Дни страха, или Пир горой [Сергей Гришко] (fb2) читать онлайн

Сергей Гришко Дни страха, или Пир горой

1 

В НЁМ ЖЕЛАННЫХ ВИДЕНИЙ СОМКНУТ КРУГ.

Пылает огнедышащее солнце, мои видения подобны тающему айсбергу, они искрятся, плывут гонимые вечными волнами океана во власти неведомой судьбы. Восход испепеляющего дракона, преисполненного ярости, огня и монолит студёного полюса, ведомый, навстречу обречённым людям, чтоб принести миру их грёз холод, страх, боль.

Ночь ушла, ее шаги стихают, мои видения растворимы в предрассветных сумерках до следующего сна. Я проснулся, отбросив поволоку снов, открыл глаза. Тишина исчезает в фоновом звучании радио, варю кофе, за окном высотного дома визжит жизнь вперёд без компромиссов. Там бойко торгуют необходимыми желаниями и пробегают бесконечные ряды чисел. Простые, кратные, номерные, порядковые, вереницы чисел, определяющие практически все. Я курю, допиваю кофе, выхожу за порог.

Миллионы разных лиц заполняют улицы города. Стены домов, знаки и слова, номера опустевших квартир, где припрятанные, нерешенные, проблемы ждут вечера, зреют. Остатки завтрака, забытый сон, смятая салфетка, слово на стикере. (Не будите меня до второго пришествия). Миллион человек и вот кто-то есть. Не первый герой в очереди, но может второй, я вспомнил о словах и числах.

Этот человек, его словно новорожденного обернут в тесную тогу страдальца, нарекут мессией, выдадут звёздный карт-бланш, начнется история. После потеряют, перепишут и слова, и даты, сотрут из памяти оригинал, вынут из рукава дубликат. Скоро редакторская правка коснется и смерти, она перестанет быть аналоговой.

Мир фарисеев не чествует праздности, каждый день, это траур для памяти. Каждый день, это пепел агнца, жуткое жертвоприношение пущенного на убой скота. Море иллюзий, слова лицемеров и коровье бешенство, все это как-то уживается. Бесконечные ряды порядковых чисел, пугающие объемы которых легко поглощает огонь и вода.

Выкладки, расчеты, статистические огрехи, провалы в погрешности. Числа и цифры, удушливая петля времени, затем ночь и сон. Время изжёвано, съедено, крошки минуток оставлены словно мелочевка. Прошлая ночь, сладкие сны. День вынуждает выйти на улицу, встретить жизнь, измазаться в крови, как в мазуте. Что человек ждёт тебя там?

Вот святые коровы их вечная жвачка, изумрудные луга. Счастье, эти нелепые, комичные, куплеты определяющие смысл жизни и дифирамбы личной тщете. Передовые лица эволюционной гонки, глянцевые портреты убийц выживших в нелегкой борьбе. Они тают, как упавшее мороженое.

Все на продажу. Комфортабельный рай ограниченных субкультур, измеряемый квадратным метром роскоши. Одушевленные кошечки, собачки, мохнатые тотемы с родословной в медальках. Декоративные театры для блох. Все это милее сердцу, чем уничтожаемый человек. Несчастные люди, пируют, назло остальному миру. Разговоры о равенстве. Паритетные заблуждения, злые митинги. Рядятся в пурпур и золото, беснуются под радугой, а нутро их темно.

Любовь существует, но сука всегда под рукой, с женщиной древней профессии легче найти общий язык. Размытое удовольствие потребления, приходы от поглощения просто рвут рассудок в клочья. Ты не в себе до первых вспышек гнева, а после. Сирены служб опоздания, телефоны одноразового спасения, трупы, итог вырвавшегося бешенства и отстреленной головы. Город удовольствий, миллионы железобетонных башен до горизонта, в нас химеры и бесы, анонимные голоса.

Сегодня день мрачных ангелов, который продлится ещё тысячу лет до четверга. Жизнь от бога или обыкновенное существование, где каждый день полон тоски и лени, инертное шевеление от мечты к клозету. Счастье, клеть золотая набитая до краев жизненно важным барахлом, чтоб была возможность откупиться, еще болезни, война.

Море слов, этот шторм поглощает горизонт, чистое небо, тебя и разум твой. Мысли редеют, их съедают проплешины, ты ждешь ответов на берегу, боясь пучины. Слова накрывают словно волна, и наступает отрезвление, собственный страх перед бурею станет противен тебе.

До скончания дней в ушах и мыслях будет только гул морской, словно там навечно приросла раковина, которую ты нашел в детстве на пляже. Столь притягателен и чарующ этот звук, ты хочешь навсегда остаться в волшебной стране детства. Беззаботно играть всю жизнь, перед сном слушая свою раковину. Вот и мое ухо навострилось, и услышал я не шум убаюкивающий, а шепот из темноты поведавший историю. Голос, повествующий о рождающемся мире, в коем желанных видений сомкнут круг.

2 

ЮНЫЕ БОГИ И ЗЛЫ, И СТРАШНЫ.

Кругом беспричинная пустота наполненная отсутствием видимого содержимого. Темно, холодно и страшно. Откуда всё возникло? Естественно или по воле разума? Что скажешь мудрец? Чем удивишь, хранитель обители двенадцати башен, песочных часов луны и солнца. Ты безымянный, проживающий бесконечность в тени своих знаний? Молчаливый лунный призрак, утративший беспокойство в размеренном движении по кругу переходящему в самокотящееся колесо истории. Молчишь, уходя в тень звезд, тихими шагами, не беспокоя пространство и время. Будь по-твоему, ты станешь тенью.

Лучше начну с истоков реки времени, где затерялись и исчезли камни с преданиями обо всём произошедшем, былом и идущем навстречу тому, кто решился выйти из пустоты кокона шелкопряда. Ведь никто не говорил, тем более не утверждал, что пустота не может быть благодатной почвой для рожденья. Тишина и личное беззвучие, молчание, еще не выдуманы слова, в этом таинстве нет ничего, хотя ловишь себя на мысли, что…

Только начало пути. В бескрайнем пространстве незримо протекает тягучее, долгое, неощутимое действие. Пустоту заполняет тишина, после беззвучие и молчание, которые обозначат границы и станут далёким едва различимым шёпотом пульса.

Вот он я, не былое беззвучное, ветхое я. Теперь звонкое с пульсом, настоящее, осязаемое, практически сущность. Путь от мысли к рождению пройден, впереди ждут дебри парадоксальных реинкарнаций, соль и пепел.

Бьется живое сердце, разгоняет материю до световых скоростей. Беззащитный пульсар вскипает алым цветом, поглощая туманный фантом кокона. Живое сердце становится нетерпеливым, превращается в кость и плоть желающую вырваться из уютной тюрьмы закономерностей.

Принять крещение холодом и темнотой, исторгнуть огонь крика в пустоту. Ведь там, за стенами околоплодного мира есть большее и безграничное. Вселенная, бездушный вакуум, пролитые чернила на белый лист истории. Я чувствую это расстояние, в нем существуют сердца и мысли. Рождаются имена идущих странников. Дорога, которую интуитивно чувствуешь, ведет к началу и возникает бытие.

Утроба, теплая субстанция в которой живешь, свыкся с порядком, шепот и голоса извне искажены, потусторонни словно тени. Молчаливый плод, поглощающий границы собственного мира. Крупный, голодный, крадущийся со спины. Он обособлен, в нем сосредотачивается глухая ко всему первичная чернота. Хищная отчужденность, холод и сырость. Плотоядность, проникающая и определяющая суть. Холодная кровь поглощает этот вид, и он растворяется.

Дрожь, вползающая в нутро сыпучим ознобом, странное время возникновения нервной системы, ползущей во тьме бледно серыми нитями обжигающего тока. Безнадежная реальность, безмерного пространства опутавшей мир паутины. Хаос, причинно-следственные связи, бог, числа. Горизонт уже не подвластен мысли, она в петле, чувствует боль и нервы. Замирает, вздрагивает, лучи света исчезают в тени неопознанности, словно там бесконечная черная дыра. Прорва.

Нервы будут сейчас и до скончания после. Правдивость вырвавшегося крика в пустоту, ускорился сонный метаболизм. Агония, конвульсии, боль и страх, ты один, как крик лишенный эха. Таинство, где материя перетекает в круговорот и движение, испаряется, исчезая в облаках и мысли подобны молниям. Таинство появления существа, в ком человек и зверь, гибрид из плоти и крови. Дикий, голодный с острыми клыками, когтями, готовый вступить в эту игру без правил.

Мы начали эту войну, наполняясь желанием вкусить плоти и крови, еще не созрев жаждали смерти. Темнота стала липкой и вязкой, пахнущей требухой, глотки породили рык, и пространство заполнилось множеством звуков гудящих словно рой. Смешалось все в невидимых пределах, и ужаса картина вдруг ясность обрела. Мы открыли глаза, переходя в иное состояние.

Пройти этот путь, чтоб прийти к черте исчезновения ещё не успев осознать лицедейство рождения, когда не обрёл доспех наследия, когда нет понимания, выжить и победить. Это схватка слепцов, внутриутробная резня эмбриональных богонаследников. Если мы совершаем подобное, незряче ставя на кон жизнь, и проливаем кровь легко, словно сплевываем, мы слепцы, не знающие ничего о мире. Ведомые лишь инстинктами личинки, во что превратимся после?

Рвётся призрачная теснота тюрьмы, которая уже мала, в ней нет комфорта и спасенья. Ты вырываешься из кокона на волю, ввергаясь в пучину настораживающих звуков, манящих запахов, холод обжигает и разгоняет кровь. Охота, поиск, предчувствие и после не остановиться. Победа сладостна, вкушаешь плоть сырую, и поверженный враг растворяется в смерти, слюна стекает по клыкам и она насыщена ядом. Холод мира обостряет чувство одиночества и войны.

Убийства приносят рост и прибавляют веса, ярость зажигает кровь. Когда-нибудь все обязательно вспыхнет, или в ком-то особенном, или где-то рядом. Малая искра в скрежете зубовном, просто наизнанку вывернет весь мир. Взрыв, вспышка, может просто яркий слепящий свет, что плавит восковые веки и ожогами уродует бледную кожу.

Впервые ты видишь врага, странное уродливое существо готовое на все, как и ты. Гортанный рык, напряжение мышц, убийство приобретает иную цель, это новая ступень в развитии. Разорвать врагу глотку, выпустить наружу его требуху, пьянея от выпитой крови, видеть угасающую ярость и бессилье, зачатки страха перед тем, что будет после. Сейчас вкус победы особенно сладок, а её горечь затеряна в веках.

Наступает тьма, которая ближе, понятней, родней. Отказаться от видимого, усомниться в присутствии неба и звёзд, этот свет нового дня обжигает и уродует, он одушевляет наши корявые тени, которые преследуют нас, оставляя кровавые следы. Свет проникает в темное нутро, плодит вопросы и сомненья. Философствует время, иначе течет, от пролитого света меняет смыслы. Секрет бессмертия скрыт в темноте, а на свету любая тайна, тщета и прах.

Юные боги от рождения падкие на каннибализм и убийство, это титаны, поедающие гигантов, их невинные, кровавые забавы еще пусты и сути лишены. Тьма придает им величие, загадку, размер, а при свете юные боги безрассудны, жестоки, страшны.

Обречённые бьются до победы, и осталась их горсть пепла. Покинувшие поле боя обречены навсегда. Страх перед светом, вид чернеющей крови отвратен, им в темноте убийство легче совершить. Свет, от которого дрожат руки, и хочется раствориться в собственной тени. Выход в иное, пятиться в бездну, они стали, трусами пасуя перед неведомым света лучом. Глубокое логово из черноты чернил и могильной сырости, в нем дом обрели безымянные боги.

Обречен быть безумцем бесстрашным, залитым кровью врага, восторгаться и жить в этой битве юных богов. Мир пропитан до исподнего горячею кровью, ярость и жажда убийств, это жизнь от сих и до сих. Нас становилось меньше, но мы вырастали в большее, и темнота с тяжёлым дыханием отступала, в ней прятались те, чьи раны страшны и заполнены ядом. Проливаемая кровь залила мир до горизонта, и мы жили войной, не слыша предчувствий, близкий враг, простое бытие.

Тьма моя колыбель, тьма моя уютная утроба, тьма дала бессмертие, силу, свирепость хищника, она в каждом кто есть, был и будет. Мы сражаемся во тьме, с тьмой себе подобных орошаем мрак горячею кровью, заполняем пустоты требухой и трупным ядом, не щадим никого и прежде себя. Мы подлинные юные боги, бесстрашные и бессмертные. Славим себя, славим только себя! Вспыхнуло небо, запылала звезда, и пришел огонь пожирающий тьму, достойная награда в виде пепла.

Выжившие исполины, подобные мне, чьих имён, как и своего, я не знал, исчезали в этом голоде великих перемен. Алая звезда пылала, она была предвестником новой эры, знаком нашей скорой погибели. Кто мог, бежал, скуля, трусливо во тьму, чтоб там скрыть остатки древней магии и уродство ожогов. Именно там они вкусившие сполна силы огня и света, войдут в родство с существами остывшей крови, и заключат презренный союз, они станут пожирателями тлена.

3 

ВОЛШЕБНИК.

Глаза слепые, налитые кровью, вылазящие из орбит, чувствую яд в крови. Доза громадна, вошла глубоко, уже ожила, словно новое сердце. Пульсация, переходящая в озноб и испарину, сиплое дыхание. Отравлена каждая клетка, после занемог душой. Глаза пусты, слепы от крови, что-то ищут в лихорадке. Мысли, разорванные в клочья, отзвуки эха и где-то пылает новая звезда, рождающая огонь и свет. Я боюсь, я полон липких страхов, еще предчувствия свежи, как рваные раны, дымящиеся ожоги.

Остался живым. Уцелел, сохранился частично. Теперь предстояло принять новые условия жизни. Огонь поглотил старый мир, превратив его в пепел, и пустота наполнилась светом. Вакуум, неисчислимое пространство без меры рассеченное пронзающими иглами лучей и вспышек. Местами страшный жар, обжигающий лютым холодом, на ощупь живое, но оку не доступно. Одушевленность медлительна в громаде расстояний и время, его робость, словно боится нас слепых, тычущихся во все стороны. Безродных, безымянных, пустых.

Один в океане бездушия, с набором откровений и верных амулетов, чередуя боль с криком, долго, долго в бесконечность и до хрипа. Память пуста, но есть время. Изучить слепоту, познать сей недуг. Раскрыть глаза, сбросить кровавую пелену. Увидеть животное, собственноручно натравленное на зверя иного, узнать его вкус, запах. Убиваешь и это ты, ненавидишь и снова ты. Слепой раб жестокости, сеятель смерти и вот наступает время, когда берега видны.

Узнать страх в лицо, прикоснуться к этому цепкому существу, что всегда за спиной. Его холодные руки, ледяные пальцы у сердца, сковывающий голос бродит в мыслях, он действует как яд. Начинается бег, безрассудный по кругу, вихри поднятой пыли и звенящая тишина, в которой судорожно вздрагивает сердце. Ищешь спасительный угол и находишь себя.

Еще темна вселенная, в оной тлеет и гниет, начало всех грядущих дел. Тень оконченного дня скрывает деянья первых, их имена пусты и преданы забвенью, долой во тьму их сыгранные роли. Забившись в угол темный, я время страху посвящаю. Ищу истоки сущности и сути, бывает разум, по крупицам собираю.

Невидимые нити осязаемого существования скованные холодом липкой черноты, пересекаются с кручеными линиями жизни, возникает образ, после узор. Тканое бытие. От подобного дыхание замирает. Грезишь, а может бред мечется в бескрайнем просторе скоплений звезд. Лихорадит, пробивает озноб, стараешься овладеть собой, упорядочить ритм сердца, синхронизировать мысли, унять страх и боль. Клокочет магма, взрыв грядет, а после фейерверком искр, мир накроет пестрое многообразие чудес.

Шипят голоса из темноты, нелепые слова в которых вздор и страхи. Они уже до очевидности стары, бестелесные, бессмертные сущности. Высохшие ручьи призрачного существования, на дне которых прах и тени. Духи из непроглядного мрака их далёкие голоса обманчивые огоньки в ночи. Они говорят, пророчествуя обещанным-сбывшимся, где истина от начала пуста.

Они еще не зло, безумцы. Теряющие дар обожествлённые безумцы. Бормочут языками собственноручного приготовления из глубины черных дыр. Темнота, тот, кто в ней обитает, всегда тебя видит, это самое страшное. Твоя слепота преумножает его могущество, твое неведение превращает его в божество.

Они, именуемые (первые) гуру лицедейства и фокусов, боги иллюзиона, а может все просто, кочевой балаган сумасшедших. Споришь с безумцами и исчезаешь навсегда, ни лица, ни души. Смешно от того, что боги тоже сходят с ума. Словно буйные духи, кочуют в пустоте, завывают, бормочут, ищут пропитания. Они всегда голодны и деятельны.

Яд не только убивает плоть, он проникает в душу и вьет подобно черной птице гнездо. Ветвь за ветвью и вот готова ядовитая сущность, терпеливо копящая злобу в холодной крови. Это раковая опухоль съедающая жизнь до корок, это память прожорливых, бездушных существ, чьими руками, медленно со скрипом запускается игрище вселенское, самокотящееся колесо истории.

Законы просты, они воспроизводят однажды пройденный путь. Колея полна крови, колесо повторяет виток. Хлещет в бока безумие и ненависть, память обнулена забывчивостью и страхами. Борьба, это противостояние упрямства. Вчерашний день похож на грядущую кровопролитную войну или тотальное истребление. День пройден, его труды завершены, остынут трупы и исчезнут ночью в норах, где обитают плотоядные кроты, круг завершен.

Беспощадно громить все живое, после собирать останки бренные в народы кочевые. Воспевать в гимнах, неумолимые законы эволюции. Вершить жизнь, делая это приговором в исполнении. Простые понятные слова, сродни животным инстинктам, им придают окраску только правых дел, в сухом остатке, бесконечные кресты на завтра, элемент растопки очередной войны. Голос крови согласен с мнением со стороны. История приемлет жертвы и массовые жертвоприношения всегда вкусны.

Вышел из строя, навсегда без вести пропал для тех, кто вместе. Сошёл с течением в сторону, растворившись каплей в воде. Перебрался на другой берег, не оглядываясь, впереди ждет обычное волшебство, которое гармонично уживается с любым настроением, в любую погоду. Я оставил безумных в их отравленной темноте, залечил свои раны. Божественный дар превратил в волшебство и сделал первый шаг.

Пора начинать историю моих странствий. Раскрыть потаённую шкатулку, где пустота полна загадок, в ней оживает волшебство и не пророщенные зерна мыслей, истин, мечтаний, в которых пробуждается замысел, рождаются планы и видны чертежи. Звезда манит, а в мире пусто не бывает, всяк чудной путник бродяжит от звезды к звезде, ему по сердцу чудеса во всяком виде. Они, пока лишь дети, страх из глубин неведом им.

Окружающее безмерно, громадно и сколько чудных открытий ждёт впереди. Солнечный ветер наполнил паруса моей лодки, расправились крылья полета, от неизведанного прошлого мира к неразгаданному чуду бытия. Сквозь пустоту, оставляя следы и творенья без имени, за звездою алою, что пылает на шаг впереди, убыстряя мерный поток текущего, сонного времени. Поспешай, жизнь начинает бурлить, не зевай, нет такого времени.

Закружилось, завертелось, рвануло галопом слепым в простор к звездам моё чудачество и волшебство, следом я, после тень моя. Шум, гам, пыль столбом, это хаос, в нем же закипает сила готовая перевернуть мир. Бушуют стихии, огненными искрами населяя пространство. Почему бы не возникнуть ярким, кочевым кометам, ведь не порядок они должны быть! Пусть странствуют, пусть ведут разум к вдохновению и открытиям. Великие задумки пробуждают аппетит.

Вошел во вкус, азарт, кураж, поймав, куда там сон и отдых. В карманах пылятся россыпи чудес, и заклинанья знаю я такие, что дуну-плюну, вуаля! Млечный путь, и черный глаз в водовороте страстей сверхновой. Силач, головастик, принцесса и облако в шляпе, пусть удивление ваше не знает границ, в том есть чуда природа.

Среди туманностей парных-молочных просыплю я жемчуг мерцающих звезд, воздвигну дворцы белокаменные наполненные сиянием и серебром. Острозубые башни солнечной цитадели будут пылать в отражениях набегающих волн, сумрачного моря, в пучине которого притаилось неизвестное без имени, тайное. Пусть ждет своего часа, который пробьет, дав пробужденье, имя, дело и цель.

Далее только в глубины коими заполнена не потревоженная тишина, где от пустоты ещё жутко и интересно, ты крадешься, тени подобный, просыпаешь в безмолвие эхо и смех. Идти увлеченным дорогою избранной, сердце бьется в груди, торопится жить. Идеи, задумки искрами сыплются, вертлявыми змейками, ползут в черноту. Жизнь поглощает незыблемость пустоты и времени песочные часы, роняют первую песчинку.

Вот забава да выдумка, зажечь огромное солнце и запустить вращение планет. Созерцая миг миллионов лет прорастающие семена буйной зелени, в какую красотищу досель неприметную, превращаются молчаливые скалы, и как вода искрами разлетается в невиданные океаны да моря с узорами островов диковинных. Тихо там, не шумит птица иль зверь лесной, нет погони с лаем собак, свиста стрел, крови, весёлого пира. Ждёт мать природа идущих детей.

Дорога зачаровала меня, каждый шаг в нем новизна чудес, время фантастической истории, которое ощутимо. Прикасаешься, думаешь, творишь. Фантазии их глубина и безначальность, размытые грани, путь к предвечному. Игра, которой разум поглощен навечно. Уходишь с головой, забыв команды застыть и выжить, замереть в тени, далёких, мёртвых звезд, которых нет уже в природе.

Свет их, отчасти вечен, но после чернота и монотонное ничто. Ты же волшебник попросту жив, с мыслями змейками замышляешь творение на века скроенное. Звонкий ручей текуче перекатный, в заре восходящего дня. Будет солнце и сплошное бесконечное облако тающей ночи, прольется дождем превращений. Чистые формы наполнятся жизнью, их дух пока лишён начальной сути. Оживает мир, где изначально истина утопична на мелководье и порогах, она словно лёгкий эфир, дрожь утреннего тумана, сонный шёпот космоса, всего лишь сказка. Эскиз.

