Иван Бровкин-внук [Максим Касмалинский] (fb2) читать онлайн

Максим Касмалинский Иван Бровкин-внук

Кулундинская степь в южной Сибири – часть той самой Великой Степи. Древняя земля. До сих пор при вспашке полей можно найти наконечник копья, осколок бронзовой утвари, скифский меч – акинак. Только меньше стало хлебопашцев, поредели наши деревни.

Обычное село в начале весны. Грязные сугробы на крышах и дорогах. Недостроенная церковь на пригорке, в низине – растущее кладбище. Трехцветный флаг над крыльцом сельсовета выцвел до прозрачности – немудрено за три десятка лет.

«Как здесь можно жить? – усмехнется рафинированный горожанин, – нет этого, не было никогда того-то, как?!». Ничего, живут. Деревенские люди. Они современные, информированные, продвинутые, с аккаунтами и подписками, с айфонами и видеороликами, они слушают популярные треки, смотрят хитовые фильмы, рассуждают о курсе акций, имеют свое мнение о геополитике. Но где-то внутри селяне остаются все теми же шукшинскими чудиками, шолоховскими щукарями. Обязательно колядуют на Святки, освящают ранетки на Спас, обливают друг друга водой на Ивана Купала. А бывает, появится в деревенском переулке запряженная тройка, промчится, да улетит в безразличную степь или свалится с крыльца пьяный гармонист, переведет дух и продолжит тягучую песню про поле, про волю, крестьянскую долю. Живут. Как-то так.

Пасмурное небо падает на горизонт. В утренний апрельский воздух влетает пар дыхания. Берцы крошат подмороженную грязь. По полевой дороге идет Иван. Ему на вид двадцать лет, белесый чубчик торчит из-под вязаной шапки, руки он держит в карманах бушлата, украшенного шевронами, аксельбантами и прочей армейской атрибутикой. Видно, что дембель недавно пришедший из армии. Это упоительный момент в жизни деревенского парня, когда со службы уже вернулся, а на работу еще не устроился.

В степи местами лежит подтаявший почерневший снег, кое-где топорщится сухая прошлогодняя трава. Пьяный со вчерашнего Иван идет неуверенным шагом.

На обочине дороги деревянная табличка с надписью «Россия». Местная шутка – так обозначить формальную российско-казахстанскую границу. С другой стороны таблички Иван читает надпись «Казахстан».

Он проходит мимо, но через несколько метров останавливается, размышляет, трусцой возвращается, выдергивает табличку из земли и бегом относит ее на некоторое расстояние назад. С размаха втыкает ее в землю, как бы перенеся границу, ногой резко прочерчивает по дороге линию и с довольным видом не спеша продолжает путь.

– Край наш, – произносит Иван в никуда. Достает из кармана горстку окурков, выбирает один. Затягивается. В несколько затяжек выкуривает и щелчком отправляет бычок за границу, в Казахстан.

Воображение рисует митинг. Непременно несанкционированный (что это значит, Иван не знает, но, видимо, штука крутая), народ с разноцветными флагами ждет и внимает. Край Алтайский наш, заявляет Иван с трибуны. Растворяется в триумфе. «Бровкин, Бровкин», – скандируют люди, а вождь собирает культ собственной личности и летит на брезгливое поле.

Иван выходит на пустынную асфальтированную дорогу, поворачивает налево, идет мимо дорожного знака, на котором белым по синему написано: «Целинный». Отсюда село видится довольно большим, хотя и нет многоэтажек, зато высятся вышка сотовой связи и колокольня скромного храма, где окна заколочены досками. А вокруг только спящая весенняя степь.

****

Иван идет по селу. Широкая улица, грустные избушки, окруженные штакетником, перемежаются с относительно новыми домами, защищенными высокими заборами.

Дом на двух хозяев, два крыльца с противоположных сторон, высокие двустворчатые ворота распахнуты настежь.

Иван осторожно входит во двор, оглядывается, видит приоткрытую дверь в сарай, направляется туда и зовет:

– Николай Францевич!

Внутри слышен неразборчивый говор. Иван открывает дверь настежь.

– Здрасть, с праздником, – говорит Иван. – С прошедшим вас Христос Воскресом!

В сарае стоит пожилой мужчина в ватнике и шапке-формовке (такие носили давным-давно) на лице его очки с толстыми линзами, на ногах – валенки, вдетые в огромные калоши. Николай Францевич держит штыковую лопату, как винтовку в бою и грозно говорит:

– Не надо мне боле твоих разговоров.

Иван делает шаг назад и лопочет:

– Пасха же была… ну… с неделю назад…

– Здравствуй, Бровкин, – говорит Николай Францевич. А потом берет с полки планшет и, глядя в него поясняет:

– Бровкин Иван, Сергея покойного сын. Помнишь его?

Николай Францевич поворачивает планшет на Ивана. Там на мониторе человек, очень похожий на Николая Францевича.

– Бровкин Иван. Конечно, помню.

Иван поклонился.

– Здрасте, Владимир Францевич!

– Какой он тебе «Владимир»? – ворчит Николай Францевич. – Он теперь у нас «Вольдемар». Дойчланд, дойчланд, убер, забер….

– Коль, ты подумай, все-таки. Пока. У нас ночь. Нине поклон, – говорит планшет.

– Ауфвидерзейн! – прощается Николай Францевич, сует планшет в рукав, застегивает ватник. – Вот, немчура-то! Нет, ты скажи, уговаривает меня тоже ехать на историческую родину. Говорит, поможет, подскажет на первых порах.

– А вы? – Иван посторонился, пропуская выходящего Николая Францевича.

– Много родин. А сердце у меня куриное…. Ты у матери спроси не надо вам куриных пупков или других потрохов. Мне тут кум… да ты его знаешь!

– Он вроде гусями занимался.

– Курями тоже.

Николай Францевич замолчал и стал вопросительно смотреть на Ивана.

– А я иду, смотрю, воротА открыты. Хотел сигаретку стрельнуть. Не угостите?

Закурили. Иван прислонился спиной к обледенелому штабелю бревен. Иван Францевич вынимает планшет, водит пальцем по экрану. Пепел с сигареты падает на монитор, Николай Францевич стряхивает и теряет нужный сайт.

– Тьфу ты! – с раздражением бросает он. – Все сбилось. Да и так понятно: тысячи немцев уехали с Алтая за тридцать лет. Десятки тысяч! А теперь звонит, покажи, говорит, как ты лопату чинишь или печку топишь. Скучает. Для этого ехать?

– Репатриация, – Иван выдал термин, модный в этих местах (много немцев жило в степных деревнях). – Я бы тоже поехал.

– Вот ты говоришь, воротА, – после недолгого молчания сказал Николай Францевич. – А это Серега гуляет. Баба с ребетёнком… тьфу ты… жена его с сыном уехали, он, естественно, загулял. А душа широкая, это же если он пьет, так и все дружки. Всё время кто-то шастает. Туда-сюда! Орут, поют за стенкой под гитару. Одно и то же, «запил сосед, ой-ё!». А разве доброму парню кличку дадут «Сойдёт»? И с утра опять Хилари запряг и ускакал.

– Хилари?

– Кобылу. Это новая у него кобыла. Ангелу еще той зимой сварили, сожрали. Нет, ты скажи, пельмени с кониной – ну что это такое?

– Вы ему по-соседски, чтоб не шумел, – равнодушно посоветовал Иван

– А я бы и сказал! Да только мы уже скоро год, как не разговариваем, – Николай Францевич подождал уточняющих вопросов, но их не последовало. – Он, понимаешь, картоплю садил, залез на наш огород. Надо было по-хорошему решить, а моя Нина Исаевна сразу в бой. Тоже дура! Но и этот упёрся, потом еще и штакетником отгородил. Вот тМатвей, по пояс. Всю жизнь с его родителями жили без забора,… а тут такой вот казус. А Сойдёт – да ты его знаешь! – если уперся, не сдвинешь. Стали разбираться, да только в сельсовете сказали надо документы там, измерение, межевание, всё не бесплатно. Так и стоит штакетник на метр в нашу сторону.

– Ну что там, метр, – небрежно сказал Иван

– Метр в ширину, а участок – двести в длину. Две сотки. Вот и считай, сколько картошки с двух соток. Скажи-ка, не лишняя.

– Смотря, какая. Можно и с двух кустов – ведро.

– Смотря, какое ведро…

Николай Францевич имел явное намерение и дальше клеймить соседа, Серегу Сойдёта, но тут во двор зашел рыжеволосый подросток лет тринадцати в яркой куртке и с ранцем за плечами.

– Добрый день, с праздником, с Красной горкой, – скороговоркой протрещал мальчишка!

– Здравствуй, Денис.

– Отец дома? – спросил Иван

– Ага, – кивнул Денис.

– Трезвый?

Денис смерил оценивающим взглядом Ивана и веско ответил:

– Как ты.

– Поди, лед долбит?

– Поди, долбит, – видно, что Денис не очень-то уважает отцовских друзей, а конкретно Бровкина вообще ни во что не ставит. – Или, как вариант, чинит сучкорез.

****

Отцу Дениса было тридцать лет всего – он рано женился. Захар сидел на маленькой самодельной табуретки посредине безнадежной пустоты, уткнув отвертку в ямочку на подбородке. Комната (она же прихожая, она же кухня) была бедной, известка на русской печке исчерчена глубокими морщинами. Между двух стульев натянута веревка, где сушится детское белье. У окошка в детской кроватке спит грудной ребенок.

Захар поскреб отверткой по рыжей щетине. На лице отражается догадка-открытие. Наклоняется к компактной бензопиле, стоящей у ног, что-то крутит в механизме.

Захар встал, поднял пилу, дернул стартер, сучкорез с противным визгом завелся. Захар с довольной улыбкой газанул два раза и заглушил. От рева пилы испугано заплакал ребенок.

Захар глянул в сторону кроватки.

– У, неженка хуев, – мрачно сказал он.

Из комнаты выскочила взбешенная жена Захара – Наталья. Женщина в теле, женщина сильная. На голове – белая косынка. Она с размаха огревает Захара полотенцем, ругается:

– Чё он делат-то!? Чё ты приташшил в дом?! Идиотина! Иди, давай!

– Я для кого это все? – огрызнулся Захар.

Потом не спеша одел фуфайку, вышел во двор, огляделся. Посмотрел с тоской на лед на фундаменте дома. Слегка покачал внушительную поленницу. Сам покачался.

Подошел к уличному туалету, потянул на себя дверь, она не поддалась. Тогда он с силой дернул дверь, та распахнулась, послышался вскрик. С той стороны двери за ручку была привязана нитка, на которой теперь болтался зуб. В сортире сидит средний сын Захара Андрюшка с отцовской ямочкой на подбородке и улыбается во весь рот, в котором теперь не хватает переднего зуба.

Захар передразнивает: «Гы-ыы!» – и видно, что у него тоже нет на этом месте зуба.

Андрюшка отвязывает зуб, бежит в дом в сенцы, запихивает зуб за плинтус, приговаривая: «Мышка, мышка! На тебе молочный, дай мне костяной».

****

В это время во дворе у Николая Францевича по-прежнему стоят хозяин, Иван и Денис. Николай Францевич листает ученическую тетрадь

– Это уже не учебная программа, – задумчиво произносит Николай Францевич. – Денис, пойдемте в дом. Тут надо подумать…

Иван смотрит в открытые ворота. Видит переулок, который вливается в улицу под углом.

– Ученика на «вы», – говорит Иван сам себе. – Меня никогда так.

****

Иван на несколько лет моложе. Он стоит у школьной доски и чешет свой белобрысый чубчик. Иван Францевич, сидя за учительским столом, произносит:

– Плохо, Бровкин. Очень плохо.

Иван незаметно лезет в карман, вынимает край шпаргалки, смотрит. Учитель дотягивается и легонько бьет Бровкина указкой по лбу.

– Тройку поставлю единственное за то, что ты интуитивно понимаешь демонов Максвелла.

Голос из класса: «Бровкин – демон». Иван грозит одноклассникам кулаком.

****

Иван из двора видит, как вдали в переулке едет большой черный автомобиль, направляющийся прямо к воротам Николая Францевича.

«Я топчу поле одуванчиков, я топчу поле одуванчиков!..», – надрывается песня. Иван решил, что музыка из джипа, но во время гитарного соло, автомобиль обгоняет впряженная в телегу белая лошадь несущаяся галопом. Под музыку повозка приближается и влетает во двор. В телеге сидит Серега Сойдет, рядом его друг казах Ермек, у которого в ногах стоит музыкальная колонка, откуда и гремит музыка. Ермек и Сергей – сорокалетние мужики, заспиртовавшиеся в юном возрасте – они прислонились друг к другу и будто спят. Серега в шапке натянутой до бровей, Ермек без шапки вовсе, он поднял воротник тулупа до ушей. Лошадь остановилась у второго крыльца, фыркнула, косясь на Ивана – вроде, оцени.

Мужики очнулись, Ермек выключил звук.

– И музыка их – старье, – ворчит Николай Францевич.

– Классика, – не соглашается Денис и следом за учителем уходит в дом.

Мужики, кряхтя, вылезают из телеги. Серега гладит кобылу по шее.

– Умница, домой вернула, чё автопилот. Хилари.

Серега смотрит на небо, говорит Ермеку:

– Там – восток, там – запад.

Они встают спина к спине. Серега лицом на восток, он снял шапку. Ермек достал из кармана и водрузил на голову тюбетейку.

Они зашептали каждый свое, Серега накладывал крестное знаменье, Ермек проводил ладонями по щекам. Лошадь недовольно вертела головой.

Иван тоже поглядел на небо. Тяжелое облако в форме овала с хвостиком напоминает запятую. Или девятку курсивом.

Сойдет и Ермек закончили краткую молитву. Серега опять надел шапку, казах убрал тюбетейку в карман. Смотрят друг на друга, лица страдальческие, похмельные.

– Ну как? – говорит Сергей.

– На хера я вообще родился? – вздыхает Ермек. – Короче, надо останавливаться! Похмеляемся самый кропаль и всё. Окей?

– Якши, мудрейший хан.

Пересекая двор, к ним подходит Иван. Он бросает окурок на землю и говорит:

– Салам алейкум, пацаны, Христос Воскресе.

В таком эклектичном приветствии Ермека смутил лишь один термин. Он возмутился:

– Нашел пацанов! Где пацаны-то? Я, между прочим, старше тебя и по возрасту и по званию.

Серега в это время, не отрываясь, смотрел на окурок, брошенный Иваном.

– А какое у тебя звание? – с картинным уважением спросил Иван.

– Высокое! Какое бы ни было, насчет подлечиться даже не спрашивай. Вчера шкулял.

– Вон ведро, – медленно проговорил Сойдет. – На крыльце пепельница. За крыльцом – еще одна банка. Но бычки он кидат на землю. Странно это. Вы не находите, Ермек-багатур?

– Да, – подхватил Ермек. – Лишь бы засвинячить. Это, еслиф че, наша земля.

– Общая степь, – вставил Сергей.

– Мы здесь живем, – Ермек вплотную придвинулся к Бровкину. – Живем повязанные страшной тайной… за нее на крест и пулей чешите. Чтобы, без России, млять, без Казахстана! Жить единым человечьим общежитием. Знаешь, План Ломоносова?

– Какого Ломоносова? – Иван отступил от Ермека. – Знаю.

Из колонки громко (Ермек от испуга голову в плечи втянул) прозвучало уведомление Инстаграм.

– По ходу, Шакира. – сказал Сойдет и полез в телегу, отсоединять провод от смартфона. – Спать пошла.

– Подписался на всякую попсу нерусскую, – недовольно сказал Ермек.

– Каталонцы – это испанские сибиряки! Свои люди.

– Я, как бы, спросить хотел, – сказал Иван.

– Спроси, – разрешил Сергей. – Все равно не нальем.

– Вы также и ездите на севера работать? А теперь, через когда на вахту?

– Пришел, намусорил, православный праздник испортил! – сказал Ермек. – Через скоро, блин, скоро уже.

– Можно мне тоже с вами? Хочу на вахту устроиться.

Серега пожал плечами.

– В сортире над очком устраиваются. А надо, поди, жить. Не пробовал?

А Ермек стал серьезным

– На самом деле, – сказал он. – Мы простые работяги и вопросов не решаем. Ты съезди в район, там эти вербовщики наши… Ленина улица, где почта. Там зазывалка висит. В конторе добро дадут, тогда посмотрим, как тебя в нашу бригаду перетащить. А так-то… на хрен тебе это надо? Это мы с Сойдётом такие, что деваться некуда. А потому что молодость просрали можно сказать. А ты Ванек… не ходил бы ты Ванёк … нашел бы, чем поинтереснее заняться.

– А каво? Все ж так делают. Деньги-то нады, а где их взять? – Иван достал из кармана пятирублевую монетку, показал Ермеку. – Все че есть. А работы нет. Только и остается, что на вахту. У меня и права есть, всё открыто, и корочки сварщика. Валить надо. Ни одноклассников, ни вообще моего возраста в Целинном, считай, не осталось. Все уезжают.

– Дурак совсем? – неприязненно воскликнул Сойдет. – Надо оно тебе? Молодой! Пока семьи, детёв нет, можно и дешмански обойтись. Найди себе дело. Поищи. Кто ищет, тот, поди, найдет. Прикинь чё как. Выйди из матрицы, Ванька! А вахта – это вообще рискованно. Вон Байдай на Камчатке на рыбе впахивал, дак не заплатили. Дали на обратный билет и досвидос. Зато теперь рыбу исть не может. Даже селедку.

– Я бы сейчас и без селедки накатил, – сказал Иван, с надеждой поглядывая на Ермека.

– Руби хвосты, Ермек- нойон!

Ермек, не послушал Сергея, достал из внутреннего кармана початую бутылку, подал ее Ивану.

– Только как отвердитель для рук, – сказал Ермек.

Иван сделал глоток из горлышка, занюхал рукавом; уточняя сорт напитка, спросил:

– Маде ин баб Маша Гоммершмидт?

– Маде ин Нурик-контрабас, – с гордостью сообщил Ермек.

– Он в долг дает?

– Только членам «Единой России».

Серега берет лошадь под уздцы.

– Я распрягу пока что. Еремей, огурцы достанешь с подпола, окей?

– Якши, Си-рожа.

****

Возле своего старенького, ушедшего до окон в землю домика, на облупившейся крыше которого сияют две телевизионных тарелки, сидит Захар. По левую руку от него стол, на котором разбросаны инструменты, и стоит ящик для дрели с набором сверл. Захар держит руки в карманах фуфайки и смотрит на улицу вдаль. Он задумчив без единой связной мысли.

