Семь. Повесть о детстве [Кирилл Борисович Килунин] (fb2) читать онлайн

Начало….

Один раз, когда мне было семь лет, я очень сильно заболел… Три или четыре ночи подряд, раз за разом, я проваливался в липкую бархатную тьму и летел, захлебываясь собственным криком, обливаясь от окружающего жара серым горьким потом. А днем меня знобило, и я закутывался в несколько шерстяных одеял и дрожал там как заяц под кустом.

Где-то, на второй день болезни, я так ослаб, что не мог подняться на ноги, поэтому в туалет, соскользнув со своей еще детской низкой кроватки, я полз на коленях, упираясь в доски пола локтями. Мама кричала, она ругалась, она, конечно же, знала, что мне плохо, но не могла, или не хотела поверить, насколько… мне плохо.

– Зачем ты притворяешься..? – громко шептала она хриплым злым голосом. А я в ответ обиженно плакал, но без слез, они все высохли еще ночью от жара.

Когда я стал взрослым, то понял, что за ее хриплым громким шепотом прятался обычный человеческий – мамин страх. Она просто не желала верить в самое плохое, а я выкарабкался, провалявшись вместе со своей болезнью почти месяц, категорически отказываясь ложиться в больницу, или идти в школу.

Я месяц лежал на животе, так как не мог спать спокойно на исколотой уколами заднице. С тех пор у меня на всю жизнь осталась привычка, во сне хвататься за каркас кровати, до судорог сжимая эту сомнительную опору, и я до сих пор боюсь, однажды провалится в эту липкую бархатную жуть…. черную жару или нескончаемую тьму.

1. У бабушки в деревне. Друзья…

Мир благоухает яблочным пирогом. А в моих ресницах запутались солнечные зайцы, настойчиво требуя, чтобы я открыл глаза. Я пытаюсь спрятать свою голову под подушку… Но, в очередной раз, вдохнув запах яблочного пирога, перемешанный с речным бризом, залетевшим в открытые окна, и ароматами многолетников из палисадника во дворе нашего старого деревянного дома, обители бабушки Фисы, у ней я гощу, окончательно просыпаюсь, откидываю в сторону ветхую белоснежную простыню, и голыми ступнями встаю на прохладные половицы цвета терракоты. Они возмущенно скрипят…. – Бабушка..! – кричу я, топая в сторону кухни. А в ответ – тишина, только цвирканье кузнечиков за окном, еле слышное мычание соседской коровы, ее не выгнали пастись в заречные луга, потому что, вот-вот должна отелится. И мерное тук-тук-тук – старинных ходиков над моей головой, вместо одной гири бронзовый Будда весь покрытый патиной – неизвестным образом попавший в эти места, не то – очень маленький купеческий городок, не то большая деревня, бабушка говорит, что шесть сотен лет назад это место – столица окружающего окоема на сотни верст вокруг. – Баб, ты где? Бабушки нет, на кухонном столе за печкой глиняный кувшин – крынка парного молока, тот самый яблочный пирог в щербатой тарелке покрытой финифтью коронованных орлов и надписью «Кузнецовъ» 1905 г. Под тарелкой с пирогом записка:

Буду к 19.00. вызвали подменить Надежду.

Бабушка

Я вздыхаю, поправляя сатиновые трусы – темно синие с белыми якорями, моя гордость и зависть местных пацанов, обидное «морячок» брошенное в спину, и иду умываться.

Я большой, мне семь лет. Я обещал маме, что больше не буду болеть… и поэтому набираюсь сил перед школой, живу у бабушки и лопаю витамины, запитываясь настоящим солнечным светом как батарейка.

В ручнике закончилась вода. Поэтому, я умываюсь прямо в бочке – у дома, отражаясь в ней взъерошенной лохматостью русых волос, курносым носом с рыжими веснушками и большими распахнутыми в этот мир глазами. Мама говорит, о том, что мои глаза похожи на небо. А я думаю, что: они – серые», но не спорю. Голубое бескрайнее небо тоже бывает серым, перед самым дождем или, когда вот-вот пойдет первый снег. – Брр… – я стараюсь не думать про зиму, впереди еще целый месяц лета, и я свободен как птица, вот налопаюсь яблочного пирога с парным молоком и решу, куда мне лететь.

За скрипучими серыми воротами с бронзовой щеколдой в форме стрелы – широкая дорога с пружинящими деревянными тротуарами. Эта дорога бежит вниз. К самой реке. Виляя, словно дворовый пес, обрубком куцего хвоста. Складываясь в серпантин – заросший лопухами и диким шиповником оврагами. Мимо пыхтящего белым дымом хлебозавода – бывшего когда – то православным храмом Ильи пророка. Пересекаясь с высоким забором с частными садами, с крыжовником и колючей малиной, вишнями, жимолостью и яблоньками. А еще, купеческими кирпичными усадьбами и такими же, как наш дом – древними бревенчатыми избами – почерневшими от времени и суровых зим. Там, за оврагами и болотистыми ручьями, вековые амбары, с провалившимися крышами. И все тропинки выходят прямо на песчаную косу, спускаясь к самой воде. Река – широка, за ней сочные заливные луга, лес – настоящая тайга – изумруд на изумруде, проблеск белых берез и корабельные сосны – упираются верхушками в небо, а там – на самом горизонте – одинокая гора со странным непонятным для меня названием Полюд. Меня безумно манят эти заречные дали, я знаю, что, они наполнены неведомым и таинственным. Но, отправляться туда один, я не спешу. Поэтому, просто перехожу дорогу. Перебираюсь на другую сторону. Здесь не бывает машин. По этой дороге обычно ходят, и лишь иногда проносятся тихоходные мотоциклы с колясками, похожие на травяных жеребчиков. Цвирк… Я иду к своим друзьям, Ленке и Сергею, они брат и сестра, они же Лека и Серый – белобрысые – выгоревшие на солнце, вечно смеющиеся, коричневые от того, что днями пропадают на улице, они старше меня на пару лет, но здесь в нашей компании мы на равных, потому что мы вместе. Они пахнут дымом и ветром, наверное, от того, что на крыше сарая, что рядом с приземистой банькой запускали своего оранжевого змея – сделанного из старого плаката «Миру – мир!» и тонких реек, перемотанного алыми нитками, зовущимися – мулине. У них одинаковые глаза – серо-зеленые, и руки – в белой краске, помогали красить забор своей бабушке Вере, с которой живут все лето, так же как я.

– Куда мы сегодня? – спрашиваю я, пожимая их в унисон протянутые теплые ладошки, шершавые и покрытые ципками.

– На старое кладбище… – шепчет Сережа.

– Не струсишь?! – смеется – наша заводила – Лека. Так в первый раз сократил ее имя Серый и прозвище Лека тут – же прижилось

– Нет, – шепчу я в ответ. – Но мы же, хотели за реку.

– Трусишка, зайка серенький – смеется Лека, применив на меня любимую свою дразнилку, используемую сугубо для воспитания младшего брата.

– Нет, я ничего не боюсь. На кладбище, так на кладбище, пойдем!

2. Его зовут Медведь

Тук-тук-тук, – он слушает дождь. Он смотрит, как мир за окном превращается в стену дождя. И, кажется, что еще чуть – чуть, и эта вода затопит все вокруг,…. из луж поднимутся высокие волны и унесут его вместе с этим крохотным домом, оторвав от земли, в залесные дали, туда, где заходит оранжевое солнце или, еще выше, к снежным облакам, там, куда уходят пронзительным клином осенние птицы.

Тук-тук-тук, Медведь, любит дождь. Он с радостью встречает каждый из них, он знает, что этот дождь заплутавший предвестник десятков других, что придут вместе с осенью девой, закутанной в алый багрянец, и будут идти чередой до самых первых зимних заморозков в конце октября.

Он называет это – кино, то, что видит за пеленой, падающей с неба воды. И когда он смотри это кино – вся крохотная комнатка наполняется живыми историями. И тогда Медведь не чувствует ни холода, ни того, что уже давно хочется есть.

Медведь привык жить именно так, и никак иначе.

Раньше, когда была еще жива бабушка, и мама не уезжала в большой город работать, оставляя его на день или два, все было иначе, но он уже начал забывать, как все это было.

Бабушка рассказывала, что когда-то давно, когда мама была маленькой девочкой, они жили в большом красивом доме, придерживались старой веры и вели крепкое хозяйство, а потом пришли нехорошие люди, а за ними огонь. Дед сгорел, спасая от огня все нажитое, а бабушка спасла все самое ценное, что было у нее, свою дочь – маму Медведя и холщевый мешок со старыми книгами, писанными еще три столетия назад их далекими предками.

Теперь, Медведь и мама, бабушка умерла год назад от воспаления легких, живут в собственной бане, приспособив ее для длинной зимы. Предбанник превратился в кухню, а помывочная с парилкой в единственную жилую комнату их нового дома.

Медведю нравится их банный дом. Он стоит на одном из двух малых холмов, на самой окраине деревни. Под одним холмом бьет из глубин земли ледяной ключ, тут же купель, срубленная при жизни деда, на другом холме разбит небольшой яблоневый садик и огород, а за холмами начинаются низины заливных лугов, до самого виднокрая, там, где узкая игла реки пронзает кромку высокого леса и небосвод.

Дождь, тук-тук-тук, Медведь смотрит кино. Там над рекой тоже есть холм, он выше в несколько раз того холма, на котором живет со своей мамой Медведь, по реке идет старый пароход – медленный похожий на жука из-за своей приземистости и двух больших гребных колес, он как будто ползет по воде. По пароходу снуют вооруженные люди и матросы в белых одеждах. А на холме в зарослях низкорослых елей пароход ждет засада…, вот со свистом летят с неба зажигательные бомбы, взрыв, еще, пароход объятый пламенем пытается пристать к высокому каменистому берегу, а с холма из зарослей елей уже сыплются кричащие люди, это красные партизаны. С горящего парохода высаживается десант – одни офицеры, обгорелые, похожие на мертвецов. Они бьются смело, пока с берега, с вершины холма не застрочил пулемет, тогда они начинают падать, один за другим. А красные партизаны идут в штыковую атаку, с криком: Ура! – добивая упавших. Медведь нашел такой штык, однажды, играя на этом самом холме, в поиски древних сокровищ. Теперь здесь навечно застыл, все также – прячась в зарослях елей памятник красным партизанам. Штык был жутко ржавый, а памятник нет, он же – каменный, только осыпался по углам и подпись облезла от непогоды, а безвестный пароход, вернее все что от него осталось после огня, лежит где –то там – под мутной водой и пеленой идущего дождя.

*

Я вижу его такого лохматого и хмурого, скукожившегося на деревянной скамье перед маленьким окошком, он похож на настоящего медвежонка.

– Ты, кто? – удивленно спрашиваю я.

– Медведь, – насупившись, отвечает он.

А я, даже не успеваю удивиться, как меня снова вытаскивают наверх, и мир весь сжимается как спираль, оттаскивая меня назад.

