Тарасик [Олег Фёдорович Силантьев] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

«…Финансовые работники нашего района, включившись в социалистическое соревнование за досрочное выполнение финансового плана второго квартала, успешно выполнили взятые на себя социалистические обязательства. План второго квартала по сельскохозяйственному налогу выполнен на 132,1 процента.

…Обсуждая на общем собрании план работы на третий квартал, финансовые работники района обязались выполнить его к 25 сентября».

Газета «Сталинское знамя».


***


Весна взяла выходной.

Снег уже растаял, и первая травка покрыла подсыхающую землю. Прошлогодняя ботва, вбитая в колею дороги, за прошедшую неделю прогрелась под ласковым солнцем и сейчас напоминала о себе привычно кислым ароматом. Облокотившись о высокую, выше пояса, завалинку крепкого крытого железом дома, стоял мужчина в расстегнутой телогрейке. Попыхивая щедро скрученной «козьей ножкой», он разглядывал редкие серые пятна на молоке неба. Скрип телеги и чавкающая лошадиная поступь вывели мужчину из задумчивости. Бросив на землю окурок, он потер ладонью лоб, с усилием провел по лицу и, расправив окладистую черную бороду, посмотрел в сторону приближающейся подводы.

Чалая лошаденка тащила телегу, нехотя переставляя ноги по дорожной грязи. Изморось оседала на её впалых боках, придавая неприглядный и плачевный вид. Возница шел рядом с лошадью, держась за оглоблю. Подпоясанное веревкой суконное пальто, потерявший форму цыгейковый треух и заляпанные грязью кирзовые сапоги.

– Доброго здравия, мил человек. Не подскажешь ли, где тут Александр Иваныч Востриков проживает?

– И тебе не хворать, коль не шутишь.

Сняв с головы картуз, бородач, хитро прищурившись, разглядывал гостя.

– Сашка! Неужто, ты? – Возница почесал затылок. – Бородищу то отрастил! А я вот иду и кумекаю: найду, не найду, признает, али нет?

– Чай, не на курортах сдружились, чтоб не признать-то. Тебя какими ветрами в наш курмыш занесло? Дело пытаешь, аль от дела мотаешь?

Бородач открыл калитку и зашел во двор. Стукнула щеколда. Медленно, подергиваясь, открылась одна створка ворот потом другая. Сквозь скрип давно не видевшего смазки железа пробился голос хозяина дома:

– Чего стоишь? Давай, загоняй свово тяжеловоза.

– Нет, Сань, погодь ты. Я ненадолго.

– Ты что такое говоришь? – Александр стоял в проеме открытых ворот, растерянно разведя руки в стороны. – Мы, почитай, годков пять уж не виделись.

– Ну, эт ты загнул. В позапрошлом годе мы с тобой на Победу хорошо встренулись.

Вытирая руки застиранным передником, из калитки вышла женщина. Правое веко, стянутое шрамом от ожога, слегка подергивалось, казалось, оно живет своей жизнью. Из-под сбившегося на затылок платка выглядывали темно-русые с редкой проседью волосы.

– Ты что гостя в воротах держишь?

– Матрена! Ты Витька не признала, что ли?

– Признала. Потому и говорю, чтоб в дом шли. Нечего по пивнушкам шастать!

– Хозяйка! Ты уж не обессудь. Не пойду я в дом. Мне уж возвертаться пора. – С извиняющимся видом гость встрял в разговор супругов.

– Ну! Что я говорю? – Протянув руку в сторону приятеля, Александр как бы жаловался на него своей жене. – Смотри, что он удумал!

– Сань, мне до темного надо лошадь в конюшню поставить. Не то с меня председатель три шкуры снимет. Он у нас строгий. Чуть что не так, того и гляди вредителем объявит. Я уж и так еле упросил его на базар меня отпустить.