Во двор заходит Иван. Ни слова не говоря, пожимает руку Захару, садится на лавочку по другую сторону стола.

Молчат.

– Не помешал? – спросил Иван после паузы. – Курить есть?

– Есть, – сказал Захар, не шелохнувшись.

Иван ворочается на лавочке, снимает и снова надевает шапку.

– Дай.

– На, – Захар некоторой задержкой достает из кармана сигареты и спички, кладет на стол. – Только с коцаной стороны чиркай, – предупредил о коробке.

– У меня зажигалка, – Иван лезет в карман и достает губную гармошку, чему удивляется, с усилием вспоминает. Потом дует в нее. – Музыкальный инструмент приобрел.

– Умеешь?

– Неа.

– Зачем брал?

– А че не брать-то по четыре сотни.

Захар кивнул, признав довод убедительным.

Иван поднял голову к небу, оно прояснилось, лишь облако-запятая фиолетовой кляксой висело на синем фоне.

– Масло опять подорожало, – сказал Захар с необычным радостным удивлением. Иван понимает, что речь не о сливочном или растительном масле.

– Пилу починил?

– Починил, – Захар скривился: починил-то починил, да ненадолго это.

– Давай пропьем.

– Давай.

Тут к ограде подъехал черный джип, который Иван уже видел сегодня. Из машины выходит длинноволосый человек с бородой и усами, подкрученными вверх. Он, одетый во все черное, похож на байкера. Сдвигает на лоб солнцезащитные очки.

Захар встает. Оказывается, он сидел на телевизоре строй модели с деревянным корпусом. Захар поднимает телевизор и несет к машине. Человек в черном в это время открыл багажник.

Захар, ставя телевизор в багажник, говорит:

– Ну, я предупреждал, что он не идет. И без шансов.

Человек ничего не отвечает, закрывает багажник, вручает Захару несколько купюр.

Человек сел за руль, отхлебнул из бутылки чего-то похожего на виски. Автомобиль скрылся, Захар вернулся к Ивану.

– Что за явление? – спросил Иван

– А это местный дурачок. Новый. Пока ты в армейке ошивался. В каждой деревне должен быть свой придурок! Хоть один.

– Ничего себе придурок. Тачка-то!.. огонь!

– Появился по зиме. Купил дом бабки покойной Шмаковой. Кто такой, никто не в курсе. Даже имени не знаем. Погремуха – Антиквар. Из-за того, что ташшит, че-та запасает, скупает по деревне всякое старье. Вот телек этот. У Кравчуков старый сервант, у Тесленок тоже какой-то сундук с говном. Ладно бы иконы старые выкупал, картины там, а он…. Тут либо кака-то тайна, либо край дебилизма. Да какая разница? На вот, – Захар протягивает Ивану деньги. – Шуруй в магаз. Вперед и с песней. Тем более, гармошка у тебя есть.

****

За тем же столом, через некоторое время, сидят Иван и Захар. На столе бутылка водки и полтарашка пива. Они чокаются гранеными стаканами, запивают пивом прямо из горла. Оба уже изрядно пьяны, разговаривают, не слушая друг друга.

Иван рассказывает об армии:

– А щас чё не служить? Год! Считай, дедов-то нету. Да я и пошел-то после технаря. То есть, сельхозколледжа. Чуть постарше уже. Но! Как себя поставишь, как себя поставишь. Мне там один тоже че-то там, а я говорю чё-оо…

Захар говорит о своем:

– Ты понимаешь? Ровно неделю назад как раз. Я ему говорю, ты что ж делаш, нехристь? На Пасху права отбирать! Целый майор. Уже умней надо быть. А этот индюк серожопый грит – «госудавфство уфтановило»…

У Ивана заплетается язык:

– Вот я полстраны объехал. А как бы я объехал, если б не армия? Да уж. Посмотрел мир. Считай Москва, Уфа. Ик- катининбур-ик! Едешь себе в поезде, в окно лупишь – красота. Самая красота, конечно, уже возле дома. Прям чуешь ее….У нас самые лучшие места.

А Захар злится:

– Да я сам виноват. Нельзя в праздник работать. Скалымить захотел. Поехал, еще и с похмела. А нельзя было выпивать, великий пост. Бог и наказал. И этот тут: «госудавфство уфтановило»…

Иван начинает вдохновенно врать, а Захар начинает верить его фантазиям.

– Летим, значит. Я смотрю вниз, – Иван поднес к глазам пальцы сложенные биноклем, посмотрел вниз. – Точно вон они. Терилисты! Под пальмами. Я в центр, – подносит к уху руку, сложенную на манер телефона. – Алё! Сергей Кужугетович! Нашли мы их. Глушим? Он такой: обязательно! Давайте, парни, наглухо их! И мы тут дыщь! Бущь!!

Иван берет горсть мусора, поднимает над головой и бросает вниз. Среди мусора прошлогодние семена клена, они кружатся, и сор падает красиво и медленно.

Возле стола неожиданно возникает Наталья, злобно и визгливо орет на мужа:

– Опять? Пьет опять!! А я думаю, че это он там делат-то? Думала лед у бани отэтавает. А они бухают тут!

Она берет со стола стакан и выливает на землю. Тогда Захар медленно поднимается и отвешивает Наталье вескую затрещину, от чего она отлетает на поленницу, которая рушится с одного бока. Наталья встает, молча уходит в дом, Захар невозмутимо садится обратно за стол и жестом предлагает Ивану разливать. А Бровкин это сцене хоть и не удивился, но все-таки несколько протрезвел

– Что уж так-то? – с еле заметным осуждением сказал Иван.

– Женишься – узнаешь, – протянул Захар и перевел тему. – Как у тебя, кстати, с Элиной?

– Да не понятно. Какое-то не то…Ледок, дистанция.

– Не дает?

– Че? А это… это да. Тут нормально. Я про поговорить. Пообщаться.

– Накаляет? Это понятно. Как еешнюю матушку по приколу выбрали главой, так ясно. Приняли в ряды че. Так что женись скорее, пока ей по масти мужа не нашли. А Катерина Петровна и с работой поможет. Хуже тёщи друга нет. Она, конечно, та еще, – Захар не смог подобрать характеристику словами, только напеть. – «Бери свою метлу, полетели на шабаш». Да и выглядит…. Как с ней Михалыч живет? А Элька тебя с армии честно ждала. Ни с кем не это, – без особой уверенности проговорил Захар

– Поживем, увидим, как там будет.

– Да не-ет! Если б дочка Катерины Петровны с кем-то это самое, я бы знал.

Наталья вышла из дома, принесла тарелки с огурцами и салом. Поставила на стол. Сказала тихо:

– Закусывайте. Хлеба нету, я щас лепешек наэтоваю.

Захар и Иван переглянулись, безмолвный разговор: «Видал? – Да. Уважаю»

Во двор зашел Денис, взглянул осуждающе на стол, закатил глаза.

– Че ты цокаешь? – строжится захар. – Дрова вон собери!

– А я их не разбрасывал, – огрызается Денис

– Не возгудай! Сказал – собери. А то я тебе, – Захар стучит пальцем по столу. – Санкции введу.

Денис ставит ранец на крыльцо и в тон говорит:

– Нарушение прав детей, между прочим. Тут может найтись на вашу голову ювенальная юстиция.

– Видал?! – обращается Захар к Ивану. – Ребенок! Пятнадцать лет мужику скоро. Права детей! Насмотрелся в Интернет. Ты понимаешь, всё в Интернете, да в Интернете, – Захар открыл ящик с инструментами наподобие ноутбука. – Пялит туда чего-то. Ему говоришь – хорош, так он в телефон! Смотрит и смотрит, водит там.

Захар захлопнул ящик, поводил пальцем правой руки по левой ладони, показывая, как негодный юнец водит по смартфону. Повернулся к сыну.

– В твоем возрасте не Интернет, а на девок смотреть надо.

– Смотреть – это уже в твоем возрасте. В моем – уже за гриву и к аппарату!

Захар сквозь смех говорит Ивану с восторгом:

– Видал?!

В это время Наталья на сковородке печет лепешки на печи. Рядом вертится, ощупывая место во рту, где был зуб, средний Андрюшка:

– Мам! Дай лепендрик.

– Подожжи.

– Ма-ам! Ну дай лепендрик.

– Дак, жрал уж!

– У-у блядь какая…

Во дворе Денис лениво восстанавливает поленницу.

– Диня! А ты куда после школы? – спросил Иван, но за Дениса ответил отец:

– В армию пойдет.

Денис за спиной Захара торжественно поднимает средние пальцы на обеих руках и пальцами поддевает полено.

– Там права получит, и на КамАЗ. И интересно, и без куска хлеба не останется.

– Очень интересно, – с грубой иронией прокомментировал эту перспективу Денис

– Ему Францевич голову запутал в своей физике. Да это пройдет. Кому у нас физики нужны? Шофер – это да, это человек. Как я.

Несмотря на эти слова, видно, что Захар горд тем, что сын и наследник не какой-то чепухой занимается, а увлечен серьезной наукой

– Физики всегда нужны, – говорит Денис вполголоса. – Посиди сейчас при керосинке без физиков.

– И солярка подорожала, – вспоминает Захар. – Когда они уже нажрутся?!

По улице мимо быстрым шагом идут Сойдет и Ермек.

Серега, не сбавляя темпа, коротко свистнул, призывно махнул рукой. Захар натянул шапку ворча: «Случилось че…пойдем поглядаем», вышел со двора. Иван пошел следом. Денис тоже засуетился.

– А что там? Может взять что? Лопату? Топор? Паяльник? Амперметр?

Побежал вдогонку.

****

В одном из переулков снесло с дороги джип «Антиквара», правый бок машины в десяти сантиметрах от высокого деревянного забора, колеса слева не достают до земли. Вокруг стоит человек восемь жителей села мужского пола, всех возрастов. Подошли Иван, Захар, Серега, Ермек, Денис. «Антиквар» осматривает машину, мужики обсуждают:

– Что стащило?

– Откуда тильки берутся эти водилы?

– А пихнуть?

– Тогда стащит на забор. Покарябает.

– Тачка дорогая, да.

– Я про забор.

– Вперед нельзя. Надо дернуть за колеса и на дорогу. Боком.

– Как ты дернешь?

– Веревки привязать.

Серега Сойдет берет у кого-то из рук ломик и начинает отбивать лед у заднего колеса. Денис штыковой лопатой делает что-то у переднего. Подходили еще люди, у всех были свои варианты освобождения автомобиля. Попробовали выталкивать, но машину сносило в забор. Антиквар вышел из-за руля, переводил взгляд темных очков с одного советчика на другого.

– Надо колею выдолбить на дорогу и пихать.

– Дэн! Ты не правильно делаешь!

– В штанах у тебя «Дэн». Я – Денис.

– Дернуть. У тебя есть к чему трос цепануть?

Антиквар пожимает плечами.

Дело кончилось тем, что мужики подняли зад автомобиля и вынесли на руках на дорогу. Потом взялись за передок.

– Ну, мужички навались!

– Оп! И раз-два!

– Еще-еще!

Автомобиль оказался на дороге.

– Вот так-то гуртом-то всё и осилим, – говорит Захар, вытирая лоб.

Ермек весело подхватывает:

– Обрати внимание, так-то, обрати внимание. В русском языке нет такого «я победю», или «я побежду». А только «мы победим». Вот не случайно, не случайно.

– Ты, конечно, известный специалист по русскому языку…

Антиквар достал из кармана деньги и протянул Сереге Сойдету (он был ближе всех), тот убрал руки за спину.

– И откуда вы только беретесь, городские, – ворчит Серега.

Антиквар, убрал деньги, достал из машины две большие бутылки дорогого пойла, раздал мужикам. Потом они отошли с Серегой в сторонку и о чем-то переговаривались. Остальные рассматривали бутылки, отхлебывали из горлышка по очереди.

Ермек заливает быстрым говорком:

– Я, между прочим, еще лучше некоторых по-русски разговариваю и пишу. Не то, что вы тут некоторые: «Куды, туды, к Лены, в прибанок»… Холодно, блин, – он поежился, ему ответили: «ниче и не холодно». – Кому как. Вот, этот мой друг Сирожа, – показывает на Серегу, который стоит поодаль с Антикваром. – На крещение он… ну ты знаешь, вон Ванька не знает. Слышь, Бровкин. Было, значит, крещение, ну прорубь в виде креста, мороз сороковник, все как положено. Все нормальные люди быстренько так раз-два-три окунулись и скорее одеться, и до дому. А Серый заходит в прорубь вот посюда, – Ермек показывает до середины груди. – И стоит. Никому не понятно. Что такое? Что случилось? А этот, ха-ха! Ссыт. Понимаешь? Довольны-ый. Ссыт в ледяную воду. Минус сорок!

– Минус, не плюс, – говорит Захар. – Вот плюс сорок – конкретно жопа. А мороз… вон, помню, в детстве в школе уроки отменят из-за мороза, а мы потеплее оделись и на санках с горки, – поворачивается к стоящему рядом Денису. – Понял? На санках! А вы всё интернет, да интернет. А еще летом в футбол до темна…. Пока мамка уже пинками не загонит.

Иван в это время потихоньку отошел от толпы и скрылся за поворотом.

****

Крадутся сумерки по деревне, крадется Иван.

Подошел к двухэтажному особняку, встал у забора из витых железных прутьев, попытался свистнуть, один раз, второй – не получилось. Тогда он достал из кармана телефон, набрал номер, сказал в трубку: «Привет. Че делаешь? Выходи»

Телефон в карман, ждет.

Выходит Элина в наброшенной на плечи куртке. У нее очень худое лицо, яркий макияж. Пренебрежительно оглядывает пьяного Ивана.

– Ну и чего? Все гуляешь? Денег сразу не дам.

Иван пристально смотрит на нее, вздыхает:

– Соскучился.

– Работу ищешь?

– Нашел. Ну, как бы… пошти што.

Элина всё-таки подобрела, даже улыбнулась.

– А что гуляешь-то? Не надоело?

– Святое дело – дембель.

– Ага! Месяц уже скоро, как дембель. И, Слава Богу, не с войны же!

– Слава Богу, – соглашается Иван, мнется, ему хочется курить, а доставать при девушке окурки стыдно. – Пойдем до меня.

– Не пойду с бухим. Да и гости у нас.

– Я не пьяный, просто ночь не спал. Какие гости-то?

Элина значительно:

– Бизнесмен с района. Саморядов.

Иван придурковато восхищается:

– Саморядов? Который с района? Такой, по-моему, бизнесмен, да?

****

Из окна на Ивана с Элиной смотрят Катерина Петровна и Саморядов. В дальнем углу комнаты сидит в кресле отец Элины – Михаил Михайлович. Катерина Петровна – полная женщина средних лет с высокой прической, Саморядов – молодой, импозантный человек с модной бородкой. Михалыч выглядит аристократично: сед и худощав, носит очки в тонкой оправе. Он отстраненно смотрит в телевизор.

Саморядов говорит с сарказмом:

– Какой колоритный типаж! Персонаж советских фильмов. Кто такой?

– А! – Катерина Петровна машет рукой. – Элькин ухажер, Ваня

– Вот как! И что это – серьезно?

– Да что вы! Так, школьная любовь. Что тут серьезного?

Михалыч не отрывая глаз от телевизора, заступаясь, напоминает:

– Я со своей женой тоже со школы…

– Отец! – перебивает Катерина Петровна. – Загоняй Эльку домой. У нас гость, а девка романтИк разводит.

Михалыч вставая:

– Загонять не буду – приглашу. Не девка ж – взрослая женщина девятнадцати лет.

На улице Иван тянет руку к Элине, она отстраняется.

– Ты когда деньги начнешь зарабатывать? Ходишь, как… так и говорят – непутёвый и кутеляпый.

– Есть задумка. Эль…

– Не надо «Эль»! Сколько раз говорено!

– Ну, Лина.. Ты не колотись, всё наладиться как-нибудь. Ли-ина…

Подходит Мхалыч, прикуривает сигарету.

– Элька! Мать зовет.

Элина говорит Ивану: «я напишу» и уходит.

Иван недоволен.

– Опять. «Напишу». Опять переписка. Теперь-то в километре живем, че писать-то? Можно ж поговорить. Не люблю я эти сообщения. Лица не слышно. Да, Михалыч?

Михалыч достает из пачки несколько сигарет, подает Ивану (это у них традиционная схема), строго говорит:

– Ты зачем мне на задах калитку сломил?

– Кто?! Я?! Михалыч, не в жисть! Когда?

– Позавчера. Я вечером с работы пришел, а ты зачем-то смываться надумал.

– Сам не знаю. Эля, говорит, папа идет. Я и побёг. Наверное, по привычке.

– «По привычке»! – передразнивает Михалыч. – «Побёг». Взрослые люди, называется.

****

Иван приходит к себе. Его дом находится на краю поселка. Иван постоял возле крыльца, смотрел на поле до горизонта, немного слева была жиденькая лесополоса, правее – озерцо, еще покрытое льдом.

Поднялся на крыльцо, через сени прошел в избу. Долго разувался. В доме от прихожей слева – кухня, справа комната Ивана, вход в которую прикрывали занавески. Прямо – зал, где в кресле у телевизора дремала мать Ивана. Она выглядит гораздо старше своих лет.

– Ма-ам! Я – дома.

– Нагулялся? – говорит мать, поднимаясь. – Сейчас похлебку разогрею. Жидковата, правда, получилась. Ну да ни чего с хлебом.

Мать идет на кухню, Иван – за ней.

– Вот, снимают! Сериалы-то, – словно удивляется женщина. – Че попало! Взялся про село кино делать, так хоть спроси как там всё. Живут, вроде как, с огорода, а девка с маникюром. Ногти длинные, покрашенные. Глянь сюды.

Она показывает свою руку – ссохшиеся кривые пальцы, серые ногти грубо остриженные. Рабочая рука.

Мать наливает из кастрюли суп в глубокую миску. Иван берет ложку

– Не смотри сериалы.

– Ну да. А о чем мне завтра с людьми разговаривать? – смеется мать. – Кста-ати! Валентина сказала, что у Зои Петровны муж собирается в больницу лечь.

– А че с ним?

– Болеет, че еще? Не про то. Можно пока заместо его кочегаром и сторожем. Он договорится. Пойдешь?

– Я-то? Я тот еще сторож.

