Разговор за рюмкой чая. Не бойся чувств и слёз не бойся [Валерий Столыпин] (fb2) читать онлайн

Валерий Столыпин Разговор за рюмкой чая. Не бойся чувств и слёз не бойся

Под стук колёс

Я снова должен возвращаться,

с людьми знакомыми встречаться,

в колодцах полутёмных мчаться,

стыдиться слёз,

стыдиться слёз,

с рассудком здравым распрощаться

и воскресая в снах качаться,

и умирая просыпаться

под стук колёс,

под стук колёс.

Вадим Хавин

Размеренный стук колёсных пар на стыках рельс, качающее и подпрыгивающее движение пола тамбура, стремительное движение проносящихся мимо окон пейзажных мозаик, терпкий вкус табака; приятное, уносящее куда-то в иные реальности головокружение от первой после пробуждения затяжки, необъяснимо зримое, желанное предвкушение неожиданных перемен.

Виктор любил путешествовать в поездах дальнего следования: обожал пить из стакана с подстаканником особенного вкуса чай, наблюдать за сменой декораций ландшафта с верхней полки.

Ему нравилась неспешная вагонная суета, романтический флёр мимолётных знакомств и откровенных разговоров, доброжелательность случайных попутчиков, прогулки на полустанках, возможность при желании абстрагироваться от всего и всех просто напросто отвернувшись к стенке.

На горизонте появилась сине-белая полоска скорого рассвета, ехать оставалось совсем немного, но это совсем не радовало – дома его никто не ждал.

Впрочем, Виктор начал привыкать жить в одиночестве.

Скоро год как он невыносимо болезненно расстался с Ларисой. Нет, даже не так. Это она его бросила, предварительно ловко повернув обстоятельства развода таким образом, что Виктор остался ни с чем.

Ларка была заботливой, ласковой, нежной, игривой, терпеливой и послушной девочкой. Она заменила ему маму, которая слишком рано ушла из жизни. Четыре года Виктор купался в уютных и очень тёплых волнах семейного счастья, не замечая перемен в поведении любимой, пока Лариса не показала истинное лицо расчётливой хищницы.

Собственно ему некогда было следить за превращениями супруги из белой и пушистой домашней кошечки в дикое существо с горящими от алчности и похоти глазами.

Виктор работал, учился, параллельно выстраивал конструкцию собственного бизнеса, чтобы обеспечить комфортный быт для любимой женщины.

У него не было свободного времени и собственных желаний, их заменяла романтическая аура любовной игры, пылкая страсть в редкие минуты единения, безграничная вера в силу взаимных отношений, абсолютное доверие и восхищённое обожание.

Врождённые способности и энергичность позволяли Виктору неплохо зарабатывать. Он был беспредельно счастлив, что давало повод баловать любимого человечка, неукротимые фантазии которого росли и ширились соразмерно доходам.

Виктору не было дела до того, как и на что тратит семейный бюджет любимая. Его нисколько не смущало, что квартира и загородный дом оформлены на Ларису, что денежные средства, которые удавалось отложить впрок, ложились на её счёт в банке.

Лариса была его единственной религией, святость которой не обсуждалась.

Откуда было знать влюблённому, что миром правят эгоизм, цинизм, тщеславие, самолюбие и алчность? Ведь сам он таким не был.

Мир счастливого человека не приемлет тьму, он не видит фактов, которые не вписываются в личную систему ценностей.

Нет, Виктор не был легкомысленным и наивным. В среде предприимчивых соратников его считали железобетонным, несгибаемым.

Так, то про бизнес. Кто мог подумать, что нежная хрупкая женщина способна на подобное предательство и коварство.

Да, эти события уже в значительной мере поросли быльём, хотя…

Лариса всё ещё снилась Виктору одинокими ночами, он то и дело вёл с ней диалоги и дискуссии.

Собственно сейчас, ёжась от холода в тамбуре плацкартного вагона, он мысленно беседовал с ней, в десятитысячный раз вопрошая, –  “почему”, приводил доводы, отчаянно спорил, предполагая, что прежние отношения и любовь можно и нужно вернуть.

– Извините, –  послышалось за спиной, – не угостите девушку сигареткой?

Виктор не был готов вступать в дискуссию, его волновали и тревожили переживания из другой вселенной, где существовали только он и Лариса. Этот голос и нескромная просьба раздражали, были чужеродными, лишними.

Мужчина раздражённо, не оборачиваясь, протянул початую пачку.

– Если вас не затруднит, огонька… пожалуйста. Я ведь не курю, просто настроение гадкое, хоть чем-нибудь необходимо занять руки. Ещё раз, извините.

– Прикуривайте.

На Виктора серыми оленьими глазами в половину лица открыто и смело смотрела весьма привлекательная девушка, от целомудренного взгляда которой у него оборвалось дыхание. Просто застыло, прекратилось.

И сердце…

В груди гулко ухнуло, заклокотало, отправляя порывистыми толчками кровь на периферию сознания, в разных уголках которого неожиданно заколотился возбуждённый пульс.

– Не помешаю? Мне бы не хотелось показаться навязчивой. Все ещё спят, а я… сложно удержать в себе такое… если ни с кем не поделюсь, нет, не могу, не выдержу…

Девушка всё так же смотрела, словно ждала от Виктора каких-то действий, на что-то такое надеялась. “Да мне самому сейчас не по себе. Вот ведь навязалась!”

– Вика… меня Вика зовут, – на глазах случайной попутчицы заблестели слёзы, – я к жениху ездила… вот… две тысячи километров… на крайний север. Деньги на дорогу заняла, дурёха. В банке… кредит оформила. Думала обрадовать любимого, сюрприз хотела преподнести, подарков ему накупила, деликатесов всяких. Вина…

– Заболел что ли? К чему слёзы-то лить? Любовь, это же так здорово. Мечта! А мне б в девчоночку хорошую влюбиться… жизни нужно радоваться, глупая, а ты реветь вздумала.

– Можете со мной поговорить? Совсем чуточку. Спасибо! Я ему, оказывается, нафиг не нужна. Он мне замену успел найти. Я приехала, а он… Лёшка мой, с ней… синеглазая такая бесцветная пигалица с пустыми глазами, на потрёпанного воробышка похожая, худая как селёдка, в одной постели спит. Обидно. Я себя котёнком чувствую, которого на улицу выбросили.

– Так почему сама с ним не уехала, чего ждала, если так любишь?

– Мне доучиться нужно. Год всего до диплома осталось. Мы же с ним всё-всё заранее обговорили, а он… подлец, слышать о нём не хочу!

– И то верно. Предавший раз, на этом не остановится. А ты плюнь. Какие твои годы!

– Вот ты, то есть вы, смогли бы изменить любимой?

Виктора удивила и тронула одновременно неожиданная откровенность, настолько прямой вопрос, на который невозможно не ответить.

– Не знаю. Я не попадал в подобную ситуацию. У меня была замечательная жена, разве я мог думать о ком-то, кроме неё? Да нет. Бред какой-то. Любовь и предательство, нет, как это можно совместить?

– Была? Вы её бросили, да? Вы такой же, как Лёша? Что с ней, она умерла?

– Не важно. Её больше нет… для меня, нет. Она сама ушла. Если быть точным, выбросила меня на улицу.

– Вы что, Альфонс, вы жили за её счёт?

– Куда там. Лариса умудрилась отнять у меня и имущество, и бизнес, и деньги. Но это не важно. Пусть будет счастлива. Мне одному много не нужно.

Эта странная, одновременно застенчивая и дерзкая девчонка с выразительным живым  взглядом вызывала давно забытый искренний интерес, робость, пробуждала навязчивый рефлекс с желанием дотронуться хотя бы взглядом до обольстительных женских прелестей.

Общение с Викой давало смутные надежды на то, что целомудренность и скромность не пустой звук, что преданность и верность присуща не только ему, что разрыв с Ларисой – результат ошибочно поспешного выбора, что инстинкт размножения и банальную страсть  он опрометчиво принял за настоящую любовь.

Девочка говорила и говорила, выплёскивая наружу противоречивые эмоции и разгорячённые предательством жениха чувства, уверенно акцентируя мысли на том, что крушение любви, это  духовная и физическая смерть, что бессмысленно продолжать жить.

– Что вы такое говорите, Вика! А я, я ведь живу. Не скажу, что доволен и счастлив, но мечтаю и надеюсь… искренне верю, что встречу такую… настоящую… как ты.

Виктор испугался своих эмоций и слов, мельком посмотрел на Вику, которая хлюпала носом и хлопала безразмерными глазищами, на ресницах которых наливались предательские солёные капли. Похоже она не поняла смысла сказанного.

Как же захотелось ему прижать это хрупкое тельце к груди, гладить миниатюрные плечи, трогать малюсенькие пальчики, вдыхать запах девичьих волос.

Виктор ещё помнил, как восхитительно пахнет женщина в момент, когда в ней бурлят эмоции, когда она беззащитна перед таинствами природы и полностью открыта для любви.

Он хотел дотронуться, но не решился, не мог преодолеть внезапную робость, чтобы пересечь запретную зону.

Неожиданно горячая волна блаженного опьянения раз за разом прокатывалась по всему телу, кружила голову, долбила в висках, сжимала спазмами мышцы, но мысли, что такие действия могут обидеть девушку, сковывали движения.

Тем не менее, взгляд Виктора путешествовал от изумительно выразительного рисунка влажных губ через ямочки на щеках и подбородке по нежной коже лебединой шеи к ложбинке малюсенькой, но рельефно совершенной формы груди.

Затем опускался по плоскому животику и талии, незаметно останавливался на невидимом участке в складках платья, который притягивает любого мужчину более всего на свете. Ничего предосудительного не происходило, а между тем Виктор потел и краснел от сознания того, что Вика могла заподозрить его в коварстве.

Магия совершенства недоступного, но желанного девичьего тела звала и манила, требовала отклика. Это не было желание немедленно обладать, иметь, властвовать, хотя тень первобытного инстинкта незримо указывала путь следования.

Виктора интересовала в первую очередь духовная связь, способность почувствовать то же, что она, следовать за водоворотом раскрытых для прочтения взбудораженных изменой эмоций, желание хоть таким образом помочь Вике преодолеть сердечную боль утраты и ноющую пульсацию испытываемых здесь и сейчас страданий невольной жертвы.

Психологическая и эмоциональная связь между собеседниками росла и крепла с каждой минутой, размывая границы дозволенных действий. Виктор чувствовал, что девушка настолько доверяет ему, что готова сложить к его ногам знамёна и флаги целомудренности.

Нет, он не мог, вот так запросто, воспользоваться её растерянностью и слабостью. Виктор был великодушен и честен. Нельзя путать сочувствие, эмпатию с желанием близости.

Может когда-нибудь потом, когда девушка успокоится, когда его невозможно будет заподозрить в меркантильности.

Мужчина смотрел на спутницу раскрытыми глазами и мысленно представлял сближение. Пока не физическое. Но вкус поцелуя, прикосновения и божественного запаха ощутил явственно.

Можно сказать, что в эти мгновения он был предельно счастлив.

Вика тоже почувствовала нечто подобное. Между ними пульсировала некая незримая энергия, которая то и дело превращалась в сгусток и готова была выплеснуться взрывом эмоций.

Взгляд девушки был прикован к его одухотворённому лицу, проникал вглубь Витькиных нервов, пытался подбодрить, вынудить действовать. Эти двое напряжённо беседовали, не произнося ни единого слова, понимая друг друга с помощью жестов и мимики.

Более того, они чувствовали единение и родство.

Время между тем неслось всё более стремительно. За окном появлялись знакомые пейзажи. До станции назначения оставались уже не часы, а минуты.

Вот и расставаться пора…

Как много нужно друг другу сказать, как много…

Внутри у того и другого клокотало и булькало нечто большое, раскалённое. На языках, как ни странно, оказывались ничего не значащие банальные фразы.

Её глаза светились предвкушением триумфа и откровенным желанием, Виктор почти влюбился.

Ему не хватило нескольких мгновений.

В тамбур неожиданно ввалилась жизнерадостная проводница в боевой уже раскраске, довольная завершением рейса, с веником, ведром воды и тряпками.

– Пора, голуби, пора! Приехали. Довольно ворковать. Намилуетесь ещё. У бога дней много. Ой, завидую вам. Молодые, красивые… завидная парочка. Ничо, всё будет хорошо. А теперь давайте, освобождайте тамбур, вещички собирайте.

– Да-да, конечно…

– Вот и чудненько.

Витька стремглав помчался в купе. Нужно было успеть собраться, сдать постельное бельё, переодеться. Он хотел предстать перед Викой состоявшимся мужчиной, а не сусликом в растянутых трениках и выцветшей бесформенной майке.

Пассажиры в вагоне суетились, толкали и торопили друг друга. Минуты до остановки состава незаметно закончились.

Как назло все толпились в проходе, лезли вперёд. Хорошо, что в командировке не нужно много вещей. Налегке проще выскочить в числе первых.

Виктор стоял, всё больше и больше раздражаясь и досадуя, ждал Вику. Они не успели обменяться адресами, телефонами. Он даже не знал, где и на кого девушка учится.

Попутчицы, которая вернула ему желание жить, нигде не было. Виктор бегал по платформе туда и обратно, вглядывался в фигуры и лица женщин, надеясь ещё на чудо, которое так и не состоялось.

Сердце то отчаянно стучало, то безнадёжно вздрагивало, мысли скакали и путались. На глаза навернулись слёзы…

– Как же так, Вика, как же так!

Спасибо тебе, Лёлька! Часть 1

Удивительный был год, неповторимый на сюрпризы и подарки.

Я воспринимал происходящие одно за другим замечательные события как праздник, ассоциируя их почему-то с началом взрослой жизни.

Какая глупость – считать, что семнадцать лет, это начало самостоятельности. Хотя, в деталях моя жизнь значительно изменилась.

На школьном выпускном балу я впервые танцевал с девушкой, голова которой покоилась на моём плече. Это была прехорошенькая смуглая глазастая малышка с каштановыми волосами, Верочка Сметанина, в сторону которой я целый год даже глядеть стеснялся, настолько сильно она меня смущала.

Руки мои едва дотрагивались до её крошечной талии, но этого прикосновения было достаточно, чтобы свести с ума.

Пунцовые щёки и дрожь в мышцах были свидетелями тому, что я чувствовал. Это было не просто чудо – колдовство, магия.

Музыка закончилась, а мы всё топтались, не в силах разорвать магнетизм единения.

Возможно, это были лишь мои ощущения, не знаю.

Верочка щекотала мою щёку и ухо кудряшками, отчего по всему телу разливалась блаженная истома и сладостный трепет.

Мы молчали.

Я был беспредельно счастлив.

Кажется, это был самый короткий вечер в моей жизни.

Проводить Верочку мне не удалось – за ней к полуночи пришёл папа. Он смерил меня странным взглядом, взял девушку за руку и увёл.

Больше мы с ней не виделись. Видимо линия её судьбы была заранее распланирована строгим родителем на годы вперёд.

Верочкин взгляд, сладостное ощущение причастности к тайне, волшебная сила, исходящая от прикосновений навсегда отпечатались в моей памяти как начало начал.

Я страдал, писал запоем стихи, неожиданно влюбился в одиночество, страстно желая лишь одного –  встретиться с Верочкой, объясниться.

Я не поехал поступать в институт, хотя до этого момента жил мечтой о профессии биолога и путешественника. Единственный танец с красавицей Верочкой основательно приземлил меня, лишив жизненных сил.

Потом был техникум.

Особенного желания учиться не было, но предметы и практические занятия давались легко. В свободное время я уходил на охоту и рыбалку, старался отвлечься, чтобы не думать о Верочке.

Тогда я уже знал, что никакого продолжения у нас не будет. Верочке было отправлено письмо с тщательно выверенными признаниями, в котором душевное состояние и чаяния были вывернуты наизнанку.

Ответ вызвал у меня шок.

Верочка запретила писать и даже вспоминать, в том числе о выпускном балу и волшебном танце.

Я был молод. Время лечит.

Постепенно из памяти начали стираться оттенки эмоций. Верочка перестала являться в грёзах и снах.

Просто отпустила меня на волю.

Именно тогда появилась Лёля, сероглазая разбитная восьмиклассница. Девочка просто лучилась и искрила энергией.

Мы жили в соседних домах. Нам было по пути: мне в техникум, Лёле в школу.

Полярная зима – это непрерывная ночь.

Как-то утром девочка догнала меня и предложила ходить вместе.

– Мне немножко страшно в темноте. Ничего, если я буду за тебя держаться?

С тех пор мы не расставались. Я провожал непоседу Лёльку до школы, встречал после занятий, иногда сбегая для этого из техникума. Вечером девочка звонила по телефону,  требовала немедленно прийти, потому, что не может в чём-то разобраться или…

Причин для свиданий у неё находилось множество.