– Ну, рассказывай, коли на то пошло. – Тяжело вздохнув, Александр подошел к жене, и они ожидающе посмотрели на Виктора.

– Нинке моей на трудодни пять поросят выписали. Не токмо ей, конечно. И другим свинаркам тоже. Двух то мы себе оставили, а остальных решили на базар свезти. Пять голов прокормить – фуража много надо. Где ж его взять то? Двух как-нибудь вытянем. Да и налог опять же. За пять свиней столько напишут – не обрадуешься. Вот и повез я сегодня трех поросят торговать. Под то и подводу у председателя выпросил. Двух то продал, а третьего никак. Квелый он малость.

Виктор обернулся к телеге и откинул старый овчинный тулуп. В ящике, наспех сколоченном из березовых палок, лежал поросенок. Сняв крышку, Виктор почесал его за ухом:

– Смотри, какой розовенький. А!

Первой не выдержала Матрена. Подошла к телеге и начала гладить поросенка.

– Саш. А что? Давай возьмем. В сарайке приберемся, и пусть живет. А что у него пятачок-то какой горячий? – Спросила она, с укором глядя на Виктора.

– Так второй день мытарится, бедненький. А нынче вон как, слякотно. Может и простыл чутка. Аспиринчика ему полтаблетки и в тепло, он и оклемается. Так-то смотри: гладенький, розовенький, с полпуда в нем есть, а то и поболе. Ну, что скажешь, Сань? – Не дожидаясь ответа, Виктор быстро добавил. – Я денег не прошу. Никак нельзя мне его назад везти. Еще раз председатель меня на базар не отпустит – посевная. А трех мы не прокормим.

– Пошто он мне? Да, и куда я его? У меня в сарае ветер свищет, а ему сейчас тепло надо, сам говоришь. – Махнув рукой Александр добавил. – Нет, Вить, вези домой. Привезешь, под нож и в печку. К утру упреет.

– Жалко, Сань. Маленький он еще.

– В сарайку сейчас ему еще рано. Пару недель за печкой поживет. – Матрена, прекращая спор, сказала своё решающее слово. – Возьмем, Виктор, возьмем. Тем более, говоришь, денег не надо.

– Вот, дура баба! – Александр всплеснул руками. – Придет инспектор, налог выпишет, сама потом скажешь, на кой ляд я его взяла!

– Так ты не держи до переписи. Зима ляжет и на мясо. – Виктор поддержал Матрену.

– По этот год, говорят, до первого октября всю живность перепишут. – продолжая держать оборону Александр наклонил голову и отступил на полшага.

– Да, ладно!?

– Люди говорят.

– Ну, в сентябре зарежешь. Как раз на твой день рождения будет. Вот, считай подарок от нас с Нинкой.

– Мужикам сорок лет не празднуют.

– Так в тузлук и в погреб. – Почувствовав послабление, Виктор усилил аргументы. – Работы в поле закончим, я у тестя медовухи выпрошу. Посидим. Под медовуху с солонинкой вспомним боевые годы. А? Ребят помянем. Ну?

– Я его Тарасиком назову. Тебя вон мужики Македонским прозвали за бороду. – Матрена улыбалась глядя на мужа. – Вот и будет у нас в доме Александр Македонский и Тарас Бульба, кормить то картошкой придется.

– А! Ну, вас! – Махнув рукой, Александр отвернулся и пошел закрывать ворота. – Делайте, что хотите!

Достав из ящика поросенка, Виктор передал его Матрене. Пару раз взвизгнув, Тарасик мирно хрюкнул и успокоился, оказавшись на руках у хозяйки.


***


Едва переступив порог, Александр столкнулся с женой.

– Обед на столе, Сань. Еще захочешь, чугунок в печке.

– А ты куда навострилась?

– У Тарасика вши! – Матрена обожгла взглядом. – Добегу до Кузнечихи, у нее на любой случай какая-нибудь травка найдется. Слышь! Уфимский идет.