– Месяц покараулишь. А Сабир Сабирович говорит, что ты к нему зайди потом, может, что-нибудь придумает.

– Мгм. Работать в колхозе за три копейки.

– Не в колхозе, а в СПК. Мы колхозов, Слава Богу, не застали, там мне тесть рассказывал… Устроился бы, Вань. Корма можно там как-нибудь. А домой тогда теленка взять.

Тут Иван взбеленился:

– Ты меня как хоронишь! Не собираюсь я здесь торчать всю жизнь! Теленочков рОстить. Всяко уеду. Куда подальше, как люди все. Надо деньги зарабатывать! Вон, Саня Попов третий год в Ростове живет, на Дону. Прекрасно себя чувствует. Так и пишет – прекрасно. Ширяй – в Краснодаре. А я что?

– Понятно, что уезжать, – Мать через силу согласна. – Но уезжать надо с чем-то, чтобы на первое время прожить. И зачем вам всем надо куда-то? Отец тоже ездил-ездил, все одно вернулся.

Иван дохлебал суп, остатки допил через край. Ушел в свою комнату, некоторое время отправлял с телефона сообщения, вскоре уснул.

****

Утром следующего дня Ивана будит требовательный стук в окно. Он выглядывает, на улице стоит Захар. Иван ему показывает жестами, чтобы заходил. Сам надевает штаны, футболку. Выходит в прихожую, в это время как раз зашел Захар. Обмениваются рукопожатием.

– Что трубу не берешь? – спрашивает Захар

– Моя труба, хочу и не беру. Заспал что-то.

Иван заходит на кухню, алюминиевой кружкой зачерпывает воду из фляги, с наслаждением пьет. Захар в это время снял ботинки, расположился за кухонным столом, вид у него удрученный. Иван зачерпывает еще кружку воды, встает возле раковины, начинает чистить зубы.

– Собирайся, сейчас поедем в Первомайку.

Иван нечленораздельно мычит.

– Всё! – Захар бьет ладонью по столу. – Добегался! К бабке поедем, заговаривать меня от пьянства.

Иван сплюнул воду.

– Чё вдруг?

– Наталья сказала, что либо кодироваться, либо пошел в жопу. И сучкорез не забудь.

– Так она вроде вчера нормально.

– То при людЯх. А теперь такой расклад. Вот так. Там колдунья сильная. В Первомайке-то. Тесленок-братьев как заговорила, так и всё! Никакой водки. Витька, правда, помер. Но трезвый. А младший Теслен даже не помер. Так что, поехали!

– А я зачем поеду? – кривится Иван, ехать ему никуда неохота. – Морально тебя поддерживать?

– Затем, что еслиф застрянем, машину пихать. На дядь Жене поедем, Наталья уже добазарилась. Так что, собирайся.

– У меня вообще-то другие планы.

– Тем интереснее.

Иван согласен, что без плана интереснее, стал натягивать свитер.

– А че не к врачам? Медики кодируют.

– Медики кодируют меченых кюар-кодом. Деревенских врачи не лечат.

– Получи штрих-код, – предлагает Иван.

– Ага! Это мне в район поехать надо, прививку поставить. А потом ехать триста верст в этот, – Захар силится вспомнить. – В эмфэцэ. А вдруг код не готов? Как обратно? В автобус не пустят

– Можно на специальном сайте зарегистрироваться.

Иван кладет свой армейский бушлат на стол, открепляет дембельские украшения.

– На сайте! – передразнивает Захар. – Хотели вон детское пособие получить, так в интернете не проходит нихера! Мы же женились без женитьбы… Во гуляло все село! Помнишь? Ты мелкий был. Свадьба, угар, белое платье, блины – все как положено. Какой там ЗАГС? Никто и не подумал.

– А бабке, значит, без прививки?

– Меня ж врачи кодировали уже один раз. Наркологи. Ага. Надели мне на голову такую круглую херню, она че-то щелкат, мигат. Говорят: все год пить не будешь. Я говорю: зашибись, пиши справку! Справку взял, до дому вернулись. Наталья – в хату, я в прибанок. Там с прошлой бани оставалась. Ну, все нормально, справку директору отдал, не уволили в тот раз. Наталья довольная. Потом еще месяц такая говорит: ты то ли выпил? А я: ты что? Я же закодированный. Уже когда совсем сплошную пересёк, когда уже принесли домой, тогда…. Зачем спрашивается принесли? Лежит человек себе, никого не трогает.

Под рассказ Захара они вышли из дома. На крыльце Иван прикрыл дверь, запер вместо навесного замка на палочку. Для поддержания разговора спросил:

– Не помогла, говоришь, кодировка?

– Это ж тока для справки. Другой раз после майских праздников, где-то в июне Наталья опять говорит, что кодируйся или проваливай. А куда я провалю? Приехали в город торпеду вшивать. Пять пятьсот стоит – охренеть! Наталья платит, мне ставят, кодировка на три года. Выпьешь – хана. Пугают, понял? Ага. А тут день военно-морского флота как раз. Мы с мужиками собрались на берегу, в своем месте. Я не пью. Час проходит – не пью. Два проходит – нет. И как –то… Никто и не наливает… никто не уговаривает… Я обиделся на это дело. Ну и: всё пропью, а флот не опозорю!

– Один раз, говоришь, кодировался? – насмешливо говорит Иван.

– Каво там кодировался! Вот из меня зависимость изгонял настоящий психолог. Это я в дурке лежал три недели. Так и то! Психология, грит, для закономерных людей, а вы, грит, будто с другой планеты. Иные, блять, этические нормы. «Блять» он не говорил. Это я от себя. Но всей своей рожей тот психолог ругался. Непонятно ему.

****

На кухне у Захара Наталья наливает чай. За столом сидят Андрюшка и дед Женя (он не родственник, просто сосед, но так повелось, что зовут дядей или дедом). Он носит очки, дужки которых скреплены синей изолентой, от этого лицо деда Жени кажется беспомощным, но в то же время очень приветливым.

Наталья жалуется:

– Вот, деда, силов моих больше и нету!

– Эх, Наталя, Наталя. Пьет – да. Но расходится из-за этого – нехорошо. Не ты одна такая. А Захар, он ничего мужик. Работящий. Добрый.

– Какой там добрый!? Мат на мате!

– А доброта – это не сюсюканье, – дед кладет в кружку ложку сахара. – Это, как щепотка справедливости в кружку – как сказать? – милосердия. Отзывчивости ложечка, – насыпает еще ложку сахара. – Верность здесь тоже. Щедрость. Это есть…

– Вот уж что есть, то есть! Одному – это, другому – то! У него только попроси – всё отдаст.

Андрюшка, шепелявя, заключает:

– Лошара!

****

Иван и Захар подходят к дому. Внутри за столом Андрюшка играет пустыми кружками, как машинками. Дед Женя из кухни смотрит в комнату, где по телевизору демонстрируется мультфильм. Дед смущенно смеется, плотно сжав губы, потом выглянул в окно.

– Наталя! Поехали. Пришли.

– Иду, дед Жень, – крикнула Наталья, после чего дала указания Андрюшке. – Из дому не ногой, Гордея покорми. Полезешь на чердак – пришибу. Денису заниматься не мешай.

Андрюшка слушает, шмыгая носом.

Сели в красные жигули. Иван на пассажирское сиденье, Захар с Натальей – назад. Машина с ревом и дерганием тронулась.

Выехали из поселка грязную полевую дорогу. Впереди была небольшая горка, на которую автомобиль с первого раза не въехал.

Иван смеется: «Что уже?»

Дед начинает подрыкивать в тон двигателю, жмет на газ, автомобиль взбирается в горку.

Иван: «Машина – зверь! Да дед?»

Дед Женя, рыча, кивает: «Ы-гх-ы!»

Машина в движении. Иван пишет в телефоне, Захар выглядит понурым, даже испуганным. Дед Женя поглядывает на Захара в зеркало заднего вида.

– Да не волнуйся, Захарка!

– Я, дядь Жень, не волнуюсь, просто не доволен.

– Конечно! – восклицает Наталья. – Неделю пить, неделю отходить. Кто такой жизнью доволен будет.

Захар вздыхает, смотрит в боковое стекло.

– Жизнью я как раз доволен, собой – не всегда.

– Ничего-о, – подбадривает его дед. – Закодируешься, не попьешь годик. А вдруг понравится? Сам завяжешь. Посмотришь вокруг чистым взглядом. А? Хорошо…

Иван поднимает глаза от телефона и видит впереди в небе вчерашнюю тучку в форме запятой.

****

Приехали в соседнее село. Жигули остановились у усадьбы с высоким кирпичным забором, за которым виднеется огромный трехэтажный дом похожий на замок. Возле ворот припарковано около десятка машин разного класса.

Иван, Захар и Наталья подошли к воротам, Наталья нажала кнопку звонка.

Захару не по себе, но он старается этого не показывать, шутит, обращаясь к Ивану.

– Гармошка с собой? Че мы в гости и без музыки?

Калитка открылась, в проеме возник высокий накаченный мужик.

Наталья заискивающе говорит:

– Нам бы, чтобы вот мужа от пьянки вылечить. – дергает Захара за рукав. – Вот этого.

Качок осматривает Захара, потом вопросительно уставился на Ивана.

– Это брат, – представляет Захар

Качок не верит:

– Брат?

– Ну, не брат, а братан! Свой, короче.

Качок посторонился, они вошли во двор.

Двор выложен плиткой, стоят какие-то статуи, на скамейках сидит народ, человек пятнадцать. Переговариваются вполголоса, на вновь пришедших – ноль внимания.

К Наталье подошла женщина в черном балахоне, черном платке. Они стали шептаться.

Из дома вышла юная девушка тоже в черной одежде с ведром в руке. Она прошла к стоящему в глубине двора колодцу, набирает воду. Иван смотрит на нее заинтересованно.

Наталья вполголоса говорит Захару:

– Ждем.

– Долго?

– Сказали, сама позовет. Тут некоторые по неделе ждут.

Девушка в темном, набрав ведро воды из колодца, стала переливать ее в пластиковые бутылки. Одной ей было это делать неудобно, вода проливалась, бутылки падали.

К ней подошел Иван, взял из рук девушки ведро. Она придерживала бутылки, он медленно наливал воду. Наполнили посуду, девушка слегка поклонилась, прошептала: «Спасибох», ушла обратно в дом. Иван вернулся к своим, осматривал людей.

Через некоторое время опять вышла девушка, направилась к колодцу Иван – за ней.

****

Иван вертит валик колодца.

– А ты родственница бабкина?

Девушка промолчала (она стоит, опустив глаза).

– Меня Иваном зовут. А тебя?

Девушка что-то бормочет неслышно, Иван удивляется:

– Как?! Лина?

– Полина.

– Полина – Лина. Надо же! А бабка твоя как? Она –ведьма, или где? Помогает?

– Она мне не бабка.

Иван наливает воду из ведра в бутылки и смотрит на двух женщин с покрытой головой, которые занимаются хозяйственными делами.

– А вы кто тут? – спрашивает Иван, мотнув подбородком на женщин. Он понимает общность Полины ними.

Полина без слов показывает руку, запястье в несколько оборотов обмотано толстой нитью, на тыльной стороне ладони мудреная татуировка.

– И что это значит?

Полина, не ответила, ушла.

В это время во двор вбегает женщина в слезах. За ней волоком втаскивают мужчину, руки которого были неестественно вывернуты, на губах – остатки чего-то белого, взгляд бессмысленный.

Женщина причитает:

– Ох ты. Помогите, горе-горе какое? Ой, помогите, Лилия Пална!! Лилия Пална!!! Нарушил!! Нарушил, дурак, гляньте как его перекособочило! Ох, беда.

Люди посторонились, паралитика пристроили на скамейку. Иван заметил, что у того на тыльной стороне ладони такая же татуировка как у Полины и такая же нить на запястье. Из дома появилась женщина средних лет. Вокруг пронеслось: Лиль Пална… Лилия Павловна. Колдунья подошла к паралитику.

– Выпил? А я предупреждала! – строго говорит Лилия Павловна. – Сам виноват. Увозите его.

– Лилия Пална! – взмолилась женщина. – Простите, я не уследила! Прости, пожалуйста!

– Поздно, – равнодушно бросает колдунья.

– Лилия Пална! Любые деньги! Я все, что хотите! Отработаем! Лилия Пална, простите нас.

Колдунья обратила внимание на Захара, тот был потрясен происходящим.

– Помочь? – кричит колдунья.

Все присутствующие нестройно просят помочь. Захар мелко и часто кивает.

– Хорошо! Заносите, посмотрим. Вот как бывает, если зарок нарушать!! Не знаю, что можно сделать. Не всё от меня зависит.

Паралитика внесли в дом, ушла и колдунья, люди обсуждали инцидент. А Захар говорит:

– Что-то мне совсем не по себе.

Снова выходит Полина, направляется к колодцу. Иван опять к ней.

– А это что сейчас было?

– Наверное, выпил, – безучастно говорит Полина. – Нарушил.

– А ты тоже? От водки кодированная? Веревочка эта, я слышал…

– Не от водки.

– Мгм. А сама откуда?

– Тебе-то что? Издалека. Как у вас говорят, из России.

– Далековато, – соглашается Иван. – А сколько вас? Я думал тут бабка дремучая, а она молодая даже. Слушай, может, погуляем? Когда перерыв?

– У нас не бывает перерывов. И уходить нельзя.

****

Захар и Наталья шепчутся возле забора.

– Наташ, может, ну его а? Что-то мне не по себе.

– Ничего не ну! Глянется мне такая кодировка. Понял? Чуть что, и овощ.

Из дверей выходит давешний паралитик. Он бледен, голова трясется, но идет самостоятельно.

Лилия Павловна вслед вещает из открытых дверей:

– Это последний урок! Последний звоночек! (Оглядывая людей). Кто по алкоголю еще? (больше половины присутствующих подняли руки, в их числе Наталья) Вы (Наталье и Захару) проходите.

В комнате, где принимала колдунья, царит полумрак, окна плотно завешены темно-красными шторами, горят свечи, на стенах между икон висят связки трав. Колдунья опустилась на стул, напоминающий трон. Рядом с ней на столике – стеклянный шар, колода карт, палочки, корешки.

– Так! Рассказывайте, – докторским тоном сказала колдунья.

– Пьет. Запойный, – отрапортовала Наталья, а Захар деликатно покашлял, дескать, это я, который запойный.

– Сядь! – велела Лилия Павловна. – Когда последний раз употреблял?

– Ну-у, – затянул Захар, прикидывая как бы половчее соврать.

– Вчера, – наябедничала Наталья. – Но нормально. Сам пришел даже.

– А обычно не сам? – с пониманием уточнила колдунья. – Что ж вы так быстро приехали. Надо было хотя бы три дня подождать.

– Лилия Пална! Не реально это. Раньше можно было. А у него недавно права забрали, теперь как три дня?

– Гофудафтво забрало, – подтвердил Захар.

Лилия Павловна встала:

– Давай я тебя посмотрю, – поводила руками над головой Захара. – Дети у вас.

– Точно! – удивилась Наталья. – Трое, три сына, как в сказке.

– Три сына, а ты … зачем пьешь так? Сам-то хочешь бросить?

Захар развел руками.

– Хочу. Чтоб не хотелось.

– Сложно первые три месяца, а там и желание пропадет, – обнадеживающе сказала колдунья. – А здоровье у тебя плохо-плохо. Печень… сердце… легкие. Куришь? Куришь. Помогу вам. Хотела бы отказаться, но раз трое детей. Понял? Только из-за детей!

Наталья смущенно замялась.

– А как по деньгам?

– Как по божьей совести. В пределах установленного в регионе прожиточного минимума. Там полочка за дверью. Выйди.

Наталья вышла. Колдунья поклонилась в красный угол. Захару показалось, что образ на иконе отвел глаза и спрятался в нимбе. Лилия Павловна взяла со столика палочки подула на них три раза, что-то неразборчиво бормоча.

Наталья стояла за дверью, прислушивалась. Подошла к полочке, на ней лежали в основном пятитысячные купюры. Наталья вздохнула, достала кошелек, пересчитала деньги.

Колдунья села напротив Захара, взяла его за руку. Он попытался что-то спросить, но та приложила палец к губам. Она взяла со стола окаменелый корень растения, поводила по руке Захара, неразборчиво повторяя заклинания.

Наталья в прихожей кусает губы.

Иван ходит по двору.

Лилия Павловна перевязала руку Захара нитью, наложила на тыльную сторону ладони временную татуировку

– Всё. – она завершила обряд. – Сегодня не есть. Отсюда пойдешь – не оглядываться. Вода, – колдунья достала из-за стула полторашку, потом вторую, третью. – Утром по три глотка натощак. Или если выпить захочется, тоже три глотка. Видел, какого привозили? Если выпьешь – такой же будешь. Даже пиво безалкогольное нельзя. Даже корвалол.

– Какой еще корволол? – Захар облизнул губы.

– И еще, – колдунья хлопнула в ладоши. – И ослепнешь!

Захар собрал в охапку бутылки с водой, торопливо попрощался, стремительно вышел, направился к машине.

– Как? – спросил дед Женя.

– Интересно, – между затяжками выдохнул Захар.

– Может, мне тоже закодироваться? – сказал подошедший Иван. – Перед тем как уезжать с Целинного, чтобы никаких соблазнов.

Захар обернулся и крикнул стоящему у ворот охраннику:

– Слышь, земеля! А еслиф я раскодироваться надумаю? Пустишь?

Качок понимающе тряхнул головой.

– Это, знаешь,… мандец, как дорого!

– Зачем кодироваться, я и так, – сам себе сказал Иван. – И так выйду из матрицы.

Когда Наталья вышла со двора, Захар быстро-быстро забрался в машину. Уехали.

****

Возле дома Захара стоит Иван и с издевкой говорит хозяину.

– Ну и как ты теперь будешь? Бухашку нельзя. Скукотища! А расслабляться? Только если гонджубас.

– Я с него тупею.

– А я – нет.

– Куда уж?..

– Ну да…. В смысле?!!

– Ладно, проехали.

Появляется Денис, по всему видно, из школы. Первым делом бросил отцу вопрос, по градусу издевки не уступающий Бровкину:

– Что зашился?

Захар взъерепенился:

– Поуважительней с отцом -то! Взяли моду! С учебы? Ученье – свет, а не ученье – чуть свет и на работу. Ну-ка, скажи, кто командовал первым белорусским фронтом? Не знаешь. Госудаффство их учит, можно сказать, за бесплатно, а они не знают ни хера, – обратился к Ивану. – Что, куда?

