Евангелина и мятный пряник [Наталья Николаевна Гайдашова] (fb2) читать онлайн

Наталья Гайдашова Евангелина и мятный пряник

Глава 1. Знакомство с Мишкой и Евангелиной

В одной семье родилась девочка. Папа и мама были очень счастливы. Мама хотела назвать дочку Евой, а папа – Ангелиной. Тогда, чтобы не было обидно никому, они решили, что дочь назовут Евангелиной. Как только родители приняли такое решение, то сразу оба признали, что Евангелина самое красивое имя на свете. А так как их доченька была красивой девочкой, то и имя должно было ей соответствовать. Кроватка, в которой она спала, была белого цвета с красивым ажурным занавесом, через который не проникали солнечные лучи ранним утром и не будили девочку. Коляска, в которой вывозили Евангелину на прогулку, была тоже белого цвета, одежда для малышки покупалась только светлых тонов. Все вещи, что окружали Евангелину, светились чистотой и свежестью.

Шли годы, и Евангелина по-прежнему радовала маму и папу. Она была воспитанной и послушной девочкой, очень любила своих родителей, и они тоже очень любили её. Волосы у Евангелины были такие рыжие, что на ум сразу приходило сравнение с апельсином. Папа так и называл дочку в шутку – Апельсинка. В одежде всё также предпочтения отдавались светлым тонам, а ведь известно, что рыжие волосы лучше всего подходят к светлому тону.

В положенное время Евангелина пошла в школу. Учиться ей нравилось, учителя и дети относилось к ней хорошо, и проблем в школе у неё не было. Мама и папа помогали ей во всём, вообще, жили они очень дружно.

Примерно в то же время, когда родилась Евангелина, на другом конце города родился мальчик. Родители назвали его Михаилом. Он был третьим ребенком в семье. Два старших брата Миши учились в школе. Мама заставляла их по очереди сидеть с младшим братиком, так как постоянно была занята домашними хлопотами. Папа возвращался вечером с работы домой очень усталый, ему не хватало сил заниматься сыновьями, он рано ложился спать, рано вставал утром и уходил на работу, а возвращался домой поздно вечером.

Так сложилось, что старшие братья, которые вынуждены были нянчиться с Мишей, потому что очень скоро мама пошла работать, стали срывать свою злобу на младшем брате. Они забирали Мишу из детского сада по очереди. Между собой они договорились, что один из них сидит дома с братом, другой идёт гулять на улицу. На следующий день они менялись местами. Конечно, такая жизнь им не нравилась, и они во всех своих бедах обвиняли маленького Мишу. Однажды, разозлившись на брата, потому что ему очень хотелось пойти на улицу к друзьям, старший брат заставил Мишу залезть под стол и сидеть там, пока не вернется мать с работы. Когда же Миша пытался выбраться из-под стола, то брат запихивал его туда ногой, при этом больно толкая Мишу. Миша и просил брата выпустить его, и плакал, всё было бесполезно. Старший брат рассказал среднему о наказании, которое он придумал для Миши, и теперь средний брат тоже держал Мишу под столом. Братья припугнули Мишу, что если он расскажет родителям, то ему будет ещё хуже, они будут закрывать его в тёмной кладовке. Миша боялся темноты и поэтому сидел под столом смирно.

 Как-то воспитатель в садике пожаловалась маме Миши, что он стал очень агрессивным: дерётся с мальчиками и обижает девочек. Мама отругала Мишу, но лучше не стало. Теперь уже регулярно поступали на него жалобы. Когда же пошел Миша в школу, то в скором времени превратился в самого непослушного ученика в классе. Дружить с ним никто не хотел, потому что был он задирист и драчлив. В конце концов родители детей решили на собрании, что Мише надо перевестись в другую школу. А одна родительница выкрикнула в сердцах, что ещё было бы не лишним, показать Мишу психиатру.

Мишин папа сказал Мишиной маме, что будет лучше, если они переведут сына в другую школу. Раз уж невзлюбили их сына, то теперь жизни ему не будет в классе. Вот так и попал Миша в школу, где училась Евангелина.

