Детство и юность Кадима [Роза Кадимовна Хазиева] (fb2) читать онлайн

Детство и юность Кадима

Автор Роза Хазиева

Моему отцу Хазиеву Кадиму посвящается…

Школа

«Учитель! Учитель приехал! Теперь у нас будет свой учитель! Мы будем ходить не к мулле в медресе, а в самую настоящую школу!» – истошно орал Салимгерей, несясь по улице, поднимая клубы пыли босыми ногами. За ним бежали несколько мальчишек помладше. Из-за пыли их не было видно, но можно было догадаться, кто эту пыль поднимает. Тем более, там, в густом облаке пыли, тоже громко орали, не умея сдерживать своей радости. На эти крики выскакивали из дворов ребята, с шумом присоединялись к несущимся по улице. Ватага росла. Даже если б не было повода, мальчикам было очень весело бежать в солнечный день гурьбой, вопя изо всех сил и толкая друг друга. А тут был повод – в деревню приехал из города учитель. Значит, первого сентября, как и было обещано председателем колхоза, мальчики начнут учиться в школе!

Все уже знали, где будет школа. Это – дом раскулаченного Хисматуллы. Хозяина этого дома ещё прошлой осенью со всей семьёй отправили в Сибирь. Туда ему и дорога! Очень жадный был! В колхоз вступать не захотел, всю свою скотину погубил, лишь бы не отдавать в артель. Вот и стоит его дом пустой. Теперь там будет школа.

Салимгерей, а для мальчишек просто – Салим, добежав до конца улицы, повернул к будущей школе. Все остальные сделали то же самое. Отстал только маленький Кадим, потому что при крутом повороте, немного не рассчитав силы, упал в пыль лицом. Заболела нога – подвернул, кажется. Пыль улеглась, а Кадим продолжал сидеть на дороге.

Вдруг ватага развернулась и, во главе с Салимом, шумно стала приближаться к Кадиму. Это Салим заметил, что Кадим куда-то делся, и, ничего не сообщив своей команде, побежал обратно. Мальчишки не поняли, в чём дело, но понеслись за ним. Так было всегда – среди деревенских мальчишек Салим – самый главный, его все слушаются. Во-первых, он старше всех бегающих по улице бездельников. Ему одиннадцать лет. Остальные деревенские мальчики его возраста давно уже впряглись в хозяйственные дела и работают наравне со взрослыми с раннего утра до поздней ночи. А этому повезло – его отец балует. Салим родился у родителей очень поздним ребёнком, после многочисленных дочерей. Поэтому отец в своём сыночке души не чает. К тому же отец Салима – не бедный человек. Может и нанять деревенских, если помощь в хозяйстве потребуется. Вот и бегает его сыночек по улицам, собрав компанию из тех, кто поменьше. Поэтому Салим у них – за главного. Не только поэтому, конечно. Салим умеет придумывать всякие интересные занятия. Всегда он решает: чем займутся сегодня, куда пойдут – на речку ли, к роднику ли, к скале ли, за чем отправятся – за земляникой ли, за черёмухой ли, в чей огород залезут, в какие игры будут играть. Но у беззаботного Салима есть всё-таки одна забота. У него есть «хвостик». Это – его сосед, шестилетний Кадим. Родили же соседи этого Кадима на его голову!

Отец Кадима, а, вообще-то мальчика зовут и не Кадим вовсе, а Габделькадим, только никто его так не называет, и отец Салима – добрые соседи, прожили всю жизнь рядом, за смежным забором. Выросли вместе, оба женились, и сейчас живут, помогая друг другу переносить жизненные тяготы. А горя было много. У отца Салима рождались только девочки, и уже только ближе к старости родился сын. А у отца Кадима, Хазия, жизнь была ещё тяжелее. Дети рождались и умирали, некоторые – сразу же после того, как родились, некоторые – прожив несколько месяцев, или год. Двенадцать детей они похоронили. Тринадцатым родился Кадим. Хатиме, жене Хазия, в тот год исполнилось 42 года, а Хазию – 46! К тому времени они уже ни на что не надеялись, не очень-то верили, что этот выживет. Смиренно ждали, что будет. Но Кадим не умер ни в первый год, ни во второй, ни в третий, и у родителей затеплилась надежда. Мальчик рос, этим летом ему исполнилось шесть лет.

Когда Кадиму было ещё только четыре года, как-то летом девятилетний Салим увидел в щель, как тот играет на своём дворе: что-то мастерит и разговаривает сам с собой. Тогда Салим взломал одну доску в заборе между двумя дворами и зашёл к Кадиму. Стоило так сделать – чего только у Кадима здесь не было! Он играл в кладбище – хоронил кукол, сделанных из соломы. Всё было по-настоящему – и могилы, и мулла – сам Кадим, и плакал он по-настоящему, закапывая мёртвых кукол в землю! Салиму тоже захотелось поиграть в такую интересную игру. Тогда Кадим велел ему копать ямы сломанным ножиком. Земля была твёрдая, но копать было приятно – как никак, это – могилы. Салиму игра очень понравилась, хоронили они до позднего вечера, вдоль забора выросло большое кладбище. Кадим рассказал, что раньше он хоронил мёртвых цыплят по просьбе матери, а это намного интереснее, чем хоронить кукол. Но цыплят больше нет, поэтому приходится готовить кукол из соломы. Салиму было удивительно: и почему ему самому такое в голову не приходило? Ведь у них тоже бывает, что цыплята дохнут! Выдумщик этот Кадим!

С тех пор мальчики часто стали играть вместе, подружились. Убегали со двора тоже вместе. Только и свой отец, и отец Кадима, Салима строго-настрого предупредили: нигде Кадима не оставлять, всегда и везде таскать с собой. Не обрадовался Салим такой обузе, но и не стал отказываться. Иногда, бывало, отдубасит его от злости, что приходится всё время о нём печься, и прозвище ему придумал обидное – «Хвостик». Но терпит – везде с собой таскает и никому в обиду не даёт. Вот и сейчас, заметив, что Кадима нет, Салим побежал обратно. Увидев, что тот сидит в пыли, яростно заорал: «Ты чего уселся? Вставай! Нам в школу надо!» Узнав, что Кадиму больно идти, Салим велел двум мальчикам постарше дотащить Кадима до дому, а сам повёл ватагу к школе – к дому кулака Хисматуллы.

Первого сентября, надев лучшие одежды, мальчики в возрасте восьми-одиннадцати лет отправились в школу. Когда нарядно одетый Салим вышел за ворота и чинно зашагал по улице, из своих ворот выскочил Кадим, совершенно не нарядный, с босыми ногами, и засеменил рядом. «Пошла домой, мелочь, – процедил сквозь зубы Салим важно, – тебе ещё рано». Кадим молча продолжал шагать, чуть отстав. «Пошёл, говорю! Мне что, побить тебя, что ли? Сказано же тебе – берут только с восьми лет, а тебе ещё только шесть!» – рассердился Салим. Но Кадим не отставал. И что с ним теперь делать? Можно было бы поколотить, конечно, но, чего доброго, тот начнёт пытаться сдачу давать, испачкает новую одежду Салима. Ну его, решил Салим, пусть идёт. Так и пришли в школу вдвоём.

Заходя в школу, оба были разочарованы. Это был обыкновенный деревенский дом, только большой, уставленный разного размера и разной масти столами и табуретками. Небось, по всей деревне собирали, у кого что лишнее. Единственное отличие от избы – между двумя окнами на передней стене висела чёрная доска. У доски стоял большой стол. Понятно было, что туда проходить нельзя – это место учителя.

Мальчики прошли и сели за свободный стол. С интересом стали рассматривать других ребят. Тут зашёл в дом высокий мужчина в чёрных брюках и белой рубахе. На голове у него была вышитая тюбетейка. Он прошёл к чёрной доске, поздоровался, сказал, как его зовут. Имя у него было необычное: Юсуп. В деревне людей с таким именем не было. Но ребята тут же запомнили. Учитель сказал, как к нему можно обращаться: Юсуп абый. Потом учитель сказал, что, чтобы научиться читать, первым делом надо запомнить буквы. Нарисовал на доске большую букву А. Достал из своего мешка листы и карандаши, стал раздавать ребятам, проходя меж столов. Очередь дошла до Кадима. Тут учитель остановился и строго уставился на него. «А ты чего здесь делаешь? Тебе известно, что в школу принимают детей с восьми лет?» – спросил учитель. Кадим так сильно испугался, что не смог ничего сказать в ответ. «Вставай и иди домой! Придёшь, когда тебе исполнится восемь лет!» – сказал учитель. Кадим не мог пошевелиться от ужаса, не то, чтобы встать и уйти домой. Тут заговорил Салим: «Пожалуйста, не выгоняйте его, учитель. Он за мной увязался. Пусть посидит уж сегодня. Если сейчас вы его одного отправите домой, мне влетит и от его отца, и от моего. Он – мой сосед. Мы далеко отсюда живём. Будьте уверены, уж завтра я найду способ, как от него избавиться». Учитель ничего не ответил, молча положил перед Кадимом листок и карандаш, пошёл дальше.

Раздав всем листочки, учитель дал задание написать целую строчку буквы А. Наступила тишина. Все стали старательно выводить буквы. За это время учитель Юсуп пересчитал присутствующих, не включая малыша. Получилось двадцать восемь. Вдруг он обратил внимание, что малыш ничего не делает. «Скорее всего, он не знает, как держать карандаш. Надо показать. Пусть хоть научится рисовать, чем сидеть без дела!» – подумал учитель и направился к мальчику. Каково же было его удивление, когда он подошёл и глянул на листок! Там была выведена целая строка аккуратненьких букв А, а на следующей строке было написано: «Кадим умеет читать и писать»! Учитель Юсуп, увидев говорящую на человеческом языке курицу, наверное, удивился бы не больше, чем сейчас! Что это? Откуда этот малыш умеет читать и писать? Да ещё на латинице! Юсуп не так сильно удивился бы, если б мальчик писал на арабском. Тогда можно было бы предположить, что мальчика научил отец. Даже среди деревенских людей, не говоря уже о городских, много мужчин, умеющих читать и писать на арабском. Всё-таки аж с десятого века, с тех пор, как Великая Булгария приняла ислам, татары пользовались арабским алфавитом. Большинство мужчин учились в медресе, умеют читать Коран. Но в 1928 году, шесть лет назад, татары перешли на латиницу, и грамотных, то есть читающих и пишущих на латинице, людей совсем не стало. Не то, что в глухой деревушке, даже в городах теперь умеющих читать и писать мало!

Постояв некоторое время в недоумении, учитель Юсуп, наконец, спросил: «Скажи, кто тебя научил читать и писать?» Услышав вопрос учителя, все ребята повыскакивали со своих мест, вытянув шеи, удивлённо рассматривали то, что написал Кадим.

« Не знаю!» – тихо ответил чуть не плачущий от страха и смущения мальчик, а потом, вдруг спохватившись, добавил: «Папа». «А твой папа, он что, умеет читать и писать и на арабском, и на латинице?» – спросил учитель у Кадима. «Да. И я – тоже!» – сказал мальчик, на мгновенье подняв взгляд на Юсупа, видно, забыв на время про свой страх. Да-а, чудеса! А Юсуп решил, что он карандаш не умеет держать!

– А ещё что ты умеешь?

– Считать до ста, складывать и вычитывать.

На мгновенье в классе наступила полная тишина. Решив, что учитель чем-то недоволен, мальчик торопливо добавил: «А ещё я умею рисовать лошадь…»

Учитель подумал немного, посмотрел на Салима и сказал: «Завтра приведи его снова. Приводи каждый день! Пусть учится, раз хочет».

Ну и ну! Родили же соседи этого Кадима на голову Салима!

Так шестилетний мальчик Кадим стал учиться в школе.

Букча для Кадима

В полдень учитель Юсуп отпустил учеников. Когда закончились занятия, он сказал мальчикам, чтобы мамы им сшили букчи для тетрадей и карандашей. Букча – это такой холщовый мешок. Ученикам надо будет выполнять домашние задания, для этого надо будет брать домой тетради и карандаши. По очереди детям учитель будет давать и книги. Поэтому им нужна букча! Учитель показал детям свой мешок. Сказал, что у них букча может быть чуть меньше.

Мальчики, изрядно уставшие от новых впечатлений и от усердия в овладении грамотностью, разбрелись по домам. Салим и Кадим тоже пошли домой.

Весть о том, что шестилетнего Кадима приняли в школу, по деревне распространилась быстро. Кто-то удивлялся, кто-то возмущался. Больше всех возмущались родители семилетних мальчиков: « Наших не взяли, а этого, такого маленького, взяли. Неправильно это. Несправедливо!» Ладно, был бы этот мальчик крупный и крепкий, как их сыновья. А ведь на вид этому Кадиму вообще четыре годика! Женщины собрались и пошли к учителю.

Юсуп остановился жить у старушки Камили на центральной улице.

Когда пришли женщины, учитель, сидя за столом, читал книжку. Увидев их, он встал, одёрнул рубаху и застыл. Он засмущался. Камиля с любопытством высунула голову из своего закутка, созданного ею в углу избы из занавесок.

Выслушав женщин, учитель спросил: «Умеет ли чей-либо сын читать и писать, как тот малыш?» Женщины потупились и молчали. «А вот этот мальчик умеет. Вообще-то я его определил бы во второй класс, если б у нас он был!» – сказал Юсуп. Женщины постояли молча, и пошли обратно.

А дома маленького Кадима мама потеряла. Куда он мог деться? Терпеливо ждала. Встретила его во дворе, встревоженная, со словами: «Где ты был?» «В школе!» – торжественно выпалил Кадим. Мама рассердилась: «Ты что, столько времени простоял под окном?» «Нет, я учился!» – гордо ответил мальчик. И рассказал маме всё, как было. Хатима не знала, радоваться ей или огорчаться, разрешить сыну ходить в школу или нет. Стала ждать возвращения мужа. Хази с утра ушёл к председателю колхоза решать какие-то вопросы, и сильно задержался.

Колхоз в деревне организовали три года назад. Зажиточные люди сильно сопротивлялись. Многих отправили в ссылку. Хази и его жена Хатима вступили в колхоз без сопротивления – всё равно было нечего тащить в артель, бедствовали. Кроме худой коровы в сарае – никакой скотины. Если у человека корова одна, её в колхоз не забирали. Земли у Хазия не было, кроме огорода возле дома. Однако в колхоз его приняли с великой радостью! Тому была серьёзная причина. Хази был мастером по изготовлению конской упряжи. Никто в округе не мог изготавливать такие хорошие сбруи, как он! Хази знал в них толк! Приспособления для изготовления, да и для починки, в деревне были только у Хазия. В том самом сарае, где жила корова, было много сырья для изготовления кожаных вещей. Для только что организованного колхоза, с большим количеством лошадей, что его приспособления для работы, что сам Хази были просто кладом!

Унаследовал это ремесло Хази у своего отца. Отец Хазия был знаменитым в округе шорником и обувщиком. Маленьким мальчиком Хази стал помогать папе. Отец передал ему все своё уменье и все приспособления, что нужно для этого дела. Но разбогатеть на этом ремесле было нельзя. Заказов всегда было немного. Сделанные на совесть качественные сбруи служили подолгу, да и лошадей в деревнях не так много. Поэтому отец Хазия всё больше шил обувь. От отца Хазию досталось огромное количество колодок, которые он хранил в коробках в сарае. Хази тоже стал умелым обувщиком, вечерами шил сапоги зажиточным односельчанам, чтобы как-то выжить. Колхоз осенью выдавал так мало зерна и овощей, что на них прожить до следующего урожая было невозможно.

И всё-таки колхоз нашёл, что отнять у Хазия. На дворе стоял добротный каменный амбар. Его строил отец Хазия с сыновьями, когда те были ещё подростками, для тех самых орудий труда, которые необходимы в кожевенном деле. Зимой отец работал в доме, занося в дом из амбара только самое необходимое. Но с наступлением весны уходил работать в свой амбар и находился там до поздней осени, пока не выпадал первый снег.

Амбар был сделан на совесть, двери были очень крепкие, обитые железом, не взломаешь, вот правление колхоза и решило, что амбар этот хорош для хранения урожая. Хазию велели освободить амбар в трёхдневный срок. Делать нечего, пришлось всё ценное перетаскивать в сарай к корове, а не очень ценное – в поленницу. Так и повелось – уже третий год осенью колхоз закладывал в амбар пшеницу до весны, до посева. Само собой подразумевалось, что за целостность посевной пшеницы отвечает Хази – ведь амбар, хоть и не его теперь, а стоит на его дворе!

Хази тихо ненавидел колхоз, не верил в коммунизм, не верил ни слову из того, что говорили представители Советской власти. Также Хази ненавидел Советскую власть за то, что она была против Бога. За то, что закрыли мечеть, куда Хази ходил всю жизнь на пятничный намаз. Разрушили минарет и сделали в мечети клуб. За то, что богохульствуют денно и нощно. Хази был верующим человеком, читал пять раз в день намаз, не пропуская, соблюдал пост и старался жить по шариату. После установления Советской власти и наступления времени безбожия деревенские мужчины сплотились вокруг Хазия и Хурматуллы, друга Хазия. Муллы в деревне в последние годы не было, его с семьёй сослали в Сибирь. Было очень опасно не скрывать, что ты верующий человек, но Хази был человеком неробкого десятка. Молчать он тоже не любил, обычно высказывался открыто и прямо. Поэтому в деревне у него были недоброжелатели. Они бы с радостью избавились от него, но колхозу нужен шорник: кто починит упряжи, если порвутся? К тому же, все до единого члены правления колхоза ходят в сапогах, пошитых Хазием. Да и нет за ним особых грехов, кроме как верующий. Поэтому пока Хазия никто не трогал. Пока.

Наконец, Хази вернулся домой. Жена положила ему и Кадиму еду, дала им ложки, по куску хлеба и сообщила Хазию новость: «Нашего сына приняли в школу». Отец сначала удивился, а потом очень обрадовался! Стал расспрашивать, что и как. Кадим с удовольствием рассказал. Мама улыбалась. Выслушав сына, папа сказал: «Ну, сынок, тогда я сделаю тебе подарок. Я сошью тебе букчу из кожи!» А потом добавил задумчиво: «И сапоги к зиме тебе надо сшить! Негоже сыну сапожника ходить в школу в лаптях!»

Отец сходил в сарай, принёс всё необходимое и принялся за работу. До ночи работал, не поднимая головы. К ночи букча была готова. Хази не остановился на сделанном, зажёг керосиновую лампу и допоздна украшал букчу узорами. Кадим лежал на лавочке, не спал. Всё смотрел, как папа работает. Когда он закончил, Кадим выскочил из-под тулупа, под которым обычно спал, и подошёл к отцу, чтобы посмотреть, что получилось. Букча была сказочно красива! Мальчик долго вертел её в руках, представляя, как он завтра с ней пойдет в школу. Его радости не было края.

«Учись, сынок! Учиться – это счастье!» – сказал отец, убирая свои приспособления и радуясь вместе с сыном.

Утром, когда Кадим вышел за ворота, Салим его уже поджидал. Он нетерпеливо топтался возле ворот Кадима. Ему хотелось побыстрее похвастаться своей новой холщовой букчой. Мама сидела весь вечер – сшила ему красивый мешок из куска новой ткани. Не из старья какого-нибудь, а из новой ткани! Так хотелось, чтобы все побыстрее увидели его новенькую прекрасную букчу! Но, увидев Кадима, он даже рот открыл от удивления. Кадим был в новых штанишках, в новой рубахе. Правда, босиком. Но, самое главное, в руках у него была самая настоящая кожаная сумка для книжек и тетрадей, украшенная узорами, просто сказочная букча!

Вот что значит быть сыном кожевника!

Хази

Учителю пришлось Кадима пересадить за первую парту и давать ему отдельные задания. Почти каждый день Юсуп приносил ему новые книги. Мальчик читал их в классе, а потом уносил домой в своей красивой букче. Очень быстро возвращал их обратно учителю. У Юсупа возникли сомнения: читает ли их мальчик, или возвращает, рассмотрев рисунки? Как-то учитель попросил пересказать Кадима содержание одной книги. Каково же было его удивление, когда мальчик стал рассказывать текст так, как будто он читал книгу, как показалось Юсупу, дословно! Учитель быстро открыл книгу и стал следить глазами, насколько точно Кадим передаёт текст. Расхождений почти не было! У мальчика была прекрасная память! В очередной раз удивившись, Юсуп решил давать ему те книжки, которые привёз для себя: пусть читает!

Наступила поздняя, холодная осень. Кадиму папа к этому времени сшил сапоги. Прекрасные маленькие сапожки. Как игрушечные, только настоящие! Мало кожаной букчи, теперь ещё и сапоги! Многих деревенских это злило. У большинства деревенских взрослых мужчин, отцов больших семейств, не было кожаных сапог. Ходили в лаптях. А тут у такого сосунка – кожаные сапоги! Судачили: совсем обезумел Хази от счастья, что у него сын такой одарённый. Но при нём помалкивали: ну его. С ним лучше не связываться: язык у него острый, скажет, как отрежет. В ответ ничего и не придумаешь. А мальчик-то его и вправду хорош! Недаром тринадцатый ребёнок в семье! Единственный выживший! Поэтому некоторые были к Хазию снисходительны: пусть изощряется старик, его понять можно.

Ближе к зиме из райцентра приехали на тройке лошадей в деревню сотрудники НКВД. Они забрали старика Хурматуллу. Приехали, скрутили руки, посадили на тарантас между двумя сотрудниками и увезли. Деревенские люди говорили: за то, что он читает намаз. Нельзя! Запрещено! Ходили слухи, что как-то кто-то проходил мимо дома Хурматуллы вечером, увидел в окно, что тот при лучине совершает сажду, повернувшись к кыйбле. Значит, читает намаз. Вот и доложил органам. Понятно, что доложивший имел обиду на Хурматуллу. Где-то пересеклись интересы, или это просто месть. А может, по злой воле случая, кто-то из краснозадых проходил мимо окон Хурматуллы. Теперь этого не узнаешь.

Хази задумался. Хурматулла был другом и единомышленником. Так могут и Хазия забрать. Ведь он тоже на дню пять раз читает намаз. Стали думать с женой: как себя обезопасить? Хорошо бы на окна повесить что-нибудь, чтобы с улицы не было видно, что делается в доме! Но нельзя. Ни у кого на окнах нет занавесок. Разве только у самых зажиточных. Повесив занавески, ещё больше подпадёшь под подозрения. Думали-думали и решили: отныне Хази будет читать намаз сидя на стульчике, повернувшись лицом к кыйбле. Если кто-то, проходя мимо окна, увидит Хазия сидящим на стуле, ничего страшного. Просто сидит и сидит. Это безопасно. А за то, что нарушает установленный Богом порядок – читает намаз не по правилам, Хази попросит у него прощения. Бог простит его, ведь Хази – не от хорошей жизни!

Конечно, если кто-нибудь захочет заложить Хазия, найдёт, что рассказать. Например, что он на похоронах деревенских людей читает дженаза. Интересное дело, власти старательно выбивают из живых людей веру, но ничего не имеют против, если умершего хоронят по мусульманским правилам. Если, конечно, без лишнего шума. Коммунистов хоронят в гробах, уже в мусульманском кладбище несколько деревенских коммунистов похоронили. На могилах ставят не полумесяц, а звезду! В первое время односельчане ужасались: как это человека, пусть даже бывшего, но – мусульманина, в ящике хоронить? Как такое можно? Ходили смотреть на похороны, как на представление. Потом немного привыкли. Перестали вслух осуждать тех, кто хоронит своих родственников в гробу, но сами не соглашались хоронить своих близких таким странным способом! Так и повелось: кого хоронят в гробу, а кого – в саване. Кого в гробу – торжественно и громко, кого в саване – тихо и скромно. Помоют, заворачивают в саван, почитают суры из Корана, мужчины тихо относят на кладбище и закапывают. Власти как будто ничего не замечают.

Мало того, тут коммунист и советчик Шайхулла, когда умерла мать-старуха, прибежал к Хазию с просьбой: «Помоги проводить в последний путь мою мать, Хази абзый!». Не откажешь в таком вопросе. Проводили. Вот тебе и коммунист! Чего ж мать не хоронит по-советски – в ящике, раз не верит в Бога? Когда суру «Ясин» читали, Шайхулла ладони перед лицом держал, как мусульманин, и губы что-то шептали. Молился, что ли? Что это было? Как не испугался, что доложат? Или в те мгновенья ему было всё равно? Ведь уж кого-кого, а его могут наказать за это дело очень строго, строже, чем других.

Иногда советские начальники вели себя непонятно. Хурматулла, ещё до того, как его забрали, как-то разоткровенничался с Хазием и признался ему, что председатель колхоза, перед тем как отправить дочь в ЗАГС, втихаря пригласил Хурматуллу почитать никах. Вот тебе раз! Какой никах, он же коммунист и ярый атеист! Запутались они, бедные коммунисты, вынуждены лицемерить и перед Богом, и перед Советской властью! Не позавидуешь им!

Но, тем не менее, народ постепенно отдалялся от Бога. Это Хази видел очень отчётливо. Пока в двух случаях люди никак не могли обойтись без муллы: когда женились и когда умирали. Иногда просили благословения Бога, давая имя новорожденному. Но всё делалось в тайне, украдкой. Кроме похорон, конечно.

Когда забрали Хурматуллу, деревенский люд стал во всех делах, где нужен посредник между Богом и людьми, то есть мулла, обращаться к Хазию. Это было опасно. Но отказывать было нельзя. Хази считал, что он обязан помогать односельчанам. Тем более, подросшее безбожное поколение не знало, как быть в тех случаях, когда умирал родитель – мусульманин. Сердце у Хазия щемило, когда такие горе-комсомольцы растерянно шевелили губами, стоя с ним рядом, с молящимся, возле своего умершего родителя, держа ладони перед лицом, подражая Хазию. Что они шептали? К кому обращались? Что с ними-то будет, когда состарятся?

Хази сам встал на намаз в возрасте 8 лет. К этому времени он уже знал наизусть многие суры из Корана. Его отец был не только кожевенных дел мастером, но и муллой, очень уважаемым человеком во всей округе. Семья у отца была большая, многодетная. Не жили богато, но и не бедствовали. Отец мечтал кого-либо из сыновей отправить в хадж. Каждый мусульманин, если только у него есть возможность, должен совершить хадж – посетить Мекку. «У самого не получилось, так хоть бы одного сына отправить!» – мечтал отец. И такое счастье выпало его сыну Хазию – он совершил хадж.

Весной 1905 года двадцатидвухлетнего Хазия семья стала готовить в путь. Нужны были деньги. Отец отдал все свои сбережения, которые он копил для этого случая всю жизнь. Но денег всё равно было мало, потому что предстоял очень длинный и трудный путь, полный опасностей. Продали удел земли и лошадь, кое-что по мелочи. Решили, что этого достаточно: если Бог посчитает нужным, сын совершит хадж и вернётся. Если сгинет, значит, на то Божья воля. Вместе с двумя мусульманами из соседних деревень Хази ранним летом отправился в Мекку.

Много всего пришлось пережить Хазию во время этого путешествия, много чего он увидел, узнал. Отправившись с двумя земляками, через год вернулся один. Те двое погибли в пути. Обросший, исхудавший до неузнаваемости, в отрепьях вместо одежды, он из последних сил добрался до родного дома.

Его возвращению в родной дом радоваться было некому. Отправив младшего сына в хадж, отец и мать тихо и быстро умерли, как будто это было их последним желанием в этом мире. Некому было радоваться тому, что Хази стал хаджием! Ведь тот, кто совершил хадж, получает почётное звание «хаджи»!

Как только вернулся Хази, старший брат Абдулла со своей семьёй стал готовиться отделиться. По древнему обычаю, дом принадлежал младшему брату – Хазию.