– К Эльке, наверное.

– А-а. Тестостерон? Понятно-понятно. Тогда без меня, в этот раз. Справишься?

– Да пошел ты!

Денис в сторонке, подражая герою кинофильма:

– Вот, уроды.

****

К вечеру Иван переоделся – сменил бушлат на китайскую курточку, из рукавов которой лезли мелкие пушинки.

Иван и Элина прогуливаются по улице. Элина не накрашенная. Она периодически достает смартфон, что-то пишет.

– С кем ты там? – ревнует Иван

– Со всеми подряд. Ты когда себе хороший телефон купишь?

– Надо будет купить. Пока и такой нормально. Сегодня ездили в Первомайку…

– Мне купи новый. Этот уже,… кстати, Ероха твой продавцом в райцентре в сотовом салоне работает. А ты когда уже деньги начнешь зарабатывать?

– Я с мужиками договорился, – солидно сказал Иван. – Поедем на Север зарабатывать.

Реакция девушки была не той, что Бровкин ожидал.

– А дальше что? – Элина остановилась.

– Заработаю, потом снимем квартиру в городе. Ты учиться поступишь. Я работу найду. Будем жить.

– Ва-ань! Ты МЕНЯ слышишь?! Мы дружим с двенадцати лет. Трахаемся с четырнадцати. Из армии я тебя ждала! Год! Ты предлагаешь еще полгода ждать. Не-ет! Меня это не устраивает ни фига.

Она опять начала что-то писать в смартфоне.

Иван непонимающе хмурится

– Ну а как?..

– Ты мужчина, ты и думай. Ты ж мужчина. Это как раз понятно без слов.

– Как раз без слов…. Тогда может до меня? До тебя? Нет? Значит, по домам?

Элина погружена в экран телефона.

****

Иван идет по улице, останавливается возле небольшой избы, из которой доносятся звуки хмельного гуляния. Он порывается зайти. Потом останавливается, размышляет. Сомневается.

Иван достал из кармана пятирублевую монету, подбросил ее с ногтя на землю.

– Орел зайду, – сказал тихо и поднял жребий.

В крайнем изумлении смотрит на монету. Это не те пять рублей. От этого кругляшка веет древностью.

Иван проходит мимо избы. Но вскоре возвращается и отыскивает свой пятак.

Когда Иван пришел домой, с крыльца спускался Антиквар, который нес под мышкой старые часы. Сдержанно кивнули друг другу.

На кухне мать сыпала в пустую кружку сахар. Положила две ложечки, потом подумав, черпнула одну и высыпала обратно в сахарницу. Плеснула немного из заварочного чайника. Вошел Иван. Мать обрадовалась:

– Глянь! Рано и ни в одном глазу. Всё? Вернулся с армии?

– Да, хорош.

– Чай пить будешь? Вань, завтра – родительский день. На могилки бы надо.

Иван, уходя в свою комнату:

– Сходим.

Долго протирал найденную монету. Ходил, брал на кухне соду, тер-тер. Наконец рассмотрел. Грубая работа, монета не идеально круглая. Зато круглые глаза у человека, чей профиль выбит на аверсе. И буквы непонятные.

Иван в возбуждении ходит по комнате. Дорогая монета, их раньше много находили. И в курганах находили ценности – это все знают. В Алтайском крае торговля кипела еще в те времена, когда и края-то на карте не было. Скифы, тюрки, телёсцы – все племена хоть немного, да оставляли после себя следы.

Ванька представляет аукцион в большом зале. Из окон зала видны небоскребы – это обязательно. «Три! Продано!», удар молоточком. Два миллиона четыреста тысяч долларов за монету Вольной Сибири тридцатого века до нашей эры! «Как давно вы занимаетесь археологией?», – спрашивает убойно красивая журналистка у профессора Бровкина.

Я вам расскажу в приватной беседе, отвечает Иван Сергеевич.

Сел к компьютеру, ввел в поисковик.

Иван листает сайты, плечи к ушам прижав от напряжения. Сверяет свою находку с картинками на мониторе.

Через полчаса плечи опали. Иван разочарован. Всего-то? Так дешево? Вот тебе и античность, вся цена тридцать баксов.

Сходил на улицу покурить, а когда вернулся, набрал в поисковике «работа без опыта». Потом искал что-то в ящиках стола.

– Ма-м! А где мои корочки с технаря? А ты не помнишь кто я там по специальности?

– В серванте, – откликнулась мать из зала.

– А что не на стенке? – тихо говорит Иван.

Через некоторое время зевает, выключает компьютер, ложится спать.

– А в мое время это было много, – прозвучал голос во сне.

Иван понимает, что речь о монете, но отдавать ее он не намерен.

– А ты кто такой? – с оттенком угрозы спросил Бровкин.

– Я? – бородатый человек сидит на земле, рядом распряженный конь щиплет траву. – Я первый чалдон.

– Кто?

– Первый сибиряк. Имеется в виду, славянского корня – первый. Имя мое Мезанмир.

– А коня имя?

– Хилари.

– Это женское имя.

– Так весна скоро.

– Тоже верно.

Первый чалдон Мезанмир помолчал.

– За сорок нуммий я купил весь край степи.

– Не переплатил? – усмехнулся Иван. – Нефти нет, газа нет. У вас и не знали, а в наши времена есть.

– Что ж вы тогда дровами греетесь?

– Из принципа.

– Мы сюда ехали к надежде, – сказал Мезанмир. – Простор. Земля и воля. А вы свалить норовите.

– Троглодитов спросить забыли.

– Тоже верно, – улыбнулся сибиряк и превратился в курчавое облако синего цвета. Овальное с хвостиком, похожее на запятую.

****

Пасмурным утром через поле от поселка в направлении кладбища шли люди – поодиночке, группами, а некоторые шли уже в обратном направлении. Плетутся автомобили по плохой дороге. На кладбище многолюдно, некоторые приезжие давно не виделись с местными. Тихие разговоры.

Иван приводил в порядок могилы деда и бабки. Мать стояла рядом. На столике в оградке тарелочка с блинами, хлеб, вареные яйца.

Иван отставил грабли, сели с матерью за стол.

Со спины подошли Михалыч и Катерина Петровна. Поздоровались.

– Вон жизнь-то, – вздыхает Катерина Петровна. – Видимся только на поминках и иногда свадьбах

Иван чувствует себя неловко с Петровной

– Пойду к отцу, – говорит он

Катерина Петровна снимает платок с головы.

– Здешних попроведали, сейчас в Полтаву поедем. Там Мишина сестра должна тоже подъехать.

Иван услышал это, мельком взглянул на Михалыча, тот моргнул глазами утвердительно.

Иван ушел в дальний угол, в этом месте непонятно было – еще кладбище или уже нет. Тут особняком располагались несколько могил. Одна из них – обелиск с надписью «Бровкин Сергей Иванович» и годы жизни. Над могилой росла березка, на которой была повешена птичья кормушка. Иван достал из кармана горсть хлебных крошек и семечек, насыпал в кормушку.

Дед Женя сидит возле могилы жены, оперев подбородок на палку. К нему подходит Захар с сыном Андрюшкой. Захар перекрестился, Андрейка, глядя на отца – тоже.

Дед Женя, доставая из кармана бумажный сверток, говорит:

– Вот, помяните. Уж не знаю, что получилось. Аня шибко любила драники.

Захар берет драник из сверка, откусывает.

–В середке-то сырой.

– Не умею. Думал, получится, – опечалился дед. – Это у нас с ней самое праздничное блюдо было. Жили-то бедно. Дай думаю, попробую, спеку, может понравиться кому.

Дед Женя оставил драники на могилке, побрел с кладбища, опираясь на сучковатую палку, видимо найденную или отломанную.

Иван стоял на могиле отца, увидев уходящего деда, догнал его, идут рядом по дороге в направлении села. Иван подстраивается под медленную поступь старика

– У отца был, – говорит Иван. – Царствие небесное… или тМатвей так не говорят? И только сейчас подумал: ведь и не знаю даже, отчего он повесился-то. Маленький был я. Понятно, что водка сожрала, но….

– Водка не причина, это – потом. Совесть его сожрала.

– Я его и не помню почти и мать не рассказывала путём. Что с совестью-то. Была, значит, совесть?

– А как же!? – удивляется дед Женя. – У всех здоровых людей – совесть. Она ж как печень – пока не заболит, и не знаешь, есть она или нет. Сергей – как не крути, а хороший человек был. Набедокурил, конечно.

– У тебя дед Жень все люди хорошие. Отец там что-то с криминалом. Расскажи. Знаешь?

– Что рассказывать? Обычное дело. Девяностые годы. Бандит он был. В городе. Как тогда говорили: под Аладдином ходил. Знаешь кто такой? Али Османович. (Иван показал пальцем в небо) Да-да. Высокий пост. Теперь-то, конечно. А тогда крутой был, как тогда говорили. Этот, как сказать? Рэкетир. Ну и батька твой с ним. Вроде заместителя.

– А вот отец сорвался из деревни, это бабла не было да? Тогда нигде не заработать было?

– Деньги, конечно. Времена тоже были…. Но ты подумай – не все уехали, не все бандитствовали. Пережили как-то. Это мы умеем – пережить, переждать. У Сергея просто… потерялся он. Так оказалось, что себялюбие есть, а себяуважения нет. Такая, понимаешь, психология.

– Мудрено, дед Жень! Че ты завел канитель? Ты давай про отца. Он прям был авторитет? Я не знал.

– Так ведь мать твоя не хотела, чтоб ты знал. Да и сам Сергей не хотел бы. Он когда от этих дел отошел, вернулся в поселок, всё крчал: «куда я семь лет жизни?!». Пачку денег достанет и в грязь, и орет: «Оно того стоит? оно того не стоит!». Мне тоже жалился: дядя Женя, говорит, зачем я полез в это дерьмо? Моё дело – землю пахать, как отец. Твой, выходит, дед. В новой жизни, говорит, все либо волки, либо овцы. Пчёлам места нет. Все убивался, что лучшие годы на деньги сменял. Сильно маялся. На церковь деньги дал.

– На нашу? Которая сейчас закрыта?

– На эту. Тут тоже было дело. Он сначала-то пожертвовал вроде, а после ему чего-то там не понравилось, как тратится. Скандалил. Когда женился, успокоился, но, как вишь, ненадолго.

– Так что отец? Че повешался-то.

– Я так думаю, он кого убил в той жизни. И изводился. Пил, конечно, это тоже сыграло. Я так думаю, не нам судить. Сам иной раз про себя, уж скорей бы забрал Господь.

– Что за пессимизм, дед! Перестань!

Иван перестал подстраиваться под тяжелый шаг деда и резво пошел вперед, оказавшись вскоре у Элины.

****

Полуголый Иван раскинулся на раскладном диване и смотрит на большую фотографию на стене, где стоят Элина и Катерина Петровна после школьной линейки на последнем звонке.

– А ты почему со своими на могилки не поехала? – спрашивает Иван у лежащей рядом Элины.

– Да ну. Дикарство какое-то. Древность, – девушка, как обычно, листает в телефоне.

– Древность, – медленно повторяет Иван и теребит на груди серебряный крестик.

Громко тикают часы в тишине.

– Элина! – зовет Иван. – Лина! Ли-ин!

Он тянется к ней. Она отталкивает руку. Иван говорит:

– Вот пойду щас и напьюсь.

– Можешь тогда вообще больше не приходить.

– Тебе так это просто?– Иван устраивается поудобнее. – А я вот подумал, может пока и не уезжать с Целинного?

Элина смотрит на него.

– Согласен! Хрень сказал.

– Ты сначала хрень подумал! – сказала девушка, вернувшись в телефон.

– Да нет валить надо, конечно. Только надо… продумать всё. Подыскать место…. Хорошо продумать.

На фотографии между лиц матери и дочки возникла голова Мезанмира.

– Продумай, – сказал чалдон.

– Мне уже и уезжать неохота, – признался Иван.

– И?

– Надо.

– Матрица стереотипов, – сказал Мезанмир. – Слабак. Хлюпик. Хрюпик… храпишь!

Элина смеется, щипая Ивана за бок:

– Ничего так! Раньше не храпел. Тут как дал!

– Задремал. Умотала ты меня, тигрица.

– Скоро мои вернутся, вымётывайся… тигр.

****

Иван и Элина стоят у калитки. Она достает пачку тонких женских сигарет, Иван тоже берет одну, чиркает зажигалкой. Прикурили, Ивану такие сигареты кажутся слабыми, он отрывает половину фильтра.

– Пойду по сайтам работу в городе искать. Оказывается, у моего отца в знакомых был очень авторитетный человек, – Иван многозначительно смотрит на Элину. – Надо бы на него выйти, попросить пристроится. Поищу.

– Да, мне тоже тут надо кое-что.

Мимо проходят люди, одна компания, другая. Идет Захар.

– Ваньк, ты тут? Там это… красномордый плазму купил вот такенную (Захар показывает). А Кравченки бычка взяли с вот такенным… (показывает) Пойдем смотреть. Выбирай че интереснее.

– Я позже … догоню.

Захар уходит. Элина говорит с раздражением.

– Вот поэтому и надо бежать отсюда. Плазму купили! И для всех – новость, событие. Надо обязательно собраться всем миром, посмотреть. Дикость.

– Да не плазме дело-то, – устало сказал Иван. – Не это. И не в телячих членах смысл.

Подъезжает автомобиль представительского класса, из него выходит лощеный Саморядов.

– Здравствуйте, Элина Михайловна, – Саморядов естественным образом игнорирует Ивана.

Элина прикрывается капюшоном (она без косметики)

– Здравствуйте, Юрий Юрьевич. А мамы нет.

– Какая жалость! А я хотел один вопрос срочно обсудить, в сельсовете – заперто.

– Сегодня на кладбище все. Поминальный день.

Саморядов очень круто поиграл бровями.

– А да…да. Я что-то такое слышал. Обычаи, традиции. Мило-мило. А могу ли я рассчитывать на чашечку кофе с дороги.

– Да, конечно, проходите, Юрий Юрьевич, – Элина приглашает гостя., тихо говорит Ивану. – Я напишу.

Саморядов важно шагает по дорожке и великодушно говорит девушке.

– Можно просто Юрий.

Элина отрепетировано улыбается

– Тогда просто Лина.

Иван остается один

– Такие дела, брат-чалдон. А что я должен делать? В бубен ёбнуть? Так скопытится.

Вернувшись домой, Иван застает маму дремлющей в кресле у работающего телевизора. Он раздевается, ходит на цыпочках, остановился возле матери, погладил ее по плечу.

****

На следующий день, в обеденное время, Иван подходит к старому зданию школы. Облачно, капель. Возле школы толпятся ученики. Один из них, увидев Ивана: «гляньте, кутеляпый пришел аттестат просить». Иван увидел удаляющегося Николая Францевича, побежал следом.

Николай Францевич с легкой улыбкой идет, помахивая портфелем. Его догоняет Иван. «Здравствуйте, Николай Францевич!», – «Привет, привет». Идут рядом.

– У меня к вам вопрос, Николай Франсыч…. А вы какой-то сегодня не такой. Хорошее случилось?

Николай Францевич, подумав, сказал:

– Весна случилась. Хорошо, а?

Иван, оглядываясь:

– Так-то да.

– Что за вопрос?

– Ваш Толян, то есть Анатолий он же, это, в охране в городе работает? Я тоже думаю, как бы туда устроится.

– В охранное предприятие? – с сомнением протянул учитель.

– Ну да. Думаю в город перебираться и на первое время в охрану приткнуться. Ну, типа, квартиру снять чтоб, тоси-боси. А там уж видно будет.

– Что там «видно»! Нет ничего более постоянного, чем временное. Слышал? «Тоси-боси». Все вам «тоси-боси».

– Так может, поговорите с ним? Помогите, Николай Францыч. А я тоже… помогу. Чем могу.

– Я бы тебе помог…

В это время они подошли к дому Николая Францевича, тот с тихой радостью на лице осматривается. Приятный весенний день. Иван выжидает.

– Я бы поговорил, – сказал учитель, глядя, как по дороге течет ручей от талого снега. – Ну и поговорю.

Николай Францевич заходит в ограду, Иван за ним. Во дворе над металлической трубой стоит Серега Сойдет, у него над головой маска сварщика. Николай Францевич смотрит на соседа, тот взглянул на него, отвернулся громко сказал ни к кому не обращаясь: «Глаза!!», бросил маску на лицо, заработала сварка. Иван и Николай Францевич отвернулись, прикрывая глаза руками.

– Так наберете Толяна? – уточняет Иван. – Замолвите словечко. Одно, второе.

– Я же сказал. Положительного ответа не обещаю. Если он сможет, то… все ж земляки. А это как… – он не договорил, помолчал и крикнул соседу. – Сергей! Прервись на минутку!

Серега выключил сварку, подошел вразвалку к Николаю Францевичу с видом, словно идет драться, даже головой покрутил, разминая шею. Прищурившись, стоял, играя скулами.

– Сереж, я тут по этой земле, – начал Николай Францевич, а Серега напрягся. – Будь она не ладна! Я все свои заявления, бумажки эти заберу. Пусть так оно и останется. Я думаю, что нам из-за участка воевать. Какие могут быть проблемы с землей при нашей пустоте? В Сибири! Правильно? А все эти сельсоветы, кадастры… пусть на их совести. Так что, так. И Нина Исаевна моя тоже говорит, что делить нам? Мир?

Николай Францевич протянул руку. Серега медлит, размышляет и говорит:

– Нет. Так не пойдет.

Николай Францевич обиженно опускает руку. Бровкин удивлен.

– Я, Франсыч, тут не прав, – говорит Серега. – Бес попутал. И баба моя. Так что, вот малёха подсохнет, я тот заборчик уберу к херам. По старому месту тропинку протопчем и всего делов.

Обмениваются рукопожатием. Серега, не разжимая рук, продолжает:

– А коли я ущербил, то картоплю верну. Щас доварю одну беду и в погреб слазаю. И вроде достатая есть. Поделим на раз-два.

– Сергей, не надо, – отнекивается Николай Францевич.

– Я сказал! Всё!

– Да не нужна мне картошка, и девать некуда!

Серега подумал, поиграл скулами.

– А поросенку? Вы порося будете брать?

– Не думали пока. Наверное.

– А что думать? Я тебе привезу от тесюги свово. Двух. Трех? Надо трех, теплее. Откормите, будете с салом. А с салом веселее. Так – нет? Договорились. И-и не спорь даже!