3. Старое кладбище

Старое кладбище раскинулось на опушке у самой кромки мрачноватой тайги. Кажется, раньше оно было огорожено, но забор давно повалился, осталась только ветхая деревянная арка из окаменевших дубовых плах, сквозь которую мы и прошли, попав из мира живых в мир мертвых.

Ленка говорит, что это кладбище уже давно заброшено. И это действительно так… Земля на большинстве могил уже просела, деревянные кресты превратились в труху, а сквозь ржавые оградки проросли большие деревья. Некоторые деревья повалило ветрами или они рухнули от морозов, прямо на могилы, руша человеческие надгробия.

Серый рассказывает, что в этом месте – на кладбищенской окраине, в прошлом веке хоронили умерших заключённых с многочисленных окрестных лагерей. Их до сих пор здесь достаточно много, и зеков и лагерей. Поэтому если бабушка узнает, что мы ходили так далеко одни, то обязательно нас убьет. Хотя потом конечно, будет сильно расстроена, и возможно, даже будет плакать.

Большинство сохранившихся надгробий – каменные. Вот – два серых ангела держат цветочный венок, заросшая мхом щербатая мраморная плита, на которой в зелени меди виден лик волка.

Я подхожу поближе, присаживаюсь затаив дыхание.

– У-у-у, – хватает меня за плечи сзади Серый.

– Ты идиот! – я падаю на колени перед этой надгробной плитой.

Подходит Ленка, помогая мне подняться:

– Это купцы тут наши похоронены, те, что еще до революции жили, богатеи страшные, пушниной торговали, корабельные верфи держали, говорят до самого ледового моря ходили.

Кто – говорит? – спрашиваю недоверчиво я.

– Ну, батюшка говорит из церквы Иоанна Богослова, которую, пленные шведы строили, – вздыхает Ленка.

– Какие такие тут могут быть пленные шведы, – я улыбаюсь.

А Ленка обижается на мое недоверие к ее авторитету:

– Ну и дурак, неученый, их сюда Петр 1 сослал, после того как под Полтавой ихнего Карла разбил.

Я лишь изумленно замолкаю, раньше я думал, что Ленка глупая как все девчонки, а она, оказывается, знает больше меня.

– Хочешь, я тебе потом могилу купцов Юргановых покажу, она тоже красивая, – идет на перемирие Ленка.

Мне хочется сказать: «как ты?», но лишь благодарно киваю.

А Сережа предлагает найти могилу восьмидесяти пяти великих войнов.

После Ленкиного рассказа про пленных шведов, я уже ничему не удивляюсь. Может быть, здесь действительно были такие.

– Были, – соглашается Ленка. Как будто отвечая на еще не заданный мною вопрос. Только их у часовни нужно искать, в другой стороне.

– Расскажи, – прошу я.

Ленка какое – то время вредничает, крутя хитрым веснушчатым носом. А потом, решается на историю.

– Ну, это, я не все помню…

– Рассказывай, – молим мы на пару с Сережкой.

– В общем, это было очень – очень давно, – Ленка дует на непослушную челку, которая лезет ей в глаза подталкиваемая неизвестно откуда взявшимся шаловливым ветром. – Тогда в одну из очень холодных зим к нашему городу подступили враги, ногайский хан вел войско в три сотни могучих бойцов и готов был грабить и жечь, а наши собрали всего восемьдесят пять войнов. Восемьдесят пять героев решили встретить врага на льду замерзшей реки, перекрывавшей путь к городу, залегли в снега, их накрыло разыгравшейся вдруг метелью, а когда ногайская конница стала перебираться по льду, выскочили из снега и стали рубиться не на жизнь, а на смерть. Ленка замолчала, а мы с Сереньким замерли, боясь, что она остановится на самом интересном месте, и не будет из вредности рассказывать дальше. Но Ленка, смилостивилась, а может быть просто сама была увлечена своим повествованием. – И вот, – вздохнула она, – когда пал последний из защитников города, закончилась метель. Из пришедших вместе с ногайским ханом войнов – батыров осталось менее половины. И Хан решил не идти на город, в котором живут столь отважный воители, и повернул назад. А как только он сошел с речного льда вместе со своим войском, лед посреди реки треснул и вскрывшаяся река забрала тела всех погибших. Трудно пришлось горожанам без лучших мужей, был голод, не раз у стен города появлялись чужие лихие люди, и подвиг сих войнов был позабыт на сто лет. А когда через сто лет жители города вспомнив об этой великой битве, решили поставить часовню, посвятив ее своим защитникам, то уже не смогли вспомнить их имен, помнили только, сколько их было – восемьдесят пять. И поэтому так и назвали часовню «85 воителей-защитников», поставив у этой часовни – пустую плиту. Однако на утро после возложения, на плите чудесным образом появилось восемьдесят пять имен защитников города.

– Брехня….

– – Сам ты брехня! – Ленка показывает братишке язык. – Зайка серенький скакал, и свой хвостик замарал…, – весело хохочет она. – Потому что зайка обка….

– Дурра! – кричит Сережка.

– А я верю, я люблю такие истории. Пытаюсь замирить этих взбалмошных родственников я. – А есть здесь еще, что – то такое же?

– Ага, – Ленка уворачивается от шишки, которой зафингалил в нее Сережка. – Где – то тут безымянная могила двадцати семи красноармейцев. Они с белыми бились, когда в город Колчак со своими пришел. Но где она, никто не знает. Памятник им в центре у сквера стоит, но под ним ничего, большие ребята говорили, упреждая мой вопрос, отвечает это белобрысое создание женского пола.

– Жалко…, – я иду по заросшим тропкам меж старых могил, погруженный в рассказанную Ленкой историю, когда вдруг вижу висящий на одной из ветвей рябины самодельный лук. Все лето мечтал о таком, но у меня не получалось сделать….его самому. Он как настоящий: крепкий, резной, со специальной канавкой для того, чтобы класть стрелу, тетива – кожаный шнур, такой же шнур намотан у оснований.

– Чур мое, чур мое, – радостно кричу я, хватая свою находку. – Я первый нашел!!!

А Ленка с Сережкой непонятно надулись.

– Этого нельзя, – сказал первым Сережка.

– Точно, нельзя…, – Ленка согласно кивнула.

– Почему!? – удивляюсь я.

– Это не наше, – Ленка поправила свою белокурую челку.

– А чье!?

– Мертвых, – страшным голосом с завываньем смеется Сережка. Но глаза его совсем не смеются.

– И что?! – я вовсе не хочу расставаться со своей внезапной находкой.

– Мертвые придут и заберут тебя вместе с этим самым луком, – вполне серьезно отвечает Ленка.

И тут я побежал, думая, что никому не хочу его отдавать, не Ленке, не Сережки, не этим самым выдуманным ими мертвым.

Далеко уйти мне не удалось, запнулся о внезапно подставленный старым деревом корень, а дальше вспышка и бархатная тьма.

*

Мне пять лет, в Пермь приехал любимый дед…, до сих пор помню его седые волосы, крупные черты лица, тихую успокаивающую улыбку и медленные уверенные движения, человека повидавшего за свою жизнь много. Я знаю, что он директор школы, где-то в далеком уральском городке, а раньше настоящий морской офицер, кавалер различных орденов и наград, побывавший на трех войнах.

Для меня он просто – ДЕД, и я и иду вместе с ним по августовским лужам в шортах, цветастой майке и сандалиях, а он в сером потертом костюме, как большая скала, мы решили погулять по набережной Камы, и нам не страшна непогода, мелкий холодный дождь и то, что нет зонта.

Мы спускаемся в подземный переход, там таинственно темно и бесшумно, никого кроме нас двоих, и шаги какие-то по бесшумному глухие. А когда, поднимаемся наверх, вокруг огромный мир – залитый ярким по цыплячьи желтым солнечным светом. Невдалеке, шумят большие деревья, с совершенно зеленой листвою, множество плакучих ив и цветущий жасмин, переплетение мощенных камнем дорожек и укутанная запахами соли и нагретого солнцем песка набережная. На лавочках – улыбчивые старушки в огромных шляпах – панамах, с такими же, как и я цветастыми мальчишками и девчонками, а самое главное, за чугунным парапетом плещется самое настоящее МОРЕ….

У, как я визжу от счастья. Выпускаю руку деда. Бегу туда, где теплые соленые волны и белый песок…. Я трогаю волны руками как незнакомого, но симпатичного котенка, дую на белую пену, скинув сандалии, ношусь, обезумев в прибое, а когда вижу, что вода достаточно теплая, отпрашиваюсь у деда поплавать под его присмотром.

– Мы никому не скажем, – шепчет дед прикладывая палец к своим губам, на его запястье синий якорь, половина солнца в виде штурвала и крылатый змей…

*

О, как болит моя голова…. Дед, море. Лхматый мальчик, который сказал, что он – Медведь. Я касаюсь своего затылка, на руке кровь. Кажется, я ударился о могильную плиту…, когда бежал и запнулся о древесный корень, да еще был лук:

– Где мой лук? – спрашиваю я склонившегося надо мной круглолицего старика, одетого в засаленную телогрейку и точно такие же ватные штаны.

– Хүүхэд, – отвечает старик, щуря свои итак необычно узкие глаза цвета крепко заваренного чая, который местные называют чифирь.

– Голова болит, – жалобно шепчу я.

– Чичас, чичас, будет хорош, – круглолицый лысый старик в засаленной фуфайке, протягивает к моей голове свои ладони, похожие на корни деревьев, и начинает водить ими по кругу, что – то шепча себе под нос.

Я вижу, как из рукавов фуфайки появляются руки в наколках –кусающие себя за хвост змеи ли драконы, мне становится страшно, я сразу вспоминаю про зеков и про лагеря, которых вокруг так много.

Старик видит мой страх: Бүү ай гэж тэнгэр элч тэдэнд хэллээ, – говорит старик, глядя мне в глаза: «он хочет, чтобы я не боялся», понимаю я краешком сознания. А старик продолжает уже по-русски: ничего, харош будет, харош.

– Ага, хорош, – слышу за спиной деда в грязной фуфайке Ленкин бубнеж.

– Нам теперь за него дома попадет, – вздыхает где-то рядом Ленкин братик.

– Все хорош, – кивает старик, указывая небритым подбородком на меня и поднявшись легко, одним движением, оказывается на ногах, словно потеряв к нам всяческий интерес, быстрым шагом направляясь в сторону таежного леса.

А я, сидя у могильной плиты, ощупываю свою голову, раны там нет, только небольшая шишка. Нет и причины моего неудачного падения – лука. И я даже не думаю его искать. Кажется, что-то поняв.

– Пойдем, – Сережка берет меня за правую руку, а Ленка за левую, протягивая свою теплую узкую ладошку, сложенную лодочкой. И мы идем – втроем, три закадычных товарища, по крайней мере, на это самое лето.

Пройдя через арку, Ленка замирает на минутку, и шепчет так, что слышно и нам с Сереньким:

– Живые заходили – живые и уходят. Умершие – у могил своих остаются, в земле лежат, спят непробудным сном. Аминь….

– Это еще зачем? – также громким шепотом спрашиваю я.