Оставшись один в доме, Хази женился на девушке с соседнего переулка, на которую глаз положил ещё до отправления в хадж.

Как бы это было не рискованно, хаджи Хази не мог отказать в просьбах односельчан совершить какой-либо мусульманский обряд. Каждый раз, перед тем, как отправиться по вызову, Хази садился на стульчик и молился. Он просил Бога о том, чтобы Бог поступил так, как посчитает нужным.

Хатима

У Хазия был тайный грех. Никому, никогда он о нём не говорил. Но сам никогда о нём не забывал и во время молитвы всегда просил Бога простить его за этот грех. Самое главное, грех был не в прошлом. Он был в настоящем. И, возможно, он будет грешен перед Богом и в будущем, до смерти. До судного дня. Хази ничего не мог поделать, чтобы избавиться от этого греха. Он продолжал грешить. Грех был такой – Хази очень любил свою жену. Любить жену ислам не запрещает, это даже хорошо, похвально. Но, как известно Хазию, ислам утверждает, что больше всего мусульманин должен любить Бога, а потом – родителей, жену, детей. Хази же точно знал, кого он любит больше всего на белом свете. Больше, чем Бога. Больше, чем свою жизнь. Дороже всех и всего ему была Хатима, его жена.

Хатима росла через улицу. Хази не помнит, когда в неё влюбился. Он всегда знал об их семье всё, как все деревенские – обо всех. Ну и росла в этой семье одна девчушка, и Хазию не было до неё дела. Но, надо сказать, до всей семьи дело было. Очень интересовала его эта семья. Просто все они, все члены этого семейства, сильно отличались от остальных деревенских. Все они были очень светловолосы и голубоглазы. Были, конечно, в деревне ещё светловолосые и светлоглазые люди, ну эти уж очень были белобрысы. К тому же их голубые глаза были такие большие, на поллица, издалека как будто кричали: «Смотрите, мы голубые, а не карие, и не зелёные, и не чёрные, как у вас! Мы – голубые!» К тому же ресницы и брови у членов этого семейства были гораздо темнее, чем волосы. То есть волосы светлые, а ресницы и брови – тёмные. Поэтому эти люди были очень красивы. Хази всегда с интересом всматривался в лица членов этой семьи, и нет ничего удивительного, что как-то всмотрелся и в неё, Хатиму.

Когда Хази был уже взрослым парнем, Хатима была ещё четырнадцатилетним подростком. Ходила без платка. Заметил Хази как-то, что красивая девчушка растёт. Длинные косы цвета зрелой пшеницы, большие голубые глаза, окаймлённые густыми тёмными ресницами, прямой маленький носик, нежные губы. Заметил один раз, и забыл. Через какое-то время опять заметил, отметил про себя: «Растёт. Красивая девушка будет!» и опять забыл. И так многократно. А потом, увидев в очередной раз, уже в платке, влюбился. Втайне стал мечтать, что женится на ней. Но были большие сомнения, что девушка достанется ему. У отца Хазия и в мыслях не было, чтобы женить младшего сына. Он мечтал о том, что младшенький совершит хадж. И Хази готовился. Вся семья готовилась к этому событию. Брат Абдулла не мог отделиться, пока Хази не вернётся – не было никакой уверенности в том, что он вернётся живым. Копили деньги, покупали Хазию одежду, сшили две пары сапог. В общем, готовили к путешествию. Как тут заговоришь о женитьбе?

Хази так и ушёл в Мекку, не поговорив ни разу со своей любимой девушкой. Знала ли она, что Хази влюблён в неё? Догадывалась, наверное. Потому что, когда молодые случайно встречались на улице, во все глаза смотрела на Хазия, нисколько не смущаясь и не стесняясь. В огромных голубых глазах, обычно немного грустных, при виде Хазия вспыхивали огоньки радости! Лицо становилось сияющим! Это Хази заметил! А ведь по шариату девушка должна проходить мимо мужчины, потупив взгляд! Посмотреть в глаза мужчине – грех! Оба это знали, а вот нарушали правила!

В путешествии Хази после каждого намаза молил Бога сохранить эту девушку ему. Вернувшись домой, первым делом спросил у родных, не выдали ли Хатиму замуж. Оказалось, не выдали. Немного придя в себя после мучительного похода, Хази послал свата в дом Хатимы. Родители девушки не возражали. Почитали никах, и Хази оказался женатым человеком.

Хатима оказалась очень тихой и скромной девушкой. Мужу не перечила, выполняла все домашние работы умело и быстро. Помогала Хазию, когда муж работал дома. Особенно много времени они проводили вместе поздней осенью и зимой. Муж готовил на заказ сбруи, шил сапоги, а Хатима сидела рядом. При тусклом свете керосиновой лампы Хатима обычно сидела рядом на стуле: шила, вышивала, пряла. Иногда, прижав тонкие пальцы правой руки к губам, как будто запрещала себе что-то говорить, подолгу молча смотрела на то, как работает муж. Хазию нравилось, что она рядом. Ему всё в ней нравилось: как она двигается по дому, как в задумчивости пальцы прижимает к губам, как улыбается застенчиво, как будто считает, что улыбаться – грех, да вот ей не удержаться. Его умиляло, как она зевает, как боится мышей и крыс, как высовывает кончик языка вправо, когда требуется особое усердие в работе. Ещё ему очень нравилось, что она краснеет каждый раз, если только муж подольше остановит на ней взгляд. Она вообще легко краснела. Ему нравилось то, что ей нравится сидеть рядом. Она не просто сидела, она радовалась тому, что они вместе, любовалась им. Он знал это. До него от неё доходили какие-то приятные, тёплые волны, он это чувствовал. От этого он был счастлив. Ещё старательнее работал. Молчал. Думал про себя, что очень постарается, чтобы Хатима была счастлива. Казалось, что так и будет. Что может помешать их счастью? Вот скоро ребёнок у них будет! Всё у них хорошо: есть дом, есть ремесло, они любят друг друга. Что ещё надо?

Через год после женитьбы Хатима родила мальчика. Ребёнок родился болезненным, слабым. Прожив месяц, вконец замучив Хазия и Хатиму, умер. Тяжело было молодым родителям. Смирились. Бывает такое, что сделаешь? Стали жить дальше. Только Хатима стала немного печальная, улыбалась реже и ещё более застенчиво, чем раньше. Хази заметил это, его сердце переполнялось жалостью к этому хрупкому безропотному существу. Старался быть нежным и внимательным. И снова родился в семье младенец. Снова – мальчик. Этот был здоров и крепок. Родившись, закричал громким истошным голосом, с жадностью хватал грудь. Хорошо спал, хорошо ел, хорошо рос, радуя счастливых родителей. Но прожил всего два месяца. Сгорел за один вечер непонятно от какой хвори. Плакали Хази и Хатима, но не роптали. Роптать, значит, проявлять недовольство Богом. Этого они позволить себе не могли.

Чтобы отвлечь жену от грустных мыслей, Хази предложил Хатиме научить её грамоте. Стал учить читать. Хатима оказалась очень способной ученицей. Она научилась читать Коран, прочитала те несколько книг, что были куплены у Хазия. Когда поехал на ярмарку за кожей, Хази привёз жене ещё несколько книг. Деревенские люди, узнав об этом, качали головами: многодетным семьям есть нечего, а эти позволяют себе баловаться книгами! Кто удивлялся, кто осуждал, а кто завидовал! Люди судачили. Но этого оказалось достаточно, чтобы люди стали приносить в дом Хазия книги, которые у них лежали дома. Кто – за небольшие деньги, кто – за починку сбруи, кто – за крупу. У Хазия и Хатимы крупа была – ртов всего два, не десять, как в некоторых многодетных семьях. Чаще всего приносили Коран, иногда – очень древние книги. Хази и Хатима не отказывали продавцам. Всё брали. Книг стало много. Хатима и Хази зимними вечерами читали. Это отвлекало от горя, да и интересно было. Им нравилось узнавать что-то новое.

Весть о том, что Хази выкупает книги, дошло и до соседних деревень. Люди, кто вынужденно – из-за голода, кто – за ненадобностью, продолжали приносить разные книги. Встречались книги и на русском языке. Как они попали в малограмотные татарские семьи – одному Богу ведомо. Некоторые были очень красочные, с иллюстрациями. Очень хотелось их прочесть. А никак! Хази неплохо знал русский язык, научился, когда совершал хадж. А вот читать по-русски не умел. В деревне никто не умел! Хази решил научиться. Задержался после весенней ярмарки на несколько дней у приятеля. Договорился с одним учителем, стал ходить к нему домой учиться.

Учитель, конечно, он кяфер, то есть не мусульманин, но ведь Хази у него только буквы узнаёт! Запомнил буквы, заплатил за обучение и уехал на лошади домой.

Дома вечерами кое-как научился читать. Стали с женой вместе читать русские книги. Хази переводил жене. Рассматривали рисунки, обсуждали.

Не знали ещё тогда Хази и Хатима, какие им предстоят испытания. Всего двенадцать детей похоронили они за два десятка лет. Двенадцать несбывшихся надежд. Двенадцать трупиков. От этого можно было сойти с ума. Но Хазию помогала вера. Он искренне, всей душой, верил в то, что ничто в этом мире не случайно. Если Бог даёт им такое испытание, значит, они должны всё это вынести. Было тяжело, но терпел. Он – мужчина. Он должен быть сильным. И удивлялся: как выдерживает столько горя такая хрупкая женщина, как его жена? Конечно, он поддерживал её, как мог. Они не ссорились. Бывало, что оба по нескольку дней молчали, потом всё как-то само собой проходило. Но никто не повышал голоса, никто никого не унижал. Жили дружно. Каждый раз, как только жена беременела, появлялась надежда на счастье, она росла с каждым днём, крепла с рождением и с ростом младенца. А потом случалось горе. Случалась смерть. Хатима терпела. Только становилась всё более молчаливой. Глубокие складки легли по уголкам губ. Всё реже смотрела в глаза другим, даже при разговоре, как будто испытывала чувство вины перед людьми. С каждым наступившим горем у Хазия в душе увеличивалось чувство жалости к жене. Была ли это жалость? Нельзя человека всё время жалеть. Жалость – чувство преходящее. Оно «остывает». Притупляется. А у Хазия чувство к жене не притуплялось. У него это щемящее чувство не проходило, а только росло. Поэтому Хази решил, что это любовь.

За это время, пока Хази и Хатима переживали личное горе, страну тоже колотило от бед и горя. Началась и закончилась война с Германией, случилась революция, установилась Советская власть. Был неурожай и голодный мор, в деревне прошли раскулачивание и высылка зажиточных односельчан в Сибирь, и, наконец, был создан колхоз в деревне.

Хатиме исполнился сорок один год. Самому Хазию шёл сорок шестой. Хази и Хатима оставили надежду иметь детей. Жили себе и жили, ибо надо прожить тот срок, который тебе отпущен Богом. Когда Хатима забеременела, ни муж, ни сама она не обрадовались. Подумали только: оказывается, испытания ещё не закончились. Но всё-таки в душе, не сразу, но постепенно, затеплилась маленькая, совсем крохотная надежда: а вдруг этот выживет? Так родился Кадим. Красивый мальчик с голубыми глазами, как у мамы. А родители в тупом отчаянии стали ждать смерти ребёнка. Невольно гадали: что случится на этот раз? Но как же хотелось, чтобы он жил! Родители молились, прося у Бога жизни для мальчика. А мальчик и не умирал. Прошёл месяц, два, три. Мальчик жил. Рос. Надежда родителей росла вместе с мальчиком. Прошёл год. Надежда крепла. Но страх оставался: до этого были у них случаи, что ребёнок умирал, дожив до полутора лет. Годик – это ещё не показатель.

Кадиму исполнилось полтора года, он стал что-то лопотать на своём языке. Мадьчик рос! Хатима иногда стала улыбаться, глядя на своего малыша. За многие годы Хатима улыбалась! Хази плакал, пряча слёзы, увидев на её лице улыбку, и горячо благодарил Бога за его милость.

Чем старше становился ребёнок, тем светлее становилось лицо жены, тем светлее становилось на душе у Хазия. Хази любил сына. Но больше всего на свете он любил свою жену, эту бедную страдалицу, Хатиму.

Кадим и Салим

Осень прошла. Наступила зима, многоснежная, красивая. Почти все мальчики научились читать по слогам, а Салим никак не мог запомнить все буквы. Он запомнил только три. Ему учёба давалась нелегко. С арифметикой дела обстояли не так плохо: с помощью своих пальцев Салим научился складывать и вычитывать в пределах десяти, а вот с буквами была просто беда. На уроках русского языка он тоже просто сидел, как чурбан. Для того, чтобы научиться русскому языку, надо было в первую очередь запомнить буквы. Мальчики тихонько посмеивались над Салимом. Кадиму было обидно за друга. Надо было что-то сделать, как-то помочь другу. Как-то он сидел дома за столом, глядя на алфавит, написанный им самим, и мучительно думал о том, как сделать так, чтобы Салим запомнил буквы. Вдруг его осенило: а что, если к буквам пририсовать что-то смешное? Выбрал несколько букв, к которым можно легко что-либо пририсовать. Каждую из них нарисовал на листочке отдельно, а потом стал придумывать. К одной добавил усы, к другой – хвостик, как у зайца, к третьей – растопыренные уши.

А тут и Салим явился – он каждый день заходит к Кадиму уроки делать. Считалось, что он приходит выполнять домашние задания. На самом деле сидел и смотрел, как Кадим пишет, и тяжело вздыхал. Вот и сегодня пришёл.

Кадим показал ему по очереди буквы-рисунки. Салим от души смеялся, рассматривая буквы. « Запомни, у какой буквы – что!» – повторял Кадим и показывал картинки много раз. Салим легко запомнил, у кого что нарисовано. А потом уже и без ушей и хвостиков эти буквы стал узнавать. Надо же, запомнил! Радости салима не было края. Никак не мог поверить, что он узнаёт эти буквы, и заставлял Кадима ещё и ещё раз показывать ему листочки и спрашивать, что за буква. Стал просить, чтобы Кадим и к остальным буквам что-либо приделал. Ему не терпелось научиться читать. Но Кадим сказал, что пока больше ничего не придумал. Он и вправду ничего не придумал. Ведь надо, чтобы было смешно. Чтобы запоминалось. Но теперь Кадим точно знал, как помочь другу.

В следующий раз он превратил несколько букв в сову, таракана и змею. Салим опять запомнил. Путался немного, но постепенно запомнил. Прыгал от счастья. Вот же, оказывается, он тоже может запоминать! А то все уже решили, что Салим глуп! Отец недоволен им, всё Кадима ставит в пример, и сёстры обзывают всякими обидными прозвищами.

Через две недели Салим знал все буквы. Стал читать по слогам простые слова. Наконец-то стал, как все. Это было счастье. Кадим тоже был рад. Теперь можно было по-настоящему делать уроки вместе. А потом с лёгким сердцем идти гулять. Кататься с горки на огромных санях. Но Салим теперь идти на горку не торопился. Видно, он, когда не умел читать, так завидовал ребятам, так сильно страдал, что теперь готов был сидеть часами и читать. Всё водил пальцем по книге и складывал буквы в слоги. Проявлял упорство. Кадим и не тащил его насильно. Он сам тоже любит читать. Только его книги потолще. В последний раз учитель дал ему книгу про путешествия Робинзона Крузо. Какие уж тут катания с горки, когда у тебя такая интересная книга в руках! И Кадим читал. Он бы и ночью не ложился, но папа тушил лампу. В темноте читать было невозможно – не видно букв. Приходилось терпеть.

Весной в классе ребят поубавилось – многие ушли на полевые работы. Двое мальчишек ушли пасти деревенское стадо. Салим и Кадим продолжили учёбу до мая. В мае и они перестали ходить в школу, потому что надо копать огород, помогать родителям по хозяйству. Можно было до осени забыть про книги и про учёбу, что некоторые и сделали. Но Салим и Кадим уже полюбили чтение. Им не хотелось расставаться с книгами. Тем более, их у отца Кадима было много. Читай, сколько хочешь. Теперь мальчиков ругали за то, что они читают, вместо того, чтобы заниматься домашними делами. Поэтому приходилось прятаться. Сделал, что просят, и спрятался. Читаешь до тех пор, пока не найдут, навесят тумаков и дадут следующее задание. Быстренько бежишь выполнять. Сделал, что надо, и опять читаешь. Лучше всего под это дело подходит сеновал. Там и книгу легко можно спрятать – в сено. Не промокнет, если дождь пойдет. И лежать можно, когда читаешь. Красота! И, самое главное, мама обычно в сеновал не поднимается, а только голову просовывает в дыру, встав на лестницу, когда ищет тебя. Увидев Кадима на сеновале, только ругается, а дать подзатыльник не может – не достать. К тому времени, когда спустишься с сеновала, она уже остыла. Тем более, сын имеет виноватый вид и выражает полную готовность выполнить её задание. И выполняет. А потом – опять на сеновал. Или – за амбар. Там тоже есть подходящее укромное место.

Иногда мальчиков отпускали на речку. Салим хорошо плавал, его научил отец. «Вот бы научиться плавать, как Салим!» – часто думал Кадим, перебирая руками по каменистому дну реки возле берега и громко шлёпая ногами по воде. Со стороны, как думалосьКадиму, ни у кого не возникало сомнений в том, что он плывёт. Просто плавает у самого берега. Но самому отчаянно хотелось заплывать так же далеко, как Салим, широко разбрасывая руки, как настощий мужчина! Но Кадим не знал, как научиться этому непростому делу.

Как-то Салим предложил научить его плавать. Кадим с радостью согласился. Салим затащил Кадима на себе довольно глубоко и сбросил в воду. Сам уплыл. Кадим стал отчаянно барахтаться. Уходил на дно, захлебываясь. Наглотался воды, стал тонуть. Тут подплыл Салим. Схватив его за руку, потащил к берегу. Обрадовался Кадим, что не утонет, успокоился и стал грести руками. Удивился, что вода держит, если не барахтаться. Крикнув другу: «Отпусти! Я сам!», – раскинул руки и лёг звёздочкой, опустив лицо в воду и разглядывая широко открытыми глазами камни на дне. Это было удивительно – он не тонул! Вода держала! Научил-таки, Салим Кадима плавать!

Прошло лето. Стремительно приближался новый учебный год. По деревне распространился слух, что приехала новая учительница по имени Джихан. Говорили, что она коммунистка. Мальчиков второго класса будет учить она. А первоклассников будет учить Юсуп абый. Для новеньких правление колхоза выделило избу недалеко от настоящей школы. Мальчики уже свыклись с тем, что дом Хисматуллы – это их настоящая школа. Также в их представлении только Юсуп абый был настоящим учителем. Они никак не могли представить себя учениками другого учителя, да к тому же какой-то женщины. С волнением стали ждать наступления первого сентября.

«Враг народа» Хази

В последних числах августа поздно вечером, когда во многих домах уже люди легли спать, к воротам Хазия и Хатимы подъехала пара лошадей с тарантасом. Хази услышал звук остановившейся повозки, храп загнанных лошадей. Сердце ёкнуло. Понял – это за ним. Не стал подходить к окну. Не стал подниматься со стула, продолжая сидеть. Страх затмил сознание. Задрожал всем телом. Неторопливо оглядел всё вокруг. Понимал, что в последний раз видит свой дом, жену Хатиму, сына Кадима. Хатима тоже насторожилась и с тревогой смотрела на Хазия своими всё ещё огромными и всё ещё красивыми голубыми глазами. Острое чувство жалости к ней пронзило сердце Хазия. Как мало было радости в её жизни, и как много горя! Как часто бедная женщина расставалась навсегда со своими любимыми людьми! Сейчас ей предстояла очередная разлука – на сей раз с мужем. Сможет ли она вынести это горе?

Кадим ничего не услышал, увлечённый делом. Он что-то мастерил ножом из дерева в углу, недалеко от отца. Кончик языка высунут, точь в точь как у матери. Его семилетний сын. Кто знает, что с ним будет, когда заберут Хазия? Сможет ли он выжить в этом страшном мире? И на что будут жить эти двое, когда заберут Хазия? Хатима не может работать на колхозном поле – здоровье у неё плохое, да и старенькая она, а Кадим ещё слишком мал. От чувства безысходности Хази низко опустил голову и замер.

В сенях загремели. Широко распахнулась дверь. Зашли трое. Все трое с оружием, отметил про себя Хази. Не поздоровались. Встали в дверях, широко расставив ноги. Один достал из кармана бумажку и стал читать. Это было постановление на арест. Хазия обвиняли в антисоветской пропаганде. Тот самый, кто читал бумагу, велел одеться. Хази неловко поднялся. Стул с грохотом упал набок. Застывшая от ужаса Хатима закричала и бросилась к мужу. Но один из мужчин ловко перехватил её и грубо толкнул к печке. Хатима отлетела и как бы прилипла к печке. Так и стояла, прижав расставленные в стороны руки к печке и глядела на всё происходящее широко раскрытыми глазами. Хази посмотрел на сына. У Кадима в глазах был страх. Он застыл с ножиком в руке. Тот юркий мужчина быстро подбежал к мальчику и выбил из его рук ножик. Он полетел куда-то в угол.

Хази медленно пошёл одеваться. Надел бишмет, нахлобучил на голову шапку. Один из мужчин завязал ему руки сзади. В это время Хази долгим взглядом посмотрел на жену, а потом – на сына. Знал, что прощается с ними навсегда. Двое мужчин с двух сторон схватили Хазия и стали тащить к выходу. Тут тот самый юркий мужчина подскочил к тому, кто зачитывал бумажку и спросил, сощурив глазки: «А книги?» «Вот ты и вынесешь!» – ответил мужчина, и вытолкнул Хазия на улицу. Взяв с двух сторон под руки, Хазия повели к тарантасу. Сначала забрался один из мужчин, потом велели забраться Хазию. С завязанными руками забираться на тарантас было трудно. После двух неловких попыток, получив прикладом по голове, Хази всё-таки забрался. Последним на тарантас забрался мужчина, читавший бумагу. Хатима и Кадим вышли к воротам и молча встали. Юркий мужчина вынес в охапке книги из дома и кинул их под ноги трёх мужчин, на дно тарантаса. Потом он ещё раз побежал в дом. Вынесенные книги снова бросил тут же. Побежал снова. Бегал туда и обратно до тех пор, пока не вынес все книги. Пока не завалил ноги мужчин в тарантасе. Потом сам запрыгнул на козлы, и тарантас резко дёрнулся. Зажатому между двумя мужчинами в тесном тарантасе Хазию не удалось ещё раз, совсем уж в последний раз, глянуть на жену и сына – на самых близких и дорогих людей на свете. Он опустил голову на грудь и беззвучно заплакал. Молиться не хотелось. Да, теперь у него, наверное, будет достаточно времени для молитв.

Хатима и Кадим долго стояли у ворот. Не могли поверить, что всё это произошло наяву, с ними. Не понимали, что это было. Не знали, что им теперь делать. Совсем стемнело, а они продолжали стоять. Горе и отчаяние сковали их. Но вечно так стоять нельзя. Живые люди рано или поздно возвращаются в настоящую действительность, как бы не было велико их горе. Первым пришёл в себя Кадим. Он подошёл к маме, обнял её и громко заплакал. Хатима, обняв мальчика, увела в дом. Ворота остались открытыми. Через какое-то время их закрыл кто-то из подсматривающих в щели заборов соседей. Возможно, им было жаль Хатиму и Кадима. Это была их помощь. Но, возможно, ворота закрыли из-за того, что деревенские люди терпеть не могут, когда они остаются на ночь открытыми. Непорядок!

Хатима и Кадим лампу зажигать не стали. И спать не ложились. Сидели всю ночь на сундуке у двери, крепко обнявшись. Кадим плакал. Хатима гладила его по голове и молчала. Она перебирала в уме события своей жизни. Спрашивала невидимого Бога: не слишком ли много испытаний за такой небольшой срок, как её жизнь? Но внутри кто-то строго сказал: «Нельзя роптать на Бога!» Хатиму этот голос только подстегнул: «Не слишком ли много испытаний на меня одну?» На сей раз голос молчал. Тогда Хатима сказала тому невидимому: «Бог, я больше не верю, что ты есть! Если б ты был, ты не мог бы быть таким жестоким. Я больше никогда не буду молиться тебе. Накажи меня, если хочешь, за это. Я уже столько вынесла, что ничего не боюсь! Ты не сможешь мне доставить больше боли, чем я вытерпела. Я теперь – безбожница!»

Высказавшись беззвучно, немного успокоилась. Хотелось рыдать в голос, кричать, что есть сил, упасть на пол, бить руками и ногами, колотить всё, что подвернётся под руку. Но этого делать было нельзя. Рядом сидел Кадим, крепко прижавшись к маме. Нечего ребёнка пугать. И Хатима терпела.

Под утро Кадим уснул. Хатима переложила ребёнка на лавочку и сама, упав тут же на пол, разрыдалась.

С этого дня деревенские люди, даже соседи, перестали заходить в дом Хазия. Они теперь обходили его дом. Даже родственники перестали навещать Хатиму и Кадима. «Хази – враг народа, он был против Советской власти. Так будет со всеми теми, кто ведёт антисоветскую пропаганду! » – объявили на собрании члены правления колхоза деревенским людям. Счетовод объявил, остальные кивали. На этом собрании Хатима сама не была. Она никогда в жизни ни на какие собрания не ходила. Ей об этом через забор шёпотом рассказала мама Салима Мафтуха апа, поздно вечером подозвав к забору вышедшую на двор женщину.

Салим теперь тоже не заходил к Кадиму.

– Вашего уже забрали. Его не вернёшь. А так, чего доброго, и нашего заберут. Поэтому уж вы не сердитесь. С вами теперь опасно общаться, – шёпотом говорила в щель Мафтуха. Хатима молчала. Да. Опасно. И нечего людей подвергать риску. Ну что ж, будут жить одни, ни с кем не общаясь.

Первого сентября Кадим пошёл в школу не с Салимом, а один. Зашёл в класс и сел на своё место за первой партой. Молча сидел один, когда все галдели, разговаривали между собой, рассказывали друг другу, как прошло лето.

Появилась учительница. Крупная женщина, внешностью чем-то сильно напоминающая лошадь. Одета она была в чёрное суконное платье с белым воротником. В руках держала длинную палку, как узнали ребята потом, указку. Она прошла к учительскому столу. Все замерли. Она назвала себя. Сказала, что к ней надо обращаться Джихан апа. Также сказала, что терпеть не может тупых и ленивых. Она будет таких строго наказывать. С гордостью сообщила, что она коммунистка, а также атеистка. Потом вдруг резко и совсем неожиданно спросила:

– Кто здесь сын врага народа? Все молчали. Она повторила вопрос более грозно:

– Кто здесь сын врага народа? Кадим, оглянувшись назад, увидел, что все глаза уставлены на него. Тут только до него дошло, что речь идёт о нём. Кадим встал. Джихан апа посмотрела на него с лютой ненавистью и сказала, не разжимая зубы:

– Пересядь за последний стол! И чтоб тебя было не видно и не слышно!

Кадим пересел. Он понял, что он – не такой, как все. На нём клеймо. Отныне он – сын «врага народа».

Без отца

Наступила осень. Колхоз собрал урожай. Теперь ворота у дома Хазия целыми днями стояли открытые, туда заезжали на лошадях колхозники. Они выгружали зерно в амбар Хазия, который уже давным-давно стал колхозным. Когда возле амбара копошились колхозники, Хатима и Кадим старались на двор не выходить. А если всё-таки приходилось выйти, некоторые, сухо кивнув, отводили глаза, некоторые делали вид, что не замечают. Тяжело было матери и сыну видеть всё это. Понемногу привыкали к тому, что они – изгои. Они – жена и сын «врага народа», значит, тоже враги.