Серега возвращался к работе, Николай Францевич крикнул ему в спину: «А цена вопроса?». Серега, не оборачиваясь, махнул рукой. А Иван вышел со двора.

– И кто тут первый сибиряк? Серега! Наипервейший. Шаг навстречу – все отдаст. Человечище.

****

Легендарный сучкорез в руках Захара. Иван стоит у поленницы заново сложенной Денисом

– Какая охрана, – возмущается Захар. – Че смеяться?! Видел я этих охранников. Кроссворд на брюхо положит и гадает аж до пота. Рожа, во! Рука чё лопата! На нём пахать надо, а он сидит, дуробаса погоняет. Прям, ну, неприятно!

– А куда мне? Кем в городе устроится? Дворником?

– Раз такое желание ходить в форме, ходить строем, надо было в армии оставаться.

– Конечно! Там зашлют куда-нибудь под Москву. Вообще домой не вырвисси.

– Так ты и из города не вырвисси! Придумал охрану. Иди шофером, как приличные люди. А охрана – это же, как полиция. А полицию я уже вторую неделю со всей силой ненавижу. «Госудаффство!».

Скрипнула калитка, пришел Денис, он в наушниках.

– Здорово, сынище! Что нынче молодежь слушает. Хип-хоп?

Денис выдернул наушники из смартфона, раздался урок английского языка. Удивились.

– Английский? Да, молодец, – похвалил Захар, но тут же вредно. – А в каком годе была первая русская революция?

– Была и была, – Денис выключил плеер. – Первая русская, вторая французская…. А вот научно-техническая революция произошла в середине прошлого века. Была квантовая революция в физике. Интернет, – Денис помахал смартфоном. – Тоже революция. А все ваши Ленины, Сталины, Карл Великий, Пипин Короткий – это уже не интересно. Вообще надо в будущее глядеть. Вот в будущем будет революция…. По любому будет революция, – тут он выдерживает паузу. – Только не то, что вы подумали, а революция технологической сингулярности.

– Чего?! – Захар не понял. – Ты где таких слов нахватался?

Денис опять машет смартфоном

– Даже у нас в жопе мира можно узнать. Интернет! Интернет, скорее всего, для этого и придумали, для пользы, а уже потом превратили в помойку. И не только интернет. Атомная энергия…много чего. Да если бы вы! – тычет отца в грудь. – Всё не затачивали под военные нужды! Если бы не мерялись этим самым, не тратили силы на всякую бесполезную фигню! Бли-ин! Да мы бы сейчас!.. Тебе бы сейчас на Луну слетать, было бы как в район съездить. Чик-чик, одним днем обернулся.

– Денис пошел в дом, вполголоса проговорив: «А нас – мало».

Захар с гордостью:

– Видал?! А ты говоришь: «госудаффство!».

Иван задумчиво:

– Красавец.

– А ты по возрасту к Денису ближе, чем ко мне. А сам – колхозан. А этот вон какой! Прикинь! Мне в пятнадцать лет было ничего нах не надо. Девку бы зажать. На рыбалку сгонять. Деньгу надыбать, пивка попить. М-да. А в семнадцать уже и Дениска родился. Сволочь! Из-за него, считай, и не уехал из деревни. А потом права получил и пошло-поехало. Всё по накатанной. Живем по серенькому. Есть поселок, райцентр, город где-то и всё. А у этих, видишь, весь мир. А я ему еще все: «Иди в шоферы». Не пойдет он ни в шоферы, ни в мэры, ни в торгаши. Это, мльть, что-то другое.

– Это что-то другое, – грустно повторил Иван. – Дай сигарету.

Захар доставая пачку:

– Ты бы уж купил бы разок для разнообразия. Стреляешь на профессиональной основе. Роби Гуд хренов.

На этих словах во двор вошли Серега и Ермек.

Ермек весело балагурит:

– Не раскодировался? О, Бровкин! И этот здесь. Ты дома бываешь? Захар, усынови Ваньку. Ты и так отец-героист.

– Мужики, а вы бы хотели на Луну съездить? – спрашивает Захар. – Чик-чик и обратно.

Серега посмотрел вверх, будто прикидывая расстояние, и отказался:

– На Луне американцы были. А раз они оттудова вернулись, значит ловить там неча.

– А что сразу американцы? – придрался Ермек. – Много там лунатики понимают в наших разборках! Прилетели, значит, земляне. Люди, ё-моё! В стратосфере нации обнуляются.

– А ты чего за них заступаешься? – прищурился Серега.

– А потому и заступаюсь, потому и заступаюсь! А что за вопросики такие? Провокационные. Я скажу, что хотел бы на Луну. А вы потом начнете как всегда: «Тебе наша страна не нравится? Вали отсюда, узкоглазый!» Знаю я эту бодягу.

– Да мне тут Диня предъявил, что тратимся на всякие войны, – сказал Захар. – А без этого ездили бы на Луну, как на экскурсию. Погулять, побухать. Там и гаишников нет.

– Я полечу, – согласился Сойдет. – Хоть на Луну, илиф хоть на войну. Илиф, например, чтоб сказали, будем страну делать и громадные суперстройки. Бывает такое, чего-то охота… – замялся, потом немного лукаво. – Война-не война, ну на крайняк какой-нибудь погром. Бровкин, ты кто по нации? Имя у тебя странное – Иван. Ты часом не еврей?

– Я как все. Немножко татаро-еврей, немножко ханты-бурят. А ты чё? Антисемит?

– Та поди нет. Я этот антисемитизм так и не понял. Больно сложное учение. Теория, во всем евреи виноваты. – Серега округлил глаза в непонимании. – Почему?

– Этот татаро-еврей собрался в город охранником устроиться, – донес Захар.

Ермек разочарованно:

– С нами на север, значит, боишься? Я-то думал, ты конкретный пацан, а ты… охранник. Так себе служба.

Сойдет согласился:

– Пожалуй ты прав, мой пучеглазый друг. Совсем дурак, охранником работать? Я лет пятнадцать назад работал охранником в Югре, в гостинице. Как раз был чемпионат мира по биатлону. Я с Бьерндаленом сфоткался, потом уволился. Скучно, – резко шагнул к Захару. – Ты мне дрель дашь илиф нет? Стоит, зубы заговариват!

– Пойдем в избу, Наталья на работе. Вы как, мужики? Пельмени есть, только не настоящие, с магазина.

– Я до дому, – отказался Иван.

Ермек тоже:

– Не зайду. Я, Захар, тебя трезвого не видел. Мож, ты буйный. Кто его знает? А-апасаюс! Пойдем, Иван Батькович. Да ты не так иди! Чуть сзади и слева. От! Настоящий охранник. Кровавый пёс Бровкин! Мачо! Е-мое… пургу несу какую-то.

****

Иван и Ермек идут по улице. На крышах домов лежит посеревший снег. Лают собаки.

– Ермек у меня трава дома есть. Не желаешь?

– У-у! Что за, стереотипы? Если казах, то обязательно пыхает? Не увлекаюсь. А ты с чего?

– Не знаю. Тоскливо. Знаешь, ночью в комнату заходишь и выключатель ищешь. Шаришь, шаришь по стене. Такое ощущение. Чё? Где? Куда? Тоскливо на душе.

– А как же водка – вечный бычий кайф? – Ермек пинает с дороги ледышку.

– Слушай, а вот Сойдёт сейчас по серьезному так сказал: хоть на Луну, хоть на войну. Че это он?

– Не тебе одному тоскливо и пасмурно. Там свои тараканьи бега в башке.

– Ермек ты, мож, слышал, будет война большая?

На это Ермек громко поет:

– «На детском рисунке домик с трубой, Фидель Михаилу машет рукой. Мы никак не можем привыкнуть жить без войны». Знаешь такую? Я тоже не знаю! Забей!

– Тебе легко говорить. У тебя все определенно. А я… не знаю. Когда со службы ехал, думаю: вот, сейчас начнется, вот я горы сверну. А сейчас не знаю, куда себя деть, куда жить. Денис захаровский и то! Вот он – человек. Уже! И знает, чего хочет, что будет делать. И главное это – нужно! Достойно, что ли. Может, не сразу, но…. Понимаешь?

– Я своих бывших детей тоже, – говорит Ермек. – так и не понял, не догнал. Теперь их новый папка понимает и догоняет.

– Сороковник тебе? При Брежневе родился?

– Ваня, Ваня, что ты все при Брежневе, при том, при этом. Что ты всё это «при», Иван? Какой-то ты несамостоятельный. Я родился, между прочим, в день… я родился в момент смерти Джона Леннона. И часть его энергетики пацифизма передалась мне. Воу!!! Я – самый миролюбивый казах в мире. Вжжж!

Ермек отвесил Ивану пинка по заднице внутренней стороной стопы, крикнул:

– Всё! Расход! Мне налево. Веселей, Иван! Всё ладОм!!!

Мрачное лицо Ермека. Он идет своей дорогой, говорит сам себе:

– Тоскливо ему! Пасмурно! Нашел жилетку поплакаться! А кому не тоскливо?! Я, что ли, от хорошей жизни смеюсь, вас смешу, идиотов? Сейчас начну свои проблемы пересыпать, так охренеете. Давайте тогда все сопьемся в стремительном слаломе. Кому лучше будет?

Навстречу медленно едет черный джип. Ермек машет, чтобы тот остановился. «Антиквар» опускает стекло, Ермек сует голову в салон.

– Слушай, земляк! Тут такое дело. Можно сделать доброе дело. Не упусти!

Из-за темных очков и растительности на лице невозможно разобрать настроение Антиквара.

– Вот ты в старом шмаковском доме живешь? А весна, в курсе? На крыше снег, под стеной лед, надо по уму…. Нет! Не с того начал! – Ермек достает пятисотрублевую купюру, показывает. – Вот, «фиолет». А сейчас, если направо повернешь, там идет парень. Ваня Бровкин. Знаешь его? В конце улицы он с матерью живет. Вот ты его найми у себя поработать, снег скинуть, и заплати ему вот этот фиолет. Не понимаешь?

– Просто отдать, – предлагает Антиквар

– Не, так без толку. Надо, чтобы заработал. Пусть пацан у тебя эту пятихатку и заработает. Закис человек без работы, без денег. Надо помочь! Как бы между делом, предложи а? Взбодрить немного парня. Как?

Ермек протягивает купюру, Антиквар немного думает и отстраняет ее, но достает из козырька над лобовым стеклом свою купюру, показывает.

Ермек улыбается:

– А я всем говорил, что ты – человек! Спасибо. Я говорю, будь здоров, дружище! Спасибо.

Когда разошлись, Ермек двинулся дальш и произнес:

– Надо хоть имя узнать. Видимся по три раза на дню.

****

Дом Шмаковой. Иван сидит на крутой старой крыше, опасаясь упасть, лопатой скидывает снег. В доме Антиквар прислушивается к звукам с крыши, ходит по комнате, обставленной старой мебелью. Поправляет стоящий на тумбочке древний телевизор, накрывает его до половины экрана белой салфеткой. Качнул маятник на часах, которые недавно выкупил у матери Ивана. Достает из сумки и вешает в углу комнаты икону Богородицы. Перекрестился. Прошел на кухню, половину которой занимает русская печь. На столе, покрытым клеенчатой скатертью, стоит бутылка виски, отпивает из горла, садится за стол, листает какие-то документы.

Снега на крыше не осталось, Иван прыгает вниз, проваливается в снег, выбирается, отряхиваясь. Кричит: «Хозяин! Принимай работу! Эй! Хозяин, всё! (Никто не отзывается). Ну и ладно!»

Иван быстрым шагом идет к магазину.

В сельском магазине у прилавка жена Захара Наталья в синем фартуке. Иван набирает в пакет бутылку вина, коробку конфет, еще что-то.

– Джентельменский набор. Свататься что ли?

– Сигарет еще дай, – Иван берет сигареты, кладет на прилавок деньги.

– Тут не хватат.

– Что за цены у тебя конские?! Нету. Запиши за мной в долг.

– Ты к катеринепетровной дочке?

– Да! Да! Запишешь?

– Иди уже!

Иван выходит, Наталья смотрит в след, желая удачи.

****

Подходя к дому своей девушки Иван заметно волнуется. Он перекладывает в одну руку бутылку вина и продуктовый пакет, закуривает. Входит в калитку, направляется к двери, но жаль выбрасывать сигарету – останавливается. Заглядывает в окно. На улице уже темно, в доме горит свет, все видно. Элина и Саморядов. Их вид не вызывает сомнений. Иван медленно ставит пакет на землю, примеривается, как разбить бутылку, чтобы получилась «розочка» – нормальное такое оружие морду изуродовать навсегда. Потом Иван меняет решение, собирается уйти. И опять сомневается.

– Поворот сюжета, – ворчит он. – Кто там мной играется?

Находит монету, которую теперь носит с собой как талисман. Подбрасывает.

– Император, значит, в бой, – загадывает Иван.

Окно освещает часть дорожки. Монета лежит буквами вверх. Бой отменился.

В калитку входит отец Элины. Он видит Ивана, догадывается.

– Ты, понимаешь, Вань, какое дело….

– Не надо, Михал Михалыч. Не надо.

Иван ставит бутылку в пакет.

– Вань, но раньше, пока служил, ничего ж не было, – как бы оправдываясь, говорит Михалыч. – А тут уже чувство долга оно всё. И Юрий, он такой, м-м-м…

– Все правильно, – сказал Иван. – Вопрос закрыт, претензий нет. А рыба ищет, где лучше, так? Рыбку с аквариума в реку пускать не это – Иван вынул вино из пакета, посмотрел на горлышко. – Штопор нужен.

Иван уходит, у калитки оборачивается, через силу улыбается:

– Ни хрена я жертвенный! Даже штопора не ношу.

****

Опять пасмурный день. Серега Сойдет возле своих ворот сидит на новой, им смастеренной лавочке, состоящей из металлической основы и деревянных сиденья и спинки.

Подходит Ермек, жмет руку Сереге, присаживается рядом.

– Вот я думаю, – говорит Ермек. Есть Францевича часть двора. Явно немец, чистота. Порядок. У тебя всё разбросано в беспределе. Думаю, скажу: че как этот? Типа, возьмись за ум. А потом думаю такой – не, ничего не скажу.

– Так ведь сказал.

– Я сказал не то что хотел сказать, а сказал, что подумал.

– А ты всегда и всем говоришь, что подумаешь?

– Только друзьям. Путевая скамейка получилась.

– Талант не пропьешь.

– Я знаешь, где такую видел? Сашка Шмаков, помнишь? Приезжал на лето к бабушке. У нее точно такая же стояла.

– Вот туда ее и понесем.

– Это до Антиквара?! Ближний путь.

– Плотют.

– Тогда я ведущий, ты ведомый, – Ермек встает, берет лавочку спереди, Серега подхватывает сзади, понесли.

В это время Иван просыпается в своей комнате. На полу возле кровати стоит пустая бутылка из-под вина. Иван смотрит в окно на озерцо, где местами уже сошел лед.

А Серега и Ермек принесли лавочку в центр села, поставили под деревом. Серега зашел в магазин, сразу же вышел, неся в руках две бутылки пива. Уселись, отхлебывают. На улице прохладно, пиво холодное, но так хорошо этим ребятам! И не скажешь, что им – по сорок лет.

– Как в старые времена, – кряхтит Ермек.

– Были времена. Песни были.

– Фильмы.

– Да. И фильмы, – Серега вспоминает что-то, потом говорит Ермеку не своим голосом. – Ты представляешь, Эрвин! У них в России едят плов с майонезом. Плов! С майонезом!

– Де божет быть! Вот дерьмо! – гоблинским голосом отозвался Ермек. – С байянезом! Твою мать, опять эти русские.

Хохочут.

Иван выходит из дома, идет к озерцу.

А Ермек и Серега приносят скамейку к дому умершей бабки Шмковой, в котором теперь поселился таинственный Антиквар.

Ермек отворяет калитку из деревянных вертикальных реек, говорит с удивлением:

– У бабки была железная дверка. А такая была здесь давным-давно.

Ставят скамейку сбоку от тропинки ведущей в дом.

– Здесь вроде.

– Серега! Странно это, – Ермек осматривается. – А здесь все новое, но оно – старое. Углярку я лично разбирал, бабушке помогал. А тут углярка опять. Машина времени. Дверь, гляди! Дверь точно железная была.

– Деревянная тоже была.

– Была. Но сто лет назад. Синяя. Слушай, сарай такой же, – Ермек ощупывает угол сарая. – Точно сюда я лобешником…. Что к чему? Музей бабки Шмаковой?

На крыльцо выходит Анитиквар. Он всё так же одет в черно, те же темные очки.

– Вот, значит, сделал, – Серега показывает на скамейку. – Как договаривались.

Антиквар молча достает руку из кармана. Выщелкивает лезвие ножа. Серега и Ермек переглянулись. Антиквар садится на лавку и проводит по деревянному сидению ножом. Отпечатывается тонкая дуга.

Серега поджал губы, зачем корябать новую вещь?

– Мы там договаривались по оплате, – напоминает он Антиквару.

Антиквар вырезает еще одну линию на лавке. Рядом – следующую, под углом. Получается «СА».

– Где-то я уже это видел, – говорит Серега.

Ермек открывает дверь в сарай, на двери изнутри надпись «Цой Жив».

Ермек верещит, тычет пальцем в надпись. Серега радостно и ошалело разводит руки.

– Сашка? Санёк! Это ты что ли?! Бля-ааа!!! – орет Серега, сдергивает с Антиквара очки. Саня!!! Ермек! Это ж Сашка Шмаков!!!

– Узнали, наконец, – смеется Антиквар. То есть, Сашка Шмаков, друг детства, четверть века где-то пропадавший. – А ты мне, Ермечек, вчера и «земляк» и «братан». Думаю – узнает. Ничего подобного.

Ермек в один прыжок подскакивает к лавочке и обнимает Шмакова.

Потом обнимаются втроем, что-то друг другу кричат. Восторгом поскрипывает дверь сарая.

– Все так же сделал! Как тогда!! – кричит Ермек. – А я как увидел «Цой жив»! Заново написано, как тогда! Как в детстве.

– Твою мать! У меня память вроде на лица…

– Я месяц в Целинном! Никто не узнал!

– Как тебя узнаешь с бородой! Хипстер пропавший.

– А я искал в соцсетях!..

Курят сигарету «в цыганка», передавая по кругу, пока не упадет пепел. Пепел падает у Сереги, ему ставят щелбаны.

