Город разноцветных голосов [Кристина Александрова] (fb2) читать онлайн

Александрова Кристина ГОРОД РАЗНОЦВЕТНЫХ ГОЛОСОВ

I

Примаковой Татьяне, Скуратову Николаю.

Спасибо за неиссякаемый источник вдохновения!

Можете ли вы представить себе, что голос обретает свой облик? Что его можно потрогать? Что он может быть холодным или тёплым, шершавым или сухим, приятным на ощупь или нет… Или цветным. А точнее — разноцветным.

Бывают голоса холодные, голубые. Слушаешь такой и видишь горный источник, прозрачный как небо после дождя, звенящий, как хрусталь. Кажется, что окунаешься в него, ощущаешь льдистый холод, но сам не мёрзнешь. Представляете?

А бывают голоса тёплые, оранжевые или розовые. Часто — мягкие, бархатистые, как шкурка плюшевого медвежонка. Прижимаешься к такому, сам тёплый, и он согревается от твоего прикосновения и согревает и тебя тоже. Настоящее волшебство!

А бывают голоса цветные. Просто цветные. Они собирают в себе много огоньков и сияют на одной ноте. Такое уже сложнее вообразить, правда?

Я могу себе представить всё это. Потому что я и есть такой голос. И таких, как я, много — целый город. Город разноцветных голосов.

Мы похожи на маленькие чёрные пушистые шарики. Мягкие иголки торчат во все стороны, а сквозь них видно то, что у нас внутри — крошечные разноцветные огоньки. Никто не знает, почему мы такие. Никто не знает, почему кто-то из нас светится ярче, кто-то — тусклее, а кто-то и вовсе погас, стал чёрным и безжизненным. У нас есть только наше сияние, странные сны и голоса, звучащие в единой мелодии. И голоса тоже разные. Кто-то звучит очень громко — так, что его слышат многие вокруг, а кто-то — еле слышно. Многие звучат в одной тональности, но иногда кто-то смелеет и берёт свою ноту, отличную от других; и тогда не успеваешь обернуться, а этот голос вдруг становится самым громким.

Мой голос — такой же, как у всех вокруг, не громкий и не тихий. Но я знаю один огонёк, голос которого звучит так тихо, что вот-вот может замолчать. И пусть он светит ярко-ярко, этого мало. Молчание убивает — так иногда поговаривают старшие, и я боюсь представить, что будет, если во мне наступит тишина.

Каждый из нас мечтает быть услышанным, но многие всю жизнь так и звучат в унисон с другими.

Я так не хочу. Меня услышат многие.

Обязательно.

* * *

Спроси любого в параллели, кто должен выступать от шестых классов на новогоднем вечере, и тебе ответят — Натка Королёва. И ребята ответят, и учителя, и директриса — даже она наслышана! Конечно, такая ученица не каждый год в школе появляется. Круглая отличница, участвует во всех мероприятиях, побеждает на олимпиадах и поёт красиво. Её фотография появилась на стенде «Гордость школы» с первого класса, и больше не пропадала оттуда, только обновлялась иногда — Натка росла слишком быстро. Конечно, приходилось прикладывать много усилий, чтобы так учиться, но вот он, результат, на стенке, среди старшеклассников. Из шестого класса больше никто не мог этим похвастаться.

И Натка тоже не сомневалась, что ей позволят выступать. Она очень много тренировалась, каждый день пела по полтора-два часа, да так, что иногда голос срывала. Но ей очень нужно было это выступление, очень-очень! Она хотела показать всем вокруг — и одноклассницам, и родителям, и учителям, всем-всем — что она может стать певицей. И чтобы папа это увидел. И чтобы гордился. Папа-военный, который уезжает рано утром и приезжает поздно вечером, много работает и мало спит. Он должен гордиться дочерью, обязательно. Вот он как придёт на концерт, как увидит, и тогда…

Что тогда случится, она может и не узнать. Потому что кроме неё попросился ещё Костик — новичок, пришедший в класс два месяца назад. И именно потому, что он, видите ли, ещё не освоился, ему могут уступить место в программе! Натка злилась, ругалась сквозь зубы, но поделать ничего не могла — учителя не видели того, что видела она.

Ведь Костик очень даже освоился. Дружил с мальчишками из старших классов, часто ввязывался в драки, приставал к девочкам. Правда, девчонки не возражали, даже наоборот — хлопали ресницами, глупо хихикали и краснели. А самое обидное — из-за чего? Из-за какого-то новенького? Да в их классе есть мальчишки куда лучше! Весёлые, добрые, умные. В драки не ввязываются, не ругаются и не щёлкают семечки прямо на парте, когда учитель выходит из класса.

Хотя, говорят, Костик красивый. Что у него глаза тёмные, да настолько, что про такие говорят — бездонные, как Байкал. Что его чёрные волосы всегда растрёпаны небрежно, но эффектно. И что у него нос с горбинкой красивый, как у греков. Натка же всё смотрела-смотрела на него и всё не могла понять — как так? Где же он красивый-то? Выглядит так, будто неделю не расчёсывался, а потом ещё упал с велосипеда и проехался головой по асфальту метров десять. И нос у него некрасивый, на орлиный клюв похож — Натка такие видела в энциклопедии по биологии. И вообще… Противный этот Костик! И не должен он петь на новогоднем вечере! Не для того Натка старалась, голос срывала. Ох, не для того.

— Ничего, Костик, я тебе ещё покажу, — пообещала Натка своему отражению в зеркале. То недовольно поморщилось, но не ответило. И не надо. Все знают, что Натка ещё покажет. Обязательно покажет.

Она откинула за плечо толстую русую косу, одёрнула подол шерстяного голубого платья и принялась переобуваться. Впереди разговор с классной руководительницей, Надеждой Дмитриевной, надо выглядеть идеально. Чтобы сразу все заметили разницу между красавицей Наткой, собранной и нарядной, и бездельником Костей, который расчёсываться не умеет и рубашку в брюки никогда не заправляет.

Натка переобулась в балетки, убрала сапоги в пакет. До начала урока осталось несколько минут, в гардеробной уже становилось тесно и шумно. А ей ещё надо успеть поговорить с классной руководительницей наедине…

* * *

— Как уступить? — воскликнула Натка. — Я не могу уступить! Я…

Надежда Дмитриевна всегда была на её стороне. Такого просто не может быть. Ну не могла она морщиться вот так, как будто Натка ей под нос подсунула тухлое яйцо. Ну не могла она отказать своей любимой ученице в пользу какого-то там Костика!

— Королёва, успокойся, — велела Надежда Дмитриевна. — Новеньким надо уступать. Тем более, Костику. Он же…

— Не хочу уступать, — сказала Натка и состроила жалостливое лицо. — Надежда Дмитриевна, ну пожалуйста! Неужели я не заслужила?

— Заслужила, — кивнула классная руководительница. Натка заметила, как она взяла со стола фиолетовую ручку и покрутила в пальцах. — Просто… просто так надо. Может, сейчас ты ещё не понимаешь, но когда подрастёшь…

— Когда я подрасту, мне уже не надо будет выступать, — чуть ли не плача заявила Натка. Слёзы сжали всё внутри, подкатили к горлу, и она приложила все силы, чтобы не разреветься. — Ну Надежда Дмитриевна…

Громкий звонок прокатился по коридору, перекрывая шум голосов и топот. Надежда Дмитриевна кивнула на парту перед собой. Разговоры в классе утихали, и вместе с ними, кажется, утихали последние крохи надежды в Наткином сердце.

— Садись, Королёва, — велела Надежда Дмитриевна. — Я подумаю, что можно сделать.

Натка со стоном села. Машинально оглянулась назад, посмотрела на последнюю парту в левом ряду. Костик нахально ухмылялся, разговаривал со своим соседом, Федькой. Оба стоили друг друга — бестолковые, неаккуратные, учителя не слушают, контрольные заваливают.

И такому, как он, позволяют выступить от всех шестых классов? Возмутительно!

