Ангелы времени [Валерий Гаевский] (fb2) читать онлайн

Ангелы времени. Антиапокалиптический роман

Часть первая

«Все, кого ты любишь, — спасут тебя!»

Поговорка человечества Нектарной звезды

Фрагмент первый

Как теперь зовут Бога? Кто помнит о том, как его зовут? Имя, хотя бы одно… Одно из тысяч, некогда звучавших в молитвах, под приношения, под дым воскурений и свет возжиганий… Имя, слетающее золотыми бликами с нетленных росписей и скульптур в храмах тысяч народов! Имя, ранящее своим величественным тайнозвучием, хранящее память, быть может, только одного слога, почти вздоха… Имя, непереводимое на язык чистых энергий, при тысячах толкований, имя — лабиринт для путеводных нитей, гром и молния… Лепет безумства, вызывающего на бой мириады демонов, тварных и сотворенных… Имя, слепящее незрячих и наполняющее слух глухим… Имя — поводырь…

Имя — клятва… Имя — младенец… Кто теперь помнит, как зовут Бога? 

*** 

Дамиан Гомер мечтал о ребенке. Мечтал много лет. Еще когда сам был юношей и воспитывался в доме своего дяди — богатого ростовщика, известного на все круги Догорающей звезды, Пергама Гридаса. Мечтал молодым человеком, когда с болью и ужасом пускался в странствия, получив от дяди короткое, но все объясняющее послание — не возвращаться домой на каникулы, не возвращаться ни при каких обстоятельствах, потому что дом будет разорен и разрушен прислужниками ревнивого к состоятельности своих сограждан герцога, так что вряд ли им уже увидеться. Ему, Гомеру, лучше оставить Академию, не предупреждая ни о чем ни наставников, ни добрейшего ректора Суллу Мануситху, ни друзей-сокурсников, никого…

Мечтал уже взрослым, работая корабельным инженером на занюханном, но гордом своей «живучестью» каботажном галеоне «Неистребимый» (корабль попадал под обстрел пиратов восемнадцать раз и восемнадцать раз уходил почти невредимым, почти целым, в зависимости от удачи: то с простреленными дюзами, то с пробитым щитом антиграва).

Мечтал потом, когда попал в компанию к «возничим» — одной из подгильдий утильщиков Пестрой Мары — планеты, где, по слухам, не особенно ценились священные узы брака…

Мечтал, когда бежал с Мары, угнав из ремонтного дока «Помойницу» — один из дракаров, купленных возничими у пиратов. Бедняга развалился после пятого выстрела в «спину», едва продравшись в ионосферу Гнилого Яблока…

Мечтал, когда выживал в болотах этой планеты, сброшенный туда вместе с мусором с торгового триера «Меченый», прежде подобравшего его еле живого в обломках «Помойницы»… Мечтал, когда выбрался на свет Догорающей звезды, подцепив метановую лихорадку, мечтал, когда встретил ее, будущую жену, медсестру в старом портовом госпитале Снежной Лады — пятой планеты Внешнего круга. Тогда ему исполнилось уже тридцать шесть. Он мечтал. Гелеспа не могла забеременеть многие годы.

Мир, и без того неладный, порочный, суетный, обреченный, доживающий мир у Догорающей звезды, уходил из-под ног, терял смысл даже в том полууродливом качестве, которое донашивал в себе, как стареющий демиург конца творения.

Дамиан мечтал о ребенке и тогда, когда Королевский флот, собрав пожитки со всего Двора, а точней с единственной планеты Внутреннего круга, выстроив по ранжиру первые семьдесят каравелл, салютуя плазменной радугой, уходил, покидал систему навсегда, оставляя мечты, надежды, несостоявшиеся планы еще без малого сорока миллиардам разношерстного населения, тысячам переплавленных народов, не помнящих имя Бога…

Сам Королевский Двор это имя начал забывать также очень давно, но он, притом, позволял себе жить красиво, аристократично, со всей светской и привилегированной роскошью, хотя и роскошь эта уже без малого век имела привкус тлена. И все стало приобретать этот привкус. Тлен стал исходить от самой звезды. Звезда догорала. А Дамиан Гомер упрямо продолжал мечтать о ребенке…

Гелеспа забеременела на Снежной Ладе, когда Гомеру исполнилось сорок восемь. С того дня, как он узнал эту поразившую его новость, время перестало для него иметь прежнее значение. Впрочем, со временем тоже начали происходить дивные вещи, так же как и с мыслями, как и со всем, что окружало его.

Ему хотелось, чтобы Гелеспа оставалась в положении как можно дольше, чтобы он успел, успел все рассказать будущему ребенку, успел предупредить его о самых великих и самых низменных вещах, о Добре и Зле, о Памяти и Беспамятстве, о Свободе и Выборе.

Он хотел наговориться, не забыть ничего из того, что знал сам, передать, объяснить, внушить, освободить… И так получилось, что он рассказал об этом всему человечеству в продолжении своего телешоу.

Каждое утро он приходил в комнату к любимой Гелеспе, приносил ей завтрак, целовал, гладил ее живот и говорил, говорил с ребенком, без устали, как заводной, как святой. Но он не был святым. Он видел много света в своем откровении. Он лучился. Пальцы его были нежней ковыля на летнем ветру. Они тоже лучились. Он изливал душу.

Гелеспа шутила, называла его своим сказителем, говорила, что любовь ее к нему бесконечна. Бесконечна… И многие из этих сцен становились достоянием человечества.

Так нужно было ему, Дамиану Гомеру.

*** 

Самое меньшее, что мог сделать Сулла Мануситха для трех своих дочерей, Радхи, Лилиан и Делии, а также для их семей, — спасти их. Ректор инженерной Академии мог позволить себе такую роскошь по достаточно веской причине: Академия уже больше ста лет именовалась Королевской, немалыми стараниями и его, Суллы, она продолжала быть кузницей кадров для всех космических отраслей. Выпускники Академии — кораблестроители, коммуникационные техники, материалоиспытатели, терраформисты, квантовые энергетики и еще не менее семидесяти самых продвинутых специализаций, поставляющих незаменимых профессионалов на службу Их величествам — Королевскому Двору. Выходцам из Внешнего круга учеба в Академии обходилась очень дорого. Разумеется, Сулла Мануситха гордился своими воспитанниками, и все бы имело смысл и никогда не обесценилось бы, не случись того страшного открытия, что стало заслугой одного из королевских астрофизиков — Рамзеса Имраэля. Именно он, десять лет назад, прочитал Великий Приговор системе и ее Нектарной звезде, превратившейся в Догорающую.

Имраэль подверг ревизии все существовавшие до него солярные исследования, переворошил всю гравиметрию Нектарной, пересчитал все флюктуации планетных магнитосфер за последние пятьсот лет. Он не хотел верить сам себе. Их Величества Королевский Двор дали ему в помощь целый штат таких же «вундер — молодых людей». Результаты подтвердились — Нектарная стремительно догорала, годы ее превращения в белый карлик были сочтены и выведены с точностью до нескольких дней.

Никакого утешения не предвиделось. Эти десять лет превратились для почти сорокамиллиардного населения в сущий кошмар. Гуманитарная катастрофа повлекла за собой не только моральный упадок — она стала воплощенной агонией, суицидальной Голгофой мятущегося обреченного человечества.

Удивительно, но все эти десять лет Академия не переставала работать, выпускать и готовить спецов для всей той глобальной мистерии, которую некогда называли техническим и научным прогрессом. Только огромная воля и влияние позволили ректору Мануситхе сохранять ничем не нарушаемый порядок в обучении, правда, для этого пришлось Академию военизировать, а некоторые отделения и факультеты строго засекретить. И хотя инициатива таких мер принадлежала Сулле — контроль над работой этих отделений и факультетов начал осуществлять королевский военный совет, а в Академии появился свой «серый кардинал», наблюдатель совета Лобсанг Пуритрам — особа весьма одиозная в своих планах и поведении. Так фактически было положено начало двоевластия в инженерной и научной альма-матер.

Мануситха смирился, а господин Пуритрам стал втягивать ректора в несвойственное тому интриганство. Наблюдатель совета отличался необычайным честолюбием и подозрительностью, причем это последнее стенами Академии не ограничивалось, а распространялось на все мыслящее сословие системы.

Тем временем Их Величества Королевский Двор объявили о начале программы эвакуации и строительства первого в истории масштабного межзвездного флота, способного вместить ограниченное число граждан с планеты Внутреннего круга.

Одно только это заявление об ограниченном числе повлекло за собой ужасающий социальный хаос. Все прекрасно понимали, что если до гибели звезды остается десять лет, а время строительства флота спасения не может превысить этот срок, время же максимально рассчитанного перелета к другой ближайшей звезде составит никак не меньше восемнадцати лет, ясно, что такой флот может быть рассчитан на выживание только ограниченного числа беженцев.

Ясно было также и то, что в число спасаемых попадут явно не добровольцы. Надежд на сверхоткрытия в ближайшие годы так называемого гиперпространственного скачка вся глобальная наука Догорающей звезды не имела. Экспорт же подобной технологии из других цивилизаций не предвиделся вообще, по той простой причине, что мыслимая граница существования таких цивилизаций отодвигалась во временном отношении лет на сто в будущее.

Малоизвестная секта звездных фаталистов, ряды которой, кстати, как ни странно, в значительной мере составляли выпускники Академии, так вот эти, как они себя величали, Оракулы будущего утверждали, что до так называемой эпохи контактов человечество Догорающей звезды, по очевидной фатальной предрасположенности, не дотянуло на ту самую сотню лет. И перепрыгнуть барьер фатума может позволить только чудо, упование на которое — все, что остается разумным обывателям «догорельцам».

Вслед за Королевским Двором о программе строительства флота спасения обьявила Республика Независимых Астероидов. Из планет Внешнего круга такую задачу могли осуществить только Княжество Поющая Нимфа и утильщики Пестрой Мары. Ни либералы Снежной Лады, ни теократы с планетоидов Громоподобной Наковальни, ни уж конечно никакие вожди и царьки Гнилого Яблока не могли замахнуться на столь масштабные планы.

Консульствам Королевского Двора на этих планетах удалось получить точную картину того, каким количеством эвакуационных кораблей могла бы располагать система на момент начала коллапса Нектарной — шестьдесят семь тысяч кораблей класса звездных каравелл, с программным жизнеобеспечением на тысячу человек каждая, при продолжительности полета в восемнадцать-двадцать лет.

Итак, пресловутое ограниченное число покидающих систему и спасающихся должно было составить не более семидесяти миллионов, из которых более половины — избранное население Королевского Двора — планеты Внутреннего круга. Столь ошеломляющая своей малостью статистика была, тем не менее, объективна и ужасна. Сжиться с ней, принять ее как что-то неизбежно естественное и окончательное предопределение было не просто трудно, а мучительно для таких людей, как Сулла Мануситха.

Разобщенность миров системы, их неслаженность в совместных действиях, их порой закосневшая ограниченность только своими узкими политическими интересами, иногда даже откровенная враждебность друг к другу, не только осложняла даже такую «благополучную» статистику, но и внушала опасения в возможности ее достижения…

Теперь, когда Сулла Мануситха мог изредка позволять себе вспоминать свою жизнь, он вспоминал именно эти годы апокалипсической стойкости своего духа, проявившейся в его ежечасной, ежеминутной потребности помогать людям, помогать проекту Спасения достичь хотя бы тех целей, что были возможны.

Сулла побывал во всех населенных мирах системы, посетил сотни орбитальных верфей, лично уговаривал выпускников Академии принять участие в работе над программой. Он добился бесплатного обмена технологиями между Королевским Двором и Независимыми астероидами, унифицировал и внедрил сотни засекреченных изобретений, он примирял политиков и военных, врачей и юристов, он добивался разрешений, виз, посольских обменов, расширенных научных советов и консультаций. Он снял десятки эмбарго на ввоз и вывоз продуктов и товаров с планеты Внутреннего круга на планеты Внешнего и наоборот, но он как огня боялся только одной миссии — подбора и составления списков избранных к спасению.

Сулла не замечал или не хотел замечать, как гиена Хаоса незаметно просачивается в человеческие души, как пожирает этот Хаос любые, даже самые благие дела и мысли, как безверие и анархия берут верх над любыми законами, как слепнет надежда и забывается имя Бога…

Спустя семь лет такого мученического подвига, уже после того как систему покинули без малого сорок тысяч кораблей, Сулла Мануситха встретил одного из своих бывших студентов — Дамиана Гомера. До коллапса Нектарной оставалось чуть меньше двух лет.

*** 

Хрустальный дворец Академии выглядел еще красивей, чем на рекламных голографических щитах. Сферическое здание диаметром не менее двух километров, окольцованное орбитами скоростных лифтов, доставляющее студентов на любые уровни — «широты» — от «экватора» до «полюсов». Осью этого храма инженерного гения служила колонна, покрывшая бы своим основанием несколько кварталов какого-нибудь тихого городка на Снежной Ладе, планете, ставшей для Дамиана второй родиной и домом его любви. Но Снежная Лада теперь далеко, как и Гелеспа.

Гомер поймал себя на том, что впервые в жизни пересек границу Внутреннего круга как турист, если сейчас такое понятие было правомерно. Впервые легально прошел досмотр, впервые предъявил свой личный жетон с гербом Снежной Лады, впервые был индетифицирован как гражданин юридического государства.

Мизрах — столица Королевского Двора — кишмя кишел военными патрулями. Вновь заведенный порядок, впрочем, выглядел сейчас явным анахронизмом. Да и военные были уже не те, что раньше. Королевская гвардия утратила свой бывший лоск и бравый вид, изрядно захирела и опустилась. Наркотики и пьянство прореживали ее ряды с штормовой периодичностью в месяц или два. Принудительные расформирования и добровольные отставки тысяч и тысяч офицеров являли собой картину общего распада прежней мощи Королевского Двора.

Что же до всей этой архитектурной изощренности и величия — они пока единственное, что сохраняло свой «статус-кво», в отличие от наполнения и содержания. Академия практически пустовала, и стимулов подняться у нее, по-видимому, не будет уже никогда.

Дежурный канцелярии, куда Гомера привезли несколько эскалаторов из мегахолла, сидел за огромным экраном, воспроизводящим объемную модель Академии, беспрерывно вращающуюся, высвечивающую все этажи и помещения, и щелкал по клавишам кибертера, похожего на орган. Музыка, естественно, не звучала, но в модели все время что-то менялось, вспыхивало и погасало.

Дежурный выглядел удрученно и измотанно, обруч связи на его голове досадно контрастировал с выражением лица, обруч был сделан в виде старинной драгоценной короны с частоколом из ажурных золотых листьев, перевитых серебряными косичками.

Два офицера гвардии с небритыми помятыми физиономиями сидели за отдельными пультами и о чем-то оживленно спорили. Работа дежурного их не интересовала вовсе. Ребятушки посасывали из трубочек высоких пластиковых криотермосов возбуждающий напиток, жестикулировали, тыкали друг в друга пальцами, ругаясь при этом через слово.

Гомер подошел к невысокой стеклянной загородке, встал на круг спецпроверки. Дежурный бросил на него беглый пустой взгляд.

— Цель визита? — вопрос не отличался оригинальностью. За все время своего пребывания во Внутреннем Круге Гомер слышал его уже в десятый или двенадцатый раз.

— Встреча с ректором Академии господином Суллой Мануситхой. Желательно сегодня.

На лице дежурного промелькнул секундный интерес, но тут же растворился, уйдя как заряд некой эмоциональной молнии в «громоотвод» глубокой морщины над переносицей.

— Кто вы?

— Его бывший студент. Очень давний.

— Вы со Снежной Лады?

— Да. А как вы догадались?

— Растягиваете слова…

— Странно… Не замечал…

— Заметить не трудно, хотя какое это все имеет значение! Ваше имя?

— Дамиан Гомер.

— Значит так, господин Гомер… Лифт голубой линии из сектора «Зет». Посмотрите на макет. Видите голубую линию? Она идет безостановочно на «полюс» Академии. В приемной ректора сообщите, что ваш код доступа ноль восемьдесят, запомнили? Сулла Мануситха примет вас через пятнадцать минут.

— Так быстро? — кажется, Гомер был обескуражен.

— А вы бы хотели выстаивать многочасовую очередь? Так было, но сейчас, знаете ли… Никто никому не нужен. Обычно ректор бывает в длительных разъездах, но в последнее время он практически не покидает Академию.

— Что ж, спасибо за понимание, — Гомер уже собирался отойти от стеклянного барьера, но дежурный окликнул его:

— Эй, хотите совет?

— Да, я слушаю вас.

— Не спорьте с военными. Они здесь ведут себя совершенно по-хамски. Могут и руки заломить и избить ни за что! Здесь такое творится… Правда, в городе еще хуже. Людей просто убивают. Полиция ничего не делает. Маньяки и насильники на каждом шагу. Бардак! Будьте всегда начеку, господин Гомер, хотя…

— Хотя что, господин дежурный?

— Хотя во всем этом нет никакого смысла. Так считают многие, и я с ними согласен. Вся наша наука — полное дерьмо. Прощайте, господин со Снежной Лады! М-да…

Гомер посмотрел еще раз на смятенно-напряженное лицо дежурного. Кто он? Возможно, бывший ученый, потерявший веру в жизнь, заученно-механически исполняющий свою утомительно скучную работу, просто так, чтобы не сойти с ума хотя бы еще какое-то время.

Время! Вселенная завела для нас этот будильник очень давно, но равновесие наших миров оказалось очень зыбким. Да и было ли оно, это равновесие, вообще?! Мы — висельники, из-под ног которых палач вот-вот выбьет скамейку. Где же таинственный Спаситель, с целым арсеналом того меткого оружия, с помощью которого он перебьет, перережет веревку и отменит приговор?

— Прощайте, господин дежурный, — сказал Гомер. — Не уверен, что всегда смогу придерживаться вашего совета.

— Это правильно, — заключил «коронованный» дежурный. — Удачи на страшном суде!

— Счастливой вечности! — бросил Гомер, словно всегда был готов шутить на эту тему.

Лифт голубой линии доставил его на «полюс» Академии действительно без единой остановки. Пассажирами лифта, кроме него, некого толстяка с потеющей лысиной и рыжей бородкой, а также мрачного высокого офицера с патрульной повязкой на рукаве кителя, оказались еще несколько подвыпивших полуголых девиц с разноцветными лепными прическами и вызывающим макияжем. Жертвой их нарочитой похотливой агрессии был выбран толстяк. Глупо млея, он попытался стушеваться, уйти от неприличных охаживаний и шуточек, забился в угол и что-то невразумительное бормотал. Одна из девиц демонстративно расстегнула молнию на его ширинке и запустила руку в штаны. Толстяк согнулся пополам и беспомощно постанывал. Прежде мрачный офицер вдруг злорадно засмеялся и зыркнул глазами на Гомера.

— Господину профессору сегодня явно будет не до лекций, — прокомментировал он. — Да и кому сдались его дурацкие лекции? А вы не хотели бы повеселиться в нашем борделе на «полюсе»?

— Разве на «полюсе» находится бордель? — спросил Гомер, на всякий случай скрестив руки ниже пояса.

— Бордель теперь везде! — ответил офицер. — Так легче мириться с реальностью. Вы не согласны? — кажется, в его вопросе звучала угроза.

— Не согласен, — Гомер отвернул взгляд к индикаторной панели лифта. Лифт двигался ошеломляюще быстро, и все же прошло еще, наверное, минуты три, прежде чем двери его открылись.

Девицы «покончили» с толстым профессором. Тот сидел на полу кабины. К потной лысине его была приклеена интимная прокладка. Мрачный офицер кашлянул и вышел первым. Девицы за ним.

— Мы со всеми несогласными еще здесь разберемся! — Офицер подождал, пока выйдет Гомер. — Ваш код доступа! — рявкнул он.

— Ноль восемьдесят! — ответил Гомер.

— Следуйте за мной!

«Ну вот, началось, — подумал Гомер, — мне что, на роду написано разбираться с недоумками всех мастей?»

Однако он ошибся. Мрачный офицер шуганул девиц, и те мигом разбежались по коридорам «полюса» цеплять новых толстячков.

— Вы не представляете, — принялся объяснять офицер, неожиданно преображаясь в лице, — если бы не эти пташки, здесь бы все давно подохли от депрессии. Но я предвижу вашу иронию, — на глазах его навернулись сентиментальные слезы, — на последней стадии вместо девочек сюда бы нужно запустить священников. Но где их взять?.. Идемте…

Уровень «полюса» пустовал. В ректорской приемной несколько человек бомжеватого вида в разных позах спали в креслах. Неизменный патриотический антураж на стенах заполняли портреты Королевской семьи в золоченых рамах. На столах, кроме включенных и разобранных кибертеров, валялись контейнеры одноразовых обедов, груды флешчипов, каких-то карточек и бумаг.

— Кто эти люди? — спросил Гомер, поморщившись от душного запаха.

Мрачный офицер приложил палец к губам.

— Говорите тише, — прошептал он. — Это взломщики сетей. Лучшая группа поддержки господина Мануситхи, его ближайший актив. Кстати, разрешите представиться: доктор Дарий Скилур, личный поручитель и пресс-атташе ректора Академии.

У Гомера что-то шевельнулось на затылке. Через секунду он понял, что это мурашки.

— Вы!.. Ученый?

— Верно говорят: форма не всегда отвечает содержанию, не так ли? — Дарий Скилур улыбался — первый человек из всех встреченных и увиденных в Академии, позволивший себе столь непопулярную гримасу, не усмешку, а именно улыбку. — Сулла знает о вашем прилете. Он будет рад вас увидеть и принять.

Дарий Скилур нажал кнопку браслета на запястье. Часть левой стенки, свободной от портретов, бесшумно ушла вверх. В открывшемся проеме образовался ярко освещенный коридор — свет был, естественно, дневным.

— Кабинет ректора под самым куполом, — объяснил удивительный господин Скилур. — Сулла все еще любуется светом Догорающей. Он в чем-то неисправимый идеалист, но я с ним согласен. — И добавил после паузы: — По большому счету!

— Счет действительно велик, — ответил Гомер и шагнул в коридор.

*** 

Воспоминания о цивилизации черной расы 

Послушай, о моя милая близящаяся душа, эту историю, которую я прочитал в тайниках своей памяти, когда освободил ее для воскрешения знаний о множестве великих циклов существа, известного мне как человек.

Ты должна знать, что человек неизмеримо древнее существо. Как свет, который наполняет вселенную и имеет спектр, как свет, что соткан из лучей разных цветов, видимых для глаза, так и человек соткан из видов, его представляющих. И человек, как и свет, имеющий и невидимые лучи, так же обладает своими неосязаемыми видами, неосязаемыми для физических тел, но совершенно реальными для других состояний. Однако этих состояний я пока не буду касаться, а расскажу о видах человека, населяющих воплощенный космос, к которому я также принадлежу.

Хочу тебе сказать, что каждый вид человека когда-то имел отдельную цивилизацию и развивал ее сообразно тем качествам и вибрациям, которым отвечал цвет Луча, или лучше говорить, цвет Гения этой цивилизации.

Черная раса, ближе всех стоящая к одной из сторон невидимого спектра, была первой расой воплотившихся. Это значит, что она первая вышла из вселенской тени Творения, и ей дано было и время, и пространство, где она могла строить и созидать себя в телесных формах и проецировать на них свой разумный дух. А дух не может жить бесцельно. Ему нужно множество инструментов и комбинаций сил, с помощью которых он может управлять.

Черная раса и стремилась к тому, чтобы освоить эти комбинации сил, определить их значения и возможности. У нее был огромный магический опыт, принесенный из невоплощенного состояния, но в новом мире он получал иную информацию: менялись все законы и правила игры. Гений расы должен был пройти тысячелетний период экспериментаторства, тысячелетний период раскрепощения духа в новых формах. Только после этого он мог сказать, что способен осознанно управлять. Только после этого он мог накладывать табу или, напротив, — снимать его с тех сил и влияний, которые хотел подчинить себе.

Их «золотой век» был связан с именем жреца и царя Каливатара. Ему были доступны многие силы магической трансформации. Он мог плавить предметы одним взглядом, а потом снова возвращать им ту же форму или придавать новую. Он не боялся врагов, потому, что заставлял их слушаться всех своих мысленных приказов, но он и не дорожил друзьями, потому что всегда подозревал в них будущих врагов. И все же именно он положил начало цивилизации в том смысле, как теперь это понимают. О, это была удивительная цивилизация! Я попробую описать ее тебе…

Вокруг их бледного светила вращалось четыре планеты. Две из них были газовыми гигантами и непригодны для жизни, но черная раса научилась использовать один из них, как неисчерпаемый (как им казалось) источник энергии и благоденствия.

Каливатар приказал своему народу вырезать несколько десятков тысяч стел — платформ из определенных горных пород, обладающих, кроме магнитных свойств, еще некой способностью улавливать и перекачивать тонкие космические энергии, посредством которых возможно созидание любых форм.

Эти энергии можно было бы в шутку назвать «квантовыми муравьями» — крохотными строителями полей трансформации вещества. Черная раса постигла их существование, используя для этого самые древние знания, вынесенные из непроявленного существования.

И вот эти стелы, похожие на гигантское домино, Каливатар продержал некоторое время на открытых полях вблизи карьеров. Необходимость этого он объяснил тем, что стелы должны были зарядиться духом Гения расы. В действительности жрецы Каливатара совершали над стелами некие обряды, покрывая их таинственными знаками.

И вот настал день, когда народ увидел, как каменные глыбы взмыли в воздух, и сорок тысяч астральных навигаторов, из специально обученной касты космических путешественников, способных перемещать свои тонкие тела без физических носителей, повели эти стелы на орбиту вокруг одного из планетных гигантов их системы. Никогда еще астральные навигаторы не выполняли столь масштабной и слаженной работы. Их тела находились в коллективном трансе не менее трех недель. И все это время сорок тысяч саркофагов, заполненных особой водой, где плавали тела навигаторов, необходимо было сохранять и поддерживать в активном состоянии целой армии смотрителей. Спустя три недели астральные навигаторы достигли газового гиганта. Стелы были равномерно распределены на околопланетной орбите в виде кольца. Все они стали вращаться против вращения планеты. Так Каливатар построил Магический соленоид черной расы. И с того времени их цивилизация получила неслыханную власть над материей, поскольку магический соленоид направил излучение на обитаемую планету. Энергию же этого излучения Каливатар стал аккумулировать и использовать в храмах, построенных заранее за несколько лет до события и названных его именем.

Храмы Каливатара стали настоящими фабриками творения. «Квантовые муравьи» создали для цивилизации черной расы все их благополучие, они вооружили цивилизацию оружием, известным как жезлы смерти (жезлы напоминали по форме бумеранги), они заставили их поначалу примитивные каменные колесницы летать, они дали им горы защитных одежд, они «научили» драгоценные камни хранить и запоминать информацию. Каждый человек, жрец, или воин, или даже простой земледелец, носил на шее бусы памяти.

Творения жрецов Каливатара становились все изощреннее, а неутомимые «квантовые муравьи» могли работать и над живой материей, над растениями и животными.

Тучнели поля обитаемой планеты. Сотни невиданных гибридов с заданными свойствами заполнили прежде скудный мир. Дикие животные превращались в послушные стада. Проходили сотни и сотни лет… До неузнаваемости изменился облик планеты, а царь Каливатар все жил, он был первым, кто нашел способ, как использовать энергии магического соленоида для регенерации своего тела и обретения «почти бессмертного» существования.

Каста астральных навигаторов преобразилась. Теперь их саркофаги были рассчитаны не на одного путешественника, а на несколько десятков. И самое чудесное, что саркофаги перемещались уже вместе с физическими носителями на огромные расстояния, притом одним усилием мысли своих астральных двойников…

Слушай же, бесценное упование мое, что было дальше…

За многие века Магический соленоид так насытил цивилизацию черной расы, что этот «фон» стал столь ощутимым, что под его воздействием начал неуправляемо меняться и сам человек, вернее, его психика, причем в отрицательную сторону.

Часть жрецов Храмов Творения пожелали использовать избытки энергии соленоида во зло своему народу. Так они нарушили Первый запрет: на создание неблагих качеств. Раньше такая практика позволялась только в отдельных случаях, когда, например, требовалось создавать оружие. Но оружие в мире черной расы было редким и служило скорей атрибутом, эффектной декорацией, символом неиссякаемого могущества: его носили при себе, его использовали в обрядах состязаний, но им не убивали. Случайные жертвы, впрочем, всегда были. Их отмаливали, им посвящали реквиемы и гимны, а их души, по поверьям, возвращались к высшим непроявленным сферам. Но Золотой век черной расы иссякал…

Секта магов-разрушителей объявила о перетрансформации творческого вещества — так у них называлась материально-духовная природа. Черная раса втянулась в конфликты с собственными законами и знаниями.

Каливатар был низложен. Маги-разрушители уничтожили его технологию «почти вечности», но он прожил еще сто лет и был живым свидетелем падения своей расы.

Войны «творцов» привели в конечном итоге к тому, что был разрушен уникальный Магический соленоид. Цивилизация потеряла свою самую важную энергетическую опору, стала хиреть.

В такой ситуации самыми прогрессивными оказались астральные навигаторы. Видя безвыходность и бесполезность в желании как-то образумить твердолобых безумцев магов, каста космических путешественников вышла из планетного подчинения и покинула систему, обрекая себя на длительные странствия. Их звездные саркофаги рассеялись в поисках новых миров и пристанищ. И дух Гения их расы странствовал и скитался вместе с ними.

Несколько десятков тысяч лет назад часть астральных навигаторов достигла нашей системы, которая на то время была вместилищем и центром развития другого луча вселенского спектра людей — голубой расы. Но уникальность нашей системы заключалась в том, что именно здесь суждено было сплестись многим лучам великой божественной проявленности. Истинной же цели этого сплетения рас мы еще не постигли. Однако у нас есть надежда, и ты, мое прелестное и желанное дитя, когда придешь в мир, разделишь ее с нами, Я хочу верить, что так все и будет. Я жду тебя…

*** 

Сулла Мануситха. Учитель…

Он не выглядел на свои шестьдесят два. Все так же был высок, строен, худощав, быстр и пронзителен взглядом серо-голубых глаз. Вечно неподатливая копна его мелко-волнистых волос, как вспыхнувший платиновый протуберанец, наэлектризовывала пространство вокруг своего носителя так, что, казалось, вот-вот послышится треск и засверкают на ней змейками колючие молнии. Гомер и тогда в свои неполные восемнадцать лет ловил себя на мысли, что перед ним и его сокурсниками воплощение демиурга стихий, порывов и самонарождающихся электрических духов.

Впечатлительные молодые девушки боготворили Суллу. Он же артистично уклонялся от всех страстных признаний и «жертвоприношений», но этим еще больше нравился противоположному полу. Юноши, за малым исключением, хотели на него походить, перенимали его манеру речи, глубокий голос, блистательную реакцию ума.

Дамиан Гомер к почитателям Суллы никогда не относился, и, вероятно, поэтому старший преподаватель, а затем и ректор уважал своего студента за эту стойкую неподражательность.

Когда Гомер, проучившись два курса в Академии, исчез из-за гонений на дядю, а после, спустя пятнадцать лет, восстановился, точней, сдал экзамен в экстернатуру (а дядя Гридас все-таки не оставил племянника без «наследственной заначки»), — Сулла появлялся перед возмужавшим и крепко закаленным жизнью студентом лишь на голоэкране в качестве экзаменатора. Гомер окончил курс Академии за два года и опять исчез из поля зрения Мануситхи. Ректор и студент не встречались после этого одиннадцать лет. Гомер много раз представлял себе их встречу, но всякий раз по-разному, единственное, за что он так боролся в идеальном проигрыше этих встреч, так это за отсутствие неравенства, за отсутствие дистанции понимания, которые могли нарисовать не условную, а вполне реальную демаркационную линию. Особенно теперь, особенно потому, что Гомер достиг цели и попал к человеку, в которого верил.

Ректор встал из-за стола, отпихнул от себя ворох каких-то исчерканных формулами и таблицами бумаг, подошел к Гомеру и обнял его. Гомер стушевался лишь на несколько секунд, ровно настолько, насколько требовалось, чтобы почувствовать — время испарилось, никаких дистанций нет — они просто друзья. И уже давно на «ты».

— Я прочитал твое послание, — начал Мануситха. Его приглашающий жест руки, подлетевшей вверх, мог означать что угодно, например, выход за пределы стеклянного купола, за пределы планеты, мира…

— Но ты не знал день моего приезда, а мне сказали, что ты меня ждал.

— Знаешь, мою почту периодически перетряхивает Лобсанг и его люди из Департамента. Ты, вероятно, попал в их поле зрения. Кто-то из агентов тебя отследил, возможно, даже сопровождал. Ты не замечал никакой пары глаз, сверлящих твой затылок?

— Да нет, — Гомер пожал плечами. — Я как-то не подумал о таком…

— Ну и ладно, ну и Бог с ними! Их служба не наша с тобой тужба, так ведь говорят?! Признавайся, ты прилетел с идеей спасать мир, разве нет?

— Почему ты так решил? — Гомер принялся искать глазами какой-нибудь стул или кресло, но в кабинете ректора почему-то такой роскоши не предусматривалось. Мануситха заметил эту озабоченность, подвел его к своему рабочему столу.

— Садись… Хочешь, возьми мой обруч связи, можешь прослушать последние новости от Королевского Двора.

— Спасибо, Сулла, не сейчас.

— Не сейчас… А как насчет системного сообщения домой? М-да… Хотел бы я сейчас позвонить своим девочкам, но они уже очень далеко. Я больше не увижу их, Дамиан, понимаешь, никогда! Они там, на кораблях спасения. И мои внуки с ними и еще миллионы людей, которые уносятся в бездну… В бездну, к которой человечество еще не прикасалось…

— Прикасалось, Сулла, и не один раз!

— Ты в это веришь?

— Я знаю.

— Тогда объясни, почему я должен спасать дом, где их уже нет? Дом, в который они не вернутся? — Мануситха облокотился о стол, глаза его блестели, как у наркомана, и взгляд созерцал нечто запредельное, бесформенное и ужасное.

— Я не знал, что ты так сломан, — проронил Гомер с горечью.

— Я сломан?! Как бы не так! Я просто чувствую ее на себе…

— Кого, Сулла?

— Бездну, что же еще! Я хочу научиться верить в то, что она живая, и могущественная, и сострадательная…

— Научился? — на сей раз в вопросе Гомера звучала ирония.

Мануситха оторвался от стола, выпрямился. Взгляд его вернулся в настоящее. Глаза болезненно сощурились. Он нажал комбинацию кнопок на наручном браслете. Стеклянный купол над кабинетом стал затемняться, затягиваться темной пленкой. Лучи Догорающей не проникали больше в помещение. Появилась подсветка. Из стенного тайника выехало кресло и целый контейнер с криотермическими банками пива.

Мануситха вытащил три банки, поставил их на стол перед Гомером, сам он плюхнулся в кресло, выдвинулся всем телом вперед. Пластическое кресло податливо обняло его полулежачую фигуру.

— Рассказывай, что мы будем делать. Что надо делать? Рассказывай свое безумие, ведь ты здесь ради него… Слушаю тебя…

— Безумие мое, Сулла, основано на жертвоприношении. Так, по крайней мере, может выглядеть…

Волосы на голове Мануситхи пришли в движение — явный признак того, что их обладатель реагировал неадекватно.

— Я тебе больше того скажу, Дамиан! Ты, может быть, забыл, но коллапс Догорающей как раз и основан на жертвоприношении всех живых миров.

— Нет, ты не понял… Скажи, сколько, по-твоему, понадобится кораблей и рейсов, чтобы вывезти весь Королевский Двор и Республику в придачу на планеты Внешнего Круга?

— Не знаю… Много. Но продолжай, продолжай, я пока ничего не понял. Почему ты не пьешь пиво? Такого больше не будут варить, уверяю тебя. Все королевские пивоварни прекратили работу. Спиртное скоро будет на вес золота, представляешь, на вес того, что никому больше не нужно. Парадокс! Ну продолжай… Расскажи весь свой план по порядку.

Гомер открыл банку. Криотермическая батарейка мгновенно охладила его. Вкус у пива был божественным. Прием такого лекарства неизбежно растягивался на века.

— Мы переселим всех людей с Внутреннего круга на Внешний. Нужно завершить терраформацию Гнилого Яблока. Поющая Нимфа и Снежная Лада и так малонаселенны. Придется хорошенько помириться с утильщиками Пестрой Мары. Мантия звезды сдетонирует через год и восемьдесят шесть дней. Будильник заведен точно. Расчеты Имраэля, не так ли? Из населенных планет самая уязвимая — Королевский Двор…

— Но если ты о близости к светилу… — Мануситха придал себе сидячее положение. Спина его вместе с креслом выпрямились в струнку. — Хорошо, что дальше?

— В день парада планет, именно в этот роковой день магнитуда Догорающей составит максимум. Звезда начнет коллапс. Магнитное поле спровоцирует гравитационное сжатие. В считанные секунды недра звезды нагреются до миллиарда градусов. Оболочка взорвется. Вихри и потоки горячей плазмы со второй космической скоростью вырвутся в космос. Нужно создать ступенчатые буфера защиты. Все терраформированные планеты имеют силовые поля. Так они удерживают свои атмосферы, все, кроме Королевского Двора. Нужно создать это силовое поле. Парад планет нам на руку. Мы создадим что-то вроде силового туннеля, способного ослабить поток плазменного выброса в одном направлении. Нужно пережить первую волну этого адского шквала. Но самих силовых полей недостаточно. Нужна магнитная накачка верхних слоев атмосферы каждой планеты или что-то в этом роде… Изолятор! Нужно хорошо продумать, какой именно должна быть эта накачка. Парад планет продержится недолго, и работа силового туннеля будет ослабевать, но ведь и тот плазменный ад, который нас будет обтекать, он тоже не бесконечен… Я не знаю, не могу предсказать всех последствий. На месте Догорающей возникнет белый карлик. Звезда не перейдет барьер гравитационного радиуса, значит, у нас есть шанс! У цивилизации есть шанс! Если мы подкачаем магнитосферы планет — мы избежим нейтронной бомбардировки и звездной плазмы. Это защита, Сулла, это проект надежды, небывалой по масштабам и затратам. Но у нас кое-что уже есть сейчас, у нас есть генераторы силовых полей планетарного действия. Нужно добавить еще несколько условий… Я предполагаю твой ответ. По всем расчетам астрономов и звездных зодчих — ни один из белых карликов галактики не имеет планетарной системы, просто потому, что планеты не выживают в условиях вспышек сверхновых. Мы знаем лишь о планетарных туманностях, но все они лишь зачатки будущей жизни — семена созревшего одуванчика на космическом ветру! Я не знаю, Сулла, чем может закончиться такое жертвоприношение и что произойдет с нашей системой дальше. Но представь, что мы можем выиграть еще сто лет, хотя бы сто лет, а если больше? Что скажешь, Сулла?

Мануситха молчал, прижав ладонь к подбородку, нервно постукивал себя по носу указательным пальцем. Волосы на его голове вздыбились совершенно.

— Ты не звездный зодчий, Дамиан, но ты… ты, — он подбирал выражение, — да, ты чертов инженер! Как ты сумел увидеть эту картину? Ничего не понимаю… Как сумел, безумец?

— Вот именно поэтому, — ответил Гомер, чувствуя, что его самого бьет нервная дрожь с головы до пяток. — Теперь твоя очередь, Сулла, — добавил он.

— Моя очередь? Ты о чем?

— Ответь мне на один вопрос…

— Попробую.

— Имраэлю дали в помощь целую когорту гениев. Почему идея спасения изначально развивалась только в одну сторону? Я о строительстве кораблей-ковчегов. Неужели не было ни одного альтернативного проекта?

— Я… я не знаю… Представь себе, что не знаю… Но, Боже мой, у нас с тобой может появиться проблема, теперь уже у нас, понимаешь!

— Какая, Сулла?

— Война с Лобсангом Пуритрамом. Он не даст остановить проект строительства кораблей. Ты знаешь, что он назначен регентом Королевского Двора. Все Их Величества, принцы, герцоги и герцогини уже за пределами системы, пьют дорогие вина с цукатами. Но это даже не самое печальное… Королевская разведка доносит сведения об участившихся случаях захвата звездолетов. Пираты с Гнилого Яблока тоже хотят экспортировать свои драгоценные тела из системы. Уверен, что так же настроены и утильщики Пестрой Мары. Одним словом, миры борются за свои жизни, и некоторые делают это весьма злобно. Никто не отступает. Кровавые стычки становятся все кровожаднее. Разве их можно успокоить? Наши монархисты и республиканцы астероидов едва терпят друг друга. Чтобы совершить хоть мало-мальский переворот в сознании приговоренного человечества, нужна не только идея, нужен апологет, живой харизматический символ, образ, миф… Это не я придумал, Дамиан, это история и психология веры. Твой проект ошеломителен. Но если ты сам не станешь проповедником и страстотерпцем — в него никто не поверит!

— Ты что же, предлагаешь стать мне мучеником своей идеи? Мы в каком веке живем, Сулла?

— А при чем, скажи на милость, здесь век! — Мануситха наконец поднялся со своего эротического кресла, оттолкнул его ногой. Что-то жреческое, торжественное и вместе с тем заговорщически хитрое проступило в его облике. Кажется, он знал ответ на все, вернее, он знал, как следовало действовать, и он решился произнести, сказать об этом в абсолютной и тонкой надежде, что друг поймет его слова — слова-код, слова — лабиринт дляпутеводных нитей:

— Я не смогу тебе гарантировать безопасность, Дамиан, ни здесь в Академии, ни в Королевском Дворе. Более того, я постараюсь натравить на тебя и Лобсанга, и республиканцев, и царьков Гнилого Яблока, и князей Поющей Нимфы, и теократов с Громоподобной Наковальни, да и Снежная Лада, вероятней всего, объявит тебя политическим изгоем, но… Но послушай меня, Гомер… У тебя будет много друзей. Они сами всегда отыщут тебя и помогут во всем. Ты не должен расслабляться, ты не должен сдаваться инквизиторам. Вооружись, укради какой-нибудь хорошо оснащенный фрегат. Заставь всех гоняться за тобой и не забывай о проповеди. Пусть твоя жена будет рядом с тобой всегда, и вы пройдете этот ад вдвоем…

Гомер побледнел как белая стенка, он никогда не мог бы себе вообразить еще и такой сценарий, все эти «тяжкие», в которые следовало пускаться. Когда-то у него уже были «тяжкие», неужели и теперь? Ведь Мануситха не шутил. А шутил ли он сам, Гомер, когда стремился сюда? Вот, значит, какое творчество выходило, вытекало из его идеи!

— Что же будешь при этом делать ты, Сулла? — спросил он, собравшись с духом.

— Я?! — Мануситха неестественно, без малейшей улыбки рассмеялся. — Я думал, ты понял!

— Еще нет. Помоги понять.

— Я попробую воплотить твое безумие, друг Гомер! Я буду суфлером на этом спектакле, но ты, Гомер, ты будешь актером.

— Значит, в «спектакле», Сулла?

— Да, в спектакле.

— Спасибо, что не сказал в фарсе.

— Уж это вряд ли, — парировал Мануситха. — Но никто не знает, как все обернется. Никто. Ни я, ни ты, ни зрители. Каждый рискует не дожить до финала. Игра проста и ужасна, но эффекты… Эффекты дорогого стоят!

— Ты уверен, Сулла?

— Уверен. Хотя по временам тебе так казаться не будет. И это я тоже должен обещать. Твою слабость и смятение и даже то, что вокруг могут оказаться одни враги, циничные и беспринципные.

*** 

Да, Мануситха был прав. Осуществить такую идею без веры в нее, без публичного столкновения, без подвижничества, граничащего с ажиотажем, без обречения себя на скитания и преследования было невозможно.

Гомер почему-то вспомнил сюжет одного древнего романа, где герой, узнав о том, что ему остается жить считанные месяцы, решил творить добро. Разумеется, он тут же записался во враги всем своим бывшим дружкам. Но и те, кто когда-то пострадал от него и его выходок, тоже не могли принять в нем столь неожиданную перемену. Как выяснилось, главным вопросом для героя стало доверие, притом со всех сторон, ведь он не мог оставаться подлецом для одних и благодетелем для других.

В результате долгих перипетий и приключений этот невероятный парень нашел-таки духовное золотое сечение и обрел благодать, и тогда судьба дала ему еще один шанс.

Финал романа оказался и счастливым, и трагическим. Никакой смертельной болезни у героя не обнаружилось (врачи ошиблись), но вмешались некие сторонние, провиденческие силы… Герой гибнет под колесами автомобиля и оказывается в тонком мире среди исторических персонажей разных времен. Все они рассказывают ему свои истории. Но истории эти, отличные лишь в деталях, повторяют его собственную жизнь.

В конце романа этого духа-ангела подводят к какой-то древней книге, где он читает краткий сюжет своей жизни, после чего следует длинный список имен с разными датами.

Ничего не понимая в происходящем, герой пытается прочитать название книги… Тогда он читает название, на языке, которого не знает, но понимает смысл написанного: «Черновики Бога»…

Автор романа, весьма продвинутый философ, написал, в общем-то, притчу, однако объяснить ее смысл однозначно никак не удавалось никому. То ли писатель так хотел показать картину встречи человека со своими прошлыми воплощениями, которые были просто слепками друг друга, то ли идея выглядела совершенно иначе: даже достигнув благодати, не спеши принимать ее за окончательную реальность, ибо даже с ней ты можешь оказаться всего лишь «черновиком Бога».

Гомеру нравился этот последний вариант и вывод. Он предостерегал. Не кривлялся, не менторствовал, а именно предостерегал. Ведь даже добро в нашем особенном мире оказалось наказуемым. Что же тогда говорить о мирах исходных или чуждых привычной логики!

Гомер шел по вечерним полубезлюдным улицам Мизраха в поисках какого-нибудь кормящего заведения. Их попадалось довольно много, но большинство ресторанов и баров отталкивали, возможно, потому, что казались пустыми и разоренными, возможно, потому, что витражные окна у многих были разбиты, а световые рекламы сломаны, искорежены, но возможно, вовсе и не этот непривлекательный антураж волновал сейчас Гомера, а та самая неотступная пара глаз, что начала маячить позади с того момента, как он покинул здание Академии. Мануситха обещал — Мануситха исполнял.

Стремительное начало!

Голод, однако, пересилил все опасения. Поймав взглядом одну из витрин, за стеклом которой голографический официант в золотом камзоле выделывал с заставленным разной снедью подносом невероятные фокусы и фигуры, Гомер зашел в помещение довольно уютного с виду ресторана.

За стойкой раздевалки молчаливым изваянием сидел, уставившись фиолетовыми глазами в потолок, отключенный кибер-швейцар. Ничего необычного. Таких случаев Гомер насмотрелся вдосталь, и на терминалах Республики астероидов, и в космопорту Королевского Двора.

Психологическая реакция отключать «псевдолюдей» была записана, видимо, на подкорке тех, что не видел смысла в будущем. Хорошо еще, что несчастный кибер-швейцар не был сломан, не обезображен какой-нибудь битой, не торчали из его пластиковой головы разноцветные нейроволокна…

За несколькими обозримыми столиками сидело человек двенадцать: четверо военных, остальные, как следовало думать, — студенты, бывшие или настоящие, неизвестно, но пьяны были все. Компанию студентов разбавляли две девицы, вполне под стать тем, что сопровождали Гомера в лифте Академии. На приход нового посетителя никто из присутствующих не отреагировал.

Гомер занял свободный столик подальше от барной стойки, у пределов которой вились и вертели задами девицы, перебалтываясь с толстым флегматичным барменом и выкрикивая в сторону «отъезжающих» студентов какие-то бредовые фразы.

Студенты переглядывались, курили, икали и швыряли со щелчка сигаретные бычки в девиц. Бармен медленно жевал жвачку и, время от времени, нацелив на красоток «оптический прицел» пустого стакана, подмигивал, говорил «паф-паф!» и ставил стакан на место.

Гомер спокойно ожидал. Ему вдруг стало ужасно любопытно, кто первым появится перед ним: официант или та самая неотступная пара глаз, которая наверняка не упустила из внимания место его «вторжения».

Первым появился официант — полная живая копия танцующей на витрине голограммы. Золотой лоск его приталенного камзола, узких брюк и изящной бабочки на белоснежной сорочке отсылал к далеким и чудесным временам начала технической эры. Официант забавно изъяснялся, перечислял названия блюд и их цены. Цены были катастрофически высоки.

Гомер наугад выбрал что-то такое, что в сумме не превышало пятисот королевских цехинов. Официант вихляющей походкой отправился на кухню. Проходя мимо столика со студентами, он неожиданно схватил одного из них за шиворот, поддернул с места и направил в висок крупного размера пистолет, мгновенно извлеченный из-за полы драгоценного камзола…

— Будешь сорить в моем заведении — убью! — рыкнул официант и последовал дальше, так же быстро спрятав пистолет.

Группа военных на это событие отреагировала усмешками, сдабривая их очередными порциями спиртного. Пили господа военные совершенно синхронно. Тыкали вилками в тарелки, прожевывали пищу и глотали так же — по незримой команде.

Студенты опять закурили. Девицы, опершись бюстами на стойку, принялись что-то нашептывать одна другой на ушко, взвизгивая дурацким смехом. Бармен, закончив «снайперскую охоту», принялся сливать в высокую хрустальную пиалу разноцветное содержимое бутылок. В зал ресторана вошла «пара глаз».

Пара глаз выполняла задание и решила нарушить конспиративную незаметность, обнаружив себя перед преследуемым. Пара глаз принадлежала высокой особе женского пола. Особа была одета в черное, облегающее фигуру, комби-трико. Голова особы была гладко выбрита и увенчана обручем связи, сработанным под старинное украшение.

Увидев особу, военные, несмотря на муть во взорах, синхронно привстали. Особа щелкнула костяшками пальцев правой руки — военные сели. Особа горделиво кивнула и направилась к столику объекта ее внимания.

Гомер с интересом наблюдал, как она бесшумно и плавно движется. В мыслях он уже назвал ее «пантерой», королевской пантерой. Ни секунды не смутившись и не спрашивая разрешения, она села напротив, скрестив руки на груди. Быстрые серо-стальные глаза пантеры, кажется, старательно «замедлялись», совершая внимательное изучение того, кто сидел перед ней.

Гомер тем временем готовился ко всему, вспоминал себя таким, каким он был в те годы, когда приходилось драться с пантерами королевской разведки, и особенно один случай, когда эти самые пантеры пытались конфисковать контрабанду, перевозимую им на планету утильщиков… И почему в пантеры брали таких натасканных всеми киллерскими тренингами женщин — одному Богу было известно! Может, все дело в глазах — равнодушно-диких, нестерпимо ясных?

— Господин Гомер, — сказала она, — я старший офицер разведки Департамента Защиты Королевского Двора. Не вздумайте делать какие-нибудь движения, не связанные с тем, ради чего вы здесь! Ужинайте, если уже заказали себе еду. Я подожду. Но потом мне придется доставить вас в наш Департамент и допросить.

— Почему бы вам не начать допрос прямо здесь? — предложил Гомер по возможности бесстрастным голосом. — Вы не испортите мне аппетит. Нисколько.

— Боюсь, что здесь не вполне подходящее место для ведения протокола.

— Вы так вежливы! — оценил Гомер с пониманием. — Включите свой изумительный обруч связи и транслируйте интервью со мной прямо в резиденцию его высочества королевского регента…

— Опять-таки боюсь вас разочаровать. Нас ждет не интервью, как вы сказали, а нечто другое…

— Госпожа пантера, что вас заставляет тратить на меня свое время? Это так бессмысленно…

— Ошибаетесь. Вы провели почти три часа за беседой с ректором Академии. К сожалению, Сулла Мануситха и его пресловутые контрагенты лишили нас простой возможности прослушать эту беседу.

— Как жаль! — посочувствовал Гомер. — Столь компетентный Департамент явно ввел себя в заблуждение…

Пантера блеснула, наконец, сталью своего молниеносно разящего взгляда.

— Не мелите вздор! Ни с кем из своих бывших студентов, даже профессоров, Мануситха не разговаривает более получаса. Он нарушил положенный регламент не случайно.

— А даже если так, разве это не его дело? Извините, но, кажется, плывет мой ужин… Позвольте, я поем. И позвольте сказать комплимент: вы очаровательны!

Золотой официант с подносом заказанных блюд возник перед столиком. Ужин на пятьсот королевских цехинов выглядел неплохо. Гомер с подчеркнутым достоинством этикета принялся его дегустировать.

Белое вино с легким привкусом жасмина было восхитительно, а рыбное филе с шестью видами соуса обворожительно. Пряная спаржа и салат из трепангов и лепестков кормовой магнолии под вишневым кремом заставляли вспомнить о райских промыслах, оранжереях и кущах…

— Последняя экзотика последних времен, не так ли? — заключил скромный гурман, чувствуя, однако, что его издевательскому спокойствию скоро придет конец. — Можно полюбопытствовать, госпожа из Департамента, как вас зовут?

— Не имеет значения, — ответила пантера.

— «Неимеетзначения»… — повторил он. — Хорошее конспиративное имя! Я так и буду вас называть, если позволите: госпожа Неимеетзначения!

— Не позволю! — прошипела она, и в ту же секунду Гомер почувствовал, как носок ее остроносой туфли уткнулся ему в коленную чашечку под столом и продолжал нащупывать дальнейшую дорожку…

Он осторожно опустил руки под стол и нежно поглаживая, обхватил ее щиколотку пальцами…

— Какой приятный намек! — любострастно проговорил он и, не дав ей опомниться, резко встал, поддергивая ее ногу и переворачивая стол с остатками пиршества. Опрокинутая навзничь, не успевшая сгруппироваться, пантера оказалась на несколько секунд погребена под блюдами, бокалами, салфетками и накрыта столом…

Гомер рванулся к выходу, успев швырнуть в оторопевшего бармена пригоршней заранее отсчитанных и дожидавшихся своего «часа расплаты» королевских цехинов.

Зал ресторана и метров двадцать тротуара закончились очень быстро. Разъяренная пантера уже преследовала его. Слетевший с ее головы обруч связи она опрометчиво забыла на полу. «Вторая ошибка!» — подумал Гомер, стараясь набрать скорость во весь дух. Он мчался к ближайшему перекрестку.

Еще только успев оглянуться во второй раз, заметил, как один из гравикаров, припаркованный у ресторана, тронулся с места — белый старинный королевский пикап — на таких и им подобных он часто удирал в молодости от жандармских фаэтонов. Что изменилось с тех пор? Да ничего особенного: стартовые условия…

Пантера уже дышала ему в затылок. Она бежала быстро и грациозно, собственно как и должны были бегать пантеры, даже бритоголовые, даже в комби-трико, даже старшие офицеры Департамента Защиты, даже…

— Ты уже приготовился, придурок?! — кричала она.

— К чему? — прокричал он в ответ.

— К расшибленной голове! К чему же еще! Ужин не мешает? — она издевалась.

— Ужин не отдам! — ответил он и рассмеялся, стараясь сбить ее с толку. Увы, только с толку, с ног она не сбивалась. Тогда Гомер резко остановился и развернулся к ней, готовясь принять удар, прыжок, что угодно… В ушах все еще звенели цехины, ударившиеся о бутылки и зеркала барной стойки. Пантера тоже больше не бежала — наклонив голову набок и сжав кулаки, медленно шла на него. Их отделяло метров пять.

Белый гравикар, подвешенный в воздухе в режиме «заземления», подкатил и стал так, чтобы заполнить промежуток между беглецом и преследователем. Передняя дверца открылась, из пикапа вышел Дарий Скилур. Сделав пару шагов, он перегородил собой дорогу пантере.

— Терциния! — в голосе личного секретаря Мануситхи чувствовалось нечто очень ядовитое. — Окажи мне любезность — оставь этого уважаемого господина в покое. Сегодня он никак не может попасть в ваши лапы. И вообще никогда… Объясни это его высочеству королевскому регенту.

— Уйди с дороги, Дарий! Не мешай мне выполнять задание.

— Ты можешь его выполнять, но после того, как мы с господином Гомером сядем в кар и умчимся отсюда. Я даже скажу тебе куда.

— Это интересно… И куда же?

— Видишь ли, господину Гомеру нужен корабль… Так что, скорей всего, на вторую королевскую верфь.

— Это идиотизм! — Пантера Терциния все еще не выглядела смирившейся. — У вас ничего не получится. Вторая верфь под личным контролем нашего Департамента.

— Вот именно поэтому… Ты же понимаешь, я не буду с тобой драться. Ты мне дорога как воплощенная ностальгия по прошлому… Но твои конченые сподвижники и сподвижницы, перекачанные спецнаркотиками — полная мразь…

— Ты ни черта в этом не смыслишь, Дарий. Ты был хорошим ученым когда-то, но не разведчиком и уж тем более не политиком. Зачем ты ввязываешься? Мануситха поручил?

— У нас у всех свои поручители. Верно, господин Гомер?

Гомер не ответил. Почему-то ему сейчас было жаль этих двоих. Может, они когда-то любили друг друга. А теперь были беспомощны перед прошлым. И каждый в глубине души понимал, что такая беспомощность ужасна. Любая беспомощность ужасна. И удивляясь тому, что вдруг возникло в его голове, Гомер сказал, обращаясь к пантере:

— Терциния, вы поможете нам угнать приличный корабль?

— Я?! Помогу?! Вам!!! — возмутилась она и уже не впервые, посмотрев на Гомера, ощутила, возможно, то же, что и он, но несколько иначе. — Да! — сказала. — Я помогу, — кинула взгляд на Дария Скилура, — со стороны тех, кого ты, Дарий, называешь мразью! Однако одно условие…

— Какое? — Дарий Скилур улыбался. Чертовски красивая у него была улыбка, быть может, лучшая в Королевском Дворе.

— Мне придется стрелять вам в спину.

— В спину?! — переспросил Дарий и без малейшего удивления, открыв дверцу гравикара, сделал приглашающий жест Гомеру. — Тогда начинай…

— Подожду, пока отъедете, — отчеканила с напускной бесстрастностью Терциния.

— Мы, скорей, отлетим, дорогая! — великолепный Дарий Скилур запрыгнул в машину вслед за обескураженным на всю катушку Гомером.

*** 

Человека, который сидел сейчас в центре огромного и пустого зала, на ступеньках, в семь ярусов огранивших пирамиду королевского трона, когда-то знал весь мир Нектарной звезды.

Он уже не был молод, но не был и стар — в глазах его, на приращенной к лицу пластической мнемосенсорной маске, всегда способной изобразить любую гримасу и даже любое другое лицо, таилась печаль.

Человек разговаривал сам с собой. Это была его пожизненная, дарованная Их Величествами привилегия — думать вслух, тогда как другим позволялось думать только про себя, что привилегией не являлось.

— Я знаю, в чем причина… В моем королевстве слишком много трусов. У них такие зыбучие, сыпучие имена… Сарданапал, Сардамемнон, Сардакурган… Надо их запретить!

Черным по белому! По бельмам! По бельмам всем надавать чернилами! И ведь все были герцогами, принцами, оракулами!.. И накликали нам свою трусливую беду! Опустел мой дворец… Мои подданные превратились в крыс и змей, увы… Но и среди зверей встречаются люди, не так ли? Завтра они снова выползут на поверхность, чтобы грызть друг друга и жалить… Потом опять спрячутся в норы. Потом опять вылезут. Это стало ритмическим повторением с некоторых пор… Впрочем, а чего я мог еще ожидать? Высокой нравственности? Я-то вижу другим зрением, что кругом одни эшафоты стоят… Большие и маленькие, женские и мужские… Взрослые и детские! Ужас! Вот оставил меня Королевский Двор здесь одного… Все эти Сарданапалы, Сардакурганы подлые оставили меня одного, последнего зодчего, совесть их трусливых душонок, печенок, ливера их ничтожного! А кто их любил здесь, кто им носы сопливые подтирал? Теперь моя судьба сидеть здесь, среди этой унылой и бесполезной роскоши, беседовать со ступеньками да еще с вонючими шпионами, готовыми продать полмира за какое-нибудь, пусть даже собачье, место на кораблях Спасения… Я вижу, я слышу, как они здесь визжат и воют! Трусы, гадливые трусы, такие же мелкие, даже еще мельче, чем их прежние хозяева, Сарданапалы, Сардамемноны!

Человек, говоривший это, не заметил, как в зал тихо вошло трое: первый — коротышка в синем парадном камзоле при золотых эполетах с золотой же перевязью, украшенной рубиновой спиралью в три оборота — символом Королевского Двора. Двое других в мундирах генералов-адьютантов, цветом побледней, золотом поскромней. На гладковыбритом, с виду невыразительном, лице коротышки застыло какое-то брезгливое выражение: глаза его все время были полуприкрыты, а тонкие губы оттопыривались так, что казались просто какой-то шевелящейся подбородочной складкой.

Генералы никакого подобострастия в лицах не имели. Граница их чувств и мимики проходила где-то посредине между грубоватыми деревянными скульптурами и просыпающимися после спячки вампирами. Тяжело набрякшие веки и красные склеры свидетельствовали о хроническом неуюте печенок и поврежденном сне. Генералы тайно и злоумышленно ненавидели друг друга, хотя проводили почти все время вместе. Они были братьями-близнецами.

Человек в маске, сидевший на ступеньках, в один из моментов все же расслышал легкое эхо приближающихся шагов, повернулся в сторону шествующей троицы, никакого значения ей не придал и продолжал вслух:

— И вот эти мелкие прыгучие насекомые наводнили собой мою обитель… Сивомордые монстры клепают здесь свои безмозглые трусливые доносы, рыщут в поисках избавления от бесконечного страха… И параллельно дожирают казну! Кому теперь нужны деньги? Очень скоро они никому не понадобятся. Очень скоро… Но я нашел путь облегчения всех страданий, да, я нашел… Они еще придут ко мне, все придут… Сарданапалы, Сардакурганы…

Коротышка с золотой перевязью проскользнул к ступенькам, подав знак генералам остановиться. Вытянувшись перед человеком в маске, коротышка сложил руки на груди и потыкал носком туфли одну из ступенек.

— Все кривляешься, Гильгамеш? — голос у коротышки, под стать росту, был коротковатым и сиплым. — Еще не устал? Ну, напророчь мне что-нибудь, как всегда отвратительное!..

— Ах, Ваше высочество! Королевский регент! Извольте… Говорю фразу, которая запатентована моим сословием с самых древних времен: вы — дурак!

— Это я уже слышал, — процедил Лобсанг Пуритрам, слегка покривившись. — А что-нибудь новенькое? Неужели все шуты настолько предсказуемы?

— Все шуты всех человеческих царств были изначально непредсказуемы, и в этом их отличие от вас, мерзких политиков, хотя постойте… Вот вам новенькое, — Гильгамеш дал мысленный приказ своей маске, и та в считанные секунды повторила физиономию регента, но только в некой шаржевой манере, с учетом всех издевательских пожеланий.

— Это я уже видел, — с деланным равнодушием просипел Пуритрам. — Кстати, ты не прав, Гильгамеш! Многие из мерзких политиков, даже на тронах королей, были весьма непредсказуемы, потому, что знали тайные слабости своих народов и могли так запрограммировать ситуацию, что ее развязка вызывала шок, почище, чем подлые революции и восстания, я уже не говорю о заговорах…

— Да вы только о заговорах и говорите, Ваше дурацкое высочество! Вы бредите и смердите в моем дворце. Вам бы надо было каждый день считать дни до своего финала!

— Вовсе нет, Гильгамеш! Я смотрю на звезды с упованием. И я думаю о том, что скоро мой статус повысится до вселенского регента!

— Конечно, ах как я мог забыть! Язва, подобная вашей, неизлечима. Вы понесете ее в космос, чтобы заразить ей как можно больше светлых сущностей и высоких миров. Так вы еще и заразны, Ваше дурацкое высочество!

— Так, ну хорошо! — регент, наконец-таки, снял с лица индифферентную мину, грозно нахохлился и, выпучив глаза, злорадно продолжал: — Я тебя довольно терпел, шут! Теперь слушай меня, гений фарса… Мои люди нашли твою тайную лабораторию и твои записи об нейроквантовых эффектах некого наркотического препарата, который ты почти изобрел, почти испытал… Вот я думаю, Гильгамеш, что шут ты отвратительный, хотя и не подлый… Но ты гениальный нейрохимик, последний из плеяды ученых, которые, как я понимаю, много лет назад ушли в подполье. Вы сохраняете тайные связи, обмениваетесь опытом, дружите с секретами, о которых мы в Департаменте слыхом не слыхивали. А посему, мой отставной шут Гильгамеш, ты арестован, именем Королевского Двора! Грифон, Пегас, взять его! — приказал регент двум своим генералам. — Препроводить в экзекуторскую. Через час его допрошу лично я и мой секретарь. И сдерите с него эту проклятую маску!

— Маску не трогать! — Гильгамеш встал со ступеньки. — Иначе никаких моих формул вам не видать как собственных ушей! Инквизиторы! Сарданапалы! Тупые лизоблюды!..

*** 

Дарий Скилур бросился к дверям туннеля… Очередь прошла у него над головой.

Люди Терцинии, как и она сама, стреляли «метко не в цель». Дарий Скилур платил им тем же. Снес очередью несколько пустых пластиковых бочек в одном из ремонтных ангаров, поставленных друг на друга в плотный штабель. Перепилил лучеметом три лестницы, отсекая пути преследователям, выжег два цифровых замка на дверях в цех автоматической сборки корабельных двигателей, перерезал тройку-пятерку шлангов с креозотом, которым заморозил лопасти вытяжных вентиляторов, а потом расстрелял их, распушил на тысячи осколков, улетевших в небо серебряным вихрем… Подорвал пару часовых мин и свалил погрузочный кран-манипулятор, на несколько минут перекрывший натиск солдат охраны, когда те, не спросив разрешения, влезли в конфликт интересов, а Терциния их потом, надо полагать, построила и выгнала…

Но главное веселье началось чуть позднее, когда Гомер, тащивший на плечах рюкзак со штурмовым боекомплектом Скилура, дождался отважного секретаря Мануситхи у какого-то совершенно гигантских размеров станка, обслуживаемого невменяемыми киберами. Скилур принялся расшвыривать этих киберов просто пачками, причем выводил он их из строя мастерскими ударами в блок искусственного вестибулярного аппарата, помещавшийся у них на затылке. За две минуты боевого вдохновения, на бетонных плитах ползало на карачках штук пятьдесят киберов.

Идея этих действий сводилась к тому, что в будущем отчете Терцинии должен был фигурировать весьма масштабный урон, нанесенный двумя «бандитами-угонщиками» новейшего фрегата.

Эти фрегаты служили, кстати, лишь средством доставки частей и блоков в орбитальные цеха, где производили сборку звездных каравелл, рассчитанных каждая на пресловутую тысячу человек. Фрегаты, да и все остальные малые корабли, если бы и смогли улететь из системы — их экипажи никак не выдержали бы восемнадцатилетний перелет, не выдержали бы и сами корабли. И все же эти суденышки были постоянным предметом угонов, перепродажи и спекуляций.

Пираты Гнилого Яблока, утильщики Пестрой Мары предпочитали иметь подвижные легкие флотилии. Корабли типа звездных каравелл были им не по зубам. Но все могло меняться и, возможно, уже изменилось в представлениях о возможностях вчерашних лиходеев и промышленных шпионов.

Дарий Скилур, запретивший Гомеру самому браться за оружие, продолжал «расписывать» графы будущего отчета Терцинии с доблестью профессионального, но гуманного разрушителя. Казалось бы, логики в их прорыве к стапельным ангарам верфи не было никакой, но это, видимо, только казалось.

После отчаянного внедрения в очередной туннель перехода, они явно углубили свой уровень и теперь бежали по какому-то гигантскому складу списанных и полуразобранных планетолетов, десантных вездеходов, планетных терраформаторов, передвижных лебедок, грузовых гравикаров, немыслимого количества мощного и некогда тонко организованного железа. О, какое вдохновение должно было бы вызвать это зрелище у утильщиков! — подумал Гомер. Хотя, по рассказам некоторых очевидцев, запасники и тайники гильдии на Пестрой Маре тянулись на сотни километров подземных галерей — источник их богатства и утешения…

Работавшая высоко над головой кран-балка с электромагнитом в размер маленькой стоянки для гравикаров со штормовым рокотом накатывала и зависала над очередной техногенной жертвой, присасывала ее и тащила под дробильные катки и прессы. Монстры этих дробилок высовывали свои неимоверные «челюсти» здесь же, через каких-то сто метров. Измельченная в крошево техника зачерпывалась транспортными ковшами, и те безостановочной цепью уплывали вверх в сортировочные цеха, а затем к электроконвекто-рам.

Отряд Терцинии отставал от Гомера и Скилура уже на добрых минуты три. Чтобы как-то разнообразить движение, Дарий периодически высаживал очередь по корпусам машин. Пули рикошетили и со свистом носились по громадной складской галерее, создавая, как назвал ее сам автор, завесу «бешеных шмелей». Игра продолжалась, но когда потенциальные угонщики заполучили в ответ серию таких же «шмелей», не медля ни секунды, Скилур крикнул: «За мной!» — и запрыгнул в один из транспортерных ковшей.

Беглецы, лежа на тоннах металлических отрубей, поехали в черный жутковатый проем распределителя.

— Надеюсь, в плавильные печи нам не придется прыгать, — сказал с шуточной надеждой Гомер.

— Вы совершенно правы, мой друг! — ответил Скилур и прилепил к шарнирному креплению ковша часовую мину.

Еще через три минуты беглецы выпрыгнули из ковша в новом помещении, похожем на гофрированную гармошку. Ковш высыпал «пригоршню» отрубей и нырнул в обратный путь. Отруби по наклонной плоскости посыпались вниз, а Дарий Скилур, заметив лестницу и боковую, обнесенную перилами, надстройку для обходчиков, забрался туда и помог сделать то же Гомеру. Еще через минуту они услышали взрыв — это отвалился и заблокировал работу транспортеру их «посадочный» ковш…

Гофрированная коробка заканчивалась водопадом из металлических отрубей и огромными жерлами пышущего перед ними плавильного цеха.

— Нам туда точно не нужно, — пошутил Скилур и стал спускаться по лестнице на довольно широкое основание еще одного туннеля, уходившего резко вправо от открывшегося им вида и «водопада».

— Здесь в туннеле есть скоростная платформа, прокатимся на ней пару километров и вернемся к сборочным цехам. Мы там уже были, но пришлось сделать петлю и запутать наших девочек. Оттуда два шага до стапелей. Нас там не ждут. Воспользуемся большой паузой.

Дарий Скилур ошибся. Их там ждали, причем вовсе не люди из отряда Терцинии.

На стапелях верфи под огромными створками закрытого купола стояло восемь новехоньких космофрегатов, и под каждым дежурило по пять-шесть королевских гвардейцев из числа внутренней охраны.

— Черт! — ругнулся Дарий Скилур с досадой. — Сколько дров пришлось наломать, и все впустую… Откройте рюкзак, господин Гомер, там должен быть мой обруч связи.

Они лежали под крышкой люка, открывающего доступ к балкончику, одному из пунктов видеонаблюдения. Труба визора, закрепленная на площадке балкончика, медленно поворачивалась. Она видела все, кроме них. Дарий надел обруч связи на голову, а свою гвардейскую фуражку натянул на трубу визора. Через несколько секунд тот застрекотал, начал дергаться, потом замер.

— Терциния Вальехо, — назвал имя обручу Скилур. — Пароль доступа «Мои выплаканные слезы». Код 36. Поскорей!

Обруч включился почти сразу: чуть приглушенный, но достаточно ясный голос Терцинии ответил:

— Я слушаю.

— Терциния… У меня мало времени. Мы отлично обменялись любезностями. Спасибо за фору и возможность добраться до стапелей, но боюсь, что наши показательные выступления на этом окончены. К фрегатам нам не пройти. Здесь уже выставлена охрана. Кто-то их предупредил о целях нашего вторжения. Объяви своим девушкам личную благодарность. Но вам придется идти до конца, а нам честно ретироваться…

— Дарий, где ты, объясни точно.

— Я на техническом этаже, закрыл морду одному из визоров.

— Постой минуту, я сейчас найду вас видеосканером… А вот, вижу… и фуражку твою на тубусе…

— Ты меня видишь? Это шутка? Где ты, Терциния?

— В корабле. В одном из кораблей, стоящих на стапеле. Дожидаюсь вас.

— Милая, это какой-то несусветный бред! Кто же тогда нас преследовал по всей верфи, если не ты?

— Это Клитемнестра, моя сестра по оружию. С ней два взвода гвардейцев из Департамента.

— А где же тогда твои люди, где твоя команда?

— А ты приглядись, Дарий… Все мои девочки на стапельном стенде переодеты в форму королевских гвардейцев. Какого черта ты такой близорукий и ненаблюдательный!

— Терциния, — Дарий был совершенно искренним в своих выводах, — я чувствую себя полным идиотом!

— Ты не так уж далек от истины. Итак, ребята, вы идете ко мне на борт или как? Может, решили дождаться Клитемнестры? Она хорошая и милая, но ты мог и разозлить ее своими выходками. Вот тогда я тебе не завидую…

— Я сам себе не завидую! — Дарий Скилур старательно оправлялся от шока. — Но постой!.. Ты сказала: к тебе на борт?.. Ты что, летишь с нами? Ты понимаешь, что дорога назад для тебя будет навсегда закрыта?

— Какая разница, где будет закрыта дорога! Здесь или там! Сейчас или позже! Временно или навсегда! Я хочу научиться хоть немного в жизни принадлежать себе.

— А мне? Мне ты не хочешь принадлежать?

— Мы обсудим эту тему, доктор Скилур, — ответила Терциния. — На досуге. Так что, мне объявлять тревогу, схватить вас за шиворот, отволочь в Департамент, или мы все-таки угоняем эту красивую посудину вместе?

— Под салют твоих девочек?

— Под выстрелы в спину, ты хотел сказать?

— Да, да, Терциния… Твой новый стиль… Я понял. Красиво работаете, офицер Вальехо!

— В данный момент я пилот и ваша заложница, которую вы, контрабандисты и иностранные шпионы, захватили на момент угона королевского фрегата.

— Уверен, что твоя сестра по оружию, Клитемнестра, напишет достойный рапорт!

— Не сомневайся, Дарий, рапорт будет великолепен.

*** 

Кто теперь отдыхал на курортах Снежной Лады? Только безумцы.

Хотя и тех, кто прилетал сюда десять лет назад, до объявления Великого Приговора, назвать небезумцами тоже было нельзя. Однако безумцы прошлого суицидальными маниями не страдали. Страх и риск, эфиры которых здесь так же часто вдыхались, как и морозный ветер на гребнях хребтов-исполинов, никогда не увязывались с мрачным духом потерять все.

Одиночная жизнь могла быть потеряна в вихрях причудливых снежных торнадо — ураганов, обвивающих вкруговую самые большие и красивые конусы древних вулканов, в тысячах тонн погребального савана лавин, накрывающих неосторожных лыжников и альпинистов, но эта жизнь, даже потерянная или пропавшая, воспринималась иначе, без налета безысходности. Тебя искали, если верили в твой шанс.

Нынешнее безумие было напрочь лишено даже малейшего азарта, не говоря уж о милом украшательстве романтических натур. За всем этим стоял эшафот…

Ты как бы жил на нем и никуда не мог подеваться. Ни в какую прелестную долину с видом на бесконечность, ни в какую пещеру с видом на тишайшую красоту, золотящую светом факелов сапфирные ледяные стены, своды, нефы… Если раньше при безумных фанатах гор и риска трагические случаи все-таки были довольно редки, то последние годы количество невозвращенцев-самоубийц возросло в несколько раз.

Гелеспа это знала лучше всех, как хозяйка туристического приюта на живописном перевале Панчалилла, где они жили с Гомером жизнью двух счастливых отшельников. Конечно, их приют был великолепно оснащен и обслуживался ими же, не считая помощи пяти стареньких киберов — двух уборщиков, одного повара-кулинара, метрдотеля и управляющего. Гомер купил этот приют и прилегающую к нему территорию в двести акров на деньги дяди Пергама Гридаса десять лет назад.

Здесь они проложили красивую лыжную трассу — спуск в двадцать миль с единственным в своем роде сквозным пещерным пролетом, почти лабиринтом, в ледяных туннелях которого лыжники, при желании, могли «зацикливаться» на несколько часов, меняя уровни, с головокружительной скоростью ввинчиваясь в виражи замысловатого подземного слалома. Ослепительная красота этой пещеры, ее идеальный «ход» заслужили славу Панчалиллы как одного из самых первоклассных природных аттракционов Снежной Лады.

Еще одним развлечением, предлагавшимся на приюте, был полет на флаерах в вихрях горных торнадо, без малого целое столетие шлифующих склоны древних спящих вулканов, которых здесь насчитывалось целых пять — мощных идеальных конусов.

Иногда торнадо возникали сразу над всеми вулканами, и тогда, задевая друг друга шлейфами своих юл, устраивали они настоящую битву стихий, поднимая в воздух тысячи тонн снега и ледяных глыб. Перемешивая такой совместный «коктейль», торнадо словно бы состязались друг с другом, и каждый созывал своих неукротимых хозяев — грозовые фронты — истых духов природной магии, непримиримых и своевольных, вечно насылающих в мир те страсти и силу, какими обладали и их верные вассалы — торнадо.

Полет на флаере в вихрях этих скульпторов-разрушителей был в высшей степени опасным занятием. При отключенном двигателе, раскручиваемый сумасшедшим веретеном, смельчак мог быть затянут на высоту трех-четырех миль за пределы воронки.

Хорошо, если при том выдерживала конструкция флаера, хорошо, если пилот не терял сознания и вообще не отключал кибер-дублера вместе с автоматикой катапультирования. Но теперь случалось и такое. Разбившихся флаеристов находили в горных долинах за десятки миль от эпицентров торнадо. Предугадать действия пилотов было невозможно, тем более, что у них творилось в головах, а помноженный на все невероятности стихии вопрос о спасении суицидников становился практически неразрешимым.

Гелеспа это понимала, и все же иногда чутье ее толкало на такие спасательные вылеты. Гомер не брался останавливать жену или как-то мешать ей. Она рисковала. Она рисковала собой уже не одну сотню раз, но всегда выходила сухой из воды. Он замечал что-то странное в этой ее сверхвыживаемости, сверхудачливости. Гелеспу хранило провидение. И оно же подталкивало ее в самые бешеные переделки и погони за психами.

Вакуум с посетителями, после того как улетел Гомер, длился недели две. Отель пустовал. Киберы-уборщики продолжали заботливо сдувать пылинки с ковров в номерах, расчищать дорожки между их домом и отелем, между ангаром для флаеров, отелем и лыжной станцией. Кибер-повар готовил блюда только для одного человека, и этот человек, она, оценивала его старания, посещала столовую раз в день, пропуская завтраки и ужины, как уже давно у них сложилось с Дамианом — еда — только обед, все остальное время — кофе, напитки, соки, печенье и больше ничего. Разумеется, это правило обходило всех посетителей Панчалиллы: в дни приезда гостей повар готовил до ста самых разнообразных блюд, он был виртуозом своего дела.

Гелеспа пыталась занять себя чтением, просмотром старых фильмов (новых никто не снимал уже очень давно). От Гомера известий не было.

Еще утром ей отчего-то захотелось одеться в традиционный старинный костюм горянок Снежной Лады — короткий полушубок из голубого каракуля с капюшоном, белые кожаные штаны, тисненные золотым замысловатым узором в виде парящих рыб и птиц, высокие белые унты и облегающую каракулевую шапочку. Стоя у зеркала, Гелеспа сплела из своих пепельно-русых волос несколько косичек, надев поверх шапочки обруч связи, связала косы и скрепила их тремя разными костяными гребнями, создав из всей этой композиции подобие тюрбана или очень красивой ракушки.

Неужели он забыл? Сегодня исполнялось двенадцать лет их союзу. Двенадцать лет, восемь из которых они прожили под Великим Приговором. Они… А сколько таких союзов продолжали жить под тем же Приговором? Во всех мирах. А может, и хорошо, что у них не было ребенка… Что бы она чувствовала сейчас, глядя на своего малыша?

Да, она красива, она все еще красива в свои тридцать шесть! Она смела до отчаянья. Она гибкая и сильная. Она способна принимать молниеносные решения и действовать, как самый настоящий экстремал, но она… Она потеряла смысл своей любви. Боже, неужели в такое можно поверить?

Она не признается в этом ему, а он… он все еще мечтает о ребенке. Он пережигает себя в страсти, черпает ее из всех источников, какие только может найти!

Это он придумал все эти захватывающие дух смертоубийственные развлечения на Панчалилле, еще тогда, десять лет назад. Но тогда он еще не боялся за ее жизнь. А теперь он боится не успеть зачать ребенка… Он такой же сумасшедший, как и все их клиенты, отдыхающие, туристы, сорвиголовы…

— Обруч, — сказала Гелеспа, продолжая смотреть на себя в зеркале, — загляни в архивы. Есть что-нибудь от мужа?

— Системных сообщений не поступало, — ответил обруч голосом самой Гелеспы.

— Ладно. Соедини меня с Мариусом.

— Слушаю вас, госпожа Геле, — ответил кибердотель Панчалиллы.

— Мариус, мне показалось, или у нас у нас, правда, появились посетители?

— Совершенно точно, госпожа Геле, но посетитель только один. Прилетел на посадочном модуле ранним утром. Я поселил его в тринадцатый номер. Имя — Каспар Дереш, двадцать восемь лет. На Снежной Ладе инкогнито. Уроженец Поющей Нимфы. Оплатил счет на две недели вперед. Это все сведения, госпожа.

— Где сейчас наш неожиданный гость?

— Час назад отправился на лыжную станцию. Попросил Моисея сопровождать его.

Гелеспа задумалась. Оторвалась от зеркала. Подошла к окну.

— Что у нас с погодой, Мариус?

— Грозовое предупреждение, госпожа Геле. Сильные перепады давления в районе вулканов Панчагрим и Панчабел. Вероятность образования торнадо восемьдесят процентов.

— Как, ты сказал, фамилия этого парня?

— Дереш, госпожа, Каспар Дереш.

— Дереш… — повторила Гелеспа, пытаясь напрячь память обо всем, что знала о Поющей Нимфе. Память сработала довольно быстро, если не сказать мгновенно. — Да ведь это же… Мариус, ты поселил в отеле… Дереш — фамилия правящей на Нимфе княжеской династии! У нас в гостях молодой княжич, сын Марко Дереша, правителя планеты.

— Как это следует понимать, госпожа Геле? Международный скандал? Что мы можем сделать?

— Ничего, Мариус, ничего. Свяжись с Моисеем и передай: пусть не уходит с лыжной станции. Я буду там через десять минут.

— Слушаюсь, — голос кибердотеля всегда звучал как вершина бесстрастности.

— Мариус…

— Да, госпожа Геле.

— Этот молодой человек, ну то есть, я имею в виду… как он, по-твоему, выглядел?

— Но, госпожа, в моей программе не заложено распознавание всех эмоциональных состояний…

— Хорошо. Он о чем-нибудь просил тебя?

— Просил подать флаер на площадку к выходу из пещерной трасы. Наша обычная услуга для всех желающих.

— Я знаю, Мариус. Можешь не продолжать. Предупреди Моисея. Я иду. Пусть приготовит мой личный лыжный комплект и пусть еще один флаер пришлет для меня.

— Слушаюсь, госпожа Геле!

Гелеспа выскочила из дома и побежала по заснеженному полю к лыжной станции в сторону глубокого скалистого ущелья, верховья которого выходили на перевал, точней, на северо-западное крыло перевала Панчалилла.

Гоняться за князьями или принцами крови ей еще никогда не доводилось. Но предчувствия не обманывали. Еще один суицидник, потерявший веру в жизнь и желающий насладиться острыми ощущениями напоследок, дурной мальчишка с какой-нибудь его безнадежной любовью к простой девушке, отвергнувшей его, которую нельзя спасти, даже если забрать ее с собой на Корабли Спасения на восемнадцать лет скитаний.

Гелеспа бежала по высокому снегу, чувствуя, как разливается по венам привычная и прекрасная волна адреналина. Ее доза. Ее безумие и бесстрашие. (продолжение следует…)

Фрагмент второй

Гильгамеш сидел в высоком медицинском кресле с привязанными к подлокотникам руками. Прямо над его головой мигал индикаторами стационарный робот-экзекутор. Четыре его руки-манипулятора были наизготове.

Слева исправа от кресла на белых многоэтажных этажерках стояло несколько странноватых, диковинных приборов, лежали инструменты, ампулы с препаратами для инъекций. Предстоял допрос. Отвратительный, как все, чем занимался Департамент Защиты Королевского Двора.

В комнате, кроме Его высочества, сидел еще один человек в белом, лоснящимся чистотой халате, по всей видимости, секретарь допроса. Гильгамеш эту рожу не видел никогда: лупоглазая физиономия все время облизывала свои бесформенные губы и что-то бормотала своему обручу связи.

Гильгамеш усмехнулся. Настроил свою мнемосенсорную маску и через пять секунд повторил эту самую рожу на своем лице, разумеется, смехотворно преувеличив все ее и без того «выдающиеся» параметры. Секретарь не сразу заметил эту издевательскую перемену в допрашиваемом, но когда заметил — заерзал на стуле, стал пожимать плечами и вести себя очень нервно. Наконец не выдержал:

— Ваше высочество, — сказал он, отчетливо краснея и потея на скулах. — Я протестую! Пусть подсудимый немедленно прекратит свои мерзости!

Лобсанг Пуритрам, а он сидел рядом с рожей, как всегда полуприкрыв глаза, поигрывая длинной золотой тростью, постукивая ей по носкам черных лаковых туфель, проигнорировал обращение секретаря.

«Прекрасно, — подумал Гильгамеш, — я уже подсудимый! Быстро они все поворачивают…»

— Ваше высочество, — менее уверенно повторил секретарь.

Лобсанг неожиданно для Гильгамеша сделал нечто удивительное: он замахнулся на секретаря тростью. Тот сжался, втянул голову в плечи и отодвинулся вместе со стулом не меньше чем на метр от регента.

— Итак, Гильгамеш, меня интересует то, над чем ты работал последнее время и какие цели перед собой ставил. — Лобсанг Пуритрам снова вернулся к своему занятию постукивания тростью по носкам туфель.

— Вы уже знаете, Ваше высочество. Одной из главных целей моей работы было увеселение Их Величеств. Всегда и во всем я искал все мыслимые средства для этого. Уж такова моя планида.

— Меня не интересует твой шутовской промысел! И уж поскольку Их Величества не пригласили тебя с собой в полет на Кораблях Спасения, значит, тебя, мягко говоря, приговорили к опале. По моим данным, тебя очень многие не любили при Дворе, а некоторые даже боялись…

— Боялись? Меня? Вы шутите. Боялись вас. Вашего Департамента, ваших натасканных псов, вашей изощренной политики. Вы явно путаете нас местами, Ваше высочество. А хотите побывать на моем месте прямо сейчас? Пусть мое предложение запротоколируют. Слышь, ты, крючконос, запиши на свой обруч. А хорошо вы его, Ваше высочество, осекли, я даже подумал, что приложитесь. Правильно, пусть знает, с кем разговаривает!

— Ты уходишь от темы, Гильгамеш. Не начинай все сначала.

— Хороший разговор можно продолжать до бесконечности. Когда я был в превосходной форме, я мог часами развлекать Их Величеств, часами напролет!

— И подсыпал им при этом свои наркотики, я прав? Ты их испытывал на всем Дворе, а потом заносил результаты в секретные файлы, анализировал… Снова испытывал, снова заносил… Под личиной шута тебе многое удавалось. На кого ты работал, Гильгамеш? Ты готовил переворот? Чего ты добивался, отвечай!

Гильгамеш снял с лица надоевшую ему рожу лупоглазого секретаря, мысленно приказал маске запечатлеться в классической гримасе сатира.

— Да, я готовил переворот, — сказал он с нарочитой серьезностью. — Я готовил переворот всех дурацких мозгов наподобие тех, что сидят в твоей черепушке, Лобсанг! О да, это была моя великая задумка. Никогда я еще не подбирался к цели так близко. Мой наркотик обладает божественным действием…

— Молчать, шут! — регент взорвался в точности как и тогда в тронном зале. Трость его со свистом рассекла воздух.

В три быстрых шага он подошел к креслу робота-экзекутора. Извлек из кармана своего камзола запаянную ампулу с веществом изумрудного цвета. Гильгамеш узнал свой последний экспериментальный образец. Они изъяли это вещество из лаборатории. Его надежду, его последнюю надежду…

Гильгамеш мысленно написал в памяти всю его длинную и сложную формулу. Он может синтезировать это вещество, если выберется отсюда. Ему стоило предвидеть такую развязку. Он потерял время. Ему все еще нравилось играть шута. Даже в пустом дворце. Блукать из покоев в покои, читать свои монологи, думать вслух. Глупая привычка обернулась против него. Он позволил им разоружить себя. Боже, как он ошибся! Ведь если они сейчас заставят его говорить правду, а это не сложно, наверное. Наверное… Гильгамеш напрягся. Проклятые кожаные ремни, проклятые подлокотники, проклятое кресло! Хотя кое-что у него все-таки есть…

— Экзекутор! — выкрикнул регент. Один из манипуляторов кресла-робота дернулся и подался вперед, словно хотел каким-то движением отдать честь Пуритраму. — Экзекутор, — повторил регент, — помести эту ампулу в обойму инъектора и сделай укол нашему подопечному в вену. Включи все датчики, все биосканеры и регистрируй малейшие психические отклонения! Исполняй.

Экзекутор принялся исполнять приказ. Манипуляторы робота задвигались, как лапы громадного механического паука. Ровно через минуту тело Гильгамеша было опутано изрядным количеством разных проводов с присосками. Грудь, шея, голова, даже икры робот облепил микродатчиками, похожими на коралловые полипы. Вся верхняя одежда Гильгамеша, разрезанная ножницами, валялась на полу.

— Маску не трогать! — прошипел Гильгамеш. — Она приращена к моим лицевым нервам, ублюдки!

— Плевать мне на маску! Можешь изображать ей хоть собственный зад, шут! Ты, наверное, и это умеешь…

— Хочешь убедиться? Я доставлю тебе такое удовольствие!

— Сначала я доставлю тебе другое! Экзекутор, укол!

Манипулятор был хирургически точен. Гильгамеш разжал кулак правой руки. Манипулятор с пистолетом-инъектором ушел в сторону и замер. Гильгамеш почувствовал жар и покалывание на спине. Сами того не ведая, они вооружили его…

— Точное название препарата, — быстро заговорил он, — по моей версии: нейроквантовый замедлитель времени. Испытывался четырнадцать раз. Наибольший и окончательный эффект я возлагал на пятнадцатую поправку. Была достигнута максимальная сцепка в компонентах и самосинтезирующихся цепях связей… Я поздравляю себя, а заодно и человечество. Кроме того, я намерен как можно быстрей покинуть эти стены.

Гильгамеш посмотрел на Лобсанга и лупоглазого секретаря. Оба были неподвижны. Рука секретаря застыла в воздухе: он тянул ее к стакану воды, стоявшему на столе. Лобсанг Пуритрам, очевидно, стремился к повороту своего тела и что-то хотел сказать секретарю. Нижняя челюсть регента уплывала со скоростью миллиметр в час.

Гильгамеш усмехнулся внутренней усмешкой. Очевидно, слова его последнего признания пройдут мимо их ушей. Ничего не услышит и не зафиксирует также обруч связи и кресло-робот.

Гильгамеш отдал мысленный приказ маске, и та полностью, но уже без шаржевых искажений повторила лицо Лобсанга Пуритрама. Шут попробовал представить себе голосовые связки регента. С освобождением левого запястья возиться не пришлось. Никто об этом во Дворе не знал, но левая рука Гильгамеша уже давно была подобием его маски, точней говоря, левой руки до локтя в анатомическом смысле не существовало вовсе — существовал мнемосенсорный дублер, способный принимать любые формы: удлиняться, скручиваться, становиться, например, подобием ножа или шпаги…

Гильгамеш встал с кресла, провода и «полипы» датчиков должны были полететь на пол, но их полет для восприятия напомнил мгновенное замерзание в воздухе.

