Туман войны [Диана Курамшина] (fb2) читать онлайн

Туман войны

Пролог

15 (27^[1]) июня 1812

Вечерело. Духота понемногу спадала, даря прохладу. По постепенно темнеющему небу медленно плыли небольшие облачка, словно и на их движение влиял удушающий зной. Слабенький ветерок принёс хоть какую-то свежесть от текущей рядом мелкой речушки. Вокруг вились насекомые, обрадованные уходом жары и их жужжание, почти заглушало шум разбиваемого рядом лагеря. На земле тоже что-то непрерывно стрекотало и пощёлкивало. Запах свежескошенной травы перебивал даже стоящий вокруг лошадиный дух и другие «соответствующие» бивуаку ароматы.

Невысокий темноволосый мужчина в расстёгнутом синем гвардейском мундире, белых лосинах и высоких сапогах стоял на небольшом пригорке заложив руки за спину и отстранённо смотрел на расположенный невдалеке город. Он уже настолько привык постоянно скрывать свои эмоции от окружающих, что свита старалась теперь угадать его настроение по малейшим нюансам движений. Сейчас же, повинуясь взмаху руки они отдалились, давая возможность почувствовать ему хоть какую-то уединённость. И хотя не один мускул так и не дрогнул на лице стоящего человека, раздражение постепенно затапливало его разум.

Злился он только на себя… ведь тогда, узнав от преданных людей, что Александр находится здесь, рванул к этому городу, не давая роздых ни людям, ни лошадям.

И вот… стоял, можно сказать «у стен Вильно» и понимал, «Его» тут нет. Просто нет. Завтра город будет взят, а причина такой поспешности благополучно исчезла. Император Франции вообще не понимал, зачем кинулся в эту погоню. Ведь, по плану — Эжен^[2] будет переправляться только завтра. И не удержался от тихого вздоха.

План… да. Имелся чёткий план и долгая подготовка к этой восточной кампании. Организация была поставлена строго и лично им контролировалась на всех этапах: сборы оружия, войск, продовольствия, фуража… Всё было разработано, выверено и действовало как хорошо отлаженный механизм любимых часов. А главное, были потрачены колоссальные деньги, которые нужно было чем-то окупать. Противник явно понимал смыл всех этих приготовлений, но почему-то ничего не предпринимал. И это было до крайности странно…

Согласно плану — тут должна была состояться блестящая и приятная военная прогулка, как множество, уже им совершённых, и рассчитанная дней на двадцать, не более. Произвести несколько так любимых им крупных сражений и завершить всё виртуозным «принуждением к миру», с выгодными для Франции условиями. Ну… может с немного унизительными для Александра. Всё-таки он не забыл эту его оскорбительную выходку с сестрой…

Ведь тогда, на Тильзите^[3], российский император действительно обрадовался его заинтересованности в великой княжне. Такого тот просто не ожидал и не смог скрыть свои истинные чувства, породниться — было хорошей идеей. Но позднее, почему-то отказал Талейрану, когда через него Наполеон решился просить руки его сестры, Екатерины. Нет… конечно, сейчас он очень доволен Марией-Луизой^[4], ведь та родила ему долгожданного официального наследника, которого так и не смогла подарить любимая женщина. Впрочем, все сомнения в его «мужской состоятельности» отпали ещё с Марией Валевской, но и об их сыне Александре, он позаботился достойно. Его, как отца — совершенно не в чем упрекнуть! Он даже хорошо пристроил всех усыновлённых им детей Жозефины, устроив им выгодные браки. Бонапарт кивнул, в такт своим мыслям.

Впрочем, самым главным достижением свой жизни он считал созданную армию. Себя же в ней, великим полководцем и стратегом, не знающем равных не только в бою. В войсках его боготворили, старались любым способом попасться на глаза. А быть отмеченным им, почитали за счастье. Люди бросались в самое пекло сражения, шли на отчаянный героизм, пытались превозмочь себя… всё для него и его победы!

Речь, произнесённая им пять дней назад, вызвала ни с чем не сравнимые воодушевление и восторг солдат.

«22 juin 1812…

Soldats! La seconde guerre de la Pologne est commencée. La première s'est terminée à Friedland et à Tilsit. A Tilsit, la Russie a juré éternelle alliance à la France et guerre à l'Angleterre. Elle viole aujourd'hui ses serments. Elle ne veut donner aucune explication de son étrange conduite, sque lea aigles françaises n'aient repassé le Rhin, laissant par-là nos alliés à sa discrétion.

La Russie est entraînée par la fatalité! Ses destins doivent s'accomplir. Nous croirait-elle donc dégénérés? Ne serions-nous donc plus les soldats d'Austerlitz? Elle nous place entre le déshonneur et la guerre. Le choix ne saurait être douteux. Marchons donc en avant! Passons le Niémen! Portons la guerre sur son territoire.

La seconde guerre de la Pologne sera glorieuse aux armes françaises, comme la première. Mais la paix que nous conclurons portera avec elle sa garantie, et mettra un terme à cette perpétuelle influence que la Russie a exercée depuis cinquante ans sur les affaires de l'Europe.»

(*22 июня 1812 года…

Солдаты! Вторая Польская война началась! Первая окончилась в Фридланде и в Тильзите. В Тильзите Россия поклялась быть в вечном союзе с Францией и в войне с Англией; ныне она нарушает свои клятвы! Она не желает дать никакого объяснения в странных своих поступках, покуда французские орлы не отойдут за Рейн и тем не покинут своих союзников на её произвол.

Россия увлечена роком. Судьба её должна свершиться. Не думает ли она, что мы переродились? Или мы более уже не солдаты Аустерлица? Она постановляет нас между бесчестием и войной. Выбор не может быть сомнителен. Идём же вперёд, перейдём Неман, внесём войну в её пределы.

Вторая Польская война будет для французского оружия столь же славна, как и первая; но мир, который мы заключим, принесёт с собою и ручательство за себя и положит конец гибельному влиянию России, которое она в течение пятидесяти лет оказывала на дела Европы.)

Император был доволен. Воспоминание огромного войска, которое внимало ему и готово было по первому его приказу крушить неприятеля, бессознательно выпустило скупую улыбку на лицо. Это действительно был славный и значительный день. Военная музыка, звучащая со всех сторон, делала происходящее красочным и шумным. Пёстрая, многонациональная толпа, одетая в цвета и форму почти всех народов Европы, которая любила своего полководца, верила ему и готова идти за ним! Масса людей, которая кричала «Vive l’Empereur!» (*Да здравствует Император!) только издали, завидев его фигуру. Действительно народная любовь к нему велика!

Настоящая — «La Grande Armée» (*Великая Армия)! Он завоюет мир и оставит в наследство детям огромную империю. С этой, почти полумиллионной лавиной и не могло быть по-другому.

Но улыбка уже испарилась, как вода на этой удушающей жаре. Наверное потому, что мужчина вспомнил переправу…

Русло Немана в том месте, близ крепости Ковно, было самым удобным. Первыми на ту сторону вызвались переправиться триста поляков тринадцатого полка… ещё одна попытка выслужиться перед ним. Уланы вообще не встретили никакого сопротивления, постепенно заполняя противоположный берег. Только вдалеке, то появлялись, то исчезали казачьи отряды, отслеживая происходящее.

Перед его взором тогда простиралась пустая буро-жёлтая земля с чахлой растительностью и лесами у горизонта. Император объезжал прибрежную полосу реки, пытаясь понять, что может предпринять противник, чтобы остановить их. Неожиданно конь взбрыкнул. Обнаружив себя на земле, Наполеон был ошеломлён. Как оказалось, между ногами его скакуна просто пробежал заяц, потревоженный большим скоплением народа, и конь испугался.

За свои походы император сменил не мало^[5] лошадей. Всё же… надо было взять с собой в поход Визиря. Уж этот жеребец, прошедший с ним многие сражения никогда бы, не позволил себе подобного. Просто… на конюшне решили, что Визирь уже слишком стар для новой кампании. Можно приказать оседлать утром любимого Меренго, но тот как раз восстанавливается после ранения. Селим же молод, горяч и полон сил, однако, воспитывать его кажется придётся в дороге, что вполне грозит разными неожиданностями.

Мужчина вообще бы не вспомнил об этом нелепом инциденте, так как совершенно не пострадал при падении, но распростертое на земле тело императора было воспринято окружающими как дурное предзнаменование. Кто-то даже воскликнул: «Плохое предвестие! Римляне не перешли бы через реку!». Пришлось тут же взобраться в седло и навести порядок, начиная с собственной озабоченной свиты.

Уже в дальнейшем переправа была испорчена проливным дождём и сильной грозой, промочившей всех до костей. Это оказалось феерическим зрелищем… тысячи людей, животных, телег и орудий, подсвечиваемых всполохами молний. Все остановились, дожидаясь окончания буйства стихии, как затаившийся в период бури зверь.

Наполеон не верил ни в какие зловещие признаки. Как всегда, во время войны он словно оживал и был гораздо бодрее. Начиналась самая грандиозная из его кампаний. Может быть из европейской, она стала бы азиатской… император всё ещё мечтал об Индии^[6]. Как вариант намечалось, что передвижение закончится в Смоленске и продолжится на следующий год походом на Москву или Петербург. Предполагалось несколько вариантов исходя из ответных действий российского императора. Бонапарт обсуждал это много раз со своими маршалами, планируя наступление.

Наверное, именно растерянность войска после падения с лошади и повлияла на него, когда, получив от польских дезертиров из улан русской армии информацию о том, что Александр танцует на балу в Вильно, он, бросив часть армии на переправе, помчался сюда. Зачем? Он сам не знал ответа на этот вопрос.

Естественно, быстро достичь города не удалось. Фуражисты и маркитанты^[7], задвинутые в самый конец этого столпотворения у реки, ещё даже не приблизились к переправе. Несмотря на то, что всё было заготовлено заранее. Теперь же, из-за стремительного продвижения войск они вовсе остались совершенно без провианта. Как люди, так и лошади.

Это приводило к совершенно невероятным вещам. Солдатам приходилось останавливаться заранее и косить траву — совершенная нелепость, этим приходилось заниматься даже офицерам. Естественно, легионеры больше портили её, чем использовали для прокорма своих четвероногих друзей.

С человеческой едой было и проще, и сложнее одновременно. Если удавалось договорится, продукты покупали, но чаще всего население просто грабили. Никто на это спокойно смотреть естественно не собирался, что приводило порой к кровавым стычкам и недовольному ропоту простых людей.

Нет, конечно, сам он этого не видел, но ему доносили. Происходящее вызывало глухое раздражение. Пришлось даже запретить мародёрство указом по армии. Казни, за подобное происходили по всему пути следования, и император предполагал, что, взяв город, они только увеличатся. Потому было предпочтительней договориться с местными.

Радовала только природа этого края, её красота пленяла глаз. В обе стороны от дороги то колосились хлебные нивы, то вырастали живописные сады полные фруктов. Вдалеке, то тут, то там открывались величавые дома землевладельцев.

Великолепный лиственный лес, который они проезжали по хорошей дороге, совсем не соответствующей «дикой стране», вызывал только восторг. Лежащий же впереди город вообще больше напоминал Саксонию или Померанию. Недаром поляки так жаждут заполучить эти земли.

Бонапарт шумно выдохнул. Кампания началась совершенно не так, обнажив странные проблемы, о которых они даже не задумывались при планировании. И эти самые проблемы привели к потерям, хотя войска ещё ни разу не встретили сопротивления на всём пути следования. Потери, которые никто не мог даже предположить.

Как бы это не было постыдно, но с начала наступления, армию преследует банальный понос, с которым лекари никак не могут справиться. Его бравые кавалеристы просто не способны сесть в седло, не говоря уже о чём-то более внушительном. Медики утверждали, что во всём виноваты жара и местная вода.

Благодарение Господу, его личная гвардия избежала подобной участи. В приказном порядке им вменялось пить только воду, разведённую вином или уксусом. Что удивительно, избежали подобного бедствия только поляки. Весь остальной «цвет Европы» усиленно боролся с собственным недержанием.

Но и лошади не ушли далеко от солдат в этом «пахучем деле». Так как обоз банально не поспевал за ними, то, не получив ни сена, ни овса, животные просто набили себе оскомину от свежей травы, что тоже приводило к проблемам с их желудком. Поэтому некоторые пали, дав, конечно, пищу бойцам, но затормозив движение даже такой малой части войска.

Император с тревогой думал о том, как подобное отразится на всей армии в целом, учитывая нахождение такого количества солдат на сравнительно небольшой территории.

Проблемы провианта и болезни лучше решить сейчас и здесь. Хорошо бы ещё наконец увидеть неприятеля и получить долгожданное сражение.

Шпионы доносили о нескольких таких возможностях. Но пока не до этого.

Завтра он войдёт в город и заставит ответственных решать вверенные им задачи. Он всегда это умел — правильно распределять и людей, и проблемы. Это тоже было сродни плану битвы и стратегии победы, которые нужно разработать и рассчитать.

Скорее всего в Вильно придётся задержаться и дождаться остальной армии. Он не боялся нападения, хотя в дороге иногда замечали группы противника. Нет. Ему нужно «подобрать» растянувшийся «хвост» и собственные лазареты.

А учитывая донесения о том, что отходящий в глубь страны противник уничтожает свои склады, жизненно необходимо дождаться обоза с провизией и создать дополнительные команды фуражистов. Их следует отправить вне дорог, занимаемых центральной части войска.

А после этого… он сможет вернуться к первоначальному плану. Немного переработает в соответствии с обнаруженными проблемами и продолжит эту кампанию более подготовленным.

Даже если он потратит на это всё лето, оно того стоит. 

Глава 1

03 июня 1812

Лето 1812 года ожидалось очень жарким. И если одни определяли это по цвету неба, полётам птиц и траве, то другие опирались на политическую и военную обстановку на границе империи. И хотя и те, и другие были правы, жизнь продолжалась. Все занимались привычными делами и заботами.

Последние полгода каждую среду Екатерина Петровна устраивала небольшой ужин для близких друзей. И так как это происходило не в имении, где размеры парадной залы позволяли принимать большое количество гостей, а в городском доме, никто не обижался, если на этой неделе к нему не приходило приглашение. Уж раз или два в месяц гостями они всё-таки становились.

Одним из главных удовольствий вечера, естественно помимо отменно приготовленных блюд, считались игра и пение Марии Фёдоровны. Прочувственное исполнение некоторых романсов приписывали недавней неудачной любовной истории. Злые языки рассказывали какие-то совершенные небылицы, но сама Мария всегда встречала входящих радостной улыбкой, ни в коей мере, не выказывая никакого расстройства.

Как-то несколько случайных людей, попавших на ужин, попытались узнать имя великолепного повара, готовившего столь изысканные яства. Они явно ожидали увидеть какого-нибудь иностранца и были удивлены появлением старой недовольной Матрёны, которую приходилось привести в залу.

Потому как главным секретом «высокой кулинарии» был Павел Матвеевич Рубановский, иногда пропадавший на кухне Гурских, объясняя процесс приготовления «заморских» блюд. Особо ему нравились всевозможные «салаты» и «подливы к мясу», неизменно вызывавшие восторг у гостей. Это, не говоря об обилии рецептов из картофеля, что радовали нас в постное время. Но даже для подобных вечеров у него нашлось несколько совершенно невероятных по оформлению и вкусу новшеств.

Естественно, об участии господина Рубановского в создании haute cuisson (*высокая кухня) не упоминалось, ибо сие совершенно не comme il faut (*не подобающе) для дворянина.

Без сомнения, сам Павел Матвеевич неизменно присутствовал на ужине каждую среду. Впрочем, он появлялся почти каждый день, если не был в отъезде по делам. А их с приближением лета становилось всё больше.

Одними из сегодняшних приглашённых были Аким Петрович Исупов с супругой. Являясь вице-губернатором Могилёва, тот не часто мог посещать подобные вечера, но будучи обязан этому семейству здоровьем, а скорее и самой жизнью единственного сына, пытался по крайней мере раз в месяц наведываться. Хотя получал приглашения регулярно.

Последнее время в губернии было не спокойно. Ходили различные слухи один нелепее другого. Государь уже как месяц находился со свитой в Вильно, в связи со скоплением такого огромного количества войск на границе. Но ни план нападения, ни обороны так и не был принят. Все ждали… только непонятно чего.

Александр не принимал управления войсками, поминая количество поражений, произошедших из-за его вмешательства, но и ни подписывал никакие прожекты, всё ещё надеясь свести всё к миру.

Однако, князь Багратион постоянно писал графу Толстому, что тому не о чем беспокоиться. При всём том, что город имел большое количество военных и медицинских магазинов и они никуда не вывозились. Таким образом никаких подготовительных действий не предпринималось. В следствии чего, Аким Петрович старательно, как мог, успокаивал высший свет губернии и вынужден был выслушивать массу претензий.

Многие же наоборот, с нетерпением ожидали прихода французов, мечтая опять соединиться с Польшей. Они подчёркнуто радостно обсуждали подобные новости. Вероятно, с той стороны реки были полностью в курсе всего происходящего.

Противоречивые идеи просто витали в этом рано начавшемся лете.

Естественно, разговор за столом снова свёлся к политике.

— Во всём виновата масонская ересь, что занесли сюда в обилии иностранцы! — случайно заехавший в гости, и оставленный на ужин господин Славинский был ярым противником тайных обществ.

— Почему сразу масоны, — дожёвывая салат изумился господин Исупов, — уж поверьте мне, в России расплодилось огромное количество всевозможных организаций. Иногда такое чувство появляется, что они там новые ежедневно открывают.

— Всё же, господа, а я просто убеждён, если бы не Англия с её неуёмной жадностью, ничего бы этого не было.

Один из гостей, полноватый и страдающий одышкой Андрей Борисович Шелепин, приехавший вместе с Николаем Андреевичем, тоже не остался в стороне от разговора.

— Континентальная блокада, будь она неладна, никому не приносит пользы. Говорят, даже сами французы частично от неё страдают. Но… Noblesse oblige (*положение обязывает) как говорится. И вот, нам тоже ожидать мучений!

— Эх, господа. Вы видите только то, что вам показывают. На самом деле всё из-за ненужного расположения к принцу Ольденбургскому^[8], которое совершенно неуместно в современной политике. — Витольд Христианович Недзвецкий произносил это чётко и рубленными фразами. Как будто и сам не рад был столь поверхностному восприятию ситуации. — Наши солдаты и офицеры даже там, гибли не за нужное отечеству, а всего лишь за чужую неустанную гордыню. Сейчас же, нас шантажируют войной. И вы думаете мы сможем откупиться чем-то малым? Сомневаюсь. Это ж какую прорву денег они потратили, чтобы привести к нам все эти войска. Думаете просто так уйдут? Не смешите!

Каждый отстаивал свою точку зрения, считая только её правой. Дошло до того, что неуёмные спорщики, позабыв этикет, размахивали столовыми приборами, чтобы придать весу собственным словам и суждениям.

В противоположном от «горячей» дискуссии конце стола, Павел Матвеевич обсуждал с госпожой Гурской кое-что более для нас важное.

— Екатерина Петровна, думаю на следующей неделе вы сможете выехать. Погода как раз прекрасная для подобного путешествия.

— Вы правы, уже можно. Гришенька писал, что в Твери скоро ярмарка будет. И на Селигер я давно съездить хотела, да всё недосуг было.

— Не знаю, вышлет ли Григорий Петрович кого вам на встречу, но думаю вы не откажитесь от сопровождения пары татар, вы с ними уже знакомы.

— Конечно, конечно. Сейчас такое время. Буду весьма вам признательна.

— Да что вы, Екатерина Петровна. Пустое. Мне так спокойнее будет.

При этих словах «бабушка» улыбнулась.

— Только жаль Луизоньки с нами не будет.

— Но Мария не ездила в прошлом году с нами в Петербург, — напомнил Рубановский, — думаю она должна получить свою долю внимания и восхищения. Ведь наверняка Григорий Петрович захочет свозить вас в столицу. Это же совсем рядом.

— И то верно, брат безо всяких сомнений пожелает отвезти. Как жаль, что будет не сезон, а то бы посетили театр или оперу.

Мария, внимательно прислушивающаяся к этому разговору, старательно делала отрешённый вид, но блестящие предвкушением глаза выдавали её заинтересованность. «Не сезон» совершенно не смущал. Особенно учитывая обретённые в прошлый раз знакомства, «тётушка» даже в это время вполне сможет найти достойное светское общество и получить приличествующие приглашения.

«Летний сезон» дворянство обычно проводило «на водах» или же в имении, спасаясь от удушливой городской жары. Но «предприимчивый» провидец нашёл возможность отослать «бабушку» с Марией подальше от предстоящей трагедии. Дабы госпожа Гурская не заподозрила реальную подоплёку, всё представили банальной финансовой заинтересованностью.

Павел Матвеевич, старался не сильно потворствовать своим знаниям будущего технического прогресса, но иногда находил какие-то совершенно необходимые, но ещё не созданные мелочи, производство коих не требовало особенных технических знаний.

И вот сейчас, по его просьбе «бабушка» отправлялась «навестить» брата, а на самом деле везла письмо от графа Толстого, своему кузену Андрею Ивановичу, вице-губернатору Твери. Увы, но генерала Ушакова, с которым граф был много лет дружен, на должности губернатора только-только сменил Кологривов, в связи с чем обращаться к тому было нежелательно. Нужна была помощь в приобретении небольшого количества земли для строительства задуманного производства.

Не знаю, как господин Рубановский сам не запутался в этой истории, посвящая Екатерину Петровну в коллизии данного прожекта. И объяснения почему он сам не может совершить данную поездку, так и остались весьма туманными.

— Одно меня тревожит Павел Матвеевич, как же Луизонька. Она тут одна остаётся.

— Помилуйте, Екатерина Петровна! Как же одна? — возмущению провидца не было предела, — во-первых тут я! Кроме того, приживалку вы взяли недавно…

— Павел Матвеевич, не стоит так об Ольге, — возмутилась Мария.

— Прошу покорно простить… вы правы… компаньонка… — послушно исправился он, — будет постоянно при ней. Да и её «неотлучная тень» Егор. Не говоря уже о татарах.

— Вот думаю… может Степаниду с ней ещё оставить… а с нами Лушка поедет?

На этот вопрос «провидец» только пожал плечами. Он старался не вникать в перипетии распределения слуг в семье.

Мы очень надеялись вовремя отправить «бабушку», к брату. Ведь если она задержится до вторжения, то наверняка постарается увезти меня с собой, что совсем не вписывалось в наши с Павлом планы. Мы же имели на приближающуюся военную кампанию свои виды.

Несколько дней назад провидец сообщил, что основные задуманные идеи готовы. Поэтому он отправил своих родителей на юг, осматривать купленную там по случаю винодельню. Сейчас же усиленно старался выпроводить из губернии и территории будущих сражений Екатерину Петровну с Марией.

Как запасной вариант я даже рассматривала обратиться за помощью к Варваре Сергеевне. И хотя та была крайне разочарована моим отказом сопровождать её в Петербург, думаю она с удовольствием окажет протекцию «тётушке» если понадобится. Опять обращаться к её свекрови и так оказавшей нам в столице такое участие, не хотелось. Это было слишком навязчиво.

Наконец за чаем, когда Мария заняла место у рояля, до меня наконец добрался Николай Андреевич. Естественно, темой разговора была любимая супруга и наследник. Моя первая пациентка из высшего общества уже полностью оправилась от родов. Небольшой шрам, оставшийся после операции, нисколько её не беспокоил. Волновал же господина Славинского только один вопрос, способность супруги к зачатию.

— Николай Андреевич, это возможно. Но я бы просила воздержаться от подобного хотя-бы ещё на год. Елизавета Матвеевна должна восстановить свои силы и здоровье.

Сказанное мною мужчину явно не обрадовало, но он кивнул, вынужденно принимая мои доводы.

— Что же такого услышал ваш гость, что на лице его отображается вселенская мука? — Павел Матвеевич тут же занял освободившееся подле меня место.

— Жене его ещё хотя бы год нужно избегать новой беременности. Я осматривала её несколько месяцев назад, никаких осложнений нет, но это не желательно.

Господин Рубановский тихо хмыкнул в ответ, хитро прищурился и почему-то поспешил к уединившемуся в углу с бокалом в руке господину Славинскому. Пользуясь звучавшей музыкой и пением «тётушки», он что-то очень тихо рассказывал Николаю Андреевичу. Постепенно лицо слушавшего тоже озарила какая-то предвкушающая улыбка. Он благодарно кивнул «провидцу» и уже спокойно откинулся на спинку кресла, расслабленно внимая пению.

— И что вы ему такое поведали? — спросила я у вернувшегося Павла Матвеевича.

— О, ничего интересно. У мужчин тоже есть свои секреты, — ответил он и нежно улыбнулся, взяв меня за руку, — и не волнуйся, милая, с твоей пациенткой всё будет хорошо.

После помощи Варваре Сергеевне число желающих обратиться ко мне пациенток сильно возросло. Господину Недзвецкому даже пришлось завести книгу очереди, так как в госпиталь впускать их строго настрого запретили. На первый же подобный случай господин Сушинский отреагировал такой отборной руганью, что впечатлил даже старого солдата, из инвалидной^[9] команды. В связи с чем, мои посещения городской больницы были расписаны поминутно на несколько месяцев вперёд.

Ни Витольд Христианович, ни Арнольд Викторович не понимали моего нежелания уделять больше времени алчущим моего внимания женщинам. У меня же появлялось ощущение, что из врача я постепенно превращаюсь в акушерку.

Но желающие заполучить старшего помощника лекаря появились не только в Могилёве. Княгиня Долгорукова писала из столицы, что после её рассказов, многие дамы просто жаждут моего приезда. Они гневно высказывались, не понимая моего нежелания иметь практику в Петербурге. Некоторые даже предлагали свою помощь в общении с Виллие и получении заветного диплома. Павел, первый раз обсуждая полученные письма с облегчением предложил мне воспользоваться данной возможностью. Но услышав мой категорический отказ, более не возвращался к этому разговору, приняв моё мнение. Это впечатлило. Обычно мужчины редко слышат кого-то кроме себя.

И хотя дел на господина Рубановского сейчас навалилось не мало, он старался находить для меня время. Если сам он не мог появиться, меня всегда ждала небольшая записка от него, оканчивающаяся неизменным «постарайся нормально выспаться».

Как ни странно, но последнее время я довольно часто возвращалась в мыслях к своей последней встрече с туманом. Конечно, мне тогда до дрожи хотелось развернуть Ветра и въехать в заполненный белой пеленой подлесок. Ведь звучащие вдали голоса казались нереально близкими. Но осознание того, что меня ждёт истекающая кровью пациентка, которой только я возможно могу помочь, не оставляло мне иного решения. Потому как мысли о других, оставляемых в этом времени людях набатным колоколом так же звучали в голове. Мучилась ли я от подобного вердикта? Да! Сомневалась ли? Совершенно нет!

Когда я впоследствии рассказала Павлу Матвеевичу о произошедшем, он напрягся, и поинтересовался, почему я не выбрала туман.

— А вы бы смогли?

— Не смог бы оставить вас здесь.

— И я не смогла.

Глава 2

15 июня 1812

Начиная с конца прошлой недели, я нервно ждала новостей. Моё беспокойное состояние замечали все, но списывали на отсутствие в городе жениха.

Особенно в этом деле отличилась Ольга, приставленная заботливой «бабушкой» в качестве моей компаньонки.

Младшая дочь древней, но разорившейся фамилии, как понимаю, она с юных лет занимала эту должность у разных дам. Сначала жила с очень пожилой женщиной, скрашивая своим обществом её одиночество. Потом сопровождала дочерей какого-то дворянина. И так из года в год, сменяя семьи. Перед тем как поселиться у нас, опять присматривала за доживающей свой век старушкой.

Не знаю, была ли Ольга Васильевна в молодости красива, но сейчас, перешагнув тридцатилетний возраст казалась довольно блёклой. То ли годы, то ли пережитое наложили на её лицо печать какой-то отрешённости. Она старалась быть незаметной и тихой. Очень любила читать в слух, и в такие моменты голос её приобретал твёрдость и выразительность. Как я заметила, она вообще предпочитала весь мир чтению. Приезжая со мной в госпиталь, почти всегда оставалась в «коморке» Аристарха Петровича наедине с книгой и отрывалась от неё лишь когда мы уже собирались домой или в больницу.

Видя мою нервозность, Ольга даже изменила собственной страсти и ходила вместе со мной и моими «подопечными» по госпиталю, напоминала про обед и старательно уводилась к господину Сурину на чай.

И вот сегодня моё ожидание неизбежного закончилось.

Город буквально взорвала новость о вторжении французских войск. Это событие обсуждалось кажется везде. Без сомнения, госпиталь не обошла подобная участь.

Особенно у врачей вызывая какое-то напряжение, так как большей части надлежит отправится в действующую армию.

Естественно все ожидали приказа о назначении.

Господин Сушинский не сомневался, что Яков Васильевич не забудет своего протеже, поэтому готовился оставить госпиталь на преемник. К моему вящему неудовольствию им оказался никто иной как Эдуард Платонович Скоблевский.

Но самым большим ударом была новость о том, что меня собираются оставить в госпитале. Ни угрозы, ни слёзы не помогали. Семён Матвеевич остался непреклонен.

— Мадмуазель Луиза, я не могу лишить город такого лекаря как вы, — улыбнулся он, — кроме того, граф Толстой уверил меня в том, что по словам князя Багратиона городу ничего не грозит. Вы остаётесь тут. И это не обсуждается. Вдруг сложные роды, а вас нет? Вы же с таким упорством на них каждый раз стремитесь.

— Семён Матвеевич, вы понимаете, что город будет оккупирован французами!

— Ну зачем так волноваться, — посмеиваясь заявил он, — вам нечего бояться, с вашими-то татарами. Вот за французов я опасаюсь.

Всё как Павел и предвидел. Поэтому оставалось только дождаться его приезда и действовать по уже не раз оговорённому плану.

Приказы по медицинскому ведомству не заставили себя ждать. На следующий день, 16 июня прибыли курьеры с распоряжениями. Из лекарей в госпитале оставались только я со Скоблевским. Городская же больница полностью легла на плечи господина Лаппо. Медицинского персонала стало сильно не хватать. Ведь, не смотря на заверения губернатора многие из них с семьями покидали город.

Расшалившаяся погода решила, что и так слишком жарко, поэтому «радовала» нас не прекращающимся несколько дней подряд дождём.

Вероятно, господин Рубановский пока так и не появился, пережидая где-то распутицу. Не знаю почему, но я была абсолютно уверена, что с ним всё хорошо. Задержка может оказаться слишком долгой, а следовало спешить.

Сейчас же, Ольга с подозрением посматривала на меня, ибо именно после получения страшных новостей я успокоилась и стала собранной. Послала в имение за старостами и вообще развила бурную деятельность.

Ни смотря ни на что, я планировала вывезти как можно большее количество раненых из госпиталя. Не хочу, чтобы они погибли. Естественно, под это дело нужны были телеги.

Учитывая же спешно покидающих дома горожан, средства передвижения стали в большом спросе. И тут Егор предложил обраться к нашему старому знакомому.

Соломон Яковлевич, вчера приглашённый «охотником» на чай, весьма настороженно входил в комнату, теребя в руках ермолку. Но увидев меня улыбнулся и расслабился.

Первый десяток минут мы просто чаёвничали и говорили не о чём, соблюдая приличия.

— И зачем же старый Соломон таки понадобился милой барышне? Неужто мундир, мною построенный прохудился? — с улыбкой спросил портной, сам не веря в возможность подобного предположения.

— Господин Гольбштейн, — при этом обращении бровь его изумлённо изогнулась, — как я вижу вы не собираетесь покидать город.

— Ой вей, я слишком стар-таки чтобы убегать. Кроме того, бедных евреев не любят при любых правителях. Так какая разница, кто будет не любить их завтра? Хороший портной всегда сможет добыть себе немного хлеба.

— Вы не так поняли меня, Соломон Яковлевич, — смутилась я от подобного высказывания, — просто я рассчитывала приобрести телеги.

В изумлении приподнялась другая бровь.

— Мне необходимо вывезти раненых из госпиталя. Покидающие город не продадут, они им и самим нужны. Поэтому…

— Таки вы посчитали, что старый Соломон знает за тех, кто остаётся и захочет сделать небольшой гешефт?

Я нервно кивнула. Эх, нужно было дождаться Павла, пусть бы сам находил эти несчастные телеги. Но меня жгло чувство упускаемого времени.

— Вы-таки думаете, что лягушатники возьмут город?

— Учитывая размеры их армии, — я прискорбно вздохнула, — мне видится подобное неизбежным.

Собеседник с прищуром поглядывал на меня какое-то время и произнёс:

— А барышня случайно не видит, когда примерно-таки случится это несчастное событие?

— Рискну предположить… в начале июля, — ответила немного подумав.

— Эхх… вот что я имею сказать за это дело… — мужчина сосредоточенно пожмякал губами, — община поможет. Пять подвод мы-таки сможем вам отдать.

Невольно улыбнувшись, я благодарно кивнула. Это конечно было мало, но давало хоть какую-то надежду. В госпитале оставались только те, кто никак не мог держать оружие, а также инвалидная команда. Те же, кто уже шёл на поправку, отправлялись по своим частям.

— Какую сумму нужно будет уплатить общине?

— Хм… тут-таки вместо денег у общины уже давно есть до вас сильное желание.

— Да-а-а? — протянула я с улыбкой. — И чего желает община?

Соломон Яковлевич чуть помялся, но всё-таки произнёс:

— Община хочет пристроить на обучение к вам нескольких своих девочек. Все грамотны, за больными смотреть обучены.

Увидев моё изумление, он торопливо продолжил.

— Девушки-сиротки. Община о них заботится… но…

— Я поняла, максимум кто возьмёт таких замуж, это какой-нибудь старик, чьи дети потом не оставят ей даже нитки.

Портной, не скрывая удовольствия кивнул и погладив свою бороду, сказал:

— Мы-таки подумали, что опытная лекарка станет более завидной невестой.

— Но вы понимаете… у меня не школа… да и я оправляюсь в армию… полную мужчин, обделённых женским обществом. Просто… я не смогу гарантировать…

— Ой вэй, вы-таки думаете за то, что когда в город войдут французы, то сразу примут обет воздержания? — перебил он с горечью.

— Хорошо, — ответила немного подумав, — сколько девушек вы хотите пристроить?

— Уже две. Симочка таки сделала нам горе на мои седины, решив всё-таки принять предложение от одного капцана (*оборванца).

— Ну что-же, будет лучше если они переедут ко мне домой. Я выделю им комнату. Так будет намного удобнее, тем более, если они сироты.

Тяжело вздохнув, продолжила.

— Но вы должны понять… мы будем на войне…

— Ой вэй, барышня. Все мы ходим под Всевышним!

В конце концов мы договорились, что, по первому требованию, телеги будут пригнаны к военному госпиталю. Потому, расстались мы весьма довольные друг другом. Но проводившая гостя Ольга явно не разделяла моей радости.

— Mademoiselle, c'est une très mauvaise idée! (*Мадемуазель, это очень плохая идея!)

— И с чего это вдруг такие мысли?

— Но они же…

— Еврейки?

— Да! И…им запрещено покидать…

— Территорию? Я знаю. Поэтому, ты просто об этом никому не скажешь. Всего лишь две новые барышни.

Лицо Ольги алело нервным румянцем, что даже немного красило её, а глаза кричали о полном неприятии ситуации.

Вечером в нашем доме поселились две гостьи. На мой взгляд они не обладали выраженной семитской внешностью. Просто одна из них имела иссиня-чёрные волосы, а вторая — чуть заметную горбинку на носу. И то, она становилась заметной, только когда девушка поворачивалась в профиль.

Черноволосую звали — Есфирь, тут же переименованную в Екатерину. Вторая оказалась — Далией, ставшей с моей лёгкой руки Дарьей.

Барышни восприняли новые имена с пониманием. Они также оказались очень тихими и послушными в отличие от остальных моих «подопечных». Надеюсь, такое выраженное покровительство не принесёт мне ненужных проблем. А впрочем, скоро мы покинем город и ещё не известно, все ли мои помощницы последуют с нами.

Отужинать со мной и Ольгой девушки отказались, предпочтя столоваться со слугами.

На следующий день, в госпитале, кажется, никто даже не обратил внимание на увеличение моей «свиты». Персонала так сильно не хватало, что не заметили бы и троекратное её увеличение.

В связи с отсутствием других врачей граф Толстой в приказном порядке поручил господину Сушинскому принимать тяжело больных горожан. Арнольд Викторович в одиночестве просто не справлялся, поэтому ему оставили только акушерское отделение.

Эдуард Платонович потом почти несколько часов вымещал на пациентах своё недовольство. Несмотря на то, что я числилась помощником лекаря, «начальник» с удовольствием поровну разделил имеющихся больных, между нами.

Впрочем, я не возмущалась. Это дало возможность почти не видеться с господином Скоблевским. Да и ему в роли начальника было некогда потчевать меня своими тирадами и претензиями. Хотя, мы иногда встречались на операциях, где уже нам ассистировали мои «помощницы». В такие моменты «высокое руководство» становилось довольно сухим и лаконичным, сосредоточив внимание только на пациенте, разложенном на столе.

Тем не менее, Эдуард Платонович иногда помогал мне в нелёгком деле «обучения» моих подопечных. Порою сам комментируя свои действия.

Я же искала возможность серьёзно поговорить с ним. Поэтому, оперируя на пару с ним открытый перелом какого-то городского трактирщика, попросила прибыть вечером на ужин, куда был так же приглашён и господин Лаппо с супругой.

Эдуард Платонович довольно долго пытался рассмотреть что-то на моём лице, но всё-таки кивнул.

Естественно, это не было похоже на вечера, которые устраивала «бабушка». Просто ужин единомышленников, единственных оставшихся в городе врачей.

Кое-как с трудом удалось уговорить Екатерину с Дарьей присутствовать на нём. Девушки буквально отбивались от оказанной чести. Потому весь вечер они очень тихо и чинно сидели в уголке, пытаясь привлекать как можно меньше внимания.

Сделав Ольге знак, занять беседой чету Лаппо, а сама при этом, разливая чай, тихо обратилась к господину Скоблевскому.

— Эдуард Платонович, я хотела обсудить с вами один вопрос.

— Чем именно могу вам помочь, баронесса? — довольно сухо осведомился мужчина.

— Учитывая всё-то, что происходит, считаю целесообразным вывезти всех имеющихся у нас раненых дальше, в глубь империи.

— Я не имею распоряжений для подобного действия. Вы настолько боитесь, что хотите поскорее сбежать? Думаю, вас с радостью примут в Петербурге беременные дамы. — заявил он язвительно улыбаясь.

Своё раздражение я скрыла за милой улыбкой.

— Господин Скоблевский, не стоит так явно проявлять свою неприязнь.

— Что?..

— Не знаю, знакомы ли вы с информацией о примерной численности приближающегося войска… но на переправе было собрано около полумиллиона человек.

На меня ошарашенно, и в то же время неверующе посмотрели.

— Раненых не ждёт ничего хорошего, особенно если первыми в город войдут поляки.

Данное предположение заставило его хотя бы задуматься.

— Вы же понимаете, что Могилёв стоит прямо на пути следования войск?

— Граф Толстой уверил меня, что войска князя Багратиона направлены в нашу сторону. Никто не позволит взять город. Сие просто немыслимо!

Я устало вздохнула, ненадолго прикрыв глаза, а потом опять повернулась к собеседнику:

— Эдуард Платонович, разве кто-то может подобное гарантировать?

— Я верю в силу нашего оружия! — патетично заявил он.

— Вы отказываетесь помочь мне в этом?

— Помочь? Эвакуировать моих пациентов? Я запрещаю вам даже думать об этом! Я начальник госпиталя!

Глава 3

20 июня 1812 года

В субботу губернатор неожиданно решил устроить званный обед. Как заявил вернувшийся наконец Павел, эта «показательная акция» должна продемонстрировать, что городу нечего опасаться.

Ехать пришлось в закрытой карете просто потому, что опять ожидались дожди. До этого они шли пару дней подряд. Именно из-за них, а вернее образовавшейся непролазной грязи мой жених так долго отсутствовал.

На погоду жаловались все — нереальная жара сменялась проливным дождём и опять наступающим удушающим пеклом.

«Провидец», ехавший со мной и Ольгой имел на этот вечер в доме Толстых большие планы. Он задумчиво перебирал какие-то бумаги в тусклом свете из окна — тучи опять закрыли почти всё небо. Даже сейчас, Павел умудрялся работать.

Из кареты был виден трусивший на чалой кобылке татарин из моего сопровождения. Второй наверняка ехал с другой стороны. За прошедшее время я уже настолько к ним привыкла, что более не воспринимала их как ограничение собственной свободы. Хотя они всё также яро выполняли обязанности, предваряя собой любой мой вход в помещения.

Как потом поведал Павел, на меня ещё дважды совершали покушения, которые я даже не заметила. Охранники очень ответственно делали свою работу. Поэтому скорее всего воспринимала их как «неизбежное добро».

Отношение некоторых из татар с Ольгой было весьма своеобразными. Она делала вид, что совершенно их не замечает, они лишь незаметно улыбались в усы. Не было даже свидетельств, чтобы хоть один из них заговорил с ней.

На козлах находился вернувшийся из имения Егор. Как только здоровье позволило ему нормально передвигаться, этот свихнувшийся на моей охране «охотник» вынудил управляющего отправить его в город. Сегодня он был особенно нарядным. Павел привёз что-то наподобие непромокаемыхмакинтошей^[10], болотного цвета, тепло подбитых изнутри. У Егора он был длинный, закрывая даже ноги. Что было очень полезно для возницы. Со спины находился удобный башлык^[11].

На татарах же красовались слегка удлинённые куртки из такого же материала. Из него же были пошиты их брюки, заправленные в сапоги. Из-за этого группа со стороны воспринималась каким-то военным отрядом. Обновки охране явно нравились, оттого лица их лучились довольством, хотя они и старались придать себе суровый вид.

В связи с отсутствием «бабушки» и «тётушки», которые благополучно были отправлены в Тверь почти две недели назад, мне надлежало везде быть сопровождаемой компаньонкой. Особенно, если я выезжала в свет в обществе Павла Матвеевича.

Накануне званного вечера, с Ольгой вышел небольшой конфуз. Как оказалось, у неё нет пристойного для подобного выхода туалета. При помощи новых жиличек, на поверку оказавшимися умелыми мастерицами, для неё удалось быстро перешить одно из старых платьев Екатерины Петровны. Освежённое новыми контрастными кружевами и лентами, срочно закупленными в лавке, оно выглядело необыкновенно милым. Мои подопечные обещали ей помочь с обновлением гардероба, если та согласится обучать их французскому языку. Посетила мысль, что раньше девушки служили в швейной мастерской, но увидев во мне возможность новой карьеры, еврейская община не преминула этим воспользоваться.

Единственное с чем я не могла помочь Ольге — украшения. Но, как оказалось, у неё имеется небольшое тоненькое колье, оставшееся от матери, вполне приличествующее образу и подходящее под туалет.

— Ne vous inquiétez pas mademoiselle, (*Не беспокойтесь, мадмуазель) — сказала она, улыбаясь, — для компаньонки и подобное-то не обязательно.

Но мне было приятно, что платье ей понравилось. Ольга всю дорогу в карете невольно поглаживала его, кажется, даже не замечая сего действа.

Зала в доме губернатора, сверкала множеством свечей. Несколько огромных хрустальных люстр искрились в пламени их света, что даже позолота на лепнине переливалась как-то особенно ярко. Представители оставшегося в городе высшего общества, одетые в шелка и драгоценности сияли улыбками ярче тех камней, что были на них. По сравнению со всеми, мы были облачены достаточно скромно, и казались какими-то бедными родственниками.

— Но как же так? — я не смогла сдержать возмущения. — Все ведут себя так, как будто бы никакой войны нет и в помине.

— Всё весьма просто, ma chère (*милая), так они пытаются заглушить свой страх. — тихо ответил господин Рубановский, пряча улыбку.

— Но… это же… прям какой-то «пир во время чумы»^[12]! — прошептала я.

— Увы, chère, боюсь эту трагедию Пушкин ещё даже не написал. Да и не помню, создал ли к этому времени Уилсон свой знаменитый «чумной город»^[13].

Всё это он проговорил очень тихо, хоть Ольга и находилась рядом с нами, но стояла на пару шагов позади, давая нам «свободу» и соблюдая приличия. Она весьма ответственно относилась к своим обязанностям. И хотя мы были обручённой парой, так ещё ни разу и не оставались наедине хотя бы пару минут.

Как я поняла, Павел ждал возможности пообщаться с графом Толстым, но тот всё ещё не появился. Гостей встречали супруга и дочери губернатора. Как нам пояснили, у него была важная встреча. Пока же гости должны были развлекать себя танцами.

Совершив первый тур с женихом, я тихо попросила его пригасить Ольгу, которая, подозреваю, в силу своего положения и возраста просидит весь вечер на диванчике. Ласково мне улыбнувшись и поцеловав руку, «провидец» повёл смущённую компаньонку на следующий танец.

Как это не удивительно, но и я недолго оставалась одна.

— Добрый вечер, Варвара Андреевна, — приветствовала первой подплывшую ко мне женщину, — рада вас видеть! — стараясь как можно более искренне улыбнуться.

Госпожа Величко, как всегда, была разодета с большой помпой. Тёмно-синее платье было украшено бледно голубыми кружевами вышитыми палево-жёлтыми цветами. Тяжёлое колье поблёскивало камнями и отражало то огромное количество свечей, что находилось в зале.

— Bonne soirée, Louise! (*Добрый вечер, Луиза!) — чуть-ли не пропела она своим грудным контральто улыбаясь так приторно, что не почувствовать подвох было просто нереально. — Почему ты не танцуешь с женихом? Позволяешь разделить его внимание с приживалкой?

— Павел Матвеевич достаточно учтив, чтобы выделить танец и для моей компаньонки. — ответила, старательно удерживая улыбку на лице.

— Entre nous, ma chère, (*Между нами, моя милая) — она погладила меня по руке кончиками пальцев, унизанных кольцами, — ты должна понимать, что мужчинам требуется кое-что побольше, чем объятия и поцелуи. А учитывая твою, — тут она с трудом сдержала презрительную гримаску на лице, — лекарскую деятельность, ты наверняка в курсе этой особенности. Твой жених может быстро найти всё необходимое ему, в твоём ближайшем окружении. Тебе стоило бы это учесть.

— А что, Варвара Андреевна, после походов вашего сына, женщины в «весёлых домах» уже закончились и не с кем более получить желаемое? — меня неожиданно развеселила это попытка вызвать ревность. Дело в том, что все служительницы подобных заведений должны были периодически проверяться в городской больнице. Благодаря чему я была лично знакома с каждой и часто являлась принудительным слушателем всевозможных историй и случаев из их «служебной практики», в которых младший господин Величко порою бывал главным героем. — А может вы рассчитываете вызвать во мне неприязнь и подозрения, дабы я разорвала обручение, на радость вашим дочерям? Ведь их пристальное внимание к моему жениху ни для кого не секрет.

В начале моей отповеди женщина начала бледнеть, а потом стала покрываться красными пятнами. Я уже была готова услышать какую-то очередную гадость, как она вдруг погрустнела и произнесла:

— Tu es encore trop jeune (*Ты ещё слишком молода).

Не сказав более не слова, и надев на лицо приветливую улыбку Варвара Андреевна направилась к группке стоявших неподалёку барышень. В её доброжелательность нисколько не верилось, скорее всего пошла опять разность очередные нелепые сплетни. Я не понимала её такой подчёркнутой нелюбви ко мне.

— Ведьма опять наговорила тебе очередных гадостей? — вернувшийся Павел поцеловал мне руку. — Что ей всё неймётся-то?

— Мне кажется, она глубоко несчастна.

Моя фраза вызвала у него удивление и недоверие. Но продолжить эту тему он не смог. К нам подошёл Аким Петрович с новостью, что губернатор спустился в зал и пока есть возможность, Павел Матвеевич должен не упустить момент с ним пообщаться.

Сделав знак Егору, одетому сегодня в ливрею и выполняющему роль охранника документов, мой жених получил на руки свою, уже местами протёртую на углах кожаную папку. Оставив Ольгу на диванчике, мы прошли по залу в сторону графа Толстого, но нам всё-таки пришлось немного обождать. Рядом с тем стояла пожилая пара, явно подошедшая поздороваться. Дождавшись их ухода, мы наконец-то смогли подойти.

Отдав должное взаимной учтивости, Павел смог вручить подготовленные им документы губернатору. Тот некоторое время их читал, нацепив на нос пенсне, а потом подняв голову возмущённо уставился на моего жениха и произнёс с тихим негодованием.

— Это совершенно неприемлемо! Никто не позволит вывозить военные и аптекарские магазины^[14]! Князь Багратион клятвенно заверил меня, что городу ничего не угрожает. Ваши предположения могут посеять панику среди обывателей. Да и потом, с чего вдруг такое…

— Дмитрий Александрович, вы же посмотрели мои записи. Учитывая количество и темп движения войск, в начале июля корпус Даву^[15] будет рядом с Могилёвом! Как вы собираетесь оборонять город, у которого в наличие имеется только не предназначенный для военных действий батальон внутренней стражи? А это всего-то около трёхсот человек…

— Князь обещал, что пришлёт к нам на помощь пехотный корпус генерала Райевского! — губернатор вдруг осёкся и продолжил раздражённо. — Вот мне интересно, откуда вы, господин Рубановский, получаете подобные донесения?!

Павел Матвеевич тяжело вздохнул. Я помнила, что Райевский не успеет. Все наши попытки изменить сложившуюся ситуацию пока заканчиваются неудачей. История совершенно не хочет сойти с назначенной ей колеи.

И хотя господин Исупов, на которого в ожидании поддержки посмотрел «провидец», был с ним полностью согласен, но пойти против воли губернатора не имел никакой возможности. Поэтому он ограничился лишь пожатием плеч.

— Он и вас, барышня, сбивает с пути! Мне доложился господин Скоблевский, что вы высказали стремление вывести раненых в неизвестном направлении. Не знал бы о вашем безоглядном служении Асклепию^[16], мог бы заподозрить вас с вашим женихом в тайных сношениях с неприятелем. — заявил граф Толстой поглядывая на меня с укоризной.

— Почему же не известном? Думала вывезти в Смоленск. В обороне города они не помощники, а на благородство неприятеля к увечным нет никакой надежды. Вы же не думаете, что, лишая своих солдат медикаментов, они будут лечить наших? — ответила несколько возмущенно, хотя подобное было совершенно неприемлемо.

Поодаль столпились в ожидании губернатора слишком многие, посему нам пришлось уступить место следующим просителям.

Уже когда мы подходили к диванчику, на котором нас ожидала Ольга, я услышала «старый дурак», которое тихо прошипел Павел. Осторожно сжала его руку. Вокруг слишком много людей и высказывание могут услышать.

Господин Рубановский действительно рассчитывал вывезти из города всё, что может в последствии понадобится войскам, но история нашего прошлого осталась неизменна. Французам достанутся полные магазины. Это и вывело «провидца» из себя. Все наши попытки достучаться до власть предержащих оканчиваются неудачей.

Более мы не танцевали, просидев на диванчике до самого ужина. Подходящих ко мне жених встречал таким выражением лица, что никто даже не отваживался высказать приглашения.

Но… не знаю по какой причине, пример Павла Матвеевича оказался показателен в отношении Ольги. Ещё несколько мужчин приглашали её на танцы. На попытки компаньонки отказаться, я неизменно уговаривала ту развлечься, а не сидеть с нами. Тем более это давало нам возможность спокойно побеседовать.

Я поведала Павлу свою неожиданную беседу с госпожой Величко. Думала, что мой ответ его расстроит, но он только посмеялся.

— Спасибо, милая, я никогда не сомневался в том, что в этих светских играх ты сможешь постоять за себя, — сообщил, целуя мне руку.

Моё же признание в знакомстве с «дамочками», что обслуживали подобные заведения не вызвали и капли его раздражения.

— Ты у меня ангел, — только и сказал он в ответ на услышанное признание.

Мы ещё тихо обсуждали мою предстоящую встречу со старостами, приезд которых я ожидала в ближайшие дни, когда наконец раскрылись двери и всех пригласили в обеденную залу.

За столом Ольга села по левую руку от меня, Павел по правую, проигнорировав чью-то карточку, расположенную там. Небольшое недоразумение поспешно разрешилось, другому гостю нашли место.

Что удивительно, но весь обед все почему-то избегали обсуждения военных действий, как будто подобное игнорирование как-то способно возыметь действие на происходящее.

Главной темой служила погода, которая могла повлиять на ожидаемый урожай. Кое-где слышались философские рассуждения, но большей частью доносились шутки и смешные истории, вызывавшие у собравшихся какую-то нездоровую весёлость.