Всю дорогу до школы Лёлька держала меня за руку миниатюрной ладошкой без варежки, несмотря на трескучие морозы, и развлекала бесконечными историями.

У моей подружки были изумительные кукольные пальчики, фарфоровая кожа, пушистые ресницы, яркий румянец и пухлые рубиновые губки. А как удивительно она глядела на меня, затягивая с головой в дивный омут выразительных серых глаз в половину лица.

Вскоре я не представлял без Лёли и её очаровательной улыбки не то чтобы жизни – минуты, дня.

Мы проводили вместе столько времени, сколько могли позволить, чтобы не было проблем с учёбой и домашними обязанностями, со многими из которых весело справлялись вместе.

Лёлька любила дразнить меня, намеренно наклоняясь, чтобы обнажить краешек трусиков,  “нечаянно” расстёгивала пару-тройку пуговок на домашнем халатике, задирала платье, показывая невзначай “гадкий прыщик”, чем основательно смущала.

Это ничего не значило. Совсем ничего. Во всяком случае, мне так казалось.

Она просто дурачилась.

Мы были знакомы четыре месяца, но всё ещё держали пионерскую дистанцию, запрещая себе даже мимолётные прикосновения.

Правда однажды Лёлька простыла. Я ставил ей горчичники.

У меня горели щёки, дрожали руки.

Линия позвоночника и упругие холмики ягодиц гипнотизировали взгляд, не позволяя сосредоточиться на медицинской процедуре.

Я видел, что находится у Лёльки под мраморной кожей. В голубоватых лабиринтах фантастических рисунков вен пульсировала кровь.

Я дотронулся подушечками пальцев до Лёлькиной лопатки. Она съёжилась, взбрыкнула и покрылась мурашками. Как же мне хотелось дотронуться до них губами.

Хорошо, что подружка не видела выражения моего лица. Наверно в этот миг я был похож на маньяка, готового на всё.

Лёлька плакала, жаловалась на жжение, на то, что болит голова и ломит тело.

Я сидел подле неё, перебирал миниатюрные пальчики, целовал в лоб и волосы, всячески пытался успокоить.

Лёлькин папа пришёл с работы в ту минуту, когда я снимал горчичники.

Не разобравшись, что к чему он сгрёб меня в охапку и вышвырнул из квартиры.

Было обидно.

Больше всего возмущала неопределённость. “Неужели нам не разрешат больше видеться?”

Не знаю, как и что объясняла Лёлька папе, он пришёл ко мне сам.

– Ты это, заходи, если что… я же не знал. Дочка ждёт тебя. У неё нет мамы, а я вечно на работе. Мне показалось, что у вас… ладно, проехали. Меня Пётр Фёдорович зовут.

Наверно это послужило толчком, катализатором чего-то немыслимого для нашего уровня общения.

Мы выскочили из обыденности и улетели в нирвану. Потрясённые первыми невинными шалостями и безумно волнующими открытиями, мы смешали воедино пространство и время, иллюзии и реальность, не поимая, как с этими чудесами поступить.

Время позволяло нам искажать действительность, выходить и улетать за рамки реального, создавать новые миры и измерения.

Я мог ласково сжать её лицо между ладонями, ощутить бархатистость кожи влажными губами, запечатать рот поцелуем, почувствовать сладковатый вкус внутренних соков, вдыхать немыслимо завораживающий аромат дыхания.

Лёлька сама хотела, чтобы я её ласкал и тискал.

Сама!

Целовался я неумело, но это не имело значения. Она тоже ничего не умела.

А ещё Лёлька иногда позволяла залезть головой под кофточку и совершить путешествие в таинственный мир упругих округлостей и напряжённых сосочков, отчего я реально сходил с ума.

Смотреть на сокровища, скрывающиеся в глубине одежд, не было дозволено, но это и не важно. Было достаточно маленьких уступок: манящих, чарующих и немного запретных.

Лёлька доверчиво и трогательно глядела прямо в мои влюблённые зрачки, держала меня за руки и сияла, словно летняя радуга от избыточного количества счастья, чем приводила меня в неописуемый восторг.

Мы оглушительно молчали, зачастую в абсолютной неподвижности, наполняя сердца и души любовью, вот что было особенно важно.

Лёлька была божественна, прекрасна, можно сказать идеальна.

“Увидеть её нагую и умереть”– вот о чём я постоянно думал, но боялся даже себе в этом признаться.

Понятно, что умирать, когда на тебя свалились миллионы тонн счастья, никому не захочется. Это была романтическая идеализация, мираж, сотканный из бесконечно огромного эстетического наслаждения, эмоциональных бурь, физиологических реакций и эротических переживаний, способствующих превращению нормального человека в сказочно счастливого безумца.

В тот день, в канун Нового года, мы решили испечь торт. Петр Фёдорович был в командировке. Нам никто и ничто не могло помешать быть счастливыми.

Лёлька, как обычно, дурачилась: мазала моё лицо мукой с приторно сладкими  взбитыми сливками, потом медленно всё это облизывала, стараясь засунуть язычок как можно глубже мне в рот.

В какой-то момент процесс вышел из-под контроля. Кто-то из нас или оба мы провалились в иное измерение.

Как долго длилось путешествие в астрал, определить было невозможно. Очнувшись, мы увидели сплетённые тела, оголённые по пояс.

Набухшие Лёлькины соски, венчающие малюсенькие упругие грудки, смотрели на меня, не мигая, яркими вишенками. Удержаться от соблазна попробовать это лакомство на вкус, было попросту невозможно.

Подобного наслаждения никогда прежде мне испытать не доводилось.

Меня трясло так, словно это была пытка на электрическом стуле.

– Думаешь, теперь можно всё? Нет, Егорушка, слишком хорошо – тоже плохо. Нам нужно остановиться.

– Я и сам так думал. Довольно на сегодня сюрпризов. Разве что…

– Говори!

– Одним глазком… одним пальчиком. Только дотронусь и… клянусь!

– Мы же договорились.

– Да, конечно, я неправ.

Подружка успокоилась и расслабилась. Поцелуи становились горячее и продолжительные, Лёлькины обнажённые соски жгли мою чувствительную грудь, рождая волну внутреннего беспокойства, усиленного желанием реализации невозможного.

Я медленно расстегнул пояс девичьей юбки, виновато посмотрел в её растерянные глаза, медленно украдкой опуская разгорячённую желанием ладонь внутрь запретного предела, словно сапёр, выполняющий опасный долг.

Сопротивления не последовало.

Слово своё я сдержал.

Всего одно прикосновение, но какое. Я чуть не сгорел в огне желания, однако сдержался.

Лёлька стонала, прерывисто дыша, закатывала глаза, с силой прижимала к животу мою голову.

Похоже, мы слишком увлеклись. К такому путешествию мы не были готовы.

Спасибо тебе, Лёлька! Часть 2

Расставаясь, мы с Лёлькой молчали, старательно прятали друг от друга глаза, словно совершили нечто весьма неприличное, скверное.

У подружки был весьма расстроенный вид, у меня тоже испортилось настроение, хотя истинной причины этого понять было невозможно.

Всё ведь было так хорошо, так волшебно прекрасно, так восхитительно сладко.

До желанно-неизведанной тайны оставались секунды времени и расстояние в несколько миллиметров, которые соблазняли дозволенностью и доступностью, но граница сокровенной глубины так и не открылась.

Я чуть было не начал просить прощения, клял себя всеми возможными ругательствами за несдержанность и поспешность.

Лёлька, она же такая … она мне доверилась… а я!!!

Сердце щемили странные предчувствия, однако внутренний собеседник уговорил-таки не торопить события, подождать, пока успокоится и остынет Лёлька.

Ночью, потрясённый остротой ощущений я вновь и вновь эмоционально воспроизводил в памяти интимные переживания тех сладостных минут, мечтал повторить их и одновременно ругал себя за непростительное поведение.

Обошлось!

Лёлькины замечательные глаза излучали счастье, а беззаботно-приподнятое настроение  лучше слов свидетельствовало только о любви.

Утром мы шли по известному маршруту, держась за руки.

“Лёлька, любимая, я тебя обожаю”, – шептал про себя я.

Милая девочка, лучшая из всех, кого я знал, оживлённо чирикала о чём-то непонятно-увлекательном. Я не был способен вникнуть в суть её беспечной болтовни. Значение имели лишь интонация и радость в голосе.

Душа моя вспорхнула на седьмое небо или чуть выше, откуда открывался умопомрачительный вид на долину счастья и блаженствовала.

Моя Лёлька (я даже слегка испугался этой собственнической мысли) вовсе не обиделась, никакой трагедии не произошло, мы опять вместе.

Очень хотелось обсудить случившееся, определиться – чего нельзя, что допустимо и желательно. Разделяет ли Лёлька моё мнение об удивительно ярких восторгах, которые я получил от мимолётной близости?

Но было ещё кое-что: девочке всего пятнадцать лет.

Правда и я несовершеннолетний.

И что с того?

Из уроков жизни необходимо извлекать глубинный смысл здесь и сейчас, делать по возможности правильные выводы, только подсказать как хорошо и правильно некому.

Безрассудный поступок и его последствия понемногу утратили болезненное восприятие. Дальнейшего посягательства на нераскрытые интимные тайны я теперь старательно избегал.

Мало ли в жизни желанного, неизведанного?

Мы так же встречались, так же в поцелуях, объятиях и восторгах от общения проводили время, получая взаимную радость.

Нам было хорошо, даже больше – восхитительно вдвоём.

Не знаю, какие переживания и мысли посещали Лёлькину голову, я уже не мог стать прежним.

Однажды сделанное открытие требовало дальнейшей реализации.

Я запрещал себе думать о том, как поступить, чтобы подружка сама захотела продолжения процесса исследования наших загадочных тел и их соприкосновения.

“Неужели Лёльке не хочется пойти дальше, попробовать новые ощущения, испытать себя, наконец?”

Неведомая сила внутри меня разрывала мозг на мелкие кусочки. Благоразумие и выдержка безуспешно боролись с авантюризмом и темпераментом. Приводимые разумом аргументы с лёгкостью необыкновенной разрушались внутренним голосом, который, казалось, знал куда больше меня.

Конечно, нам и без новых приключений хватало разноцветных, ослепительно солнечных эмоций, превращающих Полярную ночь в летний полдень.

Каждый день приносил нечто более яркое, восхитительное. Мир вокруг таинственным образом сузился до размеров малюсенького островка, который окружал наши тела и души.

Мы никого и ничего не замечали вокруг, ничем не интересовались. Нам ни до кого не было дела.

Состояние беспредельного счастья – это нечто невообразимое, описать его практически невозможно. Подходит разве что слово восторг с десятком восклицательных знаков на конце.

Лёлька день ото дня хорошела, становилась прекраснее, совершеннее. Её формы, несмотря на юный возраст, приобретали плавную округлость, свидетельствующую о стремительном взрослении.

Ни одна девчонка на свете не могла затмить её неоспоримые достоинства, обладателем которых был я, только я и больше никто.

На Лёльку стали заглядываться даже взрослые мужчины.

Возможно, раньше я этого просто не замечал. Теперь интерес посторонних к возлюбленной совсем не радовал. Во мне неожиданно проснулся зародыш собственника.

Упрекнуть её было не в чем и всё же, и всё же…

Не знаю, какие аргументы использовало подсознание, но события вновь понеслись вскачь, заставляя нас с Лёлькой раз за разом становиться откровеннее и бесстыднее.

Порой мы просто сходили с ума от неуёмных фантазий, забывались на время, испытывая непреодолимую жажду открытий, когда инстинкты и физиология становились гораздо сильнее рассудка.

Наши невинные интимные игры приобретали день ото дня всё более острый эротический оттенок.

Мы уже не стеснялись обнажённых тел, не краснели удушливой волной от новизны и сладости нечаянных соприкосновений.

Мы эти ощущения искали, изучали и коллекционировали: с интересом и восторгами подолгу рассматривали подробности анатомии, наслаждались опасными ласками, пробовали друг друга на вкус.

Каждое переживание имеет некие пределы, преодолев которые остановиться невозможно отказаться от продолжения. Любопытство, желание познавать непреодолимо.

Однажды мы основательно расшалились, забыв про осторожность, хотя Лёлька заранее предупреждала, чтобы слишком откровенные интимные намерения выбросил из головы, правда, при этом её шея и грудь налились отчего-то малиновым цветом, а дыхание сбилось, но взгляд и выражение лица не давали сомневаться в серьёзности сказанного.

Я и не спорил. Меня вполне устраивали уже освоенные ласки, энергетика которых возбуждала круче исполнения солнышка на качелях.

Сексуального опыта и потребности в нём я не имел, поскольку неоткрытое и непознанное не имеет обличья, Лёлькин наивный ультиматум не вызывал вопросов.

Всё было предельно ясно, рационально и правильно.

Вот только мысли и действия, когда вы сосредоточены на процессе, а не на стратегии  и тактике игры, непоследовательны, по большей части непредсказуемы и спонтанны.

Прохладно-упругие Лёлькины грудки замечательно помещались в моей ладони, бесстыдно волновали воображение, сладко обжигали вспышками пьяняще-живительных токов, опускающих горячие внутренние импульсы желаний всё ниже.

Наши губы основательно распухли от страстных поцелуев, бессовестно-любопытные языки вероломно манипулировали нашими взаимными чувствами, возбуждая к совершению невообразимо откровенных экспериментов.

Не помню, совсем не помню, как моя ладонь соскользнула под пояс юбки в трусики.

Лёлька напряглась, задрожала, но поощрительно прижалась ко мне всем телом.

Спустя мгновение её ноги слегка разошлись в стороны, дав возможность нащупать рукой потрясающе горячую влагу, ощутив которую я забыл, что необходимо дышать.

Лёлька дрожала всем телом, судорожно напрягала и расслабляла пресс, со стоном выталкивала из лёгких раскалённый воздух, впивалась острыми ноготками в мои окаменевшие мышцы.

В воздухе запахло грозой, знойной полуденной свежестью, сладкими ароматами чёрной смородины и спелых абрикосов, а ещё чем-то терпким, мускусным.

Соображать, что к чему я не хотел и не мог. Что руководило и координировало наши действия, больше не имело значения. Здесь и сейчас я хотел получить всё. Что именно – не важно.

– Сними, – прошептала Лёлька.

Могла бы этого не говорить.

Я трогал её податливое, замершее в предчувствии неожиданной развязки тело языком и пальцами, с интересом рассматривал подробности того, что прежде моя девочка ревниво скрывала.

Ни Лёлька, ни я даже представить не могли, что будет дальше, однако природа  процесс познания плоти отточила до мелочей, намеренно отключая сомнения и чувство опасности, соблазняя участников поединка такими аппетитными приманками, отказаться проглотить которые попросту невозможно.

Обычно моя девочка целовалась с закрытыми глазами. Теперь она сосредоточенно всматривалась, чем я занят, активно одобряя, пассивно содействуя, стимулируя к продолжению запретных, но желанных действий.

Лёлька боялась, но яростно хотела, чтобы это ужасное и желанное одновременно случилось.

Эмоции кипели, переполняли возможные объёмы восприятия. Мы возбуждённо сопели, следуя древнейшим стратегиям природы, неуверенно, но последовательно постигая таинства единения.

Момент, когда мы слились, случился нереально, неправдоподобно, неестественно. Мы просто погрузились в нирвану с закрытыми глазами, позволив телам безвольно дрейфовать в потоках страсти.

Изнемогая от желания и похоти, неумело, наверно слишком поспешно сливались наши измученные бесконечным ожиданием тела  в единое целое, умирая от страха неизвестности и рождаясь вновь оттого, что мир не исчез, а мы не превратились в пену или камень.

Потом наступила тишина.

Нас ещё долго качало на волнах блаженства.

Смертельная усталость и чувство благодарности к Лёльке обездвижили меня.

Это длилось неимоверно долго, целую вечность, хотя стрелка часов продвинулась за это время не более, чем на десять минут.

Лёлька теребила губами моё неимоверно чувствительное ухо, нежно ласкала, чем вновь возродила неистребимое эротическое желание.

Нам повезло: несмотря на неопытность, мы избежали неприятных последствий. Родители так и не узнали о наших чересчур тесных отношениях.

Мы купались в комфортных потоках любви и счастья до окончания моей девочкой школы. Окружающие люди уверенно считали нас парой, говорили, что мы очень похожи, что просто обязаны и вынуждены быть вместе.

После десятого класса Лёлька уехала учиться.

Я писал подробные письма каждый день, увлечённо сочинял стихи, иногда приезжал к ней на несколько дней в гости.

Жизнь была прекрасна.

Она имела сокровенный смысл, была на долгие годы продумана до мелочей.

Одного я не знал.

Сущего пустяка.

Лёлька влюбилась.

