Северные истории. Книга II [Глиссуар] (fb2) читать онлайн

Северные истории. Книга II

Глава 1

У дочки лорда Эргоса Бенетора с самого рождения были собственные роскошные покои, в которых постоянно жила кормилица и дежурили несколько служанок. Стражник стоял на пороге комнаты, а покои лекаря располагались на расстоянии десяти шагов по коридору. Сам лорд Бенетор очень любил проводить время с детьми, и все обитатели замка знали, что если лорда нет в его собственных покоях или в обеденном зале, то он, скорее всего, с дочерью. Он часто показывал девочке гемму из слоновой кости, на которой было изображено лицо молодой женщины.

— Кто это, Итлисс? — спрашивал лорд Эргос, которого всегда в такие минуты посещало чувство печали и вместе с тем умиления.

— Мама, — пищала девочка и тянулась поцеловать гемму.

В десятый день осени лорд Бенетор также по обыкновению проводил свободное послеобеденное время, играя и разговаривая с дочерью, когда вошел слуга и передал только что принесенное вороном послание из Эстергхалла.

— Что это, малышка? — спросил лорд, передавая эмалевую капсулу дочке. — Правильно, письмо. Открой, если хочешь. Куда нужно нажимать? Да… вот сюда. Теперь посмотрим, что пишут нам Эстергары.

С минуту лорд просматривал короткое, в две строчки, послание, потом аккуратно снял сидящую у него на коленях Итлисс и поставил на пол.

— Серночка моя, иди, попрыгай. У твоего отца появились дела.

Лорд поспешно покинул покои дочери, прошел по коридору, спустился по узкой винтовой лестнице и вышел к летней анфиладе залов, соединенных широкими арочными пролетами.

— Мой дорогой и любимый брат! Где же ты в этот послеобеденный час? — громко воззвал лорд. — Может быть, ты читаешь отчеты от комендантов наших крепостей на западе? Или принимаешь посланников? Обсуждаешь с кастеляном подготовку к зиме? А может, упражняешься с оружием?

Лорд заглянул в зал для тренировок. Двое его старших сыновей, а с ними сынишка кастеляна и две девочки управляющего весело носились по площадке с одним деревянным мечом на всех, постоянно переходящим из рук в руки. Лорд Бенетор подумал, что за детьми должен бы присматривать кто-то из взрослых, чтобы они не поколотили друг друга в азарте игры, но ему самому стало стыдно от этой мысли, и он отправился искать брата дальше, приговаривая себе под нос все новые предположения касательно его местонахождения.

— Может быть, ты решил заняться сведением наших денежных счетов? Или проводишь свое время за познавательным чтением? Чем же, демоны тебя побери, ты занят, дорогой мой брат?.. А, вот чем, — подытожил лорд Бенетор, входя в душное и пропахшее запахами готовки помещение рядом с кухней. — Ты пьешь.

Лорд Эргос с удовольствием пнул заснувшего за низким столом брата по ноге.

— Проснись, мой дорогой братец! Я должен тебе что-то сказать.

Сир Бьертольф Бенетор разлепил глаза, вопросительно уставился на старшего брата.

— Только что пришло письмо из Эстергхалла. Лорд Эстергар вчера умер.

— Как? — недоуменно переспросил Бьертольф. — Опять?

— Да не старый лорд Агнор, а его сын, Ретруд! Умер вчера. От чего — не пожелали сообщить.

— Так значит, правление Эстергаров закончилось? — все так же удивленно осведомился брат лорда.

— Пока нет. У Ретруда есть сын, Рейвин. Меня вызывают в Эстергхалл присягнуть ему на верность.

— Так ему же… десять? Одиннадцать?

— Уже тринадцать. Он год как воин. Мой дорогой брат, неужели ты третий год не выныриваешь из бочки? Север на пороге великих перемен, никому не ведомо, что будет со всеми нами в самом скором времени… Мои сыновья еще малы, а их дядя — вечно пьян, бестолков и бесполезен. Я должен ехать, но не могу доверить тебе замок даже на несколько дней, потому что ты проведешь их в том же положении, в каком я только что тебя обнаружил.

Сир Бьертольф слушал его молча и совершенно безразлично.

— Мне надоело это, брат, — покачал головой Эргос. — Я велю стражникам не подпускать тебя к дверям погреба и запрещу слугам подносить тебе какие-либо напитки кроме воды и неперебродившего сока тьянки.

Как всегда после общения с младшим братом, лордом владело раздражение.

«Хвала Неизвестному, в нашей семье все-таки есть человек, на которого я могу положиться».

— Моя дорогая и любимая сестра, где ты? — громко позвал лорд, поднявшись обратно в анфиладу.

С сестрой было проще. Леди Ротруда, бездетная тридцатилетняя вдова лорда Костерера, в это время дня всегда была в своих покоях и возилась с разного рода счетами, как и полагалось хозяйке замка.

— Сестра, — прямо с порога начал Бенетор, — лорд Ретруд Эстерграр умер вчера вечером.

— Я уже знаю, — ответила леди Ротруда.

— И я должен поехать в Эстергхалл, чтобы принести присягу тринадцатилетнему мальчишке, который хочет назваться лордом. Все дела и все управление на время моего — надеюсь, непродолжительного — отсутствия ложатся на твои плечи. И дети, самое главное — забота о детях.

— Конечно, брат, — женщина оторвалась от изучения товарных накладных и принялась теребить в пальцах чеканный медальон из бледного золота, что висел у нее на шее на цепочке из того же металла. — Могу ли я узнать, в силе ли твоя договоренность с… нашим другом?

— Я дал ему слово, — ответил лорд Эргос. — Но оно связывает меня лишь в определенной мере. Я еще не знаю, как сложится… ситуация. И пока я не пойму этого, я не буду действовать.

Уже к ночи в Кримхельтон приехали лорды Сергорт и Фарлонг, а с ними старший сын давно больного, но все никак не умирающего лорда Незергарда.

— Каждый раз, как умирает Эстергар, мой замок превращается в проходной двор, — деланно-недовольно пробормотал Бенетор и пошел встречать гостей. В его обязанности не входило оказывать им особые почести, но позаботиться о комфорте всех прибывших было необходимо. Из ближайших соседей лорду Эргосу был приятен только сир Бренн Незергард — за полное отсутствие у того высокомерия и чванливости. Вот и в этот свой приезд он привез две большие клетки с воронами, не думая о том, как роль посыльного скажется на его статусе. Лорд Бенетор велел разместить его в самых лучших гостевых покоях.

Оставалось только дождаться четырех лордов с юга, которые должны были прибыть утром следующего дня или, самое позднее, к полудню, чтобы всем вместе отправиться в Эстергхалл. Так было безопаснее, и дорогой можно было много что обсудить. К тому же, если бы каждый ехал в собственной повозке, то всем не хватило бы места на стоянке перед замком сюзерена.

Убедившись, что о гостях позаботились должным образом, и всех детей уложили спать, лорд Бенетор решил последовать общему примеру и тоже отправился в опочивальню. Разбудили его глубокой ночью, задолго до рассвета. Проснувшись, он увидел возле своей кровати сестру. Она была одета в белую ночную сорочку, поверх которой был накинут домашний шерстяной плащ, а в руках держала свечу в бронзовом подсвечнике.

— Что случилась, сестра? — спросил лорд, приподнимаясь на постели.

— Наш друг приехал и хочет говорить с тобой, — ответила леди Ротруда.

Ее лицо в свете единственного дрожащего огонька пламени выглядело довольно зловеще, по медальону на шее прыгали зеленые блики.

— Он в замке? — спросил Бенетор, догадавшись, о ком идет речь, но больше пока ничего не понимая.

— Нет, он ждет тебя на стоянке, в хижине смотрителя.

— Он ждет, что я пойду ночью на тракт? — этот вопрос лорд Бенетор задал, уже одеваясь, но осекся, вспомнив, к кому обращается.

Леди Ротруда когда-то в одиночку преодолела путь от Формдорфа до Кримхельтона в одну ночь, ехала верхом через лес по ледяному тракту почти двадцать лиг, к утру загнала лошадь, но добралась до дома. Что по сравнению с этим небольшая прогулка под луной, которую предстоит совершить ее брату?

— Хорошо, — произнес лорд Эргос. — В конце концов, нам действительно есть о чем переговорить. Я пойду к нему сейчас. А ты, сестра, иди в комнату Итлисс и оставайся там до утра.

Бенетор сам не мог точно сказать, какие опасности могут грозить девочке в замке, когда уже десять дней как миновало снежное поветрие, но в той сложной и неопределенной ситуации, в которой он оказался, ему было необходимо для собственного успокоения, чтобы с его любимой дочерью находится родной человек, которому можно доверять.

Все жилища смотрителей на Севере снаружи выглядели совершенно одинаково — темные, глухие деревянные строения без окон, старые и зачастую ветхие, но всегда с крепкими засовами на дверях. Смотритель почти всегда жил один, никто и никогда не заходил в его жилище, а еду, воду и все остальное необходимое для жизни оставляли перед дверью.

«Он мог попросить меня принять его в замке так, чтобы никто об этом не узнал, — недовольно рассуждал про себя Бенетор, идя по тракту, освещенному лишь лунным светом. — Мог переговорить со мной в любой из дюжины стоящих здесь повозок. Но он зовет меня ночью в хижину смотрителя. Что он, хочет меня испытать или просто издевается?».

Прибывший ждал его, сидя на лавке и нетерпеливо постукивая пальцами по грубо выстроганной столешнице, на которой помещалась зажженная лучина. Это был мужчина лет сорока, высокий и худой, с бледной кожей и темными, но уже щедро тронутыми сединой волосами. Его левую руку скрывала перчатка из черной лакированной кожи, но когда широкий рукав его богато расшитой мантии слегка задирался, можно было заметить потемневшую и ссохшуюся плоть предплечья.

— Приветствую, лорд Эргос.

— И вам мое почтение, лорд Вильморт, — Бенетор обошел вокруг стола и сел на табурет, небрежно спихнув с него корзину с какими-то вещами хозяина хижины. — Где же ваши спутники? Разве вы не должны были приехать вместе с лордами Нертоном, Элейтом, Ниатаром и Ребатом?

— Я решил выехать один, а с соседями улажу недоразумение позднее, — нетерпеливо отозвался Фержингард.

Бенетор пожал плечами, оставляя это объяснение на совести собеседника. Его так и подмывало осведомиться, успела ли птица с известием о смерти лорда Ретруда достичь Кейремфорда, прежде чем лорд Вильморт отправился в дорогу. Но вместо этого лорд Эргос окинул взглядом хижину и произнес с легкой, ничего не значащей улыбкой:

— Вы выгнали смотрителя из его жилища. До сего дня я не был уверен, что такое вообще возможно.

— Просто попросил подождать немного за порогом, пока мы с вами побеседуем. С ним не случится ничего, как и с нами, поэтому не волнуйтесь.

— Надеюсь, что так. Нового смотрителя будет так же сложно найти, как и нового лорда.

— Об этом я и хотел поговорить. О новом лорде Эстергаре.

— Что ж, по обычаю дело ясное — у Ретруда остался законный сын, достигший положенного возраста. Он и наследует отцу, какие могут здесь быть вопросы?

— Мальчику тринадцать лет, и он единственный прямой потомок лорда Агнора по мужской линии. Что хорошего может получиться из этого для Севера?

— Я стал лордом в шестнадцать лет, а вы, если мне не изменяет память, — в семнадцать. И мы, кажется, оба неплохо справляемся с нашими обязанностями.

— Именно. Мы, — Фержингард особенно выделил это слово, — справляемся хорошо. О династии Эстергаров последнее время такого не сказать. Лорд Агнор, не отрицаю, был способным правителем, но и он в последние годы представлял довольно плачевное зрелище — смерть старшего сына его сильно подкосила. Ретруд вовсе ничего не делал, занятый одними развлечениями. Чего стоит ждать от его сына?

— Всего, что угодно.

— Именно это меня и беспокоит.

— Ближе к делу, если можно, лорд Вильморт. Я поклялся не использовать ваши слова вам во вред, поэтому говорите прямо. К чему вы ведете?

— Как законный супруг леди Альды Эстергар, я имею право претендовать на Эстергхалл при отсутствии у Агнора прямых потомков мужского пола.

— Это соответствует закону и обычаю, — согласился Бенетор. — И куда же денется Рейвин?

— Мне придется убить его, полагаю.

— Вам придется… — Бенетор еле подавил ироничную улыбку. — Уверен, ваша жена поймет это и согласится с вами.

— Она во всем соглашается со мной, как и положено хорошей жене, — сухо ответил Фержингард.

Лорду Эргосу стало не по себе, и неприятная дрожь прошла по позвоночнику, когда он вспомнил о своей сестре и детях. «Моя сестра неправильная женщина, — подумал он, — но за это я люблю ее больше. Пусть она подвержена противоестественным желаниям, зато я уверен, что ни один мужчина не овладеет ею настолько, чтобы сделать молчаливой пособницей убийства родных племянников». Как правитель он понимал Фержингарда, но не мог понять леди Альду — ведь для нее Рейвин не чужой, это последний ребенок ее родного брата, она жила с ним под одной крышей двенадцать лет, видела, как он растет, учится ходить, читать и сражаться… «Это действительно auterre, — со смесью восхищения и отвращения подумал Бенетор, — только страсть способна сделать с женщиной такое».

Бенетору очень захотелось выпить. Он пошарил в корзине на полу, выудил темную бутыль с чем-то, отнюдь не похожим на вино, и, брезгливо поморщившись, засунул обратно. «В жизни не задумывался о том, что пьют смотрители тракта. Знал бы — позаботился передать ему хотя бы пару бутылок из того, что не жалко». Он снова поднял взгляд на Фержингарда, сидевшего напротив с непроницаемо-спокойным лицом. Только нервное постукивание пальцами по столу выдавало его волнение.

— И… как умрет мальчик? — спросил Бенетор.

— Я вызову его на поединок до начала принесения присяги. Если победу одержу я, то все владения Эстергаров перейдут ко мне. Лорды, которые пожелают присягнуть мне, как своему сюзерену… не будут иметь оснований для сожалений.

— Что ж… Уверен, несмотря на увечье, вы справитесь с тринадцатилетним мальчишкой без чьей-либо помощи. Или зачем вы мне все это рассказываете? В чем заключается моя роль?

— Еще никто не делал того, что собираюсь сделать я. В известной нам истории Севера еще никогда не менялась правящая династия. Когда я заявлю о своем праве не только на все владения, но и на верховный статус Эстергаров — я смогу ожидать, что вы поддержите меня?

Бенетор в задумчивости пожевал нижнюю губу, осознавая значимость своего ответа.

— Я не даю поспешных обещаний, лорд Вильморт. Даже если я решу присягнуть вам, я ни в коем случае не стану делать это первым, чтобы не оказаться в этом одиноким.

— Вы не окажитесь одиноки, а напротив, присоединитесь к большинству. Я уже заручился поддержкой всех своих соседей. Ваша присяга принесет мне также поддержку Фарлонга, Незергарда, Сергорта и других ваших соседей.

— Вы хотите разделить Север пополам? — иронически осведомился Бенетор.

— Вовсе нет, напротив — я стремлюсь сохранить его единым, под общим порядком. Порядком, который Эстергары за пять сотен лет так и не смогли обеспечить. А я смогу это сделать. С вашей поддержкой, разумеется. У вас есть влияние на ваших соседей, они поступят так, как поступите вы. И я повторяю: те, кто присягнут мне, не пожалеют об этом. Из представителей могущественных домов только лорд Фэренгсен, возможно, откажется — но он уже не молод и страдает, как известно, от расслабленности мышц, так что даже при самом неприятном раскладе не составит труда убрать с пути и его.

— Звучит многообещающе, — нехорошо улыбнулся лорд Эргос. — Хотя и довольно мерзко. Даже не знаю, какой поединок будет более бесчестным — с подростком или наполовину калекой.

Фержингард досадливо поджал тонкие бескровные губы.

— Вы убили дядю, чтобы стать лордом, и говорите мне о том, что бесчестно?

— Я убил дядю, чтобы остаться в живых. Он поставил меня почти в такое же положение, в каковое вы хотите поставить юного Эстергара. Извольте уяснить разницу: я преступно и подло убил того, кто заслуживал смерти, вы же с полным правом и в соответствие с обычаем намереваетесь убить мальчика, который такой участи еще не успел заслужить. Можете называть меня бесчестным, но я не считаю, что мой поступок хуже вашего.

— Вы как будто считаете, в этом мире есть какая-то справедливость и каждый получает то, что заслуживает? — безэмоционально поинтересовался Фэржингард. Он пытался понять ход мыслей собеседника, но сам плохо разбирался в людях, а лорд Эргос был не из тех людей, кого легко читать.

— Конечно, нет! — со смехом воскликнул Бенетор. В его смехе, быстро оборвавшемся, слышалась горечь. — Справедливость! Вы еще вспомните о южных богах, которые защищают праведников!

Он машинально дотронулся сквозь одежду до геммы, которую всегда носил на груди. Если он и верил когда-то в справедливость, то перестал после смерти жены.

— Вот что, лорд Вильморт… Когда я оказался в сложной ситуации, я спасал себя сам. Жизнь жестока, и все люди ведут борьбу и умирают, кто-то раньше, кто-то позже. Думаю, нет оснований юному Эстергару быть в этом отношении исключением.

— Так это согласие, лорд Эргос? — вскинулся Фержингард.

— О да.

— Я могу заручиться вашим обещанием?

— Я даю слово, что не оспорю ваше право вызвать Рейвина Эстергара на поединок, а в случае вашей победы принесу вам присягу как своему сюзерену незамедлительно после того, как это сделает… — Бенетор сделал паузу, обдумывая, чье имя назвать.

Из почти сотни лордов, которые будут присутствовать на съезде, по-настоящему весомы голоса десяти или, самое большее, дюжины. Меньше всего Бенетору хотелось, чтобы между лордами произошел раскол и Север потрясла новая война, такая, каковой не было еще ни разу после Эстерга. Он не мог позволить себе рисковать своей жизнью, когда его дети еще малы и беспомощны. Будь его воля, он вовсе не стал бы ввязываться во все эти интриги, но заговор уже сложился без него, и, оставшись теперь в стороне, он проиграет наверняка. Но после кого принести присягу? Чей голос послужит гарантией подавляющего перевеса Фержингарда? Сам Бенетор больше всего доверял мудрости и честности лорда Фэренгсена, но тот если и присягнет, то лишь последним, под общим давлением… После Хэнреда? Старик пользуется заслуженной славой великого воина и путешественника, но он непредсказуем и в его седой голове нет и тени благоразумия. Элейт? Точно нет — ведь он родной племянник лорда Вильморта, наверняка ему выпадет честь и риск первым поддержать родича. Бежали секунды, Фержингард напряженно вглядывался в его лицо, а Бенетор просчитывал в уме множество возможных вариантов и раскладов.

— Сразу после лорда Нертона, — закончил лорд Эргос с победной улыбкой. «Толстый лысый болван Нертон, но чутье и нюх острее, чем у осатры. Вот уж кто точно не согнет свое жирное колено, пока не будет уверен всецело в том, что это сулит только выгоду».

— По рукам, — сразу же отозвался Фержингард и протянул Бенетору здоровую правую руку.

«А он уверен в своих позициях», — подумал Бенетор, принимая рукопожатие.

* * *

Лорд Эргос Бенетор никогда не восторгался Эстергхаллом, главным образом потому, что не раз и не два бывал в Фэренгхолде и считал его куда более впечатляющим местом. Тем не менее, в величественности и неприступности твердыне Эстерга нельзя было отказать — понятно, почему Фержингард так жаждет получить этот замок. «Нет, определенно, если уж менять родной замок на какой-то другой, то только на Фэренгхолд… Он прекрасен», — подумал лорд Эргос. На секунду, всего на секунду мелькнула мысль, что это не такая уж нереальная затея: если Фержингард придет к власти и лорд Фэренгсен будет убит, то можно будет потребовать его замок себе… безо всяких прав и оснований, просто предъявить Фержингарду в качестве платы за помощь… «Проклятье, проклятье на мою голову, о чем я думаю, — лорд Эргос решительно отогнал непрошенную мысль. — Что мне сделал лорд Эрвиндор? Что мне сделали его дети? Разве я смог бы убить их ради какого-то замка? Да я возненавидел бы место, которое досталось мне такой ценой».

Лорд Бенетор посмотрел на своих спутников. Они ехали вшестером в большой закрытой повозке, и каждый размышлял о своем. «Знают ли они, что их жизни в полной безопасности, пока они рядом со мной? — подумал Бенетор. — С такими, как я, в лесу ничего не случается. Поистине, лес пуст — все демоны пляшут в моей душе».

Наверное, Фержингард рассчитывал, что Бенетор переговорит со своими соседями и предупредит их о готовящемся перевороте, но лорд Эргос не собирался этого делать. «Я ничего не должен сверх того, что пообещал. Неизвестно еще, как все пойдет, так пусть лучше никто не знает, что я был в курсе этого заговора».

Уже по прибытии на место, Бенетор решился заговорить с Незергардом, когда тот задержался у повозки, чтобы выразить благодарность снежной лошади, как того требовал обычай.

— Сир Бренн, вы правда уважаете меня? — спросил Бенетор, оглянувшись и убедившись, что их никто не слушает.

— Что-то заставило вас подумать, что это может быть не так? — отозвался Незергард, подняв на него взгляд. Сиру Бренну было, как и Бенетору, двадцать семь лет, и он уже не один год вынужден был исполнять все обязанности лорда, не имея при этом соответствующего титула. Впрочем, не похоже было, чтобы он стремился скорее стать лордом и ждал с нетерпением смерти своего старого отца.

— Я никогда не думал, что достойные люди вроде вас могут питать уважение ко мне, — сказал Бенетор.

— И напрасно вы так думали, клянусь Неизвестным.

«Какая же приятная у него улыбка, — подумал Бенетор и сам улыбнулся в ответ. Он уже и не помнил, когда последний раз проникался такой симпатией к кому-то. — Как было бы славно, будь он моим братом».

— Сколько лет вашей старшей девочке? — спросил лорд Эргос, когда они миновали ворота и шли через внутренний двор Эстергхалла.

— Восемь исполнилось, — ответил Незергард. — А что?

— Ничего… моему старшему тоже восемь.

— О! Вы… вы серьезно это говорите? — воскликнул сир Бренн.

— Вполне. Конечно, рано говорить о помолвке… Но, может быть, вы привезете свою девочку ко мне в Кримхельтон на зиму? Пускай дети знакомятся и играют вместе, пока можно… А уж если они поладят и все пойдет хорошо, то я не поскуплюсь на выкуп, можете быть уверены.

У дверей Эстергхалла оба мужчины скрепили договоренность рукопожатием и вместе вошли в проходной зал. Никто их не встретил.

— Где же хозяйка?

— В скорби, я полагаю, — Фержингард стоял спиной к ним, задумчиво сложив руки на груди и созерцая статую Эстерга Великого. В расшитой золотом мантии поверх старомодного, но дорогого и нарядного дублета, с фамильным мечом из вантерской стали на поясе, лорд Вильморт держался с таким холодным спокойствием и чувством собственного достоинства, что Бенетор с Незергардом выглядели мальчишками рядом с ним.

— Вы уже прибыли, лорд Вильморт, — деланно-удивленно поприветствовал его Бенетор. — Любуетесь скульптурой?

— Видите этот рубин рядом с алмазом? — спросил Фержингард, указывая на корону Эстерга. — Это Сазкрил, когда-то главная ценность моего дома. У него невероятная глубина и чистота цвета…

— Крил, крил… а, точно, «kreile»… Это ведь значит «кровь», — вставил лорд Эргос, в который раз дивясь собственному таланту вспомнить вдруг то, чего сроду не знал. Пожалуй, пойми Фержигард, что лорд Эргос Бенетор на старом наречии двух слов связать не может, сразу перестал бы его уважать… — Ну а вон тот изумруд, чуть правее вашего рубина, принадлежал до Покорения моим предкам. Сир Бренн?

— Хм… может быть, вон тот маленький хризолит? — Незергард небрежно указал на самый невзрачный зеленый камушек с оливковым оттенком. — Я действительно не знаю, лорды.

Бенетор со смехом похлопал его по плечу.

* * *

В великом чертоге Эстергхалла было шумно и многолюдно. Бенетор окинул взглядом собравшихся — большинство лордов уже прибыли, если кто и опаздывал, то из незначительных, без которых вполне можно было начинать съезд. «Похоже, только нас и ждали», — подумал лорд Эргос. Пройдя между двумя рядами длинных столов и лавок, он остановился у главного стола, за которым должны были располагаться хозяин замка и члены его семьи. Только леди Бертрады почему-то не было ни рядом с сыном, ни вообще в пиршественной зале. Юный лорд Эстергар сидел за своим столом в полном одиночестве. Конечно, он подрос с тех пор, как Бенетор видел его последний раз, но все равно выглядел совсем еще ребенком. «Похож на отца, — отметил про себя лорд Эргос. — Волосы, глаза… как у всех Эстергаров. Но много и от матери… теперь заметнее, чем раньше. Если и характером пошел в любого из родителей, то, пожалуй, даже к лучшему, что…»

— Мое почтение, лорд Рейвин, — сухо произнес Бенетор с легким кивком вместо поклона и снисходительно представился: — Я лорд Эргос Бенетор из Кримхельтона.

В конце концов, откуда мальчику его помнить? Последний раз Бенетор посещал Эстергхалл четыре года назад, чтобы присутствовать на поминках старого лорда Агнора и присягнуть его сыну.

— Конечно, — со всем возможным достоинством ответил Эстергар. — Я узнал ваш герб.

— Примите мои соболезнования, лорд Рейвин. Ваш отец был… славным воином.

Даже в малой степени достойным правителем лорд Ретруд Эстергар, по мнению Бенетора, не был, но нужно было хоть что-то сказать. «Сколько веков должно пройти, прежде чем мы поймем, что хороший воин — не всегда хороший правитель? Фержингард — он один это понимает».

Ведь великим императорам древности не приходилось брать в руки оружие, чтобы утвердить свою власть. Им не нужно было выходить с копьем против свирепого медведя, чтобы внушить подданным уважение. Превыше силы ценились мудрость, красноречие и изысканность манер. Великий Келеанин Завоеватель в жизни не притрагивался к иному оружию, кроме своего золотого меча, но одно его имя внушало ужас его врагам, ибо каждый знал, что тысяча боевых кораблей и сто тысяч воинов направятся туда, куда укажет золотой клинок императора. И тысячи лет спустя во всех девяти известных землях помнят его имя и поют о нем песни. Кто скажет, что Келеанин Завоеватель менее велик, чем Эстерг Покоритель Севера? Эстерг смог завоевать Север, но никто из его потомков не научился управлять им так, как императоры управляли своими владениями.

«Но справится ли Фержингард? Он сказал, что сохранит Север единым и под общим порядком… клянусь, я не слышал более мудрых и приятных моему сердцу слов. Если бы только не мальчик… Проклятье! Ну зачем он вспомнил сейчас мой герб? О, Неизвестный, почему никогда не обойтись без крови? Если бы только был другой путь…» — почему-то лорд Эргос верил, что если бы существовал другой способ передачи власти, Фержингард непременно бы им воспользовался.

Бенетор обменивался приветствиями и вглядывался в знакомые лица, пытаясь определить, кто из лордов в курсе готовящегося переворота. Эльтур Элейт, взволнованный, но очень важный — еще бы, наверняка ему пообещали Кейремфорд — бросал быстрые взгляды то на дядюшку Вильморта, то на юного Эстергара. Старик Хэнред рассказывал сидящим рядом с ним какие-то истории, должно быть, о своих похождениях, попутно прикладываясь к собственной фляге и не подозревая ни о чем… Лорд Эрвиндор Фэренгсен, напротив, сидел собранный, напряженный, его красивое лицо с утонченными чертами покрывала нездоровая бледность, а унизанные кольцами пальцы судорожно подрагивали… «Неужели тоже знает? — изумился Бенетор. — Нет, его, верно, мучают боли… Точно, украдкой капает в свой кубок какое-то лекарство из маленького пузырька». Поймав взгляд лорда Нертона, Бенетор улыбнулся и отсалютовал ему через стол — бедняга Нертон, явно нервничая больше всех, метался взглядом по зале, тоже высматривая будущих союзников. «Видимо, все вместе они ни разу не встречались, — заключил лорд Эргос. — Фержингард беседовал с каждым по отдельности. Его ошибка». По лицу сидящего рядом с Нертоном лорда Риенара Костерера нельзя было понять ровным счетом ничего, кроме того, что тот желает мучительной смерти лорду Бенетору и всей его семье, особенно леди Ротруде. Бенетор питал схожие чувства, но лишь к одному лорду Риенару. «Одного смертельного врага уважающему себя человеку вполне достаточно — не много и не мало, — усмехнулся про себя лорд Эргос. — Ох, не нажить бы сегодня еще полсотни».

Тяжелые дубовые двери великого чертога затворились и съезд начался. Никакого особого церемониала не подразумевалось — обычно новый лорд Эстергар произносил торжественную речь, сразу вслед за этим каждый из прибывших лордов приносил присягу, после чего начинался поминальный пир и обсуждение всех дел и споров, что накопились с прошлого собрания. По крайней мере, именно так все было в прошлый раз, когда присягу приносили лорду Ретруду Эстергару, присяги же лорду Агнору никто из нынешних лордов не застал. Но в этот раз все пошло иначе, потому что лорд Вильморт Фержингард первым поднялся со своего места и вышел на середину залы.

— Послушайте меня, лорды. У меня есть, что сказать вам, — негромко начал он, и общий шум как-то сразу стих. — Первый лорд Эстергар, восседавший в этом зале, Эствин, сын Эстерга, был женат на Хельхе, дочери Фаагтора, первого известного лорда Фержингарда…

«Это надолго, — понял Бенетор и потянулся к своему кубку с вином, разбавленным до состояния розовой воды. Ни дратхи, ни горячей еды в самом начале церемоний обычно не подавали, чтобы у гостей не было соблазна отвлечься от важных дел. — Будет напирать на исключительную связь своего дома с Эстергарами и права наследования».

— Ну, к чему так длинно? Вырази соболезнования и садись, — проворчал Хэнред, не отвлекаясь от своей фляжки, в которой, судя по всему, была отнюдь не дратха, а кое-что покрепче. Фержингард не обратил на эту реплику ни малейшего внимания, а Бенетор, наоборот, напрягся — и пьяный, и трезвый Хэнред способен доставить много неприятностей.

— У лорда Агнора Эстергара, сына Бьермунда, было двое младших братьев. Оба они мертвы и не оставили потомства, — продолжал Фержингард все так же спокойно и негромко, но речь его все ускорялась, выдавая нетерпение или волнение. — Из восьми законных детей лорда Агнора отца пережили только двое: сын Ретруд — его похоронили четыре дня назад — и дочь Альда, три месяца назад ставшая моей женой. Единственный внук лорда Агнора и единственный правнук лорда Бьермунда по отцовской линии, — лорд Вильморт указующе простер руку в сторону Рейвина, который напряженно вскочил со своего места, — сейчас перед нами.

— В самом деле, для дома Эстергар настали не лучшие времена, — подал голос лорд Ребат. — Единственный представитель рода, и тот мальчишка.

— Такого еще не бывало за пять сотен лет, — тут же поддакнул Элейт.

«Твой дядюшка — единственный представитель своего рода, причем уже двадцать лет подряд, — чуть было не напомнил Бенетор, но сдержался и оставил свое замечание при себе. — Вся разница в том, что он был на четыре года старше Эстергара, когда сделался лордом».

— К чему вы все это говорите? — лорд Эрвиндор Фэренгсен опомнился и поднялся со своего места, опираясь обеими руками о стол. Все видели, как тяжело ему далось даже это движение. «А ведь ему всего сорок, — с сочувствием подумал Бенетор. — Нет, никто не станет слушать наполовину калеку. Лучше бы он прислал вместо себя старшего сына».

— Я, лорд Вильморт Фержингард, заявляю о своем праве вызвать Рейвина Эстергара на поединок за титул верховного лорда и все владения, — докончил Фержингард, первый раз возвысив голос.

На несколько секунд воцарилась тишина, а потом грянул гром.

— Что?! — взревел разом протрезвевший Хэнред. — По какому такому праву, демоны тебя раздели, Фержингард?

— Вы что, не слушали? — Бенетор решил, что пришло время вмешаться. Раз Фержингард принципиально не реагирует на любые реплики Хэнреда, придется взять старика на себя. — Лорд Вильморт только что объяснил, по какому праву. Это спор между родственниками. Что вы вмешиваетесь?

— К демонам! К демонам и упырям! — выругался лорд Хэнред. — Был бы жив старый лорд Агнор, он бы никогда не допустил этого брака! Он собирался выдать Альду за наследника Фэренгсена, когда она войдет в возраст. И Ретруд не хотел отдавать сестру за Фержингарда…

— Однако отдал, — парировал Бенетор. — За выкуп в три тысячи золотых. Нравится вам или нет, леди Альда — законная супруга лорда Вильморта, что делает его ближайшим наследником всех владений Эстергаров после лорда Рейвина.

Старик пробурчал какое-то ругательство и умолк, не найдя, что возразить. Зато слова нашлись у лорда Эрвиндора:

— Мы обсуждаем сейчас не права наследования. Если бы юный лорд Рейвин умер, не оставив потомства — чего мы вовсе не желаем — самым вероятным наследником действительно стал бы лорд Вильморт Фержингард. Однако речь сейчас идет совсем об ином — лорд Вильморт требует поединка!

— Ваш дед, лорд Эльтур Фэренгсен получил титул, убив в поединке своего двоюродного брата, — напомнил Фержингард, который, похоже, знал все и про все благородные дома Севера.

— Это было сто лет назад!

— С тех пор льды растаяли или наши традиции поменялись?

Снова поднялся такой шум, что не понятно было, кто и что говорит. Если лорд Рейвин Эстергар и пытался что-то сказать, его совершенно заглушили.

— Никто и никогда не вызвал на поединок Эстергаров! — кричали с одной стороны.