В то утро Миша проснулся раньше всех. На соседней кровати спал Серёга – средний брат. Старший служил в армии. Миша смотрел на Серегу и думал: «Вот бы сейчас подойти и накрыть ему лицо подушкой. Он бы задергался, забрыкался, только у меня было бы столько силы, что он не смог бы выбраться и дергался бы до тех пор, пока я его не отпустил. Посмотрел бы я тогда, кто из нас «дрищ». Достал он меня, чуть что сразу обзывается или руку заломит за спину и гнёт меня к полу, будто я пластилиновый и у меня костей нет. Один раз я отцу сказал, а он мне отвечает: «Сопротивляйся, вырабатывай характер!» Как сопротивляться-то, если Серый здоровей меня раза в три. И вообще он полный придурок. Если что не по нему, сразу руки распускает. Его ещё в детстве отец учил, что если его кто-нибудь задирает, то сразу надо в пятак бить. Так вот и научил на свою голову. Сколько Серый этих пятаков разбил, так со счету уже сбились.

Эх, сегодня иду в новую школу. Думаете боюсь? Не-а, не боюсь. Какая разница. В старой школе доставали и в новой будет не лучше. Учителя везде одинаковые, выберут себе любимчиков и носятся с ними как курицы с яйцами. Следующие у них те, кого они не замечают и напоследок, обязательно худший ученик, просто позор класса, если пристали, всё, пиши пропало! Загрызут. Со мной тоже самое было. Пристали все разом и учителя, и отличники. Короче, сожрали меня и выплюнули. Верите, никто даже слова хорошего про меня не сказал. Забыли, как я больше всех макулатуры собрал, и… Ну и ладно! Не помню, что еще сделал, но точно, что-то сделал за пять лет. Самое обидное, что, когда я последний день в школе был, «Головешка», это наша классная, ее все так за глаза зовут, даже её любимчики, сказала мне самым противным голосом, который только можно представить: «Желаю тебе, Миша, успехов в новой школе. Надеюсь, ты осознал свои ошибки и больше не будешь их совершать!» Говорит, а сама бусы на палец наматывает. Что это у них за манера побрякушки носить, и ещё постоянно вертеть их в руках. И такие дурацкие у них эти бусы, как у дикарей с какого-нибудь острова. Все училки в школе с бусами ходили, мода у них такая. А «Головешка» так самая модная, иногда нацепит на себя по двое бус, ходит воображает. Я помню, один раз, даже отвечать ей на уроке домашку не стал. Выучил, но не стал. Она, знаете, встала так между партами, схватилась за свои бусы и опять мне таким противным голосом:

– Ну, что Селезнев, опять не выучил стихотворение?

Сказала бы просто: «Селезнев, рассказывай стихотворение».

Так ведь нет, сразу с упреков начала, а самое главное, вертит эти чёртовы бусы, как будто удавить себя хочет. Удавила, так никто и жалеть бы не стал.

– Опять не выучил, – отвечаю.

 А она так радостно:

– Понятно! Два тебе ставлю.

 И бусы свои отпустила. А вот когда Милка отвечала, она уже за них не хваталась, и так сладенько улыбалась, дескать, молодец, умничка. Это её любимое слово для любимчиков. Про меня бы в жизни так не сказала.

Ладно, буду вставать, а то все бока пролежал. Мамка, слышу, пошла в ванную. Я вообще спать не люблю, сплю совсем мало, проснусь и лежу до утра, а вставать нельзя, если нечаянно Серого разбужу, так сразу огребу от него. Он-то соня, его хлебом не корми, дай поспать. Если только училки в новой школе тоже ходят бусами обвешанные, то всё – хана мне!»

Глава 2. Отчего у Мишки руки пахли мятой

«Ну и денек сегодня выдался! Всю муть во мне подняли. Как же я ненавижу школу! Чтобы она в тартарары провалилась! Пришли мы с мамкой к первому уроку, она меня сдала классной и ушла, а перед уходом наклонилась и прошептала мне: «Веди себя сыночек, хорошо». Нет чтобы удачи или терпения пожелать, или сказала бы мне просто: «Не обращай внимания». Так нет, учит меня: «Молчи в тряпочку». Вот всегда она так, испортит настроение, ей-то что, а мне потом отдувайся.

