Любовь ранит [Билл Киртон] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Билл Киртон Любовь ранит

・LOVE HURTS・ by Bill Kirton   

© 2008 by Bill Kirton — “Love hurts”

© Константин Хотимченко, перевод с англ., 2022

 https://vk.com/litskit


Перевод выполнен исключительно в ознакомительных целях и без извлечения экономической выгоды. Все права на произведение принадлежат владельцам авторских прав и их представителям. 


* * *
Хелен опускает ложку в банку, поворачивает ее, чтобы собрать мед, и выпускает длинную золотистую каплю на хлеб. Затем она проводит ножом по блестящей поверхности. У маленького ножа марки Sabatier широкое лезвие, идеально подходящее для жирной гладкой струи спреда. Мед был одним из первых блюд, которые она попробовала на Бене, когда начала отучать его от груди. Восемнадцать с небольшим лет тому назад.

Она улыбается, поднимая глаза, чтобы заглянуть в столовую с большим эркером. Снаружи небо висит между бледно-голубым и персиковым цветом начала заката. Бен занимает свое обычное место на сиденье у окна. Метр восемьдесят два роста, аккуратно сложенные в углу неба. Она снова удивляется тому, что носила в себе этого высокого красивого мужчину.


После того как все произошло, ее допрашивал мужчина и две женщины в белом.

— Это было так приятно, когда я начала чувствовать, как он двигается у меня внутри. — начала беседу Хелен, — Он был таким нежным. Никогда не причинял мне боли. Давал выспаться и не капризничал.

Она засмеялась, потянулась и потрепала сидящего напротив Фрейзера по руке.

— Знаешь, мне жаль тебя, — сказала она.

— Серьезно?

— Да. У тебя никогда не будет ребенка.

— Не переживайте из-за этого, — сказал Фрейзер. — Вам сейчас надо думать о другом.

Он улыбнулся, но Хелен этого не заметила. Она была погружена в мысли о том, как в темноте внутри себя она создала кости и ткани взрослого мужчины. О том, как выростила из крохотного человечка большого и сильного самца.

Фрейзер изучал ее и видел образ своей матери или одной из своих тетушек, только более утонченный. У них не было ее тихих осторожных тонов, каждое слово, вылепленное ее ртом, было правильным, четким, лаконичным.

Хелен гордилась своим вкусом, гордилась комнатой, в которую она их пригласила, с ее элегантными гравюрами и стеклом Monart. Она усадила Фрейзера в обитое бархатом кресло и жестом пригласила двух женщин расположиться на резных стульях чуть позади, а сама заняла место у окна.

— Ему было всего четыре года, когда Иен покинул нас. Четыре. — повторила она, как бы про себя. — Я сидела здесь и читала ему сказки.

Она посмотрела вниз на украшенную кисточками подушку на сиденье ложа и начала поглаживать ее.

— Ему здесь нравилось; это было наше любимое место.

— Расскажите нам об Иене, — попросил Фрейзер.

При этом имени она быстро, внезапно нахмурилась и покачала головой.

— Он просто пришел и сказал, что уходит. Вот и все. Это не было сюрпризом. Для меня это не имело значения. Но для бедного маленького Бена... Какая жестокость: лишить маленького мальчика отца, чтобы проводить больше времени с секретаршей. Это сверх эгоистично.

Она скривила губы, когда произнесла это слово. Она снова наклонилась вперед, желая, чтобы они поняли.

— Я была так зла. Он просто держал Бена перед собой и говорил: "Вот в чем дело. Это — прикольно. Называть собственного сына "этим"".

Она слегка покачала головой и сделала несколько ударов по подушке. Они были резкими, твердыми. Она снова стала спокойной, но Фрейзер заметил, что ее пальцы начали ковырять подол джемпера, пока она говорила. Быстрые, сердитые движения. Она взяла салфетку из маленькой коробочки рядом с собой и промокнула глаза.