Приближавшееся уханье дизеля привычно надавило на уши. На столе мелко задребезжала ложка в чайном стакане. Сиплый паровозный гудок известил всю округу о том, что состав подошел к переезду.

– Пусти. Уйдет сейчас Кузнечиха на дежурство, чем Тарасика лечить?

Тяжело вздохнув, Александр недовольно покачал головой.

– Мало, что в доме свинарником воняет, так еще и обедать в одного!

Не дождавшись, когда муж отойдет в сторону, Матрена оттолкнула его и уже из-за двери проворчала так, чтобы и Александр услышал:

– Сам говорит, что ветер свищет. Ухить сарайку. Думаешь, Тарасику привольно за печкой?


***


Вскоре после войны отремонтировали дорогу, проходящую по центральной улице городка. На месте разбитой от времени булыжной мостовой красовалось широкое асфальтовое полотно. Дорога отделила небольшой район, несколько десятков домов на двух улицах и одном переулке, от остальной части города. По неведомым причинам в народе за этим районом закрепилось название – курмыш. С других сторон проходили железная дорога и маленькая речушка с обрывистыми, заросшими ивняком берегами. В вершине образовавшегося треугольника, там, где речка почти вплотную подходила к новой дороге, стояла городская баня. Большое кирпичное здание, построенное до революции купцом Фёдором Матвеевым, справно служило людям уже больше полувека. Баню так и прозвали – Фёдорова. Особенность Фёдоровой бани – десяток отдельных номеров с душем. И один, совсем буржуйский номер. Открыв дубовую резную дверь, посетитель заходил в предбанник. Обложенные изразцами стены радовали глаз красивым цветочным узором. Не крашеная колченогая лавочка, порождение последних лет, вырезанными именами рассказывала историю посещений. По словам деда Никиты, работавшего до революции банщиком, вдоль стены когда-то стоял большой красивый шкаф. Сейчас на этом месте полдюжины кованых гвоздей торчали в стене, пустив по изразцам ржавые побеги корней. В двух местах плитка выпала и кто-то заботливой рукой замазал пустоты цементным раствором. В помывочном отделении стояла крытая эмалью ванна, отлитая на местном чугунолитейном заводике. Два взрослых человека могли одновременно лежать в ней, наслаждаясь убаюкивающей негой воды.

Прошлой весной Митька с соседней улицы попросил Александра помочь покрыть крышу железом. За работу заплатил на совесть, деньгами. С полученной «шабашки», утаив от жены «четвертак», Александр купил билет на два буржуйских часа в Фёдоровой бане. Узнав, что они идут мыться в отдельный номер с ванной, его жена набрала с собой целую сумку грязного белья. Неиссякаемый поток горячей воды и канализация так вдохновили Матрену, что за два часа она только один раз присела рядом с мужем выпить стаканчик пива. После того, как банщик постучал ключами по дверной ручке, сообщив о пятнадцатиминутной готовности, Александр наскоро помылся и с горечью проводил попытку «вспомнить молодость».

Заручившись поддержкой соседа Ивана, фронтового разведчика, Александр все лето провел в трудах и заботах о собственной бане. Иван не стеснялся напоминать в больших кабинетах о своем и Александра героическом боевом прошлом и о том, что сейчас их фотографии висят на доске почета за ударный стахановский труд. С его помощью на удивление быстро удалось получить делянку и привезти домой заготовленный лес. Даже лесник не особо придирался к чистоте делянки, а после бутылки самогона разрешил Ивану срубить десяток тонкомерных засохших сосенок.

Чтобы не связываться с БТИ и отделом архитектуры, Александр решил сломать часть сарая и на этом месте поставить баню, не выходя за пределы нарисованного в плане квадратика. И уже осенью еще до первых снегов из печной трубы повалил дым, а Матрена завесила весь двор стираным бельем. Александр и предположить не мог, что в их доме столько тряпок.


