Миром правит Б… [Павел Сергеевич Почикаев] (fb2) читать онлайн

Павел Почикаев Миром правит Б…

Государственный аппарат – машина очень сложная, инертная. Её не получится вывести из строя вот так просто, по щелчку. Если возмущение будет слабым она просто отмахнётся от него, если же раздражитель станет ей досаждать и предпринимать всё новые и новые шаги, то она размажет его. Переломает, унизит, забросит в дебри, просто забудет и продолжит своё планомерное движение по проторенной дороге из распростёршейся толпы, жаждущей быть руководимой.

Думать, что количество перейдёт в качество, думать, что в один прекрасный день большая часть населения внезапно осознает ничтожность своего существования и захочет этому воспротивиться – пустые вымыслы. Бог не вылезет из машины и не даст нам непобедимую армию, власть сама не пожрёт себя и не предложит сложить с себя полномочия. Стоит всегда исходить из того, что нас скорее расстреляют, чем предложат помощь. Но даже в таком состоянии остаётся возможность всё же предотвратить тиранию. Затормозить инертную машину и вдохнуть в неё новую жизнь. Да, на это потребуется время, уйдут года на подготовку, но в конечном итоге дело будет стоить свеч!

И итогом нашего долгого противостояния станет то, что враги сами откроют перед нами двери своих крепостей! Итогом станет то, что мы сможем наконец расправить плечи и выйти из сырого подполья, взойти из земли как заждавшиеся своего часа цветы и расцвести на перегное старого строя!

***

Он посмотрел на часы. До назначенного времени было ещё больше двух часов, пока что его действия ни на минуту не отходили от установленного плана. От мысли, что по истечении этих самых двух часов мир может коренным образом измениться, его всякий раз пробирала дрожь. Несмотря на то, что именно это и ставилось конечной целью, что этой идеей он жил на протяжении нескольких лет и всеми силами старался приблизить важнейший поворот в новой истории, теперь с каждым поворотом минутной стрелки он чувствовал зарождающийся где-то в глубине живота зуд, словно среди кишок внезапно появлялась пустота и затягивала в себя внутренности.

Нет времени отвлекаться на подобные глупости! Только не сейчас! Он готовил себя к большой роли, и вскоре настанет момент, когда занавес разойдётся, и ему придётся выступить на сцену, величиной со всю страну. Параллельно с ним десятки и даже сотни людей следовали самыми разнообразными маршрутами. Многие из них уже занимали приготовленные позиции; другие только выходили из своих квартир, хмуро посмотрев на жену и рассеянно обняв детей. Гигантская машина свободного движения приходила в боевое состояние.

Миколе Опадос оторвался от мыслей и снова погрузился в шествующую толпу. Даже ему, стоящему на вершине и практически возглавляющему сопротивление, не было доподлинно известно, сколько именно человек участвуют в восстании. Не исключено, что в вагоне метро по соседству с ним стояли такие же, как и он, борцы за свободу, которым было известно, что в скором времени асфальт потемнеет от крови. А может быть, вот тот сидящий мужчина с густыми бровями и седой шевелюрой прячет под пальто обрез? Иначе с чего ему так сильно прижимать правую руку к груди? Конечно, может быть, он и болен или страдает сердцем, но в такой день как этот не следует исключать и вероятность того, что под полой пальто мужчина скрывает оружие, готовое в любой момент освободиться и обрушиться на головы тиранов.

На следующей остановке седой мужчина вышел и мгновенно затерялся в толпе курток и пиджаков. Было ли это частью плана или человек в пальто пребывал в абсолютном неведенье относительно грядущих перемен, это никоим образом не касалось Миколе. Наступивший день был заранее расписан во всех подробностях, все варианты были оговорены, а мелочи учтены.

Ещё через три станции Миколе продрался к выходу и покинул вагон. Он пересёк платформу, взобрался по широкой лестнице, попал в тоннель и по нему выбрался на поверхность. Предстояло квартал отшагать ногами, потом сесть на автобус и добраться до Парка Благополучия. Денёк был непривычно тёплым и жизнерадостным для начала весны, он немного потел в бронежилете и старался как можно реже посматривать на часы. Не нужно было лишний раз себя накручивать.