Ладно, пришли мы в класс, классная говорит, это новый ученик тра-та-та, тра-та-та. А я её даже не слушаю, смотрю в пол. Посадили меня за третью парту слева. Это на самом деле важно, куда тебя посадили в классе. Меня посадили на хорошее место. Я даже удивился, думал опять на «камчатку» отправят. Первым уроком была литература. Училка сидела за столом, а как только классная ушла, встала в проход между партами и забубнила. Я смотрю, а у нею бусы висят. И не просто бусы, а в три ряда белиберда какая-то, да ещё зеленного цвета, будто у лягушки отняла на болоте. Всё, думаю, пропал я. И так мне вдруг кисло стало, что даже глаза защипало. Вы только не думайте, что я нюня. Просто такая безнадёга накатила, что представил я себя у бабушки в деревне. Сижу на берегу реки с удочкой. Тишина вокруг, рядом ни души, сижу на поплавок глазею. Так увлёкся, что не заметил, как и урок кончился. На перемене к девчонке, что впереди меня сидела, другие подошли. Обступили её и «шу-шу-шу», как мыши заскреблись и всё в мою сторону глазами зыркают и хихикают. А эта, что впереди сидит, даже не оглянулась ни разу. Сразу видно – воображала. Коса у неё рыжая и у единственной из всех девчонок атласная лента заплетена, белая. У других куриц волосы короткие, модные, а она единственная с косой. Я это сразу приметил, в глаза бросается. Я всех девчонок курицами зову, они на них очень похожи. У бабушки в деревне куриц целый сарай. Так вот, девчонки как соберутся вместе, так сразу и закудахчут, да и глупые они такие же как куры. И бегают также, руки раскрылепят и со стороны в сторону переваливаются. Умора и только! Короче, я их терпеть не могу. Не кур, а девчонок. К курам-то я хорошо отношусь. Ладно, эти-то пошушукались и разошлись по своим местам, звонок прозвенел. А рыжая ни разу и не оглянулась. Задавака, только мне плевать.

Я за партой сижу с девчонкой. Маленькая такая, круглая как шарик, и очки на носу. А нос у неё как пуговица. Она локти растопырила на парте, это видите ли её часть. Мне-то смешно, а она губы сжала и сердито смотрит на меня. Страх нагоняет. Я на втором уроке тоже локти расставил и сдвинул её в сторону. Так она вся красная как помидор стала.

– Вера Васильевна, меня новый мальчик толкает.

Испугала! Я же говорю, все девчонки курицы, а училка мне сразу:

– Ну-ка, если ты такой боевой, ответь, как пишется НЕ с глаголами?

Я и ответил, не хотелось, чтобы сразу подумали, что я дурак какой-нибудь. А эта в очках ещё краснее стала. А я как сел за парту, так сразу локти расставил, большую часть занял. Она «пык-мык», и всё на этом. Курица! И фамилия у неё смешная Шишмарева, а имя ничего, обычное – Маша.

Вечером меня мама спросила: «Как в новой школе? Как ребята, учителя, как вёл себя?» Я ответил, что всё хорошо. Не скажу же я ей, что учителя точно такие же, как и в старой школе, и что я подрался на большой перемене. Даже не подрался, а, так, размялся немного с мальчишкой из своего класса. Он у них самый главный, вожак, короче. Да только мне без разницы кто он. Мы сами с усами. Он на меня в столовке налетел, я, видите ли, на его место сел. Я ему вежливо:

– Извини, я новенький не знал.

Он мне:

– Догадаться должен был.

– Так на стуле не написано, что здесь первый придурок в классе сидит, – ответил ему.