— Кто мешает это сделать теперь? — отвечали с другой.

— Он мальчишка и не может драться с мужчиной втрое старше и опытнее!

— Если он не воин, то и лордом ему не бывать. Я скорее соглашусь присягнуть Фержингарду, чем этому мальчишке.

— Мальчишка скоро повзрослеет, а Фержингард достойнее не станет.

«Ох, Неизвестный, что бы такого выпить, чтобы голова не болела от этого гама?», — вздохнул Бенетор. Лорды тем временем ругали покойного лорда Ретруда за беспутство и грубость, его отца, Агнора, — за высокомерие и изворотливость, Вильморта Фержингарда — за сомнительные интересы, вспоминали обиды вековой давности и наперебой обвиняли друг друга в неуважении традиций.

— Если бы дело касалось только замков, земель и крепостей — разговора бы не было, лорд Вильморт в своем праве. Но ведь речь идет так же и о титуле верховного лорда! Никакого поединка, пока мы не придем к единогласному решению, — заявил лорд Тистельдер, и это была, по мнению Бенетора, самая осмысленная реплика из всех.

Рядом с Тистельдером поднялся юноша лет шестнадцати, большинству из присутствующих незнакомый. На нем был серый камзол и серый же шерстяной плащ без рисунка, скрепленный на плече крупной серебряной пряжкой.

— Сколько у вас бастардов, лорд Вильморт? — голос его прозвучал звонко и с явным вызовом.

— Что? — неожиданный вопрос ошарашил, похоже, даже невозмутимого Фержингарда.

— Вам под пятьдесят… — продолжал юноша.

— Тридцать восемь, — процедил сквозь зубы лорд Вильморт.

— Так сколько у вас внебрачных детей, а?

— У меня нет бастардов, — с большим достоинством проговорил Фержингард.

— За столько лет ни одна женщина не понесла от вас. Не значит ли это, что вы не можете иметь потомство?

«Кто это такой дерзкий? — лорд Эргос Бенетор щурился и даже оттягивал уголок глаза, пытаясь получше разглядеть фибулу на плече молодого человека, но та оказалась самой обыкновенной, круглой и гладкой, без намека на гербовый знак. — Так нечестно. Я же надел камзол с гербом, хоть он и неудобный. Неужели так сложно?» Пришлось спрашивать рядом сидящих, но те пребывали в таком же недоумении. Не без труда кто-то незначительных лордов признал в мальчишке своего племянника.

— Это Эльхтар, старший из сыновей Арлобора Эльхтара. Год назад стал лордом и женился, а на днях у него родился сын.

«Теперь понятно», — Бенетор и сам прекрасно помнил то чувство, когда первый раз взял на руки своего новорожденного сына. Именно в такие моменты действительно чувствуешь себя мужчиной. Поднятая Эльхтаром тема оказалась благодатной и побудила высказаться лорда Тистельдера, правда, в более учтивой манере:

— В самом деле, лорд Вильморт. Вы говорите — у лорда Агнора не осталось потомства, чтобы продолжить его дело, а между тем, вы сами последний в своем роду. И не похоже, чтобы вы стремились это изменить.

— Я лишь искал достойную супругу, — ответил Фержингард все с тем же чувством собственного превосходства, как будто он считал недостойными всех тех мужчин, что женятся рано или заводят любовниц. — Теперь, когда я ее обрел, я спокоен касательно будущего моего рода. Моя жена ждет ребенка. Он появится на свет в начале весны.

По залу пронесся одобрительный гул, кое-где слышны были смешки.

— Мои поздравления! В вашем возрасте… столь скоро после свадьбы… достойно уважения, что тут еще сказать!

— Продолжайте в том же духе!

— С каких пор еще не рожденные дети принимаются во внимание? — возмутился лорд Хэнред. — Может быть, твоя жена принесет тебе девку, а потом еще пять.

— Действительно, — поддержал Фэренгсен. — К чему вообще говорить о нерожденном ребенке неизвестного пола, когда перед нами законный внук лорда Агнора Эстергара, уже достигший положенного возраста.

— Но у нашего юного лорда нет ни отца, ни другого родича, который бы защищал и направлял его первые годы, — возразил Бенетор. — А уж по поводу возраста… лорд Хэнред подтвердит — еще пятьдесят лет назад каждый мужчина на Севере рассмеялся бы, если бы услышал, что тринадцатилетнего назвали воином.

— Карломан Эстергар, прозванный Славным, стал лордом в двенадцать лет, а в четырнадцать вел в бой солдат, — напомнил Фэренгсен. Похоже, с тех пор, как его поразил недуг, освободившееся от упражнений, охоты и прогулок время он стал тратить на чтение. — Это написано в «Великом трактате».

— А еще там написано о лорде-мертвеце, который вернулся с того света на зов потомков, — саркастически добавил Бенетор, но не учел, что почти все присутствующие безоговорочно верят всему, что написано в древних книгах, и быстро исправился: — Я лишь хотел сказать, что оба эти случая уникальны, и нельзя приводить их в качестве прецедента. К тому же, если мне не изменяет память, у Карломана была мать, о мудрости которой ходили легенды. Она и управляла всем, пока ее сын воевал и охотился. Кстати… а где…

На полминуты снова воцарилась тишина, а потом лорд Тистельдер озвучил то, что разом вспомнили все:

— А где леди Бертрада?

— Вы серьезно, лорды? — расхохотался Фержингард. — Женщина!

— Молчи, Фержингард! Это твоими владениями сорок лет правила женщина, к тому же мужеубийца! — бушевал старик Хэнред, намекая на известную балладу о лорде Фержингарде, который женился сто раз, а потом был задушен в супружеской постели своей сто первой женой.

— Женщины бывают разные, — деликатно заметил лорд Эрвиндор, по общему мнению, уже давно находившийся под властью своей более молодой и деятельной супруги. — Думаю, стоит позвать сюда леди Бертраду… по правде, ей с самого начала стоило бы быть здесь…

Лорд Эргос Бенетор не знал леди Бертраду близко, но поверхностного знакомства с ней в рамках предписанного этикета было достаточно, чтобы составить о ней мнение. Нет, Бенетор не назвал бы ее мудрой женщиной. Умной — да, а сверх того вспыльчивой, резкой и высокомерной — под стать мужу. Но со своими обязанностями хозяйки замка она явно справлялась хорошо, особенно если вспомнить, насколько лорд Ретруд был безразличен к любым делам, кроме смотров и охоты.

— Где леди Бертрада? — вопрос эхом пронесся по зале, и в последовавшей за ним тишине все взоры обратились на юного лорда Эстергара. Первый раз с начала съезда мальчишке дали слово.

— Моя леди-мать нездорова, — произнес Рейвин.

«Уж не поразил ли ее тот же недуг, что и мужа? — подумал Бенетор и быстро глянул на Фержингарда. — Нет, не похоже. Тогда бы Фержингард так не нервничал… И все-таки не помешает выяснить, от чего скончался Ретруд». Лорд Эргос как раз собирался расспросить мальчишку об этом, но не успел, так как следующая реплика юного Эстергара повергла его в состояние глубокого потрясения.

— Моя мать четыре дня назад произвела на свет сына. И все еще слишком слаба, чтобы спуститься сюда.

«Сын! Еще один внук Агнора! — воскликнул лорд Бенетор, не отдавая себе отчета, прозвучало ли это вслух или лишь в его голове. — Это же все меняет!» Все вокруг него кричали и волновались, точно так же пораженные этой новостью, но лорд Эргос их не слышал — он смотрел только на Фержингарда и ждал, что скажет он.

— Я не верю, — отрезал Фержингард. — Леди Бертраде оставалось еще несколько месяцев до положенного срока. Она не могла произвести на свет живое здоровое дитя. Если она и родила, то недоноска, который не проживет больше недели.

То же самое говорили лорду Бенетору, когда родилась Итлисс. Младшая из пятерых, она появилась на свет раньше срока, и это стоило жизни ее матери. Даже леди Ротруда, видя, в каком отчаянии находится ее брат, советовала ему подготовиться к тому, что девочка вскоре последует за матерью. Но лорд Эргос не слушал никого, кроме своего лекаря, который сказал, что выходить можно любого ребенка, если действительно захотеть. Лекарь оказался прав. Итлисс уже исполнилось два года, это была здоровая и жизнерадостная девочка.

— А я не верю, что леди Альда беременна, как вы говорите, — ответил Фержингарду кастелян Эстергхалла, сир Орсилл Горлстер, отец которого тоже был лордом, но таким незначительным, что его дети вынуждены были искать службу за пределами отцовских владений. — Как бы она приехала сюда неделю назад, будучи беременной?

Кастелян говорил тихо и не слишком уверенно, поэтому никто не обратил на его слова внимания — только лорд Бенетор, хоть и был всецело поглощен другими мыслями, краем сознания отметил главное: леди Альда приезжала в Эстергхалл неделю назад. Все продолжали яростно спорить; те, кто совсем недавно призывал не принимать в расчет беременность леди Альды, теперь ратовали за неоспоримые наследственные права новорожденного Эстергара, а сторонники Фержингарда упирали на то, что недоношенный ребенок совершенно точно скоро умрет, если вообще родился живым, а у лорда Вильморта наверняка будет много сыновей.

— Довольно! Замолчите все! — призвал лорд Эргос Бенетор таким голосом, что увлеченные спором лорды действительно примолкли, и даже лорд Хэнред глянул на него как-то удивленно и с ноткой уважения. Лорду Бенетору в тот момент было решительно наплевать, как воспримут его резкую реплику — зауважают за прямоту и решительность или почувствуют себя оскорбленными его грубостью. Он продолжал спокойным, приказным тоном, который неосознанно позаимствовал, наблюдая за лордом Фержингардом: — Сейчас люди лорда Эстергара проводят меня в покои, где находятся леди Бертрада и дитя. Я посмотрю на них обоих, затем вернусь сюда и сообщу вам, лорды, как обстоят дела.

Поднимаясь по мраморнойлестнице и проходя по коридору центральной башни, лорд Эргос Бенетор испытывал то странное чувство, никем доселе не описанное, но знакомое почти каждому, — будто страшное событие прошлого происходит с ним снова. За резными дубовыми дверями это наваждение рассеялось — перед лордом была другая комната и другая женщина лежала в постели.

— Миледи? — негромко позвал лорд Эргос, подходя к широкой, задрапированной бархатом кровати и вглядываясь в бледное лицо женщины. Леди Бертрада не отвечала. Она была без сознания. «Ох, даже не слышит меня. До чего же скверно… Но что с ней?» — подумал лорд Эргос, отмечая и нехорошую синюшность тонких губ, и мелко подрагивающие веки, и проступившую на лбу испарину. Бенетор не имел никаких специальных познаний в медицине, но он видел, как умирала от огневицы его жена. Он помнил — жар, лихорадочный румянец, запекшиеся потрескавшиеся губы, зловещие сине-бордовые пятна на теле и тяжелый, тошнотворный гнойный запах…

— Эй, женщина, подойди сюда, — подозвал лорд Бенетор служанку, возраста которой не смог определить, так как белый траурный платок закрывал половину ее лица. — Можешь ничего не говорить, просто дай мне руку. Да не бойся…

Он бесцеремонно ухватил служанку за руку и приложил ее ладонь к шее леди Бертрады, к тому месту, где начинается линия плеча.

— Ты чувствуешь жар? Кожа твоей госпожи горячее, чем моя рука?

Служанка отрицательно покачала головой. «Я не знаю, отчего страдает леди Эстергар, но это не родильная горячка», — заключил про себя лорд Бенетор и произнес: — Теперь я хочу посмотреть на ребенка.

Женщина указала ему на стоящую у окна колыбель с белыми шелковыми занавесочками, соединенными серебряным шнуром. Из колыбели за все это время не донеслось ни звука, поэтому лорд и не сразу заметил ее. Со странным волнением он подошел к кроватке, дернул за шнурок и раздвинул ткань полога. Там, на шелковой подушке спал крошечный туго спеленатый младенец. Итлисс была такая же крохотная и тихая, когда лорд Эргос впервые увидел ее… не кричала, как другие дети, только изредка тоненько попискивала, как котенок, и почти все время спала… С почти родительским трепетом в груди лорд Эргос взял новорожденного Эстергара на руки, и ему снова на секунду показалось, что он заново переживает события двухлетней давности — даже слегка защипало в уголках глаз от жалости к этому крошечному существу, будто это был его собственный ребенок.

— Я сейчас распеленаю его, чтобы убедиться, что это мальчик и что он здоров, — предупредил Бенетор, развязывая украшенный бисером свивальник, так как служанка наблюдала за его манипуляциями с явным недоверием. — Таков был уговор. Не волнуйся, я хорошо умею обращаться с детьми. У меня пятеро своих.

Освобожденный из кокона пеленок ребенок наконец-то проснулся, тоненько запищал, задвигал маленькими ручками и ножками. Лорд улыбнулся. «Ему нужна сейчас материнская грудь, — Бенетор бросил взгляд на постель леди Бертрады, и едва промелькнувшая мечтательная улыбка исчезла с его лица. — Нет, она не может сейчас кормить свое дитя и вряд ли сможет, когда поправится».

— Маленькому Эстергару уже подыскали кормилицу? — спросил он. Служанка кивнула в ответ. «Тогда почему, демоны вас всех раздери, она сейчас не здесь?» — чуть не выпалил Бенетор, но сдержался и спокойно потребовал подать ему бумагу и письменный прибор. Не будучи вправе занимать то место, за которым работал покойный лорд Эстергар, Бенетор неудобно согнулся над маленьким столиком, загроможденным блюдами с фруктами и кувшином подкисшего вина, и принялся быстро записывать на каком-то обрывке все, что знал об уходе за слабыми и недоношенными детьми. А знал он, по собственному опыту, немало.

— Это правильно, что нашли кормилицу, но недостаточно. Если юный лорд Эстергар хочет, чтобы его брат выжил, пусть заставит всех следовать этим советам. Этому ребенку понадобится особый и очень тщательный уход, — уверенным тоном говорил лорд, то и дело обмакивая в чернильницу быстро пересыхающий от беглого письма кончик пера. — Прежде всего, дитя нужно перенести в другую комнату — чистую, светлую, хорошо проветриваемую, но закрытую от сквозняков — и чтобы его кормилица жила все время с ним. Пусть она не занимается другой работой, а лишь следит за нуждами ребенка. Пусть кормит его так часто, как потребуется, хоть пять раз в день и даже ночью… Купать его следует только в теплой воде, лучше всего — с лечебными травами… сейчас не припомню названий, но я спрошу у моего мастера и пришлю письмо, когда доберусь до Кримхельтона…

Он закончил писать, подул на чернила и, взяв первый попавшийся под руку предмет, коим оказался позолоченный кубок с мятным драже, прижал им край бумаги, чтобы ее не смахнули нечаянно со столика и не потеряли, прежде чем лорд Эстергар ознакомится с оставленными Бенетором рекомендациями.

— Я оставлю записку здесь, на столике, не забудь показать ее лорду Эстергару, когда закончится съезд, — велел Бенетор, а про себя добавил: «если, конечно, лорд Эстергар останется жив к концу съезда». Он сделал все, что собирался, и пора было спускаться обратно в великий чертог, но что-то все еще удерживало лорда Эргоса в опочивальне покойного лорда — смутное ощущение, что он упускает что-то важное. Особенностью памяти лорда Бенетора была способность подмечать незначительные на первый взгляд детали, чтобы потом неожиданно для себя самого вспоминать их в подходящий момент. Он снова глянул на маленький столик — похоже, со дня смерти лорда в его покоях так и не прибирались — подпортившиеся с одного бока фрукты на подносе, недопитое и уже безнадежно скисшее вино в кувшине, кубок с мятным драже… Бенетор вдруг вспомнил свой первый разговор с лордом Ретрудом, неполные четыре года назад, сразу после принесения присяги.

Эстергар сидел в кресле, закинув ногу на ногу, а лорд Эргос нервно расхаживал перед ним, вне себя от волнения и злости.

«Успокойся, Бенетор, — небрежным тоном посоветовал ему лорд Ретруд, взял со столика позолоченную вазочку, напоминающую по форме кубок и наполненную мятными конфетами величиной с горошину, и протянул собеседнику. — Не кипи так. Лучше попробуй драже, очень освежает».

Бенетор не хотел драже, и воевать тоже не хотел.

«У вас же есть сестра, милорд, — предпринял он отчаянную попытку. — Вы должны меня понять. Что бы ни сделала Ротруда, она — моя кровь. Я готов на все, чтобы ее защитить. Тому, кто захочет причинить вред моей сестре, придется прежде взять приступом мой замок и убить меня».

Он очень рисковал тогда, разговаривая так дерзко со своим сюзереном в его же замке. Эстергар мог разозлиться и приказать бросить непокорного вассала в темницу по обвинению в измене, а то и припомнить убийство предшественника, — тогда началась бы война, и оставалось только надеяться, что верховный лорд на это не решится.

«Говорю же тебе, успокойся. Мне твоя сестра не нужна, — отмахнулся Эстергар и с хрустом разгрыз несколько мятных драже. — А со своим соседом разбирайся сам».

Бенетор понял, что уже долго смотрит на позолоченную вазочку с конфетами. «Он имел привычку грызть это драже по несколько штук после трапезы. Наверняка никто кроме него не брал из этой вазочки. Его сестра знала об этом. Если она приезжала в Эстергхалл неделю назад и разговаривала с братом в его покоях, она могла незаметно подложить ему отравленную конфету. И он умер через несколько дней после ее отъезда. Во всяком случае, если бы я хотел отравить кого-нибудь, я бы действовал именно так».

* * *

Когда он спустился обратно в великий чертог, обстановка там была накалена дальше некуда. На лорда Эргоса сразу посыпался шквал вопросов.

— Послушайте меня, лорды, — начал он под пристальным взглядом Фержингарда. — Я видел леди Бертраду и дитя, которое она произвела на свет. Мальчик здоров, как любой другой ребенок, рожденный в срок. Я не заметил в нем никаких изъянов, которые могли бы помешать ему в будущем стать воином. Леди Бертрада тоже здорова, хотя и ослаблена родами и глубоко опечалена смертью супруга. Она не стала говорить со мной в знак траура по мужу.

С этими словами лорд Бенетор занял свое место за столом и приготовился к продолжению бурного обсуждения, так как противоречие было все еще далеко от своего разрешения.

— Она так уж опечалена? — шепотом поинтересовался у Бенетора сир Бренн Незергард. — Пока вас не было, на том конце стола родилась версия, что леди Бертрада сама убила мужа и вызвала выкидыш. Пока никто не успел озвучить вслух…

— Ну что вы… Передайте на тот конец стола, что это глупости. Должно быть, известие о смерти столь горячо любимого супруга спровоцировало преждевременные роды. Уверяю вас — страдания леди Эстергар безмерны и искренни… Хотя, признаю, версия с убийством очень красивая.

— Я бы сказал, ожидаемая, — заметил Незергард. — Если вспомнить их историю…

Лорд Бенетор бросил тоскливый взгляд на маленькие высокие окна, за которыми уже начинало смеркаться, и с еще большей тоской поглядел на пустое блюдо, на котором совсем недавно, когда он покидал зал, еще оставалось несколько кусков холодного паштета. «Пора бы уже что-нибудь решить. А то ведь пока не присягнем, кормить не будут», — лорд Эргос устал пребывать в постоянном напряжении, теперь ему только хотелось посмотреть, как Фержингард попытается обойти возникшее у него на пути препятствие в лице новорожденного Эстергара — откажется ли сразу от своих притязаний или согласится признать младшего племянника своей жены своим наследником…

— Ребенок не влияет ни на что, — отчеканил лорд Вильморт. — Он не воин.

— Но он Эстергар! — с пылом воскликнул Рейвин, однако древние законы были не на стороне его брата. Ребенок не мог считаться полноценным представителем рода, пока не получит меч, и так же отстранялись от всех прав наследования все, кто из-за недуга или слабости не могли подтвердить свой статус в поединке.

— Мальчик повзрослеет и станет воином, — рассудил лорд Фэренгсен, сохраняя приличествующие ему вежливость и самообладание. — Он внук лорда Агнора по прямой линии. Все ваши сыновья, лорд Вильморт, если они у вас родятся, будут уступать ему в наследственных правах. А это означает, что лет через пятнадцать мы снова соберемся в этом зале, чтобы разрешить спор уже между двумя внуками лорда Агнора…

— В самом деле, забавная выходит ситуация, — весело усмехнулся сир Бренн Незергард, первый раз открыто обращаясь ко всем присутствующим. — Лорд Вильморт хочет убить одного Эстергара ради земель и титула, чтобы затем передать их другому Эстергару. Стоит ли это таких усилий, пролития крови и нашего с вами затянувшегося сидения без дратхи и горячей еды?

«Он будто мысли мои озвучивает, — в очередной раз восхитился соседом лорд Бенетор. — Нужно позвать его поохотиться вместе. Как-нибудь… позже, когда страсти улягутся».

— Убьете старшего, а над младшим возьмете опекунство? Так не бывает. Или нянчитесь с обоими, или от обоих избавьтесь, — проворчал один из лордов, которому, похоже, действительно было все равно.

— Забудьте про ребенка, — сквозь зубы выдавил Фержингард. — С ним не будет никаких проблем.

— Что вы имеете в виду? — нахмурился Бенетор. Ему одному из всех присутствующих остался непонятен смысл сказанного, и он прибавил уже громко, требовательно: — Лорд Вильморт, ответьте мне! Что вы хотите сделать?

Лорд Эргос понял сам — раньше, чем закончил говорить. Он вдруг осознал, что все это время лорд Вильморт Фержингард казался ему иным, нежели был на самом деле. Никто не был удивлен, и лишь некоторые встретили слова лорда Вильморта с возмущением. Особенно — молодой Эльхтар, который вскочил со своего места, дрожа от ярости:

— Кто говорит вашим ртом, лорд Вильморт? — воскликнул он. — Чьи слова вы произносите?

Страшное обвинение, брошенное сгоряча, тяжелым камнем прокатилось по зале. Даже Бенетор вздрогнул, как ему показалось, от внезапного холодного касания. О лорде Вильморте давно уже ходили нехорошие слухи — будто бы он слишком живо интересуется тем, чему надлежит быть скрытым… Но никто еще не отваживался открыто высказать подозрения, что воля и разум лорда Фержингарда находятся не в его власти.

— Заставьте мальчишку замолчать, или сейчас он ответит за клевету на моего родича, — заявил лорд Эльтур Элейт.

Эльхтара усадили на место, вместо него слово взял лорд Фэренгсен.

— Лорд Вильморт, то, на что вы намекаете — это преступление, — медленно и с расстановкой проговорил он. — Убийство.

— За убийство платится выкуп за кровь. Если семья убитого не берет выкуп, могут мстить убийце, его детям и братьям. Но если семьи нет, то некому принять выкуп и некому отомстить. Значит, и преступлением это назвать будет нельзя, — парировал Фержингард.

— Лорд Вильморт может вынуть золотой из одного кармана, положить в другой и посчитать выкуп уплаченным, — не удержался от саркастического замечания Незергард.

— Нет, нет… здесь другое, лорды! — воскликнул лорд Хэнред. — Тот, кто убьет ребенка… или оставит в нечистом месте… сделает жертву — тот будет навеки проклят Неизвестным и останется на ледяной дороге при жизни и после смерти, ибо Солнечная дорога будет закрыта для него. Я говорю вам — любой, кто присягнет Фержингарду, будет проклят вместе с ним!

Это было куда весомее, чем дерзкие выкрики Эльхтара. Айбер Хэнред мог ответить за свои слова. Хотя ему было уже многим за шестьдесят, мало кто из присутствующих отважился бы сразиться с ним один на один, и лорд Вильморт явно был не из их числа.

— Я клянусь перед Неизвестным, что скорее великие льды растают и небо упадет на землю, чем Айбер Хэнред присягнет Фержингарду! — продолжал громовым голосом Хэнред. — Мой предок присягал Эстергу Великому. Потому что Эстерг Великий взял мой замок. А Вильморт Фержингард не взял ни одного!

Последние слова потонули в одобрительном рокоте со стороны тех лордов, имена которых помнили только их же родичи. «Нет! Чертов старик, что ты делаешь! — мысленно возопил Бенетор. — Да ведь сейчас начнется хаос и мертвые проснутся во льдах!» Хэнред напомнил всем, что за статусом верховного лорда и присягой лежит право завоевателя, и, сам того не желая, затронул тот самый камень, который грозил обрушить лавину.

Но то, чего боялся лорд Бенетор, не произошло. Потому что двери великого чертога вдруг отворились, чтобы пропустить внутрь коренастого мужчину лет пятидесяти, который слегка хромающей, но решительной походкой пересек зал и остановился прямо перед столом, за которым сидел юный Эстергар.

— Прошу простить меня, милорд, — прерывисто начал вошедший, с трудом переводя дыхание. — Треклятые мертвые твари напали на меня и лорда Венгеральда, когда мы отъехали от Асмундовой Башни, и нам пришлось драться. Вы потеряли одного своего вассала сегодня, милорд, но уверяю вас — те твари в лесу потеряли вдесятеро больше. Мне пришлось задержаться, чтобы как следует сжечь все тела… Много ли я пропустил?

— О да, — выразительно протянул лорд Бенетор. — Вы пропустили очень многое.

— Как, все уже успели присягнуть? Проклятье! — коротко выругался вновь прибывший. — Снова прошу простить меня. Видит Неизвестный, я спешил, как мог.

Вытащив из ножен меч, он с некоторым трудом опустился на одно колено, игнорируя боль в раненой ноге, и произнес слова присяги.

— Я принимаю вашу клятву, лорд Рольфред! — живо отозвался едва успевший опомниться Эстергар.

— Ну, теперь лорду Рольфреду ждать богатых даров, — шепнул Бенетору Незергард. — Думаю, наш юный Эстергар долго еще не забудет этого отважного истребителя упырей.

Вслед за лордом Рольфредом к главному столу подошел Айбер Хэнред, бесцеремонно отстранив стоящего на пути Фержингарда.

— Я буду считать своим позором то, что не присягнул первым, когда должен был, — сказал старик, тоже опускаясь на одно колено перед Эстергаром. — Придется быть вторым.

Это решило дело. Лорды один за другим начали присягать Эстергару. Лорд Эргос глянул на лорда Нертона, сидящего за другом столом, и едва сдержался, чтобы не расхохотаться в голос — толстяк точно так же выжидательно смотрел на него своими маленькими вечно бегающими глазками, безмолвно свидетельствуя о своей готовности присягнуть сразу вслед за Бенетором. Это ознаменовало полный провал заговора.

* * *

Бенетор собирался вкусно и плотно поужинать на пиру, прихватить с собой кувшин тьянки или бутылку вина — смотря что удастся выловить — и сразу отправиться в путь, чтобы поспать в повозке, а поутру быть дома. Однако он совсем забыл о том, без чего не обходился ни один визит в Эстергхалл.

Поднялся лорд Риенар Костерер.

— Милорд, — обратился он к Рейвину, — я требую правосудия и справедливости. Обяжите лорда Бенетора выдать убийцу моего брата.

— Вы уже просили об этом у двоих Эстергаров, думаете, третий даст иной ответ? — спокойно поинтересовался лорд Эргос, демонстративно не отрываясь от поедания вареного рака. — Я бы посоветовал вам засунуть свои требования куда подальше… — он с хрустом разгрыз и выплюнул клешню, с удовольствием глядя на перекошенное от злости лицо Костерера.

— О чем вы говорите, лорды? — спросил Эстергар, ничего не понимая. — Кто убил вашего брата?

«Он даже не знает, — хмыкнул Бенетор. — Еще бы, откуда ему знать, это все случилось, когда наш юный лорд еще и ложку держать не умел, не то что меч».

Он встал, отвесив небрежный поклон:

— Дело не стоит вашего внимания, милорд. Сущий пустяк — лет двенадцать назад старший брат лорда Риенара, тогдашний лорд Костерер, упился до беспомощного состояния и упал с лестницы, разбив себе голову. Таким образом, требования лорда Риенара выдать убийцу брата звучат несколько абсурдно. Потому-то ваши отец и дед оба сочли их недостойными удовлетворения.

Лорд Ретруд отказался выполнить требование Костерера, потому что Бенетор ясно дал понять, что обязать его к выдаче убийцы можно только взяв Кримхельтон приступом. Если у нового лорда Эстергара есть хоть немного здравомыслия — сколько вообще можно ожидать у тринадцатилетнего мальчишки — он последует примеру своего отца, ибо война ему нужна еще меньше.

— Ты лжешь, Бенетор! — возмущенно вскричал Костерер. — Твоя сестра убила моего брата! Она столкнула его с лестницы и била головой о ступени!

— А вы это видели, лорд Риенар? — невозмутимо парировал Бенетор, не отреагировав на явное оскорбление.

— Ваша сестра сбежала из замка той же ночью, как преступница, — прорычал Костерер.

— Ничего неестественного в стремлении как можно скорее покинуть ваше родовое гнездо я не вижу. На Севере не так много мест, откуда человек отважится бежать в одиночку среди ночи по ледяному тракту. Но, видно, Формдорф — как раз одно из таковых.

— Довольно, лорды! — их перепалку прервал тонкий мальчишеский голос. Эстергару пришлось крикнуть, чтобы на него обратили внимание. — Я вижу, что вашей распре уже не один год. Полагаю, вы можете решить ее между собой, без моего участия.

«Правильно, мальчик, не стоит ссориться с человеком, который заступился за твоего брата», — удовлетворенно подумал Бенетор и даже счел возможным низко поклониться и поблагодарить лорда Эстергара. Лорд Костерер тем временем вступил в новую перепалку, уже с Ребатом, все из-за тех же спорных крепостей, которые лорд Агнор взял под свою руку, пообещав вернуть их позже… С тех пор прошло почти тридцать лет.

Уже в проходном зале Бенетора окликнули. «Едем вместе», — коротко бросил Фержингард, выступив из темноты мрачной тенью. Лорд Эргос пожал плечами и согласился. В повозке Фержингард долго сверлил его тяжелым взглядом, прежде чем сказать:

— Вы обманули меня.

— Лорд Вильморт, — устало вздохнул Бенетор. — Мы с вами в тесном фургоне, здесь негде повернуться, не то что мечом махать. А развлекать лесную нежить поединком посреди тракта мне не хочется. Доедем до моего замка — там и повторите свои обвинения, если захотите.

— Вы дали мне слово, что поддержите меня, — повторил упрек Фержингард.

— А разве я вас не поддерживал? — Бенетор вскинул бровь. — Я дал слово, что присягну вам после лорда Нертона. Нертон присягнул Эстергару, я последовал за ним, да и вы, кстати, тоже… А уж обещания помогать вам в убийстве младенца я не давал. О чем же речь…

— Значит, вы так относитесь к обещаниям? — с нажимом произнес Фержингард.

— Именно так, — подтвердил Бенетор с той же интонацией. — Я не делаю сверх того, что обещал, и всегда обдумываю все варианты, прежде чем что-то кому-то пообещать. А теперь, если вы не против, я бы попробовал поспать.

Он устроился возле стенки фургона, положив рядом ножны и накрывшись плащом. Дорога до Кримхельтона была спокойной.

— Вы не останетесь? — дежурно осведомился лорд Бенетор у спутника. — Нет? Что ж, передайте мой привет вашей супруге. Хотите, чтобы я проклял вас в дорогу? Кстати, вы верите в это? Сдается мне, мы с вами так славно и быстро доехали благодаря несдержанности лорда Костерера…

— Не стоит, — как-то рассеянно отмахнулся Фержингард. — Проклятия действительно работают… но не только они… А впрочем, мне это не нужно.

— Тогда всего вам хорошего, — отозвался Бенетор и направился к воротам. В холле его встретила сестра и дети, и лорд забыл обо всех тревогах.

— Ну что? — напряженно спросила леди Ротруда, обнимая и приветствуя его.

— Ничего, сестрица, ничего, — улыбнулся лорд. — На Севере ничего не поменялось.

Глава 2

— Лучше вам выйти, милорд, — произнес лекарь, и у лорда Эстергара не возникло сомнений, что это будет правильно. Некоторых вещей действительно лучше не видеть… Он вышел даже слишком поспешно, как только врач взялся за свои блестящие инструменты жуткого вида. Только захлопнув за собой дверь и оказавшись в холодном продуваемом коридоре, лорд Рейвин почувствовал, как жарко и душно было в комнате, где он оставил жену. Он бесцельно сделал несколько шагов по коридору, не зная, куда теперь идти. Хотелось просто выбраться, наружу, на воздух, подальше от жарко натопленных душных комнат. Вдруг захотелось… к матери. Он почти готов был бросить все и ехать немедленно, но тут позади из-за двери раздался шум и резкий окрик — служанка выронила медный кувшин, разлив воду — это привело в чувство, напомнило, что ничего еще не закончилось. Было бы предательством уехать в такой момент. Хотя, чем Лейлис помогло его присутствие? И все-таки лучше ему быть рядом, когда она очнется. В том, что жена очнется, лорд Эстергар не позволял себе сомневаться — все знали, что женщины умирают от жара огневицы, а холодная рука прибирает только нерожденных детей.

«Она ведь не умрет, — убеждал сам себя Эстергар. — Вскоре мы сможем попробовать снова. Может быть, если повезет, к этому дню через год уже будет живой и здоровый ребенок». Выкидыши не были редкостью — из трех женщин хотя бы одна всегда сталкивалась с этим, иногда и не раз, но оправлялись и беременели снова. Естественный ход событий почти не нарушался, но все-таки… с потерей первого ребенка, к тому же мальчика, смириться было тяжело. Мысли с мрачной навязчивостью возвращались к леди Альде. Сколько раз ей приходилось терять детей? Фержингард никогда не писал прямо, но одних только весьма недвусмысленных приписок «вашей тетушке вновь нездоровится» было не меньше полудюжины с тех пор, как умер первый ребенок. «Все глупости. У моей жены не будет так, — говорил себе Рейвин. — Фержингард просто стар, в этом все дело. А мы молоды, у нас будет много детей, и когда старшие повзрослеют и подарят нам внуков, мы все еще будем не стары… А пока у меня еще есть брат».