Пять лет назад ему открылась истина, он признал то, о чём раньше мог только догадываться. Он открыл для себя второе дыхание, он обрёл единомышленников, которые видели мир, таким же, как и он: лживым, дурно пахнущим местом игр бюрократов и недалёких олигархов. В те времена и помыслить об открытом сопротивлении было невозможно, но никто и не собирался, сломя голову, мчаться на баррикады и штурмовать их. Умные люди поднимали головы и смотрели в будущее. Может быть уже тогда они предвидели надвигающуюся на головы властьдержащих подпольную лавину?

Часы на его руке, да и вообще любые часы на планете продолжали отсчитывать минуты. Опадоса ждала всего одна пересадка, а значит, что до штурма оставалось немногим больше сорока минут.

С фонарных столбов, с обшарпанных боков потрёпанных зданий и даже из мусорных баков на него указывал огромным, похожим на толстую сосиску пальцем гладковыбритый и втиснутый в невероятно узкий китель капрал Польза. Это бесцветное, высосанное из пальца бесталанного художника лицо олицетворяло собой весь безрадостный мир. Бумажный капрал представлял собой идеал нации, весь его вид служил Общему Делу.

Миколе ненавидел эти краски, прикрывающие подлинную грязь. Нарисованные глаза капрала следили за ним на протяжении всего маршрута.

Дожидаясь автобуса, он старался пристально вглядываться в начищенные витрины газетного ларька. Осторожность никогда не бывала излишней. Делая вид, что разглядывает последние выпуски модных журналов (мода тоже была строго узаконена), на деле он сканировал улицу за своей спиной и тщательным образом высматривал возможный хвост. Эти засевшие в кабинетах и разжиревшие от умственной работы скоты имели желание обезопасить свои драгоценные зады, а потому в больших масштабах и промышляли контрреволюционной деятельностью. Чувствовали, гниды, что сгущаются тучи над ними, чувствовали, как земля под ними начинает дрожать, всё предвидели, вот только не знали, с какой стороны на них нападут.

Последние несколько месяцев улицы, магазины, вокзалы так и кишели липовыми агитаторами и засланцами, которые разнюхивали и совали свои глупые рожи во всё подряд. Без разбора они хватали показавшихся им подозрительных людей и в особом месте допрашивали с пристрастием. Иногда угадывали, в иной раз им попадался обычный семьянин, возвращавшийся с работы и замешкавшийся в ненужном месте, обычно про него никто ничего не слышал. Верхние слои умело дирижировали фактами и скрывали правду тоннами бланков, горами макулатуры и другими способами бумагомарательства. Человек просто исчезал, моментально выпадал из истории, и странным образом упоминание о нём как бы стиралось.

Опадос знал об этом, был в курсе чудовищных злодеяний власти и скрежетал зубами всякий раз, когда ему приносили доклад о новых жертвах уличных чисток. С этим нужно было кончать! Среди населения пошёл процесс брожения, люди стали чаще оглядываться за спины и по возможности не появляться в тёмных переулках ночными часами; человеческая масса формировалась, сбивалась в плотную кучу, и где-то в её глубинах уже начинали задаваться правильные вопросы и меняться мнение относительно действий правительства. Люди в кое-то веки серьёзно стали задумываться насчёт того, не слишком ли много пыли им пускают в глаза ежедневно?

Очевидного хвоста не наблюдалось, но Опадосу сильно не понравился высокий блондин, слишком уж упорно стоявший на углу, где ветер задувал ему прямо в спину. Он не пытался закурить, не производил впечатление, будто поджидает кого-то, просто топтался на нескольких квадратных метрах и время от времени почёсывал щёку.

Миколе виду не подал, для убедительности он купил один журнал, пальцем провёл по гладкой рукоятке пистолета, спрятанного под плащом, и подумал, что в случае необходимости запишет ещё одного засланца на свой счёт.

Подкатил автобус, он забрался в него и проковылял в заднюю часть. Блондин остался на месте и стоял там до тех пор, пока медлительный автобус не скрылся за поворотом.