–Это чтоб за нами нихтой не увязался, – смеется Сережа. Но глаза у него уж слишком серьезные, так, что мне совсем не смешно. Хватит уж на сегодня приключений, пора домой.

Но домой мы попали еще не скоро….

4. В поисках белой коровы, охотники за лимонадом…

Наша гора Полюд чуть более пятисот шагов в высоту, похожа на японскую Фудзияму, про которую впервые в семь лет мне читала мама, знакомя своего непутевого дитятю с настоящими морскими приключениями, которые водились в старой растрепанной книжке – «Водителей фрегатов».

Если впервые приехав в этот город, ты видишь Полюд отчетливо на линии горизонта в окружении изумрудной тайги, то этот город – тебя принял и теперь ты в его стае. Правда, местные мальчишки убеждены, что их Полюд видно всегда, в любое время года, практически из любой точки этого города. Может быть, так происходит от того, что они – просто местные. Я всегда видел Полюд….., но иногда, его закрывали гуттаперчевые серые облака, вот как сейчас.

– Это к дождю, – печально вздохнул Сережка.

– Да, – задумчиво погрустнела Лена. И он, явно не будет грибным. Грядет буууря, – завыла Лека страшным голосом. Но не смогла нас с Сережкой напугать. Мы уже привыкли к ее штучкам, а Сережка даже иногда пытался копировать свою сестрицу – грозную Леку, пробуя, в свою очередь напугать меня.

Если на улице сильный дождь, а тебе семь лет, или типа того, то необходимо срочнейшим образом топать домой, это – аксиома.

Мы бы с удовольствием отправились по домам, особенно после кладбищенских приключений, но Ленке и Серенькому их бабушкой Верой было поручено важное дело: впервые, в одиночку, забрать их кормилицу – белую корову Райку с заливных лугов у местного пастуха Владимира Ильича Кузькина.

Если бы не готовившийся вот – вот разразиться сильный дождь, мы бы потратив лишний час – полтора, отправились к заливным лугам в обход по старой пыльной дороге – грунтовке, но мы торопились, поэтому решили срезать свой путь втрое и пройти долиной ключей – «напрямки». Долиной ключей называлось большое поле, в версту, а может поболее того – в диаметре, если честно, больше похожее на обычное болото. Здесь, из-под земли били несколько десятков ледяных ключей, заросших осокой и другой речной травой. Из – за обилия воды глинисто– илистый грунт мог в любой момент схватить тебя за ноги и затянуть чуть ли не по колено. Конечно, здесь было множество торных тропок, состоящих из полусгнивших досок – наброшенных на участки более менее твердой почвы, но, на любой из таких тропинок все равно попадались коварные грязевые ямы. В одну из коих я в итоге и провалился, конечно, по самые коленки, и Лека с Сережкой вытаскивая меня увазюкались как чертята, впрочем, как и я сам. Тут – же утопли и мои новые резиновые сапожки, подаренные бабушкой Фисой, на осень школе. Вдобавок, ко всему, Владимир Ильич, зловредный худосочный старикашка, с седой козлиной бородкой, заявил нам, что мы явились слишком поздно, и наша белая корова Райка самостоятельно ушла в неизвестном направлении. Лена и Серенький жутко расстроились от такого известия, уже представляя как баба Вера гоняет их по всему огороду с пучком кусачей крапивы в руках и затем отправляет домой к маме с папой, не дав догулять это лето. И хотя, я шел теперь босиком, обдумывая также, что такого сказать бабуле, чтобы не быть высланным домой, к маме, на предложение, больше похожее на мольбу, помочь им найти белую корову Райку, я не смог отказать, ни Леке, ни Сережке. Так мы и искали эту гулящую Райку до самых сумерек, обойдя все местные лога и лощинки, опрашивая встречных и даже пытаясь стучаться в незнакомые дома и дворы. Корову мы так и не нашли…. На совете трех, проходившем на лавке у местного сельмага было решено, что сначала я иду вместе с Ленкой и Сережей и мы втроем пытаемся убедить бабу Веру, что все вышло случайно. А потом Серенький и Ленка, просят у моей бабушки Фисы, чтобы та не отсылала меня домой к маме. Но, когда мы подошли к дому Лены и Сережи, все наши планы тут – же рухнули в тартарары. Ибо на пороге дома нас встречали бабушка Вера и бабушка Фиса, в руках бабы Веры был пучок крапивы, баба Фиса обзавелась старым армейским ремнем, возможно еще оставшимся от моего деда – краснофлотца. Правда, когда они увидели нас – таких грязненьких, замученных и печальных, то тут – же побросали свои орудии мщения, или праведного наказания. И обняли нас – непутевых деток, обещая напоить горячим чаем с вкуснейшими свежеиспеченным картофельными ватрушками. А из коровника донеслось протяжное: муу-у-уу-у…. Непутевая Райка, оказывается, самостоятельно вернулась домой и дожидалась у дровяной поленницы пока ее не обнаружит там Ленкина и Сережкина бабушка. Да, а дождь так и не начался. Тучи внезапный Северный ветер раздул ветер.

*

Я просыпаюсь от заливистого свиста. Так может свистеть только Сережка. Раньше у него, это, выходило плохо. – «Кутцо», – смеялась Ленка. Но, после того как в драке с родимой сестрицей, она умудрилась «совершенно случайно» выбить своему младшему братишке передний зуб, свист у Сережки приобрел какое-то удивительное соловьиное – птичье звучание.

– Чего надо..? – зевая, я высунул свою лохматую голову в рассвет через открытое настежь окно. Вдыхая свежесть утренней росы и раскрывшихся, чтобы наглотаться утреннего солнца пушистых цветов, которые баба Фиса гордо именовала – Астильбы.

Ни я, ни бабушка не знали значения этого слова. Я не раз просил бабу Фису, чтобы она расспросила об этом свою подругу – директора городской библиотеки. Однако и та, перелистав целую гору словарей и кипу книг по цветоводству, не нашла ответ на этот вопрос. Тогда я начал придумывать, что Астильбы называются так, потому что, их семена принесли из далеких стран большие красивые птицы – аисты. И их, в самом начале, так и называли – Аистильбы, а затем, буковка «и» где – то потерялось. Ну что вы хотите, мне тогда было всего семь лет, и Интернет или Гугл в те далекие – счастливые годы моего детства, еще не изобрели, и даже не мысли о таком техническом «чуде».

– Пойдем собирать бутылки, – закричал Сережка, разрушив строй моих утренних размышлений.

– Зачем? – я продолжаю зевать, переступая с ноги на ногу на прохладных досках, пытаясь нащупать пальцами ног, место, где начинается полосатый тряпичный половичек.

– К обеду в Сельмаг обещали завести лимонад, – кричит Сережка.

– Ура! – отвечаю я, и бегу умываться. Бабушки снова нет дома, поэтому мне без проблем удается удрать на волю – в пампасы.

*

Лимонад…. Это был самый необычный лимонад… из тех, что мне, когда – ни – будь удалось попробовать: темный как Пепси-кола, о которой мы тогда даже и не слыхали, густой, с привкусом жженого сахара, меда, и еще чего – то непонятного, но такого освежающего и приятного, его делали на Соликамском пивзаводе – по особому рецепту, и иногда может раза три-четыре за все лето, привозили в наш город на радость местной детворы. В общем, лимонад, это – здорово. Однако была одна проблема, чтобы его купить, нужно было сдать в обмен специальную лимонадную бутылку, точно в такие же, только темные бутылки разливали на Соликамском пивзаводе пиво. Нехотя чудесный лимонад продавали и без обменной бутылки, но с обменной бутылкой он стоил 8 копеек, а без бутылки 23. У нас, конечно, не было таких денег, а 8 копеек мы всегда могли насобирать, на крайний случай – вскрыв свои копилки.

Конечно, бутылки тогда не валялись на улицах, их нужно было выпрашивать по домам. Или, как предложил Серенький: «отправиться в Мусорный лог». В Мусорный лог уже лет сто или двести, местное население скидывало всяческий ненужный хлам и мусор. Руководство города, конечно, ругалось, так как этот лог был совсем рядом с городом, и когда с его стороны дул мусорный ветер, жители близлежащих домов морщили носы и хмурились. Большинство горожан, конечно же, было согласно с данным запретом, но всегда находились несознательные личности, которые продолжали возить к логу мусор, в основном по ночам, на скрипучих ржавых тележках.

Минут за двадцать, мы с Сереньким добрались до лога. Еще полчаса, рыскали по логу, вороша залежи мусора специально припасенными и притащенными с собой палками. Рядом с нами кружилась пара ничейных собак, мы их не прогоняли, потому что, в темном логу, с такой охраной казалось уже совсем не страшно. Ничейные собаки благодарно махали нам своими скрученными калачиком хвостиками и несмело тыкались в руки своими холодными носиками в поисках угощения. Угощения у меня не было, Сережка нашел в закромах своей старой курточки от прошлогодней школьной формы, большущий сладкий сухарь, его мы и скормили нашим хвостатым друзьям.

И вот, первая удача, среди битого стекла, Серега нашел целую бутылку, она сверкала зелеными искорками от солнечных лучей, пробивавших сквозь заросли больших деревьев над нашими головами.

Минут через десять упорного поиска, и ворчанья под нос о везучести этих ушастых мальков, к коим я относил своего друга Серенького, счастье улыбнулось и мне. Я уже два раза проходил мимо этого места, не замечая искомого, но стоило лишь запнутся, как замечательно целая бутылочка чудного коричневого стекла, оказалась прямо под моими ногами, чуть припорошенная прошлогодней листвой и осыпавшимся глиняным грунтом Мусорного лога.

Свои трофеи мы отмыли на ближайшей колонке, потом еще пришлось вернуться ко мне домой и тряхнуть любимую копилку в форме гипсовой хрюши, у Серенького совершенно не было личных денег. Конечно, мы успели. У Сельмага уже выстроилась целая очередь мальчишек и взрослых, жаждущих отведать сей чудный напиток – лимонад. Но, у большинства не было бутылок или желания переплачивать, поэтому нам хватило. Держа обеими рукам сей ценный груз, мы отправились к обрыву у реки, и устроившись прямо на травке, спустив ноги над тридцатиметровой бездной, любуясь заречными далями, медленно вкушали, этот нектар, не заметив как употребили обе бутылки, позабыв о Ленке. Как рассказывали потом знакомые мальчишки, узнав, что мы с двумя бутылками лимонада удалились в неизвестном направлении, она долго искала нас по улицам города, и хорошо, что не нашла. Зная Лекину мстительность, эта история в недалеком будущем сулила нам большие неприятности, но когда тебе семь, все проблемы улетучиваются из головы со скоростью ветра, особенно когда тебе сейчас так хорошо.

