Три рассказа о Мартине Нэгле [Владимир Анатольевич Моисеев] (fb2) читать онлайн

Рэймонд Ф. Джоунс Уровень шума _{Перевод на русский Б. Колтовой, Ю. Логинов}

1

Доктор Мартин Нэгл рассматривал потолок приемной Управления национальных исследований. Через десять минут он с уверенностью мог сказать, какой угол был прокрашен первым, откуда начинали красить потолок и сколько примерно времени ушло на работу.

Это было новое здание. Но видно было, что красили его небрежно. В общем качество работы в какой-то мере соответствовало общему положению вещей, подумал он с оттенком грусти.

Он посмотрел на ковер. Владелец ковровой фабрики, несомненно, руководствовался принципом: «Не выбрасывай второсортные вещи, их всегда можно продать правительству».

На изучение приемной ушло уже двадцать пять минут. Хватит. Жалко времени. Нэгл поднял портфель, взял плащ и направился к выходу. В дверях он почти столкнулся с человеком в сером костюме.

– Бэрк!

Лицо доктора Кеннета Бэрка озарилось улыбкой. Он хлопнул Мартина Нэгла по плечу.

– Что вы здесь делаете, Март?

– Я приглашен на какое-то совещание, но ребята в синей форме не пропускают меня. Я уже собрался возвращаться к себе, в Калифорнию. Никак не ожидал, что встречу вас здесь. А вы здесь зачем?

– Я работаю в Управлении национальных исследований и тоже приглашен на совещание. Меня послали разыскать вас. Все остальные уже собрались.

– Я видел весь парад отсюда. Дикстра из Массачусетского инженерно-технического, Коллинз из Гарварда и Мэллон из Калифорнийского технологического. Могучий отряд.

– Да. И все они ждут вас! Пойдем. Поговорим попозже.

– Ребята из бюро пропусков, кажется, сомневаются, можно ли мне доверять. Чтобы оформить допуск, потребуется, наверное, недель шесть. Я думал, что обо всем этом позаботятся… Передайте всем привет и скажите Кейзу, что, к сожалению, я не имею допуска к закрытой работе. Видимо, он этого не знал.

– Нет, постойте, это же в высшей степени глупо, – сказал Бэрк. – Вы должны быть на совещании. Присядьте, мы все уладим в пять минут!

Март снова опустился на стул. Он никогда не участвовал в работе над закрытыми проектами. Снятие отпечатков пальцев и копание в прошлом – это всегда вызывало у него отвращение. Пусть у других снимают отпечатки пальцев и копаются в прошлом. Он знал, что Бэрк взялся за безнадежное дело. Сколько людей томилось от безделья по полугоду, а то и по году, пока изучалась их биография.

Из комнаты агента ФБР доносились возбужденные голоса. Март уловил обрывки фраз, произнесенных громким баритоном Бэрка: «Абсолютно смехотворно-первоклассный физик… электрические поля… нам нужен этот человек».

А кроме агента ФБР, имелись еще представители армейской и военно-морской разведок. Вокруг совещания был воздвигнут прямо-таки фантастический тройной барьер. Еще одно доказательство стремления ревностных бюрократов скрыть тайны природы, которые лежат на виду у всего мира.

Через минуту из комнаты вышел Бэрк, раскрасневшийся и возмущенный.

– Оставайся на месте, Март, – сказал он с яростью в голосе. – Я пойду приведу Кейза, и мы выясним, кто, кроме охранников, имеет право сюда войти.

Бэрк вернулся через несколько минут. С ним были двое в военной форме – бригадный генерал и капитан военно-морского флота – и доктор Кейз, директор Управления национальных исследований. Март не был с ним лично знаком, но знал его как одного из талантливейших ученых. Кейз подошел с открытой, дружелюбной улыбкой и протянул руку.

– Прошу извинить, доктор Нэгл, за эту задержку. Я никак не думал, что вас остановят представители службы безопасности. Указания об оформлении допуска были даны задолго до совещания. Мы уладим все за несколько минут. Подождите, пожалуйста, здесь, пока я переговорю со всеми этими джентльменами…

Они закрыли дверь, ведущую в бюро пропусков, но Март не мог удержаться от того, чтобы не вслушиваться в долетавшие до него голоса. Он услышал, как один из офицеров службы безопасности произнес: «Вы сами требовали тройной проверки…», потом слова Кейза: «… тот человек, который, возможно, сумеет решить эту задачу…»

Март ехал на совещание неохотно. Жена возражала, а дети подняли грандиозный рев, так как его отъезд означал, что у него не будет отпуска летом. Надо было слушаться домашних. Когда человек оказывается втянутым в работу столь секретную, что она требует тройной охраны – армии, военно-морского флота и ФБР, – он прощается со свободой. Интересно, подумал Март, каким образом Кейз, автор фундаментальных работ по электромагнитным излучениям, позволил затянуть себя сюда. Неясно также, что делает здесь Кеннет Бэрк – один из виднейших психологов, специалист по методам обучения.

Наконец дверь открылась. Март встал. Выходившую из комнаты процессию возглавлял доктор Кейз. Лица у всех были еще более напряженные, чем раньше. Кейз взял Марта за руку:

– Все в порядке. Пропуск вам подготовят к концу рабочего дня. Пойдемте на совещание. Нас уже ждут.

Когда Март вошел в зал, у него невольно захватило дух. В зале была прямо-таки выставка раззолоченных мундиров всех родов войск. Он заметил несколько генерал-лейтенантов, вице-адмиралов и по меньшей мере одного представителя Объединенного комитета начальников штабов. И здесь же сидели виднейшие математики и физики.

Одну стену занимал киноэкран. В глубине зала был установлен шестнадцатимиллиметровый кинопроектор. На столе в дальнем углу зала, под брезентом, лежал какой-то предмет неправильной формы.

Кейз вышел вперед и откашлялся.

– Мы не будем представлять вас друг другу, джентльмены. Многие из вас уже знакомы по научным трудам и лично. Прошу иметь в виду: предмет этого совещания вы должны рассматривать как секрет, который необходимо охранять, не щадя жизни, если это понадобится.

Генералы сидели неподвижно, но ученые беспокойно заерзали на своих местах. Чисто военный подход!

Но сам Кейз не был ведь военным.

– Десять дней назад, – медленно начал Кейз, – к нам пришел молодой человек, изобретатель, который утверждал, что он совершил революцию в технике. Звали его Лоон Даннинг. Он был чрезвычайно высокого мнения о своих способностях и полагал, что все должны немедленно проникнуться уважением к его особе. Он самоуверенно заявил, что будет говорить только с директором Управления, и надоел всем в такой степени, что встал вопрос: принять его или вызвать полицию? Мне передали его просьбу, и в конце концов я принял его. Так вот. Он утверждал, что разрешил проблему создания антигравитационной машины.

Нэглу хотелось громко рассмеяться. И ради этой чепухи он отказался от летнего отпуска! Может быть, он вовремя успеет домой…

Он бросил взгляд на своих коллег. Дикстра наклонился вперед и потирал лоб, чтобы скрыть усмешку. Ли и Норкросс обменялись снисходительными улыбками. Бэрк, заметил Март, был единственным ученым, который не шелохнулся и не улыбнулся. Но ведь Бэрк был только психологом.

– Я вижу, что некоторым джентльменам смешно, – продолжал Кейз. – Мне тоже было смешно. Но сумасшедшего надо было выслушать до конца или приказать вышвырнуть его. Я решил выслушать. Я попытался навести его на разговор о теории, на которой основывалось действие его аппарата, но он отказался говорить на эту тему. Он заявил, что разговор об этом может состояться лишь после демонстрации изобретения. Вторая половина дня в субботу была у меня свободной, и я согласился посмотреть его аппарат в действии. Даннинг потребовал пригласить военных представителей и подготовить киноаппараты и магнитофон. Дав уже одно обещание, я пошел и на это, и пригласил на демонстрацию изобретения кое-кого из тех, кто находится сейчас здесь. Он не хотел огласки, и мы договорились встретиться на небольшом аэродроме Дуврского клуба. Это было ровно неделю назад. Он продемонстрировал свой аппарат.

Я сам помог ему надеть на плечи небольшой ранец. Он весил килограммов шестнадцать-восемнадцать. На нем не было ни пропеллеров, ни сопел, и он не был соединен ни с какими внешними источниками энергии. Я почувствовал, что попал в исключительно глупое положение, пригласив военных на это пустое представление.

Мы стояли вокруг него кольцом. Изобретатель снисходительно улыбнулся нам и что-то повернул у себя на поясе.

В то же мгновение он начал подниматься в воздух, плавно ускоряя подъем. Мы разбежались в стороны, чтобы следить за ним. На высоте примерно в сто пятьдесят метров он остановился и несколько мгновений неподвижно висел в воздухе. Затем опустился на землю.

Кейз сделал паузу.

– Наверное, некоторые считают нас, видевших это своими глазами, жертвами галлюцинации или отпетыми лгунами. К счастью, Даннинг настоял на том, чтобы демонстрация аппарата была снята на кинопленку.

Он сделал знак своим ассистентам. Зал затемнили, зажужжал проектор. Март наклонился вперед, стиснув ручки кресла.

На экране появилась группа людей, стоявших вокруг изобретателя. Даннингу было лет двадцать восемь – тридцать. Март с первого взгляда узнал его по описанию Кейза – развязный молодой человек, знающий, что он наделен способностями, и считающий, что все должны усвоить это как можно быстрее. Марту был знаком этот сорт людей. Они встречаются на последних курсах любого технического колледжа США.

Он видел, как люди попятились назад от Даннинга. На экране появилось четкое изображение изобретателя со странным ранцем на спине. Мгновение – и он устремился вверх.

Март смотрел не отрываясь. Он попытался было уловить какие-нибудь признаки излучения, идущего из ранца. Ему пришлось напомнить себе, что искать их глупо. Никакой реактивный двигатель не мог, конечно, так работать.

Но антигравитация!.. Март почувствовал, как по спине пробежал холодок.

Подъем прекратился. Затем Даннинг медленно опустился в середину круга.

Экран потух. В комнате зажегся свет. Март вздрогнул, как бы стряхивая с себя оцепенение.

– В этот момент мы прекратили съемку, – сказал Кейз. – Даннинг стал разговорчивее и в какой-то степени коснулся теоретических основ своего аппарата. Мы записали его сообщение на магнитофон, который был доставлен по его настоянию. К сожалению, запись настолько плоха из-за сильных шумовых помех и искажений, что ее почти невозможно разобрать. Вы прослушаете ее несколько позже. После обсуждения Даннинг согласился продемонстрировать еще одно качество своего изобретения, показать управляемый горизонтальный полет. Фильм об этом мы сейчас покажем.

Кейз выключил свет. На экране вновь появилась та же группа людей. Даннинг поднялся в воздух по довольно крутой траектории, а полетел горизонтально. Он, казалось, находился примерно на высоте крыши ангара, который был виден в глубине кадра. Примерно метров тридцать Даннинг летел медленно, затем увеличил скорость. Это было похоже на полет ведьмы верхом на помеле.

Внезапно экран озарился светом. Из ранца на спине Даннинга вырвался клуб огня. На какой-то жуткий момент он, казалось, застыл в воздухе, а затем камнем рухнул вниз. Кинокамера потеряла его на мгновение, но полностью запечатлела момент удара тела о летное поле. Во время падения Даннинг перевернулся, и ранец оказался под ним, когда он врезался в землю. Его тело подскочило несколько раз, перевернулось и замерло. Кейз подошел к выключателю и дал знак поднять шторы. Кто-то встал, чтобы выполнить его просьбу. Остальные сидели неподвижно. Казалось, время прекратило свое течение.

– Таково положение дел, джентльмены, – тихо сказал Кейз. – Теперь вы понимаете, почему вы сегодня здесь. Даннинг открыл антигравитацию. В этом мы абсолютно уверены. И Даннинг мертв.

Он поднял угол брезента, которым был накрыт стол, стоявший у стены.

– То, что осталось от аппарата, находится тут. Для нас это всего лишь обгоревшие и окровавленные обломки. Под вашим наблюдением они будут тщательно сфотографированы и разобраны.

Кейз опустил брезент и вернулся на прежнее место.

– Мы немедленно отправились в дом Даннинга с группой исследователей из Управления национальных исследований и представителями служб безопасности. Совершенно очевидная психическая болезнь Даннинга проявилась в полном отсутствии каких-либо записей. Он, видимо, жил в постоянном страхе, что его изобретение могут похитить. Он располагал превосходной лабораторией. Откуда он брал деньги, мы пока не знаем. У Даннинга была собрана также удивительная библиотека – удивительная в том смысле, что она включала в себя не только научную литературу, но также книги почти по всем оккультным наукам. Это тоже остается загадкой.

Мы навели справки о его прошлом. Похоже, что ему было трудно остановить свой выбор на каком-то одном учебном заведении, и он учился по меньшей мере в четырех колледжах. Его учебная программа была такой же разнообразной, как и его библиотека. Он изучал электротехнику, историю религии и современную астрономию, латынь, теорию групп, общую семантику и сравнительную анатомию.

Нам удалось разыскать около двадцати знавших его преподавателей и студентов. Все они считают его параноиком. У него совершенно не было друзей. Если он и изложил кому-нибудь свою теорию, то мы об этом не знаем.

Словом, высказывания изобретателя антигравитационного двигателя сохранила для нас только эта скверная магнитофонная лента.

Комната немедленно наполнилась какофонией звуков – ревом двигателей взлетающих самолетов, повседневным шумом аэродрома. Сквозь этот шум с трудом пробивался голос погибшего – тонкий, довольно пронзительный, снисходительный и деланно-терпеливый.

Март напряженно вслушивался в этот свист и рев, чтобы понять смысл долетавших до него обрывков фраз. Он встретился взглядом с Бэрком и увидел, что тот отчаялся уловить хоть что-нибудь в этом шуме. Кейз дал знак ассистенту.

– Я вижу, вы теряете терпение. Пожалуй, нет смысла прослушивать эту запись на нашем совещании. Каждый из вас получит копию. Запись заслуживает того, чтобы ее изучить. Насколько нам известно, это единственный имеющийся в нашем распоряжении ключ к открытию Даннинга.

Март нетерпеливо поднял руку.

– Доктор Кейз, вы и другие, те, кто присутствовал на демонстрации, сами принимали участие в беседе. Не можете ли вы рассказать нам больше, чем записано на ленте?

Кейз улыбнулся с оттенком горечи.

– Если бы, доктор Нэгл… К несчастью, в то время нам казалось, что смысловые помехи в объяснении Даннинга были столь же велики, как и технический шум в магнитофонной записи. Однако все, что нам удалось запомнить, мы внесли в протокол. Его копии вам также будут розданы. Есть еще какие-нибудь вопросы?

Вопросы, наверно, были, но сообщение Кейза, казалось, лишило присутствующих дара речи.

Кейз сделал шаг вперед.

– Я не думаю, чтобы кто-нибудь из вас недооценивал теперь серьезность этой проблемы. Нам теперь ясно, что преодолеть притяжение можно – можно оторваться от Земли и полететь к звездам. Мы знаем, что если молодой американец это сумел сделать, то какой-нибудь молодой русский тоже сможет раскрыть тайну антигравитации. Мы должны воссоздать машину Даннинга. В вашем распоряжении все наличные средства и возможности Управления национальных исследований. Вам, разумеется, будет предоставлен доступ к лаборатории и библиотеке Даннинга и к обломкам его аппарата. Вас пригласили сюда потому, что вы больше других подходите для этой работы. Вы справитесь с вей.

2

Мартин Нэгл и Кеннет Бэрк вышли вместе. Они задержались в зале для того, чтобы обменяться короткими вежливыми приветствиями с коллегами-физиками, которых не видели довольно длительное время. Но Нэгл спешил уйти. Надо было избавиться от странного оцепенения, от ощущения, будто тебя долго били по голове подушкой.

Выйдя из здания, он остановился и, засунув руки в карманы, уставился вдаль. Ему все еще мерещился человек, подымающийся вертикально вверх – парящий в небе, падающий камнем вниз.

Он резко повернулся к Бэрку.

– Психологический аспект изобретения… вы поэтому участвуете в проекте, Бэрк?

Его попутчик кивнул головой.

– Кейз пригласил меня, когда захотел расследовать прошлое Даннинга.

– Вы же знаете, что эта машина не может существовать! – сказал Март. – В нашей науке нет теории, которая позволила бы объяснить это, не говоря уже о том, чтобы воспроизвести ее.

– Не может? Что вы имеете в виду?

– Я хочу сказать, что мне придется… всем нам придется вернуться вспять, бог знает как далеко – на двадцать, лет учения, на пятьсот лет развития науки… Где мы сбились с дороги? Почему на правильный путь вышел полусумасшедший?

– Он был странным человеком, – задумчиво сказал Бэрк. – Астрология, мистика, левитация. В его рассуждениях, записанных на аэродроме, немало говорится о левитации. Это ведь не так уж далеко от антигравитации, а?

Март сердито хмыкнул.

– Я не удивлюсь, если услышу, что первый успешный полет он совершил верхом на помеле.

– Ну, есть немало сказок о помеле, коврах-самолетах и тому подобных вещах. Поневоле задумаешься, откуда все это пошло.

После вечернего совещания, которое в основном было посвящено изучению остатков аппарата, Мартин вернулся в отель. Он все еще не мог оправиться от потрясения.

Разобраться в сплющенных и скомканных деталях было невозможно. Но при взгляде на обломки того, что недавно было воплощением несбыточной мечты, возникало какое-то необъяснимое чувство. Март чувствовал страстное желание потрогать эту нелепую груду, превратить ее усилием мысли в аппарат, которым ода когда-то была. Словно веры в возможность этого было достаточно для осуществления его желания.

А нет ли тут доли истины? – подумал он. Даннинг верил, что это можно сделать и сделал.

И все-таки надо помнить, что есть вещи неосуществимые.

Вечный двигатель.

Философский камень.

Антигравитация.

Весь опыт борьбы человечества за власть над природой говорил, что все это неосуществимо. Надо устанавливать себе какие-то пределы. Нужно признать, что у твоих возможностей есть граница, иначе можно потратить всю жизнь, пытаясь открыть секрет, как стать невидимкой или беспрепятственно пройти через кирпичную стену.

Или создать ковер-самолет.

Он встал и подошел к окну. Им владело все нарастающее чувство растерянности. И сейчас он понял, что скрывалось за этим чувством. Где же граница? Ее надо очертить. Он был уверен в этом.

Однажды эту границу уже очертили, и довольно определенно. В 90-х годах XIX века ученые закрыли книги. Великие умы верили, что наука познала вселенную. Неизвестное считалось невозможным.

Затем открыли радий, рентгеновы лучи, космические лучи, создали теорию относительности.

Граница исчезла. Где она проходит сейчас? Еще несколько часов назад он сказал бы, что может достаточно точно ответить на такой вопрос. Сейчас он уже не был в этом уверен.

Нэгл лег в постель. Через час он встал и позвонил Кеннету Бэрку.

– Бэрк, – сказал он в трубку, – это Март. Мне только что пришла в голову одна мысль. Осматривать лабораторию и библиотеку Даннинга будет вся группа. У вас есть возможность привезти меня туда рано утром? Только вы и я. Я хотел бы опередить остальных.

– Я думаю, что смогу это устроить, – сказал Бэрк. – Кейз хочет, чтобы каждый из вас работал так, как сам считает нужным.

Ночью шел дождь и, когда Бэрк заехал за Мартом, окутанный туманом город казался сумрачным. Это еще более усиливало ощущение нереальности недавних событий.

– Кейзу наша затея не очень понравилась, – сказал Бэрк, когда они отъехали от отеля. – Другие могут рассердиться. Но, откровенно говоря, мне думается, что Кейз считает вас человеком, который скорее всех добьется успеха.

Март хмыкнул.

– Я еще не убежден, что Даннинг не одурачил вас каким-то грандиозным образом.

– Вы убедитесь в обратном. Постепенно, конечно. Вы здесь моложе всех. Кейз думает, что некоторые из тех, кто постарше, возможно, посвятят все свое время только доказательствам, что Даннинг не мог этого сделать. А вы как настроены? Вы тоже будете думать только об опровержениях или попытаетесь открыть то, что сделал Даннинг?

– Все, что мог сделать такой сопляк, как Даннинг, Нэгл сделает вдвое лучше. Но только если Нэгл убедится, что Даннинг действительно сделал это.

– Вы понравитесь Кейзу, старина. Он боялся, что не найдет ни одного видного ученого во всей стране, который захотел бы по-настоящему взяться за это дело.

У входа в дом Даннинга стоял часовой. Он молча кивнул, когда Бэрк и Март показали свои пропуска.

– Лаборатории и мастерские Даннинга находятся на первом этаже дома, – сказал Бэрк, – наверху его библиотека. Он спал в одной из комнат на третьем этаже, остальные комнаты пустуют. Пищу Даннинг, видимо, готовил себе на кухне. После него остались солидные запасы продовольствия. Откуда вы хотите начать?

– Взглянем на лаборатории, для начала я хочу получить общее представление о них.

С правой стороны от входа размещалась небольшая, но исключительно хорошо оснащенная химическая лаборатория. Было похоже, что лабораторией пользовались часто, но она была безукоризненно чистой. На столе стояла сложная установка для фракционной перегонки.

– Единственные записи найдены здесь, – сказал Бэрк. – Какие-то черновые подсчеты без формул и реакций.

Март хмыкнул и перешел в соседнюю комнату. Тут он увидел более знакомое ему нагромождение приборов и аппаратуры, необходимых для экспериментов в области электроники. Однако даже в этом нагромождении явственно чувствовалась рука аккуратного и умелого специалиста. Приборные щитки были собраны с исключительной тщательностью.

С лабораторией стоило познакомиться подробнее, но Март прошел в следующую комнату, механическую мастерскую. Она была оснащена не хуже, чем лаборатория.

Март тихо присвистнул.

– Когда я был студентом колледжа, – сказал он, – я считал, что рай должен выглядеть именно так.

– И все это принадлежало такому человеку, как Даннинг! Что вы на это скажете? – заметил с улыбкой Бэрк.

Март резко повернулся. Его голос был тих и серьезен.

– Бэрк, Даннинг был кем угодно, но не дураком. Шизофреник, может быть, но не дурак. Он умел делать вещи.

Бэрк пересек мастерскую и открыл еще одну дверь. За нею панели вычислительных машин – цифровой и аналоговой.

– Но вы еще не видели главного, – сказал Бэрк. – Самый большой сюрприз ждет вас наверху.

Гравитация – это сила, думал Март, поднимаясь по лестнице. Силу можно победить только силой – по меньшей мере так обстоит дело в физике. В политике, в отношениях между людьми сила может уступать воздействию более тонкого начала, но если Даннинг победил притяжение, то он сделал это с помощью какой-то другой силы. Физике известны все существующие силы. Аппарат Даннинга был хитроумным изобретением. Но в своей основе это исключительно умное использование хорошо изученных законов, и только. Это не чудо и не волшебство. Придя к такому выводу, Март почувствовал себя уверенней. Он прошел за Бэрком в библиотеку. Она размещалась не в одной, а в нескольких смежных специально переоборудованных комнатах, заставленных книжными полками. В ней было, безусловно, несколько тысяч томов.

– Вот что, пожалуй, вас заинтересует больше всего.

Бэрк вошел в первую комнату налево.

– А – Астрология, – сказал он и показал рукой на целую секцию полок.

Март скользнул взглядом по заглавиям: «Астрология для начинающего», «Астрология и судьба», «Путь Вавилона», «Движение звезд».

Он вынул с полки последнюю книгу в надежде, что она окажется сочинением по астрономии. Но надежды не оправдались. Он быстро поставил ее обратно.

– Они внимательно прочитаны, – заметил Бэрк. – Мы просмотрели целую кучу книг и нашли множество примечаний, сделанных рукой Даннинга. Может быть, тут нам удастся найти ключ к его мышлению – в этих пометках на полях.

Март махнул рукой, решительно отказываясь от знакомства с угрюмыми томами, и глубоко засунул руки в карманы.

– Чепуха, – пробормотал он. – Это не имеет никакого отношения к проблеме. Но вам, психологу, это, безусловно, должно быть интересно. Чтобы работать в этой библиотеке и в тех лабораториях, человеку нужны две головы.

– Но у Даннинга голова была всего лишь одна, – возразил спокойно Бэрк. – Может быть, все это часть одного целого, которого мы не видим и которое видел Даннинг.

Март поджал губы и взглянул на психолога.

– Я говорю серьезно, – сказал Бэрк. – Я бы сказал, что гений Даннинга, очевидно, заключался в его способности извлекать нужные сведения из огромной массы материала, не отвергая категорически целые области человеческого мышления.

Март снисходительно улыбнулся и отошел в сторону. Он оказался перед полками, уставленными сочинениями по индусской философии. Почти два метра пространства занимали книги, посвященные левитации.

Март показал пальцем на корешки.

– Все, что они делают благодаря ловкости рук, Нэгл может сделать вдвое быстрее с помощью иксов, игреков и дрессированных электронов.

– Это все, чего хочет Кейз. Когда вы сможете представить результаты?

3

После ленча они вернулись в Управление национальных исследований. Марту отвели кабинет и дали копию магнитофонной ленты. Он устроился поудобнее перед самым динамиком и начал напряженно вслушиваться, пытаясь различить сквозь шум едва слышный голос Даннинга.

В самом начале он уловил повторенное несколько раз слово «левитация» и даже целую фразу «левитация, которая впервые была успешно продемонстрирована западному миру английским медиумом…». Шум самолета заглушил остальное.

Март перемотал ленту и прослушал эту часть вновь. При каждом упоминании левитации в его мозгу возникал образ грязного, костлявого индусского факира в засаленном тюрбане, с мотком веревки в одной руке и корзинкой со змеей в другой.

Но Даннинг ведь открыл антигравитацию!

Март раздраженно выругался и пустил ленту дальше. Он навострил уши, поймав слова «влияние земного магнетизма», затем все заглушил шум, и снова удалось разобрать обрывок фразы: «… активность солнечных пятен, до сих пор не объясненная астрономами и вежливо игнорируемая всеми специалистами…»

Эти слова вызвали какое-то смутное воспоминание. Март сделал пометку на блокноте, чтобы позднее вернуться к мелькнувшей мысли.

Голос вновь растворился в шипении и реве. Он разобрал лишь, что разговор шел о «расположении планет» – астрологии. Он громко застонал и закрыл глаза, вслушиваясь; запись снова стала разборчивой: «… магнитные бури на земле, которые можно предсказать на основе движения планет…» «Галилей и Ньютон оказали большее влияние на человеческое мышление, чем они думали сами. Они отняли у религии ее чудеса и лишили физику воображения… Индусы достигли большего успеха в раскрытии тайн вселенной, чем американские научно-исследовательские лаборатории».

Это были последние слова, которые еще удавалось разобрать. Рев авиационных моторов, свист и шипение, вызванное неполадками в микрофоне… Март выключил магнитофон.

Чувствуя почти физическую усталость, он перешел к протоколу и быстро пролистал его. Воспоминания тех, кто присутствовал на демонстрации, удивительно мало прибавляли к тому, что удалось извлечь из записи. Все это было слишком неожиданно для свидетелей чуда. Он откинулся в кресле, подводя итог всему услышанному. В общем Даннинг считал, что рутинеры ученые исключили из общепринятых теорий массу полезных сведений. Покойный верил, что значительную часть этой информации можно найти в астрологии, индусском мистицизме, левитации и других сомнительных областях.

В дверь постучали, послышался голос:

– К вам можно, доктор Нэгл?

Это был Кейз. Март встал и предложил кресло.

– Я только что кончил заниматься записью и протоколом. Очень мало отправных данных.

– Да, маловато, – сказал Кейз. – В юности вы, наверное, испытывали чувство, которое охватывает человека, впервые участвующего в соревнованиях. Вы знаете, что я имею в виду. Вы каждой клеточкой тела чувствуете, что у вас нет никаких шансов одержать победу. Или что вы сделаете все возможное для успеха. Вы понимаете меня?

Март кивнул.

– А какое чувство владеет вами теперь, доктор Нэгл?

Март откинулся на спинку кресла и полузакрыл глаза. Он понял Кейза. Со вчерашнего вечера он уже прошел сквозь целую гамму всевозможных настроений. Какое из них одержало верх?

– Я могу это сделать, – тихо сказал он Кейзу. – Мне хотелось бы, конечно, иметь больше сведений, и мне не очень нравятся методы Даннинга. Но я могу изучить то, что знал он, и заново осмыслить то, что знаю сам.

– Хорошо! – Кейз встал. – Именно это я и хотел узнать. Вы не обманули моих ожиданий.

Доктор Кеннет Бэрк никогда не переставал удивляться тому, как устроен человек. Еще в ранней молодости он задумывался над тем, почему одни из его друзей верили в привидения, а другие – нет.

Он начал всерьез интересоваться тем, как человек узнает новое, и это в конце концов сделало его профессором психологии в Управлении национальных исследований.

Он был рад, что работой над этим проектом руководит доктор Кейз. Кейз больше, чем другие знакомые ему физики, понимал важность того факта, что каждый исследователь прежде всего человек и лишь затем ученый. Каждая научная теория, каждый закон, как бы добросовестно они ни были изложены и объективно доказаны, всегда несут ни себе отпечаток личности наблюдателя.

Бэрк с интересом изучал реакцию физиков на ситуацию, которая возникла в результате открытия Даннинга и его смерти.

Мартин Нэгл вел себя приблизительно так, как и предполагал Бэрк. В годы учебы они хорошо знали друг друга.

Весь день Бэрк сопровождал остальных ученых, осматривавших дом Даннинга. Некоторые, так же как и Март, предпочли посетить дом поодиночке. Другие ездили группами по три-четыре человека. Но к концу дня там побывали все, кроме профессора Вильсона Дикстры.

В первый день Дикстра, уединившись в кабинете, занимался изучением магнитофонной записи и протокола. Посетить дом Даннинга он собрался лишь на следующий день.

Бэрк приехал за ним в отель на автомашине и ждал пятнадцать минут. Наконец из вращающихся дверей отеля вышел небольшой круглый человек. Дикстре было около шестидесяти лет. Большие, в тяжелой оправе очки делали его похожим на сову.

Небо хмурилось, и, направляясь к машине, Дикстра прижимал к груди черный зонтик. Бэрк ждал, открыв дверцу.

– Доброе утро. Похоже, что сегодня утром мы будем одни. Все остальные побывали в доме Даннинга вчера.

Дикстра хмыкнул и забрался на сиденье.

– Именно это мне и нужно. Я провел вчера целый день за изучением этой смехотворной магнитофонной записи.

Бэрк вырулил на улицу. С самого начала его не покидало чувство, что проект вполне мог бы обойтись без участия Дикстры.

– Смогли вы хоть что-нибудь узнать из нее?

– Я еще не пришел к определенному выводу, доктор Бэрк. Но вряд ли приду к выводу, что молодой Даннинг был гением, как считают некоторые из ваших сотрудников.

Они подъехали к старому дому, в котором жил Даннинг. Дикстра оглядел его из автомашины.

– То, чего следовало ожидать, – фыркнул он.

В первой комнате Дикстра быстро осмотрел полки с реактивами. Он снял несколько пузырьков и внимательно изучил наклейки. Некоторые он откупорил и осторожно понюхал, а затем с презрительным видом поставил обратно на полку.

Физик довольно долго рассматривал перегонную установку. Заметив лежавший на столе блокнот с вычислениями, физик вынул из кармана старый конверт и сделал какие-то пометки.

В комнате с электронной аппаратурой он повернулся, чтобы взглянуть сквозь открытую дверь на химическую лабораторию.

– Зачем человеку вообще могут быть нужны сразу две такие лаборатории?

Он обшарил механическую мастерскую.

– Хорошо оснащена, – пробормотал он, – то, что нужно человеку, который любит мастерить.

Но комната с электронно-вычислительными машинами произвела на него несравненно большее впечатление. Он внимательно осмотрел машины и схемы, открыл все ящики столов и перебрал все валявшиеся в них бумаги.

С побагровевшим лицом он повернулся к Бэрку.

– Это ерунда! Безусловно, здесь должны были быть графики, записи или хоть какие-нибудь следы расчетов, которые делал этот человек. Машины стоят здесь не напоказ, видно, что ими пользовались. Кто-то изъял материалы с подсчетами из этой комнаты!

– Именно в таком виде мы ее нашли, – сказал Бэрк. – Нам это непонятно так же, как и вам.

– Не верю, – отрезал Дикстра.

С особым интересом Бэрк ожидал, какое впечатление произведет на ученого библиотека.

Вначале Дикстра вел себя, как зверь, внезапно попавший в клетку. Он отскочил от полок с мифологической литературой, бросил взгляд на раздел астрологии, оттуда быстро перешел к книгам по религии и описал зигзаг, который привел его к полкам, отданным индусской философии.

– Что это, – проревел он хрипло, – шутка?

Его пухлая фигура, казалось, еще более раздулась от негодования.

– Следующая комната, пожалуй, заинтересует вас еще больше, – сказал Бэрк.

Дикстра чуть не бегом бросился в соседнюю комнату. Увидев названия находившихся здесь книг, он облегченно вздохнул и заметно успокоился. Он был среди друзей.

Он благоговейно снял с полки потрепанный экземпляр книги Вейла «Пространство. Время. Материя».

– Не может быть, – пробормотал он, – чтобы Даннинг был владельцем обеих библиотек и понимал книги обоих сортов.

– Он понял и победил земное притяжение, – ответил Бэрк. – И сделал это здесь, в этом доме. Вот последний из ключей к его тайне, которым мы располагаем.

– Тут что-то не так, – прошептал Дикстра. – Антигравитация! Слышал ли кто-нибудь о ней? И как ее могли открыть в подобном месте?

4

После обеда ученые вновь собрались на совещание. Они согласились взяться за эту проблему.

Как подступиться к решению проблемы, никто не знал. На совещании было решено работать и поодиночке и сообща – в зависимости от обстоятельств, а пока проводить ежедневные семинары, с тем чтобы попытаться натолкнуть друг друга на дельные мысли.

Председателем семинара избрали Марта. Он был моложе своих коллег как по возрасту, так и по стажу и чувствовал себя в этой роли довольно неловко.

Март выбрал несколько книг из библиотеки Даннинга и взял их с собой в кабинет. Он уселся за стол, обложившись фолиантами по астрологии, спиритуализму, мистике, религии, левитации, данными о солнечной активности. Конкретной цели у него не было, он просто хотел окунуться в атмосферу, в которой работал Даннинг. Даннинг достиг цели. Необходимо найти путь, по которому он шел, где бы этот путь ни пролегал.

Некоторые из книг были скучны, большинство оказалось чистейшим вздором. Однако кое-какие факты заинтересовали его.

Религии знали чудеса. Чудо ли антигравитация, или это проявление законов природы? Был Даннинг ученым или чудотворцем, искусству которого нельзя научиться?

Март захлопнул книги и отодвинул их на край стола. Вынув из ящика блокнот, он начал лихорадочно выписывать основные уравнения Эйнштейна.

К концу первой недели докладывать практически было не о чем.

Председательствовать на семинаре оказалось нелегко. В таком собрании ученых непременно появляется самозваный инструктор, пытающийся заново обучить своих коллег всем основам науки. В данном случае положение осложнялось тем, что таким инструктором был прославленный профессор Дикстра.

В конце первой недели он поднялся с места и, подойдя к доске, начал мелом набрасывать уравнения.

– Я достиг цели, к которой стремился, джентльмены, – сказал он. – Я могу доказать, что аппарат, с которым якобы летал Даннинг, невозможен без нарушения принципа эквивалентности, открытого Эйнштейном. Если мы признаем правильность этого принципа, из первого уравнения легко увидеть…

Март рассеянно смотрел на уравнения. Они были выведены правильно. И все же Дикстра был не прав. Дикстра полагал, что они делают глупость, занимаясь проектом, и участвовал в работе лишь потому, что считал своим священным долгом доказать им это.

Март чувствовал, что Дикстра тормозит работу всей группы. Но остальные все-таки признали достоверность достижений Даннинга. А это в конце концов само по себе уже некоторый успех, решил он.

Марту померещилось, что вокруг формул на доске пляшут туманные астрологические знаки. Дикстра умолк, и Март встал.

– Поскольку вы столь убедительно изложили свои тезисы, доктор, – сказал он, – и поскольку мы все убеждены в подлинности достижений Даннинга, то единственный вывод, который можно сделать, состоит в том, что неверна основная предпосылка. Я бы сказал, что вы выдвинули блестящие доводы, которые заставляют усомниться в правильности принципа эквивалентности!

Дикстра на мгновение застыл, словно не веря своим ушам.

– Мой дорогой доктор Нэгл, если в этой комнате есть человек, который не понимает, что принцип эквивалентности неопровержим, я предложил бы ему немедленно отказаться от работы над проектом!

Март сдержал улыбку, но почувствовал желание продолжить спор. Ему хотелось подразнить Дикстру.

– Нет, серьезно, доктор, и я спрашиваю всех: что случилось бы, если бы принцип эквивалентности оказался неверным? Почему в восточной литературе так много писали о левитации? Я думаю, Даннинг задал себе этот вопрос и нашел какой-то разумный ответ. Если принцип эквивалентности несовместим с этим ответом, то нам, пожалуй, стоит пересмотреть данный принцип. Если мы действительно хотим повторить достижение Даннинга, нам придется внимательно присмотреться ко всем общепризнанным постулатам, которые имеют какое-то отношение к тяготению.

Неожиданно слова попросил Дженнингс, сухопарый физик из Калифорнийского технологического института.

– Я полностью согласен с доктором Наглом, – сказал он. – Что-то случилось со мной за эту неделю. Я вижу, что то же самое произошло с большинством из вас. К сорока годам средний физик, видимо, приобретает способность инстинктивно отклонять все, что не соответствует известным ему законам естествознания. Затем мы становимся руководителями факультетов, а те, кто моложе нас, продолжают исследования и используют информацию, на которую наше поколение не обращало внимания, и делают открытия, мимо которых мы прошли. Мы как бы воздвигаем плотины в своих умах, или, если угодно, строим там шлюзы, через которые течет вся масса сведений о физической вселенной. По мере того как мы стараемся и становимся все более умудренными, мы закрываем ворота шлюзов настолько, что уже ничто новое не может попасть в наш мозг. События прошлой недели до самого основания потрясли меня. Я вновь оказался в состоянии усваивать и накапливать данные, с которыми не сталкивался раньше. Мне кажется, доктор Нэгл прав. Мы должны пересмотреть все, что мы знали до сих пор относительно силы тяготения.