– Как же мы, наша любовь, наши отношения, наши чувства?

– Мне было с тобой хорошо, замечательно… но с Лёшей намного лучше. Прости, Егор! Это сильнее меня.

Мы расстались.

Я выдумывал один за другим счастливые сценарии возрождения чувств: ждал, надеялся, страдал.

Напрасно.

Лёлька вышла замуж за своего лейтенанта, уехала с ним в забытый людьми и богом таёжный гарнизон.

Больше мы никогда не встретились.

И всё же я ей благодарен.

Лёлька не стала скрывать свою любовь, изворачиваться, лгать.

Наверно Лёшка оказался в тот момент ближе, потому, что был рядом.

Я сам виноват.

Любовь никогда нельзя отпускать от себя надолго.

Головоломка

Скорый поезд, набравший крейсерскую скорость, чтобы нагнать упущенные в пути минуты следования по определённому расписанием графику, мчался враскачку. Спящих в натопленном вагоне пассажиров мотало на полках из стороны в сторону.

Антон не мог уснуть. Причина была не в тряске, не в духоте и даже не в мощном храпе, доносившемся с соседних плацкартных мест. Его мысли целиком занимала странная головоломка, преподнесённая самой жизнью.

Он ехал домой от любимой жены и новорождённой дочери. Которые сейчас жили у его родителей, где его с нетерпением ждали ещё две влюблённые женщины.

Мужчина не был легкомысленным коллекционером постельных забав, соблазнителем и сердцеедом. Лизой – женой, подругой и спутницей жизни, Антон был очарован безоговорочно, был ей верен. Ответственным, заботливым и надёжным человеком его воспитали родители.

Стремительный роман с бурным любовным сюжетом, начавшийся с забавного недоразумения в рейсовом автобусе был импульсивным, немного авантюрным,  трогательно сентиментальным.

Оба были молоды, невинны, неопытны и наивны. Обычная встреча в пути, как сотни до и после, незаметно переросла в серьёзные нежные чувства, в понимание, что обрели нечто большее, чем мимолётное знакомство.

Безмятежными и простыми их отношения назвать сложно. В них было достаточно пылкости и страсти, безумного сладострастия, чувственного азарта, испепеляющего сердца соперничества, взаимных претензий и уступок, конкурентных разборок, ревности и противостояния.

Уже через пару недель поле знакомства молодые любовники поняли, что не хотят и не могут расставаться, а через несколько месяцев появился повод окончательно соединить воедино судьбы: Лиза забеременела.

Поначалу девушка расстроилась, даже расплакалась. В её ближайшие планы не входила забота о ком-то ещё, кроме себя, но Антон сумел убедить, что ребёнок – именно то, что нужно. Раз уж их связала любовь, к рождению первенца нужно относиться как к волнующему и желанному событию.

Да, Лиза была слишком молода, чтобы стать матерью. Наверняка как любая романтически настроенная девушка она мечтала о покорении таинственных вершин благополучия и изобилия в увлекательнейшем путешествии по дороге судьбы.

Кто знает, какие мысли крутились в её наивной головке. Слишком уж круто меняет жизнь любовников появление нечаянного плода.

Антон был счастлив предложить Лизе стать его женой.

Беременность у девочки проходила довольно сложно. Её несколько раз клали в стационар, чтобы сохранить жизнеспособный плод. По этой причине было принято решение отправить Лизу рожать к родителям, живущим недалеко от Столицы.

И вот долгожданное событие состоялось. На свет появилась, правда несколько преждевременно, крохотная малышка.

Антон незамедлительно поехал к любимой жене и желанной дочурке.

Теперь он возвращался, размышляя с внутренним оппонентом о превратностях судьбы, не в силах разобраться в опасной ситуации, которая неожиданно назрела в его судьбе.

Собственная непорочность, хоть и является неоспоримым фактом, совсем иначе выглядит в реальной жизни. Вдали от семьи Антон совсем не чувствовал себя одиноким. Его опекали две молодые женщины – Анжела и Галя. Так получилось.

Их неусыпная трогательная забота и бескорыстное проявление искренней симпатии казались Антону чем-то большим, чем обыкновенная дружба. В их сложных отношениях буквально всё было непросто.

Объективно ни Антон, ни девушки, ни на что кроме дружбы не претендовали, их отношения не выходили за рамки приличия, но глаза, мимика, поступки: в них было столько теплоты, неподдельной нежности.

Обе были очаровательны, обаятельны и прекрасны в цветущей молодости, каждая по-своему хороша.

Если с одной из этих девушек Антону было суждено встретиться прежде, чем с Лизой, он влюбился бы без оглядки. Только не теперь. Супружеская неверность для него неприемлема в принципе. К тому же дочка…

Галя считала себя обязанной Антону за то, что помог разорвать мучительные, безобразно циничные, предельно агрессивные отношения с бывшим мужем, вернувшимся после пяти лет заключения из тюрьмы, за которого она выскочила по глупости.

В первый же день он принялся безжалостно бить и насиловать жену. Галя совершено случайно постучала в дверь к Антону, спасаясь от жестокости супруга, уйти от которого, развестись, попросту боялась.

Почему тихие домашние девочки влюбляются в нехороших мальчиков – секрет, разгадать который невозможно. Наверно причина в физической силе и самоуверенности хулиганов, которую глупышки принимают за мужественность.

Антон – мужчина физически сильный, неробкого десятка, разобравшись, что к чему, пригрозил, что будет свидетелем нанесения побоев, что не даст девушку в обиду. Он сменил замок в квартире Галины, провожал её на работу, встречал, до тех пор, пока не был оформлен развод.

Позже девушка подружилась с Лизой, которая, уезжая, попросила Галю “приглядеть” за Антоном, вручила ей ключи от квартиры, что соседка приняла к исполнению буквально.

Галя наводила порядок, покупала продукты, готовила, даже стирала кое-что.

Конечно, такая забота была приятна, только исходила она от молодой привлекательной особы, которая слишком часто крутилась возле Антона, намеренно или случайно выставляя напоказ соблазнительные округлости.

Когда Лиза была рядом, демонстрация аппетитной женственности не оказывала на мужчину магического действия, но жена была далеко, а желание интимной близости росло соразмерно дням разлуки с любимой.

Антон во сне и наяву грезил греховными видениями, сливался со своей  милой девочкой в эротическом экстазе, чем ещё больше осложнял дни и ночи вынужденного воздержания.

А тут ещё она, Галина, с волнующе колышущейся грудью, с соблазнительными коленками, то и дело бесстыдно задирающимся подолом домашнего платьица, под которым…

Антон вовсе не хотел смотреть на это манящее безобразие, даже пытался несколько раз выгнать подругу из квартиры.

Девушка горько плакала. Приходилось успокаивать её, прижимая к груди, отчего волнительно ёкало сердце, спазмом сжимало мышцы живота, останавливалось дыхание, а тело и мысли слишком откровенно наливались непристойным вожделением.

Галя была слишком сладкой приманкой. Её горячее сильное тело волнующе трепетало в мужских руках, сжимающих дивный стан, запах возможной близости пьянил, вынуждая напрягать волю, чтобы сдержать кипящие похотью страсти.

Искушение сладострастием – та ещё пытка. Несмотря на откровенное кокетство и выставляемую напоказ дозволенность идти на сближение, Антон не позволял себе расслабиться в угоду первобытному инстинкту самца.

Девушка смотрела на него влюблённым, возбуждённо-чувственным взором и молчала. Антону самому пришлось вызвать подругу на откровенный разговор.

– Извини, Антон, ничего не могу с собой поделать. Терпи. Мне тоже трудно бороться со страстью.

– Понимаю, стараюсь понять. Хотя бы не провоцируй. Ты молодая, ещё найдёшь своё счастье. Я люблю Лизу.

– Увы, не только её. Я же вижу, как ты относишься ко мне. А ещё Анжелика. Ты же поедаешь её глазами.

– Я мужчина, а не кобель. Кроме желания существует ответственность. У меня жена, дочка, я их никогда не предам.

– Если бы всё было так просто. Я тоже убеждаю себя, что нельзя красть чужое, но не могу справиться с соблазном. Что скажешь, если сознаюсь – я тебя люблю и хочу, хочу, понимаешь!

– Галюня, миленькая девочка. Тебе не повезло с мужем, но это не повод влюбляться в первого встречного.

Скорректировать отношения с Галей, ослабить напор её заботы и нежности Антон так и не сумел.

Отношения с другой подружкой, Анжеликой, милой девочкой на шесть лет младше его, работающей с ним в редакции газеты корректором, были ещё сложнее, хотя с натяжкой их можно было обозначить как дружбу.

Анжела в совершенстве владела навыками отслеживания и исправления ошибок в текстах, а Антон вечно торопился по причине излишней эмоциональности и вечной нехватки времени на редактуру заметок.

Девочка легко устраняла недоработки, предлагала интересные варианты оборотов, заменяла повторы слов на походящие по смыслу синонимы. С её появлением в редакции у Антона открылось “второе дыхание”. Его тексты всё чаще приводили напланёрках в пример, премировали повышенным гонораром.

Постепенно эти двое сблизились, обсуждая тексты, прочитанные статьи и книги. У них обозначились сходные пристрастия и интересы, открылись обоюдные интересы. Несколько раз Антон провожал девушку домой, чтобы договорить о чём-то важном, поделиться новостями, поразмышлять вслух, поспорить о жизни.

Незаметно они перешли на иной виток общения, очутившись в неком общем пространстве, и неузнаваемо изменили тем самым жизнь друг друга.

Антон был женат, в физическом контакте не нуждался, но что-то весьма необычное, чего никогда прежде не было, в присутствии Анжелики он отчётливо чувствовал.

Мощная энергетика девушки, некий таинственный импульс, проскакивал между ними наподобие электрического разряда, оживляя обыденные эмоции, создавая настроение праздника.

Антону было хорошо и комфортно рядом с юной прелестницей. Не задумываясь, он при любом удобном случае искал встречи накоротке с Анжеликой, а девушка неизменно была рада такому вниманию.

Со стороны можно было не заметить вибрации взаимопроникновения душ, но себя обмануть невозможно. Антон слегка поплыл, понимая, тем не менее, опасность такого общения. Отказать себе в удовольствии побыть наедине с Анжеликой он не мог, увы.

Конечно, у такого притяжения была естественная причина. Девушка просто-напросто влюбилась, а мужчина удобно парил на волнах её откровенной симпатии, не понимая, что  пользуется её благосклонностью, не имея никаких серьёзных намерений, чего нельзя было сказать о чаяниях подружки.

Анжелика была девочкой из интеллигентной семьи, ценила семейные ценности, измену априори считала преступлением, она не хотела разрушать отношения Антона и Лизы. Ей казалось, что для полного счастья достаточно просто любить, ничего не желая взамен.

Какая, право, наивность. Конечно, девочка страдала, понимая, что не смеет надеяться на взаимность, особенно в выходные дни. А ещё по ночам, когда тишина и темень навевают особенно грустные мысли.

Как-то раз Анжелика пригласила приятеля на чай с ватрушками, в другой раз, когда Лиза уехала к родителям, накормила ужином. Потом познакомила с мамой.

Антон всегда был исключительно откровенным с Лизой, никогда ничего не утаивал от неё, но визиты к Анжелике почему-то умалчивал.

Причину такого поведения мужчина даже себе объяснить не мог, наверно считал эти посиделки и беседы слишком личными.

Подружка давала ему нечто такое, чего не хватало в семейной жизни, казалось бы вполне счастливой  и благополучной. Она окрыляла, вдохновляла, наделяла его действия ощущением восторга и сопричастности к чему-то большому и светлому.

“Не слишком ли много женщин, которым я дорог? ”–  размышлял Антон, раскачиваясь на верхней полке. –  “Что это – моя распущенность, эгоизм, что?”

Ему было не по себе. Что такое нераздёлённые чувства Антону знакомо. Была ситуация когда он тщетно вымаливал любовь у девушки, которой был безразличен, а она цинично пользовалась его воспалёнными чувствами.

Антон тогда долго болел. Время и любовь Лизы залечили рану, но шрам в душе остался. Теперь он сам ведёт себя как эгоист, как собака на сене, позволяя Анжелике и Гале продолжать отношения, у которых нет, и не может быть будущего.

Получается, что Антон создал некий любовный многоугольник. Женщины, которых он любит тайком, да – именно так, любит, невольно превращают его в монстра-обольстителя, в обманщика, в коварного авантюриста.

А ведь он не такой.

Антон честно говорит девчонкам, что любит жену и изменять не желает даже мысленно (конечно здесь он намеренно жульничает), что семья священна и незыблема.

“Ну, так и будь мужчиной, прекрати этот любовный цирк, расстанься с Анжеликой, объясни, что не нужно больше приходить Галине. Пусть они начнут строить свою личную жизнь. Нельзя же сидеть на трёх стульях разом.”

С Галей проще, сейчас она просто болеет. Жестокостью и цинизмом муж превратил её в  инвалида любви, убедив в никчёмности и ущербности. Но ведь это совсем не так. Она чувствительная, заботливая, красивая, нежная. Так пусть реализует свой потенциал. Как-нибудь без Антона, сама.

Мужчина может любоваться и восхищаться многими женщинами, но любить должен только одну, в этом Антом убеждён.

Вожделение, похоть, эротические фантазии, сладкие мечты – пусть даже с примесью ярких эмоций, пикантных чувственных ощущений – таким уж создала мужчину природа, это же не измена.

Эти буйные галлюцинации – голая физиология, что-то вроде ощущений горячего и холодного, сухого и мокрого. Грешные мысли не всегда подчиняются рассудку, живут сами по себе в нашем сознании, не мешая между тем любить и быть верным.

А вот что делать с малышкой Анжелой, к которой прикипел душой? Антон с ней обитают  в разных реальностях, соприкасаясь в пространстве и времени лишь частично. Он не может сделать её счастливой, даже если сильно захочет.

Как размотать этот клубок, не поранив нежную ткань беззащитной души влюблённой девушки,   не разрывая на части её хрупкие чувства? Ведь она впервые в жизни отведала изысканное любовное зелье, приготовленное, к великому сожалению, отнюдь не для неё.

Слишком острые ингредиенты колдовского напитка, чрезмерно пикантные приправы и прочие волшебные составляющие любви, вызывающие у человека, имеющего хотя бы минимальный опыт, восхищение удивительным вкусом и жажду, для Анжелики оказываются несъедобными.

Милая девочка наивно считает случившееся между ней и Антоном уникальным событием, которому нет, и не может быть замены. Убеждать влюблённую девочку, что это не так, нелепо – можно невзначай нанести смертельную рану, превратить её жизнь в безнадёжное и ненужное мероприятие.

Вылечить Анжелику от неправильной любви способно лишь время, да ещё взаимные с кем –то достойным  чувства.

 Много хороших идей и мыслей вертелось у Антона в голове. Возможно ли их выполнить?

На станции назначения его ждали.

Галя и Анжелика с воодушевлением махали ему руками. Их раскрасневшиеся лица светились неподдельной радостью, взгляды застенчиво ускользали в сторону. В руках у той и другой, несмотря на зимний день, были цветы.

Удержаться от поцелуев и объятий было невозможно.

Девчонки отчего-то расплакались.

В прибранной с любовью квартире Антона ждал красиво сервированный стол, застеленный новенькой вышитой скатертью. Горячее было укутано в две шубы, чтобы не остыло.

Девочки сели за стол одетыми в яркие игривые платьица (слишком уж красивые, прежде он на них такие не видел). Свежие причёски, крашеные губки, кокетливые украшения.

Обе подружки были соблазнительно прекрасны.

Антон был счастлив.

Вот ведь как закрутилось. И что, что теперь с этим делать?

Жизнь продолжается, а он вместо того, чтобы нажать на тормоз, давит и дальше на педаль газа.

Увидев эти сияющие лица, эти удивительные глаза Антон снова поплыл по течению, предоставив судьбе самой решать странную романтическую задачку.

Все мужики – придурки

– Мужики – полные придурки, точно вам говорю, – убедительно вещала Серафима Егоровна подругам.

– Что творят, о чём думают! Познакомилась с одним, весь такой интеллигентный, представительный, ботиночки блестят, платочек в кармашке пиджака, стихи декламировал. Вот! Давайте, –  говорит, – Серафима Егоровна, до дома вас провожу… И что вы думаете…

– Ну, Симка, не тяни кота за хвост.

– Я и говорю, прости господи, идиёт… позвольте, мол, подарить вам волшебную ночь… а я его знаю?! Первый раз вижу, а он…

– И… было чего, али нет?

– Ну как вам сказать… мужчина всё же… Я не хотела, клянусь. Силой взял, аспид. Больше его не видела. А другой раз познакомилась с инженером. Восхищался, про любовь и чувства на ушко шептал, обнимал пламенно… да как! Мамочки родные. Я чуть в обморок не грохнулась. Потела как школьница, такие сцены в уме представила…

– Симка, давай по делу. У тебя всё ахи да охи. Дальше-то что? Было?