По окраине деревни мечется воздушный змей, подгоняемый ветром и детскими голосами. Иван сидит на берегу озера, по которому плавает дикая утка. В центре озера еще не растаял овал серого льда. Утка взлетает с воды, кружится на фоне знакомого облака с хвостиком. По берегу проходит конный отряд. Всадники в меховых шапках вооружены копьями, изогнутый лук на плече у каждого, колчаны со стрелами приторочены к седлам. Это передовой десяток, основной караван ползет вдалеке. От воинов отлучается конник, нескорой рысью подъезжает к Ивану.

– Добрый путь, Мезанмир, – здоровается Бровкин.

– Будет здесь мой приют, – говорит всадник. – Здесь найдем мы покой. Земля, простор, сочные травы. Свобода! – Мезанмир спрыгнул с коня, осмотрел озеро. – Но почему мне кажется временами, что это бегство? Слабость. Может, я придумал сам себе? Придумал оправдание. А надо было остаться, бороться. Тогда я вернусь. Но буду жалеть, ведь все что надо – было в руках. Под ногами.

– Брось монетку, – советует Иван.

– Жребий? Что ж… – всадник поправил седло, повернулся опять к Ивану. – Где-то у моста Чинвад Боги занимаются вселенскими делами. Но у одного из них все валится, негодно получается…. Тогда этот мыслящий наперед Бог и решил: я сейчас сочиню. И начал творить. Он отделил твердь от воды, воспламенил светила, вулканы. Перемешал моря, океаны. Слепил потешную живность. Пишет!.. Придумал героев, характеры их, населил им созданный мир. Радетель! Боги живут вечной заботой. Там Таргитай враждует с Осирисом, Вишну воюет с Иштар, а тот-то все пишет – я де творец. Другого он не умеет. Да и не хочет. Бегство ли это? Слабость?

Мезанмир вскочил на коня.

– Я думаю, – проговорил Иван. – Это не слабость.

Всадник тронул поводья.

– Жребий я все-таки брошу, – сказал Мезанмир. – Ты эту монету себе подберешь.

Дикая утка вернулась с небес и села на льдину. Лёд тонет в озерной воде, медленно идет ко дну.

****

Снег полностью сошел за несколько теплых дней. Появилась зелень. Набухли почки на деревьях. Иван с матерью за домом прибираются в огороде. Иван ковыряет почву лопатой под первую рассаду. Мать, конечно, руководит:

– Ты землицу взъерошивай, чтоб дышала…И комки разбивай…Вань! Может вам всё-таки помириться?

– Мы не ссорились.

– Женится надо, третий десяток идет. Да оставался бы, работа найдется, посевная сейчас.

Иван рычит и морщится. Мать испуганно:

– Ну коли тебе так надо куда-то ехать – то да.

Некоторое время работаю молча, ты бы женился.

– Может вишню скорчевать? – спрашивает Иван.

– Женился бы, детей родил, – невпопад отвечает мама. – А потом хоть на нефтяные прииски. А мы бы тут. Внуки…

– Не такая ты и старая для внуков.

– Вишня приживется еще. Надо бы смородину оббить, там есть жердочки.

Иван обошел дом, взял с крыльца ножовку, отпиливал ветки с березы. Тут же появилась мать с ведром в руке.

– А я нашла, кстати, диплом-то твой. С колледжа. Тыспрашивал. Там специальность – фермер и глава крестьянского хозяйства.

– Глава! Ты смотри! Ну и на кой он мне? Короче, я решил, что пока устроюсь в районе. На лето. Буду приезжать часто. Может, буду просто мотаться каждый день. А там видно будет. Так что за огород не колотись.

– А кем там в районе? – мать спрашивает осторожно, чтобы не спугнуть. Райцентр – не Север, все ж близко, кого тут?

– В охрану или на стройку. Какая разница. Принципиально – сменить дислокацию. А там видно будет. Вот щас прям и съезжу, жалом повожу. Дай там… сколь есть.

****

Автобусная остановка на выезде из деревни. Иван задумчиво идет и вдруг видит, что автобус уже отходит. Иван попытался было побежать, но поздно. В это время с трассы на проселочную дорогу съезжает грузовик. Иван раздумывает несколько секунд, машет водителю. Грузовик останавливается и после коротких переговоров Иван прыгает в кабину.

Иван вылез из грузовика в селе Первомайском, прошел немного. У дома знахарки Лилии Павловны Полина сгребает мусор граблями.

– Привет, – говорит Иван. – Ты не помнишь меня, наверное.

– Помню. Иван. Опять здесь?

– Ты не подумай, я в тот кон с товарищем приезжал, – мнется Иван, не знает о чем говорить. – Во-от. А сейчас-то по делам и иду, и вижу ты. Дай, типа, поздороваюсь.

– Здравствуй.

– Ну и вот, значит. А я так и не совсем это…Ты и остальные ваши люди в черном у этой бабки … или не бабки, ну кто?

– С какой целью интересуешься?

– Да так. А это, эта бабка-то она помогает? Лечит? Ты, например, как тут оказалась?

– Родители определили.

– Сдали, – заключает Иван. – Слышал я за такую тему.

– Правильно сделали, – кивает Полина.

– Так всё серьезно? А если ты, например, уйти захочешь?

– Пока нельзя, – Полина еще больше сгибается вдоль черенка граблей.

– А когда можно будет? Срок же есть какой-то? Когда-то и домой…

– Тебе чего надо?! Срок… всех всё устраивает. Домой… ждут меня.

– Так не бывает. Еслиф тебе надоело это дело, то значит ноги в руки и пока. Как держать-то? Поди, не скотина.

– Думаешь, не скотина? Ты знаешь меня?

– Я, мож, хотел узнать…

– Забудь.

Иван немного обижается:

– Что злая-то такая?!

Полина первый раз смотрит на Ивана глаза в глаза.

– Извини. Я… В общем, Лилия Пална исцеляет от… некоторых веществ. Для этого меня и других поселила пока у себя и уйти нельзя, потому что… нельзя. Забирать меня никто не торопится. Так что, если чего хочешь, поселяйся в наш веселый пансионат. Очень полезно о жизни подумать.

– Как можно думать взаперти?

– Даже если я захотела бы уйти, то чисто технически… ни денег, ни документов, не представляю в какую сторону. Но прикол в том, что идти некуда, и не тянет. Мне сейчас этот образ жизни зашел. Не нужно думать, прикидывать, бегать, искать. Всё есть, всё решено. А вернусь в город…. И даже если не опять,… а возможно опять. Тут воздух и вода без счетчика. Нет толпы, нет пробок. Странно, но прикольно.

– Деревня, – Иван будто оправдывается, что у них чистый воздух и вода.

– Вы не понимаете, как вам повезло, как хорошо это. И …

Полина вдруг склонила голову, забормотала, отошла спешно от Ивана. Из ворот выглядывало злое лицо женщины в черном платке.

Иван, уходя, произносит:

– Чары злой колдуньи, понятно же. Надо поцеловать, и всего делов.

****

В Целинном вечер. Над домами вьется дымок, сдобренный лаем собак, мычанием коров. Иван шел, здоровался с людьми, работавшими в огородах, с женщинами, носившими поперек улицы ведра воды.

На лавочке у своих ворот как-то неприкаянно сидит дед Женя. Иван присел на минутку рядом.

– Скоро надо огород садить, – сказал дед. – А я думаю: зачем? Чего мне с его? Вот, вишь, как на березе листочки будут с детский ноготок, пора картошку значит садить. Аня померла, дети разъехались. Редиску надо было уже посеять. Раньше хоть заходил председатель советоваться по севу, по уборке. А как стали поля в аренду скидывать так и …

– Брось, дед Жень. Нам повезло в такой деревне жить. Всё наладится, по – любому.

– Так-то оно так. А ты чего шлындаешь алырником? Когда уже поедешь за деньгой?

– Что вы меня все гоните? Я думаю, прикидываю.

– Чего думать-то? Делай как все нормальные люди. Всё уже придумано до тебя. У самого, у тебя у самого ничего не выйдет.

– Нды? А сам я ни чё не это? Мне оно надо на кого-то равняться? – Иван внимательно посмотрел на деда. – Блин! Ты специально! Вот ты хитрый, дед!

Иван встал и пошел домой, а через несколько шагов остановился. Достал монетку – она стала как будто новее, светлее. Подбросил с ногтя с лихой подкруткой, поймал.

Не разжимая кулак, обернулся:

– Дед Жень! Спасибо.

Иван идет дальше, улыбаясь, посматривая по сторонам. Возле магазина стоял автомобиль, в нем Саморядов разговаривал по телефону:

– Когда, говорю, люди будут? Техника! Мне техника нужна и люди. Где я людей найду?!! Здесь нет людей!! Местные, они нет! Не знаю, набирай хоть в Китае, хоть в Африке!

Услышав это, Иван зло прищурился, пошел дальше.

Двор Бровкиных. Иван заходит в калитку, вдруг останавливается. С березы, там, где он утром срезал ветки, капает сок. Иван поднес горсть, лизнул. Долго стоял Иван, набирая в руки березовый сок, думал. Сказал:

– Ну что это за картинка? Пошлый стандарт. А мы хотели выйти из матрицы стереотипов.

Сплюнул, достал сигареты.

– И не так я люблю березовый сок. Не в этом дело.

****

Ясный день. Захар строгает колья топором и ругает Ивана.

– Не, ну говорили про тебя, что непутёвый. Но ты ж дебил! Какая деревня!? Зачем? Все валят из этой дыры.

– Я не все. Пусть валят, – Иван говорит необычно твердо. – Все ж, млять, патриоты! Они родину любят. Но, сука, частично. Только там, где почище, получше, побогаче. А деревня – хер с ней. А я не свалю. И заниматься буду тем, что… нравится- не нравится, что хоть немного умеешь. Так что я решил. Не умею объяснить. Послушай песню «Черный обелиск» поет. Там причины, как бы, изложены.

– Тебе жить. И что дальше?

– Пойду до Сабирыча. За землю разговаривать.

– Он пошлет тебя. Выгонит с позором, – Захар откладывает топор. – Я тогда с тобой.

В правлении сельскохозяйственного кооператива «Целинный» за столом сидит пожилой председатель СПК – Сабир Сабирович. Он смуглый, носатый, с седыми волосами (в том числе и на носу), вертит короткими пальцами карандаш.

Захар сидит на краешке стула. Иван рядом, он настойчиво не первый раз объясняет:

– Сабир Сабирович! Это же наши с мамкой земельные паи. Мы своё забираем.

Председатель бросает на стол карандаш.

– Слушайте, молодежь! Вам это забава, но это – сельское хозяйство. Оно требует знаний и навыков. Ты заберешь участок. Еще кто-то. А что вы будете делать? Сами не знаете! Вот раньше здесь поднимали целину. Твой, Иван, дед, кстати. Распахали, энтузиазм, комсомол. А чем обернулось? Освободили суховеи, весь плодородный слой сдуло просто-напросто. Так и ты сейчас можешь навредить всем соседним землям. Так что я хоть и одобряю в принципе, но с точки зрения, если без принципа, думаю, нет.

– Сабир Сабирович. У меня диплом главы крестьянского хозяйства, я учился. Потом всю жизнь здесь чего-то видел, что-то знаю.

– Не, ну его право, – вклинивается Захар. – А ваши принципы мы безмерно уважаем. И принципиально, так сказать.

Председатель встает, начинает расхаживать по кабинету

– Я, конечно, только приветствую все устремления. Но! Есть и юридические тонкости, это всё достаточно сложно с точки зрения закона. А закон необходимо соблюдать, иначе мне тут по самые не хочу… – председатель тычет пальцем в висящий на стене плакат с изображением лося и надписью «Партия «Естественная Россия». – Притом и политический момент, власть имеет по этому поводу ряд указаний. Чтобы, в том числе, не допустить, и многое другое. И сейчас дробить земли СПК не могу. Не тот момент. Не время. Выборы? Выборы! И с меня спросят в том числе.

Председатель останавливается у плаката. К нему медленно подходит Захар.

– Мы, конечно, понимаем ваши принципиальные отношения, – Захар трогает пальцем лося на плакате. – С разными рогатыми животными.

Захар замолчал и многозначительно сложил руки на груди, дескать, понимайте, как хотите, в меру своей испорченности.

– Что вы понимаете? – помолчав, кряхтит Сабир Сабирович. – Они понимают. Допустим, я признаю аргументы убедительными, допустим я не против. Но! Выделение земельных паев не в моих полномочиях, а компетенция дольщиков.

– Список предоставите? – вкрадчиво говорит Захар.

Председатель находит на столе два листа бумаги, протягивает Захару, потом, спохватившись, отдает Бровкину.

– Надо уведомить каждого.

– Я знаю, – говорит Иван. – Читал закон. Еще объявление в районную газету.

– Ну, раз вы все знаете, – тянет председатель, глядя на Захара. – Общее собрание членов кооператива назначим. Вопрос поднимем, а там как голосование. Договаривайтесь, ходите, убеждайте.

Сабир Сабирович погружается в чтение документов, показывая, что прием окончен.

Захар и Иван выходят из кабинета.

– Как-то он странно себя ведет.

– Кто без греха? – говорит Захар, читая объявление на двери. – Без средств антивирусной защиты не входить. А у нас не было средств защиты.

– Было одно. – Иван показывает из-под воротника крестик на веревочке. – Надо теперь в район ехать, документы подавать на регистрацию хозяйства. Документы-то я сделал по интернетовской инструкции. Только надо госпошлину уплатить и счет в банке открыть. Дай денег. Несколько тыщ. С мамкиной получки отдам.

– С мамкиной! Эх, ты, фермер.

– Так она тоже будет участником. Ты чё?.. Знаешь она какая радая? Я не уезжаю! Ей теперь тока женить меня и полное счастье. Так дашь денег?

– С деньгами проще. Нету. Какое сегодня число? Пошли, может, успеем.

****

Иван и Захар подошли к забору, за которым раздавался визгливый собачий лай. На заборе видны отметины от когтей.

– Перепрыгивает и из ошейника выскакивает, – сказал Захар.

За калиткой виляет хвостом маленькая рыжая собачка, привязанная на короткой цепи. Захар гладит собаку, пододвигает ей миску с водой, приговаривая «Жучок, хороший Жучок». Иван остается во дворе, Захар входит в избу.

Стол, уставленный пустыми бутылками, объедками, придвинут вплотную у кровати, где в комке мятого белья сидит всклокоченная седая старуха с пьяными глазами. Захар отодвигает бутылки на край стола, достает из-под грязной клеенки мелкие купюры.

Старуха подняла бессмысленный взгляд.

– А, Захарка… Чё надо?

– Я, маманя, когда трезвый, пьяных не люблю. Так, что давайте без родственных чувств.

Захар пересчитал деньги и ушел. Вслед донеслось невнятное: «Сынок…».

Захар во дворе отвязал собаку.

– Пойдем, Жучок в гости. Тут ближайшее время не покормят, – сказал Ивану. – Опоздали. Денег уже нет.

– У кого бы занять? – проговорил Иван.

– Знаешь, что? Пойдем к Антиквару. У него, судя по всему, бабла не меряно. Знаешь, кто такой на самом деле? Сашка Шмаков. Каждое лето к бабушке приезжал. Я-то хорошо его помню. Он, прикинь, говорят, в доме шмаковском все в точности сделал как в своем детстве. Для этого и собирал по деревне антиквариат.

По дороге встретился захаровский Андрюшка, который увидев собаку принялся с ней играть, в итоге увязавшись за Иваном и Захаром

Шмаков стоял у дома и разговаривал по телефону. Он был по-прежнему в темных очках и черной одежде. Из-за забора его было видно только по плечи. Не отнимая трубку от уха, Шмаков здоровается за руку через ограду с Иваном и Захаром. Андрюшка с собакой рядом.

Шмаков в телефон:

– Да… всё… Машину продаю. Теперь не нужна… Сегодня начинаю…

– Когда он закончил разговор. Захар и Иван ему объясняли ситуацию, а Шмаков их будто не слушал. Когда Захар закончил говорить, Шмаков впервые снял очки.

– Занять денег? – уточнил Антиквар.

Неожиданно влез Андрюшка:

– А у меня тоже будет такой же телефон. Скоро.

Захар кривится.

А Шмаков вынул из смартфона сим-карту, сам аппарат протянул мальчишке.

– Подарок. Владей.

– Ты что, Сань! – опешил Захар. – Шибко дорого подарок такой

Теперь скривился Шмаков.

– А нам, значит, не поможешь, – сделал вывод Иван.

– Ну, почему? Только сначала вы мне. Поможете.

Шмаков подал Ивану через забор ящик с инструментами. Сам вышел из калитки. У Ивана челюсть так и отпала. Оказалось, что Антиквар одет в рясу священника

– Рты-то закройте… Пойдем, – сказал Шмаков и пошел по дороге.

Иван, Захар, Андрюшка с собакой двинулись за ним.

Они поднимаются в горку в направлении заколоченной церкви. Подходят к дверям храма. Шмаков достает ключ, отпирает замок, а Иван с Захаром в это время отдирают доски от окон.

В помещении храма Шмаков идет к алтарю, при этом с каждым шагом в церкви становится светлее от открываемых снаружи окон. Новому священнику села Целинного чудится запах ладана, слышаться голоса поющие в церковном хоре.

****

Иван вышел из казенного дома, пошел по чистой улице крупного села – районного центра. В руке его папка с документами. Вид – деловой, серьезный. И, наверное, такой статус его тяготит, он заходит в магазин, где взял со стеллажа бутылку пива и встал в очередь на кассу.

Впереди – старушка с маленькой девочкой.

К кассе подходит короткостриженый тип, в спортивном костюме. Лезет без очереди со словами: «Подожжи, бабка, мне сигарет купить, бежать надо».

Иван крикнул:

– Слышь, спринтер! В очередь вставай!

Тип сказал что-то угрожающее и ушел в конец очереди.

Продавщица по кассе отбивает мороженное, оно выходит дороже, чем рассчитывала старушка, у нее не хватает денег. Она пытается сначала отказаться от мороженного, но внучка хнычет. Тогда бабушка откладывает хлеб, потом пакет с гречкой. Продавщица нетерпеливо хамит.

Иван предлагает:

– Да давайте я добавлю. Сколько там надо? Держи.

– Ой, нашелся добренький, – необъяснимо разозлилась кассирша. – Эти ходят без денег, за них плати еще. Добрые все. И без маски! В следующий раз не обслужу.