Семинар прошел бурно.

После семинара Март зашел в кабинет Бэрка.

– Привет, Бэрк, – сказал он.

– Привет. Как ваши дела? Я уже дня два собирался заглянуть к вам. Пока не видно, чтобы кто-нибудь из вас перебрался в мастерские. По-видимому, вы еще находитесь на стадии теоретических изысканий.

– Мы не дошли даже до этого, – буркнул Март. – Но есть вопрос поважнее, чем антигравитация. Как вы относитесь к поездке на рыбную ловлю?

– Что ж, пожалуй. Я понимаю вас: одна работа, и никакого отдыха, и все такое прочее… Но вы-то понимаете, как важен проект?

– Я еду ловить рыбу, – сказал Март. – Вы поедете со мной или нет?

– Еду. Я могу снять бревенчатый дом рядом с горной речкой, где форели больше, чем на рыбном рынке.

В домике, арендованном Бэрком, их уже ждал сторож, приготовивший все необходимое.

В лесу было сыро от росы, в лощинах, которыми они спускались к реке, еще прятался предрассветный холодок.

Март подтянул сапоги повыше и попробовал гибкость купленного им нового удилища из фибергласа.

– Наверно, я старомоден, – сказал он. – Прежние удилища мне нравятся больше.

Они вошли в речку чуть повыше тихого омута. Клев был хорошим. К полудню Март поймал шесть, а Бэрк семь крупных форелей.

После обеда они уселись на берегу и бездумно смотрели на текущий мимо поток.

– Приступили ли вы к работе? – прервал молчание Бэрк.

Март рассказал ему о последнем семинаре.

– Может быть, Дикстра совершенно прав. Его математические выкладки выглядят убедительно. Но я был вполне серьезен, когда предложил пересмотреть принцип эквивалентности – по крайней мере его современную формулировку.

– Вы знаете об этом больше, чем я, – сказал Бэрк. – В чем суть принципа эквивалентности?

– Его выдвинул Эйнштейн в одной из своих первых работ, кажется, в 1907 году. Он утверждал, что сила инерции эквивалентна силе тяжести. То есть в системе, которая движется с ускорением, человек будет испытывать действие силы, ничем не отличающееся от действия силы тяжести.

С другой стороны, человек, внутри свободно падающего лифта не замечает воздействия земного притяжения. Если бы он встал на весы, то увидел бы, что ничего не весит. Жидкость не выливалась бы из стакана. Согласно принципу эквивалентности никакой физический эксперимент не может обнаружить земное притяжение внутри любой системы, свободно движущейся в гравитационном поле. Дикстра был совершенно прав, сказав в ходе своих строго научных рассуждении, что такой механизм, как аппарат Даннинга, потребовал бы отказа от принципа эквивалентности. Но, может быть, принцип эквивалентности и вправду недостаточно точно отражает действительность. Если это так, у нас есть хороший исходный пункт. Каким будет следующий шаг, я пока не знаю.

Вода крутилась, и пенилась вокруг торчавшего у берега камня. Бэрк Швырнул в реку пригоршню палочек. Они устремились к центру водоворота.

– Можно было бы сказать, – произнес он, – что эти палочки сблизились друг с другом под воздействием взаимного притяжения.

– Здесь дело не в притяжении между ними, – сказал задумчиво Март. – Это было вызвано силами, тянущими и толкающими их. Гравитация – подталкивание и тяга, может быть. Но что подталкивает, что тянет? Чертов Даннинг! Он знал!

Сидя на крыльце в темноте после ужина, Март чувствовал себя удовлетворенным. Его не покидало смутное ощущение, что он чего-то достиг за этот день. Него именно – он не знал, но это не имело значения.

– Знаете, – заговорил он внезапно, – вы, психологи, должны объяснить нам, откуда берутся идеи. Откуда приходят идеи – изнутри человека или снаружи?

Он умолк и занялся истреблением москитов.

– Продолжайте, – сказалБэрк.

– Мне нечего больше сказать. Я думаю сейчас снова о гравитации.

– А что вы думаете?

– Как найти новую идею о гравитации? Что происходит в человеке, когда он придумывает новую теорию? Я чувствую себя так, словно меня непрерывно засасывает в эту проблему вместо той, которую я должен решать. Сейчас я думаю о нашем послеобеденном разговоре. Должен сказать, что мне никогда не нравился принцип эквивалентности. Это чувство гнездилось где-то в уголках мозга. Принцип неверен. Я пытаюсь представить себе нечто текущее сквозь пространство. Но это не может быть трехмерным течением, подобным реке.

Он выпрямился и медленно вынул сигару изо рта.

– … Но это может быть течением… – Он внезапно встал и повернулся к дому. – Послушай, Бэрк, надеюсь, ты простишь меня. Мне нужно кое-что посчитать.

Кончик сигары Бэрка засиял красным огоньком.

– Не обращай на меня внимания, – ответил он.

Бэрк не знал, когда Март лег спать. Утром он застал его за работой.

– Рыба ждет, – сказал Бэрк.

Март взглянул намного.

– Послушай, рыба может подождать. Мне необходимо вернуться в Управление как можно быстрее. Здесь я кое-что начал и не хочу отрываться.

Бэрк улыбнулся.

– Делай свое дело, дружище, я сложу все в автомашину. Ты скажешь, когда будешь готов. И поехали.

Около трех часов дня в дверь кабинета Марта кто-то постучал. Он с раздражением поднял голову и увидел входящего Дикстру.

– Доктор Нэгл, рад, что застал вас.

– Чем могу быть полезен?

– Я должен обсудить с вами нечто исключительно важное, связанное с проектом, – начал Дикстра. Он доверительно наклонился вперед, щуря глаза за тяжелыми совиными очками.

– Знаете ли вы, – сказал он, – что весь этот проект – мошенничество?

– Мошенничество? Что вы хотите сказать?

– Я самым тщательным образом осмотрел так называемый дом Даннинга. Могу заверить вас, что никакого Даннинга вообще не было! Мы жертвы подлого обмана!

Он хлопнул ладонями по краю письменного стола и с победоносным видом откинулся назад в кресле.

– Не понимаю, – пробормотал Март.

– Сейчас поймете. Осмотрите лабораторию в том доме. Изучите полки с реактивами. Спросите себя, какие химические эксперименты можно провести с таким пестрым набором материалов. В секции электроники такая же мешанина, как в телевизионной лавочке на углу улицы. Счетно-вычислительные машины никогда не использовались там, где они сейчас находятся. А библиотека! Совершенно очевидно, что из себя представляет это гнездо для интеллектуальных крыс! Доктор Нэгл, по каким-то непонятным причинам мы стали жертвами подлого обмана. Антигравитация! Я хочу знать, почему нам дали это дурацкое задание, когда стране так нужны способности каждого из нас?

Март почувствовал легкий приступ тошноты.

– Я допускаю, что кое-какие странности тут есть. Но если то, что вы говорите, – правда, то как объяснить рассказы очевидцев?

– Ложь! – отрезал Дикстра.

– Я не представляю себе, чтобы сотрудник Управления национальных исследований мог участвовать в таком деле. К тому же мне удалось уже многое сделать для достижения нашей цели. И я готов со всей определенностью заявить, что принцип эквивалентности будет опровергнут.

Дикстра побагровел и встал.

– Мне очень жаль, что вы придерживаетесь подобных взглядов, доктор Нэгл. Я всегда считал вас молодым человеком, подающим большие надежды. Может быть, вы еще станете им, когда прояснится недостойный обман. До свидания!

Март даже не привстал, когда Дикстра вылетел из кабинета. Этот визит его обеспокоил. Обвинения были абсурдны, но тем не менее они ставили под угрозу основы его работы. Разуверься он в том, что аппарат Даннинга действовал, это могло бы заставить его снова признать антигравитацию ерундой.

Он с лихорадочной энергией вновь взялся за свои листки с вычислениями. К концу рабочего дня, когда большинство его коллег обычно уже уходили из Управления, он позвонил математику Дженнингсу. Март не продвинулся еще так далеко, как хотелось бы, но ему надо было знать, действительно ли он нашел выход из тупика.

– Не могли бы вы зайти на минутку ко мне? – сказал он. – Я хочу кое-что вам показать.

Дженнингс появился через несколько минут.

– Вы видели сегодня Дикстру? Он носится с небылицей, будто проект – мошенничество! – выпалил он, прежде чем Март успел заговорить.

Март молча кивнул головой.

– Зачем Кейз вообще пустил сюда этого старого дурака?! Дик был хорошем ученым, но он выдохся… Однако что вы хотели мне показать? Что-нибудь похожее на ответ?

Март пододвинул к нему лежавшие на столе листки с вычислениями.

– Принципа эквивалентности больше нет. Я в этом уверен. Я вычислял возможное поле движения в искривленном пространстве. Получается нечто восьмимерное, но смысл в этом есть. Хотел бы, чтобы вы посмотрели мои вычисления.

Брови Дженнингса поползли вверх.

– Хорошо. Вы понимаете, конечно, что мне нелегко примириться с опровержением принципа эквивалентности. Он существует уже сорок пять лет.

– Мы найдем что-нибудь другое вместо него.

– У вас нет другого экземпляра этих расчетов?

Март пожал плечами.

– Я могу сделать их заново.

– Я их буду беречь. – Дженнингс положил листки с вычислениями во внутренний карман. – Но что это нам дает? У вас есть какая-нибудь идея?

– Да, – сказал Март. – Вчера я наблюдал за водоворотом. Вы видели когда-нибудь, что происходит со щепками, когда их бросают в водоворот? Они сближаются друг с другом. Это тяготение.

Дженнингс нахмурился.

– Подождите-ка, Март…

Март засмеялся.

– Поймите меня правильно. Подумайте об этом как о течении. Я не знаю его свойства. Оно, видимо, двигается сквозь четырехмерное пространство. Но когда мы доведем расчеты до конца, мы выработаем формулу вихря такого потока, протекающего через материальную субстанцию. Допустим, что такие вихри существуют. Возникают водовороты. Это грубая аналогия. Нужна математическая модель. Пожалуй, можно показать, что вихрь сближает массы, вызывающие его образование. В этом, пожалуй, может быть смысл, как по-вашему?

Дженнингс сидел неподвижно. Затем он улыбнулся и положил руки на стол.

– Может. Вихрь восьмимерного потока довольно сложная штука. Но если все правильно, что тогда?

– Тогда мы построим аппарат, направляющий материю вдоль силовых линий тока этого течения так, чтобы вихри не возникали.

Дженнингс откинулся в кресле.

– Боже праведный, да вы уже все обдумали! Постойте, но это просто нейтрализует силу тяготения. А как с антигравитацией?

Март пожал плечами.

– Мы найдем способ введения вихря с противоположным вектором.

– Совершенно верно, старик, совершенно верно.

Март засмеялся и проводил его до двери.

– Да, я знаю, как это все звучит, но поверьте, я действительно не шучу. Если мы получим формулу гравитационного потока, остальное уже несложно.

Через день Март рассказал о своих расчетах на семинаре. Тем ученым, которые в какой-то степени склонялись к точке зрения Дикстры, было нелегко принять идею Марта, но математическое обоснование выглядело достаточно убедительным. Единодушно решили попытаться воплотить идею Марта в металл и электромагнитные поля.

Решающую роль в завершении теоретических обоснований идеи Марта сыграл Дженнингс. Через три дня он, не постучавшись, ворвался в кабинет Марта и бросил на стол несколько листов бумаги.

– Вы правы, Март. В вашем поле действительно возникает вихрь в присутствии материальной субстанции. Мы создадим аппарат Даннинга!

Но Марту суждено было пережить тяжелый удар. Вся группа лихорадочно трудилась шесть часов подряд, чтобы довести теоретическую разработку проекта до конца. В результате выяснилось, что антигравитационную машину построить можно. Но она будет со стотонный циклотрон размером.

Март сообщил об этом Кейзу.

– Это мало похоже на ранец, с которым летал Даннинг. Если хотите, мы поищем пути к уменьшению размеров, но можем представить и конкретный проект машины в нынешнем виде.

Кейз взглянул на расчеты, подготовленные Мартом.

– Не совсем то, на что мы рассчитывали, но я думаю, ее надо строить. Мастерские в вашем распоряжении. Сколько времени вам понадобится?

– Это зависит от того, сколько людей и станков вы нам дадите. При круглосуточной работе, я думаю, образец можно сделать примерно через три недели.

– Согласен, – сказал Кейз. – Приступайте.

Прошло, однако, больше месяца, прежде чем состоялась демонстрация антигравитационной машины.

Март подошел к щиту управления, который казался крошечным в просторном цехе, включил рубильники и медленно повернул несколько рукояток.

Огромный диск, лежавший на полу, медленно поднялся вверх и повис в воздухе без всякой видимой опоры. Диск был диаметром в девять метров и толщиной в девяносто сантиметров.

Доктор Кейз потрогал поверхность массивного диска, затем изо всех сил надавил на него.

Март улыбнулся и отрицательно покачал головой.

– Вы стронете его с места, только если будете давить на него достаточно долго и с достаточной силой. У него такая же инерция, как у небольшого линейного корабля. Как я уже говорил, эта машина мало чем напоминает аппарат Даннинга. Но мы продолжим наши усилия.

– Это грандиозное достижение, – сказал Кейз. – Я поздравляю всех вас.

Март вновь подошел к щиту управления и медленно опустил массивный диск на опорные балки.

– Я хотел бы, чтобы все вы сейчас собрались в зале совещаний, – сказал Кейз. – Там мы сообщим вам некоторые дополнительные данные.

По дороге из мастерской Март нагнал Бэрка и пошел рядом с ним.

– Что там такое? – спросил он. – Уж не собираются ли они выдать нам по оловянной медали?

– Даже лучше, – сказал Бэрк. – Узнаешь сам.

Снова они оказались в зале и заняли почти те же места, на которых сидели несколько недель назад. Кейз прошел на свое обычное место впереди.

– Незачем говорить вам, джентльмены, что означает это достижение для нашей страны и всего человечества. Антигравитация революционизирует военный и гражданский транспорт всего мира, а в будущем понесет человека к звездам. А сейчас я хотел бы представить вам одного джентльмена.

Он сделал знак рукой, и в зал вошел человек.

Общий вздох изумления. Перед учеными стоял Леон Даннинг.

Он посмотрел на аудиторию со слегка лукавой улыбкой.

– Я вижу, вы узнали меня, джентльмены. Надеюсь, никто не будет сердиться на меня или считать меня человеком со скверным характером, каким меня изобразили. Это было нужно по сценарию. Неприятный молодой нахал, так, кажется, меня называли.

Дженнингс вскочил с места.

– Что это означает, доктор Кейз? Я думаю, мы вправе рассчитывать на объяснение.

– Совершенно верно, доктор Дженнингс. И вы его получите. Наш друг, доктор Дикстра, был во многом прав. Информация, которую мы представили вам перед началом работы над проектом, была вымышленной.

Волна возгласов изумления и протеста прокатилась по аудитории. Кейз поднял руку.

– Минутку. Выслушайте меня до конца. Я сказал, что первоначальная информация была ложной. Леон Даннинг, изобретатель антигравитационного аппарата, в действительности не существовал. Мы разыграли спектакль и сняли фильм. Антигравитации не было. Зато сегодня антигравитационная машина есть. Так в чем же здесь обман? Наш главный психолог, доктор Кеннет Бэркли, расскажет вам остальное.

Бэрк встал и подошел к Кейзу с видом человека, который неохотно подчиняется необходимости.

– Если кто из вас рассердился, – сказал он, – то сердиться нужно на меня. Проект «Левитация» возник по моему предложению. Не думайте, однако, что я извиняюсь перед вами. Я возражаю против таких названий, как обман или мошенничество, которые употреблял профессор Дикстра. Как можно говорить об обмане, если проект привел к открытию, потенциальных возможностей которого мы в данный момент даже не можем осознать?

– Но зачем, доктор, зачем? – взорвался Дженнингс. – Зачем эти фокусы, вымыслы, зачем астрология, левитация и мистицизм? Мы же не школьники!

– Тогда ответьте на один вопрос, – сказал Бэрк. – Как бы вы реагировали на письмо доктора Кейза с приглашением принять участие в создании антигравитационной машины? Сколько из вас осталось бы в своих убежищах здравого смысла, в университетах, где фантазерам не позволяют тратить народные деньги так, как это делается в правительственных учреждениях? Мы рады, что в проекте принял участие всего один такой человек, как профессор Дикстра. Он отказался поверить в представленные нами данные и задался целью доказать, что антигравитация невозможна. Многие из вас приехали бы с той же целью, если бы наш маленький спектакль не подтолкнул вас на поиски разгадки.

По существу, это проект психологический, а не физический. Мы могли бы избрать какую-нибудь другую проблему, не обязательно антигравитацию. И могу сказать наперед, что результат был бы тот же. Я наблюдал за многими учеными, работающими в лабораториях и библиотеках. Я изучал психологию их подхода к работе. Внутреннее решение относительно того, можно ли найти ответ на проблему, принимается обычно еще до начала поисков ответа. Во многих случаях, как видно на примере профессора Дикстры, все сводится к тому, чтобы доказать правильность этого внутреннего решения.

Прошу простить, что мы использовали вас в качестве подопытных кроликов. Но смею утверждать, что я дал вам гораздо более эффективную методику научных исследований, чем та, которой вы располагали до сих пор. Методику убеждения в том, что можно найти ответ на любой вопрос. И в этом смысле вообще никакого обмана не было. Вам был показан новый эффективный метод научной работы.

Если вы смогли за считанные недели решить проблему, которая казалась неразрешимой, то сколько же других научных проблем ждут этого нового подхода?!

Понадобится немало времени, чтобы полностью осознать сказанное Бэрком, подумал Март. Внутри него все еще тлели искорки гнева, и погасить их было трудно. Но ему стало смешно: все-таки Бэрк очень ловко спланировал этот эксперимент. Март готов был держать пари, что Дикстра заставил психиатра пережить немало неприятных минут.

Как только они смогли остаться вдвоем, Бэрк взял Марта за руку.

– Я чуть не забыл сказать тебе, что ты приглашен сегодня ко мне на обед.

– Надеюсь, что на этот раз меня не обманут, – ответил Март.

После обеда оба они вышли во внутренний дворик, с помощью которого Бэрк пытался придать своему городскому жилью вид загородной усадьбы. Усевшись на садовую скамейку, они созерцали луну, поднимавшуюся за телевизионной антенной соседнего дома.

– Я хочу знать остальное, – сказал Март.

– Ты о чем?

– Не лукавь. То, что остальные собираются выжать из тебя завтра утром. Хочу узнать первым.

Несколько минут Бэрк хранил молчание. Он зажег трубку, хорошенько раскурил ее и лишь затем заговорил:

– Дженнингс почти что сказал об этом, когда говорил об умственных шлюзах. Все сводится к вопросу, который ты задал мне в горах: в чем суть процесса мышления? Откуда приходят оригинальные мысли? Возьми, например, сложные уравнения гравитационного потока в искривленном пространстве, которые вы вывели за несколько дней. Почему ты не сделал этого десять лет назад? Почему никто другой не сделал этого давным-давно? Почему это сделал ты, а не кто-нибудь другой? Тебе известна теория передачи информации. Ты знаешь, что любую информацию можно записать кодом, состоящим из импульсов. Например, сложную фотографию можно закодировать в виде точек. Можно использовать код из точек и тире, можно использовать промежутки времени между импульсами, можно использовать амплитуду импульсов – словом, тысячи различных факторов и их комбинаций.

Но любую информацию можно выразить как определенную последовательность импульсов.

Одна из таких последовательностей импульсов будет гласить: «Любое тело во вселенной притягивает другое тело во вселенной», другая – «Секрет бессмертия состоит…», а третья – «Гравитация сама по себе является результатом воздействия… И она может быть нейтрализована посредством…»

Любой ответ на любой вопрос может быть выражен в виде определенной последовательности импульсов, в котором взаимосвязь между импульсами представляет собой закодированное изложение информации.

Но согласно определению чистый шум является беспорядочным чередованием импульсов, он содержит импульсы во всех возможных сочетаниях и связях.

Следовательно, любое несущее информацию сообщение относится к особому подклассу класса «шум». Чистый шум, следовательно, включает в себя все возможные сообщения, всю возможную информацию. Отсюда следует вывод: в чистом шуме или, что то же самое, в чистой вероятности заключено все знание!

Но это не просто упражнение в схоластической логике. Это признание того положения, что все можно узнать, можно постичь.

– Постой! – воскликнул Март. – Должны же быть какие-то пределы действия этой теории.

– Почему? Разве логика моих рассуждении о шуме и информации не верна?

– Черт возьми, я не знаю. Звучит неплохо. Она верна, конечно, но, собственно говоря, какое отношение она имеет к умственной деятельности человека и проекту «Левитация»?

– Точно я не могу ответить на этот вопрос пока. Мне кажется, что в мозгу человека должен быть механизм, который является не чем иным, как генератором чистого шума, источником беспорядочных импульсов, чистого шума, в котором кроется все знание.

Где-то рядом должен быть другой механизм, который фильтрует этот беспорядочный шум или управляет его генерированием таким образом, что через этот фильтр могут проходить лишь сообщения, имеющие смысловое значение. Очевидно, этот фильтр можно регулировать так, чтобы он отсеивал все то, что мы определяем как шум.

Мы постепенно взрослеем, и, по мере того как мы учимся в школе и получаем образование, в наших фильтрах шума появляются ограничительные уровни, которые пропускают лишь ничтожную часть сведений, приходящих из внешнего мира и из нашего воображения.

Факты окружающего мира отвергаются, если они не подходят к установленным уровням. Творческое воображение суживается. Фильтр работает слишком хорошо!

– И ваш проект, – сказал Март, – эти материалы о вавилонской мистике, астрологии и прочая чепуха…

– Вся схема была рассчитана на то, чтобы вызвать как можно больше шума, – ответил Бэрк. – Мы не знали, как построить антигравитационную машину, и поэтому мы нарисовали вам образ человека, который построил ее, и сделали этот образ по возможности более хаотичным, чтобы расшатать ваши шумовые фильтры. Я ввел в ваши умы дозу универсального шума по проблеме антигравитации и конечный вывод о том, что она была решена. Каждый из вас заранее настроил свои фильтры на отклонение идеи антигравитации. Дескать, это чепуха! Ее бесполезно искать. Надо работать над чем-нибудь полезным.

Поэтому я предложил Кейзу собрать группу виднейших ученых и поставить их перед фактом, что это не бессмысленная затея, что это можно сделать. Мы расшатали ваши умственные фильтры, и в результате появился ответ. Метод сработал, он будет действенным всегда. Все, что необходимо сделать, это избавиться от лишнего груза предрассудков, от окаменевшего мусора в голове, изменить произвольную настройку ваших умственных фильтров в отношении других вещей, которые вам всегда хотелось сделать, и тогда удастся найти нужный ответ на любую проблему, какую вы только пожелаете исследовать.

Март взглянул на небо.

– Да, вот они, звезды, – сказал он. – Я всегда хотел добраться до звезд. Теперь, когда у нас есть антигравитация…

– Вы можете полететь к звездам – если захотите.

Март покачал головой.

– Вы и Даннинг. Вы заставили нас создать антигравитацию. И это становится совсем простым делом! Конечно, мы смогли бы побывать на планетах, может быть, даже слетать за пределы солнечной системы еще до нашей смерти. Но я думаю, что останусь здесь и буду работать с вами. Одна или две жалкие планеты – чего это стоит в конце концов. Но если мы научимся использовать максимальный уровень шума человеческого ума, мы сможем покорить всю вселенную!

Рэймонд Ф. Джонс
Коммерческая тайна
_{Перевод Владимира Моисеева}

I

               Блондинки-фотомодели носят в разгар лета норковые шубы, редакторы журналов ищут истории о снеге, льде и старом Святом Николае, а рядовые помощники Санты собираются на ежегодном Салоне Национальной ассоциации продавцов игрушек.

               Места в центральном вестибюле на шоу — это лакомый кусочек, и иногда жизнерадостные помощники Санты устраивают настоящие потасовки за право занять там место. Доктор Мартин Нэгл, новичок в этой профессии, был несколько ошеломлен изощренными методами конкуренции, которыми пользуются изготовители детских лучевых ружей и миниатюрной мебели для маленьких домохозяек. Но ему обязательно нужно было проникнуть в центральный зал. Только там, на открытом месте с высоким потолком, ему хватило бы высоты, чтобы продемонстрировать свое изделие. И он добился своего, чем немало удивил опытных ветеранов жестокого и беспощадного игрушечного бизнеса.

               Но еще больше партнеров по ажиотажу раздражало то, что у Нэгла была только одна игрушка. Это была обычная на вид ракета, с горящими иллюминаторами и огнем, извергающимся из хвостовых сопел. Она сделала два круга под потолком вестибюля, а затем плавно опустилась возле ног Нэгла.

               Сэм Марвинштейн, президент «Самар Тойз», покинул секцию своей компании, когда полет ракеты уже заканчивался. Он вынул сигару изо рта и посмотрел вверх, на миниатюрный космический корабль, который сделал второй поворот и начал снижаться.

               — Неплохо смотрится, — критически заметил Сэм, — но эта игрушка будет плохо продаваться. Трудно поверить, что найдется много магазинов с большими залами и высоким потолком. В некоторых крупных городах, конечно, можно будет натянуть тросы, как у вас здесь, но не в маленьких торговых киосках, а именно там обычно самые большие объемы продаж. И уж точно, вам не удастся одурачить отцов такой сложной демонстрацией. А так, да, получилось очень эффектно, — признался он. — И тросов почти не видно.

               — А это потому, что их нет, — сказал Март. — Ракета стартует и приземляется на собственной автономной тяге и довольно легко управляется.

               — Никаких тросов, хм... — Сэм провел рукой под спускающимся кораблем. — Это еще хуже. И очень жаль. Это мог быть очень хороший товар.

               — А что с ним не так? — с тревогой спросил Март.

               — Огнеопасная игрушка. Ни один родитель не позволит своему ребенку играть во что-то летающее по дому и извергающее огонь. Кстати, какое топливо вы используете? Впрочем, неважно, пожарные инспекторы быстро прикончат вас.

               Сэм Марвинштейн печально покачал головой, когда маленькая ракета, вращаясь, упала на пол, и из ее сопел посыпались опасные искры.

               — А, это... — облегченно вздохнул Март. — Этот огонь только для вида. Мы позаимствовали его у производителей игрушечных поездов. Чуть-чуть добавили мощности и удалось довольно удачно имитировать ракетные выхлопы.

               — Но тогда как это работает? И вообще, что за трюк вы продаете? — почти воинственно спросил Сэм.

               Март взял лежащую на прилавке модель и отвинтил ракетный нос. Внутри обнаружилось гнездо из трех батареек, которые используются в фонариках.

               — На батарейках — сказал он Сэму. — На пять часов полета хватает трех штук.

               — Но как это?

               — Антигравитация, — сказал Март. — В хвосте под батареями спрятано небольшое антигравитационное устройство. Переключатель на корпусе ракеты позволяет выбрать желаемую схему полета. Все очень просто. И надежно. Даем гарантию на три недели.

               Сэм Марвинштейн медленно засунул сигару в рот. Он взял одну из игрушек и повертел ее в руках, пытаясь рассмотреть хоть что-нибудь внутри нее.

               — Антигравитация. В самом деле? О, это стоящая вещь. Я читал о ней в журналах, которые приносит домой мой сынишка, но я не знал, что ее уже используют.

               Он взял ракету и направился в свою секцию, чтобы показать своим партнерам.

               — Да. Антигравитация — это стоящая вещь.

               Спорить с этим не имело смысла. Слова Сэма оказались пророческими. Ракета Нэгла стала звездой шоу, лишив  производителей обычных игрушек заказов на несколько тысяч долларов.

               На следующий день вестибюль отеля напоминал растревоженный пчелиный улей. Восхищенные покупатели игрушек беспорядочно запускали ракеты в разные стороны. Они ударялись о потолок, сталкивались с другими ракетами и посетителями. Мартин Нэгл получал новые и новые заказы, которые, как было понятно, он никогда не сможет выполнить.

               На четвертый день Сэм Марвинштейн вышел из своего киоска, которым давно уже никто не интересовался и протиснулся сквозь толпу. Сотрудники отеля установили своеобразные правила воздушного движения. Отныне в полете одновременно могли находиться не более двух ракет, причем одну из них должен был запускать сам Нэгл. Теперь Март должен был одновременно принимать наличные деньги от покупателей, оформлять заказы и управлять ракетами.

               — А давайте я вам помогу, — сказал Сэм. — Я все равно сейчас ничем не занят.

               — Это было бы здорово, но я не хочу отрывать вас от собственной работы.

               — Не беспокойтесь. Мне кажется, что сегодня люди не расположены покупать обычные реактивные самолеты, стреляющие ракетами.

               — Что же, принимайте заказы покупателей и собирайте с них деньги. Тогда я смогу без помех контролировать движение ракет.

               Салон закрылся в одиннадцать вечера. К тому времени Сэм был слегка ошеломлен количеством заказов, которые он заключил для Марта, да и деньгами, которые они должны были принести. Он умножил сумму, собранную за день, на четыре прошедших дня салона и приплюсовал деньги, которые удастся собрать за оставшиеся пять. Он вытер лоб и хмуро посмотрел на свой опустевший киоск «Самар Тойз», заставленный игрушечными реактивными самолетами, вооруженными резиновыми ракетами.

               Он повернулся к Марту, который расставлял на прилавке очередные ракеты.

               — Я тут кое-что о вас разузнал, док, — сказал он. — Вы доктор Мартин Нэгл, до недавнего времени работали в Университете Западного побережья, а позже в Управлении Национальных исследований. Шесть месяцев назад вы, в партнерстве с доктором Кеннетом Беркли, психологом, открыли собственную контору. Ваш бизнес — консультации по вопросам фундаментальных исследований. У вас нет фабрики игрушек, и, насколько мне удалось выяснить, вы никогда не занимались ничем похожим. Так вот, это, конечно, ваше дело, док, но меня, интересует, что вы собираетесь делать с заказами на ... — он взглянул на свои расчеты, — на миллион четыреста восемьдесят шесть тысяч сто девятнадцать ракет Нэгла?

               Март резко выпрямился.

               — Так уж получилось, Сэм, что я тоже немного поспрашивал о вас. И выяснилось, что «Самар Тойз», вероятно, самый оснащенный и самый современный завод в стране, наилучшим образом подходящий для производства сложных игрушек вроде моей маленькой ракеты. А еще, что он надежен с финансовой точки зрения и пользуется уважением в отрасли. Очень жаль, что в этом году люди не покупают реактивные истребители, но мне кажется, что небольшое расширение производства могло бы превратить «Самар Тойз» в главного изготовителя ракет «Нэгл», что было бы выгодно для нас обоих. Короче говоря, патенты на ракеты доступны для лицензирования заинтересованным сторонам. А контракты, которые вы держите в руках, продаются.

               — Заманчиво, док, — сказал Сэм. — Не скрою, мы собирались проделать в этом году что-то подобное. Считали, что у нас есть товар, который завоюет рынок. И все бы у нас получилось, если бы не вы со своей ракетой. Никаких обид, понятное дело, только бизнес. Как насчет чашки кофе, заодно и обсудим, сможем ли мы заключить сделку?

               Март кивнул.

               — Позвольте мне закончить. Я думаю, что мы сможем договориться — но должен предупредить, появление на рынке ракеты Нэгла, скорее всего, вызовет настоящий ажиотаж. Но вряд ли он продлится долго.

               Но он ошибся. Репортеры, сделав обычные репортажи об игрушечном шоу, вернулись, чтобы еще раз взглянуть на феноменальную ракету Нэгла. Научные редакторы проверили основные патенты на игрушку, после чего сообщения о ней немедленно попали на первые страницы газет по всей стране. В тот же день Мартину Нэглу позвонили из Вашингтона. Об этом сообщил Кеннет Беркли из офиса консультаций по вопросам фундаментальных исследований.

               — Как и было предсказано, — сказал Берк, — Кейс хочет поговорить с вами. Вам, наверное, стоит сегодня вечером вернуться, чтобы уже  утром повидаться с ним.

               — Он взбешен?

               — Ему бы больше понравилось, если бы я ограбил Форт-Нокс, а не признался, что истории о ракете Нэгла — правда. Он собирается закрыть нашу контору и посадить нас за решетку до конца жизни. Так и произойдет, если вы не сможете убедить его, что мы невиновны в предательстве национальных интересов.

               — Может, будет лучше, если пойдете вы? Или, по крайней мере, будете сопровождать меня. Вы познакомились с ним первым. В конце концов, это вы убедили его открыть проект «Левитация».

               — Нет. Он хочет видеть вас. Хотя он и сотрудничал со мной в проекте «Левитация», но вы физик, и ему легче договорить с вами, чем со мной. Все теперь зависит от вас, Март.

               — Ладно. Я попробую. Мы знали, что этого разговора не избежать. Чем скорее все закончится, тем лучше.

               — А как же быть с Салоном игрушек? Мне завтра приехать и подменить вас?

               — Не надо. Вместо меня останется Сэм, я нашел надежного партнера. Он крайне заинтересован в сотрудничестве и уже отказался от своих проектов. Я уговорил его переоборудовать свой завод для производства наших ракет. Так что утром я буду в Управлении.

               Было серое вашингтонское утро, когда Март сошел с поезда и взял такси. Когда он добрался до здания Управления национальных исследований, где занимаются новейшими разработками, у него на мгновение возникло сомнение в разумности своих поступков. Конечно, ему следовало постараться заручиться поддержкой Кейса и других людей, подобных ему, но было похоже, что, скорее всего, в доверии ему будет отказано.

               Нэгл направился прямо в кабинет Кейса, секретарша впустила его, задержав лишь на мгновение. Кейс явно его ждал. Лицо директора было тусклым и бесцветным, он резко, почти грубо указал на стул.

               — Мне кажется, я уже знаю все, что должен знать, об этой вашей так называемой игрушке, — сказал он, — но я предпочел бы услышать вашу версию истории, которую вы затеяли. Если есть хоть какой-то повод, не считать ваш поступок предательством, я хочу быть первым, кто узнает об этом.

               На мгновение Март почувствовал всю шаткость своего положения. Это был момент, которого он боялся, но так и не смог придумать, как его избежать. Он тысячу раз прокручивал в уме эту ситуацию, но так и не решил, что ему следует сказать.

               — Мы с Берком ... — начал он, но передумал. — Нет, Беркли здесь не при чем. Я говорю за себя и беру на себя полную ответственность. По личным причинам я оставил фундаментальные исследования и занялся бизнесом — производством игрушек. Когда проект «Левитация» закрыли, я быстро понял, что не могу позволить себе оставаться в УНИ или в Университете. У меня трое детей — и со временем их может стать больше, — я должен обеспечить им нормальную жизнь и оплатить образование. У меня есть дом, который я должен содержать. Для детей, для себя и для жены. У меня нет никакого желания постоянно с отчаянием задаваться вопросом, смогу ли я оплатить ипотеку в следующем месяце. Я должен содержать свой дом и обеспечить семье достаточный комфорт и безопасность.

               Но на зарплату, которую я могу получать в УНИ, да и в любом другом правительственном учреждении или в Университете, я не могу содержать семью. Поэтому, чтобы поддерживать свои финансовые возможности на должном уровне, пришлось подыскать другую работу. Некоторые из моих коллег, возможно, сочтут игрушечный бизнес недостойным и неподходящим занятием для ученого, но он обеспечит мою семью достаточными средствами для существования, которые не могли и не смогут принести любые мои исследования. Игрушечный бизнес — дело почетное, и мне не за что извиняться.

               — Мне ваши извинения не нужны, — свирепо выкрикнул Кейс. — Все это к делу не относится. Растрата вашего собственного блестящего таланта, фактическое предательство вашей профессии — все это меня нисколько не волнует, хотя когда-то для меня это было очень важно.

               Сейчас мы говорим о другом: вы взяли результаты совершенно секретного исследования, которое провели здесь, в УНИ. Исследования, которое было жизненно необходимо для обеспечения безопасности нашей нации, и передали его всему миру, включая тех самых врагов, которых мы обязаны уничтожить в целях самообороны. Вы сливаете секретную информацию под видом этой жалкой игрушки, которую продаете, чтобы купить роскошный дом, лучшую машину и, возможно, норковую шубу, чтобы потешить самолюбие вашей жены.

               Кейс хлопнул ладонями по столу и резко наклонился вперед, его лицо на мгновение стало умоляющим.

               Март ничего не ответил, и Кейс откинулся на спинку стула.

               — Для вашего поступка предусмотрено наказание. И оно будут применено. Но больше всего меня раздражает то, что, покинув нас, вы создали то, чего мы так напряженно добивались в проекте «Левитация», но так и не смогли сделать, — маломощное антигравитационное устройство. И вдруг, ни с того ни с сего, вы отдаете свои наработки врагу. Вместо того, чтобы использовать их для блага страны. Можете ли вы дать какое-нибудь разумное объяснение такому безумию?

               Март тяжело вздохнул.

               — Да. Я был готов ответить на все ваши вопросы. Но сейчас в этом нет необходимости. Во-первых, я получил патент на антигравитационное устройство, используемое в моей игрушке. Вы ознакомились с ним?

               Кейс поднял стопку бумаг, лежавшую на краю стола.

               — За последние тридцать шесть часов я не читал ни о чем другом!

               — Значит, вы обратили внимание на очень точные формулировки, которые я использовал для описания действия игрушки. Вы заметили, что в патенте говорится, что оно основано на недавно открытом Законе природы?

               — Да, конечно, — обиженно сказал Кейс. — И о каком же законе природы идет речь?

               — Совсем не том, который мы установили во время проекта «Левитация»! — с неожиданной силой воскликнул Март. — Совсем не том... Вы понимаете, что это значит, доктор Кейз? Я не выдавал секретов и результатов работы проекта «Левитация».

               — Бессмысленная отговорка. Проект «Левитация» привел к открытию антигравитации. Вы используете принцип антигравитации в своих игрушках. Поэтому вы используете результаты проекта «Левитация», который вы поклялись сохранить в тайне.

               — Нет, — твердо сказал Март. — Принципов антигравитации несколько. Приведу грубую аналогию: можно создать автомобиль, работающий на паре, электричестве или бензиновых двигателях. Автомобиль будет выполнять те же операции, в определенных пределах, независимо от типа источника движения. Но если рассмотреть детали, сходство, конечно, пропадет.