– Если бы! Ручку поцеловал, расшаркался и был таков. А я такое себе намечтала, боженьки! Сто лет про секс не думала, а тут… нечистый попутал.

– Шалапут твой романтиком оказался, разговорами продинамил?

– В театр пригласил, на премьеру чего-то там волшебного. Только мне не до того было. Я в подушку половину ночи рыдала, вот!  Мне настоящей любви хотелось.

– Не повезло…

– Я и говорю, все мужики – уроды конченые.

– Могла бы сказать, что секса хочешь.

– Я что, умом тронулась? Ещё подумает, что я шалава какая. Я – женщина строгих правил.

– Так чего страдаешь?

– Любви хочу.

– Тю! Ты, Фимка, определись – секс тебе нужен или романтика.

– Замуж хочу, а они не зовут.

– Наплюй. На наш век мужиков хватит. Вот я…

Люська принялась рассказывать товаркам недавнюю историю.

– Вы же в курсе, от меня Лёнчик ещё три года назад к Ирке Байцеручке сбежал. Было бы к кому. Корова, нет, бегемотиха. Ну и хрен с ней! Я тоже не лыком шита, у меня грудь – о! То и дело красавчики сватаются.

– Так холостая-то чего до сих пор, одних сисек мало?

– Была бы нужда. Нужны они мне, олени винторогие! Так вот… Каринка в гости пригласила как-то. Там все парами, вот… а один хрен… командировочный, школьный товарищ её благоверного, случаем там оказался. Приклеился ко мне – не оторвать. Разом влюбился. Ещё бы, такие ка я на дороге не валяются. Каринка сказала – холостой он, но ей верить – себя не уважать. Наверняка хотела этому одинокому другу потрафить, а тут я подвернулась.

– Трахнул?

– Прям, легла и дала! Сама-то что думаешь? Я девушка честная, с принципами. Пусть, думаю, ухаживает, с меня не убудет.

– Я буду вместо, вместо, вместо неё, твоя невеста, честно, честная ё… уморила, подруга.

– Не без этого. Короче, девки, мужичок-то не промах оказался: разговорчивый, юморной и с виду симпатичный. Мне такой типаж в принципе по вкусу. Ухаживал, танцевал а обнимку, за попу щупал, в ухо дышал. Я присмотрелась.

– Осмотрелась, насмотрелась. Что, облизнулась, подруга?

– Провожатым напросился. Истории всё рассказывал. Ага, думаю, попался! Такси вызвал. Я уже прикидываю, во что одеться, чем побрызгаться: мужчина-то видный, солидный. А он таксиста к гостинице направил. У меня, мол, номер шикарный и всё такое. Я уже не девочка, но чтобы так, внаглую… люди-то чего скажут!

– Ага, дальше-то чего?

– Убежала без оглядки.

– А он?

– Врать не буду – догнал.

– Сильничал?

– Как бы ни так! Я чо, дура совсем – первому встречному в подворотне отдаться?

– Сама сказала – думала, как да в чём милёночку прелести свои предъявить.

– Так, то дома. Я бы в душик сходила, свечечки зажгла, бутербродиков настрогала, винца там, того, сего. Любовь, романтика, танго кумпарсита…

– Короче, обломалась.

– Не совсем. Ночь, страшно же. Альберт этот извиняться принялся, на колени упал, даже туфлю поцеловал. Жалко мне его стало, мужик-то нормальный. Часа два на скамейке с ним просидела, песни пионерские слушала, чуть не поверила в любовь и дружбу.

– Так было чего или нет?

– Так… целовались. Разонравился он мне. Я люблю мужиков настоящих, чтобы заграбастал и не вырваться, а этот… лучше бы изнасиловал!

– Так и я о том же самом: полные придурки. Ты на него рассчитываешь, планы строишь, соком обливаешься, а он туфли целует. Не мужики – недоразумение.

Кулешман Часть 1

В деревне коренастого низкорослого старика с довольно диким взглядом из-под рыжих кустистых бровей недолюбливали, многие побаивались.

Кулачищи у него были пудовые, силища дьявольская, нрав буйный, темперамент взрывной, а шутки-прибаутки скверные, оскорбительно-злые.

Появлялся дед на глаза всегда неожиданно, словно из-под земли вырастал, немедленно вставлял в разговор что-либо омерзительное, по большей части выдавал неизвестно каким образом добытые непристойности личного характера.

Особенно любил освещать скандальные эротические похождения земляков да унижать рогоносцев, у которых и без него на селе жизнь не сахар, тем более, что сам был активный ходок.

Сельчане звали его Кулешман, а в паспорте было записано – Дружинин Николай Егорович.

Этому диковинному персонажу недавно исполнилось восемьдесят лет, но он до сих пор работает скотником на ферме и без устали бегает по бабам.

Здоровье у Кулешмана звериное. Болеет на ногах, травмы залечивает лихой работой да крутым банным жаром.

Ростом Кулешман не удался: дай бог метра полтора, если не меньше. Зато в плечах  широк. Ручищи у него до сих пор цепкие, жилистые, мышцы по всему телу узлами завязаны, словно ему лет сорок – не более.

Мешок с комбикормом весом  пятьдесят килограммов Кулешман одной рукой на плечо забрасывает и несёт вприпрыжку.

Некрасив, неказист, не особо общителен, вечно лыбится.

Ухмылки этой опасаются даже дюжие мужики, не то, что бабы.

На то и причина есть, но о ней позже.

Николай Егорович – местная достопримечательность. В глаза не скажут, а меж собой все шушукаются. Есть чему, право слово, удивляться.

Отец его, Егор Тимофеевич Сапрыкин, фамилия Кулешману по матери дана, после Октябрьской революции подался в общественники.

Крестьянский труд папашу не привлекал, избегал Егорка всеми способами изнурительного сельского труда, а тут оказия подвернулась.

Вступил Егор Тимофеевич в Совет бедноты, точнее возглавил.

Выдали ему кожаный портфель и поставили руководить раскулачиванием.

Всё бы ничего, да читать и писать Егорка не умел. Школы в деревне не было. Из грамотных на всё население только Мария Трофимовна Дружинина, такая же крестьянка, как и прочие бабы, но из бывших богатеев.

Поговаривали, что от гнева родительского на деревню сбежала. Хотел её папенька силком замуж отдать за купца, который, то ли в шестой, то ли в седьмой раз жениться задумал и непременно на девственнице. За Марию, мол, женишок сулил отписать папеньке по своей кончине  немалое наследие, а немедленно кругленькую сумму и щедрое приданое.

Трофим Дружинин имущества и денег имел в достатке: муку молол, кожевенное сырьё выделывал, колбасы и рыбу коптил, но лелеял мечту со временем в Столицу перебраться.

Марию он сначала в гимназии выучил, потом на женские курсы в Петербург отправил, а как предложение о замужестве поступило, обратно  немедленно забрал. Даже бил, и не раз, за то, что перечит родительской воле.

В монастырь обещал упечь, насмерть запороть, если осмелится упорствовать супротив отеческой воли.

Не успел. Сбежала Мария, чтобы не попасть в лапы старого ловеласа, любителя непорочных дев.

Мария Трофимовна жила на деревне тихо, скромно, на жизнь зарабатывала шитьём да вязаньем, попутно всех желающих грамоте обучала.

Жаждущих знаний было мало, но обращались. Натаскивала читать, считать и писать, истории рассказывала.

К Марии тогда Егор и обратился за помощью. Никак, мол, нельзя активисту без грамоты: то декреты, то решения, приказы опять же всякие.

– Не просить же мне посторонних прочесть документ вслух, вдруг там информация сугубо секретная, государственная. По меркам революционного времени за такое попустительство под расстрел недолго загреметь.

Мария, добрая душа, согласилась. Хоть какое-то развлечение.

Егорка – парень смышлёный: грамоту на лету схватывал. Марии Егоровне даже интересно стало. Вечерами до темноты за книжками и тетрадками просиживали.

Попутно и Егорка, паршивец, кое-чему девицу обучил: обрюхатил.

В любви клялся, ноги целовал, обещал замуж взять.

Мария, не избалованная прежде вниманием и участием, сомлела в ловких Егоркиных руках от соблазнительно нежных ласк, опьянела от иллюзии счастья, верила каждому сказанному им слову, даже удачей считала эти отношения.

Наивная девушка считала, что в её дом постучало счастье. Наверно так оно и было – любовь окрыляет.

Недолго довелось Марии радоваться. Капризная судьба в очередной раз над ней подшутила.

Не до больших и светлых чувств было тому Егорке, когда социалистическое отечество, как объяснял он своё бегство, в опасности.

У себя на селе всех, кто косо глядел или много имел, Егорка безжалостно раскулачил, но успел войти во вкус революционной борьбы. Процесс экспроприации пришёлся ему по вкусу: Егор упивался неконтролируемой властью, а перспектива женитьбы была противна его свободной натуре.

Предложение отправиться давить мироедов на Кубань он принял с восторгом. Замуж Марию обещал взять, когда коммунизм на всей Земле восторжествует.

Уехал и сгинул.

Мария Трофимовна ездила в район к партийному руководству, но следов милого не нашла.

К тому времени родился Коленька. Кудрявый, рыжий волосом как огонь – вылитый папка.

Шустрый, бесенёнок, своевольный, бойкий через меру. Ещё в грудничках, бывало, то сосок от груди материной  откусит, то волосы выдерет, то пальцем в глаз попадёт.

Учиться не захотел. Даже читать ленился. Зато до работы крестьянской жаден был до неистовства и сноровист.

Всё, что другому тяжело, Кольке совсем не в тягость. Страсть как не любил уже с раннего возраста, когда ему перечат. Встанет в позу, кулачищи сожмёт до хруста, упрётся бешеным взглядом, в глазах безумная решимость и злоба. Всегда по своему поступал.

Кто знает, что у него на уме. Сельчане боялись, отступали, даже взрослые. Сверстники, те и вовсе стороной обходили, опасались, что приголубит.

Бить Колька умел. Первый в драку не лез, но никому не спускал, сразу кулаки в ход и прёт  буром, пока противник не отступит или кровища не прольётся.

Работать в колхоз на ферму Кулешман пошёл в десять лет. Определили скотником.

С обязанностями справлялся ловко. Начальство и общество были довольны.

В эти, совсем уж детские годы появилась у Кольки непреодолимая страсть к бабам и девкам. Сначала тайная.

По субботам шельмец подкрадывался к окнам деревенских бань и наблюдал, как бабы и девки голышом щеголяют, как задами да сиськами трясут.

Иногда удавалось подглядеть, как мужики на баб залазят. Видно, конечно, не очень, но впечатляло до колик внизу живота.

Восстание, которое происходило в такие минуты в штанах, Колька научился гасить революционными методами.

Взрослые девки и бабы нравились Кольке больше, чем ровесницы: у девчушек сисек нет и формы не впечатляют. То ли дело прелести зрелых прелестниц: есть, на что приятно посмотреть. Вон сколько у них добра за пазухой и везде.

В те годы заветной мечтой у паренька было желание дотронуться до нагой женщины, прижаться к ней обнажённым телом, как мужики в бане. Не к девчонке, к взрослой бабе со всеми её соблазнительными выпуклостями и впадинками.

Мечта эта и неистребимое желание скорее стать взрослым преследовали мальца нещадно, не позволяли думать о чём-то ином, кроме сокровенных фантазий.

Выход Колька нашёл в четырнадцать лет, решив как-то вечерком тайком забрести к одинокой женщине, Верке Струковой, которую преследовала слава непутёвой, но доступной.

Вздорная характером она трижды побывала замужем, но мужики спустя пару-тройку месяцев непременно от неё сбегали.

Истинную причину неуживчивости никто не знал. Бывшие её муженьки молчали, словно воды в рот набрали.

Кольке было плевать на ущербную Веркину репутацию. Парню нужна была даже не сама эта аппетитная бабёнка, а её женские тайны, разглядеть и распробовать которые Колька хотел так, что челюсть скрипела от напряжения.

На удачу мальчишка не рассчитывал, но решился.

Верка его визиту не удивилась, не смутилась даже, напротив, обрадовалась, даже стол накрыла и самогона налила. Хоть и малец, а всё мужик, к тому же здоровый и сильный.

Чему и как она его обучала, молва людская умалчивает. Разговоров и сплетен было полно, но на деле оказалось – никто ничего сам не видел.

К шестнадцати годам Кольку уже прозвали Кулешманом. Откуда появилось это прозвище – неизвестно, только приросло основательно.

Бабы, кто моложе, уже тогда его остерегались. Глазищами Кулешман стрелял, словно раздевал донага. Вперит взгляд, нагло оглядит снизу доверху, даже со стороны видно, как он по срамным местам мысленно путешествует.

Замужние бабы и те краской наливались, старались отойти от Колькиного догляда и его непристойных развлечений подальше, не говоря уже про молодиц и девок, которых супостат запросто взглядом доводил до истерик.

К тому ещё слухи недобрые. Многие видели, как парень запросто вечерами к вдовицам и засидевшимся в девках холостым бабам захаживал. По какой надобности – не важно. Ясно же – не воду в ступе толочь да не порты чинить, кой чего срамное на ум приходило.

Однажды охальник обратил червивый взор на дочь кузнеца, чернобровую красавицу Танюшку Ерёмину.

Девушке семнадцать лет было, уже оформляться начала: сладкими женственными изгибами манила, в знатных смоляных косах с алыми губами, с серыми с поволокой глазищами в половину лица как в жемчугах с кораллами щеголяла.

Смотрит Танюшка смущённо на парней, неловко краснеет, трепетный взгляд долу опускает. Как не оглянуться на такую красу, как не полюбить?

Кулешман, встречаясь с ней взглядом, сам не свой становился: парней, кто внимание на неё обращал, просто так задирал, злобничал, настроение людям портил.

Хороша Танюшка: спелая, сладкая. Расцвела как яблонька по весне, соком ядрёным налилась, а в Колькину сторону даже бровью не ведёт. Не такой милёнок девушке нужен. Он и ростом на голову ниже, и рыжий совсем, и глядит как сыч.

Батька Танечкин, Ефим Пантелеевич, другого молодца на примете имел для своей красавицы-дочки. С родителями отрока не однажды переговоры вёл. Ещё ничего конкретно  решено не было, но сватовство определённо дозревало: о том вся деревня знала. И Колька тоже.

На Святки после Рождества девушки обычно на суженого гадают. Собралась и Танюшка с подругами в заброшенном хлеву ночью судьбу свою испытать. Интересно же, кто вообразится-привидится.

Кулешман Часть 2

Поставили лавку, колоду вместо стола, в полной темноте раскрыли ворота, чтобы свет от Луны обряд освещал.

Гадали на зеркальце, наклоняя его таким образом, чтобы в нём месяц отражался. Танюшке, ужас-то какой, Колька Кулешман привиделся.

Девушка в суеверной панике закричала и убежала прочь.

– Свят-свят, только не он! Пусть будет тятькин жених. Тот симпатичный и сердцу мил, Кулешман страшный, угрюмый, злой. На селе им малых деток стращают, если засыпать не хотят.

Так Танюшка отцу и сказала, когда в слезах ворвалась в дом. Ефим дочурку успокоил, дал слово, что намедни сватов пошлёт, а к весне свадьбу справит.

Слухи в деревне как мухи летают – происшествия, дающие повод посудачить, от активных сплетников и неравнодушной общественности не спрячешь.

О намечающемся сватовстве, уничтожающем на корню мечту, Колька узнал в тот же день. Он был в бешенстве, даже слезу проронил, но устыдился такой слабости, отчего пришлось прятаться в холодном погребе, пока не удалось вернуть на лицо привычную для местного населения ухмылку, похожую на оскал.

Целый день Кулешман метался по коровнику, словно осой ужаленный, глазами злобно косил, мысли недобрые вынашивал, поясняя себе, что речь идёт исключительно о любви.

– Нефиг маяться, воду мутить, браниться да судьбу окаянную клясть. Делать что-то надобно. Решительно и быстро. Не желает по добру – будет по-моему. Украду к едреней фене, увезу на край света. Стерпится – слюбится. С каких это пор бабы сами решают, кого любить, к кому ластиться. Мужик я или где!

Дождался Колька момента, когда беззащитная селянка отправилась в одиночестве гулять за околицу, обдумывая неожиданный, даже непонятно какой – радостный или нет, поворот в судьбе.

Замуж-то она хотела, даже очень, но любви пока не познала, не прикипела ни к кому душой, а без неё всё не так. Девушка была воспитана на романтических сказках, ей хотелось видеть себя в роли Ассоль, Наташи Ростовой, на крайний случай Гуттиэре, которую полюбил Ихтиандр – человек-амфибия.