5. Скажем, что мы на экскурсию. Здесь они нас не найдут..!. Страшные сказки на ночь

В детстве я очень любил этот старинный городок, и сейчас продолжаю его любить, как люблю солнечную Ялту, свою родную Пермь или далекую невзрачную, но такую душевную Патайю, а еще серый ветреный Питер. Каждый раз, оказавшись там, я чувствую себя как дома, все знакомо и такое родное, до скрежета души. Настоящая любовь никогда не умирает, она – бессмертна. Если ваша любовь ушла, значит, это – была ненастоящая любовь. Когда мне было семь лет, я об этом и не думал. Но я часто думал, что – же я люблю больше: мороженное или шоколад, бабушку Фису или дедушку Гришу, свою Пермь или этот старинный маленький городок. И от всего – этого мучился страшно, и переживал отчаянно. Особенно когда решил выбирать между Лекой и девочкой Гулей, они обе казались такими классными…. И только ближе к сорока, понял, что единожды полюбив по настоящему, я как бы, не старался, избавиться от этого чувства, так и не смог, не сумел с ним расстаться, да и уже не смогу. Да время лечит, оно приглушает, и стирает черты, но оно не может отобрать то, что всегда остается при тебе.

*

Я люблю этот маленький уральский городок. Зимой его засыпает снегом по самые маковки, так что тропинки похожи на солдатские траншеи – по грудь взрослому человеку, и выше моей головы. Тяжесть снегов заставляет сгибаться тонкие березы и осинки до самой земли до скрипа, до слома. И, только вековые ели, и уткнувшиеся в небо сосны, не поддаются дыханию холодных северных ветров. Они не сгибаются перед стужей. И застывающем на морозе временем.

А летом, здесь все воздушно и легко. Так невесомо лететь по пружинящим деревянным тротуарам, с горки на горку, увенчанные блистающим тусклым золотом скифских курганов – куполами древних храмов. А весь мир вокруг утопает в буйстве зелени: зверобой, душица, кашка, рябины, липы, дубы, березы и ели. Деревья, и земля, и даже воздух, стараются прогреться под лучами здешнего жарующего летнего солнца и запастись истинным теплом на эту долгую снежную зиму.

И летом вокруг приметы суровых зим, так все жители в этом городке запасают дрова в непомерных количествах, единственная городская котельная обогревает лишь с десяток старых купеческих особняков, где расположены: музеи, библиотека, школа, администрация и детский сад. Поэтому у каждого частного дома, на любой улице можно встретить высоченные поленницы дров, без которых не обойтись бесконечно морозной зимой. И, наверное – поэтому от обилия зелени, прохлады реки, цветущих заливных лугов, близкой тайги и сотен поленниц, истекающих живицей, воздух в этом купеческом городке безумно душистый и такой чистый.

Я лечу, вдыхая его полной грудью, под моими ногами пружинят доски, пешеходных тротуаров. Я птица. Я вижу небо и умею летать.

*

– Стой, птиц! – слышу голос за свое спиной. Медленно оборачиваюсь, неосознанно складывая невидимые крылья. Голос взрослый и незнакомый.

Уф, это – Леха, еще один наш с Ленкой и Сережей сосед, он почти взрослый, ему уже 17 лет, он учится в Соликамске в Ремесленном училище, а сюда также как мы приезжает к бабушке – погостить на лето. Леха конечно порядочный раздолбай и балагур, как однажды по большому секрету сказала нам его бабушка Алевтина Петровна, но парень добрый и хороший, его совсем не стоит бояться.

– Чего тебе? – спрашиваю я.

– Куда летишь, гордый птиц? – смеется Леха, и треплет своей шершавой широкой ладонью мои растрепавшиеся соломенные вихры.

– А куда глаза глядят, – в ответ весело улыбаюсь я.

– Пошли со мной….

– А куда?

– Нужно больше насобирать мелюзги, такой как ты, – вещает Лешка. А я вовсе не обижаюсь, он ведь по доброму, и тем более мне любопытно, что он снова такого придумал…

– А зачем?

– Затем, закоченэм, – задумался о чем – то мой старший сосед, – вот насобираем вас штук десять и заявимся на хлебозавод, скажем, что у нас экскурсия от летней школы, я ваш старший вожатый, а вы значица мои подопечные, и нас туда послали….

– Куда послали?

– Оооо какой ты почемучистый, наигранно вздыхает Леха, бедные твои родители, – на хлебозавод послали, там сейчас такие офигительно вкусные булки пекут и пряники, у нас такое в Соликамске как то было, когда дети со взрослым куда-то идут что – то смотреть, экскурсия называется.

– Ага, – я согласно киваю, хотя совершенно не представляю что такое экскурсия.

По дороге мы встречаем Леку с Сереньким, Ленка все еще злится на нас обоих из –за лимонада, мне пока удалось избежать ее праведной мести, а Сережке – нет, поэтому у него уши такого неестественно свекольного света.

– Пойдем с нами! – кричит им Леха, и рассказывает о своей затее. Братец с сестрицей соглашаются, им все равно нечего делать, встречать корову им больше не доверяют, а после вчерашнего дождика, который все же разразился, но ночью, бабин – Верин огород поливать не обязательно.

Потом, мы встречаем еще пять знакомых пацанов, с соседней улицы и девочку Свету, которой уже целых 12 лет, но она невысокая и иногда соглашается поиграть вместе с нами как будто – ровесница.

– Хватит, – улыбается Леха. – Комплект…. И мы идем, дрожа от того, что, участвуем в столь загадочной авантюре, под названием – экскурсия. И одновременно, заинтригованные предстоящим событием. А еще, очень хочется горячих булок и свежих пряников. Мы уличные дети – вечно голодные птицы.

*

Хлебозавод находится в очень красивом, хотя уже начавшем разрушаться старинном здании – бывшей Богоявленской церкви. Бабушка Фиса, говорила, что ему почти двести двадцать лет, а может быть намного больше, в Богоявленской церкви крестили бабушкиного деда.

Когда –то, это был самый нарядный храм этого города, и даже когда в 1932 году он лишился куполов и колокольни, и вдруг превратился в обычный хлебозавод, то он вовсе не потерял своего былого величия: узорчатые линии и каменные резные наличники на окнах, он был похож на списанный на берег старый купеческий пароход, повидавший все семь морей и знавший отважных капитанов, в белоснежных мундирах с кортиком на боку.

Лека, тыкая тоненьким пальчиком, показывала мне каменный дом, примыкающий к основному зданию хлебозавода, увенчанного тремя большими черными от копоти трубами. И рассказывала, что этот дом называется – придел, его построили в честь Прокопия Устюжского, одного из главных покровителей местных купцов, которые жили в этом городе до революции, а потом вымерли, как мамонты, это – такие старые слоны, покрытые рыжей шерстью.

– Ага, – кивал я, глядя на Леку. – Про мамонтов я кое – что знаю… Я видел настоящий мамонтячий скелет в краеведческом музее в Перми.

– Врешь! – возмущалась Лека.

А Лешка тут же рассудил наш спор, сказав, что: это – чистая правда, и он сам его обязательно увидит, когда ни – будь, когда переберется работать в мой город – в Пермь.

*

Удивительно, но у нас все получилось. Усатый дяденька вахтер позвал старшего смены – очень полную женщину в красной косынке, сером, засыпанном мукой комбинезоне и стоптанных резиновых татарских калошах – Зинаиду Петровну. Она провела нас по всем цехам, точно как Лека показывая пальцем, похожим на сардельку и рассказывая, как ставят опару, месят тесто и пекут хлеб. Все вокруг, как, и Зинаида Петровна, было в муке, мука кружила, как пыль в ветреный день, или первый чистый снег, и сыпалась нам за воротники, и путалась в волосах, обсыпая одежду и кожу. А еще, вокруг было темно и жарко, работали все три печи, в которых выпекали белый, черный хлеб и калачи. Это была дневная смена, все, что она произведет, развозили вечером по местным зонам, а ночью пекли для нужд города. А булки и пряники оказывается, здесь уже не пекли последние лет пять, не хватало мощностей, их просто привозили из ближнего Ныроба или дальнего Соликамска. Но мы вовсе не расстроились по этому поводу, нас угостили свежим обжигающим хлебом с ароматной хрустящей корочкой, сначала белым, а потом бородинским – черным, а потом вкуснейшими ломкими калачами. Мы смеялись и наедались от пуза. После горячего хлеба очень хотелось пить. Зинаида Петровна, отвела нас, в очередной каменный пристрой, где находился выкопанный еще монахами старый колодец. Леха крутил чугунный рычаг, поднимая из под земли ведерко с ледяной водой. А Тетя Зина, так мы асе ее уже называли, принесла ковшик, из которого, зачерпнув из ведра, мы пили все дружно, по очереди.

– Что же вы робяты, воду хлещете як жеребята?! – улыбалась еще одна работница хлебозавода тетя Аня. – У меня молоко е. И доставала из тени щербатой кирпичной стены трехлитровую стеклянную банку с парным молоком прикрытую засаленной дерюжкой. Горячие горчишные бублики только из печи с глотком парного молока, в котором смешались вкусы всех местных цветущих лугов и реки, и неба с пронзительными стрижами, это – одно из самых вкусных воспоминаний моего детства.

*

После экскурсии на хлебозавод, мы сытые и довольные незаметно разделились на группки, позабыв о зачинщике сего мероприятия – Лехе, и отправились, весело галдя, каждый по своим делам. Конечно, я оказался в одной компании с Сережкой и Ленкой.

Мы шли сначала по знакомым дворам, а затем оказались на какой-то незнакомой улице. Тут, наша Лека, зашептала взволнованно громко:

– Замрите, мелкие…!

И мы с Сереньким замерли. Такой был у Ленки голос, особый. Она совсем не запугивала, просто, предупреждала.

Что там? – наклонился я к ее правому уху, чуть не чихнув, запутавшись в ее выцветших под летним солнцем соломенных волосах.

– Очень плохие ребята…, – ответила Лека. Так, что я еле расслышал ее слова. И еще ничего не поняв, просто пытался вникнуть в их смысл.

Нужно куда – то спрятаться, пока они нас не заметили, – зашептал рядом Сережка.

Честно говоря, я от этой пугающей таинственности и нервного шепота основательно струхнул, так, что почти окаменел. Ведь когда страх такой непонятный, кажется еще страшнее, чем когда ты боишься того, что знаешь и видишь.

– Где они? – спросил я.

Идем! – Лека схватила меня за правую руку, а Сережку за карман на его спортивных трикошек, и поволокла нас в сторону буйных кустов шиповника, а из них мы как зайцы, рванули к приземистому одноэтажному особнячку цвета запылившейся розы. Он по самые окна врос в землю и был огорожен высоким забором. И вот мы занырнули в небольшую калитку в старых деревянных воротах. За воротами мирно паслись парочка белоснежных коз, похожих на облака. Козы сказали нам: бе-еее-е, а потом перестали обращать на нас внимание, дожевывая сочную зеленую траву, которой зарос весь внутренний двор. Прошагав по тропке, мы оказалась перед клеенчатой дверью с табличкой «Детская районная библиотека» и бронзовой ручкой в форме ощерявшегося льва. Ленка не раздумывая, схватилась за эту самую ручку и затащила нас внутрь. – Здесь, они нас не найдут…, – сказала она.