Хоть и «враг народа», но Хази, прежде чем его забрали, целое лето проработал в колхозе. Поэтому, наверное, правление решило Хатиме выделить немного урожая. Колхозник Садри, проезжая мимо на телеге, скинул с телеги у ворот мешок муки. Хатима и Кадим затащили этот мешок в чулан. Это было очень мало. Даже если они будут жить впроголодь, до весны на этой муке не дотянуть. Мать и сын это понимали. Им грозила голодная смерть. Хатима больше не молилась. Она больше ни у кого ничего не просила. Молчала.

Но всё-таки пришлось один раз просить и кланяться. Наступила чёрная осень, когда коров нельзя выгонять на луга. Опасно. В лесу рыщут волки. Да и травы там нет. Корова встала в сарае, голодная. Надо было срочно перевезти с поля сено. Летом Хази, Хатима и Кадим заготовили сено, собрав его в стога. Теперь это сено надо было перевезти на сеновал, или, хотя бы на двор. Для этого нужна лошадь. А лошади нет. Да и сил нет у Хатимы для такого дела. Нужен мужчина. Стог разбирать и укладывать сено в сани Хатима не сможет. Кадим слишком мал. Делать нечего, в одно холодное утро, набравшись смелости, Хатима пошла в правление колхоза. Она там раньше никогда не была. Было страшно. Вся дрожала. Когда она подходила к крыльцу правления, несколько мужчин стояли у крыльца и курили. С удивлением и с нескрываемым интересом посмотрели на Хатиму. Даже разговаривать между собой перестали. Хатима прошла мимо, ничего не сказав.

Открыла тяжёлую дверь, шагнула внутрь, и оказалась в большой плохо освещённой избе. Вот оно, оказывается, какое оно, правление колхоза. В дальнем углу, у самой печки, – большой канцелярский стол, вдоль всех стен приделана широкая доска для сидения. Больше из мебели – ничего. Пол грязный, стены обшарпанные. На столе горит керосиновая лампа. За столом на стульях сидят несколько мужчин. Видно, решают, какими сегодня делами заниматься колхозникам. А на лавочках вдоль стен вплотную друг к другу сидят колхозники, как воробушки на жёрдочке. Видно, ждут распоряжений. Давно, похоже, ждут, потому что в избе довольно душно.

Войдя, Хатима поздоровалась. Она хотела громко сказать: «Здравствуйте!», но, кажется, у неё ничего не получилось. Только тихий шёпот – никто из сидящих за столом на неё не посмотрел. Значит, не услышали. Хатима прошла в середину избы и встала. Пытаясь унять дрожь, ждала, когда на неё обратят внимание те, кто за столом. В голове промелькнула мысль, что здесь, в этой избе, нет ни одной женщины! Она одна среди такого большого количества мужчин! Ужас! Как можно говорить при таком количестве мужчин? От волнения Хатиму сильно затошнило. Захотелось убежать. На всякий случай, крепко зажала рот уголком шали.

Вдруг мужчины за столом все, как один, повернулись к Хатиме и уставились на неё. Собрав всю силу воли, Хатима сказала: « Моя корова голодает. Нет сена. Если корова сдохнет, мы с сыном умрём с голоду. Мы ни в чём не виноваты. Я прошу дать мне лошадь и человека, кто перевезёт наше сено с поля».

Только сейчас Хатима заметила, что правленческие за столом не одни. На самом почётном месте, лицом ко всем, сидел уполномоченный из района. Хатима видела этого уполномоченного несколько раз на улице. Он во время сбора урожая, посева и посадки живёт тут в деревне, снимая комнату у одинокой старушки. Контролирует. Его боялись все. Сами правленцы его страшно боялись. Сейчас он внимательно смотрел на Хатиму. «Он рассматривает меня потому, что я – жена «врага народа», – подумала Хатима. Тут её затошнило так, что больше она не могла себя сдерживать. Быстро выскочила из избы. У самого крыльца её вырвало.

Возвращаться в правление не было смысла. Тихо побрела домой. Решила: что будет, то будет. Умрут они с сыном – значит, умрут. Бога просить она ни о чём не будет. Всё равно не помогает.

Но лошадь и колхозника Хатиме всё-таки выделили. За пять поездок Садри абзый перевёз всё сено и вывалил на дворе, на свежевыпавший снег. Хатима и Кадим затаскивали его на сеновал. Сухое душистое сено весело шуршало. Было радостно. Оба раскраснелись, вспотели. Хатима и Кадим были почти счастливы. Впервые за последние месяцы они улыбались.

В школе с Кадимом так никто и не разговаривал. Изо дня в день он утром приходил в школу и садился за последнюю парту. И сидел. Мальчики учились тому, что Кадим уже знал. Было скучно. Правда, иногда Джихан апа рассказывала очень интересные вещи. Например, про Америку, Австралию, Африку. Но это было редко. Больше времени Кадим смотрел в окно. Чтобы как-то занять себя, Кадим как-то принёс бумагу и стал во время занятия рисовать. Мальчики за соседними партами стали отвлекаться – смотреть на его рисунок. Заметив это, Джихан апа быстро подбежала к Кадиму, вырвала листок, порвав в мелкие клочья, бросила ему в лицо. Со злостью посмотрела в глаза мальчика и прошипела:

– Не смей заниматься посторонними делами! – и ушла обратно к своему столу.

Иногда Кадиму хотелось бросить школу. Но он мечтал получить образование, стать учёным. Или учителем, как Юсуп абый. Или художником. Рисовать у него здорово получается. Поэтому надо закончить хотя бы начальную школу. Он терпел.

Как-то Кадим встретил на улице Юсуп абый. Поравнявшись с учителем, мальчик вяло поздоровался и поплёлся дальше. Юсуп догнал его, взял за подбородок и заглянул в глаза. У Кадима невольно брызнули слёзы. Обижался ли он на Юсупа? Что ж на него обижаться? Весь мир против Кадима, при чём тут Юсуп абый?

Юсуп всё понял. «Хочешь, я заберу тебя в свой класс?» – спросил он. Кадим в ужасе помотал головой. Снова идти в первый класс, к малышам? Стать посмешищем для всей деревни? Нет, нет, нет! Учитель не стал настаивать. «Приходи после уроков ко мне в класс. Я тебе книги дам почитать», – сказал он и зашагал по дороге. Видно, в деревне люди знали, что книги Хазия забрал НКВД.

Странное дело, с этого дня Джихан апа не возражала, что Кадим читает свои книги на уроке. Кадиму подумалось, что Юсуп абый договорился с ней об этом.

В школе жизнь Кадима стала чуть легче. Но зато дома становилось всё тяжелее. Мама стала болеть. Она теперь почти всё время лежала в постели. Кроме того, заканчивалась мука. Её осталось на два-три дня. И корова больше не давала молока. Она растила в животе телёнка. До начала весны, пока не родится телёнок, надо жить без молока. Хатиме и Кадиму грозила голодная смерть. Никому до этого не было дела. Всю осень они жили впроголодь, пытаясь растянуть как можно дольше имеющийся запас муки. Но всё-таки мука кончилась.

Кадим стал думать, как быть. Надо выжить самому и не дать умереть с голоду матери. На дворе стоит амбар, набитый пшеницей. Кадим что-нибудь придумает, как достать оттуда немного зерна.

Кадим в сумерки вышел за амбар и тонкой палочкой стал ковырять засохшую красную глину между камнями. Отвалился небольшой кусок. Мальчик пальцами почистил образовавшуюся щель и стал ковырять дальше. Когда дырка стала глубокой, Кадим взял прутик и стал им сверлить сухую глину, немного под наклоном, чтобы земля сама высыпалась на снег. Сам весь рожал от страха. Впервые за много месяцев Кадим радовался тому, что никто не зайдет во двор и не увидит его за этим постыдным занятием. Он прекрасно понимал, что совершает преступление. Кадим готовился воровать колхозное зерно. Если его поймают за этим занятием, Кадима заберут, как отца, и расстреляют. Мальчик был уверен, что, кого забирают, всех расстреливают, потому что ещё никто не возвращался. Как бы не было страшно, но умирать от голода и видеть, как умирает от истощения мама, не менее страшно. Поэтому Кадим продолжал ковырять.

Наконец тоненькой струйкой потекла пшеница. Кадим растерялся. Стоял и смотрел на эту тоненькую струйку, как очарованный. Но простоял недолго – струйка прекратилась. Видно, проход забился чем-то. Мальчик пришёл в себя. Побежал в дом, схватил маленький ковш и выбежал обратно, спрятав его на всякий случай под бишмет. Поковырял палочкой снова. Пшеница опять побежала. Кадим подставил под струю ковшик. Дрожал всем телом от волнения! Но – не только. В то же время мальчика переполняла какая-то животная радость. Мама и Кадим будут жить! Они не умрут от голода!

Весенние хлопоты 1936 года

Зима проходила. Она для Кадима и для Хатимы в этом году была очень длинной и очень тяжелой. Всю зиму почти никогда не зажигали керосиновую лампу. Берегли остатки керосина. Вечерами, если нужен был свет, жгли лучину. А ещё, если не хотелось спать, топили печь и сидели перед печкой, полной горящих поленьев. Разговаривали. Хатима пересказывала содержание тех книг, которые они когда-то читали с мужем. Кадим с интересом слушал. Мама рассказывала очень интересно. Иногда они говорили про Бога. Хатима призналась, что она в нём разочаровалась. Если он так жесток, то Хатиме больше нравится думать, что его нет вовсе. Кадим соглашался. Он понимал маму. К тому же Кадима такое положение дел устраивало больше, чем, если б мать была верующей. Раньше она не разрешила бы ему воровать зерно, даже если б они умирали от голода. А теперь она молча брала зерно у сына, когда он приносил в ковше пшеницу, клала сушить на печь. Просушив, она молола зерно в ручной мельнице и пекла лепёшки, иногда готовила похлёбку. Мать и сын выживали благодаря струйке из амбара.

Дров было достаточно, но баню топили всего несколько раз за зиму. За амбаром в углу двора стояла маленькая баня. Восьмилетнему худенькому Кадиму тяжело таскать воду даже для питья и домашних нужд, а для бани – уж подавно. Поэтому мылись редко. Несколько раз украдкой от людей ходили мыться к соседям, к Салиму. Мафтуха апа приглашала.

Как и предполагали Хатима и Кадим, никто в деревне не интересовался, что они кушают и как они выживают. Живут, и ладно.

В первые дни весны корова родила хорошенького телёнка, стала давать молоко. Теперь можно было с уверенностью сказать: выжили.

Когда растаял снег, встал вопрос: что посадить в огороде? Картошку-то они съели! Есть совсем немного семян репы, тыквы. Немного семян льна. Хатиме удалось сохранить. А картошки нет. Что сеять? Нечего…

Решили, что всё равно все грядки перекопают. Если не вскопать в этом году, к следующему году огород будет уже целиной. Кто знает, может, на следующий год у них жизнь улучшится, и картошка появится? Что тогда, целину копать? Это сложно. Поэтому продолжили каждый день понемногу копать землю в огороде.

Возле заборов по всему огороду взошла мальва – любимые цветы Хазия. Хатима посадила их много лет назад по просьбе мужа. Теперь сажать их не было необходимости – мальва появлялась весной сама, её было много. Этот красивый цветок уже много лет все лето украшал их огород и двор. А теперь эти маленькие ростки вызывали слёзы у Хатимы. Сердце разрывалось от тоски по мужу. Хатима как-то сказала сыну, что это любимые цветы отца. Мальчик заплакал. Он знал, что отныне мальва – его самый любимый цветок на свете…Всю жизнь в его огороде будет расти мальва, до самой его смерти и даже после…

В колхозе были новости. Вернулись в деревню два парня и две девушки, кого зимой отправили учиться в районный центр на механизатора. Колхоз купил к имеющимся двум тракторам ещё четыре трактора. Появилась бригада механизаторов! Трактор в колхозе – великая сила. Механизатор – если не сам бог, так где-то около. Поэтому на курсах механизаторов отучились сын и дочь председателя, да ещё сын и племянник счетовода. Прежние тоже были родственники и приближённые членов правления.

То, что образовалась целая бригада механизаторов, положительно повлияла на жизнь Кадима и Хатимы. Неожиданно для всех, а для себя – в первую очередь, Хатима стала полноправным работником колхоза – стала печь хлеб.

Механизаторы и колхозники, работающие на поле, основные работники, в обед питались прямо на поле. Кухарка им готовила суп на краю поля под деревьями, в больших котлах на костре. В страдную пору нельзя терять время! Но для бригады также каждый день нужен хлеб! В прошлые годы как-то выкручивались, каждый сам из дома свой хлеб приносил. А в этом году бригада выросла. Ежедневно надо на всех, считая начальство, пять караваев хлеба. Надо, чтобы какая-то женщина из деревни каждый день пекла хлеб. Правленцы стали думать, кому бы поручить эту ответственную работу. Сразу же исключили тех женщин, у которых много детей. Эти вскормят своих детей колхозным хлебом, им нельзя поручать такое дело. Так уж быть, у женщины может быть один ребёнок, или муж. Таких женщин в деревне было мало. Но они были! Среди них отобрали самых чистоплотных. Среди оставшихся – проявивших себя за свою жизнь честными и порядочными. Подходящих осталось несколько. И, наконец, женщина должна была печь очень вкусный хлеб. Такая в деревне была одна. Это – Хатима. Она славилась своими вкусными, душистыми, пышными хлебами с хрустящей красноватой корочкой.

Но было одно «но». Она – жена врага народа!

Не знала Хатима, кто из членов правления назвал её имя, набравшись смелости, и как согласились остальные, но она стала печь хлеб для бригады. Каждый день на лошади к полудню приезжал старик Ахметгали и забирал пять горячих караваев прямо из печи, закутывал в холстину и увозил. Он же привозил муку в мешках и соль. Пекла Хатима на хмели. Насушенной хмели на чердаке висело у неё в мешках достаточно.

Теперь каждый день возле дома Хатимы и Кадима на улице стоял аромат выпеченного хлеба.

Печь хлеб – это тяжёлый труд, и сын маме помогал, как мог. Кадим всё лето был дома. Учёба в школе закончилась ещё в начале мая. Мальчик таскал воду из родника, носил дрова в дом, топил печь. Он научился это делать мастерски – дрова у него загорались быстро и дружно. Готовить печь для выпекания хлеба – это не просто дрова бросить и зажечь спичку. Это – особое искусство. Надо всё время быть начеку. Когда надо, подвигать поленья. Когда надо, разбросать угли по всему дну печки, чтобы печь прогревалась ровно. Когда надо, задвинуть заслонку, когда надо, выдвинуть. Кадиму нравилась эта работа.

И соседи как-то изменили отношение. То ли время сглаживало остроту, то ли деревенские решили, что, уж если правленцы простили жену врага народа, то им и подавно пора, стали приветливее. Даже огород помогли засеять. Когда Хатима и Кадим вскопали весь огород и стояли озадаченные, что же теперь делать с этой вскопанной землёй, к забору подошла соседка, живущая напротив через улицу, и предложила семена картошки. «Не очень хорошая, конечно, – говорила, немного смущаясь. – Я, когда зимой своим еду готовила, у картошки срезала часть с глазками, обваливала в золе и убирала обратно в подпол. Вот и набрала целый мешок. Я ведь знала, что вам весной картошка для посева понадобится!» Вот тебе раз! А Кадим и Хатима всю зиму были уверены, что до них никому нет дела! Оказывается, соседка напротив, милая женщина Айша, всю зиму о них не забывала – изо дня в день готовила для них по несколько обрезков картошки!

Жизнь налаживалась. Теперь Хатима и Кадим не голодали. Ахметгали через день оставлял им один каравай. Главное, была уверенность, что осенью маме выдадут положенную ей часть урожая, потому что теперь она – полноправная колхозница! Была надежда, что не будет необходимости воровать зерно из амбара. Хорошо, что колхозники не заметили этой весной щель в стене! Кадим тщательно её замазал снаружи, как только отелилась корова. Но всё равно ему было очень страшно, когда колхозники весной пришли за зерном. Он весь трясся, пока выгружали семена. Легко вздохнул только тогда, когда люди амбар заперли и ушли. Пронесло!

В деревне стали строить новую школу. Поговаривали, что решается вопрос, куда посадить вновь набранный класс. Для первоклассников пока места не было. Поговаривали, что там будут учиться и мальчики, и девочки. Об этом, мол, очень хлопочет Джихан апа. Кадим это и сам знает. Учительница весь год в классе возмущалась тем, что девочки не ходят в школу. Она считает, что у мужчин и женщин в Советской стране права должны быть одинаковые, потому что женщины ничем не хуже мужчин, а, наоборот, даже лучше. Кадим долго думал об этом: кто лучше. Получалось, то женщины лучше, то мужчины. Чаще – мужчины. Они сильнее. Кадим был доволен тем, что он – мужчина. Пока – мальчик, конечно, но вырастет и будет мужчиной. Пытался представить девочек школьницами. Кадиму казалось, что они никогда не научатся читать, как мальчики. Неужели научатся? Он никогда в жизни не разговаривал с девочками, только издалека наблюдал за ними, то на речке, то на улице. Они казались Кадиму какими-то глупыми и писклявыми. Но, с другой стороны, его мама – тоже женщина, и какая! А как она читает! А ведь она и в школу не ходила – её папа научил! А сама Джихан апа? Она же тоже научилась? Значит, девочки – тоже люди, и могут научиться читать! Очень хотелось поскорее убедиться в этом. Кадим с нетерпением ждал наступления осени. Была ещё одна причина ждать осень с нетерпением. У Кадима была тайная надежда, что Джихан уйдёт в первый класс – к тем самым своим писклявым девчонкам, ведь она их так любит! Тогда у Кадима в третьем классе будет другой учитель. Очень хотелось бы, чтобы это был Юсуп абый, но Кадим об этом и не смел мечтать. Если не Юсуп абый, то у Кадима будет совсем новый учитель. Может быть, он не будет так сильно ненавидеть Кадима за то, что он – сын врага народа? Не все же такие, как Джихан?

В клубе, в бывшей мечети, в женской половине открыли избу-читальню. Заведовать избой-читальней стал завклуб, ярый комсомолец Мавли. Вечерами молодёжь собиралась в клубе, Мавли их насильно вёл в избу-читальню, уговаривал их брать книги в библиотеке. В районе с него требовали, чтобы деревенские брали книги и читали как можно больше. Но молодёжь читать не хотела. Парни и девушки заигрывали друг с другом, шутили, лузгали семечки, бросая очистки прямо тут же, на пол. За несколько вечеров шелухи на полу становилось по щиколотку! Мавли не возмущался – ему нужны были показатели по его работе. Он страдал, что читателей мало. Каждый записавшийся в библиотеку читающий был им обласкан и уважен. Но Мавли не очень обрадовался, когда в избу-читальню пришёл Кадим. «Тут только сына врага народа не хватало!» – подумал со злостью. Но не выгнал – не знал, имеет он право выгонять этого мальчика из библиотеки, или нет. Не выгнали же Кадима из школы за то, что он сын врага народа? Значит, и библиотекой может пользоваться. Решил, пусть ходит. Кадим поздоровался, прошёл, походил среди полок, брал в руки разные книги, листал. Выбрал три книги и подошёл к Мавли. Это были книги совсем не для восьмилетнего мальчика! Мавли сильно удивился, но записал в читательском билете номера книг. Мальчик ушёл. Мавли сел на стул и задумался – что бы это значило? Почему именно у врага народа оказался такой необычно умный ребёнок. Случайно ли это?

Третьеклассник Кадим

Получилось так, как мечтал Кадим. Осенью приехал новый учитель, Шариф абый, и взялся учить третьеклассников. А Джихан стала учить первоклассников и первоклассниц. Шариф абый был очень грамотный учитель! Учиться у него нравилось всем ребятам. Этот учитель никак не выделял Кадима, и это было здорово. Кадим исправно выполнял все задания. Никогда не выставлялся. Часто, даже если знал ответ на вопрос, не поднимал руку – молчал. Терпеливо ждал, если Шариф абый учил класс делать то, что Кадим уже очень хорошо умел делать. Если узнавал что-то новое, радовался от души. Наслаждался тем, что спокойно учится, что никто не смотрит на него с ненавистью и злостью. Это было счастье! Он по-прежнему сидел за последним столом, только теперь – не один. Рядом с ним сидел мальчик по имени Султанбек. Его и мальчиком-то уже назвать было нельзя. Это был здоровый подросток, угрюмый и молчаливый. Он первые два класса почти всё время был сопливым. Не высмаркивал нос, а всё время с шумом втягивал сопли обратно. Терпеть такое шмыганье целыми днями никому не нравилось. Никто не хотел сидеть с ним рядом. И вот в третьем классе кто-то из ребят предложил Султанбеку пересесть к Кадиму. Кадим не возражал. Всё лучше, чем одному! Султанбеку трудно давалась арифметика. Ему вообще было сложно учиться. Кадим стал помогать ему на переменах. Всё равно он раньше сидел без дела. Дружить с Кадимом по-прежнему было опасно. Ребята боялись за своих отцов. А Султанбек Кадиму был благодарен. Он не боялся с ним разговаривать. У Султанбека забрать сотрудникам НКВД было некого. Отец у него умер – зимой провалился под лёд на реке и утонул.

Иногда Кадим встречался глазами с Салимом. Салим тут же отводил взгляд. Странное дело, Кадиму было жалко друга. И других одноклассников. Они, его бывшие друзья, живут в вечном страхе. А Кадиму бояться нечего. Его отца забрали и убили. Никаких вестей от него нет.

Этой зимой Хатима и Кадим не голодали. Колхоз выдал Хатиме от собранного урожая столько, сколько ей причитается. Картошка уродилась в огороде хорошая. Конопля дала хороший урожай. Еды было достаточно. Иногда мама баловала Кадима всякой вкуснятинкой. Кадим очень любил лепёшки с семенами конопли. Мама, когда топила печь, раскатывала тонкое пресное тесто на доске, сыпала на этот блин семена конопли. Потом слегка катала скалку по блину. Семена вдавливались в тесто. Посадив хлеб в печь, спереди ненадолго прямо на горячие кирпичи бросала эти лепёшки. Блин пропекался, конопляные семечки на поверхности жарились, из них в тесто вытекало масло. Горячие хрустящие лепёшки с жареными семечками были ароматные и удивительно вкусные.

Зато в эту зиму у Хатимы и Кадима не было дров. Заготовленные отцом дрова закончились ещё весной. Колхоз им дрова не выдал. Вообще-то дрова должны готовить колхозники сами. А у Хатимы и Кадима летом не было такой возможности. Они пекли хлеб. И остались без дров. Как жить зимой без дров? Через каждые несколько дней Кадим, взяв санки, отправлялся в лес за три километра собирать хворост. Хатима стала всё больше лежать в постели, вставая только для самых необходимых дел.

Однажды в лесу Кадим чуть не наступил на зайца. Заяц был беленький, сидел в сугробе. Вдруг выскочил из сугроба и поскакал, разбрасывая снег. Кадим от неожиданности сильно испугался, а потом, опомнившись, изо всех сил побежал следом. Хотел поймать зайца. Но заяц убежал. Кадиму было очень жаль. Так хотелось попробовать зайчатины. Он уже не помнил, когда в последний раз ел мясо. Телёнка, которого весной родила корова, они осенью продали: нужны были деньги на керосин, на одежду, на соль, на спички, на налог государству и на всякую мелочь. А мяса попробовать очень хотелось! Кадим стал думать, как поймать зайца. Он слышал что-то о капканах. Только не знал, как их делать. Решил всё разузнать, и в следующий раз прийти в лес с капканом.

Через несколько дней Кадим принёс в лес аж два капкана. Что-то подсказала мама, что-то – отец Салима, кое-что придумал сам. Получилось неплохо. Пришёл в лес, собрал хворост, расставил капканы и ушёл домой. Рисковал, конечно. А вдруг кто-нибудь из односельчан наступит на капкан? А вдруг ставить капканы нельзя? Но очень хотелось зайчатины.

На следующий день после уроков бегом отправился в лес. В каждом капкане было по зайцу! Вот это удача! Кадим чуть не прыгал от радости. Спрятал зайцев в мешок и, даже не заполнив сани хворостом, побежал домой.

Целую неделю Хатима и Кадим лакомились зайчатиной. После этого случая Кадим ещё несколько раз ставил капканы, и всегда приходил с добычей. Весной перестал. Стало совсем опасно, капканы могли найти деревенские и начать выяснять, чьих рук это дело. Хатима и Кадим никому не признались, что они ловят зайцев.

Весной к ним приехал гость. Его звали Гиндулла. Сын брата отца. Получается, двоюродный брат Кадима. Брат Хазия Абдулла, отделившись ещё давным-давно из отчего дома, не остался в своей родной деревне, а обосновался в деревне за семь километров. У Абдуллы была очень большая многодетная семья, у него дети не умирали, как у Хазия. У каждой семьи свои заботы, братья общались очень редко. Когда Хазия забрали и Хатима осталась одна с маленьким сыном, Абдулла ничего не предпринял. Как будто их и не было. Боялся? Но ведь Абдулле ничего не грозило! Один из его сыновей, тот самый Гиндулла, занимал пост в районе. Хатима и Кадим не знали точно, кем он был. Знали только, что он – большой человек. Вот этот самый Гиндулла приехал к ним в гости. Возможно, он зашёл к ним, приехав в деревню по своим делам. Этого Хатима и Кадим не знали. Но Гиндулла остался у них ночевать. Весь вечер сидел и разговаривал с джинге (так он называл маму Кадима) и с Кадимом. Он приехал не с пустыми руками. Кадиму подарил цветные карандаши в красивой коробке. Их там было шесть штук. Кадим был очень рад этому подарку. Это было настоящее чудо! Ни у кого в классе не было цветных карандашей! Да никто их и не видел ещё! Пока не увидел подарок в руках Гиндуллы, Кадим тоже не знал, что карандаши бывают ещё и цветные.

Матери Кадима Гиндулла подарил платок. Тёмно-красный, цветастый, с бахромой по краям. А ещё он привёз гостинец – кусковой сахар в бумажном пакете. Гиндулла показал Хатиме, как надо рубить этот сахар на кусочки. У него самого это очень ловко получалось. Гиндулла клал большой кусок на левую ладошку и неострым краем большого ножа правой рукой тихо, но сильно тюкал по куску сахара. Кусок легко раскалывался. Просто мастерски! Потом Гиндулла предложил попробовать маме. У неё ничего не получилось. Кусок не раскалывался. Зато, когда она «тюкала», маленькие кусочки разлетались во все стороны. Гиндулла громко смеялся. Мама улыбалась, а Кадим с радостью лез на четвереньках искать в темноте кусочки на полу, находил и клал в рот. Сахар был очень вкусный. Кадим чувствовал себя счастливым. Больше, чем куски сахара, его радовала улыбающаяся мама. Как хорошо на душе, когда мама улыбается!

В классе мальчики были потрясены видом цветных карандашей. Всем хотелось порисовать ими. Мальчики разом забыли, что надо держаться подальше от Кадима, наперебой старались с ним установить тёплые отношения. Кадим не жадничал, делился. На переменах мальчики выстраивались в очередь возле Кадима, чтобы попользоваться прекрасными карандашами. Некоторые теперь на занятиях украдкой рисовали всякую всячину простым карандашом, чтобы на перемене раскрасить. В общем, страсти вокруг карандашей не утихали несколько дней. Возле Кадима всё это время было столпотворенье. Мальчики больше не избегали его. Возможно, этому способствовало ещё и то, что деревенские узнали о высокопоставленном родственнике Кадима.

В середине мая мальчиков третьего класса «выпустили». Для такого случая собрали всех на дворе. Ученики привычно выстроились в два ряда. Это у них в школе называется «линейка». И учителя собрались. Юсуп абый, Джихан апа и Шариф абый встали перед выстроившимися учениками и произносили речь по очереди.

