Между прочим [Валерий Столыпин] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Валерий Столыпин Между прочим

Между прочим…

Случается в жизни так, что буквально всё даётся и свершается легко, весело, можно сказать играючи (так бывает в раннем детстве – бежишь вприпрыжку, едва касаясь земли, а вокруг всё такое разноцветное, нарядное, большое) и вдруг мир на глазах стремительно меняется, темнеет, будто накрывающая землю внезапная летняя гроза посреди дурманящей солнечной тишины.


Отгремит, отсверкает буйная стихия, разметав вокруг обломки живого и мёртвого, насытит землю влагой, воздух озоном, кровь адреналином и стихнет, оставляя впечатление головокружительного приключения с элементами мистического оцепенения и неподдельной паники.


Несколько минут первобытного страха и всё. Этакая мистерия, очищающий ритуал.


Увы, не в моём случае.


Оглядываешься и понимаешь – заблудился: не твоё это, не твоё – чужое, чуждое. Эмоции не твои, чувства непонятные, незнакомые хмурые люди, нагромождение загадок и тайн, тревожность… и пустота.

Куда идти, Зачем, почему… что делать со всеми этими враждебными впечатлениями!?


– Между прочим, твоя жена, – с заговорщическим прищуром, оглядываясь по сторонам, пытается развлечь меня приятель, Генка Постников, наклоняясь к самому уху для пущей убедительности.

Сердце ёк – провалилось, застыло, замерло. Потом как бухнет!

Насилу взял себя в руки, сосредоточился. Нужно держать марку. Семья – святое.


– Терпеть не могу все эти “между прочим”, дружище, и иные агрессивные методики непрошеного участия. Предпочитаю не заглядывать в замочные скважины и тебе не советую. Каждый имеет право на тайну. Пусть и у моей Зойки будут секретики.


– Ну, ты даёшь, – удивился доброжелатель, стремительно теряя ко мне интерес, – как знаешь.


Я пытался выглядеть уверенным, спокойным, но дрожь в коленках и учащённый пульс выдавала крайнюю степень волнения.


Мне было не по себе. Я не то, что догадывался – определённо знал, чем должна закончиться его гремучая фраза, сам о подобном думал не раз.


Вот оно в чём дело – у Зойки появился мужчина, я даже знал – кто этот злодей. Жена в моём присутствии проявила в полный рост своё к нему интимное отношение, зачарованно, слишком откровенно глазея на бывшего одноклассника, Витьку Кретова.


Нет, даже не так – она бессовестно любовалась этим плечистым улыбчивым орком, едва не выпрыгивала ему навстречу из предельно открытого сарафана, а он в свою очередь слюняво поедал мою жену слишком откровенным, можно сказать плотоядным взглядом, нагло исследуя то, что скрыто под цветастой обёрткой лёгкого летнего наряда.


Так друг на друга могут смотреть лишь люди, имеющие пикантные отношения.


Не было у меня иммунитета от подобной напасти, как не было до того момента причины рассуждать о доверии и неверии.


Зойка, моя Зойка, как же так!


Память услужливо выложила для обозрения цветную картинку, ту самую, когда мы первый раз остались в её комнате наедине.  Помню, как медленно, словно пытаясь поймать яркую бабочку, протянул руки к её причёске (движения завораживали неопределённостью – угадает ли она, как я намерен поступить, дозволит ли), ловко вытащил заколку.


Зойкины волосы пружинисто рассыпались по плечам. Свет фонаря  на мгновение высветил растерянное, настороженное выражение девичьего лица. У меня влажно блестели глаза, во взгляде (я это чувствовал кожей), лихорадочное предвкушение долгожданного приза.


Губы мягко коснулись нежной шеи, её тело вздрогнуло, напряглось.


Воздух (его катастрофически не хватало), где воздух! Почему же так жарко?


Это было потом.


Когда же всё началось?


Ах, да, в том маленьком кафе в летнем парке. Кажется, я зашёл купить минералки. Было жарко, на рекламном плакате в прозрачном бокале так реалистично лопались пузырьки, что нестерпимо захотелось пить.


Приятная прохлада и запах свеже молотого кофе расслабили, захотелось побыть в уютном комфорте подольше.


За соседним столиком как-то неестественно держалась за руки нарядная парочка. В глаза бросалась готовность девочки убежать, наговорить собеседнику грубостей. Она часто-часто моргала махровыми ресницами. В вытаращенных глазах (так мне показалось) едва удерживались слёзы.


Девчонка посмотрела на меня как-то особенно, словно просила защиты, поддержки.


Я сделал попытку вмешаться, привстал, но был остановлен отрицающим движением головы.


Не помню, о чём я думал. Кажется, за несколько мгновений сочинил любовь: целый том, начиная неловким признанием, заканчивая воображаемым счастливым будущим с будоражащими воображение волнительными деталями.


Конечно, я не верил в чувства, вспыхивающие от первого взгляда, но не мог отвести от её потерянного лица взгляд именно потому, что об этом подумал.


Я видел только её: изучал выразительные черты, впитывал энергию страдания, сопереживал, порывался встать на защиту, хотя не понимал, не знал, что между ними происходит.


Всё, что было до неё, я это чувствовал, не имело значения.


Так и вышло. Немного позже.


В какой-то момент противостояние достигло предела. Мальчишка взорвался, вскочил, угрожающе поднял руку. Девочка инстинктивно закрылась ладонями, лицо и шея налились малиновым цветом. Брызнули слёзы.


– Какая же ты… дура, – эмоционально выкрикнул кавалер, выбегая из кафе, – пожалеешь!


Она плакала, я участливо наблюдал, опасаясь что-либо предпринять.


Так мы сидели довольно долго, пока девчонка не успокоилась, – я не Обнажённая кисти Модельяни, нечего на меня пялиться. Мы расстались, вот! Что-то ещё хотите узнать?


Я отрицательно качнул головой, хотя думал совсем не так.


– Тогда до свидания! Только вашего мнения мне для полного счастья не хватало.


– Зачем же откладывать, – неожиданно смело брякнул я, чувствуя, как мурашки сковывают тело.


– Что именно? Я вас не понимаю.


– Свидание… вы сказали до свидания и для полного счастья, вот я и подумал… как-то так, в том же ключе. Почему нет? Готов проводить… куда угодно, хоть на край света.


– Один уже проводил.


– Но жизнь не кончается. Он – прошлое, мы –  настоящие. Или мечтаете продолжить сладкую муку? Меня Виталий зовут. Что касается Модельяни – у меня есть альбом с репродукциями его работ. Готов поделиться.


– Живописью интересуетесь или ищете повод успокоить, точнее познакомиться? Говорят, под действием адреналина так просто приручить обиженного.


– Скорее последнее. Хотя первое тоже подходит. Искусство – производное от слова искушение. Вы меня очаровали.


– Вот как! Откровенно… и нагло.


Она хотела было возмутиться, но передумала, – не знаю почему, рядом с вами мне стало легче. Давно хотела разорвать наши токсичные отношения. Он, знаете ли, по натуре нарцисс и умелый манипулятор. Устала опекать,  подчиняться и при этом чувствовать себя виноватой.


С того дня жизнь милой девочки стала моей судьбой. Я любил её всю, от кончиков пальцев на ногах до макушки. Даже её лопоухость приводила меня в восторг, не говоря об особенном, только ей присущем запахе поразительно пластичного тела, со всеми достоинствами и недостатками.


С ней было интересно и сложно одновременно.

Я справлялся.


Неужели это была совсем другая Зойка? Когда я её потерял, чего вовремя не заметил?


Я не хотел ничего неприличного знать про жену, сопротивлялся, как мог желанию окружающих просветить по поводу и без, но шила в мешке не утаишь. Вот он – момент истины.


Я долго смотрел в зеркало, гладил себя по голове, озвучивая как шутку, что, судя по всему, имею катастрофический, со всеми вытекающими из этого факта последствиями недостаток в организме кальция:  рога не растут, несмотря ни на что.


А должны?


В том и дело. Факты – штука упрямая. Зойка изменилась до неузнаваемости, вела себя непредсказуемо, странно.


Наверно про меня она думала то же самое. И избегала.


Я уже тосковал по любви, возвращаясь мыслями в изумительное прошлое, где была  совсем другая, влюблённая в меня без памяти Зойка. Измышления и фантазии вопреки желанию рисовали фривольные картинки, где я был не участником – зрителем.


Не представляете как это больно.


Расстаться с женой я бы не смог, это немыслимо!


Коли создатель решил послать на мою долю столь тяжкое испытание, постараюсь с ним справиться.


Или лучше сразу поговорить, выяснить?


Нет, нет и нет, сожжение мостов – не метод. Лучше жить вместе, оставаться друзьями, делать вид, что ничего не происходит.


Нужно больше времени проводить с женой. Может, одумается. Увидит, поймёт, как мне плохо и всё наладится. Для начала необходимо встретить её с работы, прямо у проходной, чтобы не оставить шустрому разлучнику ни одного шанса.


– Как хорошо, что ты пришёл. Нам надо поговорить. Думала вечером, но раз ты здесь, значит… извини, я волнуюсь.


Я был готов ко всему, но эмоциональное вступление окончательно вывело из равновесия. Терпеть больше не было сил.


Плачущий мужчина – это нечто неприличное, жалкое, неприглядное. Я себя ненавидел, но ничего не мог поделать.


– Неужели ты всё знаешь, Виталька? Ну, говори скорее, как ты к этому относишься!


– Я тебя люблю, Зоя! Имеешь право на любую личную жизнь. Не имею права препятствовать, убеждать.


– В чём?


– Покорно приму любое твоё решение. Только не уходи, не бросай меня.


– Ты о чём, зачем пугаешь меня?


– Если любишь, значит, он достоин. Не переживай, я справлюсь.


– Ничего не понимаю! Ни-че-го! Я хотела признаться, только ждала подтверждения. Главное – не упади. У нас будет малыш!


– У нас, это у кого, у тебя и Кретова?


– Причём здесь он? Кто мой муж? У тебя, балда! Девять недель назад мы с тобой… пабам… в пансионате Лесное озеро… да-да-да… мы это сделали! Ну, ты и бамбук, пустой-пустой бамбук. Заработался, да? Ты без пяти минут папочка, ура-а-а!


– Вот оно что… а я тут такого… напридумал. Прости, прости, прости!


– Так, колись. Ты должен всё-всё мне рассказать. И не вздумай увиливать. Женщин в интересном положении нельзя волновать.

Воробышек

Вьюжило.


Марат осторожно вёл автомобиль по тёмному обледеневшему шоссе, на котором абсолютно не было видно разметки. Снеговые заряды в свете фар выписывали затейливые кружева, рывком вздымались ввысь, рассыпались, накрывая цепким слоем лобовое стекло.


Скорее бы добраться до дома.


До дома, где его, увы, никто не ждёт.


Дети выросли, упорхнули, кто куда, в поисках смысла жизни и всякого рода желанных ценностей, которые манили иллюзией доступности, как и он когда-то в далёкой молодости. Жена уехала помочь с только что появившимся на свет первенцем к сыну в Питер, где у него и невестки был, как теперь принято выражаться, маленький доходный бизнес.


Марат понимал и принимал решение Дамиры помочь детям: наверно это правильно. Вот только привыкать в сорок пять лет к одиночеству, ломать за много лет устоявшийся быт, занятие не особо приятное.


Чтобы легче было справиться с удручающим дискомфортом вообще и отчаянным воплем организма, привыкшего к консервативной функциональной стабильности, требующего выдачи кулинарных и интимных плюшек по устоявшемуся графику, Марат без меры загрузил себя служебными обязанностями, благо на их сверхурочную реализацию никто из коллег не покушался.


Дорога была пустынной. Хоть это радовало. По радио удручающе скучала пронзительная мелодия. Кому взбрело в столь поздний час поставить в эфире трек навевающий тоску?


“Стакан чая с лимоном и спать, спать. Завтра столько дел. Мирочке с утра позвоню. Как она там без меня? Ха! Да ей вспомнить некогда – пелёнки, распашонки. Это ты… ты, старый развратник, жизни не представляешь без объятий и поцелуев.”


Марат напрягся, физически ощутив прикосновение к обнажённой груди жены, сделал глубокий вдох, чтобы снизить внезапно пронзившее, зашевелившееся во всю мощь либидо.


Так и до самоудовлетворения недолго докатиться.


Мужчина резко нажал на акселератор, рывком ушёл в вираж.


Сердце едва не покинуло пределы тела. Противная дрожь манипулировала сознанием.


“Стоп машина! Нелепое поведение, детское. Не навсегда же она уехала. Говорят, скучать полезно. Чай отменяется. Коньяк. Две рюмки. Нет, три. Позвоню сразу, как приеду. Ничего, если разбужу. К чёрту аристократическую манерность. Так и скажу – приезжай, или…”


За резким поворотом (нашла, где припарковаться!) свет фар выхватил из темноты тщедушную припорошенную снегом женскую фигурку, стоящую вполоборота (видимо от непогоды отбивалась).


Марат, помня о недавнем лихачестве (с трудом удержался на дороге) даже притормаживать не стал: стоит и стоит – дело хозяйское! Может, ждёт кого. Или себя продаёт.


Действительно так подумал или потом сочинил, пожалел или реально греховный вариант допустил – не суть важно. Дал задний ход.


Девчонка (разглядеть детально не было возможности, но на женщину хлипкая фигурка явно не тянула) даже головы не повернула: то ли застыла на ветру, то ли отчаялась вконец в человеческом сострадании.


Тонюсенькая курточка даже застёгнута не была, словно глупое дитя намеренно пыталась превратиться в ледяное изваяние. Из-под капюшона сосульками свисали заиндевевшие пряди волос. Беспомощное оцепенение сковывало каменное лицо. Плечи были подняты до предела, руки, втянутые в рукава, тесно прижаты к неспособному двигаться телу.


– Давно мёрзнешь?


Ответа не последовало, лишь невнятное шевеление губ и равнодушно безучастное движение потухших глаз свидетельствовали о том, что она не привидение.


– Садись. Другого ковра-самолёта в обозримом будущем вряд ли дождёшься. Приличные люди (произнеся эту фразу, Марат стыдливо поёжился) давно спят. Автостопом путешествуешь или бизнес раскручиваешь? Да ладно, пошутил. На путану явно не тянешь. У тех всё по-взрослому: губёшки там, колготки в сеточку. Воробышек, блин. Свалилась на мою глупую голову. Куда тебе, бедолага?


– В город, дяденька.


– Понятно, что не в степь к волкам. Адрес, какой?


– Не знаю. Можно на вокзал.


– Ментам на съедение? Забавно. Какая нужда занесла тебя в чисто поле, где твой дом, девонька?


Магнитола, словно по заказу, затянула, – ты куда меня кличешь, послухай, завяруха мятёт завяруха. На дворе не машин не людей…


– Долго думать будешь? Мне ведь вставать рано. За честь девичью переживаешь? Так я не маньяк: детей не насилую. Прыгай. У меня тепло. Что же мне делать с тобой?


– Спасибо! Можно я помолчу?


– До города минут сорок. Прикорни. Только… свет ненадолго включу. Разглядеть хоть, кого в гости позвал.


– В гости, – обречённо пропищала пигалица.


– Это так, фигура речи. Я в машине больше времени провожу, чем в иных помещениях. Работа такая. Куда скажешь – туда и отвезу. Добрый я сегодня. Поверни личико-то, Гюльчатай. Надо же,  глазищи какие, как в сказке про царя Салтана. Ядра – чистый изумруд, Вот что чудом-то зовут. Лет-то тебе сколько – отважная незнакомка?


Казалось, её распахнутые глаза позволяли запросто заглянуть в глубину целомудренно-бесхитростной души. Или настроение у Марата было такое: кто знает, кто знает.


– Уже можно, – вполне уверенно, даже заносчиво произнесла девчонка, – девятнадцать. Но это совсем не значит, что я такая.


– Я не по этой части. У меня дочке больше. И внуки… между прочим… целых два. Расскажешь, какого лешего тебя в ночь на пустырь понесло за полсотни километров от города?


– Автостопом ехала. Мамка у меня… телеграмма… инфаркт. Похоронили без меня. Даже не знаю где. У нас ведь и квартиры нет. Жила маманя, где придётся, по съёмным углам скиталась. Всё, что заработает, мне отсылала, на образование. Чтобы из нищеты выбралась. Не успела.


После долгой паузы, – он приставать начал. Молнию на куртке порвал. Я его железякой по башке бахнула, и в поле убежала. Дождалась, пока уедет. Светло ещё было.


– Да, уж! Не брешешь? Больно складно поёшь. Ладно, деваться некуда: у меня переночуешь, там видно будет. Я один пока живу, да и тырить у меня нечего. Покемарь, я пока подумаю.


– Не ломайте голову, дяденька, я взрослая, самостоятельная. Справлюсь.


– Ато. Жить-то хочется. Помолчи чуток. Или поплачь. Быстрее согреешься.


– Меня Алёна зовут, – положив холодную ладонь поверх моей руки, лежащей на ручке переключения передач, с теплом в голосе прошептала пассажирка, – спасибо!


Дурманящее марево морозной свежести со сладковатым арбузным оттенком окутывало оттаивающую фигурку юного существа, доверившегося Марату, который вздрогнул от прикосновения, словно от ожога.


Промысел всемогущего провидения непостижимым образом за доли секунды настроил мысли водителя на непристойно хмельную тему, тем более что мысли о грешном ещё не успели рассеяться в пространстве и времени.


Рядом сидела невольная соблазнительница, случайно направившая размышления зрелого мужчины в то опасное русло, где ни возраст, ни степень знакомства, ни этические нормы поведения не имели значения, где деликатность, воспитание и застенчивость становились не более чем помехой для основного инстинкта.


Пикантная фантазия мелькнула, и спряталась стыдливо. Выжидала, когда осядет муть с души, когда можно будет напомнить: это воображаемое приключение, сокровенная тайна, не требующая покаяния, огласки, которого нет нужды стесняться, как и приводить в исполнение.


Волнительная иллюзия – не более того.


Успокоенная или слегка придушенная совесть задышала часто-часто.


Алёна дремала.


Марат почувствовал нарастающее возбуждение, непреодолимую потребность немедленно, прямо сейчас целоваться, касаться руками и губами, прижимать, поглаживать, где попало, живую трепещущую плоть, чувствовать каждой клеточкой тела всё-всё, даже её сокровенные желания.


Алёна муркнула что-то во сне, повернулась к нему, опустила голову на плечо водителя, закинула ногу на ногу, руку забросила на его колени, передавая щекотливо волнительные вибрации в самый центр мужского сладострастия, заблокировав такой позой переключение передач и что-то ещё внутри головы, более опасное на дороге.


Пришлось тормозить, не переключая передачу, съезжать на обочину, что весьма опасно в ночи на стылой дороге.


– Ой, – отпрянула пассажирка, рука которой покоилась между ног водителя, – простите, Марат. Развезло, отключилась. Мы уже приехали?


Взбудораженный нечаянным вторжением в слишком личное интимное пространство мужчина никак не мог отдышаться, – скоро, очень скоро. Поспи ещё чуток.


– Больше не хочу. Расскажи… те про себя.


– Уж лучше вы, мадемуазель Алёна. Как так получилось, что у родителей нет квартиры?


– Проза жизни. Папочка, я его никогда не видела, взял квартиру в ипотеку на маму. Брак они не успели оформить. Понял, что не справляется. Тут ещё я без спроса случилась. Мама отказалась избавляться от плода. Папенька собрал барахло в рюкзачок, и был таков. Маму за долги по кредиту переселили в ветхий жилой фонд. Потом и комнату отжали.


– Защита материнства, опека почему не сработали? Родители, родственники, где были?


– Спросите что-нибудь полегче. Я в этих вопросах ни бум-бум. Сирота она, как и я теперь.


– Сколько же лет маменьке?


– Весной тридцать семь… должно было исполниться. Не судьба. Про меня вы теперь всё знаете.


– Согрелась?


– Чаю бы… с ватрушкой. И спать.


– Ватрушку не обещаю. Могу предложить пельмени и шпротный паштет.


– Обожаю пельмени!


– Вот и чудненько.


Дома естественным для номинального холостяка образом царил творческий беспорядок.


– Можно, я приберусь?


– Нет, нельзя! Живо в горячий душ. Я приготовлю ужин. Подумай, куда тебя утром отвезти.


– Никуда. Можно я здесь побуду?


– То есть как здесь?


– Страшно одной. Привыкнуть надо, что мамы нет. Можно полотенце?


– Любое бери. Ты что больше любишь – икру кабачковую или кильку в томате? У меня особо не разгуляешься. Могу предложить стопку коньяка.


– Если можно, батон… с икрой, сливочное масло и какао со сгущёнкой.


– У меня подруга в институте была, кроме зелёного горошка и чёрного хлеба ничего не ела.


– Это ваша жена?


– Вовсе нет. Я сказал, подруга. Мы к экзаменам вместе готовились.


– Хотите сказать, что у вас с ней ничего такого не было? Вас она, чем угощала?


– Детка, – краснея, как рак, отбивался Марат, – у тебя крайне испорченный, не по возрасту, характер. Мы занимались экономикой… и бухгалтерским учётом.


– Я просто спросила. Вы так смотрите, что я подумала про коньяк… вы ей тоже его предлагали?


– Это, ни в какие рамки не лезет. С ней мы пили чай… с лимоном. Спать будешь в детской.


Две стопки коньяка взбодрили, но третья заставила вспомнить, что после ванны девочке нужно что-то на себя накинуть. Предлагать халат жены было не с руки, могла что-то не то подумать. У Мирочки шестидесятый размер, у Алёны – максимум сорок четвёртый. Ей лучше подойдёт мужская рубашка.


Марат представил, как девушка накидывает на распаренное тело белоснежную распашонку, сквозь тончайшую ткань которой (он привёз эту модную модель из Гамбурба) просвечивает девственная грудь-яблочко нулевого или первого размера с малюсенькими восставшими вишенками.


Он любил ласкать упругую грудь Дамиры, но ностальгически вспоминал о том блаженном времени, когда её нежные перси целиком помещались в ладони.


– Алёнушка, дитятко, – приоткрыв дверь в ванную комнату, едва не утратив самообладание, произнёс хозяин квартиры, – этот наряд должен быть тебе впору. Какао закипело.


– Спасибо, дядя Марат.


Обращение дядя кольнуло. Коньяк предвещал нечто большее, чем светская беседа, хотя предпосылок к изменению статуса не было, но любой путь начинается с первого шага. Она ведь сама на что-то порочное постоянно намекает.


 “А не испить ли нам коньячку, графиня? Я готов принять у вас самый важный экзамен. Назовите хотя бы одну причину не хотеть вас. Интересно, что дама на это ответит? Я бы наверно не смог отказать… если бы был женщиной… девушкой”


Алёна вышла к столу распаренная, девственно сдобная, полыхая призывно губами и щеками. Четвёртая рюмка коньяка оказала поистине магическое действие, но…


Девочка зевнула, аппетитно потянулась, нескромно обнажив аппетитный зад: самую малость, краешек. У Марата перехватило дух: мечта сбывается.

Это ли не призыв, это ли не демонстрация беспредельного доверия?


– Я спать. Утром поем. Можно?


Марата словно ледяным душем окатили: бежал навстречу мечте с распростёртыми объятиями, практически слился, а она… неблагодарная!


– Да-да, Алёнушка, конечно спать, как же иначе!


“Не насиловать же её! Столько всего наобещала, а сама, – сокрушался Марат, – теперь не усну”


Ночь полосовала стены танцующими бликами. Мерцающие тени резвились, словно в театре теней, где опытные актёры могли изобразить любое действие.


Марат вживую видел Алёну, себя, то ли над ней, то ли под ней. Её летящие руки давали волю неуёмной фантазии, манили, позволяли игривые эксперименты: плавно расправлялись и опадали узкие плечи, ритмично вздымался над неподвижным телом девственный торс с рельефными колокольчиками, вверх-вниз и в стороны разлетались пряди волос.


– Марат, – позвала Алёна, – мне страшно. Давайте поговорим.


– Конечно, дитя. О чём?


Кровь его бурлила, требовала решительности, настойчивой предприимчивости, безрассудства.


“Девятнадцать лет. Дамира в этом возрасте родила Мансура, через два года Алсу. Она сама сказала, что уже можно, значит, пора. Почему не я? Вразуми меня, Создатель: что мне делать, как быть!“


– Расскажите про любовь. Как познакомились с женой. Мне всё интересно.


– Не помню. Наваждение было, морок. Мы долго-долго играли в дружбу, потом поцелуй, сладкий-сладкий. С него всё началось. После… словно свет погас. Очнулся на свадьбе. Весело было. Мансур родился.


– Вы её любите, жену?


– Почему ты спрашиваешь? Я и тебя сейчас люблю. Неужели не видишь?


– Вижу. Но нам нельзя.


– Почему?


– Меня мучить будешь, себя ненавидеть. Ты же никогда не уйдёшь от жены. Если это не так – я твоя.


– Так, не так – какая разница! Ты женщина, я мужчина. Неужто мир перевернётся, если мы станем немного ближе? Мы сами возводим границы, сами себя в них охраняем. Позволь!


– Включи свет. Я хочу всё видеть, всё чувствовать, что и ты. Дай руку, положи сюда. Поцелуй. Слышишь мой пульс?


– Ты не девственница часом?


– Какое это имеет значение. Я всё решила. Дело за тобой. Сможешь после этого жить как прежде? Не торопись, подумай! Сломать свою и мою жизнь так просто.


– Наверно ты права. Возможно, права! Зря я пил коньяк. Моя жизнь уже ничего не стоит… а твоя… твоя только начинается. Прости, Воробышек! Чай будешь? Что-то расслабился я, раскис. Представил сейчас, что ты – это моя Алсу, а я – грязный старик из подворотни. Утром позвоню жене – пусть приезжает. Так и до беды недалеко. Супруги должны всегда быть вместе. А дети… пусть сами справляются. Так будет честнее, правильней. Спокойной ночи.


– Спасибо, Марат. Можно я тебя обниму, крепко-крепко? Ты – настоящий, я это сразу почувствовала.

Вот такая любовь

Григорий Иванович сам не понял, когда и как это случилось.


Обыкновенное вроде имя – Ка-тень-ка, а как ласкает слух: словно негромкое журчание ручья на перекате или ласковое дыхание ветра в летний тенистый полдень, когда лежишь на краю духовитой земляничной поляны с закрытыми глазами, вслушиваясь в разнообразие удивительных звуков жизни, которую с высоты человеческого роста невозможно заметить. Хорошо!


В такие минуты хочется от избытка счастья кричать, но согласитесь – довольно глупо орать за рулём автомобиля, ведь никто не услышит, поэтому Григорий запел, – Катя-Катерина, маков цвет, без тебя мне сказки в жизни нет. В омут головою, если не с тобою! Катя-Катерина, эх, душа – до чего ж ты Катенька хо-ро-ша! Ягода-малина-а-а Катя-Катерина-а-а…


Зажмурив на мгновение глаза, мужчина от избытка чувств затаил дыхание, силясь вспомнить запах любимой женщины, трепетно-сладостное ощущение взаимных прикосновений.


Тело на визуальные образы мгновенно ответило приступом возбуждённого блаженства. Его с головой накрыло пьянящим дурманом, вынуждающим чувственно грезить.


Казалось бы, полчаса как расстались, а Григорий Иванович уже живёт томительным, волнующим предвкушением новой удивительной встречи.


Впереди дорога длиной в три сотни километров. Есть время помечтать.


С воображением он дружен, тем более теперь, когда судьба преподнесла столь щедрый подарок.


Катенька вдвое моложе.


Вдвое!


Есть, конечно, повод задуматься: кроме разницы в возрасте и разделяющего их нечаянную любовь расстояния есть негативные прочие непростые закавыки, осложняющие жизнь, но сейчас о них так не хочется думать.


Жена и две дочки. С ними он сросся воедино.


Разрубить этот узел будет ох как непросто.


Ладно, не стоит о грустном. Есть тема гораздо интереснее – милая, обаятельная, застенчивая и кроткая малышка Катенька. Она, всегда такая ласковая, энергичная и весёлая, с тоской и тревогой во взгляде прощалась с ним, словно боялась предательства.


Глупышка! Разве возможно отречься от чуда. Катенька такая нежная, такая застенчивая, ранимая.


Лиза поймёт, должна понять (она добрая), что разбрасываться настоящими чувствами в нашем возрасте, когда любовь, особенно такая трепетная – бесценный дар. У неё ведь всё есть, всё было. Пятнадцать лет дарили друг другу счастье. Никто не виноват, что чувства выцвели, что делиться  больше нечем.