* * *

Новый год — всегда пора чудес. Школа осыпается блёстками, завешивается сверкающей мишурой, сияет разноцветными огнями гирлянд. Самое время думать о празднике, о подарках, о школьном вечере, а не о том, что ждёт тебя дома.

Костик шёл по расчищенному тротуару, медленно, нехотя, попинывал по дороге небольшие комочки слежавшегося снега. Ему было холодно без шапки, уши мёрзли, но признаться в этом он не хотел даже себе. Таким, как он, нельзя допускать ошибок, нельзя показывать слабости. Так тренер говорит. Всегда оставайтесь в тонусе, всегда будьте сильными, на каждой тренировке повторял он. Не позволяйте другим видеть ваши слёзы.

И Костик не позволял. Хотя его сердце плакало целыми сутками, надрывно, с сильной болью, об этом никто не должен был знать. Для всех он — Константин Смирнов, сын серьёзного человека, отличный старший брат, спортсмен и вообще молодец. Оценки только не идеальные, но отец вон говорил, что в школе с двойки на тройку перебивался, и потому четвёрки Костика для него — предмет гордости. В дневнике ни одного замечания, и это вроде тоже хорошо — папа как-то свой показывал, там записей красными чернилами было больше, чем синими.

Вот только в последний раз они говорили об оценках в конце прошлой четверти. Папа тогда оторвался от чертежей на минутку, открыл дневник на последней странице, сухо сказал «молодец», расписался и снова уткнулся в свои бумаги. Мама тогда сидела с младшим братом, кормила его какой-то некрасивой коричневой кашей с фруктовым запахом. И когда Костик зашёл на кухню, она даже толком не оглянулась на него. Только и проговаривала: «А кто это у нас такой богатырь?», да пихала в бедного Веньку ложку за ложкой. В дневник посмотрела краем глаза, сухо сказала «молодец!» и продолжила мучить Веньку, у которого уже глаза на лоб полезли от такого количества каши…

А так хотелось немного внимания! Так хотелось, чтобы с ним просто поговорили. Не об оценках, нет. О том, что он больше всего на свете мечтает петь на сцене, а ещё лучше — в рок-группе. Наверное, как Честер Бенингтон или Ронни Джеймс Дио, стать легендой при жизни, выступать на огромной, как футбольный стадион, сцене. О том, как опротивела эта борьба, которая вроде как мужское дело, как говорил отец. Мужское-то мужское, но хочется совсем другого. В клипах сниматься, в фильмах, срывать аплодисменты на песенных конкурсах и получать самые высокие оценки от жюри…

И о том, что ему могут нравиться девочки. Костику стало жарко, несмотря на то, что вокруг минус десять, и снега по колено. В классе все от него балдели, как они сами говорили… ну, кроме Наташки Королёвой, но ей можно, она как Снежная королева, пустая и безжизненная. Остальные его любили и пачками присылали записки с признаниями. Только все эти девчонки были маленькие и глупые, умели только хихикать и краснеть. Ему нравилась не абы кто, а сама Алёна Краснова из девятого класса. Даже старшие мальчишки признавали, что она — самая красивая в школе. А как к такой подступиться, Костик понятия не имел. Папа подсказал бы, но он занят ещё больше, чем в конце прошлой четверти, приезжает домой в девять вечера, а уезжает в шесть утра. И даже за ужином сидит со своими чертежами, чтоб они сгорели…

Костик остановился, пнул самый большой снежный комок, какой нашёл. Он отлетел в сугроб, пробил там огромную дырку. Вот и у Костика внутри такая же дырка, какую никому не залатать. Если только…

Если только он не выступит на этой сцене перед всей школой и не докажет родителям, что не сдалась ему это борьба. Что он рождён для того, чтобы петь. Они ещё увидят, сказал себе Костик. Они ещё увидят, обязательно…

Если только Надежда Дмитриевна допустит его к этому выступлению, приуныл Костик. Он же даже не готовился, и песню не выбирал. В отличие от зазнайки Королёвой, которой везде двери открыты…

II

Наш город похож на муравейник или на пчелиные соты. Мы живём в маленьких коричневых комнатках, где от стен хорошо отражается звук, чтобы лучше слышать свой голос. А пол и потолок обязательно белые, как и земля вне домов, чтобы лучше видеть свет внутри каждого из нас. Ведь это так важно! Как ещё отличить хороших от плохих, если не по внутреннему свету?

Самое страшное, что нельзя различить погасший огонёк и горящий по голосу. Никто из нас не знает, почему кто-то звучит так, как все, а кто-то — иначе. Бывало и такое, что погасший голос звучал громче всех, и горящие слетались к нему, как мотыльки к огню. И рядом с ним было так же опасно — погасшие огоньки умеют гасить других. Зачем они это делают, мы не знаем — горящим огонькам строго-настрого запрещено подходить к погасшим.

Погасшие огоньки всегда чёрные — в них не осталось внутреннего света; и я стараюсь понять, что заставляет нас гаснуть. Я ищу ответы в странных снах, но там редко бывает что-то полезное. Только всякие необычные вещи, каких мне здесь не почувствовать, и странные слова, которых здесь мне никогда не услышать — плюшевые мишки, мандарины, горные ручьи. Тепло и холод, деревья и реки, озёра и бескрайние равнины. Для нашего маленького мира, состоящего только из голосов и тишины, света и теней, это всё странно и незнакомо. Поэтому мало кто решается говорить об этом, и все переваривают свои сны внутри своего света.

А ещё — я никому не говорю об этом — у меня есть горящий знакомый, который живёт среди погасших. Мы никогда не сближались и не заговаривали, но мне очень интересно, почему он такой — тихий, почти безмолвный, но горящий ярче многих моих друзей. Ради него я и искал ответы во снах, и даже что-то нашёл: оказывается, когда большие странные существа выходят на сцену, чтобы зазвучать, вокруг загорается свет. Наверное, для их голосов нужно больше света вокруг — может быть, и для нас тоже? Может быть, если я подойду ближе к моему знакомому и освещу всё вокруг него, он зазвучит громче? Я пока не знаю.

Но он живёт среди погасших, и я очень боюсь погаснуть прежде, чем помогу ему зазвучать громче.

* * *

Едва прозвенел звонок, как ребята повскакивали со своих мест и принялись собираться. География была последним уроком, все торопились по домам, и Натка была одной из них. До Нового года две недели, до выступления на празднике — тринадцать дней, и надо репетировать ещё усерднее. Вдруг её старания всё-таки оценят?

— Королёва, Смирнов, задержитесь, — послышался строгий голос Надежды Дмитриевны.

Натка застыла в неловкой позе, не донеся учебник до школьной сумки на каких-то пару сантиметров. Ох! Вот он, судьбоносный момент! Она осторожно опустила книгу, взялась за круглый пенал, раскрашенный под арбузную дольку. Принялась негромко напевать мелодию песни, с которой собиралась выступить. Надежда Дмитриевна в паре шагов от неё, и потому обязательно услышит, а одноклассники слишком шумно собираются и всё пропустят.

Ленка быстро собрала вещи и буркнула что-то вроде «жду в гардеробной». Натка кивнула, но даже не обернулась. У неё была самая лучшая подружка на свете, она уж точно поняла, что сейчас будет, и всеми силами болела за Натку. С такой поддержкой не страшно и на контрольные ходить, чего уж там…

— Слушаю вас, — протянул ленивый мальчишечий голос.

Натка вспыхнула. Уж что-что, а слушать она умела. Голос у Костика был просто волшебный, это нельзя не признать. Интересно, что будет, если он запоёт?

Надежда Дмитриевна, кажется, думала о том же.

— Ну что, ребята, — заговорила она. — Мы тут подумали и решили, что вам нужно выступить вместе. Весь учительский состав слышал, как ты репетировала, Наташа, и всем понравилось. Ты отлично умеешь петь, а значит, сумеешь помочь Косте подготовиться.

Что-о?!

— Простите? — тихо спросил Костик.