— Мы можем поговорить о Бене? — спросил он очень мягко.

Она кладет кусочек хлеба на тарелку и берет другой. Ложка снова погружается, и золотистый шарик падает и растекается заполняя хлеб.

За темной фигурой Бена, за окном, персиковый сок загустел до золотистого цвета пахты. Она испытывает радость от своей всепоглощающей любви к сыну. Вспоминает, как учила его читать, как успокаивала его во время болей, недомоганий и болезней, как оставляла его у школьных ворот в тот первый, мучительный день, как смотрела, как он бросался в захват на футбольном поле. Она испытывает гордость, видя, как ее сын вырастает из смешного, спотыкающегося малыша в образцового школьника с глазами, полными озорства, а затем в прекрасную, грациозную юность.


— О Бене, — настаивал Фрейзер, в его голосе все еще звучала мягкость. — Расскажите мне о своем сыне.

— Я никогда не обманывала себя, — сказала она, покачав головой. — Я знала, что мне придется с ним поделиться. Он такой красивый мальчик. Я знала, что они начнут бегать за ним, жаждать его и добиваться.

Она сделала так, что "вожделение" и "ухаживание" звучат порнографически.

— Я знала, что будут подружки. Но, знаете, он мне все о них рассказывал. Мы сидели здесь у окна, и он рассказывал, как целовал их, и задавал всякие вопросы. Я была ему не только другом, но и матерью, понимаете. — Она слегка хихикнула. — Как в первый раз, когда он дотронулся до груди девушки. Это произошло случайно. Он потянулся, чтобы взять книгу со стола рядом, она пошевелилась, и он вдруг почувствовал... "этот комочек", как он его назвал.

Фрейзер понимающе улыбнулся, хотя все это показалось ему довольно нежным и незначительным. Его первый контакт с грудью был очень осознанным и подарил и ему, и Лорне, чья это была грудь, самое большое возбуждение в их двенадцатилетней жизни.

— Он рассказывал мне, какие вещи говорят и делают девушки, — продолжала Хелен. — А я объясняла ему, что они на самом деле означают. Все маленькие секреты, которые есть у женщин. Даже когда мы очень молоды и глупы и творим невообразимые бесстыдства.

Она искала согласия у двух женщин в комнате. Они довольствовались сочувственными улыбками. Старшая из них, Энн Бакстер, была примерно того же возраста, что и Хелен. Младшей, Джиллиан Маккей, только-только исполнилось тридцать.

— Сложное дело — половое воспитание, — сказал Фрейзер, отвлекаясь от воспоминаний о Лорне на траве в парке Хэзлхед.

— О, он никогда бы не занялся любовью ни с одной из них, — сказала Хелен. — Об этом не могло быть и речи. Ведь в то время, о котором я говорю, ему было всего пятнадцать или шестнадцать лет. Он знал, что это может разрушить его жизнь. Но потом, в этом году... В апреле, это было... Он начал меняться. Это была Алиса. Он встретил ее на вечеринке. Рассказал мне о ней, и мы глупо шутили о Стране Чудес. Но к концу мая... О, я не знаю, когда точно. Он стал другим окончательно. Она постучала пальцем по поверхности, на которой сидела. — Я часто видела его здесь, на сиденье у окна, день за днем. Весь сгорбленный. И такой тихий, молчаливый.

Она подняла глаза на Бена и небо за ним изменилось. Теперь золото переходит в более темные, медные тона раннего вечера.

— Этим летом все было замечательно, — сказала она. — Он был ворчливым, почти не разговаривал со мной. И вдруг однажды вечером он пришел домой и крепко поцеловал меня. Обнял меня и сказал: "Прости, мама. Я был плохим сыном, не так ли?". Это сделало меня такой счастливой. После этого все было как в старые добрые времена. Мы сидели вместе у окна, болтали, смеялись. Она сделала паузу. Ее голос упал. — А потом он привел ее домой.