Сживётся ли она с женихом, слюбится ли?

Всё лучше, чем быть женой нелюдимого злобного бирюка, который то и дело распускает руки и бранится с кем попало.

Колька даром времени не терял. Пока Танюшку затягивали в омут видений сентиментальные  мысли, он решительно приступил к действиям. Дерзко, самоуверенно, нагло.

Кулешман неслышно подкрался, что всегда удавалось ему безупречно, крепко обхватил красавицу-невесту сзади, запечатал рот ручищей-лопатой и затащил  в амбар, где предусмотрительно была заготовлена лёжка из духовитого сена да стёганая тряпица для подстилки, чтобы не кололось, когда подол задирать придётся.

Прижал Кулешман растерянную пичужку посильнее и поволок, как куль с зерном. Впечатлительная девчушка от неожиданности, потрясения и леденящего душу страха провалилась в глубокий обморок: обмякла, впала в беспамятство.

Колька волновался, долго не мог приступить к задуманному: всматривался в лицо любимой девушки, гладил смоляные волосы, бархатистую кожу, прикасался к губам.

Безумное желание овладело им задолго до триумфа. Теперь Танюшка никуда не денется.

Девушка начала приходить в себя. Кулешман заторопился, принялся лихорадочно стягивать с неё одежду, целовал в губы, сладость которых не шла ни в какое сравнение ни с Веркиными, ни с чьими-то другими поцелуями.

Танюшка была его первой девочкой, непорочной девственницей, которая до скончания века будет принадлежать только ему.

Колька долго, несколько часов кряду, но очень осторожно мял и терзал неподвижное тело, стараясь не причинять любимой боли, не делать резких движений, что удавалось не всегда и не совсем.

Это был его звёздный час, долгожданная блистательная победа.

– Будь что будет, я не мог поступить иначе, со мной так нельзя, пусть даже убьют, мне всё едино – твердил Кулешман, сосредоточенно насилуя безвольную жертву.

– Я люблю тебя, люблю, люблю, люблю, – с каждой минутой увереннее и громче выкрикивал он в припадке неистовой похоти, – я тебе докажу. Жить будешь как королева. Я для тебя…

Пришедшая в себя “королева” с окровавленными ногами и искусанными губами закричала было. Колька зажал ей рот, пригрозил.

– Поздно невестушка, жена мне теперь, моей волей жить будешь. А любить, любить научу, заставлю. И не вздумай орать – взгрею. У меня рука тяжёлая, сама знаешь.

Танюшка беззвучно билась в истерике, пустила слезу, но больше не голосила, а когда успокоилась, часа два просидев в Колькиных объятиях, безропотно позволила себя целовать.

Тёмной ночью, почти к полуночи Кулешман привёл Танюшку отцу, Ефиму Пантелеевичу и безапелляционно заявил, – дочку твою тестюшка я спортил, извиняй уж, не стерпел её противления. Не девица она теперь. Ругать и наказывать не смей – зашибу. Я за всё в ответе, с меня и спрашивай. У нас на Руси закон такой – кто молодицу бабой сделал –  тот и под венец ведёт. Решай сам, хочешь, воля  твоя. Только я по факту ейный муж. Переиначить это неоспоримое обстоятельство не можно, целку взад не возвернёшь. Никому боле не отдам, пока жив буду, поскольку люблю. Если желание имеешь, можешь прирезать, сопротивляться не стану. Решай.

Неделю кузнец сивуху без меры пил, решал, что делать. Пороть и срамить девку побоялся.

Обрядовые церемонии соблюли, как положено. Без роскошества, но с белым платьем, с фатой и полусотней гостей.

Дрожки свадебные были, украшенные по обычаю, запряженные в тройку скакунов. Правда, кони были рабочие, заезженные, дружки у жениха отсутствовали, радости на лицах приглашённых не было видно, а в остальном свадьба как свадьба, не хуже, чем у других.

Родила Танюшка дочку в положенный срок, особо не мучалась. Девочку назвали Марией.

Славная выросла девица. Лицом и статью не в отца пошла – в маменьку. Костью тонкая, волос как вороново крыло, осанистая, смешливая, но уверенная и спокойная.

Николай со временем душой отогрелся, норов слегка умерил. Люльку, бывало, качает, обнимая прикорнувшую от устатку жёнушку, чтобы, значит, Танюшка выспалась. Жизнь, хоть и по принуждению, начала понемногу налаживаться.

Русские бабы добрые, терпеливые, податливые.

Одна у молодых проблема – жене с мужиком в постель пока нельзя, разорвалась при родах, а Кольке край как необходима женская ласка. Нет у кулешмана терпежу.

Пошёл Колька за подмогой по женской части к Верке Струковой. Там его кузнец и застукал.

Не стерпел тестюшка измены, вломил “по самое не балуй”, силы , силы богатырской не размерив: нос зятюшке в запале набок свернул, ногу в трёх местах переломил и так, по мелочи.

Слёг Кулешман.

Танюшке его жалко до слёз: хоть и силой взял, а всё муж, отец Марусенькин. Притерпелась, любить научилась. Душа-то у Кольки добрая.

Ухаживала, переломы и раны лечила. Кулешману всё нипочем. Он и на тестя не в обиде – за дело учил.

Пока Танюшка рану перевязывает, Колька под себя её подомнёт и под подолом хозяйничает. Та кричит, отбивается, а у муженька от бабьего запаха крышу сносит.

– Можно – нельзя, плевать я хотел на всех вас. Давать обязана. У меня штамп в паспорте. Мне государство дало полное право бабьей серёдкой по своему усмотрению распоряжаться.

Ладно бы ласково, тогда бабе легче боль стерпеть, а он грубо, с размаху, даже перелома не чует, как сладкого мёда хочется. Набрасывается как хищник на добычу и долбит, покуда Танюха сознания не лишится.

Потом опомнится, ластиться начинает, прощения просит. Понимает ирод, что подобная лихость не любовь, а похоть звериная, что по причине природной одержимости обладать властью над женщиной. справиться с которой, совладать с вожделением, с греховными помыслами не в силах.

Очнулся, Танюшка опять лежит, обливаясь горючими слезьми, растерзанная, с кровавой раной в промежности.

Как ни крути, а по собственному желанию выбрала лихую долю, не захотела срама. Добровольно согласилась стать женой ненасытного зверя. Потому, что понимала:  никому кроме Кулешмана постылого порченая баба не нужна будет. Это в городе можно по всякому, а на селе хочешь или нет – блюди себя, пока замуж не пошла.

– Лучше бы порешила себя тогда. Воли недостало с жизнью расстаться. Хотела как лучше…

Силища у Кольки воловья. Входит в Танюшку, словно сваю вбивает. Больно и обидно, но, муж. Богом данный. Венчанные они теперь. Видно судьба, такая. На роду говорят писано, испытывать муки невыносимые или счастье безмерное в освящённом церковью браке.

Бог терпел и нам велел.

Верка, однако, Струкова, с радостью его принимала. Ей чем больнее и шибче – тем приятнее. Крутится под Кулешманом, бесстыдно подмахивает навстречу размашистым толчкам тазом, разогревая тем самым и без того зверский Колькин аппетит и орёт как ненормальная, – глыбже, соколик, глыбже, страсть как люблю, когда ты весь во мне. Была бы моя воля – всего бы тебя туды затолкала.

Может, это она, Танюшка, неправильная, может это у неё по женской части чего не так устроено? Мужу старается не отказывать, но принимает его кобелиные ласки как муку адскую, как пытку. Каждый раз после его грубых набегов промежность горит, в животе ноет.

– Терпеть нужно. Ради дочки терпеть. Без родителя девке никак нельзя. Меня батька до семнадцати годков сберёг,  дале не сдюжил, а без отца беда… Божечки, как меня угораздило на глаза Кулешману попасться, похоть его ненасытную возбудить. Вот и стала бабонька королевой. Хорошо хоть не бьёт.

Так и жили до поры.

Делить Кулешмана в постели Танюшке чуть не с половиной деревни приходилось. Людям в глаза смотреть тошно. При ней молчат, а заглаза такое бают – не приведи господи.

Колька никем не брезговал. Мог и старуху силой взять, и молодицу приголубить.

Бит был многократно, увечий накопил достаточно, но не унимался. Самое удивительное, что всё сходило ему с рук: ни разу на него не заводили уголовного дела, хотя и девок и баб, осрамлённых, обиженных непристойными домогательствами и насилием было предостаточно.

Телятницы на ферме опасались оставаться на ночные дежурства в его смену за исключением пары любительниц, которым его ласки пришлись по вкусу.

Любимым делом Кулешман мог заниматься когда угодно и сколько угодно.

Продолжалась такая неспокойная жизнь до тех пор, пока не случилось вовсе ужасное событие.

Марийка была тогда в том же возрасте, когда Колька насильно сделал Танюшку женщиной. Стройная, гибкая, изящная. Не девчонка – загляденье. В деревне люди нескромно шептались, мол, Кулешманова ли дочка? Больно уж справная девка, без изъянов, словно городская, а самое главное – совсем не рудая.

Известно же всем, что рыжая масть всегда у детишек в первую очередь вылезает, а Манька чернявая. Говорят, что в тихом омуте…

Кулешман умом силён не был, богатырская стать в мышцы ушла да в корень, которым он что ни попадя ковырял. Ребятишек с огненными кудрями по деревне бегали. Этих головок, как у молоденького подосиновика, хоть в свидетельствах о рождении были другие отцы, на селе не скрыть.

Однако, догатку к делу не пришьёшь. Бабы не признавались, Кулешман гордо ухмылялся.

Услышал строптивый родитель обидную для себя версию о инородном происхождении дочери и психанул. Что творилось в его голове – никто не ведает, но с фермы Кулешман пришёл в состоянии сильного подпития.

Опьянение родителя было тем непонятнее, что он отродясь капли спиртного в рот не брал. Его от горячительного зелья и вообще от пьяниц с души воротило. И вдруг такая оказия…

Глаза у Николая Егоровича сверкали молниями, сжатые кулаки хрустели, желваки на челюстях ходуном ходили, про дикий взгляд и говорить нечего.

Вёл он себя более чем странно: ходил взад-вперёд по горнице, размахивая ручищами, и красноречиво молчал, словно готовился разнести всю хату к чёртовой матери.

Марийка предпочла ретироваться в свою комнатку, благо ей было чем заняться.

Потом отец улёгся, успокоился, даже к стенке отвернулся, но явно не спал: его выдавали странные вздохи и кашель.

Девочка начала беспокоиться, возможно, интуиция начала лихорадочно сигналить о приближающейся откуда не ждёшь опасности, или опыт совместной жизни сообщил – что-то не так с родителем.

Так и вышло. Чутьё опоздало с подсказкой. Кулешман резко встал с кровати, подскочил к Марийке, с хрустом рванул на её груди платье, отхлестал по щекам, больно схватил за косы, повернул задом, загнул, повалив на стол, и изнасиловал.

Больно, жестоко, не обращая внимания на сопротивление и крики.

– Папа, папочка, не надо, – яростно вопила Маша, – как мне теперь жить, утоплюсь ведь!

– Суки! И ты сука, и мамаша твоя паскудная. Теперь уж не узнать, кто её подлюку обрюхатил. Придёт домой – убью, шалаву подзаборную. Меня, Кулешмана, посмешищем на селе сделала.

Позже, когда вскрылась правда, отнекивался, твердил, что оговаривают, что напраслину возводят.

– Не мог я… Как же это, родную-то доченьку, кровиночку. Не было того! Марийка, ты хоть скажи.

– Мог, батя, мог!

Это был приговор. Дочь долго скрывала, что родной отец над ней так паскудно надругался, бинтовала растущий живот, чтобы раньше времени себя не выдать. Увы, шила в мешке не утаить.

Машка родила. От собственного отца. Стыдоба – не пересказать.

Чтобы хоть как-то скрыть срам, тогда ещё Ефим Пантелеевич жив был, пришлось Маньку  к родственникам отправить в соседнюю область.

Кулешману и на этот раз сошло с рук, а сам он и глазом не моргнул. Если не бьют – значит можно.

Однако, сельчане прознали о той секретной спецоперации: Земля-то круглая, а языки шершавые. Вскоре вся деревня лишь о том и судачила, что Кулешман обрюхатил собственное дитяти, что “таперича никак не понять – дочка Ангелинка ему или внучка”.

– А коды дитя вырастет, что этот зверюга ей баить будет? Бяда! Одно слово – Кулешман. И откуда такие нелюди на свет родятся!

– Знамо откуда, из той же щели, что и мы с тобой.

– Дурило, я ж не о том. Как таких типов Земля носит! Это же нать… не по людски это.

Марию с Ангелинкой, так назвали ребёнка, привезли обратно в родную деревню.

Колька себя Царём горы почуял: сексуальные забавы на стороне поставил на поток. И дочку свою, Марийку не забывал время от времени навещать, когда мамаши дома не было. По накатанной тропинке уже проще было прилаживаться.

Манька только поначалу сопротивлялась, потом свыклась, даже ждала, когда родитель её “облагодетельствует”. Может и правду говорят, что-то про Стокгольмский синдром, будто бы у жертвы агрессора-насильника в качестве бессознательной защитной реакции довольно часто возникает симпатия, чтобы окончательно не свихнуться.

Танюшка мерзкой популярности, тоски по загубленной жизни и безмерного чувства вины не вынесла – порешила себя, вскрыв серпом вены на обеих руках.

В том, что Марийка разделила её горемычную судьбу, она только себя кляла. Кого же ещё, если выходит, что родила дитя на потребу стареющего сатира?

После смерти Танюшки Кулешман уже не стеснялся совокупляться с Марийкой: совсем распоясался, женой дочку на людях кликал.

Ладно если бы миром и ладом жили. Не тут-то было. Обижал Колька жену-дочь часто: мордовал нещадно, гулял напропалую, а спать заставлял непременно вместе.

С возрастом его сексуальные потребности и мужская сила, как ни странно лишь возросли.

Манька ещё и Сергуньку от отца родила, потом Павлика прижила.

Последыш на свет появился болезным и хилым, едва выжил. Мамаша его до пяти лет с рук не снимала, молоком грудным отпаивала. Отцу-то всё равно, у него одна забота – кобелиная, а Машка в край извелась, высохла как тростинка.

Время прошлось по Марьиной семье безжалостно, как асфальтовый каток. Первым Серёжка сгинул от туберкулёза, который непонятно от кого и где подхватил. Следом за ним умерла от внематочной беременности Ангелина.

Только ведь жить начала, замуж вышла за агронома, дом построили.

Глубинка. Можно было наверно спасти, только кому это теперь нужно. На всю деревню один телефон, да и тот в совхозной конторе. Пока председателя разбудили, пока дозвонились, потом два часа паромщика пьяного искали.

Не успели.

Марийка от горя совсем хиреть начала, путь свой решила завершить раньше отведенного Богом времени, как и мамка – руки на себя наложила по накатанному сценарию. Нашли её полностью сухой, без единой кровинки, с безжизненным Павликом, держащим пустую как простыня титьку во рту.

А Кулешман?

Чего ему сделается.

Вчера бабы на ферме  ругались и спорили, кому с вечера на дежурство заступать. Все боятся, что у деда окончательно крышу снесёт. Мало ли чего юному перестарку захочется. Хорошо, если по согласию оприходует, а ежели по-звериному – сильничать начнёт?

Сколько женщин, гадёныш, уморил. Никак естество своё поганое утихомирить, насытить не может. Девятый десяток  охальнику, а на уме, как и в десять лет, одно неистребимое желание – бабу хочет.

Пока не приступили к процессу зачатия

Виталий любил вечера в пятницу. Этот день был наполнен приятными устоявшимися ритуалами, которые сулили удовольствия и расслабление после недели, заполненной до отказа постылой трудовой деятельностью в душном офисе.

В семнадцать часов как обычно была заказана сауна, где он встречался со старыми приятелями. Щедрый жар, энергичные манипуляции веником с ароматным берёзовым духом и освежающие водные процедуры поднимали настроение, наполняли каждую клеточку тела энергией, желанием жить.

Мероприятие прошло легко и задорно. Прекрасно в этот раз было всё: замечательные рассказы и шутки, душистый чай, массаж. После сауны немного посидели в холле, с удовольствием выпили по кружке пива.

Друзья решили через часик продолжить вечер в ресторане, а у Виталия были совсем другие планы. Сегодня в баре “Романтика” был вечер бардовской песни, на который были заявлены несколько корифеев жанра. Он тоже сочинял и немного пел, правда, стеснялся исполнять свои творения на публику.

Тем не менее, пропустить замечательное мероприятие не хотелось. В такие вечера в баре собиралась особенная, степенная публика, избегающая шумных мероприятий.