— Вы будете петь вместе, — сказала Надежда Дмитриевна. Послышался шорох, краем глаза Натка заметила, что учительница взяла в руки пару листочков бумаги со стола. — Я знаю, что Наташа выбрала песню для себя, поэтому решила посмотреть, что можно спеть вам двоим. Вот, смотри, тут список того, для чего у меня есть фонограмма…

Натка так и не сдвинулась с места. Так и смотрела на свой пенал, похожий на сочный кусочек арбуза, красный в чёрную точку. Да как же так? Да разве так можно? Она же выбрала такую песню, чтобы показать свой голос во всей красе! Если сейчас выбрать другую, может так случиться, что…

— Вот здесь можно в два голоса петь, — как сквозь туман доносился до Натки голос Надежды Дмитриевны. — А вот под это можно танец поставить… Наташа, ты слушаешь? Не спи, ты нам нужна.

С огромным трудом Натка заставила себя пошевелиться, и это было так тяжело, будто она втащила на пятый этаж пакет с картошкой. Она подняла взгляд и увидела, что у Кости раскраснелись щёки, да и сам он выглядел недовольным. Похоже, решение Надежды Дмитриевны не понравилось не только Натке. От этого стало легче, и она соизволила посмотреть список.

— Мне вот эта нравится, — нерешительно сказал Костик.

Он указал на строчку, где значилось название: «Снилось мне». Натка пошевелила мозгами, попыталась вспомнить — название было знакомое. И неожиданно поняла, что это была за песня.

— Она же старая! — хмыкнул Натка. — Ты что, слушаешь такое старьё?

— Хорошая музыка никогда не стареет, — не глядя на неё отозвался Костик и посмотрел на Надежду Дмитриевну.

— Она не очень новогодняя, — пробормотала та. — Может, что-нибудь из фильмов возьмём? «Три белых коня», например. Очень празднично.

— Но это же Маршал поёт, — сказал Костик, как будто это был не какой-то незнакомый дядька, а как минимум Дима Билан.

— Ну, если Маршал… — задумчиво протянула Надежда Дмитриевна, и Натке показалось, что и учительница не знает, кто это. — Наташ, а ты что скажешь?

Натка пожала плечами.

— Меня и так никто не спрашивал, чего теперь начинать, — буркнула она.

— Не ворчи, — велела Надежда Дмитриевна. — Лучше предложи сама что-нибудь!

Натка мельком просмотрела список. Все песни устарели несколько лет назад, ни одна ей не нравилась настолько, чтобы хотеть её спеть. Так какая разница?

Учительница, похоже, поняла молчание Натки по-своему.

— Значит, оставляем эту, — решила Надежда Дмитриевна. — Тогда завтра после уроков первая репетиция. Придёте ко мне, возьмёте ключ, и…

Натка дальше уже не слушала. Её жизнь обрушилась здесь и сейчас, и потому звуки как будто доносились из другого конца коридора. Никакого тебе праздника, Королёва, подумала она. Потому что новый год не мог начаться хорошо, если так плохо заканчивался старый…

* * *

Мамочка — вот кто нужен. Мамочка всегда поймёт, мамочка всегда поддержит. Она взрослая и очень умная, она точно подскажет, что делать.

— И Надежда Дмитриевна сказала, что я, может быть, пойму, когда подрасту, — капризно протянула Натка, старательно строя обиженную гримаску. — А когда я вырасту, может, Костик опять в другую школу уйдёт, и вообще…

Мама чистила картошку, стоя лицом к раковине, аккуратно складывала очистки в пакетик. Уютно шумела вода, еле слышно играла музыка в телевизоре. Натка не могла видеть мамино лицо, но точно знала, что на неё можно положиться. Это же мама.

Неожиданно мама положила в раковину недочищенную картофелину и нож и обернулась к Натке.

— Ты так сильно хочешь петь? — спросила она.

Натка вся сжалась. О том, что она может случайно разболтать о своей мечте, она и не подумала.

Мама ждала ответа, и Натка нерешительно кивнула. Сердце забилось быстрее, щёки горели огнём. Что-то поднялось внутри, что-то, что заставляло Натку всё это время продолжать верить в свою мечту. И неожиданно для себя она заговорила.

— Я знаю, что ты скажешь, — протараторила Натка. — Что это не профессия, а хобби, что так нельзя. Но я хочу, понимаешь? Очень-очень хочу!

Мама долго смотрела на неё, и взгляд её холодных голубых глаз будто потеплел. Она вытерла руки о лежавшее рядом с раковиной полотенце, присела на стул рядом с Наткой и откашлялась.

— Наверное, я тогда неправильно выразилась, — мягко заговорила мама. — Музыка может быть профессией, очень даже может. Но раз это профессия, то ей придётся долго учиться, а потом много работать, чтобы всё получилось. А ещё придётся выучиться другой профессии, потому что если вдруг у тебя пропадёт голос, что ты будешь делать?

Натка заворожено кивнула. Она ещё никогда не видела маму такой доброй, взрослой и серьёзной одновременно.

— Я готова, — прошептала Натка. — А ещё… А ещё я хочу, чтобы папа пришёл. И чтобы он мной гордился.

— Ну, если готова, тогда я буду с тобой до конца, — улыбнулась мама. — А если ты хочешь, чтобы папа гордился, тогда тебе надо послушать учителя и спеть с Костей. Если Надежда Дмитриевна так сказала, значит, всё серьёзно. Может быть, у него дома дела плохи, или он болеет, или…

— И вовсе он не болеет, если только притворяется, — проворчала Натка. И вдруг до неё дошло. — Так ты что, тоже за него? А я уже подумала, что за меня!

— Я ни за кого, — мама заулыбалась ещё шире. — Будущей певице важно знать, что иногда надо уступить тем, кто знает больше и видит дальше. И я, и Надежда Дмитриевна… думаю, мы просто верим, что Костик не такой уж плохой, как тебе кажется.

— Ну и думайте, я лучше знаю, — буркнула Натка.

— Нехорошо так говорить, — мама перестала улыбаться и нахмурилась. — Просто поверь мне, ладно?

— А ты мне не хочешь поверить? — спросила Натка.

Мама немного помолчала, посмотрела ей в глаза, и тепло из её взгляда испарилось. Натка вжала голову в плечи, и почему-то ей стало стыдно.

— Спой с Костей, не будь вредной, — тихо попросила мама. — А потом увидишь, кто был прав.

— Ладно, — нехотя кивнула Натка.

Ну, так-то жить можно. Потому что Натка уже знала, кто окажется прав.

* * *

Костик зашёл домой, привычным движением швырнул ключи на полку так, чтобы они звенели погромче. Громко поздоровался — никто не отозвался. Костик разулся, бросил ботинки в обувницу. Ну, если от такого грохота никто не появится — дело плохо…

Никто не появился.

Костик наудачу швырнул рюкзак рядом с собой, но такого шума, как от ключей и ботинок, уже не получилось. Да и толку от него… Костик уже заметил белую записку, прикреплённую на зеркальной дверце шкафа. Мама всегда оставляла такие, когда уходила с Венькой к подружками. Он даже готов был поспорить, что угадает, что там написано. Что-то вроде «прости, сыночка, убежала к тёте Розе, ужин на плите, не забудь разогреть».

Костик взглянул на записку и понял, что прав. С кухни тянулись аппетитные запахи — яблочный пирог и картошка с мясом, но есть совсем не хотелось. Костик глубоко вздохнул, подхватил рюкзак и поплёлся в свою комнату.

Ну, ничего. У него есть музыка. Сейчас возьмёт фонограмму для той песни и будет учить свою партию, пока голос не сорвётся. И пусть весь мир перевернётся, но на празднике Костик выступит. И споёт получше зазнайки Королёвой…

III

Когда никого нет рядом, и звучать неинтересно, и светить не хочется. Поэтому огоньки собираются и живут вместе — так вроде и есть ради кого стараться. Это называется «семья». Я знаю, что у существ из странных снов всё сложнее — они не выбирают, где появиться, не выбирают, с кем жить, пока не станут большими. А мы выбираем.