Меня это всё до крайности раздражало. Посему в общих беседах не участвовала, лишь иногда тихо переговариваясь в Павлом о всяких мелочах, возникших в период его отсутствия.

В какой-то момент, с удивлением обнаружила, что Ольга нашла для себя интересного собеседника в лице её соседа слева. Им оказался полностью седой начальник одного из департаментов в присутствии^[17]. Они негромко, но с жаром что-то обсуждали. Когда я прислушалась, обнаружилось, что предмет их спора — всего лишь правила написания некоторых слов. Вот уж не знала, что моя компаньонка так увлечена грамматикой.

Впрочем, может с его стороны это всего лишь способ привлечь внимание? И я более пристально решила приглядеться к её собеседнику.

Глава 4

22 июня 1812 года

Наконец управляющий имением и старосты деревень прибыли в город. Последние хоть и были подневольными людьми, но страх перед войной был одинаков для всех.

Перед отъездом Екатерина Петровна, по наущению Павла оставила письмо для управляющего, подтверждающее моё право распоряжаться от её имени в непредвиденных обстоятельствах. Это стало для нас настоящим подспорьем.

Встретила я всех в обеденной зале, переставив стол из центра к стене. На него выставили самовар с чаем и «канапешками», ещё одной выдумкой моего всюду успевающего жениха. Постоянно удивляюсь его неуёмной энергии.

Мы как-то обсуждали этот вопрос, и «провидец» объяснил, что жизнь в будущем приобрела быстрый темп. Даже 1871 был для него чересчур «размеренным». Хотя провёл он его в принудительной тишине, воспитывая в себе сдержанность, но сейчас, в преддверии войны его не раз прорывало на кипучее движение и постоянное творчество. Посему он часто, по его словам, «отрывался» порой вводя в ступор нашу кухарку, не имея возможности делать подобное в кругу своей семьи. У нас же его выходки считали просто эксцентричными, оттого и не задавали лишних вопросов.

По его словам, тут он «отдыхал душой».

Я предложила прибывшим перекусить, но все единодушно отказались. На предложение «присаживаться» вообще возникла сумятица. Разговор предстоял долгий, и заставлять почтенных по возрасту людей всё это время стоять мне было как-то неудобно.

Управляющий — Борис Семёнович Градский, уже немного привыкший к моим «причудам», довольно быстро навёл порядок, чем приятно удивил нас с Павлом. Ещё год назад, когда я начала лечить деревенских, велела установить у сеней лавки, где могли присесть ожидающие очереди. Таким образом, подобное моё желание не вызвало в нём аналогичной оторопи.

Когда все расселись, Борис Семёнович представил нас с женихом. Поведал о том, что в связи с войной и отсутствием Екатерины Петровны, я могу распоряжаться в имении и принадлежащих семье деревнях.

Некоторые из старост были со мной знакомы, другие же смотрели весьма подозрительно, хотя все единодушно молчали.

Я с удовольствием отдала «пальму первенства» Павлу. Думаю, так будет намного легче. «Провидец» честно поведал о военной ситуации, ничего не приукрашивая, но и не сгущая краски.

— Так как жеж это, — не выдержал знакомый мне мужчина, кажется Фрол. Сын его часто мучился горлом, потому нередко был посетителем «лекарских» сеней. — Если они и сюды придуть, что-ж нам-то делать?

— Поэтому мы и вызвали вас, любезный, чтобы всё объяснить.

Старосты стали переглядываться, не решаясь более перебивать Павла.

— Последнее время было дождливо, не знаю будите ли вы на Казанку^[18] жатву зачинать, но то вы и сами решить можете, не мне вам советовать. Но мыслю я, что уже в первую седмицу июля враг подойдёт к городу.

Тут мужики стали возмущенно перешёптываться. Дождавшись тишины, жених продолжил.

— Неприятелю отвлекаться на мелочи сейчас без надобности. Он к нашим дорогам непривычен, потому будет держаться столбовой, и взяв город, наверняка направится к Смоленску.

— Неужто хенералы позволят-то? Ведь вона како-войско-то имеем. Как же так?

«Провидец» тяжело вдохнул:

— Возглавляет неприятеля прославленный полководец, что выиграл почти все сражения, что вёл. Лоб в лоб сходится с ним нам не с руки. Много крови попусту прольём. Тут хитрость нужна… заманить его подальше от границ, где у них еда и оружие припасено, да голодом ослабив уже и бить.

— Дык это сколько ж тогда его водить придётся… да и тута он может еду найтить…

— Вот поэтому, — поучительно поднял палец Павел Матвеевич, — вам и надобно, собрав урожай схоронить его, да и самим затаиться. Наверняка же, у каждого в хозяйском лесу охотничья ухоронка есть? — спросил он, обведя взглядом присутствующих. Все кроме управляющего потупились.

— Вот тут сидящая барышня, от имени вашей хозяйки, тот ваш грех прощает, — заявил господин Рубановский, с улыбкой посмотрев на меня. — Потому… ваша наиправёйшая задача — не дать французским фуражистам даже возможности заполучить припасы. Если вдруг… подойдёт отряд, а хлеб ещё не до конца убран, вам придётся оставшееся поджечь!

Старосты потрясённо уставились на Павла в каком-то ужасающем трепете. Борис Семёнович же смотрел как ворон, наклонив голову на бок. За всё время он не проронил более ни слова.

— Всё что сможете собрать в этом году, остаётся вам. Хозяйка не будет требовать никаких повинностей, потому, чем больше вы сможете собрать… — тут он многозначительно замолчал, поиграв бровями.

Управляющий тоже о чём-то задумался.

— Надеюсь вам всё понятно? Соберите какой сможете урожай, что не успеете к приходу неприятеля — сожгите. Особенно сено. Уводите всю живность, что имеете, да и сами с семьями укройтесь в лесу со всей осторожностью. В деревнях же пусть какие-нибудь старики останутся, передать что могут если понадобится.

Мужики задумчиво закивали, осознавая всю сложность грядущего.

— На одном зерне не проживёшь, а огороды, может статься, вообще вам недоступны станут. Потому я передам в свои деревни и те могут меняться на овощи, да и вообще, в чём нужду иметь будете. Потому и предложил старикам каким в деревне быть. Или же приглядывать кому, есть ли гости к вам.

Это предложение старостам понравилось.

— Теперь о ваших делах, господин Градский. Нужно будет вывезти из имения, на сохранение, самое ценное. Через пару дней прибудет от меня поверенный… недалеко от нашей усадьбы построен охотничий дом в лесу. При нём сарай большой, от дождей надёжный. Там всё и укроете.

— А из своего поместья там же вещи прятать будете? — неожиданно спросил управляющий.

Павел Матвеевич как-то ехидно улыбнулся, пристально на него посмотрел и ответил:

— Нет. Для этого другой склад есть.

Борис Семёнович потупился, но ответил:

— Просто думаю, охрану бы тогда туда приставить надобно.

— Не волнуйтесь, охрана там уже есть. И не беспокойтесь, мой человек опишет всё что было взято и всё что осталось в усадьбе. Ничего ни не потеряется… всё будет в сохранности.

Управляющий как-то обижено посмотрел на Павла, как будто тот незаслуженно подозревал его в чём-то нелицеприятном.

— А как жеж барышня, — вдруг обернулся в мою сторону Фрол, — где она останется?

— Госпожа баронесса — лекарь, потому поедет к нашим войскам, помогать и спасать жизни тех, кто за нас живота своего не жалеет.

Мужики потрясённо уставились на меня. Некоторые даже перекрестились, прошептав молитву. Я же старалась мило улыбаться ошеломлённым старостам.

И хотя мы много раз ранее обсуждали с женихом эту встречу и то, что надлежало рассказать прибывшим, было чувство, что я что-то упустила и люди всё равно могут пострадать.

Павел Матвеевич подошёл ко мне, поцеловал руку и произнёс:

— Не волнуйтесь, я не оставлю свою невесту, а потому всегда буду рядом.

Старосты опять начали перешёптываться, а мне уже надо было ехать в госпиталь. Посему и дала указания Степаниде всё-таки накормить приехавших, ведь им сегодня ещё возвращаться обратно.

Одна часть подготовленного нами с Павлом плана начнёт воплощаться. Мне же предстоит заняться его следующим пунктом.

Сегодня из-за жары я воспользовалась коляской, сопровождаемая Ольгой и подопечными. На козлах восседал неизменный Егор, который иногда перебрасывался короткими фразами со следующими рядом верхом татарами.

Прибыв на место, отправилась в появившийся у меня после отъезда врачей кабинет. Там, переложив документы со стола в ящичек осталась ждать.

Наконец дверь открылась, внутрь просунулась голова Егора.

— Привёл, барышня. Можно пустить?

Получив мой утвердительный кивок, он исчез, а в комнату вошёл старший унтер инвалидной команды. И хотя официально руководили ими офицеры, но «охотник» разузнал для меня, что к этому немолодому мужчине прислушивается даже фельдфебель^[19].

Жизнь не пощадила старого вояку. Лицо испещряли многочисленные шрамы. Он немного неестественно поджимал руку, что говорило о застарелой ране.

— Проходите Гаврила Федосеевич, садитесь. Хотела бы с вами поговорить.

Естественно, я знала его имя, как и ещё многих служащих при госпитале инвалидов.

— Утро доброе барышня. Чем могу помочь?

— Видите-ли в чём дело… — я встала и немного нервно прошлась по комнате, — вы, как унтер-офицер наверняка лучше меня понимаете какие события вскорости могут произойти тут…

— Если… — тут я подняла руку, останавливая его.

— Обождите, я выскажусь точнее… Дело не в моём страхе… Вернее… — остановившись, вернулась за стол и продолжила, — я хочу вывезти оставшихся раненых, тех, кого уже возможно, в Смоленск. Боюсь скоро французы захватят город.

— Но…

— Знаю, губернатор заявил о том, что этого не допустят и к нам направлена подмога… просто… — я посмотрела в грустные глаза мужчины, — у меня предчувствие, что они не успеют. И если ходячие ещё смогут уйти… эти останутся-то. И на милосердие врага я не рассчитываю.

— Ну, если подмога к городу придёт, то и мы как бы не нужны будем, мешаться только. А ежели нет… помочь тоже не сможем. Слишком мало нас… стопчут вмиг, так что, как только господин Скоблевский прикажет, мы начнём…

— Он не прикажет, — перебила я унтера, — слишком держится за новообретённую должность, слишком полагается на городские власти… — посмотрела в его глаза и вдохнула, — не осознаёт, чем это может обернуться.

Гаврила Федосеевич задумчиво начал пожёвывать свой ус.

— А почему барышня не обратились к…, — тут он осёкся, заметив мой насмешливый взгляд. — Значится выкрасть болезных хотите?

Уверенно кивнула. Мужчина долго что-то рассматривал на моём лице.

— Эдуард Платонович не должен не о чём догадаться?

— Естественно. Кроме того, хотелось бы взять хотя бы часть инвалидной команды. В пути за ранеными нужен уход.

— А что с аптекарским магазином думаете?

— До банального воровства не опустимся, — улыбнулась устало. — Мой жених, Павел Матвеевич Рубановский, вы кажется его видели, — унтер кивнул, — закупил всё необходимое для этого предприятия.

— Господин Скоблевский кажется по вторникам ездит тут к одной мамзели… — немного подумав начал было рассказывать мужчина, но замер.

— Продолжайте Гаврила Федосеевич, я роды принимаю, да и разных «мамзелек» лечу, а вы тут боитесь меня подобным оскорбить. — усмехнувшись подбодрила его.

— Ну так вот. После этого, значится в среду он довольно поздно приезжает. Почти к полудню.

— Думаете вечером вторника погрузиться и сразу выехать?

— А то ж… правда на завтра уже не успеем… подводы нужны… да и я с ребятами поговорить должен, отобрать, кто поедет.

— Пять телег мне уже обещали. Ещё пара из имения придёт. Может Павел Матвеевич что раздобыть сможет, — ответила задумавшись.

Сидевший напротив меня мужчина тоже что-то перебирал в памяти, тихо шевелил губами, а иногда задумавшись упирался отсутствующим взглядом в потолок.

— Значится так, барышня, мыслю к следующему вторнику, через седмицу сможем вывезти болезных. Подберу поотчаяннее, всё-таки супротив начальству идти, могут посчитать дезертирством…

— Не волнуйтесь, Гаврила Федосеевич, всю ответственность я беру на себя. Уезжая, оставлю пакеты на имена начальника госпиталя и губернатора. Напишу, что приказала своей властью, а вы люди подневольные. Хотя граф Толстой поначалу будет в ярости… потом… он меня поймёт и простит.

— Ох жеж, барышня. Мы то уже старые, столько раз с костлявой встречались, да разминулись. Вы б свою шейку не подставляли…

— Понимаете, Гаврила Федосеевич, я честно сначала со всеми поговорила, пыталась убедить, упрашивать… но не слышат они меня. — я устало прикрыла глаза и вздохнула. — Хотелось всё сделать правильно, но не оставили выбора. Я себе просто потом не прощу, если не попытаюсь. Вывозить раненых, когда неприятель будет стоять под стенами города бессмысленно. Быстро ехать нельзя — растрясёт, медленно — далеко не уедем. А время просто катастрофически утекает.

— Думаете скоро придёт француз?

— Если верить моим предчувствиям… — я показательно задумалась, — думаю недели через две.

Мужчина с пониманием кивнул.

— Я хотела бы, чтобы вы встретились с моим женихом и обсудили все необходимые вопросы. Он в курсе всего и имеет ответы на вопросы, которые наверняка у вас появятся.

На том и распрощались.

Вторая часть плана, как ни удивительно тоже вполне удалась. Хотя, мы имели обоснованные сомнения, согласится ли инвалидная команда нам помогать.

Понадеявшись, что всё нами задуманное удастся, я отправилась проверять больных. Стоило всё перепроверить и составить список тех, кого сможем вывести. Некоторых трогать вообще не стоило, перевозка их только гарантированно убьёт, а так оставался крошечный, но шанс.

Глава 5

7 июля 1812 года

Вот уже неделю в пути. Из-за удушающей жары, которая наваливается днём, двигаемся мы только в утренние или вечерние часы. Егор обещает, что скоро ночи будут достаточно лунными, так что сможем продвигаться и в это время.

До сих пор поражаюсь, но наш «побег» прошёл на удивление удачно.

Днём, во вторник, 30 июня, получив записку от татар, что Эдуард Платонович отбыл к своей «мамзели» пораньше, я не удивилась. С момента получения новости о вторжении к нам более не поступали раненые. Это было вполне понятно. Если такие и возникают, то их или оставляют на «милость» врага, либо же увозят с собой. Никто сейчас отдельно вывозить раненых в нашу сторону, считай на путь следования неприятеля, не будет. Но новый начальник госпиталя имел своё, самое правильное мнение. Потому поступающих городских, после лечения или операции отправлял в больницу. Заставляя персонал сохранять в чистоте помещения для приёма раненых.

Моё мнение его совершенно не интересовало. Сделанную попытку ещё раз достучаться, он грубо прервал и больше я подобных не предпринимала.

После обеда ничего срочного уже не было, и господин Скоблевский отбыл, оставив адрес, где его можно найти при необходимости.

Через пару часов подворье Бернардинского монастыря, где и располагался госпиталь заполнилось телегами. Первыми въехали те, что прислали из имения, затем прибыли общинные, их возницы сразу ушли, сделав вид, что их здесь и не было. Следом подъехал Павел с ещё пятью.

Не знаю, как это удалось Гавриле Федосеевичу, но присутствовали только те из инвалидной команды, что собирались отбыть с нами. Встретив моего жениха, унтер сразу отошёл с ним о чём-то переговариваясь. Я же занималась организацией погрузки раненых.

Своих татар я не видела. Наверняка те рассыпались вокруг, дабы никто посторонний не приблизился. Они же и предупредят о возможных проблемах.

Много повозок это и хорошо, и плохо. Потому как лошадь надо ещё и кормить, а значит на чём-то везти не только наши вещи и пропитание, но и корм для них. Павел обещал, что ночные стоянки к нашему прибытию будут уже подготовлены, а в течении дня надлежало выкручиваться самим.

По этой причине больных усаживали по восемь человек на телегу. Двое из инвалидной команды садились как возницы, и тут же потихонечку выезжали. Благо уже вечерело, а монастырь находился на окраине, из-за чего мы не привлекали излишнего внимания.

В итоге набралось восемь телег. На две последние получилось разместить только по шесть человек. В госпитале осталось лишь несколько лежачих. Забирать их я всё-таки побоялась. Жару и тряску они просто не перенесут.

Ненужные повозки, по указанию Павла тут же уехали. Мы же направились к выезду из города, где нас уже поджидали. К каравану присоединилась ещё одна телега, крытая непромокаемой тканью. В ней находились необходимые лекарства и немного еды. В каждую подводу с ранеными тоже положили по небольшому мешку с провизией, дабы те могли перекусить в дороге и ещё один с овсом.

Для женщин определили бричку, в которой сейчас находились Ольга с моими подопечными и Марфа, одна из старых учениц. Как помню, у неё сложные отношения с мачехой, посему она и решилась отправится с нами. Две же другие предпочли остаться в городе. Задняя часть транспорта была занята несколькими сундуками. Естественно, Егор никому не позволил занять место на этих козлах.

Замыкал процессию огромный дормез. Ему надлежало служить спальней для нас, а также, благодаря нескольким усовершенствованиям, он легко превращался в операционную. Опять же, к его крыше ремнями были привязаны сундуки. Рядом сновала Степанида, наотрез отказавшаяся уезжать в имение, ведь ранее я отправила туда всех из городского дома. Сейчас она что-то упорно проверяла и пересчитывала.

Я же решила пока передвигаться на Ветре. Кроме того, это давало мне возможность подъезжать к телегам, проверяя пациентов.

В кабинете госпиталя Эдуарда Платоновича дожидалось моё письмо. Ещё один конверт утром должны были доставить Акиму Петровичу. В нём я брала на себя всю вину за это самоуправство.

Пересчитав всё и всех мы тронулись в путь.

Первую ночь и день, Павел Матвеевич, со своим отрядом из дюжины всадников сопровождал нас, как и обещал. Потом, по смоленской дороге, нам надлежало следовать самостоятельно.

Уже за городом наш караван нагнали татары. Восемь всадников рассредоточились вокруг. Позади нас с Павлом пристроился Ахмед. По словам жениха, ещё несколько недель назад они вывезли свои семьи. «Провидец» предложил тем «отдых» где-то под Курском. Помню, он приобрёл там землю.

Двигались мы до ночи. На устроенном привале всех накормили, правда в сухомятку и разместили на отдых. Вдвоём с Марфой осмотрели раненых, к счастью, никаких проблем не обнаружили. Телеги двигались очень медленно, лошади шли тихим шагом, не причиняя вреда пациентам.

Как только на небе забрезжил рассвет, обоз вновь двинулся в путь. Женщины досыпали в дормезе. Нам с Ольгой достались сиденья, превращённые в полноценные кровати, остальные же разместились на полу. Так я поняла, чем была забита часть багажа.

Ближе к полудню свернули с дороги в лес, дабы уставшие от постоянной тряски раненые, могли отдохнуть в тени. Степанида расторопно занялась приготовлением каши, ибо «не гоже барышне» … дальше я уже не слушала, оставив её на пару с Ольгой заведовать кухней.

— Ma chère (* Моя милая), здесь я вынужден буду вас покинуть, — тихо сообщил Павел после того, как все утолили голод. — Мне необходимо вернуться. Ты же знаешь, моё счастье, сколько ещё дел, — я грустно кивнула. — Как и договаривались, проводник станет выводить вас к ночным стоянкам, где будет всё подготовлено.

Прощание вышло каким-то тоскливым. Отпускать жениха от себя совершенно не хотелось. Я настолько привыкла к его ненавязчивой заботе. Он понимал мои стремления и поддерживал их. «Провидец» долго держал мою руку у губ шепча всякие глупости. Странно, но Ольга нам не препятствовала. Она с помощницами обходила раненых, расспрашивая тех о состоянии.

Рискнули уйти только двадцать два солдата из инвалидной команды. Учитывая количество больных, которым надо было помочь справится с естественной нуждой на привале, девушкам приходилось заниматься не только проверкой ран, но и кормлением.

Татары взяли на себя охрану, приняв так же частичное руководство над инвалидной командой. Чуть позже обнаружила, что, уезжая жених вооружил всех пистолетами. Егор не расставался с любимым штуцером, пристроив тот под рукой.

Мой кольт был пристёгнут к голенищу удобных сапожек. Отправившись в путь, я переоделась в любимую юбку-брюки, благо нашили мне их порядочное количество. Лёгкая блуза давала возможность не умереть от жары, вечером же набрасывала скромный камзол.

Когда небо потемнело и двигаться стало проблематично, мы действительно вышли к небольшой поляне, на которой татары стали выстраивать наши телеги в круг.

Посреди уже горел костер, а рядом несколько человек готовили, распространяя вокруг одуряющий аромат гуляша. И хотя мы не успели сильно проголодаться, тряска тому не способствовала, желудки призывно проурчали.

Сначала всех по очереди опять отводили в сторону, «оправиться». Кто же мог немного передвигаться, делали это сами. Егор с парой помощников из ожидающих нас тут людей занялись лошадьми, и только татары, как и всегда, охраняли нас.

Дорога вымотала, и посему после ужина лагерь постепенно погрузился в дрёму. Ахмед расставил караульных из солдат, а его люди, в основном, почему-то улеглись под телегами. Женщины опять были «утрамбованы» в дормез, спать вне его нам не позволили, а Егор так и пристроился у ступенек, положив оружие на колени. Степанида выдала ему одеяло, которое тот использовал вместо тюфяка.

Утром нас ждала немного жидковатая каша и крепко заваренный чай. Встретившая нас вечером группа уже отсутствовала, оставив нас заниматься сборами. Под зычные указания Ахмеда мы спешно позавтракали и снова выехали в путь.

Так повторялось изо дня в день. С рассветом мы выдвигались, останавливаясь только переждать пекло и перекусить. Потом двигались до ночи, обязательно добираясь до небольшого подготовленного лагеря, где нас ждала горячая еда. Павел действительно позаботился облегчить нашу дорогу.

Если мы проезжали неподалёку от зажиточной деревни, Гаврила Федосеевич с парой солдат, во время дневного отдыха отправлялся туда. Закупал что мог: свежий хлеб, молоко, яйца. Так удавалось разбавить рацион на дневном привале. Особо он заботился о том, чтобы овса у лошадей было в достатке. Потерять даже одну из них было непозволительно. Ко мне унтер за деньгами не обращался, хотя их у меня с собой имелось в достатке. Выходит, Павел и тут постарался всё предусмотреть.

На четвёртый вечер, прибыв к лагерю, поинтересовалась у заведовавшего тут мужика его именем.

— Никодимом кличут-с, барышня.

— А по батюшке?

— Иванович, — смутился тот от моего вопроса.

— Никодим Иванович, как я понимаю, вы находите для нас места для ночёвки?

— Так точно-с.

— Думаю вы хорошо знаете местность. А есть ли что в округе для дневного привала, чтобы не только тень была для отдыха, но и хороший ручей рядом? Раненых нужно обмыть, слишком жарко!

— Всё исполним, барышня.

Уже на следующий же день, нас на дороге встретил уже виденной мною у стоянщиков парнишка и провёл немного вглубь перелеска. Для днёвки поляна явно не подходила, обычно мы занимали намного больше места. Да и тени почти не было. Но для купания — самое то.

Чуть выше по течению Степанида, при помощи солдат соорудила из палок и натянутых между ними простыней небольшой «загон» и для нас. Естественно, пока мы переодевались в дормезе, подъехавшем впритык к импровизированной купальне, парочка татар, раздевшись до исподнего, проверила дно на «женской» стороне. Получилось, что они и помылись первыми, заодно натянув одну простынь даже в реке. Тем самым полностью скрыв женскую половину от посторонних глаз.

Степанида, скрепя сердце выдала мужчинам кусочки мыла из запасов. Она уже хотела и подопечных девушек оделить такими же, но я потребовала отдать душистое, что было подготовлено для меня.

Взрослые мужчины, в реке резвились как дети. Мне даже пришлось просить Егора, сидевшего почти впритык к простыням, передать Гавриле Федосеевичу мою просьбу прекратить безобразие. От резких движений могли открыться раны. Я рассчитывала, что инвалиды просто обмоют раненых. Но те, разморенные жарой, с удовольствием бултыхались в реке. Боюсь представить сколько всякой заразы они могли занести.

После такой неожиданной помывки, нам с помощницами пришлось менять повязки и вновь наносить мази на раны. Только четверо пациентов были обмыты как положено: у троих были сломаны руки и укутаны в гипс, у четвёртого в гипсе была нога. Инвалиды, давно приученные, что такие повязки мочить нельзя, благоразумно не допустили тех до речки, устроив им обливания из вёдер.

Я лишь порадовалась такой заботе, пусть даже мешок гипса имелся на дне аптекарской телеги, которая сегодня немного опустошилась благодаря импровизированную купанию.

Может мне и мнилось, но пациенты казались теперь бодрее и в путь выдвинулись раньше намеченного. Но на вечернем привале я мстительно заставила всех выпить настой из коры ивы. Не хватало мне ещё тут всякого!

Сегодня с утра я была довольно нервной. Если всё правильно помню, сейчас Даву захватывает город, куда вернулся Павел. Надеюсь, ему удастся изменить хоть что-то.

Ольга, заметив моё состояние, потребовала, чтобы я перебралась в бричку, для чего услала Степаниду на козлы. Взяв меня за руку, она продолжила урок французского для «девочек Соломона», вовлекая меня в озвучивание различных сценок. Это немного отвлекло.

Ещё с понедельника нам стали попадаться казачьи разъезды. Они то обгоняли нас, то неслись навстречу. Несколько раз с ними беседовал Ахмед. Как поняла, никаких новостей пока не было.

Вечером к нашему бивуаку вышли уже встреченные накануне казаки. Оказывается, узнав, что мы госпитальный обоз, они привезли несколько раненых, привязав к лошадям. Из-за такой транспортировки те были без сознания. Плюс ко всему сказывалась хоть и малая, но постоянная кровопотеря.

В этот раз я только руководила, дав возможность подопечным набираться опыта. Тут были только колотые и резанные раны. Очень скоро им это всё понадобится.

Командир казачьего отряда, переговорив с Ахмедом подошёл ко мне.

— Вечер добрый, доктор.

— И вам добрый вечер, милейший. — разуверять его в моём звании не стала, не думаю, что для него есть разница в именовании лекаря, врача и доктора.

— Благодарствую вас за помощь.

— Ну что вы, помогать российскому воинству наша первейшая обязанность.

— Узнать хотел бы, что с моими казачками делать будем.

— Одного, так точно стоит оставить с нами, а двое других… с утра решим. Если напрягаться сильно не будут, дабы не кровило, то могут с вами отправляться.

— Вы как я слышал, вы на Смоленск путь держите? Я тут поглядел… татар то ваших маловато для охраны будет. Говорят, француз-то близко уже. На дорогах не спокойно. Нам по пути. Можем всподмогнуть вам, тут недалече.

Меня мучала мысль, что одной из причин столь неожиданного рвения бравых казаков, был умопомрачительный аромат горячей еды, которую раздавали всем в нашем лагере.

Глава 6

12 июля 1812 года

Как всегда, мы встали на днёвку, пережидая самый солнцепёк. Впереди уже виднелся Смоленск. Первый этап нашего путешествия подходил к концу. Я планировала дождаться Виллие и организовать отправку пациентов вглубь империи. Желательно куда-то подальше от Москвы. После, постараюсь получить назначение в помощь к кому-то из врачей в действующую армию.

Казаки пытались «внести лепту» в вопросе снабжения и на остановках отправлялись охотиться или рыбачить. Естественно, днём использовать добытое уже не успевали, потому «трофей» путешествовал с отрядом до вечерней стоянки, где его уже и готовили.

Неожиданно галопом вернулся один из «охотников» и поспешил к Ахмеду, по обыкновению исполнявшего роль начальника нашего каравана. Казаки и татары зашевелились и один из последних поехал в сторону, откуда прискакал «охотник».

Лагерь встревоженно зашевелился. Инвалиды аккуратно сводили пациентов в одну сторону, проверяли пистолеты. Женщин попросили укрыться за дормезом, где рядом по привычке расположился Егор.

Вернувшийся татарин о чём-то переговорил с Ахмедом и тот повернувшись ко мне радостно улыбнулся. Потом спешно начал отдавать распоряжения. К огню подвесили ещё один котёл, над которым торопливо засуетилась Степанида.

Сердце почему-то защемило. Надо привести себя в порядок… волосы наверняка растрёпаны… где-то тут был гребень.

Вдруг меня сжали за плечи и посадили на импровизированное сидение, впихнув обратно в руки миску с ложкой. Ольга, а это оказалась она, сама занялась моей причёской. Аккуратно проверила блузу, стряхнула налипшие на юбку-брюки травинки. Есть почему-то не получалось. Я просто сидела и смотрела в сторону дороги, откуда уже было слышно лошадиное ржание и голоса людей.

Небольшая группа где-то из двух десятков всадников въехала на нашу поляну. Один из них, соскочив с коня и бросив поводья одному из подбежавших татар, направился прямиком ко мне. Оставив миску, я встала и очутилась в крепких объятьях Павла. Сразу стало как-то хорошо и спокойно.

— Я очень соскучился, ma chère (*милая), — произнёс, целуя руку. — Надеюсь поездка прошла спокойно?

— Да, mon cher (*милый), всё хорошо, всё… comme vous m’avez promis (*как вы мне обещали).

Ещё некоторое время мы стояли смотря друг на друга. Видела, как он устал, но еле слышно спросила:

— Получилось?

Он только печально покачал головой и прикрыл глаза. Затем вдруг улыбнулся и заговорщицки заявил:

— Я тут случайно для тебя «подарки» нашёл, — и отошёл в бок открыв мне вид на всадников, — пришлось с собой везти.

Все уже спешились, только на одной из лошадей до сих пор сидел Ефимка, прижимающий к себе корзину. Рядом стоял злой Егор, что-то тому выговаривая. Увидев меня, мальчик сначала улыбнулся, затем потупился и осторожно снял с плетёнки прикрывающий её рушник. Оттуда сначала показались уши, затем голова, которая осторожно осмотрела всё вокруг. Наконец под протяжный мявк в мою сторону рванул Непоседа. С разбега заскочив на руки, он потёрся об меня лбом, после положил мне лапы на плечи, упёршись прохладным носом в ухо и начал очень тихо рассерженно мяукать.

— Почему они с вами приехали? — с оторопью уставилась на «провидца». Ведь я самолично отправила их в имение перед отъездом.

— Ты представляешь, ma chère, нашёл эту парочку в городе. Не сговариваясь, они втихую вернулись в Могилёв. Хвостатый добрался первым и научил мальца плохому, показал тому, как влезть в запертый дом через форточку. Поняв, что ты уже успела уехать, Ефимка начал разыскивать меня, оставив полосатого на хозяйстве. Тот, не смущаясь таскал курей у соседей,обеспечивая и себя, и ребёнка пропитанием. Не смотри на меня так осуждающе, морда усатая, — смеясь продолжил Павел, поглаживая кота. — Когда я вернулся в город и узнал о самоуправстве, хотел обратно отправить, но меня слёзно упрашивали… так что забирай своё добро…

Тихо рассмеявшись, погладила кота, у которого недовольство сменилось привычным тихим урчанием. В этот момент подошла Ольга, пригласив Павла Матвеевича отобедать. На этой стоянке не нашлось достаточно тени, потому между несколькими деревьями были натянуты простыни, создавая её подобие.

Несмотря на осуждающий взгляд компаньонки, я села рядом с женихом и тут она попыталась отобрать у меня Непоседу, но тот вцепился клещом. Проиграв неравный бой, мне просто вложили миску в свободную руку.

Люди расположились вокруг и слушали рассказ невысокого мужчины с рассечённой бровью о захвате Могилёва. Незадолго до атаки, к городу подошёл отряд полковника Грессера^[20], отступившего из-под Борисова, но даже эти четыреста человек не могли ничего противопоставить приближающейся двадцатитысячной армии. История повторилась. Граф Толстой, так и не дождавшись подмоги от Багратиона, постарался организовать оборону. Небольшие силы встречали французов на Виленском поле под прикрытием вала. Хоть первая атака и была отбита, часть наступающих двинулась в обход к Шкловским воротам и обороняющимся пришлось отходить на юг.

Своим небольшим отрядом, господин Рубановский помог губернатору и некоторым другим выбраться из города в последний момент. Так как пятый польский корпус Понятовского^[21] постарался первым прорваться в Могилёв и захватить администрацию.

Уже отступая, группа Рубановского встретила подходивший к городу казачий полк, которым и поведали о потере. Багратион, к тому Павел даже не решился обращаться, всё так же собрался отбить захваченный город своими силами. История продолжала идти уже проторенным путём.

Более никуда не вмешиваясь, «провидец» увёл своих людей в сторону Смоленска.

— Почему вы не стали говорить с Багратионом? — тихо спросила его, когда мы уже собирались отправляться.

— Иногда накатывает такое чувство, что само «бытие» сопротивляется изменениям. И чем больше ты стараешься, тем сильнее тебя отбрасывает. Мы с вами и так слишком большое потрясение для хронологии событий. И я начинаю волноваться, чем нам придётся заплатить за своё присутствие здесь.

Расспрашивать жениха о губернаторе и его реакции на мою «кражу» я побоялась, но уже в дороге, пристроившись рядом со мной, Павел сам коснулся этой темы.

— Когда прощался с Дмитрием Александровичем, тот велел тебе кланяться. Правду сказать, то, как он отзывался о тебе за неделю до этого…, я озвучивать не буду. Он просил сии слова забыть и более не поминать. — «провидец» рассмеялся, я же залилась краской.

К вечеру мы успешно добрались до города, который, несмотря ни на что, продолжал жить привычной жизнью.

Сдавать пациентов в местный госпиталь не видела смысла, скоро и отсюда всех будут спешно вывозить. Предусмотрительный Павел арендовал нам вместительное подворье, почти на выезде из города. Большой старый сарай, силами инвалидов сейчас превращался в импровизированной госпиталь. Благодаря неспешности и осторожности в пути, осложнений у пациентов не было. Наоборот, некоторые уже чувствовали себя настолько здоровыми, что собирались узнавать месторасположение своих частей.

Жениху даже пришлось беседовать с ними, «предположив», что большая часть армии наверняка прибудет к Смоленску, потому им следует просто немного подождать.

На следующий день, с утра отправилась вместе с Ольгой в местный госпиталь представиться. Главврач, господин Плетин принял хорошо и не был удивлён. Видимо слух обо мне достиг и Смоленска. В скорости, как я и предполагала, тут ожидали Виллие и прибытие ещё врачей из других частей империи. Сейчас лекарей здесь было больше, чем нуждающихся в лечении, потому большинство из них попивало в саду чай, неспешно беседуя и пережидая полуденное пекло. Туда он и направил меня в сопровождении своего заместителя, с которым предварительно познакомил. В беседке собралось довольно большое общество, особенно ярко на общем фоне выделялся мужчина, лет тридцати, имевший вид денди.

— О нет, на триста рублей там и не прожить, что вы. Всё очень дорого. Содержать на эти деньги семью нет решительно никакой возможности. Только приличествующая частная практика, и не как иначе. Квартиры в наём столь дороги, что право слово, найти недорогую меблированную комнату, которая в провинции и за жилище-то не почиталась бы, кажется верхом удачи. Потому без протекции, господа — никуда!

Дождавшись окончания данных словесных изливаний, заместитель представил меня собравшейся компании как заведующую Могилёвским развозным госпиталем. И хотя подобные назначались командующим в сражении, после падения города, я им оказалась, как единственный лекарь сопровождающий госпитальный караван.

Рассматривали меня все. Кто-то с интересом, кто с возмущением, но молча. Говоривший до этого денди встал и начал представлять присутствующих на правах «хозяина» местного общества. Нам предложили сесть, и Ольга примостилась рядом, окидывая всех пронзительным взглядом. Собравшиеся ей явно не нравились.

Как оказалось, не все присутствующие были врачами. Часть из них являлись чиновниками из различных ведомств. И хотя все всегда стремились в столицу, лучше от этого жить им чаще всего не становилось.

Ведь оплачивать чиновничий труд вновь стали только с восшествием на престол «матушки» императрицы Екатерины Алексеевны^[22]. На тот момент, середины 18 века довольно неплохие оклады были положены даже у низших чиновников — копиистов^[23], от тридцати рублей в уездных городах, до ста пятидесяти в столице. При ценах на хлеб в десять копеек за пуд^[24], в те времена — очень хорошее жалование.

Но после кончины императрицы, курс бумажных денег, которыми в империи платили чиновникам, стал стремительно падать. И если при Екатерине II ассигнационный рубль равнялся серебренному, то во времена правления её сына^[25] он уже был в районе восьмидесяти копеек. На момент же моего попадания сюда, за него не давали больше двадцати шести копеек серебром. Получается, что к данному времени положенное изначально по закону, обесценилось до четверти номинала.

Многие, чтобы выжить, нанимались дополнительно служить лакеями, кучерами или швейцарами. Лакей в хорошем доме получал до пятисот рублей, против канцелярского оклада в двести. Только уже в правление Николая Павловича^[26] жалование пересмотрят, и оно вырастет до тысячи двухсот рублей и будет постоянно повышаться.

Естественно обесценивание бумажных денег привело к удорожанию жизни, особенно в столице. Когда мы ездили в Петербург прошлой осенью, Павел узнавал о наёмном жилье, если бы мне пришлось надолго задержаться там. Убогая меблированная комнатушка сдавалась не меньше пяти рублей в месяц, простенький обед в трактире от двадцати копеек. Помню, как «бабушка» возмущалась потраченным в ресторане рублём.

Содержать только на государственное жалование семью чиновнику было совершенно невозможно. Посему повсеместно в ходу практиковали взятки, которые оказались даже признаны, хотя многие скатывались до банального казнокрадства. Что интересно, как поведали присутствующие, существует четкое деление доходов «от дел» на законные и незаконные. Из «корыстных» доходов правительство признавало законными денежные и натуральные подношения должностным лицам до начала дела («почести») и приношения после окончания дела («поминки»), но преследовало «посулы» (собственно взятки), которые расценивались как вымогательство и «скверные прибытки». Посулы, непосредственно связанные с нарушением закона, были крупнее почестей и поминок и достигали ста и более рублей, потому за них правительство сурово преследовало, и виновники каралось кнутом, невзирая на социальный статус взяточника.

Под неприязненным взглядом Ольги подобный разговор постепенно стих, превратившись в напряжённое молчание. Проведя некоторое время в тишине, я посчитала, что выйти на улицу уже можно и мы откланялась, поспешив к ожидавшему нас в бричке Егору.

Несколько последующих дней прошли довольно спокойно. Многие пациенты довольно быстро поправлялись, что радовало.

Пришедший к обеду Павел был молчалив. На мой вопрос о причине его плохого настроения от просто протянул мне листок, видимо утром полученного послания.

Неизвестный автор писал о происходящем в оставленном Молилёве. Как и ожидалось, попытки Багратиона оказались неудачными. Даву стал военным губернатором захваченного города… но радость местной шляхты оказалась недолгой. Собрав оставшихся помещиков тот выступил перед ними довольно пафосно, но выставил вполне ожидаемое требование… хлеб. Французским войскам требовалось продовольствие и довольно много. Никто не собирался расшаркиваться с теми, кто ещё вчера приветствовал их приход.

Далее шли отчёты по деревням, принадлежащим Рубановским, в конце же было несколько строк и о Гурских. Впечатлённые словами Павла, а также получившие вовремя информацию о падении города, крестьяне совершили невозможное, завершив жатву за несколько дней. В оставленных людьми деревнях обитали несколько совсем древних стариков. Но не наблюдалось ни еды, ни сена. В некоторых сёлах разобрали даже овины.

— Чему же ты не рад? Всё сделано как ты и просил.

— Понимаешь ma chère, боюсь всё это выглядит довольно подозрительно. И их скоро будут искать.

— Им можно как-то помочь? — такая мысль меня не на шутку встревожила.

— Если только вооружить.

— Но… охотников там не много. Это же простые селяне.

— Ну вилами и дрекольем думаю они не плохо смогут «поработать». В лесу найти их не легко, плотной группой к ним не подойдешь… Глядишь, отобьются.

Павел пообещал, что наблюдающие будут проверять наши деревни и в случае проблем, постараются помочь. Как поняла, в разных глухих местах были построены склады и при них находились небольшие группы охраны. Лезть к французам и как-то обнаруживать своё присутствие им было строжайше запрещено, но для моего спокойствия жених был готов отдать приказ, противоречащий собственным планам.

Погода опять стала «радовать» неожиданностями. При нестерпимой дневной жаре, ночи стали нереально холодными. В обустроенном под пациентов сарае в срочном порядке возводились небольшие очаги, над которыми следить поставили дежурных.

Глава 7

20 июля 1812 года

В Смоленске начали появляться первые пленные французы. Мы натолкнусь на такую группу, когда ездили с Павлом по городу, старательно закупая пока ещё имеющиеся лекарства и корпию. Ужасно недовольный потерей аптекарского магазина в Могилёве, жених старательно скупал всё, что может в последствии понадобиться, не гнушаясь даже настойками от кашля.

Небольшая кучка мужчин в потрёпанных голубых мундирах сидела на земле. Выглядели они довольно истощёнными и грязными. Некоторые из них «красовались» плохо замотанными кровавыми тряпками. Один, так был явно чем-то болен. Рядом находились несколько наших вооружённых солдат, которые только раздражённо помахивали на тех прикладом в ответ на непонятные им просьбы.

— Там есть раненые, дорогой. Это… не по-христиански. — тихо обратилась к Павлу.

— Я попробую поговорить. — вздохнув ответил он, и вылез из коляски.

Направившись в рядом стоящий дом, жених отсутствовал там минут пятнадцать. Наконец господин Рубановский вышел в сопровождении подтянутого прапорщика, выглядевшего довольно усталым. Жених представил меня ему как врача из госпиталя.

— Мадмуазель, — прикоснулся он к головному убору, — я не имею распоряжения на лечение пленных, и тем более не могу доставить их в госпиталь. Я пытаюсь уже который день сдать всех коменданту, но начальству видимо пока не до меня.

— Но уважаемый…

— Пётр Анатольевич. — представился он.

— Пётр Анатольевич… это же всё-таки люди. Они ранены и явно голодны. Мы же христианская держава…

— Я уже объяснял Павлу Матвеевичу, у меня нет возможности ни кормить их, ни лечить. Да у меня солдаты… — тут он махнул рукой и отвёл взгляд.

— Пётр Анатольевич… разрешите мне осмотреть их. А еда… думаю мы сможем немного поделиться, — при этом я посмотрела на Павла очень просительно.

Тот в ответ только тяжело вдохнул и покачал головой, явно про себя выговаривая что-то несогласное. Но вслух только подтвердил моё предложение.

Когда мы вернулись на наше подворье, призванные мною помощники совершенно не обрадовались моей идее, но послушно стали собирать всё необходимое.

Гаврила Федосеевич и ещё несколько человек из инвалидной команды решили нас сопровождать. У Степаниды, когда она узнала, для кого именно собирают еду, лишь с боем удалось её вырвать. Пришлось сообщить, что часть идёт нашим солдатам в охранении.

Обратно возвращались в сопровождении телеги, полной людей и собранного добра. Вышедший нам на встречу прапорщик дал разрешающий знак. Под удивлённым взглядом солдат, инвалиды помогли не прекращающей ворчать Степаниде соорудить костёр и подвесили над ним котёл, из которого сразу вкусно потянуло копчёностями.

Пока готовилась похлёбка, мы с девочками приступили к осмотру ран. Дарья помогала мне, а Ольга служила переводчицей Марфе и Екатерине. Некоторые раны показались мне очень странными.

— Comment as-tu eu cette blessure? (*Как вы получили это ранение?) — спросила, удивлённо осматривая пациента.

— Ох, мадмуазель, — отвечал он мне по-французски, — вы не поверите, но на нас напали крестьяне. Эти дикие люди стреляли в нас из самодельных луков! Вы бы видели их стрелы, мадмуазель. Они совсем обезумели…

Вступать в дискуссию о степени безумств разных народов не стала, да и говорить о том, как выглядят их поступки в глазах местного населения. Просто занялась привычным делом.

Когда мы закончили, всем раздали еду. Конечно, первыми были накормлены солдаты, охранявшие пленных. Без знака своего начальства они так и не приблизились к Степаниде. Прапорщик первым с удовольствием принял миску с похлёбкой и не чинясь быстро поглощал содержимое.

Двоих из французов, пришлось предварительно лечить от поноса. Они боялись что-либо есть и сильно ослабли. Тут и понадобились наши новые закупки.

— Пётр Анатольевич, мы оставим вам припасов, и немного для пленных… но…

— Не беспокойтесь, я запрещу отнимать у них еду.

— А как они вообще у вас оказались, так далеко от своих? — вступил в беседу «провидец».

— О-о-о, это довольно смешная история.

Как мы и подозревали, французы оказалась фуражной командой. Закупившись в Польше большим количеством продуктов для своего отряда, бравые солдаты бросились нагонять ушедшую далеко вперед армию. Но сильно гружёные, просто не поспевали.

Не видя никаких сражений и находя жителей, мирно занимающихся своими делами, они решили продать товар, нагнать своих и уже там, в округе, закупиться опять. В ближайшем городе они быстро смогли реализовать почти всё, сразу же подсуетившимся евреям. Почему почти? Те на отрез отказались брать мясо. Пришлось сбывать его очень дёшево и быстро, товар на такой жаре портился просто стремительно.

Налегке, оставив только коней, группа скоро догнала французские войска и приступила к выполнению своих обязанностей. Естественно, не найдя ничего ни в городе, ни в округе, они попросили ещё денег из полковой казны и выдвинулись на розыски.

С большим трудом им всё-таки удалось купить немного зерна и овощей, отвратительного качества. Посему, бравые молодцы собрались проехать чуть дальше, где, по их мнению, мирный житель ещё не пуган, и благодаря тому более щедр и спокоен. Но им не повезло, сначала их встретили стрелами селяне, а затем они наткнулись на небольшой русский отряд, следующий с поручением в Смоленск.

И вот сейчас обе группы находились здесь. Наши, обременённые пленными, не имели возможности вернуться. Что было можно, из еды, давно съедено, но… захваченную продовольственную казну прапорщик потратить не решился.

— Не смею вам советовать, — выслушав историю начал разговор Павел, — но ведь возможно оставить пленных только с парочкой караульных. А вы, Пётр Анатольевич, сможете вернуться.

— Я думал об этом, но…

— Не хотите оставлять их без «пригляду»?

Прапорщик только как-то устало кивнул.

— Наш госпитальный обоз остановился в небольшом подворье, рядом есть место, где можно разместить пленных, правда на улице. Там ваши люди смогут дождаться решения коменданта. Да и голод им не грозит.

Пётр Анатольевич даже не пытался скрыть свою радость от такого предложения. В течении получаса всё было готово и отобранные им солдаты повели французов в нашу сторону.

Заводить их в подворье я боялась из-за возможного наличия вшей. Поэтому баня также была отвергнута для помывки. Конвоиры, усиленные инвалидами и парочкой татар из осторожности, погнали французов к ближайшей реке. Там, опытные госпитальные помощники быстро помогли им помыться специальным средством и постирать с ним же всю одежду. Только после этого им разрешили расположиться рядом.

Степанида, у которой часто находилось «на добавку», вдруг разучилась готовить побольше. Еды почему-то стало хватать впритык, только для присоединившемся к нам конвоирам. На французов, благодаря её «усилиям» горячего не оставалось.

Решив с ней не ругаться, просто распорядилась выдать пленным маленький котелок, а также крупы и овощей. Чуть позже, один из них окликнул меня и спросил, могу ли поделиться хоть немного мукой. Оказывается, они наловчились печь тонкие лепешки прямо на углях, замесив пресное тесто из муки и воды.

Стояла невероятная жара. Вынужденное безделье превращало дни в тягучую патоку. Радовали только мои пациенты. Их выздоровление шло просто отлично. Некоторые из вылечившихся, так и не дождавшись прихода обещанной Павлом армии, всё-таки решились небольшой группой отправиться к ней навстречу. Удерживать не стала.

Странным развлечением оказалось прибытие местных дам. Не знаю откуда они о нас узнали, но назвавшись местным «благотворительным обществом», начали совершенно беспардонно всё осматривать. И если к раненым они потеряли интерес довольно быстро, то свободно перемещающиеся по подворью татары оказалась для них весьма «привлекательны». Подобное вызвало у Ольги глухое раздражение и повинуясь моему знаку, «охрана» вдруг незаметно исчезла, при чём вся. Вскоре «общество» наконец нас покинуло, оставив приглашение на приём к губернатору.

Павел подобным не впечатлялся, а потому планов не поменял и уехал по делам, заверив, что вернётся к началу августа.

Идти в местный «серпентарий» желания не было, но всё-таки следовало. Даже отговориться отсутствием надлежащего туалета не получилось, запасливая Степанида, наверняка наученная Ольгой, захватила наши последние наряды.

Приём, устроенный губернатором — бароном Ашем^[27] в дворянском собрании разительно отличался от того, каким был последний у графа Толстого.

Казимир Иванович кажется собрал здесь какую-то «административную» ставку, разбавленную женским обществом. Танцы не устраивались, гости просто переходили от одной группы к другой, переговаривались и продолжали движение.

Ольга обратила моё внимание на какое-то странное переглядывание среди женщин, но мне было не до этого. Я искала представителей местного духовенства, наверняка присутствующих на таком событии, и не ошиблась.

Подойдя к довольно высокому, но уже немного полному мужчине в чёрной рясе с окладистой, местами седой бородой, я узнала, что тот является настоятелем Спасо-Преображенского^[28] монастыря. Меня удивил его возраст — на вид, отцу Макарию было не более пятидесяти.

— Забота о христианских душах, привела меня к вам, отец, — такое начало нашей беседы того крайне удивило.

— Это весьма похвально, дочь моя, — пробасил он одобряюще.

— Рядом с нашим госпитальным подворьем мы приютили группу пленных французов. По какой-то причине их до сих пор не забирают. Скорее всего просто не знают куда разместить, а потому о несчастных не позаботились лекари, там имелись раненые. Да и были весьма голодны. Охранявшим им солдатам самим нечего было есть.

— Сие есть изрядно печально.

— Мы как могли помогли им. Обиходили раненых, накормили. Но кров предоставить не можем. В нашем перевозном госпитале раненые… да и лекарский состав полностью женский.

Тут отец Макарий посмотрел на меня очень внимательно.

— Это не о вас тут слухи разносят, что пятеро барышень в окружении одних служивых обитают?

Увидев возмущение на моём лице, настоятель довольно благоприятственно выслушал откорректированную Павлом историю по «спасению» раненых из Могилёва. Новую версию предложил составить сам граф Толстой. Заявление о том, что кроме женского контингента в госпитале никого не осталось, настоятеля нисколько не удивило. Но смотрел он на меня всё равно прищурившись.

— Что же вы хотите от духовных служителей, баронесса?

— Полагаю, монастыри смогут взять на себя заботу о пленных, раз сейчас городу не до этого. Те могут «отрабатывать» своё содержание посильной помощью. Думаю, на вашем подворье достаточно дел и свободных рук всегда не хватает. Особенно летом, да и с войной, наверняка, хлопот прибавилось. А высокие стены и пара солдат в поддержку братии вполне удержат их внутри. Да, и куда им идти? Боюсь простой люд на улице встретит тех вилами, или дрекольем.

Отец Макарий долго размышлял, поглаживая бороду. Наконец направился в противоположный конец зала, попросив следовать за ним.

Меня представили барону Ашу, а также находящимся рядом с ним мужчинам, оказавшимися военным губернатором Смоленска, генерал-майором Николай Николаевичем Бахметевым^[29] и губернским предводителем дворянства, коллежским советником Сергеем Ивановичем Лесли.

Последний являлся потомком старинного шотландского рода, обосновавшегося в России с середины 17 века. Вместе со своей разросшейся фамилией, он сформировал за свой счёт первый в этой губернии отряд народного ополчения. Если не считать отрядов, собранных Павлом, можно было бы их считать первыми в этой войне. Семья Лесли выставляла около ста конных охотников, что весьма впечатляло. Казимир Иванович поддержал эту инициативу и пригласил всех бывших в то время в городе дворян, предложив им создать общее в Смоленской губернии ополчение^[30]. Что сейчас и обсуждалось по всему залу, внося сумятицу и шум.

Отец Макарий повторил «высокой троице» мой план по пленным, рассказав и о той помощи, что уже оказывалась с моей стороны. Как я поняла по его тону, предложение самому настоятелю понравилось, и он был вполне не против получить бесплатную рабочую силу.

