Шестьдесят девять эпизодов [Юно Касма] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Эпизод 1

Три, четыре, пять.

Часы на его запястье хрипло тикали, отмеряя нам время: до рассвета, до следующей встречи, до расставания. Монотонный метроном, задающий ритм моей и его жизням. Моей и его.

Три, четыре, пять.

Секунда за секундой утекали мрачной вереницей в светлеющую утреннюю дымку. Каждая из них волокла за собой крупицу недавно подаренного счастья, оставляя в горле стылую пустоту. Только он заполнял её и только он был способен её вычерпать, бросить мне в лицо слезами. Пара мгновений ласки до того, как он встанет с кровати и начнёт одеваться.

Три, четыре, пять.

Пять глубоких шрамов на его теле, как зарубки прожитых воплощений. Он поднялся, встал у окна, глядя в него сызбоку. Будто не доверял утреннему небу Милана. И всё равно оголял перед ним шею, без того израненную ключицу. Всё равно давал голову на отсечение нарождающемуся дню. Я поцеловала его за ухом. Нежной кожей подбородка ощутила один из рубцов. Новый поцелуй, уже ниже, и очередная метка.

Три, четыре… что дальше? Пять?

Он никогда не заглядывал в будущее, но постоянно строил на него планы. Удовлетворялся тем, как с каждой дробью тикания срывается с его пальцев доля времени. Твердил «настоящее! настоящее! жизнь моментом!» и редко отрывал глаз от бесконечной круговерти стрелок.

Случайный взгляд на них и сейчас забирал его у меня. Я не успела поговорить с ним о любви.

Шесть.

Осталась шестым шрамом. Случайной травмой из-за своей неумелой попытки тягаться со временем. Он распахивал дверь широко, со сквозняком, не оставляя в квартире даже своего духа.

Семь, восемь.

И дальше. История сохранит лишь сухие факты: у него были старые часы, пять случайных шрамов и ни одной лишней минуты для меня. Вот всё, что я вынесла из этих отношений.

Эпизод 2

Я. Вот, ещё одна интрига. Я их люблю, полюбите и вы. Для затравки, открою имя: Венера. На самом деле, этого не так мало, как может показаться. Имя — не просто набор звуков. Оно позволяет выделить меня из толпы.

На актёрских кастингах моё звучное имя помогало запомниться. Раскатистое «р» отражалось от стен и проникало в головы отборщиков. Моя мама говорила: «Ты рождена Афродитой, но зовёшься Венерой, потому что в этом имени помимо красоты есть ещё и гармония. Я хотела, чтобы ты была стойкой».

А ещё в моём имени была улыбка. Произнеси его: Ве-не-ра. Имя богини. Оно было столь многогранно, имело сверхъестественную природу.

Урок жизни заключался в том, что имя окрашивает характер его обладателя в свои цвета. Поцелованная богиней обязана выделяться из толпы.

Несколько лет назад, на одной из вечеринок после премьеры фильма, где мне отведена была секундная роль жертвы, меня допустили в зону VIP, усадили на мягкие подушки и произнесли моё имя так, как не произносили никогда. Бледные, с персиковым отливом губы Андреа, моего коллеги, на протяжении всего съёмочного процесса пробуждали во мне желание их поцеловать. Только бы они налились цветом. Я сдерживалась. Но когда они вывели моё имя и «невероятная» в одном предложении, все барьеры были сломлены. «Венера обрела почитателей, причитающихся ей», — сказала бы мама из слепой гордости.

Слепа была и я. Наивная. Верящая в то, что Андреа, сказанные им впроброс комплименты и нереальная — почти мифическая — влюблённость, были вещами значимыми.

А потом? Что ж, имя у меня осталось. Хотя краски его поблекли, были выполосканы миланскими дождями, развеяны ветрами из вентиляции городского метро.

И в этот период свинцовой, непроницаемой депрессии, до меня каким-то образом дошло, что мама любила рассказывать своей малышке сказки, что имя не только и не столько награждает тебя дарами, сколько устанавливает планку, которой ты должен соответствовать. Часто планка эта достижима, но иногда она требует от тебя стать богом.

В то утро последний налёт божественности был сворован случайным потоком воздуха, взволнованного подошедшим поездом метро. Возможно, это случилось ещё раньше в апартаментах Андреа, но пропажу я обнаружила только в автобусе, на пути к дому родителей.

Бергамо ещё спал. Будто ради его пробуждения, Лючия, всеведущая соседка, выходила на балкон второго этажа и гремела:

— Венера!

Она исторгала его с тем же бульканьем, с которым расплескивала воду из лейки на усыхающие настурции.

— Говорят, ты к родителям решила перебраться? — продолжала топить меня она.

В окне первого этажа я угадывала загорелое лицо матери. Она была взбудоражена соседским криком и обеспокоена тем, как бы я не поскользнулась на пути выхода из депрессии.

— Божья мать, Лючия! Не надо поливать цветы, по прогнозу обещали дождь! — мать высовывалась из окна по пояс.

Пока моя спасительница свисала с подоконника в обрамлении белоснежных занавесок, переливающихся в лучах утреннего солнца, я могла безопасно дойти до двери. Родной дом встретил меня запахом чая и свежего печенья.

— Мои любимые, — я втянула носом воздух.

Мама согласно кивнула и задушила меня в объятиях.

— Это Марта приготовила. Папа говорил: откажешься.

— От её выпечки — никогда, — прошептала я, сколько хватало воздуха в грудной клетке.

Я лукавила: в любой другой день, я бы предпочла, что-то более щадящее фигуру.

— С орехами.

— Лучше не придумаешь.

— А кофе с пенкой, — добавлял отец, выходя из гостиной.

Я улыбнулась. Мы вместе прошли на кухню, и родители сели со мной за стол. Печенье действительно вкусно пахло — детством — но безнадёжно крошилось в моих трясущихся руках. Пытаясь успокоиться, я отвернулась от родителей. Занавески продолжал колыхать забредший сквозняк, хотя не единого признака ветра за окном не наблюдалось. Может быть потому, что в окраинных бетонных коробках, с жезлами столбов, закатанных в асфальт, и флагштоками антенн, приваренных к железным крышам, колебаться было нечему? Кроме моего душевного равновесия.

Мама проследила за моим взглядом:

— Скучала по дому?

Я взмолилась, чтобы бетонная коробка обрушилась на мою голову. Несмотря на всю угодливость и родительскую заботу, я бы предпочла оказаться подальше от маминого пытливого взгляда.

Возможно, стоило вести себя по-другому. Принять трудность, выстоять перед её гнётом, который, в конечном итоге, ослабнет. Понять, что иногда провала избежать невозможно, что не всем дано взойти на вершину Олимпа.

Эпизод 3

Не знаю, насколько я справилась с перенастройкой своего поведения, но меня немного отпустило. Первое время после возвращения я была поглощена ностальгией. Не сказать, что я редко бывала дома: раз в месяц, может в два. Однако в свои короткие посещения я замечала только дорогих мне людей и почти никогда обстановку, в которой они продолжали обитать.

В нижнем отделении шкафа по-прежнему хранился ящик с моими письмами. Со временем они растеряли свой секретный характер. Судя по потрёпанному виду, моя любовная переписка нередко становилась достоянием детей сестры, которые буквально прописались у бабушки с дедушкой. Надо предупредить их, чтобы они не следовали по пути своей тётки. Им нужно совершать собственные ошибки. Надеюсь, они обращались к ним только скрасить досуг. Вряд ли был другой способ разогнать престарелую атмосферу. Столь важная, интимная часть моей прошлой жизни теперь превратилась в минутное развлечение и это… успокаивало. Былые страсти больше ничего не значили, совершенно ничего. Значит, и нынешней боли будет суждено угаснуть.

Чтобы удержать это внезапно обретённое спокойствие, я, в чём была, поспешила выйти из дома. Ни для шоппинга, ни ради чашки настоящего кофе, а не сваренной отцом бурды, ни ради встречи. Ну, вообще-то именно встреча и была в моих планах. Только не с человеком. С рекой.

Эпизод 4

Я стояла на мосту Рома, наблюдая, как Брембо делает свои последние шаги. Меня всегда пугало, как внезапно река обрывалась у шлюза: как прерванная песня, остатки звуков которой ещё не угасли, висят в воздухе. Но ведь она продолжает бороться — там, за невидимым краем. Чтобы убедиться в этом, я спустилась с моста и перешла по другую сторону шлюза. И в самом деле жива. Это подняло мне настроение.

Его не сломило даже то, что, возвращаясь домой, я заплутала и вынуждена была выспрашивать дорогу у прохожих. Оправдаться я могла только тем, что все местные улочки были на одно лицо. Различить их мог разве что навигатор, а телефон я неосмотрительно оставила дома. Мама наверняка догадалась, что я пошла к реке. Но столь долгое моё отсутствие и безуспешные попытки дозвониться могли заставить её думать, что я пошла топиться. Я прошептала:

— Не волнуйся, мамочка.

И отчётливо понимая, что успокаиваю тем только саму себя, добавила:

— Богини не умирают.

Будто бы в наказание за такую спесь, меня едва не сбила машина.

— Безголовая курица! — донеслось из открытого окна.

Я возмутилась настолько, что очнулась от эйфории. Наконец, огляделась по сторонам и поняла, что хоть и пересекала дорогу в неположенном месте, пересекала её в нужном направлении. Я уже могла разглядеть Лючию на балконе. Не дождавшись обещанного матерью дождя, она изо дня в день продолжала заливать свои настурции. Чрезмерная страсть вредила едва ли не больше безучастности.

Эпизод 5

Андреа топил меня в комплиментах? Нет, напротив: я превозносила его. А он… он принимал. Но, давайте разберёмся: в конечном итоге, я сама решала, что ему давать. Не стоит теперь обижаться, что его решение было иным. «Сама решала», — прозвучало чужеродно, будто самостоятельно решения я никогда в своей жизни не принимала.

Эпизод 6

Как бы то ни было, я раскрыла Вам пару фрагментов мозаики: своё имя и город. И его имя тоже раскрыла, род его деятельности, даже то, что он, как и я, был прикован к Милану — городу, где так просто затеряться.

Андреа. Он к своему имени относился как к расходному материалу. Мог изогнуть его, поменять. Среди коллег чаще звался «Альфой» — то ли кличкой, то ли творческим псевдонимом. Порою обращался к себе так и сам, в третьем лице.

Иногда я заходила на его страницы в соцсетях: их содержание никак не вязалось со звучным «Альфой», порождая забавный диссонанс.

Эпизод 7

Тем временем, я уже толкала дверь в свою комнату: бывшую и снова обретённую. Я и сама сейчас была диссонансом: созревшая женщина, упавшая на детский плед с узором из роз. Но отчего-то именно здесь, в атмосфере своего прошлого, мне хотелось думать о будущем.

Обыкновенно я пускала всё на самотёк. Могла притворяться, что останавливаюсь на мгновение, что обдумываю действия. На самом деле я лишь ждала нового поветрия. Которое меня подхватит, унесёт. Статичные объекты, вроде плафона лампы с узором плюща, меня пугали своей забытостью. Их никто не хотел, они десятилетиями стояли на одном месте.

Я сбивала в кучу плед, царапала ногтем плафон, отходила к двери, чтобы потребовать: «Выпустите меня!». Проблема была в том, что меня никто не держал. Даже Андреа. Даже работа. Или я не за что не держалась?

В оставленную на кухне корзину с печеньем я вцепилась так, как не цеплялась ни за что раньше. Марта переборщила с порошком, что заставлял его рассыпаться на кусочки. Я в кулинарии не сильна, просто знаю, что он существует. И кто-то сверху, очевидно, щедро приправлял им и мою жизнь. Я вспомнила.

💬 Знала, что пиццу можно готовить дома?

💬 Хочу в ресторан

💬 Куплю мясо и муку

💬 и томаты

💬 Кафе?

💬 Только если испортишь продукты

💬 Если?

💬 Зачем тратить время

💬 Ты знаешь, чем всё закончится

Даже сейчас я прыснула от смеха. Его практичность и несколько трогательная вера, что при желании любому человеку всё на свете посильно, умиляла. Но сейчас к ней добавилась горечь. Никто не знал, чем всё закончится. Мне захотелось написать ему это: «Я по-прежнему люблю одну из твоих сторон».

Эпизод 8

Апулия и путь туда мне показались сном. Осознанным сном. Я ощущала прохладу в тени кипарисов и пальм. Ощущала рельеф виноградных листьев, уколы олеандра. Стряхивала с кончиков пальцев пыльцу гибискуса и тут же впивалась ими в ароматную кожицу апельсина. Но самым волшебным было встречать закаты в объятиях Андреа.

Когда его руки скользили по моему шелковому платью на всеобщем обозрении и под ним, когда случайные глаза исчезали. С ним в брачное ложе превращалась обыкновенные скамейки, пирсы, прибрежные валуны. Он любил меня, отдаваясь этому всецело.

В прибрежной деревушке, с прижарившимися к холму каменными домиками, до нас мало кому было дело. Нас замечали скорее из вежливости.

— Я хочу, чтобы ты выкупил всю деревню, — мы сидели на пляже, глядя на пылающий океан. — Что бы мы остались здесь одни.

— Навсегда?

— Навсегда.

Андреа смеялся и отводил глаза.

— Чтобы мы могли всегда сюда возвращаться, знали, что есть наше место. Чтобы мы сыграли здесь свадьбу, расселили наших друзей и родственников по пустующим домам. А потом привозили сюда детей. Здесь можно прожить лучшую из возможных жизней. Ты так не думаешь?

— Я бы лучше подумал о том, чем мы займёмся этим вечером, — он кусал мою мочку уха.

И мы строили скучнейшие планы, которые на тот момент казались венцом всей жизни.

— Закажем розового вина и миногу…

— И обязательно, возьмём хлебные палочки из той пекарни!

— Куда же без них…

В таких разговорах мальчишеский задор Андреа сменялся холодным профессиональным расчётом. В Апулию нас привела рабочая поездка, и даже самое малое развлечение он вписывал в график съёмок. Но в этой обстановке мне не хотелось видеть его таким — властным. Хотя порою, именно это его проявление маскулинности и разжигало во мне страсть. Впрочем, моя ладонь уже скользнула в карман его брюк. Я хотела его расслабить. Он не сопротивлялся, но после не подарил мне поцелуя.

— Прости, что заговорила про семью. Я ни о чем таком не думаю.

— И не надо. Сложится, как сложится.

Возможно, последний его ответ я выдумала. Он мог встретить мои размышления с иронией. А возможно, я никогда и не заговаривала с ним о свадьбе и о детях, благоразумно прикусывая язык. Что, если из-за такого умалчивания, он считал меня легкомысленной, непостоянной?

Я помню лишь то, как мы молча провожали взглядом солнце. С шипением оно гасло в волнах…

Эпизод 9

Дверь в мою детскую отворилась внезапно. В доме родителей будто забывали про замки. Воспоминания, которым я придавалась всю эту ночь (и неделю до этого), выдуло сквозняком.

— С добрым утром! — радостно пропела Марта, но тут же выражение на её лице сменилось отвращением.

Моя сестра была педантом. Я же сейчас сидела, прислонившись к спинке кровати, зарыв босые ноги в сбитую кучу из простыни и одеяла. Подушка, лежащая у подножия прикроватного столика, была залита апельсиновым соком. Я вспомнила, что вчера (или раньше?) в порыве отчаяния запустила её в стену. Промахнулась. Сестра подняла и подушку, и таящийся под ней будильник. Тот продолжал тикать: три, четыре, пять… Было пять минут девятого.

— И вовсе оно не доброе, — пробурчала я.

— Ну, в этом доме, никто не позволит тебе спать до обеда.

Марта осмотрела меня бегло, с холодной вежливостью. Наверняка, отметила воронье гнездо на голове, опухшие веки, да и душ я принимала Бог знает когда. Но никаких слов поддержки я от неё не дождалась. В отличие от родителей, подыгрывать моей трагедии она не собиралась. Ей, наверняка, уже всё рассказали. Но про работу я всё же повторила.

— Ну, а чего ты хотела, — фыркнула она, собирая мои грязные вещи по комнате. — Так и бывает.

Мы с Мартой были погодками, но она была куда взрослее психологически. Только с ней впервые за эти долгие дни, сквозь тучи вдруг проглянул лучик солнца. Она играючись прибралась, ненавязчиво заставила меня выйти — я сама не заметила как — из добровольного заточения. Выгнала в душевую, потом на кухню. Запустив стирку, она параллельно приготовила мне кофе. С этим она справлялась куда лучше отца.

— Вообще, не всем так везёт, как тебе. Кто-то сразу идёт мыть полы в ресторан.

— Я тоже там работала, с тобой.

Сказала я это неуверенно. Едва ли я задержалась там на сутки, тогда как Марта, проработала там после школы больше полугода, пока не разродилась первенцем.

— Сверкнула хвостом, только тебя и видели.

Зазвонил телефон. Сестра вытащила его из заднего кармана резко и так же резко отвечала: «Я в отпуске, не надо мне звонить!», — после чего сразу вешала трубку.

— Это с работы?

— И дня без меня не могут.

Марта хлопнула себя по бёдрам в показном разочаровании. На самом деле, она гордилась, что без неё всё разваливается. Она теперь была важной шишкой, хотя я даже примерно не могла сказать, где эта шишка нынче росла. По-моему, она всё ещё тёрлась в том самом ресторане, но стала кем-то вроде начальницы.

— Я взяла отпуск.

— Угум.

— Поеду в Кампану.

— Зачем? — спросила я бесцветно.

— Проветриться от города.

Я в замешательстве посмотрела на неё. Это был настолько привязанный к Бергамо человек, что, я уверена, даже её прах утрамбуют в виде одной из плиток его брусчатки.

— И встретиться с колдуном, — добавляла она с истеричным смешком, спрятав глаза. Я отпрянула. Не в характере сестры было верить в сверхъестественную чушь.

— Не смотри на меня так. Он будущее предсказывает. Всё правда! Одна моя коллега ездила к нему недавно. И он ей сказал: «Ты, Кьяра, знаешь одного страдающего человека. Женщину с маслиновыми глазами и горбом на спине. Она тащит свой груз, но спотыкается. Если у тебя болит за неё сердце — отправь ко мне. Иначе быть беде». Так и сказала. Быть беде.

Я поперхнулась. Насколько же находчивым был этот мошенник. Надо признать, новых клиентов он искал ловко.

— Женщина с карими глазами? Как необычно!

— Что ты сразу язвишь?

— Но ты же не горбатая?!

— Как ты не понимаешь, это фигурально выражаясь. Я тащу не свой горб, а тащу на своём горбу!..

— Это он про детей, что ли?

— Ну да, — Марта даже не поморщилась, окрестив своих детей обузой. — К тому же я недавно подвернула ногу.

Она продемонстрировала эластичный бинт на лодыжке. Я только и могла, что развести руками.

— Всё сходится, понимаешь?! «Быть беде», понимаешь?! Ужас! Я ночь не спала со страху, — она замялась, посмотрев на меня, натирающую и без того красные глаза после бессонной ночи. — Как бы то ни было… Думаю, что это какой-то шарлатан. Хотя Кьяре он сказал, что не стоит торопиться — обожжешься, и та и впрямь, вчера при мне обожглась чаем…

Я прыснула от смеха, но, чтобы не обижать сестру, спряталась за кружкой. Разумеется, это было не лучшей идеей. Кофе я пролила прямо на грудь. «Наверняка, твой волшебник предсказал бы и это», — хотела сострить я, но прикусила язык. Марта готовила мне омлет, не стоило сейчас злить её. Есть пуд соли мне не хотелось.

— В любом случае, Кампана — милое местечко, — сказала я вместо того.

— Ты там была?

— Нет. Или да. Или, может, не помню. Но название отличное.

Марта закатила глаза и с тем подала мне исходящую паром тарелку. Вошедшая на кухню мама сразу отметила восхитительный аромат. Готовить сестра умела. И каким-то образом ухитрялась запомнить, что базилик я люблю есть свежим, вприкуску, а не мелкопорубленным и вмешанным в яйцо. Такой внимательности к моим капризам не проявлял никто, даже…

— Так, значит, вы всё, окончательно разбежались с этим Андреа? — спросила Марта буднично.

И будто этого подлого удара было недостаточно, добавила:

— Ещё переживаешь о нём?

Я отложила вилку. Нельзя было не заметить, как замерла на полувздохе мама. Она засуетилась, открыла несколько раз холодильник, чтобы тут же его закрыть. Кроме Марты, спросить меня об этом так, в лоб, не смел никто. Мама, та и вовсе притворялась, что никакого Андреа не существовало и в помине. Я потупилась. Уставилась на вилку, будто пыталась согнуть её взглядом. Сестра, как назло, ждала ответа, побоченившись. Ответа, которого я и сама не знала. После стольких дней в слезах мне стало казаться, что я плачу только потому, что это вошло в привычку. А вот преследовал ли меня призрак Андреа?

— Меня больше волнует работа, — сказала я сколь могла уверенно. — Театр закрывается, нужно искать новое место.

Мама, наконец, выдохнула. Пролепетала про себя несколько раз: «И правильно». Сестра же закивала, поджав губы. Она тоже одобряла такую позицию. Нужно обратиться к вещам материальным, а не к этой вашей эфемерной «любви»…

За окном раздался громкий треск. Лючия уронила свою пластиковую лейку. Сестра и мама поспешили высунуться наружу, и заверить соседку, что её любимый инструмент цел. Я же воспользовалась моментом, чтобы укрыться в своей комнате. Рано или поздно Марта опять спросит меня о нём. Лучше поздно.

В коридоре я наступила босой пяткой на что-то холодное и твёрдое. От неожиданности тарелка с омлетом заходила в руках. Её я удержала, но веточка базилика слетела вниз. Под пяткой оказалась пряжка от дорожной сумки. Так Марта собиралась отправить к этому колдуну уже сегодня? В поисках упавшей веточки, я вынуждено заглянула в разверзнутое нутро. Впрочем, я бы туда заглянула, даже не будь у меня предлога.

Интересно, ведун поставил ей какие-нибудь условия? «Приезжай только в пятницу, на рассвете или на закате, исключительно на жёлтом автомобиле, надень чёрное»? Доставая базилик, я ненароком выудила из сумки ещё и кружевные трусики. Декоративные, а не практичные. На неоторванной бирке красовалась завышенная цена. Если это было условием колдуна, то, стоит заметить, зря времени тот не терял. Но, что скорее, у Марты просто-напросто появился поклонник. И он пригласил её в Калабрию.

Вероятно, ей жутко захотелось рассказать и о нём, и о поездке. Про Кампану она, не сдержавшись, проговорилась. Но после, моё состояние её отпугнуло, и она решила умолчать о попутчике. Принялась нести чушь про колдуна. Это мог бы быть и сюжет фильма, что она посмотрела накануне.

Как можно более аккуратно сокрыв следы своего вмешательства, я запиралась в комнате. Насколько же серьёзно у Марты с её «колдуном», раз она надеется, что тот может помочь ей с «горбом»?

«Не стоит радоваться заранее», — мысленно предупредила я её. — «Кажется даже, что именно когда ждёшь чего-то судьбоносного, всё идёт прахом».

Эпизод 10

Я думала, что сбегу из Италии при первой возможности. Когда мне в голову пришло стать актрисой, я точно для себя решила, что не буду итальянской актрисой. Годы величия итальянского кинематографа канули в Лету вслед за Феллини, Антониони, Висконти… И надежды на век Возрождения таяли с каждым десятилетием.

Именно так я думала, пока окончательно не пересекла черту между Бергамо и Миланом. В тот день река Адда выливалась из берегов, переполненная небывалыми сентябрьскими дождями. Она будто хотела снести опоры моста, по которому отец вёз меня и все мои пожитки в съёмную квартиру.

Я убеждала родителей, что могу взять такси — первое проявление самостоятельности — но ими такой вариант не рассматривался. Хотя в конечном итоге была рада, что не придётся затаскивать коробки на пятнадцатый этаж в одиночку. Лифт в доме не работал. Из окна открывался вид на железнодорожные пути. Сказать, что свинцовое небо усугубляло картину — ничего не сказать.

Выставить отца за дверь оказалось сложнее, чем я думала. Сработал аргумент, что возвращаться в непогоду по тёмным улицам опасно. О том, какие опасности могли поджидать меня, я даже не думала — была всецело занята размещением в своём новом жилище.

В первый месяц в нём не было и намёка на обжитость. Но со временем волшебство свершилось. Как сложное зелье, привычка варилась десяток дней. Когда в доме появился первый гость, я поняла, что возможно — и только «возможно» — Милан стал моим домом.

Эпизод 11

Со мной вместе училась Федерика. Она была немного старше и намного элегантнее: профессиональная модель из Рима, с отцом, который был оператором на местном телеканале, но в душе грезил о большом кино. Она же сама — не грезила ни о чём. Подписалась на авантюру в виде школы кино из любопытства, чтобы, как она говорила, расширить собственные горизонты. Она обыкновенно курсировала по маршруту «Милан — Рим», но в этот вечер осталась в Милане. У Сильви, нашей общей подруги, был день рождения.

После учёбы я отправилась домой переодеться. Федерика увязалась следом, чтобы заглянуть «по другую сторону светскости», как она это называла. Район, где я снимала квартиру, считался одним из самых опасных. Ей захотелось адреналина. К тому же, она никогда не была в квартирах, где едва ли было десять метров жилой площади.

— Так серо, — заметила она, едва переступив порог.

— Это из-за неба.

— Да, тот ещё видок из окна. То-то я думаю, чего ты такая грустная всё время.

Порою, меня и впрямь охватывала депрессия. Но я не предполагала, что она была заметна окружающим. Мне не хотелось, чтобы я у кого-то вызывала жалость.

Через полчаса мы ушли. Перед тем Федерика церемониально выпила чай, взирая на железобетонный пейзаж.

Эпизод 12

Метро, стеклянные двери, ступени. Асфальтовые змеи вились во всех направлениях. Федерика управлялась с ними, как факир. Меня они душили, но только по началу. Потом, и я затоптала их.

Мы с Федерикой летели вверх по улице Карла д'Адда, как делали по несколько раз в неделю. И мне в голову приходила ирония, что это та же самая река Адда: но я уже не пересекала её, как по пути из Бергамо, а плыла по течению. Каблуки наши стучали по асфальту, конфликтуя с шумом транспортного потока.

Я остановилась у зеркальной двери бара, чтобы подправить помаду. Отражение показывало меня на первом плане, и остальную толпу — мир — на втором. Ведь так и должно было быть? Даже Федерика, она тоже, хоть и выделялась из общей массы, но только если взглянуть под определённым углом.

Наши знакомые, что бы они там о себе не думали, были столь же незаметны на фоне запруженного народом зала.

— Венера! — услышала я сразу же.

Лишнее подтверждение, что мне в толпе не затеряться. Мы присоединились к их столику. Алкоголя в тот вечер было мало. Возможно потому, что за два месяца в киношколе нам внушили необходимость «держать марку», к которой обязывала профессия. Или же, просто, мы все ещё были испуганным молодняком, боявшимся затеряться в дождливом городе и туманной жизни. Первое время мы притворялись одухотворёнными. Мы притворялись амбициозными.

Эпизод 13

Я думала, что сбегу из Италии при первой возможности. Но Милан заставил меня — всех нас — повзрослеть. И научиться пить. Спустя год стало понятно, что хоть притворство и было моей профессией, врать себе не имело смысла. Я осела. Когда Федерика призналась, что серьёзно задумывается о переезде в Лос-Анджелес, зависти я не испытала. Даже спросила: «Зачем?». Она могла посчитать меня наивной дурочкой, но всё, чем я была — дурочкой повзрослевшей. Хотя по-прежнему мечтала стать частью эпохи Возрождения итальянского кино.

Эпизод 14

А потом я встретила Андреа.

Моё внимание он привлёк не сразу. Скорее, я поддалась волне вздохов, накатившей с обеих сторон коридора. Шёл третий час кастинга и в скученной кишке с низкими потолками переставало хватать воздуха, света и терпения.

Любое волнение душащей обстановки воспринималось как событие. Андреа прорезал её как нож масло — от лестничной площадки до помещения, где проводился кастинг. Быстрый, светлый, яркий как молния. Потом громыхнули двери. Дважды. Андреа показался в коридоре вновь, уже с кастинг-директором. Они были далеко впереди, я не слышала их разговора. Но это расстояние не помешало Андреа выцепить меня взглядом из нескольких десятков других соискателей.

Тогда я решила, что со мной что-то не так. Убежала в уборную, чтобы проверить, как лежат волосы, не потёк ли макияж, и не задралась ли и без того короткая юбка. Выходя, я столкнулась с Андреа нос к носу. Нет, не так: грудь к носу. Он был ниже меня ростом, я была на каблуках. В тот момент, мне сделалось неуютно: на фоне него, одетого в спортивный костюм и разбитые кроссовки, я казалась ряженной. И тем не менее, вздохи вызывал он, а не я. Кем он был?

Я спросила у Федерики тем же вечером. Из моего описания она ничего не поняла. Но пообещала узнать «через свои каналы». А потом мне позвонили и сообщили, что кастинг я прошла. Тогда я даже не задумалась, что это означало ещё одну встречу с Андреа.

Эпизод 15

Федерика научила меня, как заходить на площадку. Она сказала, что, так как репутации я ещё не имела, следовало вести себя скромно. Она посоветовала мне отыскать глазами ассистента и посмотреть, как ведёт себя он: быть незаметной, но всегда под рукой. Федерика никогда не снималась в кино, но была завсегдатаем телесъёмок. Она уверяла, что принцип везде одинаков. Я последовала её совету.

День, на который меня назначили, был одним из последних в съёмочном графике. К тому времени, с кастинга прошло два с лишним месяца. О существовании Андреа я не забывала. Узнала его фамилию: Арпе. Сначала мне показалось кривым, это сочетание имени и фамилии. Андреа Арпе. Никак не ложилось на язык. Мне казалось, что я произношу его на последнем издыхании, что где-то на его середине я задыхалась. А потом поняла, что в этом затаённом дыхании, в этом полувздохе заложен восторг, восхищение.

Я нашла его страницу Википедии. Один факт, что она у него была, говорил о многом. Он был старше меня на пять лет, Телец по гороскопу. Отец — немецкий документалист, мать — учительница-итальянка. Сниматься начал ещё подростком, и до настоящего момента в его послужном списке уже числилось тридцать пять работ. О некоторых я слышала, один фильм видела, но вспомнить, что это Андреа, смогла только пересмотрев отрывок. В статье за упоминанием его актёрских работ следовали те, где он выступал продюсером, а также пара цитат, что он всегда хотел попробовать себя в режиссуре. Видимо, решил разом охватить весь спектр профессий.

Он не был особо популярным, но в соцсетях уже существовало несколько фанатских страниц. На одной было опубликовано фото с последних съёмок — той площадки, где вскоре предстояло появиться и мне.

Роль, которую мне отвели, заключалась в единственной сцене. И будто бы шутка судьбы — с ним, с Андреа. Его персонажу предстояло задушить моего. Это был его фильм, в целом: он сидел в кресле продюсера и был актёром второго плана.

Андреа первым подошёл ко мне. Мне накладывали грим — ужасающую по виду рваную рану вокруг рта. С порога заявил, что ему надо пройтись по роли. Сам он уже был готов. Спросил, как лучше схватить меня за горло, чтобы не причинить вреда. Несколько раз стиснул, определяя нужную силу. Потом отошёл, повторяя слова.

Маленькая его фигурка мельтешила в зеркальном отражении. Он живо жестикулировал, но все реплики произносил в пол, склонив голову. У меня слов не было, но режиссёр, наверняка, попросит реагировать на его. Так он мне сказал, Андреа.

Ограниченная неоконченным ещё пластичным гримом, я пыталась оживить мимику. Гримёр злилась, Андреа, исподлобья глядя на мои потуги, требовал большего. И неудовлетворённый отправился восвояси. Я поняла, что он не спросил моего имени, не поздоровался и не попрощался. Заметив моё недоумение, гримёр рассмеялась:

— Первый раз на серьёзных съёмках? — поинтересовалась она.

Я проблеяла, что-то в ответ. Спустя час, когда меня потребовали на площадку, я накрутила себя до того, что меня буквально колотило от раздражения.

Конвульсии пришлись к месту. Меня попросили закричать, и я кричала, пока не надорвала голос. По окончании Андреа довольно хмыкнул.

Эпизод 16

В итоговой версии фильма мою сцену оставили целиком. Показали мой рот. Усилили крик. Последний повторяли несколько раз на протяжении первой половины фильма, как мучительное воспоминание о жертве. Я ликовала, и согласилась на предложение Федерики организовать вечеринку — моего посвящения в актёры.

Но оказалось, что вечеринка следовала и за премьерным показом. От независимой, авторской драмы я такого не ожидала. Я удивлялась, что у них есть деньги на грим. Как оказалось, они выгадали ещё и на напитки.

Бар не был забронирован только для нас, поэтому вскоре туда пробралась и Федерика.

— Ну, где он, показывай? — спрашивала она.

Фотографии Андреа я ей уже отправляла, но Феде, очевидно, затруднялась сопоставить их с реальным человеком. Я знала, что он сидит у стойки, и показала ей туда, не оглядываясь.

— Какой он, — Федерика пожевала губу. — Неказистый.