***


Народ в «курмыше» жил рачительный и трудолюбивый. Выходной день давал людям возможность отдохнуть от работы на производстве, но не освобождал от забот по дому. Даже в праздничные дни с самого утра то из одного, то из другого двора слышались стук молотка и пение пил.

Вытащив из печки пирог с грибами и каравай хлеба, Матрена побрызгала их водой, укрыла чистой тряпицей и пошла звать мужа на завтрак. Шум, раздававшийся из сарая, иногда перемежался двойным, а то и тройным матом.

– Хватит матюканить. Есть айда, пирог поспел. Ты там видишь что-то? У тебя же темно как в погребе.

Через открытую дверь виднелась лишь тень Александра, копошащаяся в углу сарая.

– Ты зайди. Со света, конечно, темно покажется. Зайди, приглядись. Может, что посоветуешь.

Матрена зашла в сарай. Когда глаза привыкли к сумраку, она увидела, что кучка досок и жердей оставшаяся после строительства бани куда-то исчезла.

– Ой! Хорошо то как! Я и не думала, что здесь еще столько места. Мне казалось, что здесь светлее.

– Окошко помоешь, светлее будет. Я ж дыры, что возле банной стены оставались досками зашил. Ну, что? Как тебе станок для твоего Тарасика?

– А что это для моего? – Возмутилась Матрена. – Ты что, мясо есть не будешь? Может для тебя отдельно готовить? Без мяса.

– Да ладно, не кипятись. Что ты к словам-то придираешься? Просто не хорошо это. Человеческим именем поросенка назвать. Как я его потом резать-то буду?

– Как будто его имя тебя остановит. – Чтобы сменить тему Матрена спросила: – А это что за сено? Откуда?

– Да, это я с утра пораньше, пока народ спит, вдоль железки прошелся. Подкосил маленько прошлогодней травы. Пойдет на подстилку. Поросенка кастрировать надо. Его потом на голый пол не пустишь, опять простынет. Вот, подстилка будет.


***


По устоявшейся в последнее время привычке, утро опять началось с разговоров о поросенке.

– Сань! Они долго болеют после кастрирования?

– А что? – Запивая пирог горячим чаем, Александр исподлобья посмотрел на жену.

– Что? Что? – Уперев одну руку в бок, Матрена передразнила мужа. – Вторая неделя уж пошла, а он все с подстилки не встает. Ест плохо. Ты б зашел хоть раз в сарайку, поинтересовался бы.

Закончив завтракать, Александр отряхнул крошки с бороды, встал из-за стола и уже около двери сказал:

– Ну, пошли, посмотрим твово Тарасика.

В свете пасмурного утра кожа поросенка казалась бледно синюшной с черными точками у корней волос. Он лежал, положив голову на вытянутые передние ноги, и смотрел на хозяев блестящими черными глазами.

– Видишь? Даже не встал. А вот смотри. – Матрена толкнула ногой корыто. – Воду выпил, а картошка вся осталась.

– Ладно. Я после работы к Мишке зайду, он всю жизнь поросят держит.

– Твой Мишка без стакана ничего не скажет.

– Врачу за вызов деньги платить надо. А выпить этот коновал тоже не дурак. Только ему водку подавай, а Мишка и на самогон облизнется.

С работы Александр пришел в сопровождении Мишки. Услышав стук калитки, Матрена вышла из дома, а увидев, что мужики пошли в сарай, она поспешила за ними.

– Что-то он у вас зачаврел совсем. Ишь, щетина-то выросла. Кажись, горбатиться начинает. – Мишка с деловым видом разглядывал поросенка. Чувство собственной значимости расправило его плечи и добавило пару вершков роста. – Матрена, возьми для него кильки соленой. Она дешевая, а у свиней на кильку аппетит зверский. И надо-то чуть-чуть, прям вот, горсточку. Или рассола рыбного стаканчик в пойло.