               То же самое с проектом «Левитация» и моей маленькой игрушкой. Вы хотели, чтобы мы нашли способ построить летающий пояс Бака Роджерса. Мы этого не сделали, но нашли способ приводить в действие тысячетонные дирижабли и космические корабли.

               Невозможно использовать конкретный принцип, открытый в проекте «Левитация», чтобы создать летающие пояса. С другой стороны, моя маленькая игрушка, описанная в патенте, никогда не сможет быть использована для производства космических кораблей. Она способна действовать на тела массой не более двух фунтов, и ее мощность нельзя увеличить. Наверняка можно будет создать новые механизмы, еще неизвестные, основанные на новом Законе природы, который используют для изготовления космических кораблей или летающих поясов — но они не будут иметь никакого отношения к игрушечной ракете Нэгла. Я не выдал секретов УНИ, которые поклялся сохранить. И не предавал вас. Поверьте мне, я не виновен!

               — Ерунда, — сказал Кейз. — Весь мир теперь знает, что антигравитация существует, по крайней мере, в принципе.

               — Обратите внимание, что я был осторожен при составлении патента, и не указал принцип действия. Сам принцип я, конечно, запатентовать не мог, да и раскрывать его не потребовалось, так что он остался неизвестным.

               — Надолго ли? Я, конечно, не провидец, но могу утверждать, что в этот самый момент в Москве ракету Нэгла разбирают на мельчайшие части. Через несколько дней или, самое большее, недель они разберутся с вашим принципом, найдут новые подходы и займутся конструированием космических кораблей.

               Собственно, это цитата из речи, которую Беркли подготовил для меня на первом заседании проекта «Левитация». Я сказал, что, поскольку наш вымышленный Даннинг сумел открыть антигравитацию, основываясь на известных научных идеях, то же самое может сделать какой-нибудь молодой русский!

               — Да. И ключевыми в вашем утверждении являются слова «известные научные идеи». Действие ракеты Нэгла не основано на известных научных идеях. Это их развитие второго или даже третьего порядка. Вот в чем суть дела. Вы могли бы подумать об этом.

               — Почему я должен думать об этом? — Кейс встал и внезапно подошел к окну, повернувшись спиной к Марту. — Мне надоело думать об этом! Вы не дураки, вы и Беркли ... — Он резко повернулся к физику. — Беркли... почему я не подумал о нем раньше? Это его рук дело! Это еще один проект, такой же как «Левитация»! Скажите мне: это так?

               Он направился обратно к Марту, заставляя физика подняться, чтобы тот увидел его лицо, на котором беспорядочно смешались страх, гнев, недоумение и разочарование. — Это так? — снова спросил Кейз. — Я имею право знать. Я должен знать!

               — Существует множество принципов, — медленно произнес Март, — возможно, больше, чем мы способны представить, с помощью которых можно добиться антигравитации, так же как вы можете управлять автомобилем с помощью пара, электричества или газа, или атомной энергии, если захотите.

               Самый очевидный вывод, который кто-либо может сделать, — это тот, который сделали вы: существует только один принцип антигравитации. Когда русские начнут препарировать ракету Нэгла, они будут искать этот единственный принцип. Они увеличат размеры маленького двигателя, который я спроектировал, — и их лаборатории будут уничтожены самым странным образом. Свойства материи изменятся, и начнется самопроизвольное схлопывание вещества.

               И они не поймут, почему так происходит, потому что для этого им потребуются научные знания, пока недоступные им. Исследования будут уводить их все дальше и дальше от принципов, установленных в проекте «Левитация». Вместо того чтобы предать проект, моя ракета будет активно блокировать раскрытие его секретов. Возможно, сейчас вам придется принять мои слова на веру. Но все обстоит именно так.

               — Я был бы полным дураком, если бы поверил хоть одному вашему слову, — сказал Кейс. Он растерянно развел руками. - Но... почти... мне не остается ничего другого. Если я открыто обвиню вас в предательстве, русские наверняка подумают, что у нас есть готовый космический корабль. Если я вам поверю, я рискую всем будущим воздушным и космическим развитием Соединенных Штатов. Я поверю вам, если вы объяснить мне: почему?

               Март медленно покачал головой.

               — Пока нет. Не знаю, удастся ли у нас что-нибудь. Если мы потерпим неудачу, то попробуем еще раз. Но вы, если сейчас узнаете о нашей цели, то вряд ли нас поддержите. Мы не можем рисковать. С другой стороны, и вы не можете рисковать, и вынуждены считать меня предателем, хотя в глубине души знаете, что это не так.

II

               Разрыв с Кейсом вызвал сожаление Марта, но он знал, что это был лишь первый из длинной серии подобных инцидентов, которые обязательно последуют из-за ракеты Нэгла. Кейс стал первым, но было очевидным, что его впереди ждет целая серия таких же неприятных разговоров и разрушенных дружеских отношений.

               В рамках проекта «Левитация», возглавляемого Кейсом в УНИ годом ранее, Март и Беркли работали над созданием антигравитационного устройства. И как побочный продукт они натолкнулись на совершенно новое понимание работы человеческого разума и разработали принципиально новые методы мышления. Чтобы исследовать и использовать свои наработки, они организовали свою собственную фирму «Консультации фундаментальных исследований».

               Когда Март вышел из здания УНИ, чувствуя на себе пристальный взгляд Кейса, следящего за ним из окна второго этажа, он уже не был уверен в разумности нового проекта. Он напоминал ему дорогу, продвижение по которой оставляло за собой сожженные мосты, так что предсказать, чем закончиться эпопея, было невозможно. Кейс, по крайней мере, на какое-то время успокоится. Как он и сказал, само по себе обвинение в нарушении секретности подскажет русским, что космические корабли с антигравитационными двигателями — это реальный факт, но объяснение Марта настолько сбило его с толку, что ему потребуется какое-то время, чтобы сообразить, как вести себя дальше. К тому времени это уже не будет иметь значения.

               Продажи игрушечной ракеты не стали откладывать до Рождества. Как только завод СэмаМарвинштейна был переоборудован и смог поставлять их на прилавки магазинов, отбоя от заказов не было. Ракета сразу же была оценена детьми всей страны и моментально заменила всю конную и пистолетной продукцию и, тем более, псевдо-ракетные модели, которые продавались раньше. Это была настоящая вещь. Повторные заказы хлынули на завод почти сразу за отгрузками.

               Через две недели после начала производства Сэм Марвин Стайн безнадежно отстал от графика. Он позвонил Марту по телефону.

               — Игрушечный бизнес — это как продажа цветов или свежих овощей, — сказал он. — Можно удачно попасть в струю, а потом так же быстро вылететь. Один хороший продукт — и человек может обеспечить себе старость. Но любая ошибка, и вам придется начинать все сначала.

               — Что случилось? — спросил Март. — Ракета все еще продается, не так ли?

               — В том-то и беда. Она слишком хорошо продается.

               — Не понял.

               — Нам необходимо наращивать производство. Чтобы исполнить уже заключенные контракты, требуется удвоить наши производственные площади. Но мы сможем продавать ракеты, только пока есть спрос. Мне кажется, что ажиотаж продлится до Рождества. Если мы исполним контракты, то сможем продать нашу ракету каждому ребенку в стране, научившемуся ходить. Предположим, что мы действительно расширим наше производство и приобретем необходимое оборудование и станки — что произойдет потом? Сможем ли мы производить другие игрушки, которые оправдают наши вложения в новые производственные мощности? Или наш договор касается только этих ракет?

               — Нет, будет продолжение, — сказал Март, — я уже думал об этом. Весной у нас будет готово одно маленькое приспособление, которое позволит следить за ракетой. А сейчас, мне кажется, мы должны арендовать необходимое нам оборудование, которое позволит производить ракеты до тех пор, пока их покупают. Мы готовы к таким капиталовложениям, как и к любым последующим убыткам.

               — Это все, что я хотел узнать, — сказал Сэм.

               Хотя все службы новостей в стране уже рассказали о ракете Нэгла самое главное, Джо Бейрд, ночной телевизионный обозреватель, продолжал собирать дополнительную информацию об этой истории, как будто не верил, что удалось раскопать все детали. Март так и не понял, откуда у Бейрда взялись зацепки, но был вполне удовлетворен, увидев на экране худое лицо журналиста и услышав, как тот своим писклявым голосом пересказывает сплетни, которые сумел собрать:

               — Бывший высокопоставленный правительственный ученый теперь торгует игрушками, чтобы заработать себе на жизнь, потому что государственная зарплата оказалась недостаточно большой? Этот же ученый собирается провести несколько исследований, чтобы использовать вновь открытые научные законы для производства игрушек, а не для существенного роста благосостояния нашей страны. Вот такой бизнес выбрал человек, который мог первым отправить американца на Луну, а вместо этого довольствуется тем, что развлекает детей.

               Март понятия не имел, есть ли у Бейрда реальный информатор или он сочинил все это сам. Во всяком случае, его озабоченность вселяла надежду. Это сулило результаты.

               Контора Нэгла и Беркли — «Консультации по фундаментальным исследованиям», была не из тех, что привлекает клиентов в большом количестве, тем более, ранним утром. Но на следующее утро после передачи Бейрда Март спустился вниз, чтобы открыть дверь, и обнаружил посетителя, ожидающего в конце длинного коридора возле запертой двери офиса. На мужчине была серая, слегка помятая фетровая шляпа. Он стоял у окна, а свой портфель положил на радиатор. Март с любопытством посмотрел на него и вставил ключ в замок. Затем захлопнул дверь перед носом незнакомца, когда тот попытался вместе с ним попасть в офис.

               — Прошу прощения! Я не знал, что вы ищете наш офис.

               — Вы доктор Мартин Нэгл? — спросил мужчина.

               Март кивнул.

               — Выдающийся создатель игрушек. Пожалуйста, проходите.

               — Необычное представление, я бы сказал.

               Мужчина снял шляпу и протянул руку.

               — Меня зовут Дон Вулф. Я главный инженер «Апекс Эйркрафт». Я хотел бы обсудить с вами ряд вопросов.

               Март улыбнулся и направился в свой кабинет.

               — Садитесь, пожалуйста. Однако если вы хотите использовать ракеты Нэгла в качестве самолетных двигателей, то мой ответ — нет. Это невозможно в их нынешнем виде. И поскольку, как я полагаю, вы пришли спросить именно об этом, то боюсь, что вы зря проделали долгий путь.

               — Думаю, что нет, — ответил Вульф. Он положил портфель на угол стола и сел в кресло, на которое указал Март. — Если я правильно расслышал, вы сказали: «в их нынешнем виде», — это позволяет сделать вывод, что у изобретения существуют другие, более приспособленные для промышленного использования варианты.

               — Может быть. Это вы сказали, не я.

               Вульф нахмурился и слегка подался вперед.

               — Моя компания готова сделать вам очень щедрое предложение об использовании этого устройства. Естественно, у вас были и будут другие предложения. Я хотел бы быть уверенным, что наше предложение вы рассмотрите наравне с другими и, в свою очередь, хочу заверить вас, что мы верим, что сможем конкурировать с лучшими из них. Естественно, я говорю, что это будет возможно после осмотра вашей игрушки нашими специалистами. Мы не сомневаемся, что ваше устройство — действительно антигравитационное.

               — Надеюсь, никто не пострадал, — сказал Март.

               — А? Вы о чем?

               — Надеюсь, никто не пострадал, когда вы попытались увеличить подъемную силу механизма.

               Вульф покраснел и посмотрел на свои руки.

               — Действительно, небольшая авария у нас произошла, — признался он. — Никто не пострадал, хотя было уничтожено много ценного оборудования.

               — Я рад, что обошлось без жертв. Однако, вы и сами понимаете, что не имели права изменять запатентованное устройство в коммерческих целях без надлежащего разрешения.

               — Мы имеем право вносить усовершенствования с целью получения собственных патентов!

               — Ну конечно. Конечно, — сказал Март. — Надеюсь, что вы смогли добиться таких улучшений?

               — Нет, нам не удалось, — ответил Вульф. Тон его голоса начал меняться. — Я вас не понимаю, доктор Нэгл. Я пришел, чтобы сделать законное предложение. Я здесь для того, чтобы попросить вас назвать цену лицензии на использование ваших патентов.

               — Вы собираешься заняться игрушечным бизнесом?

               — Пожалуйста, доктор Нэгл, не надо...

               — Тогда все в порядке. Послушай: мне нечего вам продать. У меня нет патента, который мог бы представлять для вас какую-либо ценность. Вы взяли на себя труд прочитать патент, выданный на ракету Нэгла?

               Инженер кивнул.

               — Можно сказать, выучил наизусть.

               — Значит, вы заметили, что в патенте достаточно точно и подробно описан механизм, который использован в данной игрушечной ракете. Ничего больше. Это понятно? Мой патент распространяется только на эту игрушку, и если вас не интересует эта конкретная игрушка, мне нечего вам продать. Во всяком случае, не собираюсь этого делать, потому что дела с продажей ракеты Нэгла у нас идут очень хорошо.

               Вульф беспомощно развел руками.

               — Но антигравитация, это…

               — … то, что может быть использовано в авиации и даже в космонавтике.

               — Именно так. Вы упомянули в своем патенте о новом Законе природы. Очевидно, что…

               — Да. Очевидно, что именно это вас интересует. Но, боюсь, я не смогу продать вам Закон природы. Никто не получает патентов на такие вещи. К сожалению, такие знания являются коммерческой тайной.

               — Вряд ли современные ученые так относятся к своим открытиям и работе, — сухо заметил Вульф.

               Март пожал плечами.

               — Не исключено. Но лично я отношусь к этому так. И теперь вы знаете: основной принцип действия ракеты Нэгла совершенно незащищен. Его никто не прячет, он абсолютно доступен и вам, и вашим инженерам, осталось его открыть самостоятельно. И когда вам это удастся, то никто не помешает вам мастерить воздушные змеи или отправлять лайнеры на Марс.

               Вульф не двинулся с места, но продолжал смотреть через стол в глаза Мартину Нэглу.

               — У всего есть цена, — сказал Вульф. — Назовите сумму.

               — Да, — медленно кивнул Март. — У меня есть цена. Но опять же, к сожалению, она так же нетрадиционна, как вообще мое отношение к этому вопросу. Бывает так, что цену нельзя выразить цифрами.

               Вульф взял свой портфель и резко поднялся.

               — Повторяю, я вас не понимаю, доктор Нэгл. Либо вы считаете себя гением из гениев, либо принимаете всех нас за дураков. Что же, уверяю вас, что я поверю вам на слово. Я сам открою этот самый Закон природы, который вы применили в своей игрушке, и использую его, как мне заблагорассудится. Но было бы разумнее, с вашей стороны, согласиться на сотрудничество в использовании этого открытия. Или, по крайней мере, внятно объяснить, причину отказа.

               Март пожал плечами, провожая гостя до двери.

               — Хорошее решение. Посмотрим, как вы справитесь.

               После открытия своей фирмы с Кеннетом Беркли Март возобновил контакты с коллегами-исследователями и бывшими студентами, которые теперь занимали ответственные посты почти во всех крупных отраслях. Он сообщил о существовании фирмы в каждую правительственную лабораторию, где работали специалисты, хотя бы отдаленно связанные с фундаментальными физическими исследованиями. Как и следовало ожидать, вскоре начали поступать ответы. Одним из первых пришло письмо от Дженнингса с Западного побережья. Дженнингс сотрудничал с ними в проекте «Левитация».

               «Новости о фирме Нэгла и Беркли, — писал он, —  заставляют меня тосковать по старым добрым временам проекта «Левитация». Но наверняка, вы задумали что-то еще более безрассудное. И мне кажется, что превзойдете всех в этом отношении. Коллеги говорят, что вы наверняка  окончательно сошли с ума, а я не верю в это. Когда вы чего-нибудь добьетесь, буду признателен, если вы пришлете доказательства того, что я был прав.

               P.S. Да, ракеты Нэгла так густо висят в воздухе над нашими здешними подразделениями, что столкновения в воздухе не редкость, с вытекающими отсюда претензиями и встречными исками мальчуганов о возмещении ущерба. Как вы решаете эти юридические споры?

               P.P.S. На днях произошел взрыв в нашей физической лаборатории. Никто не пострадал, но некоторые люди ужасно злы. Они разбились на группы, в каждой из которых свое представление о вашей судьбе. Есть те, кто хотел бы отправить вас в тюрьму или в сумасшедший дом. Но несколько парней клянутся всеми обмотками нашего местного циклотрона, что они обязательно выяснят, что вы встроили в эти устройства. Кроме того, я получил весточку от Кейса, он советует мне держать язык за зубами, и не разболтать о проекте Л. Я верю, что стану одним из первых, кому вы обо всем этом расскажите».

               Март усмехнулся и показал письмо Берку. —  Представляю, чего стоило Дженнингсу ответить нам, —  сказал он. — Он сойдет с ума, если не получит ответ в ближайшее время. Я полагаю, что из всех людей, которых мы привлекли, он первым все поймет.

               — А к— спросил—

— 

Из неофициальных источников Март узнал, что к концу шестой недели продаж ракет, игрушка была исследована почти во всех университетских лабораториях и в каждой корпорации, которая тратила более пятисот долларов в год на фундаментальные исследования. Он узнал также, что Сэм получил заказ непосредственно от Бюро стандартов Соединенных Штатов на дюжину ракет «Нэгл». Еще больше он обрадовался, когда в газетах появилось сообщение, что они предназначены для транспортировки в лабораторию Комиссии по атомной энергии США и, что Бюро купило для собственных нужд почти десяток ракет.

               Письма и телефонные звонки сообщали о нарастающем безумии, охватившем все эти лаборатории по мере того, как ученые возились с маленьким антигравитатором, пытаясь понять принцип его работы и увеличить мощность до достаточного для практического использования уровня. Март не знал, как все это прошло в Комиссии по атомной энергии США, но был уверен, что и там усилия сотрудников закончились сводящим с ума разочарованием, как это произошло в Бюро стандартов и других местах.

               С тревогой он ждал сообщений о травмах, полученных в результате неосторожных попыток усовершенствовать ракету Нэгла. Однако, пока везло, неофициальные источники сообщали о небольших авариях на Западном побережье, после чего были приняты жесткие меры безопасности. Случайные возгорания и незначительные разрушения лабораторного оборудования — вот и все, о чем стоило говорить.

               К Рождеству продажи ракеты Нэгла и разочарование ее исследователей достигли максимума. Джо Бейрд продолжал время от времени с осуждением вспоминать о непростительных и зловещих деяниях создателя игрушки. Сэм Марвинштейн не один, а два раза удвоил производственные площади своего завода. За два дня до Рождества он отправлял заказчикам ракеты целыми партиями.

               Но рождественские праздники закончились, а вместе с ними и пропала потребность в массовом производстве. Все до единого потенциальные покупатели ракеты Нэгла удовлетворили свои желания через магазины Сент-Ника и Сэма Марвинштейна.

               В первый день нового года Март вызвал Сэма в офис фирмы «Консультации фундаментальных исследований». Когда фабрикант сел за стол, Март протянул ему клетку похожую на дурацкий колпак, около шести дюймов в диаметре.

               — Преемник ракеты Нэгла, — сказал он.

               Сэм растерялся. Он пару раз повертел клетку в руках и стал рассматривать так, чтобы свет из окна падал через промежутки между прутьями.

               — Наверное, это действительно что-то очень умное, — вздохнул он. - Но что именно эта штука делает?

               — Мы условно называем это телепортом, — сказал Март. — Полагаю, вы сможете придумать имя с большей привлекательностью для продажи. Возможно, вы читали о телепортации в научно-фантастическом журнале, о котором упоминали при нашей первой встрече.

               Лицо Сэма просветлело.

               — Конечно... Теперь я вспомнил! Был такой рассказ, в котором парень отправил свою девушку через всю страну по радио, а она, сделав свои дела, мгновенно вернулась. И все были счастливы, и больше не нужно было ссориться из-за расставаний.

               — Примерно так, — ответил Март. — Приблизительно. Смотрите, что делает это устройство. Видите, этот алюминиевый диск делит сферическую клетку пополам, а проволока проходит через отверстие в центре диска. С одной стороны — на проволоке бусина. Теперь я нажимаю кнопку на одном из полюсов сферы, где прутья клетки соединяются с проводом, проходящим через середину. И, пожалуйста, — шарик уже находится на другой стороне диска.

               Он вернул устройство Сэму.

               — Попробуйте сами. Нажмите вот эту маленькую кнопку на полюсе сферы.

               Сэм взял устройство, но на его лице отразилось разочарование, граничащее с отвращением.

               — Не понимаю, — сказал он. — В этом нет ничего особенного. Проталкивание бусины вдоль проволоки, проходящей через отверстие в куске металла.

               — Посмотрите внимательнее, и нажмите кнопку.

               Сэм так и сделал, снова рассматривая устройство в лучах солнечного света и щурясь сквозь провода клетки. Он нажал большим пальцем на кнопку. Бусина на проволоке мгновенно исчезла с одной стороны диска и появилась на другой.

               — Я все еще не понимаю, — разочарованно сказал Сэм. Потом он остановился. — Эй, подожди минутку! Как эта бусина туда попала? Там нет дыры, через которую она могла бы пройти. Проволока заполняет дыру!

               Март добродушно кивнул.

               — Правильно. Как вы думаете, такое устройство способно заинтересовать малышню — и, возможно, их старших братьев и сестер? Мы сможем продать пару сотен тысяч копий?

               — Да, я думаю, что, возможно, это будет продаваться, — пробормотал Сэм, продолжая смотреть в проволочную рамку, нажимая кнопку сначала на одном полюсе, а затем на другом. — Но в диске должна быть дыра! Должен же быть какой-то способ, чтобы бусина прошла, — сказал он. — Объясните мне, как это происходит!

III

               Не ожидалось, что телепортация повторит успех  ракеты. Они рекламировали новую игрушку за доллар и размещали однодюймовые объявления в отделах заказов по почте в журналах для домовладельцев и механиков, а также в комиксах. Результаты оказались лучше, чем ожидалось.

               Марта интересовали всего несколько конкретных продаж. И неофициальные источники сообщили ему, что они были сделаны сразу после того, как телепорт стали продавать. Новую игрушку приобрели лаборатории, которые уже изучали ракету.

               Как только Март убедился, что вторая игрушка приобретена и исследуется нужными людьми, он доверил детали ее изготовления и продажи Сэму Марвенштейну и переключил свое внимание на третий проект.

               Они с Берком готовились открыть собственное казино.

               — Однажды вы уже собирались сделать это, — напомнила им Кэролин Нэгл во время бесконечных обеденных обсуждений проекта.

               Еще одному игорному заведению было бы трудно добавить что-то к блеску ночи Лас-Вегаса, а казино «Вулкан» и не пыталось — во всяком случае, не очень старалось. На крыше здания висела неоновая вывеска средних размеров, предположительно напоминающая о последних днях Помпеи, с неоновыми волнами лавы, омывающими бока темнеющего конуса, и кусочками огня, выскакивающими, как яркие шары, из жерла вулкана. Это был хороший образ, но он терялся в вечном сиянии, которое висело над городом, как и туманные надежды игроков, готовых к решительному бою с однорукими бандитами.

               Располагалось казино «Вулкан» немного в стороне, в конце квартала на аллее Бандитов, в старом здании, где раньше размещалась аптека. Март и Берк не были по натуре азартными игроками и не хотели вкладывать много денег в начальный проект, но в конце первых двух недель они были искренне разочарованы.

               Они стояли на тротуаре перед своим почти пустым казино, наблюдая за гарцующими, манящими огнями в центре города.

               — Мы неправильно выбрали место, — мрачно сказал Берк. — Я говорил, что надо бы подобраться поближе к центру игровой активности. Открыть новое заведение вдали от основной массы игроков — это заведомо проигрышная стратегия. Игроки — это толпа. Привлекать нужно не отдельного человека, а группу.

               — Давай продержимся еще несколько дней, — сказал Март. — Если к тому времени дела не пойдут на лад, мы кое-что изменим. Может быть, нам следует нанять девиц посимпатичнее?

               Он взглянул внутрь, на девушек, принимавших ставки от одиноких клиентов.

               — Не знаю, что мы можем изменить. Кэролин в этом лучше разбирается. Она утверждает, что для этой работы лучше всего годится профессионалка в треснувшем зеленом козырьке.

               — Давай отойдем от двери. Похоже, к нам направляется клиент.

               Они с удовлетворением наблюдали, как незнакомец остановился перед входом, бросил взгляд на вывеску, висевшую над ним, а затем вошел в казино. Однако их радости пришел конец, когда через несколько мгновений незнакомец вышел на улицу. Он посмотрел по сторонам и, казалось, не без труда узнал Марта.

               — Мистер Нэгл?  — спросил он.

               — Да, — ответил Март. Было видно, что человек пьян.

               — Я хочу знать, как эта штука работает. Я и пальцем ее не коснусь, пока вы не объясните мне, как она работает.

               — Конечно, с удовольствием, — сказал Март. Он вздохнул и взял мужчину за руку.

               Войдя внутрь, они направились к месту, откуда могли видеть любого клиента, сидящего в зале около игрового аппарата. Свет в зале был тусклым, большая его часть проникала через пластиковый конус вулкана, такой же массивный, как три или четыре музыкальных автомата, установленных в зале, но значительно превосходивший их яркостью освещения. Волны света пробегали по бокам конуса вулкана,

               — Первое и единственное в мире абсолютно честное игровое устройство, — сказал Март.

               Внезапно один из шаров появился снаружи конуса и покатился вниз, где с лязгом ударился о металлический обод. Номер шара и его цвет вспыхнули на панели позади них. Один из посетителей радостно вскрикнул и помахал листком для ставок ближайшей крупье.

               — Абсолютно надежный механизм, — сказал Март. — Появление шара из конуса абсолютно случайно и не может корректироваться извне.

               Мужчина пристальнее вгляделся в шары, подпрыгивающие на диафрагме.

               — Правда, что ли? Но что заставляет шары двигаться вверх и вниз?

               — Резиновую диафрагму приводит в действие маленький мотор. Шарики подобраны по весу с точностью до тысячной доли миллиграмма, даже для самых важных шарикоподшипников требования меньше.

               — Ух ты? Вы уверены, что игра не контролируется?

               — Абсолютно, — подтвердил Март.

               — Тогда я сыграю. Где я могу купить чипсы?

               — Располагайтесь удобнее. Одна из девушек выдаст вам лист ставок, и вы отметите свой выбор для следующей игры с помощью устройства, установленного на подлокотнике кресла. Крупье покажет вам, как это делается. Игра идет без перерывов.

               — Спасибо, мистер. Ставки в два доллара достаточно для начала?

               — Если хотите, можете начать с доллара.

               — Послушайте, мистер, я хочу играть честно, но будьте уверены, если действительно игру не контролируют, я здесь надолго. Не меньше двух долларов от Пола Джентри.

               Март вышел подышать свежим ночным воздухом и присоединился к Берку.

               — Этот парень — репортер, — сказал он. — Мы попадем в газеты. Если это не принесет нам пользы, то не поможет уже ничего.

               — Но это был не газетчик. Во всяком случае, в данный момент. Джо Бейрд с немалым интересом узнал о закрытии нью-йоркского офиса «Консультантов фундаментальных исследований» и с немалым раздражением следил за ними в течение последующих недель. Но они были настолько неуловимы, что его человек догнал их только через две недели. Так что сначала сообщение о Марте и Берке появилось в газетах, а в телевизионной программе Джо Бейрда только на следующий вечер.

               — Как так получилось, что  два знаменитых ученых, участвовавших в исследованиях, финансировавшихся правительством, сейчас управляют игорным заведением в Лас-Вегасе, штат Невада? На этот многодолларовый вопрос хотели бы получить ответ многие их коллеги и правительственные чиновники.

               — Напомню, сначала перед Рождеством настоящий фурор произвела так называемая ракета Нэгла. Потом появился идиотский механизм с исчезающей бусинкой, который, по слухам, использовал еще более важное научное открытие, чем игрушечная ракета. И вот теперь мы узнали о следующем фантастическом устройстве, игровом автомате нового типа. Доктор Нэгл жаловался на низкие государственные зарплаты, и вот теперь он решил поправить свое финансовое положение, занявшись игорным бизнесом.

               Бейрд подробно описал вулканический конус, очевидно, со слов псевдопьяного, которому Март показал машину.

               — Это увлекательное устройство оказывает гипнотическое воздействие на игроманов, начавших игру. Мы уверены, что оно будет столь же успешным, как и предыдущие затеи Нэгла и Беркли, но мы разочарованы, что столь остро необходимый нашей стране гений был обнаружен в тускло освещенных закоулках полулегальной коммерции.

               Март и Берк пропустили выступление Бейрда, так как были на дежурстве в клубе, но они ознакомились с подробным отчетом о телепередаче, размещенном в утренней газете. Март ухмыльнулся, передавая тарелку с завтраком Берку.

               — Подождем до вечера. Если и это их не привлечет, придется признать поражение.

               Его предсказание оказалось более чем точным. Задолго до полудня любопытные устремились к невзрачному зданию казино «Вулкан». К середине дня в игорном зале не осталось ни одного свободного места.

               Даже Март вынужден был признать, что в этом устройстве было что-то гипнотическое. Он стоял сзади, наблюдая поверх голов толпы, как они наполовину наклонились вперед в своих креслах, уставившись глазами на поток разноцветного света и светящиеся шары, которые выпадали совершенно непредсказуемо.

               Девушки в униформе постоянно двигались по проходам, принимая ставки и штампуя листки победителям, чтобы они могли получить выигранные деньги. А потом, ближе к вечеру, появились другие посетители, некоторых Март и Берк узнали. Кто-то из них занял места у Вулкана, кто-то наблюдал за происходящим издали, не скрывая профессионального интереса. Их прислали собственники и управляющие  крупнейших казино города.

               — Кажется, у нас получилось, — прошептал Март Берку. — Через неделю мы установим Вулкан в половине клубов Лас-Вегаса!

               Он был излишне оптимистичен. Прошло почти три недели, прежде чем первое казино приобрело франшизу на Вулкан. Установить устройство удалось в течение двух дней, но стоило грузовику вернулся на склад, раздался новый звонок. Март узнал голос игрока с сигарой во рту, с которым он заключил свою первую сделку.

               — Что не так с вашей машиной? Разве вы не можете настроить ее так, чтобы она проработали больше десяти минут? Мы закладываем шарики в отверстие, а потом они все оказываются снаружи. Ни один не остается внутри!

               — Запустите машину снова и не трогайте ее, — сказал Март. – И все будет в порядке, как и было.

               В трубке раздался хруст переломанной сигары.

               — Мы должны снизить процент выигрышей. Вы же не думаете, что мы будем играть в Санта-Клауса? Как вы контролируете игру?

               — Послушайте, я же говорил, когда мы заключали сделку, что эти устройства нельзя контролировать. Они действуют строго случайно. Дюжина шаров в загрузке дают вам шанс на выигрыш одиннадцать к одному на каждую ставку. Чего еще вам нужно? Как только вы попытаетесь вмешаться в процесс, машина перестанет работать. Вы все еще хотите купить ее?

               Игрок вспомнил и повесил трубку.

               — Что ты думаешь об этих парнях? — спросил Март. — Они говорят об одноруких бандитах, но думают о  двуруких?

               Подобные проблемы возникли со всеми казино, в которых была установлена машина, но после дополнительных разъяснений, игроки смирились с тем, что игра будет честной. И новые отношения стали спокойнее, основанными на взаимной целесообразности. Март и Берк были заинтересованы в том, чтобы их устройства были установлены в казино. Это позволяло сделать им необходимую рекламу. А владельцы игорного бизнеса считали, что набрели на некое подобие жилы высококачественной золотой руды под полом рулеточной комнаты.

               Ни Март, ни Берк не имели ни малейшего желания задерживаться в игорном раю. Однако люди, чью  реакцию они хотели вызвать  с помощью своей машины, и которая была для них действительно важна, молчали.

               — Мы доказали, что наши изобретения могут с успехом применяться для организации азартных игр, — сказал Берк. — Но мы теряем время. Мы должны разрешить Сэму начать производить наши Вулканы для баров и аптек. Мы застряли в Лас-Вегасе, но так и не смогли привлечь внимание Бюро стандартов и Чикагского университета своей заменой колеса рулетки.

               — А вы не думаете, что физики придут к нам играть по своей воле? — спросил Март.

               — Физики не играют в азартные игры. После покупки продуктов на неделю, у них просто нет на это денег.

               — Да, — сказал Март, — Я думаю, что это одна из причин, из-за которой мы начали действовать. В любом случае, держу пари, что мы закончим здесь до конца недели. Получится ли у нас или нет, казино мы закроем. Сегодня днем я пошлю Сэму телеграмму, чтобы он приступил к работе. К следующему Рождеству в каждом баре и аптеке вместо одного пинбола будет установлено два Вулкана!

               В тот же день внимание Мартина привлек один из посетителей казино, которого Март назвал неуверенным игроком. Игроки бывают разные: уверенные и неуверенные,  иногда трудно отличить их друг от друга. Но абсолютно неуверенного игрока можно отличить с первого взгляда.

               Этот конкретный экземпляр сидел в первом ряду зала, заворожено глядя на Вулкан, словно впал в транс. Он лишь изредка протирал стекла очков большим белым носовым платком, который вынимал из кармана. Он делал ставки. Довольно много. И не выиграл ни разу. Марту хотелось посоветовать ему сдаться. Если вы не способны хотя бы иногда предчувствовать развитие событий, у вас нет ни единого шанса отгадать абсолютно случайный набор цифр. Уверенные игроки обладают способностью предчувствовать. Неуверенные, по-видимому, родились с полным его отсутствием.

               Март, наконец, подавил желание защитить парня от его собственных проблем и отвернулся. Он увидел, что Берк тоже наблюдает за этим парнем со своего места возле окошка кассира.

               — Я бы сказал, что он из ФБР, — сказал Берк.

               — Он? Нет, ну что вы. Скорее всего, свежий магистр по английской литературе. Неприятно видеть, как бедняга выбрасывает свои деньги на ветер, но что я могу поделать?

               В тот вечер парень продержался на своем игровом месте почти до времени закрытия, и только после этого отправился восвояси. По правилам казино, чтобы сохранить место, необходимо было делать ставки по крайней мере на одну игру из четырех. Очевидно, у него кончились деньги даже на минимальные долларовые ставки. И все-таки казалось, парень с большим трудом покинул свое место.

               Март был уверен, что он появится на следующий день, но он ошибся. Однако на второй день парень все-таки пришел, и Март чуть не задохнулся от удивления, увидев, кто сопровождает этого неуклюжего незнакомца.

               Трудно было не узнать стройную фигуру его старого друга, доктора Дженнингса.

               Лицо Дженнингса озарилось радостным удивлением, когда он разглядел Мартина в дверях казино «Вулкан».

               — Добро пожаловать в наше заведение, — сказал Март, ухмыляясь. — Не знал, что вы дружите с госпожой удачей и колесом фортуны. В любом случае, я рад вас здесь видеть.

               — И я тоже, — криво усмехнулся Дженнингс. — Я не видел передачи Бейрда, и посмотрел ее только несколько дней спустя. К тому времени Рой уже дергал меня за рукав и требовал, чтобы я пришел и выяснил, что ты задумал. Кстати, ты уже познакомился с Роем? Он сказал, что провел здесь день, но остался неузнанным.

               Март поманил Берка, и они повернулись к человеку, который два дня назад проиграл свои деньги.

               — Доктор Рой Гудман из Комиссии по атомной энергии США, — представил его Дженнингс. — Он тоже не любитель азартных игр, более того, он признался мне, что вы укрепили в нем твердое желание оставаться таковым всю оставшуюся жизнь.

               Март пожал доктору Гудмену руку.

               — Мне очень жаль, — сказал он. — На днях я с трудом сдержался, чтобы не выставить вас из зала. Кто-то удачлив, кто-то — нет. И если нет удачи, ставки на скачках и столы для игры в бинго не для вас.

               — А Вулканы? — спросил Гудмен.

               — И Вулканы. Они тоже не принесут вам прибыли.

               — Я в этом не уверен, — сказал Гудмен. — До такой степени, что отправился в Лос-Анджелес и привез сюда доктора Дженнингса, чтобы он подтвердил мое мнение.

               — И это за мнение? — спросил Март.

               — Я считаю, что Вулкан может принести нам огромную выгоду. Вы не возражаете, если я попрошу доктора Дженнингса составить собственное мнение?

               — Как вам угодно, джентльмены, — сказал Март.

               Дженнингс неуверенно рассмеялся.

               — Ну что ж, давайте посмотрим. Я, конечно, не знаю, что все это значит. Я полагаю, что это как-то связано с ракетами Нэгла и Телепортами. У Роя тоже есть тайна, и вы оба меня совершенно озадачили.

               — Как насчет ужина, когда вы закончите? — спросил Берк. — Встретимся, поговорим и попытаемся разоблачить друг друга.

               — Вот и все, — сказал Март, наблюдая, как мужчины занимают места в игровом зале. — Вот и все, или я ошибаюсь. После того, как они закончат свое расследование, мы сможем упаковать наши чемоданы и отправиться домой.

               — Комиссия по атомной энергии США?  — спросил Берк.

               — Именно.

               Дженнингс и Гудмен долго сидели в игровом зале. Наконец, когда солнце уже садилось за горизонт, они вышли из казино. Лицо Дженнингса казалось бледным, как будто он долго не видел солнечного света. Его руки заметно дрожали, когда он закуривал тонкую сигару.

               — Еда в нашем отеле очень хорошая, — сказал Март.

               Дженнингс кивнул. Ни он, ни его спутник не произнесли ни слова. Четверо мужчин молча направились к отелю. Только когда они сели за стол и взяли меню, Дженнингс нарушил молчание.

               — Запеченная ветчина, — пробормотал он официантке. — И сделайте кофе покрепче. Очень крепким.

               Пока они ждали выполнения заказа, он пожил руки на стол и пристально посмотрел на Марта.

               — Я слишком хорошо вас знаю, — сказал он, — чтобы спрашивать, не морочите ли вы нам голову, но я все равно спрошу.

               Март покачал головой.

               — Сформулируйте свой вопрос точнее, что вы имеете в виду? Перед вами всего лишь хитрое приспособление для отъема долларов у лохов, естественно, я не говорю о присутствующих — вы особый случай, мы приносим вам извинения, — улыбнулся он, посмотрев на доктора Гудмена.

               Человек из Комиссии по атомной энергии не подал виду, что понял намек.

