Разговор за рюмкой чая. Любить непросто. Просто – не любить [Валерий Столыпин] (fb2) читать онлайн

Валерий Столыпин Разговор за рюмкой чая. Любить непросто. Просто – не любить

Самая счастливая

Ксюха, на самом деле её звали Аксинья (папа тяготел к старине, принципиально называл её полным именем) не спала уже минут сорок, но не решалась встать, чтобы не разбудить Антона.

В промежуток плотно задёрнутых штор пробивался рассеянный утренний свет, подвижный и объёмный.

Наблюдать, как спит любимый, было чертовски приятно.

Она обожала этого покладистого мужчину с внешностью мальчика и решительным характером.

Он был для неё  всем, что дарило ощущение непрерывного блаженства, особенно когда находился так близко, как сейчас.

Аксинья прощала возлюбленному всё, даже когда первой реакцией на его поступки была обида.

Она всегда была миролюбивой и кроткой, тем более с ним, самым-самым дорогим человеком.

Девушка любила таинственную тишину пробуждения, когда оставалось время понежиться в постели, тем более, что она была не одна.

С Антоном Ксюха жила в гражданском браке больше пяти лет.

Девушка называла его мужем и ни разу не усомнилась в том, что это действительно так.

Любимый последовательно, без вариантов и сбоев вёл себя как настоящий глава семейства, ограждая Аксинью не только от бытовых сложностей, но и от принятия жизненно важных решений.

Девушка тихонечко освободилась от одеяла, не отрывая взгляда от Антона, осторожно приподнялась, опустила на коврик ноги.

Любимый потешно сморщил нос и губы, застонал во сне.

Ксюха инстинктивно прикрыла ладошкой рот, словно таким жестом можно было закупорить звуки, и перенесла тяжесть тела на ноги.

Крадучись на цыпочках девушка добралась до окна, тихо раскрыла форточку, чтобы запустить в комнату утреннюю свежесть и вздрогнула от неожиданно раздавшегося звука.

– Сюха, ну чего вскочила ни свет ни заря? Иди сюда, мне без тебя так зябко, так одиноко. Только ты можешь меня отогреть.

– Спи уже, будильник почти через час зазвенит. Я пока сырники приготовлю и кофе.

– Ага, уснёшь тут, когда такие деликатесы по комнате шныряют. Живо ко мне, кому сказал!

– Ишь, раскомандовался. Сейчас всё брошу и побегу грелкой работать.

– Не работать, дурёха, а спасать страждущего, нуждающегося в утешении и исцелении.

– Знаю я, чего у тебя болит.

– Не болит, а изнывает. У меня пульс прерывистый и сердечная недостаточность.

– По-моему напротив, избыточная достаточность. Скромнее нужно быть, сдержаннее. Через час тебе на работу.

Ксюха улыбалась, понимая, к чему клонит Антон. Такое представление с завидным постоянством разыгрывалось почти ежедневно.

Этот спектакль был сродни феерическому лазерному шоу Жан-Мишеля Жарра на восемьсотлетие Москвы на Воробьёвых горах.

На самом деле Аксинья шизела от происходящего.

Её уже потрясывало от желания, но уступить без боя девушка не могла.

Немедленная капитуляция могла разрушить сценарий сокровенного ритуала соблазнения.

Антон был настойчив, Ксюха вполне убедительно играла роль непонятливой упрямицы, стараясь выскользнуть из старательно расставляемых любимым силков как шустрая ящерка, но, не тут-то было.

Мужчина умело вёл наступление, выигрывая тактически.

– У меня ногу свело. Вот здесь.

– Я знаю, что ты называешь ногой. Её не свело, а раздуло. Сходи под душ, помогает.

– Смерти моей хочешь? У меня начинается лихорадка. Вызови скорую.

– Есть более консервативные средства.

– Да-да, одно я точно знаю, неужели ты можешь… ради меня… как же я люблю тебя, Ксюха.

Аксинья чувствовала, что её упрямства хватит на пару минут, не больше.

Она уже потекла.

Нужно было продержаться ещё чуточку, чтобы неминуемое “поражение” не закончилось “сдачей в плен”.

Возбуждающая игра стремительно выходила на космическую орбиту, за пределами которой безкислородная зона и полная невесомость.

Ксюха знала, что будет потом.

Антоха улетит в астрал, утащит её вместе с собой…

Придётся торопиться, оправдываться перед начальством.

Хорошо хоть, что она тоже не уборщица, имеет весьма ощутимый репутационный бонус, дающий  право… не налево, конечно, но на малюсенькие исключения от общих правил.

Ксюха ещё пыталась сопротивляться, но внутреннее течение сексуальных энергий остановить стоп-краном было невозможно.

 Антоха нервно моргал и картинно куксился, делая вид, что через мгновение пустит слезу, если…

– Иди ко мне, тебя я умоляю. Слова любви стократ я повторю… Цигель-цигель, родная, хочешь, чтобы моя любовь лопнула, как…

– Есть радикальное средство, – упрямилась Ксюха, – сходи, пописай.

– Ах, так! Тогда я иду к вам. Может получиться не очень романтично, но ты вынуждаешь. Ну!

– Не нукай, не запряг. Позавтракать не успеем.

– Забудь. У меня для тебя офигенный подарок.

– Не сомневаюсь. У меня тоже кое-что поплыло.

– Так я и знал. Нечего было фифу из себя строить.

Аксинья сама уже изнемогала, но одним глазком взглянула на будильник.

Надо было сразу соглашаться, подумала Ксюха и двинулась в объятия любимого, как бандерлоги в пасть питона Каа.

Антохина рука без промедления легла на Ксюхин животик, скользнула ниже.

Стон девушки наверно слышали соседи, но это не точно.

Любовники ни черта не слышали: им было не до этого.

Аксинья, увлекаемая Антоном, рухнула в кровать.

Что он опять творил, что делал…

Фиг с ней, с работой. Пусть будет, что будет.

Антоха не стал церемониться, сразу пошёл в наступление. Возможно, несколько грубовато, но энергично и сильно.

В конце концов, сама виновата – нечего было томить, разыгрывать спектакль.

Ведь хотела, соками истекала, но ждала, когда окончательно захлестнёт сладострастие.

Ксюха извивалась, кричала, впивалась ногтями в упругое тело любимого, который, казалось, ничего не чувствовал и не видел, кроме…

Концентрированный аромат похоти стремительно наполнял комнату. Антоха рычал, вбивая сваю за сваей в подготовленный интригующим спектаклем истекающий влагой грунт.

Девушка мечтательно думала о том, чтобы это сражение со стихией вожделения никогда не кончалось, но взгляд невольно отметил – шесть сорок пять.

Пора!

Прозвучал гонг.

Оглушительный взрыв где-то изнутри вкусно сотряс тело до самого основания.

Оргазмические конвульсии сводили с ума сладкой судорогой каждую клеточку, пропитанную любовью и чем-то ещё, отчего хотелось закричать, как Тарзан, но мозг начал просыпаться, подавая сигналы SOS.

К великому сожалению нужно было выпрыгивать из постели, принимать душ и бежать на работу.

Антоха, как назло, лез с ласками, которые были не ко времени и не к месту.

Он опять запустил ладонь между ног и…

Чёрт бы побрал эту безумную любовь, сумасшедшую страсть и неуёмную сексуальную жажду.

– Молчи, – шептал любимый, просовывая голову меж её ног, – сейчас будет самое сладкое.

Ксюха знала – точно будет.

Как не уступить.

Антоха опять раззадорился. Каждое его прикосновение вызывало волну воодушевлённого сладострастия.

Ксюха сдалась, хотя мысли её и чувства раздваивались.

Ей было хорошо и в то же время совсем плохо, потому, что папа научил быть ответственной и аккуратной во всём, что касалось обязательств и служебного долга.

Повторный приступ любовного экстаза был не таким продолжительным, но не менее чувственным и бурным.

Смятое постельное бельё окончательно соскочило с кровати, Антоха смеялся, как ненормальный и целовал, целовал.

– А давай на работу не пойдём.

– А давай – не давай. У меня проект и командировка. Тебе может и всё равно, а я…

– А ты… ты меня любишь. И пусть весь мир подождёт.

– Я тоже…

– Чего?

– Тоже подожду, пока надумаешь на мне жениться. Впрочем, это такая мелочь.

– Ну вот, началось! Как было хорошо и вот…

– Прости, прости милый. Я не хотела. Это нервы.

Антоха вскочил, сграбастал Ксюху в охапку, зацеловал.

– Прости. Я не думал, что для тебя это так важно. Но это совсем не значит, что мне всё равно. У меня сюрприз! Ага, не ожидала. Закрывай глаза и жди.

– Мне некогда, Антосик. Опаздываю.

– Не возражаю. Достаточно одной минутки… ахаляй-махаляй, улюль булюль и хиштаки сеританур… Сезам – откройся!

Антоха засунул руку под подушку, вытащил оттуда красную коробочку.

– Женюсь, какие могут быть игрушки. А вы, вчерашние подружки… Люблю!

– Как ты догадался?

– Ха! Как думаешь, что я там… ну, там. Искал? Вот! Ин-фор-ма-цию! А ты думала, я сексом занимаюсь? Глупенькая…

– Как же я тебя люблю!

– Я знаю.

Сегодня Аксинья ехала на работу счастливая.

Не потому, что утром был умопомрачительный секс, не потому, что Антоха, наконец, решился сделать официальное предложение. Она радовалась, что не были обмануты её ожидания, её беспредельное доверие.

Ксюха чувствовала с самого начала, что Антошке можно довериться.

Он человек ответственный, верный. Мало того: сильный, надёжный и самый-самый любимый.

Любить непросто. Просто – не любить

Не все видят, не все слышат, не каждый себе на пользу старается. Соблазнов много.

Диалог отца и взрослой дочери

Не знаю, у кого как, но существует на свете такая должность… обязанность, может быть полномочия или повинность, которую можно обозначить одним словом – папамама.

Это когда на самом деле ты папа, но выполняешь значительно расширенные родительские функции в связи с отстранением от служебного регламента матери по причине многочисленных злоупотреблений родительскими обязанностями, утратой доверия и добровольным самоустранением от хозяйственных и воспитательных обязанностей.

Так бывает.

Поверьте, это совсем не редкость.

Вот… не знаю с чего начать. Тема больно скользкая.

Приходит, значит, ко мне дочуля, вся в слезах и… как в песне у Евгения Осина, – плачет девочка в автомате, кутаясь в зябкое пальтецо, вся в слезах и губной помаде. Перепачканное лицо…

Короче, – бла-бла-бла… мёрзлый лёд на щеках блестит, это след от мужских обид. Приехали, значит, выросла, повзрослела, твою печаль… созрела моя маленькая принцесса.

Как сейчас помню: напялит на головёнку корону со стеклярусом, в мамкино платье и в туфли залезет, – я цяревна.

Ага, принц, похоже, не той системы.

Рыдает, короче, цяревна у меня на плече, остановиться не может.

Я её по головке глажу, на личико дую осторожно, успокаиваю, как в детстве, когда коленку разбивала, или мальчишки обижали. Хотя у доченьки ещё тогда был решительный, бойцовский характер.

Встанет “руки в боки”, – анука!

Маленькая такая атаманша.

Слушались.

И что теперь?

– Ладно, – говорю, – отдышалась, расслабилась, теперь по делу. Проблема в чём?

– Витька, паразит… ты же опытный, всё знаешь…

– О чём, дочь? У меня кроме твоей мамы никого не было. Я же до сих пор стажёр, пробную версию семейной стратегии до конца не освоил, не успел, на лицензионную программу способностей не хватило.

– Ты же мужчина… вот и скажи…

– Зайка ты моя, солнышко лесное, где, в каких краях… да, уж… мне б самому отыскать тот ручей у янтарной сосны, где сквозь туман ярко светит кусочек огня, где ожидают, дочуль, не меня, не ме-ня…

– Шуточки всё тебе, а я…

– Послушай, солнце моё, откуда мне знать про твоих мужчинов-то, если совсем ничего в подлунном  мире не повторяется даже  дважды, хоть и состоит всё сущее из одних и тех же кирпичиков. В голову к твоему кавалеру залезть никак не могу. Уж если для тебя он загадка, то мне…обидел чем?

– Хуже! Скажи, чего мне теперь делать, как быть?

– Вопрос, конечно, интересный. Пока ничего не пойму, но объясняешь занимательно, как математик с докторской степенью. Икс, игрек и Z в наличии, дальше сплошной туман. Конкретизируй. Попробую вникнуть. Есть, правда, одно радикальное средство, от всех напастей помогает.

– Какое?

– Верёвка и мыло. Как вариант – камень на шею. Или бутылка уксусной эссенции внутрь. Только не советую. Представляешь, как некрасиво будешь выглядеть, когда твой милый разрыдается над твоими останками?

– Тьфу на тебя! Я думала ты папка, а ты…

– Правильно, я папамама, мне нельзя ошибаться: вину свалить не на кого. Я не эксперт. Собственно, в существование толковых экспертов не верю в принципе. Одни дилетанты, солнышко. Никто ничего ни в чём не соображает, только губёшки  надувают и пузыри пускают.

– Так что там у нас, тобишь у вас, стряслось? Разлюбил, разочаровал, изменил, скандал устроил… или это… по мужской части прокололся? У вас было чего? Молчу, молчу… не моё собачье дело. Мужчина – существо нежное, ранимое, впечатлительное. Нам, люба моя, мальчикам, ничего под руку говорить нельзя, поскольку мужская сущность, которая за любовь отвечает, весьма уязвима. Разволновался, перенервничал –  не справился с управлением, из мужчины превратился в бесполое существо. Легко и просто. И это нормально.

– Наговоришь тоже.

– Как есть. Если мы слёзы не льём, это не значит, что не плачем. Нам с детства в голову деревянной киянкой клин в мозг загоняют, что мужчина не имеет права быть сентиментальным, эмоциональным и чувственным романтиком. А потом девочки обижаются, что мы чёрствые сухари, бессердечные, бесчувственные циники. Ладно, дочь, колись. Я уши заткну, только суть выясню. Может, тогда докумекаю, чего от меня солнышко моё хочет. Мамку бы тебе… да, увы… Не сыпь мне соль на рану, не говори навзрыд. Душа, твою дивизию, страдает и болит.

– Я ему говорю, а он… ну, почему…

– О, факты косяком попёрли. Теперь яснее стало. Вот, что скажу, любовь моя… любил ли кто тебя как я… не пытайся нас, мужиков, понять. Сначала себя спроси – чего именно твоё  сиятельство желают. Скажу сразу – намёки и туманности мы, человеки со вторичными половыми признаками мужчины, не улавливаем. Так мужской мозг устроен. И сопротивляемся противоречивым аргументам женской логики. Мальчику конкретика нужна. Через поцелуй, через ласку, через доверие.  Говори только прямо – хочу харчо, секс или шубу, но ответа не жди. Мысль должна вызреть, оформиться. Сама понимаешь – обидно, если тобой дама командует. Мужчина действует прямолинейно. Обмозгует твой Ванька, Джон или Макс, составит план действий, определит тактику и стратегию… подойдёт и скажет, – любимая, я тут подумал и решил. О, как! И ты в дамках, и ему хорошо. Ну, догоняешь?

– Как у тебя всё просто.

– Вовсе нет. Напротив, нужно так исхитриться, чтобы у мальчишки душа пела оттого, что угодил тебе. Но и с его желаниями считаться нужно. Себя пойми, солнышко. Нравится он тебе, интересно с ним? Эмоции зашкаливают, сердце радуется, тело стонет? Приложи к душе ухо и слушай, она всё про тебя знает. Только в душу лезть не пытайся. Испугается и свернётся спиралькой – не выковырнешь. Там, в душе, мама мия… такое понаверчено… чёрное, белое, цветное, всех форм и консистенций.

– И у тебя тоже?

– Кхм… ато… вот, мамка твоя… плюнула в душу и  упорхнула. Думает, с рук сойдёт. Мол, всё можно. Ан, нет… есть такое орудие – бумеранг: кого ранит, а кого и убивает. Не дай бог испытать его разрушительную силу. Есть такое явление – интерференция называется. Это когда энергетические потоки взаимно усиливают или снижают амплитуду волн. Любовь, это силища. Чем больше отдашь, тем больше к тебе вернётся.

– Откуда мне знать, что он меня любит?

– Если сомневаешься – уходи, добра не будет. Любовь в доказательствах не нуждается, она сама по себе неопровержимый факт, который как ни старайся – не сотрёшь и не спрячешь. Я же вижу, как ты светишься.

– Скажешь тоже.

– Зуб даю. Можешь не слушать. Мне-то что. Вот сейчас, если честно, обидно было. Сама спрашиваешь и сама же не веришь. Есть и ещё кое-что. Никогда не ограничивай личное пространство своего мужчины – не простит. Мучиться будет от неразделённых чувств, но не простит. Мы такие. Учти. Именно поэтому мужья и любовники через одного рыбаки, охотники и путешественники.

– Ага, а я, значит, мучайся, страдай, жди, когда он нагуляется.

– Так и не жди. Нет терпежу – гуляй Вася. Пускай катится колбаской по Малой Спасской. Можно ещё на хутор бабочек ловить отправить или вообще, куда Макар телят не гонял. Я не шучу, доношу до твоего неокрепшего женского сознания существенные факты организации мужской психики. Так-то, цяревна.

– Это всё? На этом конструктивные особенности нежной мужской души закончились? Огласите, пожалуйста, весь список.

– Такая ты мне больше нравишься. Ну, слушай. Мы, мальчишки, страсть какие ревнивые, хотя сами не подарок. Такими уж нас создали. Да, мы ужасные собственники. Но есть варианты. Например, не давать поводы для домыслов. Сложно, но выполнимо. Нервы – не игрушка, не музыкальный инструмент. Не манипулируй. Почувствует – уйдёт. Свобода и доминирование для мужчины важнее любви и секса.

– Вам, значит, можно, а нам нельзя?

– Никому нельзя. Любовь, это пограничная застава, флажки, но держаться в рамках, если чувства взаимны, просто. Вот ещё: никогда не додумывай за нами сказанное, понимай буквально, как есть. Скрытые смыслы –  женская фишка. Нам она ни к чему. Прислушивайся. И никогда не обижайся, если твой избранник не замечает изменение внешности, новые серьги или туфельки. Увы, на фантики мы слепы и глухи.

– Обрадовал. Слепые, глухие, ранимые, нежные… к тому ещё ревнивые, обидчивые и тупые. И чего со всем этим богатством делать?

– Думай, дочка. Жизнь прожить – не поле перейти. У вашего брата список изъянов куда обширнее, а как искусно замаскирован. Чего стоят только вечные перепады настроения, капризность и склонность к фантазиям. Не каждому, девочка, дано яблоком падать к чужим ногам… Счастье, есть ловкость ума и рук. Все неловкие души за несчастных всегда известны… Это не я сказал – Есенин. Так и живём, подруга: подстраиваемся, приспосабливаемся, ублажаем, жертвуем. Иначе никак.

– Надеюсь, это-то всё.

– Не совсем. Не забывай, что он мужчина. Трусики, помаду и туфельки выбирай сама. Он тебе не советник. И не старайся помогать там, где требуется мужская сила, нервное напряжение, выносливость, жертвенность и отвага. Ты наверно слышала про половинки. Так вот, так и есть, только они ужасно не симметричны. Мужественность, это духовная и физическая сила, основанная на осознанной чувственности в сочетании с глубинным пониманием сущности вещей и явлений. Вот только жить ради себя любимого настоящие мужики не умеют. Это правда, дочь, истинная правда. А теперь думай.

– Наговорил, наговорил. Я ведь не записывала.

– А и не надо. Сердце само подскажет. Поймёшь себя, и всё сложится, как кубик Рубика, грань к грани. Ему с тобой хорошо будет, счастье ложкой черпать начнёте. А на нет и суда нет.

– Пап, вот ты умный, добрый, а мамку не удержал. Не старался?

– За себя скажу, за неё – нет. Чужая душа – потёмки. Я же тебе говорил – не вникай, не копайся, не старайся понять. От многих знаний многие печали. Полюбишь себя, и тебя любить будут.

– А тебя?

– Моя половинка пока в пути. Будет, всё будет. Счастье, его разглядеть нужно. Наклонись над тем цветком или над травинкой – столько всего увидишь, себе не поверишь. Создатель изначально, в момент рождении, даёт человеку всё необходимое для лучшей жизни.

Не все видят, не все слышат, не каждый себе на пользу старается.

Соблазнов много.

Не подходи – я обиделась!

Ожидая в открытом кафе за чашечкой не очень ароматного  напитка знакомого, загляделся я на миловидную леди, напомнившую мне идеальный образ героинь  Тургенева.

Рыжеволосая девушка с открытым лбом и кудрявыми локонами,  одетая элегантно, но скромно впечатлила меня, мужчину в возрасте осознанной духовной сексуальности до полного  изумления.

Дитя, (для мужчины на седьмом десятке лет женщина до тридцати всегда воплощение целомудренной непорочности), сидело в задумчивой позе с прикрытыми глазами, переживая, видимо, волнительный эпизод из раскрытой перед ней книги.