— Я учел этот эффект, — сказал Гильгамеш, пробуя на звучание голос Лобсанга. — Действия применившего препарат для него остаются обычными, впрочем, осмыслить психомоторику этого явления я пока затрудняюсь…

С последними словами бывший королевский шут подошел к регенту и начал его раздевать: расстегнул камзол — камзол не снимался — мешала трость. Гильгамеш вырвал трость и отбросил — та, пролетев примерно с полметра, застыла в воздухе. С рубашкой было просто. Брюки вызвали проблемы, но ненадолго. Чуть подтолкнув регента, Гильгамеш дождался, пока ноги Его высочества оторвутся от пола и все тело начнет стремиться к падению. Брюки и туфли снялись легко. Пуритрам был коротышкой, но отнюдь не худым коротышкой.

Когда Гильгамеш стал облачаться в одежду Его высочества, выяснилось, что из брюк с золотыми лампасами получаются бриджи. Хотелось пить. Подойдя к столу, где сидел лупоглазый секретарь, Гильгамеш взял со стола стакан, выпил воду, опустив стакан у самого рта лупоглазого. Стакан «замерз» в воздухе. Гильгамеш снял обруч с головы секретаря и надел на свою. Не стоило все же оставлять им хоть какие-нибудь улики. Вспомнив еще об одном моменте, вернулся к роботу-экзекутору, вытащил из пистолета обойму с раздавленной ампулой. Оставалось только разобраться с дверью и, конечно же, со всеми остальными дверями Департамента. Как будет работать автоматика? Гильгамеш решил, что проблем с дверями не предвидится, но открывать все двери придется вручную. Такие же эффекты наблюдались и раньше, во время испытаний препаратов-предшественников.

Ровно через семь минут своего времени Лобсанг-Гильгамеш, правда, слегка подтянувшийся в росте, уже был на улице…

О, как изменился окружающий мир! Как он должен будет измениться, когда препарат смогут применить все люди! Особенно в день, когда начнет сбываться проклятие Великого Приговора…

Гильгамеш-Лобсанг чувствовал себя совершенно свободным. Ничто в мире не являлось для него препятствием. Даже Догорающее светило…

*** 

Дети… Чудесные дети, Терциния и Дарий. Они были созданы друг для друга, хотя, возможно, никогда об этом и не подозревали.

Гомер искренне симпатизировал им. Они не могли прекратить своих объятий, кажется, ни на минуту. Ни в рубке, ни в каютах, ни на «баке», ни в каких закутках прекрасного их корабля. Они извинялись перед ним, если он случайно заставал их целующихся, упоенных друг другом и свободой, так неожиданно ставшей для них реальной здесь на угнанном королевском фрегате. Их странная идиллия походила на ту, которую уже много лет переживал он с Гелеспой на Снежной Ладе, в горах Панчалиллы.

Разумеется, угнанный корабль уже был объявлен в розыск. Другое дело, что в нынешнее время никакая служба, в том числе и патрульная космическая, не работала со стопроцентной отдачей. Факт угона, будь то королевского, будь то республиканского корабля, не удивлял настолько, чтобы представить, как какой-нибудь, даже очень честолюбивый, военный капитан, сломя голову, пускается в погоню, на перехват угонщиков, с пеной в лопатках, рыскает по межпланетным маршрутным коридорам или же за их пределами.

Скорей всего такой капитан должен был бы оказаться этаким флегматичным охотником, не выползающим из пьяного угара, равнодушным к начальственным приказам служакой, вообразившим свое «неблагодарное» дело вершиной личной значимости… И все равно, сколько бы «или» ни разделяло таких капитанов, совершенно не принимать во внимание их существование было бы ошибкой.

Согласно последней межпланетной конвенции, всех угонщиков кораблей автоматически приравнивали к пиратам и объявляли вне закона. Война с пиратами шла давно и совершенно безрезультатно. Пиратов в обоих Кругах системы поддерживали утильщики, скупавшие все на свете, от людей до кораблей.

Утильщики жили на терраформированной планете, красивой, экологически чистой и самой при том техногенной. Пираты охраняли утильщиков, но в душе презирали их за ростовщический дух и непомерное стяжательство. Цивилизованные республиканцы Независимых Астероидов недолюбливали Королевский Двор и, по некоторым сведениям, смотрели сквозь пальцы на пиратов, таскающих со Двора разное добро. Так строились отношения до Великого Приговора.

Великий Приговор внес беспрецедентную анархию во все конвенции. Власть, там, где она что-то значила, сейчас теряла смысл. Там, где всегда была абсурдом, — приобретала вес и цену. Цена выражалась одним словом — спасение. Сверхцена выражалась другим словами: спасение любым способом. Цену и сверхцену должны были назначать только монстры. Монстры понуждали себя охраняться от шакалов. И монстры, и шакалы пускали в ход все резервы…

Поэтому, когда на третий день их полета-угона в капитанской рубке вспыхнул экран системной связи и вся троица увидела лицо незнакомого капитана из королевской патрульной службы, Дарий Скилур, перешучивающийся с любимой «пилотессой», вдруг посерьезнел, правда, всего на пару минут, пока патрульщик с банальной монотонностью зачитывал им их права:

— У вас есть ровно двенадцать минут, чтобы обдумать свое положение и сдаться. Любое превышение этого срока, любой шаг вправо или влево будет расценен как отказ от ультиматума. В момент сдачи корабля и ареста вы имеете право хранить молчание. Любое сказанное вами слово, как и действие, будет использовано против вас. Угнанный вами фрегат класса «листригон» является собственностью Королевского Двора. Вы находитесь в зоне физического поражения и радиоперехвата используемых вами частот. Два наших корабля-перехватчика у вас по курсу. Сопротивление бесполезно. От себя лично добавлю следующее: адвоката вам назначено не будет, так же как и распознавателя останков в случае сами знаете каком…

— К черту случай! — Дарий нажал кнопку принудительного отключения системной связи. — Терциния, где мы находимся?

— Мы у приграничной зоны Республики. Архипелаг бешеных рифов, если говорить точно. Шестьдесят восьмой кольцевой сектор.

— У тебя есть идеи?

— Ни одной стоящей! — призналась Терциния.

— А что вы скажете, господин Гомер?

— Есть один трюк, который когда-то сотворил один знакомый мне друг-капитан Одиссей-Киклоп…

— И что же он придумал?

— Снарядил шлюпки, набитые киберами, переодетыми в наши платья. Выключил двигатели нашей посудины. Вышел на связь и сказал, что сдает корабль. Попросил принять команду на борт перехватчика. Тому, естественно, понадобилось выйти из «режима тени». Опасаясь подвоха, они включили все свои «радиоуши» и стали прослушивать корабль Киклопа. Корабль, разумеется, был нем как рыба, и мы как мыши — ни звука, ни стука, ни малейшего движения. Перехватчики сблизились и открыли шлюзы. А Одиссей-Киклоп взорвал управляемые мины на шлюпках с киберами. Словом, мы их корабли разгерметизировали и изрядно повредили, после чего спокойно ушли…

Дарий присвистнул и возбужденно хлопнул себя по лбу.

— Так вы были пиратом, господин Гомер?! Как я не догадался…

— Не пиратом, Дарий, — Гомер покачал головой, — скорей контрабандистом.

— А что этому вашему Одиссею-Киклопу не было жаль тех несчастных киберов? — спросила Терциния.

— Конечно, было жаль. Поэтому-то он вынул из них все чипы индивидуальности и запер их в сундук, а в шлюпках сидели чистые механические идиоты. Когда мы достигли одного из спутников Пестрой Мары, Киклоп приобрел для чипов новехонькие куклы, то есть тела. Команда возродилась.

— М-да! — протянул Дарий Скилур. — Этак можно в одиночку с одним только сундуком чипов путешествовать! Однако как поступить нам сейчас? У нас ведь нет киберов…

— У нас нет киберов, — согласился Гомер, — но у нас, как и тогда, есть двенадцать, верней, уже семь, минут на размышления… Давайте вспомним о том, что нас объединило…

— Скорей не что, а «кто»! — сказала Терциния, сжимая рукояти пилотского штурвала. — И этим «кто» являетесь вы, Гомер. Почему я поверила вам еще тогда в ресторане? Почти поверила… Кто вы, господин Гомер? Почему Дарий помогает вам, почему Сулла Мануситха приберег для вас столько свободы?

— Ответ прост, Терциния. Я не принял обреченности наших миров и нашел, кажется нашел, способ противостоять Великому Приговору.

— Это правда?! — Терциния была великолепна. Ее гордая осанка в кресле пилота, ее строгий профиль, ее идеально натренированное тело, сжатое в тугую пружину, ее готовность сверхчувствовать, сверхнаслаждаться этими считанными минутами предъявленного ультиматума, ее руки, ее внимание и странное желание веры в невозможное возможное… — Но вы ведь не хотите нас погубить, господин Гомер? Мои демоны все еще живы во мне. Они не могут стать добрыми, без моих усилий. Они готовы стать просветленными. Они хотят знать, в чем смысл нашего ожидания?

Гомер не ответил. Он вглядывался в феерию звезд сквозь хрустальные бронированные «витражи» обзорных иллюминаторов, с которых Терциния еще час или два назад сняла внешние защитные жалюзи, похожие на старинные веера.

Свет Догорающей проявил впереди россыпь разноцветных лун, населенных островов и островков с участками почти слитых атмосфер. Почти…

Вот, что тогда натолкнуло его на мысль о возможности спасения. Гравитационная воронка набросит свое лассо на все миры системы в тот день, когда они построятся в драгоценный браслет, словно выложенный на бархатной подушечке космоса, и огненное облако с энергией в миллионы торнадо вырвется из звезды во всех направлениях… И этот красивейший венок астероидов, вероятней всего, не выдержит: обгорит как перламутр в пламени горелки, превратится в миллионы расплавленных брызг… Слитые атмосферы!

Слитые силовые поля планет! Нет, просто барьеры на пути несущейся с гор лавины… Агония или жизнь? Жизнь или агония? Гомер встрепенулся…

Терциния и Дарий завороженно смотрели в иллюминаторы рубки. Прямо по носу фрегата, не далее чем метрах в трехстах, один за другим, словно гномы из древних сказок, вышли из «тени» и выстроились один за другим пестрые разукрашенные дракары пиратов. Застрекотал зуммер системной связи. Вспыхнул экран слева. Однако вместо лица на экране появился традиционный пиратский тотем: череп со скрещенными тесаками.

— Компания благородных соискателей премий от щедрот свободного космоса имени Его величества костлявого пращура, балабола и шутника, золотого шнурка, приветствует вас, сынки и няньки, оседлавшие желанное нам имущество! — всю эту колоритную фразу говорил, прыгая на месте и подмигивая пустыми глазницами сам, Его величество, костлявый пращур — череп. Не иначе ребята с дракаров пускали в эфир свою фирменную анимацию. Голос за кадром продолжал озвучку: — Назовите свои имена, прежде чем абордажные присоски нашей компании поцелуют ваши жирные бока, тихони!

Не успели все трое что-либо сообразить — вспыхнул экран справа.

— Говорит капитан королевских патрульных перехватчиков. Учитывая сложившиеся обстоятельства, призываю команду угнанного фрегата к исполнению своего офицерского долга и приказываю вам немедленно вступить в бой с этим пиратским отребьем. В соответствии со статьей две тысячи семьдесят третьей, прим сорок пять Королевского кодекса, ваше согласие будет означать ваше помилование!

— Это еще что за прыщ-буквоед?! — костлявый пращур клацнул челюстями. — Мы не одни в беседе?.. А… Знакомый капитан хочет, чтобы его потрепали за расшитый воротник! Чью сторону примете, сынки и няньки? Где торчат твои лакированные лацканы, капитан? Ты спрятал свои корабли в «тень»? Мы только что оттуда. Покажись!

— Я у тебя за спиной! — ответил капитан, и на экране стало видно, как его лицо мгновенно покрылось холодной испариной.

— Уж нет! — ответил череп. — Мои молодцы уже нащупали тебя. Моя спина, капитан, прикрыта хорошим плащом! Я дам тебе понюхать его полу, хочешь? Одиннадцать моих форсированных и очень злых дракаров против двух твоих чахоточных бригов! Принимаешь бой здесь и сейчас? В награду победителю — этот самый новехонький фрегат! Эй, на борту фрегата, сынки и няньки, вы согласны побыть нашей наградой или тоже хотите подраться?

— Мы хотим! — ответила Терциния к полной неожиданности и Дария, и Гомера.

— На чьей стороне? — голос, озвучивший череп, казалось, был озадачен, услышав такой ответ «сынков и нянек».

— На своей! — в Терцинии просыпалась пантера.

— Что значит на своей?

— А разве у нас не три стороны? Или вы, размалеванные благородные соискатели премий свободного космоса, к таким дуэлям непривычны?

— И много вас там, таких нянек? Какой твой экипаж, детка? Я вижу троих в рубке, пока что, — голос черепа старательно пытался удержать иронические интонации.

— Нас и есть трое, — ответил Гомер, опередив Терцинию. — Жаль, что сундук с чипами для киберов не захватили!

Череп со скрещенными тесаками больше не прыгал на экране и челюсти не разжимал — изображение застыло.

— Откуда вы знаете историю о сундуке с чипами?

— Да уж вспоминали, без бравады, про одного знатного космяка по прозвищу Одиссей-Киклоп… История хорошая. Лет двадцать ей, наверное, разрази меня плазма!

— Разрази меня плазма! — повторил голос. — Кто вы, отчаянный человек, назовите себя.

— Дамиан Гомер, бывший бортинженер, бывший, так я думаю, гражданин Снежной Лады.

Экран с черепом погас. Экран с насупившимся капитаном перехватчиков тоже.

— Что происходит?! — Скилур тряхнул головой, словно только что «пролечился» от похмелья, приняв рюмку совсем уж горькой настойки. — А где обещанная драка?

— Любопытный вопрос, — Терциния стянула на себя все вещество жесткости и осторожности, витавшее в рубке, — процесс превращения в пантеру завершился удачно. — Вот это, как раз, мы сейчас и выясняем, милый!

*** 

Моисей встретил появление Гелеспы на лыжной станции со свойственной киберам предупредительностью и вежливостью добропорядочного слуги:

— Госпожа Геле, вы сегодня превосходно выглядите! Вот ваш личный лыжный комплект. Моисей выбрал самую скоростную модель. Коэффициент скольжения девяносто три процента. Обязательно, пожалуйста, наденьте защитный шлем и наколенники. Госпожа Геле, Моисей включил все освещение пещеры. Робот-шлифовщик зондировал всю трассу три дня назад. Никаких непредвиденных неожиданностей не отмечалось.

— Непредвиденных, говоришь, — Гелеспа без промедления принялась застегивать наколенники. — А что насчет предвиденных?

— Госпожа шутит. Моисей это ценит. Моисей знает, что госпожа лучшая лыжница на всей Снежной Ладе.

— Спасибо, Моисей. Скажи лучше, как давно наш молодой гость вышел на трассу?

— Господин Дереш вышел на трассу двадцать минут назад. Моисей засек время.

— Моисей, ты всегда говоришь о себе в третьем лице.

— Это личный стиль Моисея, госпожа. Моисей наблюдает за собой со стороны и так лучше замечает свои ошибки.

— Не помню случая, чтобы ты совершал какие-нибудь ошибки…

— Ошибки ускользают от внимания только для первого лица — третьему лицу они совершенно очевидны. Такова философия Моисея.

— У людей такая философия называлась бы шизофренией.

— Моисею знаком этот термин, но применить его к себе Моисей не в состоянии.

— Для этого в твоей памяти должно быть как минимум два разных Моисея. Прощай, пока что, мой друг!

— Госпожа всегда так говорит. Моисей привык.

— Привычка тоже бывает ошибочна. Так думают люди.

— Моисей будет размышлять об этих словах. До свиданья, госпожа Геле.

Выбежав из помещения станции, Гелеспа пристегнула лыжи к своим унтам. Сложная конструкция пружин и шарнирных замков делала легкие лыжи очень послушными. Подъезд к трассе занял меньше минуты, несмотря на неукатанный склон, лыжные палки в снегу не вязли, и Гелеспа решила не терять отталкивающего усилия на резких движениях и рывках, напротив — набирала скорость по классической сужающейся синусоиде. Под невысокую арку ледяной пещеры она влетела со скоростью не менее семидесяти километров в час. Погоня за князем Каспаром Дерешем началась.

Теперь очень важно было не потерять темп, равновесие, ориентировку, да и не сломать голову, в конце концов… А главное, не позволить это сделать потенциальному суициднику.

Грандиозное великолепие пещеры никогда не переставало удивлять ее, и хотя скорость и напряженное внимание никак не располагали к созерцательности, все же даже этих стремительно летящих ощущений восторга хватало для последующих воспоминаний.

Обледеневшая драпировка стен и нефов в залах, чередование настоящих скульптурных форм сталактитов, одетых в голубые прозрачные панцири льда, словно вышедшие из третьего измерения фрески неких богоборческих мистерий… Однажды Гомер попросил ее описать это кино брызжущих метафор пещерных картин, и она вдруг предстала в глазах мужа в новом качестве:

«Я вижу театр волшебства, зарастающего слоями времени… Некий царь, получеловек, полуптица, захотел однажды вывести свою армию из подземного мира на свет бога Панчалиллы. Вереница его воинства устремилась по ступенькам лестницы. Шли они, прижимаясь к стенам в полной темноте, боясь потерять друг друга, держась цепью — великаны и карлики, смешанные в телах с дикими зверями, как и их царь, возглавивший процессию… Подымались с величайшим страхом: умеющие летать ползли, умеющие ходить — стелились как змеи. Змееподобные сплетались и шагали, перекидывая хвосты как ноги, раня друг друга, кусая, рыча и взвизгивая. Все они мечтали о новом просторном мире, о благоволении, как им казалось, доброго бога, который, узнав о том, какая беда грозит миру, решил заморозить монстров, не дать им выйти из пещеры. Своим волшебным жезлом он заморозил некогда горячую гору и еще четыре тысячи гор…»

«Хитрюга, — сказал тогда Гомер, — ты рассказываешь мне мифологию Снежной Лады. Я забыл, ты же горянка!»

Только такому человеку, как ее муж, могла прийти в голову идея открыть лыжный слалом в пещере и самому его обкатать!

Гелеспа неслась по знаменитому винтовому туннелю. Скорость и инерция вынесли ее на левый скат. Сгруппировавшись, почти на корточках, помогая себе остриями лыжных палок, которыми можно было управлять наподобие килей, ограничивая слишком опасные подлеты вверх, к тому, что просилось назвать потолком (но какой потолок в трубе!), — Гелеспа летела в подземное царство царя-зверя. И только когда улитка воронки сузилась настолько, что чувство поворота как-то странно растворилось в потоке холодного воздуха и мелькающих, впрессованных в лед фонарях освещения, Гелеспа поняла, что перевернулась вниз головой, что ноги и лыжи наверху. Винтовой туннель скрутил движение до мнимого ощущения невесомости. Исчез даже привычный шелест лыж, трущихся о ледяной панцирь. Еще один виток «улитки», и, как всегда неожиданный, поворот вывел Гелеспу в новый прямой туннель.

Еще через три минуты она въехала в просторный Камлающий зал, где обычно можно было передохнуть, перед тем как выбрать дальнейший вариант спуска. То, что выбор выглядел как выбор, — сомневаться не приходилось: из Камлающего выходило еще целых четыре направления. Три из них позднее сходились, и только одно вело в «цикличку». Гелеспа надеялась, что Каспар Дереш не выберет последнего.

В центре Камлающего высилась из причудливо сросшихся сталактитов и сталагмитов, но уже не растущая обледеневшая фигура Шамана. Обычно к подножию этого изваяния собирались смельчаки пещерного слалома.

Несколько простых скамей, накрепко врезанных опорами в каменно-ледяное дно, служили им местом отдыха. И пока Камлающий очаровывал зрителей неповторимой игрой света, камлая таким образом, чувство отсутствия времени совершенно овладевало теми, кто еще минуту назад находился в стремительном полете невероятных ощущений.

Одного из таких «задумавшихся» чуть ли не до смерти Гелеспа нашла здесь три года назад. Парень провел в пещере двое суток, не замечая даже того, что освещение выключалось на несколько часов. Он почти ничего не помнил из пережитого, но по расспросам стало ясно, что парень прошел «цикличку» и был там не меньше пяти раз. Возвращался в Камлающий и снова выбирал один и тот же туннель. Хуже всего было то, что молодой человек наотрез отказывался покидать пещеру, хотя и был ужасно истощен.

Гелеспа подкатила к скамейке в тот самый момент, когда Дереш, а это мог быть только он, выскочил из одной из ледяных складок изваяния Шамана.

— Каспар! — крикнула Гелеспа. — Постойте! Давайте поговорим. Я знаю, кто вы. Не бойтесь…

Фигура, облаченная в темно-фиолетовый лыжный костюм и защитный шлем, остановилась.

— Где вы научились так ездить? — Гелеспа поняла, что лучший способ остановить отчаянного — это заболтать его. — У вас на Поющей Нимфе нет стоящих лыжных трасс. Что вас к нам привело, князь? Путешествуете по мирам без малейшей свиты?

Каспар Дереш повернулся. Снял шлем… Быть не может! На нее смотрело повзрослевшее лицо того самого юноши, которого она вытащила отсюда три года назад.

— Я и тогда был без свиты, помните? Только тогда я придумал себе другое имя…

— Почему вы вернулись, князь? Неужели хотите все повторить?

— Нет. Я хочу остаться на Панчалилле. Позвольте мне остаться, госпожа Гомер!

— Я подумаю над этим вопросом… Хотя вы и ставите меня в тупик… Но вы ведь родовой князь и гражданин Поющей Нимфы… — Гелеспа села на скамью, подтянув под нее лыжи и опершись на лыжные палки руками. Странно, но почему-то прежнее беспокойство куда-то улетучилось из нее. Он не суицидник. Здесь что-то другое… — Ладно, Каспар, какие у вас планы на сегодня?

— Я не менял планы, госпожа Гомер… Закончить спуск, пересесть на флаер и полететь к торнадо. Вы бы оказали мне честь, как хозяйка Панчалиллы, составив мне компанию!

— Хотите собрать максимум ощущений?

— Хочу.

— И пообещаете мне, что не будете лезть головой под гильотину?

— Трудное обещание… Но обещаю.

— Значит, наши приключения еще не закончились, князь Дереш!

— Мне понравилось, когда вы называли меня просто по имени.

— Хорошо, Каспар, буду звать вас просто по имени. Хотите, устроим соревнование?

— В чем будет его смысл?

— Кто первым доберется до флаеров.

— И вы научите меня проходить через торнадо?

Гелеспа подумала, что еще три года назад она восприняла бы этот тон и этот вопрос как совершенно мальчишеское любопытство, но не теперь.

— Я научу вас чувствовать стихию, Каспар, необузданную стихию. Доверять себе и тому, кто рядом. И еще… выживать в условиях смертельного риска. Так лучше звучит, по-моему, не находите?

— Да, так звучит лучше. Я согласен!

— Вот видите! Достаточно только поменять акцент…

— Вы можете поменять акцент у нашей звезды? По-вашему, это легко сделать? — на несколько секунд его молодое красивое лицо окаменело. — Моя планета, мой мир, все, что я только научился любить, должно погибнуть! Как поменять акцент такому приговору?

— Насколько я знаю, ваше княжество строит свои Корабли Спасения, разве нет?

— Да, строит. И уже отправило их сотни за пределы системы. Но я всегда отказывался лететь… И многие из наших подданных отказывались добровольно. И таких, таких миллионы, госпожа Гомер. Что до меня, то я хочу, чтобы вы знали заранее: Князя Каспара Дереша разыскивает вся тайная полиция Поющей Нимфы.

— Значит, вы в бегах, Каспар? — Гелеспа, наконец, поняла причину всех своих подозрений и сомнений. — В таком случае, бегите, бегите… князь!

*** 

— Будь проклято это время! Будь проклят этот идиот астрофизик, объявивший чертов Приговор! Куда теперь все катится!? Жизнь и без того всегда не дорого ценилась, а теперь? Деньги, богатство, вольная наша жизнь… торговля, еда, женщины… увеселения, надежды, черт бы их побрал! Больше всего, мой дорогой мэтр Флориан, нам, оказывается, в жизни нужны были надежды, что все, чем занимается каждый, мало-мальски удачливый человечишка, имеет смысл. Будет иметь смысл. Завтра!.. Завтра, слышите, мэтр Флориан! Через год! Через десять лет! Через сто! Разрази меня плазма, через сто! Вы, честные утильщики, барахольщики системы, мы, честные пираты и контрабандисты, грабящие честных толстосумов… Хотя какие они честные, это понятно… Но все-таки! Не было бы их, не было бы и нас, мэтр Флориан… Так что же, будем продолжать торг? Какое бессмысленное слово «торг», чувствуете? Когда нет надежды! Вот тот-то и оно, разрази меня плазма! — Одиссей-Киклоп, самый удачливый пират всех времен и народов, посмотрел на своего собеседника с усмешкой удава, примеряющего на себя наряд кролика, а поскольку никто не знает, как усмехаются удавы, то однозначно утверждать, что это была именно усмешка, — значило сильно преувеличивать свою наблюдательность.

Мэтр Флориан, старый, тертый в торговых спаррингах утильщик, отчетливо понимал, кто перед ним, и особых иллюзий не строил. Впрочем, пенсне, украшавшее нос мэтра Флориана, выдавало некоторую нервозность своего обладателя — беспрестанно соскальзывало по причине запотевания носа. Мэтр Флориан периодически его ловил, протирал переносицу пальцами и снова старательно вправлял пенсне на место.

Что же до монокля Одиссея-Киклопа, вооружавшего его зрячий правый глаз, то эта вещица, прикрепленная к золотой цепочке, тянущейся от нагрудного кармашка весьма солидного камзола со стоячим воротом, позументом и золотыми же пуговицами, — то вот, собственно, монокль бравого пирата в его глазнице сидел на редкость надежно и совершенно не препятствовал никакой мимике, включая пресловутую усмешку.

Приятели сидели в уютном зале для переговоров орбитального торгового дома. Бутыль вина, стоявшая перед Одиссеем-Киклопом на длинном столе-проекторе трехмерного бильярда, была уже на три четверти пуста. Чтобы как-то получше прикинуться кроликом, Одиссей-Киклоп задал абсолютно профанский, на его взгляд, вопрос:

— Мэтр Флориан! Ума не приложу, как можно играть в голографический трехмерный бильярд? Я здесь уже не первый раз и все не возьму в толк, как вы это делаете…

— Для этого, дорогой мой Киклоп, нужна невесомость. Тогда вы можете легко парить над объемной проекцией бильярда и выбирать любой мыслимый шар и любой угол для удара.

— А кий?

— Что кий?

— Кий у вас в руках тоже виртуальный?

— Нет, кий обыкновенный с электронным сенсором.

— Вот оно что! — Одиссей-Киклоп приложился к бутылке. — Н-да! Сказал бы я! Такие развлечения сейчас уже кажутся бессмысленной роскошью…

— Давайте вернемся к нашей теме, — доверительно-осторожным тоном предложил мэтр Флориан.

— Не имею ничего против, разрази меня плазма! — крякнул Одиссей-Киклоп и нацелил в утильщика свой увеличенный стеклом монокля глаз.

— Значит, вам нужен большой оборудованный корабль по типу тех каравелл, что строят на орбитальных верфях Королевского Двора, иначе звездолет? С чего вы решили, что бедные и честные, как вы правильно заметили, утильщики способны выполнить такой заказ?

— Видите ли, дорогой мэтр Флориан, что-то подсказывает мне, что в данном закутке блаженной системы нашей вы, утильщики, давно и справедливо противопоставившие себя разным дисциплинированным планетам-государствам, — единственная опора всего вольного люда, вроде нас. Что-то мне подсказывает и то, что, в отличие от республиканских ворон и королевских петухов, вы, честные утильные крысы, давно опередили технологии конкурентов и собираете каравеллы для запредельного космоса не на орбитах, где, кроме летающих банок, вроде этой, ничего нет, а на подземных заводах нашей любимой Пестрой Мары, которую, кстати, мы, честные пираты, охраняем для вас не одно поколение, разрази меня плазма!

Мэтр Флориан опять поймал слетевшее с переносицы пенсне.

— Не скрою, — сказал он, досадливо поморщив лоб, — в ваших словах есть доля правды…

— Доля правды?! — возмутился Одиссей-Киклоп. — Так вы называете полную совершенную истину? Долей правды?! Пощадите мое чувство справедливости, мэтр Флориан! Кстати, мэтр Флориан, да будет вам известно, что у нас, у честных пиратов, это чувство особенно обостряется в моменты азарта и наивысшей опасности.

— С азартом я соглашусь, мой дорогой Киклоп, хотя и с известной долей скептицизма, но что до наивысшей опасности… Кто другой, как не ваш брат пират…

Глаз Одиссея-Киклопа увеличился под стеклом монокля до угрожающих размеров. Мощная крепкая пятерня сжала недопитую бутылку.

— Я буду очень внимательно следить за тем, чтобы вы не сфальшивили, мэтр Флориан, формулируя сейчас свои доводы, а правильнее было бы сказать, м-да… забыл слово… Попытайтесь! — ни единожды не моргнув своим глазом, не покачав головой ни вправо, ни влево, пират одним глотком осушил бутыль.

— Ладно, — сдался мэтр Флориан. — Итак, вы хотите одну звездную каравеллу в обмен на…

— Четырнадцать королевских и республиканских фрегатов! — Ладонь Одиссея-Киклопа легла на стол, и пальцы начали отбивать некую ритмическую «чечетку».

— Пятнадцать королевских и республиканских фрегатов! — Мэтр Флориан, словно факир, зажег в воздухе экран виртуального посредника.

— Цена успела возрасти на целый фрегат, мэтр Флориан?

— Да, и, к сожалению, такова наша залоговая и обменная ставка на сегодняшний день. Мы терпим огромные издержки из-за технологических сложностей, поймите правильно, мой друг…

— Разрази меня плазма! — Одиссей-Киклоп с хрустом сжал кулак своей «игривой» пятерни. — Я действительно ваш друг, мэтр Флориан, и я согласен! Однако прежде чем добавить вам этот фрегат, мне придется навести кое-какие справки. В частности, побеседовать с моим сыночком и узнать, каков его улов. У вас ведь найдется здесь лишний обруч системной связи? Или соблаговолите вернуть мне мой! Надеюсь, ваши техники уже тестировали его на предмет нежелательных кодов? Откуда столько недоверия, мэтр Флориан?

— Поймите, это простая формальность! Никто из королевских или республиканских шпионов ничего не должен знать о планах утильщиков.

— О, это справедливо!.. Конечно, о таких вещах стоит заботиться. Однако как насчет обруча?

— Не утруждайтесь. Наши летающие банки, как вы выразились, давно избавили наши головы от необходимости носить эти надоедливые «кандалы». Называйте код связи и слушайте своего сынка.

— Так просто?

— Именно так, мой друг.

— Хорошо. Код пятьсот семьдесят три. Пароль «застенчивая свора». Ну, так, где вы там, бездельники, сопло вам в глотку! Сто чертей в реактор! Гулливер, сынок, это папа, давай поговорим… Где вас носит нелегкая, бродяги? Вы мне нужны, купидоны латанные, мультяшники! Черепок, Гулливер, сынок, ответь мне, засранец!

— Черепок… Сынок… Гулливер… Засранец… Как ты еще будешь меня величать? Ты уже успел залить баки, иначе откуда бы такое красноречие у моего драгоценного родителя! Где ты, отец?

— Гулливер, я у мэтра Флориана. Помнишь, я тебе говорил, что готовлю с ним сделку. Так вот, она, считай, уже на мази. Мы возьмем каравеллу, если ты мне поможешь…

— Мне что, подогнать мои дракары тебе под камзол и подготовить абордажные присоски?

— Вовсе нет, сынок! Мне нужен всего один фрегат в довесок к тем четырнадцати, что я пригнал к Пестрой Маре, пару часов назад.

— Ты что же, опустошил все наши заначки?! Это почти год работы, папа!

— Знаю, сынок, — глаз Одиссея-Киклопа под моноклем заметно уменьшился, — но всего один фрегат, и дело с концом! Будем седлать каравеллу и забудем все проклятья наших миров. Все их плоды и награды бесполезны, сынок, когда у тебя нет надежды…

Так есть у тебя улов? Чем закончилась твоя вылазка, Гулливер?

— Вылазка закончилась успешно. Но у меня есть для тебя сюрприз.

— Решил побаловать старика, сынок? О чем речь, выкладывай…

— Не о чем, а ком. Тебе бы надо посоветоваться с одним человеком. Он твой старый приятель.

— Все мои старые приятели в титановых футлярах на космическом ветру вялятся. Кто этот призрак?

— Это я, кэп, и вовсе не призрак, а муж вполне телесный! Уж мой-то голос ты с другими не спутаешь, или как?!

— Дамиан! — Одиссей-Киклоп вскочил со стула. Мэтр Флориан втянул голову в плечи, и пальцы обеих рук его вцепились в пенсне. — Разрази меня плазма! Что ты делаешь в наших широтах?

— Ну не совсем в ваших… Мы с твоим сынком только что пересекли республиканские кордоны, разумеется, не в положенных местах. Со мной еще двое моих друзей, славных ребят. Дарий и Терциния… Вот такая оказия, Оди, мы и есть экипаж того фрегата, который сейчас очень заботливо сопровождают дракары твоего сына Гулливера. Что скажешь? Может, ты не станешь лишать старого друга его теплой посудины? И, кроме того, я бы хотел тебе кое о чем рассказать. Может, отложишь сделку или хотя бы перенесешь на время моего прилета?

— Черт возьми, Дам, ты прав! Стоит, пожалуй, обняться и опустошить пару бочонков вина ради такого случая! Гулливер, сынок, я о корчме рыжего Гаргантюа, одним словом, буду вас ждать на Второй Луне Пестрой Мары. Когда прибудете?

— Через пару суток, я так думаю, не раньше, папа.

— Будь осторожен, сынок, и береги фрегат моего друга. Особенно, конечно, его самого, разрази меня плазма!

Мэтр Флориан был премного удивлен таким разговором его друга и столь неожиданным поворотом в процессе того, что утильщики почитали как святой ритуал, а именно поворотом в сделке. Они всегда прощали себе свои поправки, оговорки, дополнения, отклонения и резолюции и очень редко, если почти никогда, не прощали непоследовательных действий другой стороне, именуя такие действия не просто «непартнерским поведением», и даже не «откровенным свинством» или «безобразием», а просто-таки «кощунственными выпадами».

Сдерживающим фактором в немедленном прекращении отношений мог выступить, пожалуй, только особенный статус партнера, его личные волевые качества, или подспудный страшок навлечь на себя какой-нибудь неуправляемый воинственный гнев.

Подобным статусом, без сомнений, владел видавший виды пират Одиссей-Киклоп. Поэтому реакция мэтра Флориана внешне ограничилась озадаченно растерянным взглядом, несмотря на то, что буквально пять минут назад настойчивость утильщика в отношении «добавочной платы» была принята Одиссеем-Киклопом, а внутренние аплодисменты мэтра Флориана были так возможны…

— Мэтр Флориан, — начала свои якобы объяснения Одиссей-Киклоп, — у нас с вами предостаточно времени до прилета моего сына Гулливера-Черепка… Не согласитесь ли вы побыть моим добровольным гарантом и заложником? Я был бы вам за это дьявольски признателен и благодарен. Что-то подсказывает мне, мэтр Флориан, что если я сейчас не возьму вас в такой дружеский плен, вы непременно выкрутитесь и оставите меня с носом, а мы, пираты, да вы уже знаете, мы очень не любим несправедливости, особенно в моменты азарта и наивысшей опасности. Да, я повторяюсь, не так ли, мэтр Флориан? Вот незадача! Старею, знаете ли… Однако слово мое крепко, клянусь костлявым пращуром на флагах всех дракаров. Уж вы мне поверьте…

Мэтр Флориан проглотил слюну, точней, по-видимому, ееотсутствие.

— Да, я вам верю. Без сомнения… Вы же наш друг и желанный гость. Что вы предлагаете?

— Я предлагаю вам научить меня играть в трехмерный бильярд, а после присоединиться ко мне и вместе слетать на пирушку в чудесный подземный город вашего подопечного Рыжего Гаргантюа. Кстати, у вас будет отличная возможность осмотреть последнюю фишку в моей ставке. Я о трофее моего сынка… Так что скажите, уважаемый мэтр Флориан? Принимаете поправку?

— Принимаю, — ответил мэтр Флориан с чувством подавленного игрока, у которого ограничили выбор действий, вежливо приставив дуло к виску.

*** 

В здание Королевской Академии Гильгамеш-Лобсанг вошел беспрепятственно. Действие нейрозамедлителя продолжалось, по-видимому, уже третий час. Все это время город напоминал Гильгамешу заколдованное царство.

По странной аналогии с процветающей манией отключать киберов, картина выглядела так же, только в отношении людей. Но не только людей, а всего, что двигалось: гравикары висели в воздухе, а если и двигались, то не более метра в час. Эскалаторы в магазинах, лифты в офисах — все застыло, словно в стоп-кадре…

Собака, задравшая ногу над штаниной какого-то пьяницы, спавшего в сквере… Двое потрепанных молодцов, пытавшихся отмутузить друг друга… Слепая женщина с тросточкой посреди улицы… Мрачного вида старик, где-то нашедший камень и бросивший этот камень в витрину бара… Камень продавливал стекло, и то разлеталось на осколки… Можно было подойти и собрать эти осколки прямо в воздухе… Растрепанный гвардеец с криком в безмолвной глотке догонял женщину… Держал ее за прядь развевающихся, застывших в неподвижном воздухе волос…

Чем больше сценок с людьми-статуями наблюдал Гильгамеш, тем ясней ему становилось, что человечество уже давно и обреченно болеет, но теперь это становилось еще очевидней.

Лоск цивилизации, лоск культуры исчезал, таял, испарялся в пластиковом, перенасыщенном изобилием и комфортом мире. Коллапсировало еще не светило — коллапсировало страшное затравленное сознание.

Гильгамеш с жалостью думал об этих живых манекенах. Ему хотелось, чтобы и они имели возможность посмотреть на себя со стороны. Но больше всего ему хотелось вернуть им надежду. Однако парадокс действия препарата был слишком велик…

Гильгамеш шел обычным своим шагом, ощущая, как нагревается воздух на теле. Скорей всего, никто не видел его — он двигался слишком быстро для них. Но их собственный ритм нисколько не менялся притом. Старушка уже давно должна была перейти улицу. Разбитое стекло витрины — давно выпасть. Гвардеец давно должен был догнать девицу, а гравикары над головой давно пролететь, и все же он, Гильгамеш, видел мир иначе. Для него время физического пространства замедлилось в десятки тысяч раз.

Могло ли это означать, что оно действительно замедлилось, а не только в его восприятии? Остановить светило! Дать ему время опомниться! Сказать нет его безумию и нарастающему с ним безумию мира! Как это сделать? В чем смысл его, Гильгамеша, великого открытия? А у него должен быть смысл!

Если иллюзия способна изменить мир, вытащить его в новое измерение, и там, в этом новом измерении, мир способен будет найти ответ на все. Научиться жить иначе, а научившись, вернуться в свой мир, чтобы преобразить его, остановить… Остановить проклятие Великого Приговора! Великая иллюзия против Великой реальности! Подлой реальности, посягнувшей на Великую Надежду Великой Иллюзии!!!

Как долго продлится действие нейрозамедлителя? Он не должен быть столь долгим. Час. Два. Три… Сутки, месяц, полгода, год, а что, если он необратим? Если он уже сейчас необратим для него, своего создателя? А что, если он обрек себя на одиночество, сыграл с собой страшную шутку?

Последняя шутка королевского шута оборвала его связь с миром!.. Теперь до конца своих дней он ни с кем не сможет заговорить, потому что никто не услышит его. Никто не сумеет ответить, если он о чем-либо спросит…

Нет, такой финал был бы ужасней, чем коллапс Догорающей звезды!

А если теперь он бессмертен? Великая иллюзия, даровавшая великую муку!

Великое бессмертное одиночество сумасшедшего шута, по иронии судьбы оказавшегося великим гением-нейрохимиком! Бред… Бред… Бред! Невозможно!

Должен быть предел действия препарата…

Гильгамеш забеспокоился, даже запаниковал.

В таком состоянии он вошел в здание Королевской Академии.

Неожиданно возникла проблема: как подняться в приемную Суллы? Все скоростные лифты были обездвижены, то есть в своем времени они двигались, но во времени Гильгамеша… Единственно доступное средство — центральная винтовая лестница на оси огромного шара! Два километра вверх на «полюс». Интересно, сколько реальных секунд занял бы его подъем? Одна, две, не больше. Но реальный наблюдатель Гильгамеша просто не увидел бы. Как не видит и сейчас.

Вздохнув, Гильгамеш стал считать ступени. Усталости не ощущалось и в помине. Десять тысяч ступеней — сущий пустяк! Наконец «полюс». И двери апартаментов Суллы Мануситхи. Никаких препятствий. Особенно для знающего все цифровые коды. Особенно для его левой руки, лезвием проникающей к замочным задвижкам и приводящей их в положение «открыто»… Эта рука, да, его рука, как и маска, впрочем, настоящие артефакты в мирах Нектарной, память его прошлого, его Связи с космосом древних… Когда-нибудь, в своем Послании, он расскажет об этом людям, когда-нибудь, когда откроет путь, чтобы Вернуться… Но это будет не скоро. Еще нужно время. Время для испытания препарата…

Гильгамеш вошел в кабинет ректора. Увидев Мануситху, неподвижно застывшего за рабочим столом, сел напротив него в кресло и стал ждать…

Время включилось внезапно. Без малейшего переходного состояния.

Мануситха поднял глаза, вздрогнул и побледнел.

— Лобсанг! Что за чертовщина! Как ты здесь оказался? Меня никто не предупреждал… Чем обязан?

— Сулла, это я, Гильгамеш! На мне всего лишь его лицо и мундир. Я бежал из Департамента, ушел прямо из его экзекуторской. Но ты не представляешь как! Слава Богу, ты пришел в себя! Как я рад, Сулла!

— Я пришел в себя?! — Мануситха запустил пальцы в извечно наэлектризованную копну волос. — Ты о чем, Гиль, что за история и что за маскарад?

— Не обращай внимания… То есть это я себе говорю… Послушай, Сулла, случилось то, что случилось: меня раскрыли. Мои эксперименты, мои записи, все теперь у них. Но я не выдал никого из ученого подполья. Никто не знает, куда тянется цепочка… И Лобсанг останется в голых дураках, потому, что последняя формула у меня в голове. А теперь уже и в крови… Боже мой, он работает, Сулла, он работает так, как я не ожидал…

Мануситха мотнул головой, точно пытался смахнуть навязчивый фантом.

— Что работает?

— Мой препарат, разумеется, мой нейрозамедлитель времени. Я вырвался из лап Лобсанга благодаря ему. Но последствия, Сулла! Мне трудно оценить последствия…

— Мне тоже, Гильгамеш, — Мануситха наконец уловил в себе признаки какого-то разумения. — Ты пришел сюда незамеченным, тебя никто не увидел?

— Именно так, Сулла, именно так! Хотя я перестарался. Не нужно было раздевать регента и состраивать его рожу… Хотя, может быть, теперь это поможет. Ты мне тоже поможешь, Сулла, ты должен мне помочь!

— Было бы странно, если бы я отказался. Однако не горячись, Гиль, расскажи все по порядку.

— Какой порядок, Сулла! Меня уже ищут. Мне нужно уходить, мне нужно покинуть Двор и еще… Мне нужна Лаборатория, наша Лаборатория, та самая…

— Для чего она тебе, Гиль?

— Завершить исследования. Это же ясно. А потом я хочу произвести препарат в достаточном количестве…

— Достаточном для кого?

— Для человечества, Сулла! Если мы сумеем распространить нейрозамедлитель и убедить людей в его действенности…

Мануситха никак не мог понять, кривляется Гильгамеш или действительно верит в то, о чем говорит. Очень нелегко было забыть то обстоятельство, что перед тобой знаменитый королевский шут. И как бы то ни было, даже если забыть шута, кстати, опального, если видеть человека, ослепленного каким-то гипотетическим успехом своего сомнительного открытия… Мануситха выждал паузу, насколько сумел.

— Гиль, ты сейчас сказал одно важное слово. Ты сказал «действенность», так ведь?

— Так.

— Гиль, ты собираешься своими инъекциями остановить коллапс Нектарной звезды?

— Именно так, — ответил Гильгамеш без малейшей тени колебаний.

Мануситха снял с безымянного пальца левой руки свой единственный перстень — черненую печатку с изображением звезды, протянул Гильгамешу.

— Вторая Луна Пестрой Мары. Подземный город. Старый заброшенный туннель в западной части. Базальтовая скала с меткой в точности такой же, как на перстне. У тебя будут проблемы, Гильгамеш. В городке этом давно окопались пираты. Утильщики их пустили. Там у них что-то вроде вольной торговой зоны. Бестия на бестии сидит. Как ты туда попадешь — не знаю… Но вот что еще… Расспроси тамошний народ о неком Дамиане Гомере и Дарии Скилуре. Совсем не так давно эти ребята угнали фрегат. Сдается мне, что следы их где-то там затерялись. Если будешь иметь возможность — свяжись с ними и помоги им, так как я сейчас помогаю тебе. Вот что еще, Гиль… Мой гардероб в твоем распоряжении. Сними камзол Лобсанга. Уверен, что тебя в нем и ищут. Это простой путь, Гиль. Стать на время самим собой. Поверь, в твоем положении это лучший способ маскировки. Мне кажется, что Лобсанг даже не знает твоего настоящего лица.

— Ты прав, Сулла, ты как всегда божественно прав! Стать самим собой… М-да! Трудная задача для того, кто привык всю жизнь играть роль… Сарданапалы! Сардакурганы! Но ты-то веришь мне, Сулла, веришь в то, что Гильгамеш перевернет сознание наших миров и остановит Великий Приговор?!

Мануситха не знал, что ответить. Он думал о предстоящих переговорах с канцлером Республики Независимых Астероидов. Он также думал о Дамиане Гомере и его миссии, если она, конечно, станет таковой. Он также сочувствовал Гильгамешу. А что, если эти люди когда-нибудь объединятся? Найдут ли они общий язык, сумеют понять друг друга? Поняли бы тогда их все остальные миры Нектарной, стали бы действовать по их начертаниям?

О, безумие, ты заполняешь формы, не предназначенные тебе, ты дублируешь свои странные усилия, не думая о последствиях, ты просто живешь слепотой, самодостаточной верой в истины, которых не можешь ни измерить, ни понять, оставляя этот мученический ужас другим — небезумцам, тщетно пытающимся научиться жить как безумцы, но вместо этого банально сходящим с ума от невозможности выбора!

Где же ты, Дамиан Гомер? Вот посылаю к тебе Гильгамеша. Прими его от всего сердца! Не побрезгуйте безумием друг друга!

*** 

Флаер князя Дереша изрядно потряхивало. Упрямый мальчишка все-таки не послушался совета Гелеспы и, вырвавшись вперед, на скорости не менее трехсот километров в час, шел по касательной к воздушной юбке торнадо.

Черный исполинский хобот висел прямо над кратером Панчагрима. Сам вулкан с высоты выглядел обледеневшей раковиной — вековые торнадо так причесали его ледники на склонах, что подобие было почти идеальным. Панчагрим переливался всеми цветами, улавливая свет и блеск всего флуоресцентного пояса стратосферы Снежной Лады.

Когда почти сто пятьдесят лет назад планетарные климатологи проектировали атмосферу на Снежной Ладе и создавали этот пояс, в функции которого входило создание по сути «вечного дня», — они еще не представляли себе всех дополнительных эффектов, которые вызовет этот чудесный «колпак сияния». Миллионы тонн молекулярного флуоресцента, рассеянного в стратосфере, создали то чудо, которое потом назовут «сарафаном Лады». Молекулы флуоресцента соберут и усилят звездный свет галактики в сотни крат, но так причудливо, что небо Снежной Лады будет выглядеть словно бы сшитым из бесконечно меняющих размеры и конфигурации кусков тончайшего атласа — голубой цвет будет соседствовать с розовым, лимонный перетекать в салатный, и все это придет в движение. Сарафан Лады никогда не повторится в рисунке, и тем удивительней будет выглядеть на фоне этого безбрежного клубящегося нежного шитья черные свитки торнадо.

Гелеспа включила бортовую связь.

— Каспар, вы обещали меня слушаться…

— Не совсем так, госпожа Гомер. Это вы обещали научить меня слушать стихию! Здесь чертовски здорово!

— Пока что я вижу другое, Каспар, — вас здорово трясет! Послушайте… Хотите заигрывать с торнадо, тогда делайте это иначе. Дайте ему вас увлечь. Нырните под «юбку» вихря и прокатитесь один круг с выключенным двигателем. Вихрь потянет вас к центру. Дайте задний ход и выходите на сопротивлении.

Дереш рассмеялся.

— Под юбку вихря… Выходить на сопротивлении… Звучит как консультация по сексологии торнадо. А каков пол этого вихря, госпожа Гомер?

— Если быть точным, то обоих. Но для вас это «она». Я буду думать, что «он».

— Это всегда бывает только так, как вы сейчас рассказываете? А что тогда такое сверхчутье, сверхвера?

— Серьезные вопросы, Каспар. Назовите сверхверу и сверхчутье мыслями о мыслях. Тогда все станет на свои места. Стихия разумна, Каспар.

— Что же думает эта девочка высотой два километра обо мне? Ждет, что я залезу ей под юбку?

Теперь рассмеялась Гелеспа.

— Нет, Каспар, вы слишком буквальны. Но с другой стороны, ей любопытны все ваши действия. Только поступит она не в соответствии с вашими планами или ожиданиями. У нее есть свои.

— Значит, наши планы и ожидания никогда не совпадут?

— Совсем нет. Они совпадают постоянно, но результат у каждого свой.

— О чем вы, госпожа Гомер?

— Выйдите из клетки страхов. Забудьте о правилах, даже о тех, о которых я вам только что рассказала. Хотите, просто нырните в центр торнадо. Важно не то, как вы это сделаете, а с каким чувством.

— Спасибо, госпожа Гомер! Вы отличный инструктор. Именно этих слов я и ожидал. Надеюсь, скоро мне поможет все, что я здесь успею…

— Скоро? — повторила Гелеспа с подозрением. — Вас что-то ждет скоро, Каспар, я правильно поняла?

— Да, правильно. Скоро я полечу на Догорающую звезду. Я не мог сказать вам этого сразу. Горы Панчалиллы — часть моей тренировки.

— Вы же хотели остаться на Снежной Ладе…

— Да, был порыв… Но теперь я кое-что понял. Мне нужно осуществить свой план.

— Вы расскажете мне о своем плане, князь Дереш?

— Да, госпожа Гомер. Если вернемся…

— Не если, Каспар, а когда… Когда вернемся.

Дереш прервал связь. Сквозь все усиливающиеся и учащающиеся обороты вихря, Гелеспа увидела, как флаер ее «стажера» начал совершать какой-то зигзагообразный маневр, включил боковые двигатели, заставлявшие аппарат сопротивляться сносу во вращении по кругу. Выровняв таким образом движение, флаер Дереша стал уходить по вектору в центр торнадо — в его не менее чем километровый в радиусе жгут: «выстрел» прямой наводкой — редкий случай безрассудства. Хотя нет, не редкий. Был еще один человек, который устраивал подобные фокусы не один раз. Она сама. На полном, точней, слепом доверии стихии. Только однажды ее флаер не выдержал, но об этом лучше не вспоминать. Об этом не знал даже Дамиан.

Гелеспа, не задумываясь, перевела флаер на ручное управление. Отключила антивибрационный усилитель корпуса, пристегнулась к креслу и, держа флаер Дереша в прицеле гироскопа, в точности повторила практический пилотский кураж своего подопечного.

Торнадо вулкана Панчагрим не шутил. Он был далек от любого юмора. Флаер дико затрясся, но важно было именно так проверить его на прочность, без приборов — всеми чувствами, клетками, всем страхом. Черный жгут торнадо напоминал пульсирующую, словно вырванную из чьего-то огромного тела вену.

Флаер Дереша, как тонкий скальпель, вонзился в нее, и в ту же секунду мощный восходящий ток крови-воздуха выбросил этот «хирургический» инструмент на непредполагаемую высоту. Но вскрыть эту вену не удалось бы никому — торнадо не шутил, и даже не забавлялся — он просто жил здесь и строил, точней, ваял свое «гнездо» многие десятилетия. Сегодня он был совершенно серьезен. На несколько минут слепящая темнота заполнила все перед глазами Гелеспы. Линия гироскопа и сам флаер завращались с вызывающей дурноту скоростью. Аэродинамическая присоска торнадо вынесла их флаеры едва ли не под самый «посевной» рубикон флюоресцентного пояса Снежной Лады. И хотя до пояса оставалось еще километров десять высоты, стратосферный котел кипел, кажется, совсем близко внизу. Воронка торнадо выглядела впечатляюще. Обшивка флаера светилась и искрилась статическими разрядами. Гелеспа включила радиопеленг. Приборы не работали…

Как же теперь ей искать этого молодого безумца, гражданина Поющей Нимфы, родового князя? Доверяясь все тому же чутью, Гелеспа медленно повела флаер на снижение. Все подсказывало ей, что Дереш выбрался, не мог не выбраться… Должен был вовремя включить активибрационные усилители и идти вертикально вверх на форсаже. Должен был не поддаться панике и не потерять сознание…

Что он говорил о Догорающей звезде? Что он собирается в скором времени полететь к ней. Для чего и в качестве кого? Если его и впрямь разыскивает секретная полиция Поющей Нимфы, значит, он задумал что-то серьезное.

Гелеспа уходила от центра воронки. Бешеная громадина вихря, его дымно-серая спираль, продолжала кружить внизу, вращая в «лопастях» тысячи тонн снежной пыли, камней и всего, что только можно было высосать из жерла и сосрести со склонов Панчагрима.

И тогда, совершенно уверенная в своем неожиданном предположении, Гелеспа повела флаер к посадочной площадке приюта. Перелет почти на шестьдесят километров занял у нее чуть больше пятнадцати минут.

Абсолютно целехонький флаер Дереша стоял в центре одного из пяти посадочных кругов. Вспомнив о своем заблокированном обруче связи, Гелеспа назвала код разблокировки. Обруч открыл эфир.

— Моисей! — позвала Гелеспа.

— Да, госпожа Геле, Моисей видит вас, точней, ваш флаер. С возвращением!

— Спасибо, Моисей. Скажи, где сейчас господин Дереш?

— У себя в номере. Заказал ужин и вино, госпожа Геле. Сказал, что вы так условились и что он хочет вам рассказать кое-что важное. Еще новость, госпожа Геле… Моисей получил системное сообщение от господина Гомера для вас.

— Что же ты молчишь! Немедленно транслируй его мне. Вот напасть! Когда ты научишься ставить все главное впереди?

— Моисей только этим и занимается, госпожа. Вы несправедливы…

— Ладно, извини. Включай запись.

Обруч связи заговорил голосом Дамиана:

«Здравствуй, милая! Прости, что пришлось так долго молчать. Обо всем, что я задумал, расскажу тебе, как только увидимся. Событий множество. Все, о чем тебе говорил, о чем мечтал, возможно, попробую осуществить. У меня появились новые друзья и новые враги. Хочу, чтобы ты была со мной. Мы собираем лучшую в мирах команду. Все психи отъявленные, но люди замечательные. Оставь Панчалиллу и Снежную Ладу, ты мне нужна. Найди корабль и добирайся до Второй Луны Пестрой Мары. Я люблю тебя. Дамиан».

У Гелеспы потемнело в глазах. Что-то было не так. Не так, как всегда. Нет, слова мужа здесь ни при чем. Она была счастлива услышать его голос, так много всегда значивший для нее. Что-то было не так с ней самой…

Она растопырила пальцы рук — пальцы мелко дрожали. Она потрогала себя за грудь. Грудь показалась ей слегка напряженной. Смутное, неприятное что-то притаилось под ложечкой, какое-то маленькое веретенце медленно натягивало в ней все привычно собранные нити…

Уже в отеле Моисей стал наблюдать за своей хозяйкой с отнюдь не киберским интересом и сочувствием.

— Госпожа Геле беременна, — сказал он, наконец. — Моисей знает. Моисей изучал всю человеческую медицину. А чем Моисей может заниматься долгими бессонными ночами!

Гелеспа чувствовала явную тошноту. Отвратительную, чуждую ее тренированному, привыкшему к головокружительному риску телу.

*** 

За свою достаточно бурную беспокойную жизнь Рыжий Гаргантюа привык ко многому. Вообще говоря, содержать подземный притон размером с маленький город было делом выдающимся, особливо по меркам тех, кто его обживал. А если учесть то обстоятельство, что в большинстве своем весь гостевой народ притона состоял из отщепенцев со всей системы и всех государств-планет, то станет ясным, какую роль при этом мог выполнять тот, кого здесь почтительно величали бургомистром.

Бургомистр города-притона Второй Луны Пестрой Мары Рыжий Гаргантюа сдавал жилье и, что называется, все услуги без малого полсотне тысяч «кротов» — бывшим и настоящим пиратам, аккредитованным и не аккредитованным утильщикам-ростовщикам, космическим проституткам, беглым рабам-киберам, разным персонам «нон-грата», революционерам-подпольщикам, бывшим и рассекреченным резидентам всех разведок системы, королевским и республиканским «политическим крысам», полит- и эконом-эмигрантам, отвязным сынкам и дочкам туземных царьков Гнилого Яблока, удачливым и неудачливым преступникам, разорившимся в прах латифундистам Поющей Нимфы, запрещенным сексуальным меншинствам, если таковые еще где-нибудь находились в поле видения, просто всякой пьяни и рвани, которой разонравилось подбирать поверхностные отбросы, а стало предпочтительней — подземные…

Разумеется, такой контингент «граждан» притона ставил господина Гаргантюа в совершенно особое положение, наделял его особыми полномочиями, придавал особый статус его неординарной личности.

Право «отключать кислород» неплательщикам налогов принадлежало только Гаргантюа и его свите. Право это, прежде завоеванное кровью и местным судебным террором, с объявлением Великого Приговора, естественно, потеряло насущный смысл, но все же продолжало оставаться привилегией бургомистра — рычагом, регулирующим народонаселение и поддержания мало-мальского порядка в притоне.

Последней политической новинкой притона Рыжего Гаргантюа, хотя в весьма своеобразной форме, стала организованная им консульская служба, которую он также возглавил. Теперь в притон попадали люди, прошедшие курс собеседования, и никак иначе.

Гаргантюа, надо отдать ему должное, чтил не только привилегии, но и многих своих граждан-постояльцев, а также тех, кто по какой-либо причине испрашивал вид на жительство. Последняя категория особенно интересовала бургомистра по вполне понятной причине — если люди бегут под землю в то время, когда надо бы бежать из-под нее и от нее, — значит, у этих господ есть какие-то неординарные планы…

Гаргантюа давно знал, что в его подземном притоне есть некая спецзона, в которую не пробился еще ни один из его «псов», и даже клятые и тертые разведчики, которых он пытался нанять на службу, с этой миссией не справились.

Такое соседство всегда вызывало у Гаргантюа некоторое чувство назойливого дискомфорта. Выходило, что он здесь хозяин, но как бы и не хозяин… То есть хозяин до поры до времени, а есть еще кто-то, для которого он, Гаргантюа, сущая сявка. Чувство это обострилось на фоне Великого Приговора во много крат, и все последние восемь лет стремление разгадать проклятую тайну спецзоны стало для «начальника крыс» навязчивой идеей.

Действовать каким-то другим способом, например подорвать закрытые туннели, Гаргантюа боялся. Но страх этот постепенно улетучивался, и где-то в тайной канцелярии своей души рыжий бургомистр уже подумывал о такой возможности, даже запланировал время закладки зарядов — за несколько часов до начала Великого Приговора.

Пока что было время и можно было продолжать игру, устраивать слежки, попросту выпасать свой и без того нелегкий народец. Что же до чужаков и новых, так сказать, посетителей — им уделялось первостатейное внимание.

Гаргантюа был щедр. Консульство его представляло собой не что иное как пиршественный зал, где гостей усаживали за длинный стол и отменно угощали, тайно записывая все без исключения разговоры, снимали все телодвижения, перемещения, фиксировали и анализировали все, включая мимику, жесты.

Корабли гостей, пока они собеседовали и гурманствовали в пиршественном зале, перетряхивали до последнего микрочипа памяти, до последнего рулона туалетной бумаги, на которой могли, к примеру, быть записаны какие-нибудь секретные инструкции, касающиеся спецзоны.

Прилет столь значительных гостей: мэтра Флориана, Одиссея-Киклопа и его сына Гулливера-Черепка с командой головорезов и еще трех весьма опекаемых персон, чьи имена были объявлены заранее, — ровным счетом ничего не объяснял бургомистру, однако он понял дело так, что вокруг этих персон вьется какая-то интрига, едва ли не главная на встрече.

Гаргантюа приказал накрыть стол на двадцать персон. Для обслуги нагнал отборных девиц из борделей притона, шепнул начальнику своей тайной службы включить все скрытые камеры и, как полагалось, возглавил пир…

— Консульство моего скромного города-государства приветствует вас, господа промышленники и дельцы вольного космоса! Ваш визит честь для меня, и я хотел бы, чтобы все вы чувствовали себя непринужденно, отбросили печальные мысли нашего времени и порадовали доброе сердце Гаргантюа вашими речами, поделились со мной своими планами и приняли, если того пожелаете, гостеприимство нашего города на любое время. Располагайте всем, чем располагаю я, господа! Ваши дракары и фрегаты будут находиться в подземных спусковых шахтах и обслуживаться при необходимости лучшим персоналом киберов-технарей, проданных нам уважаемыми утильщиками нашей планеты-матери, нашей любимой Пестрой Мары. Именно она, наша планета-матерь, предоставила нам статус нейтральной территории еще пятьдесят лет назад в бытность моего предшественника Хосе Палладина. Хосе почитался за великого подвижника, хранителя кодекса вольного космоса и всех заповедей мудрых утильщиков, наших благодетелей и добрых отцов! Увы, я лишь его бледная тень, но все же я, как и он, всегда гордился союзом между отважными пиратами и Гильдией утильщиков — подлинных творцов прогресса нашей системы! Мой первый тост, господа, за них, за утильщиков Пестрой Мары! За вас, мэтр Флориан!

— Чертова гибель первоклассной жратвы! — шепнул под принятие первого тоста Дарий Скилур Терцинии, сидевшей напротив. — Откуда это у них?

— Лучше спроси о том, кто мы здесь: пленники или гости?

— Тебе не хватает лучемета, зажатого между коленками?

— О какой из двух моделей ты говоришь, дорогой?

Дарий Скилур подавил смех, впиваясь зубами в баранью лопатку.

Дамиан Гомер сидел напротив Одиссея-Киклопа. Гулливер-Черепок — напротив мэтра Флориана. Все переглядывались. Ели с аппетитом. Полуодетые татуированные поджарые девицы разливали вино из старинных бурдюков, виляли задами и задавали несколько иное настроение остальной части пирующих — капитанам и бомбардирам дракаров, а также нескольким приглашенным гражданам — завсегдатаям притона.

— Моя бригада в экипировке смотрелась бы здесь гораздо лучше, чем эти проститутки! — язвительно заметила Терциния, придав себе боевой вид. Реплика повисла в воздухе, но все ближайшее окружение посмотрело на Терцинию с уважением.

— Разрази меня плазма! — воскликнул Одиссей-Киклоп, хлопнув в ладоши. Глаз за стеклом его неразлучного монокля словно бы прилип к стеклу и увеличился вдвое. — Дамиан, друг мой, нам так еще и не представилась возможность поговорить по душам. Мой сынок, мой Черепок, смотрит на тебя как на диво. Уж ты прости своего бывшего капитана… Наши дороги давно разошлись. Ты стал цивильным человеком и женился, я слышал… У тебя есть дом на Снежной Ладе… Я бы соврал, если бы не сказал, что тебе повезло больше, чем кому-либо из бывших контрабандистов. И все же, все же, сейчас и твоя удача уравнялась с удачей любого из этих парней, то есть она превратилась в нуль…

Я уже говорил мэтру Флориану: жизнь без надежды как слепая старуха-поводырь… К чему это я? Ах да! Назови мне, старому бродяге, причину, по которой я не буду иметь морального права реквизировать твой фрегат, который так нужен мне сейчас, мне и всей моей братве, желающей спасти свои шкуры! Между прочим, мой сынок, мой Черепок, рисковал ради тебя своей жизнью…

Гомер отпил вина из дорогого, инкрустированного самоцветами кубка, промокнул губы накрахмаленной салфеткой.

— Твой сын рисковал жизнью не ради меня, а ради своей добычи. Ради нее он готов был схлестнуться с патрульными перехватчиками, но одержал моральный перевес, выждав, пока те ретировались. Так точней, Оди.

— Все так и было, сынок?

— Да, папа, — кивнул Гулливер-Черепок, — все так и было.

— Но потом, — продолжал Гомер, — я рассказал ему свою идею. И тогда он действительно рискнул. Рискнул поверить, так же, как и мои друзья сделали это раньше. Теперь я бы хотел, чтобы и ты, и все в этом зале, в этом благословенном притоне славного Гаргантюа поверили мне. Я хочу сдвинуть с места не только вас, мои добрые пираты, но и вас, утильщиков, мэтр Флориан… Я хочу поколебать безнадежный пессимизм оставшихся миллиардов людей…

— На что ты замахнулся?

— На что вы замахнулись, господин Гомер? — повторил не ослабивший своего внимания бравый и лукавый бургомистр города-притона.

— Ответ очевиден, — Гомер помедлил. — Я замахнулся на Догорающую звезду.

Рыжий Гаргантюа, к удивлению от своей собственной мимики, разочарованно осклабился. Гомер продолжал:

— Мне нужна помощь. Но для начала вера.

— Сгореть мне в аннигиляторных печах! Ты прилетел искать веру на самом дне миров?!

— Если не ошибаюсь, — возразил Гомер Одиссею-Киклопу, — есть дно и поглубже этого…

— Поглубже? — переспросил неожиданно воспрявший духом Гаргантюа. — Что вы об этом знаете?

— Почти ничего, — ответил Гомер.

— Как жаль! — констатировал бургомистр в сердцах. — Опять осечка! — Подняв свой кубок, он отыскал в нем имитатор красного рубина, посмотрел прямо на него и загадочно добавил: — Надо будет все это послушать еще раз…

*** 

Окна в номере Дереша выходили на западные виды Панчалиллы. Никогда не темнеющее небесное одеяло Снежной Лады продолжало творить цветные преображения горных ликов. Отдаленные массивы хребтов, точно вылитая из золотого льда ювелирная оправа, держали в крепких крапанах своих вершин нежно-розовую хрустальную друзу более низких внутренних гор.

Ужин, приготовленный кибер-поваром, стоял на столе, прикрытый белоснежными салфетками. Князь Дереш, весь воплощенная элегантность, поцеловал руку Гелеспы, подвел к столу. Кажется, ничто не намекало на то, что еще два часа назад этот молодой человек смертельно рисковал своей жизнью в безумных вихрях торнадо.

Странная грусть в его голосе и глазах заставляла думать о каких-то пока не высказанных и сильных переживаниях. Гелеспа подумала, что теперь, после той новости, что касалась ее самой, они стали очень похожи и ей, вероятно, не удастся вести себя столь же отрешенно-уверенно, как те же два часа назад.

Он предложил ей вина. Она отказалась. Он налил себе полный фужер и выпил залпом.

Почему-то Гелеспа вспомнила о том, что беременные много едят. Блюда, приготовленные кибер-поваром, были изысканны, великолепно украшены и выглядели ошеломительно аппетитными. Она отказалась от еды.

Он стал есть с каким-то виноватым чувством. Нож в его правой руке подрагивал. Он ничем не мог сбить своего волнения и тоже заметил, что его руки не слушаются его. Налил себе фужер воды из криотермоса и выпил… Неужели он будет признаваться ей в любви? Господи, только не это! Они уже десять минут не сказали друг другу ни слова. Он был бы ей благодарен, если бы она что-нибудь спросила первая. Она спросила…

— Каспар, что с вами происходит?

— Я должен буду покинуть вас, госпожа Гомер.

— Правда? И куда вы на сей раз отправитесь?

— Я уже говорил, что моя цель Нектарная звезда.

— Да, вы говорили, но в чем смысл этого вашего «визита»?

— Моя смерть, госпожа Гомер.

Гелеспа вздрогнула. Внимательно посмотрела ему в лицо.

— Теперь объясните, — попросила она спокойно.

— Вы слышали об астероиде, носящем имя нашего рода? Его открыли сто лет назад астрономы Поющей Нимфы. Ровно через два месяца он будет пролетать на самом близком расстоянии к Нектарной. Я достигну его у звезды и перенаправлю так, чтобы гравитационные силы захватили его. Этот осколок массой восемьсот миллионов тонн вонзится в «сердце» звезды. Возможно, так мы сумеем стабилизировать ее собственную массу и завести часы еще лет на двадцать. Я не вернусь оттуда, но я буду один кормить зверя… Таков мой план. Просто, не правда ли?

— Вы уверены, что он сработает?

— Нет, не уверен, но хочу быть уверен.

— Каспар, я в этом ничего не понимаю…

— Это не важно, госпожа Гомер… Я вам обязан другим…

— Чем же?

— Вы научили меня доверяться стихии и собственным чувствам. Я знал, что могу получить это только здесь на Снежной Ладе, на Панчалилле.

— Кто-нибудь еще знает о вашем плане, Каспар?

— Несколько десятков моих близких друзей на Поющей Нимфе. Но, как я вам уже говорил, меня разыскивают все спецслужбы…

— Как вам удавалось до сих пор не столкнуться с ними?

— Я воспользовался семейным кораблем, самым быстроходным в системе. Другого такого нет ни у кого. Они просто не успевают за мной.

— Где сейчас ваш корабль?

— На высокой орбите над Снежной Ладой в режиме «полной тени». Ждет моих приказаний…

— Послушайте меня, безумный князь! Я не знаю, как расценить ваш план, но мне не нравится в нем одно условие…

— Какое, госпожа Гомер?

— То, с чего вы начали: ваша смерть.

— Такова предопределенность, и такова цена моего риска. Другой нет. Все просто.

— Не повторяйте этих слов, Каспар. Все далеко не просто… Мой муж, Дамиан, тоже придумал что-то такое… Он сейчас далеко отсюда, на Второй Луне Пестрой Мары. Вы бы могли встретиться с ним и рассказать о своем плане. Просто рассказать, ничего больше. Он фантастический человек и, наверное, гений… Я боюсь так думать, хотя… Поверьте мне, это стоит сделать, и ему можно доверять, Каспар. У него сейчас столько же проблем с властями и разведками, сколько у вас. И наконец, еще одно… Мне нужно его увидеть. Помогите мне, Каспар…

— Космос вокруг Пестрой Мары и Гнилого Яблока кишит пиратами, я очень рискую потерять свой корабль, госпожа Гомер… Но я… Я сделаю это для вас! — очень незаметно, но грусть в глазах Дереша сменилась на цепкий волевой прищур.

— Ответьте мне еще на один вопрос, Каспар…

— Да, я слушаю…

— Почему вы доверились мне?

— Я скажу вам… Мне ничего не нужно в ответ. Считайте это продолжением моей юношеской бравады… Я полюбил вас… Полюбил с тех самых пор, когда вы подошли ко мне в пещере три года назад… Вы были моим ангелом в тот день. Я словно звал вас, и вы спустились за мной в ад… Звучит странно, но это правда.

Гелеспа не знала, что ответить. Впервые за много лет воспитания своей воли, она почувствовала себя беззащитной и какой-то не своей, неправильной, неуверенной. Все мысли ее были о будущем.

*** 

Из дневниковых записей Рамзеса Имраэля,

звездного архитектора и астрофизика Королевского Двора.

Базис Великого Приговора.

«…никто из нас, живущих, не знает, как умирают звезды. Даже если мы наблюдаем в телескопы то, что называется вспышкой сверхновой, то одного мы точно не знаем — времени, которое предшествует этому явлению.

Я склонен полагать, что звезды, как люди, бывают разными по судьбе и характеру. И как люди иногда уходят из мира стремительно, так и звезды способны встречать свою скоропостижную кончину. Их ответственность за тех, кого они вырастили и приручили, сводится при этом к нулю.

Но проблема звезд в том, что эти «драконы света и энергии» в своей испепеляющей агонии уничтожают свое небесное окружение, оставляя ему только единственный шанс — покинуть свои дома и искать спасения в холодном и пустом космосе в надежде найти новый обитаемый берег и новых драконов, чьей силой и покровительством они будут пользоваться столько, сколько смогут… И пока будут жить сами драконы.

Звезды могут жить без людей, но люди не могут. Людям нужно время и стабильность самых главных основ. Людям нужна вера в завтрашний день и будущее. Имея эту веру, они могут позволить себе все. Они могут также присягнуть в служении злу. Злу также нужна вера в то, что его зерна дадут всходы.

Звезды это знают и, кажется, ведут себя безучастно. Действительно ли нам так кажется? Не уверен. Я не знаю психологии звезд, но подозреваю, что знаю психологию людей. Она не линейна. Она не постоянна и полна противоречий.

Люди, как ни жаль, очень быстро отрешаются от простых и очевидных закономерностей бытия, отводя им роль фона, бесконечного фона, на свету которого будут разыгрываться их драмы, их сюжеты, их мифы.

Терпеливые и могущественные драконы-звезды не судьи им, но вечные свидетели… Вечности нет, и, в то же время, она есть. Действительно ли нам так кажется?

Не кажутся ли нам наши звезды, не снится ли нам наш мир? А если да, то как долго позволено видеть сны о том, чего нет, чего никогда не было или не будет? Когда я говорю «позволено», я сразу подразумеваю вопрос «кем» и «ради чего».

Можно жить и умереть ради чего-то. Так бывает в психологии людей, но может, так бывает и в психологии звезд? И им тоже понятен такой выбор, он ими оправдан внутренне. Выбор есть поступок. А за поступком всегда стоит решительность. Значит, воля.

Наука давно ищет «волевую» частицу, но открыть ее не состоянии, как открыть и Бога. Наука не откроет его никогда. Бога можно искать научным методом, но сведения и теории на этот счет всегда будут противоречивы. А противоречия лишь закапывают истину, хотя и делают ее красивой, многомерной, многогранной, расцвеченной тысячами фейерверков озарений и находок.

Наука никогда не откроет Бога. Она лишь может его предвосхитить. Но, предвосхищая его, она занимается бессмыслицей, потому что глупо предвосхищать воздух, которым уже дышишь, воду, которую уже пьешь, землю, на которой уже стоишь, женщину, которую уже любишь…

Для волевых частиц не нужны никакие константы, это не их инструменты. Они слишком грубы, слишком физичны и слишком условны. Волевым частицам не нужен никакой КПД, как и сама польза, о которой когда-то было сказано, что она повивает красоту.

Если принять красоту как константу физической природы, тогда я соглашусь. Но красота ни чем не измеряется. Для науки она набор пропорций, соотношений, соизмерений, цифр, объемов, проекций, комбинаций, вариаций… Для волевых частиц все эти выкрутасы разума — сущая абракадабра. Наука никогда не выведет простого обоснования волевых частиц, ее теории на этот счет опять загонят нас в противоречия и опять закопают истину.

И все-таки почему умирают звезды? Может, нам лучше спросить, чем они болеют?

Я нашел простой ответ — звезды, как и мы, болеют жизнью. Приняв это, как философ, я должен искать ответ и как ученый.

И как ученый я нашел возбудителя болезни. Я обнаружил, что гравитационная постоянная в нашей звездной системе не стабильна. Отклонения составили всего три процента на каждые тысячу измерений. Этого хватило, чтобы признать тот факт, что материя нашей системы, образно говоря, заражена неким вирусом. Стоят ли за этим вирусом силы волевых частиц, я не знаю, но я знаю, что сценарий, который последует за моим открытием, повергнет цивилизацию в шок, ибо очень скоро ей придется искать способы и средства, как покинуть звезду, этого умирающего больного дракона…

Я знаю также, что поведение Нектарной по всем параметрам, и на редкость исключительно, будет отличаться от всех тех сравнений, которые наука так скоропалительно подкладывает в источники своих теорий…»

*** 

Караван Кораблей Спасения Королевского Двора, насчитывающий пятьдесят межзвездных тяжелых каравелл, или звездолетов, прошел по спецкоридору орбиту Пестрой Мары, Гнилого Яблока и достиг планетоидов Громоподобной Наковальни спустя две недели после своего вылета. Пятьдесят тысяч избранников должны были покинуть систему еще через пять дней.

Счет покинувших систему уже шел на миллионы. Координационный совет капитанов должен был пройти через считанные часы, принять установку общих навигационных планов. Предстояла коррекция этих планов с учетом будущего многолетнего полета, проверка жизнеобеспечения, определение порядка запуска каравелл и перевода пассажиров в карантин иньекцирования ампулами биосна, в ходе которого ковчеги будут раскачивать свои протонные драйверы, развивая скорость до шестой космической. Население ковчегов должно будет проснуться спустя месяц, и его ожидает восемнадцатилетнее выживание в условиях абсолютно безвестного космоса. Ничего более кардинального цивилизация им предложить не могла. Так выглядела в общих чертах схема Спасения, точнее, бегства.

Особенностью нынешней отправки было то, что ею лично занимался регент Королевского Двора Лобсанг Пуритрам, лично формировал команду капитанов, пилотов, навигаторов и особенно тщательно так называемой внутренней полиции каравелл, нисколько не интересуясь притом списками пассажиров.

Это обстоятельство, уже тогда, насторожило Суллу, но задавать вопросы серому кардиналу он не стал.

Капитан каравеллы «Веста» Натан Муркок получил кодированное системное сообщение в девять часов по корабельному времени. Чип вскрытия, согласно полученной инструкции, следовало носить при себе, вместе с личной пластиной.

Муркок не замедлил сделать все так, как предписывалось: снял цепочку с груди и вставил чип в гнездо капитанского кибертера. Простым обручам связи в таких случаях никто не доверял.

На экране высветился следующий письменный приказ: «Капитанам каравелл «Веста», «Митра», «Паллада»! Вам необходимо пройти срочный дополнительный карантин на терминале планетоида Чистилище. Сообщите о данном приказе начальникам внутренней полиции. На время прохождения карантина им передается полное командование. Поставьте в известность координационный совет капитанов о невозможности их вмешательства в данную спецоперацию».

Какого черта им надо? Что за дикий аврал накануне выхода из системы! Справедливости ради, Муркок назвал обручу личные коды вызова «Паллады» и «Митры».

— Альберт! Приам! На связи «Веста». Вы тоже получили сообщение?

— Все верно, — ответил Альберт Карузо. — Минута в минуту. Я проверил. Блок шел совершенно синхронно.

— Ну и какие мысли вслух?

— Мысли самые разные, — Приам Пересвет был единодушен в своем недоумении с коллегами. —Конечно, нас предупреждали о возможных коррективах, но я не вижу никакой логики в этом приказе. «Митра» совершенно стерилен. Вся микрофауна и флора если где и содержится, то только в желудках людей. Надеюсь, нас не заставят делать им поголовное промывание!

— Могут заставить сделать всем и формалиновые клизмы, — пошутил Муркок.

— Ребята! — Альберт Карузо прервал дискуссию. — У меня на мостике мой начальник полиции. По-моему, они получили свои инструкции одновременно с нашими. Предлагаю завязать тему. Все же приказ… Увидимся на Чистилище.

Капитан Муркок вовремя отключил обруч связи, потому что за пластиковой дверью его рубки уже так же, как и у Карузо, нарисовалась фигура начальника полиции каравеллы. Тот входил бесцеременно, по собственной инициативе.

— Господин Мехди Гийяз! — Натан Муркок оставался в кресле. — Какая неожиданность! Последний раз мы виделись вчера, вы явно балуете своего капитана вниманием!

— Капитан Муркок. — Голос начальника, его вид и совершенно холодные глаза говорили о многом. — Вы только что получили системное сообщение, извольте не валять дурака и подчиняться!

— Ну, разумеется, разумеется, господин Гийяз! Что я должен сделать?

— То, что сказано! На время проведения спецоперации по дополнительному карантину вы займете место в пилотском отсеке.

— Позвольте мне хотя бы предупредить координационный совет о том, что «Веста» временно выбывает из каравана.

— Не утруждайтесь, — отчеканил Мехди Гийяз, взявшись за спинку капитанского кресла, — это могу сделать и я…

Муркок почувствовал, как он остро ненавидит этого человека. Неужели им предстоит провести еще два десятка лет бок о бок в одной страшненькой «космической тюрьме», будь она даже Ковчегом Спасения?!

Мехди Гийяз и вся внутренняя полиция носит личное оружие, не снимая его, каждый день. Каждый день они совершают обход каравеллы, проверяют грузовые отсеки, лезут во все дыры… Они сведут с ума кого угодно! И, кроме того, они могут сменить власть в любой день, если, не дай Бог, где-нибудь в памяти бортового кибертера заложена бомба спецраспоряжения!

Натан Муркок молча поднялся с кресла и вышел в коридор. Все дурные предчувствия начали сбываться уже через полчаса.

В пилотский отсек вошло шестеро вооруженных жандармов. Голос Мехди Гийяза приказал по громкой связи:

— Пилотам и навигаторам «Весты» взять курс на терминалы планетоида Чистилище. Вести визуальный и радиоконтроль. На время проведения спецкарантина оставаться на своих местах. Покидать рубку только с разрешения и в сопровождении офицеров корабельной полиции.

Пилоты «Весты» вопросительно переглянулись. Присутствие капитана в отсеке и жандармов выглядело как взятие под стражу.

— Ребята, не волнуйтесь, — успокоил пилотов Муркок. — У нас отрабатываются новые правила карантинной безопасности. Сами понимаете, это временная мера. Можно сказать, боевые учения. Давайте работать… (продолжение следует)

Фрагмент третий

Мануситха предложил ему некоторое время пожить со своим собственным лицом. Увы, такую роскошь позволить себе Гильгамеш пока не мог. Да и потом, зачем отказываться от гениальной возможности менять свою внешность даже просто по любой прихоти, не говоря о тех случаях, когда этого требовали обстоятельства.

Отправляться в свой загородный дом после посещения Академии было бы еще большей глупостью, чем разгуливать с лицом регента. Поэтому, воспользовавшись помощью великих взломщиков сетей, секретарей Суллы, Гильгамеш затребовал данные по всем знаменитым разбойникам последнего десятилетия, людей, о которых слагали легенды уже даже не простые обыватели, но сами секретные службы всех миров системы.

По самому удивительному совпадению, личностью, привлекшей внимание Гильгамеша, оказался не кто иной, как легендарный авантюрист свободного космоса Цезарь Шантеклер. Послужной список этого «древоточца» космоса поражал своими выходками и масштабами, а уж лицо героя всегда производило на королевского шута неизгладимое впечатление, особенно его мощный лоб мудреца, развитые скулы, химерический нос-клюв и закрученные, перевитые в спирали усы.

Записав голографическую копию своего потенциального оригинал-субьекта, Гильгамеш примерил на себе новое лицо: получалось не так уж внушительно, но весьма достоверно. Можно было бы, конечно, усилить какой-нибудь элемент этого природного уникума до комизма, но сейчас перед Гильгамешем стояли другие задачи.

И Гильгамеш, разумеется, не был бы самим собой, если бы не рассчитывал в глубине души, что таким способом, с одной стороны, откроет себе дорогу ко второй луне Пестрой Мары, а с другой — привлечет внимание самого Шантеклера, возможно, даже заручится его снисхождением и поддержкой. Уже давно ходили неподтвержденные слухи, что Цезарь Шантеклер построил целый летающий остров, вывел его на какую-то ускользающую гелиоцентрическую орбиту, жил на нем в окружении женщин-сирен Поющей Нимфы, гениев-инженеров Пестрой Мары и что даже без вести пропавший звездный архитектор Королевского Двора Рамзес Имраэль ходит у него в приближенных.

Рассказывали также, что Шантеклер — единственный производитель всех видов наркотиков в системе, их поставщик и адепт, что он не достижим ни для каких разведывательных кораблей и окружен защитным полем, совершенно не сравнимым с «эффектом тени», и, тем не менее, замечалось, что этот человек периодически появляется на государственных приемах, пьет вино с дипломатами, дает интервью, время от времени выпускает какой-нибудь залихватский рекламный ролик со своим непременным участием. Наглость и вседозволенность — его лучшие «друзья», безнаказанность и неуязвимость — его любимые «подруги», а зависть и суеверия — его верные «бухгалтеры».

Гильгамеш полагал, что примерить на себя такой авторитет означало бы для него повышение всех ставок на два порядка, не говоря уж о личном статусе. Гильгамеш все-таки был честолюбив. Но для начала требовалось постучаться в другие двери, не лучшие из всех возможных, но для него пока единственные. И самый правильный способ не привлекать внимание — состоял в противоположном.

Гильгамеш отправил открытое системное сообщение Рыжему Гаргантюа, чем, конечно, озадачил его до невероятия: «Дорогой друг, я давно наслышан о вашем образцовом подземном городе, собравшем всех самых достойных представителей нашего обреченного рода. Спешу к вам на смотрины. Цезарь Шанетеклер».

Душевный мир невозмутимого Гаргантюа перевернулся. Он принялся наводить «образцовый» порядок в своем образцовом притоне. Открыл все доходные заведения, запустил все трамвайчики, увеличил подачу воды в жилые районы, навел лоск на улицах, запретил драки в барах и дуэли в переулках, переодел своих доморощенных фараонов в гражданскую одежду. Город-притон заблестел чистотой и укротил пагубные нравы за обещание их «распустить», ежели население согласится потерпеть пристойную жизнь хотя бы две недели.

В один прекрасный день Цезарь Шантеклер пришвартовал свою яхту-одиночку на празднично украшенном терминале. Традиционный пир в консульстве прошел со всем великолепием и помпой, на какие только мог замахнуться изощренный бургомистр.

Цезарь Шантеклер оказался очень забавным человеком с отличным чувством юмора, в котором, собственно, почти никто ничего не понял, кроме пресловутой, хотя и потерявшей актуальность в глазах Гаргантюа компании: новоиспеченного проповедника Дамиана Гомера, его друзей Дария Скилура, Терцинии Вальехо, Одиссея-Киклопа, его сына Гулливера-Черепка и «осевшего» в притоне утильщика мэтра Флориана.

Цезарь Шантеклер очень заинтересовался этой оригинальной компанией и изъявил желание устроиться на несколько дней в ту же гостиницу, где господа расквартировались. Бургомистр не возражал, но на всякий случай велел своим агентам вести тщательное наблюдение за всей семеркой, окончательно не сняв подозрения ни с кого.

Уже через несколько часов после пира и отдыха Цезарь Шантеклер встретился в своих апартаментах с компанией избранников. Гильгамеш решил, что откроет свое «истинное лицо» и постарается приобрести в их лице так необходимую ему поддержку. Конечно, и в этом поступке был риск, но действовать в одиночку здесь, в притоне самых отъявленных авантюристов, изгоев и пиратов, тем более было рискованно.

Цезарь Шантеклер объяснился кратко:

— Я не тот, за кого себя выдал. Я Гильгамеш, шут Королевского Двора. Мало кто знает, что также ученый-нейрохимик, один из подпольщиков, отказавшихся принять Великий Приговор. Работа, которой я занимался, привела меня к успеху: я открыл величайший психотропный препарат. Он перевернет представления человека о его возможностях и восприятии времени. Мне нужно завершить мои исследования… Много лет назад здесь, на Второй Луне Пестрой Мары, была создана тайная лаборатория, доступ к которой знали единицы. Я вырвался из лап Лобсанга Пуритрама и бежал сюда, выдав себя за одиозного Цезаря Шантеклера, приняв его внешность, благодаря своей уникальной маске, которую весьма трудно отличить от живого лица… Сулла Мануситха вручил мне перстень-ключ от подземной лаборатории. Если мы объединимся с вами, то сможем возродить надежду для всего нашего несчастного человечества. Согласны ли вы объединиться со мной и помочь мне открыть тайную лабораторию?

Ответ Гомера был таков:

— Ваше искусство перевоплощения достойно аплодисментов, и все мои друзья согласятся с этим. Мы согласны участвовать в открытии лаборатории, но вы неправы, если думаете, что в нашем пока еще не устоявшемся союзе полное взаимопонимание… Мы достаточно разные люди, и каждый имеет свой план действий. Я предлагаю вам партнерство, уважаемый Гильгамеш. Я также предлагаю посвятить в наши планы бургомистра Гаргантюа и все население города-притона. Эти отчаянные головы, эти изгои со всех планет, пираты, проститутки, воры и мошенники — вот настоящий союз тех, кто будет возвращать надежду несчастному, как вы сказали, человечеству. И какому сценарию при этом суждено сбыться, мы с вами увидим, не так ли, господин нейрохимик?.. Но, скорей всего, нам предстоит стать свидетелями сценария господа Бога и никого другого…

— Вы верите в Бога, господин Гомер? Не назовете ли его имя?

— Его имя между вашим и моим. Между мной и Дарием Скилуром, между вами и мэтром Флорианом, между Одиссеем-Киклопом и Терцинией… Его имя, как и его место, всегда между нами, так я думаю.

— Вот, значит, какой вы путь избрали — проповедь…

— Не только проповедь.

— Знаете, когда я был шутом и развлекал всю элиту Королевского Двора, я был неприкосновенной персоной. Я мог передразнивать любого сановника, мог говорить все что я думаю и не думать о последствиях… За проповедь придется отвечать, господин Гомер!

— Если, как я уже сказал, понимать, что Бог между нами, я буду готов отвечать за каждую изреченную мысль!

— В таком случае мне нравится ваша проповедь, господин Гомер. Она мне по душе. Остается только донести ее до всего остального человечества. Другого пути ведь нет?

На этот последний вопрос Гильгамеша Гомер не ответил. Ответ содержался в вопросе.

Любопытным итогом этой встречи явилось то, что спустя примерно полчаса в дверь апартаментов Лжецезаря Шантеклера постучался и вошел никем не званный бургомистр города-притона. Лицо Рыжего Гаргантюа сияло восторгом и облегчением. Он, естественно, подслушивал разговор, не мог отказать себе в традиционном удовольствии. Уж так повелось. А иначе как бы тогда осуществилась его заветная мечта. Он был счастлив от того, что знает, что кто-то знает о нахождении в притоне тайной лаборатории, и теперь он сам и его благословенный подземный город в распоряжении таких великих вдохновенных людей…

На следующий день в одной из заброшенных шахт города Гильгамеш с помощью перстня-ключа, подаренного ему Суллой Мануситхой, отодвинул целую скалу, открыв въезд в туннель, ведущий в тайную лабораторию. Лаборатория, кроме прочего, имела свой собственный лифтовой терминал выхода на поверхность спутника Пестрой Мары в восьми километрах от таких же терминалов притона.

*** 

Конструкторы кораблей типа тяжелой каравеллы, настоящих межзвездных ковчегов, рассчитали все возможные ситуации для своих гениальных детищ, все, кроме одной: звездолеты не рассчитывались на прямое приземление на какой-либо гипотетической планете, вернее говоря, такое приземление если бы и осуществилось, то только единственный раз, поскольку мощности автономных антигравов хватило бы только на один этот раз.

Протонные двигатели, даже если бы теоретически и сохранили свой резерв через восемнадцать-двадцать лет разгона, полета и торможения, уже не смогли бы поднять ковчеги с поверхности планеты.