В моей семье есть ещё три огонька. Все они старше меня. Они живут в Городе дольше, а значит, могут знать больше. А значит, я могу спросить у них совета — знают ли они что-нибудь о том, как гаснут и зажигаются огоньки?

И я решил начать со среднего по старшинству.

— Свой свет дороже чужого голоса, — твёрдо сказал средний. — Ты можешь звучать тихо, но тебя всё равно будут слушать. Если ты погаснешь, тебя не будет слушать никто. Не связывался с ними.

А ведь правда — погасших огоньков боятся все, кроме других погасших. Но неужели не может быть иначе? Я решил спросить у младшего.

— Я не знаю, — сказал мне младший огонёк. — Всё, что я знаю — что погасшие плохие. Не надо с ними водиться, береги свой свет.

Я всё равно верю в хорошее. Только поэтому я решился пойти к старшему. Он звучал очень громко, так, что я едва не лишился умения слышать; но если старший знает ответ, я готов стерпеть любой голос.

И он долго думал, прежде чем ответить.

— Мы очень ценим свой внутренний свет, — тихо заговорил он, — но забываем главное. Он приумножается только тогда, когда мы им делимся. А делиться надо с тем…

— … у кого его нет, — заворожено продолжил я.

Старший засиял ярче, и голос его зазвучал ещё громче. Так я понял, что твоё звучание становится громче, когда к тебе прислушиваются.

— Не только, — тихо сказал старший. — Делиться светом можно со всеми. Но чем больше ты отдаёшь, тем ярче сияешь сам, и даже погасшие могут засветиться вновь. Но готов ли ты отдавать больше чем брать, несмотря ни на что?

— Готов, — твёрдо сказал я.

— Несмотря ни на что? — повторил старший.

И я вновь ответил, что готов.

Наверное, если я смогу поделиться своим светом с другими погасшими, я не погасну сам. И тогда я смогу подойти к своему знакомому и смогу расслышать его голос. И хотя я не знаю, почему он кажется мне таким особенным, я уверен — его голос окажется самым красивым в нашем Городе.

Я верю в это всем своим светом.

* * *

Ирина Сергеевна, учительница музыки, сидела за пианино и наигрывала какую-то мелодию. Её идеально белый, цвета свежевыпавшего снега костюм красиво сочетался с чёрным лаком инструмента и клавишами приятного бежевого оттенка. Натка подумала, что если бы она была художницей, она могла бы нарисовать с такой натуры волшебную картину, но она уже твёрдо решила стать певицей. А значит, пора вести себя соответствующе.

— И как ему не стыдно! — картинно всплеснув руками, возмутилась Натка. — Договорились же, после уроков. Никакой ответственности!

Ирина Сергеевна что-то пробормотала, кивнула и продолжила играть. Натка надулась и уставилась в окно, на кружащиеся на ветру снежинки. Её даже мама вчера не послушала, чего ждать от учительницы. Такое ощущение, что они все сговорились…

Дверь с громким стуком распахнулась, на пороге появился Костик. Он тяжёло дышал, его волосы были растрёпаны — ну, то есть, растрёпаны сильнее, чем обычно. Натка злорадно усмехнулась про себя. Рядом с этим мальчишкой она всегда выглядела идеальной ученицей.

— Простите, Ирина Сергеевна, — громко сказал Костик. — Я немного задержался, и…

С каждым словом он говорил тише и к концу совсем замялся так, что причина его опоздания потонула в звуках мелодии. Натка хотела было переспросить, но передумала. Ещё она не интересовалась его делами!

— Проходи, Смирнов, устраивайся, — негромко сказала Ирина Сергеевна, не отрывая взгляда от бежевых и чёрных клавиш. — Королёва, ты тоже садись. Сейчас будем распеваться.

Сердце колотилось быстро-быстро. Натка устроилась за первой партой ряда, к которому пианино было ближе всего, и мысленно взмолилась, чтобы Костик сел куда подальше. Но тот был глух к её безмолвным мольбам и грузно опустился на стул рядом, неаккуратно бросив рюкзак под стол.

— Повторяйте за мной, — велела Ирина Сергеевна, заиграла новую мелодию и тихонько запела.

Натка распрямилась и принялась повторять несложные напевы. Несколько буквосочетаний, положенных на простую мелодию — запросто, она уже тренировались так. А вот у Костика получалось плохо. Казалось, он и хотел бы что-то, да выдавить, а выходила ерунда. Как будто кто-то подкрался сзади, схватил его и пережал лёгкие, чтобы Костик не мог вдохнуть. Натка терпела-терпела, но когда он ещё и не ту ноту взял, не выдержала.

— Ты что, не слышишь, как фальшивишь? — прошипела она. — Ирина Сергеевна для кого поёт?

— Слышу я, — буркнул Костик, и на его щеках заиграл еле заметный румянец. — Оно само.

— Оно само, — зло передразнила Натка. — Ты хозяин своему голосу, или он тебе?

Она наконец соизволила оглянуться на соседа. Тот сидел, сгорбившись, сложил руки на столе и уставился перед собой. Хуже позы для пения и не придумать! Ещё бы лёг на парту, в самом деле…

— Сядь прямо, расправь плечи, — велела Натка и сама показала пример.

— Тоже мне, нашлась командирша, — буркнул Костик и распластался на парте. — Как хочу, так сижу.

— Вот и балда, — хмыкнула Натка. — Когда ты поёшь, тебе нужно много воздуха. А как его набрать в лёгкие, если сгорбился?

— Молча, — проворчал Костик. — Дыхалку надо хорошую иметь, и всё нормально будет.

Мелодия стихла.

— Наташа права, — мягко сказала Ирина Сергеевна. — Если ты хочешь, чтобы получилось хорошо, придётся распрямиться.

Костик что-то пробормотал себе под нос, но всё же сел прямо и расправил плечи.

— Так-то лучше, — кивнула Натка. — А ещё не надо петь на связках, а то быстро устанешь и голос сорвёшь. Набирай побольше воздуха и выдыхай столько же!

— И откуда ты это всё знаешь, — недовольно пробормотал Костик.

Наташа покраснела.

— Меня учили, — тихо сказала она, — правда, недолго. Я тогда была в первом классе, и мама отправила меня к преподавателю. Только я не хотела, постоянно ругалась, говорила, что мне это не нужно, мне это не нравится. А вот теперь…

Она совсем смутилась. Щёки горели, Натка боялась посмотреть вверх.

— А теперь передумала, — усмехнулся Костик. — Ничего, со всеми бывает.

Натка взглянула на него и неуверенно улыбнулась. Костик ответил тем же, и она впервые подумала о том, что он может быть симпатичным, когда захочет.

— Правильно, Наташа, — сказала Ирина Сергеевна. — А ещё можно представить, что голос внутри тебя, в самом сердце, например. И исходит оттуда, а не от связок.

Костик кивнул, вздохнул глубоко. Оглянулся на Натку, на Ирину Сергеевну, улыбнулся.

— Ну и чего вы? — спросил он. — Поём, не отвлекаемся!

Что-то в этом было, Натка не могла не признать. Костик старался изо всех сил, следовал указанием, которые давали ему и она, и Ирина Сергеевна. Уже через пятнадцать минут он пообвык и немного распелся, а через сорок у него прорезался очень красивый голос, Натка аж застыла от восхищения. Конечно, Костик это заметил и даже, кажется, пошутил на свой манер, но Натку это почему-то не тронуло. Ни капельки. Как будто было в его голосе настоящее волшебство, как в сказках, и околдовало оно Натку с ног до головы.

После распевки начали разучивать песню со словами, и Натка растерялась. У Костика получалось прекрасно. Он как будто был создан для этой песни. Натка даже убежала в коридор, отпросившись в уборную, и отыскала ещё разок песню в Интернете. Ну да, вот. Костик пел совсем как тот его любимый певец, а Натка со своим мяукающим голоском никогда не дотянет до своего… приятеля? Нового знакомца? Коллеги? Кто он ей теперь?..