— Я слышал о вас много лестного, баронесса, от Варвары Сергеевны, когда та возвращалась в столицу по весне. — обратился ко мне барон.

— Да, я имела честь лечить княгиню Долгорукову, когда она была проездом в Могилёве. Рада, что у неё осталось обо мне столь лестное впечатление.

— Некоторые наши дамы даже планировали ехать к вам тогда…

— Ну, я уже здесь, а меня посетило лишь «благотворительное общество». Правда никакой помощи при этом не предложило.

— Ах, да, — тут Казимир Иванович как-то резко сменил тему, — почему же мы не видим вашего жениха?

— Увы, он отбыл по неотложным делам. Вы же понимаете, в такое неспокойное время довольно сложно оставаться на одном месте, особенно если дела требуют твоего присутствия сразу во множестве.

Меня подробно расспросили о том, что мне известно о падении Могилёва. Расписав им всё обстоятельно, попыталась также внести мысль об отправке имеющихся сейчас раненых в глубь империи. Но, как и тогда, услышана не была. Мужчины уверяли меня, что армии Михаила Богдановича^[31] и Петра Ивановича^[32] на подходе. А сам город собирает ополчение и мне совершенно нечего опасаться.

Как я поняла и тут никакой эвакуации не предвидится. Пример Могилёва не стал наукой. Но с другой стороны такой открытый патриотизм и вера в силу русского воинства располагал к себе.

Глава 8

29 июля 1812 года

В течении первой недели после «воссоединения», Непоседа ревностно караулил мой сон. Примерно через час после того, как я отправлялась к себе, он пробирался в комнату и засыпал, прижавшись к моему боку. В светлое время суток, кот даже стал редко покидать подворье, ставшее госпитальным. И хотя Ефимке уже не грозил голод, полосатый упорно продолжал «добывать» ему еды, ни смотря на возмущение Степаниды.

Из-за удушающей жары днём и очень прохладных ночей, количество гнуса было ужасающим. Егор жёг какие-то специальные травки в печах и кострах на улице, оставлял их дымить в комнатной курильнице, но от комаров это спасало плохо. Приходилось навешивать балдахин, ибо за день в открытые окна их налетало изрядно.

Непоседу это совершенно не беспокоило, посему, придавив занавесь, он спал рядом до утреннего появления Ольги. Чувствуя её приход, кот тихо ускользал. Хвостатый был обижен на компаньонку за «непонимание». В самом начале их знакомства, когда перед отъездом Екатерины Петровны она только у нас поселилась, кот мог показаться ласковым и спокойным. Он с удовольствием играл со мной и Марией, «общался» с «бабушкой» и добродушно реагировал на людей. Не знаю, что именно произошло по дороге в город, но усатый стал сторониться посторонних и в руки никому кроме меня или Ефимки не давался. Павла он считал главным, но за лаской не подходил, обходясь потиранием об сапоги. Попытка же Ольги оторвать его от меня в момент «воссоединения» пришлась полосатому не по душе. Гладить себя он ей больше не позволял, и вообще проявлял характер. Даже старания компаньонки «подластиться» вкусненьким не приносили успеха.

Вот и сейчас, Непоседа «охранял», придавив своим весом мои ноги, пока я сидела на небольшом ветерке, в тени веранды.

Сегодня у наших татар неожиданно появились гости… мужчины со скуластыми лицами и узким разрезом глаз. Одеты они были в серо-коричневые халаты, на голове красовались небольшие шапочки, украшенные мехом… и всё это при сильной жаре. Но больше всего поражали луки и пики. Какая-то средневековая восточная экзотика.

На подворье Ахмед никого не пустил. Но его близкое знакомство с новоприбывшими не осталось без внимания окружающих. Переговорив с одним из них, «начальник охраны» направился в мою сторону.

Как я и подозревала, это оказались «северные амуры»^[33]. Вспомнила, что пару дней назад как раз должен был быть бой при Молевом болоте^[34]. Ахмед сообщил, что командир башкирских всадников, поручик Жилин, серьёзно пострадал. Его сегодня доставили в Смоленский госпиталь вместе с более чем сотней других раненых.

И хотя там наверняка вдоволь врачей, эти степные войны приехали просить меня заняться своим командиром. Я была сильно удивлена… да и господин Плетин будет очень недоволен. О чём я тут же и сообщила Ахмеду.

После недолгих переговоров, башкиры обещали взять разговор с начальником госпиталя на себя. Пришлось отправляться.

Как оказалось, ранен был поручик в правую ногу и довольно серьёзно. Выяснилось, что сами башкиры других лекарей к нему не допускали. Впрочем, сейчас всем было не до этого. Привезённых пациентов слишком много и большинству требовалась срочная помощь.

Странно, но мне тут же предоставили операционную. Правда ехидно извинились, что придётся подождать, пока освободятся инструменты. На это Егор, маячивший за нашими спинами, вышел вперёд и поставил на стол, подаренный Павлом чемоданчик и торжествующе открыл его. Выражение лица врача, имени которого я даже не помнила, было незабываемым.

Ассистировала мне Марфа, как самая опытная, девочки же были на подхвате. Операция прошла вполне удачно. Но пациент перед этим потерял много крови и был очень слаб.

Вымыв руки, решила поискать господина Плетина и предложить свою помощь. Как и предполагала, он оказался в одной из операционных. Множественные повреждения от картечи требовали внимания и сил. К подмоге в моём лице врач отнёсся положительно, внимательно расспросив о ноге поручика.

Благодаря большому количеству лекарей, с обилием опасно раненых справились довольно быстро. Остальными можно будет заняться и в другой день. Андрей Фёдорович Плетин был весьма впечатлён моими умениями. После нескольких совместных операций, он предложил работать с другими пациентами самостоятельно. Учитывая наличие у меня помощниц, у остальных медиков отнимать ассистентов я не буду.

Как в последствии мне рассказали, приезжие врачи делали ставки, как быстро я попрошу помощи, увидев раны господина Жилина. Некоторые были уверены, что кто-то из присутствующих меня наставлял, что весьма позабавило.

Вечером на подворье вновь заявились гости. Причём те-же самые, но с какими-то мешками. После долгих переговоров ко мне опять пришёл Ахмед.

Башкиры просили разрешения доставить своего командира в наш импровизированный госпиталь, ссылаясь на перегруженность городского. Моё предупреждение о том, что перевозка может плохо сказаться на самочувствии раненого, их не остановило. Приняв это за согласие, они его просто принесли на руках, использовав для этого чей-то плащ.

Так нас вынудили выделить место для поручика. Раненый же всё время спал и почти не реагировал на происходящее вокруг.

На следующее утро, к моей вящей радости, вернулся Павел. Но было видно, мужчина очень устал и чем-то расстроен. После плотного завтрака, мне удалось немного посидеть с ним в тишине, Ольга с подопечными расположились на другом конце веранды, давая нам возможность пообщаться.

Как я и предполагала, жених со своим отрядом «навещал» Могилёв. Даву перед тем, как покинуть город, объявил, что аристократия может не волноваться, крестьяне остаются в их полной власти. Менять порядок на этих землях пока никто не собирается. Губернатором стал Понятовский. Пан Юзеф тут же организовал конференцию местной шляхты, предлагая ей проголосовать за присоединение губернии к герцогству Варшавскому^[35]. Пока же там организовали временную Комиссию по управлению, прозванную в последствии «Польской», куда вошли местные помещики и чиновники из шляхты.

Была так же создана гражданско-военная комиссия под руководством господина Голынского. Викентий Иванович, будучи предводителем дворянства Могилёвской губернии, яро взялся помогать «новой власти». Он, в тандеме с новым мэром города, господином Венцлавовичем, стал организовывать отряды «национальной гвардии», на французский манер, набирая туда местных крестьян и ремесленников. Но получалось это из рук вон плохо. Люди просто разбегались и наладить дисциплину никак не получалось.

Что в прочем, не удивительно. «Новая власть» требовала провианта, скота, фуража. Способ его получения никого не заботил. Многие помещики оказалась в разорении после французских грабежей. Началась настоящая борьба за хлеб.

Опыт наших и Рубановских деревень получился заразительным. Многие сёла просто «растворялись» в лесах, некоторые пытались давать отпор. Небольшие фуражные группы исчезали, сгинув в неизвестности.

Это приводило к довольно неординарным результатам. Дело в том, что благодаря ненормальной жаре, урожай на огородах поражал своим обилием. Деревья в садах ломились от плодов. Но… до конца те ещё так и не вызрели. Не найдя хлеба, французы объедались не дозревшими овощами и фруктами. К чему это приводило, догадаться не сложно.

Рассказ господина Рубановского был прерван солдатом из инвалидной команды. Поручику Жилину стало хуже и мне пришлось поспешить к нему.

— Мы чем-то можем ему помочь? — спросил Павел, последовав за мной к пациенту.

— Он потерял слишком много крови и не приходит в себя.

— Я думал переливание крови уже используется в это время.

— Да. Но результат никто не может гарантировать. Иногда от подобного становится только хуже.

— Ну да, о группах крови^[36] ещё не известно… — сказал он задумчиво и взяв меня за руку отвёл подальше.

— Ты что-то знаешь, что может помочь? — прошептала, надеясь на чудо.

— Да. Кровь у людей разная. В наше время отличают четыре её группы. Одна подходит для всех, другие требуют только своей. Честно говоря, как именно их определяют, я не знаю. Но насколько помню, при контакте с неподходящей, кровь просто свёртывается, комкуется. Если подобрать несколько здоровых доноров и протестировать с кровью больного… вполне можно найти того, чья подойдёт.

У меня от подобных слов даже голова закружилась. Непроизвольно вцепившись в лацкан его куртки, обдумывала услышанное. Придя немного в себя, занялась организацией лаборатории в отгороженном месте сарая.

Донорами вызвались стать все солдаты инвалидной команды. Но мне нужны были молодые. Павел вышел поговорить с остальными. Многие члены его группы, а также татары, узнав, что именно требуется, согласились на эксперимент.

Кровь не свернулась у восьми добровольцев, но я выбрала розовощёкого мужчину из отряда «провидца». На вид ему было лет двадцать пять, и он просто лучился здоровьем.

Как именно делать переливание знала, но опыта не было. Подбадриваемая женихом я наконец-таки решилась.

Через пол часа после процедуры, пациент очнулся, и мы смогли его покормить. По совету Павла, поручику каждый час давали сильно сладкий тёплый чай. К вечеру Жилин перестал впадать в забытьё и даже смог немного с нами пообщаться.

Что не удивительно, говорил он в основном о своих башкирах. Рассказывал о битве при Молевом болоте, как они победили генерала Себастиани. С перерывами, поведал о том, что в течении семи часов доблестные воины совершили почти пятьдесят атак. С громкими криками, осыпая противника тучами стрел они носились вокруг французского лагеря. «Северным амурам» не нужны были дороги или тропинки… они преодолевали любые препятствия, атаковали и растворялись в лесу.

По его рассказу, казаки уже довольно давно нервировали французов. Их постоянные ложные тревоги притупили их бдительность. В утро атаки «лягушатники» забыли убрать верёвки, растянутые на бивуаке, куда привязывали лошадей. Они просто не отреагировали на тревогу, посчитав мнимой. А когда уже отступали от наших, попадали с коней, наткнувшись на свои же привязи. Так же сумятицу вносила пыль, поднятая на высохшей дороге башкирской конницей. От жары она долго не оседала, затрудняя видимость.

Так что результаты этого боя были впечатляющими. Сравнивая силы противников… оказывается только пленными в Смоленск доставили: одного французского полковника, десяток офицеров рангом помельче, и почти пятьсот нижних чинов.

Я мысленно схватилась за голову. Куда администрация денет такое количество народа, если она не хотела заниматься даже десятком.

После ужина мне опять удалось недолго уделить внимание жениху и прогуляться с ним по саду, окружавшему подворье. Ольга с книгой осталась сидеть на скамейке в пределах видимости нашей пары.

Как оказалось, Павел поведал не все новости из Могилёва. Жителей, под угрозой оружия собирали к церквям и заставляли приносить клятву верности Наполеону.

Всё происходило под увещевание архиепископа Могилёвского, Варлаама. Он не только принял требуемое французами у прихожан в городе, но и разослал циркуляры в другие поместные церкви и монастыри обязуя присягнуть французскому императору.

После всего произошедшего, в Могилёве отслужили благодарственный молебен в честь императора Наполеона. А 22 июля (3 августа по новому стилю) в городе уже отмечали день рождения самого Бонапарта. В церквях даже была устроена праздничная иллюминация. Вместо сопротивления захватчику, духовенство почему-то старалось вовсю угодить «новой власти».

— Неужели мы так повлияли? — спросила ужаснувшись. — У нас о подобном не поминалось.

— Скрывали. Но в моё время этот факт был уже озвучен. После ухода французов Варлаам попытается всё скрыть… хотя в Синод всё-таки донесут. Приедут люди, будет следствие. Его снимут с должности и лишат сана. Закончит жизнь он простым монахом в монастыре. Говорят, даже ослепнет от постоянных слёз.

— Но почему? Не могу понять, что заставило его на это пойти?

— Понимаешь, ma chère, сейчас все считают армию Наполеона непобедимой. За всё то время, что он у власти, они не проиграли и не ушли из завоёванных земель. Посмотри сколько государств встало под его руку. А Варлаам… поразмыслил о своей участи, если он не согласится помогать и продвигать приказы оккупантов. Просто захотел остаться у власти.

— Почему же они не уехали?

— Ma chère, ты помнишь, как мы вывезли графа Толстого? А теперь представь, что я бы с подобным же пошёл к церковникам…

Скрепя сердце согласилась.

— Как ты думаешь, стоит ли поговорить с местным духовенством? Или они последуют примеру Могилёва?

— Поговорить, конечно, стоит… — сказал Павел задумчиво, — но как именно они отреагируют? На этот вопрос я ответить не могу.

— Помнишь, нас приглашали к губернатору?

— Да, прямо перед моим отъездом.

— Там я познакомилась с настоятелем Спасо-Преображенского монастыря, отцом Макарием. Считаю тебе стоит рассказать ему о происходящем в Могилёве. А учитывая, что французские войска приближаются к городу… думаю он сделает надлежащие выводы. Настоятель ещё не стар и мне он показался вполне вменяемым.

— Хорошо, ma chère. Так и поступим.

На следующее утро Ефимка был отправлен с запиской к отцу Макарию. Пока мы завтракали, он вернулся с ответным письмом, где Павел приглашался на беседу. Естественно один. Как пошутил жених, «женщинам в мужском монастыре не место».

«Провидца» не было довольно долго, а я старательно пыталась занять себя чем-то полезным. Честно говоря, действительным пациентом у меня являлся только поручик Жилин. Все остальные уже готовились примкнуть к своим отрядам. В городе уже все знали о том, что обе российские армии вот-вот соединятся под Смоленском.

Верные башкиры привезли командиру его сумку, в которой оказались некоторые документы, найденные ими во французском лагере. Прочитав одну из бумаг, поручик попросил меня срочно вызвать кого-то из командования. Как я узнала в последствии, это было письмо маршала Мюрата, в котором тот извещал генерала Себастиани о намерении русских ударить главными силами на Рудню, и предписывал ему отойти назад к пехоте. Неужели в рядах нашей армии предатель? Откуда такая осведомленность о перемещениях?

Глава 9

01 августа 1812 года

И хотя жара всё ещё продолжала одолевать, жизнь уже не казалась столь тягучей. Наоборот, она старалась просто поражать обилием дел и происшествий.

Естественно, для меня самым важным моментом было прибытие из Витебска Якова Васильевича Виллие. Эту весть принёс мне Ефимка, по большей части днями пропадавший где-то в городе.

За прошедший год парнишка сильно вытянулся. Не привыкнув ещё к своему новому росту, он иногда спотыкался, если решался пробежаться, вместо неторопливого шага. По приезду в Смоленск, одежду ему пришлось всю заменить, она ему стала просто мала. Обновки ему очень нравились, оттого Ефимка пытался не запачкаться. Но порой непоседливый нрав его брал верх над степенностью, которую он по наущению Егора в себе вырабатывал. И хотя подросток старательно выполнял роль посыльного, он часто задерживался в городе наблюдая за ополчением, войсками и всем остальным, что так восхищает мальчиков в этом возрасте. По возвращении подросток с упоением рассказывал нам обо всём увиденном.

Мы же стали замечать ненавязчивую заботу Ольги о парнишке. Сама постригла, приобрела для него кепочку, по совету Павла подарила небольшой ножик… чем кажется и сломала лёд отчуждения. Да и в поступках и словах своих моя компаньонка была необыкновенно ласкова и внимательна к Ефимке. Тот же, почувствовав теплоту, сам потянулся к Ольге, часто непроизвольно устраиваясь у неё в ногах, пристраивая голову под её руку.

Узнав о Виллие, я поспешила в госпиталь, надеясь застать его там. Жених решил составить мне в этом компанию. Мы оба понимали, что через несколько дней у Смоленска разверзнется настоящий ад. А потому будущий муж старался всё время, какое мог, проводить со мной, осознавая, что вскоре мы будем далеко друг от друга, слишком занятые каждый своей миссией.

Поездка Павла к настоятелю прошла вполне удачно. Хотя он и сам мне это рассказал, результат я сейчас наблюдала, сидя в бричке. С десяток повозок выезжали из монастырского подворья. Весь груз был аккуратно закрыт дерюгой и привязан. По форме было совершенно не понятно, что именно вывозится, но осознавала, как именно жених живописал разграбления французами церквей и на что пришлось пойти духовенству Могилёва, оказавшемуся у них в руках.

Думаю, клятва отступничество Варлаама потрясло отца Макария. Но «провидец» напомнил мне, что уже в августе 1813 года Александр Павлович специальным указом простит всех: и крестьян, восставших против своих помещиков, и московский магистрат, и жителей Могилёва, да и многих других, кто «от страха и угроз неприятельских, иные от соблазна и обольщений, иные же от развратных нравов и худости сердца, забыв священный долг любви к Отечеству и вообще к добродетели, пристали к неправой, Богу и людям ненавистной стороне злонамеренного врага». Кроме высочайшего прощения, самодержец повелит вернуть отступникам всё имущество, «словом, поставить их в то состояние, в каком они находились прежде, до впадения в вину». На всю Российскую Империю окажется, только один человек, на которого видимо не распространится монаршая милость — архиепископ Могилёвский. Остальные же присягнувшие Наполеону священники отделаются несравнимо легче, им «было предписано шесть воскресений после Божественной литургии при собрании народа полагать перед местными святыми иконами по 50 земных поклонов».

По предположению Павла, первым долгом сейчас вывозили всё самое ценное, а по окончании, в дорогу отправятся и высшие церковные иерархи города. Естественно, рассказать о том, что городбудет полыхать пожарами он не мог. Подобные сведения вызвали бы больше вопросов и подозрений, чем веры.

Тем более, после найденного письма Мюрата^[37] это стало особенно опасно. Русское командование было настолько поражено находкой, что как выразился Павел, начало настоящую «охоту на ведьм». Вот только в измене отчего-то подозревали в основном иностранцев. Особенно досталось Людвигу фон Вольцогену. Почему этот сорокалетний саксонец вызывал у многих недоверие было не понятно, но именно это имя чаще всего упоминалось многочисленными слухами.

Павел Матвеевич имел на сей счёт свои мысли. Этот высокообразованный офицер, перешедший в русскую армию в чине майора в 1807 году и поставленный по квартирмейстерской части, в своё время обратил на себя внимание императора Александра, назначившего его своим флигель-адъютантом в начале прошлого года. И уже в сентябре того же года он был произведен в подполковники. На известном совете в Дрисском^[38] лагере Людвиг одним из первых выступил против размещения армии в этом месте, с целью дать сражение французам. При том сам фон Вольцоген даже составил план ведения военных действий с Наполеоном. Но ему так и не дали хода. После же отъезда Александра из армии, сам саксонец остался в должности дежурного штаб-офицера при Барклае.

Жених считал все эти слухи происками недоброжелателей Вильцогена. Я была с ним солидарна. Его фамилия никогда не фигурировала в истории, как предателя. В дальнейшем же он станет преподавать военные науки будущему императору Вильгельму^[39].

Застать Виллие в госпитале нам не удалось. Андрей Фёдорович расстроил меня вестью, что Яков Васильевич отправился к губернатору. Там происходит какой-то военный совет, потому ждать его нет никакого смыла. Когда именно он освободится — неизвестно.

От моей помощи господин Плетин не отказался, предложив осмотреть нескольких пациентов с переломами. Памятуя как во время совместной операции, я рассказала ему об использовании гипса для фиксации при подобных повреждениях, он и отправил меня к парочке офицеров, что получили переломы, навернувшись с лошади. Как это могло произойти с теми, кто с рождения приучается ездить в седле?

В небольшой палате, хоть окна и оказались распахнуты, было заметно душно. Лежавший в комнате поручик сообщил, что к интересующему меня пациенту пришли друзья, и они вышли в сад, искать прохлады в беседке. «Пропажа» нашлась в том самом месте, где недавно я знакомилась с прибывшими в город лекарями. Пяток улан окружили мужчину, державшего на перевязи руку, каковая явно причиняла боль, когда кто-то из них, бодро похлопывал его по спине, словно выражая таким образом участие.

Мы с Павлом вызвали интерес, лишь только вошли в беседку. Разговоры разом прекратились и все взгляды устремились на нас.

— Приветствую вас господа, — я дождалась синхронного поклона, — а вас господин Чернявский, прошу проследовать со мной в палату. По указанию Андрея Фёдоровича я осмотрю вашу руку. Возможно, понадобится кое-какие специальные процедуры.

— В военный госпиталь допустили барышень? — удивлённо спросил у рядом стоящих улан поручик с изрытым оспинами лицом. На вид ему было около тридцати, короткие чёрные волосы обрамляли узкое лицо. В нём просматривалось что-то неправильное, но я никак не могла понять, что.

— Для вас я не барышня, а лекарь. И подтверждение тому сам господин Виллие, принимавший у меня экзамен в Петербурге.

Гамма эмоций отобразилась на лице поручика: неверие, восторг, злость. Почему именно в таком порядке было не ясно. Но вскоре он «надел» бесстрастную маска.

— Впечатляет! Женскому полу наконец удалось оторваться от рукоделия.

Стоящие рядом уланы старательно принялись прятать улыбки.

— Господа, — вступил в разговор жених, — пока моя невеста, баронесса фон Клейст, осмотрит руку вашего друга, мы можем познакомиться. Позвольте представиться, Павел Матвеевич Рубановский. С отрядом ополчения из своих людей, прибыл из Могилёва.

— Поручик, Александр Андреевич Александров — протянул руку черноволосый задира.

Павел сощурил глаза и как-то многозначительно хмыкнув, пожав её. А я, в это время начав ощупывать повреждённую руку дёрнулась, услышав это имя и неверяще повернулась.

Я поняла, что именно меня смущало. Передо мной стояла известная кавалерист-девица Надежда Андреевна Дурова. В своём времени я читала её «Записки». Значит в беседке присутствуют её друзья — Чернявский, Шварц и братья Торнези.

Дабы не выдать себя, усиленно занялась изучением перелома. Судя по тому, что я ощущала под пальцами, смещения не было. Но во избежание подобного, руку надлежало поместить в гипс, о чём я и сообщила пациенту, пока мой жених слушал новости о сражении под Городчено, и рассказывал уже им о произошедшем под Молилёвом. Особенно той части, в которой сам принимал посильное участие.

— Так вы всё-таки не русский доктор, — обратилась ко мне Дурова, повернувшись в нашу сторону. — И много сейчас в Пруссии женщин на врачебном поприще?

— Ну, если хорошо подумать, то, наверное, я пока единственная в мире.

— И смогли сдать экзамен в столице? — удивилась она.

— Да, в Императорской медико-хирургической академии.

— Просто невероятно!

— Приёмная комиссия тоже так считала. Посему собираться не желала. И только участие самой вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны, сподвигнуло их, всё-таки, провести экзамен.

— Давно ли?

— Да вот, осенью прошлого года.

— И многих вы уже успели уморить за это время? — смеясь спросила Дурова, не обращая внимания на знаки, которые старательно подавал ей Чернявский, прислушиваясь к нашему разговору.

— Да как-то пока не удалось, но всегда готова начать. — ответила усмехнувшись, и пристально посмотрела, намекая, с кого именно может открыться моё личное кладбище.

В змеиных перепалках «высшего общества» я уже натренирована, так что могла вести их бесконечно. Но тут появился Егор, отправленный за гипсом в подворье, когда я узнала у Андрея Фёдоровича, чем мне предстоит заняться. С помощью своего верного «охотника» мы довольно быстро справились с «упаковыванием». Рядом стоящий Павел аккуратно скрывал улыбку, наверняка вспоминая наше приключение по дороге из Петербурга, когда он сам усердно заворачивал Петра Акимовича в глиняный корсет.

Распрощались с уланами, я чувствовала, как поручик «Александров» ещё долго смотрел мне в след. И хотя друзья его настойчиво шикали, господин Рубановский усиленно делал вид, что не замечает такого пристального ко мне внимания со стороны офицера.

Второго пациента с поломанной рукой мы нашли в его палате. Здесь дело обстояло несколько хуже. Кость сместилась, но процесс сращивания ещё не завершился. Так что, пережив необходимую, довольно болезненную процедуру, сопровождая её тихой руганью, пациент расслаблялся уже под наши с Егором манипуляции с гипсом.

Вечером мы с Павлом обсуждали нежелание и смоленских начальников озаботиться эвакуацией. Барон Аш, вдохновлённый собравшимся внушительным ополчением, всячески поддерживал желание многих наших военных дать наконец бой французам. Победы в некоторых недавних небольших стычках настолько вскружили тем голову, что они считали вполне возможным отстоять Смоленск и даже перейти в контрнаступление.

Только мы вдвоём, неожиданные гости из будущего, осознавали всю тщетность их чаяний. В том числе и количество потерь, которое принесёт этот бой. Остановить жернова истории нам никак не удавалось.

Я с горечью была вынуждена признать, что с таким упорством «выкраденные» мною из госпиталя люди, скорее всего всё равно погибнут через несколько дней. Не в Могилёве, так в Смоленске. Те уже знали, что сегодня-завтра наши войска подойдут к городу и они наконец вернутся к своим «братьям». Все радовались и благодарили нас за спасение, а я могла только улыбаться через силу, думая о тщетности моих усилий. Судьба настигла их в уже следующем городе.

На следующий день в подворье неожиданно пожаловал Виллие. Услышав о нашем «побеге» из Могилёва и осмотрев как тут всё было подготовлено для раненых, он распорядился привезти сюда полсотни новоприбывших.

— Яков Васильевич, вы же понимаете, что скоро здесь будет бой и оставлять раненых в городе нельзя, потому как их количество будет только умножаться. Нужно вывезти всех дальше. «Бабушка» говорила, что в Твери прекрасный большой госпиталь.

— Отчего же не в Москву?

— Считаю, что француз и так в первопрестольную двинется… потом опять вывозить? Лучше сразу подальше. Чтобы двойную работу не делать.

— А в столицу думаете не пойдёт?

— Ежели и пойдёт, оттуда и вывозить легче.

— Может сами их и повезёте?

— Яков Васильевич, зачем меня опять в обоз? Семён Матвеевич наверняка писал вам о моих навыках в хирургии. А здесь вам помощь наверняка понадобится. Не отсылайте!

— Ну что ж делать-то с вами… — размышляя проговорил он, — хорошо, направитесь в группу к Сушинскому. Он был очень вами доволен. — заявил подумав, и вернулся к распределению нижних чинов в «новом» госпитале.

Семён Матвеевич нашёлся в доме, который указал мне с женихом посланный с нами солдат. Небольшой особняк, отданный под расквартирование медицинской службы, ещё недавно явно принадлежал какому-то купцу. Об этом говорила слишком вычурная мебель и обтянутые в кричащий цвет материи, стены.

Здесь же нашёлся и господин Сурин. Аристарх Петрович был так мне рад, что тут же занялся организацией чаепития, пока мы с Семёном Матвеевичем обсуждали организацию нашей будущей работы.

Господин Сушинский также не скрывал своего желания, чтобы я оказалась подальше от города, к которому подходит неприятель. Потому мне было поручено подготовить перевалочный пункт подальше от будущих боёв.

К моей радости, Семён Матвеевич согласился с моим мнением, что разворачивать большой госпиталь внутри городских стен не дальновидно. На месте, солдатам лекарские помощники будут оказывать только первую посильную помощь. Затем, тяжелораненых следовало отправлять к врачам, которых необходимо было расположить у выезда из города.

Далее, в дело вступал развозной госпиталь, отвечающий за последующую обработку ран, перевязку, питание и естественно, перемещение к месту дальнейшего пребывания пациентов.

Господин Сушинский очень внимательно выслушал рассказ о нашем опыте вывоза раненых из Могилёва. Идея предварительной подготовки ночной стоянки его впечатлила. Весь оставшийся вечер Павлу пришлось рассказывать о своих новшествах.

Глава 10

7 августа 1812 года

Опять дорога… и снова я в сопровождении моих татар и остатков инвалидной команды следую теперь уже в сторону Можайска. Сейчас мы находимся в авангарде поспешно отступающих войск, так что ни о каком медленном движении не может быть и речи. Останавливаемся ненадолго лишь в самое пекло, а затем опять в путь. Во время подобных коротких передышек, вокруг всё чаще появляются небольшие холмики, становившиеся для некоторых «последним приютом».

В дороге я почти всё время спала, приходя в себя от всего произошедшего за эту неделю. И лишь небольшой навес над бричкой, сооружённый по наказу Павла, не давал мне с моими подопечными «изжарится» на солнце…

Всё началось с того, что второго августа Багратион, оставив дивизию Неверовского^[40] «держаться до последнего» под Красным, прибыл наконец-то в Смоленск. Встреча с Барклаем, свидетелем которой случайно оказались мы с «провидцем», зашедшие в канцелярию утвердить будущее расположение врачебных пунктов, поразила нервозностью и неприятием.

Город напоминал разворошенный пчелиный улей с двумя «королевами». Дело в том, что главнокомандующего как-такового не было. Ни Петр Иванович, ни Михаил Богданович, назначение так и не получили. Один командовал «второй», а другой «первой» западной армиями. По сути, в войсках случилось двоевластие. Оно ещё отягощалось и тем, что многие «намекали» Багратиону, что раз он командует только «второй», то ему и следует подчиниться Барклаю. Всё это выливалось в некую личную неприязнь между военачальниками.

Дополнительным мотивом противостояния генералов послужило и то, что, подойдя к городу на два дня позже Барклая, армия Петра Ивановича не смогла найти «ни еды, ни воды, ни позиций». Именно по этой причине моего жениха пригласили в штаб к Багратиону, когда Павел предложил тому обеспечить «вторую» необходимой провизией с собственного склада.

«… со мной поступают так не откровенно и так неприятно, что говорить об этом невозможно. Я никак не хочу становится рядом с этим министром^[41]. Ради бога, пусть государь пошлёт меня куда угодно, хоть и полком командовать в Молдавию или на Кавказ, а здесь быть не могу. Да и вся главная квартира немцами наполнена так, что русскому жить невозможно и толку никакого нет. Ей-богу, с ума свели меня от ежеминутных перемен… думал, истинно служу государю и отечеству, а на поверку выходит, что я служу Барклаю. Признаюсь, не хочу…».

Пересказывал мне в тот же день пламенную речь Петра Ивановича, Павел. Но Багратиона по словам жениха, «додавили» и ему «пришлось признать главенство» Михаила Богдановича, что и отразилось на дальнейшей истории…

Как и в том, что Неверовский смог вывести из-под Красного лишь шестую часть от всего своего отряда.

Случилось так, что корпусу генерала Раевского поручили идти из Смоленска тем на помощь. А впереди корпуса надлежало выступить второй гренадёрской дивизии, но, ко всеобщему удивлению, эта самая дивизия три часа кряду не трогалась с места. Из-за чего Раевский ждал и терял драгоценнейшее время.

Как оказалось, причина задержки довольно банальна. Данной дивизией командовал генерал-лейтенант, принц Карл Мекленбургский. Накануне он бурно провёл вечер с приятелями, был пьян, утром проснулся очень поздно и только придя в себя, смог отдать приказ о выступлении. Будучи родственником государя^[42], Карл был уверен в своей безнаказанности. Расстрел за этот «подвиг» ему не грозил. А потому принцу незачем было отказывать себе в развлечениях даже на войне.

Из-за его похмелья, помощь опоздала и остаток корпуса Неверовского с трудом отошёл к Смоленску устлав дорогу трупами русских солдат.

Произошедшее довольно бурно обсуждали в городе, хотя многие проявляли сочувствие принцу, считая причину его поступка уважительной.

Но вскоре всем стало совершенно не до сплетен. Четвёртого августа, с шести утра французские войска начали обстрел Смоленска. Заранее ожидая это, остатки нашего Могилёвского госпиталя уже находились за городом, ожидая раненых.

Мы расположились у речки, недалеко от крепостной стены. Учитывая мои предположения относительно количества будущих пациентов, наличие рядом текущей воды должно было стать большим подспорьем. С краю утоптанной площадки для меня и девушек на расстоянии друг от друга сколотили удобные высокие столы. К торцам приладили, заказанные Павлом по моей просьбе, высокие металлические стойки для ламп.

Увы, но мне оставили всего лишь десять человек из старой инвалидной команды. Остальных по распоряжению Виллие передали в помощь другим группам. Хорошо хоть удалось отстоять Гаврилу Федосеевича. Я настолько привыкла, что старший унтер без напоминания решал многие вопросы нашего «развозного» госпиталя, что просто не представляла, как буду справляться без него. Вот и сейчас, он организовывал костры, горячую воду, разделял привезённый женихом новый аптекарский запас.

Павел Матвеевич после беседы с Багратионом почти не появлялся. Только после начала обстрела он заехал ненадолго и всё время простоял со мной обнявшись, совершенно не реагируя на недовольство Ольги.

Спустя несколько часов начался первый штурм. Сражение то затихало, то набирало силу. В первое же затишье стали подвозить раненых. Но можно было сказать, что этот день прошёл спокойно.

Я даже лицезрела кавалькаду губернатора Аша, спешно покидающую город. А так, в течении всего дня рядом с нами не останавливаясь, «текла» людская река. Кто на телеге, а кто и пешком, жители покидали Смоленск. В глубоких сумерках из города вынесли икону смоленской божьей матери, а звон колоколов городских церквей сливался с треском падающих от обстрела зданий и гулом сражения.

Но мы мало обращали на это внимание. Было много раненых. Но хорошо организованная генерал-гевальдигером^[43] служба, распределяла их почти равномерно между врачами, также как и я, расположенными в разных местах на выезде из города. А посему, к вечеру мы хоть и чувствовали себя уставшими, но не потеряли никого из пациентов. Впрочем, самое «горячее время» началось с четырёх утра следующего дня.

Пятого августа штурмы следовали один за другим до самого вечера. При этом каждый начинался с яростной канонады. К ночи многие части города были полностью охвачены пожарами. Столбы дыма повсеместно поднимались в и так жаркое небо.

Но всё это прошло мимо меня. Как только достаточно рассвело, мы смогли приступить к работе с ново привезёнными. С этого момента и до самой темноты, когда даже свет лампы уже не давал возможности оперировать, я не отходила от стола. Ольга пыталась кормить меня в те моменты, когда я мыла руки и свой незаменимый фартук, после очередного пациента. Пользоваться столовыми приборами самой, банально не хватало времени и сил.

«Подопечные», обычно только помогавшие мне, вынуждены были применять всё, чему научились для самостоятельной работы. В помощь каждой из девушек выделили «инвалидов». С небольшими ранениями они старались справиться сами. Мне же доставались только самые сложные пациенты, число которых постоянно увеличивалось. В пылу сражения не тяжкие раны не замечались солдатами до тех пор, пока получившие их не падали от истощения сил и обильного кровотечения. Только тогда их и выносили.

Из татар, с нами остался только помощник Ахмеда, Руслан, который на пару с Егором старательно осуществлял охрану. Остальная группа ушла вместе с Павлом. Где они сейчас, а главное, жив ли мой жених и не ранен ли, я не имела понятия. Задумываться об этом, впрочем, как и страдать, не было никакой возможности. Когда наконец наступила темнота, не дающая возможности продолжать работать, я уже валилась с ног от усталости. Отказавшись от ужина, просто заснула в дормезе, не пытаясь переодеться.

Разбудили меня среди ночи взрывы невероятной силы. Егор оказался за открытой дверью с пистолетами в обоих руках. Пока Степанида зажигала свечу, заметила девушек, которые сжавшись, сидели на полу в обнимку. В этот момент мы услышали мужские голоса, что кричали на улицах Смоленска, оповещая об отступлении русской армии и приглашая тех, кто хочет уходить из города, собираться немедленно, пока ещё не зажжён днепровский мост. Поняла, что это Михаил Богданович дал команду взорвать оставшиеся в городе пороховые склады и нам надлежит срочно покидать Смоленск.

Через час прибыл вагенмейстер^[44], который хотел лично убедиться, что мы готовы к отправке и вместе с Гаврилой Федосеевичем обсуждал наше место в организуемом обозе.

Пока остальные занимались погрузкой, мы с девочками пытались хоть как-то помочь новым прибывшим раненым.

Перед самым отъездом нас нашёл Ахмед, привёзший записку от Павла. Благодарение Господу, с моим женихом было всё в порядке. Если и есть какие-то раны, то он об этом не писал, да и татарин не собирался делиться подробностями. Но новость о том, что «провидец» жив, немного ослабила натянутую струну страха в груди. Мне было обещано, что вскорости догонят, а пока я должна отправляться с госпитальным обозом в Можайск.

Уже отъехав от Смоленска, мы ещё долго слышали гром пушек и видели, как всю большую и большую часть города охватывал пожар, распространяя вокруг густой дым.

В середине дня нас нагнал отряд Павла. Он рассказал, как пока, с одной стороны, Смоленск покидали наши войска, в горевший город разом через несколько окраинных улиц вступали французы. Русский арьергард под предводительством генерала Коновницына и полковника Толя отчаянно оборонялся, продолжая старательно задерживать неприятеля. Наши солдаты рассыпались по садам и опустевшим домам, а там по одиночке стреляли в группы наступающих, да в прислугу французской артиллерии, своими жизнями оплачивая отступление русских войск.

Я видела, как жених смотрел на меня с какой-то особой болью в глазах. Он словно силился мне что-то сказать, но никак не мог себя заставить. Наконец сдавшись на мои уговоры, он поведал, что русское командование в последний момент завезло в город большое количество тяжелораненых из-под Витебска, не говоря уже о людях из отрядов Неверовского и Раевского. И эти тысячи солдат были собраны вне госпиталя, в той части Смоленска, что называется Старым городом. Этот район загорелся, ещё в первый день битвы, и сгорел дотла в ночь отступления. Но он об этом узнал слишком поздно, потому никого не удалось спасти.

Видимо «провидец» опасался моей истерики, но я была чересчур уставшей, а потому впала в какую-то прострацию: сил ни на слёзы, ни на что-либо другое просто не осталось. Посему, кажется, проспала почти всю дорогу до Дорогобужа. Это сильно взволновало Ольгу, но Павел запретил меня тревожить, если не случится серьёзных проблем, требующих моего внимания.

Иногда открывая глаза, я наблюдала за огромным обозом, двигающимся с обеих сторон. Порою какие-то отряды отделялись от нас в разные направления, и чуть позже, мы видели, как вдалеке начинали пылать неубранные поля или небольшие деревушки.

В тихом разговоре Павла с Ахмедом, ехавшего сбоку от брички, я услышала выражение «выжженная земля». Именно такой становилась она после отступления русской армии. К общей «разномастной» колонне постепенно присоединялись всё новые и новые люди. Никто не хотел оставаться на милость наступающих французов. Число устремляющихся ввысь дымовых столбов только росло с каждым часом.

Как мы проехали Дорогобуж, я даже не заметила. Но уже в Вязьме пришлось приводить себя в порядок и отправиться на поиски Виллие в штаб. Я хотела оставаться с войсками, тогда как госпитальный обоз собирался по моему наущению проследовав до Можайска, свернуть на Тверь.

Ситуация в расположении командования была ещё более обострённой, чем в Смоленске. Князь Багратион уже показательно игнорировал распоряжения генерала Барклая. Это вылилось в до ужаса смешную ситуацию, когда, они отказывались видеться друг с другом, находясь в одном маленьком городе и общались сугубо эпистолярно.

Но на этом князь не остановился. Он в разговорах открыто обвинял Михаила Богдановича в предательстве и сдаче Смоленска. Пётр Иванович искренне считал, что, если бы обороной города командовал именно он, подобного военного провала бы не случилось.

При каждом удобном случае, Багратион подчёркивал беспримерную храбрость русских солдат, готовых без страха идти в штыковую на французские пушки. Особенно, отмечал геройство тех, кто остался прикрывать уходящие войска, осознанно идущих на смерть.

Не смотря на противоборство двух генералов, по войскам уже поползли слухи о назначении главнокомандующего из Петербурга. Мне обязательно нужно было попасть в Царево-Займище к прибытию Кутузова, так как я уже знала, кто именно приедет принимать управление войсками. «Старый лис Севера» впрочем, будет только рад оставить этих «пауков с аксельбантами в своих же банках».

С Виллие удалось договориться на удивление легко.

— Госпожа баронесса, уже сейчас я могу сказать, что вы удивили меня безмерно. На данный момент нет никакой возможности, но при первой же оказии напишу в академию, чтобы вам присвоили полный чин лекаря. Впрочем, по армии приказ будет мною подписан безотлагательно.

Яков Васильевич, не скрывая сожаления согласился оставить меня при себе. Это дало возможность находится в расположении армии. И наблюдать как полностью покинутая жителями Вязьма была сожжёна. Приближающимся французским войскам будет ещё хуже, чем сейчас приходилось нам.

Огромная русская армия просто не справлялась с собственным пропитанием. Подвоз продуктов практически полностью прекратился. Население, собираясь в дорогу неохотно делилось с военными едой. Не говоря о простых солдатах, многие командиры вынуждены были устраиваться спать на пустой желудок.

— Можем ли мы чем-то помочь? — спросила я вечером у Павла, впечатлённая всеобщим голодом.

— Ma chère, ты же знаешь, что нам ещё предстоит тяжёлая зима. Я не могу сейчас раскрыть свои склады, боюсь это не исправит ситуацию здесь. Даже мои запасы прокормить такое количество людей просто не способны. Кроме того, это просто разрушит все наши планы на холодное время, когда точно вокруг будет не достать еды.

— На это невозможно спокойно смотреть…

— Пришло время учиться принимать нелёгкие решения!

Глава 11

17 августа 1812 года

Отмытые и отчищенные солдаты бравым, хоть и голодным маршем входили в Царёво-Займище. Ещё вчера каждому из командиров двух армий был доставлен отдельный пакет о назначении нового главнокомандующего.

Потому последняя остановка была особо долгой. Все приводили себя в порядок, дабы предстать перед Его высокопревосходительством, генералом от инфантерии Михаилом Илларионовичем Кутузовым чистыми и опрятными.

Да… Le vieux renard du Nord (*Старый лис Севера), как его часто называли, не был ещё генералом-фельдмаршалом, но, с недавних пор величался светлейшим князем. Этакий красивый жест от государя, в знак примирения, перед назначением на должность.

Впрочем, ни для кого ни секрет какие натянутые отношения были у новоназначенного главнокомандующего с императором. Александр до сих пор не мог простить ему поражения под Аустерлицем. Говорят, что, когда на очередную претензию государя, Кутузов возмутительно объявил при всех о своих попытках удерживать того и не раз, от приснопамятного боя, самодержец на то упрямо заявил: «Значит слишком мало удерживал».

Тем не менее, других вариантов у российского императора всё равно не было.

Ученик Суворова, Михаил Илларионович к тому моменту готовился разменять седьмой десяток. И вот он встречал марширующие перед ним войска на коне, хотя было заметно, что с большим удовольствием главнокомандующий делал бы это в кресле.

Однако, в войсках Кутузова любили. Конечно, не так, как его учителя… который мог ходить зимой по лагерю в одной рубашке, раз его «солдатушкам» не привезли тёплое обмундирование. Но по-своему. В последствии я была свидетелем, как по-простому светлейший мог беседовать с нижними чинами, не высказывая высокомерия. Иногда даже используя «народные» словечки.

Меня с Павлом, группа штабных офицеров Багратиона пригласила расположиться поближе к Кутузову. В этот момент к нему как раз подносили смоленскую икону для благословения. Несколько священников, присоединившиеся к обозу, так и несли её весь путь на руках, сменяясь.

— Мария, что ты здесь делаешь? — возмущённо спросили, обращаясь явно ко мне, так как говоривший взял за локоть.

Пришлось повернуться. Рядом стол высокий штабс-капитан, в котором угадывались родственные черты.

— Луиза, ma chère, ты могла бы представить нас, — поспешил мне на помощь Павел, заметив мою заминку.

— Малышка Луиза? — ошарашенно переспросил мужчина.

— Oui, oncle Michelle (*Да, дядя Мишель) — наконец пришла в себя, чтобы ответить. Потому как по возрасту это мог быть только он.

— Ну, конечно. Матушка писала, что ты приехала. Хотя был уверен, что ты отправилась вместе с ней к дяде в Тверь. О… Боже, как ты похожа на Марию! Я прямо обмер, когда увидел. И тем не менее… почему ты здесь?

— Получила чин лекаря при армии, — только и смогла сказать, разглядывая родственника. Через несколько дней ему предстоит погибнуть на Багратионовых флешах^[45], и я с отчаянием пыталась найти аргументы, чтобы уговорить его не идти связным офицером к Петру Ивановичу.

— Позволь представить тебе моего жениха, Павла Матвеевича Рубановского, — наконец произнесла, почувствовав, как тот сильно сжал мою ладонь.

Мужчины обменялись поклонами, и «дядя» стал с интересом рассматривать «провидца». Судя по выражению его лица, он был очень недоволен разрешением примкнуть мне к армии. Думаю, скоро, наедине, Павлу выскажут всё, о чём сейчас думают.

Других претензий у него не было, так как он видел бричку с моими подопечными и Ольгой, которая в паре со Степанидой, зорко за мной следили с высоты.

Михаил находился на последней войне с османами вместе в Кутузовым, а потому был им вызван даже ещё до получения назначения государя. Старый интриган уже давно всё рассчитал. По словам «дяди», светлейший был искусным стратегом и с лёгкостью манипулировал людьми. Приближённые слишком хорошо знали об этом его пристрастии.

Нас пригласили в просторный дом, но желающих попасть внутрь было намного больше, чем тот мог вместить. Устроившись втроём в пределах видимости главнокомандующего, Михаил сначала расспрашивал Павла о делах в Могилёве и Смоленске, а затем сам поведал о произошедшем в Москве.

В середине июля Александр находился в первопрестольной. Аракчеев^[46], увозя государя от наступающих французов, не придумал лучшего повода, как перед возвращением в столицу, узнать о готовности Москвы к отражению неприятеля, «буде в том появится нужда».

Весь «мир» — дворяне, купечество, мещане — «объединились для помощи отечеству в час годины». К приезду российского императора собрали огромную сумму пожертвований. Купечество подготовило более десяти миллионов рублей. Дворянство тоже решило не мелочится. Было отделено восемьдесят тысяч крестьян для армии и собрано порядка трёх миллионов серебром. Многие меценаты выступили с отдельным почином. К примеру, Мамонов предложил полностью одеть собранное московское ополчение за собственный счёт. В итоге было подготовлено почти сто шестнадцать тысяч человек.

И всё было бы превосходно, если бы для организованного ополчения нашлись ружья. Как оказалось, всё, чем могла вооружить собранных людей империя — пики. Посылать подобное «воинство» против наполеоновских пушек — верх нелепости.

В конце концов было составлено прошение, чтобы из губерний присылали только охотников, со своим огнестрелом.

Рассказ дяди прервал неожиданный смех, и мы повернулись к углу, в котором устроился Кутузов. Офицер штаба Данилевский, «дядя» тихо сообщил нам его фамилию, громогласно высмеивал Наполеона, считая, что Михаил Илларионович наверняка сразу же соберётся дать бой преследующим нас французам.

— Молодой человек, кто дал вам право издеваться над одним из величайших людей? Оставьте сейчас же неуместную брань! — осадил зарвавшегося молодца светлейший, уставившись в того, своим единственным глазом.

Воздух в комнате стал каким-то тяжёлым и многие предпочли поскорее ретироваться. И вот когда количество «просителей» уменьшилось, «дядя» представил нас Михаилу Илларионовичу. Моя официальная история того очень удивила. Находящийся здесь же Виллие меня всемерно хвалил, рассказывая не только об медицинских успехах, но и о прошедшем экзамене, который, по его словам, я выдержала блестяще. Но, вот стоять под изучающим взглядом светлейшего было довольно неуютно, несмотря на то, что князь выглядел довольно уставшим. Потому мы скоро откланялись, и Михаил отправился с нами, дабы убедится, как именно устроена его «племянница».

Степанида, давно заприметив хозяина, уже вовсю что-то собирала на стол из наших небольших запасов. Рассмотрев внимательно дормез, а также познакомившись с моей компаньонкой, подопечными и татарами, «дядя» скрепя сердце промолчал. Достаточную охрану для моего сопровождения в Тверь он найти тут не мог, а потому предпочёл более не настаивать, взяв с Павла обещание о моей сохранности.

Тут я наконец заметила Ефимку, который мялся сбоку от брички, прижимая к себе одной рукой Непоседу, а другую пряча за спиной. Было заметно, что он хотел подойти ко мне, но страх перед Михаилом не давал ему это сделать. Пришлось подозвать.

Последние дни в Смоленске парнишка изо всех сил помогал инвалидной команде. Хоть ему и было очень страшно, подросток старательно скрывал чувства, только по ночам не отходил от Егора, упросив того, иногда давать ему один из пистолетов.

Хвостатый же во время последнего пожара исчез и уезжая из города я даже опасалась, что мы его более не увидим. Но уже к вечеру Непоседа восседал в корзине у Ефимки, что я заметила в полудрёме.

И вот сейчас, полосатый охотник опять принёс явно что-то интересное, что было отнято и пряталось за спиной парнишки.

«Добыча» удивила всех. Во-первых, это оказалось не провиант, а небольшая сумка. Сшитая из добротной кожи, она носила следы попытки кота её вскрыть. Изнутри доносился сильный запах копчёной рыбы. Скорее всего именно это и привлекло усатого охотника.

Во-вторых, кроме еды, внутри было много различных бумаг и писем.

Мужчины тут же начали разбирать их, пытаясь понять, что именно притащил Непоседа. Ёрзавший на руках кот получил наконец свой трофей — рыбу, которую тут же начал, урча поедать. И что не удивительно, половина была потом оставлена для смущённого Ефимки.

Голос Павла отвлёк меня от колоритной парочки. Жених передал мне одну из бумаг, указав, откуда мне стоит читать на французском, замусоленный листок.

«… наш «благодетель» опять сегодня писал матушке. Его уже удивляет, что столько посланных писем так и осталось без ответа. Не понимаю, как штабной офицер не может понять, что, если не возвращается посланец, то есть какие-то проблемы. Как удачно мы зашли в это старое имение, перед отъездом старушки…»

— Теперь понятно, откуда Даву стало известно о наших передвижениях. Ему просто «докладывали» об этом из самого штаба, — еле сдерживаясь заявил Павел.

— Насколько я поняла из письма, тот явно не знал, что его почту перехватывают.

— Ты думаешь это чем-то ему поможет?

— Луиза, я должен срочно передать эти бумаги светлейшему! — сказал Михаил вставая.

— Да, конечно, «дядя». Просто я думала ты отобедаешь с нами.

— Хм… — тот тяжело вздохнул, — мы хоть и привезли провизии, но боюсь надолго её не хватит. Я подойду к вам чуть позже.

Но всё случилось иначе. До вечера «дядя» так и не появился, а потом по армии объявили приказ двигаться к Гжатску. Люди возмущённо перешёптывались. Все были уверены, что Кутузов, как только примет армию, отступление прекратит и даст так желаемое всеми генеральное сражение.

Мы с женихом во всеобщем недовольстве не участвовали. Немного поговорив, Павел, под тяжёлым взглядом Ольги, пожелал мне сладких снов и сопроводил в дормез.

Утром нас неожиданно пригласили составить компанию Кутузову в ландо. Вернее, пригласили меня, но Павел решил, что его присутствие будет там уместнее, чем компаньонки.

Рядом со светлейшим сидел грузинский князь. Потому восхитилась предусмотрительности «провидца». Форейтором^[47] же пристроился денщик Михаила Виссарионовича.

Багратион помнил нас ещё по Смоленску, а посему был настроен вполне благожелательно. Главнокомандующий же начал расспрашивать Павла о Могилёве и был сильно удивлён, что тот не вступил в армию, в первые же дни войны.

