь?

Наташе, раз уж она вышла из дома, как будто нужно было установить свой порядок и докапаться до всего мира, никого не оставив в блаженном спокойствии, всем расшатав нервы и что-нибудь еще натворив.

– А тебе-то что?

С завидным спокойствием, в котором все же чувствовалась усталость от Наташиного присутствия в этом доме, не глядя на нее спросил Андрей.

– Просто меня пчела… или оса укусила. Нужно было в холодную воду…

Не справилась с Наташиной энергией и Настя. Проснулась в ней какая-то робость и сомнительность, выдававшие юность и житейскую неопытность Насти.

– От аллергии таблетку надо пить, а не в воду, – посмотрев на небо с красивой грядой облаков, Наташа задумчиво прищурилась и заговорила о своем, – я в магазин. Милочка с бабулей спят. Тебе печенек купить?

– Нет, – буркнул Андрей. Аппетит на шоколадные печеньки, да еще с вишневым вареньем у него проснулся немыслимый.

– Отлично, – действительно обрадовавшись, но, даже не улыбнувшись тому, ответила она.

О присутствии Насти, казалось, Наташа позабыла еще тогда, когда стояла рядом с ней. Несомненно, Настя это заметила, и ее это задело самым неприятным образом. Очень быстро получилось так, что по непонятно каким причинам развившаяся симпатии превратилась в антипатию. А еще обида на себя, на свое глуповатое первое впечатление.

– Может, чаю, – добродушно предложил Андрей.

– Нет, спасибо, – как-то неуверенно ответила Настя. Она заюлила в мыслях, забегала глазами по деревянной стене дома и не знала, чего бы еще сказать.

– Ну, жаль…

– Как-нибудь. Там же, – она показала взглядом на дом, – все спят.

– Спят, – зачем-то повторил Андрей.

– Я пойду. Пока, – грустно улыбнулась она.

– Пока, – с грустью ответил Андрей. Теперь он уж не отрывал от нее взгляда. Она уходила. И именно за эти убегающие секунды цеплялся Андрей. Будто до этих секунд не было ничего – ни разговора, ни взглядов, ни желания добраться до чего-то большего, более сложного, настоящего и сейчас уже полуреального. И после, когда она закроет калитку и скроется за кустами вишни, будто тоже уже ничего не будет.

Было… Будет… А что есть сейчас? Гряда облаков на небе, леденящая ладонь через резину шланга вода, да и вообще всё, что есть вокруг – оно тоже сейчас!..

Андрей повернул краник и, дождавшись, когда остатки воды стекут в ванну, пошел домой. Не кстати он вспомнил, что сам отказался от любимого печенья. Но идти в магазин даже и не подумал. И минуя все желания и мелкие противоречия, до сути которым не хотелось докапываться, вышел обратно на улицу.

«К бабе Кати поеду» – подумал он.

Когда Андрей собрался ехать и выкатил велосипед из сарайки, опять увидел Настю. Только она его не заметила. Целенаправленно, не вертя головой по сторонам, куда-то она пошла. Андрей поспешно подкатил велосипед к калитке и напряженный стал чего-то ждать.

Серенькая девятка, прыгая по ямам, пронеслась по дороге. Воздух превратился в пыльную массу, через которую было плохо видно дома напротив. Да и ладно эти дома!.. Девятка резко затормозила прямо перед Настей, что стояла на дороге. Она была напряжена и трусливо озиралась назад, к дому, но сквозь пыльную завесу Андрей разглядел лишь, как она шустро юркнула в машину, да отмахивалась рукой от навалившихся на нее клубов пыли.

Андрей стоял, вцепившись руками в деревянные ганки калитки и бросив велосипед себе под ноги. Он был крайне напряжен, но еще ничего не мог сообразить и хотя бы немного что-нибудь подумать. А девятка, лихо развернувшись и напылив еще больше, виляя между ям в поисках дороги, проехала совсем рядом с забором Бушуевых.

«Как же такое может быть!» – не было предела удивлению Андрея. Он, не моргая, уставился на отъезжавшую машину и уж совсем перестал замечать, что стоит в облаке пыли. С наивным изумлением на лице, не отводя глаз, Андрей проводил за поворот Настю с Аркадием. Тем самым Аркадием, что велел Андрею больше не приходить играть в «Радугу» и, что приходил зимой ругаться к Лиличке, которую бросил с ребенком, а потом в пьяном безумстве пытался чего-то добиться от нее.

Настенька – скромная и улыбчивая девушка. Сколько правды вмещают в себя эти слова?..

«Ты бы смог!.. Ты бы обязательно смог, если оно тебе действительно было бы нужно. Просто нет в том такой уж необходимости… Да, нет же!.. не необходимости, а желания. Тут именно в желании всё дело. Что я, отличаюсь чем-то особенным ото всех, как-то по-другому устроен? Обычный человек. Ну уж, конечно, не Сашка. Сашка дурак…» – тут небольшой приступ совести заставил мысли Андрея замолчать. Сашка не был дураком. Другое дело, что он был очень просто внутренне устроен. Ему не требовалось чего-то особенного и сложного. Он был рад, что у него есть мотоцикл, а от мечтательных, но уже превратившихся в самую близкую реальность планов, что скоро у него появиться старенькая подержанная машина, счастливая улыбка не сходила с его лица. Сашку можно было всегда попросить о помощи. Он никогда не отказывал, по крайней мере, Андрею. Хотя Андрей не так и часто обращался к нему.

«Ну, всё равно Сашке лучше…» – на этом коротком продолжении мысль Андрея вновь остановилась. Он не произнес про себя вдруг начавший мучать его вопрос: «Чем? Чем лучше-то?..» Но непомерное желание разгадать сей вопрос и найти сиюминутно на него ответ становилось все сильнее и больше. И оно – желание – словно томная серая туча, что медленно ползла от горизонта и предвещала неминуемую грозу, заполняла собою все чистое небо, заволакивало весь разум. Ответ никак не находился и потому гроза была неизбежна.

«Вот надо было ей с ним уехать? Что происходит? Сколько бессмысленности и лишней суеты… Сколько?..» – мучился Андрей, а в голове вдруг воцарилось молчание. Ни ответа, ни следующего вопроса, ничего…

Андрей резко встал с дивана и в раздражении подошел к окну. Безветрие и тишина, а еще густая зелень лета и кучка розовых цветов под окнами, название которых он не знал и не собирался узнавать. Ему бы и в голову не пришло разбираться, какие тут цветы бабушка сажает. Но букет – цветы так и росли дружным крепким букетом – был бесспорно красив. Тишина… Она неожиданно обнаружилась и в доме. Весь день двери комнат хлопали, милочка кричала, смеялась, в общем резвилась не на шутку, бабушка с Наташкой о чем-то постоянно разговаривали. А сейчас тишина. Вроде как поужинал все ушли гулять. А куда? В огороде и около дома точно никого не было. Иначе откуда взяться такой ясной тишине. Андрей прислушался, тишина действительно была ясной, очевидной, но будто утомленной. Усталое дыхание дня витало в воздухе и делала вечер каким-то сонным и вялым. Живости не хватало. А где можно было зарядить энергией вечер да и себя тоже Андрей не представлял. А еще он ничего не понимал: ни себя, в первую очередь, ни Настю и ее поведение, ни то, куда все подевались и почему такая тишина, что начинало звенеть в ушах, окутала улицы.

Не желая больше ни минуты оставаться дома, Андрей схватил спортивную кофту и поспешил на улицу. Он еще не знал, куда он пойдет и зачем, но ноги уже несли его навстречу теплому и будто бы большому, объемному вечеру, что переставал быть сонным. Или это Андрей вдруг проснулся?.. Кто же знает?

Андрей быстро прошел асфальтированный кусок дороги и свернул на полевку, что была до земли укатана машинами. Из-за редких дождей на дороге скопился плотный слой мягкой пыли. Андрей шел, не замечая, что пыль лежит у него под ногами. Он только сетовал на себя, что схватил зачем-то кофту и теперь, мешавшуюся, тащил ее в руках. Дойдя до развилки дороги и остановившись, он вдруг обратил внимание на свои пыльные, практически черные, ноги и такие же шлепки.

«Идти к пруду искупаться и помыть ноги…» – медленно размышлял Андрей, – «Уууу… К пруду идти неохота. Там сейчас наверняка куча народу…» – рассудил он про себя.

И словно бы молниями вдруг ударяло его острое желание оказаться рядом с Настей прямо сейчас. Чтобы только он и она, и больше совсем никого!.. В эти секунды он даже чуть приостановился и потерял способность думать. Его глаза округлялись и взгляд оставался там, куда он смотрел в тот миг, когда его посетило это нереальное желание. Оно затормаживало на секунды весь организм. И больше ничего, кроме смутного образа Насти и дикого желания ее здесь присутствия, Андрей в эти мгновения видеть и чувствовать не мог.

Настя… Настенька…

Он бы пожелал все враз позабыть, но позабыл же даже, что так можно пожелать. Он шел по тропинке, протоптанной грибниками и ягодниками и медленно начиналосознавать, что ждет, с нарастающим нетерпением, когда же совсем наступит вечер. С наступлением вечера могло все измениться. И Андрей сначала невольно, а потом, старательно направляя себя по сей мысли, словно по объездной, неожиданно обнаружившейся дорожке, стал развивать рассуждения.

«Как хорошо, что скоро наступит вечер. Вот уже в лесу медленно начинает темнеть. Медленно… но начинает же!.. Надо будет обязательно дождаться, когда все разойдутся. Вода, наверное, стала еще теплее, чем вчера. Никого не будет – это хорошо…»

– Да что же это!.. – он с силой шлепнул себя сначала по руке и тут же по щеке, а голос его разлетелся эхом по лесу. Он прошел с полкилометра по дорожке и до сего мгновения не замечал никаких комаров. У него вдруг создалось ощущение, что комары появились внезапно из неоткуда. И как больно они кусались!.. Совсем голодные и злые были что ли?..

Он нацепил на себя кофту и поспешно застегнул молнию по самый подбородок. Один настырный комар, норовивший укусить его за нос, кружил перед глазами. Андрей фыркнул, отмахнулся от него и поспешил выйти из леса.

Он не пошел обратно, о есть к городу, через лес, а сделал крюк и вышел на полевую дорогу, что шла через поле ржи и вела прямо к пруду. Летние сумерки опускались на землю и, уже на поле оказалась эта легкая дымка ночи, которая совсем недавно была только в лесу. Андрей потер искусанные ноги руками и горел желанием искупаться. С пруда вовсю доносились радостные вопли и смех отдыхающих. Воздух был прозрачным и насыщенным кислородом, потому слышимость была превосходная.

Не доходя до пруда приблизительно метров триста, Андрей остановился. Не задумываясь – он знал, что делать – сошел с поля, приминая рожь и спустился по пологому склону к заросшему шиповником овражку. Присев на склоне, он уставился на свои, покрытые слоем пыли ноги. Потом вдруг вынырнув из задумчивости, что была посвящена всякой ерунде, Андрей пристально посмотрел в сторону пруда. Склон был расположен так, что с него виделась только часть водоема, да и то та, где не было пляжа и лишь одинокая лодка с парой рыбаков словно приморозившись, бездвижно стояла на месте.

Андрей пребывал в нетерпении, но имел, одновременно же его огромный запас. Ему очень хотелось искупаться, но пока на пляже был народ, он будет ждать его ухода ровно столько, сколько потребуется.

«Настя!.. Настенька!..» – вслух произнес Андрей и оглянулся, будто кто-то его мог услышать.

«Да что же это такое?» – подумал он и, облокотившись головой о склон, практически лег на него. Так, мучаясь и гоняя от себя комаров, он просидел до позднего вечера. Загорались звезды, когда он, спотыкаясь о муравьиные и еще какие-то кочки, дошел до пруда.

Машинально разувшись, Андрей ступил искусанными, грязными ногами в воду. Какое это было потрясающее чувство!.. Он закрыл глаза и немного постоял вот так, совсем без движения, будто привыкал к тому, что может быть настолько хорошо. И ушла куда-то из мыслей мучившая его Настя. Словно просветлело, и воздух стал таким сладким, исключительно свежим и чистым, но теплым, парным от поднимающегося вверх тепла. Андрей скинул с себя кофту, футболку, кинул их куда-то на берег и, забыв снять шорты прямо в них нырнул в воду и… поплыл! И было настолько хорошо, что, казалось, столько много счастья на одно мгновения это несоразмерно много. Можно просто не выдержать и сойти с ума. Но сходить с ума не хотелось. Ощущать ясным разумом всю прелесть предоставленного кем-то и пойманного тобой мгновения – есть счастье. И его нужно не спеша прочувствовать, побыть с ним как можно дольше в полной гармонии.

Андрей долго купался. А когда вылез из воды, ночная прохлада тут же ощутилась им сполна. Тело покрылось мурашками, укусы комаров перестали ощущаться совсем. Запахи воды и сырости, водорослей и тины, что были подняты со дна и хорошенько перемешаны в воде пруда, слились в один густой аромат ночи.

Он снял шорты, выжал их и кинул на песок. Сев на берегу, он смутно стал что-то вспоминать, так как зашевелилось и закололось у него в памяти нечто вроде бы и важное и нужное, но пока еще совсем далекое, пробирающиеся к нему сквозь завесу тающего абсолютного счастья. Андрей заозирался по сторонам. Футболку он увидел висящую на кусту ивы, а кофта… А кофта угодила чуть дальше и рукавом лежала в маленьком болотце, что то появлялось, то высыхало в ивовым зарослях пруда.

«Ладно…» – подумал Андрей, – «хорошо…» – протянул следом, взглянув на веселый, яркий месяц.

– Андрей, – кто-то тихонечко, будто стесняясь, позвал его.

Андрей не испугался. Он успел успокоиться и немного отдохнуть и, кажется, опять переставал думать, но удивился. Ведь рядом просто никого не могло быть!..

– Андрей, ты купался? – был задан вопрос.

Много робости и волнительного страха сказать что-то не то, как-то испортить еще толком не начатый разговор слышалось в тихом и мягком голосе.

– Настенька… – проговорил Андрей после длительного молчания, совсем не желая ее так называть.

Нет, не разговор. Тут был не просто разговор, а какой-то особенный вид диалога, когда все чувства обострены до предела и желание разобраться во всем до конца, даже не жалея себя, так и рвется наружу.

– Андрей, – вдруг задрожал ее голос.

Но он продолжал сидеть на песке и только в пол-оборота повернулся к ней. Тогда она подошла к нему и опустилась на колени. Ее глаза суетно бегали по его лицу. Никак, никак ее волнение не шло в гармонии с прекрасной ночью. Андрей, так сильно желавший увидеть Настю рядом с собой и больше никого, вдруг вспомнил свое недавнее желание, испугался его и не знал, как себя повести. Любое, еле заметное и обыденное движение – убрать руку с коленки на песок, дотронуться до шеи, почесать нос или, в особенности, моргнуть – тут же приравнялось к его согласию на любые действия с ее стороны и полную раскрепощенность со своей.

Настя ждала. Жадностью и нетерпением переполнился ее взгляд, влажными становились глаза и того и гляди капнет из них чистая слезинка. Настя вся пропиталась желанием поскорее прикоснуться к Андрею и не замечая того тянулась к нему всем телом. Андрей не шевелился, окунулся в ее взгляд, в котором много было чистого, очевидного желания быть с ним всю эту ночь, и, оборвав бессловесный разговор, сейчас же вскочил с пляжа. Он машинально схватил сырые шорты, комом сжав их в руке и, больше не посмотрев на Настю, пошел от пруда. Кофта осталась валяться в кустах, пропитываясь запахом сырости и тины. Про нее Андрей вспомнит только завтра ближе к вечеру.

От неожиданного поворота события Настя смогла только молча смотреть Андрею вслед. Секунда, вторая… Осознание, что ее оставили одну, бросили самым ужасным и обидным образом пришло. И захотелось так сильно расплакаться, так сильно зарыдать, что лучше было бы сейчас на время перестать быть, существовать здесь и сейчас. Но нельзя так было. И Настя, что есть силы, швырнула руками песок перед собой. Он разлетелся тяжелыми брызгами и мягко улегся обратно на пляж, создав несколько новым маленьких барханчиков. Она знала, что он у пруда. Ей сказала это Наташа, когда она позвонила Андрею.

– На пруд чей ушел, а телефон дома оставил… – деловито сообщила Наталья.

Насте невыносимо захотелось вернуться в тот момент. Она тогда стояла у «Радуги» и ей в лицо светило солнце. Аркадий куда-то делся и скучный совсем он был. Никак не интересно с ним было. И Настя вдруг остро возненавидела «Радугу». И захотелось еще больше заплакать, еще сильнее она почувствовала себя несчастной. Она, вытирая слезы, посмотрела на пруд. Он ей показался таким до безобразия спокойным, словно был чей-то огромной слезой вдруг упавшей с небес да так здесь и оставшейся. Водная гладь была идеально ровная, и месяц на ней рисовался четко и ярко и звезды тихонечко, тускловато мерцали в отражении.

Андрей дошел до дома и лег спать. То есть он думал, что лег спать. Он лежал, глядя в освещенный месяцем потолок, а перед ним были только Настина глаза. Только сейчас он разглядел в них, запрятанные, робость и страх. И ему вдруг сделалось не по себе, что он оставил ее там одну. А если, что-нибудь случиться?.. Он вскочил с кровати и, пытаясь не шуметь – он слабо соображал, что не нужно шуметь, иначе проснется бабушка и Милочка – и выскочил на улицу. Тишина… Он чуть не утонул в этой прекрасной летней тишине!.. Выбежал за калитку и тут же отступил, словно ужаленный, назад, в кусты. Это точно была Настя. Она брела к тети Розиному дому. Андрея она не успела заметить. Вообще, она слабо чего замечала вокруг. Мир стал для нее черно-серым и, она возненавидела его.

«Хорошо…Ух…» – выдохнул Андрей про себя. И когда Настя хлопнула дверью, Андрей вышел из кустов и пошел в дом. Уснуть он больше не пытался. В странном, отрешенном состоянии пролежал он долго. Что было правильным сегодня вечером, а что нет?.. Он начинал забывать, что ушел от Насти из-за нее же самой. Он случайно увидел ее в компании Аркадия и, всё как будто перевернулось, добавилась ложка дегтя в бочку с медом. Он был бы рад поцеловать Настю, но ему не давало покоя понимание, что с радостью она общается с этим неприятным человеком, слишком легко заводит сомнительные знакомства, а потом, будто поменявшись в настроении, с наивным, чистым взглядом заглядывает ему в глаза и ждет, искренно ждет от него взаимности и ласкового ответа. Именно проезжающая мимо калитки в туче пыли «девятка» вплыла у Андрея перед глазами, когда он почти поцеловал Настю. Именно Настино улыбчивое лицо, эту легкую пустую улыбку, этот светлый одуванчик волос видел он, когда шел от пруда.

Девушка-одуванчик, залитая солнцем разбитая дорога и яркий ее силуэт… Куда она тогда ходила? Куда?

Проснувшись, Андрей не стал лежать и, встав с кровати, подошел к окну. Хмуро и того и гляди дождь пойдет – вот, что он там увидел. Еще ночью наволок поднимался с восточного горизонта, но его никто не заметил. А к утру, когда случился рассвет, небо укрылось плотным слоем туч – так оно готовилось к похолоданию.

Андрей, наконец, взглянул на соседский дом. Как будто прочитанная с неоднозначным финалом книга, были вчерашние сутки. Андрей с головой окунулся в повествование, а книга закончилась, и теперь стоял, не понимая, чего нужно сделать, чтобы день начался и, он гармонично влился в повседневную суету.

«Что было делать?» – вертелся вопрос. Полдня он слонялся тенью по дому, почему-то смеша Милочку и раздражая Наташу. Бабушка Зина, глядя на внука беспокоилась и не верила его словам «всё хорошо». Почему Андрей говорил, что всё хорошо, он и сам не знал.

Он вышел после обеда к дому, посмотрел на сырые от дождя кусты вишни.

«Ягод больше нет…» – с сожалением подумал Андрей. Он много съел вишни, но сейчас не отказался бы от еще одно ковшика нагретых солнцем переспелых ягод.

– Настя! – позвал он выбежавшую с крыльца девушку. Она остановилась и пристально посмотрела на него. Казалось, она тоже дочитала некоторую книгу до конца, но еще более грустную и трагическую, нежели была у Андрея.

– Насть! Извини!.. – прокричал он.

Настя махнула у себя перед лицом рукой. Видимо, какое-то насекомое мешало ей. Она быстро развернулась и убежала в дом. От Андрея, сырости и холода пыталась она спрятаться. Она его ненавидела.

Сколько шагов со своей стороны должен был сделать Андрей, чтобы Настя его простила? Сколько-то… Но сейчас было лучше ничего не делать. Нужно было, чтобы излишняя эмоциональность ушла. Андрей не понимал этих тонкостей, видя лишь, что сегодня и завтра тоже никакого диалога между ними не получиться. Он протер сырое от дождя лицо ладонью и пошел домой.

Солнечный день июля не дарил надежду на тепло. После недели холодных ливней солнце перестало греть и давало только свет летнему дню. Дню, который, казалось, со всех сил кричал этим самым ярким светом, что мир неизбежно катиться в осень и нельзя, ничего нельзя с этим поделать. Пусть и рано было так думать и тепло еще вернется, но для Насти всё было именно так. И можно было только как-то убежать от непрошенных холодов, насколько-то их отсрочить, и всё.

Поезд тронулся. Настя сидела у окна и непрерывно махала рукой тети Розе. Она изо всех сил старалась улыбаться и выглядеть веселой. Совсем не хотелось расстраивать тетю, к которой Настя искренне, не заметно для себя, привязалась. Конечно, волнительных переживай из-за разлуки нельзя было избежать, но не их боялась показать Настя. Ей было важно сохранить в тайне от всего здешнего мира, всё, что он ей подарил. Этот городок, эти люди вокруг и, разумеется, милая тетя будто вглядывались с особым вниманием в Настю, будто догадывались о ее грустной тайне и норовили раскрыть ее прямо сейчас, пока она еще здесь и не уехала. А холодный летний воздух только больше обнажал расстроенные Настины чувства и подбивал ее заплакать сию секунду. Настя держалась из последних сил. Но жалостливый вид тети Розы – она не плакала, но была полна своеобразной светлой грусти – выводил Настю на слезы. Когда же последнюю долю секунды было видно тетю, Настя нечаянно смахнула слезинку со щеки и тут же запереживала, вдруг тетя Роза все видела, вдруг она увидела, что Настя плачет и обо всем догадалась.

Глупость, конечно. Ни о чем никто не догадывался. О том, что есть грустная тайна, никто и не знал. И Настя с каким-то странным чувством, определение которому она, наверное, найдет позже, предалась мыслям.

Ехать было хорошо, комфортно. Вагон был полупустой, шумных пассажиров не было, и удалось, наконец, немного согреться. Горячий чай из термоса, душистый, настоявшийся, Настя отпивала по глоточку и с привеликим наслаждением. Она мысленно благодарила тетю Розу, что та заботливо добавила в чай листьев малины и черной смородины. Чай был очень вкусным, и Настя тихонечко заулыбалась.

Всю минувшую неделю, полную холодного дождя и порывистого злого ветра Настя мерзла. Она сидела дома и замерзала. На такси съездила в центр города купить себе теплую куртку и всю дорогу мерзла, слабо помогала и купленная куртка. Тетя Роза только огорчалась и охала, глядя на Настю. А Настя ничего не могла поделать со своею неразговорчивостью и практически маниакальной навязчивостью кутаться в большой шерстяной плед. Настя и за завтраком и за обедом сидела в пледе, и телевизор смотрела, закутавшись в него, а уж когда подходила к окну, рамы которого были деревянные и одной не было – выставили на лето – куталась так усердно в плед, что пугала саму себя.

«Что же мне так холодно?.. Нельзя же так мерзнуть!.. Ведь лето… Лето еще на улице. Похолодало, конечно. Тетя Роза надевает куртку, когда идет на улицу и дома в кофте… Домой хочу, до-мой хо-чу…» – выла она про себя последнюю фразу, но грустно улыбалась, когда в этот момент ее окликивала тетя Роза.

– Отойди от окна, дует же. И так весь день в пледе ходишь.

Настя послушно отходила от окна и проводила ладонью по внешней стороне пледа, которая становилась холодной и будто бы даже влажной. И в эти минуты Настя начинала чувствовать, что плед колется и в нем совсем не комфортно. Но снять его она никак не могла, без того тепла, что тот давал ей Настя совсем бы замерзла. И обычно, после того как Настя отходила от окна, она садилось в кресло и начинала смотреть в пейзаж за окном, смотреть будто бы чуть издалека, невнимательно, одновременно же разговаривала с тетей Розой.

– Соскучилась по дому. Конечно, тебе бы еще чуть-чуть погостить и следом за родителями уехать. Не думай, я не выгоняю тебя нисколько…

И тетя Роза продолжала в том же духе, а Настя, сквозь ручейки дождя по стеклу вглядывалась в сырую зелень сада. Яблони, вишня вдоль забора, куст малины и жимолости, трава на земле размытыми силуэтами рисовались в потоках дождя. Но их яркий и густой зеленый цвет, так же как и присутствие тети Розы, мешал полностью погрузиться в уныние и окунуться в вязкий омут меланхолии.

Когда же поезд был уже далеко от города, остался за несколькими горизонтами, Настя вдруг почувствовала, что начала отогреваться. Настроение ее менялось, перестраивалось и Настя с наслаждением начинала строить план дел, к которым она тут же приступит, как только приедет домой.

– Уехала… – вслух сказал Андрей, бродя взглядом по сероватым предметам в комнате. Солнце спряталось за тучу, которая не успела еще уйти в дальние дали, вот яркости вокруг и не было. Но дождя больше не будет. Холод – совсем не июльская погода – теперь будет править солнечными летними днями.

Андрей сидел на кровати и не мог ничего поделать. Не мог, то есть понимал, что чего сейчас ни сделай, всё будет бессмысленно. Он не понял Настю, не сумел сблизиться с ней настолько, чтобы хватило сохранить с ней дружбу и после неизбежного расставания не забыть друг друга. Хотя… Второе быстро и не получиться осуществить. Как раз-таки мешало отсутствие первого. А там – с это дружбой – была такая страшная неразбериха!..

Андрей долго сидел, глядя куда-то, совсем неясно куда. Без Насти ему будет плохо. Ему уже было плохо. Несмотря на ее порою пессимистическое и будто чужое настроение – он его понимал, но от того оно только начинало ему всё больше не нравиться – он хотел видеть Настю и находиться рядом с ней.

Туча давно уже ушла за горизонт. Солнце бросало слепящие, но не греющие лучи и, было светло, ярко до самого позднего вечера. Все ждали тепла, так как холода еще придут, им хватит места на длинном календаре. А июль так и просит тепла. Хочет быть настоящим лето.

Андрей проснулся посреди ночи и торопясь, в какой-то бредовой, нелепой спешке, нашел телефон. Гудки… Гудки… И… ночь. Наверное, она спит. Для верности он набрал ее номер еще раз. Да, точно спит. Кинув телефон на кровать, себе в ноги, Андрей лег. Он заснул, но перед этим одна его мысль сменила другую.

«Спит. Не берет. Почему?..»

А потом пришла другая, которая отогнала пришедший наволок дремы.

«Зачем я ей звонил? Зачем?.. Зачем?..»

Глядя на потолок, где лениво шевелились тени, что бросал в свете луны вишневый куст, Андрей не моргал и не шевелился. Никак он не мог поверить, что Насти теперь он не сможет позвонить, то есть не за чем ей теперь звонить. Да он ей и раньше не звонил! Просто обменялись номерами и всё. Зачем было звонить, если виделись каждый день и, выходя на крыльцо через почти упавший забор, вместо солнца, что прятали тучи, улыбались друг другу? Зачем?.. Зачем?..

Утром, совсем еще не проснувшись, Андрей остро ощутил всю глупость и в некотором роде странный стыд, за свои ночные звонки. Что за спонтанные безрассудные поступки? Зачем?

А когда же он проснулся совсем, то почувствовал что-то ноющее где-то внутри. Что-то было не в порядке, будто бы начинало болеть. В правом, в левом боку? Нет!.. Нельзя определить.

Нужно было завтракать и идти собирать нападавшие яблоки, а потом нести их на соседнюю улицу к старенькой тете Люси, хорошей знакомой и дальней родственнице бабы Зины и его тоже родственнице, к которой он относился как к совершенно не родному по крови человеку. Но… зачем? Тетя Люся, яблоки… Ерунда какая-то получалась. И предстояло с ней еще разобраться. А это самое муторное, времязатратное и изматывающее душевно дело – разбираться во всякой ерунде. И, увы, пустое по большей своей части.

Андрей с ведрами яблок шел по улице, холодное солнце ослепительно белым диском стояло на небе и, кажется, кто-то совсем рядом что-то сказал.

– Андрей! – выжидая, и с интересом за ним наблюдая, повторила Олеся.

Она догнала Андрея – он шел медленно и, просто напрашивалось его догнать – и негромко поздоровалась с ним. Он промолчал, она присмотрелась к нему и позвала его по имени.