Рейвин вдруг заметил, что вот так добрел, занятый своими мыслями, до комнаты Крианса. Был уже поздний вечер, темнело в это время года рано, и почти все обитатели замка то ли уже спали, то ли разошлись, чтобы не попадаться на глаза своему лорду. Крианс тоже, должно быть спал. Лорд Рейвин вошел к нему, осторожно отворив дверь, стараясь не шуметь. Крианс лежал, не шевелясь, в своей постели, спиной к двери. Рейвин не собирался будить его, он всего лишь хотел убедиться, что с братом все в порядке. Но Крианс не спал, и стоило Рейвину легко коснуться его плеча, мальчик испуганно дернулся, выпутываясь из одеяла.

— Тише, это я…

Рейвин хотел обнять его, но что-то было не так — Крианс отшатнулся от него, вжавшись в резную спинку кровати.

— В чем дело? Чего ты испугался? — Рейвин все-таки прижал брата к себе, пытаясь успокоить. В голове не укладывалось, что Крианс мог испугаться именно его.

— Твоя жена… — сквозь всхлипы, почти задыхаясь, прошептал мальчик.

— Ребенка… не будет, — с таким же трудом проговорил лорд, чувствуя, как разом пересохло горло. Ему всегда было тяжело говорить о трагедиях, но от него всегда требовались какие-то вымученные слова.

— Это из-за меня? Холодная рука должна была забрать меня?

— Не говори глупостей! — Рейвин тряхнул его за плечи, снова обнял. — Здесь нет ничьей вины, а особенно твоей… Откуда эти мысли?

Когда умерла мать, лорду Рейвину было тяжело понять и принять — действительно принять — что поветрие не выбирает. Но у некоторых трагедий просто нет ни причин, ни виновных, и бессмысленно пытаться их искать.

— Я же рассказывал тебе о дне, когда ты родился. Матушка была уже немолода, лекарь с самого начала предупреждал, что что-то может пойти не так, предложил соблюдать покой. Но она… ты знаешь, ей нужно было знать и контролировать все. И когда умер отец, я сперва не хотел ей говорить, но, если подумать, это все равно не удалось бы от нее скрыть. Она захотела увидеть его тело… И вот тогда.

Крианс снова лег, уже не всхлипывал — слушал, а Рейвин продолжал рассказывать, тихо, спокойно и монотонно, и сам успокаивался.

— Холодная рука была здесь ни при чем. Ты просто родился немного раньше срока. Все эти силы… они не выбирают. Так что не думай об этом больше. Несчастья однажды приходят в каждую семью, но это не значит, что после никогда не будет хорошо…

Лорд Эстергар уже не помнил, когда последний раз по-настоящему разговаривал со своим братом. «Я уделяю ему слишком мало внимания, — подумал он с горечью. — Может быть, он даже не знает, как я люблю его».

— Слушай, как будет. У меня и моей жены родятся дети, твои племянники и племянницы. Они будут расти здесь, в Эстергхалле. Ты получишь меч, потом женишься, у тебя тоже будут дети. Я отдам тебе Айхен-Хорхен… Он может быть очень величественным и гостеприимным, если о нем позаботиться, как следует. Скоро я начну брать тебя на смотры и охоту…

— А лорд Хэнред? — спросил Крианс, уже тихим и сонным голосом, как будто просил рассказать ему сказку.

— И лорд Хэнред с нами… Он же собирается прожить сто лет…

Когда Крианс наконец-то заснул, лорд Рейвин еще оставался в его комнате. Больше не хотелось никуда идти, особенно — возвращаться в свои покои. За полтора года брака он успел забыть, каково это — быть одному… «Они найдут меня здесь, если понадобится что-то мне сообщить», — подумал он.

— Милорд!

Он понял, что успел задремать в неудобной позе на кресле. В дверях комнаты стоял стражник с фонарем в руке. Рейвин знал по именам всех стражников в гарнизоне своего замка. Этого звали Рольфом, так же, как и его отца.

— Тише, мой брат спит. В чем дело?

Что-то было не так. Обычно стражники не обращались к нему напрямую.

— Асмунд послал меня к вам, — неуверенно проговорил Рольф, понизив голос.

«Асмунд сегодня начальник караула, — вспомнил Эстергар. — Что-то произошло».

— Ваша жена, милорд… — стражник запнулся, и лорд Рейвин почувствовал, как сердце гулко стукнуло и пропустило удар, провалилось куда-то в холодную пустоту. — Она захотела выйти из замка, и я открыл для нее западную дверь.

— Что?! — лорд не понял его и не поверил его словам. Он ведь поручил жену заботам лекаря, она была без чувств от зелья, которое ей дали, — ему казалось, что он спал всего несколько минут, и все это было совсем недавно.

— Вы не приказывали не выпускать миледи из замка, — напомнил Рольф, явно не настроенный быть тем человеком, которого сочтут виноватым. — Миледи была… очень нездорова, но она приказала открыть дверь, сказала, что ей нужно выйти из замка, и я повиновался.

Западная дверь находилась в конце коридора за кухонными помещениями, через нее в замок доставляли воду и продукты из деревни, в холодные месяцы этот вход закрывался с вечера и до третьего часа до рассвета. Теперь эта дверь, массивная, скрипучая, с тяжелыми засовами, была отворена нараспашку, ледяной ветер продувал коридор. Асмунд стоял в проходе с обнаженным мечом в руке, всматриваясь в темноту, будто в надежде выхватить человеческий силуэт.

— Мой брат отправился за вашей женой, — сказал Асмунд, увидев лорда. — Но они все еще не вернулись.

— Она могла пойти к озеру, — проговорил Эстергар, впрочем, без особой уверенности в голосе. Он вспомнил про то место на берегу и как Лейлис нашла его там однажды.

— Нет, милорд. Не к озеру, — отрезал Асмунд, и голос у него был жесткий, непререкаемый. Рейвин узнал этот тон — так звучал голос каждого мужчины, готовящегося вот-вот пустить в ход оружие.

«Они недоговаривают что-то, — понял лорд. — Они знают, но не говорят мне».

— Говори милорду то, что сказал мне, — бросил стражнику Асмунд. Он был весь напряжен до предела, как ни разу не был во время тренировочных поединков, он говорил, и нижняя половина его лица дергалась, будто он хотел, но не мог оторвать взгляд от прохода.

— Миледи была нездорова… — повторил Рольф, видимо, отчаянно надеясь, что лорд поймет его и так.

— В полубеспамятном состоянии, почти раздета и с окровавленным свертком. Вот что услышал я, — закончил за него Асмунд. — Теперь прошло уже, должно быть, не меньше часа.

«Не меньше часа…» — Рейвин понимал, почему ему сообщили с таким опозданием — он не приказывал немедленно докладывать ему, если его жена решит выйти из замка, тем более, не приказывал ей препятствовать. Было само собой разумеющимся, что хозяйка может ходить, куда ей вздумается, и никто не предполагал, что вздумается ей пойти в лес.

Лорд Рейвин Эстергар родился в Эстергхалле и провел в нем почти всю жизнь, он знал окрестности своего замка, лишь немногим более гостеприимные, чем Брейнденский лес или владения Фержингардов. Пятидесятифутовая крепостная стена, отделяющая жилища людей от леса, была построена неспроста. Правда, на памяти Рейвина никаких происшествий, связанных с лесом, не случалось, но это потому, что никто в здравом уме туда не ходил. Прошел час… какова вероятность, что Лейлис еще жива? Или хотя бы что ее тело удастся найти…

Осознание того, что самое невправимое, возможно, уже случилось, и острое, ненавистное чувство собственной беспомощности не позволили впасть в бездеятельное отчаяние. Да, это все его вина — если бы он не ушел, не оставил ее, этого всего не случилось бы, но сейчас не время казнить себя, сейчас ему нужно спасти свою жену. Первым порывом было немедленно поднять тревогу, отправить на поиски побольше людей, но что-то остановило его — скорее предчувствие, нежели рассудочное суждение.

— Твой брат… он знал, что делает, когда отправлялся за ней? — в натянутом голосе Эстергара прозвучала надежда. Брат Асмунда… Рейвин знал, что с якобы немым юношей что-то не так, но никогда не расспрашивал, оставил им с Асмундом право на тайну. От паренька веяло чем-то темным и нехорошим — именно от него, а не от Асмунда — и то, как он прятал лицо, почему-то напоминало Рейвину сира Денгвара, коменданта Приразломной башни…

— Я не знаю, милорд, — отозвался Асмунд. — Он сказал, что только посмотрит, куда ведут следы, и сразу вернется, не станет заходить в лес…

По нервной дрожи его голоса было ясно, что Асмунд уже жалеет, что позволил брату идти одному. Как начальник караула, он не мог покинуть замок без приказа, и каждая минута, что он дожидался лорда в одиночестве, была мучением.

— Я должен отправиться за ней… то есть за ними обоими, — это почти не звучало, как оговорка. Асмунд бросил на Эстергара отчаянный взгляд. — Я пойду, даже если вы запретите…

— Почему я должен запретить? — Рейвин был безоружен и ничего не мог запретить Асмунду, даже если бы захотел. Днем лорд, как и положено, не расставался со своим оружием, но вечером, после ужина, он сменил дублет на более удобный и оставил меч в ножнах на подставке возле кровати, так как не думал, что вечером еще могут быть какие-то дела… Потом прибежали испуганные женщины и рассказали, что с Лейлис несчастье, и было уже не до меча.

Эстергар обернулся к стражнику, все еще держащему в руках фонарь и прикидывающему, не отправят ли его сейчас в лес.

— Слушай меня, Рольф, если через час… — лорд Рейвин вспомнил, что поблизости нет ни свечи с отметками, ни песочных часов, чтобы стражник мог определить, когда указанное время истечет. В холодные месяцы, когда темнело рано, а солдат оставалось всего два десятка, смена часовых осуществлялась даже не по часам, а как придется. Рейвин указал на факел в железной скобе, уже начавший потрескивать — гореть ему оставалось даже меньше часа. — Если не вернемся к тому времени, как он догорит — поднимай тревогу, но не раньше, понял меня?

"Последний лорд Эстергар погибнет так же, как Эстерг, — вспомнилось одно из множества мрачных предсказаний, услышанное когда-то давно то ли в Вантере, то ли где-то еще. — Если последним суждено быть мне, не все ли равно, когда?"

Ночь была ветреная и холодная, с подернутого сизыми облаками неба падал мелкий колючий снег, покрывая землю тонким хрупким слоем. Обыкновенно ночами в конце осени бывало намного холоднее, но Рейвин, сам без куртки и плаща, зябко поежился от одной мысли, что его жена — такая маленькая и хрупкая южанка, которая так тяжело болела прошлой зимой — оказалась снаружи в такую ночь и почти раздетой. Хотя, пожалуй, холод — меньшая из опасностей, которые грозят человеку в лесу. Видимо, легкий снегопад за последний час то прекращался, то начинался вновь — следы брата Асмунда, ушедшего совсем недавно, были хорошо различимы в свете фонаря, следы Лейлис — едва угадывались. «Она даже без обуви», — понял Эстергар.

Крепостная стена окружала Эстергхалл с трех сторон, слегка закругляясь ближе к озеру и оканчиваясь двумя башнями, одна из которых — та, что ближе к лесу — была давно заброшена. К стене с внешней стороны примыкала мощеная окантовка шириной в несколько ярдов, а дальше уже начинался лес. Рейвин и Асмунд обогнули заброшенную башню, и сразу увидели невдалеке, у самой кромки леса, оставленный на земле, но не погашенный фонарь — тот, что взял с собой брат Асмунда. Следов возле фонаря было больше — было видно, что юноша колебался, сделал несколько шагов назад к башне, но потом передумал и вошел в лес. Асмунд коротко выругался, скрежетнув зубами.

— Хотя бы оставил огонь, это хорошее решение, — проговорил Эстергар. Лес не любит огонь — это даже дети знали.

— Вы без меча, милорд, — напомнил Асмунд.

— Вантерских клинков в мире не так много, чтобы ими разбрасываться, — ответил Эстергар. — Нож все-таки при мне, а меч в лесу еще никого не спас. Но мы не пойдем в лес, Асмунд.

У лорда Хэнреда были три любимые присказки, которые Рейвин — да и все остальные — слышал не меньше сотни раз: «Если открыл засовы — закрой их, если развел костер — немедленно потуши и если оказался в лесу — возвращайся на тракт». «И если схватки начались — то рожай», — в насмешку прибавляла жена лорда Хэнреда к большому веселью всех окружающих и ярости ее мужа. Советов более очевидных и бесполезных трудно было бы придумать даже нарочно, но Рейвин Эстергар стал, возможно, первым и единственным человеком, кому присказка лорда Хэнреда спасла жизнь. Он взял с земли фонарь, вручил его Асмунду вместе с вопросом:

— Куда стремится человек, оказавшийся в лесу?

— Выбраться из него, конечно, — машинально ответил тот.

— А как выбраться?

— Выйти на тракт.

— Если твой брат нашел мою жену, куда бы он попытался вывести ее?

— На тракт, — медленно повторил Асмунд, обдумывая такую возможность. Теперь он вспомнил — или ему показалось, что вспомнил — как кто-то говорил, что в лесу нельзя поворачивать назад и идти в обратном направлении…

— Идем. И если не найдем их обоих, я заставлю солдат прочесать хоть весь лес, — пообещал Эстергар, прекрасно понимая, что не сделает этого. Не так много у него людей, да и нет над ними такой власти, чтобы посылать в лес.

«Нужно вернуть часовых на стены, как было при моем деде. И снова начать вырубать деревья. Старики рассказывали, что полвека назад лес еще можно было заставить отступить на сотню ярдов или около того, если с тех пор ничего не изменилось, должно получиться снова, — думал Эстергар, быстрым шагом двигаясь вдоль глухой крепостной стены и надеясь, что лес все-таки не умеет читать мысли. — Отец был не прав, когда счел эти предосторожности бесполезными. Предосторожности никогда не бывают лишними».

В жилище смотрителя тракта, выступающем из леса черным бесформенным утесом, горел огонек и дверь с крепкими стальными засовами была отворена. Сам смотритель — темная фигура в бесформенном плаще с капюшоном — пытался успокоить и отвести обратно к привязи двух снежных лошадей, слизывающих кровь со льда тракта. Юноша, которого Асмунд называл своим братом, стоял в дверях хижины. Асмунд бросился к нему, едва завидев, крепко обнял, неловко отведя руку с мечом, который не торопился убирать в ножны. Рейвин проскочил мимо них в хижину. Там, на криво сколоченной узкой лавке лежала Лейлис. Она была без сознания, одна рука безжизненно свешивалась на пол, босые ноги заботливо укрыты чужим плащом, но первое, что бросалось в глаза — это огромное черное пятно крови на тонкой белой сорочке. Асмунд с братом тоже зашли внутрь, закрыв за собой дверь на один засов.

— Мой брат говорит, что с вашей женой все в порядке, милорд, — сообщил Асмунд. — Кроме той болезни, что приключилась с ней ранее.

— Эта кровь… — Эстергар дотронулся до перепачканной сорочки. Кровь была липкая, отдающая мертвечиной. Юноша зашептал что-то на ухо Асмунду и тот повторил:

— Смотритель вышел покормить лошадей подгнившими свиными потрохами. Он испугался, когда увидел женщину, вышедшую из леса, и уронил кормушку. Миледи упала и испачкалась, только и всего.

Рейвин опустился на колени, бережно коснулся лба Лейлис, горячего и влажного. Позвал по имени, но она не очнулась, не пошевелилась.

— Что произошло в лесу? — спросил он.

Брат Асмунда показал — как мог, жестами — прижал руки к груди, изображая, что держит ребенка, затем сделал движение, будто сгребает что-то обеими руками. «Она закопала ребенка в лесу, — с осознанием этого на Рейвина нахлынул холодный оцепеняющий ужас. — Неизвестный, будь милостив ко всем нам!».

— Почему ты не остановил ее? — глухо спросил он, не поворачиваясь к юноше.

— Брат говорит, если бы он остановил, они бы не вышли из леса.

«Может было бы лучше, будь так», — Эстергар не произнес это вслух, но эта мысль пришла одновременно ко всем троим.

***

«Никто не должен знать, что моя жена закопала ребенка в лесу», — сказал Рейвин. Нужно было быстро придумать что-то, пока никто в замке не успел опомниться и не запомнил отсутствие хозяйки и лорда. — Моя жена слишком расстроилась из-за произошедшего, ведь это был наш долгожданный ребенок. Она хотела избавиться от останков как можно скорее и чтобы никто не видел их. Вот что произошло».

«Многие женщины поступают так, — тут же согласился Асмунд. — Вот только…»

Вот только три человека, кроме самого Рейвина, уже знают; и неизвестно, сколько могли видеть, как Лейлис выходила из замка. И следы — что, если не исчезнут к утру?

Рейвин послал Асмунда обратно в замок, чтобы тот нашел и принес бутыль смоляной жидкости для розжига камина и женскую сорочку и притом постарался не привлечь ничьего внимания. Рейвину казалось, тот отсутствует целую вечность, хотя прошло, должно быть, около получаса. Лейлис все так же лежала на лавке без сознания, но теперь ее начал бить озноб.

«Почему ты так долго?» — не выдержал Эстергар, едва Асмунд показался на пороге хижины.

«Вовсе не долго, — успокаивающе возразил тот. — Я еще раздобыл для Рольфа ячменного спирта и отправил в поварню пить».

«Хорошо, правильно… пусть пьет. Может статься, что назавтра и не вспомнит ничего из того, что видел».

«А если вспомнит, завтра можете повестить его за пьянство на посту».

Рейвин нервно дернул плечом — левым, изуродованным, всегда отдающим тупой ноющей болью в такие моменты — но ничего не сказал.

Лейлис переодели в чистую сорочку, а обрывки той, что была вся вымазана в крови, брат Асмунда забрал, чтобы сжечь и закопать. Когда леди Эстергар несли в замок, снегопад усиливался, грозя перейти в редкую осеннюю метель, и ветер бил в лицо, заметал следы. Асмунд сказал, что это хорошо — значит, успели вовремя и теперь все обойдется благополучно. Рейвин услышал его, не отвечать не стал.

Все было плохо, лорд Эстергар это понимал.

* * *

— Все замечательно, — мрачно сказал лекарь. — Могло быть много хуже. Это было очень опасно. Зачем миледи понадобилось сжигать его самой? Это могли сделать слуги поутру…

— Женщин порою сложно понять, — процедил лорд. — С моей женой все будет в порядке?

— Должно быть, если миледи не успела простудиться. У меня где-то была жаркая мазь… И ближайшие несколько дней вашей жене не стоит снова вставать.

— Вот и проследи за этим сам, — приказал Эстергар. — Та женщина, которую ты здесь оставил, заснула.

«Или старательно делала вид, что спит», — добавил он про себя.

— Я ведь не сиделка, милорд… — начал было лекарь, но Рейвин уже устал это слушать, к тому же был очень зол, хоть и сдерживался.

— Останешься в этой комнате столько времени, сколько потребуется, пока моя жена не почувствует себя достаточно хорошо, чтобы вернуться в наши с ней покои. Отлучишься хоть на минуту — я расценю это как измену.

Лекарь нахмурился — это была не его обязанность — но возражать не посмел.

«После, — решил Рейвин, — когда все успокоится, нужно будет найти ученика в помощь лекарю. Проклятье, этим тоже следовало озаботиться раньше, тогда ничего этого не произошло бы…»

Три дня Лейлис почти не приходила в себя. За ней хорошо ухаживали. Волосы, мокрые и растрепавшиеся на ветру, высушили и не расчесывая убрали под чепец, лицо и шею обложили холодными компрессами, чтобы сбить жар, а окоченевшие ступни и кисти рук растерли жаркой мазью. Простуды, особенно опасной в столь тяжелом общем состоянии, удалось избежать. Утром и вечером врач давал Лейлис по несколькокапель лекарства из маленького стеклянного пузырька, от этого она погружалась в глубокий сон и не страдала от боли, а другого лечения ей не требовалось. Несколько раз, хотя и с большими усилиями, ее удалось обильно напоить водой с медом и разбавленным соком тьянки.

На четвертый день состояние леди Эстергар несколько улучшилось, она даже смогла приподняться на подушках. Вязкое и бездумное наркотическое оцепенение медленно отпускало, приходилось выпутываться из него, как из кокона налипшей паутины. Первым осмысленным ощущением была пустота.

— Где мой ребенок? — были ее первые слова, обращенные к мужу. Голос тоже изменился, звучал хрипло и будто непривычно, как всегда у тех, кто долго хранил молчание.

Рейвин надеялся, что жена, находившаяся в полубессознательном состоянии всю ту ночь, не помнит ни леса, ни тракта.

— Ребенок родился мертвым, его сожгли, — сказал он, не успев даже удивиться тому, как легко ложь слетела с его губ.

— Не правда, — Лейлис вскинула на него взгляд. В ее больших карих глазах, кажущихся теперь еще больше на осунувшемся лице, все еще плясали лихорадочные огоньки. — Я все помню. Я отнесла его в лес и закопала в земле и снегу.

Они были одни в комнате в тот момент, но Рейвин вздрогнул от ее слов.

— Прошу, не надо об этом…

— Но я не помню, что было дальше, — продолжала Лейлис, не слушая его. — Кто вывел меня?

— Ты потеряла сознание, я принес тебя в замок, — Рейвин решил, что об Асмунде и его брате лучше не упоминать. Лейлис будет легче, если она будет думать, что эта тайна только ее и мужа.

— Ты был один? — спросила она, словно мучительно вспоминая что-то. Это усилие для молодой женщины, едва начавшей поправляться после болезни, оказалось чрезмерным; Лейлис бессильно откинулась на подушки. Голова кружилась и снова очень хотелось спать.

— Дорогая, все уже позади, — Рейвин помог ей устроиться удобнее, утешающе погладил ее руку, такую маленькую и почти прозрачную. — Ты дома. И пожалуйста, постарайся забыть обо всем. Никто не должен знать…

Тяжелый вышел разговор и нелепый, но необходимый. Эстергар надеялся, что жена теперь поспит немного, уже без лекарств, а назавтра будет отдыхать уже в своих покоях — с книгой или рукоделием, как обычно — и больше не придется заговаривать о мертвом ребенке. И тогда все снова станет как прежде, как и должно быть…

Впереди зима и к ней все готово, урожай собран и запасы заготовлены, а значит — больше никаких работ, смотров и сборов. Можно спокойно сидеть, обнявшись, у камина, слушать южные песни и северные баллады, пить теплое вино или дратху с медом, гулять и охотиться, когда позволяет погода — словом, заниматься всеми теми приятными делами, для которых осень не оставляла места. И никаких путешествий в этом году, во всяком случае, через лес, не стоит искушать судьбу. Разве что можно пригласить кого-нибудь к себе, когда обычные дороги станут проходимы, — старика Хэнреда, само собой, и Риенара, если он согласится оставить свою жену хотя бы ненадолго. Других близких друзей у лорда Эстергара не было, но он знал, что Лейлис любит, когда кто-то приезжает издалека с подарками и интересными рассказами, поэтому был готов отправить приглашения Эльхтару и Бенетору, с которым Рейвина связывали взаимно приязненные отношения.

Он только собирался рассказать это все жене, но она совсем не слушала его, устремив отстраненный блуждающий взгляд в низкий побеленный потолок комнатушки.

— Нет… — вдруг прошептала Лейлис, и лорд Рейвин, ловивший каждое ее слово, тут же переспросил, думая, что ей что-нибудь нужно.

— Нет?

— Там был кто-то еще. Там, в лесу… Женщина.

Тогда Эстергар не обратил внимания на слова жены. Подумал — если это не горячечный бред, то, должно быть, она смутно запомнила брата Асмунда и говорит о нем. Что Асмунд под видом немого брата скрывает девушку, и притом вряд ли сестру, лорд Рейвин и раньше предполагал, но согласился принять обоих под свою крышу, не допытываясь до личных тайн.

— Спи, тебе нужно отдыхать, — Рейвин склонился над женой, поцеловал в лоб под белым чепцом, резко пахнущим потом и болезнью. — Я приду позже.

На следующий день Лейлис проснулась рано утром, первым делом попросила зеркало и теплой воды, чтобы умыться, чуть позже пожаловалась, что очень голодна. Ей принесли утиный бульон с луком, белый хлеб и вино. Немного подкрепившись, она почувствовала себя достаточно хорошо, чтобы заняться волосами — под чепцом они выглядели хуже, чем после недельного путешествия, и не было никакой возможности их расчесать. С разрешения врача Лейлис промыли волосы отваром крапивы, смазали репейным маслом под чистую повязку, промыли снова, и спустя пару часов и несколько процедур чистые и тщательно расчесанные пряди выглядели вполне пристойно, хоть и не блестели, как раньше.

Рейвин предложил отправить кого-нибудь в деревню к травнице, которая делала бальзамы и мази, и спросить у нее какое-нибудь средство, возвращающее красоту волосам. Лорд был бы рад ухватиться и за меньший каприз своей жены, ему казалось — если она начала беспокоиться о внешности, значит, идет на поправку.

Ближе к вечеру леди Эстергар заявила, что хочет вернуться в покои своего супруга, врач не стал этому препятствовать, и не без чужой помощи Лейлис все же поднялась в главную башню. Ее тут же снова уложили в постель, и ужин принесли на подносе прямо в спальню.

Когда лорд Рейвин пришел, Лейлис лежала на своей половине кровати, спиной к двери, как всегда, когда ей не хотелось разговаривать.

— Будет ли вам комфортно, миледи, если я лягу с вами? — спросил он осторожно.

Лейлис кивнула все так же, не оборачиваясь. Рейвину хотелось ее обнять, прижать к себе крепко-крепко и не отпускать, пока в проклятом лесу не растает снег. Но отчего-то он не решался прикоснуться к жене.

— Лекарь сказал, еще месяц я не смогу исполнять свои обязанности, — приглушенно произнесла леди Эстергар.

— Ничего… мы подождем, сколько будет нужно, — заверил ее Рейвин. Обязанности было последним, о чем он думал в тот момент.

— Надо было оставить меня в лесу.

Будто ледяной волной окатило, едва начал отогреваться. Рейвин в ужасе вскинулся на постели, схватил жену за плечи, сжал до боли, почти до синяков.

— Что ты… И думать не смей!

— Нет, надо было оставить! — вскрикнула она, пытаясь вырваться и оттолкнуть его. — Тогда ты бы нашел новую жену, она родила бы тебе живых детей…

— Тише, ради Неизвестного, не кричи! Ты родишь мне детей. Я никогда, ни одной минуты не жалел, что выбрал тебя. Я никогда не хотел другой жены и никогда не захочу. И у нас будут дети, слышишь?

Такие вспышки всегда оканчивались быстро. Под его горячие признания и уверения, Лейлис вскоре перестала вырываться из объятий, сама обхватила руками его шею, уткнулась лицом в его плечо, как привыкла делать всегда, когда было плохо.

— Прости меня… — обессилено прошептала она и наконец-то заплакала.

О том, что произошло, больше не разговаривали. Казалось, все налаживается.

Глава 3

В распоряжении лорда Вильморта Фержингарда находились, кроме Кейремфорда, шесть крепостей, каждая из которых выглядела величественнее, чем половина родовых замков на Севере, и дюжина действующих сторожевых башен. Когда-то — в лучшие для династии и весьма далекие годы — крепостей насчитывалось тринадцать, одни из них были потеряны в многочисленных войнах с соседями, другие — в куда более продолжительном, но от того не менее жестоком противостоянии с Севером. Раньше, когда лорд Вильморт был еще молод и не обременен семейными узами, блуждать в развалинах старинных крепостей было его любимым занятием в теплые месяцы. Но теперь он был семейным человеком, связанным заботой о жене, детях и внучатом племяннике, и потому не мог позволить себе покидать замок более чем на несколько дней. Впрочем, от ежегодных смотров своих владений это его не освобождало.

Земли Фержингардов были обширны, но скудны и мало заселены. В лучшие годы лорд едва мог призвать на свою службу восемь сотен воинов для охраны всех своих укреплений, хотя обычно набиралось не больше шести. На службу отбирался каждый десятый из способных держать оружие, и таким образом, любой лорд на Севере всегда знал, сколько в его землях взрослого мужского населения, но лорд Вильморт Фержингард был первым, кто заинтересовался численностью женщин и детей. Ему было интересно, сколько детей рождается каждый год, сколько из них умирают и по каким причинам. Несколько лет назад он посылал одного из сыновей своего кастеляна в деревню, чтобы тот нашел там десять женщин и расспросил об их детях. Но сыну кастеляна было от роду восемнадцать лет и с замужними женщинами ему поговорить так и не удалось, кроме одной старухи, благополучно просватавшей ему свою внучку. Подсчет населения лорд Вильморт решил отложить до лучших времен и вернуться к более насущным делам.

Крепость Вилькелль, самая крупная и значимая из шести, располагалась на реке, по которой проходила граница земель Фержингардов и Нертонов. В былые времена часто воевали, поэтому считалось само собой разумеющимся, что гарнизон Вилькелля насчитывал в любое время года полторы сотни человек, то есть намного больше, чем в самом Кейремфорде. Рядом с крепостью, под ее защитой, расположилась деревня в пять десятков хозяйств — крупное по северным меркам поселение, которое вполне можно было назвать процветающим, в немалой степени — усилиями лорда Вильморта. За последние лет пятнадцать деревня потихоньку разрасталась, но, как казалось лорду Вильморту, слишком медленно и незначительно. Приезжая каждый год в Вилькелль, лорд высматривал, не прибавилось ли в деревне новых домов, но обычно находил, что ничего не изменилось. А между тем у него были поистине грандиозные планы на эту деревню.

Очередное посещение Вилькелля в конце осени поначалу было обычным. Лорд Вильморт прибыл глубокой ночью, уставший, так как ему пришлось пересечь за двое суток все свои владения с востока на запад, в сопровождении двоих гвардейцев. Он был лордом уже тридцать лет, и ко многим его странностям подданные уже успели привыкнуть — к гвардейцам, не нуждающимся в пище и отдыхе, в том числе. Несмотря на поздний час, он потребовал себе горячий ужин и ванну и только после этого отправился спать. Спал он, впрочем, как всегда плохо.

Утром, проснувшись с уже привычным непреходящим чувством усталости, лорд Вильморт первым делом отослал мальчишку, который должен был ему прислуживать, выразив желание одеться самостоятельно и в одиночестве. Чужих прикосновений он не любил, к тому же избегал демонстрировать посторонним знаки на своем теле. Одежду, соответствующую случаю, он выбрал заранее и привез с собой: теплый длиннополый дублет из темно-фиолетового бархата, скупо украшенный серебряной вышивкой, черные бриджи, мягкие кожаные сапоги с пряжками на голенищах — все в меру торжественное, но не новое, чтобы показать, что он переоделся с дороги, но не в самое лучшее. Лорд Вильморт любил носить длинные мантии с широкими рукавами и по возрасту вполне мог себе это позволить, но не по статусу — такая одежда, сковывающаяся движения и одновременно подчеркивающая особое влияние своего владельца, полагалась либо мастеру-книжнику, либо благородному мужчине, чьи сыновья уже вошли в пору зрелости. Мантия символизировала власть, основанную не на физической силе, а на мудрости и опыте. У лорда Вильморта не было взрослых сыновей, наследников, которые укрепили бы его положение. Ему всегда приходилось полагаться только на себя.

Закончив одеваться, он критически осмотрел себя при помощи полированного металлического зеркала. Он не часто задумывался о том, каким видят его другие люди. При близком рассмотрении почти неуловимые изменения, коснувшиеся его лица, становились заметны — кожа истончилась и приобрела пергаментно-желтоватый оттенок, черты лица заострились, в то же время как бы обезличивая и сглаживая возраст. Десять лет назад он еще был похож на себя самого в молодости, теперь уже нет. И вряд ли какая-нибудь юная девушка влюбится в него такого. Впрочем, теперь это уже не важно — та единственная женщина, чья любовь была ему нужна, и так уже принадлежит ему.

«Я должен это выдержать», — твердо сказал лорд Вильморт своему отражению. День готовил ему тяжкое испытание.

Завтракал лорд Вильморт с комендантом Вилькелля и заодно выслушивал его отчет. В том, что все в полном порядке, лорд не сомневался — комендант крепости прекрасно справлялся со своими обязанностями и заслуживал всякого доверия. А всего-то стоило казнить двух предыдущих…

— Что нового в деревне? — спросил лорд. Можно было бы вызвать к себе старосту деревни и расспросить его, но какой смысл, если комендант и так в курсе всего. На самом деле, ничего интересного для лорда Вильморта в деревне произойти не могло, но нужно было вывести разговор в нужное русло. Ему пришлось терпеливо выслушать череду историй о неизвестных ему людях, которые за последний год успели: кто жениться, родить детей или увеличить поголовье свиней, а кто не вернуться с охоты или попросту умереть на старости лет, и тем оставить след в скучной и размеренной жизни деревни.

— Сколь много всего произошло с моего прошлого визита… — задумчиво проговорил Фержингард. — Хороший господин не должен забывать о нуждах и бедах своих подданных. Скажи старосте, что сегодня я приму всех, у кого есть ко мне дела. Все, кто хочет просить у лорда помощи или справедливости, пусть приходят до заката.