Неужели не сумею найти убедительные слова? Мы всегда понимали друг друга с полуслова.


Григорий Иванович на мгновение усомнился в искренности и убедительности аргументов, которые мог предъявить, но Катенька, его Катенька – сокрушительное обоснование, самая весомая, самая неопровержимая причина необходимости пересмотреть жизненные стратегии.


Кто знает, сколько дней полноценного счастья отпущено каждому из нас. Нужно жить настоящим, которое никогда не повторяется.


Назойливые мысли усилием воли были почти отодвинуты на задний план, проскакивали лишь фоном, поскольку нет ничего важнее для человека, чем гармонизация отношений с самим собой. Принцип приоритетов никто не отменял. В любых обстоятельствах необходимо выбирать и окучивать самое значимое. Логичнее всего отдать предпочтение самому ценному источнику энергии – любви.


Так уж бывает, так уж выходит: кто-то теряет, а кто-то находит. Так всегда. Лиза справится.


Григорий Иванович вытащил из бардачка шейный платок, который тайком позаимствовал у Катеньки как символ, как частичку магической гравитации, насыщающей его мужской силой в разлуке.


Пьянящий аромат вновь настроил на приятную романтическую волну.


Последняя ночь была настолько восхитительно сладкой, такой яркой. Ничего похожего прежде не случалось.


Катенька поражала покорностью, нежностью, необыкновенно пылкой страстью – тем, чего так не хватало в размеренной семейной жизни всё последнее время. Возможно, причиной полного интимного раскрепощения и обворожительной женственности стал предшествующий этому событию откровенный разговор: Григорий поклялся вернуться не любовником – суженым.


Григорий был красноречив, убедителен, да и как не поверить в его благородство: ведь он у девочки единственный, первый.


Любовники целый вечер наивно откровенничали, обнимаясь в беседке у пруда с парой лебедей,  бурно обсуждали невероятное будущее в её стареньком родовом домике, утопающем в зарослях жасмина и сирени, кипенно цветущих в садике вишен и яблонь, облепленных одуревшими от такой щедрости шмелями, пчёлами и бабочками.


Катенька млела от близости, светилась неподдельным счастьем, отчего Григорий Иванович сам себе казался молодым и сильным.


Возможно, не только казался: ночь была удивительно неистовой, бурной. Настолько неудержимого, ненасытного себя он не мог припомнить. Лиза не была особенно страстной, тем более последние годы. Было с чем сравнивать.


Конечно, жену он тоже хотел, хотел всегда, потому что любил. Пройти мимо Лизы и не обнять, не прислониться, не запустить под подол руку было немыслимо. Но Катенька!


Катенька, как водоворот, как смерч, как стихия, от которой нет спасения. Разница лишь в том, что в эпицентр страсти Григорий Иванович погружался добровольно, с превеликим удовольствием.


Представляя ту волшебную ночь, безумную греховную оргию, сладость безудержного слияния, мужчина возбудился не на шутку. Пришлось остановиться, чтобы усмирить капризно настойчивую плоть.


День к тому часу уже проснулся. Травы напитались росой, берёзовая поросль дурманила запахом молодой листвы, в вышине пел жаворонок.


Вот она – настоящая жизнь! Что ещё нужно мужчине, чтобы встретить старость!


Рано, рано думать о дряхлости, когда творится такое, когда прожитый в любви и радости день позволяет сбросить годы. Сына нужно будет растить.


– Иваном назову, как батьку. Наследником будет. Распишемся с Катериной – заживём. Дом поправлю, цветов насажу, мастерскую обустрою. Работать не пущу – пусть наслаждается свободой. Лодочку купим, ружьишко. Веранду построю.


Ехать дальше расхотелось. Может воротиться? Семь бед – один ответ. Катенька так обрадуется!


Нет, так нельзя, словно бежишь от чего. Во всём нужен порядок. Девчонки, жена – они ведь не чужие. Сначала нужно о них подумать.


Дочери бросились на шею, стоило только отворить дверь. Лиза тоже ждала – соскучилась.


– Довольно Гришенька по командировкам мотаться. Пусть молодые стараются. Тебе ведь сегодня на работу не надо? Вот и правильно. У меня котлетки, картоха толчёная, квашеные огурчики. Селёдочку по такому случаю купила, наливочку брусничную остудила. Отобедаем, спать ляжешь. Я отгул взяла, тоже с тобой поваляюсь. Гришь… ты меня любишь?


– Давай потом. Неловко интимные игры на глазах у детворы затевать. У меня к тебе разговор есть.


– Мне, Гришенька, тоже есть, чем поделиться. Смотри, чё я тут навязала, нравится?


– Кому это, игрушечные что ли? Вроде Юлька с Алёной из кукольного возраста вышли. Тебе-то наливать или как?


– Или как, Гришенька, или как.


– Приболела? Так наливочка супротив любой хвори первое лечебное средство. Не пьянства ради, а здоровья для.


– Так-то оно так, но иные хвори недугом не назовёшь. Ты пей, устал ведь с дороги.


Лиза как-то странно себя вела: ничего не ела, глядела на мужа, словно девка на выданье, и краснела, – вкусно, Гриш? Я старалась.


– Так кому милипусечных носков-то наваяла? Девкам приданое готовишь?


– Я ещё вроде сама в силе. Сорок пять – баба ягодка опять.


– Ополоумела, родная? Ягодка, твою мать… переспелка. Хотя, с какой стороны глянуть.


– Так плохо выгляжу?


– Не так, чтобы очень. У меня на тебя аппетит есть, но тут понимаешь, такое дело…


– Какое такое?


– Не сейчас, не здесь. Я ещё рюмаху накачу. Девок гулять отправь. Юлька, егоза, жениха пока не нашла?


– Нам теперь, папочка, не до женихов. Будет чем заняться.


– Ишь ты! Чем же таким важным, что на женихов времени недостанет?


– У мамки спроси. Мы молчать поклялись.


– Лиз, это чё тут за заговор: этим вертихвосткам положено знать, а мне нет! Вот возьму ремень, всыплю всем трём по первое число, тогда точно замуж не пойдёте.


– Девочек бить негоже. У меня, Гринь, это… того… двенадцать недель.


– А у меня сорок шесть лет. Что с того?


– Сын у нас будет. Беременна я, мальчиком… вот. Ты рад?


– С ума сошла, какая к едреней фене беременность… сын, говоришь? Ну и дела!


– Вот и я говорю, дела. Всем заботы хватит. Пора с командировками завязывать. Мне одной теперь не управиться. А ты о чём хотел поговорить?


– Да я это… так… не срочно теперь. Дай твою новость сварить. Сын, значит… мальчик… наследничек. Как назовём?


– Мы же давно сговорились: Ваняткой будет, как твой батька.


– Ну да, ну да… Ванечка.


– Ты никак расстроился, Гриш? Я тоже поначалу огорчилась, в толк не могла взять… и вообще. Столько лет не предохранялись, а тут, поди ты… так оно может и лучше. Заскучали мы с тобой от прозы жизни, наелись досыта однообразия, разочаровались в любви, застряли между прошлым и будущим. Крушение иллюзий, кризис среднего возраста, депрессия, мать её, одиночество вдвоём. Всё как у всех. Не мы такие – жизнь такая. Мне ведь тоже, как и тебе, лихо. Я же вижу, как ты маешься.


– И ничего я не маюсь. Устал, вот и всё.


– А лицом побелел, словно испугался. Может, ты не хочешь… сына… или не веришь, что твой…


Лиза сжала губы, принялась моргать, вот-вот заплачет.


У Григория Ивановича кошки на душе скребут, да так противно. Свить бы сейчас петлю… для себя.


Сын!


Какой мужик в здравом уме да при памяти от наследника откажется.


А Катенька, с ней-то как?


Беда! Хоть разорвись, хоть лопни.


Что делать-то, быть-то как!

Чувства наизнанку

Судьба Илюху Забродина словно вывернула наизнанку: у него есть папа и мама, старший брат, две удивительно чуткие бабушки, даже дед в наличии, правда больной на голову, но есть, однако всё складывается несуразно, неестественно, поперёк. Казалось бы – вся жизнь впереди, живи надеждами на счастливое будущее. Ан, нет! Не срастается.


Родители первый раз развелись, когда младшему брату было пять лет. Причиной крушения семьи были непомерные запросы маменьки, с раннего детства вынашивающей план идеальной жизни.


С грудничком на руках она умудрилась выучиться на юриста и, не приходя в сознание, приступила к процессу восхождения на олимп финансового благополучия – через тернии карьерного процесса.


Получалось не очень, потому стратегия желанного процветания была со временем пересмотрена.


Когда она поняла, что глава семьи не добытчик, проще говоря – тюфяк, что с аварийным тормозом в его недоразвитом мозгу на горную вершину не забраться, Ирина Тимофеевна начала выслеживать более аппетитную дичь.


Несколько неудачных попыток заарканить жирного кабанчика провалились, но она не сдавалась. У мамы обнаружился поистине бойцовский, беспощадный характер.


Папу она любила, точнее, его способность делать по ночам нечто такое, отчего сердце выпрыгивало из груди, сладко обносило голову, и долго-долго торжествовала каждая клеточка восторженного от замечательного процесса тела, но честолюбие и ненасытность удовлетворить на этом этапе жизни было гораздо важнее семейного благополучия.


В конце концов, никогда не поздно развернуть провидение вспять: не по рельсам же фортуна передвигается.


Желающий сделать маму счастливой мужчина не сумел вовремя скрыться от безграничного  счастья. Ирина Тимофеевна подсекла любопытного карася, осторожно сняла с крючка и поместила в садок, где с ним можно делать всё, что угодно, даже зажарить и съесть при необходимости.


Шучу.


Андрей Забродин (папа) по причине бесполезности в материальном векторе немедленно получил отставку, а мама с шикарной помпой вышла замуж за родителей перспективного супруга.


Свадьба зажигала город три дня, правда со стороны невесты кроме её родителей никого не было, но это детали.


Мама влилась в новую семью без душевных терзаний, поменяв прежнюю фамилию на Беркович.


Новый муж был на шесть лет старше, лысоват и излишне сдобен, но семья его в городской элите занимала не последнее место.


Ирина Тимофеевна, отгуляв дорогущий медовый месяц на круизном лайнере по Средиземноморью, получила в качестве бонуса тёпленькое местечко в раскрученной риэлтерской конторе, сросшейся с администрацией, а спустя год стала в ней управляющей.


Аппетит на дорогое и красивое день ото дня зеленел, но расцветать не торопился – не тот уровень: зарплата не позволяет.


Беркович был обеспечен, но выше головы прыгать не научился. Хуже того – интимный экстерьер нового жеребца был более чем скромный. Супружеский долг новый муж исполнял неохотно, вяло и редко.


Ирина Тимофеевна начала бредить во сне по причине недо… неудовлетворённости, потому научилась создавать в голове реалистичные ночные шоу с участием фантома Андрея Забродина, выносливость и резвость которого были проверены временем.


Уж он-то не подведёт!


Маменька скучала, маялась неприкрытой агрессией, но до поры блюла верность новой семье, дабы не отлучили от корыта со сдобными плюшками.


Увы, в мире финансовых воротил ей не было места.


Может быть потом, когда-нибудь, мечтала новобрачная, но сухогруз с золотом и бриллиантами прочно уселся на мель: даже нарядов от кутюр на  доходы от продажи недвижимости приобрести невозможно.


Когда ситуация прояснилась окончательно, когда стало понятно – это потолок возможностей Берковичей, пришло острое желание удовлетворить чувственный голод несмотря ни на что.


К осуществлению дерзкого плана маменька преступила немедленно, как только до неё дошли слухи – Забродин, негодяй, задумал жениться.


Чувство собственницы необходимого лично ей ресурса помноженное на нереализованное желание близости именно с ним, с Забродиным, заставило запустить на полную мощь энергию страсти – кундалини, которая бурлила, стремясь излиться, куда попало и где угодно, даже в собственном кабинете в присутствии состоятельных клиентов.


Соблазнить бывшего мужа не составило труда. Уходя, маменька забыла снять супруга с кукана. Потрепыхался на воле и будет. Пора к мамочке возвращаться, в стойло.


Неудачливая невеста была повержена, дискредитирована, раздавлена, а Ирина получила приз с нечаянным бонусом: Забродин был голоден, неразборчив, потому заглотил аппетитную наживку сходу.


Андрей едва ума не лишился после первого же романтического свидания с картинками. О таких способах эротического массажа мечтать не смел (интернет в отсутствии реального секса обучил Ирину Тимофеевну такому – пальчики оближешь!).


Опытная партия любовных утех вызвала шквал восторга. Далее последовали необузданные страстные случки, если не каждый день, то через день.


Оказалось, что любовный экстаз многократно возрастает, если встречаешься тайно, опасаясь огласки и разоблачения: адреналин закипал, взвинчивал.


Забродин был не в меру игрив, неудержимо силён, безрассуден, изобретателен, азартен: не как раньше.


Правда, было одно но – у него хронически не водилось денег. Приходилось подкармливать любовника, дарить кое-что из одежды, давать денег на карманные расходы, чтобы мог винца там прикупить, вкусняшек разных, цветочков для антуража. Романтика – это так непросто.


Бурная страсть в тихом омуте закончилась внезапно. Иришка почувствовала нечто, выводящее порочную любовную связь на новый, животворящий уровень: в её чреве зашевелилась новая жизнь.


Мамочке пришлось выйти из тени, признаться мужу в прелюбодеянии, вернуться к прежнему супругу, покаяться, и снова стать заурядной Забродиной, совсем не принцессой крови, сохранив при этом в качестве неожиданно приятного приза привычный социальный статус в качестве фальшивой, но обеспеченной хозяйки агентства.


Это было немного не то без влиятельного попечительства Берковичей, но жить можно, точнее выживать.


Да, за глупость приходится платить.


Ирина легко адаптировалась к изменяющимся условиям, умела анализировать, вынашивать грандиозные планы, реализация которых – дело времени. Беркович – не единственный лох в подлунном мире. Нужно немного подождать. На повестке дня в списке приоритетов на первом месте беременность.


Родился Илюша преждевременно, весом менее килограмма и не совсем живым, практически бездыханным.


Реанимировали, выходили. Однако последствия догнали младенца несколько позднее. До пяти лет мальчонка перенёс три серьёзные операции, одна из которых на щитовидной железе.


Ребёнок рос болезненный, хилый, но умненький и не в меру прагматичный – в мамочку уродился.


Илья мог неделями складывать мозаики, замысловатые фигурки из конструкторов, увлечённо, методично собирал коллекции всего на свете, имел склонность к идеальному порядку и серьёзно страдал повышенной тревожностью, если что-то в его личном пространстве лежало не так.


К счастью общее здоровье со временем пришло в норму. Развивался Илья эмоционально, умственно и физически стремительно. Любили его все, но…


Подросток чувствовал себя одиноким. Причиной тому – непрерывные конфликты родителей, переходящие то и дело в военные действия.


Мама требовала от отца хозяйственной и финансовой активности. Тщетно.


Мужчина считал, не без оснований, что у них всё есть. Женщина имела иное мнение.


Супруги всё чаще и агрессивнее выясняли отношения, переходящие в молчаливый протест с её стороны и пивные бунты с его.


Мирились впостели.


Илюша замыкался в себе, сторонился друзей, но увлёкся спортом, особенно баскетболом, чему способствовал стремительный рост в высоту, совсем не по возрасту: к пятнадцати годам мальчишка вытянулся до метра с восьмидесяти сантиметрами.


Тренеры были в восторге. Тренировки и интенсивная учёба давали возможность не участвовать в семейной драме, которая была фоном всей его жизни.


Дома подросток напяливал на голову наушники, окунался в виртуальный мир, пока однажды не случилось нечто: гормональная перестройка организма обнажила нечто неожиданное – оказывается вокруг столько соблазнительно приятных девчонок, у которых всё иначе.


В восьмом классе Илья первый раз влюбился. В рыжеволосую одноклассницу, Олю Данилову – активную спортивную болельщицу. Ради прелестницы он научился демонстрировать такие виртуозные фенечки с баскетбольным мячом, что зрители приходили в восторг. Мало того, чтобы обратить на себя внимание девочки он самостоятельно освоил гитару, немножко пел ломающимся, интригующим застенчивую малышку голосом, сочинял песни в её честь.


Обаять наивную подружку оказалось не так и сложно.


Сказка продолжалась месяца два. Влюблённые удивительным образом распространяют вокруг себя некую таинственную субстанцию, возбуждающую каждого, кто созрел, кто готов к испытанию сладким наркозом.


Ещё вчера тебя не замечали, а сегодня, когда ты прошлась с плечистым красавцем под руку, когда глаза озарились сиянием энергии любви, а невзрачный снаружи бутон под действием витаминов счастья превратился в  прекрасный цветок, каждому хочется вдохнуть толику изысканного аромата душистых волос прелестницы, отведать капельку волшебного нектара из аппетитных девственных уст.


Так случилось и в этот раз. Вокруг девочки кружили возбуждённые шмели и пчёлы мужского пола, появился выбор.


Она увлеклась. Увы, не им.


Разочарование было жестоким уроком.


Мальчишка выжил, но инъекция предательства породила защитную реакцию в виде жёсткого подросткового цинизма.


– Нечего было церемониться, – советовали отверженному влюблённому “опытные” товарищи по команде, которым застенчивый воздыхатель в порыве наивного откровения поведал причину нервного срыва, – забей! Девчонок надо приручать сексом. Попробуй – увидишь.


Илья советом воспользовался.


Хрупкую фарфоровую малышку, Риточку Милютину подросток заинтриговал показной взрослостью и тем, что на нём всё ещё лежала печать отверженного влюблённого, которого девочке хотелось приласкать, пожалеть. Так действует прививаемый с пелёнок материнский инстинкт.


Конечно, ей было рано участвовать в слишком непристойных для нежного возраста  экспериментах, но если это необходимо для счастья – малышка готова на любые жертвы. Разве можно не доверять любимому?


Медовый сезон продолжался до конца учебного года.


Летом родители девочки переехали на новое место жительства, слишком далеко, чтобы можно было встречаться.


Влюблённые рыдали, сливаясь в последнем экстазе. Илья хотел сбежать вместе с подружкой, но был не настолько простаком, чтобы понять – не стоит пускаться во все тяжкие… даже во имя страстной любви.


Они переписывались и перезванивались всё лето. Мальчишка страдал.


Новый учебный год принёс новые события, новые знакомства. Илья в смысле интимной физиологии превратился в мужчину. Теперь ему, познавшему взрослые наслаждения, требовалась интимная разрядка.


Новая возлюбленная – подружка Риточки, Вера Соколова, предложила себя сама.


– Забродин, – шептала она, пригласив Илью на танец, – неужели ты не видишь, что я влюблена?


– Докажи, – цинично потребовал юнец.


– Скажи, как.


– Разве сама не догадываешься?


– А ты, ты меня любишь?


– Ты мне нравишься.


– Можно, я подумаю?


У мамы была своя квартира – отступные при  разводе от Берковичей, у папы – своя. В ней никто не жил, но там было всё – холодильник, телевизор, диван. Не сказать, что про этот уголок забыли, просто это был запасной аэродром, где папа в алкогольном забытьи спасался порой от маминой истерии.


Родитель был на смене. Верочка сомневалась – стоит ли рисковать. Страх оказаться обманутой, внушённый с детства, давил, но желание быть не просто школьницей с трогательными косичками, а официальной подружкой Ильи Забродина – победителя математических олимпиад, музыканта, спортсмена и настоящего мачо, пересилило мучительные колебания.


Невинное дитя позволило кумиру делать с собой всё-всё, только сама в этом не участвовала: лежала, ни жива, ни мертва с закрытыми глазами и одеревеневшими губами, подчиняясь неизбежному.


В постели мальчишка показывал себя умелым, нежным, ловким любовником. Возбуждающе сладострастный процесс ему нравился, но отношения с подружкой в повседневной жизни особенной теплотой не отличались. Илья не был равнодушным – просто боялся прикипеть душой, памятуя о той боли, которую приносит предательство.


Сам он безоговорочно соблюдал ритуальную верность, не позволял мимолётной мысли даже о невинном флирте с другими девчонками.


Девочка из кожи вон лезла, пытаясь угодить любимому, а тот молчаливо принимал её заботу как должное, не проявляя эмоциональной реакции, с равнодушно каменным лицом. Для неё юноша был единственным, первым, для Ильи Верочка являлась очередной ступенькой, отдельной строкой в статистическом списке.


Понятно, что думать в подростковом возрасте о чём-то основательном, глобальным в плане общего будущего не вполне серьёзно, но сказать, проявляя участие “я тебя люблю!” необходимо.


Девочка долго мучилась неопределённостью, пока не поняла – это не любовь, ей просто пользуются.


Расставание было болезненным, долгим. Для Ильи тоже. Юноша никак не мог взять в толк – что не так? Ведь он не выказывает претензий, не ревнует, не устраивает скандалов и разборок, не бросает похотливых взглядов на подружек. Разве непонятно, что бурно проявлять эмоции, твердить день и ночь о любви и чего-то ох какое романтическое изображать – признаки примитивности.


– Ты доверяешь мне, я – тебе. Мне с тобой хорошо. Если скучно – скажи, я сыграю, спою. Ты мне нужна.


– Рубашка тебе тоже нужна, ботинок, авторучка, даже туалетная бумага. Ты относишься ко всем этим предметам с достаточным уважением, но не выражаешь к ним чувств. Я для тебя как зубная паста, как брусок мыла: попользовался, ополоснул, положил на место и забыл до следующей необходимости. Я девочка, я любви хочу. Ты – бесчувственный чурбан. Лишь в постели в тебе просыпается любовник. Заметь – не влюблённый, любовник. Ритку ты любил, Олю любил, а меня нет.


– Это не так. Люблю, как умею. Мои родители и на это не способны.


Как в воду глядел. После очередного затяжного противостояния папа запил, мама загуляла, не стесняясь показываться на глаза с любовниками, чаще совсем молодыми. Позже Ирина подала на развод.


Жить родители стали отдельно. Сексодром в папиной квартире закрылся на карантин, а иной причины встречаться с подружкой Илья не видел.


Отношения с Верочкой таинственным образом рассосались, зато появились одноразовые нетребовательные подружки, которые отлично понимали, чего от них требуется.


Увы, мимолётные отношения не приносили необходимой разрядки. Секс был, а чего-то очень важного, знать бы чего, не было.


Илюху надолго накрыло волной апатии. Спорт больше не вызывал желания жить. Он даже выпивать изредка начал, на девчонок не глядел, убеждая себя в их изначальной, генетической порочности.


– Если даже мама… мама… вытворяет такое, что говорить о других!


Себя Илья не винил, потому, что всё от начала до конца делал правильно.


Как-то раз, когда стало совсем невыносимо, юноша решил скрасить одиночество в баре. Это было не в его правилах, но другого выхода он не видел.


Выпив пару крепких коктейлей, Илья опьянел. Безразлично разглядывать публику было скучно. Захотелось уйти. В этот момент его пригласила на танец взрослая женщина. Отчего его растащило на откровение, вспомнить сложно, но так случилось.


Илья впервые в жизни самозабвенно изливал душу совершенно незнакомому человеку: женщине,  матери.


Почему бы не попробовать её расшевелить, решил Илья. Мать-то с юнцами флиртует. Может в этом что-то есть: одному поздно, другому – рано, а вместе – кайф.


Попробовал. Понравилось. Женщина умела доставить и простое, и нетрадиционное удовольствие. Это так заводило, что не было сил остановиться. Виктория Леонидовна была разведена, одна воспитывала двух подростков. Как же она была горяча!


Показаться с ней на людях стыдно, а у неё дома, когда детвора отправлялась в свою комнатушку,  можно было экспериментировать сколько угодно.


То, что казалось порочным, постыдным, зажигало не по-детски.


Жизнь налаживалась. Илья вновь стал побеждать в олимпиадах, играть в сборной района по баскетболу, сочинять песни, но однажды безнадёга вернулась, хотя для этого не было видимых причин. Просто опять стало скучно, одиноко, даже с ней, с Викой.


Юноша стал замечать растяжки на её теле, глубокие морщины, усталость во взгляде и многое-многое другое.


В тот день он как всегда привычно зажал Вику в прихожей, нетерпеливо расстегнул блузку, залез под юбку, поцеловал взасос… и ничего не почувствовал.

Это было непонятно, странно.


Женщина, хихикая и радуясь, залезла под душ, его отправила в постель, – я быстро.


Илья разделся, лёг в кровать, даже возбудился, но дождался Вику. Счастливая женщина юркнула под одеяло, а его вдруг переклинило.


– Да пошла ты, – заорал вдруг юноша, больно хлопнув её по влажному заду, вскочил с постели, стремительно натянул одежду и был таков, сам не понимая, что на него нашло.


Больше Илья в эту квартиру не приходил.


Честно говоря, он скучал, причём изобретательно, по-своему. Чтобы вызвать приятную истому, достаточно было остаться наедине с собой, выключить свет, усесться удобнее, закрыть глаза. Наслаждение гарантировано.


Вика в иллюзорном пространстве являлась без промедления, принималась колдовать над его чувствительным к ласкам телом. Илья знал, с чего женщина начнёт, как будет ластиться, где дотрагиваться. Спешить, напрягаться, не было необходимости.


В новой реальности её присутствие стало необязательным, скорее являлось помехой. Желание партнёрши тоже перестало быть необходимым атрибутом страсти. Илья рулил сам.


С призраком любви можно было говорить, спорить. Эта Вика знала, что хорошо, что плохо, как нужно отдаваться, чем доставить наслаждение, что и когда отвечать.


Девушки им по-прежнему интересовались, Вика тоже периодически предпринимала попытки встретиться, даже Верочка, успокоившись, строила глазки.


Никто ему больше не был нужен: отца он ненавидел за пассивность и пьянство, мать презирал за жадность и похоть, всех на свете женщин отвергал за развратную сущность, за стремление сделать из мужика вьючного ослика, привязанного за эрегированный кончик.


Такая жизнь не для него. Есть математика, есть спорт: большего для счастья не требуется. А женщины… пусть ищут простаков, живущих страстями и похотью.


Он не такой. Ему достаточно той Вики, которая никогда не спит. Если есть желание и толика бодрости, стоит только протянуть правую руку, немного помочь себе… потом ещё немного…


Вот такая непростая история приключилась в восемнадцать мальчишеских лет.


Скажете – так не бывает? Ошибаетесь. Чувства, как и всё прочее в земной юдоли, нет необходимости спасать, ими нельзя жертвовать. Любовь нужно ценить, экономить, беречь.  Может тогда хватит надолго.

Иллюзия и реальность

Я ехал в маршрутке, за рулём которой сидел тщедушный и бескровный лихой бородач. Он явно куда-то спешил: то закладывал виражи, то резко тормозил, выказывая недовольство на непонятном гортанном языке, и неистово жестикулировал, как третьесортный актёришка.


Пассажиров мотало из стороны в сторону. Кто-то вскрикивал от боли, боднув очередной раз соседа, другие утыкались в более жёсткие преграды.


Публика благоразумно помалкивала: никому не хотелось нарваться на неприятность в попытке образумить хулигана. Судя по поведению, водитель был в ярости, или под наркотическим дурманом.


Все хотели одного – быстрее бы дитя гор доскакало до ближайшей остановки и успокоилось.


Выскакивали из салона столь стремительно и дружно, что на выходе образовалась давка.


Меня опрокинула навзничь девчонка ростом с напёрсток.


Я успел-таки сгруппироваться, приземлился довольно мягко на ладони. Дюймовочке повезло меньше: малышка обхватила меня за шею, но серьёзно повредила нос, ударившись о мой тренированный затылок.


Кровь хлынула мгновенно (прощай любимый спортивный костюм – подарок некогда сильно любимой женщины). Девчонка обеими ладонями зажала нос, наклонилась вперёд, но и её наряд был безнадёжно испорчен.


Джигит за рулём, высадив последнего пассажира, рванул с места в карьер, чтобы не попасть под раздачу: толика благоразумия в его кудрявой головёнке всё же сохранилась.


Народ вокруг суетился: кто-то предлагал кровоостанавливающий карандаш, кто-то влажные салфетки и советы. Один из наиболее бдительных и продвинутых зрителей успел вызвать наряд стражей порядка, объяснив тем, что здоровенный детина (то есть я), избил школьницу на глазах у толпы.