               — Только два типа людей могли создать Вулкан, —  сказал Дженнингс. — Это или дурак, который случайно наткнулся на этот эффект и не представляет, как он работает. Или гений, который точно знает, с чем он имеет дело — гений, который настолько велик, что может позволить себе сидеть сложа руки и посмеиваться над нами, в недоумении почесывающими головы и выглядящими довольно глупо, потому что не способны объяснить то, что видим.

               —— И все же вы должны объясниться.

               — —— —

               Март посмотрел на скатерть и провел ногтем по узору на полотне.

               — Вовсе нет, — ответил он. — Я не смеюсь над вами. И готов объяснить, что здесь происходит. Более того, я расскажу об этом любому, кто самостоятельно разберется в принципе работы Вулкана. После ужина, наверху, в нашей комнате.

               Остаток ужина прошел почти в полном молчании. Берк и Март знали, что Дженнингс хочет поговорить с ними. Они знали, что он не забыл о проекте «Левитация» и их последнюю встречу, но он не мог упоминать об этом проекте в присутствии Гудмена.

               Человек из Комиссии по атомной энергии, казалось, почувствовал, что он здесь лишний. Молчание раздражало его. На его лице появилось выражение недовольной решимости, он хотел показать, что он против того, чтобы любые секреты обсуждали без его участия.

              

— — —

               Дженнингс выпустил в воздух облачко дыма и с сомнением посмотрел вверх. Гудмен нетерпеливо заерзал на стуле.

               — У вас есть патенты! — сказал человек из Комиссии по атомной энергии. — Я телеграфировал в Вашингтон и получил копию патентов на Вулканы, пока ездил в Лос-Анджелес. Все ваши изобретения защищены!

               Дженнингс не сдержался и улыбнулся, наблюдая за Мартом сквозь тонкую дымку сигарного дыма.

               — Значит, вам нужен патент? — пробормотал он. — Я должен был догадаться, что услышу что-то подобное, вы ведь напарники с Берком. Это ведь Берку нужен патент?

               — Мы вместе это придумали, — сказал Март. — Мы разработали эти устройства и не знали, что с ними делать дальше. Наконец, Берк так устал от моих жалоб на невозможность использовать их, не выдав секрета, что предложил создать что-то конкретное. И мы это сделали.

               Дженнингс покачал головой.

               — Пока нет, Март. Вы всего лишь разворошили осиное гнездо. Но пока не ясно, приведет ли это копошение к каким-либо реальным действиям по вашей проблеме.

               — Копошение — это уже результат, — сказал Март. — Для тех, кто по-настоящему поймет смысл «Вулкана», мир уже никогда не будет прежним.

               — Вы говорите так, словно меня здесь нет! —  раздраженно сказал Гудмен. — Я абсолютно ничего не понимаю. Вы создали модель, которая, по вашему молчаливому признанию, была правильно истолкована мной и доктором Дженнингсом. Теперь вы говорите, что вам нужны патенты на устройство, которое уже защищено патентами!

               — Вы лучше меня знаете, — сказал Март, — что каждый патент защищает конкретное устройство, но не Закон Природы, на котором основано действие данного устройства. В соответствии с нынешней Патентной системой это все, что я мог сделать. От нас потребовались значительные усилия, чтобы ограничить возможности «Вулкана», и создали развлекательное устройство, а не аморальный игровой автомат.

               — Что значит «все, что я мог сделать»? Что еще вы собираетесь изготовить?

               — Вас интересует что-то конкретное?

               Гудмен слегка покраснел.

               — Я хотел бы, чтобы вы просветили нас, невежд, насчет структуры и внутренних процессов радиоактивного атома — если вы, конечно, считаете нас способными понять это. Я хотел бы, чтобы вы рассказали, как способ движения в вашей ракетной игрушке может применяться в настоящих самолетах. А Телепорт... Совершенно очевидно, что мы хотели бы использовать его, если это возможно.

               — Это возможно, уверяю вас, — сказал Март. —  Но поверьте, что я пока не знаю, как это сделать. Чтобы разработать подобные устройства, потребуется  хорошо оборудованные исследовательские лаборатории и труд многих инженеров. Но это уже детали.

— Не понимаю…

               — Принято считать, что теоретик-исследователь во многом похож на художника древности: он, якобы, выше работы за грязные деньги. Он должен работать на Истину и Знание, в то время как кто-то другой — инженер-разработчик, например, получает за свою работу замусоленные зеленые банкноты.

               — Доктор Нэгл…

               — Если я сейчас сделаю то, о чем вы просите, то есть передам основные принципы, которые лично открыл и использовал в этих устройствах, я буду совершенно бесправен. То есть не получу ни защиты, ни дальнейшего вознаграждения. До тех пор, пока я остаюсь изготовителем безделушек и трюков, я имею право на полную защиту и благословение наших патентных законов. Но в тот момент, когда я вступаю в область новой фундаментальной науки, я немедленно теряю права насобственные открытия. Я даже не могу использовать в своих целях собственную работу! Я не могу рассказать вам об этих основных Законах природы, которые открыл, не потеряв при этом права на финансовую выгоду от моего открытия!

               Доктор Гудмен издал такой звук, словно был потрясен каким-то чудовищным святотатством.

               — Конечно, вы не можете запатентовать Закон природы! Это немыслимо! Это то, что просто есть — им может воспользоваться каждый.

               — Прекрасно. Тогда пусть они им и воспользуются.

               Стало совсем темно, но они не включили свет. Единственным источником света было сияние над городом. Из темноты послышался тихий смешок, и Дженнингс сказал:

               — Если мы правильно понимаем ваш «Вулкан», то получается, что вы хотели бы запатентовать устройство атома.

               — Да, можно и так сказать, — задумчиво согласился Март. — Я хочу получить патент на устройство атома.

               — Вы смеетесь над нами, — сухо сказал Гудмен. — В сложившейся ситуации это выглядит особенно отвратительно. Правительство, безусловно, нуждается в вашей работе. И я уверен, что о надлежащем вознаграждении можно не беспокоиться.

               — Неужели? Лаборатория, два ассистента и семьдесят две сотни в год. На одной только ракете Нэгла я заработал почти сто тысяч.

               Март повернулся и с внезапным раздражением прошелся по комнате. В тусклом свете он смотрел прямо в лицо ученому из Комиссии по атомной энергии.

               — Доктор Гудмен, вы первый удостоились чести разобраться в принципе действия «Вулкана», но, похоже, не способны понять то, что я сказал. Но я хочу, чтобы вы меня поняли и рассказали об этом в лабораториях Комиссии. Я хочу, чтобы всякий раз, когда мое имя всплывет в разговорах ваших коллег, вы немедленно вспоминали: это тот самый Мартин Нэгл, открывший некоторые из самых важных и основных Законов природы, которые люди способны постичь в настоящее время. Конечно, они имеют огромное значение для правительства, промышленности и военных, но если Мартин Нэгл не сможет получить патент на свою работу и получить за нее надлежащее вознаграждение, он будет использовать свои открытия только для изготовления безделушек. И еще. Сообщите своим коллегам, что Мартин Нэгл не сошел с ума. Процитируй меня как можно точнее.

               Он посмотрел на часы.

               — Если вы не возражаете, джентльмены, боюсь, нам придется вернуться в казино. Поскольку сейчас это наш основной источник дохода, мы с Берком должны помогать принимать наших посетителей.

               Казалось, Гудмен потерял дар речи. Когда они вышли из комнаты, Дженнингс подмигнул Марту за спиной своего спутника и пожал ему руку.

               — Держите со мной связь, — сказал он. — Я сообщу вам знать о реакции на Западе. Вы скоро вернетесь в Нью-Йорк?

               — Да. Мы заключили достаточно большое количество франшиз на «Вулкан». Они появятся и в других игорных центрах. Затем мы выпустим еще одну модель, чтобы конкурировать с пинбольными автоматами в барах и аптеках. Я думаю, это будет очень популярное устройство.

               — Надеюсь! — горячо воскликнул Дженнингс. —  Очень на это надеюсь!

IV

               Когда Март и Берк вернулись домой, выяснилось, что Бейрд успел включить подробности их разговора с Дженнингсом и Гудменом в свою программу. Было непонятно, как ему удалось так быстро получить эту информацию. Можно было предположить, что проболтался Гудмен, впрочем, даже это казалось маловероятным. Во всяком случае, они смогли посмотреть программу Бейрд, когда обе семьи ужинали вместе в квартире Марта.

               — Наконец-то все стало понятно, — сказал Бейрд, самодовольно скривив лицо. — Одна из самых поразительных новостей всех времен — это правда, стоящая за фантастическими предприятиями бывших правительственных ученых Мартина Нэгла и Кеннета Беркли. Вы помните, что много месяцев назад эти люди уволились из секретных правительственных лабораторий, чтобы заняться производством игрушек. В последнее время они обзавелись игорным домом в Лас-Вегасе, штат Невада. Теперь мы знаем, чего добиваются Нэгл и Беркли!

               Наш надежный информатор сообщил, что целью этих двух бывших ученых является разрушение всей системы американского патентного права. И метод, который они выбрали, очевиден — шантаж!

               С момента создания патентной системы наши суды свято охраняли силы природы от посягательств новоявленных собственников и не давали им попасть в руки корыстных монополистов. И эта система обеспечила нашей страна техническое процветание, а нашим изобретателям и ученым щедрое вознаграждение.

               И вот мы столкнулись с вопиющей попыткой уничтожить нашу патентную систему, требуя установления права частной собственности над природными силами Вселенной, которые, в противном случае, эти два человека отказываются раскрывать, в отличие от великих ученых прошлого. Я не знаю, каков будет исход этого спора, но я уверен, что наши суды не допустят такого наглого посягательства на основы нашей патентной системы. Она должна быть защищена и сохранена в неприкосновенности, чтобы обеспечить изобретателям их справедливые права на плоды их труда и в то же время защитить их от монопольной эксплуатации открытого хранилища Природы.

               Крайне неприятно наблюдать за поведением двух гениальных ученых — Мартина Нэгла и Кеннета Беркли. Научный мир признает их гениальность. Уникальность открытых ими принципов, использованных в их игрушках и игровых автоматах, подтверждена. Мы искренне надеемся, что они пересмотрят свои фантастические претензии и вернутся в лаборатории, где их труд так необходим для обороны страны.

               Кэролин Нэгл выключила телевизор. Это была высокая темноволосая женщина с неестественно бледным лицом.

               — Вот и все, — сказала она. — Надеюсь, вы к этому были готовы. Если вы сейчас же не прекратите свои эксперименты, мы, скорее всего, будем висеть на фонарных столбах где-нибудь на Пятой авеню.

               Март взял стакан и уставился на пустой экран.

               — Да, я знал, что будет плохо, но не думал, что кто-то сойдет с ума до такой степени. Берк, может быть, нам с тобой стоит все-таки поговорить с Бейрдом?

               — Э-э-э, — сказал Берк. — Как ваш личный психиатр, я не советую этого делать. Бейрд — своего рода знамя, Защитник домашнего очага. Он очень опасен. Думаю, что вам лучше держаться подальше от этого парня.

               — Он может ускорить выполнение нашего плана. Это позволит сделать следующий шаг.

               — Нет, если узнает, что нам это выгодно. Пока он просто следил за нами. Но Кэролин права, вся эта история может плохо закончиться. Мы должны действовать быстрее.

               — У нас есть Дженнингс, — сказал Март. — Но я бы предпочел не использовать его. Всем хорошо известно, что в прошлом он был с нами связан. Я бы предпочел, чтобы это сделал кто-нибудь вроде Бейрда. Во всяком случае, мы можем подождать еще день или два и посмотреть, как будут развиваться события. Лично я считаю, что мы должны добиться, чтобы еще больше нужных людей увидели «Вулкан». Это наш козырь.

               — Детям придется сидеть дома, — сказала Кэролин. —  Какой-нибудь псих, взбудораженный Бейрдом, наверняка вскоре решит защитить от них свою страну. Иногда я жалею, что ты все это затеял.

               — ——

— —

               — Неплохо, — сказал Март. — Но хотелось бы, чтобы твоя рука двигалась быстрее. Может, нам стоит немного потренироваться? Кто-нибудь хочет сегодня вечером отправиться на Джерси-бич?

               На следующее утро Март и Берк вновь открыли свой офис. Не успели они вытереть пыль со столов, как появился первый посетитель. Когда Дон Вулф вошел, Март посмотрел на него и усмехнулся.

               — Вчера вечером я увидел передачу Бейрда по телевизору, — сказал инженер.

               — Ну и? — спросил Март.

               — Да. И это было чертовски хорошо. Когда в прошлый раз, я выходил отсюда, мне было очень больно.

               — Не припомню, чтобы я сказал вам что-нибудь обидное, — сказал Март.

               — Ничего, — подтвердил Вульф, — однако продемонстрировали самое колоссальное, невыносимое тщеславие, которое когда-либо проявлял один человек по отношению к другому.

               — Довольно странная интерпретация моего поведения.

               — Но справедливая.

               Март развел руками и указал на стул.

               — И вот вы вернулись.

               — Да, — сказал дон Вульф, — чтобы поздравить вас и выслушать ваши извинения.

               — За что?

               — Так будет лучше! Я ее унес.

               На полдюжины ударов сердца Март затаил дыхание. Он прищурился, глядя на посетителя.

               — Ракету?

               — Да, — Вульф достал из кармана небольшой предмет:  мешанину проводов, обернутых вокруг полудюжины похожих на арахисовые орешки стеклянных ламп и разнообразных конденсаторов. Он наклонился и прикрепил его к ножке стола.

               Отойдите немного назад.

               Март так и сделал. Внезапно стол оторвался на фут от пола и повис в воздухе. Март протянул руку, чтобы прикоснуться к нему. Стол мягко качнулась в сторону, но когда он надавил сильнее, сдвинуть его не удалось.

               — Вижу, — он задумчиво поджал губы и откинулся на спинку стула. — А теперь, естественно, я должен спросить, что вы собираетесь предпринять дальше?

               Дон Вульф снова прикоснулся к обмотанному проводами прибору, и стол мягко опустился на пол. — Я же сказал, что видел передачу Бейрда прошлой ночью.

               Он взял тяжелый пресс-папье и принялся методично колотить по этой штуковине, пока в крошечных лампочках не погасли огоньки, и она не превратилась в груду стеклянных осколков и скрученной проволоки. Потом смахнул все это в мусорную корзину.

               — На самом деле вам не нужно извиняться,  — сказал Дон Вульф. — Я просто хотел доказать, что смогу сделать это, и сказать, что я на вашей стороне. Но решил это сделать совсем недавно. Если бы вчера не Бейрд, все было бы совсем по-другому. Я не понимал, что вы задумали, пока не услышал его передачу. Я был слишком взбешен, чтобы понять, что вы занимаетесь чем-то еще, кроме очевидной попытки оскорбить как можно больше людей. Не думаю, что у вас что-нибудь получится, вы это и сами понимаете, но все равно я с вами. Но я сомневаюсь, что в стране найдется хотя бы один исследователь или инженер-разработчик, который не хотел бы лично нанести нокаутирующий удар Патентному ведомству. Если и есть такой, то я не знаю, где он прячется.

               Он поднялся со своего места.

               — Если мой шеф узнает, что я только что вдребезги разбил эту замечательную компактную рабочую модель, он вышвырнет меня вон, и я останусь без работы. Я сжег все записи. И не думаю, что люди из магазина, торгующего моделями, сумеют восстановить устройство по тем крохам, которые я мог оставить. Так что, если вы знаете какую-нибудь лабораторию, где мог бы пригодиться хороший специалист по разработке, дайте мне знать.

               — Я знаю одну маленькую работу, которую можно поручить очень хорошему человеку. Садитесь.

               Вульф вернулся на свое место, а Март наклонился вперед.

               — Вы слышали Бейрда, — сказал он. — Значит, вы знаете, кто он. Я хочу использовать его, но не могу сделать это напрямую. Он откажется от всего, если узнает, что это связано со мной.

               Я хочу, чтобы Конгресс провел расследование — как в отношении меня, так и в отношении всей Патентной системы. Я считаю, что Бейрд может добиться этого. Он из тех людей, которые готовы твердить одно и то же, пока все не устанут и не согласятся со всем, что он говорит. Но его нужно подтолкнуть. Вы тот человек, который сможет это сделать.

               — Что от меня требуется? — спросил Вульф.

               — Просто расскажите ему свою историю. Как предложили мне выгодную сделку по промышленному применению принципа, который задействован в игрушечной ракете, а я отказался его открыть. Скажите, что для авиационной промышленности жизненно важно использовать его в работах, связанных с национальной обороной. Помашите флагом. Он на это клюнет. Будьте настойчивы, и в тот же день он будет рыдать у дверей Конгресса.

               — У него должно получиться очень хорошо.

               — Мы воспользуемся этим шансом. Вы сделаете это? Заплачу немного, но не обижу.

               — Жалованье в данном случае не главное. Мы же начинаем крестовый поход, как мне кажется.

               — Спасибо. Дайте мне знать, как только свяжитесь с Бейрдом.

               Март и Берк ожидали результатов, вызванных передачей Бейрда. И к полудню они стали появляться в изобилии. Были телеграммы от бывших учеников Марта, которые теперь стали уважаемыми инженерами и физиками в коммерческих лабораториях по всей стране. Его коллеги из полудюжины университетских центров тоже прислали сообщения. Были послания и от незнакомых ему людей, связанных с некоторыми крупнейшими концернами страны.

               Дорис, их секретарша, уже давно получила указание не соединять ни с кем, кроме членов семей и важных деловых партнеров. В кабинете Марта они с Берком рассортировали сообщения, разделив их на две стопки.

               — Может быть, нам нужна третья куча, — спросил Берк. — Вот парень, который хочет знать, можем ли мы помочь ему получить патент на его суперцепкие туфли для кошек, которые нельзя сбросить.

               — Ему не нужна наша помощь, — сказал Март. —  Патентное бюро согласится выдать ему патент, не задумываясь! У меня тоже есть такое письмо. Какой-то парень хочет запатентовать дом, подвешенный, как птичья клетка. Он считает, что покачивание такого дома позволит излечить неврозы людей, которых никогда толком не качали в колыбели. Но большинство остальных похлопывают нас по спине и желают удачи. У вас то же самое?

               Берк кивнул.

               — Некоторые из этих парней действительно озлоблены. Но они не сумасшедшие. В основном инженеры. Физики, кажется, немного менее увлечены тем, что мы делаем. Большинство из них, похоже, слегка озадачены.

               — Так и есть, — сказал Март. — Всю свою жизнь они считали, что Патентная система не имеет никакого отношения к их работе, поэтому плохо себе представляют, чего ждать от нее. Когда, наконец, прозвенит звонок, и они поймут, чего им не хватало, реакция обязательно последует!

               Дон Вульф позвонил в тот же день.

               — Бейрд все проглотил, — сказал он. — Это была именно та история, которой ему не хватало. Уже сегодня вечером моя история будет рассказана в его передаче. Но этот парень — настоящий параноик. Мне кажется, было бы неплохо нанять телохранителя, пока все не уляжется. Он, цитирую его, собирается выставить на всеобщее обозрение пример интеллектуального эгоизма, который сдерживал развитие нашей нации в течение последних двух десятилетий. Он просто чокнутый.

               — Это почти нормально для такого типа, — сказал Март. — Но я думаю, мы сможем о себе позаботиться. Если хотите, я сейчас же напишу несколько рекомендательных писем. У вас не должно быть никаких проблем с поиском новой работы. И надеюсь, что вы будете готовы дать показания, когда расследование будет завершено.

               — Можете не сомневаться, я готов. И письма мне не понадобятся. Сегодня днем мне удалось кое с кем договориться самостоятельно. Дайте знать, когда вам понадобится моя помощь.

               Дон Вульф не преувеличивал. Март выслушал речь телевизионного репортера, и вечером ему стало немного не по себе. Озлобленность Бейрда еще раз подчеркивала могущество того, с чем они боролись. Патентная система — всего лишь маленькая часть этого монстра, подумал он. Корни такой же необъяснимой злобы глубоко проникли во все слои общества.

               Но Бейрд все-таки сделал то, чего добивался Март. Он потребовал, чтобы Конгресс назначил Комиссию по установлению границ прав человека на сокрытие информации, имеющей жизненно важное значение для благосостояния нации, даже если он не может запатентовать свои открытия.

               — Мы знаем, что такая информация существует, — заявил он. — Однако сейчас она принадлежит одному конкретному человека. Можем ли мы позволить ему монополизировать свои знания и ограничить доступ нации к жизненно важным Законам природы? Я утверждаю, что эта информация сопоставима по значимости со стратегическими ресурсами угля, нефти и атомной энергии. Нам и в голову не пришло бы позволить одному-единственному человеку запрещать доступ нашей страны к любому из этих ресурсов. Я призываю Конгресс Соединенных Штатов расследовать эту скандальную ситуацию и немедленно принять закон, который исправит ее.

               Эффективность призыва Бейрда стала понятна Марту уже на следующее утро, когда он попробовал воспользоваться такси. Едва он устроился, двери с обеих сторон открылись, и рядом с ним уселись два аккуратно одетых человека. Он почувствовал, как с обеих сторон к нему прижимаются стволы пистолетов.

               С некоторой тревогой он попытался рассмотреть их. Понять, кто они, не удалось. Действовали они с

               Март нажал локтем на кнопку телепортационного пояса и тотчас обнаружил, что сидит на карнизе многоквартирного дома, наблюдая, как такси движется внизу в потоке машин. Он следил за ним, пока оно не исчезло из вида. Придется увезти Кэролайн и детей из города, подумал он. Он знал, что события будут развиваться стремительно, но не ожидал, что все будет так плохо.

               Март спустился в квартиру и встретился с Кэролайн, которая вздрогнула при его внезапном появлении.

               — Я думала, ты отправился в офис!

               Он рассказал ей, что произошло.

               — Ну, мы же не собираемся переезжать куда-нибудь в глушь, — сказала она. — Это самая безумная идея, которая у тебя когда-либо появлялась. Если кто-то и собирается нас похитить, то там это будет сделать в десять раз проще, чем здесь, в городе. Твое беспокойство о нас чрезмерно. И бессмысленно. Мы останемся здесь, с тобой, пока все не закончится. Дети умеют обращаться с телепортом не хуже нас с тобой. Кстати, тебе придется серьезно поговорить с Джимми. Вчера учитель отругал его за домашнее задание, и он из класса телепортировался домой. Учительница впала в истерику, остальные дети были перепуганы до полусмерти. Я заставила его вернуться. Но ты должен предупредить сына, что так поступать не хорошо.

               Марту история с учителем Джимми показалась забавной. Но он быстро взял себя в руки и признал, что Кэролайн права. Отсылать семью в деревню было глупо. Однако инцидент в такси все еще вызывал у него неприятное чувство. Нужно было что-то предпринять, чтобы события развивались еще быстрее.

               Когда он, наконец, добрался до офиса, опоздав на пару часов, оказалось, что за это время произошло что-то серьезное. Берк протянул ему телеграмму от Дженнингса.

               «Похоже, вам понадобится помощь, парни. Хотите или нет, но вы ее получите. Лас-Вегас станет Меккой американских физиков. Бедняг обирают до нитки. Этому надо положить конец. Ниже приводится копия послания, которое мы отправили в Вашингтон:

               «Нижеподписавшиеся полагают, что в национальных интересах поддержать предложение о расследовании заявлений и открытий некоего доктора Мартина Нэгла, но не с целью преследования доктора Нэгла и наказания его, как это было предложено первоначально. Мы просим, чтобы такое расследование позволило доктору Нэглу получить беспристрастное решение по поводу его претензий и решений».

               Рядом с именем Дженнингса стояли имена еще шестидесяти пяти ведущих физиков страны.

               Руки Марта слегка дрожали, когда он отложил телеграмму.

               — Довольно много подписей людей, на поддержку которых я не рассчитывал. Во всяком случае, теперь мы лучше знаем кто наши друзья.

V

               Со скоростью, поразившей Марта, это обращение принесло результаты. Менее чем через две недели пришло официальное уведомление от Комитета Конгресса по расследованию интеллектуальных ресурсов Соединенных Штатов.

                 Кейс вызвал его в Управление национальных исследований. Пришлось отправиться в Вашингтон. Был унылый дождливый день.  Март не жалел, что не бывал в этом городе после последнего визита к Кейсу.

               Директор поприветствовал довольно тепло, будто они  не расстались в прошлый раз почти врагами. Однако он смотрел на Марта с явным неодобрением, наверное, он хотел бы поверить в его добрые намерения, но не мог, потому что это противоречило бы всему, во что он до сих пор верил.

               — Они вызывают меня для дачи показаний, — сказал Кейс. — Мне бы хотелось, чтобы вы мне рассказали как можно больше о том, чего пытаетесь добиться. Я хочу быть непредвзятым, но это противоречило бы правилам, которым нас обучили, когда мы только начинали научные карьеры.

               За окном безостановочно шел дождь. Остаток дня они провели в кабинете Кейса. Март пытался объяснить старику, почему они расходятся во мнениях. Он не был уверен, что справился. Кейс колебался, но казалось, что его сомнения постепенно отступают под напором веских доводов. Март надеялся, что сумеет убедить Кейса, потому что его показания так или иначе будут иметь большое значение для окончательного решения.

               Первое заседание слушаний было назначено на следующее утро. Март был вызван для дачи показаний в зал заседаний Комитета, где собралось уже много людей, среди которых было более пятидесяти ведущих ученых и инженеров-исследователей со всей страны. Март обратил внимание, что многие из них подписали телеграмму Дженнингса.

               Там был и сам Дженнингс, очевидно, прибывший только утром, поскольку не связался с ним. Март узнал других людей из Комиссии по атомной энергии, из Бюро стандартов и ведущих университетов. Многие бывшие его ученики занимали там высшие научные посты.

               Среди собравшихся Март заметил Дона Вульфа и Джо Бейрда, телерепортера. А потом он с каким-то замиранием сердца обнаружил дородную фигуру своего бывшего коллеги по проекту «Левитация», профессора Дикстра из Массачусетского технологического института. Март застонал и подтолкнул локтем Берка, указав на Дикстра, который занял место в дальнем конце зала.

               — Немезида здесь, — сказал Март.

               Среди членов Комитета, организовавшего слушания, было пять конгрессменов. Когда они вошли и заняли места за длинным столом, Берк и Март внимательно наблюдали за ними. Среди ученых они ничем не выделяются, отметил Март. Он с тревогой подумал о том, что решение этих пятерых может повлиять на жизнь и работу всех остальных собравшихся на слушания. Что сделало этих пятерых и их коллег по Конгрессу компетентными судить об ограничениях, которые должны быть наложены на людей науки, и направлять их мышление?

               Его размышления были прерваны стуком молотка сенатора Когсуэлла, который возглавлял слушания Комитета. Он объявил о начале заседания в многочисленные микрофоны, установленные на столе перед ним.

               Март внимательно наблюдал за Когсуэллом. Он был ключом к Комитету. Сенатор был родом со Среднего Запада, до того, как попал в Сенат, он торговал сельскохозяйственной техникой. Характерный румянец, покрывавший его лицо, шею и руки выдавали в нем человека, который долгие годы своей жизни провел на солнце и ветре. Пресса называла его Честным Эйбом Когсуэллом, и Март был уверен, что он это имя заслужил.

               Но нельзя честно решить какой-то вопрос, если не разбираешься в нем, подумал Март. Нечестно даже пытаться судить о том, чего не знаешь. И никакая репутация честного человека не поможет, если ты не понимаешь даже того, что у тебя не хватает знаний для принятия решения! Так или иначе, он должен был найти способ объяснить Когсуэллу ситуацию.

               Фермер-политик объявил:

               — Первым для дачи показаний, вызываем доктора Мартина Нэгла.

               Март встал и медленно подошел к креслу перед микрофонами. Он отметил, что площадка прессы была заполнена. Очевидно, все службы новостей были вынуждены послать своих представителей на всякий случай, если на слушаниях произойдет что-то впечатляющее.

               Когсуэлл повернулся к нему.

               — Вы доктор Нэгл?

               — Да.

               После чего Марта привели к присяге. Затем Когсуэлл продолжил:

               — Вы были вызваны на слушания Комитета после того, как вы и ваш партнер были обвинены в порочащих вас действиях. Утверждается, что вы отказались от военного и коммерческого использования некоторых сделанных вами открытий, и что эти открытия имеют первостепенное значение для благосостояния и обороны страны.

               Утверждается, что вы очень серьезно критиковали Патентную систему Соединенных Штатов, утверждая, что она предоставляет недостаточную защиту вашим работам. Далее утверждается, что вы угрожали скрывать информацию о своих важных открытиях до тех пор, пока пересмотр Патентных законов не даст вам желаемую защиту.

               Вы хотели бы разъяснить свою позицию, доктор Нэгл, чтобы прояснить свои аргументы для Комитета, или предпочитаете сначала подвергнуться перекрестному допросу, пункт за пунктом?

               — Я хотел бы спросить, — сказал Март, — готов ли Комитет рекомендовать Конгрессу внести изменения в Патентную систему, если будет доказано, что это отвечает справедливым интересам общества, которую Патентные законы призваны защищать.

               — Мы не собираемся предпринимать никаких действий, — сказал Когсуэлл. — Но если будет доказано, что подобные шаги необходимо будет сделать, Комитет готов вынести соответствующие рекомендации.

               — Тогда я хотел бы изложить свою точку зрения, —  сказал Март.

               — Продолжайте, доктор Нэгл.

               — В годы возникновения индустрии и промышленного производства, — сказал Март, — основой успеха часто было то, что привыкли называть коммерческой тайной. Мужчина или семья в течение многих лет открывали для себя наилучшие методы производства какого-либо предмета для последующей продажи. Этот процесс ревностно охранялся от глаз любого возможного конкурента. Только сохраняя тайну этих процессов, изобретатели и первооткрыватели могли получить справедливое вознаграждение за свой труд.

               Долгие годы, до самого последнего времени, эта система сохранения коммерческой тайны выполнялась неукоснительно. Очевидно, что у нее есть недостатки. Она препятствует распространению знаний. Она препятствует прогрессу, поскольку затрудняет соединять умения одного человека с открытиями других. Для того, чтобы обойти эти недостатки и была создана Патентная система. Теоретически это делается именно для того, чтобы собрать огромный запас коммерческих секретов в одном месте хранения общих знаний, которые в результате этого могут использоваться всеми заинтересованными людьми. В обмен на передачу своих открытий в общий фонд, человек теоретически вознаграждается Патентной системой, получая ограниченную монополию в использовании своего открытия.

               Помимо выплаты вознаграждения, Патентная система должна также обеспечивать стимул для совершения новых открытий и изобретений. На самом деле нынешние законы не достигают почти ни одной из этих очень идеалистических целей. Система не смогла идти в ногу с мировым техническим и научным прогрессом, поэтому она не в состоянии выполнить то, для чего она была разработана. Она не защищает практически никого из тех, кто больше всего в этом нуждается.

               Например, я обладаю тем, что мы можем назвать коммерческой тайной, имеющей огромную ценность, как для меня, так и для Общества. Я хотел бы поделиться ею, но при нынешней Патентной системе я не могу сделать этого и рассчитывать на вознаграждение, которое считаю адекватным и справедливым.

               Один из сенаторов, нахмурившись, прервал его.

               — Вы хотите сказать, что не можете получить патенты на свои открытия по нынешним законам?

               — Совершенно верно, — сказал Март. — Я не могу защитить свои открытия, поэтому, чтобы использовать их на практике, должен хранить их как коммерческую тайну.

               — Но патенты вам выданы, — сказал сенатор. — Он поднял пачку бумаг. — У меня есть копии выданных вам патентов на устройства, по поводу которых, похоже, возникли споры.

               Март покачал головой.

               — Нет, сэр. Нет никаких споров по поводу устройств, защищенных этими патентами. Никто не пытается лишить меня привилегии изготовить миллион игрушечных ракет, приводимых в движение антигравитацией, и им все равно, разбогатею ли я, став владельцем казино. Но это совсем не то, к чему я стремлюсь. Меня вынудили к подобной деятельности недостатки Патентного законодательства.

               Сенатор судорожно вздохнул, пытаясь сдержать раздражение.

               — Как может закон Соединенных Штатов принуждать вас к такой деятельности против вашей воли?

               — Минуточку, пожалуйста, — сказал сенатор Когсуэлл. — Возможно, нам следует позволить доктору Нэглу закончить свои показания, не прерывая его. После чего можно будет задать любые вопросы.

               — Если бы я был свободен, — сказал Март, — то немедленно передал свой материал в промышленные и правительственные лаборатории страны. В течение нескольких месяцев сотни инженеров в этих организациях смогут разработать десятки полезных устройств, основанных на моих открытиях. Но инженерам будут выданы патенты на устройства от имени корпораций, на которые они работают. Корпорации будут получать прибыль. Я же не получу ни цента за свою часть работы!

               — Фантастика, — перебил его сенатор. — Я не могу поверить, что это и в самом деле так. Конечно, никто не будет пытаться заставить вас отдать свою работу даром. Но я не понимаю, почему вы говорите о недостаточной защите по нашим Патентным законам. Что именно вы хотите запатентовать? Почему с этими вашими так называемыми коммерческими секретами нельзя поступать как с обычными изобретениями?

               Март улыбнулся и пожал плечами.

               — Вы не можете требовать от меня объяснений моих профессиональных секретов. В этой аудитории есть те, кто способен самовольно воспользоваться ими, если я сейчас подробно расскажу о них. Короче говоря, работа, которую я проделал, классифицируется патентными органами как Законы природы. Они не могут быть защищены.

               Когсуэлл нахмурился.

               — Я не слишком хорошо знаком с терминологией, —  сказал он. — Я полагаю, что примером может служить Закон тяготения.

               — Да, — сказал Март. — Закон тяготения был бы классифицирован людьми из Патентного бюро как Закон природы.

               — И вы предполагаете, что если бы сэр Исаак Ньютон был жив и опубликовал свое открытие Закона тяготения, то ему был бы выдан патент на его применение?

               — Вот именно, — сказал Март. — Именно это я и предлагаю.

               В зале раздался приглушенный гул и шарканье ног по полу. За столом Комитета послышался смех.

               И председатель Когсуэлл не сдержал улыбки.

               — Во-первых, я не понимаю, — сказал он, — какую бы пользу принес такой патент доброму сэру Айзеку. Я уверен, что Закон тяготения продолжал бы действовать независимо от патента. Вы полагаете, что патент на Закон тяготения оказал бы какое-то влияние на нашу жизнь? Может быть, сэр Айзек стал бы взимать с каждого из нас пошлину за привилегию располагаться на поверхности Земли, как того требует этот Закон? Или взимал плату за каждое упавшее яблоко?

               Сенаторы дружно хмыкнули, повернувшись друг к другу, чтобы оценить остроумие Когсуэлла. Но Марта больше интересовала реакция ученых и инженеров, собравшихся в зале. Он был доволен тем, как они раздраженно хмурятся.

               — Я не предлагаю ничего подобного, — сказал Март Когсуэллу.

               — Тогда, пожалуйста, объясните Комитету, какую реальную ценность представлял бы для сэра Исаака Ньютона патент на Закон всемирного тяготения! И какую пользу получите вы, если вам выдадут патенты на то, что, надо полагать, является столь же очевидными Законами природы.

               — В вашем последнем утверждении кроется заблуждение, из-за которого нам так трудно понять друг друга, — сказал Март. — Действие гравитации очевидно. А вот Закон тяготения совсем не очевиден. Законы, которые я открыл, понятны еще меньше. На самом деле они настолько неочевидны, что я готов утверждать, что, если я не соглашусь раскрыть их после получения надлежащей патентной защиты, они не будут открыты по крайней мере еще сто лет.

               — Вы слишком высоко оцениваете свои способности по сравнению со способностями ваших коллег! — сухо сказал Когсуэлл.

               — Речь не о моих способностях, а о методах, с помощью которых я смог сделать эти открытия. Чтобы прояснить мою позицию, давайте возьмем более понятный пример. Одним из самых известных технологических устройств в современной науке и промышленности является обычный фотоэлемент. Фотоэлемент стал возможен благодаря открытиям доктора Альберта Эйнштейна. Доктор Эйнштейн не изобрел фотоэлемент; он открыл основные принципы, с помощью которых другие смогли изготовить соответствующее устройство. Вы видите разницу? Доктор Эйнштейн не получил и не мог получить никаких патентов на свои фундаментальные открытия. За эту свою работу он не получил какого-либо заметного вознаграждения. Но корпорации, которые с тех пор разрабатывали и производили фотоэлементы, получали баснословные гонорары за патенты на фотоэлементы. Понимаете, человек, который сделал фотоэлементы возможными, не получил никаких гонораров. Этот же ученый, благодаря своему важному принципу: E = MC², заложил основу атомной бомбы. Можете быть уверены, Комиссия по атомной энергии не выплачивает ему гонорары за каждую произведенную бомбу — как и любому другому человеку, чьи фундаментальные открытия сделали возможным производство этого оружия. С другой стороны, вы увидите, что…

               Внезапно в глубине зала послышался громкий шум. На мгновение показалось, что это взлетел взволнованный жук. Потом стало понятно, что это всего лишь доктор Дикстра вскочил со своего места и помчался по проходу к столу сенаторов.

               — Это нелепо! — воскликнул он. — Совершенно нелепо! Уверяю вас, джентльмены, что доктор Эйнштейн не допустит, чтобы его имя было осквернено упоминанием в связи с этой... этой корыстной попыткой…

               Председатель Когсуэлл громко постучал молотком.

               — Пожалуйста! Вас вызовут и позволят дать показания, когда придет время. В данный момент мы слушаем доктора Нэгла. Пожалуйста, займите свое место и воздержитесь в дальнейшем от подобных поступков.