Предполагалось, что звездолеты не будут входить в плотные слои атмосферы, подвергая неоправданному риску людей, зато их орбитальная парковка и отдельные посадочные модули — оптимальная и экономичная идея. Кроме того, эта идея целиком оправдывалась в том случае, если требовалась разведка.

Не исключением в этом ряду были и планетоиды — спутники планет-гигантов. Терминалы Чистилища представляли собой нечто иное — стыковочные шлюзы небольшого космопорта, куда прибывали пассажиры с других миров системы.

Теократы, как известно, жили на частично терраформированных планетоидах весьма замкнутыми сообществами и очень редко покидали свои храмы, монастыри, свои «возделанные поля» — многоярусные гидропонные оранжереи, где выращивали хлеб насущный, каждый на свой вкус и манер.

Теократов побаивались, возможно, потому, что о них мало кто-либо что-либо знал. Мало знали о том, каким богам они молятся, какие обеты соблюдают, какую развивают философию. Религиозные вопросы давно были сняты с арены социальной жизни в мирах системы, миссионеры выродились.

В один прекрасный момент свободы стало так много и всех видов, что никому не приходило в голову связывать ее религиозными рамками. И лишь те, кто считал, что мир всегда нуждается в таких рамках, объединялись в теократические союзы, а те своим местом пребывания выбрали планетоиды Громоподобной Наковальни.

Натан Муркок всем нутром чувствовал какой-то подвох со всей этой операцией под названием «дополнительный карантин». Кто его будет проводить? Откуда на Чистилище может взяться достаточное количество санперсонала? Может быть, его сюда забросили заранее или он тут пребывал пожизненно, поскольку как бы статус обязывал. Все-таки Чистилище! Нет, определенно что-то не вязалось во всей этой авральной акции.

Пилоты «Весты», впрочем, сработали ювелирно. Гибкий трубоэскалатор присосался к внешним пассажирским люкам нижней палубы на высоте метров пятьсот от поверхности планетоида. Антигравы включили на две трети мощности. В таком режиме зависания можно было находиться не более трех часов. «Паллада» и «Митра» подхватили свои такие же «присоски» через минут десять. Общий маневр, общая команда были совершенно согласованы.

— Господа пилоты, благодарю вас за службу и хорошую работу. По истечении каратинного времени всем вернуться к своим обязанностям. Согласно предписанию, ваш отсек и все отсеки техперсонала будут изолированы и бортовая связь прекращается. Командному кибертеру предписано исполнять только мои голосовые приказы. Капитан Муркок, это лично для вас: не давайте мне повода усомниться в вашей дисциплинированности. У нас с вами впереди многолетнее совместное странствие, не так ли?

— Увы, так, — согласился Муркок с явным сожалением в голосе. — Но знаете, господин Мехди Гийяз, на борту находится моя жена и девятилетняя дочь. Я бы хотел быть сейчас с ними, уж если я общаюсь с пассажирами, то должен пройти карантин наравне с остальными.

— Сожалею, капитан, по правилам предписания я не имею права сейчас соединить вас с семьей. Команда и техперсонал пройдут карантин несколько позже.

— Господин Мехди Гийяз, вы всегда руководствуетесь в жизни одними только предписаниями?

— Да будет вам известно, капитан, на мои плечи, как и на ваши, впрочем, возложена сложнейшая миссия, никогда ранее не имевшая место в истории.

— Спасибо, господин Мехди Гийяз, можете не продолжать, я все понимаю. И снимаю свой вопрос…

— Благодарю за понимание, капитан, и до скорой связи.

Прошло не менее часа, но больше в пилотский отсек не прорвалось ни одной реплики. Обзорные экраны были отключены. На лицах жандармов нарисовалось скучающее отстраненное выражение — верный признак их сосредоточенного внимания. Установилась напряженная тишина. Четверо основных пилотов «Весты» и четверо астронавигаторов высшей королевской школы устроили молчаливый «брифинг» взглядов.

Натан Муркок поднялся. Не спеша, заложив руки за спину, останавливаясь и поворачивая чуть ли не на каждом шаге, обошел отсек. Капитан даже под надзором стражников выглядел по-капитански. Подошел к пульту главного пилота, опершись на него, как на низкую барную стойку, посвистывая начал набирать произвольную сетку каких-то команд.

— Вам этого не позволено делать, капитан, — подал голос один из жандармов Мехди Гийяза. — Пожалуйста, отойдите от пульта!

Муркок не отреагировал. Жандарм переглянулся со своими и не очень уверенными шагами направился к «нарушителю». Муркок продолжал изображать абсолютную занятость делом. Жандарм положил свою лапищу на плечо капитана и медленно развернул к себе. Муркок выбросил кулак с космической скоростью… Двуногий «снаряд», сбитый со всех подвесок, полетел под панели обзорных экранов…

Когда остальные трое охранников досчитали секунды своего рывка к месту происшествия, Муркок, перемахнув ближайший к двери навигаторский пульт, уже дожидался их… Резко припав на колени перед очередным тяжеловесом в униформе, Муркок боднул его головой в пах. Мгновенно вскочив, уложил нападавшего слева ударом ноги в шею. Развернувшись в прыжке, с обезьяньей ловкостью, сдвоенным ударом сокрушил ребра третьему…

Обомлевшие пилоты и навигаторы, не ожидавшие от своего капитана такого выпада, повскакивали с мест и, с гипнотическим страхом в глазах, оформили собой шеренгу шокированных очевидцев.

— Ребята, вы, конечно, вольны поступать, как вам подсказывает данная ситуация, но поверьте тому, кто вас уважает, — она ненормальна. Я сам себе открою двери, просто потому, что хочу этого. У меня есть предчувствие, что мы с вами больше не увидимся…

Муркок ударом разбил защитный пластиковый колпак аварийного сенсора отпора дверей. Нажал белую кнопку. На электронном карт-плане в капитанской рубке, где сейчас должен был сидеть Мехди Гийяз, вспыхнула и замигала маленькая красная точка — несанкционированное снятие дверной блокировки пилотского отсека.

Ничего, что могло напоминать прохождение карантинной проверки, Муркок не обнаружил. Выбрав кратчайший путь до своей каюты на третьей пассажирской палубе, капитан побежал по лестницам спецэвакуатора к медицинской палубе, а оттуда по коридорам, минуя спортивные отсеки, к центральным лифтам.

Еще через минуту он увидел группу людей, но не пассажиров «Весты». Человек пять жандармов сопровождали десятка два разодетых в лиловые тоги теократов.

Суровые аскетические лица с лунным сероватым загаром, казалось, несли себя с хозяйской значимостью. Муркок понял, что этих людей пригласили на «Весту» не как гостей, их посадили на… вакантные места… Но! Но на «Весте» нет никаких вакантных мест! Карантин! Нет никакого карантина… Просто тридцать, а может, триста человек пассажиров «Весты» выбросили за борт — оставили на Чистилище. Простая замена. Но к этой акции причастен не один Мехди Гийяз, а вся цепочка таких же Мехди Гийязов, начиная, да, начиная с Лобсанга Пуритрама, королевского регента… Однако времени на раздумья у Муркока не было.

Капитан вышел из тени, попросту перестал прятаться.

Пошел навстречу благочинной процессии с ее сопровождающими. У жандармов появление капитана не вызвало никакой реакции, кроме субординационного козыряния. Значит, сигнал тревоги до них еще не дошел, если, конечно, был отправлен. Иначе повели себя теократы.

Трое из них подбежали к Муркоку. Один вручил ему молитвенный коврик, другой извлек из нагрудного кармана фляжку с ароматическим маслом для помазания и очень быстро помазал капитану волосы на голове, шею и руки. Третий проговорил слова благословения и протянул капитану коробочку с мнемокристаллами священных письмен.

— Мы будем молиться за вас и за всех людей, чтобы храм звезд открылся перед всеми, кто этого достоин.

— Вы, наверное, сочли себя достойнее многих! — ответил капитан язвительно. — Приберегите свои дары для будущего храма. Я спешу… Хотя постойте… Скажите мне, сколько ваших послушников заполняют «Весту»?

— Мы не знаем. Нам не сообщили точно, но много. Наверное, несколько сотен.

— Несколько сотен только на один корабль… — Муркок запнулся. Оттолкнув своих незваных дарителей и бросив их дары на пол, он побежал по коридору, моля о том, чтобы жену с дочерью задержало в каюте хоть что-нибудь…

*** 

— Эти люди в системе совсем обнаглели, мой дорогой Винодел! Теперь уже какой-то возомнивший о себе шарлатан действует от моего имени! Какая неслыханная дерзость! Я не должен этого так оставить… Я разыщу наглеца, даже если он будет прятаться в болотах Гнилого Яблока! Всем должно быть понятно, что Цезарь Шантеклер не плакат, который можно расклеивать на стены кому угодно и где угодно! Поэтому я решил еще раз прогуляться по родным планетам и поправить свой престиж, а заодно поискать вредителя… Такой я человек, что тут поделаешь… Если этот тип мне понравится, я, пожалуй, найду ему место на моем острове, да и вообще, соберу еще один урожай гениев… Последний, наверное… Кстати. Как поживает остальная часть нашей коллекции?

Тот, кого назвали Виноделом, подошел к столу. Наряженный в длиннополую ливрею старинного фасона, в белых батистовых перчатках и позолоченном парике, он весьма благочестиво поклонился, взял один из графинов с дегустационного стола и наполнил из него высокий хрустальный фужер на одну треть. На худощавом веснушчатом лице Винодела таинственно засветилась улыбка непревзойденного мастера.

— Монсеньор, — сказал Винодел вместо ответа на последний вопрос, — отведайте букет моей давней воплотившейся мечты. Было бы жаль, если бы такой вкус погиб вместе с лозой, его породившей!

— Теперь спасены оба, я надеюсь! — Цезарь Шантеклер вдохнул аромат и затем пригубил вино. — М-да! Мой дорогой Винодел, вы бесспорно один из тех, кто владеет ключами от рая. Но мне кажется, вы мало общаетесь со всеми остальными членами моей коллекции. Не посещаете моих приемов, не составляете мне списков ваших пожеланий и капризов… Я ведь хороший коллекционер и готов заботиться о вас!

— Я и моя семья, монсеньор… Мы будем служить вам столько, сколько понадобится.

— Служите, конечно, служите и не забывайте создавать ваши шедевры, которые мы запатентуем для будущего. О, будущее! Ты так туманно! — Цезарь Шантеклер вздохнул и поставил фужер с новейшим нектаром на стол.

— Осмелюсь заметить, монсеньор, лучше бы оно было туманно, чем столь определенно.

— Да, вы правы, мой дорогой Винодел… Что ж, я, пожалуй, отправлюсь к моему любезному Навигатору. Нужно разобраться с планами полета нашего острова.

— До скорой встречи, монсеньор! — Винодел отвесил изысканный поклон своему благодетельному дегустатору.

Цезарь Шантеклер вышел из парадного. Экипаж, запряженный двойкой красивейших выхоленных лошадей, ждал его у ворот. Мальчик-грум откинул ступеньки кареты и уже держал дверцу открытой. Немолодой, но весьма бравого вида кучер, в пурпурной бандане и черных очках, свистнул и хлестнул лошадей.

— Голиаф! — позвал Шантеклер, открыв ставенку слухового окна. — Едем к Навигатору. Ты не забыл прихватить мои личные коды?

— Никак нет, монсеньор. Они всегда при мне, когда я при вас.

— Ты сегодня без шпаги, Голиаф?

— Как можно, монсеньор! Вы же знаете, мы с моей красоткой неразлучны.

— Продолжаешь фехтовать?

— На рассвете, монсеньор…

— Все время думаю, что надо бы взять у тебя несколько уроков.

— Почту за честь, монсеньор! — Голиаф был польщен. Он уже много лет служил у Цезаря Шантеклера и кучером, и личным охранником, и поверенным, но никогда не удосуживался чести обучать своего господина.

Проехав гидропонный лес, высаженный на летающем острове очень давно и служивший ему естественными легкими, карета въехала в освещенный сигнальными фонарями широкий, уходивший на несколько десятков метров от поверхности туннель — подземный уровень острова.

Только странное пристрастие Шантеклера к экипажам заставило его верных строителей сделать этот туннель, напоминающий каменный мост или улицу древних городов. Впрочем, и сами секторы подземного уровня напоминали кварталы города, весьма оживленные: многочисленные службы, офисы, минизаводы обеспечивали жизнедеятельность острова. Подданные Шантеклера обожали своего правителя, наряжали дома и парадные гирляндами цветов. Атмосфера праздника не покидала остров.

Голиаф, с залихватским пощелкиванием кнута, повернул лошадей вкруговую, и карета, совершив на мягких рессорах объезд вокруг одной из гигантских опорных башен верхнего «природного яруса», въехала под арку трехэтажного дома. Мальчик-грум и Голиаф спрыгнули со своих мест. Шантеклер вышел из экипажа и стремительной походкой направился к широкой лестнице, ведущей на второй этаж. Голиаф шел позади, держа руку на эфесе шпаги.

Навигатор в сером парадном камзоле, атлетического вида мужчина лет сорока с гладко выбритой головой, украшенной только обручем связи в виде пересекающихся в полете хвостами комет, встретил Шантеклера в гостиной.

— Монсеньор, я знаю вашу обеспокоенность. Она справедлива. Мы навели все возможные справки и нашли наглеца. К слову сказать, он не скрывался. Его послание было адресовано некому Гаргантюа, бургомистру подземного города-притона, что на Второй Луне Пестрой Мары. Я отправил письмо совету Гильдии утильщиков. Они подтвердили личность этого Гаргантюа. Я выбрал все оптимальные сроки. Остров будет на орбите Мары через неделю-две. Мы задействуем полный режим тени и далее будем действовать по вашему усмотрению.

— Где мы сейчас, дорогой мой Навигатор?

— В двадцати световых минутах от Громоподобной Наковальни, монсеньор.

— Что нового на этих широтах?

— Два часа назад мы засекли здесь сорок семь каравелл из Королевского флота Спасения. Зависли кучно. Еще три каравеллы пришвартовались к терминалам планетоида Чистилище.

Шантеклер задумчиво подкрутил спираль своего правого уса.

— Подобная практика уже существовала? — спросил он.

— Не могу этого знать точно, монсеньор… Теократы не сильно ладили с Королевским Двором. Но может, здесь какой-то особый случай. Прикажете пронаблюдать?

— Прикажу, Навигатор! Попробуйте взломать их коды связи, но не дайте нас обнаружить, ни при каких обстоятельствах.

— Можно вопрос, монсеньор? Как долго остров еще будет сохранять свое инкогнито?

— До лучших времен, мой дорогой Навигатор.

— Вы считаете, они наступят, теперь, когда мы на пороге гибели всей системы?

— Вот поэтому я и спешу собрать все лучшее, что здесь осталось. И людей в том числе.

— Да! — Навигатор почему-то выглядел очень взволнованным. — Я знаю. Вы называете себя коллекционером. Но миры придумывают о вас совсем другие легенды…

— Тем более замечательно вообразить, что когда-нибудь тебя «развенчают», — ответил Цезарь Шантеклер и, помыслив, добавил с усмешкой: — А может быть, и никогда…

*** 

Воспоминания о цивилизации красной расы

Итак, подступил я, о близящаяся душа моя, к рассказу о цивилизации красного луча космической проявленности человека.

Гений этой расы был не менее велик, и он, как и гений черной расы, проходил свой путь духовной трансформации многие тысячи лет. Но прежде расскажу тебе о метафизических свойствах красного цвета, ибо, в силу многих причин, этому цвету характерно как и злое, так и доброе начало.

Красный цвет наделен способностью и поглощать, и излучать. Природа его двойственна, и благодаря этому путь обретения равновесия был необычайно труден для красной расы, и он оказался в высшей спенени драматичен для нее, полон невидимых и коварных заблуждений, но, в такой же мере, и восхитительных озарений.

Огонь и кровь — вот полюсы познания, внутри которых, или между которых, распределился магический опыт цивилизации людей красного луча. Огонь и кровь — их потенциал, их сила, их наделенность поглощать и переносить информацию — весьма совершенны. Они, огонь и кровь, — живительные источники той сложной цельности, которую мы являем собой, которая связывает нас во времени и в пространстве.

По линии крови мы идем во времени. По линии огня — в пространстве.

Красный цвет подобен несмываемой мете, которую невозможно удалить, не разрушив, не вытравив, не создав новую сущность. Потерявшиеся в пространстве будут искать огонь, свет звезды или свет костра. Потерявшиеся во времени будут искать кровь, чтоб связать нити жизни и отдать свой ген в поиск выхода, если одной жизни будет мало… А ее всегда мало. Поэтому цивилизации плетут сеть, покрывая ею время и принося жертвы. Созидая на одном уровне и губя на другом. В этом схожесть огня и крови. Рождая, они убивают. Убивая — рождают.

Теперь, если тебе понятны мои метафоры, я, твой носящийся и ждущий прихода твоего дух, расскажу о цивилизации красной расы.

Сеть ее жизни, покрывающая время, была крепка, а свет ее огней в пространстве — устойчив и стабилен. Но родился человек по имени Чинанчиткаль, жрец и ученый, духовидец и алхимик. Он решил, что сеть жизни слишком медленно плетется во времени, а маяки далеких огней звезд не приближаются для его народа. Что одних усилий людей для этого мало, что сами боги должны собирать энергию жизни, очищать и в концентрированном виде возвращать людям. Тогда, по мысли Чинанчиткаля, время потечет быстрее, а пространство станет двигаться навстречу идущим.

Чинанчиткаль создал Бога и дал ему свое имя, переводимое, кстати, как «жертва-действие». Чинанчиткаль стал сущим молохом расы, ее проклятием, ибо он требовал постоянных человеческих жертв. Но с тех пор как было объявлено его ужасное господство, неизменный прогресс стал продвигать цивилизацию со ступеньки на ступеньку просто поразительными рывками.

Власть над материальным миром вскружила голову не только элите красной расы, но и обычным людям. Собственно, обычных людей в понимании расы не существовало. Каждый носил в себе отпечаток гения и развивал свои возможности в любом направлении, поддерживаемый собратьями. Каждый мог находить себе сотворцов и создавать мощные кланы специалистов. Каждый ценил старания и умения каждого, ревностно оберегал то дело, которому служил, и охотно делился его плодами с другими.

Что может быть лучше для высокого разума, устремленного к овладению тайнами мироздания, поставившего знак равенства между ним и собой! И даже тот посредник и тот гарант, который стоял между человеком и всеми его успехами, перестал восприниматься людьми как что-то неестественное, что-то в корне злое.

Чинанчиткаль собирал свою кровавую жатву, даже когда раса вышла в космос и построила свои корабли, в точности повторяющие храмы — вместилища Бога — пятиярусные пирамиды, внутри которых в качестве вечного двигателя устанавливался жертвенный алтарь — свой отдельный Чинанчиткаль, преобразователь энергии, пожиратель душ, воплощенный и, одновременно, безличный Бог. Природа этого Бога, по замыслу его создателя, должна была оставаться вне познания, чтобы тем самым никогда не смущалась алхимическая тайна его существования.

Но освоение космоса и всех планет оказалось не таким легким делом. Чинанчиткаль кораблей стал требовать значительно больше жертв, нежели обычно. Фанатично настроенные жрецы-капитаны превратились в настоящих охотников за людьми.

Тысячами и тысячами захватывали они в плен своих сородичей, забивали ими трюмы летающих пирамид и скармливали беспощадному молоху Чинанчиткалю, молоху, дающему, безупречно дарующему взамен того энергию для полетов, для поддержания жизни кучки избранных служителей культа и ученых-исследователей.

Столь порочный круг не мог существовать слишком долгое время. И однажды Бог Чинанчиткаль был поколеблен…

Один из царей расы, населяющей некий отдаленный материк Адитналтан на главной планете, поднял восстание против жрецов-капитанов. И чтобы доказать им свою волю, этот царь собственнолично приказал своему народу уничтожить храмы Чинанчиткаля, отказавшись от кровавых жертвоприношений. Имя этого царя было Птах. Жрецы-капитаны космических пирамид дали Птаху прозвище Кецалькоатль, закрепившееся за всеми его потомками.

Клан Птаха-Кецалькоатля трудился над созданием мыслящих машин, способных ориентироваться среди звезд и управлять другими машинами также. Поэтому бунт царя и всего Адитналтана был воспринят жрецами-капитанами пирамид в высшей степени шокирующе, поскольку они считали Кецалькоатля своим.

Птах всегда сам выбирал и поставлял жрецам «благословенных» избранников в жертву Чинанчиткалю. Поэтому, когда стало известно, что храмы «бога-прогрессора» подвергаются на Адитналтане разрушению, жрецы-капитаны не поверили и отправили свою делегацию из лучших посланников.

Не менее ста летающих пирамид приземлились в городе Кецалькоатля. Птах предложил жрецам-капитанам добровольный отказ от культа Чинанчиткаля. Жрецы-капитаны обвинили царя в измене и стали поднимать свои корабли.

Кецалькоатль захватил десять пирамид и пленил не менее одной тысячи жрецов.

В ответ на эти действия капитаны Чинанчиткалей (к тому времени имя «бога-прогрессора» перешло в собственное название летающих пирамид) принялись разорять земли Птаха, убивать и брать в плен его людей.

Пополнив, таким образом, свои «запасы», объединенный флот чинанчиткалей окружил город Кецалькоатля и предложил ему немедленно сдаться. Птах понял, что его восстание потерпело фиаско, времени на раздумья было очень мало.

В одну из ночей короткого трехдневного перемирия, Кецалькоатль собрал лучших ученых клана, оснастил десять чинанчиткалей своими новыми думающими машинами, заполнил жертвенные ярусы пленными жрецами и покинул Адитналтан навсегда.

По иронии судьбы, Кецалькоатль оказался заложником того Бога, которого мечтал свергнуть. Обследовав две, ближайшие к главной, планеты, ученые клана пришли к выводу, что условия для жизни на них неприемлемы. Технология терраформации требовала усилий всей расы, но уж никак не трех-четырех тысяч беженцев.

Чинанчиткали царя-изгнанника тем временем стали требовать жертв. Энергия летающих пирамид иссякала. Кецалькоатль велел приготовить к жертвоприношению несколько десятков пленных жрецов-капитанов. В тяжком, подавленном духе пребывал царь Птах, все его существо, весь его разум протестовали против неизбежного обряда.

Еще на Адитналтане он понял, что гений его расы искушен и обманут, что не так должна была строиться история и цена того «прогресса», который достигла раса в считанные десятилетия, не должна была зависеть от реальных смертей реальных людей.

Чинанчиткаль вовсе не Бог, а злой демон, тяжкий рок и слепой обман! Но в чем же тогда заключалась движущая сила этого обмана, благодаря чему появлялась в летающих пирамидах новая энергия, откуда, из каких источников тончайших сфер поступала она, по каким каналам? И тогда Кецалькоатль сделал одно допущение, ставшее его открытием…

Чинанчиткаль — многофункциональный проектор и синтезатор духовной энергии всей расы. Сам по себе он никогда не требовал никаких жертв, и только извращенное воображение его создателя предрасположило тонкий инструмент к очевидному насилию… Чинанчиткаль может быть перепрограммирован на жертву без жертвы!

Кецалькоатль прибег к помощи своих думающих машин.

Тем временем летающие пирамиды покинули систему, двигаясь по инерции, они не теряли скорость, но жертвоприношения были прекращены.

Прошел, без малого, год, прежде чем Кецалькоатль нашел решение: он построил искусственного человека, которого назвал «совершенной жертвой». Совершенная жертва укладывалась на алтарь Чинанчиткаля и бесконечно излучала ту энергию, которая была идентична живой, во всяком случае, ее вибрации и качество не уступали параметрам реальной жертвы. Чинанчиткаль принял эту замену и вскоре восстановил все главные функции жизнеобеспечения кораблей.

Замечательным фактом открытия Кецалькоатля оказалось то, что искусственного человека, или «совершенную жертву», можно было бесконечно улучшать, не выводя из строя, не уничтожая. Клан гениального царя Птаха праздновал торжество. Жертвенные ярусы пирамид, а по сути просто тюрьмы, были открыты. Жрецы-капитаны поклялись в вечной верности Кецалькоатлю.

Еще долгих двадцать пять лет обновленные и перепрограммированные чинанчиткали беженцев красной расы путешествовали в космосе, пока не достигли населенной системы, где уже уживались между собой другие два луча космической проявленности человека — черной и голубой рас. Красный луч добавил в этот тандем новый цвет…

Птах-Кецалькоатль прожил долгую жизнь и был известен как основоположник целой эпохи цивилизации Адитналтана. Ученые кланы Кецалькоатля строили города, обсерватории, храмы, прокладывали дороги, странствовали и учили другие народы. Птаха-Кецалькоатля боготворили, о нем слагали мифы, его самого считали демиургом и создателем многих Богов и открывателем многих миров. Он дарил великие знания и великий прогресс людям…

То, что я рассказал тебе, прелестная ожидаемая мною душа, происходило очень давно, несколько десятков тысяч лет назад, и все это неисповедимым образом отложилось в моей памяти, которая, как я теперь думаю, у каждого человека суть бессмертная субстанция. И ты об этом тоже когда-нибудь сможешь дознаться и сказать именно так.

Таков мой рассказ о проявленном луче красной расы. Будь радостно, дитя мое, на пути твоем!

*** 

Жены и дочери в каюте уже не было. Вещи лежали спокойно, ни малейшего намека на какую-то суету… Ну конечно, откуда Камилле было знать, что официально объявленная процедура карантина — это жандармская уловка Мехди Гийяза, что это отмена счастливого билета на спасение нескольких сотен человек, возможно, даже всех, включая его, Натана Муркока, семью.

Если эта чудовищная и циничная акция задумывалась еще во дворце Королевского Двора и исключению из списков подлежали только единицы, значит, все дело только в разносе во времени. И пилотский состав вывели бы на Чистилище чуть позже…

Натан Муркок почувствовал, как его прошибает холодный пот и дрожат пальцы рук. Он вспомнил, что протащил на «Весту» свое личное оружие, не полагавшееся никому из команды, просто потому, что все корабельные арсеналы были запечатаны и находились в ведении только одного человека. Понятно кого…

Муркок открыл дверь душевой кабинки, потянул полочку для шампуней и стандартных гигиенических кремов. Пластиковые баночки посыпались на пористые впитывающие плиты пола. Панель крепилась простыми защелками. В простенке между труб, завернутый в пакет, лежал импульсный квантайзер — предмет контрабанды и особой гордости инженеров-утильщиков Пестрой Мары. Эта игрушка могла пролежать здесь без надобности многие годы, но ей, похоже, суждено было «досрочное освобождение». Натан нажал кнопку активатора. Теперь его оружие слилось с ним. Более не теряя ни секунды, Муркок выбежал в коридор жилого блока.

Простое решение — к шахтам лифта — исключено… Лестницы? Нет, теперь только технические коммуникации… Самое вероятное, что пассажиров должны были построить на платформе первого яруса — сбить в толпу и выводить на эскалаторы по группам. Что ж, это хорошо, особенно если вспомнить о том, что и все выходы к модулям тоже там…

Натан Муркок остановился на несколько секунд. Что же он может сделать один, теперь, когда время почти потеряно? И он сказал себе: «все!».

Это нужно было вспомнить. Сомнамбулическое состояние человека, которому угрожала целая отлаженная система, предательская притом, холодная и расчетливая, намеренная построить на его личном уровне приобретение для других — чужих, далеких, холодных, даже если верующих… Но верующих иначе. Не так, не так должен был осуществляться этот смятенный шанс!

Время и терпение, долгое ожидание и горький опыт прошлого должны были составить, заполнить его память… Больше всего в жизни он боялся одиночества и обмана. Одиночество подпирало отовсюду, казалось, ему не было конца, казалось…

Родители умерли еще задолго до Великого Приговора и его брака с Камиллой. А он пошел служить в военный флот Королевского Двора, болтался в космосе лет пятнадцать. Сам себе он тогда казался мужественным бойцом, плюющим на все мелкое и несущественное, на все, что не имело отношения к его гордости, работе, службе и тоске.

Да к черту это теперь!

Девять лет назад у него родилась дочь, девочка, малышка, ничего не знающая о безумных счетах их уже зачтенного в мертвецы мира. Девять лет… Девять лет он искал выход, и ему повезло. Теперь он узнал, что цена его везению была ничтожной.

Он чувствовал себя способным отвечать за несколько десятков сотен жизней на большом звездолете. Он собирался состариться в космосе, увидеть, как растет его дочь… Он надеялся увидеть другую планету и другое светило, которое одарит его надежным светом и надежным кровом… Будь все проклято! Будь прокляты и те, кто посчитал возможным шутить над его судьбой!

Двери аварийного лифта были заблокированы. Знакомый Муркоку цифровой код не работал. Отойдя на шаг от двери, капитан перевел квантайзер в непрерывный режим. Брызнул расплавленный металл. Стальные запоры луч перерезал за считанные секунды.

Система оповещения оповестит Мехди Гийяза на электронном плане каравеллы о незаконном вторжении так же быстро.

Муркок ударил двери ногой. Времени спускаться по лестнице не было. Тросы для спецспуска в квадратном проеме… Расстегнув куртку и обмотав одной полой, чтобы не сжечь трением, ладонь, Муркок стремительно проскользнул четыре пролета — метров десять высоты. Еще одна дверь… Тот же прием с лазером…

Пройдя по узкому проходу к главному туннелю, остановился… Слышались голоса, топот ботинок.Кто-то бежал к шахте аварийной лестницы, бежал по модульному туннелю. Освещение в туннеле было неяркое, горели только контрольные лампы над каждым из пусковых стволов модулей. «Торпедное отделение» — так его шутливо называли пилоты «Весты» — тридцать малых космошлюпок, способных автономно продержаться в пространстве не более двух-трех суток при условии полной загрузки. Если он еще успеет, то именно в этот туннель он приведет Камиллу и дочку. Если только успеет…

Муркок сгруппировался. Мелькнули длинные тени. Выкатившись на решетки пола, он опрокинул двух жандармов, споткнувшихся о его тело… Загремели их автоматы и каски… Едва те опомнились от такого выпада, Муркок выстрелами превратил их оружие в дымящиеся обрубки. Жандармы в ужасе поползли к стенке. Схватив одного из них за шиворот, Муркок саданул охранника по ребрам дулом своего квантайзера.

— Где пассажиры? Жены пилотов и всей команды? Техперсонал? Сколько людей на платформе? Когда началась выгрузка, отвечай!

— Все родственники команды еще на платформе. Их высаживают последними…

— Сколько там ваших идиотов?

— Человек тридцать. Половина стоит в две шеренги у выхода в транспортный рукав… Все вооружены… Вы зря это затеяли, капитан… Приказ господина Мехди Гийяза мы получили по обручам связи…

— Снимай свой обруч!

Жандарм снял обруч с головы. Муркок надел его. Обруч выпустил веерки динамиков над висками.

— Краб, говорит Мехди Гийяз, что у вас там? Проверили шахты? Учтите, Муркок мне нужен живым!

— Я живой, Мехди! — Муркок отпустил жандарма, и тот подполз к своему товарищу. — Но ваши люди могут выйти в тираж очень быстро, если вы не поторопитесь выполнить мои условия!

— Этот вечный шантаж!.. Муркок, вы бы придумали что-нибудь пооригинальнее…

— Я придумал, Мехди. Я выпущу с десяток модулей. Надеюсь, вы еще помните, что коды запуска шлюпок автономны и вы их не можете контролировать… Потом я убью Краба и выпущу еще десять модулей. Здесь на Чистилище начнется каша-малаша… Боюсь, вашим новым пассажирам это не понравится. Еще меньше это понравится вашему хозяину Лобсангу Пуритраму. Уж он-то найдет способ, как вас достать, даже здесь, у Наковальни.

— Что вы хотете, Муркок?

— Я хочу, чтобы вы лично, без сопровождения, ровно через пять минут доставили в туннель мою жену Камиллу и дочь. Мы покинем «Весту».

— Интересно, Муркок, куда вы полетите на обычной шлюпке?

— Для вас, Мехди, это не имеет значения. Вам ведь нужно завершить ваш фальшивый карантин и окончательно продать свою душу дьяволу, как и тем послушникам, которые заселяют каюты «Весты» вместо детей и женщин. Кто ваш пророк, Мехди Гийяз, кто благословил ваш выбор? Вы религиозный фанатик? Кто вы?

— Я — справедливость, Муркок, справедливость, которую вы не поймете. В наших мирах не осталось больше непорочных душ. Последние их остатки здесь, на планетоидах теократов. Все они будущие зерна новой справедливой религии. Я и господин Пуритрам, мы часть этой религии…

— Значит, мы — другие… Я и моя семья и еще тысячи пассажиров, все они жертвы этой вашей новой религии?

— Вы жертвы прошлого, Муркок, только и всего. Но я вынужден принять ваши условия, пусть даже мне они кажутся бесполезными. Мы с вами, Муркок, больше никогда не увидимся, и это меня радует.

— Поторопитесь, Мехди. И, как я уже говорил, вы войдете в туннель один с моей семьей. Других вариантов я не приму. Ясно это вам?

Мехди Гийяз прервал связь. Муркок пнул ногой сначала Краба, потом и его товарища.

— Встать! — заорал он. — Встать, сволочи! Сюда, на середину туннеля, быстро! Развернуться! Смотреть вперед, не оборачиваться! Дышать через раз! Малейшее движение — получите горячий компресс на затылок и никакая будущая религия вас не спасет…

*** 

Корабль Каспара Дереша и впрямь отличался от подобных ему своими качествами, а попросту — высокой скоростью, а сам княжич был великолепным пилотом и штурманом, не говоря о том, что ему потрясающе легко удавалось справляться с бортовым оборудованием и всем хозяйством «Нимфетки». Впрочем, теперь хозяйственную задачу возложил на себя Моисей — любимый кибер госпожи Гомер. Гелеспа уговорила Дереша взять его на борт. Снежную Ладу они покинули три дня назад.

Двойственный максимализм Каспара, с одной стороны, связывал его клятвой самопожертвования, а с другой, пылкий рыцарский дух влюбленного в свою спасительницу несколько поубавился. Он уже не так явно видел себя в роли героя, загоняющего комету в фотосферу Нектарной, да и, пожалуй, в роли влюбленного в женщину старше его лет на двенадцать, кроме того, ждущую ребенка от человека, который внушал ему заочное уважение.

Молодого князя больше волновал вопрос его независимости от посягательств славного рода, желавшего вернуть себе наследника, вернуть, чтобы затем отправить в далекий космос. Ищейки его родителя, князя Марко, без устали рыскали денно и нощно, умудрялись пройти нетронутыми даже среди скопищ пиратских дракаров на орбите вокруг Гнилого Яблока.

Зная способности этих натасканных, хитрющих зверьков в мундирах, Каспар на весь полет «Нимфетки» отключил опознавательные радиомаяки, следил за тем, чтобы протонные шлейфы от двигателей чаще прерывались, вводя, таким образом, в заблуждение любого преследователя.

Корабль как бы играл в прятки: то уходил в «полную тень», то появлялся на несколько секунд, давал форсаж и исчезал в спонтанном направлении. Так странно вели себя в системе брошенные на произвол судьбы фрегаты-призраки, управляющиеся «обезумевшими» киберами, или корабли с поврежденной навигационной программой. В любом случае это был хороший камуфляж, хотя и не новый.

Каспар радушно предоставил пассажирке лучшую гостевую каюту, а Моисей был на страже желаний своей хозяйки круглые сутки. Гелеспа думала о Дамиане, об их будущей встрече в странном подземном городе, где почему-то оказался ее муж, и только сознание того, что в ней живет новая жизнь, никак не укладывалось в ее голове.

Моисей провел все необходимые тесты в медицинском отсеке «Нимфетки» — беременность подтверждалась, и срок определялся точно — пять недель. У них была ночь любви с Дамианом перед его отлетом на Королевский Двор, но все равно эти признаки, проявившиеся так внезапно в виде головокружения и тошноты, — для нее состояние немыслимое… Природа творит чудеса — единственное, что оставалось подумать в таком случае. И все-таки ей не верилось…

Однажды, это были уже пятые сутки полета, Моисей позвонил в каюту Гелеспы перед завтраком. Звонок учтивого, заботливого, склонного к замысловатой философии кибера прозвучал, против обыкновения, не три коротких раза, а целых шесть. Гелеспа, читавшая в это время книгу, посмотрела на корабельный таймер и нажала кнопку голосовой связи на переносном пульте.

— Что случилось, Моисей?

— Время завтрака, госпожа Геле! Моисей ждет вас в столовой. Моисей приготовил вкусную еду. Но, госпожа, наш молодой хозяин… Моисей звонит ему уже минут пять в рубку… Обычно молодой хозяин всегда отвечает сразу. Моисей волнуется, Моисей ни в чем не виноват…

— Успокойся, мой друг, ты ни в чем не виноват. Я сейчас пойду сама в рубку к господину Дерешу, и мы все выясним. Кстати, где мы сейчас находимся, Моисей?

— Корабль не летит, госпожа Геле. Двигатели выключены уже три часа. Мы просто вращаемся в пространстве синхронно с остальными звездами вокруг общего центра…

— Не летим? — переспросила Гелеспа, захлопнув книгу и вставая с постели. — Как это понять?

— Совершенно так, госпожа… Более того, корабль молодого хозяина находится в оцеплении восьми фрегатов. Моисей предполагает, что это корабли-разведчики с Поющей Нимфы.

— Неужели Каспара все-таки поймали?! — Гелеспа проговорила вслух то, что хотела подумать. Осеклась… — Значит, завтрак пока отменяется, Моисей. У нас проблема.

Уже через три минуты она стояла перед дверью рубки, закрытой изнутри. Гелеспа старалась выглядеть и говорить уверенно:

— Каспар, откройте мне! Вы должны объяснить, что происходит. Мы ведь договорились быть друзьями. Друзья должны доверять друг другу.

Прошло не меньше двух минут, прежде чем щелкнул замок двери. Гелеспа вошла в рубку.

Все жалюзи витражных иллюминаторов были подняты. Дереш полулежал в широком пилотском кресле, закинув ноги на приборную панель и заложив руки на затылок. Взгляд его с отрешенным спокойствием блуждал в космосе. И там, в космосе, развернутые на сто восемьдесят градусов обзора, словно причудливые перстни, положенные в круг, на расстоянии считанных сотен метров от «Нимфетки» поблескивали синеватой обшивкой фрегаты-разведчики Поющей Нимфы.

— Каспар, вы объясните, наконец, что происходит?

Дереш не встал, как обычно поступал в присутствии своей гостьи, даже не изменил позы.

— Я получил письмо от отца. Он каким-то образом вычислил мой корабль. Нажмите кнопку системной связи. Послушайте…

Гелеспа нажала кнопку. Кибертер стал воспроизводить запись системного сообщения. Голос Марко Дереша, князя и правителя Поющей Мары, звучал на очень глубокой и печальной ноте:

«Дорогой сын, тебе, конечно, известно, что я принялся искать тебя сразу после нашей ссоры, а это ни много ни мало три месяца. Каспар, я раскрыл твою тайну и рассекретил всех твоих друзей. Твоя безумная идея принести себя в жертву, перехватить комету и столкнуть ее на оболочку Догорающей, красива, но совершенно бессмысленна. Это признали все эксперты и ученые Нимфы. Я горжусь твоей самоотверженностью, но дни наших миров, по-видимому, сочтены. Я не могу тебя потерять ни в коем случае, и ты бы понял мои чувства, если бы знал, как мучается и корчится моя душа, при мысли о такой потере. За последние годы я построил и отправил в космос уже пятьсот кораблей спасения. Полмиллиона наших подданных покинули Поющую Нимфу. Конечно, мы не можем спасти всех просто физически. Но я должен мириться с этой ужасной правдой. Наш народ любит тебя, он хочет, чтобы ты остался жив, а я как капитан гибнущего корабля должен остаться с ним. Очень прошу тебя, Каспар, возвращайся и возглавь наш последний караван… Случилось непоправимое… Некий маньяк, как потом выяснилось, из тайного общества теократов, Сахлем Баярдин взорвал наши орбитальные верфи… Погибли тысячи людей… все, что удалось спасти моим службам, — двадцать три корабля из восьмидесяти построенных… Таким образом мы лишены возможности продолжать программу. На восстановление верфей уже не хватит ни времени, ни людей… Каспар, ты не представляешь себе, каково это — все время ждать своего сына, бросившегося в омут с головой! Мои разведчики будут ждать твоего решения столько, сколько тебе понадобится. Но подумай и не лишай своего старика-отца надежды увидеть тебя еще раз…»

Гелеспа посмотрела на Дереша новыми глазами. Она не могла знать и не знала истории его отношений с отцом, князем Марко, но молодой князь, который с такой удивительной для его сословия силой избавлялся от флера своей родовой напыщенности, отпрыск древних генетических ветвей, мальчишка, максималист и мечтатель, теперь увиделся ей другим — изменившимся через призму восприятия его отца. И ей стало больно, так, как если бы это был ее сын. Но Дереш, кажется, опередил ее реакцию, развернув свои мысли иначе:

— Он не оставляет мне выбора. Он берет меня за горло, за живое, это нечестно…

— Но ведь еще десять дней назад на Снежной Ладе вы сами готовы были не оставлять себе выбора. Потом что-то изменилось, и вы стали думать иначе…

— Да, изменилось. Появились и вы, и ваши планы, ваши надежды, все правильно.

— Так что же теперь не так, Каспар? Вас ждет отец. Он все объяснил. Он прекрасный человек, он справедливый правитель своей планеты, и он глубоко несчастен…

Каспар, наконец, очнулся. Вскочил с кресла, взволнованно стал обмерять шагами помещение рубки.

— Да, черт возьми, он несчастен! Мой добрый отец… А знаете, моя мама умерла, когда мне было всего четыре года. Он больше не женился… Но, Боже мой, разве я об этом думаю! Ведь на верфях погибли тысячи людей, вы слышали! Я должен быть там. Я должен вернуться на Нимфу. Но прежде… прежде я довезу вас к вашему мужу. Жизнь продолжается, госпожа Гомер! Идемте завтракать. Заодно я хочу извиниться перед вашим кибер-управляющим.

— Называйте его просто Моисей, — Гелеспа улыбнулась, хотя и понимала, что поводов для этого не было. — Таким вы мне нравитесь, Каспар! Князь Марко сказал, что ваш народ любит вас. Поступайте, как решили, это верный выбор.

Впервые за много времени Каспар Дереш почувствовал себя самим собой. Настоящим. И опять в этом помогла ему эта удивительная женщина.

*** 

Город-притон Рыжего Гаргантюа на Второй Луне Пестрой Мары, планеты утильщиков, преображался. Бургомистр собрал население на главной площади и трех прилегающих к ней улицах. Эта акция тем более выглядела необычной, потому что была чуть ли не единственной за всю историю подземного города, и хотя бы даже по этой причине она осуществилась на все сто.

Гаргантюа представил достославным обывателям своих друзей, которых он окрестил «новым Парламентом Объединенных Миров Нектарной звезды», назвал их великими умами и ангелами, пришедшими в конце времен ради спасения проклятого человечества, не забыв, конечно, и себя самого отнести к пробудившимся ангелам, терпеливо дождавшимся своего часа.

В конечном счете, чтобы как-то оправдать столь мощное духовное посвящение, Рыжий Гаргантюа причислил к ангелам вообще все население притона, чем безмерно обескуражил особенно чувствительных местных пропойц, никогда к хорошим налогоплательщикам не относившихся.

В городе-притоне уже давно никто никаких налогов не платил, но именно спивающаяся часть населения, как правило, состояла из бывших ученых и технарей, людей, давно порвавших с обществом, личными карьерами и семьями.

Дамиана Гомера и Гильгамеша сейчас интересовала поддержка именно такого контингента.

Вдохновленные своим учрежденным «ангельским» статусом, бывшие служители прогресса не замедлили показать свои лица, пусть даже подпухшие от бесконечных возлияний, и быстро оттеснили на площади всех остальных притонщиков, заняв первые тысячи мест среди слушателей.

Странным выглядел этот «парламент объединенных миров»: красивая бритоголовая девушка в комбифренче гвардейцев Королевского Двора; ее атлетически сложенный спутник; татуированный пожилой пират с моноклем в глазнице, в золотом камзоле; его сын с иссиня-черным ирокезом волос на голове и низкой драгоценных камней на шее, сработанных под черепа; бородатый человек с очень проницательными глазами, одетый в белый костюм; еще один субъект с очень пластичным лицом, скорей напоминающим маску, и, наконец, господин, облаченный в черный кожаный плащ со стоячим воротничком, чья золотая расшивка выдавала персону из Высшего Совета Гильдии утильщиков.

Даже здесь, в видавшем виды притоне всех времен и народов, такой союз единомышленников выглядел весьма необычно, а если добавить к перечисленным еще и огненно-рыжую тонзуру толстяка Гаргантюа… Как эти люди нашли один другого, одному Богу было известно, но определенно, по эстетическим канонам вольнодумцев и «вольнохлебцев» Второй Луны Пестрой Мары, доверие они внушали.

Бородатый, в белом костюме, выступил первым. Он рассказал свою идею. Он попытался быть понятным. Он сказал, что Великому Приговору можно противопоставить технический гений человечества, построить силовой барьер на время, когда Догорающая сбросит свою оболочку… Он не бредил, он говорил убедительно, так, словно построил эту модель уже давно. Ему требовались точные расчеты и объединенная воля всех миров, всех людей и всех правительств.

В завершении своей речи он рассказал историю о черной расе, кровь которой и гений которой растворены в духовном котле человечества. Он сообщил, что знает таких историй не одну и в каждой из них есть сердцевина, суть знания, которую так необходимо понять и найти. Он изрек, что дух Божий ныне носится над обиталищами миров. Точно над первозданными водами, что он словно бы развоплощен, но в точный час Бог найдет себе ту единственную жизнь, которая осветит путь всем и станет его новым рождением.

Когда после белого проповедника слово взял странный человек с лицом, похожим на фарфоровую маску, толпа сдвинулась плотнее. Один из граждан притона, в запале трезвеющих чувств, выскочил на площадку перед невысокой сценой, где стоял «парламент», стал размахивать руками и требовать отмены трехсуточного моратория на выпивку, объявленного бургомистром, негодовал, возмущался, показывал пальцем на оратора…

— Кто ты такой, черт возьми?! — выпалил свой вопрос гражданин.

Фарфоровая маска схватил гражданина за ворот куртки и, надвинувшись на него, мелкого и злословного, прокричал:

— Я — это ты, идиот! — после чего все собравшиеся могли наблюдать удивительное явление: фарфоровая маска как-то странно поплыла… брови, нос, губы, скулы… Через несколько секунд на помосте стояло уже двое граждан, абсолютные близнецы, различающиеся только ростом и одеждой.

Площадь охнула. Вторя ей, но не поняв происходящего, охнули улицы… Толпа опять надавила и прижалась ближе к ораторствующим.

— Отдай лицо! — прошамкал притихший гражданин. — Или угощай меня выпивкой! Тогда честно будет, по крайней мере. Я же у тебя твое не крал!

Фарфоровая маска больше не обращал внимания на своего визави. Он вытащил из кармана небольшого размера пластиковый контейнер, нажал кнопку, контейнер открылся. Кудесник извлек из него шприц-пистолет.

— В этом приборе находится ампула с веществом, которое я синтезировал в Лаборатории Притона. Это не наркотик, он не заменит вам алкоголь, но он откроет вам дверцу к новому чувству. Если его развить, оно станет способностью — управлять временем. Теперь я в этом убежден. Я не факир и не шарлатан, я ученый. Смотрите…

Фарфоровая маска подошел к своему живому оригинал-обличью, маска его снова изменилась в считанные секунды. Теперь это был бургомистр Гаргантюа…

— Как тебя зовут, приятель?

— Жермен. Жермен Дэваль…

— Кем ты был в прошлой жизни, Дэваль?

— Историком. Я преподавал в республиканском учебном центре на астероидах.

— Ты республиканец, Жермен?

— Был.

— Послушай меня, Жермен… Дай мне свою руку. Сейчас ты почувствуешь себя очень странно. Не паникуй. У тебя появится много искушений, и все они тебе будут доступны. Ты, возможно, захочешь что-нибудь исправить или наоборот — навредить…

Постарайся никого не убить, Жермен. Вспомни, что такое история, чем она была для тебя. Через пару часов ты вернешься в реальность, тогда найди меня, а может быть, я найду тебя сам. Ничего не бойся. Не бойся одиночества. Поверь, оно на самом деле вылечит все твои страхи. Закатай рукав, Жермен!

Шприц-пистолет фарфоровой маски в образе Гаргантюа легко нашел вену Дэваля.

Инъекция заняла три секунды. Публика напряженно и молча ждала. Далее произошло некое чудо иллюзии. Дэваль сделал только один шаг в сторону, и на какое-то мгновение все увидели на помосте сразу трех Дэвалей, так, как если бы они оторвались от первого, словно наложенное видеоизображение. Не успели зрители моргнуть глазами, как все трое исчезли, будто вошли один за другим в невидимую дверь.

Фарфоровая маска «снял» с себя лицо бургомистра, вернув то странное манекенное, с которым он выходил к публике.

— Вы ждете объяснений? Они есть. Но не окончательные. Моя наука не может объяснить все эффекты этого препарата. Каким-то образом наше психологическое время влияет на время объективное. Для господина Дэваля мы сейчас стоим, как вкопанные статуи. Для нас его движения, так скажем, вибрация жизни ускорились в тысячи раз, поэтому мы его не видим, но если он пожелает, с нами могут происходить странные вещи… Я бы мог, например, сейчас оказаться раздетым перед вами или необъяснимо подлететь в воздух. У того человека, что стоит передо мной, могла бы исчезнуть шляпа с головы, или даже все бы вы за несколько секунд оказались поваленными на землю, задумай только господин Дэваль пройти через толпу. Мы не можем обратиться к нему вслух, и его ответ мы не в состоянии воспринять. Возможно, если бы существовала такая видеокамера, у которой частота кадров составляла бы десятки тысяч в одну секунду, мы могли бы его заснять. Но, увы, таких камер у нас нет. Теперь представьте себе самое фантастическое: что если препарат воздействует не только на человека, а, например, да, вы думаете о том же, о чем и я… На нашу догорающую звезду… Вам кажется это бредом… Конечно. Мы не можем сделать инъекцию светилу и замедлить или ускорить его реакции, хотя и этого никто сейчас не знает… Я хочу, чтобы жители подземного города объединились вокруг этой мечты. У нас нет звездолетов для Спасения. Мы никогда не построим их и не сможем купить ни за какие деньги. Поэтому мы остаемся в системе, чтобы искать надежду здесь. Жермен Дэваль стал первым ангелом времени нашего города. Он причастится к тайнам того, что тысячи веков пряталось за шорами цивилизации. Он вернется и принесет нам знания, которые мы утеряли некогда в суетной расточительности своих душ. Уже завтра, я, Гильгамеш, Дамиан Гомер и мэтр Флориан выходим на первое межпланетное вещание. Уже завтра миры разделятся на две половины, на скептиков и на отчаянных безумцев. И только ангелы, ангелы времени объединят их!

*** 

Камилла и дочка спали, сидя в пассажирском салоне. У них был очень усталый вид. Двадцать семь часов назад они покинули «Весту», оторвались от орбиты вокруг Чистилища в обычном посадочном модуле, совершенно не приспособленном для перелетов в открытом космосе. Запас жизнедеятельности этой посудины с таким количеством пассажиров был рассчитан максимум на семь суток, да и то в очень экономном режиме. Об этом Муркок знал.

Радость того, что удалось вырваться из лап Мехди Гийяза, сменилась нарастающим беспокойством за жизнь семьи. Без сомнения, и «Веста», и «Паллада», и «Митра» уже присоединились к остальным кораблям каравана и теперь направлялись в сторону Снежной Лады.

Никто из остальных капитанов каравелл о замене нескольких десятков сотен беженцев Королевского Двора на теократов не узнает еще долго. Хотя странным будет выглядеть отсутствие Натана Муркока на связи, но Мехди Гийяз, конечно, выкрутится во имя будущей религии, будь она неладна!

Муркок ужаснулся, представив те чувства, которые должны были сейчас испытывать люди, оставшиеся на Чистилище. Будущая религия отнеслась к ним как к жертвам, запрограммированным жертвам, голой никчемной статистике. Эти люди могут поднять панику. Пережив психологический шок, они могут объявить о злой воле инициаторов замены, в мыслях каждого из них должно прозвучать имя Лобсанг Пуритрам.

Но едва ли оно прозвучит столь явно и определенно, скорей несчастные вообразят себе заговор самих теократов, всеми правдами и неправдами пробравшихся в ряды пассажиров, устроивших этот циничный спектакль под названием «карантин».

Однако жуткая правда состояла, по-видимому, в том, что Чистилище их не выпустит, что они останутся пленниками планетоида навсегда… Предусмотрительный Мехди Гийяз, завершив «карантин» на трех кораблях, взорвал терминалы Чистилища, а вместе с ними и все средства связи с остальными мирами. Пятнадцать часов назад радиометрия шлюпки зафиксировала четыре четких взрыва возле Громоподобной Наковальни… Ультракороткий диапазон четырех всплесков — визитная карточка «мин-прилипал», как их называли военные Королевского Двора.

Покидая Чистилище, Мехди Гийяз открыл арсеналы «Весты» и выпустил четыре кибер-акулы. Словно вживую, реконструировав все эти подробности, Натан Муркок внезапно похолодел… Страх шевельнулся на затылке и с точностью хирургического микрозонда прострелил спинной мозг: никто не мешал Мехди Гийязу оправить «мину-прилипалу» вслед шлюпке и сделать это в то же время, когда были выпущены остальные…

Муркок кинулся в пилотный отсек… Приборные панели… Магнитосканер или что-нибудь регистрирующее состояние корпуса внешней обшивки… Инородные тела… наличие инородных тел… Сенсоры! Увы, ничего похожего. Бортовой кибертер даже не понял вопрос. Шлюпки не оснащались такой техникой. Только визоры внешнего обзора. Оставалось единственное — воспользоваться шлюзовой камерой, легким скафандром и выйти в космос, прямо сейчас.

Муркок направился в шлюзовую камеру. Выбрал один из четырех скафандров, имевшихся в наличии. Ранец с оксигенератором и углекислотным поглотителем надел в последнюю очередь. Присоединил шланги к нагрудным клапанам, надел обруч связи и шлем. Включил программатор скафандра. Видеодатчики присосалисть к его вискам, точно маленькие проворные пиявки. Время пошло. Бортовой кибертер объявил о готовности исполнять его приказы…

— Герметизация камеры! Начать шлюзование! Открыть люк! Дополнительное гравитационное расширение на корпус…

Кибертер сообщил, что у «подопечного» резко подскочил пульс.

— Плевать! — сказал Муркок и вышел в открытый космос…

Посадочный модуль, или просто шлюпка, напоминал по форме черепаху на плаву.

Верхняя шлюзовая камера открывалась как раз на панцире этого двадцатиметрового овального чудища. Где-то там, под брюхом, убранные в «карманы», находились лапы. Трапециевидная голова на короткой шее — пилотская кабина с огромными чашами глаз — визорами. Черепаха в очках — еще более точная метафора. В качестве хвоста — сдвоенные пары дюз — малых протонных двигателей. Если «мина-прилипала» догнала свою жертву, она могла быть где угодно…

Муркок сделал несколько неуверенных шагов. Звезды вокруг светились очень ярко, но еще более яркий свет шел снизу — края панциря буквально пылали ярко-алым цветом, словно их кто-то подсвечивал снизу мощным прожектором. Невероятный эффект!

В пилотской кабине на визорах ничего подобного не наблюдалось. Ощущение было такое, что модуль не летит по инерции с отключенным двигателем, а движется синхронно с каким-то другим кораблем и корабль этот держит «черепашку» под неусыпным контролем, но сам остается в режиме «полной тени». Тогда откуда свет? Если бы Муркок мог пожать плечами в скафандре, он бы так и сделал.

Собравшись с духом и поняв, что времени для поиска «прилипалы» может оказаться слишком мало, Муркок направился к хвостовой части шлюпки. Смешанное ощущение страха и любопытства всегда делают человека осторожным.

Внезапный хлопок сзади заставил его остановиться. Звук был отчетливым, и он распространялся в пространстве, которое не могло распространять звук. Муркок не спеша повернулся…

Прямо к нему навстречу от головы модуля шел человек в черных очках, пурпурной бандане и со шпагой на поясе… Если бы Муркок мог помотать головой в скафандре, он бы так и поступил, непроизвольно и совершенно недоуменно… Скафандр не помешал капитану вздрогнуть и поймать губами несколько капель испарины, скатившихся со лба по носу…

— Модуль, что происходит?

— Вопрос не понял, — ответил кибертер через обруч связи. — Повторите…

Муркок вопрос не повторял, он пятился назад, неуклюжими шажками человека, уверовавшего в галлюцинаторный бред наяву.

Но бред проходить не собирался. Человек в пурпурной бандане мог быть андроидом. Некоторые из моделей андроидов могут находиться в открытом космосе без дополнительной защиты… Нет, нет! Откуда на шлюпке взяться дорогущему андроиду, да еще при таком параде! Какая чушь! Муркок сообразил, наконец, какое задание дать бортовику.

— Модуль, анализ атмосферы за бортом!

— Смесь азота с кислородом, плюс некоторые газы…

— Воздух!!! — чуть не закричал Муркок и понял, что не спит и тем более не бредит.

Человек в пурпурной бандане остановился перед Муркоком, как перед изваянием. Для большей убедительности своего красноречивого ожидания скрестил руки на груди. Муркок сдвинул планку пневмоприсоса шлема. Внутри скафандра раздалось шипение. Муркок снял шлем и вдохнул нормальный свежий воздух.

— Черт возьми, где я нахожусь? Что это за фокусы, и кто вы такой?

— Вопрос задан, значит, должен быть ответ, не так ли? Однако ваш тон, господин беглец, мне не душе… Я всего лишь исполняю волю человека, в чьи владения вы вторглись. Готов поверить, что не по своей воле… Меня зовут Голиаф Сааведра. Вы находитесь в месте, известном как летающий остров Цезаря Шантеклера. Ваш посадочный модуль был перехвачен нашими гравитационными ловушками за несколько минут до неизбежного столкновения и переведен под силовой атмосферный купол острова, где и удерживается уже в течение получаса. Монсеньер Шантеклер направил меня на вашу шлюпку. Достаточно ли вам этих слов и объяснений?

— Как могло получиться, что я не заметил ваш корабль?

— Я вас поправлю, господин беглец. Во-первых, не корабль, а летающий остров. Во- вторых, мы практически не выходили из режима «полной тени». Конечно, это большие энергетические затраты, но мы справляемся, хотя и даем повод для разных вздорных слухов и легенд. Не всегда вздорных, впрочем… — последнее уточнение Голиаф Сааведра произнес так, как если бы это была его личная клятва верности.

— У меня есть проблема, господин Голиаф. И боюсь, она теперь не только моя… Кстати, меня зовут Натан, Натан Муркок, бывший капитан каравеллы «Веста». В каюте шлюпки моя жена и дочка. На планетоиде Чистилище высажено несколько сотен пассажиров с Ковчегов Спасения. Их заменили на теократов… Терминалы Чистилища взорваны. Людей лишили связи, а возможно, и попросту похоронили на этом чертовом планетоиде…

— Мы немедленно отправляемся к монсеньеру Шантеклеру, Натан, вы ему все расскажете сами.

— Это не вся проблема… Знаете, почему я вышел из модуля? Когда мы покинули каравеллу с Камиллой и дочкой, за мной отправили мину-прилипалу, то есть они могли это сделать…

— Могли или сделали? — Голиаф с опаской обвел глазами панцирь шлюпки. Его левая рука крепко сжала эфес старинной шпаги, так, словно это был его главный аргумент в решении любой проблемы, даже такой.

— Могли, — ответил Муркок, ничуть не усмехнувшись своему наблюдению.

— Так что же мы стоим, капитан! — решительность в голосе Сааведры звучала как решительность друга. — Вы расскажете, как выглядит эта штуковина?

*** 

Каспар Дереш сдержал слово. Несравненная «Нимфетка» доставила Гелеспу и кибера Моисея на Вторую Луну Пестрой Мары быстрее любого другого фрегата.

Корабли вездесущей разведки своего отца, сыгравшие роль эскорта, молодой князь отправил на Поющую Нимфу, дав слово их капитанам, что вскорости сам появится в родовом дворце и выступит перед народом, если того народ пожелает, он, Каспар, возглавит уцелевшие после диверсии на орбитальных верфях Корабли Спасения. Однако прежде он хотел бы встретиться с человеком по имени Дамиан Гомер.

Терминалы города-притона в это время не пустовали: с десяток разукрашенных лазерной резьбой пиратских дракаров и три громоздких утилевоза гильдии красовались на внешних площадках под силовым атмосферным куполом.

Бургомистр Гаргантюа уже не тратил время на консульских пирах-досмотрах, этим занимались его помощники, однако в их и без того переполненный город пускали не всех. Часть лихого отребья и часть «черных плащей» оставалась ночевать на своих посудинах. «Нимфетка» среди этих полуконтуженных летающих конструкций и вагонов выглядела просто утонченной красавицей.

Гелеспа и Моисей находились в пилотском отсеке, когда Дереш встутил в переговоры с дежурным терминала, бородатым детинушкой, величавшим себя консулом-привратником. Несмотря на пиратский вид, консул-привратник, видимо, из бывших ученых, отличался интеллигентной речью и учтивыми манерами:

— Осмелюсь осведомиться, чем наша скромная обитель обязана визиту столь именитой особы?

— На моем борту находится жена человека, которого вы должны знать. По крайней мере, мне известно, что именно отсюда было получено его системное сообщение.

— Прошу извинить меня, князь, вы, наверное, не очень представляете наш статус… Город-притон не заключал никаких межпланетных договоров. До некоторого времени мы считались доминионом Пестрой Мары. Но уже лет пятнадцать как город не значится в списках малых космопортов. Гильдия утильщиков осуществляет только формальный патронат. Мы не можем гарантировать вам нахождение в притоне никакого человека системы. Тем более, что здесь многие живут под прозвищами и псевдонимами, да и живут иногда недолго…

— Послушайте, консул-привратник, так вы себя, кажется, величаете… Объявите своему хозяину, что на борту «Нимфетки» находится женщина по имени Гелеспа, Гелеспа Гомер. Более я ничего вас не прошу.

— Гомер?! Вы сказали, Гомер?.. — Физиономия бородача как-то вся подпрыгнула: веками, бровями, усами, носом, подбородком, нарисовав озадаченную паузу. — Одну минуту, князь, одну минуту… — консул-привратник исчез вместе с погасшим экраном.

Минута растянулась на все десять. Все это время Гелеспа сидела молча, в кресле. Предчувствия ее были спокойны. С Дамианом ничего не случилось. Он там, в подземном городе. Он не пленник, не заложник, он на своем месте, и, по-видимому, на достаточно особом. У него здесь поддержка. И она довольно сильна. Он будет делать все, чтобы она возрастала. Он хочет осуществить свой план, изменить сознание людей, заставить их поверить в невозможность Великого Приговора, в его обратимость. Ему это уже удается. Как удается и ей. Как удавалось это на Снежной Ладе. Теперь только меняются масштабы.

Она будет с ним. Она разделит с ним все его мытарства, если они предстоят. Она любит его и любит то, что в ней — их дитя. Она полюбила и этого повзрослевшего на ее глазах мальчишку, Дереша, полюбила как брата. Она полюбит и этот подземный город-притон, этих взъерошенных людей с их не всегда чистым прошлым, с их страхами и пороками, с их странной темной жизнью, не желающей сдаваться даже в отсутствие счастливого лотерейного билета в будущее.

— Моисей так давно не видел хозяина Рама, — подал голос кибер. — Моисей будет рад, если с хозяином все хорошо.

— С хозяином все хорошо, Моисей, — сказала Гелеспа. — Вот увидишь.

Экран вспыхнул. На нем снова появилась бородатая физиономия консула-привратника.

— Прошу прощения, князь! Наши подземные парковки переполнены. Однако, господа, вы здесь самые желанные гости! Передайте также госпоже Гомер, что ее муж… Он сейчас в пассажирском лифте-подьемнике, спешит навстречу своей жене. С ним также наш бургомистр Гаргантюа и наш военный советник Дарий Скилур! Разблокируйте ваш люк-трап, и приятной встречи, господа! Бургомистр распорядился устроить пир в вашу честь. Город-притон, его граждане и новоявленный Парламент Объединенных Миров рады приветствовать вас на Второй Луне Пестрой Мары!

— Парламент Объединенных миров?! — переспросил Каспар Дереш. — Я не ослышался, господин консул?

— Никак нет, князь.

— Кто же предоставил вам такие права?

— Мы сами и то, что господин Гомер называет провидением… Оно и предоставило!.. — Казалось, консул-привратник был исполнен величайшей гордости за свои слова.

— А что по этому поводу думает Гильдия утильщиков? — спросил Дереш.

— Гильдия на нашей стороне, а также все пиратское братство.

— В таком случае, — Каспар посмотрел на Гелеспу взглядом, который можно было бы приписать нарождающемуся политику или дипломату, — как представитель планеты-княжества Поющая Нимфа, я намерен провести с вами переговоры о расширении вашего союза… Госпожа Гомер, Моисей! — Пальцы его набрали на пульте код разблокировки центрального люк-трапа. — Мне кажется, в этих краях больше нет никого, кто мог бы говорить от имени республики Снежная Лада, кроме вас!

— Вы это серьезно, Каспар?

— Более чем! Не вижу причин, по которым мы могли бы отказаться войти в состав Парламента Объединенных Миров… Моисей, ты готов представлять кибер-население нашей системы?

— Для Моисея это будет великая честь, хозяин Дереш! А что для этого нужно Моисею?

— Говорить от имени своих собратьев… и забудь это слово «хозяин».

— Хорошо, хозяин Дереш. Моисей будет готов. Моисею надо немного времени.

— Мы ведь дадим Моисею немного времени, госпожа Гомер?

Гелеспа встала с кресла. Она была очень взволнованна. Она смотрела то на дверь каюты, то на Каспара, то на экран визора…

— Идемте, идемте встречать наших будущих коллег вместе! — сказал Каспар. — И повторим им все наши идеи и заявления.

— Вам потребуется электронный протокол, — сказал Моисей со значением. — Кибейроны Моисея будут к вашим услугам на всякий случай!

*** 

Натан Муркок посадил разведывательный бриг на краю площадки одного из трех терминалов Чистилища.

Некогда уникальные по своим размерам телескопические рукава-эскалаторы, позволявшие осуществлять массовую посадку пассажиров на большие корабли, теперь, как переломанные хребты фантастических монстров, обрушились и лежали на поверхности отдельными фрагментами — пустотелыми позвонками, раздробленными и раздробившими все под собой.

Несколько искореженных каботажных фрегатов вперемешку с раздавленными опрокинутыми сигнальными бакенами дымились, как головешки хвойных шишек в затушенном наспех костре. Само здание космопорта посреди пепелища смотрелось зловещим металлическим черепом с сотнями глазниц, в которых еще кое-где поблескивали красные зрачки тлеющего огня.

Голиаф Сааведра, сменив романтический наряд на черный комбинезон, сидел на корточках у откидного люк-трапа, в окружении еще пяти таких же рослых парней, вооруженных легкими боевыми квантайзерами. Опознавательными атрибутами Голиафу продолжали служить только его пурпурная бандана и черные очки. От шпаги на время пришлось отказаться.

Натан Муркок, дождавшись момента полной и устойчивой посадки, отключил маневровые двигатели, сверился с данными бортовика, погасил сигнальные огни и вышел к ожидавшей его группе.

— У нас с вами нет никаких карт и планов их подземных лабиринтов, а то, что предстоит иметь дело с лабиринтами, я почти уверен. Судя по тому, как вели себя теократы, как они распорядились сотнями жизней пассажиров с Кораблей Спасения, я не удивлюсь и худшему… Людей с ковчегов должны были куда-то загнать… Нас шестеро. Придут и другие. Мы — первые. Все вы в разное время были солдатами, все учились рисковать. Возможно, тогда вы защищали другие идеалы и ценности, но и тогда вы выполняли боевую задачу. Приходилось стрелять и в людей… Давайте помнить о том, что у нас с вами теперь есть новая родина, возможно, единственная, наш летающий остров. У нас есть свой генерал — монсеньер Шантеклер… Выполнить его задание — честь для нас. Если это понятно, тогда — вперед!

Люк-трап опустился как мост старинного замка. Воздух под силовым куполом космопорта уже явно был насыщен тяжелым запахом угарного газа, по всей вероятности, кислородные и очистительные станции работали не все или с большими перебоями, в отличие от генераторов поля.

— Меньше вдыхать, быстрей двигаться! — крикнул Муркок и, отдав приказ кибертеру брига через свой обруч «закрыть борт», побежал впереди группы, огибая несколько лежащих искореженных позвонков эскалатора, преграждавших путь к зданию космопорта.

За границами поля — планетоид — абсолютная безатмосферная пустыня, пузырящаяся кратерами, — светился малиновым светом, оттеняясь на лиловом фоне Громоподобной Наковальни. Магнитные молотки этого газового гиганта не останавливали свою адскую работу, выковывая в неистощимых недрах бешеные шлейфы метановых бурь, не прекращавшихся никогда.

Чистилище, этот островок жизни, мог прекратить свое существование по воле тех же, кто его населял.

«Где еще могли найти прибежище милейшие господа теократы?» — подумал Муркок.

Голиаф догнал его у входа в здание. Еще четверо прибежали через минуту. Включив осветительные фонари на квантайзерах, они вошли в обширный зал — парковку авиеток для техперсонала. Большинство машин, а их тут было не меньше двух десятков, перевернутые, выгоревшие от пожара, в беспорядке стояли в зале. Пройдя еще метров пятьдесят, уткнулись в обрушившиеся лестницы и часть перекрытий верхних ярусов.

Гигантские опоры эскалаторов на вращающихся дисках диаметром в те же пятьдесят метров каждый, срезанные взрывом, походили на стволы старинных зениток, бессмысленно торчащих в небо. Оставшиеся части эскалаторов, закатившиеся внутрь, дополняли сравнение, напоминали оборванные пулеметные ленты. Над всем этим кошмаром обрушений поработал пожар. Муркок направил луч на противоположную от эскалаторов стену, покрытую старинными письменами над двумя мощными, выложенными стекловидными базальтовыми блоками туннельными проемами.

— Натан, — Голиаф Сааведра со значением прощупал взглядом четверых разведчиков, — я пойду первым.

— Первым не значит отрезанным от других, — сказал Муркок и добавил, по-капитански небрежно: — Валяй!

Голиаф активизировал квантайзер на боевой режим, сделав его чувствительным продолжением руки и всего себя.

Они начали спуск по гладким базальтовым ступеням. Промежуток между туннелями выполняла арковидная перегородка. Примерно через сто ступеней луч Голиафа, скользивший все время понизу, осветил несколько лежащих мертвых тел…

— Ну вот, — сказал Муркок, поднимая левую руку и останавливая идущих сзади, — этого стоило ожидать. Голиаф, подожди меня…

Но Голиаф уже спустился к телам. Беглого взгляда хватило, чтобы понять, что это были киберы: продырявленные, прожженные, перерезанные плотным огнем лучеметов.

— Почему киберы? — Вопрос Голиафа повис недоумением в полумраке туннеля.

— Это персонал космопорта. Вероятно, набожные жители Чистилища предпочитали не брать на службу людей. Меньше хлопот, и не надо никого обращать ни в какую веру. Теперь понятно… Эти бедолаги спускались вниз, пытаясь укрыться от пожара, бушевавшего наверху… Их встретили огнем снизу. Порезали как лишних свидетелей.

— Но зачем, Натан?

— Об этом лучше спросить тех, кто считает себя здесь пастырями. Ясно одно: людей с ковчегов они успели загнать в свои норы.

— Что будем делать, Натан?

— Спускаться пока духу хватит. С выключенными фонарями. Пойдем наощупь. Лучше мы их застанем врасплох, чем они нас…

— Согласен, — кивнул Голиаф и выключил фонарь на своем квантайзере.

— Тогда зови остальных, — Муркок спустился на несколько ступеней, продолжая рассматривать и считать тела несчастных киберов. — Двенадцать, — сказал он,подведя итог.

Осторожный и медленный спуск в полной темноте продлился еще минут пятнадцать, прежде чем окончилась лестница наклонного туннеля. Группа шла, прижимаясь к стенке. На мертвые тела киберов они натыкались еще дважды, но на сей раз не считали.

Все беспокойней звучала мысль, что там, внизу, придется столкнуться с фанатиками, целью которых было заточение нескольких сотен человек, выкраденных из ковчегов. Те же, кто заполняли сейчас каюты трех Кораблей Спасения, — это «избранные» и «очистившиеся» от всякой скверны, прожившие в лабиринтах Чистилища и заполнявшие их не одно поколение…

Натан Муркок и другие разведчики ужасались такому цинизму, ужасались и размышляли о предстоящем контакте, если не стычке, если не драке, если не…

Теократы оборудовали для себя этот неуютный мир, отданный под власть Громоподобного гиганта, не менее двух сотен лет назад. Двести лет они впитывали в себя дух своей исключительности, не желая принимать всю остальную цивилизацию, оставили для нее лишь дверку, форточку, слуховое окно на поверхности, под силовыми куполами, под пузырями, один из которых захотели проколоть…

Они, наверное, говорили себе эту страшную и сакраментальную фразу всех времен: «Свято место пусто не бывает…» — и потом, когда заполнили это место другими людьми, далекими от их высокомерных обетов, вздохнули с облегчением. Муркок представил, как нажимает спусковой крючок и укладывает на землю одного из таких «высокомерных» смертников, жрецов Чистилища, и тот падает со спекшимся мозгом на каменные базальтовые плиты… Картина некоторое время жутко стояла перед его глазами, но потом растворилась, вместе с растворившейся темнотой… Лестница внизу стала высветляться. Все шестеро замедлили ход. Голиаф тронул Муркока за плечо…

— Натан, ты разговаривал сам с собой? — шепнул он свой странный вопрос.

— Неужели? — переспросил Муркок также шепотом. — Тебе показалось…

В следующее мгновение они увидели, как от внутренней перегородки лестничных туннелей отделилась высокая тень, то ли человека, то ли… Все замерли. Кто-то старательно прятался за перегородкой-акведуком, ожидая, пока пройдут гости сверху.

Он их услышал. Немудрено. До конца лестницы оставалось метров двадцать. Тусклый, но равномерный свет внизу выдавал там наличие какого-то обширного помещения или других туннелей.

Шум стал доноситься снизу. Голоса… Не менее двух-трех человек. Они ни от кого не прятались. Прятался тот, кто был от них в нескольких десятках шагов за базальтовой аркадой. Если это был кто-то из высаженного экипажа ковчегов, то этого человека следовало защитить. Но если начать перестрелку прямо сейчас, это значит обнаружить себя раньше времени и, кроме того, вести стрельбу отсюда, с заведомо невыгодной позиции…

— Держите туннель под прицелом! — шепнуд Муркок и направился к тому месту, где раньше показалась тень человека, теперь уже очевидно, что беглеца.

Беглец стоял, вернее прятался, за одной из широких опор перегородки, одетый в странный кожаный балахон с капюшоном, полностью скрывавшим лицо. Руки его были безвольно опущены, лазерный пистолет, в правой руке, помигивал синим индикатором. Вся фигура беглеца, сгорбленная и словно раздавленная, могла объяснить только одно: он был ранен. Он истекал кровью.

У Муркока на выяснение обстоятельств того, что произошло внизу, совсем не оставалось времени.

— Не пугайтесь… Вы один из пассажиров ковчега? — спросил он.

Фигура в балахоне не шевельнулась.

— Да, я… я… один, — последовал ответ.

— Ждите здесь. Мои люди помогут вам, — сказал Муркок и стал спускаться. В следующую секунду он увидел лицо Приама Пересвета и еще двух человек в костюмах пилотов. Лица их были обожжены и покрыты ссадинами…

— Голиаф, не стрелять! — крикнул Муркок и понял, что ошибся. Тот, кого он принял за пассажира-беглеца, выстрелил ему в спину.

Когда Муркок упал на руки подхватившего его Пересвета, Голиаф уже отключил фанатика ударом цевья своего квантайзера…

………………………………………………………………………………………………

Муркок лежал под звездами, опустив голову на опрокинутый и раздавленный бакен. Страшный огонь растекался по его телу. До брига оставалось метров двести. Пересвет все время нес его на себе: поднимал по лестнице. Почти не отдыхал. Но вот выбился из сил…

Голиаф с остальными разведчиками и теми из пилотов, кто успел разжиться оружием у загнанных в одну из пятнадцати веток лабиринта охранников Чистилища, остались освобождать и собирать всех пассажиров с Кораблей Спасения.

Пять минут назад тяжело раненный Муркок связался с бортовиком брига по коду системной связи. Кибертер соединил Чистилище с летающим островом. Лицо у Муркока на несколько мгновений просветлело, когда он услышал голос Цезаря Шантеклера. Приам тем временем сделал ему еще один укол обезболивающего.

— Капитан, мы ждем вас на острове. Ваша жена и дочь не перестают беспокоиться…

— Монсеньор, в лабиринтах Чистилища девятьсот человек… Им не выжить здесь…

— Девятьсот, говорите… — Цезарь Шантеклер думал недолго. — Мы заберем всех. Встречайте наши фрегаты через два-три часа.

— Монсеньор…

— Слушаю вас, мой дорогой Капитан.

— Я не смогу управлять бригом, но я… Я встретил здесь своего друга. Он очень настроен спасти мою жизнь, монсеньор. Он доставит меня на остров, если успеет…

Цезарь Шантеклер думал недолго:

— Мы всех спасем, капитан. Прошу вас — держитесь!

— Приам, ты слышал. Бриг твой…

Приам Пересвет отхлебнул из фляги, но глотать не стал. Сполоснул рот и выплюнул.

— Такая гадость, Нат, не поверишь… Нашли на их дурацких складах. Назвать это ромом язык не поворачивается…

Муркок слабел. В глазах темнело.

— Приам, а что сталось с теми, кто разводил вас по лабиринтам?

— Когда у нас с Карузо появилось оружие, мы загнали всю сволоту в какой-то тупиковый туннель, и они там перестреляли друг друга. Один сбежал. Тот, кто стрелял в тебя… Черт побери, Нат, как тебя угораздило поверить ублюдку?

— Сам не знаю. Но что было делать? Мы готовились к худшему. Пока шли вниз, натыкались на порезанных киберов… Ты видел…

— Да, я видел. Жуть кошмарная…

— Приам, ты думаешь, то есть… эти теократы… Они действительно хотели принести в жертву девятьсот человек?

— Ты это так называешь? По-моему, они собирались сгноить их в своих отвратительных норах!

— Значит, у них ничего не вышло, — Муркок чувствовал, что теряет сознание. Боль возвращалась.

— У них вышло, Нат! Они оправили в далекий космос девятьсот параноидальных одержимых. Нат! Нат! Ты слышишь меня?!.

Приам Пересвет поднял Муркока на руки и торопливо понес к бригу.

Бывший капитан каравеллы «Митра» теперь мог собрать в голове всю картину произошедшего здесь, на планетоиде Чистилище и даже за его пределами. Он знал историю своего товарища, знал о летающем острове Цезаря Шантеклера. Понимал, что никогда не увидит далеких звезд за пределами его системы, что судьба его избрала для других событий и что времени сожалеть ни о том, ни о другом нет.

Разведывательный бриг проклюнул «пузырь» силового атмосферного купола над злосчастным космопортом Чистилища и, прокачав дюзы протонных двигателей, сверкнув серебристым панцирем на малиновом фоне Громоподобной Наковальни, ушел в космос в поисках желанного, скрытого «тенью» невидимого берега.

Конец первой части.

Часть вторая

Фрагмент первый

Канцлер Республики Независимых Астероидов Атилла Левит, в прошлом один из выдающихся инженеров, внесший свой вклад в реализацию проекта синхронизации тысяч и тысяч населенных «островков», превращенных в подобие космических атоллов, связанных едиными атмосферными туннелями, отметил свое шестидесятилетие.

Почти двести лет назад люди начали осваивать эти базальтовые глыбы всех форм и размеров, иногда самых причудливых, похожих на гибридные картофелины, или гигантские октаэдры, или даже на друзы пирамидальных кристаллов.

Тогда проект объединения астероидов в подобие цепочек молекул, имеющих общую атмосферу, казался фантастическим чудом, но никогда не стоящая на месте технология терраформации развивалась неудержимыми темпами: разбивка силовых атмосферных куполов была чем-то вроде разбивки палаток для туристических стоянок. А для гравитационных стержней-генераторов требовалось лишь несколько десятков или сотен неглубоких скважин, чтобы решать проблему нормализации силы тяжести на ближайшие сто лет на любой отдельно взятой территории.

Космические оранжерейщики, генетики почв и гидропонные инженеры выращивали леса и парки в каменных пустынях, кратерах и каньонах в считанные годы. Заводы, верфи, целые промышленные пояса растягивались на десятки тысяч километров по синхронным цепям астероидов.

Республика рождалась не сразу. Вначале это был доминион Королевского Двора, затем протекторат, затем, после первой космической революции и изгнания лордов-протекторов, образовалась свободная федерация кантонов и, наконец, на ее основе — единственная в своем роде республика.

Удивительно, но факт: имея второе по численности население, после Королевского Двора, заселить и освоить полностью все астероиды по планам даже самого быстрого развития республика должна была еще не менее чем через лет пятьсот.

Теперь, с объявлением Великого приговора, эти планы теряли смысл. Пояс жизни вокруг звезды сокращался — пустели прежде процветающие секторы, семьи и родовые кланы республиканцев уходили в небытие. За прошедшие восемь лет республика построила и отправила за пределы системы семь тысяч Кораблей Спасения — сущую каплю в море, проглотив которую, как горькую пилюлю, можно было только с ужасом беспомощности думать о неизбежном надвигающемся кошмаре звездной агонии…

Атилла Левит, еще не так давно влиятельный политик и любимец своего народа, сам себе казался вмиг разоренным старателем, у которого груды добытых золотых самородков прямо на его глазах поглотила расступившаяся земля.

О готовящемся прилете Суллы Мануситхи канцлер узнал заранее от самого ректора. Это был не политический визит, а частный. Последняя такая встреча состоялась два года назад. Тогда, правда, Сулла привез с собой целый штат технарей. В очередной раз договорились об обмене технологиями строительства Кораблей Спасения.

На памяти канцлера то был уже пятый или шестой обмен. Конечно, такие встречи были нужны, они продвигали отлаженный процесс наилучшего и наибыстрейшего, «наизащитнейшего» «драпанья» человечества из системы. Все это понимали, все относились к этому как к работе, неизбежной работе, не приносившей, впрочем, никакой радости. Двадцать миллионов киберов, работающих на верфях республики, были хорошим часовым механизмом, но он не отвращал другой часовой механизм…

Тогда же, два года назад, якобы по завещанию королевских особ Королевского Двора в права регентства вступил Лобсанг Пуритрам, и совместные научные сессии прекратились. Во всяком случае, они перестали носить официальный характер. Академия военизировалась, была «простелена» двойными и тройными «прокладками» разведслужб, пользы от которых, правда, уже никто не видел, включая сами эти службы. Но инерция прошлого еще втягивала некоторых разукрашенных позументами и аксельбантами идиотов.

Канцлер вынужден был защищаться своими «прокладками». Республиканский флот не отдыхал, и пять сотен фрегатов стали патрулировать весь пояс. Пираты осложняли дело, и с ними пришлось договариваться отдельно. Атилле Левиту эта кампания удалась. За спокойствие на своих верфях он стал платить мзду — одну каравеллу из каждой сотни и еще обеспечивать нормальный «сквозняк» во Внутренний круг.

Лобсангу Пуритраму такой радикальный двойной стандарт Республики очень не понравился. Не понравился настолько, что Атилла Левит был зачтен регентом в злейшие враги. Наконец, учитывая то, что канцлер просто-таки весьма успешно завязал сотрудничество с Гильдией утильщиков, этих покровителей контрабанды и разбоя, Лобсанг объявил Левиту холодную войну.

Первым шагом регента стало сокращение торговли продовольствием, вторым… что могло стать вторым шагом, Атилла Левит догадывался, но принимать такую развязку на рубеже близящегося Великого Приговора не хотел даже в воображении.

Очевидно, что нынешний визит Суллы Мануситхи, пусть и частный, грозил последствиями. Отговаривать великого парламентера от идеи посещать Республику Атилла Левит также, однако, не стал.

В резиденцию канцлера на астероиде Единорог Сулла прибыл на своей личной яхте в сопровождении республиканского фрегата. Только после личного доклада капитана фрегата канцлеру, Мануситхе предоставили отдельный посадочный терминал. Атилла выслал авиетку с пилотом-кибером в распоряжение ректора.

Пролетев над удивительно красивыми бамбуковыми и папоротниковвми лесами, заполнившими собой чашу огромного кратера — «глаз Единорога», в центре которого блестела гладь искусственного бирюзового озера, — авиетка приземлилась вблизи акватории этого озера на площадку, окруженную традиционными для республиканской архитектуры строениями с фасеточными куполами. Сверху все дома республиканцев напоминали соты диких пчел. Архитектура жителей астероидов не отличалась разнообразием, она была такой же и сто лет назад.

Атилла Левит встретил Мануситху в просторной, драпированной фиолетовыми и зелеными шелками гостиной. Можно было подумать, что канцлер отдыхал, потому как одет был совершенно не по-деловому: в холщовые широкие бриджи и такую же куртку с многочисленными кармашками. Обруч связи на его короткостриженой седой голове напоминал плетеную корзинку, или лучше сказать — крупноячеистую рыбачью сеть из тонких золотых веревочек. Клочки седых волос забавно торчали из ячеек этого убранства. Атилла походил сейчас больше на чудаковатого писателя-затворника, вернувшегося с неудачной рыбной ловли, нежели на канцлера баснословного космического государства в десятки тысяч астероидов. Но, возможно, так только казалось…

— Сулла, рад тебя видеть в здравии! Ты такой же борец за наилучшие показатели по производству средств спасения с подбитого корабля?.. У нас в республике немного наград за героизм и доблестное служение, но я готов хоть сейчас подписать с десяток наградных приказов и повесить тебе на грудь пару пудов никчемных блях! Мы, конечно же, соберем пресс-конференцию… Я откопаю каких-нибудь еще не сдохших телевизионщиков, и выйдем в системный эфир…

— Странный юмор, Атилла… — Мануситха попытался изобразить обиду в голосе.

Атилла Левит вздохнул и плюхнулся в старинное, не меняющее конфигурации кресло.

— Извини, Сулла… Сарказм с некоторых пор стал моей второй натурой…

— А как его воспринимает твой народ?

— Мой народ меня сейчас редко слушает. Оптимисты бурят свои родовые картофелины и надеются пережить скорый ад, а всякая сволочь, делая вид, что она элита, любыми способами стремится раздобыть себе места на ковчегах.

— Твой народ разделился на оптимистов и сволочей? — спросил Сулла, прохаживаясь перед канцлером и разглядывая узоры на драпировке стен.

— Почему только мой?! Любой народ разделен на оптимистов и сволочей! — изрек Атилла с чувством заслуженной философской прострации.

Сулла усмехнулся.

— Неужели так велика дилемма? И много их, по-твоему?

— «Их» кого?

— Оптимистов? Сколько их в твоем народе?

— Я что-то не пойму… Ты прилетел, чтобы задавать мне свои провокационные вопросы, или у тебя все-таки было ко мне дело?

— Вот! — Мануситха повернулся к канцлеру, с удовольствием отмечая в глазах последнего искорки негодования. — Мое дело как раз и касается оптимистов, каковым, я надеюсь, ты все-таки остаешься в душе, иначе где бы ты сейчас был!

— Ну давай поправимся, Сулла… Те, кого мы отправляем за пределы системы, они несчастны по-другому: своим неведением. Они заложники, а мы — чистые жертвы, и в то же время…

— В то же время, можно сказать и наоборот, не так ли? — закончил Мануситха мысль Левита.

— Да, можно сказать и так. Не понимаю, к чему ты клонишь?

— Как ты посмотришь на то, если у цивилизации появится альтернатива: не Корабли Спасения, а другой выход? Понимаешь, другой… Мы проглядели его. Мы потеряли гибель времени. Но мы можем попробовать побороться…

Теперь была очередь канцлера наблюдать в глазах Мануситхи искорки огня. Лицо Левита сделалось каменным.

— Это, должно быть, больше чем политика, Сулла, — тихо сказал он.

— Правильно! И я подумал так же… И представь, у нас есть апологет. Вполне живой человек, с такими же руками и ногами… Такой же умник-инженер. Но только в его странной башке родилось то, что мы проглядели, даже не пытались представить…

Атилла Левит продолжал каменеть. Вот в чем опасность таких встреч и бесед! Но если это не провокация Мануситхи, а его временное психическое расстройство, то стал бы он рисковать своим теперешним и без того шатким положением при Лобсанге? Старину Суллу определенно что-то сбило с проторенного пути…

— Сулла, ты хочешь заморозить проект Спасения, даже не завершив его, не доведя до возможного максимума? Это не политика, Сулла. Но как ты видишь подходы к такому сценарию? Нас разотрут в порошок. Тебя в Королевском Дворе, меня — в Республике. Ты и сейчас рискуешь… Не бывает исповеди без ушей. Кроме меня, на астероидах есть еще совет кантонов, а в нем всякой твари по паре… Не дай Бог им построиться во всю шеренгу! Никто не выиграет, если меня уберут. Мне что прикажешь, стягивать войска и начинать кампанию против тех, кто думает, а главное, действует иначе? Нет, Сулла, нет, это слишком опасная затея. Самое печальное, мой друг, что пострадают как раз-таки оптимисты. Сволочи все равно выиграют…

Мануситха прикусил губу.

— Ты что же, даже не выслушаешь меня до конца? — спросил он.

— Нет, Сулла, нет, — отрезал Канцлер. — Не хочу дразнить воображение.

Мануситха сел в кресло напротив канцлера. Электрические разряды уже собрались в его седой копне. Прежде чем выдавить из себя еще одну обескураживающую фразу, он долго подбирал аргумент:

— Если все дело в том, Атилла, что ты бы не хотел услышать это от меня, тогда я больше ничего не добавлю. Но утильщики… Выйди на телеэфир из мирового канала…

Канцлер вздрогнул. Каменным мышцам его лица и тела вернулась пластичность.

— Я что-то проглядел, Сулла? Разве я больше не политик? С гильдией мы поддерживаем отношения. С гильдией мы почти партнеры.

— Ты проглядел. Гильдия еще неделю назад объявила о своей поддержке некоего Дамиана Гомера. Гильдия также вошла в состав Парламента Объединенных миров. Кстати, я представляю сейчас интересы этого правительства, а вовсе не Королевского Двора.

Атилла Левит на несколько секунд увел свое внимание куда-то внутрь, вглубь себя. И там, как в космосе, задрапированном такими же фиолетовыми и зелеными шелками, увидел серебряный коридор быстролетящих, словно бы через него летящих астероидов и на каждом, как на монетке, — свое лицо. Все эти монетки точно с ленты транспортера падали, осыпались в кипящий, раскаленный металлом тигель. Тиглем была Догорающая звезда.

— Опомнись, Сулла, опомнись! — прошептал канцлер. — Во что ты нас втягиваешь? 

***

Старый князь Марко Дереш обнял сына. Сейчас после стольких месяцев ожидания, после всех бед, постигших некогда благословенную Поющую Нимфу, он ощущал, что лучшее мгновение его жизни в этих обьятиях.