Разговаривали мало. Внимание посетителей было направлено на небольшую сцену, на которую выходили солисты и аккомпанирующие им музыканты.

Завсегдатаи и исполнители вели себя как старые знакомые.

Виталий наслаждался талантливыми балладами, ритмическими гитарными аккордами, рождающими навязчивое желание искать и находить, восхищаться и радоваться, любить и ненавидеть, сострадать, горевать, гореть.

Ему тоже хотелось спеть, но мешала стеснительность. Чтобы преодолеть робость Виталий выпил пару бокалов коньяка. В голове зашумело, кровь становилась всё горячее.

Чего именно пел, Виталий не помнит, но аплодисменты в мозгу отпечатались чётко. И ещё она, скромная, но изысканно и дорого одетая женщина, неожиданно наградившая поцелуем.

Виталий осторожно, чтобы не потревожить даму, вынул затёкшую руку у неё из-под головы. Несмотря на довольно плотные пары алкоголя, аромат, исходящий от упругого тела девушки завораживал и будил первобытные влечения.

Мужчина напрягся, вспоминая детали  и подробности почти стёршегося из памяти вчерашнего вечера.

Гостью, кажется, зовут Софья. Или София. Белая бархатистая кожа с мраморными прожилками, острые плечики, рыжие вьющиеся волосы.

Виталий не смог удержаться от соблазна осмотреть обнажённое девичье тело, заглянул под одеяло. Упругие ягодицы, осиная талия, видение вдохновило и обрадовало. Ужасно захотелось близости, но…

Знать бы, что и как происходило накануне. Действие алкоголя на потенцию и поведенческие реакции непредсказуемо. Как жаль, что в памяти не осталось ни впечатлений, ни эмоций.

На столе стояли и лежали бутылки из-под шампанского, бокалы с недопитой жидкостью, обёртки от шоколада, махровое полотенце и девичьи трусики. На полу в беспорядке валялись мужские и женские вещи, подаренная друзьями концертная гитара.

Виталий прислушался к едва слышным звукам дыхания ночной гостьи.

Какая она, кто, почему оказалась в его постели?

Мужчина не мог вспомнить детали знакомства, обстоятельства, сблизившие его и нечаянную любовницу.

О чём говорили, чем делились, насколько близко познакомились?

Такого с Виталием ещё никогда не было. Всему виной коньяк без закуски, выпитый после сауны, которая ускоряет обменные процессы. Хмель проник внутрь мозга уже от первой порции, а ведь была ещё вторая и кто знает, возможно, третья и четвёртая.

В голове шумело, но близость шикарного девичьего тела оказалось замечательным антидотом. Естественным и верным решением было бы…

Виталька одним пальчиком, едва касаясь, провёл по бедрупрелестницы, отчего мгновенно восстало его мужское естество. Сердце заколотилось, дыхание стало прерывистым и горячим.

Остановила его романтические устремления лишь мысль, что интимное продолжение может закончиться вполне резонными претензиями и притязаниями доверившейся ему дамы.

Обязательства и матримониальные стремления в его планы не входили. В двадцать пять лет слишком рано обзаводиться семьёй.

И потом… что, если она охотница за жильём, за статусом? Нет, нет и нет! Нельзя нырять с головой в омут, если не знаешь глубину и фарватер. Можно на что-либо неприятное напороться.

Но, хороша, зараза! Так бы и вдул…

Виталий лихорадочно соображал, как быстрее и без особых хлопот расстаться с гостьей, не потеряв при этом респектабельность и впечатление человека интеллигентного, глубоко порядочного.

Оставаться с Софией на весь выходной особенного желания не было. Виталий не любил сюрпризы. Особенно в долгожданный выходной, когда можно пару лишних часиков понежиться в постели, а потом…

Планы на субботу и воскресенье были определены заранее, отступать от привычного течения событий Виталий терпеть не мог, именно поэтому и не стремился к “семейному счастью”, которое считал преждевременным и нерациональным.

Вот если бы слегка покувыркаться по обоюдному согласию, обогатить утро позитивными впечатлениями и сразу же без сантиментов и донкихотства расстаться. Но как?

Самый лучший выход – приготовить кофе с парой бутербродов, разбудить и завить, что необходимо ехать на заранее запланированную встречу. Чтобы не вызвать подозрений, дать номер телефона в котором как бы случайно перепутать одну или две циферки.

Пусть хоть обзвонится. Главное, чтобы испарилась без эксцессов.

От этой мысли настроение слегка подскочило. Немного: на пару-тройку градусов, не более.

В этот момент София зашевелилась, перевернулась к Виталию лицом и во сне состроила уморительную рожицу. Аккуратные округлости с яркими восставшими сосочками смотрели на него во все глаза, вызвав взрывную реакцию внизу живота.

Пора было на что-то решаться. Пан или пропал. Смотреть на это неприлично раздражающее, назойливо залезающее в мозг зрелище было попросту невозможно.

Однако София спала сном младенца, не подозревая, какие гормональные страсти бродят во взбудораженной похотью крови незадачливого любовника.

Она опять повернулась, сбросив одеяло, бесстыдно явив взору Виталия цветущий над лоном куст рыжей растительности. Мужчина невольно принюхался, как кот, учуявший сметану.

Его лихорадило и трясло, заставляя помимо воли напрягать восставшее естество и напряжённые чресла.

София открыла один глаз, улыбнулась, послала губами воздушный поцелуй.

– Ты так плотоядно смотришь на мою интимную причёску, на животик и грудь. Не очень честно наблюдать за спящей девушкой без её согласия. Это похоже на подглядывание в замочную скважину. Скажи, хоть, что я тебе нравлюсь, не скупись. Ты же рыцарь.

– С чего ты взяла?

– У, бука! Я что, нарушила твои сокровенные планы? Есть что-то важнее общения и близости или ты меня боишься? Шалунишка! Я не ем мальчиков, которым больше восемнадцати лет. Ладно, не напрягайся, не собираюсь лезть к тебе в душу. Постель – не повод для знакомства, поняла. Кстати…

– Что ещё, я что-то натворил?

– Да нет. Просто хотела сказать… только не знаю, насколько это для тебя важно. У нас ничего не было, кроме вполне целомудренных поцелуев. То, что ты видишь, это бонус. Я могла бы потребовать сатисфакцию, но ты слишком напряжён. Не знаю почему, возможно тебе не понравилась моя внешность. Не важно. Мне, пожалуй, пора.

– Да-да, понимаю. Спешишь куда-то? Чай, кофе, душ… или сначала завтрак. Могу предложить пельмени и яичницу с беконом.

– Сначала в ванну. Секса у нас не было, но я была так возбуждена. От меня наверно за версту пахнет похотью. Стакан холодной воды и таблетку аспирина, если имеется, больше ничего не нужно.

Виталий сжался, отвернул взгляд. Ему ужасно хотелось предложить Софии остаться. Ненадолго. На часик или два, но ему вдруг стало стыдно своей физической несостоятельности как любовника.

Потенция и желание таяли вместе с уверенностью в себе.

София игриво посмотрела Виталию в глаза с искоркой озорства, намеренно чувственно потянулась, не пряча интимные подробности обнажённого тела, с придыханием огладила бока, бёдра и грудки.

Мужчина вспотел под её лукавым взглядом, стыдливо отвернулся, побрёл на кухню ставить чайник. Он был весьма благодарен гостье, что та не стала плести коммуникативные сети, забрасывать удочку вопросов с наживками “на слабо”, требовать приготовить завтрак.

София вела себя совсем не так, как Виталий привык видеть, когда приглашал девочек на ночь блаженства. Те обычно капризничали, требовали повышенного внимания, сходу начинали хозяйничать на кухне и в шкафу, надевали вместо халата его любимую рубашку, предлагали совместное купание в ванне, намекали на продолжение.

Гостья вела себя очень уверенно, но оставалась учтивой и вежливой, не пыталась  самостоятельно решать или предпринимать какие либо действия. Более того, София словно угадывала мысли Виталия, упреждая поведением и репликами его сокровенные желания.

– Извини, Виталик, что так вышло. Ты был перевозбуждён и пьян, только и всего. Мне понравилось у тебя в гостях, понравилось, как ты пел, да и сам ты понравился. Спасибо! Мне вчера очень нужен был спасательный круг, ты его бросил.

София вытащила из сумочки красный фломастер, взяла его ладонь и написала номер телефона. Виталий, покраснев до корней волос, ответил тем же, вместо шестёрки нарисовав девятку.

Девушка тряхнула огненными кудрями, поцеловала мужчину в щёку, послала в его сторону воздушный поцелуй и выпорхнула в дверь. Через пару минут хлопнула подъездная дверь, незнакомка оглянулась, поискала взглядом окно Виталькиной квартиры.

Нашла.

Интересно, о чём она думает, что чувствует?

Виталию было неудобно. Он боялся, что передумает, что оставит Софию у себя дома, что последствия такой слабости могут непредсказуемо, возможно драматически изменить судьбу, лишив раз и навсегда возможности выбирать и быть свободным.

Влюбляться и любить в ближайшие жизненные планы не входило. От Софии исходила таинственная энергия, которая показалась мужчине опасной.

Следы очаровательной гостьи засыпал снегопад, ветер агрессивно развевал полы пальто и концы шарфа, тень её, то росла, то сливалась с силуэтом, дрожащий оранжевый свет уличного фонаря рисовал картину странного расставания.

Женщина уходила в темноту, туда, где нет будущего.

На улице было не просто зябко – морозно.

Виталий выключил свет, тайком наблюдая, как София стоит на тротуаре, голосуя проходящим мимо автомобилистам. На минуту ему стало не по себе.

– Ничего, – как-то злорадно подумал мужчина, – не маленькая. Даже дать по-человечески не смогла. Да пошла она! Я один, а их много. И хорошо, что ушла.

На удивление после ухода гостьи настроение провалилось в бездну, очень остро подступило ощущение неприкаянного одиночества, а мысли, как не прогонял их Виталий, крутились вокруг образа Софии.

Невольно вспомнилась пышущая жаром упругая попка, яркие вишенки восставших сосков,  талия объёмом аккуратно в обхват ладоней, огненные кудри, лукавый взор, алые губки изогнутой формы, соблазнительный силуэт, рыжий кустик внизу живота.

Виталий никак не мог понять, что в этой женщине было не такое, как у всех предыдущих соблазнительницах, которых он за ночь успевал изучить вдоль и поперёк.

Суббота была безнадёжно испорчена. Ничего, совсем ничего не хотелось.

Мужчина повернул тыльную сторону ладони на которой незнакомка написала номер телефона. Три цифры оказались стёртыми.

Это была единственная связующая нить.

– Вот и хорошо! Провидение решило этот вопрос не в её пользу. Случайностей не бывает, это знак свыше.

Однако заснуть не вышло.

Воскресенье выпало из жизни столь же бездарно.

На работе Виталий чувствовал себя не в своей тарелке, всё валилось из рук. Мало того, директор заставил форсировать давно и безнадёжно зависший проект, заказчики которого раз за разом усложняли условия, требовали исправления и доработки предыдущих, уже и без того вылизанных позиций.

Скверное настроение, всю неделю балансирующее около ноля, стало вовсе отвратительным, когда Виталия назначили руководителем команды разработчиков, которым поручили немедленно сдать проект оплатившей заказ фирме.

Несколько дней команда не вылезала из офиса, зачищая огрехи, готовили детальную презентация, пыталась предвосхитить любые вопросы, которые могли задать исполнителям покупатели интеллектуального продукта.

Каково же было изумление Виталия, когда заказчиком проекта оказалась София Витальевна Соколова, генеральный директор ООО ”Спектр”.

Да-да, та самая ночная гостья.

Сегодня она выглядела гораздо эффектнее.

Сдача разработки оказалась двойной пыткой. С руководителем команды творилось невообразимое: он вёл себя как на первом в своей жизни экзамене, как нашкодивший мальчишка перед возмущённым директором школы.

Лицо Виталия горело и плавилось, голос то и дело пропадал, аргументы внезапно исчезали из памяти, логическое мышление отказывало.

София Витальевна его не замечала в упор.

Долгие четыре часа гоняла директриса команду по всем пунктам проекта, словно сама была разработчиком. В итоге заказ был сдан, но вопросы остались.

– Виталий Леонидович, в целом мы работой удовлетворены, но есть несколько пунктов. Сейчас мы подпишем договор, в котором недоработки и сроки их исправления будут детально обозначены. Вы, как руководитель команды проектировщиков, должны его подписать. Пройдите ко мне в кабинет. Остальных прошу в буфет. Столы накрыты. Отдыхайте. Спасибо всем!

– Вы меня не узнали, София Витальевна?

– А должна? Что-то такое вспоминается смутно. Я, между прочим, едва не отморозила ноги в летних туфельках. Не могла предусмотреть, когда отправлялась в бар, что попаду в гости к бесчувственному самовлюблённому мальчишке, который не может догадаться, что с домашнего телефона можно вызвать такси. Ты же меня буквально выгнал из дома, эгоист. Мог, по крайней мере, проводить. Не развалился бы. Я не виновата в том…

– Простите, София Витальевна, я идиот, в чём сознаюсь. Не скажу, что добровольно. Вы припёрли меня к стенке. Мне стыдно. Разрешите загладить вину.

– Интересно, каким образом ты считаешь возможным реабилитироваться?

– Традиционным. Приглашу в ресторан. При всех присутствующих встану на колени и попрошу прощения. Казнить или миловать – в вашей власти.

– Допустим, есть повод подумать. Для чего тебе это, я ведь не субтильная институтка, чтобы обижаться и надувать губки. Это был эпизод, пусть не очень приятный, но естественный. Как говорится – жизнь без прикрас. Какой смысл останавливать кадр, делать дубли, смаковать подробности?

– Вы мне нравитесь.

– Ну и… а как тебе моя секретарша? А ваша дизайнер, Татьяна Михайловна? Она такая душечка. Я бы непременно в неё влюбилась, если бы была Виталием Леонидовичем.

– Вы меня провоцируете.

– Интересно, чем?

– Заставляете признаться в любви.

– Во как! С этого места подробнее. А мужу об этом сказать не побоитесь?

– Какому мужу?

– На такой расклад ты не рассчитывал? Мусик ты мой, это взрослая жизнь, Виталик. Ты расстроен? Иди, пожалею. По головке поглажу. Или тебе без разницы, шалунишка? Тебе нужен секс, чтобы доказать себе и мне, что мужчина? Извини, я не игрушка. И да, я пошутила. Мужа у меня нет, только дочка.

– Я могу рассчитывать на прощение?

– Почему бы нет! Женитесь на мне, обещаю быть самой-самой… сговорчивой, паинькой. Надоело быть одной. Но шутить со мной не нужно, не советую. Я ведь и зашибить могу, если что. Надумал? У тебя есть пятнадцать секунд, чтобы принять правильное решение.

– Если это не злая шутка, я согласен. Точнее, я прошу твоей руки. Твоей и. и нашей дочки. Как её зовут?

– Ещё не знаю, мы ведь пока не приступили к процессу зачатия. Хотя, если ты не против, конечно, назовём девочку Оксана. Оксана Витальевна Серебрякова. Ну что, готов объявить нашу помолвку?

– Сам себе удивляюсь. С удовольствием. Что же вы с нами, мужчинами, делаете! А теперь будь серьёзной, мне сложно произнести такое. У меня это впервые. Я… я тебя люблю, София!

Но чёрт возьми – зачем нам выбор!

Как оставить без ответа

Фразу, брошенную залпом:

"Ты пошла бы на край света,

Если б я тебя позвал бы?!"

Как же объяснить, мой милый,

Чтобы не смотрел нахмурясь?

Я туда уже ходила –

Постояла и вернулась.

Елена Исаева

Светка опять проспала. Чуточку, минут сорок, не больше.

– Что за жизнь,  – подумала она, – работаешь, работаешь – толку ноль. Муж вечно в непонятных командировках, из которых привозит ворох грязного белья и раздражение, вместо любви и нежности, которые мне так необходимы.

Дом – сирота: времени ни на что не хватает, а ведь так хочется, чтобы красиво и чисто, чтобы как у людей, чтобы уют и комфорт, помноженный на возвышенные романтические чувства и взаимную привязанность.

Потребность в сентиментальных переживаниях, трогательной заботе, волнующих прикосновениях, поцелуях, невинных шалостях и забавных приключениях день ото дня лишь нарастает, не говоря уже о том, что секс в их с Андреем жизни стал настолько редким и случайным, что его можно смело отнести к разряду призов или пожертвований.

Сын… Котьку она любит, но у него такой сложный возраст: странные и неудобные вопросы, капризы, фантазии, лень.

В зеркале на Светку смотрела стройная миловидная женщина. Вот только глаза… слегка выцветшие, из серо-голубых превратившиеся в бесцветные. Морщинки, откуда ни возьмись, у рта и на лбу появились, хотя ей нет даже тридцати лет.