Джихан апа рассказывала о том, что советские люди, в том числе и женщины, обязательно должны быть грамотными и образованными. Так велел великий вождь революции Владимир Ильич Ленин. Мы живём по его заветам, сказала она.

Юсуп абый поздравил ребят с окончанием первого этапа обучения, вспоминал смешные случаи из их первого года обучения. Шариф абый сообщил о том, что, если мальчики захотят продолжить учёбу, им придётся уехать из родного дома в соседнее село Акташ за двадцать километров. Там есть семилетняя школа.

Кадим пока не знал, что с ним будет дальше. Мама болела. Никто не знал, что у неё за болезнь, и как её лечить. Фельдшера в деревне нет, он есть только в той деревне, где живёт с семьёй Абдулла. Мама не соглашалась ехать к фельдшеру на приём: «Далеко это! Да и не поможет он мне. Я знаю!» Лечилась своими травами, но они мало помогали. Она худела. Кадим очень хотел бы учиться, но оставить больную маму одну он ни за что не согласится. Поэтому о дальнейшей учёбе не могло быть и речи.

В конце линейки мальчикам выдали справки об окончании начальной школы.

Увидев дома эту бумагу, мама заплакала. Её мальчик получил начальное образование! А ведь ему ещё нет и десяти! Как жаль, что Хазия нет рядом, чтобы порадоваться вместе!

Я, мама, сильный!

Этой весной Хатиму печь хлеб не назначили. Все уже знали, что она чем-то больна. Но так получилось, что работа ей нашлась. К счастью Хатимы и Кадима, износились колхозные мешки. А в них у колхоза нужда большая! Понадобилось ткать холсты, чтобы потом из них шить мешки. Ткать умеют далеко не все женщины, да к тому же не у всех есть ткацкий станок. У Хатимы есть отличный станок, который ей сделал муж Хази. Пришлось правлению колхоза опять обратиться к Хатиме.

Теперь мама каждый день с раннего утра садилась за станок. Кадим видел, как ей тяжело, старался помогать ей по дому. Этой весной он один вскопал весь огород. Сам удивлялся, как это ему удалось. Кадим ростом мал и худ, выглядит как восьмилетний мальчик. Откуда силы взялись? Секрет знает он один. Просто огород у них очень хороший! Мягкая земля. Такой огород можно вскопать! В общем, справился! И картошку посадил. В этом году у них свои семена были. И коноплю, и тыкву, и репу немного. Видел раньше, как мама всё это делает. Мама даже не выходила в огород. Она сидела за станком.

Пока копался в огороде, в голову Кадима пришла одна очень хорошая мысль. Вот, пришла весна, многим людям нужна летняя обувь, а обуви нет. У Кадима, например, тоже нет обуви. В чём ходить? В деревне несколько стариков, которые плетут лапти. Но ведь не всем нравятся лапти! К тому же лапти очень быстро изнашиваются! А у Кадима в сарае от отца осталось много кожи. Особенно много обрезков. А что, если попробовать сшить сандалии, как у древних римлян? Сапоги Кадим вряд ли сошьёт, а вот сандалии – запросто. И кожи мало уйдёт, и ногам хорошо – всё-таки не босиком!

Как только справился с огородом, занялся этим делом. Пошёл в избу-читальню и в нужных книгах посмотрел, как выглядят сандалии. Потом дома нарисовал на бумаге. Получился как бы чертёж. Измерил свою ногу. Скроил. Сшил. Получилось неплохо. Маме тоже понравились. На следующий день, в погожую солнечную погоду, прохаживался в сандалиях по улицам. Кого встретил, никто не остался равнодушным. Удивлялись и восхищались. И надо же, всем разом захотелось иметь такие же! Стали просить сшить и им самим, и детям своим. Кадим получил несколько заказов и приступил к работе.

Вечером неожиданно явилась Джихан апа. Она тоже прослышала про сандалии и пришла делать заказ. Спросила, сколько он просит за пошив. Кадим засмущался и покраснел. Как у учительницы брать деньги? Но Джихан сказала, что за труд надо платить, положила на стол три рубля. Стала прощаться с Хатимой – собралась уходить. Кадим ещё больше смутился и еле слышно произнёс: «Надо снять мерку с ноги!» «А-а, ну так в чём же дело?» – сказала Джихан и грузно плюхнулась на стул. Вытянула свою некрасивую ногу, высоко задрав юбку. Кадим принёс бумагу и засунул под пятку Джихан. Обвёл карандашом это «копыто». С досадой подумал: «Много кожи уйдёт». Джихан молча сидела и наблюдала. Уходя, спросила: « К завтрашнему дню сошьёшь?» «Нет – нет! – испугался Кадим. – Я ещё… не очень быстро. Если только послезавтра…»

Джихан ушла. Кадиму вспоминались печальные картины из второго класса. Зачем пришла? Надо же, не думал Кадим , что когда-нибудь будет шить обувь этой злюке! Но придётся.

У мамы состояние ухудшалось. Она больше не могла ткать. Всё больше лежала в постели. Кадим садился рядом с мамой и шил сандалии. Заказов было много. У мамы глаза были очень грустные. Как-то она сказала: «Сынок, я, пожалуй, скоро умру. Что же с тобою будет?» Сердце Кадима от этих слов куда-то провалилось, кажется, прямо в ноги. На глаза навернулись слёзы. Но маму как-то надо было утешить. Он зажмурился крепко, чтобы выдавить затянувшую глаза слёзную пелену и сказал: «Не переживай за меня, мама! Ты не смотри на то, что я такой худой и маленький. Я, мама, сильный! Я выживу, вырасту, стану учёным. Или учителем. Только ты не умирай».

Когда пожелтели листья на деревьях, Хатима умерла. Собрались родственники. Похоронили. Сели в круг после похорон и стали решать, что делать с мальчиком. Нашлась одна родственница, которая изъявила желание мальчика взять к себе. Это была дочь старшей сестры Хатимы, двоюродная сестра Кадима с маминой стороны. Из-за того, что Кадим был поздним ребёнком, двоюродные братья и сёстры у него были ему как дяди и тёти. Эта женщина Кадиму не нравилась, но выбирать не приходилось. Остальные родственники обрадовались, что так легко удалось пристроить сироту.

У женщины, решившейся взять на воспитание сироту, было красивое имя. Её звали Камалия. Дом решили закрыть до того времени, когда мальчик вырастет. Корову Камалия решила увести с собой. Никто не возражал. Имела право – она берёт сироту на содержание. Окна заколотили. Дверь – тоже. Ворота заколотить не могли – во дворе стоял колхозный амбар. Корову привязали к телеге сзади. Она не сопротивлялась. Лошадью управляла сама тётя. Она забралась на телегу спереди. Кадим положил на телегу маленький деревянный чемодан, который когда-то сделал папа. Забрался сзади. Помахал Салиму, который прилип к щели в заборе. Лошадь тронулась.

Детство кончилось.

2ая часть

Новая семья

Камалия жила в той самойдеревне, о которой говорили на выпуске третьеклассников. Деревня называлась Акташ. Она была заметно больше, чем деревня Кадима. Школа здесь была семилетняя. Она находилась в новом свежевыстроенном здании. Когда добирались до дома Камалии, женщина показала Кадиму школу.

Проехав ещё немного по деревне, остановились у ворот бревенчатого почерневшего от времени небольшого дома. Привязав лошадь к перекладине на воротах, вдвоём вошли в дом. В избе, несмотря на то, что ещё были только сумерки, на столе горела лампа. За столом лицом к дверям сидел угрюмый бородатый мужчина и ел что-то из алюминиевой миски. Когда вошли Камалия и Кадим, он глянул на них мельком и зло спросил:

– Привезла-таки?

– Да. Привезла! – сказала она немного с вызовом. – Мне отдали за него корову.

– Ладно, допустим, корову. Но его же каждый день кормить надо! – ещё больше разозлился муж.

– Он будет отрабатывать свой хлеб. Мне сказали, что он очень толковый, – уже более спокойным голосом сказала тётя.

– Хорошая хоть корова? – заинтересованно спросил успокоившийся муж.

– Очень, – сказала женщина. Помолчали. Кадим всё ещё стоял в дверях со своим чемоданом.

– Если такой толковый, пусть идёт распрягает лошадь! – сказал муж и зло посмотрел на Кадима.

Кадим положил чемоданчик возле двери и пошёл к лошади. Он много раз видел, как мужчины в деревне распрягают лошадь. Но сам этого ещё никогда не делал. Стал внимательно изучать сбрую. Вдруг его взгляд упал на корову. Родная! Она стояла, уронив голову. Видно было, как она устала и измучилась. Кадим бросился к ней. Отвязал быстренько и завёл во двор. Привязал к дверям сарая, взял ведро, стоявшее тут же, зачерпнул воды из большой деревянной бочки под навесом и поставил перед коровой. Сам обратно побежал к лошади. Снова стал думать, как же её распрягать.

«Распрягать – это не запрягать! Всё же проще!» – решил задорно и приступил к делу. Понятно, что первым делом надо отвязать вожжи. Кадим аккуратно стал вытягивать их из колец дуги и стягивать с лошади. Лошадь мирно стояла. Получилось! Кадим опять задумался, что же делать дальше. Хоть и не был уверен, но решил развязать узел под брюхом. Рискнул. Как только развязал, всё это сооружение мигом расслабилось, размякло. Кадим понял, что действует правильно. А потом он вдруг вспомнил, что делают дальше мужчины. Ослабив хомут, стал снимать дугу. Это было невозможно, так как у Кадима рост маловат. В углу двора валялся чурбан. Подкатил его и встал на него. Снял дугу. Положил аккуратно к вожжам на земле. Теперь можно было опустить оглобли и вывести из них лошадь. Постоял немного в раздумье, что снять теперь? Убрал шлею, положил там же. Наконец-то можно было снять хомут. Опять понадобился чурбан. Кадим помнил, что хомут просто так не снять. Его надо сначала повернуть подкладкой вверх и приподнять, иначе голова лошади ни за что не пролезет! Повезло Кадиму, что когда-то с интересом наблюдал за этим делом! Сняв хомут, отнёс туда же, где на траве лежало всё остальное. Было удивительно, что сбруя такая тяжёлая! Пожалел лошадь. Бедненькая, она целый день таскала эту тяжесть на себе! Убрал всё остальное с лошади и завёл её во двор. Стал затаскивать сбрую во двор. Услышал, что тот мужчина орёт громовым голосом. Возмущается, что Кадим не там распряг. Оказывается, надо было лошадь завести сначала во двор, а потом распрягать. Мужчина не обращался к Кадиму, а, стоя на крыльце, грубым голосом орал на жену, которая находилась в доме: «Теперь кто будет затаскивать телегу во двор? Ведь она – колхозная собственность, оставлять на улице нельзя!»

Поорав, мужчина ушёл в дом. Кадим открыл ворота и стал пытаться затаскивать телегу. Куда там! Сил не хватало. Тут только заметил, что за ним с крыльца наблюдает мальчик примерно такого же возраста, как он сам. Кадим опустил оглобли на землю и уставился на мальчика. Он и не подумал, что в этом доме могут быть дети. Значит, он будет жить с этим мальчиком в одном доме? Кадим пока не знал, каково жить в доме, где есть другие дети, кроме него. Но ему всегда думалось, что это здорово. Надо же, там стоит его родственник! Это, можно сказать, его брат! Как здорово иметь брата!

Кадим и сам не заметил, как его лицо расплылось в улыбке. Мальчик спустился с крыльца и спросил:

– Как тебя зовут?

– Кадим. А тебя?

– Меня – Зуфар. Тебе помочь?

– Да. Помоги, пожалуйста.

Стали тащить вдвоём. Сил всё равно не хватало. «Подожди, я сейчас!» – сказал запыхавшийся Зуфар и побежал в дом. Вышел он из дома с девочкой чуть помладше, чем сам. Кадим совсем опешил. Тут ещё и девочка есть, оказывается! Где же были эти дети, когда он заходил в дом? «Это кто, твоя сестра?» – спросил Зуфара. «Да, у меня ещё и брат есть. Сейчас и он выйдет», – ответил Зуфар. Вышел мальчик лет пяти-шести, натягивая на ходу стёганую безрукавку. Кадиму было удивительно, что теперь у него так много братьев и сестёр. Это было приятно.

Вместе затащили телегу во двор, ворота закрыли. Вышел хозяин. Увидев это, остался доволен. Ушёл обратно в дом. А дети Камалии возвращаться в дом не торопились.

Во дворе уже стало темно, а в темноте, при падающем из окна тусклом свете, весь мир воспринимался по-другому. А тут такое событие – появился новый человек в доме! Дети с интересом рассматривали Кадима. Они уже знали, что этот мальчик теперь будет жить у них. Кадиму тоже было интересно. Он узнал, что девочку зовут Гульсина, а маленького мальчика – Ханиф. Зуфару тоже было девять лет, и он ходил в школу во второй класс. Гульсина и Ханиф в школу не ходили. Папа их работал кузнецом в колхозе, а мама работала только летом, зимой сидела дома.

На крыльцо вышла Камалия с ведром. Она повела корову под навес. Дети поняли – она пошла доить корову. Все четверо проводили её взглядом.

– А имя у вашей коровы есть? – спросил самый младший.

– Теперь это ваша корова, – сказал Кадим. – Имя у неё есть. Её зовут Перчинка.

– Какое-то странное имя. Никогда раньше не слыхал! – удивился Зуфар. – Зачем вы её так назвали? Тут Кадим и сам впервые задумался об этом. Он привык к этому прозвищу. Перчинка и Перчинка. Что значит это имя, он не знал.

– Это мама и папа так назвали. Наверное, это слово на русском языке что-нибудь означает. Только я не знаю. Я узнаю и потом тебе скажу, – сказал Кадим.

Мама детей, подоив корову, подошла к ним и, обращаясь к Зуфару, сказала:

– Загоните её в хлев, где раньше стояла наша. Так и сделали. Кадим спросил у Зуфара, куда делась их корова.

– Сдохла! – коротко ответил Зуфар.

Дома детей Камалия покормила картошкой, сваренной в «мундире». Почему в «мундире», Кадим не понял, но спросить постеснялся. В середине стола стояло блюдце со льняным маслом. Дети чистили ногтями картошку, макали её в масло, солили, взяв щепоткой соль из деревянной солонки, и ели. Всем налили по кружке молока.

Потом Камалия велела Кадиму затащить оставленную на траве двора сбрую в сени. Кадим пошёл выполнять задание. Когда он вернулся, дети таинственным образом исчезли.

Камалия велела пройти Кадиму на кухню. На полу за печкой было немного свободного места. Кто-то занёс туда чемодан Кадима, бросил старый тулуп и старенькое стёганое одеяло.

– Будешь спать здесь, – сказала Камалия. Тут даже такому некрупному мальчику, как Кадим, нельзя было вытянуть ноги на всю длину – места было мало, но Кадим понимал, что он должен быть благодарен тёте Камалии и за это.

Он залез под одеяло, прижал нос к согнутым коленям и беззвучно, чтоб никто не слышал, заплакал. Он скучал по маме.

Первый год жизни в людях

К утру дом остыл. Кадим проснулся от того, что ему очень холодно. Стал тщательно заворачиваться в одеяло и тулуп, чтобы всё тело было покрыто как можно лучше. Но тут подошла к нему Камалия и громко сказала:

– Кадим, вставай! Затопи печь!

Сама побежала к мужу и запрыгнула в постель.

– А-а, ты так себе решила облегчить жизнь, хитрюга! – пробасил сонный муж. Мальчику было слышно, как они весело возятся в постели.

Кадим встал, дрожа от холода, натянул одежду и стал топить печь. Всё было под рукой. Вот где пригодилось умение ловко растапливать печь! Дрова дружно разгорелись, перед печкой стало тепло. Кадим перестал дрожать и стал смотреть на огонь.

Встал муж Камалии. Кадим так и не знал его имени. Камалия приказала налить воды в ведро из большой кадушки и напоить овец и корову.

Постепенно встали все в доме. Дети спустились откуда-то сверху, заспанные и тёпленькие. Внимательно приглядевшись, Кадим понял, где были дети в тот первый раз, когда он зашёл в дом, и где они спали ночью. В укромной части дома, за большой печкой, потолок был двойной. Под общим потолком избы был ещё один потолок, точно такой же цветом и видом, только примерно на полметра ниже. Между двумя этими потолками была лежанка детей. Туда можно было забраться только с печи. Там наверняка нельзя было нормально сидеть. Тем более, там нельзя было стоять! Но там можно было лежать. Ну, или ползать на четвереньках. Понял Кадим: они были там всё время! Там они спали ночью. Наверное, там здорово. Стоя в середине избы, задрав голову, Кадим с интересом рассматривал это сооружение. Зуфар сказал, что это называется «сендере». Зуфар, в свою очередь, удивлялся тому, что Кадим удивляется. В их деревне почти в каждом доме есть «сендере» – что тут удивительного?

Ох, как захотелось Кадиму забраться в это «сендере» и полежать там хотя бы чуть-чуть! Повозиться с мальчиками! Обидно, что у Кадима в своём доме не было «сендере»! И почему только папа не сделал ему? Ох, как бы ему было там хорошо и весело! Он бы не слезал оттуда целыми днями! Теперь уж «сендере» у Кадима никогда и не будет! От обиды на глаза навернулись слёзы. Кадим их быстренько утёр кулаком.

Камалия велела всем детям садиться за стол. Муж Камалии уже позавтракал и, сев на колхозную лошадь, уехал на работу. Запрягать лошадь ему помогал Кадим – Камалия велела. Кадим внимательно изучал, что за чем на лошадь надевает мужчина. Запоминал. Понимал, что в следующий раз ему могут велеть запрягать. А запрягать – это тебе не распрягать! Это Кадим точно знает!

Когда Зуфар ушёл в школу, а Кадим и Камалия переделали все утренние дела по дому, тётя велела Кадиму одеться в лучшие одежды. Камалия сказала, что они пойдут в школу. Взяв справку Кадима об окончании начальной школы, отправились в новенькую школу.

В Акташевской школе был даже директор! Правда, он тоже был таким же учителем. Как все, он тоже вёл уроки. Но директора все боялись! Он был самый главный! В этой школе была даже учительская комната! Там сидели учителя и сам директор во время перемены.

Когда Камалия и Кадим зашли в школу, там была полная тишина. Кадим сразу догадался, что в классах идут уроки. В коридоре Камалия сказала уборщице, что они пришли к директору. Та предложила им сесть у входа в учительскую на стулья и подождать наступления перемены. Через какое-то время она взяла большой медный колокольчик, который лежал тут же, на стульчике, и громко зазвонила. Из классов высыпали ученики. Стало очень шумно. Потом из классов вышли учителя с журналами. Они заходили в учительскую, с интересом рассматривая сидящих возле двери Камалию и Кадима.

Через какое-то время за ними вышел молодой учитель и пригласил их зайти в учительскую. В конце длиннющего стола, на самом почётном месте, сидел директор, строгий мужчина в роговых очках.

Камалия кратко рассказала историю Кадима. Мальчик заметил, что все учителя краем уха прислушиваются к разговору. Он сильно волновался. Когда тётя сказала, что Кадим уже закончил начальную школу, все подошли к разговаривающим и, не стесняясь, внимательно стали рассматривать Кадима. Они не верили ни словам Камалии, ни этой справке. Кто-то предложил дать задания и посмотреть, справится ребёнок или нет. Так и сделали. Несколько учителей быстренько приготовили задания по основным предметам. Кадиму дали задания, карандаш, бумагу и отправили в каморку уборщицы до следующей перемены. Тётя осталась сидеть в коридоре. Прозвенел звонок на урок. Кадим приступил к работе.

На следующей перемене за Кадимом пришли. Забрали его листочки, самого отправили к тёте.

Через какое-то время вышел сам директор и, улыбаясь, сказал, что с заданиями Кадим справился отлично, и его принимают в четвёртый класс.

Началась новая жизнь. Кадим утром вставал раньше всех, затапливал печь и выполнял утренние дела по дому. Потом они с Зуфаром уходили в школу. Вернувшись из школы, Кадим выполнял изо дня в день одну и ту же работу: чистил сарай, колол дрова и и затаскивал их в дом, таскал воду из колодца с другого конца деревни, очищал от снега дорожки, ухаживал за скотиной. Выполнял и такую работу, которую обычно в деревне выполняют только женщины: мыл посуду, полы, стирал бельё. Изо всех сил старался, чтобы тётя Камалия была довольна.

По ночам Кадим мёрз. Перед тем, как ложиться спать, стал надевать на себя всю одежду, какая у него есть. Заметив это, тётя дала ещё одно старое стёганое пальто. Но мальчик всё равно надевал на себя всё – так было легче вылезать по утрам из постели: не так холодно.

Зимой к утру дом стал остывать ещё больше. Под утро Кадим замерзал так, что у него зубы начинали громко стучать. И тут случилось чудо: Зуфар как-то вечером попросил маму разрешить Кадиму забраться к ним на «сендере». И тётя разрешила. Кадим был в тот вечер счастлив! Сбылась его мечта – забраться на «сендере»! Это было здорово: смотреть сверху вниз, свесив голову, на то, что происходит в доме. Казалось, что это место – особый мир! Тут было тепло, теплее, чем во всём доме! Тут было спокойно. Повозившись немного, ребята уснули.

Муж Камалии, его звали Ахтям, часто удивлялся, глядя на этого ребёнка. Мальчик был очень толковый. Теперь, когда ему нужен был помощник в каком-либо деле, он первым делом вспоминал про Кадима, а потом, как бы спохватившись, брал и своего, Зуфара, чтоб тот тоже делу учился. Ахтяму нравилось, что у него появился расторопный помощник. Он понимал, что, глядя на этого мальчишку, и его сыновья научатся чему-нибудь хорошему. Поэтому не трогал Кадима – пусть живёт. «Умная у меня жена, однако, – думал Ахтям, глядя на мальчика. – Сразу сказала, что он отработает свой хлеб. Ещё как отрабатывает!»

Кадим не всегда успевал делать домашние задания. Некоторые учителя сердились и ставили двойки, некоторые не ругали, понимая, что у мальчика не остаётся времени на уроки. Контрольные работы выполняет хорошо, ну и ладно. Ребята в классе быстро подружились с этим мальчиком с умными и грустными глазами. Несмотря на то, что он был их намного младше, Кадим много знал и умел, и с ним было интересно.

Можно было бы сказать, что живётся Кадиму неплохо. Но иногда ему бывало очень, очень тоскливо. Когда становилось невыносимо, он уходил в хлев. Там жила корова, которая знала его маму. Родная корова, из того, своего мира. И ещё – тут ему никто не мешал плакать. Обняв свою корову за шею, Кадим рыдал, обливаясь горючими слезами.

Один раз, устав от слёз, он сел на край кормушки и оказался перед мордой коровы. И замер от удивления. Из больших красивых глаз коровы скатывались по морде крупные слёзы. Перчинка плакала! «Не может такого быть!» – подумал Кадим и внимательно посмотрел в глаза коровы. В них было столько печали и жалости, что Кадим разрыдался с новой силой, прижав уже своё лицо к носу коровы. Они теперь плакали вдвоём. Они оба скучали по маме.

Вставать по утрам топить печь Кадиму стало труднее – очень неприятно вылезать из тёплой постели в «сендере» и спускаться в холод. Но Кадим был благодарен за то, что не мёрз по ночам и высыпался!

Счастье длилось недолго. Как только прошли зимние морозы, Камалия вернула Кадима на прежнее место. Ей так было удобнее. Кадим понимал, что он тут ничего не решает. Молча вернулся в закуток за печкой.

С детьми Камалии у Кадима отношения были ровные. Он с ними как-то очень мало соприкасался. Кадим всё время должен был работать. И работал. Даже за столом он редко сидел с ними. Почти всегда, особенно, если Камалия приготовила что-то вкусненькое, Кадим должен был кушать в маленькой кухне, один. Обычно он доедал то, что оставалось со вчерашнего дня.

Наступила весна. Ученики средней школы в конце каждого учебного года сдавали экзамены. Четвероклассники – тоже. Кадим сдал все экзамены на пятёрки. Мало того, все учителя подчёркивали безупречность его работ. Камалия ходила на родительское собрание. Ей было приятно, что хвалят её мальчика. Кадим же теперь ей почти как сын! Свой тоже неплохо учился, слава Богу. Зуфар не такой одарённый, как Кадим, но тоже не дурак. У её сына есть родители, которые постараются дать ему образование, сделать из него человека. А этому – самому надо постараться. Вот он и старается…

Пастушок

Как только прошли экзамены, Камалия нашла для Кадима прекрасную работу. Она пристроила его помощником пастуха.

Деревенское стадо уже много лет пас один и тот же старик по имени Сабир. О его мастерстве в этом деле ходили легенды. В других деревнях такие стада, как в Акташе, пасли три человека, а этот один справлялся. Коровы деревни его хорошо знали и боялись, как огня. Они боялись свиста его кнута. Кнут у него был особенный, особо жгучий. И везде достающий. Сабир знал каждую корову, называя их именами хозяек. В лесу особливо непослушных и своенравных коров он ругал самыми грязными словами, называя их именами хозяек и обращаясь то ли к корове, то ли к хозяйке. Некоторые люди, пришедшие в лес собирать ягоды, бывало, издалека слышали эту его ругань и возмущались, как много он себе позволяет, злились, но никто не собирался расставаться с талантливым пастухом. Ведь любая хозяйка была уверена, что у Сабира её корова не потеряется, придёт сытая и с полным выменем! А то, что Сабир коров называет их именами, что за беда?

Старик ходил очень быстро, правильнее было бы даже сказать: он всегда бегал. Он и говорил так быстро, что его речь трудно было понять. Но деревенские привыкли к нему и понимали. Пастух всё лето пас коров и годовалых телят, а осенью, переходя из дома в дом, собирал деньги. Сумма за каждую корову и за каждого бычка была оговорена и не менялась уже много лет. Но ещё деревенские женщины должны были по очереди кормить его ужином всё лето, пока он пасёт стадо. Это некоторым деревенским женщинам было в тягость. К тому же у старика был очень длинный язык. Поужинав сегодня у какой-либо хозяйки, на следующий день он переходил в следующий дом и там с превеликим удовольствием в мельчайших подробностях обсуждал вчерашний ужин. Редко хвалил, в основном находил недостатки. Так что, некоторые хозяйки, возможно, боялись старика Сабира не меньше, чем их коровы. Никому не хотелось прославиться, как неумёхе, и все женщины деревни готовились к этому дню, как к большому празднику. Заранее продумывали блюда, припасали продукты. Некоторые не очень уверенные в себе хозяйки приглашали более опытных подруг в помощь, лишь бы не опозориться.

Вот этот старик в этом году решил взять себе помощника. Встретив на улице Камалию, спросил, чем будет заниматься летом сирота. Камалия пока не знала. Тогда Сабир предложил отдать мальчика ему в помощники. Тут же договорились о цене. Осенью, когда соберёт деньги с деревенских, Сабир рассчитается с Камалией.

Так Кадим стал помощником пастуха. Изо дня в день он вставал очень рано, раньше всех в деревне, проходил с кнутом по всем улицам, беспрерывно им щёлкая на всю улицу – будил нерадивых хозяек. Потом проходил по второму разу по тем же улицам, собирая коров. Собранная часть стада стояла на месте, пока Кадим не пройдёт по всем улицам и не пригонит всех коров. Уже пригнанные стояли смирно – Сабир с кнутом был рядом.

Потом стадо отправлялось в лес, на луга. Коровы щипали траву, а Кадим и Сабир их охраняли. К полудню пастухи гнали их к реке. На берегу реки коровы отдыхали, пили воду, часами стояли, забравшись в воду по брюхо. Кадим и Сабир в это время тоже могли передохнуть. Обедали.