Девушка была соблазнительно хороша.

Я любовался мимикой, чертами лица девочки, строгой целомудренной позой, в которой она сидела и пытался угадать, что именно задело душевные струны прелестницы.

По её лицу можно было прочитать, какие именно эмоции вдохновляют и будоражат воображение, но тайна оставалась тайной.

Интенсивное сопереживание с персонажем книги прервал громкий телефонный звонок.

– Могу. Зачем? Садко. Хорошо, подожду.

Спустя десять минут к ней подсел юноша её лет. У него был взъерошенный, очень расстроенный вид.

– Слушаю тебя, Рома. Мечтала побыть одна… опять не срослось. Разве от вас скроешься?

– Ну, извини… я же не просто так. Только ты можешь мне помочь… у нас такое ЧП… вот… позвони Юльке, а.

– У тебя телефон сломался?

– Если бы. Мы это… мы поссорились. Так, фигня. Я ни сном, ни духом. На пустом месте. Ни о чём, честное слово. Ты же меня знаешь.

– Ещё бы. Даже красный горшок в белый горох помню в детском саду. Попроси прощения, чего проще?

– Как? Она… короче… всё, говорит – достал. Разревелась и ушла, хлопнув дверью. Я просто спросил, где была, почему так долго. Сказал, что соскучился и есть хочу. Мы всё-таки муж и жена. Имею я право или нет? Вот. Вазу с цветами о пол грохнула. Обозвала меня чудовищем… и убежала. Ещё утром. Время пять часов. Её нет и нет. Представляешь, что я про всё это думаю! Мрак, бред, я в шоке! А если у неё кто-то есть, если она…

– Позвони и выясни, чего проще. Это всё?

– Я же к тебе за помощью пришёл, вы подруги.

– Допустим. Это не даёт мне права вторгаться в личную жизнь. Мало ли чего ты недоговариваешь.

– Понял… кажется, понял. Ты чего-то определённо знаешь. Говори, иначе…

– Роман Степанович, ты же не девочка курсистка. К чему эта нелепая истерика. Ещё начни головой о стол биться или стаканы грызть. Лучше подумай, что могло вызвать такую бурную реакцию. Ты не того… уси-пуси, трали-вали… интрижки, амуры, не задодил?

– Ты о чём? Не было ничего… ни-че-го! Люблю я её.

– Верю, любишь, как же иначе. У вас ещё медовый год не закончился. Иди домой, успокойся и жди. Придёт, никуда не денется принцесса твоя.

– Не могу домой. Я же не знаю, что с ней. У меня мозги кипят. Позвони, прошу.

– Рома, не вмешивай меня, пожалуйста, в ваши семейные отношения. Милые бранятся – только тешатся. Из-за пустяка не хочу потерять подругу.

– Звони, говорю!

– Нет!

– Звони… она меня везде в чёрный список внесла. Везде, понимаешь! В соцсетях, в ватсапе, в вайбере. Звонки не проходят.

– Вы совсем очумели, молодожёны? Что за блажь? Не подростки уже, чтобы так глупо рвать отношения.

Придумал же кто-то виртуальные чёрные списки, с помощью которых можно запросто вынести мозг кому угодно.

Мы ссорились иначе.

Может, время было другое?

Вспомнилось, как однажды позвонил своему боссу через диспетчера (его телефон не подавал признаков жизни), по безотлагательному, жизненно важному вопросу.

Дама голосом разбушевавшейся фурии ответила что не собирается его звать. Потому что шеф сволочь и разговаривать с ним она не собирается.

О, как!

В тот раз я попал на серьёзный штраф, фирма тоже осталась в убытке.

Но там всё реально было сложно. Девочка оказалась беременной от любвеобильного начальника.

А здесь…

Мне стало действительно интересно, но ведь это чужая история.

И всё-таки финал случился на моих глазах.

Друзья долго препирались, однако звонок был сделан.

– Юлька, ты где?

– ((

– Что случилось, почему не отвечаешь на Ромкины звонки?

– ((

– Что-что? Не смеши, подруга, разве это повод… хватит ахинею нести. Не валяй дурака, истерика. Твой муж… короче, кажется я его от попытки суицида спасла. Он тебя любит. Лю-бит! Точно, тебе говорю. Сидит и плачет. Сами разбирайтесь… я вам не стоп-кран… не нянька. В кафе Садко ждём.

– Да, дело, Ромео, обстоит следующим образом, – тургеневская леди, рассказывая о причине боевых манёвров закрыла ладошкой рот и рассмеялась: раскатисто, громко.

– Юлька в салоне красоты была, по дороге ноготь сломала. Ты под руку попался, вот и всё. Сейчас приедет, она рядом.

Через несколько минут я наблюдал крайне эмоциональное, весьма романтичное и трогательное примирение сторон  конфликта, понять логику которого почти невозможно.

Говорят, но это неточно, что на международном конкурсе по женской логике победил генератор случайных чисел.

И тут я вспомнил эпизод из фильма «Блондинка за углом», когда Догилева чуть не в истерике говорила Миронову: –  Вот поженимся,  родится у нас мальчик… и будет у него всё, чего душа пожелает… и "поступим" мы его учиться в лучший университет. И вот он поедет летом на картошку…  увидит там сарай с подвалом… начнёт спускаться в подвал, а тут на него случайно упадёт топор, лежащий на полке, и всё – нет нашей кровиночки, нашего мальчика!

Вот так, из-за пустяков, из-за романтической тургеневской впечатлительности иногда даже настоящие войны начинаются.

Возвращение блудного мужа

Как сделать, чтобы мужчина захотел женщину?

Да не нужно ничего делать! Полюби себя.

Ромашка, да, есть и такие имена, муж называл её проще – Машка, недоумевала. Мало того – искренне чувствовала себя обиженной и преданной.

Когда и как началось отчуждение, разобщение или холодность – даже слово подобрать невозможно к тому, что случилось между ней и мужем, Машка сама не могла припомнить.

Витя, муж, очаровал её сразу.

Не с первого взгляда, конечно, но настолько неожиданно и быстро, что девушка сама не могла поверить в разыгравшиеся в тот момент яростные чувства.

Её накрывало с головой, штормило, выворачивало наизнанку.

Виктор мог нечаянным взглядом, обращённым не к ней словом включить внутри Ромашки странно приятные акустические, визуальные и обонятельные вибрации, которые нежно ласкали и гладили каждую клеточку её впечатлённого неведомой сладостью тела.

Ощущение его мягких прикосновений было настолько реалистично, что по коже начинали толпами бегать мурашки, вызывая удивительно приятную истому, волнительную дрожь и цветные видения.

Конечно, у Ромашки и прежде были мальчики. Она уже целовалась, была знакома с волшебным действием объятий и целомудренных прикосновений.

Мама предупреждала о том, что у мальчишек на уме, поэтому непристойных действий, слишком близких отношений, избегала.

С Виктором всё было иначе: не он ей, а она, Машка, первая призналась в любви.

Как же трепетало её сердечко в тот миг, как подкашивались коленки, как кружилась голова…

Теперь всё это в прошлом.

Неожиданно и вдруг Ромашка поняла, что они перестали заниматься сексом.

Совсем-совсем.

Витя всё так же нежно целовал, когда встречались и расставались, гладил волосы, прижимал к груди, что-то приятное и лестное шептал на ушко, щекотал губами одному ему известные чувствительные точки на шее.

Как прежде спали в обнимку, соблазняя горячим дыханием, запахом близости, дурманящим голову и щекочущим внизу живота.

Вожделения и желания было достаточно, даже много, а секса не было.

Не было и всё!

Ромашка долго не замечала загадочную перемену в отношениях: исчезновение интимных поединков, томных прилюдий, страстных состязаний на супружеском ложе.

Виктор обычно сам был инициатором “’эротических забегов”, жена играла ритуальную роль: иногда недотроги, реже – страстной гетеры или ненасытной хищницы.

Ей одинаково нравились горячие поединки, выматывающие силы потные марафоны, нежные облизывания, растянутые на часы, иногда на целый день.

Тело само требовало приключений интимного характера с тесным сближением, яростным взаимопроникновением, полным телесным и духовным слиянием.

Ритуальные игрища вошли в привычку. Без их объединяющего действия Машка ощущала себя неполноценной, одинокой.

Только поняла это не сразу.

Некое беспокойство волновало, лишало уверенности и спокойствия, вызывало тревогу, но женщина всегда находила пристойное объяснение состоянию невесомости: неважное самочувствие, бытовые проблемы, дружеские и профессиональные отношения.

Мало ли проблем возникает в обыденной жизни. Если на всё обращать внимание, можно сойти с ума.

У Машки и пример живой есть – Вика Нехлюдова. Вроде нормальная всегда была, а муж изменил и свихнулась. Теперь в психушке лечится.

Ромашка пыталась не заморачиваться на глупых мелочах. Главное – любовь, а этого зелья в семейных запасниках целое море.

Витька… он такой… такой!!!

Был.

Машка долго не могла решиться на серьёзный разговор. По мелочи приставала. В шутливой или игровой форме.

Природа или что-то ещё настоятельно требовали близости. Чем дальше – тем больше.

Женщина, до неистовства испытывая желание, дышала по ночам в затылок спящего мужа, нежно ластилась, яростно сжимала бёдрами засунутую между ног руку.

Витька безмолвствовал.

Хуже того, его организм совсем не реагировал на сигналы маяков, которые посылало её жаждущее слияния тело.

Бодрствующий супруг отшучивался, дурачился, прятал взгляд.

Наверно Ромашка выдержала бы и эти странности: так её воспитали, но однажды Витька собрался и ушёл.

С вещами, к маме.

Не представляете, как было обидно.

Наверно, если бы изменил, избил бы или что-то ещё, объясняющее нелепое поведение, было бы легче, а так…

Машка винила себя. Кого же ещё?

Она неистово искала причину: выплёскивала кипящие эмоции на подруг, на родителей, покупала десятками книги по самосовершенствованию, записывалась на курсы психологической помощи.

Ничего не помогало.

Только хуже становилось день ото дня.

Тело и мозг разрывало на части.

То ли сама себя накрутила, то ли гормоны постепенно вытеснили кровь, то ли нервы ни к чёрту: Машка рычала от желания немедленно удовлетворить низменную потребность.

Она вспоминала, закрывая глаза, посекундно, каждую встречу с Витькой: каждое слово и вздох, запахи и звуки, эмоции, ощущения и пьянящее чувство парения, доводя себя до экстаза, до болезненно опустошающего оргазма.

После виртуального любовного блаженства, как ни странно подкатывала депрессия с продолжительной бессонницей, с нервозностью, когда подступало желание кого-нибудь задушить, или самой расстаться с жизнью каким-нибудь хитроумным способом: чтобы Витька почувствовал, чтобы понял, подлец, как гадко поступил с любящим человеком.

Меланхолия могла продолжаться неделю и больше.

Потом она медленно выплывала из туманных сумерек и опять жаждала секса: не важно, с кем и где, пусть это будет водопроводчик, начальник, бомж… без разницы, лишь бы избавиться от чувства неполноценности.

Зная, что происходит после самоудовлетворения, Машка стала избегать возбуждающих действий, отчего становилось ещё хуже.

Она загнала себя в угол: с одной стороны грезила о связи с любым мужчиной, с другой – агрессивно и изобретательно избегала любых контактов с возможными претендентами воплотить её фантазии в жизнь.

Когда отчаяние и душевная боль достигли апогея, когда подруги заметили, что с ней творится нечто невообразимое, её едва не насильно зарегистрировали на сайте знакомств и некоторое время контролировали каждый шаг в виртуальном пространстве, чтобы не наделала глупостей.

Удивительно, но не завязав ни одного знакомства, не создав ни одного контакта, Ромашка вдруг пришла в себя.

Она эту перемену заметила сразу.

Побродив несколько дней по просторам интернета, прочитав сотни анкет, наглядевшись вволю на масленые рожи сетевых амуров, однажды Машка расхохоталась до икоты и колик в животе.

Оказалось, что нет необходимости будить уснувшую женскую сущность, поднимать самооценку, искать гармонию и умиротворение в мире развратных и глупых женихов-неудачников.

Она была нор-маль-на, лишь временно пребывала на планете Глюк, находящейся где-то в параллельной Вселенной.

Ей никто, совсем никто не был нужен, тем более водопроводчик и бомж.

  Машка поняла, что любит только Витьку, что это печально и прискорбно, но нужно жить дальше и единственное средство – любыми средствами избавиться от зависимости.

Как, она пока не знала. Посвящать в свои мысли подруг посчитала нецелесообразным, глупым занятием.

Если хочешь насмешить бога – сообщи ему о своём желании.

Измениться в одну минуту оказалось сложно, но желание – часть успеха.

Ромашка в одном бикини – пару часов крутилась у зеркала: нахваливала ягодицы и бёдра, восхищалась стройностью фигуры, упругостью дивного бюста, мягкостью плоского животика. И танцевала…

Конечно, ей нравилось не всё, но общее впечатление завораживало, супокаивало.

– Глупец ты, Витенька! Ещё пожалеешь., что такую женщину обидел, – подумала Ромашка и стремительно приступила к задуманному.

Женщина не понимала толком – что случится и как. Она знала одно – мужчина у неё будет: если не сегодня, то завтра. И никаких подружек.

Сама, всё сама.

Машка вдруг поверила в обязательность женского счастья, в свою способность раз и навсегда расстаться с иллюзиями.

– Чем я хуже других? Чем? Причина не во мне – в нём и я это докажу.

Женщина собралась, выгребла из заветной шкатулки почти все накопленные деньги и отправилась в салон красоты.

Уютная обстановка заведения, собственные позитивные мысли и зуд напряжения создавали некий мистический фон, позволивший отбросить прочь последние сомнения.

Улыбка в этот день не сходила с её лица. Она уже была счастлива.

Площадкой для первого опыта Машка выбрала скромный приветливый бар, показавшийся достаточно безопасным и гостеприимным.

Оделась Ромашка соблазнительно, но скромно.

Глядя на неё, ни у кого не могла возникнуть мысль об истинной цели визита.

Машка волновалась: не сказать, что едва не падала в обморок, но вибрировала, словно перемёрзла.

– В конце концов, – думала она, – на Витеньке моём свет клином не сошёлся. По улицам бродят толпы неприкаянных мужиков, которым повезло меньше, чем ему. Пусть оближется. Любовь – не хрустальная ваза. Если отношения разбиты, нужно прибрать осколки и заменить предмет восхищения на новый. Их много, а я единственная.

Несмотря на нервозность, настроение было на высоте.

Ромашка села у барной стойки, заказала бокал мартини и погрузилась в грёзы.

О чём она думала, неизвестно.

Вид у неё был весьма одухотворённый, отсутствующе мечтательный.

Машка не крутилась на стуле в поисках претендента, не ввертела головой. Она парила в разноцветно туманных облаках яркого романтического сновидения.

Как ни странно, единственным партнёром, с которым витала в облаках, она видела Витьку.

Мужчины в голографических приключениях были разные, а лицо у всех одно.

Ромашку наперебой приглашали танцевать, осыпали цветами, посылали улыбки и воздушные поцелуи.

Она кружилась, кружилась… со счастливой улыбкой и безмятежным взглядом, направленным в никуда, пока не ощутила мягкое прикосновение чьей-то горячей руки.

– Скучаете?

– Вовсе нет. Отдыхаю.

– Жаль. Хотел пригласить вас на танец.

– Спасибо, я сама, – неожиданно ответила Машка, поставила на стойку нетронутый бокал с искристым вином и попросила бармена включить Сальсу.

Танцевала она с наслаждением: целиком и полностью отдавалась страстным сексуальным движениям, ни на кого, в том числе и на незнакомца, не обращая внимания.

Мысли, чувства… их не было. Точнее, ей было попросту хорошо.

Машка даже забыла, зачем пришла.

Закончив танцевать, взбудораженная и потная, отправилась она на прежнее место.

Мужчина восхищённо смотрел на неё и беззвучно хлопал, показав улыбкой и жестами, что зрелище было бесподобным.

Он именно так ей и сказал.

– Очаровательным, чувственным или всё же сексуальным, – наблюдая за его реакцией спросила Машка.

– Всего понемногу. Вы прелесть. Разрешите угостить… Нет-нет, не отказывайтесь, это ни к чему вас не обяжет. Вы одна и я один. Согласитесь: два одиночества, это уже пара. Надеюсь от танца не откажетесь.

Машка и не думала сопротивляться.

– Какого беса я буду бегать от мужика, если он сам плывёт в руки. Пусть покажет, на что способен, – подумала она.

– Роман, надо же – может, придумал такое имя? Ро-ман. Словно намекает на начало чего-то необычного, содержательного, долгого-долгого.

Танцевал незнакомец великолепно.

Ромашка даже забылась.

Впрочем, ей почему-то было всё равно, чем кончится это неожиданное, или всё же ожидаемое, рандеву.

У Машки было удивительно легко на душе, тело вовсе пребывало в комфортной невесомости.

Веселились они с Ромой от души почти до утра, пока не закрылось заведение.

Ехать к незнакомцу Машка мягко отказалась, вести его к себе – тем более не захотела.

Мужчина не спорил. Он вёл себя расслабленно и весьма уверенно.

Ночь в шикарном номере гостиницы с интересным соблазнителем была просто волшебной.

Ромашка отдавалась как в первый и последний раз.

Она и сама не ожидала от себя такой прыти, такой извращённой ненасытности, такого похотливо бесстыдного сладострастия и бешеной экспрессии.

К утру у неё болела и стонала от наслаждения каждая удовлетворённая до предела клеточка благодарного тела.

Прощание с кавалером было столь же красивым и романтичным.

Потом они обменялись номерами телефонов и…

И легко забыли друг о друге.

Ромашке отчего-то не хотелось серьёзных или достаточно длительных отношений.

Причину такой странной внутренней установки она не могла осознать, просто чувствовала, что это лишнее.

Желание до предела насытиться сексом без обязательств, утолить так долго испытываемую жажду интимной близости, Машка воплощала с животной страстью.

Каждую субботу и каждое воскресенье отправлялась она в один из многочисленных баров и клеила там мужиков по одной и той же схеме: изображая, теперь уже намеренно, полное равнодушие, отрешённость и чуточку высокомерия.

На отчуждение, мечтательность и скромность кавалеры всех возрастов и мастей клевали так, словно мёд из её возбуждённого лона был разлит по всей площади танцпола.

Зажигательный танец Сальса тоже был одной из сексуальных приманок.

Теперь Ромашка сама могла выбирать кавалеров, иногда даже цинично издевалась над их соперничеством, устраивала состязание.

Ей всё сходило с рук, но спустя месяц перестало радовать.

Секс и атмосфера вечного праздника наскучили, осточертели.

Теперь Машка вынашивала совсем другую идею: она во что бы то ни стало хотела соблазнить…

Да-да – собственного мужа.

Эта идея будоражила воображение, манила убеждением, что миссия невыполнима.

Навязчивое желание возобновить супружеские отношения незаметно превратилось в единственную ценность, в цель жизни, в безумную страсть.

Машка опять ушла в себя, превратилась в серую мышку, сосредоточилась на разработке многочисленных вариантов “возвращения блудного мужа”.

– Никуда ты от меня не денешься, Витенька! Я ни в чём перед тобой не виновата. Ни в чём. А твои проблемы вычислю. Вычислю и решу. Не будь я Машка-Ромашка. Люблю я тебя, чёрта, ничего не могу с собой поделать.

Один из странных возрастов любви

Расстроенная до глубины души Вика с опухшими глазами сидела в напряженной позе напротив отчитывающей её мамы, рассеяно глядя в пол.

Она не плакала, только собиралась, сдерживая эмоциональный взрыв из последних сил.

– Почему ты мне раньше не сказала? Мы бы чего-нибудь придумали. И от кого… это же выдумать нужно! У меня в голове не укладывается. Генка Ваншенкин, сукин сын. Ты точно не врёшь? Может это у вас, молодых мода такая, тест на адекватность родителей, на их продвинутость? Как там его… кажется, пранк называется, розыгрыш. У-у-у, убила бы… не будь ты моей дочерью. Срамотища-то какая, позорище! Как я людям в глаза посмотрю? А папа… у него же сердце… тебе никого не жалко.

– Мамочка, ну зачем ты так? Можно подумать, у меня сердца нет. Папочка человек современный, идёт в ногу со временем. Мы же не во времена инквизиции живём.

– Вот именно. На костре тебя поджаривать никто не будет, а косточки мыть начнут, пока не посинеешь. Сама с отцом разговаривай, сама исповедуйся. Меня уволь, иначе он меня просто закопает. Живьём.