Эх. Натка убрала в карман телефон, прислонилась спиной к стене, раскрашенной под берёзовую рощу, зажмурилась. Ох уж этот Костик. Вот каждая встреча с ним заканчивалась расстройством. Вот каждая. Хоть держись от него подальше, в другой класс переводись, в другую школу. Только бы его не видеть никогда. А главное — не слышать…

* * *

Семейный ужин. Иногда и такое случается в этом доме. Папа сидит во главе стола с довольным видом и что-то рассказывает, даже не глядя перед собой. Мама устроилась по правую руку от него, воркует с Венькой тихонечко, чтобы отец не услышал и не заметил. А сам Костик нехотя возит ложкой по тарелке, не зная, что и делать.

Только этот раз отличается от остальных. Сегодня что-то поселились внутри, какой-то шарик света, и он согревает, не даёт растаять хорошему настроению. Костик, подперев голову рукой, делал вид, что слушает папу, а сам вспоминал сегодняшнюю репетицию. Как ему объяснили, как правильно петь. Как Ирина Сергеевна восхитилась, какой красивый у него голос. Как удивление и восторг горели в глазах Королёвой, когда она услышала его пение через полчаса после начала репетиции. В такие минуты начинаешь всерьёз верить, что и ты на что-то способен. Не только на драки за школьным углом, из-за которых на репетиции опаздываешь.

И неожиданно для себя Костик решился.

— Мам, пап, — громко сказал он, оборвав отца на полуслове. — У нас тридцатого декабря в школе новогодний вечер, и я буду выступать. Вы придёте?

Воцарилась тишина, резкая, неприятная. Костик смотрел на маму, как она застыла, удивлённая, не донеся ложку до Венькиного лица. Сам младший братец замер, как будто почувствовал, что происходит что-то важное. Костик посмотрел на отца и, заметив, как тот сильно покраснел, убрал руку и вжал голову в плечи. Ну, сейчас начнётся…

— И с чем таким ты там выступаешь? — преувеличенно-спокойно спросил папа.

Собственный голос вдруг отказался ему подчиняться, и Костик с огромным трудом заставил себя ответить.

— С песней, — прохрипел он. — Я пою с одноклассницей.

Снова еле слышно зазвучала тишина. Она звенела кружками, стоявшими слишком близко друг к другу на холодильнике, гудела стиральной машиной, завершающей стирку. Только голосов родителей в ней не было слышно, и потому эта звучная тишина была страшнее грома.

— Не мужское это дело. — Папа покачал головой. — Мне это не нравится.

— Но почему? — неожиданно для себя спросил Костик, и его голос будто окреп. — Мне очень нравится петь!

— Это баловство, а не профессия. Профессия — это как у меня, например. — Отец достал из кармана пиджака сложенный вчетверо листок бумаги и щёлкнул по нему пальцем. — Все эти россказни о том, что музыканты много зарабатывают — просто сказки. Все эти ваши так называемые творческие — просто бездельники.

— Но…

— Марта, скажи хоть что-то, — оборвал отец.

Мама дала ложку с отвратительным коричневым пюре Веньке и обернулась к Костику. И, глядя на то, как она смотрела на него, как на пятилетнего, Костик понял: тут поддержки ждать нечего.

— Ладно тебе, это же просто баловство, — мягко сказала она. — Ну споёт разок, споёт другой. Поймёт, что это не так просто, и плюнет на всё. Ты же знаешь, как это бывает.

Костик вспыхнул. А ведь правда, такое уже было. Он мечтал рисовать, как художники эпохи Возрождения, но бросил после двух занятий. А музыкальная школа? Торжественно обещал маме, что закончит, а сам, как говорил сегодня Королёвой, передумал. Всего через два месяца. Кстати, папа тоже тогда говорил, что не мужское это дело, и только благодаря маме удалось его уговорить…

Воспоминания о репетиции всё же ещё теплились в душе, и Костик, сам того не замечая, сжал кулаки.

— Я не брошу, — твёрдо сказал он. — Ни за что.

Мама снова посмотрела на него этим своим взглядом для пятилеток, и Костик почувствовал, как горят огнём его щёки. Она отвернулась к Веньке и успела перехватить его ручонку, готовую швырнуть ложку с пюре об стену прежде, чем это случилось.

— Бросишь, — мягко сказала мама. — Так всегда бывает.

Эти слова ещё долго звенели в его ушах, пока Костик сидел перед компьютером, не решаясь включить фонограмму для той песни. «Бросишь. Так всегда бывает». Никто в него не верит. За маму обиднее всего — всегда была на его стороне, всегда уговаривала папу уступить. Пока Венька не родился…

Наверное, не стоит и начинать, если брошу, приуныл Костик. И если никто не верит…

Он встал из-за компьютера и пошёл в свою комнату. Хорошо, что для домашних заданий вера в себя не требуется.

IV

Я давно не видел своего знакомого огонька, жившего среди погасших, и уже начинал волноваться. Иногда о нём вспоминали мои знакомые, но так, свысока — говорили, что он гаснет, сдаётся, становится таким же, как все его дружки. Я не выдержал и отправился на поиски. Его нужно было навестить.

Я нашёл своего знакомого на окраине города. Он прятался за углом своего дома и просто кружился на месте в полном одиночестве. Его голос звучал тихо-тихо, его свет стал еле заметным, хоть ещё и теплился внутри; и если бы огоньки умели болеть, как странные существа из наших снов, этот был бы похож на настоящего больного.

— Почему ты здесь один? — не удержался я.

— Так проще, — отозвался мой знакомый, не переставая кружиться на месте. — Никто не говорит, что я плохой.

— А как же твоя семья? У тебя разве её нет? — удивился я.

Мой знакомый замер, затем закружился вновь. На белом полу виднелись слабые отсветы красного и синего — хорошо, что он ещё не до конца потух, ведь нашёл способ сберечь крохи своего света. Это меня воодушевило.

— А ты разве не знаешь, как мы гаснем? — тихо сказал мой знакомый. — Когда общаемся с другими погасшими. Ну, то есть, не только. Я сам запутался, — жалобно протянул он. — Но одно я точно знаю. Среди погасших царит уныние, которого они сами не замечают, потому что постоянно живут в нём. И если от него избавиться, свет понемногу возвращается. Поэтому я держусь подальше даже от своей семьи. Они ведь тоже погасли.

Я слушал его, не перебивая, и голос погасшего немножечко окреп. Но что-то вдруг переменилось, и крохи света внутри него принялись таять, и несколько мгновений спустя на белом полу почти не было видно отсветов.

— Шёл бы ты отсюда, — посоветовал мой знакомый. В его голосе больше не было чувств, как будто он стал серым, шершавым, обратился в пепел. — Я сам не знаю, почему гасну. Мне уже ничего не помогает.

Его голос, сухой и безжизненный, проник внутрь меня, сжал мой свет цепкой хваткой. Я ощутил, что сам гасну, и понял, о каком унынии он говорил. Мне не хотелось звучать. Что-то внутри сломалось, разладилось. Я понял, что случилось самое жуткое — я перестал верить в то, что погасшего можно зажечь заново. И меня это совсем не пугало.

Я сбежал. Как последний трус, позабыв и о завете старшего, и о своём обещании. Вспомнил только дома, среди своей семьи, в своей маленькой комнате. Отсветы на белом полу подтвердили — я всё ещё сиял, совсем как прежде. А вот голос, мой голос, отражавшийся от стен и приумноженный эхом, стал тише.

Тот раз не дал мне понимания, как гаснет и зажигается свет в огоньках. Но так я узнал, что нельзя отступать, если решил что-то кому-то сказать — невысказанные слова заставляют твой голос звучать тише.

И если без света внутри огоньки ещё умели жить, то без голоса они исчезли. Навсегда.

Теперь я знал, чего боюсь больше всего на свете.

* * *

Как-то так получилось, что до этого дни тянулись резинкой, а за неделю до Нового года кто-то её выпустил, и время устремилось вперёд со скоростью поезда на полном ходу. Натка с ужасом обнаружила, что у неё три спорные оценки — по математике, литературе и физкультуре. Мама всё подшучивала, что кто-то, как та стрекоза, пропел всю четверть, а Натка хваталась за голову и пыталась решить, за что взяться первым. Учить стихи? Попросить сочинение на дом? Что сделать, что?