– Привет, – сначала сказал Андрей, а уж следом понял что и кому.

«Конечно, здесь Олеська живет!..» – подумал он.

– Ты что? – неясно спросила она. И было так, как хочешь, так и понимай ее вопрос.

– Задумался, немного…

– Ммм.. – протянула вместо ответа Олеся и понимающе покачала головой.

– Олесь, – Андрей вдруг понял, что совершенным дураком сейчас может сделаться и потому засуетился, немного занервничал, – яблоки будешь?

– Конечно, я уже ими наелась… Но теть Зинины буду. С каким-то они у вас особенным вкусом.

Было читаемо по лицу – но Андрей не заметил – что не предложи он из-за своей внутренней суматохи яблок, Олеся сама бы их у него попросила. Может, и правда с каким-то особенным они привкусом?

– Да? Вроде бы обычные яблоки.

Андрей поставил ведра на асфальт и посмотрел на Олесю. Он был рад ее увидеть.

– Как дела?

– Хорошо! Когда тепло еще было с палатками в поход, правда, совсем небольшой, ходили.

– Я видел!

– Ну, да! Светка фотки выкладывала.

– Вы в сторону Крапивина ходили?

– Да?!

Андрей улыбнулся и пояснил. А Олеся, натерев в ладонях яблоко до блеска, с аппетитом его откусила.

– Там у Васьки прабабка жила. Я там пару раз был.

– Ты с Васькой так и общаешься?

…Бесконечный вопрос «зачем?» остался. А сейчас Андрей разговаривал с Олесей. Ему нравилось ее общество. Когда она что-то говорила, о чем-то рассказывала, Андрей всегда всё четко представлял по ее рассказам. Ему было легко понимать Олесю – девушку, которую многие считали зазнайкой. И может быть в чем-то эти многие были и правы.

Глава 6

Андрей бросил рисовать черно-белые картины и по окончании первого курса института закупился всем, что необходимо для работы настоящего художника. И на каникулы в новый родительский дом он приехал с хлеставшим через край его сознания желанием приступить к работе. Андрей ни на сколько-то не сомневался, что всё, жившее в нем целый год уже полностью готово для воплощения на картине. С трудом он дождался последнего учебного дня. И не желая задерживаться ни лишней секунды, уехал домой. Его отец, который приехал за сыном на машине, чтобы забрать вещи со съемной квартиры с радостью удивлялся приподнятому настроению Андрея. Ведь практически все выходные дни, что Андрей проводил дома, он был либо хмур, задумчив и молчалив, либо начинал разговор на серьезные темы о смысле жизни и предназначении человека. И в обоих случаях родители были взволнованы, крутились возле сына в попытке исправить его текущее неправильное состояние, но осторожничая в действиях и словах, ничего так и не смогли поделать. А Андрей, когда вдруг начинал видеть себя и всю, созданную собой же обстановку, огорчался. Но обычно его видение происходило в день отъезда и он не успевал что-либо исправить. И так выходной за выходным. Пока первым в этом году июньским вечером, возвращаясь на съемную квартиру, его вдруг не посетила одна великолепнейшая мысль. Он даже остановился и, приоткрыв рот, уставился на кусочек вечернего неба, что темно-голубым холстом виднелось меж крон деревьев и, от которого веяло неминуемой приближающейся прохладой. Листва – зеленая, небо – голубое и всё вокруг яркое и красочное, нисколько-то ни черно-белое. И это была не просто мысль, а целая вселенная для одного человека. Это был мощнейший прилив вдохновения, вместе с которым пришло и разрешение его дум, его мучений.

Но ведь поначалу (это была осень и самое начало зимы) Андрей пытался рисовать, но, то ли внезапная жуткая лень охватывала его, когда он брался за карандаш, то ли мешали воспоминания. Про тот весенний день, когда он почувствовал пришедшее вдохновение, Андрей давно позабыл. А начать что-то другое он не мог лишь по той причине, что чего бы он не задумал, у него в голове всюду появлялась Настя. Начиная от бабушкиного старого забора с ветками, усыпанными спелой вишней (вышла бы чудесная картина), у которого много разговоров с Настей у Андрея случилось, и, заканчивая смешанными со сказкой атмосферными зарисовками домов на полянках – так и оставшимися жить в его воображении и позже канувших в неизвестном направлении. Везде неожиданно появлялась Настя, приносила с собой щедрую горсть тревоги и маяты, и всё… Заканчивалось на том всё творчество Андрея.

Сейчас же, уложив вещи в машину – самым объемным оказался мольберт – Андрей радостно посмотрел на пятиэтажный дом, в котором прожил без малого год. Что-то вроде благодарности он испытал, глядя на серые стены, которые казались ему несколько другими, чем стены соседних домов. И все так потому, что он жил в стенах этого дома. За год попривык идти на квартиру, где знакомая его родителей уже поджидала его с очередной тщательно приготовленной просьбой – вынести мусор, сходить за хлебом, посмотреть дверку у шкафа, а то вдруг ненароком совсем сломается… Капризную суету вносила тетя Маша в жизнь Андрея. Она сама прекрасно могла и хлеба купить и достать со шкафа коробку с только ей нужным старым барахлом. Но не могла удержаться от соблазна и не привлечь к процессу Андрея. Во-первых, ей понравился молодой человек, которому она сначала категорически не хотела сдавать комнату. Приняв отказ, Бушуевы продолжили искать подходящий им вариант, но тетя Маша, на которую она сама не зная, что нашло, через свою дочь вышла на Бушуевых и убедительно сообщила:

– Пусть ваш Андрюшка у меня поживет.

Про минувший свой отказ она просила не вспоминать, так как у нее тогда якобы были некоторые проблемы со здоровьем и она не могла дать вразумительного ответа.

Во-вторых, скучая от одиночества, она таким образом решила разнообразить свою жизнь. Совсем безнравственного и плохо воспитанного молодого человека она не ожидала у себя увидеть, потому пусть приезжает.

И, в-третьих, ежемесячная копеечка к пенсии совершенно не мешала. Тетя Маша только в последнюю очередь подумала о материальной выгоде, за что себя немного ругала.

И было хорошо, что Андрей был терпеливым человеком. Ему все просьбы тети Маши не было в тягость. А еще, старушка порою баловала Андрея супом из красной рыбы с плавленым сыром. Андрей равнодушный к рыбному супу, с большим удовольствием ел его. Потом же, через много лет, он не раз случайно вспомнит этот вкусный, непосредственно связанный с его студенческой жизнью, рыбный суп.

Первый курс института закончился. Андрей ехал домой с новыми планами. Насте он больше не пытался звонить. Как-то вечером осенью в солнечный, но холодный день, он набрал ее номер, который оказался отключенным. Раз позвонил, покрутил телефон в руках в нерешительности. Позвонил второй… Легонько бросил телефон на коричневое покрывало, которым была застелена кровать и задумался, загрустил и, окончательно устав от себя сегодняшнего уснул.

Позже, уже зимой, Андрей хотел опять ей позвонить. Но пребывая на грани желания и мучаясь вопросом «зачем», так и не решился. И чтобы отбить у себя маяту, вызываемую этими глупыми звонками, сменил свой номер телефона и сам телефон. Ему сыграло на пользу, что телефон временами переставал работать и отключался. Как-то само что ли напрашивалось его заменить.

«А зачем?.. Зачем мне ей звонить, если она мне так и не перезвонила?» – эта мысль ударила его, когда он дома стоял у окна и смотрел на слепящий снег. С крыши, вместе с первой – мартовской – капелью упала средних размеров сосулька и Андрей вздрогнул. От мысли и сосульки, от всего сразу вздрогнул.

Ему, далеко не глупому человеку, только-только пришла такая простая мысль. Вывод, до которого половинка маленького шага. И думать то нечего, если тебе не отвечают, значит, не хотят общения с тобой.

«Зачем мне ей звонить?.. Зачем?.. Зачем?..» – думал он. И только сейчас закончил предложение так, как давно следовало бы его завершить. Ясно сделалось в голове, как от благополучного разрешения сложного дела. Но скучать по Насти Андрей не перестал. Лишь прибавились к его тоске новые оттенки, овеянные чем-то проходящим сквозь века – может, это была умершая надежда, а вместе с ней понимание безысходности. Не сможет Андрей быть с Настей, какое чудо сейчас он не сотвори. Не сможет! И, пожалуй, сны в этом отношении намного лучше яви. Сон – это и есть сон, красочная небыль. Что приснилось, то и приснилось. А реальность – вот она! Казалось бы, берись за нее и вороти чего хочется!..

Андрей все продолжал смотреть на снег. Мартовская оттепель – приятное явление, робкий привет весны. И будто резко устав от яркости дня, которой было залито всё и на улице и дома, Андрей сел на кровать. Ничего разглядеть в комнате не получалось. Густое серое пятно было повсюду, куда ни посмотри. И Андрей, продолжая сидеть, закрыл глаза.

Пусть до Насти можно и доехать, и поговорить с ней можно… Но это будет совершенно бестолковым делом. Не сможет Андрей предложить Насте то, что осуществившись, принесло бы радость и ей, и ему. Пустота с тихим «зачем» забирала все краски былой дружбы и обессмысливала её. Приедь к Насте, улыбнись ей, прикоснись пальцами рук до ее щеки и на том всё. И будет совсем неважным, что он и она рядом, никакая реалистичность происходящего не поможет. И сколько усилий не прикладывай, что не делай, отношения их уже не смогут развиться. Насте рано или поздно Андрей покажется скучным. Ведь ей нужны чудеса, которые она сама еще не придумала.

Андрей вздохнул, открыл глаза, окинул взглядом комнату и опять подошел к окну. Сосулька, упавшая с крышу, торчала из снега, мартовский день продолжал быть прекрасным. А он вдруг подумал, что не хочет чего-то делать и выдумывать лишь бы привлечь Настино внимание к себе. Не хочет, просто обыкновенно не хочет. И не хочет же сейчас сидеть дома.

Андрей стал собираться. Настроение его улучшилось в разы. На смену дома пришла улица, но мысли о Насте пока не заменило ничто. Потому некоторая внутренняя ненаполненность серой тенью была с Андреем. И осталась ли с ним еще влюбленность, та легкая и дурманящая, которой он заразился, первый раз увидев Настю, сказать было сложно.

Принимаясь рисовать, Андрей уходил далеко мыслями. Фантазировал настолько увлеченно, что не раз вздрагивал, когда его отвлекали и терялся. И ему требовалось некоторое время, чтобы сообразить, кто перед ним стоит, и что ему от него нужно.

В один из увлеченных рисованием вечеров к Андрею заглянул Вася. Он уже неделю назад приехал к бабушке и никак не мог встретиться с другом. Пару раз он заходил, а Андрея не было дома. Позвонить он ему не мог – номер был постоянно недоступен. Сегодня же Вася решил, что обязательно застанет Андрея дома и поговорит с ним. Какая-то никак не раскрывающаяся странность случилась с его другом. Вася только предполагал, что причина странности это Настя, но никак не хотел себе верить. Неприязнь и раздражение вызывала в нем симпатичная, безобидная девушка. Вася укоренился мыслью, что Настя только притворяется наивной и милой, на самом же деле являя собой исключительное зло. И в плохом настроении, самочувствии Андрея по мнению Васи была виновата исключительно Настя. Ступив же на порог дома Бушуевых, Вася настолько засомневался в своих подозрениях и с нотами гнева обвинениях, что остановился.

«Прошел год! Целый год!..» – громкая мысль чуть не заставила Васю развернуться и уйти. Он растерялся, сбитый сам собой с толку. Может, Андрей уже и вовсе позабыл, что была у него соседка Настя и счастлив, и живет сейчас новыми мыслями, занимается новыми делами.

Вася собрался позвонить в дверной звонок, с радостью определившись о том, что будет беседовать с другом о всем новом, произошедшем в жизни. Но дверь открылась мгновением раньше, чем он успел дотронуться до звонка.

– Вася!? – и обрадовалась и удивилась тетя Наташа.

– Здрасти, теть Наташ!

– Здравствуй. Андрей у себя в комнате, – и пропуская Васю в дом, не пошла на улицу.

«Хотя бы с Васей поговорит. А то совсем как отшельник живет…» – подумала Наталья Валерьевна. Она гостеприимно указала Васе на чуть приоткрытую дверь в комнату сына и вернулась на кухню.

– Мне же тазик нужен, – сказала она себе, разведя руками.

Наташа собиралась сварить яблочное повидло. Ведро ранних, сладких яблок перед дождем ей насобирал Андрей. В пластмассовый желтый тазик, который ей нравился, она перекладывала мытые яблоки. Яблочное повидло ей нравилось варить больше, чем какое-либо другое варенье, но пить с чаем любила больше малиновое варенье. Наташа развернулась и снова пошла на улицу, где на лавочке лежал желтый тазик.

– Привет! – Василий зашел в комнату и, обомлев, замер.

Совершенно не сыграл для удивления тот факт, что Вася в первый раз был у Андрея в доме. Никак не шедшая к реальности сцена живописно предстала перед Васиными глазами и надолго отпечаталась в сознании ярким, с сопутствующими чувствами и запахами воспоминанием.

Андрей никак не отреагировал на приход друга. Кропотливо, очень осторожно он водил кисточкой по холсту. Что-то яркое бросилось Васе в глаза, будто украденное непогодой солнце пряталось в этой комнате. Чуть приглядевшись, Вася разглядел ярко-желтый холст, но совершенно не понял, какая картина на нем творилась. Он потерянно стал изучать неожиданную обстановку дальше. Окно было распахнуто и та же самая погода, что и на улице царила в комнате.

«Почему он не закроет окно? Здесь не только спать, но и находится просто так невозможно будет.» – возмутился в мыслях Василий.

Андрей, не дыша, вырисовывал легкие, густо увешанные листьями ветки берез, и уловил краем глаза что-то в левой стороне, рядом с дверью. Не сразу он сообразил, что следует оторваться от работы и повернуть голову. Какие-то секунды он внутренне колебался и никак не мог выбраться из захватившего его сильного вдохновения. Он ощущал довольно странную вещь: будто кто-то проводит четкую линию по его настрою работать, по всей воцарившейся в его душе и комнате атмосфере. А от линии оставался след, который размывал всю густоту березовой осени и сопутствующую ей разноликую фантазию.

– Васька? – как бы спрашивая, чтобы убедиться, не часть ли фантазии появившейся вдруг Василий.

– Ты совсем что ли не рад? Или я помешал?

Андрей изменился. Вася с большой нерадостью это заметил. Нечто чудаковатое появилось в его друге и, оно, кажется, могло серьезно помешать предстоящему разговору и дальнейшему общению вообще.

– Садись на кровать, – радостный, засуетился Андрей. Весь стол, два стула и подоконник были завалены предметами его творчества. Не тронутой оставалась кровать и потому, очень выручила Андрея.

Ему мама говорила, что Вася заходил. А он все никак не мог до него дойти. Он жил в состоянии, что вот сегодня вечером, завтра утром, после обеда обязательно пойду к другу. Но никак не мог вырваться из пагубного внутреннего настроя «завтра вечером и так далее». И потому, с радостью отстранившись от картины, а у него сегодня особенно хорошо получалось рисовать, весь засуетился возле Васи. Его эта искренняя радость казалась Васе предметом из мира других людей, которых он никогда в жизни и не видел вовсе. Не можно так выразительно, словно дурачок – Вася так и натыкался на это слово, тщательно стараясь его игнорировать – радоваться встрече, пусть бы и не виделись вы целый год и соскучились до одурения. В фильмах, исключительно только в них, Вася видел такие проявления эмоций, но там эти эмоции выказывали дядечки пред пенсионного возраста, такие до последней мысли и самого обыденного жеста руки интеллигенты. Как такая странность могла прицепиться к его другу, он не понимал. То есть сейчас он вообще мало, что понимал. Позже, разбирая минувший разговор, он придет к сим не утешительных для себя выводам.

– Да у тебя тут целая мастерская…

– Да! Я же тебе как-то показывал черно-белые рисунки, а сейчас решил заняться живописью всерьез.

Вася пытался вглядеться в незаконченную картину на холсте. Сейчас, кроме желтых пятен ему увиделись еще два – серое и голубое. Но это была живопись!..

– Я уже пятый раз начинаю ее писать. И, кажется, я уже набил руку. Получается как раз то, что я и вижу.

– Где видишь? – почему-то спросил Вася.

– Перед собой вижу. У меня перед глазами есть уже готовая картина. Мне ведь только остается перенести ее на холст.

– Андрюх… – и Вася растерялся. Что сказать ему было?.. Он ведь сейчас слышал для себя какие-то дикие вещи. А глядя на холст, так вообще терялся. Там, кроме ярких пятен он ничего не мог разглядеть.

– Как у тебя то дела? – спас Андрей ситуацию, – я же ведь номер телефона сменил и твой номер у меня, в общем, не сохранился.

– Да… хорошо я! Машину мы новую купили.

Медленно разговор наладился, но оба поначалу чувствовали неловкость. Андрей по большей степени от того, что позабыл о друге и теперь ощущал себя в том виноватым. Еще же сильная увлеченность работой над картиной мешала ему сейчас. Андрей смотрел на Васю совершенно странным взглядом, будто повторял про себя: «Вот он здесь сидит и с тобой разговаривает. И это самая настоящая правда. А это там у тебя всего лишь картина.» Но слабо получалось у Андрея перенастроить себе.

Вася же, идя к другу, всё выдумывал и теперь стеснялся своих фантазий. «Андрей просто увлекся картинами. Он занялся живописью. Вот человек дает!.. И уж не вспоминает он ее…»

До Насти их разговор так и не добрался. Скользя словами, Вася почему-то так и не решился заговорить о Насте. Андрей же, чувствуя, что начинает волноваться и нервничать старался вовсе сменить тему разговора. Так и беседовали, то вроде бы непринужденно и естественно, то юля и отвлекаясь на совсем неважные посторонние вещи. К примеру, Васе вдруг понадобилось спросить про крышу соседского гаража, которую он увидел в окно и, которая была ему совсем не интересна.

Вася вышел от Андрея, договорившись встретится с ним как-нибудь на днях на нейтральной территории. И они встретились недалеко от бывшей Андреевой квартиры в бильярдном клубе. Хорошо провели время. Но случилось тихое и непоправимое отдаление друзей друг от друга. За год, всего лишь за один год!.. и оба изменились, встали на разные ступени жизни. Теперь они стали хуже понимать друг друга, но пока еще им было о чем поговорить. Пока, да и только!..

Когда картина была закончена, Андрей то и дело останавливался и долго смотрел на нее. Он был очень доволен своей работой. Он смог изобразить небо таким же глубоким, каким оно бывает золотой осенью, смог подчеркнуть легкость, с которой по небу плыли облака и, смог написать картину настолько солнечной, что, глядя на нее, не оставалось сомнений в великолепной теплой погоде далекого города. Всё получилось изобразить так, как он и хотел. И это было восхитительно!

В его голове уже жило несколько сюжетов для новых картин. Но пока он не принимался за работу. Откуда-то он знал, что, если прямо сейчас возьмется за картину – за три острова в туманном озере или ярко оранжевую, огненную кисть рябины – то не сможет их написать в полно красе и великолепии. А всё ведь из-за чего? Из-за того, что эйфория от готовой работы, которую он назвал «Станция», заглушила бы все краски и эмоции новой картины. Потому, нужно было выждать. Нужно было наглядеться на «Станцию» до такой степени, чтобы захотелось отвести от нее взгляд и вдруг увидеть нечто тоже очень прекрасное. Вот только до этого прекрасного будет еще далеко, его еще нет этого прекрасного. И вот именно в этот момент и нужно будет брать чистый холст и приступать к работе.

Как-то глядя на «Станцию», Наталья Валерьевна спросила Андрея:

– Откуда взялся этот город? – в ее голосе было много непонимания и интереса. Она была задумчива и полностью поглощена работой Андрея. Сначала из-за того, что он был ее сыном, Наталья разглядывала картину – но только в самом начале. Быстро она сосредоточилась на самой картине, которая ей очень понравилась. Будто в музее на какие-то секунды она себя ощутила. Что-то интеллигентное, немного оторванное от рутинной жизни, заставляющее вспорхнуть легкой ласточкой задремавшую фантазию приходило к ней. И то было здорово!

– Ну… Я не знаю. Он мне приснился давно. Почему-то запомнился, – Андрей присел на табурет и, успокоив свое волнение, внимательно смотрел на мать. Он не показывал никому картину осенней станции в процессе написания. И тому было всего пару причин: Андрей стал малообщительным и никому постороннему не говорил о своем страстном увлечении, а родители не настаивали. Конечно, если бы они попросили Андрея, то он бы показал им холст с еще нечеткими очертаниями станции и золотых берез по правую сторону здания. Но они решили не лезть к Андрею, с завидным терпением ожидая, когда он сам им все расскажет и покажет.

– Андрюш, очень здорово!

– Сам не ожидал, – рассмеялся Андрей. Он задвигался на стуле и вмиг потерял свое напряжение. Было всё совершенно правильно и естественно в его волнении.

– Знаешь, – немного задумалась Наталья и чуть прищурила глаза, будто найдя в картине что-то непонятное, маленькое, но завладевшее ее вниманием, – вот чем дольше я смотрю на картину, тем мне всё больше кажется, что эта станция где-то существует.

Андрей хмыкнул, немного удивился заявлению матери и ответил совсем коротко:

– Не знаю…

И что тут можно было знать? Андрей написал картину, ему снились чудесные сны, он очень много думал, фантазировал об Эльтове. И, следовательно, Эльтов существовал, как прекрасный вымысел. А если отталкиваться от одной гениальнейшей мысли одного гениальнейшего философа «ничто есть, стало быть, то же определение или, вернее, то же отсутствие определений и, значит, вообще то же, что и чистое бытие», то Эльтов безоговорочно существует на самом деле. Ведь если есть ничто и о нем периодически говорят, то, как можно сомневаться в существовании целого города?..

Глава 7

Рисуя, Андрей мог погрузиться в создаваемый собой же мир так, что фактически одновременно делал два дела. Первое – писал картину, второе – не нарочно сочинял мысленно целую книгу по своей картине. И первое со вторым было неразрывно связано. Всё самое лучшее получалось написать именно в тот момент, когда мысли уходили далеко-далеко и какие бы то ни было проявления реальности не отвлекали. Входя в своеобразный транс, Андрей не задумывался, как будет лучше провести кисточкой, светлее или темнее на тон изобразить воздушные облака на небе, как на кучку желтоватых листьев упадет луч солнца и каким образом его изобразить, чтобы он действительно светил так, будто передавал осени привет от жаркого лета и так далее, так далее. Он не думал, а просто творил. Это было одно из самых великолепнейших чувств, которые только может испытать человек. Раскрепощение, как бы в знак благодарности, что ему дали возможность проявиться, давало точное хождение по одной струне с миром осени. Осень и Андрей, Андрей и осень…

Когда он взялся писать только-только успевшие пожелтеть кроны берез, на улице заливался холодным солнцем и искрил морозом январский новый день. И тут (за окном), и там (на картине) была безветренная спокойная погода. Легкий иней покрывал яблони перед окном и в свете солнца ветви легонько сияли голубым светом. А на картине в недалеком будущем должны появиться березы с такой пышной желтой листвой, будто в той местности, где они растут, не было ветреной погоды несколько недель. И листья смогли нехотя пожелтеть, и не спешили опадать, да и про ветер они, кажется, совсем позабыли.

Андрей подходил к холсту и тут же делал от него шаг назад. Он примерялся. Следовало определиться, какими будут березы – заполняющими всю картину, или насамом деле сделать шаг назад, чтобы березы чуть уменьшились и вышла на обозрение некоторая часть пространства рядом с ними. Хотя рядом только и был, что кусочек старого посеревшего и поросшего серым же лишайником забора и начинающая звенеть от ухода солнца тишина. А даль нельзя было увидеть, потому что к тем местам, минуя березы, еще добиралось солнце и заливало горизонт своим желтым слепящим маревом.

Именно туда перенесся фантазией Андрей. Он увидел себя стоящего рядом с березами и пока еще не определившегося с дальнейшими действиями. Краешком сознания почувствовал, что где-то тут обязательно должна быть Настя. Та удивительная, странная девушка, которая всё больше становилась плодом его воображения, а не той Настей из прошлого, и не той Насей из его далеких минувших снов. Андрей, правда же, был еще очень далек от этих выводов. Он без анализа своих мыслей думал о Насте. Он просто о ней думал.

Практически всегда вместе с её образом он отправлялся в творческий путь – прямиком в дивный полузаброшенный Эльтов.

Старинный город Эльтов!.. Никто не мог его разглядеть. А те, кто случайно натыкался на него в упор его не замечали. Дивный, загадочный Эльтов!.. Какая жизнь в тебе идет? Посмотреть бы на неё немного.

За околицей Эльтова или маленькое путешествие.

Кажется, они добрались до места. Оба, словно по договорённости слезли с велосипедов и осторожно положили их на придорожный сухой бурьян. Сомнения так и клубились возле Андрея, но он никак не решался заговорить. Сказать сейчас Насе, что, может быть, она ошиблась, что случайно не туда его завела и просто сама же обманулась, Андрей не мог. Ему это представлялась несколько бестактным. Всего пару часов назад, когда она предлагала Андрею и как бы чисто случайно, вовсе незаметно и ненавязчиво его уговаривала поехать с ней, то говорила всего очень много, красочно и эмоционально. Тогда чего же она молчит? Андрей терялся всё больше с каждой секундой и всё продолжал, теряя терпение, словно воду сквозь пальцы, ждать от Настасьи хотя бы одного слова.

Нася стояла лицом к солнышку, приставив ладони ко лбу козырьком, и куда-то увлечённо смотрела. Можно было подумать, что она позабыла об Андрее, что стоял в паре шагов от неё. Но эта была маленькая иллюзия. Нася от того и вела себя так беспечно, что рядом с ней стоял человек. Одна она редко выезжала так далеко от Эльтова. Было всегда страшно ненароком наткнуться на диких зверей – кабанов, лис, волков, лосей и прочих животных. Но всё же, когда желание встретиться с умершей прошлой жизнью, узнать, увидеть случайно для себя что-то новое и в некотором роде сокровенное, пересиливало все её страхи, Настасья брала старый отцовский велосипед, чудом сохранившейся в сарайке, и без оглядки покидала Эльтов. И только, когда ноги уже совсем отказывались крутить педали, когда рядом или ещё на горизонте показывалась заброшенная деревня, Нася бросала велосипед и только тогда, кажется, начинала понимать, что поступила безрассудно. Совершенно безлюдное место, если только какой уголовник мог где-то здесь в ещё уцелевших домах прятаться. И ей делалось жутко. Ладони тут же становились холодными, если не ледяными и потели, сердце и без того ещё не успевшее успокоиться от езды, начинало стучать так, что в мёртвой тишине бескрайней дали можно было оглохнуть от его стука. И завсегдатые таких прогулок мысли: что мне здесь нужно было, зачем я сюда поехала, а если я здесь пропаду. И на секунды, длившиеся вечность, Нася теряла способность думать, и что-то видеть перед собой. Такая наивная девчонка с широко распахнутыми серыми глазами, смотрящими в никуда, выливающими, но не слезами, а какой-то невидимой энергией из себя удушающий страх и вдруг накатившее непомерное, безграничных размеров одиночество. Её веки медленно поднимались и опускались. Острый приступ страха проходил. Появлялась возможность вновь пошевелить рукой, сначала медленно, а потом всё увереннее. И вот Нася поворачивалась лицом к виднеющемуся сквозь заросли кустарника и бурьяна селу. И тут же приходило чёткое сознание, что выбеги сейчас перед ней косяк голодных кабанов или лосиха с лосёнком, которая в лице Наси сможет увидеть угрозу для своего малыша, или тот же беглый уголовник она всё равно уже ничего не сможет поделать. Ноги не смогли бы сейчас крутить педали, в их мышцах скопилось столько молочной кислоты, что они сделались деревянными, будто налитыми тяжёлым цементирующим раствором, который чувствовался при каждом малейшем движении. А прятаться здесь было некуда. И вот эта неотвратимая, приложенная к каждой такой поездке безысходность заставляла её успокоиться.

«Надеюсь, всё будет хорошо…» – думала Настасья.

Уже без боязни она садилась на траву, и немного порастерев уставшие ноги, начинала без всяких тяжёлых, а порою и вообще без всяких мыслей смотреть вдаль. Всякий раз вот так она могла просидеть по-разному – то всего лишь час, и потом не спеша ехать в сторону дома, то уснув на несколько часов тут же, где и сидела, проснуться, и тут же побрести сквозь кусты и траву в село.

Каждая такая поездка имела на удивление похожее начало, но в конечном итоге давала всегда что-то новое. Без получения чего-то нового не обходилось. И это было в своём роде подарком Настасье от сих мест за её смелость и любознательность, такую чувственно-глубокую любознательность.

– Как-то сегодня здесь по-другому, – с завидной неспешностью произнесла Нася.

– Почему? – тут же неожиданно громко спросил Андрей.

Он больше не сомневался, ему очень хотелось слушать Насю.