Так я впервые попал в настоящую библиотеку. Конечно, я знал об их существовании раньше, но только в принципе. У нас дома, и у бабушки Фисы, всегда было множество книг, я читал с пяти лет, и мне пока хватало того, что было. Но, оказалось все не так, тик-так… первое, это – запах. Я вдохнул его полной грудью, хотелось набрать его побольше, чтобы он затопил каждую клеточку моего тела и стал мною. Здесь неожиданно пахло далекими странами, ветрами, чуточку пылью и старым деревом, и еще бесконечной историей, которая пряталась за десятками деревянных стеллажей с сотнями книг. Пахло тысячами умных и хороших людей, чьи отпечатки и запахи, хранили все эти книги. Мне, раньше казалось, что все старые книги пахнут по – разному, в зависимости от техприключений, историй и сказок, которые в них оживают. А здесь, все эти запахи перемешались и, от этого немножко кружилась голова, а еще она закружилась от того, что я представил, как много нового и интересного они смогут мне рассказать, эти книги, если взять их и просто – открыть. Прошло уже много лет, но до сих пор, я обожаю этот библиотечный запах, и иногда хожу в очередную библиотеку не за книгами, а чтобы просто им подышать. Возможно так, я погружаюсь в свое детство, туда, где мне было семь лет.

Лека и Серенький, меня не понимали, они не очень любили читать, поэтому Лека сразу схватилась за журнал с яркими картинками, а Сережка стал рассматривать экспозицию «Они сражались за Родину!»

Отдышавшись, я подошел к невысокой старушке в огромных коричневых очках, не смотря, на то, что на улице еще было лето, она надела обрезанные у щиколоток валеночки и куталась в серый пуховый платок.

– Здравствуйте, – я постарался изобразить интеллигентного мальчиша. Сложил ручки по швам и посмотрел на старушку – библиотекаря самым искренним по – детски наивным взглядом. – А можно мне тааакую книгу, – вздохнул я, не зная как еще выразить свои ожидания.

– Кажется, я знаю, – улыбнулась, кутающаяся в серую пуховую шаль невысокая старушка – библиотекарь. – Возможно, тебе подойдет эта книга, – и протянула мне взятую откуда –то с верхней полки ближайшего стеллажа книжку в яркой обложке.

– «Волшебник изумрудного города», – прочел я вслух.

– Ты такую книгу читал?

– Нет, – я быстро замотал головой из стороны в сторону. Боясь, что он прям сейчас отвалится.

– Я думаю, что тебе должна понравиться эта история, – снова улыбнулась библиотекарь. – Скажи свой номер?

Я тут же расстроился, поняв, что книгу мне просто так не дадут.

– Ты чей? – теперь, уже вздохнула старушка.

– Мамин, – упрямо проворчал я себе под нос. А потом, подумав, добавил:

– И бабушки Фисы…

– Миковы? – смотрела на меня старушка – библиотекарь сквозь большие очки в коричневой оправе.

– Угу.

– Хорошо, я, кажется, знакома с твоей бабушкой. Запишу эту книгу на нее. А ты принесешь книгу в срок. Недели тебе будет достаточно, чтобы ее прочесть?

Я радостно закивал.

– Пронесло, – зашептал мне в правое ухо Сережка.

Оказывается за это время, Лека уже успела сбегать на улицу в разведку, плохие ребята ушли….

Я поблагодарил добрую старушку – библиотекаря. Попрощался я как очень правильный мальчик. И мы с Лекой и Сереньким решили отправиться по домам. Остаток лета, я еще три раза забегал в эту библиотеку, и брал почитать «Урфина Джюса и его деревянных солдат», «Подземных королей» и «Огненного бога Морранов» – хорошего детского писателя – Александра Волкова. Последнюю книгу, не успев дочитать, я в тайне, от мамы и бабушки увез с собой в Пермь, за что, мне до сих пор очень стыдно. Я все собираюсь восполнить эту утрату библиотеке, тридцать три года спустя, но каждый раз забываю прихватить специально приготовленные книги, отправляясь в город своего детства.

*

Сегодня бабушка Серенького и Ленки – баба Вера должна была дежурить на автостанции в ночь, и поэтому попросила мою бабушку Фису приютить ее разлюбезных разбойников. Мы с бабушкой Фисой были не против их ютить….

Накормив нас сытным ужином из молодой вареной картошки, соленых груздей и жареной тыквы, с парным молоком, и домашней сметаной, баба Фиса удалилась спать, так как ей рано нужно было вставать, и нам посоветовала поскорее ложиться. Мы, конечно, дружно закивали головами, но на самом деле спать вовсе и не собирались. – Давайте рассказывать страшные сказки, – предложила наша заводила и зачинщица большинства безобразий – Лека.

Давай, – согласились мы с Сережкой. – Только ты первая рассказываешь.

Хорошо…, – Ленка сделала большие глаза и начала…

У одной девочки была очень занятая мама. Она так много работала, что девочке приходилось многое делать самой. Она сама делала уроки. Она сама разогревала себе завтрак и ужин, сама ходила в магазин за продуктами и даже сама заплетала себе косички, перед тем как отправиться в школу.

– Да, – вздохнул Сережка, – Бывает….

– Не мешай, а то перестану рассказывать! – цикнула на него Лека.

Серенький тут же замолчал.

А за окошком расцвиркались ночные сверчки, а затем, где – то очень далеко, наверное, на другом конце города, завыла – тоскливо, чья-то собака.

И вот один раз, эта девочка, – продолжила свой рассказ Лека, – потеряла свои любимые перчаточки, а на улице уже была зима и рученьки у нее очень сильно от этого мерзли. Мама узнала, и сказала девочке, чтобы та шла в магазин и купила там себе новые перчаточки. Вот, сказала мама тебе денежка, купи любые, только красные перчатки ни за что не покупай.

Не знаю от чего, но по моей спине после слов мамы о красных перчатках пробежали первые мурашки холодка. За окошком светила большая алая луна, все живые огни уже погасли. Я поежился и прижался своей спиной поближе к Сережке.

А Лека сделала такое суровое лицо:

– Эта девочка была очень глупенькой, только выйдя из дома, она тут же позабыла мамин совет, а когда увидела в магазине красивые красные перчаточки, то купила их без раздумий, и тут же одела на свои рученьки.

И вот когда она подошла к своему дому, то увидела, что он весь в огне. Уже приехали пожарные, целых две бригады, но они никак не могли потушить дом девочки. А девочка стояла и плакала, глядя, как горит ее родной дом. И тут вдруг из-за дерева появилась незнакомая женщина – очень худая с необычно красным лицом. Эта женщина подошла к девочке и прошептала ей на ушко, что сможет потушить дом, и спасти ее маму, если девочка потом выполнит одну ее важную просьбу. Девочка конечно согласилась. И женщина, с красным лицом набравшись воздуха, так дунула, что быстро потушила пожар. Из окошка квартиры девочки выглянула мама и помахала ей рукой. А женщина с красным лицом сказала девочке, чтобы этой ночью она приходила на старое кладбище и положила на могилу в центре с покосившимся крестом свои красные перчаточки. Девочка, конечно, очень испугалась, но еще больше боялась не выполнить приказ, и то что снова, что – то плохое может случиться с ее мамой. И поэтому девочка пошла на кладбище и положила в его центре у могилы с покосившимся крестом свои красные перчаточки. Вдруг у этой могилы съехала плита, и от туда выскочила женщина с красным лицом, – А-аа, – закричала Лека. И мы с Сереньким, тоже закричали: Аа-а –а.

– Она хотела схватить девочку за руку, но девочка побежала, – продолжала наша Лека свою страшную сказку. – Тогда эта женщина с красным лицом сказала, ты просто так от меня не отделаешься. У тебя умрет бабушка! Девочка пришла домой и увидела, что у нее умерла бабушка. Потом, когда ее бабушку похоронили, девочка снова встретила на кладбище женщину с красным лицом. Женщина с красным лицом приказала, чтобы девочка приходила на кладбище. Девочка пришла, и эта женщина с красным лицом и в ее красных перчаточках сказала ей, что этой ночью девочка умрет. И девочка пришла домой, легла спать и умерла. Ее похоронили на том же старом кладбище. А девочка вдруг проснулась и поняла, что она под землей лежит, а рядом и мама, и бабушка и у всех у них красные лица. Прошло, какое – то время, девочка ее мама и бабушка сами стали приходить к людям, которые покупали красные перчатки.

– Что это вы тут делаете! – раздался голос из-за наших спин. Мы с Сереньким вздрогнули, а Лека даже подпрыгнула, побелев. И было от чего.

У входа в комнату стояла бабушка Фиса в развевающейся от сквозняка белой ночной рубахе, с красным лицом.

– Баба, что с тобой? – конечно я имел в виду неестественный цвет ее лица. И бабушка поняла.

– Клубника, – рассмеялась она, меня научили делать клубничную маску на ночь.

– А зачем тебе маска?

– Ты не поймешь…., – продолжала смеяться бабушка. Почему не спите! – вдруг нахмурилась она.

– Мы страшные сказки рассказываем, – простодушно заявил Серенький.

– Ну, надумали. Спать!

– Можно хотя бы еще одну, – застенали мы.

– Хорошо, – согласилась бабушка.

А можно две? – нагло заявила наша Лека. – Пусть каждый расскажет по одной истории, я уже свою историю рассказала.

– А я не одной страшной сказки не знаю…, – опечалился Серенький.

– Бабушка знает, – проворчал я. Бабуля расскажи…..

– Нет! – грозно насупила брови баба Фиса. Я сказала одну и спать.

И мы согласились.

Я не долго раздумывал, о чем мне рассказать. По правде, не считая бабушкиных сказок, у меня была всего лишь одна собственная страшная сказка, ее я услышал прошлым летом, когда меня отправили в пионерский лагерь, хотя я еще был простым октябренком, но маму это нисколько не волновало:

– Нечего тебе по улицам таскаться! – сказала тогда она, – В лагере у вас будет порядок, а ты под присмотром.

Если честно, в лагере «Лесная поляна» мне даже понравилось, и у меня завелся там настоящий друг, но это – уже совсем другая история, а эта страшная сказка – «про человека, с собачьей головой и девочку Аню», ее рассказал однажды ночью мальчик Дима из старшего отряда. Он сказал, что услышал ее впервые в пионерлагере «Ленинец», в который я попаду три года спустя, когда мне будет уже целых десять лет.

Так вот, начал я:

Стоял на берегу реки Камы один хороший пионерлагерь, лагерь был хороший, а ребята в нем, воспитатели и вожатые не очень хорошие. И попала в этот пионерлагерь домашняя девочка Аня. Девочка эта была хорошая, просто она раньше никогда не отдыхала в пионерлагерях и от этого часто плакала. А ребята, вожатые и воспитатели как будто не понимали, от чего она плачет, и обзывали ее плаксой, шутили над ней постоянно, и даже издевались. И тогда девочка Аня решила, что убежит из этого места, где так много нехороших людей. Она потихонечку собрала свой чемоданчик, взяла в столовой несколько кусочков хлеба и яблоко в дорогу. А когда наступила ночь, и все уснули, девочка Аня, выбралась за территорию лагеря, и отправилась через лес к ближайшей станции электричек.