Патруль прибыл через пару минут.


Никто ни в чём не желал разбираться. Меня сграбастали, хлопнули несколько раз по почкам демократизатором, надели наручники и как куль с опилками швырнули в патрульную машину.


Девчонка заверещала, пыталась чего-то объяснять. Тщетно. Караульным необходима статистика задержаний и протоколов, упускать  “счастливый” случай выслужиться было  с их точки зрения неразумно.


Тогда она пошла в наступление, требуя чтобы и её поместили в воронок, измазав для убедительности кровью форму самого агрессивного полисмена, по всей видимости, старшего наряда – хозяина той самой дубинки, которой прошлись по моей спине.


Школьницу (позднее оказалось, что мы ровесники) грубо затолкали ко мне в задний отсек, , предназначенный для нарушителей порядка, чтобы не испортила ненароком стерильной чистоты ментовского транспорта.


– Меня Дина зовут, – подала для знакомства ладонь девочка, – они у меня попляшут! У меня папа – капитан милиции. Сейчас ему позвоню. Говори скорее фамилию.


– Эй, вы, в какое отделение нас везёте? Папка, пап, тут такое! Меня в патрульную машину затолкали на Караваева… прямо с автобусной остановки. Я и… Дёмин Игорь Павлович. Он ни в чём не виноват, честное слово. Детали потом. Выручай!


О том, что происходило в отделении, рассказывать нет смысла. С грубой силой наших карательных органов сталкивались многие, все прочие видели бравых ментов в кино.


Папа-капитан не шумел, но в глазах у провинившихся стражей застыло уныние, разбавленное подобострастием.


– Сколько мы вам должны за костюм, – спросил папа.


– Это был форс-мажор. Дина тоже пострадала.


– К сожалению, не могу доставить вас домой, юноша. Служба, но такси за мой счёт. И не спорьте со старшими. Надеюсь, мы ещё увидимся.


– Я тоже надеюсь, – застенчиво играя миниатюрными плечиками, неуверенно прошептала Дина, но мгновенно сосредоточилась, – дай… те смартфон… на минуточку.


Так в моём телефоне появилась запись с пометкой Дина Мухина.


Нажатие клавиши и на её аппарате высветился мой номер.


– Я обязательно позвоню, Игорь. Обязательно.


Странно, я её почти не запомнил. Только скромный, целомудренный, по сути и ощущению, запах волос и пытливый, заинтересованный взгляд.


Конечно, в этот день я везде опоздал. Правда, успел сдать костюм в химчистку.


Вечером мне позвонила Алина, девушка, некогда подарившая его мне.


Не помню, любовь у нас была или наваждение, но память о тех днях была живая и яркая. Сто дней или около того беспредельного счастья.


Алина – девочка жутко аппетитная, сексуально раскрепощённая, сладкая-сладкая, но слегка распущенная и предельно влюбчивая. Во всех подряд. Потому мы и расстались: одного меня любимой было мало.


И вот звонит.

Странно!


– Гарик, любимый, узнал! Не представляешь, как я соскучилась. Давай встретимся.


– Алина, ты ничего не путаешь? Мы разбежались. Прошло столько времени. Ведь ты сама…


– Ха! Думаешь, не знаю – ты меня до сих пор любишь. Я тебя – тоже. Стандартная ситуация. Кто в наше время не делает глупостей. Должна же я была попробовать варианты. Жизнь – мгновение между прошлым и будущим. Лови момент, будь счастлив. Разве я не права? Такие девочки как я… на дороге не валяются. Не тормози! Ну же, смелее, мой рыцарь. Обещаю… фейерверк романтического позитива и всё такое…


– Почему я?


– Ты лучший. Закрою глаза и вижу… остальное при встрече. Кафе “Кувырок Луны” на Островского. Столик заказан. Живая музыка, танцы. Ты и я.


Не знаю, почему согласился. Всплыло в душе нечто приятное, тёплое, волнующее. Лучше чем с Алиной мне никогда ни с кем не было. Возможно, магическим образом подействовал интригующий подтекст, обещание чего-то до жути соблазнительного, о чём столько мечтал, и вот… можно сказать, исполнилось!


Сознание останавливало, подавало сигнал дискомфорта, но нечто боле могущественное требовательно толкало на свидание. Анализировать, включать логику, выстраивать линейные алгоритмы, не было ни сил, ни желания. Вдруг это джекпот, неожиданное, долгожданное везение?


По натуре я не игрок, азарт – не моя стихия. Наверно что-то напутала внутренняя химия, приняв мимолётное возбуждение за серьёзный повод поверить в серьёзность предложения.


На секундочку поставил рядом Алину и Дину.


Если рассматривать экстерьер, эстетические, так сказать, декорации, Дина в конкурсном забеге выбывала сразу. Но отчего я про девчонку вообще в подобном контексте подумал, вот в чём вопрос. Она-то ничего не обещала.


Сомнения грызли всю дорогу, но стоило увидеть Алину, как частота романтических колебаний душевного маятника резко вошла в резонанс с её интимными излучениями. Наверно я невероятно соскучился. Она была бесподобна, соблазнительна, желанна.


Как было не поплыть, видя на расстоянии прикосновения такое роскошное угощение!


Нечто ретивое взыграло, пустилось в пляс.


Голова шла кругом, мышцы задеревенели, представляя восхитительно трепетное интимное напряжение. Её плотоядный взгляд, соблазнительная спелость выпуклых форм, генетическая память тела, бесстыдно влекущий к блаженству женственный аромат – все доводы в пользу Алины, которая была прекрасна и доступна как никогда.


– Так и знала, Гарик, так и знала, что произведу на тебя впечатление!


Я хотел немедленно, прямо сейчас, обнимать, целовать.


– Торопыга, – прошептала она, останавливая меня жестом, – всё будет, иначе, зачем встречаться. Возмужал, заматерел. Дай насмотреться вдоволь. Сколько мы с тобой не виделись?


Я был ошеломлён.


– Выпьем по чуть-чуть, самую малость, для разогрева, – спросила Алина, усаживаясь напротив.


– Может, сначала потанцуем?


– Как ты предсказуем, Дёмин. Ничуть не изменился. Могу поспорить на что угодно, сейчас начнёшь нюхать волосы, прижмёшь так, что косточки хрустнут, потом я почувствую животом нечто пульсирующее, горячее. Не заводись, у нас полно времени.


– Тогда пересяду к тебе.


– Это можно.


Я уселся рядом, плечо к плечу, заказал пару крепких коктейлей для начала, фруктовые салаты и бутылку красного мартини.


– Помнишь, любимый.


Алина потёрлась щекой о мою щёку, – расскажи о себе. Вспоминал? Только честно. Или проклинал?


– Зачем ворошить прошлое.


– Считаешь, у нас есть настоящее? Ты один… где работаешь?


– И учусь, и работаю. Не хочу плестись позади прогресса. У меня неплохой послужной список, есть шанс получить свою лабораторию. А на личном фронте… не сложилось. Впрочем, не пытался. Ты меня здорово осадила. Как удивительно пахнут твои волосы! Не могу поверить, что мы опять вместе… что можем, наверно, снова стать парой.


– Ну, прости, Гарик! Я неправа. Ничего, наверстаем. С процентами отдам всё, чего ты лишился по моей вине. Любимый!


Алина положила руку на моё колено. Я вздрогнул. Это извинение, провокация, игра – что? Как себя вести?


Притянув девушку к себе, целомудренно поцеловал в шею. Бархатистая кожа возбуждала фантазии, манила возможностью немедленно окунуться в забытый со временем, но такой волнующий океан наслаждений.


– И всё-таки танец. Хочу прикоснуться к тебе всем телом, ощутить предельную близость. Знаешь, я научился видеть с закрытыми глазами… тебя видеть… осязать, обонять, взаимодействовать, чувствовать. Я понял главное – всё плохое, всё хорошее… между двумя людьми… начинается с того, что один другому поверил. Просто так, потому что иначе не может.


Мысли путались в голове. Алина держала меня на дистанции, словно приглядывалась, словно боялась ошибиться, довериться. Так казалось. То же происходило со мной, но воображение настойчиво дорисовывало позитивный образ, исключая иные варианты. Два раза снаряд в одну воронку не падает. Так говорят.


Мне стало невыносимо жарко. Дышать стало нечем.


– Давай отсюда уйдём, – предложил я, не в силах сдержать желание впиться в её изумительные губы поцелуем.


Алина опять положила ладонь на моё колено, сместила её к центру и вниз, невесомо дотронулась до самого интимного.


– Ого, мой мустанг бьёт копытом. Похвально. Давай ещё посидим, здесь так мило, так уютно. Я тоже тебя хочу, просто умираю от желания, но… мы же не дети. Нужно уметь ждать, уметь усмирять желания. Нагуляем аппетит и тогда…


О чём она говорила, я не понимал. Моей руке было дозволено нырнуть под блузку, губам – исследовать шею, ухо, обнажённое плечо.


– Щёкотно, Гарик, с ухом осторожней, не хочешь же ты, чтобы я прямо здесь, прямо сейчас… ты же понимаешь, о чём я… это самая чувствительная интимная точка! Ты такой славный, такой трогательный. Как я соскучилась!


Моя рука настойчиво исследовала тугой животик, добралась до застёжки бюстгальтера, которая почему-то оказалась спереди, расстегнула.


Что творилось со мной, не описать словами. Я был на грани фола. Почувствовав напряжённую вишенку соска, мгновенно провалился в нирвану. Это был нокаут. Как спортсмен, я знал – чтобы продолжить поединок не получив поражение у поверженного бойца есть только девять секунд.


Именно их не хватило. Я задохнулся.


– Дисквалифицирован, Гарик! Прекрати, на нас смотрят.


– Тебе приятно?


– Тешишь мужское эго, развратник! Не скрою, ты меня всегда возбуждал, а теперь, после продолжительного тайм-аута, просто сатанею от близости. Зачем мы пошли в кафе? Нужно было начать с главного, а заново знакомиться потом, когда сбросим напряжение. Ладно, в следующий раз так и сделаем. Расплачивайся, поехали к тебе.


– В следующий раз?


– Неудачная фигура речи. Мы же не собираемся расставаться ещё раз, так ведь?


Такси как назло не было. Погода промозглая, ветреная. Мы обнялись, чтобы согреться.


На этот раз меня затрясло основательно.


Таких вкусных губ я не пробовал… с того памятного дня, когда Алина сказала, что всерьёз влюбилась в другого, что пора расставаться.


Почему я про это вспомнил?


Ах, да! В самый сладкий момент раздался звонок на её телефоне.


– Не отвечай, – просил я, но Алина не послушала.


– Что-что… когда, говоришь… уже приехал? Но, ты же говорил… неужели нельзя было предупредить! Ладно, поняла. Не кричи… уже еду, любимый. Вина купи… Мартини. Целую!


– Извини, Гарик, не срослось, – смотрела моя девушка глазами наивной очарованной школьницы, – прости, я же не знала, я думала, что он ушёл… насовсем. А оно вон как вышло. Не огорчайся. Хочешь, я тебе денег на такси дам?


– Опять расстаться друзьями, про запас, на всякий случай, когда одиноко, а новых впечатлений не предвидится? Бред! Хочу не видеть тебя никогда больше, чтобы забыть навсегда, стереть из памяти, как ошибку в черновике. Интересно – это который экземпляр по счёту? Ладно, о чём это я, живи счастливо!


Мне было больно, так больно, что ноги отказывались совершать привычные движения. Сколько времени я просидел без движения на остановке – неважно. Из небытия выдернул звонок.


Я, не глядя, нажал отбой: не было желания с кем-либо взаимодействовать. Хотелось раствориться без остатка в пространстве и времени, стать подобием гомеопатического средства, которое необходимо принимать каждому безнадёжно влюблённому в качестве успокоительного. Не поможет и ладно.


Звонок повторился, потом ещё раз.


Какого чёрта, не до вас! Жизнь кувырком, как та луна из названия кафе.


– Игорь, извини, наверно слишком поздно для звонка, это Дина.


– Дина, та самая пионерка, что спасла меня из когтей кровожадных копов? Как я рад тебя слышать, особенно сейчас. Я совершенно свободен. Ты сказала про свидание, не ослышался?


– Мне так одиноко, так хочется с тобой поговорить. И вовсе я не школьница. Если хочешь знать – мне двадцать три года… и ты мне понравился. Очень. Где ты сейчас?


– Улица Островского, а ты?


– Я на Семашко, двадцать третий дом, третий подъезд, седьмой этаж. С лифтом. Мама в санатории, папа на сутках. Приезжай. Мне так много нужно тебе сказать. Могу чего-нибудь вкусненькое приготовить.


– Считаешь, это нормально – приглашать в гости на ночь глядя незнакомого мужчину?


– Папа одобрил твою кандидатуру, если ты об этом. У него интуиция и опыт. Сказал, что ты надёжный.


– Тогда так поступим: одевайся, буду ждать внизу. Подъеду – позвоню.


– Куда пойдём?


– Не всё ли равно, где знакомиться? Одевайся теплее. Как же вовремя ты позвонила.

Не звони – не надо

– Светка, Светулёк, это… в самом деле ты, – ликовал Артём, схватив женщину за руки, – я так рад тебя видеть! Дай разгляжу. Похудела, расцвела. Загар ненашенский, заморский. Карибы, небось, или Греция? Зеленоглазая, сторойная. Надо же! Мне всегда казалось, что у тебя глаза серые. Сколько же лет мы не виделись? Покрутись, а… удивительная, обворожительная… прекрасная! Вот я дурак!


– Только понял? Двенадцать, Тёма, две-над-цать лет минуло. Ты изменился. Повзрослел что ли. В плечах раздался. Морщины у глаз. Рубашка белоснежная… похвальная ухоженность, уверенность во взгляде, дивный мужской аромат. Мужчина с перчиком. А руки убери… и не смотри на меня так, будто раздеваешь, словно ты питон, а я бандерлог, мечтающий стать твоим ужином. Я женщина пылкая, но скромная. Замужем, между прочим. Двух сыновей воспитываю.


– Кокетничаешь. Хвалишься или дразнишь? Могу тем же ответить. У меня молодая жена, две дочурки – Диана и… и Света… между прочим. Квартира, машина, дача. Зачем ты обороняешься,… или нападаешь?


Женщина как-то странно посмотрела на своего визави, насторожилась. Кожа на её груди мгновенно приобрела пятнистый малиновый оттенок, – ты сказал Света, почему?


– А что такого? Да, мне всегда нравилось это светлое имя. Что тебя удивляет? Ладно, расслабься, чего ты на самом деле. Рад, что у тебя всё хорошо. Хорошо ведь… ты счастлива? Дети большие, взрослые?


– Ромке одиннадцать. Тёме… шесть.


– Не забыла, значит. И я… тоже… всё помню. Ты лебёдушку с руки кормила, а её кавалер… приревновал, наверно – цапнул тебя за руку и в воду уронил. Мне тоже от него досталось, пока  вытаскивал. Ты стояла на берегу, обтекала… вся такая растерянная, мокрая, злая. На тебе было тонкое платье лимонного цвета, прилипшее к телу. Оно ничего-ничего не скрывало, напротив, выделяло интимные детали. Я заворожено смотрел на твою удивительную грудь…


– Вот, значит, куда ты смотрел! Никогда бы не подумала, на что ты глаз положил. Я думала –  влюбился.


– Конечно, влюбился. Одно другому не мешает. Потом я привёл тебя домой. Ты целый час просидела в ванне, тихо ревела. Я слышал. Только потом до меня дошло, что стесняешься выйти, что поняла, почему я тебя так внимательно разглядывал. Тогда я постучался, предложил полотенце, мамин халат. Ты в нём была такая смешная, такая милая.


– Ты тоже выглядел забавно: корчил рожи, хохотал невпопад и болтал, болтал. Мне было неловко, хотелось убежать, но платье и волосы никак не сохли. Тогда ты предложил сушиться феном, а сам… помог… прожёчь утюгом платье.


– Я же не знал, что утюг прилипает. И потом… нашёл выход-то, согласись. В моей рубашке и джинсах ты нравилась ещё больше. А платье моя мама новое сшила.


– Да, Артём, твоя мама замечательная рукодельница, но мне домой пора. Дети, сам понимаешь, хозяйство, муж.


– Светочка, прошу тебя, давай в кафе посидим. Двенадцать лет не виделись. У меня сейчас такое настроение… такое…


– Игривое? Матч-реванш замыслил? Вижу, куда ты уставился, дырку протрёшь. Тебе жены не хватает?


– Причём здесь она, я соскучился. Ты вся такая… вроде прежняя, но совсем другая.


– Волшебная, да? Без тебя знаю, что время не красит. А мужчины до сих пор слюни пускают, от донжуанов отбоя нет. Облизываешься? Не для тебя мама ягодку растила. Чужие мы, Тёма.


– Ну, ты даёшь Светулёк.! Какая же ты мне чужая! Пять лет, тысяча девятьсот семнадцать дней мы были супругами, а сколько дней и ночей просто так целовались. Неужели ты всё забыла?


– Надо же, математик, подсчитал. Может ты меня выслеживал, готовился заранее в силки залучить? Положим, помню кой чего, в том числе некоторые пикантные подробности, но… слушай, а ты не забыл, почему мы с тобой того… развелись-то: почему, зачем?


– А мне почём знать? Ты пришла, злая как фурия, врезала мне по физиономии, сказала, что между нами всё кончено… и ничего не объяснила.


– А ты весь такой белый, пушистый, вообще не причём?


– Сказал, что ты сумасшедшая и всё. До сих пор ни сном, ни духом. Провалиться сквозь землю – не было за мной грехов: ни больших, ни малых. Крылья не отросли, но каяться не в чем.


– Ну и…


– Ты метнула в меня чайник с горячей заваркой.


– Попала?


– Свет… не хочу превращать в допрос приятное романтическое свидание. Я сейчас на такой аппетитной волне. Как тебе объяснить. Вот это, – помнишь, помнишь, мальчик я босой в лодке колыхался над волнами. Девушка с распущенной косо-о-ой…


– Твои кудри трогала губами. Было, не спорю. Не раз было. Двенадцать лет назад мы были единым целым. В прошлой жизни, Тёма. Мне теперь не до любовных репетиций. Я взрослая. И умная.


– Хочешь сказать, что не любила никогда? Вот и врёшь! Я тебя целовал – ты жмурилась, как котёнок мурчала, ластилась. У тебя на мочке уха точка есть, когда я до неё губами дотрагивался – ты улетала. С тобой… нет, с нами, такое творилось! Каждую ночь, каждый день. Я тебе не изменял.


– Да, вспомнила… кажется вспомнила. Я ведь без тебя задыхалась, сохла. С тобой… сама себе завидовала, так была счастлива.  Тыщу лет тому назад. Потом… однажды утром проснулось, может не с той ноги: меня всё тогда раздражало – музыка, танцы, прикосновения, объятия, голос твой, любовь эта самая, ликование по поводу и без, оргазмы. А ты… ты весь такой счастливый, улыбчивый – аж противно. Мне плохо, а тебе хорошо. Это что – правильно? Вот я и решила. Мне пофигу было – изменят, нет… обидел.


– Вот те на! А теперь, теперь по-другому, теперь ты счастлива вместе с тем, с другим… или с третьим?


– Я запуталась. Сначала страдала непонятно отчего. Я боялась, что когда-нибудь ты меня разлюбишь. Мне каждую ночь это снилось. Потом мне стало как бы всё равно. Наверно устала бояться. После развода уехала в другой город. Почему ты меня отпустил, почему не нашёл? Лёша со мной не церемонился: принимал все решения за меня, ни о чём не спрашивал. Я даже не знаю, любила его или нет. Подчинялась. Привыкла, что он имеет право. Муж грубый, но надёжный. Что-то я на пустом месте расчувствовалась. Глупости это. В жизни главное – доверие, комфорт и стабильность, а любовь, всякие там сладкие ванильные мысли, страсть, азарт и трепет – это для сопливых мальчиков и прыщавых девочек с косичками. Мы поторопились стать взрослыми, потому наделали ошибок. Теперь выросли, Артём. Поздно менять судьбу, когда от любого опрометчивого шага зависят другие люди, те, кому ты обязан по жизни.


– Ни о чём не жалеешь? Никогда-никогда? Только честно.


– Ты про сладкие сны, навязчивые видения, про прочую волнительную лабуду? Как без неё! Я тебя любила, Тёмочка, ещё как любила. Такое не забыть. Конечно, ты снишься мне. До сих пор представляю в деталях наши целомудренные и нескромные свидания. Но чаще встречаю тебя случайно во сне и умираю от страха, что не позовёшь, не обнимешь, отвернёшься. Но это теперь ничего не значит. Сейчас мне страшно оттого, что вижу – готов позвать. Недаром говорят – бойся своей мечты, она может исполниться. Не делай этого.


– Жаль! Хотя, если быть до конца честным, я тоже не готов глобально менять жизнь, потому что не переношу чужую боль. Люблю своих девочек, это важно. Ты только мужу ничего не рассказывай… про нашу встречу. Ни к чему давать повод для ревности. И сама… сама не наделай глупостей. Я же знаю – ты умеешь устраивать шторм в чашке с чаем. Не обидишься, если я тебя поцелую? Как сестру, как родственную душу.


Света застыла, плотно сжала губы, побледнела, но всем видом показала готовность… подчиниться что ли.


Не удержалась. Бесконечно долгий поцелуй, пылкий, страстный, произвёл на неё неизгладимое впечатление: земля уходила из-под ног, вертелась и взбрыкивала.


Такого трепетного чувства бывшие супруги никогда прежде не испытывали. Это было куда слаще, чем первый юношеский поцелуй.


Перед глазами проносилась череда романтических образов и сцен, сонм эмоциональных порывов судорогами сотрясал возбуждённые тела, противоречивого характера мысли рвали чувствительные души в клочья. Оба чувствовали себя заговорщиками, еретиками.


Потрясённые, они долго не решались разъять объятия, стеснялись смотреть друг другу в глаза, не отпускали сцепленных рук. Оба понимали, что настал час истины, пришло время окончательно и бесповоротно расставить, где нужно, все точки, заглушить, наконец, эмоциональную горячность, покончить раз и навсегда с сентиментальными фантазиями и соблазнительными декорациями, которыми щедро обставили ностальгические воспоминания.


Кто они теперь друг другу, после сегодняшней встречи – любовники? Как же это неправильно. Лучше бы этого не произошло! Или нет – не лучше?


Увы, жизнь – конструктор из парадоксов, неразрешимое, бесформенное логическое построение; головоломка, которую невозможно распутать, не разломав предварительно на части. В ней всё, всё, от первого вздоха до последнего пристанища неразумно, абсурдно, несправедливо.


Света почувствовала, что ещё мгновение и прольются слёзы, что кончаются силы сопротивляться чему-то очень сильному внутри. Она вырвалась, побежала, потом вернулась, не глядя протянула визитку, – не звони, не надо. Пожалуйста!


Женщина скрылась в маршрутке, где дала волю поглотившим всё её существо чувствам, отвернувшись к окну, а мужчина в застывшей позе долго ещё не мог сдвинуться с места.


Дома он закрылся в своей комнате, грустил, читая любимые стихи, тем или иным образом связанные с ней, так и не разлюбленной, самой первой в жизни женщиной, к которой судьба позволила прикоснуться ещё раз, возможно в последний.


Говорят, мужчины не плачут. Врут.


Читая поэтические строки Вадима Хавина, – “Какая разница что будет и сколько ждёт меня камней и кто предаст, и кто осудит, пока смеёшься ты во мне? Когда потери заболят, когда-нибудь, когда подкатит, я вспомню смех, твой цвет, твой взгляд… и мне ещё надолго хватит”, – Артём, заливаясь слезами, размышлял о смысле жизни, о фатальных ошибках, которых можно было не совершать, если доверяешь и веришь, если понимаешь, что нужно уметь прощать простые человеческие слабости.


На столе лежала визитка любимой женщины с чужой фамилией, требовательно транслируя сигнал бедствия, возможность вызвать скорую помощь.


– Она меня не забыла, – рассуждал Артём, – я её буду помнить… всегда. Разве это не счастье? Что на самом деле заставило нас расстаться, почему мы были такими глупыми, такими неразумными, ограниченными, упрямыми? Как теперь жить, зная, что всё могло быть иначе, что ещё может измениться, стоит только набрать заветный номер?

Про послушную женщину и тихую гавань

Помотало Серёгу по белу свету.


Чего только не насмотрелся. Везде побывал, всего помаленьку познал-отведал: сладкого и порочного, горького и волнующего, соблазнительного, желанного, омерзительного, даже жуткого и страшного.


Свободу и самостоятельность ценил пуще самой жизни; любовью не однажды поступался, безжалостно извлекая коварные  осколки необъяснимо обволакивающего влечения из израненного настойчивой женской нежностью сердца, чтобы вдохнуть ещё глоток свежего воздуха где-то там, на пыльных тропинках далёких дорог, хотя знал наверняка – впрок не надышишься.


Одиночество очарованный новыми впечатлениями странник переносил довольно легко. Обеспеченное постоянство, напротив, переживал мучительно, испытывал на одном месте тревогу и беспомощность.


Наверно была у него изначально мечта-идея, большая желанная цель, точно была, только вспомнить о ней было непросто, да и нужно ли.


Ни к чему Серёга давно не привязывался, ничего абсолютно не ценил: разве что видавшую виды гитару, особенный, изготовленный за дорогую копейку по фигуре рюкзак, да дневник в кожаном переплёте, который хранил воспоминания, которые необходимо забыть.


Потрёпанные страницы помнили самое-самое, отчего болезненно щемило в грудине и появлялось желание немедленно, прямо сейчас, раз и навсегда завершить земной путь.


Он и сейчас не знал, куда держит курс, ведь его нигде не ждали. Главное – двигаться: твёрдо ступать ногами и ничего не задумывать наперёд, что тоже было тем ещё испытанием.


Абсурдно-навязчивые мысли беспорядочно копошились в голове, создавали непрекращающийся раздражающий фон. Нужно  что-то есть, где-то бросить на ночлег бренное тело.


Впрочем, Серёга не был избалован. Чтобы почувствовать себя счастливым, достаточно самой малости, если не заморачиваться на глубинных смыслах всего сущего, не философствовать зазря.


Про фортуну и фатум он знал почти всё: азартные игры с судьбой – занятие для безумцев и идиотов.


Знал, но каждый раз загорался новой моделью достичь просветления, которое неизменно приводило к очередной катастрофе или ввергало в звенящую пустоту.


Вот и теперь Серёга бежал, то ли от себя, то ли от неизбежности, не задумываясь, зачем и куда. Бессознательное вело по знакомому маршруту, туда, где всё началось – к отчему дому, от которого остался лишь адрес.


Родители давно переселились на погост, больше никого у него не было, кроме…


Жениться Серёга не успел, но точно знал – у него есть дочь. Фотография девочки, удивительным образом разыскавшая его в тайге на плато Путорана была вложена в завеиный дневник.


Зачем? Рука дрогнула, не смог выбросить.


Юлька. Забавная такая: с тонюсенькими косичками, озорным взглядом и конопатым носом. Теперь ей должно быть… приблизительно шестнадцать. Взрослая совсем. Интересно, как она выглядит сейчас. Впрочем – какая разница: он никогда не видел её, она, скорее всего ничего не знает о нём. Пусть так и останется. Нечего бередить старые раны. Достаточно незаживающих шрамов, что хранятся в окаянном дневнике.


Серёга с трудом протиснулся в центр вагона, думал, что придётся в толкотне дышать спёртым воздухом, но ему повезло – через несколько остановок освободилась добрая половина вагона. Он успел сесть у окна.


Знакомый пейзаж навевал тоску. Непрошеные воспоминания давили на психику. Да, он так и не отыскал совокупности смыслов, не познал сокровенных тайн, не набрался мудрости, хотя заглядывал во все щели. Вопросов и претензий к судьбе накопил целый ворох, а ответов – ни одного.


Чтобы отвлечься от назойливых переживаний, необходимы новые впечатления. Там, за окном, Серёга знал каждую кочку. Значит, нужно направить внимание на обыденные события.


Он начал пытливо изучать попутчиков. Каждый персонаж, вон их сколько, все разные, это отдельная судьба.


Переводя взор от одного пассажира к другому, Серёга наткнулся взглядом на девчонку, сидящую в соседнем купе, напротив, в компании таких же, как она, молодых людей. Судя по дате в календаре, скорее всего это были выпускники школы или абитуриенты института.