– Не знаю. Точно не знаю. Мне просто на несколько секунд успело показаться, что здесь не пусто, что здесь ещё течёт жизнь, что-то такое неуловимое, светлое… – Нася замолчала не в силах подобрать слова. Между прочим, она подумала, что говорит сейчас какие-то глуповатые и чудоковатые вещи и, что никому бы в голову не пришло её слушать. Но!.. почему-то она все-таки делилась мыслями с Андреем и почему-то он ее слушал. Ей вдруг показалось странных, что она рассказывает, с удовольствие рассказывает и, улыбаясь, чувствует это удовольствие.

– Ты поймала запах минувшей здесь жизни, – ответил ей Андрей и как только ответил, так сам тут же и стал усиленно разбирать свои слова по смыслу.

Настасья поёжилась, будто вдруг ей стало холодно-холодно.

– Как-то ты страшно сказал.

Волна нечаянного страха всё увеличивалась, расширялась, словно надвигалась неминуемая страшная гроза. А где от нее можно было укрыться в давно опустевшем селе?

– Да, я сам не сразу понял, что сказал,– засуетился, взволновавшийся Андрей и, замахав руками, зачем-то взял себя за голову и тут же опустил руки.

Нася молчала. Она смотрела на деревянный посеревший от погоды подоконник, краска на котором осталась редкими маленькими чешуйками. Слова Андрея и страх ещё были с ней. Не по себе ей было сейчас. Насе чудилось, словно она каким-то образом смогла почувствовать на себе ту жизнь. Умершую жизнь. Но село опустело еще тогда, когда Нася только-только появилась на свет. Сейчас же она будто бы поговорила с призраком, нечаянно ей повстречавшимся. Жутко, зачем он только так сказал? Нася заставила себя повернуться к Андрею, что был занят поиском выхода из затянувшегося молчания.

– Почему ты так сказал? Я… я только собиралась тебе сказать, что, находясь здесь с тобой я совсем не чувствую страха. Ни то, что когда я приезжала сюда одна. А ты…

– Извини…

– Да уж ладно. Пойдём отсюда.

Настасья быстро зашагала из заброшенного дома, Андрей поспешил за ней. Он остановился у двери буквально на секунду, чтобы зачем-то щёлкнуть туда-сюда выключателем. Бессмысленное, само получившееся действие.

Андрей вышел из дома, где возле высокой старой берёзы его ждала Нася.

Весь ствол дерева был буквально устлан лишайниками, которые к корням, к земле, смешивались с густым мхом. Нася увлечённо, будто углядев там нечто интересное или даже диковинное, смотрела вверх на крону дерева, в которой же было много сухих крупных веток. Не смотря на то Андрей был городским человеком, рос в огромном мегаполисе, по одному лишь взгляду на берёзу, на живых ветках которой золотилась листва, понял, что дереву очень много лет.

За всё то небольшое время пребывания здесь Нася очень много смотрела вдаль и вообще часто задумывалась. Андрей, разумеется, заметил эту странность, и не без особого интереса наблюдал за Настасьиными глядениями. Говорила же она, как только слезли с велосипедов, всё больше какими-то загадками. Будто помимо диалога с ним она попутно ввела ещё один разговор. И этот второй разговор, который Андрей не слышал, и естественно совсем не понимал, выводил его из равновесия. Тяжело было разговаривать да и вообще находиться рядом с человеком, который витает непонятно где и неясно о чём думает. Но притом, что Настасья была вроде бы и не здесь, в заброшенном селе рядом с Андреем, но и удивительным образом чувствовалась её глубокая заинтересованность всем, буквально каждой, медленно проплывшей мимо в воздухе пушинкой какого-то растения, каждой сухой травинкой и запоздалым, распустившимся в осень, цветком. Всё с какой-то диковатой жадностью впитывалось ею, будто бы даже про запас. И, постепенно, в течение всего их короткого путешествия, такое чем-то озадаченное и отстраненное от Андрея и немного от всего мира состояние отбирало всё больше внимания Андрея, чем пейзажи бескрайних обезлюденных просторов, которые в самом начале поездки захватили его, распахнули до самых краёв его молодое любопытство и наполнили сердце юношеским искренним сильным восторгом.

Наконец-то Настасья оторвалась от внутреннего диалога. Андрей был рад, что она чётко увидела его перед собой и от того же стоял и молчал, не смотря на то, что выходя из дома был полон вопросов и желал поделиться с Насей некоторыми своими мыслями.

– Тебе, наверное, скучно здесь? – спросила она, рассматривая его лицо.

– Нет. Почему мне тут должно быть скучно?

– Здесь же никого нет. Здесь всё вымерло и не может быть веселым.

– Да я и не веселюсь. Но это же не значит, что мне скучно. Может, мне очень интересно узнать, кто, вот например, жил в этом доме, – Андрей обернулся и указал рукой на дом, в котором они только что были.

– Наверное, это можно будет узнать, – заверила его Нася, позабыв о своем нелепом вопросе.

В конце-то концов, и она о том не подумала, если бы Андрею было скучно, он поспешил отсюда уехать, а не разъезжал бы сейчас с ней по окрестностям Эльтова.

– А где это можно узнать?

– Ни где, а у кого. Арсений Антипович Кипятков, что на станции работает. Я слышала, что он родом из этого села.

– Ки-пят-ков, – произнес задумчиво Андрей, – это невысокого роста старичок что ли?

– Он. Мне, кажется, ему есть, что рассказать.

– А там что блестит?

– Где? – тут же подхватила Нася, – я ничего не вижу.

– Вон за тем большим деревом. Присмотрись. Там точно что-то есть.

– Не ви… А!.. Вижу, вижу!.. – Нася чуть повернула голову влево и ей по глазам ударила яркая полоска света. Это был солнечный блик, убежавший далеко от пруда. Этот блик словно стал безмолвным приглашением, от которого не было возможности отказаться.

– Это озеро! – восхитилась Нася и легонько подпрыгнула на место.

– Озеро?! – очень удивился Андрей.

– Да, озеро! Это же вполне логично, что рядом с селом есть озеро!

Она знала, что правильно будет сказать пруд, но слово «озеро» было таким красивым и немного загадочным. Вот растяни его, скажи не спеша. «О-зе-ро» – и почувствуется свежесть воды, и представиться зеленая осока на берегу, и лодка, непременно должна быть маленькая старенькая лодка на берегу.

– Ну что? Пойдем? – не задумываясь, предложила Нася.

Андрей сам собирался ей предложить дойти до пруда. Но, пока он собирался!..

– Пойдем, – только оставалось ему сказать.

Почти целый час ушел у Наси и Андрея, чтобы добраться до воды. Сначала они пошли короткой дорогой, то есть через село, прямо к месту, из которого сверкнул солнечный блик. Но быстро выбились из сил. Бурьян, сор от сухой крапивы и прочей высокой травы, летевший в лицо, заросли какого кустарника, что своими ветками тыкался и царапал руки и лицо быстро выбили обоих их сил и заставили остановиться.

– Я уже устала, – нехотя призналась Нася.

– Слишком утомительно. Так мы к вечеру не дойдем, – и чтобы убедиться, что не дойдут, посмотрел назад на пройденный, но совсем короткий путь, – мне кажется, что мы минут двадцать вот это вот шли, – показал он рукой, хотя же внимание Наси и так было сосредоточено на пройденных пятидесяти метрах.

Нася молчала. Она ждала, что Андрей сам предложит другой вариант маршрута, тот вариант, который она держит у себя в голове.

– Нась, если только выбраться отсюда и пойти вон тем пригорком. Там далековато получается, но зато трава короткая.

– Давай. Только немного у того дома посидим.

– Хорошо.

Было жарко. Солнце грело будто по-летнему и хотелось найти тенек, уголочек прохлады, чтобы остыть и отдохнуть.

Андрей облокотился о стену дома, Нася с опаской присела на сохранившуюся ступеньку крыльца. Он боялась, что доска провалится и она вместе с ней. Но о змее или уже, которые могли быть где-то рядышком – они еще не уснули – Нася совершенно не помнила.

Тенек, солнце не перегревает тело. Еще бы вот воды попить. Но с собой опрометчиво они ничего не взяли.

Немного побыв в молчании и покое оба почувствовали, как дом, заброшенный и сильно покосившейся на правый угол от крыльца, начал источать прохладу. Из щелочек больших и маленьких ощущались струйки воздуха – сыроватого, пахнущего периодически живущими в доме мышами и старыми пыльными стенами. Насыщенный запах нежилого дома – долго находиться в его прохладе не было желания.

– Ну что, пойдем? – с неохотой спросила Настя. Ей и отдохнуть еще хотелось, и хотелось же добраться до пруда. И это она еще позабыла о том, что им предстоит путь домой.

– Пойдем, – ответил Андрей, перестав смотреть на угол дома, из-под которого росла березка. Это было растение, которому еще предстоит стать большим и сильным, сейчас же бурьян, стена дома и постоянная полутень не давали деревцу расти спокойно. Через десять лет молодая высокая березка будет выше старого дома, но ствол останется у самой земли изогнутым. Так когда-то росточек – маленькая травиночка – нашел себе путь к солнцу и жизни.

– Мне в спину сквозняком дует, – пожаловалась Нася, – холодным, как из погреба, – добавила она и недружелюбно посмотрела на дом.

Его темно-серые бревенчатые стены пропустили мимо себя ее недобрый взгляд. И Андрею показалось, что дом, несмотря на то, что давно пустует, и никто за ним не ухаживает, продолжает жить своей жизнью. Что-то напугало Андрея в этом диковатом ощущении, и с удовольствием он вышел из тени под жаркое солнце сентября.

Они вышли из села и поднялись на некрутой взгорок. Главным было не потерять пруд из видимости. Но со взгорка открылся совершенно другой вид и пруд стал видим, как на ладони. Сухая трава слабо шуршала под ногами. Идти было в разы легче, но усталость накапливалась и избавиться от нее, оставить под каким-нибудь кустом, было невозможно.

– Вот бы в нем искупаться, – остановившись в пятидесяти метрах от воды, выдал Андрей.

– В озере? – для чего уточнила Нася.

– Я купаться, – через секунды сообщил Андрей. Нася устало улыбнулась в ответ. Она облюбовала место в тени раскидистого тальника и стала отдыхать. С удовольствием бы сейчас искупалась и она, да вот только не сможет в такой холодной воде плыть. Зайдет в воду по пояс и замерзнет, и солнце над головой тут же покажется не жарким, и настроение быстро сменится. Нася это знала за собой, потому отсиживалась в тенечке, но с частичкой зависти смотря на заходящего в воду Андрея.

Водная гладь желтоватого цвета от нападавшей листвы и широкого отражения огромного тальника виделась не только очень красивой, но и будто теплой. Так воспринял ее Андрей. Желтый цвет, но осенью это не цвет тепла и солнца, а скорого прихода дождей и первых заморозков. Андрей этого не знал и обманулся. А Нася, глядя на рябь пруда чувствовала, будто уже успела искупаться и ощутить на себе всю свежесть осенней воды, и представить, как пруд выстывает, отдавая всё летнее тепло куда-то в бесконечное воздушное пространство, где оно полностью исчезает.

Недолго Андрей плавал. Пруд был небольшой, но до его середы он не добрался.

– Я думал теплая, – бодрясь, сообщил Андрей. Теперь он мечтал согреться, и каждое дуновение ветра доводило его до дрожи.

– Так ведь осень, – как-то отстраненно ответила Нася. Она встала из-под тени тальника и вышла на солнце, к Андрею. Он, кое-как надев на мокрое тело одежду, пытался согреться и улыбался.

– Поедем в город? – с надеждой спросил Андрей. Настя радостно, но устало закивала в ответ. Оба шли с мыслью поскорее найти велосипеды. Довольные, но сморенные жарким солнцем, пряным сухим воздухом осени и жаждой – пить очень хотелось, утомленные ходьбой, они хотели уже поскорее вернуться в город, напиться воды и прилечь расслабленно на кровати. Разговор между ними почти совсем прекратился. Вроде как оба силы стали экономить. И потому никто ни на кого не был в обиде.

Пейзаж заброшенного села был красив и солнечен, но молчалив и немного грустен. По пруду, на который и Андрей, и Нася несколько раз оглядывались, плыли желтые листья-лодочки. У берега вся поверхность воды была устлана ими. Тальник щедро рассыпал тысячи листочков. Вода была желтой, но остывшей от летнего тепла. Теперь Андрей это знал, но долго еще тому удивлялся.

Осенний денёк в Эльтове, ушедший в осеннюю теплую ночь, где Андрей был гостем.

Скромный, но удивительно вкусный ужин к некоторому удивлению Андрея закончился. Андрей до неприятной усталости, что растеклась легкими волнами слабости по всему телу, проголодался и желал оказаться в стенах какого-нибудь пусть и старого, совсем неухоженного, но обязательно жилого помещения. Сидеть за столом и есть – очень простые, но крайне важные желания. Сегодняшняя прогулка по необъятным бесконечным в пространстве просторам забрала много его молодых сил. И была странной, и никак не вписывалась в его привычные ощущения некоторая опустошенность. Чем-то диким и будто бы позабытым в годах веяло от нее. Андрей не мог вспомнить чем, но с особой тщательностью всматривался в эту пустую воронку прошедшего времени. То, что он чувствовал, было похоже на светлую грусть пожилого человека по ушедшей безвозвратно молодости, но с какими-то странным оттенком отвращения. Андрей был молод, и грусть без малейшей надежды на светлое завтра неприятно взволновала его душу.

Ужин закончился, и Андрей был рад прямо сейчас лечь на старый диван. Неровности и жесткость он почувствовал сразу же, как только прилег, но совершенно не заострил на них свое внимание. Ему сделалось уютно, и полуразвалившийся диван не мог помешать блаженному чувству уставшего человека в полной мере насладиться защищенностью и созидательным, успокаивающим свойством жилого дома. Андрей буквально плыл на волне разлившийся неги. Ему вдруг показалось, что всё хорошо. Всё – в огромном смысле этого слова. Начиная тем, что он сейчас лежит на диване в полумраке, а на улице сгустились сумерки, и, заканчивая тем, что Нася в соседней комнате делает укол больному деду, а тот еле слышно, потому как силы его заканчиваются, постанывает. Всё от действительно хорошего, до грустного и печального и даже отвратительного и мерзкого приобрело странный оттенок «хорошо». Такая всё смягчающая дымка – и добро, и зло, и весь мир, а главное – разум. Андрей тихонечко улыбался. На мгновение его посетила мысль, что он сделал исключительно правильный шаг, сойдя на станции и, несомненно, положительным вышло, что Вася поехал дальше. Не было здесь места Васе!.. И это тоже было хорошо. Хорошо…

Короткий сон, больше похожий на дневную дрему оборвался. Что-то снилось, но вспомнить сон никак было нельзя. Сон во сне – полная бессмыслица. Андрей с трудом открыл глаза и уставился в кромешную темноту. Свет в соседней комнате был неизвестно когда выключен, дед не стонал, весь дом уснул.

Андрею очень хотелось спать, все тело было расслаблено и не поддавалось тихим просьбам мозга вытащить руку из-под одеяла и поискать вдруг куда-то пропавшую подушку. Маясь мыслями в поисках подушки, Андрей медленно вырывался из сонливого бреда. Ему с большим трудом удалось опустить руку на пол и пошарить ее возле дивана. Шершавый пол стал пощелкивать облупающейся краской от вялых манипуляций Андрея, чешуйка краски попала под ноготь. Подушки нигде не было.

Андрей не желая сам того просыпался. Ощущение, что всё хорошо бесследно исчезло, как если бы он его и не знал вовсе. Остро ощутимая усталость отступила, но тяжесть от минувшего, казалось, бесконечного дня умножилась.

Всего лишь две минуты и голова стала светлой и легкой. Спать совершенно не хотелось. Вместе с усталостью в теле Андрей встал с дивана и, не зная, куда себя деть медленно побрел к двери.

Ночь широко и щедро распахнула перед ним свои объятья, и он с головой окунулся в волшебно пахнущую осенью темноту. Насыщенный кислородом воздух ярким контрастом вытеснил из легких остатки душного воздуха, пропитанного лекарствами и каким-то особенным сыроватым запахом всех старых предметов находящихся дома и самими ветхими стенами дома. Воздух был настолько чист, настолько пропитан осенней сухой природой, что надышаться им всласть будто бы даже было невозможно. Каждый вздох приносил столько наслаждения, что Андрею почудилось, будто только сейчас настоящая жизнь встретилась на его пути и он, наконец, смог рассмотреть ее, распробовать и понять всем своим существом, кто она есть такая.

Перестав глубоко дышать, потому как уже начала кружиться голова, Андрей легонько сошел со ступенек и не спеша подошел к калитке. Он облокотился о ее ржавеющее железо и почувствовал озноб, пробежавшийся по телу. Для начала осени погода была теплая, но холод металла намекал, что не будет здесь долгого тепла и стоит помнить о недалеких морозах. Но Андрей в упор сейчас не замечал никаких намеков. Он был в совершенно новом для себя мире, был им одурманен и не замечал от того никаких в нем недостатков. Он стоял и в тихой тайне от себя ждал некоего продолжения. Ему, словно все убегающим вдаль миражем чудилась какая-то сказка. Андрей не знал о ком и о чем сказка и даже мутно себе не представлял ее сюжет, но почему-то искренне верил в ее существование.

Он стоял и смотрел в непроглядную тьму. Звезд не было видно. И только кое-где на земле, редкими желтыми точками лежали огни, но они вскоре все погасли. Люди легли спать.

А фантазия сделала резкий поворот и Андрей вдруг оказался в совершенно другом месте. Пропала сказочная осень, пропала калитка, холод которой был приятным, а вспыхнули звезды. Ярко вспыхнули. Андрей, рисуя картину, чуть зажмурился. Но быстро освоился в новой фантазии, и тут же небо над головой у него потускнело, пробрело неестественный грязноватый оттенок и звезды осторожно померкли.

Это оказалась северная окраина мегаполиса, крыша многоэтажного дома, самодельная новенькая беседка троюродного брата. Крыша беседки откинута назад, чтобы можно было разглядеть тусклые, редкие звезды и более примечательный месяц. Свет города отнимал естественную красоту неба, заглушал свечение звезд. И только с крыши высокого небоскреба, в котором жил Глеб, можно было при удачном стечении погоды и времени суток разглядеть на далеком, затуманенном городской жизнедеятельностью небосводе, проступающие тусклые звезды.

– Звезды и днем есть, – очень спокойно и довольно сказал Глеб. Ему абсолютно все нравилось, что сейчас происходило.

– И что?.. – с долей разочарования произнес Андрей, – их сейчас-то невидно. Я знаю, что они всегда на небе. И что с того?

– Ну как? Здорово же, вот идешь днем по городу и знаешь, что вместе с солнцем на тебя светят звезды. Вот они! – протянул руку вверх, показывая, – только подумай, всегда здесь!

Глеб подошел к столу, налил себе в чашку, чуть больше половины, крепкого неслащеного черного чая и плеснул в него щедрый глоток коньяку. Эта смесь была самым любимым его напитком. Ничто ему не доставляло такого удовольствия, как сидеть на крыше и пить эту горьковатую, бодрящую смесь.

– Глеб, это же ерунда. Полнейшая ерунда!.. Тот же самое чувствовать запах апельсина и не иметь возможности его съесть.

– Я не люблю есть апельсины. А вот аромат у них вкусный.

Андрей начинал злиться на брата. Ему казались поверхностными и даже глупыми рассуждения Глеба. Может тот еще предпочтет наслаждаться одними мыслями о своем любимом чае и даже не держать в руках наполненную им кружку?

Андрей изо всех сил старался углядеть в небе как можно больше звезд. Он всматривался в небо с таким усилием, что ему мгновениями начинало казаться, что те звезды, которые удалось разглядеть, вдруг вспыхивали ярче, становились крупнее, а небо вокруг них синело и теряло свой грязно-желтоватый оттенок.

Андрей, настоящий, что сейчас рисовал картину, усмехнулся. Он уже несколько лет не видел Глеба. Странно, очень странно, что в своей фантазии, он затронул брата. Ведь Глеб никоем образом не вписывался в историю об Эльтове. Дико стало Андрею. Глеб и Эльтов никак нельзя было соединить вместе. Самодовольный и, кажется уже не в меру избалованный брат (по рассказам бабушки Кати и по давнишним воспоминаниям Андрея) и далекий, напитанный тонкой тоской и одновременно солнечным густым светом мир Эльтова.

«Как хорошо, что Глеб ничего не знает!..» – от души подумал Андрей и засмеялся. Искренно, весело засмеялся над собой и своими чудаковатыми мыслями. Отложив политру и кисть, Андрей присел на кровать. Андрей вспоминал последнею встречу с Глебом, которая оказалась довольно скучной и ничем не примечательной. Посмотреть каким Глеб стал сейчас Андрею и хотелось и не хотелось одновременно. Андрей хорошо дружил с ним в детстве, когда его родители часто приезжали к бабе Кати. Потом их приезды стали редкими…

– Ладно, – Андрей махнул рукой и встал с кровати. Пусть Глеб как хочет, так и живет. Совершенно не за чем сейчас о нем думать. Не охота думать.

И Андрей взялся за кисть, вернувшись из воспоминаний, и улыбнулся, когда перед глазами, то есть в красочном воображении, ясно увидел Эльтов.

Андрей с удовольствием смотрел на затянутое плотной пеленой высоких облаков небо. Звезд не было видно. Но сейчас, здесь, они, казалось, своим сиянием пробивали облака и в кромешной темноте касались тонкими серебристыми лучиками самого сердца.

«Сегодня их не видно.» – не спеша, в мыслях, рассуждал Андрей, – «но только чуть сменится ветер и разгонит облака, и все небо засияет!.. Будет настоящая сказка. Жаль, что нельзя на одну минутку позвать сюда Глеба. Если бы он увидел ЭТО!.. Нет. Ему нельзя сюда.»

Андрей долго стоял в теплой, полностью лишенной движения воздуха осенней ночи. Но все же была осень, и он продрог, но совсем не замечал этого. Отворив калитку, что лишь чуть скрипнула, будто не желая будить убаюканный ночью старый городок, Андрей в нерешительности сделал шаг в еще более густую темноту. Кромешная тьма, не освещенная ни одним огонечком света. Потеряешься и лишь с рассветом найдешься.

– Андрей, – тихий шепот нерешительно и боязливо позвал его.

Он бестолково заозирался по сторонам, держа около рта надкусанное яблоко. В полной темноте он прошел около десяти метров и оказался возле яблони, румяные яблочки которой привлекли его внимание еще днем. Но попробовать их, он почему-то собрался только сейчас.

– Андрей?.. Ты здесь? Мне страшно Андрей. Куда ты делся? – шепот усиливался, все больше нетерпения и, кажется, желания заплакать различалось в нем.

Но, не смотря на то, что Андрей чувствовал сиюсекундную необходимость ответить, он молчал. Он замер на месте и сам того не замечая, перестал жевать яблоко. Будто что-то очень важное подслушивал и был крайне заинтересован, чтобы услышать как можно больше информации. Но все было совсем не так.

– Андрей, если ты меня слышишь…

Вместо ответа Андрей зашагал на голос, но странным образом позабыв, что находится он в полной темноте лицом и грудью врезался в жесткие, старые ветви яблони. Под ногами раздался шелест листвы и хруст давно облетевших трухлявых веток. Андрей издал звук, похожий на недовольное мычание.

Нася сбежала с крыльца и побежала за калитку. Она была одета в легкое домашнее платьице, но в теплой осенней ночи в нем было все-таки свежо. Если бы не голос Андрея, она бы ни за что не стала бежать по темноте, пусть и ориентировалась замечательно, но побоялась бы. Вспомнив, что в руке у нее фонарик, с радостью и какой-то дикой искрой, загоревшейся внутри, Нася включила его. Это был самый простой фонарик, которому уже было много лет, но он работал. Им пользовались редко, и только пару раз он подводил из-за старых батареек.

Андрей стоял и потирал ободранную щеку. Темнота расступилась, и пространство вокруг заполнилось суетой и обыденностью. Нася тяжело и часто дышала, будто обежала всю улицу вдоль и поперек. Андрей никак не мог понять, что случилось или случается прямо сейчас. Взволнованная Нася притягивала его, но нечто пугающее таилось в этой девушке, что инстинктом самосохранения заставляло слишком не приближаться к ней. Не приближаться ни открывающими душу словами в разговоре, ни несколько мечтательными мыслями, ни будто бы случайными тактильными или зрительными прикосновениями. В тревожном предостережении билось сердце, но тяготение, которое испытывает муха, кружась над чашечкой густого сладкого меда, было верным и необратимым.

В свете фонарика Насины глаза поблескивали огонечками диковатой радости, будто бы даже победы над вдруг возникшей ситуацией. Ей вдруг почудилось, что найдя в темноте Андрея, она нашла нечто большее для себя, новую и правильную себя обнаружила.

– Что ты там хотел найти? – прибавилось у нее волнения, и голос дрогнул.

– Я яблоко ел, – он протянул и показал ей наполовину съеденное яблоко. Глупо, но индивидуально правильно. Понадкусанное яблоко – куда его было девать?

– Там есть яблоня, ближе к соседскому участку, – машинально махнула Нася рукой совсем не в ту сторону, заметила это, но не стала поправляться, – я тебе ее покажу утром. Там должно было остаться несколько яблочек. Они безумно вкусные, сладкие…

Нася светила фонарем все больше куда-то в бок, но лицо Андрея ей было хорошо видно. Она, словно перестав нести ответственность за свои действия, не моргая смотрела на ободранную щеку Андрея. Ранка кровоточила, но была совсем не страшной. Насе бесконечно хотелось провести пальцами по щеке, рядом с царапиной. Она действительно потеряла, но не ответственность, как она думала. Она лишалась своей безрадостной фантазии. Расправив свои желания сейчас, она могла вот прямо завтра начать убираться и в мыслях. И, наконец, стать той Насей, что сможет подарить себе намного больше света и радости.

– Обязательно, – секунды спустя ответил Андрей.

Недоеденное, но превкусное яблоко – Андрей их бы целое ведро за раз съел – незаметно упало под ноги на сухую траву. Нася практически невесомо провела Андрею по исцарапанной щеке. Только он успел почувствовать и понять, что руки у нее холодные. Только заглянул в ее глаза… Он очень захотел ее поцеловать…

Бросив кисть на пол, а политру зашвырнув на стол, Андрей разозлился. Сегодня фантазии, без которых не обходился у него творческий процесс, откровенно злили его и только мешали работать. Присев на кровать, Андрей уставился в окно. Там тихий вечер, хранящий в себе робкую осень, разлился по улицам. Было еще светло, но свет был уже не тот, что днем. Рассеянные, ленивые лучи уходящего солнца ласкали землю, но уже почти не грели. Что-то скучное и тягучие присутствовало в шедшем вовсю вечере.

Андрей встал с кровати и решительно вышел из комнаты. На холст, где начинала вырисовываться полуразрушенная кирпичная стена, он не взглянул. Рассерженный и недовольный он вышел к дому и… тут же угодил в лапы вечера, свежий, но не холодный воздух которого, был приятен и сладок. И не захотелось ничего не делать. Ленивый и до безобразия скучный вечер. Но было это даже хорошо.

Андрей побрел по улицам в слабой надежде, что вдруг случится что-то интересное и хорошее. Образ Насти, какой-то странный и будто бы неестественный, маячил где-то в отдалении. Полностью от него избавиться не получалось. И это тяготило Андрея. Спасали его лень и скука. Лень не давала впадать в более глубокие размышления, а скука заставляла внимательнее смотреть по сторонам, чтобы вдруг зацепиться за что-нибудь интересное и избавиться от нее.

Андрей поднял голову и посмотрел на небо. Там спокойно плыли легкие облака, еще летние. Всё правильно, ведь осень придет через четыре дня. И только тогда от лета останется только горста воспоминаний, одна полуразрушенная стена останется – как та, что оживает на новой картине. Вот сейчас еще лето – это целый огромный замок, с множеством пустеющих комнат. Но он еще стоит, у него крепкие стены, в нем кто-то ходит и этот кто-то еще увлечен жизнью в этом замке. Совсем скоро быстро и незаметно опустеют его стены. И кто-то, кто запоздал, в спешке покинет его уже в начале сентября. И замок начнет рушиться. Медленно, но останутся от него лишь стены, а потом редкие кирпичики – это будут сохранившиеся воспоминания.

Андрей остановился. Он оказался у детской площадки и с минуту простоял, наблюдая за компанией подружек. Девочки, лет десяти-четырнадцати, обособившись от других детей, увлеченно обсуждали важную для них тему. Школа, становясь с каждым днем всё более актуальнее, так и просилась на разговор.

– А я уже хочу в школу. Мне надоело уже бегать, – заявила девочка с косичками. Кажется, она была самая младшая в компании, но самая серьезная.

– Ну… а я не знаю. Мне еще костюм спортивный только завтра будут покупать. Старый я слишком износила.

Андрей улыбнулся. Ему показалось, что девочка переняла озабоченность, которой было пропитано каждое произнесенное ею слово, у своей матери. Да точно! Такая сдобренная деловитостью и усталостью озабоченность присуща взрослым.