Возможно, что-то еще повторится, что-то еще обожжет его родительское сердце, но уже его человеческая стойкость пошатнется, помутится разум, необыкновенная испепеляющая боль прощения с миром, который и сам уйдет в небытие, боль эта срастется с планетарным духом всех других людей и пенящимся шквалом смятения возвестит Бога об исходе времен…

Весь этот как по нотам разыгранный сценарий сведется к одному эпизоду: он, Марко Дереш, стоит на балконе их родового замка с видом на озерный край, в небе перламутрово-розовом не плывут, а застыли белоснежные акведуки облаков, а там, дальше, — вся его Нимфа — искуснейшее творение зодчих-терраформаторов: зеленые моря-кратеры, соединенные бесчисленными каналами, города-эпохи, города — времена года, города-сны, города-идеи — все это там, а здесь… на широком, опоясывающем весь периметр замка балконе, увитом красным плющом, он обнимает возвратившегося сына. Простой миф, ставший сутью жизни…

— Доброе утро, отец! Как всегда утренняя прогулка? Пройдемся вместе… — Каспар не выглядел покаянно все эти дни их встреч, не прятал глаза, напротив — в нем стала светиться какая-то новая уверенная сила и вновь приобретенная цельность.

— Нимфа узнает, — начал Марко, держа сына за руки, — Нимфа постепенно узнает, что ты вернулся. Давай поднимемся к моему любимому месту у посольского зала…

Они поднялись по лестнице, ведущей еще на один уровень балкона, и пошли вместе, вдыхая свежий ветер из озерного края.

— Вчера я был на орбите, отец. Я видел взорванные верфи. Это ужасно. Там вокруг развороченных заводов и груд металла летают тысячи тел киберов и людей. Почему никто не удосужился до сих пор собрать этих несчастных?

— Их собирают, Каспар. Наши орбитальные чистильщики и сторожевые патрули. Но работа эта им как пытка. Никому не нравится роль могильщиков, особенно теперь. Моя бравая гвардия не вылезает из запоев и наркотиков. Еще неделю назад накануне твоего прилета мне пришлось усмирять взбунтовавшуюся команду одного из фрегатов. Они сошли с ума… Они спрятались в одном из взорванных доков, как мурена, и начали обстреливать всех сторожевиков…

— Куда ты приказал отвести уцелевшие ковчеги, и сколько их все-таки?

— Очень мало, Каспар, я говорил тебе. Мне обещали дать ответ завтра. Это будет твой караван, Каспар…

Они стояли за закрытыми дверями балкона у малого посольского зала. Тяжелые мрачные шторы занавешивали высокие стрельчатые окна и дверь, ведущую на балкон. В одном из просветов между штор открывалось все происходившее в зале. Каспар подозвал отца.

— У нас сегодня какой-то прием, отец? — спросил он.

Марко Дереш несколько нервно повращал головой и пожал плечами.

— Я об этом собрании ничего не знаю…

Тем временем зал стали заполнять люди: мужчины в военных камзолах, женщины в пышных платьях — все, молча и чинно, выстраивались цугом вдоль стен, ожидая появления других персон.

— Кто их сюда приглашал, отец?

Марко не мог ответить. Он принялся разглядывать странных посетителей посольского зала в утренние часы.

— Где наши слуги? Где охрана, отец?

— Я оставил обруч связи в своем кабинете…

— Что за спектакль?! — Каспар, похоже, негодовал. — Посмотри на лица. Ты здесь кого-нибудь узнаешь?

Князь Марко узнал несколько человек из военных чинов, двух людей из ближайшего окружения своего советника, начальника спецслужбы Тристана Гойю и наместницу семи западных провинций, двоюродную племянницу Друзиллу Кромвель.

— Где твои преданные капитаны, отец? У тебя в замке происходят непонятные сборы, и ты об этом ничего не знаешь… Где твои капитаны?

— Все мои капитаны в космосе.

В зал вошел человек в лиловой тоге. Обритую его голову украшала, а лучше сказать, обезображивала татуировка в виде ярко-красных кровоподтеков.

— Теократ! — шепнул Каспар отцу. — Откуда он здесь?

— Я ничего не понимаю, сын… Я сейчас выйду к ним…

— Подожди, отец. Давай понаблюдаем. Они не знают, что мы здесь.

— Каспар, слава Нимфе, это ведь пока еще наш замок, и ничего здесь не может происходить по сценарию, который мы не прочитали!

— Ты уверен в этом? А взорванные орбитальные верфи — это сценарий, который ты читал?

Теократ в тоге вышел в центр зала, сделал жест, призывая к полной тишине. Зал затих. Собрание сдвинулось, образовав круг, в центре которого, застыв в древней жреческой позе «осеняющего благословения», таинственный теократ стал читать молитву.

Ни старый, ни молодой князь не могли слышать слова этой молитвы: от зала, кроме плюща со стороны балкона, их отделяла массивная стеклянная дверь, готовая открыться на голосовой приказ с любой стороны. Слушатели молитвы как бы погрузились в транс или сделали вид, что глубоко сопереживают моменту откровения. Но вот теократ завершил молитву, хлопнул в ладоши три раза. Отворилась одна из тайных дверей, о существовании которой ни старый, ни молодой князь не знали, ни сном ни духом…

— Похоже, в нашем замке больше секретов, чем может показаться, не так ли, отец? — прошептал Каспар.

Князь Марко был бледен, у него дрожало левое веко, и крупные капли испарины выступили на лбу.

В зал вышло, точней, выкатилось еще двое молодых теократов-послушников. Подопечные главаря управляли небольшими карами, каждый из которых был загружен контейнером, очень напоминающим космический саркофаг. Еще лет тридцать назад в таких хоронили погибших героев, но впоследствии конвенция по экологии космоса запретила этот ритуал, хотя теперь, как поговаривали, военные флотилии вернулись к практике космических «захоронений», если их так можно было назвать.

— Уж не секта ли некромантов пригрелась в нашем замке! — обронил князь Марко.

— Ты веришь в такую ерунду, отец! По-моему, все гораздо прозаичней. Это контейнеры для конрабандной транспортировки андроидов.

Слова Каспара подтвердились. Но как!!!

Татуированный кровоподтеками теократ собственнолично открыл биосейфы, воспользовавшись набором кодов на панелях активаторов. Прошло, наверное, с минуту, прежде чем крышки открылись, и все участники собрания увидели вышедших на их обозрение князей Дереш, старого и молодого — абсолютные живые копии каждого из них, с иголочки одетых в парадные родовые камзолы с перевязями и орденами — гербами Поющей Нимфы…

Князь Марко, стоявший на балконе, покачнулся и, зацепив рукой ветку плюща, обрывая ее, стал падать прямо на сына. Каспар, едва удержав отца, уложил его на узорчатые плиты балкона, присел рядом. Принялся массировать Марко виски и тормошить его. Нужно было позвать кого-то на помощь, но кого? И в этот момент стеклянная дверь балкона позади Каспара бесшумно открылась. Сдвинулись шторы и гирлянды плюща. Каспар обернулся…

На пороге балкона стоял Тристан Гойя, за ним с любопытством толпилась вся компания «заговорщиков». Остренькая ядовитенькая мордашка Друзиллы Кромвель нарисовалась рядом с плечом начальника спецслужбы…

— Вот так неожиданность! — всплеснул руками Тристан Гойя. — Господа, мы с вами еще только собирались искать пташек, а пташки сами прилетели к нашей кормушке…

Как это приятно! Но, кажется, одна из птичек то ли в обмороке, а то ли уже в раю… Остается заняться второй! Каспар, поистине, я сделал все, чтобы найти вас в космосе и пригнать сюда. Мне стоила больших усилий эта работа… Не считая той, что касалась верфей и перегона всех оставшихся целыми ковчегов… С нас довольно благородного террора вашего отца, Каспар! Старый князь, очевидно, собирался похоронить на Нимфе нас, своих некогда преданных слуг и вассалов! Довольно обещаний и пустых надежд! Мы — цвет общества Поющей Нимфы — передаем свои судьбы в руки прогрессивных теократов и покинем систему вместе с ними… Боюсь вас огорчить, князь, но каравелл для спасения ваше княжество больше не построит. Однако прежде, чем совершить предначертанное, вас и вашего отца на посту правителей заменят две совершенно искусные и очень послушные куклы… Следуйте за мной, князь Дереш. Вы проведете остаток своих дней в заброшенной орбитальной тюрьме и оттуда будете наблюдать фейерверк нашего Догорающего Светила, согласно программе и положенному расписанию…

Каспар оставил лежащего без сознания отца, поднялся. Кровь ударила ему в голову. Сделав несколько шагов, он сжал кулаки и набросился на ненавистного Тристана. Однако Гойя резко отступил в зал, а занявший его место татуированный кровоподтеками теократ уже ткнул в грудь Дереша разрядник электрошокера…

— Браво, браво, мессир Калиаббат! — Тристан Гойя захлопал в ладоши, нарочито подавая пример всем остальным собравшимся очевидцам. Каспар потерял сознание и повалился на пороге балконной двери. — Вы умеете владеть не только магией слова, но и всеми приятными безделушками нашей скромной службы… Мы сделали правильный выбор, доверившись вам, не правда ли, господа? И вы, надеюсь, так же считаете, дорогая Друзилла? Я думаю, будет правильным, если мы попросим господина Мехди Гийяза, простите… Преосвященного Калиаббата, оказать нам честь, приняв пост советника при «новых» правителях княжества!

Татуированный теократ в сине-лиловой тоге, Преосвященный Мехди Калиаббат, одарил льстивого сановника испепеляющим взглядом, в котором не проглядывало и тени благодарности.

— Слишком легкий переворот! — сказал он. — Но, как бы то ни было, он стоил тех двадцати восьми каравелл, что уцелели после диверсии.

— Если быть точным, Преосвященный Калиаббат, то уцелело больше. Уж не думаете ли вы, что я позволил бы взрывать орбитальные верфи с кораблями на стапелях? Мы позаботились о нашей совместной добыче!

— Где же эти ковчеги сейчас?

— В старых заброшенных доках. Этот орбитальный сектор подлежал демонтажу еще пятьдесят лет назад. Но господа князья почему-то его не трогали. Может быть, они берегли его для утильщиков… Но, как вы понимаете, с объявлением Великого Приговора…

Татуированный кровоподтеками теократ, нетерпеливо отвернувшись от Тристана Гойи, окинул мрачным взглядом всех собравшихся в зале.

— Теперь ответьте мне на один вопрос, Гойя… Зачем во всей этой вашей игре вам понадобились мы, те, кого вы называете теократами? Но не вздумайте солгать.

— Никакой лжи, Преосвященный! Мы хотим, чтобы лучшая и достойная часть народа Поющей Нимфы вернула себе веру, нашла своего Бога вместе с вами.

— Считайте, что он у вас уже есть, — сказал Мехди Калиаббат.

— Но мы увидим его вместе с вами?

Ни Тристан Гойя, ни Друзилла Кромвель, ни генералы в камзолах — никто в зале не заметил, как на бритой голове Калиаббата несколько «капелек» татуировки из красного превратились в черные. Кажется, таков был символический секрет татуировочной краски теократов, которую они считали святой, «заряженной» божественным духом.

— Конечно, увидим, — ответил Преосвященный, — как только покинем систему Догорающей звезды. Истинный Бог там. И мы все будем молиться, не так ли?

***

Моисей позвонил ровно в девять. Он уже подогнал миникар и ожидал Гелеспу на улице. Она опять проспала уход Дамиана. Поразительно, когда он спит? До ночи работает в Лаборатории, в огромной первоклассной Лаборатории — настоящем чуде этого подземного заблудшего мирка. С ним Дарий, Гильгамеш и еще человек тридцать бывших ученых. Бывших? Да нет, правильно было бы сказать «воскресших».

Все они занимаются удивительными головоломками, строят какой-то макет с маленьким термоядерным реактором в центре и планетами вокруг него. Они пытаются сымитировать взрыв сверхновой в момент начала парада планет. Все эти эксперименты они снимают на несколько видеокамер. Потом все опять перестраивают, перемеряют, добавляют новые условия, опять испытывают, опять снимают…

Она носит ребенка, у нее, как и у всех друзей Дамиана, особый статус в городе-притоне. Женщины смотрят на нее странно. Она для них — напоминание о чем-то щемяще-нестерпимом, почти детском и бесконечно удаляющемся, что они не в состоянии долго переживать…

Это шоу, которое Дамиан устроил для межпланетного телевидения с ее участием!

Поначалу она боялась, потом запротестовала. Он делает из нее икону. Определенно. Дамиан придает этим своим рассказам о космических расах людей просто-таки мистический смысл. И все эти рассказы адресует их ребенку, маленькому комочку плоти, растущему в ней.

Конечно, женщины Второй Луны Пестрой Мары видели это шоу и, возможно, миллионы и миллионы других женщин их системы. Они запомнили ее лицо, и лицо Дамиана, и его руки на ее животе… И голос мужа, глубокий, усиленный эффектом эха и декорациями в виде маленького термоядерного реактора и семи планет их системы, и то, как они летали под антигравитационным куполом, ныряя в сфероиды подкрашенной люминофором светящейся воды, плавали в них, как зародыши в икринках, выныривали и плавали в воздухе, держась за руки, и опять ныряли…

Дамиан раскопал какую-то очень красивую древнюю музыку. Софиты, лазерные и голографические эффекты превращали это шоу просто в сказку четвертого измерения. Но главным, конечно, главным оставался его голос, его текст, который он никогда не учил с листа или по обручу связи, а просто говорил, так, словно знал его всю жизнь. Откуда это в нем? Значит, она совсем его не знала. Значит, в нем это было всегда…

Гелеспа оделась, выпила неизменный фруктовый сок, оставленный на столе, причесала у зеркала волосы, но решила их сегодня не заплетать. Надела свой самый красивый обруч связи в виде старинной янтарной диадемы — подарок рыжего Гаргантюа — и уже через минуту сидела вместе с Моисеем в миникаре.

— Хозяин Гомер собирается сегодня опять делать свое шоу. Госпожа Геле сегодня очень красивая, Моисей понимает. Моисей хранит в памяти много красоты. Моисею не нужны формулы, чтобы понимать. Кибейроны Моисея развиваются так же, как чувства у людей, немного иначе. Госпожа Гомер не страдает клаустрофобией? — Последняя вопросительная реплика из этой тирады явно развеселила Гелеспу.

— Моисей, ты неподражаем! Нет, я не страдаю клаустрофобией. У меня было время привыкнуть к подземным царствам.

— Госпожа говорит о Снежной Ладе? Да, Моисей сам часто вспоминает Снежную Ладу.

Кибер вел миникар с присущей ему точностью в управлении. Город-притон еще спал. Впрочем, сказать, что он спал, — было бы неверным преувеличением. Он просто пустовал, ведь самого понятия ритма «отдых — работа» здесь не существовало никогда.

Грешный курорт вольного и авантюрного люда скорей похрапывал в полузабытье условного утра. Дома терпимости, казино, ночлежные дома, гостиницы, рестораны, клубы — вся эта вереница в большинстве двух-трехъярусных строений, «перевязанных» пешеходными мостиками вверху и проезжими, если так можно сказать, туннелями внизу, гирлянды осветительных фонарей, лестницы, похожие на лебедки…

Дамиан не раз повторял за Гильгамешем его неразменную сентенцию об ангелах времени, поселившихся здесь… О да! Может, такая ирония попросту защищает его неуверенность и страх, скрытые за идеей сплотить обреченное человечество? А эти его истории о расах? Недаром все они заканчиваются крахом породивших цивилизацию и переселением в другие звездные системы… Но может, она что-то недопонимает и разбираться в этом не ее задача, а того существа, что в ней? И только…

Через десять минут они въехали в некогда закрытый западный сектор. Изьеденный земснарядами проходчиков, он напоминал окаменевшую червоточину. Все сотни миллионов тонн извлеченного этими «червями» породы ушли на выпечку блоков, из которых строился сам город.

Так работали первые покорители планет, «кроты космоса», впоследствии ставшие теми, кто они сейчас, — утильщиками. Вторая Луна Пестрой Мары была просто их резервацией. Первая Луна такой чести не удостоилась. Кто и когда построил здесь лабораторию, так, по-видимому, и останется до конца не известным, но оснащал ее, по рассказам, некий тайный орден ученых, без ведома утильщиков, без ведома республиканцев, без ведома Королевского Двора. Любопытная интрига состояла в том, что Гильгамеш был одним из членов этого тайного ордена, расселившегося по всем мирам системы. Может быть, и Дамиан был принят в орден? Но когда?

Пришло время отвлечься от своих мыслей о загадках прошлого: миникар въехал на территорию Лаборатории.

Двадцатиэтажный куб, впечатанный в базальтовое тело спутника на глубине трехсот метров от поверхности, с собственным шахтовым терминалом для посадки и укрытия трех-четырех кораблей класса фрегат… Миникар въехал прямо в грузовой лифт. Восемь уровней вниз. Десятый этаж — «Джунгли» — центр отдыха, где собирались все, кто работал в Лаборатории. Разворот миникара, светящийся пролет, и вот она — шутка инженеров этого подземного чуда — проезд по невидимому силовому мосту на огромный, медленно вращающийся диск-остров с настоящими растущими на нем деревьями джунглей.

Освещение здесь имитировало смену дня и ночи, и все, что наверху, казалось небом. Жить здесь было бы одним удовольствием, но Дамиан и Гильгамеш были против, они считали это недемократичным по отношению к «ангелам времени», а пускать сюда всех желающих — справедливый запрет Гаргантюа.

Моисей остановил миникар на одной из секторных просек джунглей, не доехав до центра. Он всегда так поступал, говоря при этом, что кибейроны должны донасытиться райскими звуками и ароматами.

Райские звуки издавала семейка попугаев, живущих здесь, очевидно, еще со времен первых покорителей Пестрой Мары, что до ароматов, то утверждать, какие из них были натуральные, а какие синтетические, — представляло затруднение — большинство нынешних освоителей Лаборатории настоящих джунглей никогда не посещали.

Гелеспа ушла вперед, оставив Моисея насыщать кибейроны. Разбудила свой янтарный обруч связи.

— Дамиан, я уже здесь. Иду к тебе. Какой сегодня план действий?

— Для начала чашечку тонизатора, потом полетим в гости к Гильгамешу.

— Значит, твое шоу отменяется? А я, видишь, сегодня не заплела волосы, хотелось побыть в невесомости одуванчиком…

— Прелестная идея! Мы ей обязательно воспользуемся. Как ты себя чувствуешь?

— Моисей сказал, что я очень красива, значит, хорошо.

— Ночью в городе ты была очень красива. И ребенок наш тоже очень красив. Это будет мальчик, Геле.

— Откуда ты знаешь? Я не знаю, а ты знаешь…

— Но ты можешь и не знать. Так даже лучше.

— Даже — это значит по сравнению. Ты меня с кем-то сравниваешь?

— Прекрасный вопрос! Очень женский, но совсем не твой…

— Ладно, Дамиан… Кто с тобой?

— Дарий, Жермен Дэваль, Терциния и еще пять человек из моих декораторов. Кстати, интересная новость… Бургомистр получил сообщение по системной связи.

— Что за новость?

— Через неделю к нам прилетает Цезарь Шантеклер. Собственной персоной. Гулливер-Черепок берется охранять орбиту и все транспортные коридоры. Мэтр Флориан хочет попросить Совет Гильдии участвовать в переговорах.

— Все это должно означать, что тебе начинают верить?

— Нам. Нам начинают доверять.

Гелеспа вышла на поляну: совершенно круглое, поросшее идеальной зеленой травой поле. По какому-то неведомому биологическому запрету, джунгли сюда не могли подобраться, они оставались в своих секторах. Это уже стало традицией — встречаться на поляне для бесед, отдыха и легкого завтрака.

Джунгли не шумели — они тихо росли в отсутствие ветра — целый гектар леса, напоминающего аквариум, только вместо безмолвных рыб аквариум джунглей оглашался причудливыми криками и присвистами попугаев, а здесь на газоне лежали или сидели люди, в самом равновесном месте огромного бетонно-базальтового куба, набитого техникой.

Дамиан придумал эту традицию собираться здесь. А еще он придумал традицию улетать отсюда, пользуясь антригравитационными ранцами с минитурбинными двигателями. Система вентиляционных шахт позволяла легко добраться до любого уровня. Эти прыжки и полеты всем приносили дивную разрядку.

Пожалуй, только Гильгамеш не признавал столь странного развлечения и часами не отклеивался от реторт, автоклавов и расчетов нейроквантовой модели своего препарата. Маска на его лице перестала служить ему физиономической забавой, и, как стало понятно для окружающих, Гильгамеш восстановил свое настоящее лицо, не забыв при этом омолодиться лет на тридцать.

Так Гильгамеш решил психологически побеждать в себе возраст. Он выглядел очень красивым молодым человеком с глубокими ясными глазами, тонко очерченным подбородком и скулами, носом с горбинкой. Ернический дух его речи преобразился в дух ученого, перед которым стояли просто-таки эвристические задачи.

Дарий Скилур, Терциния и подружившийся с ними Жермен Дэваль завтракали на газоне. Тут же на траве лежал комплект антигравитационных ранцев, который обязательно возвращали сюда к вечеру.

Очевидно, разговор, который вела четверка до прихода Гелеспы, был достаточно серьезен и касался Терцинии и Дария. Гомер налил жене чашечку тонизатора — нечто вроде местного кофе.

— Так о чем ваш разговор, Дамиан?

— Гильгамеш задумал новый эксперимент. Он говорит, что это должно перевернуть все наши представления о времени.

— Он уже и так много перевернул… Вот Жермен это знает не понаслышке, правда, Жермен?

Жермен Дэваль кивнул:

— Правда. Вы же знаете, я сам попросился в группу господина Гильгамеша. Я невольно стал первым испытуемым, и с тех пор… Я словно воскрес, понимаете, очнулся от спячки. Нейроквантовый замедлитель сотворил чудо!

— Значит, чудо? А что ты думаешь, Дарий? Ты ведь тоже испытывал препарат? — Гелеспа отхлебнула из чашечки. Вкус тонизатора ей не понравился.

— Я? Нет… Но вот теперь, — Дарий посмотрел на Терцинию с каким-то вопрошающим испугом.

— Я что-то вас не пойму… Дамиан, что происходит?

— Гильгамеш хочет испытать препарат в полете и предложил это сделать Терцинии. Дарий боится за нее. Слишком велика неуверенность…

— В полете на чем? На прогулочных ранцах? — спросила Гелеспа.

— На корабле в космосе, — ответил Гомер. — Кто знает, чем все это может закончиться…

— Ну, вы можете не соглашаться…

— Я уже согласилась, — сказала Терциния бесстрастно.

— Правда?! — Гелеспа вспомнила себя и все, чем так любила заниматься на Снежной Ладе. — А знаете, я бы, может, тоже согласилась, как думаешь, Дамиан?

— Если мы вместе, значит, вместе! Нам нужны эксперименты в этой области, так же как мне нужны политические отношения и наше с тобой шоу, Геле. Как ни странно, но я вижу сейчас, что все это звенья одной цепи.

— Эксперимент так эксперимент, — заключил со вздохом Дарий Скилур. — Милая, я полечу с тобой. Мы же поклялись друг другу, что никогда не расстанемся, больше не расстанемся…

Все обернулись на шум, раздавшийся из джунглей. Все посмотрели в ту сторону. Зрелище было уникальное: на одной из радиальных просек появился кибер Моисей. Он шел, расставив руки по сторонам, и на его руках, как на шестах, с каждой сторонысидело по четыре крупномастных яркоокрашенных попугая.

Моисей, зачарованный этим неожиданным состоявшимся для него контактом, шел с чувством свершившегося райского причастия. Его кибейроны ликовали, извлекая из самых глубоких ячеек памяти давно запечатленные там, давно созревшие нектары восторженных поэтических откровений. Попугаи сидели, задрав клювы и уставив на своего искусственного разумного проводника черные пуговицы изредка и невпопад мигающих глаз.

***

Все пошло не так как ожидалось. Еще на подлете к терминалам Мизраха, капитан яхты Флавий Могол сообщил Мануситхе о странном радиодиалоге. Диспетчер космопорта отвечал на обычные запросы какими-то то невнятными, то резкими фразами. Затем он дважды сообщал об изменившемся месте парковки.

— Скажи ему, чтобы прочитал как следует наш регистрационный код. Кого он сажает: развозчика консервов или дипломатическую яхту?!

Уловив в голосе Мануситхи раздражение, Флавий Могол повторил диспетчеру реплику ректора.

Диспетчер, очевидно, имея уже определенные ему установки, изменившимся, но все еще неуверенным голосом ответил:

— Простите, капитан, я имею приказ считать вашу яхту снятой с дипломатического статуса Королевского Двора.

Сулла услышал ответ и понял, что надо готовиться к худшему. Лобсанг! Конечно, такой приказ мог исходить только от одного человека. Значит, это начало его диктатуры. Вероятней всего, это также означает и то, что устранен правительственный совет.

— Флавий, — сказал Мануситха с помрачневшим видом, — подчиняйся! Не хочется на этом терять время.

Однако время для Мануситхи было потеряно в значительно большей мере.

Уже спускаясь по люк-трапу яхты на посадочную площадку, ректор увидел делегацию из пяти военных Департамента, возглавляемую небезывестными генералами-близнецами. Сулла попытался активизировать свой обруч связи, но один из близнецов подошел к нему, брезгливо сплюнул на землю, выругался и сорвал обруч с головы ректора. Второй близнец прокомментировал первого:

— Вам, ректор, это уже не скоро понадобится. Именем его высочества королевского регента Лобсанга Пуритрама, сообщаю вам, что вы подлежите немедленному аресту и будете препровождены нами в следственный изолятор Департамента Защиты для допроса и вынесения вердикта.

— Долетался, ученишка! — вызверился на Мануситху первый. — Вот посмотрим теперь, какие у тебя перья на крылышках! Ощиплем тебя как гуся, вывернем весь твой умный потрох!

— Да вам бы эпос писать, генерал! — ответил Мануситха с восхищенным презрением. — Может быть, включить вас в лекционный план?

Первый, не поняв смысла оскорбления, повернулся ко второму:

— Пегас, о чем только что сказал этот напыщенный умник?

— Грифон, не ломай голову. Он птица другого полета, пусть им занимается Лобсанг. У него, надеюсь, на это головы хватит!

— Ты прав, Пегас, лучше побережем свои. Не наше это дело.

— Ваше дело, — решительно сказал Мануситха, — отвезти меня к его высочеству регенту, и как можно скорей.

— С одним небольшим добавлением, ректор… В наручниках и под конвоем. Кстати, о капитане яхты придется побеспокоиться в таком же порядке, хотя его личность нас не интересует. Но ему, как и вам, будет отказано в праве сообщаться с кем-либо, до особого распоряжения.

Мануситха лихорадочно соображал. Как ответить? Лобсанг все-таки сделал свой выпад. Он давно его лелеял. Не хватало только зацепки. Реального повода. Но все нити подозрений уже давно вели регента к Сулле.

Гильгамеш подлил масла в огонь, и очень горючего масла. И это масло до сих пор не выгорело. Помнится, после исчезновения Гильгамеша, Лобсанг пришел в бешенство: трижды приезжал в Академию, переворачивал все, какие возможно, дела и документы, искал свидетелей, очевидцев… Объявил Гильгамеша в розыск. Его обвел вокруг пальца шут, королевский опальный шут, но кто мог предполагать, что в руках этого пересмешника окажется беспрецедентное нейроквантовое оружие с далеко идущими эффектами!

Конечно, ректор все знал, знал о том, где сейчас Гильгамеш, с кем и что затевает. Дарий Скилур делал свою работу безупречно. Информация поступала надежно, минуя все фильтры и уловки Департамента. Но попадать в лапы Лобсанга теперь, когда нужно было действовать и действовать!..

Дорога в Департамент заняла минут пятнадцать. Грифон и Пегас, молча, передавали друг другу фляжку с дорогим и крепким напитком, отхлебывая, косились на своего пленника, усмехались и пьянели на глазах. Шестиместный гравикар влетел в створ похожего на приоткрытую раковину здания.

Сопровождавшая Мануситху охрана вышла из второй машины первыми. Генералы-близнецы, взяв Мануситху под руки, повели его в обширную экзекуторскую, усадили на кресло, предварительно сняв наручники, поскольку роль наручников и любых других тисков была передана роботу-экзекутору.

Мануситха включил все свое мужество, заставив себя думать о спасенных дочерях и их семьях. Физическая расправа над ним самим его не страшила. Страх внушало другое — моральный верх его высочества королевского регента Лобсанга Пуритрама.

Генералы Пегас и Грифон спрыснули свое выполненное задание, похихикали, как два идиота над какой-то пошлостью, и удалились.

Робот-экзекутор тихо гудел. Ни один из его ужасающих манипуляторов не двигался.

— Не правда ли, забавный повтор, Сулла? — Голос Лобсанга выдал его обладателя, по прошествии не менее часа. Регент вошел в помещение как-то странно: через один из автоматических люков снизу. — Вот так же два месяца назад в этом кресле сидел наш достославный шут… Я уж подумал, что ты повторишь его невероятный подвиг, если бы, конечно, у тебя имелся в наличии этот препарат… Так что скажешь, Сулла, или у тебя нет никаких государственных секретов, что ты скрываешь от меня? Ты улетаешь к Левиту, ведешь с ним переговоры, ты отправляешь письма этим ворам и ненасытным техноманьякам — утильщикам… Ты не скрываешь от меня деятельности тайного ордена ученых, в который входишь сам, не так ли? Интересно, что ты обещал Левиту, в случае если он согласится напасть на наш флот? Но вся проблема в том, мой нелюбимый ректор, что и твое время, и время Левита, и время князей Дереш, да и время гильдии скоро будет сочтено! Тебе не поможет ни шут, ни твой Дарий Скилур, ни этот одержимый инженер-проповедник, траслирующий свои шоу, тебе не помогут ни оборванцы со Второй Луны, ни их Объединенное самозваное правительство, в которое, я почти уверен, ты также вошел, старый маразматик! И знаешь, почему тебе никто не поможет? Потому, что войну с ними со всеми начну я. И знаешь, какая армия будет на моей стороне? Не королевский флот. Эти опустившиеся пьяницы и самоубийцы мало на что способны… О, ты ничего не знал все эти годы? Все эти годы, Сулла, пока крутился счетчик и приближалось время Великого Приговора, я создавал армию… Там, на краю ойкумены, на планетоидах Громоподобной, всех презревшие теократы обучались крепости духа и воинской выучке. Из каждой сотни Кораблей Спасения я жертвовал им всего лишь малую часть. Пришлось обманывать Их Величества… Но выродившиеся Их Величества уже далеко… А мне по-прежнему нужны корабли. Королевские верфи истощены, запасы истощены… Что ни говори, Сулла, но война — это все-таки порядок…

— Зачем ты мне все это рассказываешь, Лобсанг? Может, ты думаешь, что я буду тебе аплодировать и поддержу твою блестящую стратегию? — Сулла засмеялся самым неприятным смехом, на какой только был способен. Лобсанг поморщился. — Нет у тебя никакой стратегии, Лобсанг! Ты, как загнанный хищник, готов броситься на каждого. Если таковы и твои союзники теократы, то мне всех вас жаль. Не думаю, что в их писаниях и заповедях кто-либо и когда-либо объявлял благословенной пляску на гробах убиенных братьев, ни в часы смуты, ни в часы торжеств! Ты назвал меня маразматиком, но маразматик ты сам, Лобсанг, и твои генералы, и твои теократы! Включай экзекутора, если тебе еще и этих признаний мало!

Его высочество королевский регент не выглядел сейчас таким самоуверенно-напыщенным, он держал паузу и хотя не мог надолго остановить свой взгляд, сделав его проникновенным, Мануситха уловил в этом состоянии Пуритрама редкую попытку искренности.

— Сулла, послушай… Одну треть своей жизни ты учился. Потом, другую треть учил сам, наконец, ты посвятил себя спасению тех, кого учил… Неужели…

— Неужели ты думаешь, что теперь я начну убивать тех, кого учил? Нет, Лобсанг!

— Я не это хотел сказать… Неужели ты не устал, так, как устало наше Догорающее светило? Оно божественно, Сулла! Оно устало от своих паразитов, которые наплодились и которые сами не могут себя спасти… Ты не можешь обмануть надежду Бога на очищение, Сулла! Надежду на то, чтобы не стало паразитов… Знаешь, Сулла, мы долго были врагами, ими и останемся. Я не буду тебя подвергать пыткам… Я отпущу тебя прямо сейчас… Улетай к своим идеалистам, но больше не возвращайся. Твоя Академия с сегодняшнего дня прекращает свое существование. Увози свои тайны с собой и больше не попадайся мне на глаза. И еще одно… Твоя ненависть ко мне от этого только возрастет, а мне это и нужно сейчас. Я бы все равно не смог позвать тебя в свои друзья…

— О чем ты, Лобсанг?

— Одна из твоих дочерей… младшая… Она не улетела. Она осталась в системе. Два года назад каравелла «Каллисто» была пожертвована мной теократам… Твоя дочь… Я не жестокий человек… Видишь, я щажу твои чувства… Она попала в монастырь на одном из планетоидов. Прожила там почти год, потом оказалась в числе мятежников. Мои агенты приняли решение ее изолировать. Куда они ее увезли, я не могу сказать, но я знаю, что она жива, и если ты постараешься, то найдешь ее. Я думаю, что после этого твоя ненависть ко мне окрепнет с новой силой… Или ты сдашься? По-стариковски сдашься, начнешь падать на колени, пачкать пол? В любом случае я этого не увижу… Ты, скорей всего, где-нибудь погибнешь, но я об этом тоже не узнаю. А сейчас Пегас и Грифон вернут тебя в космопорт. Тебе возвратят твою яхту и ее капитана. Это наша последняя встреча, Сулла Мануситха. Прощай!

***

Приам Пересвет пустил лошадь в легкий аллюр, рысью. Через полчаса Климатолог и Осветитель запустят рассвет: изменят параметры атмосферного силового поля, частички люминофора, рассеянные в невидимой полусфере, поляризуются и усилят звездный свет до утреннего эффекта.

Климатолог еще поразмыслит и усилит влажность, а может быть, сгустит какой-нибудь локальный воздушный обьем до двух-трех «плавильных» туч, нагонит их над верхним городом и выжмет из них вполне живой дождь.

Но пока над летающим островом серебристая пряжа открытого космоса и теней нет, ни у деревьев, ни у домов, ни у всадника. Мир словно в призрачной вуали какой-то потусторонности.

По временам кажется, что и земли нет, особенно здесь, на ажурных мостах, перекинутых через озеро-фьорд — ветвящееся озеро — еще одну осуществленную фантазию создателей острова.

Рыбовод запустил в воды озера розовых усатых рыб, очень любящих всплывать по ночам поближе к поверхности, и все, что можно видеть сейчас, — это их игривое, сродни дельфиньему, купание. Все озеро подсвечивается снизу подводными фонарями, шевелится изумрудной шевелюрой водорослей, похожих на стелящиеся тюрбаны…

И вот сейчас, за полчаса до рассвета, выехав на ажурные мосты на лошади, слушая плески рыбин, которые сами словно плывут в космосе в отражениях звезд, а их подводный мир как зеленая ветвящаяся туманность ныряет куда-то в параллельную бесконечность, он прислушивался к себе. Все вокруг казалось наваждением, глубоким мистическим сном наяву.

Красота зрелища пронизывала и завораживала до чувства растворенности: хотелось самому стать одной из этих рыбин-ангелов, купающихся в кристальных эфирах космических вод. И вот здесь, только здесь на ажурных мостах, в такое-то время, в таком сне, такой человек, как Голиаф Сааведра, мог придумать их утреннюю сатисфакцию на шпагах!

Приам не заметил, как умница-лошадь давно перешла на шаг и ступала так тихо, как только могла. Чудо этой прогулки не обошло и ее животное воображение.

Приам Пересвет спешился, погладил лошадь по белым скулам, привязал поводья к ажурным перилам моста. Дальше пошел сам. Вынул шпагу из ножен и рассекающими взмахами изящного оружия наполнил пространство новым смыслом: призывом своего противника.

Мосты соединялись друг с другом боковыми переходами, более узкими и легкими, выгнутыми дугами, они, как и вся надводная часть мостов, возвышались над озером на высоте не менее пяти метров и ни на одно мгновение не мешали обзору.

Голиаф Сааведра ждал в условленном месте. Его лошадь, той же масти, что и у Приама, была на привязи позади своего хозяина, метрах в тридцати. Приам вложил шпагу обратно в ножны: ритуал требовал отдельного приветствия обнаженным оружием. Противники сошлись на расстояние двух шпаг.

— Начнем, пожалуй, — сказал Голиаф холодным бесстрастным голосом. — У нас полчаса.

Противники приняли стойки, с минуту изучая друг друга, держа шпаги на вытянутых руках строго параллельно плоскостями лезвий к земле. И вот раздался легкий звон первого касания металла о металл. Еще секунда, и стремительная атака Голиафа, с уходом вправо и по кругу, заставила Приама прижаться к перилам…

— Человек так много натворил за все прошедшие эпохи, — начал Голиаф неожиданно, — что единственная суть, вынесенная из этой мути, для наших перегруженных мозгов — очищение…

— Я уже это слышал, — ответил Пересвет, делая ловкий выпад, заставивший Голиафа отступить на два шага. — Не помню где, но возможно, в одной из проповедей теократов. Пути для очищения тоже, как выясняется, могут быть разными.

— Любопытный ход, — оценил Голиаф своего противника и перебросил шпагу из правой руки в левую, одновременно меняя тактику на более короткие замахи и удары. — А я говорю, что только болезненный ум берется отвечать за недостатки сердца!

— Как, впрочем, и наоборот! — Приам припал на колено, применяя тактический маневр нижнего боя и нанося скрученные удары. — Только при чем здесь очищение?

— Первым всегда очищается сердце, — Голиаф опять вынужден был отступить, едва успев парировать удар в грудь. — Уму требуется больше времени…

— Не согласен! — Теперь пришло время атаки Пересвета. Он чувствовал слабость Голиафа в отражении коротких серий ударов на уровне корпуса, но это могло лишь казаться. — Если вода будет литься в две пробоины, — продолжал он развивать свою аллюзию, — в одну сильнее, в другую — слабее… Какую из них следует стараться закрыть первой, чтобы окончательно не затопило трюмы? Ум — очень водоносная пробоина! Из него хлещет напропалую…

— Не согласен! — возразил Голиаф, выравнивая свой ритм отражений и пробуя применить тактику «качания маятника»: шаг вперед — выпад — шаг назад — защита. — Следует сначала управиться с более мелкой пробоиной, чтобы сконцентрироваться на большой и не отвлекаться…

— Не согласен! — Ответ Приама заключался в уходе от «маятника», отступлении и желании увлечь противника идеей скорой победы.

Звон стали, их прыжки и перемещения, их странная беседа под звездным серебром неба на ажурных мостах над подсвеченным аквамарином воды на искусственном корабле-острове — дуэль без секундантов… Это или выглядело, или на самом деле было сюрреалистическим вызовом некому Богу, которому каждый фатально молился, черпая в аккордах своих отпущенных эмоций симфонию вечно перерождающихся и потому бессмертных миров. Космос никогда не говорил о пустоте. Космос еще никогда не был так оживотворен. В какой-то момент они остановились одновременно, отдали друг другу честь шпагами, вложили их в ножны.

— До рассвета пять минут, — сказал Голиаф. — Сегодня никто из нас не пролил крови, и это чертовски здорово! Завтра все повторим. Ты будешь биться завтра, Приам?

— Буду.

— Где ты научился фехтованию, Приам?

— Я никогда ему не учился. Я просто любил смотреть древние фильмы.

— Может, ты и прав… Ничему настоящему учиться не нужно… У меня все было сложней. Но об этом не стоит…

— Каковы планы, Голиаф?

— Вернемся в город. Покормим лошадей. Позавтракаем, и к восьми утра нас ждет монсеньор. Через двенадцать часов остров на орбиту вокруг Второй Луны Пестрой Мары. Здешний космос кишмя кишит пиратами. Думаю, мы примем с тобой дежурство по охране острова. Мало ли кому что придет в голову! Надо быть начеку!

— Я хотел навестить Натана в госпитале. Составишь мне компанию?

— Конечно, да! — ответил Голиаф. — Он ведь поправляется. Как его жена?

— Камилла работает у Климатолога, притом весьма успешно, я слышал…

— У монсеньора все становятся успешными, — заметил Голиаф. — Это его неизменный стиль. Хотя он шутит и называет себя Коллекционером гениев…

— Скажи, Голиаф, зачем мы здесь под самым носом у гильдии?

— Все затем же… Монсеньор хочет пополнить коллекцию, и у него для этого есть кандидаты.

— Как-то все это несерьезно…

— Более чем серьезно, Приам. Вот посмотришь, все именно так и будет.

— А тебе самому нравится быть в его коллекции?

— Лучше быть в его коллекции, чем в заложниках у теократов, тебе так не кажется?

Приам Пересвет кивнул.

Осветитель и Климатолог начинали свое ежедневное колдовство над рассветом на летающем острове Цезаря Шантеклера.

***

Орбитальная тюрьма княжества Поющая Нимфа пустовала уже почти семь лет. После последней амнистии, дарованной Марко Дерешем, сюда не попадал ни один человек.

Если бы старый князь мог только представить, что через семь лет после его указа сюда попадет единственный человек — его сын Каспар, что бы подумал он? Возможно, мир бы перевернулся в его сознании не один раз, мир, которому даровалась уж никак не амнистия, мир, который не имел больше никакого морального права держать своих заключенных в тюрьмах и темницах. Мир, который уравнивал Великим Приговором и судей, и преступников, мир, отменивший закон кары, мир, где карой, как это ни жутко звучало, становилась жизнь, дальнейшая жизнь…

Но Марко Дереш умер в день переворота, и никто об этом не узнал, кроме заговорщиков и кроме сына — последнего тайного заключенного орбитальной тюрьмы, привезенного сюда предателем Тристаном Гойей.

Князья Дереш продолжали свое правление, подмененные идеальными копиями-андроидами, очень дорогими марионетками, сработанными, возможно, в лабораториях самой Нимфы.

Эти биокибернетические дублеры были наделены всеми чертами характеров их прототипов, их речью, но их разум оставался в полном подчинении заказчиков. От такой кошмарной интриги, такого предфинального сюжета у Каспара беспрестанно раскалывалась голова.

Подавленный, обессиленный, морально уничтоженный, он занимался лишь тем, что бесконечно проигрывал в голове все события своей жизни в деталях. Пытался, если, конечно, называть эти слабые внутренние возмущения попытками разобраться в собственной судьбе и том, как он мог или хотел ее изменить.

Он до слез жалел отца. Мысленно беседовал с ним, пытался представить его ответы, пытался зацепиться хотя бы за какой-нибудь луч надежды. Он не хотел надежды для себя, он хотел надежды для всей планеты. Но испепеляющий жар взорвавшейся Нектарной звезды в его прерывистых и коротких снах, в бесконечных повторах бесконечно испепелял его любимую Нимфу, а вместе с ней сгорал и он сам в своей пустынной заброшенной тюрьме.

Каспар стал видеть себя со стороны. В какой-то момент он начинал ненавидеть себя за жалость и уступчивость отцу, за его упорство в желании найти сына и вернуть в княжество. Уж лучше бы Каспар не менял своей цели, уж лучше бы не поддавался обстоятельствам, а продолжал верить в то безумие, которое нарисовали ему его преданные друзья. По крайней мере, сейчас. Возможно, он бы уже летел на своей «Нимфетке» на перехват кометы Дереша, по крайней мере, он бы чувствовал тогда себя иначе. Да, жертвой, да, самоубийцей, но не так и не здесь…

Самыми приятными из его воспоминаний была Панчалилла и лицо Гелеспы Гомер. Да, он успел встретиться с ее мужем, он увидел одно из его представлений, он побеседовал и с гениальным Гильгамешем, утверждающим, что им найден великий элексир будущего. Эти люди на Второй Луне Пестрой Мары, они попытались (да, таково уж это слово!) убедить его в возможности пережить катастрофу, в том, что у человечества есть шанс. Он попытался поверить…

Хотя, возвращаясь на Нимфу, знал, что будет готов исполнить надежду отца — покинуть систему и повести за собой последний Караван спасения от его планеты.

Он не полетел приступом на Нектарную, он не повел караван, он оказался в мрачном безжизненном орбитальном склепе, где еще семь лет назад бушевали мятежные страсти и страхи сотен людей, лишенных свободы за сотворенные ими преступления. Так, похоже, что так называемая судьба смеялась над ним, злая и жалкая, она даже не способна была испытать своего жалкого и злого торжества. Она забилась в щель, как побитая кошка, и там тихо и тоскливо скреблась…

Каспар вздрогнул. Откуда-то снизу, уже без малого (сколько без малого, он не знал), может, час, а может, и сутки доносилось это странное поскребывание. Далеко… На втором ярусе в одной из одиночных камер с давно разблокированными дверями, что закрывать или открывать можно было только вручную.

Он совершенно точно помнил, что обходил тюрьму не один раз, все пять уровней, включая технический этаж и то, что когда-то было блок-постом охраны, кухню с холодильным отделением. Ни одной живой души!

Неужели кто-то прятался от него? Неужели здесь могли кого-то оставить после амнистии семь лет назад? Но этот человек просто не выжил бы здесь! Даже если принять во внимание, что в тюрьме еще имелись запасы замороженной пищи, даже если представить, что реактор и энергоблок продолжали работать в затухающем режиме! Это безумие, полное безумие! Соблазн покончить с собой у такого узника был бы слишком силен. Но если это не человек? А кто? Крысы! Крысы не могли породить такой отчетливый звук — скрип металла о металл…

Каспар поднялся на непослушные ноги. Подошел к тому, что здесь выполняло функцию зеркала — гладкий блестящий серебряный круг, вмонтированный в стену. Круг напоминал иллюминатор, но только он, понятно, никуда не открывался. Глянул на отражение своего лица… Глаза ввалились, щеки запали… Многодневная щетина уже больше напоминала бороду… Прежде чем отправиться на поиски источника скрипа, решил припомнить все детали своих прежних обходов… Мусор! Всякий раз появляясь на кухне с замороженной порцией обеда, он замечал там перестановку, и определенно куда-то исчезали упаковки от еды, брошенные им или оставленные на столе… Да, черт возьми! Кто-то тщательно прибирал кухню после каждого его ухода…

Почему только сейчас он об этом вспомнил? Потому, что ничего не замечал, не фиксировал в сознании. Воспринимал все как должное, как само собой разумеющееся.

Значит, он не один в этой тюрьме, и значит, кто-то знает о его присутствии и прячется от него. Хотя своими действиями этот кто-то выдал себя. Каспар снял башмаки и босиком, пружинящим шагом, пошел по коридору. В голове роились самые неприятные мысли.

Воображение рисовало встречу с каким-нибудь закоренелым маньяком-аккуратистом и то, как этот маньяк почему-то занят кропотливой заточкой ножей. Откуда здесь было взяться ножам, если даже в кухне все столовые приборы были из пластика? Мысли Каспара продолжали мрачнеть, но любопытство на грани бесстрашия подгоняло вперед. Он вспомнил уроки Гелеспы об абсолютном доверии чувствам, и все же…

И все же орбитальная тюрьма не ледяная пещера Панчалиллы, не бешеное веретено торнадо над Панчагримом. Теперь все прекрасное, что было там испытано, далеко и никогда не повторится.

Он тихо спустился по лестнице на третий уровень, затем на второй… Остановился. Прислушался. Металлический скрип стал ощутимо тише и спустя полминуты и вовсе прекратился. Создавалось впечатление, что его видели. Неужели камеры слежения все еще работали? А если да, то каким образом экраны обзора могли оказаться в обычной камере и где эта камера?

Каспар стал останавливать внимание на мелочах. Семь лет пустовавшая тюрьма не могла не прийти в физический упадок. Облупилась краска на стенах… Слой пыли на полах и нарах в камерах, разбросанные вещи, матрасы, коробки с гигиеническими пакетами, все это почти повсеместно на всех этажах Каспар наблюдал, но вот здесь на втором уровне странным образом продолжали царствовать порядок и чистота…

Каспар заглянул в 213-ю и потом в 214-ю камеры. Вышел в коридор. Посмотрел на простенок. Оценил в уме размеры камер и понял, что между ними на этом вертикальном уровне какое-то техническое помещение, скрытое от глаз.

Большинство камер имело звукоизоляционные простенки, которые также служили местом для всевозможных электронных систем, вентиляционных каналов и прочей начинки. Ничего удивительного. Ничего удивительного — тюрьма тюрьмой, но прежде всего это большой орбитальный дом. Однако этот простенок…

Каспар крадучись подошел к нему, погладил руками ничем не приметные серые металлические панели с отключенными индикаторными досками на уровне груди, и вдруг вся его пятерня просто провалилась сквозь обшивку… Голографическая завеса — имитация!

В следующее мгновение он закричал от боли. Чья-то сильная рука вывернула его пальцы… Он вырвался, отшатнулся от стенки и в тот же миг получил удар ногой в пах. Перегнувшись пополам, с бешено колотящимся сердцем, увидел, как из голографической завесы выскочила стремительная бойцовская фигура… Да, никакой ошибки — перед ним стояла девушка лет двадцати трех, высокая, красивая, в аккуратной черной робе, с коротко подстриженными каштановыми волосами, странным взглядом, в котором соединились какая-то глухая затравленность и бешеная воля. Невозможное сочетание! Она готова была сейчас избить его до полусмерти. Все еще стоя в полусогнутом положении и борясь с болью в известном месте, он выставил вперед ладони…

— Стой! Стой! — начал Каспар. — Меня швырнули в эту тюрьму не помню сколько дней назад… На Поющей Нимфе переворот. Мой отец, правитель этой планеты, он погиб, умер от приступа… Я его сын, князь Дереш… Теократы захватили власть, разделив ее с предателями военными и местными вассалами… Бога ради, стой! Я хотел, я должен был повести последний караван Кораблей Спасения. Теперь я узник, ты, я так понимаю, тоже. Послушай, не знаю, чего ты боялась… Я боялся, что сойду с ума в одиночестве. Я не причиню тебе никакого вреда. Слышишь, никакого! Давай ты успокоишься. Давай поговорим. Скажи, как тебя зовут! — Каспар, наконец, распрямился.

Ей, видимо, хватило немного времени, чтобы понять, что он говорил правду.

— Меня зовут Делия, Делия Мануситха!

— Красивое имя, — сказал он, пытаясь улыбнуться. — Мне очень нравится, правда! — Потом добавил с освобожденной грустью и восторгом, просто потому, что отвечал самому себе: — Как хорошо, что ты есть на свете, Делия!

***

Никто не мог привыкнуть к этому новому лицу Гильгамеша. Молодое, почти юное, оно светилось свежестью и красотой. Худая, без малейших признаков возрастной деформации фигура еще больше усиливала эффект невероятного омоложения.

Больше всех удивлялся этим переменам бургомистр Гаргантюа, а поскольку все ближайшее окружение и население Лаборатории не решалось на прямые вопросы о внешности Гильгамеша, никто не стал препятствовать слухам о том, что нейрохимик обязан таким переменам опять же своему колдовскому препарату.

Гильгамеш только посмеивался. Ему нравилась роль молодого гения, и роль эта уже давно перестала восприниматься им как роль — она переходила в естество. Таков был парадокс психики этого странного человека в маске, бывшего королевского шута.

В день, на который был назначен новый эксперимент с использованием нейрозамедлителя в полете, Гильгамеш собрал в Лаборатории совет помощников из числа подземельцев-притонщиков, а также всех, кого почитал за друзей и компаньонов. Были тут и пираты — Гулливер-Черепок и его отец, хитроумный Одиссей-Киклоп.

— Друзья мои, я попросил вас собраться для весьма важных сообщений. Исследования, которыми я занимаюсь, не должны оставаться закрытой темой. Этого желает от меня, как говорит господин Гомер, провидение и цель, в которую я продолжаю верить. Простите за высокопарность. Самоирония всегда была моим помощником в прошлой жизни, но теперь… теперь она пустой звук… Поскольку передо мной открылась одна из загадок мироздания. Не только передо мной, но и перед вами. Нейрозамедлитель времени обладает тем, что здесь уже звучало как природа нейроквантового поля. Закономерности, по которым меняется это поле, кажутся невероятными, почти мистическими. Иначе говоря, препарат, воздействуя на высшие нейроны человека, изменяет физические параметры пространства вокруг него. Последний эксперимент, который мы провели с моим героическим помощником Жерменом Дэвалем, продвинул меня к дальнейшим выводам. Вот что мы проделали… Мы перенесли Жермена, облаченного в легкий скафандр, на двадцать километров от терминала Лаборатории, рассчитав резерв оксигенератора на предположительное время действия препарата — два часа. Жермен был снабжен двумя хронометрами. Иньекция была сделана на борту планетолета за десять секунд до выхода на поверхность Второй Луны. Жермен шел по навигатору в одном направлении. Жермен появился под силовым куполом терминала через три секунды. Личное время перехода Дэваля составило два часа двадцать минут. Хронометры это показали точно. Таким образом, Жермен, находясь в нейроквантовом поле, преодолел расстояние в двадцать километров за три секунды. Батареи оксигенератора были практически разряжены, — Гильнамеш сделал паузу, многозначительную паузу. — Нужно ли что-то добавлять к сказанному? Конечно, нужно. Мы стоим на рубеже, возможно, самого значительного открытия, имя которому — нейроквантовое поле. Сегодня мы решаемся на новый этап в нашем исследовании. Если обнаружится, что существует зависимость между разностями скоростей обьекта в нейроквантовом поле, мы до неузнаваемости изменим мир. Терциния и Дарий согласились на эксперимент в полете. Выйдя в космос на обычном фрегате, они введут себе препарат в вены и дадут нам ответ на вопрос, как живут ангелы времени, насколько далеко простираются их крылья и, наконец, самое важное: не являемся ли мы все пленниками иллюзии, не вверг ли я вас в иллюзию, великую иллюзию, перед лицом Великого Приговора…

Присуьствующие безмолвствовали. Слишком шокирующим прозвучало выступление Гильгамеша. И все-таки, все-таки, это могли заметить и Гомер, и Гелеспа, люди в зале по каким-то незримым каналам передавали друг другу энергию торжества. Немного находилось в жизни вещей, которые могли бы с этим чувством поспорить.

— Доктор Гильгамеш, — Терциния поднялась с места и вышла в центр. Дарий остался сидеть, но следил за ней неотступным взглядом. — Если я правильно понимаю нашу аудиторию, ни вам, ни кому бы то ни было невозможно предвидеть результаты этого эксперимента? Позвольте тогда нам с Дарием удалиться и занять пилотские места на корабле. Мы готовы. Я верно говорю, Дарий?

— Верней и быть не может! — ответил Дарий Скилур с воодушевлением. — Ты же знаешь, дорогая, нас нельзя разделить. — Он вышел к Терцинии, неся в руках переданный ему Гильгамешем контейнер с ампулами нейрозамедлителя. — Мы отправляемся к терминалу.

— Вас сопроводить, любезнейший? — подал голос Гулливер-Черепок, снявший с шеи свои знаменитые драгоценные бусы из «костлявых пращуров» и перебиравший их как четки в руках. Одиссей-Киклоп, сидевший рядом с мэтром Флорианом, выказал сыну одобрение еле заметным кивком. — Мои молодцы уже давненько томятся без дела. Мы перестали заниматься честным грабежом, так хотя бы послужим вам добрым эскортом… Мало ли какие лихие головы, кроме наших, конечно, болтаются в космосе!

— Спасибо за предложение, — ответил Дарий, — но не стоит. Ваши молодцы сейчас нужнее здесь, так ведь, господин Гаргантюа?

— Совершенно верно, доктор Скилур. Мы постоянно в ожидании гостей, и непрошеных в том числе.

— Вот и отлично, — подытожил Гильгамеш и жестом остановил Дария и Терцинию. — Я прошу еще несколько ваших минут. Чтобы было понятно всем… В контейнере у доктора Скилура четыре ампулы. Они введут себе препарат непосредственно в полете. На корабле мы установили автономный маяк. Который позволит распознавать корабль на экране системного радара, расположенного на орбите вокруг Пестрой Мары. Сигналы от перемещения маяка мы сможем принимать непосредственно в Лаборатории и наблюдать за ходом эксперимента. Теперь вам все понятно. Время введения препарата определено точно: спустя ровно десять минут после вывода фрегата на крейсерскую скорость. Господа, давайте пожелаем нашим разведчикам неведомого удачи и счастливого возвращения. Время пошло.

Дарий и Терциния вышли в коридор, быстрым шагом направились к лифту. Отсюда до подземной шахты терминала было еще этажей восемь вниз.

— Как в старые добрые времена, — сказала Терциния и взяла Дария за руку.

— Что ты имеешь в виду?

— Как подъем по тревоге. Я же, в конце концов, когда-то была агентом Департамента защиты Королевского Двора.

— Да, я помню, какая ты была еще курсанткой. Я тогда часто тебя похищал. А ты жутко боялась не вернуться к утреннему обходу…

— Да, ты был остроумным и нахальным молодым выскочкой, аспирантом Академии. Мне это чертовски льстило…

— А как сейчас? — Дарий сжал ее руку.

Она не ответила, но он понимал, что льстило. И тогда, и сейчас. Удивительно, что все прошедшие годы с того самого «тогда» ни он, ни она не стремились создать семьи, жили порознь, так, словно берегли себя друг для друга, смутно предчувствуя, что их время впереди и возраст никогда не станет помехой. Только характеры — строптивые, каждый по-своему эгоистичный.

Все стало меняться совсем недавно с приходом человека по имени Дамиан Гомер, а потом усилилось с появлением его беременной жены Гелеспы. Гелеспа была во многом похожа на Терцинию. Обе умели рисковать собой, обе всегда выходили сухими из воды, обе любили.

Дарий Скилур нисколько не сомневался, что Гелеспа подтолкнула Терцинию согласиться на эксперимент с препаратом в полете. Потом он понял, что другой кандидатуре Терциния сама бы не позволила появиться. Дарий знал, что всегда прислушивается к своему сердцу, и его сердце любило ее, Терцинии, отчаянность, находило в этом для себя высшую радость.

Они больше не говорили. До тех пор пока оба не взошли на палубу того самого угнанного ими фрегата, который чуть было не стал решающим взносом в несостоявшуюся сделку между Одиссеем-Киклопом и мэтром Флорианом.

Подъемная платформа шахты терминала доставила корабль на поверхность спутника.

Терциния заняла кресло пилота, отдала приказ кибертеру о переходе на полное ручное управление. Дарий Скилур занял место штурмана рядом. Контейнер с ампулами и иньекторами нейрозамедлителя он положил на панельную стойку.

Терциния убрала защитные жалюзи с обзорных иллюминаторов пилотской рубки. Они прокачали протонные двигатели, включили систему навигации. Антиграв убрал их реальный вес до отметки ниже нулевой. Компенсатор мнимого веса сохранил их физические ощущения в нормальных пределах. Корабль, став легче и без того отсутствующего воздуха, поднялся над взлетной площадкой до высоты ста метров. Терциния, дав плавный старт, начала выводить фрегат за пределы средней орбиты спутника. Пестрая Мара находилась в их поле зрения первые пять минут: большое сиренево-красно-желтое пятно планеты утильщиков наползало, как туша доисторической медузы. Многочисленные эффекты флюоресценции искусственной атмосферы могли сравниться разве что с мозаикой в каких-нибудь древних храмах.

Но вот, скользнув по невидимым небесным плоскостям эклиптики, фрегат, словно оторвавшись от трамплина, стал удаляться в космос. Усилившийся гул протонных двигателей оповестил пилота и штурмана о наборе крейсерской скорости полета.

Дарий открыл контейнер… Гильгамеш постарался: новенькие пистолеты-инъекторы в специальных вкладках и четыре ампулы. Ампула вкладывалась в них, как патрон в патронник. Короткая игла выстреливала и вводила инъекцию в считанные доли секунды.

— Давай сделаем все одновременно, — сказал он.

— Нет, — сказала она. — Я так не хочу. Давай обнимемся, и каждый сделает укол друг другу.

Они встали с кресел, закатали друг другу рукава на левой руке. Обнялись.

— Что бы ни случилось… — начал он.

— Что бы ни случилось, — продолжила она, — мы будем вместе.

Она крепко сжала его левую руку чуть пониже локтя. Он сделал то же с ее рукой. Вены все еще сопротивлялись их усилиям, но проступили и стали заметнее… Каждый почувствовал резкий укол. Содержимое раздавленных в инъекторах ампул переместилось в космос их сознания. Орудия инъекций упали на пол. Дарий и Терциния закрыли глаза и сомкнули и без того крепкие объятия…

………………………………………………………………………………………………

В подземной Лаборатории Второй Луны Пестрой Мары на экранах радаров прежде явный и устойчивый сигнал от радиомаяка, установленного на фрегате Терцинии и Дария исчез в одно мгновение, так, словно его никогда не существовало.

— Вы можете это объяснить? — спросил Дамиан Гомер у Гильгамеша с явной тревогой в голосе.

Молодое красивое лицо Гильгамеша (или это все-таки была его маска?) побледнело, но на губах, вопреки тому, засветилась улыбка…

— Я готовился к этому вопросу, — сказал он, обращаясь ко всем наблюдателям в зале. — Ответ на него будет примерно такой… В нейроквантовом поле скорость перемещения объекта увеличивается в пятьдесят пять тысяч раз! Боюсь даже представить, где они сейчас и где будут через два часа, когда закончится действие препарата… Но одно утешает: у них есть билеты на обратную дорогу… (продолжение следует…)

Фрагмент второй

Воспоминания о цивилизации желтой расы

Выслушай же, о близящаяся душа моя, еще одну историю о цивилизации желтого луча, великой прародительнице тонкой духовной алхимии, претерпевшей за время своего порождения ставшие на пути человечества изощренные искусы, стихии противления и борьбы, переросшей в войну, неоконченную до сих пор и наследуемую нами. И мы в ней — отголоски ее, кормило ее, ибо наделены свойством опасных погружений и вытеснений, подобно тому, как любое тело вытесняет собой равное количество жизни и заполняет равное количество смерти.

И если бы существовало это равенство в полном объеме, то и не притязала бы смерть с сонмом духов ее на жизнь с роженицами ее и торжествовало бы одно бессмертие, как форма отрицания и жизни, и смерти. Бессмертие, поиску которого гений желтой расы отдал всю свою волю и наделил ей в равных долях и героев, и демонов, дабы только постигли и хоть малую крупицу принесли ему. Так он хотел знать суть, ускользающую от него, хоть и был бессмертным сам, но рецептов последнего был лишен.

Желтый всегда воспринимался как цвет умеренности, равновесия, середины, и все эти аспекты в полной мере принадлежали расе, обосновавшейся на ее древней прародине, планете, носившей имя Гунн. Единство пяти стихий материальной и сверхматериальной проявленности нашло здесь свое гармоническое воплощение.

Сама природа с ее секретами бесконечных связей и зависимостей шла навстречу этой цивилизации, и венцом творения ее адептов стала могущественная сущность драконов — демиургов, соединивших в себе все стихии — живых и пластичных, способных менять облик по желанию их создателей. Перестраивать свой организм на генетическом уровне.

Часть этих существ стали приручать и использовать для полетов в космосе, и спустя несколько поколений тончайшей генетической селекции эти драконы стали чем-то вроде биокораблей, а их экипажи можно было бы сравнить с микрофауной, что присутствует в организме любого существа.

Хотя нам сейчас трудно представить всю необычность, всю колоссальность технологии таких «летательных средств», но космические драконы действительно существовали много тысяч лет тому назад, и трое из них, известных по именам Фанчжан, Анчжой и Пэнлай, покинули систему и достигли других миров, а повел их в этот полет первый бессмертный герой и небесный воин Хуан-ди.

О нем, однако, следует рассказать отдельно, ибо его история — красноречивое свидетельство гениальности желтой расы, но, вместе с тем, это настоящая эпическая драма, песня отчаянного духа, зародившаяся и прозвучавшая в мудром сердце Хуан-ди. Выслушай же ее, душа моя…

Ко времени рождения Хуан-ди раса уже освоила четыре из пяти планет их системы, кроме красавицы Гунн, были терраформированы Чжоу, Чжен и Дао, и на них на каждой уже находилось не меньше сотни процветающих городов. Хуан-ди родился на благочестивой планете Дао, где его роду издавна принадлежал тотем желтого дракона, покровителя всей расы. Считалось также, что род Хуан-ди происходил от прародителя Фу-си, первого воплотившегося из непроявленного мира, божественного патрона, покровителя многих знаний.

Род Хуан-ди многие поколения занимался духовной алхимией и преуспел в этих знаниях очень сильно, распространял их среди ученых Дао, так что слава управления внутренними духами живой и неживой материи гремела по всем обитаемым мирам цивилизации.

Чтобы усилить свои возможности, Хуан-ди еще в юности изменил свое тело, он стал четырехрук и четырехглаз и ростом достиг трех метров. Костные гребни на затылке, длинные волосы делали его похожим на дракона. Любимым драконом Хуан-ди был Пэнлай, могучий и быстрый как сто вихрей, в космосе он не имел себе равных. Все же даже такая внушительная «косметика», которую применил Хуан-ди на себе, не решала главного философского и сакрального вопроса великой расы — достижения бессмертия.

Младший брат Хуан-ди, Янь-ди, который во всем сначала стремился подражать старшему, к своим пятидесяти годам совершенно отошел от великих нравственных принципов равновесия, торжествовавших на планете Дао, буквально, как нерушимые заповеди, и стал привлекать из непроявленного мира свирепых и жестоких духов, которые на физическом плане получали демонические тела.

Духи испепеляющего огня, губительного ветра, отравленного воздуха, мертвой воды, пламенного металла, вампирического дерева и рассыпающегося камня тысячами и тысячами являлись на Дао, для вырождения жизни, людей и всех добрыхравновесных стихий. Мотивируя свои устремления высшим смыслом и предполагая, что только в настоящей борьбе начал может родиться желанная истина, Янь-ди фактически объявил войну своему брату и правителю Дао. Хуан-ди принял вызов, еще не зная, что битва перекинется и на другие планеты, что человечество расы разделится на две армии и война будет продолжаться несколько десятилетий и хоть принесет победу Хуан-ди, но дорога темным духам закрыта не будет.

Жены Хуан-ди родили ему двадцать пять детей, и когда герою исполнилось сто лет, все они уже были взрослыми и все воевали на стороне отца.

Посвященные в тайны духовной алхимии и принявшие основы учения Дао, поднимали в воздух и пускали по водам тысячи драконов, самоотверженно шли в бой, и каждый день Хуан-ди исполнял в их поддержку свой заветный шаманский танец, передавая по тонким каналам энергию светлых сил и добрых стихий.

Но добру всегда сложней воевать, трудней ненавидеть, даже в порывах справедливого гнева добро вынуждено заимствовать часть энергии у зла. Хуан-ди научил своих детей сражаться без зла в душах, без поглощающей вибрации разрушения. В этом состоял один из секретов созданного им учения Дао.

Тем временем некогда цветущая и любимая им планета все больше походила на пепелище: демоны Янь-ди творили свое зло: пересыхали моря, рассыпались в песок камни, ураганы засыпали песком города, вода становилась сущим ядом, а деревья поглощали энергию жизни и ничего не давали взамен, ни плодов, ни семени… Так Янь-ди исполнял свой шаманский танец. Равновесное начало давно было утрачено им, и как ни искал он в играх своих и грозных ударах бубна хоть какие-то признаки согласия между тьмой и светом — не находил их…

Свет отворачивался от него и превращался в пламень, а пламень никого не мог пощадить. Желанная квинтэссенция бессмертия не рождалась в духовной алхимии Янь-ди, и в один из дней ненасытные духи разрушения вышли из-под контроля своего «освободителя» и поглотили его в один миг, выпив всю его кровь, иссушив и превратив в камень тело, которое затем рассыпалось в песок, рассеянный по миру.

Лишенные управления и направления демоны утратили волю и слились с хаосом. Так же потеряли волю и все армии Янь-ди, все, кроме одной. Чи-ю, внук Янь-ди от старшего его сына, с сорока драконами бежал с Дао на пленету Чжоу и там решил окопаться, накопить силы и продолжать войну. Но Чи-ю был бездарным учеником Янь-ди, он плохо понимал магию духовной алхимии и способен был лишь драться как разъяренное животное.

Хуан-ди призвал своего любимого дракона Пэнлая. Они достигли Чжоу и вступили в неравный бой с армией Чи-ю. Пэнлай сжег, растерзал восемнадцать драконов, а Хуан-ди в личной схватке сразил бешеного глупца Чи-ю. Война была окончена, но печальны оказались ее итоги: цивилизация желтой расы утратила древнее заповеданное равновесие.

Люди ясно поняли, что духовная алхимия может служить и откровенному злу и последнее может необратимо разрушать целые миры, унося бессчетное число жизней, только ради чьих-то бесцельных иллюзий и смутных идеалов.

Хуан-ди был разочарован. Несколько сыновей его погибло в войне, планета Дао потеряла весь некогда прекрасный облик. Города лежали в руинах, обезумевшие от горя женщины бродили по пустыне, оплакивая своих мужей и детей. Ничуть не лучше обстояли дела на планетах Гунн и Чжень. Люди там бунтовали, разрушали храмы, дворцы, обсерватории, и демоническая волна грозила новым приливом. Янь-ди все-таки успел породить своих последователей в кругах духовных искателей. Совершенные и миролюбивые драконы, друзья и преданные слуги людей, познали всю тяжесть и бремя зла…

Хуан-ди погрузился в очищающую медитацию, во время которой не пил, не ел и не спал несколько дней и ночей. Приближенные его и родственники стали беспокоиться состоянием повелителя Дао. Хуан-ди, между тем, постигал высшую эманацию Желтого луча и в одном из вдохов просветления нашел формулу духовного эликсира бессмертия.

Глубина и простота этой формулы настолько поразила Хуан-ди, что он без малейшего для себя риска продолжал свою медитацию еще почти два месяца. Пораженные такими способностями люди стали называть Хуан-ди святым. Но Хуан-ди не одобрил эту новую традицию, поскольку он не любил поклонения кумирам.

Вернувшись из своих духовных странствий, он собрал всех оставшихся людей Дао, молодых и старых, больных и здоровых, и предложил им навсегда покинуть погибающую планету, уйти в далекий космос в поисках новых миров. Он также пообещал, что откроет секрет эликсира бессмертия, благодаря которому люди смогут преодолевать любые бездны космоса. Хуан-ди сообщил, что бессмертие непостоянное качество, что дух человеческий может его отменить в любое время, если того пожелает.

Не все люди поверили Хуан-ди, и многие предпочли остаться на Дао. Также не все из оставшихся драконов приняли план правителя, только Пэнлай, Анчжоу и Фанчжен согласились на отчаянное безвозвратное путешествие, но этих трех оказалось достаточно. Им троим и всем, кто покинул планету Дао, Хуан-ди открыл секрет своего эликсира…

История эта, душа моя, имела множество разночтений, добавлений и трактовок, а некоторые даже отрицали тот факт, что эликсир бессмертия был открыт Хуан-ди. Но нам важно знать, что Желтый луч вселенского спектра людей достиг нашей системы, влился в нее, и был принят, и принес с собой множество светлых отблесков, и породил в нас новую цельность, основанную на равновесии, терпении и вере в освобождающую силу духа, способного побеждать.

***

Цезарь Шантеклер перебирал в голове всю свою Коллекцию. Впервые перед ним стояла такая необычная задача — сформировать делегацию от летающего острова и, разумеется, возглавить ее.

Необычность дополнялась тем, что он фактически соглашался на открытое появление своего гениального дома-корабля. Успокаивало два обстоятельства: первое — все его бывшие враги теперь стали его друзьями и составляли часть Коллекции. Второе — нынешние политики в системе в своем сомнамбулическом скепсисе и меланхолии вряд ли расценят его действия как угрозу для себя.

Он, Цезарь Шантеклер, не собирается ни с кем воевать, он, Цезарь Шантеклер, миротворец последних времен, готовый взять на борт своего баснословного корабля-дома только очень отчаявшихся безнадег.

Да, наверное, это жестко, наверное, несправедливо по отношению ко всему остальному человечеству. Хотя что такое это остальное человечество, как не отчаяшиеся безнадеги? Нет, он не может себя упрекнуть в отсутствии сострадания. Да, он не может… И все-таки пытается проявить интерес к тем, кто мыслит, кто борется.

Эти люди на Второй Луне Пестрой Мары в подземном городе-притоне, как стало известно, открывшие тайную лабораторию, построенную тайным орденом ученых еще сто лет назад и оснащавшуюся также тайно все это время. Тайный орден…

Цезарь Шантеклер никогда не переставал интересоваться этим союзом, был уверен, что в его Коллекции есть отдельные представители ордена. Но они никогда себя не выдадут. Они не выдадут свою связь.

Интересный вопрос, который задавал себе Шантеклер, касался, к примеру, того же Имраэля, автора Великого Приговора. Состоял ли Имраэль в ордене или, может, наоборот — был из него изгнан и в отместку за это свершил свое страшное открытие, похожее на пророчество, так что теперь весь мир стал заложником этого пророчества. Не религиозного, отнюдь, а научного! Но так ли научно это пророчество?

Сам господин звездный Архитектор живет очень уединенно на болотах Гнилого Яблока. Никто его не знает в лицо, никто не называет его по имени. Он не походит на человека из тайного ордена, но такое предположение может быть и неверным…

Цезарь однажды побывал у него на болотах, даже видел его семью, которая боготворит своего отца и мужа, впавшего в первобытную жизнь. Цезарь приезжал к Архитектору под видом торговца-менялы. Они общались, и Шантеклер предложил Архитектору стать его «экспонатом» в любой день и момент, когда тот пожелает.

Имраэль не ответил ни «да» ни «нет», возможно, он хотел, чтобы этих слов больше никогда не существовало в его жизни…

Итак, кого взять с собой? Конечно, Голиафа и его нового друга Приама Пересвета. Затем нужно взять Навигатора, Врача, Строителя и Взломщика сетей, Шпиона и Проводника. Обязательно Проводника, потому что Проводник знает все на пять шагов вперед и всегда чувствует подвох…

С такой делегацией он будет в полной безопасности. Но может, следовало бы думать сейчас не о своей, а о безопасности острова… Здешний космос — вечно горячая точка в системе. Пожалуй, Цезарю стоило бы поразмыслить о каких-то гарантиях со стороны хотя бы даже той же гильдии. К утильщикам он всегда испытывал симпатию, возможно, потому, что восхищался их умению ладить со всеми, не задевать ничьих интересов и оставаться на политической арене системы, не имея при этом четко построенной планетарной государственности.

У Гильдии не было государственности и двести лет назад, и сейчас, у них было что-то вроде общества равных возможностей, и только в самые трудные моменты истории собирался высший совет. Совет гильдии не принимал ни законов, ни постановлений, он лишь рекомендовал…

Цезарь Шантеклер включил обруч связи, назвал код Проводника.

— Монсеньор? Я только что думал о том, чтобы посетить вас. Вы у себя в апартаментах?

— Конечно, я у себя, мой дорогой Проводник, в библиотеке. Листаю старинные фолианты и пытаюсь построить сюжет на заданную тему.

— В какую эпоху вас нынче повлекло, монсеньор?

— В эпохи великих завоеваний.

— Вы собираетесь что-нибудь завоевать?

— Пожалуй, да… Но вряд ли это будут планеты, скорей сердца людей.

— Извечный бастион! Но сердца людей сейчас больны, монсеньор, поражены беспробудным страхом.

— Странно, я думал, что беспробудным бывает только сон… Но не все, Проводник, согласитесь? Сердца моих островитян полны надежды.

— Это так, монсеньор.

— В таком случае, расскажите мне все, что знаете об этом Дамиане Гомере. Он упорно считает, что миры Догорающей могут пережить ее коллапс? Он что, всем пророчит переход в новую форму жизни? Может, он теократ?

— Нет, монсеньор, он простой корабельный инженер. Но у него харизма пророка, и он рассказывает удивительные предания о космических цивилизациях человечества. Он убежден, что мы в нашей системе гости. Он утверждает, что нашел способ, как спасти несколько планет после коллапса Догорающей, и одновременно притом ждет прихода некого Ангела Времени. Гильдия и пиратское братство уже объявило его своим негласным лидером, и все это произошло за считанные месяцы.

— Как вы думаете, Проводник, нам нужен союз с этим человеком или мы будем продолжать сохранять нейтралитет?

— На мой взгляд, монсеньор, Цезарю Шантеклеру пора выйти из тени и подкрепить легенды о себе доброй явностью. И еще давно следует открыть мирам глаза на теократов и на их сговор с Королевским Двором. Нужно рассказать о событиях на Чистилище и о фактическом расколе системы, о невозможности войны, когда всем мирам грозит катастрофа полного уничтожения. Хаос, монсеньор, исходит не от звезды, а от людей.

— Вы правы, Проводник, вы во всем правы…

— Благодарю, монсеньор. Так каковы будут наши действия?

— Перво-наперво установите связь с гильдией, с высшим советом. Мне нужна простая и надежная охрана острова.

— Уверен, монсеньор, что нам предложат только услуги пиратского флота. Он самый дееспособный и мобильный.

— Значит, у нас в этом плане нет выбора?

— Боюсь, что нет, монсеньор. Но для пиратов вы личность легендарная. Они чтут легенды. Остров будет в полной безопасности.

— Хотелось бы мне в это верить, Проводник!

— Итак, монсеньор…

— Собирайте делегацию. Мы отправляемся на переговоры в город-притон. Остров выйдет из режима полной тени и будет находиться на орбите Пестрой Мары.

Цезарь Шантеклер все же чувствовал, несмотря на все заверения Проводника, какую-то исподволь возникающую тревогу.

Тридцать лет назад он завершил строительство острова. Эксцентричный миллиардер купил у Республики астероид, один из самых крупных, напичканных рудами редких элементов. Под видом добычи этих руд он втайне принялся превращать астероид в корабль — единственный в своем роде, с огромным техническим персоналом, с целым городом на его поверхности и таким же городом под землей.

Чудеса терраформации превратили остров в настоящий оазис, способный к автономному перемещению в космосе в течение века. Так появилась легенда.

Однажды, Республика недосчиталась одного из своих кантонов… Целый астероид с населением ушел в космос и исчез в оптической, гравиметрической и радио-тени. Тогда это вызвало целый переполох в системе. А Цезарь Шантеклер воспарил над мирами и принялся собирать свою Коллекцию — все самое лучшее и всех самых лучших.

Со времени объявления Великого Приговора страсть коллекционера приобрела иной смысл и оттенок. Сострадательность взяла верх над эксцентричностью, но правила «отбора» оставались все еще жесткими, хотя события на Чистилище и оказались крайними, но именно они открыли в натуре Шантеклера новую страничку: успеть помочь всем, кто оказался в заложниках у обстоятельств. С годами у монсеньора-островитянина появилось что-то вроде предчувствия ситуации. Еще не зная этого дивного человека по имени Дамиан Гомер, Шантеклер чувствовал нависшую над ним опасность.

Книги… Книги… Книги… Лучшая библиотека в мирах Нектарной звезды, конечно, принадлежала ему. Были времена, когда он читал их сутками напролет. Чувство превосходства приятно щекотало шелковые ворсинки его самолюбия. Он купался в этом чувстве, он варился в нем, он не тщился — он ощущал всю значимость своей особенной страсти. Она заменила ему желание иметь семью, она сделала его словно бессмертным. И ради этого чувства он еще задержится в системе, и ради этого чувства он покинет ее, возможно, самым последним из тех, кто сможет…

Последним… Последним… Цезарь прикрыл глаза ладонью и на миг представил себе летающий остров в космосе: он смотрит и видит догоняющий его огненный шквал раскаленной плазмы, из которой рвутся, тянутся руки, головы, тела миллиардов последних оставшихся, а он, баснословный Коллекционер, сумасшедший бог, уносит в космос совершенное богатство — последнюю память своей цивилизации…

***

Здесь, на болотах Гнилого Яблока, недотерраформированной планеты, ближайшего соседа Пестрой Мары, наследники костлявого пращура давненько обосновали свои вольные базы. Отсюда последние годы шло пополнение пиратской братии за счет естественных кочевий местных племен и всякого прочего люда, шатающегося по планете.

Городов на Гнилом Яблоке не строили, зато всяких мелких поселений и деревень было в избытке.

Метановые болота, йодистые и хлористые пустыни, сернистые горы и хребты, вулканические и кратерные моря опоясывали жилые острова — архипелаги суши на суше. Не было на Гнилом Яблоке никаких определенных зон влияния, хотя они намечались лет пятнадцать назад, но с объявлением Великого Приговора интерес к планете пропал.

Терраформисты и климатологи ушли отсюда еще раньше. Искусственная атмосфера была создана, но ни многолетних наблюдений, ни коррекций не проводилось. Тепловые эффекты привели к чрезмерной влажности и заболачиванию архипелагов жизни. Все это нисколько не мешало наследникам костлявого пращура устраивать здесь свои пиратские сходки и оргии много поколений подряд.

Болотные охотники не любили пиратов, но вынуждены были мириться с их соседством, иногда даже сдаваться на их милость.

Гулливер-Черепок, честный и бравый пират, наследовавший заповеди не только костлявого пращура, но и своего почитаемого в братстве папаши, прилетал на планету с когортой своих подопечных дракаров, исключительно с целью поправить растрепанное настроение и собраться с мыслями относительно будущего своего печально обреченного ремесла.

В связи с этим Гулливер-Черепок, как правило, изрядно напивался, затем отправлялся в разведку на болотные хутора, отыскивая случай нарваться на какой-нибудь достойный скандал, дрался, пытаясь при этом подружиться с местными девицами, которые, впрочем, никому в зубы не заглядывали, а били в них с ощутимой силой, невзирая ни на какие страхолюдные черепа, татуировки, дальнобойные квантайзеры и кривые тесаки.

Безмерно радуясь этому вольному духу и всем залихватским нюансам пиратской бравады, Гулливер-Черепок возвращался к стоянке дракаров, напивался еще раз-другой и с совершенно поправленным здоровьем, моральным и физическим, отправлялся на скучное дежурство в космос, ибо таковы были правила последних месяцев его жизни и данное им слово.

В глубине души Гулливер-Черепок досадовал на всю эту ситуацию союзничества и равновесия. Хотелось какого-нибудь перелома, а возможно, даже ухода от обязательств перед гильдией, перед городом-притоном, перед отцом. Хотелось очевидной свободы. Но с другой стороны, где ее сейчас можно было найти?

Идея помощи безумной в благородстве своем или благородной в безумстве своем цели спасения планетной системы… Все это плохо укладывалось в голове пирата, и бегство от звезды с двадцатилетним или даже более длительным перелетом даже на честно заработанном у утильщиков ковчеге смотрелось едва ли лучше.

Самым достойным оставалось единственное: жить одним днем и не смотреть в бездну без нужды. Но в бездну смотрел уже кто-то другой, кто-то более организованный, более расчетливый, более… Кто-то страшный, способный на волне хаоса помышлять о Боге. Кто-то, кто уже взялся сам выносить другим Великий Приговор…

— Ну где же вы, где вы?! — говорил себе Гулливер-Черепок, прихлебывая из бутылки крепкое пойло и высоко задрав голову, глядел в ночное небо над болотной равниной Гнилого Яблока. Редкий случай для погоды архипелага, когда небо было совершенно чистым. Ярким сиренево-зеленым блюдечком горела Пестрая Мара, и мотыльком «вился» возле нее один из ее видимых сейчас спутников — Первая Луна.

Над равниной стелился туман, на одну треть насыщенный метаном. В дальних селениях ночные дозорные болотных охотников поджигали этот туман, и газ выгорал короткими порциями в быстром пламени, успевая промелькнуть синими змейками, как шкура призрачного монстра, неистребимого и живущего здесь два века. Болота то ухали глухим стоном, то издавали стрекот каких-то птиц. Здесь было красиво и как-то смутно одиноко.

Команда, обвешав гамаками раскрашенные лазерной татуировкой бока своих дракаров, мирно похрапывая, спала. Кое-кто, из загулявших, еще блукал по лагерю, сбивчиво напевая песню о славных и вечных странствиях, о доброй добыче.

Дотлевали угли в жаровнях, где еще днем готовили дичь, выменянную у охотников на какую-то бытовую ерунду. Гулливер-Черепок сидел в раскладном кресле, завернувшись в термоодеяло, огражденный частоколом из доброй полусотни воткнутых в землю тесаков. Странное дело, что выпивка его сегодня не разогревала, не веселила, не расслабляла…

Потерев обруч связи у виска, тотчас услышал он голос бортовика своего дракара:

— Слушаю и повинуюсь! — изрек скрипучий электронный баритон, весьма приближенная версия голоса самого капитана-предводителя.

— Скажи-ка, дядька, считывал ли ты информацию о ближайших перемещениях кораблей за последние сутки? Подключись к нашим радиобакенам на орбитах Мары и Яблока. Есть у меня предчувствие, дядька…

— Понятно, что недоброе, — скорей констатировал, чем спросил бортовик.

— Добрых не ищем, — ответил Гулливер и добавил: — Ты не рассуждай, дядька, а действуй!

— Сейчас… Лампы разогрею! — язвительно буркнул скрипучий голос и умолк.

Гулливер-Черепок продолжал смотреть на звезды, одно за другим называя те созвездия, которые знал с детства. Никакая навигация не была бы возможна, не будь на небе вечных неизменных приметных вех. Любое быстрое перемещение на фоне этих вех — означало перемещение кораблей в системе. Все эти угловые минуты, поправки на эклиптику, радиальные периоды, цифры, синусы — все это давно и глубоко сидело в его подкорке и не требовало никаких объяснений. Гораздо больше стоила интуиция, непогрешимая точность штурманского чутья, оправданность риска, умение видеть и предвидеть расчет из любой точки наблюдения… Он увидел…

Стайка зеленоватых звезд двигалась в пятнадцати угловых минутах от Альфы Натянутого Лука…

— Вот вы где! — сказал Гулливер-Черепок и вскочил с места. — Я, похоже, опередил тебя, приятель! — слова адресовались бортовику дракара.

Обруч связи ответил с расторопностью корабельного юнги, рассчитавшего трудную стажерскую задачу:

— Радиобакены фиксируют движение не менее пятнадцати тяжелых кораблей в пятнадцати угловых минутах от Альфы…

— Знаю, — перебил Гулливер-Черепок. — Слушай мою команду: вибросигнал на обшивку! Всех будить! Всех поднять! Сколько у нас реального времени на перехват этого мусора, дядька?

— Не менее двенадцати часов, капитан Гулливер! — быстро ответил бортовик.

— Место перехвата?

— Семьдесят пятый теневой меридиан орбиты Пестрой Мары.

— Включай склянки, дядька, время пошло!

Гулливер-Черепок выхватил один из воткнутых в землю тесаков, заправски повращал им над головой, потом — словно задумавшись о чем-то, направил тесак в небо и, прищурив левый глаз, нацелил острие на диск Пестрой Мары.

— Клянусь костлявым пращуром, кто б они ни были, но им придется пережить встречу со мной, а таких, как я, у меня много! Просыпайтесь, черти, довольно вам вялиться на своих «котелках»!

Флагманский дракар Гулливера-Черепка, а потом и все остальные корабли братии включили прожекторы и один за другим издали зычный зуммер, очень напоминающий взрывы праздничного фейерверка — добрая традиция лихих старых времен оставалась неизменной и сейчас.

***

В любое другое время им бы мог позавидовать любой другой узник: совершенно пустая тюрьма, без охраны, с запасами консервированной еды лет на пять, даже для двоих, — дом, из которого нельзя выйти из-за невозможности пробраться в административный блок, отрезанный от них глухими переборками.

Однако судьба причудливым образом соединила их здесь. Делию почти год держали в качестве перевоспитываемой пленницы в подземном монастыре планетоида Пророк Пигмалион. Там, по ее словам, было много женщин, принудительно снятых с Ковчегов Спасения. И перевоспитывали их послушницы из закрытых женских сект, сущие дьяволицы.

Вообще, на планетоидах Громоподобной Наковальни уже несколько поколений занимались генетической селекцией совершеннейшие выродки и извращенцы, действующие от лица Бога, которого они глумливо попрали.

Их психические практики не шли ни в какое сравнение с методами обычных тренингов в спецкомандах и никакого отношения к настоящей вере не имели. Самое ужасное состояло в том, что, по-видимому, вся остальная часть человечества правду о теократах не знала, а возможно, никогда и не узнает.

Теократки из монастыря Пророка Пигмалиона перевоспитывали и мужчин. В ход пускали самый изощренный сексуальный садизм. Так они добивались смирения своих воспитанников, которых потом отдавали в монастыри мужские. Делия не касалась никаких подробностей, щадя несчастное романтическое целомудрие Дереша. Но Каспару и этого было достаточно, чтобы понять, через что прошла его неожиданная сотюремница, дочь ректора Королевской Академии.

Она разучилась плакать, она почти не вспоминала своих сестер, которым повезло больше, чьи ковчеги сейчас уходят в беспредельную космическую неизвестность. Но там, на тех ковчегах, она была в этом уверена, находились внедренные теократы — «куколки» — личинки будущего кошмара, спящие до поры до времени…

Они решили поселиться в соседних камерах, перетаскав все полезное, что могли найти, а этого добра оказалось немало, если учесть, что амнистированные заключенные оставили здесь почти все позволительные накопления: главным образом вещи, книги, разные бытовые мелочи, не способные резать, стрелять, взрываться и передавать сигналы.

По утрам, которые здесь продолжала создавать работающая автоматика освещения, они отправлялись в душ, затем в столовую. Ели размороженные и подогретые в микроволновых контейнерах лепешки, запивая их порциями быстро восстанавливаемого молока. Подолгу оставались на этом застолье, придумывали для себя какой-нибудь план на целый день, чаще это было все то же обследование тюрьмы, всех пяти уровней, включая два технических и реакторное отделение, оказавшееся доступным стараниями Делии. Ей пришло в голову перепилить задвижку пневмосейфа на блок-посту у реакторного отделения (откуда раздавался тот самый скрип!) куском полотна, найденного в одной из камер. В сейфе оказался магнитный диск с кодом, открывающим переборку отсека. Вместе они опробовали этот диск на всех остальных закрытых переборках. Безрезультатно…

Время шло для них с однообразием ужаса. Они стали рассказывать друг другу свои сны. Дереш все время летел во снах к Нектарной звезде и сгорал в фотосфере, а Делия покидала пределы системы, но ее корабль увязал в неизвестном пространстве, как муха в сиропе…

Однажды ночью он пришел в ее камеру и сел возле спящей на пол. Стал внимательно смотреть на нее. Делия спала странно: неподвижно, на спине, чуть откинув голову назад, и, кажется, даже не дышала. У нее был красивый точеный профиль.

— Я тебе еще не говорил, — начал он тихо, почти шепотом, — реактор остывает… Вчера ночью я еще раз пробрался в реакторное отделение. Я ведь неплохо разбираюсь во всей этой технике. Отдать команду на замедление реакции можно только из управляющего блока, снаружи. Нас оставили здесь на медленную смерть… Электрогенераторы еще работают, но им недолго осталось, дня два, может, три… До коллапса Догорающей еще далеко. Нам его не увидеть… Приговор изменился, Делия… Что ты предпочтешь: оставаться в страшной замерзающей коробке или свободу хотя бы на полчаса в открытом космосе? В реакторном отсеке есть несколько громоздких антирадиационных скафандров. Есть контроллер аварийной разгерметизации. Ты много раз проходила мимо него, не зная о том, что это такое… Я знаю, ты спишь, но я пришел, чтобы признаться, сказать о том, что нас ждет…

— Я не сплю, Каспар, — ответила она тихо.

Он вздрогнул, поднялся с пола. Она поймала его за руку и потянула к себе.

— Я согласна. Мы выйдем в космос, только прежде иди ко мне… Так будет справедливо…

***

Сулла Мануситха чувствовал себя опустошенным и раздавленным. Судьба его младшей дочери, потерявшейся в безвестности этого страшного агонизирующего мира, ужаснула его до глубины души.

Разум цепенел при мысли о том, что могло ожидать Делию в плену у теократов, этих отщепенцев и фанатиков, которые к тому же сейчас были вооружены и оснащены стараниями ненавистного королевского регента.