Холодные звёзды окружили меня. Мертвый мир, пространственных тюремных клеток и глубоких лисьих нор, там тошнота родит поступки, существ без душ, набитых требухою с червем сомнений. Слепым, ужасным сужденьем обо всем.

Свет мертв и звезды холодны, в норе глубокой и сырой остывает солнце, испуская дух в кольцах гигантского червя, он времени могильщик. Роет мрак, червоточин сонм плодя. Тоска там повседневна, угрюмость норма, нелюбовь-душа. Они суют ошейник и молят этот дар принять. Подумал, всё чаще вижу, ощущаю чуждое на своём затылке, как бы не пришибли, их рукам не привыкать убийство совершать.

Звёзды заполняют небо, бесконечные гирлянды мерцающих огней тянутся в бесконечность. Мертвые звёзды, падшие светила, разлагающиеся трупы, испускающие губительный свет. Тусклые импульсы слабой надежды, секундные вспышки в этой темноте сулят погибель. Эти звезды лживы, я чувствую за всем этим, голод неведомого и прожорливого, обыкновенную скорую смерть.

Мертвое не станет путеводным, незачем морочить головы будущим, это просто охота существа проживающего в глубине. Свет в темноте всегда опасен, если ты не больший по размеру хищник. Гирлянды мерцающих огней оживляют бесконечность, и сметь там чей-то ужин.

Я расхохотался, до совершенства путь далек, и не нагнать то время быстрым шагом. Неужели все так невыполнимо и сложно, ты вязнешь в мокром песке, когда простота кругом во всем? Я отрекся от прошлого, что в крови и смертях, оправданных предопределенностью, природой, мраком. Обойдя стороною, колесо истории, вышел в неопознанность и безвременье. Волшебства намудрил без начал и конца, а оказался снова в себе, зализывающим очередную рану или же все закручивается в обратную сторону?

Лучше придумать эдакий эликсир дурманящий и плевать, что нарекут злом мирским. Бесстрашно погрузиться в это шаткое пространство размазанных теней по небу, потерять себя во времени. Разорвать связующую нить, и иным путем идя, отыскать мудрость в озёрной тине, заглянуть в глубину цвета речных камешков. Новый язык прост, как и мудрость, для остального мира это ересь и абракадабра.

То, что пришло ко мне извне, было моим сомнением, которое породило моё же сознание.

Туман, скрывающий звезду, он чудесами полон. Ожидание не станет долгою дорогой, ты щуришь глаз и верно подмечаешь, подходящий час. Огоньки нитевидного пульса хаотично мечутся, наполняя пространство призрачным свечением. Колыбель покачивается, беззвучно рассекая черноту словно маятник. Тишина загадочна и пустота символична. Время пришло, в дверь постучало.

Паутина дремлет, вздрагивает во сне. Следствие первопричин, поджидает действие. Простое дуновение и ветер увязнет, выдохнется в отчаянных попытках вырваться. Паутина обволакивает, поглощает, туман скрывает смерть и перерождение. Звезда загорается, оживает, ее присутствие в небе ощутимо кожей.

Средь миллиардов бесплодных вселенных, чуда парадокс порождает ту единственную средь бесконечности неповторимых. Звезду путеводную дарующую жизнь. Твори жизнь. И страхам нет и страху да, начни с нуля и ничего не бойся. В несотворенной жизни, что сможешь потерять? Миры, где потери не известны, полны ошибок, заблуждений и идей, но страху места нет там.

Вот не взрыхленная пашня, чисто поле, ровная поверхность, ожидающая чьей-то руки. Внешне ничто, где песок, лёд, ультрафиолет и многое без имени, еще не утерянное. Круто заварить первым молекулярную фантасмагорию, чтоб буйно всё в абстракцию, наперекор времени, забродило и пролилось. Буеростом и огнями горячечного бреда, гортанным рыком, словно гром и дождь. Столкновения порождают искры, пожухлая трава благодарно принимает огонь. Зарево, жизнь и пепел.

Танец зовущего ветер, чтобы после вскормить бурю, голодную и страшную для глаз. Удары посоха о землю ритмичные раскаты грома, тень солнца сползает в мир. Клубятся тучи, молнии рвут в клочья черноту. Огонь кружит в танце с пеплом.

Хаос, жуткое смешение мертвых ингредиентов, чудовищная энергетика столкновения небесных тел, заполняют собою пространство, сползающее в пылающее горнило. Скоро обжиг придуманных форм из глины. Они наполнятся содержимым и одушевленным смыслом, определяющим их скорое существование.

Забрался я выше на скалу острозубую и смастерил себе гнездовище прочное для седалища непоседливого. Замок волшебный воздвиг среди туч грозовых, башнями остроконечными уходящий в звездное небо. После корни пустил в твердь земную. Нор кротовьих нарыл глубоких, тайны просыпав, словно клады, ждущие часа.

Миры подземные я в камне рассмотрел и отсек лишнее, вскоре жизнь предъявит право на здешний трон. Хитросплетениями узлов и лабиринтов, молитв, заклинаний, верных формул, я печать наложил на врата, связав крепко накрепко небо и землю.

Увлекся ремеслами, чешутся руки, и силищи хоть отбавляй. Кипит работа и сам словно ветер, был только что здесь и вот, змей хрустальный о двух головах. Шепчет, шипит, речи осмысленной не ведая вовсе. Просыпал инструментарий, и вдруг ожило все, молотки да гвозди, ножи, топоры, рваный ботинок и дырявый, грязный носок. Вчерашние вещи преображаются в сегодняшнее творение, меняют формы, приобретают лица, создают маски, прячут истинное содержимое словно стыд.

Вдруг понял, что работы то не початый край, фантазия разбушевалась и требует всего, сейчас, без промедлений. Бескрайний мир каменных ваяний недвижимых живых, бескровных, замерших в игре теней и солнца. Я создал и далее помчался, позабыв в тех идолов вдохнуть наиглавнейший дар, казалось если не сейчас, то позабуду, и не увидит свет очередное сказочное чудо. Тень беспризорная лениво замерла, провожая солнце к горизонту, после выпрямилась, заколыхалась, заглянув в глаза пустые каменного лика. Нашла свой дом и породила душу.

Вот дева любовь, обязателен мрамор, украшения, каменья и злато, поклонников сонм, кружащих восторженным роем. Она совершенна пока и холодна, богиня, не знавшая молитвы и ласки, я покрыл ее лик эфира тончайшею тканью. Не время ей радовать мир своим благолепием, строимся мы, дни сотворенья идут.

Далее тени сумеречного леса, некто с бородою ходит, бродит, солнца луч ища. Разномастные творенья разбежались, кто куда, мечутся, не видя края, время катит циферблата колесо. Жизнь идет, то в бред, то в праздник, не долеплена, глупа, разметалась по простору. Молча, бродит меж тенями, в небе ищет след себя. Солнце катит к горизонту, бесконечен этот бег. Обжигает сохнущую глину на подходе безымянный человек.

Грядущее, нарисованные планы разноцветных городов, в бесчисленных гирляндах волшебных огней. Я всмотрелся внимательно в суть нового камня, каким ему быть на стенах и башнях, чтоб время, как мрак отступило, оставив не тронутым это великолепие и красоту. Мечтал, заблуждениями надежды питая. Окостенели и высохли мои города, превратившись в гул морской раковины. Бесконечная история прибоя убаюкивает, завораживает накатывающей волной.

Тогда отчаяния ещё не было. Законов упорядоченной, оседлой жизни не ведали мои аборигены. Они взрослели, совершенствовались, не отставая от мной придуманных причуд. Летят клочья, щепки в разные стороны да концы света, указывая, лепим, творение мира. Попутно лентяев кривых да косых обращая в мастеровых деловитых. Они глину податливую не живую, превращают не хитрым движением рук, в гармонию и порядок, а только моргайте глазами, разевая рты пошире. И не только грозным богам да добрым царям в этом мире найдется приют.

Вот там, за далью горизонта, вспыхнуло багровое зарево, и тучи там стали черны. Чудовищная победа лишенная всех ужасов войны. Скрывает в угарном чаду каменные лики идолов. Багровое небо, липкий дождь, их пустые глазницы наполняются волчьим голодом, их злобные хищные темные души, требуют отмщения и кровавых жертв.

Змий о двух головах, ему еще не приделали хвост. Ползал себе на брюхе, шипит голова, другая дело говорит. Что ему до гранита злых гигантов, ждущих часа мести в круговороте вещей от природы. Его дух, что ветер, рождается, уносится, исчезает, достаёт до звёзд, в нём нет природы вулкана, не бурлит клёкот магмы, сеющей серу сжигающих идей. Две головы и простота без хвоста. Он волен поневоле ползать, не беда. Свобода жить, как и где угодно, просто причуда, эталонный камень не примет этого никогда.

Бессмысленность любой свободы освобождает ото всего и всех.

Время, когда отсутствует царь горы и давка за вакантные должности, не имеет названия, оно неизвестно, призрачно, как белое пятно в летописи вселенной. О нем не сохранят преданий и в миф не обернут, озаглавят «был хаос» после вовсе сотрут. Потому что придут другие, которых поставят в пример, их подвиги, мысли и чувства нас к величию с легкостью вознесут.

Милость гранитных идолов, всегда тяжела на земле. В небесной стране так сладко жить и спать, что нет желания проснуться, ступая на тернистый путь. Вот мир создается, есть в нем приплод, армия глупых ножей и их грозный вождь. Страшная силища вырастает за твоею спиною, готовая резать, колоть, ты же спешишь за мечтою. Тебе невдомек, что рукоять обзаведется своею рукою.

Думаешь на день, мечтая о большем. Закаты, рассветы определяют лишь состояние ночи, темноты, где не сильно желание творить. Изначально страхи там правят балом, темнота это замкнутый круг. Шорохи, звуки, все время у тебя за спиной, неизвестный, желающий смерти и зла, ты слепнешь, он же крепнет. Страх, как паутина и кокон, неизбежное столкновение с собой, перерождение, трансформация, убийство прежнего тебя. Свобода.

Свобода без наказаний, одно баловство. Найти смысл, вырваться за пределы этого круга. Вызвав оскал улыбки хищных властелинов страха, которые умеют отлично дергать за нити заблудших детей, пугая чудовищами коих нет. Без страха вас не сдержать и голова змия с этим согласна. Это житейская мудрость, иначе мы всколыхнем и разбудим бездну, призвав безымянное древнее зло. Страх, какой там разум, сны несотворенного человека, шепот грядущего из темноты.

Умолчим о сказанном, смерть в жизнь не обернешь, это не капище идолов, а кладбище богов моей юности, которых убивая, я в себе хоронил. Слова заклинаний волшебных, предали их смерти форму мученичества окропленного неподдельным чувством вины. Тень дня подарила им приют в каменных городах-кладбищах. Пока ты пьешь вино вины и истина видна пятном луны на небе, кроме воя ты миру ничего не дашь. Плодя лишь страхи и кошмары.

Готово поле и земля, ждут посева. Широким размахом брошу я вдаль зёрна далеких, туманных миров, что в карманах даром место занимали. Наверчу клубящихся туч свинцовых с барабанной дробью грома в плясках слепящих молний. Пусть дождь прольется и камень мертвых городов, вдруг оживет, он станет первородной колыбелью бытия для многих, кто идёт по следу. Сейчас же лезет буйный свист зелёный, молодой, он крепнет, пуская глубже корни в землю.

Тень сумерек скрывает новорожденного, а утром, узнаю ли, тот прежний мир?

Упрямая, упорная жизнь вползает во сны оживающего мира. Ползет травой, корнями, могучими древами в ветви к листьям, чей шелест призывает шум дождя. Беззвучное цветение благоухающих цветов, дурманит, клонит в сон. Плоды, вкусив которых понимаешь, из всех даров просыпанных на землю, жизнь невероятно хороша, щебечет и хохочет в бестолковой голове. Эйфория пьянит, живое в вальсе кружит, бытие в радости банально.

Вот краски в палитре смешались, бродяжные тучи, древний хаос, ветра. Гремело, полыхало, пролилось дождем, взошло, чтоб окрепнуть, остаться навсегда. Легко дышать после грозы и радость бытия, вновь повторюсь, банальна.

Сердце живое в нем кровь кипит и льется, словно рана кровоточит. Преображается замок мой, словно хамелеон перенимает краски нового дня, становится неотъемлемой частью практически сотворенного мира.

Красота в саду, все свежо благоухает. Змий не злой шипит в пол свиста, языком, лишенным искушений. Он далек от образа канонического дракона, мудрого и коварного, поглотителя мира. Булатные вояки преисполненные наглости, их гордыня, алчность, еще не достигли предгорий, ножи не готовы резать плоть. Красота поутру вспыхнула росою, врассыпную бросилась, теплыми лучами пробудила мир.

Народ зашевелился в сумерках лесных, грубоватой лепки, не совершенный, но живой и любопытный. Глазенки разумные, пытливый ум, познающий тайны древа мира, идущий от корневой основы к небу, они сотворены для роста. Не быть им сеятелями и жнецами нивы тучной, не стать отарою жертвенных овец, и до убийств ни снизойдут они, пусть будут странными. Обыкновенными любителями тенью махнуться, покорителями глубин и пространств.

Топот донёсся издалека, где степь бескрайняя, ветер жгучий и ковыль, кому там быть живым? Подумал, может новое племя грядёт, мало ли глины, лепи, обжигай. Босоногая орда, обветренные лица в морщинах пыль, их дети грязны и голодны, в руках подобных есть всегда игральные кости, фальшивые на ощупь, как глаза блудливых с хвостами. Кто они такие, чьих кровей? Идут себе кочуют, подминая землю под себя. Бездонные темные бусины глаз, в которых тайны, кровь и обман, там мрак холодный края мирозданья.

Взобрался на гору и ждал степных костров, прохаживался, вымеряя шагом ленивое время, затылок чесал. Многоликое будущее, в котором пыль и (ничего) лишь упреждающая черта горизонта. Кочует незримая орда, оставляя следы на зыбучем песке и поглощая время, ищет рай. Жадность дел мирских, череда судеб и жизней, кочевье в пустоту бескрайних белых песков, там воют ветра и бушуют песчаные бури. Этому нет положенного начала и конца не видно.

Девственный мир еще не пролита кровь и не рожден тот первый убийца, но за спиной возникает фантом обретающий плоть. Книжный глупец, победитель дракона. Брошенный клич на поединок до смерти. Эй, тёмный колдун чёрной скалы! Принимай вызов. Быть бою кровавому, если не трус ты! – затрубил рог, и эхо запоздало подхватило звук.

Исполин раздутый от мифов, вылепленный на задворках из отживших идей, тряпок, сломанных игрушек. Ожившее чучело, страшила пришедшая в мир стезёю заблуждений еще не познавшая крови. Какой победитель дракона? просто во славе искупан. Глупец острием копья ударил в раскрытую летопись вечности, привнеся в строки грязь и гниющую плоть. Вызов брошен и принят.

Что ж, нашелся ряженый герой, пора дракону появиться. Слово моё вырвалось пламенем яростным, и мигом испарился исполин. Обуглился глупец и в пепел обратился, секундою я осознал. Драконов побеждают те, кто их в глаза не видел, они с легкостью убеждают остальных в своей отваге, силе, храбрости и въезжают в рай на чужой спине.

Лжецы деятельные люди, они признанные драконоборцы, их руки лепят героев и превращают их в миф. Первозданный мир и вот пожалуйте, откуда червоточины и ложь? Ты, здесь волшебник, ты, придумал и воплотил такое, целый мир, живой, местами разумный и оказался в дураках.

Пусть время застрянет в пыльной паутине, и замрут ветра. Зачарованный тишиною путник оставит надежду куда-то прийти. Существо в саване сером лишенное век, без имени. Величие беспристрастности, траур, озноб в предчувствии. После вспыхнут яркие звёзды, холод коснётся иглою сердца. Одинокая фигурка и бескрайняя пустошь, белый песок.

Видения и миражи, откроются взору твоему. Миллиарды златых врат и звезды с твоим именем, шёпот голосов будет звать, манить, затягивая вглубь, начала начал иллюзиона. Твоя скрытая сущность станет видимой, осязаемой, и ты поймёшь, что её заберут, просто вытянут жилой и навсегда спрячут в пещере с золотом, где бодрствует настоящий дракон.

Плоская земля, небо водянистое в нем кружат листья. Жёлтые, красные или же печальные улыбки. Странный день, когда в бессмертии некто умудрился нелепо умереть. Всего лишь раз и навсегда. Выходит и в волшебстве, есть свой изъян и сбой, зачастую любой обман сойдет за чудо, была бы публика, голодные глаза и уши.

Ожидал в степи я повстречать вороватые народы. Выпить ночью у костра, проиграться серебром да златом в незнакомых играх, спор затеяв вздорный, волшебством их удивить. Сладок сон с барышом в кармане, утром росы зажигает солнце, превращая в бриллианты. Нет в степи живых, только ветер одичало, завывает. Водянистое небо, странный день, когда печаль проснулась.

Стаи каменных ворон сидят на крестах предстоящих сражений, глазёнками, пуговками пропуская, мимолётного времени бег. Их любопытство ощутимо холодом на затылке. Гром, молнии, не спугнут серые стаи. Они ждут пролитой крови и трупы. Не живые, но в тоже время воскресшие, готовые стряхнуть зыбкое оцепенение с крыл своих, чтоб насытиться мертвечиной освежеванного дня.

Буря, где мир полон молний и пылает в огне. Пир воронья, мертвая плоть. Степь, умытая кровью и вот в краю свинцовых туч, вдруг отыскался молодец, ловец небесного огня. Презрев, он жизнь свою и пришпорив коня, помчался неизбежности навстречу. Острые сабли сверкнули в руках, которые по его разумению грозное оружие в правой борьбе с грядущим разгулом стихий. Страшный герой, из той когорты безумцев, что покоряют мир ветряных мельниц, они бьют оловянное войско и пугают бумажных чудовищ.

Нелеп крик безумца идущего с презрением навстречу мнимому бессмертию. Глупая смерть, вспышка молнии в раскатах грома, безумные глаза галопирующей лошади, обугленный седок. Подвиг ловца молний оставит только память забытую и след его ветром сотрется.

Мир героев, царствие заоблачное, где бесконечная битва перетекает в смерть и пир. Забвение сродни волшебному заклинанию, человек забывает, чтобы не вспомнить. Проза сегодняшнего дня умирает, а завтра возникает магия и творится чудо, мертвое становится живым и наполняется смыслом. Мы склонны верить миражам и видеть то, чего не видим.

Тупые, жующие глаза, дородной, юной девы краснощёкой, прародительницы мира принаряженной в красотищу тленную, она поглощает все и кого-то родит. Очередное солнце, что хнычет и темноты боится, сжигает день и прожигает жизнь, а ночью стынет, цепенея на луну как в зеркало глядится. Лицемерие жизни, каждодневность смерти, короткая память века, забвение.

Дорога желаний, которой, увы, не будет конца. Ежедневно она начинается снова. Неизведанная от широты предложенных щедрот и до расценок раскаяния, ты платишь времени, и хочешь остановить его бег.

Дорога или путь, скольким пожертвовать до рассвета? После вдалеке придумают огонь, сигареты, роскошь, вечного милостивого бога и далее по циферблату. Крупицы, числа, цифры. Ступаю поступью осторожной, смехом бы разным наполнить здешние места. Заразить округу весельем потешным бестолковым, просто хохотом да плясками. Все время за спиной или в ноздре балаганный зуд и просится как чих. Представьте ночь наполненную смехом, где каждый темный угол содрогается от хохота и страхи там малы, невидимы, ничтожны.

Волшебство надумал, значит, дунул и плюнул под ноги, пыль прибил дорожную, дождями звонкими и пошло, поехало. Всяк чудо-диво закопошилось по обочинам. Резво метнулось в непроглядную веселую ночь, и смех подхватив, заразилось безудержным весельем.

Дева страсть, она огнем сжирает сердце, разум, мысли. Все отдашь, любая жертва на алтарь ее пойдет. Жаждешь танцев и горячих поцелуев, обещаний, клятв, кровь вскипает, и ты уже пылаешь. Страсть прожорливый огонь. Сгинешь навсегда и снова мертвый пепел, ее дыхание вновь раздувает пожар.

Началось действо плёвого заклинания, расцвела пестрыми красками унылая округа. Весна в рост пошла, и вот цветение настало, затем дожди и звонкая капель, ветра все начисто выдули, до звона в тишине. Весна, игривое вино в крови, неведомо мне было, как далее всё обернётся, каков я урожай пожну.

Пляски среди полыхающих молний, ропот переходит в топот и вот рокочет вулкан в нутре. Хотим! Смелее и громче. Хочу! Давай нам жить, быстрее, сейчас, сию минуту! Завтра ужасно, в нем забвение, небытие и смерть. Сплошные страхи, мы то знаем! Эта ночь, в которой страсть пылает, пируем мы и оживает мир. Слова приходят и порождают мысли, искры кружат, выгорая в секунды удовольствий, счастья, эйфории. Радостные, возбужденные существа забываются, путая смерть и сон.

Пылает страсть, сыплет искры и загораются огни в сердцах. Прекрасна ночь, её желания, в которых чары, колдовство, сладкий дым, пьянящая вода. Одолевающая, неутолимая жажда желанных удовольствий, наслаждения. Пожар и безумие животного, которое мечется и погибает в огне.

Огнь его аппетиты, земля в пожарище, далее пепел и прах заполнят сосуды, веселье выгорит и останется помпезная скорбь. Весна в сердцах непокорных, диких пугает и вызывает беспокойство. Вопят истошно, переходя на визг и исчезает смех ночи. Головы становятся буйными, неладное зарождается в них, скорее к замку и запереть замки. Явь. Осознание последствий невинной затеи и обыкновенного волшебства, давшего злые корни прекрасным деревьям.

Мир некогда огромный теперь их злит. Солнечный день вызывает раздражение, обнажая мелкие желания и внутреннюю пустоту. Нам мало данного! Нам скучны чудеса бытия! Нам мало чувственных утех и того существенного, что необходимо обернуть в искомое! Они хотят поглощать и боятся смерти.

Бредят и требуют. Отдай мир, он наш по праву! Дай всё и сверх того! Расширь горизонт и вздуй солнце, сделай мрак тёплым. Нам надоело вечное превращение вникуда! Уничтожим в памяти завтрашние крылья и прошлое бессмертие.Наше потомство превзойдет тебя и опровергнет твое волшебство! Бушевала буря хриплых, озлобленных голосов, призывая духов страданий и боли, кормящихся кровью и вкушающих плоть.