Пять девчонок и один мальчуган, бездарно тренькающий на гитарных струнах что-то романтическое, сентиментально-сопливое. Он бы сыграл куда чувственнее. Эх, сколько девчонок и молодых женщин были очарованы его голосом, скольких он после дружеских посиделок умело утешал.


Ни одна, увы, не задела струн души настолько, чтобы возникло желание раствориться, забыть обо всём. Если чувства мешают свободе, значит это не любовь, а так. Плюнь и разотри.


Серёга поморщился. Зачем врать! Случалось, и не раз, когда рвать приходилось по живому, с кровью. Дурак! Может и жизнь сложилась бы иначе, если бы сумел поверить.


Мальчишка вполголоса исполнял чувственную балладу, впечатлённые слушательницы млели от восторга, сопереживая вместе с исполнителем.


– Я несла свою беду по весеннему по льду. Подломился лёд, душа оборвалася, – сбиваясь с ритма, вдохновлял подружек на слёзы юнец.


Серёгу нервировали огрехи игры и примитивность вокала, это была его стихия. Он и не заметил своей жестикуляции: мимикой и узнаваемым движением пальцев исправлял технику исполнителя.


Осознал своё вмешательство в чужое творчество оттого, что встретился взглядом с той, которую несколько минут назад так внимательно разглядывал, даже кое-какие литературные подробности относительно её персоны сочинил.


Девчонка была, если честно, так себе – ничего особенного, если бы не лучистые глаза, полные искренних эмоций и озорного, особенного какого-то, щенячьего восторга.


Она выглядела ослепительной, яркой в своём простеньком платьице, несмотря на отсутствие того, что теперь считается красотой. Понятно, что основное достоинство юных дев – молодость и свежесть, но было что-то ещё: необъяснимое, таинственное, что заставило выделить её из толпы.


– Хороша Маша… да не наша, – невольно подумал Серёга и немедленно смутился, хотя никогда не был застенчив, – э-э-эх, где мои семнадцать лет!


Наверно его мысли бегущей строкой читались на лице, иначе, отчего девушка так душевно на него посмотрела, улыбнулась, да как… песня.


Внутри зазвучали давно забытые романтические аккорды, что-то приятно заныло.


– Вот шалунья. Зря она так, первому встречному душу открывает. Обманут ведь! Такая непосредственная, искренняя, родная. Вот бы в такую влюбиться.


Он тоже улыбнулся.


Девушка заметила,зарделась, смущённо закрыла ладонями рот.


Серёга обернулся в поисках того, кому могла предназначаться настолько эмоциональная реакция, но никого достойного внимания не обнаружил. Значит, ему улыбается.


– Лет семнадцать. Как моей дочери, – подумал он мельком, но тело отреагировало совсем не так, не по-отечески, иначе. Внимание шалуньи разбудили весьма противоречивые эмоции, нечто ностальгическое, до жути желанное и одновременно бесстыдное.


Серёга вдруг вспомнил слово любовь.


– Чудак на букву М. Она же ребёнок!


Согласовать мысли и действия не получилось. Он улыбнулся в ответ, подмигнул, послал шуточный воздушный поцелуй.


Девчонка изобразила удивление, жестом задала вопрос, – мне?


С этого момента пропал бесследно гул людского присутствия, гитарные переливы, мерный перестук колёс. Безмолвный диалог продолжился.


Серёга забылся, впал в удивительно гармоничное состояние, в котором ничто, даже возраст, не имело значения. Так ведут себя глухари на весеннем току: поют и красуются.


Так и ехал, провалившись в изумлённо счастливое состояние, которое изменило до неузнаваемости мир вокруг.


Такого восторга Серёга не испытывал с тех удивительных дней, когда ему, выздоравливающему после ужасной травмы, призналась в любви медсестричка, которой он пел по ночам чувственные баллады. Кстати, “Беду” тоже исполнял не однажды. А уж что она вытворяла в ответ!


Сбежал, засранец! Испугался последствий.


Если когда-нибудь ещё будет подобное. Будет ли… а если это оно и есть?


Какие изящные у неё ладони, как восхитительно девочка сложена, как юна, привлекательна!


Сердце вело себя несколько странно для опытного сердцееда: трепетало, переполняя невесомостью, как в парной после купания в проруби при скрипучем морозе, когда и дым, и свет от костра направляются прямиком в зенит, к создателю.


Сладкая истома манила незавершённостью. Всё прочее не так сложно додумать: песен не хватит, чтобы выразить милой девочке всё то, что он чувствует здесь и сейчас. На руках будет носить. Да что там… всё к её ногам, всё-всё.


Несколько бесконечных минут Серёгу безбожно корёжило, словно косяк дури выкурил, даже сильнее. Перед глазами пронеслись цветные картинки счастливого до безобразия будущего.


Житейский опыт поможет не делать ошибок. Он так будет любить… так… чертям станет тошно. Каждая тварь завидовать будет!


Девчонка улыбалась

Серёга бредил, представляя  в ускоренной динамике сцены безоблачного счастья: переживал момент  близости, первый поцелуй, признание в любви (!). Ещё несколько минут и…


Вот и его остановка.


– Чёрт, чёрт, чёрт, – вопило всё его существо, вынужденно поставленное перед непосильным выбором.


Заскрипели колёсные пары, дёрнулся остановленный торможением состав, ёкнуло и упало внутри.


Серёга засуетился, схватил гитару, торопливо пристроил на спину рюкзак. Отводя в сторону взгляд, начал спешно пробираться сквозь толпу пассажиров к выходу.


Не посмотреть в её сторону не было сил. Сдался.


Девочка привстала, сделала попытку последовать за ним.


Серёга неуверенным жестом остановил её эмоциональный порыв.


– А я… как же я, – кричал девичий взгляд, на глазах которой наворачивались слёзы, – ведь я тебе поверила!


Мужчина опять, в который уже раз, сбегал в самый ответственный момент. Может, ничего серьёзного и не случилось бы, может это иллюзия больного воображения, но ведь он даже не попробовал.


Выбравшись на перрон, Серёга чувствовал себя так, словно только что избежал удара лезвием ножа, ощущение, которое известно ему не понаслышке: внутренности противно  дрожали, подкашивались ноги, по лицу стекал холодный пот.


– Неужели это я, – недоумевал незадачливый донжуан, – ишь ты, колбасит-то как, словно в самый первый раз! Пригрезилось что-то! Ничего, Серёга, ничего, прорвёмся. Вот Юльку отыщу, предъявлю на неё отцовские права, найду себе тихую послушную женщину, обустрою уютную гавань. Заживём! На работу устроюсь. А жить, жить-то где? Без бабы надёжной и верной никуда. Надо было пичугу эту приголубить. Глядишь и… она ведь сама…


Электричка тронулась. Мимо проплывало окно, сквозь которое на него с недоумением смотрела девушка, которой померещилось, будто встретила судьбу.


– Ну и дура! Какого беса улыбаться первому встречному. Вот и Жанка. Сами соблазняют, на рожон лезут, подставляются, а мы, мужики, переживай потом, расхлёбывай последствия их мерзких пороков. У-у-у, змеюки! Просил я её рожать? Осчастливила прям! Найду родительские могилы, поклонюсь и обратно в тайгу подамся, от греха подальше. Таймень да медведь любви спрашивать не будут.

Когда-нибудь…

Ничего, кажется, в семейной жизни четы Куликовых не предвещало наступления промозглых холодов.


И вообще, это была самая макушка лета.


Солнце в зените, сладкий до одурения запах свежескошенного газона, экзотические фруктовые развалы на каждой остановке, загорелые не по-здешнему женщины почти раздетые, детишки в лагере – живи, радуйся. Так нет же… интуиция, мать её за ногу: зудит, кочевряжится, не даёт покоя, а на какую тему – молчит, как скелет доисторического звероящера в зоологическом музее.


Неуютно стало жить, зябко. Знать бы – отчего грусть-кручина в такое неподходящее время накатывает, прожигает до позвоночника.


Мыслей на этот счёт проскакивает много: с интеллектом, логикой аналитическими способностями у него полный порядок; недаром, где на периферии что не так, на прорыв его посылают. Умеет Виталий Серафимович в считанные дни локальные точки бифуркации обнаружить, форсаж экономической безопасности включить, чтобы переломить кризисную ситуацию.


Это на службе. В семье всё не так. Тут Зойка верховодит, супружница благоверная.


В её нежных ручках с породистыми музыкальными пальчиками все рычаги, все ниточки, посредством которых управляет психологическим, материальным и социальным климатом устоявшейся за одиннадцать лет ячейки общества.


Основным, а может и единственным регулятором благополучия их семейной пары с того самого дня, когда будущая супруга ласково заглянув ему в глаза попросила донести до автобусной остановки неподъёмные чемоданы, была, как бы вызывающе это не звучало, самая что ни на есть любовь.


Виталий млел и таял в Зойкином обществе, наслаждался её присутствием даже тогда, когда чувствовал недостаток с её стороны внимания.


А она… чего греха таить: были и не однажды поводы для ревности, были неопровержимые свидетельства неверности. Виталий Серафимович обожал свою юную пери, которая ещё тогда, сразу после свадьбы целовалась взасос с прыщавым недоноском, бывшим одноклассником.


Разборки он устраивать не стал, но полунамёками дал понять о своей осведомлённости. Зойка даже не смутилась, – мало ли что тебе показалось. С кем хочу, с тем и целуюсь!


Обидно, конечно, но Виталий сумел подкупить уязвлённое эго: девчонка не ведает, что творит. Привыкла к ребячеству. Я ей докажу, очарую, окружу любовью так, что не только недомерков – Аленов Делонов замечать перестанет.


Он старался. Тем не менее, застукал за тем же неприглядным занятием на дружеской вечеринке позже, когда малютка Ларочка делала первые шаги.


В тот день он здорово надрался, даже отключился с горя. Злые языки пытались месить грязь по поводу Зойкиной вольности: мол, она такое на глазах у всех вытворяла…


Куда там. Жена цезаря вне подозрений. Не могла она, не мо-гла! Это был дружеский… ну, или случайный поцелуй (ага!). С кем не бывает! Без соблазнов и иллюзий жизнь становится невыносимо пресной. Поманили, обманули!


С тех пор Виталий вычеркнул из своей жизни всех друзей от греха подальше, а Зойку буквально преследовал, хотя ограничить её внутреннюю свободу был бессилен: она могла так посмотреть, что у него поджилки начинали вибрировать.


Были у жены греховные импульсы или нет – неважно. В любой пикантной ситуации виноваты оба. Так его убеждали на тренинге, объясняя основы семейного счастья, где Виталия обучали по вербальным и невербальным признакам за доли секунд определять, чего хочет женщина и как стать ей необходимым настолько, чтобы даже помыслы не рождались в юной головке.


Виталий усердно познавал секреты интимной психологии, но применить их на практике не успел: Зойка просчитывала его хитроумные комбинации и ловко уводила в сторону, что было совсем несложно: стоило прелестнице оголить ножку, грудь, чувственно потянуться, подать секретный знак, как наивный бычок немедленно возвращался в романтическое стойло.


Она знала толк в обольщении, коварно пользовалась бесконечно огромным  арсеналом инструментов искусительницы, для чего под покровами скромных одежд имелось всё и даже больше.


Увы, ни серебряная упряжь из нарядов, ни уздечка из условностей и запретов, ни вожжи благоразумия и стыдливости вольный норов рыжеволосой фурии не воспринимал всерьёз. Опускаться до тотального контроля и слежки Виталий не хотел, да и не мог. Недаром говорят, что слепых вокруг нас гораздо больше, чем зрячих. Любовь делает человека наивным и глупым.


Впрочем, мужчина пробовал на краткий миг снимать розовые очки, но оказалось, что это больно вдвойне.


Родить сына захотел он в надежде, что малыш мотивирует на искренность, откровенность и доверие. Ребёнок – это серьёзное испытание. Не забалуешь.


Зойка родила, но потребность поиска острых ощущений не утратила. Прямых улик не было, зато косвенных – хоть отбавляй: незнакомые мужские запахи, участившиеся отказы в близости, раздражительное настроение, агрессивные нападки без причин, таинственные звонки, ночные сообщения на ватсап, вещи, которые не покупал и многое другое.


Виталий делал всё, чтобы реанимировать любовь. Тщетно. Отношения становились день ото дня формальнее, неприязненнее.


Он готовился к большому разговору, искал веские аргументы, выстраивал внятные логические построения, репетировал решающий монолог. Представить себе, что Зойка может уйти, было немыслимо, жутко. Виталий беззаветно любил детей, но жену гораздо сильнее.


Как назло в одном из филиалов произошла почти катастрофа. Неумелое руководство и некомпетентные логистические решения едва не привели отделение к банкротству. Его опять бросили на амбразуру. Сколько времени понадобится на локализацию кризисной ситуации непонятно. За это время может случиться всё, что угодно. Зойка, она же не видит берегов.


Виталий Серафимович не мог отказаться выполнять служебный долг. Пришлось ехать, так и не выяснив достоверность подозрений, хотя… на этот раз он был уверен, что имеет дело не с сиюминутным увлечением жены, как минимум с серьёзной влюблённостью.


Поведение супруги выходило за рамки мимолётной влюблённости.


Бессовестный разврат начался сразу после отъезда. Нашёлся доброхот, пославший Виталию пару не очень чётких снимков, на которых были хорошо видны голые тела и искажённое наслаждением Зойкино лицо, выглядывающее из-за мужского плеча. Было подозрение, что это могла состряпать (но зачем?)  жена анонимного любовника.


Лучше бы он этого не видел.


Если бы в момент идентификации действующих лиц рядом не находилась Ирина Леонидовна, главный экономист филиала, Виталий Серафимович запросто мог бы выйти в окно девятого этажа офисного здания, чтобы раствориться в нематериальной среде.


Ему поплохело: перед глазами восьмёрками кружились разноцветные мушки, голова гудела как соборный колокол, возвещающий Благовест.


Ирина Леонидовна суетилась, старалась угодить приезжему начальству. Когда кризис миновал, женщина предложила пансион в своём доме, – будет, кому за вами приглядеть. Я ведь одна живу. Муж на погосте, дочь в столице учится. Соглашайтесь. Денег опять же сэкономите. Меня развлечёте. А я вас.


– Давайте сначала служебные вопросы решать, – на автомате брякнул Виталий, отметив, тем не менее, моложавое, крепкое от природы телосложение, высокую грудь и приятный до напряжения в паху тембр голоса, – я не развлекаться сюда приехал. По существу, что можете сообщить?


– Спрашивайте. Я полностью в вашем распоряжении. Введу в курс дела, с остальными специалистами встретитесь завтра. Совещание назначено на девять утра. У меня банька протоплена, соседка молока парного принесёт. Не обижайте вдовицу отказом. Это ни к чему вас не обяжет.


Рабочие дни были заняты под завязку. Причина кризиса филиала тривиальная – алчность руководства. Ирина Леонидовна не скрывала от Виталия даже неприглядные факты.


Вечерами они гуляли по набережной реки, беседовали непонятно о чём, готовили сообща, парились топлес, ночью и вовсе тёрлись телами (не без этого).

Женщина была аппетитна, сказочно нежна, темпераментна и предельно доступна. С ней было легко, словно романтическое безумие не началось только что, а существовало изначально с момента сотворения мира.


Про Зойку он почти не вспоминал все эти дни, – бес с ней, бесстыдной шалавой девчонкой. С её порочным поведением нужно кончать. Другое дело Ирина. Пусть не красавица. Подумаешь – конопухи во всё лицо, бесцветные глаза и безвкусная одежда, зато характер ангельский. Бросить всё и начать сначала, пока не поздно.


Виталий вновь почувствовал себя молодым.

После интимных марафонских забегов он ощущал забытый давно прилив сил, которых хватало после постельной акробатики на утренние рыбалки, на медленные парные танцы, посиделки с гитарой у костра и многое другое.


Ирина умела всё: непонятно когда успевала готовить, стирать, прибираться, ведь она каждую минуту посвящала ему. А как чувственно пела!


Виталий был человеком эмоциональным, мечтательным, страстным. Витамины счастья бурлили в крови, заставляя грезить. Обычно этим грешат женщины, но когда долго болеешь разочарованием, испытываешь внутренний кризис, полную утерю контроля над собственной судьбой, милосердно протянутая обстоятельствами соломинка кажется спасением.


Ирина была необычайно щедрым подарком, женщиной-мечтой, во всяком случае, на данном этапе жизни, когда перестаёшь питать иллюзии относительно своей значимости.


Женщина ничем не обозначала своих притязаний: просто жила, просто беззаветно служила, просто отдавалась без остатка и только. Возможно, так ведут себя все, кто изголодался по живому общению, по близости, для кого минута страсти равнозначна последнему, единственному глотку свежего воздуха.


Виталий был настолько очарован вниманием, что принял решение переехать сюда жить и работать. В этом уютном домике всё было мило: уют, атмосфера, обстановка, гостеприимность, спокойствие.


Ирина – его женщина. Такая не предаст, не обманет, ей нет дела до запретных наслаждений на стороне. Что ещё нужно мужчине, чтобы  чувствовать полное доверие и умиротворение?


Пусть Зойка идёт своей дорогой, пусть ловит в интимные сети бесконечных воздыхателей. Каждому своё.


“Была любовь. Была сомнений смута. Надежды были. Молодость была, да, молодость была, но почему-то она большого счастья не дала”.


Когда-то он эти эмоции уже переживал, где-то слышал, как страдают обманутые супруги.


Ирина никогда не обмолвилась нелестным словом о муже, чего нельзя сказать про него. Открылся, выплеснул душу до донышка. Каждое сомнение и обиду расчертил цветной тушью: бедный, несчастный, заброшенный.


Пожалеть!


Ирина приютила, приласкала, открылась.


На перроне (она провожала его, полная надежд) стояла невзрачная, постаревшая неожиданно женщина без следов искусственного омоложения: простоволосая, одетая как большинство аборигенов – чистенько, но однотонно,  мешковато. Внешне она была счастлива, но чутьё подсказывало: эта связь была несерьёзным увлечением: казус курортника, временное помутнение рассудка: никто не узнает о том, какие страсти едва не породили девятый вал.


Виталий на полном серьёзе (сам в это верил) обещал вернуться.


Он жил позитивными образами, которые генерировала Ирина, но был слишком слаб, чтобы жить всерьёз, когда её не окажется рядом.


Как же Виталию было плохо.


Каждому, кто знаком с понятием катарсиса (нравственного и духовного очищения в результате перенесённого страдания), известны реалии этого удивительного состояния: отречение от всего, что мешает счастью здесь и сейчас.


Сравнение той и этой женщин, как бы ни было хорошо и уютно вчера, оказалось не в пользу Ирины. Она – лишь гомеопатическое лекарство, малюсенькая молекула действующего вещества в необозримом пространстве воздуха и света, которое помогло на краткий срок сбросить давление обстоятельств: не так, чтобы очень эффективно.


“Она ушла, Но слезы не прольются. Ушла. Иди. И не зови трубя. Нет, не хочу я в молодость вернуться, вернуться к дням, где не было тебя”


Гипертония ностальгического влечения неизлечима. Завтра Зойка очнётся (нет никого желаннее, ближе), будет страдать, каяться. Кто её поддержит, кто спасёт от депрессии, от пустоты отчуждения!


Красавица жена, пусть распутная, пусть  порочная, слабая на передок (так и он в современных реалиях совсем не ангел, тоже отметился), не идёт ни в какое сравнение с женщиной, которая просто напросто соскучилась по интимной близости, которая в трудную минуту оказалась рядом.


Мучает Виталия лишь один вопрос – мужик он после всего этого или слабохарактерный предатель? И ещё один – что их на самом деле с Зойкой соединяет?


Мужчина трясся лицом к стене плацкартного вагона на второй полке и рассуждал: ведь скучал он не совсем по жене. Было нечто иное, чего объяснить уже давно было невозможно. Давно, очень давно, физическое присутствие Зойки в их совместной интимной жизни не было необходимым условием счастья.


Странно, да?


Без неё (мечта активно иллюзорна) он беседовал с фантомом жены сколько угодно и когда угодно (стоило закрыть глаза расслабиться), режиссируя самостоятельно ткань и цветные декорации эмоциональных диалогов, знал, что и когда она ответит, чем и как возразит.


С ней (той, из такой родной оптической голограммы) он был умиротворён и спокоен, заранее зная, чего она хочет, с чем может не согласиться (Виталлий в иллюзиях, где чувствовал себя уверенно, полностью контролировал Зойкино поведение).


Он любил, но давно уже не саму жену, скорее её обожаемый призрачный облик. Ей же (бестелесному фантому) доставлял в мечтах неземное удовольствие: для этого требовалась самая малость – закрыть глаза, с головой погрузиться в нирвану, взять власть над неприглядной реальностью… точнее, немного помочь руками и… получить удовольствие.


Всё хорошее, что даёт силу жить и надеяться, очень многим кажется негативом, пороком.


– Прости меня Ирочка! Я не смог справиться с собой. Но когда-нибудь… подожди, родная, я к тебе вернусь.


В рассказе использованы строки стихов Василия Фёдорова.

Не поверишь – я тоже

Сначала была мимолётная, нечаянная влюблённость: игривая, внезапная, пылкая, но немного странная, чем-то неуловимо напоминающая процесс курения отсыревшей сигареты и тщетные многочисленные попытки избавиться от ужасной как бы никотиновой зависимости.


Она вспыхнула (то ли внешность девушки поразила воображение чем-то необъяснимым, то ли удивительной глубины пронзительный взгляд проник слишком глубоко в душу, или ошеломила до степени невменяемости загадочная полуулыбка; теперь причину необъяснимого интереса не вспомнить) и потухла, потому, что не сумел вовремя выдумать повод для знакомства.


Так я воспринял факт неизбежного расставания после нескольких минут ментального контакта.


Искры электрических разрядов рассыпались и продолжили несанкционированно тлеть.


Я помнил, мог воспроизвести по кадрам те несколько минут, которые беспощадно или благосклонно изменили мою жизнь навсегда.


Провидение снисходительно похлопало меня по плечу, ловко провело рокировку логических связок, выстроив события в странную последовательность, позволившую нам не только ещё раз встретиться, а сделать шаг навстречу друг другу: робкий, застенчивый, пугливый.


Мои чувства разгорались, дым выедал глаза.


Она бессовестно кокетничала, соблюдая при этом слишком значительную дистанцию.


Прежде я не замечал за собой трепетной, до степени невменяемости, впечатлительности. В отношении с девушками я не был дерзок, но беспомощным себя  никогда не чувствовал, знакомился довольно легко и покорял без особенных усилий.


С Ириной всё было не так. Я бежал к ней навстречу с распростёртыми объятиями, она ловко уворачивалась, но в качестве бонуса давала хрупкую надежду на новое свидание.


Мне и этого было достаточно.


Неразделённая любовь напоминает поведение брошенной, безжалостно преданной хозяевами, потом многократно обиженной, гонимой отовсюду собаки. Она голодна, дезориентирована, обессилена, жалобно поскуливает, ни на что уже не рассчитывает (это синдром выученной беспомощности, если хотите), но не теряет надежды на помилование.


Животное не требует, безмолвно, одними глазами просит сочувствия, капельку внимания, но на  настороженную мольбу не обращают внимания… или намерено делают вид, будто поглощены чем-то иным, потому, что действительно равнодушны или опасаются последствий – вдруг  необдуманная милость закончится неприятностями.


Ирина любила побеждать в поединке взглядов, но давала повод остаться наедине, иногда приглашала в гости в вечернее время.


Она разрешала участие в лирических диалогах, не позволяя при этом приблизиться к границе интимной зоны, хотя допускала и не раз довольно странные вольности. Могла, например, не стесняясь моего внимательного взгляда переодеваться. Полуодетой бежала выключить чайник из комнаты в кухню, безжалостно распространяя вокруг интенсивные греховные импульсы. Иной раз неожиданно довольно высоко приподнимала юбку, чтобы поправить сбившийся чулок, или запросто на голубом глазу спросить, какие трусики лучше одеть, – эти или эти?


Невинная нескромность откровенно интимных снов и чрезмерная напряжённость в измученном желанием теле одолевали меня, требовали или покончить с коварной игрой раз и навсегда, или идти вабанк.


Побеждало “или”, несмотря на то, что каждый раз благосклонно разрешая к себе прикоснуться, даже порой попробовать на вкус пунцовые губы, она делала нечто, похожее на жест курильщика, раздавливающего в грязной пепельнице окурок, отчего я впадал в подобное наркотическому состояние, переходящее в романтический сплин.


Стой там, иди сюда – дезориентирующая команда, цель которой сбить с толку, парализовать, поселить растерянность.


Нет, я не плакал: во мне было слишком много мужского начала, чтобы отчаяться окончательно. Я верил в то, что Ирина меня испытывает на прочность, но непременно сдастся.


От преданного щенячьего взгляда её васильковых глаз (восторг и желание Ирина могла изобразить на пустом месте), от их возбуждающего  блеска, не было спасения. Я млел, пьянея от близости, несмотря на то, что её невозможно было назвать интимной.


Через тончайшую ткань её одежд так объёмно угадывались очертания божественно многообещающего, восхитительно волнующего  тела, что я ощущал её внутреннюю энергетику на расстоянии.


Сколько раз мысленно ласкал я упругую грудь, лакомился вишнёвым соком спелых губ, смело проникал под многослойные покровы, после чего кровь бешено пульсировала в каждой клеточке обезумевшего от наслаждения тела.


Увы, большую часть времени Ирина была вне зоны доступа. Где она, с кем, о чём думает и мечтает, мне было неведомо, но ментальная связь между нами ни на секунду не прерывалась.


Ирина, я в этом уверен, не была абсолютно равнодушной. Сколько раз, прикасаясь к податливым бархатистым губам, я извлекал из её груди стоны, сколько раз слышал гулкое биение уязвлённого искренними чувствами сердца.


Столь искусно притворяться немыслимо, невозможно.


Рассуждать о любви Ирочка категорически отказывалась, говорила, что не готова к обсуждению столь деликатных тем, боится поверить и вообще… но на этот раз обещала, что по приезде из командировки, то есть завтра, решит, что со всем этим делать, что сама измучилась неопределённостью.


– Ты только дождись.


До прихода поезда оставалось чуть больше двенадцати часов. Много или мало?


Смотря, чего ждёшь.


Я то и дело вскакивал. Досмотрев сон до угрожающего или слишком сладкого момента, тревожно глядел на застывший циферблат электронного будильника, снова погружался в цветной многообещающий иллюзорный мир, где вновь и вновь надеялся увидеть будущее.


Картинки, диалоги и декорации менялись, желанный исход событий манил изящной законченностью.


Любимая готова была сказать “Да!”, но в решающий миг происходило одно и то же – появлялась разделяющая её и меня прозрачная стена, по которой стекали молочные потёки, скрывающие перспективу.


Сон есть сон: нереальность, компиляция навязчивых желаний и сокровенных, не всегда достижимых и не до конца ясных помыслов.


Я-то знал, о чём мечтаю, чего хочу, а она…


Приблизительно так я себя успокаивал, повторяя как мантру, – всё будет хо-ро-шо!


Так и не заснув по-настоящему, вскочил от неожиданно громкого звонка. Кровь стучала в висках, глаза невозможно было открыть, словно веки приклеили, голова протяжно гудела как корабельная рында при извещении о пожаре или густом тумане.


Беспокойство нарастало, хотя по логике я должен был успокоиться: от меня уже ничего не зависело, нужно было выслушать приговор и только.


Ирина на данном этапе жизни была Верховной жрицей, вершителем судеб: своей и моей.


Продолжительный, до озноба, холодный душ, после до ожога горячий, опять холодный. Голова шла кругом от интенсивной циркуляции крови. Я намеренно замораживал мозг, лишая его возможности блуждать в лабиринтах непознанного, воспроизводить нежелательные ассоциации.


Ирина давно и прочно принадлежала мне, пусть в воображении. Я не хотел ничего менять в своей жизни, кроме её отношения к себе.


Хватит метаться! Подобное поведение недостойно мужчины. В конце концов, счастье – явление редкостное, весьма неустойчивое и довольно хрупкое. Пусть оно достанется не мне. Главное, чтобы ей, Ирине, было хорошо. Ведь любовь не умирает в тот миг, когда его (ту самую бездомную собаку) перестают подкармливать сладким.


На любимой рубашке никак не разглаживалась складка, ужасно раздражал в немыслимой спешке (до прибытия поезда шесть часов) испачканные каплями кофе брюки на самом видном месте. Отпариватель не помог. Отлёжанные подушкой волосы топорщились, отнимая остатки спокойствия.