– Я уже не девочка, мне…

– Конечно, конечно… девочки не беременеют, они в куклы играют. Понарошку. Ты, похоже, наигралась, решила на практике испытать. ну и как, понравилось? У-у-у, как я зла, как меня колбасит! Самой нос подтирать нужно, а она, трекс -пекс-секс. Взрослая, самостоятельная… за что мне такое! Убила, наповал… у-нич-то-жила, скотиняка! С пелёнок да сразу в кровать к старику. Мамочки родные! А он-то, а он… Геннадий Вениаминович, любовник сорока с чем-то дряхлых лет. Нарисовался – не сотрёшь. Знаешь, как таких субчиков называют, нет? А я скажу – педофил, развратник. За такое… за такие дела сажать нужно.

– Я люблю его, мамочка.

– Кого, Генку? Да он же… он на одном горшке с твоим отцом рядышком сидел, потом за одной партой десять лет. Он больше чем вдвое старше тебя, на двадцать шесть лет, на целую вечность! Представь себе, что твоя мать от столетнего деда понесла. Тьфу-тьфу, придёт же такое в голову. У него седина на висках, лоб в морщинах и… и яйца скукоженные.

– Это не имеет значения. Он меня любит. Тебе просто завидно, что не тебя. Сама говорила – тыщу раз жалела, что папку, а не его выбрала. Я же помню…

– Ну и дура, что помнишь. Не твоего зелёного ума это дело. Я, это я, а ты… тебе, соплюхе, два года ещё в институте учиться. Чем ты думала, дурында, когда… я же… да разве такой доли тебе желала…

– Папа тоже старше тебя. И родила ты тоже в моём возрасте, даже раньше.

– Да, родила! По любви, между прочим… и не жалею… Не жалела, до сих пор по крайней мере! Папа на пять лет старше… всего, не на четверть века. Ве-ка… понимаешь, ве-ка, столетия. Между ним и тобой эпоха… можно сказать, ледниковый период. Он в сравнении с тобой не-ан-дер-талец, пятикантроп, ископаемая древность. Артефакт, вот он кто. И негодяй. Девочку, ребёнка, можно сказать, соблазнил, осквернил целомудренность, украл детство.

Мария Львовна демонстративно достала из навесного шкафа сердечные капли. Мимические мышцы на её лице танцевали что-то нервное. Казалось, она вот-вот задохнётся.

– Мама, детство давно закончилось, ты не заметила?

– Заметила – не заметила! Всё равно подлец, как ни крути. Ну и что этот папахен недоделанный, женишок предпенсионного возраста, Геннадий Вениаминович, что б ему пусто было, чего говорит-то, о чём думает? Аркадий рога ему точно поотшибает. И поделом ловеласу пучеглазому…

– Он ещё не знает. Я и сама… я не думала… считала, чтозадержка… ошибалась.

– Не думала она! Нужно было думать. У этого срамника… понятное дело – гормон-то играет, часики тикают… Обрюхатил, гадёныш, кровиночку. Как совести хватило на дитё взлезть. Он же тебя из родильного дома встречал, крестником напросился, пеленал, на плечах носил, сопельки вытирал. Знала бы такое… на порог бы не пустила. Вот отец-то узнает… что бу-у-дет! Зашибёт гадёныша, как пить дать зашибёт… и в тюрьму из-за него сядет. Останусь вдовой. И ты тоже. Вот тогда запоём. Надо же… Викуся с животиком, диво дивное.

– Ма-а-а, не паникуй. Я совершеннолетняя, сама могу решения принимать. Вон, Пугачиха…

– Ненормальная она, эпатирует, придуряется. И ты туда же?Да-а! Сама, значит, всё решаешь! Воспитывать сама будешь, кормить сама. На что, я тебя спрашиваю, на кие шиши? Думаешь, Генка твой раскошелится? Держи карман шире. Он человек не-се-мейный, легкомысленный. До сорока шести лет дожил – не женился и на старости лет не решится. Комплекс холостяка у Генки. Жиголо он… со стажем, шаляй валяй, Казанова недоделанный. Слышала о таком мужском пороке? Боятся такие козлы семейных уз, как чёрт ладана боятся. Горе мне, горе! Глазоньки бы мои тебя не видели!

– Для мужчины это возраст зрелости. Он же меня на руках носит.

– Лучше бы его пронесло, охальника. Или ноги отнялись. Непорядочно это, недостойно мужчины, порочно, низко, гадко. Это же надо так неразумному чаду голову вскружить, что оно под старика, под извращенца полоумного легло, непорочность свою ни за понюшку табака подарила.

– Да не старик он, мама. Мужчина в полном расцвете сил.

– Тебе, конечно, лучше знать. Продегустировала. Выросла, значит… или поглупела вконец!? О-о-о, Аркадий, отец пришёл. Что бу-у-дет-то! Я, пожалуй, в кухоньке пока посижу. Сама заварила кашу – сама и расхлёбывай.

На пороге стоял радостный отец и смущённый донельзя Геннадий Вениаминович Ваншенкин.

– Встречайте гостей, барыни-сударыни. Друг детства, собственной персоной. Явился – не запылился, не прошло и полгода. Поцелуй крестницу-то… Хотя, она у нас теперь девица на выданье. Вон как заробела, пунцовая вся. Проходи, Геныч, в горницу. По такому замечательному поводу накатим по рюмашке. Я голо-о-дный… как тысяча чертей. Мать, ты куда спряталась?

– Ужин готовлю.

– Замечательно, чудесно. Одобряю. Поздоровайся с гостем.

– Красавец, чисто жених… или уже того, – ехидно спросила Мария Львовна, – цветёшь и пахнешь. Помолодел что ли? Уж не молодка ли тебя так окрылила?

Мужчина покраснел, закашлялся.

– Дядь Ген, как думаешь, мне бы пошла твоя замечательная фамилия? Говорят, скоро ты папой станешь. Или врут?

– Погодь, погодь, Викуся, чем тебе наша фамилия не нравится? Суровцевы – звучит гордо. Папа был Суровцев, дедушка тоже… Да ну вас. В кои-то веки с другом встретился… на стол мечите, есть что отметить.

– Я и говорю, папочка, сразу и отметим… вы-то, Геннадий Вениаминович, как к такому раскладу относитесь?

– Отстань, балаболка, не шали. Никуда он не относится, в гости заскочил. А чего это ты такой красный, Геночкин… я что-то пропустил, чего-то не знаю? Да ну вас… аж сердце зашлось.

– Скажи правду, крёстный, любишь детей, воспитывать будешь? А меня любить?

– Ты это, Вика, ты сейчас всерьёз?

– Серьёзней некуда. Могу тест на беременность показать. Две такие замечательные красные полосочки. И животик можете потрогать. Сознавайтесь, юноша, принимали участие?

– Э-э, не шуткуйте. Что за хрень вы несёте…

– Аркашенька, я здесь не причём, честное пионерское. Сама только-только узнала…

– О чём узнала? Я сейчас из себя выйду – обратно не загоните. Колитесь, разведчики!

– А чего, папочка, Гена у нас ещё ого-го, мужчина, что надо. Самостоятельный, взрослый, надёжный, обеспеченный… квартира отдельная, должность, – затараторила Мария Львовна, – жениться согласен.

– Какая квартира, какая к чёртовой матери должность, какая фамилия, почему?

– Наша фамилия, Аркаша, и Генкина. Дружба народов. Он отец ребёнка… нашего с тобой внучка… или внучки. Любит Геночка Вику, понимаешь… лю-бит, засранец такой. По-взрослому любит, в постельке, со всеми вытекающими отсюда и прочих интимных мест последствиями.

Аркадий сжал кулаки и недоброжелательно посмотрел на бывшего друга, теперь бывшего.

– Ну и что, знакомиться будем, зятёк, твою мать… или как!!!

– Будем. Вика, скажи, это правда, у нас будет ребёнок?

– Я же сказала, Ге-ноч-ка – будет и конкретно у нас… повторить? Вопрос к тебе – признаёшь или нет?

– Спрашиваешь! Да я… я же всю жизнь… я же ждал, когда подрастёшь, когда заметишь, когда… Неужели, правда! Викусик, звёздочка моя ясная, любимая!

– Но-но, не так шустро. Сначала мне объясните. Как ты до такой низости додумался, гриб трухлявый? Тебе что, баб зрелых мало? Не понимаю, не по-ни-ма-ю-ю-ю, бля! Ты идиот или придуряешься? Она же ребёнок, дитя малое.

– Папа! Давайте культуры набираться. нечего моего мужчину оскорблять. Любой вопрос можно решить цивилизованно, интеллигентно, без интриг и боевых действий. Гена, сечас главное слово за тобой.

– Чего тут решать? Свадьбу готовить нужно и приданое для сына.

– Для дочки.

– Как скажешь, любимая, как скажешь. Я, пожалуй, за цветами, шампанским и тортом сбегаю. Не возражаешь, тестюшка? Вот и чудненько. Мирком да за свадебку. Вопросы есть?

– Есть, зятёк ненаглядный. Как ты после такого в глаза мне смотреть будешь гляделками своими срамными?

– Это от тебя зависит, Аркаша, от тебя. В морду мне дай что ли. Или розгами высеки для порядку. Прилюдно, со всей дури. Воля твоя. На всё соглашусь. Ну что – по рукам?

– Подумаю. А вообще – обидно. Мы же с тобой… одной ложкой кашу хлебали, дружили. можно сказать… и что теперь?

– Теперь нашу дружбу возведём в степень. Извлечём, так сказать, корень…

– Я бы его, если честно, зятюшка, корень твой поганый, сейчас бы и извлёк, по самую шею. Блуд это и…

– Не согрешишь – не покаешься, Аркаха. Прости и прими как данность. Изменить ничего невозможно. Не хочешь же ты, чтобы внук твой безотцовщиной рос?

– Внучка. Я чувствую, что это девочка. Я уже и имя ей придумала – Дарья Генадьевна Ваншенкина.

– Соглашусь, пожалуй, Вика, но, нехотя. Заказываю сына, Егора Геннадьевича, но не настаиваю. На всё воля создателя.

– Вот именно, пусть этот самый создатель всё взад вернёт, чтобы глаза мои ничего этого не видели. А уши не слышали.

– Почему так трагично, родители? Дочь по любви замуж выходит, а вы… В стародавние времена девчонок в тринадцать лет замуж за состоятельных вдовцов выдавали и не плакали. А Геночка, ладно, это не мой секрет…

– Чего уж там, мы теперь родня. Первая Вика у меня. Первая и последняя. Чем хотите поклясться могу.

– Ладно, коли так – женитесь. Как говорится, плодитесь и размножайтесь… и всё равно… как хотите… не правильно это, не по-людски.

Сватовство

Чужую мысль не выгонишь пинками,

И я зарифмовал её от скуки:

«Хороших девушек берут ещё щенками,

Из остальных же вырастают суки»…

© Андрей Олегович

Руфия сладенько потянулась в постели, вдохнула полной грудью свежий утренний воздух (летом она всегда спала с настежь открытым балконом), чувственно огладила тугую грудь и плоский животик.

Настроение было почти замечательное: начало отпуска, через два дня поезд в Геленджик.

Почти, значит не совсем.

Сейчас бы мужичка, хоть завалящего… но не всякого, не всякого.

Лечись потом или тащи его до самой смерти.

Месяца два маковой росинки в серёдке не было, мать его! При такой-то красоте.

От желания опухла совсем.

И ведь ладно бы не было совсем никого, так нет: претендентов хоть отбавляй. Штабелями можно укладывать.

Но… не то, всё не то.

Жениться сразу норовят. Люблю – не могу, сил нет!

Ха, не может, обессилел вконец, а сватается. Тьфу!

Замухрышки одни и алкоголики.

Настоящие мужики напрочь перевелись.

Вымерли что ли?

Матушка говорила, что раньше были. Не знает, не видела.

Да и понятно – мельчает всё, не только мужик. Вчера вон окуня красного купила… думала бычки.

Пожарить бы надо, пока аппетит.

А любви хочется ещё больше… ломает не по-детски.

Ладно, сначала зажарить этих пучеглазых заморышей нужно.

С лучком, до хрустящей корочки.

Потом душ принять и…

На голодный желудок одни мужики в голову лезут со стоячими свиристелками.

Сексу ей, бляха муха, подавай. Сучка хочет случку.

А хо-хо ни хохо?

То-то!

А под рыбку неплохо бы кто-нибудь впендюрил по самые… или глубже.

И наливочки градусов двадцати пяти.

Сто пятьдесят.

Нет, пожалуй, двести… пятьдесят. С прицепом.

И отоспаться до поездки, а то от длительного отсутствия любви свихнуться можно.

Хоть бы Козлов зашёл что ли.

Два месяца рогов не кажет.

Тоже мне – друг детства.

Сейчас и ему не глядя бы дала.

И премию за перевыполнение плана.

Гормон в крови застоялся, как жеребец в охоте, праздника требует.

Хороший ведь мужик Митяй, как ни крути, но не сокол.

Зато, всё как будто при нём. И тропинка в рай давно протоптана.

Ещё в десятом классе.

Митька, Митька, где твоя… то есть твой. Из колодца вода льётся, через жёлоб сочится…

хоть хреново я живу, а е****я хочется!

Эх-ма… потекла, зараза, как в молодости.

Как некстати.

Попробуй теперь, усни.

Да, было дело под Полтавой. Хулиганили с Митяем – пыль столбом.

Молодые были, любопытные, горячие.

Женился что ли, дуралей?

О чём это я?

Чур меня.

Какой из него муж.

Так, одно название.

Только стресс снять, больше ни на что не годен.

Руфия придирчиво осмотрела себя  в зеркало и была весьма довольна поджарым отражением.

Вот поем рыбки, и приведу себя в порядок.

Хотя, зачем прихорашиваться, если спать собралась.

Некому красу свою показывать.

Сама виновата: всё рыцаря ждала, а у них, у герольдов и джедаев, денег и способностей даже на доспехи не хватает. Срам и тот нечем прикрыть.

Зато меч стоит.

Женщина заканчивала готовить завтрак, когда в дверь позвонили.

Так настойчиво и нагло мог трезвонить только Митька.

– Козёл, – сорвалось у неё с языка, – весь кайф обломал. Теперь делись с ним. А если не он? Не, кому ещё взбредёт в голову с такого ранья в гости отправиться. Небось рыбку жареную учуял. Может и кстати. Чёрт, умыться не успела. А, ладно, он меня ещё и не такую видел.

Это реально оказался Козлов, собственной персоной.

Нарисовался – не сотрёшь.

При цветах. В глаженых штанах, при галстуке.

Мама дорогая! Чего это с ним? Совсем ополоумел.

– Митяй, тебе чего?

– Тут это… такое, понимаешь дело, жениться я надумал.

– Да ну! И кто же счастливица, я её знаю?

– Ты это, догадайся. К кому я с шестого класса хожу?

– Вот те на! Я что ли? Ого, сюрприз! А невеста согласна?

– Ты это, не шуткуй, видишь, я вспотел весь. Думаешь легко на такое дело решиться? Мы же с тобой давно родственники, если разобраться, а всё порознь живём.

– Сочувствую, соколик. А ты не думал, что не каждой женщине замуж охота. Некоторые, между прочим, для счастья рождены. Я-то причём? Баб что ли мало? Ладно, проходи, жених хренов, окуней трескать будем. Шампанское принёс?

– Не-е… Агдам. Две бутылки. И закусь.

– Ладно, высыпай свои подарки. Это и всё приданое? Жидковато, Козёл.

– Не козёл, а Козлов. Не беси меня, не люблю. Так ты это… как?

– Ага, разбежалась. Труселя тебе с носками стирать и борщи наваривать. Чего я взамуже-то не видела? Меня и здесь неплохо кормят. Наливай свою мадеру. Да не смотри так, не купил.

– Руфочка, я же на полном серьёзе. Мы с тобой как два сапога…

– Сам ты… это нехорошее слово. Нашёл, с чем сравнить.

– Я же не просто так. Хоть сейчас давай заявление подадим.

– Однозначно. Женился… а потом навек… остался жить в моей квартире. Это ты здорово придумал. Не, мне квартирант без надобности. Мне другое надоть. Но не каждый день, а когда очень хочется.

– Ты же знаешь. У меня своё жильё имеется. Мне ты нужна. Да, ты мне нравишься, и я обязан об этом предупредить. Я тебя как королеву…

– Только угрожать не надо, Митяй. Если хочешь помочь материально – милости просим. Наливай, у меня сегодня краснуха хорошо пошла.

Митька уплетал окуней за обе щёки, щедро подливал бормотуху и плотоядно смотрел на Руфию.

Она сегодня была как никогда прекрасна, хоть и нечёсаная.

По недогляду или случайно у подружки расстегнулись верхние пуговички халата.

Аппетитная грудь выскочила за пределы целомудренной границы, вперив в Митяя соблазнительный глаз соска.

Руфия была такая желанная, такая соблазнительная и так близко, что терпению его пришёл конец.

Непослушный агрегат восстал, требовательно и властно зашевелился, требуя от хозяина решительных действий.

Митька как бы случайно положил длань на оголённую коленку подружки и заскользил в сторону пещеры грёз, мечтая, что Сезам обязательно откроется.

Руфия сдвинула коленки, но захихикала.

Митька подсел ближе, обнял подругу за талию и задышал, словно собираясь нырять в бездонную космическую глубину.

Рука тем временем неосознанно, но настойчиво совершала поступательное движение.

Руфия оказалась без трусиков, к тому же мокренькая.

Митька воспринял непристойную наготу и обилие смазки как сигнал к сближению и…

Всё его существо переполнял восторг.

Внутреннее ликование, предвкушение пиршества, обожание и благоговейный трепет выключили мозг, передав управление агрегатом удовольствия ниже, в область мужской гордости.

Руфия была не против эротического путешествия.

Она не помогала, не выказывала внешнего нетерпения, но и не препятствовала бессовестному вторжению гостя.

Козлов кидался на истекающую липкими соками амбразуру как Александр Матросов, рискуя здоровьем и самой жизнью.

Через пару минут Руфочка выпала в осадок, спустя десять минут и вовсе билась в конвульсиях, а потом, всхлипывая от наслаждения, затихла.

Митяй так старался, что лишился чувств вместе с любовницей.

Нет, с невестой, без пяти минут женой.

Он уже всё продумал до мелочей: всё-всё… и интерьер, и бюджет.

То, что Руфочка согласна, было теперь ясно без слов.

Когда довольная женщина наклонилась над его лицом, щекоча волосами и дыша, как чемпион в спринтерском забеге, сил Митяя хватило лишь на то, чтобы еле слышным шёпотом спросить, – тебе было хорошо, милая, ты кончила?

– Просто замечательно было, Козлов. Ты лучший санитар скорой сексуальной помощи. Пожалуй, не поеду я ни в какой Геленджик. Меня и здесь неплохо… неплохо трахают. Просто замечательно. Жизнь-то налаживается. А то заладил – жениться, жениться. Ты как, ещё разочек осилишь, или сразу домой пойдешь?

– Я думал….

– Думать, Козлов, потом будешь, когда поставленную стратегическую задачу выполнишь.  Сейчас я разврата хочу на полную катушку, чтобы искры из глаз.

– Так ты согласна, дорогая?

– Не морочь голову, Митяй. Трахай, пока дают.

– А жениться?

– Так ты чего, покупаешь меня, что ли? Не-е, мы так не договаривались. Мухи отдельно, а котлеты отдельно. Я тебе ничего такого не обещала.

– Чего тогда голову морочишь?

– Вот сейчас обидно было. Я ему, можно сказать, честь свою на блюдечке с голубой каёмочкой. Всё, хватит базарить. Делай своё дело и уматывай к чёртовой матери. Настроение только испортил.

– Так, да? Ну и хрен с тобой. Больно надо. Уговаривать не буду. Нужен буду – сама позовёшь.

– О-ё-ёй, какие мы обидчивые. Слова не скажи. Сначала докажи, что ты мужчина, тогда и поговорим.

Про иллюзии и галлюцинации

Ирочка Пронина была по уши влюблена в собственного мужа, хотя жили они уже без малого пять лет.

Викентий оказался идеальным мужчиной, хотя немного сумасбродным: умел заработать и тратить с умом, излучал уверенность и энергию несокрушимого оптимизма.

По характеру он был отчаянный авантюрист, азартный предприниматель и мечтатель.

Его экстравагантные эротические фантазии, слегка безумные, ведь оба были так молоды, зашкаливали, а буйное рукосуйство, сексуальная силища и удивительная нежность ошеломляли, но именно эти качества  и было изюминкой супружеских отношений, придававшей их трепетным романтическим будням толику пикантной  сладости.

Ирочка по жизни была беззаботной хохотушкой, что не мешало, однако, стать хорошей домохозяйкой и страстной любовницей.

Находясь дома, супруги не размыкали пылких объятий. Они жадно поглощали дары, щедро унаследованные от щедрот эволюции и благословенной природы, которая позволяла видеть и чувствовать такое, что невозможно передать словами.

До встречи с любимым девочка  не представляла, что тела мужчины и женщины способны сливаться в единое целое.

Понятие стыда перестаёт чего-либо значить, сознание теряет ясность, погружая в динамическую медитацию, когда до крайней степени возбуждают не только поцелуи и прикосновения, но и сами энергетические поля, вторгающиеся внутрь до клеточных глубин.