Неказистый? Изумилась я, и всё-таки развернулась, желая убедиться, что подруга смотрит на нужного человека. Выбеленные волосы, намеренно небрежно разметавшиеся во все стороны, спортивный костюм — а носит ли он что-то другое? — закатанные до локтя рукава. Андреа сидел к нам вполоборота и можно было различить скупое выражение на его бледном лице. Не в кадре, оно неизменно застывало в недоброжелательном напряжении. Казалось, что одно неосторожное слово было способно вывести его из себя. На самом деле, никакой агрессии он не подавлял. Всему виною была анатомия — слишком массивный лоб и надбровные дуги. Феде прозвала его «неандертальцем». Я же не видела в этом уродства.

Прошло не более часа, когда Феде решила, что нам было пора уходить. Мы выпили пару коктейлей с помощником оператора и кем-то ещё из технического персонала, но скуки это не разбавило.

К тому времени бар уже скрипел по швам от посетителей. Очевидно, такая же картина творилась и в прочих заведениях. Независимо от того был бар спортивным или нет, когда играют «лазурные», это мало кого волнует.

Мы предусмотрительно стали пробираться к выходу ещё до начала матча, но сделали небольшую заминку, чтобы попрощаться с новыми знакомыми. Эта заминка стоила нам многого.

Ситуация эскалировалась, не успели команды ещё выйти на поле. Я не пыталась разобраться, в чём был конфликт. Мы уже почти добрались до входа, когда в плечо Федерике прилетела бутылка. Вряд ли в неё метили специально, скорее не удержали во время очередного эмоционального жеста. Но в отличие от меня, Феде не дала себе и секунды, чтобы проанализировать ситуацию. Рукав её шерстяного пиджака — только подумать, новая «Вивьен Вествуд»! — был насквозь промочен пивом. И это всё, что ей требовалось знать. Не обращая внимания на извинения, она схватила виновника за грудки.

Такая безотносительная агрессия будто давала зелёный свет всем остальным. Началась драка. Хотя кулаков не летело. Просто народ стал давить со всех сторон, толкать и тыкать друг друга локтями. Я вспомнила как в пятнадцать лет в первый и единственный раз в жизни участвовала в слэме. Мне, хрупкой девушке, тогда изрядно досталось. То же самое я испытывала сейчас. Всё, что могла делать — считать сколько синяков обнаружу на своём теле следующим утром.

Я мельком увидела Феде, её вытеснили в двери. Мне бы хотелось того же, но сколько я не пыталась проложить себе дорогу локтями, меня неизменно относило вглубь бара.

Когда меня в очередной раз поволокло в эпицентр толчеи, кто-то удержал меня за плечи и прижался к спине. Я попыталась отбиться, извернуться. Несколько раз ударила воздух за спиной. Попала в кого-то третьего. Вонзила каблук в ногу, но тот был слишком низким, плоским и соскользнул с усиленного мыска кроссовка моего захватчика.

Так, пятясь, мы дошли до дальней части зала. Зона VIP была отгорожена стеной или ширмой — чем-то, что позволяло пропускать звуки, но не давку. Меня не отпускали, но хватку ослабили.

Я, наконец, вырвалась, дернулась, невольно широко размахнулась рукой. Я была слишком распалена от произошедшего.

— Не слишком вежливо, — хрипло произнёс он.

Я оторопело посмотрела на Андреа. Он потирал грудь, я попала по ней кулаком. Кажется, был смущён, но как-то по-детски. На губах его играла улыбка, будто его сейчас отчитывали за очередную проделку.

— Как и ты.

Он выпрямился. Наконец, мы были одного роста, и, признаться, с этой высоты наблюдать его пьянящие карие глаза было одно удовольствие.

— Твоя подруга начала замес? — спросил он, оглядываясь кругом, кивая кому-то за моей спиной.

В зале кроме нас сидели ещё три человека. Я тоже поприветствовала нашего режиссёра. Андреа улыбнулся оттого, что я повторила его жест. Будто бы это он меня контролировал.

— Ничего она не начинала, — прошипела я, стараясь сделать своё присутствие менее заметным.

Но Андреа присел на ближайший диван, а я осталась стоять. И с щеками, пылавшими от смущения, была как единственная свечка на торте.

— Бог всё видит, — он развёл руками.

«Бог да, но ты-то почему?» — спросила я про себя. Оглядывая Андреа с подозрением, я вдруг поняла, что на мой вопрос нет иного ответа: он за мной наблюдал. Наверняка, поэтому, когда бы я ни посмотрела на него, он всегда находился вполоборота ко мне. Это открытие придало мне уверенности.

Андреа заказал нам по коктейлю. Я его едва пригубила. Чтобы не позволить себе расслабиться, я сидела на самом краю кушетки. Чтобы не проявлять излишнего энтузиазма — беспрестанно выглядывала в основной зал.

— До сих пор не улеглось, — разочарованно выдохнула я.

Затворила ширму. Чинно сложила руки на коленях. Андреа постучал пальцем по уху и продолжил цедить апероль. Намекал, что заварушку и без того слышно, и моя суета бессмысленна. Некоторое время мы просто сидели в молчании, смотря в глаза друг другу.

— Что дальше? — спросил он наконец.

— В каком смысле?

— Снимаешься ещё где-то, играешь в театре, снимаешь скетчи в «Тик-ток»…

— Нет, пока только учусь на актрису, — пролепетала я испуганно.

— По мне, ты и сейчас невероятная.

Его взгляд прожигал меня до самых костей. Ушатом воды стал звонок.

— Ты где?!

Крик Феде был настолько мощным, что динамики телефона затрещали.

Эпизод 17

— Не жалеешь, что ушла? — спрашивала меня Феде уже у входа в метро.

Я захохотала:

— Да я просто рада, что выбралась оттуда!

Подруга взглянула на меня недоверчиво и пожала плечами. Потом внимательно посмотрела мне в лицо и указала на уголок рта. Я поспешно вытерла размазавшуюся помаду.

Эпизод 18

Марта вернулась спустя три дня. Я удивилась, выйдя утром из комнаты и почувствовав запах хорошего кофе.

— Сама налей, — сказала она, не отрываясь от замешивания теста.

Ни тебе «привет», ни тебе «доброго утра». В том, как старательно она избегала моего взгляда, было что-то подозрительное. Неужели заклятие колдуна спало? Или и впрямь выяснилось, что он не более, чем шарлатан?

В обмен на омлет я пообещала помочь с пирогом. Готовила я отвратительно, но нарезку начинки мне можно было доверить. На протяжении всего процесса Марта говорила не о том, о чём хотела бы услышать я. На её осунувшемся лице блуждало трудночитаемое выражение. Поджатая губа будто говорила извечное: «Ну, бывает». А вот глаза — веки — порою закрывались и сжимались так, что становилось очевидно — она не даёт себе заплакать.

Интересно, а маме она уже рассказала? Наверное, у меня есть привилегия спрашивать о неудачных романах. В любом случае, ей ничего не мешало выпалить имя Андреа посередине фразы. Меня всякий раз подтряхивало. Она сказала, что Кампана — и впрямь милое местечко, как я и предполагала. Что она сделала много фотографий и покажет их «позже». Мы уже поставили пирог в печь, и ей ничего не мешало сделать это сейчас. Я предположила, что не все эти фотографии можно показывать.

— Чем займёшься завтра? — между делом спросила она, когда мы заканчивали убираться на кухне.

Планов я не строила. Она попросила отвести её младшую дочь — конопатую егозу Сару — к стоматологу. Не то, чтобы придумать причину — мне не хватило даже времени спросить, почему она не может сделать это сама. Открыв духовку, Марта выпустила столб пара в потолок. Вытащила пирог. И будто это было единственным, что удерживало её в доме родителей, скоро засобиралась и ушла.

Эпизод 19

На следующий день мне пришлось встать раньше обычного. Марта привела детей, и пока они развлекались с дедушкой, я торопливо чистила зубы, стягивала волосы в пучок и искала в горе грязного белья что-нибудь менее грязное. Потом я вспомнила. Марта заглядывала к нам прошлым вечером, чтобы вернуть отцу отвертку. Тогда же она запустила стирку, куда незаметно подкинула часть моих вещей. Видимо, это и было истинной целью её визита. Проходить полквартала, чтобы отдать отвертку и помочь матери управиться с машинкой — слабый предлог, а вот не позволить опозориться перед врачом своего ребёнка…

Тот наряд, который она выбрала для очистки был довольно экстравагантным. Он заставил меня переделать причёску и нанести довольно тяжёлый макияж, только бы ему не быть им съеденной. Когда я посмотрела в зеркало на конечный результат, по телу пробежала тёплая волна. На миг стало приятно вновь почувствовать свою сексуальность. Впрочем, часть её растерялась, когда мы бежали, перепрыгивая через две ступеньки, в кабинет стоматолога, только бы успеть к назначенному времени.

— Луиффи! — радостно завопила Сара, коверкая звуки из-за неудобных брекетов.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, что он действительно врач, а не какой-нибудь молодой ассистент, и что зовут его Луиджи.

— Где Марта? — спросил он, выглядывая в коридор.

— Попросила сегодня её заменить, — отрапортовала я. — У неё сегодня… Вообще-то я не знаю, что у неё сегодня. Просто…

— Не хочет со мной встречаться, — он улыбнулся, казалось, одними глазами. — А вы, наверное, тётя этой прелестницы?..

Он потрепал Сару по голове. Во время процедуры Луиджи искоса на меня поглядывал, отходя к шкафу с препаратами непременно улыбался, невольно цеплялся взглядом за декольте и зачем-то рассказывал в деталях обо всех операциях, текущих и предстоящих. Но с Сарой он общался мило. Она, видимо, была в него влюблена, и смотрела, открыв рот, даже когда тот просил его закрыть. А по окончании процедуры протянула к нему руки, чтобы слезть с высокого стула. На его лице была написана неловкость.

— Сара, ты уже большая девочка, тебе целых три года, — поругала я, и та насупившись спрыгнула самостоятельно.

Когда Луиджи подал руку, чтобы помочь мне подняться, племянница рассмеялась:

— Бабуля!

Из-за брекетов Сара порою жевала слова «женщина» и «бабушка», «донна» и «нонна», но сейчас она явно имела ввиду последнее. Я притворилась, что обиделась. Однако Луиджи нашёл уместным прервать мойнебольшой перфоманс и сообщить Саре, что с бабулей ей повезло, и что он сам не прочь заиметь такую же.

Из кабинета я сбежала, не разбирая дороги. Успела только сообразить, что надо забрать с собой ребёнка. Дома я быстро скинула с себя одежду, приняла душ, не глядя ни в зеркало, ни в хромированные стойки, а после забралась с головой под плед.

Возможно, Луиджи и не имел тех скабрезных мыслей, что я ему приписала. Просто я ещё не была готова. В другой раз я бы отшутилась. Я бы флиртовала, и кто знает, к чему бы это привело. Но желание быть женщиной ушло вместе с Андреа. Мне опротивели взгляды, обтягивающие платья, тушь на ресницах. Мысль, что кто-то кроме него может меня коснуться, вызывала тошноту.

Марта пришла через пару часов. За это время я успела успокоиться и подумать. За это время сестра успела накрутить себя так, что влетела в мою комнату вприпрыжку.

— Как всё прошло?

— А у тебя?

Она замялась. Присела на край кровати и отвернулась к окну.

— Я… сделала всё, что мне было нужно.

— Работа?

— Да-да, работа. Так как всё прошло?

От нетерпения она начинала злиться.

— Прекрасно. Луиджи, обращается со сверлом, как волшебник. Он магически прекрасен. А ещё они ладят с Сарой, он прямо-таки околдовал её.

Сестра закусила губу.

— Когда ты… Он тебе что-то сказал?

— Что у Сары резцы растут непропорционально.

— Венера, пожалуйста, не шути со мной.

— Не шучу, правый верхний немного длиннее левого.

— Ладно, поговорим, когда ты прекратишь это ребячество.

Видимо, интуиция меня не подвела. Больше сестра не инициировала разговора самостоятельно.

Эпизод 20

В новой публикации Андреа стояла геолокация «Северный парк». А потом пришла новость, что туда, в какой-то международный проект, срочно требуется дополнительная массовка. Это было совсем рядом с нашей киношколой. Я немедленно записалась, вписала и Федерику.

Был уже глубокий вечер. Воздух истончался, становился видимым у земли. Деревья отбрасывали длинные тени на площадку. Техники колдовали со светом под навесом деревьев, хотя там было ещё достаточно светло. Нас проинструктировали группой и отправили в шатёр, где должны были выдать реквизит. Феде велели распустить волосы. Я до сих пор не знала толком, что это за съёмки. Всё что меня интересовало, отыскать Андреа хотя бы глазами.

Нам не разрешили бродить по площадке. Массовка — человек пятьдесят, не меньше — теснилась на скамейках амфитеатра. Федерике позвонили, и она отошла к деревьям. Было тихо. В это время дня кругом царила вялость. Упадок сил настиг и природу, и людей. Вдалеке, кто-то, воспользовался случаем провести фотосессию на природе. Неужели никто им не скажет, что елозить штанами по траве не лучшая идея? Нет?

Я стояла, опершись о каменную колонну. В глаза бил свет выгорающего солнца. Чем больше я на него смотрела, тем более мягким он мне казался. Я даже пожалела, что съёмку планировали начать только на закате. Сколько бесценных, упоённых светом моментов они упускают? На миг я даже забыла, что стою на земле. Казалось, что я проникла в новый, сияющий мир. Но вдруг он исчез. Громадная тень жадно поглотила его.

— Ну и где же ты была всё это время?

Это по-прежнему была тень, но она съёжилась до размеров человека. Впрочем, мне хватило одного голоса, чтобы сердце подпрыгнуло.

— Я?

Наверное, я выглядела смешно, пытаясь проморгаться. И нужно же мне было смотреть на это чёртово солнце?! Он сказал: ожидал, что я появлюсь где-то ещё, после того успеха, что наша совместная картина снискала на миланском кинофестивале. «Наша совместная картина», я посмеялась над этим, но ни смешка в ответ не услышала.

Когда перед глазами перестали мелькать чёрные мушки, я, наконец, смогла посмотреть на него прямо. Строгий серый костюм, ещё более безликая рубашка. Волосам вернули естественный каштановый цвет. Усы. Ничего из этого ему не шло.

— Вы тут снимаете про семидесятые или что? — спросила я.

Андреа разгладил широкий галстук:

— Ты даже не знаешь, куда пришла?

Он громко выругался. Все сидящие кругом разом подняли головы. Он увлёк меня подальше от любопытных глаз. Где-то рядом я услышала голос Феде.

— Что такое? — спросил Андреа, глядя в ту же сторону.

— Там Федерика, моя подруга… Мы вместе пришли…

— А! Та самая боевая дама!

Он широко улыбнулся. А мне-то казалось, что в тот вечер в баре он был довольно пьян, чтобы запомнить даже меня… Но он жадно смотрел на мои губы, и я поняла, что он помнит всё до мельчайших подробностей.

— Так что за фильм? — спросила я, чтобы отвлечь и его и себя.

— «По лезвию смерти», часть вторая. Снимают ребята из Голливуда.

Я поморщилась, Андреа понимающе кивнул. Название было дешёвым. Что бы ни скрывалось за обложкой, это имя не продавало.

— И ты, значит…

— Я местный мальчишка на подхвате для американских копов.

— Полицейский?

— Детектив.

— А я?

Он изумился и затряс головой, не веря, что я настолько не понимаю, где нахожусь.

— Вы члены секты.

Мы замолчали, глядя себе под ноги. Отчего-то смущаться как девчонка рядом с Андреа было естественно. Лакированные ботинки. И они ему тоже не шли.

— Детектив, — пожала плечами я. — Ладно.

— Многого ждать от него не стоит, — подумав, заметил он.

— Хотя бы прокат в кинотеатрах будет?

Он показал рукой, что планку стоит опустить.

— Так всё ради международной карьеры?

— Мне хотя бы хорошо платят. А вот зачем ты здесь…

Он встал прямо передо мной. Ослабил галстук и попросил меня его поправить.

— Практика?

Федерика прерывала наше единение. Я отдернула руки от галстука, будто обжегшись. Феде недоверчиво осмотрела Андреа, не узнавая его. А когда узнала, изумлённо округлила глаза. До неё мгновенно дошло, зачем я притащила её сюда.

— Нам было нечего делать, — сказала она.

Андреа рассмеялся:

— Значит, мы в одной лодке.

Он стал поправлять сбитый ворот, не отрывая от меня взгляда. Как всегда, из-за густых нависших бровей, он казался излишне напряжённым. Смотреть в его глаза долго, тем более в присутствии Федерики, было неприлично. «Янтарный ореол радужки», — отметила я про себя.

— Долго нам ещё здесь торчать? — Федерика нервно затопала ногой.

— Твоя подруга опять готова устроить дебош, — негромко заметил Андреа.

— Полчаса ждать, не больше, — ответил помощник дольщика, пинком проверяя соединение рельс.

Андреа помог ему прокатить по ним камеру. Поблагодарил кивком. Глубоко вздохнул и опустил голову. А когда, поднял, передо мной стоял другой человек.

Это его я впервые встретила тогда, на площадке. Сжатая пружина. Я не могла понять: его взгляд то ли резал меня, то ли ударял свинцовым обухом. Но одного у него было не отнять: он рассекал плоть и достигал самого сердца. Разобраться в своих чувствах мне было столь же сложно: удовольствие, которое я сейчас получала, было мазохистским.

Андреа не позволял мне долго наслаждаться им. Всё время опускал голову. Мне показалось, что он недоволен моими бёдрами. Во всяком случае, именно после короткого взгляда на них, на лице у него появилась оскомина. Я поспешила стянуть свитер пониже, чтобы закрыть зад. Глубокий вырез сполз, обнажив бюстгальтер, но Андреа даже бровью не повёл. Феде округлила глаза, показывая, что я веду себя странно.

Я заставила себя отпустить шерстяную ткань. Андреа вновь посмотрел на мои джинсы, потёр переносицу. Лучше ему что-нибудь сказать. Убрать ненужный саспенс. Я ощутила, как по спине пробежал холодок. Мгновение, и в груди моей поднялась дрожь.

— Тебе, наверное, пора идти? — спросила я с дурацкой улыбкой.

— Куда? — спросил он.

Андреа посмотрел по сторонам. Когда понял, что его никто не звал, воззрился на меня непонимающе. Нет, определённо, жёстче стал не только его взгляд, натянутой струной зазвучал и голос. Он что-то объяснил про график, постучал по часам, глядя на меня неотрывно. А я только и могла, что смотреть как ходят желваки на его скулах. Моё солнечное сплетение горело, обдавая волнами жара всё тело. Казалось, ещё немного, и мне станет наплевать на народ вокруг.

— Где ты есть? Какие соцсети? — спросил он.

Это немного меня осадило. Заставило отыскать в сумке телефон.

— Да, сейчас.

Пальцы не слушались. Я пыталась открыть собственный профиль, но нажимала значки совершенно случайных приложений.

— «Венера» — это псевдоним? — он спросил, заглядывая через плечо.

— Вообще-то невежливо смотреть в чужой телефон, — возмущалась на фоне Феде. — Это как заглядывать в ящик с нижним бельём…

— Нет, настоящее.

— Венера, — повторил он.

Заложенная в моём имени улыбка вдруг прогнала всякое напряжение с его лица. Он даже хохотнул, дёрнул головой в недоверии. Я спросила его, что не так.

— Так и подумал, что это ты, когда смотрел титры.

— Аналогично, — выпалила я и прикусила язык.

Но Андреа посмеялся от души. Даже будь я последней деревенской дурой, имя на афише прочитать могла.

— Так… а зачем?.. — я взвесила телефон в руке.

— Подпишись на меня. Просто, чтобы не теряться… — он шумно втянул носом воздух и поиграл губами. — Так, если будет предложение по работе… Возможно, я смогу помочь тебе с рекомендациями или сам возьмусь что-то продюсировать…

Эпизод 21

Всё дальнейшее превратилось в туман, в котором я разобралась только со слов Феде. По началу, она снисходительно отнеслась к Андреа, признав, что «и от этого неандертальца, есть польза». Но после пары бокалов вина она, как обычно под действием алкоголя, стала более агрессивной. Мы закончили посиделки где-то посередине между двумя мнениями: о том, что Андреа — грязный хищник, и тем, насколько он жалок. Мне же не терпелось попрощаться с центром города, спуститься в метро, и остаться наедине со своим телефоном.

Андреа уже должен был написать мне сообщение. Или подписаться в ответ. Он запомнил моё имя. «Ве-не-ра». Я видела, как он произнёс его одними губами, когда мы покидали площадку, а он оставался на ней ещё для пары сцен.

В вагоне метро было многолюдно. На улице моего района — опасно. Режим «в самолёте» я отключила только дома. Вибрация от потока уведомлений заставила покрыться мурашками кожу.

Эпизод 22

Мне вдруг пришло в голову спросить Андреа, что он помнит о нашем знакомстве.

— Каком из двух? — потерялся он. — Из трёх?

Он уже засыпал. Я водила пальцем по рельефу его обнажённой груди, но та вздымалась всё медленнее и размереннее.

— Когда ты узнал моё имя. Это считается знакомством.

— Наверное.

— Так, помнишь?

— Угум.

— Я была в массовке.

— В Тичино?

— В каком «Тичино», умник… Здесь, в Северном парке.

— Точно.

— «На лезвие смерти», помнишь? Тот боевик.

— Лучше не вспоминай.

— Нет, я хочу вспомнить. Почему ты тогда подошёл ко мне?

— Ну, наверное, потому что кроме тебя, красивых девушек там не было.

— Что?!

— Я имею в виду, что ты была настолько сексуальна и красива в тот день, что не подойти к тебе было бы преступлением. А теперь, давай спать.

Он поворачивался на бок, спиной ко мне.

Эпизод 23

В августе я часто пересекала границу между Миланом и Бергамо, задерживаясь то по одну, то по другую сторону бессчётное и непредсказуемое количество дней. Второй год в школе кино оборвался внезапно. Он будто бы специально подсунул мне эту встречу с Андреа — как последнее большое событие перед чередой безликих месяцев. Оно и впрямь было настолько ярким, что все экзамены были проведены исподтишка, планы на подработку вписаны в мой график без моего ведома, а короткометражка об отъезде Федерики на летние курсы в Голливуд — пущена на фоне. Прочие миланские знакомые расходились кругами на воде, удалялись от меня всё дальше и дальше, пока совсем не исчезали из виду.

Адду из-за бетонных стен и железных ограждений шоссе было не разглядеть, но, взглянув на небо, становилась очевидно, что и река нынешним утром была облачена в свинцовые латы. Радио раскладывало на три голоса комплименты лету. Моего водителя такси, очевидно, не пугало противоречие между пестротой песни и той холодной дымкой, что прорезал его автомобиль. В ранний час малое количество путешественников никоим образом не тревожило сонный воздух. Я даже испугалась, что мои родители тоже пали под заклятием сна, которым был поражён город.

Но, как я обнаружила, отворив дверь родного дома тем утром, у моих было противоядие. Плач младенца, раздражённо-умоляющие причитания Марты взять грудь, глухой стук и детский смех, крики матери:

— Перестань прыгать на кровати! Иди лучше посмотри, кто пришёл.

— Кто там? — из гостиной высунулась лохматая голова.

Под рваной чёлкой два любопытных глаза, открытый рот. Нина, моя четырёхлетняя племянница, узнавала меня через раз. По крайней мере, так я считала, потому что никогда не слышала от ней ни «тётя», ни «Венера». Вот и сейчас она объявила моей матери — своей бабушке:

— Это к вам.

— Венера!

Папа лениво поприветствовал меня, не вставая с дивана. Он терпеливо пересчитывал банкноты «Монополии» и складывал в ящик. Видимо, Нине игра пришлась не по душе. Когда мы с сестрой были ещё девчонками, отец также усаживал нас у кофейного столика: пока я бросала кубики с такой силой, что их, проскакавших по всей комнате, приходилось выуживать из-под шкафов и кресел, Марта меняла фигурки местами, или добавляла лишние. Не могу вспомнить, чтобы мы хоть раз в жизни заканчивали игру. Или, чтобы заканчивали её честно. Или без драки. Интересно, что бы вышло, сыграй мы сейчас?

Но Марта была занята кормлением новорожденной дочери Сары, да и отец уже сложил все принадлежности… Если только вспомню попозже. «Когда попозже? Через лет десять?» — спросила я саму себя. Ведь действительно, с тех пор точно прошло десять лет.

Нина продолжала недоверчиво изучать меня из своего угла. За прошедший год, можно сказать, дом родителей стал домом сестры и двух её дочерей. Я же, напротив, в остальную часть года наведывалась абы как, предпочитая умасливать отца приехать самому.

В этом была корыстная цель. Отец непременно чинил в моей съёмной квартире разболтанные дверцы шкафов, а мама — наводила порядок на кухне.

Но в большей степени, таким образом я избавляла себя от роли «жилетки». Лето просушило слёзы сестры по сбежавшему мужу, и с ней стало сносно говорить. Мы даже посмеялись над Лючией, с утра гонявшей своего сожителя Микеле по квартире, чтобы тот выгулял собаку. Наконец, в подъезде раздавался громкий лай.

— Доброе утро, Микеле! Что-то вы сегодня рано встали, — бросала Марта, когда собака протаскивала того на поводке мимо нашего кухонного окна.

Мужчина поворачивал голову, но настолько медленно, что собака уже уносила его к соседнему дому, не давая возможности ответить. Марта покачала головой и хлопнула себя по бёдрам. После вторых родов она сильно раздалась, и спустя год так и не смогла или не захотела вернуться в форму.

— Так, нечего тебе тут сидеть! Только мешаться будешь!

Марта готовила завтрак. Я засомневалась, допускала ли она до плиты родителей? Одно было точно: я от неё была отлучена. Испортить завтрак такой большой — выросшей — семье было бы кощунством. Пришлось вернуться в гостиную, так как в нашей бывшей с Мартой комнате теперь спал младенец. Под возмущенную реакцию отца на новости и беснование всё больше свыкающейся со мной Нины я свернулась калачиком в кресле.

Долго выдержать бездействия я не смогла. Достала телефон. Ответила на подоспевшие с ночи сообщения, отправила новые. Однако в субботнее утро много диалогов не наладишь: мы лишь немного поругались с Сильви, моей подругой, пытаясь вспомнить имя фотографа, с которым нас познакомили вчера в баре. Он пообещал сделать нам актёрское портфолио. Возможно, он был одним из тех, кто разводит девушек на голые фотосессии. Но Сильви была убеждена: она знает кого-то, кто знает кого-то, с кем этот человек уже успешно работал. Да и сам он говорил о своих «рекомендациях», показал работы. Я вспомнила имя: Эмилио. Проблема была в том, что Сильви помнила ровно столько же.

На электронную почту пришло письмо. Стандартная рассылка для всех, посещающих актёрские курсы. Помощь с организацией театрального фестиваля, волонтёрство на режиссёрском семинаре, в Милане пройдёт лекция немецкого кинематографиста, фамилию которого я прочла с третьего раза: Шрабенхаузер.

— Шрабенхаузер, Шрабенхаузер, — бормотала я про себя, покидая гостиную.

Нина победно возопила, будто это она вынудила меня уйти. В гостевой я ложилась на кровать, застеленную пушистым покрывалом, подняв облачка пыли. Хотя в наши с Сильви планы входила оплачиваемая работа — пока в баре, а там, если повезёт, найти занятость актёрскую — побыть театральным волонтёром в свободное время показалось мне прекрасной идеей.

За стеной вновь заплакал младенец. Звук тяжёлых шагов, стук двери.

— Ну что ты хочешь, Сара, ради бога? — устало спрашивала Марта.

Из кухни донёсся мамин крик:

— Марта, мне кажется, что-то подгорело.

Опять топот, лёгкий, дробный. В дверь детской заколотили маленькие кулачки:

— Мама, открой! Мы горим, горим!

Хор криков подхватил и соседский пёс.

Так, посмотрим, остались ли ещё свободные места? Травиата? Эльфо Пуччини? Мне очень хотелось попасть на экспериментальную постановку «Таро» Бениссио Мартелло. Её давали на крыше Миланского собора и должны были транслировать на экраны, установленные внизу. Волонтёров набирали непосредственно для участия в спектакле. Так ведь? «За дополнительной информацией по набору обращайтесь к координатору в театре «Грасси» по адресу…». Театр «Грасси»? Вряд ли я смогу туда пробиться. Ладно, не будем отчаиваться раньше времени.

💬 Привет

💬 Андреа, прости, что беспокою

💬 Просто в последний раз ты сказал, что можешь помочь с рекомендациями

💬 Это Венера, мы с тобой виделись на съёмках в мае

💬 Ты знаешь кого-нибудь из Грасси?

💬 Мне бы это помогло

Я перечитала сообщения два десятка раз, пока окончательно не убедилась в их глупости.

💬 Мне бы это помогло

Удалить.

💬 Ты знаешь кого-нибудь из Грасси?

Удалить.

Третье сообщение оказалось уже прочитанным. Я вскрикнула. Андреа его прочитал. И уже что-то печатал. Моё сердце замерло, как и мир кругом.

💬 Привет

💬 Вот это сюрприз

💬 Что от меня требуется?

И всё?! Одна секунда, две, три… И всё. Сердце моё упало. Несколько минут я не отвечала из страха, что своей инициативой собью с него всю спесь. «Он меня не помнит. Я для него очередная назойливая муха», — я вгрызлась зубами в ноготь большого пальца.

💬 Театр Грасси, ты случайно не знаешь никого оттуда?

«СЛУЧАЙНО». Я нервно сглотнула. Как можно быть такой дурой? Андреа играл в Грасси. По крайней мере, в прошлом. По крайней мере год назад, когда в его социальных сетях появлялись видео с репетиций.

💬 Что конкретно тебе нужно

Он не хотел терять со мной времени. Ему не было до меня дела. Всё, чего он действительно желал — отвязаться от меня. Не поздно ли свернуть разговор? Притвориться, что проблема разрешилась и без его участия?

Сара опять завыла за стеной. Топот, крики — всё по новой.

💬 Скоро театральный фестиваль

От волнения я случайно отправила незаконченное предложение.

💬 Знаю

💬 Я хотела записаться волонтёром, но опоздала

«Не знаешь ли ты…» — начала печатать я. Дальше застряла в формулировках. «Кого-нибудь, к кому я могла обратиться?», «Нужны ли театру лишние руки?» — я прокручивала в голове варианты. Мои раздумья затянулись. Мне нужно как-то объяснить Андреа свою затею, чтобы та не выглядела глупой. Я чувствовала, как горят щёки.

Он «… печатает …». Кожу прошил электрический разряд.

💬 Знаешь Мартелло?

💬 Кконечно

Я заикалась даже в сообщениях.

💬 Который делает постановку на крыше собора

💬 Идёшь?

Сначала, я решила, что он отправил мне это по ошибке. С какой стати его должно волновать, как именно я посмотрю «Таро» (а в том, что я посмотрю спектакль, сомнений не было) — вживую или в онлайн-трансляции.

💬 Мы будем смотреть с веранды

💬 Присоединяйся, если захочешь

Будто обжегшись, я отбросила телефон на другой край кровати. Некоторое время побалансировав, он скатился по пушистому пледу на пол. Плач, топот, крик.

Кое-как восстановив дыхание, я вышла из комнаты, чтобы помочь сестре.

💬?

Эпизод 24

— Любовь — это наркотик. Если сильно привыкнешь к ней, она тебя уничтожит.

Сильви курила, выпуская невидимый дым в ночное небо. Звёзд над городом не было. Из света — только витрина магазина, оснащённого независимым генератором. Мы сидели с ней у бара, освобождённые от работы раньше времени. С полуночи в нашем и ещё трёх районах города отключали электричество. Наш начальник повторял «блэк-аут», чтобы похвастаться своим английским произношением.

— Настоящий наркотик — это секс, — парировала я.

— Эйфория от оргазма? Ты про это?

— Экстаз, удовлетворение после секса.

Сильви пожала плечами и поморщилась.

— Это всё физиология, — сказала она. — Я же про духовное.

Подруга повернула голову в мою сторону, и я понадеялась, что она не рассмотрит моего лица. На нём наверняка застыла горечь или неверие — что-то из того, что я не могла толком рассортировать в спектре своих эмоций.

— Ты давно влюблялась, Венера?

«Я и сейчас влюблена», — готова была ответить я. Но и сама понимала, что моя влюблённость больше напоминала одержимость. В последние же недели за каждой мыслью об Андреа следовало ледяное понимание: я веду себя как сталкер.

— Если вообще когда-либо, — отвечала я вместо этого.

— Тогда понятно, откуда скептицизм. Тебе просто надо влюбиться. Как я.

На подработке за Сильви неожиданно — и вполне удобно — стал ухаживать управляющий. Неожиданно: потому что прежде всего, он оказывал знаки внимания мне. Я их, разумеется, отвергла. Не только из-за Андреа, но ещё и из-за потребительского отношения этого самца к женщинам. Сильви же была доверчивее. Это была обычная девчонка с невыразительным лицом, блеклыми глазами и бесформенной причёской, но с подтянутой фигурой и почти магическим умением доносить мысль.