Пустился в бег, вжав голову в плечи, а следом полетели пробные камни новой метафизики, алхимии, морали. Свобода легко осуществляемых желаний тяжело дышащей толпы, твой путь, слепая агрессия преследователей, бесконечная дорога. Бег от разбрасываемых камней, поиск своего места и вневременных рамок, твоя не долгая жизнь.

К замку, за крепкие нерушимые стены истоков, на недосягаемую высоту, заоблачных башен духа. Стать деспотичным властелином чернильных пустот, смотреть на землю тысячами стрел купидона, и это ожидаемое предчувствие исходящего времени. Бред самокотящейся жизни, пожирающей сырую плоть, безумные города заполненные одиночеством и сумасшедшими. Мечты о базарной красоте и роскошь, среди которой не в кого плюнуть. Царство химер и блеянья.

Сгустились грозовые тучи или дым от пожарищ скрыл землю. Стаи воронья собрались стервятниками на стенах, им время. Пусть будет тьма беспросветная, и придут желанья с виденьями существ уродливых, любящих крови и плоти отведать на пирах кладбищенских. Нет звёзд! Есть хаос! Маскарад бурлит болотною жижей и там всепрощение тонет без крика, чтоб на дне забродить вседозволенностью. Всё есть хаос, и звёзд нет!

Что было после? После только сны в которых сплетены года и опий. Замок грёз и волшебства, покрылся мхом и обратился в древний склеп, где магия уснула. Мир иллюзорен в глазах мертвеца, призрачно время, пыль и прах еще далекая луна. Комнаты времён года наполнены пеплом и пожухлой листвой. Струится горьковатый дым, в котором мелькают тени.

Молчание среди тишины, внимаешь зову могил, считая кресты. Пуст кубок и нет боле вина, головокружение, хмель, удаль, бравада, просто кресты. Может ночью темной страх заглянет в душу, да придушит горло костлявой пятернею. Это долгий и глубокий сон, в котором разум порождает яды новых истин.

Настала пауза перед пробуждением. Скорбное молчание переходит в не доброе предчувствие. Так всегда, среди общего неугомонного шума, мы ловим исторический момент и запускаем культы пожирания жизней невинных. Льем реки крови и рукописный бог говорящий устами сыновей, дочерей, друзей семьи, согласен с духом времени и жертвы не берет, а просто ест. Катится жизнь из круга по кругу.

Стена отчуждения, оскалы жизненных форм, реки пролитой крови чистят Авгиевы конюшни эпохи, пророки ведают, предопределяя существование видов. Свободолюбив ли разум? Приемлет ли он обещанную свободу? Молоко матери, нам скармливали мертвечину и цепной лай собак, а далее за затмением рассудка и потерями прижизненных почестей, ждали голодные хохотуньи гиены. Твой пир окончен, теперь ты чей-то пир. Девы валькирии брали лучших из нас в опровергнутый рай.

Я выбираю зло в самом себе, приемлю жестокость, коварство и злобу. Приму без остатка тёмное перерождение. Переплетутся сны и видения в дыму опия из подземной курильни, станут жуткой явью чумного мора. Миллионы иссохших рук вожделея, примут меня, втянут задержав дыхание и мир волшебный, поглотит их. Страх смерти переродится в сказочный кошмар из снов и бреда.

Я есть первейший опий, и страсть не сможет сжечь мой разум. Плевки созерцательного безразличия ко всему, исчезают в дыму сизом, бесконечный поиск, погоня за хвостом дракона. Я опиум, опиум с крыльями из свинца, чей пух приносит лёгкость мысли, а смерть равна выходу из долгого лабиринта радужных стен. Я опиум и шёпот многоликой армии теней, твердит в ответ. Дай нам свободу, подари нам спасение.

Я проклятый опиум! Моё царство велико и безбрежно, как океан. Найдись безумец и опрокинь предложенную мной чашу с зельем для души. Вознамерься бросить вызов сказочному чудовищу и ты узнаешь мою месть. Содрогнешься от мысли, что во мне нет ни добра, ни зла, твоя душа не предмет для торга с раем или адом. Смотри, мое волшебство открывает нарисованную твоею рукою дверь.

После забываем, просто обнуляем ценности, их более не существует в природе твоей, ведь кругом первичный вакуум, чистый бред обезглавленного начала всего. Магия и волшебство. История идет вперед, сквозь дым и бред метафор и сарказма.

4 СКВОЗЬ БРЕД МЕТАФОР И САРКАЗМА.

Ты уже сделал с собою абсолютно всё, ради себя и собственного удовольствия прожив эту жизнь. Больше никто в этом мире не получит выгоды, бесценная жизнь обесценилась. Торги окончены. То, что ты видишь, слышишь не про тебя человек. Лучше забудься во сне и лжи, шире растягивая резину фальшивой улыбки. Мир кладбище, дом склеп, в друзьях лишь черви, ты остыл и страсти улеглись.

Зачем же вновь из гроба лезешь вон, и нарушая привычный круговорот веществ в природе, отринув разум превращаешь мир в бесноватый сюрреализм. Рекламные проклятья, лозунги законов, революции в стенах соборов и в рай ведут нас те, на ком клейма уж негде ставить. Мир обезглавлен в кровавом круге ветхозаветных жертвоприношений Пифагорейских пентаграмм, крамольного вытья на злобу дня, мистификаций в лунном свете.

Зачем на кость, наращивая мясо, идешь к волкам и людоедам? Твое бесстрашие и глупость попросту съедят, и счастьем здесь не пахнет. Твоя мечта обедом быть? Странная вера, что на скрижалях бумажных банкнот есть истина с предписанием свыше. Надежда в малодушном цвету, затхлый воздух вечерних парфюмов, на пороге страшная осень. Бескрайний простор в нем плесень и сырость, до горизонта. Умирает в человеке любовь. Глупость и лень остались эти предметы, в их изучении познается легкость бытия.

Бытие, шире рот, чтоб радости больше влезло. Слышны веселые песни, как хороши припевы и свобода прекрасна словно ветер в ушах. Отринь сомнения и смысла не ищи, ленивый не соврет, глупец не скажет правды, и как идеи хороши в устах идиотов от бога. Увлекательно пишут плодовитые люди, краснеет бумага от пролитой крови, шизофрения новая явь.

Лучше постарайся дать латинское название мне как мотыльку на игле, ещё мёртвому, но с шансом на воскрешение. Зачем всё видишь в прицеле снайперской винтовки, с пальцем на спуске, лишнее действие, я знаю об этом. Счастлив тот, кто к истине близок, он не вырывает сердца для продления линии жизни на пухлой руке. Все идет по плану, это есть на картах генштаба.

Каждый новый день и до воскресения идет война, и дети перестали рисовать мира благодать на тротуарах. Взрослые не зрелые умы играют безрассудно, души ставя за понюшку табака и спирт, дешевые слова романтики поэта-гражданина. Родину продать за теплую страну и белые штаны с носками. Невероятная смелость бояться темноты народа.

Бесы ангелов не любят, слуги зла презирают божьих детей. Священный союз проститутки и вора рождает цивилизацию. Кумачовые слова эволюции, кровью пишут историю, увлеченно забывая ее в белых пятнах. Мы не хотим прийти к свободе от греха, в ней тесно жить и одолеет скука. Убедительные заблуждения порождают бессмертие могил. Проститутки приносят мораль, воры даруют закон.

Мир ощутим и это не навязчивое состояние, его законы, порядки, связующие нити, я чувствую это в себе. В этой паутине мира слова теряют смысл. Предрассветная мгла, силуэты, пятна, тени, просторечье темных подворотен, где прямая речь нахальна до тошноты. Уроды, извращенцы и лжецы из нор своих, что тараканы лезут. Эта прорва заманчиво говорит с тобой о тебе. Весь смысл бытия, прожить этот день.

Война, которой нет, она идет, она священна. Тысячелетняя бойня без конца, нон-стоп, нон-фикшн. Объявлен враг, назначены жертвы, идея такова, обосновать грабеж и сделать шоу. Герои мир спасают на свежих простынях походных бардаков. За справедливостью всегда находится насилие и мат, это плохо продается. Мы столь мудры, что от ослов неотличимы.

Голова гнойник, душа средоточье ядов, и где-то в предрассветных сумерках существует бог, иногда обращая вину в крепкую воду. Живые люди заживо гниют и мертвечиной пахнут. Иду за смертью в загородный клуб, закинуться божьею росой и в пошлой неге раствориться, стать мифом, строчкой в эпической саге, или просто пеной и мочой.

Опять плачу, хочу, плачу за место под крестом. Остановка, в пустоте доброго золота, опавшие листья скрывают мой сон. Тяжелеют веки, схлопывается горизонт.

Жизнь такова, а выпить не с кем, Диоген Сократ мертвы, что же делать на планете этой переполненной зашитыми людьми. Думал о будущем, с людоедами пил, миры сменялись журнальными статьями. Знаете что, один безумец сказал – Черти не пьют. Они окружают тебя, и попросту душат. Вспомни день вчерашний, тяжело дыша в поту собственной судьбы.

Я рождаюсь с лицом чужого человека грубоватой лепки, во мне проглядывает детская простота частично скрытая щетиной. Руки намертво вцепились в окровавленное древко лопаты, ставшей по воле случая орудием убийства. Я рассказываю о своих желаниях, мечтах, иногда делюсь тайнами. Здорово убежать, махнув через забор и босыми ногами по лужам, играть разноцветным мячом, жить в самом долгом и теплом летнем дне. Твои мечты слеза в потоке слёз. Невнятные просьбы, упрек в тишину. Осознанность, каждый шаг приводит в тупик.

Они выслушают и простят. Пропишут режим, заставят спать днём, когда яркое солнце ослепляет глаза, и только успевай отдышаться. Тёплое молоко ты в этом будешь жить, естественно строгость во взгляде, за которым улыбка. Но день проходит, гаснут солнечные лампы, остывает молоко. Приходит ночь и тебя заполняет мрак. Шорохи, ползучие страхи, тишина ужаса, от которого цепенеешь и стынет кровь.

Другое утро, другой мир, другими глазами ты смотришь на мир. До конца дней на тебя станут глазеть, словно ты злой, грязный котенок, презревший плюш бытия. Камни, палки, собаки, живодеры, разговоры по душам с доктором о теплом молоке. Сумасшествие это мысли, от которых невозможно отказаться и иногда они входят во вкус.

Вот и пришло время тёмной комнаты, полной кривоногих крикунов пускающих слюну счастья. Туманные обрывки неизвестно чего с резким запахом мочи. Иногда в бледное лицо проникают лучи солнечных ламп. Белое, его ровно столько, сколько синего и красного, когда это всё превращается в единородную массу, наступает день всех ангелов. Архангелы в их руках сладости, фрукты, нити праздника. Можно позвонить богу и пожаловаться на любом из доступных фантазии языков.

Твоя жизнь ненормальна с точки зрения миллиардов других живущих в реально ужасных условиях. Господин крупье еще карту, я получаю этот клочок и снова не глядя делаю ставку. Голый человек, ставящий душу на кон, ради ядовитой змеи, и ее тайны в стеклянной банке.

П-п-поймите, это мечта. Маленькое существо с тайной и оно всецело мое, во власти моей. Я опущу руку в банку, и змея укусит меня, яд от которого нет противоядия, это ее тайна. Моя смерть и холодные глаза змеи в равнодушном стекле моего мертвого, застывшего взгляда замыкаются в круг. Мой выбор и обыкновенная сущность.

Так тихо с шипением, с цветом блеклым проходит то, что именуется жизнь. Мой случай живёт в четырёх стенах, миллионом лиц зыбких на стене, а я второй гений в этой квартире, после первого, который ушел и стал не известен. Какой заразительный смех у этих людей, катающихся по грязному полу, и вот я тоже проникся. Смешно про мертвеца и мертвую змею. Ей остывать не надо.

Дальше в бред и пляску карнавала новых гендерных типажей. Там мат и блуд, там вертеп, играют представление. Абстрактно, абсурдно, сюрреализм, циклопичность, лошадиное ржание розовых кошек с сиамскими глазами и пальцами лап. Легкие приходы, лазурь, синева, бирюза, свободный доступ в любую дверь, где рай на блюде подают. Зверь в волчьей яме сыт, подумать только ленивый, благодушный зверь.

Жду бога, первую маршрутку, бомж-эпикуреец просит на опохмел. Хмурое утро перетекает в безвыходность. Дурдом, где суть примитивна, раздоры и розы, мокрые псы гоняются за верткой форелью, рассеянный взгляд блуждает от фекалий к алмазам. Ты надеваешь форму, становясь санитаром.

Паук приходит восемь глаз из темноты глядят в тебя, читают словно книгу. Умыт росою недавно выпавшей войны, кровавые слезы искрятся, высыхая на солнце. День лечит, ночь холодна, страшна, бредешь в бреду судорожно исцеление ища.

Липкий пот, после утренний обход, прием микстур, уколов, порошков, ползешь по швам, болезнь по каплям источая. Раскрепощённость страха все летит в трубу без тормозов. Ты был бы прав, если б не абсолют неправоты. Совершенство съедаемо временем и глаза становятся пусты. Безликая кирпичная стена одна из многих составных, великой тени лабиринта, в котором сгинешь навсегда.

Всё можно логично объяснить, докопавшись до сути, и бог есть, и маршрутка приедет, и Эпикуровы свинки будут сыты. Но испаряется время в мыслях лишая образы смысла, слова текут со слюною на пол, вязкая жизнь придушенная подушкой отвратна. Девятая ночь рассудок утерян, кружат голоса извне, изнутри приходя. Словно праздник для всех бесприютных, невидимых духов, приходи, веселись от души, пляши в моей голове, пиная останки человека.

Слезятся глаза, а может от бессилья плачу. Холодное железо в ржавых пятнах проникает в душу, принося спокойствие доброго волшебника с крестом во всё тело. Его слова полны гипнотического шипения. Рассказывая дивную быль, снятую с пыльной полки, он внушает страхи. Слова, это капли из крана, которые переполняют чашу изрытого мозга, прокисшее вино заменяет кровь в теле. Человек исчезает, снова хоровод голосов со стороны объединяется с внутренним диссонансом.

Хочу нехотя, унять бы зуд в носу, его шёпот предопределяет мои поступки, но голоса полны противоречий. Раскрытые глаза страна чудес за окном, земля обетованная я в шаге всю жизнь от этого места. Манна небесная рад бы, увы, аллергия. Правда, всегда как гром среди ясного неба, в итоге желание просто рожу набить. Мудрость, бесконечное дно стакана бутылки, глубина, где свет застыл. Живучие слова диагноза или идей практичны и бесславны. Родина полна аборигенов и калек, и гадят в жизнь сплошь суетные люди, без племени и рода.

Его случай понятен. Мы знаем, мы в курсе. Где спрятан твой прекрасный, утопичный рай с душой? Реальность, нет жизни там, нет жизни здесь, свобода измерима длинною цепи, а дальше пандемия, карантин. Мысли чужие, извне и собственные страхи, я обыкновенно ненавижу, потому что боюсь. Долгих долгов, энтропии, лоботомии, легализации греха, легкости приземленного бытия, иметь гражданство мартышки, колотить в барабан. Пассивное ожидание поезда, глухое безразличие ко всему.

Поезда не уходят, они не идут! Кричит сосед кудрявый, лучезарный шизофреник, титан поднявший пыль и лебединый пух подушки царя царей, он устал от нейролептиков, сонливый ипохондрик. Они же, те, кто в масках доброты и сострадания, копают в человеке, чтоб обнаружить корень зла и глубину.

Извольте, картины маслом, планы далеких городов в мирах, что за туманом Андромеды. Грубые рисунки девок походного борделя, уродливые недоноски пополняющие легион. Воспитуемое человечество, дети войны, убитая любовь и расчлененная красота, легион на вечном марше. Скоро в раю возникнет цивилизация и гармонию заменит закон. Бирюза океана станет кроваво красной, пляж заполнят останки павших, для пожирателей трупов сегодня пир и праздник. Так всегда, ни дня без победы! В ударе парнишка, буйство цветет.

Что делать нам, когда всё вечно движется без нас? Суждения в кольце пороков, разговоры на горе разнятся от речей внизу, день ожиданий долог и лишен рассудка. Думаю молча, после беседы веду, пространственно о том, о сём, вычисляя новый знак животного идущего за нашим спасением.

Устал человек, в нем мыслитель исчез, взял топор и лопату, убил санитара, в лесу закопав. Вырвался из клетки, крамола и разбой до сумасшествия пьянят, речь заменяешь криком, свистом. Действуешь, иных без сожаления давя. Тогда падёт к ногам твоим первично предопределенное счастье, принадлежащее по праву. Тёплый чай на белом табурете с отсыревшим чёрным хлебом, да баба ядрёная, которую во снах тискал, это рай наш, сытый, беспечный, бесконечная малина, лишенная метаморфоз.

Спокойствие зимней аллеи, кружит беззвучно в темноте снег, а за стенами, где выздоравливаешь, такое оживает, и лекарств еще нет. Дети без детства их руки уже по локоть в крови, безумные монстры плоды свобод и баловства законов. Черная магия, грязные слова, древние заклинания въедаются в кожу. Ты рад клейму, клеймят же скот, гордись клеймом, оно индивидуально. Ведьмино зелье, яд любви в нем притворство и ложь, платишь за пыльный флакон, и приходит безумие.

Выздоровление и снова накрывает бред, мучительное горячечное метание в огне и страхах. Бред, чертовщина, в которой бесы пляшут, суют под нос безумия плоды, предлагают, шепчут, жалобно мяучат. Закрываю глаза, не желая созерцать рыбье око, затмившее солнце и неугомонный, суетный шум птиц бескрылых, гребущих тлен, разгребающих мусор, множащихся комом тошноты в горле. Сплюнуть бы в лужу, забыть и уйти в тишину аллеи.

Ближе к вздутой вене, легкой поступью познаешь себя, невидимая длань ослабляет удавку жгута, и обретаешь мир, злые боги уснули. Не скребутся мыши в душе и говорливые птицы умолкли. Снег кружит в аллее ночной и пустой. Зачем же, зачем же быть дурнями круглыми со лбами колокольными и вопрошать во тьму?

Игра помимо твоей воли. Копеечный зверёк домашний, милейший шерстяной комок, в руках живодёра. Фантазии срываются с цепи, давай вспарывать животы брюхатых кошек и рассматривать смерть крохотную в ладошке запотевшей, затем свыкнемся с мыслью простой на первый взгляд, что расчленения не достаточно для познания анатомии человека. Пока игра, в которой мир миниатюрен.

Вижу на кукольном кладбище, опять разрыли могилу свежую. Снова принялись потешаться над трупами старых игрушек оставленных в небытие. Поблекшие принцессы из рук девичьих лезут в ложе королевское, игра театра пыльных кукол вновь пробуждает жизнь двора. Средневековье на подворье стоит постояльцем, куртуазный век, галантные мерзавцы в броне и латах, на всем печать разбоя и креста.

Миллион лиц оживает в стене, становясь миллиардом, оголтелою сворой гончих псов, и стравлена жертва. Кричи, голоси, зови трусливых и глухих, игрушки в руках твоих, вдруг стали править миром. Представление не живых предметов вырастает и поглощает души людей, всё приятель, сумасшествие без вопросов. Тень капризов и баловства, чернеет густеющей кровью, меня начинает пугать эта игра.

Лихорадит снадобье шипящего, мучит беспокойную душу. Столбы позорные полны мучений, страдания имеют запах, а в глазах моих выжженных бесцветием обыкновенная жажда, где-то впереди есть море, оно ближе, чем бог. Уставшие, обманутые люди, добровольно облаченные в латы железные, несут спасение и смерть. Исчезает пора крестовых походов, затягивается эта рана, превращается в героический шрам. Прыжок за горизонт и новые видения, веселый газ, война в привычном цвете, девятая ночь сюрпризов полна.

Далее. Почему я здесь? Почему дверь заперта, и никто в неё не стучит? Своды каменных стен заливают глаза серостью, тихо падают капли с высоты, стекая по остывшему после горячки челу становясь льдом. Нечто безликое, потревоженный ворох лоскутов и мешковины скребется в закрытую дверь. Осмелев, входит. Лица не разобрать, хотя оно ему не требуется, я узнаю пуговичные глаза, вкрадчивость первых слов. Какими судьбами в здешние чертоги? Всё теми же любезнейший волшебник. Мир зол и гонит в угол.

Вы то, как сами, не хвораете? Больно бледны, может помочь чем? Понимаю. Все мы в бедах и напастях, кругом горе и скорбь. Я вот сам заплутал средь ошибок своих и чужих, да чего там. Послышалось эхо шагов, от которых он вздрогнул. Сколько зла претерпел и слов таковых не сыскать в целом мире. Выйди на свет, я хоть посмотрю на тебя, лицемер.

Лицемерие. Теплые маски из воска отображения наших мелких страстей. Все крохи с пола подбираешь и зимы боишься? Живешь, с оглядкой на шаги за спиной? Он подошел, в тусклом свете ожило червивое лицо. Сгинешь ты в этом проклятом месте, исчезнет навсегда твое волшебство. Неужто не страшно? Прислушайся, как время неумолимо идет, в его руках морфин и лед. Беги презренный, чтоб лица сохранить в тепле. Я чувствую зиму, морозный иней расцветает в душе. Кажется, он сбежал, а слова звучат в голове.

Я маску примеряю, пряча лицо. Крест огромных размеров воздвигнем на лысой горе и распнем веселых арлекинов. Кликнем баб ядрёных, от которых кровь вулканом желаний вскипает. Пусть праздник жизни родят полный изобилия яств и вина, огня в полнеба, свиста шутих и игривого смеха. Цветы, что зла полны, застольными речами до смерти замучим. Захомутаем ночь и блудом звёзды заразим, хватит дохнуть в кровавой каше каждодневной борьбы! Пусть гуляние шумной волной разольется.

Незачем молодость попусту в штанах протирать. Долой нравоучения у нас в запасе только этот день! Умри сегодня, но сделай то, что хочется. Умри, как молодые боги! В угаре, рвоте и любови, на передозе на краю обрыва, в падении на запредельных скоростях в безумной гонке по скользкой крыше мира. Выстрелить царем горы, просиять луноликим богом в глазах-интересах восторженной толпы. Плоть паствы пожирая, мясом торговать. Ради вашей копеечной благосклонности, я заново Рим разрушу к чертям.