– Ты же штаны на коленке порвала, – поучительно напомнила ей девчонка в розовой кепочке и розовой же футболке с какими-то мультипликационными героями. Андрей не знал, из какого те вылезли мультика, чтобы поселиться на футболке. Но розовый цвет одежды нисколько не замаскировал в девочке отъявленную хулиганку.

– Да, – зачем-то сказала девочка с хвостом светло-русых прямых волос.

– Че? – вмешалась в монолог девочка-хулиганка. Ей, наверное, часто попадало от родителей за всяческие проказы. Но был ли толк в наказаниях?

– Я пойду. Мы сейчас к бабушке поедем.

– А когда приедете? – послышался вопрос.

– Не знаю. Пока, девчонки. Я пойду.

– Ну, пока, Полин! Пока!.. – дружно отозвались растерянные подружки.

Полина…

Полина – самая обыкновенная девочка-подросток, не хулиганка, не излишне серьезная для своего возраста и никого из себя не изображавшая, прошла мимо Андрея. Какие-то размышления витали у нее в голове.

«Самая простая» – зачем-то подумал про нее Андрей и, почувствовал неловкость от того, что бесцельно стоит и для чего-то смотрит на детскую площадку. Он огляделся по сторонам. На него никто не смотрел, но неловкости стало еще больше. Откуда-то вдруг потянуло сладким запахом пирогов.

«Наверное, с какой-нибудь сладкой начинкой» – подумал Андрей, вдыхая аромат. Наконец, он сдвинулся с места, чувствуя, что чем дальше он уходит от детской площадке, тем комфортнее и спокойнее ему становится.

Теперь Андрей знал, куда идет. Бесцельная прогулка обрела конечную цель. И даже как-то радостнее стало на душе от того. Он направился к бабушке.

Бабушка Зина давно уже собиралась напечь пирогов, вот только всяческие (в основном огородные) дела ей никак этого не давали сделать. Андрей вздохнул, без надежды. Не так чтобы уж сильно ему захотелось пирогов и расстройство, что сегодня их не будет, захватило его. Нет…

На рябиновом острове

Андрей уже несколько часов ходил по рябиновой аллее – огромному пестрому живому комплексу. Он забредал в разные ее уголки, шел по широким дорожкам и, поднимая голову, видел голубое с редкими облачками небо. Брел и по совсем узеньким тропочкам, где ветки, как не старайся, всё равно цепляться за одежду. И руки или щеку обязательно оцарапаешь, но не увидишь неба. Вместо небосвода густое переплетение веток рябины над головой и то тут, то там еловые растрепанные ветки. Полумраком, хранившим эхо людских разговоров и запах пряной сырости, были наполнены эти тропинки. Нередко, вместо выхода на дорожки, они заканчивались неожиданными тупиками. Много паутины и старых птичьих гнезд можно было там найти. Но бродя по ним Андрей не чувствовал ни одиночества, ни уныния, ни страха. Его лишь успокаивала задумчивая атмосфера аллей. А успокаивая, давала почву для неких интересных, несколько философских мыслей, которые могли зародиться только при одиноких прогулках по аллее и превратиться во что-то малозначимое и глуповатое, когда покидаешь аллею. Хотя подозрения, что окружающий мир вытесняет действительно хорошие мысли, у Андрея были. Они-то и возвращали Андрея в аллею. Ведь нужно было убедиться в своих подозрениях или опровергнуть их, и, конечно, успокоиться.

Андрей брел по аллее, там, где еще ни разу не был. Эти тропки казались не только новыми, но и каким-то полузаброшенными. Хотя совершенно ничем не отличались от тех, по которым Андрей прошелся много раз. Поглядывая сквозь ветки на небо, Андрей неожиданно вышел на открытое место. Он обернулся, но назад идти не захотел. Пройдя вдоль пестрого массива, Андрей пошел по только что найденной тропке, но вдруг остановился. На дорожке стоял маленький мальчик. Он был в расстегнутых сандаликах, без носочков, в трусиках, маечке и не по размеру темно-синей вязаной кофте. Мальчик вздрогнул, но остался на месте. Палочку, что держал в руках, он уронил и тут же позабыл про нее.

– А ты кто? – спросил Андрей.

Ребенок смотрел на него, словно решая некую для себя сложность. Он был встревожен. Андрею показалось, будто он отвлек мальчика от чего важного и крайне увлекшего его.

– Я – мальчик, – ответил он.

Андрею сделалось неловко. Ребенок дал ему понять своим ответом, что вопрос его однозначно странный, глуповатый и, что вообще так разговор не начинают.

– А лет тебе сколько?

– Четыре, – уверенно ответил мальчик, – я Кирилка, – и протянул руку.

– Андрей.

Андрей удивился, но руку протянул в ответ. После рукопожатия лицо мальчика стало добродушным и улыбчивым. Будто, совершив сей обряд, он принял Андрея за своего человека или, по крайней же мере, стал к нему снисходительнее.

– А ты чего тут делаешь?

– Понимаешь, – развел Кирилка руками, – сейчас все спят. У нас тихий час. Но я спать не хочу.

Андрей смотрел на мальчика со светлыми взлохмаченными волосами и верил ему. Очень уверенно тот предоставлял свое мнение.

– Понимаю. А сюда зачем пришел? И почему не оделся?

Кирилка виновато посмотрел на свои голые ноги. Но, опять же, переведя взгляд на Андрея, стал преподносить целое рассуждение, которое было в удовольствие послушать.

– Мне некогда было одеваться. Заметили бы меня. Но мне тепло.

– А сюда зачем пришел? – повторил Андрей.

– Пугать себя, – вздохнул Кирилка, будто не было у него другого варианта.

Андрей осмотрелся. Видимо, мальчик шел дальше в рябиновую рощу. А там, подняв как можно больше детских страхов, и стал бы пугаться.

«Смелый мальчик» – подметил про себя Андрей.

– И кого же там, – указав пальцем на вход в аллею, начал Андрей, – ты собрался пугаться?

– Валков, – с четким ударением на первый слог, ответил ребенок, – их все дети бояться, – обреченно добавил он.

Андрей, увлеченный нелепостями мальчика, присел на траву. Кирилка хотел сделать так же, но Андрей взял и усадил его к себе на коленки.

– Может, волки?

– Нет, – серьезно ответил мальчик.

– А кто тогда? Расскажи, – попросил он.

Если бы Кирилка не видел настоящей заинтересованности к его теме, то начал бы рассказывать какие-нибудь смешные небылицы или истории о своей доброй и красивой воспитательнице. Но Андрей смог быстро заполучить доверие мальчика, который теперь был рад пооткровенничать.

– Ты не знаешь! Хотя… Взрослые, – заговорил Кирилка шепотом, перестав удивляться, – взрослые почти не знают о валках ничего. Вон туда я доходил, – извернулся и показал пальцем на дорожку в аллее, – но там нет валка.

– Почему? Ты же пугаться ходил.

Андрею разговор казался забавным, Кирилка же демонстративно помотал головой, закрыл глаза и капризно изогнул губы. На его светлом личике ясно читалась фраза: «Что за неразумный человек! Надо же быть настолько несообразительным!»

– Чтобы пугаться, надо дальше идти! Там валки. А тут их нет. Они не ходят сюда, потому что… – мальчик взахлеб погнал свой рассказ, – потому что здесь много солнца и много взрослых. Они бояться взрослых. Очень бояться! – чуть поежился Кирилка, изображая, как валки пугаются людей.

Неизвестно отчего, но Андрей представил себе валков, как неких эфимерных, словно призраки, существ. «Бу-у-ууу…» – выплывали валки из кустов, и тут же становилось страшно.

– А тебя они не бояться?

– Меня?!

Чувствовалось, что мальчику очень захотелось похвастаться. Ведь, если он покажется смелым, тогда Андрей подумает, что он еще и взрослый. Хотя, спорный вопрос о тождестве данных понятий. Но пока Кирилка встречал в жизни взрослых, с открытыми к нему только положительными своими сторонами. Потому взрослый, значит смелый. Или же добрая и красивая воспитательница – Кирилка и представить не мог, что бывают еще и другие не совсем добрые и не совсем красивые воспитательницы. Но соврать он не смог, при всем большом желании извернуть дело в свою пользу, всё-таки сказал правду.

– Ну… ты поминаешь? Валки – они только детей кусают. Их нельзя не бояться.

– Кусают? – удивился Андрей. Он внимательно смотрел на мальчика и ловил каждое малейшее изменение его мимики. Увлеченность и искренняя, насколько это возможно, вера в собственные слова – были двумя постоянно присутствующими у него чертами. Все прочие эмоции приходили и уходили, а мальчик искусно играл ими.

– Быстро схватят за руку и отпускают, потом за ногу хватают. Могут до смерти закусать, – вздохнул мальчик.

– Да неужто?

Фантазия мальчика начинала беспокоить Андрея. Со слишком серьезным и озабоченным лицом говорил Кирилка. Это показалось Андрею жутковатым.

– Да, – утвердительно замотав головой, выдохнул мальчик, – они как ужасно лохматые черные кошки. У них шерсть немного колется и торчит в разные стороны. Они никогда не причесываются. И убегают, прячутся, когда взрослых людей видят.

Андрею пришлось выгонять свое неверное представление и воображать теперь исключительно правильныхвалков.

– Ты их видел когда-нибудь?

На этом вопросе мальчишка приуныл настолько, что вместо ответа словами только отрицательно помотал головой.

Оба замолчали. Андрей сидел и думал, какой интересный мальчишка повстречался ему.

– Его Серега видел. Он сейчас спит со всеми. Он мне рассказывал.

– А Серега твой не врет?

– Нет! Он не может врать. Он глупенький, чтобы врать.

Андрей засмеялся. Кирилка тоже стал веселиться, перестав быть серьезным ребенком. Андрей еще не знал, но Кирилка уже посчитал его за своего друга. Быстро и легко завязывалась дружба.

– Кирилл! Где ты? Кирилл! – девичий голос был полон нетерпения и звонкими колокольчиками разлетался далеко по окрестности.

– Это моя воспитательница. Никак она меня никуда не отпускает. Всегда, – Кирилка прищурил глаза и развел руками, – всегда она меня ищет и находит.

Кирилка вздыхал и не довольствовал. В его поведении было многое скопировано со взрослых – жесты, слова, мимика. Но преподносимые на взрослый манер и приправленные детской фантазией рассказы были особо интересными. Кирилка, сам веря в то, что говорит, не мог потому даже делать наигранный вид, что всё это придумано. Андрей же хотя и улыбался, глядя на забавного мальчика, но смеяться над ним, словно над немного неразумным, никак не мог.

– Пойдем, я тебя к ней провожу.

Кирилка еще раз вздохнул от подпиравшей на него безысходности и, взяв Андрея за руку, смело пошел навстречу воспитательнице.

– Она добрая, – не поднимая головы, сказал мальчишка.

Андрей промолчал.

– Заступись за меня, а? – тихонечко попросил Кирилка, осторожно поглядывая на весь белый свет.

– Хорошо, – заверил его Андрей.

По пыльной тропке – в Эльтове давно не было дождей – Андрей вел мальчика к завидевшей их девушке. Она улыбалась Андрею, будто он уже успел ей понравиться, и с некоторым бессилием поглядывала на Кирилку. У нее были светлые большие глаза, в которых плескалась доброта и мягкое душевное тепло. Андрей тут же вспомнил минутной давности слова Кирилки: «она добрая…» Это была правда. А еще у нее были пухлые щечки и коротко постриженные немного пушистые волосы. На ней было светло-розовое с мелкими цветочками платье. Андрей с удовольствием смотрел на девушку. Открытый взгляд и милая улыбка невольно заставили Андрея смотреть на девушку несколько подольше.

– Здравствуйте! – немного восторженно произнес Андрей, – это ваш человек?

– Да, – продолжала улыбаться девушка, – здравствуйте! Только вот постоянно он что-то вытворяет. Никак спокойно у него не получается.

– Кирилка так развлекается. Не ругайте его.

Мальчик засветился счастьем после слов Андрея, но изо всех сил сдерживал и прятал свою радость. И пока прятал, кажется, что-то новое пробралось к нему, и он не отложит это на потом, как можно скорее этим воспользуется.

– Уже успел с Вами подружится. А я – Аполлинария, его воспитательница.

– Андрей, – с удовольствием ответил он, – мне Кирилка успел о Вас рассказать.

Аполлинария нисколечко не возмутилась и не замялась. Будто не расслышала Андрея. Хотя, ей было просто неважно, что о ней наговорил Кирилка.

– Спасибо, что привел его. Никак не хочет в тихий час спать.

– Я тоже не любил.

Аполлинария легонько улыбнулась. Андрей с радостью залюбовался девушкой. Ведь глядя на ее улыбку, которая будто обладала успокаивающим свойством, самому хотелось улыбаться, больше прочувствовать непринужденность встречи и чистоту произносимых слов, легкость коротких жестов.

И вдруг она разрешила Андрею заглянуть себе в глаза. Доли секунды и Андрей коснулся иного, нового для него мира. Ее взгляд прятал за собой нечто такое, до чего невозможно было добраться. При всей своей открытости и искренности – естественные и нисколечко не наигранные черты ее натуры – она хранила в себе нечто целое, можно было только догадываться плохое или хорошее, но никто, особенно посторонний, не мог узнать, что это было. Да и мало кто видел за плотной миролюбивой и дружелюбной атмосферой иной мир. Да и кто будет пытаться что-то высмотреть, когда и так ясно – человек хороший.

– Мы пойдем, – улыбка не сходила с ее лица.

– Скоро тихий час закончится. Будем пить чай с вареньем, – объяснил Кирилка. Он немного изменился. Чувствовалось, что свою воспитательницу, не простую, но добрую девушку Аполлинарию, Кирилка любит. В ее присутствии он терял большую часть своей серьезности и такой забавной рассудительности. Он вдруг становился просто ребенком, не обремененным своей неугомонной фантазией.

– Если хотите, пойдемте с нами, – предложила Аполлинария так, что полностью переложила всю ответственность за принятие решения на Андрея. Она нисколечко не настаивала, чтобы он пошел с ними, но и не таила в себе желание услышать отрицательный ответ. Как будет. Всё удивительно просто и легко.

– Спасибо. Я еще погуляю, – с легкостью ответил Андрей и еще раз, вложив всю искренность, улыбнулся.

И все трое разошлись. С солнечного припека Андрей отправился обратно в рябиновую рощу.

«Валки – они только детей кусают» – зачем-то подумалось Андрею, когда шел по тропке вглубь рябиновых зарослей.

Поздняя осень, когда еще пару градусов вниз, горсть снежинок и уже зима…

– Вот только бы не разыгрался ветер, – Арсений Антипович тоскливо смотрел на закатное небо. Он искренно не желал, чтобы начался ветер и весь холод, скопившейся там за горизонтом, прибыл в старый Кельтовск. Как это и невозможно, но он видел по грязновато-синим разводам облаков, что зима притаилась на той стороне стеклянно-голубого неба и ждет, когда иссякнут последние минуты ее терпения и она, словно нечто неотвратимое обрушится на Кельтовск.

И признаться, зиму в Кельтовске любили и ждали всего-то несколько человек. Большая часть населения не высказывалась по поводу своих желаний и предпочтений, говоря коротко, а от того и грустно:

– Зима… Что же тут поделаешь… А вот сегодня хороший денек… Правда пасмурный, но без метели и мороза…

А были и такие, кто категорически не любил зиму – ни теплую, ни холодную, ни какую-либо вообще.

Арсений Антипович относился в основном ко второй группе населения, за исключением моментов, когда на него находило особое настроение. И дни, когда оно у него было, можно было так же называть особенными. Они ясно запоминались и спустя время о них можно было вспомнить. Но не Арсению Антиповичу – он-то как раз мог о них напрочь позабыть – а тому, кто находился с ним в этот момент.

– Зябко, сыро… – немного пожаловался он, – у меня пироги с капустой вкусные есть. Только вот молочка еще разогреть…

И закутанный в свои мысли, сквозь промозглую морозноватую серость вечера, Арсений Антипович побрел домой.

Андрей немного помялся на месте. Слова Кипяткова и звучали, как приглашение, но слишком отвлеченным выглядел сам дед. Можно было подумать, что сказал он так, лишь по старой-старой привычке и чуть позже удивился бы, застав у себя гостя. Но не рассердился. Арсений Антипович был добрым человеком. Черноволосая Сонечка, приходившая помогать ему по дому, частенько с удовольствием это подмечала.

Только с пятого раза Андрею удалось плотно закрыть дверь в дом. Она была толстая, обитая дерматином, из-под которого местами выглядывали клочочки войлока. Такая деревянная дверь внушала зимой чувство защищенности от холода, но в летнюю жару на нее было тяжело смотреть. Полуденный зной, душный горячий воздух, да еще эта утепленная, основательно сделанная дверь.

– Ты посильнее ее прижми. Она ссыхается к холодам. Скоро вовсе на крючочек каждый день закрываться буду.

После советов деда, Андрей моментально убедился, что в гости его позвали.

Арсений Антипович поставил на газовую плиту кастрюльку, достал из угла маленькой комнатки – с пола – двухлитровую початую банку молока и вылил ее всю в кастрюлю.

– Сейчас вскипятим, – сообщил Арсений Антипович.

– А не скиснет? – как-то робко поинтересовался Андрей. Он тихо, осторожно присел на табурет возле стола и с большим любопытством наблюдал за Кипятковым, который вместо ответа лукаво улыбнулся.

Арсений Антипович внимательно следил за молоком и не спеша, в удовольствие, продолжал разговор.

– Значит, Вы всю зиму сидите закрытые на крючок? – Андрей разглядел маленький, словно игрушечный крючочек на дверном косяке и почему-то весело улыбнулся.

– А что делать? Надо же как-то от холода спасаться, – и немного помедлил. Андрей, зная, что ответить, промолчал. Он видел, что Арсений Антипович готовится что-то рассказать, и не стал его перебивать. И согласовав мысли, Кипятков продолжил, – я вот, когда начинаются такие холода, и молоко начинаю кипятить, чтобы горяченькое было. С горяченьким-то оно хорошо. Выпил и тепло, и сытно. Спасибо Сонечке. Балует она меня. То пирожков принесет, то булочку какую. С теплым молоком вкусно! – блаженно прищурился дед. Андрей вдруг напугался, что Кипятков забыл про молоко на плите, но напомнить ему никак не решался. Не хотел тревожить внезапную радость деда, и никак не мог справиться с какой-то нелепой робостью.

Арсений Антипович резко перевел взгляд со своих мечтаний, к собственно самой мечте. Андрей с облегчением расслабился, перестав держать осанку. Молочные пузырьки облепили по кругу кастрюлю, молоко покрылось тоненькой трясущейся пленочкой и готовилось закипать.

«Главное, чтобы не отвлекся…» – подумал Андрей. Ему уже не терпелось отхлебнуть из кружки горяченького молочка, а потом, взявшись за пирог с большим аппетитом съесть его, наевшись досыта.

Арсений Антипович ловко раздразнил его, обеспечив себя благодарным слушателем на весь длинный вечер. Ведь он еще насидится в одиночестве. И одиночество успеет ему надоесть. Когда же он больше не сможет изо дня в день самому себе что-то рассказывать и доказывать, то соберется и пойдет к Еремею на другой конец города, где стоят красивые в любое время года рябиновые аллеи. В этой части города сложилась такая примета – если кто-то видел бредущего по тропинкам, немного потерянного, невысокого бородатого деда, значит, в Кельтовск скоро заглянет ранняя весна. Еще не растает снег, не побегут ручьи, но до этого останется совсем немного, ведь первый предвестник весны уже был замечен на улице.

Еремей младший брат Арсения. Он давно жил в большом доме, в отдельной комнатке, вместе с семьей своего сына. Еремей постоянно жаловался на здоровье, потому дальше территории дома никуда не выходил. Втайне от всех, он каждый раз с нетерпением ждал, когда придет Арсений. Ведь не смотря на хорошее отношение к нему сына, его жены и внуков, по-настоящему свободно и весело душою Еремей Антипович чувствовал себя только рядом со старшим братом.

– Сенька! – радостно восклицал он.

– Ерёмка! – уже зная, что именно это нужно сказать, отвечал Арсений Антипович.

Обняв друг друга, постояв у дома одну-две минуты, они шли к Еремею в комнату и долго сидели, увлеченно беседую. Всегда Еремей прерывал беседу, чтобы сходить на кухню и принести чаю со всяческими угощениями. Эти сытные чаепития заменяли полноценный обед.

Еремей Кипятков был своего рода никем незамеченным исключением рябинового острова. Он уже давно не суетился и никуда не спешил. Оттого и некоторая тоска витала периодически в его настроении.

– Сейчас поужинаем славно! – улыбался Арсений Антипович, разливая по кружкам горячее молоко. С густым звуком заполнялись кружки, что говорило о высокой жирности молока.

«Должно быть очень вкусное…» – предвкушал Андрей.

Ему досталась эмалированная кружка с большим сколом у ручки и маленькими – по верху по окружности. Андрея это не смутило. Он заметил, что такой старый вид имеет вся малочисленная посуда Кипяткова.

Андрей стал дуть на молоко, вдыхая его душистый вкусный запах. Арсений Антипович вытащил из занавешенного темно-синей в цветочек тряпкой шкафчика тарелку с горкой наложенными пирогами.

Арсений Антипович откусил пирог – красивый, румяный большой пирог, а не маленький пирожочек – и немного его прожевав, заговорил.

– Сонечка живет на рябиновом острове, где мой младший брат с племянником, но раз в неделю ко мне обязательно заглядывает. Немного подсобит мне, еды принесет и убежит. Все они там суетятся и бегают.

– А кто они? – спросил Андрей, отхлебнул молока и обжег язык.

– Как кто? Люди. Все дела там делаются. Вот племянник мой… – и положив руку с пирогом на стол, увлеченно продолжил, – Он выращивает картофель и продает его в мегаполис, в рестораны. У него дела хорошо идут. У него два больших поля и два сорта картофеля.

– Почему два? – с опаской поглядывая на дымящее молоко, поинтересовался Андрей.

– Один не разваривается, а другой, точно сахарный. Чуть только закипит и следи. Мгновение лишнее поваришь и от картошки один кисель останется. Всё! Всё!..

– Так, Арсений Антипович, а разве нельзя какой-нибудь обычный картофель сажать?

Андрей протянул руку и взяв пирог откусил его. Кипятков, невольно поддавшись на действия Андрея, откусил от своего пирога, достаточно громко прихлебнул молоком и, прожевав, продолжил разговор.

– Обычный сажают на других, крупных фермах. А я тебе рассказываю, что в том и дело, что картошка такая. Которая разваривается, в ресторанах из нее делают пюре. Мне племянник рассказывал, что ее сразу на молоке и масле варят, а потом миксером взбивают для воздушности.

– А другая картошка, которая не разваривается?

Жалко было, что пирог был холодный. Его бы чуток подогреть… Андрей с опаской посмотрел на молоко. Оно покрылось тонкой пленочкой, но было горячим, потому его и стоило отхлебнуть.

– Ну так и другая идет в рестораны. Только в салаты. Есть такие любители, которым нужно чтобы аккуратные квадратики лежали в тарелочке. Чтобы глаз радовался настолько, что отсутствие вкуса не замечалось бы.

– А она совсем без вкуса? – жуя, спросил он.

А сам подумал: Как же вкусно!.. Какой нежный пирог!.. Как много начинки!..

– Ну как?.. – с видом, что знает о картофеле всё, протянул Кипятков, – я бы сказал, есть довольно неприятный привкус. Как старую газету жуешь. Нашел где-то в пыли в сарайке и жуешь!..

Андрей поморщился и на секунду потерял вкус капустного пирога. Пыль!.. Вездесущая пыль!..

– Может… может ее нужно с какими-нибудь продуктами есть. Ну, чтобы правильно сочеталась?

Сделав несколько глотков молока, как бы запив съеденный пирог, Арсений Антипович взял следующий. Откусив, встал и подлил из кастрюльки молока себе и гостю.

Андрей краем глаза заметил, что за окном стало темно. Темный синий вечер… Совсем скоро за стеклом станет черным-черно и дом Арсения Антиповича утонет в холодной ночи.

– Да ты с чем ее не смешивай!.. Такая картошка любую еду испортит.

Андрей как-то тяжеловато вздохнул, будто сочувствуя тем, кто будет есть эту очень невкусную картошку и не осознавать этого.

– Арсений Антипович, а зимой чем ваш племянник занимается?

– Я тебе забыл сказать. Он ведь еще рябиновую настойку и варенье, ну, тоже из рябины делает. И тоже продает в мегаполис. У него постоянные покупатели имеются. Конечно, это не настойка моего отца, но качество достойное. Да и варенье тоже вкусное. Мама всегда варила и выдавала нам по воскресеньям. Лакомство и баловство для детей.

Арсений Антипович улыбался. Андрею он казался абсолютно счастливым человеком. Много чего-то светлого и большого, объемного по размеру было в Кипяткове. И это были не только его воспоминания о счастливой минувшей жизни, но и странное довольство днем сегодняшним, вкусными пирогами и горячим молоком.

Андрей вдруг осознал по все этой же улыбке, что ничего не знает о жизни Кипяткова. Может у того есть в запасе такие истории, что на несколько книг хватит. Арсений Антипович вновь заговорил, и мысль Андрея о возможных невероятных историях улетучилась.

– Хочу тебе рассказать о Кельтовске, когда я был в твоем возрасте.

– А что? – Андрей допил молоко и приготовился слушать. Капустные пироги с горячим молоком оказались сытным и очень вкусным ужином, – многое изменилось?

Недоверие тонко прошелестело в его голосе. Но Арсений Антипович не расслышал его.

– Ну-у-у!.. – протянул дед. И было неясно, изменилось что или нет, и как относится сам дед ко всему. Но как только Арсений Антипович начал рассказывать, сразу же стало ясно, что прошлое сияет в его глазах яркими красками, а настоящее он недолюбливает и старается как можно меньше соприкасаться с ним.

– Вы хотите сказать, что Кельтовск был в десять раз больше?

– Больше… – настольгически протянул Кипятков.

И оба ушли на пятьдесят лет назад в бурлящий жизнью Кельтовск. В этот переходный от осени до зимы вечер, Андрей досыта наслушался Арсения Антиповича. Кипятков обладал талантом рассказывать интересные и задушевные истории и мог полностью захватить внимание человека, да еще и нечаянно заставить его всплакнуть. Прочувствовать все так, будто бы ничего другого, кроме этих историй у человека и не было никогда в жизни. Вот она – вся жизнь в произносимых Арсением Антиповичем словах.

– Вот видишь эти ящики, – Кипятков кивнул на ящики от кухонного гарнитура, висевшие на стене, – это мы в столярном нашем цеху делали.

– А кто мы?

– Вот этот сделал я, а этот мой напарник Матвей. Он умер несколько лет назад. Мы этот гарнитур лет тридцать назад с ним делали.

От большого гарнитура у Кипяткова осталось только два ящика. За тридцать лет гарнитур буквально рассыпался по Кельтовску: часть осталась в доме, где когда-то жил Арсений Антипович, пару ящиков он отдал своему знакомому, один пропал куда-то, а вот эти два он забрал с собой.

Порыв ветра неожиданно громко ударил по железной крыше. Андрей и Арсений Антипович встрепенулись.

– Ну вот!.. Все-таки пришла, – заключил он.

Удивительным нерадостным облегчением сверкнули его глаза. Андрей сидел и наблюдал за Кипятковым, как бы споря сам с собой, негодует ли дед или все же, почему-то, по-особенному рад. Его наполненные слезами глаза, будто холодный ветер подул ему прямо в лицо, точно говорили, что Арсений Антипович сейчас опять путешествует по своим, греющим его душу далям. В этих далях, Кипятков всего лишь примерялся сам с собой, твердо и уверенно говорил себе, что положено начало зимы, а стало быть каждый день незаметный, но к теплу поворот. Хотя другой голос, тихо и ясно говорил, что зима – это дело тяжелое и долгое. И с чем Арсений Антипович воротится из своих далей? На каком настроении он невольно остановится, вернувшись обратно?

И тут Кипятков примял сухой морщинистой рукой полуседую бороду.

– На три дня раньше, чем в прошлом году, – сообщил дед.

Он сказал это уже совершенно буднично, без малейшего проблеска на какие-то спрятанные в словах и крайне интересные, сложные мысли. Обычный, но старательно запомненный факт.

Второй порыв ветра прокатился по крыше, запутался в узком закоулке между домом и высоким железным забором и, стуча, с грохотом, еле выбрался на простор.

И Андрей вспомнил! Этот стук почему-то, но напомнил ему, что он должен вернуться сегодня к Насе. Но… ему не хотелось. Он так пригрелся, в смысле, что душевно тепло расположился у Кипяткова. И потому любая, даже намеком, мысль, что следует встать и идти наводила жуткую лень и полнейшее нежелание вставать со своего места. Но Андрея пробрало так, что он практически застонал и болезненно поморщился.

– Андрюшк, ты чего? – оживился дед.

– Да, правы Вы! Холодно на улице, – стараясь позабыть про Насю, быстро ответил он.