Неужели зло этого человека было столь беспредельно, столь изощренно, что почти делало его харизматической фигурой, перевертышем, жрецом-вестником погибельного духа? Какие духи должны были толкнуть Лобсанга на путь апокалипсического карателя, судьи рода человеческого?

Он кощунствует, он хочет опередить Бога в его промысле… Он хочет быть первым и засвидетельствовать свое право чистильщика. Ради этого он мстит таким образом Догорающему светилу, проклинает пророчество Звездного Архитектора и свою собственную судьбу, которая насмехнулась над ним, наделив его властью в последние времена?

Пуритрам потерял своего единственного сына в первый год обьявления Великого Приговора, потерял по вине Их Королевских Величеств. И в этом тоже был знак несправедливости, некого рока, против которого он теперь решил восстать…

Определенно, Лобсанг мстил, мстил, прежде всего, самому Богу. И чтобы сделать это еще внушительнее, он нашел союзников в лице тех, кто этому Богу поклонялся…

Однако судьба Делии, судьба безвинной дочери заставляло сердце Мануситхи биться и страдать более, чем любая мысль о его враге. Пуритрам пожелал больше никогда не встретиться с Суллой. Он явно льстил своей уверенности.

Капитан яхты Флавий Могол с большим уважительным состраданием отнесся к известию о дочери ректора, но, узнав о том, что их в принудительном порядке выселяют из Мизраха, огорчился безмерно. В Мизрахе оставалась его больная супруга, и он сам мечтал провести с ней оставшееся до Великого Приговора время. Флавий и Сулла давно были друзьями, понимали друг друга с полуслова, полужеста.

— Эта свобода выглядит как издевка, Сулла. Регент умалил тебя. Он дал тебе понять, что ты для него никто. Тобой можно пренебречь… Я понимаю, это просто его тактический ход. Он ведь наверняка убежден, что ты не будешь сидеть сложа руки… Но может, его рассказ о твоей дочери выдумка? Просто он, таким образом, разорвет твои усилия надвое. Ты будешь искать дочь и отойдешь от политики. Он хотел видеть твое страдание, твою отравленную душу…

— Да, он этого явно хотел, Флавий, все правильно. Но я не ограничусь поисками дочери. Он получит войну, но не затяжную, а очень быструю.

— Я в этом не уверен, Сулла… Республика будет тянуть до последнего. У гильдии нет своего военного флота. Пираты разобщены. Марко Дереш, скорей всего, примет нейтралитет.

— Сейчас не может быть никакого нейтралитета, Флавий! До начала Приговора остается чуть более полутора лет. Строительство кораблей Спасения почти прекратилось. Все исчерпано: и ресурсы, и стимулы… Люди вообще отказываются работать на орбитальных верфях, и уже давно. Везде и всюду задействованы киберы…

— В таком случае люди не станут воевать. За что? Я бывший военный командир, Сулла. Я не хочу никакой войны. Я не вижу врага. Он для меня размыт, непонятен, абсурден, понимаешь? Если для меня собственная жизнь также абсурдна… я должен быть сумасшедшим фанатиком или законченным самоубийцей, чтобы взяться за оружие…

— А теократы? — не сдавался Сулла Мануситха. — Что это, по-твоему, за сила? За ними вера. Но если они начнут сжигать мирные корабли и города?

— Мы их не видели, Сулла. Но даже если у них есть что-то вроде обученной армии, даже если у них есть подобие флота, их могут воспринимать как посланцев всевышнего…

— Чушь, Флавий! У этих посланцев что, крылья за спиной, или может быть, они вооружены эфирными стрелами вместо лазерных пушек и боевых квантайзеров! Они сбесившиеся фанатики с извращенными духовными ценностями. Надеюсь, люди успеют это понять.

— Надеешься? Надейся. Я думаю иначе.

— Ты думаешь иначе… Значит, ты со мной не пойдешь?

— Я уже иду с тобой!

— Так в чем же дело, Флавий?

— Дело в разуме, Сулла. Он протестует и постепенно сдается.

— Мой разум не сдается. Смотри на меня…

— Я смотрю, я давно смотрю… Ладно, господин изгнанный политик, что ты намерен делать?

— Мне нужен Шантеклер. Мне нужны его взломщики. Мне нужна информация. Ты можешь найти Цезаря? Где сейчас его остров? Не может быть он сейчас где-то далеко… Я точно знаю… Старый бродяга продолжает собирать свою коллекцию.

— И ты станешь просить у него помощи?

— Да, стану. Я хочу, чтобы он помог мне найти Делию и помог свергнуть Лобсанга.

— Интересно, с какой стати ему тебе помогать?

— Цезарь знает, с какой… Ты думаешь, кто создавал проект его гениального корабля-острова? Было два проекта… Первый — Лаборатория. Ее начали строить, еще когда меня не было на свете. Второй — летающий остров-астероид. Оба проекта осуществил Тайный орден ученых. Цезарь не все знал. Цезарь был чертовски богат и честолюбив, а у ордена было время и силы. По какому-то удивительному озарению он занялся тем, что стал собирать на свой остров ученых именно из числа тайного ордена. Сейчас у него лучшие мозги системы, не все, я поправлюсь… Будет правильным, Флавий, окружить его еще и лучшими воинами. У Лобсанга теократы, а у нас будут пираты.

— Как все это цветастое отребье научить воевать за идею, Сулла?

— Научим, Флавий, и ты мне поможешь в этом. А воевать больше не за что, потому что все остальное обесценилось. Все, кроме мысли о спасении. Пираты защищают утильщиков, а у гильдии — лучшая инженерная база в системе. Лобсанг рвется к ним, прежде всего к ним. Республика станет на нашу сторону. Ей тоже нужны утильщики. Кто первый в системе создал кибер-рабочих, кто поставлял их во все миры? У гильдии тысячи и тысячи новейших технологий, но у нас тоже есть кое-что, и очень серьезное…

— Что это, Сулла? — спросил Флавий с нарастающим интересом. Грусть и досада начали, наконец, сходить с его лица.

— Нейроквантовый замедлитель времени. Я в него не поверил, но сейчас…

— Что он собой представляет?

— Новую эру человечества, черт возьми! И никак не меньше!

— Ты уверен в том, что сейчас сказал?

— Уверен! — Сулла взялся распушать пальцами свою знаменитую шевелюру. — Я хоть и похож на необветренный одуванчик, — пошутил он, — но я уверен! Поэтому давай искать Шантеклера.

***

Это могло сойти за сумасшествие. Все попытки снять хоть какую-нибудь информацию с бортового кибертера ни к чему не приводили. Бортовик просто не слышал людей. Не воспринимал ни одного их слова.

Вопросы о хронометраже, о курсе, о навигационных параметрах, о состоянии корабля, о работе двигателей, даже банальные вопросы на предмет тестирования логических соответствий — оставались безответными.

Корабль куда-то летел. Но куда? Работали дисплеи, работали все системы, но ряды цифровых кодовых колонок не менялись, шкалы электронных астронавигаторов и карты не менялись. Привычный легкий гул в корабле прекратился напрочь. Фрегат летел, жил и работал, но эта его жизнь и полет словно погрузились в вакуум безмолвия.

Дарий понял, что следует отказаться от словесного общения с бортовиком и обратился к обычной клавиатуре. Затаив дыхание, он стал насколько возможно медленнее набирать клавишами свой вопрос. Вопрос звучал так: «Корабль, где мы находимся?» Вопрос на экране не высвечивался…

Дарий позвал Терцинию и показал на экран.

— Ничего, ты видишь… Как думаешь, он услышал вопрос? Почему он не отвечает?

— Он услышал и отвечает, но слишком медленно. Уверена, что минут через двадцать ты увидишь на экране первую букву. Если подождешь еще столько же — увидишь вторую… Глядишь, до конца действия препарата удастся прочесть что-нибудь осмысленное. Это парадокс, Дарий, парадокс нейрозамедлителя. Мы ничего не можем поделать… Все внешние физические процессы на корабле для нас сейчас отсутствуют. Доктор Гильгамеш предупреждал о таких возможных эффектах. Смотри! — она достала из кармана золотую монетку в сто королевских цехинов и, отведя руку в сторону, отпустила монетку, просто разжав пальцы, — монетка застыла в воздухе, легла на него так, словно воздух был твердой поверхностью. — Видишь! — Терциния засмеялась. — Мы разговариваем, слышим друг друга как всегда. Для нас ничего не изменилось, потому что мы в одном нейроквантовом поле, но вот окружающее нас пространство… для него мы словно перестали существовать. Бортовик имеет в рубке визоры, и что же? Ему недолго было бы сойти со своих кибейронов! Вот, представь, минуту назад у него были люди, был пилот, штурман, и вдруг испарились, канули в небытие… Кстати, мы ведь не предупреждали его о том, что будет проходить эксперимент. Знаешь, я боюсь, он даже может запаниковать и натворить чего-нибудь…

Дарий Скилур, хоть и был повергнут в шок от всего происходящего, но голосу разума в себе потеряться не позволял.

— К счастью, дорогая, — сказал он, — кибертеры не могут отменить заданную им программу. Это правило контроля работает уже лет сто!

— Надо же! — удивилась с улыбкой Терциния. — Никогда не знала о таком или забыла… Одно из двух, — заключила она, заключая его, сидящего, в объятия, звонко целуя в щеку.

— Убрать жалюзи с обзорных витражей, или обойдемся экранами? — спросил он, не подумав, и ответиил ей тем же поцелуем.

— Попробуй! — она распрямилась, а он, крутанув кресло, развернулся к ней спиной. — Ты не боишься?

— Что ты имеешь в виду?

— А вдруг мы уже в другом мире… где нет нашей погибающей звезды, где цветущие планеты, которым не нужна терраформация, где не нужны спецслужбы и люди не прячутся в глубокие норы и не запираются на кодовые замки… Где мы можем быть счастливыми… Жить на берегу сиреневого океана и через каждые три часа встречать восход новой луны…

— Мечтаешь… — пробурчал он. — А серьезно?

— Одно из двух, — снова повторила она и сама очень медленно потянулась к кнопке управления жалюзи. — Либо страх убивает человека, либо человек преодолевает страх! Вот скажи, откуда нам знать, что в нейроквантовом поле с внешним миром надо обращаться очень бережно и воздействовать на предметы очень осторожно, откуда мы это знаем? Разве у нас может существовать память о таких состояниях?

— Не знаю, — ответил Дарий. — Даже предполагать боюсь. А откуда у Гомера память об истории других цивилизаций? У него целая память, а у нас пока только инстинкты…

— Да! — согласилась она. — Но зато какие!

Бортовик, вероятно, думал. Не подчиниться приказу он не мог. Он стал раскрывать жалюзи…

— Черт возьми! — Дарий хлопнул себя по коленке. — Но ведь и это тоже физический процесс… Мы, опять же, не сможем увидеть, что за бортом во время действия препарата.

— Ты еще не пробовал экраны, — улыбнулась Терциния, но как-то вымученно. — Есть надежда, что цифровая развертка пройдет быстрее…

Терциния села рядом. Дарий взял ее за руку. Они стали смотреть на белые экраны и очень мягко пожимать пальцы друг друга.

— Готова? — спросил он.

Она кивнула. Он наклонился к клавиатуре пилотского пульта. Замер, но ничего не стал нажимать. Побледнев, повернул к Терцинии лицо…

— Что случилось, милый?

Он проглотил слюну. Закрыл и открыл глаза…

— Экраны никто не отключал. Они работают с самого старта корабля…

— Но на них ничего нет. Нет звезд, нет движения. Они абсолютно белые…

— Они показывают то, что есть, — насилу выговорил Дарий. — Мы находимся в ЭТОМ!

— В этом непроглядном молоке?! — Терциния не верила. — Что мы видим, Дарий, что это?

— Это наш полет в нейроквантовом поле, я так думаю. Мы будем оставаться слепыми и глухими до окончания действия препарата. Мы вышли из привычных измерений. Наша техника бессильна показать нам это новое измерение. Остается просто пассивно ждать…

— И не убояться кошмара, — сказала она, удивляясь тому, что сказала.

— И не убояться кошмара пробуждения, — согласился он.

— Я люблю тебя! — сказала она.

— Я люблю тебя! — повторил он.

***

— За упокой души Его Величества Костлявого Пращура! За добрые и звонкие погремушки его позвонков! За его великое сочувствие к нам, братья! Все, кто именовался сворой, но не жалел последних зарядов квантайзера, разрисовывая копченые бока наших юрких дракаров! Кто прикопал клады на черный день, но победил в себе алчность и осознал бренность бытия! Кто не покинул ряды соискателей вольности и нажил себе добрые клады приключений! Чье слово, братья, не разменная монета, а твердая валюта (будь они обе неладны!)… Все, кто со мной в час веселья и тоски, — по местам! Канониры! Стрелки! Раскройщики трюмов, лазерные хирурги, присосочники, шквальные задиралы, абордажные прилипалы! Время пришло нам не на шутку нашкодить. В честной драке с нечестным врагом, с которого и взять-то нечего! (Будь ему пусто!) Ну и черт с ним, братья! Наше время за нас. Содвинем ряды! И сдать костыли, у кого их многовато стало!!! Ну, как я сказанул, дядька? — последнюю фразу в этой тираде Гулливер-Черепок адресовал своему бортовику.

Череп на экране стал проливать слезы из пустых глазниц. Мультяшная костяная фаланга вытащила из шейного отверстия платочек и громко высморкалась отсутствующим носом.

— Сомнений нет, красноречие моего капитана на высоте!

— Тогда выходим из засады, дядька! Пока я буду рулить, ты смотри, чтоб чего-нибудь не заклинило.

Дракар Гулливера-Черепка рванулся с места, расчертив собой в теневом туннеле плывущей внизу Пестрой Мары трассирующий след.

Каравеллы теократов, а их было не менее пятнадцати, легли на орбиту с ночной стороны планеты там, где и ожидалось — между семьдесят пятым и семьдесят шестым меридианами, синхронизировались с периодом обращения и растянулись длинным боевым клином.

Еще через пять минут они выпустили первые модули, еще через минуту они поняли, что поторопились, потому что дракарская свора Гулливера-Черепка ворвалась в зону прямой маневровой атаки. Малоподвижные модули, а их в этой опрометчивой операции оказалось столько же, сколько и каравелл, составили десантную группу. Но десантироваться на Пеструю Мару им не было суждено. Лазерные зенитки пиратских стрелков начали поливать их беглым огнем.

Изворотливые дракары выдавали свои порции световых жал, стараясь смести дюзы модулей и все их надстройки в виде тяжелых плазменных пушек, из которых набожные теократы намеревались открыть огонь по спящим городам гильдии. Идея засады и внезапной ошеломительной атаки, похоже, оправдалась. Пираты ловили кураж…

Модули, как ископаемые насекомые, у которых более молодые хищные конкуренты обгладывали на лету конечности и крылья, потеряв ориентиры, утратили строй и стали падать в плотные слои атмосферы уже не как десант, а как неуправляемый балласт.

Система внутренних аварийных блокировок не позволяла им взрываться сразу, но они тлели или же, наоборот, выстреливая огнем из поврежденных сопел, крутились как магниевые петарды, фыркая и сверкая, но уже никого не пугая.

Поймав одну из таких «петард» в прицел своих термитных ракет, в достатке сидящих в брюхе дракара, Гулливер-Черепок нажал на гашетку и, пронырнув под носом у мощной каравеллы, ушел на форсаже в вертикальный «шурф» — так называли опытные вояки этот прием.

«Петарда», прожженная насквозь термитной ракетой, вспухла и в одно мгновение разлетелась на осколки, как фарфоровая мыльница…

— Браво, кэп! — скрипучий голос дядьки выдал комплимент своему капитану.

— Потом похвалишь! — огрызнулся Гулливер-Черепок. — Войди в режим тени на несколько минут и включи мне дракары Шептуна, Казенщика и Вышивалы!

— Слушаю и повинуюсь!

— Шептун! Казенщик! Вышивала! — позвал Гулливер, пытаясь разглядеть их на экране, но понял, что эта задача вряд ли возможна в такой неразберихе.

— Здесь Шептун, кэп!

— Где здесь?

— Где-то здесь… Долбаю сразу две их посудины, но однапытается оторваться…

— Никого не выпускать, Шептун! Давай хорошо пошепчи своими дальнобоями!

— Кэп, это Казенщик! Нас обстреляли с модуля. Кажется, эти корыта тоже умеют кусаться! Ну, наконец, что-то похожее на бой! Ухожу от огня… Со мной в паре Трепач и Капризник…

— Казенщик, жгите их всех термитами! Славная штука, скажу я вам, спасибо утильщикам! Если выберемся, закажем их под завязку. Вышивала, почему тебя не слышно?

— Кэп, это Трепач… Вышивала был со мной пару минут назад. У него отказал правый двигатель. Он наскочил на что-то вроде плазменного шара… откуда такая дрянь у этих чернокнижников?

— При встрече задам твой вопрос им самим, Трепач! Поищи Вышивалу. Я покамест попробую пощупать их каравеллу…

— Берегитесь плазменных шаров, кэп!

Гулливер-Черепок приказал дядьке убрать режим тени и вернулся в бой. Было ясно, что преимущество пока оставалось на стороне пиратов. Горящих «петард» стало значительно больше. На каждый модуль обрушивалось по два-три дракара. Термитные ракеты эффектно выводили из строя десантников, а затем уничтожали их, не встречая практически никакого сопротивления.

Каравеллы как летающие крепости оставались безответны. Но ответ на вопрос, почему они так поступали, был где-то на поверхности… Возможно, выжидали чего-то…

Гулливер-Черепок пожалел о том, что отпустил своих стрелков на другие дракары и управлялся со всем вооружением один. Но таково было его правило. В конце концов, у него был дядька, чертовски натасканный бортовик, стоивший многих, хотя все-таки пара лишних рук на рулях и гашетках капитану бы сейчас не помешали. Он стал кружиться вокруг одной из каравелл, сближая дистанцию за каждый оборот на несколько десятков метров.

— Интересно, дядька, — обратился он к бортовику, — надоем ли я их капитану? Летай вокруг меня такая муха, я бы схватился за мухобойку! Может, показал бы мне свою рожу…

— Все их витражи и иллюминаторы под защитными жалюзи, — отреагировал дядька, который, разумеется, уже успел отсканировать весь корпус ковчега и нарисовал на вспомогательном экране его трехмерную проекцию.

— Как мыслишь, дядька, эта посудина не похожа на флагмана? Очень степенно себя ведет, и нервишки у него, видать, будь здоров, не хуже наших?! А давай-ка мы его по мозжечку хряснем!

— Это куда, кэп?

— Да вот сюда, где шейка…

— Какая шейка, кэп? Вы видите у этого продолговатого ящика шейку?

— А как же! Сейчас, погоди, подлечу к его воротнику!

Гулливер-Черепок демонстративно остановил дракар перед самым носом каравеллы и, повисев так несколько секунд в полном покое, вдруг резко поднял корабль над каравеллой, открыв обзору весь его хребет с надстройками радаров, массивных аварийных люков, прожекторов, и только сейчас заметил новшество… С лихорадочной быстротой успел отвернуть рули влево, а с ними и дракар, едва не заполучивший выстрел из импульсной лазерной пушки… Дракар снова поднырнул под брюхо каравеллы, но в это время из открывшихся по бокам шлюзов посыпались в космос голубые плазменные шары. На экране он увидел, что такие же шары выпустили и другие ковчеги. В ту же секунду он понял, что теократы включили силовые щиты, дабы иметь возможность отталкивать от себя свое же оружие… Ловко придумано!

— Капитан Гулливер, кэп, мы в западне! — подал голос дядька. — У нас нет силовых щитов, а эти шары настоящие плазменные мины. Их слишком много. Дракары не выберутся… Какой приказ будем отдавать командам?

Гулливер-Черепок соображал…

— Если нет щитов, может, поможет режим тени? Немедленно передавай мой приказ всем дракарам залечь в гравитационную и оптическую тень. Будем отступать, медленно просачиваться через это заминированное пространство. Отходить ко Второй Луне…

В следующую секунду дракар капитана сотрясся от взрыва. Гулливера-Черепка подбросило вверх и вперед. Едва успев расставить руки, он врезался головой в один из технических экранов. Взвыла сирена…

Голос дядьки крикнул что-то невразумительное, вроде «мы под… мы пад…», аварийные пневмопереборки начали отсекать командную рубку, защищаясь от угрозы разгерметизации. Корабль осадило хвостовой частью вниз. Повреждения и разрыв кабелей управления вырубили протонные двигатели. Вышел из строя генератор искусственной гравитации, все лежащие в рубке предметы и сам Гулливер-Черепок, потерявший сознание, на несколько минут воспарили в салоне. Дракар стал падать, приближаясь к плотным слоям атмосферы.

Все еще умная автоматика, не утратившая бдительности, отсоединила от корабля боевую палубу с кассетными установками термических ракет, снова задраила переборки. На самом подлете к атмосфере включились генераторы антигравитационного торможения.

Генераторы тянули и опускали корабль по убывающей экспоненте почти до самой поверхности…

Энергия иссякла полностью, и дракар рухнул на краю ночной долины, вблизи огромных складских ангаров, длинной вереницей тянущихся до ближайшего города гильдии утильщиков.

***

Делегация с Летающего острова прибыла на терминал города-притона в запланированное время. Ни Цезарь Шантеклер, ни Гаргантюа не могли упрекнуть себя в отсутствии готовности проявить свои лучшие дипломатические качества.

В последний момент Цезарь Шантеклер переиграл программу безопасности: решено было не заходить на близкую орбиту Второй Луны, а оставаться в космосе на расстоянии одного часа полета яхты.

Гильдия, впрочем, свои обязательства выполнила, точней, готова была выполнить: двадцать шесть дракаров капитана-предводителя Тесея Карбункула ожидали приказа под резервным куполом одного из кратеров Второй Луны в двух километров от посадочных шахт терминала.

В свое время гильдия позаботилась о создании таких куполов для расквартировки доблестных наследников костлявого пращура, на случай разных непредвиденных ситуаций, а их, понятное дело, всегда хватало.

Консульский пир на сей раз был перемещен в Джунгли Лаборатории, из существования которой уже никто не делал тайны.

Делегации были усажены за длинный стол друг против друга. Бургомистр Гаргантюа позаботился о самой шикарной сервировке, облуживании гостей и всех приглашенных. Кибер-официантки вперемешку с отмытыми и разодетыми красавицами из увеселительных домов города наперебой дефилировали по зеленой лужайке, разнося и унося гастрономическую экзотику всех времен и народов, реагируя на самый важный управляющий сигнал — щелчки пальцев господина бургомистра.

Раскрасневшийся и польщенный своей миссией Гаргантюа напоминал дирижера-виртуоза, у которого в арсенале средств было все: мимика, жесты, поклоны, притопывания ногами. «Оркестр» пира под его управлением был неподражаем.

Делегация Цезаря Шантеклера, расцвеченная представителями его Коллекции, вступила в очень оживленную беседу с делегацией Дамиана Гомера, доктора Гильгамеша и высшего совета гильдии, которую представляли мэтр Гаврас, мэтр Дидро и мэтр Флориан.

Мэтр Гаврас вручил верительные грамоты Гомеру о включении его в высший совет гильдии, что означало также полную поддержку его проекта. Таким образом, Гомер становился официальной политической фигурой.

В его распоряжение поступало пятнадцать тысяч технологических анклавов и две трети всего транспортного флота Пестрой Мары. Заявление мэтра Гавраса прозвучало полной неожиданностью не только для Гомера, но и для всех собравшихся и, естественно, не могло не впечатлить делегацию Шантеклера.

Это был прорыв, означавший, что у программы Спасения появился конкурирующий проект, и за его осуществление подписывалась целая планета. Ничего подобного со времен объявления Великого Приговора не происходило.

Видя охватившее обитателей Лаборатории и города-притона воодушевление, Цезарь Шантеклер провел короткое совещание с Проводником. После этого, произнеся тост за здоровье Гомера и всех господ ученых, объявил присутствующим о своем желании поддержать Парламент Объединенных Миров, взяв на себя дипломатическую миссию, для которой он готов лично и будет рад предоставить свой легендарный летающий остров в распоряжение миссии, если таковая будет создана в ближайшее время.

Мэтр Гаврас сказал, что миссия будет создана обязательно, и, продолжая удивлять обе делегации, дополнил список рекомендаций гильдии еще одним документом. Оригинальный текст этой рекомендации гласил: «Идя навстречу нашим давним союзникам и защитникам, чей беспримерный благородный дух снискал уважение многих поколений утильщиков, рекомендуем назначить адмиралом пиратского флота хитроумнейшего и удачливейшего капитана Одиссея-Киклопа, с уведомлением о праве всех пиратских команд, ставших под знамена адмирала, пользоваться полным обеспечением, довольствием и покровительством нашей гильдии на ближайшие двадцать лет, вне зависимости от исхода Великого Приговора».

Залп оваций со стороны делегации города-притона и всего обслуживающего персонала консульского пира спустя небольшую паузу был подхвачен также и гостями, а новоиспеченного адмирала поверг в невольное смущение: глаз Одиссея-Киклопа под моноклем вырос до угрожающих размеров. Мэтр Дидро и мэтр Флориан тут же поднесли прославленному пирату новый драгоценный камзол и шляпу, сшитые по спецзаказу лучшими портными Пестрой Мары.

Адмиральский жезл со словами: «Теперь, мой друг, никой торговли, спекуляций и пошлин на ближайшие двадцать лет» — вручил Одиссею-Киклопу его старый и верный протеже мэтр Флориан, заблаговременно снявший свое пенсне.

Растроганный донельзя пират поочередно обнял всех мэтров, поклонился публике и, подняв свой кубок над головой, изрек: «Разрази меня плазма, вы об этом не пожалеете! Старый Оди никогда не стар для хорошего куража!»

Крепкие выдержанные вина полились из бурдюков в бокалы и кубки, и очередной парад-эскорт блюд обновил пиршественный стол.

Вскоре Цезарь Шантеклер и доктор Гильгамеш нашли друг друга за приятельской беседой. Оторвавшись от застолья, они решили прогуляться в сторону джунглей.

С самого начала их официального знакомства на пиру монсеньор отказывался верить в то, что этот «юноша» — тот самый «наглец», который прикрывался его, Шантеклера, именем и персоной.

Получив по этому поводу извинительные объяснения, монсеньор не отказался от дальнейшего знакомства, и теперь, выслушивая рассказ из истории жизни Гильгамеша, его опалы при Королевском дворе как шута, наконец, историю потрясающего научного открытия, Цезарь Шантеклер подумал, что рядом достойнейший кандидат для его Коллекции, человек, которого он хоть сейчас бы выкрал из Лаборатории и города-притона.

Но, увы, теперь эта старая методика вряд ли была бы оправдана даже самыми лучшими соображениями. Шпион, конечно. все время был где-то рядом, с неусыпной незаметностью следил за всем, что творилось вокруг его патрона, но… Но время изменилось. И изменился, прежде всего, сам Шантеклер, а уж после того, как Проводник одобрил идею дипломатической миссии на Летающем острове…

Доктор Гильгамеш намеревался посвятить монсеньора в свою теорию нейроквантового поля уже завтра во время намеченной экскурсии по Лаборатории.

Консульский пир был в разгаре, и очередной щелчок дирижерских пальцев бургомистра явил новое чудо оживления: над джунглями на антигравитационных ранцах взлетели музыканты, облаченные в нарядные красные тоги, они принялись исполнять какую-то очень красивую танцевальную мелодию, сродни тем, что всегда украшали древние пиры. По этому случаю притихли даже крики «райских» попугаев в джунглях.

Мелодия посвящалась Нектарной звезде, об иссякающих лучах которой здесь на глубине пятисот метров никто не вспоминал. Мужская часть гостей и хозяев пира стали отыскивать себе пару для танцев из числа девушек города-притона.

Гомер пригласил жену.

— Где наш Моисей? — поинтересовался он ненароком, мягко обнимая Гелеспу.

— Гаргантюа послал его в город часа два назад с каким-то заданием. Странно, но он должен был давно вернуться.

— Вот и я так думаю. Обруч связи здесь бесполезен, а кабель… почему мы до сих пор не провели кабель к городу?

— Теперь, я так понимаю, тебе это ничего не будет стоить…

— Ты о моем новом статусе?

— Да, о нем, — кивнула Гелеспа, — но я знаю, что ты скажешь…

— Правильно, Геле, правильно, что ты это знаешь. И все-таки где Моисей?

— Призови к себе Гаргантюа, пусть ответит.

Гомер поцеловал ее в висок.

— Я тебя оставлю ненадолго…

Гомер подошел к бургомистру, отвлекая его от беседы с мэтром Дидро. Гаргантюа стал что-то извинительно объяснять, оглядываясь по сторонам. Гелеспа отвлеклась от этой сцены и, обходя танцующие пары, направилась к столу, за которым еще продолжали сидеть несколько человек из числа обеих делегаций. Она заметила Жермена Дэваля. Бывший историк-республиканец, выпивоха и бузотер города-притона, сидел уединенно, попивал вино из кубка и затягивался из чубука небольшого кальяна, стоявшего перед ним на золотом подносе.

— Жермен, — обратилась Гелеспа, — можно с вами посидеть?

— О да, госпожа Гомер! — Жермен Дэваль встал, чтобы предложить стул своей неожиданной визави.

— Не беспокойтесь, Жермен! Впрочем, спасибо! Вы сегодня очень серьезны, Жермен… Скажите, а доктор Гильгамеш… Его не беспокоит судьба Терцинии и Дария Скилура? Их нет уже третьи сутки…

— Очень беспокоит, госпожа Гомер. Без их возвращения доктор не сможет детально продвинуть свою теорию.

— И только-то?! — Гелеспа не верила своим ушам. — А разве просто жизни этих людей не важней теорий?

— Госпожа Гомер, — Дэваль как-то неумело затянулся, закашлялся. — Простите… Я, может быть, не так выразился. Вас не раздражает этот пир? Эти нелепые летающие музыканты? Сейчас, когда все висит на волоске?

— Раздражает, Жермен, — честно ответила Гелеспа.

В этот момент публика, скопившаяся у одного из секторов джунглей, стремительно разбежалась в стороны. На пиршественную лужайку на большой скорости въехал миникар Моисея. Кибер выскочил из машины, споткнулся и упал. Поднялся… Вращая головой, стал искать бургомистра. Увидел и побежал, размахивая руками.

Гелеспа заметила то, что нельзя было не заметить: одна из рук преданного друга Молисея была перебита выше локтя, а синтетический ежик волос на голове сгорел, по плечам и по лицу размазалась копоть. Гаргантюа, Гомер, мэтр Дидро, мэтр Флориан, Одиссей-Киклоп шли навстречу киберу. Гелеспа тоже побежала к нему.

— Теократы!!! — выкрикнул Моисей, останавливаясь перед обступившими его людьми. — Хозяин Гомер, хозяин Гаргантюа, Моисей привез вам плохую новость… Моисей мог погибнуть, потому что поднялся на поверхность Луны к терминалам… Теократы на орбите, сбрасывают десант. Если они прорвутся к шахтам… Моисей волнуется, весь город волнуется… На орбите идет бой… Дракары капитана Карбункула против всех тяжелых каравелл. Пять часов назад теократы зашли на ночную сторону Мары. Ваш сын, хозяин Оди, принял бой. Его дракар был подбит. Моисей не знает точных координат… Моисей растерян… Моисей спешил… Война! Теократы… Они обстреливают терминалы города и все вокруг в радиусе, в радиусе… Моисей не помнит цифр… Кибейроны Моисея не в порядке… Спешите… — кибер судорожно задрожал, опустился на колени и замер…

***

Все закончилось в один момент: «беспросветная» белизна исчезла с обзорных экранов. Дарий и Терциния вышли из нейроквантового поля. Время снова включило все привычные ощущения. Корабль ожил. Задвигались колонки цифр на контрольных дисплеях, загудели протонные двигнатели, бортовой кибертер обрел слух. Но звезды!..

Звезды за бортом фрегата были совсем другие.

Первым очнулся Дарий. Терциния еще спала в своем пилотском кресле.

Когда они заснули? Он не мог вспомнить. Вероятно, это произошло не более часа назад. Просто их усыпило волнение. Так бывает. Ожидание кошмара! Да, они поклялись друг другу не убояться кошмара пробуждения.

— Корабль, назови точное время в полете, — обратился Дарий Скилур к бортовику.

— Два часа двадцать три минуты шесть секунд, — последовал ответ.

— Идентификация пространства? — сказал Дарий, не веря в такую необычную формулировку.

Кажется, бортовик фрегата задумался. В кибейронах его логических цепей явно присутствовал какой-то провал. Бортовик подбирал подходящее слово для ответа.

— Утрачена!

— Что значит утрачена? — Дарий почувствовал, как вспыхнуло его лицо и по спине побежали холодные колючие иголки. — Причина отсутствия?

— Я не уверен в правильности формулировок, — начал объяснения бортовик, — флюктуация неизвестной мне природы… Моя навигационная практика не рассчитана на идентификацию вне пределов системы Нектарной звезды…

— Ты способен анализировать окружающее пространство? — вопрос для задававшего его звучал очередным верхом идиотизма.

— Еще нет, — последовал ответ.

— Уменьши скорость до двух третей крейсерской. Тормози, железо!

— Зачем так грубо! — посетовал бортовик.

— Ты фрегат или что?

— Я транспорт малого каботажного флота Их Величеств Королевского Двора!

— Так действуй, транспорт! Милая, проснись! — Дарий принялся тормошить Терцинию.

Терциния открыла глаза, потянулась в кресле, разводя руки и сводя плечи. Затем вздрогнула, сбрасывая остатки короткого сна. Глаза ее вперились в обзорные витражи рубки.

— Где мы, Дарий?! — она отстегнула ремни безопасности и встала. Неторопливо прошлась по рубке.

— Предположительно в нескольких десятках световых часов от нашей системы. Хотя это лично мое мнение. Наш кибертер может с ним не согласиться. У него проблемы с навигацией. Я, кстати, приказал ему сбросить скорость.

Терциния, как завороженная, стояла у обзорных витражей.

— Чужой космос! — тихо произнесла она, растягивая слова. — Неужели это стало возможно? Ты понимаешь, что произошло! Доктор Гильгамеш и его фантастический препарат! Это двери в будущее. Наши миры больше не заложники Великого Приговора… Спасти можно всех, всех, Дарий, на обычных кораблях… Не нужны больше никакие ковчеги. Даже самый захудалый дракар в нейроквантовом поле превращается в звездолет… Ты можешь в это поверить?

— Еще нет, — Дарий повторил интонацию бортовика и тоже отстегнулся от кресла. Поднялся, сделал несколько неуверенных шагов, словно проверяя себя и палубу на прочность.

Терциния засмеялась тем самым девчоночьим смехом, который он так любил и всегда узнавал, еще двадцать лет назад.

— Тебе помочь?

— Ну конечно, мне помочь, — пошутил он.

Ей ничего не стоило состроить из себя хищницу: озорную и игривую пантеру в беспроигрышном желании заполучить ласку. Стройная, гибкая и сильная, она обвила его руками, телом, дыханием. Шансы на сопротивление равнялись нулю.

— Ты хочешь сделать это здесь на полу, на глазах у нашего и без того шокированного друга?

— Если то, чем мы займемся, у него вызовет еще один шок, тогда да!

— А ты, выходит, так борешься со своим?

— Ну, мое состояние шоком трудно назвать, как ты считаешь?

Дарий Скилур, разумеется, так не считал. Любовь к контрастам ее натуры была записана у него на подкорке. В конце концов, он столько лет прививал себе именно эту память. Именно эта память превращала его чувства во что-то яркое, несколько даже надмирное. Шутя, он подумал, что только такие психи, как они с Терцинией, могли бы себе позволить заниматься сексом на корабле, который летит в безвестную бездну, в самый неподходящий момент, после того, как оба только что вышли из сомнамбулического состояния, переступили черту страха и риска оказаться в ловушке небывалой иллюзии.

А вдруг им действительно не выбраться из этой иллюзии, вдруг их уже никогда не выпустит ни искаженное пространство, ни, тем более, время… Ангелы Времени! Да, они где-то рядом! Возможно, ангелы времени просто воплотились в их с Терцинией телах и душах и теперь просто наблюдают над тем, как действует их прививка…

Корабль сбрасывал скорость в несколько ступеней. Визоры его развернулись в круговой обзор. Бортовой кибертер пытался сравнить свое зрение с тем, что знал об этой способности у людей. Эмоции были ему чужды. Вариативная гармонизация памяти подсказывала лишь некоторые сравнения. Одна из них подходила больше всех: «напряженное чутье». Он пытался напряженно чувствовать то, что его окружало. Страх не идентифицировался в кибейронах как состояние технического организма. И все же там, два с половиной часа назад, в состоянии своего организма кибертер зафиксировал определенный качественный сбой.

Два человека, которых он перевозил через пространство, что-то сделав с собой, навели на него, на его стабильные функции и логические связи некое бесформенное регрессивное поле. В пределах этого поля он мог работать и фиксировать параметры того, что касалось энергетики корабля. Никакой связи с самим пространством кибертер при этом не имел, он, говоря языком людей, ослеп и оглох. И в таком ослепшем и оглохшем состоянии он использовал единственный и последний понятый им приказ — двигаться с крейсерской скоростью.

После этого приказа люди внутри корабля исчезли. Внутренние визоры перестали воспринимать их физическое существование, исчезли их гравитационные массы. Как такое могло произойти, кибертер не понимал. Страх не идентифицировался в его кибейронах как состояние. Поэтому он просто продолжал следить за энергетикой. Программа самоблокировки в логике технического организма отсутствовала.

Он продолжал полет и продолжал бы его до конца, до исхода всех ресурсов, всех резервов. Кокон бесформенного поля продержал бортовика в белом вакууме два часа.

Люди появились в рубке корабля так же внезапно, как и исчезли. Вместе с ними вернулась картина физического пространства. Но, в ту же секунду, кибертер понял, что это пространство в его навигационные схемы не укладывается. Один из людей отдал приказ снизить скорость на две трети. Еще через несколько минут люди занялись спонтанным биологическим совокуплением на полу рубки. Этот процесс кибертера не заинтересовал, поскольку не имел аналогий в его техническом организме…

Все же, выражаясь языком людей, кибертер испытал нечто вроде чувства облегчения, когда люди вернулись из поглотившего их и сам корабль поля.

На третьем пороге торможения визоры корабля заметили впереди несколько десятков сверкающих точек. Еще через несколько секунд система распознавания дала точный ответ о приближающихся объектах. Попарно и резко включая маневровые двигатели, корабль проскочил мимо десятка специальных посадочных модулей, которыми оснащались Ковчеги Спасения. Откуда здесь, в неизвестном пространстве, взялись модули, притом кассетно рассеянные? Кораблю пришлось сделать еще два довольно ощутимых рывка по синусоиде, избегая столкновения. Пора было предупредить людей о появлении неожиданных «гостей».

Когда Терциния голышом бросилась к пилотскому пульту, на обзорных витражах рубки прямо по курсу стремительно вырастали сразу три модуля…

— Черт нас побери! — только и успела выкрикнуть она. — Корабль, немедленно передай мне управление. Энергию тяговых двигателей на ноль. Торможение в противофазе. Левый маневр — тридцать градусов! Дарий, держись за что-нибудь!

Сама она еле успела пристегнуться в кресле. Дарий, едва успев вскочить на ноги, оторвался от пола, почувствовал себя кеглей, которого сбила инерция. Перелетев через стойку пульта, он припечатал всем телом правую опорную переборку рубки. Вторым телом, а лучше сказать предметом, оказался контейнер с инъекциями нейрозамедлителя…

Маневр в тридцать градусов уклонения даже на одной четверти крейсерской скорости, перед опасностью столкновения с тремя спаянными в синхронный треугольник модулями — боевой прием из практики высшего пилотажа. Как это похоже на Терцинию, на ее непредсказуемые порывы…

— Ты жив, дорогой? — этот вопрос он услышал после того, как открыл глаза. Она сидела рядом, все еще обнаженная и прекрасная, и гладила его по щекам и лбу. В глазах ее стояли слезы.

Конечно, он был жив, черт возьми! Но контейнер… Контейнер с инъекторными пистолетами лежал у нее на коленях. Терциния подобрала его раньше и принесла сюда. Он был открыт, и в нем находилась всего одна целая ампула. Нужно ли было что-то спрашивать, чтобы понять всю ситуацию до конца?

Дарий поцеловал ее ладонь, приподнявшись на локтях, заставил себя сесть, опершись на панель переборки.

— Хочешь, я сам все объясню… Я же ученый, — начал он с улыбкой. — Если инъекцию сделает только один из нас — второй может не долететь… Нет уверенности, что он останется в живых. Нейроквантовое поле меняет структуру времени, а значит, и физические параметры полета. Возникают перегрузки, которые человек в обычном состоянии может не выдержать. Я прав? Скорей всего, да, я прав… Нам неизвестно, как будет себя вести поле, если в корабле полетит всего один человек, а не два… Думаю, нужно будет максимально увеличить скорость. Это быстро спалит ресурсы двигателей, но все же… Лететь нужно. Нужно возвращаться в систему, иначе все, что мы открыли, бесполезно. Доктор Гильгамеш должен знать результаты. Послушай, мы ведь обещали друг другу, что не расстанемся… Придется нарушить обещание. Ты оставишь меня в одном из этих модулей. Я буду надеяться, что они пусты, что какой-то из ковчегов Спасения просто выбросил их в космос, что это не часть чьего-то страшного умысла… Я все вижу по твоим глазам… Не спорь со мной, Бога ради! Я выживу, я продержусь, Терциния! Модулями можно управлять. Если понадобится, я буду переходить из одного в другой, менять «квартиры»… Я дождусь тебя. Ты ведь сама уже прокрутила этот сценарий в голове, правда?

— Да, — сказала она дрогнувшим голосом. — Но я хотела, чтобы полетел ты…

— Нет, нет… — поспешил он с возражением. — Я плохой пилот. Я чертовски плохой пилот! Но я… но я все еще хороший любовник… И я не могу видеть твои слезы… Раньше мог, а теперь…

— Ты глупый! — она обняла его и продолжала шептать ему в ухо: — Глупый Дарий… Но ты самое лучшее, что было в моей жизни.

— Странно, — проронил он.

— Что странно?

— Странно, но я хотел сказать тебе то же самое, только раньше…

— Ты думаешь… Ты считаешь, я не могу потеряться в космосе?

— Я думаю, что нейроквантовое поле — это еще и наши мысли, наши желания, а может быть, и в первую очередь они.

— Моим желанием не было разбить вторую ампулу, Дарий.

— Я знаю, милая. Но съехидничай, скажи лучше что-нибудь колючее. Мне так будет легче понимать, что ты скоро уйдешь…

Весь разговор людей бортовой кибертер прослушал, но, вопреки протоколу программы, он его не записал. Когда-нибудь в будущем он обязательно хотел попросить людей переместить его память в чип настоящего кибера с руками и ногами…

Воображение технического организма прокручивало в цепях кибейронов странную картину: он сидит с приятелями в диагностическом салоне, вынимает поочередно свои внутренние блоки, сдувает с них несуществующую пыль, обмахивает мягкой щеточкой, вставляет на место и говорит следующую фразу: «В ту пору, когда я еще служил простым фрегатом малого каботажного флота Их Величеств Королевского Двора, произошел со мной один удивительный случай…»

***

На летающем острове Цезаря Шантеклера объявили тревогу. Сообщение о нападении теократов на терминалы города-притона послал дежурный консул. Управляющий немедленно вызвал к себе Навигатора и назначенного начальником охраны острова Голиафа Сааведру.

— Произошло самое худшее из того, что мы предполагали: наша делегация на Второй Луне Пестрой Мары и сам монсеньор в опасности. Теократы начали войну с утильщиками. По-видимому, это начало их кампании. Наши действия не требуют долгих дебатов. Предлагаю немедленно снарядить четыре-пять вооруженных бригов и отправляться к терминалам притона, любым способом вызволить монсеньора Шантеклера и всех, кто с ним. Установим контакт с пиратами, попросим их о поддержке. Мы не сильны в военных операциях, хотя события на Чистилище, кажется, показали обратное. Господин Сааведра, предлагайте ваш уточненный план. На что мы можем рассчитывать?

— На Чистилище нам повезло. С теократами разобралось несколько смельчаков из экипажей ковчегов, бывших офицеров Королевского флота. Я могу перечислить их по пальцам. К счастью, или к сожалению, монсеньор никогда не культивировал на острове военные спецподразделения. В нашем арсенале девять дракаров и семь тактических бригов. Экипажи для этих кораблей сформированы стараниями одного человека. Вы его знаете. Это Приам Пересвет. Он человек чести и мой ближайший друг. Мое предложение однозначно: операцию по вызволению монсеньора и делегации острова доверить ему. Капитан Натан Муркок, которого, как я знаю, наши врачи полностью поставили на ноги, также готов разделить с нами любой риск…

— Вы сказали «с нами»? — переспросил Управляющий.

Голиаф понял намек и, похлопав по эфесу неразлучной шпаги, ответил:

— Как доверенное лицо монсеньора, его телохранитель я надеюсь, у вас не вызывает никаких возражений и мое участие в операции?

— Голиаф! — Навигатор вступил в разговор. — Я понимаю твое отношение к вопросу, однако монсеньор доверил охрану острова именно тебе, не кому-то из нас, а тебе! Ты сочтешь возможным оставить свой пост?

— Вся ошибка, Леонил, уже в том, что я сейчас не рядом с монсеньором. Кто ее автор, мы выяснять не будем. Что же до поста, то за безопасность острова сейчас отвечает все его население. Займитесь техническими службами. Безопасность острова не упирается лично в меня, а вот безопасность Цезаря Шантеклера — это действительно моя задача. Одним словом, Леонил, не лезьте в мою компетенцию. Я лечу вместе с группой разведки. Надеюсь, это все? Обсуждать больше нечего. Вы хотели план. Таков мой план! — заключил Голиаф и демонстративно, не добавив больше ни слова, покинул лоснящийся стерильной чистотой кабинет Управляющего.

По совести говоря, он недолюбливал этих двух господ. Первого потому, что тот был отпетым чиновником, а второго за панибратство и узколобость. Не все в Коллекции монсеньора было так идеально, как могло показаться. Однако вопросы предпочтения и выбора своего патрона Сааведра никогда не оспаривал, даже теоретически.

Ровно через час четыре усиленно вооруженных тактических брига покинули летающий остров с десантными командами по восемь человек на каждый корабль.

Натан Муркок, выживший после ранения в подземелье Чистилища, ставший первым героем летающего острова, отмеченный особым вниманием Цезаря Шантеклера и, по сути, спасший если не от гибели, то от медленной смерти более восьмисот человек, высаженных с каравелл во время пресловутого лжекарантина, размышлял о действиях и планах теократов.

Ни Голиаф, ни Приам Пересвет, да и никто из бойцов разведгрупп не мог знать военной тактики обитателей планетоидов Громоподобной Наковальни. Как и чему научились эти затворники монастырей? Кто был их консультантами? Где они прятали свой флот? Как и чем оснащали и переоснащали Ковчеги Спасения?

Без малого два столетия они строили свою систему жизни и утверждали свои ценности, оберегая их и храня свои секреты от глаз цивилизации. Возможно, они были на пути к совершенному познанию Бога и в результате нескольких поколений своей объединенности создали нечто единое, нечто высоко духовное…

Но где же тогда плоды их поисков? Так или иначе, их учения, их поиски и труды должны были просочиться в миры системы. Однако то, что просочилось сейчас, то, что было проповедано Муркоку Мехди Калиаббатом, нельзя было назвать духовными ценностями. Если фраза о человечестве, которое само себя обрекло на Великий Приговор, — суть их эсхатологии, то насколько велик дух теократов? Он только злорадствует, только выпячивает свою ненависть к людям.

Какой бы заблудшей ни была цивилизация, как бы ни перемалывала себя в жерновах бездушных технологий, как бы ни расчленяла свой подвижный или инертный социум на кланы и даже касты, все равно она подвластна знакам и замыслам высшего творения. Разве что как раз-таки теократам пришло на ум искать способы опровержения этих замыслов и, более того, приняв все грешные плоды цивилизации, усилить их, развить до постулатов кары…

И тогда Великий Приговор, это сочтенное время Догорающей звезды, они восприняли и трактовали как изощренный призыв свести счеты с божественным замыслом. С тем, что, по их разумению, не состоялось…

Много дней и ночей Натан Муркок размышлял об этих вопросах в госпитале летающего острова. Но он не знал главного, не предполагал, что последнюю войну в системе развяжут именно теократы. Там, на Чистилище, он мог понять их желание спастись, он не мог им простить желания спастись за счет других, ни в чем не повинных пассажиров Ковчегов, не мог простить всей этой циничной театрализации, навеявшей ему картины из истории концлагерей… Но вдруг своей теперешней агрессией теократы прикрывают нечто большее? Прикрывают или же пытаются продемонстрировать всем обреченным мирам это «большее»?

Так, вероятно, поступал Мехди Калиаббат, так, вероятно, поступал и регент Королевского Двора Лобсанг Пуритрам. Там, в городе-притоне, Цезарь Шантеклер должен был впервые заявить о связи регента с теократами, хотя не исключено, что монсеньор мог знать об этом и раньше, до событий на Чистилище. Если так, то Лобсангу несдобровать.

Население Королевского Двора сотрет его в порошок, уничтожит как плешивого пса. Но есть и другое развитие сюжета: Лобсанг знал, на что идет. Лобсанг рассчитывал на теократов и мог давно впустить их на Королевский Двор. Тогда очень скоро он будет готов объявить диктатуру и начнет масштабную войну. Опять же для чего? Для того, чтобы продемонстрировать мирам то самое «нечто большее»?..

Очевидно только одно: на Второй Луне Пестрой Мары, на ее орбите, на подступах к городу-притону сейчас идет сражение и защищают этот город и гибнут в атаках своих дракаров — пираты, союзники утильщиков и, что самое невероятное, союзники Цезаря Шантеклера.

— Натан, ты слышишь меня? Натан! Это Пересвет. Да очнись ты, наконец! Что с тобой? Ты уверен, что правильно сделал, полетев с нами?

Муркок вздрогнул, поправил обруч связи на голове, быстро оценил ситуацию. Каким образом он вырвался вперед, уйдя от остальных бригов, нарушив оговоренное правило не отдаляться, сохранять визуальный контроль друг друга?

— Ребята, я зависаю и жду вас.

— Это правильно. На какой ты высоте?

— Пятьдесят пять километров от поверхности. Восемнадцатый лунный меридиан, сорок пятая лунная широта.

— Мы тебя уже видим, — голос Голиафа прорезался в один момент с появлением его брига на обзорном экране слева. Еще две ярких точки, вспыхнув справа, стремительно преобразились в выросшие зачехленные бронированными жалюзи носы кораблей.

— Заходим с «подветренной» стороны, Натан. Дождемся, пока «вертушка» повернется на десять градусов.

— «Вертушка»? Первый раз слышу. Откуда жаргон, Голиаф? Я вроде бы не замечал за тобой таких выражений… Приам, может, ты объяснишь тайну нашего друга?

Приам откашлялся.

— Ну, уж поскольку нас сейчас слышат только капитаны… Голиаф был пиратом, Натан, много лет, а если быть точным, то с рождения. Ты знаешь, пираты носят двойные имена, верней, второе имя, как правило, прозвище. Прозвище нашего друга в его атрибутике — Шпажист. Такие-то вот дела… Монсеньор Шантеклер не для всей Коллекции обнародовал этот факт. Что скажешь, Натан?

— Я впечатлен. Даже нет слов. Хотя, признаюсь, нечто подобное я ожидал. Но тем лучше. Значит, Голиаф может оказаться хорошим связным с братией, ведь они теперь наши союзники. Что прикажешь, Голиаф-Шпажист?

— Вообще-то приказывает Приам, но могу и я. Включите связь с экипажами.

— Выполнено, — ответил Муркок.

— Всем членам команды разведкораблей! Мы еще не оценили боевую обстановку вокруг города-притона и его терминалов. Скорей всего, нам придется прорываться через кольцо захвата. Эта тактика проверена и стара как мир. Сомневаюсь, что теократы придумали что-то особенно новое. Поэтому все вы сейчас канониры. Понадобится — станете десантом. Дальше ты, Приам…

— Командам, подключиться к операторам бортовиков. Канониры, по местам! Капитанам бригов подтвердить приказ!

— Канониры брига по местам! — повторил вслед за Голиафом-Шпажистом Муркок.

«Вертушка» повернулась на десять градусов уже через двенадцать минут.

Как и предполагал Голиаф, шестнадцать тяжелых каравелл на самой низкой орбите образовали кольцо захвата с диаметром километров в тридцать, и здесь, в этом кольце, как в игровой арене, кипел не утихающий ни на минуту бой.

Каравеллы сбрасывали уже не первую партию десантных модулей, которым не давали возможность приземлиться стайки проворных дракаров. Беспорядочную стрельбу вели все. Короткими вспышками сгорали модули и дракары.

Силовые купола трех терминалов города-притона сдерживали град обломков, сыпавшихся сверху наподобие метеоритного дождя. Теократы упорно желали пробиться к терминалам. Им упорно в этом препятствовали. Но ряды дракаров редели. Это было заметно.

Тяжелые каравеллы продолжали сбрасывать в кольцо, точней говоря в «колодец осады», все новые и новые модули. Не отличавшиеся маневренностью, эти посудины, тем не менее, какое-то время вели перестрелку с дракарами и, набирая скорость, устремлялись к поверхности. Пираты перехватывали их на разных высотах и жгли термитными ракетами.

Разумеется, уследить за всеми шлюпками становилось для братии все более трудной задачей. Наверняка хотя бы одной-двум из них удалось приземлиться вблизи терминалов и выпустить штурмовиков. При огневой поддержке лазерных зениток со своих модулей на близком расстоянии они могли пробить силовые купола, даже хотя бы один из трех, и пробраться к шахтам терминалов.

— Ввязываться в открытый бой в кольце всем четверым бессмысленно, — предложил свое резюме Натан Муркок. — Этим мы не поможем братству. Предлагаю разделиться. Мы с Голиафом посадим свои корабли вблизи вот тех двух кратеров, что с восточной стороны от куполов, уйдем в режим тени и будем держать купола под неусыпным контролем. В случае каких-либо атак теократов будем отсекать их огнем. Затем сменим базирование, сместимся западнее. Приам и Альберт, опять же в режиме тени попробуете навалиться на одну-две их каравеллы… Надеюсь, это их всполошит и отвлечет и даст возможность тебе, Голиаф, установить связь с городом, найти Шантеклера. Хорошо было бы, если бы они могли под шумок впустить твой бриг на один из терминалов. Ну а я уж потом буду один скакать по полю…

— Все это очень рискованно, но твой план я одобряю, — голос Приама Пересвета звучал уверенно. — Что скажешь, Голиаф?

— План вполне пиратский, — согласился Сааведра. — Моим бывшим товарищам он бы понравился. А что может предложить наш четвертый капитан?

Альберт Карузо, бывший капитан каравеллы «Митра», хоть и не отличался большой общительностью, но все знали его как человека, который рискнул жизнью, захватив оружие у теократов в подземелье Чистилища, кто в одиночку загнал в келью-ловушку семь из двенадцати смертников, охранявших высаженных пассажиров.

— Прошу прощения, — сказал Карузо, — но мы ведь пришли сюда не ради мелочной забавы и мы не в креслах тренажеров-имитаторов. Начнем действовать по твоему плану, Натан, а поправки возникнут сами. Я — за!

— Об одном жалею, — Приам Пересвет засмеялся, явно приветствуя общее единодушие. — Не успел нанести боевую раскраску на физиономию!

— У моей бывшей братии есть другая традиция. Все, кто остается в живых после боя или абордажа, — разукрашивают обшивку своего дракара лазерным граффити. Если честно, это настоящее искусство. Принимаете идею?

— С удовольствием возьму у вас уроки, господин Шпажист! — сказал Альберт Карузо.

— Я, пожалуй, тоже, — согласился Приам. — А ты, Натан?

— Тайная мечта бывшего кадета — научиться рисовать граффити на бронированных боках космических кораблей… Всегда восхищался этому искусству.

— Черт побери! — воскликнул Приам Пересвет. — Мне нравится наша четверка. Говорим о пустяках перед самым прыжком в пекло!

Уже через пять минут после этого крепкого разговора, четверка бригов разделилась на пары и стала заныривать в новый орбитальный уровень, где прихоть развлечь друг друга пустяками могла быть воспринята, пожалуй, только как одержимость законченных фаталистов.

Фрагмент третий

Из дневниковых записей Рамзеса Имраэля, Звездного Архитектора и

астрофизика Королевского Двора

«Удивительно, но неоспоримый факт: за каждым явлением, действием или идеей всегда что-то или кто-то стоит. Простая логическая аксиома. Ничто не движется собой. Импульс и толчок есть у всего на свете. Чтобы создать видимость непрерывности — нужен генератор — «рождатель». Но генератор — это, как бы сказать, еще не весь Бог… Это лишь его доступная нам видимость. Невидимость Бога гораздо сложней. Для чувств, для мыслей, для сознания.

Вселенная великолепна своей видимостью. Но увидеть ее всю невозможно. Невозможно каждый миг в каждой точке.

Нет ничего красивей, чем звездная архитектура! Но странен мир, в котором архитектор ничего не может создать, а вынужден только описывать, бесконечно описывать уже созданное. Такова моя судьба.

Я, как собиратель гербария бессчетного числа растений, все уходил и уходил во вселенский лес, точно зная, что никогда не дойду, никогда не вернусь и никогда не завершу свою работу… Да, я успел стать систематиком, математиком и художником. Я тщил себя мыслью, что проникаю на умозрительном уровне в другие миры, но мое проникновение, на самом деле, касалось, опять же, лишь видимости, пусть даже отдаленной на бесконечность.

В конце концов, я стал игнорировать при этом главное — точку отсчета. Где я стоял минуту назад? С чего начинался мой поиск? Во что превратилась моя классификация? Что описывала моя математика? Какие картины рисовало мое воображение?

Философы говорят: в хорошо заданном вопросе всегда содержится ответ или хотя бы часть его… Эта логическая уловка сводила меня с ума.

Так получилось, что я стал автором Великого Приговора.

И вот я задаю себе хороший вопрос, в котором должен содержаться ответ: почему я не остановился? Потому, вероятно, что верил в видимость, иначе говоря, доверял только ей: объективной, состоятельной, всегда возможной.

Я ничего неоставил для невидимости, закрыл для нее все подходы, все двери, запретил ей распахивать все форточки всех окон. Так я оказался в камере своего рассудка, в зеркальной шкатулке чувств, в коконе сознания…

В хорошем ответе всегда содержится вопрос или хотя бы часть его…

Тогда я понял, что, по сути, создал аналог невидимости: Темноту. Полную темноту в замкнутой по всем швам комнате…

Исчезли звезды, их баснословная архитектура. Величайшая поэзия. Немыслимая гармония. Исчезла видимость. Кто же или что же было генератором этой Темноты?

Если в моем мире можно включить свет, значит, можно включить и тьму!

Я был шокирован простотой этой формулы. И чем больше и настойчивей я учился находиться в этой Темноте, тем сильней понимал, что в ней присутствует Нечто или Некто. Бог? Да, наверное. Субстанция вечности и вероятность любой возможности? Да, совершенно. Чистота и изначальность? Да, абсолютно.

Каким же чувствами, какими инструментами, какой логикой, какой математикой, какой систематикой, каким воображением, каким творчеством должен был я понимать все это?

Я, ученый умник, не доверившийся невидимой природе моей вселенной?

Объявив Великий Приговор Нектарной звезде, я объявлял Великий Приговор и ей…

У меня не было на это права!

У меня были цифры, физика процессов, подсчеты и измерения, константы, символы, чертежи, связи, опыт… Я руководствовался всем этим, но я не имел права. Права на суд. И доказала, нет, показала мне это она — Божественная Невидимость!

В моем Великом Приговоре возникла поправка, единственная и справедливая: у меня не было на это права! Я заявил ее. Я заявил ее после того, как опубликовал Базис. Но разве кто-то в мире очевидной видимости смог принять такую поправку?!

Меня даже пытались успокоить. Мне сказали: «Человек на многое не имеет права, но если таков факт, такова реальность… Человек — лишь инструмент ее, не так ли? Мы не просто верим вам, господин Звездный Архитектор, мы знаем, что вы изрекаете истину!»

Ложь! Полная ложь! И я оказался генератором этой лжи, и мне ужасно, мне дико и странно от содеянного!

Они нашли решение. Они взялись строить Корабли Спасения на орбитальных верфях. Таких кораблей еще никто в наших мирах не создавал. Это настоящие космические коконы. Они обладают весьма длительным запасом жизнедеятельности и практически неуязвимы…

Я не полечу с ними. Я остаюсь под Догорающей звездой. У меня впереди несколько счастливых лет. Я проведу их в спокойствии со своей семьей. И каждый раз засыпая, уходя в Невидимое Бытие, я буду окунаться в то, что уже испытал однажды. И пусть нет у меня сил пересилить всеобщий страх, но я буду утешаться тем, что проживу жизнь наравне с небом, со звездами, с верой в вероятность любой возможности…»

***

Реактор орбитальной тюрьмы остывал. Возможности перезапустить его вручную не представлялось.

Самостоятельно вскрыть переборки реакторной камеры Каспар Дереш не мог. Жесткая автоматическая блокировка если бы и была снята, то не раньше чем через двое-трое суток после полной остановки реактора.

Они могли бы продержаться с Делией это время, но уже сейчас температура упала до отметки плюс семь. Теплоконвектор не работал, а с ним и вентиляция, а ним и кислородная станция. Электрогенератор, вероятнее всего, тянул только на автономных батареях, которые, опять-таки, по той же схеме, были задействованы из-за необходимости удержать автоматику в рабочем состоянии какое-то время…

Какое-то время! Само это словосочетание Каспар ненавидел, как и собственную беспомощность.

Не было сомнений, что пытку медленной смерти для него и Делии придумали предатели заговорщики. Трусливые садисты, боящиеся узреть плоды своего психоза, могли утешиться мыслью, что именно так расправились с наследником дома князей Дереш. Значит, изменился их первоначальный план сохранять его, Каспара, живым в изоляции до начала Великого Приговора. Им и теократам требовалась послушная власть на Поющей Нимфе. Некоторое время…

Но, невзирая на все домыслы о политических играх своих нынешних врагов, в редкие часы отрешенности Каспар с величайшим для себя трепетом и радостью думал о другом: Делия! Судьба, милостивая судьба подарила ему эту девушку, такую же отверженную, как и он сам.

В ней, в ее характере, в ее мыслях и поступках, кажется, не было места надлому. Она боролась, она выживала, она сохраняла рассудок тогда, когда он пасовал, смирялся, уходил в себя. Она вытаскивала его из этих состояний, она, да, черт возьми, она заставляла его любить ее. Она говорила, что это тренинг, потому что так очищается ум и сердце учится радости. А радующееся сердце слышит Бог. И не может быть по-другому. И если они создадут любовь, то Бог непременно пошлет им спасение. Но нельзя просто ждать. Нужно искать выход и готовиться, даже если общие усилия принесут лишь десять минут жизни в открытом космосе…

Десять минут — это не «какое-то время», это огромное время для новых усилий. Но там, на хрупкой границе между жизнью и смертью, победить сможет только радующееся самоотверженное сердце.

Каспар поражался этим откровениям Делии. Он и представить себе не мог такой странной философии. Хотя нет, нет, он ведь и сам так долго шел к чему-то подобному. И он, как и Делия, воспитывал свое сердце. И уже там, на Снежной Ладе, готовясь к задуманному полету на Нектарную звезду, отчетливо понимал, что нужно перестать относиться к себе как к жертве, даже если все бы выглядело именно так.

Делия… Делия Мануситха… С ней он обретал бесстрашие. Странно, что такое чудо происходило с ним еще раз, и опять рядом была женщина. Другая…

Вчера вечером они съели свой последний разогретый ужин. Оба молчали. Разговаривать не хотелось. Возвращались из кухни, держась за руки. Холод уже давно заставил их нацепить на себя по нескольку комбинезонов и курток, благо что брошенных вещей в тюрьме было превеликое множество. Они завалили этими вещами, а также одеялами и матрасами камеру Делии, обложив все стены снизу доверху, создав, таким образом, естественный утеплитель. Ночью аварийное освещение в коридорах и в камере, и без того тусклое, погасло окончательно.

— Все, — сказал Каспар, — пора выбираться! Идем к реактору. Боюсь, как бы там не возникло проблем со шлюзовыми люками. Ты готова?

— К побегу? — спросила Делия, впервые за время совместного заточения употребив это слово, и сама же все объяснила: — Мы его заслужили.

— Скорей дождались, — сказал он. — Твой фонарь живой? Мы долго его берегли…

— Зажгу, когда выйдем из камеры. А что начет батарей в скафандрах? — спросила она, сбрасывая с себя и Каспара целый пласт одеял.

Он промолчал. Делия все знала сама. Два дня назад им удалось взломать зарядный щиток в реакторном отделении и подключить к нему батареи скафандров. Но сами батареи… Хорошо, если бы их хватило даже не на обогрев, а хотя бы на оксигенераторы ранцев…

Они выбрались в коридор, взялись за руки и при свете единственного работавшего фонарика Делии направились в реакторное отделение.

У них была цель выбраться. Они ее достигали. В полном единодушии. Он отбросил все, что заставляло думать о себе как жертве. Он думал о ней. Он чувствовал, что любит ее, и сердце его радовалось предвкушению свободы с ней. Время не имело больше власти над сознанием. Только забота и желание сопереживать той, кто шел рядом.

Они вошли в реакторное отделение. Очень осторожно и заботливо помогли друг другу надеть скафандры, включили программаторы на браслетных клавиатурах. Ощутив всю свою неуклюжесть, Каспар насколько возможно быстро подобрался к контроллеру аварийной разгерметизации отсека. Поочередно нажал три кнопки, открывавшие панель с отпором шлюзового люка. В сущности, ни о каком шлюзовании здесь уже речи быть не могло.

Космос высосал воздух из изолированного отсека в считанные миллисекунды. Вакуумный хлопок потянул и их вслед за этим воздухом. Делия зацепила страховочный карабин своего поясного тросика за кольцо на поясе Каспара. Они взялись за руки так крепко, как только позволяли жесткие перчатки скафандров…

Она поднесла еще светивший фонарик к пластиковым экранам их шлемов. Сквозь темную прозрачную скорлупу экранов Каспар увидел ее расширенные глаза и улыбку. Улыбнулся в ответ. Время не имело смысла. Делия отпустила фонарик…

Они выпорхнули в открытый космос из темной громадины орбитальной тюрьмы и полетели, сами становясь спутниками, маленькими живыми точками над перламутрово- зеленой, увитой белыми спиралями, глыбиной Поющей Нимфы.

Время не имело смысла…

***

Натан Муркок оказался прав: несколько десантных модулей теократов все же просочились через верткие заслоны дракаров и теперь, выпустив штурмовиков на поверхность, начали вести обстрел сразу трех силовых куполов терминалов, прикрывая таким образом своих людей и одновременно ослабляя генераторы поля на куполах.

Прекрасно понимая, что в такой обстановке бригу Голиафа никак не получить возможность прохода через купол к терминалам, ибо для этого понадобится хотя бы кратковременно снять силовую накачку, Муркок предложил Шпажисту выйти из тени, ввязаться в бой, на бреющем полете несколько раз проутюжить закрепившиеся модули. Хотя разведывательные бриги не так маневренны, как легкие дракары, но зато вооружены более основательно. Кроме того, это будет хорошей поддержкой пиратам, силы которых явно истощались. Голиаф согласился.

Так и не успев еще вступить в радиоконтакт со своими союзниками, Муркок и Голиаф вышли из режима тени и, подняв свои бриги с командами канониров, ринулись в кинжальную атаку на модули теократов.

Тесей-Карбункул, капитан-предводитель двадцати шести команд дракаров, ближайший друг Гулливера-Черепка, получил системное сообщение от Казенщика о неутешительных результатах первого сражения с теократами возле Пестрой Мары.

Дракар Черепка подорвался на плазменной мине, и, хотя десант на Мару не прошел, братия потеряла в схватке с воинственными святошами одиннадцать кораблей. Каравеллы теократов на Мару пришли с Громоподобной Наковальни, а его, Тесея, нынешние противники предположительно объявились с Поющей Нимфы.

Казенщик отправился на поиски дракара своего капитана, а все остальные потрепанные суда Гулливера-Черепка уже были здесь и влились в ряды защитников подземного города. Не исключалось, что скоро сюда нагрянут и каравеллы с околопланетной орбиты, если, конечно, у теократов нет другого стратегического плана. Тесею-Карбункулу очень не нравилась эта неопределенность. Она не судила ничего хорошего. Поэтому приходилось драться и ежесекундно контролировать ситуацию.

Теократы с идиотической периодичностью выпускали из ковчежных чрев все новые и новые модули. Братия не успевала их кромсать, поэтому появление двух разведбригов, сначала на орбите у кольца захвата, а потом еще двух у силовых куполов сначала удивило капитана-предводителя, а потом и обрадовало. Откуда взялись эти сорвиголовы, Тесей-Карбункул понятия не имел, но вели они себя чертовски смело.

— Эй, там, на бриге! Как-то невежливо влезать в котел со своей ложкой, не представившись. Может, проясните, с кем имеем честь делиться «похлебкой»?

Голиаф узнал обладателя голоса.

— Честь по чести, капитан! Уж не в этом ли котле вы спрятали свой знаменитый алмаз, который до недавнего времени украшал вашу пустую глазницу?

— Голиаф! Кого я слышу!.. Быть не может!

— Все может быть, Тесей, но все объяснения потом. Чтобы тебе все было понятно сразу и навсегда: я на службе у Цезаря Шантеклера. Нас четверо, и у нас тридцать два человека. Надеюсь, твои умельцы не перепутают нас с модулями?

— Как можно, Голиаф! Но в такой свистопляске чего не бывает. Но не волнуйся… Вот уж не ожидал! Представь себе, я просто давно считал, что твой саркофаг баюкают космические феи…

— Послушай, Тесей, где твой дракар? Может, присоединишься? У меня тут с капитаном Муркоком целых шесть целехоньких модулей и десант черных жуков в кратере…

— Неужели целых шесть? Тогда жди, Голиаф. Еще вопрос: шпага при тебе?

— В ее эфесе не хватает того самого камня, Тесей.

— Но ты сам проиграл его мне, десять лет назад, помнишь?

Голиаф не ответил. Бриг тряхнуло. Он слишком разогнался и проскочил над целью, не дав возможности канонирам развернуть лазерные пушки под выгодный угол стрельбы. Но это было даже хорошо: бортовой кибертер сообщил, что отсканировал местность и готов к «танцующему полету» и запуску термитных ракет. Куда подевался Муркок?

Бриг сотряс новый удар… Да это обломки, черт возьми! Корабль бомбардировал довольно внушительный обломок модуля или дракара, кто знает… Разумеется, броня выдержала, но такая холодная бомбардировка могла оказаться еще более опасной, чем лазерные зенитки приземлившихся модулей.

Там внизу продолжалась адова битва. Альберт и Приам молчали. Только бы у них все обошлось без потерь!

Голиаф саркастически усмехнулся: «Ну и формулировочки у тебя!» Под эту самоиронию он запустил бриг в вертикальный «шурф», завязал петлю и снова оказался над панорамой битвы, но уже выше прежнего уровня.

Вся панорама штурма силовых куполов была как на ладони. Несколько мелких кратеров вокруг одного большого… Четыре модуля сидели как раз в нем. Еще два — на более выгодных ровных участках малых кратеров, и с этими двумя не на шутку схлестнулся Натан Муркок с канонирами. Верно сказать, что боевой полет брига выглядел в исполнении капитана как полет стрекозы на цветочном лугу.

Бриг зависал в условном воздухе, словно присаживался на невидимый цветок, а когда лазерные зенитки модулей открывали по нему огонь, его на этом месте уже не было. Он, абсолютно предчувствуя атаку, за долю секунды успевал «оттанцевать» на сто-двести метров в сторону, вправо или влево, вверх или вниз, с вращением, с падением, с «замиранием»…

Муркок просто виртуозно издевался над противником, и всякий раз с новой точки зависания брига канониры успевали дать залп в сторону борта большого кратера, где, как и показывал сканер кибертера, окопались штурмовики теократов.

— Черт! — выругался Голиаф в сердцах. — Что ж я медлю…

— Именно это я и хотел тебе сказать! — прорычал голос Муркока по обручу связи. Иди на сближение и выпускай термиты, Голиаф. Давай и ты станцуй свой танец, Шпажист!

— Канониры, — крикнул Голиаф и пустил бриг на форсаже, точно съезжал на санях с трамплина. — На подлете к большому кратеру — восемь термитных ракет по четырем целям одновременно!

И здесь он увидел дракар Тесея-Карбункула. Пират ворвался в кратерное пространство и заплясал в нем, как щелочной металл в лабораторной реторте с водой.

— Отставить термиты! — успел приказать Голиаф и снова взял вертикальный шурф. — Муркок, познакомься, это Тесей… Он собирался покормить нас своей фирменной похлебкой с алмазами!

— Я что, не вовремя?

— Ты у кого спрашиваешь, у нас или у теократов?

— У всех! — ответил капитан-предводитель.

Голиаф сделал петлю и снова развернулся к панораме сражения. Дракар Тесея обрушил гнев на все четыре модуля. Два из них он раскроил своими термитами, выпустив их с близкого расстояния. Еще два попытались поймать его в прицел лазерных зениток, но тщетно — завязав виртуальный бантик на своем подарке-визите, дракар ушел вверх и встроился в круговой облет брига.

— Теперь все-таки моя очередь, — сказал Голиаф. — Тесей, дружище, ты не уходи далеко.

— Я не ухожу, Голиаф, но боюсь — дело дрянь… Посмотри на запад. Модули прорвались…

Тем временем Муркок, вдоволь напрыгавшись на своем бриге, сотворил что-то вроде реверанса над кратером и выпустил четыре термитных ракеты. Канониры подоспевшего Голиафа послали столько же. Модули теократов раскололись, как яйца в змеиной кладке.

Оба брига вышли из боя неповрежденными. Голиаф, однако, нервничал.

Тесей-Карбункул был прав. Теократы все-таки прорвались через ножницы дракаров и теперь кольцо захвата готовили уже на поверхности. Их разгром здесь, в районе большого кратера, мог быть очень скоро компенсирован.

Три корабля: два брига и один дракар — кружили над осадной панорамой, зная, что уже не найдут здесь места для посадки.

— Что будем делать, Тесей? — спросил Голиаф.

— Отступать. В восьми километрах отсюда скрытый терминал подземной лаборатории. Из него можно попасть в город Гаргантюа. Соберу всех пташек и отведу туда…

— Как ты сказал? Скрытый терминал? Значит, в город есть другой вход?

— Не в сам город, а в Лабораторию, но они связаны подземным туннелем. Там сейчас совет утильщиков. Там Одиссей-Киклоп, если ты помнишь такого.

— И там Цезарь-Шантеклер, — добавил Муркок.

— Да, да, они все там, — подытожил Тесей-Карбункул. — И Город с двадцатью тысячами населения, наш с тобой город, Голиаф…

— Который нельзя сдавать… — согласился Голиаф.

— Который эти лиловые балахоны могут легко умертвить, достаточно им только взорвать вентиляционные шахты.

— Сколько могут продержаться силовые купола здесь?

— Думаю, не больше часа.

— Это дьявольски мало, — Голиаф чувствовал, что не видит никакого решения.

— Есть другой план, — сказал Тесей немного неуверенно. — Мне нужен доктор Гильгамеш.

— Кто такой этот Гильгамеш?

— Я его знаю, — вклинился Муркок. — На Королевском Дворе его все знали как шута.

— И что же?

— В это трудно поверить, — Тесей-Карбункул говорил то, во что и сам, кажется, с трудом верил: — Он умеет останавливать время!

***

Терциния пережила два часа белого вакуума в одиночестве.

Но теперь она все объяснила кибертеру фрегата. Требовалось повторить цифровой код полета, то есть прокрутить его в обратном порядке, но в два раза быстрей, по крайней мере, задать этот убывающий порядок на первоначальном моменте, все остальное должно было сделать само нейроквантовое поле. Бортовик уяснил задачу, хотя его логические цепи и трещали, что называется, по швам.

— Тебе нужно учиться, — сказала Терциния. — Скоро в таких режимах будут летать все корабли. У тебя есть шанс войти в историю навечно: ты был первым, и ты мне еще понадобишься. Поэтому, будь так добр, не сойди с ума и береги себя. Ты мне должен помочь вернуться сюда. Очень тебя прошу, продублируй все данные цифрового кода. Я не смогу следить за тобой и приказывать во время этого белого безмолвия. Но я доверяю тебе свою жизнь и жизнь Дария… Если ты понял: я его люблю, он лучший из людей, потому что готов пожертвовать собой. Ты понимаешь меня, корабль?

Кибертер понимал, но далеко не все. Тем не менее, столь внушительная и уважительная речь по отношению к его техническому организму доставила ему что-то вроде чувства значимости, почти удовлетворения, и он, помолчав немного, задал неожиданный для Терцинии вопрос, от которого ее обдало холодной волной оторопи:

— Почему человек, который организовал этот эксперимент, не снабдил вас страховочными ампулами препарата?

Да, это был вопрос! А действительно, почему? Терциния стала думать…

Доктор Гильгамеш рассчитывал на определенную чистоту эксперимента. И чистота в его представлении должна была исключать повторные или даже многократные фазы использования поля. Попросту говоря, он не имел стопроцентного права доверять Терцинии и Дарию. Что, если бы страх или неведомая эйфория натолкнула их на новые и новые инъекции препарата? Да, пожалуй, только так и возможно объяснить отсутствие запасных ампул. И винить доктора Гильгамеша в таких опасениях нельзя, и все же, все же… Разве он не допускал мысли о том, что обратной дороги для них двоих вообще могло не быть?

Терциния решила, что не станет приводить кибертеру всю цепочку своих рассуждений. Она ответила просто:

— Он заботился о нас наилучшим образом, корабль. Такова логика человека, прими ее как есть, и все будет хорошо.

— Я постараюсь, — ответил бортовик. — Пообещайте мне, что когда-нибудь перенесете мою память в тело настоящего кибера. Я хочу быть похожим на человека.

— Обещаю, — согласилась Терциния, подавив удивление.

Эволюция кибернетических машин всегда представляла собой некое особенное, как бы параллельное явление. Об этой параллельности знал почти каждый человек системы, и, наверное, каждый человек мог засвидетельствовать свои наблюдения и открытия в области киберпсихологии.

Однако одного Терциния никогда не могла понять: человеческой агрессии в отношении собратьев мыслящих. Виной всему был Великий Приговор.

Удивительно, как много своей дряни люди готовы были списать на чувства паники и безысходности! Киберам эти чувства незнакомы. Так утверждают. Но кто всерьез занимался этой проблемой? Она слишком обща и, одновременно с тем, далековата от нынешних интересов цивилизации.

Инъекцию нейрозамедлителя Терциния сделала в 12 часов условного корабельного времени. В это же время кибертер потерял с ней всякую связь. Ни измерить, ни очертить, ни как-то воздействовать на возбужденное установившееся поле он также был неспособен.

Терциния решила, что переживет белый вакуум в полудреме, в пассивной медитации, и если фантазии Дария обоснованы, она постарается расслышать в себе, или в своем сознании, или в том, что образовалось на месте этого сознания, голоса ангелов времени, голоса новой реальности, или сверхреальности…

Когда успокоился ее внутренний монолог, она поняла, что испытание абсолютной тишиной и неподвижностью всего вокруг не лучшее испытание даже для не новичка.

Голоса в виде слов можно было развивать, легко строить, легко разрушать, легко удерживать, запускать в динамику. При этом непонятно откуда добавлялись элементы, которые она сама никак не проецировала. Они словно бы предлагались ей на пробу. Какая-то игра возможностей…

Еще интересней, как ей показалось, или только приоткрылось, были мысли-энергии. Похожие на тончайшую паутину, они уходили, тянулись, скручивались в узоры, растягивались или сплетались в жгуты, пульсировали, вытягивались в воронки, пронизывали все и вся, тянулись в бесконечность, от ее тела в бесконечность…

И тогда в один из моментов ей послышался голос, глубокий и густой, он звучал в пространстве этих мыслей-энергий как в акустическом зале. Но он ничего не говорил, он пел некую гармоническую октаву, повторял ее многократно с обязательным усилением звука в середине и продленной вибрацией в конце…

Ничего пугающего Терциния не почувствовала, скорей наоборот — умиротворение, доверие и торжество…

Сознание возвращалось в обратном порядке: сначала исчезли нити, узоры и жгуты, потом мелькнули какие-то цветные картинки из прошлого, наконец, в голове прозвучала мысль: «Белый вакуум живой, он населен, и в нем действительно живут ангелы. Значит, и я побывала там. Как здорово!»

Терциния открыла глаза. Цифры на контрольном дисплее шевельнулись и поплыли. В обзорных витражах рубки прямо по курсу фрегата на искрящемся алмазном плаще знакомого космоса вырастали, быстро приближаясь, две планеты — два яблока. Но одно из них волшебник так и не успел преобразить, приукрасить, поэтому и осталось оно… Гнилым, а второе — спелая зелень с красными и золотыми крапинками и сиреневым океаном. Люди Нектарной называли эту планету Пестрой Марой. Уже видно сизое ядрышко Первой Луны, которая вот-вот нырнет в тень своей небесной хозяйки.

— Бортовик, мы вернулись, — сказала Терциния. — Ты слышишь меня?

— Совершенно верно, мы в системе, — ответил кибертер.

— Никак не могу поверить, что вернулись в обреченный мир! — добавила она, сжимая кулаки. — Как ты перенес полет, можешь что-нибудь сказать о своих впечатлениях?

— Наверное, да.

— Интересно… Ты тянешь паузу, как растерянный человек. Что это было в твоей версии?

— Я видел сны.

***

Воспоминания о цивилизации голубой расы

Я снова с тобой, моя близящаяся душа, хоть и не вижу тебя воочию, но знаю, что ты идешь мне навстречу, и я в ожидании моем спешу с рассказами о человеческих расах и их гениях. О демиургах и зодчих, о мудрецах-магах, об их великих творениях и заблуждениях, о космических странствиях. Так собираю я лучи в спектре ради единственного света, перед которым преклоняюсь.

И сейчас я открою перед тобой тайники еще одной великой эманации космической проявленности человека — голубой расы. Мой рассказ о ней будет непростым, как и непроста она сама, нацеленная к поиску божественной избранности, самодостаточности, непогрешимости. Именно таков голубой цвет в основе.

Подобно тому, как можно сгустить эфир тепла и породить огонь, так можно сгустить эфир воздуха и породить небо и в его надмирной и возвышенной голубизне читать непрочитанные скрижали судьбы существ. Голубой цвет — цвет покрова, и поэтому небо покровительствует тем, кто желает его покрова.

Прародиной цивилизации этой расы была планета Меркава, где, овеваемые мистической славой, трудилось множество поколений расы, старательно выстраивая в опыте духовных поисков мессианскую линию посвященных.

Замечательной чертой расы было то, что она в равной степени хорошо владела и разумной аналитикой, и магической практикой, основанной на заклинаниях. Посвященные в магию слов и цифр жрецы помещали свои заклинания в особые тайники — ковчеги завета. Первоначально этих ковчегов было двенадцать, но позднее было создано еще десять. Таким образом, существовало всего двадцать два ковчега. С установлением этого числа — свершилось великое пророчество — на землю Меркавы снизошел божественный Голос.

Пришедший из непроявленного существования Голос этот в один прекрасный момент услышали все жрецы. Элоим — так назвали они его, хотя истинное его имя было сокрыто в ковчегах завета и большинству людей недоступно. По этой причине Бог, или Логос Элоим, сообщил жрецам о ревностном договоре с расой, которую он намерен был возвысить своим покровительством через их деяния.

Элоим им открыл истинное значение ковчегов, в которых, по его предначертаниям, будут сохраняться двадцать две сефироты, или двадцать два могущества расы. Пользуясь заклинаниями в ковчегах, раса сможет подчинять себе материю и духовную, и физическую, овладевать пространством и временем, но лишь соблюдая строгие заповеди, как того желает Элоим, ибо на пути к его престолу будет положена им иерархия, одна для всей расы.

Не соблюдающие эту иерархию — обречены бесконечно скатываться вниз и начинать свой путь сначала. И лишь достигшим в служении и ревностной любви к Элоиму людям будут открываться, как этим жрецам, тайны ковчегов завета, а значит, и дароваться ключи познания всех божественных сефирот.

Окрыленные этими предначертаниями, жрецы поклялись в вечной преданности Элоиму и стали проповедовать новую веру, которая должна была соединить все племена расы в единое целое. Цивилизация Меркавы стала возвышаться и достигла своего Золотого века.

В эти времена стали приходить к расе пророки и предрекать великие перемены, ибо ревностная вера не едина, как утверждали они, и изощренность иерархии становится все сильней, а это, на самом деле, лишь отдаляет расу от их покровителя.

Старания одних обращаются в прах и пустоту, а старания других получают незаслуженные блага. Так утверждали эти пророки, что ковчеги завета выгодны лишь посвященным жрецам, поскольку они, через знание заклинаний, воздействуют на самого Элоима, заставляя его служить им, а посему ковчеги завета следует уничтожить, как и все знания о высшем божественном мире, ибо эти знания лишь развращают умы и сердца расы.

Проповеди этих пророков многим оказались по душе. Так было положено начало внутренним религиозным войнам расы. И как это часто бывает в человеческой природе — внешне поруганное наделяют на самом деле всеми достоинствами желаемого, так стимулами в религиозных войнах стали ковчеги завета.

Прежде скрытые, спрятанные от глаз, они стали попадать в руки честолюбивых, властолюбивых, неблагих людей, отпадающих от иерархии, да и от самого Элоима.

Чтобы закрепить свои позиции в могуществе, эти люди, по большей части вожди и цари племен, затевали между собой затяжные споры относительно ценности принадлежавших им ковчегов завета. Не обладая достаточными знаниями о сефиротах, не овладев должной волевой практикой и не зная всех свойств заклинаний, они стали грубо вторгаться в высшие божественные законы, порождая множество случайных и неслучайных искажений и нарушений.

Так, к примеру, на уровне материи они получили вещество, способное излучать лучи трансмутации. Другие открыли именем Элоима порталы в некие антимиры, названные впоследствии шеолами — сумрачными адами, где души человеческие впадают в состояние абсолютного безразличия. Иные из присвоителей ковчегов завета создали генетические фабрики, где самозарождались и заполняли собой тонкие метафизические прослойки между проявленным и непроявленным космосом женские и мужские демоны-соблазнители, известные как суккубы и инкубы…

Хаос великих сил и возможностей расы начал подрывать ее моральные принципы и границы, и священная иерархия Элоима зашаталась, как колосс на глиняных ногах.

На фоне этих печальных событий и бесконтрольности в экспериментах с ковчегами появилась новая волна пророков. На сей раз соискатели и стяжатели божественного духа стали предрекать миру Меркавы апокалипсические развязки…

Кажется, что цивилизация голубой расы уже заходила в тупик и все ее семь планет (престолов Бога), освоенных людьми за время золотого века, застыли в немом вопрошании к покровителю. Все ждали вмешательства Элоима. Но великий Логос молчал сто лет, ожидая, пока вся «мука» перемелется в жерновах смуты.

Противостояние пророков и посвященных жрецов иерархии вскоре действительно пошло на спад. И тогда Элоим, как и в первый раз, явил свой Голос, но на сей раз он вещал во все сердца расы.

По его новому предначертанию, избранный им народ должен был сняться с Меркавы и рассеяться в космосе в поисках иных планет, пригодных к жизни, и все двадцать два ковчега завета должны были разделиться на тысячи лет до того момента, пока Элоим не соберет их снова в новой, Божественной Меркаве. Разделяя ковчеги среди рассеянной расы, Элоим запрещал, таким образом, эксперименты, связанные с сефиротами и со своим именем, но сохранял иерархию избранности.

Приготовив такие испытания своему народу, Элоим открыл перед ним двадцать два портала для перемещений и странствий, которые, как утверждают предания, открыты и поныне.

Еще хочу добавить, душа моя, что, по одной версии преданий голубой расы, это деяние Элоима называют Изгнанием, по другой — Благословением, и мы можем воспринимать их в меру близких нам представлений, но одно известно, и здесь не будет противоречия, поскольку как и изгнание, так и благословение послужили голубой расе в ее мессианстве — найти себя в сочетании с другими лучами космической проявленности человека.

***

Орбитальный чистильщик Поющей Нимфы, санитарный корабль «Тифон», совершавший свой плановый полет в промышленном секторе, а именно вблизи взорванных не так давно верфей княжества, подхватил в свои ловчие сети тела двух людей, одетых в необычные скафандры.

Оператор чистки, Гефестиан Кумар, на долю которого и еще нескольких человек команды выпала эта печальная работа по отлову погибших рабочих, хоть и заливал глотку изрядным количеством спиртного и уже давно притупил свои душевные переживания, здесь отчего-то не удержался — почувствовал, как в нервном тике задрожали веки: пара летела в космосе обнявшись, скрепившись страховочным тросиком-рулеткой…

Ребята хотели выжить, понятное дело… Скорей всего, где-нибудь отсиживались во время взрывов и пожара и уж после, когда поняли, что спасения не предвидится, забрались в антирадиационные скафандры и выпрыгнули из шлюзовой камеры, если таковая еще была. Кто они были, эти двое? Друзьями, может, семейной парой? На что надеялись? На что уповали? Проклятая работа…

Всего навидался за последние два месяца Гефестиан Кумар, и корабль их, по справедливости говоря, представлял собой не что иное, как рефрижератор для мертвых тел. Люди и киберы. Два отсека уже были заполнены до отказа. Думать о количестве этих несчастных Гефестиан не хотел. Счет вели сами сети — эластичные тралы, которые он запускал по ходу корабля в пролетах между секциями верфей, вблизи них, в отдалении от них, просто в свободном космосе.

Свободный космос! Ничего лучшего, чем свободный космос, Гефестиан не знал. Свободный — значило для него чистый, без кораблей, без их обломков, без людей, а следовательно, без смертей. Когда-то он, бывший докер и врач по совместительству, мечтал о свободе в камере одной из орбитальных тюрем Нимфы. Великий Приговор освободил всех, даже тех, кого Гефестиан удавил бы лично, без малейшей жалости.

В странные игры взялась играть эта вселенная, воистину, странные!

Свобода оказалась иронией. Гефестиан получил амнистию, и, казалось бы, никто не мешал ему осуществить свою месть и ни за что не расплачиваться… Но месть теряла смысл для всех освобожденных. Хотя не для всех. Ведь были тысячи и тысячи тех, кто освобождался и от Великого Приговора, — попавших на Ковчеги Спасения. Он сам собирал эти клятые Ковчеги после амнистии. Врачебную практику ему не доверили, да он и сам не горел желанием никого лечить. Эта часть жизни была далеко, осталась в прошлом на Нимфе. Он туда не возвращался уже более двадцати лет. Только мысленно, только в воспоминаниях.

Ну и что же эти спасенные, попавшие на Ковчеги? Они, опять же, как это ни иронично звучит, получили свой срок в комфортабельных «тюрьмах», срок, который мог продлиться для некоторых «заключенных» всю их оставшуюся жизнь. Где же свобода?

Грешным делом, Гефестиан подумал, что, может, и правильно, что террористы-теократы взорвали нимфианские верфи. Те, кто сотворил это, могли считать, что совершают свое злодеяние ради свободы…

— Втянуть сети, Тифон! — приказал оператор своему кораблю.

На экране он увидел этих затерявшихся двоих в скафандрах, увидел всю процедуру лова и доставки, вернее сказать втягивания несчастных в шлюзовой отсек, где непросыхающие санитары-сортировщики сейчас примут «груз», если они, конечно, не спят, сволочи.