Лорд Вильморт ненавидел это делать. Люди утомляли его. Он даже не представлял, сколько всевозможных проблем и несчастий гложут обычных людей каждый день, и лишь благодаря мрачным слухам о его персоне, желающих поделиться своими горестями было не больше, чем он мог бы выдержать за день. Кастелян сказал старосте деревни, что лорд готов выслушать своих подданных, и они начали приходить, едва Вильморт закончил завтракать, и продолжали до самого заката. Только тех, кого лорд Вильморт не выставил сразу — а выставлял он пришедших с жалобами на соседей — он насчитал не меньше двух десятков. В основном приходили просить денег. Река прокормить такое большое поселение, конечно же, не могла; позволить себе держать скот могли далеко не все, а выращивать что-то кроме репы и бобов не позволял климат. Кроме того, вблизи Вилькелля не охотились — лес был нехороший. Так лорд Вильморт Фержингард узнал, что в любой деревне всегда кто-нибудь голодает, причем не только весной. Денег лорд Вильморт никому не раздавал, считая, что милости, полученные даром, развращают людей. Почти всех просителей он направлял на созданную им же ремесленную мастерскую по производству пеньковой бумаги, где уже работало около дюжины работников. Но лорд Вильморт, скупавший всю изготовленную ими бумагу, решил, что вполне можно увеличить количество работников вдвое.

Первой к лорду, как ни странно, пришла молодая женщина. Женщине, чтобы вот так прийти и обратиться к лорду, нужно было оказаться в действительно отчаянном положении. Ее история была обыкновенной до отвращения — соблазнилась на обещания и рассказы заезжего южного торговца о чудесных теплых краях, где розы и виноград растут у каждого дома, торговец уехал со своим караваном, не взяв с собой; семья от девушки отказалась, и замуж, естественно, никто не берет…

— Иди работать в мастерскую, — посоветовал Фержингард, едва дослушав ее. — Там тебе найдут место, чтобы спать, и будут деньги на еду, теплую одежду и все, что тебе еще нужно.

— Но я не могу работать в мастерской, милорд! — воскликнула та. — Я ведь женщина!

«Тогда иди и спи с солдатами за деньги», — думал Фержингард, изо всех сил стараясь сохранить терпение.

— Назови свое имя, и я напишу записку мастеру, чтобы взял тебя работницей и платил тебе, как если бы ты была мужчиной, — бумага и чернильный прибор уже лежали перед ним на столе, Фержингард быстро вывел несколько слов и отдал бумагу женщине. — Возьми, покажешь ее мастеру. Ты понимаешь, что это такое? Здесь моя подпись, это значит, мастер сделает так, как здесь написано. Нет, дуреха, тебе ничего читать не нужно, только показать эту записку мастеру, он сам ее прочитает! Ты все поняла? Эта бумага — вторая в твоей жизни ценность после девственности, не вздумай потерять еще и ее.

Спустя несколько ничем не запомнившихся просителей пришел юноша лет двадцати — по возрасту ему давно пора была жениться, но семья не могла собрать выкуп за невесту. В семье их было три брата, а единственная сестра, которую можно было бы обменять на невесту для старшего, умерла двенадцати лет от роду. Одной из древних обязанностей лорда было посредничество при помолвках, поэтому отказать юноше в помощи лорд Вильморт не мог.

— Я дам тебе золото сейчас, чтобы ты мог жениться, но за это кто-то от твоей семьи должен пойти на службу вне жребия сроком на пять лет. Не сейчас, а через несколько лет, когда твоим братьям исполнится по шестнадцать, а у тебя появятся хотя бы двое детей. Можете договориться, кто из вас пойдет служить, или разделить этот срок между вами тремя. Согласен?

К счастью, парень попался сообразительный и умел считать, поэтому лорду пришлось разъяснять ему все условия не больше трех раз. Убедившись, что взаимопонимание достигнуто, Фержингард достал из кошелька на поясе блестящую, недавно отчеканенную полновесную монету из бледного золота и вручил юноше. Видимо, тот все же видел когда-то золото, потому что рассматривал монету недоверчиво.

— Это золото, — заверил его Фержингард. — Просто оно другое, особое. Как вантерская сталь — тоже сталь, только особая. Можешь требовать красивую невесту за такую монету.

— За рекой не возьмут, — скептически помотал головой юноша.

— Ты видишь, чей герб на ней отчеканен?

— Ваш, милорд.

— Это значит, эта монета имеет ценность во всех девяти землях.

— И у Нертонов?

— И у Нертонов, — устало подтвердил лорд Вильморт.

Воображение деревенского парня явно не позволяло осмыслить, что такое девять земель — в лучшем случае, он знал имена нескольких северных лордов — ближайших соседей своего господина — и мог слышать что-то о Верге. Но лорд Вильморт знал, какой аргумент точно убедит любого.

— Половину выкупа за свою жену я отдал бледным золотом, и лорд Эстергар принял его, — с легкостью солгал он. Чертов упрямец Ретруд от неизвестного ему металла отказался, пришлось переплавить почти все, что в Кейремфорде было золотого, кроме самых необходимых для ритуалов предметов…

Когда парень ушел с его монетой, лорд Вильморт почувствовал потребность сделать перерыв в общении с подданными. Он явно переоценил свои душевные силы, понадеявшись выдержать такое количество просителей без помощи дратхи. Приказал подать ему кувшин подогретой дратхи, сыра, сала, пареной репы с чесноком и зеленью и в течение часа никого к нему не пускать.

Он думал о том, как заключают браки простолюдины. Если невеста девственница и не безотцовщина, то за нее положено платить хотя бы одну золотую монету, даже если она уродлива лицом и нескладна, а если красива — то могут запросить и несколько монет. Когда одному из сыновей приходит пора жениться, родители достают из дальнего сундука заветную монету и посылают сына в другую деревню, откуда тот вскоре возвращается с невестой и без золота. Больше всего радовались те родители, у кого было сыновей и дочерей поровну, чтобы можно было безо всякого убытка переженить всех детей. В семье, где много сыновей, родители женили только старшего, а младшие обычно или добывали выкуп на своих невест сами, поступая на службу к лорду, или брали себе женщин, за которых выкупа не полагалось — вдов, больных, незаконнорожденных и даже опозоренных. Или… не женились вовсе. Лорд Вильморт задумался: сколько таких юношей и молодых мужчин, кто не могут собрать выкуп, но не согласны довольствоваться, кем попало? И сколько, должно быть, хороших девушек, вынужденных выбирать между безбрачием и позором?

Лорду Вильморту хотелось, чтобы в его суровых и негостеприимных владениях обитало больше людей. Для этого нужно было сделать так, чтобы больше молодых людей вступали в брак и рожали детей, чтобы больше юношей привозили себе невест из владений других лордов и меньше девушек покидали родные земли. Самое простое и очевидное решение пришло к лорду Вильморту, когда опустела треть кувшина — требовалось всего лишь запретить родителям отдавать своих дочерей за чужаков. Правда, для этого нужно позаботиться, чтобы девушки таким образом не оставались без мужей…

Пришедшая вслед за юношей женщина, рассказав свою историю, тем натолкнула лорда Вильморта на некоторые соображения. Женщина рассказала, что ее муж умер от морозной гангрены два года назад и с тех пор она осталась одна с четырьмя дочками, из которых три уже достаточно взрослые для замужества, но никто не хочет платить выкуп, ведь если в семье невесты нет ни одного мужчины, то выкуп можно и не давать.

— Отвратительная подлость! — заключил Фержингард, дослушав рассказ о том, как старшую из дочерей пытались увезти от матери силой. — Если у невесты нет ни отца, ни брата, ни дяди, ни какого другого родича, то выкуп за нее уплачивается лорду, то есть мне. А если кто решит, что вправе взять девицу и ничего не заплатить — этот человек будет наказан как преступник. Я даю тебе слово позаботиться о твоих дочерях.

«Ярмарка — вот что нужно устроить. Наподобие тех, что приняты у южан, когда приходит время продажи скота. Кое-где на Севере так обменивают хряков-производителей, чтобы добиться более крупного и здорового приплода, значит, можно устроить то же самое здесь, в Вилькелле, только свозить не свиней, а невест всех возрастов из всех деревень, чтобы каждый мужчина мог выбрать себе одну по вкусу. Чтобы девушек-сирот сватали не их родители, а тот, кому я поручу это дело, и чтобы тут же женихам давали денег в отработку, если кому не хватит на понравившуюся невесту».

Дело оставалось за малым. Назначить подходящее для ярмарки время — это будет, разумеется, середина лета, разослать гонцов по деревням, не забыв и самые отдаленные, позаботиться, чтобы дорога до Вилькелля отовсюду была безопасной — лорд Вильморт мог гарантировать это! — и, наконец, назвать это все как-то иначе, не ярмаркой, чтобы девицы и их родичи ехали охотнее.

— Еще до следующей осени три твои старшие дочери будут замужем, — заверил женщину Фержингард. — Я сам буду их сватать, как если бы я был их родным отцом.

«Придется пойти на это, — убеждал он себя. — Хотя бы первый раз придется, чтобы завоевать доверие. Люди будут съезжаться, только чтобы посмотреть на это своими глазами. А уже на следующий год назначу кого-то другого, чтобы сватал ничейных девиц».

— Но не думай, что ты останешься совсем без всего, когда отдашь от себя всех дочерей, — успокоил женщину Фержингард и щедро отсыпал ей несколько серебряных монет из своего кошелька.

Приняв после женщины еще полдюжины человек, лорд снова почувствовал потребность в отдыхе. К тому времени кувшин с дратхой опустел уже на две трети. Есть больше не хотелось, хотелось побыть в тишине и спокойно довести до ума идею с ярмаркой невест. Конечно, раздавать деньги всем подряд Фержингард не собирался, но пожертвовать несколько десятков монет из бледного золота ради праздника вполне мог себе позволить. И, чтобы не прослыть жадным, вырученные за девушек-сирот деньги надлежит употребить на благое дело — например, пожертвовать, от щедрости своей, тем юношам, что точно так же остались без родителей и не могут найти ни золота, ни службы…

Кувшин опустел окончательно, начало смеркаться — у лорда Вильморта был готов еще один маленький фрагмент общего плана переустройства жизни на Севере — касающийся брака.

Самые интересные посетители начали приходить под вечер, будто опасались солнечного света. Закончились жалобы на безденежье, потерянную невинность, украденного поросенка и изрезанные сети, прохудившуюся крышу, измены и рукоприкладство мужа, просьбы заставить соседа заплатить выкуп за оскорбление или наказать обманщика.

Очередной посетитель был мужчиной крепкого телосложения, с густой русой бородой, незаметно, но изрядно поседевшей, с большими сильными руками, привычными к мечу и боевому топору. Лорд Вильморт не знал этого человека, но по одному взгляду на него понял, что перед ним воин. Мужчина говорил кратко, скрытно — случилось несчастье и теперь ему нечем кормить своих одиннадцать детей.

Лорд Вильморт невольно проникся уважением — целых одиннадцать детей! Лорд был готов предложить ему снова пойти на службу, несмотря на немолодой возраст, — он прекрасно видел, что стоящий перед ним мужчина все еще очень силен и таких, как он, не меняют и на полдюжины необученных юнцов. Но тот пришел просить о другом.

— Милорд, — тяжело проговорил он, словно принуждая себя к каждому слову, — мне нужно разрешение на охоту.

Прежде чем ответить, лорд Вильморт на несколько секунд прикрыл глаза, наслаждаясь этой минутой. Слухи наконец-то сделали свое дело.

— Я могу дать тебе такое разрешение, — торжественно сообщил ему Фержингард. — Как твое имя?

— Вольф.

— Не стой, Вольф, садись здесь, по левую руку от меня. Мой долг как лорда этих земель — дать тебе то, о чем ты просишь.

— Это только ради детей, — повторил Вольф с ожесточением в голосе. — Я должен кормить детей.

— Не оправдывайся, — мягко прервал его лорд Вильморт. — В этом нет ничего дурного. Каждый мужчина на Севере хоть раз в жизни да охотился, верно? Лес кормит всех нас, отчего бы нам бояться его?

Лорд Вильморт достал свой нож — самый обычный, какой носит с собой каждый мужчина вне зависимости от происхождения — критически осмотрел его, пожалев, что не взял с собой ни одного из своих особых кинжалов. Он не был уверен, что получится сделать необходимое обычным ножом — слишком обычным для такого дела.

— Вольф, твой охотничий нож сейчас при тебе? — спросил он, возвращая того к разговору. Вольф упорно смотрел куда-то мимо него, в глухую стену за плечом лорда. — Тот нож, с которым ты ходишь на охоту? Ведь он у тебя один?

— Один, милорд, — глухо отозвался Вольф.

— Так давай его сюда.

Один — это замечательно. Единственный — всегда значит особенный, пусть только для одного человека. И притом очень хороший — крепкий, с удобной рукоятью из потемневшей в желтизну полированной кости, с простеньким узором из завитков у торца. Лорд Вильморт убедился — действительно обыкновенные завитки и ничего лишнего, никаких символов, которые могут отвлечь…

— Вытяни руку, — скомандовал он. — Правую. Подними рукав. Выше, еще выше, до локтя.

— Только ради детей, — снова бестолково повторил Вольф.

Левой рукой — той, что в перчатке — Фержингард крепко прижал его запястье к столешнице и, взяв в правую охотничий нож, легким неотрывным движением вычертил на крепком загорелом предплечье Вольфа несколько символов, соединенных между собой в один.

— Готово. Вены не задеты, но перевяжи, — лорд бросил ему салфетку. — Теперь слушай меня. Это — не гарантия. В лесу нет никаких гарантий. Никто никогда не скажет тебе, что в лесу ты в полной безопасности. Ты можешь замерзнуть, заблудиться, сломать ногу, запнувшись об камень, не справиться с кабаном или попасться волку, медведю или другой неразумной твари, живой или мертвой — эти читать не умеют. Но те, что могут — увидят этот знак, прочтут его, как мы читаем буквы, и не тронут тебя. Вот что значит разрешение на охоту. Ты понял меня?

— Понял, милорд, — тот неотрывно смотрел на пропитавшуюся кровью салфетку, обвязанную вокруг предплечья. — Спасибо, милорд.

«Привыкнут, — подумал Фержингард. — Привыкнут так же, как отвыкли когда-то. Только нужно время».

— И еще кое-что, Вольф, — напомнил лорд, когда тот уже поднялся со скамьи, чтобы уйти. — Не обнимай и не целуй своих детей, отправляясь на охоту, не говори, что любишь их и что скоро вернешься. Иначе никакой знак тебе не поможет. Говори, что они ублюдки и ты уходишь от них навсегда. И пусть они кричат тебе вслед, чтобы ты убирался. Кричат одиннадцать раз, потому что одиннадцать детей — это одиннадцать причин не выпускать тебе из леса, понимаешь?

Пришедшая следом женщина смогла сделать то, чего лорд Вильморт никак не ожидал, а именно — расширила его представления о возможном. Женщину звали Гретхен. И ее имя лорд Вильморт запомнил, в отличие от всех остальных имен. Ей не могло быть больше тридцати с небольшим, но выглядела она по меньшей мере на пятнадцать лет старше. В руках у нее был обернутый в потрепанную овчину сверток с младенцем. Услышав ее рассказ, лорд сначала не поверил.

Гретхен родила шесть детей, из которых в живых оставалась только одна новорожденная девочка. Пятеро умерли от снежного поветрия, один за другим. Теперь у нее больше не может быть детей, и она боится за свое последнее оставшееся дитя.

— Так не бывает, — покачал головой лорд Вильморт.

Он побольше других знал о снежном поветрии и готов был ручаться — это сила из тех, что не выбирают. Север раз в год собирает дань — в первый день после конца лета, в предрассветный час, когда заканчивается последняя летняя ночь, под каждой крышей человеческого жилища одно живое существо с теплой кровью должно умереть. Не важно, какое именно — человек, собака, ворон или крыса, молодое или старое, здоровое или умирающее… Каждый год, неизбежно, в одно и то же время, одна смерть — не больше и не меньше. Поветрие — одно из тех явлений, с которыми проще смириться, принять их естественный ход и, конечно, не спать под крышей одному. Средство, чтобы защититься от поветрия, было, и лорд Вильморт знал его, но применял лишь единожды, на себе самом себе, и отнюдь не потому, что ему не хотелось его применять — с огромным удовольствием он бы провел обряд над своим старшим сыном, но не мог рисковать.

— Где спали твои дети? Ты не оставляла их одних в ночь поветрия? — спросил лорд, отдавая себе отчет, что людей настолько глупых не бывает и во всех девяти землях.

— Они спали в большом хлеву, милорд, — ответила Гретхен.

Большой хлев — много других людей, спящих вповалку чуть не друг на друге, чужие дети, скотина, копошащиеся в соломе мыши и свившие гнезда под потолком птицы… И, несмотря на это, поветрие пять раз забирало именно детей этой женщины. Что это, не может ведь быть обычным совпадением?

— Кто-то убивает твоих детей. Душит их или дает яд, — такое объяснение было наиболее вероятным. «Может быть, даже ты сама, если ты сумасшедшая». — Это не поветрие, потому что поветрие не выбирает.

Женщина молча протянула ему сверток с младенцем.

— Чего ты хочешь от меня? Чтобы я защитил твое дитя от поветрия? Я не могу этого сделать, да это и не поветрие вовсе…

Он осекся, когда понял, что в свертке, который настойчиво суют ему прямо в руки, лежит не живой младенец. Можно было бы раньше понять — ребенок не издал ни звука за все время…

Волнуясь, лорд Вильморт поспешно отодвинул в стороны письменный прибор, листы бумаги, тарелку с остатками сыра и опустевший кувшин с кубком, освободив место, положил сверток на стол перед собой, разорвал засохшую бечевку, заменяющую свивальник, и бережно распутал тряпки и лохмотья, открывая содержимое свертка. Это был трупик ребенка — мальчика, прожившего не больше пары месяцев и умершего, определенно, от снежного поветрия — внутри и вокруг рта еще оставались крупинки холодного нетающего снега. Хотя со дня смерти прошло уже больше двух месяцев, тело ребенка не разлагалось, а медленно высыхало, как часто происходило с телами тех, чьи жизни забирало поветрие.

— Милорд…

Лорд Вильморт так увлекся разглядыванием трупика, что забыл о матери и чуть не вздрогнул от ее голоса.

— Вы можете вернуть его, милорд? — очень тихо спросила Гретхен, глядя на него совершенно безумными глазами.

«Похоже, слухи зашли слишком далеко», — с досадой подумал Фержингард. Оживлять бесполезных младенцев в его планы точно не входило. Разве что ради эксперимента…

— Может быть и смогу, — ответил он. — Но сначала мы с тобой должны понять, как и почему это происходит. Почему именно с тобой, с твоими детьми. Садись, Гретхен. Ты должна рассказать мне все.

Глава 4

Начавшиеся с ноября метели обещали суровую зиму. Лорду Рейвину оставалось только гадать, не связано ли это с трагедией, случившейся в его семье — в конце концов, погода так внезапно переменилась именно с той ночи. Любой книжник, сверившись с погодными записями, заверил бы его, что в осенних холодах нет ничего странного, но все же последние восемь-десять лет, что Рейвин помнил, конец осени выдавался дождливым, промозглым и ветреным, но не таким холодным.

Рейвин написал послание лорду Хэнреду — короткое и не содержащее никаких подробностей: «Мой добрый друг, я нуждаюсь в вас». Но о том, что отправить его в такую погоду и речи не было, пришлось ждать больше недели, пока пурга не унялась.

Лейлис чувствовала себя уже лучше, но из спальни почти не выходила и большую часть дня по-прежнему проводила в постели. У нее были книги и давно начатое кружево из вергских золотых нитей, но Рейвин ни разу не видел, чтобы она к ним притрагивалась, и рисунок на кружеве не расширялся.

— Вам, может быть, скучно, миледи? Или что-то требуется? — спрашивал лорд в надежде занять ее хоть чем-нибудь, но получал отрицательный ответ. Сверх того супруги почти не разговаривали.

Сам лорд, чтобы немного отвлечься от мрачных раздумий, решил заняться делами, и так как зимой их было немного, принялся проверять и править торговые накладные и учетные записи за осень. Разобравшись с этим, начал расписывать дела, которыми следовало заняться по весне, а то и ближе к лету. Вот только на все планы не хватало денег. Золота было мало; последний раз сундуки в сокровищнице наполнялись до краев, когда леди Альда выходила замуж за лорда Вильморта Фержингарда, но почти вся сумма выкупа за невесту ушла в первый год правления лорда Рейвина на подарки соседям и дополнительный гарнизон в крепостях на восточной границе.

Золота в недрах северных земель всегда было мало; во владениях Эстергаров — не было вовсе. Выкуп за невесту или военный поход были единственными способами получить его, отчасти именно этим обстоятельством был продиктован брак лорда Рейвина с южанкой.

Разбирая старые бумаги, Эстергар нашел запись о давнем неоплаченном долге — лорд Тистельдер обязывался вернуть три сотни золотых еще отцу лорда Рейвина. С тех пор прошло десять лет. На Севере знали — от южан, конечно же — что такое проценты по долгу, но между собой их не назначали. Однако просрочка в десять лет, к тому же явно недобросовестная забывчивость в вопросе осведомления наследника покойного кредитора о долге стоили как минимум ценного подарка. Но что делать дальше, было неясно; поехать к Тистельдеру лично, как ездил к Хостбину, лорд Рейвин не мог — не располагала погода и вызывающее беспокойство состояние жены, а с письмом некого было отправить. Посылать малолетнего брата было слишком рискованно, а любого другого Тистельдер мог бы просто не принять, справедливо сочтя подобное отношение оскорблением.

Необходимость ждать еще два года до совершеннолетия брата чрезвычайно обременяла Рейвина, сковывая во многих начинаниях. Слишком многие дела на Севере не делались без участия представителей в лице кровных родственников лорда. Конечно, существовал способ сделать брата формально взрослым еще до двенадцати — договорной поединок, как это называлось, то есть бой с тем, кто за плату или по какому-то иному уговору сам позволит ранить себя. И хотя девять из десяти отцов предпочитали доверить испытание сына своего другу или близкому соратнику, большего позора, чем договорной поединок, если удавалось доказать сговор, сложно было вообразить. Рейвин положил расписку в шкатулку к недавним письмам, решив, что поедет к Тистельдеру позже, когда Лейлис станет лучше. Предчувствие подсказывало, что будет это нескоро.

Сначала Рейвин думал — так она выражает скорбь. Поутру, после того, как все случилось, к нему приходили женщины, спрашивали, должны ли они носить траур по ребенку. Лорд ответил им, что ребенок не прожил ни минуты, и все согласились с тем, что траур в этом случае не положен. «Зачем было спрашивать, если все знают, что траур не носят по детям, не дожившим до года». Но если леди Эстергар захочет, если ей это требуется… Рейвин бы принял и ее молчание, и нежелание покидать покои — столько, сколько это необходимо, чтобы справиться с утратой — если бы только был уверен, что это действительно идет жене на пользу.

Но дни шли, и Лейлис, поправляясь физически, все больше замыкалась в себе. Все, что Рейвин слышал от нее, было выражением недовольства и раздражения. Что-то надломилось, что-то было глубокого не так — Рейвин это чувствовал, но как изменить, не знал и снова ощущал себя беспомощным, как в день смерти отца, матери. Его всегда пугала не столько сама смерть, сколько то, что она делала с живыми. Что-то происходило с его женой, и хуже всего было то, что ему не у кого было спросить совета. Даже когда приехал лорд Хэнред.

Старик прибыл в Эстергхалл поздним вечером, и лорд Рейвин не стал ни будить жену, ни поднимать слуг, сам встретил гостя, провел к огню, предложил вина.

— Пусть демоны пьют вино в такую погоду! Проклятье, мой плащ можно рубить топором… Сейчас бы чего покрепче… И рассказывай, что случилось.

И Рейвин рассказал ему все, кроме правды о том, что произошло той ночью.

— «Холодная рука»… — понимающе протянул старик, выслушав его. — Скверная штука, скажу я тебе. Но что поделать — одна из тех, что всегда будут рядом, покуда люди будут жить на этой скорбной земле… Ведь вы сожгли останки?

Рейвин кивнул, глотнув из чарки крепкого хлебного вина, которое прежде почти не пил, и сам удивляясь тому, как легко дается ему ложь.

— Я не думал, что ей будет так тяжело. Ведь это даже не был ребенок, он не жил, не дышал, ему даже не дали имя.

— Женщины всегда переживают больше о таких малютках. Им кажется, что это их вина. Но даже если так — ведь не намеренная… — старик и сам уже был изрядно пьян и настроен меланхолически. — Я иногда думаю… что, должно быть, в самом начале времен, когда первые мужчина и женщина ступили на эту землю, они, видно, чем-то прогневали богов. Иначе за что век от века родители должны хоронить своих детей?

— Я не знаю.

Рейвин вдруг понял, что никогда не спрашивал лорда Хэнреда о его детях. И никто, наверное, не спрашивал, хотя все знали, что наследником Айбера Хэнреда уже много лет является его единственный внук, Джоар. А это может означать лишь то, что у лорда Айбера были сыновья и все они мертвы.

— Мы потеряли нашего младшего, Ульва. До чего славный был мальчуган, хоть и последыш! — горестно вздохнул старик, утирая хмельные слезы. — Бренна рвала на себе волосы и кричала, что лучше бы он не рождался… А потом, когда появился Джоар и девочки одна за другой… Нет, я не говорю, что начинаешь забывать, просто… реже вспоминаешь о тех, кто не дожили…

— Дело не в ребенке, дело в Лейлис.

— Ну так сделай своей южанке нового ребенка, и она утешится. Негоже молодой жене ходить пустой слишком долго.

— Вы не понимаете, — с досадой процедил Рейвин. Не в таких советах он нуждался.

Кувшин почти опустел, кованая чарка уже покачивалась на столе, как на волнах — верный признак, что пора прекращать возлияния.

— Вы устали, — не без труда проговорил Эстергар. — Вас проводят в ваши покои.

— Глупости, едва начали, — отмахнулся старик.

— Значит, устал я.

Лорд Рейвин встал из-за стола и шатким шагом направился к себе, думая о том, что если завтра Лейлис не выйдет к обеду и не поприветствует, как полагается, гостя — это будет верхом неприличия. Но волновался он напрасно. Утром Лейлис, уже одетая и причесанная, сама растолкала его:

— Почему ты не сказал мне, что в замке гость?

У лорда после вчерашнего еще болела голова и он дольше обычного задержался в постели. Окна были закрыты на зиму, и Рейвину сперва показалось, что еще ночь, он даже не сразу сообразил, что ответить.

— Это лорд Хэнред, он прибыл уже в ночь, я не хотел будить тебя.

— Мог бы предупредить заранее! — моментально вспылила Лейлис. — Я хозяйка в этом замке или нет? Почему я узнаю обо всем от слуг? Теперь придется переодеваться…

Она позвала Шиллу, велела принести из дальнего сундука лиловое верхнее платье с отделкой из меха осатры, но служанка не могла вспомнить, где оно лежит, и Лейлис, выбранив ее, отправилась искать сама. Нужное платье так и не нашлось, пришлось выбрать другое, не менее нарядное — алое с золотой вышивкой и жемчугом, а под него полагалось походящее нижнее платье, и переодевание затянулось надолго.

— Эта южанка раздражает меня, — пожаловалась Лейлис, когда Шилла вышла за требуемыми сапожками с гранатовыми пряжками.

— Я в курсе, что такое периодически случается, — отозвался Рейвин.

Лейлис уже несколько раз то прогоняла, то снова приближала к себе Шиллу, и лорд не считал необходимым вникать в их отношения.

— Ничего не помнит и не может найти и скверно заплетает волосы. Если сейчас принесет не те сапоги, точно накажу ее.

Лорд пожал плечами:

— Вы ведь хозяйка в этом замке, как вы изволили напомнить. Наказывайте, если считаете необходимым.

Лейлис только фыркнула в ответ.

* * *

Приезд лорда Хэнреда необычайно взволновал и обрадовал Лейлис. На шею ему, конечно, не бросилась, но поприветствовала торжественно, по всем правилам.

— Почему ты говорил, что твоя жена в печали и молчании? — украдкой шепнул старик Рейвину. — Как по мне, она в отличном настроении. И не вспомню, когда прежде видел ее такой.

— В самом деле, — задумчиво откликнулся Эстергар. — Не иначе, ваш приезд так ее развеселил.

— О, это не удивительно! — расхохотался лорд Хэнред.

Во время обеда, на который спешно подали все самое лучшее из того, что было, леди Эстергар мило щебетала и лучезарно улыбалась лорду Хэнреду и всячески подбадривала его рассказывать истории. Старик, как всегда в таких случаях, терялся и долго не мог выбрать, о чем поведать.

— Лучше после трапезы лорд Хэнред споет нам что-нибудь, — поспешил предложить Рейвин, который уже слышал абсолютно все истории лорда Хэнреда по несколько раз.

— Да, это еще лучше! — с воодушевлением подхватила Лейлис. — Только не здесь, слишком шумно. В библиотеке или… да, в малом зале. Я сейчас распоряжусь, чтобы там все приготовили. Какой инструмент вы предпочитаете, лорд Айбер?

— Ха, а много ли их у твоего мужа?

— Не припоминаю… — задумчиво протянула Лейлис, — кажется, я еще не смотрела…

— В нашейсемье мало кто любил музыку, — признал Рейвин.

— Была бы любая лютня, а лучше мандолина с целыми струнами, а дальше я сам разберусь, что с ней делать, — заверил их лорд Айбер.

Одна великолепная старинная мандолина с золоченым грифом и расписным корпусом действительно нашлась в одном из хранилищ. Старик по привычке поворчал, что «лютня» — как он пренебрежительно называл все, на чем полагалось играть, перебирая струны — должно быть, была сделана, когда был мальчиком тот лорд, что умер от старости, когда всех присутствующих еще не было на свете, но после все же признал, что инструмент изготовлен мастером. Пока лорд Хэнред настраивал и приводил в порядок мандолину, леди Эстергар приказала слугам зажечь побольше свечей в малом зале, подать горячего вина, сыра и сладостей.

Удобно устроившись рядом с Рейвином в его же широком кресле, одной рукой обняв мужа за шею — что выглядело бы совершенно непристойным, будь это при ком-то постороннем — молодая хозяйка приготовилась слушать.

— Какую песню вы хотите услышать от старика? — распевно начал Хэнред. — Я ходил по девяти землям трижды по девять лет и знаю столько же песен на каждом из известных языков…

— Спой ту южную, про степи! — воскликнула Лейлис. — Мою любимую.

— Это которую? — старик наиграл несколько трезвучий. — Пылают пожары в степи нелюдимой…

— Нет, нет, не эту. Дороги…

— Ах, эту? Нечего говорить, очень южная песня, ее уже не одну сотню лет поют на нашем языке… Ну, хорошо. Притихните все, я начинаю.

Эх, дороги… Пыль да туман,

Холода, тревоги да степной бурьян…

Голос у старика был все еще сильным и удивительно глубоким, мелодичным — едва ли хуже, чем в молодости.

Знать не можешь доли своей:

Может, крылья сложишь посреди степей…

— Что это означает, про крылья? — шепотом поинтересовался Рейвин между куплетами.

— Тише! — тут же шикнула на него Лейлис. — Это идет из древних поэтических текстов Империи, они сравнивали жизнь человека с полетом птицы.

А дорога дальше мчится, пылится, клубится,

А кругом земля дымится, чужая земля…

— А это про погребальные костры степняков, — все так же шепотом пояснила Лейлис, наклонившись к мужу.

— Не знал, что вы так любите музыку, — произнес Эстергар со странной для самого себя неприязнью в голосе.

— Что ты, очень люблю, — заверила его Лейлис. — Если бы не песни и музыка, как бы мы жили? Лорд Айбер, а спойте теперь ту, про спящих в курганах…

***

Как Рейвин вспоминал потом — все началось с праздника. Точнее, с намерения Лейлис его устроить.

Как-то за ужином в узком кругу лорд Хэнред обмолвился, что родился в самый, как считалось, несчастливый день года — в первый день зимы. И леди Эстергар так и загорелась энтузиазмом.

— Это же совсем скоро! — воскликнула она. — Сколько же тебе исполняется?

— О, возраст солидный — пойдет шестой десяток, — усмехнулся Хэнред.

— Шестой, как шестой? Не-е-ет, ты обманываешь, старик! Обманываешь женщину! Восьмой или… уже девятый?!

— Что же, миледи, я, по-вашему, настолько стар?

— Ты очень старый человек. Я никогда не видела, чтобы настолько старый мужчина мог носить меч. Ты необыкновенный! — развеселилась Лейлис. — Скажи, сколько лет тебе исполнится? Ну, говори же!

— Вы были недалеки от истины, миледи. Девятый десяток пойдет мне через год. А пока что всего семьдесят девять.

«А может, зря я беспокоюсь? — думал Рейвин, наблюдая со стороны за их шуточной перепалкой. — Когда она последний раз была так весела и приветлива? Разве что летом».

— …если только мой дорогой супруг не будет против. Не будет ведь?

Он все пропустил, думая о своем и не вслушиваясь в их мирное щебетание.

— Простите меня, я, кажется, отвлекся. О чем речь?

— Мы должны устроить праздник в честь нашего гостя, — охотно пояснила Лейлис.

— Что, в первый день зимы? — скептически осведомился Эстергар.

— Именно. Устроим пир. Хлеб и дратха, южное вино и песни… и что еще нужно для веселья?

— Мясо, конечно же! — тут же подсказал Хэнред.

— Точно, и зажарим оленя.

— Где же мы его возьмем? — сухо поинтересовался лорд Рейвин. — Вы, должно быть, позабыли, что олени уже лет пятьдесят как перестали водиться в моих землях.

— Слава Неизвестному, все еще водятся в моих. Твой покойный отец всегда приезжал ко мне, когда…

— Нет, так далеко за оленем в начале зимы я не отправлюсь.

— Любое другое животное с четырьмя копытами и жирными боками подойдет, — заявила Лейлис. — Хотя бы и кабан. У кабана ведь есть копыта? Достаньте свежее мясо, а уж я разберусь, с чем его лучше зажарить. Не подавать же солонину за праздничным столом?! Даю вам слово, такого позора не будет, покуда я здесь хозяйка!

— Твоя жена знает толк в развлечениях, а? — старик подтолкнул своего лорда в бок.