Она была умной, но в жизни ничего не понимала. Хотя кто вообще её понимает, эту жизнь? Но как бы то ни было, я больше недели пыталась намекнуть Сильви, что на ухаживания управляющего вестись не стоит. Она опередила меня своим признанием во влюблённости, и я заткнулась. В конце концов, совет им да любовь.

— Или потрахаться, — усмехнулась я.

Сильви округлила глаза и поджала губы. Смутилась будто школьница. Хотя так и есть, все мы — вчерашние школьники. А ещё я знала, что она считает меня шлюхой. Обижаться на неё было глупо, многие были уверены, что так оно и есть, только потому, что мне всегда уделяли больше внимания, чем им. Каждого не переубедишь. Но знали бы они, что у меня не было никого за те девять месяцев, что прошли с первой нашей встречи с Андреа. Я обиделась на саму себя: зачем я так себя убиваю? Лишаю жизни из-за мужчины — образа мужчины, который не даёт мне реального тепла. Сильви потушила сигарету, и мы пошли к метро.

— Так ты говорила, ты нашла этого фотографа?

— Эмилио?

— Да.

— Нашла и отправила тебе. Ты разве не видела? У него Федерика в друзьях.

Не видела. Ничего не видела. Потому что не хочу смотреть.

— Я… не взяла сегодня телефон.

— Как это? Как его можно забыть? — Голос Сильви от удивления повысился почти до визга.

«Можно, когда не хочешь брать в руки», — ответила я про себя.

Эпизод 25


💬 Привет

💬 Прости, что сразу не ответила

💬 Спасибо за предложение, но нет

Я готовилась отложить телефон. Но Андреа вновь успевал ответить до того, как экран погаснет. Зачем так скоро, зачем так быстро?!

💬 Почему?

«Потому что я не хочу стать зависимой от тебя». Я почувствовала лёгкий спазм в переносице. Ещё чуть-чуть и заплачу. Нет, Венера, так нельзя! «А слепо влюбляться в мужчину можно?».

Мне не хватало в эту минуту Федерики, которая бы в три счёта разложила, почему мне нельзя встречаться с этим «неандертальцем».

💬 Работаю

💬 Но посмотрю его в записи

Я похвалила себя за правдоподобный ответ. А теперь попрощайся. Конечно, он так и не узнает, зачем ты вообще писала, но прощание, в конечном итоге, станет для тебя лучше…

💬 Жаль

💬 Где ты работаешь?

О, нет!


Эпизод 26

— Если наклонишься, у тебя вывалится грудь, — замечала сестра.

Она уже уложила спать Сару и Нину, и теперь сама растянулась на кровати, устало наблюдая, как я кручусь перед зеркалом.

— Значит, то, что нужно, — я улыбнулась.

Но платье всё же сняла. Не столько из-за откровенности, сколько из-за безвкусицы. Сестра присвистнула, когда увидела меня в нижнем белье:

— Ты, как я погляжу, подошла во всеоружии! Разве это не ваше первое свидание?

«Возможно, первое и последнее», — подумала я.

— Говорят, он любитель голых фотосессий, — рассмеялась я.

— Ну, если фотограф хороший, то почему бы и нет.

Марта поджала губы. Я запустила в неё снятым платьем, которое она легко поймала.

— А если серьёзно, Венера, — на лице у сестры была написана осторожность. — Мне стоит за тебя беспокоится?

«Стоит», — едва не разревелась я. — «Но только потому, что я схожу с ума по мужчине, которого не могу иметь и которому ищу замену».

Эпизод 27

Я узнала, что его новая пассия получила образование в Оксфорде. Что ей немногим меньше тридцати и что её отец — близкий друг испанской королевской семьи.

Соцсети не скрывали её безликие наряды, её безвкусную еду и безэмоциональные позы. У неё наверняка есть собака — той-пудель или что-то похожее, портфель для бумаг, обязательно из искусственной кожи, планы помочь бедным, онкобольным, планете… Должно быть они трахаются с Андреа по расписанию, не более пяти минут утром. Я представляла, что во время соития она скрипит, как резиновая кукла, а он постоянно глядит на наручные часы, дожидаясь, когда придёт время вынимать из неё член, чтобы она побежала в офис собственной компании.

Потому что я знала, что он никогда не возьмёт её на кухонной столешнице только потому, что его возбудило плавное покачивание её бёдер. Никогда не оставит открытой дверь ванной комнаты, приглашая присоединиться к нему в душе. Не попросит танцевать ему в лунном свете. Не станет класть голову на её грудь, ища единения. Он никогда не посмотрит на неё так, как смотрел на меня. Я знала. Потому что я изучила всё его тело и душу до мелочей. Его шрамы, его волосы, его язык. Марку дешёвого кофе, которую он покупает в ближайшем супермаркете. Раздражение от трёхдневной щетины. Что в субботу утром он непременно скажет хриплым голосом «не вставай», хотя на часах уже будет полдень. А в день матча встанет в шесть утра. Что ему непременно надо напомнить взять ключи от квартиры. И в минуты важных событий ничего не говорить, а просто сжать его руку.

Она, эта дама из Оксфорда, ничего о нём не знала. А я знала Андреа и знала, что он долго не задержится на той, на ком даже взгляд не мог задержаться. Имя её было ещё проще, чем физиономия, и столь же быстро выпало из памяти.

Эпизод 28

Я возвращалась в Милан уже ночью, так как в остальную часть суток даже от короткого пребывания в жестяном автомобиле случался тепловой удар. Ночь была милостливой. И хотя сквозь оконное стекло я до сих пор угадывала миражи над асфальтом, это вполне могло оказаться отражением чего-то в квартире. Себя я видела призраком, веющим над железной дорогой.

Она не засыпала, эта дорога, независимо от времени суток и температуры за окном. Приносила и уносила, тягала туда-сюда, вагоны с живым и неживым грузом. Возможно, один из них уносил Андреа прочь из города. Возможно, другой, тот самый, что рисовал сейчас бегущую полосу света по тёмному пейзажу, приносил кого-то, кто был ему больше интересен.

Андреа знал места, в которых я обитаю, не только по сообщениям — он мог посмотреть по геотегам. Я ставила их скрупулёзно. Ставила, потому что была слабой. У меня не хватало силы воли, чтобы не позволить ему найти меня при желании. Как в современной сказке.

«Он пожалел, что я не пришла», — повторяла я про себя. Но из-за жары не чувствовала разливающегося по телу тепла. Хотя, может быть, я просто догадывалась: это не более чем вежливое выражение. За ним не скрывалось щемление сердца от того, что меня не будет рядом с ним. Иначе, он бы пришёл сам. В тот бар, название которого выведал. Он бы сидел за дальним столиком. Весь вечер наблюдал бы, как я работаю. Я представила, как звериные его глаза ни на минуту не отпускают меня, как они находят меня в любой точке зала и заставляют кожу покрываться мурашками. Я бы принесла ему его любимый апероль. Поболтала с ним, прикрывая подносом бёдра, которые были ему не по душе. Наивно спросила бы его, что он здесь делает. Он бы не ответил, зная, что я прекрасно всё понимаю. Остался бы до закрытия.

Но он не пришёл, даже когда узнал название бара. Даже, когда я написала ему, без увёрток: «Буду рада тебя там увидеть». Почему я продолжаю думать об этом даже спустя неделю? Почему чувствую пустоту? Почему голова ноет так, будто я совершила серьёзную ошибку?

Он не был обязан приходить. Не был обязан отвечать на моё глупое сообщение. Для него я — случайная встреченная. Он не догадывается, что почти год, я живу с его образом. Просыпаюсь и засыпаю, провожу с ним дни. Советуюсь. Спрашиваю: «А как бы поступил ты?» — перед тем, как сделать самый незначительный шаг. Была ли я сумасшедшей? Нет. Хотя сумасшедший вряд ли может поставить себе диагноз наверняка. Была ли я одинокой? Несказанно. И Андреа, каким-то чудом задел те струны, на которых строилась гармония моей жизни. Без этого, я звучала невпопад. На нужный лад меня настраивала только Федерика. Но в её отсутствие во всём со мной происходящем чувствовалась фальшь.

Эпизод 29

Эмилио ещё не отправил мне фотографии, тогда как актёрское агентство уже их требовало. Без особого энтузиазма, надо заметить. Я была молодой, красивой и многообещающей. Проблема заключалась в том, что ещё с десяток таких же девчонок моего типажа уже числились в каталоге. К тому же, из опыта работы — одна лента? Да, принятая критиками, но вовсе не из-за моей «венценосной» роли. Я была на экране от силы полминуты, хотя мой голос — он звучал куда дольше.

Я успокаивала себя тем, что моё время просто ещё не настало. В конце концов, Венеру нетрудно заметить и среди тысячи звёзд — она самая яркая на небосклоне. «Не нужно дать себе угаснуть», — решила я. В ту июльскую ночь действительно проще было раскалиться до температуры звезды.

Эпизод 30

Пребывая в запале ещё несколько дней, я добилась от Эмилио фотографий, составила резюме с максимальным бахвальством, на которое была способна, и добилась участия в воскресных посиделках в элитной компании. Феде вслед за кем-то ещё называла их «домениканцами».

Домениканцы никакого отношения к католикам не имели. Это был светский, богемный кружок работников кино и театра, где по какой-то причине особо почитали «Вакантное место» Эрманно Ольми — настолько, что назвались по имени главного героя, Доменико, и собирались, соответственно, по воскресеньям — «а доменика».

Первые месяцы мне казалось, что кружок этот существовал только в сплетнях и слухах. Но в конце года на занятии Марко Бенсоньи, нашего преподавателя по сценической речи, прозвучало заветное слово.

— В воскресенье? Нет, никак — собрание клуба… Престарелых театралов, кого же ещё, — заканчивал разговор Бенсоньи уже стоя одной ногой в классе и поддевая второй дверную петлю. — Чёрт бы его побрал…

Разумеется, после таких намёков уйти от объяснений ему не удалось.

— Да, домениканцы, — в конце концов сдавался он, после чего мы смогли начать занятие.

Так я встретила первого члена мифического клуба. Я не в полной мере осознавала, какой статус имеют домениканцы, какую репутацию, для чего, в конце концов, они существуют. Но в тот вечер, стоя у окна своей квартиры, мне вдруг показалось важным хотя бы одним глазком увидеть, кем я, возможно, стану через много лет.

Бенсоньи ответил не сразу. И далеко не сразу ответил положительно на мою просьбу. Видимо, ему и самому пришлось попотеть, чтобы попасть туда. Потому он зубами цеплялся за его элитарный характер. Однако время было начало августа, подавляющая часть домениканцев отбыла на отдых, гастроли или фестивали. Оставшиеся («сторожа», как называл их Бенсоньи) собирались по воскресеньям скорее из привычки. «Это как товары в магазине. С ломящимися полками, ты волен выбирать. А во времена дефицита, голубчик, закатай губу и бери, что дают», — так объяснял Бенсоньи.

Эпизод 31

Марко Бенсоньи едва ли исполнилось сорок лет. Это был высокий и поджарый до худощавости человек, с истощённым и скорбным лицом. Он носил безвкусный пиджак на два размера больше, и брюки в облипку, всё выбелено серого цвета. Под стать волосам, поседевшим раньше времени.

Пока я сидела на пассажирском месте его «рено», я успевала рассмотреть чёрные корни. «Так значит, всё-таки красит», — заключала я. Невольно я испытала уважение к тому, с какой скрупулёзностью держал он свой образ на занятиях, и только во внеучебное время его обман можно было разгадать.

Он ещё раз повторил, как мне следует себя вести. Ещё раз напомнил: «Ты здесь на птичьих правах, голубушка». Я поморщилась. Для своего возраста он слишком часто использовал подобные устаревшие обращения. Я изначально трезво оценивала свою роль и, когда мы пересекали порог пансиона, окончательно убедилась: для них я была пиньятой.

На часах было четыре, и после полдника в такой жаркий день «доминиканцы» оккупировали белокаменную беседку в тени лавров. Бенсоньи поприветствовал какого-то плешивого старика. Из-за раскидистого дерева я не сразу заметила, что помимо него, в беседке находились ещё несколько человек. До меня постепенно доходило, что это учреждение с мрамором на стенах и цветами в кадках было домом престарелых.

Лицезрение группы стариков, которой верховодила раскладывающая пасьянс дама, вызвало во мне двоякие чувства. С одной стороны, я не узнала никого из них. Видимо, «первые лица», на которых зиждились байки о домениканцах и впрямь разъехались. С другой — во мне вскипала животная радость, детское веселье, от того, что я нахожусь рядом с кем-то, кто всю свою жизнь посвятил профессии и добился уважения.

— А, у нас тут та самая вдохновлённая начинающая актриса! — воскликнул один из них явно на потеху прочей публики.

Мне поцеловали руку, взяли за локоть и подведя к столу, усадили. Я не знала, куда себя деть. Как положить руки, куда смотреть, можно ли закидывать ногу на ногу, не слишком ли откровенное платье? Все эти вопросы проносились в моей голове, вызывая лихорадку. Кажется, у меня и впрямь был жар. Я вспотела. Дама-верховодец благодушно подтолкнула свой веер:

— Обмахнитесь, милочка, — бросила она и уже громче: — В таком пекле нам даже не удосужились принести лёд!

Где-то за нашими спинами заворочались работники. Я поблагодарила её за заботу. Разумеется, голос мой был тоньше некуда. Я бы пожелала услышать его со стороны. Настроила бы его, как настраивают любой другой звук. В момент, когда следовало произвести первое впечатление, я пропищала как мышь. Дама вздрогнула и посмотрела на меня искоса.

Не знаю, чего было больше в этом косом взгляде интереса или неодобрения, но меня он задел. Я несколько распалилась и, прочистив горло, принялась неумолчно болтать (чего Бенсоньи советовал избегать). Но моя говорливость пришлась засыпающим старикам по вкусу. Я узнала, что Томмазо, толстый мужчина, с явными признаками больного сердца и склонностью к сиесте, был довольно известным пишущим критиком; Маурицио, бодрый старик со слуховым аппаратом и повадками подростка — режиссером экспериментального театра; Клаудио — тот, с кем Бенсоньи поздоровался в первую очередь — сценаристом, с послужным списком в пару десятков мелодрам и, наверное, самым титулованным из всей компании. Даму, занятую картами, звали Маргаритой, и по одному её голосу, я догадалась, кто она такая.

Я с ним росла, с этим голосом. Он путешествовал между мультфильмами и иностранными лентами — ласкающий, умиротворяющий, совершенно девичий даже спустя столько лет. Я раскрыла рот от детского восторга, и на том благоговейно замолчала. Дама захохотала, похвасталась Бенсоньи, что его игрушку удалось заставить замолчать. Тот ввёл меня в ещё больший ступор, назвав её «мамой».

У меня спросили, что нового в актёрском мире и какую последнюю работу я смотрела. Вероятно, догадались, что, если спросить о моих последних работах, я вовсе впаду в прострацию, не имея ничего ответить. Они умело притворялись, что не знали, что происходит за стенами пансиона и не в курсе вкусов современной молодежи, пока я не упомянула Бениссио Мартелло.

К моему удивлению, дошло до того, что режиссёр принялся плеваться. Последняя постановка Мартелло, «Таро», на крыше Миланского собора вторглась даже в этот уголок увядающей богемы и омрачила их беззаботные дни.

Маурицио имел на этот счёт профессиональное мнение. Он более сорока лет был художественным руководителем авангардного театра, тогда как Мартелло, по его мнению, «только зашёл попробовать воду и тут же выскочил, как ошпаренный».

— И никогда! никогда не достигнет глубины! — горячечно объяснял Маурицио и, повернувшись ко мне всем телом объяснял: — Мой внук поставил ему немного «мяса»…

Из-за слухового аппарата он говорил втрое громче, чем следовало. Одной рукой он схватил меня за плечо. Вторая — ходила у меня перед лицом туда-сюда, мешая сосредоточится. Что старик называл «мясом»? К счастью для профессора Бенсоньи сведения эти были не менее новы. Маурицио расшифровал для него, что именует так «забор» из статистов, на фоне которых Мартелло устраивал своё шоу одного актёра. Его внук предоставил всю свою труппу, семь человек — треть от требуемого Мартелло состава.

— …и я сказал: «Лоренцо, мальчик мой, ты неудачник только потому, что обращаешь внимание на таких шутов, как этот Мартелло! Лучше займись своим делом!».

Мне на ум приходил один забавный факт. Я улыбнулась:

— А я читала отзывы критиков, Маурицио…

Проснувшийся толстяк Томмазо, услышав о коллегах, спросил, кого именно, но я так и не смогла ответить. Тем не менее, пусть и без кредита доверия, продолжала:

— Кажется, единственное за что хвалили постановку, — это второстепенные актёры.

Я пояснила, что многим понравился немой язык, на котором некоторые из них говорили. По каким-то косвенным признакам старик узнавал руку внука, наставившего своих людей наперекор безыскусности Мартелло, зарделся, но всё равно фыркнул:

— Я не стану ему это передавать. Какой бы мёд не лился из ваших уст.

— Мауро! — синьора Бенсоньи погрозила ему пальцем и велела тотчас же позвонить внуку. — Иначе ему позвоню я.

— Дорогая, ты слишком его любишь! Критики пытались найти в этом безликом болоте хоть что-то положительное, и, очевидно, что стена из статистов их раздражала меньше всего. Отсюда и похвалы. Всё верно, Томмазо?

— Подтверждаю, — заворочался толстяк.

— А вам самой понравилось, Венера?

Маурицио гаркнул этот вопрос прямо мне в лицо. Я содрогнулась и растерялась:

— Ну… Мне понравилась финальная фраза: «Даже если ты прогрузился во тьму и твои глаза угасли, остаётся надежда». До мурашек.

Маргарита вновь на меня покосилась:

— Звучит, как проповедь.

Я смутилась:

— Наверное, я не так передала.

— Нет, милочка, ты прекрасно передала интонацию, акценты… Сама фраза пустая. Каким бы выдающимся не был проповедник, поучения — это так банально.

До того остававшийся в стороне старик Клаудио — человек немногословный и внимания не желающий, здесь не мог промолчать.

— Жвачка, — констатировал он и продолжал, задыхаясь. — Работа на современную культурную публику, говорят! Ты так говорил, Марко. Но кругом сплошные культурные вегетарианцы! Чёрт их разберёт, что они там потребляют! Пытаются высосать молоко из каши! Вкуса не хватает, вкуса! Может, для таких пресных людей, это вершина мастерства, я в этом уже ничего не понимаю…

— Сценарий не главное, мой дорогой Клаудио, — пела Маргарита. — Если мы говорим об авангарде…

— Эпатаж! — выкрикивал Маурицио. — Перформанс! Вкус, ты говорил! Вкуснота!..

— Идея, Маурицио, прежде всего идея! Стержень! — подхватывала своим волшебным голосом Маргарита. — Без этого всё обращается в безликую массу, серое дерьмо! Кстати, сынок, ты хотя бы в жару снимал этот… пиджак!

Я прыснула от смеха, но быстро вспомнила, что синьор Бенсоньи — всё же, мой преподаватель. Однако старики, почуяв уязвлённую добычу, набросились на него как чайки на рыбу. Мой смех просто затерялся в их гоготе.

— И как Лоренцо в это ввязался? — спрашивал профессор, желая сменить тему.

— Всё же очевидно, Марко, — спокойно пояснила Маргарита и хладнокровно продолжила раскладывать карты. — Мартелло нужны были люди, а Лоренцо — реклама. Он ищет публику, ищет таланты. Мой птенчик решил, наконец, привлечь внимание к своему театру.

— Какому театру? — подавала голос я.

Я устала изнывать от желания узнать, кто такой этот Лоренцо — человек, который так назойливо появлялся в разговорах домениканцев. Маргарита воззрилась на меня так, будто делать мне этого не следовало.

— «Велатура», — скупо отвечала она. — Вам бы следовало знать, милочка, раз уж вы хотите снискать славы на этом поприще.

Маурицио тут же замахал руками, опровергая коллегу и, возможно, защищая меня:

— Знать эту шантрапу? Помилуй, Марго! Он того не стоит!

— Лоренцо стоит тысячи Мартелл. Если бы за дело взялся он, спектакль вышел бы достойным, по меньшей мере, — не меняя чинного выражения лица, замечала синьора Бенсоньи. — Тебе следует помогать внуку, Мауро. К примеру, свести с ним нашу несведущую гостью.

— Зачем? — насторожилась я.

— Затем, — Маргарита положила последнюю карту и посмотрела на меня внимательно. — Что моему птенчику нужны кадры. А Вам практика.

Её режущий взгляд полоснул меня по лицу, и, кажется, только от того его хватил паралич. Маргарита процедила сквозь зубы:

— Да, определённо нужна… Вы красиво говорите, милочка. Я привыкла, привыкла слушать людей. Но вот ваше лицо не обременено хоть сколь-нибудь видным усилием к выражению эмоций.

— Взялась раздавать розги, — закатывал глаза Маурицио. — Венера, вы прекрасны вовсём, не слушайте её!..

Маргарита захохотала и вставала, опершись на стол:

— О, Мауро, какие розги? — она похлопала меня по плечу. — Ты же не злишься, милочка? Я лишь говорю правду, пока все эти похотливые козлы пялятся на твою грудь… У тебя закоченевшее, деревянное лицо.

Она приподняла широкополую шляпу и обнажила лоб:

— Это хорошее лекарство от старения. Мне ли не знать. Но самый очевидный недуг для актрисы. Хотя на фоне таких же Мартелл ты, может, и будешь смотреться сносно.

Эпизод 32

Когда Марко Бенсоньи высадил меня у входа в метро, я некоторое время ещё ходила кругами по мощёной площадке. И злилась на морось, не понимая, что это означало окончание засухи. Возможно, Маргарита была права: я и впрямь никудышная актриса. А ещё я поняла, что это вовсе не были никакие домениканцы. Профессор, очевидно, боялся соваться к своей чокнутой мамаше в одиночку.

Эпизод 33

На следующий день я не пошла на работу, сказалась больной. Теперь, даже захоти Андреа навестить меня, он бы нашёл там только Сильви. Возможно, обжимающуюся в подсобке с управляющим. Возможно, когда у него возникнет такое желание, бара на том месте не будет вовсе. Там будет тату-салон, парикмахерская или просто закрытая дверь. Я размышляла так, будто иного способа со мной связаться не существовало. Помимо этого, я сомневалась, что хочу его видеть. Будто посещение псевдо-домениканцев сделало окружающую меня действительность декорацией. Они за какой-то час разрушили и образ моего идола Мартелло, и желание быть актрисой, и уверенность в том, что я не поверхностный человек.

Маргарита стала моим кошмаром. И я надеялась, что мне никогда больше не придётся видеться с профессором Бенсоньи. До начала занятий в школе — три месяца — я хотела просто существовать. А дальше как пойдёт. Андреа отправился в мусорную корзину вслед за другими мечтами.

Когда я рассказала обо всём сестре, она только хмыкнула. Меня оглушил крик младенца, вырвавшийся из телефонной трубки. Марта кормила Сару, готовила ужин и каким-то образом ухитрялась говорить по телефону. Что мои проблемы по сравнению с её?

— Она зазнавшаяся стерва, вот, что я тебе скажу, — рубила Марта. — Тебя ведь ещё не выгнали из этой твоей киношколы?

— Нет, конечно.

— Тогда какая разница, что там думает эта старая сучка.

После разговора с сестрой мне стало легче. Хотя внутри по-прежнему таилось сомнение, что это я ошибаюсь, в справедливости обвинений Маргариты я начала сомневаться.

Я стояла перед зеркалом больше часа, пробуя различные маски. Гнев, досада, настороженность и радость, восхищение, страх, грусть, скука и трепет — всё это мне удавалось. Я пересмотрела все видео с собой. Да, возможно, я не блистала. Но была достойной. «Достойной, слышишь, Маргарита?! И в отличие от тебя, мне есть, где развернуться. Я молода. У моих ног целый мир», — я разозлилась так, что прикусила губу.

Эпизод 34

Феде позвонила днём, объявила, что только проснулась. Она возвратилась из Америки. Но в Риме ей не сиделось. Потому свой день рождения она решила отпраздновать на Майорке.

— Не могла сказать раньше?! — возмутилась я.

Я притворилась, что у меня есть планы.

— Как решила, так и сказала… — проронила она. — В общем, отменяй всё, летим на Майорку.

Через пару часов я уже мерила купальник в «ЭРЕС». А ещё через три часа у меня была смена в баре. Я пришла туда раньше, села за дальний столик у окна, сделала заказ, как настоящий клиент. Я была опустошена, но уже не морально, а финансово. Отсутствие денег, впрочем, совсем не тяготило, поэтому и вино я выбрала самое дорогое. Целую бутылку.

Пунцовое закатное небо над Миланом делало вечер идиллическим. Я опубликовала видео из примерочной, и теперь наслаждалась заслуженным восхищением. Вышла в эфир, чтобы сказать тост набежавшей публике. В шутку спросила, не желает ли кто присоединиться.

А потом пришло оно, сообщение. Я разволновалась так, что зубы застучали о бокал.

💬 Привет, я тут рядом

💬 Могу присоединиться?

Я не успела ответить. Не успела даже сообразить, что происходит. Андреа остановился по ту сторону стекла и махнул мне рукой. Наверное, я выглядела глупо, с открытым ртом. Но Андреа, так же, как и в первый раз, в повседневной одежде и с выбеленным вихром, в розовом закатном свете, казался наваждением.

— Ты же не хотела мне отказать, — первое, что он сказал, усевшись напротив.

Я по-прежнему держала в руках телефон. Будто бы и впрямь ещё могла отменить встречу.

— Но если что, я могу и…

— Нет-нет, всё хорошо, — глотнув вина, я добавила. — Мне так приятно тебя видеть.

Довольный, Андреа кивнул и подозвал официантку. Я осушила бокал до дна.

— Ты всегда себя так ведешь? — спросила я. — Видишь, что где-то бесплатно наливают и тут же являешься?

Он положил локти на стол и наклонился ко мне:

— Вижу, что прекрасная синьорина скучает, и тут же являюсь.

— А мне по-твоему скучно?

— Да.

— Ошибаешься. Я не скучаю, я блаженствую. День для самой себя.

Вогнав Андреа в ступор, я кротко улыбалась и отворачивалась к окну. Кажется, сейчас «деревянное лицо», отмеченное Маргаритой, пришло на помощь. У меня кишки переворачивались от одного его присутствия.

— У меня напротив, весь день сплошная суета, встречи. Но я решил, что найду время для ещё одной, — отвечал он снисходительно.

— Какая честь.

Он улыбался на мою утрированную ядовитость и тем нейтрализовал её. Я спросила:

— Если ты так устаёшь, почему бы не отменить парочку?

Андреа пожал плечами:

— Наверное, привык. Я всё время куда-то спешу.

— Как кролик из «Алисы в стране чудес».

— Точно.

Он нервно застучал пальцами по столу, и я невольно обратила внимание на его руки. Они были ухоженными, короткопалыми. Никогда не играли на музыкальном инструменте. Я поняла, как мало, на самом деле знаю человека напротив.

— На самом деле от постоянного бега я уже слабо ориентируюсь, что происходит вокруг. Я хотел бы рассказать, как много сделал за день. Но уверенность в том, что я на самом деле сделал что-то дельное, придёт только на следующий день, или через месяц.

— У меня тоже такое бывает.

Он нахмурился:

— Да, но ты умеешь расслабляться. Я же…

— Давай расслабимся вместе?

Я не ожидала, что скажу такое. Но его колено уже случайно коснулось моего под столом, и тело прошило электричеством. Андреа поправил волосы (нет! в их непослушности и был шарм!) и откинулся на спинку кресла.

— Наверное, за этим я и пришёл, — он усмехнулся. — Венера.

Моё имя прозвучало, как имя истинного божества. «Да, конечно, я дарую тебе умиротворение», — подумала я, но, разумеется, не озвучила. Мне захотелось коснуться его губ.

— Что такое?

— Я вспомнила тебя в той роли детектива… С этими усищами, прилизанными волосами, с этим…

— С этим галстуком! Шёлковый, широкий, его ты помнишь? — он оживился. — Скажу честно, я чуть не повесился на нём к концу съёмок.

— Правда?

— Фигурально выражаясь.

Мы рассмеялись, но Андреа вдруг посуровел:

— Почему ты отказалась пойти на Мартелло?

— Мартелло переоценён.

Он вскинул бровь, пожал плечами.

— Ты так не считаешь? — спросила я.

Он горько усмехнулся:

— Бениссио — мой очень хороший друг.

— Понятно. Не можешь объективно его оценивать.

Андреа скривился, зажмурился и выдавил:

— Он… очень хороший друг.

Приоткрыл один глаз, посмотрел на меня игриво. «Кажется, между нами налаживается связь», — допустила я мысль. А наладилась бы она, считай я по-прежнему, что Мартелло — лучший театрал из живущих? Встреча с псевдо-домениканцами всё же пошла мне на пользу.

— Я думала, что многие его превозносят.

Я вдруг ощутила, что кто-то — не Андреа — пристально на меня смотрит. Управляющий. Конечно, у меня же скоро должна быть смена! Как бы я хотела про это забыть! Разумеется, его цепкий взгляд не упускал бутылку вина, и выражение лица сменилось с удивления на неодобрение. Я кивнула ему приветственно, надеясь, что он не станет подходить и отчитывать меня перед Андреа. Я сжалась от страха, но управляющий вскоре скрылся из виду.

— Так и есть. Почему ты говоришь в прошедшем времени? — Андреа оглянулся через плечо. — На что смотришь?

— Знакомый. Так, что там? Почему в прошедшем времени?

Я сосредоточилась на том, чтобы мой голос не дрожал. При желании, контролировать его было не сложно. В отличие от дрожащих коленей.

— Потому что… — я выдохнула. — Многие считают, что «Таро» стал провалом. Там не было сценария…

— Был. Точно говорю. Бениссио сам его писал.

— … Там не было хорошего сценария. Только жвачка. Не было эпатажа, идеи, не было стержня.

— А кто эти «многие»? Ты сказала «многие считают».

Он вновь наклонился ко мне. Его запах опьянял. От падения меня удержал собственный уверенный голос:

— Ты должен знать хотя бы Маргариту Бенсоньи. Я на днях встречалась с ней.

Он не знал, но я досуже объяснила, насколько велика эта женщина. Описывая её перед Андреа, я испытывала гордость. Возможно, не стоит упоминать, какой сучкой она была на самом деле. Он по крайней мере слышал об одном из стариков — о Томмазо, критике. Это для него послужило основой для доверия, хотя особого уважения он не проявил. Скривился.

— Что же получается, Венера, ты отказываешься сходить со мной на спектакль, но охотно обсуждаешь его на встрече с какими-то стариками?

Я поперхнулась. С ужасом обнаружила, что он спрашивал без тени иронии. Я спрятала глаза, решив не выпытывать, отчего это так его уязвило. Он ведь не мог ревновать меня? Между нами ещё ничего не было. «Но ты же его ревновала», — противоречил внутренний голос.

— Зато благодаря им я лично познакомилась с прекрасным режиссёром, Лоренцо Марана, и устроилась в его прекрасный импровизационный театр, «Велатура», — я вся обратилась в своё дыхание, стараясь не смотреть лишний раз на Андреа. — На самом деле, я жалею, что не согласилась пойти с тобой, не увидела раньше их работу вживую.

— Их работу?

— Они участвовали в «Таро». И их единственных похвалили критики. Может, если бы Бениссио больше доверял другим, например, тому же Лоренцо, они бы похвалили всю постановку. Ты так не думаешь?

— Я же говорю, Бениссио — слишком хороший мой друг.

От неловкой паузы нас спасла официантка, которая принесла заказ Андреа.

— Потом прогуляемся? — спросил он.

Отёр рукавом обод бокала, налил вина и произнёс тост:

— За твою новую работу в театре.

— Спасибо.

— И за наконец состоявшуюся встречу.

— За встречу, — вторила я.

— Так что насчёт прогулки?

Я не знала, как ответить на его вопрос. С одной стороны, мне ужасно хотелось, чтобы вечер продолжался бесконечно. С другой — сегодня я обязана отработать смену. Хотя бы потому, что деньги мне были нужны позарез — теперь больше прежнего. Я почти с ненавистью посмотрела на брендированный пакет с купальником. Я бросила его на сиденье напротив — туда, где позже окажется Андреа — будто это был мой компаньон на этот вечер. Затем, мой взгляд зацепился за полупустую бутылку вина. «Разве можно быть такой дурой, Венера?», — я поджала губу. Да и как мне было сбежать сейчас, когда я уже показалась на глаза управляющему? Не сдержавшись, я издала скорбный вздох.

— Понял, — внезапно подал голос Андреа.

Глотнув вина, он поворачивал голову к проходу, старательно избегая меня.

— Что понял?

Он вскинул брови:

— То, что ты хотела сказать.

— Что именно?

Он пожал плечами:

— Какая причина отказа? Очередные старики, театры… или другие прекрасные люди?

Последнее он добавил спустя недолгую, но заметную паузу. Сердце моё подскочило к самому горлу, и я только могла, что покачать головой.

— Тогда что? Пожалуйста, ответь. Иначе я сегодня не смогу уснуть.

— Работа, — я посмотрела на телефон. — Последняя смена здесь через полчаса.

— Если ты хочешь таким образом уйти от темы… — он осекся. — Дело ведь во мне?