Поднимем же страсть до визгливого вопля. Да, да, да! Нам всё к лицу идет, когда мода дурна на вкусы, когда отсутствие стыда, лишает недостатков. Возможности бесконечны, ты лучезарный бог до первой выпущенной пули. Маска вседозволенности лоснится от жира и пролитой крови, но за ней глупое, испуганное животное, спущенное с поводка. Пугает не многое, слова о свободе. Эфемерной свободе, которую не испробовали разумом, не познали мудростью, просто не нашли в себе. Свист ветра в голове и бешеный забег идей, рай земной не дают свободы человеку. Только цепи гремят на узниках оной.

Люди далеко за седыми горами, курят молча у звёздных пожарищ, в их руках имеется оружие наизготовку. Они ждут приказа, в котором точное время, карты, инструкции. Они видели смерть, они родня старухе, пока существует этот мир, идет война между жизнью и смертью все время война.

Рождаешься в руинах мира карабкаясь, ползешь средь пуль и взрывов, видя как, сходят в ноль знакомые тебе люди и смерть прибирает их, пожиная урожай. Жизнь щедра на короткую память. Наши подвиги забываются, рушится камень. Повседневность вовлекает в суетность, она хаотична, сплошная путаница, где отвага грешна, безрассудна, жестока, где трусость хранит, тепло еды и чувств, огонь очага. Сумасшедший герой ждет безумного врага, новый приказ, глаголы действия.

Девятая ночь, беспокойное хождение по лунному кругу. Божий алфавит, а язык не известен, нервы без курева перед стеной, на которой царапаю доносы богу. Новый завет или сторонний совет голосов анонимных? Человек на кресте, стрим о мучениях и жертве, смех клопов постельных в чате, лайки.

Не смей улыбаться приветливо в моё безрассудное лицо, я не хочу быть поручителем твоего диссонанса. Мерзавец или сволочь, кем быть и чем мне стать? Всё бесцветно, пахнет сыростью пустого подвала, где темно и водка на столе, граненый стакан, жизнь в сумерках, утопия нуара. Далее лицемеришь, мешая пепел и ложь, в трауре пасмурного дня, пытаясь с достоинством сдохнуть.

Сомкни печатью безмятежности уста, скрой глаза за чёрной весной, уйди в сон долгожителя, с призраком нетленным у изголовья одра. Дуэнья смерть, роковая тень у окна, дождливый день в пустом дому, все приготовления сделаны. Она так нежно коснётся косой тёплой артерии и начнёт жатву, молчаливо впуская иней переливчатый в вязкую кровь, и она остынет. Ты столько лет боялся. Так всегда.

После качели, карусели, ярмарка красочных эпизодов, была душа и равнозначное тепло. После дорога, которой не будет конца и может в раю, в бане с бабами отскоблишься от суетной сажи, хлопнешь рюмку, забудешь о делах. Гостеприимен ад, пушистые зверьки там ожидают души, в коих зверь расцвел россыпью пороков и грехов. Рай скучен, приторно-отвратен до скрежета зубов, они горят в нем, уже безликие, потерянные души.

Однажды вольный ветер сказал – Мир прекрасен, а ваше бессмертие, болотная жижа. Не окрашивай стены кровью дураков, не заворачивай правду в своё толкование, ты болтаешь о прекрасном завтрашнем дне, не зная цены, кровавого будущего. Ищешь знаки повсюду, таящие зло, содержательно говоришь о купленном за грош, и продаешь легковерным воздух свободы.

Посмотри в глаза обозлённых сытых людей, которых жизнь достала, они далеко не хлеба и зрелищ хотят, им подавай на блюде другое. Мир или площадь безнадежно полны сверхлюдьми, дееспособными лишними идиотами. Стена отвечает стене градом пуль и огнем из всех орудий. Мясорубка войны вот и все, что было придумано, а вы потешный, все блещете умом из пробитого арматурой черепа.

Один мой сосед кудрявый сказал – Плодитесь без стыда и скромности, пуль на всех хватит. Лучшее лучшим людям, на данный момент, это смерть. Оправданное лицемерами поголовное истребление. Мой странный новый мир, отчий дом, наполненный доверху трофеями и оружием. Предки, граждане с буквы большой, бесстрашные убийцы и душегубы. Имея такую наследственность и кровь, немыслимо стань изгоем. Бог есть, он в нас, просто ждет своего часа.

Снова мы единогласно пускаем человеческую кровь, во имя или же за идею о великой химере торжества прекрасных, красивых слов, а в тени этого идола нас отоваривают просто сифилисом походных борделей.

Уважай торгашей превращайся в позор, поклоняйся обретшим плоть отпрыскам царства химеры. Горе люди, творят горе дела, остается в остатке пепел и дым. Выжить, сторонясь полыхающего, заразного безумия, оправданного тоннами законов и поправок. Почему смрадные трупы, взалкавшие досыта идей кровавого террора, на устах наших, в мыслях наших? Кто обозначил место моего проживания на позорном столбе у дороги, в выгребной яме полной крыс? Пухлый ангелочек с приличным образованием?

Пустые вопросы, писк комара. Но мы бесконечный ропот и они злобный рык и рокот, именно в этом посеве доброты размашистой, лезет буерост высоких идей и террора. Застолбить на горе место, превратить всех в рабов, жрать мясо и души. Земля отнюдь не виновата, что пахари наши в былые времена сдуру душу пропили и легко им, день ясен и цель видна.

Когда в назначенное время, некто в первом ряду скажет по трезвой голове – Я господь бог – и остальные единогласно одобрят сказанное. Я окончательно уверую в сумасшествие мира и поставлю крест, уйду в партизаны.

День сказочно долог. Приближается время дешёвых фанфаронов, безоружное поколение заступает на вахту. Ну что, дитя не рождённое? Выходи светочем в скотобойню из чрева не подозревающей о залете матери, не дай собою пополнить лимб. Легионеру свыше дано право на рождение. Приходи солдатом в этот мир, не думая, ждут тебя или нет. Радуйся криком своему пришествию, забудь, будущего нет, давай шевелись, колоти кулаками, лезь нагло наружу не смей умирать во славе и почестях.

Эй, человек оборотень тёмного угла. Режь, рви, свои жертвы, пропей подчистую душу, заполни себя чернотой. Доверчивая паства жжет иконы, пилит кресты, лукавый бог не постоянен и обманчив. Наглость мародера открывает перед тобою последнюю дверь, там ждут друзья акулы и волки. Рукопожатия и ты весь в крови, вот подпиши документ на все случаи жизни с несгораемой подписью, из мест, где загар вечен.

Я идея распада, я гниение и декаданс, я мертвое семя в кромешной пустоте. Приходит одиночество и разливает эхо в стекляшки, начинает говорить издалека, о потаенных дверях к глубинам истин, но там всегда темно. Вселенная сплошь жидкий, темный мрак и кротовьи норы. Свет окружает темнота, которой нет конца и края, не темное пятно на чем-то белом. Море темноты и ночи, глубины тайн, неразрешимые секреты, потаенные места и расстояния в которых время рвется в лоскуты. Право же, выход лишь один, сойти с ума, а после начать замечать окружающее, увидеть солнце.

Бесконечные вселенные духов беспокойных, некогда утерявших реальность рая. Неукротимая энергия, погрязшая в шелковой паутине, умеющая ждать, копящая силы и злобу. Я различаю их в этой темноте, легонько подергиваю нити, видя, как пробуждается надежда, желание с цепи сорваться, стрелою вдаль, чтоб раствориться в черноте почувствовав отсутствие шелковой удавки.

Наш мир пропитан насквозь их мыслями, их темнотой и льется пролитая кровь. Вновь оккультизм и пентаграммы, молитвы, черные слова на пыльных надгробьях вождей, идолы из плоти лезут в уши, после скупают души за пятак. Уходишь на вековечную войну, чтобы дракону злому выбить зубы. Горишь ты в пламени его, как в аду, но кто он? Дракон, химера или обезьяна в жаркий день?

Я смеюсь, чтоб не подвести диагноз. Там в шаге от мечты, где храм стоит, по моде ярок, актуален, тусовка или паства бредят лживым лепетом молитв многовековых. Собольи шубы смердят как псина, роскошь просто вши да блохи, в подковах золотых и заморских сюртуках. Продажная девка, ковыряя в носу, рассуждает, быть или не быть, кто виноват и что делать? Потаскуха права, потому как прост ее мир, ограниченный горизонтом плоской Земли и коленопреклоненною позой. Детка, так спи, живи и молись.

Опиум, чернота в зрачках, там застывшее озеро из хрусталя далекой галактики в хвосте дракона. Опий и дым говорит, приходит волшебное видение, сказка оживает. Длинные тоннели приводят в пещеры, наполненные малопонятной роскошью. Нет ожидаемых сокровищ, где тот путь, вымощенный битым стеклом судеб? Только бред и агония, душа рассыпается снопами искр ярко-алых, блеск глаз паука осьмиглаза пугает, страшит, ищешь в страхе свой теплый угол. Ощутим плен образов нерушимых стен Содома, Гоморры.

Люди иные, страшные люди, живущие в каменных домах в поднебесье, недостаточно воздуха, чтоб крикнуть, вакуум, позволено все. Эти сточные канавы полные обнажённых тел копошащихся в свалке словно черви. Женщины жрицы украшают деревья останками трупов, ждут гостей, нет в мире более приветливых желанных хозяек. Вином угостят, в котором мертвая кровь и забудешься ты, в праздной толпе потерявшись. Толчея, сутолока, в ней спешка половозрелых масс, готовых на всё и кто-то предложит стать собачьим кормом. Идиот неизлечимый, заноза в сердце твоем и будет говорить, предлагать, говорить.

Нет, нет, нет! Сотни раз, нет! Я не помощь! Я не ответ! Я не жертва, мне не нужен совет! Эти стены падут, их давно не ремонтировали! Господь, что господь? Помолчим безропотно, поглядывая на часы, мир это прах и пыль, а может цветущая пустошь перед грозой, ждущая его гнева, грома и молний.

Близость волн странного оранжевого моря с дрейфующими трупами бесформенных тотемных животных, в них копошатся черви, вот и вся жизнь. Волны накатывают, рябит в глазах от ядовитых пятен на солнце. Шепот обещания, нищая молитва ласкающая слух, гниющая вена полная казней Египетских. Берег красного песка с абсурдными телами нагих женщин, предсмертные хрипы заблёванного астматика торгующего мороженым, его собака вцепилась в мою берцовую кость.

Опиум дорог, дорого разочарование в нем, исчезают надежды связанные с лучшим из миров, просто выслушай меня и прости. Скулят суки, требуя корма. Видишь лес поднятых рук, вторящих бессмысленным испражнениям звуков, это тоже имеет значение. Вы желаете быть кормом в яркой, дорогой упаковке с бесконечным сроком? Хор из множества голосов, лишенных разума лиц, матерно гудит одобрением.

Подвалы Эдема с радостью новых доз, жизнь на грани, а за ней нет реинкарнации, с нами лишь бог. Серые стены, грязный матрас пропитанный мочой, причиненная не уходящая боль, тупое безразличие времени. Я безобиден, как кокон бабочки, пока в моей крови горит иная кровь.

Пожалуйста, нарисуй для моих глаз рай на этой сырой стене, раскрась его радужными красками, чтоб было спокойно, без боли. Подари мне полное умиротворение, бессрочное забвение. Обыкновенную способность жить, лаконичные слова, суммирующие выражения объясняющие суть происходящего, без патологий судного дня, всё равно дорога далека, путь не окончен.

Оранжевое море, красный песок. Мыльная пена псевдо бытия, это преследует словно проклятье, суммируя годы в столетия, в непроницаемую вечность. Я жив, я живу в балагане бессмертных страстей, затяжка блаженства и цвета исчезают.

Полёт бескрылой птицы, летящей высоко, высоко в синеве океана небес, облака схожие на скалы белого цвета. Окунаешься в их границы, пронзая на вылет огненной вспышкой. Точка пройдена, смолкают двигатели. Земля издает первородный крик исходящей боли, последний глоток утренней свежести, прохлада росы. День мучительно долог в лучах беспощадного солнца испепелившего небо и землю.

Ответь мне, где лучше, просто жить? Почему же дрожат руки? Почему от идеалов ночи, становится тошно днем? Герои оказываются историческим вымыслом, собирательным образом созданным человеческой глупостью. Отчаянные люди в безрассудстве своем потерявшие надежду, дерутся за жизнь, презрев все остальное. Ответь мне, кто они, люди без лиц и имен дерущиеся за жизнь?

Палец гусеницей ползущий по шершавой стене, след крови, дающий злое значение всему происходящему под безоблачным небом. Стая птиц стальных с гулом реактивных турбин летящих в тишине. Секретно, не стоит пытаться узнать, но очень скоро в пункте именуемом «Б», они сбросят бомбы и поставленная задача будет выполнена.

Бред, как лёгкость восприятия всего окружающего, ведь я ночная тень на тёмной стороне луны. Норма утреннего приема лекарств, от которых растут цветы и овощи на грядках. Благоухает пастораль, на пажитях залитых солнцем мирно пасется паства. Зачем же ставится задача из секретных слов, решением которой служат бомбы?

Круги расходятся на тёмной воде, это значит, поверхность раздражена, расползаются, тревожа сон вселенной, только со временем исчезая в мерцании зимних звёзд, ещё затяжка. Хорошо заходить в комнаты дивные за нарисованными дверьми. Новые персонажи кожно-мимических клоунад, мизансцен, отвлекаешься, ибо вникаешь. Есть зло и добро, и кто-то в правде ровней, готовый всегда к действию. Решение, падают бомбы.

Тебя вовлекают в разговоры иные с загадочными словами, о вещах не постоянных, труднодоступных, состоящих из секунд, но доведённых до логичной формулировки абсолютизма. Узоры ткет паук стяжатель паутины.

В бреду нет эха слов, слепой туман в котором ты потерян, блуждаешь и всюду стены, плесень и мох, страхи рождают образы. Желание вырваться, жажда странствий всегда открывают новое пространство для выхода, где образы создают страхи. Обыденность порождает чудовищ. Жизненная пантомима лишь повод сыграть в дурака, серьёзные кривляния перед неотвратимостью смерти и пролитой водкой. Шутовство судьбы, вызванный смех гарпий, валькирий, фурий.

Вот снова праздник, в трупе пируют черви, сладок смерти запах. Очерчен мира круг и кровоточат раны, кресты могил сияют золотом червонным в пламени пожарищ, славят героев, салютуя словами. Память теряется после выпитой водки, а после беспамятство, ритуальный бред, повседневная амнезия. Тебя убивают, грабят, казнят, а назавтра мучения этого дня теряются в стенах, где эхо тонет в бреду и злоба подвержена склерозу.

Сердца твоих детей пожираются белозубыми ртами кумиров, плачут младенцы в заточении тёмных коробок квартир забытые занятыми родителями, их души заполняет электронный мрак вкрадчивых синтетических голосов. Они стоически переживут свое детство, и после их мир заполнит настоящий кумир, король лучезарное солнце.

Небо исчезло, в небе пепел или небо превратилось в дым. Головы козлов заполнили алтари и витрины. Слёзно плачет утренней росою дорогая девка из элитного борделя, над убитым наглухо, коченеющим мессией, не воскреснуть боле телу молодому. Заочно распят, гласит заключение патологоанатома, он вдруг стал неизвестен, источник высох и пуст. Рабы ритуала, сменяемые поколениями модернизированных людей, грустное будущее, не выходящее за рамки кровавого круга.

Ужасает видимая мною реальность, и страхи плодятся. Я ухожу в бред саркастичных метафор, замираю, боясь контролировать стук услышанного сердца, осознавать, что дерусь за жизнь. Вместе с солнцем всплывает бурым пятном сказанное, шевелится, бурлит, пузырится, окрашиваясь в чёрно-белую зебру, бегущую в тумане. Исчезает картинка на игральной карте. В игре четверо, дурень и тройка копателей могил, все при деле и им не бывает скучно.

                  5 ПАРАНОИДАЛЬНЫЕ ТАНЦЫ.

Когда наступит день и час, когда шаман тунгус принесёт дурман ледяной пустыни и примется колотить в свой бубен, когда отступит паранойя злого дня. В сей блаженный миг безнаказанного отчаяния, посреди варварского пиршества одолевших храм разума дикарей. Одурманенные, безрассудные, окровавленные люди начнут параноидальные танцы по всей планете, и это обозначит преддверие пира.

Они. Огромный, шумный зал с мягкими, удобными креслами из человечьей кожи, заполненный до краёв чинной публикой, поедателями несбыточных надежд слепо верящих. Сверкающие блеском дорогих, фамильных перстней и бриллиантовых колье, лоснящиеся внешним шиком небожители города миллиона башен. Помазанная публика набитая рыбьей требухой, работники месяца на скотобойне мирозданья.

Они герои, спасители, сказочники, потешный люд, всенародно любимые и почитаемые, злыдни внутри, а на людях святы. Аплодисменты перетекают в бурные овации. Красивое действо, крики браво и бис. Представление сыграно, густеет бутафорная кровь, запах гниения заполняет зал, в котором гаснет свет, и загораются голодные, пугающие глаза не человеческой природы. Они голодны, они предвкушают.

Финал, звезда на сцене, снова яркий свет. Бутафорный склеп, лучи зари пластмассового солнца, союз сердец крысиного короля и жабы. Кульминация. Эпичное время, хронология всего изысканного и утончённого, эпоха куртуазных палачей. Смолкает речь, и струны умолкают.

Они рукоплещут трупу, смердящему живому мертвецу, играющему роль пророка, чтобы на сцену после взошел еще один мертвец. Он будет весь в белом с парчой слащавой в глазах, полон близорукостью чистых помыслов и гаденькой сущностью благих намерений.

Одинокое существо из праха слезливо ранимое, ратное на сцене, да потешное в толпе. Блеющий баран с арфой в потных ручонках, потасканный розовощекий ангелочек с дымящей жопой в саже. Его голосок сладок и вкрадчив, он находит отклик в сердце каждого из нас.

Чего томиться временем словесного поноса? Даешь банкет лихой в кресте и молохе. Гонят люд обманутый, в пар кущей райских, пахнущий специями и превращают в человечину освежеванную. Работа адской кухни кипит, они готовят угощения из нас и подают на стол, для публики взыскательной и властной, а крохи и объедки после сиротам дадут, проплатят черти службу в церкви. Прощенье велико и глубоко. Растет как на дрожжах в нас нищета, убогость мысли, чтоб без сомнений ели мы таких же нищих.

Овации нарастают, напоминая фанатичное буйство, ослеплённой, хриплой веры в белом по тексту празднике. Сухие костяшки пальцев и вставные волчьи челюсти, стучат требовательно, как и миллионы лет назад, провокаторы святые и информаторы мученики требуют иконостас от бога, чтоб стричь дивиденды. Лампадка горит в темноте и человек исчезает в поклонах.

Дряхлые старухи до омерзения изувеченные гримом счастья и молодости, морщинистые тушки тел обвислые груди, пудра и песок. Чавкают воздух напомаженными рыбьими губами. Предвкушение, пикантная острота потакания собственным желаниям, страстям.

Не терпится им в собственность заполучить мальчика молодого с трепещущей воробьиною душою. Насладится сполна, а после сожрать, запачкав рожу теплою кровью. Досыта и всласть, мечта становится трапезой. Ты так настойчиво ищешь счастья, готовясь, стать деликатесом мечты. И счастлив тот, кого едят, день ото дня, какая прекрасная жертвенность.

Юные девочки, опороченные пошлой невинностью макияжа, дают представление, разводят ноги в стороны, веселое кабаре и страстный канкан, праздное общество в их празднике все дозволено. Взрослое вожделение перетекает в дорогие подарки. Любовь сифилитика, вываленный праздничный фаллос в отражении зеркал потеет любовь, черствеет душа, но это шоу, тут все лгут за гонорары.

У нас нет матерей, нет отцов, остались только родители. Мы зачаты без больничного осмотра, наше появление пугает своей непорочной чистотой. Мы есть отверженные в своём же мире. Нас от младых ногтей помойка ждет, в лучшем же случае ещё живыми сливают в мясорубку войны. Ты должен Родине, вернее мрази той, что от ее лица вещает. Родится пушечным мясом, жить, как собранный узелок подношения. Мы вопим в темноте, заражаясь надуманными страхами.

Они привьют мечту о сучьей продаже, убедят потерять лицо в отражении зеркала, принудят добровольно стать универсально полезным, чтоб легче было им жевать и превращать в объедки. Вновь новый ты, наслаждайся, в бесполой своре изувеченных существ, ты растворишься, словно капля в море. Они надувают мирозданье, считая себя законодателями и проповедниками будущего. Вера превращается в отрицание окружающего. Остается ненависть и одержимость насилием.

Праздник иллюзорной жизни гремит набатным боем колокола, перемалывая века кровавыми войнами страстей, идей, вождей, нет спокойствия, резонирует голова. Читаю газету, не помня дня вчерашнего, руки пишут иную историю с чужих, властных слов.

Мирное утро и падают бомбы, я улыбчив, покупаю кофе, обхожу разорванные в клочья трупы, чтоб не запачкать туфли и брюки. Каждодневная правда, исполненная реальности всего происходящего, после включают официальное время и картинка меняется. Даже мне волшебнику трудно вспомнить настоящую картину этого дня. Доброе утро планета!

Каков же мир за той дырявой ширмой ленты новостной? Близорукость трущихся тел на соседней койке в поту и злобе породить любовь на зависть массам обделенных. Глупцы красноречивы и убедительны воры, над миром восходит солнце дурака, он деятелен, а бог ленив.

Огромная всепожирающая мутная рвота лжи расползается, поглощая людей и континенты. Она везде, в дырах от пуль и криках о помощи, а все идут поступательно вперёд вслед за солнцем. Доверчивые привилегированные идиоты, рожденные для войны, сумасшествия и слез в нищете.

Но полно о мире, где праздника нет. Вот высокое небо сотый этаж, зал благоухающий раем. Здесь создатель прислуга, расторопен, услужлив и обходителен. Шумит эпоха голосами пьяными, их маскарад богат, там разливают вино истины и тащат купленные души в ад, чтоб утром блеяньем дрожащим, искупленья опохмелом попросить.

Они мертвецы, что насмехаются над живыми шутами. Их праздник притягательная фальшь, она разрастается залпами фейерверков, ее становится ещё больше и спрос возрастает. Вогонь, вспыхнуть единожды, превратить судьбу в искры, жизнь в пепел под ногами потомков.