— Помилуйте, Ваше высокопревосходительство, зачем же мне в подчинение идти?

Кутузов на этот ответ только нахмурился.

— Ну вот смотрите, господа, в военном деле у меня ни образования, ни опыта нет. А потому будут меня держать за неразумного, — решил объясниться «провидец». — Нужно будет идти куда пошлют и делать что велят. Муштровать солдат, да ещё не известно, кто за начальника будет. А так у меня ополчение из своих людей. Малочисленность порой имеет преимущество. Особенно если как мы, партизанить помаленьку. Для крупных частей конечно, наш отряд не помеха… но и комар может весьма сильно испортить жизнь.

— Партизанить говоришь, — со значением повернулся к Багратиону Кутузов.

Мы оба знали, что недавно Денис Давыдов послал записку Петру Ивановичу, прося разрешения организовать партизанский отряд, который под его руководством мог бы действовать в тылу неприятеля на свой страх и риск. Неустанно бы беспокоили врага и, внезапно появляясь и исчезая, хватали бы пленных, истребляли запасы и обозы.

— А почему нет. Дурное дело не хитрое. Сейчас, еда и фураж самое слабое место у армии. Если их не хватает у нас, что же тогда творится у французов.

Главнокомандующий задумчиво поглаживал подбородок, устремив глаз куда-то в сторону. Ему явно нужно было поразмышлять на эту тему, потому на привале мы вернулись к нашим сопровождающим.

Через несколько дней впереди показался Гжатск, а к нам со стороны Можайска подходило подкрепление. Пятнадцатитысячный корпус Милорадовича^[48] и десять тысяч московской милиции под началом графа Маркова.

Гул недовольства был уже сильно ощутим. В оправдание светлейший усиленно «искал» подходящее место для сражения. Мы же просто ждали неизбежного.

Наконец двадцать первого августа армия подошла к Колоцкому монастырю^[49]. Братия обитала в красивейшем здании в стиле барокко, которое тут же превратили в штаб. Над подворьем возвышалась четырёхъярусная квадратная колокольня. На неё со всей осторожностью помогли взобраться Кутузову. Мы с Виллие были против, опасаясь, как подобное может сказаться на здоровье светлейшего, и на всякий случай наверх оправили ещё и врача.

Обозрев сверху окрестности, главнокомандующий увиденным не удовлетворился. Армии предстояло двинуться дальше.

Но выбора больше не оставалось. Французы буквально «дышали нам в затылок», как выразился Павел. Русский арьергард под начальством Коновницына не мог бесконечно сдерживать врага. Последние дни противники шли в видимости друг друга.

Сначала было решено укрепляться у Шевардинского редута, но признав место неудобным, Кутузов отправился дальше. В скорости мы подходили к полям невдалеке от Бородино, которым предстоит стать самым известным и прославленным местом в российской истории.

Ставку Михаил Илларионович решил сделать в Горках, что Павел со смехом прокомментировал: «Как видно все вожди любят это место».

Не смотря на мои возмущения, под наш госпитальный пункт отвели самое удалённое от будущего сражения место. Просто отправили в Татариново. Жених со своим отрядом пребывал со светлейшим, и теперь только четверо татар оставалось с нами.

Умудрённая опытом инвалидная команда тут же облюбовала место недалеко от речки Станица. Разобранные при уходе из Смоленска столы уже собрали обратно.

Неожиданно к нам подъехал приземистый мужчина на небольшой телеге. Обратившись к Егору, он всё-таки направился ко мне. Оказывается, это был один из людей жениха. Месяц назад он получил записку и вот найдя господина Рубановского в Горках, по его указанию привёз нам провизию и лекарства.

План «провидца» постепенно приходил в действие.

Глава 12

25 августа 1812 года

Я стояла на пригорке, недалеко от нашего «госпиталя». Высота была небольшой, так что весь масштаб подготовки к сражению видеть не могла. Лишь вдалеке виднелась деревенька Семёновская, за которой и расположены те самые Багратионовы флеши.

Зато всё пространство между ними и деревней Князьково, что была по правую руку, оказалось наводнено людьми, а ближе ко мне так и конями. Тут располагалась ставка гвардии.

Перед моими глазами постепенно оживала история, которую я когда-то изучала…

Корпус Уварова и казаки Платова, оставались за моей спиной в дерене Криушино. Старые знакомцы появились вчера к вечеру с гостинцами. Бурно выражали радость от встречи и благодарили за помощь. Даже предлагали выделить кого-то для нашего охранения. Только с большим трудом удалось отказаться. Если история не сдвинется с колеи, в нашем месте французы не появятся, и именно по этой дороге российские войска будут отступать. Нам тут ничего не грозило.

Место удалось обустроить гораздо лучше, чем в Смоленске. Степанида обзавелась несколькими кострами, на которых что-то постоянно побулькивало. Кроме, естественно еды, тут же были развешаны котлы с чистой водой для мытья рук и отдельный, для кипячения инструментов. В нём была намешана хлорная известь. Для дезинфекции хлебным вином, его просто не имелось в таком количестве.

Поз зорким взглядом Руслана хранилась моя самая большая ценность, привезённая человеком Павла — небольшая бутыль гофманских капель, состоящих из спирта и эфира. Услышав о подобном, мысленно пообещала расцеловать жениха, как только увижу.

Дело в том, что сейчас обезболивать раненых было по сути нечем. Многие врачи на поле боя, пережимали сонную артерию, дабы пациент впадал в беспамятство. Но чаще всего оперировали на живую. Не многие выдерживали подобное. Большим мастерством считалось быстро отрезать повреждённую конечность, доставив как можно меньше страданий. Использовали большие ножовки, и самые «шустрые» умудрялись сделать это всего минут за семь.

Но… имелись и другие раны, помимо раздробленных рук и ног. А полностью вычистить оттуда грязь, то ещё мучение. Учитывая, что в Великой Армии, к примеру обрабатывали поверхность кипящим маслом… Страдания пациентов сложно даже представить.

Налюбовавшись пока ещё мирными видами, направилась обратно в лагерь. Отвар из липовой коры уже, наверное, готов. Нужно было попробовать сварить ещё и настои из привезённых трав. Мы использовали любую возможность избежать антонова огня.

Пока я рассматривала цветы и коренья, думая, что именно на этот раз использовать для варки, все всполошились. Обернувшись, увидела, что несколько гусар пересекли реку и направились в нашу сторону.

Передо мной тут же появился Егор, положив руки на заткнутые за пояс пистолеты. Руслан, оставивший пост у бутыли, расположился справа. Побросав работу, к нам подбегали инвалиды. Девушки, под руководством Ольги, встали к ним за спины.

Несмотря на такую не дружелюбность, гусар в чине подполковника остановив остальных взмахом руки, подъехал поближе и уже почти в лагере спешился.

Он был невысок с задорными тёмными вихрами, сходившими вниз пышными бакенбардами и смоляными бровями, сросшимися на переносице. На вид ему не должно быть более тридцати. Приосанившись,гусар подправил пальцем щегольские усы и заговорил.

— Простите за беспокойство, милые дамы. Но только заметив вас, я понадеялся хоть немного оттаять душой. Недавно увидел остатки родительского дома, который разобрали для строительства укреплений. О нет, мне не жалко ничего для Отечества, но боль от попрания моих детских воспоминаний, терзала душу.

Я положила руку на плечо Егора и немного сжала его, прося «выпустить» меня к гостю. Близ лежавшие места принадлежали только одному гусару — Денису Васильевичу Давыдову.

После знакомства, гости были приглашены к небольшому кухонному столику. Степанида потребовала себе отдельный для готовки и приёма пищи. Сколоченные обратно для операций столешницы вызывали у неё оторопь.

От похлёбки прибывшие отказались, но с удовольствием выпили бодрящего травяного чая. Часть из них участвовали в бое за Шевардинский редут^[50], о котором они нам и поведали.

Денис Васильевич довольно долго молчал, всё это время бесстыдно рассматривая меня. Затем неотрывно глядя мне в глаза произнёс:

Все вокруг завороженно внимали поэту, и только я не знала куда спрятать смутивший меня румянец. Услышав в наступившей оглушительной тишине, как вода с шипением выливается в костёр, вскочила и извинившись сбежала. Степанида с девочками поспешили мне на помощь.

С гостями осталась Ольга, с одной стороны от неё встал Егор, а с другой Гаврила Федосеевич. Своей троицей они старательно закрывали меня от Дениса Васильевича, который пытался заглядывать за их спины.

Видимо поняв, что возвращаться я не намерена, гости попрощались и уехали. Наверняка, они были у Платова. Давыдов должен был как раз подбирать казаков для своего отряда. Скорее всего они услышали там о «женском» госпитале и специально приехали поглазеть на нас. Впрочем, посещение останков отчего дома тоже вполне могло иметь место. Но не оно явно было целью этой поездки.

День перед сражением закончился в хлопотах и подготовке. Потому визит гусаров совершенно выпал из моих размышлений.

Следующее утро выдалось довольно холодным и промозглым. Все проснулись почти с рассветом и уже в пять утра мы услышали первые гулкие выстрелы орудий, при звуках которых Непоседа тут-же юркнул в дормез и более не показывался.

Наскоро позавтракав, стали готовиться. Сразу наплыва мы не ждали. По всему полю сражений были рассредоточены врачи, которые должны были оказывать первую помощь на месте. И потом уже раненых надлежало отправлять к нам. Но боюсь с таким количеством они вряд ли справятся, так что, и мы не будем изнывать от безделья.

Как помню, из курса истории, что нам преподавали в пансионе, сейчас и здесь в бою с обеих сторон общим числом сошлись около трёхсот тысяч человек. Армии по численности были примерно равны. Вечером, по словам очевидцев, поле будет усеяно трупами в несколько слоёв.

И слушая канонаду, я была даже благодарна Павлу, который не разрешил мне оперировать на поле. Хотя на тот момент была вне себя от ярости и рвалась исполнять свой врачебный долг.

Только к десяти часам стали подвозить первых пациентов, от которых мы и узнавали новости. Мой жених, как и ожидалось, пребывал на флешах. По рассказам раненых, его группа, рассредоточившись на всём протяжении, прицельно истребляла французских офицеров. Если верить этим словам, то они умудрились подстрелить несколько генералов и полковых командиров. А молодой корнет, которого принесли чуть позже, сообщил, что охотники Рубановского смогли ранить самого маршала Даву. Во всяком случае, видели, как он точно сверзился с лошади.

Нуждающихся в моём врачебном участии почти не было. В основном девушки обрабатывали раны, повторно вымывая из них все возможные загрязнения, накладывали мази и начисто перевязав, распределяли далее. Кто-то, отдохнув мог вернуться в строй, а кого-то, усадив кучно на подготовленные подводы собирались отправлять в Можайск, и дальше в Тверь. Всех поголовно поили отварами от горячки.

К полудню, грохот канонады со стороны флешей увеличился, и даже у нас земля начала подрагивать от частых взрывов. Раненых привозили уже в основном в беспамятстве, и всё чаще стали появляться не оперированные.

Котел с известью пришлось заменить, потому как вся вода в нём смердела свернувшейся кровью. Инвалиды только и успевали наполнять другие котлы водой из колодца, привозимой из деревни.

Как рассказали солдаты на развозе, флеши никак не могли взять, хотя более двухсот орудий закидывали их ядрами и картечью. Тогда Наполеон направил на них подкрепление и теперь около четырехсот орудий бьёт туда. От того даже под нами теперь дрожит земля, а с той стороны в небо поднимается чёрное марево.

Я заметно нервничала. Скоро должны будут ранить Багратиона, и Павел обещал привезти его сюда. Но так-же там находился Михаил, за которым жених обещался присмотреть. Боюсь, что «дядюшка» был самой большой проблемой. И вывезти себя с поля, в отличие от раненного генерала — просто так не позволит.

Количество солдат с открытыми ранами заметно увеличилось, а значит врачам на местах не хватает сил со всеми справится. Я беспрерывно выковыривала осколки или что-то отрезала, краем сознания понимая, что, если всё было-бы по-другому, могла спасти конечности. Но сейчас у меня банально не хватало времени.

Руслан, привычно расположив рядом бутыль, усыплял очередного раненого, а я, прополоскав пилу в извести, стала примериваться, стараясь не отрезать лишнего. Хотя остальные врачи, при ранении кисти, могли отрезать её по локоть, не желая мучиться с костью.

После двух по полудни, когда в перерыве Степанида старательно, как маленькую, кормила меня ложкой, пока я вычищала ножовку, обратила внимание, что шум сместился. Значит флеши пали, а орудия повернули против Раевского.

Заметила, как один из татар, оставшихся с нами, кнутом отгоняет носящихся вокруг лошадей. Они прибегали с поля боя, все в пене и с огромными, крутящимися от страха глазами. В этот момент кони были очень опасны.

Рядом Марфа забинтовывала солдата, которому такая взбесившаяся лошадь откусила нос, часть щеки и верхнюю губу. Кровь не останавливалась. И боясь, что мужчина просто умрёт от её потери, пришлось засыпать лицо горячей золой, а сверху травяной смесью от ожогов. Даже не знаю, выживет и он.

Увидела, что многие раненые с оторванными руками приходят сами, не дожидаясь, пока их найдёт служба гевальдигеров^[51].

Вокруг стоял невообразимы грохот, от которого начинала болеть голова. Приходилось ненадолго замирать, закрывать глаза, чтобы шум в ушах немного затихал.

У девушек работы тоже заметно прибавилось, это говорило о том, что количество штыковых атак заметно возросло.

Инвалидам даже пришлось предварительно обмывать пациентов от гари, крови и грязи. Небольшой инцидент подсказал нам, что атаки идут с переменным успехом. Так, окатив очередного раненого водой из реки, что бы смыть хотя-бы общую грязь, подчинённый Гаврила Федосеевича обнаружил на лежащем в беспамятстве человеке французский мундир. Рана была не тяжёлая, так что её наскоро обработали и связав ему руки и ноги, усадили недалеко, что бы не мешал, но и на глазах был.

Наконец появился Павел. Раненого Багратиона сопровождал Яков Иванович Говоров. Он был старшим врачом Литовского полка, который почти полностью полёг на Бородинском поле. Господин Говоров всё это время пытался уговорить Петра Ивановича заняться ногой, но тот не соглашался. Ну, а «провидец» просто принёс его ко мне, растянув чей-то старый плащ между двух жердин.

Пуля попала в левую голень князя, ниже колена, и раздробила кость. Не став даже слушать его возмущения, молча усыпила генерала. Яков Иванович с ужасом наблюдал, как я очистила рану, удалила осколки костей и промыла, затем обработала хлебным вином, зашила и зафиксировала ногу в гипсе.

Оставив высокопоставленного пациента заботам Якова Ивановича, сама поспешила к жениху, узнать, получилось ли что-то Михаилом.

— Всё хорошо, ma chère, — ответил он, прижимая меня к себе, — как только Багратиона ранили, уговорил его отправится в ставку с этой новостью. Думаю, Кутузов удержит его при себе, а не пошлёт в самое пекло. Флеши уже пали. Да и убитых слишком много. Даже генералов… Тучков, Буксгевден, Кутасов, Горчаков.

Ничего не ответив ему, просто стояла уткнувшись лицом в его грудь. Небольшой отдых, так мне необходимый. А потом опять нужно будет возвращаться к пропитанному кровью столу, который сейчас старательно очищал Ефимка, помогая членам инвалидной команды.

— Кстати, mon amour (*любовь моя), ты же читала романы Дюма?

— Ну да, — ответила, не понимая к чему задан вопрос.

— Понимаешь, вскоре после ранения Петра Ивановича, флеши, были взяты. Солдаты считали, что Багратион убит и потеряли дух. Они ведь очень его любили, да и вообще считали заговорённым и бессмертным. А тут такое. Короче… пока я пробирался к генералу и пытался его вывезти, французы быстро выбили наших. Хоть и с трудом. И тут же затащили туда свою артиллерию и одновременно с этой позиции, и с правого фланга стали бить по батарее Раевского и по отходившим от них, нашим солдатам. Когда выносил генерала, увидел, что Барклай (как понимаю, явно искавший смерти в бою, после предыдущих провалов) поехал вперед, к месту, где гуще всего был огонь, и остановился там. «Он удивить меня хочет!» — крикнул тут Милорадович солдатам, перегнал Михаила Богдановича и поехал ещё дальше, по направлению к французским батареям. Остановился именно там, где скрещивался французский огонь слева (от взятых уже французами Багратионовых флешей) с огнем справа (от других французских позиций), слез с лошади и, сев на землю, объявил, что здесь он желает завтракать.

Павел рассмеялся и продолжил:

— Не это ли навеяло Дюма, его знаменитый «завтрак под пулями»^[52]?

Мы недолго посмеялись, но как бы ни было мне хорошо и удобно в объятьях жениха, нужно было возвращаться к работе.

Сейчас на моём столе лежал какой-то офицер. Звание распознать не удалось, эполеты были заляпаны кровью и грязью, но проблема была даже не в этом. У него отсутствовала часть черепной кости, и я видела розоватый мозг. Благо кровь больше не шла.

Выслушав просьбу «сделать всё, что возможно», решила повторить то, о чём как-то читала в одном из журналов у дяди Георгия. Для этого мне понадобилась содействие Павла, который выслушав мою идею, достал свою небольшую серебряную фляжку, раскалил её и при помощи больших ножниц отрезал круглый кусок. Со всей предосторожностью, промыла рану и наложив поверх остывшую в хлебном вине серебряную плашку, примотав её к голове. Потом нужно будет что-то придумать, а пока, это предохранит рану от возможных повреждений и загрязнений.

Всё это происходило на фоне не перестающих грохотать разрывов. На севере виднелось зарево от горящей деревни Бородино, чуть западнее стелилось чёрное облако, поднятое взрывами, а дальше, всё заливалось клонившимся к заходу солнцем.

К вечеру начал накрапывать мелкий дождик. Подвод уже не хватало, так что татары ловили лошадей и соорудив из ветвей, что-то типа салазок, укладывали раненых на них, поручая вожжи самому «здоровому», кто мог бы управлять подобным транспортом.

Появились раненые с сильными ожогами, раскалённые пушки просто трескались, убивая или калеча обслугу. Ведь артиллерийская дуэль продолжалась весь день. Погибших от взрыва пороховых ящиков можно было только собирать по кускам.

К заходу солнца с французской стороны скомандовали отступление. По всему периметру от Татариново до Псарёва зажгли костры, к которым в темноте могли выходить оставшиеся в живых. К нашему лагерю подъехал Кутузов со свитой, которых тут же принялась кормить сердобольная Степанида.

К светлейшему стали являться адъютанты, один за другим, докладывая о потерях. Как оказалось, шестой, седьмой и восьмой корпуса были полностью уничтожены.

Среди раненых увидела Дурову, её контузило ядром в ногу. Принесённая двумя ординарцами, та просила Кутузова не отправлять её на лечение, а оставить хотя бы ординарцем при себе. Просьбу светлейший удовлетворил.

Неожиданное вышедший к нашему костру пожилой мужчина заливался плачем и кричал. Когда его удалось успокоить, оказалось, что это денщик. Его барчук, остался где-то на поле, и он никак не может его найти. Этот раненый и измазанный кровью и грязью человек слёзно на коленях просил нас помочь ему в поисках и никак не хотел принимать лечение, пока не найдут его подопечного.

Павел недолго переговорил с татарами и те, забрав мужчину ушли на поиски. Что они могли найти в темноте, я не знала.

Выжившие потихонечку собирались к нашим кострам. Желая хоть как-то поддержать такое количество людей, жених предложил сварить жиденький супчик. Туда отправилось немного сушеного мяса, картофельная мука и ещё какие-то добавки, что забрасывал в котлы «провидец» из седельных сумок.

Не евшие весь день люди с удовольствием принюхивались к начавшим разноситься ароматам. Как только котлы опорожнялись, начинали варить новые.

Время от времени появлялись татары, принося раненых, но явно это был не тот, кого они искали, так как мужчина с ними не возвращался. В конце концов они принесли обессилившего денщика, который божился по утру опять идти искать своего барчука.

Ночью лагерь почти не спал, но меня с девушками Павел отправил отдыхать в дормез.

Почти с рассветом, рядом раздался крик, на который я выскочила. Оказалось, что пропажа нашлась и искомый барин сам явился в лагерь, проведя, по его словам, всю ночь в окружении мертвецов.

Глава 13

27 августа 1812 года

Всё лето, я только и делаю, что куда-то еду. И вот… мы опять двигались, теперь в сторону Можайска по московской дороге. Проплывающие мимо красоты больше не вызывали интереса и восхищения. Ни у кого. Люди очень устали, потому брели медленно. Особенно слабые придерживались за подводы, других вели соратники. И хотя подсчитанные цифры потерь были ужасающи, все бурно между собой обсуждали предстоящую битву за Москву, к которой мы и направлялись. Странно, но никто не чувствовал себя проигравшими. Наоборот. Осознание того, что выстояли, а неприятель первым вечером сыграл отход, наполняло всех какой-то невиданной гордостью.

Сдавать первопрестольную никто даже не и помышлял. Особенным патриотизмом отличался барон Беннигсен^[53]. Леонтий Леонтьевич был насильно навязан Кутузову лично Александром. С начала войны подобным «подарком» был «осчастливлен» ещё Барклай, не знавший, куда деться от это немца, но всё-таки смогший его спровадить из армии. Ну а затем, барон явился в Царёво-Займище и предъявил светлейшему бумагу о назначении себя начальником Главного штаба армии.

И хотя Беннигсен сумел отличился в Прейсиш-Эйлау^[54], сдержав напор французской армии, более никаких побед так и не одержал. Составленный же им план сражения для Бородино, оказался столь провальным, что один только вид Леонтия Леонтьевича вызывал у главнокомандующего зубовный скрежет.

Вот только пожилой немец демонстративно не замечал «убийственных» взглядов светлейшего. Они были погодками, и каждый понимал — эта война может оказаться для них последней. Удачно интригуя в июле против Барклая, барон казалось надеялся пробраться на место Михаила Илларионовича. При этом совершенно не осознавая, что кроме мастерства интриг, нужно хотя бы что-то понимать в стратегии ведения войны.

Как бы то ни было, Леонтий Леонтьевич щеголял патриотическими высказываниями, строил планы битвы под Москвой и вообще, старательно пытался создать вокруг себя оппозицию к Кутузову.

Всё это происходило на импровизированном обеде, организованном на привале Гаврилой Федосеевичем. Ещё с вечера, я задумывалась о том, как накормить раненых густым супчиком, потому перед сном воевала со Степанидой, яростно защищавшей наши скромные запасы. Услышав спор, старший унтер предложил свою помощь. На зоре он принёс несколько огромных рыбин, пойманных в речной заводи. Как ему удалось это голыми руками? Ведь ни невода, ни удочки у него просто не имелось.

Отварная рыба с кашей досталась на обед генералам, в то время как крепкий бульон понемногу раздавали на привале раненым, потерявшим много крови.

Барон хорохорился перед Кутузовым, но тому было явно не до него. Как докладывали из арьергарда, французы упорно преследовали нас, а любое промедление — ещё одна гарантированная битва, которую армия просто не выдержит.

С утра мы срочно выехали. Меня приставили к светлейшему, а потом несколько раз в пути я измеряла ему давление, старательно потчуя настоями, которые должны были его поддерживать. Кутузов сильно нервничал, понимая, всю тяжесть положения. Москву придётся отдать, а выгородить его перед самым главным недругом, будет некому.

Потому в дороге, светлейший надиктовывал бравадные письма, рассказывая о поисках подходящего места для сражения, всеми так ожидаемого. Теперь же, на обеде прикрыв глаз, молча выслушивал патриотические эскапады немца. Самое смешное, что все эти речи велись исключительно на французском. Ибо, барон Беннигсен совершенно не знал русского языка. Сия подробность придавала особенную пикантность пламенным речам о защите горячо любимой Российской империи.

Моё же настроение было совершенно прескверным. С утра я надеялась отправить на поле прошедшего сражения людей, которые могли бы вынести выживших. По этому поводу Павел даже отправился к штабу. Но Михаилу Илларионовичу сообщили, что личная гвардия Наполеона во вчерашней битве участия не принимала, а потому цела и полна сил. Кроме того, они как раз выходили на новые позиции, а посему медлить более нельзя.

Моих слёзных просьб никто даже слушать не стал. Павел насильно усадил меня в бричку, удерживая собственной рукою. Довершилось «моральное убиение» сообщением Ахмеда, что тот так и не нашёл Михаила в штабе. Усланный из Багратионовских флешей, тот отправился с поручением к Раевскому и более его никто не видел. Думала уйти в дормез, но по просьбе Виллие, присматривала за светлейшим. Затем изображала из себя хозяйку на этом «патриотическом» обеде, что естественно совершенно не прибавило мне настроения.

Заметив тихое непротивление со стороны главнокомандующего, барон Беннигсен, яростно рассуждал о необходимости дать Наполеону новое генеральное сражение у стен Москвы. Для боя он предлагал позицию между Филями и Воробьёвыми горами с двумя высотами Поклонной горы в центре, укрепив её глубоким эскарпом^[55].

Его пафосная речь настолько раздражала, что я предпочла уйти к раненым. Но от предстоящего просто сжималось сердце. Дабы оторваться от противника, мы должны были двигаться быстрее, что совершенно невозможно с ранеными в обозе. При мне Кутузов дал поручение Виллие, оставлять увечных в ближайших к дороге деревнях, где сколько возможно. Мою попытку затеять со светлейшим спор прервал Павел, упросив не вмешиваться. Армия увеличит «темп движения», а раненые его просто не выдержат. Ничем более помочь несчастным мы были не в силах. Оставалось только молча глотать слёзы.

На выживание оставленных я не возлагала никакой надежды. Отступающая армия для собственного пропитания, забирала у населения всё, что могла. А за нами двигалась ещё более голодная масса людей. Пришло осознание, что крестьяне их просто не прокормят, не говоря уже о каком-либо лечении.

— Успокойся, ma chère! — шептал мне Павел, сидя рядом в бричке, когда мы вечером уже подъезжали к Можайску. — Тех, кто выживет, мы позже заберём. Сейчас просто нет выбора. Нужно придерживаться плана.

Тут стоило признаться, план, хоть частично, но работал. Проснувшись поутру, живой Багратион был взбешён моим самоуправством. Он долго кричал в своей палатке, выплёскивая гнев. Но взобравшись после обеда на лошадь в гипсовом сапоге, прислал мне с ординарцем букет полевых цветов и письменное извинение. Хотя мне было не до этого.

Штаб разместился в Можайске, а основная часть солдат и развозной госпиталь расположились у его стен. Как только стемнело и вокруг сложили, и зажгли костры, обнаружилось, что неприятель довольно близко. В приделах видимости постепенно появлялись точки огней.

Многие солдаты разошлись вокруг небольшими группками, пытаясь добыть себе хоть какой-то еды. В том числе и Павел, со своим отрядом отправился к собственному городскому складу, обещая пополнить наш вконец оскудевший кухонный ларь.

К слову сказать и другие о нас не забыли. Из города, от светлейшего, прислали курицу, а знакомые казаки принесли каких-то овощей, явно выкопанных в темноте на чьём-то огороде. Подлеченный молодец с красивым чубом просто не сводил глаз с Дарьи, пока дары принимались Ахмедом и рассматривались въедливой Степанидой. И когда уже они отъезжали, он часто поворачивался, силясь рассмотреть в свете огня её силуэт.

От неизвестного дарителя принесли фрукты в корзине, а молоденький посыльный доставил фунт свежего белого хлеба, особо меня порадовавший. Этот отправитель тоже остался инкогнито.

Вокруг ближайшего к нам костра были слышны громкие разговоры и выкрики. Посланный разузнать Егор отсутствовал недолго.

Как выяснилось, вышедшие раздобыть пропитания солдаты, недалеко столкнулись с точно такими же, ищущими еду французами. И что удивительно, никто не стал поднимать панику или убивать друг друга. Голодные люди просто разошлись в разные стороны. Заметив только, что с французской стороны доносился запах жаренной конины.

Мы же себе такого позволить не могли, хотя татары во время сражения поймали, какое-то количество носившихся в страхе лошадей. Вот только почти все из них были отправлены с ранеными.

Оставшиеся же в лагере солдаты были разгневаны столь не доблестным поступком своих собратьев. Некоторые даже рвались пойти на «охоту» за голодными французами. Командиры, их естественно никуда не пустили, и те бурно выражали своё негодование подобным нерадением.

В свете костров я заметила несколько всадников, приближавшихся к нам. Ожидая жениха, встала на встречу, но была остановлена Русланом, после зычных выкриков Ахмеда. Тут я и осознала свою ошибку. Спешившись, ко мне направлялся невысокий мужчина в гусарском мундире. И да, сейчас я бы не ошиблась в своих предположениях.

— Добрый вечер, мадмуазель Луиза. Не могли бы вы уделить мне немного времени.

Увидев, кто именно приехал, ко мне тут же подошла Ольга, встав за левым плечом. После этого я уже спокойно кивнула Руслану, что тот может отойти.

Татарин с совершенно безэмоциональным лицом, но с неприязнью во взгляде, обращённом к мужчине, молча мне поклонился и растворился в темноте.

У Давыдова подобная рокировка сопровождения вызвала только улыбку. Протянув руку и взяв мою для поцелуя, он продолжил.

— Мне очень жаль оставлять вас, но мой отряд полностью готов, и я более не могу задерживаться. Так долго ждал этого момента, но сейчас… с удовольствием бы променял на возможность и далее видеть вас.

В процессе своего монолога, он так и удерживал мою руку.

— Дозволите ли вы справляться о вашем здоровье? — спросил он, несильно сжимая мои пальцы в своей ладони.

— Милостивый государь, — прервала Ольга мою попытку высказать недовольство подобным поведением, — госпожа баронесса обручённая невеста. Как вы можете вести себя подобным образом?

— Но пока же ещё не жена, — улыбнулся Давыдов в усы, отпустив наконец мою руку, которую я всё это время пыталась высвободить. — Кроме того, сейчас война, — многозначительно продолжил он, — и ещё не известно, кого более жалует фортуна.

Заметила, что нас довольно плотно, но на расстоянии окружили татары и несколько человек из инвалидной группы. Не выказав и доли страха, Денис Васильевич озорно улыбнулся, не увидев моих рук, которые я предусмотрительно спрятала за спину.

— Я отбываю, потому заехал попрощаться и увидеть вас напоследок. Не знаю, когда буду иметь счастье лицезреть вас вновь, моя муза.

Неожиданно свист, оборвал поэта. Давыдов вздохнул, прикрыв глаза, склонил голову в поклоне и развернувшись пошёл к своей лошади. До меня донеслось только тихое: «Прощайте». И уже через пару минут различался отдалявшийся перестук копыт.

— Это совершенно неприемлемо, — возмущённо заявила Ольга, как только гусарский подполковник скрылся из виду.

— Думаешь, наше мнение его как-либо остановит?

— Ой, не было бы от этого беды, барышня. — прошептала она тревожно.

— Просто не стоит обращать на него внимание. Гусары всегда довольно эпатажны. Ну а тут, мы единственные особы женского пола. Вот голову у них и сносит.

— Но ведь в городе же были, неужели в «весёлый дом» не наведались? Зачем же вас так компрометировать?

— О… Господи, Ольга! — невесело рассмеялась я. — Мы уже столько времени путешествуем в окружении огромного количества мужчин. Думаешь у нас осталось незапятнанное renommée (*репутация)? Боюсь, даже наличие тут моего жениха уже не спасёт её. Неприятно осознавать, но от этого только хуже. Ты же помнишь, как на нас косились у губернатора, в Смоленске.

— Но как же… — опешила компаньонка, — я же всегда в вами, неотступно!

С сочувствием сжала её предплечья.

— Ты ждала меня, ma chère! — неожиданно услышала рядом родной голос. Странно, что он появился так тихо и пешком.

— Конечно, mon cher! — улыбнувшись повернулась к жениху. — Наконец-то вы вернулись, — протянула к нему ладони, — а тут…

— Мы ждём вас и не ужинаем, — перебила меня Ольга, пригласительно протягивая руку у накрытому столу.

Чуть позже прибыла группа с гружёной телегой. Счастливая Степанида занялась инспекцией привезённых вещей, а мы смогли спокойно поговорить с Павлом.

— Давыдов приезжал. Его повышенный интерес начинает понемногу раздражать.

— Прости mon amour, увы пришлось немного задержался в городе.

— Что-то случилось? — мне во всём уже мерещился подвох.

— Да, мне донесли, что инвалидов у тебя хотят отобрать. Будете уже не развозным госпиталем, раз оперируете на месте сражений.

— Но как же так… мы же планировали…

— Да, мы хотели просить позволения на твой уход со мной партизанить после Москвы… когда будут организовывать новые отряды и для них будет требоваться хоть какое-то место для лечения раненых. Но думаю, тебе стоит завтра быть не далеко от светлейшего, и добиваться разрешения создать партизанский госпиталь уже сейчас. Раз это движение уже начато. Да и считаю, «сражение» за первопрестольную тебе лучше не видеть.

— Но я же опять столкнусь с Давыдовым… — с тревогой я сжала его руку.

— Не волнуйся, ma chère, — ответил он спокойно, — он хоть и поэт, но очень амбициозен. А это для него реальный шанс выделиться. Чтобы он там не пел в своих романсах, Денис Васильевич военный до мозга костей, истинный патриот, и он будет выполнять поставленную Кутузовым задачу. Караулить тебя у него просто не будет возможности.

— Не станет ли такое его внимание мешать нашим планам?

— А ты заинтересована в его ухаживаниях? — спросил Павел удивительно спокойно.

— Нет конечно, — ответила не задумываясь.

— Тогда его внимание меня не волнует, — улыбнулся жених в ответ, — твои глаза вспыхивают, видя меня, и это главное.

Глава 14

28 августа 1812 года

С первыми лучами солнца армия покидала Можайск. Увы, но Кутузову было совершенно не до меня, что вполне понятно. Желая не пропустить возможность пообщаться с главнокомандующим, решили быть поближе к штабу, но такие малозначимые личности, как мы с женихом, совершенно не вызывали ни у кого желания нам помогать. А так как Михаила уже с нами не было, провести к светлейшему нас оказалось некому.

В любом случае, мне первоначально следовало обратиться к Виллие, и заручиться его содействием в планируемом нами предприятии.

В огромной толпе идущих людей передвигаться было лучше всего на Ветре. Как и после Смоленска, армию вновь сопровождали беженцы.

Лейб-хирург ехал в окружении нескольких мужчин и, судя по разговору, все они имели отношения к врачебной стезе. Что удивительно, присутствующие были примерно одного возраста с Яковом Васильевичем, то есть недавно разменяли четвёртый десяток.

Заметив нас, шотландец представил меня и Павла сопровождающим.

— Доброе утро, баронесса, — донеслось сзади и, обернувшись, с удивлением признала в осунувшемся мужчине на чалом мерине, моего бывшего начальника.

— Семён Матвеевич! Рада снова видеть вас!

— Но не узнали, — господин Сушинский горько усмехнулся. — Да, господа, в отличие от нас, женщины даже на войне умудряются выглядеть потрясающе.

— Яков Васильевич, — обратилась я к лейб-хирургу, старательно гася смущение, — мне необходимо поговорить с вами.

Отъехав немного от группы, Виллие выжидательно посмотрел на меня слегка улыбаясь.

— Ваше превосходительство, — начала я официально, — правда ли, что у меня хотят отобрать инвалидную команду?

— Баронесса, — резка перестал улыбаться лейб-хирург, — они не ваша собственность! А относятся к медицинскому ведомству.

— При чём тут собственность? — удивилась я. — Просто мы друг к другу привыкли, а сейчас, я хотела бы получить ваше разрешение просить у светлейшего осуществить небольшую идею. И в дальнейшем мне будет весьма необходима их помощь.

— И в чём же состоит ваша «идея»? — ехидно спросил шотландец.

— Вы же помните, сколько раненых было оставлено по дороге, — лицо Виллие при этой фразе исказилось. Ведь именно благодаря его усилиям, как выражается Павел, удалось «протолкнуть» необходимость квалифицированной врачебной помощи нижним чинам. Как медик, он меня прекрасно понимал. — Это неправильно!

— Что же вы предлагаете мадмуазель Луиза?

— Нам необходимо организовать партизанский госпиталь!

— What? (*Чего?) — от изумления шотландец перешёл на английский^[56].

— Вам известно, что светлейший разрешил создать партизанский отряд, чтобы тревожить неприятеля?

— Насколько я знаю, там почти сотня казаков и полсотни гусар! И что вы собрались делать с десятком инвалидов? Вы о своих помощницах подумали? Куда вы их вновь собираетесь втянуть?

— Яков Васильевич, вы думаете, рядом с полем сражения они подвергались меньшей опасности?

Лейб-хирург устало вздохнул, прикрыв глаза. Выдержав паузу, обратился уже к Павлу.

— Почему вы не отговорите её от этой авантюры?

— Дело в том, — улыбнулся «провидец», — что мы сообща её задумали.

— Idiots! (*Идиоты) — возмущенно прошептал шотландец, подняв очи к небу.

— Кроме того, — вернулась я к беседе, — наша группа не собирается вступать в соотношения с неприятелем. Павел Матвеевич, — показала на жениха, — со своими людьми будет потихонечку вывозить раненых. На дороге, тем всё равно не выжить.

— Допустим… — выдохнул Виллие, — только допустим, что вы их заберёте. Где вы собираетесь расположить пациентов?

— Лучше всего в ближайшем городе, не занятом французами. К югу как раз Калуга, — предложил «провидец».

— Ну и зачем же вам в этом участвовать? Вот пусть ваш жених этим и занимается!

— Яков Васильевич, — произнесла осуждающе, — в дороге раненым может понадобиться неотложная помощь. Там же более двухсот вёрст! Ни один день везти.

— Хорошо, что вы предлагаете?

— Поддержите меня в ходатайстве к Михаилу Илларионовичу. По его приказу, в Калуге наверняка согласятся сотрудничать. Наш развозной госпиталь будет прятаться недалеко от дороги, а люди Павла Матвеевича станут доставлять раненых к нам. Оказав первую помощь, начнём переправлять тех в город. Пойдём далее. Обоз, зная место нашей следующей стоянки, из Калуги сразу проследует туда.

Виллие тяжело вздохнул.

— Кроме того, — продолжила я, — самим партизанам тоже нужна будет помощь. Думаете, они смогут отправить кого-то в госпиталь? Они же не заговорённые, потерь не избежать.

— Хорошо! Давайте сделаем так. Насколько я знаю, вечером планируется остановка в имении Карла Ивановича Яниша. Это ординарный профессор московского отделения медико-хирургической академии. Селение Землино, как раз у нас на пути. Карл Иванович прибыл с московским ополчением перед Бородино. И вот, предложил светлейшему воспользоваться его гостеприимством. Как приедем, напомню, что нас сопровождают женщины, вам выделят покои и сможете спокойно поговорить с главнокомандующим. Особенно, — он заговорщицки подмигнул мне, — если ваша кухарка опять угостит штабских великолепным ужином.

Распрощавшись с лейб-медиком, отправилась к Семёну Матвеевичу. Хотелось узнать, где Аристарх Петрович. Господин Сушинский, обещал, что мы встретимся вечером.

Мне предстояло опять «воевать» со Степанидой, только-только пополневшей наши запасы. «Патриотический» обед настолько ей не понравился, что боюсь, не привыкни она в имении к благонравному поведению, наверняка бы плевалась.

Господский дом был очень скромным. Всего два этажа, расходившихся на северное и южное крыло. Места было совершенно недостаточно, а потому, даже высшие чины были вынуждены тесниться по нескольку человек в комнате.

Для нас с подопечными выделили чью-то девичью спальню. Было заметно, что дом покидали в спешке. Часть одежды разбросана по всей гардеробной. Столик перед зеркалом покрыт рассыпанной пудрой. То тут, то там, на ковре лежали забытые мелочи.

Екатерина с Дарьей сразу же принялись за уборку. Что удивительно, девушки ни разу ни выказали раздражения, всячески скрывали слёзы и старательно помогали мне в сложных операциях, обучаясь на практике. Более опытная Марфа, всё чаще самостоятельно их проводила, иногда, что-то спрашивая у меня в процессе. Протеже Соломона нашли общий язык и с ней. Не привыкшая к семейному теплу, Марфа неожиданно стала воспринимать их сёстрами. Потому, постоянно в дороге, эта неразлучная троица о чём-то шепталась, особенно, если недалеко появлялись казаки. Кстати, частое присутствие тех отметил и Павел, иногда весело подшучивая над Дарьей, наличием чубастого поклонника.

Степанида, уже вовсю заправлявшая на кухне имения, умудрилась отыскать какие-то забытые продукты. Наставления жениха в дороге не прошли даром. Никаких изысков женщина не готовила: всё скромно и сыто, а главное — много.

Троица помогла нам с Ольгой помыться и привести себя в порядок. До сих пор поражаюсь, как запасливость Степаниды выручала нас в подобные моменты.

Закончив заниматься туалетом, за дверью, обнаружили примостившегося там Егора. И почти бесшумно, с подоконника соскочил Ефимка, опрометью бросившийся вниз. Для Павла, увы, места в доме не нашлось. Он с татарами вынужден был расположиться во дворе.

Накрытый обед в большой столовой в обычное время вызвал бы порицание общества. Но сейчас всё воспринималось проще. Два узких длинных стола сколоченные из не струганных досок располагались недалеко друг от друга. Только один из них с дальней стороны оказался покрыт небольшой скатертью. Наверняка место предназначалось светлейшему, так как именно на ней были собраны разномастные фарфоровые тарелки и приборы. Но чем дальше, тем больше это напоминало деревенскую таверну с деревянной посудой. Понаблюдав, как инвалиды, под руководством Степаниды ловко накрывают столы, мы прошли в гостиную залу, заполненную военными.

Павел нашёлся рядом с Виллие. Мужчины тихо обсуждали что-то между собой. Мы осторожно стали пробираться к ним, но всё-таки привлекли всеобщее внимание. Офицеры, расступаясь провожали нас взглядами, в которых читался интерес.

Только несколько человек наблюдало эту картину отстранённо, но, к примеру Дурова, ехидно мне улыбалась, опираясь на костыль. А стоявший рядом с Кутузовым хорошенький молоденький корнет прожигал злым прищуром.

— Не смотри так изумлённо на неё, — прошептал мне на ухо Павел.

— На Дурову? — удивилась я.

— Нет же, на теперешнюю спутницу светлейшего.

Ошарашено уставившись на жениха, я начала медленно поворачивать голову. Если бы не коротко остриженные волосы, я бы никогда не причислила корнета к мужскому полу.

— К чему же она так неприязненно на меня смотрит?

— Ты открыто носишь платья, находясь при армии, тогда как она вынуждена носить брюки.

— Боюсь, mon cher, — заметила улыбнувшись, — скорее всего ей жаль волос.

Немного погодя, Виллие подвёл нас к главнокомандующему. Михаил Илларионович за эти дни заметно сдал. Предстоящее решение, ему придётся принимать единолично. А это весьма нелегко.

Не напрягая светлейшего лишними деталями, Яков Васильевич кратко преподнёс ему наш план, добавив некоторые свои идеи. Окружающие, внимательно прислушивающиеся к этому разговору, начинали тихо переговариваться, что-то обсуждая.

— И что же вы, — обратился Кутузов к Павлу, — готовы отправить невесту на столь опасное поприще?

— Для её безопасности, с ней и поеду.

— Как жаль, что вы не увидите под Москвой обещанное Ростопчиным разгромление французов, — встрял в разговор, стоящий за спиной главнокомандующего Милорадович.

Мы с женихом удивлённо переглянулись.

— Ну как же, — продолжил Михаил Андреевич, — перед нашим уходом к вам, вся первопрестольная была обвешена афишками^[57], где он обещает, что с небес на головы неприятелю прольётся огненный дождь!

— Шар Леппиха, — тихо прошептал мне на ухо Павел.

Мне с трудом удалось скрыть откровенную усмешку.

Я помнила эту историю из книг. Франц Леппих, немецкий авантюрист, мнивший себя изобретателем, как-то смог убедить Александра, через русских посланников, что может построить управляемый аэростат, «который мог бы поднимать такое количество разрывных снарядов, что посредством их можно было бы истреблять целые неприятельские армии». Для чего весной этого года его тайно вывезли в Россию, выделив на расходы почти сто пятьдесят тысяч рублей. Не смотря на поддержку и протекцию самого государя, шар так и не смог подняться в воздух. Даже пустой. Не говоря уже об обещанных сорока человек экипажа и полных ящиков с зажигательными снарядами.

И что удивительно, в конце 1811 года, с таким же предложением, этот проходимец уже обращался к Наполеону в Париже. Однако Бонапарт отказал ему, запретив любые эксперименты с воздухоплаванием. Даже велел выслать прожектёра за пределы Франции. Скорее всего, на подобное решение повлияли предыдущие неудачи корсиканца, при использовании аэростатов французской армией во время Египетского похода. А также на свадебных торжествах с Марией-Луизой, когда шар Андре Гарнерена долетел до Рима и зацепился там за шпиль мавзолея императора Нерона.

Как бы то ни было, по письмам в наше время было известно, что Кутузов уже после Бородино запрашивал московского градоначальника о готовности аэростата. И был извещён о неудаче. Потому заявление Милорадовича вызвало у него лишь раздражение.

— Фёдор Васильевич^[58] только бумагу марать наловчился исправно. Лучше бы сидел в своём Вороново, да и дальше памфлетики писал. Не был бы таким ярым франкофобом, так бы и сидел бы в «отпуску».

Что удивительно, ярый идеолог «русской старины», через несколько лет и почти до самой своей смерти будет проживать в Париже. Двор просто не простит ему сгоревшей Москвы. А «писательство» станет семейным увлечением. Все его дочери неплохо сочиняли. Особенно большое творческое наследие оставит средняя дочь — Софья Фёдоровна. Более известная миру как графиня де Сегюр. Её «Les malheurs de Sophie» (*«Сонины проказы») и «Les Petites Fillesmodèles» (*«Примерные девочки») заказывал для меня в своё время дедушка.

Долго занимать время светлейшего мы не могли, а потому получив его позволение отошли, дав возможность приблизиться другим. Хорошенький корнет провожала меня глазами, что-то нашёптывая рядом стоящему майору.

Павел отвёл нас к расположившимся у противоположной стены врачам. Ему самому нужно было переговорить с некоторыми из присутствующих. Мне же было приятно пообщаться с Аристархом Петровичем. Господин Сурин с энтузиазмом расспрашивал меня, да и сам рассказывал о том, как прошла его «бородинская битва».

Неожиданно к нам подошла Надежда Андреевна, вернее уланский поручик Александр Андреевич. Опираясь на костыль, она попросила разрешения украсть меня у врачей, так как мои бывшие пациенты «жаждут выразить свою благодарность».

— Как давно вы раскрыли меня? — неожиданно спросила Дурова, как только мы отдалились от мужчин. Не отходившая всё это время от меня ни на шаг Ольга, если и удивилась, то совершенно не подала виду. Однако потом меня явно ожидает допрос.

— С чего вы это взяли? — улыбнулась я совершенно открыто.

— Ваш жених демонстративно игнорирует мой интерес к вашей персоне. Хотя, в других случаях меня и вызывали на дуэль, и требовали жениться. А «ваш» усиленно «не замечает», как будто зная, что ему нечего опасаться.

— Дело в том, — старательно пряча улыбку, ответила я, — что у Павла Матвеевича есть некоторые связи при дворе. И ваша встреча с государем не осталась незамеченной.

— Понятно, — ответила кавалерист-девица, — но, смотрю, вы никому не рассказали.

— Это ваша тайна. Не нам решать кого в неё просвещать.

— Ну что ж… позвольте тогда всё-таки вам поведать … весь штаб сейчас «гудит» о том, что вы стремитесь в след своему тайному возлюбленному… — и, выдержав паузу добавила, — Давыдову!

Глава 15

1 сентября 1812 года

Когда всё это закончится, если конечно доживу… то, скорее всего буду ярой домоседкой. Против ожидания Павла, я более всего уставала не от обилия работы или созерцания страданий… Должно быть жених предполагал у меня наличие «тонкой душевной организации»,совершенно забывая, что в лекарях с подобной долго не задерживаются. Наоборот, нам свойственен даже некий цинизм и прямолинейность. Только это чаще всего помогает рассказывать больным о тяжести их заболеваний.

Нет… больше всего меня раздражали казалось-бы сущие мелочи. А именно, нехватка некоторых бытовых удобств в походной жизни. Как выяснилось, при долгом отсутствии возможности помыться, я становлюсь ужасным мизантропом^[59].

Как-то мы обсуждали это с «провидцем» на привале. Он долго смеялся, а потом тихо рассказывал о достижениях его эпохи в организации комфорта, или как он выразился «технического прогресса».

Получалось, что даже моё время, по которому я неимоверно скучала, для него было страшно отсталым. Что же говорить о теперешнем, кое Павел иногда величал «средневековым».

Когда же мы к полудню добрались до Калуги, первое, что для меня организовал жених в небольшой гостинице — это огромная деревянная лохань, наполненная горячей водой. Степанида даже вылила туда немного ароматного масла, чудом сохранившегося в её закромах. Ждать вечерней бани не было никаких сил.

Пока я так сибаритствовала^[60], Павел отправил Ефимку к губернатору, с запиской, что мы имеем послание к нему от светлейшего и просим о встрече.

Не знаю, чем именно занимался в это время господин Каверин, но ответ мы получили только спустя пару часов. Смыв с себя дорожную пыль, я как раз была атакована Степанидой, на предмет пополнения оскудевших галантерейных запасов.

Прерванная деликатным стуком «мучительница» просто положила список на столик и удалилась, оставив нас. О, если бы наедине. В предусмотрительно открытую дверь уже входила Ольга.

Улыбнувшись, Павел прочёл для меня записку, присланную из дома губернатора. Не знаю, почему они так долго раздумывали над ответом, но нас приглашали не в присутствие^[61], а «отобедать по-домашнему».

— Думаю тебе стоит надеть лучшее платье, что у тебя есть, — усмехнулся жених, — подозреваю, что «по-домашнему» будет подозрительно парадно.

— К чему? Мы отступаем. Какие «парадные обеды»?

— Ты забываешь, ma chère, что это не столица. Сюда спешных депеш не присылают. Разве что, с требованием провианта.

— То есть из нас попробуют вытрясти любые подробности, и мы с тобой — источник последних сплетен для местного общества?

— Боюсь, что это так и есть, — задумавшись проговорил он, смотря куда-то вдаль.

— Жаль, что я здесь навряд ли найду, что-то новое из готовых платьев.

Жених так и продолжал стоять, молча смотря к окно. Ольга с ожиданием поглядывала на него. Ей явно не терпелось отдать распоряжение Степаниде готовить наши туалеты. Но пока Павел не ушёл, она не могла выйти из комнаты. Поймав её умоляющий взгляд, мне пришлось выйти вместе с ней, оставив «провидца» размышлять в одиночестве.

А подумать было над чем: нам предстояло организовать то, что мы планировали всё это время — «летучий» медицинский обоз.

Увы, инвалидов нам так и не вернули. «Самим нужны!»: ответил мне Виллие. Спасибо хоть оставшихся не забрали. В бумагах, подписанных Кутузовым, нам предписывалось отобрать для себя из собранного в Калуге ополчения «охочих людей». То бишь, в отряд к жениху нужно будет набрать охотников, а для нас должны подготовить десяток телег с возничими.

И если с последними вряд ли будут проблемы, то вот людей, отменно обращающихся с огнестрелом, найти было сложно. При том, что основной отряд Павла потеряет при этом несколько опытных татар, которые перейдут в охрану каравана. И хотя с пустых телег, по идее, нечего взять, возможность натолкнуться на какой-нибудь отдалённый французский разъезд оставалась.

Вот с чем у нас не было проблем, так это с пистолетами. Уходя из отряда, инвалиды сдали всё полученное оружие. Вооружить возничих будет чем.

Не обошлось конечно и без непонимания. Бессовестный шотландец пытался оставить в армейской медицинской бригаде Марфу, как только узнал, что она уже проводила небольшие самостоятельные операции. К счастью, вмешался Павел и пояснил, что без женского сопровождения, моя помощница остаться никак не может. И пока ушлый лейб-медик не нашел в ближайшей деревне какую-нибудь старушку, мы поспешно уехали, забрав с собой Аристарха Петровича.

Господина Сурина по моей просьбе назначили номинальным начальником всей нашей авантюры. Почему не я? Так руководитель должен был оставаться в Калуге, организовать на базе Хлюстинской больницы приёмный покой для поступающих раненых. Но боюсь, по моим скромным подсчётам, в скорости Аристарху Петровичу придётся реквизировать для наших нужд даже ближайшие к госпиталю дома. Впрочем, это уже будет его головная боль.