Дышать, дышать, не забывать дышать. Андреа сидел напротив меня: такой поникший, такой уязвлённый, что я невольно испытала жалость. Этот суровый неандерталец вдруг сделался совершенно безобидным. Вот бы Феде удивилась! Я убедила Андреа, что и в самом деле сегодня работаю, и что за вино мне ещё предстоит получить нагоняй от начальства.

— Я не собиралась пить всю бутылку, — призналась я, касаясь горлышка. — Просто получала удовольствие от того, что могу заказать самое дорогое вино. Но мне ведь никто не поверит, что я только пригубила. Такое допивают до дна.

Я призналась, что потратила все деньги на грядущую поездку на Майорку, и что заработать их было негде — в театре «Велатура» платили от спектакля к спектаклю, а я пока не получила роли. Мне хотелось и нравилось показывать свою беззащитность. Под стать ему.

— Я в твоём возрасте тоже вёл себя как дурак.

«В твоём возрасте». Сколько у нас разница, пять лет?

— А сейчас? Неужели отказался бы лететь на Майорку, если бы тебе предложил друг? Очень хороший друг… Если бы предложил Бениссио?

Андреа задумался:

— Да, скорее всего, отказался бы. И если бы Бениссио — тем более. У него часто бывают спонтанные идеи. Но если мне не хватает ни денег, ни времени, зачем совершать глупые поступки?

Он возмутился, когда я покачала головой в неверии, и вынудил объяснить.

— Мы с тобой почти не знакомы, но ты тратишь время, — я откашлялась, — и деньги. Я, кстати, не стану за тебя платить. Ты всё это тратишь, чтобы посидеть со мной в баре. Теперь представь, что это твой друг…

— С другом я могу увидеться, когда захочу. С тобой — нет.

Я снова посмотрела на часы. Он — на свои. Хотела подозвать официантку попросить счёт, но у меня совершенно вылетело из головы, как это делать. Я не могла разобраться с собственными руками, а Андреа смотрел на меня с умилением.

Если он сейчас предложит сбежать — я скажу да, если он решит меня поцеловать — я не отпущу его, пока мы оба не лишимся дыхания, если он возьмёт мою руку — я отведу его туда, где мы сможем остаться наедине. Но ничего из этого он не сделал:

— Понимаю, тебе уже пора, — закивал он и сам попросил счёт.

Когда мы расплачивались, я даже не могла сообразить сколько и за что я плачу. Он поцеловал меня в щёку, сказал насколько приятно ему было провести со мной время. Я тоже что-то отвечала. Улыбалась до того, что свело скулы. В моей голове проносились сотни мыслей, что я ещё могу сделать и сказать, чтобы он остался, чтобы он вернулся. Но всё казалось неправильным. Не соответствовало той форме изнуряющего общения, что мы выбрали: краткие встречи раз в три месяца, и нет, они ни к чему не обязывают. Я боялась, что его интерес я себе возомнила. Это была лишь проекция моей неразделённой любви, лелеямой столько времени.

Взбучки от управляющего я не получила. Ему было откровенно наплевать, что я делаю в своё законное свободное время. Главное, чтобы по итогу, могла стоять на ногах и держать поднос. «Остальное сделает твоя смазливость», — заканчивала я за него мысленно.

Я отработала до двух часов ночи. Усердно, максимально профессионально, не отвлекаясь ни на что тем более на слащавые комплименты, которые в тот вечер, казалось, лились нескончаемым потоком. Даже когда я шла домой, ни о чём сложном я не размышляла. Я мысленно уже была на пляже с Феде, трещащей о том, насколько грандиозен Лос-Анджелес… Солнце ласкает моё тело, и никакого свинцового неба Милана… Вместо дождя, лазурные волны… Я спохватилась, что у меня пустые руки. Остановилась, чтобы перевести дыхание, и вспомнить, куда я положила пакет с купальником.

«Вот я прощаюсь с Андреа, сама помогаю убрать тарелки и иду переодеваться… без пакета», — я чуть не заплакала от досады. Если пакет остался в зале — поминай, как звали. За два месяца работы я так и не смогла понять, какая публика обитала в баре. Наверняка, нечестных или нечистых на руку тоже хватало. Или же всё в порядке, и завтра, заглянув на работу, я найду свой купальник в коробке забытых вещей. Только бы Сильви не заприметила его раньше!

Сев в ночной автобус, я доставала телефон.

💬 Ничего не теряла

💬?

И адрес. На негнущихся ногах я выходила на ближайшей остановке. Меня не волновал дорогущий купальник. Не волновало сколько времени я потрачу. Он ждал меня.

💬 Готов вернуть в любое время

💬 дня и ночи

Эпизод 35

— Что ты подумал обо мне, когда я явилась к тебе ночью?

Я сидела на его кухне в его банном халате на голое тело. А его рука ласкала мою грудь, пока мы ждали, что кофемашина приготовит нам кофе.

— Какой безумный ночной кошмар, — пошутил он.

Мои соски отвердели. Андреа массировал их всё интенсивнее, доставляя приятную боль. И в конце концов, он сам возбудился настолько, что поднял полы халата, приспустил мне трусики и тут же вошёл.

— Ты ведь ждал этого, — задыхаясь произнесла я.

Я боялась кончить раньше него и доставить ему меньше удовольствия, чем мне бы хотелось.

— Так долго.

Стоило мне это услышать, как всё моё тело содрогнулось.

Эпизод 36

Следует усмирить своё нетерпение. Подождать, пока события прошлой недели осядут в голове. Стоит ли удалить нашу переписку? Я её не перечитывала, но за неимением новых сообщений испытывала постоянное желание обратиться к старым. Я сидела на балконе отеля в уютном ротанговом кресле. Закат был прекрасен. Над поверхностью воды разлилось масло, в котором бултыхался сверкающий апельсин солнца. А когда он исчез влажный воздух наполнился тяжёлым, горьковатым ароматом.

Где-то внизу, в апельсиновой роще гуляет с друзьями Феде. Её день рождения мы отмечали ежедневно всю неделю. В последний день мне всё-таки удалось остаться одной, сославшись на недомогание. И теперь передо мной расстилались небо и океан, не отличимые в столь поздний час: одинаково звёздные, одинаково лунные.

Однако, несмотря на всё очарование этой ночи, я не могла выбросить из головы её уродливую сестру — ту ночь в Милане. Всего одну. От раздражения я впивалась ногтями в твердую ручку кресла. Мне было больно, но так, я по крайней мере частью своего сознания продолжала оставаться на Майорке.

А не падать в кроличью нору. Мы расстались утром. У каждого были свои дела, своя ответственность. Обещаний мы не давали, чтобы не было так обидно, когда не сможем их сдержать. Вышли из подъезда. Попрощались на крыльце. Я поцеловала его в щёку, он церемонно ответил не менее сухим поцелуем. И мы разошлись в разные стороны.

От его дома до станции метро было далеко, но меня подвёз случайный мотоциклист. Обхватив руками его торс, я подумала, что это лучшее доказательство, что никто — ни я, ни Андреа — ничем друг другу не обязаны.

Когда мне написал Эмилио, фотограф, я согласилась на встречу и с ним. Он сделал лучшее портфолио из возможных, так он клялся. На оплате он не настаивал, но как должное в его разговоре проскальзывало, что мы встретимся лично после того, как я вернусь с Майорки. «Я всегда успею ему отказать», — думала я, не отдавая себе отчёт, что единственная причина, почему я не отказываю сейчас — желание поиграть с чувствами Андреа. После нашей связи, я перестала считать себя чокнутой.

Моя любовь к нему нельзя было считать маниакальной, если он чувствовал всё это время тоже самое. Он признался, что ещё в нашу первую встречу на кастинге, в голове у него щёлкнуло. Я не стала спрашивать, верит ли он в любовь с первого взгляда — я сама не верила. Тем не менее, знала, когда именно случился этот щелчок, ведь я тоже его ощутила.

У нас было слишком мало времени, чтобы говорить о судьбе. Те минуты, когда мы ещё могли говорить, я предпочитала слушать его хриплый, надсадный голос. Украдкой рассматривать его шрамы. Целовать суровый лоб. Вдыхать его запах.

Эпизод 37

Единственным постоянным членом труппы «Велатуры», зарождающегося иммерсивного театра, был внук Маурицио — Лоренцо. По возвращении с Майорки мне предстояло познакомиться с ним поближе.

Лоренцо, несмотря на его тридцатилетний возраст, из-за невыдающегося роста и мальчишеского лица можно было принять за подростка. Он будто только что вытянулся, и ещё неуклюже обращался с телом, говорил высоким голосом, порой «давая петуха», и озирался по сторонам опасливо, будто боялся столкнуться с неодобрением.

— Иммерсивный театр — новое явление. Никто не знает, как с ним управляться. Мы не знаем, как его встретят, если мы будем давать регулярные представления. Возможно, для зрителей это будет как живые статуи. Развлечение для деревенщин и детей, и то недолгое, — объяснял мне Лоренцо. — Поэтому пока мы даём спектакли только дважды в месяц.

Мы сидели с ним в просторном офисе. Это одно помещение, собственно, и считалось «Велатурой». Лоренцо арендовал его у дедушкиного экспериментального театра.

Суть иммерсивного шоу — «живого театра» — была в том, что его устраивали на любой площадке: в парке, заброшенном здании, на парковке, пляже, в метро. При этом не только постановка могла определять декорации, но и место проведения — постановку. Иммерсия — погружение — подразумевало взаимодействие со зрителем, его вовлечение в процесс, долю импровизации. Подчас, у шоу даже не было постановщика. Оно просто происходило.

Но с Лоренцо всё было по-другому. Это был странный союз — настоящий парадокс. Основав именно иммерсивный театр, он хотя и перекладывал львиную долю ответственности на актёров, не желал отпускать поводья полностью.

— Хорошая импровизация — подготовленная импровизация, — повторил он несколько раз за разговор.

Наверное, это была успешная формула. Страха неудачи у меня не было. Этот театр, как считал Маурицио, мало чем отличался от обычных занятий импровизацией в школе. Разница была лишь в том, что вместо сокурсников придётся взаимодействовать со зрителями. То, что дед считает новую форму театра — разминкой перед большой формой, театром классическим, Лоренцо, вероятно, уже знал. Он рассказал мне о нескольких постановках, упоминания которых я не смогла найти в Интернете.

— Мы ставили «Сон в летнюю ночь» в Северном парке. Это было масштабно, — Лоренцо разводил руками.

Однако сколь бы ни был парк близок к месту моего обучения, отголосков этого грандиозного по меркам Лоренцо события я не слышала.

Я спросила его о спектакле «Таро», который Мартелло обещал перенести на сцену собственного (sic!) театра — будет ли «Велатура» участвовать и там? На что Лоренцо, горько усмехнувшись, отвечал, что о новом театре не слышал, и, хотя видит в «Таро» потенциал стать иммерсивным спектаклем — куда более интересным, чем его нынешняя классическая форма, вряд ли ему с Мартелло по пути. Он называл его исключительно мошенником — «тароккаторе» — что уже давало намёк на их отношения.

— Если хочешь светить лицом, хочешь первых полос — тебе не сюда, Венера.

— Лучше так, чем те первые полосы, что достались Мартелло, — усмехнулась я, на что Лоренцо лишь кивнул.

— Ладно.

Он не провёл проб, всецело доверившись рекомендации дедушки на мой счёт. Рассказал о графике репетиций новой постановки. Это была «Анна Каренина», которую планировали сыграть на станции метро «Кадорна». Видимо, у Лоренцо с иронией всё было хорошо. Сценария на руки он не выдал: посоветовал перечитать книгу. Далее, на первой репетиции он познакомит меня с остальными членами труппы, и только тогда, при их участии, он сможет окончательно решить, найдётся для меня роль или нет. Маурицио уверял, что таковая обязательно должна найтись: говорил, что, раздувая актёрский состав, Лоренцо тешил своё самолюбие. Разумеется, вышло так, как и предрекал Маурицио.

Эпизод 38

В театре было всего три актёра и четыре актрисы, так что мне даже досталась роль с именем. Моего персонажа звали Бетси, и меня вскоре стали звать так. Как я не противилась, моё истинное имя изредка звучало только за стенами офиса. Такое пренебрежение я восприняла как недобрый знак. В конечном итоге, я была Венерой, я её воплощала.

Лишиться имени было всё равно, что лишиться лица. «Деревянного лица», — напоминала я себе, чтобы мотивировать работать усерднее. В театре «Велатура» это мало кого волновало. Главное, чтобы я не застывала, как вкопанная, не зная, что ответить, на случайно вброшенную фразу. А этого я не делала.

Воспринимать репетиции как очередное занятие в киношколе — вечерний курс — было просто. И когда я выходила с них, отвечая Сильви, что работала, та злилась. Возможно, скоро я уступлю это место ей, по прежнему занятой барными подносами и управляющими. В очередной раз позлив её, я отправляла телефон в карман, но тот вновь напоминал о себе.

Звонил Андреа:

— Как дела?

— Сегодня? Нормально.

Я слышала эхо своего голоса, будто бы уже была по ту сторону трубки. Разогретый после репетиции, он нёсся по каналам связи, заставляя те трещать. Я уверена, Андреа поморщился от того сколь громко я говорю. Его же быстрая речь была как стрела: заставляла быть начеку, чтобы случайно не пропустить.

— Хорошо, хорошо, я слышу, — рассмеялся он. — Есть планы на вечер? Меня пригласили на премьеру фильма. Вообще-то пригласили месяц назад, но только сегодня увидел запись в плане. Я не люблю подводить людей…

Я мысленно прокляла себя и начала говорить намеренно низко:

— По правде говоря, — начала я.

Андреа тяжело вздохнул. «Я ещё не успела договорить, а он уже разочаровался в моём отказе?» — я удивилась и поспешила заболтать его. Я говорила про репетицию, про то, что одета неподобающе ни для чего, что бы он там не придумал. Упомянула сколько занимает путь до дома. По окончании моей тирады Андреа вздохнул ещё раз. «Ну, нет!», — у меня у самой почти навернулись слёзы. Я больше не хотела его расстраивать. Никогда. Детская наивность заявлять такое, но это была установка. По крайней мере, я пыталась сделать наши отношения (а есть ли они?) лучше. Но он меня вновь удивил:

— Я бы слушал тебя вечно, — сказал он.

Нежность. Я почувствовала теплоту, разливающуюся по груди, приливающую к голове.

— К чёрту планы. Расскажи что-нибудь ещё, пока идешь домой. Что за там с театром, с этой прекрасной «Велатурой»? Я всё-таки спросил о нём Мартелло, и много не услышал…

Пришлось взять такси, чтобы не потерять сигнал в метро. Мы закончили говорить, только когда мне пришлось отпирать тяжёлую дверь своего подъезда двумя руками. Ухо занемело, рука закостенела и удерживать телефон больше не было сил. Казалось, что всё левое полушарие пылало. Но, несмотря ни на что, я улыбалась воодушевлённая. В дымке эйфории поднялась на свой этаж. И застыла в пролёте.

— Я же сказал, увидимся, — лицо Андреа светилось от радости. — Я с ответным визитом.

Он был одет торжественно, при костюме, несообразно обстановке. Рассмеялся, отчётливо осознавая, чем именно вызван мой ступор. Пока я возилась с ключами, он слегка касался моего бедра тыльной стороной ладони.

— Часы, — я покосилась на его обнажившееся запястье.

На самом деле я проверяла, хорошо ли на мне сидят брюки. И чтобы хоть чем-то оправдать свой косой взгляд, упомянула про часы. Он убрал руку, оправил лацкан рубашки, будто стыдясь, что я обратила внимание на его состоятельность.

— Обязанности перед спонсором, — всё же ответил он спустя небольшую паузу.

Мы вошли в тёмный коридор. Над Миланом вновь сгустились тучи и вкупе с вечерней мглой полностью гасили естественное освещение. Андреа закрыл за собой дверь, и мы остались в серебрящейся темноте. Поцеловались. Он быстро провёл руками по изгибам моего тела. Пальцы впились в ягодицы, цепко, больно, но я лишь подалась вперёд. Не стала сопротивляться, когда он приподнял меня и усадил на комод. Промелькнула мысль: откуда он вообще знает, что там есть полка? Наверное, заметил, когда мы входили. То, что он заранее продумал свои действия, возбудило меня ещё больше.

Пока он колдовал с ширинкой, я гладила его плечи — какие же сильные у него руки! Поцеловала его в шею, расстегнула рубашку, изучила языком шрамы на ключице. Андреа дёрнулся. Ему было неприятно, что я к ним прикасалась? Или он всё ещё борется с застёжкой? Мне пришлось спрыгнуть с комода.

Я встала на колени, стала ласкать его через ткань. Он успокоился, перестал почти истерично дёргать замок. Позволил мне самой с ним разобраться. Больше Андреа не проявлял инициативу, позволил и дальше вести мне. А когда он кончил, я довела себя до оргазма его пальцами.

«Стоит ли после такого предлагать чай?» — спрашивала я, глядя на собственное отражение в зеркале ванной комнаты. Я приняла душ без него, почистила зубы. Волосы, напитавшись водяными парами, стали курчавиться ещё больше.

— Ты чарующая нимфа, — восхищённо произнёс он, когда я вошла в комнату.

Андреа расположился в единственном кресле. Он не подходил этой обстановке, хотя я много раз представляла его здесь.

— Очень развратная нимфа.

Я потянула за воротник халата. Обнажила сосок. Мою грудь он любил. Надеюсь, что любил меня всю.

— Нимфа-нимфоманка, — я села к нему на колени.

Андреа жадно обватил губами сосок, не отрывая от взгляда своих тёмных глаз от моих. Потом резко отпрянул, но не удержавшись, продолжил массаж пальцами.

— Венера, мы опоздаем, — жаловался он.

Злился на собственную податливость. Меня это раззадорило. Я стала двигать бёдрами, но он прижал их себе крепко, заставляя остановиться.

— Куда?

— На премьеру «Пилота "Ястреба"».

— Ты же послал все планы к чёрту.

Губы, руки, бёдра. Ему не хватит силы воли сопротивляться. Мы поцеловались, долго, как затяжное падение.

— Только те, что были назначены до шести вечера.

— Сколько у нас ещё времени?

— Тебе хватит, чтобы собраться.

— Но разве я не прекрасна сейчас? — сказала я с сарказмом.

Он погладил мои скулы, подбородок, как настоящий оценщик:

— Невероятно, — он поцеловал меня в нос. — Но я бы предпочёл, чтобы ты надела платье.

Он прижал меня к себе и горячо зашептал:

— Только то, которое не будет слишком жалко.

Андреа описал, что хочет сделать со мной сейчас, и я раскраснелась. Почему-то делать такое было менее стыдливо, чем слушать про это. Он рассмеялся, потом запустил руки в волосы, руша укладку:

— Прости, я просто пунктуальный человек. Настолько не люблю опаздывать, что ни о чём другом думать не могу.

Спустя полчаса я была готова. Сидя рядом с ним на пассажирском сиденье, я, наконец, задумалась:

— Откуда ты узнал мой адрес?

Андреа отвечал, не отвлекаясь от вождения:

— Ты сама его сказала. Потом ещё раз, когда рассказывала про ночной автобус. И ещё раз, когда призналась, что тебе нравится смотреть на железнодорожные пути из окна.

Я стыдливо спрятала глаза:

— Зачем я это сделала? Мы с тобой ещё плохо знакомы.

Он посмотрел на меня иронично и спрятал ухмылку:

— Очевидно, чтобы я нашёл тебя.

— Но ты не нашёл.

В моем голосе сквозила обида. Сейчас мне стало жалко то время, что мы потеряли.

— Нашёл, но не сразу. Я не хочу торопить события.

— Почему?

— Потому что сама видишь, когда я тороплюсь, у меня ничего не выходит.

Он всё ещё переживает, что у нас сегодня не вышло нормального секса? Я сочувственно улыбнулась и ободряюще сжала его колено.

— Ты считаешь меня нахалом? — внезапно спросил он.

Перестроился в крайний ряд, начал замедляться. Я огляделась:

— Разве мы уже приехали?

— Нет. Хочу купить тебе цветы.

— Зачем?

Андреа нахмурился. И без того нависшие брови сделали лицо ещё более мрачным. Он не знал, что ответить, но его спасала необходимость поработать рулём, чтобы припарковаться. Когда мы всё же встали в переулке он молча посмотрел на меня, потом сквозь меня — на стену.

— Ведь так принято. Дарить цветы, когда начинаешь встречаться. Для выражения чувств.

— Я и так знаю, что ты чувствуешь.

Он покачал головой, после уставился на меня, не мигая. Потянулся поцеловать, но я его остановила.

— Опять размажешь помаду.

Неотрывно мы смотрели друг на друга.

— Так мы точно опоздаем, — заметила я ненавязчиво, когда он залез рукой мне под платье.

Андреа согласно кивнул и завёл автомобиль.

Эпизод 39

Он придерживал меня за талию, когда мы входили в кинотеатр. Не отпускал меня, когда его фотографировали. Легко касался моего плеча весь фильм. Выходя из зала, отвёл руку в сторону, чтобы я взяла его под локоть. На многочисленных фотографиях с мероприятия, мы смотримся как состоявшаяся пара. Я приподнимала ему манжет рубашки.

— Что ты делаешь?

— Спонсорские часы, — отвечала я ему шёпотом.

Он хлопал себя по лбу и, посмотрев с благодарностью подтягивал рукава. Заботиться о нём у меня выходило как-то само собой. Я познакомилась со всеми, с кем был знаком он. Каждый произносил моё имя с улыбкой, и это доставляло удовольствие самому Андреа. Он будто был первооткрывателем, добывшим редкую диковину, и теперь хвастал ею, выставляя на передний план. Но тех, кто оценивал меня лоснящимся взглядом, он смотрел без ревности, воспринимая это как лишнее доказательство моей ценности. Тогда я не до конца понимала — как не понимала и сейчас — действительно ли Андреа воспринимал меня как вещь или это ощущение пришло впоследствии, в попытках запятнать его образ, чтобы расставание стало хоть сколько-нибудь обоснованным. Однако конец того вечера, первого вечера, когда я и он — отдельные и независимые друг от друга люди — вдруг стали работать как пара, вышел более чем человечным.

Без страстей с моей стороны, без погони с его. Всё покрыла какая-то усталость от общения, от тягот быть на виду. Решили поехать к нему — его квартира была ближе. Поднялись на лифте молча, держась за руки: холодно, хмуро, не пытаясь устроить вертеп и кончить за тридцать секунд. Заказали ужин и включили телевизор.

Он заснул первым, обхватив меня руками и ногами. Даже приди мне сейчас мысль заказать такси и отправиться домой, уйти незаметно было бы крайне затруднительно. Но разве могла я подумать о таком?

Эпизод 40

Возвращаться в Милан было тяжко. Снова выезд из Бергамо, снова Адда — здравствуй, Рубикон! — и снова квартира. Другая, без железнодорожных путей за окном, с работающим лифтом. Без комода в прихожей и призрака Андреа, следующего за мной из одного угла в другой.

Сменить обстановку было хорошей идеей — я поблагодарила Марту — однако помимо материального груза в новую квартиру я перевезла груз психологический, оставить который новым съёмщикам было невозможно. Да и как-то не по-человечески. Поэтому, для лучшей кармы, своё старое жилище я покидала с улыбкой, вспоминая все те бесконечно счастливые моменты, с которыми оно было связано. Несомненно, среди этих воспоминаний был и Андреа. И сколь бы я не хотела оставить его там, запереть за дверью и отдать навсегда ключи, он просочился и в новую обстановку.

Здесь были плафоны, похожие на те, что висели над кухонным столом в его квартире. Я понимала внутренне, что это лишь отголосок, возможно, даже фантазия. Я могла видеть то, чего нет, и вспоминать то, чего не было. Мне жутко захотелось поехать к Андреа, проверить, действительно ли наши плафоны так уж похожи. Чем не причина? «Здравствуй, мой бывший возлюбленный! О, ты не один! Нет-нет, не вставайте с кровати! Не утруждайтесь! Я лишь посмотрю на твою лампочку и уйду», — представляла я. И, хотя событие это не произошло и не могло произойти ни в коем случае, я покраснела, будто он и впрямь выставил меня за порог из-за этой нелепой шутки.

Новый интерьер мне опротивел за первые часы после возвращения. В Бергамо, у родителей, я слишком часто думала об Андреа, чтобы сейчас спокойно лицезреть этот чёртов плафон. Несмотря на погоду — изнурённое октябрьское солнце лило на город рассеянный и усыпляющий свет, превращая весь окружающий мир в застиранную тряпку — я отправилась по магазинам за новым светильником. Цокот моих каблуков по тротуару казалось был единственным ритмом — слабым сердцебиением города. Милан пребывал в коме — или лучше сказать, осеннем анабиозе? Люди и машины проползали как сонные мухи поодаль, будто отделённые от меня стеклом.

По пути я поймала несколько взглядов, пронзительных и с чётко очерченной эмоцией — неожиданной посреди пелены расплывчатых силуэтов. «Любуются мной, Венерой», — подумала я устало. И тут же себя одёрнула: если мне опостылели восхищённые взгляды, я явно выбрала не ту профессию.

Кстати, о ней. Еле теплящийся настрой перемен совсем угас. «А ведь действительно, хорошее время посетить «Велатуру», так ведь?», — спросила я себя, посмеиваясь над собственной глупостью. Остановилась посреди внезапно обретшего голос трафика. Слепящее солнце застило глаза, как плеснутая в них кислота.

Репетиций не назначали уже больше месяца, и все догадывались, что Лоренцо окончательно увлекся побочным проектом. Впрочем, я не особо вникала в переписку в чате, даже в тот единственный день, когда ошибочно предположила, что смогу взять себя в руки.

Лоренцо отвечал с задержкой. Я уже стояла в дверях магазина, рассматривая вздымающиеся по обе стороны от меня полки с товарами для дома. Предположила даже, что смогу сегодня справиться с их хаотичностью без тошноты. Но сделав лишний шаг, я почувствовала соль в горле. Так ли мне хотелось расставаться с этой незримой связью между моим домом и домом Андреа?

— Через полчаса заеду в офис, — сообщил мне Лоренцо.

Я тут же выбежала прочь, хотя это можно было посчитать фальш-стартом — до театра было не более десяти минут ходьбы.

Быстрый ритм каблуков. Резкая остановка, чтобы купить пару кофе: себе — американо, он подходил сегодняшнему дню и мог ненавязчиво его подстегнуть. Заказ Лоренцо умещался в три строки сообщения, которое я просто показала баристе.

Эпизод 41

— Сносно.

Лоренцо поморщился после первого глотка, но отставлять не стал. Мы сидели друг напротив друга в офисе — двух квадратных метрах залы театра, где помещался стол Лоренцо. Царил полумрак: он не стал включать освещение, но и не допускал унылое солнце внутрь. Редкий фильтрованный свет, прошедший сквозь неплотные шторы, делал атмосферу душной. Лоренцо внимательно на меня посмотрел и нахмурился:

— Ты сегодня без макияжа.

И сегодня, и много дней до этого. После ухода Андреа быть женщиной для меня стало пыткой.

— Это нехорошо, — продолжал Лоренцо уже с улыбкой.

— Милый, так выглядит депрессия.

— Нет, дослушай. Я всё же хочу сказать. Это нехорошо, потому что, если с макияжем ты ещё оставляла остальным женщинам шанс на то, что…

— Слишком длинный комплимент, Капоне. Поэтому тебя все считают занудой.

Лоренцо скривился:

— Ладно. Твоя естественная красота сегодня затмевает свет.

Я покосилась на задёрнутые шторы.

— Если открыть окна, — быстро добавлял Лоренцо.

Он сокрушённо уронил голову. Я улыбнулась.

— Зачем вообще тебе нужны эти комплименты?

— Разве они не поднимают настроение?

— Нет.

— Но ты улыбнулась!

— Из вежливости.

Некоторое время мы продолжали пить кофе молча, оглядывая пустой зал. Нескоро Лоренцо вспоминал зачем вообще приехал в «Велатуру». Отыскал какие-то бумажки, я спросила зачем они.

— Это черновая версия «Таро».

Он сказал вполголоса — из ложной скромности. Мне же для полутонов не хватало выдержки.

— Тех самых? — спросила я для пущей убеждённости.

— Мартелло, — подтвердил он. — Прислал под грифом «Конфиденциально» с пометкой, что изменять её мы не имеем права. Черновую версию, Венера. Не имеем права изменять. Вот ты можешь мне сказать, что творится у него в голове?

Я призналась Лоренцо, что последнее время мало следила за его успехами. Так вот, значит, как всё устроилось — Лоренцо стал постановщиком спектакля для Бениссио Мартелло.

— И что теперь театр? — спросила я.

Мы ещё раз молча оглядели пустое помещение. Лоренцо усмехнулся:

— «Велатуры» больше нет и не будет.

— А что будет?

— Театр на деньги Мартелло. И под его названием, — он улыбнулся и посмотрел долгим взглядом в окно. — Ты совсем не следила за новостями? «Джермини». Название колоды карт. Мартелло одержим таро.

— «Джермини», — произнесла я по слогам. — Могло быть и хуже.

Лоренцо в ответ глухо рассмеялся, и не начал говорить, пока не сделал очередную затяжку:

— Не зарекайся. Они, именно эти карты, гораздо чаще называются по-другому.

— Не тяни, Капоне.

Лоренцо наклонился ко мне и почти физически вложил это слово в тепло своего дыхания, разящего сигаретной горечью:

— Минкиате.

«Минкиате» — попросту говоря, «хрень» — в этом, казалось, было заложено всё отношение Мартелло к предприятию.

— Я не пойму, он намекает на что-то?

— А я спросил, — усмехнулся Лоренцо.

— И?

— Колода флорентийская, и он флорентиец. А к иммерсии и авангарду он относится с большим-пребольшим уважением.

— Капоне, пообещай мне, что я никогда не встречусь с этим человеком.

— Не стану. Всё-таки он худрук «Минкиате»… Надо же, запоминается проще, чем «Джермини», и звучит органичнее… Ладно, помимо того, что мы станем зваться «ерундой», в остальном — всё будет как всегда… Венера, ты меня слышишь?

Сперва я просто промычала в ответ. Мысль сформулировалась только когда прошла обида. Я думала, что в своём падении зацеплюсь хотя бы за работу. Однако выходило, что и эта надежда раскрошилась. Имя Мартелло неприятно резануло слух. Он со своими таро был разбросан по нашей с Андреа истории. Я не могла не вспоминать его.

— Не будет, Капоне. Мне там места нет. Мартелло — очень близкий друг Андреа. Он на свои деньги вполне может купить новых актёров, с незапятнанной репутацией.

Лоренцо был со мной не согласен. Да и я сама, подумай хоть на долю секунды больше, принялась бы себе противоречить. Разве я опорочила чем-то свою репутацию? Мы расстались с Андреа без скандалов, без массовых разрушений — а было ли нам, что рушить? — без боли. Я не увидела на его лице даже сожаления.

— Да. Но подумай: и у нас будут деньги. Своя крыша. А для Мартелло — это шанс выйти за рамки «театра одного актёра», как говорит дед. Он уступил место сценариста, место режиссёра-постановщика, место оператора по свету… Я уверен, если встанет такой вопрос, он уступит и на твой счёт. В конце концов, чем больше рук, тем быстрее разберём завалы предыдущей катастрофы и построим что-нибудь цельное.

— «Что-нибудь»? — спросила я недоверчиво.

Лоренцо пожал плечами:

— Пока так. Неопределённо. У нас есть кость, — он похлопал рукой по сценарию. — Нужно, чтобы она обросла плотью.

— А мне казалось, что «Таро» как раз про бесплотное.

По вскинутой брови я поняла, что шестерёнки в головеЛоренцо зашевелились от одного случайного эпитета. Он жестом попросил меня продолжать.

— Потому что это эзотерика, — стала размышлять я, не зная точно, к чему в итоге приду. — Что-то выше нашего, материального мира. Но если я не права, и у Мартелло не было этого «высшего» смысла, тогда всё ещё хуже.

— Почему? — нахмурился Лоренцо.

Я задумалась, хотя ответ всегда был где-то внутри, в подкорке сознания:

— Потому что у его «карт» не было настоящего голоса. Потому что это пантомимы, картонки. Пустые картинки и пустые проповеди.

Лоренцо воззрился в пустоту. Он глубоко дышал и иногда его губы кривились. «Муки творчества», — так описывала Сильви подобные моменты. Я, как и задумывала, привела её в «Велатуру». Впрочем, на этого начальника Сильви произвела куда меньшее впечатление и, кажется, ей самой это было не по душе. Я размышляла о подобных отстранённых вещах, чтобы не мешать Лоренцо думать, однако ему потребовалось не так много времени, чтобы прийти к заключению.

— Я хочу услышать твой голос, — твёрдо заявил он.

И стукнул кулаком по сценарию. Мне редко приходилось наблюдать Лоренцо в состоянии такого творческого исступления. Обыкновенно в театр он приходил с готовой идеей, и сколь-нибудь незначительные перестройки для экспериментального театра были делом привычным. Однако, творческая жила, которую Лоренцо надрывал сейчас, залегала глубоко. Я погладила его руку:

— Пожалуйста. Я всегда к твоим услугам. Что тебе сказать, милый? Твоя естественная говорливость сегодня заглушает городской шум.