               — Есть еще один важный момент, о котором бы я хотел заявить сейчас, — сказал Март. — Было упомянуто о потребности нации в научных талантах высокого уровня, о потребности в новых и фундаментальных открытиях. Я согласен, что это действительно так. Наша потребность в новых открытиях очень велика. Но фундаментальная научная работа не выполняется в достаточном объеме, потому что материальное вознаграждение отдельным исследователям и их спонсорам крайне невелика. Я показал, что происходит с такими людьми, как доктор Эйнштейн. Но подумайте о корпорации, которая нанимает большое количество людей для конкретной цели изобретения и открытия новых принципов. Рассмотрим «Gigantic Electric Corporation». Она берет на себя бремя проведения фундаментальных теоретических исследований стоимостью в пять миллионов долларов в год. В результате удается открыть некоторые основные законы химии и течения жидкости. Из-за патентной ситуации эти законы не могут быть защищены, но они очень приветствуются в «Mammoth Chemical» and «Altitude Aircraft», инженеры которой получают большое количество патентов на устройства, которые они разрабатывают на основе принципов, открытых в «Gigantic». В следующем году исследования «Gigantic» создадут теорию полупроницаемой мембраны. Компания «Mammoth Chemical» любезно поблагодарит их, использует в своих разработках и получит патенты на методы получения пресной воды из морской по доллару за кубическую милю или около того. AEC улучшит фильтры в Ок-Ридже. Кто-то еще получит патенты на выделение полезных углеводородов из нефтяных побочных продуктов для производства пластмасс. А вот «Gigantic Electric Corporation» не получит ничего. Их акционеры взвоют. И «Gigantic» свернет свою большую теоретическую исследовательскую программу. Никто не осмелится взяться за это дело, потому что при нашей нынешней Патентной системе теоретические исследования в достаточном масштабе не приносят никакой отдачи. Вот в чем ваша проблема, джентльмены. Дело не в том, что доктор Мартин Нэгл — собака на сене в отношении тех немногих вещей, которые у него есть. Это серьезная проблема, которая затрагивает каждого искреннего, ответственного ученого высшего уровня в стране. Это влияет на научное благосостояние всей страны. Я призываю вас принять решение, в котором все мы нуждаемся!

               В тот же вечер в отеле состоялась небольшая вечеринка, куда были приглашена пара десятков ближайших друзей Нэгла. Там были Кейс, Дженнингс и Дон Вулф. Пригласили для компании и профессора Дикстра, но у того были неотложные дела в другом месте.

               Март старался, чтобы разговоры не касались прошедших слушаний и сути его открытий. Однако эти темы постоянно всплывали. У него не было ни малейшего желания обсуждать это за обеденным столом. Все, что они могли сказать сейчас, нужно было говорить на слушаниях. Только Дженнингс сообщил новость, касающуюся работы Мартина. Он сообщил, что Гудмен приобрел один из «Вулканов» размером с таверну и разрабатывает систему, которая поможет ему победить в игре.

               Слушания возобновились во вторник утром. Первым был вызван Дикстра. Он встал, откашлялся и, слегка прихрамывая, со зловещим выражением лица направился к месту дачи показаний.

               Он заявил:

               — С того великого момента, ныне затерянного в туманных глубинах истории, когда первый пещерный человек высек огонь с помощью кремня, чтобы согреть и осветить свою пещеру, существует кодекс поведения, который истинный ученый неуклонно соблюдает. Невысказанный и ненаписанный, он, тем не менее, запечатлелся в наших сердцах горящими буквами. Этот кодекс гласит, что знание должно быть свободным. Это законное владение всего человечества. Истинный ученый не думает о том, чтобы получить патент на свою работу, как не думает о том, чтобы сознательно фальсифицировать отчеты своих исследований. Никогда я не слышал от ученых ничего более оскорбительного, чем вчерашнее упоминание почтенного имени доктора Эйнштейна. Как будто его на самом деле волнуют пустяки, связанные с гонорарами от производства фотоэлементов! Отчисления — это для лудильщиков и гаражных механиков. Ученые выше этого!

               Когсуэлл кашлянул, прикрыв рот рукой.

               — Мне кажется, уважаемый доктор Дикстра, что ученые тоже должны есть.

               — Они получают достойную своей работе плату, — ответил Дикстра, — Ни один настоящий ученый никогда не голодал и не нуждался. Конечно, он должен жить экономно, но спартанский режим жизни заставляет ум работать с максимальной эффективностью. Нет, сенатор, истинный ученый не нуждается в отчислениях. Человек, достойный внимания, автоматически приобретет репутацию, которая позволит занять заслуженное им место, — в лаборатории. И обеспечит доход, принадлежащий ему по праву, в обмен на то благо, которое он так щедро дарует всему человечеству. Дарит, не думая о вульгарной коммерции, заниматься которой, нас пытаются принудить.

               Во второй половине дня вызвали Дженнингса. Его худощавое, похожее на палку тело неловко опустилось в свидетельское кресло. На его лице читалась удивленная терпимость.

               — Я предпочел бы отвечать на ваши вопросы, — сказал он. — Мне нечего добавить к тому, что уже было сказано.

               — Доктор Дженнингс, что вы можете нам рассказать о, якобы, революционных принципах, использованных при создании игрушек доктора Нэгла?

               — Я ничего не могу вам сказать, потому что не знаю, каковы эти принципы, — ответил Дженнингс.

               — Уверены ли вы, что доктор Нэгл действительно сделал открытия, на которые претендует?

               — Да. Уверен. Я совершенно уверен в том, что они были сделаны. Не сомневаюсь, что этот «Вулкан», который вы видите на столе, связан, возможно, с самым революционным открытием со временвысвобождения атомной энергии. Правильное использование подобных принципов, несомненно, сделало бы трансмутацию элементов простой обычной химической реакцией. Трудно оценить значимость такого открытия.

               — И все же вы говорите, что не знаете, в чем заключается открытый Нэглом принцип, — сказал Когсуэлл. — Похоже, что ум ученых работает совсем не так как у обычных людей.

               — Нет, это самый обычный ход мыслей — во всяком случае, мне так кажется, — сказал Дженнингс. — Это просто означает, что я знаю, на что способен Мартин Нэгл и доверяю ему. Если он что-то говорит, то я верю, что его утверждение основано на реальных фактах.

               — Но если вы так уверены в реальности открытий доктора Нэгла, по вашему мнению, должны ли они быть защищены патентами?

               — Я думаю, он совершенно прав в своих требованиях, —  сказал Дженнингс.

               — И эти неизвестные принципы будут считаться Законами природы?

               — Да.

               — Но если это так, то почему их не открыли другие специалисты? Разве логика его открытий недостаточно понятна, чтобы ее можно было расшифровать? Признаете ли вы, что, по утверждению доктора Нэгла, ни у кого другого не хватит ума, чтобы повторить его открытие в течение следующих ста лет? Или в вашем неписанном кодексе есть пункт, запрещающий это делать?

               Дженнингс криво усмехнулся.

               — Доктор Нэгл этого не говорил, не будем это обсуждать. Такого пункта, конечно, нет. Напротив, с тех пор, как Мартин выставил свои игрушки на рынок, едва ли найдется в стране ученый, который не пытается разгадать тайну этого Закона природы. Но я знаю только одного человека, который пока добился частичного успеха.

               — Можете ли вы назвать какую-либо причину этого отсутствия успеха? Действительно ли доктор Нэгл — тот исключительный гений, каким он представляется?

               — Да, он необыкновенный гений, но не в обычном смысле этого слова, — рассмеялся Дженнингс. — Отвечая на ваш вопрос, я подозреваю, что существуют некоторые традиционные способы выяснения природы вещей, которые совершенно неверны в своем подходе. Я полагаю, что доктор Нэгл отказался от них и разработал для себя новые методы поиска фундаментальных знаний.

               — И вы, как я полагаю, подскажите, какие поправки к Патентному законодательству, позволяющие доктору Нэглу получать патенты на Законы природы, должен рекомендовать Комитет?

               — Еще бы! — сказал Дженнингс.

VI

               После этого начались прения. Среди выступающих были и озлобленные, и растерянные. Сенаторы с изумлением слушали, как молодые исследователи высказывались об идиотизме юридических определений в научных вопросах. О том, что признается изобретением, а что нет. О казуистике, порожденной юридическими умами. О критерии новизны в сравнении с предыдущими изобретениями. О причудливых определениях статусных или нестатусных заявок. О таинственной «вспышке гения», столь необходимой для изобретательства.

               Некоторые из молодых, менее сдержанных людей, делились горечью потерянных долгих часов исследований и разработок, признанных бесплодными с точки зрения патентоспособности, а следовательно и компенсации за свой труд.

               Впрочем, толку от этого было мало, отметил Март. Репортеры записывали произнесенные слова, но горечь разочарования ученых не проникала в умы тех, кто мог бы защитить его от обвинений, выдвинутых Бейрдом и ему подобными. Прессе было гораздо легче цитировать Дикстру и его комично-мелодраматическую речь, чем искреннее разочарование исследователей, которые делали все возможное, чтобы поддержать Марта.

               — В четверг, в полдень, — он сказал Берку. — Мы должны перевести дебаты туда, где нас сможет услышать каждый заинтересованный человек. Даже если мы победим здесь, в этом маленьком Комитете, а потом и в Конгрессе, мы не изменим взгляды людей, подобных Бейрду. Он — настоящий враг.

               — Что ты собираешься делать? — спросил Берк.

               — Придется дать интервью в программе Бейрда.

               Берк присвистнул.

               — - Брат, это равносильно тому, чтобы засунуть голову в пасть льва. Вы же знаете, он сможет уничтожить вас своими подлыми вопросами. Он препарирует вас как насекомое с воткнутой прямо в живот булавкой. Вы не сможешь сказать ни слова. А попытаетесь, он обрушится на вас с крикливыми и безумными обвинениями. Бейрд с вас шкуру снимет!

               — Вряд ли, — сказал Март. — У меня дубленая шкура.

               Бейрд пришел в восторг от этого предложения. Марту показалось, что комментатор едва удержался, чтобы не оскалить зубы. На мгновение он почти пожалел, что не прислушался к предупреждению Берка.

               — Я бы хотел, чтобы это произошло как можно скорее, — сказал он. — До завершения слушаний.

               — Сегодня вечером, — сказал Бейрд. — Я изменю сегодняшнюю программу и дам вам возможность изложить свою позицию всей стране.

               Март кивнул.

               — Встретимся в студии.

               Ему не нужно было готовиться. Он точно знал, что хочет сказать. Главное, не дать Бейрду исказить его слова. Было очевидно, что тот обязательно попытается это сделать.

               Для начала Бейрд усадил Марта на неудачном месте, так что его лицо было далеко от камер, чтобы только Бейрд мог напрямую обращаться к тем, кто смотрел его передачу. Как только они вышли в эфир, Март передвинул стул так, чтобы смотреть прямо в камеру. Сбитый с толку, Бейрд вынужден был или подвинуться, или сделать вид, что сидит позади Марта. Он подвинулся.

               Свою передачу Бейрд впечатление, что доктор Мартин Нэгл был одним из тех самых тяжелых крестов, которые ему приходится нести.

               Он задал вопрос:

               — Доктор Нэгл, не расскажете ли вы нашей аудитории, какова концепция патентной системы, которая бы  удовлетворили вас?

               — Патентная система, — сказал Март, — это форма вознаграждения первооткрывателя за использование его труда. В случае…

               — Одну минуту, доктор Нэгл. Вознаграждение, предлагаемое патентом, по своей природе является монополией на использование, и в этом суть нашей нынешней проблемы. Вы не можете сказать, что было бы оправданно предоставить человеку монополию на любое открытие только потому, что он был первым, кто его сделал.

               —  Я не употреблял слова «монополия», — сказал Март. — Я сказал вознаграждение. В случае…

               — Итак, доктор Нэгл. Вы говорите «вознаграждение». Хорошо, мы будем использовать слово «вознаграждение». Но сразу же становится очевидным, что если вы хотите рассчитывать величину вознаграждения прямо пропорционально значимости открытия, то мы быстро приходим к ситуации, в которой нелепо позволять одному человеку контролировать выплату вознаграждения на определенные открытия, имеющие чрезвычайно важное значение. Вы согласны, что это так, доктор Нэгл?

               Март пожал плечами, улыбнулся и ничего не ответил. Он взглянул на часы на запястье, надеясь, что не ошибся во времени.

               Бейрд замолчал, ожидая, что Март сделает заявление, которое можно будет прервать и выкрикнуть свое обвинение. Но Март молчал.

               — Не расскажете ли вы нашей аудитории, как именно вы рассматриваете свои собственные спорные открытия в свете нашей нынешней Патентной системы?

               — Я так и сделаю, — спокойно сказал Март, — если вы позволите мне закончить свой ответ, и не будете мешать. Если вы меня снова прервете, я позволю зрителям самим решить, почему мне не позволено изложить свою точку зрения.

               Бейрд покраснел и, казалось, вот-вот взорвется. Но он вовремя взглянул на вездесущие камеры.

               Март удовлетворенно выдохнул. Он был прав. Камеры были единственным способом сдержать Бейрда. Тот вынужден был держаться в рамках приличий, и потерял возможность прерывать своего противника.

               На мгновение оказавшимися вне поля зрения камеры, он сказал, скривив губы и бросив на Марта испепеляющий взгляд:

               — Пожалуйста, продолжайте, доктор Нэгл.

               Март заглянул в блестящие, пустые глаза комментатора, которые больше бы подошли какому-нибудь глупому инквизитору из глубин космоса.

               — Мы построили нашу страну, — медленно произнес он, — в том числе, на принципе справедливого вознаграждения за добросовестный труд. Правильность этого принципа можно легко продемонстрировать, сравнив развитие нашего общества с другими, основанными на других принципах, требующих, чтобы и человек, и его труд принадлежали обществу. Вначале было легко применять наш трудовой принцип. Один человек владел фермой, выращивал урожай и торговал с соседями. Впоследствии видов труда стало так много, что оценить один с точки зрения другого, обеспечив справедливое вознаграждение для всех, стало трудно.

               Одним из самых сложных для оценки был труд человека, который изобрел машины, чтобы облегчить труд своего ближнего и самого себя. Сколько ему заплатят за такое изобретение? Построив и продав такую машину, он не получал награды за дни, проведенные в размышлениях и творчестве. Когда секреты машины были раскрыты, любой человек мог сделать ее для себя.

               Человек, который что-то изобрел, сделал это, потому что он любил этот вид труда, так же, как фермер любит обрабатывать землю. Но даже изобретатели должны питаться и обеспечивать свои семьи. Как могли фермеры должным образом отплатить изобретателю за его творение? Чтобы обеспечить справедливое существование этих людей общество приняло законы, предоставляющие изобретателю ограниченную монополию на использование его открытия. Это должно было стать его наградой и вознаграждением.

               При эксплуатации ресурсов земли мы следовали тому же закону. Человеку разрешили владеть землей, которую он застолбил и использовал. Ему было разрешено добывать и продавать минералы и нефть, найденные в ней, для собственной выгоды.

               Нигде и никогда мы не оспаривали право эксплуатировать и извлекать выгоду из того, что человек открывает — за исключением одной области. Неосязаемое поле исследования человеком принципов и законов, которым подчиняется мир природы. Домохозяйка может сколотить небольшое состояние, разработав упрощенный способ очистки домашнего водопровода. Человек, открывший силы, скрепляющие строительные блоки Вселенной, не получает ничего.

               Говорят, что восторг от совершенного открытия — это и есть награда, которую человек ищет и желает получить. Это глупый ответ. Мы живем в реальном мире, который требует, чтобы нас хорошо кормили, одевали и содержали, чтобы о наших семьях хорошо заботились, если мы хотим отправиться в самое долгое путешествие, какое только может совершить человеческий разум.

               В нашем мире домохозяйки и автомеханики способны  за несколько недель работы в подвале или магазине заработать состояние. А вот вознаградить человека, открывшего основную тайну Вселенной, невозможно.

               Наконец обо мне. Я сделал игрушку, тривиальное устройство, не имеющее никакой ценности. И выручил за продажу ее солидную сумму. Но я также обнаружил, что за сила тянется через глубины космоса от планеты к планете и от солнца к солнцу. И вот, от меня требуют — буквально требуют и мистер Бейрд, и другие, — чтобы я отдал свое открытие даром!

               Я говорю об этом, чтобы показать вам, что происходит с учеными, которые честно пытаются посвятить свои таланты благу всех людей. Чего я не могу показать, так это того, сколько интеллектуальных способностей тратится впустую из-за неспособности нашей Патентной системы вознаграждать тех, кто открывает новые Законы природы. Наши великие корпорации хотели бы продвигать обширные программы исследований тайн Вселенной. Но вы, рабочие и акционеры этих компаний, не можете получить прямую прибыль от таких исследований. Человек, занимающийся чисто фундаментальными исследованиями не может рассчитывать, что его труд принесет ему прибыль. Разве только он не станет продавать игрушки и трюки, как это сделал я.

               Но я не хочу принимать такие правила игры. Как и тысячи других, вынужденных как-то выкручиваться, потому что они не могут получить заслуженную награду никаким другим способом. Кроме того, для нас принципиально невозможно так кардинально изменить свою сферу деятельности. Есть люди, чей талант связан с теоретическими и исследовательскими работами, а есть блестящие инженеры. По самой своей природе каждый из них компетентен в своем роде деятельности, и заменить друг друга они не способны. Каждый нуждается в другом. Если их заставляют заниматься чужой деятельностью, оба одинаково страдают.

               Краем глаза Март увидел, как к нему приближается Бейрд. Это было почти так, как если бы он отвел назад руку и направил в его сторону полированную рукоятку и сверкающее острие ножа.

               Телерепортер наклонился вперед, глаза его злобно блестели. Он точно рассчитал время, подумал Март. На мгновение ему даже стало немного жаль Бейрда. Предугадать его действия было не трудно. Не мыслитель. Он действовал согласно старым и наработанным годами стереотипам.

               Бейрд снова заговорил, его низкий голос звучал с присущей ему фальшивой искренностью.

               — Предположим, что нынешние слушания в Комитете Конгресса примут решение против вас, доктор Нэгл. Предположим, посчитают, что не следует награждать вас монополией на то, что долгое время считалось Законом природы, только для того, чтобы вы могли извлечь из этого выгоду. Наступило время, когда ваша страна очень нуждается в этих открытиях, так говорят нам ученые. Ваша страна, возможно, единственная под голубым небом Земли, где вы имели достаточную свободу, чтобы сделать эти открытия. Отдадите ли вы их своей стране добровольно, даже если принятое решение вас не удовлетворит? Или будете сохранять в тайне свои секреты, как угрожали это сделать — до тех пор, пока не появится кто-то другой,  кто сможет сравниться с вашим великим гением, и не откроет их заново? Что вы будете делать, доктор Нэгл?

               Бейрд отодвинулся, торжествующе улыбаясь. Март помолчал достаточно долго, чтобы позволить ему насладиться этим триумфом. Затем снова повернулся лицом к камерам.

               — Конечно, я отдам свою работу даром, — сказал он. — То, что я сделал, было только поводом для того, чтобы привлечь внимание к трагической несправедливости, которая приносит стране непоправимый ущерб. Я сделал это, потому что верю в своих сограждан. Я верю, что они больше не допустят этой несправедливости — изгнания из профессии тех, чьим жизненным делом должно быть раскрытие великих тайн Природы.

               Теперь, когда они знают правду, они будут настаивать на том, чтобы правосудие свершилось. Во-первых, потому что они по природе своей справедливы. Во-вторых, это позволит привлечь к исследованиям тысячи блестящих молодых умов, которых не нужно будет заставлять зарабатывать на жизнь изготовлением гаджетов. Уверяю вас, мистер Бейрд, и вас, мои сограждане, что мои открытия не будут долго оставаться коммерческой тайной.

               Впоследствии Март утверждал, что решение было принято во время передачи, но Берк не был в этом уверен. В последующие дни была собрана огромная стопка свидетельств ученых, которые рассказывали почти невероятные истории о попытках получить вознаграждение от существующей Патентной системы.

               Март был вызван для окончательной дачи показаний и опровержения, но он мог только повторить то, что уже было сказано. Однако он с удовлетворением отметил, что позиция всего Комитета значительно отличается от той, которую они занимали в первый день слушаний. Он даже почувствовал, что, возможно, они поняли — совсем немного, — что он имел в виду, заявив, что сэр Исаак Ньютон мог бы запатентовать Закон всемирного тяготения. И что ему, Мартину Нэглу, должно быть позволено запатентовать устройство атома.

               В конце заключительного заседания сенатор Когсуэлл взял его за руку.

               — Кое-что изменится, — пообещал он. — Сделать это будет трудно. Возможно, нам придется перезвонить вам — и не один раз. Но в конце концов вы, люди, получите то, что требуете. Грядущие поколения ученых будут благодарны вам за то, что вы лично пожертвовали собой, устроив эту демонстрацию, которая привлекла наше внимание к недостаткам системы, которой мы несправедливо гордились.

               Только когда они переехали в Нью-Йорк, покинув свои временные пристанища и вернулись в свой привычный офис, они наконец увидели Дона Вульфа. Он пришел на следующее утро после их возвращения и, не говоря ни слова, сел в кресло напротив стола, за которым Март просматривал папку с бумагами. В другом конце комнаты Берк разбирался с отчетами.

               — Я хочу присоединиться, — наконец сказал Дон Вульф. — Все было кончено еще до того, как вся эта история обрушилась на меня, как мешок с песком на голову. Вы проткнули его так быстро, что чуть не засыпали меня.

               — Присоединиться? — спросил Март.

               — Вы устроили шоу и подкупили их антигравитацией и телепортацией, чтобы изменить всю Патентную систему, и ни один из них не догадался, что вы на самом деле делаете — во что они на самом деле ввязываются.

               Март взглянул через комнату на Берка, тот нахмурился.

               — И что? Теперь у нас обнаружились тайные замыслы и невысказанные мотивы?

               Вульф кивнул.

               — Если бы вы жили в древнем Салеме, вас бы, без сомнения, сожгли за колдовство. В те дни люди быстрее разбирались в сути вещей. Но я не совсем уверен, что этим не закончится и сейчас. Вы только что нанесли один из самых смертоносных ударов по затылку,  когда-либо нанесенных славному веку научных суеверий, и я не думаю, что верховные жрецы решат отпустить вас невредимыми.

               Дикстра не единственный. Он просто оказался в меньшинстве на заседаниях Комитета. Остальные пришли бы, если бы знали, что у вас есть шанс победить. Университеты переполнены ими. В коммерческих лабораториях их тоже полно и в Комиссии по атомной энергии, и в Бюро стандартов.

               Март рассмеялся и отложил работу, которую пытался сделать. Он откинулся назад и посмотрел на Дона Вульфа.

               — Боюсь, я не имею ни малейшего представления, о чем вы говорите, Дон.

               — Старый путь был хорошим путем, потому что он был по существу разработан, чтобы препятствовать новому мышлению. Это побуждало человека попытаться заработать миллион, запатентовав и продавая новую ручку для письма, которая не работает. Это побудило архивных клерков изобрести держатели воротничков и зажимы для галстуков. Десять миллионов умелых автомехаников проводили свои выходные, придумывая всякие дурацкие штуковины для супермаркетов и продажи по почте, чтобы заработать достаточно денег на пенсию.

               И они прекрасно держали под своим каблуком тысячи хороших мозгов, которые могли бы быть заняты новым, фундаментальным познанием устройства Вселенной — что и было их главной целью. О, неосознанно, конечно! Вы знаете это лучше меня. Человеческий организм гораздо хитрее. Но таков был эффект.

               Теперь система покачнулась. Вы хотели ее взорвать. Вы сделали это намеренно, заранее зная, какого эффекта добиваетесь. А я чуть не пропустил самое главное!

               Я хочу участвовать в вашем начинании. Я понимаю, ребята, что по сравнению с вами я всего лишь недочеловек-идиот, но я достаточно умен, чтобы понять, что происходит. Я могу подметать полы, чистить столы и ухаживать за лабораторным оборудованием. Итак, у вас есть место для меня?

               Март снова рассмеялся и повернулся к своему напарнику, который довольно ухмылялся.

               — Думаю, — сказал Март, — что в фирме «Нэгл и Беркли» всегда найдется место для молодого человека, обладающего таким потрясающим воображением!

Рэймонд Ф. Джоунс
Школа
Перевод Владимира Моисеева

I

               В Центре управления полетами на краю взлетно-посадочной полосы собрались руководители и ведущие инженеры авиационной корпорации «Файрстоун». Они заглядывали друг другу через плечо и вежливо переминались с ноги на ногу, стараясь лучше разглядеть трехфутовый телевизионный экран, установленный в зале. На нем была видна кабина пилотов самолета «ХВ-91», летящего сейчас где-то над ними на высоте пятидесяти тысяч футов.

               Сидевший в первом ряду майор Юджин Монтгомери наблюдал за происходящим с огромным воодушевлением. «Девяносто первый» стал для него личным триумфом, почти так же, как и для инженеров, которые его спроектировали. Он был свидетелем создания самолета с начала конструирования, и какая-то часть его самого была сейчас там, в небе, вместе с самолетом.

               «Девяносто первый» был потрясающим воздушным боевым кораблем. Это был разрушитель городов, его вооружение гарантировало выполнение боевого задания в любой точке земного шара и благополучное возвращение с более чем девяносто процентной вероятностью успеха.

               Большую часть изображения на экране занимала приборная панель. Время от времени на экране мелькало лицо летчика-испытателя Паркера. С другой стороны, вне поля зрения, находился второй пилот Марбл.

               Раздался голос Паркера:

               — Разворачиваемся, возвращаемся на заданный курс. Высота пятьдесят две тысячи, скорость восемнадцать семьдесят пять, температура минус сорок восемь и семь десятых... — Он произнес это профессиональным монотонным голосом, который, однако, не мог скрыть свой восторг оттого, что он пилотирует такой самолет.

               Были слышны десятки негромких звуков: жужжание камер, записывающих изображение и голоса пилота, фоновый вой реактивных двигателей самолета, щелканье телеметрических реле. Монтгомери резко обернулся, чтобы увидеть своего близкого друга и человека, ответственного за успех «Девяносто первого». Сорен Гандерсон стоял в самом конце группы наблюдателей.

               Главный инженер «Файрстоун Авиэйшн» даже не пытался смотреть на экран. Монтгомери понимал, что это невозможно. Перед ним было слишком много голов.

               Гандерсон сидел на краю стола, нервно раскуривая трубку, зажатую в правой руке.

               — Похоже, у тебя действительно получилось, — сказал Монтгомери. — Все прошло лучше, чем можно было надеяться!

               Гандерсон кивнул без особого энтузиазма. Снова раздался голос Паркера:

               — Входим на курс — автопилот включен — дроссели максимальные…

               Слабый сигнал электронного таймера сигнализировал о пролете «XB-91» мимо первой из радиолокационных станций. Секундой позже раздался еще один сигнал, сообщивший, что самолет опустился ниже десяти миль. Люди в комнате напряженно ожидали, когда оператор проверит показания приборов — все, кроме Сорена Гандерсона. Казалось, его почти не интересовало, что происходит в комнате, он задумчиво посасывал трубку.

               — Две тысячи триста восемьдесят пять целых семьсот восемьдесят две тысячных, — объявил техник.

               Сдержанный ропот поднялся среди руководителей компании, инженеров и летчиков, на лицах их появились довольные улыбки. Джейкобс, президент «Файрстоуна», подошел к Гандерсону и пожал ему руку. «Это замечательный корабль, Сорен, — сказал он. — Я уверен, что теперь мы можем забыть о нашем маленьком инциденте…»

               — Напротив, — сказал Гандерсон. — Сейчас самое время для моей отставки. Я уйду, как только «Девяносто первый» будет принят на вооружение.

               Джейкобс нахмурился.

               — Надеюсь, вы передумаете. Жду вас в офисе после обеда, поговорим, может быть нам удастся что-нибудь придумать.

               — Конечно, — сказал Гандерсон. — Я приду.

               Начальство быстро покинуло Центр управления полетами, чтобы наблюдать за посадкой самолета. Гандерсон и Монтгомери остались одни.

               — Что за разговоры об отставке? — спросил майор. — Ты покидаешь «Файрстоун», нашел себе новую работу?

               Гандерсон встал и кивнул.

               — Да, я ухожу ... в другое место.

               — Не сомневаюсь, что в твой адрес поступило много заманчивых предложений, но думаю, Джейкобс перебьет любое из них, чтобы удержать тебя, особенно после успеха «Девяносто первого».

               Гандерсон хмыкнул и посмотрел в окно на взлетно-посадочную полосу. Самолета еще не было видно, но группа инженеров и начальство терпеливо ожидали его возвращения. Гандерсон чуть заметно улыбнулся. Создатели самолетов не часто позволяют себе восхищаться собственными творениями, но на этот раз он не смог сдержаться.

               Он повернулся к Монтгомери.

               — Двести восемьдесят пять тонн, шестнадцать двигателей, три четверти мили в секунду — и он покажет себя еще лучше на высоте в семьдесят тысяч, где ему и место. Самый большой и самый быстрый — чудесное соединение. Воздушный век делает успехи, Монти!

               Монтгомери заметил горькую ухмылку на лице Гандерсона. Он привык к внезапным переменам настроения своего друга, но на этот раз все произошло так  неожиданно и необъяснимо.

               — Что случилось, Сорен? — спросил он. — У «Девяносто первого»  какие-то проблемы, о которых никто не знает?

               Гандерсону было около пятидесяти лет, невысокого роста, его волосы уже начали седеть на висках. Сейчас, когда он сидел, сгорбившись, на табурете и затягивался трубкой, он выглядел почти иссохшим.

               — Да. С «Девяносто первым» не все в порядке, — сказал он, наконец. — Это провал.

               — Неудача! — Лицо Монтгомери побелело, когда он подумал о своем собственном положении среди экспертов ВВС, готовящихся принять самолет на вооружение. — О чем ты говоришь? Это…

               Гандерсон отрицательно покачал головой.

               — Самый большой, самый быстрый, самый тяжелый, самый чудовищный — это последнее порождение длинной серии монстров. И, если мы не лишимся разума окончательно, то «Девяносто первый» станет последним таким чудовищем.

               Монтгомери расслабился. Теперь, когда напряжение от тяжелой работы благополучно спало, Гандерсон почувствовал себя свободнее, и снова занялся одним из своих излюбленных занятий — самобичеванием. Майор не догадывался о причине, но приготовился выслушать друга с сочувствием.

               Гандерсон заметил, как изменилось выражение лица Монтгомери, и понял, о чем он думает.

               — Ты ведь поверишь каждому слову, которое напишут в иллюстрированных журналах о нашем прекрасном «Девяносто первом», не так ли?

               Послышался слабый, высокий вой — это самолет, все еще на большой высоте, пролетел над ними, маневрируя для посадки на другом конце поля.

               — Они сделают разворот на две страницы, — продолжал Гандерсон. — «Девяносто первый» в середине — вокруг него маленькие картинки, показывающие, что он генерирует столько же энергии, сколько тридцать электровозов, достаточно тепла, чтобы согреть город с пятнадцатью сотнями жителей, имеет достаточно проводов, чтобы обеспечить городскую электрическую и телефонную системы, больше радиоламп, чем…

               — А граждане радостно воскликнут: «Так вот он какой — прогресс»!

               Вой перерос в громоподобный рев, заглушивший их голоса. Гигантские шасси коснулись земли, Паркер посадил бомбардировщик. Он катился по полю с сумасшедшей скоростью, борясь с сопротивлением закрылков и тормозов. Его гром сотрясал стены Центра управления, ангары и далекий завод.

               Потом все стихло. Паркер широко улыбался и победно потрясал сцепленными над головой руками за стеклом кабины. На поле выкатился красный трактор.

               Казалось, лицо Гандерсона исказила внезапная боль.

               — Ты уродливый дьявол! — прошептал он сверкающему самолету. Он повернулся к Монтгомери. —  Давай выбираться отсюда!

               Майор Монтгомери был офицером, обеспечивающим связь между научно-исследовательским и опытно-конструкторским отделами командования ВВС и авиационной корпорацией «Файрстоун». Он думал, что знает Сорена Гандерсона так же хорошо, как «ХВ-91», но реакция главного конструктора на успешные испытательные полеты корабля, несомненно, заставила его почувствовать себя более чем неловко.

               Они отъехали от завода на полмили и устроились за уединенным столиком в «Спагетти-хаусе» Джорджа, где после многих прошлых совещаний им удавалось сглаживать жесткие разногласия между инженерными решениями и спецификациями ВВС. Монтгомери краем глаза наблюдал за своим другом и решил помалкивать до поры — если только не понадобится выяснить, что так беспокоит Гандерсона.

               Джордж принял заказ и ушел. Монтгомери сплел пальцы и улыбнулся.

               — Всем известно, что современные требования к боевым машинам практически полностью вывели из-под контроля размеры и стоимость самолетов, — осторожно сказал он. — Но мне кажется, то, что мы вообще смогли выполнить начальные требования, уже само по себе большое достижение. Всего пять лет назад создание «Девяносто первого» считалось фантастикой. Твоя новая конструкция крыла —  это единственное…

               — Чудовище с кишками, набитыми электронным оборудованием, — сказал Гандерсон, — каждая функция дублируется многократно, чтобы быть уверенным, что неисправность десятицентового резистора не приведет к падению самолета стоимостью в сто миллионов долларов.

               Он внимательно посмотрел на Монтгомери и улыбнулся:

               — Наверное, ты никогда не слышал от меня ничего подобного? Обычно я так говорю, когда остаюсь один — поздно ночью. Но ты же знаешь, что я прав. Это понимает каждый компетентный инженер, работающий в авиационной промышленности. Наши производственные возможности, увы, недостаточно хороши — и не могут быть улучшены — исключить дублирование компонентов пока невозможно. Но мы должны стремиться к тому, чтобы новые самолеты выполняли боевую функцию «Девяносто первого» и при этом весили и стоили в десять раз меньше. Какова будет цена серийной модели? Мы можем предположить, что от восемнадцати до двадцати миллионов. С экономической точки зрения — это катастрофа, вкладывать столько средств в такую уязвимую часть нашей обороны как самолет, даже учитывая сомнительную важность его использования в качестве носителя для атомных и кобальтовых бомб. Как решение инженерной проблемы, это провал.

               — Почему же тогда ты не сконструировал «Девяносто первый» в десять раз меньше? — осторожно спросил Монтгомери.

               Появился Джордж с их заказом. Гандерсон развернул салфетку и постучал себя по голове.

               — Проблема вот здесь, — сказал он. – Ума не хватает.

               — Ты не имеете права обвинять себя! С твоими достижениями…

               — Я обвиняю не только себя, — сказал Гандерсон. —  Всех нас. Наши научно-исследовательские бюро, NACA, университеты, авиазаводы. Посмотрите, как мы работаем: тратим пару миллионов на новый компьютер, шесть миллионов на аэродинамическую трубу, наши отчеты — это мили микрофильмов. НИОКР осуществляет около миллиона проектов по всей стране. Но помните, как Райты научились изготавливать крыло? Они вдвоем наблюдали за изменением формы маленькой картонной коробки, которую Уилбур крутил — и у них все получилось.

               Кто из наших людей способен работать в таких условиях? Конечно, не руководитель НИОКР, который раздумывает, как поднять свой рейтинг GS с 12 до 13, или начальник аэродинамической трубы, или компьютерщик. Что-то не так с тем, как мы занимаемся конструированием. Мы создали гигантские организации по сбору данных, искренне обманывая самих себя, что это и есть исследование. Мы изготавляем огромное количество маленьких хитроумных приспособлений, думая, что это изобретения. А потом тщетно ищем во всей этой массе данных и приспособлений новую, основную идею. Но безрезультатно. Поэтому мы строим еще одного летающего монстра и довольно похлопываем себя по спине.

               Монтгомери рассматривал длинную макаронину, свисавшую с его вилки.

               — Я уже слышал подобные разговоры, — сказал он. — Всегда думал, что это просто раздражение, закономерно возникающее после неудачной недели, когда ничего из задуманного не получилось. Допустим, это действительно так, что можно с этим поделать? Что ты собираешься предпринять?

               — Это вопрос, который я задаю себе с тех пор, когда мы начали конструировать «Девяносто первый», еще двенадцать лет назад. Так или иначе, я пытаюсь ответить на этот вопрос всю свою жизнь. Пока ответа не нашел, но я никогда не займусь конструированием нового самолета, пока не найду его.

               — И что ты собираешься предпринять? — повторил свой вопрос Монтгомери.

               — Я сэкономил немного денег, — сказал Гандерсон. — Так что могу позволить себе немного побездельничать, а может, и много. А потом пойду учиться в Школу.

               Рука Монтгомери, казалось, на какое-то время зависла в воздухе. Он бросил изумленный взгляд на Гандерсона и склонился над тарелкой со спагетти.

               — Это мне показалось, ты действительно сейчас сказал, что собираешься продолжить обучение в школе, — сказал он со смехом.

               — Нет закона, запрещающего человеку получать образование в любом возрасте.

               — Нет, конечно, нет. Однако, если ты появишься в любом инженерном заведении в стране, то их преподаватели по аэродинамике рядом с тобой будут походить на полуграмотную деревенщину. Странное решение. Кто способен научить тебя конструировать самолеты?

               Монтгомери пристально следил за Гандерсоном, пока тот попытался объяснить свое решение:

               — Речь идет не об обычной Школе. Впервые я услышал рассказы о ней около шести месяцев назад. Первым был Норкросс из «Локхида». Он написал, что уволился с работы и теперь учится там. Я подумал, что он сошел с ума. Потом его примеру последовали другие инженеры, и все они приглашали меня присоединиться к ним.

               — Чему они учатся? Кто преподает в этой Школой? Я никогда не слышал ни о чем подобном.

               — Согласен, что это странно. Я пытался выяснить, но подробностей разузнать не удалось. И все же все они с огромным энтузиазмом относятся к своему обучению. Этой частной Школой руководят двое мужчин по имени Нэгл и Беркли. Возможно, ты помнишь, что год или около того назад о них много писали в газетах из-за большого шума, который они подняли в связи с недостатками нашей патентной системы. В Конгрессе даже провели специальное расследование, и, похоже, в Патентном законодательстве очень скоро произойдут изменения.

               — Я помню, — сказал Монтгомери. — Люди из отдела исследований и разработок не придали особого значения их выходкам.

               Гандерсон улыбнулся.

               — Могу представить!

               — Я знаю Норкросса, — сказал Монтгомери. — Он отличный специалист. Я не могу представить себе какую-либо школу, которая могла бы научить его или тебя хоть чему-нибудь в авиастроении.

               — Я тоже, честно говоря. Но хочу это выяснить. Сам я зашел в тупик. Как, впрочем, и вся индустрия. Инженеры знают это и продолжают работать по наитию, надеясь на какое-то чудо, которое вытащит их из дыры — например, атомные двигатели, достаточно маленькие, чтобы их можно было разместить в истребителе, и чтобы стоимость не возросла более чем в два раза. А еще каким-то образом уменьшить размеры компонентов, которые мы должны втиснуть… Но чуда не будет. Необходимо изменить наш тип мышления. Меньше рассчитывать на качественную аэродинамическую трубу за шесть миллионов и больше внимания уделять маленькой картонной коробке, как это делали братья Райт!