Объедки тел на столах, параноидальные танцы. Обглоданные ноги танцовщиц, хруст костей, аплодисменты. Мытая нагота, павлиньи перья в заду, из промежья медового лезет подслеповатый бастард, ударится об пол и станет мерзавцем. Минута от роду, а послушай, о чем говорит, как тащит мир в бездонные карманы. Слова гремят, слова звенят и превращаются в монеты золотые, он щедр в грабеже, возвышен в дележе, и не брезглив в убийстве.

О темные углы, где тискают любовь, ища взаимность, чтоб пристроить орган в орган, забыв про пол, темнота скрывает все. И даже в сутане черной человек продажный, заложенным в ломбард крестом, прощает с молитвой напутствия под всенощную мессу, кровавый выкидыш современности, мусоля полученный куш и место на кон. Картинка снята, мы идем, чтоб не запачкать сапог, день позабыт и прожит.

Люди топчут человека, бьют по морде, чтоб распять, эти эпилептичные припадки в пыли на брусчатке, развеселая реэволюция, чья-то близкая смерть, билет в твою лучшую жизнь. Они обманываются и врут, безбожная ложь становится бескомпромиссной правотой. Всё продается, не зная меры и границ. Эпатированная утончённость разлагающегося мозга вызывает рвотный рефлекс, и это подхватят, облагородят цитатами, комментариями, впишут в историю с картинками для детей. Убил в себе Каина теперь бегу.

А у подножия Олимпа, за всеми голгофами и ширмами, раздаются пьяные маты и удары в лицо. Танцы в клубах пыли, копеечные шлюхи начинают дешёвую рождественскую распродажу общественной манды, и в радости сходишь с ума. Истеричные интонации, спазмы пересохшего горла, водка и разбитые губы в кровь. Сплюнул лишние зубы, воспрял духом, за любовь получил.

Кровь молодая пропивается под слащавые голоски мёртвых с иглы коллекционных мотыльков, выгорает нутро, питая голодное пламя и вот всенародная любовь как солнце восходит. Визжит от радости народ, стонет толпа от интимных секретов с придыханием томным. Голый зад, сияющий символ, довольные лица пускают слюни и нет места в овациях крику. Дымит сигарета, полутемная кухня, зрелище, хлеб и вино на столе. Они еще далеки.

Питая надежду, уйду на войну и первым в атаку, чтобы первым пулю поймать. Первым назло Сатане воскреснуть в окопе, или первым средь птичьего гама заткнуться, податься в кабак и заснуть, как загулявший святой за барною стойкой. Нет ответов в безграмотных уроках безответственных учителей и кормчих.

Мою любовь чистую изгадили больные люди с не здоровой фантазией. Моя вера поставлена в угол расстрельный в ожидании чуда. Моя жизнь, слепая чернуха в череде душевных проповедей о пользе дурака другому дураку. Я ухожу в одиночестве, хмурым утром после грозы, обезумевший воин в выжженном поле, без крови и поражения.

Рука костлявая нащупывает вену, оживляя поток попорченной крови в остывшем до воскрешения теле, и придет огонь с другим названием, и разум размажет все видения грязным пятном на загаженном мухами стекле. Они рукоплещут, и танцы продолжатся, за дырявою ширмой на грязном матрасе, в муках, поту и запахе мочи, сплевывая рвоту, отплясывать и множиться до гробовой доски.

Нет надежды на веру, а веры в любовь, параноидальные танцы, рожи кривые далее город бесконечных утроб. Падает занавес ожидание чуда в конце, опустела сцена, и зал опустел. Они ушли, оставив темноту, их жутких глаз уже не видно. Мяучит рядом черный кот и мокрый снег в чернильном небе без луны и звезд, слегка вальсирует и кружит, исчезая в темноте реки, где жизнь течет и годы утекают.

Потанцуем, рука об руку, отмеряя шаркающими шагами пространство и время, кружа, вальсируя, чтоб голова остыла и в путь.

                  6 ИСХОД В ПОДЗЕМЕЛЬЕ.

Болит душа, ей душно в духоте годов, столетий, порою слышу ее скулеж и завыванье, может болен? Проблемы приходят, и хлопает дверь, внутри меня не засыпают предчувствие и волшебство. Ищу спасение в пустоте квартиры, хожу за тридевять земель из угла в угол, упирая глаза в бессмысленный рисунок пола. Наступление темноты, битва телевизионных магов, сетевой гуру обесценивает души.

Ночью, только звёзды, равнодушная даль или простор, может глубина, безбрежность, пешим ходом этого не осилить. Слышна отчётливая песня комара, блуждающего в целенаправленном поиске крови, я наливаю ему стакан, пусть захлебнется и утонет. Телефонный звонок, голос, не слышащий моего шёпота. Продай кольцо нибелунгов и в ипотеку квартиру возьми, смысл жизни обрести свой угол в лабиринте. Мой нибелунг смеется и мурлычет, ему плевать в запасе девять жизней.

Интеллект полезен, ты создаешь и созидаешь, пылко увлечен. Осознанно ты в руки человека отдаешь орудие, в котором он дубину только видит, какое благо приносит интеллект? Болезнь прогрессирует, заполняя клетки заразным гноем, порождая долгий шлейф разочарования и безразличия.

Громадный мир исчез, издох, остался каменистый остров, последний приют для прокаженных. Яма, лишенная окон разбитых и ветра, теперь там лампадка коптит и покой алтаря. Постоянное одиночество в мыслях, фигуры замотанные в мешковину, они серьезны в рассуждениях, красноречивы в молчании. Их участь предопределена, далее бог.

Отрешенное лицо выгоревшая синева глаз, онемевшие пальцы зарываются в шерсть пугливой львиноголовой собачонки. Ожидание, спекшаяся кожа уродливых рук, рыхлое тело волдыря готового лопнуть, выдавленные змеиные слова абстрактной истины. Тлеет сигарета, под ногами мягкий пух теплого пепла. Шумит море, но звук искажен и рассеян, призрачен, словно мы внутри раковины. Встреча с создателем, предопределена.

Исполненное желание. Грань. Страх падения в бездну велик, его природная глубина пугает. Время исчислено и обнулено, ингредиентов спасения нет. Болен, соглашаешься и повторяешь, болен, без диагноза с латинскими буквами, горбатый алхимик первым ушел в сумеречный лес. Теперь он бессловесен, как все мертвецы. Ждет солнца, чтоб вспыхнув сгореть, философский камень, обратив в пепел. Выбыл эскулап, и бухгалтер снимет с довольствия, тайны ушли вместе с телом.

День пляшут, скачут солнечные зайчики, страхи множатся и оголённые нервы предчувствуют близкую смерть. Она придет, она в зените солнца. Огромный океан огня заполняет чашу для испития. Ингредиенты возрождения, боль родовых мук, восстание слепых инстинктов, рефлексия перед черным зеркалом. Бежать или забыться? Вселенский закон повторений, переворачивается время в часах, искажаются слова и мысли. Я брошусь безрассудно в это пламя, потому что горю.

Отсутствие волшебства, рутина оцифрованного чуда говорит о никчемности бытия и линия режущей боли, бесцеремонно выворачивает наизнанку. Ты подыхаешь в паутине, безучастно наблюдая за собой. Зловонное дыхание сквозь стиснутые зубы в достижении высот, слепые зрачки, вопли капризного существа в клетке, идёт игра в очередное чудо лицедейства. Шипение, мычание, плачь и гниение, разложение, деформация, отвращение. Фейерверк праздника одержимости.

Выход один, только в окно, в мире башен исчезли все двери. Выпрыгнуть с расправленными крыльями с точки наивысшей боли, отречься от всего, чтоб подохнуть не считаным дураком. Видеть реалии трезвыми глазами, презреть фальшь напомаженной радуги, никаких фантомных болей от бесполых идей. Животный страх человека перед настоящей бойней, вереницы рабов революции исчезают в переработке равенства, становясь топливом для прожорливого пламени свободы.

Я хочу мира и пачку сигарет. Оглохнуть, не слыша пустого звона набатного колокола, где ваш пожар жарких сердец, если нет пламени? Отстаньте презренные дураки, идите и расшибайте головы о свои алтари, сытые животные почувствуйте голод и холод. Хватить лезть в душу и сердце, рвать на куски плоть мою, псы голодные, псы ненасытные. Разрушение мира, ваш рай на костях и крови. Гиена свобод любит плодить и пожирать благодарные трупы.

Надоела эта худая болезнь, не излечимая рана наполняющая кровь трупным ядом. Давай во что-нибудь сыграем, три слова, одно желание. Вот дверь золочёная и есть ключ, далее магия, волшебство, колдовство, открыты миры, где человеку имя есть, даны время и место.

Подземелья нас ждут, безбрежный мир сырых таинственных пустот, где тайн живых и спящих в тишине полно. Покидаем крысиного царства чертоги, долой помойку словесных нечистот и смрада глупости, вековечных рабов свобод и их услужливых хозяев. Сбросим темноты полог, и смело ступим в неизвестность.

Долгий спуск ступенями не для ног людских, сквозь плотный мрак и страхи, живущие в глазах и на слуху. Тишина страшна, в ней зреет ужас и ожидание, холод смерти. Но шаг за шагом преодолеваешь этот путь в беспамятстве бесстрашия, которое сейчас в тебе бурлит. Ты, неизвестный человек, совершаешь безрассудный шаг с закрытыми глазами.

Невдалеке вспыхнет крошечное пламя. На то они и подземелья, не положено им быть шумными. Чем тише дышишь, говоришь и ешь, тем дольше жизнь твоя и трапеза скудная, а иначе, аборигены здешние быстро найдут повод для праздника. Сам понимаешь, не многим из живых путь сюда заказан. Дрема, грезы, густая тишина, что нега в оной спит подземный пантеон богов и духов недр земных. Зачем и с чем сюда пришел ты? Незримый голос вопрошает.

Спят ныне. Смотри, любопытствуй, руками не трогай. Подлинно боги плоть и кровь земная, голос смолкает растворимый мраком и тишиной громадного пространства. Сейчас время их отдохновения от трудов, вся суетность теперь поверхностна и к солнцу ближе, там праздник жизни и еда. Здесь же, убаюкивающая тишина забвения незыблема. Беззвучная молитва снам спящих неколебима и время струится, не тревожа пыли. Ступай как можно тише, не беспокой их сон.

Время, прислушайся, как текуч и верен его ход. В истоках мифы, предания, едва уловим его бег. После история этого дня, живые персонажи движут время, и голос первочеловека теряется в разброде множеств языков, наречий. Мир строится, он деятелен и кипуч, бесконечное сотворение, порождающее сонмище загадок и тайн. Ночь, кормит тени дня.

Отчего тайны и секреты все время в темноте таятся или тени? В былые времена, в дни сотворения, мудрые кроты прорыли здесь ходов извилистых, глубоких, что окажись в пещерах здешних, странник, секреты мирозданья и ключи в твоих руках окажутся такие. Вселенная, как на ладони, время пройдено и смертно, не будь глупцом и бога не смеши. Используй шанс волшебства дороги, в путь.

Подземный мир сюда земные пути-дороги живых ведут, здесь отыщется ответ, который всех мастей оракулам не по зубам. С чем пришел? Спросят неведомые, что выползают из бездонной темноты колодцев, кто от начал времен живет во мраке. Богатства или кое-чего важней, здесь договор имеет подлинную силу, и из рук в руки кочует власть над миром. Подземелья это гнездовище родное им безликим, безымянным с холодною кровью и душою, их колыбель.

Властитель, величайший, грозный царь царей, ты завоюешь мир, но, не станешь ближе к солнцу, удел твой власть и кровь, загубленные души ремесло твое. Мир под пятой, самонареченный солнце-государь или бог земной, тень твоя от полдня в рост пойдет, и полмира скроет, в могильный холод обернет.

Дурак творцом любимый и хранимый, от дармовщины и посул, пьянеет глупостью, бездумно превращая жизнь свою в добычу для зубов твоих правитель тени. Скольких тучных и иссохших готов ты поглотить, всех и вся? Власть твоя, есть бесконечный голод ползущей тени дня и аппетитов мерзких тварей с холодной кровью.

Прощай, хранитель древности, покрывайся паутиной забвения, забудь прошлое падших богов. Твои истории теперь пишутся за кусок белого хлеба, они прилизаны и полны красочного эпоса, благородных поз, там смерть медова и сладка, а кровь на алтарях жестокого безумья быстро сохнет. Пир всех воскресших героев и богов стилистически безупречен. Спи спокойно, твоя совесть согласится с моими словами, покойся с миром, пусть истории твои во снах живут.

А как же она? Позабытая королева любви и страсти, та вечно юная богиня, ведь ей ты посвящал победы и жертвы приносил. Неужели навсегда забыта, и свет ее угас, и лоск померк? Не пылать огню в горячем сердце не кипеть крови? Неужели угас пожар страстей, оставив пепел, траур, окаменело время, её в мрамор белый превратив. Осталась свита пожухлой листвы в парке осеннем, дождь её слёзы, а ветер голос тоскливый, она на сносях предзакатной эпохой порочной.

Подумал, а устаревают ли пороки, меняются эпохи и цвета, я от греха бегу в желанную порочность, дальше яма и жизни нет. Подумалось у черты, а надумал факел зажечь. Пройтись тропами извилистыми, по ступеням скользким, следами героев, что ведут к глубинам тайн подземных. К бездне, под толщу улыбок фальшивых, масок, словесных лабиринтов к истокам названий, которые некогда проронил бог.

Время увидеть себя, сбросить лживую маску, которую на людях держишь. Пора и час приходят, затеять жуткое ночное перевоплощение из оборотня грешного да кающегося, в иное существо с душой живою и ясными глазами, чадо, любимое творцом. Дверь перед носом в руках заветный ключ, душа чиста, все напускное предано огню, вперёд и страху места нет.

Скрипучая дверь с позолотой, а далее мир в нем порядок иной. Темнота, как черное зеркало всмотрись и почувствуешь что живое оно. Цветы во тьме, источают призрачное свечение, они благоухают сладким ароматом яда и факела огонь пугает их. Словно утроба, красноватые стены обильная влага стекает слезам подобно, беззвучная капель тягучая словно слюна.

Глаза отовсюду вижу живые, смотрят пристально лишенные век. Взгляды измеряют, словно ищут изъян, всматриваются пристально, рыщут, тщательно вымеряя, ты ли это? Тишина, вязкая влага, живые блики, глаза возникают, въедливо впиваясь в свет факела, и бессловесно исчезают в темноте. Пустые взгляды непонятны, хоть плюй ты в оные, или мимо пройди. Смотрят, глядят, ядовитую слизь источая, безучастно провожают твою дрожащую тень.

Эй, Бастардон гроза всех подземелий, явись, помощь твоя нужна! Клич эхом громовым помчался в тёмные тоннели. Вскоре, жди не скучную компанию. Возникнет здешний лорд протектор лиходей, буян, веселая пропащая душа и висельник, нахал и сквернослов, ближе к теме, яркий персонаж.

Песья морда в человеческом обличье, шерсть рыжая вздыблена, в пасти дымит сигарета. Глаза лукавые вспыхнули пламенем адским. Ха! Вот с чего задрожала здешняя дрянь глазастая мыльная! Волшебник в гости пожаловал. Потерял чего, а может, ищешь что? и глаз подбитый, подмигнёт хитро.

Давай рассказывай, свои истории, не трать время на пустое молчание. Качни нашу замкнутую тишину склепа. Задай жару, ветры адские пробуди. Пусть это чёртово место помутнеет от страха, да захлебнётся дерьмом своим. Глянь их сколько, больных да глазастых, тупиковая ветвь, порода без пользы, только смотрят тебе в след и ощущение пустоты не покидает. Тьфу, и тысячу проклятий, чтоб из орбит повылазили, бельмом стали.

Идем дружище к глубинам царств подземных потревожим темноту и жизнь. Забудь на время крыс и корабли, что тонут без конца. Давай бузу затеем, взбудоражим местный контингент, плевать на осторожность, пусть пляшут и горят до пепла. Бастардон с отвращением сплюнул, мертвый тупик и смерть здесь не гостья. Пустота и свалка взглядов.

Окообразные паразиты, склонные к дрессуре и покорности. Жуя, сглатывают жизнь плёвую и в любви сплошь потертые грошики. Делят бытие на ложь и бесчестие. Мы легко меняем свои мысли на эти паразитирующие взгляды, в которых отсутствие, пелена, рыбий холод. За толстым зеркала стеклом холодное око поглощает жертву и наполняет существо слепым параличом, и неким счастьем в глубине зрачка.

Шаги тихое эхо предгрозовые раскаты едва сдерживаемого смеха уносятся вперёд к началам, дабы предупредить не дремлющее царство тёмных галерей, пещер и гротов. Частые проклятия и брань, это Бастардон во всей красе и правде своих мыслей.

Клопы, как не верти и не смотри, клопы треклятые клопы. Им кровь давай, им кровь подай, на блюде поднеси, чтоб было море с пеной. Простую истину скажу тебе волшебник, люби клопа, корми клопа и за любовь твою заплатит он сполна, когда под ноготь попадет и явит миру свое тухлое нутро. Эхо гомерического хохота сорвалось с цепи, и сотрясая своды пещер, ринулось слепо в темноту.

Колись волшебник, что за мыслишку притаил? Бастардон ожидал ответ. Наш путь начинается, и дорога ведет далеко, но с чем идешь ты? Прогулка это, или исход? Я возвращаюсь, а вот где свернем и куда выйдем. Тогда, какого черта мы стоим на месте! Рявкнул Бастардон и растворился в темноте. Послышался отчетливый гул далекого ветра.

Может там, где ветер, существует возможность, оттолкнувшись ногами к потолку воспарить, или обезумев, уподобиться урагану, свирепствовать среди пыли серой, солнце скрыть туманной пеленою. Прожорливо, не глядя в суть, разрухою и горем поглотить пространство или мир. Тайны жизни выдуть напрочь, и покатиться с хохоту, тыча пальцем в убожество времени и колеса.

Отказаться от неравной борьбы с собою, намалевать на скале кровью символ сонливого пацифизма или жирную, бледную крысу. Скорбный лик чумы. Икона, может знамя? Холодный ветер пробирает до кости, хочется тепла и слов молитвы. Молиться благодарной толпе, ожидая летящие камни от кипящих злобою благородных людей заводил.

Смотри, благословенная долина, тень Эдемских кущей. Бастардон швырнул окурок вниз, тыча лапой во тьму, а там копошился рай грешных детей доброго пастуха. Слепцы, калеки, нищие, которым счёту никогда не было. Присмотрись внимательно, как уверены их шаги в реке времени, как жизнь обескровленная, плотнее смыкает ряды и полна надежд.

Страдания и боль, серая масса ожившей не обожженной глины, грязь вековых стенаний и звон монет, устилает путь. Хлебные крошки, амулеты из птичьих голов, дохлые кошки, чумные собаки, культяпки, костыли, протезы, корявые образки в лотках изобилие кочевого хлама. Запах старых вещей и гангрены, холодный паралич, голодная смерть.

Далее их святые в золоте, пантеон вырожденчества и кровосмешения, коптящие лампадки веры, подслеповатый взгляд и тусклый свет. Идут вперед несчастные, давя убогих и горько плачут, слезно молятся. Нищая толпа из грязи в грязь бредущая, слепая паства глухого бога. Святые очерствели и ленивы стали, их на руках несут и купают в злате подношений. Ждут чудес и избавления, наивно полагая, что всем бедам и напастям есть конец.

Потерянная жизнь по течению, внезапный вопль, ужасная смерть существа, просто раскрывшего глаза, увидевшего окружающее, впервые усомнившегося, открывшего рот. Существование отнюдь не жизнь, я же ясно вижу, что мы идем в страну теней, где меркнет свет. Человека убивают, разрывают на части и скармливают божеству, причитая о прощении, слышен звон чеканных монет. Набатный колокол, скорбный звон и чей-то ужин, мир в движении, лица покрывает копоть надежд.

Неужели видеть, значит, быть гоем, презренным иноверцем? Я вижу, ты видишь, кто-то ещё способен видеть, а они стоят на своем. Мы все слепы! Их мир совершенен и дорисован до последнего штришка, он привычен и обжит, а перед смертью глаза раскрываются и слышен выдох дешёвого разочарования, голос дрожит и просит прощенья. Последние слова словно плевок. Жадный человек покупает твое сердце, чтобы существовать в тени святых и злата.

Подземелья развернулись вовсю ширь да длину, словно лепестки огромного цветка людоеда. Может лучше жить слепым, с пустыми глазами, устремленными вдаль, на ощупь пробираться, будучи в надежных руках. Смотреть под ноги и втаптывать упавшего, отрицать милосердие, следующий ты. Масса тел рекою серой течет, мерно, выверено с размеренным тактом, если остановиться наступит катастрофа. Плотность строя растянутого во времени, неповоротливая масса далеких друг от друга людей, разобщенность взглядов, жвачность рассудка, завтрашний день давка, а сегодня толчея.

Бастардон подталкивал только вперёд, понуждая обозревать бескрайнюю, живую, смердящую землю тайн человеческих. Но идолы не сходят с жертвенных помостов их почитают и натирают до блеска алтари, великому из далека всегда поклон идет. Ему, творцу посредников и ловких финансистов, из истины добывающих выгоду из воздуха чистую моржу.

Огромные толпы покорных рабов воздвигали стены обособленного рая. Затем искали врага для семей своих. Города прекрасные шли стенка на стенку за право быть первыми и свободными. Я видел рисунки окаменелого рая, где каждый мнил себя царем, вымеряя пространство камеры неторопливым шагом. Злая красота любви, опустошала головы рыцарей ветряных мельниц. Ренессанс пропитывался трупным ядом открытий, спасение от старых напастей приводило к большим жертвам грядущего дня.

Слепцы шли вперёд. Сжатые кулаки, знамёна подняты к потолку и петле, наша память дымом сладким отечества обволакивает трупы сошедших с пути. Это ли жизнь? Ответ распадается на заветы, в реальности только кресты и смерть поверх земли, запах гниения.

Путь далее наверх. Мечта о славе и венце в конце пути. Вперед же мертвые и нищие, там красота, там молодость, богатство, власть, парная и бабы сплошь ядреные. Картина бытия, манерный крик души и материальный кич. Надумано, неважно, поплевать, долой штаны и нет нужды в карманах, тем временем, плавится в золото кровь. Кто следующий спаситель-мучитель, кто этот безвестный святой душегуб?

Мир в бреду, мир в тумане люди месят грязь и лепят хлебцы. Глупость сверх меры, зверство справедливых не оконченных дел, в огне средь бела дня горят живые существа, дорога страха путь к спасенью. Сумерки и где же сон? Своды подземных галерей окрашиваются пятнами ночных фонарей, радужные черви ползут, извиваясь из голов марширующих. Холодно и страшно, отвратителен этот путь.