Хватились Анечку только на утренней линейке, и тут же бросились искать, сначала на территории лагеря, а затем и в лесу. Нашли девочку уже к вечеру, Аня сидела высоко на ветке березы, намертво вцепившись в ее ствол обеими руками, а ее чемоданчик весь распотрошенный валялся у корней дерева. Говорят, что Аня сошла с ума. Долгое время никто не знал, кто мог напугать бедную девочку. Но после этой истории местные жители начали рассказывать, что видели в лесу страшного голого человека с головой собаки. В нескольких десятках километров от пионерлагеря были какие – то секретные военные объекты, и местные решили, что собакочеловек сбежал оттуда, возможно, его готовили как новое оружие для войны с буржуями.

Я замолчал…

– Это все? – Серенький, смотрел на меня серьезными серыми глазами, точно так же как тогда на кладбище.

– Да, – я кивнул головой.

– А я его тоже видел, – заявил Сережка.

Я хотел рассмеяться, но увидел, как на Сережкино заявление согласно кивает и Лека.

И даже бабушка не спорит и не уверяет, что все это – глупости, детские выдумки.

– Есть у нас в Ныробе в одном храме такая фреска, – говорит она. Человек с головой волка или собаки. А теперь по койкам! Мне завтра рано вставать и за вами баба Вера к семи утра зайдет чертята, – кивает она на Леку и Сережку.

И мы понуро отправляемся по своим спальным местам. Но я еще долго не могу уснуть, в голове моей вертится история про человека-собаку, а затем страшные сказки, которые сегодня не стала рассказывать бабушка… о том, как в детстве ее послали на лошади зимой в соседнюю деревню за доктором, а на обратном пути за ними с доктором гналась целая стая голодных волков, их спасли местные мужики, возвращавшиеся с охоты, о том как девочкой она по весне заблудилась в лесу, и вышла на стоянку незнакомых людей, сердце тогда у бабушки екнуло, и она убежала, а на той стоянке в углях потом нашли обглоданные человеческие кости. Это были беглые, которые взяли с собой в тайгу корову, так как весной тут в тайге еще было голодно. Честно я не мог понять, почему коровой называют человека. Я так боялся уснуть, и очутиться в одной из страшных сказок, что с облегчением вздохнул, когда уснув, вместо всяких ужастиков, снова увидел Медведя, он все так же сидел у своего окна. Я сказал ему: Здравствуй…., но, кажется, он меня не услышал.

6. Его зовут Медведь

Он снова у окна смотрит свое кино… Мама обещала вернуться к вечеру, но уже закат, а ее все нет. Медведь отвернулся от окна, за которым на закат уходил по темнеющим лугам целый табун белоснежных лошадей, и стая серых журавлей чертила лестовку антрацитового неба: Да воскреснет Бог, и разыдутся враги его, – шепчет Медведь, складывая ладошки лодочкой, перекрестившись двумя перстами.

Он спрыгивает с тяжелого резного табурета, на котором до этого стоял голыми коленками, на коленках отпечатались прожилки – годовые кольца того, что когда то было настоящим деревом и жило в дальнем лесу за рекой.

Он зажигает закопченную керосиновую лампу и ставит ее у окна, там, где сидел до этого четыре часа в ожидании мамы. Медная лампа с пляшущим внутри нее живым огоньком, это – маяк. Пусть, мама увидит этот свет издалека, и знает, что он ее ждет. Со светом в окне на высоком холме, видимом издалека, она не заблудится на темных улочках и среди коварных тропинок заболоченных низин. «Ей будет тепло от этого света…», – думает Медведь, и от этих мыслей на его угрюмом лице расцветает улыбка похожая на первоцвет своей чистотой или бабочку, готовую улететь, меж крыл которой прячется вечность ее бытия, равная ста тысячам взмахов маленьких крыл.

Медведь хочет попрощаться со старыми книгами, которые пахнут кожей, шершавой бумагой и ладаном. Одну – самую древнюю в ореховом окладе, с почерневшим от времени серебром застежек, мама забрала с собой сегодня. Если все пойдет, как мама желает, то завтра, она унесет оставшиеся книги, и тогда они вдвоем переедут жить в большой город.

Медведю жаль книг, особенно тех, что остались – с красивыми рисованными цветными чернилами картинками и буквами которые с трудом складывались в слова, но когда Медведю удавалось их сложить, то получалась история или кино не хуже того, что он видел в окне, когда шел дождь или начинался закат.

Конечно, бабушка никогда бы не позволила им расстаться с этими книгами, но ее не стало, а мама очень хотела жить в большом городе. Медведь этого не хотел, но он очень хотел быть рядом с мамой, так чтобы она не уезжала. Вот он достал из-за печи большой дерюжный мешок, в котором хранились книги, и начал складывать буквы в слова.

На картинке справа был высокий человек в алом плаще, только голова у него была не человечья, а собачья, а может быть волчья.

Святой Христофор, – читал Медведь, покровитель охотников, звероловов и рыбалей.

Как рассказывала бабуля, в старые времена, каждый местный охотник перед тем, как отправиться на свой нелегкий промысел, ставил свечку, или заказывал молебен «собачьему богу», как называли этого святого жители Ныробки – бабушкиной малой родины.

Христофор – «христоносец». Носил он раньше прекрасный лик. Либо, перенес Христа через бурный поток. И был братом великана волколака… Все кануло в лету и превратилось в легенду.

Медведь читал, как люди старой веры с тех пор как бежали от никонианских гонений и осели в глухой Ныробке, подносили в жертву Святому Христофору мясо быков, которых перед этим закалывали на окраине села, от этого имели они прозванье «быкоеды».

Медведь читал о деяньях святых отцов и великих столпников, о чудных народах – чуди, и мироздании, коим видели его люди старой веры и погружался в сказку не похожую на те, что иногда читала ему мама украдкой, когда ему было три или четыре года от силы.

Тук-тук – стук каблучков, вии-и-и-и-и – скрипит покосившаяся от близости родников, рассохшаяся деревянная калитка, и легкий как перья птиц – смех, мамин смех.

– Пришла!!!! – счастливо вопит Медведь, и спешит встретить маму у дверей.

Потом, после того, как они обнимутся. Она прошепчет: «как ты Малыш» – на правое ушко. Медведь разожжет огонь в печи, набросав в нее горстям просохшую щепу, старые газеты и пару березовых полешек. Он поставит на чугунную пластину в печи алюминиевый чайник, а мама достанет кулечек печенья, хлеб, пачку сливочного масла, и они сядут пить чай, оставив в окне гореть медную лампу с пляшущим внутри нее живым огоньком.

– Ты видела мой свет?– спросит Медведь, обжигаясь, горячим чаем с листом черной смородины и горстью малины из их сада на соседнем холме.

– Ага, – скажет мама, и улыбнется – как солнце весенним ласковым утром.

7. Дед

Дед, мой дед был очень занятым человеком, сколько я помню, он всегда появлялся внезапно и также внезапно исчезал. Кем он был? Морским офицером. Воевал. После войны, был директором школы, заседал в обкоме, курировал местную археологическую экспедицию, и зачем – то постоянно мотался в Пермь или в другие города и веси – по всему Пермскому краю и по Союзу.

Мельком дед говорил, что успел повоевать в Японии, а с войны вернулся только в 1947 году, уйдя служить на срочную в 1939 -том. Уже потом, пытаясь найти его следы на войне, я наткнулся на СМЕРШ и спецвойска НКВД, на своем катере он выполнял какие – то секретные задания, сопровождал, участвовал в заброске. Все окутано тайной. Я пытался найти его родню, и не нашел. Я расспрашивал бабушку, она ничего не знала или не хотела об этом говорить. Я думал, что он из репрессированных, и его родни уже нет, но оказалось это не так.

Мама рассказывала, что дед из бедной крестьянской семьи и имел четыре класса образования. В старом альбоме я нашел фото деда в возрасте 16 лет, подпись чернилами, без указания года и даты. Отлично пошитый костюм – тройка, белоснежная манишка, лаковые штиблеты и модная стрижка – уложена бриолином. В его краснофлотском билете я нашел запись о высшем педагогическом и юридическом образовании. И мама, и бабушка после демонстрации моих изысканий казались, чрезвычайно удивлены. Тогда, мама вспомнила, как в детстве была у дедовой родни – где – то глубоко – в тайге.

Вот, что она рассказала:

«Однажды за папой пришел какой-то старик с длинной седой бородой, в охотничьем костюме из брезентовых штанов и куртки зеленого цвета, в руках его была сучковатая палка похожая на посох. Папа, кажется, побледнел и сказал: здравствуй. Ты за мной? Старик кивнул. Папа быстро переоделся и отправился вслед за этим стариком. А я вцепилась в его руку и сказала, что: Не отпущу…. Папа посмотрел на старика, и тот сказал: Пусть идет с нами. Мы долго шли по лесным тропам и через бурелом, потом пыли на лодке половину дня, пробирались через болото, шли в скалах, снова тайга и огромные заросшие лесом холмы, и вот неожиданно лес расступился, только что вокруг были лишь большие деревья, а теперь – маленькая уютная деревенька – дворов на двадцать. Рядом со старым кедром, почти у самых корней бил ключик из которого, мальчик в зеленой рубахе и таких же штанах, похожих на охотничий костюм старика – проводника, набирал воду в синее эмалированное ведро, опустив его в золотистый песок намытый ключом. Мама тогда очень удивилась, когда им пришлось заночевать в этой деревне. Почему удивилась? Там была своя дизельная электростанция. О чем дедушка – ее папа говорил с этими людьми, она не знала. Ей тогда было еще меньше чем мне – лет шесть, и она еще мало понимала об этом мире. Потом, уже поутру, они с папой вернулись домой, вел их все тот же старик – проводник. Всю эту историю она позабыла, пока я не спросил, и сама удивлялась, почему она ничего не помнила, и ничего толком не знала о родне со стороны моего деда – ее отца.

*

Помню, дедушка рассказывал, как в детстве живя в лесу, они баловали – качаясь на деревьях в лесу. Двое сгибали тонкую осину или березку, третий хватался за ее макушку и отправлялся в полет вместе с деревом. Дед смеялся, вспоминая эту историю, правда сказал, что закончилось все плохо, Микита, его друг, взлетев – неудачно приземлился и сломал левую руку, пришлось делать лубок и им здорово попало от старших.

*

Пытаясь найти, что – то про семью деда я вышел на Чехию, помню, что дед говорил, про то, что где – то в Европе во время войны пропал его старший брат, отличный кузнец. После войны здесь восстанавливалось практически уничтоженное немцами производство лучших в Чехии ножей под новым брендом Миков. Но думаю, что это просто совпадение и больше ничего.

*

Мой дед был ужасным максималистом, или все, или – ничего. И я, кажется, пошел в него, довольствуясь «ничего», веря, что получу от этого мира «все», конечно только то, во что верю и о чем, действительно мечтаю.