               Монтгомери вернулся на завод вместе с Гандерсоном. Он старался скрыть, что разговор обеспокоил его. Конечно, он немного расстроился, потому что за время строительства гигантского бомбардировщика они с Гандерсоном стали очень хорошими друзьями. Он оставил инженера у входа в гигантский ангар, куда «Девяносто первый» был доставлен для послеполетного осмотра и направился в свой кабинет на первом этаже здания администрации завода, закрыл дверь и тщательно запер ее.

               Монтгомери должен был доложить о результатах полета своему вашингтонскому начальнику, полковнику Доджу. Потребовалось двадцать минут, чтобы найти полковника, и вот, наконец, он услышал его далекий грубый голос.

               — У меня есть кое-какая информация, — сказал Монтгомери. — Поговорим по защищенной линии.

               — Конечно. Код двенадцать, — сказал Додж.

               Монтгомери нажал несколько переключателей на маленькой коробке, к которой был подсоединен телефонный провод. Теперь он мог говорить тише.

               — Дело в том, что полгода назад вы велели мне отслеживать выбивающиеся из общего ряда события. И вот одно из таких произошло. Сорен Гандерсон уходит в отставку. Он говорит, что возвращается в какую-то Школу.

               — И Гандерсон тоже! — с горечью сказал Додж. — Это эпидемия. На сегодняшний день почти двести человек уволились из самых приоритетных военных проектов — все под предлогом желания посещать эту таинственную Школу. Это привело к проблемам более чем в тридцати крупных проектах, потому что они были не просто обычными инженерами, а главными инженерами, проектировщиками и ведущими конструкторами. Отток ключевых кадров привел к тому, что выполнение военной программы страны резко замедлилось. Я сообщаю вам это, чтобы подчеркнуть: нам как можно скорее следует выяснить, что происходит, и положить этому безобразию конец.

               — Вы хотите, чтобы я занялся этим вопросом?

               — Одну минуту.

               Послышался щелчок выключателя, и снова раздался голос полковника:

               — Я связался с доктором Спиндемом. Как руководитель отдела психологической службы НИОКР, он занимался этой проблемой. Я хочу, чтобы он поговорил с вами.

               Монтгомери недовольно нахмурился. Он помнил Спиндема. Это был крупный мужчина с грубоватыми манерами, с лица которого никогда не исчезала ехидная ухмылка.

               — Алло? — спросил Спиндем. — Рад снова поговорить с вами, майор.

               — Да, — сказал Монтгомери.

               — Насколько я понимаю, вы хорошо знакомы с этим человеком, Гандерсоном.

               — Мы были очень близкими друзьями почти четыре года.

               — Очень хорошо. Мы хотели бы, чтобы в эту так называемую Школу попал один из наших людей. До сих пор мы воздерживались от любых решительных действий против ее создателей, надеясь, что нам удастся внедрить туда своего человека. Вы — наша первая реальная возможность. Как вы думаете, рекомендация Гандерсона поможет вам стать учеником этой Школы?

               — Не знаю. Попасть туда, по-видимому, можно только получив персональное приглашение, на которое могут рассчитывать только самые лучшие люди в своей области. Моя собственная квалификация в этом отношении…

               — Вам придется постараться, майор. Это очень важно. Сделайте все возможное, используйте свою дружбу с Гандерсоном, но добейтесь, чтобы вас приняли в Школу, так мы, наконец, выясним, что там происходит. Пока нам не удалось узнать ничего конкретного. На первый взгляд,  мы столкнулись с одной из самых хитроумных подрывных схем, когда-либо встречавшихся в нашей практике. Кажется, все дело в полном контроле над умами привлеченных в Школу людей. А ведь все они крайне важны для обеспечения боевой готовности страны. Считайте, что это приказ, — сказал полковник Додж. — Мы пришлем в Файрстоун человека, который вас заменит. Ежедневно будете докладывать мне по телефону о ваших успехах.

               Полковник Додж услышал, что Монтгомери положил трубку, на связи остался один Спиндем. Он тяжело вздохнул, пытаясь успокоиться.

               — Ну, почему именно этот болван Монтгомери, а не кто-нибудь сообразительнее? Мы ждали полгода, чтобы внедрить туда своего человека, и вот, пожалуйста, — Монтгомери.

               — Да, это не лучший вариант, — согласился доктор Спиндем. — Но все может получиться даже лучше, чем мы думаем. В конце концов, остается надежда, что рано или поздно нам подвернется еще один шанс.

II

               Монтгомери положил трубку и сложил руки на столе. Он смотрел прямо перед собой, погруженный в тяжелые раздумья. Это новое назначение не было поводом для радости. Он вспоминал замечательное время, которое он провел в «Файрстоуне» на протяжении всего изготовления «Девяносто первого». Его вклад был не очень заметен, но все же значителен. Он знал, что проделал хорошую работу по ускорению обмена информацией между Военно-воздушными силами и конструкторами.

               Единственное, что его примиряло с этим переводом, так это возможность помочь Сорену Гандерсону, если тот будет втянут в какую-нибудь дурацкую авантюру, которая нанесет ущерб и ему, и обороноспособности страны. Однако было непонятно, есть ли у него вообще хоть какой-то шанс попасть в Школу. Казалось маловероятным, что организаторы такого проекта, если они, действительно, затеяли что-топротивозаконное, дадут возможность человеку из ВВС выведать их планы.

               Он вышел из кабинета и вернулся на испытательный полигон. Гандерсон проводил совещание с группой инженеров «ХВ-91», анализируя данные утреннего полета. Так что Монтгомери провел целый час в кабине самолета, вновь упиваясь ощущением мощи и величия гигантского инженерного достижения. Он был на борту во время нескольких предыдущих контрольных полетов, но у него никогда не было возможности взять управление на себя. Теперь он поднялся в кабину пилотов и думал о том, удастся ли ему когда-нибудь самостоятельно поднять самолет в воздух. Это было единственное, чего он по-прежнему страстно желал.

               «XB-91» был бомбардировщиком новой концепции —  непобедимой, самодостаточной воздушной крепостью. Он летал очень высоко, без сопровождения, и в два раза быстрее звука. При приближении во время полета любого объекта — самолета-перехватчика или управляемой ракеты — срабатывала защита. Бомбардировщик автоматически выпускал собственную управляемую ракету, чтобы уничтожить любое враждебное устройство на безопасном расстоянии. «И все-таки он не уязвим, вопреки словам Гандерсона», — подумал Монтгомери. Это была самая непобедимая машина, когда-либо изобретенная людьми.

               Но что-то из того, что сказал Гандерсон этим утром, продолжало беспокоить Монтгомери, когда он шел по мостику, осматривая пустые гнезда, в которых должны были находиться боевые ракеты. Действительно, в самолете изначально была заложена определенная уязвимость — уязвимость, вызванная его кошмарной сложностью. Было бы неплохо иметь более простые ответы на сложные вопросы, но как их найти? Если такие люди, как Гандерсон, не могут их придумать, то кто же?

               Монтгомери спустился с самолета и увидел через стеклянную перегородку, что Главный инженер один в кабинете. Он помахал рукой и вошел без стука.

               — «Девяносто первый» выдержал скоростные нагрузки и не развалился на куски, — сказал он.

               Гандерсон просматривал кипу бумаг и выглядел вполне довольным.

               — Да. Зафиксирована небольшая неприятная вибрация в хвостовом отделении. Но я думаю, что мы сможем справиться с нею, просто немного изменив корпус.

               Монтгомери сел.

               — Меня беспокоит другое. Я не могу выбросить из головы наш сегодняшний разговор. Эта идея со Школой…

               Гандерсон кивнул.

               — Я тоже все время думаю об этом.

               — Да уж… Послушай, предположим, что эта затея действительно чего-то стоит, что там действительно чему-то могут научить... Как ты думаешь, есть ли шанс, что ты сможешь меня туда устроить?

               Гандерсон удивленно посмотрел на майора.

               — Я не думал, что тебя заинтересует что-то подобное.

               Монтгомери непринужденно улыбнулся.

               — Полагаю, я действительно достаточно долго служу в армии, чтобы меня считали солдафоном, но я во многом согласен с тобой и разделяю озабоченность по поводу излишней сложности конструкции «Девяносто первого». Если такие люди, как Норкросс и ты, рассчитываете чему-то научиться в этой школе, то мне хотелось бы тоже получить хотя бы часть этого знания для себя.

               — Не знаю. Я и сам еще не подал заявление. Но сможешь ли ты покинуть свой пост?

               — Додж довольно хорошо относится ко мне. Я думаю, он пойдет мне на встречу, если я попрошу его об отставке.

               — Со своей стороны я сделаю все, что смогу, — сказал Гандерсон. — Но должен сказать, что пока вся выгода напоминает кота в мешке.

               — Готов рискнуть, — сказал Монтгомери.

               Шесть недель спустя доводка самолета была завершена, и «Девяносто первый» был принят на вооружение. Почти одновременно заявление Сорена Гандерсона было одобрено школой Нэгла-Беркли, и он был приглашен на собеседование вместе со своим коллегой майором Монтгомери.

               Полковник Додж ежедневно негодовал по телефону по поводу затянувшегося бездействия и старался, как мог, ускорить приемку самолета. За это время еще тридцать человек покинули ответственные посты в различных частях страны, но майор Монтгомери оставался единственным агентом, которого Додж мог внедрить в Школу.

               И вот первые два десятка выпускников школы подавали заявки на рабочие места в промышленности и науке. Одни пожелали вернуться на прежнее место работы, другие выбрали совершенно новые сферы деятельности. Никто из них не рассказал о том, чем они занимались во время своего обучения.

               Тем не менее, официально было объявлено, что заявления этих людей будут рассмотрены только после того, когда о Школе станет известно больше. Пока же их нельзя было нанимать даже уборщиками на важные заводы, занимающиеся военными разработками. С другой стороны, Доджу хотелось избежать открытого расследования, которое могло бы выглядеть как враждебное действие по отношению к Школе, и преждевременно отпугнуть ее руководителей. Ему удалось убедить свое начальство и ФБР, что вариант с внедрением Монтгомери лучшая возможность получить необходимую информацию.

               Школа располагалась в небольшом городке Каса-Буэна в Северной Калифорнии, на побережье недалеко от границы с Орегоном. Монтгомери выехал из Сиэтла один, на следующий день после того, как в школу отправились Гандерсон со своей семьей. Было решено, что жена Монтгомери, Хелен, и двое их детей с ним не поедут, так как новое назначение могло оказаться кратковременным.

               Майор прибыл в Каса-Буэна и зарегистрировался в одном из двух местных курортных отелей. Он установил телефонный шифратор и доложил о своем прибытии Доджу, потом выяснилось, что большую часть их разговора  прослушал доктор Спиндем. Этот факт вызывал у Монтгомери стойкое раздражение, как неустранимая заноза в руке.

               Был уже полдень, когда он позвонил Гандерсону, оказалось, что его давно ждут на собеседовании и ему нужно поторопиться.

               Школа находилась на окраине города, на невысоком утесе с видом на океан. Она занимала несколько старых строений в калифорнийско-испанском стиле, в которых когда-то располагался не слишком популярный летний курорт. Дома скрывались в густой листве. Внутренний двор напоминал средиземноморский сад, каким его представляют в Голливуде. Это был своего рода «кампус», созданный для отдыха студентов. Монтгомери и Гандерсон направились к административному зданию. Монтгомери не мог удержаться, и украдкой рассматривал людей, чей интеллект, в прямом смысле слова, контролировал большую часть авиационной индустрии страны.

               Секретарша в приемной записала их имена и объявила по интерфону об их прибытии.

               — Доктор Беркли примет вас, мистер Гандерсон, —  сказала она, — а доктор Нэгл примет майора Монтгомери.

               Монтгомери подумал, что сейчас его запросто могут выставить вон. Успех операции зависел от следующих нескольких минут. Он сумел сдержанно улыбнуться Гандерсону, когда тот, уходя, сделал знак «ОК».

               Слева от Монтгомери открылась дверь, и секретарша провела его к приятному остроглазому мужчине лет сорока пяти.

               — Доктор Нэгл, — объявила она, — это майор Монтгомери.

               — Входите, майор, — сказал доктор Нэгл. — Мы уже кое-что знаем о вашем прошлом, и мне было очень приятно получить ваше заявление.

               Они сели по разные стороны большого стола из красного дерева и некоторое время рассматривали друг друга.

               — Прежде всего, нам хотелось бы знать, — сказал доктор Нэгл, — почему такой человек как вы, решил подать заявление на поступление в Школу.

               Монтгомери слегка нахмурился и некоторое время сохранял паузу. Он посчитал, что это произведет на Нэгла впечатление, и позволит ему самому почувствовать себя увереннее. Он репетировал эту встречу последние шесть недель. И теперь пришло время узнать, справился ли он со своей задачей.

               — Как вы, наверное, знаете, — сказал он, — Сорен Гандерсон и я тесно сотрудничали в течение последних четырех лет при создании «XB-91».

               Далее он повторил все до одного горькие претензии Гандерсона к «Девяносто первому». Кое-где он расширял их, приукрашивая и добавляя свои собственные доводы, при этом внимательно наблюдая за реакцией Нэгла.

               — Сорен и я уверены, что должен существовать какой-то новый подход, способный исправить недостатки нашей техники. Когда он услышал об вашей Школе, меня сразу заинтересовала эта идея. Мне показалось, что появилась прекрасная возможность найти верное решение всех наших проблем. Конечно, откровенно говоря, я сомневался, —  сказал он с улыбкой. — Вы не можете ожидать, что мужчина не будет... Но я решил, что стоит выяснить это самому.

               Во время монолога Монтгомери выражение лица Нэгла почти не изменилось. Когда майор закончил, он сказал:

               — Какие действия предпринимали лично вы во время создания самолета, чтобы попытаться устранить хотя бы некоторые из этих неприятных сложностей?

               — Конечно, при конструировании крыльев, я чувствовал, что должен существовать другой подход, обеспечивающий подъемную силу при наборе высоты. Это было просто смутное ощущение, что следует каким-то образом изменить конструкцию крыла. Я даже сам сделал несколько набросков, но из этого ничего не вышло.

               Нэгл молчал, наблюдая за майором, словно размышляя над правдивостью его слов.

               — Гандерсон называет свой самолет чудовищем-неудачником, — сказал он, наконец. — И он прав. С инженерной точки зрения он выглядит довольно нелепо. Это конечный продукт нашего стремления  сделать «больше и лучше», которым мы руководствовались  в последнее время. Большие самолеты, большие автомобили, большие заводы — лаборатории — школы — дома. Вы знаете, как это работает в вашей организации. Класс руководителя считается выше, если у него хотя бы тридцать подчиненных, поэтому он обзванивает мелкие фирмы и набирает в штат дополнительных людей. На каждого честного администратора приходится дюжина строителей «научных» империй, занятых проходными исследованиями, и изображающих при этом, что они руководят крупными проектами

               Монтгомери невольно начал протестовать.

               — При исследованиях и разработках это не так…

               Нэгл оборвал его:

               — Эта проблема была известна с давних времен, но только в последнее десятилетие она ощущается так остро, как сейчас. Потребность в творческом отношении к инженерным разработкам и конструированию стала в наше время очевидной. Мы стараемся увеличить усилия, рассчитывая получить пропорциональную отдачу. А в результате только еще более усиливаем препятствия, которые стояли на нашем пути и прежде.

               — Мы осознали, что испытываем острый недостаток в подлинных, новых базовых идеях. «ХВ-91» — памятник нашему недостатку новых идей. Он сконструирован из кучи уже известных разработок, оригинальные исследования и изобретения практически не потребовались. Страна сделала все возможное, чтобы способствовать технологическому росту, — сказал Монтгомери. — Наши инженерные школы никогда не работали с такой продуктивностью, как сейчас.

               Нэгл чуть заметно улыбнулся, словно получил удовольствие от шутки майора.

               — Вы совершенно правы. У нас больше школ и мы выпускаем больше инженеров, чем когда-либо прежде. Тем не менее, проблемы, связанные с «XB-91», не удается решить с помощью методов, которым обучают сегодня в наших инженерных школах.

               — Но почему так происходит? Вы считаете, что в этом виноваты школы?

               — Вообще-то ... нет, школы тут ни при чем. Существует множество факторов, но главный из них наше ошибочное представление о том, чему следует обучать в государственных школах.

               — Очевидно, что одна из главных целей — подготовить достаточное количество способных к творчеству инженеров!

               Нэгл покачал головой.

               — Нет. Для того, чтобы понять, почему какой либо  механизм не справляется со своей функцией, лучше всего спросить, был ли этот механизм изначально предназначен для ее выполнения. Школа — учреждение своеобразное. Существует мнение, что учителя должны подчиняться общественному мнению. Постоянный контроль общества над учителями, уже давно является источником шуток, но для любого, кто когда-либо пытался изменить обучение таким образом, чтобы оно перестало строго исполнять заказ общества, в этом нет ничего смешного. Системы образования всегда были предметом общественной гордости, будь то в Риме XIV века, или в Париже, или в Лондоне, или в Подунк-Корнерс, США. Но на самом деле задача, стоящая перед школой, во все времена одна. Основная цель обучения сегодня та же, что и в древности, когда египетские мальчики изучали «Книгу мертвых», чтобы узнать, как должны действовать души умерших, чтобы обрести счастье. Суровая дисциплина поддерживалась и в древних синагогах, военных казармах Спарты, гимназиях Афин и римских школах. Так было в церковных школах и университетах средневековья, а также в наполеоновской Франции, где система была ориентирована на почитание нового императора, «данного Богом». Очень болезненно пытаться оценить состояние нашей нынешней системы образования, но основная цель у нее все та же. Во все века существовала система образования, позволяющая индивиду стать неотъемлемой частью культурной жизни общества, какую бы форму эта культура ни принимала.

               — Звучит не слишком зловеще, — заметил Монтгомери.

               — Я этого не утверждал. Решение по этому вопросу вам придется принимать самому. Но давайте рассмотрим систему в инженерных терминах. Культура требует для своего существования определенной минимальной степени стабильности, чему способствует единообразие обычаев, мыслей и привычек. А еще предусматриваются тяжелые последствия при попытке нарушить нормы культуры. Обе эти вещи, единообразие и сдержанность, могут быть вполне адекватно обеспечены воспитанием в Традициях Старших, повторением всего того, что было известно о Вселенной и человеке в шестнадцатом веке, или включением большого количества опытных данных в «Руководство по проектированию крыльев для авиационных инженеров». Это попытка саморегуляции. Школа — это инструмент, предназначенный для ее осуществления. Как вентиль на плите, чтобы регулировать огонь.

               — Если бы это было действительно так, обучение сводилось бы к попытке оставить все как есть, пресекая любые попытки отважиться на новое и неизвестное!

               — Вот именно, — сказал Нэгл. — Система образования устроена таким образом, чтобы устанавливать контроль над природной авантюрностью индивидуального человеческого разума, ограничивая его проявления рамками установленных догм. Наше образование стремится любой ценой сохранить культурный канон, распространяя только сведения, соответствующие устоявшимся представлениям, которые в настоящее время считаются «истиной». Это его единственная функция.

               — Думаю, это будет чрезвычайно трудно доказать.

               — Напротив, все настолько очевидно, что тут и доказывать нечего. Достаточно честно оценить ситуацию. Не требует ничего, кроме привлечения к ней внимания. И вы сразу увидите, что ни одна образовательная система никогда не стремилась заниматься основным объектом своего предназначения — индивидуальным человеческим интеллектом. Огромные различия в сознании людей рассматривались  только как нечто, что должно быть сглажено таким образом, чтобы учебная программа любой сложности могла быть усвоена с минимальными усилиями. Никакой эффективной программы для исследования индивидуальных особенностей людей и использования их с пользой так и не было создано. Честные люди время от времени задумывались над этой проблемой, но они, казалось, и не подозревали, что система образования в принципе не способна измениться.

               — Это звучит довольно грубо по отношению к учителям.

               — Вовсе нет! Они выполняют функцию, заданную обществом давным-давно, когда первые полдюжины семей собрались у общей пещеры и решили, что маленький неандерталец Джо достаточно вырос, и пора бы обучить его полезным вещам. Так была создана первая школа. Принципы обучения, заложенные в те далекие времена, сохраняются до сих пор. В настоящее время создано множество других систем социального саморегулирования, но школа была первой из них — и главная ее задача заключается в сглаживании различий.

               Монтгомери рассмеялся.

               — Я полагаю, что у каждого иногда возникает чувство неудовлетворенности собственным образованием, хотя я не до конца уверен, что ваши претензии справедливы. Впрочем, я помню, что однажды видел картинку хитроумной машины для нанесения фирменного знака на грецкие орехи. Независимо от формы или размера, они появлялись из машины с одинаковым клеймом. Тогда я подумал, что и выпускники покидают свои школы точно так же, получив стандартные знания.

               Нэгл широко улыбнулся и кивнул.

               — Они имеют дело с классами, а не с отдельными людьми, со стандартными учебниками, с получением от учеников правильных ответов, а не с привлечением их к оригинальному мышлению. Теперь мы смеемся над гениальным мальчиком Джо, развитие которого сдерживалось в отсталой маленькой школе в прерии, выкрашенной в красный цвет, и ликуем над его окончательным триумфом над ней. Мы не замечаем, что Маленький Красный Школьный домик все еще с нами, хотя теперь в нем есть кондиционер, стеклянные кирпичи и консольные крыши. Мы не признаем, что открытия и изобретения являются деятельностью, разрушающей культуру, а образование — механизм самосохранения культуры. Вот и получается, что по самой своей природе образование не может способствовать каким-либо жизненно важным изменениям в любых проявлениях нашей деятельности. Мы можем наивно считать, что оно обеспечивает устойчивый и поступательный прогресс человечества, но это иллюзия, на самом деле наше образование придумано лишь для того, чтобы обеспечить самосохранение культуры.

               — И к чему все это приведет? — спросил Монтгомери.

               — А что происходит с работающей системой, когда система ее безопасности настроена слишком сильно?

               Монтгомери неловко заерзал. Он отказывался верить доводам Нэгла, но не был уверен, что смог бы их опровергнуть, будь у него такая возможность.

               — Полагаю, в таком случае, — сказал он, — огонь погаснет. Вы верите, что это возможно?

               — Это происходит уже сейчас, — сказал Нэгл, — причем с пугающей скоростью. Образование путают с  обучением. Сбор данных подменяет исследования. Возможно, ни один период нашей истории не видел столь оптимального баланса между культурой и творчеством, как в последние тридцать лет девятнадцатого века и первое десятилетие нынешнего. В те годы образование было распространено достаточно широко, что позволило стране размером с Соединенные Штаты функционировать как единое целое — и не было заражено догмами, которые могли задушить потрясающую творческую деятельность Эдисона, Форда и братьев Райт. Мы должны работать над восстановлением этого баланса.

               Монтгомери с сомнением покачал головой — не слишком энергично, стараясь, не вызвать у Нэгла раздражения.

               — Культура не может быть статичной структурой, отвергающей любые изменения, — В этом случае она бы очень быстро загнила. Чтобы выжить, культура должна быть энергичной и развивающейся. Наши культурные традиции и, на мой взгляд, наша система образования в значительной степени отвечают этим требованиям. Кроме изобретений, сделанных Эдисоном, Фордом или Райтами, у вас есть тысяча других, не столь ярких, произведенных в промышленных и университетских исследовательских центрах. И ведь каждое из них по-своему так же важно, как работа босоногих мальчишек продавцов газет. В конце концов, атомная бомба не была изобретена в чьей-то подвальной лаборатории!

               — Нет, но это произошло только после того, как удалось преодолеть практически все культурные стереотипы. Мы могли бы поспорить о тысячах частностях, но в этом нет практического смысла. Однако, важно отметить, что ситуация, в которую мы попали, выпуская «XB-91»,  заставляет продолжать производить и дальше что-то подобное, пока не произойдут кардинальные изменения в мышлении конструкторов. Мы снабжаем их все большими аэродинамическими трубами, и все более сложными компьютерами, то есть занимаемся, чем угодно, но только не решением нашей проблемы. А должны разбираться с природой человека и смыслом его существования. И начать необходимо с вас и с меня. Мы должны переключить наше внимание с внешнего мира на внутренний. А это то, что наука, общество — вся наша культура с самого начала — боялись делать. Мы делаем вид, что изучаем себя с помощью электроэнцефалограмм и анализа состава крови и продуктов жизнедеятельности. Но это тоже подмена понятий, поскольку ничего не говорит нам о том, что это за существо такое — человек, что он делает и почему он поступает именно так. И вы упустили из виду мою мысль о функции культуры, как средства саморегуляции. Она вовсе не препятствует развитию, но удерживает рост в определенных рамках. Так что не следует путать культуру с агентством, ответственным за развитие общества. Это было бы все равно, что перепутать термостат с огнем!

               Монтгомери почувствовал, что в нем нарастает раздражение, причину которого он и сам не мог понять. Нэгл казался самоуверенным типом, который считал, что знает правильные ответы на любые вопросы.

               — И какое агентство, по вашему мнению, несет ответственность за развитие? — спросил он.

               — Это, мой друг, — сказал Нэгл, — вы должны выяснить для себя сами.

               — И, несмотря на все ваши претензии к  школам, похоже, что вы решили создать еще одну.

               — Наше заведение называют Школой, но это, конечно, неправильно. Наша главная задача — обратить вспять результаты деятельности обычной школы. Вы могли бы — и это было бы совершенно правильно — сказать, что мы занимаемся деобразованием.

               — Лишением образования?

               — Можно и так сказать. Но точнее, мы стараемся устранить контролирующую функцию саморегуляции, навязанную полученным вами образованием — учитывая, естественно, в какой степени вы хотите ее устранить и где получили образование.

               — Даже если бы я поверил, что такое воздействие на человека возможно, должен сказать, что это звучит более чем угрожающе — как для отдельного человека, так и для всего общества.

               Взгляд Нэгла стал более серьезным.

               — Я бы не хотел, чтобы у вас оставались какие-либо иллюзии на этот счет. Такой подход очень опасен. Для обеих сторон!

III

               Доктор Нэгл поднялся из-за стола, он и так сказал больше, чем хотел.

               — Полагаю, что вам будет интересно лично увидеть, какие конкретные приемы мы применяем. Давайте, заглянем на некоторые занятия.

               Они вышли из кабинета, в коридоре было много дверей. У Монтгомери участилось сердцебиение. Нэгл явно намекнул, что не может быть и речи о том, что его примут в Школу. Впрочем, он хорошо справился со своим заданием и если подробно расскажет Доджу о сумасшедших теориях, ради которых был основана Школа, то сможет рассчитывать на повышение.

               Доктор Нэгл остановился возле одной из дверей и взялся за дверную ручку.

               — Это наш музыкальный класс. Занятие уже началось, но если мы не помешаем исполнителю, то все будет в порядке.

               Монтгомери хотел спросить, с какой целью в школе, созданной, вроде бы, для обучения передовым технологиям, устраивают музыкальные занятия, но не успел. Нэгл медленно открыл дверь, и на них обрушился шквал звуков. Монтгомери увидел огромную сцену, занятую симфоническим оркестром, состоящим, по меньшей мере, из ста исполнителей. Нэгл подозвал его и закрыл дверь.

               Музыка была очень громкая. Монтгомери огляделся. Его не покидало чувство нереальности происходящего. Комната возле сцены была крошечной, и в ней находилось всего пять человек. Четверо из них, как ему показалось, сосредоточили свое внимание не на оркестре, а на пятом человеке, чья голова кивала и дергалась в такт музыке.

               — Садитесь, — прошептал Нэгл.

               Спина и рыжие волосы пятого мужчины показались Монтгомери знакомыми. Он подвинулся ближе, чтобы лучше его разглядеть и удивленно выдохнул. Это был тот самый Норкросс, ведущий инженер-конструктор, уход которого в Школу впервые заинтересовал Гандерсона. Монтгомери недоумевал, почему сейчас он оказался в центре внимания. Возможно, он был композитором, сочинившим исполняемую симфонию? Но такое предположение было слишком фантастичным. Монтгомери не сомневался, что таланта композитора у Норкросса нет.

               Любопытно было бы с этим разобраться. Но пока майор откинулся назад и отдался струящемуся теплу музыки. Он не был критиком и не знал, хороша или нет исполняемая мелодия. Но звучало неплохо. Когда музыка набрала по-настоящему бешеный темп, к ним присоединились Сорен Гандерсон и доктор Кеннет Беркли.

               Лицо Норкросса покрылось испариной. Его руки отбивали такт, как будто он сам дирижировал оркестром. Затем с торжествующим грохотом музыкальное произведение подошло к концу.

               Норкросс опустился в кресло, вытянул ноги во всю длину и устало вытер лицо. Четверо других мужчин подошли к нему, стали поздравлять его, от души хлопая по плечу.

               — Боже, я не думал, что выдержу до конца! — воскликнул Норкросс. — Я откусил чуть больше, чем мог прожевать.

               Монтгомери слышал его с трудом. Сцена внезапно погрузилась в темноту, а оркестр исчез, как будто его никогда и не было. И сцена, как оказалось, не была огромной. Она была не шире длины маленькой комнаты.

               Монтгомери увидел, как Норкросс обернулся и заметил Гандерсона. Он вскочил и бросился вперед, протягивая к нему руку.

               — Сорен! В конце концов, вы сделали это! Я не думал, что вы когда-нибудь заглотите наживку и уйдете со своей фабрики воздушных змеев. Как вам моя музыка? Хотите верьте, хотите нет, но полгода назад я бы не справился и с  жестяным свистком.

               Гандерсон тепло взял друга за руку.

               — Я не музыкант, но мне показалось, что у вас хорошо получилось. Я понятия не имел, что вы увлекаетесь сочинением музыки. Считал, что кроме анализа напряжений и показателей нагрузки двигателя вас ничего не интересует. Почему вы занялись музыкой?

               Прежде чем Норкросс успел что-либо ответить, Монтгомери задал еще один вопрос, который не давал ему покоя.

               — Что случилось с оркестром?

               Собравшиеся дружно рассмеялись, словно он удачно пошутил. Доктор Нэгл присоединился к веселью, но потом поднял руку, призывая к порядку.

               — Я думаю, нам лучше рассказать нашим гостям, что происходит, — сказал он, — прежде чем у них не начались проблемы с головой.

               Он указал на сцену.

               — Оркестра, конечно, не было. То, что вы видели, — это просто картинка, результат действия устройства, с помощью которого мы можем видеть и слышать мысленные образы нашего студента. Возможно, вы не заметили маленькой шапочки на голове мистера Норкросса, это устройство фиксирует импульсы в его головном мозге и передает их специальному устройству, позволяющему нам наблюдать за возникающими в его сознании образами.

               — Вы хотите сказать, что одновременно сочинили музыку и вообразили, как исполняет ее оркестр? — недоверчиво воскликнул Гандерсон.

               Норкросс кивнул.

               — Поначалу добиться такого результата трудно, но этому можно научиться. Надеюсь, у нас получилась хорошая запись. Я хочу, чтобы это услышала моя жена. Это, пожалуй, лучшее, что я сделал до сих пор.

               Подобное объяснение показалось Монтгомери совершенно неправдоподобным. Через мгновение кто-нибудь не выдержит и раскроет трюк. И пресловутое устройство окажется чем-то вроде обычного кинопроектора. Так и должно быть. Никто в наши дни не может сотворить ничего подобного. И уж, конечно, не Мартин Норкросс, всего лишь рядовой авиаинженер и конструктор.

               Они направились к выходу, и Нэгл снова заговорил:

               — Если кто-то из вас все еще сомневается в том, что в инженерной школе может быть музыкальный факультет, позвольте заверить — то, что вы только что видели и слышали, обычная интеллектуальная работа, ничем не отличающаяся от привычного для вас научного творчества. Выполняя это упражнение, вы можете сами оценить количество факторов, которые вам необходимо изменять, координировать и постоянно держать под абсолютным контролем. Это отличная инженерная практика!

               Они зашли в соседнюю комнату, в которой было с дюжину сидений, а одна стена напоминала обычную доску, правда, она была гладкой и молочно-белой. По просьбе Нэгла Норкросс надел другую гарнитуру. Это была маленькая узкая полоска, которая зажимала пару тонких электродов над его ушами.

               — Покажите нам следующее упражнение с электронным проектом, — сказал доктор Нэгл.

               Норкросс пролистнул несколько листов в блокноте.

               — Это бортовой радар, — сказал он. — Дистанция тридцать миль…

               Почти сразу же на белой стене начала появляться схема устройства. Сначала простая, но она усложнялась с поразительной быстротой. Рядом с компонентами появились электрические и механические характеристики узлов. Менее чем за десять минут принципиальный вариант схемы был завершен. Норкросс снял наушники.

               — Думаю, это сработает, — сказал он, — хотя не стал бы этого гарантировать!

               — Это сработает, — уверенно сказал Нэгл.

               Он повернулся к остальным.

               — Между прочим, эти упражнения являются частью выпускной программы мистера Норкросса. Это та рутина, через которую проходят все наши студенты перед отъездом восвояси.

               Монтгомери рассматривал стену, с тем же чувством нереальности происходящего, которое настигло его еще в музыкальной комнате. Он дотронулся до ее гладкой, стеклянной поверхности. Напротив нее был установлен фотоаппарат.

               — Мы фиксируем результаты опытов и храним их, — сказал Нэгл. —  Кроме тех случаев, когда это просто фрагмент обучения, который ученику не нужен. Так что для большинства таких работ мы используем небольшую трехмерную коробку.

               Он прошел в дальний конец комнаты и отодвинул от стены четырехфутовый куб на колесиках. Он нажал кнопку с одной стороны, и предмет засветился внутри.

               — Не хотите ли продемонстрировать? — снова предложил он Норкроссу.

               Тот подключил гарнитуру к боковой панели у нижнего края куба. Почти мгновенно внутри куба появился маленький серебристый самолетик. Из его реактивного двигателя вырывался огонь. Самолет маневрировал, как в реальном полете, нырял, набирал высоту, выполнял фигуры высшего пилотажа.

               — Может быть, вы хотите попробовать? — предложил Нэгл Гандерсону.

               Инженер взял у Норкросса наушники и, нервно ухмыльнувшись, приладил их к своей голове, после чего уставился в пустую теперь внутренность куба.

               — Что мне делать? — спросил он.

               Медленно появились нечеткие, очень асимметричные очертания «Девяносто первого». Собственное творение показалось Гандерсону смешным.

               — Больше похоже на корабль-призрак старого морехода из поэмы . Что, черт возьми, случилось с двигателями на правом крыле? Они не будут работать.

               — Разверните самолет, — предложил Норкросс.

               Модель неуклюже повернулась вокруг собственной оси, хвост при этом исчез. Гандерсон восстановил его. Двигатели на левом крыле теперь были выключены, в то время как остальные работали.

               — Не могу держать его одновременно с обеих сторон, — пожаловался он. От напряжения у него на лбу выступил пот.

               — Получилось намного лучше, чем у большинства из нас в первый раз, — сказал Норкросс. — Мы, инженеры, гордимся своими визуальными способностями. Это позволяет нам лучше понимать, уровень наших разработок.

               Гандерсон печально покачал головой, снял с головы прибор и протянул его Монтгомери.

               — Попробуй, Джин. Посмотрим, сможешь ли ты представить «Девяносто первый» и с крыльями, и с хвостом.

               Монтгомери почувствовал, как внутри у него все похолодело. Потом он подумал, что не смог бы взять прибор, даже если бы от этого зависела его жизнь.

               — Нет, — сказал он тихо. — Свое невежество я предпочитаю наблюдать в одиночестве.

               Доктор Нэгл сказал, что им еще многое предстоит увидеть и узнать, но поскольку рабочий день заканчивается, попросил их вернуться на следующее утро. Увиденное  потрясло Монтгомери. И всю дорогу до отеля он проклинал так внезапно охвативший его детский страх, помешавший подключиться к кубу-визуализатору. Он вел себя как застенчивый ребенок на взрослой вечеринке и не мог понять, что на него нашло. А вот Нэгл уловил его страх. Как будто догадался о том, что происходит в голове Монтгомери. Он взял шлем и сменил тему разговора, прежде чем кто-либо успел что-либо сказать. Директор школы сделал все, чтобы смягчить неловкую ситуацию. Но это только усилило раздражение Монтгомери, ему было неприятно, что  Нэгл его раскусил.

               А ведь еще надо было доложить по телефону обо всем случившемся Доджу. То еще удовольствие. Он отложил отчет до ужина, а потом решил, что полковник вполне может обойтись без его доклада.

               Он долго бродил по пляжу, сидел на камнях, пока не стемнело. Затем, осторожно, словно осмеливаясь заглянуть через щель двери в какой-то чулан полный кошмаров, он позволил себе обдумать то, что видел днем в школе. Он хотел отмахнуться от всего этого как от обмана и розыгрыша, сделать это было не просто. Во время своих упражнений Норкросс выглядел абсолютно искренним. Конечно, его могли обмануть, но Монтгомери не мог понять, как он поддался на обман, проведя столько времени в Школе. К тому же, никакой очевидной цели в таком обмане не было.

               Единственным разумным объяснением было то, что инженер был наделен почти сверхчеловеческими способностями опасными для его жизни. Но поверить в это было еще труднее.

               Когда он вернулся в отель, раздался звонок от Доджа. Монтгомери пожалел, что не позвонил сам. Это позволило бы ему лучше подготовиться к разговору, можно было постараться, чтобы его рассказ прозвучал чуть-чуть правдоподобнее. Конечно, он не мог сказать правду по телефону. Полковник подумает, что он сошел с ума.

               Но Доджа больше всего интересовало, примут Монтгомери в студенты или нет.

               — Я почти уверен, что они меня возьмут, — сказал майор. — Нэгл вел себя так, словно этот вопрос решен.

               — Видели ли вы что-нибудь заслуживающее внимания?

               — Нет. Мне удалось поговорить с Нэглом. Похоже, он ненавидит любые школы и институты. По-видимому, если бы мы сожгли здания и уволили всех учителей и профессоров, он бы вздохнул с облегчением.

               Полковник хмыкнул.

               — Что-то подобное и предполагал Спиндем. Я серьезно подумываю о том, чтобы послать его вам на подмогу. Все, что нам нужно выяснить, — как им удается привлекать в свою аферу лучших специалистов наших военных поставщиков. У них, должно быть, разработан особый, хорошо работающий метод.

               — Я постараюсь выяснить, сэр, и буду держать вас в курсе, — сказал Монтгомери.