За двадцать минут до наступления одиннадцати он ступил на одну из сотни дорожек Парка Благополучия. Солнце приятно подталкивало его в спину, ноги поднимали небольшие облачка пыли, ветер беспрестанно постукивал голыми ветками. Было тихо. Парк ещё не успел сбросить с себя оковы зимнего сезона и лишь начинал пробуждаться от забвения: на газонах лежал грязный снег, к низу переходящий в лужи, от которых во все стороны разбегались ручьи; скамейки и фонари выглядели непривычно тускло; глупые голуби прогуливались в поисках зачерствелых корок. Из людей Опадосу встретилась разве что пожилая пара, прохаживающаяся под ручку с ненужным зонтиком над головой.

Нигде не наблюдалось охранников. В глухих аллеях не тарахтели дежурные мотоотделения. Занесённые сугробами огневые точки простаивали без пулемётов. Путь был свободен.

Все дорожки Парка Благополучия, как бы они не извивались и не перекручивались, сводились к одному месту, к которому и направлялся Миколе; асфальтовые, грунтовые, плиточные, все они как лучи или стрелы вели к центру парка. К центру нации. К Белой игле.

По сути, весь Парк Благополучия с его километровыми просторами являлся всего лишь преддверием Белой иглы – монументального сооружения, вертикально пронзающего землю и напоминающему осколок Луны. Именно здесь некогда находилась цитадель справедливости и нравственности, обратившаяся в обиталище канцелярщины и бумажных проволочек. Внутри этих белоснежных стен мудрые правители предыдущих эпох поднимали с колен народ и руководили его развитием, а ныне за их столами заседают полчища узколобых и свиноподобных политических дилетантов, разыгрывающие из себя святейших апостолов. Там, где когда-то было светило, теперь зияла дыра.

Не выходя на открытое пространство перед Иглой, Опадос разглядывал её величественную конструкцию, любовался плавностью линий, словно бы вылепленных неземными богами, пытался представить, какого же смотреть на город из-за белых стен. В таком состоянии он наблюдал Иглу в последний раз. В течении следующих нескольких часов ей придётся изменить внешний облик. Жаль, конечно, но это такая же жертва, как и перепутанный с членом подполья прохожий, замученный в застенке.

Семь минут… Пальцы расстёгивали плащ, а глаза взбирались всё выше и выше, туда, где в солнечных лучах переливалась верхушка Иглы. Именно там на самом последнем этаже, за всеми дверями восседал Главный и правил безобразием, творящимся на всех нижних этажах. Из его уст вытекали приказы, и его руки доверяли бумаге судьбы человечества. Если, где и стоило искать корень всех нынешних бед, то только на последнем этаже прекрасного здания с красивым названием.

Долгожданная минута начала свой обратный отсчёт, Опадос устроил свой плащ на ветке ближайшего дерева и по спирали стал приближаться к белому зданию. Как только он выступит на открытый и залитый асфальтом участок, за ним поднимутся и все остальные. Солнце отражалось от нескольких пистолетных рукояток и матовых наступательных гранат, по сторонам от него кусты тоже начали испускать подобных солнечных зайчиков. По воздуху доносилось едва уловимое вертолётное жужжание.

Массивные часы, установленные против главного входа в Иглу, принялись отбивать одиннадцать часов пополудни, а потом взорвались одновременно с последним ударом.

***

И был шум, от которого болели барабанные перепонки, и пули, рассекающие воздух, стрекотали по всем направлениям, и сражённые внезапным огнём караульные находили последнее земное прибежище на чёрном, сыром асфальте.

Со всех сторон к Игле стремились вооружённые люди, из-за их спин вылетали снаряды и разрывались, встречая на своём пути белые стены, а навстречу им изумлённые, ошарашенные и неуверенные выходили люди в серой форме и недоверчиво глядели на появляющиеся под ногами воронки; некоторые из них успевали сообразить, те бросались назад под укрытие стен и высовывали наружу автоматные стволы, другие и этого не успевали – их размазывало по асфальту или прошивало сразу целое облако осколков.

Опадос мчался к главному входу, всего пару секунд назад на месте зияющей пробоины находилась лестница с широкими перилами. Меткий выстрел разметал парадное крыльцо, вдавил массивные двери вовнутрь, прихватив с собой и нескольких серых защитников.