Рейвину не слишком хотелось отправляться на охоту в такое время, но Лейлис настаивала, и лорд в конце концов сдался. В самом деле, может быть, праздник — именно то, что всем им теперь нужно? Еще с вечера Рейвин сам собрал свою походную сумку, сложив туда все необходимое на несколько дней, в том числе маленькую деревянную баночку с жаркой мазью. А утром, задолго до рассвета и за пару часов до условленного с товарищами времени, он вдруг проснулся оттого, что что-то было не в порядке. В спальне было почти светло, потому что горел камин, не забранный чугунной заслонкой, а Лейлис сидела в кресле у огня, кутаясь в домашний шерстяной плащ поверх сорочки, и тихонько напевала какую-то смутно знакомую мрачную балладу:

Пусть волны ложатся покорно, шумя у далекой земли,

Но ветер последнего шторма уже закипает вдали…

Заметив, что он проснулся, Лейлис обернулась, опершись локтями о резную спинку кресла.

— Все хорошо? — спросил он, прочистив горло.

В комнате пахло как-то странно, не так, как обычно — очень приятно, пряно и свежо, как будто кто-то жег в курильнице благовония, но не южные, цветочно-сладкие, а северные — с запахом хвои, трав и еще чего-то до боли знакомого…

— Все как нельзя лучше, — звонко отчеканила Лейлис. — Думаю, тебе пора вставать, мой дорогой муж. Нехорошо, если твоим спутникам придется ждать тебя.

Рейвин выбрался из прогретой постели — сон как рукой сняло — и начал одеваться в походное. Лейлис, снова отвернувшись, все так же сидела в кресле, обхватив руками колени и бездумно глядя в огонь. И только взявшись за сумку и по привычке проверив содержимое, лорд понял, что за неуловимо-знакомый и в то же время непривычный запах растекается по спальне. Теперь ясно, отчего сразу не узнал — никому ведь не пришло бы в голову жечь жгучий корень…

— Миледи, я уверен, что положил жаркую мазь в сумку. Была небольшая деревянная баночка… — начал было Эстергар.

— С выжженным клеймом в виде птицы? — безразлично уточнила Лейлис.

— Да, верно.

— Думаю, я бросила ее в огонь.

От простоты и спокойного равнодушия ее слов Рейвин не сразу нашелся, что ответить.

— Зачем же вы это сделали? — растерянно спросил он.

Лейлис хмыкнула и дернула плечом, не удостоив его ответом.

— Миледи!

Он тронул ее, только слегка прикоснулся, чтобы попросить повернуться и поговорить, но она отпрянула, скинув его руку, вскочила с кресла, дрожа от прорывающейся наружу злости и обиды. Толкнула дубовую спинку — откуда только силы взялись? оно ведь, верно, тяжелее всей ее хрупкой фигурки — кресло рухнуло с грохотом на каменный пол.

— Ты..! Ты смеешь спрашивать?! — взвилась леди Эстергар. — Ты был с другой женщиной!

Обвинение, как и вся эта вспышка, было столь внезапным, что Рейвин застыл, совершенно ошарашенный. Первой мыслью было, что кто-то нашептал леди Эстергар о Свангильде.

Свангильда была любовницей лорда Эстергара на протяжении четырех лет, но даже не первой любовью, и все закончилось еще за несколько месяцев до помолвки с Лейлис, а к самой свадьбе — стараниями леди Бертрады — бывшей любовницы лорда не было даже в окрестностях. Так к чему ревновать? Почти у любого мужчины найдутся одна-две подобные истории до брака. Чести это, конечно, никому не делает; но ведь и выкуп платит не женщина!

Словом, Рейвин хоть и был смущен, но выслушивать столь резкие упреки за то, что было до брака, не намеревался. Но начать объясняться он, по счастью, не успел, потому что Лейлис закричала, уже не сдерживаясь:

— Откуда у тебя жаркая мазь?! Кто ее делал для тебя?!

Рейвин смотрел на нее, медленно осознавая: «Это из-за мази. Она злится из-за жаркой мази». Он думал, что все было обговорено еще год назад. Лейлис пыталась научиться делать жаркую мазь, но каждый раз получалось не то — или недостаточно густая, стекающая бурым ненастоявшимся соком, или слишком жгучая, или не того цвета, не по тому рецепту — словом, всегда не так, как у леди Бертрады, и потому неправильно. И после третьей или четвертой попытки Рейвин просто перестал напоминать жене о мази, чтобы лишний раз не расстраивать.

— Я купил ее у женщины в деревне, — ответил он как мог спокойно.

На всю небольшую деревню была одна женщина-травница, звали ее Бьерда, она изготавливала в основном бальзамы и притирания для женщин, но кроме того жаркую мазь, смолку для жевания и некоторые лекарства. Покупали у нее все — от замковых обителей до нищих рыбаков — и не реже чем раз в два-три года кто-то из приезжих лордов или их поверенных пытался сманить травницу к себе.

Но такое объяснение Лейлис не удовлетворило:

— Что еще ты купил у женщины в деревне? — с нажимом произнесла она. — Может быть, саму женщину?

Лорд понял наконец-то, о чем она толкует.

— Прекрати! Старая Бьерда была стара, еще когда меня не было на свете. Она мою мать учила!

Обвинение в супружеской измене с травницей, которой лет не меньше, чем северо-восточной башне Эстерхалла, звучало нелепо, и вся сцена была до того безобразной, что лорд не знал, как ему реагировать на все это. К истерикам жены он уже успел привыкнуть — бывало, особенно в первый год брака, что Лейлис долго переживала из-за чего-то и под вечер это выливалось в желание высказать все наболевшее и немного поплакать, но после она, обыкновенно, быстро успокаивалась. Обычно достаточно было немного переждать, пока она выплеснет все накопившиеся эмоции, а потом обнять и уложить в постель — и назавтра все снова будет совершенно замечательно.

А теперь Рейвин смотрел на жену и не узнавал. Точнее, узнавал, но…

Воспоминание пришло из детства. Рейвин не помнил, сколько ему тогда было лет, но еще была жива сестра, и они играли вдвоем, прячась и отыскивая друг друга, и как-то оказались в алькове за родительской спальней. Оттуда доносился шум — мать кричала на своем родном непонятном языке, перемежая слова древними проклятиями, а отец громко смеялся, что могло означать у него в равной степени и злость, и веселье. Потом послышался грохот мебели, новый крик и ругательство — на этот раз не выдержал отец, потом глухой удар и все стихло. Когда отец вышел из покоев, его правая ладонь была в крови, наскоро перевязана салфеткой, но он все еще усмехался.

«Так бывает, когда auterre, — сказал он детям. — Только так и бывает. Ваша мама ревнует».

Мать не выходила из покоев еще неделю. Рейвин потом узнал, что отец в тот день оттолкнул ее так сильно, что она ударилась головой о высокую спинку кровати и от этого заболела. И было по-детски страшно от понимания: они могли тогда убить друг друга. И все еще могут в любой день.

— Хватит. Замолчи.

Рейвин вдруг осознал, что Лейлис больше не кричит, а он сжимает ее запястья с такой силой, что, должно быть, причиняет боль. Но она все-таки замолчала.

— Я не давал тебе поводов для подобных обвинений, — строго сказал он. — Пожалуйста, не веди себя так.

Это подействовало — его тон, его внешнее спокойствие. Когда он выпустил ее руки, Лейлис отступила на несколько шагов. Жестом попросила помочь ей поднять опрокинутое кресло. Рейвин закончил сборы в полной тишине.

— Я бы сделала тебе жаркую мазь, можно было просто сказать, — негромко произнесла Лейлис, снова устроившись в кресле у камина, исходящего приятным хвойно-пряным запахом. — Не покупай больше ничего у женщин. Иначе скажут, что я плохая жена.

— Никто такого не скажет, — заверил лорд, уходя.

Охотились лорды, если не облавой, обычно у маленького озерца, не имеющего названия, в полудне пути от замка на собаках или на лыжах. Там становились лагерем и охотились, пока не надоест.

— Три дня, три дня на охоту… Хорошая охота должна длиться неделю, — повторял старик Хэнред. — Прекрасная — две недели. Дольше уже не нужно. Как-то раз я охотился два месяца. Месяц охотился, месяц искал путь до дома.

А Эстергару было до того не по себе, что слов собеседника он будто не слышал. Он не настолько любил охоту, чтобы забывать ради нее обо всем на свете, как умел делать лорд Хэнред.

— Она все время чем-то недовольна. Не плачет, но злится. Ругает слуг, швыряет и рвет вещи…

— Олени, олени… Она просила оленя, твоя жена? Ее устроит косуля? Скажем, две молодые косули заменят одного оленя?

— Я боюсь, ее сейчас ничего не устроит… Она думает, я изменяю ей.

— Все женщины думают так, когда на сносях. Они думают, что мужчина не может обойтись пару сезонов без их тела. Как же тогда мы ходим в походы, интересно? Или они думают, мы тут же хватаем всех женщин, каких встречаем на пути? Да, именно таково их мнение. Моей жене было двенадцать, когда нас поженили. Я хотел подождать, но девчонку отдавали за бесценок, как на ярмарке, а моя сестра, Хельха — помнишь ее? — хотела сохранить деньги. Я уехал сразу после свадьбы — что мне было с ней делать? Но я не спал с другими женщинами, пока путешествовал. Хотя было из кого выбрать, — старик мечтательно присвистнул. — И женщины всегда меня любили…

Рейвину было скверно и хотелось поскорее вернуться. Они со спутниками сидели у костра, соорудив лежанки из лапника, косули подходили совсем близко, одна, давно прикормленная, клала голову на плечо Эстергару, пыталась лизнуть его ухо под меховым капюшоном. Возле озера животных не трогали, и потому они ничего не боялись. Рейвин глянул на своих приятелей-сопровождающих — те отдыхали, негромко переговариваясь и никуда не торопясь.

В замке тоскливо в зимнее время — в коридорах не теплее, чем снаружи, все окна закрыты и больше половины комнат необитаемы… Женщины шьют и рукодельничают в эти месяцы, а мужчинам остается только пить, играть в сейг и ждать, не заедет ли какой-нибудь гость или путешественник с новостями или не соблаговолит ли лорд отправиться на охоту.

Рейвин достал нож и коротко полоснул косулю по горлу. Кровь брызнула фонтаном, на утоптанный снег вокруг, на оторочку плаща Эстергара и на сапоги сира Тарека Горлстера.

— Что ты, что ты! — замахал руками Хэнред. — Девочка ведь!

— Еще одну, любую, и возвращаемся, — отрезал Эстергар.

— Вот и поохотились, — проворчал сир Тарек, розовеющим комком снега стирая кровь с сапога.

***

Лейлис никогда особо давалось хозяйничать в замке, хоть она и очень старалась. Особенно это было заметно в сравнении с тем, как все было устроено при жизни леди Бертрады. Приказы прежней хозяйки всегда исполнялись точно и незамедлительно, и Рейвин мог быть уверен, что мать справится с подготовкой и к празднику, и к зиме, и к длительной осаде, если потребуется, причем лучше его самого. В других обстоятельствах Рейвин бы не доверил Лейлис готовиться к празднику, во всяком случае, не оставил бы ее одну этим заниматься, но ведь она сама хотела, это была ее идея, так почему не дать ей возможность сделать так, как она хочет? В самом скверном случае, если что-то пойдет не так, с лордом Хэнредом гораздо легче будет загладить любое недоразумение, чем с любым другим лордом на Севере.

Однако вернувшись в замок, Рейвин обнаружил, что зря волновался. Все было подготовлено лучше, чем он мог надеяться, с большим почтением к его родным традициям. Стены и пол в великом чертоге были вычищены от пыли и копоти, длинные лавки застелены бархатом с бахромой, серебряная посуда блестела. Хоть Лейлис мало смыслила в готовке, она добросовестно провела на кухне несколько дней, следя за работой поваров и кухарок. И, следовало признать, результат ее трудов был весьма впечатляющим — помнится, прошлую годовщину их с Рейвином свадьбы праздновали скромнее, хотя знатных гостей тогда было больше.

— Начнем в полдень, закончим в полночь, как водится, — объявила леди Эстергар. — На завтрак не ешьте ничего, кроме бульона из одной луковицы, иначе в чем удовольствие от пира?

— Надеюсь, вы, миледи, не собираетесь задерживаться до полуночи за столом с мужчинами? — холодно напомнил Рейвин. — Сами знаете, после заката разговоры становятся вольными.

— Я хозяйка или нет? — насупилась Лейлис. — Когда у нас будут дочери, выгоняй их сколько хочешь! Но я останусь следить за всем, пока наш гость не отправится спать или не свалится под стол.

В другой раз Рейвин бы непременно напомнил ей о приличиях и о том, что ее положение хозяйки замка прямо следует из того обстоятельства, что хозяин — он, но теперь решил не начинать ссору. «Она все еще нездорова, — напомнил он себе. — Лишь бы не начала кричать при мужчинах». Это нужно было как-то прекращать, уже все обитатели замка, не только челядь, но и друзья лорда, сир Орсилл и его жена — все, кто часто видел леди Эстергар — замечали, что с ней произошли перемены.

Раньше, случалось, хозяйка привередничала, ей не нравились какие-то мелочи просто потому, что у нее дома, на Юге, было заведено по-другому, иногда она жаловалась, иногда просто отказывалась есть или носить то, что было ей не по нраву, но ее недовольство обыкновенно ни на что влияло. Теперь она злилась, когда что-то, как ей казалось, было сделано или устроено скверно — кубки с подкисшей дратхой летели в стену, а плохо вычищенные башмаки — в лицо первой подвернувшейся служанке. Хотя, стоило отдать должное, лорд начал реже слышать девичью болтовню, и чаще видеть слуг за работой.

Вечером накануне пира, когда Лейлис уже спала, лорд спустился в купальню, чтобы привести себя в порядок перед праздником. Последние месяцы он носил недлинную бороду, главным образом потому, что борода позволяла ему казаться старше, чем на самом деле, но теперь решил побриться, вспомнив, что жене нравится, когда у него гладкое лицо. На самом деле, он надеялся, что эта небольшая уступка будет приятна Лейлис и в конце концов сподвигнет ее к примирению. Но вышло, разумеется, совсем иначе.

Утром, едва разглядев в полутьме лицо супруга, Лейлис вдруг отчего-то испугалась, даже вскрикнула, очевидно, не сразу узнав его. С опаской приблизившись, она недоверчиво провела ладонью по его щеке и подбородку, как-то незнакомо нахмурилась и спросила в совершенном недоумении:

— Что это с твоим лицом?

— Я побрился, как вы всегда советовали, — ответил Рейвин. — Кажется, раньше вы говорили, что вам это нравится.

— Я говорила? — растеряно переспросила леди Эстергар. — Как я могла такое сказать? Твое лицо… — она неожиданно захихикала, тоже незнакомо, по-новому, — совсем голое, как у женщины или ребенка!

— Если вам не нравится, я могу снова отпустить бороду, — успокоил ее Рейвин.

— Я не говорила, что не нравится, — возразила она, не спеша убирать руку от его лица. — Просто это очень странно… для мужчины на Севере.

Она много стала говорить о Севере и его традициях последнее время — это сложно было не заметить. Часто, конечно, путала что-нибудь; вероятно, оттого, что читала слишком старые книги в замковой библиотеке — все же нравы и обычаи хоть и медленно но менялись, даже льды меняются за сотни лет — но все же успехи леди Эстергар в этом деле заслуживали уважения. И все-таки разительные перемены в характере жены не внушали ничего, кроме опасений. Как выяснилось позже, не зря.

* * *

Крик он услышал еще на лестнице. За ним — звук чего-то тяжелого, брошенного в стену. Взбегая по ступеням и минуя альков, лорд уже знал, что увидит; Лейлис только сказала, что будет переодеваться к пиру, а каждое ее переодевание в последние дни не обходилось без сложностей.

Когда Эстергар вошел в свои покои, Лейлис стояла возле стола, еще и растрепанная и в нижнем платье, и пыталась за волосы вытащить из-под стола свою служанку.

— Миледи, что тут происходит? — строго спросил лорд.

— Она украла мои серьги с изумрудами! — с остервенением выкрикнула Лейлис. Пустая шкатулка валялась на полу возле камина — очевидно, именно ее Лейлис в ярости запустила в стену, а ее содержимое в беспорядке валялось по всей комнате.

— Я не крала! — послышался писк из-под столешницы.

Рейвин тяжело вздохнул.

— Я не припоминаю ваших изумрудных серег. Неужели я мог подарить их вам и забыть?

— О, конечно, это был не ты! — воскликнула леди Эстергар, и не думая успокаиваться. — Разве ты когда-то мог подарить мне что-то? Они достались мне от матери!

Лорд Рейвин хорошо помнил, с каким приданым южанка приехала в его замок, и сильно сомневался, что среди привезенных ею из дома ценностей было что-то дороже пары молитвенных статуэток и стеклянных бус.

— Вы несправедливы, миледи, я часто дарил вам подарки, — сдержанно возразил лорд. Он подошел к столу, поворошил рассыпанные женские безделушки — булавки, россыпь разноцветных эмалевых пуговиц с застежками, перепутанные нитки бус и сеточки для волос, броши и фибулы — все эти украшения были ему хорошо знакомы; их Лейлис носила каждый день и держала в резной шкатулке, которую даже не запирала. Драгоценности для торжественных случаев хранились в сокровищнице и все были тщательно переписаны.

«Как это не вовремя», — с тоской подумал он. Уже пора было спускаться в пиршественный зал.

— Миледи, мы обязательно выясним, куда пропали ваши серьги, — примирительно пообещал лорд. — Но чтобы не омрачать праздник, к которому вы так готовились, быть может, сейчас лучше надеть другие? Золотые с гранатами подойдут к тому платью, которое вы собираетесь надеть, верно? Я сейчас прикажу, чтобы их принесли вам.

Лейлис успокоилась сразу же, как будто не была вне себя от гнева всего несколько минут назад. Обведя рукой образовавшийся беспорядок, велела служанке прибраться и сложить все украшения в шкатулку, как и было.

— Жду вас внизу, миледи, — Рейвин поклонился и оставил обеих женщин заканчивать свои приготовления, успев услышать, как Лейлис велит Шилле расчесать и заплести ей волосы.

— Две косы, дурная девчонка! Ты вообще соображаешь хоть немного? Что я, по-твоему, безмужняя?

«После пира… нам нужно будет серьезно поговорить после пира», — решил Рейвин.

Но и за праздничным столом не обошлось без недоразумений. Первое, что услышал Рейвин, спустившись в великий чертог, был вопль Крианса:

— Твоя жена не пускает меня за главный стол!

— Успокойся, — тихо велел лорд, сжимая его плечо. — Иди на свое место, я поговорю с ней.

Он подозвал жену и, став с нею за высокие спинки кресел, чтобы не привлекать внимание, осторожно спросил:

— В чем дело, миледи? Ведь вы знаете, он всегда сидит за столом с нами.

— О, правда? А где его меч? — она резко обернулась к обиженно насупившемуся Криансу. — Где твой меч, мальчик?

Это была одна из тем, которых Рейвин никому не позволял поднимать. Он с силой сжал запястье жены, не потому что был зол, а потому, что не знал, как иначе заставить ее слушать.

— Мой брат сидит за главным столом, вместе с вами и мной. Это не обсуждается.

Если она удивилась, то не подала виду, только недовольно фыркнула и вырвала руку. Это теперь означало, что она со всем соглашается.

Все, наконец, расселись по своим местам. Всего в чертоге собралось около полусотни человек, кроме Хэнреда Рейвин решил пригласить еще нескольких лордов — ближайших соседей, с которыми был в более-менее приязненных отношениях. На столах уже были расставлены холодные блюда — строганина, сало, сыр и кислые моченые яблоки. Главным украшением была свиная голова, вымоченная в пряной воде и запеченная с травами и чесноком.

Лорд Рейвин был не привередлив в еде, но только свиные внутренности в любом виде не любил. Ради приличия отрезал и положил себе кусок свиного языка и сразу же велел передвинуть блюдо гостям.

— Давно не видал такого чуда, — похвалил старик Хэнред. — Красота, ничего не скажешь. Знаете, когда щековину с целой головы едал последний раз? У нашего друга, старины Ходда, лет тому… а, не вспомню… Но хороша!

Леди Эстергар изображала вежливо-польщенную улыбку. Лорд Рейвин гадал, когда и с чего вдруг его жена вспомнила, где в Эстергхалле находятся кухни.

Трапезничавшие мало притрагивались к закускам, ждали теплых блюд. В это время полагалось обсуждать и решать дела, но дел к лорду никаких не было, поэтому Рейвин обращался ко всем присутствующим с речами — чествовал гостей и хвалил за усердие и доброту хозяйку замка. Старику Хэнреду тоже дали возможность высказаться, и его речь была пространной и долгой, он то рассыпался в благодарностях и выражениях своей глубокой приязни к Эстергарам, включая покойного лорда Ретруда и леди Бертраду, то вдруг вспоминал что-то и пускался в путь за своим воспоминанием, так что сложно было уследить за ходом его мыслей.

Когда с полуофициальной частью было покончено, слуги начали разносить дратху и неразбавленное вино, на столах появились блюда с вареной и жареной рыбой, раки, плавающие в бульоне со сливками, громадные паштеты из утки, рыбы и свиной печени, уложенные ярусами наподобие замка, и пироги из желудевой муки с разнообразными начинками.

Рейвин пробовал все блюда понемногу и едва притрагивался к своему кубку. Внутри будто застрял зазубренный крючок, тянущий где-то под грудиной и не позволяющий предаться общему веселью. Лорд то и дело бросал взгляды на жену, в тайне опасаясь, как бы она не сказала или не сделала чего-либо недопустимого. Но Лейлис была спокойна, приветлива, даже в меру весела, так что Рейвин почти смог забыть о ее утренних выходках.

Когда, наконец, подали горячее мясо — запеченные окорока и седло косули, печень на рожне, жаркое и рагу в густом соусе — пшеничные лепешки и белый хлеб, Эстергар был вполне в настроении оценить кушанья по достоинству. Не сказать чтобы раньше повара в Эстергхалле готовили скверно, просто обычно Рейвин ел то, что подавали, не задумываясь о кулинарных изысках. Мясо на вкус было мясом, а рыба — рыбой, с солью и специями все вкуснее, чем без них, а всех прочих вкусовых тонкостей Рейвин не различал. Оттого и не понимал, почему Лейлис вечно привередничает на счет еды… Но теперь был вынужден признать, что при непосредственном участии хозяйки и под ее контролем результат труда поваров и кухарок действительно впечатлял.

— Помнишь сказку о песочном князе и семи искусных поварах? Не иначе как один из них все-таки добрался до твоего замка! — раскатисто хохотал старик Хэнред. — Почти как при твоем отце, да будет светлой память о нем…

— Полагаю, это заслуга хозяйки, — Рейвин протянул руку и украдкой сжал ладонь жены. Лейлис кивнула, не без высокомерия, но тронувший щеки румянец свидетельствовал, что она польщена его похвалой.

— Ты ведь знаешь, что моя мать давно умерла. Кто, по-твоему, устраивал все пиры и праздники в доме моего отца, если не я?

— Так выпьем же за прекрасную хозяйку замка! — немедленно провозгласил Хэнред. Его поддержали согласным шумом и стуком кубков.

В самом деле, праздник удался на славу. Хозяева добросовестно досидели до полуночи и, пожелав всем доброй ночи, вместе удалились в покои. Рейвин все же позволил себе осушить несколько чаш, когда пьяны были уже все мужчины за столом, и выпитое вино притупило его обычную мрачную настороженность. Чувствуя пьяную легкость в теле и в душе, он подхватил жену на руки и так, смеясь над ее шутливыми протестами, донес до спальни.

Леди Эстергар была диво как хороша в своем расшитом золотом платье, но без него, определенно, была еще лучше, поэтому Рейвин помог жене его снять, а заодно и нижнее платье, и все остальное, что было, по его мнению, лишним. Месяц, о котором говорил лекарь, уже прошел, и лорд хотел свою жену.

Она отвечала ему, когда он жадно целовал ее, не доведя двух шагов до кровати, и когда уложил прямо на вышитое покрывало, она сама обвила его ногами за пояс. Но затем что-то произошло.

— Что ты… перестань! — она толкнула его в плечо, сначала не всерьез, все еще смеясь. Иногда бывало, что она говорила «нет», которое на самом деле означало «да», и Рейвин не остановился. Тогда она оттолкнула сильнее.

— Нет, прекрати! О чем ты думаешь…

Он был слишком пьян, чтобы отпустить ее сразу, когда так не хотелось отпускать, но все же не настолько, чтобы не обращать внимания на ее протесты.

— Что, что не так, дорогая?

В темноте он не видел ее лица, но слышал ее учащенное дыхание, чувствовал щекой, как пылает ее лицо.

— Нам нельзя… — выдохнула она и вскрикнула, когда его рука коснулась ее лона.

— Лекарь сказал, уже можно…

— Нет… Ремгар, прекрати, нас увидят!

Хмель и возбуждение улетучились мгновенно.

***

Ремгар — не самое распространенное имя на Севере, в отличие, скажем, от Бренна или Рольфа, которых на каждую деревню наберется по десятку. А человека по имени Ремгар Рейвин знал только одного и был уверен, что он и Лейлис никогда не встречались. Сир Ремгар Фэренгсен — старший сын и наиболее вероятный наследник лорда Эрвиндора.

В детстве Рейвин часто гостил в Фэренгхолде по несколько месяцев и был дружен со всеми детьми лорда Эрвиндора, кроме больного Вендина. Но Ремгар был старше их всех, и если дети разных возрастов могут играть друг с другом, то мужчина и мальчик — нет. Дружба закончилась, когда Ремгар женился и переселился с женой в Пеструший Уступ, с тех пор Рейвин ни разу его не видел. Может быть, если бы Ремгар Фэренгсен приехал в Фэренгхолд на свадьбу своего брата год назад… Может быть, тогда в душе лорда Эстергара могли поселиться подозрения. Но Ремгара не было на свадьбе.

— Ты знаешь кого-нибудь по имени Ремгар? — спросил Рейвин у Асмунда.

Тот едва поднял брови, явно удивившись.

— Знаю.

— Здесь, в замке или в окрестностях?

— Нет.

Рейвин так и думал. Никакого Ремгара не было. Но ведь имя прозвучало, хотя Лейлис сразу же сделала вид, что не понимает, о чем он. И больше нельзя было притворяться, что ничего не случилось.

* * *

Именно с того вечера лорд Эстергар начал, наконец-то, как следует приглядываться к своей жене. Не чтобы раньше он вовсе ею пренебрегал, но… Лейлис была всегда на своем месте, тихая и приветливая, занималась положенными женщине делами и не доставляла супругу никаких проблем. Обычно Рейвин скользил по жене сдержанно-влюбленным взглядом, изредка отмечал удачную прическу или новое платье, и тут же обращался мыслями к чему-то другому. Ведь он был счастлив в браке, любил свою жену и не имел поводов ни для подозрений, ни для опасений на ее счет. До всей этой истории.

Теперь он стал смотреть иначе — отмечать каждое слово, каждое движение, жест, выражение взгляда. Он понял наконец-то, что было не так все эти дни. Его южанка разговаривала на северном языке без всякого акцента. И вдруг полюбила петь. И готовить, хотя раньше не умела ни того, ни другого.

Лейлис всегда разговаривала тихо и смеялась, прикрывая рот ладошкой. Другая женщина не боялась быть на виду, ей нравилось это. Она смеялась громко и искренне, как мужчина, запрокидывая голову. Она не хотела казаться веселой, как сперва думал Рейвин, она просто привыкла веселиться именно так. Лейлис любила вышивать и плести из золотой проволоки, которую доставляли из Верга, обычно так она коротала вечера, когда Рейвин бывал занят. Но после болезни она едва пару раз притронулась к шкатулке с принадлежностями, и то без особого интереса. Другой женщине не нравилось плести и вышивать. Лейлис не умела или не хотела воспитывать слуг, словно никак не могла свыкнуться с мыслью, что она теперь хозяйка замка и это ее обязанность. Другая женщина будто бы с детства привыкла раздавать приказания, и не только женщинам, но и мужчинам.

Рейвин стал про себя называть ее именно так — Другая женщина.

Тяжелее всего было ложиться с ней в одну постель по вечерам. Но это все еще была его жена, что бы с ней ни происходило, и спать вместе приходилось, хотя Рейвин больше не испытывал ни малейшего желания притрагиваться к ней, как к жене, и тем более зачинать нового ребенка, как советовал лорд Хэнред.

Что бы он посоветовал, узнав правду? Рейвин ни минуты не сомневался — он помнил детскую сказку о кузнеце и подменной жене, которую тот разоблачил и сжег в доменной печи. Все сказки на Севере чему-то да учат и не из порожнего ведра да талого снега взялись… Та, про кузнеца, была со счастливым концом — кузнец на следующий же год женился снова и новая жена нарожала ему детей. «Спроси ее имя и если не назовет — сожги» — вот что посоветовал бы старик Хэнред, да и любой другой здравомыслящий человек, вздумай Рейвин кому-то довериться. «Спроси ее имя и если не назовет — сожги» — тот самый случай, когда самое простое решение еще и самое верное… Но Рейвин знал, что никогда не отважится спросить.

А между тем старик далеко не глуп, да и темных силах Севера знает поболее многих и понаблюдав за Лейлис подольше, вполне мог бы если не обо всем, но о многом догадаться. И потому Рейвин был рад, когда старик через несколько дней после пира засобирался в путь. У него были какие-то, без сомнения, важные дела в землях Фарлонгов и Незергардов — видимо, очередное сватовство. Шесть внучек лорда Хэнреда, пять из которых уже достигли брачного возраста, все еще были не замужем.

— Почему бы моему брату не поехать в этот раз с вами? — предложил Рейвин. — Ему пора бы знакомиться с нашими соседями. Только поезжайте не через лес, а через наши земли у Крестовицы. Я дам вам сани и сопровождение. Путь, конечно, неблизкий…

— Таким путем как раз к лету вернемся, — буркнул лорд Айбер.

— … зато безопасный, — спокойно закончил мысль Эстергар. — Помогите мне, лорд Айбер. Позаботьтесь о моем брате и наследнике. Покажите ему земли, которые ему однажды, возможно, суждено унаследовать, и познакомьте с лордами, с которыми он вскоре должен будет говорить от моего имени.

Старик прослезился от столь проникновенной просьбы. Он вообще был щедр и на смех, и на слезы в кругу близких ему людей. Встав, он поклонился своему лорду. Теперь Рейвин был уверен, что его просьба будет исполнена и Крианс будет в безопасности вне замка.

Сборы, по обыкновению шумные и суетные — ведь собирался лорд Айбер Хэнред — заняли какое-то время. К счастью, Лейлис во всем этом не участвовала, ведь в путь отправлялись мужчины. А потом и эта живая суета закончилась и Рейвин остался один в своем огромном замке, хоть и в окружении челяди. Наедине с женой.

* * *

Кем бы ни был Ремгар, чье имя леди Эстергар выдохнула в порыве страсти, она все еще считала себя замужем за Рейвином, лордом Эстергаром. За все неполные два года их брака Лейлис реже напоминала всем вокруг, в первую очередь самому Рейвину, что она — жена хозяина, чем в последние дни и недели. Эти постоянно требуемые ею подтверждения статуса, вкупе с неизменно чопорными обращениями, не иначе как «мой дорогой супруг» и «любимый муж», совершенно диким образом соединялись с кокетством и ужимками. Однажды Рейвин застал жену за переодеванием ко сну — не нарочно, он предпочитал пересидеть в малом зале время, когда жена совершала свой туалет. Она вскрикнула, увидев его, но притворно, наиграно, как деревенская вертихвостка, к которой пристают парни на реке в летний день.

— Разбойник! Ты пришел похитить мою честь? — и расхохоталась.

В такие минуты Рейвин ничего ей не отвечал и ни о чем не спрашивал.

«Ремгар, прекрати».

«Нас увидят, Ремгар».

Не было смысла искать человека по имени Ремгар в замке. И все-таки он был где-то здесь, все время рядом — Рейвин будто кожей чувствовал это, когда его любимая жена целовала его в щеку по утрам, когда прижималась к его плечу по ночам.

Телом это все еще была Лейлис — живая и теплая. Не один раз, когда она засыпала, Рейвин осторожно касался пальцами ее шеи, в том месте, где так знакомо трепетала под нежной кожей тонкая жилка. Живые люди чувствуют боль, тепло и холод, их сердце бьется, а по венам течет теплая кровь. А у тварей из леса кровь холодная, мертвая — хоть у поземника, хоть у упыря. Только у снежных лошадей кожа холодная, а кровь горячая — но на то они и полунечисть, потому и тянутся к людям, отзываются на ласку.

Телом Лейлис была здорова — дышала, ела и пила, грелась у огня и куталась в меха на сквозняке, все чувствовала. Рейвин был уверен, что если уколоть ей палец, кровь потечет, как у всех людей. Все было в порядке, кроме одного — это была не Лейлис.

Рейвин засел за книги, короткие зимние дни проводил, перечитывая все известные истории о вернувшихся из леса. Большинство этих историй он и так знал с детства, все дети любят слушать страшные северные сказки о лесе, мертвых и дорогах — сказки, которые готовят ко взрослой жизни. Чаще всего из леса возвращались, чтобы отомстить. Уже не люди, но и обычные бездумные упыри — если обиды, нанесенные при жизни, были велики, а жажда мести — сильна, мертвецы сохраняли память и, скрыв лицо, могли войти в дом живых. Преданные любовники, чьи души при жизни терзала страсть, возвращались и забирали с собой того, с кем были связаны. Дети, убитые матерью… Этот свиток Рейвин даже дочитывать не стал, отбросил сразу. Единственная история, в которой мертвец вернулся с благими намереньями содержалась в «Великом трактате» Римбуха Младшего, потом неоднократно дополнялась и переписывалась. Безымянный лорд — записанные в разное время разными мастерами варианты сказания расходились в том, к какому дому он принадлежал — явился на зов своих потомков, чтобы защитить свой замок в день решающей битвы. Мастер, живший через полторы сотни лет после Эстерга, считал эту историю произошедшей «давно», и больше ничего более точного сказать было нельзя. Общее во всех этих историях было только одно — все возвращающиеся несли свою искалеченную темной северной магией душу в своих холодных мертвых телах.