Девушку пронизывали насквозь удивительной силы токи, заставляющие потеть, обливаться вязкими маслянистыми соками и трепетать от возбуждения, рождающего безотчётное желание вбирать в себя горячую мужскую твёрдость до самого основания.

Несколько часов вынужденной разлуки были для Ирочки невыносимым испытанием.

Она задыхалась от желания, торопилась домой, подогревала в себе эмоции и чувства.

Непреодолимую страсть Ирочка испытывала непрерывно, дополнительно усиливая грёзы спонтанным напряжением мышц, о существовании которых прежде не ведала.

Как назло, начальник планового отдела был взвинчен до предела ошибкой в расчётах, которую можно было бы исправить завтра утром  минут за десять.

Он возмущался, чего-то срочно требовал.

Как не вовремя, как некстати.

Голова отказывалась исполнять привычные функции.

Ирина чувствовала невыносимое жжение, неукротимую энергию, расширяющую её изнутри.

Она уже настроилась, даже виртуально впустила Викентия в себя и вдруг такой облом.

Из глаз девушки едва не брызнули слёзы.

Она была готова уничтожить назойливого руководителя, но подчинилась, предварительно предупредив по телефону мужа о непредвиденной задержке.

Викентий спросил, когда можно забрать её с работы, просил позвонить.

Досадная бухгалтерская ошибка странным образом ускользала от опытного взгляда, видимо от обиды и бессилия.

Безысходность положения усугубило временное отключение электроэнергии, что и вовсе показалось трагичным.

Как ни крепилась Ирина, но разревелась, вызвав ещё большее раздражение начальства.

Когда отчёт был окончательно сведён, Ирочка начала названивать любимому, но тщетно: то ли не было связи, то ли он заснул.

Пришлось вызывать такси.

Машину подали быстро.

По дороге Иришка опять прониклась романтическими чувствами к мужу, вызвав в очередной раз дрожь в коленках и приятное ощущение полноты в интимных глубинах разгорячённого чрева.

Женщина так увлеклась сладкой фантазией, что едва не закричала, почувствовав приближающийся финиш.

Отдышавшись, Ирочка собрала волю в кулак и наметила план действий.

Викентий любит сырники с вареньем и сметаной. Нежность слегка подождёт, сначала нужно умаслить милого, тогда уж его ничто не остановит.

Девушка зашла в магазин, купила десяток яиц, молоко, творог, муку, сметану.

Настроение медленно улучшалось.

Бумажный пакет с яичками Ирочка держала в одной руке, остальные продукты в другой.

Открывать дверь было неудобно.

Сумку с продуктами пришлось взять в зубы. Чего только не сделаешь, чтобы порадовать любимого.

Девушка парила над обыденностью в предвкушении приближающегося блаженства.

Удивительно было то, что Викентий не встретил.

Наверно заснул.

Впрочем, ещё лучше: будет время принять тёплый душ, смыть макияж, помассировать тело.

Не представляете, как приятно разбудить милого поцелуем, а потом…

Ирочка уверенно толкнула дверь в комнату бедром и остолбенела.

На неё в упор нагло смотрели дрыгающиеся женские ноги и поступательно въезжающий меж них до боли знакомый зад, издающий противно чавкающий звук.

На левой щиколотке задранной чуть не до потолка ноги чётко вырисовывалась татуировка.

Этот рисунок мог принадлежать лишь одному человеку – лучшей подруге, Светке Новиковой, с которой Ирочка ещё в саду на соседнем горшке сидела.

Остановить процесс совокупления, по всей видимости, не представлялось возможным.

Когда поезд разгоняется до предельной скорости, срывать стоп-кран бесполезно, даже опасно.

Светка изображала стонами и энергичными конвульсиями бурный оргазм, вцепившись когтями в бока любимого.

Викентий рычал и выгибался, наполняя секретом сладострастия пульсирующий страстью арсенал любовницы.

От резкого запаха похоти и ощущения мерзости происходящего Ирочку затошнило.

Она не нашла ничего лучшего, чем весьма метко с размаху запустить пакет с яйцами в голову изменщика мужа.

Звука разбивающихся скорлупок Ирина не слышала, зато ясно видела триумфальное растекание тягучих желтков по причёске и телу Викентия.

Светка, моментально покрываясь с ног до головы разноцветными нервными пятнами, суетливо визжала, шарила руками в поисках одеяла, желая прикрыть вопиющий срам, пытаясь одновременно вырвать ноги из цепких рук занятого оргазмом партнёра.

Ирочка нервно хохотала, потрясая кулаками и орала как воинственный индеец, отправляющий томагавк в голову бледнолицего, в качестве которого использовала муку и сметану.

– Придушу, гадов! Скальпы сниму, заживо зажарю: твою вонючую вагину, подруженька, и твою мерзкую кобелиную ненасытность вместе с теми и другими яйцами. Вон отсюда! Оба. Чтобы духу вашего здесь не было.

– Позвонить не могла?

– Ты ещё вякаешь, паскудник! Как я могла полюбить такое ничтожество.

Светка лихорадочно пыталась стереть простынёй соус из спермы, сметаны и муки с яичницей. К нему вдобавок  живописно прилипли несколько птичьих перьев из подушки, придавая зрелищу остроту и пикантность.

Одновременно она комкала грязными руками одежду, до этого момента аккуратненько сложенную на стульчик.

Викентий натягивал брюки на голое тело, похожее на пельмень, потешно прыгая на одной ноге, и пытался оправдываться.

– Я не хотел. Это нелепая случайность. Светка сама… честное слово.

– Ага, джентльмен не смог отказать даме из вежливости.

Ирочка, сжав зубы, указательным пальцем показывала на дверь.

– Вон, скотина!

На следующий день она подала заявление на развод, хотя ещё долго вечерами и ночами ревела белугой.

Жизнь с того памятного дня стала бесцветной и утомительной, а окружающий мир раздражающим фоном.

Пять лет коту под хвост. Пять лет!

Вырвать Викентия из сердца оказалось совсем не просто, но Ирочка выдержала.

Со Светкой бывший муж прожил чуть больше недели: не сошлись характерами и вообще…

Потом он трижды женился с одним и тем же итогом – каждый раз попадался на измене и категорически отказывался стать отцом.

Как удивительно и странно развиваются интимные отношения: влюбляешься без памяти, живёшь душа в душу, прирастаешь кожей, сливаешься до степени смешения

Ирочка благодарила судьбу, что не успела от Викентия забеременеть.

Растить детей с мужчиной, у которого нижний мозг доминирует над верхним, испытание не из приятных.

Со временем Ирочка забыла, что когда-то любила Викентия, как боготворила его, но так и не смогла забыть чувство стыда и омерзения, которое в те мгновения взорвали её мозг и ранимую душу.

Выращивать ненависть в душе женщина не стала, постаралась затушевать, стереть из памяти неприятные впечатления.

Викентий совсем не виноват в том что Ирочка придумала большую любовь и старательно пестовала то, чего на самом деле не было.

Верно ведь говорят, –  влюбился без памяти. Это значит, что так увлёкся, что совсем забыл о себе.

Иногда всё же Ирочка думала, – правильно ли поступила тогда?

В такие минуты она грезила, выстраивала сценарий идеальных отношений, выстраивала каскад головокружительных эмоций, ощущая словно наяву всё самое прекрасное, что было.

Мысли раздваивались, разбегались в разные стороны, парили над сознанием, взмывали куда-то ввысь, потом проваливались, выскальзывали…

Однако, заложив соблазнительный романтический вираж, чувства возвращались к тому неприглядному моменту, когда с любимого вместе с разбитыми яйцами стекала иллюзия любви.

Позже ей повезло: сошлась с мужчиной, который не был настолько идеальным, зато за всю жизнь ни разу не дал повода усомниться в верности и искренности чувств.

И всё же… Ирочка никогда в дальнейшем не возвращалась домой без предупреждения: второго предательства ей было не вынести.

Сколько стоит… любовь?

Лиля Кубрик глядела на себя в витрину бутика и негодовала.

Нет, гораздо хуже, она бранилась и возмущалась (про себя), хотя человек опытный её душевное состояние сумел бы определить сходу, не прибегая к сложным психотерапевтическим тестам.

Лицо и шея несчастной походили на шкуру жирафы, поскольку на красно-оранжевом фоне ярко светились белые пятна, свидетельствующие о крайней степени возмущения.

Утро в этот день начиналось изумительно.

Муж не стал изображать из себя импотента и бездельника, поступил, как настоящий джентльмен: и в постели, и на кухне.

Что секс, что завтрак были изумительны.

Мало того, счёт на кредитной карточке значительно потяжелел.

Это радовало.

Правда, не очень долго.

Мерцавшее на смартфоне сообщение о поступлении новой партии обуви из новейшей коллекции сначала вдохновило, а затем…

И ведь ничего, совсем ничего не предвещало такого оборота событий.

Лиля позвонила подруге, переслала ей снимок самых-самых, о каких мечтала уже больше недели, фирменных туфелек: блестящая полированным серебром пара на высоченном каблуке, гармонирующая с теми самыми джинсами от кутюр, которые Люська привезла ей из Швейцарии за сумасшедшие деньги.

Подходящая по цвету и стилю сумочка тоже давно ждала своего звёздного часа.

Вот и настал момент триумфа.

Подружки с копыт попадают, увидев такой сногсшибательный ансамбль.

Вика почему-то не ответила на сообщение.

Может быть к лучшему. Сначала нужно самой испытать весь спектр эстетического и морального удовлетворения.

Умрут – так им и надо. Откачивать нет нужды. Пусть обзавидуются.

Лиля отправила на службу удовлетворённого сверх меры супруга, ещё раз проверила наличие нужной суммы с двойным бонусом и принялась неспешно собираться на шоппинг.

Когда дело касалось морального удовлетворения, Лиля не скупилась на резонансные меры воздействия, на себя в том числе.

Она любила эффектные позы, ошеломляющие  сценические действия, драматургию поступков и демонстраций.

– А что, – я ль на свете всех милее, всех румяней и белее?

Кто не умеет профессионально отработать с художественной достоверностью роль пылкой возлюбленной, виртуозно обработать мужа, тот не имеет права даже заикаться о праве пить настоящее шампанское, не говоря уже про употребление в пищу фритатты с лобстером и севрюжьей икрой, и прочие гурманские трюфели.

У Лилиан, так она требовала себя называть тех, кто не дотягивал до её уровня потребления и прочих материальных и нематериальных ресурсов, подкашивались от сладостного предвкушения монументального торжества ноги.

Женщина решила не рисковать напрасно – вызвала VIP такси, туда и обратно с ненормированным простоем: оно того стоило.

Теперь рыдает…

В таком настроении не то, что Вике на глаза показаться – собственному зеркалу стыдно предъявить кислую физиономию.

Чёрт её дёрнул всем подругам растрезвонить угарную новость.

Теперь краснеть.

Осколки разлетевшегося вдребезги счастья, рассыпавшиеся по стерильно чистому фирменному полу бутика, раздавленные обстоятельствами непреодолимой силы, остались валяться за этой гадкой витриной.

Это был самый ужасный триллер в её жизни за последний месяц.

Хуже – только внезапная смерть мужа, тьфу-тьфу. Не дай бог!

Без него совсем ничего не будет.

Лилиан застыла от ужаса только что произошедшего с ней события. Её мозг отказывался понимать – как такое могло произойти. С ней, Лилией Брик, женой самого Арнольда Брик, первого лица в…

В витринном отражении было видно, как за спиной снуют всякие разные людишки, которым абсолютно фиолетово, что мир для Лилиан раскололся надвое: до и после злосчастной драмы.

Она знала, что вокруг полно тех, кто будет злорадствовать и показывать пальцем в её сторону.

Сейчас никто в целом мире не мог ей помочь.

Никто!

Её буквально вырвали из реалий жизни, из культурного ландшафта элитарных амбиций.

Её вышвырнули на обочину бытия в сторону периферии от прогрессивного привилегированного меньшинства, которому всё дозволено.

Поначалу было желание отзвониться мужу, но вспомнив, как он однажды посмеялся над её искренней скорбью по поводу…

Не важно, что тогда вызвало бурю эмоций, теперь-то она знает, что сокровенные страдания и утраты нужно переживать в интимной атмосфере, переносить хладнокровно, терпеливо, стоически, как делали это христианские мученики.

Лилиан, оглядываясь по сторонам, зашла в ближайшую арку, осмотрела вздувшееся неприличными отёками от беспредельного горя лицо, смазала его питающим кремом, припудрила носик, продышалась и отправилась…

Да-да, в единственное место на земле, где можно было, здесь и сейчас утолить её печали – в бар.

В интимном полумраке дорогого утончённого заведения вкусно пахло молотыми кофейными зёрнами, чем-то притягательно сладким, играла релаксирующая музыка.

Лиля сходу заказала две порции текилы с корицей и апельсином и набор фирменных пирожных.

Алкоголь не помог, по крайней мере сразу.

Срочно требовалось или увеличить дозу, или…

Женщина знала не понаслышке, что понижать градус ни в коем случае нельзя – неминуемо произойдёт помутнение рассудка, последствия чего непредсказуемы.

Следовательно, шампанское, мартини и коктейли, что боле всего подходило моменту, исключаются.

Дама остановила выбор на виски William Lawson's по десять зелёных рублей за сто граммов.

– Ничего страшного, –  решила Лилиан, –  Брик платит. Он ещё должен мне останется. По сути, если разобраться, в том, что в салоне не оказалось ни одной пары тех туфель её размера, он тоже виноват. Или не виноват? А, кто его знает! Во всяком случае, другая пара её не может устроить, потому, что с ней так поступать нельзя.

В стакане янтарная жидкость с кубиками искрящегося льда выглядела гламурненько.

Дама, не поморщившись, ловко втянула коралловыми губками порцию благородного напитка, закусила красным апельсином, смачно икнула и откусила приличный ломоть пирожного.

Настроение  мгновенно поднялось на несколько градусов, как только горячая волна наслаждения прокатилась по всему пищеводу до донышка желудка.

В этот момент некстати зазвонил телефон.

“Викуся”, высветилось на дисплее.

– Перебьётся, кукла. Раньше нужно было отвечать. Теперь у меня траур. Девичник у меня. Посторонним, особенно тебе, коза, вход воспрещён.

Голова у Лили пошла кругом, обстановка бара и пол под ногами поплыли, начали таять и разбегаться во все стороны.

Последнее, что она помнила – попросила бармена позвонить абоненту с ником “Любимый”.

Реальность испарилась, истаяла. Лилианн полетела куда-то вниз, в бездонную пропасть, но ей было почти всё равно: какая разница, если…

Утром её разбудил таинственно улыбающийся Арнольд, протягивающий две таблетки Алка-Зельтцера и стакан минеральной воды с лопающимися пузырьками.

– Да, подруга, дала ты вчера шороху. А всё из-за чего?

– Тебе лучше не знать, любимый, – сказала Лилиан, пряча от него виноватый взгляд. Я такая дура.

– Вовсе нет, цыплёнок. Вот то, что может поднять тебе настроение.

Лиля махнула рукой и схватилась за голову. Ей было не до шуток.

Муж протянул объёмный фирменный пакет.

– Взгляни на это. Я угадал?

Лилиан нехотя раскрыла пакет, затем коробку со знакомым фирменным знаком. В упаковке лежали именно те туфли, именно того размера и цвета, которых не оказалось вчера в бутике.

– Как же я люблю тебя милый, – закричала дама, но тут же скорчилась от тошноты и головной боли. –  Сегодня мы с тобой никого не принимаем. Договорились?

– А меня, Лилечка?

– Смерти моей хочешь, – спросила жена и добавила, –  ты меня правда любишь?

И тут её понеслось…

Лиля догадалась, что весь этот трагический спектакль устроил никто Арнольд, чёрт бы его побрал. Пусть не специально, но…

В воздухе запахло семейным скандалом, которого нельзя было допустить.

Муж Лилиан недаром занимал высокий пост: он мгновенно оценил ситуацию и спросил, – сколько?

Какой же ты всё-таки подлец!

Калерия Леонидовна, эффектная брюнетка в активном возрасте, который обычно за глаза определяют, как “баба ягодка опять”.

Женщина жила в собственном благоустроенном домике в укромном уголке тихого пригорода и ни в чём не нуждалась, кроме, разве что, любви.

После внезапной гибели мужа прошло пять лет.

Калерия Леонидовна честно выдержала положенный после кончины любимого человека срок, в течение которого соблюдала траур и не заводила новых знакомств.

Средств на безбедную жизнь муж успел заработать достаточно: работать ей не приходилось, но одиночество и уединение угнетали.

Справиться с тоской и унынием не помогало, ни музицирование на рояле (до замужества Калерия преподавала сольфеджио в музыкальной школе), ни усердный уход за цветником и садиком, ни чтение книг.

Подруг у неё не было: муж не любил общество “вертихвосток”. Он был персоной сановной, по причине чего общаться ему приходилось много, отчего супруг уставал.

Калерия Леонидовна мужа любила, поэтому выполняла беспрекословно любые его желания, которых было не так уж много: идеальный порядок в доме, диетический завтрак при пробуждении, безупречный гардероб, стопка новых сорочек, вкусный ужин, тишина в доме, когда он работал в кабинете, непременное романтическое свидание с супругой  вечером пятницы.

Вот, пожалуй, и всё.

В остальном Калерия Леонидовна была полностью свободна и не ограничена в средствах.

Оставшись одна, женщина была безутешна.

Поначалу она каждый день непременно посещала могилу мужа, подолгу с ним беседовала, поверяя  мемориалу сокровенные мысли, заветные мечты и насущные проблемы, основной и главной из которых оставалось удручающее безмолвие и гнетущее одиночество.

Калерия даже не замечала, что свой монолог воспринимает, как полноценную беседу.

– Извини, Евгений Вениаминович, припозднилась. Гладила то самое платье, в котором ты называл меня ненаглядной и надо же – электричество отключили во всём посёлке. Ты же знаешь, я суетливая. Разнервничалась, начала паниковать. Знаю же – ждёшь меня. Сейчас я тебя протру. Угораздило же меня устроить могилку под берёзой! Мою обелиск, мою, а вороны и скворцы… Зато тебе не скучно.

Калерия Леонидовна пускала слезу, присаживалась на скамеечку.

– Помнишь, Женечка, как мы последний раз в филармонию ходили? Погода была прескверная. Ты тогда в лужу наступил, туфли и брюки обрызгал. Мы ещё к последнему звонку опоздали. Пришлось извиняться. Да… Музыканты играли виртуозно, что и говорить, а настроения не было. Вот и у меня… пришлось перевернуть весь гардероб. С фонариком ничего толком не видно. Не могла же я тебе пойти, в чём попало.

Женщина зажигала поминальные свечи, стелила перед погребальным холмиком коврик, вставала на колени и молилась, как умела.

– Ты же меня так любил, так любил: потакал всем моим прихотям. А зря… не уберегла я тебя. Прости ты меня, глупую. Лучше бы мне туда…

Калерия снова принималась плакать.

– Нет-нет,не верь мне, не верь. Рано к тебе. Погоди, не торопись, полижи пока. Лучше скажи, никого ещё там не нашёл, а то может я напрасно беспокоюсь? Одиноко мне, горько. Отпустил бы ты меня, что ли. Тебе там хорошо, ни о чём думать не надо…

Съеденная машинально конфетка успокаивала, придавала бодрости.

– Вот… так я и говорю, набрала целый ворох тряпья, пошла на веранду. Сам знаешь, там свет от окошек и зеркало в половину стены. Какое платье ни одену – всё не то. Ты же меня молодой и счастливой помнишь, а я уже… постарела я, Женечка, седина появилась. Ты не подумай, я её закрашиваю. Потом сумочку не могла подобрать…

Калерия Леонидовна доставала зеркальце.

– Ну вот, так и знала: помаду смазала. А я ещё думаю, чего это ты молчишь? Помнишь эту сумочку? Ты мне её из Франции привёз, потащил меня зачем-то на колесо обозрения. Знал же, что высоты до смерти боюсь, что истерика со мной может случиться. Сам виноват, что напилась в тот день в ресторане. Меня и сейчас колотит. Вспомнила, вот, расстроилась. Я теперь алкоголь на дух не переношу. А тебе принесла… коньяк и кубинскую сигару. Только мне не наливай.

Женщина клала на могилку малюсенькую бутылочку коньяка, высыпала на блюдечко нарезанный ломтиками лимон, разворачивала конфетку, прикуривала сигару.

– Пей без меня, я конфетку. Чего-то я сегодня нервничаю. Я же в тот день как чувствовала… ждала, ждала, а тебя нет и нет. Потом Игорь Фёдорович позвонил. Не надо было мне трубку брать. Я ведь верила тебе, до последнего часа верила, а ты… обещал, что навсегда, что до последнего вздоха. Как мне теперь быть, если дышать нечем, без тебя, без подднржки? Знаешь, как мне больно, как обидно? Тебя когда-нибудь предавали? Молчишь! Вот влюблюсь…

Каждый раз после этих слов Калерия чувствовала угрызение совести, каждый раз ругала себя последними словами, но не там, у мемориала, а по пути домой, а потом мало-помалу отдышалась, расслабилась.