– Так чего печалиться? У меня для такого случая вот этот старенький диванчик есть. Конечно, до роскоши совсем далеко…

– Спасибо, Арсений Антипович, – мучаясь, произнёс Андрей. Чем больше он понимал, что остаётся у Кипяткова, тем совестнее ему становилось. И он уже вскочил с табурета, переиграв вновь свой план, но опять вмешался Кипятков.

– Да не торопись ты. Не за тем сошел здесь, чтобы спешить.

Совсем запутавшись, Андрей опустился на табурет.

Ветер заколотил колючими крупинками по стеклу, как бы говоря ему: «Правильно!.. Правильно!.. Куда ты пойдешь! Смотри же, смотри, как холодно!.. И Насе холодно!.. Сидит сию секундочку и смотрит на дверь!..» И подвывая: «Арсений Антипович гостеприимный, его никак нельзя обижать!.. Нася!.. Холод!.. Арсений Антипович!..»

И если бы Андрей сейчас был у Наси, то к Арсению Антиповичу не пошел бы. Но он был у Кипяткова, потому Нася оставалась на целый холодный вечер без его, успевшего ей полюбиться, общества.

– Арсений Антипович, а Нася? Почему она с дедом живет? – опять сел он на табурет.

Кипятков правильно понял Андрея и, перестроившись, а по его прищуренным глазам видно было, что он переходит с одной мысли на другую, начал рассказ.

– А кто с ним еще будет жить? – обреченно произнес Кипятков, – сын с ним уж много лет, как связь совсем не поддерживает. А дочь, ну… мать Настасьи была здесь полгода назад проездом. Ираида в мегаполисе живет в маленькой квартире с младшей дочерью.

– Она хотела деда к себе забрать? – сбивая рассказ, спросил Андрей.

– Нууу!.. Ты что! Там вдвоем-то жить тесновато. Она приезжала, чтобы уговорить Настасью вернуться, а деда отдать в хоспис. Якобы он все равно сильно болеет, а всем вместе им жить в мегаполисе места не хватит. Но… я, конечно, не знаю из-за чего, но Ираида с Настасьей в чем-то не сошлись, и Настасья ни в какую не поехала с матерью.

Арсений Антипович немного помолчал, как бы проверяя, всё ли так он рассказал. Андрей ждал продолжения и удивлялся, сам не зная конкретно чему.

– Ираида со своим братом давно еще сильно поругались и, говорят, больше не общаются. Даже не знают друг о друге, живы или нет. Да и с Настасьей у нее какой-то конфликт. А Настасья, это уж я так думаю, странная девчонка. Я вот всё никак не пойму, что она за человек-то все-таки. Вроде и дело доброе делает!.. – он невольно развел руками, – Странная, одним словом, – для убедительности добавил он.

Андрей не стал ничего больше спрашивать. Было ясно, что Арсений Антипович пересказал всё, что знает. Спрашивать, получилось так, что нечего было. Но, самое значительное, с чем Андрей не мог даже поспорить, потому как сам так считал, была Насина странность. Не было сомнений, что Нася хороший человек, и попроси ее помочь, она не откажет. Но чуть внимательнее только к ней присмотрись и прорисуется, выступит диковатая, потому что никак нельзя определить, откуда она берется, грань ее сущности.

Утро залило комнату ярким солнечным светом. Но почему-то сразу почувствовалось, что это холодный свет, что нужно сразу же, как только встанешь с постели, одевать на себя всё самое теплое, что никакого снисхождения от погоды сегодня точно не будет. И от того Андрею расхотелось вставать. Он, словно спрятавшись от осени, всматривался в маленькое оконце и пытался хотя бы чего там разглядеть. Солнце слепило и кроме кусочка серой рамы и сухой ветки в этой же стороне окна, Андрей ничего не видел. Но его всё очень устраивало. Несколько минут после сна он был абсолютно счастливым человеком.

– Еще немного и погода испортиться, – громко, будто зная, что Андрей проснулся, сообщил вошедший в дом Арсений Антипович. Он был бодр и весел. Ни толики грусти не осталось в нем, будто за ночь он не только принял неизбежный приход холодов и зимы, но и смог с ними подружиться.

– Как Вы это поняли? – Андрей тут же встал с дивана и поскорее надел свитер. Вместе с Кипятковым в дом забралось много свежего воздуха, который был излишне свеж и стряхивал остатки сна, если у кого те еще остались.

Арсений Антипович хитро улыбался и не спешил отвечать. Андрей поймал тишину улицы и интуитивно подошел к окну. Немного наклонившись, потому как в маленьком доме окна были низкие, он увидел стройную березу. Ветви ее висели так, будто застыли в прозрачной загустевшей массе воздуха, точно в смоле и не могли пошевелиться.

– Там же тихо. Или мороз сильный? – говорил Андрей и чувствовал, что ошибается.

– К утру ветер затих. Еще немного и опять всё начнется, – Кипятков сел на табурет, собираясь встать и организовать чаю на завтрак.

– Почему? – с подозрением и некоторым недоверием спросив и взглянув на деда, Андрей продолжил наблюдать за ветвями берез.

– Так ведь ясно же. Всё ясно… – увлеченно, ковшом наливая воду из ведра в чайник, протянул он.

– Ясно… – себе под нос прошептал Андрей, поняв, что большего пояснения не будет.

Сколько-то минут прошло и взгляд Андрея уловил невесомое движение нескольких тонких веток. Зажмурив глаза, посмотрев на чистое небо и вдруг обнаружив крупу, раскиданную скупыми горстями по сухой листве и тропинке, Андрей искренно удивился. Но вспомнив, чего он хочет дождаться, вновь посмотрел на березу. И ему не показалось! Воздух стал менее густым и в нем началось осторожное движение. Будто солнце его размягчало, отогрело от холодной ночи.

– Ветер начинается, – как-то растерянно и поверхностно, сообщил Андрей, присаживаясь на табурет.

– Вот!.. А я что говорил, – в голосе Кипяткова уже не было того оптимизма, с которым он вошел в дом.

– А куда Вы уходили?

– На станции был. Там сегодня хлеб свежий привозили. Вот взял пару буханочек к чаю. И… погоди, – притаив некую маленькую тайну, хитро заулыбался дед и полез в холодильник, – сейчас… погоди… достану… куда это я убрал?.. – нашептывал он сам себе.

Андрей терпеливо ждал, ему нравились укутанные некой тайной телодвижения Кипяткова. Чувствовалось, что Арсений Антипович хочет чем-то удивить, порадовать гостя.

– Вот оно! Тоже свежее!– Кипятков положил на стол кусок сливочного масла в целлофановом пакете, – это Сонечка принесла. У нее мать работает на маслозаводе. Вот она меня и угощает. Балует меня!..

Арсений Антипович с теплотой произносил каждое слово, словно Сонечка была его любимой внучкой и каждый знак внимания с ее стороны был ему особенно дорог. Но, впрочем же, родственницей она ему все же была.

– Арсений Антипович, а кто такая Сонечка?

– Это, – Кипятков помял бороду и призадумался, – …это моей внучатой племянницы дочка.

– Дальняя родственница, – заключил Андрей.

– Хорошая девчонка, – поправил его дед. И, спохватившись, – завтракать давай! Вот нож. Нарезай хлеб, а я чаю налью.

Позавтракав, Андрей засуетился и стал себя потихоньку выгонять из дома Кипяткова. Уходить было неохота. Казалось, он успел настолько проникнуться своеобразной романтикой, окружавшей Арсения Антиповича, что с удовольствием пожил бы сколько-нибудь, так же как Кипятков или лучше вместе с ним. Одному было бы скучно, а вместе – комфортно и весело. Но уходить нужно было, хотя бы потому, что всего лишь фантазией было острое сиюминутное желание остаться, которое вскоре поостынет.

– Спасибо, Арсений Антипович! Меня… Мне идти надо, Настя меня ждет.

– Заходи, как надумаешь.

Арсений Антипович был несколько задумчив, но его размышления никак были не связаны с Андреем. Видимо, какие-то пришедшие вместе с новым днем дела, озадачили деда. Все же он попрощался с Андреем так, что тот понял – его здесь ждут.

«Правильно, что ушел…» – идя к Насиному дому, думал Андрей. И никогда он не узнает того, что останься он еще на пару дней, то Арсений Антипович так же радушно, как и вчера провел бы с ним время. И не появилось бы у старика никакой задумчивости, и дело, которое и делом то назвать было трудно, обыгралось бы быстро и легко. Кипяткова на станции попросили починить деревянную скамейку. Действительно, для него простое и не такое уж время затратное дело.

Андрей шел, ежась и отворачиваясь от холодных порывов ветра. Кипятков был прав, опять началась непогода. Не будет больше в этом году тепла, всё кругом окунется в такой пронизывающий холод, что только поздней весной едва ли сможет отогреться.

«И как только мне могло показаться, что прекрасней этого города…» – холодный порыв ветра пробрал Андрея так, что неконтролируемая дрожь началась сиюсекундно и сбила его с мысли. И то ли холод, в котором было крайне некомфортно, то ли еще какая-то непонятная разуму человека вещь, всё подгоняла Андрея к Насиному дому и в тоже время нашептывала в оба уха: «Ничего хорошего не будет… Ты не знаешь, а я знаю, что дома в этом доме тебе сейчас будет совсем нехорошо… Бежать!.. Скорее убежать тебе захочется!..»

С неясным противоречием в душе, но желая же спрятаться от ветра, Андрей ступил на покосившуюся ступеньку.

– Деду совсем плохо.

Андрей обернулся. Мрачная, заплаканная Нася стояла возле крыльца. Ее шапчонка, кособоко надетая, показалась Андрею настолько нелепой, что захотелось сорвать ее с головы и выбросить. Он смотрел на Насю и знал, что то нехорошее, что клубилось возле него всю короткую дорогу, началось.

– Я маме сообщила. Она сказала, что приедет завтра. А ты?..

Ветер резкими порывами трепал Насины волосы и хлестал ими ей в лицо. Но она умудрялась совсем не замечать этого. Она ждала ответа.

– Что я?..

Порыв ветра унес его слова. Нася не поняла их и растерянно, во все глаза, смотрела на Андрея.

– Пошли в дом! – выкрикнул он и попал в ту секунду, когда ветер практически стих.

– А ты? – повторила Нася, закрывая за собой дверь, и с нездоровым нетерпением выжидая ответ.

– Что я-то? – он раздражался и не понимал, чего от него ждала Нася.

– Ты здесь останешься? – с сомнением спросила она, – мама приедет… Ты здесь не останешься! Тебе уезжать нужно, – вдруг стала она его выпроваживать.

Андрей не понимал ее, сейчас совсем не понимал. Были моменты, когда он улавливал суть и точно знал, о чем ему Нася говорит. Но сейчас!.. Взбудораженная, непоследовательная в словах, Нася вызывала сплошное непонимание. И Андрею самому захотелось вдруг уехать отсюда. Сколько можно было здесь оставаться?.. Эльтов потерял всю свою прелесть. Ни в один миг это случилось. Постепенно Андрей становился равнодушным, интерес, так неожиданно открывшийся, засыпал. Теперь уж больше тихой, не находящей ни в чем утешения грусти витало в воздухе. Грусть эта вдыхалась во внутрь и оседала скукой и желанием уйти, убежать от нее поскорее. Ушло, будто его и не было, ощущение сказки. Воздух стал другим – холодным и совсем неприветливым, исчезла золотистая солнечная дымка. Такой Эльтов был не по душе Андрею.

– Ты ведь уедешь? – послышалось Андрею.

– Да… – как-то неуверенно, неясно ответил он.

Нася вдруг расплакалась и убежала в дом. К Андрею она привязалась и отпускать его не хотела. Но скоро должна была приехать ее мама, а Андрея в обществе, в одном доме с мамой она плохо представляла. То есть никаких положительных картин у нее в голове не рисовалось, сплошной мрак, который не должен был состояться.

Быстро Андрей собрался, закинул в рюкзак свои немногочисленные вещи с подоконника и… останавливаясь на каждом коротком шагу, вслушиваясь в каждое тихое движение Наси, которая была у деда в комнате, с переполнявшей душу тяжестью, кое-как вышел из дома.

Глава 8

Андрей стоял в полумраке комнаты в странной нерешительности. В мастерской последнее время он проводил все меньше и меньше времени.

«Вдохновение иссякло… Или чего-то не хватает…» – и тут же понимая, что за минувшие годы он использовал предоставленную ему тему дивного полузаброшенного города настолько, что оставалось теперь у него лишь два варианта: либо подвести мысленный итог и закончить данную тему, либо выйти за пределы города, дивного Эльтова, и увидеть окружающий его мир. Но не получалось! Кроме темного занавеса ничего Андрей не мог разглядеть. Вот он город, вот железная дорога, с которой все началось – этот факт Андрей припоминал смутно и не открывал его для себя – но куда уходила дорога, он не видел. И не то чтобы он не мог себе представить, Андрей именно не видел. Сказать, что дальше есть другие города, или впереди, закрывая горизонт, стоят горы, было не сложно. Но Андрей знал, что это все неправда. И потому ничего не получалось.

– Андрей Александрович, Вы здесь? – девичий голос отвлек его.

Не заостряя на том внимание, Андрей начинал чувствовать себя лучше, когда в стенах школы слышал этот голос. Если где-то рядом разговаривала она, значит, всё было хорошо. И у нее хорошо, и с погодой хорошо, и, следовательно, у него хорошо. Странным доказательством незнакомой Андрею теоремы, совсем не математической теоремы, значилось слово хорошо. Хорошо – короткий, но еще не принятый Андреем вывод.

– Полина, здравствуй.

Девушка улыбнулась скромной улыбкой, которая в продолжении разговора не переставала тихо играть на ее лице. Темные длинные волосы были заделаны в косу – ее повседневная прическа.

Андрей невольно посмотрел на ее ноги, обутые в кеды и на изорванные по моде шорты. Он первый раз видел ее в таком виде. И дело было тут не в рваной джинсе – у него самого были такие бриджи с дырками, он ходил в них на пруд – а в том, что такая модная повседневность странным образом шла ей. Андрею был непривычен ее несколько домашний вид, который же ему тут же понравился.

– Здравствуйте, – ответила она, стоя на пороге и не решаясь войти.

– Что-то случилось? – спросил Андрей, после затянувшейся до легкой неловкости паузы.

– Определенно… да.

И говорить она не хотела, а теперь нужно было говорить. Но слово «определенно», определенно неясно зачем сказанное, заставляло ее почувствовать себя странной и глуповатой. Как будто она пыталась показать себя более умной, чем есть на самом деле, более взрослой и рассудительной. Но не могла и подозревать того, что само ее здесь присутствие будет уже расценено Андреем, как разумный и смелый шаг.

– Полина, проходи.

И, наконец, она посмотрела не на Андрея Александровича, а в заставленные картинами просторы комнаты. Вопрос, с коим она пришла вдруг ею позабылся.

Полина шагнула вперед. Сообразила, что зашла в чужой дом в обуви, посмотрела на свои ноги, еще раз в себе разочаровалась, но не решилась разуться. Всегда, когда она испытывала волнение, то находила нечто сиюминутное неловкое в своем поведении, то, что по ее же мнению всё портило. Сейчас же она видела, что все ее здесь присутствие буквально пропитано мелкими и побольше несуразностями.

– У Вас здесь что такое?

– Картины, – немного смутился и как бы удивился Андрей. Он никому постороннему не показывал свои работы, и никто о них и не знал. Это был его тайный мир. И никак он не мог, будто не получалось от чего-то, послушаться совета родителей и показать картины белому свету. Ему всё казалось, что его картины настолько оторваны от реальной жизни, что ни за что не будут хоть кем-то поняты, что в них заложено столько много его личных ощущений, его самого в них столько, что просто неприлично делиться с кем бы то ни было такими вещами. Но тут сам белый свет вдруг пришел к нему. И он осторожно разрешил ему, то есть Полине, познакомиться с этим своим тайным миром.

– Андрей Александрович, – по слогам протянула она, – неужели это Вы всё нарисовали, то есть написали? – спросила, восхищаясь.

Полина бросила короткий взгляд на Андрея. Она не могла надолго оставить картины, но взглянуть на их творца, невольно себя убедив, что это действительно он написал, было необходимо. Восхищение цветными искрами посыпалось на Андрея. А мучительная мысль – не нужно было ее сюда пускать – рассыпалась. Эта так подействовали искры, щедро подаренные ему Полиной. Но главным было не их сиюминутное действие, а долгосрочный и постепенно реализуемый эффект.

– Я, – простой и объемный ответ. Короткий звук, который выдал в Андрее не сдержанного учителя, а добродушного молодого человека, которым, в сущности, он так же, как и учителем, являлся в свои двадцать семь лет.

– Какая это красота! – полились слова восхищения, – как всё детально прорисовано!.. Что это за дивные места? Вы… Вы там бывали?.. Андрей Александрович? – и опять взглянула на него.

– Нет, – колеблясь внутри, ответил Андрей.

– Как?! Я Вам не верю! Чтобы так нарисовать, нужно обязательно сначала увидеть всё это…

«Всё это…» – широко и осмысленно сказала она. Андрей почувствовал что-то похожее на ревность. Ему даже показалось, что Полина знает о его дивном городе больше, чем он сам.

– Это вымышленный город, – сообщил Андрей, таким тоном, чтобы не только Полина, но и сам он расхотел продолжать разговор дальше. На минуту он был рад, что она зачем-то заглянула сюда, но вернувшись к полному здравому смыслу, заспешил остановиться и ее остановить.

Полина промолчала, почувствовав себя неловко. Прелесть картин померкла, она опустила глаза, не зная, куда будет сейчас правильным посмотреть, и ей вдруг сделалось холодно. Зря не надела джинсы. Плотная спортивная кофта только помогла сдержать появившуюся дрожь.

– Полина, ты ведь за чем-то пришла? – Андрей смотрел на Полину и никуда не спешил. Казалось, что ответа на вопрос он сможет прождать долго.

– Андрей Александрович, – вдруг Полина сбилась, ужасно разволновавшись. Она никак не ожидала увидеть перед собой симпатичного молодого человека. И это открытие абсолютно не вовремя случилось у нее. Полина шла к Андрею Александровичу с конкретным вопросом, но сначала собственные ноги в кедах, потом полумрак комнаты и чудесные картины, а следом внезапная дрожь, которая сейчас немного угомонилась, и наконец крайне непривычное и совершенно новое видение Андрея. И все мысли рассыпались, словно браслет из бисера порвался. Но требовалось его как-то собрать, отыскать разлетевшиеся в волнительном хаосе бисеринки.

– Полин… – заговорил Андрей, но внезапно передумал говорить дальше.

– Андрей Александрович, – сквозь волнение, настойчиво заговорила Полина. Она каждое свое неровно произнесенное слово слышала. Старалась выровнить голос, перебороть ВСЁ мешавшее выговорить то, с чем она пришла, – я… когда Вы вели у нас уроки, то я хорошо усваивала материал. У меня всегда были проблемы с математикой. Скоро экзамены. Вообщем, – она тяжело выдохнула, переступила с ноги на ногу, потрогала косу и досказала мысль, – я хотела бы попросить, чтобы Вы стали моим репетитором.

Ей стало легче. Мысль, которая убегала и расслаивалась от новых ощущений, все-таки была высказана. Пусть немного криво и скомкано она была преподнесена. Но, как ни странно Полина меньше, чем было возможно, расстроилась. Сейчас счастье от того, что объяснять больше ничего ненужно, оказалось сильнее, чем ее завсегдатае чувство собственной неуклюжести. И сделалось веселее. Настроение приподнялось и уверенности поприбавилось. Полина даже немного выпрямилась и стала еще стройнее, чем была.

– Но я не занимаюсь репетиторством, – как-то плохо сказал Андрей. Плохо, потому, что был уверен в своих словах, но почему-то от сложившейся ситуации чувствовал себя неправым. Пусть он и сказал правду, но она показалась ему такой маленькой и никому, даже ему самому хоть на немного нужной, что он растерялся.

– Я знаю, – заверила она, – но!.. Конечно, не хорошо так говорить, но у Марии Васильевны я совсем ничего не понимаю. Она всё объясняет как-то скомкано и совершенно непонятно. Боюсь, что экзамен я сдать не смогу. Совсем ничего не сделаю.

Плутая взглядом вверх-вниз, Полина остановилась на лице Андрея, который смотрел куда-то в тесное пространство комнаты и, кажется, что-то там видел. Нужно было, чтобы он поднял голову и попался в её просящий помощи взгляд. Бывает, довольно чёткая внутренняя уверенность, что ничего не получится, даже, если видишь, что всё достаточно прозрачно и никаких препятствий, чтобы цель, пусть бы и самая маленькая, но была достигнута, нет и не может быть. Или же, окунаясь в водоворот заведомо неоднозначной, с малыми процентами надежды на хорошее ситуации, результат обыгрываается самым наилучшим образом и притом таким виражом, что и угадать заранее ни за что не получилось бы. Но, тем не менее, откуда-то узналось, пришло предчувствие, от которого как-то звонко и трепетно волновалось на душе, и невольно прибавлялось самоуверенности. От того у Полины голос и стал чуть громче и ровнее.

– Полин, – заговорил Андрей, – я помогу тебе.

Теперь всё было так. Правильность своего ответа сразу почувствовалось каким-то тихим спокойствием внутри и, Андрей еле заметно, правда же задумчиво, улыбнулся.

Полина просияла от счастья и была готова выкрикнуть: «Я знала! Знала, что он не откажет!» Но вместо радостного крика, красиво и широко улыбаясь, сказала:

– Спасибо большое, Андрей Александрович! Вы меня спасете! Теперь точно спасете! Спасибо! – Полина радовалась, но пыталась как-то себя приостановить. Было нехорошо, даже глуповато сейчас подпрыгнуть и немного взвизгнуть от радости, но этого так хотелось. Потому она поспешила уйти и, развернувшись, сделала шаг к порогу. Но сквозь сумбур переживаний её кольнула одна, не менее важная, чем уже полученный результат, мысль.

– Андрей Александрович, а когда и куда мне приходить?

Андрей опять растерялся, но на этот раз не так сильно.

– Давай завтра после уроков у меня в кабинете. А там посмотрим.

Когда говорил, он был крайне серьезен. Потому и Полина перестала улыбаться и внутренняя ее радость вместе с ней самой тоже приутихла. Но выговорив информацию, Андрей улыбался. Он всё смотрел и смотрел на Полину. И смотрел он не как на самого обычного собеседника, а как на кого-то, кто более приятен и, кажется, даже более важен, чем обычный собеседник. С коллегой по работе, соседями и прочими знакомыми так не станешь разговаривать. Неспешность, то есть неосознанное желание ее присутствия, как можно дольшего здесь присутствия. Ему не хотелось, чтобы она ушла.

– Хорошо, – спокойно и как-то вдумчиво, будто уже начиная перебирать в памяти этот разговор, ответила она, – я приду. Спасибо, Андрей Александрович! До свидания.

– До свидания, Полин!..

И она ушла… Забрав с собою некоторую часть от чего-то важного. Но оставила, будто обронила и совсем не заметила, добрую часть легкой с оттенком вечного праздника – такого праздника, который никогда не надоест и, который присутствует в повседневности немногих людей – ранней весны.

Полина ушла. Андрей слышал, как хлопнула калитка – она всегда громко стучит, когда через нее выходит человек, редко или впервые бывавший в доме Бушуевых. Полина не знала, что калитку нужно лишь придержать рукой. Андрей довольно усмехнулся – в самом хорошем смысле этого слова – и продолжал стоять на месте, ловя исчезающее эхо секундного немного металлического громкого звука.

Андрей, до сего неизвестно куда смотревший, глянул на картину «Поздняя осень в рябиновой роще». На нее всех дольше смотрела Полина.

«Как точно она подметила!.. И правда, так четко видна каждая кисть ягод, каждая веточка…» – удивленно думал он, начиная увлекаться собственной картиной.

Теперь его размышления вышли из естественно образовавшегося тупика и легонько потекли вперед, возможно даже к неким новым возможностям.

Весь оставшийся вечер – он показался Андрею длинным, но не обременительным, с приятно растянутыми часами – он ничего не делал и лишь время от времени пытался продолжить читать книгу. Но научная фантастика о возможной жизни человека вдостаточно близком будущем никак не могла его завлечь и, всё, что было в романе написано, казалось до такой степени далеким, что превратилось в маленькую песчинку и терялось в его сознании быстро и решительно. Как-то необременительно и совершенно хорошо он себя чувствовал.

– Андрюш, вам что, зарплату что ли повысили? – выдала ему полная и никогда у него не вызывавшая симпатии старушонка из дома напротив. Ей бы только денег, и денег побольше. И не отчего другого ее сосед – молодой человек – не мог больше радоваться. Деньги и выгода, которая приведет к деньгам. Больше ничего!

– С чего теть Валь Вы это взяли?

Андрей шел в магазин, как не смешно, но за солью, которая в доме совсем закончилась. А тетя Валя вылезла на улицу, чтобы поглазеть на кого-нибудь и по возможности мерзко посплетничать.

Ее вопрос, как только прозвучал, показался Андрею каким-то противным и невероятно возмутительным. «Андрюш…» – уже в произнесении собственного имени он услышал нечто, что ужасно противопоставлялось его настроению и воцарившейся возле него светлой гармонии. Своими словами она как бы пачкала всё хорошее и тем самым вызывала мелкое раздражение. Андрей же хотя и почувствовал всю неприятность данной встречи, но беззаботной радости в нем было намного больше и, потому он смог быстро, практически тут же, договаривая последние слова сегодняшнего диалога с тетей Валей, избавиться от ее навязчивого дурного мировоззрения. Дурного не только в том, что деньги у нее стояли на первом месте, а по самой неприятной атмосфере, которая витала возле нее. Проще сказать – долго разговаривать с тетей Валей никто не мог, не выдерживал ее никто больше целого получаса.

– Уж не гроза ли опять будет? – чрезмерно напугано причитанием выдала тетя Валя. Достаточно громким и грубоватым был у нее голос, который гармонировал с ее полнотой и пухлыми обвисающими щеками.

И действительно, приглушенный, будто в консервную банку запрятанный, проухал где-то за горизонтом тяжелый раскат грома.

Андрей слышал гром и только краем уха поймал восклицания соседки. Он ушел вперед на два дома от нее и не желал ни оборачиваться, ни вслушиваться в чужие слова.

Полина, недовольно фыркнув на себя за громко стукнувшую калитку, взглянула на дом Бушуевых. «Как-то нехорошо…» – мелькнула мысль. Но свежий, сырой ветерок прокатился по ее голым ногам и она, подгоняя себя, чуть ли не вприпрыжку, быстро пошла по улице. Густой аромат сирени вдруг одурманил ее. «У кого-то уже распустилась.» – подумала она, не догадавшись всего лишь посмотреть направо. Молодой куст сортовой сирени, посаженный у самого забора, но со стороны дороги, был усыпан тяжелыми кистями белых бутонов. И уже на макушках кистей созревшие бутоны невольно раскрывались весенней улице своей красотой. Лепестки были упругими и крупными, а по белоснежности были готовы похвастаться перед самой черемухой.

Сначала холодно, а потом жарко сделалось Полине. Она разогрелась. Помимо всех случившихся несуразностей, которые должны были ее поволновать еще совсем немного, что-то сверкало и прыгало то ли рядом с ней, то ли в ней самой. Разбирать было совершенно неохота. Ведь для того требовалось задуматься и оставить то приятное и легкое настроение, что, кажется, дарила ей сама весна. Сама весна! Как это прекрасно, но чуть самовлюбленно, кажется…

Полина зашла в дом, вдохнула знакомую, в самом разгаре, заполнившую собой каждую комнату, суету. Приехал в отпуск ее старший брат, из комнаты в комнату бегала сестренка, притворяясь взрослой и помогающей матери девушкой, что-то делали родители, брат швырялся в большой дорожной сумке. Полине пришлось отложить свою новость, что ее совершенно не расстроило. Она уже договорилась и завтра Андрей Александрович будет ей помогать – вот, что грело ее. И высказана была эта новость или нет, было не так уж важно. Никакого нетерпения у Полины не зародилось, а только спокойствие и вдруг вспыхнувшее желание влиться в общую большую суету родительского дома.

Уроки закончились. Полина была в волнении и нервничала. Она простояла пять минут у пустого кабинета и увлеченная собственными рассуждениями, бросив ждать, заспешила по коридору.

«Неужели он забыл!.. Не должен. Нет! Не должен… Где же он? Вот, где ОН?.. Скоро десять минут будет, как я его жду.»

Старалась не произносить Полина слова «забыл», но боялась все же, что так оно и вышло. Конечно, не специально, но, тем не менее, позабыл он про нее, про их занятие забыл!

«Где же Андрей Александрович? Может, я как-то неправильно его поняла? Где же?..»

Полина свернула за угол коридора.

– Андрей Александрович!.. – окликнула она его.

Андрей остановился, обернулся. Яркое солнце, больше уже похожее на летнее, чем весеннее, залило весь коридор. В его яркости ничего не было видно. И только, когда Полина подошла ближе, Андрей разглядел ее силуэт.