То, что происходило с Лейлис, было чем-то иным, никем не изведанным и не записанным в старинных текстах. И по злой иронии, единственный сведущий человек, кто мог бы дать ответы на мучившие Эстергара вопросы, был его смертным врагом.

Глава 5

Ветер, спустившийся с безымянного хребта на севере, хлестал высокие башни замка Кейремфорд, бился в наглухо законопаченные ставни, свистел, проникая в каждую щель и каждый провал в кладке. Лорда Вильморта, занятого чтением в своих покоях, отвлекали эти завывания и гуляющие по комнате сквозняки. Отвратительная ночь, притом в начале зимы — если верить приметам, крестьянам в этом году придется нелегко. В такие ночи, лютые, вьюжные, даже те, что живут в лесу неохотно покидают свои места, не выходят к людям. Значит, и звать их на разговор бессмысленно — только не в эту ночь, а если погода не переменится, то и не в следующие.

Лорд Вильморт злился. Тексты, прочитанные не одну сотню раз, не открывали для него ничего нового. Он собрал все листы, потемневшие и пожелтевшие от времени, не терпящие теплого света — в черный плоский ящик, проложенный бархатом, копии и собственные заметки — небрежной стопкой рядом. Он давно мог позволить себе не запирать и не прятать свои бумаги, они были в такой же безопасности в его покоях, как и дне могильников, откуда были извлечены. Встав из-за стола, лорд бросил быстрый взгляд на супружеское ложе, со всех сторон плотно занавешенное балдахином, за которым среди подушек, теплых одеял и ежечасно меняемых грелок покоилась леди Альда.

— Я ненадолго, моя дорогая, — негромко сообщил он, уходя.

Взяв с собой только маленькую феатту, с которой только что читал, Фержингард направился в библиотеку. Он уже давно приучил себя обходиться без огня, когда это возможно, и часто бывало, что разгуливал по замку в ночное время в полной темноте, до полусмерти пугая случайно встреченную прислугу. Пройдя вдоль стены полок в огромном библиотечном зале, лорд безошибочно определил среди сотен томов искомое — толстый фолиант в тяжелом с бронзовыми вставками переплете: «Летописание дома Фержингардов от Хенмунда Благоразумного до Астрейля, сына Ронмуба». С этой книгой лорда Вильморта связывали самые приятные воспоминания, и он не удержался, чтобы не провести пальцами здоровой руки по шероховатой, начищенной мелом бронзе. Тридцать лет назад с этой книги началось его путешествие в глубины прошлого, к утраченному знанию предков и погребенным под снегом и льдами тайнам.

— Милорд? — сам не зная почему, Фержингард всегда приветствовал своего пленника, входя в камеру. — Я принес вам что-то.

Он положил книгу на колени сидящему у стены человеку и помахал перед его глазами феаттой на тонкой серебряной цепочке. В ее тусклом голубом свете бледное лицо пленника приобретало совершенно мертвецкий вид.

— Я оставлю вам эту книгу, если мы с вами немного поговорим.

Пленник провел пальцами по выгравированному на бронзе названию фолианта, левой, свободной от цепей рукой, небрежно перелистнул несколько страниц. Свет, исходящий от крошечной феатты, не располагал к комфортному чтению, но вполне позволял различать написанное.

— А здесь есть о взятии Рогларской Пади?

— Конечно, — живо ответил Фержингард. — И о падении Твердыни Волчьего Зуба, хотя это событие описано не слишком подробно. Но есть стихотворная баллада в пяти частях, если хотите, принесу ее вам.

— Ненавижу баллады, — усмехнулся пленник. — От них одни проблемы.

Фержингард сел рядом с ним, прислонившись к стене. Пол в камере был абсолютно голый, не выстланный ни соломой, ни опилками — это было ни к чему, но теперь Вильморт подумал, что коврик не помешал бы, хотя бы для таких случаев.

— Вам, наверное, будет приятно узнать, что пока что мои планы далеки от исполнения, — начал он.

— Невероятно приятно, — отвлеченно согласился пленник, рассматривая со всех сторон неожиданный подарок.

— Я не понимаю, что им не нравится в нем. Он носит то же имя, что и вы. В нем ваша кровь и кровь Эстерга. Я считал его достойной заменой вам, но им все еще что-то не нравится. Как будто чувствуют подделку, — досадливо и вместе с тем задумчиво произнес Фержингард. — Есть что-то, что я упускаю. Какая-то деталь, в которой кроется различие. Но я пока не могу открыть, в чем именно.

— А в чем отличие между бледным золотом и желтым? — риторически произнес пленник, с деланным интересом листая книгу. — Эти иллюстрации… они новые, верно? Просто великолепные, а при солнечном свете, должно быть…

— Я уверен, что ответгде-то близко, я чувствую это. И мне кажется, вы в силах мне его открыть. Может быть, даже спрашивать вас не придется. Я ведь мог упустить что-то, когда осматривал ваше тело в первый раз…

— Уберите руку, лорд Вильморт, — неожиданно твердо произнес пленник, по-прежнему не поднимая взгляда от книги. — Или останетесь без второй.

Пальцы Фержингарда замерли в волоске от ворота расшитого серебром дублета, в который был облачен прикованный к стене мужчина.

— С обеими моими руками все в порядке, — беспечно отозвался Вильморт, но повторить движение отчего-то не решился. — Но я вижу, вы вовсе не настроены на беседу.

— Да вы будто ждете помощи от меня, лорд Вильморт? — в тоне пленника проскользнуло несвойственное ему сочувственно-издевательское выражение.

— Хотя бы подскажите. Это в ваших же интересах. Если продолжите упорствовать, я ведь могу и пожертвовать вашим несказанно приятным обществом.

Закованный мужчина очень медленно повернул к лорду бледное лицо, кривя губы в подобии иронической улыбки, а потом вдруг рассмеялся, заливистым мальчишеским смехом. «Вы не можете меня заставить, ничего не можете мне больше сделать, мне смешна самая серьезная из ваших угроз» — говорил этот смех.

Фержингард вскочил, разгневанный, уязвленный. На его худом, высохшем лице различимо заиграли желваки. Ему явно хотелось сделать что-то, исполнить какую-то свою привычную угрозу — будь его пленник обычным человеком, уже остался бы без какой-нибудь не слишком необходимой части тела. Но Фержингард понимал, с выворачивающей яростью понимал, что ничего не может — пока что — противопоставить этому человеку. Он выхватил из руки пленника феатту и решительно направился к выходу.

— Любовь, — донеслось в уже закрывающуюся дверь.

— Что? — лорд так и замер, уже взявшись за висящий на поясе ключ от камеры.

— Любовь. Знакомо вам такое слово? — послышался из темноты ироничный голос. Фержинград больше не видел своего пленника, но был уверен, что тот снова безмятежно улыбается. — Без сомнения, оно встречалось вам в древних текстах. В этом разница. Мой отец меня любил. Попробуйте начать с этого.

Когда за лордом Вильмортом затворилась дверь и провернулся ключ в замке, пленник снова взялся за книгу. В тяжелом переплете-футляре, изготовленном по старинному образцу, обложенные медью половинки соединялись между собою петлями, посаженными на длинную тонкую спицу в основании переплета. Придерживая коленями открытую на середине книгу, мужчина осторожно извлек спицу, та была длиною в его предплечье, закругленной на обоих концах. Не удержался, прокрутил ее в пальцах, играя, пробуя, как отвыкшие от всякой работы суставы слушаются его. Улыбнулся, впервые порадовавшись дотошности лорда Вильморта, который действительно потрудился над его телом, умудрившись вернуть и сохранить живую подвижность почти каждой мышцы, сустава и сухожилия. «Такой труд не должен доле пропадать всуе», — решил пленник, сжимая в свободной руке спицу.

* * *

— Дорогая, вы слишком близко к огню.

Рейвин лежал в постели, не спуская настороженного взгляда с жены. Даже одеялами не укрывался, хоть уже приготовился ко сну — если что-то вдруг случится, если понадобится быстро вскочить с постели, броситься к ней, удержать…

— Мне показалось, у меня мерзнут пальцы, — потеряно ответила Лейлис, глядя на свои ладони с таким же удивлением, с каким смотрит младенец на свои маленькие кулачки, впервые открыв, что может размахивать ими у себя над головой. Она сжимала и разжимала пальцы, держа ладони почти у самого огня и, кажется, сама не понимала, как может мерзнуть. Но она мерзла, даже сидя у очага, даже под двумя теплыми домашними плащами.

— Наденьте рукавицы, — вкрадчивым тоном предложил Эстергар. — Ваши маленькие овчинные рукавички…

Он встал, чтобы помочь ей. Она без сопротивления позволила натянуть на себя теплые рукавицы, сшитые для нее в ту первую осень, вечность назад.

— Вот так… — он улыбнулся ободряюще. — Только не суйте руки в огонь, очень вас прошу.

Она обняла его и так и расплакалась у него на плече. Рейвин держал в объятьях свою жену, в этот раз действительно ее, и отчаяннее всего чувствовал свою беспомощность, понимая, что не удержит.

— Ты думаешь о нем? О нашем ребенке…

Она брала ледяные осколки и сыпала ему прямо на сердце.

— Не надо о нем, прошу… Я думаю о тех детях, что еще будут у нас.

— Он лежит там совсем один, в холодном лесу, под грязью и снегом… Я помню, как закапывала его… этими самыми руками… — она больше не обнимала его и успела уже скинуть рукавицы, чтобы продолжить глядеть со странным выражением на свои пальцы. — О, наш несчастный крошка! Я оставила его там, но ведь я думала, что вернусь к нему… Я думала, ты вернешься! — последние слова она выкрикнула уже тем чужим, злым голосом, с обидой, яростью и ненавистью, и начала вырываться.

Рейвин поймал ее за предплечья и удерживал так, прилагая почти всю силу, не слишком близко, чтобы она не могла достать до него, ударить по лицу или вцепиться в горло, но и не слишком далеко, чтобы ее разметавшиеся волосы не попали в огонь очага, а она извивалась, вопила и сыпала проклятиями, которых не слышал за свою долгую жизнь даже старик Хэнред, потом выла и снова плакала. Это обычно означало конец, тогда ее уже можно было отпустить, потом осторожно успокоить, напоить теплым вином, в которое Рейвин украдкой добавлял несколько капель из данного лекарем пузырька, и уложить в постель. От лекарских капель леди Эстергар засыпала в четверть часа и спала всю ночь до рассвета. Рейвин смотрел на нее украдкой, когда зелье уже действовало, и не сказал бы, по частому дыханию ее и по тому, как мечутся под полуопущенными веками ее глаза, что сон этот спокоен. Но важнее было другое. Она спала тихо.

***

В плодовом саду Высокой крепости цвели разом все деревья. Отцветал миндаль, распускались яблони. Привкусом меда на языке таял кругом пьянящий сладкий аромат. Восхитительная была весна, раньше срока переходящая в теплое лето — награда за осеннее размытие, за поздно ставший на озере лед, за долгие холодные месяцы без солнечного света. Не удивительно, что после таких весен в каждой деревне прибавляется нагулянных под цветущими яблонями детей.

Женщина с распущенными по-девичьи волосами сидела на скамейке из обработанного ствола дерева, вцепившись пальцами в выбеленные временем корни и запрокинув лицо, глядя на золотисто-голубую мозаику неба и листвы над собой. Мужчина стоял на коленях перед ней, его голова скрывалась в ворохе ее юбок, а руки блуждали по ее бедрам. Она была погублена, но счастлива, как только может быть счастлива женщина, которая любит мужчину и уверена в его любви.

«Ремгар, прекрати! — воскликнула она таким тоном, чтобы он точно не вздумал прекратить. — Нас увидят!»

«Откуда? Из окна?»

Они рассмеялись оба. В Высокой Крепости не было окон.

Яблоневый цвет осыпался кругом них душистым снегопадом. Лепестки падали на лицо женщины, таяли и сбегали вниз ледяными слезами.

Был первый день лета, когда Ремгар уехал.

Первый день осени, когда ее отец узнал обо всем.

* * *

— Милорд?

Шилла — маленькая служанка Лейлис, камеристка, как та ее называла, или комнатная девушка, как называли все остальные. За последние недели Рейвин крепко запомнил ее имя. Только ей он теперь мог доверить приглядывать за Лейлис, когда та была не собой. Только ей, с тех пор, как заметил, что слуги-северяне забывают запирать дверь в покои леди Эстергар, даже после того как он приказал это делать. После того как дважды после заката сначала Шилла, а затем Асмунд замечали ее у западной двери, бредущей вперед с невидящими глазами, и возвращали обратно в ее покои.

«Если женщина из леса хочет вернуться в лес, пусть идет».

— Милорд? Миледи зовет вас…

И Эстергар бросал все дела и шел к женщине, которая была его женой.

— Ты вернулся! — она кинулась ему на шею, едва завидев в дверях. Ее руки были, как всегда, холодны, а лоб и щеки — как горячий банный камень в капельках испарины. — Я знала, что ты не бросишь меня…

— Меня не было час, дорогая, — напомнил Рейвин, с трудом высвобождаясь из ее хватки. Вряд ли ей хватило бы сил сломать ему шею, но иногда казалось, что она близка к этому.

«Спроси ее имя и если не назовет — сожги».

— Я боялась, что отец убьет тебя… Но ведь это auterre — то, что было тогда между нами… Смертные не судят смертных за страсть…

— Тебе нужно отдохнуть, — ласково, но твердо велел лорд. Эти интонации она еще воспринимала, даже когда не различала слов.

Лекарский пузырек был наготове возле кровати, как и подогретое вино, сладостью маскирующее горечь лекарства. Рейвин убедился, что она выпила достаточно, чтобы через час или два не пришлось бы снова возвращать ее оттуда, где ей не положено быть.

— Останься со мной, — попросила она тихо, выпутав руку из-под одеяла и протянув к его руке.

«Я только лягу рядом, но не буду ее касаться, — сказал себе Эстергар. — В конце концов, так она успокоится быстрее…»

Он прилег на край кровати, обнимая жену через покрывало, отсчитывая вздохами минуты.

— Отец говорил, что ты оставил нас… Но я не верила в это, никогда не верила. Ведь ты любишь меня… Любишь?

— Конечно, люблю… — выдохнул Эстергар, — свою жену…

«Спроси ее имя и если не назовет — сожги» — глухо отдавалось в ушах в такт биению крови.

И Рейвин вдруг решился, как будто слова, сказанные в темноте и полусне, можно было не услышать, взять назад.

— Как звали вашего отца?

— Ты знаешь, — женщина в его объятьях улыбнулась, не открывая глаз.

— Да, конечно. Ведь он лорд…

— Он лорд и великий воин. Ты знаешь все это.

— Знаю. Я только забыл… расскажи мне снова, в каких битвах он бывал?

— В битве за Виндордар, конечно же. Он был первым… — она зевнула и продолжила, уже едва размыкая губы, — кто ворвался внутрь, когда пали ворота…

— Я вспомнил теперь, — прошептал Рейвин. — Спите.

Он еще лежал рядом несколько минут, дожидаясь, пока ее дыхание выровняется, а сон станет спокойным, хотя его собственная рубаха вымокла насквозь от пота, струящегося по хребту. Потом встал, чувствуя дрожь в коленях и пульсирующий холод под ложечкой, и устремился в библиотеку.

Ни мастера Ханома, ни его помощника уже не было, но это было только к лучшему, Рейвин и так прекрасно знал, какую книгу хочет найти. Он читал ее в детстве, когда еще не знал половины перечисленных в ней благородных домов, потом читал с братом, когда тому исполнилось семь. «Полная летопись Третьей Великой войны Севера» мастера Венда из Эстергхалла — почти три сотни страниц с описанием всех битв тридцатилетней войны Виндордара против Твердыни Волчьего Зуба, с поименным перечислением всех благородных северян, лордов и сиров, от всех пятидесяти домов, что участвовали в этих битвах. Было три осады Виндордара в этой войне, но только одна из них завершилась штурмом. Рейвин лихорадочно листал страницы, больше всего на свете надеясь на то, что память его подвела.

Рейвин смотрел на последнюю строчку, пока воск, капающий со свечи, не испятнал изукрашенный цветным бордюром пергамент.

Эквитар. Эквитары из Высокой Крепости. Дом, о котором было известно лишь то, что он исчез больше ста пятидесяти лет назад.

* * *

Асмунд был в карауле этой ночью — во всяком, случае, Рейвин так думал, когда вламывался в его комнату, которую тот делил с поддельным братом. Девчонка — или Неизвестный ведает кто — спала, до носа закутавшись в старый солдатский плащ, но проснулась почти сразу, едва услышав резкий звук отворяемой двери. Во всяком случае, со слухом у нее было все в порядке.

Рейвин кинулся к ней, придавил к кровати, жалобно заскрипевшей под двойным весом, сжал за плечи, не позволяя выпутать руки из-под плаща. Стоило отдать ей должное, она не пискнула даже в момент испуга, не забыв о своей роли.

— Я знаю, что ты можешь говорить, — рявкнул лорд. В любой другой ситуации он не стал бы так обращаться к женщине, тем более — прикасаться. Но она сама решила выдать себя за юношу, а значит, закон защищал ее не больше, чем любого простолюдина на земле его лорда. — Расскажи мне, что было в лесу? Говори, что ты видел? Там был кто-то еще?

Девчонка молчала, вытаращив на него полудикие блестящие в темноте глазища.

— Не хочешь говорить? Тогда напиши!

Лорд вытряхнул ее из шерстяного кокона и потащил по направлению к столу в поисках чернил, грифеля — чего угодно. Ни того, ни другого, в комнате Асмунда не было, но нашелся обрывок белой ткани и уголек из жаровни.

— Напиши! Демоны тебя раздери, если тебя дорога твоя душа, то напиши! Кто еще там был?!

— Милорд!

Эстергар стремительно обернулся. Асмунд стоял в дверях, ноги расставлены на ширине плеч, левая рука опасно заведена за пояс, к ножнам у крестовины меча, правая в мнимом покое вытянута вдоль тела. Но Рейвин не хуже самого Асмунда знал, как быстро это может измениться.

— Милорд, брат не умеет писать. Отпустите.

Рейвин медленно разжал пальцы. Девица, названная братом, с беличьей скоростью рванулась к своему защитнику, нырнув за его плечо. Асмунд неторопливым движением выпрямил левую руку.

— Он сказал бы мне, если бы видел что-то. Поверьте.

— Верю. Я верю вам, — глухо произнес лорд. Больше всего прочего он ощущал теперь стыд и отчаяние. Но он должен был хотя бы попытаться.

***

Низкий не побеленный потолок давил ей на голову, когда говорил отец. Как будто ей было не шестнадцать, а шесть лет.

«Какие клятвы вы дали друг другу? Повторяй».

И она повторяла своему отцу то, что Ремгар говорил ей, когда они лежали на траве под цветущими деревьями, то, что — она знала — не было настоящими клятвами, но что казалось тогда, на той траве, под теми деревьями, в тысячу раз большим, чем клятвы.

О таких людях, как ее отец, говорили — «и Север покажется маленьким». И месяца не прошло, как весь Север узнал — лорд Селвин Эквитар ищет мужчину, совратившего его дочь.

* * *

— Два жемчужных запястья, — прочитал Энвар, вглядываясь в пляшущий тенями лист пергамента.

— Что? — Рейвин оторвался от своего текста, недоверчиво посмотрел на южанина.

Они сидели вдвоем в малом зале, зажегши факелы и свечи, и просматривали одну за другой записи настолько старые, что половина башен Эстергхалла была моложе.

Два жемчужных запястья на свадьбу Астрид, дочери Селвина, из дома Эквитаров. Ушло почти три недели, чтобы найти это, но это было хоть что-то. Леди Астрид вышла замуж за Бьермунда из дома Тистельдеров, и было это триста пятнадцать лет назад. Что случилось с ней после? Сколько она прожила? Родила ли детей? Как умерла? И когда появился Ремгар — до или после Бьермунда? Рейвин не знал, помогут ли ему ответы на эти вопросы, но знал, что должен попытаться их найти.

— Мне нужно будет уехать, — сказал он брату два дня спустя. — К Тистельдерам, за старым долгом.

— Хорошо, — бледно отозвался Крианс.

— Ты останешься здесь за меня. Лорд Хенред не приедет в этот раз. Теперь — все сам. Пригляди за моей женой. Она не должна покидать замок. Ни днем, ни, особенно, ночью. Я оставлю распоряжения, но следить за их исполнениям все равно будешь ты. Все ключи будут только у тебя и у Асмунда. Ему ты можешь доверять. Но — только ему.

* * *

«Нам не удастся скрыть, что ты понесла ублюдка, — сказал ей отец. — Но он еще может родиться законным, если твой мужчина будет здесь к зимнему солнцестоянию. Умоляй всех демонов, чтобы его привезли сюда и чтобы ты не разродилась до того».

«Он вернется, отец, — плакала она, прижимая руки к животу, в котором уже шевелилась непрошенная жизнь. — Он вернется, как только узнает, что я ношу его ребенка. Это auterre, отец, как ты не понимаешь?»

«Вернется, когда твои братья отыщут его. А если им это не удастся, я скажу, что они не сыновья мне, как ты — не дочь».

* * *

Рейвин взял собой шесть человек сопровождения — именно с такой свитой лорд Эстергар мог безопасно путешествовать, не вызывая притом особого удивления у подданных. Путь лежал к Айхен-Хорхену, где Рейвин не стал останавливаться даже на ночь, оттуда — через лес к границе земель Фэренгсенов, и от Приразломной башни на запад, в земли Тистельдеров. В любой другой раз Рейвин бы отправил письмо лорду Фэренгсену и сделал бы крюк, чтобы навестить добрых друзей, особенно Риенара, с которым не виделся со дня его свадьбы, но теперь не мог позволить себе терять время.

Если сир Денгвар, комендант Приразломной башни, и был удивлен, увидев Эстергара у своих ворот в самый лютый месяц зимы, он никак этого не выразил. Он отдал распоряжение разместить спутников лорда и хотел сам отправиться спать в казарменные помещения, но Рейвин уговорил его разделить комнату. Лорд устроился на кровати, хозяин — на покрытом шкурами топчане у противоположной стены.

— Завтра мы продолжим путь в Бремдальтон, — сказал Рейвин.

— Продолжите, если не разыграется метель, милорд, — ровно ответил сир Денгвар, отвернув от лорда изуродованную сторону лица.

— Мне нужно, чтобы ты поехал со мной.

— Как скажете, милорд, — тем же тоном отозвался Денгвар.

— Но не вместе с остальными, а позади нас всех. Мне нужно, чтобы ты сделал кое-что для меня. О чем никто не должен узнать.

На этот раз комендант ответил не сразу. Эстергары никогда прежде не приказывали ему и не доверяли тайных поручений.

— Все что угодно, что не навредит моему лорду и родичу, — произнес он с осторожностью.

— Не навредит. Лорд Фэренгсен по-прежнему в числе самых дорогих моих друзей и так будет всегда, — заверил его Рейвин. — Я должен найти одну женщину. Мертвую женщину. Я не могу объяснить всего, но… это нужно для того, чтобы спасти другую женщину, живую. Которая дорога мне.

— Вы не должны ничего объяснять, милорд, — сир Денгвар порывисто обернулся, судорога пробежала по его лицу, заставляя рваные края раны жутко пусильсоровать. — Только скажите, что для этого нужно.

* * *

Близилось солнцестояние, когда Ремгар вернулся в Высокую крепость. Братья опозоренной им леди привезли его, потратив на поиски всю осень и часть зимы. Но это было не важно, главное — что он вернулся, вернулся к ней и поспел в срок. На их свадьбе не было гостей, только три свидетеля, необходимых для церемонии. Ремгар не выглядел счастливым, а невеста едва стояла на ногах, впервые за месяц поднявшись с постели. Не так она представляла воссоединение с любимым. Но и это не имело значения, ведь в тот же день они произнесли свои клятвы при свидетелях и соединили руки над чашей.

Она родила сына в ночь после собственной свадьбы.

* * *

Лорд Тистельдер принял сюзерена радушно и выплатил долг в три сотни золотых немедленно после напоминания. Лорды обменялись подарками и обычными в таких случаях учтивостями, а уже следующим днем Эстергар, сославшись на дела, отправился в обратный путь. Рейвин был в добрых отношениях с Тистельдером, но далеко не настолько близких, чтобы открыть ему правду о цели своего визита. И хотя честь противилась задуманному им, в особенности — необходимости действовать тайно, обманывая человека, принявшего его под своей крышей, лорд заставил замолчать этот внутренний голос.

«Я не побеспокою мертвых более необходимого и ничего не возьму от них», — сказал он себе.

Смеркалось, когда сир Денгвар встретил лорда в условленном месте. Эстергар велел своим спутникам остаться позади и ждать его, обещая вернуться к рассвету. Распоряжений на случай, если вернуться не придется, лорд не оставил.

— Ты нашел ее? — вполголоса спросил он, едва завидев среди деревьев знакомую фигуру.

— Нашел, милорд, — так же тихо отозвался сир Денгвар. — Это недалеко, но лошадь не пройдет. На ступнях будет быстрее.

— Там есть охрана?

— Уже нет, милорд.

Рейвин, крепивший ремни снегоступов к сапогам, замер.

— Что… что ты сделал, Денгвар?

— Вы ведь знаете, что мать моей матери была из дома Тистельдеров. Лорд Тистельдер — родич мне и друг моего лорда. Что я мог сделать его людям на его земле?

— Хорошо, хорошо, я верю тебе, — сказал Эстергар, решив не расспрашивать больше.

Путь до склепа преодолели быстро. Сир Денгвар шел впереди, указывая дорогу. Фамильный склеп Тистельдеров выглядел, как половина всех старых фамильных усыпальниц на севере — вросшее в землю каменное строение, глухое, без окон и с единственной крепкой дверью, окованной железом. А вот содержимое могло существенно различаться в зависимости от репутации семьи. Впрочем, за Тистельдерами ничего дурного не водилось. Во всяком случае — последнюю сотню лет.

Стражи рядом со склепом действительно не было, Денгвар позаботился об этом, и Рейвин очень хотел верить, что не самым очевидным способом. Иначе то, что они собирались сделать становилось еще более отвратительным. Замок с двери был уже сбит, и Рейвин уже протянул руку, собираясь открыть ее, когда сир Денгвар остановил его.

— Милорд! Пообещайте, что мы ничего не возьмем у них, — со всей решительностью потребовал комендант у лорда.

— Ничего, что принадлежит мертвым, — ответил Эстергар. — Идем.

Триста лет — это примерно шестьдесят могил для благородного дома, не считая детских. Усыпальница была ухоженной, никакой пыли, совсем мало крыс, в свете факела не составляло труда прочитать имена на полированных стенках каждого саркофага. Рейвин смотрел на женские, их легко было отличить — на пару ладоней выше, чтобы оставалось место для праха рано умерших детей, без воинских атрибутов — и каждый раз вздрагивал, встречая похожее имя. Наконец, Денгвар сжалился над ним:

— Она там, милорд, в самом конце.

Астрид, дочь Селвина, лорда Эквитара. Могила не пышнее и не хуже других, крышка — поле мраморных цветов, из которых, как утопленница из затона, выглядывало белое мертвое лицо без возраста и черт. И три резные розетки внизу, в пьедестале — три мертвых девочки. Кто-то любил эту женщину, раз заказал для нее такое надгробие.

— Ее вы искали, милорд? — спросил Денгвар.

— Ее, — эхом отозвался лорд, вглядываясь в мраморное лицо.

— Что теперь?

— Откроем.

Вдвоем они сдвинули крышку. Сверкнуло белое — зубы в черном безгубом провале рта и два золотых запястья, густо усыпанных жемчугом, на сложенных под подбородком руках мумии. Рейвин смотрел на нее долго — в провалившиеся щелки глаз, будто стараясь высмотреть в полуистлевшем высохшем теле хоть малейший признак…

— Нет, — выдохнул он наконец. — Не та женщина. Не та дочь. Закрой… закрой ее.

На едва гнущихся ногах Рейвин направился к выходу, наружу. За его спиной сир Денгвар шептал что-то, видимо, прося у покойницы прощения. Рейвину было дурно. Он вскрыл могилу честной женщины, умершей три столетия назад, только для того, чтобы убедиться, что она мирно ушла к Неизвестному.

Кого, в самом деле, он ожидал найти там? Лейлис?..

Глава 6

Они грозились приехать в своем последнем письме, но Рейвин не поверил. Южане, зима, Брейнденский лес — слишком много несовместимых слов. И признал, что ошибся, только когда ему доложили о прибытии лорда Хостбина и рыцаря Овайна с женой. Мало что удивило бы лорда Эстергара сильнее, чем встреча с дядей своей жены — разве что столь же неожиданный визит собственного дяди. Теперь он злился на себя, что не встретил их, не отправил письмо управителю в Верг, даже не распорядился приготовить для южан покои, и что они наверняка поймут, какого мнения он был о них. А самое главное — он не представлял, чего южане ждут от него.

Лейлис писала письма на Юг со дня своего прибытия в Эстергхалл, раз в месяц — сестрам, каждой из четырех, и дядюшке с тетушкой. Рейвин тоже переписывался с Хостбином, но реже и только о расчетах и зерне. Когда с Лейлис случилось несчастье и она перестала отправлять письма, Рейвин счел своим долгом уведомить ее родственников о том, что она заболела, не выдавая ни причин, ни подробностей. Он не думал, помня обстоятельства своей помолвки, что до его жены кому-то есть дело в ее отчем доме, и не ожидал дальнейших расспросов, однако они полились на него непрекращающимся потоком — сначала просьбы, затем требования, под конец — обещание приехать в ближайшее время, не дожидаясь весны. Он только усмехнулся, складывая очередное письмо в шкатулку для бумаг. И теперь горько раскаивался в своем высокомерии.

Конечно, он вышел встретить их к самым воротам, это было меньшее, что он мог сделать, нарушив уже все мыслимые правила учтивости.

— Я не ожидал увидеть вас… так скоро, — признал он, поприветствовав южан.

Их было четверо — сам лорд Моррет, долговязый детина в клепаной куртке, представившийся рыцарем Овайном, женщина в дорожном платье, закутанная в шерстяной платок, и слуга. Хвала Неизвестному, мессер Кельперт догадался предоставить им фургон и снежную лошадь, иначе они вряд ли бы добрались. Рейвин смотрел на женщину и еще до того, как ему представили ее, понял, кто перед ним — она была так похожа на Лейлис, что сложно было не догадаться об их родстве.

— Где моя сестра? — сходу задала вопрос женщина, обращаясь напрямую к лорду.

«Она ведь должна знать, что нельзя делать так, — с досадой подумал Эстергар. — Она должна бы знать, потому что Хостбин знает об этом».

— Пойдемте под крышу, лорд Моррет, сир Овайн, — кивнул Рейвин мужчинам, решив про себя, что рыцарь, скорее всего, принадлежит к благородным, а значит, такое обращение будет ему по чести. — У нас не принято говорить о важном, стоя у ворот.

Тем более, что кругом уже начинала собираться челядь, желая поглазеть на южную родню своего лорда. К счастью, подоспевший комендант парой слов разогнал непрошенных зрителей, а Рейвин повел своих гостей в замок.

Они, конечно, видели и стены, и башни, и внушительный донжон, возвышающийся надо всем остальным, но Эстергхалл по-настоящему поражал, если смотреть на него, стоя на мощеной площадке у главных дверей. Все одинаково задирали голову в этот момент, даже северяне, даже лорды, что же говорить о южанах с их карликовыми замками и пузатыми башенками в три оборота винтовой лестницы. И Хостбины знали, конечно, что лорд Эстергар богат, знали и когда отдавали за него свою девицу, но вряд ли представляли, насколько. «Варвары, не считающие золота» — говорили на Юге о северных лордах. Рейвин бы поспорил с этим, он-то отлично знал, что северяне, даже самые знатные, считают и золото, и серебро и медь с железом, когда приходится. Но истина была в том, что Эстергхалл отличался от замка Хостбинов, как стена бутового камня, сложенная века назад, отличается от деревенского частокола. Рейвин не намеревался пускать им пыль в глаза или чваниться больше положенного, но, в конце концов, он на своей земле и в своем замке, а они — гости, приехавшие без приглашения, и он не даст им об этом забыть.

Мужчины поняли его быстро, но женщина, похоже, была из тех, кто любит хватать лошадей под уздцы.

— Где моя сестра? Почему она не вышла к нам? — снова спросила она, окинув взглядом проходной зал. Она была первым человеком на памяти Рейвина, кто уделил Эстергу с его самоцветами меньше двух секунд своего времени.

— Розамунда, помолчи, — лорд Моррет попробовал унять племянницу, но это мало помогло.

Рейвин уже почти не сомневался, что именно она заставила их всех приехать. А ведь еще совсем недавно он думал, что все южные женщины такие же, как его жена.

— Вас проводят в купальню, там вы найдете все необходимое, чтобы привести себя в порядок после долгой дороги. Когда будете готовы, нам подадут ужин в малой зале, — непререкаемым тоном сообщил Эстергар. — Тогда и обсудим все дела. На Севере принято так.

Он надеялся выиграть хотя бы несколько часов, в течение которых очаровательная леди Розамунда не сможет влиять на своих спутников, а у него появился возможность обдумать дальнейшие действия. А подумать было о чем.

Он не мог показать им Лейлис. После того, что с ней стало — не мог. Никто не должен смотреть на своего близкого человека и видеть в его взгляде чужое, мертвое существо. Они, скорее всего, даже не поймут, даже не увидят — южане не привыкли распознавать такие вещи. Они могли слышать о чудовищах в лесах; почти каждый, хоть раз бывший на Севере, видел поземников и снежных лошадей, а некоторые даже встречали упырей на трактах, но как объяснить им что-то настолько темное и таинственное, что даже в древних северных трактатах не было ни одного упоминания?