– И что? Он сразу есть начнет? А то он только булькает, да жижу высасывает.

– Сосунок, значить? – Мишка потер нос. – А вы ему зубы дикие вырезали?

– Какие такие дикие зубы?

– Ну, их сразу видно. Они черные. В десны упираются, ему больно. Вот и не жрет поэтому.

– Что-то я первый раз слышу такое. – Матрена вопросительно посмотрела на мужа.

– Сейчас, мы это дело поправим! – Оживился Мишка, доставая из кармана «бокорезы». – Давай-ка хозяйка тряпку какую-нибудь. Он сейчас орать будет, обосрется от натуги. В тряпку завернем, чтобы не испачкаться, да и держать сподручнее. Ты, Лександра, давай держи, а я ему их сейчас мигом выкушу.

Закончив процедуру, Мишка посмотрел на Матрену и с видом знатока начал рекомендательную речь.

– Спокойный он у вас какой-то. И не орал почти. Можно сказать, и не брыкался. Так ведь? – Мишка кинул вопросительный взгляд на Александра. – Ты, хозяйка, ему сейчас пару дней пойло тепленькое делай, как парное молочко. Потом килечки и крапивки. Молодая крапивка, она страсть как пользительна. Через недельку другую выправится, на ход встанет. А коли чо, зовите, не стесняйтесь. Я завсегда рад.

Немного помявшись, Мишка спросил:

– Может это? Хозяйка. Обмыть бы дело-то. А? Что бы, значит, хорошо все было.

– Да, да. Пошлите. Я там, на столе накрыла уже. – Матрена повернулась к выходу из сарая.

– А может это? Хозяйка. На крыльцо вынесешь? На крыльце, оно сподручнее. И подымить можно, и матюкнуться в разговоре. А?

Посмотрев на мужа и увидев, что он кивнул головой, Матрена ответила:

– Хорошо. Сейчас вынесу.


***


Утро радовало обещанием жаркого дня. Наконец-то лето решило вступить в свои законные права.

Придя с ночной смены, Александр сидел за столом и ждал, когда Матрена подаст завтрак. Все уже было на столе: каша, пироги, чай. Осталось поставить графин с настойкой. Утром, после ночной смены в преддверии длинного выходного Александр неизменно выпивал сто грамм домашней настойки. Он не признавал водку из магазина. Сам перегонял брагу, осаживал марганцовкой сивушные масла, фильтровал и настаивал полученный самогон на орехах, ягодах и травах.

Достав из буфета графин, Матрена внимательно присмотрелась к мужу.

– Ты что-то сегодня загадочный какой-то. Сияешь как праздничный самовар.

– Мне премию дали. Целых триста рублей, почти ползарплаты.

Матрена поставила графин и села за стол напротив Александра, безвольно опустив руки на колени. Муж и жена молча смотрели друг на друга.

– Пошли сейчас в магазин? – Нарушил молчание Александр. – Купим тебе отрез на обновку. Что-нибудь светлое, радостное. А то эта твоя кофточка в сиреневый цветочек уже все глаза измозолила.

– А пошли! – Оживилась Матрена.

С улицы послышались переливы гармони.

– Кто это у нас с самого утра гуляет? – посмотрев в окно, спросил Александр.

– Они еще вечером начали. – Проворчала Матрена. – У Катьки Смурной вчера муж вернулся. По амнистии отпустили. Вот и гуляют.

Закончив завтракать, Александр спросил:

– Ну что, пойдем в магазин-то? Давай собирайся, а я пока на крылечке посижу, покурю.

Стоя посреди двора, Александр подставил лицо солнечным лучам, наслаждаясь ласковым дуновением теплого летнего ветерка. Где-то на заборе сидела сорока и пыталась своим трещанием заглушить летящие вдоль улицы частушки.

Берия, Берия,

Никому не верю я.

Сам товарищ Маленков

Надавал ему пинков.