Гефестиану и самому захотелось выпить и отключиться, а может. пойти в гости к капитану-пилоту, сыграть с ним в карты, найти повод поспорить и подраться и опять-таки выпить и отключиться… Все бы так и могло быть, но Гефестиан Кумар, не ведая, из какого любопытства или участливой печали, подключил два дополнительных визора и, когда вывел увеличенное изображение захваченных жертв на экран, заметил одну деталь, которая его оглушила и взбудоражила в один момент: клейма на скафандрах! Клейма принадлежали той самой тюрьме, где еще восемь лет назад сидел он, заключенный номер 318, Гефестиан Кумар!

Эти проклятые клейма нельзя было спутать ни с чем другим. В тюрьме ими маркировали все: одежду, обувь, постельное белье, миски, зубные щетки… Что же это?! Свидание с прошлым? Быть того не может!

Гефестиан нацепил на голову обруч связи.

— Эй, вы там, срамота морозильная! — обратился он к вахтенным санитарам. — На вахту, срочно! Принять два тела! Немедленно освободите их от скафандров. На всякий случай подкатите саркофаги биоактиваторов, ясно? И никаких воплей! Если хотите подсинить свои рожи, я вас потом обрадую. Ждите меня и за работу, быстро!

Гефестиан и сам не медлил. Отключил операционный блок, вышел из своей рубки в коридор и быстрым шагом, насколько позволяла приобретенная хромота, направился к лифту.

В санитарном блоке на нижней палубе он был уже через три минуты. Двое в скафандрах уже лежали на транспортере, выкатившемся из шлюзовой камеры, куда их втянули сети.

Четверых флегматичных, небритых, в замусоленных робах санитаров Гефестиан отогнал от находки. Программаторы скафандров мягко тлели синими индикаторными панелями. Неужели… Сколько же эти двое находились в космосе? Гефестиан быстро набрал несложную комбинацию. Сработали вакуумные разжимы шлемов. Оператор увидел бледные лица молодых людей: парня и девушки. То, что оба были еще живы, не вызывало сомнений: легкий парок подымался от их дыхания.

— Что стоите, рты раззявили! — прикрикнул он на своих горе-санитаров. — Разве я не приказал подогнать сюда биоактиваторы? Начальное общее обморожение в легкой стадии, вызвавшее потерю сознания и анемию! Уложите обоих в саркофаги и откатите в лазарет. Поаккуратнее с девушкой. И смотрите мне, никаких вольностей! Ребят надо откачать. Это мой приказ, ясно? Наконец-то хоть кто-то живой, за столько времени нашего лова! Порадовались бы, дурни… Ну да вам не понять меня…

— А этот парень, смотрите, шеф, похож на молодого князя Дереша! Прямо одно лицо… Бывают же такие сходства на свете!

— Тебе показалось, Квинт! — отмахнулся Гефестиан.

— А может, и показалось, — согласился Квинт. — Но эти, я так думаю, не с верфей. Интересно, откуда им быть, шеф?

— Да мало ли, — ответил оператор. — Так ли это важно? Ладно, хватит болтать, начинайте работу.

— А стимул, шеф?

— Стимул получите в обед. Успеете еще анестезировать остатки своих мозгов, работнички! — Гефестиан ушел из санблока. В голове его кружились самые разные и противоречивые мысли, а перед глазами все время маячило характерное клеймо в виде белой парящей птицы на фоне звезд…

***

К счастью, никто из десантировавшихся теократов не успел отследить маршрут и место посадки отступивших дракаров. Времени заниматься радиоперехватом у лиловых тог не было. Между тем приказ от Тесея-Карбункула «залечь в тень», покинуть боле боя и рассеяться прозвучал определенно.

Натан Муркок отправил короткое сообщение Приаму Пересвету и Альберто Карузо, которые до того момента вошли во вкус и хорошо потрепали ковчеги теократов, умудрившись «состричь» с их надстроек несколько гравипушек и лазерных зениток.

Карузо пришлось сбросить свою боевую палубу, поскольку его бригу достался огневой шквал сразу с трех модулей, которые, однако, раненые канониры успели-таки прожечь термитами. Палубой пришлось пожертвовать, но своих людей Карузо спас. В таком состоянии корабль капитана отчаянной чеверки уже не представлял собой боевого судна и не мог себя защищать.

Сообщение Муркока об отступлении пришлось как раз вовремя. Муркок передал код маяка, по которому его должны были найти бриги летающего острова. Уже через десять минут вся четверка бригов и дракар капитана-предводителя Тесея-Карбункула были спешно приняты в подземный терминал Лаборатории.

Все разведчики, в том числе и шесть раненых канониров, покинули бриги и были доставлены в наспех собранный штаб Одиссея-Киклопа, бургомистра Гаргантюа, доктора Гильгамеша и всех мэтров высшего совета гильдии утильщиков, включая Дамиана Гомера. Делегация Цезаря Шантеклера также вошла в состав штаба.

Убедившись в том, что монсеньор в полном порядке, Голиаф Сааведра принялся докладывать штабу ситуацию с осадой терминалов города-притона. Она, без всяких натяжек, оценивалась как критическая, несмотря на весомые потери, теократы не собирались прекращать сбрасывать свой десант и теперь, после отступления дракаров они наверняка воодушевятся и будут стермиться завершить свою операцию по захвату города.

Не исключено, что они вообще мыслят Вторую Луну как плацдарм для масштабной атаки на Пеструю Мару. В таком случае город им нужен в жилом состоянии. Никто бы из защитников не взялся предугадывать действия противника, но их упорство и фанатичная зацикленность производили гнетущее впечатление. У многих из братии, видавших виды наследников костлявого пращура, сдавали нервы.

Капитан-предводитель дракаров Тесей-Карбункул подтверждал эти слова Голиафа собственным рапортом.

Адмирал Оди, как просил себя называть Одиссей-Киклоп, чей глаз под моноклем вырос до зловещих размеров, блистая яростью и потрясая жезлом, намеревался немедленно и лично отправиться за подкреплением. Но для этого понадобилось бы несколько часов, если не целые сутки. Все поняли, что такого времени у защитников не было.

Наконец Тесей-Карбункул, остановив и без того короткие прения, обратился к Гильгамешу:

— Доктор, простите мне мою неосведомленность в тонкостях вашей науки… Мне она кажется фантастической, но то, что я видел тогда, на площади в городе, меня потрясло. Сейчас дорога каждая минута. Мои дракары потрепаны, много раненых. Нам нужно кардинальное решение. Я подумал, если вы останавливаете время для одного человека, делая его притом невидимым и неуязвимым, то вы можете остановить его и для сорока-пятидесяти человек… У моего старого друга Голиафа хорошая и еще свежая команда, я также подберу с пару десятков крепких ребят. Давайте выпустим их на десантные модули теократов, вооруженных резаками, вскроем все их посудины за считанные секунды. Вот, собственно, моя идея…

Гильгамеш, на которого уставились все участники штабного совещания, выдержал минутную паузу, мысленно проигрывая весь будущий сценарий вылазки людей под воздействием нейрозамедлителя. Картина в его воображении разыгралась впечатляющая.

То же самое поняли и другие.

Гильгамеш посмотрел на адмирала Оди: старый вояка протирал стекло своего запотевшего монокля полой адмиральского плаща. Гильгамеш посмотрел на Цезаря Шантеклера: великий коллекционер сосредоточенно подкручивал спираль своего правого уса. Для него прозвучавшее предложение Тесея-Карбункула выглядело пока лишь чистой абстракцией. Дамиан и Гелеспа казались настороженными. Совет гильдии внимал паузе и общему настроению окружающих.

Молодое лицо Гильгамеша просияло.

— Капитан-предводитель наших доблестных дракаров прав, — сказал он. — Совершенно прав. Теперь я знаю, как мы будем выигрывать эту войну и все остальные войны. Собирайте всех солдат, господин Голиаф, мы начнем операцию через десять минут. Но для начала я должен проинструктировать всех относительно нейроквантового поля и его эффектов. Первое и главное: в нейроквантовом поле любое огнестрельное оружие бесполезно, также бесполезны лазерные пушки и гранаты. Только ручные резаки, ножи и ваши руки. Сила любого, даже слабого, удара в поле увеличивается в тысячи раз. Я не преувеличиваю. Ударом кулака в нейроквантовом поле можно пробить обшивку корабля.

………………………………………………………………………………………………

Когда через два часа после этого события фрегат Терцинии Вальехо достиг восемнадцатого орбитального меридиана Второй Луны, а бортовик сообщил, что «не видит» вэфире ни одного радиобакена, Терциния подумала, что кибертер заштормило очередной порцией фантазий. Но такая информация касалась вполне реальных вещей и вряд ли была следствием постсиндромов нейроквантового поля.

Снизив скорость до одной десятой крейсерской, Терциния отменила команду посадки, взяла полное маневровое управление на себя и, проскочив против вращения спутника его еще несколько меридиональных градусов, нырнула в «поднебесье» города-притона…

Картина отыгравшей здесь битвы выглядела ошеломляюще и как-то по-настоящему нереально: шестнадцать огромных каравелл были полностью разгерметизированы, взломаны их шлюзовые люки, модульные отсеки. Корабли на орбите выглядели так, словно их кто-то выпотрошил до основания, рассеяв в космосе все их содержимое, и живое и мертвое, но теперь уже все мертвое…

Лиловые тоги… Теократы… Наверное, их были сотни вперемешку с оружием и возами всякой бытовой дребедени… Они плавали вокруг каравелл точно в остывшем адском бульоне…

Еще ужасней выглядело пространство на поверхности вокруг куполов терминалов. Десятки искореженных посадочных модулей, обломков их же и пиратских дракаров, люди в штурмовых скафандрах и без них…

Визоры и сканеры бортовика материализовали жуткую картину фрагмент за фрагментом на экранах в пилотской рубке Терцинии. Ничего подобного она не видела в своей жизни.

Ее прежняя работа в Департаменте защиты была для нее шалостью, игрой в шпионов: полигоны, рукопашные бои с киберкуклами, интеллектуальные ребусы, тренировки памяти и выносливости… Но и вся эта отлаженная система под тенью Великого Приговора пришла в упадок. Никто не верил и не хотел верить, что она кому-нибудь понадобится всерьез. Были подразделения, где все еще действовали правила секретности и жесткой дисциплины, но всех таких агентов держали на психотропе, а в качестве награды за стойкость обещали Спасение. Что же еще! Кого-то обманывали, а кто-то угодил в счастливцы.

И вот война, вернее, ее плоды, вернее — разоблачение… Разоблачение обмана одних другими. Искореженный металл, десятки тысяч тонн искореженного металла в оправе крови и смерти!

Разве не свершился Великий Приговор для этих несчастных? Что заставило их отдавать себя как материал для будущего разоблачения, неужели вера в то, что они будут оправданы и спасены? Не так, как к этому стремится обреченное большинство, а по-другому… По замыслу их замысловатого Бога…

Их остановили здесь. Их разоблачили до черты, которую они сами выбрали, хотя вернее сказать — под ними эту черту подвели — жестоко, почти одномоментно, вполне под стать апокалипсическому сценарию. И подвели эту черту люди, уверовавшие в возможность отвращения Великого Приговора. Значит, последние невольно разоблачили и себя. Невольно… В этом весь страшный парадокс войны: победитель невольно разоблачает и себя также!

Терциния, стиснув зубы и преодолев шок, вышла на код системной связи.

— Диспетчер посадочных терминалов! Лаборатория! Город! Кто-нибудь слышит меня? Ответьте. Королевский фрегат с пилотом Вальехо на борту успешно вернулся из Белого вакуума. Прошу подтвердить связь и открыть терминал для посадки.

— Терциния, это Гелеспа! Как я рада тебя слышать! С возвращением. Где доктор Скилур? Почему ты одна?

— Дарий, он там… Он остался, потому что у нас была всего одна ампула препарата. Геле, ты поможешь мне вернуться туда и найти его, Геле… — Нервный срыв продолжался, несмотря на все усилия взять себя в руки.

— Терциния, милая, лети спокойно. Терминал открыт, тебе ничто не угрожает. Все страшное уже прошло. Пусть твой бортовик сам посадит корабль. Доверь ему управление. Ты очень нужна нам всем, слышишь меня?

Терциния слышала, но ничего не могла поделать с собой. Закрыв лицо руками, беззвучно сотрясалась. Казалось, какая-то из мыслей-энергий, настигнув ее из нейроквантовой бесконечности, так обжигающе больно хлестнула все внутри, что не было, не хватало никаких сил ни бороться, ни стоять, ни выживать, ни дышать, ни жить…

***

Цезарь Шантеклер покинул Лабораторию спустя сутки после разгрома осаждавших город-притон теократов.

Выслушав все рапорты всех выбранных в спецотряд нейроквантового удара, а таковых было ровным счетом пятьдесят человек, Шантеклер, да и весь оперативный штаб адмирала Оди, признал результат беспрецедентным, если не сказать пугающе беспрецедентным.

Внешнее время операции заняло чуть более десяти минут, и то по причине неодномоментности действий и использования кораблей для доставки спецштурмовиков на орбиту с последующим инъекцированием их прямо в шлюзовых камерах перед самой высадкой на ковчеги.

Наземная операция проводилась от силовых терминалов, где инъекцирование провели значительно быстрей. Шестьдесят два приземлившихся после отступления дракаров модуля были уничтожены за двенадцать секунд группой из пятнадцати человек…

Последний из группы, получив инъекцию, уйдя на задание, вернулся спустя три секунды после укола, сообщив при этом, что провел в вылазке два часа и посвятил себя тому, что сломал десять лазерных зениток и лично вскрыл восемь модулей. Теократов из штурмовых отрядов он не убивал, а просто отбирал у них все действующее оружие, которое сложил в каком-то мелком кратере и заминировал. Со всеми своими товарищами по вылазке он держал надежную связь, но не все из спецотряда проявляли гуманизм в отношении противника. Некоторые, обходя «манекены» бегущих и ползущих послушников, подходили к ним и просто перерезали дыхательные трубки оксигенераторов. Разумеется, большинство теократов погибли просто во время разгерметизации модулей. То же самое касалось и ковчегов.

Вообще, психологическое состояние большинства участников спецотряда после выполнения боевого задания в режиме нейроквантового поля на поверку оказалось очень скверным и даже тяжелым, подавленным. И причина таких настроений была как раз в том, что невыносимо трудно уничтожать обездвиженного противника, не успевающего, а точней, неспособного даже помыслить о сопротивлении.

Парадокс нейрокванта, возможно, один из самых фундаментальных, состоял в отсутствии выраженной ненависти, сознательной агрессии. В конечном итоге рапорты всех участников контрудара вели именно к этой проблеме. Сорок пять из пятидесяти инъекцированных нейрозамедлителем признались в том, что никогда больше не хотели бы повторять такой эксперимент. Тридцать из пятидесяти сообщили, что никогда в жизни не хотели бы браться за оружие, даже если бы им пытались объяснить и доказать всю справедливость какой-либо войны и какого-либо возмездия.

Терциния, которая, до этих выступлений, прочитала свой отчет о полете в режиме нейроквантового поля, слушая рассказы очевидцев-исполнителей, вздрагивала и бледнела. Она, вернувшаяся из белого вакуума, привезла совсем иные ощущения, находившиеся в другом ряду сравнений и открытий, которые, по ее мнению, переворачивали всю картину мира. Ее страхи и беспокойство за жизнь одного человека теперь усилились страхом за людей, что вынуждены были испытать и узреть в себе другую сторону «медали» нейроквантовых эффектов. И эта сторона имела определенный моральный смысл, научный же интерес к таким «открытиям» выглядел кощунством. Как уравновесить эти чаши весов? Кто бы мог взяться за подобную задачу? Терциния надеялась, что только сам гениальный изобретатель нейрозамедлителя может справиться с противоречиями своего открытия, но слово на собрании взял не Гильгамеш, а Дамиан Гомер.

— Я не могу ответить за всю цивилизацию Нектарной звезды, и вряд ли это вообще возможно. Нечто или Некто, именуемый гением нашей цивилизации, решил провести нас по краю жизни и смерти. Мы восприняли это испытание как высший предел, и мы стали искать ответ. Мы стали сопротивляться, поняв, что не заслуживаем смерти, да и как могло возникнуть другое мнение! И в то же время, часть из нас, именуемая теократами, ответила на этот вопрос по-другому. Убедить их в обратном невозможно. Сами переговоры с ними невозможны, ибо, прежде всего, отвергаемы ими. Они не встраиваются в наши планы, в наш поиск Спасения. Мы увидели, что их план ужасен в основе, потому что подобен вирусу, пытающемуся защитить себя, переходя на все, что способно его удержать. Они фанатики, скрытые или явные, но они таковы, и они доказывают нам это. Как вирус они проникли в программу Спасения, и как вирус, который убивает, замещая собой здоровые клетки, они заполнили не один десяток ковчегов, покинувших систему… Рано или поздно вирус проснется и станет действовать и попытается по новой поработить тот организм, который его перенес, или же тот, который будет поблизости. Он может не затронуть носителя, но наверняка затронет его соседа. Доктор Гильгамеш изобрел что-то вроде вакцины. Мы знаем, как эта вакцина работает. Эффективно. Она убивает вирус. Против нее он бессилен. Но действие этой вакцины обладает и другими последствиями.

Она изменяет волю того, кто ее хотя бы один раз применил… Эта воля в принципе отрицает насилие, отрицает даже в отношении к вирусу. Вы считаете это неразрешимым пардоксом. Я так не думаю. Все изменится, если мы решимся на радикальный шаг: мы дадим теократам отпробовать нашу вакцину на себе… Теперь уже очевидно, что нейроквантовое поле, кроме воздействия на время и пространство, меняет самого человека, его психику, его сознание, причем изменяет в таких пределах, о которых мы еще не подозреваем. Я предвижу ваши споры и ваши сомнения, но я также предвижу и ваш будущий ответ. Гильдия передала мне права координатора над тысячами технологических анклавов. Вы утвердили меня в роли руководителя нового плана Спасения наших миров, но сейчас я готов предложить вам еще один. Уверен, что даже уважаемый доктор Гильгамеш не подозревает о таком повороте…

Гильгамеш, сидевший в первом ряду, рядом с Цезарем Шантеклером, насторожился, хотя и видно было, что эта его реакция выглядела вполне дружелюбно.

— Поясните, мэтр Гомер, — попросил Гильгамеш, окинув взглядом сидевших сзади, и, подавшись вперед, уперся локтями в колени. — Вы хотите отказаться от идеи строительства силового барьера во время пресловутого парада планет?

— Ответить не просто… Строительство барьера было бы возможно, если бы к нашему плану присоединился Королевский Двор и Республика астероидов. Но если в републике я еще могу быть уверен, то Королевский Двор большая политическая проблема, и вы знаете почему… Нет, моя идея превосходит все мыслимое, и вы, доктор, точней ваш бесценный препарат, ее движитель. Все последнее время я занимался детальным изучением Базиса Великого Приговора. Наш гениальный Звездный Архитектор позаботился о том, чтобы этот Базис, как вы знаете, был распространен десятимиллиардным тиражом, но есть еще один тираж Базиса, он гораздо скромней — всего несколько тысяч томов, и вот в нем-то Рамзес Имраэль опубликовал свои дневники. Меня захватила одна деталь в этих трудах. Всего несколько строк. Я выучил текст и могу процитировать его вам… Вот что там сказано, послушайте: «…я обнаружил, что гравитационная постоянная в нашей звездной системе нестабильна. Отклонения составили всего три процента на каждую тысячу измерений. Этого хватило, чтобы признать тот факт, что материя нашей системы, образно говоря, заражена неким вирусом…» Наводит ли вас это на какие-нибудь размышления? Если напряжение нейроквантового поля одного человека достаточно, чтобы обычный космический корабль, оказавшись в так называемом «белом вакууме», увеличил свою скорость в пятьдесят пять тысяч раз, а это значит превысил скорость света почти в два раза… Теперь представьте, каким напряжением будет обладать поле, если все население наших миров одномоментно использует нейроквантовый замедлитель! Мы вытащим систему из «больного» пространства, заставим двигаться сам космос и вылечим нашу звезду!

Зал безмолствовал. Молчал и Гильгамеш. На юном лице (или маске) на несколько секунд нарисовались глубокие морщины. Кажется, этого никто не заметил, никто, кроме Гомера, стоявшего перед собранием у маленькой трибуны. Но вот Гильгамеш собрался внутренне, вернул себе молодость. Встал с кресла и подошел к Гомеру, внимательно заглянул ему в глаза и так же развернулся к залу.

— Когда-то, еще до того как мы вместе с мэтром Гомером открыли вход в нашу засекреченную Лабораторию и начали свои эксперименты, так вот тогда, я помню, мэтр Гомер сказал мне, что у каждого из нас свой план действий, но мы при этом заключили партнерство. Вы удивительный человек, Дамиан, и знаете почему? Вы опять построили свою идею на вере. Но сейчас вы подкрепили веру всем тем, что нам постепенно становится известно о нейрокванте. Да, мой препарат изменяет и время, и пространство, и, вероятней всего, сознание также… Люди, которые выступали здесь, перед нами, потерявшиеся в сомнениях по поводу правильности своих действий, все они требуют нашей психологической помощи. Посмотрите друг на друга, посмотрите на меня, на мэтра Гомера, на адмирала Оди, посмотрите на Терцинию, вспомните каждый внутри себя, что вас делает людьми? Ответ будет простым и точным — вера. Какова она в сути? Можете ли вы утверждать, что те тысячи теократов, которые погибли сегодня и лежат мертвыми в кратерах Второй Луны, не имели внутри себя веры? Мой ответ — имели. Но наши две веры не совпадают. Мэтр Гомер прав — мы должны дать возможность лиловым тогам испытать нашу «вакцину», и мы будем предлагать им ее с большим риском для себя. Но такова неизбежность — рисковать тем, кто испытывает веру друг друга… У вас, Дамиан, есть одно удивительное качество — вы провидец. Я поражен вашим провидением относительно излечения нашей Догорающей звезды. Я бы просил вас, как своего друга и партнера, и я надеюсь, со мной согласится все собрание: выйдите в системный эфир. Пусть вас услышит и Королевский Двор, и Республика, пусть вас услышат и теократы. Расскажите им о событиях на Второй Луне, расскажите о тех, кто прошел нейроквант с оружием, расскажите обо всем, что мы испытали, и что открыли, и во что верим!

Никогда, кажется, Гильгамеш не говорил еще столь проникновенной речи, был ли он сейчас шутом, или ученым, или гением, или настоящим ангелом времени, а может, был всем одновременно…

Собрание штаба адмирала Оди завершилось. Победа над теократами, вырванная силами всего одного спецотряда, использовавшего нейрозамедлитель, с одной стороны, воспринималась как избавление, но с другой стороны, вызвало огромную моральную проблему.

Население города-притона, конечно, об этой проблеме ничего не знало. Население благословляло своих покровителей-ученых и самоотверженных пиратов. Узнав о потерях, которые понес флот адмирала Оди, инициативные притонщики организовали кампанию по набору добровольцев, их списки были доставлены бургомистру уже утром следующего дня. Гаргантюа, безмерно восхищенный таким обстоятельством, с гордостью передал эти списки адмиралу Оди. В то же утро пришло системное сообщение от Казенщика и гильдии утильщиков литейного анклава о том, что найден дракар Гулливера-Чекрепка и сам капитан-предводитель, которому оказана медицинская помощь. Благородный сын благородного родителя жив, хотя получил сотрясение мозга и множественные ушибы. Гильдия решила отметить смелость Гулливера, подарив в его владение одиннадцать новехоньких дракаров.

Утильщики также сообщали, что готовы и в дальнейшем возмещать все технические потери флота и что данный вопрос отдается в полное ведение мэтру Гомеру, чьи рекомендации признаются главенствующими для всех кораблестроительных анклавов.

Цезарь Шантеклер с делегацией покинул Вторую Луну на своей яхте в сопровождении четверки бригов, увозивших раненых и всех своих участников спецотряда. Большинство этих людей нуждались в безотлагательной психологической помощи.

Великий коллекционер увозил и в своей голове совершенно удивительные впечатления, привыкнуть к которым или хотя бы дать им определенную оценку он еще не был готов, ибо они, как ему справедливо казалось, затрагивали основы мировоззрения абсолютно на новом уровне.

Еще на подлете к летающему острову, Голиаф Саавердра скрепя сердце связался с Управляющим и Навигатором. Для монсеньора была неожиданная новость: его вот уже несколько часов кряду ожидал гость — бывший и ныне изгнанный ректор Королевской Академии Сулла Мануситха.

***

Гефестиан Кумар плеснул себе в кружку еще одну порцию того пойла, которое сам производил, приспособив для нехитрого перегона медоборудование из лазарета «Тифона». Свой обеденный набор на подносе он отодвинул в сторону, есть совсем не хотелось, зато почти с отеческим удовольствием наблюдал, как ели его гости, его находки, и какие! Если, конечно, поверить в то, что они рассказывали ему намедни…

Причин-то, собственно, не верить не было. Шутка сказать, он, Гефестиан Кумар, отловил в космосе и спас наследника правящего дома Поющей Нимфы, молодого князя Дереша, и его спутницу, дочь ректора Королевской Академии. — узников уже недействующей орбитальной тюрьмы, где он сам отсидел всего четыре года из назначенных семи лет. Спасибо в таком случае Великому Приговору. Хотя какое спасибо?! Теократы. Теократы…

Их, похоже, не остановил и Великий Приговор. Бывашие затворники монастырей на планетоидах Громоподобной Наковальни таки решили извлечь гром и выйти на арену, рукоположив на себя миссию предвестников божьего промысла.

Гефестиан залпом осушил кружку и подумал, что ненавидит лиловые тоги почти так же сильно, как и своих прошлых врагов.

— Значит, вы, князь, хотите разоблачить заговор и эту подмену вас, настоящих правителей Нимфы, андроидными марионетками? — Гефестиан икнул — пойло давно вызывало у него изжогу, но не пить на своей работе он не мог. — Иначе говоря, вы хотите организовать что-то вроде подпольной борьбы, что-то вроде сил сопротивления?

— Да, господин Кумар, — ответил Каспар, с аппетитом отправляя в рот последнюю ложку белкового мусса, четыре вкусовых разновидности которого составляли все разнообразие рациона кухни. — Я и Делия. Судьба свела нас в орбитальной тюрьме, судьба подарила нам спасение, значит, она поведет нас и дальше.

Делия смотрела на Каспара, как-то по-особенному улыбаясь глазами.

— Судьба, говорите… — Гефестиан изо всех сил боролся с сарказмом, последний был неизменным спутником изжоги. — Красивое слово судьба! Знаете, какое-то время в жизни я тоже верил в судьбу, потом плюнул, потом опять поверил… Но что вы можете сделать для своей родной планеты, князь? Вы не построите больше ковчегов. А все, что остались… Их судьбой распоряжается сейчас этот демон теократов, ваш враг. Ответьте мне лучше на другой вопрос: почему я, по-вашему, торчу на этой клятой посудине и набиваю ее морозильные трюмы трупами?

— Вы меня ставите в тупик, господин Кумар… Вы исполняете свою работу, а что еще может стоять за этим… — честно ответил Каспар.

— И вы не догадываетесь? И вы тоже, Делия? У вас нет предположений?

— Боюсь, что нет, — Делия не выглядела растерянной, но вопрос оператора и ее поставил в тупик.

— Я вам отвечу, князь… — начал Кумар. — Но беру с вас слово…

— Вы нам спасли жизни, господин Кумар. Берите любое слово.

— Любое, говорите… — Гефестиан посмаковал момент, отослав улыбку каким-то своим глубоким мыслям. — Пожалуй, любого мне не нужно. Ваш отец подарил нам свободу, подписал амнистию. Он мог бы этого не делать, ведь так? В орбитальной тюрьме были преступники похлеще меня в сто раз. Я просто хотел отплатить одному сановному гаду, вот и покусился на его жизнь неудачно, за что и сел. Потом я узнал, что сановный гад собрал манатки и сделал ноги навсегда… А слово ваше будет простым, князь: вы не будете чинить мне никогда никаких препятствий, мне и тем, кто со мной.

— Даю слово! — сказал Каспар серьезно.

— Хорошо. Так вот, моя работа на этом труповозе простое прикрытие.

— Прикрытие? Что же вы прикрываете?

— Ну, прежде всего, это ведь транспортный корабль, так?

— Так…

— Да, так вот… Я человек не гордый, князь. Я, конечно, не строю таких планов, как вы. Здесь повсюду теократы, они рыщут по всему околопланетному пространству, они заменили собой всю военную охрану. Я сдаю им тела в орбитальный крематорий. Потом у меня появляется вакансия… Не все люди на верфях погибли. Есть еще и такие, с самой Нимфы, которым не светило попасть в число избранных счастливчиков. Я собираю этот народ и увожу их в сектор старых заброшенных доков. Там уже много хороших людей расквартировалось. У нас есть четыре ковчега. Два из них требуют ремонта и дооснащения. Мы собираем не только погибших от теракта, мы собираем все, что годится для кораблей, для перелета, для свободы, той, которую мы заслужили. У нас есть оружие. Немного, но есть. Его хватит, чтобы отшибить башки пяти-шести сотням лиловых тог, если они сунутся в наши квартиры и тайники…

— И что же? — Каспар заметил, как у Делии блеснули глаза. — Зачем вы мне все это рассказываете? Я дал слово не мешать вам воплощать свой план, и я его сдержу.

— Да не о том вы сейчас, князь! — Гефестиан снова наполнил свою металлическую кружку. — Вы хотите переворот, хотите вернуть себя власть. Воспользуйтесь моими людьми и моим оружием. Очистите орбиту от лиловой нечисти, объявите нынешних марионеток лжекнязьями. Установите контроль над всеми космопортами и терминалами Нимфы.

— И что потом, господин Кумар?

— Потом, князь, — Гефестиан выпил. После третьей кружки изжога прошла. — Потом вы отпустите мои четыре ковчега с миром, просто дадите нам уйти. Хотите называть это сделкой — называйте. Вы дадите мне капитанов, навигаторов и продовольствие…

Каспар задумался. Была ли надежда как-то перестроить этого человека? Поведать ему о проекте Дамиана Гомера? О Парламенте Объединенных миров Нектарной звезды? Но ведь еще два дня назад он, Каспар, и она, Делия, облачаясь в антигравитационные скафандры с запасом энергии на пятнадцать минут, думали только о свободе, просто о желании покинуть проклятый чертог. Разве кто-то рисовал им их будущее или подкупал доверием? Все может измениться через час, через день, через месяц. А через год может измениться сама жизнь, ее форма и энергия… Вот только сердце, радующееся сердце — оно бессмертно и, кажется, действительно творит чудеса. Делия… Делия…

— Делия, ты со мной? Что скажешь?

Каспар знал, что она ответит, но все же спрашивал, все же…

— Я с тобой. Но ты мне тоже пообещай одну вещь… Когда все закончится, я хочу найти моего отца и забрать его к нам.

— А где мы будем, Делия, где, ты знаешь?

— Все решит сердце, — ответила девушка. — Наше с тобой, одно на двоих.

— Хороший ответ, — сказал Гефестиан с чувством. — Так что же, князь, деремся? Вы за планету, я за свободный космос?

— Мне понадобятся союзники, господин Кумар.

— Союзники, говорите… И кто же, если не секрет?

— Не секрет. Утильщики и пираты.

— Ничего не имею против. Но о наших с вами условиях вы им ничего не расскажете. Я хочу, чтобы на мои четыре ковчега больше никто не зарился, ни ваша нимфейская элита, ни чужие акулы.

— Принято, господин Кумар, слово дома князей Дерешей!

***

В бывшем тронном зале дворца Их Королевских Величеств, бывший регент, а ныне самовозвеличенный правитель Королевского Двора Лобсанг Пуритрам получал посвящение в теократы по обряду самого многочисленного монастыря и Храма Лиловых Тог — «кровоподтечников».

Обряд, обычно скрытый от всех глаз, Самовозвеличенный, а именно так теперь должен был звучать его титул, пожелал превратить в помпезное шоу. Разумеется, для воплощения этой идеи пришлось задействовать немало церберов еще действующего Департамента защиты, агентов-надсмотрщиков, которых по отработанной спецтехнологии давно и небезрезультатно держали на психотропной цепи, заставляя выполнять всевозможные полицейские и сыскные функции.

На сей раз церберам вменялось в обязанности отыскать, «воскресить» и согнать во дворец остатки всего былого цвета Двора — вассалов, полувассалов, их родственников, завалявшихся опальных аристократов, отставных гвардейцев высших чинов, одним словом всех, кому отсутствующие величества по разным причинам отказали в праве сопровождать их в спасительном бегстве в разные годы.

Самовозвеличенный, кроме насильственной практики, в отдельных случаях разрешил церберам применять и «обещательную». И хотя обещательной мало кто верил, по причине самой личности Пуритрама, насильственной все же боялись.

Залы дворца, таким образом, были худо-бедно заполнены обладателями и полуобладателями дорогих гардеробов, вскрытых и щедро расфасованных по персонам все теми же агентами-надсмотрщиками Департамента. Последние, в свою очередь, сами побаивались теократов, чья отстраненная хладнокровная невозмутимость вызывала у большинства церберов какое-то внутреннее оцепенение, граничащее с подобострастием — смесь весьма гремучую. Эту особенность в поведении агентов не мог не заметить и Самовозвеличенный, поэтому первый слой своего ближайшего окружения был им полностью заменен теократами. Оставался последний шаг: самому надеть лиловую тогу.

И вот, наконец, на глазах у почти пятисот подневольных гостей Лобсанг Пуритрам принялся исполнять роль главного участника сакрального обряда посвящения.

Самовозвеличенного пригласили спуститься с трона, пройдя семь ступеней тронной пирамиды. Внизу посвящаемого ждал круглый стол с пятью ритуальными шкатулками разного размера, хрустальной чашей с водой, а также двумя полотенцами.

Вокруг стола расположились пятеро теократов-манипуляторов, и каждый из них придерживал руками свою шкатулку. Еще двое заняли места по бокам Самовозвеличенного, и, наконец, перед самым столом с противоположной от Пуритрама стороны возвышался монах-жрец, теократ высшего храмового сана. На головах у всех посвятителей были черные треугольные шапочки с золотыми плащиками, прикрывавшими затылки.

Обряд начался с раздевания Самовозвеличенного. Его светский камзол и черную рубаху просто сбросили на пол. Обнаженного до пояса коротышку подвели к чаше с водой. Первый страж шкатулки попросил Пуритрама наклониться и окунуть голову в воду, затем из шкатулки было извлечено священное мыло, и теократ-манипулятор принялся аккуратно намыливать голову посвящаемого, при этом он дул на пену, и та, отрываясь от волос, летела в зал легким вихриком светящихся лиловых пузырей.

Далее к процедуре приступил теократ с бритвой, которую он также извлек из своей шкатулки. Постепенно перед завороженными зрелищем зрителями стал обнажаться рябой веснушчатый череп Самовозвеличенного. Ловкий теократ-брадобрей, казалось, одним своим указательным пальцем, упершимся в макушку Пуритрама, поворачивал его голову вслед за каждым движением священной бритвы. Еще несколько секунд, и в руки манипулятора взлетело полотенце. Свежеобритый, обсушенный и «шлифанутый» Пуритрам слегка пошатывался с закрытыми глазами.

Третий теократ извлек из шкатулки бутылек со священным ароматическим маслом. Плеснув на ладонь этой жидкости, теократ удостоил голову посвящаемого массажем под распевание молитвы.

Но вот и этот манипулятор отступил от стола, уступая место двум последним. Из недр большей шкатулки был извлечен… нет, это был не аппарат для нанесения татуировки… это были живые жалящие улитки — генетический изыск монахов Храма Лиловых Тог… Пуритрам отшатнулся и хотел что-то произнести, но в этот момент подал голос монах-жрец. Его металлический вибрирующий баритон оглушил Самовозвеличенного и поверг в сомнамбулическое оцепенение. Теократы-манипуляторы принялись облеплять голову Пуритрама священными улитками, и, пока звучал голос сановного посвятителя, улитки, впившиеся в кожу головы Пуритрама, безотрывно и довольно быстро ползали по ней, а также по лицу, оставляя красные, похожие на капельки крови следы…

— Посвящаю тебя, Лобсанг Пуритрам, в послушники Храма Лиловых Тог! — произнес жрец торжественно. — Меты этих священных улиток останутся на твоей голове на всю жизнь, на все время служения Господу. Прими свой долг и веру! Облачите его…

Теократы-манипуляторы сняли с головы Пуритрама улиток, и еще двое отворили последнюю, самую крупную из щкатулок, почти ларец, благоговейно извлекли из нее традиционное одеяние Храма — легкую лиловую тогу. Доселе безмолвствующий зал начал хлопать в ладоши сначала робко, а потом, по мере раздачи гостям подзатыльников и пинков агентами-надсмотрщиками, все сильнее и сильнее. Спектакль продолжался…

Вспыхнула и залучилась узорчатая иллюминация стен и сводов дворца. Публика колыхнулась: по периметру тронного зала раздвинулись плиты пола и из образовавшихся квадратных шахт выросли громадные цветки-фонтаны. Зазвучала тихая музыка…

Самовозвеличенный уже поднимался на тронную пирамиду со своей страшноватой татуировкой на голове и в лиловом облачении, когда раздался какой-то посторонний шум со стороны высокой ажурной аркады дверей, позади толпы.

Самовозвеличенный подозвал пальчиком одного из знакомых агентов, чью примелькавшуюся физиономию он запомнил.

— Что там происходит, быстро узнай!

Агент испарился и через минуту уже был подле Самовозвеличенного.

— К вам гость, господин, в сопровождении наших генералов Грифона и Пегаса, а также своей свиты, — доложил агент.

— Имя гостя?

— Мне не сообщили.

— Идиот! — рявкнул Самовозвеличенный.

— Служу господину! — ответил трудновменяемый агент.

Тем временем толпа стала раздвигаться по сторонам, образовав живой коридор. Распахнулись высокие двери. Процессия вошла в зал. Впереди, зыркая глазами по сторонам и шикая на всех без разбору, шагала неразлучная парочка братьев-генералов.

Самовозвеличенный прищурился…

Следом за генералами, в драгоценном камзоле, в шляпе с высокой тульей, шествовал не кто иной как Цезарь Шантеклер, легендарный правитель летающего острова. Не узнать этого человека Лобсанг Пуритрам не мог, так же как и большинство агентов-надсмотрщиков. Кто же, как не знаменитый Шантеклер, числился в вечной картотеке департамента в числе самых непредсказуемых политических игроков последних тридцати лет, чья же мифическая биография составляла предмет многочисленных практикумов спецслужб?!

В свите великого коллекционера шагало четверо одетых в одинаковые черные комбифренчи, с черными банданами на головах и в черных очках людей со шпагами, в эфесах которых красовались дивной красоты карбункулы. Узнать в троих из четверки бывших капитанов каравелл Лобсанг Пуритрам вряд ли смог бы, тем более ему совсем уж не пришло бы на ум, что именно так воплотилась мечта одного из телохранителей Шантеклера, бывшего пирата по имени Голиаф Сааведра.

Самовозвеличенный, свежепосвященный в высший монашеский сан Храма Лиловых Тог, нынешний диктатор Королевского Двора, коротышка Лобсанг Пуритрам подавил в себе нервное возбуждение, с утешением сообразив, что теперь на его «окровавленной» следами улиток голове и лице не будет видна ни бледность, ни алость, никакие другие признаки, выдающие беспокойство. Удивительно, но яд улиток лишил мышцы лица привычной мимической подвижности. По этой причине Самовозвеличенный решил взять изначально надменный с властными оттенками тон:

— Цезарь, ты пришел присягнуть мне на верность? Наконец-то! Насколько помню, ты всегда успевал в лучший момент. Воспользуйся им! Клянусь, это будет красивым продолжением моего праздника!

— Скорей, мой дорогой Лобсанг, я пришел, чтобы оказать тебе неоценимую услугу, — ответил Шантеклер со светской непринужденностью и жестом останавливая свою свиту.

— Не соблаговолишь ли снять шляпу?

— Ах да! — Шантеклер снял шляпу и небрежно бросил ее на пол. — Надеюсь, до моего скальпа дело не дойдет?.. Ты принял посвящение, Лобсанг, это мило. Надеюсь, тебе понравится лиловая тога, она ведь приподнимает человека над всем мирским и успокаивает разум, не так ли?

— Я думаю, Цезарь, что судить о том, что делает эта тога с человеком, будет тот, кто в нее облачен.

— Не сомневаюсь. Я просто хотел отметить, что она тебе очень к лицу. Мой камзол просто маскарадный костюм по сравнению с величием твоего парада! Прими мои поздравления!

— Наш разговор становится мне неприятен, Цезарь. Времена изменились, если ты заметил… Здесь больше нет Их Величеств королевских особ, а светский прием может легко обратиться в хорошую и крепкую мышеловку для неосторожных гостей… Так в чем же будет состоять твоя неоценимая услуга, если я не ослышался?

— Ты не ослышался, — сказал Шантеклер. — И конечно, у меня нет причины превращать наш разговор в тайное совещание, вокруг ведь только твои сподвижники…

Самовозвеличенный попытался наморщить лоб, сощурить глаза, но гримаса не прошла. Вся кожа на его посвященной физиономии была натянута как барабан.

— Ты совершенно прав, Цезарь, — Пуритрам решил наконец-то подняться на тронную пирамиду. — Продолжай…

— Ты, конечно, знаешь о провале десантной операции на Пестрой Маре и Второй Луне? И ты знаешь о том, какие потери понесли Лиловые Тоги, и ты, конечно, знаешь, благодаря чему утильщики и пираты одержали столь ошеломительную победу?

Пуритрам воссел на трон.

— Я знаю все, кроме последнего. Просвети нас… — Пуритрам чувствовал, как комок подступил к горлу.

— Все дело в этом… нейрозамедлителе времени, препарате, который изобрел Гильгамеш, нейрохимик, ваш бывший шут…

Лобсанг чувствовал страшное жжение во всем теле. Лиловая тога… Она убивала его. Она не давала ему дышать. Лобсанг сполз на троне почти на спину, вжался в сиденье как в спасительные носилки.

— С тобой все в порядке, Лобсанг? Мне продолжать?

— Продолжай, но без свидетелей… Всем, всем покинуть тронный зал! Пусть останутся только мои посвятители и генералы Грифон и Пегас. Агентам Департамента — всех гостей вон, без промедления! Цезарь, подожди… Я твой должник, клянусь господом! Кстати, кстати, попроси своих людей сдать шпаги. Мне неловко тебя об этом просить… Откуда ты появился, Цезарь?

— Из воздуха, Лобсанг, откуда же еще!

— Черт возьми, почему я до сих пор окружен идиотами! Почему меня не предупредили…

— Прости, Лобсанг, но твои сподвижники в лиловых одеяниях крайне плохо справляются с обязанностями офицеров космической службы, — Шантеклер продолжал нажимать на все больные места психики Самовозвеличенного, который уже таковым не казался. Наверное, это начинали понимать и другие, кто находился в зале.

Агенты-надсмотрщики выпроваживали гостей из зала с той же ретивостью, с какой загоняли сюда, хотя для первого все-таки больших усилий не требовалось. Шантеклер и его свита замечали откровенные усмешки на лицах людей.

Но вот зал опустел. Генералы Пегас и Грифон отобрали шпаги у Голиафа, Муркока, Карузо и Приама Пересвета и пристроились к нижнему ярусу тронной пирамиды, потешно изображая собой стражей Самовозвеличенного. Монахи-посвятители, следуя какому-то утвержденному регламенту, также взошли на иерархическую лестницу. Ближе всех и на ступеньку ниже трона расположился монах-жрец Храма Лиловых Тог. Вдохновившись такой расстановкой фигур, Лобсанг Пуритрам воспрял духом, неврастенический приступ Самовозвеличенного получил «законное» окончание и оформление.

— Мы готовы слушать тебя дальше, любезный Цезарь.

— Если так, тогда ты должен знать, любезный Лобсанг, что, применив нейрозамедлитель в контратаке защитников города-притона, Гильгамеш одержал беспримерную победу. Шестнадцать боевых каравелл возле Второй Луны и шестьдесят два десантных модуля господ теократов были раскурочены, опустошены и выведены из строя за двадцать секунд реального времени…

Самовозвеличенный, кажется, начинал понимать, с чем к нему пожаловал Шантеклер.

— Если это правда, Цезарь… — начал Пуритрам, запинаясь. — Что скажет Преосвященный Калидаггар?

Тот, кого Пуритрам назвал Преосвященным Калидаггаром, монах-жрец ритуала посвящения, впервые за время всего разговора одарил Шантеклера и его свиту прямым взглядом, от которого у всех пятерых кольнуло в межбровье.

— Следует быть осторожным, монсеньор, — шепнул Голиаф. — У этого меченого какие-то сверхспособности…

— Может, он ходячий детектор лжи, — предположил Приам Пересвет.

— А кто здесь лжет?! — с напускным негодованием спросил Муркок.

— Жаль, что у нас шпаги отобрали, — тихо вздохнул Альберт Карузо.

— Пусть попробует не вернуть, — процедил Голиаф.

— Будет гораздо хуже, если нас отсюда не выпустят, — заметил Приам.

Калидаггар, молча, стал спускаться по тронной пирамиде. Его длинная лиловая тога отличалась-таки своими свойствами от одеяний других теократов: она начала светиться, создавая эффект некой ауры. Это могло производить впечатление, однако не на Шантеклера, хотя монсеньор и отступил назад под защиту своей неразлучной четверки.

— Правда такова, какой ее хотят видеть люди, — изрек Калидаггар, остановившись. — Истина — совсем другое. Ее изрекает нам Господь. Этот мир не спасут ученые, ибо гордыня их слишком велика. Этот мир будет очищен нами и приготовлен к новому творению. Этот мир всего лишь глина в руках Творца. Да будет тебе известно, что Творец не лекарь, но своих лекарей он назначает сам, через откровения и глубину их молитвы. Я смотрю в твои глаза, Цезарь Шантеклер… Ты светский человек, который сам не может постичь замысел Творца. Но ты внедрился в ход его истории и не знаешь, что с этим делать… Скажи нам ясно: ты привез нам этот препарат? Ты перехватил его образец, не так ли? Ты хочешь заключить сделку с Творцом? Мы его слуги, и мы истинные лекари, и мы одни можем знать, как применить лекарство, и мы одни можем дать тебе моральное освобождение. Отвечай, Цезарь Шантеклер!

— Совершенно так, Преосвященный Калидаггар! — ответил Шантеклер твердым уверенным голосом. — Я привез вам этот препарат. Вначале я сомневался, но теперь, после ваших слов, Преосвященный, я уверен, что поступил правильно, и я буду надеяться, что Господь зачтет мне этот выбор воли.

— Господь зачтет, — Калидаггар закрыл глаза и поднял руки в жреческом обращении к небу. — Господь простит тебе даже то, что ты окружил себя учеными слепцами, которых переселил на свой летающий остров. Мы будем просить Творца помиловать твой остров, но, когда придет время, мы придем и на него, и ты будешь готов!

— Я буду готов, Преосвященный Калидаггар! — в голосе Шантеклера звучала самоотверженность.

Он справился со своей ролью. Он внушил доверие страшным татуированным жалящими улитками и облаченным в флюоресцентные тоги, светящимся от изменений влажности тела уродам.

Да будет так. Он, и его остров, и все другие острова жизни будут готовы. Но истина в том, по-видимому, что теократы — люди, а люди, которые придут в «нейроквантовое посвящение» с оружием, изменятся навсегда, даже в лиловых тогах, даже с кровоподтеками страдания на лицах…

— Я буду готов! — повторил Цезарь Шантеклер.

***

Двое абсолютно счастливых людей летели, а лучше сказать — плыли в пространстве «белого вакуума».

Их объятия, их радость от встречи, их упоение друг другом не прекращалось ни на минуту.

Они учились видеть мысли друг друга, ощущать одновременно все свои сплетения, переводы узоров-энергий, становящихся обьемными, вырастающими в какие-то небывалые растения, в нейроквантовых слепках, в сердцевинах которых они, двое, перемещались, словно танцевали, и с каждым движением облачали на себя легчайшие покровы. Их тела могли становиться громадными, как звезды, и, наплывая друг на друга, проникая друг в друга, изливать мегасферы своей плазмы в неутомимые, неиссякаемые недра друг друга…

Так они плыли, восторгаясь волнами страсти и бесконечной любви, которая, в сплаве их сознаний, сама принимала все мыслимые формы, ароматы, звучала аккордами бесконечности.

Они шутили, они называли друг друга «нейроквантовыми любовниками», «гомункулюсами белого вакуума». Они просто учились быть ангелами времени…

Они возвращались в обреченные миры Нектарной звезды, до ожидаемого коллапса которой оставалось еще пятнадцать месяцев.

Они ни о чем не жалели, радостно плывя на своем чудесном каботажном фрегате.

Терциния и Дарий.

***

В родовом замке князей Дерешей закончился день посещений — старинная традиция раз в месяц устраивать открытый прием для всех граждан Поющей Нимфы, пожелавших прийти, приехать или прилететь сюда, в Озерный край, для беседы и разрешения любых вопросов, спорных притязаний, получения новых княжеских вердиктов или отмены старых.

Династия Дерешей правила на планете уже девяносто лет и от своих предшественников отличалась умеренным либерализмом, верностью моральному принципу: «Устойчивость для всего стойкого».

Балансируя между всеми родовыми кланами, Дереши создали уникальную планету-государство — Союз Вотчин Поющей Нимфы. Правящая династия имела право обосновывать столицу на своей территории, заниматься устроительством всех государственных служб, утверждать политический курс, вести торговлю. Династия Дерешей была третьей, за время которой завершилась полная терраформация Поющей Нимфы.

Конечно, не знать историю этого мира, не знать все ключевые события прошлого нынешний советник правящего рода не мог — другое дело, какую цену он видел во всем этом старании, стремлении и величии… Теократ Мехди Гийяз Калиаббат такой цены не видел, более того, он ее мировоззренчески отрицал, отрицал вслед за Богом, чье отрицание было куда как более всеохватывающим, куда как более всесильным.

Ему, Калиаббату, требовались средства и исполнители этого слабого человеческого отрицания. Богу же… Мехди тешил себя надеждой, что Богу требовался он, по сути, также исполнитель. Но Бога Мехди не слышал никогда. Ни до своего посвящения, ни после. Задавать такой вопрос другим теократам, младшим или старшим по сану, Мехди не решался, боясь быть уличенным в неготовности до конца принадлежать и отдаваться сакральным замыслам.

Понятней было другое — служение Храму. Здесь все вроде бы не вызывало никаких сомнений. Храм говорил: «Укротите зло через укрощение зла циничных гордынею своей. Используйте для этого все средства, также и средства тех, против кого идете!» Ясная формула. Понятная идея. Что ж, значит, так перевели слова Бога те, кто его слышал в Храме. Надо ли спорить? Нет. Все просто. Но исполнять эту с виду простую формулу приходилось сложными комбинациями, а сложность, она,как известно, от ума. А ум от гордыни. Или наоборот?

Но чем больше сейчас советник-теократ продолжал крутить в голове эти ускользающие понятия, тем тяжелей, чугунней становилась его татуированная «кровоподтеками» голова.

Вот эти дураки-андроиды, изображающие князей Дерешей — трюк, вроде бы, бессмысленный, но получалось так, что необходимый. Так спокойнее для кланового союза. Даже теперь, когда их клановые надежды катятся под жернова Великого Приговора. Но посвящены в трюк только некоторые представители кланов Кромвелей, Гойя и Далилов, для всех остальных отец и сын Дереши — все те же живые фигуры привычного порядка. С одной поправкой. Дереши-андроиды «заключили» договор с теократами — Дереши-люди такого бы не допустили. Сложная комбинация? Достаточно сложная.

Но кто знает о том, как она сложна? Это знает советник и все заговорщики, от которых правильнее всего было бы уже начинать избавляться, так же как поступили с князьями. Что же касается «укрощения зла» открытым способом… Да, теократы понесли потери. Зло нашло в своих арсеналах такое средство, против которого никто не устоял и ничто не устояло. Теперь это средство оказалось в руках теократов и нужно научиться его воссоздавать и потом применять. Невозможно не применить. Иначе рано или поздно будет разрушен Храм. Древние мудрые теократы утверждали, что Храм нужно носить в себе. Наверное, это так, потому что как же тогда слышать Бога?

Все! Все! Все! Больше ни одной мысли. Долой все это уродство…

Мехди Калиаббат потер обруч связи, не надевая на голову.

— Системное собощение для Лобсанга Пуритрама. Код доступа ноль три, пароль «Очищение». Обруч, записывай текст… Лобсанг, моя просьба остается в силе: когда прибудет основная партия препарата Гильгамеша? Положение на Нимфе осложняется с каждым днем. Повстанцы на орбите заметно оживились. С ними этот лженаследник, который выдает себя за молодого князя Каспара. Если окажется, что он не «лже», а настоящий, я сожалею о своей ошибке… Если мальчишке удалось бежать из заброшенной тюрьмы… Конечно, нужно все проверить. Но повстанцы пока используют его как свое знамя, или он их, как свои силы. Наши патрули уже сталкивались с пиратскими дракарами. Это явно старания утильщиков и тех, кто называет себя Парламентом Объединенных миров. Орбита кипит, гибнут послушники Храма. Кланы начинают задавать любопытсные вопросы моим подопечным «правителям». Не вижу никакого смысла держать более этих кукол. Если не поспешить, то «свергать» их будем не мы, а какие-нибудь оголтелые краснобаи, оппозиционные Далилы. Мы вычислили многие гнезда повстанцев на орбите, но эффективно бороться с ними не можем. Местная нимфианская полиция — полная гниль, а послушников слишком мало. Почему не приходят каравеллы с планетоидов или от вас? Как далеко продвинулись испытания препарата? Ответь мне, может, Храм передумал воплощать свою великую Миссию? Что говорят Преосвященные? Как видишь, очень много вопросов и совершенно никаких действий. По этой причине я начинаю действовать сам и первым делом прекращу спектакль с куклами…

Лобсанг, мы с тобой не всегда были теократами и провернули вместе немало хитроумных операций. Я знаю, ты всегда был на высоте. Она твоя по праву. Но не забывай о том, что Храм теперь наблюдает и за нами. Надеюсь, тебе не слишком тесно в лиловой тоге?

Иногда я сожалею, что не улетел вместе с остальными ковчегами на «Весте» и что мне пришлось надеть тогу, причем раньше, чем тебе. Впрочем, впрочем… До скорой встречи, Самовозвеличенный, и да хранит тебя Храм! — Мехди Калиаббат перевел дух.

Странное чувство тяжести в голове и теле не пропадало. Может быть, отменить отправку сообщения? Нет. Обруч уже закрыл свои веерки. Больше никого ни о чем предупреждать не стоило. Да свершится Очищение!

Советник подошел к одному из двух саркофагов, стоявших в его кабинете, — тех самых, в которых во дворец тайно были доставлены Дереши-андроиды. Теперь эти мощные биокамеры служили сейфами. Активизировал один из них: фасеточные створки передней крышки саркофага стали причудливо складываться, открывая внутренность, заполненную голубоватым газовым консервантом.

Саркофаги продолжали надежно выполнять свои функции, но теперь хранили не людей и не андроидов. Калиаббат погрузил руку в голубой дым. Извлек пистолет-инъектор и отдельно обойму ампул нейрозамедлителя. Вот твой лучший подарок, Лобсанг! Твои нейрохимики клялись и божились, что им удалось расшифровать формулу этого чудовищного состава… Значит, можно им поверить… Но страшно, черт возьми! А если нет… Если вся эта история с благородным дарителем Шантеклером — ловкая проделка? Если он в заговоре с Гильгамешем и всеми утильщиками, с этим отребьем из подземного города Второй Луны? Зло! Вот оно, зло, в его, так саказать, самом концентрированном виде…

Шестнадцать каравелл и шестьдесят два десантных модуля выведены из строя, фактически уничтожены за двадцать секунд без единого выстрела!

Три тысячи послушников Храма погибли, и еще две тысячи то ли взяты в плен, то ли пропали без вести. Одним словом, не вернулся никто. Десять вооруженных каравелл с планетоидов и шесть отсюда, с Нимфы… Да благословит эту жертву Храм! Зло победило, но зло не забрало души братьев Храма, ибо они защищены, как утверждают те, кто слышит Бога! Можно ли усомниться?

Калиаббат присоединил обойму с ампулами… Нет. Что-то забыл… Вернувшись к столу, открыл верхний ящик. Стилет! Тонкий, граненый. Лезвие в ножнах. Расстегнул тогу и спрятал оружие в узкий глубокий карман левой полы. Положил инъектор на пол. Стал на колени, соединил ладони на груди, закрыл глаза. Но вдруг пронеслась мысль-фраза, и от этой фразы вздрогнул: «Ты ли это, Мехди?»

— Я! — ответил сам себе вслух, но молиться не стал. Закатал рукав тоги на левой руке. Приставил инъектор к чуть заметной вене. Напрягся… Выстрел!

Теперь так будет выглядеть новая молитва теократа…

Да свершится Предготовление!

Время остановилось.

Как определить? Калиаббат бросил взгляд на открытый сейф-саркофаг. Клубы газового консерванта не двигались. Калиаббат приподнял пистолет-инъектор на уровень лица, разжал пальцы. Инъектор завис в воздухе, словно лег на подставку.

Неужели такое возможно!

Калиаббат схватил инъектор и спрятал его в карман правой полы. Быстро встал. Воздух на секунду стал горячим. Отчего это? В нейроквантовом поле нельзя двигаться слишком быстро физическому носителю поля… Он попытался вспомнить все те немногие инструкции, которые передал ему Лобсанг, знающий о сериях первых испытаний в лабораториях Королевского Двора.

Советник собрал всю свою ненависть, какую только мог выжать из странно замершего сердца. Так должно быть легче… Вышел из кабинета. Даже удивительно, как он быстро привыкал ко Злу, которое сейчас сидело в его крови, или мозгу, или в том, куда от впрыснул препарат Гильгамеша! Куда? Может, прямо в душу?

***

В четвертый промышленный сектор канцлер Республики Независимых Астероидов Атилла Левит вылетел на своей яхте под конвоем пяти гвардейских корветов, личное командование которым взял на себя военный советник Симон Круз.

Советнику, как и самому канцлеру вместе с его административной командой, надлежало быть на смотре сорока трех межзвездных каравелл, построенных на верфях за рекордно долгий срок: почти три месяца. Именно гвардейцы традиционно брали на себя обязанности защиты и охраны верфей в то время, когда исполнялся очередной этап программы строительства Ковчегов Спасения. Обычные кибер-патрули в этих случаях усиливали гвардией.

Администрация канцлера присоединялась к технической комиссии, которая должна была оценить и продемонстрировать все параметры и качества построенных кораблей. Затем в течение трех дней шла загрузка экипажей и пассажиров, чьи списки составлялись заранее в строго секретном порядке, не оглашаясь во избежание ажиотажа и всех мыслимых последствий, включая охоту на «счастливчиков».

Республика открыла счет уже шестой тысяче Ковчегов, и, разумеется, самый главный момент обращения канцлера к тем, кто покидал систему Нектарной навсегда, выглядел весьма торжественно. Обращение, текст которого Атилла давно выучил наизусть, выглядело как завещание. Канцлер с присущим ему красноречием изредка добавлял в текст какие-нибудь новые ободряющие слова.

Что бы там ни думали разные злопыхатели и паникеры-завистники, но канцлеру приходилось разлучать людей, разлучать семьи, и это было донельзя тяжким моральным испытанием. Привыкнуть можно было ко всему, но только не к этому.

Худшее, однако, ожидалось впереди. В скором времени населению республики придется объявить о закрытии Программы, просто потому что исчерпаны все ее материальные возможности, просто потому, что люди не хотят больше работать, просто потому, что отказывались и киберы… Просто, просто, просто… Очень много разных «просто» сложилось вместе.

И совсем непросто будет внушить, с одной стороны, депрессивному, а с другой — агрессивному населению новую надежду. Для начала в нее следовало поверить самому канцлеру. Атилла Левит не верил.

Мэтр Ронсар, бывший его советником от Гильдии утильщиков, рассказывал просто-таки какие-то сказки о нейроквантовом чуде Гильгамеша. Теперь все выглядело так, будто и проект Дамиана Гомера бледнел и терял смысл перед гиперутопической идеей создания мощнейшего нейроквантового поля, способного излечить звезду.

Если в силовой барьер Атилла Левит еще мог поверить, по крайней мере, как инженер, он вполне представлял себе масштабы и даже средства этой суперстраховки, но темную «эврику» пусть даже гениального нейрохимика, к тому же много лет носившего личину шута, — видел глубоко бесперспективной.

Впрочем, мэтр Ронсар и сам не выглядел убежденным сторонником такого «Спасения», весьма похожего на акцию добровольного массового гипноза. Разве подобные идеи имели отношение к науке? Здесь эскпертам работы только на год или больше. И даже если представить, что он, канцлер, согласится лично убедиться в возможностях открытия Гильгамеша, ему понадобится вытаскивать из щелей ученый совет Республики, людей крайне конформистских, крайне скептических, крайне неверующих.

И, наконец, последнее — угроза теократов! Лобсанг Пуритрам, этот мрачный безумец у власти, принявший, к тому же, два месяца назад, посвящение в послушники Храма Лиловых Тог, диктатор, опасный человек и политик…

Смотр каравелл проходил из так называемой канцлерской визы, одной из спецплатформ с заданной программой полета — нечто вроде открытого летающего трамвая с изменяемой конфигурацией стыковочной базы. В обычное время такие платформы развозили киберов и людей по всему промышленному поясу, который, кстати, как и большинство жилых астероидов, был заключен в оболочку силового атмосферного туннеля, растянувшегося на несколько тысяч километров. Внутри пояса везде была установлена искусственная гравитация. Терминалы и стапели верфей могли при этом выдвигаться за пределы атмосферы в космос, отправлять и принимать любой транспорт. Как молекулы-островки присоединялись к поясу сотни синхронизированных астероидов, где в былые времена велась добыча руд и откуда на платформах-баржах доставляли ценные металлы на плавильные заводы.

Сейчас большинство этих астероидов-молекул были заброшены и служили местом расквартировки всех бездомных и опустившихся людей, промышлявших редкой контрабандой и меновой торговлей с никогда не унывающими утильщиками из числа не входящих в анклавы. Увы, ни сил, ни времени, ни желания бороться с этим общественным прецедентом упадка у республики не было.

Инженерный совет приветствовал канцлера и его команду довольно прохладно. Авторитет власти медленно и неизменно клонился к закату — тоже один из справедливых признаков упадка. Атилла Левит с этим мирился, однако точно знал и понимал, что пока его фигура сохраняет хотя бы видимость значимости — гражданский хаос в своей катастрофической форме не наступит. Власть инерционна в обе стороны.

Летающую платформу заполнило человек тридцать пассажиров, не считая десяти гвардейцев из личной охраны канцлера и двадцати киберов-полицейских. Симон Крез вел непрестанные переговоры по обручу связи с капитанами корветов, влившихся в число патрульных кораблей вокруг всего пояса.

— Господа, уважаемый канцлер, — начал свое обращение ведущий эксперт инженерного совета Лидий Мусагет. — Регламент нашего сегодняшнего смотра сокращен. Не секрет, по каким причинам. В секторе неспокойно. Работа на большей части наших заводов остановлена. Срывы технологических цепей уже давно стали хроническими. Самое отвратительное, что мы с вами получили еще одну манию… Синдром Великого Приговора… И люди, и киберы, не сговариваясь, выводят из строя уникальное оборудование, сборочные линии, всю обслуживающую технику. Защищаться от таких действий — задача почти не выполнимая. Каждый день мы включаем новые резервы, демонтируем испорченные машины, перестраиваем планы и схемы. Сорок три каравеллы на стапелях — это практически все количество, которое мы смогли предоставить для Программы Спасения. Объявлять эти печальные результаты всей республике мы не можем, и я думаю, вы, канцлер, со мной согласитесь. Но и утаивать такое положение дел будет крайне трудно… Сегодня вы не услышите от меня привычных отчетов. Мы также не будем проводить экскурсий на каравеллы. Необходимости я в этом не вижу. Мы совершим облет верфей, возможно, в последний раз. Ну и, конечно, главное!.. Здесь присутствует военный советник, господин Симон Крез, также пресс-секретарь канцлера… Это очень хорошо, потому что буквально через несколько минут, как только наша платформа пристыкуется к первому причалу, я объявлю вам информацию совершенно иного рода…

— Лидий, вы о чем? — канцлер насторожился. — Здесь какой-то подвох! Симон, посмотрите на меня… Мне не нравятся подобные заявления. Что значит «информация совершенно иного рода»? Объясните, наконец! А вы, Симон, чем, черт возьми, вы заняты?

Симон Крез, сидевший в кресле позади канцлера, положил руку ему на плечо.

— Сидите, господин канцлер, спокойно! Мы бы могли провести эти переговоры и раньше, и даже без вашего участия, но, видите ли, нам нужны главные свидетели…

— Какие переговоры, Симон? Вы что, шутки шутите? Мы здесь для того, чтобы принимать каравеллы, — Алилла Левит попытался встать, но тяжелая рука военного советника его удержала. — Кто мне объяснит, что здесь происходит? — выкрикнул канцлер. — Гвардейцы, ко мне! Старший офицер, немедленно оцепите платформу! Военный советник Крез, объявляю вам лично: вы лишаетесь своих полномочий!

Несколько гвардейцев охраны рванулись с места, но, к полному удивлению канцлера, кибер-полицейские вскинули свои квантайзеры и с самым решительным выражением своих пластиковых физиономий направили их на опешивших гвардейцев. Видя количество направленных на них стволов, гвардейцы не двигались.

— Как видите, канцлер, — Симон Крез поднялся со своего кресла, — я ничего не лишаюсь. А вам придется очень скоро лишиться многого. Лидий, продолжай!

— Ну же, теперь все понятно! — эксперт с некоторым сожалением посмотрел на Атиллу Левита и всех остальных чиновников. — Мы действительно намерены провести переговоры с теократами от Королевского Двора о передаче им тридцати шести каравелл в обмен на причитающиеся нам и нашим семьям, инженерам этой Богом забытой республики, а также части военных, состоящих в союзе с нами. Как вы понимаете, канцлер, вы, а также ваш пресс-секретарь, мы хотим, чтобы договор был подписан вами лично, за что вы будете лично отчитываться перед Республикой и, соответственно, ею же растерзаны. Но мы, вероятнее всего, этого не увидим, к счастью. Таков наш план, господин ничтожный канцлер. И последнее… Боюсь, точнее подозреваю, что у вас нет права отказаться.

Атилла Левит не верил в происходящее.

Западня!

Они все спланировали заранее, и Симон Крез, и Лидий Мусагет, и все эти тщедушные трусы-инженеры, по чьему заказу могли действовать и так называемые маньяки-отказники, и люди, и киберы… А если посмотреть дальше, то станет ясным, что такую игру мог затеять только один явный враг Республики — Лобсанг Пуритрам…

— У меня есть одно право! — Канцлер мысленно просчитал шаги до Лидия Мусагета: пять. И на счет «пять» бросился вперед, резко оттолкнул от себя военного советника. Еще через пять секунд пальцы канцлера сомкнулись на шее эксперта и с бешеной силой стали ее сдавливать. Мусагет хрипел, глаза его выпучились и наполнились ужасом.

Улучив момент, гвардейцы охраны подняли свое оружие и, образовав круг, развернутый вовне, стали приближаться к канцлеру. На пути их находился только один военный советник. Симон Крез не раздумывая выхватил свой пистолет и выстрелил в канцлера, боровшегося с Лидием Мусагетом. Не поняв, в кого именно пришелся этот выстрел, гвардейцы открыли стрельбу по киберам-полицейским. Пресс-секретарь и человек пятнадцать чиновников из аппарата канцлера залегли на пол между кресел.

Атилла Левит повалился, подминая под себя эксперта. Тот вырвался из ослабевшей хватки канцлера и пополз к Симону Крезу.

— Прикажи прекратить огонь, болван! — хрипел Лидий Мусагет. — Ты все испортил! Теперь нас действительно сочтут предателями. Слышишь меня, идиот?!

— А так оно и есть, если разобраться, Лидий… Я просто все поставил на свои места! — Симон Крез оттолкнул эксперта и с разворота, не целясь, выстрелил в старшего офицера гвардейцев. Увидев, как падает их командир, остальные семь опустили оружие.

Киберы-полицейские уже бежали к ним, продолжая прикрываться бронированными щитами и для острастки выпускать очереди поверх голов сдающихся.

Среди всей этой возникшей суматохи и перестрелки только один человек из свиты канцлера вел себя очень сдержанно и спокойно. Это был советник Атиллы Левита мэтр Ронсар от Гильдии утильщиков. Он не прятался и не падал на пол, не вскрикивал и не метался. В кармане его камзола лежал изящный пистолет-инъектор. Когда мэтр Ронсар увидел упавшего Левита, своего друга молодости, талантливого инженера, с которым они когда-то вместе работали над идеей синхронизации астероидов, потом разлучились на много лет, он вспомнил лицо канцлера, когда тот набросился на Лидия Мусагета, отчаянное лицо…

Мэтр Ронсар, не обращая ни на кого внимания, подошел к Атилле Левиту. Канцлер еще дышал, непроизвольно сжимая кулаки, и что-то шептал. Утильщик незаметно приставил инъектор к шее друга, нажал курок. Прошла секунда, и такой же укол он сделал и себе. Момент был удачным, потому что как раз в это время автоматическая летающая платформа уже заходила на первый стыковочный причал, прижалась к терминалу, ожидая, когда сработают мощные причальные захваты.

Посмотрев на советника Ронсара, присевшего на пол и поддерживающего смертельно раненного канцлера, Симон Крез не придал этой сцене большого значения. У Атиллы здесь было много людей, навязавшихся ему в друзья, в советники, ненавидящих его притом. Но вот нашелся хотя бы один не трус… Да и черт с ним!

Но вот когда, чуть отвлекшись, он снова посмотрел в сторону трогательной сцены, то увидел нечто из ряда вон выходящее: канцлер уже стоял на ногах и Ронсар даже не поддерживал его… И оба они, как бы правильно сказать, растворялись в воздухе, теряли очертания, блекли, испарялись, как если бы были духами, а не людьми…

— Проклятие, что это?! — Симон подтолкнул Мусагета и указал на пустое место.

— Канцлер! — вскрикнул Мусагет и забегал глазами по платформе. — Куда он делся, Симон? Что ты молчишь? Ты видишь, его нигде нет. Он не мог уйти незамеченным. Его нельзя упускать, слышишь… Прикажи его искать немедленно!

Симон Крез вздохнул, сказал про себя еще раз «Проклятье!» и со всей силы с неимоверным наслаждением выпустил кулак в скулу Лидия Мусагета. Главный эксперт взвизгнул и, сбивая с ног кибер-полицейских, отлетел метра на три в проходе между кресел.

— Надо было все-таки дать возможность Атилле задушить тебя! — сказал военный советник с верхом презрения. — Хочешь драпать из нашего мира, торопишься… Я еще подумаю, брать ли с собой таких гнид, как ты!

***

Мехди Гийяз Калиаббат шел по коридорам и галереям замка.

Да, это был момент истины, хвала Храму!

Все движение, все население вокруг замерло: охранники, прислуга, офицеры служб, церемониймейстеры, коменданты, «царедворцы» правящего дома, приближенные и теократы. С некоторых пор послушников стало много, достаточно, чтобы следить за всеми, даже за теми, для кого слежка являлась работой. Он сам их на это направлял, он сам выстраивал в замке систему абсолютного контроля. Но абсолютного не получалось. Абсолютный, должно быть, имел только Бог, которого Мехди не слышал. Сейчас он не слышал даже шума от собственных шагов.

«Я превратился в призрака, — подумал он. — Меня никто не видит, как Бога!»

Он стал подниматься по лестнице, расставив руки, и так сбил с ног человек пять из числа офицеров Тристана Гойи. Повернулся, чтобы оценить последствия…

Все людишки взлетели в воздух, как надувные куклы, и не падали, а только стремились к падению. Их лица, застывшите в определенной мимике, ничего не выражали.

В крыло замка, где размещались княжеские покои, он попал просто: препятствий не было нигде, их не могло быть и раньше. Калиаббат проникал сюда беспрепятственно, когда требовались какие-нибудь моральные наставления андроидам. Это было сугубо его личное дело. И все бы шло как нужно, если бы такой же практикой не стал пользоваться этот выродок Гойя. Двойной предатель…

Наверняка, он сейчас здесь, наверняка после того как «князья» завершили прием посетителей, где, конечно же, суетливый интриган умудрился что-нибудь подтасовать, подменить, а теперь пытался обьяснить двум идиотам свое правильное отношение к политике или хуже того — научить…

Калиаббат вошел в рабочий кабинет Марко Дереша.

Все было еще хуже…

Тристан Гойя действительно был здесь. Князья-андроиды сидели в креслах у горящего камина. Пламя не шевелилось. Гойя стоял у камина, непринужденно опираясь локтем о каминную полку, и что-то говорил: рот его был полуоткрыт, а глаза нацелены на маленький черный приборчик, который шеф нимфианской разведки держал в левой руке. У приборчика был странный циферблат и несколько управляющих кнопок. Программатор. Естественно, секретный…

Калиаббат извлек стилет из кармана своей тоги.

Первыми двумя ударами он проколол головы андроидам. Из отверстий на месте проколов брызнули электрические разряды. Брызнули и застыли голубыми змейками…

Третий удар стилета пришелся Тристану Гойя в шею, сбоку. Лезвие прошло насквозь. Фонтанчики крови вырвались из шеи с обеих сторон и застыли. Калиаббат посмотрел на стилет: лезвие было совершенно чистым, кровь просто не успела к нему прилипнуть. Гойя продолжал говорить, выражение его лица не изменилось. Если верить действию нейрозамедлителя, то для убийцы выражение лиц его жертв не изменится еще долго, но в том, другом, времени, этих троих больше нет.

Калиаббат вышел из кабинета.

Кто дальше?

Друзилла Кромвель…

С некоторых пор эта проститутка заимела в замке отдельные апартаменты. Гойя ей покровительствовал. Хуже всего, что утешителями Кромвель становились и целомудренные теократы, которых эта тварь совращала, отнимая их способность слышать Бога…

В роскошно украшенную спальню Кромвель Мехди Калиаббат вошел, миновав комнаты с бассейнами, в которых в застывшей, словно лед, но горячей воде плавали четыре молодые фрейлины, увеселяющие двух пьяных офицеров и двух татуированных теократов. Все это развратное купание было обставлено воскурениеми, бурдюками дорогих вин, из которых вино проливалось прямо в бассейны, фруктами, падающими из блюд туда же… Тела женщин были перевязаны массивными золотыми цепями…

Калиаббат застал Друзиллу Кромвель в ее постели. В позе наездницы она восседала на чреслах теократа, которого Мехди еще вчера назначил курьером в южные провинции Далилов. Балеар Кемаль, так кажется, звали этого послушника из числа служителей высокого сана. Почему ты вернулся так быстро, Кемаль? Ты, может быть, полагал, что тебе не следовало подчиняться Мехди? Ты продаешь Бога, которого слышишь, здесь, вонзив свой член в эту пакостную гадину, содрогающуюся в оргазме, который она не достойна получать от тебя, преосвященный воспитанник Храма!

Стилет Калиаббата проткнул шеи обоим…

Куклы продолжали исполнять свои мерзостные судороги страсти. Они уже умерли. Калиаббат снова посмотрел на лезвие… Чистое! Ни капли крови… И руки, руки, такие же чистые…

Он вернулся к оргиям в бассейнах. Нанес еще восемь ударов. Правда, для этого пришлось зайти в воду. Так ему показалось или нет… Вода не успела промочить ему тогу. Конечно, все это были эффекты нейрокванта. Эффекты Зла. Смотря кто его на себя примерял…

Вот для него, Калиаббата, это было не Зло, а модуль разрешения быстро изменить ситуацию, дабы приблизить божественный замысел, устранить препятствия! Да, да. Именно так! И нейроквант щадит его, Он не давал ему возможность увидеть смерть своих жертв. И это даже успокаивало. Руки совершенно не дрожали, и, кажется, ничего не менялось в душе… Или все-таки менялось?

Калиаббат вышел из апартаментов Кромвель.

Вернулся к лестнице, по которой поднимался. Сбитые им еще полчаса назад офицеры все еще подлетали в воздух…

Стилет работал безукоризненно. Получалось так, что четкость ударов даже не изменила первоначальной траектории подлета этих кукол…

Куклы, куклы… Их много наплодилось в этом чванливо-мерзостном своей шикарностью замке. Куклы всех полов, разрядов, званий, куклы в погонах, в ливреях, в черных комбифренчах, в лиловых тогах… Да, как ни странно, и в тогах! В тогах тоже были куклы, но какие-то особенно уродливые, с татуировкой кровоподтеков на головах и лицах. Какие-то из кукол держали оружие, какие-то — папки с документами, какие-то ничего не держали. Почти все уроды в тогах держали четки…

Прежде чем проколоть шеи ублюдкам, Калиаббат отбирал у них четки и накидывал их на левую руку, для коллекции. С голов нескольких чиновников Калиаббат снял обручи связи и развлечения ради поставил их над головами своих жертв в виде нимбов.

Стилет выполнял свою работу, руководимый нейроквантовой коррекцией движения с хирургической точностью.

Куклы продолжали идти, говорить, смотреть, писать, но они уже не жили…

Калиаббат понимал, что они его не видели, что его вопросы к ним они не слышали. И эти уроды в лиловых тогах тоже ничего не чувствовали и не слышали. Они не слышали Бога, который к ним обращался! Они были недостойны, предатели Храма! Какого, впрочем, Храма, Калиаббат не мог вспомнить. Он там никогда не был. Или был?

Свой страшный обход замка Мехди завершил внизу в приемном холле, куда спустился примерно через час после введения препарата.

Зачем он пришел в этот жуткий замок? Неужели и за его пределами простирался такой же мир кукол? Неужели теперь требовалось идти туда?

Требовалось. Требовал Бог, живший в вакууме нейрокванта. Но почему этот Бог молчит и теперь? Почему?

Калиаббат пощупал свое лицо. Почему он ни разу не видел своего лица, не поймал его ни в одном зеркале? Разве в замке не было зеркал? Мысль найти зеркало настойчиво стучала в его виске. Он стал оглядывать стены приемного холла. Кукол здесь было немного.

Вот у одной из высоких колонн он заметил двух дам в окружении своих пажей, строго одетых молодых людей. Одна из дам держала зеркальце в руке и другой рукой поправляла челку. На парике ярко-красного цвета волосы завиты в виде гребешков… Калиаббат вспомнил, что уже подходил к этой группе людей. Все они были мертвы: и дама, поправлявшая челку, и та, что стояла рядом, и молодые пажи…

Калиаббат вернулся за желанным предметом. Отобрал зеркальце у куклы и, переведя дух, посмотрел на себя… В ту же секунду крик ужаса вырвался из его горла… На него смотрело лицо теократа, с такими же уродливыми татуировками, но все они, эти кровоподтеки, стали черными, смоляного цвета и набухли, как набухают прожилки! Они казались приросшими к коже венами, наполненными черной сухой сажей…

Калиаббат закрыл глаза и попытался вспомнить всю свою дорогу сюда. Наверное, он простоял так неподвижно минут пять, потому что когда снова открыл глдаза, то не поверил в то, что увидел: две ожившие куклы шли к нему, и он их сразу узнал…

Стилет выпал из его повисшей плетью руки. Посыпались трофейные четки теократов, но ничего не упало на пол, а повисло в воздухе.

Молодой живехонький князь Каспар Дереш и бывший капитан каравеллы «Веста» Натан Муркок шли через зал к нему, потерявшему разум теократу, шли спокойно, не отрывая глаз от своей цели, ни на одну секунду не сомневаясь в выборе своего приговора.

Калиаббат вспомнил о пистолете-инъекторе, отяжелявшем правую полу его тоги. Быстро достал его. В обойме находилось еще четыре ампулы нейрозамедлителя. Оттянув рукав тоги выше локтя, приложил инъектор к месту своего первого укола и не задумываясь «выстрелил» в руку четырьмя уколами.

Теперь посмотрим, кто кого!

Отшвырнул своего «спасителя», как он думал, на пол и побежал… Рванулся что было сил с места в сторону…

Тога и вся остальная одежда вспыхнула на нем через секунду. Ничего не поняв, он продолжал бежать… Загорелась кожа и вся сползла с тела одним сплошным лоскутом… Потом плоть, по цепной молекулярной реакции неведомого испепеляющего нейроквантового огня… В последнем проблеске разума Калиаббату показалось, что он услышал какой-то надмирный голос, впервые в жизни, жизни фанатика, которой уже не было…

Ужасающая картина повергла и Дереша, и Муркока в шок.

Сняв с воздуха инъектор, Каспар Дереш пересчитал использованные ампулы в обойме, глянул на «парящие» тут же четки и стилет.

— Кажется, мы пришли слишком поздно, — сказал он Муркоку. — Нейроквантовое поле лишь усилило безумие этого ублюдка! Сколько таких фанатиков и убийц может оказаться у тех, кто носит проклятую тогу? Если каждый из них воспользуется нейрозамедлителем, взрыв Нектарной не понадобится! Натан, вы слышите меня?

— Мехди Гийяз не всегда был теократом, — ответил Муркок. — Но я согласен с вами, князь. Наш совет пошел на очень большой риск, отдав им препарат. Я спасал людей на Чистилище… Я с ужасом представляю другую картину… Что если бы уже тогда у лиловых оказался нейроквант…

— Беда в том, что мы с вами отрезаны от связи. Десант Гефестиана мог бы сейчас спасать этих людей в замке.

— У нас с вами, князь, есть почти два часа. Но если бы мы только могли включить реанимационные биоактиваторы…

— Я понимаю, — кивнул Каспар Дереш, с ужасом думая о том, что ему еще придется увидеть в родовом замке. Хорошо, что Делия теперь далеко. Вместе с ее счастливым отцом на острове Шантеклера.

— Что вы объявите своему народу, когда он узнает об этом кровавом пиршестве Калиаббата? — спросил Муркок неожиданно.

— Я объявлю о провале планов тех, кого здесь приняли как спасителей. Гефестиан и братство уже сейчас начнут сметать всю лиловую нечисть на орбите.

— А кланы? Кланы Поющей Нимфы, они не пожелают вас смести в свою очередь?

— Трудный вопрос вы задаете, Натан! Но заговор против клана Дерешей непременно будет освещен со всеми подробностями, это я обещаю.

— Еще трудней вопрос, хотите? — Натан Муркок пристально посмотрел на Каспара.

— О чем вы?

— В моем походном ранце три по пять комплектов инъекторов с нейрозамедлителем. В каждом по пять ампул…

— И что же?

— Сами выберете, кого из жертв Калиаббата вы хотели бы спасти?

— Что значит хотел бы? Разве эти люди не мертвы?

— Я же не зря спросил о биоактиваторах. Они есть в замке, князь?

— Конечно, должны быть. Во всяком случае, были. Я знаю где. Но объясните сначала…

— Один из необъяснимых пока эффектов нейрокванта. Если препарат ввести смертельно раненному человеку, возможность спасти его увеличивается во много раз. Будете выбирать?

— Когда вы узнали об этом свойстве?

— Еще в подземном городе на Второй Луне Пестрой Мары. У нас были умирающие…

— И кто же предложил такой способ? — Лицо Каспара Дереша просветлело.

— Догадаетесь сразу?

— Уже догадался. Гелеспа Гомер, правильно?

Натан Муркок кивнул.

***

— Итак, Преосвященный Калидаггар, что мы имеем к началу новой кампании? — Лобсанг Пуритрам пробовал свое возросшее самодовольство на вкус и цвет. Вкус не определялся, а цвет во все глаза был лиловым с редким чередованием синих военных мундиров, на которых уже больше не красовалось ни одной эмблемы Королевского Двора.

Таков был приказ Самовозвеличенного: удалить всю символику Их Бывших Величеств, по крайней мере, в столице. Снять штандарты, срубить все гербы, вынести из кабинетов всех ведомств все портреты королевских особ. Под страхом заключения под стражу запретить носить отличительные знаки и наградные звезды военным офицерам и всему штабному генералитету.

До реформирования и внедрения новой табели о рангах отменялись герцогские и графские привилегии и титулы. Однако как именно должна быть реформирована табель о рангах, Самовозвеличенный не представлял, и Храм ему не давал никаких рекомендаций. Загадочная фраза о том, что «перед Богом все равны», темновато переводилась ревнителями Храма в некий постулат действия: нужно подготовить людей к равенству перед грядущими сакральными санкциями.

— Ты знаешь мое отношение и осуждение твоих светских манер и речей! В который раз напоминаю тебе, Лобсанг Пуритрам, — ты теократ! Термин «кампания» не применим к служению. — Преосвященный говорил с прикрытыми глазами, сжав пальцы в замок.

— Учись, Лобсанг, учись говорить по-другому. Осмысли это.

На минуту Самовозвеличенный вспыхнул, но также тихо, опасаясь, что его услышат за пределами стен просторной приемной, проговорил:

— Меня учили ученые, короли, шуты, шпионы, политики, их жены… Теперь меня учат те, кому я открыл врата миров, кого я вооружил и снабдил всеми секретами…

Калидаггар перебил его:

— Да, ты снабдил, ты вооружил… Но прежде тебя вооружили Истиной, к которой ты так легковесно относишься и угождаешь старым привычкам. Осмысли это.

— Не повторяй мне эту фразу, Преосвященный! Иначе я начну ее повторять, опережая тебя. Что я должен осмысливать? Где бы вы были, послушники с планетоидов, если бы не Великий Приговор от Звездного Архитектора!

— Великий Приговор лишь подтвердил Истину. Мы знали ее всегда. Она сошла в мир и открылась через ученого. Это лишь одно подтверждение…

— Выходит так, что ваша Истина сама предпочла светский путь. Ей для своего торжества понадобились мозги человека, отрицающего религию, то есть вас! Ты читал Базис Имраэля?

— Много раз, — ответил Калидаггар.

— И что в нем осмыслил? Неужели то, что Бог отказался от своего творения? Бог, стало быть, этакий экспериментатор… Решил погасить звезду. Выключить свет в одной из комнат своей прекрасной Вселенной, потому что в комнате, вместо желаемых возлюбленных, выросли ненавистные и уродливые? Что ты осмыслил, Преосвященный?

— Не продолжай таких речей, Лобсанг, они скверны в сути. Нельзя сомневаться в выборе Бога. Это прямой путь ко Злу…

— А мы с тобой, Калидаггар, стало быть, ко Злу не идем? Мы ведь тоже остаемся в комнате, где выключили свет. Или ты все-таки предпочтешь выбраться через окно, когда поубавишь числом уродов и, таким образом, очистишься от собственного уродства? Или ты не урод, Преосвященный? Или твой Храм не уродлив? Или твоя Истина? Такая речь тебе уже не кажется светской? Ну же, осмысли это, Калидаггар!

Калидаггар поднял глаза и разжал свой «замок нравоучений».

— Кто передо мной? — спросил он с заметным испугом, который не могла закамуфлировать даже пресловутая татуировка.

Лобсанг Пуритрам засмеялся.

— Успокойся, Преосвященный, я пошутил! Видишь, какие у меня были учителя! Может, даже почище твоих храмовников! А ты говоришь, светские речи! Я, по-твоему, не теократ? Ну же, признайся, что я теократ! Только не сверли мне переносицу, головная боль мне сейчас некстати.

— Хорошо, — ответил Преосвященный послушно. — Признаю, что ты теократ.

— Вот видишь! Значит, договорились. Как всегда. Значит, светский язык больше не помеха? Тогда давай говорить о начале новой кампании. И ты, Преосвященный, будешь докладывать мне о положении всех дел, а я, Преосвященный, буду задавать тебе вопросы. Начинай…

— В республике разброд. По непроверенным данным, то ли убит, то ли бесследно исчез канцлер Атилла Левит. Военная верхушка и инженерная элита объединились. Канцлер обвинен в измене. В качестве подтверждения тому, его обвиняют в заговоре против Республики и передаче нам, то есть теократам, тридцати шести построенных каравелл. Очевидно предполагать, что это последние корабли, которыми разродились их верфи. Население астероидов в панике и полной дезорганизации. Самое правильное было бы нам вмешаться и каким-то образом снять напряжение. Республиканцы должны поверить, что послушники Храма не враги им. Что все это происки Гильдии… кстати, Атилла Левит исчез вместе с советником, мэтром Ронсаром. Это хорошая зацепка. Мы придем в Республику и установим там порядок по канонам Храма. Более того, мы объявим, что только волею Храма должен производиться отбор людей для Спасения…

— Но не раньше… — Лобсанг Пуритрам как бы отбил такт в речи Преосвященного, сделав этакий дирижерский взмах рукой.

— Не раньше, чем будет уничтожен главный рассадник безбожия в системе — Гильдия утильщиков и всех их сателлитов!

— Как идет испытание препарата?

— Успешно. Но, конечно, все пока в отрыве от реальных целей. Никаких новых модификаций нейроквантового замедлителя создать не удается. Твой Гильгамеш — воплощенный демон, но плоды его работы мы сакрализуем. И в этом убедятся все, очень скоро.

— Что на Поющей Нимфе? Меня обеспокоило последнее послание Калиаббата. Мы не можем потерять Нимфу.

— Я уже распорядился об отправке на Нимфу пятисот верных послушников Храма.

— Что ж, Преосвященный, я могу только восхищаться твоим умением оценивать ситуацию и действовать во имя Истины! Последний вопрос: когда мы собираемся нанести массированный удар по гильдии, используя сакрализованный духом наших братьев нейроквант?

— Очень скоро, Лобсанг, веди счет на дни. Пестрая Мара падет. Неибежно.

— Так как насчет выхода из темной комнаты, Калидаггар? — Пуритрам сделал еще один, польстивший ему самому, дирижерский взмах рукой.

— Когда миры будут подготовлены нами к Перевоплощению, святые воины и послушники Храма выйдут в космос Чистоты, оставив Богу его Творение. Ты сам понимаешь… Истина говорит, что невозможно быть свидетелями Творения. Это означало бы в какой-то мере стать над Богом, наблюдать за его работой, даже ассистировать ему!.. Нет, Лобсанг, мы лишь Предготовители. Избранные Предготовители. Осмысли это.

— О да, Преосвященный! Эту часть Истины мне всего приятней осмысливать…

Фрагмент червертый

Воспоминания о цивилизации белой расы

Время твоего прихода близится, душа моя светлая, и еще одну удивительную историю хочу я рассказать тебе в продолжение тех, что слышала ты раньше о великом спектре человеческой проявленности, которая существует в космосе с самого его Творения.

Ты могла бы заметить, что я обошел в своих рассказах три цвета лучей, слагающих этот спектр, без которых немыслима цельность и гармоничность в видимом мире: это зеленый, синий и фиолетовый.

К сожалению, память моя даже при всем ее совершенстве об этих лучах знает совсем немного, по причине их отдаленности от центров слияния, каковым, например, является наш мир. Но это не значит, что они не стремятся в этот центр. Когда-нибудь я, возможно, сумею расслышать (а значит вспомнить) истории зарождения этих цивилизаций и то, какую они прошли или еще продолжают проходить эволюцию, куда привели их присущие им Гении, через какие испытания им довелось перешагнуть, как воздействовали они на проявленный мир, какими способностями и инструментами владели в прошлом и что понесли в будущее…

Все, что нам следует знать, — это то, что они к нам стремятся через бездны бездн, через пространство и время. И если это так, то значит, и этим лучам доведется когда-нибудь покинуть свои родные планеты и уйти в неизведанный космос в поисках иных не всегда гостеприимных берегов.

Теперь послушай то, что я знаю о цивилизации белой расы — могущественной, наделенной знаниями нравственной природы и магической веры в абсолютное божественное начало самого света.

Белый цвет всеобъемлющ, он очевиден для нас как совершенный растворитель и примиритель всех остальных цветов. Но он как никакой другой подвержен неустойчивости, его судьба принимать и изменять свое первоначальное звучание на оттенки привносимого в него цвета.