               Он повесил трубку, надеясь, что сможет получить ответ до того, как Додж пришлет Спиндема. Это был бы явный перебор, вынести который он вряд ли сможет, подумал он.

               На следующее утро Монтгомери представили еще одному сотруднику Школы, Дону Вульфу, который только что прибыл. Вульф был намного моложе Нэгла и Беркли, но держался спокойно и уверено, явно сознавая, что здесь происходит. Это бесило Монтгомери, но он надеялся, что сможет и дальше держать раздражение под контролем, чтобы не дать повода вышвырнуть его из Школы раньше времени. Он заставил себя внимательно слушать.

               — Доктор Нэгл вкратце пересказал мне ваш вчерашний разговор, — сказал Вульф. — Если у вас нет каких-либо вопросов, я покажу вам, как производятся эффекты.

               — Вопрос только в том, оставят меня в Школе или нет, — сказал Монтгомери.

               Вульф улыбнулся.

               — Очевидно, доктор Нэгл забыл упомянуть, что это решаете вы. Многие расстаются с нами очень быстро — после того, как увидят то, что я собираюсь показать вам сегодня!

               Они направились через двор к другому зданию. Там Вульф провел Монтгомери в небольшую комнату, вдоль одной из стен которой располагались панели какого-то электронного устройства, закрытого звуконепроницаемой настенной доской. Из мебели в комнате были пара стульев, стол и диван.

               Вульф указал Монтгомери на стул и повернулся к панели.

               — Это Зеркало, или, как иногда его ласково называют студенты школы, Нэнси-Немезида или Минни-чудовище. Во всяком случае, если вы решите присоединиться к нам, вы будете проводить какое-то время в этом кабинете.

               — Что оно делает? — спросил Монтгомери.

               — Как и положено обычному зеркалу, оно предлагает вам взглянуть на себя.

               Монтгомери нахмурился.

               — В этом, кажется, нет особого смысла.

               — Для большинства людей, которые приходят к нам, это действительно так. Вас всю жизнь предостерегали от этого. В школе детей заставляют проходить тест на IQ и вешают ярлык, который, как уверяют, останется с ними на всю жизнь. Глупы вы, нормальны или гениальны на самом деле — это не имеет никакого значения, если ваш IQ ниже, чем вам хотелось бы. Ваше внимание сосредоточено на внешнем мире, каким он был вам описан. И вы должны согласиться с этим описанием. Если вы видите, что что-то шевелится там, где, как вам говорят, водятся вогглы, вы научитесь соглашаться с тем, что это именно вогглы и были. А не согласитесь, вам прицепят другой ярлык: интеллектуальный неудачник.

               Это большая проблема, и через некоторое время вы согласитесь, что лучше не пытаться пользоваться тем непонятным «черным ящиком», который вы носите на своих плечах. Это почти универсальная ситуация, с которой мы сталкиваемся.

               — А теперь вы пригласили меня заглянуть в «черный ящик», не так ли?

               Монтгомери с сомнением посмотрел на зеркальные панели.

               — Минни, механический психоаналитик!

               Вульф улыбнулся.

               — Ее и раньше так называли. Но с точки зрения функции, которую она выполняет, это прозвище совершенно ошибочно. Машина не интерпретирует ваше поведение. Она не общается с вами и не дает советов о том, как лучше адаптироваться и выживать в мире. Она не делает абсолютно ничего, только дает возможность понаблюдать за самим собой и сделать собственные выводы. В нее встроена только одна функция управления — и это совершенно необходимо. Степень отражения автоматически определяется вашим собственным уровнем страха.

               — Страх!

               — Да. Вы обнаружите, что, несмотря на простоту высказывания Сократа, довольно страшно пытаться познать себя. Поэтому прежде чем рассматривать полную, незамутненную картину самого себя необходимо сначала разобраться с частностями. Выберите какой-нибудь один аспект, переварите его, научитесь жить с ним, прежде чем делать общие выводы.

               — Мне непонятно, причем здесь страх, если, конечно, человек не совершил какое-то преступление и боится, что его разоблачат.

               — Преступление — это слишком мелодраматично,  мы не заинтересованы в расследовании чего-то подобного. Убедитесь на собственном опыте. Для примера вы могли бы рассмотреть общеизвестный, публично признанный факт, что человек использует двадцать процентов или меньше доступной ему мощности мозга. К этому относятся с грустью, прищелкивая языком, с пониманием, какой это позор и пустая трата времени, — но любые решительные усилия по увеличению этого процента встречаются почти с яростью. Психоанализ — справедливо стал мишенью для насмешек. Объяснять свои недостатки неадекватным воспитанием и жестокостью родителей — значит признавать постыдную капитуляцию. Любопытно, но существует стойкая  антипатия к любым исследованиям, которые могут привести к увеличению интеллектуальных способностей индивидуума. Потому что такие методы требуют от человека объективной самооценки, только в этом случае они могут стать эффективными. Но это обычно слишком болезненно. И люди сопротивляются: «Нет, спасибо, я еще не сошел с ума. С моим мозгом все в порядке»!

               Есть две основные причины такой реакции. То есть негодными средствами. У Зеркала нет таких недостатков. Это позволяет вам спросить: Кто я? Что я делаю? Что я знаю? А источник идеального,неискаженного ответа — вы сами. Однако это серьезное испытание. Внимательный взгляд в глубины своей психики вызывает абсолютный ужас. Вот почему мы начинаем с рассмотрения частного случая и постепенно расширяем область исследования.

               — Но я не понимаю, какая связь между всеми этими рассуждениями и желанием инженера построить самолет наилучшим способом, что, собственно, и привело большинство из нас в вашу Школу? — спросил Монтгомери.

               — Очень скоро вы это поймете, — ответил Вульф. — Сначала вспомните,  как десять тысяч раз соглашались со своими профессорами и другими инженерами, что существует единственно правильный способ сделать вашу работу. Но из этого согласия обязательно будет следовать, что ваших способностей недостаточно для выполнения поставленной перед вами задачи. Вам придется один за другим изучить каждый из крошечных крючков саморегуляции, контролирующих сейчас ваше мышление, и решить для себя, стоит ли им подчиняться. Каждое пренебрежение собственным мнением, каждое принятие чужого решения проблемы без собственной проработки — это и есть проявление саморегуляции. Некоторым из этих соглашений вы будете продолжать подчиняться. Но большинство отбросите, и удивитесь, почему вы вообще до сих пор им следовали!

               «Никогда раньше не слышал такого невероятного  потока глупости», — подумал Монтгомери.

               Если бы не демонстрации Норкросса, которые все еще требовали объяснений, он бы немедленно сдался и вызвал Доджа, чтобы тот навел здесь порядок. Он с опаской смотрел на панели Зеркала, когда Вульф начал щелкать тумблерами управления — это был не тот страх, о котором говорил Вульф, он боялся, что дальнейшие операции с непонятным механическим гипнотически-психоаналитическим устройством, могут повредить его мозг. Теперь он жалел, что не принял предложение Доджа отправить в Институт Спиндема. Ему не нравился психиатр, но он чувствовал, что в данной ситуации его совет был бы ценным и помог защитить его психику.

               Вульф протянул ему маленький шлем, похожий на те, которые Монтгомери уже видел.

               — Вы можете прямо сейчас попробовать поработать с Зеркалом столько, сколько пожелаете, или уйти и забыть обо всем, что мы вам рассказали.

               На лбу Монтгомери выступил пот. Он хотел, чтобы у него было право выбора, и думал о Додже и возможном повышении, которое обязательно состоится, если он сможет довести свое расследование до конца.

               — Я попробую, — сказал он. — Что я должен делать?

               — Просто наденьте это и постарайтесь успокоиться. Вы можете лечь или сесть в мягкое кресло. Когда вы закончите свой опыт, просто снимите шлем, и цепи зеркала автоматически отключатся.

               Он помог Монтгомери надеть шлем. Майор сел в кресло и откинулся на спинку.

               — Ничего не происходит, — сказал он. — Должно быть, что-то не сработало.

               Вульф улыбнулся.

               — Не беспокойтесь. Все в порядке. Когда закончите, жду вас в офисе, если, конечно, захотите вернуться.

               Он вышел из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь. Монтгомери сидел в кресле, ругаясь про себя последними словами.

               Как его вообще удалось втянуть в это дело?

IV

               Монтгомери напряженно сидел не менее пяти минут, сжимая пальцы и ожидая какого-нибудь необычного воздействия от аппарата. Время шло, но ничего не происходило, и он позволил себе немного расслабиться. Похоже, хваленый механический гипноз на него не подействовал, он не поддался попытке убедить его, что он пятизвездочный гений, пока еще непонятый и недооцененный. Он думал о том, сколько времени следует просидеть с этим шлемом на голове, прежде чем можно будет вернуться в отель и доложить Доджу о своем неудачном опыте.

               Конечно, будь на то его воля, он никогда больше не стал бы отчитываться перед Доджем. Додж был администратором и болтуном, который практически ничего не знал об исследовательских проектах, которые ему приходилось организовывать. Для него всегда было важнее, чтобы шестой кузен сенатора Грэма был назначен руководителем исследования, которое было выше его понимания, чем найти способ уменьшить размер «XB-91».

               Но, с другой стороны, он сам один из них. Более того, всегда считал, что его должность выше, чем у инженеров, выполняющих фактическую работу. Но на самом деле он был всего лишь мелким чиновником из офиса в модном костюмчике.

               Он резко сел. Что, черт возьми, происходит? Что за странное сравнение? Он занимал важный пост — очень важный пост. Без его координирующих усилий «XB-91» не был бы построен, по крайней мере, еще год. Любой может размахивать дирижерской палочкой, но, в данном случае, требовался человек, разбирающийся в технике и обладающий административными способностями…

               Его мысли на мгновение замерли в замешательстве, словно попали в водоворот. Монтгомери откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, вновь и вновь возвращаясь к обдумыванию той ключевой роли, которую он,  офицер связи, играл в создании «ХВ-91». Он должен был цепляться за эту идею. Это вдруг стало чрезвычайно важным.

               А потом все исчезло. Он почувствовал, как изнутри поднимается приступ паники. Все выглядело так, словно он пытался дотянуться до чего-то потерянного и навеки недоступного ему. Но оно исчезло, и он мельком увидел то, что осталось.

               Он был не просто таким же, как Додж, он был намного хуже. Он старался изображать из себя инженера. Додж, по крайней мере, не притворялся.

               Да, у него был диплом инженера, но инженером он так и не стал. Он знал формулы и мог найти нужную информацию в справочниках, но любая новая сложная проблема, о которой не было написано ранее, повергала его в панику. Никто из подобных ему администраторов, которые тратили свое время на то, чтобы втолковывать настоящим инженерам, что тем нужно делать, не смог бы выполнить эту работу самостоятельно, если бы она была им поручена.

               Он был так близок к настоящей работе. Его обучение прошло успешно, и он выбрал работу себе по силам, решив заняться связью с НИОКР. Он должен был гордиться своей ролью. Ничего другого у него никогда не было…

               А теперь он лишился даже этого. Раньше ему удавалось врать себе и не признавать, что он был всего лишь фальшивкой, бесполезным человеком, скрывающим свою бесконечную некомпетентность. Он наклонился вперед, закрыл лицо руками и заплакал.

               Паника постепенно утихла, и в нем стал медленно просыпаться безотчетный гнев. Он смотрел на Зеркало, словно впервые осознав, что машина имеет какое-то отношение к обрушившемуся на него оскорбительному осознанию.

               Он почувствовал, что шлем все еще на голове, одним движением сорвал его, и вдребезги разбил, запустив прямо в метровое лицо на экране. Гнев только усиливался, теперь ему захотелось разгромить все это заведение. Конечно, Додж сделает это лучше, подумал он с явным удовлетворением. Когда придет время, он, Додж и Спиндем обязательно разнесут эту Школу в клочья.

               Монтгомери тихо вышел из комнаты. За ним никто не наблюдал, когда он покинул территорию Института и пересек улицу, направляясь к своей машине. Он вернулся в отель и немедленно позвонил полковнику Доджу. Ему ответили сразу.

               — Это Монтгомери, — сказал он. Они подключили шифратор, и он продолжил. — Сегодня я впервые побывал там, внутри. Думаю, что пришло время подключить Спиндема.

               — Минутку, я хочу, чтобы доктор это услышал.

               Раздался щелчок, и на мгновение воцарилась тишина, затем Додж попросил его продолжать.

               — У них есть машина, — сказал Монтгомери. — Что-то подобное старинным изобретениям Инквизиции. Ее воздействие было очень трудно выдержать. Я чувствовал, что схожу с ума. Готов поспорить, что многие люди угадили после такого испытания в психушку.

               — Как эта машина действует? — спросил доктор Спиндем.

               Внезапно Монтгомери пожалел, что позвонил. Он почувствовал, что больше не может об этом говорить. Его гнев иссяк. Он устало ответил:

               — Я не знаю. Такое чувство, что кто-то контролирует ваш разум, и внезапно вы понимаете, что все ваши предыдущие поступки были неправильными. Все, без исключения.

               — Попробуете еще раз? — спросил полковник Додж.

               — Не делайте этого! — воскликнул Спиндем. — Я выезжаю завтра, до моего прибытия ничего не предпринимайте. От этого может зависеть ваше психическое здоровье.

               — Не волнуйтесь, — ответил Монтгомери. — Я больше не намерен совать голову в петлю.

               Он спустился на пляж, залитый послеполуденным солнцем, и там его проняло по-настоящему. Он бросал камешки в чаек, кружащих над скалами. Он бродил взад и вперед по песку. Но унять дрожь в мышцах так и не смог.

               Значит, на самом деле он никогда не был настоящим инженером! Получается, что он старался вести себя как большая шишка только для того, чтобы скрыть свое ничтожество! Но ведь это не так! Работа, которую он проделал, все равно была полезной.

               Какая слабая попытка оправдаться. Монтгомери уселся на большой валун и дал волю своему раздражению. Конечно, он обманывал себя. Вот в чем была его главная проблема. Да, он обманывал себя — но теперь это стало невозможным. Все, что он нафантазировал о своей роли в создании самолета было грубо разоблачено и оказалось неубедительным и фальшивым, но разве допустимо вот так выкладывать всю правду до конца. Оправдания не принимаются. Он больше никогда не сможет прийти на собрание конструкторов и делать вид, что он ни в чем не уступает инженерам, сидящим с ним за одним столом. Он никогда не был им равным, но это не сказывалось на его работе, потому что по глупости своей считал себя большим начальником. Теперь даже думать об этом было невозможно.

               Монтгомери вырвал какой-то сорняк и неуверенно провел им по песку. Сама собой появилась схема секции крыла, странная и кривоватая, которая вызвала бы смех в любой инженерной лаборатории. Но законы воздушного потока и подъемной силы на высоте от восьмидесяти до ста тысяч футов совсем не такие, как на уровне моря. Его секция могла бы сократить размах крыльев «Девяносто первого» на двадцать процентов. Он был в этом уверен. Но почему он никогда не пытался проверить это?

               Монтгомери и сам не до конца поверил, что ему только что пришла в голову замечательная идея. Он стал убеждать себя, что идея абсолютно дикая, не имеющая разумных оснований. Может быть, все дело в том, что он не хотел столкнуться с неизбежными насмешками над своим нестандартным инженерным решением?

               Он не знал прав или нет. Но не сомневался, что у него что-то отняли. Что-то такое, что позволяло ему до сих пор честно исполнять служебные обязанности. Необходимо было немедленно вернуть это чувство, иначе он никогда больше не сможет работать. Он должен был встретиться с Вульфом и людьми из Школы. Это стало навязчивой идеей. Они что-то забрали у него, значит, смогут вернуть обратно.

               Было уже поздно, когда он добрался до Школы, но Дон Вульф все еще сидел в своем кабинете.

               — Я ожидал, что вы сегодня вернетесь, — сказал он. — Мы посмотрели запись вашего утреннего опыта с Зеркалом. Надо сказать, что вы нас потрясли. Такой способности сопротивляться страху мы раньше не встречали. Вы смогли честно взглянуть на себя и проявили завидное мужество. Никто до вас не демонстрировал ничего подобного. Обычно требуется неделя или две, чтобы добиться результата, которого вы добились за час.

               — Полагаю, теперь я должен гордиться собой, —  саркастически заметил Монтгомери. — Но я хочу вернуть то, что потерял. Может, я был распоследним неудачником, но, по крайней мере, выполнял свою работу и справлялся с ней. Вы лишили меня этой способности и должны ее вернуть!

               Вульф медленно покачал головой, чуть заметно улыбнувшись.

               — В Зеркале заложен фундаментальный принцип, —  сказал он. — в нем появляется изображение, но оно не заставляет вас смотреть. Вы видите только то, что хотите видеть. Сейчас у вас нет выбора: вы должны вернуться, посмотреть в Зеркало еще раз и спросить себя, почему вы должны были довольствоваться ролью фальшивой большой шишки, вместо того чтобы стать творческим человеком, занимающимся своим делом?

               Монтгомери к своему удивлению понял, что, по совершенно непонятной причине, он поступит именно так. Должно быть, все было предрешено уже в тот момент, когда он решил встретиться с Доном Вульфом. Зеркало действовало гипнотически — или наркотически. Он должен был вернуться, как побитый пес, и еще раз посмотреть, найдется ли в нем какой-нибудь ответ на вопрос о его неспособности честно быть инженером без фальшивой роли начальника по связи с НИОКР.

               Дон Вульф проводил его в кабинет. Монтгомери увидел, что последствия разгрома, который он устроил во время вспышки гнева, были устранены. Вульф ничего об этом не сказал.

               — Я буду ждать вас в своем кабинете. Вы придете, когда закончите?

               Монтгомери машинально кивнул, он думал о другом. Его руки слегка дрожали, когда он сел и надел шлем.

               «Веду себя как закоренелый наркоман, — подумал он обреченно. — Ты ненавидишь эту дрянь, но не можешь отказаться от очередной порции».

               Вульф некоторое время наблюдал за ним, озабоченно нахмурившись.

               — Я могу немного ослабить уровень воздействия, если хотите, — сказал он. — Поскольку в прошлый раз это подействовало так сильно, может быть, вам станет легче, если…

               Монтгомери отмахнулся от него.

               — Пусть будет как есть. Я хочу знать, что со мной происходит — я должен это выяснить.

               Когда Вульф вышел, Монтгомери откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Его начало наполнять чувство покоя и безмятежности. Он уже знал, что ему следовало оставаться в таком состоянии и в прошлый раз, и не давать воли гневу. Только так можно рассчитывать довести дело до конца.

               Странно, однако, что теперь он мог считать себя почти счастливым, прекрасно осознавая фальшь, которая сопровождала всю его карьеру. После вчерашнего панического ужаса представить, как его снимают с должности и увольняют, удалось почти с облегчением. Это и было облегчением — и теперь он понял почему.

               Тысячи страхов и опасений складывались в основу его фальшивой борьбы. Каждый раз, когда он отправлялся на собрание конструкторов, его постоянно охватывала паника, он боялся, что сделает или скажет что-то абсурдное и станет объектом насмешек настоящих инженеров. Предчувствие неминуемого провала заставляло его жить в постоянном напряжении. А как он гордился усталостью, с которой покидал эти встречи. В конце дня он шел домой, плюхался на диван и рассказывал Хелен, какой «тяжелый день сегодня выдался».

               Монтгомери представил, как Вульф наблюдает за нелепым зрелищем, которое он устроил, разбираясь с собственными проблемами, которые никого кроме него не касаются. Его разобрал смех, сначала тихий, который быстро перешел в почти неконтролируемые спазмы, граничащие с истерикой.

               Монтгомери справился с приступом смеха. И паника вернулась. Не такая сильная, как в первый раз, но ощутимая. Он чувствовал себя беспомощным и одиноким. Можно было еще раз посмеяться над собой. Что ж, он действительно вел себя как последний глупец, но надо признать, что по-другому в его обстоятельствах поступить нельзя было. Понятно, что он был некомпетентен и никогда не смог бы стать настоящим инженером, таким как Сорен Гандерсон. Следовало признать, что он — заурядный дурак, каких вокруг полно. Как инженер он не состоялсяичто не могло изменить этого.

               «Но почему»? — спросил он себя. Он смотрел в черный экран, который вскрывал его тайны, и паника, казалось, немного утихла и перестала быть такой острой. Он не был идиотом. Еще в школе его пометили, как и сказал Вульф. Они провели тест на уровень интеллекта и прикрепили ему ярлык. Но оценка была хорошая. Она обеспечила ему место среди небольшого процента людей с самыми высокими интеллектуальными способностями.

               Но это не помогло, он оказался полным неудачником. Или, может быть, из-за этого? Он задумался. Когда-то он испытывал жалость к людям со средним уровнем IQ, а значит уступающим ему в интеллекте. Однако почему-то именно они стали успешными инженерами. Он вспомнил, что однажды кто-то провел обширное исследование о неудачных карьерах людей с высоким IQ. Ему было интересно, что они выяснили.

               Скорее всего, ничего. Человек должен уметь сам отвечать вопросы, которые касаются его судьбы. Правда, у самого Могтгомери получить удовлетворительный ответ пока не получается. Еще в школе он старался все делать правильно, с первого и до последнего дня. Его хвалили. Одобрительно гладили по голове, как будто он был домашним щенком. Было время, когда одноклассники избегали его как любимчика учителя.

               Саморегуляция, так сказал доктор Нэгл. Но что это значит? На какой контроль он согласился в школьные годы? Сейчас об этом бессмысленно рассуждать.

               Он задохнулся от внезапной беспомощности, как будто сидел прикованный, не в силах пошевелиться, а на него нахлынул бурный поток непонятно чего. Черные волны прибывали, захлестывая его. Его тело напряглось, словно в поисках воздуха, затем он подчинился потоку, бормоча и скуля от ужаса.

               Монтгомери не знал, как долго он просидел в оцепенении. Казалось, это длилось целую вечность, он вслушивался в тихое шуршание бумажных листков, а перед глазами мелькали страницы с яркими краями. Листки календаря всех дней и страницы всех прочитанных им книг.

               Совершенное безумие. В школе с подобным ужасом он не сталкивался. Там к нему относились с теплотой и дружелюбием. И в то же время опутывали его сознание десятками тысяч крошечных устройств саморегуляции, стремились добиться того, чтобы он никогда не выходил за определенные рамки. Он ведь был гением и любимчиком учителя.

               И вот теперь, когда он осмелился разглядеть, что таилось за их профессиональными улыбками, и проследить за контролирующими устройствами, которые они внедрили в его мозг, ему приходится расплачиваться непереносимым ужасом.

               Он не мог этого вынести и закричал, чтобы они забрали его обратно. Он пообещал, что больше не будет надевать шлем и будет вечно верить, что они любят его, и никому не расскажет о маленьких контролирующих сознание устройствах.

               Черные волны отступили. Он сел, обливаясь потом. Капли падали с подбородка на рубашку. Он ошеломленно открыл глаза и посмотрел на экран Зеркала. «Я схожу с ума», — тупо подумал он. Машина сводит меня с ума.

               Нэгл, Беркли и Вульф выяснили, зачем он здесь. Вот и все. Теперь они знают, кто он, и почему Додж послал его. Он был глуп, думая, что его примут без проверки. Они настроили машину так, чтобы она сделала из него болтливого идиота, и когда дело дойдет до расследования, никто не поверит ни единому его слову о Школе. Он уставился на панели. Если дотянуться до них и разбить что-нибудь, можно будет все это прекратить. Но он не мог встать. Все его силы иссякли. Может быть, получится через минуту — если бы только он мог просто сидеть и ни о чем не думать.

               Монтгомери смутно припомнил, что Вульф говорил, что Зеркало выключится, если он снимет шлем. Но эта мысль снова вызвала панику. Он не мог этого сделать, потому что отныне ему нельзя снимать шлем. Теперь он должен носить его вечно, думал он.

               Он не мог не думать. Не мог отделаться от мысли, что что-то пошло не так. Произошло что-то ужасно неправильное. Он должен был выйти из школы компетентным и обученным — а он оказался неудачником. Не имело значения, чья это вина. Важно было то, что это случилось. Он выполнил все, что ему говорили учителя. Абсолютно все. Он даже позволил им приглушить иступленный восторг от предвкушения открытия новых миров.

               Чем была для него математика. Он кое-что знал об истории астрономии и вычислений, когда начал изучать в средней школе геометрию и алгебру. Он ожидал, что это откроет ему дверь в яркий, новый мир.

               Мистер Карлинг был усталым, похожим на мышь человеком, который слишком долго преподавал евклидову геометрию и начала алгебры. Для него в этом занятии не было ни тайны, ни волшебства. Как только уроки в школе заканчивались, он переодевался в свой лучший коричневый костюм и красивую обувь и отправлялся продавать готовые мужские костюмы. Иногда он даже задерживал начало занятий, когда показывал образцы своего товара другим учителям.

               Несмотря на это, Юджин Монтгомери упорно решал фантастические задачи, которые мистер Карлинг черпал из учебника волшебной страны. И она была так непохожа на миры, о которых они оба что-либо знали. Он учился на одни пятерки. И поверил мистеру Карлингу на слово, что математика очень полезна для производителей, поскольку с ее помощью они могут узнать, сколько совков можно выдавить из определенного количества листового металла. А еще помогает нефтяным компаниям узнать, сколько кораблей им понадобится, чтобы перевезти нужное количество нефти через океан. Он отказался от видения мира абстрактной красоты и света, к которому стремился до встречи с мистером Карлингом и его готовыми костюмами.

               Мистеру Понду, учителю физики, очень не нравился любой беспорядок в физической лаборатории, поэтому во время его занятий лабораторные работы были исключены.

               Мистер Рейли был очень серьезен и каждый день рассказывал о правилах, которые должно соблюдать человечество и отдельно об обязанностях человека по отношению к сообществу, к которому он принадлежит.

               Мисс Томпсон, которая не могла объяснить, зачем нужно составлять схемы английских предложений, но он послушно это делал.

               Профессор Адамс, который постоянно прерывал свои лекции по физике замечаниями о высокой обязанности инженера по отношению к своей профессии и обществу следить за тем, чтобы всегда использовались только проверенные методы.

               К каждому из них он приспособился. Он складно пересказал на экзаменах и зачетах все, что они наговорили на уроках, все, что было написано в учебниках. И они хвалили его за высокий уровень знаний.

               И никто никогда не спросил: «У тебя есть идея, которая лучше, чем эта, Юджин Монтгомери»?

               Никто никогда не спрашивал, есть ли у него вообще какие-либо идеи. Казалось, это не имело значения. Пока он действовал как ментальная кирпичная стена, возвращая все, что они выдавали, это всех устраивало.

               Но это было приятно — тепло, дружелюбно и приятно. Он вспоминал эти годы как лучшие в своей жизни. Никакой ужас его тогда не преследовал. Невозможно даже представить, чтобы с ним тогда происходило что-то подобное.

               Он все помнил. Медленные, темные волны плескались на краю его сознания. И он знал, почему они появились. Потому что он осмелился снова считать себя учеником. Темные, плещущиеся волны были альтернативой послушному повиновению и покорному впитыванию всего, чему его учили. Они могли появиться и в школьные годы, если бы он позволил себе считать мистера Карлинга старым дураком, глухим, немым и слепым к чуду прекрасной науки, которую он убивал. В этом классе могла бы появиться дюжина людей, которым можно было бы показать свет и красоту настоящей науки, если бы их неокрепшее восприятие было бы соответствующим образом воспитано.

               Но мистер Карлинг позаботился о том, чтобы они никогда не увидели ничего подобного. Своей неуклонной неуклюжестью, которая сама по себе была верхом эффективности, он сделал все, чтобы они ничего не разглядели. Это и была его цель, подумал Юджин Монтгомери с внезапной жгучей яростью. Все это знали. Директор Мартин, школьный совет, все в общине — не было никого, кто не знал бы о том, что делает мелкий продавец костюмов Карлинг. И они ничего не сделали, чтобы помешать ему.

               Саморегуляция. Карлинг эффективно и прочно внедрял в мозги учеников маленькие устройства саморегуляции, когда говорил, что мы не должны видеть эту красоту — она ведет по слишком многим странным путям к слишком многим странным мирам. Это уродливая вещь, которую ученики должны были навсегда возненавидеть.

               Монтгомери догадывался, что происходит, даже когда сам перестал видеть красоту науки, и потерял способность к сопротивлению. Если бы он попытался противостоять своим учителям, даже мысленно, то не смог бы справиться с паникой. Теперь, с помощью Зеркала, он мог наблюдать, как она подкрадывается к нему, чувствовать, как она течет по его венам, — и не поддаваться ей. Наоборот, он почувствовал, как в нем поднимается сила, теперь он осмелился взглянуть на этот скрытый кошмар, и темные плещущие волны медленно отступили, а потом исчезли совсем.

               Он долго сидел, ожидая чего-то большего. Но что-то подсказывало, что пока это все. Он увидел себя таким, какой он есть, и ему придется смириться и жить с этим дальше. До сих пор он добровольно подчинялся каждому капризу догмы, никогда не осмеливаясь подвергнуть ее сомнению или предложить радикально иную собственную мысль. Он был трусом. Но теперь он мог смотреть на этот голый, неприятный факт без содрогания, потому что знал, что с помощью Зеркала он найдет способ измениться.

V

               Он позвонил в офис, где его ждал Дон Вульф и сообщил, что закончил, но не готов обсуждать то, что произошло. И Вульф отпустил его, не настаивая на разговоре.

               Он проигнорировал звонок, который, по словам портье, поступил от Доджа. Сегодня он уже отчитался один раз, и этого было достаточно. Он попросил, чтобы до утра его не беспокоили никакие звонки.

               Заснуть ему не удалось, и он долго лежал, глядя вниз на узкую полоску песка у подножия выступающих поблизости скал. В его голове роились путанные, мучительные мысли, и все же у него оказалось достаточно выдержки, чтобы рассматривать их объективно и без паники.

               Как много произошло с тех пор, когда он занимался в авиационной корпорации «Файрстоун» проектом «ХВ-91». Ему было интересно, каково сейчас Сорену Гандерсону, если его испытание было таким же жестоким, как у него. Но представить этого не мог, поскольку в отличие от него, Гандерсон был успешным и творческим человеком.

               Монтгомери уже с трудом вспоминал первоначальную цель своего приезда. Но он должен был заново оценить сложившуюся ситуацию. Было ли существование Школы мистификацией и угрозой для Доджа и Спиндема, которую они должны прекратить? Он еще раз с волнением вспомнил об экспериментах Норкросса. Теперь он был уверен, что в них не было ничего фальшивого. Впрочем, у него не было никаких убедительных доказательств, подтверждающих это. Его убедил собственный опыт. Годы постоянного напряжения  и страха, об источнике которых он не догадывался, прошли. Теперь он мог реально смотреть на собственные недостатки, не пытаясь уклоняться от их рассмотрения.

               Его положение изменилось. Он больше не был агентом Доджа, цель которого отыскать законный предлог для закрытия Школы. Теперь он союзник Школы, который должен попытаться убедить Доджа, что здесь происходит что-то по-настоящему ценное.

               Он не знал, как этого добиться. Не исключено, что ему придется пойти к Нэглу и Беркли и честно рассказать о цели своего появления. Но поступить так было не просто. Он все еще подчинялся приказам полковника Доджа.

               На следующее утро Монтгомери отправился к Сорену Гандерсону, тот был в отвратительном настроении. Он сидел на лужайке возле дома и разговаривал с молодым человеком. Лицо у него было хмурое и неприятное, таким его Монтгомери никогда не видел за все годы общения. Обычно Гандерсон был спокойным и добродушным человеком.

               Он указал на стул.

               — Я вас представлю. Это еще один из новых суперменов. Майор Юджин Монтгомери из ВВС Соединенных Штатов. А это господин Махлон Роквуд из «Акме Рефрижераторс Инкорпорейтед».

               Мужчины пожали друг другу руки, смущенно улыбаясь в присутствии мрачного Гандерсона.

               — У мистера Роквуда есть интересные соображения по вопросу, который нас всех интересует, — сказал Гандерсон. — Он считает, что наш друг Нэгл во многом заблуждается, возлагая главную вину за так широко распространенную технологическую глупость на современное образование.

               Монтгомери сочувственно улыбнулся. Было очевидно, что Гандерсон пытался справиться с чем-то чрезвычайно мощным, и пока ему это не удается. Он вопросительно повернулся к молодому инженеру.

               — Я всего лишь утверждаю, что многие молодые инженеры не могут позволить себе рисковать, —  сказал Роквуд. — Как и я сам, большинство парней попадают в фирмы, где работают со старыми разработками, которые хорошо продаются. Они приобретают за двадцать тысяч долларов дом в приличном месте, который обойдется им вдвое дороже, потому что им придется платить за него тридцать или сорок лет. Они рассчитывают отправить своих детей в колледж — пока у них один или два, но они ожидают еще одного. Они не могут рисковать своим положением, приставая к главному инженеру, менеджеру завода или начальнику отдела продаж со своими оригинальными разработками, которые могут разрушить привычный и прибыльный бизнес, например, по продаже холодильников.

               Поэтому при разработке новой модели они ограничатся добавкой нового масла для плавного закрытия дверцы. Или разместят конденсаторные трубки в стенках холодильника, чтобы можно было их менять каждый год. Затем, если по-настоящему осмелеют, то придумают что-то радикальное, например, вращающиеся полки, чем внесут реальный вклад в науку о сохранении продуктов питания!

               Монтгомери рассмеялся.

               — Совсем как с ситцевыми занавесками, которые провисели уже год или два.

               Рокуэлл кивнул.

               — Так сейчас обстоят дела. И я задаюсь вопросом, не происходит ли что-то похожее в авиационной промышленности? Никто, каким бы бизнесом он не занимался, не захочет коренным образом менять свою продукцию, пока она продается. Это главный фактор, который все упускают из виду. И когда вносится изменение, оно должно быть по возможности минимальным, не нарушающим конструкцию. Каждый профессор в стране, обучающий новых инженеров, похоже, полон решимости сохранить это положение в глубокой тайне.

               Гандерсон фыркнул.

               — Если бы все действительно было так просто, не было бы и проблемы. — Он повернулся к Монтгомери. — Мне немного жаль, что я заставил тебя отправиться сюда со мной, Юджин. Я действительно думал, что у этих парней есть стоящие идеи. Не исключаю, они и в самом деле думают, что знают, как все это исправить. Но они просто не представляют, на что посягнули.

               — Они не догадались, что мы будем сопротивляться?

               — Вы когда-нибудь слышали о «времени парового двигателя»?

               — Нет. А что это такое?

               — Этот термин придумал какой-то мистик по имени Форт. Смысл его в том, что когда культура достигает точки, когда появляется потребность в паровом двигателе, он будет изобретен. И не имеет значения, кто это сделает, древнегреческий философ, Тим Уолт из Англии или Джо Доакус из Пуласки — паровой двигатель будет кем-то изобретен. И наоборот, если потребности в появлении парового двигателя нет, никто во всем мире не сподобится его изобрести, каким бы умным он не был.

               Другие выразили эту мысль несколько изящнее, сказав, что невозможно подняться над своей культурой. Это то, что мы пытаемся, но не можем сделать.

               — Если бы это было правдой, прогресс был бы невозможен. Кто-то обязательно должен подниматься над средним уровнем и таким образом тащить культуру за собой.

               — Нет, нет... — Гандерсон стал раздражаться. — Возьмем, к примеру, математику. Математик строит свои идеи на фундаменте, который уже достигнут. Никто во времена Пифагора не собирался изобретать тензоры или кватернионы. Уровень культуры этого не позволял. Предположим, Эйнштейн родился бы в полинезийском племени. Как вы думаете, сумел бы он тогда написать свою работу по теории относительности?

               — Э-э-э. Не имеет никакого значения, насколько мы умны или насколько отшлифовали наши мозги в Зеркале — мы не способны предпринять следующие шаги, которые обязательно бы сделали, если бы общая  культура была готова к ним. Нельзя исключать, что это может произойти только через пятьдесят лет. Вы не можете игнорировать принцип времени парового двигателя.

               — Так что же нам с этим делать? — спросил Монтгомери. — Сидеть сложа руки и ждать, пока не настанет время для наших паровых машин?

               Гандерсон пристально посмотрел на него, понимая, что Монтгомери насмехается над ним. Майор тут же пожалел о своих словах.

               — Я не это имел в виду — думаю, вы найдете ответ в Зеркале.

               — Это именно то, что Нэгл предлагает мне! Вчера мы снова и снова обсуждали все это. А он только улыбался и просил меня посмотреть в Зеркало.

               Монтгомери не знал, что ответить, на довод о времени парового двигателя. Может быть, человек и не может подняться над своей культурой. Однако ему не хотелось думать, что ему всегда придется болтаться на заданном кем-то среднем уровне. Но теперь он, по крайней мере, знал, что удерживает здесь Гандерсона! Интересно, что обнаружит инженер, когда посмотрит в Зеркало в поисках ответа?

               Монтгомери с большой неохотой пошел на следующую встречу со своим собственным Зеркалом. Он чувствовал, что справился с результатами предыдущих попыток, достиг положения равновесия, которое не решался нарушить. Можно ли представить, с чем он столкнется в следующий раз? Признание собственной трусости и неадекватности казалось ему вполне достаточным решением.

               Он надел шлем и немедленно попал в мир кошмаров. Он думал, что готов почти ко всему, что может показать Зеркало, но на этот раз его поджидало что-то новое.

               Он уже научился, если можно так сказать, контролировать скорость своего погружения в изображение, и теперь старался по возможности осторожно нащупывать путь сквозь ошеломляющую неизвестность. Было трудно осознавать, что он попал в лабиринт собственного разума, выход из которого ему предстоит найти. И не мог поверить, что все тридцать пять лет жизни этот кошмар и ужас каждый день таился внутри него.

               Казалось, что его органы чувств не могут больше нормально функционировать. У него не было ни глаз, чтобы видеть, ни ушей, чтобы слышать, ни пальцев, чтобы чувствовать. Вместо них появилось острое, восторженное осознание жизни, которое заполнило все его существо. И оно было настолько мощным, что казалось, что кроме него в мире никого нет.

               А потом была смерть!

               Он приближался к ней в течение долгих эонов, постепенно теряя чувство восторга. И когда вдруг понял, что это означает, он громко закричал. Постепенное угасание жизни выглядело так, словно огонь гаснет во всех клетках его организма, а кровь остывает и течет все медленнее.