Патроны в пистолете давно закончились, Миколе сорвал с пояса две гранаты и, почти не целясь, запустил ими. Одна упала прямо под ноги молодому сержанту, который в следующую же секунду их и лишился. Миколе подхватил валяющийся автомат и хлестанул очередь прямо с бедра. Вроде кто-то вскрикнул, однако в царящей какофонии, когда вопили со всех сторон, трудно было утверждать с уверенностью.

Пуля ввинтилась в землю прямо перед ним, заставив его покачнуться и завалиться в сторону. Асфальт на том месте, где он только что стоял, вспыхнул гейзерами маленьких камушков, если бы не падение, его бы непременно зацепило бы очередью. Совсем недалеко от него грянул мощный взрыв, ударивший по лёгким и глазам. Сознание немного поплыло, но полученную передышку он провёл с пользой – успел перезарядить автомат.

Бело-чёрная плитка, которой был выложен пол холла, обратилась в пыль. Повсеместно неопрятными кучами лежали так ничего не понявшие солдаты, один негромко стонал в дальнем углу, из его рта обильно стекала кровь, предвещая скорую кончину. На лестнице шла бойня, с верхнего пролёта на растрескавшуюся плитку рухнуло тело, оно несколько раз ударилось о перила и железные ступени, отчего пришло в совершенную негодность, невозможно стало определить, за кого прежде сражался боец.

Опадос остановился возле ящика с патронами и принялся распихивать по карманам магазины, на место истраченных гранат он приладил новые. Прямо над головой грохнуло, обдало жаром, а потом с ликующими криками сопротивленцы продавили солдат и пробились на второй этаж.

Выкрикивая боевые кличи, Опадос влился в ряды гремящей по ступеням армии и добавил к общему хору ещё и свой автомат. На стене за стеклянной рамочкой висел вечный и вездесущий капрал Польза, Опадос широким ударом разгромил стекло, сорвал ненавистное лицо и бросил под ноги.

Так началось восхождение на самый верх. Так под градом пуль, оскальзываясь на кровавых ступеньках, возжелавшие свободы перешагивали через раненых товарищей, с каждым шагом приближая себя к заветной цели.

А наверх тянулась бесконечная лестница, дойти до конца которой нужно было обязательно; тяжелыми сапогами они отбрасывали вниз каждый новый этаж и тут же приступали к покорению следующего. Сопротивленцы двигались наверх, и принимали на себя свинцовый дождь, медленно проседали под ним, но всё равно продолжали неуклонно подниматься. Иногда в их ряды залетала граната, и тогда в человеческом потоке образовывалась брешь, которая практически моментально затягивалась новыми бойцами. Они наступали на руки, на животы, на лица своих товарищей, и это не мешало им отталкиваться от ступеней и приближать себя к верхнему этажу.

Опадоса зацепило в руку, да и нога стала плохо слушаться из-за попавших в неё осколков, но это ничего не меняло. До тех пор, пока он сможет двигаться, пока в нём ещё будут силы, чтобы поднимать автомат и целиться в серых солдат, он будет сражаться. Он будет сражаться сейчас и в будущем, если ему представится такая возможность, а всё, потому что в прошлом его равняли с мусором, старались выстроить из него потребного для нации гражданина, силились превратить в удобоваримый продукт, который можно без конца пичкать дрянью и теленовостями. Миколе хотя бы раз в жизни хотел почувствовать себя по-настоящему живым.

И поэтому автомат в его руках не знал покоя, поэтому его рука не уставала сменять магазины, а пульсирующие от боли ноги проявляли завидную стойкость.

В пылу сражения он даже не обращал внимания на удивительную простоту, с которой им покорялась Белая игла. Конечно, так и должно было быть, не иначе, ведь они продумывали план несколько месяцев, а готовиться к его выполнению начали и того раньше. На их стороне была неожиданность и справедливость в конце-то концов! Они учли и распорядок внутренней службы Иглы: в одиннадцать часов производилась смена караула, а значит все стратегические пункты оказались бы в ослабленном положении.

Единой, могучей, сметающей волной они ворвались во вражескую территорию и первыми нанесли удары. Они, воодушевлённые идеей, и представить не могли, что их сокрушительный успех может основываться не только на сплочённости.

Этажи закончились вместе с солдатами. Внезапно подниматься стало некуда, и лестница, устланная человеческим ковром, перешла в горизонталь длинного коридора.