– Андрей Александрович!.. – менее уверенно повторила она, подходя к нему.

– Полина, здравствуй! Я помню про тебя. Сейчас я подойду. Пять минут.

– Хорошо, – мотнула она головой и пару секунд стояла и смотрела в спину уходящему Андрею Александровичу. Смотрела и думала, как наивно сейчас она выглядела.

А Андрей шел с журналом и стопкой тетрадок в руках к учительской и удивлялся себе, как это он позабыл про сегодняшнее внеклассное занятие, про это случайно образовавшееся репетиторство. С утра помнил, а ближе к обеду позабыл…

Как хорошо, что она его окликнула. Как же хорошо!..

Просторный светлый класс математики, кажется, отдыхал от покинувших его на сегодня учеников. В тишине, которая громко отражала каждый попадавший в нее звук, было некомфортно говорить. Слова отскакивали от стен и попадали обратно в тебя. Это никак не понравилось Полине. Потому она старалась говорить тише и меньше. Андрей же за несколько лет работы привык к полнейшей тишине после уроков и не замечал ее. Немногословность Полины он счел за стеснительность. Этот обманчивый вывод тронул его. Андрей был уверен, что стесняться люди практически разучились. И почему-то, когда он думал так, то непременно вспоминал Настю. Зачем она приходила к нему в мысли, выходила из его уснувших воспоминаний? Что ей нужно было, спрашивал себя Андрей.

– Андрей Александрович, честно сказать я практически всё, что мы проходим, плохо понимаю.

– До одиннадцатого класса ты же доучилась. Значит, всё не так плохо.

– Наверное… – неуверенно произнесла она.

Андрей сел за свой стол, пытаясь сообразить, с чего лучше начать. Он листал свой короткий конспект, уверенный, что сейчас зацепится в нем за что-нибудь и уже дальше постепенно разберет, как и в каком направлении ему вести подготовку к экзамену.

Полина присела за парту напротив Андрея и без малейшего энтузиазма смотрела то на учебник математики, то на перелистываемые Андреем странички тетради. Она удивлялась, как так Андрею хватило терпения взять и заполнить всю эту тетрадь в сорок восемь листов формулами, примерами и задачами. Она вглядывалась в мелковатые немного вытянутые вправо и влево цифры и буквы и всё больше начинала понимать, что Андрей писал их со старанием, вдумчиво и, как нельзя к месту, совершенно правильно лежала каждая строчка на тетрадном листке. Что-то основательное и не подвергающееся сомнениям такого рода как «может это всё совершенно никому не нужно» читалось в уверенно написанных строках. Полина засмотрелась и не заметила, что Андрей Александрович больше не листает страницы тетради, а остановился на одной из них, внимательно изучая написанное. Да и что там было изучать? Он прекрасно помнил содержание этой страницы. А сейчас он лишь примерялся, точно ли с нее нужно начать?

– Так… – задумчиво произнес он. Полина тут же увела свой взгляд от красиво написанных формул и уставилась на Андрея Александровича. Он оторвал глаза от своего конспекта и посмотрел на Полину. Вышло так, что оба не ожидали встретиться взглядами. Полина пристально, но растерянно смотрела и не могла догадаться увести взгляд в сторону. Она была будто бы застигнута врасплох. А Андрей, только собираясь начать занятие, остановился и пару секунд посвятил тому, чтобы заглянуть в неизведанный ему мир и ничего там не поняв, вернуться обратно к тому, на чем остановился.

– Я предлагаю сейчас пройтись по вот этим примерам, – он резко отвел взгляд и, перевернув тетрадку, положил ее перед Полиной, – мне нужно проверить, вспомнить, что ты знаешь и, в чем лучше разбираешься.

Он посмотрел на Полину. Тепло и растерянность, которые он подчерпнул из ее распахнутого взгляда, остались с ним. Ему захотелось улыбнуться, но он сдержался. Полина и вовсе осталась в неведении от его желания. Серьезный Андрей Александрович, уверенный в себе и своем деле. Глядя на него, Полина выпрямилась и сосредоточилась. Некий дух не то чтобы романтизма, а непринужденности и, возможно тайного желания чего-то нового и прекрасного, улетучился. Откуда вообще мог появиться этот странный дух? Ведь Полина здесь лишь потому, чтобы более или менее разобраться по временам совсем ненавистной и ни грамма не понятной для нее математике. Какая романтика и легкость может быть тут?

– Вот это я могу решать! Здесь сокращать нужно! – обрадованно воскликнула она и посмотрела на серьезного Андрея.

– Сокращай, – подтолкнул он ее к действию и всё же легонько улыбнулся.

Воодушевленная его улыбкой, будто та придавала ей уверенности в себе, Полина достала из рюкзака черновик и невольно спеша, стала переписывать пример. Андрей не навязчиво наблюдал за ней. Полина окончательно приободрилась и, следуя своей логике, что сейчас была пропитана лишь сиюминутно возникающими эмоциями и не была похожа на настоящую строгую и последовательную логику, на некоторое время смогла поверить в то, что математику она знает очень даже хорошо.

И этого времени ей хватило на период экзамена. А на выпускном вечере, когда торжественная часть была окончена и кто-то вдруг объявил белый танец, Полина заметалась взглядом по залу в поисках Андрея Александровича. Ей захотелось больше всего на свете пригласить его потанцевать с ней. Еще раз сказать ему душевное спасибо, еще раз перебрать в голове все занятия после уроков и еще раз прикоснуться к нему, как тем вечером, когда для репетиторства был выбран не самый подходящий час.

Солнце, клонясь к западу, путалось в ветках яблоней и бросало под кроны паутинные тени на скошенную короткую траву. Скоро, по одному, начнут падать недозрелые яблочки, а потом – лишь чуть позже – вороха яблок станут привычным пейзажем.

– Полина, ты будешь чай? – неожиданно для нее спросил Андрей. Она сидела, вдумчиво разбираясь в формуле и понимая, в чем разбирается.

– Да, – почему-то ответила она.

Полина в этот момент совершенно не знала, хочет ли она чая. Скорее всего – нет, не хочет. Да и суть вопроса она начала понимать только тогда, когда взглянула на Андрея Александровича. Он был совершенно не настроен на работу. В то время как она сама была увлечена математикой и ничего, кроме продуктивного занятия сегодня не ожидала.

– Я сейчас приду, – удовлетворившись ее ответом, Андрей поспешил из комнаты.

Сегодня ему не хотелось ничего объяснять Полине, очень не хотелось вникать в примеры и задачи, которые он отлично знал. Ему хотелось пить чай с конфетами и вкусными мамиными пирогами с капустой и с клубникой. Непринужденного, ни к чему не обязывающего разговора, такого приятного времяпровождения, отдыха – давно ему уже хотелось. И сегодня, будучи рядом с Полиной, то есть самой подходящей компанией, Андрей после занятия, длившегося десять минут от силы, решил бросить математику и забыть о ее существовании на целый вечер.

Полина, оставшись одна в комнате, с недоумением посмотрела в окно, где теплый летний вечер вовсю резвился в бушуевском саду и, вдруг счастливо улыбнулась. Ей внезапно расхотелось даже смотреть на раскрытую тетрадь с наполовину исписанным листком, не то чтобы продолжить карпеть над примерами и вникать в смысл решения. Хотя только что со старанием и неким желанием, пропитанным энтузиазмом, она что-то считала… Нет!.. Математика на сегодня откладывалась.

Они пили чай, ели пироги и конфеты, смеялись и шутили, смотрели друг на друга весело и, иногда в их веселье мелькало что-то более глубокое и требующего отдельного внимания и, кажется, какой-то отдельной истории. Но они старательно пропускали мимо это странное чувство. А Полина еще и надеялась, что Андрей Александрович все-таки не замечал, когда она слишком расслаблялась за разговором и выдавала в выражении своего лица много больше, чем можно, приветливости и теплоты. Андрей же, ведя себя обычно для непринужденного разговора, всё же дольше, чем можно было бы, засматривался на Полину. Можно, в том смысле слова, что не чувствовав бы к Полине ничего, он лишь бросал бы на нее повседневные более или менее заинтересованные взгляды. Совсем как в самой обычной житейской беседе – чуть разговор становится интереснее, то и на собеседника невольно смотришь более заитересованнее и дольше, а нет, так и нескольких коротких взглядов, обозначающих что его слышат будет вполне достаточно. А здесь происходила более интересная история – человек был интересен. А произносимые слова, его голос служили только приманкой, говорящей «вот я… смотри на меня…» И Андрей смотрел. Полина ела пирог, улыбалась, а Андрей смотрел на нее. И было хорошо. Без всяких лишних дум и недопонимая ситуации. Лишь просто хорошо.

– Андрей Александрович! – наконец-то нашла его Полина у выхода из зала, – Андрей Александрович!.. – задыхаясь от волнения, подбежала к нему она, – можно пригласить Вас на танец?

И множество чувств своими самыми острыми уголками закололи ее. Пригласила – как же все-таки решилась? Стоит перед ним и уже наполнилась непонятным чистым счастьем. Счастьем, которое чувствовалось совершенно отдельно от счастья, принесенного выпускным вечером. «А вдруг откажет…» – кольнуло тихо-тихо, но достаточно больно. И краски медленно-медленно начали меркнуть. Широкая беззаботная улыбка, с которой она подлетела к Андрею Александровичу, превращалась в напряженное выжидание. И даже такое красивое изящное платье, которое ее тетя сшила для нее и, в котором она себя чувствовала настоящей принцессой, на секунды показалось ей самым обычным неинтересным нарядом. Обидная для тети мысль.

«Полина!..» – про себя сказал и сделал вид, что удивился Андрей. Он смотрел на девушку и для чего-то пытался удивляться. Хотя же на самом деле просто любовался Полиной – такой немного наивной, свежей и, кажется, идеально красивой.

– Пойдем, – протянул он ей руку.

Полина просияла. Теперь ее выпускной вечер можно было считать безоговорочно удавшимся. Взяв Андрея за руку, Полина вновь услышала окружающую обстановку, услышала, что уже заиграла музыка и, что нескончаемый шумный поток разговоров роем голосов заполонил зал. И нужно было танцевать. Танцевать прямо сейчас. Полина спешно протянула Андрею руку.

Не будь столько много знакомых людей вокруг, Полина бросилась бы к Андрею так же, как тем чудесным вечером. Тогда стоя у порога, Полина не смогла себя удержать и сделала то, что ей так хотелось сделать весь вечер. Она сделала короткий шаг вперед и обняла Андрея. И прижавшись к нему, почувствовала, насколько правильным и безрассудным был ее шаг, маленький шажочек. Андрей тогда растерялся, машинально в ответ обнял Полину. Ушли драгоценные секунды на то, чтобы по-настоящему, осознавая то, обнять Полину в ответ.

– Спасибо, Вам, Андрей Александрович! – полушепотом проговорила Полина, с неохотой договаривая отчество. И с наслаждением, которое будто выкрала, которое казалось ей нереальным для получения, она почувствовала, что Андрей ее обнимает. Обнимает по-настоящему, с теплотой. Обнимает так, как будто соскучился по ней и давно ждал встречи. Будто она не просто ему нравится поверхностной легкой симпатией, которая быстро выветривается по прошествии недолгого времени. А нравится так, что только одно лишь ее имя случайно где-то услышанное будет подымать в нем все имеющиеся воспоминания, связанные с ней, и зажигать блаженную улыбку радости на лице, и давать робкую надежду на светлое завтра.

И когда Полина поняла, что ее обнимают с неприкрытым желанием обнимать, напугалась и спешно отстранилась от Андрея.

Полина и Андрей танцевали. Полина всё хотела сказать еще раз «большое спасибо», но упорно продолжала молчать. Андрей, восхищаясь Полиной, пытался заговорить с ней, но тоже молчал. Прижавшись друг к другу, они вели диалоги у себя в голове, то погружаясь в них, то вдруг осознавая, что время уходит и нужно успеть высказаться. Но оба не успели.

– Спасибо, – сказала Полина не ясно за что, когда музыка стихла. За танец, за занятия или еще за что-то – туманным и неопределенным прозвучало оно.

– Удачи тебе, Полин, – находясь в легкой растерянности, но искренне пожелал он.

В полумраке зала оба внимательно друг на друга посмотрели, выискивая что-то и, опустив головы вниз, разошлись.

Когда прошло полгода, и пришла зима.

Ранние зимние сумерки быстро и решительно переходили в темный вечер. Наполовину задумчивый, наполовину довольный Андрей шел домой со дня рождения Ларисы Викторовны Люнт (учительницы географии). За столом было шумно и весело. Но признаться, от тесного общества коллег он устал и был рад, что завтра будет именно воскресенье. Сегодня, как никогда, обострился их интерес к его личной жизни. Это утомило Андрея и навело на него некоторую задумчивость. В этой задумчивости, как в мутной воде плавали различного рода, в том числе и бредовые, мысли. Самым грустным, ему так показалось, было признание самому себе, что все свое время он отдал учебе, картинам, а теперь вот еще и своим ученикам. Он не знакомился с разными девчонками, как это делал Васька, с которым они уже не общались, но совсем недавно случайно встретились и очень даже хорошо поговорили. Андрей немного позавидовал Васе. Но тут же, как начал завидовать, остановил себя.

«Вот прямо сейчас пойду и с кем-нибудь познакомлюсь. Это совершенно не проблемно.» – подумал он.

И ему расхотелось. Андрей даже остановился посреди тротуара. Он будто вспомнил странным образом позабытую свою интересную жизнь. С каким упоением он писал все свои картины, как уходил с головой в мир Эльтова и был счастлив. А теперь? Разве могло столько сил и эмоций уйти в пустоту? Уйти вместе с прошлым? И как ему могло сейчас показаться, что вокруг него была одна только рутина и скука? Наоборот, не часто встретишь человека, который с таким глубоким воодушевлением и самоотдачей был бы привязан к какому-нибудь делу.

Андрей запутался. То совсем хорошо, то тут же невыносимо тоскливо и пусто. И ему резко сделалось плохо, как-то даже замутило, перестал видеться окружающий вечерний мир. Он перестал дышать, а сделав большой глоток морозного воздуха, будто проснулся. Фонари освещали улицу, выпавший вчера на невысокие сугробы снег сверкал. Там, куда круг света не доставал, было темно.

«Ночь… Настоящая ночь…» – подумалось Андрею.

И тут он увидел впереди, идущего ему навстречу человека. Это точно была девушка. Расстояние между ней и Андреем было равно двум фонарям. Вот сейчас она точно под первым фонарем, прошла темную пролетку и оказалась под вторым. На голове у нее был капюшон, а вокруг шеи намотан шарф. Объемную сумку она несла в правой руке, а левой, держа телефон у уха, с кем-то разговаривала.

Андрей радостно заволновался. Наконец, девушка перестала слушать и заговорила сама.

Андрей сделал навстречу ей несколько шагов, уйдя от света третьего фонаря, под которым стоял.

– Андрей Александрович? Здравствуйте! – Полина была удивлена вдруг случившейся встрече, будто бы позабыла, что в этом городе он и живет, – Маш, перезвоню, – бросила она отстраненно, не в силах полностью присутствовать и в разговоре с одногрупницей и с Андреем.

Странно прозвучит, но ее голос принес Андрею много свежего воздуха, несмотря на мороз. Но это был другой воздух, которым было сладко дышать, но никогда, совсем никогда нельзя было замерзнуть от его свежести. Этот голос отрешил его ото всех только что мучавших его сомнений о неправильной или все же правильной – он ведь так и не определился – своей жизни.

– Привет, Полин! – просиявший ответил он.

В самом обычном, спокойном, повседневном своем состоянии была Полина. Конечно, она была рада, что приехала на выходные домой. И потому ее настроение было повседневно хорошим. Бывает, что человек повседневно занятой и серьезной, повседневно озабоченный и грустный, ничем не занят и плавает в легкой никому – ни ему, ни окружающим – не мешающей меланхолии, повседневно задумчив и спокоен и так далее. Полина же была повседневно весела, спокойна, но в приподнятом же настроении.

Встреча с веселым Бушуевым сначала оставила ее в большое недоумение, а следом Полина почувствовала, что радуется, глядя на добродушного красивого Андрея Александровича.

– Как у тебя дела? – спросил Андрей, пока Полина была в молчании.

– Хорошо. На выходные приехала, – улыбалась она и радовалась такому простому, но важному вопросу.

Объемная сумка, про которую она ненадолго позабыла, почувствовалась тяжелее, чем была на самом деле и неудобно объемной. Чуть поколебавшись, Полина поставила сумку на расчищенный тротуар.

– И правда хорошо. Я всегда с радостью домой приезжал. Ну, поминаешь, – он как-то посерьезнел и зачем-то стал оправдываться, – учиться мне, конечно, нравилось. Но на выходных там делать нечего было. Я же никуда толком не ходил. Ну, там, в кафешки, клубы всякие…

Он оправдывался за свою слишком спокойную молодость, но произнося все эти слова, тут же, как бы вторым планом понимал, что именно так ему и было хорошо.

– Зимой, если честно, мне особо-то никуда и не хочется. Тем более, сейчас морозы пойдут, – стараясь держать улыбку, ответила она. Но было видно, что на самом деле все не совсем так. Улыбаться от того, что придут холода, ей не хотелось. Она вообще недолюбливала зиму. И немного ругая себя, что подгоняет быстротечное время, от себя украдкой, практически с самого начала зимы, начинала ждать весну. Что-то небольшое, но значительное, очень похожее на совесть, непременно подмешивалось к ее чувствам.

– Уже. Завтра должно быть около двадцати пяти.

– Это не радует Андрей Александрович! Совсем не радует.

Она то и сейчас при пятнадцати мороза чувствовала, что начинает замерзать, что некомфортно ей. Если бы не Андрей Александрович, ей бы оставалось пять минут до дома. А теперь еще идти и идти.

– А меня радует. Зима же все-таки. Вон как под ногами снег хрустит!

Андрей переступил с ноги на ногу. Полина не понимала его радости и, наклонившись, взялась за сумку.

– Я тебя провожу, – забрал он у нее сумку, – а ты мне расскажешь, где учишься.

Андрей пошел вперед по тротуару. Полина, немного удивленная, пошла следом.

Андрей слушал Полину и удивлялся себе, не понимал еще себя. Почему он запросто предложил Полине проводить ее и она, кажется, была тому довольна. И пока он ее внимательно слушал, ему всё думалось, что это его размышления о совершенстве или же нет собственной жизни, подтолкнули его идти провожать Полину. Нужно было определяться, точно ли он жил и живет хорошо, или ему только временами так примерещивается.

Андрей вошел в азарт, сам себя наполнил чистейшим энтузиазм, и решил, радуясь присутствую Полины, что обязательно сегодня разберется с собой. Коллеги посеяли смуту в его душе, он ее быстро возрастил и должен скорее решать – собирать ли ему плоды или выполоть этот сорняк с корнем.

А Полина шла и щебетала весенней трелью обычные слова про свою студенческую жизнь. Это она как только увидела Андрея удивилась, а теперь всё так же повседневно радостно себя чувствуя, разговаривала с ним.

– У меня скоро сессия начинается. Я только в среду обратно поеду…

– Полин, я хочу тебе предложить, завтра сходить куда-нибудь, – Андрей решил дойти до конца. Потому ему сделалось намного легче и разговаривать, и непринужденно вести себя рядом с Полиной. Он вошел в такое странное состояние, что выбраться из него, иначе, как разобравшись во всем, попутно, возможно, наделав много глупостей, больше никак не мог. Его дурманило и влекло нечто. Это было то нечто, которое он старательно обходил всю жизнь. Он всегда старался, видя сомнительность и неразумность ситуации, не подходить к ней. Зачем, для чего – всегда думал он. А сейчас, не смея сопротивляться, он горел в желании как можно сильнее погрязнуть в неосмысленный, неведомый и дикий для него мир, чтобы… Он и этого не знал. Для чего чтобы? Может, если совсем не думать (сопротивляться он уже перестал), то тогда всё разрешиться само собой?..

– Андрей А…

– Андрей, – уверенно заявил он, – никаких Александровичей. Полин?

– Андрей… – повторилось у нее и подумалось отказаться, сославшись на двадцати пятиградусный мороз. Но тут же нелепость именно такого отказа выставилась перед ней так, что ей уже заранее стало нехорошо от собственных возможных слов. У ней сохранилась, но стала приглушеннее, привычка видеть себя, свои действия или слова несуразными.

– Это вредно, – как-то сказал ей старший брат, – многие с такими страшными нелепостями живут, такие чудачества вытворяют. А ты каждый шаг свой хочешь идеальным сделать. Полин, это глупо. И вредно, конечно. Для тебя вредно.

– Ну… хорошо, – выдохнула она вместе с густым паром.

Что-то щелкнуло у Андрея в голове и он, чувствуя, что сейчас станет совершенно трезвым, успел наклониться к Полине и поцеловать ее в разрумяненную морозом щечку.

– До свидания, Полин!

Андрей секунду постоял, полюбовавшись девушкой, и пошел назад по тропинке. Он снова опьянел и совершенно не запомнил, сказала ли Полина ему «до свидания», отдал ли он ей сумку и, была ли она вообще у него в руках. Но насыщенным послевкусием сохранилась морозная свежесть ее щеки на губах, до которой ему хватило время добраться, и легким облаком воспоминания лег только что случившейся момент. И еще большие удивленные глаза. Казалось, их взгляд отпечатался, да так и повис в воздухе перед Андреем. И, куда бы он не свернул, по какой бы тропинке не пошел, взгляд изумленного, давно понравившегося ему человека, светился впереди него. И теперь уж не фонари освещали ему дорогу, совсем не фонари!

– У тебя всё хорошо? – спросила его Наталья Валерьевна, когда пришел домой.

Он светился радостью, род который у нее не получилось определить. Она бы вернее хотела спросить: «Чему ты так странно рад?». Но вопрос сам по себе был странным. Произнеси его вслух и ты уже сам на себя будешь не похож, только усложнишь для себя положение еще больше.

– Замечательно, мам! – от души ей улыбнувшись, Андрей пробежал в свою комнату. И там его Наталья не решилась тревожить. Недоумение – большое и какое-то необыкновенное поселилось в ней. С сынов всё было хорошо, но что-то было не так. Что это за не так? И ей самой сейчас радоваться или лучше плакать?

Андрей исчез. Остались морозный вечер и маленький пучок света фонаря на искрящемся снегу. Полина, стоя без движения, прочувствовала холодную тишину вечера. Она вздрогнула, потому что замерзла, и только собралась расстраиваться, что неизвестно сколько еще до дома идти, но изумилась. Вот ее дом! А она у калитки стоит и вон, в окне промелькнула ее мама.

«Что же это за магия такая?» – и глубоко вздохнула, – «Холод-то какой! А!..»

Живо приободрившись, Полина задвигалась, перестав стоять без малейшего движения. И освободив место в голове для некоторой странности, запомнила ее. Так она представляла, совершенно не понимая, что это некоторое само теперь от нее не отстанет, покуда Полина с ним не разберется.

А идя от калитки до крыльца, она попыталась понять удивившее ее поведение Андрея Александровича. И некоторое странное было как-то со всем связано, и об него Полина ежесекундно спотыкалась в коротких и поверхностных размышлениях. Еще же, но это было уже другое по своей сущности, будто немного родное и неясно давно или недавно случавшееся, из прошлого, стелилось теплым воспоминанием в душе. И это ВСЁ от случайной спешки и собственной наивности Полина попыталась понять и усвоить сейчас. Но не успела. За такой короткий момент – равный восьми метрам ходьбы – разве что только решение какое окончательное можно принять, но ничего разобрать невозможно.

Держась рукой за дверную ручку, она перенесла мысли чуть на потом. Терпеливым облачком засуетились они, но никуда не ушли. Совершенно зря она рассчитывала, что дома сейчас во всем разберется. Мама и младшая сестра, кроме того, что соскучились, ждали Полину, чтобы разделить с ней повседневные, но кажущиеся важными, дела. Мамины рассказы были в некотором роде серьезными, взрослыми, но и смешными тоже. Сестра же выдавала свои подростковые дела и мысли, к которым Полина вдруг почувствовала некоторую легкую настольгию. Но какими несерьезными они ей показались! Даже в душе Полина не смогла хорошо, то есть не спеша, подумать. Шумящая вода как бы разбросала все ее мысли. Но громко, перебивая и шум воды, и уже ясно ощущаемую усталость, прокричала, раскрываясь, та некоторая странность. Шевеля губами, но без звука, Полина проговорила:

– Он же был пьян!..

Запах алкоголя вместе с дыханием потревожил морозный воздух. Этот запах оставался с нею еще тогда, когда она подходила к крыльцу. Он и был той непонятой странностью, которая показалась Полине довольно интересной, но одновременно невообразимой. Данная странность стала таким открытием, которое важно лишь одному человеку, да и то ровно столько важно, пока свежо еще от него – открытия – первое впечатление. Потом же рутина оставит от открытия только воспоминание, которое может и не уцелеть от бегущего вперед времени, как старая бумага – пожелтеет и рассыплется. Если, конечно, не будет нечто того, что прочно закрепит впечатление-воспоминание в памяти человека. А именно сейчас у Полины впечатление еще витало свежим, не определившемся со своим будущим. И от Андрея зависело, что Полина сделает с этим открытием – сохранит бережно или сожжет в ближайшем потоке дней.

Но в этот вечер ничто не могло заглушить эту мысль, ни суета дома, ни усталость, ни симпатия, что бережно лежала где-то в уголочке души и неторопливо ждала особенного часа. Бережно и одиноко. А всё от того, что Полина старалась не обращать на нее внимания.

«Мало ли кто кому когда покажется симпатичным! Андрей хороший человек. Что же тут такого?» – раз подумала она. А потом, когда ей вдруг начинало думаться об Андрее, она придумывала нечто такое же несуразное, но не помогающее ей отогнать мысли.

Полина легла спать. Со слабенькой надеждой хотя бы пять минут ясно подумать, лишь блаженно увидела, то есть с более насыщенными чувствами, закрыв глаза, представила, дорисовала теплые минуты холодного вечера. Ее удивила нечаянная встреча с Андреем Александровичем, но его внезапный, будто дружеский, поцелуй принес только радость и никакого удивления. Это отсутствие удивления, оставляло ей вкус чистого восторга, который подымал ее выше над собой и отнимал последнюю возможность думать. Так Полина заснула.

На утро Андрей уже не был таким веселым, нежели вечером. Он стал, против своей воли, стараться забыть вчерашнюю встречу. Представлял, будто ничего не случилось и как прежде, как всегда наступило самое обычное воскресенье. В ванной, когда чистил зубы, он смотрел на себя в зеркало и пытался углядеть что-то новое в себе. Зеркало же выдавало лишь его отражение, а все перемены шли откуда-то изнутри. Ничего не делать было нельзя. Игнорировать себя не получалось. Это целое искусство или образ жизни. До обоих вариантов Андрея не хватало. Зато для маяты и испорченного настроения он тут же наашелся.

В зеркало он, задумавшись, засмотрелся. И словно отмер, когда услышал чьи-то шаги по коридору. Бросив зубную щетку в стаканчик, он быстро вышел из ванной.

На кухне никого не было. Андрей заварил крепкого чая – взял два пакетика – и без сахара по глотку весь выпил. Открыл холодильник, потянулся было за сыром, но тут же передумал и быстро ушел к себе в комнату.

Через два часа он вернулся на кухню. Наталья Валерьевна пила чай, Александр Васильевич доедал омлет. Молча, стараясь не встречаться взглядами с родителями, Андрей взялся за сыр и стал нарезать бутерброды. Он делал вид, будто один стоит на кухне. Хрупкое желание, чтобы его не трогали, витало возле него.

Наталья, сначала продолжавшая с хорошим настроением пить чай, насторожилась. И внимательно, излишне пристально наблюдала, как неровные толстые куски сыра отрезались и ложились на бутерброд.

– Андрей, – не выдержала она.

– Всё хорошо, – коротко бросил он.

Александр Васильевич, пожелавший было подшутить над сыном, сдержался. Он уверенно думал, что все дело было только в прошедшем вчера дне рождении. Но при том же знал, в каких количествах и с каким желанием относится Андрей к алкоголю.

Наталья Валерьевна хотела допытаться от сына настоящего ответа. Но не решалась. Никогда у них не было такого, чтобы кто-то из кого-то силой доставал информацию, допытывался о чем-то и ругался с кем-то ради того, чтобы разъяснить перед собой ситуацию. Вот Наталья и не решилась. Не было у нее практики таких разговоров. Потому невольное защитное поведение Андрея все-таки работало и охраняло его.

Отец Андрея доел омлет и ушел. Мать допивала чай и подумывала вымыть посуду уже после обеда.

Чай у Андрея вышел пересладкий, прямо-таки приторный. Потому не чувствовался вкус сыра, что потихонечку злило Андрея.

«Сироп!.. Какой-то сироп получился!..» – недовольно думал он.

Наталья допила чай и ушла.