У Кадима изо дня в день было с собой на обед одно и то же – две краюхи хлеба. Сам отрезал, потому что, когда он уходил, Камалия ещё спала. В доме все спали. Кадим никому не мешал, никого не будил. Мальчик спал не дома, а на сеновале.

Как только весной отпала необходимость по утрам топить печь, Кадим попросил разрешения перебраться на сеновал. Тётя не возражала. Это всех устраивало: Кадим не будил семью по утрам своими сборами. А вечером мальчик мог завалиться спать пораньше, уставший так, что с трудом добирался до сеновала.

Увидев, что у ребёнка нет еды, кроме хлеба, дед Сабир стал делиться с мальчиком. Жена его, бездетная старуха, со слов деда знала, что у мальчика на целый день только два куска хлеба, жалела сироту и посылала ему всякие вкусности: яйца варёные, выпечку, молоко в стеклянной бутылке. А вечером теперь дед и Кадим вдвоём ходили к хозяюшкам ужинать! Никогда в жизни Кадим так вкусно и так много не кушал!

За это лето Кадим вытянулся так, что ростом стал почти таким же, как Сабир! Дед даже удивлялся, говорил: «Ты, Кадим, как гриб растёшь!» За это лето мальчик догнал и перегнал своих сверстников по росту. Но он был таким же худым, как раньше. Загорел так, что стал походить на головёшку. Стал больше улыбаться. Целое лето спокойной жизни! Ему хорошо было с дедом и с Перчинкой. Узнав, что Перчинка – корова Кадима, дед создал ей особые условия. Она в стаде стала любимицей пастухов. Дед не называл её, как остальных коров, дурой безмозглой, а ласково называл «Перчинкой».

Во время дневного отдыха Сабир рассказывал Кадиму про свою жизнь. Он знал много смешных историй, любил шутить. Кадим с интересом слушал, смеялся. Сабир также расспрашивал о том, как жил раньше Кадим, кто были его родители. Как бы не нравился ему дед, Кадим не сказал ему, что он – сын «врага народа». Испугался, что дед возненавидит его. И ещё. А что, если дед проболтается, и все в деревне узнают про это? Ужас!

Переехав жить в эту деревню, иногда Кадим думал, правильно ли он делает, что скрывает от деревенских, что он – сын «врага народа»? Не совершает ли он преступление, скрывая, чей он сын? Подумав, рассудил так. Его папа, добрый, хороший папа, никогда не был народу врагом, Кадим ни на минуту не сомневается в этом. Какие-то злые люди оклеветали папу и, наверняка, убили, иначе он вернулся бы и нашёл своего сына. То, что его папа – враг, это – неправда! Поэтому Кадим в этой деревне никому не признается. Поживёт просто мальчиком.

Первого сентября все ученики пошли в школу. А Кадима дед Сабир не отпустил! Стадо будет ходить в лес ещё весь сентябрь, а по договору Сабира с Камалией расчёт может быть только после того, как скот загонят в сарай. Делать нечего, весь сентябрь пятого класса Кадим пас стадо. В октябре дед отпустил мальчика. Кадим пошёл навёрстывать упущенное.

Несмотря на эту неприятность, Кадим был очень благодарен деду Сабиру за это лето. Тем более, Камалия скоро получила от деда так много денег, что на них смогли купить одежду и обувь на зиму всем четверым детям.

Кадим снова стал по утрам топить печь и ухаживать за скотиной, перед тем, как бежать в школу. Вернувшись, до позднего вечера выполнял домашние дела. Совсем ненадолго садился за стол к лампе, к Зуфару и Гульсине, которая в этом году тоже пошла в школу. Торопливо выполнял самые нужные задания. Спал он по-прежнему за печкой, но тётя дала другое одеяло, и Кадим теперь не мёрз.

Иногда в выходной день за ним приходил Сабир. Камалия нехотя отпускала Кадима. Жена Сабира тётя Музиба встречала мальчика, как дорогого гостя. Угощала его всякими вкусностями, иногда даже ласково хлопала по спине. В такие дни Кадим чувствовал себя почти счастливым.

Дедушка Сабир зимой зарабатывал на хлеб тем, что подшивал чужие дырявые валенки. В деревне все ходят зимой в валенках, а они быстро стираются в подошве. Заказов было много. Как-то, приходя к ним в гости в выходной день, Кадим напросился помочь. Дед очень опасался, как бы Кадим не испортил чужую обувь, но, подумав немного, рискнул: дал ему пару небольших женских валенок. Кадим приступил к работе. И подшил их так, что можно было залюбоваться. Подошву сделал не сплошную, а раздельную. Для каблука взял слой войлока немного толще, пришил отдельно. Получилось очень изящно. А как была рада и благодарна хозяйка валенок! Она сказала, что валенки стали лучше, чем были! Сабир, уже в который раз, подумал про себя с горечью: «Толковый парень растёт. Далеко мог бы пойти. Жаль, что сирота».

Весной, закончив пятый класс на четвёрки, Кадим со своей коровой снова ушёл в стадо. Теперь мальчик знал, что означает слово «перчинка». Когда корова не слушалась и бежала не туда, куда надо, Кадим строгим голосом кричал: «Перец, вредина, я тебе говорю: вернись! Накажу!»

Несмотря на то, что приходилось очень рано вставать и много бегать, Кадим чувствовал себя хорошо. За это лето он ещё больше вытянулся и окреп.

Новая письменность

В этом году Сабир не стал упорствовать, к первому сентября отпустил Кадима в школу. Дед уже привык к мальчику, как к родному, и не хотел, чтобы тот отстал от других в учёбе. Всё-таки шестой класс – это тебе не второй и не третий какой-нибудь! Тем более, в последних числах августа ходили по деревне тревожные слухи, что скоро в школе будут большие перемены. Все дети, и вообще, все татары отныне должны будут писать русскими буквами. Никто не верил в эти слухи, все с нетерпением ждали начала учёбы.

Первого сентября, построив всех учеников школы во дворе, директор зачитал Указ Президиума Верховного Совета Татарской АССР от 5 мая 1939 года о переводе татарской письменности с латинизированного алфавита на алфавит на основе русской графики. Кадим внимательно слушал Указ и силился понять, зачем понадобилась эта новая письменность. Правда, в Указе говорилось, что об этом переводе очень сильно ходатайствовали трудящиеся татары, рабочие и колхозники. Чего-то в это трудно было поверить: колхозники деревни Акташ, например, уже несколько дней недоумевали и возмущались: такое новшество им не нравилось.

И в школе началась горячая пора. Даже не все учителя знали новый алфавит, следовательно, в один миг стали неграмотными! Это было смешно: неграмотный учитель! Проще всего было учителю русского языка. А также ученикам старших классов, несколько лет изучавших русский язык: они уже знали тридцать две буквы – кириллицу. У них – уроки русского языка три раза в неделю. Им надо было запомнить только шесть новых букв, которые придумали именно для татарского языка. Кадим их запомнил сразу.

Не хватало учителей, обучающих детей чтению и письму, поэтому директор задействовал некоторых толковых старшеклассников.

Так, Кадим совершенно неожиданно для себя стал учителем младших классов. Малыши не слушались одиннадцатилетнего Кадима, галдели и баловались. Кадим понял, как трудно быть учителем. Ему это не по силам. Тогда директор придумал другое задание для Кадима. Все уже знали, что Кадим хорошо рисует и пишет каллиграфическим почерком. Директор отправил его помощником к учителю, который обновлял стенды, доску объявлений, коммунистические лозунги. Ведь всё, начиная с дощечки у входа с надписью «Школа», заканчивая табличками на туалетах, до этого дня были на латинице.

Настоящая учёба по школьной программе началась только в конце сентября, после того, как приехала комиссия и осталась довольна проделанной работой.

В начале октября скот загнали по сараям. Дед Сабир собрал деньги, переходя из дома в дом, а потом рассчитался с Камалией за работу Кадима. Опять накупили одежды всем детям. Радостное настроение царило в доме несколько дней.

Кадим каждый вечер занимался с Гульсиной: учил её читать. Ей, бедной, очень не повезло: в прошлом учебном году с трудом выучила буквы, стала читать по слогам на латинице, а тут на тебе – кириллица! В этом учебном году надо учиться по новой читать и писать, как в первом классе.

Но Кадим учил её с удовольствием: он успел полюбить всех троих детей Камалии. Зуфар относился к нему как к старшему брату, хотя они были ровесниками. Наверное, потому, что Кадим учился на два класса старше. А ещё Кадим и ему часто помогал в выполнении домашних заданий.

Дед Сабир и бабушка Музиба, как и в прошлом году, в выходной день иногда забирали Кадима к себе. Как-то раз, возвращаясь от них домой, открыв калитку, Кадим увидел возле сарая за забором трёх мужчин и двух женщин, обрабатывающих тушку зарезанной коровы. Сердце мгновенно подпрыгнуло и стало бешено колотиться: Перчинка? Они что, пока его не было дома, зарезали Перчинку? Кадим вцепился в защелку калитки и простоял так некоторое время. Не мог идти. Как они могли? Воспользовались тем, что его нет дома! Как подло поступили! Но, может быть, это не Перчинка? А кто же ещё? Когда барана режут, так много людей не собирается. Кадим внимательно присмотрелся. Да, на холстине на земле лежали коровьи тушки, а корова здесь одна – Перчинка. Была. Её больше нет. Нет больше Перчинки.

Кадим не стал заходить во двор, закрыл калитку и пошёл по улице. Слёзы катились из глаз. Мальчику хотелось плакать громко, навзрыд, кричать на всю улицу, бежать и орать. Но он шёл тихо, смотрел в землю, а слёзы капали на дорогу. Он в эту минуту ненавидел всей душой Камалию и её мужа. Эти люди убили его друга, его корову. Какое они имели право? Хотя их можно понять. Каждая корова весной должна родить телёнка. Люди держат корову не только из-за молока, но ещё и из-за телёнка. А Перчинка прошлой весной не родила. Возможно, она стала уже старенькая. Если Камалия и её муж решили её зарезать, они наверняка знали, что следующей весной Перчинка опять не родит им телёнка. А это уже вовсе убыток хозяевам. Да, просто Кадим как-то об этом не подумал. Такая корова не нужна в хозяйстве. Но почему ему ничего не сказали? Они что, поджидали, когда он уйдёт на целый день к деду Сабиру? Злые, бессердечные люди! Сердце Кадима наполнилось горечью. Слёзы высохли. Он сжал кулаки изо всех сил. Уйти бы куда-нибудь немедленно, чтобы больше никогда не видеть эту Камалию и её мужа!

Но – нельзя. Уходить некуда. Кадим присел на твёрдый снежный ком возле дороги и задумался. Да, уходить некуда. Но это – временно! Временно! Он здесь временно! Просто нужно ещё немного потерпеть. Кадим посчитал месяцы, загибая пальцы. Надо потерпеть ещё 18 месяцев, ровно полтора года. Через полтора года Кадим закончит семилетку и уедет в свой родной дом. Ему тогда будет тринадцать лет. Кто-то, может быть, скажет, что тринадцатилетний мальчик не может жить один в своём доме. А Кадим сможет! Он всё сам умеет делать. И на жизнь себе деньги он заработает. Например, тем, что будет шить обувь. Или в колхозе будет работать. Чем-нибудь, да займётся, как-нибудь, да проживёт, но дольше, чем полтора года, ни на день он в этом доме не задержится! От таких мыслей стало легче дышать. Кадим почувствовал, что замёрз. Он заметил, что совсем стемнело. Надо было возвращаться в дом Камалии. Твёрдо решив про себя, что в конце мая 1941-го года, как только получит справку об окончании семилетки, уедет к себе в деревню, так же твёрдо решив, что стерпит всё, что бы не случилось в этом доме за это время, Кадим быстрыми шагами направился в сторону дома. Вспомнил, как он обещал матери перед её смертью, что он справится со всеми трудностями, потому что он сильный. «Я сильный! Я сильный! Я всё выдержу, мама!» – повторял Кадим в такт своим шагам. Но слёзы опять градом хлынули из глаз. «Да что же это такое! – сердился Кадим на себя. – Плакса что ли ты, Кадим? А говоришь, что сильный!» Кто-то внутри тут же возразил: «Но никто же не видит! Когда никто не видит, можно!»

Кадим открыл калитку и зашёл во двор. Мясо уже убрали, шкуру Перчинки повесили на забор. Кадим зашёл в дом и занялся вечерними обязанностями. Хозяевам ничего не сказал. Отныне он будет, стиснув зубы, терпеливо ждать наступления мая 1941 года. Может быть, он даже нарисует календарь и будет зачеркивать дни? Хорошая мысль! А ведь ещё будет лето с дедом Сабиром! Уже не полтора года терпеть, а год и три месяца! Так что, как-нибудь выдержит!

Камалия и её муж с Кадимом о зарезанной Перчинке вообще не заговорили. Странные люди, ведь всё-таки это была его корова! Вероятно, они считали её своей, ведь они проявили милосердие и приютили сироту. Какие бы они не были, Кадиму надо было ещё пожить у них, поэтому он тоже молчал.

Седьмой выпускной класс

Лето было жаркое. И не такое лёгкое, как ожидал Кадим. Дедушка Сабир часто болел и не мог подняться с постели. В такие дни Кадим пас стадо один. Это было трудно, потому что стадо было не маленькое. И Перчинки не было. Кадим скучал по своей корове. Но её съели люди. Камалия и её муж поступили очень предусмотрительно, продав почти всё мясо деревенским людям, почти ничего не оставили себе. Кадим это оценил. Каково было бы ему, если б Камалия изо дня в день стала варить суп из мяса его коровы? Что бы тогда ел Кадим? Ведь он почти каждый день доедает оставшийся со вчерашнего дня суп! С голоду бы умер?

Когда наступило первое сентября, дед отпустил Кадима на учёбу. Болеет, не болеет, стал пасти сам каждый день. Сабир не мог допустить, чтобы мальчик отстал в учёбе в выпускном классе. Подумать только, мальчик седьмой год учится! Неграмотный Сабир уважал Кадима за это! Как много, должно быть, мальчик знает, раз уже шесть лет просидел за школьной партой! Дед радовался за него – хорошо, что Кадим получает образование. Умный ребёнок – далеко пойдёт!

В классе у ребят с самого начала учебного года было особое настроение. В воздухе чувствовалось приятное, немного торжественное напряжение. Даже разговаривали ребята теперь немного по-другому: степенно, чинно. И у учителей отношение было совсем другое. Как к равным, что-ли. Нескольким ребятам в классе уже исполнилось по семнадцать лет, ростом они были выше учительниц. Хоть Кадим был младше всех в классе, учителя с ним разговаривали так же, как со взрослыми ребятами.

Все ученики старались. Другое дело, что не у всех всё хорошо получалось. Кадим учился хорошо, в основном – на пятёрки. Иногда хватал четвёрки. Если не делал домашнее задание, учителя его не ругали – знали, в каких условиях Кадим живёт. Также знали, что он при первой возможности всё выполнит. Кадима уважали за ответственное отношение к учёбе, за старание. Не было у него никакой уверенности в том, что удастся ещё где-либо получить образование, поэтому он очень ценил каждый день в школе.

Дома Кадим выполнял все возложенные на него особенности с усердием. Никому не жаловался, не проявлял недовольства. Воистину, когда точно знаешь, что скоро освобождение, терпеть легче.

Иногда Кадим задумывался над тем, как семья будет жить без него. Например, уже много лет осенью и весной каждый вечер, когда все члены семьи собираются в тёплом доме и на улицу больше не выйдут, разве только по нужде, Кадим выходит на крыльцо и моет всю грязную обувь в тазике, набрав талой воды из большой лоханки во дворе. Холодная вода сначала обжигает руки, а затем пальцы начинают замерзать. Больно так, что хочется всё бросить и побежать в тёплый дом. Но нельзя – там не поймут. А обуви, как назло, очень много – семья большая, и грязь, как масло, никак не смывается. Надо сначала щепкой соскабливать. Потом драить мочалкой. Выстроив чистую обувь вдоль стены чулана, набрав чистую талую воду, Кадим вычищает пол крыльца от грязи. Мучительная и неприятная работа! Интересно, кто будет заниматься этой работой следующей осенью? Сама тётя Камалия? Зуфар? Очень хотелось бы Кадиму это знать. Но он этого не узнает, потому что, весной уехав в свой родной дом, он больше никогда сюда не вернётся, даже на час!

В октябре ученики седьмого класса стали готовиться ко вступлению в комсомол. Ко дню Великой Октябрьской социалистической революции семиклассники станут комсомольцами. Этот вопрос волновал всех: и тех, кто мечтал стать им и кто не хотел стать комсомольцем, но боялся признаться в этом. Были в классе такие, кто рвался стать комсомольцем. Эти не сомневались: чтобы стать во взрослой жизни успешным, то есть каким-нибудь начальником, нужно быть коммунистом, а в коммунисты берут только после комсомола. Они рьяно стали готовиться: зубрили устав Коммунистического Союза молодёжи, хлопотали, чтобы секретарь комсомольской организации написал им хорошую характеристику, сочиняли себе хорошую автобиографию. И всё-таки тех, кто не хотел стать комсомольцем, было больше. Они тихо отмалчивались. Никто открыто не признавался, почему он не хочет в комсомол.

Однако никому не удалось избежать комсомола! В один прекрасный день приехали два представительных дяденьки из района, оставили весь класс после уроков и сказали, что никто не пойдёт домой, пока не напишет заявление о вступлении в ряды комсомола. Посидев часика два и сильно проголодавшись, молодые люди «сломались». Написав один за другим заявления, стали уходить домой.

Кадим ушёл домой первым. Ему писать заявление не было надобности. По уставу в комсомол вступают с четырнадцати лет. Кадиму ещё не исполнилось четырнадцати! Спасение! Иначе что бы он написал в автобиографии? Я – сын «врага народа», прошу принять меня в ряды комсомола, так как я всем сердцем верен идеям коммунизма, что ли? Никому не признавался Кадим, что ненавидит Советскую власть. Она погубила его отца. Ни за что, просто так! За то, что отец был верующим человеком. Коммунисты сделали его сиротой. Кадиму нисколько не хотелось стать комсомольцем. Поэтому он в душе радовался, что спасся от этой напасти.

Зимой умер дед Сабир. Его в один день не стало. Кадим никак не мог поверить, что деда больше нет. Тело Сабира деревенские мужчины закопали в мёрзлую землю, и…всё. Как будто его и не было. Но ведь он был! В голове никак не укладывалось, что человек уходит вот так навсегда. И зачем приходил? Кадиму хотелось понять: что это такое – жизнь? И что такое смерть? Неужели со смертью заканчивается всё? Ответов не было. Спросить было не у кого. Не спросишь же у муллы, который читал молитвы, провожая деда в могилу? Учителя в школе только и делают, что смеются над их невежеством, чревоугодничеством и корыстолюбием. Сами учителя в один голос твердили, что всё заканчивается тогда, когда перестаёт биться сердце и прекращается дыхание. Нет, мол, никакой души, никакого рая и ада, а тем более, нет никакого бога. Кадим верил учителям, и вот на примере деда убедился в их правоте. Да, смерть – это конец.

Наконец-то наступила весна. Ученики седьмого класса стали готовиться к выпускным экзаменам. Кадим не готовился. Некогда. Его Камалия загрузила работой. Как будто чувствовала, что скоро останется без работника, она не давала ни минуты передыха. Кадим не переживал. Не сомневался, что сдаст экзамены хорошо. Он мог бы их сдать все на отлично, но так складываются обстоятельства – у него нет возможности готовиться, как у большинства ребят. Ну и что с того? Он всё равно всё сдаст. Чем ближе к отъезду, тем теплее относился Кадим к своим родственникам. Что бы там ни было, Камалия и её семья приютили его в трудное время, прокормили и даже дали возможность получить образование. Кадим был благодарен им за это!

Экзамены Кадим сдал блестяще. В свидетельстве о семилетнем образовании стояли одни пятёрки. В тот день, когда выдали документ, Кадим объявил Камалии и её мужу о своём решении вернуться в родную деревню, в свой родной дом. Эта новость сильно удивила и огорчила Камалию и Ахтяма. Они стали уговаривать мальчика остаться у них хотя бы ещё на один год. Но Кадим твёрдо стоял на своём. Через несколько дней, собрав свою одежду в узелок, взяв каравай хлеба и бутылку молока в дорогу, попрощавшись с родственниками и искренне поблагодарив их, ранним утром Кадим отправился в родную деревню.

Ярко светило солнце. Скоро наступит настоящее лето! Мир был прекрасен. Никогда ещё Кадим не чувствовал себя таким счастливым. Он возвращался домой!

Дома!

К полудню Кадим устал. Радостное волнение в душе немного утихло. Он решил отдохнуть и перекусить. Расположившись в тени куста возле дороги, достал каравай и отломил большой кусок. Запивая молоком, стал есть хлеб. Задумался о своём будущем. Как ему теперь жить? Одному? Что-то Кадим никогда не слышал, чтобы тринадцатилетние мальчики жили самостоятельно. Допустим, он пойдёт работать в колхоз. Если пойдет в правление и попросит, наверняка его примут на работу в колхоз. В этом он не сомневался. Будет работать в колхозе – не умрёт от голода. Но кто будет ему печь хлеб? Кто будет топить печь и согревать дом, готовить еду? Если с раннего утра до поздней ночи будет работать на поле, он не будет успевать выполнять домашние дела, это ясно. Что же с ним будет? Как же он одинок на этом белом свете! Чем больше Кадим думал, тем страшнее становилось. Тогда он решил не думать об этом – вот придёт домой, там видно будет.

Было интересно, кого же из деревенских он встретит первым, узнают ли его, что скажут. Но, как нарочно, никого на деревенской улице не было, так и пришёл домой, ни с кем не поздоровавшись. Когда приблизился к своему дому, сердце опять бешено запрыгало. Вот он, его родной дом! Окна и дверь заколочены, а вот двор весь истоптан – колхозники как хранили зерно в амбаре, так и хранят, оказывается. Кадим бросил узелок на ступеньки крыльца и обошёл дом. Тут каждый выступ, каждый бугорок знаком! Такое впечатление, что всё здесь радуется его возвращению! Побежал в сарай. Сарай тоже был родной, свой! Кадим долго и с нежностью смотрел на дверь сарая, узнавая каждую доску, каждую перекладину, потянул за ручку. «Моей мамы руки тысячи раз коснулись этой ручки», – подумалось мальчику, и он нежно погладил грубо сколоченную из дерева и ставшую с годами чёрной шершавую дверную ручку. Она была тёплая и ласковая, как показалось мальчику. Постояв немного и с трудом удерживая слёзы, зашёл в сарай. Сколько лет стоит пустой, а всё равно пахнет коровой! Пустой сарай сразу же напомнил о Перчинке. Опять захотелось плакать, но удержался.

Обойдя свой дом и двор, Кадим побежал на кладбище – навестить маму. Он не бежал, он летел к маме. Перепрыгнув через ограду, быстро нашёл её могилу. Могила была неухоженная, прошлогодний бурьян завалил небольшой камень, на котором было нацарапано имя мамы. Кадим сел на край могилы и тихо сказал: «Мама!» И вдруг, неожиданно для себя, горько заплакал. Плакал долго, прижавшись лицом к ещё не прогревшейся земле могилы матери, не обращая внимания на то, что прошлогодние колючки больно царапают лицо, что лицо и руки стали грязными. Никто не мешал ему. Он рассказал маме всё, что с ним случилось за это время. Без слов, мысленно, конечно. Жаловался. Сетовал на свою горькую участь. Обижался на тех, кто его сделал сиротой. Мама молча слушала. Он знал: она его жалеет сейчас. Ну и что с того, что ничего не говорит?

Наступил вечер. Напоследок рассказав маме о своих успехах – порадовав её хоть чуть-чуть, пообещав, что теперь будет приходить к ней часто, Кадим пошёл домой. Найдя в сарае заржавевший топор, стал снимать с окон доски. Громкий звук топора разносился по вечерней деревне. Соседи всполошились и прибежали вмиг. Кадиму пришлось оставить работу и встречатьдеревенских людей. Женщины радостно приветствовали мальчика, а мужчины здоровались с ним за руку, как со взрослым мужчиной. Мама Салима Мафтуха апа прибежала первой. Обняла его, как маленького, и целовала в лоб, в щёки, в нос. Кадим сильно засмущался – не привык к таким нежностям. Спросил, где Салим. «Он ещё не вернулся с поля», – ответила женщина. Односельчане расспрашивали, как жил у родственников, чем занимался. Интересовались: надолго ли? Узнав, что навсегда, удивлялись: как он собирается жить один? Такого сроду не бывало. Ну и что, что скоро четырнадцать. В таком возрасте ребёнок ещё не может жить отдельным хозяйством.

Однако, надо было привести дом в жилой вид. Соседи стали помогать Кадиму. Сняли доски с окон. Содрав всё с двери, вошли в дом. Женщины принесли воду из колодца, вытерли толстый слой пыли, помыли пол. Кто-то сходил к себе домой и принёс немного керосина, кто-то принёс каравай хлеба, кто-то – немного гороха. Мама Салима принесла дрова из своей поленницы и затопила печь, потому что в доме за несколько лет всё отсырело. Пахло плесенью. Мафтуха апа предложила Кадиму пойти ночевать к ним, но Кадим наотрез отказался. Даже ужинать ни к кому не пошёл. Не для того он в свой дом приехал, чтобы где-то ночевать и где-то питаться! Поблагодарив всех за помощь и проводив до ворот, Кадим наконец-то остался один в собственном доме. Встал в середине комнаты и стал с жадностью рассматривать все вещи. До чего же всё родное и близкое! Вот кочерга, которая много лет по совместительству служила Кадиму лошадкой. Вымажется весь сажей, бывало, скача на «лошадке»…Вот чайник, в которой мама многие годы кипятила воду для чая. А вот папины инструменты, которые так и не убрали далеко после того, как его забрали…

Кто-то заходил в дом. Салим пришёл. Тепло обнялись. Салим стал здоровым мужчиной. Сказал, что прибежал сразу же, как пришёл с работы, даже не покушав.

– Ну что ж, я тоже ещё не ужинал! – сказал Кадим. – Значит, сейчас вместе чаю попьём. Самое главное – у нас есть хлеб! Мне наши деревенские принесли!

– Тогда я мигом! – сказал Салим и выбежал из дома. Кадим не стал его останавливать. Пусть тащит что-нибудь вкусное. Как-никак, сегодня у Кадима праздник! Он подбросил в печь дрова и, налив воду из ведра, поставил чайник как можно ближе к горящим углям, чтоб быстрее закипел.

Салим вернулся с горячей варёной картошкой и с маслом в маленькой баночке. Взяв табуретки, сели перед печкой – ближе к огню, потому что уже стемнело, а лампу пока Кадим в доме не нашёл. Придётся посидеть при свете огня из печи. Всё равно здорово!

Вспоминали детство, школьные годы, родителей Кадима. За эти годы у Салима отец тоже умер, и Салим остался в доме с мамой один. Ребята не могли наговориться. Это был замечательный вечер!

Салим ушёл – ему утром рано вставать, а Кадим продолжил сидеть перед печкой, глядя на красные мигающие угли. Он ни о чём не думал. Он просто смотрел на угли. Он блаженствовал! Как же хорошо в своём доме!

Землемер

Кадим был уверен, что именно в правлении колхоза сидят те люди, которые лишили его отца. Поэтому ему очень не хотелось идти туда с поклоном. Но выбора не было. И он пошёл. Во время разговора старался ничем не выдать свою неприязнь. Благо, что опыт у него в этом деле уже есть. Живя у Камалии, много чему научился. Вёл себя сдержанно. Попросил зачислить его в колхоз полноправным членом в виде исключения, так как остался один без родителей. Попросил дать ему какую-либо должность, показал свидетельство об окончании семилетней школы. Увидев одни пятёрки, члены правления, не сумея сдержаться, цокали языками и качали головами. Переглядывались. Если честно, они первый раз в жизни видели человека, окончившего школу с отличием. Да к тому же – семилетку! Обещав, что в ближайшее время дадут ответ, они велели Кадиму вернуться домой.