За ужином Рейвин попотчевал южан той же историей, которую рассказал лорду Хенреду в день его приезда, не понимая даже, что поступает ровно так же, как ненавистный ему лорд Фержинград. Моррет и женщина слушали, ловя каждое слово, рыцарь только кивал — похоже, его меньше всех интересовала цель визита.

— Что это, «холодная рука»? — смахнув слезы, наполнившие ее прекрасные темные глаза, спросила леди Розамунда, когда он закончил рассказ. — Отчего она приходит и как с этим справиться?

— Одна из тех вещей, что были созданы прежде нас и будут после, — пожал плечами Эстергар. — Женщины справляются с этим… как с любым подобным несчастьем. Леди Эстергар тоже справится. Но нужно запастись терпением. Когда моя леди-жена будет готова, она покончит со своим трауром и возобновит переписку с вами. Или, может, вы сможете снова посетить ее, к примеру, летом, когда дороги безопаснее…

— Какой траур не позволяет женщине выйти и поприветствовать своих родичей?! — возмущенно прервала его леди Розамунда.

— На Севере строгие порядки во всем, что касается траура, — спокойно пояснил лорд Рейвин, взглядом обращаясь к лорду Моррету. Сир Ойван так и не произнес ритуальной фразы, разрешающей другому мужчине говорить с его женой — он, конечно, просто не знал о существовании такого обычая — но Эстергар пользовался этим, чтобы не отвечать леди Розамунде. — Женщины закрывают лица и хранят молчание, тем дольше, чем тяжелее их утрата, — продолжал он. — Сколько будет длиться траур, решает сама женщина. Это может быть неделя, месяц, даже год. Но все остальные обязаны уважать ее решение. Особенно — если это решение жены лорда и хозяйки замка. Поэтому… мы с женой очень рады, что вы приехали. Хотя мы и не ждали вас. Но вы приехали и это показывает, насколько сильны ваши родственные чувства по отношению к нам.

Он встал, торжественно отсалютовав Моррету кубком и вынуждая обоих мужчин последовать его примеру.

— Родичи моей жены — всегда желанные гости в моем замке, — возвестил он. — Вы вольны остаться, на сколько пожелаете. Любой мой слуга почтет за честь служить вам. Но есть правила, обычаи, традиции, которые много значат для меня, моей семьи и моих подданных. Боюсь, вы сможете увидеть леди Эстергар, только если она сама пожелает выйти к вам.

* * *

Рейвин распорядился, чтобы гостей поселили подальше друг от друга, в разных частях замка. Он не мог, конечно, разделить мужа и жену, но позаботился о том, что леди Розамунда не смогла переговорить с дядюшкой после ужина. Рейвин очень надеялся, что поутру тот не надумает ничего лучше, как уехать обратно на Юг, и что леди Розамунде придется с этим смириться. Но он еще не знал эту женщину.

Рейвин даже не сообщил Лейлис о приезде ее родственников. Он вообще мало разговаривал с ней в последние дни, это имело все меньше и меньше смысла. Даже прежние просветления случались все реже и реже. Она уже не принимала участия ни в каких делах по хозяйству и большую часть времени проводила в своих покоях, взаперти. Рейвин знал, что она хочет вернуться в лес, и знал, что однажды должен будет ее отпустить. Но не раньше, чем перепробует все, что доступно смертному, чтобы ее вернуть.

Он продолжал проводить вечера, а иногда и ночи за книгами, надеясь отыскать если не ответ, то хотя бы подсказку. Мастер Ханом все больше болел последнее время, его состояние вообще уже многие годы ухудшалось зимой, поэтому лорду обычно помогал менестрель-южанин. От него все равно было сложно что-либо утаить, ведь он был мужем Шиллы, а эта южанка была с Лейлис каждый день, с той самой ночи, когда все началось. Но иногда, как в этот вечер, переходящий в ночь, Рейвин читал в одиночестве, оттягивая момент, когда все-таки придется подняться к жене.

— Вижу, вам не спится, милорд, — послышался за его спиной очень приятный, чуть насмешливый женский голос.

Эстергар дернулся от неожиданности. На секунду, когда он только обернулся к дверям залы, он успел испугаться, что кто-то выпустил его жену. Они все же были очень похожи — ростом, сложением, цветом волос и даже голосом, так что и разница в семь лет почти не бросалась в глаза.

— Вижу, вам тоже, — ответил он, прочистив горло. — Где ваш муж?

Он все-таки не мог до конца поверить, что женщина может ночью загуливать по чужому замку в одиночестве и оставаться наедине с хозяином. Да есть ли, в самом деле, у этой южанки стыд?!

— Он-то, как раз, спит, — бросила она, скривив уголок очаровательных губ в полуулыбке.

Минуту Рейвин раздумывал, что делать. Позвать кого-нибудь из слуг, велеть отвести леди в ее комнату, к мужу. Ей здесь не место, она не может ходить, куда ей вздумается, заговаривать, с кем пожелает… Она же позорит свою сестру, неужели она этого не понимает? Он продолжал еще цепляться за правила, условности, деление на принятое и непринятое, потому что только это и оставалось теперь четким и понятным. Но он понимал и то, как мало смысла во всем этом теперь, когда его жена даже не здесь. Давно уже не здесь.

— Чего вы хотите? — спросил он напрямик. Его познания в языке Долины были не столь хороши, чтобы играть с леди Розамундой в ее игры.

— Увидеть сестру.

— Я сказал вам, что вы не можете этого сделать.

— Я вам не верю, — задумчиво произнесла она и, прежде чем он успел возразить, продолжила тем же спокойным, будто отвлеченным тоном: — Всем этим словам про траур — не верю. Не верю, что Лейлис не захотела бы поговорить со мной обо всем. Я тоже потеряла ребенка, и тоже первенца. Она это знает. Она могла не захотеть видеть дядю, за это ее сложно было бы винить. Но меня… ко мне бы она вышла.

— Вы так в этом уверены? — проговорил Эстергар, досадливо закусив губу. В любом другом случае он счел бы обвинение во лжи страшным оскорблением. В любом другом случае, если бы действительно не солгал. — Она никогда не выделяла вас среди других сестер.

— А часто вы спрашивали, кого из сестер она выделяет?

Ни разу, он не спрашивал ни разу. Только один раз поинтересовался, сколько племянников у его жены, просто чтобы оценить шансы своих будущих детей на какие-то земли в Долине, и тут же потерял интерес, уяснив, что шансов таких нет.

— Я думаю, она не знает о нашем приезде. Я могла бы заподозрить и то, что вы не пускаете ее ко мне … но она слишком хорошо писала о вас, чтобы я могла всерьез допустить подобное. Я знаю, когда она пишет искренне, поверьте. Я думаю, вы не хотите, чтобы мы увиделись. Не понимаю только, почему. И потому спрашиваю напрямую. Что случилось с моей сестрой? — последние слова она отчеканила жестко, почти требовательно.

Ей удалось его впечатлить. А еще — устыдить. Потому что южанка набралась решимости и забралась так далеко от дома — невообразимо далеко по меркам крошечной Долины — в земли холодные и полные опасностей, только потому, что не удовлетворилась одним скупым письмом «ваша сестра заболела». Как не удовлетворилась теперь его объяснением про чужие и строгие обычаи. А он, Эстергар, верховный лорд северных земель, годами не мог сделать того же для своей родной тети — спасти ее от мужа, рядом с которым она утратила душевный покой и здоровье. Не мог, потому что боялся, что та скрытая вражда, что сейчас тлела между ним и Фержинградом, превратится в открытую. И по этой же причине вот уже недели не решался сделать то единственное, что могло бы помочь Лейлис — собрать верных людей, отправиться в Кейремфорд и вытрясти из дядюшки Вильморта все полезное, что он только может знать об этих темных делах. Если ему по силам превращать живых людей в упырей, в чем Рейвин почти не сомневался, пусть разберется и с тем, как вернуть душу, украденную мертвецом. Если кого и можно было заподозрить в подобных талантах — то только его, Вильморта Фержингарда. Но Рейвин знал, что не решится на это. По крайней мере — не сейчас. Этот демон все еще слишком силен для него.

А южанка… она уже доказала, что заслуживает ответов больше, чем он.

— Уверены, что хотите знать? — мрачно спросил Эстергар, признавая поражение.

* * *

Лейлис еще не спала, но сидела перед камином в одной ночной сорочке, вглядываясь в огонь. Любимое занятие Другой женщины, не считая криков. Рейвин оставил Розамунду ждать в алькове, пока он подготовит все к их встрече.

— Миледи, — негромко позвал он. — Здесь ваша сестра.

— Астрид?! — воскликнула та, что была его женой, и ее лицо озарила радостная улыбка, в то время как глаза были полны недоверия.

— Нет. Другая сестра. Она приехала, потому что беспокоится о вас.

Лейлис резво вскочила на ноги, накинула на плечи домашний плащ, схватила со стола аметистовую сеточку для волос. «Пока что хороший признак», — подумал Рейвин. Он отворил дверь, приглашая леди Розамунду.

— Вы обещали, что мы поговорим наедине, — напомнила она, решительно вздернув аккуратный подбородок.

— Извольте, — Рейвин пропустил ее и затворил за собой дверь, предоставляя сестрам уединение.

Он ждал, прислонясь к холодной каменной стене и отсчитывая минуты по вдохам. Он не прислушивался к тому, что происходило за дверями спальни. Не прошло и четверти часа, как леди Розамунда вылетела оттуда, задыхаясь. Ее била дрожь.

— Как, как, как это возможно? — зачастила она.

Лорд только пожал плечами. Он ее предупреждал.

— Она вас узнала? А вы ее? — спросил Рейвин. Он знал, что нет, в таком состоянии Лейлис узнавала только людей, что были давно мертвы. В основном Ремгар — это всегда был Ремгар, иногда отец, и сегодня впервые Рейвин услышал от нее новое имя, которое и так уже знал сам — Астрид.

— Я должна забрать ее, — выпалила леди Розамунда, в исступлении стукнув кулаком по каменной кладке. — То, что случилось — случилось с ней здесь. Ее нужно увезти отсюда…

— То, что случилось с ней — случилось в лесу, — оборвал лорд. — Везти ее через лес — опасно. Это не спасет ее и погубит всех вас. А ведь у вас еще остались родные в Долине.

— Должен быть другой путь! Не через лес, так морем или через степи…

И Рейвин сделал то, чего не позволял себе делать с тех пор, как получил меч и стал мужчиной. Он подошел к замужней женщине и взял ее руки в свои, но не поднес к губам, а сжал, как если бы она была мужчиной.

— Послушайте, — вкрадчиво, но твердо заговорил он. — Я думал об этом. С тех пор, как это произошло, я все время думаю о том, как спасти свою жену. Пока она в безопасности здесь, за этими стенами, под этой крышей. Кто бы ни сделал это с ней, он не может попасть сюда. Выйдете из замка — и я потеряю ее навсегда.

— Мы еще вернее потеряем ее, если оставим здесь! — выкрикнула южанка ему в лицо.

— Я вижу, мы не решим это, — вздохнул лорд. — Раз так, пусть решает Лейлис. Спросим, хочет ли она уехать с вами или остаться здесь.

«Если женщина из леса хочет вернуться в лес — пусть идет. Просто пришло время».

— Миледи, — осторожно обратился он к женщине, которая была его женой. — Ваша сестра уезжает завтра утром. Вы вольны поехать с ней, если хотите… домой. Или остаться здесь, со мной.

— Конечно, я поеду! — воскликнула Лейлис, и сердце Рейвина будто сорвалось в пустоту. — Я поеду с тобой, куда ты скажешь! Муж мой…

Она обхватила его обеими руками за шею, почти повисая на нем, едва касаясь кончиками пальцев пола.

Леди Розамунда поняла без перевода.

— Я провожу вас до ваших покоев, — предложил гостье лорд.

Когда он вернулся к Лейлис, она ждала его и все еще была возбуждена. Кажется, она уже забыла про сестру, да и вряд ли узнала ее, но отчего-то считала, что должна куда-то ехать с мужем. Должно быть, она вспомнила, как уезжала из дома, от сестры… с Ремгаром. «Должно быть, — решил Рейвин, — мой вопрос смутил ее и подстегнул эти воспоминания». Когда они наконец легли в постель, Лейлис спросила, долго ли ехать. Рейвин успокоил ее, ответив, что до утра. Она заснула быстро, и он, измученный, начал проваливаться в сон вслед за ней. Должно быть, он успел заснуть достаточно крепко, потому что то, что его разбудило, не было реакцией на звук или движение рядом. Его просто вдруг вытолкнуло из сна, как волна подхватывает и выносит на берег тело.

Дальше все произошло очень быстро и скорее рефлекторно, так как Рейвин даже не успел понять, что именно происходит — просто перехватил занесенную над ним руку, вывернул до хруста в запястье. Клинок выпал из разжавшейся ладони, сверкнув янтарным бликом в свете полузакрытого камина, потерялся в складках покрывала. Рейвин нащупал его широким движением, перехватил в левую руку, правой продолжая удерживать Лейлис. Она сопротивлялась и вырывалась отчаянно, крича страшно и без слов. Рейвин вновь услышал хруст, на этот раз уже не сомневаясь, что сломал жене руку. Но он уже пришел в себя настолько, чтобы овладеть ситуацией. Он отпустил женщину, одновременно оттолкнув от себя, к противоположному краю кровати. Кинжал был уже у него, перекинувшись кошачьим движением, он дотянулся и до меча на подставке в изголовье. Выставив его между собой и женщиной — не обнажая, ему бы не пришло в голову обнажить против нее меч, даже если бы нее еще оставалось какое-то оружие — Рейвин метнулся к сундуку, на котором оставил снятую с вечера одежду, подцепил связку ключей. На все ушло не больше десяти ударов бешено бьющегося сердца.

Женщина бросилась к двери, стремясь опередить его, но он все же был тренированным воином и достаточно опытным охотником, так что она не могла сравниться с ним в скорости реакции. Рейвин успел захлопнуть дверь прямо перед ее носом, подналег плечом, дважды провернул ключ в замке. И только после этого перевел срывающееся дыхание. Женщина билась в преграду, билась, судя по всему, всем телом, но от этого толстый дуб едва колебался.

— Будь ты проклят, Ремгар! Будь ты проклят, убийца! — кричала она в неистовстве между ударами о дверь.

«Похоже, ей не следовало никуда ехать с Ремгаром», — мрачно подумал Эстергар.

***

Она засыпала, припав головой к плечу своего мужа. Мех его плаща слегка щекотал ей нос. Ребенок, еще не получивший имени, лежал тут же, под боком своей матери, завернутый в пеленки и овчинныепокрывала так плотно, что наружу торчал только маленький носик и рот, занятый винной тряпочкой. В повозке было холодно, как и снаружи, согревали только покрывала и собственное дыхание. Ремгар настоял на том, чтобы покинуть Высокую крепость как можно скорее, едва жена оправилась после родов и смогла встать на ноги. Она не возражала. Замужней женщине не положено долго оставаться под крышей своего отца.

Скрежет полозьев о лед резал уши в первые часы пути, но усталость и умиротворяющая близость двух самых любимых ею существ сделали свое дело — она заснула, чувствуя себя в безопасности. И проснулась, вытолкнутая из сна, не от звука, а от внезапной, неправильной тишины. Повозка остановилась.

Ремгар поднялся, стряхнув ее с себя, гибким движением потянулся к мечу. «Жди здесь и будь готова» — бросил он ей и, обнажив сперва меч, принялся за засовы. «Не ходи!» — хотелось ей выкрикнуть, но она не посмела. И ее муж скрылся за окованной железом дверью фургона. Снаружи была ночь и лился лунный свет, искрясь и отражаясь от льда и снега. Снаружи была смерть.

Она вытащила кинжал, свадебный подарок мужа, и взяла на руки ребенка, прижала его к груди. Она — северянка, а женщине, выросшей на Севере, не надо объяснять, что значит «быть готовой» на тракте. Будь готова убить себя и своего ребенка, если твой мужчина погибнет прежде тебя. Она знала, что должна задвинуть засовы, это правило — если кто-то вышел из фургона, он войдет обратно, только постучав условленным образом. Но не стала этого делать. В конечном счете, это не даст ничего, кроме пары лишних минут, если снаружи действительно опасность. Она почувствовала дрожь дерева под ногами — кто-то всей тяжестью запрыгнул на подножку. Сердце сжалось и забыло, как биться. Секундой позже снова растворилась дверь.

Ремгар.

«Держи ребенка. Уходим. Сейчас».

Она даже взгляда на бросила на шкатулку с драгоценностями под мехами и подушками в углу. Ухватилась за руку мужа и шагнула вслед за ним, наружу и вниз, на лед.

***

Рейвин был раздражен до предела, однако же старался не показывать вида из учтивости и, как обычно с ним бывало, становился от этого язвителен.

— Вы ведь собирались уехать утром. Почему же я не вижу ваших торопливых сборов?

Леди Розамунда высоко вздернула острый подбородок и совсем не изящно скрестила руки на груди, приготовившись к бою.

— Я с места не сдвинусь, пока не услышу объяснение, почему у моей сестры перевязана рука.

— Леди Эстергар упала ночью с кровати, — процедил лорд.

— Сломав запястье при падении?

— Такое случается.

— Юлите со своими вассалами, я спросила, сломала ли она запястье при падении или как-то иначе? Половина замка слышала крики!

Пока она говорила, на щеках лорда вспыхнули два алых пятна от резко прилившей к лицу крови, быстро сменившиеся обычной бледностью, а тонкие губы сжались в твердую складку. Любой, кто достаточно близко знал его, немедленно распознал бы признаки, за которым скрывалась крайняя степень гнева. Рейвин редко по-настоящему выходил из себя, но если случалось, это могло быть действительно страшным.

— Продолжайте разговаривать со мной в таком тоне и я буду вынужден спросить с вашего мужа за оскорбление, нанесенное мне на моей земле, — севшим, но оттого не менее жутким голосом предупредил он.

— Розамунда, ты оскорбляешь хозяина… — испугался рыцарь.

Какой-то частью души Эстергар даже хотел, чтобы она продолжила, чтобы снова надерзила или сделала что-то еще более невообразимое — бросила в него чем-то или замахнулась своим маленьким кулачком. Ладонь, уже рефлекторно потянувшуюся к рукояти меча, жгло от желания обнажить сталь, пустить кровь, снести кому-нибудь голову. Хотя бы этому рыцарю Ойвану. Потом проучить женщину. Если муж-южанин не смог воспитать ее за столько лет, стоит попробовать северянину. Рейвин был уверен, что справится с ее строптивостью, если займется этим как следует. И с Морретом можно будет легко договориться… Он уже продал одну свою племянницу, девицу, и не то что бы цена была высока для лорда Эстергара. За вдову не полагается даже выкупа, но Рейвин бы заплатил, из вежливости и родственных чувств, разумеется.

Он не знал, когда начались эти мысли. Возможно, с самого ее приезда, а может, с того момента прошлой ночью, когда на секунду перепутал ее, стоящую в дверях залы, с Лейлис. Он знал только, что был бы не против получить эту женщину себе в жены взамен той, которую уже потерял. «Между нечестивыми мыслями и подлым делом — торосная стена, только ты решаешь, перебраться через нее или остановиться перед ней». Рейвина держала Лейлис, он знал, что не возьмет другую жену, пока прежняя жива и находится среди людей.

Леди Розамунда с усилием выдохнула. Рейвин видел, как затрепетали ее ноздри, выдавая не меньшую, чем у него, ярость. Но она была отнюдь не глупа и знала, когда безопаснее поумерить праведный пыл.

— Прошу прощения за резкость, милорд, — наконец выдала она. — Я просто волнуюсь за леди Эстергар.

— Лорд, — машинально поправил Рейвин. — Милорд — обращение только к своему сеньору, так обращаетесь вы к своему дяде или ваша сестра — ко мне.

— Мне действительно стыдно за то, что я вышла из себя, лорд Рейвин, — сокрушенно вздохнула леди Розамунда. Ее более пышная, чем у сестры, грудь волнительно качнулась под несколькими слоями тонкой накидки, прикрывающей вырез. Рейвин, однако, не проникся, хоть и задержал на секунду дыхание. Он знал такой тип женщин. Она что-то задумала.

— Что ж, надеюсь, впредь вы будете более сдержаны. А, впрочем, вам давно пора уезжать.

— Я уеду, — приторно улыбнулась южанка. Мелкие белые зубки сверкнули, наводя на мысли о пушистом хищном зверьке. — Только позвольте мне хоть немного побыть с сестрой перед прощанием. Обещаю не устраивать громких сцен. Мы только побудем вместе, вспомним наше детство. Возможно, хорошие воспоминания помогут прояснить разум моей несчастной сестры.

«Вот что она задумала. Хочет остаться наедине с Лейлис, чтобы все-таки уговорить ее уехать». У нее не выйдет, конечно, Лейлис ее даже не узнала вчера, вряд ли узнает наутро. И все же… Эстергар колебался. Он понимал, что прошлой ночью что-то изменилось. Последние месяцы он невольно наблюдал, как развиваются порочные отношения чужих ему, мертвых людей — девушки из дома Эквитар и Ремгара — тайного любовника, затем мужа, затем… убийцы, жертвы? Он что-то сделал той женщине, и вчера она вспомнила об этом. А вспомнив, попыталась убить. И это — то, что произошло вчера ночью в спальне супругов Эстергар — было ужасно, но в то же время это принесло Рейвину долгожданное, болезненное облегчение. Лживая, малодушная игра, которую он поддерживал, делая вид, что ничего не замечает, наконец-то закончилась. Он больше не сможет лечь в одну постель с Другой женщиной, не доверит ей свой сон.

Он так и не сомкнул глаз за всю ночь, просидев до рассвета в комнате брата и обдумывая ситуацию, в которую сам загнал себя. «Лес. Юг. Фержингард». Он мог отпустить Лейлис. Она ушла бы в лес, туда, где место мертвой неуспокоившейся женщине. Мог отдать дяде Моррету, посадить всех южан в фургон и отправить домой, в Долину, через Брейнденский лес. Они бы не доехали, Рейвин был уверен. Снова мерзлые обезображенные трупы, разбросанные по ледяному тракту, как тогда, два года назад, когда Эстергар вез свою юную невесту в свой замок, к готовящимся свадебным торжествам. «Это тоже было неслучайно. Круги замыкаются». Наконец, можно было оставить Лейлис в замке и держать взаперти. Рейвин знал нескольких лордов, которые так и поступили со своими сумасшедшими, изменившими или просто надоевшими женами. Вильморт Фержинград и несчастная леди Альда. «Лес — и потерять Лейлис навсегда. Юг — и погубить не только Лейлис, но и ее родичей. Замок на двери — и чем я лучше Фержингарда?» Был и четвертый вариант, хуже всех прочих, но, возможно, самый чистый и честный по отношению к Лейлис — просто убить ее. Рейвин не знал, что пугает его больше.

Предоставить решать леди Розамунде?

Та все щебетала:

— Я подумала, будет лучше, если мы прогуляемся. Свежий воздух — лучшее лекарство. Мы будем в двух шагах от замка, возможно, прогуляемся к этому восхитительному замершему озеру, что я приметила вчера…

«У озера? Почему бы и нет? Лейлис нравилось озеро».

* * *

День был солнечным, морозным. Лейлис долго одевали, боясь лишний раз тревожить пострадавшую руку. Она снова была спокойна и почти приветлива и никак не подавала виду, что помнит о ночном происшествии. Рейвин заставил Розамунду надеть меховой воротник и рукавицы, принадлежавшие Лейлис, — сестрица была одета совсем не по северной погоде. Одних их Рейвин, конечно, не отпустил — сопровождал сам, взяв в подмогу Асмунда и рыцаря-южанина.

Женщины шли впереди, по согласованному с лордом маршруту — вдоль крепостной стены и дальше, к озеру. Розамунда вела Лейлис, приобнимая за плечи и придерживая ее больную руку. Рейвин не слышал, о чем они говорят — это было условием уже со стороны Розамунды, сопровождающие должны держаться чуть поодаль.

— Посмотри, какой чудесный вид, родная. Помнишь, как мы гуляли, когда были детьми? Помнишь пруд возле нашего дома? Помнишь, как отец принес в плаще медвежонка?

Рассеянный взгляд Лейлис сфокусировался на лице сестры. Леди Розамунда улыбнулась самой лучистой, материнской улыбкой. Кажется, что-то промелькнуло на лице леди Эстергар, какая-то тень узнавания. Рейвин наблюдал за ними, затаив дыхание. Позади Асмунд с мрачной сосредоточенностью смотрел на темную кромку леса впереди, подобравшийся, напряженный, готовый к появлению опасности. Это было, пожалуй, лишним на взгляд Рейвина — что-то, бывало, выползало из леса по ночам, бродило вдоль озера, беспокоило жителей деревни, утаскивало или убивало животных или, совсем редко, баб и детей, но никогда при свете дня.

Леди Розамунда отпустила сестру и вдруг отбежала от нее, смеясь, упала спиной в снег, легко поддавшийся, взметнувшийся белыми искрами. Лейлис замерла в нерешительности, словно недоумевая, с чего это южанке вздумалось валяться в снегу. А потом вдруг звонко, по-детски рассмеялась. И Рейвина всего будто ошпарило кипятком на этом морозе, а потом сразу бросило в дрожь — потому что это не было знакомым ему, развязным хохотом Другой женщины.

Леди Розамунда сгребла немного снега, скатала в подобие снежка. Пушистый, рассыпчатый, он не поддавался и обратился в сверкающее белое облачко, едва коснувшись подола Лейлис. Та секунду смотрела на сестру, потом снова рассмеялась и приняла игру. Зафиксированная в тугой перевязке правая рука мешала ей лепить снежки, да и снег не годился, но она развеселилась, то забрасывая сестру снегом, то кружась и падая с ней вместе на наст. Забавляясь, они отходили все дальше и дальше от мужчин и от озера.

Рыцарь-южанин первым почувствовал, что замерзает, начал плотнее кутаться в плащ, поправлять и одергивать капюшон, прижимать к себе руки. Асмунд молча протянул ему свою флягу, из которой предварительно сам отхлебнул. Ветра не было и солнце еще светило, хоть уже и начинало клониться к западу. У Рейвина была при себе жаркая мазь, но нужды в ней не было, достаточно было немного размяться, чтобы разогнать кровь. Лейлис и Розамунда, все время пребывая в движении, вовсе не выглядели озябшими, а напротив, разгорячились. У обеих на смуглых щеках загорелся вишневый румянец, у старшей сестры волосы растрепались и выбились из-под недостаточно плотно повязанного головного платка, она то и дело просила передышки, чтобы повязать его снова, Лейлис же, которую Шилла причесывала и одевала как следует, была избавлена от таких неприятностей.

— Мне бы размяться, милорд, — подал голос Асмунд. — Отсюда до берега и обратно. Если руки и ноги закоченеют, буду совсем бесполезен.

— Давай, — не глядя отпустил Рейвин. — Я тоже, позже.

Совсем выдохнувшись, Розамунда снова повалилась в снег, утянув за собой Лейлис, но бережно, чтобы той не вздумалось выставить перед собой правую руку. Пора было действовать.

— О, Лейлис! Если бы ты только знала, как мне тебя не хватало. Я так люблю тебя и волнуюсь за твоё здоровье, — заговорила леди Розамунда. Она повернула Лейлис лицом к себе, так близко, что соприкоснулись опушки на их капюшонах, и продолжила уже шёпотом. — Какое было бы счастье, если бы ты согласилась погостить у меня. Только представь, как нам будет хорошо. Разве ты не хочешь навестить родные места? Немного отдохнуть от этого места… от мужа.

— От мужа? — повторила леди Эстергар одними губами. Взгляд ее замер, застекленел.

— Да, немного. Если хочешь. А потом, когда тебе станет лучше, ты можешь снова вернуться к нему.

— Вернуться? — переспросила мертвая женщина.

— Лейлис, родная, ты говоришь по-северному… Лейлис?

Лейлис вскочила, скинула с себе потянувшуюся к ней руку сестры. Рейвин, почувствовав неладное, сделал первое нервное движение в их сторону. Асмунд уже возвращался от озера, но был в четырех сотнях шагов от своего лорда.

Лейлис резко развернулась, взметнув подолом снег, и побежала к лесу.

Розамунда, не успев еще понять, что произошло, бросилась следом, громко окликая сестру. Она не видела, как в ту же секунду следом кинулся Эстергар, а за ним — двое остальных.

Южанка была легче, но Эстергар привык двигаться по насту. Он настиг Розамунду в нескольких сотнях ярдов от кромки леса, дернул за плащ, потом перехватил поперек тела, почти поднял, так что она могла только извиваться и перебирать ногами, взбивая снег.

— Не смейте, пустите! — кричала та, вырываясь. Рейвин удерживал ее, глядя как Лейлис убегает все дальше и дальше, но он бы мог еще ее догнать, если бы Асмунд поторопился. Тот торопился изо всех сил. Рейвин, не теряя из виду удаляющуюся маленькую фигурку жены, краем глаза засек приближение сотника, но что-то пошло не так. Вместо того, чтобы перехватить у него из рук южанку или догонять леди Эстергар, Асмунд схватился с южанином. Коротко, в рукопашную, просто повалил его ударом под колени, накинулся сверху и трижды впечатал кулак ему в лицо. Леди Розамунда кричала. Убедившись, что рыцарь без сознания, сотник встал и в два прыжка оказался возле лорда.

— Быстрее, держи ее! — крикнул Рейвин. Если забыть про этого идиота-рыцаря и путающуюся под ногами южанку, еще можно успеть.

— Не могу, — задыхаясь, ответил Асмунд, — она леди.

— Держи, это приказ! — не своим голосом рявкнул Эстергар, но Асмунд только бессильно развел руками.

Лорд взвыл в отчаянии и, оттолкнув от себя южанку, бросился за женой. Леди Розамунда упала лицом в снег, прикусив губу, сплюнула розовую воду и поднялась, но Асмунд наступил ногой на край ее плаща.

— Миледи лучше остановиться и помочь своему мужу, — сказал он. Та грязно выругалась на своем языке и принялась бороться за свой плащ.

Рейвин преследовал Лейлис, сокращая расстояние и понимая, что не успеет. Она достигла леса раньше, чем он догнал ее. Сзади кричал Асмунд, близко. За секунду до того, как лорд Эстергар, забыв о жизни, брате и подданных, устремился в лес за еще мелькающим между вековыми черными стволами силуэтом, Асмунд схватил его за плечо.

— Нет, милорд!

В другой руке сотник держал меч. Леди Розамунда, без плаща, поспевала к ним.

— Милорд, остановитесь, — снова воззвал Асмунд. — Этого они и хотят. Всех нас, четверых.

— Кто, кто они? — хватая ртом ледяной воздух, воскликнула Розамунда.

— Все назад, к стене, — скомандовал Эстергар.

— Ну нет! — взвилась южанка. — Сначала к моему мужу, если вы еще не убили его!

— Не убил, — коротко успокоил Асмунд. — Он доставал оружие.

— А Лейлис? — воскликнула Розамунда.

— К стене!

Рейвин снова крепко схватил ее за руку и потащил за собой.

Он вернул часовых на стены, и те наверняка уже заметили переполох, но чем это поможет? Отправить людей в лес он не может. Пойти сам — тоже, хоть несколько минут назад и был готов это сделать. Это равнозначно тому, чтобы погубить себя и свой древний род, оставив Крианса на милость Фержингарда и прочих алчных вассалов. Брат Асмунда? Послать его снова? И еще эта южанка сбоку — она все не успокаивалась, брыкалась, пыталась вырвать руку из его хватки.

— Вы не знаете наших лесов, — отрезал он. — Там опасно. Ни вы, ни кто другой не пойдете туда.

— Твари… Существа, о которых рассказывают, вы их боитесь?

— Это не рассказы. Там не только нежить водится. Есть и другие. Никто не пойдет в лес.

Леди Розамунда еще упиралась, нарочно подгибала ноги, тянула назад.

— Да ведь там твоя жена!

— Уже нет, — мертвенно возразил лорд.

Глава 7

Лед искрился в лунном свете, переливался, как река расплавленного серебра. Из-подо льда смотрели сотни мертвых глаз. «Не смотри на них, не смотри вниз». В лицо бил ветер, щеки царапали снежинки. Но что-то было не так, не было никакого звука, кроме скрежета окованных сапог Ремгара, черная стена деревьев вдоль дороги тоже не шумела, не шевелила ни единой веточкой. Показалось, или в темном провале меж темных стволов мелькнула светлая тень, похожая на силуэт человеческой фигуры? Она крепче прижала к себе ребенка. Левое запястье жгла костяная рукоять свадебного кинжала. «Будь готова убить себя и своего ребенка, если придется».

Что-то было неправильно — еще более неправильно, чем внезапная остановка в лесу. Ремгар шел позади, держал свою тяжелую крепкую руку на ее плече и направлял. Они шли от фургона в обратном направлении, назад. «Что он делает? Нам нельзя, нельзя поворачивать назад на тракте». Она дернула головой, оборачиваясь, пытаясь увидеть фургон и лошадь, какое-то препятствие, прервавшее их путь. Ремгар развернул ее за капюшон. «Иди вперед, не оборачивайся». «Но мы идем назад!» — хотелось ей крикнуть. Но это был приказ Ремгара — человека, которого она сама назвала своим мужем и господином. Она продолжила идти.

Шаг, еще, еще один… Лед стонал под ногами. Только под ее. Она перестала чувствовать руку Ремгара на своем плече. Но продолжала ощущать гладкую полированную рукоять кинжала. Как быстро она успеет выхватить его? Доля секунды, если бы только не дитя… Она снова обернулась, потому что перестала слышать и чувствовать Ремгара рядом с собой и потому что не понимала, куда он велел ей идти и зачем. Дальше от фургона и лошади, назад по тракту… Она не видела нигде сторожки смотрителя и знала, что ее не может быть здесь, посередине тракта. Она посмотрела на своего мужа и позвала его по имени, ожидая, что он скажет ей, что дальше.

Ремгар стоял в дверях фургона, держась обеими руками за створки. Спиной к ней, опустив голову, покрытую капюшоном.

«Ремгар!»