– Ладно, не обижайся. У меня теперь тоже новая жизнь. Я квартиранта пустила. Симпатичный такой, интеллигентный, порядочный. То ли писатель, то ли учёный. Просил не мешать, не беспокоить, поскольку не любит от важных дел отвлекаться. Тихий такой мужчина, застенчивый: как мышка. Корпит над своими трудами – носа из комнат не кажет. Сказал, что месяца на полтора-два останется, а если понравится, то дольше. Я его в ту комнату поселила, за кабинетом, ты же им всё равно не пользуешься, а человеку нужно. К тому же там отдельный вход, что очень удобно при его роде деятельности. Ну скажи, Женечка, что я права. И не спорь, мне отсюда виднее, как поступить.

Калерия Леонидовна рада была такому незаурядному квартиранту. Другого мужчину, не настолько положительного, она, пожалуй, не пустила бы.

Мало ли что?

Она женщина порядочная.

Были, правда, у вдовы на жильца деликатные виды, но мечты и грёзы она даже от себя держала в  секрете.

Сами понимаете, о чём могут грезить одинокие безутешные вдовы зрелого возраста, когда воспалённое мечтами сознание изо дня в день безуспешно сражается с не вполне скромными, а точнее порочными желаниями, от которых сладко кружится голова и изнемогает тело.

– Хочешь сказать, что я стара для романтических грёз? Не скажи. Ты был замечательным любовником, но это в прошлом. Сам виноват, нечего было мчаться на красный свет… Кстати, твои выдающиеся способности иногда и теперь меня спасает. Закрою глаза и чувствую, как ластишься, как целуешь, как… Тьфу-тьфу, не слушай меня, дурочку. Зов плоти, чёрт его подери.

Калерия Леонидовна от избытка эмоций, физиологических позывных и влечений стала весела, беззаботна  и жизнерадостна, настолько, что испытывала удовлетворение от любых занятий.

Женщина хотела, чтобы об её солнечном настроении знал и помнил жилец.

Она старалась услаждать его взыскательный слух игрой на фортепиано, сладкоголосым пением, декламировала стихи и страстные монологи из известных каждому спектаклей.

Калерия то и дело подходила к запертой двери и слушала.

В кабинете и комнате что-то явно происходило.

– Ладно, пусть ваяет. Вдохновение ранимо, по себе знаю. Стоит расстроиться, отвлечься и ничего не выходит. Может мне учеников взять? Нет, квартиранту может не понравиться.

Вдова разбила под окнами жильца клумбу, искренне наслаждаясь этим полезным занятием, заселила её редкими видами красиво цветущих растений, с надеждой поглядывала на постоянно открытое в кабинете окно, в котором вибрировала плотная занавеска.

Жилец ни разу не нарушил тишину.

Он творил.

Калерия Леонидовна была мастерицей по части сдобной выпечки, умела виртуозно готовить разнообразные кулинарные шедевры, чем и занималась, ежедневно готовя ужин на две персоны.

Было обидно, что жилец равнодушен к её стараниям, что не замечает привилегированного отношения.

Нарушить табу, напомнить о себе стуком в дверь, она не могла: муж этого не любил.

Так он и не забывал про неё.

Женечка мог закрыться надолго, когда обдумывал сложные служебные комбинации, иногда на все выходные, но вечера в пятницу не пропускал никогда. Он был настоящий мужчина, не такой, как…

Со временем у неё накопилось раздражение.

Неопределённость угнетает.

Нужно было разрубить каким-то образом гордиев узел.

– В конце концов, пусть не замечает меня, пусть корпит над многотомным трудом, но пятница, или какой-то иной день, пусть сам выберет, хотя бы один раз в неделю, мог бы уделить внимание. Я же стараюсь, из кожи вон лезу, чтобы угодить.

Вдова возобновила ежедневные визиты к усопшему мужу, беседовала с ним, просила совета.

Женечка, как назло, был безмолвен.

Терпеть дальше такую неблагодарность, такое равнодушие, было невозможно.

Калерия Леонидовна решительно, но тихо постучала в дверь жильца, потом настойчивее и громче.

Ответа не последовало.

Пришлось нарушить данное квартиранту обещание – не беспокоить.

Женщина напрягла силу воли и вошла.

Взметнулась и полетела к потолку занавеска, с письменного стола от порыва ветра слетел конверт.

В кабинете ярко горел верхний свет, приглушённо светила настольная лампа…

Ни там, ни в комнате никого не было.

Мебель и пол покрывал толстый слой пыли, кровать была застелена.

Вещей квартиранта нигде не было видно.

Калерия обошла жилище, заглянула в гардеробную, в ванную.

Следов жильца не было видно.

Вдова вспомнила про упавший со стола конверт.

В нём оказались письмо и деньги.

“Надеюсь, вы поймёте мой поступок. Я просил тишины и спокойствия, необходимые для моих занятий, вместо этого каждый день слушал дребезжащее пение,невыносимую какофонию громких звуков. Мало того, вы круглые сутки чего-то готовили, скребли под окнами лопатой, намеренно раздражали меня запахами цветов. В конверте неустойка. Поищите себе другого квартиранта. Я съехал”

У Калерии Леонидовны разболелась голова, подкосились ноги.

– Как же обманчива внешность. Выглядел таким порядочным.

Вдова разревелась, словно опять у неё кто-то умер, достала из серванта початую бутылку с французским коньяком, оставшуюся от мужа и дала волю бушевавшим внутри чувствам.

Напилась она так, что утром не смогла встать с постели.

На следующий день она жаловалась мужу на неблагодарного жильца, для которого она столько всего сделала, которого успела полюбить, а он…

– Вот умру, кто будет к тебе ходить? Какой же ты всё-таки… подлец. На кого ты меня оставил?

Цыганская порча

Тихий солнечный день, замечательное настроение.

Антон в тот день приехал в Москву на каникулы из морозного Заполярья.

Здесь, дома, он не был больше года.

Было приятно встретить школьных друзей, прежних соседей, да и просто знакомых.

Сказочная северная природа, романтика белого безмолвия, охота, рыбалка, всё это замечательно, но дома всё равно лучше.

Антон здесь вырос.

Прежде, чем отправиться домой, нужно купить обратные билеты на самолёт.

Планы и графики отдыха намечены заранее.

Уйму всего нужно посмотреть, много где побывать.

Пока здесь жили, ничего в принципе видеть не хотелось, а как уехали далеко и надолго, ностальгия замучила.

Когда у человека солнечное настроение, он ничего вокруг, кроме добра и красоты не видит.

Когда тебе хорошо, навстречу попадаются сплошь симпатичные лица, излучающие оптимизм и улыбки.

У Антона сегодня всё складывалось как нельзя лучше.

Он уже билеты успел приобрести на станции метро: в Театр оперетты, во Дворец Съездов, в Театр на Таганке.

Пока достаточно.

Нужно для начала эту программу освоить.

Потом по плану визит с младшим братом в цирк на цветном бульваре, Парк Горького, ВДНХ.

Впереди по курсу движения галдят и пританцовывают молодые, вычурно и ярко разодетые в многослойные одежды цыганки.

Им явно весело.

Отдельной кучкой, в стороне от них, стоят взрослые женщины с толпой грязной босоногой ребятни.

Женщины без стеснения и застенчивости вынимают из лифов наполненные молоком груди и на ходу кормят младенцев.

Создаётся впечатление, что детей целый табун.

Малышня повсюду: одни, лежат и сидят прямо на асфальте, другие играют во что-то цыганское, очень подвижное, с гортанными криками.

Дети толкаются, убегают, догоняют друг друга, не обращая ни на кого внимания.

Это лишь впечатление.

Стоит человеку оказаться в зоне их досягаемости, как к нему с протянутыми ручонками подбегает целая стая.

Назойливая ребятня грязная, с сопливыми носами, с перепутанными клокастыми волосами.

Стоит только встретиться с любым из них взглядом, посмотреть в бездонные смоляные глаза, как неведомым образом проникаешься к ним участием и жалостью.

Сердце сжимается от пронзительно умоляющих оленьих глаз, вселяющих душераздирающее сочувствие.

Малышня, а уже разделили незавидную участь неприкаянных бродяг, можно сказать  бездомных нищих.

Как не посочувствовать, как не влюбиться в такие пронзительные, совсем недетские глазёнки?

Рука сама тянется в карман/

Антон зачёрпывает пригоршню серебряной мелочи и насыпает на маленькую грязную ладошку.

Остальные попрошайки галдят, кричат что-то по-своему, по-цыгански.

– ЧаЯлэ! Гили, Кацэ, Чарген, Зара, гАджо дэй лавэ!

На зов ловкой девчушки, которой достались монетки Антона, бегут только что занятые игрой дети.

Щедрый гаджо для них ценный приз.

Они обступают его со всех сторон, просят, требуют, кричат на него на тарабарском языке.

Парню весело и денег не жалко – заработал на севере, но детей слишком много.

Он ещё пару раз залезает в карман, но мелочь закончилась.

Антон улыбается, растерянно пожимает плечами, – больше ничего нет. Всё раздал. Бегите, играйте.

Юноша уверенно направляется в сторону метро: не хочется терять даром драгоценное время.

Сзади на его плечо ложится женская рука в унизанных серебряными перстнями пальцах: маленькая, аккуратная, но грязная ладошка.

Девушка явно требует обратить на  неё внимание.

Антон оборачивается.

На него в упор, не мигая, смотрит молодая симпатичная цыганочка с выпущенной наружу малюсенькой упругой грудью, в которую впился губами и руками практически раздетый мальчонка.

Грудничок энергично чмокает, потешно шевелит носиком-пуговкой. Глаза его раскрыты. Малыш с явным интересом, довольно осознанно наблюдают за происходящим.

Юноша показывает жестом, что подать больше нечего.

– ГАджо, ты человек хороший, добрый, детей жалеешь. Хочу услугу тебе оказать. Вижу, у тебя девушка есть. Любит она тебя, но готова изменить, пока отдыхать будешь. Я могу сделать так, что она никогда в жизни к другому мужчине не уйдёт. Ноги целовать будет, спорить, ругаться не станет. Детишек тебе нарожает… пять, нет, шесть ребятишек будет. Жить будете счастливо, цыганку добрым словом вспоминать. Дай ручку.

– Нет у меня больше денег, всё раздал А с девушкой я сам справлюсь. Спасибо женщина. Извините, но я спешу.

– ГАджо, не торопись дорогой. Нет у меня нужды в твоих деньгах. Бесплатно всё сделаю, за  доброту твою. Вижу, необходима тебе моя помощь. Всего пять минут. Послушай цыганку: плохого ничего не сделаю. Ручку протяни, я гадалка в десятом колене. Всю правду расскажу, ничего не утаю. Айай-ай, так и знала! Линия жизни, если срочно не поправить, всё плохо будет. Ничего, погоди, сейчас моментом порчу сотру. Как же вовремя ты меня встретил.

Цыганка резко вскинула руку, вырвала у Антона волосок, посмотрела его на свет.

Кормление ребёнка, непрерывный гортанный говор, резкие, бессистемные пассы руками: всё это она проделывала, не отрывая взгляда от глаз Антона, пританцовывая при этом и внимательно наблюдая за происходящим.

У парня приятно закружилась голова, захотелось присесть.

– Денежка нужна, непременно бумажная . Волос в неё завернём и положим в кошелёк. Торопись дорогой. Не опоздать бы. Давай скорее, иначе порча может в лёгкие попасть и в кровь просочиться. Как же она мне руки  жжёт.

– Не выдумывайте, женщина. Разрешаю выбросить на асфальт вашу порчу. Вечером дворники уберут.

– Не смейся над судьбой. Никто не знает, что его ждёт. Цыганка будущее видит. Боюсь за тебя.

Антон уже сам был не рад, что отдал мальцам мелочь.

Хотел как лучше, а получилось как всегда.

Решил сделать, как просит цыганка, чтобы поскорее отвязалась.

Деньги на авиабилет у него лежали в дипломате. Много денег: рублей четыреста.

В то время инженер на заводе получал сто сорок рублей, нянечка в саду – пятьдесят.

Антон отвернулся, просунул руку в чемоданчик и извлёк купюру, первую, что попалась под руку, и протянул гадалке.

цыганка положила в денежку волос, завернула его, как оригами.

– Теперь его место в кошельке. Там пусть и лежит, пока беда стороной не пройдёт.

– Нет у меня кошелька, и никогда не было: нечего мне в нём хранить.

– Не важно. Где деньги лежат, туда и положим. Отведём от тебя беду неминучую, будь спокоен.

– Я не переживаю. Заканчивай уже, мне пора.

Антон раскрыл дипломат, где лежала стопка денег. цыганка положила в него завернутую десятку и отвернулась, крестясь.

– Теперь ступай с богом, можешь жить спокойно. Девушка тебя дождётся. Чистая она у тебя, хорошая. Любить будет до последнего вздоха.

Антон и рад, что закончились, наконец, его мучения.

Побежал, лишь бы подальше отсюда.

Никогда, решил он, цыганам подавать не станет.

Вот ведь привязалась.

А самому неспокойно.

Колотится сердечко: что-то почуяло неладное.

Вроде всё на глазах происходило, а тревожно.

Нужно бы посмотреть. Проверить.

Остановился, открыл дипломат, подсознательно готовый к неожиданностям.

На дне чемоданчика сиротливо лежали лишь две пятирублёвых купюры, завернутая  десятка да четвертной.

И всё.

В сердце что-то оборвалось.

Антон перерыл дипломат: пусто.

Нет денег.

Украли.

Найти, забрать.

В дипломате были все деньги: на билеты, на отпуск, на подарки родителям.

У Антона потекли слёзы: как же так? Он ведь от всей души… не пожалел денег для детишек, хотя лишних у него отродясь не было.

На отпуск копил всю зиму: откладывал со стипендии, подрабатывал грузчиком в порту и на торговой базе. Ночами таскал тяжеленные мешки и ящики, чистил в лютые морозы выгребные ямы, складывал доски в штабеля на лесозаводе.

Работал, не жалея сил и времени, чтобы отдохнуть, брата младшенького порадовать.

Цыганки уже гадали другим доверчивым идиотам.

К нему опять подбежали дети, окружили, принялись клянчить копеечку.

Антон пытался взглядом отыскать ту самую гадалку, что его облапошила, но все цыганки были на одно лицо.

Как быть? Женщин с оголённой грудью и грудничками было несколько: молодые и привлекательные, как на подбор. Видно в их бизнесе броская внешность и камуфляж – обязательное условие.

Пришлось разбираться с первой попавшейся.

Какая разница, кто из них выкрал деньги. Пусть между собой разбираются.

Антон схватил гадалку, что ближе других  и закричал, призывая милицию.

Та орала, что у цыганки, кроме пи…ы ничего нет: только детишек табун, которых кормить надо, да голая задница под юбками.

– На, смотри. Ищи, трогай, где твои деньги, – бесновалась цыганка, задирая при всех  подолы юбок, под которыми не было нижнего белья и размахивала при этом  мальчуганом, – нет нигде. Зачем напраслину на порядочную женщину наговариваешь?

Народ в растерянности толпился поодаль. Две девушки рыдали, рассказывая, что и их обобрали до нитки, что все эти попрошайки – воровки.

– Пхагэл тут дэвэл, –  орала гадалка, – джа пэ кар. Идиот, бля! Со мАнгэ тэ кирА, чАялэ? Жить надоело, да? Храбрый, ничего не боишься? Бог тебя покарает. Вижу, не будет у тебя детей, ни одного не будет.

Однако, гадалкам реклама была явно ни к чему, а народ вокруг собирался толпой и все кричали, негодуя.

Никогда прежде не видел Антон такого единодушия.

Цыганки попытались от него избавиться: сняли туфли и давай колотить парня по голове бестолковой, как дятлы гнилое дерево.

За волосы таскали так, что клочья летели. Больно, но других денег нет, занять тоже не у кого.

 Антону проще было умереть, чем без средств остаться.

Орал от боли, но держал воровку, словно от этого жизнь его зависела.

Услышав вой милицейской сирены цыганки разбежались.

К Антону вдруг подскочила маленькая цыганочка и сунула руку свёрток, – держи вот,  дядька, обронил, а я нашла. Бери.

Антон, как заправский шаман в гипнотическом трансе, ничего не смыслил, действовал на автомате. Ему, во что бы то ни стало, нужно было победить и никак иначе.

Свёрток был машинально отправлен в задний карман брюк.

 Антон не любил милицию, а теперь словно родных встретил.

Наряд забрал гадалку в вокзальное отделение.

 Антон написал заявление о краже: так, мол, и так, украли четыреста рублей.

Описал, как было. Точнее, как сумел запомнить и воспроизвести по памяти.

На самом деле ничего толком не вспомнил. Туман в голове до сих пор не рассеялся.

Сочинил правдоподобно, даже сам поверил.

К дежурному тем временем пришла делегация цыганских старух с иконостасами медалей на грудях, за выдающиеся успехи в деле воспроизводства голытьбы, с кучей галдящих на тарабарском языке грудных и подросших ребятишек.

Табор умолял отпустить “невиновную девочку”, не таясь, предлагали деньги, шептались с оперативниками.

Те не согласились, оказались принципиальными, а Антону моргали, мол, если гадалки испугаются  – его удача, иначе ничем помочь невозможно, придётся отпускать за отсутствием улик.

Доказать факт мошенничества невозможно.

Через некоторое время явился цыганский барон со свитой: поговорил с дежурным, после подошёл к Антону и протянул четыреста рублей, да еще руку пожал.

Спасибо, мол, что научил недотёп уму разуму.

– В следующий раз умнее будут. Хороший бы из тебя цыган вышел.

Попросил забрать заявление.

– Деньги тебе вернули. Ты их и так наказал. Долго теперь отрабатывать будут. Их ещё наказание их ждёт. Цыганское.

Когда Антон немного успокоился, когда руки-ноги перестали дрожать, начал он снова дипломат проверять и по карманам шарить.

В заднем кармане джинсов обнаружил свернутые в трубочку триста семьдесят рублей.

Тут он и вспомнил, как девчонка свёрток принесла.

У Антона чуть истерика не случилась, когда дошло, что цыган облапошил.

На душе полегчало, но не отпустило.

С одной стороны, поделом им: не всё коту масленица. Нужно уметь проигрывать. А с другой – ребятишек жалко.

Вот, значит, на что барон намекал. А Антон никак понять не мог, почему он его хитрецом назвал и пожалел, что не цыганом родился.

Приехав к братишке, похвастался, рассказал про своё приключение.

На следующий день они половину вырученной суммы безжалостно прокутили: кафе-мороженое, варьете, спектакль в ТЮЗе, аттракционы. Вещей накупили, вкуснятины всякой.

Короче, на честно заработанные деньги шиковали.

Не каждому удаётся профессиональных аферистов обыграть.

А вы, как считаете?

Кстати, девушка Антона дождалась.

Свадьба была.

Насчёт детей гадалка тоже соврала: девочка у Антона родилась и мальчик.

Не верьте гадалкам. И тем, кто про них сказки рассказывает – тоже не верьте.

Ребёнку отец нужен

Лора сидела, уткнувшись в моё плечо, и причитала, обливаясь горючими слезами, –  надоел, зараза, хуже горькой редьки надоел. Не могу бо-о-о-льше! За что мне это всё? Вот у тебя, Антоха, жена есть?

– И жена, и дочка, но ревёшь-то ты, а не я. Объясни толком.

Лариску, школьную подругу, я встретил по дороге домой.

Она сидела на скамейке в аллее парка, потерянная, одинокая и рыдала.

Мы не виделись двадцать лет или около того, но узнал я её сразу, даже в таком неприглядном виде.

Копна кучерявых волос огненного цвета, озорная россыпь веснушек и особенной формы подбородок.

Мы с ней дружили в седьмом классе, даже целовались. Правда, не по любви, а так, из озорства и любопытства.

Честно говоря, нам тогда не особенно понравилось, зато можно было с деланным презрением похвастаться мальчишкам во дворе полученным опытом.

Лорка доверяла мне полностью, словно подружке. Я был в курсе всех её секретов, пока она не влюбилась всерьёз.

Дружить мы не перестали, но безусловная искренность исчезла, хотя, кое-что она могла поведать лишь мне.

Можно было пройти мимо, сделать вид, что не заметил.

Не смог.

Я пригласил Ларису домой, по дороге купил шампанское и торт: знал, что женщины любят стресс заедать сладким.

Подруга тоже меня узнала, когда представился, но восприняла настороженно.

– Иди, куда шёл. Много вас таких, помощников. Знаю я вас, мужиков. Дайте водички попить, а то так есть хочется, что переночевать негде. Я замужем и точка.

– Замечательно, я тоже женат. Раньше ты меня не боялась.

– Раньше я была наивная и доверчивая, теперь научили, слава богу, родину любить.

– Чего злая такая? Расскажи, может, отпустит. По себе знаю: откроешься, спустишь пар и полегчает. Не в теплице жил, много чего повидал. Пошли ко мне, чаем угощу.