Всё шло неправильно, потому что....


Вспомнилась стихотворение в переводе Маршака о том, что любое сражение можно проиграть из-за мелочи, – “потому что в кузнице не было гвоздя”


Маршрутки и автобусы как назло нагло пробегали мимо.


– Такси! До железнодорожного вокзала…


– Да без разницы, сколько скажешь. Только за цветами заедем.


– Музыку, можно выключить! Мне бы помолчать в тишине, подумать.


Какого чёрта припёрся за два часа! Этот веник из роз, не мог купить что-нибудь компактное, без шипов и намёков? Предлагала же продавщица эти… как их… разноцветные эустомы.


Поезд безбожно опаздывал. Секундная стрелка прыгала как угорелая, минутная, напротив, застыла.


Может платформу перепутал? Вагон… я забыл вагон! Кажется шестнадцатый… или шестой!


Пассажиры вышли, её нигде не было.


– Не меня встречаешь, – спросили из-за спины, – в моём вагоне спортсмены ехали, такие шумные, пришлось переселиться. Извини. Или не рад меня видеть? Чего застыл, целуй!


– Я, тебя!?


– Если настаиваешь, можно нарушить традицию. Я так соскучилась, что готова подчиниться любому твоему желанию!


– Ты!?


– Разве непонятно… я люблю тебя!


Ирина повисла на моей шее, впилась губами. Я не знал, что думать. Что, если это опять игра, очередная провокация?


Представил, как может шипеть сигаретный бычок, если тушить его о раскрытую ладонь, как ужасно пахнет при этом подгоревшая кожа.


Ирина была одета в лёгкий полупрозрачный сарафан, настолько невесомый, что коралловые соски невозможно было спрятать в складках ткани. Её нежная кожа источала непередаваемый аромат, не поверите – самой себя: ни грамма косметики, ни капли духов, только запах любимой женщины.


– Я так давно хотел признаться…


– Не поверишь, я тоже.

Любовь по пятницам

– Грустно, брат, одиноко, Люська опять в командировку укатила, а мне лихо. Приезжай. Посидим, под гитару поскучаем. Поляна с меня.


– Настроения нет. Да и не один я. С одноклассницей встретились. Сидим в кафешке, косточки приятелям перемываем. Ностальгия, блин. Не думал, что на такие темы языком чесать буду, а вспомнили и понеслось. Старею, брат.


– И её с собой грузи. Вместе грустить будем. Я песню новую сочинил.


– Катюха, братка в гости зовёт… ты как?


– Я за любую конструктивную движуху. Спроси чего купить.


Витька был рад встрече несказанно. Принял с размахом: коньяк, три сорта вина, два салата, отбивные с пылу с жару, а в перерывах между тостами акустический вокал и тягучие в лирическом миноре песни.


Катюха смотрела на хозяина поначалу равнодушно, потом с нескрываемой теплотой и задорным интересом, в финале ласкала влажным бархатистым взором, переместившись с противоположной стороны стола под правую руку сладкоголосого солиста.


Игорь с чувством исполненного перед братом долга вскоре вспомнил про жену, – пора честь знать, Зойка заждалась. Катюш, я такси вызову.


– Без меня. Посижу ещё. Давно под гитару не ревела.


– Если ты уйдешь, станет мне темно, словно день ты взял, словно ночь пришла под моё окно. Не горящая ни одной звездой, словно птицы все улетели прочь. И осталась мне только ночь да ночь, если ты уйдешь, – вдохновенно пел Виктор, закрывая в экстазе исполнителя глаза.


Ему было тепло, уютно рядом с чувствительной слушательницей. Лирическое настроение подогревал алкоголь. Жёлтые блики ароматной свечи вперемешку с насыщенной пряностью разомлевшего от наслаждения женского тела будили бодрящий романтический оптимизм, пока безадресный, просто потому что уютно.


Хорошо и только – разве это не причина для жизнерадостности?


Меланхолию как рукой сняло.


Катенька смело дышала в Витькино ухо, пыталась заглянуть в глаза, через них в душу, такую родную, такую отчего-то понятную, как раннее детство и родительский дом. Ей так хотелось, чтобы никогда не кончался этот удивительный вечер.


Пробуя новые отношения, она всегда проводила маленький невинный эксперимент: если прикосновение к его ладони с зажмуренными глазами рождали приятную невесомость, лёгкое головокружение, к тому же появлялся лихорадочный пульс и беспокойное томление, значит, стоило попробовать влюбиться… или хотя бы переспать.


Сейчас был именно тот случай: воображение поспешило разыграть партию на семь ходов вперёд, результатом чего выдало однозначное поражение оппонента и полный триумф. Медлить вроде не имело смысла.


– Хочешь, останусь… если не боишься последствий? Споём дуэтом… постоим, так сказать, на краю. Это я так, в тон игривому настроению, – неожиданно поправилась она, – не подумай чего дурного. Чужого счастья мне не надобно. Своё бы в руках удержать.


– Предположим мы анфас на фоне звёзд, – выводил замысловатые рулады очарованный откровенностью мужчина, – и в первый раз в моей руке твоя рука. Что за банальная строка? Но лучше нет пока… какая же ты… милая, уютная, какая хорошенькая – просто чудо дивное. Можно губки твои румяные на вкус отведаю? Не отвечай – сам угадаю.


Виктор отложил инструмент, взял девушку за руки, – понял, увы, не судьба. А говорила, останусь. Жаль. Может в другой раз. Увы, сегодня день поистине уникальный, как солнечное затмение. Я не волен свободно распоряжаться собой, потому, что женат, потому, что несу перед супругой ответственность, потому, что честное слово ещё не испорчен. Но сегодня я болен… тобой. Ты всколыхнула во мне прочно забытое, вытертое за ненадобностью из памяти, глубинное, волнующее, манящее чувство новизны, азарт охотника.


– Намёк на то, что я дичь. Забавно. Лучше бы промолчал. Люблю сама… всё сама. Ничего не могу поделать с характером. Спасибо за приключение. Представляю, как тебя любит… твоя Люсенька, если даже я… чуть не попала в силок восхитительного соблазна, чуть не растаяла. Мне пора.


Катенька грациозно встала, невесомо клюнула губами в щёку, – в следующий раз побрейся. Проводишь?


– Спрашиваешь! Как положено – до калитки.


Катенька, удивительно стройная, соблазнительная до жути, загадочно улыбаясь, стояла в дверном проёме, до одури сладкая, с восхитительно миниатюрной грудью, словно ждала, когда Витька начнёт умолять остаться.


Нет, не начнёт. Манипулировать им – занятие бесперспективное. Он мужчина – этим всё сказано, хотя заласканное намёками и не получившее разрядки тело сладко стонало, требуя немедленной сатисфакции.


У неё характер, у него тоже.


Так и расстались. Катенька укатила на такси, а Виктор вернулся в пустую квартиру.


Растревоженное тело бунтовало, снилось непонятное: словно вернулась Люсенька. Был как бы праздник плоти. Жена вытворяла такое… о чём ни подумай – всё с энтузиазмом, с невиданным рвением исполняет. Вот только глаза, губы… почему-то Катины. Просто бред. Словно на глазах у жены грешил без зазрения совести.


Как ни гнал Виктор окаянные мысли, недотрога манила недосягаемой тайной, толкая на самую настоящую измену.


Виктор готов был позвонить брату, чтобы узнать, где живёт обольстительница, да она сама явилась.


Прошла не спросясь, швырнула в руки верхнюю одежду, – Люсенька, как я понимаю, ещё не вернулась, а я… я решила сдаться на волю победителя… без боя, – демонстративно стянула трусики, не заголяя юбку, переступила через них, – это, – показала на ажурную тряпицу, – Рубикон. Но на лёгкую победу не рассчитывай. Заслужи.


– Я тебя ждал.


– Не сомневалась. Сама три дня болею. Не скалься, твоей заслуги в том нет! Почую, что торжествуешь, злорадствуешь – пожалеешь. Напои меня для начала, подготовь, чтобы стыдно не было… не оттого, что у жены хочу умыкнуть, потому, что сама под тебя стелюсь. Я ведь в тот день хотела остаться. Гордость мою уязвил. Чем – не скажу, сама не знаю, но задел, унизил. Я так кипела, так злилась, отомстить мечтала. Ладно, быльём поросло. Я сама не подарок. О себе расскажу всё, о чём спросишь, тебя тоже хочу послушать. Чего молчишь?


– Ты мне в тот раз сказала, лучше бы молчал, не помнишь? Рыбу в маринаде будешь? Коньяк или вино?


– Всё буду. И тебя… буду. Поцелуй… пожалуйста. Как я проголодалась! Всё ты виноват.


Красота женщины вовсе не равнозначна неотразимой сексуальности, хотя и того, и другого, так он видел, у Катеньки было в избытке.


Поцелуи растянулись на добрых полчаса, потом девушка набросилась на закуски. Ела жадно, словно жертва булимии, а Виктор, пользуясь моментом, ловко совращал желанную гостью, искушая ласковыми губами нежную шею, мочку уха, плечо.


Она потешно напрягалась и жмурилась, временами забывала глотать, не в силах сделать правильный сиюминутный выбор между нервным голодом и наплывом желания иного рода.


Хозяин не торопился, несмотря на то, что доступ к тайным знаниям был открыт: сама, значит сама.

Он ждал сигнал, условный знак: телепатический, акустический, тактильный – не важно.


Катя ела и ела, потом заплакала, – я что, такая страшная, такая уродина, что ты меня не хочешь!


Сколько же в ней было загадок, сколько противоречий – не сосчитать, но слаще этой взбалмошной девицы ни до, ни после Виктор ничего не пробовал.


В постели с ней он буквально сходил с ума. Катенька позволяла любые вольности, но после финала неизменно рыдала. Любовник ласково уговаривал заплаканную девочку, гладил по головке, прижимал, шептал на ушко нежности, признавался в любви и утешал, утешал: до полуночи на кухне, потом в постели, после в горячей ванне, опять в кровати.


Самое удивительное – силы и желание только прибывали.


Катенька вновь и вновь взрывалась приступами судорог, агонией сладострастия, кричала, прикусывая до крови ладонь, выгибалась, запрокидывая голову, ненадолго отключалась, бросалась в объятия и снова рыдала, впадая в транс, пробуждающий у него и у неё неодолимое стремление вновь слиться.


Их интимная жизнь изначально была неправильной, похожей на поединок двух динозавров, размеры которых не позволяют совершать контролируемые действия. Каждое свидание заканчивалось если не размолвкой, то обидой или задетым самолюбием, но сила притяжения не позволяла расстаться окончательно.


Виктор с бесподобным романтическим вокалом и неиссякаемой мужской силой был как воздух необходим ей, а Катенька, умело выжимающая пограничными состояниями психики приступы страсти – ему.


Люсеньку он любил, даже очень, но не так. Она лечила, тогда, как Катенька вызывала болезненные корчи, которые, это было удивительно, странно, нравились всё больше и больше.


Любовница каждый раз уходила навсегда… и неизменно возвращалась.


Острая фаза знакомства закончилась с окончанием командировки жены. Теперь они встречались по расписанию, чаще всего в пятницу. Виктор отговаривался тем, что играет с сослуживцами в бридж или преферанс.


В эту ночь они творили, что хотели, а желали любовники отведать запретное всё. Приходилось изворачиваться, врать, но игра того стоила. Катенька умела отдаваться самозабвенно, взвинчивать до невменяемости его мужское эго.


Теперь выходя в финал парного поединка, самозабвенно рыдали сообща. В перерывах делились новостями и жалобами. Раздельная жизнь вроде как тяготила того и другого.


Люся перестала казаться привлекательной, желанной. Прикасаться к ней стало неприятно. Усугубляли конфликтную обстановку накопившиеся за годы супружества претензии, мелкие неурядицы, негативные воспоминания.


Дети к тому времени жили собственными заботами, формируя личные судьбы независимо от родителей.


Люсенька встретила решение расстаться истерично, но сдалась, добившись обещания уйти  никуда, ни с чем. Такой расклад её устроил вполне, зато Катеньку рассердил и опечалил, что стало для него неприятной неожиданностью.


Жить к себе любимая не позвала, замуж выходить не согласилась.


Встречаться стали реже, да и интимный энтузиазм свиданий померк. Непредсказуемость поведения подруги, принимая решение развестись, Виктор во внимание не принял.


Напрасно: выходить повторно замуж, брать на себя ответственность, Катя не имела желания.


– Мог посоветоваться. Жизнь – парадокс, а не закономерность. Давно пора понять – в ней всё несправедливо. Как ты себе представляешь совместную жизнь… тем более такой щедрый: щёлкнул пальцами и превратился в нищего.


– Мы же любим друг друга! Зачем слова, если они ничего не объясняют? Я готов для тебя на всё.


– Про любовь сам придумал? Я тебе этого слова не говорила. Хочешь – оставим всё как есть. Нет – вали на все четыре стороны.


Однажды в жизни каждого наступает час истины, когда приходится избавляться от иллюзий, сентиментальных фантазий и сопутствующих им соблазнительных декораций придуманного ракурса бытия.


В хрупкой структуре бренного эфирного тела интимных отношений обнаружился жуткий дефект: оказалось, что волнующая пикантная связь не имеет отношения к солидарным возвышенным чувствам.


В том, что безумный секс – не любовь, нет противоречий, поскольку природа этих явлений разная. Первое выстраивается на здоровье, взаимной симпатии и физической совместимости, а второе – на ответственности, бескорыстии и доверии.


Совокупиться до потери пульса можно почти даром, тогда как любовь требует последовательного труда и духовных вложений.


Катенька как всегда взбрыкнула, поскольку всегда и всё решала сама, но отказаться от привычного наслаждения не пожелала. Пятница для неё стала таинством, ритуалом, а Витька, так и не повзрослевший мужчина – жертвой, которую она торжественно водружала на алтарь отвоёванного у судьбы благоденствия. Она принимала его любовь как исцеляющую от недуга таблетку.


На замужних женщин Катя смотрела свысока: курицы, несущие незнамо кому золотые яйца.


Люся Виктора обратно не приняла, ей понравилась жизнь свободной от обязательств госпожи, тем более что для счастливой жизни накопленного за годы совместной жизни достояния было предостаточно.


– Могу предложить секс для здоровья… по пятницам, – с ехидным сарказмом шепнула она, – в субботу и будни у меня масса личных планов.


Это был удар ниже пояса.


Увы, Виктор не был бойцом.


Одиночество и неприкаянная жизнь в коммуналке буквально за год превратили счастливого мужика, у которого теперь было две любовницы и ни одного близкого человека в жалкую тень себя вчерашнего.


Вечера Виктор заполнял посиделками со стаканом. В него и влюбился в итоге.


Вам интересен финал? Разве не известно всем и каждому – кто с бутылкой дружен, тому секс не нужен.


И всё же, и всё же… как ни страдала от предательства, как ни переживала размолвку Люсенька, превратиться в бездушную стерву так и не сумела.


– Приходи. Любви не обещаю, а простить… простить постараюсь. За тебя дети просят. Папка всё же. Вроде как родня.


Дальше не знаю. Как сложится.

За любовь!

Кто-нибудь из вас знаком с непостижимым, просто-таки  хроническим невезением в любви?


Или Вика что-то совсем не то за это трепетное чувство принимала?


Тогда какая она – настоящая любрвь, без границ и преград, когда сердце вдребезги, эмоции через край, когда сразу всё вместе: романтика, влечение, одержимость, страсть; когда всё можно и ничего не стыдно, когда искренность и безграничное доверие не требуют оценок, тем более доказательств, когда ты и он – неразрывное целое?


Сколько раз Вика влюблялась, всерьёз, по-настоящему – столько же после неизлечимо болела затяжной меланхолией: истекала досуха слезьми, с остервенением до крови вгрызалась в ногти, надолго замыкалась в себе, выискивая изъяны и несовершенства. Ведь если раз за разом что-то идёт не так, значит,  есть на то причина, причём не где-нибудь, именно в себе.


Так было в девятом классе, когда Ромка Калянов после всего, что между ними было, после самых настоящих поцелуев, жарких объятий, откровенных прикосновений, клятв и признаний в любви, переметнулся к лучшей подруге – Анечке Шилкиной, ничего не объяснив, не попросив прощения.


Самые выразительные  эпитеты не смогли бы в полной мере объяснить, какие душевные муки  испытывала наивная влюблённая девчонка, как крушило, корёжило, превращая в эмульсию её непорочное нежное сознание.


Первая любовь,тем паче трагическая – испытание, сравнимое разве что с крушением поезда, когда совершенное, прекрасное, нежное безжалостно калечит именно то, что ещё недавно было надёжной опорой.


Вика выжила, более того – сохранила дружбу с Аней, которой с Ромкой не повезло ещё больше: неопытные любовники увлеклись, зашли слишком далеко для их юного возраста, поддались чувственным соблазнам, которые напрочь стирают ограничения и запреты.


Беременность случилась в десятом классе, накануне выпускных экзаменов.


Анечку было невыносимо жалко. Ромка испуганно лепетал, – я чё, я ничё. Причём здесь я!


Судьбу так и не родившегося существа цинично решили родители.


Вика для подружки была главной утешительницей. Возможно, она помогла Ане переболеть в относительно лёгкой форме.


Анечка успешно усвоила жестокий урок: целомудренная невинность осталась в прошлом, скромность изъята из обращения за ненадобностью. Она стала осторожнее, но смелее и хладнокровней.


Любовь её больше не интересовала, зато понравился вкус изысканного блюда, которое мужчины и женщины готовят совместно.


Девушка, шутя и играя, заводила романы, крутила ухажёрами, как хотела, и расставалась с лёгкостью необыкновенной, когда головокружение от наслаждения начинало вызывать унылые эмоции и недостаток витаминов счастья.


Вика выглядела куда привлекательнее подруги (так говорили взрослые), её отличало внутреннее очарование, которое не так просто рассмотреть, когда по причине возбуждения оценивается в первую очередь темперамент и формы. На фоне аппетитных выпуклостей и взрывной чувственности Анюты (потому, что умела преподносить бонусы на блюдечке), достоинств Вики не замечали.


В глазах у Анечки резвились и озорничали стимулирующие влечение бесенята, что вызывало прилив впечатлительности у каждого второго подростка, а вызревшие преждевременно округлости будили воображение всех без исключения бывалых дамских угодников.


Девочка влюблялась без оглядки, а Вика… Вика завидовала и мечтала, хотя рядом с подругой ей тоже порой перепадали искорки близости.


Анечкой восхищались, её благосклонности добивались, а Вике доставались крохи двусмысленного внимания неудачников, отвергнутых подругой, только и всего. Как правило, совратители не церемонились, сразу лезли целоваться и под юбку.


На этом пикантном моменте состояние влюблённости срывалось в пике. Вика вырывалась и убегала, оставляя кавалеров в недоумении: вроде как сама напрашивалась.


Ей бы выйти из тени, отбрасываемой легкомысленной прелестницей-подругой, предъявить неповторимую индивидуальность, контрастирующие с примитивной доступностью добродетели, присущие лишь непорочным душам, но нет – один на один с флиртующими юнцами она робела, смущалась под гнётом привычного уже чувства тревоги, которое появилось после расставания с Ромкой, потому довольствовалась малым.


Удивительно, но, ни один из поклонников в компании с Анечкой даже намёком не обозначал серьёзные романтические притязания, а девочки хотелось именно любви, а не того, на что мальчишки облизывались.


Нравились ей многие. Кое-кого Вика даже рассматривала в качестве желанного спутника жизни, но вспышек, подобных первой влюблённости – ослепительной, яркой, заставляющей парить над собой, ощущать беспредельное блаженство, эйфорию, не испытывала.


И вдруг это случилось. Как было не раз, Анечку пригласили на загородный пикник. Вика и ещё одна подружка – Лиза Вересова, были назначены к ней в свиту.


Подружки приоделись, даже салон красоты посетили: у любой девчонки на такой случай есть неприкосновенные запасики в копилке. Выглядели прелестницы бесподобно, особенно Вика. Родители были заранее предупреждены, мол, будет девичник с ночёвкой у подруги.


Парни тоже расстарались. Стол ломился от напитков и закусок.


Первый же танец разбил молодёжь на пары, но все мальчишки хотели кружить Анечку. Увы, она была одна, потому присвоила себе право выбора.


Первая неловкость после крепких коктейлей быстро рассосалась. Второй раз кряду Вику кружил Антон, высокий сероглазый брюнет атлетического сложения. Его близость, глубина глаз, мягкая сила и удивительный, родной до жути запах, от которого обносило голову, а в ногах возникала слабость.


Вика закрывала глаза, когда Антон требовательно, даже немного грубо прижимал её к груди. Музыку девочка не слышала, где-то внутри звучала своя мелодия, – нежный запах тубероз  навевает сладость грёз…


– Ах, какой он замечательный, какой нежный, – мгновенно сочинила любовь Вика, плывущая на волне неведомого наслаждения.


За несколько минут девочка прожила целую жизнь, начиная от первого поцелуя, заканчивая медовым месяцем и рождением прелестной малышки.


Настроение слегка подпортил небольшой инцидент: Антон поцапался с Игорем за право пригласить Анюту. Друзья потрясли друг друга, помахали до первой крови кулаками, но кончилось миром: выпили на брудершафт и помирились. Один танец Антон всё же выиграл.


Вике ужасно не понравилось, что её любимый, она уже всё решила, слишком откровенно обнимал подругу, даже поцеловал её в губы. Но ведь она ещё не призналась. Антон ничего пока не знает, значит, как бы имеет право. Однако губки надула.


Вечеринка продолжилась в накатанном русле. Пары больше не менялись партнёрами и ролями.


Часа в два все поодиночке разошлись по комнатам, но спустя несколько минут началась возня: скрип половиц, хлопки дверями, шёпотки, даже узнаваемые интимные стоны.


Вика с вожделением и страхом ждала Антона. Девочка была уверена – он почувствовал, не мог не понять, что сегодня ему можно всё, даже больше.


И он пришёл.


Вика узнала возлюбленного по пряному запаху, по дыханию, по удивительному магнетизму, от которого даже пушинки на щеках вставали дыбом, хотя было до жути темно.


Юноша разделся, нырнул под одеяло, облапил, не проронив ни единого слова, раздвинул ноги, оказавшись сверху и тут же очень больно внутри.


Мелькнула мысль немедленно сбросить Антона, но надежда на лучшее, любопытство и нечто неожиданное – внезапно вспыхнувшее желание непреодолимой силы, потребность подчиниться, властное требование пройти этот неизбежный путь до конца.


Он просто действовал: уверенно, энергично, не отвлекаясь на ласки и нежности.


Некоторые действия показались чересчур агрессивными, грубыми, болезненными, неприятными. Антон истекал едким потом, порывисто дышал, наваливался всей тяжестью мускулистого тела, звучно шлёпая напряжёнными бёдрами о её зад, затем дёрнулся несколько раз и застыл.


Девушка  и это приняла за любовь. Как же иначе!


Закончив вторжение, юный любовник отвалился, отвернулся и захрапел.


Вика боялась пошевелиться, не могла понять, как отнестись к неожиданному финалу близости: как к акту посвящения в настоящую любовь или к необходимости придать странному, унизительному ритуалу статус осквернения.


Что-то в исполнении и наполнении интимного таинства было не так. Не так как она себе это представляла, не так как описано в литературе, не так как должны себя вести влюблённые.


Ночь подходила к завершению. Первые проблески зари рисовали на стене и потолке цветные россыпи.


Антон зашевелился, сонный притянул девушку к себе, смял грудь, вновь принялся хозяйничать между ног…


Парализованная неожиданной агрессией Вика, всё же ждала продолжения. Теперь она принадлежала ему, была как бы его женой.


Юноша заурчал как довольный кот, открыл глаза, – Вика… как ты тут оказалась, я же с Анюткой договаривался? Извини, подруга! Напился, ничего не помню. Боже, да ты это – того… девочка что ли? Во, угораздило! Дура, ты-то куда смотрела.


– Ты же со мной весь вечер танцевал. Я думала, ты меня любишь.


– Я тебе обещал чего? Нет, твою маму! Какого чёрта! Заруби себе на носу – ничего не было, тебе показалось. Во, дурында! Детский сад, ей богу. Одевайся, такси вызову. Запомни – ничего не было. Думала она! Каким местом! Ещё скажи что… чё, правда… в тебя!!! Ладно, разрулим. Во, дела!


Вика испуганно комкала одеяло, – я не понимаю… как это ничего не было, почему?


– Потому, что тебе восемнадцати нет. Потому, что ты дура глупая. Потому, что я не тебя, а Аньку хотел. Потому, что… нафиг я с тобой связался! Какая к бесу любовь!


Душевная рана со временем затянулась, с неосторожным поведением в постели повезло. А любовь… даже слово это вызывало у Вики отторжение, порой даже приступы рыданий, чаще – меланхолию и приступы тошноты.


Временами всё же Вика решалась выйти в свет, предпринимала робкие попытки флиртовать, снова влюблялась до потери пульса, опять нарывалась на подлость и коварство.


Циничная стервозность, желание отомстить всем на свете мужикам так к ней и не прилипло. Те, кто ей нравились, и впредь вызывали у Вики желание прислониться, отдаться в хорошие руки, правда, надежды на счастливое будущее таяли, вера в счастье почти иссякла.


Анюта за это время дважды выходила замуж, оба раза с прибытком. Первый супруг оставил ей трёхкомнатную квартиру со всем содержимым, второй – машину, дачу… и шрам во всю щёку. Она по-прежнему была энергична, жизнерадостна и любвеобильна.


Вика ей больше не завидовала, записав себя навечно гражданкой острова невезения.


Мужчины в её непритязательной жизни случались, но какие-то тусклые, пресные. У каждого из них были тайны: жёны, дети, алименты, вторые и третьи любовницы. Некоторым просто негде было жить.


Однажды Вика встретила человека, точнее, сама разыскала в интернете, со всех сторон положительного. Презентабельный, ухоженный вид, крепкое телосложение; аккуратист, чистюля, грамотный, обеспеченный, нежный.


У Эдика проникновенный с приятной хрипотцой голос, привлекательные, мужественные черты лица, сильные, очень умелые руки. К тому же он любовник отменный. Конечно, у Вики особого опыта в данном вопросе нет. Обычно интимные инциденты случались невыразительно: в неподходящих местах, в дикой спешке, иногда мешал страх оказаться посмешищем, или вообще ничего не получалось.


Один раз, это вообще кошмар, Вика расплатилась за ночь унылой любви всей до копейки суммой накоплений на отпуск и шкатулочкой с золотыми цацками.


Эдик, другой возлюбленный, то самое… о чём не принято говорить вслух, умел делать так, что не только душа, но и бренное тело улетали в рай. Надолго.


Через неделю любимый переехал к ней жить. Вика вновь была счастлива.


Через месяц узнала, что у него есть дочь, что пока она живёт у мамы, но пора бы… если можно.


– Ты работаешь, я тоже. Кто будет заниматься ребёнком?


– Мама поможет.


Девочка оказалась хорошенькой, причём умница. С ней было легко, интересно. Вот только Эдик через день стал задерживаться на службе. Потом его якобы оштрафовали за чью-то оплошность. Пришлось жить втроём на её зарплату.


Спустя месяц Вика случайно обнаружила в кармане у гражданского мужа резиновые артефакты, а в телефоне (опять любопытство подвело) длинный список женских имён и роман в сообщениях, точнее много маленьких отдельных повестей.


В один из дней Эдик пропал. На телефонные звонки не отвечал. Через месяц явился, попросил денег… в долг. Про дочь даже не вспомнил.


Если бы не маленькая Ирочка, Вика вовсе разуверилась бы в любви. Только она и спасает от великой депрессии: от хронических болячек, затяжных дождей, тягостных воспоминаний, всплесков эмоциональных расстройств и негативных мыслей.


Только она.


Да, забыл рассказать, что было дальше. Даже не знаю, интересно ли это, потому, что не вписывается в чётко отлаженную сюжетную канву.


Вика нашла его на улице, практически на помойке. Семён выглядел, мягко говоря, экстравагантно: мятая, толстым слоем покрытая жидкой грязью вполне фасонная одежда, разбитые очки, окровавленный нос, резкий запах перегара.