На следующий день Кадима вызвали в правление. Ему предложили должность учётчика в тракторной бригаде. Счетовод колхоза перечислил ему его обязанности. Он должен будет вести учёт всей проделанной работы членов тракторной бригады, использованной солярки и всех других масел, всего объёма дров, сожжённых теми тракторами, которые работают на дровах. Такие тракторы тоже есть, оказывается. Их у колхоза несколько штук. Кадим будет отвечать за то, чтобы трактора всегда были исправны. Он должен будет отмечать трудодни трактористов и их помощников. «Это очень ответственная и серьёзная работа! – предупредил счетовод. – Посмотрим, как ты справишься». Он выдал Кадиму какие-то потрёпанные журналы учёта, схемы полей колхоза. Показал бочки с соляркой. Показал дровяник, и ушёл.

Кадим остался один. Всё! Это случилось! У него есть работа! Какое счастье! К тому же Кадиму теперь не надо заморачиваться с обедом! Учётчик бригады имеет право обедать вместе с трактористами на поле! Ему теперь тарелка горячего супа с куском мяса и краюха хлеба обеспечены! Вот так везение!

Вечером к другу зашёл Салим. Узнав новость, он немного остудил Кадима. Оказывается, всё не так просто. На этой должности, как сообщил Салим, побывали уже почти все одноклассники Кадима, и не только они. Это – очень скандальная должность. Вести учёт работы трактористов очень сложно. Во-первых, надо уметь высчитывать площадь тех полей, где работали трактористы. А поля далеко не квадратные, и даже не прямоугольные! Попробуй, правильно измерь изогнутые стороны поля какой-либо сложной формы! А потом высчитай площадь! Тут профессором надо быть, а не с тремя классами образования, как одноклассники Салима! А ошибиться нельзя – речь идёт о зарплате! Пострадавший от твоей ошибки тракторист разорвёт тебя на мелкие кусочки! «Злые они, и много о себе воображают! – рассказывал Салим. – Как же! Они же – трактористы! Пупы земли!»

Ещё Салим предупредил, что с горючим надо быть очень осторожным. Его всегда тратится больше, чем рассчитано. Понятно, что трактористы используют трактор и по своим нуждам, или шабашничают, а горючее на эти дела никто не выделяет. Трактористы будут пытаться заставить его выдать больше, взять нахрапом. Будут наговаривать, что Кадим не додал, или будут пытаться склонять его к преступлению, чтобы меньше указал. Тут тонкостей много. Надо вести чёткий учёт, не поддаваться на провокации. Требовать, чтобы всегда расписывались, получая солярку или дрова для трактора.

Салим всё говорил и говорил, а Кадим задумался. Что же с ним будет? Подсчитать площадь любого поля он сумеет наверняка, и определить объём горючего в бочках – тоже. А вот удастся ли избежать стычек с трактористами? При первой же малейшей оплошности сразу же все вспомнят, чей он сын, обвинят во вредительстве и …И что? Пойти и отказаться от этой должности? Это невозможно, потому что наверняка ему больше ничего не предложат. Значит, надо идти и работать. Значит, оплошностей не должно быть! Кадим их не допустит!

Встав рано утром и попив водички с хлебом, Кадим пошёл на работу. Так начались обычные будни. Стал вникать в тонкости работы. Трактористы и все колхозники присматривались. Кадим вёл себя скромно и спокойно. Он собирался работать на этой должности долго, поэтому первым делом решил составить подробную карту полей колхоза. Такая карта была, ему дал счетовод. Но она была очень условная, кое-как начерченная. Такая карта Кадима совсем не устраивала. Надо было составить свою, правильную, точную, с указанием размеров площадей. И Кадим с энтузиазмом приступил к работе.

Первым делом Кадим стал измерять края полей землемерным циркулем в любой свободный час, когда не был занят основными обязанностями. Этот инструмент он попросил у счетовода. В колхозе называли его просто «сажень». За день пробегал много километров, добираясь до нужного поля с саженем в руках и со своей школьной букчой на плече. Проходить по краю поля с саженем, рукой бесконечно вертя верхушку, чтобы сажень «шагал», было утомительно. Уставал так, что к вечеру глаза слипались. К тому же, в первый же день к вечеру у Кадима на руках появились огромные водянистые волдыри. Его руки привычны к лопате, к топору, ладони уже давно в мозолях и не волдырятся при работе с этими инструментами. А сажень был новым и непривычным инструментом, он натирал в самом центре ладони, где кожа тонкая и нежная. На следующий день кожа с волдырей слезла, под ними образовались язвы, но Кадим продолжил работу, обмотав ладони тряпкой. Боль стала меньше, но не прошла.

Несмотря на эти мелкие неприятности, Кадим чувствовал себя превосходно. Эта работа по составлению карты ему была по душе! Очень нравилось считать, высчитывать, чертить, напрягать мозги, чтобы узнать площадь какой-либо сложной фигуры. Кроме того, Кадим мечтал о том дне, когда он сделает очень подробную и точную карту, по которой посчитать объём работы колхозников не составит большого труда. И, вообще, колхозу такая карта просто необходима!

Постепенно колхозники привыкли, что где-то там, вдалеке, по краю поля с землемерным саженем в руках, крутя его, шагает человек. Если к нему подойти близко, он, будучи очень занятым, на встречного не обратит никакого внимания, или же слегка кивнёт и продолжит что-то бормотать себе под нос. Это он считает про себя метры. Некоторым занятие Кадима казалось странным. Зачем ему это надо? Некоторые зауважали – надо же, какой настырный! И не лень ему! Колхоз за эту работу – за составление карты, ему всё равно ничего не заплатит. Ему заплатят только за работу учётчика тракторной бригады. А ему всё нипочём – знай себе ходит с саженем по полям! А ведь труд-то, труд-то какой! «Блаженный он какой-то, похоже!» – судачили некоторые между собой. Тут же кличку дали. «Землемер».

Обедать вместе со всеми трактористами у Кадима не получалось. Пару раз, когда ещё только начинал работать, остался без обеда – повариха тётя Малика забывала про него. Когда Кадим приходил обедать, а супа уже нет, эта добрая женщина расстраивалась до слёз, начинала кричать на парня, что надо приходить вовремя. Но потом как-то всё наладилось – тётя Малика стала оставлять суп в тарелке, закрыв большим листом лопуха. Суп иногда остывал, но всё равно был очень вкусный. Тётя Малика иногда и добавку ему давала, всё больше – украдкой. Также украдкой от всех часто совала ему под рубаху краюху хлеба – на ужин. Знала, что у мальчика дома нет никакой еды. Иногда давала маленький мешочек с крупой, чтобы Кадим дома сварил себе кашу. Но Кадим так уставал, что готовить ужин просто не было сил. Заваливался спать, съев с водой тот самый хлеб. Если тёте Малике не удавалось передать хлеб, ложился без ужина.

Ну и что с того? Зато он в своём доме, в родной деревне, он – полноценный работник колхоза! Кадим был доволен своей жизнью! Что с ним будет зимой? Как он будет жить в доме один? Кто будет топить печь? Где взять дрова? Кто будет Кадиму готовить еду, ведь тётя Малика будет стряпать на поле только до конца сентября? Кадим старался об этом не думать. Сегодня хорошо, и ладно.

Война

В этот день, как обычно, Кадим отправился к правлению колхоза, чтобы на чьём-нибудь тракторе добраться до нужного ему места. Желающих проехать до поля безлошадных много, поэтому надо договариваться сразу же по приходу к правлению. Кадим, как пришёл, сразу же нашёл себе транспорт. Поехали сразу, долго прохлаждаться у здания правления не пришлось.

Хорошая вещь – трактор, но грохочет очень сильно, так, что уши закладывает. Совершенно невозможно разговаривать с трактористом, если только не орать изо всех сил. Мало того, что грохочет, трактор ещё и трясёт, как будто душу из тебя хочет вытрясти. Поэтому иногда Кадиму трактористов бывает жалко.

Кадим соскочил на землю, когда подъехали к полю. Поблагодарил тракториста кивком головы. Трактор с грохотом поехал дальше, а Кадим нырнул в кусты – искать спрятанный им вчера землемерный циркуль. Найдя, пошёл работать – измерять край поля.

День был просто знойный. Оно и немудрено – приближался июль, самая жаркая пора лета. Кадим стал вспоминать, какое сегодня число. 22 июня 1941 года. Почти месяц Кадим занимался созданием карты, никак не принося ущерб основной работе. И карта уже вчерне была готова. Это была вещь! Сколько времени и сил потратил Кадим на её создание – сам только знает! Теперь она лежала в букче Кадима. От одной мысли о ней на душе у Кадима становилось радостно! Какое там «радостно», Кадим просто ликовал! Он был очень доволен собой! Он смог, он сделал это! Скоро, очень скоро он представит эту карту перед правленцами! Сделает копию, и сам будет пользоваться.

Кадим торопился – хотелось как можно быстрее закончить. Но шагать с этим циркулем очень трудно, поэтому, как бы ему не хотелось работать без перерыва, приходилось время от времени отдыхать. Он просто падал на траву лицом вниз и слушал, как жужжат насекомые в траве. Восхищался: как же их много, этих маленьких живых существ, какие они разные! Каждый раз рассматривал новых. Жалел, что так мало знает о них, о жизни насекомых.

Обедать в этот день Кадим пришёл вовремя. За столом сидело человек двадцать, а с десяток колхозников ждали своей очереди под кустами в тенёчке, тихо переговариваясь. Кадим помыл руки и лицо под умывальником и присел к мужчинам.

Вдруг, подняв клубы дыма, из-за леса вылетел, громыхая, грузовик и подъехал к людям. Мужчины успели заметить, что это – не грузовик колхоза, а чужой, из района. Из кабины выскочили двое военных. Видно было, что они очень взволнованы, чем-то сильно озабочены. Люди уставились на них и стали ждать, что же те скажут. Зачем они приехали? Наступила тишина.

–Товарищи! Началась война! Прошлой ночью на нашу страну вероломно напала фашистская Германия! Сейчас, когда вы тут сидите и обедаете, враги бомбят наши города, ступают по нашей земле, убивают наших людей. Мы должны защитить свою Родину! – с жаром проговорил один из военных.

Люди онемели от ужаса и удивления. Казалось, это какой-то сон, наваждение. Так же стрекочут насекомые в траве, так же ярко и радостно светит солнце на небе. Так же, как несколько минут назад, люди сидят за столами. Ничего не изменилось. Но в то же время всё изменилось – это почувствовали все. Это был конец мирной жизни. А для многих сидящих здесь мужчин – это был конец их жизни в родной деревне, и, вообще, конец их жизни.

Через несколько минут заговорил второй мужчина в военной форме. Он объявил, для чего они приехали. Не для того, чтобы сообщить деревенским о том, что случилось. Они приехали забрать мужчин на войну. И тут же зачитал список. Из этого списка четырнадцать человек сидели здесь – кто за столом, кто под кустом. Некоторых из списка здесь не было – они были кто в кузнице, кто на других полях, кто в конюшне. Военные их отметили на своём листке. Шесть трактористов из бригады Кадима были в этом списке. Шесть чумазых мужчин. Кадим смотрел на них во все глаза. Кто-нибудь вернётся из них живым? Или все они погибнут? Кадим гадал: если кто-то вернётся, кто же это будет?

Мужчинам приказали построиться в ряд. Они выстроились. Военные объявили, что их сейчас отвезут в деревню для того, чтобы они попрощались с родными и собрались в дорогу.

Наступившую напряжённую тишину нарушила тётя Малика. Она истошным голосом закричала, чтобы военные разрешили поесть тем, кто не успел. «Ведь они голодные!» – плакала навзрыд тётя Малика, как будто это на данный момент было самое главное. Военные, немного поколебавшись, разрешили. Тем, кто ещё не успел пообедать, тётя Малика налила суп. Их было четверо. Все остальные люди остались на местах, как каменные статуи. Молчали. Кто-то курил. Все переваривали страшную новость. Пытались понять, что же всё-таки происходит. Стали ждать, когда поедят эти четверо. Может быть, мысли у них были далеко, но смотрели они на этих четверых, и ждали. А те не могли есть. Посидев немного, глядя на свой суп, проглотив с трудом несколько ложек похлёбки, стали вылезать из-за стола.

Военные приказали всем перечисленным мужчинам залезть в кузов машины и держаться друг за друга, чтоб во время езды не выпасть. Могли и не говорить, потому что это были ловкие и сильные ребята, и у них был уже большой опыт езды в кузове – у колхоза тоже есть машина.

Мужчины быстрым шагом направились к машине, а потом вдруг замешкались. Потоптавшись, повернули обратно – к односельчанам. На миг остановились перед ними. Растерялись. Как? Это всё? Возможно, этих людей, таких милых и родных, они больше никогда не увидят? А потом стали прощаться. Обнимались, говорили друг другу тёплые слова, просили остающихся помогать их семьям. Кадим тоже попрощался со всеми уезжающими. Ему было страшно.

Наконец, военные дали приказ всем забраться в машину. В кузове народу оказалось много, потому что близкие родственники уходящих на фронт тоже забрались на машину. Они тоже поехали до деревни. Сами военные забрались в кабину. Грузовик тронулся. Через несколько минут оставшиеся видели только облачко пыли. Долго стояли растерявшиеся люди, не зная, что дальше делать, что говорить.

Тишина затянулась. Наконец, бригадир тракторной бригады тихо сказал:

– Война, значит. Ну что ж, война, так война. Значит, будем воевать. А пока – надо работать. Давайте, все по местам.

Народ нехотя расходился. Похлебав немного супа, Кадим пошёл на край поля, где оставил землемерный сажень. В голове, как колокола в звоннице церкви соседней русской деревни, звучало одно страшное слово: «Война! Война! Война!»

Первый год войны, самый тяжёлый

Правильно сделал Кадим, что не переживал тогда по поводу того, что с ним будет зимой. Вопрос решился сам собой. Бабушка Мухлиса, одинокая старушка, живущая в другом конце деревни, согласилась на предложение мамы Салима Мафтухи пожить с мальчиком-сиротой в его доме. Кадиму что – он согласен. Осенью бабушка Мухлиса перебралась к Кадиму. За один вечер Салим и Кадим перетащили весь её скарб.

Кадим получил от колхоза причитающуюся ему часть урожая. Бабушка, хоть и была старенькая, но могла истопить печь и приготовить кашу к приходу Кадима. И с дровами вопрос решился – трактористы помогли.

Уже к осени в тракторной бригаде осталось только двое мужчин. Остальные – девушки и молодые женщины. И вообще, в деревне мужчин осталось очень мало. Те самые военные приезжали время от времени, грузили мужчин в машину и увозили на войну. Забирали не только людей. Забрали лучшие тракторы. Так что, тракторная бригада сразу уменьшилась почти вдвое. Грузовик забрали вместе с шофёром. Забрали всех лучших лошадей колхоза. Никто не ворчал – все хотели победы. Всё для фронта – с этим соглашались все.

Некоторые парни уезжали на фронт добровольно, не дожидаясь, пока их призовут. Эти уезжали героями. Несколько дней перед тем, как отправиться в районный центр, они гуляли, с гармошками ходили по улицам, горланя песни, хлебнувшие немного бражки для поднятия духа. Прощались с деревенскими девушками. Они отправлялись в райцентр не на грузовике, а на колхозных лошадях, на телеге, опять же с гармошками, напевая песенки о войне с Германией, которых народ сочинил к этому времени великое множество. Эти смельчаки уверяли, что они очень скоро вернутся героями, вернутся с победой над Гитлером. Были полны решимости и смелости.

Кадим им завидовал. Ему тоже хотелось, как этим джигитам, забраться на телегу, встать, зацепив руки за спиной с другими, образовать кружок и горланить лихие песни, уходя на фронт. Но ему исполнилось только четырнадцать, его никто не возьмёт на войну, тут ничего не поделаешь. Значит, надо быть полезным Родине здесь. И Кадим старательно работал. Карту он доделал, теперь делал копии. Сам он уже вовсю пользовался своей картой. Стало очень удобно.

В правлении колхоза повесили радио – чёрного цвета тарелку. Репродуктор называется. Эта тарелка каждый день включалась и передавала новости с фронта. Каждый день весь народ собирался слушать вести о положении дел на фронте. Новости были нерадостные. Враг наступал, а наши войска, со слов диктора, с большими потерями отступали. Послушав, люди уныло разбредались по домам и полям. Молчали.

А советские войска всю осень отступали и отступали. Но люди верили, что очень скоро репродуктор начнёт говорить об успехах на фронте. А, между тем, в деревне почти не осталось семьи, не проводившей кого-либо на войну. К зиме многие женщины в деревне стали вдовами – получили похоронки на мужей. Не получившие же жили в тревоге, изо дня в день с ужасом ожидая её.

Неожиданно для себя Кадим стал в деревне очень востребованным человеком. Он стал письмописцем. Неграмотных женщин в деревне было большинство. Бедные, они не могли ни прочитать письма от мужей, ни сами написать. Им приходилось просить других, умеющих это делать. Хорошо, если в семье есть ребёнок, который уже умеет читать и писать, а, если нет, то отправить письмо сыну или мужу становилось трудновыполнимой задачей.

Как-то очень быстро распространилось в деревне мнение, что Кадим пишет хорошо, красиво, грамотно. И началось… Теперь почти каждый вечер к возвращению Кадима с работы в доме сидела какая-либо женщина, а то и несколько: кому просто – прочитать письмо, а кому – написать.

Женщины, как сороки, любят трещать, поэтому теперь Кадим всегда знал последние новости в деревне. А происходили в основном страшные вещи. Когда приходила похоронка, некоторые женщины теряли рассудок, совершали неразумные поступки. Были случаи, когда пытались покончить с собой. Тогда деревенские установили правило: если в какой-то дом приходит «чёрная бумага», в первые дни и первые ночи женщину одну не оставляют, а охраняют всем миром, помогают по хозяйству и за детьми присматривают. Война сплотила людей.

Иногда женщины приходили в дом Кадима к бабушке Мухлисе просто так, посидеть и поговорить. Но без дела ни минуты не сидели! Пряли пряжу из овечьей шерсти, а потом вязали варежки и носки для солдат. Варежки надо было вязать по-особому. Для указательного пальца правой руки должна быть своя ячейка. Женщины знали – это для того, чтобы в этих варежках можно нажать на курок. Значит, эти варежки будут участвовать в боях! Всё для фронта, всё для победы!

В готовые варежки девушки должны были положить письмо для бойца с пожеланием скорой победы и, вообще, с добрыми словами. Тут опять Кадим выручал. Он писал под диктовку письма, помогал придумывать тёплые и добрые слова для бойцов, мог пририсовать цветочек в углу письма. Рисовал он хорошо. Получалось красиво.

Наступила весна, а потом – лето. Год прошёл, а конца войны не было. Репродуктор продолжал говорить о том, что идут кровопролитные бои, что потери большие, что советские войска проявляют мужество и героизм. Когда же будет победа?

Деревенский люд терпеливо ждал того дня, когда диктор начнёт говорить приятные вести. Не сомневались, что так будет. Только надо терпеть и делать всё для того, чтобы победа наступила быстрее. Колхозники, напрягаясь до предела, выращивали хлеб, картошку, скотину, птицу и сдавали государству, оставляя себе самую малую часть, чтобы только выжить.

Мужчин в деревне становилось всё меньше и меньше. Салима пока не забрали. Но он уже жил ожиданием: не сегодня, так завтра. Здоровый и горячий, он не сомневался в том, что для того, чтобы наши войска начали побеждать, не хватает на фронте только его. А тут мать виснет на шее, не хочет отпускать, а то он бы уже давным-давно воевал, и, может быть, героем бы уже стал…А. может быть, даже посмертно…

Кадим Салиму завидовал. Везёт же некоторым… Кадиму тоже хотелось бы воевать… О том, что сыновей репрессированных берут на войну, он знал. Вон у Хурматуллы, тоже «врага народа», на фронт ушли три сына, на одного уже похоронка пришла…

Помощник председателя

По деревне распространился слух, что отправляют на фронт мужчину, исполняющего обязанности председателя колхоза. Самого председателя забрали ещё полгода назад. Счетовода не брали, потому что он уже был глубокий старик. Женщины вечером в доме Кадима и Мухлисы эби только об этом и говорили. Решали, кого можно поставить на место председателя. Никак не могли решить. В деревне больше не было подходящей кандидатуры. Кто возьмётся? Да никто! «Шутка ли – такая ответственность, да ещё в такое трудное время! Некому поручить!» – расстраивались женщины.

Слухи подтвердились. Передав дела счетоводу, исполняющий обязанности председателя мужчина ушёл на войну. Надо было срочно решить вопрос о новом председателе.

Устроили собрание. Пришли в клуб все колхозники, кто был здоров и мог ходить. Конечно, сразу бросалось в глаза, что мужчин почти нет. Кадим пришёл рано, сел на предпоследний ряд и стал ждать начала собрания.

На сцене стоял стол, покрытый красной скатертью. На столе стояли графин с водой и стакан. За столом сидел счетовод, председатель сельсовета, тоже уже совсем старый дед, и представитель из района. Кадим не знал, какой пост этот человек занимает. Он его видел в первый раз.

На повестке стоял один вопрос: выборы нового председателя колхоза.

Собрание началось. Представитель из района произнёс речь. Он сказал, что под Сталинградом идут ожесточённые бои, что наш народ и на фронте, и в тылу проявляет чудеса героизма, что скоро мы победим. Люди слушали, замерев. Затем взял слово счетовод. Он спросил, какие есть кандидатуры на пост председателя. Наступила мёртвая тишина. Все опустили глаза. Подождав немного, счетовод заговорил снова. Он говорил о серьёзности момента, о важности правильного выбора, об ответственности каждого здесь сидящего. Сказав всё это, он задумался, опустив голову на грудь, как будто задремал. Все молчали. У Кадима было такое впечатление, что эти трое: счетовод, председатель сельсовета и представитель из района не смогли заранее подобрать подходящую кандидатуру, или же не смогли прийти к единому мнению. Казалось, что они растеряны.

Вдруг, как будто проснувшись, счетовод поднял голову и спросил:

– Ну, так как, односельчане, кого мы поставим председателем? Предлагайте!

Одна женщина робко подняла руку и предложила счетоводу самому стать председателем, на что дед очень обстоятельно дал самоотвод. Он, похоже, ещё дома заготовил речь на этот случай, это чувствовалось сразу. Дед сказал, что у него слабое здоровье, он слишком стар для этого дела. И потом, он уже сейчас работает по мере возможностей – какой смысл переставлять его с поста на пост?

Одна старушка предложила кузнеца поставить председателем. Тут же кто-то возразил, что кузнец остался один в кузнице, он – на своём месте. Кузницу без кузнеца оставить нельзя! Кроме того, его могут забрать через неделю, через месяц. Что тогда – опять выбирать? Эту кандидатуру отмели.

Ещё одна женщина подняла руку. Эта предложила одного мужчину с верхней улицы, которого не забрали на войну из-за того, что у него не поднимается правая рука. Тут весь клуб загудел. Женщины возмущались. Громче всех возмущалась Зухра, бригадир тракторной бригады.

–Ты что, апа, смеёшься, что ли? Какой же председатель из этой бестолочи? Да я скорее сдохну, чем буду подчиняться этому заморышу! – кричала она той женщине, сидящей на первом ряду, с дальнего угла клуба. Трактористки, сидящие вокруг Зухры, как цыплята возле наседки, очень активно поддакивали своей бригадирше.

Кто-то предложил конюха. Услышав своё имя, старенький конюх стал пунцовым, вскочил с места и замотал головой, замахал руками, показывая, что он не может. Но Зухра и тут не промолчала. Под смех своих подруг она громко заявила:

–Ну что за председатель будет у нас? Его даже лошади не слушаются! А мы похлеще лошадей будем! Вы только посмотрите на его вид!

Тут засмеялись все женщины, потому что у вконец растерянного деда действительно был очень жалкий вид.

Тогда счетовод постучал своим карандашиком по графину, издавая красивый звон. Дождавшись, когда все утихнут, счетовод обратился к Зухре:

– Вот ты всех критикуешь, Зухра, а кого сама-то предлагаешь? Скажи уж, не томи.

Наступила напряженная тишина. Она длилась долго. Казалось, что прошло полчаса. И тут Зухра выпалила:

– Я предлагаю Пантелей абзыя поставить председателем!

Все ахнули. Что за ерунда! Пантелей – тёмный неграмотный человек! Кроме Зухры, никому и в голову не могла прийти такая мысль! Все разом повернулись к Пантелею. Пантелей, чиркнув своей правой деревянной ножкой по полу и издав неприятный звук, неловко встал и повернулся к народу. Огромного роста, со взлохмаченными рыжими волосами, он теребил в больших и плоских, как две лопаты, руках свою овечью шапку. На покатом лбу, на носу, очень похожем на большую картошку, появились крупные капельки пота. В глубоко посаженных тёмно-синих глазах стояла растерянность.

– Я что, я это…Я бы с радостью, в такое трудное время, но… ведь я неграмотный, вы же это знаете. Я ни писать, ни читать, ни считать не умею! – голос его задрожал. – Разве председатель колхоза может быть неграмотным?

– Ничего, Пантелей абзый! Ты писать и считать ничего не будешь! Ты будешь пинками выгонять ленивых баб на поля! Руководить нами будешь! Вопросы решать будешь! Ты же всю жизнь в колхозе, всё знаешь, как должно быть! С тебя этого достаточно! Тут твёрдая рука нужна, а она у тебя, ух, какая твёрдая! Все бояться тебя будут – это точно! – выкрикнула Зухра, не вставая с места.

Тут многие женщины громко засмеялись. Внешность Пантелея, если честно, была устрашающая. К тому же Пантелея в деревне знали как очень резкого, грубого, властного человека, с твёрдым характером. Да и толковый он, никто этого отрицать не может.

– Странные вещи ты говоришь, Зухра, – удивился счетовод. – Ты же прекрасно знаешь, как много документов в колхозной канцелярии, кто будет ими заниматься?

– Давайте вот что сделаем! – сказала посерьёзневшая Зухра, наконец-то встав с места. Документацией и всякими бумажными делами будет заниматься…

Зухра замолчала, как будто раздумывала. А потом выпалила:

– Кадим, сын Хазия.

Тут народ в клубе ахнул! Ну и придумала! А Кадим от неожиданности аж подскочил на стуле.

Зухра, как ни в чём не бывало, деловито продолжила:

– Он очень умный. Да вы и сами в этом уже убедились. И образование у него есть. Он сейчас работает учётчиком в тракторной бригаде – прекрасно справляется. Вспомните, сколько человек не могли справиться с работой на этой должности до него! А он, хоть ему всего четырнадцать, справился и справляется! Так что, я уверена, что из него получится хороший помощник председателя!

Многие женщины закивали головами в знак согласия. Остальные молчали. Кадим стоял, опустив голову, весь красный от смущения и слушал, как колотится сердце. В глазах было темно. Он плохо слышал, о чём говорят женщины.

– Военное время, дорогие женщины, мужчины в дефиците. Поэтому придётся из двух неполных мужчин создать одного полного мужчину! Таким образом, у нас получится прекрасный председатель, и, самое главное, никто его на войну не заберёт! – сказала Зухра, смеясь. Тут многие женщины снова засмеялись, по клубу прошёл одобрительный гул.

Вдруг пронзительный женский голос выкрикнул:

– А вы забыли, что он – сын врага народа? Разве можно сыну врага народа так сильно доверять – делать его чуть ли не председателем?

