Лопатка [Лев Иванович Кузьмин] (fb2) читать постранично

Лев Кузьмин Лопатка

Первоклассника Лешеньку мать привезла из города в деревню к тёте Анне на все мартовские весенние каникулы.

Привезла, сказала:

— Вот! Набирайся тут новых сил на свежем воздухе да на парном молоке! У тёти Анны тебе будет славно.

И тётя Анна — сама вся, как видно, от парного-то молока да от свежего деревенского воздуха большая, крепкая, румяная — охотно подтвердила:

— У меня Лёшеньке будет хорошо!

Но не успела мать отдохнуть с дороги, как тут же засобиралась обратно на службу в город, а тётя Анна, не успела с матерью распроститься, не успела ей помахать с крыльца, как в ту же минуту и сама сказала Лёшеньке:

— Мне тоже пора на колхозную работу, на ферму. Надо обихаживать там колхозных коровушек… А ты в доме хозяином будь! Молоко да пирог на столе, тёплая лежанка — если захочешь вздремнуть — вот она… В общем, не скучай!

И шумная, проворная тётя Анна накинула шаль, натянула полушубок, убежала почти бегом, а Лёшенька в просторной, чистой и совсем теперь опустевшей избе заскучал крепко.

Он заскучал, потому что всё здесь для него было впервые, всё тут было непривычно, не по-городски.

Дома в городе он первым делом поднял бы сейчас телефонную трубку. Он принялся бы звонить такому же, как сам, мальчику Боре; а если не Боре, то Коле; а если не Коле, то Паше…

Ну, а когда ни того, ни другого, ни третьего на месте бы не оказалось, то дозвонился бы до одноклассницы-соседки Нади и, поскольку нынче каникулы, то пошёл бы к ней через лестничную площадку в гости или сам пригласил бы Надю к себе.

И вот они как раньше, ещё в детсадовском возрасте, с ней бы поиграли хоть в куклы, хоть в солдатики, хоть в интересную с передвижными бумажными кораблями игру «Смелые путешественники». А ещё лучше — сбежали бы с Надей вниз по гулкой лестнице в тесный, наполненный, как колодец, эхом, но всё же любимый двор. И там бы встретили Колю, Борю, Пашу. И бегали бы, возились на высоко нагромождённых снегоочистителем грудах снега до той вечерней поры, пока папы-мамы, возвращаясь в сумерках с работы, не принялись бы звать: «Надя, домой! Коля, домой! Лёшенька, домой…»

В городе, если надо, приятелей себе найдёшь в один миг.

А тут, в деревне, да ещё по первому разу, да ещё сидя в пустой, тепло натопленной избе, Лёшенька чувствует себя куда как скучно, даже одиноко.

Он запоздало сердится на мать. Он даже шепчет:

— Взбрело ей, что мне так нужен этот деревенский воздух! К чему-то выдумала, что я вот без этого тут в деревне молока пропадаю… Будто такое же молоко в городе, в магазинах не продают!

Лёшенька сердится на мать, сердится на тётю Анну, убежавшую от него, от гостя, на какую-то там ферму; он с упрёком глядит на пузатый сияющий на столе самовар. А кринку с молоком, тарелку с пирогом даже отодвигает. Тем более, что пирога уже отведал раз шесть.

Когда же Лёшенька смотрит через чистое окно на деревенскую улицу, то ото всей её огромности и тоже безлюдности чувствует себя позаброшенным совсем.

Улица за окошком и на улицу-то не похожа! На ней — в оседающих мартовских снегах даже обталые ряды берёз, даже тёмные крыши изб как бы не в счёт. А всего главней там убегающие за огороды белые поля, голубоватые за полями овраги, краснотальниковые вдали перелески и всё вокруг обнявшее, всё вокруг заполонившее своею нестерпимою синью высокое небо.

Лёшенька беспокойно размышляет: «Под это великанское небо после нашего в городе двора и выйти-то даже неуютно. Сразу чувствуешь: ты — маленький и не знаешь, куда тебе шагать… А сугробы — будто рухнули вниз облака! У них нет донца. Вьются по ним лишь узкие тропки. Ступи чуть вбок — и ухнешь в безвестность… Ну как это мы с мамой пробежали тут утром с электрички и — не утонули? А ещё странней: где здесь играют ребята? Или деревенька под огромным небом так мала, что в ней нет и никаких ребят? Тогда с кем же буду дружиться?»

Охваченный этой совсем уж внезапной, совсем тревожной мыслью, Лёшенька забывает свою боязнь перед необозримым заоконным пространством, сдёргивает с вешалки пальто — и вот он уже на крыльце. Лёшеньке невтерпёж глянуть: нет ли где, хоть за другим углом избы, здешних ребятишек?

Но и отсюда вид безлюдный, прежний. С тою лишь разницей, что стоять на ступенях крыльца под высоким небом вполне приятно. Деревенское небо на лёгком ветру, на воздухе видится даже как бы чуть ближе, а если запрокинуть голову да зажмурить глаза, то и солнце сверкучее — уже не солнце, а удивительный, поднебесный, рыжий котёнок. Он тянет мягкую лапку к тебе, он гладит тебя по лицу…

Лёшенька подставляет солнцу щёки — то левую, то правую, жмурится, шепчет вслух:

— Зря боялся! Но