Персонаж поднимался с превеликим трудом, пробегал два-три шага, гулко до замирания сердца падал лицом на асфальт. Если бы не предзимье (на градуснике то плюс, то минус), не промозглая морозная стылость, не грусть-кручина, разве обратила бы Вика внимание на это убожество. Никогда, ни за что. Всё зло в жизни от них – от мужиков: предателей, развратников.


Его было жаль до озноба, до колик, до всякого рода неясных вещей. Она ощущала почти клиническое одиночество, он вовсе был потерянный, ничей.


Что заставило пожалеть это ничтожество, Вика не способна была вспомнить. Шевельнулось что-то невнятное внутри, задрожало непонятной силы сочувствием, несмотря на брезгливость и промелькнувшее  едва уловимо ехидное злорадство, – так тебе и надо!


Подняла, обтёрла, – живёшь-то где, бедолага?


– У-у-у, – мычал подопечный, тыча кривым пальцем в пустоту, – вот!


– Что делать-то с тобой? Дочь у меня дома, испугается чучела такого. Ладно, в коридоре поспишь.


Как она его волокла, как тащила… не приведи господи испытание такое кому другому.


Добрались. Раздела, постелила половичок, выстирала, сушила утюгом, чтобы с утра наладить в как можно более дальнее плавание, чтобы не видеть и не слышать, чтобы забыть навсегда.


Утром Вика была удивлена несказанно. Незнакомец с помойки ждал в кухне с горячим завтраком.


– Я тут слегка похозяйничал. Прости. Ты кто, как я тут оказался?


– А ты? Нажрался как свин, валялся в грязи…


– Не бранись. Горе у меня. Годовщина как жена преставилась, царство ей небесное. Удивительной доброты и кротости была женщина. Жить не хотелось.


– Отогрелся, ожил… теперь захотелось… жить?


– Я бы… не обижайся… у тебя остался. Благодарен. В ножки кланяюсь. Не смотри, что на бомжа похож. Винюсь.


– Говоришь много. Завтракай и иди.


– Не смею противиться, перечить, спасительница. Меня Евгений зовут. Евгений Витальевич Зарубин. Я тут номерок телефона записал. Хотелось бы ваши заветные циферки узнать.


– Ага! Плавали – знаем. Мне дитё кормить надобно, а не альфонса из подворотни.


Ничто в груди Вики не ёкнуло, не послало знак, что именно это шанс.


Кто бы знал.


На следующий день началось. Звонки по телефону, курьеры с букетиками разноцветных хризантем, письма без обратного адреса на конверте с доморощенными стихами.


Мелочи, а приятно.


– Виктория Леонидовна, спасительница моя. Пропадают два билета в Современник на Три сестры по Чехову. Спасайте.


– Ирочку не с кем оставить.


– Беру на себя. С вас согласие и только.


Шаг за шагом Евгений Витальевич входил в её жизнь. Без пошлых намёков, без попыток обладать. Втроём гуляли в парке, вместе выезжали на выходные в пригород, посещали выставки.


Виктория Леонидовна боялась спугнуть хрупкое равновесие, в котором пребывала последнее время. Женщина ждала что вот-вот, уступить всё равно придётся – не дети, и всё хорошее закончится. Так было всегда, так будет. Над тревожной кнопкой уже была занесена рука.


Судьба.


Время шло, ничего драматического не происходило.


Случилось и то, чего ждала и боялась. Не сказать, что фейерверк эмоций, но здорово, просто замечательно.


Вскоре съехались. Редкую ночь проводили порознь. Он непременно встречал Вику с работы с полными сумками, – чур, готовлю я. И не спорь.


А потом, когда от аппетитных запахов голова шла кругом, Женя накрывал стол, наливал по бокалу вина, – за любовь, Вика, за нашу с тобой любовь!


Это было так приятно, что тебя ждут, заботятся, что в доме уютно пахнет мужчиной и ребёнком, что счастье не фонтанирует понапрасну, а тихо плещется в устойчивых берегах.


Оказывается, нет нужды, чтобы сердце вдребезги и эмоции через край.

Без наивной романтики  и безудержной страсти тоже неплохо. И всё стало можно, и ничего не стыдно, а искренность и  доверие – малость, которой хочется поделиться. Просто так.

Сказал, что я клеевая

– Люська, будь человеком – расскажи, как он. Было у вас чё? Из-под носа ведь увела.


– Ага, чтобы ты потом в твитере или стограме про меня чего-нибудь похабное начирикала. Чай пили… с баранками, на небо смотрели.


– Так я и поверила. Я тебе всё-всё про себя, а ты мне ничего. Такая, значит, дружба!


– Да ладно. Конечно же, было.


– Колись! Только, чур, не врать.


– Ну-у… пришёл. Розы, пятнадцать штук приволок. Белые, с кулак величиной. Шампанское. С виду настоящее. Не удалось отведать.


– Свежесть небось от букета, на всю комнату? Признайся – визжала от восторга, на шею кидалась? Такого красавчика зааоканила!


– Глупости. Я цену себе знаю. Какой аромат… так – ничего особенного. Рот до ушей, глаза в кучку. Уставился в центр вселенной, словно паралитик и молчит.


– Не томи, Люсь, куда уставился-то?


– На футболку.


– Грудь понравилась?


– Откуда мне знать. Наверно футболка с надписью. Прикололась слегонца, ты же меня знаешь.


– Типа, отдамся в хорошие руки? Понимаю. А ты? Ужин при свечах накрыла, три аккорда на гитаре… а напоследок я скажу-у-у… как ты умеешь. Даже я иногда рыдаю. Плакал наверняка, в ногах валялся, клялся в вечной любви. Люська… ты просто супер!


– Готовила я. Утку по пекински, салат “Любовница”, королевскую ватрушку размером со сковородку.


– С ватрушкой ты здорово придумала. Тонкий намёк на толстые обстоятельства. Инь-ян… сунь фал в чай вынь-су-хим. А он… со спины такой подкрался… руку в запретную зону, дрожит весь от возбуждения, изнемогает. Ещё бы. Ты девчонка аппетитная. Поцелуй в шею, ушко языком теребит. Ты вся потекла. Стонешь вполголоса, цену набиваешь. Завидую. Каков, шельмец! И ведь не скажешь, что хват. Что дальше-то было? Танцевали впритирку… или того… сразу в постель?


– Музыку слушали. Цоя. Когда твоя девушка больна.


– Клюнул? Меня бы кто так вылечил!


– Шампанское минут двадцать открывал. Облил с ног до головы.


– Как романтично! Разделись, конечно, и под душ. Он тебя пеной, интимный массаж. Безумно люблю под душем. Офигеть! Дай руку, слышишь, как сердце стучит! Давно у меня такого не было. Стихи ему читала?


– Как бы да, пока он пол отмывал…


– Какой нафиг пол, когда эмоции бурлят, когда любви хочется! Свои стихи-то или те, дай вспомню: голова предательски горяча, ты лежишь в рубашке с его плеча, он в своей дали допивает чай, красный «Marlboro» мнёт в руке. Наливает виски и трёт виски, защищаясь рифмами от тоски, разбивая вдребезги ветряки в неуютном своём мирке. За окном туман, впереди рассвет, из душевных ран льётся маков цвет, вытекает жизнь, исходя на нет, но не им будет сорван куш. Ядовитым дымом струится ночь, в кружке горький чай, а в стакане скотч… забыла, что там дальше. А, неважно. Романтика на грани. Даже я поплыла… представляю, что с тобой творилось. А он… из тебя клещами тянуть надо?


– Он… утку целиком схомячил, в салате ковырялся. Нахваливал. Потом кофе попросил.


– Силушку богатырскую наедал. Понимаю. Ну-у! Это всё прелюдия, присказка, так сказать. Сказку давай. Сама сказала – было. Что именно, как?


– Выпил. Три чашки. Взял за руку, в глаза смотрел. Долго-долго.


– Дальше, дальше, что? Наверняка до утра куролесили? Кровать-то целая? Предохранялась, тест сделала?


– Сказал, что ещё придёт. Хозяйка, мол, я хорошая. Как мамка готовлю, даже лучше. В щёку чмокнул. И ушёл.


– Да ладно! И всё?


– Нет. Ватрушку попросил с собой завернуть. Сказал, что я клёвая.



В миниатюре использованы стихи Алексея Порошина https://stihi.ru/avtor/alien2000

Это была она – Ева

– Ты меня любишь, Ева, – прошёптал, едва отдышавшись, Антон, лаская с особенным, ненасытным наслаждением вздымающиеся холмики грудей самой желанной женщины-сказки.


Он готов был на решительный шаг, но не знал, как начать диалог: тяготила двойная жизнь и статус Евы, потрясающе  страстной, непостижимо привлекательной, пусть и непредсказуемо дерзкой женщины как любовницы. Мечта быть только с ней будоражила воображение.


Антона тяготила случайность интимных встреч, инициатором которых выступала исключительно Ева. Она имела творческую профессию, связанную с графическими иллюстрациями, обожала рисовать, на что усердно тратила практически всё время.


Уговаривать женщину встретиться, когда её фантазии находились в творческом поиске, было занятием безнадёжным. На телефонные звонки Ева не отвечала, случайные встречи жёстко завершала за несколько минут, – у меня вдохновение, Антошечка. Не сегодня, не сейчас. Соскучусь – позову.


Любимая разрешала довезти на машине до дома, звучно чмокала в губы и стремительно скрывалась за дверью. Инициативные попытки пресекала суровым взглядом. Настаивать бесполезно, чревато размолвкой.


Антон нуждался в свиданиях с Евой, болел ей, потому не перечил.


К Марине, с которой прожил одиннадцать лет, испытывал лишь чувство благодарности за то, что родила дочку и сына, что старался тщательно скрывать: не забывал нашёптывать приятные нежности, да и интимной практики не избегал. В постели они неплохо ладили.


Быть одновременно мужем и любовником, изображать страсть, когда мысленно сливаешься с другой женщиной, ох как непросто


– Зачем тебе это… любовь-морковь и прочие несуразности? Интересуешься рейтингом мужской неотразимости? Я не конкурентка твоей Марине. Тебя нет, понимаешь, нет в моей жизни. Вот это всё, – женщина рывком вскочила с постели, зажгла верхний свет, – всего лишь лекарство. Физиология, не более того. Одевайся и проваливай.


– Что-то не так? Мне казалось…


– Сам процесс мне нравится, не отрицаю. Чтобы не задеть нежное мужское эго, скажу честно – как солист ты на высоте. Но это ничего не значит. Если хочешь, могу доказать, что сила страсти – коллективное творчество. Лягу как бревно, буду ковырять в носу и смотреть в потолок. Могу поспорить – у тебя ничего не получится.


– Зачем ты так? Я спросил про любовь, только и всего. Для меня это важно.


– Я не нуждаюсь, слышишь, в увлечениях, в чувствах: не азартна. У меня всё это было. Было!  Финал не понравился. Что…  что ты ещё хочешь услышать?


– Всё… что захочешь рассказать сама.


– Что хотела и могла – ты уже знаешь. Всё прочее – слишком интимно, чтобы открыться первому встречному. Не тяни время – уходи.


– Можешь объяснить – почему бесишься?


– Ага, шлангом прикидываешься, святую простоту изображаешь! Любовь и интимная гимнастика – не одно и то же. Я не эротоманка, но и не жертва романтического целомудрия. Да, сироп из оргазмов на взбитых сливках любовного экстаза приемлю в качестве единственного способа выплеснуть эмоциональное напряжение. Лекарство, но не наркотик. Искусство – вот моё единственное увлечение. Разве не предупреждала, чтобы не рассчитывал ни на что серьёзное?


– Это было давно… в другой жизни. Мы почти год вместе. Неужели я тебе не дорог? Пришло время поговорить серьёзно.


– Ты ещё здесь, герой-любовник? Мы никогда не были и не будем вместе. Считай, что я тебя использовала. Как инструмент удовлетворения физиологической потребности, не более того. Прощай. Да, Жилин, будь ласков, сотри с моей территории отпечатки присутствия: всё, что не заберёшь – завтра окажется на помойке. Коли ты загрузил в мозг программу, цель которой выбор между мной и семьёй, значит, всерьёз рассматриваешь варианты. Повторюсь – тебя в моей жизни нет. Я для тебя фантом. Выкинь из головы блажь, возвращайся в семью и живи счастливо. Я уже любила. Но не тебя, Жилин, не тебя. До сих пор не могу отойти от мучительной ломки. Довольно с меня трогательных лирических диалогов, цена которым в базарный день три копейки. Не устраивает формат дискотеки – вали с пляжа. Нечего нюни распускать.


– Давай обсудим. Ты никогда не была настолько воинственной. Я хочу жить с тобой. Вместе просыпаться, вместе решать общие проблемы, слышать твоё дыхание.


– Лишнее. Мне не нужен компаньон, который день и ночь будет ковырять тело и душу. Достаточно пары витаминок в неделю, чтобы поддержать здоровье. Абонементами и контрамарками не торгую.


– Любой человек строит планы, думает о будущем. Я хочу связать жизнь с тобой.


– Напрасно стараешься! Утомил, Жилин! Где построил фундамент, там и стены возводи. Не смешивай добропорядочную жизнь с грязными танцами. Греби в сторону пристани. Детей воспитывай. Жену люби.


– Тогда зачем это всё?


– Вот и я спрашиваю – зачем? Для здоровья – не иначе. Исполнил социальный долг, спас даму от критического недотраха – низкий тебе поклон от всего женского населения. Или плюшками желаешь благодарность получить? Топай, жена заждалась. Долгие проводы – лишние слёзы.


У Антона кружилась голова, словно отходил от тяжёлого наркоза. Не ожидал он такой атаки, не был готов к активному сопротивлению. В его представлении каждая женщина жила мечтой о браке.


Дома жена собирала чемоданы.


Видно день такой: возбуждение, агрессивное неприятие и прочие предвестники грозовых разрядов витали в воздухе.


– Поскучай тут без нас, Жилин, определись. Устала я. Ты со мной или как?


– Ещё одна революционерка! Сговорились что ли!


– Что ты сказал?


– Какого чёрта! Закопайте меня, что ли! Скажи Маринка, если сдохну, вот прямо сейчас, только честно – скучать, слёзы лить будешь?


– Себя пожалел? Ну-ну! Тебе не приходило в голову, что я давно всё про твои похождения знаю, что тоже страдаю? Терпела, ждала, надеялась, что одумаешься. Напрасно!


– Чего именно знаешь?


– Про то, что ты бабник, предатель, про Еву твою, гадину порочную…


– Вот как! Дальше что?


– Я и говорю – что дальше? Думай, решай.


– Никто мне не нужен. Слышишь – никто! Эта девочка так – несерьёзно. Невинная шалость. Разве предосудительно восхищаться совершенством?


Антон выдержал пристальный взгляд жены, – мы-то с тобой в тираж выходим, не на чего, так сказать, приятно посмотреть. Бывшие в употреблении. Вот!


Врал, паршивец: Марина в свои тридцать пять выглядела весьма привлекательной: чернобровая сероглазая смугляночка с точёным станом не одного его вдохновляла на сантименты. Антон, если честно, прямо сейчас с удовольствием отнёс бы её на супружеское ложе, чтобы снять стресс, если бы не эта нелепая разборка.


Он любил жену. Но совсем не так, как Еву, в которой обитало нечто, отчего напрочь сносило крышу.


Антон потерялся. Он одновременно был там, с любимой, и здесь, в семье.


“Нужно помириться” – вертелось в голове, что касалось обеих женщин, но Евы куда  больше. Марина никуда не денется, будет цепляться до конца, тогда как у другой полно решимости расстаться.


Таких волевых, самоуверенных женщин он никогда прежде не встречал. На её воинственность и упрямство Антон натыкался не единожды. Сам от себя не ожидал, что готов терпеть и уступать, понять никак не мог – чем эта пигалица приворожила, как умудрялась накалять до предела атмосферу непредсказуемых встреч.


– Я отпуск взяла. У мамы поживём. Дети уже там.


– Отвезти?


– Не мешало бы.


– Может мы это… того?


– Тебе не совестно, Антон!


– А ты поищи безгрешных! Поклянись, что сама не изменяла.


Марина покраснела до кончиков волос, задышала часто-часто, – хам! Такой подлости от тебя не ожидала, – и в слёзы.


– Ну что ты, родная, – прижал жену к груди, – успокойся. Мы квиты.


– Идиот, придурок, ты что подумал! По себе судишь?


– Оступился, признаюсь. Это же не повод вот так сразу, – шептал, увлекаясь процессом соблазнения возбуждённый Антон, ласкающий языком мочку уха – самую чувствительную точку на теле супруги.


– Мариночка, как я соскучился по тебе. Забудь обиду. Ничего такого не было, только целомудренный флирт, игра. Тебя люблю, только тебя, – гипнотизировал её чувственный голос мужа, руки которого привычно извлекали изнутри сладкий отклик.


– Дети ждут. Антон. Зачем… это неправильно, подло…


Правильно, неправильно – какая разница, когда блаженство пронзает каждую клеточку. Затрепетала, заохала, выгибаясь дугой.


– Скажи, предатель, как дальше жить будем?


– Счастливо.


– А она? Трое в койке… не считая собаки. Выбирай, пока я добрая.


– Марин, а ведь ты так и не ответила… изменяла или нет.


– Отвези меня к маме. Неделя срок. Или – или.


– Пропадёшь ведь без меня.


– Поживём – увидим. О себе подумай.


Днём Антон исступлённо работал, старательно загружал мозг, чтобы не думать о своих женщинах. Почти удавалось. А вечера и ночи изнуряли.


Прежде необходимости загружать возбуждённые мысли в облачное пространство, озвучивать и оживлять виртуальные диалоги, не было, особенно последний год, заполненный до краёв трогательными моментами и чувственной лихорадкой, томительным предвкушением неизбежного счастливого будущего.


Ева исчезла, испарилась, оставив облако восхитительных воспоминаний и голограмму самой себя, с которой можно было флиртовать, спорить. Если бы не горькое послевкусие… не отсутствие перспективы, можно было бы переселиться в мир грёз, где заманчиво мерцали лунные блики, сливающиеся в экстазе с танцующими тенями, где свидания с Евой полны сладострастия и неги.


С Мариной в виртуальных феериях Антон встречался гораздо реже. Интимные страсти с женой в цветных иллюзиях больше походили на поединок соперников, на некую разновидность мести. Он входил в неё быстро, безжалостно, мощно, тогда как воображаемую Еву любил целомудренно, нежно, очень-очень долго, старательно и чутко добиваясь взаимности.


Женщины-призраки были полной противоположностью, но удивительно дополняли одна другую.


Выбрать единственную женщину было невозможно по сумме причин.


Антон постоянно был напряжён, взволнован, потерял аппетит. Фантомные свидания превратили его в неврастеника.


Неделя, назначенная Мариной, подходила к концу.


– Будь что будет, – выдохнул Антон, – вычеркиваю Еву из памяти: удаляю, стираю безвозвратно. Довольно с меня душевных мук и внутреннего беспокойства. В конце концов, я отец, муж. Живут же люди без страстей и романов на стороне. В церковь что ли сходить? Решено. Утром за Маринкой еду. И баста.


Попытки изгнать из снов Еву проваливались раз за разом. Стоило настроиться на свидание с женой, пробудить и настроить её милый образ, как откуда-то из темноты принималась манить тонкая, порывистая, почти невесомая девушка-тень, кружащаяся в медленном танце.


Антон просыпался, выпивал стакан холодной воды, долго держал голову под холодной струёй.


Стоило закрыть глаза – навязчивое видение повторялось. Вновь призывно взлетали над узкими плечами и россыпью волос порхающие весенними бабочками руки Евы.


– Недорого же ты меня ценишь. Неделю думал. Приехал поговорить?


– Я твой. Клянусь. Возвращайся.


– Договорились. Попытка номер два. Я делаю вид, что ничего не было, ты – что у тебя не было никого. До особого случая. Собирай ребятишек.


Антон был возбуждён, словоохотлив, радостен. В голове у него роились тысячи планов. Какое же счастье – освободиться от дурмана: просто жить, просто любить. Да-да, он вспомнил; руки вспомнили, губы: Маринка, это же с ней он впервые познал прелесть поцелуя, с ней учился любить, жить в гармонии с собой, с ней, со всем миром. Взбрыкивал иногда, поддавался порой на провокации привлекательных чаровниц, но, ни разу не переступил черту, кроме этого, единственного раза.


Ева – наваждение, испытание, морок. Переболеть нужно. Придётся лечиться. Как же иначе?


До дома оставалось проехать самую малость – три квартала.


Из переулка с папкой для эскизов и мольбертом выплыл до боли знакомый силуэт. Это была она – Ева.


Сердце остановилось, больно-больно дёрнулось, пропустило несколько ударов.


Антон не мог оторвать взгляд от видения, чуть не въехал в столб.


– Лучше бы врезался… насмерть. Ева, моя Ева!


Он только подумал мельком, оказалось – вслух.


Марина вздрогнула, побледнела, – разворачивайся. Мы возвращаемся к маме.

Обе, две…

Странная была пара. Эксцентричная, диковинная.


Она, Катенька Самохвалова (все подруги так звали), хотя теперь она была Бурмистрова – непредсказуемая, своенравная, импульсивная. Ревновала к кому ни попадя, капризничала, обижалась по пустякам, язвила,  на пустом месте закатывала истерики, беспричинно надолго замыкалась в себе, но обожала своего милого до потери пульса.


Он, Родион Терентьевич (без отчества никто посторонний к нему не обращался) – весельчак и балагур, умеющий без видимых усилий любую неловкую ситуацию обратить в забавную противоположность; душа компании, эстет.


Катенька любила однотонную просторную одежду без содержания и формы, не признавала макияж и украшения, нервно курила; Родион Терентьевич – не то, чтобы франт, скорее лощёный аккуратист: брился трижды в день, раз в неделю ходил к парикмахеру, рубашки менял то и дело, ботиночки натирал до идеального блеска, даже шнурки гладил.


Она – миниатюрная, с тёмными бархатными глазками и старомодной косой, доверчивым, но печальным взглядом, тонкая и звонкая, даже теперь, будучи дважды матерью, выглядела обиженной школьницей. Он – широкоплечий боровичок, обладатель раскатистого баритона и ладоней, в которых терялась Катенькина ручка, даже обнимал её осторожно, словно боялся переломить.


– Катенька, – раскатисто басил Родион, бравший супругу на руки, чтобы поцеловать. Ты у меня… самая-самая!


Как замечательно было гонять вдвоём на великах по облакам, плывущим в лужах, прижиматься к вековым дубам спинами и целоваться, целоваться.


Родион был особенный. За ним охотились девицы, пытались заманить в силки семейного счастья. Он с удовольствием пользовался моментом, пока не встретил её.


– Как ты не поймёшь, дурёха, я согласен быть счастливым с любой  девушкой. Почему бы не с тобой.


Она обмирала от наслаждения, это было заметно, но вырывалась, – отпусти, люди смотрят. Что о нас подумают?


– Знамо что – про любовь. Пусть завидуют. Лю-у-ди, я люблю Катеньку!


После свадьбы всё изменилось.


– Ты всех баб вот так, на глазах у всех, лапаешь, да, – не понимая сама, почему, кричала Катенька, забывая о том, что драматический сценический эффект значительно добавил число зрителей.


– Проходите, проходите. Жена театральную роль репетирует. Успокойся, родная. Хочешь мороженое? Говорят – сладкое успокаивает.


Родион знал, что неделя, а то и больше нервического бойкота обеспечена. Что поделать – такая она непредсказуемая. К тому же дети.


– Бросит ведь! Зачем я ему такая, – грызла ногти Катенька, – соберётся и уйдёт. Пусть не на совсем. Названивать будет, извиняться, а фоном в трубке визгливые женские голоса и весёлая музычка. Сама виновата: какого лешего было концерт по заявкам устраивать!


Подобные спектакли случались и тогда, в самом начале, когда подруги шептались за глаза, удивляясь, отчего Родион терпит её выходки и истерики, чего в ней видит такого, чего нет у них.


Муж любил дружеские вечеринки и встречи, музыкальные и поэтические квартирники, с удовольствием принимал в них активное участие. Катенька ненавидела всё, чем дорожил, чем восхищался и жил её мужчина, потому что…


– А потому-у-у, – визгливо орала она, – что твои подружки забывают одеваться, потому, что накрашены как куклы Барби, потому, что вульгарны и доступны как места общего пользования. Так жить нельзя, понимаешь – нельзя! У меня нервы не выдерживают.


– Я же тебя люблю, не их. Разве есть повод думать, что я… что они… Ты серьёзно? Клянусь – даже в мыслях не было. Кто они и кто ты! Даже сравнивать бессмысленно. “Ты у меня одна, словно в ночи луна, словно в году весна, словно в степи сосна. Нету другой такой ни за одной рекой”. Давай на квартирник Визбора сходим. Меня пригласили.


– Ага, на девочек без трусов любоваться, наблюдать как ты им, а они тебе, глазки строите. Да у меня сердце не выдержит.


– Неужели ты больше ни о чём думать не можешь? Гармония мироздания в разнообразии. Жить нужно, дышать полной грудью, впитывать каждую каплю дождя, каждый шорох осеннего листа. А девчонки, хоть тебя возьми – это же произведение искусства. Знаю, знаю, что истинная красота заключена глубоко внутри, что внешность вторична, но как жить без этих глаз, без милых сердцу ямочек…


– Скажи ещё – без истерик. Я ведь не такая как все.


– Я привык. Ты очаровательна, когда злишься. Твою удивительно милую печаль нужно увековечивать масляными красками.


– Именно поэтому ты всё делаешь мне назло?


– Вовсе нет, любимая! Я стараюсь попасть в резонанс с твоим настроением, но тщетно: натыкаюсь на шипы и иголки.


Катенька запросто могла без предупреждения заявиться в офис, обойти с публичной инспекцией сотрудниц и при всех начать разборку полётов, – вот с этой кудрявой овцой ты завис в пятницу у Гарика? С ней, спрашиваю!


Родион Терентьевич хватал супругу за руку, (дико извинялся мимикой и жестами) и уводил прочь.


Все всё понимали.


И сочувствовали.


– Мы, конечно, можем уехать куда-нибудь далеко-далеко, например, на плато Путорана или в пустыню Гоби. Нам с тобой будет хорошо. Но дети, о них ты подумала?


Он вызывал такси, целовал её, отправляя домой, – ты и я… плевать я хотел на все прочих. У меня врождённое чувство ответственности. Ты и я! Запомни.


Катенька ждала у подъезда, демонстративно мёрзла. Он брал отпуск за свой счёт, лечил её от простуды, читал книжки на ночь.


Говорят, капля камень точит. Основной критерий динамики преобразования – не сила и интенсивность воздействия, а постоянство и время.


Так случилось и в этой семье.


Если тысячу раз сказать человеку, что он… да неважно, что именно вбивают тебе в голову клином. Любой путь начинается с первого шага.


– Нам надо расстаться, – произнёс однажды сквозь слёзы Родион, – я устал. Давай поживём отдельно, поймём, чего каждому нужно, отчего пространство вокруг нас насыщено дымом и серой, там видно будет.


– Ты мне изменил… изменяешь?


– Думай, что хочешь!


Катенька не могла отпустить его просто так, устроила феерию: костюмы, рубашки, трусы – всё искромсала в клочья.


– Не достанься же ты никому! Не-на-ви-жу!!!


Расставание получилось впечатляюще эффектным.


Родион собрал вещи и растворился.


С детьми встречался, с Катенькой – нет. На звонки не отвечал.


Вид у него был настолько потерянный, удручённый, что не заметить этого было невозможно.


– Родион Терентьевич, – чувственно произнесла давно влюблённая в него девчонка, почти ребёнок, у меня сегодня день рождения. И я одна. Составите мне компанию?


– Если бы не было этого предложения, милое дитя… стоило бы его выдумать. Я вам благодарен.


– Тебе, Радик, тебе.


Девчушка была так молода, так соблазнительно хороша.


Он корил себя, терзал сомнениями.


Сдался.


Желания мстить жене не было. Хотелось хоть чем-то заполнить звенящую пустоту, только и всего.


Жанна была великолепна, обворожительна.


Не узнавая себя, не ожидая такого волнения, Родион завис, – какая же ты… красивая.


Вечер был томительно душным. Он знал, зачем пришёл, но надеялся, что этого не случится. Его путеводной звездой, матерью его детей, была Катенька.


Родион стыдился своей слабости: одно дело до брака, совсем иное – когда судьба заплела кругом и всюду тысячи потайных узлов, развязать которые никому не под силу, разве что обрубить или на кусочки порезать.


Жанна не торопила событий. Она была живая, здоровая, цельная.