И ладно, если бы дело было только в этом. Настроение Натки становилось всё хуже вовсе не из-за оценок. А из-за того, что каждый день происходило после уроков, хотя она отчаянно не хотела себе в этом признаваться.

Каждый день, как только школу сотрясал звонок с последнего урока, Натка очень медленно собирала свои вещи с парты. Аккуратно каждую ручку, каждый карандашик складывала в пенал, потом убирала в сумку. Затем наступала очередь учебников и тетрадок — всё сложить осторожно, чтобы не помялись. Конечно, всё это было ужасно медленно, и рядом всегда нетерпеливо топтался Костик — ему не терпелось бежать в музыкальный класс и начать репетировать.

Пел он потрясающе. Натка могла сесть, подложить руку под голову и так и замереть в неудобной позе. Забыть обо всём на свете, забыть о репетиции и только слушать, слушать и слушать. А потом мысленно ругать себя последними словами, потому что опять забылась. Потому что надо о себе тоже думать — как всем доказать, что из неё получится самая лучшая певица на свете, если петь не собираешься?

А Костик становился всё увереннее в себе. Как будто у него за спиной расправлялись крылья. Он даже одеваться начал опрятнее и расчёсываться перед тем, как заходить в музыкальный класс. Натка как-то заметила, что неряхам на сцене не место, вот он и расстарался…

За всеми этими заботами и бедами Натка и забыла о том, что Новый год скоро. Что надо готовить подарки старшему брату — он собирается приехать в этом году, провести каникулы с семьёй, и папа ради этого даже выходной взял — и родителям, бабушке и дедушкам. Кому-то она уже пообещала картину нарисовать — мама рассказывала всем, что Натка отлично рисует, лучше бы про голос так рассказывала — кому-то — вышивку… Колька, брат, и вовсе заказал фенечку из бисера или ленточек, а на них время надо. На всё время надо, только Натка по вечерам или ерундой мается, или книжку читает, или — чаще всего — на Костика злится. Потому что нельзя так хорошо петь, нельзя!

Колька приехал домой двадцать восьмого, когда до концерта оставалось всего два дня. Натку эта новость застала в тот момент, когда она была в самом ужасном настроении — после репетиции. Она зашла домой, бросила сумку на пол, разулась, и даже через грохот, который она создавала, с кухни слышались весёлые голоса.

Вот так. Они там все веселятся и развлекаются, а у Натки четвёрка по литературе, четвёрка по математике и Костик, из-за которого всё так случилось. И хотя здравый разум подсказывал, что Натка сама во всём виновата, что-то внутри противно зудело — неправда. Неправда, и всё тут. Это всё из-за Костика. Не будь его, не будь его голоса, красивого такого, не злилась бы Натка и всё вовремя бы сделала.

— Эй, королева сцены, — послышался насмешливый голос Кольки, и Натка вздрогнула от неожиданности. — Ты с братом хоть поздороваешься?

Сама не понимая, что делает, Натка пожала плечами и горестно выдохнула. Колька помахал рукой перед её лицом, рассмеялся.

— Вот так приезжай на каникулы, чтобы с родной сестрой увидеться, — он дёрнул Натку за нос. — Наташка! Если ты со мной сейчас не заговоришь, я обратно уеду и больше не вернусь! Буду себе другую сестру искать!

Это будто встряхнуло её, и Натка подскочила на месте. Колька! Вот кто точно всегда был на её стороне! Она с визгом бросилась на шею брату.

— Коленька, родной, как же я соскучилась, — залебезила Натка и крепко обняла его. — Прости, я задумалась немного, и…

Только с глазу на глаз им удалось поговорить нескоро. Они ещё долго сидели на кухне с родителями и разговаривали обо всякой ерунде, как казалось Натке. Колька рассказывал, как устроился в общежитии, как закончил первый семестр, с кем познакомился и в какой клуб вступил. Натка в этом ничего не понимала, а вот папе стало интересно — он когда-то учился в том же институте и был рад услышать о том, что там всё осталось по-старому. И только когда он с мамой вдоволь наговорился и навспоминался об учёбе, кухня наконец опустела. Внизу пиликнула сигнализацией машина, заревел мотор, захлопали дверцы — родители поехали за продуктами на праздничный стол. А здесь, на кухне, на три этажа выше от морозного снега, уютно шумел чайник, вкусно пахло привезёнными Колькой московскими пряниками. И братец, удобно устроившись на мягком табурете, принялся расспрашивать сестру обо всём на свете.

Натка отвечала просто. Учусь хорошо, только по литературе и математикечетвёрки, но в следующей четверти исправлю. Буду петь на школьном празднике вместе с одноклассником. Нет, он мне не жених, и вообще не нравится, и…

Так он же тебе нравится, возразил Колька. Я по глазам вижу. Иначе бы ты так не волновалась и не краснела.

И тут Натка взорвалась и сказала всё, что думает. И о Кольке с его глупостями, и о Костике с его слишком красивым голосом, и вообще… Она говорила и говорила, как будто слова были горячими, и их нужно было побыстрее выплюнуть, чтобы не обжечься. Колька слушал и не перебивал, и когда Натка наговорилась всласть, она вдруг подумала, что у неё самый лучший брат на свете.

— Ну ты даёшь, — покачал головой Колька, едва Натка замолчала.

Он поднялся на ноги, снова щёлкнул рычажком на остывшем чайнике. Тот зашумел, как будто был недоволен тем, что его побеспокоили, но Натке показалось, что на кухне воцарилась неприятная, холодная тишина. Костик стоял возле стола, не оборачиваясь и не говоря ни слова, и это пугало.

— Коль? — тихо позвала Натка.

Тот не обернулся, и она решила, что брат её не расслышал за шумом чайника. Ну не может же он вот так взять и не найти слов, правда? Он же старший брат. Должен встать на сторону сестры. Ну же, Коль…

Чайник щёлкнул и затих. Колька вздрогнул.

— Знаешь, я обычно такого не говорю, — еле слышно сказал он, — но у меня, кажется, выбора нет. Ты же ему просто завидуешь, Наташ. Он талантливый, только пришёл — и сразу всем понравился, а ты долго мучилась и много работала, чтобы выступить. Конечно, я тебя понимаю, но ты тоже пойми. Завидовать нехорошо, и в первую очередь…

Дальше Натка не слушала. Вскочила со стула, вылетела с кухни, с силой хлопнув дверью, а потом ещё разок стукнул дверью в свою комнату — для верности. Села на свою кровать, сжалась в комочек, уставилась перед собой, стараясь не думать. Но не думать она не могла.

Как же так… Даже Колька на стороне Костика. Все против неё, вот прямо все. Только с папой ещё не разговаривала, да и смысл? И так понятно, что он скажет…

Папа пришёл сам, через два часа после того, как Натка сбежала от Кольки. Долго говорил о том, что такое поведение недопустимо. Что если она так и продолжит себя вести, ей не только запретят на школьном вечере выступать, но ещё и петь больше не дадут. Натка молчала. Конечно, для вида покивала, что всё поняла, но в глубине души и не думала соглашаться. Ещё чего не хватало. Значит, Костик будет так себя вести, а ей за всё расплачиваться? Ну нет. Ни за что.

Натка ни за что не позволит ему выступить с ней послезавтра.

* * *

До выступления остался всего день, и Костик не просто волновался — его трясло, как перед соревнованиями по борьбе. Близился Новый год, пора чудес и волшебства, и первое чудо уже случилось — родители договорились с няней, чтобы оставить ей Веньку на вечер и прийти на праздник… а если она не сможет, то возьмут его с собой. Правда, папа принялся ворчать, что впустую потратит целый вечер, а мама ушла перебирать весь гардероб в поисках подходящего платья, что для Костика означало, что придётся помогать и терпеть кучу примерок… Но дело того стоило! Теперь они придут и увидят. И папа не будет больше говорить, что не мужское это дело.