С чем мы можем ему помочь, так это медикаментами, которые по распоряжению «провидца» должны были подвозить в город его люди. И пусть Виллие нас клятвенно заверял, что на содержание будут выделены надлежащие средства и из ближайших армейских складов будет подвезено необходимое, мы на многое не рассчитывали.

По словам Павла, попытка оставить при себе Марфу, это «ответ» Семёна Матвеевича на то, что Аристарх Петрович отправляется с нами. Надеюсь, жених ошибается. Не хотелось бы так думать о бывшем начальнике.

Когда начали рассуждать о необходимости оставить в городе номинального начальника, в чьи обязанности входили бы все организационные вопросы, я сама предложила кандидатуру господина Сурина. С ним у меня всегда были хорошие отношения, и памятуя о проблемах с господином Скоблевским, решила подобрать себе начальника самостоятельно.

Найденная нами в комнате подопечных неугомонная Степанида, заявила, что завтра, после церковной службы, куда я обещала всех опустить по приезду в город, следует отправиться в местный Гостиный двор. Решили, что сразу посетим Никитскую церковь, расположенную недалеко от него.

Новенький губернаторский особняк впечатлял. Трёхэтажный яркий образец ампира в своём классическом виде. Своей огромной колоннадой и небольшой башенкой со шпилем он напоминал здание адмиралтейства в Петербурге.

Как Павел и предполагал, на «обеде по-домашнему» присутствовали особо важные лица города. Встретил нас лично Каверин Павел Никитич, примерно пятидесяти лет, нынешний Калужский губернатор, до недавнего времени служивший московским обер-полицмейстером. Личностью он оказался весьма незаурядной.

До сих пор сохранивший приятственные черты лица, он неизменно стремился нам понравится. Причину тому я не могла понять. Хотя… как только к нам присоединилась его шестнадцатилетняя дочь Елена, многое стало проясняться.

При всей своей красоте, она отличалась какой-то болезненной бледностью. Небольшая, миниатюрная, с узкими и тонкими чертами лица. Подлинная Офелия.

Заметив, с каким интересом губернатор смотрит на впечатление, которое оказывает его дочь, жених взял мою успевшую загореть в походе ладонь и с улыбкой поднёс к губам.

К нам подошёл новый предводитель дворянства, полковник, Тимирязев Василий Иванович. Как оказалось, недавно пришло известие о том, что бригадир Шепелев был убит. Это и привело к преждевременным выборам. Сейчас как раз ожидалось высочайшее утверждение, но Василий Иванович уже приступил к своим обязанностям.

Губернатор, видя, что господин Рубановский с бóльшим удовольствием обсуждает насущные дела ополчения, чем уделяет внимание его дочери, отошёл со своим «сокровищем» к другим гостям. К нам же присоединился вице-губернатор, Иван Елисеевич Комаров. Выглядел статский советник немного моложе своего начальника, но приязни к нему явно не испытывал.

Когда Павел посвятил всё своё внимание вице-губернатору, предводитель дворянства сообщил мне, что господин Комаров с большой болью узнал об отставке своего прежнего начальства, известного в губернии генерал-майора Андрея Лаврентьевича Львова. Настоящий «вояка», он держал подвластные территории в полном порядке, не давая спуска провинившимся. И даже после отставки, как только началась война, был избран предводителем ополчения Калужской губернии и тут же отбыл на театр военных действий. А тут…

Оказывается, до назначения в Калугу, господин Каверин после полицейского департамента, получил пост управляющего московским отделением Государственного ассигнационного банка… но занимал его менее года. С большой поспешностью его перевели на нынешнюю должность.

Местное общество от нового губернатора в восторге не пребывало. Тут же по поведанным слухам мне стало известно, что Павел Никитич, из давно обедневшей семьи. Но в своё время очень удачно женившийся на богатой красавице, состоящей в родстве с Архаровыми^[62]. Он сумел вскружить голову как невесте, так и будущей родне, но… оказался большим мотом и игроком. Так что менее чем через год, от огромного приданного Анны Петровны не осталось и следа. Пока супруга была жива, получала от отца какие-то подарки. Теперь же, потеряв её пару лет назад от чахотки, губернатор остался с шестью детьми совершенно без средств.

Думаю, Аристарху Петровичу явно придётся сильно потрудиться, стараясь не допустить растраты средств, выделяемых на наши расходы. Уж слишком заинтересованные взгляды бросал губернатор на врача и моего жениха, ведущих увлечённую беседу с вице-губернатором.

Нас с Ольгой увела к женской части ещё одна дочь господина Каверина — Мария. Эта четырнадцатилетняя барышня так же страдала бледностью, обещая в скорости догнать сестру по своей красоте. Пока же она ещё немного сохраняла какую-то детскую округлость в лице.

Местное дамское общество ничем не отличалось от себе подобных. Более чем армейские победы или поражения, их прежде всего интересовало, как я могу находиться столько времени в окружении такого количества военных. А присутствие рядом Павла добавляло некую пикантность моему положению. По доносившимся шепоткам, было ясно, что дамы спорят, согласится ли в конце концов господин Рубановский на мне жениться, или же моя история приобретёт более fin tragique (*трагический финал).

На обеде нас с Павлом рассадили в разные концы стола, что было вполне ожидаемо. В этот раз он не протестовал. Посаженный рядом с вице-губернатором с одной стороны и Еленой с другой, он воспользовался моментом, уделив всё своё внимание господину Комарову. Тем более им было что обсудить, особенно вопросы относительно ополчения.

Я же старательно избегала каких-либо разговоров за столом. Для меня было странным, что с особым придыханием почему-то обсуждался местный театр, страдающий от отсутствия труппы. А потому, с трудом дождавшись окончания этого «домашне-парадного» обеда, наконец смогли отбыть в гостиницу.

Последующие несколько дней напоминали круговерть. Мы с Аристархом Петровичем постоянно с кем-то встречались, что-то писали или требовали. Но благодаря своевременной помощи Ивана Елисеевича, всё наконец образовалось.

Пятого сентября, когда мы уже было собирались выступить, город всколыхнула новость. Прибыл посыльный с донесением об оставлении Москвы.

На следующий день, по дороге на Медынь, нам повстречался необычный караван. Бородатые всадники в странных кафтанах, везли пленных французов. Мы как раз остановились перекусить на обочине, когда они показались.

Предводительствовал любопытному обозу поручик Бекетов, из того же Ахтырского гусарского полка, что и Давыдов. Более сейчас похожий на калужского крестьянина, поручик с удовольствием присоединился к нашему обеду, с рвением потчуя нас рассказом о недавних подвигах отряда.

Пленные являлись двумя разными группами мародёров, решивших нагрянуть в деревеньку, на их несчастье, выбранную Давыдовым для постоя в тот день.

Французам не повезло. Всё награбленное добро, кроме провианта, партизаны оставили крестьянам. Особенно наказав тем сохранить оружие. Давыдов надеялся, что народ сам вступит в борьбу с захватчиками. А как… этому он мог их обучить…

— «Когда придут к вам французы», — в лицах рассказывал Бекетов, — говорил он им на сборище, «примите их дружелюбно, поднесите с поклонами (ибо, не зная русского языка, поклоны те понимают лучше слов) всё, что у вас есть съестного, а особенно питейного, уложите спать пьяными. И, когда приметите, что они точно заснули, бросьтесь все на оружие их, обыкновенно кучею в углу избы или на улице поставленное, и совершите то, что Бог повелел совершать с врагами христовой церкви и вашей родины. Истребив их, закопайте тела в хлеву, в лесу или в каком-нибудь непроходимом месте. Во всяком случае, берегитесь, чтобы место, где тела зарыты, не было приметно от свежей, недавно вскопанной земли. Для того набросайте на него кучу камней, бревен, золы или другого чего. Всю добычу военную, как мундиры, каски, ремни и прочее. Всё жгите или зарывайте в таких же местах, как и тела французов. Эта осторожность оттого нужна, что другая шайка басурманов, верно, будет рыться в свежей земле, думая найти в ней или деньги, или ваше имущество, но, отрывши вместо того тела своих товарищей и вещи, им принадлежавшие, вас всех побьёт и село сожжёт. А ты, брат староста, имей надзор над всем тем, о чем я приказываю, да прикажи, чтобы на дворе у тебя всегда были готовы три или четыре парня, которые, когда завидят очень многое число французов, садились бы на лошадей и скакали бы врознь искать меня. Я приду к вам на помощь! Бог велит православным христианам жить мирно между собою и не выдавать врагам друг друга, особенно чадам антихриста, которые не щадят и храмы божии!»

Караван уже давно отправился в путь, а Павел всё ещё был задумчив и не весел.

— Боюсь с такими его «учениями», в деревнях нас будет ждать невесёлый приём. Пристрелят ещё «на всякий случай», от греха подальше. Иди потом доказывай, что мы не французские фуражисты с пустыми телегами.

— Если я ничего не путаю, а сам Денис Васильевич не наврал в своих мемуарах… то сейчас они озоруют недалеко от Смоленска, — сказала я, задумавшись, — посему, если от Медыни, как и планировали мы повернём к Можайску, и будем работать там, то пересекаться не должны.

— Ты права… а то этого нахального поэта становится как-то слишком много.

— Самое главное, чтобы раненые нас дождались. Погода очень быстро портится. Начинаются дожди, и если выжившие пробираются к городу, ночуя в лесу…

Можно было не продолжать. Ослабленный ранами организм просто не выдержит переохлаждения.

Глава 16

12 сентября 1812 года

Спина уже болела и не хотела разгибаться, но я упрямо продолжала задуманное. Солнце приближалось к зениту, и от постоянных монотонных движений пот стекал по позвоночнику. Поднявшись с корточек, вздохнула, приоткрыв немного замотанное шёлковым шарфом лицо. Минуту расслабляла затёкшую поясницу пытаясь подняться на цыпочки и вдохнуть чистого воздуха. Затем натянула шарф до самых глаз, и немного продвинулась вперёд. Перешагнув через лежащий на земле труп, вновь присела. Более не доверяя поверхностному осмотру, я упорно проверяла каждое тело на наличие пульса у височной или сонной артерии.

Вся группа Павла, наученная мной, кроме оставленных в охранении татар, занималась тем же самым. Изначально мы прислушивались к стонам. Пытались ловить малейшие движения среди тел. И уже почти отчаявшись, я услышала в утренней тишине неглубокий сиплый вздох. Только небольшое облачко пара, еле видимое над остывшей за ночь землёй, указало на ещё живого. Призванным обратно мужчинам поручила проверять каждое тело, даже если оно смердит.

В нескольких местах они были навалены так кучно, что образовывали целые курганы из мешанины чьих-то рук и ног. Туда меня не пускали, выделив для поисков только край… Бородинского поля.

С момента сражения прошло уже более двух недель, и мы даже не думали, что найдём здесь хоть кого-то из выживших.

Все эти дни, кружа и петляя недалеко от Можайска, мы старательно собирали по деревням раненых солдат. Многих находили в лесу, а ещё больше прямо на дороге. Голодные и осунувшиеся, те упорно старались хоть как-то доползти до своих. От избытка радости, несколько умерло прямо у нас на руках, широко улыбаясь. Благодаря перед смертью, что не забыли, и вернулись… за ними.

Дороги вообще сейчас представляли довольно удручающее зрелище. Почти повсюду на обочине лежали трупы. Крестьяне из ближайших деревень как могли, хоронили тела, но новые появлялись вновь и вновь, образовываясь из убежавших из плена или ушедших от крестьян которые их скрывали, освобождая тех от проблем.

Отправив очередной обоз в Калугу, вчера по плану остановились в деревеньке Крюково. Мы не стали ждать заполнения всех телег, а потому первые пять уехали ещё несколько дней назад, и сейчас мы ждали их возвращения в оговоренном месте.

Заняв для женщин небольшой домик, почти на выселках, остальные мужчины с удовольствием расположились на сеновале. Татары предпочли и дальше находиться недалеко от моей персоны. Во дворе места для их палаток было недостаточно и потому те были разбиты сразу за забором. Наличие же рядом огорода, моих охранников, кажется, только вдохновляло.

Павел времени не терял и рыскал по ближайшим окрестностям, прикидывая, где ещё могли быть оставлены раненые.

Ближе к вечеру, привезя трёх солдат из арьергарда, что прятались на глухой заимке^[63], «провидец» был показательно деловит и почему-то избегал подходить к раненым, которые как-то странно на него посматривали.

У моего жениха тут явно уже были налажены связи, потому как в скорости нас нашли вооружённые люди, привезя припасов и порох.

После сытного ужина, приготовленного из «тушёнки», что наверняка доставили из находящегося недалеко схрона, я выжидательно расположилась рядом с Павлом.

Он слишком явно он избегал новеньких. Нарочито старался показать свою занятость. При этом я замечала, как он внимательно отмечал каждое моё передвижение. Особенно в сторону новоприбывших.

— Устала, mon ange (*мой ангел)? — его невозмутимость вызывала с одной стороны смех, а с другой … довольно часто, на этой войне я жалела, что не могу как простая баба отходить кого-нибудь веником или оглоблей. А ведь так порой очень хотелось. Естественно, я никогда не смогла бы себе позволить воплотить подобное в реальность… воспитание не позволяло. Потому сейчас показательно молчала, пытаясь разглядеть ответ в его лице.

— Как ты думаешь, проблем с мясом не будет? — как ни в чём не бывало, продолжил он деловито. — Я осмотрел крынки, повреждённых не было. На складе их постоянно проверяют, но это для крестьян что-то новое. Только мы с тобой понимаем, как именно должны выглядеть и пахнуть правильно сохранённые консервы^[64].

Я упорно хранила молчание, стараясь показать, что сейчас разговаривать на отвлечённые темы не намерена.

— Погода постепенно портится, ma chère, я там подготовил и для тебя тёплый плащ из непромокаемой ткани. В городе конечно в подобном для барышни не сomme il faut (*не подобающе), но в лесу думаю никто не посмеет косо на тебя посмотреть.

Павел усердно улыбался.

— Как прошёл твой день? — старательно втягивал меня в разговор «провидец». — Так наговорилась со Степанидой, что для уставшего жениха нет сил?

— Ты ни чем не хочешь со мной поделиться? — мне даже пришлось выразительно приподнять бровь, дожидаясь ответа.

— Не думаю, что это правда… и если сорвёмся туда, можем разминуться с обозом.

— Что… именно… произошло, mon cher?

Долго раздумывая над тем, что собирался мне поведать, Павел наконец заговорил.

— К хозяину заимки заезжал какой-то знакомец из Середы, тот на государевых землях живёт, да торгует с Волоколамском. Из-за войны сейчас никто не ездит, и вот он и решился, посчитав, что, зная тайные тропы, избежит французов. Продвигался в основном вечерами, да ранним утром. В общем, в этом-то и преуспел.

— А при чём тут купец? Он ранен или ему нужна помощь?

— Сейчас поймёшь… — жених тяжело вздохнул и продолжил. — Пару дней назад, проезжая на вечерней зорьке мимо Бородинского поля, тот слышал тихие звуки, как будто несколько человек звали на помощь.

Я оторопело уставилась на «провидца».

— Мужик жутко испугался, там ведь трупы вокруг. Погнал лошадь, да переночевать на заимку попросился к знакомцу. Рассказывал страшилки, что черти его там из преисподней звали. Полночи с хозяином выпивали и по утру уехал, но наши солдатики всё это слышали. Ну, а в дороге мне и рассказали.

— Мы-ы-ы должны-ы-ы туда ехать — мой голос подрагивал от волнения. — Если там хотя бы несколько выживших, мы обязаны их забрать.

Жених смотрел в мои полные слёз глаза и молчал какое-то время.

— Анна, — сказал он, проверив, не слышат ли кто нас, — ты же понимаешь, что там целое поле гниющих трупов. Возможность найти выживших, стремится к нулю с каждым мгновением.

Я вскочила с чурбака, заменяющего мне стул, и хотела бежать седлать Ветра.

— Остановись, успокойся, — Павел схватил меня за руку, удерживая, — уже ночь, мы сейчас не найдём дороги, только лошадям ноги сломаем.

Под недовольным взглядом Ольги он обнял меня, прижал к себе и зашептал на ухо.

— Завтра с утра, как только начнёт светать, мы с ребятами туда отправимся.

— Я тоже! — воскликнула, резко подняв голову и глядя ему в глаза.

— Хорошо, — жених тяжело вздохнул, — сейчас ты успокоишься, и мы пойдём к нашим людям и объясним, что им предстоит. С утра поедем верхом…

— Но наши операционные столы, инструменты, медикаменты!!! Если будут выжившие, как их вывозить?

— Ты не дослушала… мы поспешим верхом, а следом за нами поедут телеги и дормез. Боюсь, они будут там только к обеду, или около того.

Прикрыв глаза, я старалась успокоиться и вдыхала запах Павла, уткнувшись в его ключицу. Он пах костром, лошадьми и какими-то травами. Что удивительно, но сам запах его тела меня абсолютно не раздражал. Хотя… чувствуя чьи-то чужие «ароматы» я порою задерживала дыхание, стараясь отодвинуться или вдохнуть подготовленный для таких случаев ароматизированный платочек.

— Ты прав… но тебе стоит самому всё объяснить людям.

Сказать, что все присутствующие были ошеломлены — ни сказать ничего. Некоторые, как и я, первым порывом были готовы ехать прямо сейчас. Все стали деловито собираться, проверяя необходимое, чтобы с утра не тратить время на подготовку.

Ранее собранных нами раненых оставили в деревне, доверив попечительству старейшины. Узнав, куда именно мы направляемся, новоприбывшие нас перекрестили, благословив в дорогу.

Тронулись в путь, как только забрезжил рассвет. Мне казалось, что движемся мы слишком медленно. Но Павел не давал перейти в галоп, оберегая лошадей.

— Ma chère, если ты загонишь своего друга, то потом будешь «есть» себя ещё больше, чем сейчас, пытаясь успеть.

Довольно скоро мы были на месте. «Провидец» был прав, над полем стоял настоящий смрад, еле-еле развеваемый слабым ветерком. Он всё порывался не пустить меня на поиски, но обвязав лицо пропитанным в пахучем масле шарфом, я пошла со всеми.

Выжившие были. Первый же найденный, вызвал всеобщий восторг и придал вдохновение нашим поискам. Раненых выносили на расчищенное место, и «провидец» пытался уговорить меня заняться ими, а не ходить по полю, по колено в чьих-то внутренностях.

Без инструментов и медикаментов я мало чем могла им помочь, потому отговаривалась ожиданием прибытия нашего дормеза и пары телег, купленных в деревне.

Наконец, незадолго до полудня, мне сообщили, что прибыла инвалидная группа вместе с моими подопечными. Они организовывали новый лагерь, стараясь сделать его не заметным с дороги.

Самая большая проблема заключалась в воде, которую предстояло как-то доставлять от реки. Нам было необходимо оказать хоть какую-то временную помощь, чтобы выжившие смогли дотянуть до выбранной нами на постой деревушки.

— Как же ты выдюжил, миленький? — спрашивала, обливаясь слезами Степанида, стараясь напоить раненого подготовленным ещё вчера в большом количестве отваром коры ивы.

— Эх, сестрица… хорошо рядом конь недалеко пал. На третий день смог доползти до него. Так, шагами то, вроде недалече… но как пополз… казалось, что до первопрестольной и то ближе будет. Всё в беспамятство впадал.

Тут Степанида заставила его сделать ещё насколько глотков отвара, и он продолжил.

— А вот как дополз… так и полегче стало. Брюхо-то у него уж раздуто было, но хорошо, что ногу оторвало. Сверху всё срезал, да там, где почище и ел.

— Как же не замёрзли-то? Последние ночи же холодать стало.

— Так под тушу-то и подполз. Выкопал себе нору небольшую под ней, и забрался.

Придерживающая его за голову женщина уже не сдерживала рыдания.

— Щас косатик, сей час бульончик наваристый будет.

Количество спасённых потихоньку увеличивалось. Может во всём виноват запах похлёбки, варившейся в большом котле? Её аромат перебивал вездесущий сладковатый трупный запах.

У всех раненых были проблемы с ногами. Потому они и не могли выбраться с поля. Я ждала очередного кипячения инструментов, чтобы заняться следующим пострадавшим.

Сейчас у меня было время, и я старательно пыталась хоть кому-то сохранить конечности, если была малейшая на это возможность.

Катя с Дарьей предварительно обрабатывали раны, а Марфа ассистировала. Мне нужна была самая лучшая помощь из возможных.

— Ma chère, — неожиданно рядом со мной появился Павел, — думаю, тебе стоит сначала осмотреть их всех и разделить. Если будешь пытаться спасти ноги всем, мы пробудем на этом поле долго. И не факт, что раненый выдержит твои старания.

Я раздражённо посмотрела на «провидца».

— Тех, кому уже не поможет твоё вмешательство, просто отрежь. У некоторых даже я вижу, отмирает плоть. Закончи с ними, я же видел, как быстро ты справлялась в день сражения! А потом уже будешь «мучить» оставшихся. В крайнем случае, доставим их в деревню, там продолжишь.

Кажется, из-за стресса уже перестала соображать голова. Или же произошедшее просто выбило меня из колеи.

Согласившись с женихом, мы с девушками начали проверять всех найденных. Успокоившись, поняла, что самым лучшим для большинства из них будет срочная ампутация. Посему, более не нервничая, я занялась привычным делом.

Стрелки на подаренных мне женихом часах показывали уже начало четвёртого, когда Ольга принудительно заставила нас самих прерваться на еду. Бедная компаньонка утром чуть было не лишилась чувств, когда их бричка только подъехала к полю, хорошо её подхватил подоспевший унтер. Увидевшая за время пребывания рядом со мной столько ужасов и боли, она до сих пор остро реагировала на происходящее.

Поймала себя на крутившейся всё время в голове мысли, что не вижу не одного выжившего француза. Конечно, можно было успокаивать себя тем, что только русский духом способен пережить подобное… но… как я не уговаривала себя… боюсь дело не в этом. Я заставила себя не думать о подобном и не задавать ненужных вопросов людям Павла, выносивших с поля очередного выжившего.

Естественно, за один день проверить всех было не реально. На ночь костёр затушили, чтобы его свет не выдавал наше присутствие. Гаврила Федосеевич назначил дежурных, которые остались рядом с ранеными, проверяя повязки и давая им подготовленные днём отвары и настои.

Мы не могли тут задерживаться. Такое везение непродолжительно. Французские разъезды наверняка вскоре появятся, и нам следует уже завтра выдвигаться. Скорее всего мы с девочками тоже пойдём на поиск, отложив операции на потом.

Из-за того, что Давыдов сильно преуспел на своём поприще, наполеоновские солдаты более не разъезжали малым числом. Только укреплёнными отрядами, чтобы иметь возможность дать наглому партизану отпор.

И что было развлечением для Дениса Васильевича, нам могло принести много проблем.

Ну, а вскоре, всё пространство от Москвы до Смоленска будет буквально наводнено различными партизанскими отрядами, созданными для этого Кутузовым. 

Глава 17

18 сентября 1812 года

Погода неистовствовала. Днём часто шёл дождь, превращаясь к ночи в снег. Этот год «обрадовал» ранними заморозками. Крестьяне шептались, что Русь-матушка сама ополчилась на французов, раз не вступила в осеннюю пору, а сразу стала одеваться в зимнюю шубу.

Павла каким-то образом нашёл курьер из ставки. Ему надлежало прибыть к светлейшему в Красную Пахру. Двигаться «провидец» решил по старой Калужской дороге. Ведь как раз сейчас главнокомандующий совершает свой знаменитый «фланговый марш»^[65], а значит ставка наверняка уже сменила дислокацию.

Мне очень хотелось отправиться вместе с женихом, но Ольга неожиданно заболела. Дормез по такой погоде далеко не уедет, потому «госпиталь» решили на время расположить в усадьбе помещика Бахтеярова, недалеко от деревеньки Воробьёво. Так-как из-за участившихся крупных французских разъездов, нам всё чаще приходилось отходить за Медынь.

В поместье оставались только пожилые хозяин с хозяйкой, оба сына которых были сейчас в четвёртом полку калужского ополчения, с полковником Яковлевым, где-то около Мосальска.

Чета Бахтеяровых нам несказанно обрадовались. Ведь с уходом сыновей, жёны их, вместе с внуками отправились подальше от ужасов войны, к родственникам в Воронеж. Родители же никуда уезжать не стали, порешив, что, если понадобится, дети всегда найдут здесь помощь.

Агафья Васильевна никак не могла поверить в то, что я являюсь врачом. Постоянно поминала это и периодически ошеломлённо покачивала головой. Девочки Соломона её тоже поначалу насторожили, но услышав какими именами мы к ним обращаемся немного успокоилась. Хотя всё ещё поглядывала на них с прищуром, когда те приносили заваренные Степанидой травы для Ольги.

Эта наша невероятна женщина даже тут умудрилась взять штурмом хозяйскую кухню. Правда быстро выяснилось, что серьёзных запасов в имении нет. И это скорее мы подкормим стариков, которые от тяжёлого времени питались пустою кашею наравне со своей челядью. Но перед отъездом Павел отправил человека, так что нам наверняка в скорости должны были подвести провизию.

Ну, а пока мы наслаждались с хозяевами гуляшом из «тушёнки», прибыли неожиданные гости, о приближении которых нам сообщили заранее. Почти вся группа татар осталась нам в охранение. Навыков своих они не растеряли. И посему все подходы к имению просматривались. Да и по словам жениха были сделаны какие-то «секреты».

В голосе Руслана, предупреждающего о подъезжающей группе, слышалось плохо скрываемое недовольство…

Вот как!? Как он нас нашёл?

В обеденную залу, раскрасневшийся от мороза заходил Давыдов. Лисий малахай, снятый с головы только в нашем присутствии, по-гусарски был отброшен назад. Темно-синий короткий кафтан, подбитый заячьим мехом, был подвязан кушаком. В купе с окладистой бородой Дениса Васильевича можно был принять за какого-то купца. Из-за спины ему тут же в руки кто-то подал огромный букет полевых цветов, который он разделил пополам, увидев хозяйку.

Чтобы никто не сомневался в его праве тут находиться, а хозяин дома, Владимир Петрович уже вставал с кресла, собираясь урезонить наглеца, подполковник представился сам, а также представил вошедших с ним людей. Ими оказались штабс-ротмистр Бедряга, поручики Бекетов и Макаров, а также казацкий командир — хорунжий Талаев, который явно чувствовал себя неудобно в нашем присутствии.

Давыдов с ходу завоевал милость хозяев. Вручив цветы, он сообщил, что привёз немного муки и тушу дикого кабана, которого его молодцы недавно изловили. Привнеся таким образом суматоху в наш тихий обед, все новоприбывшие тут же были усажены за стол, не смотря на неподобающий туалет. Денис Васильевич с лёгкостью занял место подле меня.

— Рад наконец видеть вас баронесса.

— Так вы знакомы с барышней? — удивилась Агафья Васильевна.

— Конечно! Мадмуазель Луиза с самого начала войны не покладая рук спасает русских солдат. Сам князь Багратион удостоился чести быть резанным этими ручками!

— Вообще-то я его всего лишь зашивала, — старательно не выказывая раздражения внесла ясность, продолжая трапезу.

Хозяева, ошарашенные подобной эскападой^[66], молча переглядывались между собой. Я же, старательно делала вид, что ничего не произошло. Даже не подняла на поэта взгляд, во время горячей декламации^[67].

Поручики, пряча улыбку смотрели на обескураженного моей реакцией Дениса Васильевича. Герой-поэт явно не ожидал такого холодного приёма. Кажется я первая на его веку барышня, не обрадовавшаяся посвященным ей стихам. Повисла пауза.

— У меня завтра день ангела, — произнёс он обиженно.

Поздравления посыпались со всех сторон. Хозяин же дома даже изволил послать за последней припрятанной в закромах бутылкой вина. Подполковник почему-то выжидательно смотрел в мою сторону. Я с улыбкой тоже присоединилась к пожеланиям.

Давыдов что-то долго выискивал на моём лице.

— Мадмуазель, а у вас разве не сегодня день ангела? — наконец спросил но, увидев мой немой вопрос, продолжил, — я по «католикам» смотрел.

— Клейсты принадлежат к лютеранской церкви, — выдавила я из себя потрясённо.

Это что получается… он ко мне на день ангела примчался?

На лице поэта проявилось такое разочарование. Почти, как у ребёнка. А со стороны поручиков грянул прямо-таки громогласный хохот. Только хозяева делали вид, что ничего не происходит и лишь смущённо улыбались.

Дабы разрядить ситуацию, Денис Васильевич начал рассказывать о недавних подвигах его отряда и нашёл в лице Владимира Петровича благодарного слушателя. К несчастью хозяина, гусар ничего не знал о его сыновьях и мог только поведать, что недавно, благодаря расположению к нему отставного генерал-лейтенанта Шепелева, подполковник готовиться принять под свою руку ещё два казачьих полка из ополчения.

Мы уже перешли к чаю, когда в залу вошёл Руслан. Ступая совершенно не слышно, он зашёл ко мне за спину и тихо проговорил почти у самого уха о том, что к имению подходит ещё один отряд. Судя по его слишком сухой и отрывистой речи, приближающиеся люди были нам не знакомы.

Сидевший рядом со мной Давыдов встал и извинившись увёл татарина из комнаты, что-то активно с ним обсуждая. Судя по тому незаметному знаку, который показал подполковник своим сопровождающим, ничего страшного не происходило. Офицеры остались на месте, развлекая хозяев беседою.

Отсутствовал Денис Васильевич не долго. Вернулся же он в сопровождении ещё нескольких мужчин, как и он одетых в простую одежду. Но в отличие от присутствующих партизан, те не носили бороды, а были чисто выбриты, щеголяя усиками по последней моде. Это было таким явным диссонансом^[68], что вызывало улыбку.

С удивлением узнала в одном из новоприбывших своего давнего знакомца. Имя его для меня так и осталось тайной, но именно ему тогда на балу я передавала деньги и документы, подготовленные Павлом. Что он тут делает?

Как я поняла, командовал этими странными людьми молодой мужчина, лет двадцати пяти. Круглолицый, темноволосый, с явной армейской выправкой, он источал какую-то непередаваемую уверенность. И хотя он улыбался, а лицо выражало расположение, глаза оставались удивительно холодными. Как будто жили какой-то своей, отдельной жизнью.

Денис Васильевич смеялся, кажется какой-то услышанной за дверью шутке и непринуждённо представил мужчину. Этим парадоксальным человеком оказался Александр Самойлович Фигнер^[69]. Партизан, кажется даже более знаменитый, чем обнимающий его за плечи Давыдов.

Как оказалось, Александр Самойлович приехал ко мне. У него было несколько раненых, которыми уже занимались мои подопечные. А также имелось письмо, где Виллие доводил до меня, что вокруг Москвы рассредоточились партизанские отряды, которые должны будут знать моё точное месторасположение.

Главнокомандующий настолько впечатлился успехами Давыдова, что решил увеличить их многократно, создав множество подобных групп и распределив под них территории влияния.

Полковник князь Вадбольский был откомандирован действовать в окрестностях Можайска, поручик Фонвизин — на Боровской дороге, капитан Сеславин — между Боровском и Москвой, капитан Фигнер — в окрестностях самой Москвы, полковник князь Кудашев на Серпуховской дороге, полковник Ефремов — на Рязанской. Все эти отряды заняли пространство к югу от Москвы, между Вязьмой и Бронницами и находились в соприкосновении с такими же летучими отрядами, действовавшими с севера и опиравшимися на отряд генерала Винцингероде, стоявший под Клином. Вправо от Волоколамска действовал отряд полковника Бенкендорфа, у Рузы — майора Пренделя и уже в окрестностях Можайска, соприкасаясь с Давыдовым, развлекались казаки подполковника Чернозубова. Влево от Клина — на Дмитровскую и Ярославскую дороги — были отправлены казачьи отряды Победнова, а к Воскресенску был послан майор Фиглев.

Под мою ответственность отводилась только южная группа, что конечно облегчало работу. Для северной части был создан такой-же подвижной госпиталь с основным пунктом во Ржеве.

Пока я читала письмо, господин Фигнер рассказывал об оставлении Москвы, а также об страшном пожаре, уничтожившем почти две трети первопрестольной. Особенно его расстроило то, что в этом огне не погиб Бонапарт, которому удалось спастись в последний момент^[70].

— Ничего, — заявил он яростно, — проникнуть в город не проблема, нужно попробовать помочь свершиться «божьей каре».

В этот момент, расщедрившийся хозяин приказал принести трубки и табаку, которые были с радостью приняты мужчинами. Получив разрешения хозяйки курить в нашем присутствии, ибо нам был интересен разговор, все продолжили, совмещая рассказы с набиванием трубок.

— Вон кара их уже настигает, — улыбаясь сказал Давыдов, — в фуражисты идти у них уже никто не хочет. Я вот недавно столько пленных взял… как душа держится? Говорили, что мёрзлую картошку из земли капали, да сырой ели. Как и не убранные овёс, да рожь жевали.

— Мы как раз повстречали поручика Бекетова, когда тот конвоировал французов в Калугу. — решила я поучаствовать в разговоре.

— Так точно, но более мы сами так далеко не возим. Слишком много сил и времени отнимает, — вздохнул Денис Васильевич, — вот в Юхнов их доставляем, а уж оттуда калужские ополченцы и забирают.

— А вы куда своих отправляете? — спросила я обернувшись к Фигнеру.

Тот долго смотрел на меня крутя в руках трубку, но всё-таки ответил.

— В самом начале, как взял я под руку свой малый отряд, множество людей Наполеона от усталости ли, либо от голода с удовольствием сдавались нам, радостно поднимая руки. Но быстро затруднился я их количеством, и потому послал рапорт к Алексею Петровичу Ермолову^[71], ибо не знал, как поступать. Содержать пленных не было ни средств, ни возможности. — Александр Самойлович сильно затянулся, выпустил дым и продолжил, — Ермолов ответил маленькой лаконичной запиской: «Вступившим с оружием на русскую землю — смерть». На это я обратно прислал рапорт такого-же лаконичного содержания: «Отныне Ваше Превосходительство не буду более беспокоить Вас пленными», — он опять затянулся и закончил, — с того времени более этот вопрос меня не тревожит.

Глава 18

29 сентября 1812 года

Как-то так получилось, что в имении Бахтеяровых мы задержались. Ольга уже потихонечку вставала, но была пока слаба и за общий стол не спускалась. О её состоянии волновались даже инвалиды, о чём от их лица постоянно интересовался Гаврила Федосеевич. Сама же Агафья Васильевна только радовалась такому количеству гостей, «всё им старикам не одним куковать»… особенно когда прибыла телега с продуктами.

Один из небольших тёплых сараев пришлось оборудовать под госпиталь. В людской просто не было достаточно места. Ну, да нашей инвалидной команде не впервой, так что вскорости всё было готово. Туда даже умудрились поставить пару железных печек, посему холод ни пациентам, ни девушкам, что ими занимались, не грозил.

Из разных «летучих» отрядов к нам подвозили увечных. Раненые сильно и не очень, но даже окровавленные, если они могли, то привозили небольшие букетики для моих подопечных. С одной стороны это веселило, а с другой…

Уже несколько раз навещавший нас Фигнер и негодовал по столь долгому отсутствию Павла. Он призвал нас быть осторожнее, а как минимум, лучше сменить место на какое-нибудь вглубь империи. Главное, подальше отсюда.

В отличие от остальных, этот партизан цветов не привозил. Лишь только раненых. Стихов не читал, больше рассказывая о происходящем в Москве и окрестностях.

Бонапарт разрешил солдатам грабить то, что ещё осталось не сожжено и что не успели вывезти москвичи, в массе своей покинувшие^[72] город вместе с русской армией. Французы же отличились вызывающим пренебрежением к нашим ценностям. Маршал Даву устроил свою спальню в алтаре Архангельского храма. Успенский собор Кремля захватчики определили под конюшню, а в Архангельском организовали армейскую кухню. Ну а старейший в Москве, Свято-Данилов монастырь оборудовали под бойню скота.

Услышанное, до глубины душивозмушало не только хозяев имения. Даже их дворовые желали отомстить за поруганные святыни.

А вот то, что делал этот отчаянный человек, не укладывалось ни в какие рамки. Он вливался в любую компанию солдат армии Наполеона. Александр Самойлович с лёгкостью представлялся вест-фальцем, баварцем, саксонцем или даже лотарингцем. Без труда он разгуливал промеж врага, слушал их разговоры, входил в доверие к офицерам, вызывал на откровения, а потом лишал жизни. Меняющий личины как перчатки и ощущающий опасность как родную стихию, Фигнер нашёл таких-же отчаянных головорезов, себе под стать. Они буквально очистили окрестности первопрестольной от мародёров и французских солдат. Сейчас это были самые спокойные для обывателей места. Даже простых разбойников было не встретить. Как он рассказал, последний раз его отряд подорвал шесть орудий и восемнадцать зарядных ящиков к ним.

С одной стороны, я им восхищалась. Бесстрашный, казалось, смеющийся опасностям в лицо защитник отечества! Но с другой… его хладнокровное спокойствие при уничтожении свидетелей своих действий… показательное безразличие при ликвидации пленных… всё это вызывало оторопь и неприятие. Это просто даже не по-христиански.

Ну а я… не могла оставить действующие в округе партизанские группы вообще без врачебной помощи. Никак не могла. Лишь обещалась этому жестокому человеку уехать из имения, как только вернётся жених. Судя по присланной им недавно записке, Павел должен вскоре быть. «Провидцу» и самому не нравилось, что госпиталь так надолго застрял на одном месте.

Мы же с Марфой, в сопровождении татар и телеги несколько раз выезжали к какому-либо отряду, в случае, когда привезти раненного не было никакой возможности. Оперировать приходилось на месте и уж потом вывозить в имение.

Вот и сейчас получила записку с деревенским мальчишкой, прискакавшем без седла на взмыленной лошади, которую придётся оставить у нас. Обратную дорогу животина просто не выдержит. Пацанёнку придётся съездить с нами в оба конца, дав лошади отдых.

Сейчас «курьер» с удовольствием поедал огромный ломоть чёрного хлеба с салом, выразительно при этом причмокивая. Он с интересом поглядывал на Ефимку, который старательно проверял моё седло. Мальчику тоже очень хотелось поехать с нами, но Егор строго-настрого запретил ему. Зато за поясом его торчала рукоять револьвера, чем помощник был очень горд и красовался перед посыльным.

В имении, конечно, он оставался не один. Девочки Соломона были при раненых, как и большинство инвалидов. За ними приглядывали парочка татар.

Нам же надлежало добраться до небольшого села Егорье. Нескольким раненным из отряда князя Ивана Михайловича Вадбольского^[73] требовалось срочное лечение. Как всегда, бравые гусары, на этот раз Мариупольского полка, презрели опасность и поплатились. Несколько человек кое-как смогли доставить до села, но далее везти возможности не было. Так-что пришлось в срочном порядке отправляться в путь.

Нам с Марфой верхом предстояло быстро добраться до конечного пункта, а телега потихонечку нас нагонит. К тому моменту может даже и с операциями закончим.

Часа через три, меняя меняя аллюр с шага на галоп и обратно, наконец добрались. На въезде нас встретила большая каменная церковь с золотистой луковкой и высокой башней звонницы. Даже удивительно… встретить такую красоту в совершеннейшей глуши.

Хорошо, что я взяла с собой всё необходимое. Как и предполагала, одному из раненых требовалось переливание крови. Благо подходящий донор тут же нашёлся. Через пару часов подъехала и телега. Гусары попросились в самый крайний на селе дом, но всем нам места явно не хватало. Был выбор или ехать, хотя уже начинало темнеть или оставаться. Но ночевать было негде. Если только в хлеву, так как домик, такой-же как и по всему селу, небольшой. Он даже мал для сидящих на полатях детей, коих пересчитать можно с трудом. Кажется хозяйка производила их на свет чуть ли каждый год.

Решили всё-таки тронуться в путь, а группа гусар сопроводить нас до имения. Заночевали у небольшой реки со странным названием Бычек, которое нам сообщил парнишка. Он отправился с нами за лошадью принадлежавшей старосте. Не увидев свой собственности, тот даже не предложил остаться у него. Хотя его хибарка, была хоть и чуточку но больше, однако и она для нашего ночлега не подходила. Дабы раненые не замёрзли, пришлось разжечь два костра, между которыми их и расположили. Гаврила Федосеевич не зря сделал стоянку у реки. В скорости у нас побулькивал большой котелок наваристой ухи. Самое то, для потихоньку приходивших в себя раненых гусар.

Среди ночи меня разбудил какой-то шум. Неожиданно к нашему лагерю вышли какие-то люди, кинулись греться к костру и дрались за возможность доесть остающийся до сих пор тёплым суп, который подвесили недалеко от костра, чтобы если нужно, можно было подкормить пациентов. Странно, но напавшие не проявляли никакой агрессии, хотя все мужчины на стоянке направили на них оружие. Даже я держала револьвер.

Люди были голодны и страшно грязны… их довольно обтрёпанная форма говорила о том, что перед нами французы. Скорее всего, тех смутили гусарские ментики, в неясном свете костра которые можно легко спутать с французской формой.

Но даже то, что они попали в плен, пришедших явно не смутило, а скорее обрадовало. Наконец-таки они смогли поесть. Пусть не вдоволь, но наваристая уха всё-таки притупила чувство голода.

Они сами побросали оружие. Близко подходить я им не разрешила. Опасалась вшей. А потому пленных оставили отогреваться у внешней части костра. Они с удовольствием рассказывали гусарам о расположении своего отряда, но больше почему-то ругали Наполеона. Никогда ещё эта «великая армия» не оказывалась в столь плачевном положении. Голод достигал поистине невероятных размеров.

Большинство солдат, не расквартированных в Москве и не набивающих сейчас ранцы найденными ценностями, а вынужденные нести свою службу в других городах, были в ярости. Вовремя созданные главнокомандующим Кутузовым партизанские отряды буквально обрекали их на голодную смерть. На поиски пропитания отправлялись большие группы вооружённые пушками, иначе они могли более не вернуться.

Оставшиеся в городе солдаты вываривали себе кости давно павших лошадей, а посему уже половину французской кавалерии можно считать инфантерией^[74], ибо она стала пешей.

Но даже этого не всем хватало. Большими группами они выходили на не убранные поля и просто выдёргивали колосья руками. Кто-то из «мозговитых» умудрился сделать ручные мельницы, которые теперь ценились на вес золота. Собранное зерно, каждый самолично молол для себя, даже офицеры не гнушаясь крутили жернова. Так подтвердилась старинная пословица: «кто не работает, тот не ест».

Да и с дисциплиной стало сложно. Солдаты в основном занимались откровенным мародёрством, а не своими служебными обязанностями. Ведь девяносто процентов своего времени люди банально искали себе пропитание. Пшеницу отступающая русская армия, как я помню, сжигала, но рожь и кое-какие овощи ещё можно было где-то найти.

Замешанное с водой тесто выпекали на золе в виде лепёшек. Кашу варить из семян могли не все. Соли же давно ни у кого не было. Правда, немногие использовали вместо неё порох. А некоторые пытались даже жарить тесто, заменяя сальными свечами масло. Каждый выживал как мог.

Но меня заинтересовал монолог усатого капрала, который вдруг начал рассказывать о пропадающих в лесах людях. Он спрашивал, как мы не боимся. Вначале я подумала, что он говорит о нападениях партизан, но нет.

Почти месяц назад, тогда ещё с небольшой группой французских солдат, он вышел на поиски еды.

— Мы остановились на небольшой поляне полной ягод. Вы не представляете, мадмуазель, — обратился он ко мне, заметив, что я начала прислушиваться, — до чего странной была это поляна. Кусты как будто кружили по ней, заводя людей в центр. Почти вся группа собралась там, обдирая ягоды. В основном все ели так, даже не собирая в миски.

— Вкусные были, наверно?

— Не знаю, мадмуазель, я постоянно покрываюсь пятнами от ягод и дышать тяжко становится. Потому и стоял в охранении.

— Что же случилось?

— Неожиданно поляну начал затягивать туман, хотя было утро и солнце светило ярко. Даже жарко. Откуда взяться туману?

Тут его прервал небольшой надрывный кашель. Капрал явно замёрз, и я попросила Марфу дать ему немного настоя, что мы теперь всегда возили с собой.

— Так вот, — продолжил он напившись, — странный туман заволок поляну ненадолго. Вскоре он начал рассеиваться, но своих собратьев по команде я больше не увидел. Они попросту исчезли. Я искал их вокруг, звал. Думал, может, решили пошутить надо мной, мерзавцы и отправился назад один. Но нет. Никто из них так более и не вернулся. И хотя я всё рассказал офицерам, мне не поверили. Моих друзей записали дезертирами.

Я слушала француза затаив дыхание. Все описанное очень сильно напоминало моё путешествие во времени. Интересно, куда их забросил туман.

— Вы говорите, что искали своих друзей? — спросила я.

— Да, мадмуазель, облазил и поляну, и всё вокруг, когда туман рассеялся.

— Нашли что-то необычное?

Мужчина посмотрел на меня с подозрением.

— Вы что-то знаете, мадмуазель?

— Нет, — ответила, улыбнувшись как можно естественнее. — Просто предполагаю, там что-то могло быть.

— Только какое-то старое дерево, со скрюченными ветвями и странными знаками. Хотя вокруг была пышная зелень. — сказал он задумчиво.

После этого разговора гусары тоже стали заинтересованно расспрашивать француза. Может и у них кто-то пропадал?

Остаток ночи прошёл спокойно, хотя никто кроме раненых так и не выспался.

Рано поутру тронулись в путь. В деревне Воскресенки нам пришлось разделиться. Гусары отправились сопровождать пленных в Медынь. По их словам, некоторые сведения должны быть срочно доставлены в ставку. Ну, а мы повернули на юг, в Воробьёво.

Телега двигалась неспешно, да лошади шагом, когда Руслан встрепенулся и стал поглядывать назад. Вдалеке показался крупный отряд и судя по цветам, французы с поляками.

Татары скучковались и посовещавшись озвучили своё решение. Телегу придётся бросить. Раненых перебросят на крупы лошадей. Группа разделится. Часть с раненными галопом едет до поворота, а там лесной тропой. А часть попробует увести французов за собой.

С пациентами пришлось немного повозиться, и почти все лошади оказались с двумя седоками, кроме женских. На первых порах скакали все вместе, затем мы завернули, а прикрывающие, дождавшись, чтобы мы скрылись из виду поскакали в другую сторону.

Какое-то время неслись галопом, но с двойным весом кони стали быстро уставать. Перешли на шаг и через полчаса выехали на дорогу. Немного тихого шага дабы привести животных в порядок. Наша группа как раз переходила небольшой холм, когда я заметила преследователей. Скорее всего те тоже разделились. И… они заметили меня.

— Егор, заворачивай в лес! Веди! Попробуй вывезти!

Кивнув, «охотник» первым завернул с дороги и все остальные последовали за ним. Последними были мы с Марфой и уже проехав немного она обернулась и заметила, что я остановилась.

— Но…

— Тсс… — я прижала палец к губам, — в отличие он ваших, на Ветре я спокойно оторвусь от них. Тем более, на пригорке, они видели меня одну. Прошу, поспеши! Постараюсь от них уйти.

Я отправила своего верного друга опять в галоп. Когда он уже стал заметно уставать, обернулась. Вся группа так и преследовала меня. Ну что ж…

Остановилась и свернула в лес. Правда в противоположную сторону от той, куда наших увёл Егор. Раньше в детстве, я любила прятаться от деда, когда мы вместе катались. А для этого мне нужна помощь, и я надеялась её найти.

Впереди наконец показалась удобная для этой цели ель. Широкая, разлапистая, она могла быть настоящим шатром. Соскочив и раздвигая ветки повела Ветра поближе к стволу. И там уложила его на землю. Взобравшись на нижние, даже надломила их, чтобы полностью скрыть коня. А после устроилась рядом с ним, положив его голову на колени и прижимая просила не шуметь. 

Глава 19

30 сентября 1812 года

Поначалу я различала только обычные звуки леса. Но обманываться не стоило. Хищник, почуяв добычу, вряд ли откажется от преследования. Надеялась, что хотя-бы охотников среди них нет. Для читающих следы, боюсь моя «лёжка», не станет секретом.

Ветви создавали небольшой шатёр и приглушали звуки. Невдалеке хрустнула ветка… с другой стороны послышалось тихое лошадиное ржание. Я даже рефлекторно сжала Ветру губы, чтобы он не ответил.

Сердце глухо бухало в груди, а тело потихоньку покрывалось испариной. Закрыв глаза, я просто молилась: чтобы меня не нашли, чтобы группа с ранеными благополучно добралась до имения, не приведя за собой французов, чтобы татары, уведшие за собой часть врагов, успешно от них оторвались.

Где-то рядом уже слышались голоса. О чём именно говорят солдаты понятно не было. Но спорили они на повышенных тонах. Наконец ненадолго всё затихло. Откуда-то слева донеслось несколько выстрелов. Благо, Ветер привык уже и не к такому. Потому под моим шёпотом и поглаживанием лежал спокойно, только настороженно прял ушами.

После недолгого перерыва снова стали слышны голоса, а с разных сторон раздавалось ржание. Хотя вскоре всё опять умолкло.

Покидать своё убежище я не спешила. Преследователи всё ещё могли быть неподалёку и наверняка заметить движение. Потому просто решила устроиться с чуть большим комфортом. Немного расслабила подпругу у Ветра, а сама перебралась поближе к стволу и оперлась на него спиной. Если мой четвероногий друг и дальше будет лежать, то в скорости заснет, а значит, может непроизвольно перебирать ногами. Подвернуться под его копыто совершенно не хотелось.

Расслабившись, невольно задремала. Земля подо мной была усеяна плотным слоем опавших иголок, ветви сохраняли тепло, исходившее от коня.

Я проснулась, как будто от какого-то звука. Хотя вокруг всё ещё было безмолвно, и судя по часам, подаренным женихом, уже почти пять. Передо мной стоял выбор — остаться в своём «шатре» или же попытаться выбираться.

Неожиданно ветка передо мной стала колыхаться, как будто сквозь неё кто-то пытался пролезть. Сама не заметила, как откинулась на ствол, выставив в том направлении кольт.

На меня с возмущением уставились жёлтые глаза. Наглая морда Непоседы обнюхала ствол, немного привстав на задних лапах. После этого, чихнув он взобрался ко мне на грудь и опять уткнувшись в ухо, стал недовольно пыхтеть. Ветки раздвинулись, и я увидела улыбающееся лицо Ефимки.

— Что ты здесь делаешь?

— Дык, вас ищем, барышня.

— Один?

— Почему один, — удивился он, подавая мне руку, — туточки все.

А «всех» оказалось на удивление много. Повернувшись, увидела облегчённо вздохнувшего Егора, людей из группы Павла, ещё каких-то мужчин… и неожиданно оказалась в тёплых объятиях жениха.

— Эти поляки неровно к тебе дышат, mon ange(*мой ангел), — усмехнувшись, сказал он мне, уткнувшись в растрепавшиеся волосы на макушке.

Я только тяжело вздохнула.

— Тебя же нельзя ненадолго оставить, обязательно находишь приключения.

На это заявление я возмущённо вздёрнула голову. Но мне не дали ничего сказать. Нежно поцеловали в уголок губ и прижали к груди. Он и так нарушал все правила приличия, что я недовольно завозилась.

— Ты в порядке, ma chère? — спросил он, когда, наконец, отпустил от себя.

— Да… а как вы меня нашли?

— Место, где вы въехали в лес не заметить сложно, — улыбнулся он, — там было так натоптано, что мы бы и без Егора заметили. А дальше… кричать и звать тебя не хотели. Эти «разбойники» могли быть ещё тут. Потому всё тихо обходили. Твой «охотник» пытался найти следы, а тебя видно искали, не слезая с коней. И вдруг усатая морда выпрыгнул из корзины и направился прямо к этой ели.

— Почему вообще он здесь с Ефимкой оказался?

— Когда я подъехал в имение, все как раз собирались тебя искать. Ты бы видела лицо Егора тогда. Зачем ты так с ним?

— С ранеными мы бы не ушли, а такую группу людей под елью не укроешь.

— Ты помнишь, родная, что с ним было, тогда, зимой… а сейчас он тебя опять потерял. Когда заметил, возвращаться за тобой уже было бессмысленно. «Охотник» даже позволил себе накричать на рыдающую Марфу. Хотел тут же за тобой ехать, но Гаврила Федосеевич уговорил всем оставшимся в имении отправляться. Они как раз коней готовили, когда я и подъехал.

Про парнишку с котом я так не услышала ни слова.

— Тут плачущий Ефимка и попросился со мной. А как влез на лошадь, так туда и Непоседа запрыгнул. На тех же, кто пытался его забрать, шипел аки тигр, — продолжил улыбаясь, — пришлось корзину брать, а то он в дороге больно когтями цепляется.