Андрей с раздражением вспомнил, что сегодня воскресенье. Воскресенье, понедельник… Непроверенная контрольная работа за 7а класс и куча домашней работы…

Доев бутерброды и не допив сиропообразный чай, Андрей ушел работать. Каждая новая тетрадка проверялась им с такой тщательностью, что некоторые ошибки им не замечались в упор. Он работал, то и дело настраивая, подправляя, контролируя себя. Пытался меньше отвлекаться. В итоге же в бессилии опустил руки на стол, так, что красная ручка улетела на пол. Андрей с превеликим раздражением понял, что не видит перед собой тетради и, что в ней написано, не понимает.

Он встал и поспешно нашел телефон. Полина Сорокина – так была она записана в справочнике. И она сейчас, а Андрей и предположить не мог, тоже маялась и ждала. Правда, никак не могла представить четко для себя, чего же конкретно она ждет. Но должен же был Андрей как-то с ней связаться?

«Но он же был немного пьян!..» – все чаще повторяла она себе. И целых сорок процентов она смело отдавала на то, что он все же никак не объявится. Но ждать, до тех пор пока не наступит поздний вечер, она обязательно будет.

Андрей же, убедившись, что номер Полины у него есть, с какой-то диковатой жадностью сел обратно за стол и стал проверять тетради. Работа заспорилась, ум просветлел и прибавилось самоуверенности. Ему стало легче и как-то спокойнее. Теперь он в любую минуту может позвонить ей.

Практически закончив проверять, он вдруг обнаружил невероятный обман. Словно то была запрятанная новая газета. Ты ее ищешь, ищешь!.. А она вот! У тебя же за пазухой!..

Андрей аккуратно спрятал от себя нервный, полный неуверенности страх, который был детищем маленькой мысли. В два слова умещалась мысль, которую завуалировал Андрей под маской плохого настроения, недовольства от переслащенного чая и большого количества непроверенных тетрадок и, сомнения, что номера Полины у него нет. Два слова – позвонить Полине.

Не отсутствие номера телефона, как он думал, а сам факт звонка пугал его. Ведь подумаешь, нет номера! А соц. сети, а общие знакомые, что непременно поделятся номером или помогут его найти, а самая элементарная вещь – взять и подъехать к ее дому? Один же город! Ни разные концы планеты. Но эти варианты отсутствовали для него. Он же себе с самого утра начал твердить: «У меня должен сохраниться ее номер… если нет номера… позвонить Полине, ведь номер я не удалял, наверное…»

– Трус! – вслух сказал Андрей.

Пообещал, дал человеку лишний повод подумать о себе, может подарил какую-то надежду, а может про него совсем уж и позабыли.

Вредоносное свойство человека – это, когда видишь, что можешь что-то сделать, но не делаешь и, потому злишься на себя. Несмелость – стоило ее перебороть и тут же мир увидится в ином, более ярком свете.

– Полина, здравствуй, – как нарочно охрипнув и закашлявшись начал Андрей.

– Привет, – не узнала она.

– Это Андрей.

Пару секунд тишины, в которой оба подумали о своем.

– Я хотел бы тебя пригласить… – продолжил он, но сразу же попал в тупик.

– Можно только не в кино, – почему-то сказала она.

– А куда? – сказал так, будто кино и собирался предложить, – куда тогда?

– В «Шоколад», – и немного замешкалась, – там… там вкусные шоколадные кексы и кофе вкусное. Я, вообще, не люблю кофе. Но там мне оно нравится.

– «Шоколад»… – стал припоминать Андрей, – это где боулинг и настольный теннис есть?

– Да, да! – обрадовалась Полина.

А Андрей соображал. Предстояло как-то организовать всё.

– Алло?.. В.. Ты меня слышишь? – и совсем тихо, – Андрей?

– Я слышу тебя. Мне за тобой заехать, – то ли спросил, то ли с некоторым сомнением предложил он.

– Да, – засомневалась и Полина, однозначно представляя, что в мороз пешком или на маршрутке, она не соберется.

– А сколько сейчас время? – удивленно спросил Андрей.

– Где-то около двух. А что?

– В пять. Я к тебе в пять часов приеду.

И он отключился. Полина не успела сказать ни «хорошо», ни «договорились».

Она сидела на диване и нехотя смотрела телевизор. Ей было неинтересно, поймают ли вора в фильме, кто им окажется и так далее. Мама с Кристинкой – сестрой – что-то готовили на кухне, отец куда-то ушел. Аккуратно положив телефон, Полина заулыбалась, засветилась радостью и, ни о чем, совершенно ни о чем не хотела думать. Ее надежды оправдались и вместе с радостью к ней пришло неожиданное спокойствие. Такое тихое спокойствие, которое, пожалуй, было совсем излишним. Оно отнимало у нее полноценную возможность радоваться, как бы укутывая в свое одеяло и усыпляя яркую волнительную радость.

Всю первую половину дня Полина ждала. По дольке отламывала и ела шоколадку, а потом и позабыла про нее. И, то поддаваясь грусти, то с наивностью пытаясь высмотреть что-то в окне, пыталась угадать будет это что-то или же не будет ничего.

Для себя, она уже давно разрешила несколько важных вопросов. Андрей был для нее просто Андреем. То, что он ее учил, не давало ей повода относиться к нему именно как к учителю. Ей часто хотелось назвать его просто по имени, хотелось порасспрашивать его о картинах, отвлеченно от всяких забот поговорить о какой-нибудь несерьезности. Она успела увидеть в нем серьезного, но немножко растерянно и умеющего смущаться, молодого человека. Правда, она уж и не помнила, что таким он был всего лишь один раз, тогда, когда она пришла просить его о помощи.

Полина улыбнулась, водя пальцем по холодному стеклу, морозный узор на котором практически растаял. Она вспоминала, как на предпоследнем занятии они с Андреем вместо разбирания математики, к которой она лояльно отнеслась только на период подготовки к экзаменам, пили чай. Это был повод для нескольких теплых улыбок. Следом проглядела следующую довольно интересную сцену. Сад Бушуевых, окно в комнату Андрея открыто и видна картина с тремя островами в тумане. Андрей дожевывает прекислое зеленое яблочко, а она – Полина – вместе со словом «спасибо» протягивает ему конверт. Андрей некоторое время на нее смотрит, пытаясь сообразить и наконец выговаривает.

– Полин, я тебе просто помог. Мне никакие деньги не нужны.

Как не будь он замечательным учителем, а репетитор пока он был неважный. Суть-то репетиторства – получение дохода. А он вдруг перевел всё в форму какой-то благотворительности. Да, помогал одноклассникам в школе. Редкий раз помогал в институте, но отказывал по большей степени, потому как был поглощен своей учебой, а в свободное время был полностью предоставлен творческому процессу. И тут ему предлагают деньги… Полина предлагает деньги. Андрей посмотрел внимательно на Полину, глянул на ветку яблони над ее головой. Ветка была усыпана яблочками – зеленые и жутко кислые, осенью должны стать желтоватыми, крупными и сладкими.

– Андрей… – начала было Полина. Ей тогда не хотелось договаривать «Александрович» и потому она постаралась растянуть паузу между словами настолько, насколько это было возможно.

– Полина!.. Ну правда! Что за ерунда? Перестань.

Андрей чувствовал себя совсем как мальчишка, который уже видел себя достаточно взрослым и, которому навязывали горсть совсем ненужных ему конфет. Что делать с этими конфетами он не имел представления. Куда их девать? Было бы намного лучше, если бы эти конфеты ему сейчас никто не давал.

Полина убрали руки за спину, как бы спрятала таким образом конверт. Она тогда сама чувствовала себя неловко… И еще как-то грустновато было у нее на душе. Репетиторство закончилось. А она привыкла с удовольствием приходить к Андрею и решать нелюбимую математику. Грустно… Но мало ли от чего человеку может стать грустно. Например, пошел дождь, а хотелось солнца; закончился кофе, а идти в магазин уже не было сил; немного повздорил с другом; подгорел праздничный ужин и прочие обычные мелочи. Или же, как у Полины, закончилось репетиторство. Только и всего лишь!..

Подышав на стекло, Полина тут же протерла его рукой. Вздохнула, как бы возвращаясь в день сегодняшний, но возвращаясь с радостью, прогоняя мысли о предстоящей вечером встрече, так и норовившие перерасти в длинную красивую фантазию. Оглядела комнату, прекрасно зная, что находится в ней одна. Вспомнила про шоколадку, отломила дольку, но положила ее обратно. Сладкого ей больше не хотелось.

Когда пора морозов покинула городок.

– Странно, – задумчиво, спокойно произнесла Полина.

Сидела она на кровати, завернувшись в теплое зимнее одеяло. Андрей был чрезвычайно внимателен в этот вечерний час и видел, что Полина с особым наслаждением что-то рассматривает за окном. Желая заговорить с ней, но одновременно и понять, что такого чудного и интересного она видит, Андрей быстро, но стараясь ничего не упустить, посмотрел в окно. Там вечерело, но было еще светло. Был виден соседский дом и сарай с распахнутой настежь дверью; дверной проем чернел и казался самым мрачным пятном весеннего вечера; сетчатый забор невесомой железной паутиной разделял два участка; корявые ветки постаревших яблоней, под которыми еще неделю назад лежали кучки рыхлого, рассыпчатого снега; тонкая голубизна неба с парой сероватых облачков; принесенный откуда-то фантик на сырой холодной земле у тропинки. ВСЁ это там было, но что увидела Полина?.. Что она с особым нежным настроениемтам разглядывала?..

– Что странно?

Отойдя от стены, Андрей подошел к кровати и присел чуть поодаль от Полины.

– Я сейчас про твои картины, – ответила она так, будто они всё говорили о другом, а она вдруг сменила тему, и будто это не она смотрит – и сию секунду смотрит – в окно и чем-то медленно любуется.

– Почему? – он не ожидал такого ответа, – почему про картины?

– У тебя только осень на картинах. Желтая, яркая, тихая, задумчивая, поздняя, ранняя!.. Только одна осень.

Она говорила и вместо жестикуляции рук, которые были спрятана в одеяло и крепко держали его, движениями головы описывала свои перечисления и восклицания. Длинные спутанные волосы были разбросаны по одеялу и норовили свалиться вперед, на лицо. Андрей между разговором откинул их назад, что Полина, увлеченная и милая, не заметила.

– Удивительный вопрос, – на мгновение задумался Андрей и восхитился таким простым открытием.

– Ды, нет же! Ничего удивительного. Это несложно. У тебя столько чудесных картин, но они все об осени. Даже тот красивый дом, совершенно ясно, что там осень. Да! – воскликнула она, – там на крыше дома лежит желтый лист! Почему?!

Эта ее заинтересованность была из рода тех заинтересованностей, что вызываются сильнейшим энтузиазмом совсем недавно вспыхнувшего интереса к предмету и (или) человеку. Будет ли и дальше ей так же интересно, совершенно неизвестно. Либо интерес пройдет, либо перерастет в целое дело и станет частью жизни.

– Я всегда видел этот город только осенью. Он и снился мне, тогда, кажется, что совсем давно… Мне всегда снилась осень.

Андрей призадумался. Полина вытянувшись, села в другую позу и немного оголила плечи. В комнате было тепло, одеяло служило для большего уюта и потакало ее нежеланию встать с постели и одеться.

– Я знаю! – сколько-то нетерпения появилось в ней. Андрею захотелось улыбаться, чувствуя ее доброе, чуть детское настроение, – но там же ведь бывает весна? – и уже философская задумчивость посетила ее. И во взгляде, вдруг устремленном прямо Андрею в глаза, и в поменявшемся на более спокойный голосе, и в напрягшемся теле, чувствовалось желание разгадать этот вопрос.

– Наверное, бывает. Я… – и он вдруг погрузился в тот мир, в котором жил уже много лет. Но ни в одном из тех мест, что снились или виделись ему, он не смог и намеком уловить весну. Странно, но будто там о ней никто и никогда не слышал. Этого не могло быть, но в Эльтове не было весны.

– … а может, и нет, – спустя время выговорил Андрей.

Но Полина уже вновь погрузилась в погоду за окном. Именно у них и именно сейчас была весна. И достаточно было лишь открыть окно, вдохнуть глубоко пьянящий воздух и больше ничего не делать, не мешать своей излишней суетой окончательному приходу весны. И говорить о ней совсем ненужно. Все эти разговоры тоже суета. Андрей, бросив все размышления, стал как и Полина смотрел в окно, в тихий весенний вечер. Такие вечера всегда пропитаны легким, все ослабевающим с каждой минутой, дыханием зимы, вкусным ароматом прелых, прошлогодних листьев, и ожиданием, что вот-вот случиться нечто – чудесное и большое – и весь мир утонет в молодой зелени, пестрых первоцветах и теплом солнце.

Весна!.. Весна!.. Вот, на что так увлеченно смотрела Полина! Андрей это понял, и стал еще на чуточку счастливее. Весна!.. Вот, что было за окном такого интересного и значительного! Вот, что непременно, но украдет сколько-то внимания, а значит и времени у каждого человека на всей планете! И чем больше она сможет украсть, тем лучше сделает для человека.

– Андрюш, я блинов хочу испечь, – вдруг сказала Полина.

В комнату заполз вечерний сумрак. Андрею показалось, что просидели они с Полиной так в молчании целую маленькую вечность. Вдруг всё как-то поменялось, сделалось иным, но более уютным и тесным, сжатым в размерах до одной небольшой комнаты. И чтобы как-то справиться с этим острым ощущением перемены, что принес вечер, Андрей повернулся к Полине и в полумраке поймал ее взгляд. Он придвинулся к ней и стал ее целовать. Ее, так и сидевшую в одеяле, так и витавшую где-то в мире наступившей весны, который, ей пришлось без сожаления покинуть.

И никто из них не вспомнил летний жаркий день у пруда, который случился больше пяти лет назад. Никто не вспоминал лишь потому, что совсем не старался помнить о нем. Затерялся во времени солнечный летний день, будто его и не было вовсе. Сколько таких тихих и хороших дней навсегда остались без внимания, ушли из памяти совершенно незаметно, не оставив даже легкой светлой грусти после себя?..

Доходило пять часов вечера, Андрей сидел на берегу и смотрел вдаль. Он ни о чем не думал и ничего не хотел. Он отдыхал. Закончив пару недель назад институт, Андрей устроился в школу работать. Но устал он больше от того, что усердно трудясь и завершив картину – это были три острова – Андрей сразу же начал писать новую. Его мозг устал, мысли застывали от неповоротливости и тяжести и, казалось, что еще чуть-чуть и Андрей не сможет не только соображать в простых вещах, но и делать их уже не сможет. Попроси его мать сходить в погреб и принести клубничное варенье, так он вдруг возьмет и принесет малиновое. Усталость от перенапряжения мысли расходилась по всему телу. Андрею теперь и сиделось с трудом. На него словно давил и горячий воздух, и свежесть, шедшая от воды, и весь мир со своим бесчисленным многообразием всего, абсолютно всего.

Самое любимое дело, в которое уходишь всем своим сознанием и всей душою, и которое приносит чистое удовольствие и приподымает человека над собой, может измотать его так, что у него едва хватит сил, чтобы лишь тихо сидеть, счастливо, но устало улыбаться, глядя на ослепительный результат своих трудов.

Всю страсть и любовь к живописи, Андрей решил на время отстранить от себя. Это стало для него жизненной необходимостью. Чтобы продолжить потом, следовало сейчас остановиться, замереть в блаженном бездействии сейчас. Так просил его организм, это Андрей чувствовал и понимал.

Он уже накупался и, какой вода не была теплой, она теперь только привлекала его взгляд. Смотреть на то и дело появляющуюся и исчезающую рябь, на сумбурные брызги воды, что наводили купающиеся было очень хорошо. И, казалось, это было началом его отдыха.

Незаметно для себя, Андрей перешел взглядом на трех подруг, что только зашли в воду и принялись купаться. Одной из девушек-подростков была Полина. Перемотанные в небрежный пучок волосы торчали в разные стороны, серьезный взгляд пробегался по колыхавшейся рядом воде, а бегающие туда-сюда солнечные блики то и дело отскакивали от воды и били Андрею в глаза. Андрей щурился, но продолжал наблюдать. Конечно, отчасти была виновата его усталость. Он прилип взглядом к девчонке и уж больше у него не было сил, ни чтобы понять, что он безотрывно смотрит на людей ни уж для того, чтобы перестать это делать.

Полина – у нее успела сложиться такая привычка – была серьезной и предельно задумчивой, когда купалась. Плавать она умела хорошо, у нее не было постоянно присутствующего страха воды, глубины, течения (если вдруг она купалась в реке или ледяного ключа в том же пруду), но по-другому Полина не могла. Ей говорили и родители, и подружки, что смешно и интересно смотреть на ее серьезное, порою даже хмурое личико. Плавает – это ей доставляет удовольствие, но не улыбается. Удивительно! Но Полина только смеялась в ответ. Она сама не знала, как так у нее получалось. Когда же накупавшись, подплывала к берегу и, чувствуя дно под ногами, вставала на него, то вдруг улыбка удовольствия озаряла ее лицо. Вся сосредоточенность и серьезность пропадали. Будто спала тяжесть по завершении ответственного и несколько опасного дела. Да ее и саму это забавляло и все видели, что она забавлялась с удовольствием, придающим ее настроению чуть игривую легкость. Под такое настроение она могла шутить, смеяться, говорит всякие мелкие глупости и несерьезности.

Андрей сидел поодаль и ослепленный солнечными бликами, не видел выражения лица Полины. Но, продолжая наблюдать, видел, как она вышла из воды, засмеялась в ответ на какие-то слова подруги, взяла полотенце и не спеша стала вытираться. Потом, продолжая разговаривать и веселиться, присела на песок, укрыв широким голубым полотенцем спину. Проскользил по поверхности воды и ушел на пляж неощутимый ветерок. Его не почувствуешь, но влажная кожа Полины покрылась мурашками и, девчонка невольно взглянула на солнце, пожелав, чтобы то ее тут же согрело.

Андрей всё сидел и смотрел. Ему с каждой минутой всё больше нравилось ничего не делать. Проводив взглядом Полину с подругами, он перебрался под тень ивы и задремал. Его нисколечко не тревожили шумные компании у пляжа. Наоборот, когда он не был слишком погружен в сон, ему нравилось слышать поодаль от себя бурное движение. Но долго дремать у него не получилось. Чья-то собака подбежала к нему и быстро обнюхала его всего с головы до ног. Андрей полусонный отмахнулся от нее. Собака убежала, а он поднялся с земли, сел на бревнышко и, облокотившись спиной о дерево, стал смотреть на воду.

И было бы очень хорошо, если бы получилось просидеть точно так, как сию минуту, до поздней ночи, до раннего туманного с заспанными лучами солнца рассвета, до первых жарких лучей нового дня. Но пробыл у пруда он только до заката. Когда солнечный диск наполовину погрузился за горизонт, а другой половиной еще освещал пруд и ближний лес, Андрей поднялся с места и побрел домой.

– Совсем стемнело, – проговорил Андрей. Он держал Полину в своих объятьях и где-то совсем далеко в его сознании бродили простые, но замечательные мысли. Но Андрей не собирался ими делиться. Он был уверен, что сегодня же все его мысли сбудутся и превратятся в прекрасный весенний вечер, где они с Полиной будут беззаботно счастливы.

– Это только кажется. Вон, всмотрись в окно, там немного светлее, чем в доме.

– Всё равно мы уже опоздали? – нисколечко о том не сожалея, сообщил Андрей.

– Куда? – извернулась Полина, перевернулась на другой бок и посмотрела Андрею в лицо.

– Смотреть на закат, – как ни в чем не бывало отозвался он.

Андрей был немного недоволен, что Полина стала швыряться и не лежала спокойно в его объятьях. Но вместе с тем ему доставляла удовольствие ее возня. Он чувствовал каждое ее движение. Будто она запуталась в одеяле и пыталась выбраться из него. А Андрей лежал, не шевелясь, и больше сейчас ему ничего не хотелось.

Перестав возиться, Полина села на кровати.

– Зато мы прекрасно успеваем посмотреть на звезды.

Андрей усмехнулся. Ему вдруг стало лень отвечать. Тем более, что и отвечать то незачем было. Он мысленно соглашался с Полиной. Но неожиданно ему пришлось заговорить.

– Ты куда?

– Я уже очень есть хочу. Я блины печь, а ты принеси, пожалуйста, баночку варенья.

Андрей, вглядевшись в темноту, слабо уловил ее движения. Полина быстро собрала волосы и на макушке головы сделала пучок.

– Какое? – протянул Андрей, имея в виду не вид варенья, а сам факт случившегося разговора.

– Какое тебе хочется, – легко ответила Полина и убежала.

Слишком много Андрей расслабился и теперь никак не мог заставить себя сделать хоть что-нибудь. Он не успевал за сиюсекундными Полиниными действиями. И был абсолютно уверен, вглядываясь в густую серость сумерек за окном, что соберись он и выйди на кухню, как Полина, допивая чай, ему тут же скажет:

– Я уже поела. Ешь, пока блины совсем не остыли. Варенье я вишневое принесла, не нашла клубничное.

Андрей усмехнулся своей фантазии и, приподнявшись на кровати, призадумался. Всё и сразу охватил он мысленно. Прошлое, настоящее и будущее… Очень объемным показалось ему всё вместе. Объемным, целостным и правильным. И никак не получалось остановиться на чем-то конкретном. Мысли легко и быстро перелетали, словно бабочка с цветка на цветок, от одного события к другому. И, казалось, не было никакой возможности остановиться на одной из них. Вот он едет домой, а впереди летние каникулы и последний курс института. Тут же почему-то вспомнилась быстрая встреча с Олесей у дверей магазина. Заросли вишни у бабушки в огороде, которые все-таки он проредил, вырубив старые, сухие ветки. Андрей ясно представил себя за работай в саду, а потом в руках со старым ковшом полным переспелой вишни. Где-то сквозь туман увиделся ему дом тети Розы и Настина улыбка, пропитанная чем-то позабытым и совсем ненужным появилась по ту сторону забора. Забор представился новый, сделанный из мелкой сетки-рабицы, и чтобы вспомнить старый деревянный требовалось приложить усилия. Полинин смех и знакомство с его родителями, с которыми Полина уже оказалась знакома. И только Андрей никого и ничего не знал. Полина… Ранняя весна. Сырой промозглый вечер. Они идут вдвоем… он хорошо помнил, что они шли к ее дому. А на тротуаре каша из сырого снега, ноги в ней тонут, пробуксовывают то назад, то куда-то вбок. И идти совсем неудобно. Где-то далеко мелькает мысль, что очень хорошо бы сейчас гулять по сухому освобожденному ото льда и снега асфальту. Но мысль теряется и тонет, но тонет не в снежной каше, а в глубинах сознания, в которых так и останется. А сырой воздух и, казалось, бесконечное желание слушать Полинины рассказы… Андрей тихонько рассмеялся. Нужно было идти за вареньем. Он встал с постели и не спеша стал собираться.

Сегодняшний вечер был таким же прекрасным, как и тот, уже минувший. Только сегодня было много больше свободы. Тогда, месяца полтора назад, они долго стояли возле потемневших от влажного воздуха кустов вишни, сирени и еще какого-то густо разросшегося кустарника. Тогда, яркие лучи уходящего солнца на минуту вышли из-за горящих багровым огнем облаков и вольно прошлись по плотно укрытому снегом чьему-то участку, зашли в дом и никого там не обнаружив, будто растворились в темных углах комнаты, под кроватью и большим старым шкафом. Андрей не знал, чей это был дом. Но увлеченные друг другом они остановились на раскисшей дороге, чуть придвинувшись к чему-то забору. И тут Андрей как будто случайно поцеловал Полину, прервав ее рассказ о прошлогодней поезде к бабушке. Рассказ был интересный, но Андрею, как только они сегодня встретились, очень хотелось ее поцеловать. И он всё ждал. Какого-то момента, когда она перестанет быть настолько веселой и увлеченной разговором, что наконец-то разглядит его желание и несколько иное, нежели у него настроение. Полина будто не она секунды назад живо и во всех красках вела рассказ, вдруг обняла Андрея, повисла у него на шее и замерла.

– Смотри! Солнышко!.. – вдруг отстранившись, произнесла она и устремила свой взгляд на горизонт. Андрей посмотрел на запад, но успел еще разглядеть заискрившейся под ногами, но безоговорочно тающий снег. Вместе с Полиной он проводил за горизонт выглянувшее солнце, что яркостью ударяло им в глаза.

– Солнышко, – произнес Андрей, когда последний луч солнца торопливо спрятался за тучу.

«Солнышко…» – подумали оба.

Откуда-то взявшаяся на раскисшей дороге машина приближалась к них, проделывая новую петляющую колею по серой снежной каше. Они молча дождались, когда машина их обрызгает, но не с головы до ног и не нарочно, а лишь потому, что по-другому и проехать никак не получится на расплывающейся по весне узкой улочке. Как только джинсы и низ куртки покрылись крапинками грязного снега, Андрей с Полиной серьезно посмотрели друг на друга и продолжили целоваться в наступившем промозглом вечере только-только пришедшей весны.

Это всё было месяца полтора назад… Витая немного в том дне, но всё больше здесь – в дне сегодняшнем, Андрей спустился в погреб. Какое варенье лучше было взять? Клубничное или вишневое? Сам себя спрашивая, Андрей призадумался.

«Наверное, Полина меня уже заждалась» – подумал он и, перестав выбирать, взял две полулитровые баночки и пошел в дом.

Андрей, теряясь во времени, ожидал увидеть Полину, сидевшую за столом, а рядом – на столе на широкой тарелке – горку румяных блинов. Полина наверняка его ждет и легонько дует на горячий чай. Она очень терпеливая и в ней есть что-то правильное.

Аромат блинов с порога подогрел догадки Андрея. Он заспешил на кухню, но к огромному своему удивлению увидел только один блин на тарелке и Полину с миской и ковшом в руках, наливавшую тесто на сковородку.

– Так мало? – удивился он.

– Чего мало?

– Я думал, что ты уже все блины перепекла.

Полина довольно засмеялась. Ее забавляла временами проявляющаяся в Андрее способность выпадать из реальности. И вся суть этой его способности заключалась конкретно в том, что будучи не на работе, а именно отдыхая, Андрей мог на короткие промежутки времени вдруг о чем-то задумываться. И эти думы могли дезориентировать его. Он мог, будто вернувшись в день сегодняшний, внимательно посмотреть на обстановку вокруг и вспомнить, потому как успел позабыть, какой сегодня день и время суток. А мог просто, как сейчас, на минуту мысленно отстраниться, а вернувшись, быть уверенным, что прошел целый час. Эта была особенность, которая принадлежала конкретно к творческой части его натуры. Совершенно неправ оказался тот, кто назвал бы эту способность странностью. Никакая не странность, а элементарная задумчивость, окрашенная масляными красками, которыми он научился выдавать на свет настоящие шедевры.

– Как поедим, гулять пойдем, – хорошо сказала Полина.

– Разумеется, – так же хорошо согласился Андрей.

Он помыл банки под струей воды, вытер их насухо и стал искать открывалку. Полина наблюдала за ним. Перевернув блин, она приоткрыла окно, выпустив аппетитный и совсем не подгорелый аромат на улицу и впуская на кухню свежий воздух маленькими порциями.

Тетя Валя, вышедшая на крыльцо подышать, с некоторой завистью уловила вкусный аромат. Быстро сообразив, кто и где печет блины, она тут же проговорила про себя несколько следующих фраз:

«Вот, родители уехали, а он тут же к себе эту привел. А то, конечно, уроки учить она к нему ходила. Ох и хитра!.. Ох и хитра!.. Только ходит и улыбается, а сама вон какого жениха себе отхватила!.. Да!..»

Тетя Валя была недовольна. По ее мнению все выходили корыстными и исключительно расчетливыми. Младший Бушуев – так она любила называть Андрея – выбрал себе в школе молодую и красивую девушка. То есть, оказался достаточно хитрым и самовлюбленным. А Полина – ее тетя Валя за глаза звала ученицей – оказалась довольно расчетливой и мудреной девицей. Со сверстниками не водится, а к Бушуеву так-таки и прилипла. И получалось по теткиному мнению так: оба были хороши, нечего сказать. Но, вместе с тем, что грязно обсуждая их с кем придется, тетя Валя завидовала Полине. Ведь на Андрея было приятно и просто посмотреть – такой красавец! Что-то похожее на восхищение молодыми людьми разливалось в душе тети Вали. Здесь были и сожаления о прошедшей своей молодости, и всё та же зависть, и, наконец, желание как можно почаще встречать Андрея и Полину вместе. Нравились они ей! Но, как твердо считала тетка, ничего просто так в их отношениях не происходило и происходить не могло.

Когда пришло лето.

С минуты на минуту должен был прибыть поезд и, сделав короткую остановку, двинуться дальше. Андрей не спеша стоял под вечерними летними лучами солнца на платформе. Дома ему пожелали удачи на предстоящей конференции родители, а Полина, к сожалению, не смогла проводить его. Она уехала в село за пятьдесят три километра от города к старенькой бабушке. Это было необходимо.