– Ага, так и знала. Угостите сигареткой, если не жалко. Жуть как люблю после секса закурить.

– Ты ли это, Лариса Егоровна, кто же тебя так обидел? Расслабься…

– И получи удовольствие… проходили. Все мужики козлы.

– Сколько же у тебя их было, если не секрет?

– Пока один, но это не точно. Возьмёшь замуж по старой памяти?

– Такая ты мне больше нравишься. Кажется, к тебе возвращается самообладание и чувство юмора. Ну, идём?

– А жена?

– Алёна у меня с понятием. Доверяет.

– Не представляешь, как хочется проснуться утром маленькой девочкой. Как тогда. Помнишь, какая жизнь была! А теперь…

– Да что случилось-то?

– Все мужики козлы. Я ведь когда замуж выходила, он был такой… заботливый, чуткий, нежный.

– А ты не такая была? Тоже, небось, для поднятия рейтинга рекламную акцию проводила и маркетинговую стимуляцию: систему скидок предлагала, дисконтную карту? Все мы такие. Это жизнь, Лорка, подлинная реальность. Я тоже, когда женихался, гоголем ходил, павлиньи перья распускал.

– Ну и… дальше-то что?

– Как у всех. Влюблённость, страсть. По молодости всё просто: взял девушку за руку, заглянул в глаза – уже стоит… Люби – не хочу.  А потом, когда быт, работа, ответственность –  монотонность и скука.

– Да ну… и у тебя?

– Ато! Но мы притёрлись потихоньку.

– И чё, ни разу не изменил? А она тебе?

– Некогда изменять, Лорка. И лень, если честно. Алёна у меня женщина горячая, но правильная.

– У моего благоверного тоже темперамент… был. Как у стайера. Вечером старт – утром финиш. И пахал на двух работах. Теперь лежит и стонет, как баба: то голова болит, то задница. И работать не хочет. А у нас ребёнок. Как мне одной со всем управиться?

– Мальцу сколько?

– Скажешь тоже, мальцу. Серёжка в институте учится, на втором курсе. За всё платить нужно. Как ребёнку без отца, как? А он лежит.

– Так брось. Сухую ветвь отсекать нужно. Безжалостно. Семья, это симбиоз, коммуна. Никто ваши проблемы решать не станет, если сами за ум не возьмётесь.

– Скажешь тоже. Брошу всё и побегу мужика искать. У дятла голова не болит, а у живого человека недостатки имеются. Ты, Антоха, того… со своей семьёй разбирайся, а моего мужика не трожь. Ребёнку отец нужен, не абы кто.

– Так чего ревёшь? Он что, уходить собрался?

– Ага, конечно, выгонишь его, бугая. Горе мне, горе! Давай, выпьем, а…

Око за око

Короткую командировку в Карелию, где жила моя подруга по институту, Аннушка Шульгина, теперь уже Осипова, я намеренно подгадал так, чтобы пообщаться с ней в выходные.

Это совсем не то, что вы подумали.

Анюта, староста курса, была к тому же непременным организатором всех туристических слётов, конкурсов бардовских песен у костра и заядлым рыболовом.

Наша дружба началась именно с этих увлечений.

Мы переписывались, перезванивались, делились впечатлениями.

В Карелии я ещё не был, поэтому ожидал от поездки позитивных впечатлений и много чего ещё, включая обещанную поездку с Аннушкой на водопады, мраморные карьеры и рыбалку с ночёвкой в лесной хижине.

Понятно, что я был счастлив.

Неделя в гостях пролетела как один день.

Аннушка оказалась женщиной разведённой, хотя на образе жизни; привычках и склонностях это событие не сказалось.

Несмотря на это, остановился я в гостинице: никогда не имел склонности к адюльтеру и не любил стеснять людей.

Сохранять  и поддерживать хорошие отношения можно лишь на определённой дистанции, которая предполагает  обязательное соблюдение неприкосновенности  личного пространства.

На моих глазах десятки раз разрушались дружеские и романтические отношения лишь потому, что кто-то кого-то пустил пастись на зелёную травку глубоко интимной нивы.

Увы, личный эгоизм – болезнь неизлечимая. Маленькие секреты, доверенные лучшему другу или любимому, запросто превращаются в оружие массового поражения.

Конечно, Аннушка была мне крайне симпатична, причём не только по причине приятной внешности, живости характера и схожих интересов.

Некогда у нас было небольшое романтическое приключение.

Да, было дело…

Увлеклись, даже целовались.

Потом появился Генка Осипов.

Отбил.

Так вот, как я и говорил, Аннушка предлагала сразу поселиться у неё, но ведь я женат, этим всё сказано.

Понятно, что просидели мы с ней по приезде за рюмкой чая чуть не до утра.

Анюта намекала, что остаться, означает согласие вспомнить, что мы не только друзья.

Я извинился. Анюта поняла.

Всё-таки на прощание я её поцеловал.

Один разочек.

В поезде у меня была масса времени поразмыслить о жизни.

Аннушка, прощаясь, так бесхитростно, так искренне демонстрировала свои чувства, что всколыхнула ностальгические воспоминания.

Я лежал с закрытыми глазами, вызывая в памяти живые сентиментальные переживания тех лет, воспроизводил, словно наяву, события, фрагменты разговоров, запахи, звуки, ощущения.

Конечно, приятно было вспоминать обо всём этом, но дома меня ждала жена, Люся, с которой я счастливо прожил одиннадцать лет.

У нас рос замечательный сын.

Обалдуй, конечно, но это возрастное, временное.

Я ведь люблю их, очень люблю.

На этой трогательной ноте я и приехал домой.

Соскучился – жуть.

Настроение, навеянное воспоминаниями и приятной поездкой, было замечательное: лирическое, игривое.

Хотелось поделиться с женой впечатлениями и непременно отметить приезд.

Красное вино, коньяк, мясные и рыбные деликатесы: сэкономленных командировочных хватило на всё.

Я напевал под нос, – сердце, тебе не хочется покоя! Сердце, как хорошо на свете жить! Сердце, как хорошо, что ты такое! Спасибо сердце, что ты умеешь так любить!

– Пабам, –  хотел было сказать я, тихонечко открыв квартиру, но увидел нечто настораживающее.

Прокравшись на цыпочках до дверей комнаты, я едва не закричал.

Думал, что такие страсти бывают лишь во второсортных сериалах, но нет, это происходило наяву.

Скачки были в самом разгаре. Жена играла роль жокея, страстно подгоняла жеребца невообразимыми стонами, чего между нами никогда не бывало.

Первой реакцией было выкрикнуть “тпру!”, но я сдержался.

Нужно было обмозговать, проанализировать чересчур пикантную ситуацию, которая не могла содержать в себе варианты объяснений.

Это измена и ничего кроме неё.

Я ругал себя последними словами за то, что не догадался позвонить, отстучать телеграмму, сообщить время приезда.

Лучше бы мне ничего этого не видеть.

Мысли в голове проворачивались с трудом.

Не знаю, что мной в тот момент руководило, но я тихо ретировался, не оставив следов посещения и снял на сутки номер в гостинице.

Нужно было основательно подумать.

Было о чём.

Аргументов за то, чтобы оставить всё, как есть, было три: я не мог вот так “с бухты-барахты” разлюбить Люсю, хоть она и предатель; у нас семья, сын; изменение социального статуса равносильно пожару – менять придётся всё, а итог сомнителен.

Я был раздосадован, взбешён. Мне было больно.

Напрашивались мысли о возмездии, о компенсации морального увечья, о вариантах наказания порочной супружницы.

Нанесённая мне рана кровоточила, саднила.

Требовалось срочное лечение.

Ничего лучше, чем вино и водка, придумать не вышло.

Я жалел себя. Я страдал. Я готов был покончить с собой.

– За что, – кричало уязвлённое самолюбие!!!

Спиртное, однако, не пошло.

Зато, родилась идея выплеснуть чувства и мысли на бумагу.

Праведное негодование: обида, гнев и презрение к коварной женщине водили моей рукой, создавая, строчку за строчкой, шедевр эпистолярного жанра, в котором над нашими с супругой отношениями проносились ураганы, штормы и грозы.

Было исписано убористым почерком с десяток листов, когда я понял, что иссяк.

В душе не осталось ничего.

Похоже, лимит возмущения был исчерпан до дна.

Ладно, подумал я, письмо отправить всегда успею.

Что, если рассмотреть вопрос с другого ракурса?

Например – справедливое возмездие.

Минус на минус, так утверждает математика, даёт плюс.

Если я изменю в ответ, будет ли это значить, что мы квиты? Станет ли мне легче от осознания отмщения, пусть даже таким экстравагантным способом?

На этой мысли я заснул, а когда очнулся и привёл себя в порядок, позвонил жене и радостно сообщил ей, что приеду сегодня.

Вот это поворот, скажет читатель.

Что есть.

Люсьен встретила меня хлебом-солью: искренне радовалась моему приезду, мурлыкала и ластилась, как кошка в охоте, светилась от счастья.

Сколько я ни наблюдал, не мог обнаружить и тени лицемерия в её поведении.

Люсенька улыбалась, возбуждённо щебетала, не забывая повторять, как сильно соскучилась, присаживалась ко мне на колени и целовала, целовала.

Я не верил собственным органам чувств, включая интуицию, которая или талантливо обманывала, смело воспроизводя заученную роль, или искренне ошибалась.

Жена всё так же любила меня, это было бесспорно.

Как же так? Я собственными глазами видел интимный поединок, чётко слышал чавкающие звуки, чувственные стоны.

Списать свершившуюся на моих глазах супружескую неверность на действие галлюциногенов, на временное помутнение рассудка или провал в другую реальность, попросту нелепо.

Клянусь, я не спал в тот момент, не был под действием ЛСД или кокаина, не ел даже половины грамма ядовитых грибов.

Но любящая жена – вот она: смотрит на меня доверчивым оленьим взором, обнимает, радуется.

Сомнения были, но силы сопротивляться очевидному желанию плоти иссякли.

Что было дальше и вовсе не поддаётся описанию: Люся удивила меня энтузиазмом, напором, неиссякаемой страстью, неутомимой мощью древнейшего из инстинктов, дикой ненасытностью.

Она ли сейчас кувыркается со мной в постели, недоумевал я, пытаясь найти отличия, несоответствия с той женщиной, которую оставил в нашей общей квартире перед поездкой в командировку?

В перерывах между раундами интимного единоборства я незаметно, но очень внимательно рассматривал те маленькие особенности её индивидуальной анатомии, которые отличали Люсю от любой другой особи.

Всё было на месте: шрам в виде латинской буквы V на левом бедре, шов после удаления аппендикса, родинка подмышкой, следы от прививки оспы, даже сломанный недавно ноготь указательного пальчика.

Это была она и не она.

Как же я сейчас любил эту милую чертовку!

Утром я был вынужден отнести свои эмоции, поступки и мысли к категории сна разума, который, как известно, способен на всё: создавать, как омерзительных чудовищ, так и персонажей волшебных сказок.

Колдовство семейного единства и любовные оргии продолжались целую неделю.

Я любил свою жену и не собирался с ней расставаться.

Однако…

Однако, я пока не был отмщён.

Это расстраивало.

Необходимо было что-либо предпринять, чтобы успокоить взбудораженное эго, которое горячилось, требовало сатисфакции.

Уравновесить моё душевное состояние, успокоить обидное положение винторогого оленя, что само по себе унизительно пытало психику, могла только зеркальная измена: око за око.

Нервная система дребезжала, как старый маразматик скрипела суставами обиженных нейронных связей, впечатлительное бессознательное страдало от задетого самолюбия, которое капало на мозги, давило на ментальные кнопки, требовало действовать.

Всё это время я был возбуждён сверх меры. Это состояние напрягало.

Что я сделал? Ни за что не догадаетесь.

Я позвонил Аннушке и всё-всё рассказал ей.

Подруга довольно долго молчала, потом односложно сказала, – приезжай!

Чужое счастье

Вероника Аскольдовна Колесникова – обаятельная и эффектная, но застенчивая женщина, находилась в ранней поре бальзаковского возраста. Проживала она одна на пятидесяти шести метрах городской жилплощади в добротном ещё пятиэтажном доме.

Квартира эта в довольно унылом состоянии по причине длительной неизлечимой болезни её хозяйки досталась Нике от бабушки.

Теперь её жилище можно было назвать уютным и миленьким.

Каждая деталь опрятного, ухоженного интерьера в стиле романтизма была тщательно продумана и откалибрована.

Светлая мебель с резной фурнитурой, цветочные обои в пастельных тонах, струящиеся занавески, отполированный до безукоризненного блеска паркет, обилие зеркал, акварельные пейзажи, удобное кресло со стоящим рядом торшером, мягкие игрушки, подушечки, книга, заложенная высохшим цветком.

Декорацию жилища дополняло белое пианино, выдающее поэтическую натуру и музыкальные способности жилички.

Любой гость мог с первого взгляда определить мечтательный и весьма чувствительный характер хозяйки и тот факт, что живёт она одна.

Несмотря на то, что тридцатилетие осталось далеко позади, она всё ещё была хорошенькой, привлекательной, миловидной.

При знакомстве, (возможно, лукавили), ей давали двадцать один, двадцать два года, что было ей довольно приятно.

Со спины Нику и вовсе иногда принимали за школьницу, настолько пружинистой и лёгкой была её “летящая походка”.

С удовольствием разглядывая себя в зеркало, Ника отмечала привлекательность внешности.

Если добавить к образу стройность и гибкость, озорной взгляд, кудрявые волосы, чистую бархатистую кожу, есть повод рассматривать её как потенциальную невесту.

А вот с этим у Ники были серьёзные проблемы.

На её поведение в отношениях с противоположным полом давил некий размытый негативный груз прошлого.

Объяснить свою робость в обществе мужчин Ника не могла даже себе.

Несколько пережитых ранее романтических сериалов, от детских и юношеских  влюблённостей до пикантного любовного приключения на отдыхе в Крыму не имели отношения к трагедиям или драмам.

Было что-то иное.

Ника всегда окуналась в свои влюблённости с головой, отдаваясь эмоциям и чувствам без остатка, а мужчины…

Мужчины, находясь с ней в романтических отношениях, запросто могли оглянуться вслед  проходящей мимо прелестницы, чтобы внимательнее рассмотреть ту или иную интересную деталь анатомического пейзажа соблазнительной грации, даже когда держали её, Нику, за руку, даже если обнимали.

А ещё… ещё они могли разлюбить. Ни за что, просто так. Приходили однажды и говорили –  “прости”, не понимая, что такое поведение – настоящее предательство, почти убийство.

Мнение Ники о мужчинах можно было кратко обозначить словами Высоцкого – у них толчковая левая, а у неё толчковая правая. Ещё проще – несоответствие мироощущения, привычек и целей.

Вероника всегда ценила преданность и верность.

Её родители…

Если бы папа не умер так рано… он бы никогда…

Ника мечтала и грезила о большой и чистой любви, как у мамы с папой.

О любви навсегда.

Она не была полностью уверена, что мама рассказывала правду, потому, что много раз ловила её на путанице в деталях, но оспорить или разрушить легенду не могла.

Лично ей хронически не везло с любовью.

Схожая судьба была у двух её подружек, у нескольких сотрудниц на работе, у двоюродной тётки, но они вели себя иначе: жили – не тужили.

Все одинокие женщины в один голос говорили о том, что нельзя ждать милости от природы, что мужиками нужно пользоваться, как мясорубкой, телевизором или стиральной машиной: включила в сеть, кнопку нажала и получай удовольствие.

И не важно, какие планы эти кобели строят, какие стратегии вынашивают в похотливом мозгу. Главное – чего ты сама хочешь.

Вот!

Жить, мол, нужно так, чтобы себе самой завидно было. Дави на газ и лети. На тормоз нажать или заднюю скорость включить никогда не поздно.

Если не залетишь.

А посему, неважно, есть у любовника жена или подруга, нет ли её – употребляй по назначению, наслаждайся, сколько его потенция и твоя страсть позволят.

Мужики нужны для того, чтобы доставлять женщине удовольствие. Больше они ни на что не годятся. Разве что деньжат иногда подбросят.

Ника так поступать не могла, хотя близости и любви хотела до судорог, до колик в животе и помутнения рассудка.

Ещё больше хотела замуж, но представить себя и его на одной жилплощади не могла: тщательно, до миллиметра и оттенка выверенный пейзаж интерьера не вмещал на её площадь кого-то ещё.

Был ещё дан лично себе зарок, что ни при каких условиях, никогда не разрушит чужую семью, не станет любовницей женатика, не опустится до статуса доступной и удобной девочки для утех.

И вот на тебе – вляпалась.

Встретилась Вероника совершенно случайно с институтской подругой по дороге домой.

Ну, поболтали бы и ладно: так нет же, Ритуля её в гости пригласила.

Отказывать Ника никогда не умела, хотя желания отправляться в путешествие по джунглям воспоминаний не было совсем.

Вероника не любила дотрагиваться до прошлого: воспроизводить картинки, ощущения и запахи, потому, что отголоски тех лет нисколько не радовали.

Жили они с мамой более чем скудно. Многое приходилось скрывать и камуфлировать.

Воспоминания юности, пусть самые замечательные, будили в ней сентиментальные ностальгические настроения, в которые она слишком легко погружалась, а потом долго не могла вынырнуть обратно.

Был период, когда ей пришлось лечиться от жуткой депрессии транквилизаторами и антидепрессантами. Ужасное время.

Природная впечатлительность, усугубляемая одиночеством, заставляла Нику страдать, иногда беспричинно завидовать.

Всем подряд: кто влюблён, кого любят и ждут, у кого есть семья, дети, миллион желаний и глобальные цели.

Рита Лискина была замужем, с её слов – очень счастливо.

Лицо подруги светилось лучами искреннего энтузиазма и воодушевления.

Это было ужасно, в том смысле, что Вероника и её могла заразить энергией отрицания счастья.

Ника знала, какие чувства появляются у неё в присутствии по-настоящему влюблённых пар.

Но, пришлось идти: обещаний, даже данных под давлением, она никогда не нарушала.

Вероника с утра посетила салон красоты, сделала маникюр, экстравагантную молодёжную причёску, навела едва заметный макияж, подчёркивающий достоинства здоровой кожи, одела коротенькое струящееся светло-сиреневое платьишко беби долл, замечательно гармонирующего с цветом глаз, почти прозрачное.

Украсила изящное запястье серебряным браслетом в виде змейки, а шею ожерельем из крупного жемчуга.

Нечего кукситься, решила она. Из любой ситуации можно извлечь позитивное начало.

“Пусть обзавидуются. У Ритки есть муж, а у меня – я. Упругая, как у девочки, грудь, поцелуйные губы, ямочки на щеках… Я ль на свете всех милее, всех красивей и белее? Бесспорно. Пять баллов из пяти.”

Ника долго крутилась перед зеркалом, напевая “если вы нахмурясь выйдете из дома, если вам не в радость солнечный денёк, пусть вам улыбнётся, как своей знакомой, с вами вовсе незнакомый встречный паренёк”.

Сегодня она себе в принципе нравилась.

Вот, про паренька – зря.

Улыбнётся и что с того?

Всё равно обманет.

Мужчины – они такие непостоянные, такие эгоисты.

Женщина села к пианино и продолжила музицировать.

“И улыбка, без сомненья, вдруг коснётся ваших глаз, и хорошее настроение не покинет больше вас”, отчаянно стучала она по клавишам, злясь на себя и свои комплексы. Едва слезу не пустила, но вовремя опомнилась – макияж растает.

Настроение, тем не менее, постепенно выравнивалось: причём здесь Ритка?

Подруга под руку с мужем открыла дверь квартиры, как только Ника подошла к двери, словно парочка с нетерпением ожидала этот знаменательный момент.

Не хватало только сводного духового оркестра с трубами и литаврами, и охапки цветов.

Одеты Лискины были по-домашнему просто.

На фоне хозяев квартиры Вероника выглядела сногсшибательно.

Похоже, не в тему вырядилась.

Брызги, так сказать, неумело открытого шампанского.

Придётся соответствовать заявленному имиджу.

Эффект неотразимости усиливал едва уловимый аромат духов “ Mon Guerlain ”, которые Ника позволяла себе использовать чрезвычайно редко. Это подарок подруги, сама бы она не позволила себе потратить деньги на такую роскошь.

Лискины отнеслись к её изысканному наряду без ожидаемого пиетета.

Евгений, муж Риты, довольно привлекательный мужчина, вёл себя свободно, но сразу дал понять, что участвовать в девичнике не намерен, хотя невооружённым взглядом было видно – Ника ему приглянулась.

Он был галантный, улыбчивый и любезный.

Наверно слишком галантный, с перебором.

Представившись, он поклонился и поцеловал Нике руку, предложил присесть на пуфик, опустился перед ней на колени и принялся бесцеремонно, словно всегда и со всеми так поступает, снимать с её ног туфельки.

Прикосновение мужских рук к коже щиколотки произвело на Веронику эффект ожога.