Иван забирает пиво и сдачу. Следующий в очереди – мужчина в галстуке. Он говорит продавщице, показывая развернутое удостоверение: «Роспотребнадзор, инспектор Юрин. У меня появились некоторые вопросы»

Иван выходя из магазина:

– Люблю справедливость!

Аллея с лавочками. Возле одной из них стоит довольный Иван пьет пиво, курит. К нему подходят двое полицейских в форме.

– Распиваете? – глупо спросил один патрульный с рыжими волосками из-под кепки.

– Да нет. Это – пиво, – безмятежно ответил Иван.

– Пиво распивать в общественном месте запрещено, – сказал второй патрульный.

– Да ладно! – засмеялся Иван. – Пиво, оно и есть пиво. Вам не надоело все запрещать. А, парни? Не, ну если нельзя я выброшу, – Бровкин тянется к урне, но видит вдалеке гопника из магазина в окружении таких же ребят, которые внимательно смотрят на Ивана. – А и не выброшу! По какому праву? Кто это тут всё время что-то запрещает!?

– Тогда проедем в отдел…

– Да с удовольствием! Я вам всё скажу!

Ивана садят в УАЗик, но арестант успевает сделать оскорбительный жест в сторону поджидавших его негостеприимных местных жителей.

****

В типичном отделении полиции у Бровкина берут отпечатки пальцев.

Иван пытается убедить сотрудников в своей лояльности:

– Ребят, это недоразумение. Я же трезвый. Никого, ничего.

– Как фамилия? – спросил дежурный, склонившийся над журналом.

– Ну, ничего же не сделал…

– Фамилия, говорю, как?!

– Чиполино.

– В камеру!

В камере Иван долго присматривается к соседу, в оцепенении сидящему на прибитой к стене скамье. У того на руке татуировка, похожая на ту, которую Бровкин видел у Полины.

Иван садится на корточки возле сокамерника, трепет его по плечу. Тот поднимает голову, это тот самый пациент, которого парализованного привозили к знахарке Лилии Павловне.

– Здорово! – говорит Иван, принюхивается. – А ты зачем опять нажрался, придурок? Помнишь как скрючило?

– Кого? – тот отодвигается.

– Да три недели назад привозили тебя в Первомайку. К тетке, которая от пьянства кодирует. Еле откачали.

– А, это, – сокамерник хихикнул. – Это был маленький спектакль.

– В смысле?

– Институт культуры. Я – актер. Это теперь такой. А мог бы! Меня приглашали….

– Это да! Ты про экстрасенсиху.

Сосед растирая лицо:

– Розыгрыш. Игра. Лилька, она не экстрасенс никакой. Я ее давно знаю. Хотя многие и бухать завязывают и грыжи проходят, еще там чего. Самовнушение. А я так, помогаю за недорого.

– А эти, которые там живут у нее.

– Тетки в черных платках? Это крепостные. Лилька им по мозгам нормально проехала. Но думаю, некоторые не верят, а все равно жопу ей лижут. Тут и угол, и хавка. Работай и слушайся. Кому-то идти некуда, – сосед встал. – А я хорошо сыграл? Ты поверил? Я могу свадьбы вести, ты если что звони.

В дежурной части получили информацию по отпечаткам пальцев Бровкина. В это время закончилось совещание в полиции общественной безопасности, участковые расходились, чтобы разъехаться по деревням, где предстоит им продолжать борьбу с преступностью, в которой преобладают самогонщики, контрабандисты и любители домашнего насилия обоих полов.

Одного из участковых – пожилого грузного дядьку с пышными усами – позвали из дежурки.

– Петрович! Бровкин Иван Сергеевич с Целинного твой клиент? Земля твоя.

– Бровкиных, знаю. – сказал Петрович. – А что он натворил?

– Да пиво пил на улице. А потом хамить начал. Выёживаться. Вон в камере сидит.

– Трезвый? Ты бы отпустил его. Знаю я его, нормальный парень. Мать его знаю.

– А что он тебе? Следак сказал, по первой возможности триста девятнадцатую лепить. А тут все признаки.

– Он дембельнулся недавно.

– Надо было сразу сказать, – видно, что дежурный засомневался.

Тогда Петрович, понизив голос, доверительно сказал:

– Батя этого кренделя известный был тип, с Али Османовичем тёрся. Так что с учетом этого папаши и связей лучше отпустить. Я его довезу и матери сдам. А по пути воспитательную беседу проведу.

– Добрый ты. Как к своему.

Участковый тихо:

– Могло бы быть и так.

В камере возбужденный Иван мечется из угла в угол.

– Так это всё разводка?! И уйти оттуда можно без проблем? Слушай, ты можешь со мной съездить, там расскажешь.

Сосед отказывается:

– Ты пойми, это же моя копейка какая-никакая. Нет. Я – артист.

– Ты – еблочёс…. Давай на телефон,… блин, телефон забрали. Мне там одного человека надо забрать. Она боится уйти.

– Это без меня, извини. Так ты закодируйся, метку на руку получи, а потом выпей перед своим человеком. Девка, да? Лилька любит, чтоб ей молодые телки прислуживали.

– Чтоб закодироваться, надо денег, а ей не до хрена ли? Там один дом – замок!

Открылись двери камеры, голос: «Чиполино, на выход!».

Через некоторое время, в центре Целинного Иван вылезает с заднего сиденья УАЗика, за рулем которого сидит участковый Петрович.

– Документы свои не забыл?

– Спасибо, Петр Петрович! – Иван тянется за бумагами.

Мимо едет автомобиль Саморядова, где на пассажирском сиденье сидит Элина. Иван хватает с сиденья полицейскую фуражку, одевает и отдает честь проезжающим.

Элина крутит пальцем у виска. Иван смеется, когда Саморядов проехал.

– Извините, Петр Петрович.

– Матери привет передавай. – Участковый тяжело рубанул рычаг скоростей. – Такой же говормот, как папаша.

А у Бровкиных в это время сидел Шмаков в облачении священнослужителя. Ему было жарко, он постоянно почесывался под рясой. Хозяйка же, как специально, усиленно накачивала его горячим чаем.

– То есть, из этих счет-фактур, – Шмаков трясет платежными документами. – Оплата стройматериалов Сергеем Бровкиным проведена.

– Даже в эти дела не вникала, – Бровкина закрывает и открывает сахарницу. – Я знаю, что он перечислял в церковь, но сколько?

– Эквивалент суммы на сегодняшний день можно вычислить, применяя индекс-дефлятор.

– Да. Индекс. Я понимаю. Но ведь муж мне про эти дела не особо говорил-то.

– Договором пожертвования были определены цели, на которые….

– Да ведь нет у нас ничего! Сергей жертвовал, а мы с Ваней не при чем!

– Что вы нервничаете?

– Дом! Дом отсудите? На улицу нас?! Если Сергей что и должен был, то с него уже не спросишь!

– Нет! – Шмаков стукнул ладонью по столу. – Это мы вам должны.

– Как это?

– Лишние вопросы! Я вам, так-то, деньги предлагаю. Церковь предлагает.

– Церковь предлагает? – не верит Бровкина. – Наша русская церковь? Та, православная Всея Руси?

Тут заходит Иван.

– Бонжорно, падре Алехандро, – здоровается он. – Неожиданно.

– Вань, тут каки-то деньги, – говорит Бровкина.

– Давайте все сначала, – предлагает Шмаков.

****

На следующий день к самому богатому дому в селе Первомайском подъехал грузовик с будкой. За рулем Иван, рядом – Захар.

Зашли во двор, где расположились на лавочках люди в ожидании своей очереди к Лилии Павловне.

Иван увидел в глубине двора Полину. Подходят к ней

– Полин, привет, – здоровается Иван. – Времени мало. Поэтому, смотри этюд.

Захар демонстрирует татуировку на руке, ниточку вокруг на запястье. Театральным жестом достает из внутреннего кармана чекушку, отхлебывает. Кланяется.

– Понимаешь? – говорит Бровкин. – Все разводка. Обман. Все инвалиды, которых тут типа вылечили –подставные. Вон смотри пьет и ничего, не ослеп.

– И что? – без выражения отвечает Полина.

– Ты можешь запросто уйти отсюда. Ничего не будет!

– Я говорила, мне некуда идти.

– Мы поедем к нам, в соседнюю деревню. Ты… мы тебе нормально. Главное отсюда спрыгнуть. Там жилье тебе на первое время… сдадим в аренду.

– Где? Что? Да ты не знаешь меня совсем!

– Делать будешь то же самое. Дом, уборка. Огород. По трудовому договору. Я тебе платить буду. Не понравится – в любой момент. А что ты теряешь?

Тут Захар решительно берет Полину за руку и ведет к воротам. Она не сопротивляется.

У ворот встал охранник.

– Куда?!

– Какие-то проблемы? – прищурился Захар

– Она, – охранник кивает на Полину.

– Ее переводят в терапию. Теперь я ее лечащий врач.

Некоторое время смотрят друг на друга в упор. Иван стоит рядом с Захаром. Полина пассивна и покорна.

– А это не ты на день морфлота чуть мента не утопил? – вдруг спрашивает Захар. – Пару лет назад.

– Мгм, – мычит охранник.

– Я стоял на берегу с флагом.

– В этом году, – охранник освободил дорогу. – На том же месте?

– А як же ж?

Иван, Полина и Захар забираются в кабину грузовика.

Не доезжая до Целинного грузовик останавливается на дороге возле лесополосы. Выходят. Захар убегает в кусты.

Полина с некоторым волнением говорит.

– Вот бред? Глупость! Куда? А Лилия Пална! Я и вещи не взяла.

– Съезди, заберем, – отвечает Иван. – Всё в прошлом. Я хотел сказать, теперь всё в будущем.

– У меня даже документов нет.

Иван улыбается:

– Это Сибирь, дорогая. Здесь у многих документов нет. Был бы человек хороший.

Захар возвращается, допивает на ходу чекушку.

– Вот теперь бросил. Без кодировок, – он выбрасывает бутылку. – Сам бросил! Ёп! – поднимает пустую тару. – Чего мусорю на своей земле? Вон уже Целинный за поворотом.

Иван и Полина заходят домой к Бровкиным. Их встречает мать Ивана

– Мам! Вот нашел квартиранта! – Иван подмигивает матери. – Ну ты говорила, что надо комнату сдать. Вот, знакомьтесь. Это Полина. Пойдем, я покажу. Здесь будешь жить пока. Я пойду у Натальи возьму шмоток, она была когда-то твоего сложения. Вроде бы. Надо еще машину Ермеку отогнать.

Мать, улыбаясь Полине:

– Иди, чайник ставь, я в комнате приберусь.

Захар и Иван идут по улице. Вечер.

– Не знаю, Ваньк. Оно, конечно, тебе виднее, но ты ее видел два раза и в дом. К тому же наркоманка.

– Что сразу наркоманка? Шанс человеку. Я верю.

– Хочешь ее? У меня была похожая. Две! Тоже под таблетками. Такие вещи вытворяли! Две сразу! Поясняю, еслиф кто не понял.

– Я заметил, что чем старше мужик, тем больше у него в биографии сексуальных подвигов добавляется.

– Я этих наркоманов как-то не понимаю, – сменил тему Захар. – То ли дело мы, алкаши. Наркоты – странные. А те кто торгует этой херней я бы так брал и…

Захар резко остановился. В это время они подходили к дому матери Захара. С внешней стороны забора на цепи висит рыжее тельце собачки. Захар подбегает, трогает. Собака мертва. Забор исцарапан. Собачка билась, карябала доски. Наверно, долго это было.

– Как же так? – Захар поник моментально. – Жучок… повесился…

От дома, расположенного напротив, подходит краснолицый мужик. Сам пузатый, не маленький, а фамилия его (Иван вспомнил) Зайцев.

– Издох? К тому и шло, – говорит Зайцев довольно. – Он ведь перепрыгивает и из ошейника выскальзыват…

Захар расстегивает ошейник, чуть не плача.

– И насается! Гаденыш! – продолжает Зайцев. – К мине заскочил и грядку снес. Рассаду потоптал.

Захар прижимает тело собаки к груди, смотрит на Ивана, на краснолицего. Глаза влажные. Укрывает трупик Жучка курткой, поворачивается и медленно уходит.

– А в этот раз перепрыгнул, смотрю, – краснолицый не затыкается на свою беду. – Бьется гад в ошейнике. Вон забор попортил.

– А ты смотришь, – хрипло говорит Иван. – Рассаду потоптал, да?

Иван с разворота бьет мужика по лицу, тот падает. Иван несколько раз пинает лежачего. Зайцев стонет, лежа красной мордой в грязи. Иван поворачивается, идет вслед за Захаром.

****

Ветхое здание постройки 60-х годов с надписью «КЛУ..» на крыше. На двери объявление, что сегодня состоится общее собрание членов СПК «Целинный».

У клуба стоят Иван, Серега Сойдет и Захар с женой.

Иван нервничает:

– Я с народом говорил, но чую: прокатят. Говорят: «Кого ты там придумал! Не как все!». Франсыч закусился. Кравченко вообще ржет, говорит: «ты такой же фермер как я гинеколог. Я могу, грит, конечно, посмотреть, но не профессионально. Так и ты – есть огород, вот и копайся». Особенно мужики, кстати, против. Бабы как-то не так.

– И что тогда? – спрашивает Наталья.

– Деваться некуда, фермерское хозяйство я уже зарегистрировал. Уже и денег мал-мал нашел. Не выделят землю, значит буду кроликов разводить. Что за люди у нас такие? Вот сейчас по любому все против.

Иван прикурил новую сигарету от старой.

Люди проходят в клуб. Кто-то здоровается, кто-то проходит мимо. Узколобый с Забегаловки – пожал руки Ивану с друзьями, пряча глаза.

Серега Сойдет хлопнул Ивана по плечу и сказал:

– Я, наверное, придумал. Пока я не вернусь, не голосуйте. Тяните время! Захар! На тебя надёжа, скажи там речь на полчасика о вреде пьянства. Время тяните!

Люди сидят в зале клуба, ожидая начала собрания. В первом ряду супруги Кравченки, оба полные, щекастые. В глубине зала лениво развалились близнецы Гавриловы – первый и второй.

На сцене стол, за которым сидит председатель Сабир Сабирович, он посматривает на часы. Сбоку стола монументальная дама – секретарь.

Узколобый мужик, явно страдающий с похмелья, ворчит: «Ну, сколько уже можно?!»

Присутствующие переговариваются, тычут пальцами в телефоны.

В третьем ряду с краю сидит сосредоточенный Иван. Сзади него Захар с Натальей. Захар ободряюще трепет Ивана по плечу, шепчет:

– Это мы играем старый фильм про колхоз. А в том кино добро побеждает.

– В советском кино меня б признали кулаком и расстреляли, – мрачно шутит Бровкин.

Наконец, заходят Саморядов, Катерина Петровна, мужчина в костюме с галстуком, представляющий районную администрацию. Саморядов остался стоять у двери с видом страшно занятого человека, а Катерина Петровна и районный чиновник сели к столу на сцене. Председатель встал, жестами попросил тишины.

– Начнем, пожалуй, – говорит Сабир Сабирович. – Как явка? Мгм. Начнем. На собрании присутствуют 60 дольщиков, кворум имеется, собрание правомочно. Э-э. Значит так. Мы собрали вас, чтобы решить некоторые вопросы. Собрали, в принципе, чтобы, пока у нас мужики по вахтам, по заработкам не разъехались, чтобы, значит, не было потом недоумений. Ну первым вопросом хотелось бы обсудить, – краем глаза заглядывает в бумажку. – Продление договора аренды земель сельскохозяйственного назначения с присутствующим здесь господином Юрий Юревичем Саморядовым…

Кравченко-жена утвердительно кивает. Кравченко-муж машет тыльной стороной ладони, мол, пусть забирает.

Первый Гаврилов шепчет брату:

– А этот Саморядов, родственник того Саморядова?

Второй Гаврилов отвечает:

– Однозначно. Уж какого-нибудь ТОГО Саморядова родственник. Не детдомовский же он! Харя смазливая.

– Договор, так договор, – кричит узколобый. – Чего городить? Ты начальник, ты и подписывай!

– По уставу требуется одобрение общего собрания, – говорит председатель. – Значит, возражений нет? Единогласно, – командует секретарше. – В протокол.

Саморядов выходит из клуба, разговаривая по телефону.

– Второй вопрос, – объявляет председатель. – Бровкин Иван хочет выйти из кооператива. Имеет доверенность от матери на распоряжение паем.

Кравченко-муж повторят свой жест, мол, пусть проваливает.

В зале голоса: «Ну и ладно. Всего-то! Прям, событие года!»

Кое-кто встает и собирается уходить.

– Выходит с изъятием земельного пая, – продолжает Сабир Сабирович. – Дело в том, что Иван теперь глава крестьянского хозяйства, значит, фермер. Документы я проверил. Всё правильно. То есть общая площадь земель СПК становится меньше и соответственно арендные платежи вам… каждому дольщику, значит, меньше будут.

Раздались голоса: «Что еще за новость?!», «Прилетела подляна. Откель не ждали». Иван встал насупленный, оглядел присутствующих, хотел было, что-то сказать, но промолчал, сел.

Кравченко-муж, вставая, заявил:

– Да какой с него фермер?! Даже если может Бровкин взялся за ум, то как он буде, это самое, пахать и сеять? Техники у него нет. Будет просить в кооперативе. А удобрения? Они денег стоят. Я думаю, что он проваландается этот год, а потом придет и еще просить будет, что б все вернули, как было.

Голос из зала: «Ничего не получится».

Захар вступается:

– Получится, не получится, а попробовать каждый должен мочь!

Кравченко – жена:

– Нечего и пробовать. Щас все будем пробовать что-то. Никто же не пробует!

Первый Гаврилов спрашивает брата:

– А почему никто ничего не пробует?

– Э-э, тут глубокая психологическая причина: ссат.

Узколобый кричит председателю:

– Все понятно! Ты это, Сабир Сабирыч, запрещай ему!

– Запретить ему выйти никто не может, – говорит председатель. – Его право. Состоять в кооперативе дело добровольное. Вопрос только в согласовании земли, которую дольщик, в данном случае Бровкин Иван, выделяет из общей долевой собственности.

– Как не можешь запретить? – разочаровался узколобый. – Начальник же!