Лоренцо вымученно улыбнулся и взял меня за руку:

— Венера, — протянул он.

— Если открыть окно, разумеется, — добавила я, и мы рассмеялись вместе.

После Лоренцо смерил меня долгим взглядом и ухмыльнулся:

— Я хочу услышать твой голос там. В «Таро». Видит Бог, этому куску картона, — он потряс сценарием. — Нужен настоящий голос.

Эпизод 42

Федерика первой узнала о моей интрижке с Андреа, как она её окрестила. Прежде чем я успела собраться с духом и признаться ей сама, новость просочилась окольными путями.

— Если бы у вас и в самом деле было всё настолько серьёзно, ты бы уже давно рассказала об этом мне! — была убеждена она.

Феде заявляла это с обидой, будто моя личная жизнь каким-то образом влияла и на неё. Сложно было понять играла ли она заинтересованность, или и в самом деле беспокоилась обо мне. Впрочем, удовлетворившись малозначимыми подробностями, подруга остывала, но не переставала именовать Андреа неандертальцем. Это задевало не так сильно, как то, что случайным вопросом она задевала важную тему. Действительно ли между мной и Андреа было всё настолько серьёзно? Абсолютно тот же вопрос я услышала позже и от Марты.

— Не знаю.

Мне не было нужды лукавить. Марта взметнула бровь:

— Не стоит торопиться.

Так говорила сестра, умудрённая жизненным опытом, и то же твердил Андреа. Выходит, в этом была доля правды.

Марта уложила Сару на кровать, чтобы переодеть, и возникшая из ниоткуда Нина, тут же принялась играть с младенцем, тыча пальцем ей в нос. Это была довольно милая семейная картина, но ничего притягательного для меня в ней не было. И когда я сменила в ней персонажей — представила на месте Марты себя и Андреа — полотно сменило свой блаженный тон на тревожное предчувствие Апокалипсиса. Мы с ним никогда не дойдём до этой точки, я просто знала.

— Кажется, мы просто знакомые, знакомые с привилегиями.

Я отвернулась от сестры, чтобы не встречаться с ней взглядом. Она, наверняка, удивилась: если наши с Андреа отношения в самом деле случайная интрижка, зачем я вообще рассказала о нём? Обмануть её было сложно.

— Хотя бы мне не ври.

— Прости, — сказала я вполголоса.

И хотя Марта продолжила расспрашивать и в тот день, и много после — до откровений у нас больше не доходило. Я поняла, что моя с Андреа разбавленная связь — когда мы добавляли её по капле в наши жизни — была непонятна многим, в том числе и нам самим.

Возможно, Феде была права заворачивая её в оболочку «интрижки»? Андреа писал редко. Это всегда были рваные сообщения вроде:

💬 Гроза

💬 Я в Турине

💬 Перезвоню, жди

Или:

💬 Луна

💬 Смотри какая большая

💬 Приедешь?

И я ждала, смотрела, приезжала, ощущая при этом, что во мне иссыхает некая самость. Федерика разумеется трактовала это как ущемлённое чувство собственного достоинства:

— Прекрати за ним бегать, как собака, Венера, — твердила она.

Сжалась и величавость моего имени. Его больше не произносили с вожделением, с улыбкой. Для меня оно стало звучать как белый шум телевизора.

Эпизод 43

В один момент, в начале октября, прямо перед занятиями в киношколе, я поняла, что впервые испытываю к Андреа что-то помимо слепой страсти. Это была усталость, усталость от тягучей любви. Он не хотел спешить, Марта советовала не торопиться, но оба они, обожжённые скорыми решениями в прошлом, не понимали меня. После стольких месяцев сожительства с его безынициативным образом, мне было сложно справиться с ощущением, что реальный Андреа, столь же инертный, может раствориться как призрак.

Об этом же мне говорила и Федерика, пока мы стояли в фотогалерее у огромного чёрно-белого портрета её самой.

— Иногда мы с Андреа встречаемся.

— «Встречаетесь»! Раз в месяц?!

— Раз в месяц. Пока. Он на съёмках.

— Венера! — Федерика вскрикнула и едва не выплеснула шампанское на своё же бумажное лицо. — От Пьемонте до Милана, сколько? Час-два пути?

Я проглотила обиду. На самом деле съемки у Андреа уже давно закончились, но признаваться Федерике, что с тех пор мы не встречались просто потому, что у него были другие дела — важнее меня — было стыдно. Подруга отправилась дальше по выставке быстрым шагом, так как единственный интересующий её пункт — её саму — мы уже миновали. Едва поспевая за ней на высоких каблуках и скользя по мраморному полу, я торопливо набрала сообщение для Андреа. «Всё, хватит», — приказала я себе.

💬 Хочу тебя увидеть сегодня

О том, что нам нужно поговорить, я не стала писать. Где-то вдалеке послышался возглас Федерики: «Марко!». После чего, она останавливала меня, идущую вслепую, и влекла в сторону.

— Профессор Бенсоньи, — кивала я. К встрече с ним я готовилась морально, но никак не ожидала увидеть раньше начала занятий.

Его мать по-прежнему преследовала меня в кошмарах, и не одна репетиция в «Велатуре» не проходила без того, чтобы я не вспоминала про своё «деревянное» лицо. Сам Бенсоньи при виде меня нисколько не стушевался. Пиджак по-прежнему был ему не по размеру, однако сейчас это намекало скорее на разгильдяйство, чем на дурной вкус. Со стороны раздался ещё один, смутно знакомый голос:

— «Профессор»?! Сколько же тебе лет, Венера?

Видимо, я столь сильно переживала, когда мне ответит Андреа, что совсем не замечала происходящего вокруг. Я ещё раз окинула взглядом Бенсоньи, словно угадывая, почему такой вопрос вообще мог возникнуть, и, наконец, переводила его на собеседника.

— Здравствуй, Эмилио!

Я расцеловала его в обе щеки и обняла. После того, как Федерика поздравила фотографа с успешной выставкой и днём рождения, церемонию пришлось повторить ещё раз. Никто не удивился, что мы знакомы (кроме меня, которая не знала, куда пришла). Милан был огромным городом, но со временем мне стало казаться, что он — лишь скопище узких кругов, в один из которых ты попадаешь по приезде и больше не выходишь за его рамки.

От Бенсоньи Эмилио узнал и про киношколу, и про «Велатуру». Мысленно, я пожурила старика Маурицио за то, что не умеет держать язык за зубами. «Значит, о том, что я играю в театре знает и Маргарита», — подумала я со злорадством. Будто бы театр — тем более, эти «вечерние курсы», как описывал Маурицио — был показателем моей пригодности как актрисы. И всё же на словах про театр я расправила грудь и посмотрела на Эмилио с вызовом.

— Это я помог? — тут же среагировал он и принялся весело озираться, ища похвалы.

Я поблагодарила его за прекрасное актёрское портфолио, но не стала скрывать, что в моём трудоустройстве в «Велатуру» его заслуги нет. Пока я проверяла, не ответил ли Андреа — быть может я ненароком перевела телефон в беззвучный режим? — Бенсоньи с недоверием посмотрел на Эмилио:

— Ты, и снимаешь портфолио?

— Исключительно в качестве разминки.

Эмилио намекнул и на мои особые привилегии. Что он имел ввиду конкретно я догадывалась, хотя после Майорки мы с ним больше не встречались. Меня замутило. Я сжала руку Федерики и показала глазами на выход, однако ей даже в голову не могло прийти, что я могу захотеть оставить такую компанию.

— А твоего портрета здесь нет? — спрашивал меня Бенсоньи.

— Нет. Насколько мне известно…

Я опасливо повела головой, боясь, что из какого-нибудь тайного угла на меня воззрится она — вторая Венера. От следующей фразы Эмилио меня одновременно отпустило и покоробило:

— Будет, всё будет, я надеюсь, — разводил он руками. — Если Венера позволит её запечатлеть, потому что в прошлый раз она сбежала от меня куда-то на острова…

Федерика, очевидно недовольная тем, что фокус внимания не на ней, не сдержалась:

— Это я, я её увезла!

Голос её прозвучал высоко, выше почти на октаву того, каким она обычно говорила. Может теперь она согласится уйти? Однако несмотря на проглядывающее недовольство подруга продолжала стоять как вкопанная.

Впрочем, кроме меня эту натянутость в воздухе не ощутил никто. Бенсоньи криво улыбнулся — острый выкрик резанул и его тонкое ухо. Эмилио заметил насмешливо:

— А, так вот, кто во всём виноват!

— Всего на неделю. Эмилио, не обижайтесь, — в шутку оправдала я подругу.

— Целую неделю! Когда поджимают сроки выставки, — театрально вздымал руки Эмилио. — Я не люблю спешить в своих фотографиях…

Он пояснял всё это, глядя на меня с теплотой. Для меня эта внезапная, щемящая сердце откровенность стала неожиданностью. Но больше эмоции меня в тот момент волновали слова. И волновали в самом негативном смысле: будто сердце моё отказывало клетка за клеткой, и оставшиеся участки, не затронутые некрозом, раздувались и наливались кровью. «Не люблю спешить», — повторила я про себя. Сколько можно? Почему все вокруг меня, так любят бесцельно тратить время? «Так любят заставлять ждать», — с горечью подумала я и невольно коснулась кармана с телефоном. «Андреа?» — позвала я мысленно, надеясь, что, хотя бы через этот, телепатический канал связи, достучусь до него. Но всё было глухо.

Эмилио тем временем сравнивал фотографию с вином — и то, и другое требовало выдержки. О своём деле он говорил с естественной проникновенностью — этому стоило позавидовать. Он был целостной личностью, щедро вкладывавшей себя в работу, не иссякая при этом. В отличие от меня, которая отдалась Андреа настолько, что от меня самой остались одни огрызки. Зависело ли умение балансировать от личности или от возраста? Я всмотрелась в лицо Эмилио — лицо сорокалетнего мужчины, с загорелой пористой кожей, неглубокими морщинами. И волосы у него, под стать Бенсоньи, были подёрнуты сединой. Хотя бьюсь об заклад, Эмилио даже и не думал их красить: слишком уж органично она дополняла его личность, это было очевидным решением природы. «А почему Андреа красит свои? Неужели он такой же притворщик как и Бенсоньи?» — промелькнула случайная мысль. — «Я ничего о нём не знаю». Я ещё раз проверила телефон. Несколько сообщений, но не от него.

— Куда-то торопитесь? — поинтересовался Эмилио, кивком указывая на телефон.

Из нервозности я продолжала крутить его в руках. «Никуда не тороплюсь. И в этом наша с Андреа проблема».

— Вовсе нет. Сегодня Федерика убедила меня полностью посвятить вечер выставке.

— Мне? Я польщён. Спасибо, Федерика.

На секунду мне показалось, что мне-таки удалось перевести фокус обратно на подругу и зафиксировать его.

— Это нам нужно Вас благодарить, за всё это… — Федерика обвела жестом весь зал, будто бы случайно остановившись на собственном портрете. — Я считаю, что работы просто прекрасны. Нет слов.

Определённо, Эмилио она не станет называть «неандертальцем». У неё самой горели глаза в его присутствии. Может быть тоже, из-за уважения к его работе, но я сомневалась. Сильви как-то заметила, что Федерика стремится одновременно отыметь и ублажить всех сразу. Пожалуй, более точного определения подруги не существовало. Бенсоньи сказал, что-то про экспозицию. После возникла неловкая пауза, и профессор кинул на меня короткий взгляд. Видимо, из вежливости я тоже должна была сказать что-нибудь хвалебное.

— Признаюсь честно, я ничего не понимаю в фотографии.

Эмилио подпрыгнул и принялся живо пояснять мне, стуча пальцем по своей голове:

— Венера, в том-то и дело, что не нужно ничего «понимать»! Зануды — Марко один из таких — могут разбирать детали, но это целостное произведение. Оно либо попадает в тебя, либо нет. Я не прячу в фотографии шифр, над которыми требуется ломать голову. Здесь важна эмоция. Прежде всего. Если вы ничего не почувствовали, значит, я плохой художник.

Он предложил провести для меня персональную экскурсию по галерее, преподнося это как стандартную опцию для всех посетителей. Бенсоньи тут же отворачивался и уходил, и Фредерика отчего-то последовала за ним, хотя я до последнего надеялась на её вмешательство.

Галерея представляла собой большое амбарное пространство, разделённое перегородками на небольшие секции. Мне казалось, что посмотри сверху, и всё эта архитектура станет напоминать мышиный лабиринт. В его отрогах почти не было посетителей. Да, уже подошло время закрытия, но мне казалось, что большинство гостей пришло отдать честь Эмилио и дальше гостевой зоны с фуршетным столом не заходили в принципе. Пара человек захотели попрощаться с Эмилио лично, и эти короткие передышки от его внимания давали возможность проверить телефон.

💬 Мне очень нужно с тобой поговорить

Нет, не пойдёт. Такое сообщение отпугнуло бы и меня. Удалить.

— Насколько помню, ты освободила для меня весь вечер, — начинал Эмилио.

Мы зашли в одно из отделений, вызвавшее острое чувство клаустрофобии. Фотография: пожилая женщина за швейной машинкой. Эмилио объяснил, что фотография сделана в Бари, в центре помощи мигрантам.

— Эта женщина, Тамара или Тереза, милейшая дама, помогает шить пелёнки для новорождённых из лагеря для беженцев.

Эмилио что-то прочёл в моих глазах и утвердительно кивнул. К своему удивлению, я поняла, что сердце пропустило удар.

— После закрытия мы идём в ресторан.

— Отметить успех выставки?

Эмилио криво улыбнулся и пожал плечами:

— Возможно. Но ещё у меня день рождения. Помнишь, ты меня поздравляла?

— Конечно. Но твой успех столь же очевиден, сколь и день рождения.

— Лукавишь, — Эмилио шумно выдохнул и картинно закатил глаза. — Но, чёрт возьми, как приятно слушать твою ложь!

Я рассмеялась. Искренне, от сердца. Нужды оправдываться не было — Эмилио оказался на удивление проницателен. Однако из вежливости, из какой-то церемониальности перед тем, что именно Эмилио был хозяином вечера и как именинник заслуживал слышать слова необоснованной хвальбы, сказала:

— Я так говорю не из лести.

— А я так говорю не потому, что каждому приятно слушать лесть, даже лживую. Тебя просто приятно слушать Венера, просто твой голос.

У меня возникло неприятное ощущение, что Эмилио всё это время следил за моей жизнью, и теперь в точности копировал всё то, что говорил мне Андреа. Это чувство усугублялось ещё и тем, что в своё время я пробовала погасить с ним свою неудовлетворённую страсть по Андреа.

— И это я, кстати, говорю вовсе не из вежливости, или в качестве дешёвого комплимента. Понимаешь, я — человек визуального склада. Чтобы я обратил внимание на что-то кроме картинки, нужна большая сила. Можно сказать, магия. Честно, я не знаю, чего хочу больше: сфотографировать тебя или записать на диктофон…

— Видео? — предложила я.

— Возможно.

— Я всё же актриса.

— А я, к сожалению, не видеограф. Что же делать? — Эмилио поджал губы. — Видимо, придётся общаться вживую, без лишней техники.

Он взял меня за локоть. Я подумала, что может быть, это знак, что надо уходить, но Эмилио не двигался с места. Стало быть, он просто так счёл приемлемым прикоснуться ко мне. Неужели я выгляжу настолько доступной?

— Я в отношениях, — твёрдо сказала я и отступила.

Эмилио вскинул подбородок, втянул носом воздух, и спустя недолгую паузу, в которую я продолжала лихорадочно рыскать по карманам в поисках телефона, спросил:

— Но ты же не откажешься от предложения пойти сейчас в ресторан, с нашей компанией?

Как бы мне хотелось, чтобы в эту секунду, на этих словах вновь воцарившуюся тишину разорвал звук вибрации сообщения. Но его не было. Эмилио посмотрел на меня украдкой из-под бровей. Был бы его лоб слегка массивнее, он бы в точности повторил взгляд Андреа. Я не могла отбросить мысль, что Эмилио — лишь его дублёр.

— Венера, — начал он мягко. — Я всё уяснил с первого раза. Ты предана отношениям. Но почему нам не остаться друзьями? Выпьем по бокалу. Возможно, повеселишься, какой сноб твой профессор — я про Бенсоньи, — когда дело касается выбора вина.

— Конечно, — выдохнула я облегчённо.

В глазах Эмилио не было и намёка на похоть или готовящуюся западню. Это были кристальные глаза. Сверкающие, как свежий срез угля. Не такие как у Андреа.

Я попросила Эмилио сфотографировать меня для истории. Возможно, это была наглая просьба, учитывая, что та же Федерика, как признался сам Эмилио, за свою фотографию ему заплатила и немало. Однако он согласился без заминки. Пока Эмилио снимал, я украдкой любовалась его сосредоточенным лицом. Своими плавными и осторожными движениями, хладнокровным выжиданием и резким, хирургически точным спуском, он напоминал мне охотника.

— В камеру, Венера. Посмотри в камеру, не на меня.

Ему пришлось одёрнуть меня, когда я забывала об осторожности. Или же я это делала намеренно? Мне сложно было объяснить самой себе свои же действия. Сколько фотографий он уже сделал? Оказалось, немного. Что ж, он в самом деле не врал, заявляя, что не любит спешить со своей работой. Впрочем, не зря.

— Всё ещё хочешь сделать мой портрет? — спросила я.

Спросила игриво, или, скорее, играясь. Мне по-прежнему было неловко стоять с Эмилио в этой тесной комнатке, лицом к лицу, и от того я становилась нервной.

— Всё ещё хочу.

Он сказал это столь спокойно и твёрдо, что я действительно поверила в его искренность. Весь путь по лабиринту галереи в гостевую зону, я продолжала трепетать.

Эпизод 44

В ресторане, говоря с Бенсоньи о «Велатуре», поняла, что волновало меня вовсе не отношение Эмилио ко мне, а то, как я к нему отношусь. Я боялась, что моя жизнь может сложиться и без Андреа, что его так просто вычеркнуть из уравнения.

От этого осознания сердце моё почернело окончательно. Бенсоньи заверял меня, что «Велатура» — это вовсе не конечная станция. Он наивно посчитал, что рассказ о том, что я числюсь в этом театре с небольшой аудиторией и, откровенно признаться, однообразным репертуаром — какой раз мы там играли «Анну Каренину»? — загнал меня в тоску. Я поспешила заверить его, что это не так: через его мать, через Маурицио, моё недовольство, в ещё более надуманной форме, могло достигнуть ушей Лоренцо.

У меня только начали налаживаться с ним отношения. Я ощущала себя соучастницей операции, мозгом которой был Лоренцо, и это ощущение чего-то подпольного, непризнанного нас сплотило.

Бенсоньи, в конечном итоге, кажется, принял, что театр не был связан с моим нынешним настроением. Мы ещё немного поговорили о Лоренцо, о том, что Бенсоньи знал его с малых лет, и что, как ему кажется, Лоренцо действительно заслуживает большего признания.

— Его дед так не считает, — не сдержалась я.

Вино развязало мне язык, а Бенсоньи выглядел человеком, охочим до пересудов.

— Спартанское воспитание. Маурицио любит усмирять амбиции.

— Как и Ваша мать, Маргарита.

— Что она опять сказала?

Эмилио сидел в паре мест от нас, но оказался — незаметно для меня — увлечённым нашим с Бенсоньи разговором. В ином случае, это можно было счесть за подслушивание, но рядом было ещё с десяток человек, ушей которых точно так же достигал глубокий и чистый голос Бенсоньи — как-никак преподавателя по речи. Просто Эмилио в отличие от прочих уделял ему чуть больше внимания.

— Не помню, правда не помню, — Бенсоньи пожимал плечами.

Действительно, не его же тогда оскорбили. Впрочем, и его тоже, но он ни за что бы в этом не признался. Вздохнув, я поясняла:

— Что у меня деревянное лицо.

Эмилио махнул рукой:

— Мне она сказала, что чтобы её фотографировать, мне нужно сначала научиться держать фотоаппарат.

— Когда это было?

Эмилио, видимо, давно знаком с Бенсоньи, и если Маргарита могла сказать такое ребёнку, то она была ещё большей мегерой, чем мне казалось…

— С полгода назад.

От неожиданности я поперхнулась и поспешила прикрыть рот рукой. Но не сдержалась и расхохоталась открыто. Облегчение, вот что я почувствовала. Освобождение от призрака Маргариты в кошмарах. Если она могла сказать такое Эмилио, стоило ли вообще воспринимать её всерьёз? Бенсоньи поспешил оправдать мать:

— Да, но, справедливости ради, ты в тот день…

Вибрация. Я подпрыгнула следом за собственным сердцем. Его имя на экране, короткое извинение за долгую задержку, «приезжай», «приезжай», «разумеется приезжай», «я тебя жду» — сколько раз он это повторил? Фотография из лифта с подписью, что он почти дома. Взъерошенные волосы, толстовка с закатанными рукавами, внимательный взгляд натянутая улыбка — как я могла на него злиться, как могла думать…

💬 если успеешь до 10

💬 у меня самолёт


И вот, я снова падаю в пропасть. На негнущихся ногах я дошла до уборной, и там, запершись в кабинке, позвонила Андреа.

— Привет, Венера! — радостный галдёж ворвался в фаянсовую тишину.

Голос Андреа, телевизор на фоне, работает чайник, постоянный скрежет в трубке оттого, что Андреа, видимо, говорит и раздевается на ходу.

— Что заказать? Пиццу? Так… Нужно что-то быстрое… Через сколько приедешь?

Я с трудом исторгала из себя слова. Они вставали поперёк горла, каждый звук — что кость:

— Я не приеду.

— Что?

В ухо ворвался глухой стук. Это он бросил телефон, поставил на громкую связь, и теперь наверняка занимается чем-то более насущным.

— Не приеду, — повторила я уже твёрже.

Суета на том конце трубке вдруг стала менее очевидной.

— Но ты написала, что хочешь меня увидеть, — раздавался озадаченный голос совсем рядом.

— Андреа, я писала это два часа назад.

— И что сейчас изменилось? Чем ты занимаешься?

— Почему я должна отчитываться перед тобой? Ты даже не сказал мне, что сегодня улетаешь!

— Я говорил, что мне придётся… Просто немного изменились даты, лечу раньше.

Я не могла подобрать нужных слов. Внутри кипела обида, но наружу исторгалась лишь печаль. Я едва ли могла шевелить губами. Спросила:

— Сколько мы с тобой не виделись?

— Я понимаю, мы немного не совпадаем в графиках, но это всё временно…

По коже пробежала волна холода.

— Кажется, ты ведёшь графики за нас обоих. Сам решаешь, когда нам встретится, когда нет…

Он вспылил:

— Венера! Не трахай мне мозг! Ты сейчас написала «давай увидимся», и сейчас я дома, сейчас я тебя жду!

— А сколько тебя жду я?

Андреа прочистил горло и заговорил уже спокойнее:

— Я же выделил окно. Мог поужинать в каком-нибудь ресторане, но нет — сижу дома и выбираю пиццу… Так, базилик… Ты же его не любишь, базилик?.. Венера?

Я нажала красную кнопку, и мгновенно все мои воздушные замки снесло ядерным взрывом. Вибрация.

💬 может всё-таки приедешь?

💬 давай ты приедешь и мы спокойно поговорим

💬 жду

Я не плакала. Сидела, смотря неотрывно на дверь кабинки и только от этого глаза стали слезиться.

💬 ❤️

За оцеплением вскоре последовало раскаяние: стоило ли мне так остро реагировать? Да, сейчас он улетит, но ведь вернётся? Однако другая, пробудившаяся лишь недавно сила разносила это наивное раскаяние в щепки.

Экран зажегся вновь, возбуждённый входящим видеозвонком от Андреа.

— Любимая, — протянул он.

На его лице было написано неудобство, гримаса боли — неужели и ему сейчас было столь же больно, как и мне? Или она вызвана неудобством, что приходится прямо перед полётом тратить время на мою драму? Он добавил скупо:

— Прости.

— Хорошо. И ты меня тоже прости. Что не приеду ни сейчас, ни после. Мне надоело быть девушкой по вызову. Мне нужно немного заботы.

— Я же говорил, что я не романтик.

— Да. И я не знаю, кто ты вообще такой.

Я отключила телефон до того, как Андреа в очередной раз произнёс «любимая» — слово, которое стало для меня изощрённым орудием пытки. Действительно ли сумела выразить, всё что чувствовала? Я могла лишь надеяться, потому что внутренняя опустошённость мешала даже думать, не то, что двигаться.

Спустя какое-то время — мне сложно сказать сколько именно — дверь в уборную отворилась. Уверенный цокот каблуков нарастал, пока не оборвался резко около моей кабинки.

— Ты там в порядке?

Мне не пришлось собираться с духом — перед Федерикой мне нечего было скрывать. Она так или иначе выведала бы, что меня гложет.

— И правильно, правильно! — трясла она меня за плечо. — Я так и говорила!

Феде стала припоминать все моменты, когда она — именно она! — говорила послать Андреа куда подальше. Из этой болтовни то и дело вырывались боксёрские удары, метившие в голову: «он просто не твой человек», «вёл себя как козёл», «как ты могла терпеть».

Я проверяла не потёк ли макияж и выходила, преследуемая Феде. Она явно намеревалась заслужить от меня хоть какое-нибудь, даже самое ничтожное признание её стараний:

— Ты была права с самого начала, — сдалась я.

Мне надо было заткнуть её здесь, в самых дверях, чтобы не выносить сор дальше. Я не хотела внимания не от кого больше, тем более от шапочных знакомых, с коими мы проводили сегодня вечер. Наш с Андреа мир — не повод для публичных обсуждений, и сегодня лишний раз подвердилось, насколько он хрупок.

— Именно! Надо было меня слушать раньше, — подруга тряхнула головой и, будто бы невзначай добавила: — Это Эмилио попросил сходить тебя проверить.

Удовлетворённая собой, Феде проходила вперёд меня. Напоследок, многозначительно вскинув брови, она доставала телефон и возвращалась в зал. Я осталась стоять с тускло освещённом коридоре, наблюдая как там вдалеке Федерика вертится, удерживая телефон на расстоянии вытянутой руки, и говорит что-то в камеру. Наверняка, вновь запустила эфир, вынужденно прерванный необходимостью убедиться, всё ли у меня хорошо. Она записывала едва ли не каждый наш шаг, будто бы одурев от общества, в котором мы нынче находились, тогда как я ничего толком не осознавала, ослеплённая волнениями личной жизни.

Краем глаза я заметила какое-то движение рядом и, испугавшись, отскочила.

— Венера, всё нормально?

На лице Эмилио было написано глубокое беспокойство. Глаза его бегали, внимательно меня осматривая и будто пытаясь найти какой-то материальный изъян, ставший причиной моего расстройства.

— Я тебя испугалась.

— Думал, ты меня видела.

Конечно, он всё это время был здесь. И что он услышал? Понял ли, что причиной всему был Андреа? Не сдержавшись я хваталась за голову:

— Я как слепой котёнок, я ничего не вижу.

Я отворачивалась в сторону зала, но не спешила уходить. Как и Эмилио. Мы просто стояли с ним бок о бок и молчали. Я думала об Андреа: испытывает ли он сейчас угрызения совести или, напротив, костерит меня последними словами? Или же ему всё равно: одной девицей больше, одной меньше — какая разница?

Присутствие Эмилио в этом случае стало якорем, чтобы меня совсем не снесло в бушующее нынче море самокопания. Однако, сколь бы мне не было с ним комфортно, я не могла так нагло увести его из компании — кем я себя возомнила? Я кивнула в сторону зала, показывая, что пора возвращаться к друзьям:

— А мне, наверное, лучше поехать домой. Спасибо за вечер. Прости, что немного подпортила его.

Эмилио, впрочем, не купился столь просто:

— Так, если оставить всю эту любезную мишуру: боюсь, что отпускать тебя сейчас одну опасно.

— Нет же, всё нормально. Я сейчас просто возьму такси.

Эмилио смерил меня недоверчивым взглядом и покачал головой. Чтобы ещё пуще убедиться в своей правоте, он взял меня за руку.

— Тебя трясёт.

А я и не заметила.

— Скоро пройдёт.

— Я подожду.

Я не хотела включать телефон и попросила Эмилио вызвать мне такси. Он вышел за мной из ресторана:

— А ты не могла бы попросить Федерику поехать с тобой?

Эмилио всё ещё волновался. В какой-то момент мне показалось, что он и вовсе стал единственным человеком в мире, кого заботила моя судьба.

— Нет-нет! И даже не думай сам её просить. Ей очень нравится в вашей компании.

— Да, я заметил.

Эмилио поджал губы и, посмотрев, на меня улыбнулся. Я ответила ему тем же, после чего мы оба уставились на экран телефона. Такси уже было за ближайшим поворотом.

— Я поняла, что ты не любишь церемонии, но… Спасибо за всё, правда. За поддержку. И… — в медленно тянущемся паровозе из машин я рассмотрела своё такси. — С днём рождения.

Мы обнялись. Тепло Эмилио оказалось ещё более пронизывающим, чем октябрьский ветер, гуляющий по миланским улицам. Я поцеловала его в щёку на прощание, он поцеловал меня, но отпускать его не хотелось.

— Напиши мне, как доедешь, хорошо? Или хотя бы Федерике. Возможно, я случайный человек, но… я буду волноваться.

Я погладила его по щеке, и мы поцеловались в губы. Просигналило подъехавшее такси: водителю, очевидно, не хотелось платить за парковку. Эмилио попытался нащупать ручку дверцы вслепую, но не смог, и только тогда наш поцелуй прервался. Отступив на шаг, он отворил дверцу, жестом показал мне садиться.

Я посмотрела на Эмилио уже сквозь стекло. Он стоял на тротуаре и глядя куда-то в сторону, быстрыми движениями стирал с губ мою помаду. Водитель несколько мешкал, не зная, как встроиться в непрерывный поток на узкой улице. Я поймала взгляд Эмилио, и что-то в нём говорило, что стыдиться этого спонтанного поцелуя мне не следовало. Он постучал в стекло, призывая опустить:

— Не забудь написать, когда будешь дома, — просунув руку в салон, он провёл пальцем у меня под губой и улыбнулся. — Или, когда порвёшь свои отношения, если это произойдёт ещё раньше.

Эпизод 45

— Что ещё за «Минкиате»? Не звучит как место, где тебе будут платить, — напряглась Марта.

Конечно же, она не знала о новом театре, хотя и слышала имя Бениссио Мартелло.

— А что по этому поводу думает Лоренцо?

Я несколько упустила тот, момент, когда каждое моё решение требовало, в глазах сестры, его одобрения. После нескольких моих спектаклей и знакомства с Лоренцо ближе, Марта стала воспринимать его, как некий гарант, что я не останусь без работы и куска хлеба.

— Это он меня туда пригласил. Он — постановщик.

— Тогда ладно.

Она сказала это так, словно, будь иначе, немедленно бросила бы детей и своего стоматолога и примчалась бы в Милан. Я в который раз подумала, что после стольких лет мытарств счастья она заслужила. Неужели так и происходит в жизни: чтобы обрести настоящее счастье, нужно сначала отстрадать своё. Пока, именно так всё и выходило. До встречи с Андреа, мне слишком легко всё давалось, а теперь после него я живу на руинах.

Марта как всегда призывала ждать:

— Скоро всё пройдёт.

— Насколько скоро? — спрашивала я.

Марта лишь тяжело вздохнула. Возможно, эти поучения о необходимости ожидания и для неё самой были отдушиной, в которой она прятала свою злобу на несправедливость жизни.

— Доживём хотя бы до завтра, а там — как карта ляжет.

Эпизод 46

Я запуталась в шнуровке платья и, сняв его только по грудь, так и осталась сидеть на кровати. Эмилио написал мне первый оттого, что я совершенно увлечённая сначала желанием его поцеловать, а после и самим поцелуем забыла собственное обещание.

💬 Добралась?

💬 Дома

💬 Ты?

Он отправил мне фото: бокала вина, грязных тарелок и смятых салфеток на столе. Впрочем, визуального подтверждения мне не требовалось: уведомления о том, что Федерика выходила в прямой эфир и так шли непрерывным потоком. Наверняка, набралась большая аудитория, воскресным-то вечером.

💬 Как ты себя чувствуешь?

Я подумала, что тоже могу ответить фотографией себя, которая так и не смогла до конца снять платье. Интересно, сдался бы Эмилио и предложил бы помочь мне с ним, оправдываясь участливостью? Нет, нет. Кажется, Эмилио был принципиальной личностью. Был готов ждать разрыва моих отношений. И всё же…

Я испугалась, когда услышала звонок домофона, выдохнула, когда тот резко оборвался, и впала в ещё большее оцепенение, когда спустя пару минут различила шаги на лестничной площадке.

Я вскочила, сделала пару шагов к двери и застыла посреди комнаты, оглушённая стуком. Нет, в дверь не колотили. Стук был тихим, даже неуверенным, но неожиданность прибавляла ему децибел. Раз, два, три — он был размеренным, будто тот, кто стоял за дверью отмерял по секундам каждый следующий удар. Рулетка имён в голове крутилась так быстро, что все личности сливались в единое многоликое существо, которое вполне могло оказаться незнакомцем.