— А Руслан со своими вернулся?

— Когда я приехал, их ещё не было.

Тяжело вздохнув, стала помогать Ефимке поднимать Ветра. У парнишки не получалось это сделать самостоятельно. К удивлению, от моих преследователей не осталось и следа.

— А как ты узнал, что это были поляки?

— Марфа рассказала перед отъездом, как ты упоминала о том, что часть преследующей вас группы — поляки. Но как я понимаю, они за татарами поскакали. А те, что тебя искали, явно не охотники.

За разговорами даже и не заметила, как доехали до имения. Подопечные долго меня обнимали, пока Степанида украдкой утирала глаза передником. Но бесконечно так стоять мы не могли. Как оказалось, нас ожидали гости.

Кроме привычного уже Фигнера, нас навестили Александр Никитич Сеславин^[75], и будущий начальник третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии Александр Христофорович Бенкендорф^[76]. Высокий, широкоплечий мужчина примерно лет тридцати. Его можно было бы назвать красивым, не порти всё огромная залысина, начинающаяся от висков и заходившая на затылок. Дело не спасал даже прямой греческий нос. Видно, от того тонкие губы его были всегда поджаты, превращаясь почти в нитку.

Сейчас же, Александр Христофорович, будущая гроза политически неблагонадёжных граждан империи, был почти никому не известен. Начало войны, по его словам, встретил флигель-адъютантом при государе Александре Павловиче и осуществлял связь с армией Багратиона. В данный момент, уже полковник, он командовал «летучим отрядом», расквартированным рядом с Волоколамском. Присутствие тут руководителя одного из отрядов «северных» меня сильно удивило.

Рассказчиком он был отменным. Так что за последующим ранним ужином, накрытым по указанию радостной от моего возвращения хозяйки, развлекал нас. Конечно, сначала выслушали его воспоминания о Париже, где Бенкендорф состоял при посольстве. Потом начались обсуждения текущей войны. Меня же заинтересовали истории о гражданских помощниках, ведущих свою, порою не менее отважную битву с врагом.

Более всего полковник восхищался, но и возмущался не старым ещё дьяком^[77] села Рюховское, что в двенадцати километрах от Волоколамска, Василием Григорьевичем Рагозиным. До войны, он был человеком скромным и тихим. Вырастил пятерых детей, а старшая дочь уже и внука подарила. Держал свою пасеку, да цветы выращивал. Говорят, пуще всех любил «экзотические» растения, для того сам и соорудил оранжерею.

Но как-то повстречал перед Бородинским сражением Александра Христофоровича… и началась у неприметного дьяка после сорока лет, новая жизнь. К удивлению знакомцев, он остался на оккупированных землях, оделся нищим, да бродил среди французских обозов, прося подаяние, да так натурально, будто всю жизнь на паперти стоял. Памятью Василий обладал отменной, да и наблюдательным был с детства. Так что с появлением партизанских отрядов, у тех в обилии были сведения для успешной «работы».

И не понимали мы, чем же полковник не доволен. Но тот продолжил. Рагозин был просто идеальным шпионом ровно до тех пор, пока случайно не забрели в его село мародёры, да начали обчищать ризницу^[78] в храме, при котором тот служил. Возмущенный дьяк ударил в колокола, и подоспевшие крестьяне по-свойски разделались с пришлыми. Удивленные заступники внезапно оказались владельцами неплохих трофеев.

Так односельчане неожиданно организовали свой партизанский отряд с решительным командиром. И группа это постоянно росла, так как Василий Григорьевич проповедовал в храмах, призывая давать отпор захватчикам. Потому к ним и начали стекаться бежавшие военнопленные, да «ретивая» молодёжь.

Особенно восхитило меня, что дьяк додумался до конной артиллерии. На телеги, как на лафеты, помещали трофейные пушки. Стреляли из тех по французским обозам прямо с подводы, давая по выстрелу, да быстро развернувшись, уезжали. Четыре артиллерийских ствола — это сила. Особенно, если картечью, да по маршевым полкам, или ядрами — в обоз с порохом.

Все присутствующие были просто ошеломлены.

Вот и сейчас, Александр Христофорович собирался навестить своего «подопечного» и напомнить… что его дело — разведка, а не лихие набеги на французские обозы. Так что его самодеятельностью Бенкендорф был весьма недоволен.

Как бы ни был интересен рассказ господина полковника, я никак не могла взять в толк, как он оказался здесь, когда Волоколамск и его «отбившийся от рук» дьяк совершенно в другой стороне.

Всё выяснилось позже, когда хозяйка, сославшись на здоровье, ушла к себе, а Владимир Петрович сел играть в tric-trac^[79] (*триктрак) с Ольгой. Теперь же я и услышала настоящую причину этого сбора.

Оказывается, трое из них встретилась в штабе Кутузова, где Фигнер выговаривал моему жениху за его нерадивость, в обеспечении моей безопасности. «Провидец» же пытался выяснить у Александра Самойловича, когда французы планируют вывозить награбленное в Москве. Это партизану очень не понравилось. Ко всему прочему его неприятно удивлял тот факт, что никому не известный ополченец знает больше него самого.

Сославшись на недавно пленённого французского офицера, жених заявил, что в будущем обозе будет более трёхсот пудов серебра и около двадцати пудов золота. К «несчастью», ценный свидетель «скончался» от ран, а посему Павел и пытался получить точную информацию от Александра Самойловича.

Поражённый столь огромными суммами, Фигнер решил заручиться в этом деле поддержкой и других партизан. Но «провидец» просил не посвящать в планы слишком многих. Павел предлагал на большой протяжённости пути расставить своих людей. Посему, нужны были ещё группы. Давыдова жених почему-то исключил из претендентов. На тот момент в ставке находился Сеславин, который и предложил кандидатуру Бенкендорфа. Избегая «лишних ушей», они решили обсудить всё здесь, уехав каждый по отдельности и разными дорогами, пригласив полковника присоединиться.

Сейчас же они склонились над картами, составляя план, какими дорогами этот обоз может следовать, а самое главное, Фигнеру нужно было выяснить, когда именно он собирался отправляться из первопрестольной.

Ещё одним спорным вопросом стала дорога. Павел настаивал, что Бонапарт решит пойти через Малоярославец, и что самое смешное^[80], Сеславин яростно ему возражал.

Не участвуя в обсуждении, я довольно быстро устала. Пришлось «отбирать» Ольгу у хозяина поместья и идти укладываться. Довольно длительный и нервный день вымотал меня полностью. Оттого заснула, как только голова коснулась подушки.

На следующий день, с утра, до того, как все разъехались, наконец в имение вернулся Руслан со своей группой. Слава Господу, без потерь. Мы отправили оставшихся в имении раненых в Калугу. А сами собравшись, двинулись в намеченное село. Говорят там, у крестьян, хоронились раненые солдаты. Но далеко так не уехали. Нам встретился направляющийся в имение посыльный с просьбой повернуть на Медынь, где меня дожидается очень тяжёлый пациент.

Прибыли мы в довольно большое село рядом с городом. Расположились партизаны в заброшенном господском доме, который успели-таки протопить к нашему приезду.

Раненых было несколько. Прапорщик в летах еле дышал. У него было прострелено лёгкое и его начали оперировать первым. Пару раз раз пришлось переливать кровь, но он к концу всё равно был слишком бледен.

Вторым «под нож» пришлось идти молоденькому корнету. Ему сильно посекло руку.

— Подготовить инструменты для ампутации? — деловито поинтересовалась Марфа.

— Так вы отрезать собираетесь? — испуганно переспросил корнет. — Господи, пожалуйста, как же я без руки то! Прошу вас, доктор, сохраните руку… прошу!

Вздохнув, немного отрешилась от происходящего, пытаясь понять, смогу ли восстановить повреждённую конечность.

— Даже, если я её очищу от осколков костей и сошью, не гарантирую, что сможете ею пользоваться. Боли будут преследовать постоянно. Да и без движения мышцы ссохнутся могут.

— Доктор, пожалуйста! — прошептал он обречённо.

— Хорошо, — ответила, вздохнув, — но я вас предупредила.

Чистить и восстанавливать кисть пришлось долго. Боюсь, ему всю жизнь придётся носить перчатку, дабы не смущать дам.

Умыв руки и отдав Ефимке фартук на чистку решила размяться на веранде. Вид с бельэтажа открылся на удивление пасторальный, если не считать небольшую странность. В нескольких деревенских огородах копались мужчины в поношенной, но довольно чистой французской форме.

— Что это у вас мужики во вражеской форме ходят, неужели настолько ладная? — спросила у невысокой женщины, что призвана была помочь с уборкой в доме.

— Дык они в своём ходють. Другого же нема у них то.

— Это что, пленные французы?

— Ну да. Бабоньки, кто без мужиков осталися, просили коменданту, чтобы смирных отдал. По огороду, да по дому делов невпроворот. А бобылихам то и помощь и утеш… ну помощь разна всяка… — закончила она смущаясь.

Глава 20

5 октября 1812 года

Прошедшие дни были на удивление спокойны, если не считать прапорщика, которого истязала жесточайшая горячка. Мы испробовали уже все имеющиеся у нас настои и травы, но пациент по большей части находился в забытье.

От безысходности, переговорив ещё раз с «провидцем», даже пробовала кормить его заплесневелым хлебом. Увидев подобный «эксперимент», один из членов инвалидной команды предложил старинный рецепт своей семьи — смесь из лука, чеснока, вина и говяжьих потрохов. Я же была согласна попробовать и это, ибо к прапорщику уже предлагали вызвать батюшку, чтобы мог соборовать его, если ещё хоть раз ненадолго придёт в себя.

Настроение немного подняло письмо от Марии, наконец нашедшее меня. С началом войны я старалась писать «бабушке» хоть раз в неделю, если выдавалась такая возможность. Отправляли их обычно вместе с почтой из штаба. Впрочем, на ответные я не рассчитывала. Но в последнем письме, которое Павел увёз с собой, отправляясь к главнокомандующему, написала родне, что приставлена к развозному госпиталю в Калуге.

Туда-то неожиданно и пришёл ответ. Естественно, по словам Марии, Екатерина Петровна была недовольна моим своеволием. Даже журила Павла. Но более всего была счастлива тем, что мы живы и невредимы. Известие о гибели старшего сына на какое-то время лишило её сил. Но они ежедневно поминали нас в своих молитвах. «Тётушка» спрашивала, что интересного рядом со мной происходит. Ну, а «бабушка», в конце письма, собственно рукой приписала жениху, чтоб пуще хранил меня и не давал творить глупости.

Павла подобный post scriptum^[81] только позабавил. Но ехидничать «провидец» не стал. Со времени приезда он был чем-то недоволен и молчалив.

— Mon cher, что-то так гложет тебя, что даже наши инвалиды тревожатся, — решилась всё же расспросить его за вечерним чаем, сидя на веранде. — Это из-за «золотого» обоза?

— Ты преувеличиваешь, mon ange. Со мной всё в порядке.

— Скорее преуменьшаю. Ты сам не свой с момента приезда из ставки.

— Нет. Не из-за обоза, тут другое. В известной мне истории светлейшего также пытались сместить. Но всего объёма этой подставы я не осознавал. В том числе количество вовлечённых в это людей различных рангов.

— Сам государь не жаловал его, но назначил. Куда уж выше?

— Ты права, ma chère. И я удивлён таким его поступком, особенно узнав кое-какие части этой подоплёки.

— Что-же так тебя возмутило?

— Я уже был в штабе, когда с предложением о мире к главнокомандующему приезжал генерал Лористон^[82].

— Помню, и должен был получить отказ. Ты разве хотел бы подобного мира?

— Нет, конечно. Подпиши Бонапарт мирный договор в Москве, и его бы считали победителем. Даже притом, что он уже потерял большую часть своей армии.

— И что же так тебя разозлило, mon cher?

— Ни что… а кто! Вильсон, зараза! Оказывается, один из влиятельнейших врагов Кутузова, сидит прямиком в его штабе. Правая рука английского посла в Петербурге, лорда Каткэрта, плетёт интриги и поддерживает Беннигсена.

— Вильсон?

— Ну да, английский комиссар при русской армии, сэр Роберт Вильсон^[83]… генерал. Эта тварь ежедневно строчит доносы и Александру, и своему начальству. Но это-то не удивительно. Возмущает другое. Он позволяет себе выговаривать светлейшему своё неудовольствие. Требовал присутствовать при разговоре с французом. Ну как же, даже возможность переговоров — это такой удар по привилегии Англии, заставлять других таскать для них каштаны из огня. Они же кроме своей блокады ни о чём больше думать не могут. А двое его прихлебателей — принц Ольденбургский и герцог Вюртембергский во всём его поддерживают. Эти иностранцы нагло вмешиваются не в своё дело. Мир или война у России с Францией — не их дело. А этот британский выскочка, ведёт себя как хозяин в ставке. Ещё и смеет высказывать главнокомандующему своё неудовольствие.

— И что, пробился он на аудиенцию?

— Нет, Михаил Илларионович проигнорировал его, но того это только разозлило. Мы с Фигнером ненароком слышали, как англичанин выговаривал принцу, что «старый маразматик тает от французских ухаживаний и комплиментов, да не против заключить, наконец, мир. Надо бы довести до сведения Александра, что те смогли привлечь Кутузова и готовятся оторвать Польшу, а в самой России устроить революцию, взбунтовав донцов».

— Но ведь переговоры так и не начались.

— И не могли, француз приехал за подорожной в столицу, чтобы встретиться с государем. Но так её и не получил. Вильсон весь ядом изошёлся. Как же… ведь у них в Бирмингеме вот-вот рабочие взбунтуются.

— Генералы пытались подслушивать?

— Как смогли бы? Там столько народу собралось в тот момент рядом с комнатой. У всех на виду были. Но вызывающе поглядывали на француза, когда того провожали к светлейшему.

— Не уж-то и слухов не было, о чём разговор вели?

— Почему же, главнокомандующий потом сам сказал, что сравнил «великую армию» с нашествием татар Чингизхана.

— Но есть же разница, — воскликнула со смехом.

— Вот, и Лористон так сказал. Но светлейший возразил, что «для русского народа никакой разницы нет».

Нас прервал посыльный. На этот раз от Фигнера. Тот со своими людьми почти ежедневно наведывался в первопрестольную. По его словам, в городе что ни день, лилась кровь. Французы дрались за оставшихся в живых лошадей друг с другом. Не проходило ночи и без нескольких убийств мирных граждан, остававшиеся совершенно безнаказанными. Город наполнял смрад от неубранных гниющих в домах и во дворах трупов. Еды не было. Зато, чего было в достатке, так это выпивки. Убегающим москвичам было явно не до вывоза алкоголя. Они спасались сами.

Но оставшиеся, не без наущения самого партизана, подстерегали напившихся французов и убивали их, если обстановка позволяла. Что было не трудно. Город обезлюдел. Из тридцати тысяч домов, имевшихся в Москве перед войной, сейчас же вряд ли сохранились хотя бы тысяч пять.

Александр Самойлович же был уверен, что французы Москву скоро покинут. Так как уже разосланы приказы артиллерию и кавалеристов более в город не отправлять, оставаясь на месте, где застанет их приказ. Также началась эвакуация раненых. Их везут в Можайск и Смоленск. А по вражескому штабу ходят слухи, что армия расположится на зимние квартиры между Днепром и Двиной.

Партизан так же подтверждал их с Павлом расчёты захваченными казаками письмами. Сеславин особенно старался в этом деле, так что неприятелю приходилось высылать по три или четыре курьера друг за другом, надеясь, что хотя бы один из них доберется до нужного адресата.

И попадались довольно-таки интересные депеши. Например, письмо Наполеона, где он приказывает послать два миллиона франков в Португалию, два миллиона во французскую армию, сражающуюся на севере Испании, полмиллиона — армии, что в центре Испании, полмиллиона — в Каталонию…

Какие же сокровища император собирается вывезти из России?

— Ты знаешь, mon ange, — обратился ко мне жених, — что этот «золотой» обоз так и не был найден. О нём не нашли никаких известий даже в нашем времени. А там был крест с колокольни Ивана Великого…

— Как же ты хочешь распорядиться этим золотом, если найдёте?

— Лучше всего отдать государству. Боюсь, что нас, за владение такими богатствами прирежут не задумываясь.

По договорённости, нам следовало направляться поближе к Малоярославцу. Павлу стоило больших трудов убедить Сеславина отслеживать это направление, дабы вовремя упредить Кутузова. Но решили идти до самой ставки, в Тарутино.

Я опасалась отправлять прапорщика в Калугу, думая оставить его на попечение какой-нибудь местной крестьянки. Хотя этого не понадобилось. Не знаю, что именно помогло, но горячка стала спадать, давая надежду на исцеление. Подготовив несколько листов с назначениями и указаниями для лекарей, всё же велела доставить его в госпиталь.

И вот, на следующий день, сидя верхом на Ветре, понимаю, что вновь начинается кочевая жизнь.

Недалеко от деревеньки Кудиново, повстречали странный караван. Не поверила бы, если бы не видела собственными глазами. Трое молодых женщин, одетых в порты и сидящих на лошадях по-мужски, держали в руках ружья. В подводе, на козлах которой тоже сидела девушка, лежали несколько раненых французов, остальные пленные шли рядом, придерживаясь за телегу.

Поравнявшись с нашей группой, барышни представились. Они оказались из Боровска. Организовав свой отряд, «амазонки» разгромили небольшую команду французов, взяв оставшихся в плен.

Хотя… тут же пришли на ум лубки со старостихой Василисой Кожиной^[84], которая чуть ли не косой рубила неприятеля.

Узнав, что мы развозной госпиталь, просили осмотреть своих пленных и оказать им возможную помощь. Было приятно наблюдать уже их удивление, когда они увидели, что все медики женского пола. Как же они были расстроены, что обучиться сейчас этому негде, а все девочки — мои персональные ученицы. Двое из Боровских хотели присоединиться, но должны были доставить пленных в Калугу. Предложила желающим найти нас позже при действующей армии.

Из-за этой встречи, прибыли на место уже на следующее утро. Пришлось переночевать в пути.

Главная ставка встретила нас шумом. Мы опоздали к знаменитому Тарутинскому бою^[85]. Хотя, я так и не понимала, почему в истории его называли именно так. Ведь сам бой происходил намного севернее.

Беннигсен носился по лагерю от одного высокопоставленного человека к другому, старался собрать группу сподвижников. Но достаточной власти почти не у кого уже не было. Леонтий Леонтьевич был вне себя от ярости, что ему не дали поддержку в прошедшем бое, а сейчас, в штабе, у него осталось лишь номинальное звание «начальника». Ведь его назначали высочайшим повелением и снять его самолично Кутузов не мог. Но вот лишить власти… Светлейший просто назначил Коновницына^[86] дежурным генералом штаба русской армии. И с этого момента Пётр Петрович стал правой рукой Михаила Илларионовича. Именно через него проходила вся переписка главнокомандующего с подчинёнными ему военачальниками. Квартирмейстером стал генерал Толь, а начальником секретной части — полковник Эйхен. Кутузов сделал так, что без подписи этих троих нельзя было сдвинуть ни единого человека из армии в какую-либо сторону.

Это не Барклай, против которого так успешно интриговал Беннигсен в начале войны. Тот не мог он сравниться с Кутузовым ни в авторитете, ни в популярности. Светлейший и вовсе не думал оправдываться в своем решении в день Тарутина. У главнокомандующего была своя твёрдая мысль, и ни с чем, кроме неё, он уже не считался. И хотя Леонтий Леонтьевич кричал на весь лагерь о трусости Кутузова, заручиться хоть чьей-то поддержкой так и не смог.

Беннигсен был известен очень многим как бессовестнейший взяточник. В своё время, в качестве главнокомандующего он брал огромные откупные с поставщиков, покровительствовал интендантским ворам и погубил русскую армию страшным поражением под Фридландом^[87]. Ходили слухи, что при нём солдаты в полном смысле слова голодали до смерти, а он, не имея раньше никакого состояния, стал богатейшим человеком, именно обобрав российскую армию. При подобной репутации не ему было тягаться с Кутузовым.

Сама деревня Тарутино кипела жизнью. Особенно повеселила изба, на всю наружную стену которой было написано мелом «Секретная квартирмейстерская канцелярiя». Здесь нас встретил Фигнер. Который просто «украл» у меня жениха. А сам дал провожатого, который провёл к избе, выделенной нам для стоянки.

В дом женщины заселяться не стали. В ней не было ни столов, ни стульев, ни какой другой мебели. Просто, почти по пояс она была завалена соломой, и нашим сопровождающим предстояло спать там вповалку. Как бы ни нахватались всякого.

Вернувшийся Павел был уже не весел. Вся его группа сбиралась отбыть. По информации, полученной Фигнером, перед уходом Наполеон решил напоследок взорвать Кремль. Генерал Мортье хватал на улицах выживших горожан и, используя их как рабочую силу, заставлял рыть подкопы.

А именно на завтра был назначен «выход» армии из Москвы. Почти стотысячное войско, не считая гарнизона Мортье, начнёт движение. Но уже несколько дней наполненные доверху возы награбленного добра подготовлены к вывозу из города.

В семь утра начнётся движение армии. Иностранцы же с женами и детьми, оставшиеся при вступлении французов и теперь уходившие, опасаясь мести со стороны русских, пешком или на экипажах постепенно ещё ночью покидали первопрестольную и двигались в сторону Калуги. Тысячи людей растянувшиеся длинной вереницей.

Количество заложенной взрывчатки было огромно, но партизаны надеялись очистить Кремль от мин хотя бы частично. Естественно, незаметно разминировать ночью то, что минировали почти три дня, было невозможно. Ведь зачем-то же за пару дней до этого французы сожгли Симонов монастырь.

Уже выйдя из города Мортье, должен был дать выстрелом из пушки знак к действию. И его ждало большое разочарование. Взрывов было намного меньше, чем запланировали французы. Немного пострадала часть Арсенала, несколько башен, а также пристройки к колокольне Ивана Великого. Частично были повреждены здание Сената и стены Кремля.

Остальные запалы удалось обезвредить вовремя. Хотя, думаю тут ещё помог проливной дождь, начавшийся ночью. Он наверняка подмочил порох и фитили.

Правда, не обошлось без потерь. Для поджога были оставлены небольшие вооружённые отряды. Не знаю, сколько человек погибло в группе Фигнера, но команда «провидца» не досчиталась троих. Да и мои татары потеряли одного из своих.

Наполеон, бесславно покинул Москву, а партизаны так и не успели обнаружить нужный им обоз. Оставленные следить за ним люди были убиты. 

Глава 21

11 октября 1812 года

По сравнению с августом месяцем, сейчас снабжение русской армии изменилось в лучшую сторону. Хлеб, мясо, фураж для лошадей. И это несмотря на то, что почти весь штаб был настроен против главнокомандующего. А некоторые, по словам Павла, так и вовсе вели «подрывную» деятельность. Но было приятно осознавать, что это именно мы приложили руку к этим улучшениям.

Светлейший ещё после Бородино заметил, что наш госпиталь питается не в пример обильнее, нежели вся остальная армия. Многие не брезговали приходить к нам столоваться, включая даже Виллие. Узнав от Багратиона, кто именно помог ему тогда с провизией, главнокомандующий и вызвал моего жениха, обратившись с вопросом наладить связи с доверенными купцами, что смогут без обмана доставлять всё необходимое армии. Даже неожиданно пригодились связи Соломона Яковлевича, чьи знакомые привозили провизию аж из-под Чернигова.

Настроения же в самой армии были во многом полярные. Одни были готовы подтолкнуть французов в сторону границы, стремясь сохранить как можно больше своих солдат. Другие же мечтали пленить узурпатора, уничтожить его армию, и не важно, какие жертвы при этом придётся принести русским войскам. Думаю, даже не нужно уточнять, кто к какому блоку относился.

Кутузов был на редкость спокоен и уверен, что неприятель будет идти через Смоленск. Почему? Я тоже задавалась этим вопросом. Меня просветил приезжавший Сеславин.

На Минско-Виленской дороге у Наполеона уже были подготовленные гарнизоны. Где плохо ли, хорошо ли потихонечку копились продовольственные запасы. Имелись люди и оружие. А что было на юге? Как организовать быстрый проход стотысячной армии, если, отходя, сумасшедшие русские опять будут сжигать города и наверняка сражаться за каждый важный кусочек территории. Как бы ни были «богаты» и «нетронуты» эти земли на данном направлении, всё равно, самое главное при отступлении — планирование. А кто бы на новом месте предоставил продовольствие и фураж, и где его искать в преддверии уж слишком быстро приближающейся зимы? Как кормить столь компактно двигающееся огромное войско и гигантский «табор» сопровождающих? То, что есть у них с собой, надолго не хватит. Печальный опыт быстрого летнего наступления должен был отвратить его от мысли о юге.

По словам Александра Никитича, отступающая армия была похожа на большой маркитанский обоз. Огромные телеги и возы с награбленным добром растянулись по всей дороге вперемешку с артиллерийскими. Большая часть солдат, бывших когда-то кавалерией, сейчас шла пешком,в окружении карет, принадлежащих генералам и офицерам. Такой многочисленный караван сильно тормозит передвижение. Но чтобы избежать недовольства начальства бесчисленными телегами, ковры, мебель и ценности сверху были прикрыты мешками с мукой, зерном, тюками с сеном, имитируя жизненную необходимость каждой подводы. Но все всё понимали. При кажущемся обилии пищи, на самом деле, её было невероятно мало.

В перехваченном казаками письме, отправленном Мюрату, Наполеон так и собирался в Смоленск. Но выбирая дорогу, решил идти по не столь сильно разорённой, через Калугу, где были подготовлены склады и оружие для русской армии. Чем не возможность поживиться, что должно было значительно облегчить путь. С этим документом и прибыл в ставку Сеславин.

Но не только это письмо в сей день влияло на настроение главнокомандующего. Мы с подопечными как раз варили настои из коры ивы и сосновых иголок, когда нас навестила Дурова. После ранения та служила адъютантом-посыльным у светлейшего. Она-то и принесла новости о столь интересной депеше.

— А старик то сегодня рад, как никогда. Государь переслал ему донос Беннигсена, который тот в запале написал после недавней битвы. В ней Леонтий Леонтьевич обвинил Кутузова в бездействии и трусости, заявляя, что тот забыл о войне и лишь предаётся неге в обществе женщины, переодетой в мужское платье, да не о чём более не думает. Ха-ха-ха… Этот носатый барон сильно ошибается. Сейчас у светлейшего их тут целых две!

— А что, одной ему уж и мало?

Надежда Андреевна посмотрела на меня с изумлением, потом громко рассмеялась, сотрясаясь всем телом. Но резко шикнула и стала тереть бедро. Получив контузию ноги на багратионовых флешах, она до сих пор мучилась от сильных болей.

— Александр Андреевич (даже наедине я не назвала её иначе, чем мужским именем), вам бы пролечиться. Полежать, не напрягая ногу.

— Да как же тут на войне лежать? А я, как посыльный, так и вообще постоянно в бегах по поручениям.

— Попросите у светлейшего разрешения отлучиться на лечение. Я поговорю с Виллие, чтобы подтвердил вашу просьбу. Иначе боли не прекратятся.

— Хм… а вполне может и выйти. Михаил Илларионович сегодня, после получения почты особенно благодушен.

— И в чём же причина?

— Так он после прочтения доноса, с удовольствием выгнал Беннигсена, запретив тому появляться при армии!

Это была просто отличная новость. Ещё бы и англичанина выставить.

— Я смотрю, у вас пополнение?

Дурова указала взглядом на троих новеньких, тех самых «амазонок» из Боровска. Через несколько дней деятельные барышни всё-таки нашли нас в ставке. После недолгого разговора трое из них решили остаться с нами. Но так как в дормезе уже все не помещались, соратницы решили оставить им телегу, которую по совету Павла переделали в своеобразный крытый фургон переселенцев Дикого Запада.

Странно. Но получив новости о выходе неприятеля из Москвы и направлении его движения, наша армия никуда не торопилась. Люди потихонечку собирались. Создавалось впечатление, что главнокомандующий не особо-то и хотел воевать. Словно стремясь лишь сопроводить нежелательного гостя «до ворот», убедившись в его уходе.

При всей своей занятости Кутузов находил время принять депутатов от дворянств различных губерний. Они подвозили продукты и оружие. В зависимости от «древности» последнего, его либо принимали, либо с благодарностью отказывались.

Прибывало также множество волонтёров. Иногда такие, что без улыбки и смотреть было невозможно. Старики, лет семидесяти, просились зачислить их в кавалерию. Хотя в седле ещё держались, да и сабелька из рук пока не падала. Даже наоборот, крутили они ею так споро, что заглядывались и молодые. Их со всем уважением пытались отправить по домам, но некоторые наперекор оставались, самовольно прибиваясь к каким-нибудь ротам.

Группа Павла, вместе с людьми Сеславина и Фигнера отбыли днём. К ночи же резко началось всеобщее движение. Оказалось, прибыл гонец от Дохтурова, доложив, что враг уже занял Боровск и собирается идти к Калуге. Мы же были готовы заранее, потому выступили, чуть ли ни в голове колонны. Двигались всю ночь и к четырём утра прибыли к Малоярославцу, где в предместьях уже засела почти вся французская армия. На подходах меня, как всегда, отправили в самое спокойное место. Это оказалась какая-то деревушка рядом с рекой Легойкой.

Все занялись уже привычной работой: ставили столы, кипятили воду. Но неожиданно рядом с нашим расположением появились с десяток монахинь, что успели покинуть город до начала сражения. Все они были из Свято-Никольского Черноостровского монастыря. Заметив, что именно женщины здесь одевают фартуки, и готовятся к приёму раненых, они решили присоединиться и помочь. Что же… лишних рук никогда не бывает. Особенно в нашем деле.

Удивительно, но Степанида даже не возмутилась, когда одна из монашек потеснила её у костра. Повесив на огонь новый котёл, та стала что-то варить, доставая из своего мешка коренья и травы.

Мы успели только разложиться, когда к нам начали доставлять раненых. Уже привычная работа вытолкнула из головы все остальные мысли и заботы. После новой атаки характер ранений изменился. Лёгких не было вообще. В большинстве случаев очень сильные кровопотери и большие ожоги. Город почти полностью охватил пожар. Пришлось поставить Марфу на сортировку. Тех, кого она кого определяла «не жильцами», я осматривала повторно. Указанных мною, инвалиды уносили к монахиням. Мы им помочь уже были не в силах. Сёстры разговаривали и молились с каждым, кто оставался в сознании. Да и просто старались, как могли, облегчить их страдания. Оказалось, приготовленный ими отвар хорошо убирал боль.

При не умолкавшей с обеих сторон канонаде, восемь раз Малоярославец переходил из рук в руки. Постоянные штыковые атаки приносили всё больше раненых, часть которых просто не доживёт до утра.

Почти с полудня большинство лекарей вывезли за пределы города. Многие расположились недалеко от нас. С удовлетворением заметила, что некоторые из них начали применять фиксирование при переломе.

С наличием такого количества врачей в одном месте, работа пошла быстрее. Даже удалось собрать небольшой консилиум, на практике объясняя способ проверки подходящего донора для переливания крови. Это заинтересовало всех. Возникало огромное количество вопросов, но все понимали, что на ответы просто не было времени. Видя же с каким доверием, относится к моим действиям Виллие, остальные принялись применять новые знания на практике.

К моему неудовольствию, моих старых помощниц быстренько разобрали для ассистирования, оставив мне только «амазонок». Не удивительно, учитывая, что они нечего толком и не умели.

Более всего была приятна похвала господина Сушинского. Уже знакомый с гипсом, он взял на себя заботу о пояснениях, дав мне возможность заниматься донорами.

Ближе к вечеру Малоярославец опять захватили французы, а большая часть русской армии, обойдя город, заняла дорогу на Калугу. Город горел. Осыпались останки домов. Рухнула разрушенная канонадой церковь. Стрельба прекратилась и стали слышны крики умирающих в огне. Из-за пламени нельзя было даже приблизиться к окраинам, не то, чтобы войти в сам город. Даже французы не могли вынести оставшихся там людей.

По моей просьбе несколько татар в насквозь мокрой одежде и прикрытым лицом ходили вокруг, стараясь найти хоть кого-то из выживших. Я помнила, что рано поутру главнокомандующий прикажет отступить к Калуге и не хотела оставлять хоть кого-то из живых на этом пепелище.

Вагенмейстер нам приказал собраться и присоединиться к армейскому обозу. Семён Матвеевич просил быть рядом с врачами, у которых теперь было слишком много вопросов. Но благо, все были слишком уставшими, чтобы «мучить» меня сейчас.

Благодаря этому, на рассвете я оказалась недалеко от штаба и мерила давление светлейшему, когда огласили его приказ, отступить. Для всех, ждавших повторения Бородина, это было удивительно. Вильсон даже кричал на весь проснувшийся лагерь о том, что «старика» одолела дряхлость и только это извиняет его в нежелании и дальше сражаться, не взирая ни на что. И что «избавление целого света» зависит от предпринимаемых действий, но тот не в силах осознать этого.

— Единственно, что важно для меня, так это — освободить Россию, принеся наименьший ущерб моей армии, — заявил Кутузов, наблюдая за моими манипуляциями. — А не избавление этих напыщенных купчиков от континентальной блокады.

«Этот отход лишит Россию славы, а наступление, во что бы это ни стало, могло бы спасти вселенную!» — услышали мы особенно громкое высказывание вошедшего в раж англичанина.

— Какие знакомые слова, — усмехнулся светлейший. — Мне уже заявлял так один император по имени Франц^[88], в пятом году, что я должен защищать, чего бы это ни стоило, постройку моста в течение недели. Какая неделя!? Сорок тысяч русских солдат погибли бы там за пару дней! Но им-то всё равно. В России людишек много. Авось, царь-батюшка ещё своим братьям императорам пришлёт. Тогда их «не понял» … да и ныне слушать не намерен!

Но для Вильсона было важно только одно — пленение или смерть Бонапарта. Быстро поняв, что его крики ни к чему не приводят и решил перехитрить Le vieux renard du Nord (*Старого лиса Севера). Он просто предложил казакам огромный выкуп за Наполеона. Живого или мёртвого.

Основные войска отошли на несколько вёрст к югу. Но авангард Милорадовича почти не сдвинулся с места. Как достаточно рассвело, генерал лично наблюдал, как Бонапарт со свитой, выехал обследовать позиции и взглянуть на город. В этот момент, из-за ближайшего леса с копьями на перевес в их сторону, понеслись казаки. Никто не реагировал. Издали нападавших вполне можно было принять за французскую кавалерию. Но бравые ребятушки разразились громким «ура!», чем полностью себя дезавуировали.

Свита сгрудилась вокруг императора. В ту же минуту польская кавалерия бросилась на помощь. Убив только лошадь под одним из генералов, казаки повернули обратно. Правда немного пошалили напоследок, уведя несколько пасшихся неподалёку лошадей, и скрылись в лесу.

Город всё ещё продолжал гореть, когда французские войска неожиданно стали сворачиваться и, повернувшись, уходили на старую Калужскую дорогу, возвращаясь в Боровск.

Основные части русской армии продолжили отступать на юг. Медленно. Все возможные подводы были заняты раненными, сложенными вповалку. Их набралось более трёх тысяч человек. Хотя знала, что французы не последуют за нами, требовала доставить всех в госпиталь. Для этого в Медынь и Калугу были отправлены нарочные за дополнительными телегами.

У Детчины нас нагнал Павел. Небольшой обоз, который они вчера выслеживали, оказался «пустышкой». Для поиска требовалось слишком много людей, а большая часть группы Бенкендорфа была сейчас с ним в Москве.

Монахини, мои неожиданные помощницы, просили разрешения остаться при нашем «женском» госпитале. Отправила их к Виллие. Сама я никак не могла решить данного вопроса. Яков Васильевич поначалу возражал. Но светлейший со смехом просил его разрешить, дав нам «в нагрузку» ещё и батюшку, которого вчера еле вытащили из догорающей церкви.

Тогда-то мне и сообщили о смерти Багратиона. Его убило осколком при атаке.

Глава 22

14 октября 1812 года

Опять расположились в Медыне, в том самом доме, где ещё недавно оперировала офицеров. Мне требовался небольшой отдых. Не столько физический, сколь моральный. Новость о смерти Багратиона довольно сильно ударила по мне. Я так гордилась тем, что смогла спасти одного из ярчайших генералов этого столетия, но… всё оказалось напрасно.

Зачем я здесь? Что делаю? Кому это нужно? Всё равно спасённые мною люди умирают! Даже не смогла изменить судьбу «дяди» Михаила. Так для чего? Просто опускались руки.

— Mon ange (*мой ангел), — пытался поговорить со мной Павел, — мы уже говорили с тобой однажды о том, что «история», как всякая живая субстанция, не терпит вмешательства, и пытается их устранить.

— Они все умрут?

— Спасённые тобой? Не думаю. Большинство их них никак не могло влиять на происходящее. Простые солдаты. Кто-то, надеюсь, доживёт до старости, а другие…

— Я ощущаю тщетность своих деяний.

— Просто врачуй людей. Занимайся любимым делом, а я буду рядом. Потому, как слишком боюсь за тебя, mon trésor (*моё сокровище). Наше попадание внесло большие изменения в хронологию событий, образовав внушительные «круги на воде». Твой настоящий дед погиб, а бабушка Мария никогда не станет госпожой Рубановской. К чему теперь приведёт такой поворот событий? И чем нам ответит «история»?

Жених как мог, пытался вывести меня из состояния меланхолии.

Монахини, которых всё-таки приписали к нашему перевозному госпиталю, тоже заметили моё состояние. Молились со мной, считая, что так на меня влияют увиденные ужасы войны, призывая к этому же и Ольгу. Даже подрядили для разговора и наставления отца Василия, «подброшенного» нам светлейшим. Его совершенно не смущало моё «лютеранство», и мы довольно подолгу беседовали. Узнав же, что я готовлюсь «принять» православие, предложил стать моим духовником.

Наш госпиталь сейчас должен был следовать за армией, но «амазонки» просили заехать к ним в Боровск. Французы уже по идее покинули его. А им нужны тёплые вещи. Вечерами довольно подмораживало. Чувствовалось, что скоро пойдёт снег. Планам Павла это не мешало, кажется даже наоборот. Потому мы и дожидались здесь свои подводы из Калуги.

Прибывший с утра к дому караван, возглавляемый большой каретой, был неожиданно слишком велик. Среди них находились и наши люди, но в основном — незнакомцы. Выйдя встретить гостей, я наблюдала, как из кареты пытается выбраться дама в красивом, вышитом яркими цветами пальто и милой шляпке с вуалью. Госпожа повернулась и с радостным восклицанием поспешила ко мне. В приблизившейся внезапно узнала Марию. Тёплым объятьям не было видно конца, когда, наконец, Степаниде удалось завести нас в дом.

— Ma tante (*тётушка), расскажи, как ты здесь оказалась, — начала я разговор, когда мы расселись в гостиной за чаем.

— После стольких твоих писем, я уговорила матушку отпустить меня к тебе. Ты спасаешь жизни русских солдат, а я просто сижу в Твери, — всплеснула она руками.

— Ты ехала одна всё это время? И что это за обоз?

— О, нет!.. До Калуги мы добирались вместе с волонтёрками из «женского общества». Они остались там в госпитале, с тем доктором, что приходил к нам в Могилёве. А сюда я приехала со своей горничной и человеком дяди.

— Барышни остались у господина Сурина?

— Да, кажется, они так его и называли. А обоз — медикаменты, вспоможение от того же «общества». Оставшись в Твери, мы решили с матушкой организовать любую возможную помощь.

— Как вы там жили всё это время?

— Ещё в июле Екатерина Павловна^[89] с супругом^[90] отъехали в Ярославль, что вызвало немалое смущение. Ведь она весьма сильно ратовала за «великий проект»^[91]. Обещала всесильную помощь. Хотя… в скорости начал собираться «Тверской комитет военных сил» и даже особый временный егерский «батальон^[92] Её Высочества великой княгини Екатерины Павловны», под началом князя Оболенского. Но формировался тот батальон на севере губернии, аж, в Весьегонске. По всей тверской земле вербовщики за добровольцами ходили. Говорят, почти тысячу человек собрали, но аристократы всё потихоньку уезжали. В августе даже и обыватели начали покидать город. Те же, кто не мог этого сделать, устроили крестный ход в Жёлтиков монастырь. А каждое воскресенье, перед обедней творили общий молебен о победе с коленопреклонением. Мы с матушкой несколько дней подряд всенощную стояли у Владимирской Богородицы, но всё-таки и мы переехали к дяди Григорию в имение.

Мария ненадолго прервалась, сделала несколько глотков чая и продолжила.

— Особенно страшно было, когда стало известно, что французы Москву захватили. Все боялись, что оттуда на столицу пойдут. А это через Тверь. От таких новостей из города все оставшиеся бежать начали. Кто куда мог. Многие друзья, что не могли себе позволить надолго из города отлучатся приехали погостить. Тут к нам твои послания и дошли. Сразу несколько. Видно, в городском доме нас дожидались, да потом там отправить додумались. Так мы с матушкой и стали «общество вспоможения» организовывать. По соседям проехались. Кое-что из твоих писем зачитывали. Она очень тобою гордится! Все, кто по поместьям сидели, проявить своё «участие» пожелали. Дядя закупку организовал, а мы в город вернулись. Матушка надеялась, что ты в Тверь приехать сподобишься. Обоз медицинский собрали. Даже, как в Могилёве, нашли мещанских барышень, готовых помогать в госпитале. Так я матушку и упросила с ними к тебе ехать.

Жизнерадостная, не видевшая ни разу ужасов настоящей войны, она казалась мне яркой птичкой, совершенно тут неуместной. Брать её с собой в Боровск было никак невозможно. Да и прибывший с ней обоз должен был быть доставлен в ставку.

Павел предложил отправить Марию с медикаментами и инвалидами в Дубраву, догонять Кутузова. А самим, на лошадях съездить в Боровск и быстро вернуться. Часть татар отрядили в охрану «тётушки». С отрядом жениха поехали только я с Ольгой, да одна из «амазонок», чтобы пройтись по домам подруг и забрать вещи. Все остальные поспешили догонять армию.

За ночь земля немного подмерзала. Но оттаивая днём, постепенно превращалась в чавкающая топь. Приходилось ехать не по дороге, а полями. «Амазонка» предложила показать короткий путь.

Лучше бы мы не ездили. Это стало понятно ещё на подходе к городу. Тот был полностью сожжён. Девушка, которую звали Аглаей, долго рыдала над трупами, на пепелище одного из домов. Она никак не могла успокоиться, потому Руслан просто посадил её на свою лошадь боком, прижав к себе. По моей просьбе люди Павла проверили город на наличие выживших. Таковых не оказалось.

Можно было вернуться, но у жениха, были свои планы. Люди Бенкендорфа уже нашли одну из интересующих их телег. Наполеон решил не рисковать и разделил «золотой» обоз на множество мелких частей. Все они шли разными дорогами в толчее отступающей армии.

Группа «поисковиков» решила собраться недалеко от Можайска, чтобы поделиться имеющимися сведениями, дабы не гоняться всем за одним и тем же. Путь лежал через Верею, повторившую учесть Боровска. Полностью сгоревшая, с отсутствием выживших, она вызвала глухой ропот в группе. Двигаясь по дороге, заметили, что отступающая армия сжигала и уничтожала всё за собой. Путь движения «великой армии» был хорошо заметен издали непрерывной линией огня и дыма.

Некоторые крестьяне успевали бежать из своих домов, хоронясь в лесу. Они потом ловили и убивали отставших французов. Их тела время от времени попадались лежащими по бокам от дороги.

Пришедшая в себя Аглая снова предложила срезать путь, проведя нас через лес к небольшому мосту. Тут и произошла неожиданная встреча.

Всегда привыкший быть настороже, Павел выслал вперед парочку татар, которые заметили несколько телег. Группа спешилась и под прикрытием леса подобралась поближе.

Часть из присутствующих с возами французов копала яму в небольшом овражке, парочка рубили ветви и собирали мох, а другие потихоньку переносили вниз какие-то сундучки.

— Как интересно, — прошептал Павел, — они собираются закопать свои «трофеи». Почему же?

— Тут и гадать ненужно Павел Матвеевич, — тихо ответил Ахмед, — кони у них никуда не годятся. В любой момент падут. Думаю, их собирались зарезать и разделать на мясо, как только всё закончили бы.

— Что будем делать? — спросила заинтересованно.

— Дадим им доделать начатое, а затем захватим.

— Почему же не сейчас?

— А нам на чём прикажешь везти всё это? Место приметим, да потом всегда выкопать сможем. Хотя… составим докладную, пусть государство само об этом позаботится.

Нам повезло. Большая часть французов была занята. Несколько человек охранения в основном наблюдали за другими, чем за творившимся вокруг. Потому наша группа смогла перебить их раньше, чем те успели кого-то ранить. Копающие же почему-то не додумались держать оружие при себе. Ну, а у таскающих и так руки заняты были.

Добыча была богатой… но не из «золотого обоза». Старинное оружие, золотая и серебряная посуда, рулоны ковров и тюки с одеждой. А также небольшие, но явно тяжёлые сундучки. По словам Павла, в Москве Наполеон приказал золото переплавлять в слитки. Так вывозить удобнее. А тут кто-то собирал «сокровища» для себя. Владелец явно приказал всё припрятать, надеясь впоследствии вывезти, раз сейчас «транспорт» был на последнем издыхании.

В плену у нас оказалось примерно три десятка человек. Судя по тому, как они ели предложенную им кашу (мы решили устроить небольшой привал на этом месте), многие из них даже обрадовались такому положению вещей. Благодаря допросам разморенных пищей людей выяснилось, что, отступая, французская армия везла к границе не только своих раненых, но и вела несколько тысяч русских пленных. Впоследствии мы убедились в правдивости этих слов.

Аккуратное уничтожение следов заняло много времени. Посему и переночевали в лесу. Костров не зажигали, огонь в темноте видно далеко. Хорошо, что Степанида заставила надеть тёплые вещи. Ночью выпал первый снег.

Вскорости, наконец, встретились с Бенкендорфом. Александр Христофорович, которому тут же рассказали о «захоронке», также не был впечатлён захваченными ценностями. Золото «утекало» и для его поиска требовались люди. Много людей, дабы проверить разные направления. Потому партизаны уже привлекли Дорохова. А также Бенкендорф требовал вовлечь в поиски и Давыдова. На что Павел хоть и скривился, но согласился встретиться с тем позже.

Мужчины ещё долго что-то обсуждали, а нас, троих женщин, ждала деревенская баня и чистая постель. Александр Христофорович обещал достать тёплую женскую одежду, так что я была спокойна за «амазонок» на зиму.

Дождавшись Дорохова, решили пока большой общей группой споро двигаться в сторону Вязьмы. Кутузов должен был направиться именно к ней.

Ехать пришлось опять через Бородинское поле. Когда-то примятая людьми и лошадьми рожь поднялась и колосилась вокруг припорошённых снегом трупов.

— Сюр какой-то, — прошептал едущий рядом Павел

Да, я тоже была surré (*удивлена) увиденным. Это соседство жизненной силы растений и огромного места смерти большого числа людей, у всех присутствующих вызывало какой-то трепет.

Дальнейшая дорога представляла собой ужасное зрелище. Теперь уже с обеих сторон на обочине лежали присыпанные снежком мёртвые тела, почему-то в основном русских солдат. Тела их были сильно истощены. На требования пояснить, пленные сказали, что скорее всего, тех кто ослаб и не мог сам двигаться, пристреливали.

— Боже мой, господа, их же кормить даже не собираются. У французов самих провизии нет. Они через пару дней их всех перестреляют!

— Ну что же, вполне достойное дело, чтобы отвлечься от поиска сокровищ, — с усмешкой заметил Бенкендорф.

— Я со своими казачками тоже не прочь развлечься, — смеясь, заявил Дорохов.

Русские пленные, были в основном ранены и слишком ослаблены голодом. Двигались, вероятно медленно. Потому, наверняка находились в арьергарде.

Посовещавшись, мужчины оставили с нами моих татар и человек двадцать казаков для охраны пленных, а сами галопом двинулись вперед.

Мы же продолжили идти в сторону Вязьмы. Наши пленные французы тоже очень нас замедляли. Ещё засветло мы свернули с дороги, остановившись на ночёвку. Стали готовить ужин пока солнце не закатилось. Татары для женщин соорудили вместительный шалаш, в котором даже умудрились разложить небольшой костёр, дым от которого, выходя, прятался среди листвы деревьев.

Проверила раненых пленных, обновив тем старые повязки. И хотя казаки смотрели на это явно неодобрительно, но вслух ничего не говорили.

На следующий день мы нагнали наших мужчин. Большое поле у дороги превратилось в настоящий лазарет. Но спасённых было не более пяти-шести сотен.

— Не знал, мадмуазель, что общение с вами даёт такие преференции, — улыбнувшись, сказал Александр Христофорович.

— О чём вы? — недоумевала я.

— Да вот жених ваш как всё организовал. Всех перевязали, накормить разрешил только жидким бульончиком. Хлеба и вовсе давать запретил. Вот теперь сидим вас дожидаемся.

В груди разливалось тепло, а на лицо наползала довольно глупая улыбка. Но меня ждали пациенты, которым требовалась моя помощь.

— Я послал людей к основным силам, чтобы нам прислали сюда достаточно телег. Но, многие готовы и сами идти, — устало произнёс вскорости подошедший Павел.

— Большое тебе спасибо, mon cœur (*моё сердце), — прошептала, взяв его за руку.

— Mon ange, — ошарашенно произнёс он. — Je t’aime (*люблю тебя), — поцеловав мою ладонь, продолжил. — Знал, что ты не пройдёшь мимо, но необходимо поторопиться. Мы не можем здесь долго задерживаться. Нас ждёт Вязьма.

Глава 23

23 октября 1812 года

К Вязьме мы опоздали. Несмотря на то, что долгих привалов себе не позволяли, но вероятно двигались медленно. Отбитые у французов наши солдаты были слишком ослаблены. Потому прибыли мы только сегодня рано поутру.

Впереди следования нашего импровизированного санитарного обоза постоянно шли какие-то стычки. Партизанские отряды без конца «кусали» французский арьергард. Так что у нас всю дорогу к Вязьме прибавлялось как пленных, так и раненых.

Но периодически меняющиеся группы нашего сопровождения были и полезны. Они делились провизией и добытой тёплой одеждой. Хотя уже на следующий день после освобождения наших пленных, вернулись посыльные из отряда Павла с хорошей вестью. Телеги вскоре прибудут, а пока они привезли необходимые медикаменты, одеяла и провизию.

Пленных мы так же кормили, хотя казаки меня за это и осуждали. Опасались, что не хватит нашим раненым. Спасала картофельная мука, подготовленная запасливым «провидцем». Добавленная в почти пустой суп с «запахом мяса», она делала его достаточно густым. Это варево давало чувство сытости, так сейчас необходимое изголодавшимся людям. Но переваривалось намного легче, по сравнению с той же кониной, которую теперь в основном употребляла отступающая армия неприятеля.

Происходили и курьёзы. Сопровождавший нас партизанский отряд отбил небольшой обоз, которые французы умыкнули у своих же. Люди просто постепенно утрачивали человеческий облик.

Тут и морозы усилились. Дороги стали покрываться ледяными корками. По обочинам всё чаще стали встречаться останки лошадей. Создавалось впечатление, что неприятель не имеет представления о подковах с шипами. Кони на льду часто падали, ломая при этом ноги, тут же становясь пищей для изголодавшихся людей.

Ещё одним напоминанием о трудностях у французов служили сожжённые останки телег и взорванные зарядные ящики. Естественно, если лошади пали, тащить груз становится некому.

Благодаря отбитому обозу раненым не пришлось спать на земле. А вновь построенный женский шалаш укрылся несколькими слоями ковров.

Телеги нагнали нас уже ночью. Из-за снега было достаточно светло, но холод сильно замедлял движение. Мы всё чаще останавливались, разжигая костры, чтобы отогреться и выпить теплого отвара. И вот-таки добрались.

Сражение^[93] произошло вчера, а меня тут ожидало множество работы. Благодаря Гавриле Федосеевичу, для сильно пострадавших подготовили большой сарай. Который, как всегда, утеплили печками и даже сколотили стол для операций. Все раны уже были обработаны, но мне нужно было проверить их состояние. Возможно, вчера лекари могли пропустить то, на что я бы обязательно обратила внимание.

Привезённых с собой удалось перенаправить в Медынь и далее в Калугу. Тут и так было слишком мало места. Более тысячи легкораненых ютились в немногих оставшихся неразрушенными домах.

Но были и довольно специфические повреждения. При взятии города люди генерала Чичагова успели вывести из горящей церкви около трёхсот раненых пленных русских солдат. При отступлении французы просто заперли их там и подожгли.