Слово взял районный чиновник

– Я поясню. Если общее собрание согласно с выделение предложенного участка, то тема считается исчерпанной. В случае несогласия общего собрания, действующим законодательством прописан определенный алгоритм. То есть согласительные процедуры, межевание, вплоть до судебного разбирательства. Всё это может занять даже несколько лет, на протяжении которых земли СПК будут в полном объеме использоваться по назначению, соответственно, арендные платежи будут выплачиваться дольщикам в полном объеме. А там, возможно, что и, так сказать, фермер передумает. Он же у вас, как я понимаю не совсем…

– Нормальный он у нас, – неожиданно заступается Кравченко.

А жена его другого мнения:

– Голосуем, чтобы Бровкину отказать. А если чего не нравится, то, пожалуйста, в судебном порядке. Так?

– Ставим на голосование? – говорит председатель.

Тут раздается крик: «Подождите!!!»

В клубе появляется Серега. Поднимает скрещенные руки: Стоп!

– Слово прошу! – говорит Серега.

– Да кому нужно твое слово?! – кричат с места.

– Не мое, – Серега сунулся за дверь, тут же вернулся. Он заводит, придерживая, старика в пальто.

В зале: «Это Матвей Кузьмич, что ли? Он живой еще?».

Председатель удивленно:

– Матвей Кузмич, тоже дольщик, но… Хотя какое «но»? Пожалуйста

Матвей Кузьмич подходит к сцене, опираясь на Серегу. Старик обводит взглядом присутствующих, сбрасывает с плеч пальто.

Старый пиджак.

Звезда героя СССР

На другой стороне пиджака – Орден Славы.

Лицо деда с очень светлыми глазами.

Другие ордена и медали.

Гробовое молчание в зале.

Серега нашептывает деду что-то на ухо, показывает на Ивана.

Матвей Кузьмич тихо говорит, обращаясь к Бровкину:

– Спасибо тебе, сынок… Спасибо, – с трудом нагибается отрывает от штанины комок грязи, выпрямляется растирает в ладони, медленно высыпает. – О! Своя земля и в горсти мила…. Слыхали? Нет…. Человек к труду потянулся, а вы? Мой дед… чуть ли не босиком в Сибирь пришел… здесь земли вдоволь, хлеб рОстить. Тятька мой … партизанил против колчАков … штоб земля каждому, штоб трудились хлеборобы… А это зачем? – он брякнул орденами. – За то же… за землю.

В зале переглядываются. Узколобый спазматически дергает кадыком. Даже Кравченко- жена прониклась уважением к ветерану.

– А сейчас? – продолжает старик. – Разучились хлеб рОстить. И ведь всё есть… техника, наука. А кто пашет? Непонятно кто! Надо учиться заново землю любить… земля без хозяина – круглая сирота. Так и пущай парень… давайте по-людски.

Матвей Кузьмич закашлялся Серега помог ему сесть в первый ряд.

В зале: «Вот так! Сказанул. Ты не поверишь, на секунду стало даже стыдно как-то!».

– Еще есть желающие выступить? – после паузы спросил председатель. – Может сам, Иван?

Иван вставая:

– Что сказать? Я, как бы, мало что умею. Знаю еще меньше. Но желание есть! И вот… как бы.

– Тогда ставим на голосование.

И могло бы все пройти благополучно, но вмешалась районная власть. Чиновник громко и веско заявил: «И все же не забывайте, что аренда будет меньше! Ущерб семейному бюджету».

Упоминание о личном доходе, конечно, перевешивает все иное.

Сабир Сабирович, кажется, устал.

– Кто за то чтобы согласится с выделением земельного участка Бровкину Ивану Сергеевичу площадью пропорциональной доле в праве общей собственности, расположенного, ну сами поняли где расположенному, прошу поднять руки. Раз, два… десять, одиннадцать, двадцать восемь, всё. Для принятия решения требуется тридцать один голос, так что, видимо, в согласовании расположения земельного участка, стало быть, отказано.

Иван усмехается. Захар беззвучно матерится. Огорченная Наталья.

Довольные лица Катерины Петровны и районного чиновника.

– Стой! Стой! – заорал узколобый с Забегаловки. – Подожжи-ка. Одного голоса не хватат? Это что получается, что можно реально решать. Прям решать и голосовать, что ли?! По правде! Так я, это, тоже!

– Чего тоже?

– Ну того тоже, чтобы… Короче, выделить Ваньке земли сколь положено! Я за! – вытянул руку как только смог.

Кравченко-муж поднимает руку:

– Я тоже за! – жена хватает его за рукав, он выдергивает. – Пусть Иван попробует! В самом деле, каждый имеет право попробовать! Я вон в его возрасте хотел учиться поступать, а тоже все: «Куда ты лезешь?! Да не получится!» И чего теперь? Так что я за! Но смотри Иван, чтобы через пару лет самым крутым хозяином стал! А, народ? – оглядывается на зал. – Может мы еще гордиться будем таким фермером?

Стали подниматься другие руки.

Узколобый с радостным удивлением говорит:

– Вишь как оно!. Можно решать… По правде. Самим.

Председатель пересчитывает:

– Тридцать девять.. сорок два голоса. Всё! Поздравляю, Иван! А теперь пошел вон отсюда. Ты больше не член кооператива. У фермера, наверное, своих дел по горло.

Иван ухолит из зала под аплодисменты.

– У нас еще один вопрос есть, говорит Сабир Сабирович. – Буквально на несколько минут. Глава села, Катерина Петровна.

– Чтобы не проводить сельский сход, – начинает Катерина Петровна. – Такое небольшое, можно сказать предложение. Пожелание. Настойчивое пожелание. В этом году планируется ремонт здания школы. Органы местного самоуправления изыскали сто тридцать миллионов рублей, но этого будет недостаточно. В связи с этим мы предлагаем коллективу СПК и жителям Целинного внести посильную лепту.

– Да за сто лямов мы ее и сами отремонтируем! – крикнул один из братьев Гавриловых.

– Можно? – опять взял слово районный чиновник. – Ремонтировать школы силами жителей запрещено действующим законодательством. На этот счет прописана процедура, которая заключается в том, что в обязательном порядке должен быть проведен тендер. То есть подрядная организация должна соответствовать установленным конкурной документации требованиям, и предложить наилучшие условия исполнения контракта. Таким образом, с данной подрядной организацией и должен быть заключен соответствующий договор, финансируемый из соответствующего бюджета. В данном случае на ремонт здания средней общеобразовательной школы в поселке Целинный. Таков закон.

Встает узколобый.

– Я это… так понимаю, что это вот местное самоуправление это же мы поставили? Мы… Это наше управление. И бюджет это наш, деньги то есть… Мы то ись работаем, то ись налоги-уеги…х-х изините. То ись, это как бы мы денюжку даем на ремонт. Правильно? Зачем еще мы будем собирать? Так это значит, вот мы накопили, значит, это Катерина Петровна ты давай укладывайся А еслиф не хватат, то ты изыщи… Перехвати где-нибудь. Вот так вота! А то, еслиф не смогаешь, так и скажи прямо. Мы другого кого выберем.

В зале поддержали. Узколобый сел, пробормотал:

– По правде. Че мы раньше сами не решали? А мы можем, – удивился сам себе. – О как!

Сабир Сабирович наклонился к чиновнику:

– Так можно? Самим решать?

– Изменения в закон вступают в силу с первого июля. Так что формально, – чиновник состроил брезгливую гримасу. – Формально могут люди с улицы решать. Еще два месяца имеют право.

Дед Женя сидит на своей лавочке, чертит костыльком на песке. Иван прошел было мимо, но остановился. Какая-то мысль его посетила.

Иван, присаживаясь рядом, говорит:

– Дед Жень, как дела? Такое дело… я же теперь глава крестьянского хозяйства. Землю сейчас выбил. Так вот. Я б тебе может… а не хотели бы вы поработать, поделиться опытом агрономическим и так далее. Я как бы не очень эту тему волоку и мне нужен позарез специалист. Хороший специалист. Как вы. Такое предложение.

– Хм, – дед Женя положил бадожок на колени. – Надо обдумывать и прикидывать.

– Золотых гор не обещаю. Пока. Но с развитием хозяйства будут премии. Больничный оплачивается.

– Чего!! Кому еще тут больничный! Мы еще посмотрим кому тут больничный.

– Тогда в понедельник жду вас в офисе. Дома у меня. Часам к восьми.

– К семи! Неча спать. Весенний день год кормит.

– К семи, – согласился Иван.

Перед домом Бровкиных Ивана встречает Полина.

– Всё нормально. Проголосовали, землю выделили, – сообщает Иван.

Полина вешается ему на шею, болтает ногами.

– А мы сейчас редиску посадили в огороде, – говорит она. – Фотки твои детские смотрели. А еще тебя какой-то дядечка дожидается.

Участковый Петрович подходит с огорченным видом. (Он одет в штатское)

– Иван, Иван. Предупреждал я тебя. Зайцев заявление подал. Телесные повреждения в виде сломанной челюсти и двух ребер. Статья. Так что, поехали. Мать твою жаль. Доводите девку, что ты, что отец твой… Серый тоже был… тот еще.

– Поехали, – Иван отстраняется от Полины. Девушка растеряна и огорчена.

****

Вечер, над озером красивый закат, за которым наблюдают Иван и Полина. Они стоят у калитки.

– Пока на подписке. До суда, – сказал Иван.

– А потом?

– Если повезет – дадут условно. Не повезет – сяду, значит. Вот жизнь обернулась, сука! Жизнь пройти, не поле перейти, как дед Женя говорит.

– Смотря какое поле. Почему всегда так, почему?! – у Полины проступили на щеках мелкие слезинки. – Только начинает немного, только вдохнешь и опять по голове! На дно! Это я! Это мне наказание! Не заслужила я нормальной жизни. Размечталась дура. Небо с воздухом, трава! Щас! Так просто все сначала? Не-ет. Ничего не выйдет. Пей до дна.

– Что ты все «дно» да «дно», – Иван гладит девушку по голове. – Никакого дна. И никто тебя не гонит. Нет! Никто тебя не отпускает! Будешь жить. А я … ну отсижу пару лет. Год отслужил, два отсижу. Нормальная биография для мужика. А ты ждать меня будешь. Или не будешь?

– Буду, – всхлипнула Полина. – Мне мало лет, но уже не первый раз и не второй, как только налаживается. Бывает едешь в машине и радио переключаешь и так раз! На одном канале хорошая песня – и кончается. На втором – тоже обрывок, на третьем… Крутишь, крутишь, а не одной песни не поймаешь. Будто ускользает. Обидно.

– Я не люблю радио. А за рулем сам пою. Хошь, спою?

Серега Сойдет ведет под уздцы лошадь, впряженную в телегу. Подходит к Ивану и Полине.

– Привет, – говорит Серега. – Это Иван. Это – Хилари. Знакомьтесь. Пусть у тебя пока поживет. Временно. Скотина работящая, пригодится. Я всё равно на вахту уезжаю. А тут у меня, – показывает на телегу. – Самоделашные приблуды. Для фермера сойдет. Плуг, копалка. Если вскопать понадобится.

– Спасибо, Серег, но по ходу пока не понадобится.

– Коняга в хозяйстве, – Серега не слушает Бровкина. – Первый помощник. Что там тракторам-комбайнам? Лет сто. А до этого как-то люди кормились. Так что бери. Очень меня выручишь, если присмотришь. Да застаиваться ей не давай, заставляй работать.

– Серег, я же…

– Всё! Решили. И не базарь! – Сойдет собирается уходить. – Кстати, Зайцев-то заяву забрал. Вы что не знаете? Все уже знают.

Иван и Полина в один голос:

– Как!!!

Ну как…

Красномордый Зайцев со сломанной челюстью, распухшим от побоев лицом. Напротив каменное лицо Сереги:

– Ты бы не дурил, красавчик…тебе здесь жить.

Мать Ивана у Зайцева:

– Прости его, я всё, что хочешь. Денег, правда, нет. Но будут. Даже и есть… Нельзя ему в тюрьму…

Ермек скалится:

– Видишь чё? – показывает Зайцеву пакет. – Трава. Очень запрещенная трава. А ведь еслиф ее у тебя в сарае найдут, очень будет неприятное разбирательство.

Михал Михалыч у Зайцева:

– Жена моя – глава администрации. Что ты хочешь? Можешь хоть гараж построить. Хочешь вон усадьбу расширяй. Я к Ваньке прикипел за эти годы, он кутеляпый, но нормальный.

Наталья убеждает краснолицего:

– Это из-за собачки всё. Погибла собачонка – у ребят шок случился. Зла-то никакого. А у парня только жизнь пошла. Работа придумалась, девчонка появилась

Катерина Петровна:

– Зайцев! У меня с осени будет зять – Саморядов. Ты понимаешь, что надо с нами дружить. И я в район сообщила, что у нас фермерское хозяйство открылось, что администрация оказывает помощь. А сейчас окажется наш фермер уголовник? Это совсем не надо.

Захар, угрожающе:

– Смотри. Тебе жить…

Иван, Полина и Серега у калитки.

– Ну как? – говорит Серега. – Забрал и забрал. Люди, они добрые на самом деле. Только возможности доброту показать нету. А тут случилась, вот и всё. А ты главное – Хилари береги. И работай так… нормально, чтоб я приехал было тут всё путем. И не делайкак я – «Так сойдет», делай конкретно.

– Спасибо Серега!

– Ага, Серега разворачивается, идет обратно, говорит сам себе неожиданно злобно. – Пожалуйста. Млть! Да пошел ты!!

****

А весна – хороша! Поздняя, которая между шершавым ветром над скользкой степью и континентальным зноем, выжигающим живое поле. Пограничная прореха в климате. Всеми оттенками зелени и синевы просиявшее время. Одним словом, встань и выйди, Лазарь. Оживает все кругом.

Дед Женя идет, надышаться не может. Вставная челюсть играет над галстуком (откуда галстук у него?!), а под мышкой – кто бы поверил? – портфель. Натуральный портфель из кожзама времен ОБХСС.

Соседка распрямилась в огороде:

– Ой! Деда, вы такой нарядный, куда это?

А дед отвечает с гордостью нелишнего человека:

– На работу.

На кухне у Бровкиных расположились Иван, дед Женя, Захар. Помолодевшая и одетая в костюм мать Ивана разливает чай.

– Так что нужно закупать семена, так Евгений Петрович? – Иван главенствует на совещании. Этим утром он переименовал кухню в офис, для чего печка была прикрыта бывшим диванным пледом.

– А как с финансовой стороны? – интересуется дед Женя

– Русская православная церковь инвестирует, – говорит Иван и переводит. – Шмаков дал. Ему, как новому попу, денег особо не надо. Вот он и дает.

– С пшеницей затеваться не будем, конечно?

Включается Захар как заместитель по общим вопросам:

– Да картопли засадить. А по осени в военную часть продать. Или вот, например, на зону

– Ну да, – скептически тянет Иван. Он знает, что начальник не должен соглашаться с работниками. Не сразу, по крайней мере. – Где столько семенной взять? На столько земли… там, кстаит, озеро еще занимает, так начертили. Пашни меньше получилось.

– Озеро? Озеро, озеро… – думает дед. – Это тоже в плюс обернем. Есть Францыча телефон? Не, не надо телефон. Я схожу.

Дед Женя выскочил из-за стола и вылетел из дома.

– Чего это он придумал? – спросил Захар

– Я думаю, он придумал нормальное что-то. Глаза загорелись у деда.

– «Глаза загорелись»! Ты бы себя со стороны видел.

****

Через несколько дней Наталья руководит работами в личном огороде.

– Дениска! Ты старую обутку пойди одень! Угваздаешь кроссовки. Захар…. Андрюшка! Ты-то куда полез!? От ландрас. Я-то думала у меня мужики. А у меня четверо пацанят!

У ограды появляется Старуха – мать Захара.

– Наталья отворачивается.

– Захар! Мне еще это, – кричит она. – Веревки натяни для постирушек.

Мать с опаской заходит в калитку, неуверенно говорит:

– Здравствуйте.

Захар мельком оглядывает гостью, видит, что та трезвая.

– Здорово, мамка.

Денис сдержанно машет рукой. Только Андрюшка с криком «Ба-ба» обнимает старуху.

– Андрейка. А вот посмотри кто у нас тут, – гостья достает из-за пазухи щенка. – А это Дружок» у нас. Ой какой «Дружок! – она отпускает щенка, то начинает бегать по двору, Андрюшка за ним, все наблюдают за этим. – Захар, Наталечка… я хотела, давайте как-то…

– Пойдемте, мам, щи варить, – говорит Наталья. Без особой приветливости, но и без враждебности. – Вы с Гордеем, я – к плите.

– Наташка! – кричит Захар в спину жене. Наталья оборачивается. – А давай уже поженимся!

Наталья округляет губы, качает головой, уходит.

Денис подходит к отцу.

– Пап, я что подумал, – говорит он. – Наука великое дело, но и ремесло нужно. Ты бы поучил меня на КАМАЗе. С дядь Вовой можно договориться, а? На пустыре бы. Можно где кладбище или как на Первомайку дорога, там погонять. Где лучше, там? Или там?

Захар моментально стал солидным.

– Где лучше? – важно говорит он. – Видишь ли, сынок, это однохуйственно.

Тут они видят проезжающий по дороге грузовик с фургоном. Ермек из кабины машет рукой.

****

Возле озера стоят Иван, Полина, дед Женя. Подъезжает фургон. Из кабины выходят Захар и Ермек. Открывают кузов. Выгружают ящики, открывают их. Множество гусят бегут к воде, подлетают на фоне неба. Все смотрят на них.

– Раньше гусей было, – говорит дед Женя. – Очень много.

– А позже будет больше, – уверенно произносит Полина, держит Ивана за руку.

Не спеша подходит Шмаков. Он одет в рясу, поверх которой висит крест, при этом босой.

– Молебен перед полевыми работами будем служить? – спрашивает он.

– А давай! – обрадовался Иван. – Вот и деньги за такое дело, – он вынул из кармана медную монетку.

Шмаков некоторое время рассматривал, потом с уважением сказал:

– Древняя. Не жалко?

– Нет, – Иван теснее обнимает Полину.

– За сорок нуммий можно купить полкрая, – тихо произносит священник.

– Да? – говорит Иван. – А свободу? А выйти из матрицы? Надежду, знаешь, вообще не купишь.

Шмаков широким жестом перекрещивает всех.

– Тогда, с Богом!

Иван возражает:

– Подожди! Надо свою землю отграничить. Саморядовскую не надо освящать. У него и монеты такой нет – пришлый.

Дед Женя напоминает:

– Трактор будет послезавтра.

Иван смеется, берется за плуг, который тащит лошадь и начинает проводить борозду. Впереди – поле. И озерцо, где впервые за много лет появились птицы.