В своем идеальном исключительном состоянии он устойчив и способен доминировать над другими, но в состоянии контакта — изменчив, подвержен влияниям и даже может быть поглощен, хотя внутренняя духовная природа его неистребима, полна тайн и странного, почти мистического ореола значимости.

Он обладает силой внушать страх и трепет, обретая ипостаси кокона и савана, запредельной печали, уводящей сознание в непроявленные миры. Но он также может дарить человеку харизматические высоты просветления.

Белый цвет можно назвать двусмысленным в энергетике. Обилие его угрожает разуму, а недостаток угрожает чувственной природе. И, наконец, без белого цвета невозможна никая проявленность, никая подлинная видимость происходящего и творимого.

Как и у желтой расы, у белой было несколько центров цивилизации, или, как ты понимаешь, основных планет: Валхалла, Дэва, Трита, Асура и Сагара.

По преданию самой расы, первые люди появились на Сагаре, выйдя из древних и глубоких вод океана, который покрывал всю эту планету, без единого острова. Предание также объясняет, что поселенцы расы вышли из вод Сагары на колесницах, способных перемещаться во всех средах: в огне, в воде, в тверди и в эфире. Не найдя пристанища на Сагаре, они покинули эту планету и обосновались на других, на Дэве, на Асуре и Трите. По одной из версий, эти миры разделили между собой братья — первые зодчие белой расы, и каждый назвал своим именем свой новый дом. Каждый из братьев имел свой клан, отличающийся особыми привилегиями от других. Но все кланы былисвязаны великим нравственным обетом — дружбы, взаимопомощи и единой веры.

Вообще хочу сказать тебе, душа моя, что Зодчие у белой расы были всегда и величались они так, потому что владели различными творческими умениями, которые развивали и культивировали в себе и других, делясь добытыми знаниями и тем способствуя прогрессу расы. Паритет и сотрудничество считались символами их цивилизации. Зодчие не были бессмертны, но жили весьма продолжительно. Этому способствовал их нравственный обет, которому все хранили верность.

Однако, как это бывает в жизни, искушения и гордыня не обошли белых Зодчих.

Похваляясь друг перед другом своими достижениями в освоении планет, братья иногда ссорились и тем ослабляли скреплявшие их узы.

Тогда Трита, младший в триаде, предложил братьям укрепить их родственный союз, в качестве общего дела направить свои усилия на освоение самой дикой и непригодной к жизни планете — Валхалле, где, по такому договору, будут создан объединенный центр цивилизации, новый блистающий красотой и великолепием мир.

Кланы белых Зодчих отправили тысячи летающих колесниц на Валхаллу и начали ее терраформацию. Особенно преуспели в этом тритийцы, тогда как дэвиане и асуриане уступали им во многих науках и технологиях. Эта конкуренция длилась более ста лет, и Валхалла постепенно превратилась из холодной космической глыбины в настоящий зодческий рай…

Тогда же и совершили старший и средний братья предательство, недостойное нравственного обета расы. Перехватив в космосе колесницу Триты, они отконвоировали ее к Сагаре и, лишив управления, сбросили в первозданный океан. Сами же они воссели на Валхалле и оттуда стали управлять своими мирами-планетами.

Прошло еще несколько столетий, и тритийские кланы пришли в упадок и были поглощены асурианами и дэвианами.

Первые Зодчие ушли, на смену им пришли новые, и числом гораздо большим. Что-то из прошлого истории расы было забыто. А что-то нашло отражение в легендах.

Одна из легенд рассказывала удивительную вещь. Она говорила о том, что Трита не погиб в Сагаре, что великий Зодчий открыл в океане древний портал перехода в другие миры и что Сагара стала его обиталищем, а также что на дне Сагары он построил удивительный город, жители которого обрели бессмертие и пользуются невиданными плодами зодчества, несравнимыми с тем, что имела раса на Валхалле, Дэве и Асуре. Сам же Трита стал воплощением всепрощения и мудрости. И атрибуты его власти в сотни раз сильнее атрибутов других Зодчих. И окружил себя Трита великими учеными, мудрецами и девственницами-андрогинами, совершенствующими стоический дух подвижников, которых Великий зодчий готовит в будущие цари и владыки миров.

Наибольшую зависть к таким домыслам возымели асуриане, которые к тому времени начали заглядываться на владения дэвиан в Валхалле. Их военные колесницы часто теснили колесницы дэвиан в открытом космосе. Конфликты стали разрастаться в открытые войны, и с какого-то момента в цивилизации образовалось почти непрекращающееся противостояние. И если Валхалла продолжала оставаться по преимуществу нейтральной территорией, то Дэва, Асура и Трита превратились в поля сражений.

Перемирие возникло неожиданно и как раз-таки на почве легенды.

Много столетий ни асуриане, ни дэвиане не приближались к Сагаре, терраформацию которой они считали обреченным делом, а поверья о потусторонних чарах этой планеты дополняли сомнения и страх.

Все же любопытство и желание докопаться до истины пересилило распри и на время объединило кланы. На решение дэвиан также повлияло то, что их потери в сражениях не восполнялись, в то время как более совершенная военная наука асуриан позволяла им возрождать воинов, давая им второе рождение.

И вот асурианские и дэвианские Зодчие построили большой корабль, оснастили его новейшим оружием — тектоническими глубинными бомбами, способными воздействовать на планетарную тектонику. Так началось пахтание океана Сагары и одновременная разведка его вод.

И действительно, вскоре возымело действие оружие Зодчих: на поверхности Сагары поднялся первый остров с мощной горной вершиной. На этой вершине Шива, один из Зодчих дэвиан, решил основать маяк и поселиться на ней, чтобы нести вековой дозор над Сагарой.

Несколько упорных месяцев длилась совместная неистощимая работа бывших недругов. Над водами Сагары появилось еще несколько островов, но их явно было недостаточно Зодчим для того, чтобы основать здесь колонии. Возникло подозрение, что дэвианам и асурианам препятствует какая-то неведомая сила, какая-то неведомая технология. Эти подозрения подтвердились. Патрульные корабли Зодчих вскоре сообщили о том, что на поверхность Сагары поднимается из глубин некое громадное тело. Этим телом оказался корабль-город древних тритийцев. Легенда ожила перед глазами Зодчих…

И дэвиане, и асуриане были приглашены в город потомками клана Триты. Там предстали они перед совершенными и бессмертными подвижниками — истинной гордостью белой расы. Зодчие Триты поведали своим братьям о многих тайнах вселенной, которую они непрестанно изучали многие века, используя древний портал Сагары. Тритийцы не вели захватнических войн, а лишь совершенствовали свои знания и стойко хранили нравственный обет некогда единой расы. И помогал им в этом эликсир бессмертия, открытый Зодчим Дханвантаром — учеником самого Триты. Узнав историю предательства двумя братьями третьего, дэвиане принесли публичное покаяние перед тритийцами. Асуриане же отказались от такого благородного поступка.

За свое раскаяние дэвиане получили множество даров и секретов тритийского зодчества. Из асуриан такой чести был удостоен лишь один Майя. Но эликсир бессмертия асурианам не достался. Их предводители и Зодчие вознегодовали…

Покинув Сагару, асуриане объявили вечную вражду и войну дэвианам.

Эта война перекидывалась с планеты на планету, и даже гордость цивилизации Валхалла пострадала. Чтобы защитить планету, дэвиане использовали тритийскую технологию — окружили Валхаллу непроницаемым полем, которое фактически переместило планету в другое временное пространство.

В ответ на это асуриане начали строительство неуязвимого космического города, названного ими Трипурой. С помощью этого города они рассчитывали покорить все планеты белой цивилизации и даже вернуть себе Валхаллу.

Прошло еще несколько веков, но война не прекращалась, и, хотя дэвиане ухитрились разрушить Трипуру, развалить ее на части и одержать победу, многие из Зодчих испытали разочарование от неизлечимого раскола расы. Им вспоминались чудесные тритийские дворцы, преданность тритийцев нравственному обету и свобода, которой те пользовались, посвящая себя высотам познания, а не бесконечным битвам за влияние и власть.

Устроив между собой совет, часть прогрессивных Зодчих приняли решение покинуть систему и, воспользовавшись порталом Сагары, уйти в космические странствия в поисках новых миров.

Некоторые имена этих Зодчих мне известны. Это были: Арьяман, или просто Арья, Ахура Мазда, Индра, Дьяус Питар, Вивасват, Агни, Тваштар, Велес, Голубь, Свет, Ману, Гаруда, Пушья, Тиштрийя, Вишвакарман… Их были тысячи, будущих основателей цивилизаций, носителей белого луча из спектра проявленности человека.

Где-то в дальних глубинах космоса они еще не раз встречали своих тритийских братьев и обменивались с ними всем лучшим, что несли и знали. Тритийские братья платили им сторицей.

Зодчие асуриане также пускались в странствия, некоторые по принуждению своих кланов, некоторые по изгнанию, как, например, Майя — искуснейший маг и творец тончайших материальных иллюзий.

Судьбы расы были порой очень прихотливы, полны драматизма. Кто-то не выдержал долгих перелетов и возвращался на Валхаллу. Кто-то, желавший вернуться, терял обратную дорогу и поселялся на диких планетах среди других народов и других рас, внося свою лепту в общую историю и повествуя о преданиях своей космической прародины.

Когда-то очень давно один из белых лучей коснулся и нашего мира, и генерация, им порожденная, не иссякла, а проявилась в стремлении достичь великого объединения человеческих лучей.

Мы знаем, дитя мое, что белый луч присутствует и в нашем духе, в нашей крови, и он ждет новых оплодотворений, как я жду тебя, свет мой!

***

Летающий остров Цезаря Шантеклера вышел на орбиту вокруг Поющей Нимфы вскоре после того, как законный правитель, молодой князь Каспар Дереш, обратился к населению с сенсационным разоблачением миссии теократов на планете. К этому дню повстанцы Гефестиана Кумара и пришедшие им на помощь пираты Пестрой Мары блокировали на орбите восемнадцать каравелл со смешанными экипажами из офицеров флота и послушников Храма Лиловых Тог.

Большинство мирных нимфианцев были поражены цинизмом случившегося. На свет всплыла вся подноготная переворота, со времени, когда были взорваны корабельные верфи княжества и погибли несколько тысяч человек и киберов.

Что до кровавого жертвоприношения, устроенного советником Лжедерешей Мехди Калиаббатом в родовом замке правителей, — эта история окончательно настроила население Нимфы против страшных гостей.

Вместе с тем нимфианцы впервые и весьма подробно были просвещены князем о феноменальных возможностях нейроквантового замедлителя времени, благодаря которому в замке Дерешей удалось спасти почти пятьдесят человек усилиями самого князя и его друга, бывшего капитана Королевского флота Натана Муркока. Среди спасенных оказалось также семнадцать теократов. Все эти люди, предназначенные в жертву фанатиком Калиаббатом, проведя чуть меньше десяти профилактических минут в коконах биоактиваторов, живы, хотя совершенно ничего не помнят о случившемся. Для них, получивших смертельные раны, между моментом нападения и моментом иньекции нейрокванта прошли считанные секунды. Нейроквант усилил защитные функции организма, регенерацию тканей и иммунную систему в сотни раз.

Каспар Дереш объявил подданным о своем вхождении в Парламент Объединенных миров Нектарной звезды и начале массового производства нейроквантового замедлителя на фармацевтических заводах Поющей Нимфы.

Что касалось судьбы взятых в плен теократов, то им, по решению Парламента, надлежало сделать принудительные иньекции препарата Гильгамеша на территории военной базы княжества под наблюдением спецподразделений, сформированных Цезарем Шантеклером на летающем острове, которые должны были прибыть на Нимфу в ближайшие дни.

«Ближайшие дни» наступили весьма скоро.

Летающий остров появился возле планеты под охраной тридцати дракаров Гулливера-Черепка, сына адмирала Оди, имя которого, как и имена других членов Парламента Объединенных миров, постепенно приходило на слух всем жителям системы.

Каспар Дереш приказал подготовить для себя свою любимую «Нимфетку» и вместе с Натаном Муркоком вылетел на остров. Все его мысли и чувства устремились к той девушке, с которой его так удивительно соединила судьба.

Цезарь Шантеклер поселил Суллу Мануситху и его дочь в верхнем городе, в небольшом, но уютном доме, недалеко от виноградных плантаций своего любезного Винодела. До озера-фьорда от дома вела живописная лесистая долина — бесценное искусство терраформаторов, которым, как и всему великолепию острова, был обязан его некогда честолюбивый заказчик.

Мануситха, ныне претерпевший изгнанник, а в недавнем прошлом великий дипломат, миротворец, один из главных инициаторов Программы Спасения, все последние недели занимал себя грустными размышлениями о потерянных возможностях. О том, что все могло бы повернуться в истории миров Догорающей звезды совсем не так… Если бы он только знал, в каком направлении следовало искать! Если бы он сам обладал даром провидца!

Странно, думал он, а ведь никто в Королевском Дворе никогда не видел настоящего лица Гильгамеша. Почему этот человек обрек себя на такую причуду? И какое место в его жизни занимало шутовство? Откуда у гениального нейрохимика, внахлест всему, проявилась артистическая натура? Да и не просто артистическая — Гильгамеш долгие годы был живой совестью Двора, мало кому угодной…

Наука их сближала, хотя Мануситха ничего не понимал в нейрохимии, которую теперь впору следовало бы величать нейрофизикой или даже нейрохронокосмикой… Никто и думать не думал ни тогда, ни сто лет назад о том, что природа времени может оказаться живой, что высокие нейронные связи, их комбинации, их уникальное излучение есть ключ к управлению временем.

Думал об этом только один человек — Гильгамеш. Днем шут и кривляка, а ночью — великий экспериментатор, постигающий глубинные тайны, кажется, даже не вселенной, а самого Творения! И открывший их, не знающий, что это принесет и ему, и мирам. Но миры Нектарной теперь точно перевернутся!

Скачок в неизведанное открывает миллион новых возможностей. Тайна венчает тайну. Открытие венчает открытие. Цепочка тянется в бесконечность и обратно… Белый вакуум в космосе останавливает время, заставляет двигаться само пространство с немыслимой скоростью. Нейроквант сближает точки, разнесенные на световые недели, месяцы, возможно, скоро станут доступны и годы. Годы!..

Как бы он хотел вернуть свои прошлые годы! Как бы он хотел догнать своих двух дочерей и сократить грядущие годы их странствий до одного дня! Вот только Делия… Милая Делия вернулась. Отчаянная, сильная и, кажется, влюбленная. Не сломали ее испытания. И какие испытания! Монастырь на планетоидах и орбитальная тюрьма на Поющей Нимфе. Каспар Дереш — это ее выбор. Сама она говорит о нем, что это не выбор, а совмещенный алгоритм. Гармонический пик…

Сулла не скрывал своей радости. Вообще он был в восторге от острова, от того, что происходило здесь, от того, как тут работали люди. Шантеклер, которого Мануситха всегда считал взбаломошным выскочкой с гипертрофированным самолюбием, заслуживал совсем другого отношения. Сколько своих старых друзей здесь встретил бывший ректор, со сколькими теперь работал бок о бок! Парламент Обьединенных миров вовсе не фикция.

Теперь этот магнит притягивает взоры миллионов и миллионов людей. Правда, у этого магнита еще есть сильные враги. А время Великого Приговора близится. Но ясно, что дожидаться его ни в коем случае не следует…

Каспара Дереша привез на карете Шантеклера неизменный кучер Цезаря Голиаф Сааведра. Этот экзотический транспорт выбрал сам правитель Поющей Нимфы, испросивший разрешения нанять экипаж и кучера на целые сутки.

Молодой князь намеревался объехать на карете весь остров и пригласить в путешествие Делию и ее отца. Шантеклер дал согласие, но как истинно демократический человек сказал, что окончательное решение будет за Голиафом. Голиаф-Шпажист, прозванный теперь на острове Блистательным из-за невероятной яркости того самого алмаза, вернувшегося к нему от Тесея-Карбункула и украшавшего эфес шпаги островного героя, дружески согласился.

Вскоре карета с четверкой лучших в системе лошадей остановилась перед палисадником дома Мануситхи. Ни Сулла, ни Делия этого визита не ожидали. Каспар попросил Шантеклера сохранить интригу неожиданности и не предупреждать ректора.

Захватив с собой целую охапку цветов, привезенных с Нимфы, Каспар позвонил в дверь дома. Дверь открыла Делия, лучшая девушка во вселенной.

— Рассказать, как я соскучился? — спросил он с порога, улыбаясь.

— После меня, — ответила она и, подняв его руки с охапкой цветов к лицу, сама своим лицом раздвигая стебельки и листья, как настоящая нимфианка, поцеловала его в губы. Засмеялась тихо, не давая ему ответить, поцеловала еще и еще…

— Откуда ты знаешь наши любовные обычаи? — спросил он. — Поцелуй через цветы?!

— А это ваши? — она сделала вид, что удивлена. — Вот не знала… Пойдем скорей к отцу, отвлечем его от чтения, — она заглянула через его плечо в открытую дверь кареты. — Ты не один! Боже, откуда такая дивная повозка?! А впрочем, понятно… Это ведь Блистательный, я правильно говорю? Я видела его один раз на приеме у Шантеклера. Его нужно пригласить… господин Голиаф, прошу вас! — позвала она. — Окажите нам честь…

— Позвольте мне подождать вас здесь, госпожа. Мои лошади еще не разогрелись как следует.

— Подождать? Нас? О чем он, Каспар?

— Я хочу пригласить тебя и твоего отца в поездку по острову. К вечеру мы вернемся. По дороге остановимся в какой-нибудь замечательной таверне. Голиаф сказал, что в верхнем городе есть такие. Как тебе идея?

— Да, это здорово, но давай сначала спросим у отца.

— Конечно, давай. Только говорить буду я, хорошо? — Каспару, наконец, удалось ее обнять, вместе с цветами.

— Дочка, где ты? — послышался голос в глубине дома. — С кем ты разговариваешь? Мне показалось, или я слышал звонок в дверь… Мы ведь не ждали гостей…

Сулла Мануситха вышел в холл. Копна его знаменитых волос, порождающая короткие разряды электричества, как всегда была всклокочена, это и не удивляло, учитывая то, что в руках у Суллы был раскрытый томик Базиса Великого Приговора.

— Этот гость, папа, исключение на все времена!

— Да, я соглашусь… — проронил Сулла. — Молодой князь… Давно вы прибыли на остров?

— Два часа назад, — ответил Каспар и, выпустив Делию из объятий, сделал шаг вперед. — Господин Мануситха, я прошу руки вашей дочери!

***

На орбите вокруг Королевского Двора ускоренными темпами шло формирование армады Предготовителей от имени Бога, теократов, воинов-послушников Храма Лиловых Тог.

За время правления регента на Королевский Двор на разном транспорте прилетели и поселились десятки тысяч послушников. Каждый их них, согласно канону Храма, получил сакральную метку — печать разрешения «прикасаться к грешным мирам». Теперь к этой печати Храма должна была добавиться другая метка — «инъекция священного нейрозамедлителя».

Ритуал освящения был разработан адептами Храма наспех и ничем иным, как чтением особой молитвы при инъекции, не отличался, хотя в душах послушников он должен был приобрести санкцию божественного благословения. Имея такую санкцию, воин-теократ отвергался от мысли о творении им зла в любом насилии.

Большинство адептов Храма, однако, не снимали своих опасений относительно того, что создатель препарата Гильгамеш мог заложить в формулу нейрокванта некий сверхкод, вычислить который надлежало в будущем уже самим теократам. Поиск этого сверхкода они не оставляли.

Мало кто в мирах Нектарной звезды знал, что теократы имели и развивали свою науку, экспериментируя на своих же послушниках в монастырях на планетоидах. Объектом приложения сил Преосвященных Храма становились, по понятным причинам, психика и генетика. Желание пробраться к сакралам доминировало всегда, как и желание «совершенствовать» веру. Препарат Гильгамеша спутывалал все карты, а с другой стороны, встраивался в новый виток постижения Истины.

По приказу Самовозвеличенного весь нынешний почти разукомплектованный флот Королевского Двора поступал в распоряжение Лиловых Тог. Офицерскому же составу предлагалось добровольное участие в походе на утильщиков. Тандем, однако, предполагал полное подчинение теократам. Добровольцев нашлось немного, всего около пяти тысяч человек, да и то с репутацией не служак, а скорей флегматиков-фаталистов.

Преосвященный Калидаггар понимал, что таким «союзником» управлять будет нелегко, но ему требовались тактические консультанты и технический персонал, от которого со временем можно будет избавиться.

Уже третьи сутки на королевских фрегатах отправляли в космос вооруженные отряды послушников. На терминалах трех космических баз теократы перебирались на переоборудованные каравеллы, каждая из которых несла до тридцати десантных посадочных модулей, а те вмещали по двадцать пять человек. Все шло по отработанной схеме: каждая команда модуля дополнялась двумя послушниками с комплектами инъекторов нейрозамедлителя.

Один из эффектов нейрокванта не позволял пользоваться огнестрельным оружием. Преимущество отдавалось холодному — ножам и стилетам.

Огнестрельное оружие действовало только при выстреле в упор. Ни прицельный, ни беглый огонь на расстоянии не приносил видимых результатов. Хотя, возможно, это было и не так: выпущенные заряды или импульсные лучи, при видимости того, что они застывали в пространстве, — уже означали смерть для тех, кому предназначались.

Нечто подобное оценивал для себя один из молодых теократов Храма Алеф Дельтус, не так давно прибывший из монастыря Стоиков Духа, основанного на одноименном планетоиде Громоподобной Наковальни.

Двадцать три года назад Алефа Дельтуса выносила и родила суррогатная мать, имени которой он не знал и никогда не узнает. Об этой тайне своего рождения Алеф проведал, еще будучи десятилетним мальчиком.

Однажды ему довелось подслушать один страшный разговор, произошедший между смотрителем монастыря Преосвященным Калигаррифом и старшим наставником Сигмусом Луцием. Оба они находились в этот момент в бичевальном зале, оба истязали свои тела сенсорными имитаторами «огненного коврика». Ежедневные сеансы умертвления плоти были частью программы воспитания послушников, хотя впрямую назвать эти упражнения бичеванием было нельзя, но все же они учили главному — умению теократов преодолевать любую боль, через фантомное переживание последней.

Калигарриф сообщил Сигмусу о том, что Храму требуется новый генетический материал, что в закрытых женских монастырях на других планетоидах образовались «вакансии». Он так выразился: «вакансии для будущих рожениц». И ему, Сигмусу, выпадает честь отдать свои половые клетки для зачатия нового поколения послушников.

Эта, в высшей степени, необычная информация накрепко запала в сознание мальчика. Понимая, что он стал невольным обладателем тщательно оберегаемой тайны, Алеф Дельтус не решился передавать ее своим сверстникам, никому, кроме единственного друга — Бета Гаммуса. Друзья поклялись друг другу хранить тайну, но вместе с тем докопаться до истины. Для этой цели подростки предприняли одно рискованное дело — проникли в закрытую для послушников библиотеку монастыря.

Открытие ошеломило друзей: уже более ста лет Храм Лиловых Тог практиковал половое рабство и суррогатное вынашивание детей. В специальных женских монастырях-инкубаторах держались послушницы, принуждаемые к деторождению всю свою жизнь. Генетический материал отбирался тщательно. Женские яйцеклетки, взятые у молодых рабынь, оплодотворяли искусственно спермой самых выдающихся теократов, затем сформированные зародыши присаживались в организм-автоклав будущей роженицы. Рожденных младенцев забирали сразу, отдавая кормилицам и воспитанницам в другие монастыри. По истечении пяти лет, детей-мальчиков забирали в мужские монастыри навсегда. Никто из детей никогда не мог узнать своих родителей, но существовали списки тех, у кого производился отбор генетического материала…

Алеф Дельтус воспитывался в монастыре Стоиков Духа. О других планетах системы Нектарной звезды он знал мало. Труды теократов в разных источниках настоятельно подчеркивали только одно: «там обитает Зло». Оно растет, множится, оно вещественно, оно разумно и безбожно. Оно овладевает науками, окружает себя комфортом, оно нежится в своих извращенных формах прогресса, оно безнаказанно крадет божественную энергию. Оно не принимает никаких учений никаких пророков, оно лживо и полно скрытой злобы. Оно блудливо и многолико. Оно порочно. Оно рядится в праздничные одежды и глумится над всем, что есть суть божественного Творения. Оно не достойно сострадания. Оно не принимает Истины о Предготовителях и Очистителях, каковыми являются теократы.

Полгода назад Алеф Дельтус получил «печать разрешения» прикасаться к этому Злу, без страха попасть под его черное влияние. Теперь любые его, Алефа Дельтуса, деяния принадлежат санкции Бога, идущей через Храм.

Алеф Дельтус прилетел на Королевский Двор вместе с двумя сотнями собратьев на каботажном сухогрузе. О судьбе своего друга Бета Гаммуса он ничего не узнал. Бет Гаммус участвовал в десанте на Вторую Луну Пестрой Мары. Мог ли он остаться в живых? Алеф хотел в это верить и молился про себя «бессловесной молитвой стоиков».

Королевский Двор поразил воображение молодого теократа богатством, роскошью и масштабами того, что мог сотворить человек. Странное сознание того, что в скором времени все это должно стать материалом Бога, не укладывалось в голове.

То же, что по канонам Храма величалось «многоликостью», не раздражало и никак не ассоциировалось со Злом.

Еще меньше ассоциировались со Злом люди этого мира. Они были несчастны, и эта несчастность никак не маскировалась пестрыми одеяниями. Если все миры Нектарной звезды таковы, то тогда в чем смысл воинственных целей, которые преследовали Преосвященные?

Алеф боялся делиться своими мыслями с другими послушниками. Молодому теократу повезло больше других. Его не поселили в бараках столичного военного гарнизона, он устроился в номере одной из пустующих гостиниц. В его распоряжении оказался кибертер с огромной библиотекой в памяти. По вечерам Дельтус вылетал в мегаполис, заказывая себе гравикар. Он хотел видеть Зло воочию, пытаться понять его проявления. Да, он видел нечто: пьяные драки на улицах, совершенно голых проституток, гуляющих по городу, он видел бесчинствующую молодежь, видел и людей, поджигающих себя на крышах небоскребов и выбросившихся оттуда, он видел проколотые пластиковые головы киберов, но все это было лишь проявлениями отчаяния, а не Зла…

Три дня назад, его, «отпавшего от стада» послушников, вычислил один из Преосвященных, выполняющий миссию надзирателя в гарнизоне. В гостиничный номер к Дельтусу явились все еще действующие агенты Департамента защиты. Дельтус не оказывал никакого сопротивления, но это и не было арестом, хотя на него зачем-то надели наручники и в таком виде доставили к Преосвященному.

Сановный теократ устроил ему допрос, весьма похожий на такие же, что бывали в монастыре.

— Послушник Алеф Дельтус, как нам понимать ваше странное отшельничество? Вы игнорировали все наши специальные сборы, не отмечались в списках, не посещали практикумов относительно того, как нам надлежит осуществлять Предготовление на Пестрой Маре… Вы помните, для чего Храм прислал нас в миры Зла, послушник Алеф Дельтус?

— Я помню, Преосвященный, — ответил Дельтус и почувствовал вдруг, что все внутри него как-то замыкается, холодеет и в то же время протестует. — Сколько утильщиков, сколько мужчин и женщин, сколько детей я должен убить во время нейроквантового десанта на Пеструю Мару? Вы ведь хотели бы убедиться и быть уверенным в моей стойкости именно в этом деле?

— Да, я хотел бы, послушник, но… — Преосвященный теократ осекся, он не ожидал такой прямоты.

Алеф Дельтус продолжал:

— Я обучен владению всеми видами оружия, в особенности холодного. Я прошел все испытания воина-теократа по самым сложным категориям… Я знаю высшие каноны Храма наизусть. Мне также ведом путь духовного накопления харизмы очищения, и я помню все молитвы на удержание этой харизмы в трех высших центрах астральной эманации… Каков мой путь, Преосвященный?

— Да, я изучил ваши личные данные, послушник… Они весьма высоки. Я бы даже сказал, слишком высоки… — Преосвященный пытался понять напористость молодого теократа: не является ли она признаком агрессии, идущей от влияния Зла.

— Какой мой путь, Преосвященный? — повторил свой вопрос Дельтус, глядя перед собой невидящим взором стоика.

— Ваш путь, Дельтус, таков… — Преосвященный наконец-таки снял свои подозрения. — Сегодня вы присоединяетесь к остальным послушникам в гарнизоне. Завтра в объявленное время погрузитесь на один из десантных фрегатов в составе армады, и, наконец, главное: Храм в вашей душе претворяет Истину, послушник! Это и есть ваш путь. Другого нет. Вы свободны.

— Свободен, — повторил Дельтус со стоическим смирением и добавил, тихо, как можно более тихо для самого себя: — Свободен, всегда!

***

Каспар Дереш сдержал слово: Гефестиан Кумар получил четыре межзвездных каравеллы. Самоотверженные орбитальные повстанцы Поющей Нимфы, благодаря которым были перехвачены и блокированы несколько тысяч теократов, включая тех, что прибыли с Королевского Двора, заслужили эту награду. Неясным оставался только один вопрос: все ли они имели готовность покинуть систему, теперь, когда появилась надежда, правда, очень призрачная надежда спасти миры Нектарной, а возможно, и саму звезду…

Да и хотели ли эти люди, чтобы кто-то ручался за их жизни? Не было такого поручителя. Не было и веры. Теократы ушли с арены. Безумные религиозные фанатики уступили место безумным фанатикам от науки… На меже этих разделений люди сходили с ума. Пасовали все, даже самые крепкие, самые мужественные. Кто их учил мужеству, их семьи, обреченные вчера, сегодня, завтра?

Разве приходил к ним Спаситель? Разве утешал он их, неприкаянных, брошенных и обреченных? Нет. Устами теократов Он говорил нечто иное: вы материал, люди, вы глина, которую Господь уже завтра перемесит, и вот для этого мы здесь! Мы всегда были здесь. Мы ждали. Тысячу лет мы ждали. Храм наш ждал Предготовления. Там, на планетоидах Громоподобной Наковальни, мы ждали, предготовлялись внутренне и бесконечно страдали от вашего Зла.

Вы заключили нас в монастыри, вы отодвинули нас, трепетных и богослышащих… Теперь вы узреете Истину, теперь вы поймете нас, изгоев, схимников и пристрастных смиренцев! С молитвами мы придем убивать вас!

Гефестиан Кумар отринул от себя весь этот кошмар вопрошания и умаления… Кто он был для таких речений, что слышал в душе своей? Кто предначертал ему его опыт? Ни разум, ни сердце не состязались друг с другом. Но и сердце и разум страдали в нем. Он боролся… Да, он боролся за малую цель: уйти, покинуть обреченные миры с несколькими десятками сотен подобных ему, не видавших добра ни в благоденствующем прошлом, ни в смятенном настоящем, ни в безмолствующем будущем.

Бог, великий Бог-творец отрицал его личную жизнь и жизнь всех, кому он уготовил Перетворение.

Последний корабль с последней сотней теократов Гефестиан Кумар доставил на военную базу лично. Пилотировать фрегат он попросил Гулливера-Черепка, капитана-предводителя. Ради такого случая Гулливер, обычно никогда не оставляющий свой расписной дракар, согласился, прихватив для надзора за пленными послушниками десяток своих «отпетых» молодцов.

Здесь, на базе, расположенной в сотне километров от родового замка Дерешей, имевшей свои собственные посадочные терминалы и примыкавший к ним обширный полигон с множеством управляемых трансформируемых сооружений, в бараках-накопителях собрали всех до последнего воинов-теократов, находившихся на Нимфе, включая более двадцати Преосвященных адептов.

Сюда же с летающего острова Шантеклера прибыло спецподразделение нейроквантового заслона — так назывался этот отряд, состоящий из людей Приама Пересвета, Натана Муркока, Альберта Карузо и Голиафа-Шпажиста.

Стараниями великолепной четверки подразделение было увеличено с сорока до пятисот человек, пополненных за счет добровольцев города-притона Рыжего Гаргантюа, бывших пиратов и некоторой части населения самого острова — в основном молодых ученых, взявших в руки не только инъекторы с препаратом, но и оружие. Вообще, последним отводилась в отряде особая роль — психологический контроль над всеми эффектами нейрокванта, их аналитика и возможная коррекция.

На базу прибыли также личные помощники доктора Гильгамеша — Жермен Дэваль, доктор Дарий Скилур, Терциния Вальехо, военный советник Парламента Объединенных миров Флавий Могол, от Гильдии утильщиков — мэтр Флориан и, наконец, кибер-советник Дамиана Гомера Моисей.

Судьба Моисея оказалась к нему в высшей степени благосклонна. Заботливая госпожа Гелеспа Гомер после известной трагической поломки кибера лично отвезла Моисея на Пеструю Мару, где «благосотворенного» мудреца поправили лучшие зодчие кибер-анклава Гильдии.

Князь Каспар Дереш появился на базе к началу совета. Лицо молодого правителя, несмотря на серьезность предстоящего разговора, светилось радостью: отец Делии дал согласие на их брак. Каспара Дереша приветствовали вставанием и аплодисментами. Аплодировал и Гефестиан Кумар, хотя и чувствовал себя не в своей тарелке среди всех приглашенных за круглый стол.

— Господа, как ближайшему представителю доктора Гильгамеша и члену Парламента Объединенных миров, мне, Дарию Скилуру, бывшему пресс-аташе ректора Королевской Академии, доверено право поставить перед вами вопрос относительно правомочности или неправомочности нейроквантового эксперимента, который мы намерены провести здесь на военной базе Княжества. Боюсь, что наша первоначальная реакция, вызванная лишь частичными знаниями о нейроквантовой прививке, была поспешной, а само решение не продуманным. Во-первых, нам до конца не ясны религиозные установки наших врагов, объявивших войну всей цивилизации Нектарной звезды. Сознание этих людей представляется нам диким и пугающим. Об этом могут свидетельствовать недавние события, произошедшие в замке правителя.

Мы не можем быть уверены в том, что агрессивный фанатизм теократов будет преодолен с помощью препарата в одинаково успешной форме… Да, действительно, на острове монсеньора Шантеклера было создано уникальное военно-научное подразделение, которое сегодня в полном составе прибыло на базу и ждет ваших распоряжений. Мы получили некоторый положительный опыт нейроквантовой прививки на Второй Луне. Мы также знаем опыт наших десантников, сумевших решить масштабную военную задачу за несколько секунд, усилиями всего сорока человек…

Сейчас эти люди, перенеся стресс, в полном составе вошли в подразделение Заслона. Они готовы контролировать ход эксперимента, они также готовы и к худшему — вступить в схватку с теми теократами, чья психическая инверсивность может обернуться хладнокровием убийц… Притом, заметьте, никакая действующая армия в своем обычном, так скажем, состоянии не сможет противостоять пяти-шести тысячам нейроквантовых фанатиков. И, наконец, последнее и самое трудное… Этот вопрос я должен адресовать вам, князь Дереш…

— Трудный вопрос? — повторил Каспар, в который раз пробуя это словосочетание «на вкус». — Что же, задавайте ваш вопрос, доктор Скилур. Я буду надеяться, что народ моей планеты поддержит меня в его решении.

— Вопрос, князь, как раз и касается вашего народа… Видите ли, жесткость задуманного нами эксперимента такова, что она требует потенциальных жертв, то есть людей, мирных жителей, которых необходимо иметь здесь на базе в качестве…

— Я понимаю… — Каспар Дереш побледнел.

Наконец-то ему все стало ясно. Он сам испытал на себе нейроквант совсем недавно. Теперь он представил себе картину, от которой волосы зашевелились на затылке.

Сидевший за столом Натан Муркок уловил исходящие от князя волны ужаса. Ведь тогда в замке они оказались свидетелями того, что успел натворить Мехди Калиаббат в одиночку, свидетелями мертвых кукол, стоявших повсюду: в комнатах, коридорах, на лестницах, в кроватях, всех закутках, куда проник вездесущий фанатик с одним-единственным стилетом в руках. На оружии не осталось ни капли крови, и реального внешнего времени прошло всего три секунды…

Каспар понимал, что от него требовалось. Без наличия таких кукол-статистов, или как бы еще их назвали сами теократы, без наличия в их руках оружия — эскперимент с инъекцированием и трансформацией сознания воинов-послушников не принесет, возможно, никаких результатов. Конечно, будет контроль и заслон, и любой малейший случай смертельной агрессии нейтрализует одна из команд того же Муркока или Приама Пересвета, ведь для этого они сюда и прибыли — потенциальные спасатели потенциальных жертв…

Определенно, надо думать, что теократов тренировали, по крайней мере, тех, кто прилетел сюда с Королевского Двора. Может быть, лучше отказаться от эксперимента? Но уже слишком поздно. Все зашло слишком далеко. Парламент сам решил отдать послушникам Храма препарат Гильгамеша. И мысль принявших такое решение ясна: только так можно прекратить войну в системе.

Но где взять таких добровольцев, готовых послужить куклами для инъекцированных теократов? Да и возможно ли нормально объяснить людям необходимость «такой помощи» с непредсказуемыми последствиями?

Каспар Дереш поднялся со своего кресла. Он чувствовал безумное волнение и ужасные муки совести.

— Я не знаю, как поступить, — сказал он. — Наверное, я плохо представлял себе последствия, соглашаясь на такой шаг… Боюсь, что ни мои солдаты, ни, тем более, мирные жители не согласятся послужить живыми манекенами для вероятных религиозных убийц…

— Не согласятся? — подал голос Жермен Дэваль. — Это лишь в том случае, если вы не расскажете им все.

— Но я уже рассказал! То есть я озвучил нимфеанам идею принудительного инъекцирования теократов. Под каким, по-вашему, предлогом я могу пригласить на полигон мирных жителей?!

— Вопрос резонный, — в разговор вступил мэтр Флориан. — Однако представьте, князь, что моя родная планета уже несколько месяцев находится под угрозой вторжения теократов. Как, по-вашему, должна реагировать Гильдия на те же самые страхи, что испытываете сейчас вы?

Каспар принялся обходить стол кругами, по временам останавливаясь и рассматривая в обзорные окна полигон — серую выжженную землю, мало чем напоминающую его цветущую планету. Эта пепельная равнина — настоящий девственный вид и облик Поющей Нимфы… Что же ответить собравшимся? Как поступить?

Они провожали его взглядами. Они молча сопереживали ему, еще не привыкшему принимать бескомпромиссные решения.

Неожиданно с места поднялся Гефестиан Кумар. Этого седого, простого вида человека, хромавшего на одну ногу, в зале знал только сам князь, Натан Муркок и сидевший рядом экзотически одетый капитан-предводитель, сын адмирала Оди Гулливер-Черепок.

— Прошу прощения у уважаемого собрания, и вы, князь, извините… Я не очень понимаю, зачем меня пригласили сюда… Я не вхожу ни в какой Парламент, и мысли мои далеко отсюда, князь, вы знаете…

— Как ваше имя, представьтесь, — попросила Терциния, сидевшая между своим любимым Дарием и обновленным кибером Моисеем.

Каспар Дереш подошел к Гефестиану.

— Господа, этот человек спас жизнь мне и той девушке, которую я люблю больше всех на свете. Этот человек вернул честь дому Дерешей. Представляю вам моего личного друга, предводителя повстанцев Гефестиана Кумара!

— Вы хотели нам что-то сказать, уважаемый Гефестиан, — Дарий Скилур поднял руку.

— Вы говорите: куклы! Манекены! Или как их еще назвать… Добровольные статисты. Что вы скажете, если я найду вам таких людей и приведу их сюда на базу? Как ваш совет посмотрит на такое предложение?

— Кто эти люди? — спросила Терциния.

— Вся моя армия, госпожа. Около пяти тысяч человек. Я знаю, молодой князь дарует нам свободу, и очень скоро мы покинем систему на четырех каравеллах, которые ждут нас на орбите. Больше всего на свете мы хотели свободы. Свободы от государств, от собственных страхов… Мы боролись за эту цель, мы ее заслужили. Я от всей души ненавидел теократов. Я отлавливал их по всем орбитальным базам, на всех кораблях и терминалах, разоружал и свозил сюда, как диких псов. Я понимаю ту цель, которую вы ставите… Вы хотите лишить их агрессии, их запрограммированности… Надеюсь, господа добрые, у вас это получится. Поэтому, князь, воспользуйтесь моими повстанцами. Они верили вам — вы их не обманули. Они поверят вам еще раз. Вот мое слово!

— А вы сами, верите в нейроквантовое спасение, Гефестиан? — вопрос Терцинии, наверное, хотели задать друг другу многие сидевшие за столом.

— Это напоминает вопрос о том, верю ли я в Бога! Да, я верю, но больше всего я верю в свободный космос, — ответил Гефестиан без малейшего лукавства.

— А вы знаете, какой он там, за пределами системы?

— Нет. Но хочу узнать.

— Хотите, я расскажу вам?

— Это мое самое большое искушение, госпожа… Самое большое. Надеюсь, я не успею его растерять, прежде чем здесь все закончится.

***

Вне всяких сомнений, пуля Симона Креза должна была отправить Атиллу Левита на тот свет. Теперь он хранил ее в кармане, как сувенир и напоминание о случившемся. После инъекции нейрокванта «вестница смерти» вышла сама — организм вытолкнул ее, как чужеродного паразита. Канцлер был поражен и не находил слов для выражения своей благодарности мэтру Ронсару.

В тот момент они могли бы разрешить ситуацию быстро и просто — разоружить всех, кто был на платформе, но мэтр Ронсар думал иначе и удержал канцлера от гневного порыва. Нужно было дать возможность развернуться конфликту во всем объеме, наблюдать со стороны. И такой стороной мэтр Ронсар считал Пеструю Мару. Оставаться в Республике, без поддержки гвардии, при угрозе вторжения теократов…

Все эти мысли приходили на ум канцлеру, и он не переставал ими делиться с советником, пока тот уверенно вел его по пустующей транспортной магистрали внутри огромного инженерного комплекса, похожего на разрезанный многоэтажный пирог, в поперечных линиях которого, как в гнездах кассеты, были вложены восемь новехоньких Ковчегов Спасения. Корабли на стапелях возвышались над уровнем на две верхних палубы, еще четыре были объектами обозрения на нижних уровнях. Именно здесь обычно совершались посадки тех, кто покидал систему Нектарной навсегда. Атилла Левит вспоминал, что здесь творилось, когда наступали такие дни… Провожающих сюда не пускали.

Уже закончилось действие нейрокванта, за время действия которого они успели посетить медицинский блок, где мэтр Ронсар попытался воспользоваться сканером и осмотреть рану канцлера. Но никакое оборудование их не слушалось. Медкиберы даже если и воспринимали команды, ответить ничего не могли и казались просто «мертвыми», застывшими в патоке полного замедления всех своих логических цепей.

В одну из таких попыток Атилла Левит увидел висящую в воздухе пулю, ту самую, что вышла из его раны. Нейроквантовое поле заживляло все ткани. Еще можно было видеть рубец раны, но он затягивался на глазах. Мэтр Ронсар присвистнул, взял пулю из воздуха и протянул ее канцлеру.

— Одевайся, Атилла. Я не врач, но мое желание перестраховаться на твой счет уже ни к чему. Надо уходить отсюда. Мы итак потеряли уйму времени для себя, конечно… Там, в обычном пространстве, пройдут считанные секунды, и нам бы лучше было не терять и их. Отправимся на стоянку флаеров. Когда закончится действие препарата, мы сможем подняться в воздух. В двадцати километрах отсюда астероид Кабал, там старая база контрабандистов. Будем просить посадить нас на какую-нибудь их посудину.

— Рон, ты все-таки уверен, что мне следует покинуть Республику?

— А как ты сам думаешь? Вся твоя политическая поддержка, все, на кого ты мог опираться, сейчас в руках заговорщиков, а завтра и те и другие могут оказаться под теократами. Они будут ломать все, что вы построили, и никто, кроме тебя, о том не пожалеет. Теперь ты без раздумий должен войти в Парламент Объединенных миров и вместе с ним вынести теократам мировой приговор!

— А что же до Великого, Рон?

— Великого не будет. И предопределенности больше не будет. И все благодаря тому, что сейчас находится внутри нас и вокруг нас.

— Ты о нейрокванте?

— Да, Атилла. Хочешь называть это чудом — называй, но сегодня нейроквант спас твою жизнь, разве не так?

Действие препарата завершалось. Пройдя мимо киберохраны, они зашли на стоянку флаеров, без лишних колебаний выбрали один из них. Оставалось подождать минут десять. Молча просидели в кабине.

Пространство включилось так же неожиданно, как и выключилось два часа назад. Больше всего это состояние напоминало окончание сна наяву. Сжимая злосчастную пулю в кармане камзола, канцлер, холодея, подумал: а вдруг в этом сне он уже давно убит и лежит сейчас на платформе визы и над ним склонились насмехающиеся Лидий Мусагет и Симон Крез… Но нет, тело сигнализировало о своем полном здоровье, более того, оно словно омолодилось…

Полет на флаере в атмосферном туннеле к астероиду Кабал занял минут десять. Мэтр Ронсар оказался заправским пилотом и изрядным лихачом.

— Заблокируй свой обруч связи, Атилла. Никто не должен знать, где ты.

Канцлер кивнул.

— Как мы найдем твоих контрабандистов? Насколько я помню, на Кабале ничего, кроме свалки старой техники терраформистов и заброшенного кобальтового карьера, нет…

— Ты уже сам ответил на свой вопрос. Есть карьер, и есть свалка — лучшего места для таких ребят не придумать, — ответил мэтр Ронсар, выравнивая полет флаера и снижая скорость.

— А как насчет киберохраны?

— Она наверняка вся подкуплена.

Атилла Левит недоверчиво посмотрел на советника.

— Чем сейчас можно кого-то подкупить, Рон?

— Ты слышал о кибернаркотиках?

— Доводилось…

— Это наше изобретение. Утильщики разработали его лет восемь назад. Во все времена должна быть валюта, даже для машин. Киберы на Пестрой Маре не бастуют и заводов не взрывают.

— Значит, и твой мир совершенством не назовешь, — вздохнул Атилла Левит.

— Да что вы, господин канцлер! Мы — чистое порождение Зла! Так считают теократы, по крайней мере…

Флаер пошел на посадку. Астероид Кабал напоминал по форме потрепанную раскрытую книгу, внутри которой кто-то сделал тайник — аккуратную прямоугольную выемку, доверху засыпанную «драгоценностями» — давно отслужившей свой срок техникой. Где-то там, в котловане карьера-тайника, копошились люди. Назвать их контрабандистами по нынешним временам язык не поворачивался, но у этих «старателей свалок» должна быть хоть какая-нибудь летающая посудина. Почему мэтр Ронсар выбрал именно такой путь, было понятно: Гильдию уважали все, кто занимался поживным промыслом в системе.

— Никогда не думал, что буду просить помощи у тех, кого еще лет пятнадцать назад объявил вне закона, — Атилла Левит философски покачал головой.

— Да, — согласился мэтр Ронсар. — В таком случае нам, утильщикам, легче: мы никого не объявляли вне закона уже более ста лет. И знаешь почему? На Пестрой Маре никогда не писались законы.

— Значит, вы полные анархисты, — заключил канцлер. — Ума не приложу, как вы там живете…

Мэтр Ронсар промолчал, потом, как бы невзначай, но очень миролюбиво и весомо заметил:

— Без предателей!

***

Пестрая Мара — красивейшая из терраформированных планет Нектарной звезды… Огромный экваториальный океан, опоясывающий планету, разделял ее на две половины. Зеленый и красный материки. Города-анклавы… Сотни городов юга и сотни городов севера, сотни городов на архипелагах…

За двести лет непрерывного освоения Пестрая Мара превратилась, на зависть другим мирам, в настоящую жемчужину системы. Климатологам здесь удалось невероятное — создать мир без зимы. Флюоресцентный слой так замечательно распределил необходимое количество света на планете, что первоначально искусственная атмосфера, удерживаемая глобальным силовым полем, превратилась во вторично-естественную.

Гравитационные шахты-корректоры навсегда изменили магнитосферу планеты, выровняв ее пеструю мозаичность. Дотошная Гильдия добилась самой лучшей в мирах Нектарной экологии. Океан Мары превратился в настоящего кормильца планеты: морской зверинец для тысяч видов, из которых не был утрачен и не выродился ни один.

Одновременно с этим Мара была раем для изобретателей и технарей всех мастей. О подземных лабиринтах Красного материка ходили легенды. Упадок городов-анклавов, как всегда и везде, начался с объявления Великого Приговора.

Пестрая Мара стала строить свои Ковчеги Спасения, и, хотя паники и суицида здесь никогда не наблюдалось, Гильдия теряла прежний блеск и порядок. Некоторые города-анклавы объявили о своей полной или частичной изоляции, о выходе из технологических цепей. Нарушались связи, разрывались отношения. Но большая часть великих разумников и зодчих не теряла надежды и искала выход. Поэтому, как только на горизонте возникли идеи Дамиана Гомера, а потом и Гильгамеша — Гильдия встрепенулась.

Армада теократов вышла на орбиту вокруг Мары и распределилась так, чтобы начать нейроквантовый десант одновременно. Командующий армадой Преосвященный адепт Калидаггар больше всего удивлялся только одному странному обстоятельству — отсутствию пиратских дракаров — верных союзников и защитников Гильдии. Озадаченный этим обстоятельством Преосвященный призвал к себе военных советников — капитанов бывшего королевского флота. На флагмане в распоряжении Калидаггара их было всего трое.

Никто из господ капитанов никакого четкого мнения не сформулировал. После короткого совещания все сошлись на том, что пираты, по всей вероятности, намерились вступить в открытое наземное сражение. Силы расставлены, однако пираты могли не ожидать столь масштабного захвата космоса вокруг планеты, а это дает послушникам Храма все преимущества. Нужно начать одновременный десант на все крупные города, то есть бросить на сакральное Предготовление все силы одним ударом.

Калидаггар не сомневался в таком выборе — другой перед ним, в сущности, не стоял. Поэтому всем каравеллам и фрегатам армады был отдан приказ начать полномасштабную выброску на планету зла. Тридцать семь тысяч воинов-послушников на трехстах модулях и пятидесяти фрегатах осуществили рассредоточенную высадку вблизи пятисот самых крупных городов-анклавов Пестрой Мары. Таким образом, на каждый город приходилось по семьдесят четыре нейроквантовых Предготовителя.

Уже через час на флагман начали поступать сотни синхронных сообщений о полной готовности начать инъекцирование.

Преосвященный Калидаггар потребовал от своих капитанов-советников одновременную связь со всеми кораблями и модулями.

— Хвала Храму, братья мои! — обратился он к тысячам послушников, что ожидали команды и уже начали произносить слова очищающей молитвы, держа пистолеты-инъекторы у шейных артерий. — Сегодня вы осуществляете предначертание Истины! Бог пожелал избрать вас к Предготовлению своего прихода. Идите в мир Зла без боязни и страха — верните испорченную Глину Творения Господу, пусть очистится она от скверны демонических душ, захвативших ее в телах всех населяющих этот мир. Нет для вас слова «жертва», братья, есть для вас слово «предготовление». Помните об этом. Храм послал вас сюда, и да свершится сакральный промысел! Хвала Храму!

За несколько дней до прихода армады во все города-анклавы Пестрой Мары решением Парламента Объединенных миров были внедрены бойцы-инструкторы из спецподразделений нейроквантового Заслона, доставленные сюда на дракарах и кораблях флота адмирала Оди с Поющей Нимфы.

Количество бойцов-инструкторов возросло почти до двадцати тысяч и было пополнено добровольцами из числа теократов, прошедших принудительное инъекцирование нейроквантом на полигоне Нимфы в тот самый день, когда Гефестиан Кумар предложил своих людей в качестве «кукол» для эксперимента.

К бойцам Заслона добавились также теократы, плененные еще на Второй Луне Пестрой Мары. Все эти люди больше не считали себя послушниками Храма.

Наконец, в подразделение вступило не менее тысячи наследников костлявого пращура, присоединившихся к флоту адмирала Оди, в том числе вся вольная братия его сына Гулливера-Черепка. Капитан-предводитель Тесей-Карбункул также привел в Заслон пять сотен отважных пиратов.

К началу военных действий летающий остров Цезаря Шантеклера в режиме «полной тени» подошел к Пестрой Маре на расстояние десять тысяч километров. Весь Парламент Объединенных миров был собран здесь. Доктор Гильгамеш продолжал оставаться в Лаборатории Второй Луны и контролировал все события.

Дамиан Гомер, Гелеспа и кибер Моисей приняли предложение Цезаря и поселились в доме недалеко от Суллы Мануситхи. В холостяцкой компании с бывшим ректором теперь жил бывший канцлер Республики Атилла Левит. Делия перебралась в родовой замок своего суженого. Каспар Дереш решил не принимать участия в совете, а посвятил себя налаживанию отношений с кланами, переговорами, связанными с расширением производства препарата Гильгамеша.

События на Пестрой Маре стали центром внимания миллионов людей Нектарной. Нейроквантовый захват и нейроквантовый Заслон начались почти одновременно. Больше сорока тысяч человек с двух сторон этого противостояния в сотнях городов-анклавов сделали себе инъекции замедлителя…

То, что произошло вслед за этим, могли наблюдать абсолютно все очевидцы, чьи радары, экраны и визоры находились за пределами планеты.

Пестрая Мара, эта красивейшая из терраформированных планет Нектарной звезды, исчезла с радаров, экранов и визоров…

В это же время Преосвященный адепт Калидаггар, в оцепенении застывший у экрана в рубке флагмана, лицезрел свое, по-видимому, последнее зрелище в жизни, так же как и все те, кто находился в кораблях, оставшихся на ближней орбите вокруг мира Зла.

После исчезновения планеты на ее месте образовалась нечто напоминающее белый волчок — вихревой стержень, на котором, словно сверкающие плети, вращались, порожденные непостижимой энергией нейрокванта, протуберанцы. Подобно протуберанцам звезды, они отделялись от стержня и, пройдя по сфере, втягивались снова, захватывая в гибельный центр крохотные точки, все точки, что плавали на поверхности пузыря уже несуществующей орбиты…

Эти белые плети показались Преосвященному карающими бичами некого Белого ужаса самой пустоты. Все корабли армады исчезли в этой пустоте, как мухи, приклеенные выстреливающим языком ненасытной лягушки-монстра.

— Предготовление коснулось и нас! — прошептал Преосвященный Калидаггар и упал на колени как подкошенный. — Смятение Храму!

Через несколько секунд Пестрая Мара появилась на новой орбите Нектарной звезды, в полутора миллионах километров дальше от своей прежней… Никаких магнитосферных, литосферных, климатических и атмосферных возмущений с ней не произошло, кроме одного: она лишилась своих спутников — Первой и Второй Лун…

Согласно расчетам, которые впоследствии сделает Звездный Архитектор, автор Великого Приговора Рамзес Имраэль, лишенные центра масс Вторая и Первая Луны по истечении примерно трех месяцев будут захвачены и идеально привязаны сиротливым братцем Мары — Гнилым Яблоком, но это событие еще предстояло, а пока…

***

Воин-послушник Храма Лиловых Тог Алеф Дельтус шел по улице островного города-анклава, название которого он не знал. Улица была пустынна. Ни одного местного жителя. Он обернулся. Еще десяток таких же вооруженных квантайзерами и стилетами молодых теократов почти шеренгой шли за ним.

Алеф не хотел этой «поддержки» и, ускорив шаг, повернул влево на улицу, ведущую к океану. Вскоре он оказался на берегу, где у множества пристаней стояли на приколе десятки маленьких причудливых яхт, по большей части рыбачьих.

Алеф никогда не видел ни большого моря, ни, тем более, океана.

Вид этой морской глади внушил ему если не трепет, то, по крайней мере, заставил сжаться все внутри: вода океана не шевелилась…

Волна набежала на мелкую гальку в «будуаре» между причалами, ударила в мраморный уступ, расплескалась брызгами, застышими, будто на века, в воздухе, лишенном запахов, лишенном даже малейшего порыва ветерка. Яхты вмерзли в голубовато-серую воду, как в бетон.

Алеф поднял глаза в небо. Исчезли облака и флюоресцентные переливы. Небо словно кто-то запечатал непроницаемой молочной белизной. Становилось жутко от тишины и неподвижности всего вокруг.

Воин-послушник на негнущихся ногах пошел вдоль нескончаемой набережной. В километре от него возвышалось какое-то громадное сооружение, напоминающее радарную установку, которую на рельсах выкатили к океану. Алеф шел бесцельно и все же несколько раз оборачивался: не хотелось опять попадаться на глаза другим Предготовителям. Господи, какое отвратительное слово! Неужели они все смогут убивать людей? Просто заходить в дома, взламывать двери и убивать обездвиженных, ни в чем не повинных людей? А сам он, воспитанник монастыря Стоиков Духа? Нет, конечно, нет… Но нужно осмотреться. А может быть, просто переждать? Засесть где-нибудь в тихом углу, закрыть глаза и забыться… Где же люди? Хотя бы увидеть их…

Громадина на рельсах, как понял послушник, была каким-то заводом, имевшим отношение к океану. Оказавшись с ней рядом, он понял ее назначение: это была мощная опреснительная установка, дававшая питьевую воду всему городу-острову.

Алеф вспомнил, какой драгоценностью была вода в монастырях на планетоидах. Там для ее получения использовали старинные оксигенераторы, те же самые, что давали и воздух. Почему он об этом сейчас вспоминал? Он пытался найти мотив ненависти к тем, кого пришел «предготовить».

Все Преосвященные Храма лгали. Их пресловутая Истина была ложью, исказившей всю их жизнь и жизнь таких как он, Дельтус, рожденных по принуждению родовых рабынь, рожденных вне любви, а лишь по планам этой проклятой Истины.

Он должен вернуться к своим, он должен рассказать им все и остановить. Почему он не делал этого раньше? Неужели боялся?

Едва остановив свои мысли, Алеф зашел на территорию опреснительного завода, поднялся по высокой металлической лестнице, раздвинул вручную автоматические двери. Громадные цистерны, баки, трубы, коридоры и люди, всего несколько человек у пультов кибертеров. Никакой охраны…

Каково же это — быть Предготовителем?

Алеф вынул стилет из ножен, закрепленных на предплечье, и подошел к одному из сидевших за пультом. Человек что-то тщательно выводил на листе картона, то есть он, конечно, ничего не выводил, но было видно, что в «том» времени» он рисовал. Застывшая напряженная поза, сосредоточенное лицо выдавали кальку каких-то сложных чувств.

Алеф расположился точно за спиной у этого утильщика-оператора.

Странно, подумал послушник, неужели человек, которого он выбрал, ничего не чувствовал? Хотя бы мало-мальски! Должен же этот человек ощутить, что «ангел смерти» стоит у него за спиной… Но утильщик ничего не чувствовал, он казался просто кожаной статуей.

Алеф шагнул ближе, придвинулся почти вплотную. Приставил стилет к шее оператора и поднял свободную левую руку вверх: «ладонь молитвы» — так называли этот жест Преосвященные еще в его родном монастыре.

— Чем же ты так занят, человек? — спросил Алеф Дельтус вслух. — Чем же ты так занят, что не можешь даже вздрогнуть?

И здесь он вздрогнул сам. На плотном белом картоне человек изобразил портрет мальчика лет пяти, очень красивый портрет. Грифель в руке утильщика застыл как раз на линии шеи мальчика. Человек, должно быть, рисовал портрет своего сына по памяти…

Послушник отступил от сидевшего и, в ту же секунду, почувствовал, что кто-то, подкравшийся к нему сзади, приставил свой стилет к его ребрам…

— Что же ты не произносишь «хвала Храму», брат? — услышал Алеф до жути знакомый голос. — Попробуй, скажи это, и тебе не поможет больше ничто, во что ты веришь!

Алеф Дельтус обернулся…

— Бет! Бет Гаммус! Как ты здесь?! Но ты же…

— Ты думал, я погиб? Нет, я жив. И видишь, я не на твоей стороне.

— Да я и сам не на своей стороне, Бет! Боже мой, как я рад тебя видеть!

— Не спеши радоваться, Алеф. Ты теократ, и ты… Ты пришел исполнять сюда предначертания своей Истины, верно? — Бет Гаммус смотрел на своего собрата и единственного друга как на чужого. Алеф понимал, что их на самом деле отделяет, и он, не обращая внимания на приставленное к нему оружие, протянул Бету свой клинок, держа его за лезвие.

— Вот, возьми, Бет! Я никогда бы не смог убить человека, лишенного даже возможности видеть меня. Нейроквант странная вещь… Он излечивает от насилия…

— Не всех, Алеф. Хотя ты прав. Нейроквант — это тест на человечность и, как ни странно, на веру. Но ты… — Бет Гаммус взял стилет Дельтуса, соединил свой и послушника в одной руке и, чуть улыбнувшись, разжал пальцы. Стилеты остались висеть в воздухе. — Ты прошел этот тест, как и я в свое время.

— Ты мне поверил, Бет?! — Дельтус заметил, как преображается его друг. Исчезла настороженность, испарилась отстраненность. Перед ним стоял тот, с кем прошла бок о бок вся их монастырская жизнь с детства. Другой не было. Да, наверняка, когда-нибудь они еще осмыслят этот удивительный момент встречи на Пестрой Маре, подумают о том, что хотел сделать из них Храм. Сейчас Храм проиграл.

— Иди сюда, послушник! — Бет раскрыл руки для объятия.

Дельтус засмеялся, беспечно и легко, как иногда бывало в годы их стоических практик, когда удавалось улизнуть из-под неусыпного ока наставников.

— Обменяемся четками, как всегда? — спросил Дельтус, похлопывая друга по плечам.

— Давай позже, — ответил Бет. — Скажи лучше, сколько на остров приземлилось модулей?

— Три.

— Значит, вас под инъекцией шестьдесят?

— Шестьдесят восемь.

— А Преосвященных?

— Пятеро. Почему ты спрашиваешь?

— Думаю о том, сколько еще смогут пройти тест. Хотелось бы, чтобы все. Пойдем, мне нужно найти остальных из Заслона…

— Они сдадутся, Бет, я уверен…

— А я пока нет, Алеф. Я тоже не хотел сдаваться, пока был в плену. Кстати, у меня было два смертельных ранения на Второй Луне. Там вообще творился кошмар. Но мы тогда ничего не знали о нейрокванте. А меня спасли, и многих других.

— А в чем сложность, Бет?

— Сложность… В нейроквантовом поле ты, как бы сказать, становишься бессмертным, временно, конечно, но ты неуязвим. Только многократно увеличенная доза может убить носителя поля, буквально сжечь его заживо, испепелить…

— Мы играем с огнем, Бет?

— Мы всегда с ним играли, Алеф. Хуже или лучше…

***

Они сдались.

Двадцать восемь тысяч воинов-послушников Храма и почти четыреста Преосвященных адептов сдались бойцам-инструкторам нейроквантового Заслона через двенадцать секунд реального времени. Именно столько понадобилось Пестрой Маре, чтобы изменить свою орбиту.

Армаду кораблей, оставшихся в космосе после высадки десантных модулей, поглотил Белый Шлейф — как впоследствии стали называть этот новый эффект поля, хотя на шлейф в привычном понимании он не был похож.

Системную связь с Пестрой Марой установили с опозданием, из-за переполоха, но отчасти по причине утраты орбитальных трансляторов. Сообщение пришло совсем не оттуда, откуда его ожидали, и с запозданием не на те самые двенадцать секунд, а на целых пятнадцать минут.

Назначенный командором всех подразделений нейроквантового Заслона Приам Пересвет обращался к ученым летающего острова, совету Гильдии и парламенту, еще не зная о том, что произошло с планетой:

— Надеюсь, мне помогут очень скоро оценить весь масштаб событий. Вы понимаете, они выходили из домов и просто садились на землю… Все теократы, слышите меня, все эти предготовители… Они клали на землю все, чем были вооружены, и повторяли одну и ту же фразу: «Смятение Храму! Смятение Храму!» Это было повальной реакцией…

— Командор, послушайте меня, — Дарий Скилур обращался к Пересвету, медленно и четко проговаривая слова, так, словно читал скрижали: — Пестрая Мара, первая планета внешнего круга Нектарной звезды, изменила свою орбиту в результате массового использования нейроквантового замедлителя. Пятнадцать минут назад вы погрузились в Белый Вакуум. У планеты больше нет ее спутников! Приам…

— Это ведь не шутка, доктор Скилур? — Приам Пересвет выглядел настороженным. — Кто из нас кого должен больше удивить? — спросил он неожиданно. — Вы меня, или я вас?

— Командор! И я, и совет Гильдии, и весь Парламент — мы все сошлись на том, что эксперименты с нейроквантом заходят слишком далеко. Необходимо время для того, чтобы все осмыслить.

— Все, что касалось опыта армии Заслона, доктор Скилур, мы уже осмыслили. Мы выиграли эту войну благодаря гениальной стратегии. Это и было нашей целью, разве не так? В остальном разбираться вам и доктору Гильгамешу. Между прочим, не все теократы сдались. Девяносто три Преосвященных предпочли принести себя в жертву, повторив нейроквантовый суицид Калиаббата. Это тоже один из наших итогов, доктор Скилур…

Да, это тоже был один из итогов, и, по-видимому, неслучайный.

Человеческая психика никогда не укладывалась в рамки только познанного и известного. Нейроквант расширил диапазон новых измерений во всем. Он сам по себе был оружием и инструментом активного влияния на природу. Все зависило от цели.

У теократов-фанатиков была цель «привести Бога к его творению», они ее не достигли и ушли туда же… Иные исцелились, и теперь число их огромно. Значит, Храм не устоит, он неизбежно будет реформирован. И на волне этой реформации вскроются все его тайны и пороки, все заблуждения.

Дамиан Гомер, принявший от Совета Гильдии права влияния на тысячи технологическитх анклавов Пестрой Мары, прекрасно понимал, что актуальность его идеи строительства силового барьера, способного противостоять коллапсу Нектарной звезды, окончательно потеряна.

Он, как и большинство других членов Парламента, не мог себе представить таких масштабных последствий массового применения нейрокванта. Закрепив за собой негласную славу провидца, он напряженно пытался вглядываться в будущее системы. Его поразительные «воспоминания» о человеческих расах и цивилизациях космического прошлого становились как бы частью новой мифологии.

И уже это одно обстоятельство придавало ему особый статус, притягивало к нему людей, желающих проникнуться такими же «воспоминаниями». В конце концов Дамиан Гомер стал проповедником именно этой энергии-памяти, совершенно оставив попытки напоминать о своей инженерной идее барьера, казавшейся теперь просто неуместной.

Ну что же, он действительно уступал Гильгамешу право гениальности и не жалел о таком «выборе судьбы». Гелеспа, его милая и отчаянная Гелеспа, которую он чуть было не превратил в живую икону своих телешоу, но вовремя приостановил эту затею, она, разумеется, лучше других могла понять, в какие непростые душевные состояния он себя загонял, ради открытия единственного ларца по имени «прошлое-будущее».

Только она знала, что Дамиан стал испытывать на себе нейроквант больше и дольше других. Еще тогда, в подземном городе-притоне Рыжего Гаргантюа, в Лаборатории, Гомер часами тестировал на себе нейроквант, прятался в какие-нибудь заброшенные помещения и «двигался» во времени, не двигаясь в пространстве, буквально заставлял себя находиться в созерцательной неподвижности. О результатах своих тестов он сообщал только Гильгамешу. А доктор Гильгамеш, похоже, занимался тем же самым, но по-другому. Так они договорились.

Дарий Скилур узнал об экспериментах Гомера от Гелеспы уже на островке Шантеклера.

В этот день Атилла Левит собирался покинуть гостеприимные «пажити» великого коллекционера и при поддержке ста двадцати дракаров адмирала Оди возвращаться в Республику. Канцлер решительно был настроен вернуть себе власть и объявить ультиматум Лобсангу Пуритраму.

Все сто двадцать дракаров были укомплектованы отборными пиратами, прошедшими нейроквант на Пестрой Маре. Худшим предварением таких действий могла оказаться схватка с бывшей личной гвардией канцлера. Но решение Парламента Атилла намеревался воплотить как можно скорей.

К вечеру того же дня Дарий и Терциния прилетели к дому Дамиана Гомера и Гелеспы на легком флаере.

Кибер Моисей, у которого в доме был собственный кабинет, где он, как первый кибер — член Парламента, имел возможность работать над собственными проектами и идеями, все же не забывал при том вести хозяйство, следить за порядком и готовить обеды. С тех пор, как его любимая госпожа Геле рассказала ему историю о его втором «рождении», то бишь восстановлении, и что для этого она лично предприняла его, Моисея, доставку на Мару, кибер окружил хозяйку трепетной заботой. Особенно это касалось ее здоровья.

Каждую неделю Моисей испрашивал разрешения у Дамиана и отвозил Гелеспу в островной госпиталь к лучшим врачам из бессчетной коллекции Цезаря Шантеклера на диагностику беременности.

Дарий и Терциния застали Моисея с садовой тележкой. Кибер занимался разбивкой приусадебных клумб. Искусственная почва астероида уже давно не требовала никакой гидропоники — все растущее и цветущее приживалось простой посадкой.

— Господин Скилур, госпожа Вальехо! Моисей так рад вас видеть! У Моисея есть множество прекрасных мыслей, и он их все пытается развивать. Моисей начал понимать эстетику всего природного и писать об этом трактат. Это кажется странным, не так ли? Но поверьте, кибермир скоро удивит вас, людей.

— Мы верим тебе, мудрец со Снежной Лады, — сказала Терциния, улыбаясь. — Я даже знаю, что бы непременно сделала для тебя. У меня есть один друг, его зовут Корабль Малого Каботажного Флота Их Величеств Королевского Двора…

— Такое длинное имя! — Моисей покачал головой.

— Я согласна с тобой, имя немного длинновато, но благодаря Кораблю мы до сих пор вместе с Дарием. Корабль спас нашу любовь.

— Моисей понимает, что это можно расценить как подвиг, госпожа Вальехо. Моисей будет рад познакомиться с Кораблем.

— Значит, договорились, — Дарий похлопал кибера по плечу. — А теперь, пожалуй, проведи нас в дом к мэтру Гомеру и твой любимой хозяйке.

— О, конечно, Моисей проведет. Вы ведь первый раз в нашем доме? Он не такой большой, как на Снежной Ладе. Вы прилетели на флаере? Если хотите, Моисей может сделать ему хорошую профилактику, он это умеет…

— Не стоит, Моисей, мы и так оторвали тебя от эстетических занятий.

Моисей был доволен разговором, и уже через пять минут он подавал на стол по просьбе Гелеспы лепешки, вино и фрукты — все местное, островное.

Дамиан Гомер выглядел осунувшимся. Гелеспа, уже с округлившимся животом, излучала умиротворение. Беременность творила с ней свои чудеса: горянка Снежной Лады ничуть не утратила природной грации и подвижности.

— Ты прилетел, чтобы задавать мне странные вопросы, не так ли, Дарий? — спросил вдруг Дамиан, разливая вино в кубки и поднимая свой.

Дарий и Терциния переглянулись, молча, чокнулись с хозяином. Гелеспа не пила. Диета от Моисея рекомендовала ей фрукты.

— Так что же ты молчишь, Дарий? А вы, Терциния, вы ведь знаете свои вопросы?

— Да, я знаю, мэтр Гомер…

— Мы давно так не встречались, Дамиан… Я имею в виду нас четверых, — начал Дарий. — Скажи, ты, в самом деле, собираешься отправиться на поиски Звездного Архитектора? Ты говорил об этом на совете…

— Да, собираюсь, и очень скоро. Гильгамеш поддерживает эту идею.

— О чем ты хочешь ему рассказать?

— Обо всем, естественно. Я хочу, чтобы он поднял глаза к небу и нашел на нем Пеструю Мару без спутников. И еще я хочу, чтобы он написал новый Базис, в котором Нектарная не взрывается, а перемещается в мощном нейроквантовом поле за пределы пораженного пространства. Мне и Гильгамешу сейчас верят миллиарды людей. Если Архитектор присоединится к нам… Мы ничего не можем исправить в прошлом, но в настоящем для будущего…

— А что, по-твоему, будут делать теократы в этом будущем? — Дарий разломил лепешку и поделился ей с Терцинией. Они стали есть, откусывая островной хлеб маленькими кусочками и запивая вином — гордостью Винодела и Шантеклера.

— Теократы, Дарий, больше не будут теократами, по крайней мере, предготовителями. Им придется отказаться от абсолютных следствий своей Истины. Они не заметили, что в их Истине было место и для Третьей Силы, они ее недооценили, а может, просто не увидели. Я бы даже сказал иначе: эта Третья Сила всегда была рядом с нами. Они превратили ее в святыню, или в святыни, тайно поклонялись ей, или им, но совершенно не понимали.

— Что ты хочешь сказать?

— Третья сила не единственная, Дарий. Их несколько, как минимум. Нейроквант одна из них, есть и другие… Там, на планетоидах, в их подземных лабиринтах, в Храме Лиловых Тог, под защитой самых высоких Преосвященных адептов. Сейчас они ослаблены, но осторожны как никогда. Знаешь, каков мой ответ на все ваши вопросы?

Дарий и Терциния замерли на полглотке вина. Поставили кубки. Гелеспа улыбнулась, приложив палец к губам: красноречивый знак молчания.

Дамиан продолжал:

— Нам нужна нейроквантовая разведка на планетоидах. Вы с Терцинией лучшие кандидаты. Я предлагаю разделиться. Мы с Гелеспой будем искать Архитектора на Гнилом Яблоке, а вы с Терцинией — следы Третьей Силы в монастырях и храмах. Ты удивлен, Дарий? Не удивляйся. И вот еще что, друзья… Это пока не официальное решение Парламента, иначе бы ты знал о нем, это то, что я открыл в своих усиленных нейроквантом воспоминаниях. Но ведь и этого не мало, правда же?..

***

Человека, который сидел сейчас в центре огромного пустого зала на ступеньках в семь ярусов, ограничивающих пирамиду королевского трона, некогда знали как шефа Департамента защиты, затем как регента Двора, месяц назад его узнали как новопосвященного теократа, Самовозвеличенного Лобсанга Пуритрама.

Он сидел в пустом дворцовом зале. Лицо его, и раньше не отличавшееся привлекательностью, обезображивала татуировка кровоподтеков.

Он говорил сам с собой:

— Странно, а ведь я тоже надел маску, как и тот шут, который разрушил мои планы. Но маска Гильгамеша скрывала гения-урода, а моя, выходит, — проявила его… Кто я теперь? Даже не шут — урод собственной иллюзии. Будь ты проклята, ненавистная звезда! Хотя, может быть, ты и есть настоящее Предготовление, настоящее взбешенное чудовище! И ты оставляешь меня одного, без опоры, без цели, даже без иллюзии… Ну, что же, звезда, как один из твоих настоящих уродов, я пойду до конца! Теократы не хотели ждать, спешили опередить тебя. В результате ослепли, изменили своему Храму. Не все. Да, я знаю, что не все… Часть уродов предпочла сгореть в нейроквантовой передозировке. Это все равно, как если бы ты, звезда, сожгла их! Но ко мне, ко мне, черт возьми, не вернулся ни один корабль, ни один Преосвященный урод ко мне не вернулся! И это ужасней всего, звезда, — Лобсанг скривил губы. — Что ты можешь мне посоветовать, чудовище? Ждать твоего коллапса? Восемь лет назад ты забрала у меня сына. Почему тогда я не понял, что это была точка отсчета? Ты не хочешь дать мне такую силу, чтобы я мог отрубить твою бешеную башку, раньше чем сама полезешь в петлю… Но у меня найдутся силы принести тебе в поганую жертву пару сотен тысяч столь любимых тобой уродов! Клянусь, я добавлю в этот котел и всю оставшуюся лиловую нечисть! Слышишь, звезда? Ни черта ты не слышишь… Пегас! Грифон! Ко мне!

Эхо разнеслось под темными, гулкими сводами, напомнив раскат грома. Самовозвеличенный вздрогнул, что-то в его собственных словах испугало его. Поганая жертва! Нельзя было так говорить. Лобсангу показалось, что до него доносится укоряющий голос Преосвященного Калидаггара, с его вечным нравоучительством…

Самовозвеличенный упал на колени. Бессловесная молитва!..

Но нет, увы, он так и не научился ее творить. Вместо молитвы потер обруч связи:

— Грифон, Пегас! Слушайте приказ: немедленно раскопать всех оставшихся звездных архитекторов. Доставить ко мне. Всех, кто у нас числился в высших офицерах флота, поднять на ноги. Всех штабных крыс, каких найдете… Окружить здание дворца тройным заслоном из агентов Департамента. За неповиновение — расстреливать на месте. Орбитальным базам — круглосуточное дежурство, до моих личных распоряжений! Еще одно: в столице должно оставаться около двух сотен теократов. Всех взять под наблюдение. Преосвященных отлавливать и доставлять во дворец. Ничего не объяснять. И последнее: опечатать все лаборатории по производству нейроквантового замедлителя. Ровно через час я жду ваш первый рапорт!

В расторопности ни Пегасу, ни Грифону никогда нельзя было отказать. Братья-генералы, по мнению Пуритрама, обладали этакой критической массой беспринципности, наличие которой позволяло им многие годы успешно исполнять роли загонщиков любой «дичи». При Их Величествах и без Их Величеств, при теократах и без теократов, братья-генералы не обременяли себя мыслями о правомерности ни того, что им поручали, ни того, какие средства им выбирать и как действовать.

Ровно через час они доложили Самовозвеличенному о ходе выполнения приказания. И еще через двадцать минут двери тронного зала открылись, и в него стала вползать целая процессия их технических агентов Департамента защиты, тащивших на себе всевозможное оборудование, бывших военных флота Их Величеств, ученых Академии, связистов, арсенальщиков, технологов, астронавигаторов, просто исполнительных вояк-ветеранов. К этому далеко не полному списку примыкали также киберпрограммисты, дипломаты, повара кухни Их Величеств, два камергера и четверка архивариусов и даже один отставной церемониймейстер.

Даже беглого взгляда хватало на то, чтобы понять, что «загнанная» в тронный зал «дичь» — последние реликты из великого прошлого Королевского Двора. Большинство этих людей совершенно не понимали, что от них требовалось, и поэтому бессмысленно сгрудились перед тронной пирамидой.

Самые разворотливые и знающие свое дело технические агенты Департамента обставляли зал оборудованием всевозможного контроля над жизнедеятельностью планеты, ее климатом и населением. Зажглись экраны кибертеров, принимая сообщения от орбитальных станций разведки.

Генералы Грифон и Пегас, подозрительно трезвые и на редкость подтянутые, удалились за пределы дворца на некоторое время и вернулись, возглавляя конвой для трех десятков Преосвященных теократов, которых ввели в зал в наручниках.

Кто-то из ученых бывшей Академии, завидев такую картину, принялся аплодировать, его поддержалили другие…

Теократы шли в шеренге по двое с понурыми головами, так же как и остальные, не понимая сути происходящего. Арестованных в лиловых тогах построили перед троном.

Все вопросительно уставились на Самовозвеличенного. В зале установилась гробовая тишина.

Лобсанг Пуритрам, в руках которого появилась его любимая трость, вместо традиционных четок, покинул одно из кресел Их Величеств, спустился на несколько ступенек вниз. От фигуры коротышки в тоге с тростью в руках веяло мрачным комизмом.

— Итак, мое решение собрать вас здесь совершенно не случайно. Как вы, наверное, знаете, наш нейроквантовый десант на Пеструю Мару потерпел полное фиаско. Наши военные корабли и ковчеги в количестве ста тридцати единиц уничтожены. Миссии теократов в системе пришел конец. Атилла Левит, мой заклятый враг, канцлер Республики, с помощью большой поддержки пиратских дракаров разгромил и уничтожил корабли и базы его собственной гвардии. Вернул себе власть на астероидах, и, буквально вчера, по системной связи нами был получен его возмутительный ультиматум от имени так называемого Парламента Объединенных миров… Я не считаю себя проигравшим эту войну и вам не советую так считать. Королевский дворец охраняется тремя сотнями вооруженных агентов Департамента. Никто из вас отсюда без моего на то согласия не выйдет. Тот, кто попытается это сделать, будет пристрелен на месте. Ваша цель в течение ближайших трех часов построить и рассчитать следующую задачу: сколько потребуется военных кораблей, начиненных плазменной взрывчаткой, сколько потребуется кораблей-таранов, с какой точностью должны мы их вогнать в проклятый «ошейник» звезды, чтобы освободить Королевский Двор от позора сдачи, а возможно, и ускорить кончину самого светила, вызвав катастрофический астероидный шквал. Одновременно с этим, вы должны рассчитать полную вероятность разрушения всех промышленных секторов Республики по принципу цепной реакции. И, наконец, последнее… Это относится к вам, господа теократы, послушники и преосвященные Храма Лиловых Тог! — Лобсанг торжествовал. Трость в его руках прихотливо исполняла то движения хлыста, то ритуального меча древних. — Вы хотели Предготовления. Прекрасно! Роль капитанов-смертников на кораблях-бомбах вам подойдет. Принеся себя в жертву, вы искупите свою ошибку и, возможно, ваш Храм и его Бог зачтут этот принудительный героизм. До решения всех поставленных задач я объявляю миссию теократов арестованной. Это ясно? В таком случае, мои верные генералы…

Верные генералы переглянулись. Они были сегодня на редкость трезвы. Они слушали очень внимательно всю речь Самовозвеличенного, они видели реакцию тех, кого насильно согнали сюда. Они услышали в последних словах Пуритрама нечто особенное и значимое, что облегчало им их действия. А действовать требовалось быстро, без промедления.

— Господин Пуритрам, следуя вашему приказанию… — начал Грифон.

— То есть его смыслу… — продолжил Пегас.

— И всей логике… — подхватил Грифон.

— Которая противоречит… — дополнил Пегас.

— Понятию нормальности… — уточнил Грифон.

— Поскольку вы также являетесь теократом… — констатировал Пегас.

— И крайне опасным… — отметил Грифон.

— Именем Парламента Объединенных миров Нектарной звезды, — заключил, наконец, Пегас решительно. — Вы арестованы!

Зал охнул и вздрогнул одновременно. Никто не ожидал такой развязки.

Не ожидал и Самовозвеличенный. У всех в ушах еще звучал, словно отрепетированный, диалог двух генералов, прислужников и пьяниц, которых многие из присутствующих искренне ненавидели и презирали, а кто-то даже просто боялся.

— Как мне вас понимать, генералы?! От чьего имени вы объявляете меня арестованным?! Нет никакого Парламента Объединенных миров и быть не может! Я шеф Департамента Защиты, я регент, в конце концов, я…

— Вы — теократ, — Грифон подошел к Пуритраму и крепко взял его за запястья.

Не отстающий Пегас защелкнул на них наручники.

— Это не смешно, генерал! Слышите меня?! — Взгляд Лобсанга Пуритрама напоминал жгучую кипящую смолу, которую он готов был обрушить, выплеснуть на головы всех, кого зачислил в уроды. — Когда, Пегас? Когда, Грифон? Когда?? — закричал он.

— Вчера, когда был получен ультиматум канцлера Атиллы Левита!

— Проклятье! Отпустите меня, отпустите немедленно, идиоты!

Грифон отрицательно покачал головой.

— Черт возьми! Тогда дайте мне нейроквантовый инъектор! Я не хочу позора. Я не заслужил… Опомнитесь, генерал Пегас! Я считал вас другом…

Пегас повторил жест своего брата.

— Вы враг, господин Пуритрам, враг нашего мира. Все ваше правление — это правление врага. Королевский Двор будет сдан под контроль Парламента Объединенных миров сегодня же!

***

Даже после того, как на Пестрой Маре сдался весь нейроквантовый десант теократов, Дарий не испытывал особого доверия к людям в тогах, особенно к татуированным Преосвященным адептам Храма. И хотя было ясно, что послушники пережили свое самое сильное потрясение, в буквальный поголовный катарсис сразу такой массы предготовителей, отказавшихся от осознанного жречества, остановившихся в один миг на краю пропасти, куда они собирались шагнуть, доктор не верил. Тем значительней и серьезней вырисовывалась идея Дамиана Гомера о Третьей Силе.

Планетоиды, спутники Громоподобной Наковальни, их было двадцать два, разных размеров, но и самые крупные не превышали одной трети диаметра той же Второй и Первой Лун — пока еще странниц на звездной орбите Мары, но в скором времени «невест» гнилого Яблока. Ни один из планетоидов не был в полном смысле обитаем, глобальной терраформацией здесь никто никогда не занимался, но почти на каждом из малых космических миров существовало свое поселение: храм или монастырь или даже, как на Чистилище, — подземный лабиринт.

Обследовать все двадцать два таких поселения в нейроквантовой разведке без малейшей помощи со стороны очистившихся теократов было задачей трудной. Даже все несравненные преимущества препарата никак не гарантировали определенности избежать ловушек, так же как и возможности проявления этой самой Третьей Силы в любой непредвиденный момент.

Дарий и Терциния принялись разрабатывать план разведки. Предполагалось, что в группу войдут еще пять человек, из которых двое должны быть послушниками, тщательно отобранными, готовыми рисковать и идти до конца, с одним заранее оговоренным «не» — не на стороне Храма.

Терциния высказала идею, что преимущественным доверием могли пользоваться теократы из числа смертельно раненных, которых удалось спасти еще тогда, в день защиты подземного города. Таких насчитывалось двадцать восемь человек. Именно эти люди безоговорочно и добровольно вошли в первое подразделение Заслона.

Из двадцати восьми человек Дарий выбрал одного — послушника Бета Гаммуса.

Бет Гаммус рассказывал о своем друге Алефе Дельтусе, которого он настоятельно рекомендовал включить в группу по простой причине: он и Дельтус, еще до того как их разделили и отправили в светские миры, служили у Преосвященныхмонастыря курьерами и часто посещали разные планетоиды, используя для перелетов старенький фрегат, который, как и весь транспортный флот теократов, обслуживался исключительно киберами.

Иметь своих собственных капитанов и пилотов теократам Храм запрещал, так же как и пользование нормальной системной связью. Эти пережитки морали во многом ограничивали теократов, но не препятствовали их единству на уровне признания Истины, ее цельности и сакральности.

Бет Гаммус рассказал и об их с Алефом тайне, раскрытой еще в отрочестве: о том, как «воспроизводили» себя теократы, используя рабство рожениц — женщин, которых никогда не выпускали из монастырских стен. Эта чудовищную практику никогда не предавали огласке среди послушников, и за ней стояли Высшие Преосвященные.

— Когда же ваши монастыри стали внедрять боевые практики и делать из вас хладнокровных убийц? — задал вопрос Дарий Скилур Бету Гаммусу.

— Предготовителей, вы хотите сказать… Но ведь из этого ничего не вышло, доктор Скилур.

— Могло бы выйти, если бы не препарат Гильгамеша. Так когда?

— Спустя год после объявления Великого Приговора на планетоидах Мафдет, Мардагайл, Рагуиле, Ракше и Осколе управители монастырей были смещены по решению высших адептов. На их место были поставлены Преосвященные генерации Каливарны — старейшего Храма теократов. С того момента все стало меняться в привычном укладе нашей жизни. Учение Каливарны — учение Истины о перетворении мира — поставили во главу угла. Нам с Алефом исполнилось тогда по пятнадцать лет. Один за другим Преосвященные монастыря Стоиков Духа то ли под давлением, то ли по доброй воле обращались к учению Истины. Для этого им требовалось проходить обряд в Храме Каливарны. Они улетали туда и возвращались татуированные кровоподтеками с новыми именами… Еще через пару лет планетоидов начали появляться большие корабли, которые вы называете Ковчегами Спасения. Их пригоняли пустыми, без людей. Нашим киберам кто-то приказал переделывать эти корабли в военные.

— Бет, вы видели когда-нибудь на Ковчегах людей в форме флота Королевского Двора? — спросила Терциния, голосом, в котором уже кипело негодование.

Гаммус кивнул.

— Картина мрачноватая складывается… — Дарий посмотрел на Терцинию с одним ему понятным чувством.

Он вспоминал о своем пребывании в модулях за пределами системы. Не все они были пустыми… И даже если Ковчеги на планетоидах не приходили оттуда, где он побывал, то все равно, в деяниях этих Преосвященных Каливарны проступал какой-то чумной беспощадный ужас. А что если за самим учением Истины и стояла эта Третья сила? Темная, слепая, лишенная разума или наоборот — слишком разумная, холодная, способная полностью заморозить любую совесть и душу? Нет, тогда прав Дамиан Гомер, предположивший, что Третья Сила не одна! И демонов Третьей Силы побеждают ангелы Третьей Силы!

— Храм Каливарны — наша первая цель, — сказал Дарий. — Завтра вы, Бет, ваш друг Алеф, я, Терциния, военный советник Натан Муркок и капитан-предводитель дракаров Гулливер-Черепок покидаем остров Шантеклера, берем курс на планетоиды…

***

Голиаф Блистательный посадил бриг на краю голого болотистого распадка. Низкорослый, вечно мутирующий лес редким древостоем упорно боролся за жизнь на этой бескрайней равнине Гнилого Яблока.

Растительность побеждала, но борьба была тяжелой и неравной. Влажный, насыщенный парами медленно осаждающихся окислов и газов воздух напоминал атмосферу химической лаборатории, в которой сумасшедший лаборант перебил все реторты с реактивами и теперь эксперименты ставили сами реактивы.

Дышалось затрудненно, особенно в периоды между дождями. Моисей, специально для этого случая установивший внутри себя атмосферный анализатор, был в явном шоке. Кибейроны Моисея буквально кричали: «Госпожа Геле, как вы согласились прилететь на эту планету! Моисей протестует, Моисей не может этого допустить! Пожалуйста, ни в коем случае не снимайте респиратор!» Гелеспа усмехалась, но, видя беспокойные реакции своего телохранителя, — ранее выданные ей предписания не нарушала.

Через час ходьбы все четверо, оставив корабль в распадке, вышли к деревне болотных охотников.

Дамиан Гомер хорошо знал этот мир и уважал его, несмотря на тяжелые воспоминания. Метановая лихорадка чуть было не отправила его на тот свет четырнадцать лет назад. Знал этот мир и Голиаф Сааведра, по дурости угодивший в плен к местному вождю из-за пиратского спора. Тогда Голиафа выкупили друзья, заплатив вымогателю выкуп в виде дюжины ранцевых оксигенераторов и еще какой-то мелочи — редкий случай, когда братству пришлось платить дань, а не наоборот.

Деревенщина Гнилого Яблока, однако, никогда не упускала случая заработать на притязаниях цивилизованных миров. Одно время здесь даже процветала работорговля. Одно точно знал Голиаф: благородные пираты в такие игры не играли, возможно, какое-нибудь отребье и находилось среди братства, но, скорей всего, работорговцы представляли отдельную, очень закрытую касту косметян. Им ничего не стоило ходить даже под флагами Королевского Двора.

Нимфианские купцы и республиканцы здесь занимались только меновой торговлей, утильщики — добычей редких элементов. Пираты охраняли утильщиков, изредка щипали республиканцев и нимфианцев и где-нибудь в труднодоступных местах делали заначки. В эти места, естественно, не пускали ни деревенщину, ни цивильную «паству».

Удивительным фактом на Яблоке было, пожалуй, другое — восприятие Великого Приговора. То ли потому, что здесь доминировали отношения в их условно первозданной кальке, то ли благодаря отсутствию собственной генерации массового прогресса, обитатели планеты были поглощены созданием собственных культов и легенд, слабо воспринимая идеи чужаков — в близкую гибель Нектарной звезды никто не верил. Может быть, по этой причине сюда и сбежал со своей семьей автор Базиса, Звездный Архитектор Рамзес Имраэль?

Здесь, сквозь плотную, не очень здоровую, или, как говорили климатологи, «недорощенную», атмосферу, редко проглядывали эти самые звезды, тут просто нужно было бороться за выживание, за каждый день еды, тепла, охранять добычу, дом и потомство.