– Да… я всё ещё красивая и желанная, ещё о-го-го, можно сказать в тренде. Котька, вставай, шельмец. В школу пора. Некогда нос  тебе утирать, семь лет уже, взрослый. По твоей милости у мамки никакой личной жизни нет.

– Ну, ма-а-а, я только минуточку… сон досмотрю. Папка опять не приехал?

– Как видишь. То ли есть у нас с тобой папка, то ли нет его… не приставай. Семь минут тебе на сборы.

– Ма-а, можно я в школу не пойду?

– Ишь, чего удумал. Тогда сразу к цыганам иди, им учиться без надобности. Попрошайничать научишься, воровать, обманывать. Красота. Котька, пойми, в человеке всё должно быть прекрасным: и лицо, и одежда, и душа, и мысли. А для этого нужно что? Нужно учиться, учиться и учиться.

– Я тебе не Котька, у меня имя есть.

– Согласна, Константин Андреевич. Слова не мальчика, но мужа.

– Какого ещё мужа? Я мальчик.

– Нет, не мальчик, ты мужчина. Когда папы нет дома, ты – моя единственная опора и защита. Пора выходить. Хочешь, чтобы меня с работы выгнали?

Строгость Светка на себя лишь напускает. На самом деле она покладистая и добрая, но ведь мальчика нельзя баловать. Приходится играть роль суровой и беспощадной воспитательницы, коли папке этим процессом заниматься недосуг.

Ритуальные хозяйственные и воспитательные действия она совершала на автомате. В голове тем временем вертелись довольно пикантного характера щекотливые волнующие мысли.

Светка думала о недавнем приключении, сосредоточиться на котором мешали обстоятельства непреодолимой силы, а именно семья и особенно Котька, который так любит и папу, и маму.

– Нельзя мальчику без родителя, никак нельзя.

Окунуться в романтическую интрижку с головой не позволяло и воспитание, точнее пример матери, которая только официально побывала в супружестве семь раз, а на неё, Светку, никогда не обращала достаточно внимания, считала, что материнство в полной мере искупается потерянными безвозвратно месяцами беременности.

“Не для того моя мамочка ягодку растила”, – не уставала повторять родительница. И ещё –  “человек рождён для счастья, особенно такая замечательная женщина как я.”

Светкина мама терпеть не могла сидеть дома. Покормив её около недели грудью, испытав боль, которую причиняла малышка, она закрутила интрижку, бросив попечительские заботы на мужа, который имел схожий характер – гулял напропалую.

Мир не без добрых людей. В многодетной семье бабушки Светка научилась скромности потребностей и премудростям женщины-хозяйки, но выросла без любви и ласки. Именно по этой причине она дала зарок жить набело, с единственным мужем и никогда-никогда не оставлять без любви и ласки своих детей.

Мама иногда забирала дочь к себе, но спустя время находила новое романтическое увлечение и опять отправляла в ссылку к бабушке.

Светка с раннего возраста мечтала о настоящей семье. Вот только обучить её сокровенным знаниям и основам интимного общения было некому, поэтому первая  влюблённость стала для неё болезненным разочарованием, чуть не закончившимся катастрофой.

Одноклассник, Лёнька Торопов, бегавший за ней хвостиком целый год и добившийся, наконец  взаимности, о единственном, почти удавшемся сексуальном опыте поспешил хвастливо поведать в красках всему классу.

Обезумевший педагогический коллектив решил провести воспитательную работу на её печальном примере, осрамив девочку прилюдно на общешкольной линейке, после которой Светка решительно вскрыла себе вены.

После этого случая её поставили на учёт в психиатричке как суицидницу, пичкали таблетками, от которых постоянно хотелось спать.

Светка выжила, даже выздоровела, но внутри что-то сломалось или испортилось. Она всё ещё мечтала о любви и настоящем семейном счастье, только стала бояться серьёзных отношений.

Внешняя привлекательность девушки, её живой творческий ум, активная жизненная позиция, призовые бонусы, предоставленные очарованием молодости, и вечный зов естественных законов природы вызывали у мужского населения планеты неподдельный интерес.

Худенькая, миниатюрная, с пышными волосами, осиной талией, малюсенькой упругой грудью, горящим взором и очаровательной улыбкой Светка могла выбирать кавалеров как наряды в магазине.

Со стороны выглядела она наивной простушкой, доверчивой миленькой хохотуньей, любительницей поговорить по душам, доступность которой ни у кого из соискателей не вызывала сомнения. Юноши наперебой предлагали услуги и дружбу.

Естественно, не бескорыстно.

Светка не лезла им в голову и в душу. После того, как вынырнула из депрессии, жизнь приобрела для неё значительную ценность сама по себе. Возможность интереснее и ярче с помощью близоруких мужчин, считающих, что женщины созданы для того, чтобы ими пользоваться, казалась увлекательным приключением.

Она шалила с кавалерами, манипулировала их страстями и желаниями, притворяясь доверчивой простушкой, доводила юношей нежностью и невинными ласками чуть не до обморока, наслаждаясь безмерной властью контроля над своими и их чувствами, ловко обходя пороги и мели многочисленных любовных интрижек.

Мужчинам очень не нравится, когда женщина оказывается сильнее, когда она в состоянии определить их истинные намерения и цели, когда способна отказать в самом с их точки зрения главном.

Был период, когда про Светку ходили обидно порочные слухи, будто она…

Ничего такого не было. Девушка искала. Искала своего единственного, для которого бы  хотела и могла быть мягкой, нежной, податливой, покорной и слабой.

Именно таким показался ей Андрей, Котькин папка, в объятия которого она бросилась безоглядно, словно в бездонный омут, не задумываясь более о последствиях. В нём Светка увидела воплощённую мечту об идеальном мужчине.

С ним было хорошо и спокойно, с ним было интересно и весело, с ним можно было отдохнуть от забот и невзгод, с ним можно было расслабиться. Светка доверилась любимому целиком и полностью. Это был её, её Андрей, единственный и неповторимый.

Теперь она могла без опаски отдаться и обмякнуть, улыбаться и плакать от счастья, позволить ему любые капризы и вольности, потому, что иначе нельзя.

Андрей был волевой, сильный, добрый, внимательный и чуткий.

Именно то, что необходимо.

Четыре года счастья, беременность и рождение Котьки пролетели как один день. А потом…

Собственно, потом ничего не было.

Андрей всё чаще приходил домой раздражённый и усталый, смотрел на Светку равнодушно, словно сквозь неё, недовольно вздрагивал от прикосновений, целовал в лоб или щёку, отказывался от секса под надуманными предлогами.

Потом начались командировки.

Светка недоумевала. Вернулись ощущения и воспоминания, которые испытывала, когда  предал Лёнька Торопов.

Обстановка в семье накалялась. Подозревать Андрея в неверности не было повода, но так жить тоже нельзя. Светка пыталась поговорить, вызвать мужа на откровенность, но он замыкался всё сильнее ничего не желая объяснять.

Истерики, скандалы, крики и слёзы стали обыденностью семейных будней.

Котька всё это видел.

Светка не могла позволить, чтобы сын стал таким же невротиком, как когда-то сама. Она взяла себя в руки и решила, что вытерпит ради сына что угодно. Во всяком случае, пока ребёнок не повзрослеет.

И терпела.

А неделю назад на вечеринке в честь круглой годовщины фирмы позволила себе выпить немного больше обычного хмельной шипучки, танцевала и веселилась как в юности. Такое уж было странно игривое или отчаянное, во всяком случае, экстравагантное, нестандартное настроение.

Само собой получилось, что в коллективе оказался столь же экстремально настроенный  мужчина, от которого не так давно убежала с любовником супруга.

Незаметно парочка вошла в резонанс, настроилась эмоционально, ментально и энергетически на единую, пока не осознаваемую цель: пили, танцевали, всё больше сокращая объём индивидуального интимного пространства, пока, наконец, не вывернули друг другу наизнанку души.

Светке с ним было легко и весело. Она давно не чувствовала себя настолько замечательно и комфортно.

Виктор был привлекателен физически, восхитительно пах. Его прикосновения посылали столь чувственный импульс, что у Светки кружилась голова, не говоря уже о внезапно проснувшемся, поистине непреодолимом желании близости, которой у неё так давно не было в унылой и тусклой семейной жизни.

Она не думала ни о чём. Совсем. Виктор безраздельно завладел её воспалённым сознанием. Светка безвольно отдалась течению событий, позволив неожиданному кавалеру принимать решения и совершать поступки.

Женщину нисколько не раздражали, не смущали его смелые ласки: страстные поцелуи в шею и в губы, чувственное ощупывание сосков, откровенно крепкие объятия, требовательные ладони на ягодицах.

Светка ничего не понимала, не желала задумываться о последствиях. Виктор настойчиво и умело вёл её к неминуемой разрядке, тоже попав в капкан страсти.

Парочка уединилась в полной темноте в свободном кабинете. Такого удовольствия от ласк Светка не помнила с тех самых пор, когда…

Давно это было.

Женщина смотрела на себя в зеркало, а её трясло. Она явственно чувствовала руку Виктора между ног и стремительно подступающее немыслимой силы наслаждение. Предпринятое усилие отогнать наваждение ни к чему не привело.

Светка закрыла глаза и…

Разрядка была такой же бурной, нет, гораздо сильнее, чем тогда, в кабинете.

– Мама, мамочка, я уже собрался.

– Извини, малыш, теперь придётся немного подождать, мне нужно в ванную. Если хочешь, можешь пока выйти на улицу, только не хулигань. Я скоро.

Там, на корпоративе, ничего более, кроме поцелуев и объятий, не было, расстались нечаянные любовники интеллигентно, без эксцессов и обязательств.

Хотя, надежда на продолжение интриги лежала в потайном кармашке её сумочки. Это была визитка с надписью на обороте “звони, приходи, буду ждать с нетерпением”.

“Ждать… дать” – с кривой ухмылкой подумала Светка, – “или не дать”. “А дальше что, а Котька? Разве ему нужен новый папа, пусть даже самый замечательный, но чужой?”

Женщина испытывала настоящие страдания. Одиночество вдвоём с мужем выбивало из колеи, лишало жизненной энергии, но это были устоявшиеся, вполне приемлемые отношения с вполне ожидаемым продолжением.

– От добра – добра не ищут. У нас ведь с Виктором ничего такого не было, мы ничего друг другу не обещали. Поцелуй – ещё не измена. Звонок и новое свидание могут стать Рубиконом, преодолев который возврата к прежней жизни, скорее всего не будет.

Светка не была уверена в том, что романтическое приключение с Виктором – любовь, что подобные отношения могут изменить жизнь к лучшему, что он способен на серьёзные семейные отношения.

– Секс, это здорово, –  подумала вслух она, – но это только секс, не более того. Как скоро нам может стать вместе скучно? Я же о Викторе ничегошеньки не знаю.

– Это гормоны, чувственное безумство, минутная слабость, порожденная проблемами с мужем и длительным  воздержанием, это вожделение, мечта о несбыточном счастье, греховная, пусть и предельно сладостная похоть, из которой любовь и преданность появиться не могут. Или всё же могут?

Виски Светки сдавило спазмом, пульсирующая боль вонзилась в затылок. Она сменила намокшие от греховных мыслей трусики, лихорадочно пытаясь принять единственно верное решение, которого не было.

Полученное только что постыдное удовольствие было аргументом довольно значительным, можно сказать решающим. Безумно хотелось прямо сейчас, немедленно прижаться к желанному телу любовника и целоваться, целоваться…

Справиться с наваждением было выше её сил, разбуженная женственность звала и манила, готовая на всё, кроме…

– Что же делать, что? Я его хочу, хочу! Мне необходимы эти сильные эмоции, дающие возможность вновь почувствовать себя любимой, желанной, нужной. Хочу вновь стать маленькой девочкой, за которую все проблемы решает мужчина. Мужчина, который может сделать счастливой… который, чёрт возьми, просто хочет меня.

Светка раскрыла сумочку, достала из потайного кармашка заветный прямоугольник, страстно поцеловала надпись, разорвала его на мелкие кусочки и бросила в мусорное ведро.

– Котька, меня же ждёт Котька, мой маленький Котька! К чёртям собачьим грязные помыслы, непристойные грёзы и всё, что вызывает такую бурю страстей. Сначала нужно воспитать сына достойным мужчиной, как его отец… нет, только не такого как Андрей. Что, что со мной не так, почему он ведёт себя как обиженный индюк?

Женщина выскочила в подъезд, громко цокая каблучками модельных туфелек, спустилась на два этажа и вдруг обомлела. Её наповал сразило ощущение утраты чего-то большого, важного.

На одно мгновение она задумалась, потом резко повернула обратно. Вбежав в квартиру, Светка перевернула на пол мусор, лихорадочно собрала кусочки визитки, положила их в пластиковый пакетик.

– Потом склею. Чего это я… сначала подумать нужно, решить. Вот вернётся Андрей, с ним и посоветуюсь. Пусть знает, что есть желающие занять его место. В конце концов, я не рабыня Изаура. У меня тоже есть право на счастье.

Это судьба

Порою нужен сбой в системе

И шаг на ощупь в темноте.

А, иногда, – побыть не с теми,

Чтоб, наконец, понять, кто – те.

Златенция Золотова

Мужчина и женщина, так распорядилась природа, по отдельности – лишь часть целого. Но единство двух начал не в совместном проживании, не в супружестве. Для полного слияния недостаточно находиться около и рядом, необходима гармония чувств, помыслов и целей.

Так вышло, что я оказался одиноким и неприкаянным, несмотря на то, что воспитывал в тот момент двух замечательных детишек, которых, увы и ах, без сожаления бросила мать, решившая, что жить необходимо исключительно для себя.

Бог с ней, с матерью – хорошей женой никогда она не была, хотя и прожили мы с ней пятнадцать лет. Все эти годы мы с ней сходились и расходились, ругались – потом  снова любились; томились, страдали, а честнее и конкретнее – попросту маялись, не решаясь окончательно расстаться.

Так вышло, что познакомились мы в её шестнадцать с хвостиком лет, но я о том не ведал: поведенческие повадки,  интимная активность, опытность и особенности вполне зрелой внешности искажали действительность, а факты Лиза скрывала, как могла, пока тайна не вылезла наружу в связи с  неожиданной беременностью.

Я ведь только на регистрации узнал, что единственная моя несовершеннолетняя.

Лиза была моей первой женщиной, можно сказать учительницей.

Пристрастий своих к мужским ласкам и их разнообразию девочка не скрывала. Любила меня, как могла, но на левую сторону заглядывала систематически.

Поначалу я бесился, потом смирился, поскольку зависимость от её ласк была сильнее ревности.

Я считал, что моя девочка, это моя ответственность. Любил её безумно.

Когда мы молоды, а кровь, чрезмерно обогащённая гормонами, кипит, вожделение, похоть и  страсть не сложно принять за настоящее чувство. Нам кажется, что это навсегда, что необходимо бороться за счастье, приспосабливаться, терпеть.

Наивные.

В реальной жизни не бывает ничего достаточно постоянного, чтобы раз и навсегда. Первая любовь, как правило, недолговечна. Спустя время от неё не остаётся следов, кроме ностальгии и романтических воспоминаний, сконцентрированных до состояния сладкого сиропа.

Вокруг и внутри нас мир постоянно меняется. Под влиянием среды и обстоятельств мы трансформируемся, приобретаем опыт, развиваемся физически и духовно.

Регулярная переоценка ценностей – не порок, норма. Так происходит у всех, кроме некоторых особей, которые никогда не меняются, так и остаются навеки детьми или  недоумками.

Сколько их бегает по земле – не сосчитать. Моя жена оказалась представителем этой  редкостной породы: всю свою жизнь она потратила на поиски идеального любовника и жизни как в сказке.

Детишки наши рождались можно сказать случайно, по причине того, что Лиза нечаянно пропускала срок, когда можно было избавиться от беременности. Обычно она молчком ложилась в клинику, где расставалась с зачатым нечаянно плодом без особенных терзаний.

Это я узнал позднее, когда сомнений и фактов накопилось в избытке. Отпросится, бывало, Лизка в гости к приятельнице с ночёвкой, потом приходит и болеет несколько дней. Увязать в единое целое эти события мне не приходило в голову: мало ли что бывает… все мы болеем.

Двоих детишек, однако, супруга родила. Сначала дочку, когда только жить вместе начинали, тогда она и скрывать особенно ничего не умела. Позже наловчилась хитрить и манипулировать. Но, то отдельная история.

Потом, уже после двух разводов и череды расставаний, родила сына. Вроде как сама захотела. Клялась, что родив, изменится и навеки станет примерной женой, рачительной хозяйкой и добросовестной матерью.

Где там… Только сын на ноги встал – в садик устроили, в пользу чего были предъявлены  тысячи доводов.