Оказалось – у них схожие предпочтения, объединяющие интересы и вообще… она клёвая.


От шампанского тошнило, любимая музыка вызывала приступ агрессии. Всё оттого, что в двадцати сантиметрах от удивлённого взора при каждом движении у Жанны соблазнительно раскачивалась приманка в виде пары нежно вздымающихся персей.


Вспомнилось, что на днях, страдая от расставания, прочитал стихи Оксаны Куш – он непослушными шагами вошёл в дурман её духов. Носились чёртики кругами, его толкая в ров грехов…


Секунды тянулись как сладкая микстура от кашля.


Родион не был девственником, но жене, Катеньке своей, никогда не изменял, что бы она не воображала по этому поводу.


В женатых самцах, даже самых преданных и стойких, поражает готовность к измене. Стоит богине с нежным взором изобразить ангельскую непорочность, невинное страстотерпие, предъявить очаровательную кудрявость, готовность безропотно подчиняться, как мгновенно срабатывает древнейший механизм.


Вот и Родион… целовал, обнимал, тискал нежнейшее тело, чувствуя родственную, просто-таки магическую связь.


Это был шок.


Не иначе как настоящая любовь.


В объятиях Жанночки он чувствовал себя настоящим мужчиной, практически богом. Он мог всё!

Жизнь налаживалась.


Последовал развод с Катенькой.


На суд он не явился: не хотел эксцессов. Умение бывшей жены манипулировать, вызывать безотчётное чувство вины, вызывало неприятные эмоции, хотя… если честно, было что с чем сравнивать. Ох, как было.


К тому же благодарность, которую испытывал по поводу рождения детей, через которых иногда дарил Катеньке не всегда скромные подарки.


Втайне от Жанночки.


С ней он браком не сочетался. Не считал необходимым.


– Прекрасно выглядишь, любимый, – то ли съязвила, то ли похвалила однажды бывшая, – поужинаем?


– Стоит ли?


– Если стоит, – съязвила Катенька, – то обязательно стоит. Боишься что ли?


– Ты не меняешься.


– Не скажи. Буду ждать… милый.


Катенька украсила стол разносолами, впервые за столько лет оделась не в балахон, в женственный, весьма соблазнительный наряд, какой прежде считала признаком ущербного интеллекта и призывом к спариванию.


Кто знает, возможно, она изменила мнение, испытав ужасы одиночества.


Женщина распушила волосы, надушилась.


– Вкусно, Радичек? Останешься? Да не томи. Знаешь ведь – отказа не приму.


– Жанна расстроится…


– Один раз переживёт.


– Ты ли это, Катенька! Где твоя ревнивая гордость?


– Неважно. Ты мой.


Если бы это было так.


Родион остался. Не мог поступить иначе. Он любил свою Катеньку.


Беда в том, что Жанну он теперь тоже любил.


– Что, не нравлюсь? Старая стала.


– Не начинай.


– К ней вернёшься?


Чувства не остыли. Родион понял это, как только прикоснулся к Катеньке. Такой интенсивности оргазма, какой терзал его, впиваясь в каждую чувственную клеточку, он не испытывал со времён прощания с девственностью.


От Катеньки пахло чем-то необыкновенным. Это новое, неизведанное, кружило как в молодости голову, таяло внизу, заставляло улетать и парить.


Он был доволен как никогда… и в то же время несказанно несчастен.


Если бы возможно было объединить то и другое. Расстаться с Жанной было немыслимо. Она такая ранимая, такая родная. Катенька тоже самая-самая.


Теперь ему нужны были обе, две.

Неодолимое влечение

Знаешь, милый, ведь будет здорово,


Если все это – не в бреду!..


Это я, твоя помощьскорая.


Вызывай меня. Я приду…


Алёна Сократова


Наивная, знаете ли, иллюзия, что можно изжить проблему, намертво зависшую в черепной коробке с помощью примитивных манипуляций с совсем другим предметом и местом, даже стыдно признаться с каким.


Спасаясь от депрессии и гормонального стресса в необратимой стадии мужчины, впервые познавшие неодолимое влечение, неожиданно и вдруг превращаются в пугливых романтиков, не думающих о грядущих последствиях.


Не все, конечно не все.


Сначала они думают, что попали в сказку. Наркотический гипноз любовного транса дурманит всерьёз. Иногда надолго. Но жизнь меняет местами приоритеты.


Евгений Данилович на беду ли, на радость влюбился без памяти в Регину Валентиновну, руководителя отдела консалтинга, непосредственного руководителя.


Дама была горда и неприступна, знаков внимания не замечала или делала вид, что ей таковые безразличны.


Полгода, даже больше смотрел он на желанную цель оленьими глазами, намекал, старался быть полезным, нужным.


Конечно, она не была единственным объектом вожделения, но сопротивление, нежелание понять  очевидное предпочтение, степень желания обладать, подогревали агрессивный эгоизм, мечтающий о реванше.


У него ведь тоже кое-какие достоинства имеются.


Он был молод, умён, амбициозен. Она – успешна, элегантна, респектабельна, ненавязчиво привлекательна.


Этого было недостаточно для воспламенения чувств, но капризность и строптивое тщеславие выдвинули неоспоримые аргументы – желание доказать, что он тоже азартен и дерзок.


Регина Валентиновна сдалась. Если быть точнее – взяла мятежника в плен, только он по молодости и неопытности этого не заметил.


Она позволила самую малость вольности – лишь призрачный намёк на возможный контакт, отчего у парня мгновенно снесло крышу. Его с головой накрыло болезненное ощущение отчуждения, изъятия из собственного тела, когда сознание испаряется бестелесным  облачком, взмыв над самим собой и плывёт в сторону яркого света.


Евгений завис над самим собой и наблюдал, гадая – что будет, если…


Ничего в принципе не было: медленный танец впритирку, изумительный интимный запах – земляничная поляна в июльский полдень или нечто подобное.


Ни до, ни после ни с одной из женщин Костин не чувствовал даже подобия пережитого  транса.


Это позже красиво и чувственно как ускользающие в перспективе бесконечного до самого горизонта пространства корабельные паруса, проплывали в тишине неразрывного единения минуты, часы, даты в календаре, рождая немыслимые, мелькающие в разноцветном мареве насыщенные азартом лихорадочного возбуждения эмоции.


Беззвучно, обозначая своё присутствие лишь едва уловимым ароматом греховных импульсов, передвигалась она по комнате, с лёгким шелестом ныряла под одеяло. Устоять было невозможно.


Её нежная плоть изнывала от любви. Она была удивительна, волшебна.


Лишь однажды.


Больше Регина Валентиновна не подпускала к себе достаточно близко, практически перестала его замечать.


Евгений Данилович не мог понять – что сделал не так.


Всё было сложно и одновременно просто – разница в возрасте лишала её шанса на серьёзные отношения.


Время остановилось, кружа голову, как случается, когда теряешь сознание. Неожиданно и вдруг ниоткуда выросла стена отчуждения, за которой была пустая, туманная бесконечность, лишённая света и воздуха, а по эту сторону – ворох неразрешимых проблем: равнодушие, апатия и жестокий холод.


Возможно, это была стратегия, но скорее всего тактика, потому, что короны и триумфальные регалии победительница не демонстрировала. На службе она была боссом, вне стен заведения – одинокой женщиной.


Поход в ресторан Регина решительно отвергла, но театральную постановку посетили рука об руку.


Юный воздыхатель надеялся на пикантное продолжение, но на выходе её ожидало такси.


Поцелуй в щёку и благодарный взгляд были наградой за проведённое совместно время.


Евгения Даниловича трясло. Он был весьма впечатлителен: сценарий романтического рандеву был отрепетирован и поминутно пережит в воображении. Подобный облом невозможно было предвидеть.


Регина Валентина не хотела привязываться, хотя чувствовала не просто симпатию. Она ступала по краю пропасти, почти поддалась очарованию страсти, преодолеть которую необходимо немедленно, пока не накрыл девятый вал.


Что с Евгением творилось, как его ломало – не передать словами.


– Что о себе возомнила эта старуха, она вдвое старше меня – бессильно орало его эго, – я целовал и ласкал её исключительно из сочувствия! Соблазнительных девчонок, мечтающих провести со мной время, вагон и маленькая тележка. А она… так бездарно провести целый вечер, который мог посвятить… хотя бы Верочке из планового отдела, юной малышке, готовой на всё.


В понедельник Евгений Данилович набрался смелости, пришёл в её кабинет, – что это было, Регина?


– Остыньте, юноша. Учитесь укрощать эмоции. Вы в моём кабинете. Прежде чем предъявлять претензии, необходимо усвоить правила хорошего тона. Я вам чем-то обязана? “Мне всё равно – вы просто спите или с кем-то. Мне всё равно. Я всё равно не сплю”. Стихи Катеньки Горбовской. Ты озабочен единственным случаем, когда наши интимные колебания случайно вошли в резонанс? Считаешь, что приобрёл бессрочный абонемент на интимное обслуживание? Я тебя разочарую. Это такая свобода – дышать ничьей. Найди более подходящий объект для соблазнения. Будь реалистом: ты не Апполон.


– Тебе не понравилось? Не верю! Твоё тело сводила судорога. Ты кричала.


– Не рефлексируй. Наверно у меня слишком долго не было мужчины.


– Допустим. Но в кино я тебя сегодня могу пригласить?


– У меня другие планы. Зачем я тебе? Пригласи Верочку.


Евгений Данилович вспыхнул, – вот ещё! У меня нет денег на подгузники.


– Любишь старых тёток? Теперь это модно.


– Не понимаю! Ты дашь фору многим и многим.


– А потом? Потом, что, юноша? Через десять лет что… впрочем, к чему эта дискуссия? Покиньте помещение. Вы мне не интересны.


Вечером, рассчитав поминутно время, достаточное для появления её в собственной квартире, Евгений позвонил, – слушаю.


– Я внизу, у подъезда.


– Мальчишка, наглец! Впрочем… ладно, заходи.


Сердце выпрыгивало от счастливой возможности доказать – это не блажь.


Беззвучно прошелестев навстречу влажной простынёй, Регина обозначила своё присутствие едва уловимым запахом греховных импульсов, – ополоснись.


Евгений с остервенением намыливался, предвкушая зажигательную феерию. Всякое терпение имеет предел. Он буквально изнемогал от желания.


Регина Валентиновна встретила его из ванной причёсанной и одетой, – извини, ты слишком долго, настроение пропало. Если не хочешь чая – тебе пора.


– О-кей, шалунья, о-кей, –  закричал Евгений, – ты меня разозлила. Я женюсь, между прочим не на тебе! Как бы не пожалеть!


– Так я и думала. Дай угадаю. Верочка. Определённо она. Тебе не откажешь во вкусе. Тонкая, звонкая. Возможно девственница. Поздравляю!


– С тебя поцелуй. Отеческий.


– Дерзай, папочка. Только не увлекайся.


Казалось бы, ничего особенного не произошло: лёгкое, почти невесомое соприкосновение губ, а по жилам заструились чувственные ручейки непонятной природы электрических импульсов, ускоряющих бег времени и биение сердечной мышцы.


Он торопился, боялся, что Регина передумает, потому изобразил чрезмерный, несоизмеримый с её и своим желанием избыток страсти, который не соответствовал силе возбуждения, хотя одно её присутствие насыщало воздух терпким ароматом грешных мыслей.


Не был Евгений готов к страстной схватке сию минуту. Или испугался фиаско.


– Брэк, юноша, – прервала неудачную попытку любовника Регина, – ты сегодня не в форме.


– Дрянь, ты специально всё испортила!


– Ты переневничал, устал. Так бывает. Дрянь прощаю.


Лучше бы она устроила истерику. Как после этого смотреть Регине в глаза, как!


– Ладно, давай полежим. Просто так. Расскажи мне про Верочку. Ты её любишь?


– Нечего рассказывать. Знаешь ведь – я тебя люблю.


– Глупости. Сам-то веришь в эту чушь? Сравни моё тело и её. Успокойся.


Спустя час или около того секс случился. Теперь Регине не в чем было упрекнуть любовника. Она провалилась в гипнотический транс, была вполне счастлива, но не могла в этом признаться. Слишком велика цена возможного разочарования: рано или поздно любимый поймёт, что опытность – не приз, скорее имитация праздника.


Он звонил, она решительно пресекала желание встретиться, отвергала попытки поговорить.


По ночам женщина плакала: почему он раньше не встретился!


Евгений в пылу нахлынувшего негодования отправлялся к Верочке, иногда к другим безотказным подружкам.


Регина смотрела на него холодно, безучастно.


– Ты меня любишь, – то и дело вопрошала счастливая невеста.


Евгений Данилович отвечал размыто, неопределённо, используя двусмысленные формы речи, предоставляющие лукавую возможность думать что угодно.


Девушка не чувствовала подвоха, она была влюблена без памяти.


Все-все, даже родители, знали, что у неё есть жених.


Беременность никого не удивила. День бракосочетания был назначен.


Верочка бредила предстоящим торжеством.


Евгений избегал встреч с Региной Валентиновной на работе, но каждый вечер звонил.


– Почему, – спрашивал он, – я хочу тебя. Люблю! Тебя хочу, понимаешь! Только ты мне нужна.


– Глупости, юноша. Ты сам не понимаешь, чего хочешь. Готовься к свадьбе. Твоя невеста на сносях. Ты – без пяти минут папа.


– Одна последняя встреча. Последняя.


Регина долго-долго молчала, – поклянись.


– Чтоб мне…


– Приезжай.

Любит, не любит, плюнет, поцелует…

Не в первый раз Антонина убедилась, что природа независимо ни от чего всегда пребывает в состоянии гармоничного равновесия, тогда как жизнью и человеческими отношениями повелевают энтропия и хаос. Слишком хрупкие структуры – доверие, искренность: дунь и рассыпаются.


Не успеешь выстроить из кирпичиков основание фундамента взаимной симпатии, обжить его, чтобы не абы как, а красиво, аккуратно и прочно продолжить возведение счастливого будущего, как оно начинает трещать по швам.


Объяснение – любовь, это всего лишь игра, безумие, топливом которого являются гормоны. Выключили фай-фай, забыли пароль, не внесли вовремя абонентскую плату – гудбай: сами виноваты. Нужно было следить за трафиком.


Удивительно и странно лишь то, что страдает, как правило, не тот, кто стал банкротом, в чью кровь перестали поступать по причине лени или пресыщенности витамины любви, а тот, кому добродетель не даёт права жить во лжи.


Она так любила его, что даже случайную измену могла простить: если узрела бы  шанс начать выстраивать счастье с ноля, если он способен осознать, что причинил незаслуженную боль.


Опыт предательства Антонина имела ещё в школе. Поруганная первая любовь рвала душу до встречи с Егором, который вниманием и участием сумел заживить кровоточащие раны.


Увы, он тоже оказался эгоистом, только прятал до поры неспособность быть великодушным и милосердным, поскольку цена обмена любви на секс некоторое время его устраивала.


Увлечённый игрой в возвышенные чувства, Егор щедро впрыскивал в отношения эмоциональные транквилизаторы, делающие пресное – сладким, бесцветное – красочным и ярким.


Антонина жила  все эти годы в выдуманном мире, в котором было установлено табу на аудит реальности. Подвергнуть сомнению незаурядность и достоинства Егора как единственный смысл жизни было немыслимо, преступно.


Она-то знала, что любовь – полная самоотдача, погружение в плоть и кровь до степени растворения, когда ты – это он, а он – это ты. Хорошо любимому – значит хорошо всем и наоборот.


У человека, который любит, нет, и не может быть претензий к партнёру, разве что незначительные  разногласия, поскольку реальностью становится не то, что на самом деле, а то, как ты это себе представляешь.


И вот итог – у Егора появилась другая женщина: молодая, эффектная девочка, тренер по фитнесу – длинноногая Яночка. Муж цинично сравнивал новые и старые отношения, физическую привлекательность юной возлюбленной отнюдь не в пользу Тони.


Красиво уйти – тоже талант. Кто-то, расставаясь навек, умудряется остаться другом. Егор не пожелал тратить духовную энергию на ту, которая в одночасье стала бесперспективным, более того, враждебным по причине неприязни и холодности прошлым, этаким раздражающим фактором. И неважно, что причин уходить, громко хлопая дверью, не было.


– Ты ничего не понимаешь, – злобно рычал он, – у нас любовь. Наш с тобой брак – досадное недоразумение. Мне нужна была женщина, самка – без разницы какая. Лишь бы молодая, упругая и доступная. У тебя всего этого было в избытке, но однообразие приедается. Ты меня больше не возбуждаешь.


– Зачем ты так! Это же ложь. Ты любил меня по-настоящему. Чувства невозможно изобразить, если их нет.


– Плевал я на твои доводы. Что ты понимаешь про любовь! Может, что-то такое и было у нас с тобой. Наверно я находился под гипнозом. Растаяло, улетучилось, растворилось. Власть твоих прелестей закончилась. Ты стала невкусной, пресной. Я свободен! Обсуждать с тобой, прав я или не прав, не желаю.


С каждым новым оскорблением сопротивление Антонины слабело, желание отстаивать правду иссякало.


Создавалось впечатление, что он с наслаждением её добивает.


Зачем? Оттого, что не мог простить собственной слабости, своих ошибок?


Они развелись.


Егор с помощью адвоката отвоевал квартиру (документы на неё были оформлены так, словно Егор заранее планировал этот процесс), выселил Тоню в комнату в коммуналке.


Она не сопротивлялась. Не было сил воевать. Что ещё хуже – суд оставил ему дочь. Антонина была замужем, выполняла обязанности домохозяйки, доходов не имела. Егор без труда доказал её финансовую несостоятельность.


Что чувствовал победитель – тайна за семью печатями.


Новая пассия не стремилась получить ярмо в виде свидетельства о браке. Ей хватало физической любви, подарков и прочих знаков внимания. Вести хозяйство, заниматься ребёнком любовница отказалась, да он и не настаивал.


Антонина вечерами перелистывала семейные альбомы, погружаясь с головой в атмосферу недавнего прошлого, в котором было всё, включая любовь.


Было.


Какие же они были молодые, какие красивые.


Это медовый месяц в Крыму. Кроме любви и моря им ничего не было нужно. Даже есть забывали.


А это Лебяжий остров. Кто же фотографировал? Ей казалось, они там были одни.


Доступная! Где там. Егор добивался интимного сближения больше года.


Именно там, в туристической палатке, они познали таинство соприкосновения, когда вопрос о создании семьи был решён окончательно, даже день свадьбы назначен.


Врёт он всё, злится на неспособность отказаться от соблазнов, на своё же предательство.


Ну и пусть, пусть живёт по собственным правилам. Она не такая. Этим всё сказано.


Вот они купаются голышом в горном ручье, вот путешествуют по степи на лошадях. Посиделки у костра, песни под гитару. Лыжные прогулки, Новый Год.


Это она в новом платье в большой красный горох, которое Егор купил, когда Тоня была в родильном доме, встречает его с работы.


Вот он на беговой дорожке, тут играет в баскетбол.


Школа. Тогда всё началось. На выпускном. Первый поцелуй. Сладкий-сладкий.


Ничего, она переболеет, она сильная. Отогреется, оживёт, отсудит Юльку.


Что ни день – слёзы. Прошлое не давало дышать, рвало ткань души по живому.


Дочь она забирала к себе по субботам. Забрасывала все дела, гуляла с ребёнком (там, где была счастлива с ним, с Егором), играла, читала книжки, пыталась забыть всё плохое. Не получалось.


Незримая нить связывала с бывшим. Слово-то какое колючее – бывший.


– Может ещё вернётся, – думала она и тут же прикусывала язык.


Зачем? Дважды в одну воду не зайти. Нужно записать все воспоминания, переживания на бумаге  и сжечь. Этакий ритуал освобождения.


С Яной у Егора не сладилось. Однообразие теперь приелось несостоявшейся невесте, но сначала она основательно высосала его финансовые ресурсы.


Он теперь мечтал о домашнем уюте, о сытной стряпне, глаженых рубашках. У подруги были иные представления относительно отношений мужчины и женщины: безудержный секс, шумные вечеринки, модные наряды. Ей было необходимо ощущение праздника, а Егор неожиданно понял, что устал.


На этот раз бросили его.


Антонина не раз и не два видела, как он подглядывает за ней и Юлей в парке.


Скучает.


Поделом.


Нет, она не злорадствовала. Внутри поселилось холодное равнодушие, только и всего.


Дочь ей отсуживать не пришлось. Сам привёл, сам попросил оставить у себя. Даже дал денег.


– Прости. Глупый был. Может мы это… того. Дочка у нас.


– Ты выглядишь смешным. Я привыкла жить одна. Помнишь, у Есенина – к прежнему возврата больше нет. У всего на свете есть срок годности. Любовник второй свежести. Это про тебя. Сгорел  в погоне за страстью? Я не доктор, Егорушка. Справляйся со своими проблемами сам. Меня уволь.


Ничто их больше не связывало, даже скандалить было нелепо, скучно. Перед Тоней стоял чужой постаревший мужчина, который вдруг забыл, что вправе извергать обвинения и проклятия.


– Я же тебя любил, – шептал он в телефонную трубку, – мне плохо. Разве я был плохим мужем?


– Извини, не помню.


– Дрянь, какая же ты дрянь! У нас дочь.


– В том-то и дело, что помню. Не звони, не надо.


Телефонные беседы обычно заканчивались обвинениями и бранью.


Однажды (Антонина уже забыла о его существовании), Егор опять о себе напомнил. Впервые не скандалил.


– Давай встретимся.


– Зачем?


– Не спрашивай. Просто приходи.


– Если будет время. Я выхожу замуж.


Времени не нашлось.


Позднее выяснилось – это был предсмертный крик. Люди, уходящие в мир теней, чувствуют приближение к краю.


Жизнь продолжалась. Слёзы высохли. Антонина действительно оттаяла, сблизилась с мужчиной.


Свадьбы не было. Сошлись, разделили ответственность и обязанности, сложили в одну коробку скудные заработки. Просто жили.


Любовь? Кто его знает. Вдвоём, точнее втроём, веселее.


Тоня, если честно, не искала себе мужа. Наелась. Фёдор пришёл сам, бесстрастно перечислил несколько обязательных пунктов семейного кодекса (ничего особенного), вывалил на стол содержимое объёмного портмоне в денежном эквиваленте, – заначки не приемлю, всё пополам.


– Хочу семью, уют, любимую женщину. Причём немедленно.


– От добра – добра не ищут. Поживём – увидим.


Егор тихо ушёл из жизни накануне майских праздников. Сердце остановилось.


Странно. Ему ли переживать. Жил как хотел.


Фёдор оказался замечательным, просто волшебным мужем и отцом.


Как-то Тоня по давней привычке спросила, – ты меня любишь?


Он насупился, – скажу, нет – поверишь?


Тоня обиделась. Егор когда-то не уставал повторять, – люблю, люблю, люблю! Фёдор не такой.


Время стёрло многое, в том числе память о счастливых днях с Егором.


На Лебяжьем острове пропали лебеди – не на что стало содержать. Два альбома с фотографиями бесследно исчезли при переезде. Юля повзрослела. Про отца почти не помнила.


В этой жизни у Антонины были Фёдор и дочь.


Любит она его или нет, о том даже себе боится признаться. Нет у неё никого дороже, хотя ни разу за столько лет она не призналась ему в любви.

Его величество случай

– Простите, задумался, оступился, совершенно случайно вас толкнул! Я, право, такой неловкий, вечно всё порчу. Что с вами, милейшая, почему так внимательно меня разглядываете?


– Не стоит извинений, я понимаю. Наверно мне показалось. Мы с вами прежде не встречались?


– Да нет… точно, нет, у меня профессиональная память на лица. Хотя… знаете, если ваши волосы… вот так вот зачесать назад… собрать в пучок на затылке… нанести паутинки в уголки глаз, стереть с губ помаду. Взгляд… взгляд чуть грустнее и строже, носик острее… глупости, так не бывает.


– Как так, о чём вы подумали, чей взгляд?


– Померещилось, наверно. Мамин.


– Вот и мне тоже почудилось. Вы так похожи на моего папу.


– Не может быть! Разыгрываете, познакомиться пытаетесь? Так я женат. Видите, колечко. Я его никогда не снимаю. Любовь.


– Рада за вас. Но я не шучу. Жаль, что у меня нет с собой папиного портрета. Надо же, какое удивительное сходство. Можно узнать, откуда ваши родители, точнее, папа, где жил, где родился?


– Слюдянка, недалеко от Иркутска. Учился и жил в Красноярске, там и с мамой познакомился.


– Тогда точно не родственники. Мои родители из Смоленска. Боже, какое тонкое портретное сходство. Кому расскажу – не поверят. Не буду задерживать, вы ведь торопитесь. Впрочем, у меня просьба. Если не сложно… хочу показать папе вашу фотографию. Давайте заскочим в фотоателье.


– Заинтриговали, прекрасная незнакомка. Меня Дмитрий зовут, Петрович по батюшке.


– Не поверите – я Дмитриевна, вы с папой тёзки. Оксана Дмитриевна Шемякина.


– Мне льстит такой неожиданный повод познакомиться с приятной женщиной, удивительно похожей на маму. Через полтора часа состоится презентация, нужно представить наработки заказчику. Я, знаете ли, фотограф и немного дизайнер. Так… к чему это я? Ах, да, фотография. Я подарю вам портрет, художественно обработанный, с автографом автора, с наилучшими пожеланиями, но немного позднее. Надеюсь, не откажете мне в любезности, разрешите сделать и ваш снимок тоже… после того, как выпьем за приятной беседой по чашечке кофе.


– Не откажусь, тем более что у меня тоже назначена встреча на половину третьего. Время ещё есть. Расскажите о своей жене.


– Разве нам не о чем больше поговорить?


– Например.


– Вы верите в неслучайный характер неожиданных совпадений, в провидение, капризы судьбы. Сразу нескольких событий и факторов просто так, потому, что так звёзды сошлись? Что если…


Дмитрий замолчал.


– Ну же, договаривайте! Заинтриговали, право слово. Хотите сказать…


– Вот видите, и вы задумались. Не судьба ли это, не провидение ли – наша неожиданная встреча? Мне весьма приятно познакомиться с копией мамы в молодости, но согласитесь – этот странный факт вызывает нездоровое любопытство, растерянность, желание вникнуть в подробности, в детали. Может быть лучше остановиться, не хватать судьбу за крысиный хвостик, который может оказаться болезненным, облезлым?


– Ну, уж нет! Я не намерена прятать голову в песок. Прошу вас, Дмитрий, давайте копнём глубже.


– Как бы, не пожалеть.


– Откуда такие опасения, интуиция?


– Элементарная осторожность. Фортуна, судьба, жребий, как ни назовите, меня вполне устраивает то, как я живу. Я счастлив. У меня всё замечательно.


– Чего не могу сказать о себе.


– Сочувствую. Безответная любовь?


– Не совсем. Ответ есть… был, но весьма грубый, циничный. Сами видите, я дама… мягко говоря, не первой свежести – скоро тридцать. Тем не менее, романтические приключения обходили меня стороной. Или я их избегала. Неважно. Я человек волевой, целеустремлённый, потому  сосредоточилась на том, чтобы не попадать никогда в капкан безвыходных обстоятельств. Красный диплом, карьера – всё это требует энергии и времени. Тем не менее, меня угораздило влюбиться. В коллегу по работе.


– Что в том плохого?


– Ловушка таки захлопнулась. Случайно? Скорее нет, чем да. Нужно быть разборчивей, особенно в интимных отношениях.  Откуда мне было знать, что он коллекционер пикантных побед, к тому же хвастливый болтун. Через неделю после того как я согласилась на роль невесты и сдалась, надо мной потешались все, кому не лень, даже подчинённые. Он, оказывается, пошутил, хотел убедиться, что ничто человеческое мне не чуждо, что я обычная похотливая баба. Это его слова. На место я негодяя поставила, но отношений стала бояться.


– Для чего вы мне это рассказываете?


– Сама не знаю. Отчего-то почувствовала… родную душу что ли, надёжное плечо. Наверно приняла желаемое за действительность. Жаль, что мы не встретились раньше. Вы мне симпатичны, Дима.


В глазах у женщины блеснула слеза, – мне пора. Если можно – фото. Вы обещали.


– Да-да. Вот оно, – мужчина раскрыл папку, переложил несколько листов со снимками и эскизами формата А2, – только подпишу.


– Вы всегда носите с собой портреты такого размера, настолько сильно себя любите? А это кто – жена?