Он мне трясь по уху, да только не на того напал, у меня это ухо нечувствительное, точнее привычное.  Короче, я ему показал один приёмчик, который Серый на мне отрабатывал, думаю ему не понравилось. Самое-то плохое, что потасовку нашу дежурный учитель видел, вернее начало-то он не видел, когда мне в ухо врезали, увидел только как я «кривого» на пол положил. И началось: «Фамилия, класс». И к классной с жалобой. Короче, нажил я себе сразу врага и репутацию плохую. Врага моего Володькой Тихомировым зовут, а я его «кривым» прозвал. Глаз у него один косит сильно. Хотя парнишка он не слабый. Да только до меня ему далеко. Я такую военную подготовку с братьями прошёл, что ему и в армии так не повезёт. Что-что, а драться-то я умею. Он, видно, это понял. Но настырный! Так всё теперь и норовит мне дорогу перейти. Я ему говорю, ты не пыжься, глаза сначала в кучу собери, а потом войной на меня иди. Короче, объявил он мне, что теперь жизни мне в классе не будет.

Испугал! Мне ваш класс уперся в глаз! Но это всё чушь, по сравнению с тем, что произошло на последней перемене. Воображала эта, которая впереди меня сидит, вдруг повернулась ко мне и говорит:

– Миша, хочешь? И протягивает мне пряник.

А я еще от «кривого» не отошел, брякнул не подумав:

– Че надо, курица!

Я, если честно, и пряник не сразу заметил. Лицо у неё вдруг порозовело, не как у Машки красным сделалось, а именно порозовело. Видно, у рыжих особенность такая. Отвернулась от меня, я по спине её вижу, что обиделась очень. Только не огрызнулась, даже виду не подала. А мне так нехорошо стало, но нельзя перед девчонками слабину показывать. Домой пришёл и всё про этот пряник думаю, надо было взять. Лопух я!

Мамка сейчас в комнату ко мне заходила, говорит:

– Сынок, скушай, – и дает мне пряник.

Я пряник-то взял, а сам есть не могу. Поднёс его к лицу и чувствую, как он мятой пахнет. Так мне вдруг себя жалко стало, потому что…

Не знаю почему, просто жалко. И перед девчонкой этой рыжей стыдно. Она добрая, и имя у неё красивое Евангелина. Первый раз в жизни я такое имя слышу. Пока я раздумывал, в комнату влетел Серый. Выхватил у меня пряник и целиком запихал его в рот. Тю-тю пряник. А у меня потом долго руки мятой пахли.

Ну держись «кривой»! Хочешь войны – будет тебе война».

Глава 3. Нежнейший аромат «Топаза» подходит к рыжим волосам

В комнате у Евангелины стоял полированный секретер светлого цвета. Когда она делала уроки, то откидывала крышку, и получался навесной стол. В самом секретере был идеальный порядок, всё лежало по своим местам. Ей очень нравилось садиться за секретер, раскладывать тетрадки, учебники, и, не торопясь, делать домашнее задание. Домашнюю работу Евангелина всегда делала сначала на черновике, а потом переписывала в рабочую тетрадь.

Ещё Евангелина очень любила мамино трюмо. Оно располагалось в комнате у родителей рядом с софой. Если в секретере был идеальный порядок, то на крышке трюмо царил хаос. У мамы была страсть к духам, кремам, косметике. У неё их было изобилие, разноцветные коробочки, флакончики, шкатулочки в беспорядке красовались на всеобщем обозрении. Самой любимой вещью маминого трюмо у Евангелины была малахитовая шкатулка.

Из плотного картона граненной формы изумрудно-зеленная коробочка была внутри выслана белым атласом с тремя углублениями, где красиво лежали флакончики духов. Назывались они Топаз, Аметист, Сапфир. Запах имели очень приятный и нежный, когда Евангелина откидывала крышку коробочки, у которой был ограничитель в виде атласной ленточки, изготовленной из такого же материала, как и внутренность шкатулочки, то все три запаха сливались с друг другом, и внутренность коробочки источала тонкий аромат.