В конце коридора ждала дверь. Опадос жил ради этого момента, когда лишь несколько метров мягкого ковра будут разделять его от заветной двери. От самой главной двери в этой отсталой стране. От двери, за которой вершились людские судьбы, зачастую вовсе не пользу людей, за которой хранилась власть, превратившаяся всего лишь в рудимент тех эпох, когда она служила опорой и гордостью.

Уверенным жестом он отбросил в сторону автомат и достал из-за пояса пистолет. У него сохранилась ещё одна граната, но ей он бы только испортил впечатление от финального акта пятилетнего заговора. Последнюю точку лучше всего было ставить калибром 7,65 миллиметра.

Он неслышно подбирался к двери (естественно белого цвета), ворс пружинил под ногами, странное спокойствие завладело им, неожиданно он понял, что всё пройдёт гладко. Опадос был уверен, что Главному не удалось сбежать. Лифты не работали, через лестничную мясорубку ему было не прорваться, оставались только окна, но Миколе отчего-то знал, что человек в последнем кабинете не поступил бы таким образом. По пути наверх им попадалось несколько самострелов, предпочитавших свободное падение пуле, но Главный не мог принадлежать к такой мягкосердечной породе трусов.

Нет, он будет дожидаться их, он непременно решит посмотреть им в глаза, а может даже займёт огневую позицию и до последнего патрона будет отстреливаться. Мысль, что за дверью его поджидает смерть ничуть не пугала Опадоса, спину ему подпирали другие бойцы.

Он остановился перед дверью и с какой-то торжественной медлительностью поднёс к ней руку. Перед тем как толкнуть, он выдохнул и поднял пистолет. За его спиной передёрнулось несколько затворов.

По глазам резануло так, что на несколько секунд он потерял ориентировку. Ему казалось, что стены коридора и дверь белые, но на деле они оказались лишь тусклыми оттенками настоящего и ослепительного сияния. "Всё белым, белым, бело…" – всплыли в его голове слова давно забытого детского стишка. Никто в них не стрелял, сопротивленцы за его спиной испустили судорожный всхлип, сам Опадос вынужден был облокотиться на косяк и свободной рукой прикрыть глаза. Ему показалось, что за миг до ослепления он сумел различить внутреннее убранство кабинета, но это было бы форменным безумием. Нет, наверное, ему всё же показалось.

Постепенно сетчатка приспосабливалась к чересчур яркому освещению, и предметы начинали принимать реальные очертания. Просторный кабинет был залит солнечным светом, попадающим вовнутрь сквозь большие панорамные окна, но истинная причина яркости заключалась в другом. На столе, на стульях, на полках, да прямо на полу были разложены аккуратные стопки бумаги, отражавшие солнечные лучи, оттого и похожие на вспыхнувшие лампы.

Казалось, на самой вершине Иглы в самом главном кабинете находились точно такие же белые башни, в великом количестве разбросанные по полу. Ослепительные горы бумаги, заполненные смыслом и наделённые властью.

Чем больше Опадос разглядывал кабинет, тем сильнее становилось чувство, будто бы на самом деле именно он является подлинным объектом изучения, неосязаемые пальцы перебирали страницы его содержания и переносили на бумагу заключения. Его описывали, изучали, бесстыдно рассматривали сквозь увеличительное стекло, Миколе потерялся. Он не знал, чего ожидает за дверью последнего этажа, но такое ни коим образом не вписывалось в его предположения. Откуда здесь бумага? Где Главный? Какой в этом, чёрт возьми, смысл?

Тишину и спокойствие нарушал только тихий шелест пера. Присмотревшись, Опадос сумел различить в море белого цвета человека, со всех сторон окружённого бумагами, если это и был хозяин Главного кабинета, то выглядел он как минимум не солидно, а как максимум совершенно неуместно на роли главенствующего лица.

Трудно было определить его возраст, кожа на лице собиралась крупными морщинами, которые каскадами спускались по щекам и шее. Кривые пальцы сжимали дрожащее перо, но даже в таком простом действии Опадос наблюдал бросающуюся в глаза несвойственность, вот только никак не мог её уловить, как будто писарь пытался есть суп обратной стороной ложки. Что же в его движениях казалось отталкивающим?