Не успев ещё толком распределить между помощницами дела, я была атакована Марией. Пришлось срочно находить выход её кипучей деятельности. Она с удовольствием выполняла налагаемые поручения и светилась радостью.

— Ma tante, взгляни, это уже второе платье за сегодня, которое ты умудрилась испачкать в крови. Попроси Степаниду, она даст тебе одну из моих юбок. На них будет не так заметно.

— Oui mon général (*Да, мой генерал) — она шутливо поднесла два пальца к голове.

— Только ты могла взять с собой на войну гардероб в пастельных^[94] тонах.

— Не ворчи Лиззи, это такие мелочи, — с блеском в глазах, она схватила меня за руки. — Я счастлива только от того, что могу помогать.

— Ты не испугалась вчера? — спросила обеспокоенно.

— Я и не видела ничего. Этот твой унтер-офицер сговорился с татарами и держал нас в самом хвосте армии. Меня саму доставили незадолго до твоего приезда.

— Тётушка, ты могла бы найти господина Сушинского? Он просил позвать его, когда я начну работать с кровью.

Мне показалось хорошей идеей отправить её куда-нибудь. Хоть ненадолго. Пытаясь помочь всем сразу, Мария создавала только больше суеты. А вид крови пока вызывал у неё некоторый трепет, и всё начинало валиться из рук.

— И пожалуйста, накинь моё пальто, а то своим цветастым ты привлекаешь слишком много внимания.

На какое-то время воцарилось спокойствие. Мы с Марфой поделили «амазонок» и девочек Соломона. Обучение шло уже по «проторенному» пути. Екатерина с Дарьей даже самостоятельно объясняли боровским барышням уже известные им вещи, освобождая нас с главной помощницей от этой обязанности.

Семён Матвеевич прибыл с несколькими лекарями. Наконец они смогли вдоволь извести меня вопросами. Как я не пыталась, некоторые из них были весьма коварны. Особенно когда спрашивали о «рождении» самой идеи неподходящей крови.

Тут к месту пришлись наши с «провидцем» беседы на эту и другие около-медицинские темы. Особенно о положительных и плачевных результатах переливания у одного и того же врача. Тогда же мне и «пришла» идея сравнивания крови и предварительного смешивания до вливания в пациента. Пришедшие с Сушинским господа вдохновенно обсуждали результаты «моего открытия» и прочили получение докторского звания, как только смогу описать свою работу и представить её в Петербург. Почти все они были готовы написать рецензии на использование «открытия» в своей практике.

С одной стороны, я была так рада, что, наконец, такой полезный метод в медицине не будет больше убивать людей. А с другой… получается, что я украла его у другого человека^[95], который правда ещё даже не родился.

В наших беседах на эту тему Павел успокаивал меня тем, что люди науки всегда стремятся вперёд. И если при рождении того учёного, этот способ будет известен, то он наверняка, откроет что-то новое, уже получив необходимые знания от нас. Ведь многие открытия довольно долго пробивают себе путь. Очень часто люди узнают о них спустя десятилетия. А применять начинают иногда вообще спустя полвека.

Ну, а война это такой повод испытать на практике новые знания. Меня уже многие благодарят за гипс. Вот теперь ещё и переливание. Так желаемая мною докторская степень можно сказать у меня «в кармане».

— Лиззи, ты мне срочно нужна! — схватила меня за рукав Мария, неожиданно появившаяся позади меня.

— Что случилось?

— Идём, пожалуйста, скорее…

Тётушка с удивительной для неё силой тащила меня к двери, когда находившиеся рядом со мной мужчины с изумлением смотрели на нас.

— Да, что случилось, расскажи нормально! — вырвала я у неё руку, когда она вытащила меня из «лекарского» сарая.

— Это какой-то ужас, они поехали стреляться! — прошептала Мария, размазывая слёзы.

— Ничего не понимаю! Кто они? Почему стреляются? Сейчас война? Кто им разрешил? Причём здесь мы? Мария, объясни нормально!

— Они даже не дали мне ничего сказать — заканючила та опять, схватив меня за руку.

— Мария! Расскажи спокойно всё с самого начала, — мне пришлось взять её руки в свои и слегка сдавить, заставляя сосредоточится.

— По твоей просьбе я нашла господина Сушинского, — справившись с волнением начала она, — и столкнулась там с незнакомым человеком. Такой кудрявый. С чёрной бородой и усами. Хотя и был одет в тулуп, но судя по речи, явно аристократ. Он преподнёс мне букет каких-то экзотических цветов. Начал декламировать стихи. Я, честно говоря, немного оторопела от такого его напора. Но потом он начал рассказывать о своём последнем налёте на французов. Это очевидно был один из партизанских командиров… — проговорила задумавшись, — И это было так занимательно. — Мария тяжело вздохнула. — Мы разговорились. Не заметила, как оказались за домом лекарей. Одной рукой я прижимала к себе цветы, а вторую он отогревал своим дыханием, иногда целуя пальчики.

Я нахмурилась, уже понимая, в чьи цепкие руки умудрилась попасть тётушка.

— Неожиданно он меня поцеловал… в губы… — продолжила она, а потом зажав ладонью рот начала всхлипывать, — я и не поняла, как оказалась в его объятиях… и тут… появился твой Павел.

— Mon Dieu! (*Мой Бог!)

— Он оторвал его от меня и ударил кулаком в лицо. Я не успела и слова сказать! — слёзы опять полились по её щекам. — Скорее, их нужно остановить!

Повернувшись, я заметила переминающегося рядом Руслана.

— Почему ты не объяснил им кто она?

— Барышня, да не успел я, они уже о дуэли заговорили. К тому же госпожа Гурская одели на себя ваше пальто мундирное. Вот её и приняли за вас.

Только сейчас я обратила внимание на то, во что Мария была одета. И, правда. Будь она в своём, могли бы и засомневаться. А так…

— Мне его Степанида дала, — старательно оправдывала себя та.

— Ахмед поехал за ними, барышня. Я объяснил ему. Он передаст всё Павлу Матвеевичу. Но боюсь дуэли не избежать. Удар видели слишком многие.

— Господи! Только этого не хватало! — я судорожно потёрла лицо, пытаясь собраться с мыслями. — Где Ветер? Срочно приведи нам лошадей!

Сама бросилась обратно в «госпиталь», нужно обязательно взять с собой всё необходимое. Я не знаю, чем там всё закончится, но нужно быть готовой ко всему.

Через пару минут мы, наконец, неслись в сторону ближайшего леска. Ну, конечно. Далеко бы они не отъехали, а стреляться на глаза у всех было немыслимо.

Мы появились на небольшой прогалине в тот момент, когда мужчины уже были разведены по краям с пистолетами в руках. Ахмед что-то втолковывал Павлу, и тот усмехнувшись, посмотрел на Давыдова, что стоял, с другой стороны. Потом неожиданно что-то сказал и когда татарин отошёл, поднял руку в небо и выстрелил.

Но видно гусар не собирался «страдать» подобным благородством, и направил оружие в сторону жениха. Мы не успевали, посему я, выхватив из кармана кольт, тоже пальнула в воздух, привлекая внимание и пустилась в галоп. Мария не отставала от меня.

Неожиданность дала нам небольшое преимущество во времени, и мы смогли достаточно приблизиться.

— Господа! Это ошибка, вы должны прекратить! — кричала я, подъезжая.

— Баронесса? — удивлённо переводил взгляд Давыдов с меня на Марию.

— Денис Васильевич, пожалуйста! — взмолилась, соскочив с Ветра. — Вы обознались и «общались» с моей тётушкой. Я не выказывала вам своего расположения. Павлу, — я кивнула в сторону жениха, который с интересом поглядывал в нашу сторону, — уже всё объяснили, возможно потому он и выстрелил в воздух.

Подполковник со странным прищуром глядел на начинающую заливаться краской Марию. Затем усмехнулся.

— Ваша «тётушка» очень молода.

— Да, мы с Марией почти погодки.

— Мария-я-я…

Я выразительно смотрела на Давыдова, переводя взгляд на пистолет, всё ещё находившийся в его руке. После того, как гусар тоже произвёл выстрел в воздух, я выдохнула.

— Вы познакомите нас, баронесса? — произнёс Денис Васильевич, засунув оружие за пояс. Даже не обращая внимания на приближающихся к нам людей.

— Конечно, господа, разрешите вам представить, Мария Фёдоровна Гурская. Моя тётушка. Она недавно приехала из Твери, привезла в армию помощь от женского общества. А также захотела помогать мне на врачебном поприще.

Подошедшие мужчины с удивлением нас рассматривали.

— Почему же госпожа Гурская не указала мне на ошибку?

— Боюсь Денис Васильевич, вы даже не дали ей такой возможности, вдохновившись молчанием ошеломлённой вашим напором барышни.

Давыдов молчал, наблюдая приближение Павла в окружении секундантов и татар. Мужчины некоторое время молчали. Наконец подполковник протянул руку моему жениху, и тот её пожал. Вокруг раздались радостные возгласы.

— Надеюсь, у тётушки вашей невесты нет жениха? — тихо спросил он у Павла.

— Насколько я знаю, пока нет. Разве только она завела его в Твери? — с вопросительным выражением жених повернулся ко мне.

— Она мне ничего не говорила о подобном.

— Отлично, — с хищным прищуром Давыдов повернулся к Марии.

— Денис Васильевич, — остановил Павел гусара, — Александр Христофорович Бенкендорф поручил мне переговорить с вами по одному важному и секретному делу.

Мужчины отошли для приватного обсуждения будущих поисков, а я смогла успокоиться, привалившись к Ветру.

Вскоре мы смогли вернуться в город. Я искренне надеялась, главнокомандующему не донесут о произошедшем. Огласка подобного происшествия была бы очень нежелательна.

Долго оставаться в Вязьме мы не могли. Армия продолжала неторопливое преследование врага. К вящему злобному рычанию Вильсона, главнокомандующий не собирался давать генеральных сражений. Ибо «вовсе не видит особой необходимости для России тратить свои силы на конечное уничтожение Наполеона, потому что плоды такой победы пожнет Англия, а не Россия».

Партизаны продолжали свои вылазки и даже Павел, объединившись с Давыдовым совершил несколько дерзких набегов, привезя почти полторы тысячи пленных.

— Милый… — обратилась я к жениху, когда осмотрела пригнанных французов. — Я думаю, их нужно удалить за пределы лагеря. А всем общавшимся пройти дезинфекцию и сжечь одежду.

— Почему? Что случилось?

— Боюсь, во вражеской армии начинается «военная чума»!

Глава 24

31 октября 1812 года

Мы всё ещё стояли под Ляхово. Павел, узнав, что сам нечаянно привёл в лагерь пленных, больных тифом, а именно эта болезнь называлась тогда «военной чумой», запретил мне к ним приближаться. Да и вся группа, которая контактировала с ними, временно изолировалась от остальных.

Пробыв несколько дней на карантине, весь «женский госпиталь» увели подальше. Больных же оставили на попечение врачей, выделенных на это дело самим Виллие. Нас в скором порядке доставили к армии.

Удивительно, как стремительно могут сдружиться мужчины, которым не нужно делить одну и ту же женщину. Денис Васильевич полностью очаровал Марию, так что Ольге приходилось постоянно сопровождать её в те моменты, когда подполковник навещал нас. Слава Господу, ему нужно было воевать, и много времени уделять ей он не мог. Потому встречи их были кратковременны. Иначе, мне пришлось бы приложить все усилия, дабы отправить «тётушку» обратно к матери в Тверь.

— Любовное поветрие как-то видимо особенно разгулялось в нашей группе, — заметил жених в один день, посматривая на Марию, что шла с Ольгой в сопровождении гусара.

— Почему же?

— Ты заметила, как Гаврила Федосеевич посматривает на Ольгу?

— Но…

— Он знает, что подобный мезальянс^[96] невозможен, потому и держит всё в себе.

— То-то он так волновался, когда она болела… — припомнила я.

— Как думаешь, если подсобим получить ему личное дворянство, у него будет шанс на взаимность?

— Не знаю, это слишком личное… считаю, что унтер-офицер достоин всяческой нашей благодарности, за ту помощь, которую он оказывал всё это время. Вне зависимости от того, как к его чувствам отнесётся Ольга.

Совместные вылазки Павла с Давыдовым были довольно успешными. Особенно интересной для них была охота на курьеров, которые постоянно разъезжали между растянувшейся армией. Благодаря этому, к примеру, узнали, что Наполеон собирался устроить засаду преследующим его частям русских между Славковым и Дорогобужем. Но Бонапарт почему-то отказался от этого плана, потому как прибывшие туда объединенные группы партизан и казаков Платова^[97] никого не застали.

В любом случае, основная часть российской армии просто шла параллельным французу курсом. Светлейший не собирался устраивать никаких сражений подобных Бородино, не смотря на бедственное положение вражеской армии. Главнокомандующий вообще не видел смысла более проливать кровь русских солдат, учитывая, что неприятель и так покидает страну. Что естественно приводило к явному недовольству в штабе и язвительным высказываниям англичанина, которого так и не удалось спровадить оттуда.

Мороз крепчал. По словам Павла сейчас должно быть уже ниже десяти градусов. Благо, вовремя завезённая тёплая одежда в нашей армии была у всех. Зима настала хоть и рано, но ожидаемо.

Из-за отсутствия сражений у меня попросту не осталось работы. Заботы о случающихся раненых у партизан, взяла на себя мужская часть медицинского сообщества.

Я же откровенно скучала. Посему всё-таки упросила жениха брать меня с собой на выезды, клятвенно обещая не приближаться к месту возможного боя. Лишь выполнять медицинские действия, дабы группа не заразилась чем-либо при контакте с противником.

Одним из поставленных мною условий — плотно закрытые у всех рты и носы материей, при подъездах к покинутым бивуакам неприятеля. Дабы все вероятные «миазмы»^[98] не могли привезти к плачевным ситуациям в дальнейшем.

В поездки со мной отправлялась Марфа, так как в присутствие Ольги сейчас больше нуждалась Мария. Хотя «тётушка» и вела себя достаточно разумно… но дополнительный пригляд не помешает.

На стоянке у разорённой деревушки нам открылось довольно печальное зрелище. Уходя, французы оставили не только изуродованные пушки, которые просто больше не могли везти и возы скаким-то ранее награбленным барахлом. Вокруг многих погасших костров лежали тела замёрзших людей. Партизаны насчитали таких около трёхсот. Но в одном месте, куда нас с Марфой не допустили, мужчины ругались довольно сильно.

Как я потом узнала, они нашли место расстрела русских пленных. Все в отряде гадали, для чего отступающая армия тащила их за собой. Если раньше они шли отдельно и их можно было отбить, то теперь пленных понемногу рассредоточивали по всей длине вражеского обоза.

Костры тоже представляли из себя странное зрелище. Отступающие даже не утруждали себя дровами. Из стен разрушенных изб или сараев вытаскивалось цельное бревно и поджигалось с одной стороны. Глаза многих окоченевших были сильно повреждены от дыма. Видимо, люди спасаясь от холода слишком близко находились к огню.

В одной из сохранившихся изб также обнаружились мёртвые. Несколько офицеров растопив печь, угорели. В большинстве домов топили по-чёрному^[99]. Это-то их и погубило.

Погоня за «золотым обозом» вовсе продвигалась и вовсе медленно. Так глядишь и совсем «растворится» среди отступающих войск. Людям Бенкендорфа удалось найти лишь несколько телег не далеко от Дорогобужа. И то, потому что охранники замёрзли, и группа Александра Христофоровича нечаянно на них наткнулась.

Припомнив случай закапывания трофеев в лесу, Павел отправил татар на разведку. Они должны были отслеживать уклоняющиеся от общего следования небольшие группы подвод. И это принесло результат.

Прибывший гонец спрыгнул с лошади прямо на скаку и подбежав к жениху стал что-то ему нашёптывать. На лице «провидца» расцветала довольная улыбка.

В течении нескольких минут отряд был собран и на рысях отправился в путь. Не доезжая до деревеньки Соловьёво свернули к небольшому озеру.

Тихо спешились в лесу и, медленно приблизились. Озеро уже достаточно промёрзло по краям, чтобы без проблем одну из телег французы оттащили немного вглубь.

Мы увидели, что человек тридцать охранников наблюдало, как двое аккуратно стаскивая с подводы ящик. Стараясь не порушить лёд, они очень медленно, подносили тот к проруби и сбрасывали.

Недалеко от нас приподнялась небольшая горка снега. Осыпавшись, она явила нам Гаврилу Федосеевича, поверх светлого тулупа которого был одет какой-то халат, сшитый из отбеленного полотна. С накинутым капюшоном, унтер был почти не различим на снегу.

— Пока только третий ящик сбросили, — тихо отчитался он Павлу.

Большая часть группы зарядив ружья и спрятавшись за деревьями брала на прицел французов. А несколько человек нашей с Марфой охраны, вернулись с нами к коням.

Перестрелка длилась не долго. Когда чуть позже мы вернулись к основной группе, то не обнаружили ни одного пленного. Странно. Неужели так отчаянно дрались?

Зато в нашей группе было несколько легкораненых. Дистанция была небольшая и оппоненты тоже видно неплохо умели стрелять. Двое из французов даже как-то умудрились приблизиться и сразиться холодным оружием.

За четырьмя успевшими утонуть ящиками решили не лезть. Последний ушёл под воду вместе с обоими грузчиками. Заслышав выстрелы, те сделали неверное движение и лёд провалился. Солдаты, так и не выпустив тяжёлый ящик из рук, пошли с ним ко дну. В такой холодной воде те просто не выживут.

— Да… не знакомы они с крещенскими купаниями, — проговорил со значением один из мужчин.

— Будем доставать, Павел Матвеевич? — спросил раскрасневшийся на морозе молодец, который в тот, первый раз, был выбран мною в доноры.

— Нет Иван. Мне доктор не позволит вас застудить, — заявил он, кивнув на меня. — Заберём что осталось. Пусть государство остальное потом само достаёт.

Телегу стали постепенно вытягивать на берег. Было совсем непонятно, как французские лошади, совершенно отощав от голода, вообще смогли тянуть эту подводу. Пришлось впрягать своих, а этих доходяг хотели пристрелить, но Гаврила Федосеевич заступился, обещав выходить. Кроме запряжённых, было ещё несколько коней, принадлежавших убитым. Всех их немного покормив, повели в поводу.

К Бенкендорфу отправили нарочного с хорошей новостью. А к «провидцу» немного погодя подъехал унтер-офицер.

— Павел Матвеевич, я покопался в седельных сумках… тут документы и письма. Посмотрите, может что полезное, — с этими словами протянул ему связку бумаг.

Пробежавшись взглядом по документам, жених улыбнулся.

— Молодец, Гаврила Федосеевич. Очень важные бумаги.

Этим вечером, возвращаясь к армии, со мною случился небольшой казус. Из заснеженного леса на дорогу потихоньку начал наползать туман. Я натянула поводья останавливая Ветра. Просто не могла себя заставить приблизиться к стелящейся по земле пелене.

— Хочешь, поедешь со мной? — остановившийся рядом Павел взял меня за руку. Он один осознавал мои чувства к туману.

— Нет, mon cher, сейчас приду к себя.

Проезжающие мимо члены группы молча оборачивались на нас. Только татары, притормозившие в пару шагах, спокойно ждали.

— Ты что-нибудь слышишь? — негромко спросила жениха, прислушиваясь к тихому эху «Анна!» раздающемуся из леса.

— Да, шум едущих машин.

Провидец уже ни раз рассказывал мне о безлошадных каретах, двигающихся с неимоверной скоростью. Даже быстрее поезда.

— А что слышишь ты? — еле слышно произнёс он.

— Как кто-то меня зовёт.

— Виктор Иванович? — встрепенулся «провидец».

— Нет, не папа́, голос совершенно не знаком.

Через какое-то время, успокоившись, мы шагом двинулись вперёд. Держась за руки.

В нашем лагере первый, кого я встретила, оказался Непоседа. Ветер уже спокойно реагировал на его прыжки с разбегу прямо на круп. Вначале же часто резко шарахался. Усатый, положив лапы на плечо, уткнулся в ухо и стал тарахтеть иногда подмявкивая, явно на что-то жалуясь.

— Не слушайте его, барышня, — заявил появившийся с боку Ефимка, — сытый он! Вместе со мной ест. Только таскает еду куда-то, скотина этакая!

— И много уносит? — поинтересовался Павел.

— Ночью шмат сала уволок. И ведь не ест его.

— А почему думаешь, что «хвостатый» виноват, раз сала не ел никогда?

— Да у него весь бок в нём изгваздан, явно тащил куда-то!

— Хм… а ты помнишь малец, как он тебя в Могилёве кормил?

Все резко задумались. Непоседа кого-то кормит втихаря. Но кого?

— Друг мой, — жених взял кота и посмотрел ему в глаза, — отведи нас к тому, кому еду таскаешь. Не обижу.

Усатый немного повисел в руках у «провидца» смешно подрыгав хвостом, потом стал изворачиваться, и его отпустили. Подумав минуту, кот деловито поспешил к лесу.

Чтобы не спугнуть, все спешились и, образовав большой полукруг, тихо ступая направились за ним. Углубившись немного в чащу, полосатый юркнул под еловую ветвь. Снежные шапки на лапах дерева даже не шелохнулись. Вылезать же из-под ветвей, никто явно не собирался.

— Ефимка, — обратился к сопровождающему нас мальчонке Павел, — аккуратно посмотри, что там.

На всякий случай он поднял пистолет.

— Павел Матвеевич, — прокричал откуда-то снизу Ефимка, — тут парнишка, раненый.

Несколько человек пришли на помощь и с трудом вытащили почти окоченевшее тело. На вид найдёнышу было лет четырнадцать. Худенький, одетый во французский мундир и овчинный кожух^[100] он прижимал к себе руку, явно поломанную. Мальчик трясся от страха, а в глазах плескался ужас.

— Calmez-vous, nous ne vous ferons pas de mal, (Успокойся, мы не причиним тебе вреда) — заговорила я как можно ласковей.

Услышав голос и переведя взгляд на меня, парнишка, наконец, перестал вырываться.

— Кто они, мадмуазель? — прохрипел он по-французски. Лопнувшие от холода губы плохо слушались.

— Не волнуйся, я врач, а это мои люди. Твою руку нужно осмотреть. Но сначала мы тебя отмоем и накормим.

— Я не голоден, мадмуазель, этот умный зверь иногда приносил мне еды.

— Знаю, — улыбнулась в ответ, погладив Непоседу, уже забравшегося мне на руки. — Хорошо, что он привёл нас сюда, а то бы ты мог замёрзнуть.

Павел не разрешил мне приближаться к мальчику, боясь наличия у него тифа. Но слава Господу, поверхностный осмотр показал, что он был всего лишь немного обморожен. Из плохого… наличествовал перелом руки и… вши.

Инвалиды помогли вымыть его, предварительно полностью обрив. Естественно, одежду пришлось сжечь, а тулуп долго вымораживали и выкуривали.

Перелом уже частично сросся, потому необходимо было его заново ломать. Хорошо, что у меня оставалось немного эфира. Не знаю, как бы мальчик пережил операцию без него.

Как славно, что мы его нашли. В руке застряло несколько осколков, вокруг которых уже образовывался гной. Даже удивительно, что у него не было жара.

Пришедший в себя мальчик долго рассказывал об ужасах, творившихся сейчас в стане врага. Голод, холод, людям обещали полные склады еды в Смоленске, так что они рвались туда из последних сил. Лошадей почти уже не осталось. Только личная гвардия Наполеона сохранила порядок и железную дисциплину.

— Как же ты оказался один в лесу? — спросила его Ольга.

— Я там спрятался от солдат своей роты. Последние дни не было вообще никакой пищи, и они собирались меня съесть. 

Глава 25

18 ноября 1812 года

Погода лютовала. И хотя нам тоже сильно доставалось, поддерживала вера в то, что сильнее от этого страдал всё-таки француз. Некоторое время назад немного потеплело, и подтаявший снег превратился в непролазную грязь. Потом опять резко похолодало, сковав льдом уже образовавшееся месиво, что стало причиной ухудшения снабжения. Конечно, с ужасом творившемся у врага, не сравнится. Впрочем, и наши войска стали рачительнее относиться к еде.

Доходило до курьёзов. Французские солдаты, побросав оружие, выходили вечерами на огни наших костров, сдаваясь в плен и умоляя дать еды. Объяснялось всё просто…

Неприятель, добравшийся наконец до Смоленска, принялся громить склады. Нет, если бы сохранялась дисциплина, которой славилась в своё время Grande Armée (*Великая Армия), то возможно всё сложилось бы по-другому. И при урезанном рационе пропитания всем хватило бы недели на две. Но вступившая первой в город личная гвардия Наполеона, забрала довольствие в двойном размере, не задумываясь о том, что остальным может просто банально не хватить. Озлобленные завистью другие части, в диком рвении врывались на склады и растаскивали оставшееся. Никакие угрозы начальства не помогли. Вечером, человеку с хлебом было опасно ходить по улицам города. Устроенные показательные расстрелы нисколько не изменили ситуацию. Трудно испугать смертью тех, кто ежедневно рисковал умереть от голода, холода и усталости.

Только суровому маршалу Даву удавалось сохранить в подчинении своих солдат. Остальные же почти утратили контроль над бойцами.

Отогреться в городе отступающие войска также не смогли. В разрушенных домах это было сделать проблематично. Люди на улицах жгли кареты и телеги, пытаясь получить хоть какое-то тепло. Всё больше народу просто замерзало на улице.

Количество предпочитающих сдаться увеличилось, когда стало известно, что даже во Франции сомневаются в возвращении своего императора. Пришли известия о заговоре генерала Молэ. Фантастическая история в духе графа Монте-Кристо подорвала и так сильно упавшее всеобщее мнение о Наполеоне.

Клод-Франсуа Молэ — известный революционный генерал, ярый республиканец, в своё время открыто выступал против создания империи. И потерял из-за этого всё. В 1808 году был даже арестован и помещён в лечебницу для душевнобольных. Здесь и начинается невероятное. В той же самой больнице содержался некий аббат Лафон, протестовавший против заключения под домашний арест папы Пия VII^[101], за что и был «упрятан». Впоследствии историки предполагали, что аббат был связан с роялистским подпольем. Иначе, каким образом к ним примкнули остальные сообщники? Как удалось с теми связаться? А им виртуозно подделали документы, достали оружие и мундиры.

Итак, в ночь с 24 на 25 октября Лафон и Молэ без труда выбрались из лечебницы, соединившись со своими соратниками. Но по дороге к месту встречи, аббат весьма «удачно» подвернул ногу, а потому не смог принять участия в реализации задуманного. Резонно подозревая, что «свои» никак подобного не поймут, он, скорее всего, решил уйти в тень. Но Клод-Франсуа, не теряясь «произвёл» одного из сообщников, бакалавра права Александра Бутро в комиссары полиции, а другого, Жана Рато — гвардейского капрала, в свои адъютанты. Втроём они направились в казармы Национальной гвардии^[102] и предъявили бумаги командиру, полковнику Сулье, о том, что император Наполеон погиб в России, и по такому случаю чрезвычайное заседание Сената провозгласило республику, назначив временное правительство.

«Участниками кабинета» назывались многие авторитетные люди. Сам Молэ фигурировал в документах под именем «генерала Лямотта» и «назначался» военным комендантом Парижа. Сулье же «производили» в бригадные генералы. Шокированный «генерал» дал «Лямотту» гвардейцев, и тот с их помощью освободил ещё несколько человек, на поддержку которых весьма рассчитывал. Все — республиканцы, весьма радикальных взглядов, которые тут же, на месте, получили «высокие посты». Хотя, так и осталось неизвестным, были ли освобождённые узники в курсе намерений Молэ, или же оказались ошарашены сюрпризом.

Из тюрьмы часть заговорщиков отправилась арестовывать архиканцлера де Камбасера и министра полиции Савари. А чуть позже взяли под арест начальника особого отдела министерства полиции по раскрытию заговоров — Демаре.

Другие же занялись верхушкой администрации. Настоящий комендант Парижа, генерал Юлен бездоказательно в смерть императора не поверил, и сдавать власть не собирался. В своё время он учувствовал ещё во взятии Бастилии, и потому был закалённым во всяких политических осложнениях бойцом. Тогда «Лямотт» просто выстрелил коменданту в голову. Молэ нужны были лишь настоящие печати. Поставив их на необходимые документы, он отправился в казармы регулярных войск и передал «приказы» взять под охрану Сенат, казначейство, городские заставы. Сам же поспешил в здание комендатуры, как новый начальник. Так за несколько часов ему удалось захватить власть в Париже.

Заместителю коменданта, полковнику Дусэ, тоже собирались предложить должность бригадного генерала. Но… тут фортуна отвернулась от Молэ. В кабинете Дусэ находился штабной полковник де Ляборт, предыдущим утром сам видевший письма императора, пришедшие с эстафетой, помеченные позже 7 октября — даты, которая указывалась как смерть Бонапарта. Кроме того, офицер признал в генерале «Лямотте» известного республиканца, что должен был быть «отрезан от общества». С помощью вызванных полицейских Молэ связали и поместили под стражу.

Дусэ тут же издал свои приказы — всем войскам вернуться в казармы. Заговорщики потихоньку арестовывались. В итоге, задержали более двадцати человек. Стремительно организованный военно-полевой суд приговорил их всех к расстрелу. Но императору ещё долго боялись сообщать о произошедшем.

Узнав об этой истории, в российской армии бурно обсуждалось, как могло подобное случиться во Франции, где Бонапарт ввёл «закон и порядок»? Как сбежавший из скорбного дома человек, мог за ночь захватить власть? Ведь никто из поверивших чиновников не задумался о том, что «по закону», в случае смерти Наполеона корона переходила его сыну, под регентством Марии-Луизы. Никто даже не мог себе представить, что испытывал при этом сам Бонапарт. Явно, что более задерживаться он не планировал. В любой момент столь тяжело создаваемая им империя могла развалиться.

Но не все новости, рассказываемые добровольными пленными, были столь анекдотичны. Один из них сообщил, что основные войска направятся к переправе, а оставшейся в Могилёве армии приказано сжечь город и догонять их на марше.

В штабе недолго раздумывали над данной информацией. В итоге, светлейший приказал отряду подполковника Давыдова и калужскому ополчению генерала Шепелова подойти к городу с северной и южной сторон, а отряду Гудовича, после переправы через Днепр двинуться к Белыничам. Непосредственно освобождением Могилёва поручили руководить генералу Адаму Петровичу Ожаровскому. Павел со своей группой тоже решил участвовать в этой кампании. Как я не уговаривала, меня оставили при Виллие.

Вечером двенадцатого ноября операция с успехом завершилась. Военные магазины с большими запасами продовольствия и фуража оказались в руках русской армии. Для охраны было решено оставить только ополчение Шепелова, остальные же вернулись в лагерь.

В штабе русской армии всё чаще бушевали бури. Всем становилось понятно — Кутузов старается выпроводить Наполеона из России, без лишних боёв. И хотя Беннигсен уже не мог портить кровь главнокомандующему, Вильсон всё ещё присутствовал. Ежедневные язвительные письма англичанина, отправляемые им Александру Павловичу, были полны ненависти и обвинений светлейшего в измене, с требованиями незамедлительно начать следствие. Всё это приводило к тому, что государь писал Кутузову в довольно нелицеприятной форме: тот лишает российского императора титула «освободителя, разгромившего Наполеона».

Меня постоянно вызывали к светлейшему после прочтения им этих писем. Приходилось бороться с поднимающимся давлением. Но даже подобное не могло поколебать решений Кутузова.

Но не только у Александра главнокомандующий не находил поддержки. Многие те, кто искренне его любил, просто не понимали логики его решений. Особенно после сражений у Красного.

Русские войска к Смоленску не подходили, а сразу от Ельни направились к небольшому городку юго-западнее, наперерез отступающим к Березине французам.

Наполеон постоянно маневрировал, вроде наступая, но в основном, не двигаясь с места. Он ждал маршала Нея, который последним покидал Смоленск. Все были уверены, имей светлейший хоть небольшое желание, Бонапарт был бы разбит. Его вполне можно было взять в «мешок». Однако Кутузов не отдавал подобных распоряжений.

Потоптавшись пару дней у Красного и придя к мысли о смерти маршала Нея, Наполеон ушёл к Орше.

— О нет, милые барышни, — заявил нам по возвращении Давыдов, уже по привычке присоединяясь к жениху, — справедливости ради нужно назвать это не сражением, а трехдневным поиском голодных, полуодетых французов. Подобными трофеями могли гордиться ничтожные отряды, вроде моего, но не главная армия. Целые толпы врагов при одном появлении небольших наших групп на большой дороге поспешно бросали оружие.

— Наполеон пытается спасти остатки своей армии, — поддержал разговор Павел, — это своего рода отбор: погибли в бою или сдались в плен наименее боеспособные, которые просто не могли уже поспеть за уходящими частями.

Но Ней всё-таки выжил. Как нам рассказали, он пытался с боем вырваться из окружения, хотя русские соединения постоянно отбрасывали его обратно к лесу. На предложение сдаться тот ответил: «Вы, сударь, когда-нибудь слыхали, чтобы императорские маршалы сдавались в плен?»

Подкрепляя слова делом, он решил идти сквозь заснеженный лес, без дорог, бросив артиллерию. За лесом был Днепр, который маршал надеялся перейти. И перешёл… потеряв при этом более двух тысяч человек из бывших с ним трех тысяч. А на берегу ещё оставались тяжёлые телеги с больными и раненными, женщинами и детьми, которые следовали за отступающей армией от Москвы. В отчаянии некоторые возы тоже попытались переправиться, но лёд под ними подломился, и вода поглотила несчастных.

Этих оставленных на произвол судьбы и привёл к нам Давыдов. Думаю, мужчин он бы бросил, но заплаканные отрешённые женщины с маленькими детьми на руках… Они так и появились в лагере. Двигающиеся как куклы, молча падающие от усталости под сильным снегом. Если бы не казаки, они бы так и остались умирать в сугробах, обессилев. Те, кто ещё могли, вели лошадей, тянущих телеги, на которых лежали раненые и дети.

Все они — жёны и любовницы солдат и офицеров отступающей армии. Привезённые на телегах раненые потому и выжили, что за ними ухаживали любящие руки. Все прибывшие были с семьями.

Перво-наперво для них сварили жидкую похлёбку. Из-за постоянного голода у всех были проблемы с желудком и кишечником. Затем баня и поголовное бритьё волос. Ни вшей, ни тифа нам в лагере было не нужно.

Я отдельно осмотрела детей. Им было отведено более тёплое место. Инвалиды даже обещали соорудить хорошие сани для удобства.

— Мадмуазель Луиза, — обратился ко мне Виллие, — нам было поручено организовать госпиталь в Могилёве. Это же ваш город, если мне не изменяет память?

— Да, Ваше превосходительство. Я служила там под руководством господина Сушинского.

— Так вот, барышня, раз город освободили, вы отправляетесь туда.

— Но…

— Это единственный ближайший уцелевший город. Сейчас в него будут свозиться все раненые.

— Кого вы хотите поставить начальником?

— Так вас и назначим!

— В смысле меня? Но…

— Все необходимые документы по назначению получите перед отъездом. Вы показали себя преотлично во время кампании. А сколько нового я сам открыл для себя! Вы, барышня, как время найдёте, напишите обо всех ваших новшествах и приезжайте в столицу. Докторскую степень получите наверняка.

— Яков Васильевич, а будут ли мужчины мне подчиняться в госпитале?

— Дело в том, баронесса, что врачей для вас у меня нет.

— Но как же?..

— У вас вон помощницы какие, да и монахини помогут.

— Ваше превосходительство, — вступил в разговор Павел, — а можно ли пленных привлечь? Я слышал, что среди них есть несколько лекарей. Считаю, теплая постель и хорошая еда намного притягательнее, чем вшивый холодный барак для пленных.

— Хм… довольно дельная мысль. Поспрашивайте, Павел Матвеевич. Но… берите только кого из немцев. Остальным я не доверяю.

— Хорошо, Яков Васильевич. Лично проверю.

Мария, кажется, нашла себе дело по душе. Когда не было рядом её гусара, она всё время проводила с детьми. Ну, хотя бы этот груз ушёл с моих плеч.

— Баронесса, — обратился ко мне заглянувший к нам Давыдов, — я слышал вам лекарей надобно?

— Откуда… да, — вздохнула я, поражаясь болтливости «тётушки».

— Так у меня для вас подарок. Недавно в Белыничах я овладел французским магазином и госпиталем. Там аж пятнадцать докторов. Доставить?

— Вы меня весьма обяжите, Денис Васильевич. Благодарствую. Но господин Виллие разрешил брать только немцев. Мог бы Павел Матвеевич сначала с ними познакомиться и отобрать нужных?

Кажется, проблема кадров для будущей больницы постепенно решалась. Что весьма радовало.

— S'il vous plaît ne coupez pas! (*Пожалуйста, не отрезайте!) — ныла бледная лысая женщина, повиснув на моей руке.

Когда перед отъездом в Могилёв я самолично проверила раненых пленных, признанных не заразными тифом, то обнаружила, что рана на ноге одного из них уже начала гнить. Пришлось срочно организовывать операцию. Несколько врачей, отобранных Павлом из «подарка», предложили просто ампутировать. Услышав это, жена пациента бросилась к моим ногам, умоляя не отрезать ногу у супруга. Ну да, калеке будет куда сложнее обеспечивать семью.

— D'accord Madame. Je vais essayer de sauver sa jambe. (*Хорошо, мадам. Я постараюсь её спасти.)

Естественно, в этот день мы так никуда и не поехали. Операция продлилась более трёх часов, и выезжать под вечер никто не стал. Да и Павел был насторожен. Рядом с нашим оставшимся в одиночестве лагерем заметили поляков. 

Интермедия

Недавно наступивший декабрь был довольно холоден. Лежащий в засаде мужчина иногда поёживался, хотя и был одет в тёплую шубу и лисий малахай. Легкие неторопливые движения не давали ему замёрзнуть. Наблюдая за домом, он часто дотрагивался до завёрнутого в мех штуцера последней английской модели, лежащего рядом. Словно неосознанно проверяя его наличие.

Постепенно в нём проснулся азарт. Показалось, что именно сегодня, наконец, всё завершиться и его отпустит натянутая последнее время струна.

Уже третий день до восхода он приходил в оборудованное ещё по весне «гнездо», надеясь уличить подходящий для выстрела момент. Жаль, что до войны, когда не стоял такой холод, нанятому для этого охотнику сделать выстрел не получилось. «Добыча» неожиданно уехала в город и больше в поместье не возвращалась.

В Могилёве же её постоянно сопровождали охранники, не говоря уже о странном вознице, который оглядывая всё вокруг, примечал странности и тут же «натравливал» в их сторону окружающих барышню татар.

Война же и вовсе заставила «стерву» покинуть город, оставив мужчину с неудовлетворённым чувством мести. Оно немного приутихло летом, когда французские войска заняли город. Большое количество дел не давало ему отвлекаться на ненависть. Он то занимался сбором ополчения, то пытался достать хлеба у оставшихся в своих усадьбах помещиков. Но, учитывая, как с каждым днём складывалась обстановка… он всё чаще и чаще стал поминать барышню всуе, считая, что даже издалека она умудряется отравлять его жизнь. Насильно загнанные в войско люди никак не хотели обучаться дисциплине, то и дело сбегая. С хлебом было ещё хуже. Обозлённые хозяева имений отказывались получать оплату «бумагой», требуя серебро или золото. Одни откуда-то узнали, что ассигнации фальшивые, другие же разумно возмущались, если они теперь подданные французского императора, то почему тот пытается платить им русскими деньгами? Многие же попросту сбежали, попрятавшись со своими людьми в лесах, вывезя все продукты.

Удивительно, но недавно захватившие город русские войска никого не тронули, хотя им наверняка доложили, что жители присягали Наполеону. Многие подумывали потихоньку уехать, но пока не было понятно в каком направлении. Учитывая, что Бонапарту удалось еле живым выбраться из России, наверняка «просвещённая» Европа попробует «догрызть» его, пока тот слаб, не дав собрать под свои знамёна новую армию.

Тяжело вздохнув, мужчина аккуратно немного сменил позу. Он привык считать именно баронессу виновной во всех своих неурядицах. Услышав, что она вернулась в город, напился с горя. Жгучее желание отомстить виновнице за все свои проблемы вновь стало преследовать его с нарастающей силой.

Но ситуация с весны ничуть не изменилась. Наглая немка всё так же была окружена охраной. В дом не проникнуть, хотя он и пытался подослать людей. После того, как все они бесследно исчезли, мужчина решил действовать сам. Оставалось дождаться момента. Должна же она хотя бы навестить усадьбу. Показаться людям. Осмотреть возможные разрушения. Он знал, что на время отсутствия владелицы, именно врагиня была «хозяйкой» над всеми.

Хорошо, что ему вовремя донесли о собираемых у её дома телегах. Посланный на разведку в госпиталь пацан подтвердил, что докторши не будет неделю. Пришлось выехать в срочном порядке.

Ещё в середине осени он приезжал сюда, чтобы проверить, вернулись ли пейзане и с удивлением обнаружил тайное «гнездо» не разрушенным. «Свитое» в густой кроне дерева в небольшом леску вблизи имения, оно оттуда почти не проглядывалось из-за ветвей. Благодаря крыше и узкому входу, напоминало скорее положенное на бок яйцо. Весной, в буйной растительности его и вовсе не было заметно. И сейчас, простояв нетронутым всё это время, покрылось снегом. А потому почти не привлекало внимание.

Разместив здесь оружие, мужчина нашел также старую избу, построенную поблизости, в глубине леса. Непонятно правда, кто ею пользовался, при чём не так давно. Та была чиста и не выморожена. Топилась по белому, но он сначала боялся разжигать огонь в печи. Всё же, решившись, обнаружил, что и дыма почти не видно. Интересно… кому понадобилась такая уединённость?

В первые пару дней он оставался в «гнезде» по нескольку часов. Оглядеться. В имении было пусто и тихо. Приходилось возвращаться в дом, тщательно уничтожая свои следы.

Мужчина опасался, что вынужденное ожидание заставит питаться одним вяленым мясом и сухарями, но с удивлением обнаружил в избе муку и крупы. Печь хлеб он естественно не мог, но кашу с мясом сготовить было не сложно.

Утром третьего дня наконец-то появились люди. Поместье оживилось. Всё чистилось и выбивалось. Здесь явно готовились к встрече «хозяйки».

Интересно, где пряталось всё это время такое количество людей? Он не раз в конце лета объезжал эти земли. Пейзане успели собрать урожай подчистую и исчезли вместе с ним. Остался только дряхлый старик, который почти не двигался. Скорее всего поэтому и не взяли с собой. Но убивать его не стали, надеясь, что люди переборов страх вернутся к своим хозяйствам. Скитаться по лесам, а более им прятаться было негде, с детьми и скотом, выведенным из имения, довольно трудно.

Странно, но даже с наступлением холодов крестьяне не вернулись. Ну, а сейчас, они просто появились из ниоткуда и занялись делами, как будто никуда и не исчезали.

Приезд «хозяйки» он тоже наблюдал из своего «гнезда». Возок в окружении пятёрки татар двигался медленно. Следом за ним ехало ещё несколько странных саней, крытых сверху. Неужто лекарские? Он видел похожие во французской армии.

Увы, но реализовать задуманное в тот момент не получилось. Прибывшие следом подводы закрыли вид на входящих в дом.

Больше ничего интересного тогда не произошло. Только к вечеру появились сани с попом. Он тоже исчез вместе с семьёй, что вызвало неудовольствие духовенства в городе. Явно прятался вместе со своей паствой. Дождавшись в тот день темноты, мужчина вернулся в дом.

Вчерашнее бдение тоже не принесло успеха. Только явные посыльные время от времени приезжали и уезжали из имения. Да и у задних сеней постоянно находились какие-то люди.

Зато сегодняшнее утро было довольно активным. В открытых санях привезли беременную бабу, которая периодически кричала. Ему даже удалось увидеть вражину, но ненадолго. Да и прицелиться не выходило. Кто-то постоянно её закрывал.

Он сидел и ждал, и как оказалось, не напрасно…

Наконец открылась дверь, и появилась она. Сначала сердце глухо ухнуло. Показалось, что он увидел лицо любимой. Но нет. Своеобразный «лекарский» туалет из простенькой блузы и юбки, а также подвязанный фартук с кровавыми разводами и белый рушник о который она вытирала мокрые руки указывал на другого человека.

Девушка стояла, опустив руки и подняв лицо к небу. Разгорячённая работой, она явно не ощущала холода.

Мужчина уже давно достал штуцер и прицелился. Дистанция была спорной, но он мнил себя отличным стрелком. Какое-то щемящее чувство в груди не давало ему выстрелить. Скорее всего её лик, так напоминающий любимую, неправедно у него отнятую.

И только когда девушка отвернулась, собравшись вернуться в дом, он решился.

Оглушительный звук разорвал морозную тишину и на хрупкой спине стал медленно расцветать яркий кровавый цветок. 

Эпилог

10 января 1813 года

Я стояла на утренней службе в церкви рядом с «бабушкой». Несколько дней назад, на Богоявление^[103] меня «приняли» в православие. Увы, таинство происходило не в церкви отца Феофана, как планировалось. И даже не в Могилёве. Его пришлось срочно организовывать в Петербурге…

После очень тяжёлых для меня похорон Марии, которую неожиданно для всех застрелил господин Гловня, я так и не решалась сообщить о случившемся Екатерине Петровне. Срочно вызванный в имение Павел предложил самим съездить на Рождество в Тверь, а не сочинять «бабушке» послание. Правильных слов всё равно не найдём, а так хоть сможем поддержать её своим присутствием. Жених надеялся, что, будучи рядом, мы обретём с ней в друг друге утешение.

Милой «тётушке» так хотелось походить на меня не только внешне. Она совершенно безосновательно беспокоилась, что «её партизан» быстро охладеет к ней. После отъезда подполковника с преследующей неприятеля армией, Мария неоднократно заводила со мной разговоры об изучении медицины.

В госпитале было много и организационной работы, посему, уделять достаточно времени «тётушке», было не реально. Просить же пленных лекарей отдельно заниматься с Марией не представлялось возможным. Марфа, как самая опытная, наблюдала за действиями немецких врачей и тоже не имела свободного времени. Катерина с Дарьей как могли объясняли то, что знали сами. Но алчущей знаний «тётушке» этого было мало.

Мы всё-таки решили навестить усадьбу, так-как получили записку от управляющего, что люди из лесных заимок возвращаются в имение. А тут такой случай! Неожиданно привезли роженицу. «Тётушка» буквально вытребовала своего участия в операции. Благо сильных осложнений не было. Мне пришлось лишь немного повернуть плод. Мария же, под моим руководством сама приняла ребёнка после окончательных потуг матери.

Она была такая счастливая… правда было заметно, что руки, державшие новорождённого, едва заметно подрагивали. Оставив меня заниматься матерью, Мария выбежала на воздух, прийти в себя от произошедшего. Впервые в жизни она присутствовала при родах.

Я как раз осматривала обмытое дитя, когда прозвучал выстрел. Он был настолько тих, что просто не обратила на него внимания, если бы не последующие за ним крики.

Татары изловили Петра Ивановича довольно быстро. Да тот особо и не таился. Даже не сопротивлялся. Я не понимаю, что заставило его выстрелить в женщину, которую, по его признаниям, он сильно любил. До приезда представителя власти, убийцу заперли в сарае. Только авторитет Ахмеда удержал их от самосуда.

В тот момент и мне было не до него. Я лихорадочно пыталась сохранить жизнь Марии. Увы, пуля прошла рядом с сердцем. Она прожила ещё несколько минут, захлёбываясь кровью. По словам «провидца», в его времени и не с такими ранами спасали. Мне не удалось.

Ещё несколько часов после этого я сидела, уставившись в окно, обнимая холодеющее тело своей любимой бабушки. Слёз уже просто не было. Все моральные силы были брошены на операцию. Когда же она испустила свой последний вздох… я потеряла её ещё раз. И если в будущем она прожила полную жизнь в окружении детей и внуков. То сейчас… Почему? Почему история окончательно сдвинулась. У бабушки так и не появится мама и дяди. Не родимся мы с братьями. По идее я должна исчезнуть… но пока дышала, плакала, чувствовала всепоглощающую боль. Хотелось кричать. Хотя думала, после всего увиденного на этой войне, моя душа очерствела.

Неужели любовь этого изверга была столь жестока, что не простила возможности Марии найти счастья с другим? Странно, что мы этого не заметили тогда. Этот человек казался мне довольно спокойным и рассудительным.

Люди из ополчения Шепелова прибыли только на следующий день. Когда господина Гловня выводили, тоже вышла из дома. Хотя Павел уговаривал меня остаться. Я почти не спала ночью, но хотелось посмотреть в глаза убийцы, отнявшего у меня дорогого человека.

— Зачем? — только и спросила, шагнув в сторону ожидавших его саней.

Повернувшись и увидев меня он закричал, рванувшись в мою сторону. Но стоявшие рядом солдаты не позволили этого сделать. Тогда Пётр Иванович упал на колени и стал рвать на себе волосы.

— Что с ним? — спросил обескуражено жених.

— Скорее всего démence (*безумие), — ответила, равнодушно поглядывая на происходящее.

Папа́ давал мне читать работы Бенедикта Мореля^[104]. По его словам, в военное время у населения часто возникал психоз, из-за нервного перенапряжения. От осознания этого легче не стало. Только оглушающая боль стягивала грудь.

Благо Денис Васильевич сейчас «гонит врага». Надеюсь, он как можно позже узнает о постигшей нас утрате. Боюсь даже представить, что может сотворить этот лихой гусар. Я просила не сообщать ему, а все прибывшие письма хранить нераспечатанными до его возвращения.

Вот только в дорогу всё равно было необходимо собираться. Незадолго до трагического происшествия, Виллие прислал письмо, сообщая, что меня вызывают к государю.

Как оказалось, наличие женщины в армии, не скрывающей свой пол мужской одеждой, вызывает возмущение. Моё «наглое присутствие» отмечал в своих письмах государю, англичанин. Благо, вдовствующая императрица была наслышана обо мне от обеих княгинь Долгоруковых. Да и Яков Васильевич писал Александру, выделяя моё участие. Потому, меня ждали при дворе, чтобы отметить «служение на благо отечества».

Правда, предварительно надлежало заехать в университет и получить обещанный диплом.

Но всё это потом. Прежде всего нам предстояла встреча с Екатериной Петровной. Просто не представляла себе, как сообщу ей о произошедшем? Она только недавно горевала о потере старшего сына. Теперь младшая дочь. Если ничего не изменится, в заграничном походе сгинет и второй сын.

А я боялась потерять её. Последнего родного мне здесь человека.

В дорогу с нами отправился и Гаврила Федосеевич. Найденные им в «золотом обозе» документы были весьма высоко оценены Бенкендорфом. Несмотря на то, что унтер-офицер считался в отставке, за участие в военных действиях и проявленную находчивость он был произведён в прапорщики, получив право на личное дворянство.

Это «небольшое изменение» дало наконец ему возможность объясниться с Ольгой. Та, подумав, согласилась, при условии усыновления Ефимки. Новоявленный офицер был совершенно не против. Паренёк ему нравился, а видя к нему отношение моей компаньонки, уже давно старательно налаживал с ним отношения.

От полноты душевных чувств будущая семья даже собиралась оставить себе и французского мальчика, с которым «сынок» успел сдружиться и потихоньку учил того русскому языку.

Но мне пришлось охолонуть парочку. У парнишки могли быть вполне живые родители. Отбирать у них ребёнка было не по-христиански. Решили дождаться окончания войны, всё разузнать, а уже потом «радовать» второго возможного сына такими новостями…

Все вокруг были счастливы изгнанию неприятеля. Готовились радостно встретить Рождество, и только я совершенно не ощущала праздника. Особенно, если вспомнить прошлогодний.

Говорить с «бабушкой» пришлось Павлу. Я так и не смогла выдавить из себя ни слова. Что-то сжимало моё горло, и оно отказывалось производить звуки.

В дороге чувства немного притупились… но при встрече с Екатериной Петровной, все воспоминания вновь обрушились на меня, сдавливая дыхание.

Несколько дней «бабушка» не покидала свою комнату. Но когда Павел напомнил ей, что меня ждёт государь, взяв себя в руки, собралась ехать вместе с нами. Григорий Петрович также решил сопровождать нас. Опасаясь за сестру, он старался чаще проводить с ней время.

В столице решили остановиться в той же гостинице. Благо, ещё из Могилёва Павел написал им письмо, дабы нам оставили номера. Жениху пришлось разделить свой с «бабушкиным» братом.

По сравнению с прошлым годом встретили меня в университете намного приветливее. Всё тот же господин Буш лучился в этот раз довольством. На вручении мне диплом, такой толпы, как было на экзамене, теперь не наблюдалось. Многих из тогда присутствующих, видела на фронте. Те же кто остался, читали обо мне в отчётах и письмах Виллие.