Костик с трудом высидел последние уроки. Мысленно он уже был на репетиции, распевался и повторял текст — постоянно запинался в одной строчке, проговаривал не то слово. И даже когда старшие мальчишки, везде преследовавшие Алёну Краснову, нашли Костика в коридоре третьего этажа и принялись задираться, он просто прошёл мимо, как будто их не заметил. Сегодня они репетируют в зале, со всеми, кто будет выступать, да ещё и в положенном порядке. Всё должно быть идеально.

Натка уже ждала его. Сидела на лавочке в паре метров возле сцены, покусывала губу и наблюдала за тем, как выступали девятиклассницы с художественной гимнастикой. Настроение Костика подскочило до неба — девочки в блестящих костюмах порхали по сцене, разноцветные ленты летали в воздухе, и было в этом что-то волшебное и праздничное.

Натка оглянулась и свысока посмотрела на Костика, как будто была минимум на голову выше него. Он сделал вид, что ничего не заметил, и сел рядом на лавочку. Этот день никто не испортит. Ни за что.

— Пойдём, распоёмся немного? — спросила Натка и кивнула в сторону комнаты, где хранились костюмы и декорации для завтрашнего праздника. — Перед нами ещё три номера, мы тут от безделья стухнем.

— А там есть с чем? — спросил Костик.

Натка пожала плечами.

— Что, без музыки слабо? — язвительно спросила она. — Тогда давай сразу фонограмму тебе сделаем. Будешь рот разевать, а за тебя магнитофон споёт.

Костик стиснул зубы. Не обращай внимания, говорил он себе. Мало ли, почему она задирается. Может, настроение плохое, или тройку под конец года поставили, кто знает… Потерпи, всё нормально будет.

Но ничего не было нормально.

— Ну и кто так поёт? — ворчала Натка после каждого упражнения. — Ужас какой-то. Как будто тебя кто-то толкнул, и ты из себя теперь ноты насильно давишь!

— Нормально я пою! — не выдержал Костик.

— А вот и нет, — Натка поморщилась, и её симпатичное лицо тут же стало некрасивым. — Ты что, сам не слышишь?

В комнате было грязно и пыльно, казалось, сам воздух пропах какой-то затхлостью и гадостью. В носу защекотало, и Костик едва сдержался, чтобы не чихнуть. Горло будто сжали невидимые руки, но он держался — никто не увидит его слабость. Никто и никогда.

— Если ты такая умная, сказала бы, что именно не так, — спокойно сказал Костик, хотя внутри всё кипело. — Раньше же могла так сделать?

Натка присела на какой-то пыльный столик, и в воздух тут же взметнулась грязно-серая взвесь. Костик едва сдержался, чтобы не закашляться.

— Понимаешь, — снисходительно тоном заговорила Натка. Совсем как мама, как с пятилеткой… — Есть те, кого можно научить петь. Они поработают, постараются и потом выходят на сцену как профессионалы. А есть те, кого учи, не учи, всё без толку. Понимаешь?

Он понимал. Он прекрасно понимал. И Натка это видела, и злорадно молчала, а Костик даже ответить не мог.

Остаток дня прошёл как в тумане. Костик, кажется, спел как-то на сцене, даже запомнил, как Натка на него смотрела — недовольно, даже с презрением. Это чувство Костик знал хорошо — так на него смотрел отец, когда он приносил очередную двойку или пытался сказать, что не хочет ни на борьбу, ни на карате, ни на хоккей. И так всё сжалось внутри от этого взгляда, так стало страшно после этих слов, что Костик даже на запомнил, чем всё закончилось. Только дома, в тепле, в своей комнате, он будто очнулся.

И понял, что ни за что завтра не пойдёт на выступление.

V

Всё же зря говорят, что голос и внутренний свет не связаны. Пока я был в одиночестве, пока я боялся выходить из своего дома, потому что мог погаснуть или замолчать, я научился слушать. Весь наш город звучал в единой, волшебной мелодии, и мой голос тоже. Конечно, себя я слышал громче всех, но теперь что-то изменилось — сквозь собственное звучание я слышал звучание других. И если мне нравился голос, я выглядывал наружу и смотрел, какому огоньку он принадлежит. Да, то, как ярко они сияли, не зависело от звучности, но цвета… Цвета были разные. Разные оттенки. У кого-то красивые настолько, что твой собственный внутренний свет отзывается и сияет ярче; а у кого-то некрасивые, противные, мерзкие. Я научился слышать и видеть, наверное, впервые в жизни. И увидел, и услышал, что самые красивые цвета у обладателей самых красивых голосов, как бы тихо или громко они ни звучали.

Я понял, что ещё так мало знаю о нашем городе, о нашем мире, о нас и о себе тоже. Но в тот миг, когда я это понял, мои собственные цвета изменились. Я бы не заметил, если бы не белый пол — его создали таким, чтобы хорошо отражать свет.

Ничего не случается просто так. И перемена цвета будто подтолкнула меня вперёд. Теперь всё получится, я знал. Теперь всё выйдет.

Я поспешил к своему знакомому огоньку и увидел его в окружении таких же, как он — чёрных, безжизненных, холодных. Все они кружилась вокруг моего знакомого, как будто старались погасить его ещё больше, если это было возможно. А он стоял. Он держался, и крохи света внутри него не гасли.

Я собирался шагнуть к нему и встать на его сторону, но в последнее мгновение меня остановил страх.

«Помнишь, чего ты боишься больше всего на свете? Замолчать, — нашёптывал он. — Твой голос уже стал тише, и если кто-то из них тебя сейчас не услышит, ты можешь утихнуть навсегда. Этого ты хочешь?»

Нет, ответил я своему страху. Я не хочу.

«Тогда останься. Подумай о своей семье. Что станет с ними, если ты замолкнешь?»

Я смотрел на моего приятеля и видел, как подёрнулись мраком его цвета. Я услышал, как его голос стал тише, и как голоса окружающих зазвучали увереннее. Это дало мне новый урок — можно звучать громче за счёт того, что ты заставляешь замолчать других, но твой внутренний цвет от этого становится некрасивым и мерзким. И так мне стало противно от этого, что я ринулся вперёд, позабыв о шепчущем на ухо страхе.

Тогда пусть моя семья будет помнить меня громким и сияющим, решил я. И мгновенно забыл об этом, потому что спешил на помощь к своему погасшему приятелю.

И не было в этот миг вокруг света, что сиял бы ярче, и голоса, что звучал бы громче.

* * *

До выступления оставалось полчаса. Первые гости уже собирались, и Натка видела, как они рассаживались в зале, слышала гул голосов. Но её волновал только один человек — папа, а его всё не было. Вот уже и мама с Колькой в зал вошли; мама села в зале, а брат встал возле колонны. А папы всё не было…

— Ну что, ты готова, звезда сцены? — послышался родной мужской голос.

Натка застыла на месте от волнения. Неужели? Это же папа! Она боялась обернуться — вдруг не он?

— Что, даже не обнимешь? — его голос улыбался.

Натка обернулась и бросилась к отцу. Он был таким нарядным, таким красивым! В его руках шелестел праздничной бумагой букет красных роз, и в этот миг не было никого на свете счастливее Натки.

— Тебя всё-таки отпустили! — взвизгнула она и прижалась к отцу. От него остро пахло морозом и табаком.

— Ещё бы меня не отпустили, тут такая звезда выступает, — улыбнулся отец. — А где твой коллега?

Радость мигом погасла, будто кто-то выплеснул ведро холодной воды в жарко натопленный камин. Натка потупилась, её щёки вспыхнули.

— Не знаю, — прошептала она. — Может, не пришёл ещё?

И придёт ли после её вчерашнего выступления? Ох.

— Чего это ты покраснела? — папа провёл рукой по голове Натки, отчего волосы растрепались, но ей было всё равно. — Неужели он тебе так нравится?