Листок из-под руки старца вдруг сам по себе поднялся в воздух, немного повисел, а потом аккуратно уголок к уголку спланировал на одну из стопок. На его место тут же приземлился другой, и хозяин кабинета (а кем он ещё мог быть?) продолжил записи. Опадос наконец-таки понял, или подумал, что понял, что именно привлекло его внимание. Хорошенько приглядевшись, можно было заметить, что не рука старика выводит слова на бумаге, а напротив сама бумага кривляется и дёргается, заставляя длинное перо оставлять чернильные следы.

– Вы, скорее всего, не совсем это ожидали увидеть? – Внезапно заговорил старик, листок на столе продолжал извиваться относительно его руки. – Вы представляли меня немного иначе, хотя, по правде сказать, я не являюсь Главным и кабинет этот, собственно, не мой. Я скорее секретарь и обязанности мои довольно скудны. – Он слегка поднял кисть, давая возможность улететь исписанному листу. – Думаю, для вас это будет ударом, но вы не обратили внимание, с какой лёгкостью вам удалось проникнуть на верхний этаж Главного здания? Да и на саму территорию Парка? Знаю, вы ещё не отошли от схватки, в вас играет адреналин, но всё же не показался ли вам путь наверх слишком уж простым?

Речь старика лишила Опадоса последней опоры. Что значит простым? Сколько ребят полегло там на лестнице? Сколько из них вообще не сумели пробиться внутрь?

– Признаюсь, я был против такого развития событий, но наши правители настояли на этом. Они подумали, что вы станете наглядным примером. Это они практически распахнули перед вами двери, которые вы весьма невежливо взорвали. Они сделали так, что в Игле осталось всего десять процентов личного состава всего гарнизона. У них-то и оружие не у всех было.

– Они? Правители? Какие ещё правители? – Опадос оглядывался по сторонам, пытаясь отыскать таинственных правителей, распахнувших перед ним двери своей твердыни и решивших сделать его наглядным примером.

Человек в кресле изумлённо вытянул шею, отчего по бумаге прошла длинная неровная черта.

– Так вы до сих пор ничего не поняли?

Опадос беспомощно опустил взгляд и заметил в своей руке пистолет. Зачем-то он же взял его в руку? Когда он приближался к белой двери, мысли его были прямы и просты, не было ничего легче, чем поставить последнюю точку в государственном перевороте. Но этот старик, несущий ахинею, не может же он и вправду быть Главным? Пристрелить его не такая трудная задача, но отчего-то у Миколе вдруг возникло предчувствие затянувшейся шутки, ему казалось, что он является героем непонятной и противоестественной комедии, и зал вот-вот готов разразиться громким хохотом, вот только он сам до сих пор не мог осознать соль шутки.

В спину его толкали, пришлось отодвинуться в сторону, дабы и другие сопротивленцы могли собственными глазами поглядеть на легендарный последний кабинет. И не найти в нём ничего интересного.

– Не понял чего? – Атмосфера розыгрыша стала ещё более острой. – Кто вы такой и откуда здесь взялись? Где Главный? – Спокойствие старика ещё больше выводило его из равновесия, он начал вспоминать, зачем принёс с собой пистолет.

– Как где? Он прямо перед вами. – Писарь на секунду поднял перо и оглядел кабинет.

Ну всё, это было уже слишком. Ствол взлетел на уровень лысеющей головы старика и замер.

– Хватит шуток. Я пришёл сюда, чтобы сбросить действующую власть, каким бы образом она не выглядела. Вы или ваши правители немедленно должны сложить полномочия, а вашу последующую судьбу решит суд общественности. С этой минуты я назначаю себя временным Главным, а вас немедленно отправят в тюрьму, где вы будете дожидаться вердикта.

В наступившей тишине послышался шелест бумаги. Очередной листок плавно поднялся в воздух и проплыл до ближайшей стопки.

– Боюсь, что вынужден ответить отказом. – Старик властно поднял запачканную чернилами ладонь, пресекая попытку перебить его. – Ваши требования невыполнимы. Если вы всё-таки удосужитесь убрать свою пушку и присесть, я постараюсь кое-что прояснить вам. Так сказать, попробую рассказать вам и вашим товарищам картину устройства современного мира.