Они же устали, каждый шаг не с горки катится. Их гонят напутствиями и штыками в спину. Тяжелая ноша грехов, заблуждений, идей и долгих столетий, слепая вера в нагроможденные слова. Лабиринт в сырой земле заполняют призрачные огоньки или же счастье, лишенное сна.

Шагать по головам одряхлевших соплеменников, втаптывать трупы, месить грязь. Жизнь слепая, безмолвная пустота и тихие шаги твоего безумия, окоченевшие стопы превращают смерть соплеменника в твердь земную. Последняя твердь перед бездонною пропастью, которую уже предчувствуешь, стонущая душа пытается сказать об этом, но рот и глотка грязи полны.

Вопль молодой женщины, увидевшую крысу, узнавшую смерть. Мудрые рассуждения (с доставшейся бабы боле не чего взять). Собираться в дорогу, приближаясь к падению в яму. Уповая, что произойдёт чудо чудесное, о нём всегда болтали перед сном и молитвой. Нереальное чудо, обещанное избавление, как факт. Самовнушение, состоящее из не распутанных узелков и отрицания посторонних голосов. Спасение, хотя о природе его ничего не ведомо, только слово и то невесть откуда долетевшее.

Идолы заплыли жиром, лоснящиеся сусальные лики, переполняют распухшие от разложения праздники. Мрут жертвы, и стоит ужасный спасительный чад. Голод свят, он входит в города и храмы, одиночество молящейся толпы воющей на луну или солнце, мольба в потолок к мирам этажом выше.

Мне б завыть зверем голодным, мне б вспыхнуть кровавым пламенем войны, мне б забыть слова добрые, развернуться и уйти к голосам деревьев древних. Вернуться в иллюзию страны тишины, где лишь ветры жируют средь скал острозубых и вечность созерцать даль безбрежную, забывая память, да сказки с загадками.

Почему в руках моих бритва и глаза уже вскрывают вздутую вену? Почему суицид это религия? Почему праздные акушеры вырывают крылья у детей-птиц? Идиллия пасторали заканчивается, открытый мир превращается в зловонную конуру, где паразитические уродцы доедают остатки больного человечества. Это потом будет метаморфоз и божий промысел, родятся иные гусеницы, иные мотыльки.

Я не желаю думать головой пешки в игре неразумного, величавого, идола медослова, сидящего в моем разуме. Он пускает корни и пропитывает нутро ядом, порождает покорное существо.

Проклятые подземелья. Проклятия и мольбы, пропитанные жаждой найти с десяток пар сиамских к своему эгоизму. Возглавить гарем объявить себя богом, сделаться смешным и нелепым. Расплакаться на плахе, в позоре умереть.

Зависть, стоны в экстазе. Счастье чуждое состояние, нет мира в душе. Фантасмагория лжи или бездушные дни, сдержанные обещания выстрела в спину. Поцелуи грязных стоп, невидимого следа в зловонной жиже. Тошнота святая. Распухшие картинками книги о позах любви, она мотив для сюжета. Напрасные слова с первых страниц. Время препарируются с энциклопедической точностью хронометража. Жизнь проста и незатейлива, вот начало, вот конец, но в рисунках проглядывает скрытый смысл.

Дипломированные святые вколачивают души в тела. Дары данайцев, сладкий яд, вино хмельное, что демон подает в ужасной чаше черепа. Нет искры разума, кромешный ад, им сыт по горло, пьешь, жрешь, обильно гадишь, калеча улицы и жизнь. Заботлив добрый бес, ведя дорогою кровавой, к венцу лавровому и престолу спасенного тобою мира. Ученье тьмы обыкновенно, победный путь из людоеда в душегубы.

Я единственный малодушный, настоящий слепой, злобный горбун с крючковатым носом, который только брызжет слюной, получая пинки и затрещины от будущих ничтожеств с купленными нимбами. Мой костюм уже не сбросить, я конкретно вжился в роль, а карнавал полон чудес и масок. Люди смотрят и смеются, хлопают в ладоши, улицы бурлят весельем, пестрое многообразие, беззаботный праздник, магия долгой летней ночи.

Ветер эйфории, пресловутый кайф резистентного паразитизма. После победы начинается война, которая не прекращается, не устает, не знает сна. Вот деловитый упитанный бог меченой шельмою травит твой разжиженный мозг, после под лозунгом-флагом тебя отоварят оружием, отпустят грехи. Будь горд, мы свет и истина, а они, безымянные проклятые и заблудшие, стоят за справедливость и малую свободу, чтоб дышалось на земле легко.

Волшебник не грусти, ведь на заре времен ты тоже был в крови, искал победу в битве, где нет сторон. Скольких без лица и имени осталось в темноте? Забудь и дальше в путь, к королеве из слоновой кости, бессмертной деве молодой. Вспомни, ее красу, речь, поступь, эх, услада для души и ока! Крикнет весело Бастардон, заполняя глаза мои ужасной, шевелящейся улыбкой.

Мчимся со свистом ветра в ушах, сердца бешеный ритм не унять. Волнителен миг, секундой промчится, и увидим её, королеву благородных кровей, эталон совершенства. Белейшая кожа в пурпуре алом царственно восседает на мраморном троне окруженная мраком царства теней. Смотри, как очаровывает пустоту и темноту она.

Красота окаймленная тьмою. Лишь она, остальное прах и тлен, перед ее престолом меркнет свет луны и солнца. Теней роится тусклый сонм, хлопочет свита, суетится, начищая первозданный лик литой монеты золотой. За красоту они готовы убивать, за благосклонность королевы в ад сойдут, любую жертву принесут на ее алтарь. Орел и решка, чеканный лик однажды улыбнется.

И злая усмешка этой богини питает надежды беспредметного толка, что сможешь ты совершить, с каким драконом сразиться? Твои глаза настолько слепы, что рассудок не властен над ними, жертвенный дурень, ломаный грош. В бессмертии нет сердца, души и слез, песок зыбучий поглощает время, вечность такова.

Красавицы земные и живые, не увядайте никогда, вот было б волшебство. Но ваша праматерь учит другому ремеслу. Чеканный лик его красота не для жизни, это ходовой товар для владык, купцов и откровенных дураков. Витрины полны всяким товаром, поэты щебечут, пуская пулю в висок, чтоб после воскреснуть и с музою в неге небесной, выпить весь без остатка вдохновенья глоток. День без души прекрасен и долог, день это ваше стремление превратить жизнь в эталон или одинокий, забытый предмет, напоминающий человеческое существо.

Посмотри теперь на нашу неприступную королеву, не один самый кровожадный злодей не пролил столько крови, сколько этот миф, стоящий пред тобою. Ей нужна твоя жертва, она божество, ей все знакомо под солнцем и луною. Лучше жизнь отдай и кровью теплой лик ее умой, исчезни в сонме серых теней, сгинь в черноте навек, чтоб образ не утратил блеска.

Правда в том, что каменную красавицу окружали одни лишь лицемеры, в этом мире вышли в ноль все простаки, поэты, короли. Время здесь не ощутимо, мы можем вдоволь посмеяться, плюя в глаза лишенные век, проказничать, браниться или свистеть, да что угодно, ведь есть возможность выйти в дверь, мы не ослепли, мы не слепы для этого пути.

И только она, едина, одна, одинока, пуста, неприступна. Близорука лишенная крыл, в толще темных времен окаянных народов, ветхая богиня на возвышении лестничной клетки под небом ночным, наше молодеющее разочарование. Опустошенная мисс удача, изможденная судьба, царица убогого быта и прощеных карточных погон. Затертая фишка в проигранной ставке. Циничная игра, нелепый проигрыш и глупое лицо вымирающего индивида. Вы стоите в стороне и дуете губы, обижаясь на мещанские запросы новых поколений.

Останется что-то вроде осадка на дне чаши, горького, не испитого. Сидим и курим, слушая печальную историю звёздного шарлатана, не на том свет стоит. Заплутал бедняга в чистом поле, не на ком поехать, нечем погонять. Голод и болезни всюду нагоняют, продрог и промок в бесконечности сырого ненастного дня, хочет по-человечески выспаться на сто лет вперёд.

Поэтом бы родиться, таким кудрявым гением, певцом музы, щедрой, благодатной, чтоб днями и ночами канарейкой щебетать, нетленными словами воспевая богиню подземелий. Пустое слово, все в тебе обман, Бастардон затушит окурок. Она тебе подобных негодяев на заре времен пережила и переросла. Твой удел, в одной потаенной пещере, где тепло и комфортно, в золотых оправах висят чудо зады, ты им послужи. Наградою станет, такое сокровище, о котором не смеешь помыслить.

Волшебник, может, подаришь ей пару до одиночества, авось, что путное выйдет. Слушай, дай жизнь земную, грешную. Пусть порадуется, чувствуя счастье и боль, биение сердца, любовь, летний дождь и росу на траве, голод, жажду, тепло ладоней. Бастардон вздохнул. Пусть жизнь простую проживет, не псом в одичавшей своре, без лая собачьего в слове человечьем. Только настоящую жизнь, оставаясь собой не во лжи заблуждений.

Цель моя, зверем не стать, не кормить паразита хоть весь в золоте он, каким внимать словам? Что там за львиный рык из грязной лужи, или чванливая отрыжка сытого божка? Отринуть страхи, глаза раскрыть на слепоту и на краю обрыва, все это стадо до смерти напугать. Пусть боги их в бездну заглянут, познают страх перед тьмой бездонной, а после, прольют щедрот на паству из серебра и злата, как в последний день.

Псы войны по сводам тёмных пещер, катили из последних сил огненную колесницу кровавой битвы. Трассеры может метеоритный дождь, загаданные желания. Виденное чудо с потолка, почитали за знамение небесных правителей. Ждали, молясь искренне. После с визгом и шипением в тела на вылет вонзался этот страшный дождь. Тьма, заполненная нечистотами, зловонием, жизнь бледно-серая безглавая истекает кровью. Пустота, конец снов, реинкарнация в удавке висельника, жизнь повторяется вновь и вновь, дождь прибирает ее снова и снова.

Над адовой бездною в местечке глухом, позабытом, на привале у берегов бесконечной реки именуемой вечность. Подземелья, царство сумеречное, мир, не облюбованный оком, во мгле сокрывший мрачные красоты, фантасмагорий подсознания расцветающих глубин. Путник сгинет в петлях хитросплетений троп, они не для людей и человек здесь пропадет навеки. Обреченный бродить фантомной болью в лохмотьях с бородою, сторожить чудовищ ужасающих тебя.

Бредовое пространство, с жутким содержанием всех слепленных богом форм. Словно потусторонний мир, где в тёмных зеркалах виден весь ужас будущего, там нет продолжения привычного мира. Брошены привычки и затушены огни, в тумане густом продрогшая жизнь ждет рассвета. Бастардон молчалив.

Огонь в нем тлеют кости или угли. Злое зелье, что шаман нам принес, шепчет в крови. Откровения дурманящего состояния, предыстория для нарождающейся сказки. В неком царстве некотором государстве, что не за горами, а уже близко. Жили себе люди, горя не ведали.

Бастардон зевнул, клацнув зубами. Вот жилось им, не тужилось, пока не пришел, из пустоши безумец один, больше напоминающий чумную собаку. Собрал народ на площади, стал сказывать про души падшие в огне обретшие покой и счастье, как вкусны иллюзии недоступных миров, утверждал, что нас нет на самом деле, потому как мы есть уже сейчас.

Призывал в бреду своем, тени, громы, молнии. Утверждал, что пепел кружит в голове его. Злой человек долгожитель на земле этой, нет разумного поблизости, в нору и темноту к идолам блестящим, там спасенье. Ослепнуть в притворстве и идти только вперед не зная меры, верить пока не выбьешься из сил, и голос твой не ослабнет.

Сильно брало зелье. Пространство терялось, сползая в углы тёмные. Время каплями, а затем стразами, утекало, растекаясь, сыпалось битым крошевом, звенело в ушах. Язык распухал нарывами, из которых сочилась роса вечерняя. Луна глаза заворожила, мы, быть может, были страшны и крайне уродливы, ползали на брюхе одурманенные в конец. Это чума заразившая ночь, после день, отравившая людей. Я предчувствую приход мародеров, обирателей душ.

Кто-то рукой коснулся плеча. Лицо параличом скошено, язык жало змеиное, рот полон ядовитой слюны. Послушайте, я так устал, мне больно и страшно. Я никогда уже не увижу ясно солнышко и годы мои близки к закату. Вы должны мне помочь. Странное дело, показалось мне, что зрячий незнакомец.

Так помощь нужна или слово доброе? Спросил из любопытства. О милостивейший человек, выслушай мою историю и слёзы оросят твоё лицо, а сам ты содрогнешься в негодовании. Мне, чего надобно? Понимания, раздели эту горечь, преломи хлеб черствый пропитанный разочарованием и горем, может, явит тогда чудо мой бог. Стало интересно.

В этой не молодой, кстати, жизни, заканчивается твое время. Приходит настоящая слепота и дряхлая старость, немощь каждодневна. Человеку можно бросить упрек в лицо, а жизни? Было время, когда я и помыслить не мог о теперешнем положении. Бог говорил, что старости не существует, он её победил и все слышали эти неоспоримые истины. Бог, это только голос и не всегда вслух.

Однажды ноги не послушались меня, и я ощутил воочию немощь. Жизнь идет дальше, втаптывая тебя в грязь, где я услышал голоса совсем другого толка. Он бездушен, он зол, он лжец, будь он проклят, он давно умер. Отчаяние, панический страх и его голос смолк среди проклятий.

Подняться оказалось невозможным. Миллионы холодных ног втаптывают, переступают, спотыкаются, желают скорейшего твоего исчезновения. Мы идём вслед за эхом, впереди погибель, не быть спасенными. Гони эту падаль в шею! Бастардон оттолкнул дряхлого старика в сторону. Наконец-то я добрался до тебя! Теперь ты за всё ответишь! Злобно шипя, причитал этот брошенный нищий.

Шерсть дыбом, оскал клыков, Бастардон всем видом изменился, ведь был чудовищем он. Цепкие руки слепца хватали пустоту, плачь и невнятное бормотание. Эта странная порода людей, не ведавших золота, но готовых убивать за упоминание о нём. Превозмогая тошноту, я приблизился к этому существу, чтоб разобрать его бредовые слова.

Трудно было избавиться от отвращения и рвотных позывов. Подобная сцена вполне способна в ком угодно пробудить чувство вины и сострадания. Немощный брошенный всеми старик, его отчаяние и бессилье, забвение на обочине. Но его слова.

Он плакал и страдал. Вернись, помоги безнадёжному человеку, это в твоих силах и власти. Бог, неужели ты переступишь через меня и оставишь умирать в этой луже? Останови идущих овец за тобой, скажи им правду, что ты среди нас и в каждом. Прекрати потешаться игрою в тело небесное. Протяни мне свою руку вдохни свою искру и вот увидишь ты, как всё изменится. Пойдёт вспять, и пожнёшь ты достойный урожай, я, верно, исполню твою волю и каждый приказ. Помоги, слышишь, помоги! Иначе, и ты познаешь силу проклятия, почувствуешь кожей, как исчезает вера в тебя и вымирают последние на ком лежит твоя надежда и радость. Вопль жалкой пропащей души.

Я молчал, сдерживая приступы тошноты, он прожил напрасно, а иначе не мог. Бог умер в нём с рождения, да и сам он жил во лжи, притворстве, чужих словах. Переступал через трупы и шёл, шёл за мёдом идола, а теперь грозится перед смертью, пустословием из пустого брюха.

Ошибся ты старик, оставь упреки и жди ее прихода. Станет холодно, это смерть, а бога у вашего народа не было отродясь, и уже не станется. Вы впряжены в тщету, вы тащите ярмо кастратов духа. Увидев окружающий мир, ты немало бы удивился, что реальность намного чудовищнее и страшней. Бездна всегда голодна, ее не стошнит, она все переварит, потому как всеядна.

Эти омерзительные костлявые жадные руки, слепо шарят в холодной грязи, надеясь вцепиться изловить единственный шанс. Пройтись, втаптывая и давя миллионы голов, чтоб впоследствии освоить азбучную истину и отрыгивая ее, получать сытый паек благодарности. Вспыхнуть новой звездой или задницей в золочёной рамке, в которую обязательно, что-то вставят, болезненную атрибутику жертвенности и почитания.

Прощай старик, твое время истекло. Путь окончен. Вены наполняются песком и битым стеклом, кровь остывает и высыхает. Боль пуста и слегка покалывает сердце, безразличие ко всему. Утро. Туман. Наконец-то мгла отступила, глаза различают силуэты, смазанные цвета.

Достаточно барахтаться в паутине за горсть обещанного золочёного пепла. Хлёсткий дождь размоет единственную дорогу жизни, после заткнутся идолы, их медовые уста перестанут слух ласкать сказками. Несмелый ропот на распутье, где Бастардон попутал след, оставив напоследок горсть раздоров. Ваше потомство по локоть в крови приблизится к прозрению, одумавшись, ужаснется содеянному, после впадет в беспамятство дичайшее. Бездна ждет.

Время исхода пройдено, стрелки в часах обнулены. Странное племя из фантомных болей рода людского, обретшее свое спасение в благословенной норе. Они окрасили бога и дьявола в единое золото, в театре марионеток рай и ад разместив. Играется пьеса со зреющей драмой. Хор голосов, размеренного слога ход сюжет продвигает, кульминация зреет и финал назревает. Бездна ждет.

Там в сумерках мира сокрытого, на площади рыночной у паперти храма разрушенных дней и ночей, посреди лужи глазастой на потеху лицемерам слепцам. Разъярённо крича, сошлись в поединке две нищенки старые. Бастардон ужом извиваясь меж ними, советы мудрые давал.

Проклятия, брань, базарный скандал и скоро в ход пойдут кулаки, в этом конфликте нет победителей. Народу же на площади все развлечение, казнь иль парад, словом праздники. Давно враждуют нищенки. Одна вишь суха да диковата, и ногтями метит глаз полоснуть, другая же упитана, визгливо злословит да кулаками уверенно машет.

Вновь правда и ложь сошлись в кулачном бою за неделимость истины. Одна на себя другая по своему, вот вскоре выдохнутся, ослабнут. Победа же достанется деловитому ловкачу, и он обязательно сыграет на этом. Воспользуется бесхозной истиной, подходящим моментом, задурит головы царством золотым не далеким, раем на земле. Все, конец спорам и дракам. И нищенки пойдут по белу свету, одна в гору, другая меж людей.

Волшебник ушел, без разговоров, молча, утром по серости хмурым. Отпер дверь своим ключом и просто вышел в мир раскрытой настежь двери. Бездна ждет! Крикнул вдогонку ему Бастардон. Скоро свидимся. Бездна ждет.

7 ФЛЮГЕРА И КРЫШИ.

Шаг отсюда в пыль комнатных миров, аквариумов, террариумов и замкнутых пространств микроскопических вселенных. Оледенелые пейзажи на старых гобеленах, в которых замерла лунная даль и стекло отражений чернеющих озёр. Тайны книжных червей, пожелтевшие страницы раскрывающие суть бессмыслицы законов природы и истин. Погружаясь с головою в скрытые смыслы, ты становишься частью хаотично парящей пыли. Выпадаешь навеки за вымышленный горизонт.

Ноги несут тяжелую голову прочь, оставляя за спиной мрачные царства, гиблые земли, где жизнь просто сумерки, где сны холодны словно смерть. Наверх, по стенам, крышам, скрипучим лестницам, словам стихам, к возвышенным мечтам или местам. Наверх, чтобы вдохнуть порывы ветра, ощутить тепло дня и черепицы, услышать болтовню флюгеров.

Ближе к солнцу, улыбаясь звёздам. Мечта стремительна и дерзновенна, в подземельях она гниет. Не остановишь ее комфортным раем, чинных, благородных мыслей, все мало, все давит теснотой что свыше. Только повод дай, в движенье этом сомнений нет. Спущенное с поводка сумасбродство идей, становится стремлением, которое уничтожает шаткое прошлое, приносит слепое будущее. Вечный калейдоскоп.

Наверх! Зачем объясняться, словно лямку тянуть. Наверх! Лестницами и по канатам, ползком на брюхе, да быстрыми прыжками к высоте полёта. Крыши, где черепица старая хранит следы дневных пожаров, и скрип флюгеров указывает направление ветров. Вот и раздолье человеку, немного пьян, усталость восхожденью не мешает. Расправляешь руки навстречу потокам ветра, глаза заливает холодной слезой, взмах, словно крылья. Барабанит дождь, музыка для забывчивости, ты воплощённая птица и бег быстрый, чередуется взмахами оперенных рук.

Падение в высоту. Бездонное небо, присутствие смерти, анабиоз желанной мечты. Далеко, в околдовывающем мерцании зимних звёзд, сны обретают крылья яви, далекий край, где оживает мысль, претворяясь в образ, оживают краски, возникает жизнь. Путь не окончен, дорогам нет конца, всего лишь привал. Ты рассеян, улыбчив, как странно сейчас звучит твое имя, произнесенное ветром в разговоре флюгеров.

Ветер лёгкими толчками неосознанных тревог оградит от опрометчивого прыжка в высоту. Остановись человек уйми сердцебиение, оглянись по сторонам. Скрипят флюгера, жизнь идет своим чередом, она как кошка, легка на мягких лапах, играет с лучами солнца и собственным хвостом. Ее дразня, я крышами домов ступаю осторожно, чтоб не распугать секреты раскрытых окон.

За дымоходом, хранителем тайн древних, чуть ниже тени полдня, есть чердачное окно с запылённым стеклом обыкновенное на первый взгляд. Облупившаяся краска от непогод и времени, пыль да паутина дрожащая. Но всегда интересно, какая тайна скрывается там?

Открыть задвижку скрипучую и бросить голос в пустоту, что за эхо откликнется, боязно услышать, голос узнать. Неизвестное из темноты опять тебя пугает своей громадностью незримой, и ты повторяешь заученную молитву тихим шепотом. Закрываешь глаза, ощущая разбуженное чудовище готовое с потрохами весь мир проглотить. Страхи множатся, их палитра богата красками живыми.

Отбрось заученные с детства страхи, темнота должна получить вызов, пусть драконпроснется. Это единственный раз в жизни, когда дерзость приносит победу, не вздумай закрыть глаза и уверить себя в слепоте и трусости душевной. Творец нам дал глаза, чтоб видеть мир, а не чудовищ в темноте парализованной страхом жертвы. Хищники их охота, на крыше они не живут, а чердаки полны всяк призрачного барахла и хлама, но если всмотреться.