И понеслось…

Только её и видели.

Скрывала Лизка свои похождения мастерски. Или я был на коварство и женскую хитрость настолько близорук, что не замечал вероломства и плутовства.

Лизке удавалось поддерживать романтические связи на стороне месяцами.

Каждый новый роман открывался внезапно и нечаянно, когда в пылу увлечённого разврата парочка теряла осторожность.

Лизка очевидные , неоспоримые факты измены с остервенением и обидой в голосе отрицала, клялась в верности, выдумывала фантастические байки, приводила абсурдные доводы и ластилась без меры.

Мирились мы обычно на брачном ложе.

Поначалу, пока обида имела чётко очерченные контуры, мы сливались без особенного желания и страсти. Позже, когда кровь наполнялась гормонами, а голова окончательно отключалась – с аппетитом и остервенелым желанием.

Что делать, если не могу я копить, тем более складировать обиды и разочарования, зато имею в избытке потребность любить, да не кого-нибудь – именно её, Лизку, будь она трижды неладна.

Околдовывала она меня, что ли?

Семейная жизнь альтернатив в моём понимании не имела. Потребность любить и заботиться были дарованы природой и требовали реализации.

За годы супружества я привык получать чувственный паёк не по карточкам, а по стабильно  гарантированной, реально заслуженной разнарядке. Задушевные разговоры, ласковые прикосновения, привычные романтические ритуалы и прочие повседневные мелочи – вот неиссякаемый источник энергии, дающий силы тянуть семейную лямку.

И вдруг гром среди ясного неба…

Ушла, зараза.

Хлопнула дверью, сопроводив это действие серией неприличных жестов, обидных комментариев и недвусмысленных оскорблений мужского достоинства и была такова.

Ни вещей не взяла, ни документов.

– Прощевайте! И не ищите зря. Захочу –  сама найдусь. Я за счастьем…

– А дети, дети-то как? Им ведь мамка нужна, особенно сыну?

– Да никак… Не маленькие, без меня справитесь, не умрёте без сиськи. Выросли уже, дальше  сами… ножками, ножками. Хватит за ручку водить да зады подтирать. Сыну уже восьмой год, дочь –  невеста на выданье. Я в семнадцать замуж выскочила и ничего. Как видишь –  жизни радуюсь. Живу – любя, паря и порхая. Справятся. И ты справишься. А соскучусь –  найдусь. Мне свобода дорога. Жить хочу, гулять, радоваться. И никому ничего не должна. О такой я всегда мечтала. Говорила же тебе – хочу жить как люди, а ты –  как да как. А вот так –  с радостью, танцуя.

– Про радость и мечту я понял, а дальше, что детям сказать?

– Дело хозяйское  –  что хочешь, то и говори. Скажи, что бессердечная сука, что редкостная дрянь, что кукушка. Мне без разницы. Я девушка свободная. Ты даже представить не можешь этого сумасшедшего состояния, когда полная, просто абсолютная свобода: работать не нужно, готовить, стирать, воспитывать, долг супружеский исполнять, чёрт бы его побрал. Достали вы меня  окончательно и бесповоротно. Дальше – фейерверк страстей, миллион любовников, нескончаемый праздник жизни. Это ты на него не попал, а я.. я ещё успеваю… без вас, без вас, без вас!!!

– Ты, Лизка, видно совсем одурела от сказочных иллюзий. Так понимаю, что мозг у тебя в раскоряку. Кому ты нужна в стране дураков со своим вечным праздником? Молодость лишь приз, причём переходящий: весьма временное и очень не надёжное обстоятельство. Её не за победы в любовных битвах за идеального самца дают, а авансом, чтобы скрыть от нас, что взрослая жизнь – не варенье с печеньем и не молочные реки с кисельными берегами.

– Ага! Ещё скажи, что бог терпел и нам велел.

– Не скажу. Просто у реальной жизни бесконечное множество пикантных приправ: горьких, солёных, пряных. Пробовать на вкус приходится все, чтобы научиться различать, что такое хорошо и что такое плохо, чтобы суметь самому понять и передать дальше –  детям, внукам, зятьям, невесткам.

– Тебе надо – передавай и пробуй. Я сладкое и горячее люблю. С меня довольно. Объелась. Мне с вами скучно.

– Боже, зачем я с тобой об этом. У тебя же очередная скачка намечается, в стойле новый скакун копытом бьёт… тебе же не до нас. Впрочем, похоже, не до себя тоже. У тебя любовный зуд, возбуждение и фантазии о безразмерной величине свободного кайфа. Только запомни – вожделение проходит, восторг рано или поздно кончается, оргазмы мимолётны, сладострастие требует новизны. После шумного бала приходит разочарование, наступает похмелье, начинается ломка…

– Про себя говори. Меня все хотят. А ты завидуй!

– Я, Лизка, сильный… справлюсь…  вены резать не стану. А тебе, если вовремя не одумаешься, вернуться некуда будет. Я ведь могу измениться, постареть, заболеть, забыть тебя и всё, что нас связывает.

– Вот и забудь. Мне без разницы. Хочу быть счастливой сейчас… а потом… да хрен с ним, с этим призрачным потом. Потом будет суп с котом.

– Тогда так: если ты требуешь поставить в наших отношениях точку, ведь этого хочешь, нужно кое-что прояснить.

– Ставь что угодно: точки, тире, запятые… отвали, мне некогда. Меня любимый ждёт. И новая упоительная жизнь…

– Тогда придётся немного задержаться. Есть один вопрос, который решить необходимо… прямо сейчас, не откладывая на потом. Дети, я так понимаю, тебе не нужны. Они для тебя шоры и вериги. Значит, ты от них отказываешься?

– Вовсе нет. Просто мне плевать. Тьфу, и растёрла…

– Зато мне нет. Ты ведь на меня их бросаешь, мне и отвечать, так?

– Ну… и отвечай. Кто тебе не даёт. Хозяин – барин. Короче, я побежала.

– Нет уж, теперь погоди. Ты мне расписку должна составить. Самой же потом спокойнее будет.

– С какого перепуга? Ничего писать не буду.

– Тогда я в суд на тебя подам, чтобы материнства лишили.

– Ещё чего не хватало!

– А ты как думала: можно всё бросить и ни за что не отвечать? Фигушки! Так не бывает. Пиши, что отказываешься от детей и от материальных претензий. Пиши, что никогда, ни при каких обстоятельствах не будешь настаивать на встрече с ними, прекратишь требовать от них и от меня материальное содержание, так как оставляешь их на моё попечение, что делегируешь мне всю меру ответственности и соответственно прав.

– Каких таких прав? И, причём здесь материальное содержание?

– Формальность, но без неё мы расстаться не можем: дети – аргумент серьёзный. Выбирай.

– Ладно, чёрт с тобой! Только ты сам пиши, а я подпись поставлю.

– Это серьёзный документ и составить ты его должна собственноручно, иначе он юридической силы иметь не будет. Садись, пиши: я, такая-то… прописана, проживаю, имею детей, мужа… составляю этот документ в здравом уме и твёрдой памяти… отказываюсь навсегда от родительских и супружеских прав… материальных и прочих претензий сейчас и в обозримом будущем…

– Не так быстро. Ишь ты, от всего отказываюсь… может, я не хочу отказываться. Вот нагуляюсь и вернусь назад.

– Тогда буду решать через суд. Мне сюрпризы не нужны. Уходя – уходи.

– Ладно, диктуй. Чего уж там.

С улицы тем временем засвистели.

Лизка заволновалась, начала торопить.

Я диктую.

Посмотрел вниз с балкона – три лохматых оболтуса, каждый лет на десять младше Лизки, явно под хмельком, расхристанные и какие-то блёклые, словно застиранные в хлам.

– Эй, мужик, Лизку позови. Мы её ждать замучились. Скажи – сейчас свалим. Пусть потом не обижается.

Лизка выбегает на балкон, –  мальчики, не волнуйтесь. Ещё немного и я полностью ваша. Тут проблемка нарисовалась, но я её почти решила. Ждите.

Письмо даётся бывшей подруге, а как её ещё назвать, с большим трудом, но продвигается. Закончив писать, Лизка дала мне его прочитать. Из своих рук.

– Теперь ты мне должен.

– И сколько?

– Половину… половину всего. Я ведь навсегда ухожу. Совсем. Значит половина всего законно моя.

– Не забывай –  нас четверо. Тебе может принадлежать лишь четвёртая часть… минус моральная компенсация за мои издержки. Ладно, на четверть согласен.

– Когда? И сколько?

– Как деньги будут. Нужно сначала подсчитать всё, бизнес продать… или твою часть, гараж тоже. Месяца через два-три твою долю постараюсь наскрести.

– Тогда сейчас аванс давай… отметить, погулять…

– Сколько?

– Так, нас четверо… нужно, чтобы на кабак хватило… домой потом чего взять… и на опохмелку. Ты же хорошо считаешь. Ну и на первое время, чтобы в кармане звенело.

– Хорошо. Добавляй в расписку двадцать тысяч, подписывай и давай её мне

– Ага! А деньги?

– Я за все годы хоть раз тебя обманул? Давай бумагу сюда. Вот тебе аванс. Будь счастлива. Вот теперь пока.

Лизка показала язык и двумя руками фак, изобразила жест победителя, после чего, виляя задом, стремительно упорхнула, оставив запах перегара.

Не сказать, что я в панике, но близок к состоянию отчаяния. Жизнь как хрустальный бокал разлеталась на мелкие кусочки.

Скоро придут с улицы дети: время ужинать. Что я им скажу? Неужели крушения и катастрофы происходят  так обыденно, будто посуду помыл, или за мороженым в магазин сбегал?

Пятнадцать лет жизни коту под хвост. А причина: с моей стороны – нелепое, ничем не оправданное долготерпение; с её – по-детски безрассудная блажь, погоня за миражами в мире, где иллюзии рождают лишь пустоту и боль.

Дальше обрыв, пропасть.

А жить как?

В двери слышен поворот ключа  – ребятня пришла.

– Привет, па! А мамка где?

– Заболела мамка. В больницу положили… надолго.

– Ура! Приставать и драться не будет.

– А что, дралась? Почему раньше не сказали?

– Да, тогда бы убила нафиг. Пусть подольше лежит.

Ничего себе оборот.  И сколько ещё открытий будет?

Приспосабливались мы с детишками долго: мне работать, дочке учиться. Сын тоже осенью в школу пойдёт. Хорошо хоть дочка подросла, помогает. Они – моё единственное спасение, надёжный якорь. Справимся.

А я всё равно маюсь от щемящего одиночества, места себе не нахожу. Для меня случившееся  – трагедия, несчастье вселенского масштаба.

На днях еду на машине, а по тротуару старушка идёт, старомодная, чопорная, словно из тургеневского прошлого нарисовалась, но аккуратная, чистенькая, благообразная.

Я задумался, о чём не помню, поэтому вёл машину медленно. Одним глазом машинально на бабулю поглядываю.

Чем- то таинственным она меня заинтриговала. У водителей так бывает: интуиция что-то неопределённое сигналит. Для того, чтобы понять причину беспокойства нужно время.

Вдруг понимаю, что не так: неуверенная, разболтанная какая-то походка и что-то ещё, пока неосознанное, но необычное, предвещающее опасность.

Это аномальное моментально проявляется: старушка начинает быстро семенить, неожиданно набирает скорость и резво набирает темп, ноги её не поспевают за движением тела…

Вот она спотыкается, навзничь летит на асфальт тротуара лицом…

Даже в машине с закрытыми окнами я слышу невнятный, неприятный звук, от которого застывает дыхание, по телу пробегают мурашки и сердце пропускает пару сокращений.

Резко торможу, выбегаю, пытаюсь поднять.

– Бабушка, бабушка! Вы меня слышите?

Молчит, не подаёт признаков жизни.

Пытаюсь поднять безжизненное, безвольное тело.

Несмотря на малые габариты это оказывается очень не просто: тело извивается, скользит, одежда задирается и норовит соскочить.

Еле справился с неожиданной миссией, посадил кое-как пострадавшую на заднее сиденье. Лихорадочно вскрыл только что купленную для техосмотра аптечку, вытер окровавленное лицо бабули.

Приличная гематома на лбу наливается на глазах. Ощутимых увечий пока не вижу.

Что же произошло?

Капаю на вату нашатырь, даю понюхать. Старушка испуганно открываетглаза.

– Где я, что со мной? Голова. Голова-то как  болит.

– Потерпите, сударыня. Вы меня хорошо видите, чётко?

– Вроде, да, – неуверенно отвечает женщина.

 –А где живёте помните?

– Сейчас посижу и пойду. Извини, милок, стара стала, беспомощна. И не знаю, что порой происходит. Вроде всё нормально и вдруг ноги начинают сами собой жить: побегу-побегу и упану. Не впервой ужо. На этой неделе третий, кажись, раз. Я посижу маленько, не торопи.

– Говорите адрес. Довезу. И домой провожу. Не волнуйтесь. Есть кто дома – родные, близкие?

– Одна живу. Я привыкла. Всё могу, всё умею. Не переживай. Сама как-нибудь добреду.

– Ну уж нет. Сама… видел, как сама. Чуть богу душу не отдала.

– Так и пора уже. Зажилась. Пора бы и честь знать.

– Рановато про честь, бабушка. Вы ещё о-го-го! Поживёте. Адрес давайте.

Поднимаемся на четвёртый этаж ветхой пятиэтажки. Двухкомнатная квартира. Значит, есть кто-то, иначе, зачем пожилой женщине две комнаты.

Обстановка скудная, убогая, ветхая, сквозит дыханием времени, одиночеством. Не как у меня, когда детвора в доме, друзья есть, знакомые, родственники, а абсолютно беспомощного, тоскливого, горемычного.

Почему так?

 –Дети-то у тебя есть?

– Есть… были… не здесь. Дочка с мужем и детворой в Мурманске. Не упомню, когда и видела последний раз. Наверно детишки уже выросли. Не знаю. Ничего о них не знаю. А сын в Москве. Большой человек, при должности, с положением. Гордость моя. С руководством страны как я с вами общается.

– А телефон, телефон, номер его, есть?

 –Да, есть-то он, есть, только нельзя ему звонить, некогда ему – большой человек.

– Как же вы общаетесь с этим большим человеком, если ему звонить нельзя?

– А и не общаюсь. Года три назад, может и больше, не упомню уже, человек от него приезжал, денег сколько-то дал, спросил, не надо ли чего. А мне… зачем мне деньги? Пензия есть, на молоко и хлеб хватает.

– Всё-таки давайте номер, позвоню.

– Нет-нет, милок, не нужно его беспокоить. Привыкла я уже одна, так и помру. А хочешь, я тебе квартиру отпишу? Мне она уже без надобности.

– Мне тоже. Отпишете, а тот большой человек не ровен час объявится, меня обвинит в мошенничестве или в чём ещё. Оставим эту тему. Давайте думать, что дальше делать.

– И то верно. Да чего думать-то, так всё понятно. Сейчас Матвеевн придёт, соседка, ей, как и мне, девятый десяток, вместе всё и придумаем. Обычно мы и ходим вдвоём, только приболела она сегодня, а я и до магазина не дошла, чего нужно не купила.

– Это не беда. Сейчас мигом сбегаю. Чего надо то? Говорите – запишу. Может пока чай поставить, чтобы голову освежить?

– Не, чай мне нельзя, сердце не велит. Я воды или компотику.

Помог я ей переодеться в домашнее, обработал ушиб, сбегал в магазин, дождался Матвеевну и уехал с тяжёлым грузом на душе.

Вот оно, настоящее-то одиночество. При живых детях, при множестве внуков. А я-то  разнюнился: слёзы, сопли, душа болит, сердце мается…

Тьфу! Такое одиночество, если сравнить – счастье немереное.

Тут же Лизку вспомнил. Не то, чтобы плохое или хорошее, просто примерил ситуацию на её неприкаянную душу. Как по ней будущий жребий прописан.По всем меркам подходит – нагуляется всласть, а тогда… разве что дети чересчур сердобольными окажутся.

Но это вряд ли: обидела она их, бросила, словно нечто ненужное, отжившее и носа не кажет. Как дети ту упавшую бабушку.

Лизке ещё страдать и страдать, если вовремя не одумается.

Да куда там…

Свобода, которая дороже семьи и важнее будущего.

А я думаю, она от себя убежала, заодно от ответственности. Некоторые до старости не взрослеют.

Это судьба. Рукотворная.

Что посеешь, говорят, то и пожнёшь.

Оглавление

Под стук колёс

Спасибо тебе, Лёлька! Часть 1

Спасибо тебе, Лёлька! Часть 2

Головоломка

Все мужики – придурки

Кулешман Часть 1

Кулешман Часть 2

Пока не приступили к процессу зачатия

Но чёрт возьми – зачем нам выбор!

Это судьба