Евангелина сидела перед трюмо на низкой банкетке. В руках она держала малахитовую шкатулку и с удовольствием вдыхала запах духов. Она никогда не наводила порядка во владениях маминой «красоты», потому что мама сказала, что это её пространство, где беспорядок нисколько не вредит, а наоборот, притягивает взор. Евангелина достала из коробочки «Топаз», открыла крышечку и бережно перевернула флакон на кончик пальца. Потом перенесла капельку духов себе на висок, закрыла флакон и положила его в атласное углубление шкатулки. Евангелина прикрыла глаза, с удовольствием улавливая аромат «Топаза».

– У меня это тоже любимый запах, – сказала мама. Она стояла за спиной Евангелины и вытирала руки полотенцем. Весёленький фартук был надет поверх платья, мама никогда не готовила без фартука. Она только что вернулась с работы и, не переодеваясь, начала собирать ужин. К приходу отца стол уже всегда был накрыт.

– Как прошел день? Как дела в школе? – спросила мама и села рядом на софу.

– Все хорошо. К нам в класс пришел новый мальчик.

– Что за мальчик? Как учиться, как выглядит, где учился раньше? – мама очень любит задавать вопросы. Папа иногда в шутку называет маму «любопытной Варварой», хотя ее в действительности зовут Варей, папа все-таки намекает на мамину любознательность, а не на имя.

– Выглядит он обычно, где учился раньше не знаю. Только, мама, мне его жалко.

– Вот ещё глупости, – ответила мама, – мужчину жалеть нельзя, его надо уважать. Жалеют, как правило, слабых, сирых и больных. А ты за что его пожалела?

– Он в столовой с Володей Тихомировым подрался.

– И что? Здорово ему досталось от Володи?

– Нет, наоборот, досталось Тихомирову.

– Так за что же ты новенького мальчика пожалела? Кстати, как его зовут?

– Миша Селезнев, знаешь, мама, он сегодня первый день в нашем классе, а на него уже Маша нажаловалась, и Володя подрался с ним. Я пряник Мише предложила, а он мне нагрубил.

– Нагрубил? – ужаснулась мама.

– Курицей меня назвал.

– Вот уж зря ты его жалеешь. Миша-то у нас грубиян.

– Нет, мама. Мне кажется, что он просто очень обиделся, вот и нагрубил мне.

– А ты разве не обиделась на него?

– Сначала обиделась, а потом поняла, почему он меня обозвал. Он во всех ребятах нашего класса врагов начал видеть, а я, наоборот, хотела показать ему, что хочу поддержать его.

– Зачем же Миша стал драться с Володей? Нельзя было без этого обойтись?

– Володя первый начал. Он его ударил ни за что. Придумал, что Миша на его место в столовой сел.

– Почему?

– Не знаю, Володя вообще очень странный. На прошлой неделе позвонил нам в дверь, я открыла, а он стоит внизу на площадке, достал из кармана мелочь и стал в меня её кидать. Я ему говорю: «Ты зачем это делаешь?» А он не отвечает, стоит и смеется.

– Что же ты сделала?

– Ничего, закрыла дверь. Я боюсь, что за плохое поведение Володю не примут в комсомол.

– Время ещё есть впереди, он осознает, что плохо себя ведет и исправится. Вы одноклассники и должны ему помочь.

– Мне кажется, что все проблемы у Володи из-за того, что у него нет мамы.

– Апельсинка, – мама подошла к Евангелине и поцеловала ее в рыжую макушку. – Жить без мамы очень тяжело не только Володе, папа его тоже остался без жены. Им обоим тяжело.

– Мама, Володю и так все жалеют и учителя, и ребята, только он чуть что, сразу дерется, грубит, учится очень плохо, хотя он способный, раньше-то учился хорошо. Я думаю, что теперь у них с Мишей будут конфликты.

– Вот ты как староста класса и помоги им подружиться.

– Как?

– Надо придумать задание, которое они будут выполнять вдвоем, общее дело сближает.

– Легко сказать придумать задание, трудно, мама, сделать.

– Ты же у меня сообразительная, подумай и придумай.

– Ладно, буду думать.