«Я сказал тебе идти и не оборачиваться» — тяжело уронил он, пряча от нее лицо.

Теперь она видела снежную лошадь — та беспокойно перебирала копытами, встряхивала крупной головой и клацала острыми зубами хищника. Цепи натягивались ходили волнами от ее движений. Цепи целы, полозья не повреждены и лошадь в порядке и рвется продолжить путь.

«Зачем он сказал мне уходить?» — подумала она, хотя ветер, лед и тени уже сказали ей, зачем.

Потому что хотел ехать один. Потому что троих их не отпустят, но один может спастись, откупившись чем-то достаточно ценным. Она снова позвала, теперь уже криком, отчаянно.

«Нет нужды умирать всем, — сказал он без жалости и повернулся лицом к ней, совсем чужим, жестким и темным. — Мой подарок у тебя, ты знаешь, что делать с ним».

«Ремгар, возьми его! — взмолилась она, воздев руки, державшие дитя. — Оставь меня и драгоценности, но возьми сына!» Безнадежно взмолилась, понимая уже, что ничего не выйдет, даже если Ремгар сжалится над ними — не позволят те, другие. Они с Ремгаром могли бы спастись вдвоем, бросив младенца и золото — во всяком случае, так появился бы шанс. Ремгар тоже наверняка понимал это, но не сказал ей: «оставь ребенка». Она бы не согласилась… Но он и не предложил.

«Предатель! Он не хочет, чтобы мы спаслись… Он хочет уехать с моим приданым и бросить нас… С самого начала хотел. Предатель и презренный трус… Это не auterre, это никогда не было истинной страстью, лишь похотью и обманом — с самого начала. Трус и предатель не может быть моим мужем».

Его свадебный подарок — кинжал с гладкой костяной рукоятью, с простой резной змейкой на тыльнике — сам скользнул ей в ладонь. Она знала, что с ним делать! «Будь готова убить себя и своего ребенка, если придется». Пелена гнева застлала ей разум. Она не видела ничего перед собой, кроме лица Ремгара, его жестко сжатых обветренных губ, тяжело прищуренных глаз.

«Ты не мой муж! Забери свой подарок!»

Она метнула кинжал, метя ему в лицо, в его прищуренные, лгавшие ей глаза. Но что-то произошло — клинок дрогнул в воздухе или, раньше, дрогнула ее рука. Она промахнулась, и тонкое лезвие на палец вонзилось в твердое дерево дверцы фургона, застряв в нем. Ремгар усмехнулся. Потом медленно протянул руку и выдернул кинжал. Она ждала, что он вернет ей его, бросит под ноги или — так же как она — в ближайшее дерево.

«Как хочешь, — процедил он. — Тогда я забираю его назад».

И закрыл дверцы. Лед заскрипел под полозьями фургона.

«Будь ты проклят, Ремгар! Будь ты проклят, убийца!» — кричала она вслед.

Мертвая тишина подступала к ней сзади. Мертвая женщина оглянулась и бросилась бежать.

* * *

Она продолжала бежать, даже когда стихли позади окрики преследовавших ее. Одни не могут войти в лес, так же, как иные не могут его покинуть. За ней уже не гнался никто, но она торопилась, чтобы успеть к своему малышу. Она не помнила тропы до того места, где оставила сына, да и нет в этом лесу человеческих троп, но это было и не нужно. Ребенок тянул ее к себе так, будто все еще цеплялся пуповиной за ее чрево. Кровавые следы-змейки извивались меж ее следов, протягивались цепочкой узоров к маленькому могильному холмику.

Маленький, одинокий холмик из земли и грязного снега, посреди мертвого нечеловеческого леса. Ее сын был жив, когда она прикапывала его, он дышал и пищал, снежинки таяли, касаясь его красных, быстро покрывающихся холодовой корочкой щек. Она только слегка забросала его снегом, прикрыв сперва лапником и оставив открытым лицо, чтобы он мог дышать. Она затолкала ему в рот винную тряпочку, решив, что лучше, если он задохнется, поперхнувшись ею, чем выдаст себя писком. В коконе пеленок и овчинном покрывальце, укрытый от ветра, младенец не мог замерзнуть слишком быстро…

Она не собиралась бросать его там, никогда не собиралась — только спрятать, укрыть на время, пока ОНИ не перестанут преследовать ее. А после вернуться к нему. А потом вернулся бы ее муж — должен был, не мог не вернуться! — и забрал бы их обоих, ее и дитя…

Лейлис припала на колени возле холмика, принялась лихорадочно разгребать руками снег и комья мерзлой грязи. Ее сына там не было. Ни живого, ни мертвого. Ни костей, ни покрывала, никакого следа пребывания ребенка. Лейлис в панике и отчаянии шарила по снегу. Ничего, совсем ничего и никого…

— Что ты ищешь? Его там нет, — услышала она сзади свой собственный голос.

Она смотрела на себя же, стоящую на коленях в снегу у разрытой могилки, ищущую ребенка, который был в ее собственных руках.

А потом ткань пространства и времени порвалась, смешалась… и вернулась в норму. Лейлис вспомнила. Ее ребенок не мог быть жив, он умер в ее утробе до своего первого вдоха. Она не прятала его ни от кого, а захотела похоронить в земле, по собственным обычаям. Ее муж не бросал ее на тракте, она сама убежала от него в лес.

Она неделями бултыхалась в чужих душных воспоминаниях. Соблазненной девицы, брошенной жены, потерянной матери… Чужая несчастная жизнь, оборвавшаяся сотни лет назад.

Лейлис вся облилась холодным потом под несколькими слоями своих одежд. Мертвая женщина стояла позади нее, с ее ребенком на руках.

— К-кто ты? — с трудом сглотнув и не решаясь обернуться спросила леди Эстергар.

— Ты знаешь, — насмешливо фыркнула другая женщина.

Конечно, Лейлис знала. Она неделями и месяцами проживала чужую жизнь, но будто бы обрывками. Не знала имени той, с кем говорит. Не увидела конца ее истории, хотя и догадывалась, каким он был.

— Я G’uein-ha-wirre, — назвалась та.

— Гвейнхавирре, — повторила Лейлис. «Но ведь это не имя». — Это означает «Та, что пошла назад».

— Это то, то я есть, — отрезала мертвая женщина. А потом двинулась к Лейлис. Снег заскрипел под ее ногами. — Не шевелись.

Лейлис не шевелилась. Ни пока Гвейнхавирре подходила к ней, ни когда остановившись на расстоянии вытянутой руки, потянулась и коснулась длинными коричневыми пальцами мумии ее плеча. Лейлис снова захлестнуло волной воспоминаний. Она вспомнила, как бежала в сгущающейся темноте меж деревьев, уже без ребенка, не различая, преследуют ли ее ОНИ или уже нет… как упала без сил и осталась лежать на снегу, чувствуя, как последние остатки тепла вытекают из нее, растворяются дымком слабеющего дыхания… Следующим ощущением, пришедшим к ней минуту или вечность спустя, было тепло солнечных лучшей, ласкающих щеку, и свет, бьющий сквозь закрытые веки.

Лейлис вспомнила все это, будто это происходило с ней самой, но на этот раз смогла остаться на уступе собственного сознания, ухватилась и не дала чужим предсмертным спутанным мыслям унести себя. Теперь она в точности знала, что произошло.

ОНИ не достали Гвейн, она умерла от холода раньше, чем ОНИ добрались до нее. Она купила у них это время — достаточное, чтобы замерзнуть в той низине — когда оставила позади своего еще живого ребенка. Понимала ли она, что делает, когда спрятала его под лапником, не решившись сперва свернуть ему шею или задушить, зажав посильнее нос и рот? Если и поняла, то слишком поздно. Солнечная дорога была открыта для нее, а Гвейн развернулась и пошла назад, ко льду и холоду. Отвернулась от Неизвестного, потому что хотела найти свое дитя.

Она бродила так годами, ища ребенка, которого уже забрали, не чувствуя времени. За сотни лет ветер и холод иссушили ее тело, но темная северная магия не давала ей превратиться в прах. Душа, запертая в мертвом, не разлагающемся теле — худшее посмертие, которое только может представить себе любой, родившийся на Севере. Она бродила и бродила… пока не нашла то, что искала.

— Ты видишь теперь? Я не какой-то там упырь. Я не одна из НИХ и не с НИМИ. Я G’uein-ha-wirre, — повторила Гвейн практически с гордостью.

— Тогда… чего ты хочешь от меня? — спросила Лейлис, все так же не глядя на собеседницу.

— От тебя? — та снова фыркнула, почти презрительно. Лейлис только сейчас поняла, что голос Гвейн звучит будто треск, с которым надламывается ледяная корка. Она скорее знала, чем слышала интонации в голосе мертвой. — Живой южанки? Ничего. Только чтобы ты оставила нас в покое, и все.

— Ты… — голос леди Эстергар задрожал от гнева. — Ты показывала мне все это, ты заставила меня переживать страшные вещи, ты проникла в мой разум и в мою душу…

— Вовсе нет. Ты сама цеплялась за него, — Гвейн крепче прижала к себе ребенка. — Не отпускала. Тянулась, лезла к нам. ТЫ пришла ко мне, а не я к тебе. Ты делаешь все это с нами, а не я. И потом… — безгубый рот мертвой растянулся в ухмылке, — неужели ты думаешь, я позволила бы тебе наслаждаться ласками моего мужа, будь на то моя воля?

Лейлис откуда-то знала, что та говорит правду. Щеки залило краской, сильнее, чем от мороза.

— Ты должна отпустить его, — сказала Гвейн. — Он больше не твой. Посмотри на него.

Лейлис физически не могла повернуться. Она так и стояла, застыв, на коленях, с опущенной головой, глядя в разрытый снег перед собой. Она знала, что если увидит то, что Гвейнхавирре хочет ей показать, случится что-то необратное.

— Это нужно прекратить. Ты только зря мучаешь себя и не даешь покоя нам. Посмотри на него, — требовательно повторила Гвейн.

И тут раздался звук, похожий не то на треск, не то на писк какого-то маленького зверька — совершенно нечеловеческий звук, но Лейлис знала, что этот звук издает ребенок. Она повернулась, готовая к тому, что увидит, но все же не смогла сдержать вскрика.

Гвейнхавирре уже мало была похожа на молодую женщину, которой когда-то была. Сгустившаяся темнота сумерек мешала разглядеть ее как следует, но и того, что предстало взгляду Лейлис, хватило бы, чтобы испугать любого. Кожа нежити была коричневой, словно древесная кора, а плоть ссохлась, как у мумии. Лейлис могла бы двумя пальцами обхватить ее руку в самом широком месте — но, конечно, не собиралась этого делать. Длинные черные — «Как странно, — подумала Лейлис, — при жизни у нее были черные волосы» — затеняли лицо с заострившимися чертами и глубоко запавшими глазами. Одежда ее давно уже превратилась в лохмотья, на открытой шее блестел золотой амулет — треугольник и спираль. Герб дома Эквитар из Высокой крепости.

Гвейн держала сверток с ребенком так же, как держит дитя любая женщина — положив его на собственное предплечье и прижимая к груди. Сверток шевелился. И — Лейлис готова была поклясться — существо в нем было крупнее того мертвого недоноска, произведенного ей на свет. И оно пищало, потому что хотело есть.

Какая-то часть души Лейлис рвалась выхватить свое дитя у нежити, прижать к собственной груди, дать ему напиться молока из своих сосков… и страдала от пустоты, потому что в ее грудях не было ни капли молока, никогда не было. Другая часть — содрогалась от омерзения и понимания, что все это время мертвого ребенка кормила Гвейн.

— Смотри, — та немного отвела край грязной тряпицы. — Ты не сможешь больше ничего сделать для него. А я смогу. Я позабочусь о нем. Я заботилась о нем с тех самых пор, как ты оставила его здесь.

У Лейлис защемило в груди, а глаза наполнились слезами. От жалости, от боли и обиды, оттого, как умиротворенно смотрела нежить на своего найденыша. Гвейн права. Лейлис бросила его, когда думала, что хоронит. Теперь ее дитя не живо и не полностью мертво. Она не сможет остаться с ним здесь, не сможет взять собой под крышу человеческого жилища, к теплу и огню. Рейвин никогда…

«О, Неизвестный! Рейвин…!»

— Будь… будь с ним, — сквозь слезы произнесла Лейлис. — Не оставляй его в этом холоде одного, хорошо?

Нежить кивнула. От этого движения что-то хрустнуло у нее в шее.

— Я… я хочу домой. Ты отпустишь меня?

— Иди, — махнула рукой Гвейн. Присутствие живой женщины не было ей ни приятно, ни необходимо.

— Я не знаю, где тракт. Я не помню, как вышла отсюда в прошлый раз, и…

— И тебе нельзя идти по своим следам, ведь ты живая, — участливо подсказала Гвейн. — Закрой глаза. Я покажу.

Все нутро Лейлис сопротивлялось тому, чтобы закрыть глаза, стоя перед нежитью. Но она пересилила себя и послушалась. Ее лба коснулся холодный твердый палец. Вместо ногтя из плоти выглядывал кусочек кости.

Пошатнувшись, она осела в снег. Перед глазами замелькали тракты, все разом, словно безумный шевелящийся ледяной узор. Леди Эстергар снова вскрикнула, схватившись обеими руками за голову. Все тракты Севера на тысячи лиг вокруг, в прошлом, нынешнем и будущем!

— А, прости, — с язвительным раскаянием произнесла Гвейн. — Тебе нужен какой-то определенный тракт?

— Да, — выдохнула Лейлис, все еще часто моргая в попытках рассеять возникшую под ее веками картинку, — к замку моего мужа.

— Так бы и сказала, — Гвейн вытянула свободную руку, указывая направление. — Иди все время от ствола к стволу, пока не выйдешь на тракт. Не оглядывайся и не возвращайся. Тебе правда нечего делать здесь. Я позабочусь о малыше.

— Спасибо тебе, — Лейлис поблагодарила словами и полупоклоном. Потом развернулась и, торопясь, так как темнота все сгущалась, становясь почти непроглядной, направилась в указанном направлении, к тракту, замку и своему мужу.

Была уже глубокая ночь, когда леди Эстергар выбралась из леса на тракт и дошла по нему до сторожки смотрителя, где ее нашли в прошлый раз. Подходить сразу к воротам она не решилась, поскольку там всегда, в любой час и погоду стояли часовые, и Лейлис не была уверена, что они не получили приказ расстреливать горящими стрелами любую подозрительную фигуру, идущую ночью по тракту.

Она стучала долго, и говорила, и кричала, называя себя и требуя впустить ее, прежде чем смотритель отпер окованную железом дверь. Лейлис приказала ему взять фонарь и пойти позвать кого-нибудь со стены. Это заняло какое-то время. Потом в дверях хижины появился Асмунд, как ни странно — один. Лейлис была готова на шею ему броситься от радости, но удержалась. Сотник выглядел очень настороженным и держался напряженно.

— Миледи? — поприветствовал он неуверенно.

— Асмунд! Я вернулась, со мной все хорошо. Отведи меня скорее к моему мужу или приведи его сюда! — сходу выпалила она. На самом деле, она надеялась, что Рейвин придет к ней сразу, вместе с сотником.

Асмунд колебался, она это видела. И прекрасно понимала причины его беспокойства.

— Конечно, миледи. Я сообщу милорду о том, что вы нашлись. Только сначала… вы позволите мне дотронуться до вашей кожи? — проговорил он, необычайно смущаясь, даже в такой ситуации. — Или, если хотите, смотритель сделает это.

— Да, конечно… Нет, лучше ты. Но у меня… у меня очень замерзли руки, я боюсь, что…

— К вашей шее, если вы позволите, — тут у него вовсе сел голос.

Лейлис кивнула и начала стягивать с себя меховой воротник, расстегивать пуговицы верхнего платья и распутывать шерстяную косынку, чтобы обнажить горло. Асмунд протянул к ней левую руку, а правую держал вне поля ее зрения и — Лейлис не сомневалась — держал в ней оружие. Она закрыла глаза, вздернув подбородок. Но мужчина все колебался. Северянин, он физически не мог заставить себя прикоснуться к чужой женщине, к тому же благородной. Он отдернул руку, так и не дотронувшись до нее.

— Позову милорда, — коротко бросил он и выскочил из хижины.

Рейвин появился не так скоро, как можно было бы ожидать, бросься он навстречу жене, едва услышав новость. Что-то его задержало — сомнения, обдумывания, Розамунда или, может быть, кто-то из его людей. Но Лейлис была готова простить его и за это. Она и так доставила мужу слишком много проблем в последнее время.

Рейвин вошел один, молча. Очень медленно затворил за собой дверь, не спуская с жены напряженного взгляда. Лейлис сидела, замерев, и ждала, что он скажет.

— Назови свое имя, — очень тихо попросил он.

Лейлис так же медленно, удерживая себя от резких движений, встала с лавки, выпрямилась и произнесла, глядя в глаза мужу:

— Лейлис Эстергар, дочь Уолласа Хостбина из Долины. Моя сестра Розамунда и мой дядя, лорд Моррет, сейчас здесь, в нашем замке, и могут подтвердить, что я — это я. Если ты сам не уверен в этом.

Рейвин еще колебался, боялся поверить. Не потому, что чувствовал какую-то угрозу себе от нее, но потому что если бы женщина перед ним не была в самом деле Лейлис, а только притворялась ею — это было бы худшим, что он только мог представить. Хуже, чем если бы она никогда не возвращалась.

— Ты позволишь дотронуться до тебя? — спросил он.

— Конечно, раз ты мой муж.

Ее кожа была горячее, чем его пальцы, и чуть влажной от испарины. Сбоку на шее часто и упрямо билась тонкая жилка, свидетельствуя о токе крови и присутствии жизни в ее теле. Рейвин не убирал руку дольше, чем было необходимо, чтобы убедиться в этом. То ли потому, что хотел развеять все сомнения, то ли просто не хотел убирать… Его ладонь скользнула дальше по шее, за ухо, пальцы вплелись в волосы.

— Может, сначала вернемся в замок? — Лейлис хихикнула и зажмурилась, как от щекотки.

* * *

Столы и лавки сдвинули вплотную к стенам, чтобы освободить пространство в центре великого чертога, так же как это делалось в первый день осени, перед поветрием. В центре поставили кресло для Лейлис.

Рейвин был до такой степени в ярости, что Лейлис, Крианс и Асмунд втроем вынуждены были успокаивать его. Розамунда не помогала, только нагнетала ситуацию:

— Вы здесь лорд! Вы позволите этой челяди навредить вашей жене?

— Милорд, — вступал Асмунд, — люди напуганы и не без причины, такими вещами не пренебрегают…

— Рейвин, — вкрадчиво говорила Лейлис, привставая на цыпочки, чтобы дотянуться до его уха, — твой дядя — тоже лорд. Ты ведь не собираешься уподобиться ему?

По лицу Эстергара пробежала судорога невыразимого отвращения, усилием воли он заставил себя выдохнуть носом и разжать побелевшие пальцы, сомкнутые на рукояти меча. Он отступил на шаг в сторону, пропуская Лейлис к креслу.

Та медленно приблизилась и села в него, положив руки на подлокотники. Она старалась держаться спокойно и невозмутимо — ради мужа, потому что видела, что он в том состоянии, что может сорваться и сделать нечто безрассудное. Но внутреннее содрогалась от страха и ожидания боли. Больше всего ей не хотелось, чтобы трогали правую, сломанную в запястье руку. Поэтому она начала поспешно и неловко расстегивать застежки на левом рукаве верхнего платья, давая этим указание лекарю. Рукав тонкой льняной сорочки никак не получалось закатать достаточно высоко, и Лейлис в нетерпении приказала разрезать его по всей длине.

Она не носила платья с короткими рукавами и юбкой ниже лодыжек с тех пор, как ей исполнилось двенадцать. Демонстрировать посторонним, в том числе мужчинам, так много открытой кожи было непривычно и непристойно. Лейлис не могла смотреть на лица собравшихся вокруг и боялась, что если будет искать взглядом Рейвина, это будет выглядеть жалко, поэтому она закрыла глаза и гордо вскинула голову.

«Это просто кровопускание, — сказала она себе. — Это делали Шенни и моя тетушка, только с помощью пиявок».

Надреза а она практически не почувствовала. По левому предплечью горячей щекочущей струйкой потекла кровь. Прежде чем первые капли упали на пол, лекарь подставил небольшую каменную чашечку, вроде тех, в которых толкут в порошок твердые ингредиенты лекарств. Больно не было. Когда чашечка наполнилась на треть, лекарь передал ее ближайшему к нему наблюдателю, а тот — дальше, по рукам по всему залу. Они рассматривали, нюхали, смачивали пальцы в этой крови, некоторые даже пробовали на вкус. Лейлис и сама почувствовала металлический привкус на языке, как будто прикусила губу. Кровь не останавливалась, стекала по резному подлокотнику, собиралась небольшой темно-карминовой лужицей на полу. У Лейлис закружилась голова, перед глазами все поплыло. Она хотела позвать мужа, но не смогла издать ни звука, посеревшие губы не слушались.

Первой заметила Розамунда и вскрикнула, привлекая внимание.

— Все, довольно! — Рейвин все-таки сорвался, выхватил чашечку из чьих-то рук и грохнул об пол. Не глядя на лекаря, приказал: — Останови ей кровь, быстро.

Тот бросился перевязывать леди Эстергар руку. Обитатели замка, получив желаемое подтверждение, расходились, подгоняемые окриками Асмунда и кастеляна.

— Вы можете идти? — спросил лорд, помогая жене подняться с кресла.

Лейлис ответила «да», но это оказалось неправдой, и муж подхватил ее на руки.

* * *

В спальне было тепло и полутемно. Утренний свет проникал через затворенные ставни, в камине тихо тлели поленья. Эстергар бережно уложил жену на кровать, принялся сам раздевать, стараясь не задевать лишний раз повязки на обеих руках. Кровь уже остановилась, но Лейлис все еще чувствовала ужасную слабость и медлительность мыслей. Она взглядом попросила пить, и муж подал ей дратхи.

— Тебе нужно поспать, — сказал он, помогая ей устроиться среди подушек. Он не помнил, когда последний раз действительно прикасался к своей жене.

— Утро, — она отмахнулась, но одними ресницами.

— Мы все не спали всю ночь, — напомнил лорд ласково. Он и сам с ног валился от усталости и нервного перенапряжения. Но не мог позволить себе лечь, даже просто отдохнуть — еще были дела внизу, и люди… людям нужно видеть своего лорда после такого.

— Я так давно… — Лейлис приподняла правую руку, и Рейвин осторожно прижал ее холодную безвольную кисть к своей щеке, — так долго была без тебя…

— Я знаю.

Он не хотел спрашивать, чувствовал, что неправильно спрашивать об этом, ведь Лейлис так и не призналась, что на самом деле произошло с ней в лесу… Но и не мог не спросить.

— Она… ушла?

Ресницы леди Эстергар дрогнули. Она поняла, о ком он говорит. Конечно, он знал о Гвейнхавирре… Неизвестный, он ведь жил с ней все эти месяцы! И, конечно, должен был догадаться, что Лейлис встречалась с ней — возможно, даже говорила, с мертвой — а не просто навещала могилку своего несчастного нерожденного ребенка.

Леди Эстергар прислушалась к себе, своим мыслям, чувствам, желаниям, воспоминаниям… Воспоминания Гвейн все еще были с ней, но больше не терзали, не могли принести ни боли, ни сладости — словно отдаленный сон или прочитанная когда-то давно история.

— Да, — Лейлис светло и ободряюще улыбнулась. — Она ушла и больше не потревожит нас.

«Мы не потревожим друг друга, — поправила себя мысленно. — Я надеюсь на это».

***

Прощание с южанами не было долгим. Лейлис и так провела с сестрой весь последний день, неотлучно. Рейвин в это время улаживал дела с мужчинами. Хостбин жаловался на отсутствие денег, в этот раз, похоже, не прибедняясь. Попытка выкупить из плена наследника, окончившаяся ничем, тяжело сказалась на благосостоянии и без того небогатого южного дома. Но Рейвину понравилось, что несмотря на это, Хостбин приехал к нему с подобающим подарком — несколькими бочонками хорошего южного вина. Поэтому отдарился Эстергар щедрее, чем было необходимо, не забыв и про дары для рыцаря Ойвана — в качестве компенсации за разбитое лицо. Рейвин был очень благодарен южанину за то, что тот молча принял его невысказанные извинения. Если бы потребовал поединка с Асмундом, сотнику пришлось бы его убить, и тогда Рейвин бы чувствовал себя еще более виноватым перед леди Розамундой и своей женой. К счастью, все кончилось благополучно во всех отношениях, и южане наконец покидали Эстергхалл.

Лорд и леди Эстергар проводили гостей до ворот, но пройти дальше, на стоянку, Рейвин жене не разрешил, предложив вместо этого подняться на крепостную стену, чтобы видеть последние сборы и отъезд южан.

— Я безмерно ценю и уважаю ваших родичей, миледи, — чопорно произнес лорд Эстергар. — Но также не могу скрыть своего облечения. Леди Розамунда бывает… весьма несдержанна.

За прошедшую неделю Рейвин физически успел физически устать от присутствия сестры своей жены. И дело было не только в том, насколько шумна и бесцеремонна бывала леди Розамунда. Теперь, когда Лейлис вернулась и ее разум и душа очистились, Рейвину неприятно было вспоминать те мысли, что посещали его при взгляде на леди Розамунду — и то, как в полутьме дверного проема он на секунду принял ее за Лейлис, и то, как позже,разозлившись из-за ее дерзости, он хотел взять ее силой…

— Роза — самая старшая из нас, — отозвалась Лейлис. — Ей было семнадцать, когда мы осиротели. Почти взрослая женщина, как нам всем тогда казалось. Чуть старше, чем я сейчас. Она всегда старалась позаботиться о всех, защищала меня от тетушки и от Шенни… Я буду очень скучать. Надеюсь, все будет хорошо в дороге.

— Непременно будет хорошо, — поспешил успокоить Эстергар. Фургон, запряженный снежной лошадью, споро двинулся по ледяному тракту на юг и вскоре скрылся за черными деревьями.

Заметив, что Лейлис зябко поежилась и попыталась плотнее запахнуть плащ, Рейвин предложил ей вернуться в замок. Она ведь и так чудом не простудилась, проведя полночи в лесу, и Рейвин не хотел снова искушать судьбу. Он взял жену под локоть, стараясь не беспокоить поврежденное правое запястье, и одновременно придержал за талию на спуске. «Неизвестный, как же она тонка и худа… если бы не весь этот бархат, ее сдуло бы со стены ветром».

Во время беременности Лейлис начала было полнеть и округляться, как положено всем женщинам на сносях, но теперь, после болезни и всех испытаний, вновь напоминала сложением скорее незрелую девицу-подростка, нежели молодую замужнюю женщину.

«Ребенок. Нам скорее нужно зачать наследника, только это заставит позабыться весь этот кошмар. Живой и здоровый ребенок, хорошо бы, если сын». Лекарь, в очередной раз осмотрев леди Эстергар, заключил, что она здорова и вполне способна снова понести. Но за неделю, прошедшую с той ночи, когда Лейлис вернулась из леса, Рейвин ни разу не брал ее, как жену. Хотя они спали рядом, и не было ни телесного холода, ни мужского бессилия, но все же что-то было не так.

Леди Эстергар, конечно, тоже чувствовала это, но то ли из деликатности, то ли из соображений пристойности, не показывала признаков смущения или недовольства. Ложась в постель, лорд не мог отделаться от мысли, что унижает свою жену, отказывая ей в удовольствии, которого заслуживает замужняя женщина. Он слишком долго принуждал себя отказываться от близости с женой — с той самой ночи, когда понял, что в действительности это не его жена, а лишь нечто, притворяющееся ею. Теперь Другая женщина ушла, но не так просто было вернуться к обычной жизни.

Рейвин решил, что поговорит с Лейлис, когда придет письмо от южан, в подтверждение, что они благополучно миновали Брейнденский лес. Потому что если не миновали — то и со своей затеей лорду Эстергару пришлось бы повременить…

Наконец, через четыре дня, письмо было получено и все выдохнули с облечением. Для Рейвина это было символическим окончанием всей этой истории, заключительным знаком перед началом новой главы. Кошмар прекратился, обитатели замка успокоились, южане уехали и Север их отпустил — все было хорошо.

— Я хотел предложить тебе съездить в одно место… Я давно собирался показать тебе его, но это нужно делать непременно зимой или ранней весной. Поэтому раньше не было возможности.

— Мне заняться сборами?

— Нет, я сам всем займусь. Мы поедем только вдвоем, завтра утром, и вернемся тем же днем. И… дорога до того места не требует пересекать лес.

Лейлис давно не была за пределами замка, если не считать прогулок по лесу, о которых ей теперь не хотелось вспоминать. Поездка в Фэренгхолд год назад — хотя казалось, что целую вечность назад — была последним и единственным разом, когда супруги Эстергар ездили куда-то вместе. Поэтому в этот раз Лейлис даже не спросила мужа, куда он сбирается везти ее. Это было неважно; главное — что из-под этих стен и тяжелых каменных сводов.

Лейлис полулежала на нартах, как обычно кутаясь в свои меха, и бездумно смотрела перед собой. Сначала впереди не было ничего, кроме снега и неба, но затем появилось темное возвышение, напоминающее не то скалу, не то сложенный из камней огромный курган. Над его вершиной поднимался и быстро развеивался пар. При приближении стало ясно, что это все же творение природы, а не человеческих рук. Неровная скалистая кромка примерно в человеческий рост высотой опоясывала круглую воронку, заполненную горячей водой.

— Таких мест на Севере много, на старом наречии называются «orei» — чаша. Местные называют это место Котелок, — произнес Эстергар.

— «Чаша» мне больше нравится, — отозвалась Лейлис.

Муж помог ей подняться с нарт, подвел за руку к каменной стене, к тому месту, где в породе виднелся проход и были выбиты грубые ступени.

— Держись за меня, — сказал Рейвин, крепко беря жену за предплечье. — Здесь скользко.

— Здесь так красиво и тепло, — пораженно выдохнула Лейлис. Она наклонилась дотронуться до камней у себя под ногами. Они тоже были теплыми, почти горячими. Снег на подошвах ее сапог моментально растаял. Вода, почти прозрачная у кромки, мутнела и темнела ближе к середине, указывая, что озеро должно быть весьма глубоко. — Что… что делать теперь?

— Можно снять одежду и искупаться, — предложил Рейвин.

— Снять одежду… то есть всю? — ахнула Лейлис.

Рейвин расстегнул и снял пояс с перевязью и взялся за застежки своего дублета. Глядя, как муж раздевается, Лейлис со стыдом и волнением думала о том, сколько времени уже не была с ним, не отдавалась ему. Они оба истосковались друг по другу, по объятиям, по ласкам, по близости, по запаху друг друга. Это было так давно, еще до леса, до потери ребенка — может, полгода назад, но как будто в другой жизни. И теперь ей словно предстояло сделать это впервые.

Муж помог ей избавиться и от платья, и от нательного белья, хотя она сделала было робкую попытку оставить сорочку — многие леди ведь купаются так из соображений пристойности — но Рейвин настоял и успокоил ее:

— Здесь нет никого. Только мы с тобой.

«Считает ли он меня по-прежнему красивой?» — подумала Лейлис.

— Ты такая красивая, — выдохнул Рейвин. Не в ответ на ее мысли — ему и в голову не пришло бы, что она задается таким вопросом — а потому что смотрел на нее, обнаженную, и его тело откликалось горячей страстью и невыразимой нежностью. Как прежде и даже сильнее, чем прежде.

Он прижал ее к себе и увлек, обнимая, в воду горячего озера. Дно было гладким, как полированная чаша. Когда Лейлис перестала ощущать опору под ногами, ей ничего не оставалось делать, кроме как обхватить мужа ногами за пояс.

— На этом месте надо было строить замок. Были бы бассейны, как в Фэренгхолде.

— Согласен, упущение, — улыбнулся Рейвин и поцеловал жену.

Когда оставаться без опоры стало слишком неудобно, они, разгоряченные водой и друг другом, выбрались на каменные плиты берега.

— Погоди, плащ ведь намокнет… — сделала Лейлис робкую попытку остановить мужа, когда он раскинул ее плащ так близко к кромке, что вода напитала его край.

— Не важно. Я взял еще один. Ложись. Нет, так тебе будет жестко…

Рейвин сам лег спиной на меховую изнанку плаща и, приподняв Лейлис, усадил ее себе на бедра.

— Нет, постой, я не могу так! — воскликнула она и попыталась слезть, не в силах перебороть свой стыд. Играть мужскую роль в соитии было для нее непривычно и за гранью пристойности.

Тогда Рейвин коснулся ее сокровенного места так умело и чутко, как может коснуться женщины только мужчина, уже множество раз бравший ее. Лейлис вскрикнула от пронзившей ее искры удовольствия и припала на грудь мужа, забыв о том, что только что намеревалась прервать затеянную им игру. Она уже была готова, ей больше всего на свете хотелось, чтобы он вошел в нее.

— Я могу долго тебя ласкать, пока ты не сгоришь от желания! — засмеялся Рейвин, и Лейлис ничего не оставалось делать, кроме как самой опуститься на его твердую пульсирующую плоть и начать двигаться.

Лейлис всегда получала удовольствие от близости с мужем — только так и бывает, когда любишь мужчину, а она очень любила Рейвина! — но не всегда ей удавалось испытать особое, бурное и ни с чем не сравнимое наслаждение. Этот раз был особенным. Она ощущала мужа так глубоко и полно, как никогда прежде, и впервые могла не сдерживать себя, зная, что кругом на несколько миль нет ни одной человеческой души.

В приятном и скором изнеможении они лежали, долго-долго не размыкая объятий. Никакая награда не может быть слишком велика за все то, что они оба пережили в последние несколько месяцев.

— Мы можем еще побыть здесь? — спросила Лейлис.

— Мы может быть здесь столько, сколько захотим, и никто нас не прервет и не побеспокоит. И пусть хоть мертвые проснутся во льдах! — ответил Эстергар.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7