«Хорошо-то как. – Подумал Александр. – Кажись, Матренушка забывать стала про свои ожоги. В люди выйти согласилась. Тепло делается. Поросенок, вроде, в рост пошел. Глядишь, получится, не зря его Матрена взяла. Сейчас на премию обновок ладушке моей купим. Так, может, и начнем по-человечески жить-то?»

За спиной скрипнула калитка. Обернувшись, Александр увидел, что во двор входят гости. Первым шел мужчина в белом хлопчатобумажном костюме и светло-серых парусиновых туфлях. Воротник его рубашки, выправленный поверх пиджака, сверкал неприличной белизной. Посмотрев на соломенную шляпу, Александр вспомнил слова Матрены: «Через такую шляпу хорошо простоквашу откидывать. Творог быстро получится». Вера Дмитриевна – председатель уличного комитета – выглядела сегодня непривычно по-праздничному. Кремовые туфли на массивном каблуке, темно-синий пиджак поверх платья. На лацкане пиджака красовалась большая брошь с рубиновыми глазками. Наряд этот, в память о муже, Вера надевала только по особым случаям. Посылку из Германии и похоронку на мужа она получила в один день. Прижимая к груди двумя руками красную папку, Вера Дмитриевна смотрела на кучу дров около бани. Она переводила взгляд с чурбаков на поленья, с них на топор, торчащий в плахе и опять на чурбаки. Третьим зашел мужичок невысокого роста и скромно встал в сторонке. Серая косоворотка, подпоясанная ремнем, черные брюки, заправленные в яловые сапоги, серая суконная кепка.

– Здравствуйте, Александр Иванович! Можно зайти-то?

– Зашли уж. Чего уж там. Что-то вы рано в этом году.

Пытаясь вспомнить имя инспектора Александр подумал: «Третий год этот фраер ходит, а как его звать не могу запомнить. Что б им всем пусто было!»

– Партия и правительство придают важное значение планированию и учету выполнения поставленных задач. Наше финансовое управление, включившись во всенародное социалистическое соревнование, своей самоотверженной работой способствует дальнейшему развитию народного хозяйства нашей любимой Родины.

Сдвинув шляпу на затылок, инспектор с хозяйским видом прошел вглубь двора. Он остановился перед низеньким, чуть выше колена забором из штакетника, отделяющим двор от огорода. Вытащил из кармана пачку «Казбек» и достал одну папиросу. Инспектор не торопился прикуривать, он постукивал гильзой папиросы по крышке пачки и с отеческим укором смотрел на Александра.

– Что ж вы, Александр Иванович? Партия и правительство, заботясь о дальнейшем улучшении жизни советского человека, выделили вам в зоне отчуждения железной дороги участок под огород, освободив его и от налога и от обязательных поставок сельхозпродукции государству, а ваш приусадебный участок пустует. Грядка табака и два куста вишни.

– Не табак, а махорка. – Пробурчал Александр не глядя на инспектора.

Вера Дмитриевна прошла к крыльцу и села на ступеньку. Устроив на коленях красную папку, она ожидающе посмотрела на инспектора. Серый мужичок начал обходить двор. С интересом разглядывая все, на что натыкался его взгляд, он медленно продвигался в сторону сарая.

– Я вынужден буду обратиться в фабком. – Продолжал инспектор. – И не просто обратиться, а письменно ходатайствовать, чтобы вас лишили права пользования дополнительным участком. Что за пеньки у вас тут торчат?

– Я ж объяснял уже. Пеньки от старых яблонь. Выкорчевывать надо, потом можно будет сажать что-то.

– Вот видите, Александр Иванович! Вы сами осознаете, что забросили и не обрабатываете приусадебный участок. А ведь на вашей фабрике есть люди, которые все еще лишены возможности вырастить для своих нужд дополнительный урожай картофеля.