На цыпочках я подкралась ко входу, надеясь угадать прибывшего, даже не смотря в глазок. Сердце бешено стучало, будто оно знало наперёд, что человек по ту сторону пришёл не один, а с тяжёлым грузом. Возникло ли это предчувствие от обречённости стука, от давящего вечернего воздуха, сминающего Милан, или от рокового надлома, который этот день принёс в целом?

— Венера, — раздался зов.

Не колеблясь более ни секунды, я распахивала дверь. Андреа испуганно застыл, будто бы не ожидал, что я вообще когда-нибудь ему открою. Он сжимал в руках глиняный горшок с кривым и мясистым растением. Что это? Фикус? Андреа вздумал поиграть в Леона?

Сколь ошеломлённым взглядом я смотрела на его, столь и он замирал на полувдохе, рассматривая меня. Я поняла, что вышла к нему полураздетая. Он оторвал палец от горшка, указал то ли на меня, то ли на комнату за моей спиной, и я сбитая с толку этим жестом принялась одновременно и искать лямки платья, и пропускать его в дом. Он осторожно затворил за собой дверь. Раздался щелчок, и у меня будто перещёлкнули тумблер.

— Тебя здесь не должно быть! Езжай в аэропорт! Ещё… ещё ведь есть время. Во сколько?..

Андреа подвинув меня плечом водружал горшок на комод.

— Это тебе, — произносил он, едва шевеля губами.

Он старательно избегал смотреть мне в глаза и дышал как-то отрывисто, будто бы забыв, как правильно это делать.

— Фикус?! Где ты…

— У твоей соседки снизу. Хотел цветов, но уже всё закрыто…

— О чём ты вообще? Уходи!

Андреа пожал плечами и почесал затылок. Зачем он вообще пришёл? Весьма необдуманное решение, если уж не хочется ни смотреть, ни говорить.

— Андреа, ты опоздаешь на самолёт!

Он ещё раз почесал голову, чем окончательно навёл на голове полный беспорядок.

— Я поеду на поезде. Утром, эм, так… В восемь пятнадцать утра.

— Мне не нужны эти жертвы.

— Это не… я просто перенёс график, — он терялся в словах. — Но… съёмки перенёс, но не отменил… Потому что люди. Есть другие люди, которые там собрались, которые работают…

Он сделал вздох, в котором выразилось всё его мучение. Я с трудом проглотила горький ком:

— Поэтому лети. Не надо подводить этих людей.

Андреа, наконец, осмелился взглянуть на меня, и от этого взгляда — загнанного зверя — меня пробила дрожь. Он не был опасным, это зверь; создавалось ощущение, что его поколотили палкой.

— Нет. Это… Я здесь должен быть.

— Не надо перекладывать вину на меня. Я не заставляла тебя приезжать!

— Я… нет, эм… Я даже не пытаюсь винить, я… Вот извинения.

Он живо указал на фикус, и добрую минуту мы с ним смотрели на растение молча. В комнате завибрировал телефон и, судя по стуку, свалился с кровати. Андреа подскочил:

— Ты не одна, — сказал он обречённо.

Впрочем, проверять он не бросился, хотя и дёрнул головой излишне резко для сколь-нибудь спокойного жеста.

— Я не одна, — признала я, и дождавшись болезненной гримасы на лице Андреа, продолжила. — Я с тобой.

Андреа прислонился к стене и, медленно закрыл глаза на несколько секунд и слабо улыбнулся. Я тоже. Сложно сказать, в какой именно момент мой радикальный настрой улетучился, но теперь от него не оставалось и следа.

— Только, пожалуйста, не думай, что я идиот, который ревнует…

Он осёкся. Я напряжённо ожидала, какие именно слова последуют за этим, потому как, судя по его интонации, они непременно должны были последовать. Нервы мои натянулись и вот-вот готовились оборваться. Андреа молчал.

— «Который ревнует», и что дальше? Продолжай.

— Нет, ничего важного… Вижу, ты только вернулась?

Я уставилась на него, словно не понимая, как можно так топорно переводить тему разговора. Я ведь не была золотой рыбкой, забывающей, что было секунду назад. Будь так, меня бы никогда не мучал призрак Андреа, и, может быть, так бы жилось легче.

— Что я идиот, который ревнует без причины, — послушно повторил он.

И будто бы засобирался прочь, но я интуитивно отступила к двери. Хотела его задержать, хотя несколько часов назад, да что там — минуту назад — делать этого не хотела. Какую же силу он имеет надо мной, что при малейшем колебании меня тут же разворачивает на сто восемьдесят градусов?

— А у тебя была причина меня ревновать? — спросила я.

Его сомнения были очевидны и уже одно это оскорбляло меня. Сколько бы я не повторяла об отсутствии между нами обязательств, сейчас мне хотелось предстать перед ним чистой и верной, и назвать поцелуй с Эмилио — помешательством. Андреа тянул с ответом слишком долго и по лицу его пробежал целый спектр эмоций, которые было сложно определить точно, но все из которых были болезненными.

— Я тебе не изменяла, — начала я. — Думала ли я об этом? Да.

Мой прямой взгляд пробивал щит Андреа и он принимался, не назвать другим словом — корчиться, опираясь на стену. Мне сложно было поверить, что своими признаниями я могу на самом деле терзать его. На той границе между зависимостью друг от друга и приятными случайными встречами, где мы сейчас находились, ни разу ни звучали слова об ответственности. А с неё, как заявляла Марта, и начиналась настоящая любовь.

— Я смотрел эфир Федерики.

Андреа отворачивался от меня, давая понять, что увидел он больше, чем просто намёки. Феде засняла мой поцелуй с Эмилио? Тогда как… Нет, Андреа, не был размазнёй. Он бы не стоял сейчас передо мной, виноватый, опечаленный. Андреа — не тот человек, который станет тратить время на полутона. Значит, он увидел что-то, что лишь дало ему намёк на мою неверность.

Оказалось, так и было. В видео Феде мы с Эмилио выходили из ресторана вместе. И только это. Близко, но без касаний. Я бы подумала даже, что Эмилио — человек случайный, который лишь пришёлся мне по пути.

— Андреа, зачем на самом деле ты приехал?

Я не собиралась признаваться дальше, насколько прав он был в своих подозрениях, ведь это давало ему повод переложить вину за несовершенство наших отношений на меня.

— Сказать, что ты… Спросить, могли бы мы стать большим?

Такие загадки были не в духе прямолинейного Андреа, и я не знала, как их разгадывать. Взглянув на него, становилось понятно, что в истоке их лежат ровно те же сомнения, что гложат меня. Он не знал, кто мы друг другу, но с моей подачи, желал расставить всё по местам. И словно читая мои мысли, он немедленно подтверждал это:

— Венера, ты единственный неприкаянный элемент в моей организованной жизни. Ты ворвалась в неё, и теперь я сам срываюсь и рушу планы. Наверное, ты права, и нам уже стоит решить однозначно.

— Ты сам не хотел торопиться.

— Если бы я начал торопиться, я бы стал подталкивать тебя. И мы бы многое упустили в спешке. А потом притворялись бы, что всё в порядке, играли бы в счастье.

Подобные слова были из чужого словаря. Я так и ощущала, как над ними довлеет до того неизвестная мне фигура.

— Ты боишься, потому что так уже было?

Я не стала вуалировать, и, кажется, Андреа был благодарен мне за честность.

— Так было всякий раз, когда моя тупая башка решала, что настало время серьёзных отношений.

— Значит, у нас всё серьёзно?

Он нахмурился, будто оскорбившись, что я вообще осмелилась задать такой вопрос. Вот это больше похоже на него: никаких загадок, весь мир — очевиден.

— Это ты мне скажи.

Он посмотрел на меня исподлобья. Воздух будто зазвенел. Этот звон проникал ко мне в голову и вытеснял все мысли, кроме одной: прямо сейчас, я готова была признаться, сколь беззаветно люблю его. Она заставляла все сосуды моего тела обернуться в единую нить, которой я могла связать себя с Андреа, как пуповиной.

Но прежде чем с моих губ сорвался хоть один звук, всё это плетение рассекла другая внезапная и острая мысль. Что, если Андреа превозносит организованность даже в личных отношениях, и справедливо боится, что станет давить на меня настолько сильно, что в конце концов раздавит? Не поэтому ли он сейчас здесь: почувствовал, что теряет надо мной контроль и явился его восстановить? Я боялась ревнивцев, как огня, наученная горьким опытом сестры, и, сейчас выходила, что попала в ту же ловушку, что и она.

— Почему молчишь? — спрашивал он, когда мои размышления затянулись.

Меня объял испуг от того, сколь строгим был его тон. Я не могла не ответить, и, как думал он, не могла не ответить положительно. Некий животный инстинкт призывал бежать прочь от Андреа, а ведь он совершенно ничего мне не сделал. Однако, одна из дорог нашего с ним будущего вела именно к превращению его в параноика, желающего всеми способами удержать меня рядом.

— Я не знаю, что для тебя значат серьёзные отношения, отношения вообще.

Он мог объяснить, но я жестом призвала его молчать и дать мне закончить. Формулирование мыслей давалось нелегко — в конечном итоге, я не была психологом, и начала размышлять о природе отношений только с прибытием в мою жизнь Андреа. Возможно, потому что мы с ним изначально вступили не с того такта и вместо обычной песни, началась джазовая импровизация.

— Давай пока жить одним днём. Я злилась на игнорирование с твоей стороны, но гиперопека не самая лучшая замена…

Андреа развёл руками. Что он хотел этимсказать? Что не может предложить ничего другого? Что его, как творческого человека, следует простить из-за этих бросков из крайности в крайность? Что я права? Или, наоборот?

— Я всего лишь приехал к тебе, когда ты перестала отвечать на звонки. И принёс тебе цветок. Это не гиперопека.

Он произнёс это с той ленностью, которая явно указывала на неприязнь к разговорам такого рода. Едва ли я получала от них больше удовольствия, но без разговоров стоящую перед нами проблему было не решить. Да, я могла бы продолжать изображать нимфоманку, охочую только до его тела и не требующую иного, — я боялась, что так он себе и представлял нашу связь — но тем самым продолжала бы вредить себе до полного разрушения.

— Тогда гиперскорость. Ты сейчас хочешь сразу прыгнуть на ступеньку серьёзных отношений. Но у нас не было промежуточной стадии. Я плохо знаю тебя. Что ты делаешь утром в воскресенье? Во сколько встаёшь? Бегаешь? Какой любишь кофе? Понимаешь, о чём я говорю?

— Проводить вместе больше времени?

Это было лишь частью, но значительной — совместное времяпровождение влекло за собой открытость, думала я, влекло за собой привязанность. Андреа улыбнулся:

— Но ведь именно это я тебе и предлагал.

Так вот, что, по его мнению, собой представляли серьёзные отношения? Это была какая-то дурацкая шутка. Я как можно доходчивее объяснила, что совместные тусовки не равно серьёзности.

— Ты могла бы переехать ко мне.

— Нет.

— Как по мне, это хороший выход. Мне бы не пришлось тратить время хотя бы на дорогу.

— Ты слишком торопишь события!

— Сказал же, что в этом моя проблема.

— Так решай её! Давай разберёмся хотя бы с сегодняшним днём. Что ты намерен делать? Остаться? Или тебе нужно собирать чемоданы?

Эпизод 47

Он остался. Попросил накормить его, так как в суматохе забыл о пицце, и я удовлетворённая, что, хотя бы на ближайшие сутки, наша ситуация прояснилась стала готовить пасту с сыром.

— Кстати, меня лучше не подпускать к плите, — заметила я невзначай.

Я надеялась, что это подстегнёт Андреа рассказать что-нибудь о себе, но ход не сработал. Даже после того, как я задала прямой вопрос, умеет ли он готовить, ответом было лишь сухое покачивание головой. Единственное, к чему он проявил хоть каплю интереса было моё платье, в шнуровке корсета которого я запуталась. Освобождённое, оно слетало на пол, и кажется Андреа вполне удовлетворяла итоговая картина. Мне пришлось поднять платье с пола, сходить за халатом. За это время ригатони безнадёжно приваривались к днищу кастрюли, чему Андреа не придал ни малейшего внимания.

— Чем-то занят? — спросила я, ставя перед ним тарелку с куцыми остатками.

— Нет, ничем.

Он прятал телефон и лицо его приобретало выражение совершенной невозмутимости, если не сказать отстранённости. После ужина, сопровождающегося речами едва ли громче клацкающей вилки, мы сразу легли в постель.

Андреа напомнил, что поезд его уходит рано, и учитывая плотность мероприятий после прибытия, у него будет возможность отдохнуть только сейчас.

— Пожалуйста, только не надо обижаться, — говорил он и целовал меня в шею.

— Я понимаю.

Действительно понимала, но это не мешало ощутить холод не только от стены, в которую я вжалась, но и от Андреа. Он вновь превращался в призрак, не так ли? В холодную, леденящую дымку. Наверняка, и он ощутил этот отголосок, когда, лаская меня языком, не получал от тела никакой реакции. Ощущая его недовольство от моей фригидности, я всё больше цепенела. Когда он отпадал от моей груди и замирал, глядя на меня с сомнением, я оправдывалась, что устала за день.

Частично, так оно и было, но в большей степени я была разочарована Андреа. Едва наша ссора разрешилась, он вновь сделался инертным и закрытым, несмотря ни на какие обещания. И всё же, я его оправдывала. Главным образом, волнениями перед съёмками — для него это был важный проект. Я подгладила его по голове и, совершая эти простые движения, всё больше убеждала себя, что простить его можно.

Андреа поцеловал мне руку и, уже без жгучей страсти, без требовательности, поцеловал в губы мягко. Отвернулся на другой бок. Где-то под кроватью зажужжал телефон, долго, надрывно. Андреа поднял его, и его лицо его исказилось так, будто свет от экрана обжёг его.

Эмилио звонил по видеосвязи.

— Венера! Ну почему ты не отвечаешь? Ты в порядке?

Запоздало, я вспоминала не только о проигнорированном сообщении, но и об Эмилио вообще.

— Хотелось бы верить…

Я спросила, как завершился вечер, и он в милой манере рассказал, что единственной его звездой в моё отсутствие стала Федерика, соблазнившая большую часть компании продолжить вечер вне ресторана.

— А я уже дома.

Сначала я видела только его лицо, но он отводил руку, и я могла рассмотреть кровать и его обнажённый торс. Он дёргал головой, будто подначивая меня поступить аналогичным образом, и тут же смеялся, возвращаясь к формату лица во весь экран.

Я поворачивала голову, чтобы посмотреть на Андреа. Эмилио не мог его видеть и хорошо. Не только потому, что мне хотелось непременно скрыть его присутствие, но и потому, что эта застывшая, немигающая маска могла заставить его испугаться, в том числе и за меня. Я не сделала на тот момент ничего, что могло заставить его так злиться. Что ж, на тот момент.

— Я тоже, — произнесла я вкрадчиво.

И тяжело выдохнула, почти застонала приподнимаясь на локте. Потом позволяла Эмилио рассмотреть свою вздымающуюся грудь в подробностях. Я смотрела на экран неотрывно, даже когда запрокидывала голову, лаская пальцами нежную кожу шеи. Я видела, как глаза Эмилио мутнеют, как расширяются его ноздри, как приоткрывается рот. Когда я спустилась до низа живота, камера Эмилио задёргалась, и я поняла, что он мастурбирует. Я положила ладонь на трусики, помассировала клитор, через ткань и, видимо, этого хватило, чтобы Эмилио кончил. Послав ему поцелуй, я отключила видеозвонок и несколько секунд лежала с закрытыми глазами, прислушиваясь к приятной истоме во всём теле, пока не ощутила ладонь Андреа между ног. Он довёл меня до оргазма прямо во время поцелуя, так быстро, что от неожиданности я прикусила его губу.

— Ты делаешь мне больно, — сумел выдохнуть он, пока новым поцелуем я не зализала его раны.

Истощённые от любви, мы заснули глубокой ночью. А следующим утром, едва за окном затеплился рассвет, Андреа уехал.

Эпизод 48

Ноябрь я встречала в Берлине. Прозрачный воздух хрустел от рассеянных солнечных лучей, и на синем полотне неба вспыхивали городские здания. Всё кругом так и подначивало вдохнуть эти стерильные лучи, провалиться в это бездонное небо, стать очередной линией на полотне граффити — почувствовать Берлин.

Андреа же, напротив, воспринимал город не как полноценного участника своего фильма, а только как декорацию. И хотя я видела в этом — в таком отношении — огромный недочёт, высказывать это в лицо не стала. Только спрашивала невзначай, зачем стоило уезжать из Милана ради съёмок? Почему Берлин? Хотела заставить его объяснить не только мне, но и самому себе причину, на случай если он впопыхах её забывал.

Это был всё тот же проект, который нас едва не разлучил. В нём Андреа впервые выступал в качестве режиссёра и сценариста — и без того небывалая ответственность для него. И ещё большая потому, что проект этот был ремейком когда-то звёздной работы отца.

Андреа предложил мне сопроводить его в поездке в качестве ни то ассистентки, ни то актрисы «запасной» роли — так он обозначал часть сценария, в съемке которого сомневался до последнего и который так или иначе уже решил пустить под ножницы в итоговом монтаже.

В любом случае, он с радостью встречал меня на съёмочной площадке, коей был весь город, и нисколько не стеснялся показать перед командой, каким на самом деле был характер наших отношений. Мне это льстило, хотя не больше чем, когда он решился заменить всех девиц массовки на одну меня. И хотя такое самоуправство не было согласовано, начальником в конечном итоге был он, и остальные то ли из уважения, то ли из безразличия встретили подобное самоуправство с энтузиазмом. Я раздевалась в кадре, а Андреа рдел от удовольствия, что я принадлежу ему.

И так оно и было. Хотя этот дебют Андреа в документальном кино и был достойным, я частенько задумывалась о том, что документальный рассказ о наших отношениях вышел бы ничуть ни хуже. Я принесла ему кофе с доходящей до краёв стакана взбитой пенкой, пахнущий корицей и имбирём, а ещё каким-то почти рождественским предвкушением счастья.

Специально не закрыла крышку. Он очень удивился, увидев рисунок.

— Это… — он прищурился. — Что это, я?

Я немного растрясла его пока пересекала две улицы от кафе, но контуры по-прежнему читались. А ещё он удивился рисунку на кофе на вынос — ещё бы, какая глупая затея!

— Я тоже так подумала, но всё же попросила бариста…

Андреа сделал глоток, тряхнул плечами от разлившейся по телу волны тепла, и поцеловал меня. Я облизала молочную пену с губ, и Андреа посмотрел на меня с явным возбуждением.

— Конечно, тебе не смогли отказать, — усмехнулся он.

— Нет.

Скромно потупив глаза, я возвращалась в свой угол, рядом с Марой — художником-постановщиком и единственной женщиной на площадке, кроме меня. Я принесла кофе и ей тоже, хотя она об этом не просила, и вообще сдержанностью своего общения подтверждала стереотип о немцах. Мара пододвинулась на скамейке, уступая мне место, и мы молча наблюдали, как Андреа раздаёт последние наставления перед хлопушкой.

— Что там написано внизу? — спрашивала я вполголоса.

Мара выбрала в качестве локации громадный красно-белый мурал, чем-то напоминавший этикетку старой консервной банки, только вместо рекламы на ней были лозунги. Немецкого я не знала, и за две недели в Берлине даже не пробовала выучить простые фразы, довольствуясь тем, что Мара вполне понимала мой английский, а говорить с остальными я могла и через Андреа, если мне вообще приходило в голову с кем-то заговорить.

— Скажем «нет» сексизму, расизму и ксенофобии, — также тихо отвечала она.

Мара поджала губы. Я понимала, что ей приходилось сталкиваться со всем вышеперечисленным, и уточнять это лишний раз не было необходимости — надломленный голос говорил сам за себя. Она болезненно относилась ко всем деталям своей работы и с их помощью выстраивала вторую линию сюжета, параллельную основному повествованию Андреа.

— Тебе с ней очень повезло, — сказала я ему после первого дня съёмок.

— Я знаю, — улыбался он в ответ.

Но самой Маре он этого почти не показывал, я восполняла этот недостаток и всеми силами пыталась донести, насколько она ценна.

— Идеально, — пробормотала я.

Возможно, это граффити в этой сцене говорило лучше диалогов. И вдруг я поняла, почему Андреа так воспротивился уделять больше внимания Берлину в фильме — он знал, что тот может затмить всё остальное. Он знал, что это блюдо нужно подавать порционно и только тогда настанет истинное наслаждение. Я почувствовала, как в груди разливается тепло. Что это, гордость?

Эпизод 49

Порою я воспринимала Андреа, как себе равного, но иногда он превозносился в моих глазах, и я ничего не могла с этим поделать. Вечером, вернувшись на съёмную квартиру, я первым делом обхватила его лицо руками и жарко поцеловала только потому, что сегодня днём он был неповторим.

— Что на тебя нашло? — рассмеялся он, когда мы, наконец, отдышались после секса.

— Просто… мне хорошо быть с тобой рядом, — отвечала я. — Ты для меня — всё.

Сложно сказать, действительно ли это магия города — такого яркого, насыщенного, свободного — заставила наши отношения расцвести, или для этого нам просто достаточно было быть рядом.

Эпизод 50

За день до даты, указанной на обратных билетах в Милан, Андреа решил познакомить меня со своим отцом. На самом деле, он жил не в Берлине, а в какой-то деревушке на Эльбе, но с охотой проделал путь до столицы. Это была игра в кости со стороны Андреа: откажись отец в последний день — нашей встречи могло бы так и никогда не состояться.

Маттиас Арпе оказался коренастым одутловатым мужчиной, совершенно невыразительной, даже «ускользающей» внешности, которую я запомнила только потому, что удивилась, насколько не похож он был на Андреа. В самолёте, я даже спросила в шутку, уверен ли Андреа, что Маттиас на самом деле его отец, на что Андреа взглянул на меня укоризненно и вскинул бровь.

Маттиас, разумеется, говорил по-итальянски, хотя и с неистребимым немецким акцентом. Из-за него, мне даже казалось порою, что говорит он всё же по-немецки, но за время пребывания в Берлине я ассимилировалась настолько, что могла его понимать. В общении же, Маттиас оказался крайне приятным человеком, что опять же не вязалось с Андреа. Его очарование было столь же поглощающим, как и его акцент. И кажется, к концу вечера Андреа даже стал немного ревновать меня к отцу.

Мы говорили в основном о работе Андреа, которая, как замечал Маттиас после каждого её упоминания, копировала его фильм. В самолюбии они были схожи. Ни один из них, в конечном итоге, так и не принял, что работа другого сколь-нибудь хороша.

— В любом случае, оригинал всегда лучше, — довольно заявлял Маттиас, отчего Андреа насупился. — Хотя бы потренируешься, узнаешь, что такое снимать настоящее кино. А не только кривляться на камеру.

Меня не просили разрешить спор, даже из приличия. Роль украшения не была мне в новинку, однако в этот раз я была даже благодарна, заранее зная, что что бы я ни сказала — либо выставлю себя дурой, либо оскорблю одну из сторон.

— Так вы женаты? — спрашивал Маттиас, когда разобрался с бифштексом на тарелке и профессиональными спорами с сыном.

Он указал ножом сначала на меня, потом на Андреа, и мы с ним переглянулись, не понимая, как вообще такое можно было предположить. Андреа отвечал сдержанно «пока нет» и по тому, как он уставился на меня, я поняла, что здесь мне всё же стоит выразить своё мнение. Я стушевалась, думая какой вариант будет более дипломатичным.

Глядя на меня, Маттиас нахмурил брови и понимающе протянул «а-а-а».

— Мы с его матерью сыграли свадьбу через месяц после знакомства.

Я подумала, что может в этом и заключается причина нежелания Андреа торопиться, в целом.

— Не лучший пример, — смеялся сам Маттиас.

— Как никогда прав, — подтверждал Андреа.

Эпизод 51

Я часто припоминала тот вопрос Маттиаса, как подтверждение того, что мы с Андреа и в самом деле подходили друг другу. Хотя, ни за что на свете не призналась бы в этом самому Андреа.

После Берлина в душе ещё долго сохранялось тёплое чувство с ароматом пряного кофе, вкусом дыхания рот в рот и шелестом осенних листьев. Поддерживать его было проще, чем казалось.

В самолёте на пути домой меня обуяла паника, что все эти счастливые дни развеются как сон, что это не более чем краткая любовная утеха в путешествии. Но когда шасси вновь коснулось земли, сказка не закончилась. Андреа сжал мою ладонь в своей: так мы вошли в аэропорт и также вышли из него. Мы решили провести первый вечер возвращения порознь: разобрать чемоданы, отдохнуть не только физически, но и морально — друг от друга. И если первые сутки в разлуке действительно были глотком свободы, то вторые протекали куда болезненнее.

Андреа был плотно занят монтажом проекта, я не менее занята в «Велатуре». Еще мне предстояло помириться с Федерикой, которая обозлилась на меня за побег в Берлин, и как-то объясниться с Эмилио.

Покончив с работой, я решила отложить личные разбирательства и прежде всего навестить родителей. Сообщение от Андреа я получила прямо на мосту через Адду.

💬 Через два часа свободен

Попросить таксиста развернуться прямо сейчас? Нет, нет, глупая, вспомни о самоуважении!

💬 Я в Бергамо

💬 зачем

💬 Увидеть родителей

💬 И сестру

💬 Марту

Я знала, что ему надо напомнить. Андреа, как оказалось, не был толстокожим — хотя именно на толстокожесть я списывала его отсутствие интереса к моей жизни. В действительности же, во всём была виновата его специфичная память. Точнее, её отсутствие. Он запоминал лишь вещи, которые любил. На первом месте, разумеется, было кино. Я надеялась хоть когда-нибудь выйти на второе.

— Теперь понятно, зачем тебе планировщик, — сказала я в ответ на это его признание.

Действительно, теперь всё будто бы становилось на свои места: его одержимость планами хотя бы имела достойную причину.

💬 могу приехать?

💬 Куда?

💬 к тебе

💬 Куда ко мне?

💬 Бергамо

Он будто бы считал обязанным познакомиться с моими родителями после моего знакомства с его отцом, хотя у нас ещё не выдалось момента обсудить это.

Я отговорила его, хотя не видела в этом ничего церемониального, эпохального. Мы, как пара, не миновали бы никакую веху, познакомься Андреа с моими родителями сегодня. На самом деле вопросом была Марта. Я не успела ещё рассказать ей, каким именно образом оказалась в Берлине. Всё, что она пока знала об Андреа — то, что он в своё время причинил мне немало боли. А мне совсем не хотелось, чтобы их знакомство было хоть чем-нибудь омрачено.

Эпизод 52

— Кажется… я счастлива, — признавалась я Марте.

Была почти полночь. Все остальные уже спали. Мы с сестрой включили романтическую комедию, которую любили ещё подростками, и, укрывшись пледом, медленно потягивали горячий шоколад. Всё это было реконструкцией обычного вечера десятилетней давности. Как же мне этого не хватало. Сестра бросила на меня косой взгляд:

— Главное, себя не обманывай. Тут важно решить, ты в самом деле счастлива, или только пытаешься скрыть свое несчастье.

— Как натянутая улыбка?

— Как улыбка.

— Я счастлива.

Я повторила и в моём голосе не прозвучало и доли сомнения.

Марта кивнула. На миг на её лице мелькнула гримаса, и причина, возможно, скрывалась в зависти.

В тот вечер я не столько говорила об Андреа, сколько Марта вспоминала своего бывшего мужа. Среди привычных именований «козлом» и «ничтожеством» вдруг выскакивало «отец моих детей». Несложно было понять, что эта боль вряд ли когда-нибудь отпустит Марту полностью. Однако она была обязана затихнуть. Если не бередить раны, рано или поздно они закроются. Пусть и останется шрам. Именно это я ей сказала.

Однако Марта парировала, что такие заявления звучат то ли слишком наивно, то ли чересчур высокопарно. Да и порядком затасканы. Но вот насчёт того, насколько они были справедливы Марта промолчала. Возможно, потому что её собственные раны со временем и правда подзатянулись. А возможно и потому, что «из всех правил бывают исключения» было не менее избитой истиной, и она решила попросту не повторять её лишний раз.

Эпизод 53

Когда я рассказывала Андреа, как прошла моя поездка, он по привычке больше заинтересовался фильмом, что мы смотрели. Я терпеливо объяснила и это. Где-то промеж моих интонаций, он уловил моё вымученное терпение.

— Так, значит, девичьи разговоры, да? На это ты меня променяла? — на лице Андреа отразилась наигранная досада.

— Да, и поступила бы так же ещё раз, и ещё, — я пожала плечами. — Я люблю сестру.

— Наверное, я бы тоже любил, — задумался он.

— Мою сестру?

Андреа протянул «да ладно» и закатил глаза. Мы рассмеялись будто вокруг нас не было никого. В дневной час в кафе и вправду было маловато народу, но кто был — не преминули бросить на нас пытливые взгляды. Андреа встречал меня после «Велатуры». То, что он сдался первым после такой краткой паузы напаивало меня каким-то невероятным воодушевлением. Наверное, его же почувствовала и Федерика, когда присоединилась к нашему обеду.

— О, — только и сказала подруга, увидев, что я не одна.

— Привет, — хрипло поприветствовал её Андреа.

Я рассказала ему, что думала Федерика о наших отношениях, но он и не пытался убедить её в обратном.

— Ты же была в Берлине? — спросила я у неё. — Какой город!

Над столом разлилось напряжение. Феде поджала губу, потом отрубила без предупреждения:

— А ты же знаешь, что подруги так не поступают? Сбегать, когда мне нужна твоя поддержка!

Я понятия не имела, о чём она говорит.

— Эмилио пригласил меня участвовать в съёмке, и ты знала, что ему нужна вовсе не я, а я и ты! Я тебе писала, он тебе писал! Что в итоге? Никакой съёмки! Он её отменил!

После упоминания Эмилио я больше смотрела на Андреа, чем на Федерику. Нахмурившись и поджав губы, он внимательно изучал Феде. Спросил:

— А сейчас Вы не можете опять устроить это всё?

— Нет, конечно! Ты, наверное, не понимаешь, кто такой Эмилио — он предлагает только раз! И это, дубовая башка, называется возможностью, а не вот это ваше всё… Что? Любовь? Да к чёрту её. Ну или… в общем, можно подождать с любовью, если тебя хочет такой человек, как Эмилио.

— Ну, или можно это совмещать, — Андреа усмехнулся. — Разве нет? Я не ревную.

Я покраснела, и Феде восприняла это за стыдливое раскаяние перед ней и несколько смягчилась.

— Прощу тебя, если в следующий раз не станешь отказываться, — обратилась она ко мне.

Поставила ультиматум. Но на самом деле — и я легко читала это между строк — это не была какая-то будущая услуга. Просто было слишком грубо напрямую требовать от меня обивать пороги, чтобы добиться от Эмилио повторного предложения.

— Я как раз собиралась объясниться и с ним тоже.

— Когда?

— Когда разберётся с тобой, конечно, — отвечал за меня Андреа, чем зарабатывал полный раздражения взгляд от Феде. — О, посмотрите на неё, настоящая фурия!

— Нет, я действительно собиралась. Позвоню вечером.

— А почему не сейчас?

То высокомерие, с каким Федерика озвучила последнее, несколько сбивало мой настрой. Хотелось забросить всё к чертям, забыть и Федерику, и ни в чём не повинного Эмилио, но, что удивительно мне не дал свернуть на эту дорожку сам Андреа. В его глазах я прочитала тот же вопрос, только полный ни требовательности, а побуждения к действию.

Мне стоило бы задуматься почему он поддерживает меня в этом щекотливом вопросе. Почему говорит, что не ревнует. Но тогда я лишь порадовалась, что Андреа мне доверяет, и сразу после обеда мы с Федерикой поехали к Эмилио.

Эпизод 54

Марко Бенсоньи пригласил меня на свадьбу. Спустя едва ли минуту после того, как я открыла письмо с приглашением, мне позвонил Лоренцо. Он предложил не ломать голову над поиском сопровождающих и пойти туда вместе. С Лоренцо всё всегда было просто. Поэтому я, почти не раздумывая, согласилась. Единственное, я лишний раз напомнила ему, что у свадьбы была тема — ночное небо. Бенсоньи (или, скорее, его будущая супруга) прописал отдельной строкой: «Желателен ультрамариновый цвет нарядов». Для Лоренцо, человека, живущего в нуарном фильме, следовало уточнить, что это вообще за штука — ультрамарин.

— И что?

Порою мне казалось, что Лоренцо не понимал принцип отношений, как таковой, не то что обращать внимание на какую-то церемониальность.

— Ты должен надеть синий костюм.

— Я? Это же их свадьба.

— Хорошо, я сама куплю тебе галстук.

Свадьба была в загородном особняке, и, пока мы добирались туда, я успела вздремнуть. Всё, только бы не слушать жалобы Лоренцо на тугой галстук и недостаток никотина в организме. Пятно от слюны у себя на груди я заметила, только когда мы подошли к фуршетному столу и я увидела своё отражение в зеркальных украшениях.

— Ты что, не мог сказать? — прошипела я.

Пока мы проходили по парку к особняку, нас уже останавливали дважды, чтобы сфотографировать.

— Да я и не смотрел на тебя, — бросал Лоренцо.