Шантеклер указал место на карте, где-то недалеко от деревни, с координатами, которые зафиксировала яхта пять лет назад, находилось жилище Имраэля. Беседа великого Коллекционера и Звездного Архитектора ни к чему не привела. Предложение Шантеклера о переселении семьи Имраэля на летающий остров было наотрез отвергнуто.

Дамиан Гомер надеялся оказаться убедительней.

В деревне царило оживление. Болотные охотники — мужчины, человек двадцать, подсчитывали и делили добычу. Разумеется, в этом занятии им помогали все: дети, жены, несколько стариков. Дележ и подсчет сопровождался отведыванием местного пива, бурными рассказами, свежеванием тушек болотных выдр, чье слегка обжаренное мясо считалось деликатесом.

Появление четырех чужаков, один из которых был кибером, особого ажиотажа не вызвало. Охотники к таким визитам явно привыкли.

Их предводитель, вожак, широкоплечий мужчина в кожаной куртке, пошитой в виде пластинчатых лат (такую одежду здесь носило большинство), с целым арсеналом всех времен и систем за спиной, завел разговор с Дамианом, которого счел за старшего, возможно, из-за бороды. Госпериимный вожак подвел Дамиана к жаровне и протянул ему бурдюк с пивом. Дамиан отхлебнул мутноватого и весьма крепкого напитка, съел кусочек выдрятины.

— Наша деревня сегодня празднует, человек. Добрая охота на пользу всем, человек. Как твое имя, назови себя и своих людей… Это хорошо, что вы посадили летуна в падшем лесу, здесь бы ему негде было приземлиться — болотные почвы не держат летунов — засасывают…

Дамиан понял, что спрашивать охотника о том, откуда он знает о корабле и месте, где они его посадили, бесполезно, — эти люди знали много способов узнавать все, что делается вокруг, на десятки километров.

— Мое имя Дамиан Гомер. Там моя жена, Гелеспа, мой друг Голиаф и кибер по имени Моисей. Мы пришли как друзья. Нам нужен человек, который поселился поблизости от вас лет семь назад. Возможно, вы называете его отшельником, но он живет со своей семьей.

— Шкурник! Вот как мы его называем, человек Гомер. Он вместе со своей семьей подрядился выделывать шкуры для всей нашей деревни. Хорошо освоил это дело, а болотный зверь, он-то, знаешь, грубый на шкуру… Только я тебе одно скажу, сынку этого Шкурника как-нибудь здоровье обязательно поправлю…

— Это как понимать? — улыбнулся Гомер.

— Да так и понимать. Повадился на мою старшую дочку заглядываться. Сам-то сосунок еще… Ну да это тебе, человек Гомер, неинтересно. Не знаю, какое у тебя к Шкурнику дело… Видать, по прошлой его жизни. Ты, человек Гомер, зови своих. Пусть, как и ты, пива отведают. А жена твоя, смотрю, на сносях… Счастливец ты!

— Точно сказано, — согласился довольный Гомер, — счастливец!

— Я и говорю… Эх, человек Гомер, а наши-то девки совсем рожать разучились. И что тому виной? Может, мы? Семя у нас болотное, мутантное, как думаешь?

— Это ты, пожалуй, вообразил, — Гомер почувствовал, что игривое пиво ударяет в ноги. — А как тебя зовут, вождь?

— Я не вождь, человек Гомер, я царь.

Дамиан Гомер кашлянул от неожиданности.

— Царь деревни? — спросил он.

— Царь деревни, — ответил широкоплечий добряк.

— Так ты отведешь нас к Шкурнику, царь деревни?

— Может, я, а может, кого попрошу… Сейчас пусть твои люди отдохнут и поедят.

В этот первый день прилета на Гнилое Яблоко они до Шкурника не дошли.

***

Силовые купола на планетоидах не предназначались для сверхнагрузок.

Метеоритные дожди здесь были редки, а те, что случались, купола отражали с успехом.

Храм Каливарны был построен сто пятьдесят лет назад на дне древнего кратера, чья идеальная линза, глубиной до ста метров и диаметром до полукилометра, стала естественной ячейкой для силового атмосферного купола над храмом и его окрестностями.

Согласно конвенции, стандартная техника прохождения куполов должна была поддерживаться всеми мирами, вне зависимости от политических установок: ключ-локализатор устанавливался на кораблях всех типов и предназначений. Локализатор «вскрывал» силовое поле на долю секунды, обеспечивая «нырок» в купол, без малейшего для него вреда и нарушения полевых мембран.

Блокировку ключей-локализаторов допускали только в особых случаях, например, в случае войны. Энергетическая подкачка мембран могла в десятки раз усилить прочность поля. Такая защита была у подземного города на Второй Луне Пестрой Мары. Теократы довольствовались малым, а точней, обыкновенным статусом поля. Перелеты между планетоидами никогда не были многочисленными. Старейший в системе кибер-флот, обслуживающий теократов, был самым консервативным.

Когда дракар Гулливера-Черепка выключил протонные двигатели и на самом малом ходу, «вхолодную», пронырнул купол, затем на антиграве спустился на посадочную площадку, вся группа одновременно сделала себе инъекции нейрокванта.

Как бы ни повели себя киберслужбы Храма, для них уже был приготовлен сюрприз: Гулливер-Черепок по соглашению с безотказным «дядькой» «напоил» его крепким кибер-наркотиком, в результате действия которого никакой контроль не выяснил бы, откуда, за каким чертом сюда занесло пиратский дракар без экипажа. Дядька согласился на этот «кайф бреда» без особого риска для себя, поскольку его кибейроны такие «попойки» уже проходили и успешно восстанавливались, спустя несколько часов. На такое время разведки никто не рассчитывал, хотя, возможно, если все-таки теократы что-то заподозрят или… Все шестеро покинули дракар через нижний аварийный люк, открывавшийся вручную. Никакой дальнейшей конспирации не требовалось. Время остановилось.

Перед ними, словно вылепленный из синего, переливающего искрой базальта, возвышался Храм Каливарны. Высотой в шесть ярусов, массивный и огромный, он казался вместе с тем изящным, даже ажурным. Пирамидально подымающиеся вверх аркады делали его похожим на гигантскую радиолярию, необычайно строгой геометрической формы.

— Вы искали Бога в микромире, Бет? — спросил Дарий Скилур, немного обескураженный этим зрелищем.

— Мы не искали, доктор Скилур, мы лишь стремились показать его полноту. Бог заглянул во все существа, и каждое из них достойно быть слепком храма.

— Эй, командоры, разрази меня плазма, мы ведь здесь не ради лекции послушников! — подал хриплый голос Гулливер-Черепок.

— Я чувствую, Гулливер, что вы уже мысленно сразились со всеми здешними теократами, еще не войдя в Храм!

— Вы правы, доктор… Но вы не поверите, я не испытываю к ним сейчас никакой неприязни.

— Отчего же, Гулливер, я поверю.

— Я тоже поверю, — сказала Терциния.

— Что ж, вот с этим чувством мы и попробуем туда внедриться, — заключил Натан Муркок.

— Глядите, кажется, к нашему дракару были отправлены экспедиторы почти сразу после «нырка», — Терциния указала на несколько киберов, идущих, вернее, застывших на площади.

— Есть предложение их опередить.

— И не дать возможности моему дядьке наехать на кибейроны этих допотопных пластеняк?! — с явным сожалением в голосе произнес Гулливер-Черепок.

— Двайте ничего не планировать, — сказал Дарий. — Мы можем не уложиться в те несколько секунд, что пройдут в том времени.

— Мы можем повторить инъекции в нашем времени, еще раза два, если понадобится. Это больше шести часов! — Терцинии хотелось спорить.

Дарий промолчал. Оценивал реакцию в группе. Самым спокойным выглядел Алеф Дельтус. Может быть, он что-то знал о храме Каливарны, что-то важное, и скрывал?

В любом случае это скоро выяснится.

— Базальтовая ажурная радиолярия, верней ее ажурный скелет… Огромный храм на отполированном дне кратера, под силовым атмосферным куполом на планетоиде — спутнике газового гиганта… Зачем теократам понадобилось так далеко уходить, Алеф, как вы думаете? — вопрос Дария заставил послушника вздрогнуть.

— Простите, доктор, я прослушал…

— Неужели? Неужели вы не слышали вопрос?

— Нет, я услышал. Но у меня нет ответа.

— Вы чего-то боитесь, Алеф?

— Да, я боюсь… Я боюсь, что в этом Храме служит мой отец!

— Ваш отец?! Но вы же сами говорили, что никто из послушников не знает своих родителей.

— Да, это так, но существуют тайные реестры доноров спермы. Мы с Бетом тогда добрались до них. Мой отец — верховный адепт Храма Каливарны. Бет, ты ведь тоже об этом знал?

— Я знал. А что это меняет? Ты один из тысяч икринок, выращенных по нашим родовым программам.

— Это меняет мои вопросы, Бет.

— Я что-то не пойму, парень, к чему ты клонишь? — Гулливер-Черепок остановился. У него был настороженный вид.

Алеф повернулся к капитану-предводителю.

Остановились все.

— Прошу вас, не волнуйтесь. Я с вами и только с вами. Со всеми… Но я думаю, что мы должны будем найти возможность поговорить с Верховным адептом. Храм нужно реформировать.

— Блестящая идея, как для теократа! — Натан Муркок обвел всех многозначительным взглядом. — Только прошу заметить, мы перед входом и безумно теряем время.

Все шестеро вошли внутрь базальтовой галереи.

Пятьдесят метров безмолвного скольжения по гладким плитам, и они в центре первого яруса — совершенно пустом квадратном зале. Ни киберов, ни теократов. Все тот же синий завораживающий блеск базальта.

— Насколько я понимаю в архитектуре, — Дарий Скилур принялся внимательно осматривать стены зала, — центр любых пирамид находится на двух третях ее высоты. Ищите лестницу.

— Она вокруг нас! — воскликнул Гулливер-Черепок. — Присмотритесь…

Узкие ступеньки лестницы действительно опоясывали зал по периметру, заныривая в темный проем на высоте не менее пяти метров.

Взгляды разведчиков застыли на поверхности потолка… Искусно вырезанный барельеф в виде крылатого человека, в порыве освобождения разрезающего мечами-крыльями сети из множества вервий, наброшенных на него, — человек будто стремился вырваться из символического кокона…

Алеф Дельтус и Бет Гаммус начали нараспев произносить какие-то ритмические гимны, не отрывая глаз от потолка и вращаясь с разведенными руками. Никто не решался их остановить. Прошло минуты три, пока они закончили свой странный обряд.

— С меня довольно, — сказал Муркок. — Мы теряем время, Дарий!

— Отчего же, Натан, — Дарий Скилур оценивал ситуацию иначе. — Мы познаем нечто живущее в этом храме, его дух… Мы не знаем, что определенно здесь следует искать, мы только думаем о Третьей Силе, а она, может быть, уже вошла в нас…

— Я иду наверх первым, — отрезал Муркок. — Кто за мной?

— За тобой все, разрази меня плазма! — прохрипел Гулливер-Черепок. — Доктор Скилур, госпожа Терциния…

Но и второй уровень Храма был пуст.

На третьем уровне они обнаружили несколько комнат, обставленных ритуальными алтарями и скамьями. Но ни одного молящегося теократа, Посвященного или послушника здесь не оказалось. Лестницы становились все причудливее и запутаннее.

На четвертый уровень они поднялись также одновременно. Никто не отстал и не потерялся.

С виду это был обычный зал, такой же квадратный, как и первый, но с базальтовыми колоннами по периметру и окружавшими их двумя рядами коридоров. Как и везде в храме, свет проникал снаружи через узкие арочные окна. В центре зала, разделяя его посередине, находился алтарь — черная каменная плита, длиной метров семь, толщиной метр и шириной метра три — ровный гладкий отполированный брус. То, что это был не базальт, поняли все. То, что алтарь-брус не стоял, опираясь на пол, а висел в воздухе на высоте полметра, увидела Терциния…

Поверхность алтаря покрывали надписи. То, что это были надписи, а не узоры, понял Дарий Скилур. От камня исходило странное игольчатое тепло: ладони начинало покалывать, и, если нейроквантовое поле не являлось изолятором для такого воздействия, это означало…

— Отойдите от этого камня, немедленно! — крикнул он.

Внезапно вверху вспыхнул свет. Разведчики подняли головы. По периметру зала на высоте четырех метров обозначилась линия балкона, и там, на балконе, стояли теократы. Все это были Преосвященные с татуировками кровоподтеков на лицах и бритых головах. Дарий насчитал двадцать три человека. Вооруженные стилетами служители Храма были неподвижны как манекены.

— Как мы могли увидеть вспышку света в остановившемся времени, Дарий? — Терциния попятилась от плиты к своему возлюбленному доктору.

Натан Муркок и Гулливер-Черепок прижались друг к другу спинами. Муркок не спускал глаз с Алефа Дельтуса и Бета Гаммуса. В ту же секунду один из теократов ожил.

— Вы совершили ошибку, придя сюда! С вами говорю я, Верховный жрец Храма Каливарны, хранитель алтаря! Вы хотели остаться невидимыми для нас, пользуясь вот этим, — Верховный показал инъектор, который он держал в правой руке. — Я достаточно изучил это ваше оружие. Оно сломило волю наших послушников в греховных мирах, но здесь это оружие подчиняется духу священной стелы, известной теократам уже более ста лет. Все вы, пришедшие сюда, будете претворены! — Хранитель сделал шаг к ближайшему от себя справа теократу, прижал инъектор к его шее и нажал на курок. Через секунду инъекцированный вздрогнул и ожил. Хранитель подошел еще к четырем служителям и проделал ту же операцию. Отшвырнув использованный инъектор, он достал новый из кармана своей тоги и оживил еще двоих.

— Пусть пока счет будет равным, — сказал он. — Очистите Храм от скверны, братья!

Шестеро текратов не раздумывая, один за другим, с акробатической легкостью перемахнув базальтовые перила, спрыгнули вниз.

— Вы совершаете ошибку, Хранитель! — крикнул Дарий Скилур. — В нейроквантовом поле не бывает победителей и побежденных!

— Отчего же, Дарий, — возразила Терциния, извлекая из ножен на предплечье стилет. — У нас кроме этого есть еще индивидуальные инъекторы!..

— Значит, все-таки драка! — Гулливер-Черепок погладил низку рубиновых черепков на ожерелье. — Берегитесь, кровоподтечники! Жалеть я вас уж точно не стану, сопло вам в глотку!

Натан Муркок вздохнул с облегчением, когда увидел, как Алеф Дельтус и Бет Гаммус, обнажив свои стилеты, приняли бойцовские стойки, и этот простой этикет и призыв к бою предназначался татуированным теократам.

***

К Королевскому Двору летающий остров Парламента Объединенных миров прибыл через пять дней после официального сообщения об аресте Лобсанга Пуритрама и падении режима регента-теократа.

Избранный спикером Парламента Цезарь Шантеклер не скрывал торжества. Великий коллекционер, многие годы собиравший на своем острове весь цвет миров Нектарной звезды, становился великим политиком объединения.

Верительные грамоты были подписаны тремя конфедератами: правителем Поющей Нимфы князем Каспаром Дерешем, канцлером Республики Независимых Астероидов Атиллой Левитом и Высшим Советом Гильдии Утильщиков. Четвертым конфедератом, по мнению большинства членов Парламента, должен был стать Сулла Мануситха.

Бывший ректор Королевской Академии вынашивал иной план: он мечтал о возрождении Академии, которую хотел переименовать в Академию Зодчих Нектарной звезды.

Мануситху, впрочем, никто не подталкивал сменить ученую мантию на мантию правителя. Столь серьезный шаг в жизни бывшего ректора означал бы для него отказ от многих привычных вещей, но с другой стороны, ни у кого не вызывало сомнений, что в реальности на Королевском Дворе самым заметным противостоянием было противостояние Мануситхи и Пуритрама.

Даже вовремя обелившие себя в глазах граждан Двора генералы Пегас и Грифон признавали этот факт неоспоримым. Генералы, однако, готовы были признать любой факт, если бы это гарантировало сохранность их шкур.

Парламенту предстояла непростая работа: разработать новое политическое устройство Королевского Двора, объявить населению о плане Нейроквантового Спасения системы и, наконец, решить судьбу Самовозвеличенного и всех оставшихся на планете теократов.

Каспар Дереш и Делия прилетели в Мизрах на день раньше других членов Парламента. Делии непременно захотелось побывать в их родном доме, где прошло ее детство, ее и старших сестер, которых она никогда больше не увидит.

Она понимала отца. Он был влиятельным человеком, к нему благоволили все их Величества — было бы странно, если бы его любимые девочки не попали в списки пассажиров на Ковчеги Спасения. У сестер уже были мужья — молодые ученые, студенты Академии. У старшей, Радхи, родилась девочка за два года до объявления Великого Приговора. Когда семья Радхи заходила на борт ковчега, Аделине исполнилось пять лет. Делии было только восемнадцать. Она запомнила день расставания и глаза отца, державшего свою внучку последний раз на руках…

— Каспар, а вдруг возможно чудо?.. Ты только представь… Они все там в далеком космосе, летят уже несколько лет, живут, работают, учатся, день за днем, день за днем… Каждый ковчег как капсула. Я знаю, им не скучно там, они все живут надеждой. Вся тысяча человек, как одна семья… Но пусть не все, да, не все. Я знаю. Там могут разыграться и трагедии, и наверное, кто-то не выдержит и постарается, как мы с тобой, найти выход… Да, я могу все это увидеть, разыграть у себя в воображении картинку… Но я о другом… А что, если наша система в нейроквантовом поле сможет их догнать, буквально? Они обнаружат, что их ковчеги, ты понимаешь… Мы их, как бы сказать, поймаем и остановим. Мы им сообщим, что больше никуда не надо лететь. Нектарная не погибнет… Ведь она не погибнет, Каспар? Ты веришь?

— Помнишь, как ты говорила: человеку нужно мыслящее сердце! Мыслящее сердце подсказывает мне, что не погибнет. Но для того, чтобы осуществить эту надежду, потребуется убедить больше тридцати миллиардов людей во всех мирах, во всех уголках… Тридцать миллиардов одномоментно создадут нейроквантовое поле невиданной силы. Мы знаем, что произошло с Пестрой Марой, а там участвовало чуть больше сорока тысяч…

— В твоем мыслящем сердце сейчас только цифры? — Делия вздохнула и стала смотреть на мелькающие в окне гравикара небоскребы столицы. Каспар взял ее за руку, соединив ее пальцы со своими в «замок-гребешок», как однажды пошутила сама Делия.

— Да, в моем сердце цифры. Но ты помнишь, как много для нас от них зависело? Зарядка батарей, время работы оксигенераторов… Мы твердо знали, что у нас есть десять минут жизни в свободном полете, ни больше ни меньше, и нас это не остановило…

Делия отвернулась. Под радужками ее глаз застыли крохотные озерца.

— Господин правитель Поющей Нимфы, а вы поцелуете меня еще раз через букет цветов? — спросила она с девичьей, почти детской наивностью.

Каспар знал, как ответить, чтобы не спугнуть ее чувства.

— Да, — сказал он. — Да, да, да и еще раз да, но когда, не скажу!

Делия улыбнулась и одним резким движением головы сбросила озерца слез.

— Знаешь, давай сегодняшнюю экскурсию по городу отменим. Полетим к отцу. Через несколько часов начнется Совет Парламента. Я хочу быть с ним. Да и тебе нужно подготовиться. Согласен?

Каспар кивнул. Он был самым молодым в Парламенте, но о его стойкости уже ходили легенды. Ему рукоплескали миллионы нимфианцев. Ради них он готов был на все. И ради этой девушки, что сидела рядом.

Трудно поверить в то, что теократы пытались сделать из нее родовую рабыню и ломали ее волю без малого год. Трижды она срывала искусственную беременность, потом устроила настоящее восстание в монастыре и чуть не погибла.

После психотропной обработки еще была наркотическая зависимость и попытка побега с восемью девушками. Теократы могли усыпить ее или лишить памяти, но они боялись нарушения родовой программы, боялись произвести на свет уродов, которые не смогут соответствовать их высоким генетическим требованиям. Уроды боялись уродов. Неосознанный парадокс «искателей» Бога!..

Каспар знал, с каким вопросом он будет выступать на Совете Парламента. Он будет требовать выдворения всех теократов, независимо от того, прошли они инъекцирование нейроквантом или не прошли, послушники они или Преосвященные.

Он поделился этой мыслью с Делией и очень был удивлен, когда услышал в ответ:

«Каспар, ведь так уже было в истории. Их выдворяли из всех миров двести лет назад. Они уединились, обособились, и что получила цивилизация? Родовое рабство, закрытые монастыри, генетические эксперименты и идею Предготовления…»

Да, черт возьми, она была права, она, чуть было не ставшая жертвой всего этого кошмара! Какой же должен быть выход?

Молчаливый и скрупулезно точный в управлении кибер-таксист посадил гравикар на парковочную стоянку вблизи гигантского шара Академии. Уже давно площадь вокруг чертога наук не помнила такого оживления: тысячам и тысячам столичных обывателей хотелось прикоснуться к событию — первому открытому Совету Парламента Объединенных миров.

Каспар подумал, как хорошо, что он отпустил свою охрану и вызвал простое такси для экскурсии по столице, но планы поменялись, и вот они здесь и не привлекают к себе внимания.

— Тут настоящее столпотворение! — шум и гомон толпы заставили Каспара говорить прямо в ухо Делии. — Как поступим?

— Предоставь все мне. Я еще не забыла кратчайший маршрут в кабинет отца.

***

Дом Шкурника, сооруженный на сваях, стоял прямо на болоте.

Царь деревни обьяснил, что жилище здесь уже было давно и построил его дальний родственник царя деревни. Что заставило этого родственника уединиться в таком месте, никто не знал. Что заставило уединиться здесь Шкурника с семейством, знал только Шкурник. Он был человек ученый и общинной жизни принять не смог, во всяком случае, в том виде, в каком она представала в деревне болотных охотников.

У Гомера, однако, имелось иное предположение. Рамзес Имраэль чувствовал свою вину перед человечеством, ибо он и ни кто иной был автором Базиса Великого Приговора. Звездный Архитектор хотел понять в себе того Бога, которого его наука не могла открыть.

Царь деревни попросил всех задержаться у начала болотной тропы.

— Договоримся так, человек Гомер, — начал царь деревни, — я пойду сейчас один. Сообщу Шкурнику, что к нему люди. Потом подам вам сигнал. Если услышите звук моего рожка, можете идти. Ты прости, человек Гомер, у меня со Шкурником свой договор. Он одно время обучал моих детей. Я же обещал ему оберегать его от всех непрошеных гостей…

Дамиан кивнул и поставил на землю бочонок с игривым пивом, который нес по просьбе царя деревни. Голиаф сбросил мешок с вяленым мясом. Моисей также нес длинную коробку в чехле, но этот дар к болотным охотникам отношения не имел.

Моисей и сам не знал, что он несет. Гомер поручил киберу не расставаться со своей ношей, ни при каких обстоятельствах. На вопрос царя деревни Гомер ответил: «Это не оружие, пусть твои люди не боятся ни моего кибера, ни того, что он несет».

Царь деревни ушел по тропе к дому.

— Занятный народ здесь обитает, правда, Дамиан? — сказала Гелеспа, разглядывая местность. — Мне они чем-то напоминают наших горян. Простые и в то же время осторожные.

— А знаешь, о чем я думаю? — Гомер уселся на ближайшую подвернувшуюся сухую кочку. — Нелегко нам будет этот народ уговорить на поголовное иньекцирование. Тяжкий труд.

— Это уж точно, — согласился Голиаф. — В упрямстве им не откажешь. Но вот если таких царей деревни как следует подготовить… Кто-то должен будет этим всем заниматься!

— А что, если… — лицо Гелеспы просияло.

— Что если что, дорогая?

— Пусть этим займутся теократы… послушники… Это можно расценить как их миссионерский вклад в помощь всем мирам Нектарной. Ты бы мог об этом заявить на Совете Парламента. Он, кстати, должен сегодня начаться в Мизрахе.

— Я помню. Но у нас большая цель здесь. Для болотных охотников наш Архитектор — Шкурник, пусть и бывший ученый, но для остальных миров он автор Базиса. Великий человек.

— Насчет великости я бы поспорил, мэтр Гомер! — возразил Голиаф.

— Однако ваш досточтимый монсеньор Шантеклер думал иначе.

— Монсеньор собирал экзотическую коллекцию. Если в нее и попадали великие, то уж не такие отщепенцы и трусы, как этот ваш Шкурник! Перепугал весь мир и спрятался в болоте. Трус!

— Голиаф! — Гомер поднял руку вверх, голосуя за умеренность. — Пожалуйста, хотя бы в разговоре с ним держите это мнение при себе, хорошо?

— Об этом не беспокойтесь, мэтр Гомер, я могу молчать так же хорошо, как и ваш кибер.

Моисей услышал реплику в свой адрес, покрутил головой, после чего веско заметил:

— Моисей все анализирует, хозяин Голиаф. Моисей давно хотел понять, что такое трусость. Объясните…

— Объясняю… Трусость — это слабость перед поступком, благодаря которому ты можешь одержать над собой моральный верх! — отчеканил Голиаф.

— Моральный верх над собой, — повторил кибер с нотками неуверенности. — Это как?

— Это чисто человеческое, Моисей, — сказала Гелеспа.

— А если Моисей боится за вас, госпожа Геле, это тоже трусость?

Голиаф и Гомер рассмеялись. Вопрос был исчерпан.

Еще через минуту они услышали протяжный, немного сипловатый звук рожка царя деревни. Подняв свои ноши, званые гости пошли по тропе, петлявшей среди болотных кочек и редких кустарников. Серовато-сиреневое небо обещало дождь и последующую духоту.

Тропа привела их к дому на крепких древесных сваях. Повсюду на растянутых веревках сушились, а лучше сказать при такой погоде — вялились звериные шкуры. Царь деревни стоял рядом с человеком, которого когда-то узнало и увидело все население системы. Смуглолицый, высоколобый, с яркими, глубоко посаженными глазами, упрямым подбородком, он напоминал завоевателей древних времен.

Рамзесу Имраэлю исполнилось в этом году тридцать восемь. Он был ровесником Голиафа. Позади хозяина дома у дверей стояла миловидная женщина, обнимавшая двоих детей: девочку лет десяти и юношу — пятнадцати. В глазах детей и женщины светилось неподдельное любопытство. Бывший Звездный Архитектор такую реакцию считал для себя неуместной: ничего, кроме темноватой подозрительности, его взгляд не излучал. И все же разговор он начал первым:

— Ахав сказал, что вы спрашивали меня в деревне еще вчера. Вы, кого он называет человеком Гомером, судя по камзолу, из высшего совета Гильдии. Чем моя скромная персона заинтересовала вас? Я, знаете ли, отвык от всякой дипломатии, поэтому, простите, мне бы не хотелось ходить вокруг да около. Говорите суть и лучше сразу, без предисловий, мэтр Гомер. Так правильно будет вас называть?

— Спасибо царю Ахаву за то, что он уговорил вас принять нас. Рядом со мной моя супруга Гелеспа. Командор Голиаф и кибер Моисей. Для начала мы бы хотели вручить вам те дары, которые царь Ахав…

— Это не дары, мэтр Гомер. Это всего лишь плата за сделанную работу. Ахав, мы в расчете. Я вижу, ты в который раз поступаешь по чести. Мэтр Гомер, не утруждайтесь. Оставьте плату там, где вы ее положили. Мой сын потом заберет ее. Продолжайте…

— То, что я вам расскажу, господин Имраэль, удивит вас. Одно из наших желаний как раз и состоит в этом.

— Удивление слишком дорогой товар. Боюсь, мне заплатить вам нечем, разве что шкурами…

— А хотите, я вам назначу настоящую плату, господин Имраэль? — Дамиан Гомер понимал, что без импровизации разговаривать с этим человеком нельзя, несмотря на всю его кажущуюся закрытость. Царь деревни Ахав часто моргал, переводя взгляд с одного говорившего на другого. Вопрос о «какой-то» плате выглядел для него актуальным, но он ничего не понимал.

— Рискните, — ответил хозяин дома.

— Платой будет… Платой будет Нектарная звезда, которую вы, господин Имраэль, спасете от вашего же Великого Приговора!

Шкурник не ожидал такого ответа. Он растерялся. Он попытался быть агрессивным:

— Ахав, ты привел ко мне лихих людей! Ты совершил ошибку. Проводи их обратно. Разговор с ними становится для меня тяжел…

— Но Шкурник, я ничего не понимаю… Твое прошлое всегда было для меня закрыто, а человек Гомер и его люди, они совсем не опасны для тебя…

— Откуда тебе знать, что для меня опасно, Ахав! Впрочем, прости, прости, друг… Ты прав. Это к тебе не относится. Мэтр Гомер, у вас есть еще одна минута, после чего я вынужден буду взяться за дробовик! Жена, иди в дом, и вы, дети!

Голиаф сделал решительный шаг к Гомеру. Гомер остановил его жестом. Импровизация продолжалась. Дети и жена Шкурника зашли в дом. Лицо добряка царя деревни стало приобретать жесткие черты.

— Более чем достаточно, господин Имраэль, — сказал Гомер. — Архитектор, вы, конечно, знаете и умеете пользоваться переносным спутниковым телетранслятором. Моисей, будь добр, установи для нашего уважаемого хозяина ту штуковину, которую ты тащил сюда с присущей тебе кротостью.

Моисей, ни словом не комментируя свои действия, принялся расчехлять длинную коробку. Гелеспа нервничала и, поглядывая на Гомера, взялась помогать киберу.

— Что все это значит, черт возьми! — возмутился Шкурник.

— Господин Имраэль, в свое время на орбиту вокруг Гнилого Яблока Королевский Двор запустил множество разной техники. Уверен, что вы знаете коды управления. Если нет, я подскажу их вам. Направьте транслятор на орбитальный телескоп и дайте команду найти вам Пеструю Мару с ее спутниками. Переведите изображение сюда.

— Это не опасно? — спросил неожиданно царь деревни Ахав, почему-то глядя на Моисея.

— Поверьте Моисею, — ответил кибер, — это не более опасно, чем зажигать мокрые спички, так ведь говорят люди, госпожа Геле?

— Спасибо, Моисей, — ответила Гелеспа.

— За что, госпожа Геле?

— За остроумие, которого сейчас не хватает.

— Хорошо, — Шкурник подошел к установленному на треножник транслятору. — Ради юмора я это сделаю, мэтр Гомер. Но это будет последний юмор для нашей встречи.

— Боюсь, что нет, — произнес Гомер загадочно.

Имраэль очень быстро активизировал транслятор, стоя перед экраном с небольшим пультом. Набрал одну из известных ему числовых комбинаций кода связи со спутниками. Никто не сомневался, что этот человек знал все астрофизическое оборудование системы, разрешенное к доступу, так же как и закрытое для него.

— Ничего не понимаю… — Лоб Шкурника покрылся испариной. — Это какой-то бред… А если усилить эквивалент полного отражения?.. Отсюда… Да, отсюда… Хорошо. Я вижу луны, вот они… А где сама Мара?! Где планета?! Проклятье! Мэтр Гомер, куда делась ваша, то есть наша… Я что, сплю?

— Вы не спите, господин Имраэль, — ответила Гелеспа, опередив мужа. — А ваша планета перемещена на полтора миллиона километров от плоскости своей эклиптики, кроме того, у нее теперь другая орбита. Это перемещение явилось следствием войны, во время которой был массово применен препарат доктора Гильгамеша, больше известного вам как королевский шут.

— Да нет, — сказал Шкурник взволнованно и как-то виновато. — Гильгамеш мне известен не только как шут, а как нейрохимик. Вы хотите сказать…

— Мы хотим сказать, что вам следует нас выслушать.

— Я думаю, что не только выслушать, — Гомер протянул Архитектору руку, — но и согласиться заплатить назначенную цену. Так как насчет Нектарной звезды, господин Архитектор, будете участвовать в наших планах?

— Я… Простите… Я еще слишком… Я и предположить боюсь… Неужели?..

— Гильгамеш открыл нейроквантовое поле времени. Препарат был испытан в космическом полете. Один из наших кораблей уже превысил световой барьер в несколько раз и благополучно вернулся. До начала Великого Приговора, объявленного вами, остается один год и шестнадцать дней…

— Я готов. Я буду слушать все, что вы мне расскажете. Все до мельчайших подробностей. Располагайте моим домом столько, сколько понадобится.

***

Теократы Храма Каливарны нападали.

Схватка на стилетах требовала особой техники, сродни бесконтактной борьбе: выпады, повороты, резкие уклоны. Толчки свободной рукой и тактическое взаимное прощупывание противников с движением по малому кругу атаки. Любая импровизация могла быть наказана. Клинки соприкасались нечасто.

Дарию Скилуру противостоял крепкий коренастый Преосвященный лет тридцати пяти. Эмоции на его татуированном лице было трудно распознать… Дарий видел осклабившуюся физиономию, расчерченную черными и красными линиями: боевая раскраска дикой инициации, что она значила для этих людей? Символ принятых страданий? За что, за какую идею страдали те, кто отрекался от мирских пут, кто должен был безжалостно и без колебаний их отсекать от себя?

Дарий думал о Терцинии, видел ее, превратившуюся в «пантеру», ловкую, увертливую, но одновременно и осторожную. Точно так же двигались и Натан Муркок, и Гулливер-Черепок, и Алеф Дельтус, и Бет Гаммус. Каждое быстрое движение разогревало воздух, и очень скоро стало казаться, что все двенадцать человек сражаются в духовом шкафу. Но тело не потело и не уставало, реакции не ослабевали, а воздух не двигался, он стоял вместе с остановившимся временем.

Мрачные застывшие статуи стоявших наверху, еще не оживленных нейроквантом теократов… Хранитель, который, казалось, впал в молитвенный экстаз. Черная каменная стела, висящая в воздухе посреди зала…

— Послушай меня! — крикнул Дарий Скилур своему противнику. — Мы должны это прекратить. Ты ничего не добьешься. Ты не способен никого и ни во что перетворить. Твои братья послушники уже сдались нашим мирам. Они поняли это раньше тебя, безумца… Ты тоже можешь остановиться, но тобой сейчас владеет этот камень с надписями. Уверен, что ты не знаешь, что там написано. Ты и твой Храм не смогли прочитать на нем ни единого слова… А если даже смогли, то все извратили и ты стал марионеткой. Смятение Храму! — В следующую секунду Дарий почувствовал, как что-то плотное вошло в его тело. Стилет!

Теократ воспользовался моментом и нанес удар в грудь Скилуру. И, сделав это, он словно захмелел, ожидая реакции на свой выпад. Он даже не отпускал рукояти стилета. Все дуэлянты увидели раненого и прервали схватку. Все ждали чего-то… И Терциния… Ее глаза! В них светился кошмар.

Дарий встретился глазами с Гулливером-Черепком, с Натаном Муркоком, с Дельтусом и Гаммусом и попытался передать им нечто, о чем успел только подумать. Потом он посмотрел на своего противника так, как смотрят на упрямое животное.

— Как твое имя, Преосвященный? — спросил он.

— Калинаргис, — ответил голос.

— Ты думаешь, это все, что ты мог, Калинаргис? Нет. Сейчас поймешь, — Скилур нанес ответный удар теократу, вогнав свой стилет ему в сердце по самую рукоять, одновременно отталкивая противника от себя и вырывая клинок из своей груди. Теократ охнул и повалился на каменные плиты пола. Клинок Калинаргиса без единой капли крови на нем, лишенный руки своего обладателя, застыл в воздухе.

— Смятение Храму! — снова повторил Дарий, и эти слова прозвучали как призыв. Терциния, Муркок, Гулливер, Дельтус и Гаммус мгновенно атаковали своих противников. Еще пять стилетов пронзили тела Преосвященных.

Хранитель Храма перегнулся через ограждение балкона, точно хотел оттуда выпасть.

— Бет, иди за мной, — крикнул Алеф Дельтус, вытаскивая своей инъектор из чехла на поясе. — Натан, Гулливер, поможете мне?

— Что вы хотите сделать? — спросил Дарий.

— Не дать ему оживить новых! — ответил Дельтус и побежал из зала в обходной коридор. — Лестница наверх там, — крикнул он. — Я знаю!

— Откуда ты это знаешь? — вопрос Гулливера был вполне уместен.

— Я бывал здесь раньше, — ответил послушник.

— Наконец-то сказал правду, — произнес Муркок, обращаясь к своему противнику, как и все остальные, ползающему по полу, рывком развернул его к себе и выдернул стилет из груди теократа.

Терциния уже была рядом с Дарием, держала руку на его ране. Кошмар продолжал светиться в ее глазах. Дарий погладил ее по голове и улыбнулся.

— Дарий, ты подставил себя, я все видела… Я поняла, и все поняли… Но это… Так нельзя. Ты знаешь… ты…

— Ты до сих пор не привыкла к чудесам нейрокванта, верно?

— Еще нет, а может, никогда не привыкну, — ответила она, расстегивая его куртку и добираясь до раны. — Как тебе удалось победить шок?

— Сам не знаю… Я просто вспомнил о голосах ангелов, которых мы слышали тогда в полете. Вот и все.

— И все?

— И все.

— Взгляни на них, Дарий, по-твоему, они слышат голоса ангелов?

— Наши голоса они, по крайней мере,точно слышат.

Дарий Скилур поднял глаза, ожидая увидеть Хранителя, но того не было на месте. Неужели сбежал? Было бы неверным упускать этого фанатика в Храме.

— Алеф! — позвал Дарий. — Гулливер! Где вы там? Калинаргис, — Дарий подошел к теократу. Тот сидел на полу и качал головой как пьяный. Он, наверное, считал, что уже умирает. Стилет Дария проткнул его насквозь. Дарий присел рядом, слегка надавил Преосвященному на глазные яблоки. — Посмотри на меня, Калинаргис. Сейчас я выну стилет из твоей груди. Ты не умрешь. И никто из вас не умрет. Ты меня слышишь?

Теократ кивнул.

— Откуда у вас эта стела? Где вы ее нашли?

— Ее нашли на орбите Наковальни сто шестьдесят лет назад. Нашли киберы-строители. Храм Каливарны строился для нее…

— Вы смогли расшифровать текст?

— Мы были близки. Так нам объяснили Хранители. Постигать тайну сил небесного камня было их делом. Нам не разрешалось… Где-то в тайникакх Храма есть записи. Они передаются от хранителя к хранителю. Когда объявили Великий Приговор Нектарной звезде, Верховный адепт Храма сообщил об открытии Истины Предготовления. Нас стали посвящать и делать эту татуировку на лицах. Хранитель выпускал здесь обычных улиток. Они мутировали и получали силу от камня. Так появилась инициация Каливарны и всех теократов. Скажи мне, чужеземец, что со мной будет?

— То же, что и со мной: ты не умрешь.

— Остановите Хранителя, остановите…

— Как его имя, скажи мне, — Дарий осторожно взялся за рукоять стилета, торчащего из груди теократа.

— Он дал себе имя, которое прочитал на камне: Каливатар. Он всем нам давал новые имена. Он сказал, что на камне написаны имена очень древних жрецов. Он хотел их возродить. Остановите Каливатара!

— Не волнуйся, его остановят. А теперь помолчи! — Дарий выдернул стилет. Теократ охнул, но это было не болевой реакцией, а продолжением психологического шока.

— Ты полетишь с нами, Калинаргис. Ты будешь свидетельствовать всем мирам о том, что вы здесь натворили и творили. И о монастырях родовых рабынь ты расскажешь, обо всем.

Терциния привела в чувство еще пятерых теократов. Никто из них не был в состоянии встать. Двое просто не могли понять, где они находятся, бормотали что-то бессвязное и просили воды. Терциния, несмотря на прежние заверения, не могла пересилить в себе неприязнь к этим кровоподтечникам.

Но воду она им все-таки дала: открыла свою флягу и разлила желанную влагу на высоте полметра от пола несколькими струями. Струи зависли в воздухе, как серебряные жгуты. Чтобы напиться, Посвященным требовалось к ним подползать и пить воду, заглатывая эти «жгуты». Такова была своебразная месть Терцинии.

Иной была месть Алефа Дельтуса.

Каливатар пытался укрыться от преследователей в одной из тайных комнат храма, находившейся на уровень выше зала Небесного камня. Не дав возможности Хранителю воспользоваться убежищем, четверка преследователей загнала Верховного адепта на балкон, нависавший над тем, где последний выставил своих Преосвященных.

Алеф не стал тратить время на разговоры с Хранителем. Когда тот, поняв, что бежать ему некуда, прибегнул к помощи безмолвной молитвы, Алеф попросил у Бета его инъектор. Зажав два инъектора в руках, Алеф подошел к Каливатару и хладнокровно, спаренными уколами, вогнал в его шею шесть инъекций нейрокванта. Схватив загоревшегося страшным пламенем Хранителя, Алеф подволок его к ограждению балкона и столкнул. Горящий факел полетел вниз, но тело пережившего ад Хранителя не долетело до каменной стелы: оно полностью выгорело, и на расписную письменами плиту упал только пепел, точней не упал, а замер в воздухе над поверхностью плиты — черным облаком. Его и увидели, подошедшие к стеле, Дарий и Терциния.

— Смятение Храму! — произнес сверху Алеф Дельтус. — Надеюсь, магия камня Каливарны не сможет превратить этот пепел снова в человека. Доктор Скилур, простите, я не мог поступить иначе. Я сделал это ради тысяч и тысяч послушников, обманутых Храмом.

— Он правда был вашим отцом, Алеф?

— Да, правда.

— Вы совершили переворот, Алеф.

— Не переворот, доктор, — реформацию. И она только начинается.

— Что вы знаете о других артефактах, которые скрывает Храм?

— Они есть, я уверен. Но нам понадобится найти тайные архивы.

— Вам, Алеф, понадобится, вам! Вам и Бету. И еще вам понадобится помощь Академии. Это я обещаю. Но пообещайте и вы: никакой больше Истины Предготовления от имени Творца, никакого обмана!

— Очень трудно, доктор Скилур, отличить обман от заблуждения. Но я… мы попробуем.

— Спускайтесь, Алеф. Нам нужно дождаться окончания действия нейрокванта.

***

Огромный круглый зал-лекторий в центре здания-шара Королевской Академии вмещал не менее сорока тысяч слушателей. Космопорт Мизраха пестрел от множества разнообразных кораблей: бриги и фрегаты Гильдии, нарядные яхты родовых кланов Поющей Нимфы, строгие республиканские корветы, легкие пассажирские каравеллы Снежной Лады и, конечно же, разукрашенные лазерной «татуировкой» дракары флотилии адмирала Оди.

Все эти суда привезли в столицу Двора множество народа, людей, чей статус определялся сегодня вне зависимости от бывших и настоящих постов, должностей, заслуг и званий — советники Парламента Объединенных миров.

В число советников вошли также сто двадцать теократов, бывших послушников и Преосвященных Храма Лиловых Тог. Вопрос о квоте теократов в Парламенте оставался открытым и спорным. Очень многие из парламентариев были убеждены, что принудительное инъекцирование нейроквантом не является абсолютной гарантией лояльности и миролюбивости теократов. Все преступления адептов Храма и их приспешников в большинстве случаев еще оставались необнародованной темой. Нужны были в первую очередь свидетельства самих теократов и их жертв.

Открытый Совет Парламента собирался работать не менее одной недели, и за такое время, как надеялись его главные инициаторы, правда о деяниях Храма непременно могла и должна была прирастать новыми добытыми подробностями.

Цезарь Шантеклер и его штаб на летающем острове работали беспрерывно. За несколько часов до открытия Совета были получены системные сообщения от Дамиана Гомера и Дария Скилура. Мэтр Гомер сообщал, что переговоры со Звездным Архитектором увенчались ожидаемым успехом. Автор Великого Приговора согласился выступить на Совете и включиться в Программу Нейроквантового Спасения.

Сенсационно прозвучал рассказ доктора Скилура о разведке Храма Каливарны и находке небесного камня черной расы, который был использован Верховным адептом Храма в его эсхатологической спекуляции, именуемой Истиной Предготовления.

Небесный камень, или стела, являлся, предположительно, одним из тысяч точно таких же элементов, входивших в магический соленоид черной расы. Таким образом, древнейший космический артефакт, оказавшийся в руках фанатиков, самым удивительным образом подтверждал правдивость историй, рассказанных мирам Нектарной звезды мэтром Гомером.

Доктор Скилур настоятельно требовал участия значительной группы ученых в изучении артефакта Каливарны.

«Цезарь, если теократам удалось спрятать такую находку от всех миров системы и хранить ее сто пятьдесят лет, ты можешь представить, что в их руках находится и нечто еще. Они держали у себя под носом эту Третью силу, никого к ней не допуская, считали, что обладают правом исключительности. Они использовали ее как символ веры и знания и все исказили при этом, уродливо и эгоистично. К счастью, их планы провалились. Я скажу тебе одну вещь, без разглашения, и ты подумаешь об этом… Третья сила была внедрена в наши миры очень давно. До поры до времени она просто наблюдала за нами, но когда пришел критический момент, она вступила в действие. Нейроквантовая революция — вот ее совершенное оружие. Цезарь! Она его применила. Человечество больше никогда не будет прежним. Не будет прежним и Храм теократов. Все изменится, Цезарь. В этом смысле мы уже «перетворены»… Я знаю, что Дамиан отправился на Гнилое Яблоко к Архитектору. Обязательно позаботься о том, чтобы Архитектор и Гильгамеш встретились, и как можно быстрей. Не теряй Гильгамеша из вида, пока можешь, особенно сейчас…»

Дарий Скилур обещал отправлять Цезарю и Дамиану ежедневные отчеты по системной связи. Сам он на Совет прилететь не мог. Для этого понадобилась бы, по крайней мере, неделя. Использовать нейроквантовое поле в пределах системы он не решался.

Шантеклер крепко задумался над последними словами Скилура…

Разумеется, встреча Звездного Архитектора и Гильгамеша нужна всем. Эти две ключевые фигуры, как начало и конец в одной теме, альфа и омега… Этим людям поверят все. Нейроквантовая революция Третьей силы! Звучит ошеломляюще, как и само предположение, что Гильгамеш ее носитель… Но может быть, это один из новых нарождающихся мифов? Людям всегда нужны мифы, это Шантеклер знал не понаслышке.

Он сам был, а возможно, и до сих пор оставался одним из персонажей мифа о Великом Коллекционере и не только, а еще авантюристе, а еще баснословном богаче и ловкаче…

Было ли у Цезаря когда-нибудь желание опровергать эти мифы? Сознательного желания не было, и потому вероятно, что не такие уж они и преувеличения его, Шантеклера, личности и жизни… Всегда найдется кто-то, кто додумает за тебя твою историю и обставит ее самым невероятными деталями… Гильгамеш… Гильгамеш, откуда ты?..

До открытия Совета оставалось четыре часа.

Цезарь приказал своему новому телохранителю, сменившему Голиафа в достославной коллекции, Тесею-Карбункулу приготовить яхту для перелета в Мизрах. У спикера еще будет время встретиться с Суллой Мануситхой, Атиллой Левитом, Каспаром Дерешем, мэтром Флорианом и другими соратниками.

Непременно нужно найти мэтра Гомера. Непременно нужно очень многое, многое сделать. Теперь так будет всегда.

***

Подземный город-притон Рыжего Гаргантюа на Второй Луне преображался.

После стольких событий, втянувших его население в судьбы миров, город, точней, ментальность граждан стала меняться и старательно стремиться к положительному моральному полюсу. Сократилось количество борделей и разных бойцовских арен, где горожане делали ставки, заработала санитарная служба.

Гаргантюа объявил о наборе рабочих для прокладки широкой туннельной дороги, соединяющей город и Лабораторию. В самой лаборатории под руководством Гильгамеша теперь работало не менее шести сотен человек, реабилитировавшихся ученых и исследователей.

Бургомистр упразднил свое пресловутое разведывательное консульство с его неизменными пирами, открыл ларцы личного казначейства и пустил в оборот все замороженные денежные знаки, какие только существовали в мирах Нектарной. Теперь к местной валюте — гранатовым кристаллам, с риском добывавшимся в кратерных рудниках на поверхности, добавились старые мировые эквиваленты.

Гаргантюа сподобился также на идею провести гражданский референдум об официальном присвоении городу-притону названия Город Ангелов. Референдум успешно стартовал и в ближайшие дни должен был завершиться.

Немаловажным событием стало в городе и то, что теперь здесь поселилось несколько сотен бывших послушников Храма Лиловых Тог, прошедших нейроквантовое инъекцирование. Все еще не доверяя теократам, Гаргантюа приказал своим тайным агентам переключиться на присмотр за этими пока еще «подозрительными субьектами». Субьекты, в большинстве своем молодые люди до двадцати пяти лет, накакой вредоносной религиозной активностью себя не проявляли, скорей наоборот — их «голодные» тела устремились на сексуальное «инъекцирование» и всяческое желание причаститься к «мировому злу», дабы через это лучше познать в себе природу с лихвой внушенного им «добра».

В таком особом равновесии и жил последнее время подземный город-притон.

Значительно большее беспокойство все-таки сидело в голове бургомистра, да и не только в его… Что будет со Второй и Первой Лунами? Не приведет ли отсутствие Пестрой Мары к какой-нибудь космической катастрофе, не столкнутся ли обе спутницы ныне переселившейся планеты друг с другом?

Поэтому, когда Гаргантюа получил системное сообщение от мэтра Гомера о том, что тот летит на встречу с Гильгамешем, и на борту брига Звездный Архитектор, автор Великого Приговора, Рамзес Имраэль, и летят они с Гнилого Яблока, бургомистр сначала растерялся до невозможности, но потом, в какой-то момент, старая закваска опытного правителя взяла верх.

Он понял, что от него требуется, или скорей уверил себя, что понял. Безопасность. Обеспечить безопасность, даже теперь, когда явных врагов или недоброжелателей на Второй Луне нужно было поискать…

Бриг Голиафа Блистательного зашел на терминал Лаборатории, пройдя силовой купол на антиграве, приземлился на спусковую шахтовую площадку и уже спустя пять минут был припаркован в подземной стоянке кораблей.

Гильгамеш, который не покидал Лабораторию с тех самых пор, как впервые вошел сюда четыре месяца назад, ждал гостей, и особенно, конечно, одного из них. Он всегда знал, что такая встреча состоится, что Парламент и все здравомыслящие люди придут к необходимости соединить двух гениев, от которых, как теперь выясняется, зависело и прошлое, и настоящее, и будущее. Гильгамеш был готов. Готов передать эстафету.

У Рамзеса Имраэля от всего услышанного от Гомера и его друзей кружилась голова. Он отчетливо понимал, что его науке пришел конец. Все стройное здание Вселенского зодчества рассыпалось перед его внутренним взором. Имраэль не находил ни одного устойчивого места, ни одной надежной формулы. Нейроквантовое поле ниспровергало их, разрушало с волшебной легкостью.

Автор Великого Приговора поймал себя на том, что начинает видеть в голове целые новые математические модели и эта уже подзабытая им способность влюбляет в себя его мозг, но влюбляя, она кричит и корчится, как одержимая женщина в руках психиатров.

Гильгамеш вошел в свою приемную, когда гости уже расположились в креслах. Увидев тонкого юношу с глубокими выразительными глазами, гибким телом и как-то по особенному сосредоточенного на приходящих к нему невидимых силах, Имраэль встал. Поднялись все. Рыжий Гаргантюа вошел вслед за Гильгамешем.

Гильгамеш подошел к Гомеру. Обнял его.

— Твое красноречие и твоя дипломатия берет неприступные стены, Дамиан! Поздравляю. Я это знал. Госпожа Геле! Голиаф! Моисей! — Гильгамеш поклонился с улыбкой. — Мои лучшие друзья! Простите мне мое затворничество. Уверен, что все миры Нектарной сейчас гудят как пчелиные ульи, ну разве что исключая Гнилое Яблоко… Вы так не думаете, господин Автор Великого Приговора? Разрешите мне пожать вам руку. Мы ведь с вами знакомились когда-то на балах Их Королевских Величеств…

— Да, — кивнул Имраэль. — Но сейчас вас трудно узнать…

— Меня всегда было трудно узнать. А помните какую-нибудь из моих проделок?

— Боюсь, что нет, господин Гильгамеш.

— Однажды я прошел по залу и попросил всех известных дам влепить мне пощечину и после каждой из них я изображал маской физиономию какого-нибудь их любовника и читал при этом стихи. Вы стояли в стороне и один не смеялись. Вы уже тогда знали, кто я, кроме шута.

— Да, знал. Но ваша наука мне казалась похожей на медицинскую мистику. Я безумно ошибался.

— По этой причине вы никогда не хотели войти в тайный орден ученых? — Гильгамеш казался лукавым.

— Признаюсь, не хотел, — ответил Имраэль.

— Признаюсь, я тоже. Но меня там все упрямо считали за своего.

— Со мной все было совершенно иначе. Тайный орден ненавидел меня.

— По-моему, вы ошибаетесь, Архитектор. Орден начал вами тайно восхищаться. Особенно когда вы отказались покидать систему с отвратительными Их Величествами, когда написали и издали полный вариант Базиса. Несколько лет, пока я работал над формулой нейрокванта, эта книга была моей настольной.

— Но вы искали выход, Гильгамеш, а я, похоже, нашел только тупик, — Имраэль опустил голову.

Гильгамеш подбодрил собеседника:

— Не говорите как школяр, Архитектор. Без вашего тупика вряд ли бы нашелся выход. И потом, Архитектор, ваш тупик не умозрительная идея. Материя Нектарной звезды действительно нестабильна, катастрофически нестабильна и будет оставаться таковой до тех пор, пока…

— Пока вы не переместите звезду и ее планеты на некоторое расстояние от очага поражения, — продолжил Рамзес Имраэль. — Я не верю в то, что говорю…

— Да, Архитектор, да! Давайте все присядем, и я расскажу вам некоторые открывшиеся мне тайны этой мистической науки, которую предлагаю называть зодчеством, как и вы свою. Итак, послушайте… Вы говорите, «очаг поражения»? Это правильно. Но поражена не материя звезды, Архитектор, а ее энергия на уровне мирового нейрокванта. Звучит странно, не правда ли? Все дело в том, что Вселенная окутана нейроквантовым полем постоянно. Мы не попадаем в какое-то иное пространство, останавливая психологическое время, мы лишь меняем интенсивность поля с помощью моего препарата, но меняем настолько, что само пространство и материя в нем начинают двигаться со скоростями в десятки тысяч раз быстрее первоначальных. Я называю это «мгновенный лед» или «белый вакуум». Природа времени живая, и она зависит от разума. От вселенского разума. А мы, человечество, часть его, понимаете меня?

Разум придает качество энергии. Он может придавать ей и злое качество. В таком злом качестве оказалась и наша звезда. Возможно, это злое качество сообщил ей наш собственный разум, то есть так мы повлияли на нейроквантовое поле. Возможно, это сделали другие, предшествовавшие нам, цивилизации. Достоверность таких предположений мы сейчас не сможем установить. Я рассчитал: нам нужен шестиступенчатый прыжок, шестиразовое последовательное инъекцирование тридцати восьми миллиардов людей. Только так наша планетная система уйдет из очага этого злого качества. Я вижу ужас в ваших глазах, Архитектор, хотя вы уже начинаете верить… Сейчас многие начинают верить и многие начинают знать…

Мы спасем миры Нектарной. Уже сейчас мы можем осуществлять сверхсветовые перелеты, и для этого не требуются никакие новые корабли. Все это нейроквант. Он и наша среда, и наше средство, он и наша воля, и наше зло, но и добро также, Архитектор! С помощью нейрокванта ваша наука прератится в настоящее зодчество, не на словах и в теориях… Понимаете меня?

Вы сможете переставлять планеты, изменять периоды обращения, воздествовать на материю через изменения интенсивности нейроквантового поля, и не только в своем зодчестве, Архитектор! Представьте, что ожидает другие! Например, медицину… Нейроквант делает человека неуязвимым. Да, на время. Но этого времени будет достаточно, чтобы излечить неизлечимые болезни. Но нейроквант может нести и зло, субьективное, обьективное, какое хотите… — Гильгамеш перевел дух. — Я предвидел ваши вопросы, Архитектор. Я передам вам и свои расчеты, и всю экспериментальную базу нейрокванта. Шантеклер приглашал меня выступить на открытом совете, но я отказался. Я послал в Мизрах Жермена Дэваля и еще два десятка ученых советников. Однако я думаю, Архитектор, что на совете должны выступить вы. Вы и Дамиан, мой друг. Я буду помогать вам отсюда. Знаете, там нужно много политики. Это особое зодчество. Когда-то мне нравилось только высмеивать его… Что ж, времена меняются. И сейчас без политики не обойтись. Наша цивилизация объединяется. Когда-нибудь объединится и все космическое человечество. Это идея моего друга Гомера, не так ли, Дамиан?

— Простых путей для этого не будет, Гиль, — ответил Гомер.

— Ты прав. Будут и войны, и расколы. Будут демиурги и подвижники, но и слепые фанатики и смертельные враги… У меня есть к вам просьба, Архитектор. Уточните для господина Гаргантюа расчеты моих астрофизиков. Я имею в виду точное время захвата Гнилым Яблоком Первой и Второй Лун. Я знаю, что это произойдет очень скоро. Успокойте нашего славного бургомистра. Он панически боится космических катастроф.

— Конечно, я сделаю все расчеты, но уже сейчас понятно, что катастрофы не будет. Пока я летел к вам с Гнилого Яблока, я успел подумать об этой проблеме, но и потом, имея такой корректор, как нейроквантовое поле…

— Вы слышите, Гаргантюа? Это сказал вам не я, а Звездный Архитектор. Достаточно вам такой гарантии?

Толстый рыжий Гаргантюа покраснел как девица, но лицо его вместе с тем просияло. Гелеспа даже с удовольствием поаплодировала такой реакции. Бургомистр окончательно сконфузился, а Гильгамеш доверительным голосом сообщил:

— Я открою вам простой секрет. Наш бургомистр страшно гордится тем, что в его городе начались события, повернувшие ход истории.

— Я бы тоже гордился этим, — честно и великодушно заявил Автор Великого Приговора. — Разрешите, я поприветствую вас, Гаргантюа!

— Кстати, — подхватил Гомер, — Гаргантюа, вы, если не ошибаюсь, такой же советник Парламента, как и мы. Не хотите ли присоединиться и выступить в Мизрахе?

— Вы… Вы предлагаете мне полететь туда с вами? — Гаргантюа оживился.

— Ну да! Это, по-моему, просто необходимо.

— А могу я сначала пригласить вас всех на консульский пир в Город Ангелов? — спросил Гаргантюа.

— Вы же сказали, что отменили эти ваши пиры, — Гильгамеш рассмеялся.

— Да, доктор, но ради такого случая!.. Когда еще у меня в гостях может оказаться Звездный Архитектор!

— Вы хитрец, Гаргантюа.

— Не буду скрывать, доктор… Но для воплощения моей хитрости уже все готово.

***

Удивительно, но инъекция замедлителя освобождала его от хромоты.

Сейчас, когда он шел по коридору Королевской тюрьмы, открывая дверные решетки блокпостов, используя для этого универсальные магнитные отмычки, старинное воровское изобретение, на удивление работающее безотказно в нейроквантовом поле, — воспоминания и мысли накатывали самые разные.

Ирония судьбы состояла в том, что проник он сюда незаконно, выполняя поручение нынешнего законного правителя, отца девушки, которую он спас, человека, не скрывавшего к нему, Гефестиану Кумару, своей несказанной благодарности. Да, это выглядело странно, но Сулла Мануситха действительно попросил его о такой необычной услуге.

Сначала Гефестиан колебался. Невольно подумал, что его до сих пор продолжают считать чистильщиком, несмотря на то, что имя Кумара вписано в историю освобождения Поющей Нимфы, его родной планеты. Его и всех повстанцев, не убоявшихся, кроме прочего, стать куклами на полигоне при известном эксперименте с принудительным инъекцированием теократов.

И вот когда четыре каравеллы полностью готовы к отлету… люди! Его лучшие люди, сотни его лучших людей все же отказались от своей заслуженной награды — покинуть миры Нектарной. Нет, он их не осуждал. Они поверили в нейроквантовое Спасение, в которое он, кстати, тоже поверил. Но эта вера не отвращала его от мечты о свободном космосе и не изменила его планы.

Ему уже не нужны были четыре каравеллы — всех смельчаков осталось только на одну. Но уж эта одна — сто процентов его и экипаж «золотых добровольцев» тоже. И самое прекрасное, что он и его люди будут покидать систему вне сознания того, что они спасаются. Они уйдут как странники, вечные скитальцы. Мечта сбывалась.

Ковчег Кумара станет первым звездолетом цивилизации Нектарной звезды, в его секретных трюмах находится большой запас «топлива», которое не заменит никакое другое. Душа Гефестиана окрылилась. Он уже назначил день отлета, и тут его пригласил к себе Мануситха…

Да, эта странная просьба покоробила Кумара, и он бы, наверное, отказался, но подключились Делия и Каспар. Их чаша перевесила. Теперь он здесь. Теперь он молит Бога, чтобы не случилось ничего непредвиденного. Вот это, кажется, та самая дверь и камера. Рекспектабельная, черт возьми, камера!

Магнитные отмычки отщелкнули затворы, но решетку пришлось с силой задвигать в стену. Он зашел, огляделся…

Кукла сидела за столом, глядя в застывшую на экране кибертера картинку. Превозмогая неприязнь, Гефестиан приложил инъектор к шее узника, нажал курок. Кукла дернулась, ожила, уставилась широко открытыми глазами в пространство перед собой. Для нее, для куклы, время словно бы остановилось, но из воздуха, как материализовавшийся призрак, возник незнакомый человек. Явно не охранник.

— Кто ты? — спросил Лобсанг Пуритрам.

Гефестиан презрительно усмехнулся.

— Для тебя, урод, я тот, кто выведет тебя из тюрьмы. Иными словами, ты сегодня совершаешь побег. Вставай, идем…

— Тебя подослали? Кто? — Самовозвеличенный чувствовал подвох. Он боялся. Инъекция не делала его смелей, скорей наоборот: у него дрожали губы и дергались на лице все его впечатанные в кожу имитаторы кровоподтеков.

— Кто меня подослал, говоришь? Твои злейшие враги меня подослали. Они хотят тебе, урод, подарить свободу. Они, может быть, но не я. Я посажу тебя на цепь, как собаку, в своем звездолете, и если ты начнешь лаять или не дай Бог кусаться — я выброшу тебя в космос при первом удобном случае.

— В космос? Почему в космос?

— Потому, что ты улетаешь, урод. Я увожу тебя с этой планеты и вообще из системы. Удивлен?

— Удивлен, — обронил Пуритрам.

— Это потому, что много нашлось желающих тебя линчевать, или «предготовить», как выражается лиловая нечисть, и заметь, предготовить тебя хотят даже не твои теократы, а вполне нормальные люди. У меня сочувствия ты тоже не найдешь. Вставай, диктатор, нам пора.

— Позволь узнать твое имя.

— Имя, говоришь… Пока оно тебе ни к чему. Называй меня Чистильщиком. Ты, конечно, знаешь, как себя вести в нейроквантовом поле?

— Да, я знаю.

— Тогда пошел! Идешь впереди. Я — сзади. Не вздумай оступиться!

Лобсанг Пуритрам шел впереди. Он впервые был под действием нейроквантового замедлителя. Конечно, он читал отчеты по экспериментам Преосвященных, которые те проводили в стенах Академии и на полигонах Мизраха. Но сам боялся. Нейроквант страшил его, как нечто запредельное, надмирное. Он много раз хотел победить в себе этот страх, но всегда пасовал.

И вот он в нейрокванте помимо своей воли. Да, это сильное возбуждение, такое же сильное, как власть. Но это абсолютная власть, ее никому не нужно доказывать, и никто не способен ей сопротивляться. Никто, кроме существа, обладающего такой же властью. Но мозг существа, идущего сзади, явно примитивней. Значит, и нейроквант тоже только видимость равенства. Теократы хотели всех уравнять перед Богом, перед его новым творением. По крайней мере, именно такую мысль они прививали большинству. Проклятое большинство! Что же произошло на самом деле с миром, в котором он, Лобсанг, должен был стать избранным?

Чистильщик заставлял его открывать двери, решетки, следил за всеми его движениями. Естественно, только движениями, за мыслями он следить не мог. Мысли Лобсанга были ему не по зубам. О да! В том остановленном времени одна секунда еще длилась, а этом, новом, времени они уже вышли из Королевской тюрьмы, уже шли по «оживленной» множеством кукол улице. Кругом царило безмолвие, абсолютный звуковой вакуум, хотя нет… Лобсанг слышал только свои шаги и шаги Чистильщика, изредка его дыхание…

Гравикары висели в воздухе. Тысячи выражений глаз и лиц, тысячи жестов рук и поворотов голов и тел мелькали в бесконечной статике мультискульптурного парка. Вот что изобрел Гильгамеш — истинное наслаждение стать над всеми, ослепив их при этом, обездвижив, лишив малейшей возможности отреагировать…

Вот истинная цена изобретения гения-шута: власть над временем, как власть над пространством! И кому достанется эта власть? Таким же чистильщикам, а завтра всем таким же куклам! Всем без исключения. Не может быть нормального мира без исключений. Они необходимы. Дураки мечтают о Спасении миров. Выходит, если следовать логике теократов, планы Бога отодвинули дураки… А может быть, это как раз и есть план Бога: всех дураков сделать гениями? А если наоборот? Нет, это было бы слишком пошло…

— Послушай, Чистильщик!.. Я что-то проголодался. Давай зайдем в какой-нибудь ресторан, посидим в спокойной обстановке…

— В спокойной, говоришь? Ты думаешь, тебе кто-нибудь что-нибудь подаст, Диктатор?

— Нет, конечно, но мы сами все возьмем. Или в нейроквантовом поле нельзя есть?

Гефестиан Кумар не ответил. На всякий случай отстегнул страховочный ремешок на ножнах стилета на предплечье.

— Идем, — сказал он. — Даю тебе на снедь полчаса.

Они зашли в ресторан. Кукол здесь было немного. Большинство — молодые парочки, но попадались и одинокие толстяки-жизнелюбы. Лобсанг принялся обходить зал, обследуя наполнение столов.

— А вот и искомое, — сказал он, присаживаясь за стол к одному из толстячков, которому, видимо, несколько минут назад принесли заказ. — Чистильщик, ты, конечно, есть не будешь, но побудь живой компанией среди манекенов…

Покосившись на толстяка-гурмана, нацелившего вилку с ножом на впечатляющего размера блюдо с мясным ассорти, Гефестиан сел за стол.

— Прошу прощения, — Лобсанг Пуритрам аккуратно забрал нож и вилку у невменяемого обжоры. — Обещаю оставить вам, любезный господин, м-да… Извините, мы совсем не знакомы, тем более, вы нас не видите… Мы просто голодные нейроквантовые призраки… То есть я один голодный призрак. А это… это Чистильщик. Он тоже призрак, правда, не такой страшный, как я! — Пуритрам улыбался. Он был доволен ресторанной интермедией и своим юмором. — Да, да, — повторял он, с аппетитом отправляя мясные пластины в рот, — я страшный призрак! О, да здесь и соусы имеются… Очень кстати… Вот мы сейчас будем в них обмакивать эту красоту. Кстати, Чистильщик, ты знаешь, у нейрокванта есть еще один парадокс — пища совершенно не пахнет. Запах, очевидно, не успевает дойти до обонятельных рецепторов. Но вкус… Вкус я ощущаю. Он яркий, ярче, чем обычно. О, послушай, это смешно… Мне кажется, что мои челюсти разжевывают пищу до молекул. Не хочешь ничего попробовать?

Гефестиан молча, с тягостным равнодушием наблюдал за сценой насыщения Пуритрама. Прошло минут двадцать. Бедный обворованный толстяк все еще целился кулачками в уже опустевшее блюдо с ассорти.

— Послушай, Чистильщик, — сказал вдруг Пуритрам, меняя голос и выражение лица, — мы бы могли быть с тобой творцами этого мира. Я — Диктатором, а ты — Чистильщиком. Я бы диктовал, а ты чистил… Не расскажешь, как ты стал Чистильщиком?

— Убирал трупы возле Поющей Нимфы.

— Ого! Хорошее у тебя было занятие… И ты так преуспел в нем, что стал особой, приближенной к моим врагам? Я догадываюсь о трупах на орбите Нимфы. Взрыв на верфях… Да, было такое задание у Преосвященных. Самого подрывника я, правда, в глаза не видел, но плазменными минами его снабжали мои людишки из Департамента. Тогда, до этого дурацкого нейрокванта, все шло своим чередом, как надо. Я диктовал, кто-то исполнял… Это все Шантеклер, пронырливая сволочь! Надо было его тогда еще на пороге шлепнуть, а еще раньше самого шута…

Этот шквал ненависти, исходивший от человека, только что без зазрения совести сожравшего все мясо на столе, еще минуту назад ухмылявшегося, пытавшегося шутить, самодовольного бритоголового «кровоподтечника», заставил Гефестиана Кумара прозреть. Неужели урод в тюремной робе даже мог показаться ему чем-то симпатичным, трагически симпатичным?

— Шута, говоришь, надо было убить?.. — Гефестиан холодно прищурился. — Значит, даже теперь, оказавшись на воле, которую тебе дарят те, кого ты не успел отправить на тот свет, ты ни о чем не жалеешь? Так или не так, Диктатор? Посмотри мне в глаза!

Лобсанг Пуритрам понял, что увлекся. Требовалось осадить назад. Он совсем забыл, кто с ним. Какая безумная ошибка так по-глупому выдавать вслух свои мысли! Бывший регент прикусил губу. Несколько «капелек» его кровавой татуировки стали чернеть.

— А ты бы хотел выслушать мою исповедь, Чистильщик? — спросил Пуритрам и тут же подумал, что вопрос прозвучал агрессивно.

— Исповедь, говоришь… Нет, Диктатор, мне твоя исповедь не нужна. Ни в каком виде и ни в каком месте. Знаешь, что я сделаю? Я изменю тебе меру твоего освобождения… Я один могу это сделать, просто потому, что я буду последним человеком, с которым ты разговаривал. Официально для всех ты сбежал. Сулла Мануситха сделает вид, что будет тебя искать… Но на мой звездолет, Диктатор, я тебя не возьму, даже в качестве цепного пса. На моей яхте есть управляемый модуль, и в нем хорошее медицинское кибер-кресло. Я усажу тебя на это кресло, крепко пристегну к нему… Потом, когда я отстыкую модуль и ты будешь в космосе, чтобы никто из орбитальных патрулей не стал за тобой гнаться, я дам команду киберу сделать тебе иньекцию нейрокванта, и твой модуль уйдет к звезде, сквозь звезду… Не знаю, чем закончится твой полет. Даже если ты выживешь, никто об этом не узнает. Ни одна живая душа. Примерно так, как сейчас никто из присутствующих кукол не знает, что мы здесь. Нейроквант хорош для преступников, не так ли, Диктатор? Вот и тебе он придется в самый раз! Препарат дал тебе свободу, он так же вынесет тебе и приговор!

Лобсанг Пуритрам опустил голову.

— Лучше достань свой стилет и убей меня прямо сейчас, Чистильщик!

— Не могу, — Гефестиан вышел из-за стола. — А тройную смертельную дозу мне на тебя тратить жалко. Уж не знаю почему… Вставай, Диктатор, обещанные полчаса прошли.

Лобсанг повиновался.

— Для меня ничего не изменилось в мире, Чистильщик! — прошептал он.

***

Дамиан притормозил на склоне, умудрившись сделать при этом эффектный вираж с подлетом: завязал петлю с двойной прокруткой. Форма возвращалась, и тело, омолодившееся нейроквантовым тренингом, доказывало ему, что он все еще один из лучших лыжников Снежной Лады.

Трасса отсюда хорошо просматривалась. За грядой скальных выступов он увидел четкий треугольник въезда в ледяную пещеру. Красная куртка Каспара мелькнула лишь раз, перед тем как Дереш на приседе вошел в центрующую ложбину и, набирая головокружительную скорость, исчез в темном зеве пещеры. Как это Дамиану пришла в голову мысль страховать человека, которого обучала Гелеспа?

С Дарием — другое. Дария Дамиан взялся тренировать сам. Удивительно, что Терциния отказалась. И Делия тоже. Что это, женский заговор? И надолго он? Дамиан, впрочем, догадывался…

Сдернул печатку с левой руки. Синхронизатор…

Каждый человек в мирах Нектарной имел сейчас эту вещь. Все тридцать восемь миллиардов, включая детей. О самых маленьких должны были позаботиться взрослые: родители, воспитатели, родственники, кто угодно. Никто не должен был потеряться на время начала Белого Вакуума Миров.

Синхронизатор создали в Академии Зодчих. Дарий Скилур принимал не последнее участие в разработке. После того как в Храм Каливарны прилетело несколько десятков самых разных специалистов и Небесный Камень был детально исследован, Дарий открыл какой-то код, какой-то временной алгоритм. Дамиан не вникал в проблему. Ему это было не нужно. Три месяца назад он вернулся с Гелеспой на свою родную Панчалиллу. Гелеспа была уже на девятом месяце.

За это время Моисей успел оборудовать в доме целую медицинскую лабораторию. Моисей собирался лично принимать роды. Он готов был в любой момент. И тут не обошлось без тревоги. Тревогу внушил сам Моисей.

Ни один человек, ни один врач в мирах Нектарной не мог дать свой прогноз относительно воздействия шестикратной нейроквантовой инъекции на плод. Опыт в таких исследованиях полностью отсутствовал. Моисей предложил созвать медицинский консилиум, но в последний момент его остановила сама Гелеспа: она попросту запретила ему куда либо обращаться. Характер горянки Снежной Лады возымел верх над всеми страхами и сомнениями кибера.

— Госпожа Геле, Моисей не сможет вам помочь, если произойдут преждевременные роды во время действия нейрокванта. Моисей будет совершенно бесполезен.

— Так же как вся техника, которой ты заполнил родильную комнату на втором этаже, верно?

— Верно, — ответил Моисей.

— Послушай меня, прекрасный кибер всех времен! — Этот титул Гелеспа придумала сама и употребляла в особо важных случаях. — Ты великолепно изучил медицину и много других зодчеств, как теперь любят говорить, но ты совсем не знаешь женской истории мира.

— Разве есть такая история, госпожа Геле?

— Есть. Послушай… Женщины рожали всегда, во все времена войн, потопов, эпидемий, нашествий, смут… Рожали на равнинах и в горах, в пещерах и замках, в лачугах и дворцах, рожали от любимых и нелюбимых, рожали по принуждению и без него, с повитухами и без повитух. Не это важно, Моисей. Важно, что они это делали во многих случаях сами. Мой ребенок родится, Моисей, потому что я так хочу. Так решили за нас высшие силы. Они есть, Моисей, и они будут со мной в нужный час. Это все.

— Моисей поражен, госпожа! Моисей никогда так не смотрел на эту проблему.

В тот день поражен был и Дамиан необыкновенной волей своей жены и в глубине души был ей признателен за такую стойкость. И все же, несмотря на уверенность Гелеспы, он стал находить такие моменты, чтобы поговорить с ребенком: приходил, когда Гелеспа уже крепко спала, едва притрагивался к ее животу и говорил шепотом. Ритуал, превращенный некогда в целое шоу, теперь стал тайным, личным и глубоко сокровенным.

День начала Белого Вакуума Миров приближался. Синхронизатор сообщал об этом с магической точностью.

За неделю до времени «Ч» на Панчалиллу прилетел Дарий с Терцинией и Каспар с Делией. Друзья, наконец-то, приняли долгожданное приглашение четы Гомеров. Панчалиллу не покидал праздник. Лоскутное небо, сарафан Лады, окрашивал горные вершины и склоны в дивные цвета. Мир без ночи. Да, к нему нужно было привыкнуть и полюбить его, как полюбили они с Гелеспой.

Снежные брызги хлестнули по лицу. Дамиан оторвал взгляд от синхронизатора и вернулся в реальность. Дарий… Лихо затормозил в двух метрах от Гомера. Улыбнулся. Снял очки. Лицо его обветрилось и загорело, как у настоящего горянина.

— Ну, так что, летим в пещеру, Дамиан? Ты обещал…

— А ты готов, Дарий?

— Сегодня уже да.

— Тогда за мной! — Гомер сорвался с места, выезжая на накатанный склон.

— А где Каспар? — крикнул Дарий вслед Гомеру.

— Подозреваю, что уже через пять минут он будет в Камлающем зале. Я тебе о нем рассказывал…

Скорость! Скорость! Скорость! Вечная мечта! Приближение отдаленных миров… Как это возможно? Если бы воображение хоть на миг оторвалось от чарующей картины переживаемых ощущений! Но оно оторвалось. Как тогда Гильгамеш называл реакцию нейрокванта? Мгновенный лед! Именно так.

Мгновенный лед — и скорость меняется на порядок, на пятьдесят пять тысяч порядков опережая растянувшуюся до бесконечности секунду. Безумие… С него все началось. С безумия красоты. С безумия отпущенных тормозов и сердца, летящего в бездну!

— Держим дистанцию, Дарий! — крикнул Гомер, выписывая синусоиду на спуске, работая уже только корпусом. — Следи за мной. Когда войдем в ложбину, сгруппируйся. Никаких страхов! Начнешь бояться — все ошибки твои. Доверься скорости!

— В нейрокванте мы бы просто горели сейчас, — ответил Дарий, — как два факела!

— Кто-нибудь проверял?

— Находились…

В ледяную пещеру они влетели один за другим, как два бешеных снаряда.

Все туннели слалома прекрасно освещались и как всегда выдавали скульптурные чудеса старинной легенды о подземных зверях-воинах, дикой вереницей устремившихся к свету.

Три первых туннеля дважды повернули направление их спуска на противоположное, пока, наконец, не проглотила их винтообразная воронка с общим перепадом высоты в сто метров.

Дарий, сказавший наверху, что он «уже готов», понял, что вовсе не «уже» и совсем не «готов». Однако, несколько раз потеряв равновесие и прокатившись шлемом по наплывному льду, он вдруг почувствовал, что воронка сама выправила и отцентровала его движение по спирали.

Оценив размеры этой «улитки» и устав «сидеть на лыжах», Дарий распрямился и тут же понял, что летит в воздухе. Стало страшно. Еще пять секунд, и лыжи коснулись потолка… Дарий инстинктивно присел, а форма чудесной раскрутки пещеры вытолкнула его сначала на стену, а потом на гладкое ледяное дно широкого туннеля. Триста метров мягкого спуска показались сущим блаженством. И вот он, Камлающий! Цветной калейдоскоп заледеневшей сказки!

На скамейке отдыха Каспар и Дамиан, без шлемов, машут ему снятыми перчатками…

— Ну как ваши ощущения, господин ректор? Будете рекламировать мой пещерный слалом для будущих зодчих? — Гомер не скрывал своей дружеской радости за новичка.

— Честно? — спросил Дарий.

— Да…

— Я подумаю… Но здорово, Дамиан! Ты просто гений, что открыл такой аттракцион. А вы, Каспар, что думаете?

— Я люблю сюда приезжать. Здесь началось мое возвращение к себе. Это как лекарство. Прививка…

— Кстати о прививках, — Гомер похлопал себя по запястью. — Синхронизаторы, надеюсь, никто не оставил на приюте?

— Ты шутишь! — Дарий также решил снять свой шлем. — Боже, как здесь красиво! Завтра же обязательно постараюсь затащить сюда Терцинию.

— Вы сказали завтра, Дарий? — Каспар посмотрел на собеседника с внимательной загадочностью.

— Да, а что не так? — улыбнулся Дарий.

— Нет, ничего, конечно… Но я просто подумал, что, возможно, завтра наши миры сменят свои звезды… Представляю, что мне скажет навигатор моей любимой «Нимфетки»! Он просто сойдет с ума!

— Боже! — Дарий хлопнул себя по лбу. — А ведь мы и не подумали об этой проблеме. Нет, правда, Дамиан, ты представляешь… Академия Зодчих, называется!

— Успокойтесь, друзья, — сказал Гомер. — Ну, придется вам немного задержаться на Панчалилле. Ты что-нибудь придумаешь, я уверен. И Звездный Архитектор нам поможет.

— А Гильгамеш? — Каспар достал из куртки сладкие плитки, протянул Дарию и Гомеру. — Почему о нем ничего не слышно последнее время?

— Вы у меня спрашиваете, князь? Я хоть и ректор, но в таком же незнании, как и вы. Может быть, ты, Дамиан, что-нибудь прояснишь?

— Я проясню, — Гомер съел плитку и снял с головы обруч связи. — Это прозвучит странно, но Гильгамеш… Он ушел из миров Нектарной…

— Что значит ушел? — Каспар чуть не подавился своей сладкой плиткой. — Открыл дверь и ушел?

— Вроде того…

— А я, кажется, догадываюсь, — Дарий присел на скамью. — Подтверждается еще одна из твоих историй, Дамиан… Тритийские братья белой космической расы, ты это хотел сказать?

— Наверное, это…

— Простите, мэтр Гомер, но что значит «наверное»? — Дереш все ещенедоумевал. — Кто он был, почему он носил эту маску?

— Маску он действительно давно снял, а был он тем самым юношей, которого вы все запомнили. Просто его миссия здесь завершилась, и, как вы понимаете, она была абсолютно уникальной.

— Нейроквантовая революция! — сказал Дарий и, заведя замок ладоней за затылок, мечтательно уставился в неф пещеры.

— Да, — кивнул Гомер. — Нейроквантовая революция. Она была бы невозможна, если бы не угроза коллапса Нектарной. Тритийские братья… Если хотите, они и были настоящими Ангелами времени. Когда-нибудь мы увидим их, встретимся в космосе, когда окрепнем… Впрочем, вот мой обруч связи. Гильгамеш послал мне свое последнее сообщение еще за неделю до того, как вы прилетели на Панчалиллу. Это и есть послание Тритийских братьев. Хотите послушать? — Гомер положил обруч на лед.

Установилось молчание. В Камлающем зале была слышна только одиночная капель. Какой-то из сталактитов нефа, проросший через лед, напоминал о себе. Быть может, то плакал замороженный великан из старинной легенды?

— Да нет, пожалуй, мэтр Гомер, — сказал Каспар. — Вы простите мне мое любопытство…

— Я тоже воздержусь, Дамиан, — Дарий положил руку на плечо друга. — Мне достаточно твоих слов, собственного воображения и памяти.

— Тогда вот что, друзья… Я оставлю этот обруч здесь, в пещере. Я подарю его Камлающей статуе. Просто спрячу в какую-нибудь трещину. Об этом будете знать только вы и я, больше никто.

— А наши девушки? — спросил Каспар по-детски настороженно.

Дарий и Гомер рассмеялись.

— Наши девушки тоже знать об этом обруче не будут. И кстати, о них! Сейчас мы стартуем дальше. На нижней площадке нас ждут три флаера. Торнадо сегодня нет. Поэтому, я думаю, мы просто облетим Панчагрим, полюбуемся его ледяными боками и будем возвращаться на приют. Согласны?

Дереш и Скилур кивнули. Все встали со скамьи. Дамиан поднял обруч.

— Каспар, вы первый. За вами Дарий, а я немного задержусь. Не угодите в «цикличку»!

— Не беспокойтесь, мэтр Гомер. И из «циклички» есть выход! — Каспар надел шлем и перчатки. — Ректор, вы готовы?

— Сегодня уже да! — ответил Дарий, повторяя уже сказанную им фразу.

Когда молодой князь и новоизбранный ректор Академии Зодчих Нектарной звезды исчезли в туннеле, обозначенном синими фонарями на входе, Дамиан обошел вокруг Камлающей сталактитовой статуи, заметил небольшую щель, а точней каменный карман у самого дна. Встав на колени, он просунул в этот карман обруч связи, сделанный в виде изящного серебряного плетения. Подобных в системе могло быть тысячи, но этот, хранивший живые слова ангела по имени Гильгамеш, был один.

— До встречи, Камлающий! — сказал Гомер, обращаясь ко всей своей чудесной пещере. — Увидимся завтра!

………………………………………………………………………………………………

Уже через час, мягко огибая скальные кряжи и цветастые, от падающего света, ледяные языки могучей Панчалиллы, три флаера летели к ожидавшему их на перевале приюту.

До начала Белого Вакуума Миров Нектарной звезды оставалось совсем немного времени, хорошего времени для всей будущей жизни… 

ЭПИЛОГ

«В настоящее время в космосе, а иначе в теле Вселенной, происходит таинство. Миры сдвигаются, переходя на новую ступень развития. Этот процесс затрагивает все структуры — от тончайших до грубейших, от планетных тел до клетки. Все миры движутся к миру Ente — к Единству, в котором нет разделения и где семь существуют в одном…»

Комментарий к книге «София viginti unis», третье послание, Т. Платонова, «Тайная доктрина Гермеса Трисмегиста»

На планете Земля шел 2148 год. Человечество уже более пятидесяти лет осваивало Луну и Марс со спутниками.

Терраформация Венеры, по мнению большинства ученых, технологически отодвигалась на условный завтрашний день. Слишком бурные природные процессы, непрекращающийся планетарный вулканизм, агрессивный химический хаос атмосферы — на преодоление всего этого требовались огромные усилия и средства.

Космический флот Земли был все еще невелик, хотя в его строительстве принимало участие уже много земных госудасртв, и каждое из них получило свой сектор на Марсе и Луне.

Человечество разрослось и расширилось. Пережив несколько локальных войн, люди убереглись от самой масштабной и разрушительной.

В 2093 году Специальная ассамблея ООН полностью запретила производство, хранение и испытание ядерного оружия во всех его видах и эквивалентах. Конвенцию подписали также Китай и три ядерных мусульманских государства. Последние после демонстрации своей доброй воли получили долгожданное право участия в космических программах.

Несмотря на то, что государства-освоители имели свои секторы на соседних планетах и спутниках оных, самостоятельно осваивать инопланетные пространства они не могли. По этой простой причине, первый и пока единственный марсианский мегаполис и все остальные пятьдесят баз, включая демосианские и фобосианские, а также лунные, получили статус международного протектората.

Как выяснилось впоследствии, осуществлять взвешенную, иначе говоря равновесную, политику в отношении неземных территорий сложней всего было не на конкретных местах, а на самой Земле. Споры о квотах, о распределении технологических нагрузок, о финансировании, о правах и обязанностях окончательно расшатали дипломатию государств-освоителей. Возникла ситуация, похожая на шахматный «цугцванг». Кто-то из журналистов-аналитиков назвал эту ситуацию вполне оправданно Первым Космическим Кризисом…

Кризис повлек за собой общее и весьма значительное сокращение финансирования всех программ внеземного освоения. Приостановили работу десятки околоземных орбитальных верфей. Несколько миллионов человек было уволено в обслуживающих космических отраслях. Заморозили исследования национальные технологические центры по всему миру. Никто не видел и не понимал методов и подходов к разрешению кризисной ситуации. Государства-освоители и их политики надулись как жабы…

Тем временем оказавшаяся в экономической и политической изоляции молодая марсианская демократия объявила об аннексии большинства земных секторов на Марсе и создании собственного государства.

В ответ на эти действия гиперперенаселенная Америка и Китай объявили марсианской республике войну. В ответ на объявление войны молодая марсианская демократия предложила России, Объединенной Европе и большинству стран Азиатского региона свободный въезд и заселение «суходольных» морей Марса и открытое гражданство…

Война так и не началась. Опасаясь перехода конфликта на Землю, Китай и Америка вынуждены были признать суверенитет Марса. Кризис закончился так же, как и начался. Великое переселение народов разгрузило Землю и погасило все ее конфликты.

В одном из тишайших уголков Земли, благословенном Крыму, превратившемся, кстати, в остров, благодаря почти столетним стараниям природы и техногенному вмешательству, в поселке одной из старейших обсерваторий мира жил и работал астроном Радомир Критский.

Критский всю жизнь мечтал об открытии. Мечтал, еще будучи мальчиком. Мечтал студентом, когда учился в Сорбонне, когда стажировался в других странах. Мечтал, когда женился и родил на свет двух симпатичных дочек: Елену и Бориславу. Мечтал, когда дочери вышли замуж и эмигрировали на Марс. Мечтал, когда спустя пару лет после этого похоронил любимую жену, все еще продолжая заниматься своей «усидчивой» наукой.

В свободное от наблюдений время Радомир Критский писал очень необычную книгу, идею и название которой он пронес через всю жизнь, так же как и мечту об открытии. Книга называлась «Звездная Архитектура». Одна из самых красивых и безумных идей этой книги описывала такое явление, как блуждающие звезды и планетные системы. Еще в молодости Критский предсказал существование таких звезд и придумал для их объяснения целую теорию, не вполне научную и поэтому малоубедительную. Ученый мир теорию Критского не воспринял. Крымского астронома стали называть чудаком и мечтателем. От этих прозвищ Звездный Архитектор не отбивался, а скорей наоборот — со старательным упорством всячески их поддерживал.

В 2148 году Критскому исполнилось шестьдесят три года. Жизнь его, подорванная врожденной болезнью сердца (с которой прогрессивная медицина так ничего и не смогла сделать, а на пересадку чужого или на искусственный имплантант Критский не соглашался), кажется, так и могла завершиться без особых взлетов и падений.

Дочери уже давно подарили ему трех внуков, настоящих, как он говорил, «марсианских мальчиков». Внуки прилетали в Крым и гостили у деда, ходили в горные походы, за вечерним чаем слушали дедушкины байки и обещали, что обязательно помогут ему опубликовать его опус на Марсе… Но…

В одну из августовских ночей бессонный астроном-мечтатель забрался под купол телескопа-сверстника с пятиметровым зеркалом и… совершил долгожданное открытие.

Одна из малых звезд созвездия Змееносца, известная как Гамма, в течение четырех часов наблюдения увеличила свою яркость на восемнадцать сотых процента. При этом звезда в очевидности изменила свое местоположение, сдвинувшись относительно галактической оси на 0,33 градуса. В линейном пересчете эта величина составила примерно четыре световых года.

Радомир Критский провел все необходимые компьютерные регистрации и на следующий день возобновил наблюдения. Звезда продолжала двигаться…

Критский наблюдал за Гаммой еще почти год, прежде чем определил окончательное перемещение звезды. Гамма ушла от своего прежнего местоположения на пятнадцать световых лет. После официальной публикации результатов открытия, мир науки испытал если не переполох, то весьма ощутимый шок.

Перебрав все возможные причины и объяснения такого странного поведения звезды, мир астрономов и астрофизиков, как нельзя кстати, вспомнил о безумной идее самого Критского. Его теория о временных управляемых туннелях древних космических цивилизаций возымела небывалый успех. Невероятная с точки зрения классических построений, но удивительная с точки зрения внесистемных знаний теория Критского стала собирать приверженцев…

Как-то повлиять, усилить или изменить нарастающий ком физических противоречий для вселенского континуума, с позиций своей теории, Радомир Критский не мог. Через два года после его удивительного открытия благопросвещенные миры Земли и Марса выпустили в полном варианте книгу ученого.

Звездный Архитектор прожил еще почти тридцать лет, несмотря на врожденный порок сердца.

Удивительно, что в день его смерти на Земле прошла премьера фильма марсианского кинорежиссера Дэна Омера. Фильм назывался «Ангелы времени», где в главной роли сыграл малоизвестный актер комедийного плана Гиль Амеш…

В созвездии Змееносца его вторая по величине звезда была названа именем ее нового открывателя Радомирой.

Звезду Радомиру мог найти на ночном небосклоне любой мало-мальски знакомый с астрономией человек, и мир и радость воцарялись в его душе.

Цивилизация земного космического человечества крепла и росла. А блуждающие звезды стали довольно распространенным явлением в Галактике, и однажды…

Но, как писали в некоторых древних книгах Земли, «это была уже совершенно другая история»…

Оглавление

Часть первая

  Фрагмент первый

  Фрагмент второй

  Фрагмент третий

Часть вторая

  Фрагмент первый

  Фрагмент второй

  Фрагмент третий

  Фрагмент червертый

ЭПИЛОГ