Перехватив взгляд Александра, инспектор с интересом стал наблюдать за действиями своего спутника. Серый мужичок подошел к сараю, открыл дверь и заглянул внутрь. Распахнув дверь, он зашел и через мгновение вышел из сарая. Махнув большим пальцем левой руки себе за спину, гость негромко сказал: «У него там кабанчик».

– Александр Иванович! – Улыбнулся инспектор. – Вы что же это не говорите ничего? Скрыть хотели? Вера Дмитриевна! – Серьезным тоном, направляясь к крыльцу, продолжил инспектор. – Заполняйте опросный лист. Все как в прошлом году только допишите кабанчика.

– Третьего дня в газете закон вышел. Там написано, что налог теперь с сотки брать будут. – Попытался оправдаться Александр.

– Ну, Александр Иванович! Вы грамотный человек. За публикациями в газетах следите. Знаете, что табак и махорка по разным ставкам облагаются. А того понимать не хотите, что законы не для меня пишутся, а для министерства. Пришлет мне министерство новую инструкцию – буду работать по-новому. А пока, я действую согласно тех инструкций, которые у меня имеются.

Вернувшись к воротам, серый мужичок со скучающим видом произнес:

– Александр Иваныч! Вы же сознательный советский человек? Да? Вы понимаете, что обязательные закупки сельхозпродукции исполняются безусловно? Мне не придется прибегать к спецмерам? По нормам, утвержденным для нашего района, при реализации кабанчика на мясо вы должны сдать в заготконтору тридцать пять килограмм по утвержденным государственным расценкам.

– Тридцать пять килограмм, говорите? Законы не для вас пишутся, говорите? – Александр увидел, как из дома вышла Матрена и с испуганно-удивленным видом разглядывала гостей. – Плакала твоя кофточка, Матренушка. Товарищи, вот, мяса захотели. А он, этот заморыш, вырастет на тридцать пять килограмм-то? С картошки только животы растут.

Александр твердым шагом направился в сарай. Услышав как завизжал, вечно молчащий, поросенок, Матрена прижалась спиной к двери дома, скрестив руки на груди. Александр нес поросенка, держа его за заднюю ногу. Тарасик извивался, пытаясь вырваться. Остановившись около кучи дров, Александр приподнял поросенка и спросил, глядя на мужичка в косоворотке:

– Тридцать пять?

Выдернув топор, Александр положил голову Тарасика на плаху и резко с придыханием рубанул по шее поросенка. Отскочившая голова ударилась о березовое полено. Оставив кровавое пятно на белоснежной коре, она упала на землю, прокатилась пару метров под уклон и остановилась в середине двора, направив пятачок в сторону Веры Дмитриевны и стоящего рядом с ней инспектора.

Повернувшись Александр сказал: «Вот вам ваше мясо!» и швырнул обезглавленного поросенка. Рубиновые брызги веером разлетелись по двору.

Брюки и туфли инспектора покрылись красными пятнами. Слегка наклонившись, инспектор тряс дрожащими руками штанины и повторял, как заевшая пластинка: «Что за черт?»

Вера Дмитриевна встала. Разведя в стороны согнутые в локтях руки, она смотрела то на кровоточащую шею валяющегося около крыльца поросенка, то на свои забрызганные кровью ноги и туфли, то на топор в руках Александра.

Серый мужичок невозмутимо стоял около ворот и со скучающим видом смотрел на хозяйку дома.

Матрена, закрыв глаза и сжав кулаки скрещенных на груди рук, медленно сползала по двери.

Осторожно, на цыпочках, Вера Дмитриевна спустилась с крыльца. Перешагивая через тушку, она задела ногой окровавленную шею поросенка. Истерический женский крик утонул в гудке паровоза.

Александр стоял в центре двора, держа в руках окровавленный топор, и глядя на жену, беззвучно, одними губами шептал: «Матренушка, прости! Прости, ладушка моя!»