Присмотрись. Лучи и пыль, глубина непроглядной темноты в ней подрагивает, далёкий, неясный огонёк. Свет его таит загадочную природу, кажется, что далекая звезда разгорается над черной бездною. Ощутим пульс, так затухает и вновь рождается жизнь во вселенной. Миг этот играет со временем парадоксальную шутку, начало и конец, единая точка в которой сконцентрирован пульс и свет.

Смотри, когда еще успеешь увидеть. В дырявой памяти сохрани ускользающий миг. Подсознания древние страхи вопят истошно приматами. Миллионы сумасшедших надорванных глоток, миллиарды выпученных глаз налитых злой кровью, бешенство вздыбит шерсть во спасение. Тяжко исторгнуть животную сущность натуры, она вжилась и просто не сдаст свой облюбованный храм. Ты войдёшь в пустоту безрассудно, выйдя безымянным никем.

Слова полыхнут огнем и наполнятся сжигающим смыслом. Мир слепых мотыльков превращается в пепел. Голод, удушье костлявых пальцев, мечущиеся в пожаре звери. Хаос, пылают мира законы. Пожирание слабых, эта нелепая религия отравившая рассудок, рассыпается на глазах, во рту вкус пепла, мир людоедов это уже вчерашняя тень.

Все кончено, судьбоносный шаг сделан, нет мнительности душевных волнений, нет реинкарнационного водевиля, смерть и судьба спят. Сияние звезды заполняет полнеба, дрожь в сердце твоём выдает жизнь. Душа в крови и рвоте исторгнет грязь, пену злобы. Крошащий зубы страх потерять, влюбленного в себя богочеловека, сверхдурака и сверхслепца. Героя анекдота обманувшего пьяные надежды стада паршивых овец. Правда, забрызганная слюною истеричной молитвы грязного, черного рта.

Вот стоишь с обмоченными штанами, сплёвываешь пену, харкаешь кровью, вроде живое существо. Мечется прежний мир, теряя смыслы, вопросы глупы, смерть близка. Кровососущие паразиты, поместные обнаглевшие свиньи, чопорные надутые индюки, их мир пылает, их бытие в огне, они зовут с собой и уступают место у самой плахи.

Ожидаешь, что происходящее только сон. Звучат смешные прозвища, с которых спросят, ты первый в очереди, а имени нет. Лживые языки о прощении молят, их режут и с корнем рвут, процесс без остановок покуда не иссякнет словоблудов род. Радуйся крыш черепичных страны гражданин, ничья алчная лапа не влезет в карман. Будь царём, императором, барчуком, хамелеоном, цепью литой, кем вздумается, но это несравнимо с тем струящимся светом, что в голове засел.

Обреченные города и улицы, предсмертные хрипы, завывания и скулеж, только начало долгого дня, еще ночь впереди. Паранойя обнуляет разум, пьяная толпа вершит свой потоп. Мерзавцы и подонки спасители этого безумного дня. Насилие, пожары, текущая по брусчатке кровь, мир исторгает бремя справедливости и свободы, сырая земля получает свой корм.

Видимое ужасает и думается, словно собака виляет хвостом. Меняются лица, ход мысли, ветра в голове, и обязательно появится новая линия судьбы в глазах отражениях кошки в пору любви. Время ночь и приходит любовь, крыши источают тепло, это востребовано.

Спросишь, почему оставил баррикады и борьбу? Перекроить мир под себя, не значит сделать его лучше, я выбираю крыши, любовь и красоту. Вдогонку ты кричишь. Ты раб! Ты не такой как все мы. Разрушены и сожжены будут дома, исчезнут крыши! Огонь выгорает, злоба кипит, бешенство съедает нутро, мы возвращаемся к аутофагии.

Вечная ступень преткновения, это мы. Как все, следующий и последовательный шаг. Как все мы окончательный приговор. Лица, имена, фамилии, легионы на марше, одинаковые доспехи тождественные судьбы, вешних отличий не разглядеть. Марш завоевателей, триумф победителей, шествие боголюдей, поверженный мир в кандалах доедают вши и саранча.

Звучат заученные речи превозносящие нас над теми. Мы, величайший грозный бог, способный ставить на колени любого инакомыслящего. Как все мы, единственно единая вселенная, вовлекающая во вращение каждого, это отеческая забота, способ наполнения жизни бесконечным существованием. Вариативность одного бога, его слово логично и пропорционально частям тела и не вызывает отторжения.

Пади на колени пред накоплением могильных плит прошлого, возлюби, на что указали пальцем. Испей мудрости бесконечной из трудов непонятных, будь частью своего божества из тысяч тонн плоти и крови, это как все, в котором живёшь и сдохнешь по пути на воскресное богослужение.

Вот он подымается на моих глазах во весь рост, самый настоящий гуманист инквизитор, живая гора спаянных трупов, ворчит вулканами фанатизма, глазами войн кровавых пугает. Бугры узловатой, жилистой любви вздулись скалами в поднебесье, похоронив под собой остатки крохотные чувств человеческих.

Как все, жестокость смотрящая глазами твоего голодного, алчного, потомства строящего свой небесный ареал за городом. Мы, перст каменный указующий в одинокое царство смерти, самый правдивый страх, видимый и осязаемый, а остальное гуманитарная чушь, разбросанная, где попало.

Мне боязно заглянуть вглубь этих всевидящих и всепоглощающих глаз. Я ненавижу это божество, живущее в самом себе. Тошнит от вида его страхов, жизнь в нем невыносима, закольцована, замурована в темноту квартир и гроба. Рождение и вот готовы кандалы свободы, она прекрасна, как ошейник от блох, клещей и мудаков, хотя не любит каторжан и беглецов, а где они в почете?

Нет, никогда не посмею заговорить с ним, давясь разжёванной рутиной его бытия. Да, мы поймём друг друга с полуслова. Но, будем молчать, стиснув зубы, наша неуживчивость повышает градус неприятия. Раскланявшись, мы расходимся в разные стороны, зараженные первобытной ненавистью.

К чертям, пусть горит в своем аду! Я дружен с кайфом и имею крылья. Мои хрустальные глаза, блестят от дичи или ветра. Плевать, что кто-то виноват тайком копя и власть, и деньги. Айда народ теряться и гулять в палаты пёстрые, где мысли устричные живут и добрый пастырь всех спасет или поможет добрым словом.

Грязными телами завалим парную, отмоемся для плахи или любви. На той стороне пропащей встречусь с дикими музами, лихорадки и бреда вдохну. Заморочу до смерти свою буйную голову. Буду влюбчив, смешон, бутафорною смертью бессменным трупам грозить, что не предложат, всё возьму и отдам за ненадобностью. Я босой человек с пятаком, пришедший на ярмарку.

Вещь делает человека вещью, я пропиваю вещь в себе. Другая сторона, тут праздник человеческого духа и разухабистой самодеятельности, с боккором скоморошьего покроя на пару хлещем медицинский спирт. Медведь, оставив совесть, ушел за пивом, ближе к ночи собака воет на луну и черный кот по кругу бродит, седьмое небо, дверь налево, толкни ее там третий ад.

Бежит на помощь люд с околотка, воскресают из тумана болот аборигены руин и окраин. Страшные в простодушии жители приграничных сумерек и заповедного леса одолевают придорожную насыпь, позвякивают цепи, блестят кастеты и нательные кресты. Яркое безобразие коммуналок, трущоб, дно мира, засеянное праведным семенем, вскормленное злой любовью. Лезет на свет, гремя пустыми баянами, бутылками, ветер кружит клочки бумаги с обрывками номеров покладистых шлюх. Память светла, месть холодна.

Воинство кровожадное заполняет чисто поле. Многоликая орда, в которой беззаконие и анархия пылают яростью, диким огнем. Интуитивно или на генном уровне понятийное представление о добре и зле, возвышается над презренным законом, быть как все. Мы, напугаем, нас, этой бурей чудовищ кровожадных собранных под черным стягом Самаэля воедино. Но битва эта, просто мертвый воздух, прелый перегной опавших листьев, пылающий мир медленно превращается в сладкий дым минувшего дня.

Будет траур и грусть, будут слышны рокочущие тамтамы, индейские шаманы заново придумают тотемы племён до скальпов охочих. Задымят благовония в обугленных храмах, пожиратели опиумного дыма ищут слова для молитвы. Грешная земля пахнет людьми по локоть в крови, парует поле, ждет войны.

Сяду на краю крыши и втяну ноздрями, этот туман не добрый, подумаю о времени кошачьей любви на тёплой черепице. Ветер, ни минуты покоя, дует и выдувает по крупицам настроение весёлое, и любовь уже не кажется силищей, что горы сворачивает. Немой в птичьем доме песни поет о любви и скором рассвете, жаль, что ослеп и не видит он этой любви.

Любовь, как хочется вилять хвостом и бегать за тобой. Забыть вопросы и ответы, счастье вкушать и пить, вдвоем, без меры. Горланить песни, фигурные рулады выводить, скачками резво время обгонять, какая тайна или анонимность, к черту прятки, тени. Хотите лирики, извольте ода в вашу честь, богиня я ваш раб, лишенный пошлости и лени. Мы созданы, чтоб быть в веках! Утехи ложа, жар тел и стоны. Цветы полевые к твоим стопам я поднесу и стану восхвалять любовь земную в чистоте отношений.

Дом грёз в нем женщина живет, томится, принца ждет или мужичка фартового с большой дороги. Но кто же ты богиня? Нонсенс, парадокс, мать, швейка, прачка иль девка из борделя? Символ жизнь дающей, власть злых цветов в день праздника сожженных ведьм. А может та, с которой хорошо всегда и нет пути обратно? Богиня, кто же ты? Спешит домой великий деспот, Ирод во плоти, чтоб жить продолжить на ножах с крашеной фурией валькирией лютою. Любовь, как хочется вилять хвостом и бегать за тобой, не ведая стыда и страха.

Крыша же полна пацифизма, праздности, лени. Вольные люди, не суетясь, вкушают плоды обыкновенной свободы, их интерес не заморочен, слоняясь руки в штаны по сторонам неизвестным, придумывают штуковины вечные без названий имен. В этих людях нет жутких, гуманных стремлений бороться со злом во имя добра. Народ крыш черепичных не поддаётся системной дрессуре. Они сидят на карнизах, грея спины на солнце, и поплевывают свысока, мир продолжает вертеться.

После возникла музыка непонятно откуда. Слащавый голосок песенки полной глупости, прилипчивый, словно детская считалка. Подпрыгнул, скакнул, зашумело, заштормило в голове. Картонный мир бумажные стены поглотил черный дым горящей резины, злой огнедышащий дракон поселился в храме из тончайшей сигаретной бумаги. Скоро запылают крыши.

Обещанная справедливость как сказка для души. Купитесь или купят вас за грош без пятака, лишат приказом всех привилегий. Отдайте душу просто так, или в нее веками будут все плевать, а нет души и праздник с нами навека.

А что? Работа искушать, губить, требует талантов, усилий. Бегать по миру и гадить везде, трудоёмкий процесс. Не скучная игра, маски к лицам примерять, влазить в умы и души. Ложь и обман представить истиною, задорого продать неоднократно. Красноречиво путать след и в обещаниях топить, слабый голос прозревшего. Талант недюжинный должен ты иметь, чтоб убедить любого человека, что в бездне рай и ада вовсе нет. Аккуратно все тезы упаковав, скажем в коробку для песен.

Пнул я ногой зло из коробки и ветер подхватил новую забаву непрочную, понёс по всему миру, местами пропащему, местами на рай схожему. Радовался, выл и ревел, новой забаве чудной. Трепал словно тряпку, рвал в клочья тонкие стены бумажной тюрьмы, свистел в чёрные дыры, да не ведал, что по миру заразу посеял.

Ночью во мраке пещер, учуяли гады ползучие, свой час ядовитый. Вот и пришло лихое времечко в мир пока сонный грезящий в сытости нуждами малыми. Сон сладок, в нем нет тревог, вины и ожидания, пока в дверь не стучит сапог или копыто зверя.

Луна на небе мир в серебре, жабье молоко на висельнике, труп оживает и мелет пыль его язык, пыль всюду проникает. Глаза же запорошила луна и серебро, порождая этой ночью тоскливой холодное племя змей, упырей, нежити мерзкой кладбищенской. Черные чары, адское пламя, в закопченном котле плавят воск душ человеческих. Ночь эта родит морок и тьму долгого, кровавого шабаша.

Армия крыс серых, жрицу себе нашла плодовитую и писк миллионов голодных глоток, окрестил эту девку опухшую, с мордой оспою меченой, матерью чумой, которая с первого шага обрела твёрдую поступь. Мертвые кости, и густой дым заполонили города и веси. Маскарад или праздник чумы, встречай народ, отворяй ворота, чествуй крыс, предлагая себя, пропитайся насквозь этой больною идеей.

Я с крыши всё видел, не верил в происходящее, ужасался видимому. Мёртвые города, словно склепы, жируют безумцы, пирует чума, хмель да радость, глумятся над жизнью. Обескровленные трупы, завернутые в мешковину украшенные рыбьей чешуей, примеряют кожу освежеванных. Откормленные крысы лоснятся от жира, не в силах лопнуть, подтачивают и заражают завоеванный мир. Чума играет с детьми в слепые прятки, кого поймает тому сытая пайка и последний костер, кто убежит, прозябанье и голод.

После ночь в гости приходила, да наши ангелы спускались с небес, собирая уныло урожай распластанных душ на грешной брусчатке площадей кровавых. Там ещё повсюду лежали маленькие сгустки страха, тускло искрясь тлеющими угольками. Это наследие, оставленное предками. Когда страх оказывается в руках, от холода немеют ладони, он прилипчив и въедлив, быстро парализует нутро и разрастается, опутывает, ты чувствуешь, что не одинок в этой паутине.

На площади труп ожил, зашевелился, словно марионетка неуклюже, стеклянные глаза раскрыл. Я крепче сжал в кулаке сгусток страха и мёртвое, почерневшее лицо заиграло желваками, медленно подымая к небу наполненные ненавистью глаза, губы свело судорогами, и ясно донёсся утробный рык угрозы.

Он ненавидит небо но с флюгеров и крыш начинается дорога к мирам за облаками. Мертвая армия пока сокрыта пеленой тумана страстей и дел земных и не нашёлся ещё тот удалец стрелочник, чтоб развеять чары волшебные, ещё не доели манну сухпайка, не подняли на штыки плоть названную вражеской. Туман, ложь в нём не вечна и исчезает он по мере усиленья ветра.

Настало спокойствие, время сказок пришло, потому что возникнет она и всё вмиг преобразится. Займет привычные места стакан, вода, луна, тень, солнце и привет тебе, путеводная звезда. Располагайся, будь как дома.

Я жду с нетерпением, рассказов твоих, рисуя будущее романтическими карандашами, ведь, что война на площадях и где недосягаемые флюгера и крыши? Моя звезда, будь непохожей, разной, невидимой не признанной в уме смешливой и главное всегда путь мой освещай, пожалуйста, не гасни. Я время сверяю в назначенный час взором обегаю все небо. Моя звезда идет небесною тропою не спеша, она не меркнет, увлекает блеском и тайнами манит, наше свидание уж близко.

Былое и бывшее всё в радость. Нет меня дома, есть человек, который ушел окрылённый к солнцу. Волшебник умер, издох, рассыпался пеплом по ветру, нет чудачеств и замыслов бестелесных, я вышел в иное, обрушив мосты. Замирающее сердце, от стука в дверь напускного цинизма души, в пыль безвременья уходят скоротечные страсти. Я жду звезду путеводную с подарком в руках, с каждым разом убеждаясь, что она единственная.

Мир в красках Эдема, первично, первозданно, не сотрешь. Чистота неба, искренность глаз, жизнь пьянит и не отпускает. Свет проникает в душу и разливается тепло, уходят страхи, ты легок словно пух, от благодати немного не в себе. Ожидание её прихода, глубоко внутри снуют огоньки, предвестники ее приближения. Звезда путеводная судьба тебя ждать, жаль в скором времени сказка умрет, и история просто закончится.

Вновь день приносит, разрушение, смерть, боль и душевный голод. Страницы книги бытия в алой крови, ненависти, злобе. Путь не истоптанных сапог в небо или к небу. Завоевание рая, эпос, сага, реки крови, дорога разбита, сплошь трупы.

Истошные вопли приматов, блеск стали в руках, дикий танец существ запятнанных кровью. Взывают к богам жестокости и молят творца о победе. Уничтожение мира исторгнутого уродливым бременем, цель последнего отрезка времени. Учат простому и глупым словам, чтоб вера была легка на подъем и волнения. Разрушить себя во имя прекрасных слов, и меня убеждают, что души ничего не стоят.

Тяжёлый камень, летящий в толпу, дурная голова, раздавленный мозг. Стена ждет. Какая любовь? Где красота? Сумрак затхлых переулков вот спасение, где обретешь покой от пулевых стигмат и ножевых ранений. Бездушный человек хладнокровно расчленяет твое тело на куски мелкие с выпуском внутренностей, он мясник и немного торговец. Пустые, вконец опошленные слова, и души перестают чего-то стоить.

История проста, если нет мира, значит идет война. Кровожадные племена, бесконечные окопы, знамёна боевые, оружие, победа или смерть. Настоящее веселье, когда в безумии дикой, кровавой резни зверь в тебе шепчет о сладости крови. Зачем тебе душа, когда ты хищной твари уподоблен?

Смерть! Отовсюду ор идет. Прыгать, кричать, бесноваться химерой одержимой, посреди хаоса пепелищ, находя по закуткам спрятанные ценности непререкаемых заповедей. Нет, новый закон строго гласит, резать ножами, рвать на куски, не ведать сострадания и распять старый мир, уверовать в исключительность своего предназначения. Загнать остальных стадом в животный страх, пусть миролюбивые люди осознают тщету попыток произнести вслух. Мы живы.

Вот тогда-то придет время пожинать урожай, ведь столько люда закатало рукава, примерив справедливость палача. Стреляй дружище в кого хочешь и как попало, дурных голов, как буйных пациентов. Слюна летящая полна бешенства и каждый ею заражен, от первого вдоха и до последнего выхлопа. Нет оговорок, бескровных перемен, воодушевлённые сумасшедшие заполняют гробы. Экзальтированная революция всеядна. Слить душу, одним подлинно не делимым, швырнуть подношением на алтарь, тем заблудшим, по ком звонит колокол.

Займётся мир пламенем и обуглится в пепел. Бездарные, глупые судьбы эталонных сверхлюдей, извиваясь в предсмертных танцах кошачьей любви, оставят пустоту руин и кресты надгробий. Сгорят все крыши, куда бежать ленивые всезнайки? Здесь пустошь, за горизонтом чисто поле.

Забвение и море скорби, горьких слез. Короткая память в голове пустой, желая вылезть из окопа, получает пулю. Прощай башка, теперь я каша, грязь, новая земля, тот плодородный слой реинкарнаций, откуда полезет род людской за той счастливою звездой, которая в небе ночном только нам и светит.

Звезда моя, увы, лишь маска. Хамелеон меняет цвет, мертвеет кожа, вуаля, пляшет шут в доспехах короля, и люди лицедею охотно верят. Цивилизация воскреснет, причастится, в меру поумнеет, но краше бус стеклянных и зеркал, абориген не видел и не знал во всей вселенной.

Пора волшебник подымайся с этой липкой заплеванной, протестной брусчатки, вытри текущую кровь. Загляни в глубину творимой гадости и мерзости, прими действительность морального уродства, лютой злобы расчеловеченной толпы. Угарный чад пожаров, пир чумы и возвеличенные до ангелов хранителей крысюки кричат. Свобода! Имеющие уши услышьте эту пляску на костях.

Этой ночью в месте заповедном будет славный пир горой. Эй! Живые или нежить! Приходите, порадуйтесь, время надежд не истекло. Будет пьянка угарная, славное веселье, где не обнаружить следа горя и печали. Жду, и не вздумайте стороной окольною пир мой обойти! Этот клич подхватит весело ветер и понесёт громовым раскатом, средь молчаливых земель да бурных на свой лад морей и океанов.

Выпьем доля за праведную зависть располовинившую грешную жизнь, за эгоистичное сострадание в осажденном насилием мире. Где та надежда и где то спасение, коль безвыходность неколебима. Молитва свет и ясность дают, но тонешь ты в мракобесии. Ждешь благ маниакальных проявлений и мстительно прощение твое. Созерцательная агрессия губит бесконечно лишних, безразличных ко всему людей. Воскресает дракон с чешуей из зеркал, он забрасывает липкую сеть. Судьбы мира принадлежат демону распродаж и скидок. Последняя бутылка, распитая на философском кладбище, предвещает темноту и бесконечность. Пир горой и волшебство!

8 ПИР ГОРОЙ С ФИНАЛОМ.

Начнёт жизнь сонно ворчать, с ропотом тихим собираться в кучи малы, да спешить к храму древних дубов, что сумерки шелестом листвы наполняли. Мои задумки стали этой ночью воплощением в теле. Работа закипела с таким усердием живое только к теплу и солнцу ростки тянет. Парча и бархат, тончайшие шелка, меха диковинных зверей, шлейф парфюмов, украсят всюду растущие шатры для пира. Роскошные столы трещат под весом угощений изысканных и дивных. Фантазии богатой полет не истощим, это место насквозь пропитано им.

Ожидание пира, суета волшебных приготовлений и тут я увидел свою рубаху кумачовую, да с золотой вышивкой миллиона глаз. Надел, примерил, как литая, хоть во гроб клади. Просиял лицом, тряхнул буйной головой, прошёлся плясом вокруг трона. Хороша рубаха, как не верти. Соответствует моменту и месту, глянешь на себя и вроде не простой человек, для дела созданный.

Вот луна выглянула из-за туч, пролила серебро в ночь. Сказочных созданий пробудила, их сны улетучились. Пробуждение древних существ, они преображают землю, цвет звездного неба. Время в узде, стало таким податливым и неповоротливым, понукаемым, словно мерин сивый.

Мой пир горой приближается, и пальцы нетерпеливо отстукивают положенную дробь. Приготовления заканчиваются, и кубок с вином бледный мученик в ливрее тебе подает. Порядок выстроен, столы поставлены, скатерти расписные положены, гости кто в пути, кто на подходе. Я царю на троне, руками машу, перстом указываю, кое-где прикрикиваю.