Он действительно совершенно не обращал на меня внимания, как кит, к которому присосалась минога. И хотя я ему досаждала, сделать он ничего не мог. Отвечая, он глядел сквозь меня и продолжал топтаться на месте, словно земля обжигала ему пятки.

— Я настолько не интересна?

Лоренцо взял меня за плечи и едва ли не чудом сфокусировал на мне взгляд:

— Ты сегодня самая яркая звезда на этом небосклоне. Но я хочу курить.

— Ты что, заготовил эту фразу заранее?

— Да… Знал, что сегодня придётся сказать что-то такое, — он отворачивался и разочарованно цокал языком, так и не видя подходящего места.

Из-за его поисков мы немного опоздали на церемонию. В качестве наказания нам даже не досталось стульев, и мы остались стоять у цветочных колонн на задах группой неприкаянных провинившихся. По запаху табака найдя среди них знающего человека, Лоренцо облегчённо выдохнул. Мне пришлось крепко удерживать его, чтобы тот не бросился наперерез выходящему Бенсоньи и его прекрасной невесте.

И всё же, он меня бросил, на самом трогательном моменте — на обмене клятвами. Я никогда не отводила Лоренцо какую-то особую роль в моей жизни, но в этой обстановке от его ухода мне стало пусто внутри. Внезапно, меня обуяло какое-то постылое чувство несправедливости — что меня, брошенную во всех смыслах, вынуждают любоваться на чужое счастье — и я, обхватив себя руками за плечи, отправлялась следом за Лоренцо.

После нескольких секунд непонимания, до него что-то доходило. Он сочувственно поджимал губы, разгонял дым и давал себя обнять. Мы не слишком торопились, даже когда динамики заглохли окончательно, а жених с невестой — уже муж и жена — пересекли узкий дворик и провели гостей в обеденный зал. Наблюдая пустыми глазами за толпой, Лоренцо замечал:

— Это мало напоминает ночное небо.

— Наверное, потому что там нет самой яркой звезды.

— Скорее всего поэтому, да.

Лоренцо ухмыльнулся на мой укол и, когда я попыталась дотянуться до сигареты, чтобы сделать затяжку-другую, поспешно отдёрнул руку и крепко прижал меня к себе второй.

— Вредно для голоса, — пояснял он.

— Ты просто скупердяй.

— Я думаю, о нашем общем будущем! — он отворачивался, чтобы поспешно докурить сигарету, и выбрасывал бычок. — Тебе ещё играть в моём спектакле.

Вот именно за это его ценила Марта — за умение брать на себя ответственность. И видеть перспективу. Я вспомнила нашу первую встречу: сейчас казалось абсурдным видеть в нём мальчика, а не мужчину. Сегодня же, ничего инфантильного не оставалось даже во внешнем виде.

Он мотнул головой, спрашивая без слов, почему я уставилась на него. Но я отмахнулась, так и не сумев выразить словами переполнявшую меня в тот момент благодарность. В обеденном зале нас направили за стол, где уже сидел, дед Лоренцо, Маурицио. Я спросила у него, приехали ли его друзья (остальные псевдо-домениканцы, добавила я про себя). Один гостит у дочки в Калабрии, отвечал тот, второй, к сожалению, нынче приболел. Маргарита Бенсоньи же фланировала сейчас по залу, принимая поздравления, и вскоре, конечно же, должна присоединиться именно к нам. Внутри у меня всё сжалось. А может, мне ещё улыбнётся удача, и эта стерва хотя бы в день свадьбы сына оставит привычную компанию?

И она действительно улыбнулась, хотя не так, как я ожидала.

— Да вы посмотрите, кто тут у нас! — раздавался знакомый поставленный голос.

Я кротко взглянула на Маргариту, разрядившуюся в пух и прах. В своём пышном, сверкающем пайетками золотом платье, она напомнила свалившуюся с потолка люстру. С громким чмоканьем она поцеловала Лоренцо в нос, в щёки и потянулась к губам, пока сам он не поспешил встать, обнять «тётушку» и спрятать голову в перьях на её плече. Всё стало выглядеть ещё комичнее, когда она стала обращаться к нему «кокколо» — «мой птенчик».

По реакции Маурицио угадывалось, что история это старая и поделать с ней ничего нельзя.

— Кто усадил тебя за стол со стариками! — нападала Маргарита на Лоренцо, когда тот, с приклеенной к лицу улыбкой, попытался занять своё место. — Сейчас я всё устрою, найдём тебе достойную компанию! Я же, всё-таки, мать жениха!

Последнее она произнесла с таким напором в голосе, что мне показалось, что на миг замолк даже оркестр. Лоренцо смущённо заметил:

— Я с Венерой.

— Да какая Венера! — вскричала запальчиво Маргарита, но тут замечала меня, и досадливо поджимала губу. — А, всё-таки добралась до моего птенчика…

Больше я не услышала от неё ни слова за весь вечер, и это раздражало едва ли не сильнее всего сказанного прежде.

Эпизод 55

— Ты не очень устала? — спросил профессор Бенсоньи.

Он подходил к матери, едва начался вечер. Вид у него был обеспокоенный. Я сомневалась, что в отличие от всего остального народа, Марко Бенсоньи воспринимает свою мать, как хрупкое создание. Скорее, это был своего рода показной жест — один из тех, которые он любил. Посмотрев на профессора ближе, я поняла, что смущало меня на церемонии. Его пиджак был ему впору, не больше и не меньше на пару размеров. Впрочем, считать это какой-то закономерностью, следствием отношений, в которых партнёры обоюдно меняются и меняют, я не стала. В конечном итоге, у меня был наглядный пример Лоренцо, отличающегося от себя будничного настолько, что впору было думать, что это был его брат-близнец. И в том, что уже завтра он вернётся к своему обычному образу, не приходилось.

Марко с ожидаемым облегчением воспринял заверения матери о том, что беспокоиться об её здоровье не стоит, но предупредил, что по первой её просьбе организует автомобиль. Тоже самое он повторил и для Маурицио.

— Не надейтесь просто так от нас избавиться! — гаркнул тот мне в ухо, забывая о своём слуховом аппарате.

— Я со всем уважением…

Профессор пытался его успокоить, но Маурицио принялся его укорять в том, что тот обесценивает старость.

По окончании шуточных препираний старик вскакивал со стула и за локоть поднимал меня.

— Когда здесь уже будет хорошая музыка?! Мы хотим танцевать!

Он выволок меня на середину залы, бесстыдно обнял, и вынудил двигаться под тягучую и даже сонливую музыку, что играл оркестр на фоне. Разделить энтузиазм Маурицио мне было трудно, но и осадить резвого жеребчика, который в глазах других выглядел задорным стариком, я не посмела. Он потребовал сальсы. Маргарита вывела за руку Лоренцо, кто-то пригласил невесту, и в конечном итоге уже нечего было смущаться. С первыми нотами пропало и оставшееся смущение.

— Как же так, Мауро! Отбиваете женщину у собственного внука! — рассмеялась я, когда музыка начала нарастать, а старик распаляться.

— Ха! — вскрикнул он. — Милая, я оказываю ему услугу! Он — Пиноккио, Пиноккио, ты не заметила? Никакого чувства ритма! А позволить, чтобы такая красавица прозябала, я не могу… Все вы так: заскучаете и уходите к другому. Так, что пусть лучше дед, чем те, кто уже ждут своей очереди…

Я рассмеялась с неуклюжего Лоренцо, немного позавидовала Маргарите, которая двигалась плавно, как королевская кобра, а после кинула случайный взгляд на желающих, упомянутых Маурицио. По телу пробежала волна дрожи, но я не запуталась в шагах, и бёдра не замерли ни на секунду. Я знала, что Эмилио продолжает смотреть на меня неотрывно, потому что этот взгляд обжигал. Кровь вскипела.

Для меня музыка оборвалась внезапно, хотя движения остальных танцующих затихали синхронно и плавно. Маурицио сказал мне что-то — какой-то комплимент, судя по маслянистой улыбке — и поковылял обратно к столику. Кто-то коснулся меня, и я еще несколько мгновений собиралась с силами, чтобы посмотреть, кто именно это был.

Эпизод 56

Лоренцо можно было угадать по субтильной, почти женской руке. Он предложил мне прогуляться, опасаясь, что Маргарита утянет его в следующее варьете. Я вышла не оглядываясь, не озираясь, концентрируясь лишь на спине Лоренцо, за которой следовала.

Конечно же я знала, что встречи с Эмилио на свадьбе Бенсоньи не избежать. Он и Маргарита были двумя причинами, по которым я вовсе хотела отказаться. Но тогда я себя убедила, что была сильной, что бежать от проблем было бы глупо, но именно это мы с Лоренцо сейчас и делали.

— Кто это был? — спрашивал Лоренцо, раскуривая сигарету.

Он описал его — его единственного, кто за последнее время смог пробудить во мне угасшую чувственность. В иной раз я бы могла поблагодарить Эмилио — за то, что помогает ей оправиться. Но она, моя чувственность была настолько побита и раздавлена, что подъём причинял ей невыносимую боль. Лоренцо добавлял, единственная причина, почему он вообще про него спрашивал — это чересчур пристальный взгляд, который скорее напоминал утрированные театральные постановки, чем сколь-нибудь был близок к реальности.

— Ревнуешь?

Лоренцо фыркнул:

— Скорее, я ревную тебя к своему деду.

— К нему стоит, да.

— Он всё-таки может переманить тебя к себе театр…

Как и прежде, Лоренцо не дал мне закурить, и мало-помалу, из-за гнёта молчания я рассказала ему без утайки всё, что было между мной и Эмилио. Лоренцо ухмылялся на особо пикантных подробностях, но не осуждал и не прерывал меня. Заговорил он лишь в конце, вынося вердикт.

— Так выходит, Андреа тебя никогда не любил.

— При чём тут он?

Я подумала, что табак окончательно проел ему мозг, но Лоренцо, встретив моё непринятие, объяснял.

— Потому что есть симптомы, а есть причина заболевания.

— Капоне, любовь — это не заболевание…

— Нет, я понимаю. Я про неё и не говорю. Но ведь есть такое понятие, как «нездоровые отношения»? Вот. Их же можно приравнять к болезни, так?

Я кивнула, всё глубже погружаясь в причудливый мир мыслеобразов, которые он столь щепетильно вылеплял и вытачивал до ясной формы, как часть своей работы.

— По твоей логике, Эмилио — симптом, а Андреа — первопричина.

Несколько поколебавшись и украдкой проверив, насколько я готова принимать сейчас его слова, Лоренцо кивнул:

— Именно так.

— И как называется это болезнь?

— Кошки-мышки.

— Это же игра?

— Это игра, когда ни одна из сторон не страдает. Когда страдает — это болезнь.

— То есть, Андреа заставил меня играть в «кошки-мышки» и я от этого страдаю?

— Ты загналась, — пожимал плечами Лоренцо. — Для него ты становишься желанной, только когда ты в лапах других…

— Капоне, какой же ты всё-таки дурак по части любви.

— То есть, это я ничего не понимаю…

— Ничего совершенно.

— …а не ты вляпалась в нездоровые отношения.

Тушит сигарету как ни в чём не бывало. Будто бы это не он сказал сейчас оскорбил мои чувства, оскорбляя Андреа. Мне требовалось мало, чтобы разозлиться, вспыхнуть ненавистью к человеку, которого ещё несколько минут назад лелеяла. И видимо, Капоне, был прав — из нездоровых отношений я вышла покалеченной.

В тот момент я испугалась полярности своих состояний, их пограничности, и готова была буквально умолять Лоренцо отвезти меня в тихий приют, рехаб, где мне поставят капельницу и излечат зависимость от Андреа.

— Хорошо, ладно, мои больные связи мы разобрали…

— И?

— Что у тебя с Маргаритой, а, птенчик?

Эпизод 57

В зал я возвращалась ещё более опустошённой, чем уходила, хотя, как отметил Лоренцо, по мне этого было не сказать.

— Ты хорошая актриса.

И он поцеловал меня в щёку, что буквально взялось неоткуда, и из-за его робости поцелуй вышел несколько затянутее и оттого проникновеннее, чем он планировал. Разумеется, он всё это планировал. Это было одной из его заготовок, на случай того, что потребуется проявить эмпатию, когда мне станет грустно. Я не стала таить, что разгадала его ход, на что Лоренцо только разводил руками и глупо улыбался. Я уверена, ни одна клетка тела ни у него, ни у меня не колыхнулась, как реакция на поцелуй. Но профессор Бенсоньи, проходящий мимо, вскидывал брови и на лице его буквально читалось изумление от того, какая мы с Лоренцо странная пара.

— Чёрт, — не сдержавшись, прошипела я сквозь зубы.

— Вот эта часть здания раньше была домашней часовней, так что вряд ли стоит упоминать чёрта на святой земле.

Опешив, я несколько секунд смотрела на Эмилио без слов.

— Откуда ты знаешь?

— Витражи на окнах и библейские сцены. Стоит посмотреть снаружи, нет ли креста на фасаде.

Он кивнул на выход, одним взглядом предлагая, пройтись с ним. Пребывание рядом Лоренцо, как и наш школьный поцелуй, его не смущали — Эмилио был невероятно проницательным человеком. Сухо поприветствовав его, Эмилио ещё раз кивнул на выход. Взгляд его был говорящим настолько, что я тут же вспомнила замечание Лоренцо о его театральности.

«Нет, Лоренцо, это вовсе не утрированность, а желание получить ответы. Нам с Эмилио слишком многое стоило прояснить. Задолго до того, как всё стало слишком сложно», — подумала я.

В какой-то момент я испугалась. Захотелось, чтобы Лоренцо вновь попытался сыграть роль моего хранителя, моего покровителя — чтобы он вмешался, предвосхитив, что разговор с Эмилио наедине ни к чему хорошему меня не приведёт. Но Лоренцо либо уже исчерпал запас заготовок, либо после нашего разговора рассудил, что вмешиваться не должен. Как бы то ни было, теперь он парил беззубой тенью над моим плечом. Нет, я не могу перекладывать на него ответственность за собственные решения. Кажется, настала пора взять бесформенную жизнь в свои руки.

Эпизод 58

После поездки в Берлин прошло уже более трёх месяцев, погружённых в дымку, оседавшую на языке приятным послевкусием. Андреа был удовлетворён своей работой и удовлетворял меня своей любовью.

В «Велатуре» близился перформанс «Анны Карениной» на станции метро — не премьерный, но главный показ — и я ныряла в объятия Андреа, изображая усталость, хотя практически позабыла об этом чувстве в последнее время. Мне нравилось, что он волнуется не за мою физическую целостность, а за мою успешность, что проявляет ко мне ту же заботу, что проявляла к нему я с самого начала.

Синхронность нашей занятости — мы оба были вовлечены в проекты, что вот-вот готовились достигнуть кульминации — уравнивала нас и из равенства рождалось уважение. Всё это были глубинные слои, раньше мной недостижимые. Ныряя в чувства, я обыкновенно захлёбывалась ими ещё у поверхности. Теперь же я была погружена в них с головой, и надо мной нависала километровая толща ответственности. Не скрою, она давила, и иногда я готова была лопнуть от одной мысли, что неосторожное моё слово, необдуманный шаг пулей выбросят меня на берег, где мне не выжить. Но всё это были игривые волнения, которые я возбуждала ради лишней драмы.

В этом Андреа меня не поддерживал, но порою позволял выкидывать трюки, будто бы изучая мои повадки. Я представляла его учёным из Лавкрафта, что погружается в глубины океана для изучения доселе неизвестной ему жизни. Возможно, из-за скафандра на него столь действовали волны чувств и давление, но он компенсировал это энтузиазмом.

Он хотел узнать обо мне всё. Когда я сказала, что мои волосы кудрявые от природы, а вовсе не очередная женская уловка, он огорошил меня тем, что стал размышлять, какие волосы будут у моего ребенка.

— … если отец с такими волосами, как у меня? — он сжал клок в кулаке.

И я не смогла ничего ему на это ответить: горло пережало от одной мысли, что все эти рассуждения — его о генетике и семье — могут однажды стать не просто пустым забалтыванием времени. Его смутило, сколь сильно я переживаю за Марту. Как единственный ребёнок в семье он с трудом воспринимал братско-сестринские отношения, как таковые, а как мужчина — с трудом разбирался во всех ньюансах женщины, которую бросают с детьми на руках.

— Как ты можешь не понимать, если твой отец тоже ушёл из семьи? — изумлялась я.

По правде говоря, я и сама не до конца понимала всю гамму чувств, что обуревала сестрой, но мне казалось, что Андреа, взращённый одной только матерью, должен был всё разгадать сам.

— Он ушёл, когда мне было уже восемь. И… — Андреа задумчиво почесал нос. — Вообще-то никуда он не уходил. Он так и остался со мной, отец как отец. Переехал в другую страну — это да. Но раньше он пропадал на работе, так что по сути ничего не изменилось…

— Он помогал вам с мамой?

— Наверное. Не знаю. Мы ни в чём не нуждались.

— Тогда тебе точно не понять Марту, — вздыхала я.

Только чтобы не допускать раскрытия старых ран Андреа, я возвращалась к исходной теме. Я знала, что рано или поздно нам придётся говорить о его матери. Прощупывая почву, я всякий раз натыкалась на бомбу замедленного действия. Сначала он говорил о ней чувственно, со всей сыновьей преданностью, хотя и не возносил на пьедестал, как пример всем женщинам. Потом, и более всего после ужина с отцом, тёплые чувства к ней начали ощутимо остывать, пока между строк не стали мелькать болезненные интонации и гримасы. И этот цикл охлаждения повторялся со всё большей чёткостью при невольном сравнении наших семей.

Но тайну как его физических, так и душевных шрамов я пока не была готова раскрыть. Их разгадка могла нас разлучить. А мне хотелось ещё немного насладиться беспечностью, даже если для неё был установлен срок годности.

Эпизод 59

Во вторую поездку в Берлин для досъёмок Андреа не взял меня с собой. Он уехал в аэропорт поздним вечером и буквально растворился в окутавшем Милан тумане. Я убеждала его остаться — никто не выпустит самолёт в такую погоду — но Андреа был непреклонен. Даже если рейс отменят, он проведёт ночь в гостинице рядом. Он хотел оторвать от себя всю эту длящуюся блажь одним движением, как отрывают пластырь. Мне было впору обидеться, но мы столь сильно увязли в обожании друг друга, что, пожалуй, иного выхода не могло быть. Я могла удерживать его подле себя сутками напролёт, но ведь за пределами нашего пузыря тоже существовала жизнь.

Я очнулась следующим утром, будто после долгой пьянки. Квартира выглядела заброшенной и какой-то плоской, так что я некоторое время ещё ходила по ней пошатываясь, боясь, что пребываю не в своём измерении. Мне позвонил Лоренцо. Я не сразу смогла поддержать — понять — разговор, так как забытым связям требовалось время, чтоб восстановиться.

Все мои репетиции тоже казались пустыми страницами дневника — но я ведь играла не только для него, для Андреа? Ведь я занималась тем, что люблю.

— Я хорошо справляюсь с ролью? — спросила я Лоренцо поперёк его тирады.

Сбитый с толку, он замолкал и, в конце концов, решал:

— Поговорим об этом, когда приедешь в «Велатуру».

— Хорошо, Капоне, — салютовала я.

И принималась собираться на выход, так и не осознав зачем Лоренцо звонил и что от меня требовал. «Он всего лишь уехал в Берлин», — произносила я, как мантру. Но тут же чувствовала, как его плоть отрывается от моей плоти, как тает его тепло и как он удаляется, удаляется…

Эпизод 60

— Яслишком драматизировала, — оправдывалась я перед Лоренцо, будучи зажатой им в самый тёмный угол «Велатуры».

— Принимаю. Но если у тебя какие-то психологические проблемы, мы…

— Всё в порядке, Капоне, правда! Не обращай внимания…

После спектакля тем же вечером, Лоренцо сказал, что из меня никудышная Бетси. То, что играла я, слишком расходилось с его видением персонажа.

— Как так вышло, что ты стала невидимкой?! — отчитывал меня Лоренцо. — Я потерял тебя! Такого никогда не случалось… Венера, как?!

Порка не была прелюдной. Никто кроме Лоренцо не осмелился и не имел права обвинять меня в недостатках.

— В моём театре тебе не спрятаться за заученным текстом, ты либо погрузилась в спектакль, либо бултыхаешь на поверхности как мусор. Почему я должен объяснять основы?

— Не должен.

— Я уволю тебя, если продолжишь стоять в стороне.

Его глаза сверкали льдом, и не приходилось сомневаться, что с тем же хладнокровием он может обрубить любые связи между нами.

— И будешь прав, — я соглашалась, и в качестве примирения приглашала его разделить со мной ужин.

Я делала это не ради его подкупа или соблазнения, но не без выгоды. Заключалась она в том, что компания Лоренцо меня отрезвляла. В этом безусловно была доля мазахизма, но я была в ситуации, когда приходилось хвататься за любой крючок.

— Так что у тебя, рабочее выгорание? — спрашивал он почти сразу, едва мы сошли с крыльца «Велатуры». — Я как руководитель должен знать.

Я рассказала правду, хотя и могла соврать. Кто вообще такой был Лоренцо? Я была знакома с ним лишь полгода, не добилась от него ни одного признака привязанности, кроме тех, которые требовались для поддержания дальнейшего сотрудничества. Единственным моим достижением стало то, что я могла называть его Капоне без последующей неодобрительной реакции: эту кличку употребляли только завсегдатаи «Велатуры» — основной костяк труппы. Я же ещё считалась «свежим мясом».

— Последний месяц я всю себя вкладывала в личную жизнь, и на театр не осталось сил.

Признавая свой промах, я дрожала как лист. Со стороны, вероятно, казалось, что Лоренцо мой младший брат, но, Боже, как я его боялась в тот момент. И он просто хмыкнул. С тем же безучастным лицом, с каким он слушал сейчас мои оправдания, он читал меню в ближайшей забегаловке.

— Ты не выглядишь счастливой, удовлетворённой… здоровой. Уверена, что в твою личную жизнь вообще стоит инвестировать?

— То, что ты сейчас говоришь — очень грубо.

— Нет, не пойми неправильно, внешне ты ещё прекрасна. Но я всё про то же, про психическое здоровье.

— То есть, я сумасшедшая?

— Я не пытаюсь оскорбить тебя. Между психическим здоровьем и психическим заболеванием есть разница.

Я проглотила ком, пытаясь не поддаться истерии. В конечном итоге, Лоренцо был прав.

— Думала о психологе?

— Он не нужен. Я влюбилась, и всё. Тут, наверное, не надо объяснять, каково это.

— Почва уходит из-под ног, — скупо отвечал Лоренцо и поджимал губы.

Сложно было сказать, говорил ли он это по собственному опыту или только цитировал клише поведения влюблённого персонажа. Он заказал пасту с гребешками и теперь с отвращением поднимал серых червей в сливочном соусе — выбранное нами кафе было не самого высшего эшелона.

— Платишь ты, — предупреждал Лоренцо.

— Почему?..

— Ты пригласила меня сюда. Это во-первых. Во-вторых, я ещё злюсь на тот кусок помоев, что ты выдавила из себя в спектакле. Воспринимай, как штраф за блеклую игру.

— Вообще-то сначала, выдают жёлтую карточку…

— Вообще-то, более отвратительного оправдания бездарному перфомансу я ещё не слышал. Ты подвела людей и теперь заявляешь, что всё потому, что ты просто была слишком счастлива в личной жизни. Могла бы соврать про месячные. В любом случае, я не собираюсь делать тебе поблажек. Либо берёшься за голову, либо нам с тобой не по пути.

— Это газлайтинг, — выдавила я, парализованная суровым взглядом Лоренцо.

Он поморщился непонимающе, но не стал раскрывать: из-за того, что он не был знаком с этим понятием, или искренне считал, что в его словах нет ничего уничижительного до болезненной степени. Собственно, а не за этим ли я пригласила его сегодня?

— Воспринимай как хочешь. Обиделась на меня?

— По правде говоря, да. Потому что ты не умеешь смягчать удары, хлещешь и хлещешь, как эта мамаша Бенсоньи…

— Марго?

— Марго. Она тоже говорила, что я бездарность.

— Ты — нет. Это выступление — да.

— Но если оно плохое, то и я никчёмная. Выступление — это воплощение меня.

— Да в этом-то и проблема, Венера, что тебя, как раз, в нём не было! Я об этом говорю!

После быстрой перепалки мы оба отдышались, не мигая уставившись друг на друга.

— Я сама злюсь на себя.

— Хорошо, если у тебя действительно есть угрызения. Значит, ты действительно понимаешь насколько важен каждый участник труппы для общего дела. Это же… это как оркестр, понимаешь? Лажает один, и всю симфонию невозможно слушать.

— Точное сравнение, Капоне.

— Первое, что пришло в голову. Мне, честно сказать, не слишком… эм… мне не слишком хочется расставаться с тобой по такой глупой причине.

— Ты сейчас говоришь, как мужчина или как руководитель?

— Как руководитель, разумеется.

Разумеется, как я могла подумать иначе.

— Так… я и правда не бездарность?

Лоренцо закатил глаза, и резко поднялся из-за стола.

— Конечно, нет. Хватит об этом. И мне давно уже надо идти. Счёт на тебе.

После ухода Лоренцо, я некоторое время ещё сидела в оцепенении, будто слепой котёнок, который несмотря на широко распахнутые глаза мало что видел. Я позвонила Марте, но та не ответила — наверное, была занята детьми. Андреа я не писала с самого утра — лишь узнала, нормально ли он устроился в Берлине, — и после отчитываний от Лоренцо, соблазнять себя лишний раз не хотелось.

Но долго сдерживать себя не смогла, и в качестве уступки написала Маре, художнице-постановщику из Берлина.

💬 Привет

💬 Уже начали досъемки?

💬 Как всё прошло?

💬 Привет!

💬 Какие досъёмки?

Эпизод 61

Прибытие Андреа сопровождалось густо-чёрными красками. Крыша его автомобиля, на которую я смотрела с высоты своего этажа, напоминала разлившиеся свежие чернила. Низкое небо пугало клубами чёрного дыма, выдаваемого за облака. Уставившись на своё отражение в экране плазмы, я украдкой утёрла слёзы, чтобы даже оно не знало сколь сильно я пала духом. Даже скрип входной двери — и тот был тяжёлым. Но Андреа отворял дверь тихо, будто призрак. И без его прикосновений мне было сложно убедить себя, что это не так.

Он сразу приходил в комнату, не обращая внимания, что я существую где-то в пределах его гравитации.

— Так, что у тебя? — спрашивал он нехотя.

Понял, что сама я ни за что не начну разговор.

— Ничего, — шептала я в ответ. — Не знала, как ещё тебя увидеть.

— То есть ты в порядке.

— Нет. Я не могу до тебя достучаться. Месяц прошёл.

Андреа пожимал плечами, показывал, что в этом нет беды. Но на кресло, всё же, присаживался. Я садилась подле него на пол, принималась ласкать колени:

— Почему ты мне не сказал?

Андреа промолчал, но впервые за разговор не отвернулся от меня. Возможно, это был лишь ступор от удивления, что я откуда-то узнала о смерти его отца. Эта новость попалась мне случайно.

— Потому что тебя это не касается, — отвечал он сквозь зубы.

— Я его тоже знала, — я взяла его руку в свою. — Но дело не в этом… Я беспокоюсь. Как ты?

Он не ответил. Потёр переносицу. Скинул с себя мои руки и упёрся локтями в колени — будто принял позу защиты. Я встала с пола и села напротив. Это лицо, столь дорогое мне лицо, сейчас оно было высечено из камня. В мешках под глазами умещалось море слёз, которые отчего-то не выливались. Хотя я и не была тому свидетелем раньше, я была уверена — Андреа всё же умеет плакать.

— Знала бы ты как меня достало это «как ты?», это «ты в порядке?». У вас, сочувствующих, что, больше других слов нет? — клокотал он.

— Есть, милый. Я просто проверяла сможешь ли ты их воспринимать.

Андреа посмотрел на меня протрезвевшими глазами и шумно втянул воздух.

— Если у тебя гипервентиляция, я знаю, как оказать первую помощь. Я много чем могу помочь, но ты почему-то не хочешь её принимать.

— Какая от тебя… Выходит, никто не ломился? К тебе, в квартиру? Ты хоть понимаешь…

Он осёкся. Возможно, готовился сказать одну из тех банальных фраз: «как я волновался» или «сколько я беспокоился за тебя». Но вовремя спохватился, что вёл себя как идиот, когда за него волновалась я. Его отец, очевидно, был для него намного большим, чем он представлял в своих скупых рассказах, раз его уход был способен разбить Андреа вдребезги. Мне не нужно было уточнять у него, сколь сильно он любил отца, чтобы оценивать нынешнее его поведение. Я хотела только утешить Андреа, побыть рядом с ним.

— Есть выпить?

Он поднимался и, не спрашивая моего разрешения, шёл на кухню. В иных обстоятельствах я бы даже не обратила внимания, а возможно и тихо порадовалась, что он чувствует себя как дома, однако сейчас понимала: Андреа нужны рамки.

— Судя по всему, ты достаточно пил в последние дни.

— Немного.

— И сегодня?

— Немного.

— Но ты за рулём.

— Я же говорю, немного.

Мы оба замолчали с оскоминой. Я беззастенчиво рассматривала его слежавшуюся одежду, несколько одутловатое лицо, помутнённые глаза. Я не скрывала, что оцениваю его, но не высказывала неодобрения открыто. Мне было сложно подступиться к Андреа. Я хотела его любить, но он больше не позволял.

— Твоя мама в порядке?

— Да, — подумав, он прибавил: — Ей без разницы. Она с этим человеком попрощалась много лет назад.

— Я не знаю, как работают разводы.

— Но твоя сестра…

— Она ещё его любит как отца своих детей.

— У моих родителей всё не так. Всё было не так.

— А как?

Андреа вымученно посмотрел на меня:

— Давай, сменим тему.

— Ладно, как фильм?

Он шумно выдохнул, будто я разом наступала на все его мозоли. Он ими гордился — за ними стояло столько труда, но это не отменяло их болезненности.

— Я же… я же не могу выпускать его сейчас, Венера. Это будет неуважительно.

Голос Андреа сорвался, и я поняла, в этот раз однозначно, что он как никогда близко подступил к слезам.

— Я бы восприняла его как дань памяти.

Хотя Андреа и задумался, он тут же принялся отрицательно мотать головой.

— К тому же, ты сам говорил, это работа многих людей. Ты не можешь их подвести, — добавила я.

— Да пошли они все. И ты пошла. Как ты можешь учить меня сейчас.

Невольно и к моим глазам подступили слёзы. Андреа, некоторое время ещё остававшийся скованным в своей неприступности, провёл ладонью по моей щеке и вдруг поцеловал, пылко и грубо. Мне было больно и неприятно, но ради него — ради уважения к его чувствам — я не стала отпираться. Но он понял всё сам. Будто устыдившись этого своего жеста, он отстранялся, отворачивался.

— Мне не сложно от тебя уйти, — замечала я. — В любое время, могу бросить тебя, когда захочу. Или… если ты этого захочешь.

Возможно, в этом была толика надежды, что мой уход его испугает. Но Андреа в ответ махнул рукой? «Уходи». Как он смеет? Спустя пару минут молчания, за которые я успела расплакаться вновь, он немного устыдился и этой своей грубости. На его жестком лице стало проявляться раскаяние, уголки рта оседали в скорбной манере, с глаз сходил прищур. Но ничего из этого не говорило о сожалении, как бы я себя не обманывала. Усталость от долгого напряжения — вот, что это было.

— Думаю, тебе надо уйти.

Мне ударило в голову. Свет, камера, мотор… Командуй же, командуй, Андреа! Это ведь всего лишь сцена твоего невышедшего фильма, та, что ты так усердно сохранял в сценарии. Это твои досъёмки. Сейчас ты удовлетворяешь свою потребность, тайное желание. И я тебе подыграю… Только, пообещай, пустить её под ножницы, чтобы никто и никогда больше о ней не вспоминать.

И я действительно начала подыгрывать.

— Да, — отвечала я кротко.

Деревянное лицо… О! Оно приходилось так кстати. Но Андреа не видел этого торжества безразличия. Спрятал глаза.

— Я не могу ничего дать тебе, — шептал он горячечно, словно в бреду. — Пока не могу. Я исправлюсь. Исправлюсь. Всё будет нормально. Но не сегодня. И не завтра.

— Но… ведь я могу подождать.

Андреа взглянул на меня пристально и холодно. То, сколь резко я меняла позиции, его отвратило. Даже моя безусловная преданность не вызвала в нём нежности.

— Мне этого не нужно. И тебе не нужно. Не нужно тебе, в первую очередь.

— Откуда знаешь? — огрызнулась я.

Андреа молча пожимал плечами, но по блуждающему взгляду я понимала, что он, всё же, ищет ответ.

— Наверное, потому что ты сама мне это говорила.

— Что говорила?

— Что хочешь заботы.

— И ты…?

— Я не был таким человеком тогда. И уж тем более не смогу стать сейчас. Когда-нибудь, да.

Я не помню скрипа, с которым за ним закрылась дверь.