– Она самая, Варя.


– Красивая. Завидую.


– Вам тоже есть, что предъявить миру. Гармоничные пропорции, выразительная, едва различимая ассиметрия черт, оживляющая лицо, стройная фигура, гладкая кожа. Глаза. Нет, глазищи. Вы прекрасны, Оксана Дмитриевна, говорю как художник и ценитель природной красоты.


– Приятно слышать. Ещё больше – обидно. Несмотря на лестные эпитеты, выбрали вы не меня. Можно посмотреть другие снимки?


– Это другое – презентация. Сделано на заказ. Именно эти работы я буду демонстрировать… через тридцать минут. Кстати, боюсь опоздать.


– Студия дизайна Фламенко, Куликов Дмитрий Петрович? Если честно – я в шоке. Это со мной у вас назначена встреча. Заинтриговали вдвойне, даже втройне. Немедленно показывайте свои шедевры. Столько совпадений за один день… невероятно. Познакомьте меня с женой. Пожалуйста!


– Даже не знаю. Уж не колдунья ли вы. Странным образом развиваются события. Словно по заранее заготовленному сценарию. Признаюсь, мне слегка не по себе. Тем не менее, ужасно хочется досмотреть эту нереальную, мистическую феерию до финального акта. Но прежде вам придётся подписать документ, утверждающий выполнение мной заказа.


– Не будьте занудой. Работа принята. Не пора ли нам перейти на “ты”?


– Пожалуй, это будет правильно, Оксана Дмитриевна. С тобой, –  он с сомнением посмотрел на собеседницу, не поспешил ли –  так легко общаться. Как тут не поверить в судьбу. Забавненькие виражи заготовило для нас провидение. Интересно, какие ещё сюрпризы ждут впереди.


– Не хочу загадывать. Куда интереснее и правильнее просто наблюдать за событиями, не взбивая пену, не разбрасывая брызг. Двигаться, но размеренно, аккуратно, плавно.


– А как же карьера, цели? Представляешь, в какие дебри можно заплыть, забавляясь очарованием безучастного выжидания?


– Всему своё время. Надо уметь изменяться, время от времени подправлять, корректировать вектор движения. Прежде я считала, что смысл жизни в достижении комфорта, благополучия, богатства. Теперь у меня это есть. Не столько, сколько было намечено, но достаточно, чтобы понять – гонка за Синей Птицей – бесплодное занятие. Счастье невозможно копить, купить, инвестировать. Его нужно заслужить. Хочется… только не смейся, любви, участия, искренности, верности.


– Какие твои годы. Успеешь ещё в любовь наиграться.


– Ну, да, ну, да! Кстати, думаю, стоит обмыть реализацию успешного проекта. Ты, я и твоя Варя. Что скажешь?


– Можно рискнуть. Только предупреждаю сразу – интриг не потерплю. Исключительно деловое, в рамках приличий, общение.


– Вот увидишь – мы с ней подружимся.


– Этого-то я и боюсь. Посмотри мне в глаза. Ничего греховного не замыслила?


– Исключено. Не в моих правилах воевать с мирозданием, ловчить, добиваться сиропа и плюшек любыми средствами. Обещаю не вмешиваться в ваши отношения. Тем не менее, врать не могу, если бы у меня было право влиять на судьбу, возможность изменить прошлое – я бы непременно связала жизнь с тобой. Откуда взялась такая уверенность – не знаю. Если почувствую, что не в силах справиться с обстоятельствами, исчезну из вашей жизни. Клянусь папой и мамой!


– Что-то будет! В меня словно бес вселился. Странное напряжение в теле и в мыслях. Со мной такое впервые. Словно барабан у револьвера нужно крутануть и ствол к виску приставить.


– Боишься – останови. Знай одно – какое бы решение не принял, отвергнутый вариант будет терзать нереализованностью до конца дней. Решайся.


Оксану трясло. Возбуждение нарастало, требовало немедленного выхода. Дальнейший ход событий от неё практически не зависел. Даже если Дмитрий решится включить её в близкий круг, вероятность связать с ним счастливое будущее ускользающее мала, тем более, что она дала обещание, которое не посмеет нарушить.


Время остановило бег, замерло.


– Деловой ужин на нейтральной территории. Годится?


– За мой, как инициатором миссии, счёт.


– Хочешь сходу превратить меня в альфонса? Давай уж тогда пополам.


– Чтобы мероприятие не выглядело авантюрой, не создало ненужных проблем и ассоциаций, нужно его подготовить. Скажешь Варе, что устраиваешь застолье из благодарности, в надежде на долгосрочное плодотворное сотрудничество. Ведь это реально так?


– Надеюсь. Ты точно ничего не задумала?


– Честное пионерское. Клянусь!


Оксана была вежлива, предупредительна, деликатна по отношению к супругам, которые  выглядели настолько счастливыми, что она пожалела о вторжении в их физически осязаемое ментальное поле.


Варя оказалась прелестной малышкой, более того – она была немножко, всего несколько недель,  беременной, о чём по секрету поведала новой знакомой.


– Только умоляю – Диме ни слова, хочу преподнести ему приятный сюрприз. Я так счастлива.


Это обстоятельство окончательно лишило Оксану опоры. Состояние влюблённости накрыло её с головой. Это было недостойно по-настоящему высоких чувств, несправедливо, неправильно.


Тем не менее, женщины подружились.


– Пусть будет так. Нужно научиться любить просто так, на расстоянии, не выстраивая стратегий и планов. Понимаю, это непросто, но я обещала, клялась.


Оксана окружила Варину беременность комфортом, насколько позволяли приличия: прикрепила к модному акушеру-гинкологу, сама возила на приёмы и процедуры; купила коляску, кроватку, целый ворох одежды для грудничка, дизайнерские наряды для женщины в особом положении.


Со временем она свыклась с мыслью о нейтральном отношении к Варе и Диме. Просто была рядом, просто наблюдала как бы со стороны, не вмешиваясь, хотя по ночам грезила о вполне адресной любви: добродушно, бесхитростно, но эмоционально, чувственно.


Хоронить себя заживо было до жути обидно. Разве она недостойна счастья? Руководствуясь принципами – клин клином вышибают, и стерпится – слюбится, Оксана решилась на поиск альтернативного, замещающего варианта интимного общения: через брачных агентов.


Выбрать претендента на благосклонность оказалось непросто. От желающих познакомиться не было отбоя, но ни один из них не вызывал даже минимальной симпатии.


Пришлось применить метод рулетки. Оксана сформировала предварительный список счастливчиков, которым предполагала доверить деликатную миссию, закрыла глаза и решительно ткнула в поле судьбы пальцем.


Определившись с интимным партнёром, она приступила к предварительным переговорам. Первое, второе и третье свидания стали тем ещё испытанием: её всё в нёих бесило. И всё же Оксана решилась впустить мужчину в сугубо личное пространство, во всяком случае, договорённость сторон была достигнута, время, и место для решающего рандеву определено, даже меню утвердили без долгих дискуссий, что свидетельствовало о способности того и другого уступать и договариваться, что, согласитесь, весьма существенно и важно для совместной жизни.


Оксана подготовилась к жутковатому романтическому ритуалу. Наряд, макияж, нижнее бельё, мимика, жесты, даже модель поведения и финал брачного сюжета – всё было тщательно продумано.


Оставалось закрыть глаза и броситься с головой в омут.


До визита воздыхателя оставались считанные минуты, когда раздался телефонный звонок.


– Ксюха, я рожаю, что делать?


– Что-что… сейчас в клинику позвоню. Договор оформлен, аванс я внесла. Без паники. Дима знает?


– Не могу до него дозвониться.


– Успокойся. Я с тобой. Сейчас прилечу. Всё будет хо-ро-шо!


Оксана закрыла глаза, продышалась, – вот и всё, обратного хода нет. Ребёнок – это серьёзно. Выбросить из головы любовную дурь, стереть миражи и грёзы.


Через пятнадцать минут подали такси.


На лестнице Оксана столкнулась с женихом в парадном обличии, – не до тебя сейчас, Лёвочка, мы рожаем!


Кто такие “мы” уточнять было некогда.


Димин телефон оставался вне зоны доступа. Вся ответственность она приняла на себя.


– Я уже обожаю это милое создание, Диминого мальчугана, а Варя пусть любит мужа.


В родильном отделении чувствовалось напряжение, нервозность. Врачи и медсёстры носились по коридору, возили туда-сюда медицинскую аппаратуру, боксы с препаратами.


Оксана нервничала: никто ничего не говорил.


Кому это всё предназначалось, над кем колдовали – неизвестно.


– Вы кто, – наконец спросил мрачный мужчина в хирургическом комбинезоне, не Куликова?


– Моя фамилия Шемякина, я подруга роженицы. Муж не знает, что Варя рожает.


– Мальчик. Четыре килограмма восемьсот граммов. Ребёнок здоров, патологий не обнаружено.


– Замечательно, здорово! Спасибо, доктор!


– Увы, не за что. Реанимировать роженицу не удалось. Эмболия околоплодными водами, если вам такой диагноз что-то говорит, полная остановка сердца.


– Что вы такое говорите! Почему!!! Её наблюдали в вашей клинике с ранних сроков.


– К сожалению так случается. Инцидент будут исследовать эксперты. Родственникам будет предоставлена полная информация. Мне очень жаль. Необходимо сообщить отцу ребёнка. Подскажите, как это сделать.


У Оксаны тут же началась истерика.


Пережить горе было сложно. Она, как могла, поддерживала Диму, организовывала похороны.


Мальчика назвали Антоном.


Оксана усыновила ребёнка, растила и воспитывала как своего.


Вскоре парочка сыграла свадьбу.


Можно сказать, что они счастливы. Любовь прочно поселилась в их доме.


Вот только… не даёт Оксане покоя досадная, навязчивая мысль – не она ли виновна в смерти Вари, не её ли причудливый каприз так безжалостно исполнила принявшая её сторону в вопросе любви и счастья небесная канцелярия?

Только не с тобой

Верочкин муж был немножечко сумасшедший, самую капельку: любил до страсти экстремальные наслаждения, вроде горных восхождений вне подготовленных маршрутов, внетрассовые спуски на лыжах, затяжные прыжки с парашютом, мото фристайл и прочие аттракционы условно несовместимые с жизнью.


Ему непременно везло, во всяком случае, с момента их знакомства: ни одной серьёзной травмы.


Как её угораздило влюбиться в самоубийцу-адреналинщика, Верочка не помнила.


Возле него стаями крутились девочки без комплексов, которых он, казалось бы, не замечал вовсе.


Игорь улыбнулся однажды на дружеской вечеринке, где Верочка оказалась совершенно случайно, многозначительно подмигнул, и она провалилась в сладкий сироп непрекращающегося оргазма.


Что было после, что вначале, о чём, сплетясь, взахлёб молчали, как зори тайной их венчали…


всё осталось для неё непостижимой, покрытой многоцветной искристой вуалью судорожного чувственного блаженства загадкой, остановившей бег времени на бесконечно долгие пять счастливейших лет.


Иногда где-то глубоко внутри цветными миражами всплывали обрывки событий, но мелькали они слишком быстро, вызывая чувственные приливы и помутнение рассудка. Туман немного рассеивался, когда любовники вновь сливались в экстазе, но слишком кратковременно.


Верочка следовала за мужем в любые дали, не отпуская даже на головокружительных спусках, которые преодолевала практически в бессознательном состоянии.


В тот день (Игорь только что собственноручно вымыл её в душе, не оставив без внимания и ласки ни одного миллиметра податливого тела) женщина сидела с закрытыми от наслаждения глазами в расслабленной позе испытывая восхитительно сладкие телесные муки, когда беззвучно загорелся экран его смартфона.


Отвлекаться от пикантных ощущений не было сил.


Мерцание дисплея было раздражающим,  настойчиво долгим. Пришлось взять трубку непослушными от возбуждения руками.


Верочка провела пальцем по светящейся поверхности, нечаянно включила камеру.


Что-то заставило её развернуть альбом.


Лучше бы она этого не делала.


Там было такое!


Девочки из спортивной массовки, большинство из которых она знала, с придыханиями и стонами демонстрировали эротическую сноровку, непринуждённо переговариваясь с Игорем. Сомнений в том, что за кадром он, не было.


Верочка с замиранием сердца пролистала часть альбома, покрывшись испариной. Руки совсем не слушались привычных команд, жили собственной жизнью. С трудом, но удалось скрыть факт отвратительно неприятного любопытства.


Быстро принять взвешенное решение не было сил. Что она могла предъявить, что?


Устроить скандал, уйти, подать на развод? Чего таким образом можно добиться, кроме одиночества?


Жизнь без любви, без Игоря представлялась самоубийством.


Чтобы выиграть время для рассуждений, Верочка сказалась больной.


Она была оскорблена, раздавлена, вполне правомерно обижена, потому для начала выбрала тихий протест – прекратила всякого рода коммуникации, что оказалось наказанием не для него, для самой себя.


Осмыслить до конца то, что произошло, не было сил. Энергия блаженства покинула тело немедленно, теперь тихо испарялись остатки гравитации.


Верочка перестала принимать пищу, почти не двигалась: сидела мёртвенно бледная и сосредоточенно смотрела в расплывающуюся перед глазами точку, которой не видела.


Игоря её состоянием особо не напрягало, он философски обосновал странный недуг периодическими женскими проблемами, о которых что-то знал, ещё больше слышал, – физиологию никто не отменял.


Утешительниц в его беззаботной жизни было предостаточно.


Прошла неделя, другая. Состояние жены начинало раздражать. Девочки без комплексов дарили минутную разрядку, которая напрягала незавершённостью.


Секс без самоотдачи, без любви, теперь раздражал, озадачивал. Неосознанное до поры беспокойство заставило задуматься, что не так. Гонки на мотоциклах бесили, прыжки с парашютом приводили в бешенство.


– Нам нужно поговорить.


– О чём, любимый? Разве не видишь – мне плохо.


– Именно об этом. Почему?


– Не догадываешься?


– Что происходит, чёрт возьми!


Шёл третий месяц без интима, без откровенных разговоров, без…


Параллельная жизнь началась неожиданно, внезапно. Верочка ехала в автобусе, её ждал доктор. Кто-то перебегал дорогу, водитель резко затормозил. Антон, так звали юношу, задержал неминуемое падение, прижав к груди.


Сердце спонтанно сорвалось в галоп.


Верочка пыталась контролировать состояние. Тщетно. Рассудок отказывался подчиняться.


Через час или около того она полностью подчинилась неизбежному падению в пропасть измены. Самое ужасное – ей понравилось состояние безоговорочной покорности.


Игорь был единственным мужчиной, которому она прежде позволяла вторгаться в интимные пределы. Она считала его идеальным любовником.


Каково же было разочарование в эротических талантах мужа, когда Антон оказался внутри.


Это был шок.


Мужчина не суетился, не доминировал, не довлел, он улавливал на уровне флюидов каждое желание, любую мельком обозначенную прихоть.


Веронике не пришлось подстраиваться, изображать страсть. Она была сама собой, но испытывала немыслимое блаженство.


– Спасибо, Антон, – едва справляясь со смущением, произнесла она, прощаясь, – мы ещё встретимся?


– Если пожелаешь.


– Я замужем, – призналась она.


– Дети?


– Увы, нет. Игорь считает, что до тридцати пяти нужно жить для себя.


– Любишь его?


– Теперь не знаю. А ты, ты… свободен?


– Что хочешь услышать?


– Прости. Со мной это впервые. Опасаюсь, что теперь всё будет довольно сложно.


– Роль любовницы может тебя устроить?


– Боюсь, что нет.


– Ко мне есть претензии?


– Только одна… ты… слишком… сладкий. Это не может быть реальностью.


– Тогда лучше забыть.


– Лучше.


Антон не был причиной или катализатором расставания, скорее лакмусовой бумагой, индикатором среды обитания. Развод состоялся довольно быстро, ведь у них не было детей.


Верочка вернулась в свою квартиру, где с наслаждением предалась меланхолии в свободное от профессиональной деятельности время.


Игорь безуспешно осаждал неприступную крепость. Он чувствовал опустошение, сдвиг энергетического баланса в сторону деградации.


– Я тебя люблю, Верочка!


– Зато я себя ненавижу, в этом суть. Мы разные. Предатель не способен к сопереживанию. Я тоже тебе изменила.


– Это не имеет значения. Начнём сначала.


– Непременно. Только не с тобой.

Возраст потерь

– Отчего все так настойчиво, упорно ищут стабильности… в отношениях, в быту, выдумывают разного рода ритуалы, обязательные действия, смысл которых давно забыт или вовсе непонятен, – раздражённо, не желая выныривать из сумеречного состояния, наполненного нереализованными мечтами, думала Вероника, погружённая на краткий миг в состояние иллюзорного приключения.


Она приходила домой раньше мужа и дочери, потому располагала приятной возможностью, прежде чем приняться за рутинную прозу семейных будней, насладиться безмолвным одиночеством, украшенным неким подобием медитации.


Женщина скидывала с себя одежду до последней ниточки, несколько минут неистово выплёскивала эмоции в танцевальном экспромте, затем увлечённо ублажала весьма восприимчивое к ласкам тело под горячими струями в душе, растиралась, заворачивалась в махровую простыню, расслабленно вытягивала отяжелевшие от восьмичасового стояния ноги, чтобы немного забыться.


Рабочий день в салоне красоты, где она работала, начинался в шесть утра.


Рукотворно роскошным леди непременно необходимо  было придать привлекательность и неотразимый шарм до момента, когда их внешность начинают оценивать публично.


Клиентки по большей части раздражительны, вспыльчивы. Ублажить каждую – особое искусство, требующее немалого напряжения. Сноровки, мастерства и терпения едва хватало до завершения смены.


Переступая порог квартиры, Вероника буквально валилась с ног.


Необходима хоть небольшая, но пауза: остановки ускорения времени, отключения головокружительного вращения, ослабления утомляющих силовых полей, постоянно рождающих новые проблемы, потоков негативных энергий, выкручивающего действия гравитации.


Как мечтала Вероника иметь вот это вот всё – отдельную квартиру, комфортный уют, налаженный распорядок дня, любимого рядом, вселяющеебезотчётную радость детское присутствие.


Когда она успела устать от счастливой семейной жизни, от быта, когда?


– Ещё минуточку… нет, пять. Разобрать сумки, приготовить ужин, пропылесосить…


Проваливаясь в сон, Вероника методично совершала рутинные хозяйственные действия, но в довольно необычной обстановке: вокруг расстилался пляж с горячим песком, на берег размеренно набегала прибойная волна, ослепительно блестела вода, пронзительно кричали чайки, отчаянно ныла обгоревшая на солнцепёке кожа.


Красочные живые ассоциации всплывали одна за другой. Она опять вспомнила мальчишку, просветившего относительно правил загара, который намазывал заживляющим кремом, заставил одеться и все десять дней незабываемого отдыха не отходил ни на шаг.


У него были особенной чистоты серые лучистые глаза, улыбчивый взгляд, завораживающий голос и удивительно нежные руки.


Егор так и не решился обнять, поцеловать, как-либо выразить свои чувства, оживляющие общение. Он просто был рядом, о чём-то непрерывно рассказывал, лечил бальзамом болезненные ожоги и зачарованно наблюдал за каждым её движением.


Теперь, после стольких лет семейной жизни, Вероника сожалела о не случившемся, пыталась представить, как могла сложиться жизнь, будь парнишка более решительным.


Никита и представить не мог, что переселение из средней полосы в чудесный приморский город произошло отнюдь не оттого, что ему пришла в голову подобная плодотворная мысль.


Вероника бредила и грезила, вспоминая первый в своей жизни отпуск, и того, кто разбудил дремавшую женственность.


Это она внушила супругу любовь к морю. Она.


Кажется, это был брак по любви. Во всяком случае, неукротимо кипящие страсти долго-долго не давали прийти в себя от азарта и возбуждения.


Что-то важное, цементирующее чувства, сломалось неожиданно и вдруг, хотя обнаружить причинно-следственную связь не удавалось. Кончилась любовь и всё тут.


“День ушёл, и нет возврата, но, как слайд, осталось чётко – нашей юности утрата, нашей памяти находка”, – вертелась у Вероники в голове строчка из однажды услышанного романтического стихотворения, отражающего суть трепетно-греховного томления.


Она обожала мужа, обмирала от его ласк. Прежде. Теперь же запросто могла расплакаться оттого, что так и не познала вкус поцелуя того замечательного мальчишки.


– Глупая, – корила она себя, – это было настоящее счастье, а ты…


Потребность реализовать опрометчиво утраченное наслаждение, призрачно-блаженную возможность изменить судьбу, медленно, но верно, превращалась в одержимость.


Вот и сегодня Вероника грезила, явственно чувствуя на губах вкус девственного поцелуя, приятно резонирующие вибрации, нарастающий гул прибоя, предвкушение некого почти состоявшегося чуда.


Сладость волнительного момента нарастала, переполняя наслаждением. Ещё мгновение и…


Из сладкой иллюзии внезапно вырвала совсем некстати прозвучавшая фраза и несанкционированное прикосновение к щеке, – солнышко утомилось. Мамочка, любимочка наша, вставай пришёл?


Веронику трясло от прерванного некстати возбуждения. Возвращаться в постылую реальность не было желания.


– Можно без меня? Спать хочу.


– У нас сюрприз. С днём рождения, любимая!


Гостиная была залита светом, стол накрыт деликатесами, украшен цветами.


Как она могла забыть?


Ощущения праздника не приходило. Дочь это сразу почувствовала.


– Мамуль, Васька на танцы зовёт, можно? Без меня справитесь?


– В десять чтобы дома была.


– Ты самая лучшая мамусенька на свете. Я тебя обожаю!


– Отвернись, Никита, дай одеться.


– Ты чего, Никусь, чего я не видел, – обиделся муж.


– Поссориться хочешь?


– Напротив, настроен на мирный диалог и романтическое, даже игривое настроение.


– Лучше бы на ремонт настроился. Обои отклеиваются. Ешь один.


– Что-то не так, родная?


– Всё так. Устала.


– Понял, – полез целоваться Никита, – самый лучший специалист по расслаблению прелестниц к твоим услугам. Безвозмездно. То есть совсем даром.


– Остынь, Ромео. Нет настроения, нет обстановки, не вижу морковки…


– Есть морковка. Сла-а-день-кая! Мы с Дашулей платье тебе купили… и туфли. Те самые, что неделю назад примеряли.


– Спасибо, Никита. Я… правда рада, но…


– Рекламации и претензии после примерки и тоста.


Вероника сама не могла понять, что с ней происходит. Раздражение захлёстывало, требовало немедленного выхода.


– Можно хоть раз в жизни оставить меня в покое, – вспылила она.


– Извини… я это… в гараж что ли тогда пойду, чтобы не нарваться.


– Вот туда и иди, целее будешь!


– Объясни, что происходит! Чем я заслужил…


– Просто уйди.


– У тебя кто-то есть? До климакса далеко. Живи – радуйся. Ведёшь себя как капризный ребёнок, устраиваешь истерики на пустом месте. Фу, какая ты некрасивая в такие моменты.


– Давай, давай… наговори побольше гадостей… про родителей что-нибудь скверное скажи. Да, есть у меня любовник… молодой, симпатичный, ни чета тебе. И что с того!!! Ну, ударь меня, ударь, получи удовольствие!


– Можно подумать, я бешеное животное, а ты беззащитная жертва семейного террора. Положим, я тебе поверил. Левый поворот, возрастной кризис, крушение радужных иллюзий. Есть повод, во всяком случае, так тебе кажется. Хочется найти виноватого в том, что жизнь не похожа на сказку. Лучший способ – интимная месть. Предлагаю поставить точку, начать с неё отсчёт иных, более зрелых отношений. Обоснуй своё поведение, предъяви объективные претензии. Обсудим, набросаем проекцию приемлемого, удобного для всех сторон семейного кодекса. Нельзя замыкаться в себе, страдать молча. Нужно взаимодействовать, двигаться. Никусь, может, купируем назревающий непонятно на каких основаниях локальный конфликт, отменим едва не начавшуюся дуэль. Я тебя люблю! Честно-честно.


Вероника расплакалась, – почему так-то, почему! Мы с тобой стали чужими. Ты даже ревновать меня не желаешь. Мне скучно с тобой, Лобанов.


– Мы все родом из детства… где цветной, объёмный, яркий антураж, где волшебные звуки и манящие запахи, где постоянно происходят изумительные события, о существовании которых мы даже не догадываемся. Каждый миг – приключение, каждое движение – открытие. Но так не может продолжаться вечно, пойми. Рано или поздно таинственные и волнующие сюжеты становятся обыденными, привычными, замыленными. Отсюда меланхолия, скука. Плюс ограничения и обязанности. А хочется пьянящего чувства свободы, исполнения желаний, приятных сюрпризов, праздничного салюта. Вот и грезим. Напридумаем всякой-разной чувственной экзотики и смакуем, рассчитывая в иллюзиях на необоснованное, незаслуженное счастье. Жизнь – процесс динамичный и беспощадный, второго шанса создатели не предусмотрели. Шаг – выбор, шаг – выбор. И неминуемые последствия. Добро пожаловать во взрослую жизнь. Думаешь, мне легко и просто? Так нет. У меня тараканов в голове больше, чем население муравейника. Предполагаю, что тебя мучает, извини за откровенность, вопрос – а тому ли я дала.


– Какое тебе дело, чего ты в мозгах у меня копаешься? Без того муторно.


– Живу я здесь, Вероника Андреевна. У меня о том справка имеется, штамп в паспорте стоит, колечко заветное на пальчике сверкает. Не умеешь ты врать, болезная. Не изменяла ты мне. Да пусть даже и так.


– А ты, ты… изменял?


– Сама как думаешь?


– Вот и прокололся. Вопросом на вопрос отвечают, когда есть, чего скрывать. Так и знала.


– Что тебя терзает, гложет? Поделись. Мы же семья. Или давай помечтаем. Неужели нам ничего не хочется, кроме того, что имеем? А память… столько всего замечательного произошло.


– Ты же приземлённый, скучный. О чём с тобой говорить, о чём мечтать?


– О красоте, о любви. Помнишь тот день, когда мы познакомились?


– День как день. Ничего особенного. Ты мне на ногу в автобусе наступил.


– Вот! А ты дёрнулась и каблук сломала. Пришлось до сапожной мастерской на руках тебя нести.


– Больно хотелось.


– Мне казалось, что понравилось. От тебя пахло… мандаринами что ли. И чем-то особенным, отчего голова кружится. Я сразу влюбился… а ты?


– Мне хотелось тебя загрызть.


– Странно. А щекой зачем тёрлась?


– Откуда мне знать. Нечаянно. Я про тебя не думала.


– Ну да, ну да… про каблук наверно. Мы его по пути благополучно посеяли. Пришлось такси ловить,  деньги у соседей стрелять, чтобы с водителем расплатиться. Вечером у нас было  свидание. Малиновый закат, пустынная набережная, первый поцелуй.


– Ничего интересного. Обслюнявил всю. Мне потом от мамы влетело за то, что поздно пришла. За туфли тоже.


– Я был на седьмом небе от счастья. Нет, на десятом. Я и сейчас… давай поцелуемся.


– Вот ещё! Не заслужил.


– А ты глаза закрой. У нас свидание. Лунная дорожка дрожит на зыбкой воде. Ты, я, светляки, цикады, звёзды.


Вероника ни с того, ни с сего расплакалась.


– Такого никогда больше не будет. Возраст.


Никита бережно поднял жену, завёрнутую в плед, усадил на колени, поцеловал.


– Чего ты на самом деле, именинница. Всё ты придумала. Любимая!


– Ну-ну, Лобанов, не дети уже, чтобы вот так, в кресле. Дашка может вернуться. Срамота какая.


– Это ты брось. У меня и моей жены сегодня праздник. Разврата хочу, наслаждения, страсти. Хватит скрывать свои достоинства. Боже, какая ты у меня красивая…


Оглавление

  • Между прочим…
  • Воробышек
  • Вот такая любовь
  • Чувства наизнанку
  • Иллюзия и реальность
  • Не звони – не надо
  • Про послушную женщину и тихую гавань
  • Когда-нибудь…
  • Не поверишь – я тоже
  • Любовь по пятницам
  • За любовь!
  • Сказал, что я клеевая
  • Это была она – Ева
  • Обе, две…
  • Неодолимое влечение
  • Любит, не любит, плюнет, поцелует…
  • Его величество случай
  • Только не с тобой
  • Возраст потерь