Она почти шептала, снова чувствуя, как внутри нее все переворачивается от красоты Алисы. Широкие ореховые глаза и улыбка, обещавшая тайну. Она была мила, но Хелен слышала ее смех, когда та выходила из комнаты, и чувствовала, что в нем был какой-то триумф.

— Это было страшно, как быстро он влюбился, — сказала она. — Он сгорал от нее с самого начала. Бедный Бен. Она того не стоила.

Ее пальцы теперь поглаживали материал джемпера.

— Это так изменило его. Он... больше не был моим Беном. Недосягаемым. И истерики... Стоило мне сказать малейшую вещь, и он вскакивал, кричал и бросался на меня.

Поглаживания превратились в легкие постукивания.

— Вы так любите своих детей, не так ли? — сказала она. — Вы ничего не можете с этим поделать.

Она перестала постукивать пальцами и, казалось, погрузилась в полную тишину.

— Вот почему я попросила ее приехать ко мне. Алису, я имею в виду. Это было в сентябре. Мы сидели здесь у окна. Бена не было дома. Мы долго разговаривали по душам.

Она остановилась. Они ждали, и в конце концов Фрейзер был вынужден спросить:

— О чем?

Она посмотрела на него, улыбка давно исчезла, глаза сузились.

— Простите, что?

— О чем вы разговаривали с Алисой?

— Бен, — ответила она. — Я сказал ей, что она причиняет ему боль, заставляет его страдать. Я спросила ее, любит ли она его. Она просто пожала плечами.

— И что вы сделали?

Хелен издала глубокий, сердитый вздох.

— О, было много всего, что я хотела сделать. Если она не могла любить моего Бена так, как он того заслуживал, что ж...

Фрейзер увидел слезу в ее левом глазу. Она образовалась не до конца и не перетекла на щеку, но осталась там, поблескивая.

— Я сказала ей ложь, — произнесла она.

— Ложь?

Она слегка кивнула.

— О Бене.

— Что за ложь? — спросил Фрейзер, его голос был почти шепотом.

— Эпилептик, — сказала она.

Фрейзер посмотрел на двух своих коллег. Обе пожали плечами.

— Эпилептик? — повторил он.

— Да. Я сказал ей, что Бен был именно таким.

— Но ведь он не был больным, не так ли?

— Нет, конечно. Он идеален.

Образ ее прекрасного Бена вызвал на ее губах легкую улыбку. Слеза все еще дрожала.

— Я просто хотела ее напугать. Я сказала ей, что он не должен чрезмерно возбуждаться.

Фрейзер услышал, как у Хелен перехватило горло. Одна из девушек, присутствующих на беседе протянула руку, взяла из коробки салфетку и протянул ей. Хелен сильно прижала салфетку к каждому глазу по очереди, затем вздрогнула.

— И она поверила мне, глупая девчонка. Как она могла? Как она могла поверить в такую чушь?! Она ожесточенно вытирала нос, сдерживая рыдания, которые прорывались в ее голосе.

— Я взяла с нее обещание не говорить ему, что я это сказала, — сказала она наконец. — Но она должно была что-то сболтнула. Она махнула рукой; слабый, потерянный жест. — Бен начал плакать. Я могла слышать его. Почти каждую ночь, всхлипывая в своей комнате. Она встряхнулась, пытаясь избавиться от отголосков его слез.

— Не было нужды спрашивать его о причине его расстройств.

Я и так знала. Внезапно слезы вернулись. Она говорила сквозь них, ее слова разрывались на части из-за рыданий.

— Однажды вечером я ехала домой. И там был он. Мой бедный Бен. Просто... просто стоял под деревьями. Напротив ее дома. Совсем один.

Воспоминания были слишком тяжелыми. Девушка в белом встала со стула, села рядом с ней и обняла ее за плечи. Хелен приняла утешение, но затем слегка сдвинулась, восстанавливая пространство между ними, прежде чем снова заговорить.