Было время, когда я внезапно просыпался по ночам, и от того, что не мог больше заснуть шел на свет. Там, на кухне сидел дед в белой майке и сатиновых черных трусах, рядом стояла старая керосиновая лампа и дед что – то писал в желтую клетчатую тетрадь.

– Чего не спишь, малыш? – спрашивал он шепотом. – Хочешь, я тебя покормлю?

Я кивал, хотя был не голоден. Мне просто хотелось посидеть рядом с ним. Я присаживался на табурет, накрытый вязанной накидушкой, из цветных квадратов, и делал вид, что смотрю в окно, за которым царила непроглядная ночь. А дед хлопотал, доставал из погреба сковородку котлет и хлеб, делал мне бутерброд, наливал молока. А я говорил:

Спасибо…, – и ел не спеша, наблюдая как дед, снова пишет что – то в свою желтую тетрадь.

Он белоснежно седой, но все еще поджарый и мускулистый, на спине три шрама, похожие на ожоги и тонкая полоса – рубец на груди – наискось.

Поев, я прислонялся к деду и кажется, засыпал, поэтому не помнил, как дед относил меня, обратно в мою кровать, в которой я просыпался поутру.

*

В то лето, когда мне было семь лет мы с дедом дважды ездили в большой лес, собирать грибы. Для нас было только три породы настоящих грибов: белые, красноголовики и грузди. Их мы за раз с дедом умудрялись набирать два мешка, которые запихивали в люльку старого немецкого мотоцикла, который подарили когда-то деду как военный трофей.

Приезжая в лес, дед первым делом выбирал особое дерево, и стоял рядом с ним, приложив обе ладони к стволу с закрытыми глазами, молчал. Конечно, я спрашивал, зачем он это делает, но мой неразговорчивый дед обычно не отвечал, только улыбался и гладил меня по голове.

В лесу с дедом было не страшно. Там галдели на десятки голосов птицы, то тут, то там взлетали глухари, я собирал их красивые перья, чтобы сделать индейский головной убор, как в фильмах с Гойко Митичем. Из кустов с визгом выскакивали огромные зайцы, за одним из них я погнался и чуть-чуть не схватил за его длинные уши. Над головой проносились полосатые бурундуки и гордо планировали белки летяги. В одной из лощин, в первую нашу поездку я обнаружил обнажение сланцев с отпечатками трехпалых лап, но так и не смог отыскать эти сланцы снова, чтобы показать деду свою палеонтологическую находку. А в последней поездке на странные следы на земле наткнулся уже сам дед, он сказал шепотом: Яг – морт. И потребовал, чтобы мы немедленно отправились к брошенному у лесной тропы мотоциклу. Больше этим летом, мы с дедом не ездили в лес. Конечно, я расспрашивал деда, чего он так испугался, он отвечал, что это были следы медведя. И уже став взрослым, и вспомнив об этой истории, я нашел, перебрав море литературы, имя Яг-морта, – злого волосатого лесного человека, страшилку из легенд племени чудь.

8. Клад

Клад. Каждый мечтает найти свой клад. Найти клад – от этой мысли кружится голова. Что такое клад в семь лет я конечно не осознавал, мне представлялся железный сундук, набитый старинным оружием, монетами и украшениями, и конечно каким–то потусторонним волшебством. Зато, я очень хотел найти свой клад, чтобы купить всем самым важным для меня людей все, о чем они мечтают, а себе немецкую железную дорогу с паровозом. Такая была у рыжего Никиты в детском саду. Никита часто приносил ее в сад, но никому не давал играть, сам собирал, запускал паровоз, а мы смотрели затаив дыхание, как из трубы игрушечного паровоза идет настоящий пар. Мы не раз сговаривались с другими мальчишками и девчонками отобрать у Никиты его чудесный паровоз, но Никита был очень крупным мальчиком и умел драться…

Откуда взялась сама идея поиска клада?

Ну, во-первых, Лека внезапно увлеклась чтением и прочла «Остров сокровищ» Роберта Стивенсона, и решила, что мы с Сереньким, просто должны найти для нее этот самый клад. Она как всегда загорелась новой идеей, и фиг было этот пожар просто так затушить.

Во-вторых, виновата моя мама. Однажды, приехав навестить меня, за вечерней чашкой крепкого чая из желтой пачки с тремя слонами, с испеченными в настоящей русской печи бабушкой Фисой вкуснейшими ватрушками с протертой черемухой, она, за разговором, который касался того, «на что, и как дальше нам жить», вдруг вспомнила, как вместе с подругой, нашла десять лет тому назад, на огороде у подруги клад. Они просто решили сделать новую грядку у развалившегося сарая, и нашли свое сокровище. Это был обернутый рогожей чугунок с тридцатью золотыми николаевскими червонцами и сотней серебряных рублей. Я попросил, и мама показала мне этот николаевский серебряный рубль – подарок подруги. Подруга уже давно переехала жить в другой город, еще дальше, чем Пермь, кажется в Свердловск, точно никто не знал. Они с родителями тихонечко продали все эти монеты, кажется, стоматологам, и частично сдали в ломбард, а затем, скрылись до того, как эта история ушла в народ.

– Ма-ма!!!! – тогда закричал я. Я тоже хочу найти клад. – Где вы его нашли? Может быть, там есть еще!

– Глупенький, – сказала мама, обняв меня за плечи. – Там уже давно ничего нет. И не могут клады встречаться так часто, чтобы их легко было найти.

– Нет, – возразила бабушка Фиса, – у нас кладов встречается много, главное знать, где искать.

А мама посмотрела на бабушку строго, и та замолчала.

Но, я уже загорелся в точности как наша Лека. Я просто грезил наяву поиском клада.

Ленка, она же – Лека, рассказывала, что наш древний город, это – перекресток древних торговых путей, место встречи разных народов и ушедших в тысячелетия цивилизаций. Здесь в «серебряном треугольнике», в междуречье Камы, Вишеры и Колвы, под землей хранятся необычайные сокровища вогулов, скифов, византийцев, иранцев, китайцев и русских купцов.

Позднее, уже став взрослым я прочитал об истории местных кладов – артефактов в книге одного дедушкиного друга – Георгия Чагина. Георгий Чагин писал, что «основное отличие этих кладов то, что их владельцы, прятали их в надежде найти и выкопать». Поэтому оставляли приметы, рисовали карты и составляли завещания–инструкции для потомков. Или делали заговор, на то, что найти этот клад смогли бы только они сами или их потомки.

Драгоценные сосуды и блюда с выгравированными на них изображениями царей, осажденных крепостей и фантастических животных использовались предками – коми–пермяков и манси в шаманских обрядах. От глаз и загребущих рук новгородских ушкуйников священную утварь прятали в земле. А спустя сотни лет местные жители находили эту посуду в своих огородах.

Но тогда когда мне было семь лет, я ничего этого не знал. Я просто очень хотел найти клад.

– Я же тебе говорила! – улыбалась Ленка. – Клады бывают.

– Теперь, я тебе верю, – я очень старался выглядеть виноватым, хотя совершенно этого не чувствовал.

Мы сидели на самодельной скамейке у чьего-то незнакомого палисада, усаженного высоченными подсолнухами похожими на живые солнца. Вот -вот, должен был вернуться Сережка, посланный нашим командиром – Лекой за лопатой, которой предполагалось откапывать сокровища.

– Знаешь, – рассуждала многомудрая Лека. Чтобы найти клад, нужна карта, приметы, или хотя бы – кот.

– Какой такой кот? – удивлялся я.

– Рыжий кот, – задумалась о своем Ленка. А лучше всего – земляной.

– А разве бывают земляные коты.

– Бывают, – строго отвечала наша командирша. – Они живут под землей и берегут древние клады, показывают их только хорошим людям, и то, если те в нужде. Под землей, конечно, этих котов просто так не увидишь, но можно заметить зеленые огоньки, которые светятся у них на кончиках ушей. Только для этого нужно искать земляного кота ночью.

– Ночью, меня бабушка не отпустит, – притворно вздыхал я.

– И меня, – печалилась Лека.

– А зачем рыжий кот?

– Незнайка, снова мне не поверишь….

– Поверю….

– Ну ладно, слушай. В этих землях верят, что правильный рыжий кот может показать, где скрывается клад или потерянные вещи, главное знать нужную присказку.

Мне очень хотелось спросить, как определить, что кот правильный, но зная Лекин тяжелый характер, я решил промолчать.

А Лека, гордо смотрела на меня и говорила:

Я такую знаю. Когда еще прабабушка наша была жива, она мне много всяких песенок пела, и стишков и сказок рассказывала. Вот, слушай:

«Котик мой – коток,

Алый роток, мягкий бочек

Рыжий волосок, сладкий голосок.

Котик мурчит, как ручей журчит.

Напой мне, коток,

Денюжку серебряну да денюжку золотую,

Как ручей намывает песок.

Завяжу слово узлом – не срубить его топором.

Аминь».

– И, – я во все глаза уставился на Ленку, представляя как за ее спиной из под земли выпирает ржавый угол железного сундука полного несметных сокровищ – клад.

– И-и, – передразнила меня вредина Лека. – Кота то нет, рыжего.

– Я знаю, где такого взять! – мне было жутко приятно увидеть в Ленкиных глазах собственную значимость.

Мы уже были готовы броситься туда вдвоем. Туда, где в небольшом каменном доме с яблоневым садом, у бородатого деда – Игната жил кот необходимой рыжей масти. Но тут вернулся Сережка с печальной вестью.

– Бабушка Вера сказала: «никаких вам лопат!», и чтобы «сейчас же были дома». Приезжает наша тетя Нина из Кунгура, во сколько приезжает гостья, баба Вера не знает, а дом на замке. Будем вместе сидеть ее ждать. А тебе Лена спецзадание, – Сережка показал Леке язык. – Вымыть полы и смотреть за тестом, баба Вера вернется, будем печь пироги.

«Зря, он так с языком», – подумал я. «Фингал под правым глазом только – только сошел». Но Серенький, он и есть – Серенький, никогда не задумывается о последствиях своих слов и поступков.

Я остался один. А потом, отправился за котом. Рыжий кот чрезвычайной пушистости, сидел на поленнице дров, прислоненной прямо к к дому, сложенному из бутового камня и когда-то очень давно побеленного, но сейчас совершенно облезлого.

Рыжий котяра встретил меня в царапки, и мне долго пришлось сглаживать наше первое знакомство, ласковыми словами, обещанием свежего молока, и чесанием за его ушами. Я боялся, что на этот шум появится хозяин кота и дома – дед Игнат. К моему счастью, его кажется, не было дома. И вот, наконец, рыжик сдался, и позволил себя унести.

Я унес его в свой двор.

Почему?

Потому, что решил, что если найду свой клад в другом месте, его могут отобрать, а здесь – в бабушкином дворе, все было наше, и значит, клад будет наш.