Прошедший день, будучи суетливым, сейчас будто решил проводить Андрея и пожелать ему счастливой дороги. Его тихое «до свидания» парило в воздухе еле ощутимым теплым ветерком. Солнечный свет, по мере того, как солнце близилось к горизонту, становился более видимым и густым. И скоро, только взгляни на запад, ничего не увидишь, всё будет залито оранжевым туманом, предвестником приятной вечерней прохлады. Приближался хороший вечер, в который было бы замечательно сходит на пруд, искупаться, а придя домой наестся Полинкиных блинов с полевой клубникой натертой с сахаром. Но это всё будет потом. А сейчас он уезжает, а Полина – у бабушки. И, пожалуй, это тоже хорошо. Другая прелесть спрятана за этими событиями.

На платформе, рядом с Андреем сновал народ. Какие-то люди торопились, какие-то даже нервничали, а Андрей был до неприличия спокоен. У него даже не отражалось на лице ожидание, которым был пропитан не только воздух, но и обязательно, в разной степени все лица, здесь присутствующих людей. Все ждали, и не могли не ждать.

Андрей с некоторой медлительностью, переходящей в лень окинул взглядом пассажиров. Две женщины поодаль от него о чем-то взволнованно разговаривали. Одну из них Андрей где-то видел. Точно видел, а где, припомнить не мог. И бросил вспоминать. Совершенно не важным и даже скучным было для него сейчас вспоминать это.

«Лето, лето!.. Конференция, а затем отпуск…»

Только Андрей с наслаждением разложил на первое, второе и третье, то, что не могло его не радовать, как встревоженно заморгал и, хорошо, что назад не попятился. Такой случайности просто не могло быть. Или это была не случайность, а такое невероятное стечение обстоятельств, думая о котором, можно было засомневаться в своем взгляде на мир и немного, но поверить в существование судьбы. Хотя, что такое есть случайность вообще?..

Широко распахнув большие серые глаза, в упор, на Андрея смотрела Настя. Не было никакой возможности подумать, что показалось или обознался, вдруг перепутал в лучах солнца с похожей на нее девушкой… Это была Настя! Та самая Настя, о которой он уж и позабыл. Та Настя из такого далекого прошлого. Ушедшие в прошлое десять лет, в сию секунду показались Андрею настоящей временной пропастью. Было ему совершенно непонятно, как этот человек сейчас стоит перед ним и смотрим, с таким отчаянием и тревогой смотрит ему прямо в глаза.

– Привет, – с недопониманием, и еще не веря до конца, произнес Андрей.

– Привет, – будто немного стесняясь, как-то нежно и скромно ответила она. Теперь, когда он ее узнал и наконец-то заговорил с ней все страхи и неприятные волнения тут же отступили от Насти. Она вдруг сделалась радостной, улыбчивой и готовой пуститься в долгий-долгий разговор прямо сейчас, оставить железнодорожную станцию или здесь и остаться и говорить, говорить…

– Настя, – Андрею показалось, что он неестественно произнес ее имя. Даже больше, он не верил тому, что говорил, – ты к тете Розе приехала?

Настя же ждала, что Андрей первым делом спросит как у нее дела. А этого несуразного вопроса она вообще не ожидала. Да и глупо было спустя десять лет что-то ожидать. Но потом эта мысль придет ей, далеко потом.

– Уезжаю уже, – неуверенно сказала она, – давно у нее не была. Очень давно. Я на неделю приезжала.

– В отпуске сейчас? – не узнав предварительно, на кого все же она выучилась и кем работает и, что у нее в жизни вообще происходит, спросил Андрей.

– Да… то есть я пока без работы. Я педиатром в участковой больнице работала.

– А сейчас?

– Врач в декрете была. Я временно на ее месте работала.

Образовалось молчание. Андрей посмотрел в телефон. Две минуты оставалось до прибытия поезда. «Тух-тух!..» – слышалось где-то в отдалении.

Андрей бросал на Настю взгляды, пропитанные удивлением и всё никак не проходившим недопониманием ситуации. Наверное, ему нужно было что-то сказать, как-то занять эти две минуты, чтобы они не казались настольно вымученными, какими он вдруг их ощутил.

– А ты куда едешь? – уж даже не из интереса, а чтобы не стоять в молчании – по прошествии десяти лет и не найти никаких слов! – она спросила то, с чего обычно начинают разговор дружелюбные соседи, чтобы поболтать не о чем несколько минут.

– На конференцию. Я в школе преподаю.

– Кажется, припоминаю, – сказала она, найдя в закоулке памяти его слова «я в педагогический пойду…».

У Насти продолжали вертеться в голове, не находящие места, чтобы быть высказанными, фразы «а помнишь…», «когда я уехала…», «…ждала, что позвонишь и извинишься…», «давно не виделись, удивительно, что встретились» и так далее. Может, их и стоило говорить, но для них явно чего-то не хватало. И даже произнося их про себя в качестве варианта продолжения разговора, Настя видела, что не место здесь воспоминаниям и вспоминать, ей с ужасом показалось, что вспоминать-то и нечего. Было бы намного легче и разумнее сейчас ей подойти к совершенно любому незнакомому человеку на станции и с ним начать разговор всё о той же погоде, чем стоять рядом с Андреем.

– Кажется, мой поезд подходит, – сообщил Андрей.

Ему не было столь некомфортно рядом с Настей, как ей стало с ним, но и стоять друг напротив друга пытаясь изобразить разговор, ему никак не хотелось. Невероятным образом всё, что казалось много лет неразрешенным, что Андрей выставлял для себя проявлением собственной трусости и несмелости, провалилось в далекое прошлое. Ничего с ним не осталось, кроме чудесных картин, про которые стоя здесь, он и не вспомнил. Тогда же, после отъезда Насти, он всё пытался ей позвонить и звонил пару раз. Его мучало, что она уехала, да еще и не попрощавшись с ним. На мгновение ему сделалось дурно, аж мир вокруг померк. Настя заметила его полное отсутствие здесь, на платформе, на целых пару секунд. Ее взяла злость. «Он опять!.. Опять он думает только о своем!» – взвыла она про себя, оставаясь внешне грустноватой и серьезной девушкой. Светлой, радостной улыбки, которая только что озаряла ее лицо больше не было. Андрей же, словно хлебнул невиданного всем людям ненастья. Он сознанием угодил в пустоту, полнейшую бездыханную пустоту, которая осталась от прошлого, и в которой ничего не существовало. Пустота!.. Во сто крат больше и сильнее, чем просто опустевшее здание, у которого сохранились стены, сохранился скелет его жизни. А тут – ничего!.. Это было странное, пугающее ощущение, которое, впрочем, Андрей сможет довольно быстро позабыть.

– Удачи тебе, – сказала она, когда Андрей переборов дурноту, ясно взглянул на нее.

– Спасибо. И тебе удачи… – не договорил он ее имя, будто опасаясь, что оно вслух произнесенное поможет натворить еще какую-нибудь неприятную нелепость.

– Мы не опоздали?! Не опоздали, надеюсь! – всполошено и совсем рядом закричала женщина. Голос у нее был прерывистый, видимо она запыхалась от быстрой ходьбы или бега.

– Да нет же!! Нет! Вон, смотри, – будто ткнул ее куда-то чуть рассерженным голосом мужчина. Он тоже запыхался. Не оборачиваясь, Андрей представил, как мужчина вытирает пот со лба, – Вон, Андрюшка Сашкин стоит! Тебе же Зина говорила, что он сегодня едет по работе!

– Ой, как хорошо! Успели! Вот! Заранее надо было брить свое!.. лицо, чтобы такого не вышло! – злилась женщина, позабыв и про усталость от бега, и про невыносимую спешку, и про то, что в руках у нее билеты. Она сгоряча чуть не кинула их на платформу, но опомнилась, прижала к себе и, угомонившись, уставилась вдаль, откуда через несколько секунд показался поезд.

Андрей узнал опаздывающую пару – соседи бабушки Зины через дорогу – и усмехнулся над их такой простой, житейской, но очень уж эмоциональной, живой ситуацией. Но не стал оборачиваться в их сторону.

– До свидания, Насть, – до того, как голова поезда заедет на территорию платформы, громко и оживленно проговорил он.

– Пока, Андрей, – с чем-то неразрешенным и тоскливым в голосе произнесла она. Но Андрей с трудом расслышал ее голос, а уж все оттенки и настроения он не уловил совершенно.

Настя отошла к станции, дабы была лишней и только бы бестолково пробыла в скоро закончившейся толкучке.

Андрей зашел в свой полупустой вагон. Положив дорожную сумку на спальное место, он присел рядом. Соседи бабушки Зины забрались в соседний вагон. Это было хорошо. Потому как теперь никто никому мешать не сможет. Они ехали вдвоем, и им было совсем не скучно, а Андрею и так было хорошо. Излишнее их желание поговорить, которое нет-нет да и появлялось бы у них, только навязчивым ненужным вниманием легло бы на Андрея.

Поезд легонько качнулся. И будто это мимолетное движение, сопровождаемое поскрипыванием и оханьем металла, умело ставило точку в чем-то и отправляло своих пассажиров в ближайшее будущее. Впрочем, отправлять в будущее – это свойство всех автомобилей, самолетов, пароходов и так далее. Просто Андрей сел на поезд, вот и всё.

Форточка, наискосок от его места была приоткрыта. Андрей не стал ничего менять. Ни над ним, ни напротив него никого не было. Может, на другой станции сядут. Проводница принесла постельное белье. Андрей подумал, что без четверти пять утра он уже будет в другом городе.

Когда поезд оставил город позади, Андрей достал из кармана телефон и, улыбнувшись в темный его экран, решил позвонить Полине. Было совершенно нелогично, но Андрей поймал такое приятное, с особенным оттенком свободы и счастья настроение, что ему одновременно захотелось и дальше ехать на поезде, и вдруг оказаться в совершенно незнакомом месте, где-нибудь на вершине высокой горы, и охватить взглядом далеко за горизонт, и быть там, долго быть.

Андрей глубоко вздохнул и включил телефон. Он совсем не чувствовал ни вездесущей духоты, ни того, что за стенкой, какой-то мужчина эмоционально стал что-то рассказывать. Какая-то пушинка, залетевшая в вагон, висела в воздухе. Андрей машинально от нее отмахнулся. Пушинка закружилась в созданном легком завихрении и еле выбравшись из него, аккуратно легла на кучку чистого постельного белья.

Андрей стал звонить. Он наблюдал, иногда теряя внимание, за убегающими пейзажами за окном и слушал четкие, казалось наполненные чем-то объемным, правильным гудки в телефоне.

– Алло. Чем занята?

– На улицу вышла. Бабушка уснула. А я пока у дома буду. Ты сейчас где?

Полина смотрела на уходящее солнце и устало, но с тонким упоением, довольством на светлом, лишь немного тронутым загаром лице, улыбалась. Бабушка болела, хандрила, но ей уже было намного лучше, убегал еще один жаркий летний день, но впереди был теплый вечер и тихая, звездная ночь, Андрей уезжал от нее всё дальше и дальше, но через пару две он вернется, а сегодняшний день был уже не в счет.

– Еду. Проехал Самарово. Кстати, я еду навстречу солнцу.

– Может, за солнцем, – присела она на лавочку, посмотрела на солнце и улыбнулась. Это было тоже солнце, на которое сейчас смотрел и Андрей. Оно одно. Но будто разное. Почему-то Полине странным показалось, что там и тут солнце одинаковое. Такого не могло быть, даже если так и было. И дело тут заключалось вовсе не в том, что у Полины не хватало фантазии или ума, а так чувствовалось ей. И не могла она с тем ничего поделать.

«Подари мне своё солнце» – подумала она и посерьезнела. Что-то спряталось в этой мысли и во все глаза смотрело на нее.

– Можно и так. Бабушка как? – начиная спускаться с высоких гор, спросил Андрей.

– Лучше. Хорошо, что сразу врача вызвали и лечить начали. Воспаления нет, но простыла.

– Это хорошо, что лучше. А на станции столько много народа было…

Поговорив с Полиной, Андрей угомонил свое восторженно-странное состояние и стал совершенно спокоен. Весь минувший час аккуратно лег у него в голове. Настю он вспоминать не хотел. Но эти несколько минут у станции просились на немного занять его мысли. Андрей уж не думал, что когда-нибудь случится их встреча. Он как-то нечаянно оставил все свои переживания в прошлом. Задумчиво вздохнув, он облокотился о стенку. Он не сошел с ума, но ему вдруг сделалось трудно представить, что та Настя из прошлого, Нася из его снов, а правильнее из его воображения, и сегодняшняя Настя это один и тот же человек. Можно было сказать, чем все три были похожи друг на друга, и так же можно было с легкостью найти между ними отличия. Перед глазами Андрея сейчас была девушка с вокзала. Никакого одуванчика на голове у нее не было, светлые немного закручивающиеся в колечки волосы были по плечи и лежали аккуратными легкими прядями. Кроме, казалось завсегдатай грусти, в ее глазах улавливалась серьезность, что-то важное для нее, но не понятное ему читалось в выражении ее лица. Она будто просила дать возможность что-то сказать, обмолвиться несколькими словами о том, что ее сильно волновало… Нет! Наверное, она была просто расстроена своим отъездом, загружена какими-то повседневными, но вполне решаемыми проблемами…

Андрей приутих с единственной, всё повторяющейся фразой в голове: «Надо же ведь… Ведь надо же…»

Через полчаса раздумий он откуда-то понял, что они должны были еще раз встретиться, что это случайная, но запланированная встреча. Но кому она была нужна? Для чего она нужна была Андрею? Он же ясно понимал, что кроме того, что совершенно не знает, что сказать и от того со скрываемым терпением ждет, когда же покажется поезд, ничего больше не почувствовал.

Это была удивительная и чрезвычайно пустая встреча. Андрей усмехнулся. Поезд незаметно для пассажиров повернул на юго-восток, больше не следуя за закатом и в вагонах поселился вечер. Похожий на домашний, тихий, укрытый колючим шерстяным пледом и пахнущий крепко заваренным кофе вечер. Андрей принюхался, видимо кто-то в вагоне понемногу начинал скучать и чтобы миновать скуку стал пить кофе.

Из приоткрытой форточки тянуло свежестью. Полная женщина, что расположилась напротив Андрея, не спешила ее закрывать. Она задремала и негромко похрапывала.

Андрей быстро и бесшумно застелил свое спальное место и прилег. Закрыв глаза, он подумал о Полине. И вдруг так сильно удивился, что приподнялся с места, но тут же лег обратно. Довольно улыбаясь и будто пытаясь что-то высмотреть в сгустившейся темноте, он подумал, что женится на Полине. Эта простая мысль увиделась ему настоящей, правильной. Если бы его попросили, то он бы не смог выразить в слова то, что почувствовал. Будто враз понял смысл целой вселенной. Упорядочилось у него всё в голове. Прошлое, настоящее и будущее легли ровно, то есть единственно возможно. Полинка, картины, школа и почему-то засыпанный снегом сад в морозный солнечный день. Андрей ехал в поезде и всё это крутилось у него в голове. Он был счастлив настолько, насколько может быть счастлив человек вообще. Ни одного самого крохотного момента, по которому бы стоило огорчиться или просто задуматься всерьез у него сейчас не было. Счастье… Осознание собственно счастья оторвало Андрея далеко от реальности. И вскоре он незаметно уснул.

Настя…

Настя зашла в вагон, машинально – нисколько не заостряя на том внимания – нашла свое место и незаметно же для себя быстро и аккуратно расположилась. В ней поднялось что-то совсем уж неопределенное и совершенно вытесняющее из ее поля зрения всю происходящую вокруг обстановку. Ею чувствовалось, что на нее давит нечто такое, занимающее всю ее сущность, и от того скоро начнет всё меркнуть вокруг. И вдруг, как раз тогда, когда яркий свет летнего вечера должен был начать исчезать, она ясно увидела перед собой подушку на соседнем месте, затем само место, вся зримая часть вагона прорисовалась перед ней и Настя… улыбнулась. Ей вдруг сделалось легко-легко и так радостно!.. Она с превеликим удовольствием подумала, что едет домой, что там ее ждут и родные люди. Совсем скоро она сможет их обнять и поговорить с ними. Но во всем этом великолепии ожидания встречи Настю будто бы начало что-то беспокоить. Это было уже нечто другое, не многострадальная иллюзия, а нечто реальное, существующее на самом деле. Уверенность, что основой беспокойства является что-то из жизни, а не из пустых переживаний в духе «а может быть», всё усиливалась. И Настя, перестав улыбаться, стала хмурой и задумчивой.

«Ах, какая же я глупая!..» – мысленно запричитала она и ушла в переживания. Так ведь потому она и здесь, что сильно поругалась с Сашей, своим мужем, повздорила с родителями, у которых оставила Кирилла, своего сына, и решила всё поправить своим отъездом.

«Глупая и несчастная!.. Глупая и несчастная!..» – твердила она себе.

В ее памяти всплыли события получасовой давности и показались такими ничтожными, такими унизительно наивными, что дико захотелось вернуться обратно и всё изменить.

Долго Настя не могла заснуть. То ворочалась, то плакала, то совершенно успокоившись, смотрела на бегающий по вагону свет фонарей – видимо проезжали рядом с каким-то населенным пунктом. И, наконец, заснула.

Приехав домой, Настя с радостью помирилась с мужем, устроилась на работу в частную клинику. И опять поругалась с Сашей. Беременная, вместе с Кириллом она переехала жить к родителям. Саша то и дело ездил к ней и сыну. А после рождения дочки и вовсе переехал к Настиным родителям, то есть к своей семье. С рождением дочери, Настя изменилась. Вся спонтанность и безосновательные недовольства жизнью ушли.

И как-то в разговоре Василий скажет Ирине:

– Настенька повзрослела.

Ирина с ним согласится. Но обоим вдруг станет грустно, и оба просидят в полном тяжелом молчании несколько длинных минут. А потом Василий предложит Ирине чаю. Она заулыбается, тут же встанет с кресла и скажет, что у нее есть замечательные конфеты и нужно их обязательно положить в вазочку. Оба осторожно засуетятся и незаметно для себя самих развеселятся.

Но, когда Настиной дочка станет уже достаточно взрослой, Настя с Сашей расстанутся. Позже Настя выйдет замуж за доктора, который придет трудиться в клинику, где работает она.

А с Андреем Бушуевым она больше никогда не встретится.

P.S.

В Эльтов пришла весна. Таких вёсен не было уже столько времени, что не осталось уже тех людей, кто бы мог о них рассказать. Столько шума и людской суеты, того движения, в котором хочется принимать участие не было здесь несколько поколений. Последние же десять лет можно было подумать, что город умер. Навсегда…

Маков Ваня стоял на пригорке, на котором когда-то случайным стечением фантазии забрел Андрей Бушуев. На этом пригорке Андрей вел беседу с Кирилкой. Ну, да ладно.

Ваня был одним из молодых энтузиастов, что привез жизнь в Эльтов. Он и его товарищи горели желанием превратить уснувший город в образец цветущего, кипящего жизнью, но в то же время уютного, с тихими долгими вечерами дивного края. Почти что запутанная в ярких планах на ближайшее время сказка.

Каких-то пять минут назад Ваня выбрался из рябиновых дебрей. В резиновые сапоги, в которые он был обут, насыпались старые веточки, кора и прочий сопутствующий мусор. По маленькой кучке этого мусора Ваня высыпал из сапог, отряхнул от нацепившихся прошлогодних листьев и сухих веток кофту и стоял, радуясь абсолютно всему вокруг происходящему. Светило утреннее солнце и мягкими лучами приглаживала кусочки редкого тумана, зацепившегося где-то в низинах за прошлогодние ветки пижмы и тысячелистника, за раскрывшие почки ветки жимолости, бузины и шиповника; какая-то птица беззвучно пролетела где-то совсем высоко; стояла тишина и утреннее робкое безветрие чувствовалось своим исчезающим, эфимерным мгновением; огромные ряды высохших от старости рябин густых слоем покрывали землю, кое-где, правда, еще начиная зеленеть. Вот, что происходило вокруг и, что так сильно впитал в себя Ваня. Эльтов, со своей старинной архитектурой, разбросанный по холмам так, что казалось это несколько близко друг к другу расположившихся деревень, а не один городок, целиком влюбил в себя Ваню. А Ваня будто заранее знал, что так оно и случится. И был бесконечно рад, первый раз сойдя на станции с поезда, что Эльтов есть именно тот город, в котором ему хотелось жить и работать. Лучше всех ожиданий оказался Эльтов. На многочисленных фотографиях, что смотрел Ваня Маков, город был более свежим, ухоженным. Еще до полного запустения были сделаны фотопейзажи. Но!.. Совершенно невзирая на то, что поросли бурьяном улицы и из обветшалых домов, будто боясь дневного света, украдкой выглядывали полуживые тени прошлого, Ваня был восхищен. В сто крат лучше, чем на фотографиях, открылись перед ним шикарные виды, перспективы новой наступающей жизни, а еще его пробрал до легкого головокружения воздух!.. Он был пригнан с улиц ветром, содержал в себе привкус недалекой осени, аромат где-то созревших ранних яблок и густых зарослей стареющей крапивы. Этим воздухом хотелось надышаться всласть. Таким увидел Ваня перед собой старый Эльтов. А перспективы и энтузиазм, с которыми он сюда приехал, затмевали перед ним запустение, что царило в городе. И потому, ему казалось, что всё вокруг цветет, живет и благоухает.

Ваня далеко не случайно выбрал Эльтов из тысяч других провинциальных городов. Его покойная прабабка Арина Григорьевна была родом из Эльтова. Потому этот город и выделился для Вани среди других городов. А вообще в мегаполисе шла такая мода. Те, кто уезжал восстанавливать заброшенные или полузаброшенные города, старались обосноваться в родном городе своих прадедов и прабабок. Ваня был рад, что для него нашелся целый Эльтов. Да еще такой красивый, гостеприимный. На несколько секунд Ване показалось, что здесь его давно ждали. Спасибо Арине Григорьевне.

А потом его отвлекла от раздумий Марина. Ей не терпелось заговорить с Ваней. К ее сожалению, они с ним ехали в разных вагонах. Ваня улыбнулся на ее радостные восклицания. Он немного соскучился без ее общества, но в целом ему понравилось ехать среди незнакомых людей, что редкий раз тревожили его коротким вопросом или словом. Ваня отдохнул, надумался в удовольствие, никуда не спеша. А уж как до Эльтова оставалось ехать совсем немного, так и вовсе погрузился в легкую безоблачную дрему, отстранившись от собственных интересных, но так или иначе утомляющих мыслей.

На платформу он вышел будто немного опьяненный, с усердием отгонявший от себя остатки дремы. Жаль только, что Арсений Антипович никак не мог встретить поезд. Опустела без него станция.

Ваня Маков был правнуком Кипяткова. Но ни покойный Арсений Антипович, ни Ваня не подозревали о существовании друг друга. Ваня родился, когда Кипяткова уже не было в живых. Но самое главное, изначальное, было в том, что Кипятков не знал и о существовании своей дочери. Арина Григорьевна была слишком самостоятельной и гордой женщиной, от того и лишила свою дочь отца. А Арсений Антипович, знай, он про дочь, души бы в ней не чаял, любил бы ее искренно, всегда бы приходил ей на помощь и с привеликим удовольствием баловал бы ее. Но…

– Я тебя еле нашла, – улыбаясь, с хорошим настроением к Ване шла Марина.

Она несла завтрак в сумке. Рисовая каша, горячий чай и ореховые вафли – обычный любимый их завтрак.

– Ты принесла сюда еду? – Ваня рассмеялся.

– Да! – с гордостью ответила Марина и тоже рассмеялась.

На солнечном пригорке, в лучах утреннего солнца Марина с Ваней сидели на постеленной скатерти и ели завтрак. Они были друзьями со школьной скамьи. Вместе играли, фантазировали, куда-то ездили, учились… А вот теперь вместе сидели возле дебрей рябины, завтракали и прекрасно знали, что их мечты осуществятся. Здесь, в заброшенном Эльтове, рассадят они вишневые сады, построят новые дома, выгонят дух запустения и мрачные тени прошлого и будут жить.Светлым и уютным будет город.

Доедая завтрак, они услышали, как заводится техника, как кто-то раньше них уже принялся за работу. Марина с Ваней радовались, прекрасно зная, что сильно устанут за день. Но эта была та усталость, которая потом будет вспоминаться с радостной ностальгической улыбкой на лице. Самое главное – у них была цель. У них была огромная цель – создать целый новый мир на обломках старого. Наполнить жизнью умерший город – это труднее, чем в чистом поле отстроить новое село. Нужно разгрести груды старья и бурьяна, бережно сохранив хрупкие частицы прошлого. Это колоссальный труд. Но трудиться, все кто приехал в Эльтов могли и любили. А об инструментах, то есть тех средствах с помощью которых и будет происходит восстановление, создание нового города, они не беспокоились. Институты, в которых они учились, предоставляли им всё необходимое. Государство было заинтересовано в глобальной сельсхозонизации.

Позавтракав, Марина с Ваней присоединились к общей рабочей суете. Они и еще несколько человек должны были облагородить территорию вокруг бывшего садика, который до того был еще каким-то учреждением, вообщем держал в своих стенах воспоминания почти двухсотлетней давности. Вчера техникой были убраны основные заросли, а сегодня требовались непосредственно рабочие руки. Потому как гигантский куст бузины вырос у стены, запустив корни под фундамент, а хмель вырывался из распахнутого окна.

– Марин, иди сюда!

– Иду, – смотря под ноги, чтобы не через что не упасть, она подошла к Ивану.

– Смотри, какая хорошенькая!

Ваня стоял и любовался заморенным среди густых зарослей бузины кустиком рябины. Кустик не доходил в высоту и метра. Он был тонким, вытянутым, усердно пробивающемся к солнцу. Парочка бежевато-оранжеватых нежного оттенка листьев висела на нем. Кустик был изнеможенный, но стройный, аккуратный.

– Ну и давай ее оставим. Смотри, как здорово будет. Здесь же крыльцо парадное. Представь, какое шикарное деревце вырастит из нее.

Ваня улыбнулся, осматривая полуразваленное крыльцо и разыграв воображение.

– Давай. Только надо сделать колышки повыше и огородить ее. Ну, чтобы, когда будут делать ремонт здания, нечаянно не затоптали.

Пробежался ветерок и листочки на рябинке всколыхнулись. Рябинка будто бы расслышала и поняла каждое слово молодых людей. И теперь радовалась, говоря им «спасибо».

***

Андрей, стоя на террасе их с Полинкой дома, доводил до полного великолепия новую картину. Иногда он отрывался от кропотливой работы и осматривал небо. Там, кажется, затевался дождь. Мрачный наволок наползал на городок и где-то за его околицей, в поле и в лесу, уже шел дождь. Воздух стал невыносимо душным, что тоже намекало о скором дожде. У забора вовсю цвела вишня, молодые яблоньки только-только собирались распускаться.

Полина, сонная и немного отчего потерянная вышла из дома. Несмотря на духоту и пришедшее блаженное тепло весны, она была закутана в широкий вязаный плед.

– Как твои дела? – увлеченность Андрея картиной померкла, и он серьезно посмотрел на жену.

– Хорошо, – ответила она, усаживаясь в широкое плетеное кресло. Это был подарок ее брата на новоселье. Отличный подарок! Полина очень любила по вечерам сидеть в этом кресле.

– Чаю?

– Позже.

Она расправила плед, чтобы было совсем удобно, и положила руки на живот. Совсем скоро у них с Андреем должна родиться дочка. Они уже знали, что назовут ее Вероникой и никакие другие варианты имени, что подбрасывали им родственники, они даже не рассматривали.

– Волшебно получается.

Андрей улыбался. Положив политру и кисть на столик, он вытер руки, что так и остались испачканы в краске, и отстранился от картины. Он подошел ближе к Полине.

– У тебя все картины волшебные. И мне кажется, – Полина немного помедлила, – что ты опять нарисовал тот самый город. Знаешь, – она подбирала слова для своей мысли, – как будто дух у твоих картин один и тот же. Чего смеешься? Правда!..

– Да, это тот самый Эльтов, – Андрей присел на табурет. По крыше застучали первые капли дождя.

– Все-таки я пойду, разогрею чай, – и, поцеловав Полину в щеку, убежал в дом.

Полина с минуту посидела в кресле, вслушиваясь в редкие капли, шумящие по крыше. Но, разбираемая любопытством, прилагая усилия, встала и подошла к картине. Нежнейшая зацветшая кисть вишни свисала с правого угла картины. Лепестки были прорисованы тонко, и те, которые были освещены солнцем будто просвечивали. Создавалось впечатление, что вишня с картины более живая, чем вишня у забора. Нет! Странное впечатление. Вишня у забора принесет вкусные ягоды, а на картине так и останется этот чудесный цвет.

Андрею оставалось дописать задний план картины, на котором расстилались переплетенные, лишенные прямых солнечных лучей ветви вишни. Полина протянула руку и замерла. Она вдруг захотела потрогать картину, краска на которой еще сохла, но остановила себя.

Из дома вышел Андрей. Он принес чай, а к нему рулет и чашечку со сгущенным молоком.

– Воздух свежеет, – сообщил он.

– Ага… Хорошо…

Редкий, но настойчивый дождь монотонно стучал по крыше. На веранде было уютно. Наступил хмурый, но теплый вечер.