Кто там обделен? Щедрот подавай не скупись! Пусть столы ломятся от вин и яств редких, изысканных, чтоб на каждый рот сыскалась полная ложка. Начинаем, гости дорогие! Седой толмач взмахнул церемониальной костью резко, и вспыхнули огни.

Огромный костёр запылал на вершине холма, и языки языческого пламени взметнулись к небу, рассыпаясь снопами искр, россыпями звёзд. Приходящие гости бросали в огонь старые кости забытых предков, припоминая тем самым истоки свои. Мы раскрывали глаза наши безумные, растягиваясь в радостные улыбки, которые не свойственны повседневной мимике. Пора принимать трон и скипетр хозяина, что на горе царём восседает и всем заправляет.

Натянул до ушей радость лица, раскинул руки в широком жесте, принялся приветствовать гостей многочисленных из краев далеких и близких, малых да великих размеров, всякому место сыщется, свое личное и почетное. Ожила ночь, и ветерок листвой прошелся, шелест речей застольных, пока тихий и робкий, церемониальные поклоны, наполняются шатры персонами и словами.

Я раб ваших глаз, моя змеиная королевна, и смею вас заверить, останусь им навсегда. Ночь прекрасна и будет такой долгие миллионы лет. Благоухают лилии, их аромат пьянит, холодные руки утопленницы венок любимому из камыша плетут. Их встреча долгожданная, совсем близка, не торопитесь милая, погрейтесь у огня. Составьте нам компанию, побудьте немного путеводной звездой, ваш спутник простит недолгое ваше отсутствие, будьте терпимее, у нас только ночь.

Иные разговоры другие существа, пир набирает обороты, вино горячит, распаляет гостей. Пусть грянет музыка! Эй, оркестранты лохматые гении, воспроизведите неповторимость мгновения. Сплетая в гармонию хаотичные звуки, пустите на волю беззаботность, веселье и смех. Избавьтесь от неприязни к толпе, просто отдайтесь музыке, наполните мир волшебством чудодейственных звуков берущих за душу. А мы приправим гармонию терпким вином.

Они вспомнили те нужные песни, играя их с душою, как всегда. Народ сказочный ошалел от восторга, загудел одобрением, и вино молодое в нем заиграло огнем. Кто в пляс пошел, тут и там запели нестройным хором разнотональных голосов. Проняло до глубины, затронув звонкие струны, долго спавшие в непроглядной темноте.

Черти мохнатые со скупою слезой горькую пили, себя в грудь колотя, что нынче даже бес измельчал, обленившись до глупости. Мало в нем злого, медлителен в суетности, мелочен стал, скатившись до подлостей. Мелят пустое превращая в порожнее, шустрые проныры на кривых ногах. Мгновенная правда от которой волос дыбом, страхи, вопли, превращены в бурлящий поток нечистот. Душная нора твоего бытия заполняется словесным смрадом, доколе?

Пена паранойи заполняет страхами мозг. Будущий герой циклоп, исполин, ты не пришел, ты не рожден, и любопытные носы повернуты в другую сторону. Молва молчит, народ не ждет. Гляди сюда гость дорогой. Как юбки принцесс набожных девственно чисты, их треплет ветер, краснеют щеки от стыда. Глаза отведены, и взор потупленный, принцесса ждет героя и поцелуй готов наверняка. Тот самый, первый и не последний в очереди, единственный, судьба смеется, отжигает с юмором. Принцесса ждет.

Их души громадного, царского роста холодны нутром, лицом же и телом они прекрасны, словно конфетные обертки, завладевая ты, обретаешь пустую суть. Пусть будут танцы весёлые! Пусть пляшет мир, и вертятся волчком планеты, всё окружающее пьяно и не приходя в сознанье, бредит, врет. Идет вперед, глазами ничего не видя в яму или к небу, и некому сказать, замри, остановись. Жизнь, волочение за пестрой женской юбкой, нетвердые шаги и шаткий путь.

Вновь женщина. Она первая в жизни твоей и берёт душу последней. Где ж найти деву сердцу милую, где услышать звонкий смех любопытств её пустяковых, как поймать огоньки глаз колдовских? Иль в слепую схватить ручку изящную и кружить, не раскрывая глаз до самой смерти. Пока прах не проскользнет меж пальцев песком шуршащим. Подвиг, героя не ждет.

Вор и мессия меняются местами, жертвенность приобретает иные смыслы. Далее цепкие руки разрывают на сувениры одежды золотом шитые, заново перешивают и продают. Смерть в заблуждениях, часто запаздывает, поэтому многие дольше живут. Простота фанатизма в особенной богоизбранности, народ, наевшись, соли с черствым хлебом, за правдою в кабак идет. Там столы в роскошных угощениях и пузо пустое наполнится снедью, пляши и веселись народ, завтра пополнится новыми нищими безликая толпа.

Вот мы насытились, распухли наши кошели, телами полубоги брюхоногие, играем в бисер, и вселенная мала. Господь, твои сокровища смешны, наш метапонт откроет любую дверь, сломает любую стену, любую истину расплющит и сомнет. Пока мы живы, бойтесь нашей глупости.

Далее под марафетом и голубя крылами, ты покидаешь мира суету, погружаясь в тень и сон. В шатре другом буфет набит стеклом бутылок с огненной водою, сказка, лейся песня. Пей, не робея перед девою нагой, в чистилища парной веселые гурии отмоют от сажи и копоти. В жизни обыденной, ты горел и пылал, словно грешник в аду. Расслабься и выпей измученный путник, сладость неги ощути.

Многому учат глупые люди, я в дыму тихо смеюсь, сползая в астрал. Помнится, видел царей соломоновой мудрости. В мудрости часто живет тишина. Луною занята поляна, колдун друид поросший сединою, что леший мхом, бахвалится, как молнии ему подвластны, еще стихии, духи, цари не понимают бред дурака. Их великое прошлое, затмившее миллионы судеб попроще, что им молнии, ветер, гроза, они пришли ради опиума и шлюх, радуясь пляскам чертей да русалок. Казалось вот бессмертие и бесконечность, а ты желаешь быть живым.

Всякие гривастые да рогатые смыкались в хороводы шабашей, гнули разноголосые гимны сатане батюшке, бросали к стопам черепа предков козлоногих, бесновались и проказничали. После искали самую пьяную бабу, чтоб камнями забить на потеху толпе.

Шальная прародительница всего живого, битая собака в крови под свист и крики мечешься сукою ты. От горя и боли слезы текут, разбитые губы молитву жуют. Глупа и доверчива, наголо бритая, ищешь спасения получая клеймо. Волоком тянут к распятию древнему, сыпет проклятия злая толпа, не быть спасенной и счастливою не быть. Мертвою стать такая судьба.

Запятнанный гражданин в мятых штанах, куцедуший поэт газетная шлюха. Ты славишь, мёртвые головы проклятых святых, и продаешь талант ватаге кровопийц и душегубов. Крыть матом, им карать, клеймить, плевать во все живое и камнем припечатать простодушье баб с распятий. Что есть зло?

Зло все живое, что неприятно лишь тебе. Вот зло вселенское, вот лысое да пьяное с губами в крови и срамом любому глазу доступное. Веселитесь люди, гуляй народ, потеха в утехи, эй, остались ли те, кто баб в руках не держал? Пусть книги дешёвые горят огнем и обращаются в пепел, жизнь перезрела, и гиенам стало мало места под солнцем.

Заказы на правду, на ее поиск, толкование. Пустые страницы бытия, деяния наши ахинея и вздор, детство делают глупым, плодятся толпы дураков их вера рабство. Куцедушие норма в нем вечное время только вперед, и как можно думать, когда исчез мыслитель в современном человеке. Ребёнок мудрец не пришёл в мир, его уста песни повторяют, а не истины.

Столами же пошла веселым юзом ломка с бельмом мутным в глазу, сорвалась стервозная и ну копытами по рожам чумным бить. Беснуется тварь безобразная, изрыгая проклятия чёрные, плохо ей, тошно стало, нет почёта у именитых персон. Но те, кто пьян, видят дикие танцы, ритуальное действо одержимого существа, войдя в шатер, общая картина пира не меняется. Выпей со мной!

Желаешь отравы или холодной змеиной крови, зелье разлито наполнены кубки, тётка ломка уходит в канкана разнос. Веселое время вздорных застольных речей, с которыми мы соглашаемся, крепче смыкаясь в нерушимую цепь. Под черным небом, переменчивой звездою, ожить, воскреснуть, вкусить всю сладость пира жизни и после затеряться в днях страха навсегда.

Пир мой полон гостями, люди, звери, духи, стихии, все в одной крови измазаны, каждый раз, безоглядно окунаясь в эту вязкую дурман силищу. Мы пришли показать своё безрассудство пред вечностью. Расшибить лоб в кровь, упасть мордою в грязь, оставаясь при этом в белом и чистым. Странная обеленная жизнь, ее не испачкать словами, делами, грехами, идя ко дну, находишь путь.

Пир горой! Вот правда во всей красе и величии, а далее эхо подхватит, унося слова в дали невиданные. Поклоны низкие да льстивые слова, приятный лад заморской лжи. Рубаха хороша, красна, и виден в ней венец всего изысканного и утончённого, она подчёркивает величие и суть. Налейте не скупитесь, обозначьте вашу щедрость, снизойдите к милостям.

Лизоблюды слов много знают, а человека никогда не видят, в их понимании прислуживать дорога только вверх, но облачись в броню, и убоятся, символ власти примерь и они уже покорны. Прислуга правит услужливой толпой, целуют руки, после стопы, зад. Подхалимаж этичен, угодить, заискивать вот воспитанья эталон. Пей со мной, рассвет не близок, чтоб вырваться из круга назойливых гостей и их навязчивых услуг.

Бородатый фарисей в карты проиграл ученье, и кому? Свинье! Одержимой хитрым бесом, тишина стоит меж седовласых старцев, оробели перушим и слова молитвы мытаря слышны, где же ваша правда, старцы? Ждем ответов, что ж вы шепчетесь как мыши? Жизнь проходит во грехе и искушениях под праздник, думая о чреве, о душе пекусь молясь перед образами. Сыто пузо, храму хорошо, жертва вкусно пахнет, кто же в этой череде станет самым главным?

Эй, расторопный человек торопись не мешкай, чудо эликсира поднеси, пусть изопьют сполна, прошлое припомнят. Среди пьяных смелых не нашлось, чтоб свинью прогнать и талмуд вернуть. Веселятся, нет им дела, жрут и времени не помнят. Завтра поутру найдут, подотрут, допишут. Безразличное время в спину дышит, подгоняет стрелками разгулявшееся волшебство, и незнакомый человек подходит к твоему трону, жестокую фразу бросая в лицо. Ты есть зло! Уходи!

Ответь мне, куда идти, если отовсюду гонят? Иль ты храбрейший из добрейших, отворишь дверь собственного дома и впустишь волшебство неведомое, бездомное? Нет, ты боишься ночных гостей. Ты оградишься молчанием, по коровьи пережёвывая молитвы древние, засовы и замки гостеприимство твое.

Бог милостив, он дарит звезды и дороги длинною в жизнь, оставь печали и иди. А ты? не в твоей ли власти сделать малое, кров и хлеб? Бдительный ксенофоб преисполненный добрых начал. Печаль одна, мы разделили жизнь и храм, отлучили от себя веру, превратив ее в талмуд. Живем законами удобными для нас, которые в ходу, словно товар на рынке.

Но всё же, вдруг армия кровожадная постучится в дверь твою, и будут их тысячи голов, со шрамами и памятью о войнах жутких. Злые псы войны, кровь людская им еда, что сможешь предложить им, ты фарисей? Какое молчание обезоружит их?

Пьем кровь Христову, плоть его едим, дурман шаманских трав пахучих застит взор, пространство в дребезги время всмятку, калейдоскоп, вселенная во всю длину улыбки от уха и до уха. Каков размах веселья, искры, пламя, шум и гам. Приходящие гости расскажут новую быль диковинную, о королеве драконьей, что в шатре солнечном живёт на берегу вселенского океана скорби. Ждет она пилигрима странника, который разрушит оковы проклятия.

Повеяло дымом ватным. Что ко сну клонил и все увидели усталость свою старую, среди туч седых и крылья она имела птичьи, но только потрёпанные, истёртые. Что выпьешь со мной чарку горькую? Молчу истуканом. Ты, что ль, смерть? После спрошу. Так не по сердцу мне пить с тобой, не та компания. Не веселая ты. Ладно, будь гостьей, коль рано пожаловала, чего сторониться твоего соседства, угощайся хлебом солью, вином. Хозяева мы радушные не пугливые. Ешь, пей вволю, ведь пир этой ночью идёт, а утро всецело твое.

Долгая сказка полная зла и кровожадных героев. Ошалевшая от выпивки чума хохочет, пиная головы рыцарей галантного века, напыщенные болваны, закованные в сталь, ищут побед и сражений, на самом же деле грабят и пьют. Мошенники, плуты, бандиты, злодеи их светлые лики кочуют из романа в роман, золота горы, вино да трактирные девки, вот подвига смысл. Торжество справедливости – воровство и убийство, высшая цель – чад кутежа.

Пьем, чтоб звенела душа в хрустальных бокалах со старым вином. Кривые лица хохочут и смеются, топотливые неугомонные души дурачатся, скачут как блохи и песни голосисто поют. Шатры полны народом, кипит веселье, звенит посуда тосты, хохот, топот, шумит горою пир, поймав особенный кураж.

Помины прошлого, золотые дни под знамёнами славы, побед. Юность корявая, свойство памяти кормиться дрянью вымышленных историй, верить в красочные мифы. Великий обман, что зло смертно, приятная эйфория грядущей победы, ароматы триумфа в воздухе. Зловонные разлагающиеся трупы, усеявшие поле брани, уже сладкая дурманящая эйфория, которая заменяет творца, воспроизводя новую реальность от бога. Мертвецы, как медовые пряники, они благодарны во всем и смрада нет.

Режут слух тоскливые песни и боевые гимны, животные танцы рогатого племени бесконечное совокупление извивающихся змей, семя прорастает и крепнет протест. Бесстрашные дети поджигают высокую траву, в которой спят львы, их эйфория полна поэзии, она романтична. Огонь, львы, дети, бесформенные обгорелые трупы, лишенные конечностей копоть, пепел, солнце заходит жаркий день позади.

Волшебство или банальное опьянение, мир пропитан им насквозь, соверши чудо, заново почувствуй своё величие и крепость трона. Гляньте в небо, что нам тучи громадные, что нам молнии да гром? Пустое это! Опрокинуть сей замкнутый порядок, а после хаосом насладиться и лопнуть от переполнившей твоё нутро уверенности в завтрашнем дне. Дождь и гром, в этой буре молнии беспощадно жалят землю и восстают глиняные люди, они штурмуют рай детей серебряной луны.

Эй, мудрецы узрите, сколь пьяна чума, эта тетка целует в губы все, что встретит на пути. Чахнет мудрость ваша, в которой темных пятен больше чем метких слов. Чума съедает мир, гниение и язвы, вот нынче красота. Пир горой! Гори чума и обращайся в пепел!

Долгое полнолуние, затмившее солнечный день, мертвенная бледность остывающих пейзажей посеребренного мира. Безвкусный ветер скомканная пуста и чаша мутной луны в течении реки грехов и половодье грёз, где горечь слез молоко и мед далеких берегов в тумане. Священные рыла тотемных существ, грязные утробы проходных дворов, терзаемые души и змеи поют соловьиной трелью в этой пугающей черноте.

Страшные дни ужасные ночи, пахнущая сыростью барака жизнь. Путаются мысли, теряется дар речи, ты задыхаешься в сжатой пустоте от безвкусия искаженных злобою тронутых глупостью измазанных сажею лиц. Оправдана дикость, веселье умалишенных эталон. Пепел серыми хлопьями облагораживает грязные волосы, пей дитя революции и после будь опохмелен.

Жижа бурлит, пенятся нечистоты, это мелкие бесы гуляют, кутят. Вселенная обрюхачена, на последнем издохе, исторгает нелепую непотребность революции. Главное нам весело, мы свистом заражаем лёгкие и страха более не существует. Пепел уже покрывает выбеленные кости вымерших, свободных городов.

Новые гости приходят, оставляя следы на звёздном небе. Хмельные боги бросают в пламя старые костяшки, ворожат, предвидя свою скучную вечность и забытье. Девицы в коих молоко и кровь, от их прикрас, жизнь вскипает, пробуждая все в округе. Смеются звонко, в хороводы тянут и вот огонь, любовный жар, ты плавишься, как воск.

Удовольствия поглощают город любви бога, растут аппетиты, исчезают сны. Тень химеры затмевает солнце, томная, вязкая полутьма полна обещаний, секретов, дурманящих ароматов крохотных помещений наполненных доступными желаниями, отсутствием тревог и нищеты.

Гостей не становится меньше, несерьезная мысль наполняет стакан, после в равных пропорциях желчь, яд сомнений и водка, зубовный скрежет после оскал. Бастардон в доспехах испачканных кровью овечьею мой верный вассал, выпей со мною до дна! Судьбы мира в гонке за собачьим хвостом, время пыльное облако.

Славно, ведь славно, когда мечты и идеалы, из грязи вышедши, пляшут в очищающем пламени, становясь несбыточными, дорогими надеждами, которые не для твоих грязных рук созданы. Порождённое на твоих глазах линчует породившего, нарекая это преступление законом природы, ещё полную чашу горя испить и все станут похожи на божества огня, готовые к очищению.

Время пыль. Время пустота ставшая лабиринтом там теряются и гаснут звезды, там льётся кровь с оттенком лжи и боль глупа. Грезы, божественные иллюзорные напитки, ты теряешь ориентиры связующие нити, бредешь слепо, свистом зовя поводыря.

Бастардон щурит глаз, вымеряя порцию разливаемого зелья. Что волшебник, изопьем эту чашу горькую? Близится утро. Грядет рассвет в пылающих пожарах, клубится чёрный дым, фигурки живые полыхают разноцветными огнями, выгорая дотла. Печальное серое небо, капли густеющие слепого дождя, над головою моею повисла мрачная радуга. Я чувствую стену за ней тошнота.

Гаснет безудержное веселье и рвота заполняет нутро. Пресыщение поглощает мертвецки пьяную душу, вот великий волшебник бесславно камнем идёт ко дну. Фейерверк украсит рассвет, он вспыхнет и запылает солнце. Мир оживает, мир просыпается, спешит увидеть пир горой, украсить плаху свежими цветами. Смерть глаза бесцветные, холод склепа, земля и грязь примут тебя в любом случае.

Под марафетом и ангела крылами волшебник иссяк на чудеса, остались тошнота и боль, извечные подруги. Утро грядёт, туман съедает тлеющие угли, молочный пар и горький дым. Ты остался один насвистываешь сиплую мелодию дыхания.

Лучи солнца, что мы всячески поносили бранью, развенчают весь на придуманный миф. Соорудив на лысой горе лобное место, где не столы полны изобилия, а закон и суд. Там колода дубовая и палач в алом плаще, ветер скулит жалобно псом дворовым. Ждут тебя люди, на праздник пришли.

Подымут, окатят ключевою водой, люди жестокие коих прорва, их жизнь оправдана творимым злом, засучили рукава, поджидают. Гляну пустыми глазами на серые камни и далеко за поля с тёмными лесами, где-то есть горы высокие, высокие и в ветхих избушках матери поют колыбельные детям. Это не слезы просто вода, не смотрите добрые люди. На губах застыли капли крови моей, ещё жив улыбаюсь.

Стих бред праздника в кристаллах холодного утра, красная плаха, грязные волосы да рубаха расписная с поблекшим золотом. Останется вытянуть шею в грубые руки знающие своё дело, минута, где ветер скажет. Прощай волшебник до встречи на том берегу, улетит навсегда, хлопнув дверью. Сбросьте занавес в давящей рассудок тишине. Палачу ботинки.

Свистел, со свистом голова слетела с плеч долой, всё стихло, может навсегда. Как в самом начале истоков, возникают вопросы. Новые видения расползаются по разным сторонам света, только душа злобным цербером охраняет моё бесцельное присутствие, и рад бы прогнать прочь, да нем как рыба. Вижу догорающие огни утихшего пира, пепел кружит, исчезая в молоке тумана, не могу ничего понять, неужели неделимая смерть?

Я умер, просто сдался, не выдержал и замер, как кукла тряпичная с лоскутком алым взамест сердца. Никто не вспомнил обо мне, никто не помянул волшебника словцом лихим и заколотили моё сквернословие в гроб, что по копейкам внаём сдаётся. Были люди в масках знакомых, они легко могли сменить горе на радость, наговорить с три короба.

Я кукла тряпичная, намертво скобами стальными пригвождённая к карусели, что витки совершает во времени, по мне кровь сонная стекает из дыр рваных. Вот небо вращается в глазах, кружится листьями осенними и в траурной тишине одиночества слышится беззаботная музыка карнавалов сокрытых в шарманке бродяги.

Я умер, гниёт тряпичное нутро, глаза пуговки тускнеют, теряя перламутровый цвет, уже не кукла, уже не ворох истлевших тряпок, уже не горсть пепла на бескровном челе, уже нет меня, уже бессмертие. Завтра, там далеко, где окажусь, не позабыть бы мне гитару семиструнную сыграв душевный Машкин блюз.

9 ПОСВЯЩЕНИЕ.

Погашен свет, кончилась музыка, и толстая тетка пропела молитву, впереди ждет лодка и тоннель ожидания. Машка, Машка, где любовь ты потеряла? Приуныла в вечных девках засидевшись, отцвела твоя весна. Слезы катятся, что дождь осенний, не грусти, на том берегу ты все забудешь, нет печалей и радостей с легкостью ангела, можешь дальше идти.

Когда в человеке уже не остается края, когда лишь горизонт и ты с душой своею течешь за его границы, стирая все линии. Когда все отреклись от тебя оставив в темном и сыром подвале псевдо бытия, доедать филе ангела. Вспомни, что ты хотел сказать и как это выпили, задушив водкой, как схватив фортуну, понял, что это девка в белом трико довольно визгливая.

Ты остановился и опустил руки больше нечего сеять, более нечего делать. Казалось, что все по нулям и жизнь твоя просто кишка в шлаках. Ответы, советы, разговоры пусты, где та единственная дверь, за которой заканчивается отчаяние? Люди выбирают берега и уходят, многие обыкновенно плывут по течению и не тонут, просто утром родись творцом, созидателем. Смерть придет, не будь в ее глазах обыкновенной тлей.