По телу женщины от кончиков пальцев до макушки прокатилась волна странного возбуждения, слишком приятного, чтобы испытать подобное от постороннего человека.

Женщина напряглась, мгновенно залилась краской.

Эмоциональная реакция на прикосновение не могла остаться незамеченной.

– Ах, проказник, –  подумала Ника, –  он намеренно поставил меня в неловкое положение. Что бы это значило?

Евгений лукаво подмигнул и продолжил, как ни в чём не бывало, переобувать гостью в пушистые домашние тапочки, придерживая то одну, то другую ногу за икру.

– Дианы грудь, ланиты Флоры прелестны, милые друзья! Однако ножка Терпсихоры прелестней чем-то для меня, – с пафосом продекламировал Евгений.

– Вы прелесть, милое дитя, я в вас влюбился. Отдыхайте, общайтесь. Не буду мешать.

Подруги мило беседовали. Рита не напрягала воспоминаниями. Она непринуждённо поддерживала любую тему: начинала разговор и ловко передавала его нить собеседнице, подогревая время от времени интерес к той или иной теме.

Ника успокоилась, расслабилась, почувствовала благодарность к подруге за то, что не пришлось изворачиваться, подстраиваться, приспосабливаться.

Дополнительным стимулом к приятному общению было хорошее вино, от которого приятно кружилась голова, и непринуждённая дружеская обстановка.

Всё было замечательно. Вот только, то мимолётное ощущение, когда за ней ухаживал Риточкин муж: так ведь не бывает, чтобы поразить наповал одним прикосновением.

Настроение и приятное впечатление от встречи не хотелось портить, поэтому Вероника решила остановить мгновение на замечательной мажорной ноте, для чего требовалось откланяться немедленно.

У Риты было другое настроение и иное видение момента, поэтому она предложила присоединиться к девичнику мужа.

Евгений согласился разбавить женский коллектив и сразу взял инициативу на себя.

Мужчина сыпал искромётными шутками, то и дело подливал вино, балагурил.

Веронике нравились его манеры: темы разговора, плавность речи, тембр голоса, жесты, улыбки, взгляды.

Женя был не такой, как все.

И Рита тоже.

Они нисколько не напрягали её своим счастьем.

Впервые в жизни Ника не завидовала. Она растворялась без остатка в питательном бульоне обстановки семейного счастья.

За приятным разговором обо всё и ни о чём время летело незаметно.

За окнами опускались сумерки.

Евгений проследил за взглядом Ники, – не беспокойся, я провожу. Или вызовем такси. Тебе ведь у нас нравится, да?

Сердце Вероники больно ёкнуло и встало, словно кто-то на полном ходу сорвал стоп-кран, а потом с перебоями зачастило колотиться.

С дыханием происходило нечто странное. Это походило на внезапный приступ астмы.

Нику бросало то в жар, то в холод. Руки и ноги дрожали, заставляя напрягать диафрагму и выпрямлять спину.

Обстановку неожиданно разрядила хозяйка.

– Вы тут посидите, голубки. Скоренько уложу Машеньку и прибегу. Не скучайте без меня. Ника, я так рада, что встретила тебя. Давно мне не было так хорошо. Я словно лет  двадцать скинула.

Рита засмеялась и удалилась, а Женя вдруг нежно накрыл рукой её ладонь, пристально заглянув при этом в глаза, а другую руку мягко положил на оголённое колено.

– Замри. Ты такая сладкая, такая аппетитная и ароматная. Разве никто прежде об этом не говорил?

Вероника застыла, словно под усыпляющим действием гипноза, не проронила ни слова, испытывая  яркое блаженство, наподобие наркотического транса.

По телу одна за другой прокатывались волны эйфории.

Женщина чувствовала мужчину каждой клеточкой тела, превратившегося в сплошную эрогенную зону.

Голову заполнил фиолетовый туман, в ушах гудело. Голова шла кругом.

Остатками сознания Ника понимала, что с минуты на минуту сюда войдёт Рита, что она всё поймёт и тогда будет очень стыдно за беспечность, за нарушение личной клятвы и библейской заповеди, но не могла пошевелиться.

Евгений вдруг поднялся, взял её лицо в ладони и поцеловал взасос, проникая языком меж губ, отчего Ника почувствовала желание, потом буднично, словно ничего не произошло, сел на стул.

– Вот, – заговорил он, – сразу после свадьбы мы поехали в Ригу: гуляли по старому городу, ели в старинных кафе, фотографировались, слушали орган. Ты была когда-нибудь в Прибалтике? Рекомендую.

В эту секунду в комнату вошла хозяйка.

Женя нисколько не смутился.

– Я рассказываю про наш с тобой медовый месяц. У тебя изумительная подруга. Почему нас раньше не познакомила? Пусть чаще приходит.

Ника суетливо засобиралась, – поздно уже, мне пора.

– Женя тебя проводит, а я пока приберусь. Спасибо тебе, Вероника. А то варюсь в собственном соку.

“Да, уж, спасибо! Знала бы ты, что здесь происходило всего минуту назад, выдрала бы мне волосы”.

Удивительно, но Веронике нисколько не было стыдно.

Она до сих пор находилась под впечатлением прикосновений: чувствовала руку Евгения на своём колене, мягкую сладость губ, властное, но чувственное проникновение языка, головокружение.

Нике пришла в голову нелепая мысль о бабочках в животе, о замирании сердца, о сладком томлении.

“Надо же: правда, бывает. Думала – врут”.

Возбуждение тем временем не стихало: напротив, нарастало, требуя физиологической разгрузки.

Такое томление, когда напрочь сносит крышу, когда по кровеносным сосудам играя в салочки проносятся толпы искр, когда от непристойных интимных мыслей захватывает дух, а  вожделение становится смыслом жизни, Ника испытывала впервые в жизни.

В это мгновение для неё не было ничего важнее, чем  немедленно, здесь и сейчас, получить внимание предмета вожделения.

Насладиться бесплотными грёзами было попросту невозможно.

Недостаточно просто думать, когда тебе настолько хорошо. Необходимо действовать, пусть даже вопреки социальным установкам, нормам приличия и усвоенными прежде методами логических построений.

Рассудок не желал подчиняться культурным традициям и социальным нормам поведения.

Гори они все ярким пламенем – воспитание, этика, мораль.

Женщина жаждала любви, прежде всего в её первобытном значении.

Ника  не верила, что такие рассуждения – не книжные фантазии, что она реально способна предпринять попытку увести из семьи подруги этого мужчину, хотя бы навремя, на одну единственную ноченьку, чем бы такое действие для неё ни обернулось.

Женя был ей необходим, как глоток воды в знойный день, как единственный вдох в безвоздушном пространстве, как патентованное средство, с помощью которого можно избежать неминуемой гибели.

Это было удивительное, не знакомое ощущение, похожее на ослепившую внезапно вспышку молнии.

Нику словно подменили, подсунули суррогат вместо её же, настоящей Вероники.

Что ещё более странно – такая, она нравилась себе гораздо больше.

Неужели то, что говорили подруги о смысле и причине взаимоотношений с женатыми мужчинами, действительно правильно и разумно?

Завела, настроила и пользуйся, сколько влезет.

Вот только включили, похоже, её.

Что же будет дальше?

Знать бы, где находится та потайная кнопка, что оживляет бабочек в животе, как до неё добраться, как отключить от неведомого источника питания.

Да, не весело, хотя и приятно.

Проводы в тот день затянулись надолго.

Во всяком случае, Веронике показалось, что прошла целая вечность между тем моментом, когда Женя попросил угостить его чашечкой кофе и минутой расставания, хотя часы упрямо утверждали, что прошло только два часа.

Ника блаженствовала. Наконец-то и ей повезло…

Наивная девчонка, она думала, что встретилась с неиссякаемым источником радости, с родником, наполненным чистой водой, с единственным на свете мужчиной, созданным, чтобы сделать её по-настоящему счастливым.

Увы, это был просто секс: страстный, безумный, пламенный, можно даже сказать волшебный.

Женя приходил, получал порцию наслаждения и уходил к Рите, хотя клялся практически на каждом свидании, что всё решено, что завтра, максимум через неделю, расскажет обо всё жене, что не может жить без Ники, без её безумно прекрасного тела, без той энергии, которой она щедро делится.

Обещал.

На деле, чтобы “рыбка” не сорвалась с крючка, чтобы надеялась и по-прежнему начисляла желанные чувственные бонусы в виде витающей в облаках самооценки и страстного секса, Евгений изредка выезжал с ней в загородный пансионат, выгуливал новое платье  в ресторане, дарил духи эконом класса или золочёную безделушку.

Ника успокаивала себя тем, что она единственная любовница Евгения, а это уже большой плюс, поскольку гарантирует, что мужчина не наградит её неожиданными штрафными баллами, что не раз и не два случалось с её подругами.

Женю легко возбуждают даже целомудренные ласки: значит, любит её.

Он по-прежнему добр, галантен и ласков, не ограничивает её свободу, не вмешивается в бытовые вопросы, в привычки и распорядок жизни.

И всё-таки это не семья, не любовь, не отношения мужчины и женщины, которые могут сделать её счастливой.

Такие отношения больше похожи на демонстрационную версию жизни, вроде бесплатного пробника духов, который на самом деле обещает больше, чем может дать на самом деле.

Это триллер, реклама, остросюжетный жанр любовной фантастики, в котором демонстрируются исключительно захватывающие моменты, и скрывается главное, из чего состоит реальность.

Ника опять ошиблась. Это было не её счастье.

Приобрести лицензионную версию не представлялось возможным, а сил и желания, чтобы бросить и начать искать настоящую любовь, уже не осталось.

Поняв, что превратилась в вечную любовницу, осознав, что приобрела несколько дополнительных баллов для основательно  укомплектованного комплекса неполноценности в виде выученной беспомощности, она согласилась с подобной незавидной участью, безоговорочно приняла навязанные ей правила игры.

Жизнь продолжалась, только Вероника в ней была не творцом, а статистом, которому не положено счастливое будущее.

Про горькую любовь и сладкий грех

Возможно, женщины удивятся, но не только у них есть интуиция, проницательность, чутьё.

Лично я вижу свою жену насквозь.

Понятно, что не в прямом смысле, но сенсор визуализации возможного или реального развития событий работает у меня в совершенстве.

Я не задумываюсь, что происходит с моей женщиной, не пытаюсь угадать, что не так, но когда наблюдаю за движениями, речью и мимикой Софьи, с которой прожил больше десятка лет, чувствую малейшие оттенки её настроения.

Мало того, от меня сложно утаить нюансы романтического настроения: от желания петь и танцевать по причине лично её касающихся позитивных новостей, до внезапного интереса к персонам мужского пола.

Впрочем, влюблённость и тайные переживания любую женщину выдают через взгляд, походку и запах.

Да-да, не смейтесь. Женщина в состоянии любовной невесомости, романтической эйфории, даже целомудренной, приобретает специфический аромат сладкого десерта: чего-то, вроде ванильного мороженого, шоколадной глазури, слегка переспевшей дыни или персика.

Лично я, вдыхая запах Софочкиной кожи, когда у неё разыгрывается любовный аппетит, хочу облизать её, как чупа-чупс или вовсе съесть.

Но на меня жена реагирует несколько иначе. Я имею в виду именно оттенок и насыщенность посылаемых её телом возбуждающих сигналов, которые сканируют мои рецепторы.

Когда я улавливаю пылкое настроение своей женщины, сочетающееся с желанием , память выдаёт десятки строк из любимых стихотворных шедевров.

Десертные запахи с капелькой пряных мелодий заставляют вспомнить вечерние прогулки вдвоём по кромке воды на черноморском побережье.

Мы так любили бродить босиком, держась за руки.

Я с чувством декламировал Юнну Мориц (ах,молодость). “Продли блаженство, невесомость плоти, плывя сквозь ливни звёздные времён, в оконном издавайся переплёте, где я любим безумно и влюблён”.

На самом деле в оригинале написано “мы”, а не я, но такой вариант больше подходил к торжественности и таинству момента.

Эмоции на стороне, так называемый сладкий грех, несут в себе иные чувствительные нотки. В них появляется нечто неуловимое, снижающее градус опьяняющего предвкушения, трепетной радости, вроде как опускают на несколько разрядов рейтинг притяжения.

Когда в молодости у Софьи случались пикантные эпизоды, она всегда сообщала об этом.

Жена замечательный рассказчик с удивительным чувством юмора. Она умела преподнести сюжетную линию в виде пародии, умело камуфлируя свои личные эмоции,  противопоставляя свою скромность греховным помыслам воспылавшего страстью юноши.

Верил я ей безоговорочно.

Индикатор любви и верности вызывающе дерзко горел зелёным.

Я гордился своей женщиной.

И вдруг уловил этот странный запах, от которого в области шеи появились мурашки, вздыбившие и разогревшие кожу до малинового цвета.

Неприятно возбуждающая дрожь прокатилась по всему телу.

 Я не понимал – почему.

Софья спрятала взгляд, удивительным образом отреагировала на попытку снять её туфельки.

Меня окутал диковинный аромат, исходящий от тела жены: чужой, приторно сладкий.

Поразила непривычная суетливость, попытка отстранить.

– Спасибо, я сама.

– Ужинать будешь?

– Позже… любимый.

Голос Софьи звучал неуютно, тревожно, холодно.

Мало ли чего могло произойти на работе, решил я и оставил супругу в покое.

Её, но себя.

Мысли, как пузырьки в шампанском, толпились, рвались наружу, взрывались.

Нет, это не измена, я бы почувствовал сразу, но что-то было…

Было. Неужели влюбилась?

Несколько дней мы жили, соблюдая напряжённый нейтралитет.

Непростое это дело.

Сосредоточенная озабоченность, концентрация внимания на расплывчатой неопределённости, смутные подозрения, не желающие укладываться в логику семейных отношений.

Я абсолютно уверен – вам это состояние знакомо.

К тому же  странная пустота и двусмысленность нахождения на ограниченном пространстве супружеского ложа без возможности выразить свои чувства.

Софья кричала, молча, о чём-то важном, чего я не мог постичь за недостатком улик и информации.

Запахи и подозрения к делу не пришьёшь.

Ясно было одно – жена не может принять жизненно важное решение, в первую очередь касающееся меня.

То, что с ней приключилась любовь, я уже понял. Не ясно было её отношение к нахлынувшим эмоциям и чувствам.

Я винил себя, болезненно воспринимал непредвиденную ситуацию, но не видел выхода.

Жена в одиночку боролась с превосходящей силой гормонального бунта, который не желал отступать.

Возможно, она выбирала между мной и им.

Чрезмерно чувствительные женщины, ещё не изменив, лишь испытывая некую неосознанную, не до конца конкретную потребность любить “во грехе”, невольно испытывают раскаяние и жалость по отношению к себе.

 И страдают от этого столь сильно, что в отдельных случаях даже решаются на суицид.

Знать бы, кто этот таинственный соперник, в каких отношениях с Софьей.

Сейчас мне важен был не столько факт физической измены, сколько возможность принятия фатального для неё и для меня решения.

Я понимал, что причина её  любовной лихорадки кроется в появившейся в наших отношениях пустоте, которую Софья поспешила заполнить галлюцинацией, похожей на серьёзное чувство.

Или это действительно по-настоящему?

Когда и чего я упустил?

К жене я всегда относился в высшей степени заботливо и бережно.

Неужели этого недостаточно для счастья?

Возможно, Софья понимает любовь несколько иначе, вразрез моим представлениям о взаимности, влечении, страсти, потому ухватилась за соломинку, проплывшую в пределах досягаемости.

Разлад в отношениях не возникает внезапно. Он наслаивается тонюсенькими слоями и цементируется год за годом привычной и размеренной семейной обыденностью, превращаясь в подобие брони.

Время способно необратимо сокрушить и развеять в пространстве любую материю. Камень точит вода, металл разъедает ржавчина, дерево превращается в труху, а живая плоть в плодородный гумус.

Чего уж говорить о любви, которая по сути своей – цепочка химических реакций, топливом для которых служит воображение, стимулируемое гормонами.

Через пару лет любая неземная любовь превращается в рутину, вызывает зевоту и скуку.

Мы привыкаем к неторопливо ленивому тлению чувств без доступа витаминов страсти, забываем, что в недалёком прошлом испытывали неутолимый голод, лишаясь даже на краткий миг возможности прикасаться к предмету обожания.

Тогда мы питались непрерывно поставляемой взаимно энергией сладостных переживаний, рождающей мириады стимулов быть предельно счастливыми.

Мыслительный процесс остановился на том, что любовь по-прежнему руководит моими мыслями.

Я готов простить Софью, даже если она…

Дать жене нагуляться до одури, озвучить возможность одностороннего социального договора, дающего ей право налево?

Как поступить, как вернуть отношениям прежнюю остроту и яркость?

Понятно, что нет, и не может быть ничего вечного, но пылкая влюблённость взрослой замужней женщины, имеющей дочь, совсем не похожа на возвышенные чувства школьницы, неожиданно познавшей радость нечаянного блаженства.

Нам, зрелым дядям и тётям, свойственно пользоваться в принятии решений как минимум целесообразностью и логикой.

– Обоснуй, – попросил я Софью, когда скрывать порочную связь не было уже ни малейшей возможности, – объективные критерии своего поведения. Неужели я настолько плох?

– Нет, нет и нет, – кричала она, обливаясь слезами. – Это совсем другое. Я люблю тебя, люблю его… возможно его чуточку сильнее. С ним хорошо, с ним интересно.

– Это недостаточный повод, чтобы уйти. Мы притёрлись, превратились в сиамских близнецов, в сложную и слаженную структуру. Разъединение кровеносных сосудов и систем жизнеобеспечения любящих супругов равносильно крушению судна в штормовом море. Ты уверена, что другой мужчина способен к системной интеграции, к симбиозу, к взаимопониманию.

– Не надо этих заумных словечек. Всё гораздо проще. Он прикасается ко мне, дышит поблизости, говорит, а я от всего этого парю в восходящих потоках чарующих эмоций, испытываю трепетное томление…

– Только и всего? Не чуди, родная моя. Это симптомы наркотического опьянения, острого химического отравления галлюциногенами, специфическая зависимость, самогипноз.

– Пусть так. Я достойна малюсенькой, крошечной такой, капелюшечки счастья.

– Не могу оспорить. Но, всё это мы с тобой проходили. Влюблённость приходит и уходит, а мы остаёмся. Ты уверена, что ваши системные настройки совпадают, что операционный интерфейс, а попросту  – совокупность пристрастий, наклонностей и привычек, совпадут, сложатся из незначительных, случайных фрагментов в красивый орнамент?

– Не мучай меня. Мне и без того плохо.

Уговоры и разговоры не действовали.

Теперь мы спали в разных комнатах: я, в супружеской кровати, а Софья с дочерью, которая была слишком мала, чтобы оказать отрезвляющее действие на паранойю матери.

И тогда я решил действовать.

Начал с того, что проследил маршрут любовников, когда они шли с работы, трогательно держась за руки, до подъезда.

Старушки, мирно беседующие на скамеечке, выложили мне всю подноготную “приятного во всех отношениях мужчины и восхитительной женщины”. Имя, фамилию, квартиру и этаж, где регулярно случаются романтические рандеву.

Конечно, я ревновал, но, желание восстановить статус-кво было значительно сильнее переживаний собственника.

Дальше было дело техники.

Я позвонил Софье, сказал, что жить так больше не могу, что нужно срочно обсудить условия развода и назначил ей встречу в кафе. Сам тем временем купил две бутылки марочного коньяка и ворох закуски.

Понятно, что вопрос стоимости в данных обстоятельствах меня не волновал.

Игорь Фёдорович, довольно молодой в сравнении с женой, вполне симпатичный и ухоженный мужчина, открыл дверь и остолбенел.

Явно узнал меня, что совсем не было странно.

Женщины, в отличие от мужчин, не любят скрывать суть отношений. Их маниакально тянет на откровенность.

– Пустите?

– Чего вы хотите?

– Всего лишь поговорить, ничего больше. Позвольте угостить вас рюмкой чая с хорошей закуской. Обещаю – никаких эксцессов. Мирная беседа и только.

Глаза Игоря блестели и суетливо бегали, как тараканы, попавшие в стеклянную ловушку.

Было видно, что он совсем не чувствует себя хозяином положения.

Я передал пакеты со снедью окаменевшему хозяину и принялся раздеваться, словно получил разрешение проходить.

О мои ноги тёрлась мурлыкающая кошечка, которую я бесцеремонно взял на руки.

– Милое создание. Кстати, у Софочки аллергия на шерсть животных. У вас здесь довольно мило. Один живёте?

– С мамой. Она в длительном отъезде.

– Замечательно, прелестно. Именно то, что сейчас нужно моей жене.

– Мы решили пожениться. Простите. Я не хотел, так вышло.

– Есть повод, Софочка беременна?

– Что вы, что вы. Она слишком чувствительна, так сильно страдает от необходимости причинять вам боль. Не представляете, как мучительно смотреть, как переживает несчастная девочка.

– А мама?

– Софочка ей понравилась.

– Вот как… отрадно. А вы?

– Что я? Я её люблю.