Вечером, когда Евангелина уже спала, папа с мамой сидели на кухне и тихо разговаривали.

– Алёша, помнишь я тебе говорила, что нашла у нашей двери разбросанную мелочь?

– Помню.

– Так это Володя Тимофеев разбросал её на глазах у Евангелины. Позвонил в дверь, и когда она открыла, стал кидать в неё.

– Зачем?

– Догадайся! Ты же сам был подростком.

– Варя, я догадался, только деньги кидать мне бы в голову не пришло. Слушай, а где он их взял? Ведь насколько я помню, там три рубля было.

– Да, ровно три рубля.

– Надо бы отдать их родителям Володи.

– Володя живет с папой, если сказать отцу, боюсь, он всыплет ему по первое число.

– И правильно сделает.

– Неправильно, ты же знаешь, что я против наказаний.

– Не помню, где я прочитал, но в память мне запало, что в средневековой Европе к детям относились как ко взрослым. Они работали как взрослые только в свою детскую силу, их наказывали за проступки как взрослых и вообще относились к ним как к маленьким взрослым. Всё изменилось со временем и, мне кажется, не в лучшую сторону.

– Очень хорошо, что изменилось. У детей должно быть детство, и оно должно плавно переходить в юность, ну и дальше по нарастающей.

– Варюша, тебя понесло в дебри, лучше скажи, что с нашим «Ромео» будем делать.

– Будем разговаривать и объяснять, но не ему, а Евангелине.

– Глупышка, что ты ей будешь объяснять, это же не правила поведения на воде, а первая любовь.

– Так любовь-то не у неё, а у Володи, поэтому ей объяснять должен ты, ведь ты наверняка был влюблен в свои двенадцать лет в одноклассницу. С этой позиции и веди с ней разговор.

– Ничего я вести не буду. Пустое это дело. Разберётся сама, совета не спросит.

– Спросит.

– У тебя спросит, но не у меня. Вот ты ей и объяснишь, ведь была же ты влюблена в мальчика из класса в свои двенадцать лет.

– Не была, и она не влюблена.

– Значит будем решать проблемы по мере их поступления, а сейчас пойдем спать, поздно уже, а деньги отдай Володе.

Ночь-Заботушка усыпляет людей, чтобы смогли они отдохнуть, забыться и утром встретить день с новыми силами. Евангелина крепко спала и видела сон, который, проснувшись, забыла.

Миша долго не мог уснуть, но тихо лежал с открытыми глазами. Он снова и снова проживал первый день в новой школе. В его голове возникал образ Володи, вспоминалась оплеуха и тот момент, когда, потеряв контроль над собой, на автомате схватив за руку Кривого, завёл её ему за спину, нагнул и заставил встать на колени. Он не жалел о том, что сделал, не боялся последствий. Сам себе не мог он объяснить, что так взволновало его. В прежней школе он часто дрался с мальчишками, поэтому не мог понять, почему этот Володька имел для него такое значение. Он не мог объяснить себе, почему рядом с «кривым» в мыслях видел рыжую девочку, узкую ладонь, протянутую к нему, и пряник, обычный пряник, впервые предложенный ему девчонкой.

Этот самый пряник не давал покоя и Володьке. Он видел, как Евангелина протянула его новенькому, как он что-то сказал, как отвернулась от него Евангелина и пряник не убрала в портфель, а положила на парту, рядом с собой. Ему, Володьке, она никогда ничего не предлагала, и это было так обидно. Новенький, разозливший Володьку с первой минуты, как посадили его позади Евангелины, злил его теперь ещё сильнее. Злило еще много чего, но стоило закрыть глаза, и перед собой видел он прямую спину и косу с вплетенной ленточкой, выделяющуюся на фоне коричневого платья. И тогда Володьке становилось спокойно, как будто кто-то невидимый теплой рукой провел по голове.

А ночь уже засобиралась уходить, ей на смену торопилось утро. Вежливо размывало оно темноту по окну, пока не проступили светлые тона, и на горизонте не появилось румяное солнце.