— Нет! — вспыхнула Натка. — Он наглый, вредный, противный, и…

— Ладно тебе, он хороший парень, — отмахнулся папа. — Его отца недавно перевели к нам в штаб. От его предшественника остался настоящий бардак, и он никак не может навести порядок. Едва не ночует на работе, бедняга. Сыновья его, наверное, вообще не видят, ни старший, ни младший…

Натка застыла. Так может, Костик и правда не плохой? Просто отца не видит так же, как она сама. Натка знала, другие мальчишки без присмотра родителей тоже хулиганить начинали. И вообще…

— У него брат есть? — еле слышно спросила Натка.

— У коллеги-то твоего? Ну да, — кивнул отец. — Меньше года вроде, если не ошибаюсь. Наверное, парню очень одиноко. Отец на работе, мать с младшим…

Жгучий стыд разгорелся внутри. Натка вдруг вспомнила, как изменился Костик, пока ходил на репетиции. Перестал драться, даже расчёсываться начал и рубашку на все пуговицы застёгивать. А Натка думала только о себе. Ну и об отце, конечно, но всё же!

— Ладно, ты готовься, а я пошёл, — папа чмокнул её в макушку и вручил букет. — Ты, кажется, в середине выступаешь?

— Ага, — кивнула Натка.

Она стояла и бездумно смотрела перед собой, пока папа поднимался на ноги, пока уходил в зал. Ну и ну. И чем теперь он будет гордиться? Тем, что его дочь прогнала своего одноклассника с выступления? Вот это да, скажет он. Напомнит, что хотел запретить Натке петь, если она будет плохо себя вести. И запретит, ведь правда, запретит…

Натка сорвалась с места и побежала к своей сумке за телефоном. Только бы успеть, только бы не опоздать…

* * *

Костик сидел в своей комнате и неотрывно смотрел на часы. С минуты на минуту начнётся выступление. Девочки в блестящих костюмах с разноцветными лентами будут танцевать под музыку. Алёна Краснова будет петь его любимую песню, а Костик её не увидит и не услышит. А всё Наташка Королёва. Её не хочется слышать, вот совсем.

Зазвонил телефон, резко, настойчиво. Костик лениво дотянулся, посмотрел на экран — номер был незнакомым. Костик пожал плечами и отложил телефон в сторону.

Из коридора через закрытую дверь доносились глухие голоса. Мама что-то говорила Веньке, тот лопотал в ответ. Послышался громкий стук, затем раздался рокочущий мужской голос. Костик замер — узнал голос отца.

Неужели?

Раздалось тихое постукивание в дверь, затем она открылась с тихим скрипом. Костик оглянулся и увидел маму. Она нарядилась в праздничное платье, накрасилась, от неё пахло цветочными духами. Костик не мог вспомнить, когда она в последний раз выглядела такой красивой и радостной.

— Ну что? — улыбнулась мама. — Ты на выступление не опоздаешь?

Костик сам не понял, что произошло, так залюбовался красавицей-мамой. И как будто со стороны, как чужой, услышал свой голос.

— Я не буду выступать.

Он видел, как гаснет мамина улыбка, слышал голос папы, новый звонок телефона.

— Почему? — только и спросила мама.

Костик уже открыл рот, чтобы что-то ответить, но новый звонок оборвал его на полуслове.

— Ну что там? — послышался голос отца.

В следующий миг он показался в дверях. Тоже нарядный, в костюме и белой рубашке. Венька у него на руках улыбался во весь беззубый рот, теребил маленькими ручками погремушку с блестящим бантом.

— Ответь по телефону, потом поговорим, — решительно сказала мама и зашагала к выходу из комнаты. Она взяла под руку отца, что-то шепнула ему и повела за собой в коридор. Краем уха Костик слышал рокочущий голос, говоривший: «Я так и знал, что он передумает!»

Телефон затрезвонил опять, и Костик с трудом нашёл в себе силы снять трубку.

На том конце провода оказалась Наташа, и она верещала, как ненормальная. И она… звала его выступать?

* * *

Я ещё так мало знаю о нашем городе, об огоньках и о себе. Я не понимаю, почему кто-то из нас звучит громче, кто-то — тише, почему некоторые цвета светят ярче и как меняются оттенки внутри.

* * *

Через стекло в автомобиле Костик видел, как кружатся, летят навстречу крупные хлопья белого снега, оседают на деревьях и проводах. Снежинкам торопиться некуда, разве что поскорее укрыть белым одеялом город. А Костику есть куда торопиться. Отец ездил за рулём очень аккуратно, никогда не нарушал правила, и потому он мог только мысленно молиться о том, чтобы они поторопились.

Пожалуйста, как заведённый, повторял про себя Костик. Только бы не опоздать. Только бы не опоздать…

* * *

Я очень мало знаю о мире, который мы видим в наших странных снах. Не знаю, что общего между ним и Городом разноцветных голосов, но почему-то уверен, что они неразрывно связаны.

Теперь, когда всё это случилось, я знаю точно — каждый голос важен. Каждый.

Даже голос погасшего огонька.

* * *

Натка топталась на одном месте, постоянно поглядывала на часы. Мимо проходили на сцену и спускались по лесенке в зал другие ребята. Гремела музыка, взрывались аплодисменты, гудели голоса зрителей и ведущих, но Натка ничего не замечала. Её мир сузился до трёх чёрных стрелочек, самая маленькая из которых замерла на месте, а самая большая бежала быстро. Слишком быстро.

* * *

В тот миг, когда я пришёл на помощь своему другу, что-то изменилось. Вокруг него перестали кружиться другие погасшие огоньки, и даже, кажется, притихли. А мой внутренний свет засиял так ярко, что будь у нас глаза, как у странных существ из наших снов, мы все ослепли бы навеки.

И мой погасший друг загорелся так, как никогда не горел. Его цвета и вправду были как ни у кого прекрасны, и сияли так, что я боялся погаснуть рядом с ним. Но этого не случилось. Мы оба засветились ярче, и я понял, что старший был прав.

А когда слепящее сияние немного утихло, я увидел, как осветились ярче огоньки вокруг. Услышал, как зазвучали громче наши с другом голоса, и ощутил, что проваливаюсь в очередной странный сон — ведь я устал в эти мгновения так, как никогда в жизни не уставал.

Я видел двух высоких существ рядом в залитом светом помещении. Они оба звучали, громко, красиво, и я счёл это хорошим знаком. И понял вдруг, как именно связаны наши миры.

Хочется верить, что я не ошибаюсь.

* * *

Выступление Костика и Натки сорвало столько аплодисментов, сколько не доставалось никому из предыдущих участников. Счастливые, они кланялись, держась за руки, и их улыбки, кажется, сияли ярче прожекторов над сценой.

Внизу, в зале, тихо всхлипывала мама Костика, прижимая к себе Веньку. Отец сидел рядом, и весь его вид будто говорил: «смотрите, там, на сцене, вот эта яркая звёздочка — мой сын!»

Вежливо хлопал в ладоши Колька, прислонившись спиной к колонне. Натка видела, каким довольным выглядел старший брат. Видела, как обнимались рядом мама с папой, с какой гордостью смотрели на неё, и от этого тоже становилось тепло.

— Ты мне только одно не сказала, — тихо заговорил Костик, когда они в очередной раз склонились навстречу волне аплодисментов. — Почему ты мне позвонила?

Натка растянула губы в улыбке и зажмурилась, как будто от удовольствия. Ещё раз поклонилась, потянув за собой Костика, и ему пришлось сделать то же самое. Распрямилась и тихо ответила:

— Просто я вдруг поняла кое-что очень серьёзное. Важен каждый голос, понимаешь? Каждый, каким бы он ни был.

И Костик готов был поклясться, что он понимает.

* * *

Я ещё очень мало знаю о Городе разноцветных голосов. О наших цветах, свете, о голосах и о том, почему они звучат именно так, а не иначе.

Но одно я знаю точно — каждый голос важен. Любой. Каким бы он ни был.

Изображение для обложки: Cdd20 c pixabay.com по лицензии СС0

Оглавление

I

II

III

IV

V