– Давно?

– Месяца два. Целую вечность. Это, знаете, – мужчина начал успокаиваться, не встретив агрессии, – целая эпоха. Она такая замечательная, такая романтичная, такая…

– Да-да, мне ли не знать. Пришёл, вот, проверить, в какие руки отдаю свою любовь. Мы ведь в ответе за тех, кого приручили. С кошечкой придётся расстаться. Но, вы не расстраивайтесь. Если что, заберу к себе. Мы ведь теперь будем дружить домами, не так ли?

– Что вы, что вы, мамочка этого не переживёт. У меня есть замечательный врач, можно сказать, волшебник. Назначит лечение, выпишет лекарство. Думаю, это не проблема.

– Стопочки, пожалуйста. Тарелочки, разделочную доску, нож. Какой-то вы не хозяйственный.

– Бытом в нашей семье женщины занимаются. Я, так сказать, больше по мужской части.

– Ну и как, потенция не пострадала от длительной холостяцкой жизни? Вы уже того, компрессию проверили?

– Неловко, право, говорить об интимных сферах. Постель – не главное в жизни.

– За Софочку, – поднял я стопку, – за вашу любовь. Кстати, она вам сказала, что готовить не любит?

– Мелочи жизни. Мама на кухню никого не допускает. Она вообще, терпеть не может, когда мешают. Но вы не беспокойтесь, у меня своя комната. Показать?

– Если не трудно.

Пол из конца в конец был застелен коврами с глубоким ворсом. Обстановка кричала о том, что здесь живёт женщина-аккуратистка, а не взрослый мужчина: вышитые скатерти и салфетки, подушечки разных размеров, рюшечки и оборочки на всём, тщательно откалиброванные по размеру и цвету вещи, стулья в чехлах.

– Ковры необходимо убрать. Прибираться тоже будет мама?

– Кто же ещё. Это же её квартира.

– Забавно.  А стирать… извините, глупый вопрос. Конечно, мама. Прошу в кухню, продолжим знакомство. Думаю, Софье здесь понравится.

– Уже понравилось.

– А… стесняюсь спросить, чем вы занимаетесь, когда приходите сюда? Мама не мешает заниматься сексом?

– Она стучится. Я же филателист. У меня столько марок. И книги. У мамы целая библиотека.

– Софья театр любит, походы на природу с ночёвками, песни у костра, рыбалку. Как у вас с этим?

– Ну, театр, наверно, можно… иногда. А рыбалка, костры… это же плебейские развлечения.

Чем больше Игорь Фёдорович пьянел, чего было ему совсем не свойственно, тем глубже открывался, а потом и вовсе признался, что не хочет жениться, только боится сказать об этом влюблённой женщине.

– Софочка меня любит, доверяет. Не могу же я поступить, как мерзавец и проходимец, как плут и обманщик, как банальный злодей.

– Хочешь, я ей сам скажу? Соберу волю в кулак и выложу правду-матку. Мы же теперь друзья.

– Весьма обяжете. Только не нужно сразу. Она такая чувствительная, такая дивная.

Игорь Фёдорович уронил голову на стол и заплакал, как мальчишка.

– Я её не достоин.

Я смотрел на него и злорадно представлял, как отреагирует мама на моральное падение сына до уровня банального собутыльника.

Для того, чтобы не быть пустословом, когда предстоит трудный разговор с Софьей, я записал аудио файл интервью целиком на смартфон, а продолжение снял на видео.

Даже монтаж не потребуется.

Наверно, это было лишнее. Я уже победил.

На телефоне было десятка полтора пропущенных звонков от жены и два гневных сообщения, которые были прочитаны с превеликим удовлетворением.

“И я тебя очень люблю, родная”, – нашёптывал я в процессе волочения любовника жены до кровати, застеленной заботливо и кропотливо связанным крючком покрывалом.

Каким же Игорёк оказался  тяжёлым. А с виду худой парнишка, щупленький.

И глупый. Мама, мама… мальчишка желторотый.

Но, ведь это мне на руку.

“Любовь-кольцо, а у кольца, начало нет и нет конца…” – радостно напел я.

Напугала ты меня, подруженька, любовью своей нечаянной, а беспокоиться, оказалось, не о чем.

Сейчас обрадую Софочку.

Нет, пожалуй, лучше утром.

Такие серьёзные сообщения с кондачка не делаются. Настроиться нужно, отрепетировать, подготовить пути отступления в случае внезапной агрессии или сердечного приступа.

Любовь – это не шутка, ей нельзя манипулировать.

Только бы Софья меня простила.

Про охоту и семейные ценности

Женюсь, мужики, – радостно сообщил Васька Курочкин, ворвавшись в пивнушку, где пару раз в неделю встречался с друзьями, пританцовывая при этом и до неприличия реалистично изображая процесс совокупления, – мы с Ядвигой… сегодня… уа, йес… заявление на роспись подали.

– Она что, полька?

– Не знаю, не спрашивал, мы всего неделю знакомы. Меня больше формы интересуют, эмоции и способности. С этим всё супер-пупер. Я это сделал! Угощаю всех, я сегодня счастливый, потому щедрый.

– А Анька? Ты чё, развёлся?

– Нет ещё. Долго ли, умеючи? Я, собаку на этом деле съел, можно сказать, профессионал. У меня в загсе всё схвачено.

– А засекут, что многожёнец?

– Ха, уже подмазал, кому следует. Пока суд да дело, оформлю развод. Всё тип-топ будет.

– У вас же дочка.

– Анькины проблемы. Я живоглотов не заказывал. Если всех, кого бабы мне приписывают,  посчитать… может она не от меня, откуда мне знать?

– Курочкин, а сколько ты их на самом деле наклепал?

– Сколько есть – все мои. То есть… какого чёрта на слове-то ловишь? Наше дело не рожать, сунул-вынул и бежать. На кой ещё бабы-то нужны? Не люблю я кобыл с пробегом: не мой размер. Девичья грудка должна апельсином пахнуть, в ладонь помещаться. Пещерка чтобы узенькая, сочная. Ядвига, она такая сладенькая, такая чистая, милая.

– Ну, да, ну, да. Молоденькие лебёдушки, хоть и безмозглые совсем, в постельных забавах толк знают, когда гормоны ураганят или цель имеется. Да и вопросов лишних не задают. До поры.

– Зато потом резко умнеют. Менять декорации нужно вовремя.

– А смысл? Супружниц нужно сразу на место ставить, чтобы пикнуть не смели.

– Ага, видел у тебя фингал под глазом на той неделе. Знаю, откуда и за что прилетело.  Любовь, как рассвет, как весна: это феерия, волшебство. Не успеешь резкость навести, чтобы красивый кадр сделать – фестиваль закончился. В нашем деле главное, что, Кеша? Правильно, вовремя смыться. Пока впечатление не испортили, пока хомут на шею не надели.

– Так же можно всю жизнь прыгать. А вот от своей Соньки уходил и что… а ничего хорошего – назад вернулся. Баба, она и есть баба. Между ног у всех одинаково. В семейной жизни главное – стратегия. И тактика. Не себя к бабе, а её к себе приспосабливать надо. У меня, вон, жигуль копейка старенькая, обшарпанная. Мог бы давно поменять, но не хочу. Потому, что приспособился, свыкся. Характер изучил, темперамент, индивидуальность. Бывает, ласточка моя брыкается, сюрпризы неожиданные преподносит, так я к ней с подходцем: протру, почищу контакты, отреставрирую, где нужно, маслице заменю…

– Ага, маслице… край раньше появится. Смазка, она полгода, год от силы скользит. И всё, дальше самые сладкие детали чем угодно притирай и намазывай – скрипят и нервы портят. Охота, это когда тебе охота и ей тоже охота. Когда остыл, начинаются стрелялки, бои без правил. Разницу понимать надо и чувствовать.

– Так это… ежели тебя только пара-тройка деталек в конфигурации любовного механизма не устраивает, нафига весь агрегат-то менять? Одна баба для жизни, другая для удовольствия. Надёжнее и проще. У меня, например, жена и две любовницы. Случаются проколы, на то и сила трения, но это не фатально. Исполню серенаду, станцую польку-бабочку, отсыплю пригоршню гульденов, устрою ночь любви. Посулю, в крайнем случае, чего нафантазирует. Обещать, не значит, жениться.

– Нет в тебе, Иннокентий, романтизма. Что ты скажешь, если пиво нальют разбавленное? Правильно, плеваться будешь. Хочу свеженьких персиков – спелых, духовитых. Люблю, когда у голубки интимные процессы на подъёме, до безумия и потери сознания, когда чувства бурлят и клокочут, когда с пылу с жару.

– Васёк, а которая это жена будет, если по списку?

– Ты чё, полиция нравов? Хоть бы и десятая. Не на чужие гуляю – на свои.

– А всерьёз, сколько, со счёта сбился?

– Шесть. Нет, кажется, Ядвига седьмая будет. Я, Кеша, страсть, как жениться люблю. Скатерть самобранка на пятьдесят персон, подарки, невеста, как взбитый крем на песочном торте, оркестр, поздравления, марш Мендельсона. Девочки – подружки жены, опять же, похожие на клумбы с цветами, медовый месяц. Чёрное море, белый пароход…

– Не, Курочка, мне тебя не понять. Сегодня одна, завтра другая. Стрекозлиная жизнь. На одном месте и камень мохом обрастает. Жена с пробегом, это не обуза, а бонус. Ей же, если подумать, деваться некуда. Опять же, привычка. Свою, родную, можно в случае чего и  поучить. Бабы это дело уважают. Жена, это как бы тушёнка. Или сухофрукт. Понадобилась – пользуйся, сколько влезет. И хороводиться не нужно, деньги напрасно тратить непонятно на что.

– Деньги – пыль, навоз. Нужно вперёд смотреть, за горизонт, где приключения и страсти, неизведанные земли, чистый воздух, девственные леса, цветущие кущи. Представь себе парусник, который навечно встал на якорь. Скорбное зрелище. Понятное дело, что он мохом покроется и плесенью. Потом вовсе потонет.

– У хорошей хозяйки гниль в доме не заводится. Кто тебе не даёт парусник гонять по морям, по волнам, если с умом к этому вопросу подойти? Своей бабе, с лицензионной операционной системой, с оптимизированными настройками, протестированной множество раз, отрегулированной под себя, много не надо. Погладил по заднице, поцеловал за ушком, прижал, похвалил, бросил раз в неделю якорь и можешь дальше бороздить просторы мировых океанов. Хоть на Чёрное море вали, хоть на Красное. Жена завсегда своего жеребца дождётся. А как ластиться будет! После левого рейса, на свою, родную, такой аппетит просыпается, такой силы прилив и девятый вал, словно в последний раз трапезничаешь. Слово дом для тебя чего-нибудь значит?

– Ато! Я же не бомж, какой. Двухкомнатная пещера лично моя. Для счастья достаточно.

– А Аньку куда, на улицу с дитём отправишь?

– Если и так. Не нанимался её проблемы решать. Нужно было головой думать, а не передом трясти. Я  Анюту не прописывал. И эту, дочку тоже… пусть к мамаше съезжает. У меня не отель Парадиз.

– Помнится, лет несколько назад ты Аньку на руках носил, говорил, что без милой принцессы жизнь не мила, про рай что-то лепетал. Врал?

– Ну, говорил. Ошибся. Она до меня недёржаная была. Сам раскупорил. Я же не знал, что она стервь. Не мути воду, дружище. Вопрос решённый. Сухую ветвь нужно безжалостно отсекать. Жизнь одна. Кто не рискует, тот… Короче, про синицу в руках – полнейший бред. У неё, у синей птицы, после того, как яичко снесёт, сиськи отвисают, целлюлит на жопе,  неоправданно высокие претензии, откуда ни возьмись, появляются, и трансформация характера в чёрную сторону. Хороших девочек надо брать щенками. И пользоваться, пока  в суку не превратились. Знаешь, что такое невеста? Это когда весталка, святая девственница, замуж выходит, когда целомудренность теряет, когда согрешит.

– Короче, брак – это клеймо для невесты: отныне и навсегда ты сука, а не женщина.

– Вроде того.

–Значит, живёт себе девочка, живёт, потом замуж выходит и превращается в бракА одноразовые шлюшки, выходит,  романтические партнёрши со знаком качества? Так мы с тобой чёрти до чего договоримся.

– Не собираюсь ни с кем договариваться. “Счастье, говорил он, есть ловкость ума и рук. Все неловкие души за несчастных всегда известны.” Есенин, между прочим, написал, гений. Вот кто умел любить и чувствовать красиво.

– Ага, помню. “Что ж ты смотришь так синими брызгами? Иль в морду хошь?” Реально романтично. А Ядвига твоя, она весталка или уже нет?

– Не разобрал. По пьяни в постели оказались. Но она не такая. Кажется, я её силой взял. Не помню ни черта. Проснулся в общаге, Ядвига одетая сидит и руку мою гладит. Она волшебная. Настоящая.

– Сам пробовал?

– Дурище. Я в бабах разбираюсь. Гибкая, стройная, шелковистая, гладенькая. Просто цимус. А в постели… настоящая акробатка. Камасутра отдыхает. И ямочки на щеках.

– Ну-ка, ну-ка! С этого момента подробнее. На цирк тебя потянуло. А ты… это, соответствуешь, могёшь? Сколько, говоришь, барышне лет?

– Двадцать три. Сам знаешь, настоящие мужики ровесников не ищут. Смелость города берёт. Влюбилась в меня без памяти, как течная кошка.

– Дай догадаюсь. Невеста твоя из смоленской области. Нет, пожалуй, из Архангельской. В парикмахерской познакомились?

– Не угадал. Уралочка она, пермячка. Да, в парикмахерской, точно. К ней там запись на неделю вперёд.

– По-моему попал ты, брат. Нет, уверен. Процентов на сто двадцать. Волшебница твоя с двойным дном. Феи ведь тоже бывают разные. Иногда безобразные. Например, Бастинда. Наверняка, читал “Волшебник Изумрудного города”. Не боишься?

– Да ладно. Девочка моя – наивная глупышка, куколка с фарфоровым личиком, доверчивое дитя. Котёночек, лапочка, крошка. Простодушная и бесхитростная. Видел бы ты, как она ластится, как мурлычет.

– Оно и понятно. Легкомысленной и глупой не назовёшь. Знает, чего добивается.

– Ну, тебя, Кеша. Не порть свадебное настроение. У меня как-никак праздник.

– Васёк, а в субботу в парке ты не с  невестой на скамейке у фонтана сидел, с шаурмой и пивом?

– Возможно. Было дело.

– Рыжая такая, зеленоглазая, губастенькая. С длинными пушистыми волосами.

– Ага.

– Васильковое платьице, жёлтый маникюр, миниатюрные сисечки, трогательные конопушки. И да, ямочки на щеках.

– Похоже да, она.

– Васёк, поздравляю!

– Спасибо! Свидетелем на свадьбе будешь.

–Я за любой кипеш, дружище, даже самый провальный. Лишь бы весело было. Сейчас что-то скажу, только не шуми, фею спугнёшь. Веди себя, как Штирлиц, когда ему встречу с женой устроили. Забавная была сцена, чувственная. До слёз. Стоит сейчас совсем рядом, близко, простодушная, бесхитростная лапочка. Как живая, ей богу. Она, точно она.

– Кто она? Вивьен Ли, Джина Лоллобриджида, Наталья Варлей?

– Невеста, дурень. Минут двадцать наблюдаю, как патлатый олень, весь в наколках, упругую задницу прелестнице массирует. “Голова моя машет ушами, как крыльями птица. Ей на шее в ночи маячить больше невмочь”. Это я про себя.

– Похоже немного на первые симптомы белой горячки. Расслабься.

– Занимательное, Василий,  зрелище. Волнующее, трогательное. “В них всегда нахожу я историю сердцу знакомую, – как прыщавой курсистке длинноволосый урод говорит о мирах, половой истекая истомою…” Я тоже Есенина Люблю. И тебя уважаю. Хотя, если честно, ты полный придурок. Анютка твоя – образец добродетели, терпеливости и верности.

– Ты о чём, Кеша, крыша съехала? Знаю, что ты дурак на букву м, но, не до такой же степени. Чего это тебя на лирику потянуло?

– Не меня – тебя. Теперь это чучело титьки ей мнёт. Девочка хохочет, млеет. Полнейшее, понимаешь ли, взаимопонимание сторон. Можно сказать, консенсус. Ей нравится.

– Кому, чего? Хватит загадок.

– Не оборачивайся, всё испортишь. Это сюрприз. Не скажу, что приятный. В жизни так бывает. Этот длинноногий мутант невесту целует. Оба-на, картина маслом: взасос. Смачно чмокают. Даже здесь слышно.

– Какую невесту? Давай о чём-нибудь другом. Пиво ещё будешь?

– Не только пиво. Под такое кино непременно нужна водочка. Твою, соколик, невесту, твою. Так, кажется, они договорились.

– Кто, о чём?

– Не вертись, тебе ещё рано такие интимные сцены смотреть. Балда ты, Курочкин. Петушок прыщавый напротив нас хвост павлиний распустил, токует. Думаю, сейчас запрыгнет и топтать будет. Инстинкт размножения отменить невозможно. Некоторые мученики даже жизнью жертвуют.

– Мне это не грозит. Сам кого хочешь съем.

– Кажется, сосунок уговорил девочку на палку чая. Забавное зрелище. В общагу пойдут. Надо же, тараньки с пивом натрескались, теперь целуются. Не вкусно же.

– Кеша, не маньяч. Не замечал у тебя склонности к вуайеризму. Сними тёлку и забавляйся, сколько влезет. Не лезь в чужую жизнь.

– Любовь у них, Василёк: неземная, волшебная, но тебе это может не понравиться.

– Мне фиолетово. Пусть хоть до смерти затрахаются. У меня Ядвига.

– да-да, конечно. Любовь, понимаю. Нет, всё-таки это банальная похоть. Кто их теперь разберёт – молодёжь нынешнюю. У них всё не как у людей. Теперь мода на девичники и мальчишники перед свадьбой. От оков освобождаются, отжигают последний раз, провожают с помпой целомудренную юность, набираются опыта. Девочки под стритизёра ложатся, так, не всерьёз, понарошку. А мальчики в бане растачивают, фрезеруют и сверлят. Некоторые целый табун наёмных кобылиц без комплексов пользуют.

– Причём здесь я?

– Как тебе сказать? Не могу понять, а нафига женятся, если так свободой дорожат?

– В мой огород камешек? Я человек серьёзный, под кустами не куздряюсь.

– Конечно, нет. Теперь оборачивайся. Только медленно, не привлекая внимание. Слева. Ещё левее. Ну, как, понравилось?

– Так это же Ядвига.

– Дошло. Собственной персоной. Наивная глупышка, доверчивое дитя, невестушка.

– Пошёл ты!

– Советую провериться в медсанчасти. Мало ли чего можно схватить на девственнице. Невест вокруг пруд пруди, а друг, это навсегда. Чего ты там предлагал. Свидетелем?

– Да не она это, просто похожа.

– Зуб даю, она: дитя непорочное, Ядвига. Один раз – не пи… сам знаешь. Это у неё мальчишник. Ежевечерний. Вчера её другой козёл отсюда увёл, похожий на качка, фаната гормонов и анаболиков. Не понравился он мне. Хулиганская какая-то внешность, дурные манеры. Приставал, нагло лез под юбку. Думал, отошьёт, но, нет – мирно скрепили договор добровольной капитуляции или сдачу в плен. Он подарил дамочке пару купюр. Зелёненьких. Этот парнишка, интереснее.

– Ты всю эту пошлятину знал и молчал?

– Кто я такой, чтобы судить? Да и интересно. Сам говорил: девственные леса, цветущие кущи, увлекательные приключения. Я бы и сейчас промолчал. Хотел до конца увлекательный фильм досмотреть. Нет. Дружище, не могу допустить катастрофы. Ты нам нужен живой. Забудь про белый пароход. В гостях хорошо, а дома лучше.

– Догоню, набью сопляку морду. Будет знать, как невест бечестить.

– Зачем? Диалектика момента, Василий, предполагает иной вариант отношения к действительности. Этот похотливый джентльмен спас тебя от неминуемого бедствия. Такие особы обычно не церемонятся. Бесплатно лишь демо-версия, потом мало, плохо и очень дорого. Какое счастье, что ты не успел поднять якорь и выйти в открытое море. Давай нажрёмся вусмерть и пойдём к любимым жёнам под крылышко. И как они нас терпят?

– Постой, Кеша, нужно же выяснить, расставить точки над i.

– Забей. Такой хоккей нам не нужен. Мы за семейные ценности.

Оглавление

Самая счастливая

Любить непросто. Просто – не любить

Не подходи – я обиделась!

Возвращение блудного мужа

Один из странных возрастов любви

Сватовство

Про иллюзии и галлюцинации

Сколько стоит… любовь?

Какой же ты всё-таки подлец!

Цыганская порча

Ребёнку отец нужен

Око за око

Чужое счастье

Про горькую любовь и сладкий грех

Про охоту и семейные ценности