Прочтя Лекину заклиналочку – присказку, так как мне удалось ее запомнить, я выпустил пушистого рыжика и стал внимательно наблюдать, за тем, куда он побежит. Кот рванул в сторону компостной ямы, и что – то стал там рыть своими передними лапами, а затем громкогласно мяукнув, вскочил на наш забор, и махнул на волю, наверное, тоже решил, что нужно – домой.

Я сначала расстроился, потому что, ничего не вышло, но решил на всякий случай посмотреть, что там такое копал этот рыжий пушистик. Ровно в том месте в неглубокой ямке проделанной кошачьими лапами поблескивали золотые искорки. Охнув, я начал копать прямо голыми руками и откопал в компостной яме три ложки золотистого цвета с цветными эмалями дворцов и башен, на эмалях понизу было написано: «Ленинград».

Обрадованный, я побежал показать свою находку бабушке Фисе. А она меня отругала. Я так ничего толком не понял, только то, что ложки эти привез из командировки в Ленинград дед, и бабушка случайно выбросила их, помыв, выплескивая воду из поганого ведра.

Так вот, клада я не нашел…. если не считать серебряной рюмки и бронзовой иконки с Георгием Победоносцем, я откопал их случайно, когда готовился идти на рыбалку вместо червей…. До сих пор они хранятся у меня как память о бабушкином городе на далеком севере.

9. Колокольня. Возвращение домой. Большие корабли. Медведь

Благодаря дедушке у нас единственных на целой улице был свой домашний телефон, даже у нас с мамой в Перми своего телефона не было, а тут был. Телефон был старый, черный с большущей трубкой и звонком похожим на птичью трель. Обычно, когда он звонил, трубку брала бабушка Фиса, и потом долго и основательно говорила о том, где можно найти нашего деда Гришу. Иногда телефонировали бабушке, когда срочно нужно было выйти на работу, честно я тогда не имел никакого представления, где она работает, а она, как и дедушка была очень немногословна, хотя очень заботлива, иногда прям до плача. Моего конечно. «Где ты был..?» «Что ты ел?» «Откуда взялся синяк?» «Ты заправил пастель? И так целый день кругом – с утра до самого вечера. Я ругался, слушался, спорил и плакал. Но, даже будучи ребенком уже понимал, что так меня бабушка любит, наверное, и маму она любила также, когда та, была маленькой девочкой.

Когда черный телефон неожиданно зазвонил рано утром, я даже не подумал к нему вставать. А он все трельчал и трельчал.

– Бабушка! – закричал я. – Деда! – в ответ тишина. Пришлось встать, хотя мне и запрещалось самому отвечать не телефонные звонки, в этот раз кажется, никого не было дома. А телефон не желал замолкать.

– Алооо, – сонно спросил я в трубку. А там шум, сквозь который пробился мамин голос:

– Зайчик, это ты…?

– Я не зайчик, – пробурчал я в ответ. Никогда не любил когда она меня так называет.

– А кто ты? – рассмеялась мама в телефонной трубке.

– Я пацан! – гордо ответил я, почесывая свою пятку, к которой прилипла чешуйка березовой коры.

– Хорошо зайчик – пацан, – мамин голос стал игриво серьезен. У нас большая радость.

– Какая? – я все еще пытался проснуться.

– Через неделю мы едем к теплому морю в Крым! Неожиданно дали путевку от завода, совершенно бесплатно!

– Ура! – закричал я, окончательно проснувшись. Я так долго мечтал о настоящем море. Но кто-то другой внутри меня начал грустить. Мне так не хотелось покидать этот маленький сказочный городок, наполненный самыми занимательными историями. Я подумал, что он не рассказал мне все, что мог еще рассказать, а еще не хотелось расставаться с Сережкой и Лекой.

– Ты чего там замолк? – взволновалась мама в телефонной трубке.

– Радуюсь…, – тихо пробурчал я.

– Хорошо, – успокоилась мама. – Мне пора на работу. Слушайся бабушку и деда, я приеду через пару деньков. Пока мой зайчик – пацан.

– Пока мама, – ответил я телефонным гудкам. Я тоже тебя люблю…

*

Сережка воспринял новость о том, что я скоро уезжаю на море в Крым с неописуемым восторгом. Прыгал как сумасшедший, пытался сделать колесо и требовал, чтобы я привез ему настоящие морские раковины, краба и морской воды в стеклянной бутылке.

А Ленка надулась. – И чего ты так радуешься? – спрашивала она своего братишку. Это ведь он едет, а не мы. – И ничего он тебе с этого самого моря не привезет. Мы же останемся здесь, а он будет там в своей Перми, – она махнула рукой в сторону Соликамского тракта.

Я не знал, что сказать. «Наверное, она тоже не хочет расставаться», – подумалось мне. А еще я обещал, что мы вместе сходим рано утром на колокольню Воскресенского собора, где уже пятьдесят лет находился местный РДК, то есть районный дом культуры.

– Лека…, хочешь, мы завтра поднимемся на башню? – спросил я.

Ленка задумалась на целую минуту, обычно она так долго не молчала. А затем сказала: Хочу.

*

История с башней Воскресенского собора была очередной Лекиной авантюрой. Почему-то она вбила себе в голову, что просто должна подняться на эту башню, чтобы увидеть весь город с высоты птичьего полета. У Леки, даже был План. Она просто утащила ключи от РДК у своей бабушки Веры, которая иногда помогала в клубе, дежурила там, издавала стенгазету и играла в театральной студии бабу – ягу в новогодних сказках и Строгого, но справедливого учителя в летних постановках у старшеклашек.

По Ленкиному плану проникнуть в башню мы должны были вдвоем. «Серенького не брать, он будет обузой». Сережка, конечно, обижался. Но с Ленкой старался теперь не спорить. Рано утром, пока туда еще никто не пришел. Благо и мои – дедушка с бабушкой Фисой и Лекина бабушка Вера из дома уходили еще раньше раннего, часов в 5– 6 утра. Мы запланировали слинять в семь.

*

Проснулся я тогда ровно в шесть, есть у меня такая способность просыпать к нужному времени, правда, иногда я могу залежать, то есть проснутся как нужно, а потом лениться вставать, и так лежать, пока не усну снова. Я проснулся и слушал, как собирается на работу бабушка Фиса. Дед еще вчера умчался в свою очередную внезапную командировку. А бабушка как назло не уходила, все чего-то искала, шумела, готовила мне завтрак. Кое как дотерпел, пока она уйдет. Тут – же кто–то зафигачил камешком в мое окно. Я выглянул, конечно, это была Лека. Серьезная, кажется, не выспалась, одета в синий спортивный костюм и свои заношенные сандалии с оторвавшимся и замотанным изолентой ремешком. Лека с распущенными светлыми, выбеленными солнцем волосами, колышущимися на ветру и нежными голубыми глазами.

– Ты выходишь?! – шепотом кричит она.

– Выхожу также отвечаю я.

Натягиваю шорты и майку, беру завернутые в салфетку пирожки с зеленым луком и долго ищу в темной прихожей свои тряпичные кеды без шнурков.

По знакомым и ставших родными улицам мы крадемся как два партизана, придерживаясь кустов и зарослей больших деревьев.

У РДК никого. Я стою на атасе, а Лека натужно крутит старым ключом в ржавом замке. Замок скрипит и не хочет впускать. По пыльным каменным ступеням, кажется стертым от времени, так что посредине каждой ступени небольшая канавка, мы поднимаемся все выше и выше в полутьме. Окна здесь забиты фанерой, старыми плакатами «Намолотим хлеба!», «Партия и народ – едины!», «Кулака возьмем в кулак – он наш враг!» А мы, все идем, кажется, по ставшей бесконечной старой каменной лестнице. Пока ветер не начинает дуть прямо в лицо.

– Пришли, – шепчет Лека.

– Да – отвечаю я, обескураженный открывшейся красотой.

Перед нашим взором город – игрушка, как у господа на ладошке. Все внизу такое маленькое и красивое. Совсем рядом каменная церковь Преображения Господня без колокольни – хлебозавод, – справа внизу, позади – древнее Троицкое городище, место стоявшего до 18 века деревянного кремля. Отсюда с самой высоты видны части земляного вала. И гора Полюд – в утренней дымке.

Лека взбирается на окно по щербатой кирпичной кладке.

Куда ты, дурище! – кричу я, хватая ее за синее трико и за ноги, так чтобы она вдруг не рухнула вниз, как птица.

– Да, обними меня и держи очень крепко! – хохочет Лека. Иначе, я улечуууу!

Я держу…, прошло столько лет, а я, никак не могу позабыть этот самый момент. Нет, ничего не случилось, никто не узнал об этой шалости, и нам не попало.

*

Крым и теплое Черное море, это такая большая история, то первое море до сей поры иногда шумит в моих самых сладких снах, лишь иногда прерываемое одним из кошмаров. Круглолицый лысый старик в засаленной фуфайке, протягивает к моей голове свои ладони, похожие на корни деревьев и начинает водить ими по кругу, что – то шепча себе под нос.

Я вижу, как из рукавов фуфайки появляются кусающие себя за хвост змеи.

– Не ходи Большой корабль, – шепчет он, – Будет много смерть.

И я, начинаю захлебываться ледяной соленой водой и кричать.

Мама тогда сильно была на меня зла, когда я уперся и не поплыл на Большом корабле из Ялты в Новороссийск. Наши билеты пропали, а они, по словам мамы «стоили больших денег, которых у нас итак очень мало».

Мама ругалась до самого нашего отъезда, так хотелось ей покататься на большом белом корабле, и еще целую неделю ругалась после нашего прибытия в Пермь. Пока в одну из центральных газет не просочилась эта ужасная история с пароходом «Адмирал Нахимов». Теплой южной ночью этому Большому кораблю встретился грузовой теплоход-сухогруз «Петр Васев», на борту которого было около тридцати тысяч тонн ячменя из Канады. Суда столкнулись. На «Нахимове» находились 1243 человека, из них 423 погибли. Мы могли быть среди них.

*

В школу из-за нашего отдыха в Крыму я пошел только 2 сентября и встретил там своего Медведя. Теперь наяву. Мы стали учится в одном классе, в 1 Г. Мы не то что дружили, но всегда старались держаться вместе, быть рядом. В четвертом классе Медведь исчез на целый год. Я думал, он уже не никогда вернется. Кажется, он лечился, и поэтому учился в какой – то специальной школе где – то на Юге. И так на протяжении всей моей жизни, Медведь куда – то пропадал, затем неожиданно появлялся. Мы общались, рассказывали друг – другу свои истории, но так и не стали настоящими друзьями, хотя, может быть это и есть дружба и не важны никакие расстояния и условности.

*

То было мое детство… в семь лет.

Оглавление

Начало….

1. У бабушки в деревне. Друзья…

2. Его зовут Медведь

3. Старое кладбище

4. В поисках белой коровы, охотники за лимонадом…

5. Скажем, что мы на экскурсию. Здесь они нас не найдут..!. Страшные сказки на ночь

6. Его зовут Медведь

7. Дед

8. Клад

9. Колокольня. Возвращение домой. Большие корабли. Медведь