Удивительно, что люди, перепачканные кровью и с заряженными винтовками, неожиданно сжались. Минуту назад они громили и убивали во имя бога свободы, а теперь стояли, стеснительно озираясь и стараясь не смотреть на сморщенного писаря. Куда ушёл боевой запал? Почему они до сих пор не распяли на штыках этого старца вместе с его картиной современного мира? Бравые командосы смотрели в пол, как нашкодившие первогодки.

Писарь не обращал внимания на автоматы, кровь и суровые лица. Он лишь перехватил белое перо и занёс её над листом. Тот, подвижный неведомой силой, вновь стал описывать замысловатые фигуры.

– Как вам, скорее всего известно, римская цивилизация изжила сама себя и в конечном счёте пала. То же самое было с шумерами, вавилонянами и греками. Любая цивилизация после своего апогея неизбежно приближается к падению или, если угодно, к гибели. Такой же закон можно применить и ко всему человечеству в целом. Конечно, никто не отменяет великих достижений, настоящих открытий и прогрессивных скачков, но тем не менее общая концепция такова, что в истории наблюдается упадок. Да, сначала был переход в Железный век, да в девятнадцатом веке нас сильно волновала промышленная революция, да ещё через век человек наконец-то шагнул в пределы космоса… Но чем больше мы копались в атомах и иных материях, тем меньше отдачи получали. Всё больше людей начинали махать руками, "зачем что-то изобретать или выдумывать, если у меня всё и так есть?" И так на смену эпохе прогресса и стремления пришла эпоха колоссальной пассивности и лени.

Забудьте про Францию, Кубу и русских большевиков – это однодневки, которым и близко не стоять с последней революцией. Вижу, на ваших лицах изумление, вы пытаетесь вспомнить какие-нибудь революции, переплюнувшие самые известные? Не думаю, что вам это удастся, потому как она прошла совершенно незаметно для всех. Никто про неё знал, но тем не менее она свершилась от молчаливого согласия уставших от принятия решений людей. Смена произошла вот так. – Он щёлкнул пальцами. – И настала новая эпоха.

Он говорил, листы под его рукой сменялись, Опадос ничего не понимал.

– Всё больше и больше люди стали доверять бумаге. Они переносили на неё свои мысли, они делились с ней страшными тайнами, они выплёскивали эмоции. А потом это стало очень удобно. И главное, никто не был против.

Опадос собирался придвинуться к столу, очень хотелось увидеть, что за листы постоянно крутятся под рукой у писаря, но внезапно его плечи обхватили сильные руки. Он обернулся и увидел солдат, входящих в распахнутую белую дверь. Откуда они взялись? Они перебили всех. И почему он не слышал их шагов по лестнице?

Пока один серый китель держал его, второй быстро обшаривал карманы. У него забрали пистолет, отстегнули пояс с гранатами, вытащили оставшиеся обоймы. Кабинет уже ломился от серых солдат, на каждого мятежника приходилось трое гвардейцев, никто не сопротивлялся. Солдаты отбирали оружие, скручивали руки за спину и выводили бойцов из комнаты. Старик продолжал держать перо в одном положении.

Когда Опадоса подняли и уверенными толчками стали направлять в сторону двери, ему удалось изловчиться и оглянуться на старика. Он заметил, что теперь перед ним лежит листок с чёрной рамкой по краям. Вроде как по этому поводу стоило волноваться, но Миколе не как мог удержать в голове произошедшего.

Писарь перехватил его взгляд.

– Стоит ли говорить, товарищ революционер, что вашу последующую судьбу решит суд. А в данный момент вас отведут в тюрьму, где вы будете дожидаться вердикта. Хотя, учитывая тяжесть вашего преступления, я бы не сильно обнадёживался.

– Подождите! Я так и не понял! Ответьте! Кто… – Конец фразы прозвучал уже в коридоре. Ворс глушил удаляющиеся шаги.

Старик посмотрел на только что написанный приказ, улыбнулся самому себе. В конце концов его совесть была совершенно чиста, ведь не он же вынес и подписал приговор.

В последнем кабинете вновь послышался шелест бумаги и скрип пера.