— Это был Хэллоуин. Я позвонила ей. Она сказала... она сказала, что ей жаль. Сказала, что пыталась сделать их разрыв безболезненным для обоих, но Бен стал жадным, собственником. Глупая, эгоистичная девчонка!

Тяжесть поселилась во Фрейзере, пока он слушал. Ему оставалось только ждать, пока она во всем разберется. Он ничего не мог сказать. Он видел фотографии: кровь, молодое тело, распростертое на земле, порезы и рассечения на груди и плечах, глубокие раны на руках, которые были подняты, чтобы остановить нападение.

— Бен сказал несколько очень... некрасивых вещей, — говорила Хелен. — Я знала, что он будет сожалеть, когда вспомнит о них.

Ее руки двигались взад и вперед по юбке.

— Это была просто чепуха, — сказала она. — Он хотел уйти из дома, и все такое.

Ее лицо было отвернуто от всех. На нее навалилась неподвижность, и когда она снова посмотрела на них, стало очевидно, что она изменилась. Ее глаза потухли. Хелен, с которой они разговаривали до сих пор, была матерью Бена; заботливая, любящая душа тех лет, что они прожили вместе. Но эта женщина была той Хелен, которая совершила преступление в тот вечер в начале ноября.

Тогда Бен сказал, что ненавидит ее, что она разрушила его жизнь. Он был вне себя от горя, кричал и ругался. Для Хелен это было слишком. Она вышла из комнаты и, рыдая, стояла на кухне, пока он продолжал кричать на нее. Он шел за ней, обзывал ее, говорил, что уходит и что будет рад, когда ему больше никогда не придется ее видеть. Он даже схватил ее за руки и крутил, чтобы она повернулась к нему лицом.

— Ты злая. Эгоистичная, злая сука. как ты могла разрушить наши отношения!

Он толкнул ее спиной к шкафам.

— Ты думаешь, что сделала это из любви. Ты ошибаешься. Любящий человек так не поступает. Папа был прав.

Он повернулся и вышел. У нее голова шла кругом от слов этого грубого, злобного монстра, который занял место Бена. Она взяла с кухонного стола нож, пробежала и начала бить им Бена. Снова и снова.

Когда полиция приехала на вызов, она вновь обрела спокойствие. Тело Бена лежало на кресле у окна, его лицо было повернуто в сторону сада, кровь глубоко запеклась в темном, липком слое вокруг него.

Хелен перестала размазывать мед. Она берет тарелку с хлебом, несет ее в столовую и ставит на сиденье у окна. Небо окрашивается в багровый цвет исчезающего солнца. На тарелке лежит хлеб, с которого стекает мед, его янтарный цвет темнеет по мере того, как он просачивается через край на ореховое покрытие...

Фрейзер не думал, что она представляет для кого-то опасность. Она вполне могла бы находиться в одной из общих палат. Но ее тихие, решительные действия могли в конечном итоге встревожить остальных, и в данный момент он не хотел рисковать. Поэтому до суда, она будет оставаться под его присмотром. Когда он, доктор Энн Бакстер и медсестра Маккей вышли из ее палаты и закрыли дверь, он остановился, чтобы понаблюдать за ней через небольшую смотровую панель. Стены палаты были тусклого кремового цвета, без каких-либо оттенков. Хелен оглядела их, улыбнулась, а затем начала процедуру, которую он видел, как она выполняла снова и снова. Ее рука вытянулась вперед и начала делать движения, как будто она намазывала мед на хлеб. Закончив, она прошла в угол комнаты, каждый раз один и тот же, и встала, глядя на стену. Она оставалась там несколько минут, затем возвращалась к кровати и начинала все сначала.

Этими действиями были заполнены все ее дни.


Оглавление

  • Билл Киртон Любовь ранит