Все замерли. У Кадима сердце сжалось от обиды. Снова потемнело в глазах. Что ж теперь, это клеймо ему на всю жизнь? Неужели до смерти его будут упрекать тем, что его отец – как будто бы враг?

– Ты боишься, что он принесёт нам какой-либо вред, будучи сыном врага народа, Карима апа? – громко спросила Зухра. – Не бойся! Все не бойтесь! Я отвечаю за него – он не сделает ничего плохого.

И с ехидцем добавила:

– Или ты, Карима апа, предлагаешь своего сына сделать помощником председателя?

Многие, не удержавшись, прыснули со смеху – сын Каримы, чуть младше Кадима, никак не мог окончить начальную школу, в каждом классе оставаясь на второй год. Счетовод снова постучал по графину.

– Давайте спросим мальчика, как он сам считает – справится или нет! – сказал счетовод.

Кадим не знал, что ответить. Опустив голову, молчал. Он чувствовал, что на него устремлены сотни глаз. Надо было что-то сказать. И вдруг, как-то неожиданно для себя, произнёс:

– Да, я согласен!

Как откажешься: в стране идёт война, а он…Он уверен, что справится.

– Есть возражения? – спросил счетовод. Никто не возражал. Тогда вопрос поставили на голосование.

– Единогласно! – сказал счетовод, внимательно осмотрев зал. Кадим сильно удивился. Преодолевая смущение, поднял голову и оглядел сидящих в клубе. «И всё-таки они мне доверяют!» – подумалось ему. Слёзы навернулись на глаза.

– Ну и ну, председатель у нас теперь будет просто сказочный! В два лица! Одна половина его страшная, страшнее самого чёрта, а вторая половина прекрасна, как ангел! Вы только посмотрите на этого парня! Одни глаза чего стоят! – выкрикнула Магира, трактористка, подруга Зухры. Женщины громко засмеялись и с интересом рассматривали Кадима.

– Да уж, хорошенький, даром, что маловат! – сказала какая-то девушка.

– Ничего, ничего, скоро вырастет! Ох, держитесь тогда, девушки! – подхватила худая женщина в цветастой шали.

Кадим покраснел до слёз на глазах, ещё ниже опустил голову. Больше всего ему сейчас хотелось выбежать отсюда, спрятаться так, чтобы его никто не видел и не смущал. Но он продолжал сидеть, как прибитый к стулу. Из клуба он вышел почти последним.

С завтрашнего дня у Кадима будет новая должность. Он – помощник председателя.

3я часть

Пантелей

Если б кто-нибудь год назад сказал Пантелею, что скоро он станет председателем колхоза, он бы огрел этого болтуна своей толстой палкой за неудачную шутку. Ему такое никогда в голову не приходило. А вот стал! Война заставила! Но, честно говоря, вся его жизнь была приключением, и остаётся им. Началось всё ещё с рождения, и даже раньше.

Отец и мать Пантелея были политическими ссыльными, они были русскими. В самом конце прошлого века два пламенных революционера, молодой мужчина Александр и девушка по имени Анна, встретились, поженились и стали вместе заниматься политической борьбой против самодержавия. Пантелей не знает, за что его кровные отец и мать так сильно возненавидели царя, что посвятили свою жизнь борьбе с ним. Пантелею, к сожалению, этого они рассказать не успели. Он также не знает, за что именно его родителей арестовали и сослали в Сибирь.

Отбыв положенный срок, молодые люди из Сибири не уехали обратно в город. Они каким-то чудесным образом оказались вот в этой самой татарской деревне. Возможно, у них была причина здесь спрятаться. Этого Пантелей тоже не знал.

Итак, Александр и Анна появились в деревне одним летним вечером и самовольно заняли заброшенный дом на окраине деревни. Стали там жить. Деревенские не возражали: всё равно пустой стоит. Пусть живут. Стали помогать молодым выживать: русским нечего было есть. Александр и Анна по-татарски не понимали ни слова, а в деревне никто не понимал по-русски! Но, чтобы помогать друг другу, слова не нужны! Кто приносил и оставлял на крыльце крынку молока, кто – краюху хлеба, кто – несколько куриных яиц.

Чуть освоившись, Александр стал батрачить у зажиточных крестьян. Аня подружилась с соседками. Общались, как получится. Зажили бывшие революционеры в татарской деревне, как обычные крестьяне. Родился Пантелей. Но родители мальчика прожили недолго. Первой же зимой умер от чахотки отец, а следом за ним – мать. Пантелея, которому ещё и год не исполнился, взял в свою семью сосед Александра и Анны Шейхульислам – седьмым ребёнком. «Где шестеро, там и седьмой!» – сказал сердобольный Шейхульислам.

Так Пантелей стал татарином. Лет до семи он и не знал, что он – приёмный ребёнок. Никто его в новой семье не выделял среди остальных, никто не вспоминал, что он – не родной. Пантелей же был уверен, что Шейхульислам и Гульсум – его родные отец и мать. Когда узнал, тоже не сильно расстроился. Ну, были другие родители, умерли же. Теперь у него папа и мама – Шейхульислам и Гульсум. И много братьев и сестёр.

Пантелею, в одно и то же время с братьями, сделали обрезание. И в медресе он походил немного, как остальные братья, выучил там несколько молитв.

В большой семье, где всегда царит нужда, надо постоянно бороться за свое право выжить: не всегда всем хватает еды, одежды, обуви. Санки на всех детей одни, лыжи самодельные – одна пара, валенки и лапти – на два-три человека – одна пара! Часто действует правило – кто успел, тот и съел. Надо проявлять ловкость и сноровку. А Пантелей чаще всего проявлял крутой нрав. Он легко мог отнять то, что хотел, применив силу, даже у самого старшего брата. Не по годам рослый, к тому же он был горяч. Чуть что не так, тут же в ход пускал кулаки. Иногда дрались так, что разбивали друг другу головы, ставили синяки и ссадины, выбивали зубы. Но мальчики никогда родителям не жаловались. Так и росли. Постепенно братья перестали спорить с Пантелеем, признали его силу. Постаревших к этому времени родителей это устраивало – так в семье меньше ссор и скандалов.

Когда до деревни дошёл слух, что в столице скинули царя, Пантелею как раз стукнуло восемнадцать лет. Он не хотел стоять в сторонке и наблюдать, что происходит в деревне, когда страна бурлит от политических страстей. Пантелей примкнул к коммунистам, стал членом комитета бедноты в деревне. Ему нравилась Советская власть. Она обещала раздать землю крестьянам. Советская власть была властью бедных, а Пантелей и был, что ни на есть, босяк. Значит, это – его власть. Приятно было чувствовать свою важность, ходить на заседания и решать какие-то вопросы. Хорошее было время.

В 1919 году, в самый разгар войны между Красной Армией и «белыми», объявили всеобщую мобилизацию среди комсомольцев и коммунистов. Пантелея, хоть он и не был пока ни тем, ни другим, призвали на войну – защищать Советскую власть от врагов. Пантелею терять было нечего. Правда, было жаль маму – Гульсум сильно плакала. Пантелея это раздражало. Что это за слезливые существа – женщины? Сестрёнки Пантелея с малолетства были плаксами, чем сильно ему досаждали. Чуть дотронешься – сразу реветь, а отец Шейхульислам сразу же приходил в ярость, узнав, что Пантелей их обидел. Не раз ночевал Пантелей на сеновале, прячась от отца. И тумаки получал. Поэтому Пантелей терпеть не может, когда женщины плачут. Но тут приходилось терпеть – мать всё-таки.

Радовало то, что появляется возможность повидать мир, повоевать, стать героем страны Советов, вернуться полноправным коммунистом и зажить другим человеком.

Неграмотный Пантелей попал в пехоту, и теперь вспоминает год, проведённый на войне, с содроганием. Убивали, погибали, умирали от болезней, мёрзли в окопах, недоедали, месили грязь под ногами, кормили вшей. Ничего хорошего. В довершение ко всему взорвавшаяся неподалёку мина раздробила ногу. Пантелей едва выжил. Став калекой, вернулся обратно в деревню. Никаких тебе наград, орденов, никакого почёта. Одно благо – научился говорить по-русски. А то раньше ни слова по-русски не знал и русских никогда не видел!

В доме Шейхульислама Пантелея, теперь уж ещё и калеку, никто не ждал – Гульсум к тому времени померла, повзрослевшие дети Шейхульислама сами ломали голову, как им быть, чтобы не ютиться в страшной тесноте. Ночью занят был весь пол. Кто-то спал под столом, а кто-то – возле порога! Если кто-то выходил по нужде, вынужден был перешагивать через лежащего.

Тут жить не было возможности. Надо было что-то делать. Пантелей решил стать примаком. Стал выбирать подходящую одинокую женщину в деревне. Не очень старую, не очень бедную, со спокойным характером и чистоплотную. Таковая была. Её звали Сабира. Она не была красавицей: косил один глаз. Наверное, из-за этого, никто её в своё время не взял замуж. Она была старая дева, жила с матерью. Пока Пантелей был на войне, мать у Сабиры умерла, и женщина жила одна. Пантелей решил, что женится на ней.

Это было правильное решение. Сабира оказалась понятливой и толковой женщиной с мягким характером. Она была счастлива оттого, что наконец-то у неё появился муж, и изо всех сил угождала Пантелею. Детей у них не было. В деревне судачили, что, мол, Сабира немолода и бесплотна. Только Пантелей один знал, в чём причина. Та самая проклятая мина. Врачи предупредили Пантелея, что у него вряд ли будут дети.

Зажив счастливой семейной жизнью, разом заимев свой дом и своё хозяйство, Пантелей, благодарный жене за приют и уют, стал думать, как разбогатеть. Если много работать, это возможно – в деревне такие примеры были. Гражданская война закончилась, в стране окончательно и бесповоротно установилась Советская власть. Пришла пора, как думал Пантелей, укрепить личное хозяйство. Но нет. Не удалось. Началась коллективизация. Пантелей считал себя чуть ли не коммунистом, верил в коммунизм, и безропотно отвёл лошадь, которую купил совсем недавно, в колхоз. Украдкой вытирал слёзы по дороге. Он несколько лет мечтал о собственной лошади, собирал деньги по копейке, чтобы купить её. Злая судьба забрала лошадь сразу же в общественную собственность. Учёные мужья уверяют, что так нужно для строительства коммунизма. И Пантелей смирился. Без особой радости, но и без сопротивления, стал членом колхоза одним из первых. Стал теперь работать на общее благо – конюхом. «Чего ему – калеке, в колхозе лучше, чем одному!» – злословили некоторые за глаза. Ну что ж, на каждый роток не накинешь платок…

И правда, колхоз для него стал благом. Теперь он почти никогда не ходил пешком – всегда на телеге. Изувеченная нога постоянно напоминала о себе болями. Если много приходилось ходить пешком, деревяшка натирала ногу через тряпку, появившиеся язвы ныли и не заживали. Что и говорить, калека – он и есть калека. Всё давалось Пантелею с трудом даже в своём хозяйстве : дрова колоть, картошку копать, сено заготавливать. Жена у него сильная и работящая, вот и выживали. Ну и колхоз, конечно, выручил, назначив конюхом.

Но последние четыре года перед войной с фашистами у Пантелея была другая должность. Он работал бригадиром у женщин на поле. Пантелея, как он сам считал, поставили на эту должность из-за громкого голоса. Работа на колхозных полях трудная, многие женщины старались как-нибудь отлынивать, опаздывали, убегали домой при первой возможности. Дисциплины – никакой! Не на себя же работают, а на колхоз! Тогда председатель придумал поставить Пантелея бригадиром. Ох, быстро навёл порядок Пантелей в бригаде! Всего неделю носился по деревне на рассвете от дома одной нерадивой работницы до дома другой, размахивая палкой над головой и сильно прихрамывая на деревяшке, издавая звуки, похожие на раскаты грома, и женщины тут же перестали опаздывать. И убегать раньше времени перестали. Хорошим бригадиром оказался Пантелей. А теперь вот председателем поработает.

Совещание председателей

Кадим и Пантелей сработались. Получилось хорошо – наступила зима, и у этих двух половинок была возможность освоиться и вникнуть в тонкости председательской должности. Зимой всё-таки в деревне затишье. К весне, к этой очень сложной для колхоза поре, Пантелей и Кадим и обязанности чётко распределили,и друг к другу притёрлись. Кадим вёл себя уважительно по отношению к Пантелею, называл про себя его дедом и не обижался, если дед орёт на него. Пантелей, бывало, так разойдётся, что орёт на всех без разбору. Кадим старался повода не давать. Он исправно изучал всю документацию, продумывал, как лучше провести весенние посевные работы в особо сложных условиях: почти без мужчин. Каждодневных забот на обоих хватало.

В одном вопросе, правда, Пантелей и Кадим очень долго никак не могли прийти к общему решению. Кто должен ездить в район на совещания председателей колхозов и совхозов? Совещания проводились раз в месяц, а иногда и чаще. Пантелей, узнав о том, что надо ехать на совещание в район, упёрся рогом. Никуда он не поедет, он неграмотный, чего позориться-то? Да он и не поймёт, о чём там говорят высокопоставленные начальники. Ещё, не дай Бог, надо будет отчитываться. Пантелею от одной мысли, что его могут о чём-либо спросить, становилось плохо. Не привык он выступать перед начальниками, и всё тут. Поэтому он никуда не поедет. Вот пусть молодой и грамотный мальчик поедет. Он и отчитаться сможет, и скажет, как надо. А Пантелей – не поедет. А у Кадима никак в голове не укладывалось: что он будет делать среди солидных дяденек?

Делать нечего – Кадиму пришлось согласиться. Когда в очередной раз пришло требование приехать на совещание, рано утром запряг лошадь в председательские сани, положил туда немного сена для лошади, засунул за кушак свою любимую букчу со всеми необходимыми документами, укутался в старый отцовский овечий полушубок и поехал. Заблудиться тут нельзя – дорога одна, и она ведёт в райцентр. Кадиму накануне в правлении колхоза счетовод объяснил, как найти райземотдел, где будет проходить совещание. Райземотдел находился в здании райсовета. Райсовет Кадим нашёл без труда – он стоял на центральной улице. Это было самое большое и красивое здание в этой большой деревне, чинно называемой «райцентром».

Вдоль широкой дороги перед входом в здание с обеих сторон к забору было привязано большое количество запряженных лошадей. Перед каждой лошадью на снегу лежала охапка сена. Председатели, уходя на совещание, дали своим лошадям корм, понял Кадим. Положив немного сена перед своей лошадью, он сбросил полушубок на сани и зашёл в здание. Внутри было холодно и мрачно. Стоял полумрак. В помещении – никого. В две стороны уходили две лестницы на второй этаж. Как же Кадиму стало страшно! Убежать бы отсюда! Но – нельзя! В стране – война! Всем без исключения надо собраться и быть мужественными. Кадиму – в том числе. Во всяком случае, тут в него никто стрелять не будет, и то хорошо. Только надо найти ту комнату, где будет проходить совещание. Наконец, Кадим рассмотрел приклеенную на стене бумагу со словом «райземотдел» и стрелку на ней. Дрожа, стал подниматься на второй этаж.

В большой комнате находились человек тридцать. В середине комнаты стоял длинный стол, большинство сидело за эти столом. Не поместившиеся сидели на стульях вдоль стен. Кадим заметил, что здесь есть женщины. «Вот же, в каких-то деревнях выбрали председателями женщин, только наши придумали какую-то ерунду – на меня всё свалили!» – с горечью подумал Кадим. Громко поздоровался и встал, как вкопанный, в дверях. Все уставились на него. Кадим заметил: у многих на лицах появилось удивление. «Было бы удивительно, если б не удивились!» – как-то зло подумал Кадим.

Тут были, кроме нескольких здоровых на вид мужчин, старики, женщины, мужчины-инвалиды. Но детей здесь не было! А Кадиму даже пятнадцати нет! К тому же он худой, как жердь. Можно тринадцать дать, даже меньше. Наверняка, у всех была одна и та же мысль: «Зачем сюда пришёл этот мальчик?»

Один из трёх сидевших на самом почётном месте мужчин спокойно поздоровался в ответ и самым серьёзным тоном спросил, из какого он колхоза и кого представляет. Кадим коротко рассказал о решении своих колхозников, стоя прямо в дверях. У него появилась робкая надежда, что обратно отправят. Скажут, чтобы кто-нибудь из взрослых приехал. Но нет! Выслушав, самый главный велел пройти и сесть, а после совещания подойти к нему, чтобы получше познакомиться.

Говорили в основном о трудностях, уже имеющихся, и о трудностях предстоящих. Мужчин в деревне стало совсем мало, остро ощущается нехватка рабочей силы, докладывал выступающий. Кадим это и без лектора знал. В связи с этим, говорил мужчина, обязательный минимум трудодней для колхозников увеличивается в полтора раза. «Ну и ну! – подумал Кадим. – Как же они всё это выдержат? И так выкладываются, а тут – такое!»

«Кроме того, устанавливается минимум трудодней для подростков от 12 до 16 лет – 50 трудодней в году», – бесстрастным голосом продолжил мужчина.

Кадим всё тщательно записывал, что говорили. Понимал, какая на нём лежит ответственность. Надо будет всё донести до односельчан, ничего не пропустив.

Когда мальчик вышел на улицу, время было около трёх часов. Очень хотелось есть. А он не догадался взять с собой хлеба! И Мухлиса эби не подсказала. Бабушка в последнее время стала много болеть. Печь топила каждый день, но готовить еду, даже самую простую, ей стало сложно. И хлеба дома нет. Кадим сам должен как-то решить этот вопрос.

На противоположной стороне улицы на здании висела большая доска, на которой большими прописными буквами было написано: «Столовая», и оттуда шёл щекочущий нос приятный запах…

Но что толку стоять возле столовой, если в кармане у тебя нет денег? Кадим закутался в свой полушубок и забрался на сани. Поехал домой. Если хотелось пить, останавливался и ел снег. Всю дорогу Кадим ругал себя. Детство давно закончилось, Кадим считал себя взрослым, но сегодня он понял, что надо стать более предусмотрительным, ещё более взрослым.

Приехал в деревню затемно. Распряг лошадь в колхозной конюшне, передал её конюху, сам пешком поплёлся домой. Идти быстро не было сил, к тому же Кадим тащил на плече тяжёлый полушубок. Издалека увидел свет в своих окнах. Какое счастье, что дома ждёт его Мухлиса эби! Вот идёт он домой, замёрзший и уставший, еле волочит ноги, а дома тепло – Мухлиса эби затопила печь. И уж наверняка чем-нибудь горячим накормит – супом каким-нибудь пустым или картошкой. А может, даже со сметаной? Мафтуха апа иногда заносит им маленькую баночку. Тогда совсем будет праздник животу! Представляя, как он уминает горячую картошку со сметаной, Кадим брёл по заснеженной улице и улыбался.

Добравшись из последних сил до сеней, скинув на пол полушубок, Кадим зашёл в дом. У дверей скинул валенки, варежки, шапку, стёганую куртку, добрался до кровати и …заснул. Покушать сил не нашлось.

Так после этого и повелось – на совещания председателей из их колхоза всегда ездил Кадим. Страх постепенно прошёл – привык. Даже познакомился и подружился с председателями. И уже никто не удивлялся тому, что подросток работает председателем колхоза.

С фронта этой зимой, наконец, стали приходить радостные вести. Сначала их было немного, а потом всё чаще диктор стал сообщать о победах советских войск.

Весной сорок третьего ушёл на фронт Салим, сосед и лучший друг Кадима. Накануне отъезда Кадим и Салим всю ночь просидели перед печкой у Кадима, разговаривали.

Провожали Салима всей улицей. Он бодрился, говорил, что скоро вернётся с победой. Но вид мамы его смущал. На Мафтуху жалко было смотреть.

Стали отъезжать. Когда Салим стал отрывать от себя плачущую мать, ему это никак не удавалось. Он стал искать глазами кого-то в толпе. Кадим понял: Салиму нужно помочь. Он подошёл к Мафтухе, мягко, как только смог, оторвал её руки от сына и крепко прижал старуху к себе. Салим запрыгнул на телегу, лошади тут же тронулись. Прижавший к груди рыдающую женщину, Кадим не смог проводить друга взглядом, как хотел. А как хотелось посмотреть на него хоть ещё разок!

Кадим вчера, сидя перед печкой, понял, что самый близкий ему живой человек на свете – это Салим. И он уезжает. Навсегда. Кадим это знал.

Хочешь жить – умей…найти выход

Лето сорок третьего для Кадима и Пантелея было горячим. Оба трудились, не щадя себя. Все трудились на совесть, сказать по правде. Кадим ложился поздно, вставал рано. Уставал. Когда в очередной раз вызвали на совещание в район, обрадовался: можно будет немного вздремнуть на телеге. На председательской бричке Кадим уже давно не ездил, потому что привозил из райцентра солярку для тракторов в двухсотлитровой железной бочке.

Когда Кадим выехал, солнце ещё только выглянуло из-за дальних пологих гор. Весь мир просыпался, приятно было ехать на телеге и наблюдать за этим прекрасным явлением. Кадим не сомневался – все деревья вдоль дороги, все растения, все насекомые радуются тому, что солнце всходит. И он присоединился к этому общему ликованию. На душе было хорошо. Да, трудное время, война ещё не кончилась, но уже всем понятно – победа будет за нами. Дремать расхотелось – душа от этой мысли ликовала. Да к тому же пустая бочка сзади на телеге оглушительно громыхала. «Ничего-ничего, на обратном пути она будет полная, и не будет так громыхать!» – утешил себя Кадим.

К девяти часам был уже возле здания райсовета. До совещания можно было вздремнуть. Кадим расстелил старую телогрейку на передней части телеги, возле бочки, и , скрючившись, лёг. Сладко проспал ровно час. Он просыпался всегда в то время, на какое давал себе установку перед сном.

Совещание закончилось только в три часа. Выполнив все поручения, полученные от Пантелея, Кадим только в пять часов поехал за соляркой. Когда он тронулся в обратный путь, было уже около шести. Внутри было беспокойно: припозднился, конечно. Дорога неблизкая, а в лесу в последние годы волков стало много. Отстреливать в войну их некому. Но выбора у Кадима нет – надо ехать.

Проехал километров десять. Стемнело. Кадима разморило. Свесив голову на грудь, он вздремнул и выпустил вожжи из рук. Проснулся он оттого, что лошадь понеслась, как шальная. Она, наверное, чего-то испугалась. Телега запрыгала по дороге, ударяясь о кочки возле дороги с двух сторон. Кадим, пытаясь поймать вожжи, вмиг слетел с телеги и кувырком полетел в крапивник. Ударившись затылком и сильно обжёгшись крапивой, Кадим не сразу смог выбраться из ямы, заросшей колючим кустарником.

Лошадь поскакала дальше бешеной рысью. Телега скакала следом, как тряпичная игрушка. Казалось, что она вот-вот развалится. И тут случилось самое ужасное: огромная бочка с соляркой слетела с телеги на край дороги и скатилась в канаву рядом с дорогой. Кадим, забыв про свои только что полученные ушибы и ссадины, как заворожённый, смотрел на этот удивительный полёт, и не мог поверить своим глазам!

Но так и было: бочка лежала в канаве. А лошадь, пробежав немного, остановилась, как будто её целью было просто сбросить бочку!

Это был конец. Кадим сразу понял: это был конец его жизни. Всё пропало! Кадим ни за что не сможет обратно водрузить бочку. Куда там, он её даже с места сдвинуть не сможет! Это значит, что он не сберёг колхозное, то есть государственное имущество. Совершил преступление! Кадим стал преступником!

Постояв некоторое время в полном отупении, стал думать: может, есть спасение? Может быть, можно что-то придумать? Например, оставив бочку, поехать в деревню за помощью? Нельзя. Обязательно спросят, как это он посмел бросить государственное имущество. А если к тому же кто-то увезёт эту бочку солярки? Тогда Кадима расстреляют, это ясно. Да его, наверное, в любом случае арестуют и расстреляют, ведь он только что совершил преступление, будучи сыном врага народа! Посчитают, что он – вредитель, нарочно всё это устроил, чтобы помочь фашистам. Никто не поверит ему, что это он не нарочно! Да, это был конец!

Ладно, решил Кадим, что будет с ним – это сейчас не главное. Бочку с соляркой надо сохранить – в стране война! Каждая бочка бесценна! Он останется охранять бочку здесь до тех пор, пока не придёт помощь. Будет ждать, когда кто-нибудь проедет по дороге. Но когда это случится? Через день? Через пять дней? У Кадима нет воды, нет еды, как же он тут выживет?

Может, спасение придёт из деревни? Там должны спохватиться, что Кадима нет, и приедут за ним? До деревни ещё километров двадцать. Когда же за ним приедут? На него наверняка набросятся волки и загрызут его. У него даже спичек нет! В общем, это – конец.

В голове проносилось много мыслей. Грудь сдавил жуткий страх. Кадим продолжал сидеть на краю дороги возле крапивника, прижав пыльный кулак к губам. Перед глазами проплывали картины одна страшнее другой. Вот его ставят к стене перед расстрелом. Вот прогремел выстрел. Вот он соскальзывает по стене, размазывая собственную кровь…

Тогда мальчик заплакал. Плакал навзрыд, стуча кулаками по пыльной дороге. Стесняться было некого – он был один. Обида на жизнь за то, что она так сурова к нему, страх, отчаяние наполнили его.

Но плакать бесконечно нельзя. Перестав рыдать, Кадим тупо уставился в одну точку.

Вдруг в голове промелькнуло: «А чего это так сильно испугалась лошадь?» Кадим снова похолодел от ужаса. Волков, конечно. А что, если сейчас волки наблюдают за ним, ждут удобного момента, чтобы напасть на него и загрызть?

Кадим быстро вскочил на ноги. На телеге есть топор! Что есть сил, побежал к лошади и телеге. Лошадь смирно стояла на прежнем месте.

Когда в руках оказался топор, Кадим немного успокоился. Теперь он просто так не сдастся волкам. Он будет до последнего бороться за свою жизнь. Что ещё можно сделать для спасения себя и лошади? Да ничего. Костёр не разожжёшь – нет спичек. А что у него есть? Есть только топор, аркан, телега, лошадь и злополучная бочка с соляркой. Присев на траву возле телеги, Кадим стал думать. Конечно, лучше всего было бы обратно загрузить бочку на телегу и поехать домой. Но как? Она тяжёлая, загрузить бочку Кадим один не сможет. Почему один? У него есть лошадь, сильное животное, её можно использовать. Но как? И тут Кадима осенило: надо придумать приспособление, на котором лошадь затащит бочку на телегу. И голова лихорадочно заработала. Механизм можно сделать из жердей! Топор у него есть, тоненьких деревьев в недалёком лесочке полно. Только надо придумать, какое это будет приспособление. Понадобятся гвозди. А они есть в стареньком холщовом мешке на дне телеги! Кадим уже представил, как тяжелая бочка медленно скользит на жердях вверх, как лошадь тянет аркан, оцепивший бочку и прикреплённый к дуге лошади. И вот, наконец, как бочка с грохотом скатывается с края телеги на дно. Да, это возможно! Кадим это сможет сделать! И он будет жить, его не расстреляют!

Приступил к осуществлению задуманного. Лошадь с телегой вернул туда, где упала бочка, как можно ближе к бочке, распряг лошадь и привязал её к телеге. Потом с топором побежал в лес. Срубил два молодых дерева, сделал жерди одинаковой длины. Концы срубил под углом. Это было важно! С одного конца он прибьёт жердь к телеге. С другого конца удобнее было засунуть жердь под бочку, если под углом.

С трудом повернул в удобное положение тяжелую бочку. Засунув под неё толстый конец жерди, тонкий конец прибил гвоздём к краю телеги. То же самое проделал со второй жердью. Всё. Механизм вчерне готов.