Эпизод 62

Лето шумело на все голоса. Напев его отражался от белобоких домов, которые, напротив, казалось, должны были глушить его своими шершавыми стенами. Подпевали ему и люди, подхватывая весёлый мотив из каждого закоулка, из каждого окна. Пело и море, счастливое встретить старых и завести новых знакомых. За зиму оно так устало от ожесточённых и сосредоточенных лиц, что нынче было радо каждой улыбке. По утёсам прыгали солнечные зайчики, забираясь даже в самые неприступные пещеры и на самые высокие пальмы. Порою их переезжала случайная яхта, из числа тех, что наводняли сейчас июльский горизонт.

Маурицио нравилось смотреть на лодки. Он почти ничего не говорил, и весь день проводил на раскладном стульчике, что с рассветом вытаскивал из дома и ставил у порога. У туристов не доходила нога до одиноких домиков у моря подобных тому, которым владел Маурицио. В ближайшем городке были и шумные пляжи, и рестораны с неизменно выставляемыми на середину улицу грифельными досками, и бары с видом на море. А при доме Маурицио не было ни фонарей, ни скамеек. Да и дорогу, что к нему вела, можно было считать таковой, только если удастся проехать по ней на внедорожнике. В ином случае это был необитаемый тупик.

Когда ночная чернота проглатывала солнечный шар, Маурицио складывал свой стульчик, и уходил в дом, не оглядываясь на кровавую полосу, оставшуюся после исчезновения его любимца. Из той же скорби он едва ел, почти не поднимал глаза и в тумане забытья, поглощённый воспоминаниями о солнечных деньках, уходил в спальню. После смерти Маргариты Бенсоньи, которая по натуре не отступавшая ни перед чем, вдруг отступила перед раком, кружок псевдо-доминиканцев разбился, как брошенная об пол тарелка.

Маурицио сам попросил отвезти его на забытую виллу, пути к которой не знал даже навигатор. Двигаясь по своей детской памяти и совершенно не полагаясь на проеденную временем память старикову, Лоренцо чудом отыскал этот дом. И на месяц мы с ним забывали путь обратно.

Ночью, Лоренцо и я занимали освобождённое место у порога.

— Курить не дам, — предупреждал он в тридцатый раз подряд и садился на крыльцо, скрестив ноги.

— И не прошу, — отвечала я, хотя запах табака возбуждал меня до оргазма.

В стремлении хоть как-то удовлетворить желание, я обнимала Лоренцо сзади, прижимаясь всем телом к его спине, обхватывая ногами. Он не шелохнулся и продолжал указывать горящим концом сигареты на плещущиеся в волнах огни очередной яхты. Замечал, затягиваясь:

— Большая.

Это звучало одновременно глубокомысленно и глупо. Наши ночи столь разнились с обыкновенными дневными скачками… Но не в это лето. В это лето тихими были и дни. Я вдыхала дым сигареты, смешанный с запахом пота за его ухом, размышляя, что случится, когда нам всё-таки придётся покинуть наше уютное гнездо у моря. Сюда нам больше не суждено будет вернуться.

— Ты когда-нибудь думал жить такой, уединённой жизнью?

— Она не уединённая, нет. Вон ещё одна яхта. И посмотри сколько звёзд…

— И самая яркая из них я?

Лоренцо поворачивал голову и, прыснув, выпускал дым прямо мне в лицо, после торопливо разгонял его руками:

— Если ты так хочешь.

— А ты?

— Давно хотел поискать ответ на этот вопрос в Интернете.

Я поцеловала его волосы, такие кудрявые и жёсткие от морской соли. Кожа у висков загорела дочерна. Подумать только, как море может изменить даже такого северянина, как он.

— О чём ты думаешь? — спрашивала я.

Лоренцо промолчал и пожевал губу, глядя в тёмные воды.

— Ему здесь хорошо, — я поцеловала его ещё раз, на этот раз ниже, чтобы Лоренцо ощутил поцелуй.

Он сжимался и ломал сигарету в пальцах:

— Да, я вижу.

— И тебе хорошо. Когда ты смотришь на море, а не в будущее. Я знаю.

Лоренцо обнимал меня, и откидывался назад, укладывая голову мне на плечо и позволяя покрыть поцелуями ещё и лоб. Он горел.

— А что будет, Венера, когда я останусь совсем один?

— Ну как же, ты сам говорил, ещё останутся звёзды.

— И ты, самая яркая?

— Если позволишь мне быть такой.

— Я уже позволил.

— В твоей постановке я всего лишь голос.

— А звёзды — всего лишь свет. Всё это волны, знаешь, одна природа.

— И море тоже. Всего лишь волны природы. И любовь. Она тоже как волна, знаешь, Капоне.

— Зачем ты продолжаешь меня так звать?

— Затем, что даже если твоя главная любовь перестала существовать, это не значит, что ты тоже исчез. Для меня ты всегда останешься Капоне, с «Велатурой» или без неё.

— А ты для меня всегда останешься… всегда останешься… Ты всегда останешься для меня.

Лоренцо сказал это так нежно и так естественно, с таким аффектом, с каким никогда не произносил ничего за пределами театра. Море и огни громадной яхты задрожали, будто от неслыханного удара. Но потом две крупные слезы скатились по моим щекам, я уткнулась носом в волосы Лоренцо и мир снова стал на свои места.

Эпизод 63

💬 Премьерный показ документального фильма

💬 "Неведомые спасители" Андреа Арре

💬 Театр "Джермини"

💬 25 октября, 17:00

💬 Я не приду

Просто уведомил меня о премьерном показе. Я ждала, что он напишет, что я тоже стала частью фильма. Но, он не написал. И не открыл сообщения.

Удалить.

💬 Если ты не против, я приду

Удалить.

💬 Если ты хочешь, я приду

💬 Хочу

Эпизод 64

Бывали дни, когда мне не удавалось уговорить Эмилио умерить своё сострадание. Я являлась к нему разодетой и раздухарённой, для секса, как оговаривали мы в переписке эвфемизмами, а он проницательно смотрел мне в глаза и не трогал ни одной пуговицы. Такие вечера тоже оканчивались в постели, но Эмилио читал книгу или выбирал фильм, из старинных, а я быстро засыпала под его тёплым боком. После сообщения о премьере такое стало происходить всё чаще. Но в последний вечер перед ней я намеренно обманула его своим разнузданным и пьяным от бессонной ночи видом.

— Я сфотографирую тебя такую, неистовую, — предлагал Эмилио и поднимался с кровати.

Направлял свет — поворачивал одну, яркую лампу, ослепительно белую — словно в операционной. В её лучах, потёки спермы на моих бёдрах засияли.

— Для чего?

— Ты как яростная богиня, прекрасная в своей лихорадке, — отвечал он.

Я послушно выгибала спину, тянула ногу, трогала себя там, где просил он.

— Сходишь на премьеру фильма со мной?

Я не могла найти в себе сил ни отказать Андреа, ни пойти туда одна. Эмилио даже не стал спрашивать деталей, отказал сразу. Он как-то совершенно однозначно почувствовал, что это не простое приглашение, коими я его и не баловала. Ему стоило лишь пристально взглянуть мне в глаза и увидеть там клокочущую и агонизирующую душу.

— Почему? Не хочешь, чтобы нас видели вместе? У тебя есть кто-то ещё? Кто она? Федерика?

Я разом выпалила все вопросы, и на всех них Эмилио отвечал едва заметной улыбкой. Читать людей, подобно ему, я не умела. Верила на слово. Поверила и когда он ответил:

— Нет.

— Понятно.

— Пока ты здесь, никто другой мне не нужен, — нашёл нужным добавить он.

— Тогда почему отказываешь?

— У меня нет никого. А у тебя по-прежнему есть.

Эпизод 65

— Как ты понял? — спрашивала я на следующее утро, стоя в дверях квартиры Эмилио, вытянув руки, чтобы он обнял и поцеловал меня на прощание. — Про Андреа?

Эмилио стушевался, прятал глаза, но ответ всё же находил:

— По лицу.

Он был настолько надуманным, что я не отступала:

— По моему деревянному лицу?

— Если это лицо деревянное, я бы отказался платить столяру, что испортил такую красоту скорбной маской.

Он прижал меня к своей голой груди и целовал в лоб, едва касаясь губами. Благословлял на день грядущий.

— Хотелось бы мне сказать, что прочитал твои мысли. Но нет. Ты не допускаешь. Жаль.

— Там много грязного, — улыбнулась я.

— Не так много, как ты хочешь, чтобы о тебе думали.

— Разве?

— И я тоже был удивлён, — улыбался он грустно. — Ждал дьяволицу. Видел её, не разобравшись, не присмотревшись… Возможно, просто много пил в тот самый первый вечер, в баре.

— Сильвия тебе много подносила.

— Хотела напоить?

— Запомниться.

— А кто такая Сильвия?

Я вряд ли могла ему объяснить. Постепенно лицо Сильви ускользало и из моей памяти. Было ли это показателем времени? Нет, не могло его утечь так много… Но с тех пор в моей жизни успели появиться и уйти Андреа, «Велатура», мечты стать достойной актрисой… И что осталось?

— Я перепутал огонь в глазах со светом. Это, — он опёрся лбом о мой лоб, — сияет чистая душа. Сияла. Сейчас ты в коконе, не хочешь больше ран, защищаешься. А я был ослеплён тем твоим светом и так скучаю по нему. Поэтому прошу ещё раз, как просил тогда, в свой день рождения: сообщи мне, когда порвёшь отношения, когда станешь свободной. Это будет лучший подарок. На всю жизнь.

— Я думала, я давно их порвала.

— Увы.

Он отстранялся и уходил в дальний конец коридора, шлёпая босыми ногами по плитке. Напоследок Эмилио обернулся вполоборота:

— Я восхищаюсь наивностью и искренностью этой твоей любви. И это же одновременно меня ужасает, — он рассмеялся сквозь гримасу. — Знаешь, мы с Федерикой иногда вспоминаем этого Андреа в разговорах… Она называет его величайшим козлом из когда-либо виданных.

Федерика, кокон, свет… Но всё, что усаживалось в моих мыслях было: можно ли назвать Андреа величайшим.

Эпизод 66

Я вспоминала наше время в Берлине. Сейчас как никогда. Осень в Милане застывала полотном, и уже месяц тешила то, с чем Берлин распрощался за неделю, что мы там были. На скамейке перед «Велатурой» — перед театром Маурицио, если говорить начистоту — сидели только я и голуби. Мимо вяло ползли машины, поцелованные тусклым блеском осеннего солнца, безликие и безынициативные: единым потоком с фабрики на свалку.

Ноги сами привели меня к театру, без особой надобности. Эмилио жил в соседнем квартале и, хотя путь до сюда был неблизким, я проделала его едва ли замечая, как перебираю ногами. В своих «плизер-шуз» — вчера вечером я пускала в ход все средства соблазнения — ноги отекали и оплывали прямо в лужу. Туда же отправлялись и капли кофе, которые стекали с онемевших губ. От них, казалось, отлила вся кровь. Вернуться к Эмилио и попросить его поцеловать вновь, чтобы их оживить? Всё бросить и вернуться к нему в тёплую постель, уже окончательно и без тени сомнения сказать, что с Андреа покончено? Вернуться обратно в этих туфлях будет настоящим подвигом. Готова ли я на него? Разумеется, нет. Никогда. Вот перед глазами пронеслось ещё одно такси, но домой к Эмилио я не смогла бы вернуться, никак, никак…

Не успела я заледенеть в своей разбитости, как меня пробуждал звонок.

— Я тебя вижу, — сообщал Лоренцо.

Я оглядывалась на театр. Одно из трёх арендуемых «Велатурой» окон было распахнуто. В мрачных его недрах лицо Капоне, в его черных одеждах, казалось плавающим в пустоте белым шаром.

— Я тебя тоже.

И мы замолчали, уставившись друг на друга. В трубке я слышала его дыхание, как и, наверняка, он моё. Предусмотрительно заботясь о деньгах, Лоренцо отключался первым, но от окна не отходил. Под его пристальным взглядом я допивала кофе, а после, выгнанная со скамейки голубями, поковыляла в здание.

Внутри всё было одновременно знакомым и чужим. Прошло две недели с тех пор, когда Капоне объявил о закрытии театра.

— Я заплатил за аренду до конца месяца, — оправдывал Лоренцо своё присутствие.

— Но не за свет? — замечала я, вглядываясь в особо густой сумрак, где по-прежнему был сгружён реквизит.

— У меня тёмный период жизни.

Театр так и не стал мне домом, поэтому я покидала его без сожалений. Сейчас вернувшись, спотыкалась о них — брошенных. Сокрушённо протянула:

— Жаль, что так и не сыграли «Анну Каренину» у метро. Хорошая была идея.

— К лучшему. Из тебя никудышная Бетси.

— Что опять?

— Костюм Анны тебе всегда нравился больше, и это чувствовалось.

Задумавшись, стоит ли считать это комплиментом, я всмотрелась в лицо Лоренцо. Возможно, впервые в жизни, я с такой лёгкостью понимала человека. Эмилио заразил меня проницательностью.

— Над чем ломаешь голову?

Я присаживалась на стол, рядом с Лоренцо, и мы вместе, отупело, продолжали смерять взглядом ворох одежды:

— Куда всё это? Вывозить?

— Нет, нет…

— Я могу забрать платье Анны. Ты прав, мне оно всегда нравилось больше.

— Нет, нет… Хотя, да, забирай, — отмахивался Лоренцо.

Он вещал откуда-то издалека. Взгляд был помутнён, но не слезлив. Я крепко сжала его руку — хрупкую и горячую — и мы просидели так ещё бог знает сколько времени.

— Тебе разве не нужно идти на эту премьеру… как же его? «Неведомые спасатели»? — спрашивал Лоренцо после короткой трели телефона.

— «Невидимые спасители», — исправляла я и рассеянно смотрела на аппарат. — Два из двух, Капоне. Откуда знаешь?

Заметив мой интерес, Лоренцо показывал мне экран. Это было не напоминание о мероприятии — я не могла не вздрогнуть и не вспомнить Андреа, который был столь щепетилен с планировщиком. Всего лишь сообщение. Отправителем значился Бениссио Мартелло.

— Я устал кормиться «завтраками», — вздыхал Лоренцо. — Он не хочет встречаться.

— С тобой? Зачем?

— Окончательно передать контроль над «Таро»… Не можем запустить работу из-за дурацкого авторского права, из-за его «интеллектуальной» собственности. Был бы там интеллект… — Лоренцо улыбался собственной шутке так двояко, будто бы одновременно и корил себя за неё. — Одна подпись, от него нужна одна подпись. Неужели так сложно расстаться с этим… куском дерьма?

— А ты сидишь в закрытом театре.

Лоренцо ухмыльнулся:

— А я сижу здесь, да. Мы оба неудачники.

Из-за очередного разочарования кровь отливала от его лица, но сквозняк из всё ещё открытого окна заставлял щёки разгореться.

— Да брось. Успокойся.

— Попробую. Наверное, ты права. Подождём до завтра. Толку сейчас его терроризировать? Твой бывший подарил ему этот предлог, этих «спасителей». Буквально, его «спасителей»! Идиот.

— Андреа?

— Какой там. Разве что, отчасти, — он пристально взглянул на меня. — Мартелло — идиот. Да и я не лучше.

Хм, как странно. Лоренцо только что определил Андреа как моего бывшего, и не только определил, но тут же и оскорбил, но внутри ничего не колыхнулось. На меня не накатила волна жара, и воздуха хватало — возможно, из-за открытого окна? Нет, просто с Лоренцо было легко. Я понимала, что за поминанием Андреа не стоит ничего, кроме факта, никакой претензии ко мне, никакого условия, никакой необходимости оправдать его и себя за то, что я когда-то имела с этим человеком сношения. В Лоренцо не было ничего из того, что предъявляли мне другие: Эмилио, Федерика, сам Андреа, родители, Марта… Хотя Марта, пожалуй, в меньшей степени оттого только, что она даже раньше моего распознала возможную опору именно в Лоренцо, и обращала мало внимания на Андреа.

Нет, Лоренцо, ты не идиот. И ты сам уже просчитал сотню вариантов решения своей проблемы, и один из них, самый верный — причина тому, что сейчас ты смотришь на меня так пристально.

— И где эти документы, которые нужно подписать? — спрашивала я. — Андреа пригласил меня. Конечно, он пригласил. И я ни на что не намекаю, Капоне, но как ты видишь мой «плюс один» пока «минус».

Лоренцо молча смерил меня взглядом, и улыбнулся. Я спросила:

— Не хочешь сделать предлог Мартелло своим?

— Наконец-то предложила, — проронил он. — Думал, раньше.

— М-м?

— Когда пила кофе, — он указал на улицу.

Я изумилась:

— Настолько раньше?!

— А зачем тогда ты вообще сюда пришла?

— Сама не знаю. Думаешь, между нами телепатическая связь?

Лоренцо пожимал плечами:

— Скорее, мы как две барки, разбитые в разное время и в разных местах, но в конечном итоге прибившиеся к одному и тому же берегу.

— Я не хочу быть баркой.

— Будь, кем хочешь.

Лоренцо просветлел, но уже через мгновение на него набредали тучи.

— Мы теперь, скорее всего опоздаем… Во сколько начало? — спрашивал он мрачно, предугадывая ответ.

— Через три часа, — протянула я, и посмотрела на часы. — О! Столько времени прошло! Получается, через час…

Я была растеряна. Я определённо не собиралась пропускать премьеру, но не видела ни единой возможности добраться до дома, принять душ, переодеться, даже переобуться вовремя… Чёрт! Мой вид был хорош для Эмилио. И то вчера, когда был свеж. В своём отражении в распахнутой створке окна сильной женщины я не видела — скорее, уличную девку, и то потрёпанную. И эти туфли…

— Не думаю, что юристов устроит случайная подпись в их отсутствие, — между тем сокрушался Лоренцо. — Ну а вдруг удасться? Всё лучше, чем ничего, так ведь?

И мой наряд тоже был лучше, чем ничего. По крайней мере, не голая. Я пригладила взъерошенные волосы Лоренцо, поцеловала его в небритую щёку:

— Знал бы ты, чем я ради тебя жертвую.

— Чем?

— Душем, для начала.

Лоренцо удивлялся искренне и наивно:

— Ты, разве, не из дома?

— По-моему, это очевидно.

— Я не всматривался, — признавал Лоренцо.

Но, кажется, даже после моего указания его ничего не смутило в моём внешнем виде. Я не надумывала — и правда была немного потрёпана. Лоренцо благоразумно не стал спорить о материях, в которых не разбирался. После небольшой паузы — для раздумий — он указывал на коридор:

— Вода тоже оплачена до конца месяца.

В коридоре располагалась общая для нашего и соседствующих помещений душевая, который мы в «Велатуре» брезговали использовать, но могли, если грим был слишком тяжёлым. Была ли ситуация столь же неразрешимой, чтобы пересилить брезгливость? Я вновь поймала своё отражение в оконном стекле.

— А мы не можем, допустим, поехать к тебе?

Лоренцо хмыкнул:

— Если ты проболтаешь ещё минут десять, мы можем вообще никуда не ехать.

— Ладно. Но тогда с тебя ещё…

— Что?

— …платье Анны.

— Ладно.

— И её туфли.

Эпизод 67

Туалет не занял много времени.

— Жалеешь, что не выбрал меня на главную роль? — игриво спрашивала я, появляясь в дверях.

Лоренцо лишь на секунду отрывал глаза от телефона:

— Немного… Послушай, что он пишет, этот хер: «Завтра занят. Как только появится свободная минута». Хорошо! Ловлю на слове! На этой премьере, я буду следить за каждой его минутой, неотрывно! Уже вызвонил юристов!.. Ты готова?

И Лоренцо хватал со спинки стула куртку в такой спешке, что опрокидывал его. Возможно, этот грохот — был последним оформленным звуком, что слышали стены «Велатуры».

Эпизод 68

— Если бы у меня была возможность вернуться в прошлое, я бы поставил на главную роль тебя, — заявлял Лоренцо.

Мы стояли у входа в новый театр Мартелло. «Минкиате», — проронил сквозь зубы Лоренцо. Он докуривал последнюю сигарету. Я — мёрзла в платье из паршивого шёлка вида не столько исторического, сколько устаревшего. По груди уже пробежала волна, будто бы поднявшая кожу своими ледяными иглами. Это поветрие я знала. На следующее утро проснусь с простудой.

— Ты над этим всю дорогу думал?

— Пока стояли на светофоре, на Грацьяно.

Лоренцо не изменился в лице, оставался таким же задумчивым и невозмутимым, но, глядя на меня дрогнувшую от ветра, стягивал с шеи шарф. Он накинул на меня пару петель. Коротким взглядом проверил, чтобы не осталось прорех:

— Голос, Венера, сколько можно тебе говорить про голос, — сипел он, удерживая в зубах сигарету. — Зайди внутрь.

— Только с тобой… На Грацьяно? Сколько мы там стояли, полчаса? И всё, что придумал — переиначить мой же вопрос?

— Но это же не плохо, переиначивать. Это именно то, что ты хотела услышать.

— Ты невыносим, Капоне. Кажется, теперь я понимаю Мартелло.

Мы простояли на ветру буквально ещё пару секунд. Лоренцо, хоть и неудовлетворённый, понимал, что моё упорство не побороть. Он тушил сигарету.

Вестибюль был душным от большого количества уже находящегося там народу и, вероятно, плохой вентиляции. В основном зале было не легче: здесь пахло нагретым пластиком от приволоченной техники. Всё было новым. Даже пол, по которому театральные туфли немедленно заскользили так, что мне пришлось удержаться за Лоренцо.

Мне стало интересно, почему Андреа выбрал именно это место. Я подумала, что это будет хороший вопрос, чтобы начать разговор. Но сразу бежать с ним к Андреа — не побежала. Показ уже начался, в зале все были тихи.

Я заметила Андреа ещё стоя снаружи, в один из тех циклов, когда дверь широко распахнулась, впуская несколько человек разом. Человек, что намеренно медлили на пороге, будто специально позволяя мне запутаться взглядом в непослушных выбеленных волосах Андреа, а ему — поймать меня за этим занятием. Пристыженная, теперь я не смотрела на него вовсе. Не смотрела и его фильм: я и так знала про что он.

Про утрату. Чего-то, кого-то. Посреди социальных драм, неравенства, уязвимостей, потери голоса политического, порой выплывали голоса личные. То, насколько Андреа не хватало отца — не только после его смерти, а по жизни — прозвучало громко, и вовсе не надписью «Посвящается памяти…» перед титрами. Родительский овертон звучал в каждом из эпизодов. Но после фильма никто не подходил к Андреа выразить соболезнований, и я догадывалась, что Маре, художнице-постановщику из Берлина, всё же удалось моментами перекрывать его своим визуальным языком, чтобы тот не был таким навязчивым. Почему раньше я этого не замечала? Я знала сценарий наизусть…

В конце являлся спаситель. Лоренцо удивлялся вслух, и тому, что это, буквально, был человек, а не абстрактное понятие, и тому что спаситель был видимым, наперекор заявленному названию. Когда по окончании Андреа вставал перед экраном и отвечал на вопросы, постоянно ссылаясь на свой фильм как на новые «Шорохи» — так назывался оригинальный отцовский фильм — Лоренцо фыркал:

— Скорее, новое «Таро».

— Тебе не понравилось?

— Частично.

— Как это понимать?

— Не люблю, когда тебе заявляют прописную истину, и уповают на картинку, чтобы та добавила ей глубины. Здесь картинка хороша, к слову.

Конечно, Мара потрудилась на славу. Но Лоренцо уже приписал заслугу Андреа, как идейному вдохновителю, и я не хотела отбирать у него хотя бы это. Зато я отобрала замечание у самого Лоренцо, когда в сонме лиц, тел и рук, пребывающих в постоянном движении, как молекулы, мы вдруг сталкивались с Андреа.

Я выпалила, как мне понравилась работа Мары, и лишь после мы неловко поздоровались. Андреа принимал чужую похвалу со сдержанным кивком.

— Ожидала «красную дорожку»? — указывал он на платье.

Я смущённо разгладила складки на бёдрах.

— Мы с Лоренцо днём разбирали хлам в «Велатуре»… Чего пропадать добру, да? — я нервно засмеялась и тут же падала в наигранную скорбь. — «Велатура» закрылась, ты слышал?

Конечно, он не слышал! Зачем ему было это знать, дурочка, дурочка!..

— Сочувствую, — ронял Андреа.

— Ничего. Справимся. Будем служить здесь, в «Джермини».

Лоренцо встревал внезапно и будто бы совсем ни к месту, и почти без паузы интересовался, где ему найти Мартелло. Андреа мучительно долго соображал, кто вообще с ним говорит. Наконец, тянул «А, Велатура» и, поглядев поверх голов, отправлял Лоренцо в дальний конец зала, как мне показалось, просто, чтобы избавиться от него. Лоренцо дёрнулся, потащил меня за собой. Но ведь я не хотела уходить. Каким бы щуплым он не выглядел, в Капоне была сила. Он не сразу сообразил, что меня следует отпустить, и предательская туфля поползла по скользкому полу. Я удержала равновесие, но хваталась при этом за Андреа. И мне невольно захотелось остановить время. Моя кожа вновь коснулась его, теплота теплоты, но в тот миг, когда обычно между нами вспыхивала искра, запала не случилось. Тепло было уходящим, улетучивалось.

Оказалось, что я могла себя пересилить. И более того, пересилить хотела. Лоренцо сказал бы, что это ключ к излечению зависимости, потому что в его духе было вспоминать доказанные истины, к доказательству которых он не имел никакого отношения. Я поискала Капоне глазами, и невольно улыбнулась, действительно обнаружив его в компании Мартелло. Он ожесточённо жестикулировал в такт музыке, что по окончании фильма заполнила залу. Что-то во мне шевельнулось: нет, вовсе не из-за присутствия Андреа, а именно в секунды созерцания Лоренцо, такого увлечённого — увлечённого заботой о будущем. Не только своём, но и моём. «Как же так вышло, что он продолжает тянуть меня за собой?» — задумывалась я на краткий миг. За это время наш разговор визави с Андреа обрастал новыми лицами.

Среди них я увидела одно, смутно знакомое, и усердно вспоминала, откуда я могла его знать.

— Наташа, — представлял её Андреа прежде, чем я понимала сама.

Моя преемница. Маленькая и серьёзная женщина. Из Оксфорда, это я о ней запомнила. Андреа представил и меня, глаза её зажглись на мгновенье, после которого она тут же вежливо нас оставляла. Напоследок тонкая бледная кисть чиркнула по запястью Андреа, приподнимая рукав.

— Без спонсорских часов, — неловко улыбнулась я.

Андреа подтягивал рукава спортивной куртки до локтей, демонстрируя:

— Без часов вообще.

— Отучаешься спешить?

— Отучают. Спешить и медлить, — Андреа оглядывался вслед спутнице. — Наташа сказала, что счастливые часов не наблюдают. Она психолог. Учит ценить поступки, а не время.

Я кивнула, принимая поражение: я вряд ли могла оказать ему лучшую помощь.

— Что?

— У тебя действительно были нездоровые отношения со всеми этими графиками.

— Ты никогда не говорила.

— Говорила. Ты не слушал.

«В отличие от Лоренцо. Тот только и делает, что слушает», — я вновь отыскала его глазами.

— Наверное. Кстати, это Наташа сказала мне пригласить тебя.

Андреа только что отвязался от кого-то случайного, кого-то взбудораженного, кого-то, кто желал говорить о работе. Он вполне мог променять меня на него, но всё же остался. Смотрел украдкой, словно опасаясь.

— Зачем?

Он смутился, и я умилилась его смущению. Ещё недавно я могла бы потребовать от него немедленного ответа на все вопросы, требовать от него твёрдости, решительности, попутно изнывая от нетерпения. Но ему эти чувства были чужды. Мальчишка, потерянный мальчишка, нашедший единственный способ играть взрослого. Ему так шло смущение, ожидание того, кто сможет его направить и поддержать. Я и забыла.

— Этот фильм был тяжёлым. Обременял, — начинал Андреа.

— Сегодня ты попрощался с отцом.

— Второй раз, да, — Андреа отвёл глаза. — Наташа убедила пригласить и тебя.

— Я тоже тебя обременяла?

— Тревожила. Не знаю, как выразить. Я думал о тебе, и всегда боялся думать.

— Боялся меня?

Не сдержавшись, я рассмеялась. Андреа смутился ещё больше, но смотрел на меня неотрывно, задыхаясь:

— Я никогда не испытывал таких пугающих чувств… — он собрался с духом. — Когда ты уходила. Наташа сказала, это была зависимость.

— Так.

— Хочу избавиться от этого страха.

Он взял мою руку в свои, погладил пальцы, хотел поцеловать их из тоскливой нежности. Но я опередила: обняла его. Прижала к себе непослушную голову. Прошептала на ухо:

— Я никогда не хотела тебя обременять. И теперь уже никогда не стану.

Мир вокруг тонул в лёгкой музыке, глухом шуме толпы, а я слушала дыхание Андреа, желая, чтобы оно восстановилось. За его плечом увидела прижатого к стенке Мартелло, подоспевших с бумагами юристов и торжествующего Капоне. Подпись не заняла и секунды.

— Нам всем нужна разумная поддержка, а не постоянная тревога. Твоя Наташа права.

— Она говорит, чтобы побороть тревожность, не нужно избегать неприятных ситуаций, — его щека прижалась к моей. — Нужно встречать их лицом к лицу, чтобы понять ничего плохого не случится. Вот я и встретился с тобой.

— И ничего плохого больше никогда не случится. Всё прошло, — я отстранилась, и приподняв юбку сделала книксен. — Я рада быть твоим прошлым, Андреа.

И дождавшись от него улыбки, я исчезала как Элли, стукнув каблуками исторических туфель.

Эпизод 69

— Будь Марго жива, тебе было бы мало места.

Лоренцо отбрасывал смятый журнал, и поправлял очки.

— Во всём Милане.

— В Милане, в Ломбардии, на континенте, на Земле… Она бы тебя везде нашла.

— Чтобы не терпеть конкуренции, вырвала бы мне язык.

— О! И не только…

— Откуда тебе знать, Капоне?

— Доводилось видеть её разгорячённой.

— Тебе?! Я почему-то верю.

Лоренцо хитро улыбался и пожимал плечами.

— Знаешь, я подумала, что постепенно становлюсь ею. Сначала отобрала её титул…

— Ничего не отбирала. Тебя просто с ней сравнили…

— …отобрала титул лучшей актрисы озвучания. Потом, прикормила её птенчика.

— И чем? — рассмеялся он.

Лоренцо и не притронулся к еде.

— Своими аппетитными формами.

Он усмехнулся и ещё раз поправил очки.

— Иногда, мне кажется, что ты меня не видишь.

— Так и есть! Я ничего не вижу! Я слепец! Иду лишь на твой голос.

— Так и напишем в нашей автобиографии.

— Автобиографии?

— Хочу автобиографию.

— Венера!

Лоренцо посмотрел на меня с укором. В стёклах очков блеснул свет, блеснула я. Моё имя он произносил без улыбки. Сегодня, сейчас. А скажет другой раз, и с лица его спадёт серьёзная маска. В жизни не всегда есть повод для радости. Жизнь — это набор эпизодов разного окраса, иначе зачем человеку даровали такой спектр эмоций?

— Или дадим большое интервью.

— Не люблю интервью.

— Я уже придумала пафосную строчку длятрейлера.

— Ну-ка.

— Меня оставил тот, кого любила я. Я оставила того, кто меня боготворил. Но осталась с тем, кому я была нужна.

— Нет, не пойдёт. Дешёвка. Не цепляет. Думай ещё.

— Когда придумаю, снимем фильм?

— Нет, только спутает карты. Нам ближе импровизация.



Оглавление

  • Эпизод 1
  • Эпизод 2
  • Эпизод 3
  • Эпизод 4
  • Эпизод 5
  • Эпизод 6
  • Эпизод 7
  • Эпизод 8
  • Эпизод 9
  • Эпизод 10
  • Эпизод 11
  • Эпизод 12
  • Эпизод 13
  • Эпизод 14
  • Эпизод 15
  • Эпизод 16
  • Эпизод 17
  • Эпизод 18
  • Эпизод 19
  • Эпизод 20
  • Эпизод 21
  • Эпизод 22
  • Эпизод 23
  • Эпизод 24
  • Эпизод 25
  • Эпизод 26
  • Эпизод 27
  • Эпизод 28
  • Эпизод 29
  • Эпизод 30
  • Эпизод 31
  • Эпизод 32
  • Эпизод 33
  • Эпизод 34
  • Эпизод 35
  • Эпизод 36
  • Эпизод 37
  • Эпизод 38
  • Эпизод 39
  • Эпизод 40
  • Эпизод 41
  • Эпизод 42
  • Эпизод 43
  • Эпизод 44
  • Эпизод 45
  • Эпизод 46
  • Эпизод 47
  • Эпизод 48
  • Эпизод 49
  • Эпизод 50
  • Эпизод 51
  • Эпизод 52
  • Эпизод 53
  • Эпизод 54
  • Эпизод 55
  • Эпизод 56
  • Эпизод 57
  • Эпизод 58
  • Эпизод 59
  • Эпизод 60
  • Эпизод 61
  • Эпизод 62
  • Эпизод 63
  • Эпизод 64
  • Эпизод 65
  • Эпизод 66
  • Эпизод 67
  • Эпизод 68
  • Эпизод 69