               К нему с трудом вернулась способность ощущать свое тело, и он понял, что умирает на самом деле. Он чувствовал это по состоянию своих рук и ног. Его сердце билось все медленнее, а дыхание становилось прерывистым и слабым. Его глаза больше не видели свет. Была только огромная пустая тень, в которую он медленно погружался. Это и была смерть.

               Сначала он не мог различить врага. Он верил, что нет другой жизни кроме его собственной. Теперь он осознал, что вокруг него кипит жизнь. В то время как его жизненные силы сокращались, чьи-то другие росли, поглощая похищенные у него.

               Он непроизвольно попытался дать отпор врагу и почувствовал, как тот отреагировал. Он почувствовал, как тошнотворный поток отвращения захлестнул его, отравляя, разрушая. Но понимание пришло. Он мог бы договориться…

               Враг поддерживал его — как, он не знал. Но его требования были слишком велики. Враг защищал собственную безопасность и сначала прекратил свою поддержку, а затем активно атаковал его. Если бы он мог обуздать свои требования, уменьшить их. Тогда бы они оба могли выжить. Но будет ли принято его предложение? Он был во власти своего врага. Все, что он мог сделать — обратиться к нему со своим предложением.

               И слабое пламя жизненных сил, казалось, вновь стало разгораться в отдаленных клетках его тела. Кровь вновь потекла по его артериям. Его предложение было принято. Жизнь возвращалась к нему.

               Но не в полном объеме. Недавний восторг прошел, и остался страх — смертельный страх, он не сомневался, что если попробует восстановиться полностью, то будет уничтожен.

               Откуда взялся этот кошмар? Он осознал, что находится рядом с Зеркалом, и страх уменьшился, но все же каждый его мускул дрожал. Его одежда пропиталась потом.

               С ним никогда не происходило ничего подобного. В этом он был уверен. Но что-то управляло им, заставляло его воображение поддерживать фантазию о смерти. И это должно быть вызвано чем-то, не имеющим прямого отношения к реальности.

               Он случайно взглянул на часы, а затем на Зеркало. Невероятно, но он уже провел здесь полдня. Более чем достаточно. Вульф предупреждал его, что не следует так долго находиться у Зеркала. Но он должен был еще раз вернуться к ощущению этого символического ужаса и понять его смысл. Если бы у него был еще один шанс…

               И он пробовал снова и снова, каждый раз стараясь замечать детали, чтобы глубже прочувствовать ощущение наступающей смерти. Пока, наконец, не добился того, что мог смотреть без страха.

               Был поздний вечер, когда он снял шлем. Слабая улыбка появилась на его губах, когда он закрыл за собой дверь комнаты.

               Он провел еще два часа, рассматривая стеллажи довольно обширной библиотеки Школы. Затем он вернулся в отель, и заулыбался сильнее, обнаружив, что психиатр, доктор Спиндем, ждет его в вестибюле.

               Он встал и подошел, протягивая руку, чтобы поприветствовать Монтгомери. На его лице застыла профессиональная улыбка, а глаза внимательно изучали майора.

               — Я приехал сразу, как только смог, — сказал он. — Сказал полковнику Доджу, что мы не можем позволить себе подвергать ненужной опасности человека с вашей квалификацией.

               Монтгомери усмехнулся.

               — Могу себе представить, каков был ответ Доджа!

               — Что вы хотите этим сказать?

               Спиндем посмотрел на него еще внимательнее.

               — Ничего особенного.

               — Вы хотите сказать, что полковник вас не ценит? —  спросил Спиндем.

               — Что-то в этом роде, — согласился Монтгомери. — Не хотите подняться ко мне в номер, где мы сможем поговорить?

               Спиндем кивнул.

               — Да. Я хочу услышать от вас все, что вам удалось узнать об этой невероятной Школе.

               Психиатр не сказал ни слова во время поездки в лифте и по пути в номер Монтгомери. Но майор чувствовал, что он внимательно за ним наблюдает, как будто проводит исследование. Он догадался, что в маленькой черной книжечке Спиндема о нем  написано уже довольно много.

               — Хотите выпить? — предложил он, когда они сели. — У меня здесь ничего нет, но мы можем что-нибудь заказать.

               — Нет, спасибо, — ответил Спиндем. — Мне хотелось бы немедленно услышать отчет обо всем, что вы испытали, особенно об этом так называемом Зеркале.

               Монтгомери начал со своего первого опыта, подробно описав демонстрацию, устроенную Норкроссом.

               — Как вы думаете, с какой целью это было сделано? —  спросил Спиндем. — Это что, стандартное представление, которое устраивают для всех новичков?

               — Нет. Сначала я тоже подумал, что это подделка. Но это не так. Все было по-настоящему. Мужчины, которые провели достаточно времени с Зеркалом, действительно могут делать такие вещи.

               — Надо полагать это какая-то форма гипноза, — сказал Спиндем. — Простите, что я вам возражаю, но уверен, вы понимаете, что мой профессиональный опыт позволяет более точно интерпретировать подобные психические явления.

               — Конечно, — сказал Монтгомери.

               Он рассказал о том анализе системы образования как механизме саморегуляции, который сделал доктор Нэгл, и о своей попытке разобраться с этим предположением.

               — Новая гипотеза, — сказал Спиндем, — и, очевидно, очень наивная, совершенно не учитывающая ситуацию со всех сторон. Что бы со всеми нами было, если бы не создали систему всеобщего распространения знаний.

               Монтгомери попробовал возразить, но психиатр продолжил:

               — Меня больше всего интересуют ваши воспоминания о школьном учителе математики. Вы говорите, что считаете, что этот мистер Карлинг умышленно и целенаправленно сделал все, чтобы вызвать неприятие к геометрии и алгебре, чтобы отбить у вас желание дальнейшего их изучения?

               — По-моему, вы называете такое поведение паранойей, не так ли? — спросил Монтгомери с бесстрастным лицом. — Манией преследования…

               — Пожалуй... — лицо Спиндема исказила гримаса. — Но я здесь не для того, чтобы ставить вам диагноз, майор.Меня интересуют только результаты воздействия этого Зеркала на людей.

               — Мне очень жаль, — сказал Монтгомери. — Ваш вопрос не допускает простого ответа: мистер Карлинг был совершенно неспособен преподавать математику так, чтобы его ученикам она не казалась отвратительным занятием. Ему было наплевать на нее, поэтому представить, что он мог заинтересовать кого-то математикой просто невозможно.

               Директор школы знал о работе Карлинга, но ему не приходило в голову, что тот не справляется со своими обязанностями. Школьный совет знал, с какой ответственностью директор относится к своим обязанностям, и считал его вполне подходящим человеком для этой работы. Все знали, но никто не считал, что сложившуюся ситуацию нужно исправлять. И Карлинг продолжал год за годом выпускать своих учеников, которые ненавидели математику как личного врага.

               — Но даже если это действительно так, вряд ли можно считать, что их действия были целенаправленными и преднамеренными, — сказал Спиндем.

               — Думаю, что психиатрия это наука, принципиально отрицающая какие-либо случайности в человеческой деятельности, — сказал Монтгомери. — Ваше учение утверждает, что любое событие создается усилием людей, которые намеревались добиться именно такого эффекта. Вы знакомы с индивидуальным подсознанием, но есть и групповое подсознание. Никто никогда не признает, что целью обучения в моей школе было воспитание учеников в ненависти к математике. Я говорю только, что это было подсознательной целью всей вовлеченной группы.

               Спиндем промолчал. Его губы сжались в тонкую линию, а глаза внимательно изучали лицо Монтгомери.

               — Вы узнали об этом у Зеркала? — наконец спросил он.

               — Понял после того, как Зеркало свело к минимуму страх, который вызывал у меня этот факт.

               — Страх? Если все действительно так, откуда взяться страху?

               — Я выступаю против системы образования, потому что  она  неправильно работает.

               — А может быть, это система образования и общество против вас? — спросил Спиндем сурово.

               — В любом случае, вы бы хотели, чтобы было так, — сказал Монтгомери.

               — Узнали ли вы что-нибудь еще, глядя в это Зеркало?

               — Да. Я понял, почему у меня не хватало смелости и сообразительности встать во весь рост и протестовать против таких людей, как Карлинг и ему подобных. Очевидно, что другие люди добились большего, чем я, как вам известно. Но я просто сдался.

               — Почему?

               Монтгомери рассказал о своем продолжительном опыте с Зеркалом, об ощущении смерти и о враге, с которым он пошел на компромисс, чтобы спасти свою жизнь. Спиндем слушал с интересом.

               — Снились ли вам раньше подобные сны? — спросил он, когда майор закончил.

               — Это был не сон, — ответил Монтгомери. — Я был в полном сознании.

               — Не сомневаюсь, что сегодня именно так и было. Но я бы хотел узнать, не видели ли вы подобные символы во снах раньше. Или ваше видение было вызвано исключительно Зеркалом?

               — Оно не было вызвано машиной, и не имеет ничего общего с каким-либо символом, — ответил Монтгомери. - Я могу точно рассказать, что это было.

               — Поделитесь, пожалуйста.

               — Я не был вполне уверен в себе даже после целого дня, проведенного с Зеркалом, — медленно произнес Монтгомери. — Я потратил пару часов на психоанализ, и теперь хочу знать, заслуживает ли он похвалы с точки зрения вашей науки. Практически все ваши авторитеты утверждают, что психика индивида имеет неизвестное начало и долгую историю, предшествующую событию его физического рождения. Мой опыт с Зеркалом подтверждает это. Я был живым, отзывчивым существом, а организм моей матери пытался уничтожить меня. Событие, о котором я говорил, было угрозой выкидыша. Эндокринные железы выделяли гормоны, которые убивали меня. Яды начали циркулировать, и моя жизнь должна была прекратиться.

               Я понимал, что тело матери слишком слабо, чтобы поддержать во мне жизнь. Мой организм рос и требовал слишком многого. Единственный способ выжить — это уничтожить меня. А потом, на биохимическом уровне, я заключил сделку с материнским организмом. Согласился ограничить мои потребности в пище в обмен на право жить. Сделка была заключена и соблюдена.

               Это было мое первое серьезное познание окружающего мира. Я понял, что для того, чтобы выжить, я должен ограничивать себя, всегда брать меньше, чем мне нужно, всячески снижать потребности до прожиточного минимума. Это стало стратегией, которой я придерживался на протяжении всей жизни. Я никогда не осмеливался творить — это означало смерть. Я усвоил это давным-давно, когда еще был зародышем, и этому принципу я подчинялся до сегодняшнего дня.

               Доктор Спиндем глубоко вздохнул.

               — Майор, благодаря вам я окончательно понял, что эта Школа очень опасное предприятие. Вас заставляют погружаться в самые темные области человеческого опыта. Конечно, мы признаем, что человеческая психика не возникает при рождении. Но совершенно невозможно утверждать, что описанные вами события когда-либо происходили на самом деле. Даже если допустить, что эти фантазии — ваши собственные, и не смоделированы машиной, любая попытка собственной интерпретации подобных фантазий — это психическое самоубийство. Только квалифицированный и опытный профессионал психолог может подсказать вам правильную трактовку подобных образов.

               — В сороковые годы, — сказал Монтгомери, — один из ваших специалистов, венгерский психоаналитик Н. Фодор, разработал практический метод предродового бессознательного воспитания личности в ситуациях, которые после рождения больше не встречаются. Вы не можете отрицать истинность его разработок. Зеркало — это просто расширение и улучшение результатов доктора Фодора. Завтра я докажу вам это.

               — Как? — спросил Спиндем.

               — Завтра я впервые в жизни создам что-то самостоятельно. Это будет аэродинамический профиль, который произведет революцию в полетах на большой высоте.

               Доктор Спиндем встал.

               — Мне совершенно очевидно, майор Монтгомери, что вы пережили ужасное потрясение по злой воле людей, управляющих псевдо-аналитическим устройством, которое они называют Зеркалом. Мой профессиональный долг — рекомендовать вашему начальнику, полковнику Доджу, немедленно отстранить вас от участия в проекте. В наших руках достаточно доказательств необходимости немедленного закрытия так называемой Школы. Абсолютно невозможно с моральной точки зрения разрешать вам и дальше рисковать своим разумом.

               От себя лично я должен рекомендовать немедленно приступить к лечению. Медлить нельзя, нужно свести к минимуму грозящую вам опасность. Было бы разумно уже завтра утром провести первую из серии электрошоковых процедур. Если поторопиться, последствия этого ужасного эксперимента должны начать исчезать через пять или шесть недель.

               — Только не завтра, — сказал Монтгомери. — Я должен спроектировать аэродинамический профиль. Возможно, через день или два.

VI

               Он предположил, что бледный от волнения Спиндем немедленно доложит полковнику Доджу о состоявшемся разговоре. Подождав немного, он позвонил полковнику сам. Первые же слова Доджа подтвердили, что он был прав. Спиндем действительно все рассказал, так что Додж старался проявить сочувствие и заботу.

               — Дорогой майор, — сказал полковник. - Я как раз собирался вам позвонить. Я хочу поздравить вас и искренне поблагодарить за работу, которую вы для нас проделали. Можно ли ожидать большего от любого мужчины, честно исполняющего служебные обязанности, и я…

               — Значит, Спиндем позвонил и сказал, что я спятил?

               — Это вы о чем, майор? О да, сегодня вечером я получил известие от доктора Спиндема. Он рассказал…

               — Полковник Додж, я хочу, чтобы вы посетили Школу и познакомились с ситуацией. Если я сумасшедший — пусть так, я готов рискнуть своим психическим здоровьем ради того, что я здесь увидел. Это не подделка, полковник, не план саботажа или что-то в этом роде. Если вы будете так думать и после того, как лично проверите мои слова, я позволю Спиндему поджаривать мои мозги в электрическом тостере столько, сколько он захочет. Но я прошу вас приехать и принять собственное решение, прежде чем предпринимать какие-либо дальнейшие действия против Школы.

               — Звучит разумно, — осторожно сказал Додж, как будто считал, что разговаривает с ребенком или идиотом.  — По правде говоря, я все равно собирался это сделать. Но не кажется ли вам, что вы должны позволить доктору Спиндему…

               — Только после того, как вы примете решениея, полковник!

               Последовала пауза, после чего Монтгомери услышал раздраженный вздох полковника.

               — Я постараюсь все сделать как можно скорее, но, возможно, пройдет не меньше трех дней, прежде чем я смогу приехать. Поддерживайте связь с доктором. Не рискуйте понапрасну.

               «У Доджа есть причины для беспокойства, — подумал Монтгомери, — Как он будет выглядеть, если меня отправят в психушку, и разнесется слух, что попал я туда, выполняя задание, которое мне поручил полковник».

               Есть о чем задуматься.

               Монтгомери быстро перекусил в кафе отеля. Было еще достаточно рано, чтобы успеть провести в Школе еще три-четыре часа. Заведение, казалось, было открыто большую часть дня и ночи.

               Проходя по коридору, он встретил Вульфа.

               — Боюсь, я не могу позволить вам работать дальше. Вам необходим отдых. По крайней мере, несколько дней, — сказал советник. — Я только что просмотрел сегодняшнюю запись вашей работы с Зеркалом…

               — Все в порядке, — сказал Монтгомери. — У меня другие планы. Теперь, когда я избавился от большой части своего образования, я хочу немного поучиться! Надеюсь, мне можно поработать с теневыми ящиками?

               Вульф с сомнением кивнул.

               — Не задерживайтесь на этом этапе слишком долго. Считайте, что вы уже это испытали!

               Монтгомери нашел пустую учебную комнату и сел перед кубом маленькой теневой коробки. Осторожно надел шлем. Он впервые попробовал это сделать — и даже сейчас был рад, что остался один.

               Внутри куба загорелось мягкое свечение. Монтгомери заколебался и глубоко вздохнул. Затем он спроецировал изображение «Девяносто первого».

               Результат расстроил его, он чуть не заплакал. Появился фюзеляж, похожий на искореженную морковку — без крыльев и двигателей. Он попытался выпрямить фигуру, и хвост исчез. Он отрастил его и попытался приделать крыло. На этот раз исчез фюзеляж, осталось одно крыло с единственным работающим двигателем, медленно вращающееся в кубе.

               Монтгомери загрустил, откинулся назад и снял шлем. Он думал, что сейчас, когда исчезли сдерживающие творчество ограничители, у него все получится само собой, поскольку воспоминание о дородовой угрозе выкидыша исчезло. Да и уроки мистера Карлинга, который научил его ненавидеть красивые геометрические формы, остались в прошлом. Как и уроки профессора Адамса, который признавал только стандартные инженерные решения — и те не позднее 1908 года…

               Он освободился от гнета прошлого, и теперь, как ребенок, ползал по полу, складывая свои первые кубики. Он должен был научиться использовать скрытые до сих пор способности, и это касалось только его.

               Монтгомери попробовал еще раз, изобразив корявый самолет с шатающимися крыльями и искореженным фюзеляжем. Но он не расстроился, и продолжал настойчиво трудиться. Впервые в жизни он был свободен, и в обучении, и творчестве. Он забыл о времени, и солнце уже садилось за пляж, когда он, наконец, оторвал взгляд от куба,  вполне удовлетворенный тем, что он произвел. Самолет был узнаваемым макетом «XB-91», и он не расплывался и не разваливался, когда он попытался сохранить его изображение.

               Но он ошибся и был излишне оптимистичен, когда говорил со Спиндемом. Сегодня ему не удалось создать революционно новый аэродинамический профиль. Конечно, он мог бы изобразить его и на бумаге, но это следовало оставить на крайний случай. Он хотел создать прочную модель, которую можно было бы проверить в аэродинамической трубе.

               Он отправился в отель и поспал несколько часов. Затем вернулся в Школу и попробовал добиться лучшего качества своей визуализации. Еще сорок восемь часов он потел над проектом, прерывая долгие сеансы с теневым ящиком короткими промежутками на еду и сон.

               Но, в конце концов, он остался доволен своим достижением. Теперь у него была футовая пластмассовая модель «Девяносто первого» с таким крылом, какого никто никогда раньше не видел.

               Он позвал Гандерсона, который выглядел гораздо лучше, надо полагать ему удалось разрешить некоторые собственные проблемы. Монтгомери, однако, не спросил, какой опыт у него был с Зеркалом. У него было слишком мало времени.

               — К завтрашнему полудню мне нужно провести несколько тестов в аэродинамической трубе, — сказал он. — Лучше всего подойдет аэродинамическая труба переменной плотности в Файрстоуне. Помоги мне. Сможешь ли ты слетать, провести тесты и завтра привести результаты?

               Гандерсон взял модель, сохраняя невозмутимое выражение лица. Он провел пальцем по контуру крыла.

               — Это то, о чем ты говорил со мной, когда мы создавали крыло «Девяносто первого»?

               Монтгомери кивнул.

               — Я знаю, что это выглядит безумно, но у меня нет времени спорить об этом сейчас. Если я не ошибаюсь, Школу Нэгла-Беркли завтра вечером закроют, последуют, конечно, десять лет судебных разбирательств, но открыться снова Школе не позволят.

               — О чем ты говоришь? Кто собирается закрыть Школу?

               Монтгомери кратко рассказал инженеру о цели своего появления здесь. Он рассказал о подозрительной ситуации, сложившейся в стране, о попытке понять мотивы, которые привели к появлению Школы, о предстоящем визите полковника Доджа.

               — Додж получит предписание закрыть их. И постарается всячески затянуть расследование. Нэгл и Беркли обречены до конца своих дней бороться за свою Школу, но шансов у них нет. Авторитетное мнение научных кругов будет полностью против них. С другой стороны, если мы сможем убедить Доджа поддержать нас…

               Гандерсон медленно покачал головой, еще раз взглянув на модель самолета.

               — Вы думаете, это сработает?

               — Смотрите.

               Монтгомери снова повернулся к теневому ящику. Он включил его и создал еще одно изображение Девяносто первого. Затем добавил видимый поток воздуха.

               — Сейчас я изменю его, чтобы имитировать полет на высоте от восьмидесяти до ста тысяч футов.

               Гандерсон наблюдал, как светящиеся линии потока истончаются. Модель поднималась с фантастической скоростью.

               — Вот это да! — воскликнул он.

               Монтгомери кивнул и выключил теневой ящик.

               — Вот почему мне нужен отчет по аэродинамической трубе, он поможет убедить Доджа. Модель в аэродинамической трубе будет вести себя именно так. На уровне моря подъемная сила такого крыла примерно на десять процентов меньше, чем у стандартных. Однако на высоте полета, для которой он предназначен, подъемная сила будет увеличиваться с разрежением атмосферы.

               Гандерсон сомневался, но модель взял.

               — Я проведу это исследование. Что касается Доджа, разве ты не собираешься рассказать обо всем Нэглу и Беркли? И разве они не ожидали чего-то подобного?

               — Да, — сказал Монтгомери. — Я совершенно уверен, что они предвидели это. Они знают, для чего приедет Додж.

               Монтгомери отправился в отель отдохнуть. Он сделал все, что мог. Может быть, этого было недостаточно. Может быть, Нэглу и Беркли было бы лучше, если бы на его месте оказался кто-то другой. Но теперь все должно было быть сыграно так, как было задумано.

               Он позвонил доктору Нэглу и минут пятнадцать рассказывал ему о предстоящем визите Доджа. Как он и подозревал, единственное, что стало новостью для Нэгла, — это время и имя человека, который начнет расследование. Было решено, что Монтгомери приведет Доджа, представит его и примет участие в демонстрации, которую устроят для полковника.

               После этого Монтгомери проспал весь оставшийся день.

               Гандерсон вернулся в Каса Буэна на следующий день, за час до того, как должен был прибыть самолет Доджа из Окленда. Инженер направился прямо в отель к Монтгомери. Его руки слегка дрожали, когда он расстегнул портфель и протянул Монтгомери пачку бумаг, сообщавших о характеристиках поведения модели самолета в аэродинамической трубе.

               — Это самое большое достижение со времен создания реактивных двигателей! — сказал он. — Если, конечно, полномасштабная конструкция поведет себя так же. Вы бы видели, как Эванс и остальная команда аэродинамической трубы стояли с открытыми ртами, когда подъемная сила увеличивалась, а давление снизилось. Вот кривая, которую мы получили.

               Монтгомери с удовлетворением просмотрел график. Все было именно так, как он и предполагал. Был нормальный уровень потерь на высотах от уровня моря до пятидесяти тысяч. После чего подъемная сила начала понемногу увеличиваться, и на восьмидесяти тысячах достигла максимума. На ста тысячах футов она опять стала  снижаться.

               — Если бы мы знали это, когда проектировали «Девяносто первый»... — сказал Гандерсон.

               — Могли бы... если бы я смог вовремя взглянуть на себя в Зеркало.

               Гандерсон ушел. Монтгомери отправился в небольшой аэропорт на окраине города, чтобы встретить полковника Доджа, который прибыл точно по расписанию. Доктор Спиндем, конечно, сопровождал его. Казалось, ему не по себе от перспективы ехать в одной машине с Монтгомери, но он смирился и промолчал. С той ночи, когда Монтгомери рассказал о случившемся, они почти не разговаривали.

               Когда пассажиры покинули самолет, Додж подошел к встречающим с искренней заботой на лице.

               — Рад вас снова видеть, майор. Как дела? И доктор Спиндем…

               — Все в порядке, — сказал Монтгомери. — Я рассказал о вашем визите доктору Нэглу. Он подготовил небольшую демонстрацию, которая, я уверен, вам понравится.

               Губы Доджа сжались.

               — Уверен, что так и будет, — сказал он.

               Полковник снял номер в отеле, где проживал Монтгомери. Через полчаса он принял душ, переоделся и был готов, отправиться в Школу. Однако Монтгомери пришлось его ждать в вестибюле еще полчаса, в течение которых Спиндем рассказывал Доджу свою версию событий. Майор заметил, как резко изменилось выражение лица Доджа, когда он наконец появился.

               А вот доктор Нэгл выглядел совершенно спокойным, когда принимал неулыбчивого полковника и скептически настроенного доктора Спиндема. Он пожал руку Монтгомери, и они улыбнулись друг другу.

               — Насколько я понимаю, вы прибыли, чтобы закрыть нас, — резко сказал доктор Нэгл, когда они сели в кресла.

               Внезапная прямота не понравилась Доджу, но он решил не отступать от намеченного плана.

        — Мы получили предписание, — сурово сказал он, —  которое готовы выполнить. Основание — вы препятствуете военным исследованиям, побуждая людей покидать важные посты.

               — Это довольно суровое решение, если вспомнить о нашей концепции свободы передвижения и поступков, которую мы считаем важной для нашей страны. У вас нет морального права контролировать этих людей.

               — Наступили тяжелые времена, — сказал Додж. — Но справедливости ради мы готовы выслушать ваше объяснение своих действий, если вы соблаговолите его дать.

               — С удовольствием, — сказал доктор Нэгл, медленно кивая.

               Он начал с того, что рассказал о неиспользованных ресурсах человеческого разума, как это было во время первого визита Монтгомери. Полковник слушал с интересом, но соглашаться не спешил.

               — Все это очень интересно, — сказал он, — но наши учебные и исследовательские институты работают над этой проблемой уже тысячи лет. Вряд ли они не смогли бы найти решение, которое вы предлагаете, если бы его было так легко отыскать.

               — Тогда, может быть, посмотрим наши реальные занятия? — предложил доктор Нэгл.

               — Я хотел бы кое-что сказать по этому поводу, джентльмены, — внезапно сказал Спиндем. — В психологии поиск сверхъестественных способностей и функций человеческого разума оценивается негативно. В настоящее время наше общество постоянно атакуется фантастическими идейками, которые следует рассматривать как крайнюю степень патологии. Среди них — вера в возможность существования сверхлюдей, популярные лекции о способах покинуть Землю и отправиться на Луну, Марс, Венеру и так далее. А еще у нас есть стремление овладеть телепатией или чем-то подобным, лишь бы отказаться от использования и совершенствования обычных средств, имеющихся в нашем распоряжении. Это слишком тяжелый труд — понять другого человека или другую нацию, совершенствуя устные и письменные средства обмена. Если бы только у нас были сверхспособности, такие как телепатия — вуаля! — все наши трудности были бы позади. Вот и ваши идейки явно смахивают на патологию, доктор Нэгл. Мы получим улучшенную версию Человека, только вдохновив людей на тяжелую работу по использованию способностей, которыми он наделен от природы, и перестанем искать в облаках что-то чудесное.

               Доктор Нэгл слегка улыбнулся.

               — Ваше последнее заявление вызывает у меня искренний энтузиазм, доктор Спиндем. А теперь, господа, приступим к демонстрации...

               Монтгомери не считал, что знакомство Доджа со Школой следует начинать с примеров музыкального и подобного ему художественного творчества, но Нэгл все-таки попросил Норкросса исполнить оригинальную симфоническую композицию. Додж был немного лично знаком с Норкроссом и его репутацией. Было очевидно, что он не был впечатлен работой инженера. Додж не верил в то, что ему показывают. Он судорожно пытался придумать простое объяснение тому примитивному  обману, который, как ему казалось, он наблюдает. Нужно было понять, какой механизм использовал Нэгл, зачем это ему понадобилось, и почему во всем этом представлении  участвует Норкросс. Он не получил ответа ни на один из этих вопросов.

               А вот Спиндем, наоборот, был явно очарован музыкой. Он слушал с интересом, как будто смог поверить, по крайней мере, на мгновение, что все происходит именно так, как описал Нэгл.

               Далее были продемонстрированы конструкторские разработки полдюжины студентов, выполненные с помощью теневого ящика. Были решены самые сложные проблемы электронных конструкций. Гражданское строительство и авиационные проекты создавались в изобилии.

               Монтгомери казалось, что количество показанного материала должно сломить скептицизм Доджа, но тот оставался невозмутимым.

               — Я еще не увидел ничего такого, что могло бы подтвердить ваши слова, доктор Нэгл, — сказал он. — Эти ваши таинственные теневые ящики — боюсь, что для них можно найти гораздо более простое объяснение…

               — Вам будет предоставлена такая возможность, —  сказал Нэгл. — Но мы сохранили самый важный довод на конец. Это было сделано одним из ваших людей…

               Он достал модель и спецификации, созданную Монтгомери, вместе с отчетом об испытаниях в аэродинамической трубе, проведенных в Файрстоуне.

               — Что это? — спросил Додж. Затем он наклонился, чтобы рассмотреть лежащие перед ним предметы. Через пять минут он недоверчиво поднял глаза. Он сел за стол и стал читать и перечитывать отчет.

               Наконец, он закончил и обратился к Гандерсону, которого пригласили для консультации.

               — Вы сами провели эти тесты и можете подтвердить истинность этого отчета? — спросил Додж.

               Гандерсон кивнул.

               — Все верно. Команда лаборатории Файрстоуна тоже за это поручится.

               — Это потрясающе! — сказал Додж.

               Он поднялся на ноги и посмотрел на Нэгла.

               — По крайней мере, у вас есть один подлинный результат, который трудно опровергнуть. Но этого мало, чтобы убедить меня в том, что ваша Школа имеет какое-либо отношение к этому открытию. Я не вижу, как …

               — Человек, который его сделал, вам хорошо известен, — сказал доктор Нэгл. — Это работа майора Юджина Монтгомери.

               Наступила абсолютная тишина, Додж медленно повернулся к майору и посмотрел на него с явным недоверием.

               — Монтгомери, — выдохнул он, — вы…

               Майор Монтгомери поднял руку. На его лице появилась горькая улыбка.

               — Позвольте, я сам все расскажу, полковник. Думаю, что смогу облегчить вам задачу. Я стал частью этой истории, но сомневаюсь, что доктор Нэгл был заинтересован в том, чтобы я до конца понимал ту роль, которую мне отвели. Он и доктор Беркли, безусловно, знали, что они не могут срывать производство военной техники в стране, не вызвав серьезных последствий. Они подготовили ответ. И этот ответ  — я.

               Я понял это довольно быстро. Сначала я был озадачен тем, что они вообще приняли меня. Остальные студенты, собравшиеся здесь гениальны или, по крайней мере, компетентны. Я был единственным болваном во всей этой компании. И тут я понял, что должен был стать решающим примером. Если из меня получится что-то сделать, то…

               — Вы, конечно, знали, что все инженеры, с которыми я встречался, считают меня исключительным болваном, — сказал он Нэглу. — Я полагаю, что о моих способностях вам подробно рассказал  Гандерсон. Теперь я понимаю, что попал в проект по созданию «Девяносто первого» только потому, что это он был слишком велик, чтобы я мог его провалить. Не так ли, полковник?

               — Монтгомери, я не имел в виду... — полковник опустил руки.

               — Все в порядке, — сказал Нэгл, улыбаясь. — Майор Монтгомери нисколько не возражает против того, что вы считали его умственно отсталым. Важно то, что он больше таковым не является. Он спроектировал это новое крыло. Некомпетентный, напуганный Монтгомери, которого вы знали, не смог бы этого сделать. Для такой работы требовался изменившийся, мужественный Монтгомери, который взглянул в Зеркало и знает теперь, на что он способен, и больше не боится творить.

               Додж помолчал, потом вдруг ухмыльнулся и протянул руку Монтгомери.

               — Думаю, нет смысла отрицать, что мы с самого начала считали вас болваном. Мы перевели вас в Файрстоун, потому что это было место, где вы могли находиться сколько душе угодно, не причиняя никому вреда. Но если эти люди проделали с вами что-то, что позволило вам создать подобную конструкцию, что ж, нам придется выяснить, как это было сделано. Я хочу посмотреть на себя в это Зеркало!

               Раздался неуверенный голос доктора Спиндема. Его губы шевелились, как будто ему было трудно произносить слова. Наконец он сказал:

               — Я всегда воображал себя кем-то вроде композитора. Как вы думаете, есть ли у меня какой-нибудь шанс?

               Когда остальные ушли, Монтгомери остался наедине с Нэглом. Они вернулись в кабинет директора.

               — Надеюсь, вы действительно не жалеете, что мы решили использовать вас в качестве подопытного кролика? — спросил Нэгл. — Вы занялись своими исследованиями и разработками гораздо быстрее, чем мы ожидали …

               Монтгомери покачал головой.

               — Я ни о чем не жалею. Все, о чем я прошу, — это чтобы мне позволили закончить обучение, на тех же основаниях, что и остальным.

               — Вы не верите, что закончили обучение? Как далеко, по-вашему, нам следует зайти?

               — Полагаю, вы всем даете такую возможность, —  сказал Монтгомери. — По крайней мере, я надеюсь, что вы не попытаетесь отделаться от меня. Вы сказали, что я могу посмотреть в Зеркало и спросить себя, кто я и что я делаю. Я сделал это.

               — Мы не отмахиваемся от вас, — сказал Нэгл с глубокой искренностью. — Люди остаются здесь столько, сколько хотят. Они заканчивают эксперименты с Зеркалом только тогда, когда не видит в нем ничего нового.

               — Я получил лишь проблеск ответа на вопрос о том, кто и что я есть. Я человек — представитель человечества.

               Нэгл медленно кивнул, не произнеся ни слова.

               — Все это внутри меня, — сказал Монтгомери. — Во мне есть что-то живое с тех пор, как первое пятно слизи появилось в море и зарядилось энергией света, чтобы стать живым существом — что-то, что с того момента и до сих пор не подвластно смерти. И вся мудрость и ученость долгих веков скрыты во мне — в вас и во всех нас. Я хочу добраться до этого знания.

               — Это возможно, — сказал Нэгл, — если согласитесь потрудиться. Вы знаете, каково это. Вы видели немного, но это всего лишь искорка света, отраженная в капле воды, по сравнению с полным, широким изображением, доступным вам.

               Пока вы испытали совсем немного страха, который удерживает людей от того, чтобы отбросить устаревшие решения проблем и столкнуться с проблемами заново, чтобы получить свежие, практические ответы. Если вы загляните дальше, то поймете, что каждый человек является наследником всего ужаса и риска, которые человеческая раса пережила за три миллиарда лет развития. Этот ужас преследует людей в кошмарах и безумиях и сводит наши способности к способностям карлика, в то время как мы должны быть великанами.

               Но это требует мужества. Мы можем, конечно, снизить воздействие Зеркала до минимума, но в этом случае вы ничего не увидите. Так что все зависит от вашей смелости. Если она у вас есть, то можете сделать всю мудрость человеческой расы личной собственностью. Ту самую мудрость, которая позволила ему развиваться в течение трех миллиардов лет подъема и упадка, отражения нападений других форм жизни и убийства себе подобных. Он совершил много ошибок, но Человек стал очень сильным существом, и как вид приобрел огромную мудрость.

               — Вот этим я и займусь, — сказал Монтгомери. —  Может быть, я и не справлюсь, но готов стать расходным материалом. Это мой собственный термин, но я думаю, что он удачен. Я получил представление о том, что вы называете механизмом саморегуляции вида. Расходные материалы — это люди, которые осмеливаются пытаться действовать без оглядки на саморегуляцию.

               В тот первый день мне показалось, что вы пытались сказать мне, что любые виды саморегуляции должны быть уничтожены, например, школы. Теперь я вижу, что неправильно вас понял. Школа, как и все другие механизмы саморегуляции, необходима для того, чтобы наш вид функционировал как единое целое.

               Биологический вид не может позволить себе рисковать. Он должен быть уверен, что его движение идет в сторону прогресса. Иногда мы думаем, что стремительно деградируем, и все же за последние три миллиарда лет общее направление развития было верным. Контроль саморегуляции необходим для того, чтобы подавить дикие колебания своих членов, убедиться, что развитие не пойдет по дикой траектории и не будет открыто для каждой сумасшедшей идеи, которая приходит на ум. Школа, церковь, средства коммуникации — все они действуют для того, чтобы информировать отдельных членов о том, что избран правильный путь. А все остальное не одобряется.

               Во время повсеместного обязательного образованияони становятся слишком жесткими, как вы мне и говорили. Принуждение порождает бунт, и школа стала терять  свой авторитет как способ обучения. Ее нужно вернуть на пьедестал, где она когда-то была, а образование сделать целью, а не препятствием.

               И все же мы движемся к тупику. Единственный Правильный Путь вызывает сомнения и ведет к бунту во всех слоях общества. Огонь протеста разгорается.

               Гипотеза о «времени появления парового двигателя» — это заблуждение. Это ни правильно, ни неправильно. Человеческий вид движется вперед благодаря людям, которые отказываются от саморегуляции и выходят за рамки своей культуры. Он готовит их к риску, на который сам не может пойти. Они расходный материал. Они могут пойти в неправильном направлении и будут уничтожены. Это не имеет никакого значения. Но эти жертвы будут оправданы, если один или два человека, отыщут что-то по-настоящему ценное. Они вынуждены будут сражаться с  механизмом саморегуляции, чтобы доказать, что то, чего они достигли, имеет смысл. Иногда у них не хватает смелости выиграть эту битву, и тогда человечеству придется ждать появление более сильного человека, который сможет изменить систему саморегуляции наших представлений. Может быть это расточительно, но мы получаем альтернативу, когда механизм саморегуляции насильственно разрушают и заменяют его собственным контролем.

               — Мы надеялись, что вы зайдете так далеко и захотите продолжить, — сказал Нэгл. — Мы довольно сильно на вас давили, поскольку знали, что Додж готовится к атаке, пришлось более чем в три раза увеличить обычно используемый естественный уровень контроля страхом. Мы не могли ждать недели, мы должны были заполучить вас как можно скорее.

               — Вульф предполагал, что вы могли потерять рассудок после первого же опыта. Я тоже немного волновался, по вашим действиям было понятно, что вам понадобится огромное мужество, чтобы просто выжить. Но я был уверен, что вы когда-то уже сталкивались со смертью, сознавая это, и выдержали схватку с ней,

— Я был р—

               — Да, — сказал Нэгл, — как и все мы. Вы обнаружите, что миллиард лет назад человеческий вид начал готовить вас к этому моменту. Он хотел, чтобы мы выполнили это задание, когда будем готовы взяться за него. Необходимо изучить один из возможных путей. Может быть, это тупик, и вся наша работа закончится неудачей. Но мы исследуем его самостоятельно. Мы можем позволить себе рискнуть. А человеческий вид не может. Если мы обнаружим, что это хороший путь, выиграют все. Если мы допустим ошибку, человечество пройдет мимо нас, зная, что идти путем, который мы проверили, нельзя.

               — Дело личного выбора, но разве вы могли бы поступить по-другому?

Оглавление

Рэймонд Ф. Джоунс Уровень шума Перевод на русский Б. Колтовой, Ю. Логинов

2

3

4

Рэймонд Ф. Джонс Коммерческая тайна Перевод Владимира Моисеева

Рэймонд Ф. Джоунс Школа Перевод Владимира Моисеева