Осталось самое главное: надо каким-то образом просунуть под бочкой аркан. Как это сделать? Должен же быть выход! Должен! Кадим напряженно думал. И придумал. Ничего другого не оставалось, как вскопать землю под бочкой в двух местах. Лопаты нет, но есть топор. Быстро побежал в лес, срубил дерево и сделал палку с острым концом. Стал копать. Земля была очень твёрдая, с камнями. Больше приходилось рубить, чем копать. Кадим потерял счёт времени, натёр руки в кровь, но продолжил работу.

Наконец, вскопал, просунул аркан, завязал. Всё. Теперь другой конец аркана надо прикрепить к дуге лошади так, чтобы она могла вытянуть бочку. Это легко. Теперь всё зависит от лошади.

Поставив её в нужное место, Кадим взял лошадь под уздцы и потянул. Не поняв, что она привязана, лошадь сначала резко дёрнулась. Аркан остановил её. Лошадь отбросило назад. Как будто обидевшись, она встала и упёрлась. Как бы Кадим не тянул её вперёд, она не двигалась. Тогда Кадим встал перед лошадью, посмотрел ей в глаза и сказал:

– Помоги мне! Только ты можешь меня спасти. Надо вытащить бочку и поместить на телеге. Пожалуйста!

Потянул её под уздцы снова. Лошадь нехотя стала тянуть аркан. Ей тоже было нелегко. Кадим заметил: бочка сдвинулась с места. Внутри потеплело: значит, он всё сделал правильно. Погладил лошадку по щеке и стал тянуть ещё. Лошадь сделала шаг вперёд, а потом ещё, ещё. Бочка со скрипом поднималась по жердям. Кадим от волнения перестал дышать. Неужели удастся? Но расслабляться рано: лошадь надо тянуть ровно вперёд, иначе бочка скатится в сторону. Законы физического мира! Кадим очень любит эту науку – физику. Но удастся ли ещё поучиться, получить образование – это вопрос.

И вот, наконец, желанный грохот: бочка упала на дно телеги. Обняв голову лошади, Кадим снова громко заплакал.

Приехал он домой только под утро. Рассказывать истинную причину позднего возвращения никому не стал. Да никто и интересовался. Военное время, а Кадим – помощник председателя, мало ли какие у него дела! Раньше бабушка Мухлиса могла поинтересоваться. А сейчас она стала ко всему безразличная – болеет.

Бабушка Мухлиса

Мухлису с рождения считали «наказанием рода». Она была последним ребёнком в многодетной семье. Родилась очень слабой, но выжила. Много раз в детстве она слышала, как взрослые с горечью говорят о ней: «Лучше б она не выжила!»

Однако девочка росла. Худенькая, задумчивая, очень красивая в своей вечной печали, она, несмотря на слабость, должна была работать, как все, с утра до вечера, ибо в крестьянской семье иначе не выжить. Мухлиса и работала: таскала воду в тяжёлых вёдрах, полола огород, носила дрова, чистила посуду, мыла полы, ухаживала за скотиной…Но она делала всё медленно, неловко, раздражая старших, у которых «всё в руках горело».

Когда девочка подросла, родители стали переживать, что эту бестолочь никто замуж не возьмёт. Мать стала усиленно учить дочь готовить еду в надежде на то, что, возможно, кто-то соблазнится этим достоинством девушки.

Но, вот беда, Мухлиса ненавидела готовить. Особенно она не любила месить тесто. Для того, чтобы мять это тугое, вязкое тесто, нужна сила. У Мухлисы её не было. Да что там говорить, вся работа, что на поле, что дома, что в огороде, требовала силы!

Иногда мама отправляла девушку в сарай доить корову. Мучительное дело! Обычно всё начиналось неплохо, даже весело. Молоко шумной струйкой выстреливало по дну ведра с каждым лёгким сжатием соска. Из переполненного вымени оно само готово было вытечь! Казалось, что будет так до тех пор, пока не наполнится ведро. Но постепенно молока в вымени становилось меньше, и сжимать приходилось всё с большей силой. К тому времени, когда ведро наполнялось наполовину, руки и пальцы уставали так, что вообще отказывались сжимать. Дальше начиналась пытка. Мухлиса должна была напрячь все жизненные силы, чтобы выдоить всё молоко до конца.

К концу дойки обе: что Мухлиса – от перенапряжения, что корова – от непривычно долгого стояния на одном месте, приходили в состояние крайнего изнеможения. Бывало, корова убегала с места дойки, опрокинув полное ведро с молоком, или же ногой влезала в ведро, пытаясь убежать. В таких случаях девушке сильно попадало…Плакала украдкой от обиды…

То ли от понимания своей неприспособленности к жизни, то ли из-за внушения

родителей в никчёмности, Мухлиса ещё в детстве решила, что замуж она не выйдет. Проживёт как-нибудь одна. Да и не возьмёт её никто.

Но в жизни всё оказалось не так. Живущий через улицу парень Лукман послал сватов к Мухлисе, как только девушке исполнилось семнадцать. Родители Мухлисы сватам отказали, сославшись на то, что рано. Никто не спросил мнения у Мухлисы. Она, понятно, отказалась бы, но её сильно задело, что с ней совсем не считаются, будто она вещь какая.

Вечером мама Мухлисы, надев красивые одежды, взяв гостинец, пошла к родителям Лукмана, чтобы объяснить истинную причину отказа. Чтоб не обижались и зла не держали. Они, родители Мухлисы, добра желают Лукману. С такой женой, как Мухлиса, ему хорошей жизни не будет. Лукман, здоровый, толковый и работящий парень, найдет себе более подходящую жену. А их дочери Мухлисе, бедняжке, суждено прожить одной без мужа. Такова, мол, её судьба.

Этот разговор состоялся в большой комнате между родителями парня и девушки, но Лукман всё услышал. Он возмутился про себя: зачем они так унижают бедную девушку? Лукман любит её, и ему всё равно, умеет она доить корову или нет. Если слабенькая, окрепнет. Он всё сделает для того, чтобы она стала здоровой! Лукман решил, что обязательно добьётся своего – женится на Мухлисе. Но для этого надо было получить благосклонность девушки. Не скоро, но он её получил. Мухлиса согласилась стать женой Лукмана. Родители парня, увидев решительность сына, сказали: «Твоя жизнь – ты решаешь, с кем жить. Только, пожалуйста, живи со своей женой отдельно от нас, чтобы мы не страдали, наблюдая за вашей бестолковой жизнью!»

Мухлиса согласилась по нескольким причинам. Ей захотелось доказать родителям, что она может создать семью и быть хорошей хозяйкой. Но главное было даже не это. Постепенно Лукман стал ей нравиться. Черноволосый и синеглазый, с ярко-красными пухлыми губами, всегда улыбающийся Лукман был завидным женихом. К тому же семья у Лукмана была не бедная. Мухлиса решила: а почему бы не попробовать? Вдруг всё сложится?

Устроили небольшую свадьбу, молодые стали жить вместе. К великому счастью Мухлисы и Лукмана, сразу же нашлась возможность молодым жить отдельно. Получилось так, что дядя Лукмана, потерявший во время эпидемии малярии в течение одной недели двух детей и жену, ушёл жить к одной вдове с четырьмя детьми в её дом. Свой дом у него уже год пустовал. Как только поженились, Лукман и Мухлиса пошли к нему с просьбой разрешить им пожить в его доме. Дядя с радостью согласился: дом в деревне быстрее приходит в упадок, если он стоит пустой.

Взяв с собой наспех собранное приданое Мухлисы, молодые перебрались в дом дяди. Он был большой, шестистенный, просторный. Лукман, старше Мухлисы на четыре года, оказывается, уже две зимы ездил в город на заработки и накопил немного денег. Купили лошадь. Родители Мухлисы дали двух овечек.

Мухлиса не могла поверить своему счастью! Как по волшебству, у неё вдруг появился муж, дом, и даже своё хозяйство. Стоило постараться быть хорошей хозяйкой! И она старалась. Заметила, что, если больше кушать, то и сил больше. Стала есть, даже если не очень хотелось. Немного поправилась, окрепла. Лукман был очень добр и внимателен. Сильный, всегда в хорошем расположении духа, на поле он работал за двоих: за жену и за себя. Мухлиса занималась в основном домашними делами. Готовить любимому человеку оказалось не так уж и сложно. Смешно было вспоминать, как раньше она ужасалась обязанностей жены. Всё оказалось не так уж страшно! Один за другим родились дети: сын и дочь. Со временем дом дяди Лукман и Мухлиса выкупили.

Казалось, что в этом доме навсегда поселилось тихое счастье. Дети росли.

Беда пришла внезапно. Началась война с Германией. В 1914ом году Лукмана забрали на войну. От горя Мухлиса слегла, но пришлось встать, потому что дети хотели есть…Стала жить, ожидая возвращения мужа, считая дни, но Лукман погиб в первый же год войны.

Много бед перенесла вдова Мухлиса с детьми. Бывало, что детей кормить нечем, печку топить нет дров, одевать нечего. Жила, как замороженная. Продолжала изо дня в день работать – детей поднимала.

Между тем, в стране наступило смутное время. Дошли слухи, что в столице царя скинули, началась гражданская война. Мухлисе было безразлично, что творится в столице, есть там царь или нету его там, ей бы вот детей прокормить да сохранить. Эта война между белыми и красными, будь она неладна, никак Мухлису не коснётся – мужа уже убили.

Но она коснулась, да ещё как. Так получилось, что один брат у Мухлисы пошёл воевать на стороне белых, а другой – на стороне красных. Эти два брата жили по соседству и до революции были очень дружны. Между дворами даже забора не было! И жёны братьев во всём помогали друг другу. А сейчас братья стали врагами, воевали друг против друга, а их жёны и дети делали вид, что не замечают друг друга за кое-как возведённым забором, выходя утром во двор.

Мухлиса не ходила ни к тем, ни к другим, боясь обид. Она не знала, кто из братьев прав: тот, который воюет за Советскую власть или тот, кто воюет за свергнутого царя. По ночам ей снились страшные сны: она видела, как братья стреляют друг в друга…

Самое страшное было впереди. В деревне началась эпидемия чёрной оспы. Мухлиса и её дети, заразившись от соседей, заболели. Мухлиса выжила, а дети умерли.

Оставшись совсем одна, с лицом, изрытым оспой до неузнаваемости, Мухлиса долго не могла понять, как ей дальше жить. Но ислам учит смирению! Значит, надо проживать отпущенный тебе срок, проявляя должное смирение и терпение. И Мухлиса жила. Со временем боль притупилась и утихла, Мухлиса научилась жить одна. Оба брата не вернулись с войны, и Мухлиса была уверена, что они убили друг друга.

Когда пришла Мафтуха апа и предложила перебраться к Кадиму, чтобы сирота не умер зимой от голода, Мухлиса долго думала, прежде чем согласиться. Здоровье её в последние годы сильно пошатнулось. Ухаживать за ребёнком, пусть даже уже подростком, нет никаких сил. И желания особого не было. Но Кадим был совсем один, как и она. Мухлиса, как и этот мальчик, хорошо знает, что такое одиночество. Не справляясь с тяжестью чувства пустоты вокруг, сколько раз обращалась она к Богу с просьбой послать ей смерть? А этот ребёнок ещё только начинает жить! Жаль его. Он нуждается в уходе: слишком мал, чтобы жить самостоятельно. И старуха приняла решение. Если Бог захочет, Мухлиса поживёт ещё несколько лет, и Кадим успеет за это время стать взрослым.

Очень скоро Мухлиса поняла, что не успеет. Летом, когда Кадиму исполнилось пятнадцать лет, она почувствовала, что ей осталось жить совсем недолго. Какая-то серьёзная болезнь точила тело. Мухлиса, превозмогая боль, продолжала вставать и готовить самую простую еду мальчику к его возвращению с работы. Хлеб печь, конечно, Мухлиса уже не могла. Им делилась соседка Мафтуха. Она очень выручала Кадима и Мухлису своей помощью, особенно после того, как её сын Салим ушёл на войну. Зимой, когда Мухлиса перестала вставать, Мафтуха ухаживала за ней. Ужин Кадиму готовила тоже она. В самом конце зимы Мухлиса умерла. Её тихо похоронили. Пришлось мёрзлую землю рубить топором, чтобы вскопать могилу.

Кадим снова остался один.

Наступила весна 1944го года.

Ночная гостья

Без бабушки Мухлисы жизнь Кадима стала сложнее. К тому же наступило самое напряженное время в колхозе – время посева. Обедал Кадим на поле. Как и в довоенное время, Фатиха апа готовила трактористам, вернее, теперь трактористкам, суп. Очень редко суп был с бараниной, чаще он был пустой, без мяса. Всё равно ели с удовольствием, к тому же его можно было сдобрить катыком или сметаной. Теперь и хлеба Фатиха апа отрезала сама, по небольшому кусочку каждому.

Кадим подъезжал на обед верхом на лошади. Он целые дни проводил на лошади, иначе ничего не успеешь. Обязанностей у него хватало. Рано утром приезжал на поле и каждой женщине выделял участок для работы, используясажень. Потом выполнял поручения правления колхоза. Вечером, получив в амбаре от деда-кладовщика зерно, ехал обратно на поле. К тому времени, когда Кадим подъезжал, женщины, закончив работу, собирались на краю поля. Ждали. Кадим слезал с лошади, развязывал мешок и насыпал каждой в передник по алюминиевому черпаку зерна. Вот этим зерном женщина должна была накормить всю семью, а у некоторых из них дома по пять-шесть детей, да ещё есть старики! Кадима часто подмывало насыпать чуть больше тем, у кого особенно большая семья. Но – нельзя, за каждым его движением внимательно наблюдают десятки пар глаз. В самом конце раздачи, на самом дне, должен остаться один черпак зерна – это доля самого Кадима. Но каким-то чудесным образом на дне никогда ничего не оставалось. «Ну и ладно! – утешал себя Кадим. – Не умираю от голода, вот и хорошо».

Вообще-то Кадиму жилось сносно. Да, работы очень много, но зато никто не унижает, не говорит, что он – сын врага народа. Правда, одна женщина как-то орала на всё поле, что Кадим – вредитель. Ей казалось, что Кадим каждый раз нарочно даёт ей самый труднообрабатываемый надел. Она, мол, давно это заметила. Но Кадим её никогда не обижал! Участки поля очень разные – этого никто отрицать не будет. Где-то земля твёрдая, где-то мягкая, где-то сорняков больше, где-то меньше. Кому-то достаётся более длинная борозда, кому-то – покороче. Но Кадим старается быть справедливым! Сложно это. Хороший глазомер помогает, да и умение быстро считать в уме. Но всё равно всем не угодить – это он понял давно. Иногда хочется сбежать куда-нибудь. Спрятаться от этих забот. Но нельзя – в стране война.

На обед Кадим приезжает всегда последним. Малика апа оставляет ему еду в глубокой тарелке, закрыв суп большим листом лопуха. И оставляет горбушку хлеба – знает, что Кадим хрустящую горбушку любит. Иногда, перестав мыть посуду, вытерев руки о передник, подходит к столу и садится напротив, когда Кадим кушает. Расспрашивает, что и как. Кадим любит с ней беседовать. Приятно знать, что хоть кто-то заботится о тебе.

В последнее время трактористка Махинур стала тоже опаздывать. Теперь Малика оставляет два обеда. Стоит Кадиму появиться около полевой столовой, тут же Махинур подъезжает. Садится напротив Кадима за стол со своей миской, и смотрит с восхищением на парня. Улыбается. Кадим смущается, но ест. Малика апа, потерпев это безобразие несколько дней, возмутилась:

– Ну что ты, Махинур, смущаешь парня? Покушать ему не даёшь! Не стыдно тебе? Тебя, небось, мама вечером хоть картошкой или супом с лебедой покормит, а его – никто! Этот обед – вся его еда за день!

– Ты что, Малика апа, не поняла? Нравится он мне очень! Такой красивый, что глаз не оторвать! Да что там нравится, влюбилась я в него! – дерзко ответила Махинур, пытаясь поймать взгляд Кадима.

– Опомнись, девонька! Тебе сколько лет? Двадцать? А парню только шестнадцать исполнилось. Отстань от него! – попыталась осадить Махинур Малика

апа. Кадим промолчал.

Однажды, когда Кадим и Махинур кушали, полил сильный дождь. Кадим вскочил и спрятался под деревом с большими ветвями. Оно росло недалеко от кухни. Прислонился к стволу. Махинур тоже прибежала и… прижалась спиной к груди Кадима. Она прижималась так сильно, что Кадиму стало и жарко, и неловко. Её волосы касались губ и носа Кадима, он почувствовал их запах. Этот запах был так приятен, что у Кадима закружилась голова. Ему было и страшно, и приятно одновременно. Он мог бы так простоять всю жизнь, и ему бы не надоело! Платье Махинур немного промокло, и Кадим сверху заметил, что на груди оно прилипло к телу, чётко очерчивая эти два прекрасных бугорка. Кадиму вообще трудно стало дышать.

Дождь усилился. Он стал проникать и под дерево. Девушка всё сильнее прижималась к бёдрам Кадима своими крепкими ягодицами. Это был ужас! Кадиму сильно захотелось её крепко обнять, потрогать эти маленькие груди, повернуть к себе и целовать её в глаза, в губы. Он напряг всю силу воли, чтоб не делать этого.

Так и простояли, пока не прошёл дождь. Не понял Кадим, что это было, сколько времени прошло, и что теперь будет. Но что-то точно изменилось. Его жизнь чем-то наполнилась. Пока Кадим не понял – чем. Легонько оттолкнув девушку и не взглянув на неё, Кадим запрыгнул на свою лошадь и умчался по делам.

Прошло несколько дней. С Махинур Кадим старался не встречаться – стыдно как-то. Ему это удавалось. Но теперь он думал о ней всё время, не переставая. Особенно стало мучительно по ночам. Стоило закрывать глаза, перед Кадимом появлялась Махинур с горящими от счастья глазами. Какой уж тут сон! Только под утро засыпал – усталость брала своё.

Кадим не знал, как ему жить дальше без Махинур. А ведь Малика апа говорила, что между ними ничего быть не может! Ей уже двадцать, а ему всего шестнадцать! Он ещё слишком молод, чтобы жениться! И потом, ему учиться надо! Вот кончится война, надо будет продолжить учёбу, какая уж тут женитьба!

Глубокой ночью тихо постучали в дверь. Кадим, лежавший без сна, вылез из постели и пошёл к дверям. Спросил, кто. За дверью была Махинур. Кадим, сильно волнуясь, поднял щеколду. Дверь открылась. Девушка, ничего не сказав, ловко прошмыгнула мимо Кадима, юркнула в сени. Пока Кадим закрывал дверь, она убежала в дом. Кадим зашёл следом. В темноте Махинур не было видно. Кадим тихо позвал её. Никто не отзывался. Тишина. Махинур спряталась, догадался Кадим. Включать лампу не хотелось – это долго, да и… зачем? Постояв немного в растерянности, парень лёг и стал ждать. Вдруг откуда-то выскочила Махинур и прыгнула в постель, как дикий зверёк. Она была совершенно голая!

Войне конец. Что дальше?

Кадим влюбился. От любви он стал полоумным. Он ни о чём и ни о ком не хотел думать, кроме как о Махинур. Он всё время хотел быть рядом с ней, обнимать её, ласкать её, говорить с ней. Это была настоящая пытка, потому что от Кадима по-прежнему требовали выполнения всех возложенных на него обязанностей помощника председателя. Кадим выполнял, иногда – с трудом. Днём Кадим всё время ждал наступления ночи. Ночью он ждал свою радость – Махинур. Редко, но она прибегала! Какая же она красивая, его любимая! При одной мысли о ней у Кадима появлялось ощущение, что он поднимается на небеса и летит, а не просто скачет на лошади по земле. С Махинур на полевой кухне они теперь почти не встречались, а при встрече вели себя, как обычные знакомые. Малика апа радовалась – вот ведь как хорошо: наконец-то девушка образумилась и отстала от парня!

Весенние полевые работы подходили к концу. Колхозницы выдохнули: теперь можно немного расслабиться. Чувствовалось, что и война приближается к концу.

Зимой Мафтуха получила похоронку на Салима. Три дочери Мафтухи к этому времени стали уже вдовами. И вот теперь сын погиб. Её любимый единственный сыночек! Кадим, как мог, поддерживал Мафтуху. Старался помочь ей по хозяйству, часто забегал вечерами проведать. Бедная старушка с трудом справлялась с горем.

А сам Кадим сгорал в пламени любви. Махинур жила с матерью, прибегать украдкой по ночам ей было непросто, но ей это удавалось. Ещё неизвестно – кому было труднее: ей – убегать от матери, или Кадиму – ждать любимую бессонными ночами, прислушиваясь к каждому шороху! Чего только он не передумал этой зимой! По шариату, он должен был жениться на Махинур, не откладывая! Возможно ли это? Кадим всей душой хотел бы этого! Он готов прожить с Махинур всю оставшуюся жизнь! Они поженятся – мулла почитает никах, не будет сопротивляться. Махинур переберётся к нему, война закончится, заживут счастливо. Всё здорово, но…Но ведь Кадим мечтает об образовании! Кадим с шести лет решил, что он будет или учителем, или учёным! Он не собирается остановиться на семи классах! Вот он и деньги по крохам копит, потому что учёба в десятилетке платная! Давно уже решил, куда поедет после войны – в райцентр! Проезжая там мимо школы, всегда думал о том, что скоро он в этой школе будет учиться!

Если Кадим женится на Махинур, родятся дети, надо будет содержать семью. Об учёбе придётся забыть. Но Кадим совсем не готов к этому! Как же ему быть?

Тем не менее, Кадим за зиму несколько раз заговаривал с Махинур о женитьбе. Девушку такие разговоры только веселили. Она принималась хохотать, увидев, что Кадим обижается, говорила, что надо подождать конца войны. А там, мол, посмотрим.

Да, война подходила к концу, но как же тяжело было в колхозе в посевную без мужчин! Трактористки, хрупкие девушки, валились с ног от усталости! Махинур не приходила, Кадим понимал, почему её нет. Он сам к концу посевной стал сваливаться с лошади от недосыпания и накопившейся усталости.

А в мае наступил тот самый знаменательный день! Война закончилась! Люди радовались, как никогда! Это была всеобщая радость! Никто не остался в сторонке! Плакали тоже вместе, вспоминая погибших. Ведь в деревне все друг друга знают с рождения! Страшно подумать – почти все молодые мужчины остались лежать где-то. Только десятка два скоро вернутся обратно!

Кадим и Пантелей ждали их возвращения с нетерпением. Мужских рук ох как не хватает в колхозе! Кроме того, Кадим лелеял надежду, что его сразу же освободят от должности председателя, как только вернутся мужчины из их деревни. Ведь осенью Кадим пойдёт учиться в восьмой класс! И с Махинур нужно серьёзно поговорить о дальнейшей совместной жизни, но она чего-то перестала приходить. Кадим стал беспокоиться…

Как только вернулись мужчины с фронта и закончилась посевная, Махинур уехала в город. Уехала втайне, никого не известив. Не попрощавшись с Кадимом. Не поговорив.

Попросила старика конюха отвезти в райцентр ночью, и тот не смог отказать. Уж очень хорошая, мол, девушка…

Узнав, что Махинур уехала, Кадим два дня не мог ни есть, ни спать. А потом усталость взяла верх. Да и проблем в колхозе с окончанием войны чего-то меньше не стало… Постепенно боль притупилась, обида отпустила. Наверное, она решила, что для обоих так будет лучше? Ведь она знала о мечте Кадима об учёбе! Может быть, это и правильное решение? Он разыщет её, как только закончит десятилетку! Всего три года надо ждать! Но вдруг она к тому времени окажется замужем? Может, и окажется. Тогда Кадим тихо уйдёт. А вдруг она не будет замужем? Тогда они поженятся! Но как же хочется обнять её прямо сейчас! Часто в ночи Кадиму казалось, что она тут, рядом, в постели, и тихо сопит, как раньше. Протягивая руку, ощущал холодную пустоту. Нет её там. Кадим опять остался совсем один.

В конце августа, сдав дела новоизбранному председателю, заколотив окна и двери своего дома, завернув свои небольшие сбережения в тряпичный узелок, положив в свой деревянный чемоданчик бельё и одежду, Кадим уехал в райцентр учиться. Накануне Мафтуха апа устроила прощальный ужин. Всё больше говорили о Салиме. Когда Кадим стал уходить, Мафтуха апа вдруг сказала:

– Не разыскивай её, Кадим! За то время, пока ты учишься, много воды утечёт, всё сильно изменится. Прежних отношений уже не будет!

– Хорошо! – сказал Кадим, потупившись и покраснев до ушей.

– На каникулах приезжай в деревню! – похлопала по спине Мафтуха апа.

Отвезти Кадима в райцентр колхоз обязал того самого старика-конюха. Хоть это было раннее утро, возле ворот собралась куча народу. «Как будто на войну провожают!» – подумалось Кадиму. Он оглядел лица соседок. Добрые взгляды, грустинка в глазах…Опять Кадим уезжает. Теперь, возможно, навсегда. Прощай, родной дом!

Начинается новая, совсем взрослая жизнь!

Эпилог

Как только закончил десятилетку, Кадима сразу же забрали на срочную службу. Он попал на Черноморский флот, в город Севастополь. Стал моряком. Ему на службе нравилось всё: корабль, матросы, форма, которая ему очень шла, красивый город Севастополь, Чёрное море. Служил с удовольствием три года.

С самого начала службы Кадим на корабле научился играть в шахматы. Очень скоро стал побеждать весь личный состав, а потом и командный состав, включая капитана. Стал участвовать в соревнованиях между командами кораблей и побеждал. Капитан стал вечерами приглашать смышлёного парня к себе сыграть партию-другую. Расспрашивал о его детстве, о жизни до службы. Кадим рассказывал всё, кроме одного. Не говорил, что он – сын «врага народа».

Капитан же, узнав, что Кадим – сирота, что мечтает стать учёным, решил помочь парню получить высшее образование. Вместе определили, в какой вуз Кадим пойдёт. Очень подходит горный институт в Москве. Капитан стал хлопотать. Направление, характеристику даст он сам. Но нужна справка с места жительства Кадима. Капитан послал запрос в далёкую татарскую деревню в республике Башкортостан. Стал ждать.

Ответное письмо пришло через месяц. Но оно было совсем не то, что ждал капитан. Письмо было от председателя сельсовета. Председатель лично написал длинное и злобное письмо капитану, что он пригрел на груди сына «врага народа». Возмущался бездействием органов на флоте, угрожал, что, раз комиссары дремлют, он сам примет меры. Вот тогда, мол, капитану несдобровать.

Шёл 1951ый год. С такими письмами приходилось считаться. Капитан уничтожил письмо. Но прежде вызвал Кадима к себе и дал ему его прочитать.

Вот кто написал кляузу на отца! Вот кто сделал Кадима сиротой! Подозревал Кадим. Но не был уверен. Теперь сомнений не было!

Когда Кадим вернулся со службы в родную деревню, председателя сельсовета уже не было в живых. Он умер от старости. Поговорить Кадиму с ним не удалось.

В дом Кадима собралась вся деревня. Всем было любопытно: в первый раз вернулся со службы моряк. Рассматривали и трогали его матросскую одежду и обувь и цокали языком, восхищаясь и завидуя: «Повезло тебе, парень! На многие годы обеспечен добротной и красивой одеждой!» Особенно всем нравился белый китель. Надо же, какая красота! Расспрашивали: каково оно, море?

Осенью Кадим поступил в двухгодичный учительский институт в ближайшем городе. А потом закончил педагогический институт, уже пятилетний, стал учителем физики и математики. Проработал учителем более сорока лет. Любимый учитель тысяч и тысяч учеников…Спасибо тебе, папа, от одной из твоих учениц – от меня…

Оглавление

Детство и юность Кадима

2ая часть

3я часть