Не могу сказать, что эти учёные мужи были рады видеть меня здесь. Тем более чествовать по такому поводу. И это они ещё не знали о приёме у государя императора. Яков Васильевич просил не распространяться на эту тему в университете.

Екатерина Петровна сопровождала меня в Зимний Дворец, где нас представили императорской фамилии. Перед этим, 25 декабря 1812 года, в ознаменование победы Александр издал манифест «О принесении Господу Богу благодарения за освобождение России от нашествия неприятельского». Государь в этот день награждал некоторых героев, и я оказалась единственной особой женского полу.

Я думала, мня наградят Георгием, но как оказалось, Военная коллегия никак не могла согласиться с тем, что пребывание барышни на войне, есть подвиг. Потому получила из монарших рук орден святой Екатерины, предназначенный для награждения дам. При том аж «большого креста». Хотя он и полагался только особам «королевской крови» и высшим придворным дамам. Остальных одаривали «малым крестом».

Но видимо Мария Фёдоровна была очень недовольна коллегией, и потому для меня так расщедрилась. Там же, от вдовствующей императрицы мы получили с «бабушкой» приглашение в Гатчинский дворец после новогодних праздников. Та хотела послушать рассказ о моих «невзгодах и лишениях» в военное время.

Естественно, после этого о нас вспомнили все пребывающие в городе семейства. Приглашения сыпались как из «рога изобилия». Но благо траур позволял нам отказывать.

Единственные кого мы посетили, были княгиня Екатерина Фёдоровна Долгорукова и оповещённая заранее невестка, Варвара Сергеевна, тоже прибывшая на встречу.

Мой рассказ постоянно перебивали, спрашивая о совершенно для меня неважных вещах… еда, одежда, дороги. Всё это я не считала таким уж лишением, по сравнению с потерями множества жизней.

Варвара Сергеевна надеялась, что я останусь наконец в столице и никак не понимала мое желание вернуться в военный госпиталь. Екатерину Фёдоровну интересовало, не намерена ли я присоединиться обратно к армии, которая собиралась в «европейский поход».

Эта мысль тоже приходила мне в голову, но… оставлять «бабушку» и жениха совершенно не хотелось.

Услышав, что мне могут предложить продолжить лекарскую деятельность при войске на время похода, Екатерина Петровна потребовала провести свадьбу сейчас же. В срочном порядке было организованно «крещение». Единственное, что попросила у меня «бабушка», взять при этом вторую часть моего имени.

И вот… теперь я звалась Марией Фёдоровной Клейст. А через некоторое время, в день свадьбы, приму фамилию Рубановской и стану полной бабушкиной тёзкой.

Круг истории замкнётся и змея вновь укусит себя за хвост.

Примечания

1

15 июня по старому стилю, 27 июня по новому. В дальнейшем даты будут указываться по старому стилю.

(обратно)

2

Эжен де Богарне — (1781–1824) пасынок Наполеона, вице-король Италии. Единственный сын первой жены Наполеона Жозефины де Богарне. После брака его матери с Наполеоном Бонапартом в 1796 году был усыновлен отчимом вместе с сестрой Гортензией. Богарне стал фактическим правителем Италии (титул короля носил сам Наполеон), когда ему было всего 24 года. Но он сумел управлять страной достаточнотвердо: ввёл в действие Гражданский кодекс, реорганизовал армию, обустраивал страну каналами, укреплениями и школами и сумел заслужить любовь и уважение своего народа. В 1812 году командовал 4-м (итальянским) пехотным корпусом Великой армии.

(обратно)

3

13 (25) июня 1807 года императоры Наполеон и Александр в Тильзите (ныне город Советск в Калининградской области) встретились в крытом павильоне, поставленном на плоту посредине реки, и около часу беседовали с глазу на глаз. Там же был подписан мирный договор.

(обратно)

4

Мария-Луиза Австрийская (1791–1847) — дочь императора Священной Римской империи Франца II, ставшего в 1806 году императором Австрии Францем I. Вторая супруга Наполеона.

(обратно)

5

По данным историков Наполеон имел за всю жизнь около 130 коней.

(обратно)

6

По одной из версий историков Наполеон хотел быстрого мира, что бы ему предоставили проход в Индию.

(обратно)

7

Маркитанты — мелкие торговцы съестными припасами, напитками и предметами военного обихода, сопровождавшие войска в походах и во время войны.

(обратно)

8

В 1810 году герцогство Ольденбург было аннексировано Французской империей.

(обратно)

9

Военные инвалиды — категория военнослужащих, служивших в формированиях войск с прилагательным «инвалидный» (рота, команда), существовавшая в XVIII–XIX веках, в Вооружённых силах Российской империи.

К современному понятию инвалиды (от инвалидность) относилась лишь часть данной категории военнослужащих, так называемые «неслужащие инвалиды» (увечные).

Со введением Петром Первым регулярной армии по рекрутскому набору (1699 год), с обязательной пожизненной службой (срок в 25 лет отданных в рекруты службы установлен в 1793 году), появилась и категория (сословие) пожизненных военнослужащих, а в этом сословии появилась и значительная группа утративших возможность «служить в поле и море».

В 1710 году вышел один из первых указов, касавшихся категории утративших возможность «служить», но продолжавших числиться военнослужащими — «Престарелых и раненых и увечных офицеров и урядников и солдат пересмотреть в военном приказе и годных разослать по губерниям, а негодных к посылке отослать в Московские богадельни». «Отосланные по губерниям» и составили первых «служащих инвалидов» — став одной из части внутренних гарнизонных войск (в том числе госпитальной прислугой и частями охраны особо важных объектов).

«Отосланные в Московские богадельни» в 1711 составили первую группу инвалидов неслужащих. Указом 3 мая 1720 года Петр I повелел всех офицеров и нижних чинов, которые окажутся неспособными к службе за ранами, увечьями или старостью, определять на жительство в монастыри и богадельни и выдавать им пожизненно содержание по гарнизонным окладам. В 1724 женатым инвалидам, неспособным к дальнейшей службе, дозволено селиться в городах и пожизненно получать жалование по гарнизонному окладу.

(обратно)

10

Макинтош (англ. mackintosh) — плащ из непромокаемой прорезиненной ткани, был в моде в середине XIX века. Название происходит от фамилии шотландца Чарльза Макинтоша, который и открыл способность ткани впитывать раствор каучука, становясь непромокаемой.

(обратно)

11

Башлык (тур. Başlık — наголовник) — суконный остроконечный капюшон, надеваемый в непогоду поверх какого-либо головного убора для предохранения «от холода, дождя и солнечного зноя». Имеет длинные концы-лопасти для обматывания вокруг шеи.

(обратно)

12

«Пир во время чумы» — четвёртая из маленьких трагедий А. С. Пушкина, созданных в болдинскую осень. Написана в 1830, опубликована в 1832.

(обратно)

13

«Город Чумы»(«The сity of the Plague») — драматическая поэма Джона Вильсона (1785–1854), одного из видных британских поэтов "озёрной школы". Английскийтекст поэмы был издан в Эдинбурге в 1816 г. и перепечатан в Париже в 1829 г.

(обратно)

14

Магазин — так в то время называли склад.

(обратно)

15

Луи-Николя Даву (1770–1823) — полководец Наполеоновских войн. Имел прозвище «железный маршал». Единственный маршал Наполеона, который не проиграл ни одного сражения. Командовал 1-м армейским корпусом Великой армии.

(обратно)

16

Асклепий — в древнегреческой и древнеримской мифологиях бог медицины.

(обратно)

17

«Присутствие» или присутственное место — государственное учреждение в Российской империи, а также помещение, им занимаемое (приёмная, канцелярия). В губернских и уездных городах империи были построены, зачастую по типовым проектам, административные здания — «здания присутственных мест».

(обратно)

18

Казанская летняя — приходится на 8 (21) июля. Название происходит от церковного почитания в этот день явления Казанской иконы Божией Матери в 1579 году. В этот день встарь делался первый «зажин» ржи. День летней Казанской почитался большим праздником. В ряде мест до начала жатвы крестьяне ходили в поле смотреть, поспело ли зерно и пора ли приступать к жатве. Перед жатвой совершался также крестный ход на ниву, которую священник окроплял святой водой и благословлял.

(обратно)

19

Фельдфебель — чин введён в ходе реформ Петра I в 1722 году, одновременно с введением в действие Табели о рангах. До 1826 года чин был высшим для унтер-офицеров и относился к XIII классу, однако обер-офицерами не считались. Затем стал считаться ниже подпрапорщика. В каждой роте XIX века полагалось по одному фельдфебелю; соответственное звание в кавалерии — вахмистр. Вплоть до своей ликвидации этот чин был неразрывен с одноимённой должностью (ротного, батальонного или полкового фельдфебеля, то есть старшины), оно присваивалось унтер-офицерам только при вступлении в эту должность, если же в дальнейшем фельдфебелю присваивалось более высокое звание, то на погонах подпрапорщика или зауряд-прапорщика он продолжал носить и фельдфебельские лычки.

(обратно)

20

Грессер, Александр Иванович (1772–1822) — в начале кампании 1812 находился в Борисове с отрядом из 2 запасных батальонов 1-го и 33-го егерских полков и минёрной роты 2-го пионерного полка. 30 июня, чтобы не попасть в окружение, выступил из Борисова по направлению к Могилёву, постоянно отбиваясь от преследовавшей его кавалерии неприятеля. 8 июля оборонял Могилёв от войск маршала Л. Н. Даву из-за неравенства сил вынужден был отойти к Дашковке и у Новосёлок присоединился ко 2-й Западной армии. Затем участвовал в сражении при Салтановке. Во время Смоленского сражения состоял «по инженерной части» при корпусе Н. Н. Раевского.

(обратно)

21

Князь Юзеф Антоний Понятовский (1763–1813) — польский и французский военачальник, военный министр герцогства Варшавского (1807) и главнокомандующий польской армией. Происходил из рода Понятовских. Племянник последнего короля польского и великого князя литовского Станислава Августа Понятовского.

(обратно)

22

Екатерина II (Екатерина Алексеевна; Екатерина Великая; урождённая София Августа Фредерика Ангальт-Цербстская 1729–1796).

(обратно)

23

Копиист — писец, снимающий копии с деловых бумаг, рукописей, писем и т. п.

(обратно)

24

Пуд — устаревшая единица измерения массы русской системы мер. Примерно равен 16,3804964 кг.

(обратно)

25

Павел I Петрович (1754–1801) — сын Екатерины II и Петра III.

(обратно)

26

Николай I Павлович (1796–1855) — император Всероссийский с 19 ноября (1 декабря) 1825 по 18 февраля (2 марта) 1855. Третий сын императора Павла I и Марии Фёдоровны, родной брат императора Александра I, отец императора Александра II.

(обратно)

27

Аш Казимир Иванович (1766–1820), барон, действительный статский советник. С 1807 назначен смоленским гражданским губернатором.

(обратно)

28

Спасо-Преображенский Авраамиев монастырь — один из древнейших в Смоленске. Почти все постройки относятся к XVIII веку. Первоначально назывался Богородицким, поскольку первая церковь в нём была освящена в честь Положения ризы Пресвятой Богородицы, а после постройки в нём в 1755 году Преображенского собора — Спасо-Преображенским Авраамиевым. Во время Отечественной войны 1812 года обитель была превращена французами в военный лазарет.

(обратно)

29

Николай Николаевич Бахметев (1772–1831) — генерал-лейтенант русской императорской армии, военный губернатор Смоленской и губернии. Во время Отечественной войны 1812 года назначен командиром сводной гренадерской дивизии 1-й Западной армии, затем 22 апреля 1812 года назначен командиром 11-й пехотной дивизии 4-го пехотного корпуса Западной армии. Сражался при Островне, Смоленске и под Бородино. В бою был тяжело ранен в ногу и оставил сражение.

(обратно)

30

На заседании дворянского собрания первым начальником Смоленского ополчения был избран генерал-лейтенант Н.П. Лебедев. Он привлек в свою дружину проживающих в Смоленске отставных солдат и унтер-офицеров, лесников, объездчиков близлежащих лесов, своих дворовых слуг и крестьян (200 человек), вооружил за свой счет созданную егерскую роту (купцов, ремесленников и крестьян) — пеший отряд в 500 человек. За неполные две недели численность общего смоленского ополчения составила более 11000 человек. К концу июля 1812 г. удалось вооружить около 5000 бойцов. В состав ополчения вошло 6 генералов и около 300 штаб- и обер-офицеров. Была организована работа по ремонту оружия силами отставных солдат и городских ремесленников.

(обратно)

31

Михаил Богданович Барклай-де-Толли (при рождении Михаэль Андреас Барклай де Толли 1761–1818) — русский полководец шотландско-немецкого происхождения. Командующий 1-й Западной армией. Фактически исполнял обязанности Главнокомандующего Русской армией в начале Отечественной войны 1812 года, от отъезда из армии Александра I до назначения М. И. Кутузова.

(обратно)

32

Князь Пётр Иванович Багратион (1765–1812) — русский генерал от инфантерии, главнокомандующий 2-й Западной армией в начале Отечественной войны 1812 года. Являлся учеником А. В. Суворова.

(обратно)

33

Северные амуры — исторически сложившееся название, данное башкирским воинам французами в эпоху наполеоновских войн. В то время башкиры вооружались луками и стрелами. Французы, под влиянием ампирской культуры сравнивали их античным богом Амуром. В своих мемуарах наполеоновский генерал де Марбо писал об огромном впечатлении, произведенном на наполеоновскую армию башкирскими воинами, которых за мастерское владение луками французы прозвали «северными амурами». Из Оренбургского края против Наполеона двинулось 600 калмыков, 1 тысяча челябинских и оренбургских казаков и 7 тысяч башкир.

(обратно)

34

Казаки генерала В.Т. Денисова атаковали французов, но около 6 часов утра к месту сражения прибыл 2-й корпус Монбрена и отбросил казаков. После этого командовавший французскими войсками генерал О. Себастьяни начал наступление и подошел к деревне Молево Болото. Видя приближение неприятеля, Платов усилил авангард бригадой подполковника Т.Д. Грекова и башкирскими всадниками. Башкиры атаковали 7-ю бригаду генерала Дезира. Около четырех часов вечера французы отошли за реку малая Березина и бой прекратился.

(обратно)

35

Великое Герцогство Варшавское — государство, образованное в 1807 году по Тильзитскому миру из польских территорий, отошедших во время Второго и Третьего разделов Речи Посполитой к Пруссии и Австрийской империи. Великое Герцогство Варшавское являлось протекторатом наполеоновской Франции и де-факто просуществовало до 1813 года, когда оно было завоёвано войсками Шестой коалиции. По решениям Венского конгресса большая часть герцогства была присоединена к Российской империи как автономное Царство Польское.

(обратно)

36

Наличие групп крови открыто Карлом Ландштейнером в 1900 году, за это он был удостоен Нобелевской премии по физиологии и медицине в 1930 году.

(обратно)

37

Иоахим Мюрат (1767–1815) — французский маршал. Был женат на сестре Наполеона — Каролине Бонапарт. За боевые успехи и выдающуюся храбрость Наполеон наградил Мюрата в 1808 году неаполитанской короной. В декабре 1812 года Мюрат был назначен Бонапартом главнокомандующим французскими войсками в Германии, но тот самовольно оставил должность в начале 1813 года. После разгрома в битве под Лейпцигом вернулся в своё королевство на юг Италии, а затем в январе 1814 года перешёл на сторону противников Наполеона. Во время триумфального возвращения Наполеона к власти в 1815 году Мюрат хотел вернуться к Наполеону в качестве союзника, но император отказался от его услуг. Эта попытка стоила Мюрату короны. Осенью 1815 года он, по версии следствия, попытался силой вернуть себе Неаполитанское королевство, был арестован властями Неаполя и расстрелян.

(обратно)

38

Дрисский укреплённый лагерь — лагерь русской армии, располагавшийся к северо-западу от г. Дриссы, Витебской губернии. Сооружён по предложению военного советника императора Александра I, генерала Карла Людвига Августа Фуля. По плану генерала, армия Барклая-де-Толли, опираясь на этот лагерь, должна была удерживать неприятеля с фронта после отступления от границы империи. Исходный план Фуля оказался несостоятельным ввиду плохого качества оборонительной позиции и громадного превосходства сил Наполеона. Лагерь был расположен в излучине реки, на поляне, частично окружённой болотами. Своим тылом тот был обращён к реке, через которую планировалось навести семь мостов на случай отступления. План генерала Фуля заключался в том, что 1-я Западная армия, сконцентрировавшись в укреплённом лагере на Дриссе, должна была привлечь на себя удар французской армии, а 2-я Западная армия в это время начала действовать в тылу, на флангах и коммуникациях противника. План не учитывал соотношение сил и возможных ответных действий противника и в частности, что с другой стороны реки защитить лагерь было невозможно из-за отсутствия подходящих опорных пунктов обороны, а Двина в этом месте была столь мелкой, что французы могли переправиться через реку вброд и атаковать лагерь с тыла. Местность внутри лагеря была сильно пересечённой и затрудняла манёвр оборонявшихся, а лес на флангах позволял французам скрытно развернуть войска. Положение лагеря вдали от больших дорог ограничивало маневренность 1-й армии, и значительное численное превосходство Наполеона позволило бы ему разгромить 1-ю и 2-ю армии по отдельности.

(обратно)

39

Вильгельм I Фридрих Людвиг (1797–1888) — германский император (кайзер). Первый правитель объединённой Германии.

(обратно)

40

Дмитрий Петрович Неверовский (1771–1813) — русский генерал-лейтенант, участник Наполеоновских войн. Возглавлял 27-ю пехотную дивизию (8100 человек, 211 офицеров) в составе 2-й Западной армии П. И. Багратиона.

(обратно)

41

Михаил Богданович Барклай-де-Толли (1761–1818) — занимал должность военного министра Российской Империи с января 1810 по август 1812.

(обратно)

42

Карл Август Христиан Мекленбург-Шверинский (1782–1833) — принц Мекленбургского дома. Вскоре после женитьбы своего старшего брата Фридриха Людвига Мекленбург-Шверинского на великой княжне Елене Павловне (сестре Александра I) поступил 30 сентября 1798 года на русскую службу с зачислением в лейб-гвардии Преображенский полк, получив звание капитана. Его продвижение по службе было достаточно быстрым: 16 января 1799 года он получил звание полковника, 8 июня 1805 года — генерал-майора, будучи назначен также шефом Московского гренадерского полка, находившегося в Смоленске.

(обратно)

43

Генерал-гевальдигер (от нем. Gewaldherr) — воинская должность, установленная в Вооружённых силах Российской империи в 1711 году и закрепленная Петром I в 1716-м. Генерал-гевальдигер на протяжении полутора веков, вплоть до 1864 года, являлся высшей военно-полицейской должностью. В его задачу входило осуществлять общий надзор за исполнением приказов командования, наблюдать за работой гевальдигеров, маркитантов и всех состоящих при них людей. Во время сражения управлял организацией выноса и вывоза раненых. Имел воинский чин полковника и пользовался также судебной властью. Он имел право разбирательства дела и приведения приговора в исполнение «без рассмотрения персоны» (не считаясь со званием виновного в грабеже, насилии, мародёрстве и так далее).

(обратно)

44

Вагенмейстер (от нем. Wagen — повозка и нем. Meister — мастер, специалист) — помощник генерал-Вагенмейстера — до 1868 года, начальник обозов армии. Определял порядок следования обозов, место на стоянке и во время боя, руководил устройством мостов и гатей, ремонтом дорог по пути следования.

(обратно)

45

Багратионовы флеши (известны так же, как Семеновские флеши) — полевые артиллерийские укрепления на высоте, у деревни Семёновское. Флеши были возведены инженерными частями и ратниками Московского ополчения при подготовке к Бородинскому сражению и создавались для усиления позиции 2-й Западной армии Петра Ивановича Багратиона. В переводе с французского «флешь» значит стрела, ну а на языке военных — это укрепление в виде тупого угла и в каждом из них было по нескольку артиллерийских орудий.

(обратно)

46

Алексей Андреевич Аракчеев (1769–1834) — русский государственный и военный деятель, пользовавшийся огромным доверием Павла I и Александра I. Реформатор русской артиллерии, военный министр (1808–1810), главный начальник Императорской канцелярии (с 1812) и военных поселений (с 1817). Аракчеев всю свою жизнь люто ненавидел традиционно укоренившееся в российском обществе взяточничество. Пойманные с поличным немедленно изгонялись с должностей, невзирая на лица. Волокита и, как следствие, вымогательство с целью получения взятки преследовались им беспощадно. Аракчеев требовал незамедлительного решения вопросов и строго следил за сроками исполнения.

(обратно)

47

Форейтор (нем. vorreiter, от vor — впереди и reiter — всадник) — ямщик, сидящий не на экипаже, а на одной из лошадей.

(обратно)

48

Граф Михаил Андреевич Милорадович (1771–1825) — русский генерал от инфантерии, один из военачальников русской армии во время Отечественной войны 1812 года, санкт-петербургский военный генерал-губернатор (1818–1825) и член Государственного совета с 1818 по 1825 год. Был смертельно ранен во время восстания декабристов 14 (26) декабря 1825 года.

(обратно)

49

Колоцкий Успенский монастырь. Находится в двадцати двух километрах на запад от Можайска на возвышенности, пересекаемой Старой Смоленской дорогой. После того, как Французы заняли обитель, здесь останавливался Наполеон. Некоторое время в монастыре располагался французский госпиталь; после обитель была разграблена и сожжена.

(обратно)

50

Бой за Шевардинский редут произошёл 24 августа (5 сентября) 1812 года — Шевардинский редут был сооружен русскими как передовой опорный пункт Бородинской позиции. Его оборона должна была дать возможность нашим войскам выиграть время для завершения земляных работ на Бородинских укреплениях, уточнить группировку сил наполеоновских войск и направление их главного удара. Сражение за Шевардинский редут выдалось довольно жаркое. Только к наступлению темноты Кутузов приказал отвести войска к основным укреплениям и оставить редут «за ненадобностью». Удерживать отдаленный от прочих позиций редут было бессмысленно.

(обратно)

51

Служба гевальдигеров — военно-полицейская служба в армии, заведовавшая вывозом раненых с поля боя.

(обратно)

52

Имеется в виду сцена из романа «Три мушкетёра» (фр. Les trois mousquetaires) Александра Дюма-отца.

(обратно)

53

Барон, граф (1813) Леонтий Леонтьевич Беннигсен (Ле́вин А́вгуст Го́тлиб Теофи́ль фон Бе́ннигсен) 1745–1826 — генерал от кавалерии на русской службе. Был одним из активных участников заговора 11 марта 1801 года, приведшего к убийству императора Павла I.

12 июня 1812 года, в день, когда наполеоновские войска начали переходить Неман, в своём загородном дворце в Закрете барон давал бал, на котором присутствовал Александр I.

Как начальник Главного штаба, составил диспозицию (план) для русской армии на Бородинское сражение. По мнению некоторых историков, эта диспозиция была в целом неудачной и привела к огромным потерям русский армии. Накануне сражения направился на левый фланг в корпус Тучкова и отдал распоряжение немедленно выступить из Утицкого леса вперед на открытое место и занять позиции левее армии Багратиона. В результате, корпус Тучкова и Московское ополчение понесли напрасные потери. Скрытый контрудар во фланг и тыл французской армии был сорван. Тем не менее, награждён за Бородинское сражение орденом Св. Владимира 1-й степени.

(обратно)

54

Битва при Прейсиш-Эйлау — самая кровавая битва войны четвёртой коалиции. Произошла в 1807 году. В ходе сражения было убито и ранено около 50 000 человек.

Началась с того, что маршал Ней, недовольный плохими зимними квартирами своих войск вокруг Нойденбурга, не дожидаясь приказа Наполеона, стал действовать по собственной инициативе, выдвинув кавалерию на Гуттштадт и Гейльсберг. Оба этих города находились на расстоянии всего лишь 50 км от Кёнигсберга, где находились главные склады союзнической армии. Главнокомандующий русской армией Беннигсен принял перемещение корпуса Нея за начало большого наступления на Кёнигсберг.

Более трёх месяцев понадобилось армиям противоборствующих сторон, чтобы прийти в себя после такого бессмысленного сражения, не принёсшего ни одной из сторон ожидаемой победы. Один из очевидцев этого сражения так описывал его последствия: «Никогда прежде такое множество трупов не усевало такое малое пространство. Всё было залито кровью. Выпавший и продолжавший падать снег скрывал тела от удручённого взгляда людей». Говорят, что маршал Ней, глядя на десятки тысяч убитых и раненых, воскликнул: «Что за бойня, и без всякой пользы!»

(обратно)

55

Эскарп (фр. escarpe «откос, скат») изначально — крутой внутренний откос рва долговременного или полевого укрепления; земляное заграждение в виде высокого (2–3 м) крутого среза ската возвышенности, обращённого к противнику и имеющего крутизну от 15 до 45°.

(обратно)

56

Специально делаю сноску для любителей истории. Да, Виллие по происхождению был шотландцем. Но родился он в семье пастора англиканской церкви, а потому дома говорил на английском, а не на гэльском. Так как, в отличие от шотландцев-протестантов, среди гэлов большинство верующих — католики.

Гэ́лы, называемые также гаэлы (англ. Gaels), гойделы (англ. Goidels, гэльск. Gàidheal) или хайлендеры (англ. (Scottish) Highlanders «шотландские горцы, жители Шотландского нагорья» — Scottish Highland, от англ. high land «высокая земля, возвышенность»).

(обратно)

57

По мере того, как развивались военные действия, Ростопчин пришёл к идее массового распространения в Москве печатных листовок, сводок и пропагандистских прокламаций, написанных простым народным языком. Их разносили по домам и расклеивали на стенах наподобие театральных афиш, за что и были прозваны «афишками».

(обратно)

58

Фёдор Васильевич Ростопчин (1763–1826) — русский государственный деятель, генерал от инфантерии, фаворит императора Павла и руководитель его внешней политики, московский градоначальник и генерал-губернатор Москвы во время наполеоновского нашествия. С 1817 по 1823 год жил в Париже.

После убийства Павла отправленный в отставку, Ростопчин занимался, в частности, литературой. Пытался вернуться ко двору в 1809, но ему велено было числиться «в отпуску».

24 мая 1812 года Ростопчин был назначен военным губернатором Москвы; 29 мая он был произведён в генералы от инфантерии и назначен главнокомандующим Москвы. Развил бурную деятельность, в том числе и карательную, причём для репрессивных мер было достаточно даже подозрений.

(обратно)

59

Мизантро́пия (от др. — греч. μῖσος «ненависть» + ἄνθρωπος «человек»; букв. «человеконенавистничество») — отчуждение от людей, ненависть к ним; нелюдимость.

(обратно)

60

Сибари́т (др. — греч. Σῠβᾰρίτης, по названию древнегреческой колонии Сибарис, прославившейся богатством и роскошью) — праздный, избалованный роскошью человек. Сибаритствовать — жить в роскоши, удовольствиях и праздности.

(обратно)

61

Присутственное место — государственное учреждение в Российской империи, а также помещение, им занимаемое. В губернских городах они создавались зачастую по типовым проектам. В Калуге комплекс административных зданий был построен в начале XIX века. Архитектурный ансамбль расположен на левом берегу реки Оки, является объектом культурного наследия и охраняется государством.

(обратно)

62

Николай Петрович Архаров (1742–1814) — обер-полицмейстер Москвы, Московский губернатор, генерал-губернатор Санкт-Петербургской губернии, генерал от инфантерии. Знаменит тем, что от его фамилии произошёл термин «архаровец», в его первоначальном значении — ироническое обозначение служителя полиции. Приемы, которыми пользовался Архаров для раскрытия самых сложных преступлений, нередко отличались оригинальностью и породили многочисленные анекдоты о нём.

(обратно)

63

Заимка — поселение, обычно однодворное, и земельный участок, вдали от освоенных территорий.

(обратно)

64

Изобретателем консервирования считается французский повар Николя Аппер, сделавший это в 1804 году. За своё изобретение Аппер получил награду от Наполеона. Во время первой русской антарктической экспедиции 1819–1821 годом под командованием Ф. Ф. Беллинсгаузена путешественники питались «вареной говядиной в банках, заготовленной в Англии». Консервы быстро станут одним из основных видов продовольственных запасов в морских путешествиях. Известно, что одной из возможных причин гибели британской полярной экспедиции Джона Франклина (1845−1847) стали некачественные или испортившиеся мясные консервы.

(обратно)

65

Тарутинский манёвр (фланговый марш) — стратегическое движение русской армии во время Отечественной войны 1812 года по направлению к селу Тарутино после сдачи Москвы с целью занять позиции, прикрывающие все дороги, ведущие на Калугу и Тулу, дабы защитить находящихся там базы снабжения и создать угрозу подвозу продовольствия французской армии.

Марш проходил с 5 (17) сентября по 21 сентября (3 октября) 1812 года. С этого манёвра начался переломный период войны. Ещё 2 (14) сентября Наполеон победителем вошёл в Москву, а уже 6 (18) октября он осознал смертельную опасность после больших потерь, понесённых Мюратом в ходе Тарутинского боя. Традиция называть манёвр «Тарутинским» появилась в середине XX века; сам Кутузов называл переход просто «фланговым маршем» и, по-видимому, не определился сразу с конечной точкой движения войск, а импровизировал в соответствии с меняющейся обстановкой. По плану Кутузова русская армия вышла из Москвы по Рязанской дороге 2 (14) сентября но, после двух дневных переходов, резко повернула за запад, использовав Боровский перевоз у села Еганово для переправы через Москву-реку. Помимо армии, через Боровский перевоз переправилось более 40 тысяч обозных подвод и экипажей жителей Москвы.

(обратно)

66

Эскапада — экстравагантная выходка.

(обратно)

67

Декламация — (от латинского declamatio — упражнение в красноречии), искусство выразительного чтения стихов или прозы (ритмизация текста, подчеркивание интонацией ключевых слов и т. п.).

(обратно)

68

Диссонанс (франц. dissonance — «нестройность, несозвучность») — нарушение гармонии, то, что не соответствует, противоречит чему-либо, вносит разлад.

(обратно)

69

Фигнер, Александр Самойлович (1787–1813) — подполковник Главного штаба, командир партизанского (диверсионного) отряда в войне 1812 года, действовавшего в тылу французской армии, георгиевский кавалер. После занятия французами Москвы он, с разрешения главнокомандующего, отправился туда в качестве разведчика. Благодаря необычайной сметливости и знанию иностранных языков Фигнер, переодеваясь в разные костюмы, свободно вращался среди неприятелей, добывал нужные сведения и сообщал их в главную квартиру русских войск. В 1813 году, во время осады Данцига, Фигнер проник в крепость под видом итальянца и пытался возмутить жителей против французов, но был схвачен и посажен в тюрьму. Выпущенный оттуда за недостатком улик, он успел до такой степени вкрасться в доверие коменданта крепости, генерала Раппа, что тот послал его к Наполеону с важными депешами, которые, конечно, попали в русскую главную квартиру. Набрав охотников, в числе которых были беглецы (итальянцы и испанцы) из Наполеоновской армии, он создал «легион мести» и начал снова действовать на флангах и в тылу неприятельских войск. Окруженный близ города Дессау конницей противника, был предан легионерами, которые кричали: «Виват, император Наполеон!». Прижатый к Эльбе, он вместе с адъютантом Беклемишевым бросился в реку, в которой и погиб.

(обратно)

70

Пожар в Москве охватил практически весь Земляной и Белый города, а также значительные территории на окраинах, уничтожив три четверти деревянных построек. Утром 3 (15) сентября Наполеон под звуки «Марсельезы» занял Кремль. А уже 4 (16) вынужденный спасаться покинул его пешком, направляясь к Арбату, заблудился там и, еле уйдя от пожара, выбрался к селу Хорошёву. Переправившись через Москву-реку по плавучему мосту, мимо Ваганьковского кладбища, он дошёл к вечеру до Петровского дворца. Свита Наполеона проехала по горящему Арбату до Москвы-реки, далее двигаясь относительно безопасным маршрутом вдоль её берега.

(обратно)

71

Алексей Петрович Ермолов (1777–1861) — русский военачальник, государственный деятель и дипломат, участник многих крупных войн, которые Российская империя вела с 1790-х по 1820-е. Денис Давыдов доводился ему двоюродным братом. Через несколько дней после начала Отечественной войны 1 (13) июля 1812 года, был назначен начальником Главного штаба 1-й Западной армии. Это было насмешкой судьбы, ибо с командующим армией Барклаем у Ермолова были отношения холодные, чисто служебные, с Багратионом же, командующим 2-й Западной армией — дружеские, сердечные, а между тем отношения обоих командующих между собою были крайне натянуты, даже явно враждебны. «Человек с достоинством, но ложный и интриган», — так аттестовал своего начальника штаба Барклай за попытки смягчить эти отношения, устранить раздражение, сгладить шероховатости.

(обратно)

72

«Только мы выехали на равнину, то представилось нам зрелище единственное и жалостное: как только мог досягать взор, вся Московская дорога покрыта была в несколько рядов разными экипажами и пешими, бегущими из несчастной столицы жителями; одни других выпереживали и спешили, гонимые страхом, в каретах, колясках, дрожках и телегах, наскоро, кто в чем мог и успел, с глазами заплаканными и пыльными лицами, окладенные детьми различных возрастов. А и того жалостнее: хорошо одетые мужчины и женщины брели пешне, таща за собой детей своих и бедный запас пропитания: мать вела взрослых, а отец в тележке или за плечами тащил тех, которые еще не могли ходить, всяк вышел наскоро, не приготовясь, быв застигнут нечаянно, и брели без цели и большей частью без денег и без хлеба. Смотря на эту картину бедствия, невозможно было удержаться от слез. Гул от множества едущих и идущих был слышен весьма издалека и, сливаясь в воздухе, казался каким-то стоном, потрясающим душу… А по другим трактам — Владимирскому, Нижегородскому и Ярославскому — было то же, если не более…» Записки Маракуева.

(обратно)

73

Князь Иван Михайлович Вадбольский (1780–1861) — генерал-лейтенант Русской императорской армии.

В Отечественную войну, принял командование Мариупольским гусарским полком, тогда ещё полковник Вадбольский участвовал с отличием в делах при Ошмянах, Казянах, Бешенковичах, под Витебском и в трёхдневном бою при Смоленске. В Бородинском бою был ранен картечью в голову, но рана не помешала ему участвовать затем в целом ряде боев: при Можайске, Малоярославце, Вязьме, Красном и других; командовал отдельным партизанским отрядом. За отличие в Бородинском сражении был награждён орденом св. Владимира 3-й степени.

По отзывам современников, Иван Михайлович был очень храбрым, но лишённым предприимчивости.

(обратно)

74

Инфантерия (итал. infanteria — от infante — юноша, пехотинец) — название пехоты в ряде зарубежных государств. В России с 18 до начала 20 веков термин «инфантерия» иногда применялся наравне с термином «пехота» (например, генерал от инфантерии).

(обратно)

75

Александр Никитич Сеславин (1780–1857) — русский военачальник, генерал-лейтенант. Знаменит своими боевыми заслугами и партизанскими действиями в период Отечественной войны 1812 года и Заграничного похода русской армии 1813–1814 годов. Войну начал адъютантом генерала М. Б. Барклая-де-Толли. Один из руководителей партизанского движения. Талантливый военный стратег и разведчик, автор предложений по совершенствованию ведения боевых действий и плана русской военной экспедиции по освобождению Индии от британского колониального гнёта.

(обратно)

76

Александр Христофорович Бенкендорф (нем. Konstantin Alexander Karl Wilhelm Christoph Graf von Benckendorff) (1782–1844) — русский государственный деятель, военачальник, генерал от кавалерии; шеф жандармов и одновременно Главный начальник III отделения (1826–1844). Происходил из старинного прибалтийского дворянского рода Бенкендорфов.

По уходу Наполеона из Москвы и занятии её русскими войсками был назначен комендантом города. Был в разных делах и взял в плен трёх генералов и более 6000 нижних чинов.

Самая знаменитая фраза: «Законы пишутся для подчиненных, а не для начальства, и вы не имеете права в объяснениях со мною на них ссылаться, или ими оправдываться.»

(обратно)

77

Дьяк — церковнослужитель низшего разряда в православной церкви, не имеющий степени священства.

(обратно)

78

Ризница — особое место в алтаре или отдельное закрытое помещение при христианском храме для хранения ценностей (в том числе, церковной казны).

(обратно)

79

Триктрак — старинная французская настольная игра известная с XV века, где шашки по доске передвигают по числу очков, выпавших на костях. Завезена из Персии. Но была известна и в древности: у греков под именем diagrammismos и у римлян под названием duodena scripta (о ней поведал Овидий). В русском языке триктрак синоним игры в нарды.

(обратно)

80

Сеславин первым обнаружил выступление Наполеона из Москвы и его движение по Калужской дороге. Благодаря этому российские войска успели преградить путь неприятелю у Малоярославца, и заставили французские войска продолжать отступление по Смоленской дороге, ранее разорённой французской армией при наступлении.

(обратно)

81

Post scriptum — постскриптум (P.S.; лат. — «после написанного») — приписка к законченному и подписанному письму, обычно обозначаемая «P. S.».

(обратно)

82

Жак Александр Бернар Ло, маркиз де Лористон (1768–1828) — генерал и дипломат Наполеона I, а затем маршал Франции при Людовике XVIII. Из семьи шотландского происхождения. Родился в Индии. Товарищ Наполеона по артиллерийской школе. Участвовал в революционных войнах. После отставки стал в 1800 году адъютантом Бонапарта. В 1811 году Наполеон назначил Лористона своим послом в Петербурге. На этой должности тот сменил Коленкура, которого император подозревал в избыточной симпатии к России.

(обратно)

83

Роберт Томас Вильсон (1777–1849) — английский генерал эпохи наполеоновских войн, военный писатель, губернатор Гибралтара. В 1801 г. прибыл в Египет, где в рядах экспедиционного корпуса генерала Аберкромби участвовал в сражениях с французами. Возвратившись в Англию, напечатал об этом походе книгу под названием «История британской экспедиции в Египет» (Лондон, 1802), которая произвела сенсацию, особенно во французском обществе, так как Вильсон обвинял в этой книге Наполеона в избиении 3000 турецких пленных и в отравлении собственных солдат, заболевших чумой, в Яффском госпитале. Оба обвинения впоследствии оказались ложными, основанными на непроверенных слухах.

Во время войны 1812 года представлял английские интересы при русской армии, состоял в постоянной переписке с императором Александром I, оставил записки о событиях того времени. А так же написал книгу «A Sketch of the Military and Political Power of Russia: In the Year 1817» («Очерк военной и политической власти в России: В 1817 году»), в которой подверг жёсткой критике компетентность русского военного командования и предостерегал английское общество о грозящей от России угрозе для Индии, а также Константинополя. За что в 1823 г. был лишён указом Александра I права ношения российских орденов, за антироссийскую позицию.

(обратно)

84

«Староста одной деревни Сычёвского уезда повёл в город партию пленных, забратых крестьянами. В отсутствие его поселяне поймали ещё несколько французов и тотчас же привели к старостихе Василисе для отправления куда следует. Сия последняя, не желая отвлекать взрослых от главнейшего их занятия бить и ловить злодеев, собрала небольшой конвой ребят, и, севши на лошадь, пустилась в виде предводителя препровождать французов сама… В сём намерении, разъезжая вокруг пленных, кричала им повелительным голосом: „Ну, злодеи французы! Во фрунт! Стройся! Ступай, марш!“ Один из пленных офицеров, раздражён будучи тем, что простая баба вздумала им повелевать, не послушался её. Василиса, видя сие, подскочила к нему мгновенно и, ударя по голове своим жезлом — косою, повергла его мёртвым к ногам своим, вскричавши: „Всем вам, ворам, собакам, будет то же, кто только чуть осмелится зашевелиться! Я уже двадцати семи таким озорникам сорвала головы! Марш в город!“ И после этого кто усомнится, что пленные признали над собой власть старостихи Василисы.»

(обратно)

85

Тарутинский бой — сражение, состоявшееся 6 (18) октября 1812 года в районе села Тарутино. Бой также называется битвой под рекой Чернишнею, французы также используют название ближайшей деревни Винково, описывая фр. bataille de Winkowo.

(обратно)

86

Пётр Петрович Коновницын (1764–1822) — российский военачальник, генерал от инфантерии (1817). Военный министр Российской империи (1815–1819).

(обратно)

87

Фридландское сражение — битва между французской армией под командованием Наполеона и русской армией под командованием генерала Л. Л. Беннигсена, происшедшее 2 (14) июня 1807 года под Фридландом (ныне город Правдинск Калининградской области). Сражение завершилась поражением русской армии и привела к скорому подписанию Тильзитского мира.

Сражение знаменито тем, что за мужество и героизм,проявленные в нём русскими солдатами, они были награждены «Знаком отличия Военного ордена», прозванным впоследствии «Георгиевский крест», причём унтер-офицер Кавалергардского полка Егор Иванович Митрохин получил Знак отличия Военного ордена под номером 1. Таким образом отсчёт номеров одной из самых известных воинских наград России ведётся от Фридландского сражения, а город Правдинск (до 1946 — Фридланд) является родиной этой славной награды.

(обратно)

88

Франц II (Франц Иосиф Карл) (1768–1835) — последний император Священной Римской империи с 7 июля 1792 по 6 августа 1806 года, первый император Австрии с 11 августа 1804 года до самой своей смерти. В качестве императора Австрии, короля Богемии и Венгрии правил под именем Франца I. После ряда поражений был вынужден упразднить Священную Римскую империю и выдать дочь Марию-Луизу за Наполеона I.

(обратно)

89

Великая княжна Екатерина Павловна (1788–1819) — шестой ребёнок и четвёртая дочь Павла I и Марии Фёдоровны, любимая сестра императора Александра I. Великая княжна «обладала умом и духом, имела силу воли, она не была создана для тесного круга, робость ей совершенно не была свойственна, смелость и совершенство, с которыми она ездила верхом, способны были возбудить зависть даже в мужчинах». С таким характером, для неё нашлось множество брачных проектов. Наполеон просил её руки, но она отказала. Екатерина Павловна позволяла себе заводить романы. Например с Багратионом, который два лета кряду был комендантом в Павловске. Между любовниками велась интимная переписка. Эти письма, по признанию Екатерины Павловны, были способны её «жестко скомпрометировать, попав в чужие руки». Багратион всегда возил с собой её портрет. На княжну надовили и после некоторого колебания, Екатерина Павловна выбрала в мужья своего двоюродного брата, принца Георга Ольденбургского (1784–1812).

(обратно)

90

Пётр Фридрих Георг (Георгий Петрович) Ольденбу́ргский (1784–1812) — принц Ольденбургский, генерал-губернатор сначала Эстляндии, затем — Тверской, Ярославской и Новгородской губерний, главный директор путей сообщения Российской империи.

(обратно)

91

Горячая патриотка, великая княгиня раньше всех в России поняла, что Наполеону нужно противопоставить силы всего народа, призвав его непосредственно к действиям против врага. Первому эту свою мысль она высказала графу Растопчину, рекомендуя тому призвать к составлению ополчения Московское дворянство. Не встретив здесь сочувствия, Екатерина Павловна в начале июня 1812-го года обратилась с этим предложением к своему державному брату, который, оценив всю важность этого проекта, вполне одобрил его.

(обратно)

92

В создаваемый батальон среди прочих поступило 82 добровольца из учеников духовных училищ Тверской епархии, 20 из которых стали унтер-офицерами. Только двоим из них было по 19 лет, большинству же было только 15 или 16 лет, а одному даже 13. В апреле 1813 года батальон прибыл в действующую армию, где был причислен к 5-й пехотной дивизии. Тогда же батальон принял боевое крещение в сражении под Лютценом. Потеряв 20 % личного состава в первый же день, на следующий день батальон штыковой атакой овладел деревней Гроссгершен, дав возможность русской артиллерии занять выгодную позицию. В феврале 1815 года на родину вернулось 417 человек.

(обратно)

93

Сражение под Вязьмой — бой 22 октября (3 ноября) 1812 года. Наполеон, отступая из Москвы, прибыл в Вязьму 19 (31) октября. Здесь он приказал маршалу Нею пропустить растянувшиеся на дороге войска и сменить в арьергарде маршала Даву. Чтобы отбиваться от наседающих казаков, арьергарду приказано двигаться в сомкнутых каре. До подхода русского авангарда через Вязьму не успели пройти 4-й корпус генерала Богарне, 5-й корпус генерала Понятовского и арьергардный корпус Даву. Авангард русской армии под командованием генерала Милорадовича и донского атамана Платова, видя расстройство в войсках противника, пропустил корпус Понятовского и атакой разрезал итальянский корпус Богарне в районе села Максимкова (в 13 км от Вязьмы), оседлав Смоленскую дорогу. Отрезанный 1-й корпус Даву оказался в критическом положении, впереди дорога перерезана Милорадовичем, на хвост колонны насели казаки Платова и дивизия Паскевича. Корпуса Богарне и Понятовского вернулись на помощь Даву. Соединёнными усилиями французы оттеснили заслон русских с дороги. Соединение корпуса Даву с остальными проходило под фланговым ружейно-пушечным огнём, под постоянными атаками. Затем корпуса отошли к высотам у Вязьмы. Здесь находился корпус маршала Нея, и вместе четыре корпуса, численность которых оценивается в 37 тысяч солдат, организовали оборону. Два маршала и два генерала, собравшись на совет, решили продолжать отступление, и около 2 часов дня Богарне и Понятовский с боем начали отходить. Даву последовал за ними, но под напором русских его войска обратились в бегство. Последним выступал Ней. Он пропустил другие корпуса через город. Наконец около 6 часов вечера Ней под натиском русских вынужден был очистить город, перейти через реку Вязьма и уничтожить мост.

(обратно)

94

Пастельный — мягкий, неяркий. Пacтeльными нaзывaют блeдныe пpoизвoдныe oттeнки oт xpoмaтичecкиx цвeтoв. Любoй нacыщeнный тoн имeeт тaкyю paзнoвиднocть: дocтaтoчнo дoбaвить в нeгo бeлoгo или блeднo-жeлтoгo кoлepa. Haпpимep, из зeлeнoгo дeлaют мятный, из фиoлeтoвoгo — лaвaндoвый, из кpacнoгo — пyдpoвый или cвeтлo-кopaллoвый.

(обратно)

95

Карл Ландштейнер (1868–1943) — австрийский врач, химик, иммунолог, инфекционист. Первый исследователь в области иммуногематологии и иммунохимии, автор трудов по молекулярной и клеточной физиологии реакции организма на размытые антигены и возникающие при этом специфические и неспецифические явления. Лауреат Нобелевской премии по физиологии или медицине (1930) за открытие групп крови у человека (1900), позволившее сделать переливание крови рутинной медицинской практикой.

(обратно)

96

Мезалья́нс (фр. mésalliance) — неравный брак между людьми различного социального положения или разных сословий, отличающимися по имущественному положению.

(обратно)

97

Матвей Иванович Платов (1753–1818) — атаман Донского казачьего войска (с 1801), генерал от кавалерии (1809), который принимал участие во всех войнах Российской империи конца XVIII — начала XIX века. Во время Отечественной войны 1812 года командовал сначала всеми казачьими полками на границе, а потом, прикрывал отступление армии. После Смоленского сражения Платов командовал арьергардом объединённых русских армий. 17 (29) августа за «нераспорядительность» заменён Коновницыным и выслан из действующей армии. Этого добился Барклай-де-Толли. В последствии призывал казаков к вступлению в ополчение, и уже в Тарутине казачий контингент достиг 22 тысяч человек. После сражения при Малоярославце Платову было поручено организовать преследование отступавшей Великой армии. Участвовал в сражении под Вязьмой, а затем организовал преследование корпуса Богарне.

(обратно)

98

Миа́зм или миа́зма (от др. — греч. μίασμα «загрязнение, скверна») — устаревший медицинский термин, которым вплоть до конца XIX века обозначались обитающие в окружающей среде «заразительные начала», о природе которых ничего не было известно. Признаком миазма считалось наличие запаха. До открытия болезнетворных микроорганизмов большинство врачей полагало, что причинами заразных болезней могут быть продукты гниения, содержащиеся в почве, воде (особенно болотной), отходах жизнедеятельности и т. п. Считалось, что, испаряясь из очагов своего образования, миазмы проникают в воздух и таким образом попадают в организм человека, вызывая в нём болезнь. К так называемым миазматическим болезням относили брюшной тиф, холеру, малярию. Начиная с XIX века предпринимались попытки уточнить это понятие (появились, например, «живые» и «неживые» миазмы; признавалось, что распространителем миазмов может быть больной человек), но с открытием микроорганизмов стало ясно, что этот термин безнадежно устарел. Теория миазмов стала одним из обоснований строительства канализационных систем и ликвидации дурно пахнущих выгребных ям (которые считались источников миазмов) в Великобритании и Франции в середине XIX века. Сопутствующее уменьшение заболеваемости на какое-то время привели к укреплению этой теории.

(обратно)

99

Прообразом современной русской печи был курной очаг, а избы, которые отапливались такими печами, назывались курными. Курные печи делались без дымохода и весь дым поступал в избу, отчего он наполнял комнату, и потолок со временем становился черным от копоти, отсюда и пошло название «топить по-чёрному», то есть без дымохода. В русской курной печи дым выходил наружу через специальное волоконное оконце на крыше и по пути отдавал все тепло дому. Такие печи требовали меньшего количества дров, чтобы нагреть избу. Кроме того, дым помогал дезинфицировать воздух, что в те времена было вопросом жизни и смерти, так как не было антибиотиков. Но они выполняли ещё одну роль — копчение продуктов, да вот так наши предки убивали двух зайцев сразу, и дом обогрели и продукты заготовили.

(обратно)

100

Кожу́х — кафтан, подбитый мехом, традиционная славянская одежда, сшитая из овечьих и телячьих шкур.

(обратно)

101

15 июля 1801 года Пий VII подписал с Наполеоном конкордат, который в XIX и даже в XX веке служил образцом для других договоров, заключённых апостольской столицей со многими странами Европы и Латинской Америки. Основные условия конкордата между Францией и папой включали:

* Провозглашение «католицизма религией большинства французов», однако католицизм не считался официальной религией и сохранялась религиозная свобода, в частности, протестантов.

* Папа имел право смещать епископов, однако возводило их в сан французское правительство.

* Государство оплачивает церковные затраты, а духовенство даёт клятву верности государству.

* Церковь отказалась от всех претензий на церковные земли, отнятые у неё после 1790 года.

В 1804 году папа приехал в Париж на ритуал коронации Наполеона. Однако не папа, а лично сам император короновал себя и свою супругу Жозефину. В 1805 году Пий VII вопреки воле Наполеона вернулся в Рим. С этого времени возросло напряжение между папой и императором, который считал, что папское государство является его леном и он может распоряжаться церковным имуществом по своему усмотрению. В 1808 году французские войска вновь заняли Рим. В 1809 году император присоединил папское государство к Франции, а Рим объявил свободным городом. Папа осудил «грабителей наследства святого Петра», не называя, однако, имени императора. 5 июля 1809 года французские военные власти вывезли папу в Савону, а затем — в Фонтенбло под Парижем. На Пия VII оказывали давление с целью заставить его отказаться от папского государства, и вскоре он подчинился императорской власти. Королём Рима стал сын Наполеона и его второй жены Марии-Луизы Австрийской. После поражения в России Наполеон решил смягчить свои требования и заключить новый конкордат с Пием VII. В январе 1814 года Наполеон приказал вывезти папу в Савону, однако его заключение длилось всего несколько недель — Наполеон отрёкся от престола 11 апреля того же года. Как только Пий вернулся в Рим, он сразу же восстановил инквизицию и Индекс запрещённых книг.

(обратно)

102

Национальная гвардия — род милиции (ополчения). Создана в 1789 году для наведения и охраны внутреннего порядка и спокойствия на улицах Парижа во время революции.

(обратно)

103

Крещение Господне — христианский праздник, в честь крещения Иисуса Христа в реке Иордан Иоанном Крестителем. Во время крещения, согласно всем трём синоптическим Евангелиям, на Иисуса сошёл Святой Дух в виде голубя; одновременно глас с небес провозгласил: «Сей есть Сын Мой возлюбленный, в Котором Моё благоволение». Празднует 6 (19) января.

(обратно)

104

Бенедикт Огюстен Морель (1809–1873) — французский психиатр, оказавший большое влияние на психиатрические теории в XIX веке. Разработал вопросы о причинах помешательства, а также о значении наследственности для психических заболеваний.

(обратно)

Оглавление

Туман войны

  Пролог

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

  Глава 24

  Глава 25

  Интермедия

  Эпилог

*** Примечания ***